Путешествия в тропики за самоцветами [Алексей Александрович Беус] (fb2) читать онлайн

A. А. БЕУС
ПУТЕШЕСТВИЯ В ТРОПИКИ ЗА САМОЦВЕТАМИ

*

Ответственный редактор

доктор геолого-минералогических наук

B. П. ПЕТРОВ

Рецензент

доктор геолого-минералогических наук

Д. А. МИНЕЕВ

© Издательство «Наука», 1992

Месторождения самоцветов, о которых рассказывается в этой книге

1—Новая Англия (турмалины); 2 — Южная Индия (хризобериллы); 3 — Шри-Ланка (сапфиры, рубины, хризобериллы и др.); 4 — Бирма (рубины, сапфиры); 5 — Северная Танзания (танзанит); 6 — Мадагаскар (аквамарины, морганиты и др.); 7 — Египет (изумруды); 8 — Колумбия (изумруды); 9 — Суринам (пегматиты); 10 — Бразилия (топазы, аквамарины): 11 —Гавайские острова (кораллы)

Введение

На свете нет ничего более прекрасного, чем творения природы, в какое бы из ее царств мы ни заглянули. Неповторимые, чудесные создания живой природы существуют всюду вокруг нас. Остановитесь перед красавицей голубой елью или задумчивой родной всем нам березой. Сколько художественной прелести в этих представителях растительного мира! Нас поражают удивительные бабочки всевозможных фантастических расцветок, радует глаз пестрота цветущих лугов, просто неправдоподобными могут показаться маленькие тропические птички колибри, сверкающие в лучах солнца, как капли расплавленного металла… Мир природы полон волнующих форм и ярких красок, любоваться ими можно бесконечно.

Не менее удивительные творения природы обнаруживаются в ее царстве минералов, особенно в той его ветви, которая носит название — самоцветы. И трудно найти человека, которого оставили бы равнодушным сверкающие, ласкающие глаз чудесные цветные камни.

История не оставила нам свидетельства, любовались ли наши далекие предки цветами и бабочками, мы можем только предполагать это. Однако мы знаем, и совершенно точно, что более 7 тыс. лет назад среди людей уже были любители цветного камня. В Национальной библиотеке в Париже при изучении египетского папируса Приссе, написанного около 3,5 тыс. лет тому назад, было обнаружено упоминание об изумруде, кстати перешедшее в этот манускрипт из другого, написанного за тысячу лет до этого. А в древних рукописях, датированных более поздним временем (2000–1788 лет до н. э.), указывается, что в период правления XII династии фараонов в Египте уже велась разработка копей, из которых добывался изумруд. Они находились в центре сегодняшней Восточной пустыни, в легендарной долине Джебел Забара. Известно, что еще ранее, в эпоху фараона Зера (5300 лет до н. э.), египтяне добывали бирюзу на Синайском п-ове и торговали этим самоцветом далеко за пределами Египта. Примерно в это же время бирюза и лазурит добывались из месторождений в Бадахшане (Памир). Если изумруд благодаря его высокой твердости в то далекое время мог использоваться как украшение только в виде необработанных природных кристаллов, то относительно мягкая бирюза широко применялась для выделки бус, брошей и орнаментов. Наряду с бирюзой в древних торговых записях фигурируют нефрит, лазурит и, конечно, янтарь. Среди археологов распространено даже мнение о существовании на ранних этапах развития человеческой культуры эпохи мягких самоцветов, которые можно было обрабатывать имевшимися в те времена техническими средствами. Ожерелье из янтаря, если верить Гомеру, носила Пенелопа. Однако вряд ли было бы правильным предполагать особую приверженность наших далеких предков лишь к относительно мягким самоцветам. Выше уже упоминалось об изумруде у древних египтян. Еще более твердые рубин и сапфир добывались из галечников в Северной Бирме еще в каменном и позднее в бронзовом веках. Судя по древнеиндийским рукописям, окатанные в реках галечки вайдуриама (хризоберилла) ценились при дворах властителей еще 2000 лет до н. э.

Нужно отметить, что древних любителей цветного камня привлекала не только его красота. Врачеватели использовали различные сочетания самоцветов при исцелении буквально всех недугов. Так, зеленые камни, в частности изумруд, применялись при лечении глазных болезней. Жадеит (нефрит) использовался мексиканскими индейцами, а за ними и испанскими конкистадорами для лечения почек, откуда и произошло название минерала — нефрит. Аметист считался средством, предупреждающим против отравления, и т. д. Правда, и в те далекие времена крупные ученые критически оценивали лечебную силу самоцветов. К их числу, в частности, относился Плиний Старший (23–79 гг. н. э.), который в своем известном труде «Натуральная история» скептически высказывался о возможности лечения при помощи цветных камней. Нужно признаться, что подобные взгляды в те времена скорее представляли исключение, чем правило.

В древности, а также в средние века самоцветы были окутаны пеленой мистических поверий, которые выходили далеко за пределы медицины. В одной из средневековых книг XIII в. утверждалось, что лев, вырезанный из граната, охраняет от опасностей во время путешествий, а лягушка из берилла может помирить врагов и укрепить «пошатнувшуюся» дружбу. Обезьянка, выточенная из нефрита, до настоящего времени считается в Юго-Восточной Азии амулетом, приносящим счастье, особенно в дороге.

Особая роль цветного камня в истории искусства, которую неоднократно отмечал известный певец красоты камня академик А. Е. Ферсман, заключается в вечности исходного материала, «в котором воплощались вековечные достижения человеческого вдохновения»^[1]. В то же время замечательным свойством многих самоцветов, даже еще не обработанных человеком, является их природная красота, выявляющаяся в совершенстве форм их естественных кристаллов, в игре цвета, прозрачности и блеске, а также в поразительных художественных комбинациях, которые кристаллы самоцветов образуют в природе в сочетании с другими, весьма обычными минералами — полевыми шпатами, кварцем или кристаллами слюды.

Производя огранку прозрачного самоцвета, ювелир стремится максимально выявить игру цвета в камне, используя при этом оптические свойства минерала. И сверкающий самоцвет, который выходит из его рук, часто не похож на тот скромный природный кристалл, из которого он изготовлен. Бывает иногда жалко, что при обработке не могут быть сохранены те чудесные сочетания кристаллов самоцветов с их природными спутниками — кристаллами и зернами других минералов. Но всему свое место. Чтобы увидеть эти замечательные природные произведения искусства, нужно пойти в минералогический музей, где можно вдоволь налюбоваться чудесными кристаллами разнообразных самоцветов в их ближайшем естественном природном окружении. Широкая публика в гораздо большей степени знакома с самоцветами, побывавшими в руках у резчика или огранщика. Именно эти драгоценные и полудрагоценные камни можно увидеть выставленными в витринах ювелирных магазинов.

Привлекая человека своей красотой, цветные камни, обработанные рукой искусного умельца, высоко ценились во все времена и всегда являлись средством надежного вложения капитала. На пути от карьера или шахты до прилавка ювелирного магазина стоимость камня в мире бизнеса в ряде случаев увеличивается в несколько сотен раз. Известны случаи, когда колумбийский старатель получал сотню долларов за добытый им кристалл изумруда стоимостью несколько десятков тысяч долларов.

В середине 70-х годов на мировом рынке за колумбийские изумруды высокого качества в среднем платили около 500 долл, за карат (1 карат равен 200 мг, или 0,2 г) при колебаниях от 200 до 8 тыс. долл. Столь же высоко ценился рубин и прозрачный зеленый жадеит, дешевле стоил сапфир (100—2000 долл.). Сотнями долларов измерялась максимальная цена за карат других самоцветов.

За рубежом самоцветы являются ярким примером, иллюстрирующим резкое несоответствие затраты труда на производство драгоценного камня и оплаты этого труда. Основной труд при производстве самоцветов затрачивается на их поиски и добычу. Старатель, работая в тяжелых условиях, часто длительное время без всякого успеха, получает за работу от перекупщиков необработанных самоцветов в общем-то мизерную плату. Несколько большую, но все-таки незначительную плату получают огранщики камня. Перекупщики, продающие оптом или в розницу ограненные или полированные самоцветы (кабошоны) и принадлежащие к более высокому рангу торговцев-ювелиров, имеют во много раз большие доходы, чем старатели, добывшие камень, или мастера, огранившие его. Ну, а высший ранг торговцев самоцветами получает максимальный доход от розничной продажи драгоценных камней. Вот и попадает в сферу финансового обращения между людьми драгоценный камень, вобравший в себя стоимость своей редкости и красоты, цену, от которой почти ничего не досталось тем, кто нашел и принес этот камень людям. Но именно они искренне любят красавец-камень почти бескорыстно. В поисках самоцвета они готовы недели и месяцы бродить во влажных диких джунглях или в жарких песках, прекрасно зная, что богатства этим они себе не приобретут. Они с восхищением могут рассказывать об упрямом камне, который так трудно найти, и о том, что нужно знать что-то очень и очень тайное, чтобы добиться успехов в поиске.

В Советском Союзе известно большое количество месторождений разнообразных самоцветов, многие из них имеют мировую известность (например, знаменитые уральские Изумрудные копи)^[2]. Большое внимание у нас уделяется и развитию ювелирной промышленности. Однако даже специалисты, близкие к минералогии и ювелирному делу в нашей стране, часто мало знают об источниках самоцветов за рубежом, об условиях их добычи, о людях, которые снабжают мировой рынок ценными камнями, часто оставаясь всю жизнь неимущими.

По роду своей геологической работы мне почти никогда не приходилось заниматься непосредственно самоцветами. Но так уж счастливо получалось, что в тех месторождениях, которые я искал, изучал и разведывал, попутно с интересовавшими меня видами минерального сырья встречались и чудесные кристаллы самоцветов, к которым любой геолог не может остаться равнодушным.

Во время работы в качестве специального технического советника Секретариата ООН в период с конца 60-х гг. до 1980 г., когда мне пришлось заниматься организацией поисков и разведки месторождений меди, молибдена, никеля, олова и других металлов в развивающихся странах и контролировать эти работы, я имел счастливую возможность во время своих деловых поездок посетить многие известные в мире районы, где добываются самоцветы, — в Африке, Азии, Северной и Латинской Америке. Эти месторождения очень экзотических полезных ископаемых расположены в самых различных странах земного шара — Колумбии, Шри-Ланке, Индии, Бирме, Мадагаскаре, Египте, Танзании. О своих впечатлениях об этих далеких от нас странах, о встречах с людьми, непосредственно связанными с добычей и обработкой самоцветов, о беседах с коллекционерами минералов, да и просто с попутчиками, которые знали много интересного, мне хотелось бы поделиться с читателями.

Через свои «Путешествия в тропики за самоцветами» мне хотелось бы встретиться с любознательным читателем, особенно с молодым, вызвать в нем интерес к странам, которым посвящены очерки этой книги, а также пробудить любовь к камню и профессии геолога, увлеченного поисками месторождений полезных ископаемых, в число которых входят и цветные камни.

В царстве самоцветов

Уже вечер, но на первом этаже Музея естественной истории в Нью-Йорке необычно многолюдно. Сегодня, 18 мая 1976 г., состоится торжественное открытие нового отделения, в котором будет представлено царство минералов. На организацию этой экспозиции ушло более трех лет, и сейчас приглашенные с нетерпением ожидают, когда же директор выставки доктор Винсент Мэнсон перережет ножницами голубую ленту, преграждающую путь в таинственный лабиринт полутемных зал, в глубине которых поблескивают ярко освещенные витрины. А пока что публика толпится в высоком и просторном холле, уставленном столами с закусками и освежительными напитками различной крепости. Разделившись на мелкие группы или отдельные пары, гости оживленно беседуют, обмениваясь новостями и обсуждая предстоящее событие. Здесь почти весь цвет минералогической Америки. Некоторые гости прилетели с Западного побережья, из Аризоны и далеко из Мексики и Бразилии. Ученые, коллекционеры-любители, ювелиры и просто торговцы минералами — публика довольно разнообразная, но очень профессиональная. Об этом можно судить по обрывкам разговоров, доносящихся до разных концов холла.

Наконец, ленточка разрезана, и поток людей устремляется в выставочные залы.

Нужно отдать должное организаторам этой экспозиции. Она сделана с большим художественным вкусом. Интерьер, освещение, устройство витрин, расположение специально подобранных огромных образцов, размещающихся прямо на полу, все продумано до тонкостей с целью выявления максимального эффекта природного камня. «Наш музей не только для ученых, — говорит мне доктор Мэнсон, — но и для всех любителей камня».

И он прав. Организаторы выставки отлично справились со своей задачей. Не пытаясь показать все обилие минеральных видов, обязательное для систематической коллекции, они отобрали наиболее типичные из каждой группы и представили их наиболее эффектными образцами, от которых даже бывалые минералоги с трудом могут оторвать взгляд. Самой интересной, несомненно, является выставка драгоценных камней, которые здесь представлены как в виде замечательных природных кристаллов, так и в форме ограненных самоцветов; некоторые из них временно предоставлены музею такими знаменитыми нью-йоркскими ювелирными фирмами, как «Тиффани» или «Рихтер».

В полутемных залах сверкающие витрины с самоцветами выглядят особенно эффектно. Вот разноцветное семейство бериллов. Глаза разбегаются от этого совершенства форм и цвета прозрачных кристаллов, ограненных природой. Голубые аквамарины, желтовато-зеленые бериллы, винно-желтые гелиодоры, как будто действительно впитавшие в себя золото солнечных лучей, розовые морганиты и, наконец, яркие травяно-зеленые изумруды, наиболее драгоценные представители семейства бериллов, красуются в эффектно освещенных витринах, удивляя и вызывая невольное восхищение мастерством природы. Ведь она не только сумела вырастить и окрасить эти чудесные кристаллы, но и поместила их в соответствующее художественное окружение других минералов. И трудно сказать, смог ли бы художник подобрать такое совершенное сочетание цвета и формы, радующее глаз, как это смогла сделать природа.

Большинство бериллов поступило в музей из Бразилии. Эта страна, а особенно ее штат Минас-Жерайс, славится месторождениями самоцветов. Во все страны мира растекаются отсюда ограненные драгоценные и полудрагоценные камни и музейные образцы с разноцветными бериллами, топазами и турмалинами, дымчатым кварцем и разнообразными редкими минералами, многие из которых встречаются только в этой стране. Но вот огромные и почти прозрачные бериллы из штатов Мэн и Нью-Хэмпшир (США), эффектные нежно-розовые кристаллы морганита из известного месторождения Пала (Калифорния). Прозрачные морганиты ювелирного качества очень редки, и мало кто из минералогов может похвастаться тем, что видел такие кристаллы в природе. Разве только те, кто долго работал на Мадагаскаре или в Бразилии. Хорошо, что хоть в музее можно полюбоваться таким природным красавцем.

Напротив стеклянных шкафов с бериллами в центральной части зала размещена круглая витрина с брильянтами. Она вся искрится и сверкает. Здесь собраны все разновидности алмаза, какие только встречаются в природе. Искусно ограненные, они поражают зрителей своей величиной и разнообразием оттенков.

Около витрины сплошное кольцо любопытных. Зрители особенно долго задерживаются около крупного, чудесного голубого камня из коллекции Смитсоновского института (Вашингтон) и затем у огромного, весом 115 карат, желтого брильянта, выставленного ювелирной фирмой «Тиффани». Всеобщее внимание привлекают и дымчатые карбонадо, но все эти цветовые вариации граненых разновидностей алмаза воспринимаются как отклонения от настоящего сверкающего бесцветного брильянта. А их здесь множество, разной огранки и величины, и приглашенные дамы буквально замирают у витрины, завороженные этой природной красотой, которую выявили искусные руки ювелиров.

Нужно заметить, что алмаз — один из немногих минералов, огранка которого во много раз увеличивает красоту камня. Этого нельзя сказать о берилле, топазе, цветном турмалине, природные прозрачные кристаллы которых часто производят гораздо более сильное эстетическое впечатление, чем их ограненные собратья, вмонтированные в кольцо, брошь или кулон.

Вот рядом с бериллами витрина цветных турмалинов переливается зелеными и розовыми оттенками. Удивительной их особенностью является одновременное присутствие розовой и зеленой окраски в одном кристалле, отчего эта разновидность получила название полихромного турмалина. Иногда изменение окраски происходит вдоль длинной оси кристалла, один конец которого может быть зеленым, а другой розовым. Но чаще кристаллы имеют зональное строение — зеленую середину и розовую оболочку или, наоборот, розовую середину и зеленую оболочку. Какое изменение в составе горячих растворов, из которых в глубинах земной коры росли эти чудесные кристаллы, вызывало изменение цвета минерала? Это до сих пор является секретом для минералогов и геохимиков, изучающих месторождения цветных турмалинов. А они Отнюдь не являются редкостью.

Прекрасные розовые и зеленые турмалины издавна находили в гранитных пегматитах Урала и Забайкалья, содержащих пустоты-занорыши, выполненные хорошо ограненными кристаллами различных минералов, среди которых кристаллы самоцветов представляли желанную добычу старателей. Во всех минералогических музеях мира имеются чрезвычайно эффектные образцы с кристаллами полихромного турмалина из Мадагаскара, Бразилии, а также с о-ва Эльба в Средиземном море. Богаты месторождениями цветных турмалинов и Соединенные Штаты. На этикетках в витрине можно увидеть названия штатов Калифорния, Нью-Мексико, Мэн. Я обращаю на них особое внимание. Дело в том, что завтра в штаты Нью-Хэмпшир и Мэн для осмотра пегматитовых копей отправляется в трехдневную экскурсию небольшая группа минералогов, и я получил приглашение принять в ней участие. Одним из главных объектов осмотра явится месторождение Ньюри в штате Мэн, известное великолепными кристаллами полихромных турмалинов, находимых в огромных, до нескольких кубометров в объеме, занорышах в пегматите.

В музее воссоздан один из таких занорышей, и через стеклянную стенку зрители могут заглянуть в одну из наиболее волнующих тайн минерального царства и увидеть наросшие на стенки пустоты огромные, толщиной чуть ли не с человеческую руку кристаллы розового и зеленого турмалина, картинно окруженные остроконечными призмами горного хрусталя и гребенчатыми сростками кристаллов полевого шпата. Да, мне приходилось быть свидетелем «разгрузки» занорышей в забайкальских пегматитах, но не таких!

Турмалины Новой Англии

Северо-восточная часть США с маршрутом поездки на пегматитовые месторождения самоцветов штатов Мэн и Нью-Хэмпшир

На следующий день рано утром наша маленькая группа под руководством одного из кураторов минералогического музея Смитсоновского института в Вашингтоне Джона Уайта, разместившись в просторном форде, отъезжает от нью-йоркского отеля «Эксцельсиор». Перебравшись по мосту через Ист-Ривер, машина направляется на северо-восток к Бостону. Погода нам не благоприятствует. С неба начинает моросить дождь, и так почти всю дорогу, а на холмах Массачусетса, не доезжая до Бостона, нас накрыл снегопад, и это в середине мая, когда обычно здесь уже жарко. Наш форд, несмотря на непогоду, методически километр за километром «поглощает» гладкое шоссе. А мы обсуждаем всевозможные геологические и минералогические проблемы, и время тянется незаметно.

Узнаю, что Ньюри — одно из немногих месторождений цветных камней в США, которое все еще разрабатывается маленькой компанией с целью добычи полихромных турмалинов. Ее контора располагается в городке Рамфорд, который и является нашей ближайшей целью. Холмы и невысокие горы штата Мэн, мелькавшие за окнами машины, были очень живописны, местами они напоминали наш горный Алтай. Четыре пятых штата Мэн покрыто лесами, недаром в Соединенных Штатах его часто называют сосновым штатом. Его территория, на которой проживает немногим более одного миллиона человек, богата реками и озерами (рек, а также мелких речушек насчитывается более 5000; озер и больших прудов порядка 2500), а его площадь составляет 86 тыс. км².

В Рамфорд мы добрались только к ночи и разместились в мотеле «Мотор Инн», который теперь на пару дней станет нашей базой. Наутро, наспех позавтракав, забираемся в свой вместительный форд и отправляемся по направлению, видимо, хорошо знакомому моим попутг чикам.

Сделав несколько поворотов, мы подъехали к двухэтажному очень аккуратному домику с небольшой табличкой на двери, на которой было написано «Плюмбаго Майнинг компани» («Горнорудная компания «Плюмбаго»). Скоро мы узнали, что под этим громким названием фигурировали лишь три владельца месторождения драгоценных турмалинов Ньюри, разрабатывавшие свой маленький рудничок вот уже в течение четырех лет.

Внутреннее строение домика представляло что-то среднее между конторой и минералогическим музеем, в котором главным экспонатом был цветной турмалин. Вряд ли где еще в мире можно увидеть такое разнообразие чудесных кристаллов зеленых, розовых и почти красных тонов. Повсюду на полках стояли или лежали на вате в беленьких коробочках яркие и неповторимые зеленые кристаллы с розовыми концами и розовые кристаллы с зелеными концами, кристаллы, половина которых была окрашена в зеленый, а другая половина в малиновый цвет, наконец, шикарные прозрачные зеленые кристаллы с ярко-розовой сердцевиной.

Мои спутники, оказывается, хорошо знали встретившего нас президента компании «Плюмбаго» Дина Мак Криллиса и ее двух совладельцев Дэйла Свитта и Джорджа Хартмана. Последний был где-то в отъезде. Сразу же завязалась двухчасовая беседа, ни на минуту не отклонявшаяся от основной темы: Ньюри и его турмалины. Она сопровождалась показом образцов и кристаллов цветных турмалинов, добытых из занорышей пегматита Ньюри. Не знаю, как мои спутники, но я никогда ранее не видел ничего подобного. Да, Ньюри это действительно уникальное месторождение! Очень характерна история его освоения, типичная и для других месторождений самоцветов в США.

Расположенное на пологих холмах месторождение было известно как источник прекрасных кристаллов полихромного (многоцветного) турмалина с 30-х годов нашего столетия. Однако вскоре оно было заброшено и в течение почти сорока лет привлекало своими отвалами лишь коллекционеров-любителей, копавшихся в обломках разрушенной породы и все еще находивших красивые образцы различных редких минералов, создавших вместе с турмалинами славу Ньюри. В 70-е годы месторождение, включая отвалы и небольшой карьерчик (карьер Дантон), Принадлежало Международной бумажной компании. До настоящего времени я так и не смог понять, какое отношение бумажная компания, тем более международная, может иметь к заброшенному месторождению самоцветов.

Но факт остается фактом, и Дэйл Свитт, решивший в конце лета 1972 г. провести поверхностную разведку вблизи карьера Дантон, должен был сначала получить лицензию именно у этой компании. Для выполнения своей задумки он привлек двух приятелей, одним из которых был Джордж Хартман. Они начали копаться в отвале на границе с выступом коренного пегматита, почему-то оставленного нетронутым прежними старателями.

На второй день, работая лопатами и кайлушками на глубине около 2,5 м, старатели натолкнулись на небольшой занорыш, расширили с помощью молотка и зубила найденное отверстие и, проникнув внутрь, вместе с мягкой глинкой достали несколько прозрачных кристаллов цветного турмалина. На третий день, работая почти без перерыва, на глубине уже более 3 м, старатели наткнулись еще на один занорыш с мелкими кристаллами турмалина, окрашенными в большинстве в зеленый цвет. Тут их уже захватил азарт. Однако никто из них не мог по-настоящему оценить добытые самоцветы, поэтому двое отправились в ближайший поселок, забрав с собой яркие кристаллы, а один остался у вырытой ими ямы для того, чтобы охранять заветное место от уже шнырявших вокруг любителей минералов.

Первую оценку кристаллов турмалина произвел Дин Мак Криллис, известный в штате Мэн знаток самоцветов, коллекционировавший минералы, по его словам, с первых дней своей жизни. Высокий, с пышными усами и беспрерывно искрящимися полуприщуренными глазами, в темной шерстяной шапочке с помпоном, как у лыжника, Мак Криллис более всего напоминал типичную для штата Мэн фигуру «охотника за минералами», самозабвенно увлеченного своим занятием. И одет он был в соответствующий костюм, в котором хоть сейчас лезь в карьер или шахту.

Казалось, больше всего на свете Дин Мак Криллис любил турмалины и, конечно, свой Ньюри, о котором он мог говорить многие часы, обогащая собеседника удивительными подробностями об этом необычном месторождении, только один огромный занорыш которого, вскрытый в 1972 г., подарил владельцам компании две тонны цветных турмалинов, среди которых тысячи зеленых и розовых кристаллов имели качество первоклассных самоцветов.

Вот что рассказал об этой удивительной истории сам Мак Криллис. «Все началось с того, как Дэйл Свитт принес мне для оценки мелкие кристаллики зеленого турмалина и рубеллита, вынутые из первых двух вскрытых им небольших занорышей, — начал он свой рассказ. — Кристаллики были обычные, не хуже и не лучше тех, которые время от времени находят в старых отвалах здешние охотники за минералами. Зная, что занорыши часто следуют в теле пегматита один за одним, я посоветовал ребятам покопаться еще на том же месте и постараться найти новые занорыши.

Друзья появились через пару дней и принесли десятка два разноцветных кристаллов, значительно лучшего качества, чем первый раз. Заинтересовавшись, я полез с ними на гору с тем, чтобы посмотреть, что же все-таки они вскрыли. Закопуха, которую вырыли в отвале, к тому времени достигла глубины почти 4 м. С помощью зубил и молотков ребята проникли уже на полметра внутрь скального выступа коренного пегматита. Чтобы рассмотреть все, как следует, мне пришлось спускаться в эту «нору». Усилия оказались не напрасными. От последнего найденного ребятами маленького занорыша в глубь скалы отходило два ответвления в виде наполненных глинкой трещин, которые вполне могли оказаться «проводниками» к новым более крупным занорышам».

Нужно сказать, что увиденное воодушевило Мак Криллиса. Еще ранее они договорились о формальном сотрудничестве, в котором ему отводилась роль советника и консультанта. Вот он и посоветовал ребятам продолжить разработку этих «проводников».

Когда Дин на следующее утро появился у карьера со своими сыновьями, оказалось, что старатели проработали почти всю ночь и были на грани изнеможения. Они заметно увеличили «вход» в занорыш и добыли новую порцию кристаллов многоцветного турмалина. В окрестностях закопуши можно было видеть человек пятнадцать, тщетно прождавших здесь ночь в надежде, что хозяева выработки уйдут на отдых и они получат возможность хотя бы на короткое время завладеть заманчивым источником драгоценных кристаллов.

Следующие двое суток компаньоны проработали в яме, поочередно уходя на отдых. После того, как прошедший грозовой дождь наполнил выработку водой, было решено завалить ее валунами и обсудить, что делать дальше.

Рассортировав и спустив вниз в поселок с помощью родственников добытые кристаллы и образцы, друзья начали дискуссию о судьбе партнерства. При этом голоса разделились. Трое, включая Дина, считали, что необходимо заключить более солидное соглашение с владельцами месторождения — Международной бумажной компанией — и начать его более масштабную эксплуатацию. Один же был с ними не согласен. Он жаждал скорее выхватить из закопуши все, что можно, и поделить добытые самоцветы между партнерами. В результате трое вновь начали переговоры с бумажной компанией, а он отправился в карьер, чтобы продолжать работу по истекавшему старому соглашению.

В результате переговоров с «бумажниками» в октябре 1972 г. была создана «Плюмбаго Майнинг компани», состоявшая из трех партнеров. Новая компания получила исключительное право на разработку месторождения Ньюри в течение десяти месяцев, и трое акционеров немедленно отправились, чтобы продолжить работы, начатые в конце лета.

Можно представить их бешенство, когда выяснилось, что крупный занорыш, к которому они подошли, перед тем как завалить закопушку, был уже кем-то полностью очищен. Пустые винные бутылки да огарки свечей — вот все, чем встретила старателей эта небольшая природная пещера, не считая обломков розовых и зеленых кристаллов турмалина. Оставалось надеяться только на новую удачу, и компаньоны продолжали разведку пегматита. И дела пошли неплохо. В течение трех дней им удалось вскрыть еще два крупных занорыша с такими кристаллами турмалина, что даже дух захватило.

Пора уже было подумать о том, где хранить добытые сокровища. Для этого Дэйл отправился в город и договорился с местным банком об аренде в их хранилище двух самых крупных сейфов. Это было очень кстати, так как охотники за минералами, беспрерывно сновавшие вокруг, выбирали моменты для молниеносного набега на извлеченные при добыче обломки породы, успевая схватить пару-другую искрящихся кристаллов. В конце концов пришлось нанять еще одного человека, поручив ему охрану рудничка от налетов непрошеных любителей самоцветов.

Между тем один за одним партнеры вскрывали все новые и новые занорыши, один больше другого. В конце октября при подчистке очередного занорыша была вскрыта трещина, ведущая в новую большую камеру. Просунув руку, Дин моментально вытащил оттуда друг за другом два чудесных кристалла размером с чайный стакан. После этого было решено приостановить работу в ожидании прибытия приглашенного районного геолога штата Мэн и его помощника. Им было разрешено залезть рукой в новый занорыш и достать по паре кристаллов самолично. В результате оба геолога настолько разволновались, что стоило большого труда уговорить их покинуть камеру и вылезти наверх. Мак Криллис даже точно не мог сказать, какое количество кристаллов извлекли из этого занорыша. «Что-то очень много. Их вытаскивали целый день», — вспоминал он. Работали часто лежа на спине под струйками холодной воды, сочившейся из трещин в потолке камеры. Чем дальше внедрялись в каменное тело пегматита, тем кристаллы турмалина, казалось, становились больше, и качество их лучше. За этим занорышем оказался следующий, еще больший.

Представьте себе пещеру почти пять метров длины и около двух с половиной метров высоты, стены которой выложены белоснежными гребенчатыми сростками кристаллов альбита, друзами кристаллов дымчатого горного хрусталя и все венчающими яркими столбчатыми кристаллами многоцветного турмалина, размером по двадцать и более сантиметров по длинной оси. Если зажечь в такой пещере шахтерскую лампу, то покажется, что находишься в сказочной комнате, стены которой играют разноцветными бликами, многократно преломляющимися в чудесных кристаллах и отражающимися от мириадов сверкающих граней. Естественно, что очистка такого колоссального занорыша потребовала много времени и труда. Все были измотаны до последней степени, но воодушевление находками поддерживало работоспособность.

Между тем слухи о необычном, удивительно богатом месторождении цветных турмалинов уже распространились далеко за пределы штата Мэн. Не было и дня, чтобы не появился какой-либо именитый гость из числа известных ученых-минералогов, музейных работников или представителей Геологической службы. Наиболее интересные камеры фотографировали до того, как приступить к очистке.

Добыча продолжалась. В течение 1973 г. было вскрыто еще 8—10 занорышей, не столь крупных, как в предыдущем году, но содержащих турмалины хорошего ювелирного качества. Затем успех стал приходить все реже и реже. Это обычное явление при добыче самоцветов из пегматитов. Никто никогда точно не знает, когда же придет долгожданная удача и тонкая трещинка-«проводничок», чуть заметная в плотном каменном теле пегматита, расширится и превратится в карман-занорыш, содержащий прозрачные яркие кристаллы самоцвета. Иногда недели и месяцы проходили в ежедневном изнурительном труде без всякого результата. И когда всех уже начинало охватывать отчаянье, в «проводнике» вдруг начинали появляться чешуйки фиолетовой литиевой слюдки — лепидолита, указывающие на близость занорыша.

Нужно сказать, что с течением времени занорыши встречались все реже, и компаньоны много времени отдавали обработке уже добытого материала. Была организована небольшая ограночная мастерская, и «Плюмбаго Майнинг компани» стала поставлять на рынок самоцветов первоклассные зеленые и розовые турмалины, часто происходившие из одного и того же двуцветного кристалла.

За день-два до нашего приезда после долгого перерыва был обнаружен небольшой занорыш, и хозяева, по-видимому, предупрежденные о приезде гостей, не торопились его вскрывать, желая продемонстрировать перед заезжими минералогами немеркнущую славу своего Ньюри.

На следующий день, забравшись после завтрака в автомобиль, мы выехали из городка в направлении ближайших залесенных холмов и остановились у начала боковой каменистой дороги, полого поднимавшейся по склону холма. Уже с поворота вдали в конце дороги, вскоре превратившейся в широкую тропу, были видны белые, резко контрастирующие с окружающей зеленью холмов отвалы породы, вынутой при разработке месторождения. Добравшись до них, мы в первую очередь занялись выискиванием и внимательным осмотром все еще эффектных образцов, тут и там встречавшихся в белой кварцевой и полевошпатовой дресве. Мне даже посчастливилось найти кусок поллуцита — очень редкого минерала цезия, который, как я прочел в журнале перед поездкой, был встречен ранее в Ньюри. Забравшись на отвал, мы увидели то, что осталось на поверхности от пегматита Ньюри. Из снежно-белого крошева дробленой породы, сверкающего под солнцем от множества пластинок слюды, выдавалось вверх подобие каменной арки остаток кровли одного из последних крупных занорышей. На ее внутренней поверхности еще сохранились гребешки белого полевого шпата, кое-где окружавшие обколотые остатки кристаллов горного хрусталя.

Я невольно вспомнил макет гигантского занорыша Ньюри, представленный в нью-йоркском Музее естественной истории, и стало как-то грустно сознавать, что эти уникальные произведения природы обречены на уничтожение по мере их выявления человеком. Одна из задач ученых-минералогов — изучить и сохранить для потомков наиболее типичные и характерные образцы, по которым можно было бы составить представление о чудесных, почти ювелирных произведениях природы.

Рядом с белоснежной каменной аркой, в угловатом выступе пегматита, уходившем под обломки пород, виднелась неширокая трещина с неровными, как бы закругленными краями. На ее стенке, уходившей в темноту, различались гребенчатые белые сростки кристаллов альбита. Это и был выявленный занорыш, точнее, вход в наполненную кристаллами пустоту в пегматите, размеры и содержание которой оставались пока загадкой. Мы узнали, что занорыш уже две ночи находился под охраной, иначе он наверняка был бы очищен посторонними «любителями» минералов, как это уже случалось раньше. Между тем хозяева перекинулись несколькими словами, и Мак Криллис, взяв меня за локоть, под одобрительные кивки присутствующих сообщил, что мне, как первому советскому геологу, посетившему Ньюри, предоставляется почетное право первому залезть в занорыш рукой. При этом кристалл, который я извлеку, будет подарен мне в качестве сувенира на память об этом необычном месторождении.

Ну разве можно описать словами охватившие меня чувства! Их только может понять каждый любитель минералов, представив себя в подобном положении. Признаюсь, волосы под шляпой у меня мгновенно стали мокрыми. Под аккомпанемент множества советов закатываю рукав на правой руке, становлюсь на колени и просовываю руку в трещину. Действительно, рука встречает расширяющуюся пустоту, но быстро упирается в мягкую влажную глину. Осторожно ощупываю доступную снаружи верхнюю, свободную от глины ближайшую часть занорыша. Под пальцами гребешки и розетки альбита, больше ничего. Погружаю пальцы в мягкую глину. Она неоднородна, то и дело попадаются какие-то твердые кусочки, часть из них, кажется, имеет столбчатую форму. Возможно, это мелкие кристаллы турмалина или их обломки. Но как хочется найти что-нибудь покрупней! Капли пота выступают на лбу и начинают сползать по лицу. Стараюсь просунуть правую руку поглубже в глину, чтобы нащупать дно занорыша.

Вот! Пальцы натыкаются на что-то твердое и большое, почти вертикально стоящее в заполненной глиной пустоте. Крупный кристалл. Но чего? Столбчатую форму в пегматите Ньюри могут иметь только кристаллы турмалина и кварца. Их можно различать на ощупь. Кварц, как правило, образует хорошо ограненные шестигранные призмы с заостренной пирамидкой на конце. Кристаллы турмалина имеют несколько скругленные грани, иногда они трехгранны, иногда имеют более сложную форму, но всегда их легко отличить от кварца. Но вот беда, мой кристалл не похож ни на кварц, ни на турмалин. Он какой-то уплощенный с мелкоребристой поверхностью.

Полный недоумения и нерешительности докладываю окружающим меня спутникам результаты своего поиска. После минутного совещания кто-то из хозяев высказывает предположение, что это, по-видимому, все же турмалин. Уплощенные кристаллы полихромного турмалина, оказывается, уже неоднократно встречались в Ньюри. Ободренный этим заключением, пытаюсь осторожно нащупать основание, которым кристалл прикреплен к нижней стенке занорыша. Но как же его вытащить? Кажется, он очень крепко сидит между выступающих щеток альбита. И тут с замиранием сердца я чувствую, что кристалл ломается. Вот ужас-то, ведь надо же такое невезение!

Не буду описывать, как при нас с помощью кайла и зубил «разобрали» этот занорыш, который оказался в общем-то небольшим. Из него добыли штук сорок кристаллов полихромного турмалина ювелирного качества, прозрачных и без трещин, толщиной с карандаш и много более мелких кристалликов преимущественно зеленого цвета. Замечательно смотрелись отдельные образцы с дымчатым горным хрусталем и яркими кристаллами розового турмалина-рубеллита, окруженными розетками фиолетовой слюды — лепидолита.

Но мое настроение все-таки было испорчено, хотя вместе со всеми я с огромным интересом наблюдал, как из каменной полости, объемом чуть меньше кубического метра, поочередно вынимали то музейные образцы с удивительно красивыми сочетаниями минералов, то отдельные кристаллы турмалина с ярко-розовой сердцевиной и прозрачной зеленой внешней оболочкой. Достали и нижнюю часть моего злополучного кристалла. Это был единственный на весь занорыш кристалл турмалина необычной уплощенной формы. Вот он склеенный, десятисантиметровый лежит передо мной, все равно красивый и почему-то таинственный. Сквозь густо-зеленую внешнюю зону кристалла просматривается багряно-красная сердце-вина, вдоль блестящих граней проходят параллельные бороздки-штрихи. Их я почувствовал еще при первом прикосновении к кристаллу, скрытому в глине в глубине занорыша.

Почему он оказался таким уплощенным? Может быть потому, что рос около стенки занорыша? Об этом мы можем только догадываться. Да и вообще образование кристаллов цветного турмалина в пегматитах таит в себе еще много неясного. Мы знаем, что розовый и красный цвета турмалина, по всей вероятности, вызываются примесью марганца, а зеленый цвет зависит от присутствия в составе минерала незначительного количества железа. Но вот чем вызывается резкая смена окраски в одном и том же кристалле, до сих пор не вполне ясно. По-видимому, определяющую роль здесь играет смена условий в горячих растворах, из которых происходит рост кристаллов турмалина в занорышах пегматитов. Но в чем она конкретно заключается? Это ученым предстоит еще выяснить в будущем. А пока мы лишь восхищаемся и удивляемся, наблюдая зеленые кристаллы с красной сердцевиной, или, наоборот, красные кристаллы с зеленой сердцевиной, или же кристаллы, один конец которых окрашен в зеленый, а другой в розовый цвет.

Все эти вопросы мы оживленно обсуждаем на следующий день, сидя в машине, направляющейся на другое пегматитовое месторождение Маунт Майка (Слюдяной холм). Каждый из нас имеет свои веские соображения по поводу изменения цвета турмалинов, хотя нужно признать, они все еще не выходят за пределы слишком общих гипотез, которые вряд ли возьмется опубликовать любой научный минералогический или геохимический журнал. Но тем не менее дискуссия в автомашине длилась более часа, пока мы не подъехали к руднику Маунт Майка. Он также расположен на вершине холма в 2,5 км к северо-востоку от поселка Париж Хилл. Этот хорошо известный у любителей цветных камней рудник тоже имеет свою интересную историю, являясь первым в Соединенных Штатах месторождением, на котором в 1820 г. были открыты цветные турмалины. Первооткрывателями месторождения оказались два школьника, увлеченные коллекционеры минералов. Интересно, что первый осколок кристалла зеленого турмалина был найден ими между корней поваленного бурей дерева так же, как и первый кристалл изумруда в 1830 г. в уральской тайге в далекой России.

Пегматит Маун Майка быстро приобрел громкую известность не только в США, но и за егопределами. Не только ученые геологи и минералоги стремились посетить этот необычайно богатый источник цветных турмалинов, но на разработках побывали многие известные лица, имевшие лишь весьма отдаленное отношение к минералогии. Имеются сведения, что вскоре после 1825 г. русский консул из Нью-Йорка посетил рудник Маунт Майка и уехал обратно с хорошими образцами цветных турмалинов из этого месторождения. В 1895 г. в пегматите был найден крупнейший из известных прозрачный кристалл зеленого турмалина ювелирного качества, весивший 422 карата, т. е. 84,4 грамма. К сожалению, после 1934 г. местонахождение этого необычного кристалла, имевшего 80 мм в диаметре и неоднократно переходившего из рук в руки, остается неизвестным. Кстати, это не единственный необычный по качеству самоцвет из Маунт Майка, исчезший неведомо куда. Наиболее ценная коллекция со вкусом обработанных цветных турмалинов этого месторождения пошла на изготовление прекрасного (судя по фотографиям), отделанного золотом ожерелья, известного в ювелирном мире как ожерелье Хэмлина; оно хранилось в музее Пибоди в Харварде. К сожалению, увидеть его мы не могли, за 15 лет до нашей поездки, в 1961 г., сокровище было украдено из музея и исчезло навсегда.

История добычи цветных турмалинов на Маунт Майка типична и для большинства пегматитовых месторождений самоцветов. Много раз случалось, что, вынув до ста тонн плотной пегматитовой породы и не встретив ни одного занорыша, рудокопы объявляли месторождение истощенным и покидали его, отдавая на откуп коллекционерам минералов. А затем кто-то в карьере находил заветный «проводник» и открывал вход в новый занорыш с самоцветами. Со времени возникновения этого месторождения было некрыто более 80 занорышей размером от 10 до 6 м в поперечнике, а стоимость цветных турмалинов, добытых здесь в XIX в., оценивается круглой цифрой 50 тыс. долл, в ценах того времени.

Мы подъезжали к месторождению Маунт Майка в очередной из периодов застоя, когда оно считалось иссякшим. Однако оставшийся от разработок большой карьер имел удивительную притягательную силу для минералогов-ученых, а главное, для просто любителей камня, которых в Соединенных Штатах огромное количество. Дело в том, что пегматит Маунт Майка содержит множество весьма редких минералов, представляющих большую научную и коллекционную ценность. Это и является причиной того, что в карьере, особенно во время уик-энда, можно встретить десяток или более охотников за минералами с традиционным рюкзаком за спиной, вооруженных молотками и набором зубил.

Кристаллов цветного турмалина нам в карьере Маунт Майка увидеть практически не удалось. Да и коллекционеры, копавшиеся в карьере по нескольку часов, мало чем могли похвастаться.

Мы познакомились с Джоном Болдингом, студентом-юристом из Бостона, оказавшимся заядлым охотником за минералами. Веснушчатый, с рыжеватым чубом, выбивавшимся из-под шапочки с целлулоидным козырьком, он, казалось, и во время разговора с нами не прекращал своего поиска. Его светло-голубые глаза то и дело концентрировались на какой-либо точке скального обнажения в стенке карьера, и разговор время от времени прерывался, пока Джон исследовал очередной заинтересовавший его участок. Вскоре выяснилось, что Джон отдает коллекционированию минералов все свободное время. Он уже изъездил и исходил почти все Соединенные Штаты, был в Канаде и Мексике. «О, у меня уже неплохая коллекция», — заметил он и назвал ее ориентировочную стоимость. Я уже не помню точную цифру, но она тогда показалась мне достаточно значительной.

Оказывается, между коллекционерами идет оживленная торговля минералами, и каждый образец, заслуживающий помещения в коллекцию, имеет свою часто весьма высокую цену.

Джон полез в свой рюкзак и вытащил завернутую в мягкую бумагу крупную пластину зеленоватой слюды — мусковита, пронизанную тонким ярко-зеленым кристаллом турмалина. «Не меньше пятнадцати — двадцати долларов, — с оттенком гордости поведал нам Джон, — это самая интересная находка сегодняшнего дня. Правда, в моей коллекции такие образцы уже есть. Ну, ничего, пойдет на обмен, зеленый турмалин в мусковите сразу возьмут. Может быть, вы хотите его купить?»

Не встретив заинтересованности в покупке с нашей стороны, он тщательно завернул образец слюды в бумагу и осторожно положил его обратно в рюкзак. Мы долго еще расспрашивали Джона о его коллекции. Мне очень хотелось выяснить основную причину его интереса к собиранию минералов. Она оказалась очень простой.

«Люблю красоту камня, — с застенчивой улыбкой сказал он, — могу часами смотреть на свои образцы и удивляться, как природа могла достичь такого совершенства. А что касается торговли минералами, то я продаю образцы-дубликаты только для того, чтобы еще пополнить свою коллекцию. Не подумайте, что это мой бизнес».

Узнав, что я из Советского Союза, Джон сразу спросил, знаю ли я минералогические музеи в Москве и какие они. Пришлось кратко рассказать ему о наших московских и ленинградских музеях минералов и о той большой научной и просветительной работе, которую они ведут. Эту нашу беседу слушали и мои спутники по экскурсии. А Джон Уайт добавил, что музей Смитсоновского института уже имеет опыт обмена редкими минералами с музеями нашей страны. В конце концов нас окружили любители минералов, подтянувшиеся из других частей карьера, и беседа стала всеобщей. Нужно сказать, что меня удивил уровень минералогических познаний коллекционеров, хотя профессионалов среди них и не было.

Мы отъезжали от Маунт Майка под впечатлением этой беседы. И хотя никто из нас не увидел в карьере для себя ничего принципиально нового, все были очень довольны, чувствуя свою общность с огромным и многочисленным племенем любителей камня. Нам предстояло осмотреть еще одно подобное месторождение пегматита, находившееся неподалеку, но уже на территории другого штата — Нью-Хэмпшир — среди залесенных холмов вблизи поселка Норт Кротон.

Нью-Хэмпшир представляет собою небольшой по площади (24 тыс. км²) штат США, занимающий по размерам 44-е место в стране. В конце 70-х годов в нем проживали 849 тыс. человек. До настоящего времени население штата еще не достигает миллиона. Летом живописные холмы Нью-Хэмпшира, покрытые лесами, переполняют туристы, называющие его «гранитный штат». Интересно, что значительный процент среди них составляют коллекционеры минералов. Эту категорию туристов было легко узнать при встречах на дороге по синим резиновым рукояткам геологических молотков, подвешенных к поясу или притороченных к рюкзаку, плотно набитому поклажей.

Месторождение, к которому мы стремились, носило звучное итальянское название Палермо, происхождение которого мне так и не удалось узнать. Когда-то из него добывали крупные (до нескольких десятков килограммов веса) непрозрачные кристаллы берилла, которые шли для получения металлического бериллия и его сплавов. Но месторождение со временем иссякло и было заброшено, хотя, как и в случае с Маунт Майка, оно продолжало привлекать ученых, а также любителей минералов, каждый из которых надеялся найти какую-либо редкость, которыми издавна славилось Палермо. Особенно разнообразны на месторождении характерные для пегматитов минералы группы фосфатов — сложных солей фосфорной кислоты. Несколько минералов из этой группы были даже открыты на Палермо, а некоторые известны только на этом месторождении. В данное время карьер месторождения и его окрестности принадлежали компании «Палермо майн энтерпраизес» («Горное предприятие Палермо»). Это громкое название невольно внушало уважение к этому предприятию, которое на поверку оказалось почти пустым огромным карьером, в различных углах которого копошились единичные коллекционеры — любители минералов. Вся компания в действительности состояла из двух человек, страстных любителей камня. Один из них, Форрест Фогг, круглолицый американец с седоватым ежиком волос на голове, встретил нас при въезде в карьер, вооруженный молотком и маленькой кайлушкой. Все лицо его выражало улыбку, а глаза светились гостеприимством.

«Во время уик-энда нас посещают до сотни коллекционеров, — доверительно сообщил нам Форрест, — а в течение недели обычно появляются самые заядлые. В субботу и воскресенье мы собираем по доллару с каждого посетителя карьера, в будни же вход бесплатный».

Оказалось, что вся деятельность горного предприятия и заключается в предоставлении возможности желающим собирать минералы в карьере Палермо.

«Вы думаете, мы какую-либо прибыль имеем? — наметил совладелец компании. — Нисколько, все уходит на содержание карьера. Ведь его приходится постепенно подновлять, подбуривать, вести взрывные работы. Иначе любители за пару недель выгребут сколько-нибудь заслуживающие внимания образцы подчистую. Вот и для вас мы кое-что сделали после того, как Джон, — кивнул на Уайта, — телеграфировал о вашем посещении». Заметив наши несколько недоуменные взгляды, Форрест добавил: «А живем мы муниципальной службой, которая к этому карьеру никакого отношения не имеет».

Не берусь судить, насколько справедливо было высказывание Фогга о бездоходном функционировании их маленькой компании, но в карьере действительно можно было видеть передвижной станок для неглубокого бурения и компрессор. Правда, во время нашего посещения они бездействовали, но были во вполне рабочем состоянии.

Пройдя вслед за хозяином к противоположной стенке карьера, мы увидели свежевзорванный отвал пегматитовой породы с темными и цветными гнездами каких-то минералов. Все это было огорожено бечевой на столбиках с висящими двумя плакатами, возвещавшими: «Прохода нет. Опасно. Взрывы.» «Это мы, чтобы отпугнуть охотников за минералами, — пояснил Форрест, — вскрыли для вас хорошее гнездо с фосфатами». Незамедлительно все ринулись к отвалу.

Я не буду описывать, как более двух часов мы, как дробильщики камня, усердно работали молотками и зубилами. Вряд ли будет интересно читать, как мы выколачивали и выковыривали из плотного камня различные фосфатные минералы, тем более что мы и сами, за исключением, может быть, Джона Уайта, были не в состоянии на глаз определить большинство из них. Но об одном рассказать все-таки стоит.

Вооружившись ломом, Форрест с усилием перевернул один из угловатых обломков и на снежно-белой поверхности лежащего под ним камня все с удивлением увидели густой разброс ярко-синих брызг: как-будто кто-то плеснул на белый камень синими чернилами. Все это было очень похоже на лазурит, но лазурит в гранитных пегматитах встречаться не должен. Увидев мое смущение, Уайт с улыбкой произнес: «Это скорзалит!»

Скорзалит! Вот так история! Мне это название, к сожалению, опять же ничего не говорит. Я его просто не знаю. Хорошо, что мы с собой на всякий случай взяли справочник ио минералам (кто их знает, эти обманчивые и неразличимые фосфаты). Быстро листаю и узнаю, что скорзалит — это редкий минерал из группы фосфатов. Встречается здесь в пегматите Палермо, да еще где-то в Бразилии. Да, был бы он не таким редким, мог бы пойти как отличный поделочный камень.

Глыбу, содержащую скорзалит, мы буквально разнесли на куски, стараясь, правда, по возможности не повредить ярко-синие сгустки, выделяющиеся на снежно-белом фоне сплошного альбита. Каждый, включая и меня, имел теперь хороший образец этого редкого минерала. Набрали мы и других редкостей из семейства фосфатов и, нагруженные образцами, вновь забрались в автомобиль и двинулись к поселку Пенакук, где жил Форрест, занимавший должность местного лесничего.

Он пригласил нас осмотреть его коллекцию. Она действительно оказалась очень интересной, особенно в отношении минералов из группы фосфатов. Некоторые из них, представленные эффектными образцами, являли собой действительную минералогическую редкость. Джон Уайт немедленно начал переговоры об условиях передачи некоторых особо редких видов в музей Смитсоновского института в Вашингтоне, а остальные гости, вооружившись бинокулярным микроскопом, с интересом рассматривали мало знакомые нам минералы.

«А не хотите ли взглянуть на мою коллекцию микроминералов?» — спросил Форрест, открывая высокий шкаф, полки которого были сплошь забиты миниатюрными пластмассовыми коробочками. Он вынул десяток прозрачных кубиков-коробочек с наклеенными на них этикетками и положил их на стол перед нами. Это было чрезвычайно интересно, таких минералогических коллекций я еще нигде и никогда не видел. Форрест взял одну из пластиковых коробочек, каждая из которых имела размеры 2 X X 2 X 2 см и передал ее мне. На маленькой этикетке, наклеенной на плотно закрывавшей коробку крышечке, было написано: «Рошерит. Черная гора. Рудник Рамфорд». На другой, приклеенной сбоку, этикетке был обозначен четырехзначный номер образца. Между тем хозяин осторожно открыл коробочку, изнутри выложенную черной бумагой, и мы увидели, что на вмонтированном внутри ее тонком столбике посажена белая крупинка чего-то размером 2–3 мм.

Поставив коробочку под бинокулярный микроскоп и наладив фокус, Форрест знаком пригласил нас взглянуть на свое микроскопическое чудо. Действительно, под линзами аппарата в пучке направленного на него электрического света сверкал, переливаясь алмазными гранями, сноповидный сросток бесцветных прозрачных кристаллов. Им можно было любоваться бесконечно, находя новые и новые ракурсы обзора. Но на очереди были другие шедевры, осмотр которых занял более двух часов. Коллекция была чрезвычайно любопытной. Многие очень редкие минералы, которые в видимых невооруженным глазом кристаллах встречаются лишь в одном-двух месторождениях мира, здесь были представлены гаммой микрокристаллов различной формы и в различных сочетаниях с другими минералами. Несомненно, это еще один путь плодотворного изучения мира минералов, причем той его части, которая наиболее трудна для исследования. Оказывается, коллекционирование микроминералов достаточно широко распространено в Соединенных Штатах. Коллекционеры активно обмениваются образцами, пополняя свои собрания тысяч микрокристаллов новыми крошечными минералами, искусно вмонтированными в пластмассовые коробочки.

После чашки крепкого кофе Форрест повел нас в подвал своего дома, где в обширном помещении у него находилась камнерезная и шлифовальная мастерская и тут же на полочках и подставочках располагались результаты его минералогических увлечений — многочисленные отшлифованные с одной или нескольких сторон красочные образцы различных минералов, многоцветные кабошоны различного размера, вышлифованные из полупрозрачного желто-зеленого берилла, ярко-зеленого амазонита или бледно-розового сподумена.

Я уже не помню, у кого из нас возникла мысль попробовать пошлифовать собранные сегодня образцы скор-залита, но наш хозяин с удовольствием согласился и тут же привел к действие шлифовальный станочек с вертикально расположенным кругом, армированным алмазной крошкой. Остановив начавший крутиться круг, он ловко сменил его на пилу и попросил, чтобы ему дали один из принесенных сегодня образцов скорзалита. Через короткое время образец был распилен по числу гостей на четыре пластинки толщиной около сантиметра. В мастерской имелось еще два шлифовальных станка. Все засучили рукава и принялись за полировку своих пластинок. «Может, кто-нибудь хочет выточить кабошон? — спросил Форрест, — вот тут у меня все приспособления». И он указал на металлический поднос, на котором лежали палочки-держалки для шлифовки и огранки цветных камней с бульбочками красного сургуча на одном конце.

Два месяца назад я закончил краткие курсы по изготовлению кабошонов, и мне очень захотелось попробовать свои силы. Свою пластинку я распилил на две части, начертил по шаблону алюминиевым карандашом правильный овал на поверхности заготовки и, нагрев на спиртовке сургучную бульбочку, приклеил к ней пластинку так, чтобы она располагалась перпендикулярно держалке. Сначала нужно было ободрать все лишнее, чтобы на палочке приклеенным к сургучу остался бы только овал, очерченный по шаблону карандашом. Для этого использовался достаточно грубый обдирочный круг. Затем, применяя все более тонкий материал, овал вышлифовывался до формы кабошона.

«Смотри, будь осторожен, материал-то не очень твердый, легко запороть», — предупредил меня Джон Уайт.

Но было уже поздно. Излишнее усилие привело к тому, что мой кабошон стал кривобоким, и выправить его практически было уже невозможно. Пришлось начинать все сначала, приклеивать новую пластинку и быть предельно осторожным при шлифовке, не обращая внимание на дружелюбное подтрунивание моих спутников.

Кабошон из скорзалита до сих пор хранится в моей маленькой коллекции, напоминая об увлекательной поездке и о встречах с интересными людьми, увлеченными камнем.

Хризоберилл в Южной Индии (вайдуриам)

Южная часть п-ова Индостан и о-в Шри-Ланка с маршрутами поездок на месторождения самоцветов

Там, где западное и восточное побережья огромного Индостанского полуострова сходятся в самой южной его точке, расположен мыс Кумари, издавна почитаемый индийцами. Он как бы одновременно с трех сторон омывается водами Индийского океана на юге, Бенгальского залива на востоке и Аравийского моря на западе. Индийцы и иностранные туристы приезжают на мыс Кумари полюбоваться видом волнующегося океана и под звон колоколов индуистских храмов встретить на крыше одного из местных отелей восход солнца, если, конечно, горизонт не закрыт облаками.

Мыс Кумари принадлежит жаркому штату Тамилнад, занимающему большую часть южной оконечности Индии. Раскинувшиеся на сотни километров под палящим тропическим солнцем равнины и каменистые холмы штата на западе упираются в горную цепь западных Гат, которая протягивается параллельно берегу Аравийского моря почти точно с севера на юг, снижаясь и превращаясь в ряд высоких холмов как раз при подходе к мысу Кумари. От него прямо на север между горным хребтом и морем тянется довольно узкая, порядка 50 километров, полоса земли, на которой расположен самый влажный тропический штат Индии — Керала, занимающий территорию древних индийских княжеств Траванкур и Кочин. Потоки влажного и горячего воздуха с Аравийского моря по пути на континент наталкиваются на каменную стену Гат, поднимаются в верхние охлажденные участки атмосферы, где и изливаются дождями на западные склоны крутого хребта, покрытые густым покровом влажных джунглей.

Климат влажных тропиков превратил штат Керала в зеленый сад. Вся равнинная прибрежная его часть покрыта густыми зарослями кокосовых пальм, которые делают ее практически неотличимой от ландшафта экзотических островов Карибского моря. Чуть выше, в предгорьях, располагаются обширные плантации каучукового дерева. Еще выше начинаются влажные, местами труднопроходимые джунгли. Толстый слой красных тропических почв-латеритов покрывает сплошным плащом предгорья и склоны Гат, поэтому не так уж много известно о геологическом строении и полезных ископаемых этой части Индии. И неудивительно, что индийское правительство в 1975 г. обратилось к Программе развития ООН с просьбой провести в штате Керала комплекс геолого-поисковых работ, с тем чтобы оценить возможности этого сельскохозяйственного края и с точки зрения полезных ископаемых.

И вот с группой индийских геологов мы путешествуем по штату, осматриваем известные месторождения и места находок интересных минералов. Наша задача подготовить программу будущих поисковых работ.

Мы уже добрались до самой южной точки нашего маршрута — мыса Кумари, встретили восход в толпе паломников и туристов на плоской крыше нашего отеля и теперь, после завтрака, решили прогуляться вдоль берега и попутно осмотреть ряд лавчонок, где торгуют местными сувенирами в этом бойком для Южной Индии туристском месте. Большинство из них, выставленных на полках, а то и прямо на земле около прилавка, были морского происхождения: разнообразные красивые раковины и изделия из них, засушенные огромные омары и крабы, панцири морских черепах и даже жутковатые на вид носовые отростки рыбы-пилы, усеянные острыми костяными шипами. А вот и лавочка местного ювелира. Тучный, с короткими седыми волосами, в больших дымчатых очках, держащихся на тонких самодельных дужках, он одновременно и дремлет за выходящим прямо на дорогу прилавком, и в то же время через полузакрытые глаза внимательно наблюдает за проходящей мимо публикой. Наша группа, включающая европейца, моментально привлекает его внимание. Он раскрывает глаза, приподнимается со стула и, широко улыбаясь, приглашает нас подойти и осмотреть его сокровища.

На прилавке в ящичках под стеклом разложены серебряные броши, разнообразные бусы и браслеты. Здесь же на черной бархатной подстилке поблескивают под лучами уже взошедшего солнца граненые самоцветы. Они-то и привлекают наше профессиональное внимание. Любому человеку, обладающему чувством прекрасного, всегда трудно пройти мимо выставки цветных камней и не задержать свое внимание на сверкающих благородных представителях царства минералов. А для геологов, приобщенных к тайнам минералогии, это вообще немыслимо. И мы, как по команде, прилипаем к прилавку.

Камни в лавочке нашего знакомого, которого зовут мистер Менон, не блещут особым разнообразием. В основном это крупные овальные и прямоугольные хорошего тона дымчатые кварцы, ограненные далеко на севере в мастерских Джайпура. Таких камней много по всей Индии. Ходят слухи, что дымчатый кварц, который здесь именуют топазом^[3], привозят из Бразилии, где этого красивого минерала очень много. Возможно, это и так, иначе трудно было бы объяснить происхождение этих камней, практически наводнивших Индию. Рядом с дымчатым кварцем вперемешку разбросаны мелкие красные зернышки рубина и темно-синие кристаллики сапфира, как кажется через стекло, не особенно высокого качества.

Мои индийские друзья сейчас же заводят спор о происхождении выставленных под стеклом сапфиров и рубинов. Единства в этом вопросе нет. Действительно, рубин мог попасть в лавочку шри Менона^[4] из Бирмы или Шри-Ланки, оттуда же, да еще из Кашмира мог происходить и сапфир. Безошибочно определить это можно, только хорошо зная самоцветы этой группы минералов и их месторождения. Таких в нашей группе не было, поэтому и спор этот выглядел достаточно академически.

Гораздо более интригующе выглядели не обычные для индийских ювелирных лавок сапфиры и рубины, а пока что еще не понятные прозрачные граненые зерна красивой зеленой окраски. Заметив мой определенный интерес к зеленым камням, хозяин охотно открывает свою витрину и достает коробочки с самоцветами для нашего более детального обозрения. Несмотря на то, что мы сразу же признаемся, что не собираемся покупать его красивые камни, он все равно хочет, чтобы мы ими полюбовались. Разве можно от этого отказаться.

Внимательное изучение зеленых зерен с помощью карманной лупы позволяет судить, что это хризоберилл или же берилл не совсем обычной для него окраски. Спрашиваю у шри Менона: «Да это хризоберилл, и неплохой. Откуда же он?» Мистер Менон доверительно сообщает мне, что хризоберилл добывают крестьяне-старатели в южной части Кералы и эти камни оттуда. Он лезет куда-то под прилавок, с минуту копается там и достает что-то завернутое в плотную бумагу. Это что-то оказывается мешочком, наполненным маленькими конвертиками из восковки. На каждом непонятная надпись и в уголке начерчены мелкие цифры.

После внимательной перетасовки конвертиков ювелир вынимает один из них и осторожно разворачивает его. На темно-коричневой ладони с более светлыми подушечками пальцев мы видим чудесный зеленый камень. В нем не меньше трех карат. Но это еще не все. Шри Менон приглашает нас в глубь лавки, поворачивается спиной к солнцу, берет с полки электрический фонарик и, создав своей ладонью тень, направляет на камень луч света. Между гранями зеленого красавца, где-то внутри камня, пробегает яркий багряный блик и мгновенно исчезает. Тогда хозяин из взятого с полки журнала делает над камнем подобие домика, внутри которого почти темно. Освещенный фонариком в этих условиях камень весь загорается красным светом.

Неужели это александрит? Самая редкая разновидность хризоберилла — александрит — известна лишь в единичных месторождениях мира, и Южная Индия между ними никогда не числилась. Открытая в изумрудных копях Урала разновидность хризоберилла, имеющая удивительное оптическое свойство менять свой цвет с зеленого на багряно-красный при смене естественного освещения на искусственное, была названа александритом в честь русского царя Александра II. Позднее этот камень был обнаружен на Шри-Ланке и в Бразилии. Вот практически и все. Найти этот редкий и необычный самоцвет у ювелиров как в Европе, так и в Америке исключительно трудно, и стоит он очень дорого. Под видом александрита покупателям предлагают синтетический корунд, в котором примесь некоторых элементов (главным образом кобальта) создает похожий оптический эффект. Зеленая или голубовато-зеленая окраска ограненного искусственного камня при естественном освещении сменяется на фиолетово-красную или вишнево-красную при вечернем электрическом свете. Поскольку настоящий александрит хорошего качества удается увидеть даже далеко не каждому ювелиру, то только немногие знают, что природный камень заметно отличается от синтетического по оттенкам цвета и чистоте тонов.

В течение нескольких минут все мы молча рассматриваем этот замечательный камень. Оказывается, что никто из нас раньше не видел александрита такого качества и величины. Шри Менон очень горд впечатлением, которое на нас произвел этот камень. Он показывает еще несколько мелких александритов, но они несравнимы с первым. Да и огранены они не так тщательно. Оказывается, камень, который только что поразил нас, шри Менон самолично возил для огранки в Бомбей, а остальные гранились в Тривандраме местными кустарями в мастерских, оснащенных примитивным оборудованием. При этом мы узнаем, что александрит, оказывается, может быть стопроцентным в случае полного изменения окраски при смене освещения, а также 50 %-ным, 25 %-ным и даже 10 %, если окраска изменяется лишь частично. Показанный нам 10 %-ный александрит представлял собою почти обычный хризоберилл. При искусственном освещении в нем лишь при определенном ракурсе на мгновение вспыхивал багряно-красный блик — вот и все.

После александрита, вызвавшего оживленную дискуссию, нас уже мало привлекают другие камни, хотя шри Менон старается всячески заинтересовать нас, вероятно, надеясь, что вдруг мы что-нибудь и купим. Наконец, видя, что его усилия тщетны, он убирает все камни, запирает свою лавчонку и неожиданно приглашает нас пить чай в соседнюю харчевню, откуда доносится ощутимый аромат южноиндийских специй. Свободное время у нас еще есть, и все охотно соглашаются продолжить беседу с осведомленным торговцем. Мы рассаживаемся за столиком, заказываем душистый индийский чай и начинаем задавать ювелиру вопросы.

Своим ремеслом он занимается с шестнадцати лет и знаком хорошо не только с торговлей, но и с обработкой самоцветов. Нам, естественно, больше всего хочется узнать — где и с какого времени добывают самоцветы в штате Керала, ведь этот район нигде и никогда не числился в списке месторождений хризоберилла и тем более александрита. Шри Менон по этому поводу знает только одно: добыча самоцветов в Керале ведется старателями, и каких-либо опубликованных данных об этих месторождениях нигде нет.

Однако самоцветы в этой части Индии были известны очень и очень давно. Древнеиндийское название хризоберилла на языках майялалам и санскрит — вайдуриам. Это название с различными приставками в Керале используется и для других самоцветов, например, вайдуриам-ни-ила (синий вайдуриам) — это сапфир. Менон поведал нам, а позднее я подтвердил это по книгам, что первое упоминание о хризоберилле было встречено в древнеиндийском медицинском тексте Расараджа Тарангини, написанном приблизительно 2 тыс. лет до н. э. Там же приводятся три разновидности вайдуриама: «цвета бамбукового листа» (обычный хризоберилл), «блестящий и переливающийся, как павлиный глаз» (по-видимому, александрит), и «сверкающий, как кошачий глаз» (разновидность «кошачий глаз»). В этом трактате древний исцелитель рекомендует принимать растертый вайдуриам против ревматизма, артрита, ангины и других болезней.

«И сейчас еще есть охотники лечиться вайдуриамом, — улыбнулся Менон, — только лекарство очень дорогое».

В те давние времена хризоберилл добывался именно в южной части Керала, недаром же в древнем эпосе «Махабхарата» рассказывается, что при коронации властителя Юдхишмитры, которая, как считают, происходила где-то 2000–1400 лет до н. э., ему был преподнесен драгоценный вайдуриам, добытый в горах вблизи западного побережья Южной Индии.

Заканчивая беседу с дружелюбным торговцем самоцветами, мы попросили его рекомендовать нам одного из его знакомых в Тривандраме, который мог бы помочь нам связаться с кем-либо из старателей, знающих, где добывают хризоберилл. «О, лучше всего найдите шри Каранана, он участвует в этом бизнесе с самого начала, — посоветовал Менон. — Ранее он владел маленькой лав-тонкой и торговал всякой мелочью. А вот как переключился на самоцветы, разбогател; теперь он владелец спичечной фабрики, ездит на французском «пежо».

Попрощавшись с шри Меноном и взяв на всякий случай его адрес, мы медленно побрели к своему отелю, не переставая обсуждать полученную от торговца информацию. Она для пас имела первостепенное значение. Нам предстояло подготовить программу геолого-поисковых работ в штате Керала, а для этого нужно было знать по возможности все, что уже известно о минеральных богатствах штата. Обсуждаем и программу нашей дальнейшей деятельности. Что сначала? Посетить местное отделение Геологической службы Индии, где можно познакомиться с материалами, или поехать в поле и посмотреть месторождения и известные проявления рудной минерализации? Нужно также встретиться с шри Каранана и узнать все, что можно, о хризоберилле. Дружно решаем, что выезд в поле — задача первоочередная, ведь мы же геологи.

С остановками и осмотрами обнажений гранитов и гранито-гнейсов добираемся до Тривандрама уже во второй половине дня. Все окрестности города и ближайшие горы — сплошные рощи кокосовых пальм, среди которых вблизи от дорог разбросаны чистенькие поселки. Кое-где в долинах мелькают ярко-зеленые рисовые поля, окаймленные высоченными пальмами. Улицы и дороги запружены народом, все в очень чистых белых одеждах, как будто одетых сразу после стирки. В этой снежной белизне то и дело мелькают разноцветные сари женщин. У девушек роскошные длинные волосы, обязательно украшенные ярким цветком. Вот вдоль дороги бредут группами совсем крохотные ребятишки, тоже очень чисто и опрятно одетые. Все с тетрадками, учебниками и грифельными досками под мышками. Непроизвольно провожаем их взглядом и даже высовываемся из машины.

В общем-то не жарко, градусов всего около тридцати. Но стоит вылезти из машины и чуть-чуть пройтись в гору, как становишься мокрым, будто на тебя вылили графин воды. Несмотря на то, что машина продувается ветром, все время хочется пить. Хорошо, что перед выездом с мыса Кумари мы запаслись достаточным количеством кокосовых орехов. Время от времени машина, подъезжая к краю дороги, останавливается, индийцы вытаскивают кокосы и ловко вскрывают их ударом большого ножа, похожего на мачете. Это действительно приятно на жаре утолить жажду всегда прохладным, чуть-чуть кисловатым соком. Но остановки, хочешь не хочешь, отнимают время, и руководитель нашей группы доктор Куриян советует сразу же начать поиск шри Каранана.

Если мы хотим завтра начать поездку по штату Керала, то было бы неплохо знать хотя бы несколько наиболее интересных участков добычи хризоберилла. Чувствуется, что доктор Куриян уже загорелся возможностью добавить еще одно полезное ископаемое, притом такое необычное, к списку минеральных богатств своего штата. Вообще-то наш руководитель очень энергичен и быстр в решениях, в нем нет и следа эдакой южной неторопливости, столь свойственной; многим представителям мужского пола этой части Индии. Высокий, с постоянно улыбчивым лицом за большими очками в тонкой оправе, он вызывает симпатию с первого взгляда. В свои тридцать с небольшим лет он в тот период занимал пост директора горно-геологического управления штата.

Найти Каранана оказалось нетрудно, хотя он проживал вне Тривандрама в поселке Арувиккара, куда мы добрались уже в темноте. Там его знал каждый встречный. Нужный нам дом был найден очень быстро. Беседа, в которой ведущую роль играл Куриян, началась с передачи привета От шри Менона, а затем сразу же перешла к вайдуриаму. Правда, я не заметил, чтобы наш собеседник, круглолицый в снежно-белой одежде индиец с почти украинскими длинными усами и круглыми черными глазами, так и стремился бы выложить нам все, что он знал о хризоберилле.

«По рекам работают крестьяне, промывают ил, песок и гравий, иногда находят вайдуриам. А места добычи — сегодня здесь, а завтра — г там. Поезжайте вдоль реки Карамана, или вдоль почти любой другой в этом районе и увидите сами следы от добычных работ, а может, если повезет, и со старателями встретитесь. В конце концов, — поведал нам Каранан, — об этом камне крестьяне в нашей области знали больше пятидесяти лет назад, однако, настоящая «каменная лихорадка» началась в конце пятидесятых годов, когда хороший вайдуриам весом около 3 карат был найден в ложе ручья в тропическом лесу на холмах Понмуди в южной части Кералы. Его оценил местный ювелир, я не помню, кто точно, может быть, даже это был шри Менон. А хороший вайдуриам весом три карата стоит сейчас не меньше 20 тыс. рупий (около 2,1 тыс. руб.), и камни, весящие от 2 до 5 карат, не так уж редки. Неудивительно, что многие крестьяне бросают свой промысел и становятся старателями, которые только и живут мечтой об удаче. Некоторые из них богатеют, но иногда уж очень долго приходится этого ждать.

Вот мой, приятель Карим тоже торговал, но как увидел у крестьян тот трехкаратовый вайдуриам, то как будто тронулся. С утра как уйдет на реку, так и до ночи копается там. Больше десяти лет назад нашел свой первый вайдуриам, маленький-маленький. Продал его за полторы тысячи рупий (около 150 руб.). А через год ему повезло, за двое суток намыл целое состояние, заработал больше семисот тысяч рупий (около 75 тыс. руб.). Ходили слухи, что среди намытых им камней был десятикаратовый «кошачий глаз», за который ему без всякой торговли заплатили двести тысяч рупий (около 21 тыс. руб.).

Немудрено, что, прослышав о такой удаче, крестьяне окрестных деревень буквально ринулись в джунгли на поиски хризоберилла и уже через неделю по следам Карима работало около девятисот старателей. Некоторые ив них ухватили счастье, сейчас они живут в хороших домах и ездят в автомобилях. Я могу вам показать эти дома здесь в Арувиккара. А многие — так, заработали чуть-чуть и все. А сколько народу погибло, утонули в реках или были укушены змеями. Джунгли у нас суровые, от одних пиявок отбою нет, сами увидите, если решитесь пойти. Добыча-то у нас до сих пор нелегальная, все ждем, когда власти начнут продавать лицензии на разработку россыпей самоцветов».

Каранан закончил и, обернувшись, поманил рукой большеглазую миловидную девушку, которая во время нашего разговора то и дело выглядывала из дверного проема в конце комнаты. Это была одна из дочерей, две другие моментально появились в двери, с любопытством разглядывая гостей. Девушка, искусно завернутая в красную с блестками сари, легко ступая босыми ногами приблизилась к отцу, вопросительно глядя то на него, то на нас. Оказывается, он решил продемонстрировать ее серьги, в которых переливались два небольших «кошачьих глаза». На круглой вершинке желтовато-зеленого кабошона поблескивала светлая черточка, ну прямо как кошачий зрачок. Мы поохали, поахали, восхищаясь камнями, чем заставили девушку покраснеть, а две ее сестры по непонятной причине тихонько захихикали и моментально исчезли под строгим взглядом отца. На прощанье мы все-таки еще раз спросили Каранана, на какую из речек он бы посоветовал нам пройти, но опять определенного ответа не получили. «Карамана, Ваманапурам, Арувиккара, это все равно», — сказал он, по-видимому, не очень веря в целесообразность задуманного нами предприятия.

Мы вышли и в темноте долго не могли найти свою машину. Наконец, все забрались на сиденья, и тут Кури-ян внезапно заявил, что лучше всего осмотреть реку Ваманапурам. Он, оказывается, уже раньше слышал, что там добывают какие-то цветные камни, но не придавал этому серьезного значения. Тут было решено не отвлекаться слишком на самоцветы. Нам ведь нужно еще осмотреть всемирно известные морские россыпи Куилона, из которых издавна добывают ильменит, монацит и циркон, а также известные в штате Керала месторождения графита, которые, по всей вероятности, станут первым объектом будущих разведочных работ. В нашей программе и посещение ряда других объектов, важных для планируемого проекта. Этой работе была посвящена вся следующая неделя.

Особенно большое впечатление осталось после осмотра прибрежных россыпей Куилона. До побережья пришлось добираться на моторной лодке по каналу, окаймленному живописными пальмовыми рощами с экзотическими хижинами по берегам. Кое-где высоченные кокосовые пальмы, сгибаясь в сторону воды, смыкались над каналом в воде кудрявого зеленого свода. В этом необычном коридоре навстречу нам медленно скользили большие лодки, с верхом груженые мешками, надежно укрытыми от дождя светлыми циновками. На носу и на корме лодки полуголые почти черные индийцы ловко управлялись с длинными шестами, размеренно отталкиваясь от дна канала. Вот и море. Очень спокойно оно сегодня, так и играет лазурью под лучами утреннего южного солнца. Невысокие волны с пеной накатывают на искрящийся под солнцем песок совершенно черного пляжа, который ограничивается крутым уступом.

Да, действительно, метров на 200 от полосы прибоя песок был совершенно черный. Процентов на 60–80 он состоял из мелких кристалликов ильменита. Практически это была готовая ильменитовая руда, или, как говорят геологи, ильменитовый концентрат. Полоса черных песков тянулась вдоль полосы прибоя более чем на 20 километров. За ней простирались серые пески шириной до 1 км. Они тоже содержат много ильменйта и других минералов, но требуют предварительного обогащения.

Пока мы бродили по песку и удивлялись масштабам россыпи, на небе стали собираться темные тучи и моментально черный тропический пляж приобрел весьма мрачный вид, как будто через несколько минут должна наступить жестокая буря. Но ничего не случилось, и мы пошли осматривать обогатительную фабрику, расположенную около пляжа.

В первую очередь все устремились в лабораторию. Было очень интересно посмотреть под бинокулярным микроскопом тяжелый песок, собранный на пляже. Он в основном состоял из черных, блестящих, округлых зерен и полуокатанных мелких таблитчатых кристалликов ильменита, а также немногочисленных округлых зерен монацита и желтеньких, иногда прозрачных зернышек циркона. У последних иногда угадывалась четырехгранная форма первичных кристаллов, которые еще не успело окатать море. Обогащение и разделение тяжелых минералов, составлявших основную часть черного песка, осуществлялось в основном при помощи электромагнитных сепараторов (разделителей). Мы внимательно осмотрели весь процесс вплоть до его конечного этапа, где в различные приемники стекали тонкие струйки коричневого монацита и желтого искрящегося циркона, отделенные от основной массы смоляно-черного ильменитового песка.

Да, это удивительное месторождение, созданное трудами моря в течение последних нескольких миллионов лет! Дело в том, что в прибрежной полосе южной части штата Керала широко распространены гранитные и гнейсовые породы, в которых в значительном количестве рассеяны мелкие, меньше миллиметра в поперечнике, кристаллики ильменита, монацита и циркона. Под влиянием жаркого и влажного климата эти породы интенсивно разрушаются, и рыхлый материал, содержащий мелкие кристаллики перечисленных минералов, постепенно сносится водными потоками в море. В полосе прибоя происходит перемыв поступающего с суши рыхлого материала. Мелкие легкие частички глины и кварцевого песка отмываются волной и уносятся далеко в море, где и оседают в виде ила. Кристаллики тяжелых минералов, присутствующие в первичной породе, задерживаются в полосе прибрежных песков, непрерывно перемываемых прибоем, и, накапливаясь с течением времени, создают черные пески, резко обогащенные тяжелыми минералами разрушенных пород.

Конечно, для образования месторождения черных песков крупного масштаба необходимы также благоприятные условия для накопления тяжелых минералов в пределах береговой линии. Именно такие условия, видимо, создались в этом заливе, где вдоль берега за белой пеной прибоя на десятки километров тянется блестящий черный шлейф ильменитового песка.

Казалось, очень легко отрабатывать это месторождение, греби себе песок, да выделяй на обогатительной фабрике ильменит, монацит и циркон. Но, оказывается, и это удивительное месторождение имеет свои проблемы. И связаны они опять же с морем. Дело в том, что стоит вынуть на пляже несколько кубометров ильменитового песка (а добыча песка измеряется сотнями тысяч тонн в год), как море тотчас стремится вновь привести все в равновесие и где-то начинает размывать берег. А бросовых земель в прибрежной зоне штата Керала нет. Это или рощи кокосовых пальм, или плантации сахарного тростника, или еще какие-либо сельскохозяйственные угодья, размыва которых допускать нельзя. Эти гидротехнические трудности, являющиеся главным препятствием для развития добычных работ, очень беспокоят руководителей горнорудного предприятия. Нам сказали, что в настоящее время разрабатываются несколько схем, направленных на предупреждение размыва побережья, и все надеются, что это препятствие в конце концов будет устранено. Мы покидали месторождение черных песков, посвященные еще в одну из тайн минерального царства, увозя в маленьких мешочках по горсти удивительноготяжелого песка, выделенного и так идеально отсортированного самой природой.

Совсем другие трудности встретились нам на следующий день при осмотре месторождений графита, залегающих в виде пластов в гнейсах предгорья хребта Гат. Добираясь до этого участка, машина долго крутила по горной дороге среди пальмовых рощь и плантаций гевеи — каучукового дерева. Гевея широко распространена в Керале, являясь серьезным источником доходов для экономики штата. Ее плантации, расположенные в предгорье, представляли собой очень аккуратные рощи невысоких, насаженных рядами деревьев. На коре каждого дерева на высоте около метра от почвы виднелся светлый косой надрез, под которым был привязан небольшой сборный сосуд, в который капля за каплей стекал густой каучуковый сок гевеи. Оказалось, что наиболее интересные выходы графитоносных гнейсов располагаются как раз в пределах весьма продуктивной плантации каучукового дерева. Это значит, что проведение любых геолого-разведочных работ на этом месторождении, будь то проходка канав или разведочное бурение, потребует уничтожения некоторого количества каучуковых деревьев.

А что скажут хозяева? По репликам индийцев из близлежащей деревушки, собравшихся поглазеть на приехавших из города геологов, можно было судить, что радости по этому поводу они не выскажут, а будут возражать. Во всяком случае, организация, которая начнет здесь разведку, должна будет возместить убытки владельцам плантации, а пока это не сделано, никаких работ начинать нельзя. Правда, Куриян не думает, что это будет сколько-нибудь серьезным препятствием для будущего проекта, по его мнению, договориться о возмещении убытков владельцам плантации с властями штата будет нетрудно. А пока что мы отбиваем молотками образцы из прослоек графита в гнейсах и, перед тем как завернуть кусочек породы в бумагу и уложить в мешочек, каждый любуется мягким блестящим чешуйчатым черным минералом, обмениваясь со спутниками своими соображениями о том, сколько процентов графита в породе и как далеко могут продолжаться пласты графита на глубину. Ясно одно, этим месторождением заниматься стоит, и мы единодушно решаем включить его в программу работ будущего проекта.

После графита наши основные задачи можно считать законченными, вот теперь можно посмотреть и места добычи хризоберилла. Для этого следует вернуться на юг в Тривандрам, забраться на машине чуть-чуть в горы и затем спуститься пешком вниз вдоль одной из рек, считающихся источником хризоберилла.

Мы вылезли из машины в густом тропическом лесу у конца грунтовой дороги. Увитые лианами деревья, запах сырости, переходящий во влажную духоту, выступающие из земли ребровидные корни обещали, что наш путь к вайдуриаму не будет легким. С помощью сотрудников Курияна, хорошо знающих местность, мы выбрались на узкую тропку, вилявшую между высокими деревьями и густыми кущами труднопроходимой зелени. Услышав через некоторое время шум воды, все поняли, что близко река, и приободрились, так как считали ее своей конечной целью, но преждевременно. Выйти на берег оказалось не так просто из-за густых тропических зарослей.

Наконец, наши ведущие нашли узкий проход в зарослях и весь отряд, вытянувшись цепочкой, выбрался к неширокой реке среди тропического леса. Берега ее были довольно обрывисты, и спуститься к воде не представлялось возможным. Мы, правда, к этому особенно и не стремились, обращая все свое внимание на поиски следов недавних добычных работ: закопушек, свежих ям и карьеров, которые, по нашему представлению, должны были располагаться на берегу вблизи воды. Первую закопушку мы увидели, пройдя уже больше километра вдоль реки вниз по течению. Это была неширокая яма, окруженная кучами галечника. И потому, что галька была чистой, свободной от ила и песка, было ясно, что это остатки от промывки.

Впрочем, осмотр гальки и полузатопленной закопушки ничего особенно интересного не дал. Мы лишь получили представление о породах, распространенных в этом районе.

Закопушки и небольшие карьерчики продолжали встречаться и ниже по реке, видно местные старатели изрядно потрудились, перемывая речные наносы с глубокой надеждой рано или поздно извлечь из песка и ила зеленое прозрачное зерно хризоберилла, источник достатка, а иногда и быстрого обогащения. Никто сейчас не может точно сказать, осуществились ли надежды работавших во встреченных нами закопушках и карьерах или после месяцев бесплодного тяжелого труда старатель был вынужден без средств и намытых самоцветов вернуться к своему крестьянскому труду.

Нужно сказать, что все встреченные нами карьеры и закопушки были безлюдны. Но вот, пройдя пологую излучину реки, мы увидали на песке у края воды под откосом около небольшого карьерчика три маленькие фигурки, сидящие на корточках и что-то делающие с большим блестящим на солнце тазом. Несомненно, они промывали песок в поисках вайдуриама.

Все мгновенно воодушевились в предвкушении интересной беседы со старателями и возможной встречи с только что добытыми хризобериллами. Но что это? Преодолев колючий кустарник и выйдя на край откоса, мы посмотрели вниз и… никого не увидели. Был песок, был карьерчик, но на берегу не было ни одной живой души. Старатели куда-то исчезли. «Немудрено, — заметил Куриян, — они же не знают, кто мы такие, да и работают наверняка без лицензии».

Осмотр карьерчика опять ничего нового не дал, зато много нового мы увидели, осмотрев наши ноги. На них расположилось огромное количество сухопутных пиявок, или, как их здесь называют, личи. Мы их, по-видимому, незаметно насобирали во время нашего прохода через тропические заросли и высокую траву вблизи речного откоса. Эти отвратительные создания совершенно незаметно пробираются под брюки и присасываются, тоже незаметно, к голому телу. На одной ноге я насчитал шесть, а на другой девять пиявок. Одна же, наиболее прыткая, добралась до груди и устроилась почти под соском. Кроме всего прочего пиявки эти имеют одно нехорошее свойство. Когда ее оторвешь от тела, то из маленькой ранки долго идет кровь, поскольку, пиявка, облегчая себе процесс питания, впускает в прокушенную ранку герудин, затрудняющий свертывание крови. После того, как пиявки были оторваны от кожи и безжалостно раздавлены, ноги начали гореть, как обожженные крапивой. Очень хотелось зайти по колено в прохладную речную воду и освежить горящую кожу.

«Не делайте этого ни в коем случае, — остановили меня индийские друзья, — очень легко получить какое-нибудь заражение».

Видно, придется потерпеть. А пока что смазываю ранки дезинфицирующей мазью из тюбика, которая в тропиках всегда со мною.

Далее мы пошли уже около воды по мягкому чистому песку. Время от времени нам встречались небольшие карьеры или полузатопленные закопушки. Никаких старателей мы больше не видели. Правда, в конце нашего маршрута в поселке Челланджи, зайдя в маленькую кофейню, мы разговорились с группой крестьян, широкие познания которых в области поисков и добычи вайдуриама позволяли догадываться, что наши собеседники провели многие часы, а может быть, и дни, исследуя окрестные джунгли, ручьи и реки в поисках драгоценного зеленого камня. От них мы узнали любопытные приемы промывки песков и галечников, содержащих вайдуриам, а также способы безошибочного определения этого камня. Оказалось, чтобы отличить хризоберилл от других камней, окрашенных в желто-зеленый или зеленый цвет, испытуемый минерал бросают на дно конуса, свернутого из тонкой бумаги или восковки. Затем зажигают спичку и подносят ее снизу так, чтобы огонь осветил камень. Если при этом в минерале промелькнут желтые или багряные блики — значит, это хризоберилл.

Через несколько дней, закончив с индийскими коллегами составление программы планируемых геолого-поисковых и разведочных работ в штате Керала, я улетел из Тривандрама в Бомбей. На взлете, как обычно, взглянул на тропический зеленый ковер окрестностей города. Откуда-то с гор в сторону моря зелень пересекала голубая ленточка реки. Была ли это Ваманапурам, Карамана или Килли, сказать было трудно. Каждая из них в эти минуты вместе с десятками тысяч тонн речного песка и гравия тащила по дну зеленые зернышки хризоберилла и даже александрита, никогда еще не испытавшего на себе эффект искусственного света. Смогут ли они когда-нибудь порадовать глаз человека? Это очень трудно сказать.

Прошло четыре года. И вот в 1979 г. во время очередного облета индийских геолого-разведочных проектов, выполняемых под руководством ООН, мне вновь пришлось посетить Тривандрам. Уже два года международная группа экспертов-геологов различных специальностей вместе с индийскими геологами штата Керала вела поиски и разведку месторождений полезных ископаемых на территории штата. Было начато бурение месторождений графита, изучались находки золота на севере штата, на покрытых джунглями склонах Гат велись систематические поиски с применением современных геохимических методов. Изучались и месторождения самоцветов. Этим в свободное от разведки на графит время занимался доктор Магнус Гарсон, известный английский геолог, автор многочисленных статей и монографий по геологии и рудным месторождениям. На реках южной части штата появились добротно сбитые из досок бутары — простейшие приспособления для промывки больших количеств рыхлых речных отложений, известные залотоискателям всего мира. Промывая на таких бутарах определенные количества речного песка и гравия и отобрав отмытые самоцветы, можно в конечном итоге оценить выход самоцветов в каратах на кубометр песков и, таким образом, рекомендовать для добычи наиболее интересные участки.

По очень красивой, покрытой зарослями кокосовых пальм долине мы проехали к одной из бутар и провели опытную промывку. Ко всеобщему огорчению, самоцветов в промытом песке и гравии не оказалось. Правда, такой результат наиболее обычен, и если бы мы во время нашей часовой промывки извлекли хотя бы одно зерно хризоберилла — это была бы серьезная и маловероятная удача. Иначе не был бы хризоберилл драгоценным камнем.

Мы продолжаем наш маршрут, не переставая любо-ваться открывающимися взору все новыми и новыми яркими тропическими пейзажами. Виляя по предгорным татским долинам, в конце концов добираемся до огромного карьера, служившего источником щебня и бутового камня для строек Тривандрама. В крутых, сложенных светлой разновидностью гнейсов стенках карьера были отчетливо видны еще более светлые многочисленные пегматитовые жилы, пересекающие гнейсовые породы на всей площади карьера.

Пегматитовые жилы! Это очень интересно. Они не очень большие, более полуметра толщиной, но кто знает, какие редкие минералы можно встретить в этих удивительных творениях природы. Вооружаюсь карманной лупой и забираюсь на стенку, так что часть самой близкой ко мне пегматитовой жилы оказывается прямо перед глазами. Вот это да! Тут и без лупы есть, что посмотреть. В крупнокристаллической массе пегматита, сложенного в основном белым полевым шпатом с редкими пластинками черной слюды — биотита, разбросаны яркие под полуденным индийским солнцем зеленые и желтовато-зеленые округлые зерна величиной с мелкую горошину. Несомненно, это хризоберилл. И качество его достаточно высокое, отдельные зерна минерала кажутся почти прозрачными. Однако выбить кристалл хризоберилла из плотной породы совершенно невозможно. При ударах молотка даже вдали от зеленого кристалла он рассыпается на мелкие кусочки и самоцвет в мгновение перестает существовать. Невольно представляешь себе, как при выветривании и размыве пегматитовых жил яркие зеленые зерна освобождаются и, попадая в ручьи, выносятся в близлежащую реку. Чтобы окончательно убедиться в этом, выбираемся на поверхность и долго карабкаемся по склону, выискивая выход пегматитовой жилы.

Наконец, кто-то из индийских геологов в небольшом ложку находит сильно выветрелый, частично прикрытый почвой участок пегматита. С поверхности он сильно разрушен. Значительная часть полевого шпата уже превратилась в глину, с которой были перемешаны пластинки черной изрядно побуревшей слюды и зерна кварца* Ковыряем рыхлое месиво молотками и промываем добытый материал в близлежащем ручье. Вскоре из дресвы, состоящей из угловатых зерен кварца и пластинок черной слюды, мы с дрожью в пальцах извлекаем три желто-зеленых зерна хризоберилла. Они полупрозрачны и не представляют собою ценного ограночного материала. Но для нас это не имеет значения. Теперь совершенно ясно, что источником хризоберилла в речных отложениях южной части Кералы являются пегматиты, в которых этот минерал, как мы имели возможность убедиться, не так уж редок. Характерно, что пегматиты с хризобериллом, представляющим собою сложный окисел бериллия и алюминия, встречаются только среди специфических гнейсовых пород южной части Кералы, которые обогащены алюминием.

Таким образом, загадка появления хризоберилла в Керале теперь уже не загадка. Нет сомнения, что со временем эта часть Индии станет постоянным поставщиком прекрасных кристаллов хризоберилла и александрита на мировом рынке, обеспечив дополнительный доход для экономики штата Керала.

Мы возвращаемся в Тривандрам, нагруженные пробами и образцами, и весь обратный путь не перестаем обсуждать геологические результаты нашей поездки, а за окнами машин по-прежнему мелькают рощи стройных кокосовых пальм и яркая зелень рисовых полей. А вечером, в маленьком номере отеля под мерный шорох вращающихся лопастей вентилятора, прежде чем залезть под марлевый колпак постели, я долго записываю в дневник все, что узнал про вайдуриам. Может быть, когда-либо придется кому-нибудь об этом рассказать.

На острове Шри-Ланка

Между столицами Индии и Шри-Ланки прямого авиационного сообщения в 1979 г. еще не было. И, чтобы попасть из Дели в Коломбо, нужно сначала прилететь в Мадрас, попариться несколько часов в жарком аэропорту и затем вновь рейсовым самолетом компании «Эр Индия» совершить часовой перелет через пролив, отделяющий южную оконечность Индостанского полуострова от тропического острова Шри-Ланка. Уже минут через сорок после взлета внизу начинают проступать очертания острова. Сначала они очень расплывчатые и просто трудно понять, где кончается вода и начинается берег. Затем контуры береговой линии вырисовываются все более отчетливо, и вот уже видна омываемая белой ниточкой прибоя до удивления бесконечная полоса желтых, по-видимому, песчаных пляжей. Потом самолет начинает снижаться, и всюду, куда ни посмотришь, рощи кокосовых пальм, покрывающих большую часть поверхности суши под нами. Они посажены в шахматном порядке, и сначала сверху сразу не различишь, то ли это пальмы, то ли гигантская плантация ананасов. Потом, уже перед посадкой, становится ясно, что вся местность кругом покрыта этими грациозными кокосовыми деревьями. Они особенно красивы, когда густым заслоном окаймляют песчаные пляжи, слегка раскачиваясь под легким напором свежего морского ветра. Это легендарный остров Шри-Ланка.

Название острова Ланка появилось очень давно, впервые оно было встречено в древнеиндийской литературе. Затем получило распространение сложное санскритское наименование острова — Синхаладвипа, которое мусульмане очень быстро превратили в Сарандиб, а европейцы в Серендип. Впрочем, еще раньше у древних греков и римлян этот остров получил название Тапробан. С XVI в. островом поочередно владели португальцы, голландцы и, наконец, с 1796 г. англичане, после которых за островом утвердилось данное голландцами название Цейлон. Так было до 22 мая 1972 г., когда на независимом острове Цейлон была провозглашена республика Шри-Ланка.

В аэропорту было достаточно жарко и как-то неуютно, поэтому я обрадовался, увидев в толпе встречающих молодого смуглого парня с наскоро сделанным плакатом, на котором было написано: UNDP (United Nations Development Program — Программа развития Организации Объединенных Наций). Пробраться к нему после краткого таможенного досмотра через толпу таксистов, наперебой предлагавших свои услуги, оказалось не так легко. И вот мы уже в машине. В Шри-Ланке мне предстоят серьезные переговоры с руководством Геологической службы страны, Государственной горно-рудной корпорации по графиту и Государственной корпорации драгоценных камней о возможном научно-техническом содействии со стороны Программы развития ООН. Особо заманчивой является третья организация. Ведь Шри-Ланка как источник разнообразных самоцветов пользуется мировой известностью. Может быть, удастся посмотреть какие-нибудь месторождения самоцветов. Это было бы замечательно.

Тридцать километров машина почти бесшумно мчится по хорошему шоссе, с обеих сторон которого тянутся сплошные рощи кокосовых пальм, в которые местами вклиниваются густые пушистые заросли бамбука. Иногда, на повороте, ветви этого растения внезапно загораживают солнце, и тогда возникает ажурный теневой рисунок, напоминающий штриховые изображения бамбука на полотнах стилизованной китайской живописи.

Шофер предлагает мне остановиться не в отеле, а в пансионе. «Как дома», — уверяет он. И после сутолоки делийских отелей мне действительно захотелось в какой-нибудь тихий пансион. Согласие получено, вот мы въезжаем в Коломбо и вскоре сворачиваем к двухэтажной вилле, утонувшей в зелени и ярких цветах. Нас встречает пожилая очень интеллигентного вида хозяйка сингалка, сразу же сажает в кресло около круглого столика и угощает отличным цейлонским чаем. Жарко и влажновато, после первого глотка чая мгновенно с ног до головы покрываешься потом. Но тут же приносят переносной большой стоячий вентилятор. Становится полегче. Теперь можно и поговорить. В подобных беседах, обычно неторопливых и обстоятельных, всегда узнаешь много интересного и не только о собеседнике, но и о стране, куда ты только что приехал, о ее обычаях, людях, природе.

Первая информация, которой я обогатился, сидя за чайным столом, были сведения о цейлонском чае. Оказалось, что качество чая на Шри-Ланке зависит от высоты, на которой этот чай произрастает. На высотах до 750 м над уровнем моря растет чай третьего, или, как его называют на острове, рядового, сорта. Между высотами 750 и 900 м произрастает чай второго, или «среднего», сорта и, наконец, чай высшего сорта возделывают на высотах выше 900 м над уровнем моря. Вкус одного и того же сорта чая может существенно меняться в зависимости от погоды, и, чтобы добиться стандартного вкуса у каждого сорта чая, опытные дегустаторы производят смешивание разных партий, добиваясь устойчивого тонкого букета, являющегося замечательным свойством различных сортов цейлонского чая.

Вилла окружена тропическим садом с таким множеством цветущих кустов и деревьев, что просто глаза разбегаются от этой южной роскоши. Невдалеке в зарослях геликонии среди багряно-красных гроздьев сочных соцветий копошился пожилой, очень загорелый садовник с серебристым ежиком редких волос, длинными седыми усами и внимательными добрыми глазами. Направляюсь к нему, с тем чтобы поспрашивать названия незнакомых мне цветущих растений. Попытка эта оказывается бесполезной. Садовник знает только сингалезские названия растений, а это для моего натуралистского багажа все же лишний груз.

Но тут я замечаю на шее у старого садовника подобие крупного кулона, висящего на толстой цепочке из белого металла с крупным молочно-белым камнем, мерцавшим и переливавшимся в лучах уже заходящего солнца. Что бы это могло быть? Опал? Но такие крупные опалы на Шри-Ланке, по-моему, не известны. Нет, это же лунный камень, столь типичный для россыпей Шри-Ланки.

Старик, верно заметив мой интерес, неторопливо снял через голову свое украшение и протянул его мне. Да, это действительно лунный камень, довольно крупный, чуть больше нашей трехкопеечной монеты. Мутновато-прозрачный, он имел несколько неправильную форму, видимо, шлифовавший его мастер не захотел жертвовать размером ради формы. Казалось, весь камень излучал какой-то спокойный, действительно лунный свет. А качнешь головой, и внутри камня пройдет мерцающая волна, которая, дойдя до его краев, как бы растворится в серебряной оправе. Оказалось, что камень, оправленный в серебро, достался садовнику от его предков и, по его глубокому убеждению, всю жизнь исправно хранил его от всевозможных напастей, а главное, от болезней. И, глядя на эту еще достаточно крепкую фигуру рабочего человека, которому было уже порядком за семьдесят, можно было легко понять его веру в чудесный лунный камень. Он тут же посоветовал и мне купить себе подобный же талисман с лунным камнем, сказав, что он может подробно объяснить, как найти лавку, где и не обманут и продадут недорого.

Следующие несколько дней пролетели в деловых совещаниях и переговорах так, что и вздохнуть было некогда. Только вечером, сидя за чашкой чая под вентилятором, удавалось поговорить с хозяйкой или с садовником, если тот оказывался поблизости.

Но вот и уик-энд, переговоры благополучно завершены, и в понедельник мы собираемся выехать на месторождения самоцветов, являющиеся источником необработанных камней для Государственной корпорации драгоценных камней. А пока впереди целых два дня, за которые можно осмотреть Коломбо.

Сейчас уже трудно установить с точностью, откуда произошло название города Коломбо. В китайских летописях XIII в. он упоминается как порт Као лан-пу, затем арабские купцы называют его Каленбоу, и, наконец, португальцы, завоевавшие остров в 1505 г., изменяют это название в честь своего знаменитого земляка на Коломбо. Это, конечно, одна из версий. Сегодняшний Коломбо — это тесная смесь построек новой архитектуры со строениями старого британского и очень старого голландского и португальского стилей; при этом старое резко преобладает. Ядром города является форт, основой которого служит крепость, построенная еще португальцами и датчанами и полностью приспособленная англичанами, от которых до настоящего времени сохранились названия главных улиц и площадей. Форт в настоящее время является главным административным, финансовым и торговым центром Коломбо. Мне он показался весьма многолюдным и суетливым, впрочем, как и большинство деловых центров больших городов.

Для того, чтобы хорошо увидеть город со стороны, лучше всего совершить прогулку вдоль мола в порту Коломбо. После четырех часов дня уже не будет так печь солнце и панорама зеленого города с собором Св. Лючии в отдалении выглядит очень картинно. На машине хорошо проехаться вдоль побережья и посмотреть на длинную цепочку навсегда умолкнувших орудий, повернутых в сторону моря (безгласное свидетельство былой мощи канувших в небытие колонизаторов). Нельзя, однако, узнать Коломбо, не побывав в старом городе, не побродив по его узким улочкам мимо храмов, бесчисленных лавочек, в которых можно купить бананы, акулий плавник, красивую раковину, женские шелковые одежды, мужские рубашки и, наконец, самоцветы. Поражало огромное количество лавочек, торговавших в Коломбо цветными камнями. В основном они были, естественно, нацелены на многочисленных в этой стране туристов. В ежемесячном путеводителе для туристов на март 1979 г. «Этот месяц в Шри-Ланке» на 104-й странице оказалось 25 реклам, призывавших всех, посетивших этот благодатный остров, обзавестись самоцветами.

Любуясь хризобериллами в витрине одного из магазинчиков, я, пожалуй, впервые совершенно четко осознал, что нечему было нам удивляться, когда выяснилось, что в южной части штата Керала на Индостанском полуострове имеются месторождения хризоберилла. Ведь от Шри-Ланки до Кералы буквально рукой подать, и когда-то, в геологической истории всего несколько десятков миллионов лет назад, остров Шри-Ланка примыкал к Южной Индии. Зайдя в магазинчик, я попытался заговорить с продавцом, дав ему понять, что хотя я и любитель самоцветов, но покупать ничего не собираюсь, а предпочитаю смотреть на камни в витрине за стеклом. Вообще-то я не возражаю подержать камень в руках и посмотреть на него через карманную двадцатикратную лупу, по это только с познавательной целью. Хозяин магазинчика меня очень хорошо понял и с видимым удовольствием поддержал беседу, благо в лавочке никого не было. Он оказался тамилом, уроженцем Южной Индии, и наш разговор начал с жалоб на постоянно снижающийся жизненный уровень на Шри-Ланке.

«А почему нельзя вернуться в Индию, например в Мадрас?» — неосторожно спросил я. — «В Коломбо в двадцать раз больше туристов, чем в Мадрасе, — ответил мне торговец, — а я тут-то уже неделю как ни одного камня не продал».

Ответ был предельно ясен. Оказывается, шри Малхотра, так звали моего собеседника, прекрасно знал о месторождениях хризоберилла и александрита в штате Керала в Индии и, как мне показалось, не только понаслышке.

Он поведал мне, что самые выгодные покупатели — это не обычные туристы, которые мнутся полчаса прежде чем купить один недорогой камень и после этого торопятся уйти, старательно пряча свою покупку. Самый выгодный покупатель — это оптовый спекулянт-контрабандист. Он требует скидки, но зато покупает камни оптом, чтобы затем в Европе или США перепродать их в розницу втридорога.

«Вот только редко они у меня появляются, — посетовал Малхотра, — уж больно я торговец-то мелкий, не могу подготовить им достаточно большую партию, денег для этого у меня не хватает».

В лавку зашел покупатель, по-видимому, немец, и на ломаном английском языке попросил показать ему аквамарины. Я воспользовался этим и откланялся.

В понедельник рано утром к воротам нашей виллы подкатил голубой мини-автобус, из него вылез стройный сингал лет тридцати пяти. «Мильтон, — представился он, — старший сотрудник Государственной корпорации драгоценных камней». Собирать в дорогу было почти нечего. Попить чаю на дорогу, и все, — а чай утром особенно душистый и вкусный. Но вот, пора и ехать.

Тропические дороги все похожи сочной зеленью, пальмами, яркими цветами. Но разнообразие красок и форм не утомляет глаза. Возникает даже какая-то жадность восприятия, хочется смотреть и смотреть на необычное для нас буйство растительного мира.

В мини-автобусе не жарко, но пить все-таки хочется, и, заметив на обочине дороги конусообразную кучу коричневых кокосовых орехов, Мильтон делает знак шоферу остановиться. Не успели мы еще выйти из машины, как темнокожий владелец этого богатства, улыбаясь во весь свой белозубый рот, уже вскрыл первый кокос, ловко орудуя большим секачом. Утоляя жажду прохладным, чуть сладковатым кокосовым соком, я внимательно слушал интересный рассказ Мильтона о значении, которое имеет для Шри-Ланки и ее жителей кокосовая пальма. Она в пол-пом смысле слова является кормилицей острова, каждый житель которого использует в различной форме ежегодно в среднем около ста пятидесяти орехов. Перечисление различных блюд и напитков, которые изготовляют из этого плода обитатели этой островной страны, заняло бы полстраницы, и если учесть, что в хозяйстве используются все другие части кокосового ореха, а ствол и листья пальмы являются ходовым строительным материалом, то это производство можно без ошибки назвать безотходным. Копра ореха и кокосовое масло идут на экспорт, хотя, по словам моих спутников, растущее потребление кокосов внутри страны препятствует расширению этой отрасли экспорта. Тут шофер спросил продавца, является ли он хозяином своего товара. Оказалось, что да, эти орехи собраны на принадлежащих ему четырех кокосовых пальмах. Мои собеседники заметили, что это еще хорошо, так как много крестьян, владеющих всего двумя пальмами, каждая из которых может дать хозяину от десяти до семидесяти орехов. Купив у приветливого продавца еще шесть орехов «про запас», мы забрались в машину и скоро уже въезжали в городок Ратнапура, что в переводе с сингалезского значит «город самоцветов».

Своего причастия к самоцветам городок ничем не выдавал. Вдоль улиц, по которым мы проезжали, росли все те же пальмы и не было видно ни одной ювелирной лавочки. Покрутив по нешироким улицам, наш мини-автобус остановился возле двухэтажного дома, в котором, как выяснилось, располагался небольшой музей самоцветов, добытых преимущественно в этом районе. Он занимал всего несколько комнат, в которых в маленьких витринах под стеклом были в строгом порядке разложены драгоценные минералы, намытые из обширных россыпей Ратнапуры. Здесь хранились сапфиры, рубины, хризобериллы, аквамарины, различные шпинели и лунные камни. В тени небольших комнат они сначала выглядели очень скромно, но когда Мильтон включил подсвет, камни заиграли тысячью оттенков; казалось, каждому из них был свойствен свой цветовой акцент, одновременно и сближавший его с другими представителями той же группы, и оттенявший индивидуальность каждого образца. Наиболее широко здесь были представлены сапфиры и рубины, шлифованные в форме кабошонов. Особенно радовали глаз звездчатые разновидности этих самоцветов. Представьте себе голубой или красный полупрозрачный кабошон, в центре которого горит яркая, искрящаяся точка, от которой по поверхности кабошона под равными углами отходят шесть лучей, мерцающих в свете солнца или искусственного электрического освещения.

Эффект «звезды» в сапфирах и рубинах зависит от наличия закономерно ориентированных, тончайших игловидных вростков рутила — минерала, представляющего собою природную двуокись титана. В некоторых кабошонах сапфира и рубина звезды не было видно, однако в зависимости от направления освещения яркая точка, как живая, передвигалась по округлой полированной поверхности камня, придавая ему какую-то необычную притягательную силу. Говорят, что ранее сингалы, подолгу глядя на эту звездочку, отгоняли от себя злых духов. Что касается духов, то их придется оставить на совести предков нынещних обитателей острова, но то, что продолжительное созерцание этого оптического эффекта действует успокаивающе, я слышал от своих знакомых, хорошо знающих самоцветы. Да и сам могу это подтвердить.

Параллельное расположение микровростков-иголочек рутила, или наличие в кристаллах многочисленных микроскопических полых канальцев, придает кабошонам, сделанным из рубина, сапфира и хризоберилла, шелковистый облик и оптический эффект «кошачьего глаза». Особенно часто этот эффект наблюдается у хризоберилла; об этом убедительно свидетельствовали хранящиеся в витринах многочисленные оливково-зеленые хризобериллы с характерным «кошачьим» прищуром, тем более красивым, чем больше был размер отшлифованного камня.

Осмотрев музей, мы заехали и в шлифовальную мастерскую Корпорации драгоценных камней, где производилась обработка самоцветов, добытых на близлежащих месторождениях. Искусные руки опытных мастеров превращали здесь скупавшиеся у старателей цветные галечки в сверкающие гранями самоцветы или в яркие кабошоны, увенчанные мерцающей шестилучевой звездочкой. Мастерская была оснащена различным оборудованием. Рядом с новейшими алмазными шлифовальными станками заокеанских фирм «Грэйвс», «Коффейс», «Крп-сталлайт», установленных на прочных станинах, здесь же прямо на полу работали допотопные шлифовальные аппараты. Сидевшие подле них мастера вели шлифовку лишь одной рукой, прижимая камень к поверхности вертящегося вертикального шлифовального круга. Другой рукой через шест с приводом они заставляли круг быстро вращаться, ни на секунду не ослабляя наблюдение за камнем, который подвергался обработке.

С современными станками по обработке самоцветов мне уже приходилось встречаться и даже работать на них. Однако подобные примитивные сооружения раньше приходилось видеть только на картинках.

С интересом мы стали перебирать лежащие здесь же в жестяных баночках уже готовые отшлифованные цветные камни. Вот это работа! Можно было только удивляться исключительно правильной форме даже самых маленьких до совершенства отполированных полусфер или ярких овалов голубого, малиново-красного и оливково-зеленого цвета, огоньками сверкавших в довольно грязных металлических банках. Те, кто когда-либо занимался шлифовкой кабошонов, хорошо знают, сколько внимания нужно потратить, чтобы получить в конечном итоге камень совершенно правильной формы, даже при работе на станке с электрическим приводом, когда все вертится и шлифуется само собой, а тебе нужно только следить за камнем, придавая ему нужную форму. И чуть ты зазевался, чуть нажал где-то больше, чем нужно, и кабошон твой выйдет кривой, и ничто его уже не исправит. А здесь настоящее искусство шлифовки.

Все-таки решаюсь попросить поработать на станке с ручным приводом. Хозяева охотно с улыбкой соглашаются и я усаживаюсь на пол возле станка, возраст которого я бы не решился определить. Сначала пробую правой рукой, используя палку с приводом, просто вращать шлифовальный круг. Довольно скоро это удается. После того, как первый прием освоен, мне вручают палочку-держалку с сургучной головкой и приклеенным на нее кусочком винно-желтого кварца-цитрина не очень высокого качества (кто же даст незнакомцу хороший камень). Это, по-видимому, галечка, распиленная пополам. Попробую-ка я ее хотя бы грубо отшлифовать. Но не тут-то было. Оказывается, шлифовать камень и одновременно крутить это колесо чрезвычайно трудно. Просто чувствуешь, что невозможно сосредоточиться на камне. Мешает необходимость непрерывно работать правой рукой, чтобы приводить во вращение шлифовальный круг. В конце концов, кажется, начинаю осваиваться с этой сложной процедурой. Но шлифовка только в самом начале, а я уже совершенно мокрый. Лучше вовремя выйти из игры, а то еще все испортишь. Кончаю крутить станок и передаю камень мастеру. Он садится на свое место и продолжает начатую мной обработку, почти не отрывая камень от шлифовального круга, с тем чтобы оценить, как продвинулась работа.

Через короткое время грубая шлифовка закончена, и у меня на ладони матовый винно-желтый кабошон совершенно правильной формы. Его еще нужно будет доводить и полировать, но наиболее трудная часть работы уже сделана. Мастер, которого зовут Нарасиман Сахиид, с улыбкой заявляет, что он предпочитает станок с ручным приводом любому автомату. Хотя шлифовка занимает и больше времени, но в качестве всегда уверен.

Моему собеседнику уже 32 года, на станке работает с камнем с 11 лет. Нарасиман с удовольствием показал нам некоторые нехитрые приемы обработки камня; с многолетней практикой они становятся автоматическими, однако неискушенному зрителю искусство гранильщика или шлифовщика кажется чем-то необыкновенным, как и превращение невзрачной пластинки цветного камня в яркий кабошон или сверкающий гранями самоцвет.

Кстати, оказалось, что опытные мастера на станке с ручным приводом могут не только шлифовать кабошоны, но и производить сложную огранку самоцветов. Хотя они признались, что гранить камни легче на современных станках с электрическим приводом и более совершенным квадрантом — приспособлением для установления нужного угла огранки.

В мастерской разборкой сырья самоцветов занимаются опытные мастера с большим стажем, умеющие оценить скрытые возможности камня и направить, казалось бы, не привлекавшую большого внимания галечку сапфира на специальную огранку, с тем чтобы превратить ее в сверкающий голубой самоцвет, на который будет любоваться не одно поколение людей. При разборке выявляются также звездчатые разности сапфира и рубина, которые затем шлифуются в форме кабошона. Подобной же шлифовке подвергаются также сапфиры и рубины невысокого качества. Разборщик не только сортирует поступающие в мастерские камни, но и определяет, как устанавливать камень для шлифовки или огранки и как должна быть вырезана заготовка, которую затем приварят сургучом к палочке-держалке и дадут мастеру для первого этапа шлифовки. Установка камня перед шлифовкой или огранкой необходима для того, чтобы оптические свойства обрабатываемого кристалла, определяющие его красоту, были использованы с максимальной эффективностью. И многоопытные мастера, не имеющие понятия ни о кристаллографии, ни об оптических свойствах кристаллов, тем не менее никогда не ошибаются в выборе правильного положения для кусочка минерала, в котором-то и кристалл зачастую разглядеть трудно.

Из мастерской мы напрямик отправляемся к местам добычи самоцветов. Широкая долина вблизи от города от края и до края вся изрыта закопушками и шурфами, около которых высятся кучи отмытого гравия и гальки. И этот «кротовый» ландшафт тянется вдаль, пока видит глаз. Полуголые сингалы копошатся, роют, таскают землю. В больших шурфах по пояс в воде стоят люди и промывают в круглых, как таз, лотках илистую с гравием землю, которую набирают в ведра в близлежащих небольших карьерах и шурфах, подносят к месту промывки и время от времени подсыпают в лоток. Как выяснилось, старатели смотрят промывку после пятидесяти ведер. В каждом шурфе работало от двух до трех промывальщиков.

Лавируя между кучами отмытой гальки, мы приблизились к одному из наполненных водой шурфов и поздоровались с работающими старателями. Дружно и приветливо ответив нам, они между тем не прекращали мерно покачивать в воде свои лотки, внимательно следя за потоком мелких частиц, смываемых водой через борт лотка и медленно исчезавших в мутной воде, наполнявшей шурф.

Наше внимание привлек наиболее пожилой из старателей, по-видимому, самый старший из трех работающих в шурфе. Загорелый, почти кофейного цвета, с венчиком седых волос вокруг лысины и, особенно, с совершенно спокойным выражением лица сразу же напомнил мне фигуру отшельника из пьесы Театра кукол под руководством С. В. Образцова «Чертова мельница». К нему мы и обратились с просьбой посмотреть, что же там намылось в его лотке. Проворчав, что он промыл всего около тридцати ведер, старик все же любезно предоставил нам порыться в мелких галечках, накопившихся на дне его таза. Я действовал очень робко и поэтому ничего не нашел. Мильтон же очень быстро разгреб галечки и песчинки и вскоре извлек оттуда два круглых камешка. «Смотри-ка, кажется, звездчатый сапфирчик и «кошачий глаз»», — воскликнул он и передал оба зернышка старому старателю. Тот молча покатал их коричневым пальцем по ладони и попытался передать их мне. Дальше произошел большой конфуз. То ли у меня от волнения дрожали руки, то ли солнечные лучи били прямо в глаза, то ли еще что, но я уронил «кошачий глаз» туда, откуда его только что достали — в наполненный водой шурф.

Что человек может чувствовать в такие минуты, описать трудно. Я буквально был готов ринуться в мутную воду за этим несчастным зеленым камешком и сразу же с ног до головы покрылся липким потом. Но окружающие меня люди остались совершенно спокойны, и это подействовало как-то отрезвляюще.

Один из старателей, освободив лоток старика, быстро наполнил его илистым материалом, собранным там, куда по моей неловкости плюхнулся маленький хризоберилл, и передал лоток хозяину. Тот за несколько минут, покачивая лоток, смыл глинистую мелочь. «Кошачьего глаза» или чего-либо подобного в лотке не было. Эта процедура повторялась три раза, пока, наконец, со дна лотка из гущи галечек кварца и осколков каких-то пород не было извлечено оливково-зеленое зерно весом так каратов пять с характерным шелковистым блеском, присущим «кошачьему глазу».

Вокруг собралось довольно много народа, все наперебой обсуждали достоинства двух найденных в лотке старшего промывальщика самоцветов и кто-то тут же попытался продать мне любой из них за 30 долл. Но я вежливо отклонил такое предложение и не только потому, что покупка самоцветов не входила в мои планы. По существующему законодательству продажа добытых самоцветов на Шри-Ланке может осуществляться только через Государственную корпорацию драгоценных камней. Только таким образом государство может охранять свои доходы от добычи самоцветов. По-видимому, какая-то часть камней, минуя этот запрет, все-таки уходит в карманы туристов и уплывает за границу, лишая таким образом государственную казну определенной части доходов.

Раньше в этой области царил произвол нескольких крупных дельцов, монополизировавших на Шри-Ланке торговлю драгоценными камнями. Жертвами этого произвола являлись те, кто добывал самоцветы, кто по десять часов в день по пояс в воде промывал тонны и тонны породы, с тем чтобы в редкие моменты удачи с торжеством выхватить из россыпи мелких галечек на дне лотка заветное голубое, красное или зеленое зерно. Но как мало получал он от скупщика за это зерно, которое часто стоило ему нескольких недель, а то и месяцев непрерывной тяжелой работы. Скупщик, как правило, занимался лишь закупкой необработанных самоцветов у старателей. С большой выгодой он перепродавал их шлифовальщику, который после обработки камня сбывал самоцвет дельцу, занимавшемуся оптовой и розничной торговлей драгоценностями на внутреннем и международном рынках. Вдоль этой коммерческой цепочки цена камня увеличивалась с десятков долларов, которые получал за свой труд старатель, до тысяч и десятков тысяч долларов, которыми измерялся доход дельцов, торговавших обработанными ювелирными изделиями из самоцветов.

Власти Шри-Ланки, чтобы навести порядок, поставили торговлю самоцветами под государственный контроль. Естественно, не всем это нравится, особенно тем, кто потерял возможность получать огромные барыши на торговле самоцветами, основанной на обмане труженика, добытчика камня.

День нашего приезда на прииски оказался счастливым днем. Полуголые охотники за самоцветами с гордостью продемонстрировали нам пару зерен бледно-голубого сапфира, мелкие красные зернышки шпинели и оранжевую сосульку, представлявшую собой оглаженный в водном потоке удлиненный кристалл цитрина — горного хрусталя, окрашенного окисным железом. Мимо нас вперед и назад сновали опаленные солнцем сосредоточенные носильщики гравия с наполненными серой землистой массой тяжелыми ведрами. Всюду, куда ни посмотришь, под жарким тропическим солнцем практически без отдыха трудились люди. Одни в шурфах и небольших карьерах копали перемешанную с галькой и гравием землю, насыпали ее в ведра и таскали на промывку. Другие, стоя по бедра или по пояс в воде в прямоугольных выемках, борта которых для прочности были выложены деревянными слегами, ритмично покачивали круглыми лотками, и оттуда в и без того мутную воду исходили белесые волны, насыщенные мелкими частичками глины. И так от восхода до заката.

Вечером в маленькой гостинице, расположенной в какой-то сотне метров открайних шурфов и развалов промытой гальки, мы с Мильтоном имели возможность обменяться дневными впечатлениями, которых у меня, например, было предостаточно. Он же оказался влюбленным в сапфир и буквально утопил меня в историях, связанных с этим камнем, так что я и расспросить его о многом не успел.

Сапфир, так же как и рубин, представляет собой драгоценную разновидность минерала корунд, окрашенную в голубой или синий цвет. Если говорят просто «сапфир» — речь идет именно о синей или голубой разновидности. Но сапфир может быть окрашен и в другие цвета. Таким образом, встречаются винно-желтый, фиолетовый, зеленый, бесцветный сапфиры, и все эти разновидности находят в россыпях Шри-Ланки. Название «сапфир» имеет греческое происхождение (от sappheiros), в то время как слово «корунд», по всей вероятности, является более древним и имеет санскритский корень korund.

С сапфиром связано огромное количество поверий, большинство из которых своими корнями уходят в древнеиндийский эпос. Например, считалось, что носящий сапфир не может быть отравлен, а в возможность лечения глаз при помощи этого самоцвета верили вплоть до XIV в. Сверхъестественные свойства сапфира, по словам Мильтона, кроме отпугивания злых духов, чему до сих пор верят некоторые сингалы, заключаются в полном предохранении его владельца от любого колдовства. В XI в. у королей и у царедворцев было особенно модно носить сапфир на золотой цепочке на шее. В таком виде он, по слухам, укреплял твердость духа, предохранял от дурного глаза и зависти и помогал принимать правильные государственные решения.

Мильтон удивил меня, сообщив, что он где-то читал о том, что сапфир пользовался большим почетом при дворе Ивана Грозного, где этому камню тоже приписывался ряд магических свойств. Где он это откопал, мне так и не удалось выяснить. Он также знал, что в императорской державе русских царей, хранящейся в настоящее время в Алмазном фонде СССР, имеется сапфир с месторождения, которое мы сегодня посетили, весом 200 карат. Еще более крупный сапфир «Звезда Индии» (563,35 карат) хранится в музее Естественной истории в Нью-Йорке. Этот сапфир принадлежит частной коллекции Моргана — Тиффани. Еще один очень крупный звездчатый сапфир «Звезда Артабана» (316 карат) экспонирован в музее Смитсоновского института в Вашингтоне. Мне тоже посчастливилось видеть этот уникальный гигантский самоцвет, и он действительно производит большое впечатление. Замечательные камни из месторождений Шри-Ланки, по словам Мильтона, хранятся в частной коллекции известного знатока местных самоцветов Бхадра Марапана, коллекция которого содержит уникальные по размерам и по расцветке образцы сапфира. К сожалению, г-н Марапан в этот период был за пределами страны, и посмотреть его коллекцию не было возможности. Наконец, Мильтон удивил меня, сообщив, что еще один весьма крупный сапфир, названием связанный с Россией, уже длительное время бродит по свету, переходя из рук в руки. Это «сапфир Екатерины Великой», его последний владелец — крупный американский делец, торговец самоцветами Гарри Винстон.

Наутро, разместившись в своем мини-автобусе, мы направились на другой участок добычи самоцветов — Пельмаделла. Он располагался также в районе Ратнапура, недалеко от первого, где мы вчера наблюдали добычу гравия и промывку самоцветов. При выезде в широкую долину наше внимание привлекло большое количество мелких навесов, разбросанных по ней в полном беспорядке. Более крупные, чем на первом участке, отвалы промытой гальки играли под солнцем светлыми тонами, по-видимому, от обилия кварца. Симпатичные, отшлифованные древней рекой белые, иногда почти прозрачные галечки кварца то и дело попадались под ногами, подтверждая это впечатление. По тропинке между искусственными водоемами мы направились к ближайшему навесу, откуда доносилось ритмичное «почихивание» моторчика.

По дороге мне объяснили, что в районе Пельмаделла слои, содержащие самоцветы, расположены на довольно значительной глубине, и для их добычи роют глубокие шурфы и небольшие шахты глубиной 10–20 м. Над каждой такой шахтой был сооружен двускатный навес, построенный из бамбуковых и пальмовых стволов и крытый пальмовыми листьями. Небольшая помпа, приводимая в действие бензиновым моторчиком, непрерывно откачивала воду из шахты в близлежащий пруд. Посреди навеса над шахтой находился хорошо знакомый всем геологам-разведчикам ворот с накрученным на него стальным канатом. Рабочие, крутившие ворот, были одеты очень легко, точнее, на них, кроме набедренной повязки, ничего не было. От них резко отличался мастер, руководивший откачкой, т. е. всей механикой. Кроме майки, старых джинсов и резиновых сапог на нем была надета защитная горная фибровая фуражка. Я спросил, спускается ли мастер в шахту. Оказалось, что да, если забарахлит помпа.

На шахтенке нас встретили очень радушно, я бы сказал с весельем. Казалось, что эти симпатичные ребята воспользовались нашим прибытием, для того чтобы шутками как-то скрасить свое однообразное бытие. «Бадейку опускаем, — рассказывали они, — ждем, пока ее насыпят, крутим вороток и поднимаем бадейку, высыпаем содержимое бадейки, все повторяем снова, и так тысячу раз в день. Ведь это же скучно». Нам также рассказали, что в шахте среди глинистых отложений имеются три слоя кварцевых галечников, в которых и встречается галька самоцветов. «В соседних шахтах всего два слоя кварцевой гальки, а вот у нас три, — с гордостью заявил нам Миера, один из горняков, — вот только беден этот третий слой. Хотя полгода назад мы извлекли из него очень хороший аквамарин, помнишь?» — с мечтательной улыбкой он обратился к своему товарищу, и тот понимающе прищелкнул языком и кивнул головой.

Побывать на таком месторождении и не увидеть самоцветоносные слои галечников было бы совершенно непростительным, и я напрямик заявляю, что мне нужно спуститься в шахту. Это вызывает легкое замешательство. Мильтон и мастер начинают меня дружно отговаривать, но рабочие, видимо, поняв о чем речь, неожиданно относятся к этому очень благоприятно. Они достают бадейку, что-то кричат вниз и начинают тщательно очищать ее от глины. Наконец, начальство сдается, мастер на время отдает мне свою защитную фуражку, затем чуть-чуть приспускается ведро в шахту, я встаю в него двумя ногами, как следует берусь за трос — и пошел.

Кому из геологов не знакомо это чувство? Скрипящий ворот, скользящая вниз бадья и мелькающие мимо тебя стенки шахты, обыкновенно грязные и непривлекательные. Так было и в этот раз.

Внизу меня встретили два полуголых улыбающихся парня, ничем не отличающихся от своих сотоварищей, работавших наверху. Они были вооружены кайлушками с короткими ручками, здесь же валялись две лопаты. Не успел я вылезти из ведра, как один из горняков вручил мне сувенир — большую гальку полупрозрачного светло-коричневого кварца. От ствола шахты отходил небольшой тоннельчик — штрек. Во время его проходки и производилась выемка галечных слоев. Они были хорошо видны в глинистой массе, слагавшей основную толщу породы. Самый верхний залегал почти в кровле штрека, второй находился на уровне груди и третий, самый широкий, на уровне колена. При свете захваченной с поверхности карбидной лампы мы внимательно просматриваем средний галечный слой, пытаясь углядеть в гальке что-либо кроме кварца и оглаженных обломков породы. Но, увы! Ничего увидеть не удалось. Штрек был тесный и низкий, сверху все время капало, от полусогнутого положения заболела спина, да и душновато было тут внизу. Скоро, наверное, придется покинуть эту шахту, так как без специальной вентиляции уже будет трудно работать.

Когда, зажав в кулаке подаренную кварцевую гальку, я вылез на поверхность, где сверкало солнце, и невдалеке всегда для меня экзотические кокосовые пальмы как бы приветственно покачивали широкими листьями, подчиняясь свежему ветерку, дувшему вдоль долины, я невольно вдруг подумал, что большинство этих отличных, дружелюбных парней, которые трудятся здесь в тяжелых условиях от восхода до заката солнца, добывая самоцветы для других людей, сами никогда и не увидят этих камней, которые будут обработаны, оправлены в золото и платину, использованы в украшениях и проданы за большие деньги где-то далеко отсюда.

Мы уезжали, полные глубокой симпатии к этим труженикам, буквально из рук которых растекаются по всему миру прекрасные самоцветы. Незначительная их часть задерживается в больших и малых музеях. Это камни-счастливчики, их смогут увидеть многие люди, которым захочется полюбоваться этими замечательными творениями природы. А вот те исключительные камни, которые попадут в частные коллекции богатых собирателей самоцветов, надолго, если не навсегда, исчезнут из поля зрения людей, и очень горько, что этой несправедливости обычно подвергаются наиболее совершенные камни. Основная же масса рядовых самоцветов после обработки в мастерских Ратнапура и Коломбо пойдет на ювелирные поделки — кольца, броши, кулоны, браслеты, все то, чем любит украшать себя лучшая половина рода человеческого.

За последние 80 лет цены на самоцветы непрерывно поднимались, делая их отличным средством вложения капитала. И вот оправленные в золото и платину сверкающие камни непрерывно поступают в сейфы банков, где на долгие годы скрываются от глаз человека.

Только в 1979 г. из Шри-Ланки в США было вывезено сапфиров и рубинов почти на 4 млн долл. А сколько выручили американские дельцы от продажи этих самоцветов? Об этом статистика умалчивает.

Красные и синие камни Бирмы

Маршрут поездки в район Могок. Бирма

К лекциям, которые мне пришлось читать в ноябре 1976 г. аспирантам Рангунского университета в Бирме, самоцветы никакого отношения не имели. Занятия были посвящены научным основам и методике проведения геохимических поисков месторождений полезных ископаемых. Но после второй или третьей лекции ко мне подошел один из слушателей и спросил, можно ли использовать геохимические методы для поисков месторождений рубинов и сапфиров, подобных тем, которые известны в центральной части Бирмы к северо-востоку от города Мандалай. Честно говоря, ответить ому было нечего, так как еще никто и никогда не пробовал использовать геохимические методы при поисках рубинов и сапфиров, да и знания мои о характере этих редких месторождений были уж слишком поверхностны. Пришлось отделаться общей фразой, сказав, что в принципе все месторождения с большим или меньшим успехом можно искать, используя геохимические методы.

Этот вопрос живо напомнил, что Бирма широко известна в мире как страна рубинов и сапфиров. «Родина красного камня в священных странах Востока — Индии, Сиаме и Бирме», — писал в своей увлекательной книге «Занимательная минералогия» академик Александр Евгеньевич Ферсман. Вместе с рубинами в стране издавна добывались замечательные синие сапфиры. Ссылки на бирманские месторождения этих самоцветов можно найти в каждом учебнике минералогии, но напрасно было бы искать достоверные данные о масштабах добычи этих самоцветов. Вряд ли кто-нибудь может точно сказать, какая часть добываемых в стране драгоценных камней попадает в государственную казну. Однако все мнения сходятся на том, что очень незначительная.

Политическая неустойчивость, в течение ряда лет процветавшая в горных районах Северо-Восточной Бирмы, наложила свой отпечаток на жизнь провинции, в пределах которой местные жители с незапамятных времен добывали рубины и сапфиры. Контроль над копями захватывала то одна вооруженная группировка, то другая. И добытые самоцветы, минуя бирманские скупочные организации, утекали на свободный рынок соседнего Таиланда. В статистических сводках о мировой торговле самоцветами это отражалось очень просто. Например, в 1980 г. в США из Бирмы было ввезено на 100 тыс. долл, рубинов и на ту же сумму сапфиров. В этом же году в США соответственно было ввезено из Таиланда рубинов на 23 и сапфиров на 15 млн долл. Разница впечатляющая, особенно если учесть, что масштабы месторождений самоцветов Бирмы значительно больше, чем в Таиланде. Официальные данные о добыче самоцветов в Бирме в последующие годы просто отсутствуют. Между тем, судя по справочникам, в США из Таиланда в 1984 г. поступило 4,1 млн карат рубина на сумму 43,0 млн долл, и 2,9 млн карат сапфира на сумму 39,2 млн долл. В Бирме никаких закупок рубинов или сапфиров в 1983–1984 гг. США не производили.

В столице Бирмы — Рангупе, городе с населением около трех миллионов человек, почти не чувствовалось, что эта страна издавна является всемирно известным источником драгоценных рубинов и сапфиров. В этой связи мне вспомнились другие «столицы самоцветов» — шумная Богота в Колумбии, где приезжим на центральных улицах втихомолку из-под полы предлагают как настоящие, так и фальшивые изумруды, жаркий Коломбо в Шри-Ланке с многочисленными ювелирными лавочками, представлявшими все многообразие россыпных месторождений самоцветов острова, наконец, экзотический Антананариву на Мадагаскаре, где по витринам можно было изучать минералогию драгоценных камней. В Рангуне всего этого не было и невольно приходила в голову мысль, что основной поток самоцветов из знаменитых Бирманских копей идет не к ее столице, а в каком-то ином направлении, вернее всего в Таиланд. Об этом, во всяком случае, говорили и бирманские геологи, когда разговор заходил о месторождениях самоцветов.

Между тем первая попытка организовать посещение разработок рубина и сапфира в Центральной Бирме закончилась неудачей. Выявилось много причин, затруднявших поездку, и от этих планов пришлось с сожалением отказаться. Пока этот вопрос обсуждался, свободное от лекций время можно было посвятить ознакомлению с архитектурными сокровищами столицы Бирмы и в первую очередь с пагодой Шуэдагоун, называемой также Золотой пагодой, пожалуй, самой замечательной достопримечательностью Рангуна. Основанная, по преданиям, в V в. до н. э., она достраивалась и перестраивалась в XIV и XVIII вв. н. э. и до сих пор является буддийским религиозным центром бирманского народа.

Сверкающий на солнце позолоченный купол пагоды, напоминающий чудесную перевернутую чашу или колокол, виден издалека из различных точек раскинувшейся на большой площади бирманской столицы. Он притягивает к себе любого приезжего, кто бы он ни был: турист, заезжий коммерсант или ученый, путешествующий с какой-то важной научной целью. Все стремятся познакомиться с этим необычным действующим буддийским храмом, чтоб увезти с собой в памяти светлое чувство, невольно возникающее под влиянием совершенных архитектурных сочетаний снежно-белого мрамора и переливающихся теплотой позолоты многочисленных пагод, группами окаймляющих главный купол.

И вот, наконец, в один из ярких солнечных дней за мной на машине заезжает мой старый чешский друг Богуш и мы от отеля «Инья лейк» устремляемся в направлении Золотой пагоды. Богуш хорошо знает Рангун. Уже больше года он работает в одной из геолого-поисковых экспедиций Программы развития ООН в качестве международного эксперта-геохимика, занимаясь разведкой рудных месторождений. Мне просто повезло, что в этот период он оказался в Рангуне, а не где-то с молотком в дальнем маршруте во влажных бирманских джунглях.

По дороге наш разговор практически не выходит за рамки разнообразных геологических проблем. Богуш ищет в бирманских джунглях медь, молибден и другие цветные металлы. Мы живо обсуждаем его работу и как-то незаметно переходим к месторождениям рубина и сапфира, распространенным к северу от района, в котором он ведет поиски. Он много слышал о самоцветах Центральной Бирмы, но это все обычно не касалось геологии. Оказывается, почти никто из его многочисленных собеседников толком не знал, как же в действительности добывают рубины и сапфиры в Бирме. А вот о тайном вывозе драгоценных камней, о стычках с контрабандистами и между их бандами желающих поговорить было много. Только трудно было определить, где в этих рассказах кончалась правда и начиналась фантазия.

Незаметно за разговором мы подъехали к подножию пагоды. Ее основание возвышалось над уровнем городских улиц на 50 м. Оставив свою обувь в машине, мы по высоченной широкой каменной лестнице пошли наверх к сверкающему золотому куполу, высота которого достигает 110 м. На площадках между маршами шла торговля яркими тропическими цветами и всякой мелочью. Тут и там прямо на ступеньках, завернувшись в своп оранжевые накидки, спали бритоголовые буддийские монахи. Поднявшись по лестнице, мы попали на выложенную белым мрамором площадь, окружавшую златоверхую пагоду в форме огромного колокола. С четырех сторон площадь охранялась молчаливыми сфинксами и тремя устрашающего вида стилизованными львами. На площади по сторонам от главного купола группировалось множество маленьких пагод с позолоченными удлиненными куполами, создавая очень яркий и эффектный ансамбль. Одной из главных достопримечательностей пагоды Шуэдагоуп является искусно сделанный, позолоченный и инкрустированный самоцветами флюгер, расположенный на высоком шесте. Он увенчан пустотелым золотым шаром диаметром около 25 см, инкрустированным 93 самоцветами (среди которых много рубинов и сапфиров) и 4350 алмазами. К сожалению, вблизи флюгер посмотреть было нельзя.

Многие посетители пришли в этот храмовый комплекс помолиться. Около статуй позолоченных будд, сидящих или лежащих внутри пагод, виднелись молчаливые склонившиеся фигуры молящихся. Многие мужчины сидели скрестив ноги между статуй божеств, с умиротворенным лицом и закрытыми глазами, видно полностью погруженные во внутреннее самосозерцание. Однако большая часть публики в ярких одеждах просто бродила по мраморным плитам, как бы прогуливаясь и любуясь блеском сверкающих в лучах солнца пагод. Тут и там встречались бритоголовые буддийские монахи. В своих оранжевых покрывалах они медленно передвигались по белоснежному мрамору или молча скрестив ноги сидели на скамьях и ступеньках, погруженные в какие-то свои думы. Встретили мы и маленького, от силы восьмилетнего очень симпатичного в своем оранжевом плащике мальчонку-монаха, весьма приветливого и улыбчивого. Правда, наша попытка поговорить с ним закончилась ничем: ни та, ни другая сторона не сумела преодолеть языковый барьер.

К вечеру вся публика пальмовыми метелками начала старательно подметать мраморную площадь и пол в часовнях и пагодах. Мы медленно направились к лестнице, спускавшейся к шумным улицам восточного города. Лучи заходящего солнца местами отражались от полированной поверхности мрамора, а местами проникали в глубь породы, участки которой были сложены как бы струями частых полупрозрачных кристаллов карбоната кальция — кальцита, создавая удивительное впечатление какого-то сказочного подземного царства, расположенного где-то в глубине под ногами. Это чувство прикосновения к красоте белоснежного полированного камня, так естественно сочетавшегося с позолоченными куполами ярких пагод, осталось у нас очень надолго, может быть, на всю жизнь.

В машине мы продолжаем дискуссию о камне, его особой роли в культуре человечества, роли, которая во многом зависит от особой прочности, почти что вечности исходного материала. А какие неожиданные выводы могут быть сделаны о древних торговых связях на основе изучения истории самоцветов. Проследить бы, например, пути проникновения бирманских рубинов и сапфиров в средние века в Россию. Да, но это все пока что из области фантазии, а где же все-таки можно в Рангуне посмотреть знаменитые бирманские самоцветы? Ведь для минералога быть в Бирме и не увидеть прекрасные красные и синие камни, добытые в далеких джунглях Шанского плато, все равно что не быть в этой стране совсем. Опять начинаю пытать Богуша. Оказывается, ему приходилось встречать торговцев самоцветами на городском базаре. Туда мы и направляемся на следующее утро, тем более что еще вчера перед поездкой в храм планировали обзавестись свежими фруктами.

Тропический базар, что может быть ярче и экзотичнее? Золотом горят горы душистых мандаринов, похожие на дыни, кучками лежат папайи, гигантские шишки ананасов с хохолками зеленых копьевидных листьев штабелями составлены на прилавках. Отдельные плоды напоказ разрезаны, и над каплями густого сладкого сока, стекающими с аппетитной зеленовато-желтой мякоти, вьются яркие осы. Около входа огромными кучами футбольных мячей навалены кокосовые орехи. А каких только бананов здесь нет! Среди них особо заметны небольшие с приятным запахом плоды, покрытые мелкими темно-лиловыми пятнами. Они замечательны и на вкус, отличаясь от обычных пресных бананов приятной слабой кислинкой. Как и на всяком тропическом рынке, здесь масса цветов, особенно много разнообразных орхидей, никогда мною ранее не виданных. И нельзя не восхищаться удивительному искусству природы, создавшей такое разнообразие фантастических форм и расцветок, от которых часто просто невозможно оторвать глаз.

В особых рядах на базаре продают всевозможные затейливые сувениры из дерева, серебра, бронзы и слоновой кости. Здесь же при наличии достаточного количества денег можно приобрести знаменитые бирманские самоцветы — звездчатые рубины и сапфиры. Приняв нас за туристов, торговцы наперебой расхваливают свой товар, раскладывая на виду коробочки, в которых, как капли крови, сверкают драгоценные шарики — кабошоны рубина с мерцающей на солнечном свете шестилучевой звездочкой, как бы охватывающей своими лучами полированную поверхность камня. Здесь можно полюбоваться и звездчатым сапфиром, потрогать голубой камень, покатать его в ладони, наблюдая за звездочкой, которая как бы замерла на месте, преломляя солнечный свет, проникающий под крышу рынка. Звездчатые рубины и сапфиры обычно лишь полупрозрачны, но это не уменьшает их прелести, оставляя за ними заслуженную славу одних из наиболее экзотических представителей мира самоцветов.

Но вот, пока мы смотрели камни, кажется, появились и настоящие покупатели. Судя по акценту, это американцы. Их двое. Один из них наиболее активный, среднего роста, в очках, с характерным ежиком седоватых волос, второй — маленький, в широкополой шляпе, все время оглядывался, как-будто чего-то опасался. После осмотра разложенных в коробочках камней у ближайшего к нам торговца, который, почувствовав истинных покупателей, чрезвычайно оживился, они остановились на серовато-синем сапфире размером с крупную горошину довольно среднего качества, но с яркой звездочкой в центре и стали полушепотом обсуждать с торговцем цену выбранного камня. Далее все замелькало, как на экране кино. Маленький вынул из бумажника банкноту достоинством в двадцать или пятьдесят долларов, издали было трудно разглядеть, и, по-видимому, собирался протянуть ее торговцу. Но тот молниеносным движением руки вырвал банкноту у американца и мгновенно она исчезла. Все вокруг замерли, а денег как-будто не было и в помине. Затем торговец нагнулся и что-то прошептал на ухо американцу. У того с лица сошло оторопелое выражение и медленно-медленно на губах появилась прежняя улыбка.

Прошло некоторое время, прежде чем мы осознали, что перед нашими глазами промелькнул эпизод «свободной» торговли самоцветами. Дело в том, что в Бирме строго запрещено использование иностранной валюты, как, впрочем, и у нас. И торговец, желая получить доллары от иностранцев, в то же время постарался, чтобы сделка эта прошла по возможности незаметно. Купленный кабошон сапфира в коробочке перешел в руки его новых владельцев. Мы подошли к ним, чтобы еще раз полюбоваться звездочкой, плотно охватившей своими лучиками серовато-синий шарик кабошона.

Американцы оказались бизнесменами, приехавшими по делам в Бирму. Выяснилось, что они уже не в первый раз посещают рынок, «охотясь», как сказал один из них, за камнями. Узнав, что мы имеем отношение к минералогии, они очень оживились и засыпали нас градом вопросов, большинство которых сводилось к формуле: «Где эти камни добывают в Бирме?» К сожалению, подробно ответить им на этот вопрос мы не могли. Наши знания в этой области были очень и очень фрагментарны.

Действительно, кто из геологов не слышал о знаменитых месторождениях рубинов и сапфиров в Центральной Бирме, но за всю свою жизнь мне не пришлось встретиться с человеком, видевшим эти месторождения своими глазами. Они располагаются в 150–180 км к северо-востоку от знаменитого своими архитектурными памятниками города Мандалай, самые известные из них группируются в районе древнего городка Могок. Ё Бирме эта область получила свое собственное название «Могок стоун тракт», что в переводе на русский язык значит «Каменная область Могок». Это малообитаемый гористый район в западной части Шанского плато, густо покрытый тропическим лесом. Цепи горных хребтов, рассеченных глубокими долинами, делают местность труднодоступной, однако добыча рубинов и сапфиров в этом районе ведется с незапамятных времен. До сих пор, несмотря на усилия бирманской армии, условия для разработки самоцветов здесь никак нельзя назвать спокойными. Этому немало способствовали столкновения между различными группировками, пытавшимися поставить под свой контроль Шанское плато.

Впервые упоминание о рубинах каменного района Могок попало в исторические записи в 1597 г., когда король Бирмы отвоевал копи самоцветов у правителя шанов, а потом короли этой страны владели копями рубинов и сапфиров вплоть до завоевания Центральной Бирмы англичанами в 1886 г. Вскоре была организована известная горнорудная компания «Бирма Руби Майнс Лимитед», которая просуществовала до 1925 г. Неустойчивая политическая ситуация в этих районах Бирмы препятствовала проведению систематических геолого-разведочных работ на самоцветы в пределах «каменной области Могок». Она, к сожалению, продолжается и в настоящее время, мешая организации не только разведочных работ, но и добычи самоцветов.

Добраться до таинственной страны бирманских рубинов удалось лишь во второе посещение Бирмы, после окончания геологических консультаций. Поездка была короткой и напряженной, но увиденное запомнилось на долгие годы. Из-за нехватки времени были выбраны воздушные средства передвижения — самолетом до Мандалая и дальше на вертолете в район Могок, прямо в сердце горной страны, где с незапамятных времен добывают драгоценные рубины и сапфиры.

Перелет по воздуху имеет свои явные преимущества в том, что он экономит время, которого в поездках всегда не хватает. Но увидеть в этом случае удается гораздо меньше, чем во время переезда на машине или даже на поезде. Поэтому к помощи авиации прибегаешь лишь тогда, когда иного выбора нет. Так оно было и в этот раз, сжатый лимит времени жестко диктовал свои условия.

Из Рангуна мы вылетели ночью и рано утром без помех приземлились в аэропорту вблизи Мандалая среди покрытых сочной тропической зеленью холмов. Меня сопровождали два бирманских геолога, очень дружелюбных и общительных, кажется, они уже бывали раньше на месторождениях, являющихся целью нашей поездки. Это очень важно потому, что публикаций, посвященных месторождениям рубинов и сапфиров Бирмы, мне в Рангуне отыскать, за малым исключением, не удалось. Кажется, в последнее десятилетие мало кому из геологов удалось проникнуть в этот неспокойный район для изучения месторождений самоцветов. Вот и сейчас, первое, что обращает на себя внимание в аэропорту, это явно повышенное количество вооруженных военных, внимательно наблюдавших за порядком. Шофер присланной за нами машины, тоже военный, что не мешает ему быть веселым и непосредственным парнем, уверенным, что нам в жизни выпала счастливая карта — воочию увидеть Мандалай, который он совершенно искренне считает одним из чудес мира. И действительно, зеленые холмы на горизонте с белоснежными башенками пагод, вкрапленными среди густой кудрявой зелени, выглядели очень экзотично, напоминая какой-то сказочный древний город, утонувший в тропических джунглях.

Мандалай не относится к памятникам античной Бирмы. Этот город, имеющий другое название религиозного значения — Ратана-пунджа, был основан всего чуть более 130 лет тому назад королем Бирмы Миндоном на реке Иравади у подножия пологой невысокой горы Мандалай, от которой свое название и получил. Он поражает своей геометрически правильной сеткой улиц, ориентированных с запада на восток и с севера на юг. Как мне поведал позднее наш водитель, система широтных улиц называется по алфавиту (А, В, С и т. д.), а улицы, пересекающие их меридионально, различаются по номерам (1, 2, 3 и т. д.). Почти как в Нью-Йорке. В городе много мелких кустарных производств, судя по характеру промышленных построек, развита деревообделывающая промышленность. Очень оживленно с воздуха выглядели порт и река Иравади, по которой во все стороны сновали суда и лодки.

Аэропорт размещается в пределах южной окраины города, отсюда через несколько часов на вертолете мы должны перелететь на двести километров к северо-востоку в район городка Могок, а пока можно осмотреть, что успеем в Мандалае. Скорей в машину — и вперед.

Сначала мимо нашего «лендровера» мелькают бамбуковые и одноэтажные деревянные домики, обычные и ничем особым не выделяющиеся. Таких много и на окраинах Рангуна. Затем машина свернула к западу, и вскоре мы приблизились к яркой, сверкающей золотом пагоде Махамуни, широко известной позолоченной статуей Будды, привлекающей множество паломников. В эти часы их было очень много — бритоголовых монахов в ярких оранжевых накидках, пробиться вовнутрь храма оказалось не легко. В результате было решено отменить посещение пагоды, лучше побродить по окрестным улицам. Очень быстро мы были вознаграждены, наткнувшись на ряд камнерезных мастерских и лавчонок, в которых можно было найти выточенную из камня, чаще всего из мрамора, фигурку Будды в очень разнообразных позах и с разными выражениями божественного лица. Удалось понаблюдать за процессом резьбы по камню, который культивировался здесь в течение сотен лет. Свернув затем на восток, мы проехали мимо университета, обогнули сельскохозяйственный колледж и устремились по направлению к горе Мандалай и к центральной исторической части города.

Гора Мандалай у бирманцев считается святой, и наш шофер по дороге к городу с видимым удовольствием поведал нам легенду, согласно которой Будда со своим учеником Анандой однажды посетил гору и предсказал, что на этом месте будет построен город — сердце буддизма Бирмы. Таким образом, король Миндон выполнил предназначение Будды и, судя по всему, сделал это очень энергично, завершив строительство стен, окружающих город, большинства пагод и монастырей в два-три года. Построив город, он перенес в пего из Амарапуры (столица Бирмы, воздвигнутая в XVI в., просуществовала до 1857 г.) свою столицу и дворец, который был разобран и вновь воздвигнут в Мандалае. В те отдаленные времена район этот не относился к числу спокойных. Во всяком случае, центральная часть города, имеющая форму квадрата площадью 2 x 2 км, была защищена от всяких военных нападений кирпичной стеной около восьми метров высотой, подкрепленной земляным валом, и окружена рвом порядка 70 м шириной, наполненным водой. Каждая из четырех сторон городской стены имеет трое ворот, отмеченных маленькими пагодами, но только пять из них соединены деревянными мостами с внешней стороной окружающего город рва.

По одному из таких мостов мы въехали в укрепленный город и сразу же уткнулись в остатки дворца последней династии бирманских монархов. Наш гид, не выпуская руля из рук, с сожалением сообщил, что затейливый деревянный дворец короля Миндона, украшенный искусной резьбой и яркой позолотой, сгорел во время войны, как и многие другие замечательные постройки Мандалая. Но посмотреть здесь было на что. Тут и там среди изумрудной зелени возвышались изящные белоснежные пагоды, каждая из которых отличалась своими, только ей присущими чертами и имела свое название — «Башня Часов», «Башня Зуб» и многие другие. Но наиболее впечатляющие памятники буддийской архитектуры расположены у южного подножия горы Мандалай. Мы не имели времени одолеть 999 ступеней и подняться на вершину холма, однако не осмотреть живописно раскинувшиеся среди зелени известные на весь мир пагоды Кьяуктауги, Кутодо и Сандамани было бы просто непростительно. Пагода Кьяуктауги построена немногим более ста лет тому назад. Мы вошли вовнутрь этого замечательного храма, пристроившись к веренице буддийских монахов, каждый из которых нес в руках черную плошку. Они не обратили на нас никакого внимания. Здесь мы увидели искусно высеченную из огромного блока мрамора фигуру Будды с умиротворенным ли*цом, погруженным в глубокое раздумье. От нашего гида и водителя мы узнали, что колоссальный монолит мрамора для этой статуи был добыт в каменоломнях Са-гайна вблизи Мандалая. От ближайшего канала к пагоде его тащили 10 тыс. человек. Вокруг пагоды расположены статуи 80 учеников Будды, по 20 с каждой стороны, создавая надолго запоминающийся скульптурный ансамбль.

К востоку от Кьяуктауги расположен знаменитый на весь буддийский Восток комплекс пагод Кутодо. Он был воздвигнут строителем Мандалая царем Миндоном в 1857 г., при этом за образец была взята расположенная в городе Паган древняя пагода Швейцаган. В храмовом комплексе Кутодо хранится уникальная коллекция из 729 мраморных пластин, на которых выгравированы религиозные изречения. Это своего рода буддийская библия. Каждая из дорогих сердцу буддиста инскрибированных пластин хранится в отдельной каменной часовне, которые, выстроенные рядами, все вместе создают своеобразное впечатление какого-то мертвого городка, которое не снимается присутствием большого количества чем-то занятых буддийских монахов.

Время бежало очень быстро, и нам не удалось осмотреть внутри красивейшую пагоду Сандамани, построенную на месте предательского убийства принца Канаунга, способного государственного деятеля и блистательного царедворца царя Миндона. Побродив около развалин монастыря Тайктау, мы забрались в «Лендровер» и через цитадель, где на короткое время остановились у высокочтимого бирманцами монумента независимости, направились прямо на юг к аэропорту. К сожалению, стесненный лимит времени сделал невозможным для нас также посещение чудесно пропорциональной, сплошь поволоченной пагоды Еиндавья, которая славится статуей Будды, высеченной ив халцедона. Но ведь сразу все не осмотришь, тем более если обстоятельства заставляют торопиться.

Ожидающий нас вертолет не задержался. И вот мы уже поднимаемся в воздух. Внизу проплывает широкая Иравади, как-то медленно уходящая влево, и под крылья внизу наплывают рисовые поля, частью покрытые водой, частью уже зеленые, очень приятные для глаза. Они тянутся удивительно долго, а впереди уже хорошо видна громада гор Шанского плато. Холмы набегают под крылья вертолета, мы уже летим среди невысоких гор. Внизу в долине видны отдельные строения и несколько автомашин. Лелеем себя надеждой, что это ожидают нас. Вертолет медленно приземляется среди холмов Шанского плато, примерно в 100 км южнее Северного тропика. Через полчаса все уже отдыхают в маленькой бамбуковой гостинице. Завтра предстоит напряженный рабочий день, который начнется с посещения довольно капитально отделанного бунгало, стоявшего в бамбуковой роще поодаль от других зданий. Мы надеялись там по возможности подробно обсудить детали предстоящего полевого маршрута.

Бунгало имело достаточно необычный для этой местности вид и скорее походило на южноамериканскую гасьенду, построенную где-то в глубине колумбийских Кордильер. Несколько больших низких затененных комнат и огромная терраса, обсаженная бамбуком и цветущими тропическими кустарниками, казалось, были предназначены для отдыха после работы во влажном тропическом лесу, покрывавшем склоны близлежащих гор. Во всяком случае, так нам показалось после жаркой дороги. На террасе около низких столиков, окруженных плетеными креслами, стояли крупные горшки с экзотическими растениями. Дувший вдоль долины ветерок создавал приятное чувство прохлады. Кому принадлежало это бунгало, узнать не удалось. Судя по отсутствию женщин и полувоенной одежде встретивших нас бирманцев, это было официальное или полуофициальное заведение, впрочем, со вкусом обставленное легкой бамбуковой мебелью и украшенное красочными цветными занавесками.

После обычного обмена приветствиями и традиционного стакана прохладного апельсинового сока на центральном столике были развернуты карты, и после краткой беседы о цели нашего визита мы углубились в изучение легендарной горной страны, изображенной на топографической схеме. Сразу же стало ясно, что за имеющееся в нашем распоряжении короткое время нам удастся увидеть только самую малость. О каких-либо дальних экскурсиях по лесным тропам между хребтами и вершинами, превышающими полторы-две тысячи метров, не могло быть и речи.

В долине Могоу, или Могок, как она называлась ранее, разработки самоцветов группировались вблизи поселков Пейскве и Леу; несколько дальше к западу в окрестностях Кьятпина и Луды также были известны многочисленные копи рубинов и сапфиров. Попасть бы на эти два участка — и можно считать поездку удавшейся. Между Пейскве и Кьятпином не более 8 км, можно успеть, если поторопиться. Вот мы и планируем наши действия, чтобы увидеть как можно больше в короткий срок.

Между тем к нашей компании добавилось еще два человека. Судя по одежде, это были местные бирманцы, по всей видимости, только что проделавшие достаточно длинный путь. У каждого из них через плечо была надета сумка из цветастой плотной ткани, по виду тяжелая. Сначала вновь пришедшие молча слушали общую беседу, но затем, вступив в разговор, стали предлагать свои варианты нашего маршрута. При этом они обнаружили недюжинные знания отдельных месторождений, уверенно указывая участки с преобладанием тех или иных разновидностей рубина, а также те, где, кроме рубина, встречаются драгоценный сапфир или благородная шпинель.

Но вот один из наших новых знакомых достает из сумки что-то размером в кулак, скрытое в плотном матерчатом мешочке. Минута, и перед нашими глазами предстает чудесный образец: на темной мозолистой ладони возникает белоснежный кусок крупнокристаллического мрамора. На его поверхности, как яркий огонек, сверкал кроваво-красный, похожий на маленький бочонок кристалл рубина размером с удлиненную горошину. Сочетание кроваво-красного и снежно-белого цветов, казалось, гармонично вписывалось в общую гамму, созданную тропическими соцветиями бугенвиллии, орхидей, хибискуса и других ярких экзотических растений, окружавших нас со всех сторон, и не хотелось отрывать глаз от этого совершенства. Нам объяснили, что рубин, заключенный в обломке мрамора, который мы можем осмотреть и даже потрогать, принадлежит к самой ценной разновидности этого самоцвета, называемой «голубиная кровь». После огранки такие камни стоят дороже брильянтов того же размера.

Хозяин образца, заметивший наше неподдельное восхищение, с улыбкой спросил, не желаем ли мы купить что-либо из коллекции, находящейся в его сумке и сумке его приятеля. Купить! Мы и думать об этом не могли, оснащенные лишь ограниченной суммой для расходов по командировке. Пришлось вежливо отказаться, что несколько разочаровало владельцев минералогических сокровищ.

Нужно сказать, что кристалл рубина в кристаллическом известняке был вполне ювелирного качества, по выделить его из образца неповрежденным можно было разве только растворив известняк в кислоте. Хотя стоимость самоцвета несомненно оправдала бы такую сложную операцию, по насколько приятней было видеть целый образец, в котором яркий кристалл рубина в массе мрамора светился, как маленький красный фонарик.

В связи с пашей финансовой несостоятельностью было немного неловко просить хозяев тяжелых сумок показать свои сокровища, по пропустить такой случай было бы непростительно. И вот на одном из столиков в окружении горшков с багрянолистной поинсеттией возникает миниатюрная выставка: на светлых мешочках лежат искусно отбитые преимущественно белые образцы кристаллического известняка с яркими красными и синими вкрапленниками прозрачных и полупрозрачных кристалликов. Вот плоский зернистый образец с россыпью мелких синих кристаллов. Сапфирчики! Вооружаюсь лупой и внимательно рассматриваю отдельные кристаллики с ярко отсвечивающими гранями. Ба! Да это же совсем не сапфиры, а шпинель! Ее правильные октаэдрические кристаллы, ограниченные треугольными гранями, почти прозрачны. Шпинель бывает также красной, зеленой и даже желтой. А вот, кажется, в соседнем образце цепочка довольно крупных розово-красных кристаллов шпинели вытянулась вдоль трещинки в известняке. Да, такому образцу позавидовал бы любой музей! Но где же сапфир? Большинство кристаллов в образцах красные. Это рубины или шпинель. Все осмотренные до сих пор вкрапленники синего и голубого цвета тоже оказались шпинелью. Но вот, наконец, в руки попадает образец с удлиненным полупрозрачным синевато-голубым кристаллом. В средней части он утолщен и по форме напоминает бочонок. Конечно, это сапфир, хотя не очень уж качественный. И сидит он не в известняке, а в чем-то более рыхлом и выветрелом. После осмотра с помощью лупы все становится ясным. Кристалл сапфира заключен в частично измененном под влиянием выветривания полевом шпате. Исходя из всех минералогических канонов, тут ему и положено быть.

Мы долго еще перебираем образцы, любуясь совершенством форм кристаллов и чистотой ярких красок. «Где же вы надеетесь продать ваш дорогой товар, ведь на него нужен специальный покупатель?» — спрашиваю хозяев, аккуратно укладывающих в сумки свое каменное богатство. «Сейчас это не так уж трудно. В больших городах — Рангуне и особенно в Бангкоке — всегда много приезжих любителей, способных заплатить хорошую цепу, а уж перекупщиков хоть отбавляй, — отвечают они. — Главная проблема — довезти товар. По дороге возможны происшествия. Много вооруженных бандитов, нужно быть очень осторожными и ко всему готовыми».

Торговцы прощаются со всеми на террасе и исчезают среди цветущих кустов, окружающих бунгало. Повезло же нам. Мы и мечтать не могли увидеть такие образцы непосредственно на разработках. Ведь хорошие кристаллы попадаются очень редко. Иначе не были бы они такими дорогими.

Вот мы, наконец, и в маршруте. «Лендровер» вырулил наводораздел и перед глазами предстала вереница сочно-зеленых хребтов и пушистых холмов, покрытых яркой кудрявой зеленью. Их как бы рассекали глубокие долины с бескрайними рисовыми полями на искусно нарезанных террасами склонах. Над местностью доминировала пирамидальная вершина горы Таунгмет, возвышавшаяся километрах в двадцати прямо на север от пас. От пее в сторону долины Могок отходили зеленые хребты, между которыми скрывались глубокие темные ущелья. Гора Таунгмет казалась очень высокой и было странно узнать, что возвышается она над уровнем моря всего на 2260 м. Интересно, что в районе Могок тропические джунгли как бы смыкаются с южными лесами горных склонов и здесь на высоте 1000–1500 м над уровнем моря можно встретить наряду с ценимым корабелами тропическим тиком знакомые нам каштан, дуб и даже сосну.

Внизу перед нами километров на пять-шесть простиралась долина Могок — центр добычи самоцветов, только понаслышке известный геологам и любителям цветного камня. Чуть к востоку вдалеке в сизой дымке рядами выстроились группы маленьких домиков, формировавших довольно крупный поселок, вытянувшийся вдоль долины. Это был Могок — древний горняцкий городок с населением около 300 тыс. человек. В нем процветает кустарная обработка самоцветов, хотя хорошие камни, как правило, шлифуют и гранят где-нибудь в другом месте: в Бангкоке, Гонконге, Сингапуре или Рангуне. Все равно хорошо бы познакомиться с работой могокских мастеров-гранильщиков. Но программа маршрута диктует свои жесткие условия времени. Вряд ли нам удастся сегодня заехать в Могок. Отсюда сверху, с водораздела, было видно, что дно долины почти сплошь изрыто. Все это очень напоминало долину с россыпями самоцветов близ Ратнапуры на Шри-Лапке. И между нагромождениями чего-то сыпучего и издалека трудно различимого словно муравьи сновали люди. Мы начали спускаться по дороге вдоль рисовых полей и зарослей бананов, увешанных гроздьями почти спелых плодов.

После ряда извилин и разворотов тут и там начали встречаться большие кучи гальки, песка и просто земли. Перед нами, занимая всю донную часть долины Могок, за пределами значительно усохшего озера раскинулись разработки россыпей рубина. В первую очередь они поражали огромным количеством высоких бамбуковых «журавлей», скопление которых напоминало мертвый густой лес тонких стволов, покрывавших большую площадь, Такой журавль с грузом на коротком конце и бадьей, прикрепленной к длинному концу, служил для выемки породы из круглых шурфов (дудок), огромное количество которых покрывало дно долины. Нужно оказать, что шурфы, которые здесь называли «твин», располагались так близко друг к другу, что ходить между ними нужно было очень осторожно, того и гляди свалишься в дудку. А они 6–8 м глубиной, а иногда и до 12 м. Желание слазить в шурф, чтобы поближе познакомиться с рубинонооной породой, сразу же испарилось, когда выяснилось, что никакой подъемной техники, кроме журавлей, здесь не существует и старатели передвигаются в шурфах верх и вниз, упираясь голыми подошвами в углубления, вырубленные в стенах дудки, которые обычно достаточно плотные и ничем не укрепляются. Естественно, что в сезон дождей бывает много обвалов. Внизу обычно работают два человека. Один рыхлит породу, а другой наполняет бадейку.

Пока мы стояли и смотрели на лес качающихся журавлей, из дудки прямо у наших ног появился полуголый бирманец с головой, завязанной платком. Увидев нас, он сначала удивился и даже, по-моему, немного испугался. Но уже через минуту широко заулыбался и сообщил, что его зовут Ктип и что еще чуть-чуть и они должны вскрыть «байон». Что такое «байон», ни я, ни сопровождавшие меня из Рангуна геологи не знали. Пришлось обращаться к нашим спутникам из гостеприимного бунгало. Оказалось, что самоцветы в россыпи заключены только в особых гнездах и линзовидных пропластках, состоящих из гравия, сцементированного глинистым материалом. Их и называют «байон», возможно, от английского «by» (около) и «оn» (на). И пока горщики не дойдут до байона, они без опасения вываливают пустой песок и землю прочь. Но, как только встречается байон, каждое ведерко поднятой породы подвергается тщательному просмотру и промывке. Иногда для того, чтобы полностью выбрать байон, приходится копать боковой туннельчик — штрек, уходя на несколько метров от дудки. Дело это не простое из-за нехватки свежего воздуха. Вентиляции-то никакой нет.

«Как же вы в темноте там обходитесь?» — спросил я Ктипа, поражаясь быстроте, с которой из соседних дудок выскакивали горщики, немедленно устремлявшиеся по каким-то своим делам то к журавлю, то в сторону речки, по-видимому, к промывальщикам. Отвечая на мой вопрос, Ктип что-то долго показывал руками, но мои бирманские друзья, через которых шла эта беседа, видимо, не совсем хорошо его поняли. В результате по принципу испорченного телефона и я мало что понял. В конце концов Ктип, видя нашу затянувшуюся дискуссию, скрылся за большой кучей песка и гравия, закрывающей основание нашего «журавля». Он появился с приятелем, которого, подъезжая к участку, мы уже видели за подъемом породы, точнее, за управлением «журавлем». У него в руках отсвечивал на солнце большой осколок зеркала. Вот тогда и стала понятна жестикуляция Ктипа. Для освещения снизу горщики использовали луч света, отраженный зеркалом. Ну и ну! Подобной техники встречать еще не приходилось.

Тем временем вокруг нас собралось довольно значительное количество горщиков. Полуголые, с повязками вокруг головы, они переговаривались, активно жестикулируя и стараясь запять наиболее удобное для обзора нашей малочисленной группы место. Оказывается, интерес к нашим персонам разгорелся, когда по прииску распространился слух, что к ним приехал геолог из Москвы. Было приятно узнать, что и в этом отдаленном углу Бирмы знают о нашей стране и интересуются ею. Правда, беседа так и не вышла за пределы семейных и бытовых вопросов. Мои попытки вывести ее на более широкий простор остались без понимания. Неотвеченным остался даже вопрос о том, кто и как управляет здешними приисками. Меня с большим интересом спросили, есть ли у нас в СССР подобные месторождения, и были явно польщены, услышав ответ, что подобные месторождения на земном шаре очень редки и в Советском Союзе таких месторождений пока что не найдено.

В конце беседы из круга горщиков выдвинулся очень худой бирманец с большими красивыми глазами по имени Тун и сказал, что его твин на шестом метре углубки вскрыл байон и, если мы хотим, то можем участвовать в промывке и посмотреть, попадется ли ему камень. Он, правда, в удачу не очень верил, так как недавно добыл приличный рубин, а такое дважды подряд случается очень редко. Конечно, мы дали согласие, вряд ли можно желать большего. Через короткое время Туп появился с двумя видавшими виды ведрами, наполненными желто-бурым гравийно-глинистым материалом. Вместе мы направились к берегу озера, заполнявшего часть долины. По дороге к нам присоединилась и жена Туна, вооруженная большим медным тазом. На берегу озера, высыпав часть перемазанной глиной гальки в таз, Тун поставил его на мелком месте в воду так, чтобы было видно нам, и стал ловко работать руками в тазу. Сначала он избавился от глины, умело смыв ее из таза, и затем стал перемешивать гальку, раз за разом сбрасывая за борт таза часть промытого материала. Тун оказался прав, ему, а вместе с ним и нам не повезло. Ни одна самоцветная галечка в этот раз нам не показалась. Но мы видели сам процесс промывки, а это уже немало.

Вот наша группа уже вновь на «лендровере» и двигается в западном направлении к району Кьятпип. Переезжая одну из проток по деревянному, довольно ветхому мосту, останавливаемся для того, чтоб понаблюдать за работой многочисленных старателей, промывавших в больших круглых тазах речные отложения, которые они черпали здесь же со дна или набирали с берегов протоки. Их движения были очень методичны, а взгляд неотрывно прикован к поверхности наполнявшего таз мелкого галечника. Промывщик перемешивал содержимое таза рукой, смывал с поверхности пустую галечку, нерезко встряхивая таз, все время ожидая, что на глаза ему попадется желанное красное или голубое зерно.

Нас старатели поначалу просто не заметили. Чтоб завязать контакт, пришлось разуться, закатать брюки повыше и войти по колено в воду. При ближайшем знакомстве оказалось, что добрая половина работающих здесь промывальщиков — это женщины, жительницы Могока или ближайших деревушек. Нужно сказать, что старатели обоего пола были очень необщительны, до тех пор пока мои спутники не объяснили им, что я советский геолог, интересующийся их работой и никакого отношения к местной администрации не имеющий. После этого мы были окружены прямо в реке кольцом любопытных, и началась беседа, в которой я задавал вопросы. Сопровождавшие меня бирманские геологи переводили, а кто-то из старателей, иногда двое или даже трое, одновременно отвечали.

Оказалось, что промывкой самоцветов в руслах речек и проток здесь занимаются те, кто почему-либо не могут работать в глубоких шурфах-колодцах. Конечно, и добыча здесь классом ниже. Редко-редко удается найти настоящий драгоценный рубин или прозрачную красную искорку шпинели. Большая часть добываемых при промывке верен самоцветов лишь полупрозрачны, или совсем непрозрачны. Цена таких камней — невысокая.

Ближайший ко мне старатель, коренастый мужчина лет шестидесяти с изборожденным морщинами темно-загорелым лицом, закончив промывку, на этот раз безрезультатную, опустил свой таз на дно и неторопливо отвязал от пояса мешочек, плотно затянутый ремешком. Повозившись с намокшим узелком, он, наконец, развязал мешочек и осторожно высыпал в грубую натруженную ладонь несколько красных и розовых камешков размером примерно с горошину. Они чудесно смотрелись в лучах тропического солнца, хотя и не были прозрачными. Красный цвет — всегда яркий, особенно если вокруг много белого. А здесь этого цвета хватает. Белые кристаллические известняки обнажаются отвесными обрывами тут и там в бортах долины. Да вот и высыпанные из мешочка в ладонь пожилого старателя некоторые красные зернышки тесно срослись со снежно-белыми или сероватыми кристалликами кальцита. Они могли быть вымыты водой из тех же обрывов. Катила их река по дну потока, постепенно освобождая сверхтвердое зерно рубина от облекавшего его значительно более мягкого кристаллического известняка. В нашем случае она еще не полностью завершила свою работу. И красные зерна рубина, сросшиеся с белым кальцитом, как бы несут на себе печать своего происхождения, следы тесного родства с кристаллическими известняками, которые в глубинах земной коры подверглись сложным процессам воздействия расплавленных гранитных масс, принесших в перекристаллизованные известняки избыток окиси алюминия, без которого не мог бы образоваться рубин.

К моему удивлению, ссылка на роль гранитов в образовании рубина никого из собравшихся слушателей нимало не удивила. Оказывается, большинство из них хорошо знало, что рубин в кристаллических известняках встречается почти на самой границе с массами гранита, поэтому и участие гранита в появлении багряных зерен рубина и шпинели в известняке, по-видимому, показалось им вполне естественным.

Неожиданно разговор о гранитах получил интересное развитие. Пожилой старатель, вспоминая о времени, когда он работал в горе, сообщил нам, что в районе Кьяук-син горщики специально искали участки, где в обрывах известняки пересекаются жилами гранитов. Последние обычно подвергнуты выветриванию гораздо сильнее, чем известняки. И вот горщики, используя полуразрушенную жилу гранита, по узким порам проникали в глубь обрыва в надежде найти в известняке на границе с гранитом драгоценные кристаллы рубина или сапфира. Как всегда, пришлось удивляться наблюдательности народных умельцев-старателей, исключительно точно подмечающих самые главные геологические черты в распространении полезного ископаемого, которые они ищут и добывают.

«А вот, как бы нам посмотреть такие разработки», — обратились мы с вопросом к нашим собеседникам. После непродолжительного, по весьма оживленного обсуждения мы получили ответ, что этот метод добычи самоцветов (его здесь называют «лудвинс») сейчас особенно широко по ряду причин не применяется, но если пройти километров пять — восемь в сторону поселков Луды и Кьятнина, то можно встретить отдельные участки, где рубины и сапфиры добываются в выработках, прорытых в известняковых обрывах, в которых были найдены или подозревались гнезда-байоны, содержащие самоцветы.

Дорога на Луду оказалась довольно сносной, и, если бы не глубокие колеи от местных повозок типа арб, ее можно было бы назвать вполне удовлетворительной. К сожалению, двигаться нам пришлось на свой страх и риск, так как найти в этих условиях проводника было невозможно. Кто захочет оторваться на несколько часов от старательского промысла и, может быть, таким образом упустить свою фортуну? Конечно, без соответствующего вознаграждения — никто. А платить нам было печем, а потому о проводнике вопрос и не возникал.

Между тем дорога вилась между живописных рисовых полей и рощ бананов, иногда углубляясь в кущи бамбука, зеленые стволы которого, увенчанные ажурными метелками листьев, живо напоминали о традиционной китайской живописи, очень тонко передающей поэтический облик бамбуковых побегов, зеленеющих на фоне голубого южного неба. Кое-где в стороне от дороги виднелись белые скальные выступы кристаллического известняка, некоторые из них были отмечены остатками прежних закопушек и даже небольшими пещерками, явно прорытыми с целью разведки на самоцветы. Мы, однако, не останавливались, берегли время. Проехали и небольшой рудничок ранее не встреченного типа. Это был крутой, сложенный наносами борт долины, на который сверху была отведена вода, стекавшая по обрыву и использовавшаяся для промывки встречаемых при его размыве продуктивных прослоек — байонов. К сожалению, по оставшимся неясным причинам руководители нашей поездки на эти копи, которые они называли «хмяус», заезжать не захотели, и, ограничившись обзором издали, мы проехали дальше.

Наконец, наша машина взобралась на известковое плато. Заросли бамбука кончились. Предгорные холмы, между которых катился наш «лендровер», невдалеке сменились поросшими лесом горными хребтами. Дорога разветвлялась, а мы не знали, куда ехать. После краткого обсуждения с помощью карты выбрали дорогу, которая вела ближе к горам. И оказались правы.

Сначала на крутом повороте нам встретилось обнажение гнейсов, пересеченных двумя основательно выветрелыми пегматитовыми жилами. Затем мы подъехали к белоснежному склону холма, перекопанному вдоль и поперек. В белом известняке просматривались жилы какой-то более темной породы, и именно в этих местах можно было видеть зиявшие провалы выемок. Людей почти не было видно, если не считать встретивших пас двух серьезного вида бирманцев с повязками на голове и автоматами Калашникова в руках. Один из наших сопровождающих, присоединившийся к группе в бунгало, отправился на переговоры. Посовещавшись о чем-то с охраной, он вернулся и достаточно долго по-бирмански объяснял ситуацию двум приехавшим из Рангуна геологам. Они, в свою очередь, по-английски объяснили мне, что хозяева разрешают нам осмотреть рудник, но есть обстоятельства, которые вынуждают нас этот осмотр произвести по возможности быстро и, не задерживаясь, ехать назад. (Позднее стало известно, что какая-то вооруженная группа вторглась в пределы района и об этом сообщили руководству экскурсии). Так что мы осматривали это месторождение почти бегом. Однако это не помешало увидеть пегматитовые жилы, секущие кристаллические известняки. К границам пегматитовых жил с известняками и были приурочены узкие туннельчики, которые более всего хотелось назвать порами. Пегматит казался сильно разрушенным выветриванием и работать в этих норах, несомненно, было опасно. Но, судя по отвалам пустой породы, добыча здесь продолжалась не один год. Ни рубина, ни сапфира во время посещения увидеть не удалось. Однако нам показали чудесную огромную глыбу известняка, взятую на границе с пегматитом. Как брызги крови на белой поверхности мрамора сверкали зернышки красной шпинели. Они красиво контрастировали с находившимися здесь же зернами темно-зеленых силикатных минералов. Глыбу мы исследовали сантиметр за сантиметром с помощью лупы, но попросить образец так и не решились. Пора было возвращаться.

Снова «лендровер», краткий отдых в бунгало, вертолет до Мандалая и рейсовый самолет до Рангуна. Прощай, Шанское плато! Нам все-таки удалось познакомиться с замечательными месторождениями самоцветов Бирмы. Хочется, чтобы скорее они начали во всю силу служить экономике страны. А возможности для этого есть.

Танзанит

Маршрут поездки в район месторождения танзанита. Танзания

Заходящее солнце косыми лучами освещало вершины Голубых холмов в Северной Танзании. Вдали расплывчатым конусом мерцала снеговая шапка Килиманджаро. Было еще жарко, хотя свежий ветерок колыхал ветки колючих акаций и кусты дулелы, унизанные желтыми яблочками плодов. До деревни оставалось еще не менее трех часов ходу, и Килелу — самый молодой, но удачливый охотник деревни Таикус — решил чуть-чуть передохнуть. Он бросил на землю двух зайцев, убитых в буше, выбрал место за крутым каменным откосом, загораживавшим солнце, и опустился на теплую, прогретую за день землю. Ничто вокруг не ускользало от его внимательного, привыкшего к холмистой саванне взора. Вот вдали три быстроногие антилопы промелькнули на вершине зеленого склона и мгновенно скрылись за гребнем холма. Совсем близко, забавно похрюкивая, пробежал чем-то озабоченный дикобраз и исчез за большим камнем.

Внезапно взгляд Килелу отметил что-то необычное. В широкой трещине камня, заполненной рыжей землистой массой, сверкала яркая блестящая звездочка. Отражая лучи заходящего солнца, она казалась совершенно чуждой на спокойном фоне окружавших ее серых и коричневых тонов. Килелу поднялся, сделал несколько шагов и нагнулся над трещиной. Из ноздреватой почвы, ближе к стенке трещины торчал диковинный двуцветный кристалл, какого охотник никогда раньше не видел. Он протянул руку, легко вынул его из землистой массы и поднес к глазам. Плоский кристалл с заостренной, как у топорика, головкой был похож на миниатюрный каменный скребок, каким женщины в деревне обрабатывают шкуры убитых животных, очищая с них жир. Отполированные природой грани кристалла сверкали и искрились, но его главной особенностью была удивительная, необычная окраска. Казалось, что на прозрачную небесно-голубого цвета толстую пластинку была надета зеленовато-желтая шапочка. Кристалл был двуцветный, голубой с почти оливковой головкой. Килелу вытащил длинный нож и стал сосредоточенно ковырять рыхлую породу внутри трещины. Вскоре в его руках оказались еще три дивных кристаллика чуть меньшего размера, но такой же необычной окраски.

Солнце уже начинало клониться к горизонту. Килелу выпрямился, надежно завязал кристаллы в полу своего немудреного одеяния, поднял убитых зайцев и быстрым шагом стал спускаться вниз по склону. В его голове мелькали еще но совсем определенные мысли о том, что он будет делать с найденными удивительными камнями. Он чувствовал, что их можно продать, и надежда заработать несколько десятков, а может быть, и сотню шиллингов придавала ему энергию и бодрость. Понаслышке он знал, что в полусотне километров от его деревни, в Аруше, одном из известных городов Танзании, есть иностранец, который скупает случайно найденные прозрачные камни у крестьян и охотников. Может быть, он купит и его кристаллы, ведь они такие необычные.

В маленькой ювелирной мастерской грека Петрополуса, приютившейся на одной из улиц Аруши, царило оживление. Сам Петрополус и его два подручных молодых швейцарца с удивлением рассматривали четыре совершенно необычных двуцветных кристалла, которые он только что купил у неизвестно откуда появившегося чернокожего охотника. Расспросив его, где были найдены кристаллы, Петрополус заплатил Килелу сто шиллингов (100 танзанийских шиллингов — около 9 руб.) и стал соображать, что бы это могло быть.

В мастерской гранились ярко-красные и изумрудно-зеленые гранаты, фиолетовые аметисты и винно-желтые цитрины, добываемые в этой части Танзании безыменными черными старателями, однако такие странные кристаллы Петрополус видел впервые. Оказалось, что они не только двуцветные, но и окраска кристалла меняется, если смотреть на него с разных концов. Она то синяя, то почти бесцветная, то желтая с оливковым оттенком. Петрополус достал стальную иглу и поцарапал плоскость кристалла. Игла оставила царапину, ясно видимую на блестящей грани. Настоящий драгоценный камень должен быть твердым и не поддаваться стальной игле. Иначе после огранки, в кольце, ожерелье или браслете могут быстро стереться ребра между гранями, появятся царапины и померкнет волшебная игра цвета в камне, выявленная искусством гранильщика.

Петрополус задумался. Что же делать с кристаллами? Опыт ювелира подсказывал ему, что, несмотря на сравнительно невысокую твердость, минерал, несомненно, имеет ювелирную ценность. А что, если послать кристаллы на исследование и экспертизу в крупную ювелирную фирму? Петрополус имел давние связи с «Тиффани», крупнейшей американской фирмой, торгующей бриллиантами и самоцветами. Фирма охотно покупала у Петрополуса ярко-зеленые по окраске похожие на изумруд гранаты-тсавориты, а иногда и крупные более обычные кроваво-красные гранаты-альмандины.

Вскоре один из помощников Петрополуса с партией самоцветов, предназначенных для продажи, взошел в Дар-эс-Саламе на борт самолета компании «Свиссэр», направлявшегося в Цюрих. В потайном кармане его брюк находились два кристалла неизвестного двуцветного минерала, найденные Килелу. Через два дня он был в Нью-Йорке.

В минералогической лаборатории фирмы «Тиффани» кристаллы подверглись всестороннему исследованию. В первую очередь на специальном приборе — рефрактометре — определили величину преломления света в кристалле. Затем от кристалла осторожно откололи крупинку и исследовали ее под поляризационным микроскопом. После этого крупинку растерли в агатовой ступке в порошок и поместили в рентгеновский аппарат. Рентгенограмму тщательно изучили и сравнили с известными однотипными эталонами в толстом минералогическом справочнике. Ошибки быть не могло. Привезенный из Танзании минерал оказался прозрачной разновидностью довольно обычного в природе минерала — цоизита, обладающей совершенно необычными цветовыми оптическими эффектами. Исследователи нашли также, что помещенные в электрическую печь и нагретые до определенной температуры кристаллы танзанийского цоизита приобретают удивительную ярко-синюю окраску, даже более глубокую, чем у сапфира. Камень легко гранился, и после этого радовал глаз непередаваемой игрой синих тонов. Позднее, почти через год, немецкие и английские ученые почти одновременно и независимо друг от друга опубликовали данные об исследовании нового самоцвета. Они окончательно подтвердили принадлежность минерала к группе цоизита.

Молодой швейцарец, помощник Петрополуса, был принят коммерческим директором фирмы «Тиффани». У него на столе в прозрачной коробочке на белой мягкой подстилке лежал сверкающий искусно ограненный ярко-синий самоцвет, совсем непохожий на кристалл, найденный Килелу.

«Скажите господину Петрополусу, — медленно, но четко произнес коммерческий директор, — что «Тиффани» купит у него любые количества нового танзанийского самоцвета, будем называть его танзанит, и по цене более высокой, чем ему может предложить какая-либо другая фирма».

Так, сравнительно недавно, в середине 60-х годов, родился новый самоцвет — танзанит, за короткое время, несмотря на невысокую твердость, завоевавший большую популярность в мире ювелиров и любителей камня.

Для Петрополуса не составило большого труда разыскать Килелу и вскоре группы черных старателей, появившиеся на склонах Голубых холмов, начали поиски необычных разноцветных кристаллов. Из нор закопушек на поверхность поднимались осколки породы и тщательно разбирались в поисках кристаллов танзанита. Удача старателей была изменчива, и часто после многих дней тяжелой работы, израсходовав припасы, старатель возвращался домой в деревню без добытых кристаллов и без цента в кармане. Но находились и счастливцы, которым попадалась заветная трещина с гнездами синих плоских кристаллов, одетых в желтые шапочки. Наконец, в дело вступили серьезные предприниматели и на месторождении был заложен карьер. Однако правительство Танзании, решив прекратить хищническую добычу самоцвета, национализировало месторождение танзанита.

Историю танзанита я собирал по кусочкам у геологов, ювелиров и горняков в Аруше, Дар-эс-Саламе и Нью-Йорке. Пришлось, конечно, придумать необходимые детали, чтобы собрать все воедино. Оставалось самому побывать на месторождении. Это оказалось не так уж трудно. В Аруше находилась база геолого-поисковой экспедиции ООН, которой мне как техническому советнику Секретариата ООН пришлось заниматься в течение ряда лет. И вот в одно из посещений Танзании, получив предварительно любезное разрешение местной горнорудной корпорации, я договорился с руководителем экспедиции о совместной поездке на танзанитовый рудник. Выбрав свободную от работы субботу, мы поместились в «Лендровер» и в ясное солнечное утро в сопровождении еще двух машин с сотрудниками экспедиции выехали из Аруши в южном направлении, в район Мерелани.

Аруша — небольшой очень зеленый городок, расположенный в Северной Танзании, почти у подножия потухшего вулкана Меру на высоте несколько более 1000 м над уровнем моря. Эта высота, несмотря на близость к экватору, смягчает тропический климат, делая его почти курортным. Здесь нет той угнетающей влажности, характерной для прибрежных низменных районов Восточной Танзании, и даже в жаркие безоблачные дни дышится легко и свободно. Недаром Аруша служила и служит очень удобным местом для всевозможных совещаний и конференций. В этом городе были выработаны и приняты важные международные документы, особенно касающиеся независимости стран Африки. На запад и на север от Аруши в нескольких часах пути на автомашине расположены знаменитые национальные парки Танзании — Лейк Маньяра, кратер Нгоропгоро, Серенгети, Маунт Меру, Килиманджаро. Сотни туристов из Европы, Америки и Японии ежегодно стекаются в Арушу, с тем чтобы на арендованных минн-автобусах проехать в заповедную саванну, где пасутся тысячные стада антилопы гну, быстроногих зебр, массивных свирепых буйволов и экзотические группы ярких грациозных жирафов. Недавно построенный современный международный аэропорт Килиманджаро, расположенный вблизи от Аруши, ежедневно принимает авиалайнеры из Лондона, Цюриха или Амстердама, заполненные туристами, жаждущими ощутить африканскую экзотику. Они рассеиваются по отелям Аруши, создавая трудности в бронировании номеров для тех, кто приезжает сюда по делам, как это неоднократно случалось и с нами.

Наша поездка на танзанитовый рудник началась не очень-то удачно. Не успели мы выехать на окраину Аруши, как выяснилось, что дорогу туда никто толком не знает. Было точно известно, что нужно ехать на юг… и это все. Пока что дорога шла по кофейным плантациям, перемежающимся с небольшими деревушками. Время от времени мы проезжали мимо огромных флембойянтов, ветки которых были сплошь покрыты огненно-красными цветами, за которыми не было видно ни стволов, ни листьев. С ними соревновались в красоте раскидистые акации, также покрытые ковром ярко-красных соцветий. Кофейные рощи сменились бесконечными плантациями сизаля, копьевидные листья которого, собранные в гигантскую розетку, были увенчаны десятиметровыми столбами соцветий. Куда ни посмотришь, вокруг все заполнено сизалем. Получаемые из него волокна местная промышленность использует для изготовления исключительно прочной веревки и морских канатов. В век нейлона и других синтетических волокон замечательные свойства сизаля все еще обеспечивают ему сбыт на мировом рынке.

Дорога в сизалевых джунглях сузилась так, что пришлось убрать руку с дверки кабины и внимательно следить, чтобы острый, как шип, конец сизалевого листа не проник на ходу через открытое окно машины и не полоснул сидящего с края пассажира. Наконец, по расположению дороги всем стало предельно ясно, что мы заблудились. Пришлось поворачивать назад и около часа разыскивать какой-нибудь поселок или ферму.

В конце концов, виляя в сизалевой гуще, мы неожиданно выскочили на деревушку, населенную работающими на плантации сизаля. Около больших грузовиков, выше бортов, нагруженных плотными связками срезанных листьев этого растения, толпились группы чернокожих мужчин и женщин. Все они что-то громко обсуждали. Подъехав, мы увидели, что поклажа на одном из грузовиков угрожающе наклонилась и окружающие темпераментно обсуждали, стоит ли перегружать машину или можно потихоньку доехать и так. Наши шоферы немедленно вмешались в спор, твердо став на сторону своих коллег на грузовике, не желавших ехать без перегрузки, а мы тем временем пытались найти кого-либо говорящего по-английски, с тем чтобы расспросить о дороге на танзанитовый рудник. Неожиданно из группы спорщиков выделилась молодая симпатичная женщина с годовалым ребенком на руках. Отдав его кому-то из своих подруг, она заявила на приличном английском языке, что могла бы поехать с нами и показать дорогу на рудник с условием, что мы завезем ее в деревню на обратной дороге. Звали ее Жозефина. Коротко стриженная с гущей маленьких косичек и огромными белками наивных глаз, она сразу вызвала всеобщую симпатию. С ее помощью мы быстро нашли правильную, хотя и плохую кочковатую дорогу и вновь покатили почти точно в южном направлении.

Оказалось, что Жозефина уже была знакома с танзанитовым бизнесом. Несколько месяцев назад, будучи в гостях у своей сестры в деревне поблизости от рудника, она имела возможность встретить перекупщиков танза-нита, приехавших на встречу с местными старателями, нелегально добывающими драгоценный минерал на отдаленных участках месторождения. Перекупщики, по ее словам, были во хмелю и громко хвалились своими успехами и доходом. Она встретила их еще раз на обратной дороге, когда ее перегнала полицейская машина с двумя знакомыми, но теперь уже понурыми фигурами под охраной вооруженного полицейского. Танзанийское правительство принимает меры, чтобы предотвратить расхищение народных богатств, в том числе и самоцветов. И танзанитовый рудник, хотя на нем еще и не начата промышленная добыча минерала, находится под строгой охраной правительства.

Жозефина рассказывала нам, что она работает приемщицей на плантации сизаля, принадлежащей государству.

«Работа неплохая, жить можно. Вот и свободное время бывает. Приняла партию — и гуляй, пока следующую подготовят. А вот и Мерелани», — вдруг вскрикнула она, показывая на группу невысоких холмов, покрытых довольно скудной, уже успевшей пожелтеть травой.

Мерелани — это название места, где расположено месторождение танзанита. Впрочем, отсюда еще ничего не видно. Вихляя по пыльной дороге, наш «караван» в конце концов упирается в проволочную изгородь и останавливается. Ворота заперты. Это, оказывается, огорожен участок месторождения. Через дыру в заборе все мы проникаем на запретную территорию и еще пару километров бредем по дороге, продолжающейся за проволочным ограждением. Местность совершенно безлюдна, хотя где-то за пригорком слышатся глухие удары, как будто кто-то ритмично бьет кувалдой по не слишком твердому камню. Через несколько минут на гребне косогора перед нами внезапно открывается вид на обширные россыпи крупноглыбовых отвалов, окружающих довольно большой карьер. Он тоже был почти пуст, хотя на противоположной от нас углубленной части карьера близ почти отвесной стенки была вырыта чуть наклонная и довольно глубокая яма-шурф и трое мускулистых черных парней вытягивали оттуда ведра с обломками породы, аккуратно высыпали на ровное место и внимательно их перебирали. Внизу кто-то наполнял эти ведра, давая выкриком знак к подъему.

Спустившись по более пологому противоположному склону карьера и подбирая по дороге осколки гнейсов, пересеченные небесно-голубыми, удлиненными пластинками кианита, мы постепенно собираемся вокруг шурфа. Внизу два почти голых забойщика короткими кайл ушками ковыряли десятисантиметровую жилу, наискосок пересекавшую плотные гнейсы. Жила была выполнена каким-то более рыхлым буроватым материалом, который достаточно легко выкрашивался под ударами кайл. Через короткие промежутки времени то один, то другой бросал кайло и, взявшись за лопату, наполнял порожнее ведро и короткими гортанными криками давал команду тащить его наверх. Действия забойщиков были почти автоматическими, они не смотрели ни вверх, ни друг на друга. Казалось, что их интересовал только процесс наполнения ведра, поглощавший все их внимание и энергию, и только для этого они долбили рыжую жилу.

Пока мы были заняты созерцанием этой деятельности, к нам подошел одетый в новую спецовку молодой танзаниец, приветливо поздоровался, представился инженером и тут же перебросился несколькими словами с парнями, разбиравшими обломки породы. «Пустот пока нет, — сообщил он нам, — пустая порода». Он потыкал носком своего ботинка в груду зеленовато-бурых обломков и со скучающим видом посмотрел в безоблачное небо, куда уже улетучилась наша заветная мечта увидеть танзанит, извлекаемый из породы. Уже больше для очистки совести каждый счел необходимым посмотреть через лупу на передаваемые из рук в руки кусочки бурой ожелезненной породы из очередного ведра, впрочем, ничего примечательного там не увидев.

Охладев к шурфу, любители минералов тотчас же принялись оббивать молотками ранее поднятые куски гнейса с кристаллами кианита, пытаясь придать им форму коллекционного образца. В общем-то было обидно. Добраться до месторождения, попасть в карьер и не посмотреть на природный танзанит, который никто из нас до сих пор не видел. Но вот сопровождающий нас горный инженер, которого звали Сол, и он же хозяин этого карьера достает из кармана связку ключей и объявляет: «Теперь проедем в контору, и я вам покажу то, что было добыто здесь за этот месяц». Энтузиазм вспыхивает у нас мгновенно, и все дружно лезут вверх по усыпанному крупными глыбами гнейса склону карьера. Шутка ли, мы все-таки увидим природный танзанит! Без задержки забираемся в наши «лендроверы» и через пять минут уже останавливаемся у приземистого здания конторы, которое еще раз своим видом подтверждает тот непреложный факт, что все рудничные конторы в мире чем-то очень похожи друг на друга.

Внутри дома несколько пустующих комнат с видавшими виды исцарапанными канцелярскими столами и широкими скамейками. Одна из дверей, выходящих в главную комнату, обита железом. К ней-то и подходит Сол и со скрежетом отпирает железную дверь. Из комнаты видно, что за ней в темноте стоят два, а может, и больше, стальных сейфа. Ясно, это хранилище добытых самоцветов. Он отпирает большим ключом один из сейфов и достает откуда-то из глубины две большие картонные коробки. Заперев сейф, он выносит наполненные кристаллами коробки к нам и, не задерживаясь, проходит в соседнюю очень светлую комнату. Там на большом столе, расстелив белую холстину, Сол торжественно высыпает содержимое коробок двумя кучками для нашего обозрения.

Ожидая этого момента, все плотным кольцом окружают стол, стараясь не загораживать свет яркого тропического дня, льющийся из широких окон. Вот он танзанит, недавно только добытый из того самого шурфа, который разочаровал нас всех всего час назад. Кристаллы и их обломки рассыпались перед нами, отражаясь ярким желтовато-голубым переливом. Они очень разные по цвету и оттенкам, но все мало-мальски сохранившиеся кристаллы имеют очень близкую плоскую форму с характерной многогранной, чуть скошенной головкой. Осколки кристаллов светло-голубые, зеленовато-желтые или почти бесцветные, но большинство уцелевших кристаллов — двуцветные, с голубым основанием и зеленовато-желтой или светло-коричневой головкой-шапочкой. Наиболее совершенные, прозрачные кристаллы размером с половину спичечной коробки переходили из рук в руки. И, заполучив такого красавца, очень не хотелось с ним расставаться, передавая его соседу, который с нетерпением переминался с ноги на ногу, ожидая, когда же и ему удастся подержать и рассмотреть вблизи это двуцветное чудо из мира кристаллов.

Было очень трудно оторваться от этих искрящихся в лучах тропического солнца кристаллов, каждый из которых, казалось, вмещал в себя свой микромир света и красок. Посмотришь сквозь него с одного конца — кристалл почти бесцветный, посмотришь с другого — он желтый, а сбоку — голубой с желтенькой шапочкой. Казалось невероятным, что этот бледно-голубой или зеленовато-желтый кристалл, будучи нагрет в электрической печи до определенной температуры, или «испечен», как говорят местные ювелиры, превратится в ярко-синий, не похожий ни на что другое самоцвет, который всем нам довелось видеть за стеклянными прилавками ювелирных магазинов Дар-эс-Салама и Найроби. Но таковы уж оптические свойства этой драгоценной разновидности довольно обычного минерала цоизита, зависящие от особенностей химического состава и тонкой атомной структуры его кристаллов. И очень интересно то, что Мерелани — это единственное пока место в мире, где цоизит встречается в виде разновидностей, обладающих чудесными оптическими свойствами, совершенно необычного самоцвета.

Мадагаскар — остров самоцветов

Маршрут поездки. Мадагаскар

Как это ни странно, но есть на земном шаре страны, которые по сравнению с другими кажутся переполненными месторождениями самоцветов. К числу этих весьма, впрочем, малочисленных районов мира принадлежит и остров Мадагаскар. Геологи могут вам рассказать, что в определенные, часто достаточно длительные отрезки своей геологической истории такие участки земной коры, претерпев период активного горообразования и магматической деятельности, оставались в состоянии относительного покоя сотни миллионов лет. Это позволяло кристаллам разнообразных минералов, которые появлялись в жилах и разломах горных пород из горячих растворов, отделенных застывшей магмой, медленно расти без трещин и повреждений. В результате в подобных условиях даже самые банальные и широкораспространенные минералы, которые в других местах, как правило, никакого внимания не привлекают или могут заинтересовать лишь специалиста-минералога, здесь часто находятся в виде чудесных прозрачных кристаллов, не уступающих по красоте общепризнанным драгоценным самоцветам. Однако такое чисто научное объяснение, естественно, является слишком общим, и существует еще множество геологических, минералогических и геохимических причин, определяющих появление в минеральных месторождениях прозрачных кристаллов, которые мы квалифицируем как самоцветы. Часть этих причин еще не изучена, и ученым разных специальностей предстоит еще много работать, чтобы полностью попять тайны зарождения и роста прекрасных кристаллов.

Минералогическая слава острова Мадагаскар расцвела в начале 20-х годов нашего столетия, после того как в 1921 г. во Франции вышел первый том трехтомного труда талантливого французского минералога А. Лакруа — «Минералогия Мадагаскара». А желто-зеленые бериллы, голубые аквамарины, необычные темно-розовые морганиты и темно-фиолетовые аметисты с Мадагаскара вывозили в больших количествах и в XIX в. После же выхода работы А. Лакруа остров стал Меккой для минералогов-ученых и любителей, и сейчас в мире вряд ли можно найти хотя бы один минералогический музей, в котором не было бы ни с чем не сравнимых образцов минералов с острова Мадагаскар.

Наш авиалайнер компании «Эр Франс», пробив слой плотных облаков над Мозамбикским проливом, вновь оказался в лучах яркого тропического солнца и вскоре приземлился на бетонной дорожке аэропорта столицы острова Мадагаскар города Антананариву (в то время, в 1967 г., он назывался Тананариве). Было чуть-чуть не обычно ступать на землю острова, вокруг которого ходило столько минералогических легенд. Но в общем-то все эти научные интересы были на втором плане. На острове работала геолого-поисковая экспедиция Программы развития ООН, и ее нужно было консультировать. Это было деловое задание. Однако надежда познакомиться в процессе его выполнения с хорошо известными по литературным источникам месторождениями самоцветов и редких минералов Мадагаскара не оставляла с той минуты, когда в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке мне сообщили о предстоящей командировке.

Среди встречающих в аэропорту кроме официальных лиц, как обычно, вижу весь состав международных экспертов, работающих в экспедиции ООН, во главе с ее руководителем швейцарским геологом доктором Альтманом. Среди них и польский геохимик Джерси Боруцкий, успешно создавший в экспедиции первоклассную спектральную лабораторию и, как мы узнали позже, ведущий очень интересные геохимические работы. Мы выходим к стоянке автотранспорта, и тут действительно можно убедиться, что Антананариву и в самом деле столица государства, сказочно богатого декоративным камнем. В стону здания аэропорта вделаны глыбы графического пегматита, розового кварца, огромные кристаллы полевого шпата и горного хрусталя. В другом месте некоторые из этих образцов с успехом могли бы украсить минералогический музей.

Антананариву расположен на холмах, весь в тропических цветах и зелени и поэтому чрезвычайно живописен. Отель, в котором мы все поместились, тоже на склоне холма, и из окон можно любоваться панорамой города. А внизу вся улица и площадь сплошь покрыты большими белыми зонтами. Это рынок цветов и фруктов. Чтобы увидеть, что там продают, нужно спуститься вниз и пройти вдоль рядов. Горы крупных мандаринов придают всему окружающему золотисто-оранжевый оттенок. Красные, синие, фиолетовые огромные букеты цветов разнообразят это великолепие красок, придавая всему рынкупраздничный, радостный облик. Невозможно выдержать, чтобы но спуститься и не пройти вдоль многоцветных ярких рядов в гуще ароматных запахов цитрусовых и разнообразных в большинстве своем незнакомых цветов. Несмотря на будний день, цветы раскупали очень активно, и было приятно сознавать, что в этом симпатичном тропическом городе живет так много любителей цветов. А что будет завтра, в базарный день? Впрочем, нас на завтрашнем рынке не так интересуют цветы и фрукты, как минералы. Боруцкий сообщил мне, что в базарные дни на рынке идет бойкая торговля красивыми образцами редких минералов, в том числе самоцветами.

Мадагаскар издавна называют страной самоцветов или страной бериллов, которые встречаются здесь особенно часто. Торговля минералами настолько вошла в плоть и кровь жителей острова, что ни один малагасиец или чернокожий обитатель прибрежных районов не пройдет мимо встреченного где-то в горах или в крутом борту ручья необычного образца горной породы или сростка кристаллов минералов. В городе есть профессиональные торговцы минералами. Они могут оценить любую находку, они же скупают лучшее. А что похуже — можно отнести на рынок. Туристов на остров приезжает много. Кто-нибудь да и захочет купить экзотический минерал с острова самоцветов, особенно если его финансовые возможности не позволяют ему сделать такую покупку в более дорогом специальном магазине.

На следующий день, в пятницу, с утра отправились посмотреть рынок. Чего там только не было! Всевозможные тропические фрукты, цветы, разнообразные поделки и, это уже специфика Мадагаскара, огромные, переливающиеся разными цветами совершенно необычные для нас, северян, бабочки, аккуратно расправленные и наколотые в коробочках, и минералы, минералы. Очень красиво разложенные на столах, накрытых светлыми скатертями, они давали представление о месторождениях этого острова, поражая богатством форм, цвета и минеральных видов. Многие из образцов прямо просились на полки музея, но были среди них и посредственные экземпляры, продававшиеся по более низкой цене.

Вот непрозрачный желтовато-зеленый кристалл берилла, образующий шестигранную призму толщиной с большой палец и длиной сантиметров восемь. Он, может быть, не привлек бы нашего внимания, если бы не две смоляно-черные блестящие пластинки, как бы вросшие под углом в кристалл берилла. Просим у хозяина разрешения посмотреть образец поближе. О, да это колумбит! Он частенько встречается вместе с бериллом в гранитных пегматитах, но такие прорастания не обычны. Интересный образец. Рядом с бериллом огромная, площадью в три ладони щетка кристаллов аметиста густо-фиолетового цвета. Это без сомнения музейный образец. На столе вперемежку с непрозрачными образцами разноцветных минералов красуются великолепные друзы совершенно прозрачных, сверкающих на солнце кристаллов горного хрусталя, а между ними медово-желтые очень похожие по форме кристаллы цитрина. На соседних столах можно было видеть еще более крупные кристаллы берилла. Как граненые чайные стаканы, они возвышались среди фиолетовых пластин литиевой слюды, мелких кристаллов цветных турмалинов и граната. Здесь же продавались красивые пепельницы, выточенные из розового кварца или амазонита.

Продавцы минералов больше всего напоминали жителей далекой провинции, приехавших в столицу специально по случаю базарного дня. Впрочем, все они прекрасно разбирались в минералах, знали разновидности кварца, полевых пшатов, а также отличительные признаки значительно более редких минералов, встречающихся на Мадагаскаре. Мы с удовольствием обсудили с ними проблему обеднения месторождений Мадагаскара некоторыми экзотическими минералами, которые уж очень полюбились коллекционерам, и даже поспорили по поводу определения некоторых из них, которые показались нам не очень точными.

Мы еще более недели провели в Антананариву. Обсуждали с официальными лицами план наших поездок по острову, знакомились с геологическими отчетами и картами, вели подробные беседы с малагасийскими геологами. За это время мы успели детально ознакомиться с коллекциями наиболее известных в столице торговцев минералами, а также посетить салон тропических бабочек и познакомиться с его хозяйкой, миловидной француженкой средних лет.

Осмотр коллекций торговцев минералами оказался очень интересным. Некоторым увиденным там образцам, несомненно, могли бы позавидовать лучшие минералогические музеи мира. Мгновенно мы окунулись в мир совершенно необычных малагасийских названий районов и месторождений: Амбатуфинандрахаиа, Маеватанана, Андриаманау, Мапампотси. Ну где вы еще найдете такие названия? Мы узнали, что интересующий всех замечательный мадагаскарский розовый берилл — морганит — все еще, хотя и очень редко, попадается в пегматитах в районе городков Ампангабе — Анцирабе. Но во время нашего краткого пребывания в пути нам нечего было и мечтать увидеть этот минерал. И все-таки мы решили заехать в Ампангабе во время своей поездки по острову. Ведь из пегматитов этого района кроме морганита добывали красивый розовый кунцит, яркие розовые и красные турмалины-рубеллиты и даже редчайший янтарного цвета родицит, прозрачные кристаллы которого нигде больше в мире не встречаются. Увидеть родицит в природе нам, конечно, не удастся, ну а здесь в коллекции мы на него можем вдоволь насмотреться. В образцах медово-желтые кристаллы родицита в окружении красных столбчатых кристаллов цветного турмалина очень красивы.

Мы внимательно осматриваем полки, на которых выставлены разнообразные минералы. Прямо как будто находишься в минералогическом музее Мадагаскара, в котором, если у тебя есть достаточно денег, можно приобрести любой, даже уникальный образец. Правда, стоят они не дешево. Вот огромные, более метра в поперечнике пластинчатые кристаллы темной магниевой слюды — флогонита. Известные месторождения этого минерала, используемого в электротехнике, до настоящего времени разрабатываются в южной части острова, и мы вновь слышим звучные малагасийские названия месторождений: Ампандрандава, Бетрока, Софиа. Некоторые пластины флогопита проросли темно-зелеными, правда, непрозрачными, длинными призмами диопсида, создавая очень впечатляющую ассоциацию, как будто бы скомпонованную художником. Нам сообщили, что изредка можно встретить и прозрачные кристаллы диопсида, имеющие качество самоцвета. Но, по-видимому, это случается очень редко. Во всяком случае, хозяин магазина-музея смог продемонстрировать нам только один маленький кристаллик бутылочно-зеленого цвета, чем-то напоминавший зеленый турмалин.

Рядом на полке, как шестигранные столбы грязновато-зеленого цвета, лежат огромные около метра длиной и сантиметров пятнадцать в поперечнике кристаллы берилла. Они непрозрачны, но выглядят очень внушительно — эти гиганты в мире кристаллов.

Длительное время Мадагаскар был поставщиком технического берилла для промышленности Франции, да и других западных стран, включая США. С 1950 по 1960 г. из пегматитовых жил Мадагаскара было добыто и отправлено в другие страны около 4500 т берилла. Затем известные месторождения стали оскудевать, добыча резко упала. Легкий и прочный металлический бериллий и его многочисленные сплавы имеют многообразное ценное применение в различных областях новейшей техники, поэтому все природные источники технического берилла привлекают к себе пристальное внимание западных горнорудных компаний. На Мадагаскаре берилловый «бум» уже прошел. Но если вести взрывные работы, то еще можно найти хорошие кристаллы (это мы слышим неоднократно). Однако поскольку никаких взрывных работ во время нашей инспекционной поездки мы вести не собираемся, то и мечтать о находке кристаллов берилла не приходится.

Мы выходим из магазина-музея, как бы приобщившись к миру минералов Мадагаскара. До отъезда у нас еще осталось немного свободного времени. И мы хотим познакомиться с еще одной замечательной особенностью острова, который по всему миру, кроме самоцветов, славится своими тропическими бабочками. Их здесь нескончаемое количество форм и расцветок, иногда совершенно фантастических. Многие виды характерны только для Мадагаскара. Многочисленные туристы с радостью покупают коллекции бабочек, а также отдельные уникальные по красоте экземпляры. Мы увидели, как торговля бабочками превратилась в прибыльный бизнес. В секреты дела нас посвятила очень симпатичная француженка — хозяйка лучшего в городе салона по торговле прелестными чешуекрылыми созданиями. Как можно было понять, на нее работала целая армия многоопытных мальчишек, которая занималась не только ловлей, но и разведением бабочек. Продавались экземпляры только первоклассной свежести, без изъянов.

На Мадагаскаре, как, впрочем, и в любой другой тропической стране, есть бабочка, которая по праву считается самой красивой и необычной. У дневных бабочек это, конечно, Урания, или ее еще называют Хризиридия мадагаскарская. С тремя хвостами на нижней кромке крыла и яркой, идущей через крылья изумрудно-зелёной перевязью на темном фоне, упирающейся в яркое коричневое пятно, эта бабочка производит совершенно необычное экзотическое впечатление, в основном, как мне кажется, обязанное сочетанию яркой расцветки с треххвостым оперением нижних крыльев. Королевой среди ночных бабочек, без сомнения, является Артема, поражающая своими размерами. Ее соломенно-желтые с крупными глазками крылья размером в пару мужских ладоней заканчиваются длинными хвостами — отростками размером до 10 см.

Ловить таких огромных бабочек так, чтобы не повредить их крылья с длинными хвостами, было практически невозможно. Однако выход оказался достаточно прост. Хозяйка, которую мы про себя прозвали мадам Баттерфляй, показала нам флигель, где в проволочных вольерах огромные зеленые гусеницы с толстыми бородавками с аппетитом ели свежую листву какого-то дерева. Тех, кто уже собирался вить себе кокон, переносили в специальный вольер. Там они, завиваясь в плотный кокон, превращались в куколку, из которой через определенное время выводилась бабочка, со свежими и неповрежденными крыльями.

Налюбовавшись еще одним чудом природы, весьма далеким от мира минералов, мы должны были вернуться к исполнению своих непосредственных обязанностей. Нам предстояло объехать почти весь Мадагаскар и выбрать оптимальный район для продолжения работ геологической экспедиции ООН.

На следующий день рано утром мы уже находились в салоне рейсового самолета, летящего из Антананариву на юг острова в г. Тулиара. Он встретил нас свежим дыханием океана; еще при посадке был виден отмеченный цепочкой прибоя берег Мозамбикского пролива. Над гирляндами свисающих со стен здания аэровокзала багряно-красных цветов бугенвиллии спокойно порхали огромные черные бабочки-махаоны с длинными хвостами на крыльях. Казалось, что их нисколько не тревожит рев реактивных самолетов и суета аэропорта. Зазевавшись на необычных бабочек, я чуть не угодил под автокар с нашим багажом. Водитель вовремя затормозил, бросив моим спутникам пару коротких фраз. Подозревая в них не лестную оценку своей особы, прошу все же перевести мне сказанное и очень удивляюсь, услышав, что темнокожий водитель советует мне посетить городской парк, где по его словам, Можно увидеть гораздо больше разнообразных красивых бабочек.

Пойти в парк у нас времени не было, но все же после вкусного обеда, состоявшего в основном из огромных креветок, приготовленных в различном виде, мы сумели прогуляться вдоль берега пролива, полюбоваться его сине-голубой гладью и поспорить на актуальную для нас геологическую тему о том, когда остров Мадагаскар откололся от Африканской платформы. Единого мнения по этому вопросу, как, впрочем, и по множеству других среди геологов нет. На берегу прямо на плетеной циновке, положенной на землю, молодой крепкий темнокожий парень с обветренным лицом продавал морские раковины. И чего тут только не было! Всем знакомые вездесущие тридакны размером от ладони до порядочной кастрюли, рогатые пятнистые раковины ламбиса, оранжевые в белую клеточку митры, гребешки Венеры, почему-то напоминавшие мне скелет маленькой селедки, раковины кораблика-наутилуса и многое-многое другое. Решаюсь и покупаю завитую на конус большую раковину, называемую «труба Тритона». Говорят, что на островах из таких раковин делают подобие труб для подачи звуковых сигналов. Приобрести что-либо еще не позволяет багаж.

Уже пора ехать. Нам сегодня еще предстоит проехать больше 300 км. Грузимся в «лендровер» и двигаемся в северо-восточном направлении. Дорога идет среди холмов, и уже через несколько десятков километров от побережья растительность сочной уже назвать нельзя. Это типичная высохшая саванна. То и дело в одиночку и группами по обе стороны от дороги высятся колоссы — баобабы. Без листвы в это время года (октябрь) они напоминают каких-то сказочных великанов с огромными узловатыми руками, застывшими в случайной, неестественной позе. Минуем саванну и постепенно углубляемся в тропический лес, не очень густой, с лианами и птичьим разноголосьем. Мои спутники малагасийцы говорят, что это лес лемуров. Смотрю во все глаза, но так ни одного лемура и не вижу. Лес вновь сменяется почти ровной, слегка холмистой сухой саванной с разбросанными до горизонта высокими очень красивыми древовидными папоротниковыми пальмами. К сожалению, чудесный лунный ландшафт среди выветрелых песчаников проезжали уже в сумерках.

Не доезжая до городка Юши, в котором нам предстояло заночевать, увидели степной пожар. Кругом горела трава. И справа, и слева в темноте ночи вырисовывались полосы огня, непонятно, в какую сторону передвигавшиеся. А в машине, несмотря на, казалось бы, необычную обстановку, мы вели разговор о геологических особенностях Мадагаскара и, конечно, о месторождениях самоцветов, некоторые из них мы надеялись хотя бы мельком, но увидеть. Как и везде, история разработки этих месторождений была полна таинственных рассказов, переходящих в легенды, и иногда было просто невозможно определить, где же в той или иной истории кончается правда и начинается вымысел. Вот один из таких рассказов.

Одним из наиболее ценных самоцветов на Мадагаскаре является красивый розовый берилл — морганит. Он встречается в пегматитах, богатых натриевым полевым шпатом — альбитом и фиолетово-розовой литиевой слюдой — лепидолитом, образуя уплощенные шестигранные кристаллы, обычно не более 2–3 см в поперечнике. Но встречаются гиганты и среди кристаллов морганита, хотя очень редко они бывают ювелирного качества. Но вот именно такой кристалл был однажды (лет тридцать тому назад) найден в пегматитах известного всем минералогам мира месторождения Сахатани. Кристалл этот отличался редкой прозрачностью, отсутствием трещин и очень красивым ярко-розовым цветом; размер его в поперечнике достигал около 20 см. Рассказчик, бывший начальник горного управления республики доктор Захимаву, поведал нам и о цене этого кристалла. Мне она не запомнилась. Во франках это, во всяком случае, была цифра со многими нулями.

Нашел морганит старатель совершенно случайно. Ковыряясь в отвалах заброшенного карьерчика в надежде найти что-либо для продажи, пропущенное его предшественниками, он одной ногой провалился в небольшой переполненный лепидолитовой трухой занорыш, покопался в нем рукой и извлек на свет божий кристалл-сокровище, какие редко встречаются даже на Мадагаскаре. Все, может быть, этим бы и кончилось, если бы счастливец не похвалился своей находкой в ближайшем поселке Антандрокомби. В результате на следующий день его нашли полуживого на дороге к городку Анцирабе. Кристалла при нем не было. Но на этот раз грабителям не пришлось воспользоваться драгоценной находкой. Опытный охотник за самоцветами скрытно, обходной тропой послал в Анцирабе своего шестнадцатилетнего сына с сумкой риса, в которой и был спрятан кристалл морганита. А сам с деревянной коробкой по-шел через несколько часов после него по главной дороге, где на него, как и ожидалось, напали грабители. Самое печальное в этой истории то, что напуганный постоянным преследованием и лишенный возможности продать огромный кристалл за соответствующую его стоимости цену, владелец в конце концов решил распилить его на несколько более мелких и продать по частям, что и было сделано.

Так погибло уникальное художественное произведение природы, которым могли бы вечно любоваться многие поколения любителей прекрасного.

За разговорами незаметно доехали до нашего сегодняшнего пункта назначения. Завтра в соответствии с планом отсюда мы поедем посмотреть несколько участков, на которых уже начал поисковые работы проект ООН. А пока что еще есть время для осмотра ближайших каменных развалов, которые кажутся очень любопытными. Подъемы на крутые, хотя и не такие уж высокие хребетики сменялись спусками, а затем все повторялось сначала. Тропики есть тропики, и пот на подъемах по узким тропам заливал лицо, а спина становилась мокрой уже через несколько минут. Горное плато между хребетиками очень напоминало нашу забайкальскую степь. И только россыпь невысоких термитных холмиков, покрывавших всю поверхность сухой равнины и похожих на высокие муравейники, убеждала, что мы в тропиках и что сходство это уж чисто внешнее и, пожалуй, случайное.

На следующий день мы выехали на север в район поселка Амбоситра. Здесь, выполняя плановую консультантскую работу, мы могли попутно заехать и на близлежащие пегматитовые месторождения, из которых издавна добывали самоцветы. Как только миновали однообразное плоскогорье, дорога оказалась очень живописной. Зеленые невысокие горы, таинственные лесные массивы с деревьями, перевитыми лианами, рисовые поля, террасами спускавшиеся по пологим склонам. Солнечные блики отражались на водных зеркалах рисовых полей, придавая всему открывающемуся за окнами машины пейзажу яркий, праздничный оттенок.

Некоторое время мы занимались тем, что пытались угадать из машины, какой породой сложена та или иная возвышавшаяся на некотором отдалении гора, а потом проверяли себя по имевшейся у нас геологической карте. По формам выветривания, видным из автомобиля, обычно удавалось сделать правильное заключение. Но иногда случались и ошибки. Затем разговор принял более серьезное направление. Нужно было обсудить программу полевых работ на завтра. И тут выяснилось, что если с выполнением наших плановых обязательств все ясно, то с заездом на пегматиты, содержащие самоцветы, дело обстоит гораздо хуже. Никто из нашей компании точно не знал, где находятся пегматитовые жилы, которые в последние пять — десять лет разрабатывались бы с целью добычи самоцветов. Мало было надежды и на тех геологов, которые должны были присоединиться к нашей группе в Анцирабе.

Дело в том, что в районе городков Анцирабе — Бетафо в мелкогористом рельефе центральной части острова Мадагаскар на площади порядка 7 тыс. км² известны сотни пегматитовых месторождений, из которых в то или иное время старателями добывались аквамарин, берилл, морганит, цветной турмалин, топаз, сподумен-кунцит, коричневый гранат-спессартин. Кроме того, из пегматитов в районах Бетафо в Ампангабе добывали в небольшом количестве редкие радиоактивные минералы. Но все это в подавляющем большинстве случаев было давно. А в тропиках отвалы имеют неотвратимое свойство быстро разрушаться и уже через десяток лет могут превратиться в труху. Хотя большинство самоцветов устойчивы к выветриванию и могут успешно отбираться из разрушенного пегматита путем отсеивания трухи и обломков минералов на простейших приспособлениях, нам все же хотелось увидеть более или менее свежие обнажения, где можно было хотя бы частично удовлетворить нашу минералогическую любознательность.

Пересекая склоны, поросшие высокой, уже высохшей травой, мы во все глаза высматривали что-либо похожее на бывшие разработки, которые прежде всего можно было узнать по выбросам-отвалам породы и неестественным углублениям, обычно хорошо видным издали. Островками и целыми массивами попадались заросли агавы, при этом оказалось, что растет она только на кристаллических известняках — мраморах — и сейчас же пропадает, когда машина въезжает на площади, сложенные гранитами или гнейсами. К сожалению, до выполнения нашего основного задания мы не могли сворачивать далеко в сторону. Оставалось надеяться, что какое-либо пегматитовое месторождение окажется рядом с дорогой. Так оно в конце концов и случилось, и после нетрудного подъема по склону к видным издалека карьерчикам мы уже дружно работаем молотками и лопатками, подкапывая и разбивая подозрительные глыбки, оставленные нам старателями.

Карьерчик, в котором мы копались, выглядел не очень древним. Вероятно, его оставили лет пять тому назад. Большую часть обломков и обнажения в карьере составлял графический пегматит, или, как его еще называют, письменный гранит, притом очень привлекательная его разновидность. На светлом фоне огромных монолитов полевого шпата клинообразные, расположенные в закономерном порядке мелкие темные вростки дымчатого кварца действительно смотрелись как таинственная древняя клинопись, неизвестно, каким народом оставленная на этих камнях. И нельзя было не вспомнить имя нашего талантливого минералога и геохимика академика Александра Евгеньевича Ферсмана, впервые разгадавшего кристаллографическую тайну этих загадочных срастаний.

Но за чем же охотились здесь старатели? Вот в чем вопрос. На него удается скоро ответить.

Сначала кто-то находит обломок породы, сложенной голубоватым пластинчатым альбитом-клевеландитом. Затем нам начинают попадаться образцы с фиолетово-розовой литиевой слюдой — лепидолитом. Теперь ясно, в центральной части пегматитовой жилы, по всей вероятности, были гнезда, сложенные клевеландитом и лепидолитом, а в них занорыши с кристаллами цветных турмалинов. Здесь же могли быть найдены кристаллы розового морганита и кунцита.

Мне сразу вспомнилось родное Забайкалье и известное всем нашим минералогам пегматитовое месторождение Ургучан, описанное еще А. Е. Ферсманом. Тот же тип, хотя между ними и тысячи километров.

Догадка наша подтверждается, уже найдены несколько почти прозрачных осколков розового турмалина. И наконец, мы слышим торжествующий крик. Один из наших малагасийских друзей нашел довольно крупный образец мелкочешуйчатой сиреневой слюдки. Начав осторожно ковырять его ножом, он обнаружил, что слюдка, как чехлом, обволакивала чудесный совершенный кристалл черного горного хрусталя (минералоги называют эту разновидность морион), через который пророс прозрачный густо-розовый кристалл турмалина — рубеллита — толщиной почти с мизинец. Общей радости, казалось, не было предела. Все с утроенной энергией набросились на отвал. Но находка была первой и последней. Конечно, мне удалось найти несколько весьма характерных для этого типа пегматита образцов. Но нельзя в конце шестидесятых годов приехать на две недели на Мадагаскар и ожидать, что ты найдешь прозрачный рубеллит толщиной с мизинец. Достаточно того, что мы попали в знаменитые копи самоцветов района Сахатани, об этом можно было только мечтать. Правда, посмотреть можно было гораздо больше, но лимит времени ограничивал нашу деятельность.

В Анцирабе к нам присоединились еще несколько геологов, в их числе Боруцкий, который оставил свою лабораторию в Антананариве, с тем чтобы поучаствовать вместе с нами в поездке по острову. У них был второй «лендровер», и это было хорошо, так как, выполняя план, необходимо отклоняться в сторону от наезженных дорог, а это, учитывая тористый, резко пересеченный рельеф местности, с одной машиной было рискованно.

В первую очередь нужно было попасть в район Амбатуфинандрахана, где уже в течение ряда лет добывали редкоземельную руду. В опубликованной литературе об этом месторождении было написано столько непонятного, что оставить его вне нашего внимания было просто невозможно. В этом же районе можно было также осмотреть и пегматиты, из которых когда-то (никто точно не знал, когда) добывали самоцветы. А о том, какие именно были эти самоцветы в этом районе (или аквамарины, или рубеллиты), тоже никто точно не знал. Да нам это и не было так уж важно. Стоит увидеть пегматит, как будет ясно, что из него могли добывать. Об этом скажут сопутствующие минералы, которых всегда много в отвале.

Между тем машины наши то ползли наверх, то катились вниз по горной дороге вдоль сухих заросших агавой известковых склонов. Наконец, при переправе через сухой ложок с крутыми бортами один из «лендроверов» завалился на бок. К счастью, перед ложком мы вышли из своей машины, чтобы запечатлеть опасный переезд на пленку. Таким образом, никто не пострадал, и, кроме того, владельцы фотокамер были вознаграждены снимком перевернутого автомобиля. В геологических поездках всякое бывает, поэтому никто не был застигнут врасплох. При помощи второй машины и троса перевернутый автомобиль был довольно быстро поставлен на колеса, и через час после аварии мы уже подъезжали к месторождению бастнезита.

Несмотря на достаточно экзотический характер добываемого материала, разработка месторождения велась весьма примитивно, узкими, неправильной формы наклонными выработками, более всего похожими на лисьи норы. Посмотрев на руду, образцы окружающих пород и сделав вывод о характере месторождения, мы долго обсуждали возможные аспекты его разведки и отработки. Бастнезитовые руды используются в ответственных областях электронной и химической промышленности, и потребность в них в тот период была велика. Вдоволь наговорились с чернокожими рабочими, вытаскивавшими корзинки с рудой из подземных лазов и складывавшими добытые куски в кучи для последующей транспортировки в Амбатуфинандрахана и далее в Анцирабе. Никакого технического персонала на рудничке, к нашему удивлению, найти не удалось. Самым главным был прораб, заправлявший всем хозяйством. Он поведал нам, что французский инженер, служащий компании, живет в городе и приезжает один раз в неделю, иногда реже. Чем он руководит во время своих наездов, было не совсем ясно. От наших собеседников кое-что удалось узнать и о местоположении заброшенных копей самоцветов. Но время строго лимитировало нас. В районе Амбоситры предстояло еще оценить результаты геохимических работ, выполненных проектом. Таким образом, помимо выполнения наших основных обязанностей мы могли отвлекаться на осмотр только тех объектов, которые окажутся на нашей дороге.

Центральная часть Мадагаскара довольно сухая, и вот вновь замелькали за окнами машины живописные почти голые скалы, узкие ущельица с гущей зеленой растительности и отрезки ровной каменистой степи, покрытые сухой травой. Переночевали в уютном, чистеньком городке Амбоситра, переполненном цветущей бугенвиллией, багряный цвет которой накладывал праздничный отпечаток на самые неказистые строения. Даже наш «лендровер», стоящий в арке, оплетенной гирляндами этого цветущего кустарника, приобрел какой-то необычный для него экзотический вид.

Весь следующий день прошел в обычных геологических трудах и заботах. Мы то и дело останавливались, вылезали из «лендровера», осматривали обнажения горных пород, лазили по склонам, сверялись с имевшимися у нас геологическими планами и картами. Надолго запомнилось впечатление от посещения озера Тритрива, картинно расположившегося в кратере потухшего вулкана. Сначала мы подъехали к вулканической гряде и, ничего не подозревая (нас нарочно не предупредили), стали взбираться вверх по склону. И вдруг перед глазами в огромной чаше, оставшейся от кратера, возникло большое озеро с темно-голубой водой. Его обрывистые борта выявляли характерную столбчатую структуру застывших базальтовых лав. Потревоженные нашими движениями камни быстро катились вниз, увлекая по пути другие и с шумом падали в воду, нарушая обычную тишину этих безлюдных мест. А меня не покидало чувство, что я где-то уже видел это необычное озеро в кратере вулкана. Пришлось сосредоточиться, прежде чем вспомнилась марка Демократической Республики Мадагаскар, на которой был изображен вулкан Тритрива, соответственно очень похожий на то, что предстало сейчас у нас перед глазами. Марку эту мне приходилось видеть прежде, и вот теперь и настоящий Тритрива перед нами.

В районе Анцирабе мы осмотрели еще несколько заброшенных карьерчиков, в которых когда-то добывали самоцветы. Старательно копались в отвалах, разбивали глыбы пегматита, но, сказать по правде, ничего достойного описания не нашли. По-видимому, не одно поколение коллекционеров минералов уже побывало здесь до нас. Но, в общем, удалось получить достаточно полное впечатление о характере пегматитов, из которых в этом районе добывали самоцветы. А это было для нас главное.

Оставалось ознакомиться с пегматитами, из которых добывали технический берилл. Следует отметить, что в тропиках обычно берилл для промышленного использования часто добывают только из верхних, разрушенных тропическим выветриванием частей пегматитовых жил. Выветривание на берилл не действует, и его крупные шестигранные кристаллы легко отбираются из рыхлой массы, в которую с поверхности превращается некогда твердый пегматит. Но на глубине нескольких метров крепкая скальная порода встречает старателя, и добыча берилла обычно прекращается, так как становится экономически невыгодной. Во многих случаях технический берилл извлекают попутно во время разработки пегматитов при добыче полевого шпата и кварца, которые используются как высококачественное керамическое сырье.

В этих случаях пегматиты, из которых добывают свежий, не измененный выветриванием полевой шпат, отрабатываются с поверхности на глубину до пяти-шести метров, а иногда и более. По-видимому, к месторождениям такого рода принадлежал пегматит, к которому мы подъехали, удалившись километров на 40 от Анцирабе.

Он был вскрыт достаточно глубоким карьером, врезанным в свежую породу на 3–4 м. В отвесных стенках виднелись срезы огромных желтоватых блоков полевого пшата и кварца. Кое-где можно было видеть торчащие из породы крупные пластины светлой слюды, разбитые глубокими трещинами. А был тут и берилл. И сейчас в стенках карьера в сплошных скоплениях кварца виднелись сколы гигантских шестигранных желтовато-зеленых кристаллов берилла до десяти сантиметров в поперечнике. О том, чтобы выбить эти вросшие в кварц гигантские «стаканы», нечего было и думать. И мы замеряли, записывали, фотографировали, рассуждая об особых условиях, в которых могли расти такие гигантские кристаллы.

Но вот внезапно мы слышим отчетливые звуки недалеких взрывов. Один, два, три. Очевидно, где-то неподалеку в действующем карьере рвут породу. Да это просто удача. Быстро погружаемся в свои «лендроверы» и отправляемся на поиски разработок. Направление, откуда был слышен звук, мы заметили, но среди холмов, покрытых высокой пожелтевшей травой и кущами деревьев, найти небольшой карьерчик оказалось нелегко. Указал нам на него шлейф белой породы, протянувшийся по серо-зеленому склону на противоположном борту долины. К карьерчику, оказывается, вела плохонькая грунтовая автодорога, по которой, видимо, вывозили полевой шпат и кварц.

Когда мы подъехали, то увидели человек семь черных крепких парней, разбиравших породу, разрушенную взрывом. Часть из них дробила с помощью стальных клиньев и кувалд крупные куски породы, другие сносили и складывали в штабель более мелкие куски, отдельно кварц и полевой шпат. Они встретили нас приветливо и охотно показали свою пегматитовую жилу. При осмотре обращали внимание отпечатки граней крупных шестигранных кристаллов, которые местами можно было видеть в стенках карьера в сплошном кварце и в его обломках, уложенных в штабель. Эти следы могли оставить только кристаллы берилла. Вместо ответа на возникший у нас вопрос о берилле старший из рабочих по имени Жозеф прошел в угол карьерчика и оттуда сделал приглашающий знак рукой. Это склад добытого берилла: несколько куч мелочи — кристаллов по пять — десять сантиметров длиной и штабель кристаллов-гигантов длиной до метра и толщиной до двадцати сантиметров.

«Берилла в жиле довольно много, — сказал Жозеф, — только прозрачные кристаллы попадаются очень редко, в тех случаях, когда встречаются мелкие карманы-занорыши».

Жозеф вынул из перекинутой через плечо матерчатой сумки что-то завернутое в тряпочку. Затем он присел, положил сверточек на плоский камень и осторожно развернул его. Перед глазами у нас оказалось два чудесных и совершенно необычных аквамарина. Заигравшие под солнцем густо-голубые шестигранные кристаллы размером с толстый цветной карандаш были как будто разделены на две половины. Одна прозрачная, чистая, отличного ювелирного качества, другая — мутная и почти непрозрачная, как будто наполненная мельчайшими частицами ила, осевшими из прозрачной части. Как образуются такие уникальные кристаллы, мы пока можем только гадать. Похожие образцы есть в Минералогическом музее им. А. Е. Ферсмана в Москве, и известно, что эффект непрозрачности в них создается огромным количеством мельчайших включений газовых пузырьков. Но ученым геохимикам и кристаллографам еще предстоит выяснить, почему эти пузырьки переполняют только одну половину кристалла и практически отсутствуют в другой.

Мы долго любовались сокровищами Жозефа, выдвигая одну за другой различные гипотезы образования зональных кристаллов аквамарина. Справедливости ради следует отметить, что эти гипотезы тут же подвергались серьезной критике и их приходилось оставлять. Дискуссия продолжалась и в машине. Так уж заведено среди геологов, что истина рождается только в споре, и иногда ее приходится ждать очень долго.

Горная проселочная дорога в конце концов вывела нас на широкое укатанное шоссе, спускавшееся в холмистую долину, ограниченную довольно высокими и крутыми горными хребтами. В отличие от зеленой долины горы выглядели голыми и достаточно суровыми. Хотя до них было далеко, мы единодушно решили, что это граниты или в крайнем случае гнейсы. Тут же сверились с картой, мы оказались правы. В отличие от угрюмых голых хребтов долина радовала глаз зеленью и водными зеркалами рисовых полей, террасами поднимавшихся по склонам холмов. Разделявшие их местами кусты хибискуса и поинсеттии еще более скрашивали пейзаж багряно-красными мазками на зеленом фоне. Кое-где над ступенями рисовых террас, наполненных водой, стояли аккуратные белые домики. Цветы хибискуса отражались переливчатыми красными бликами в зеркальной глади заполненных водой рисовых полей, создавая впечатление каких-то мерцающих на дне диковинных самоцветов. Все, как один, обратили на это внимание, и кто-то сказал: «Малагасийский народ издавна любил цветные камни, которыми богата наша страна. Французы научили нас продавать их. Но хочется, чтоб этими камнями могли любоваться все люди. Вот так, например, как красивыми образцами, зацементированными в стене столичного аэропорта. Красота является достоянием каждого, особенно, если она создана природой». Нельзя было не согласиться с этим простым и справедливым пожеланием, и почти каждый в машине молча кивнул головой. Темнело. Вдали в низине засветилась россыпь огней Анцирабе.

Изумрудные копи царицы Клеопатры

Маршрут поездки из района Асуан к древним месторождениям изумруда. Египет

Египет считают прародиной изумруда, хотя, если говорить строго, некоторые в этом сомневаются. То, что в Египте находятся древнейшие из известных копей изумрудов — это правда. Однако к какому времени относится начало добычи изумрудов на этих копях, опять же никто точно сказать не может. Наиболее ранняя ссылка на изумруд в египетских источниках, казалось бы, обнаружена в древнейшем манускрипте «Инструкция Пта-Хотепа» (3500 лет до н. э.). Но вряд ли кто-либо может поручиться, что слово из древней рукописи, переведенное как «смарагд», действительно соответствует изумруду. Ведь известен же факт, когда два скарабея, по описанию в папирусе, сделанные из смарагда, оказались выточенными из амазонита. Возможно, название, воспроизводившееся при переводе египетских манускриптов как «смарагд», относится вообще к камню зеленого цвета. Таким образом, мнение некоторых археологов, что разработка копей изумрудов в Египте была начата фараонами XII династии (2000–1782 лет до п. э.), все еще остается недоказанным. Другие историки и археологи придерживаются мнения, что изумруд и берилл в Египте не были известны в доптолемеевское время (т. е. до 332 г. до н. э.), а изумрудные копи интенсивно разрабатывались только в греко-римский период.

Существует легенда, что царица Клеопатра лично посетила рудник изумрудов Джебел Забара в Восточной пустыне. Здесь черный раб преподнес ей только что найденный огромный изумруд. Царица будто бы освободила раба и сделала его своим ближайшим телохранителем, а изумруд был вставлен в головной убор царицы.

Кстати, археологи до сих пор не могут еще однозначно разрешить противоречие, связанное с редкостью изумрудов в египетских погребениях, особенно крупного размера. Это еще раз позволяет судить о том, что разработка копей изумрудов в Египте, по всей вероятности, началась сравнительно поздно и, возможно, месторождения не были достаточно богатыми. Во всяком случае, доказано, что копи интенсивно разрабатывались с 330 г. до н. э. до 1237 г. н. э. После этого разработки продолжались периодами преимущественно арабами еще 500 лет до 1740 г., после чего копи были заброшены и в конце концов совершенно забыты. Более семидесяти пяти лет они оставались в неизвестности, пока в 1816 г. французский путешественник и искатель приключений Франсуа Кайо вновь не открыл их, обследуя древние разработки в Восточной пустыне. После этого несколько раз производились попытки возобновить добычу изумрудов, но безуспешно. Стоимость добытого ограночного материала не окупала затрат; качество его, кстати, было весьма низким.

Изумрудные копи царицы Клеопатры располагаются в Восточной пустыне Египта, примерно в 700 км к юго-востоку от Каира, где-то между городом Асуан и берегом Красного моря. Попасть туда можно только если очень повезет. Но ведь и такое бывает.

В конце 60-х гг. в Восточной пустыне Египта работала геолого-поисковая экспедиция ООН с постоянной базой в г. Асуан. И вот во время одного из моих посещений этой экспедиции было решено объехать наиболее интересные участки, на которых должны были вестись работы. Рядом с объектом были расположены и изумрудные копи царицы Клеопатры, и мы, естественно, не могли проехать мимо и не взглянуть на знаменитые месторождения изумрудов Восточной пустыни. Поездка для меня была очень приятной. Одну из ведущих ролей в экспедиции играл мой друг, советский геохимик Виктор Бугров. Вместе с ним трудился чешский геофизик Мирослав Крс, о котором я слышал много хорошего еще в Нью-Йорке. Деловая поездка в такой компании всегда очень приятна.

Выехать из Асуана постарались пораньше. Зеленые пальмы вдоль изрезанных гранитных берегов Нила на ярком желтом фоне холмистой пустыни составляли очень впечатляющую композицию, которая так и просилась на фотографию. Ехали двумя машинами: мало ли что может случиться в пустыне, одна машина засядет, другая выручит. Кстати, наш выезд происходил в не совсем нормальных, точнее, совсем в ненормальных условиях. Вчера совершенно неожиданно прошел такой дождь, что некоторые районы просто затопило. Здесь, в Восточной пустыне, в это верится с трудом, но оказывается, что такие событий поздней осенью (а сейчас конец ноября) здесь все-таки случаются, хотя и весьма редко. Ват мы проехали совершенно разрушенную деревню с завалившимся набок в промоину большим автобусом, почти перегородившим улицу. Начинаем бояться, как бы и нам где-нибудь не застрять. Но вот дорога начинает подниматься в гору и очень быстро становится сухо. Кажется, все в порядке. Но не тут то было. Наш «Лендровер» тяжело «заковылял» вдруг на правую заднюю «ногу» и остановился. Очевидно, прокол камеры. Это, конечно, не так уж страшно, сейчас сменим ее, подкачаемся и покатим дальше. Хорошо хоть ноги разомнем. Вчетвером — я, Бугров, Крс и сопровождающий нас египетский геолог Абдель Азис — дружно выбираемся под яркое солнце и начинаем разминку; тем временем подкатывает вторая машина.

Наш шофер, молодой араб, неожиданно выглядит слишком озадаченным для такого мелкого происшествия; он топчется на месте и что-то не приступает к активным действиям. Заметивший это Абдель Азиз подвергает его короткому, но энергичному допросу, а потом, повернувшись к нам, с широкой улыбкой произносит: «Он домкрат забыл в Асуане». «Вот это здорово, — одновременно выражаем мы все наше восхищение. — А если и второй забыл, то что тогда делать?» Но второй шофер оказался более предусмотрительным и перед отъездом в пустыню все-таки взял с собой исправный домкрат. Немедленно решаем, что теперь машины не должны разлучаться во избежание всяких непредвиденных случайностей. Вдвоем водители довольно быстро меняют скат и вот мы уже снова в движении.

Вокруг нас по обе стороны от дороги до самого вечера тянется довольно однообразная, холмистая желто-серая пустыня. Цель нашего сегодняшнего маршрута — сухая долина, вади, со звучным названием Муэлха; там находится полевой лагерь экспедиции, где мы сможем переночевать. Тут же близко расположен и первый участок, который входит в план нашего посещения.

В районе Муэлхи есть еще одно очень интересное место, которое, находясь поблизости, нельзя было не посмотреть. Это поселок горняков римского времени, точнее, его развалины и расположенный около него довольно крупный по тем временам рудник Самут, где из кварцевых жил добывали золото — металл, ценившийся во все времена. От домиков, в которых жили рудокопы, сохранились лишь остатки сложенных на камней стен и нары. И было до удивления странно смотреть на эти расположенные у остатков стен вытертые тысячами человеческих тел каменные лежанки и представлять, что вот здесь после непосильной работы ютились, пытаясь отдохнуть, работавшие на руднике рабы, и это происходило всего около тысячи лет тому назад.

Осмотр рудника позволил определить и немудреную технологию, употреблявшуюся в те времена. На территории поселка и около него было разбросано множество крупных каменных плит. Их назначение мы поняли, когда увидели, чтокаждая из них в верхней части содержит углубление, образовавшееся в результате длительной растирки золотоносного кварца. Некоторые глыбы, прослужившие дольше других, стали похожи на глубокие чаши. Здесь же можно было найти множество более мелких отполированных с одной стороны камней, которые использовались как растиратели. Их важной особенностью было также и то, что такой камень, оказалось, очень удобно держать в руке.

Было трудно утерпеть и не взять себе на память камень, который держала рука древнего рудокопа. До сих пор он хранится у меня в качестве реликвии, в которой сконцентрирована память о древнем золотом руднике, заброшенном в далекой жаркой пустыне.

Мы довольно долго осматривали остатки античного поселения и рудника, поднимали и разглядывали многочисленные глиняные черепки с незатейливым орнаментом, оставшиеся от неведомой посуды. «С рисунком — значит, римские, — заключил Абдель Азиз, — мусульмане не наносили рисунков на посуду». Я об этом раньше ничего не знал, приходилось все принимать на веру. «Вот сюда бы настоящих археологов, — думаем мы все. — Ведь это для них нетронутая еще земля».

Ночью в лагере, когда в пустыне довольно прохладно, уместившись в удобном спальном мешке перед тем, как заснуть, невольно представляешь себе выжженную солнцем каменистую долину, полную полуголых темнокожих, двигающихся в различных направлениях в раз и навсегда заведенном ритме. Вот вереница худых полусогнутых фигур с тяжелыми корзинами на голове, наполненными кусками белого кварца. Они носят этот золотоносный камень от рудника, где наиболее сильные и опытные рабы с помощью бронзовых клиньев и молотков дробят кварцевые жилы и наполняют осколками кварца корзины темнокожих носильщиков. Не нужно думать, что цепочка рабов с корзинами на головах была непрерывной. Тяжелый труд рудокопа в те времена был малопроизводителен и в цепи подносчиков добытой руды, несомненно, были большие перерывы. Корзины выгружались около дробильщиков, которых, судя по количеству каменных «ступ», было немалое число. Вот они перед глазами, согбенные сидячие фигуры, круговыми движениями растирающие кварцевую крошку на плоской поверхности плиты кремнистого сланца. Их расположение представить было очень легко, ведь тяжелые каменные глыбы, сотни лет служившие ступами, так и оставались на своем месте, где их поставили древние владельцы для того, чтобы посадить около них рабов-растирщиков золотоносной руды.

На руднике существовало и металлургическое производство, от него осталось нескольку куч шлака. Но чего-то важного не хватало во всей этой цепи. Чего же это? Воды. Да, воды. Воды не было на многие десятки километров вокруг древнего рудника. А ведь дробленый и растертый кварц нужно было промывать. Кроме того, рабы, а их, судя по размерам поселка, было несколько сотен, должны были пить. Откуда же брали воду? Мало вероятно, чтобы в те времена такое количество воды могли возить за сотни километров. Значит, раньше она была где-то близко, а уж потом все завоевала пустыня. Так ли это? Сейчас сказать трудно. Нужны более серьезные исследования, чтобы быть уверенным в ответе на этот интересный и волнующий вопрос.

На следующий день с раннего утра мы опять в дороге. Мимо мелькают ландшафты каменистой пустыни с языками песка в мелких ущельицах. Наша цель сегодня — лагерь экспедиции в вади Гадир. До нее еще многие километры серых пустынных увалов и каменных россыпей. Внезапно на повороте видим одинокую фигуру в белом бурнусе и останавливаемся. И тут всем нам пришлось удивиться. Бедуин Али, приветливо махнувший нам рукой и немедленно вступивший в живой разговор с Абдель Азизом, сразу же узнал Мирослава Крса, с которым он встречался девять лет назад во время первого приезда Крса в Восточную пустыню. Мирослав сейчас же поведал нам, что это лучший в округе проводник, к тому же осведомленный в геологии. В этом была его особая ценность. Посоветовавшись, единогласно решаем пригласить его с собой. Уж он-то безошибочно выведет нас на изумрудные копи царицы Клеопатры, которые мы обязательно решили осмотреть. Они как раз где-то между Муэлхой и вади Гадир.

Постепенно пустыня приобретает холмистый и даже мелкогористый облик. Впечатляет полное безлюдье окружающей местности. Когда машина поднимается на возвышенность или достигает перевала, глазам открывается величественная картина гористой пустыни с каменистыми хребтами, темными ущельями и светлыми, как бы покрытыми песком блюдцеобразными плоскими расширениями долин, в которые, как в топографическом макете, тут и там как бы воткнуты зеленые зонтообразные деревья песчаной акации.

За несколько часов пути мы встретили всего две семьи бедуинов. Али с каждым из них побеседовал, сообщив, где по дороге мы видели их верблюдов. Выяснилось, что такая информация здесь очень важна, так как эти одногорбые «корабли» пустыни, оказывается, уходят от хозяина аллах знает куда, и найти их иногда бывает нелегко. При таких встречах их женщины от нас прячутся. Садятся на корточки и покрываются подолом, хотя, кажется, подглядывают в щель. Странно видеть такую одинокую фигуру в голой пустыне. Вокруг никого и ничего.

После одного из очередных подъемов, на извилистом спуске мы увидели полузасыпанное отверстие, отчетливо выступавшее на темно-зеленоватом фоне пород, слагавших склон крутого холма. «Джебел Забара», — сказал Абдель Азиз (джебел — по-арабски гора), возвестив, что мы подъезжаем к одному из самых известных в литературе месторождений изумрудов Восточной пустыни. Их цепочка тянется здесь в юго-восточном направлении почти на 35 км, включая в центральной части хребтик Джебел Сикаит и вади Ум Дабаа на юго-востоке этой полосы. Вот они долгожданные «копи царицы Клеопатры». Так о них говорит легенда. В действительности же месторождение Джебел Забара, на котором мы сейчас находимся, — это давно заброшенный примитивный рудник, расположенный глубоко в пустыне с запорошенными пылью отвалами, полуобвалившимися штольнями и полным ощущением всеобщего запустения. Чувствуется, что здесь жили и работали люди, но очень давно. Ушли, исчезли, оставив после себя только развалины жилищ, да полуобвалившиеся штольни. А сейчас на сотню километров разве что одинокого бедуина можно встретить.

Мы вылезаем из машины и дружно начинаем осмотр месторождения. На склоне холма видна серия кварцевых жил, пересекающих зеленовато-черные сланцы, они оказываются совершенно пустыми. В них просто ничего нет. Но вскоре на границе кварцевых жил со сланцами, в темной массе мелких чешуек темной слюды нам удается найти мелкие травяно-зеленые зернышки изумруда. Вмиг вся наша небольшая группа превращается в старателей. Мы вооружаемся геологическими молотками и зубилами и некоторое время пустынное эхо разносит дробный стук наших немудреных инструментов по окрестным долинам, слышавшим когда-то перестук кувалд римских рабов и невольников арабских халифов. Но не так-то легко выколотить сколько-нибудь приличный образец с ярко-зелеными искорками изумруда из плотной, но все-таки рассеченной невидимыми тонкими трещинками породы. Зеленые кристаллики так и норовят рассыпаться в мелкую крошку, и вся осторожность, с которой мы действуем молотками и зубилами, часто оказывается бесполезной.

Другим источником мелких зерен изумруда оказалась сланцевая крошка, в изобилии рассыпанная около штолен. Покопавшись в ней некоторое время, можно было найти зеленое зернышко изумруда, пускай непрозрачное или в лучшем случае полупрозрачное. Но о чем еще можно было мечтать, остановившись на пару часов на руднике, заброшенном многие сотни лет назад?

Разобрав свою мизерную добычу по мешочкам и снабдив ее соответствующими этикетками, мы отправляемся смотреть штольни, выходы которых темными жерлами чернеют в нижней части склонов. Однако, поразмыслив и посовещавшись, решаем, что лезть в полуобвалившуюся штольню было бы неразумно как из-за опасности внезапного обвала, который может случиться в любую минуту, так и из-за того, что подобные выемки являются любимыми местами обитания тарейши — весьма опасной пустынной египетской гадюки. А кроме того, вряд ли что-либо можно было бы увидеть на стенках примитивно прорубленного в скале тоннеля-штольни, сотни лет подвергавшихся действию ветров, несущих пустынную пыль.

Сейчас мы можем только гадать о масштабах разработки месторождений, хотя для более или менее точного суждения все же имеются и следы былых поселений в районе рудников, и литературные свидетельства немногих ученых, занимавшихся этими вопросами. Имеются данные, что отдельные штольни достигали 240 м в длину, а в одной из подземных камер, по-видимому содержавшей крупные гнезда изумрудов, могло работать до 300 рабов. Естественно, что для поддержания горных работ такого масштаба в пустыне должны были быть созданы достаточно крупные поселения. Такие поселки с домами для горняков, храмами и т. д. были построены в районах Забара и Сикаит. До сих пор на склонах каменистых холмов виднеются остатки этих сооружений. Можно себе представить тяжелые условия жизни горняков, для которых вода могла привозиться лишь из ближайших колодцев, до которых было полдня пути на верблюдах.

Пустынный зной, жажда и непосильный труд в непроветриваемом душном подземелье — вот цена зеленых самоцветов, добывавшихся среди жарких холмов в центре Восточной пустыни. Где сейчас эти камни, разнесенные по миру волнами бесчисленных нашествий, периодически захлестывавших низовья Нила, да и весь арабский Восток? Об этом мы, к сожалению, почти ничего не знаем. Слово здесь за археологами, которым совместно с геммологами еще предстоит определить происхождение многих изумрудов, пришедших в современность из Древней Греции, Рима или Древнего Востока. И тогда мы, может быть, узнаем, что римский император Нерон, по преданию любовавшийся пожаром Рима сквозь крупный кристалл изумруда, держал в руках камень, добытый в изумрудных копях Восточной пустыни Египта.

Изумруды колумбийских джунглей

Маршрут поездки в изумрудоносный район Колумбии

На 47-й улице Манхаттена в Нью-Йорке, между 5-й и G-й авеню, носящей звучное название «авеню Амери-кас», — царство ювелиров. И прохожие, прилипнув к витринам, с восхищением обозревают массивные кулоны, кольца и броши, увенчанные сверкающими брильянтами, кроваво-красными рубинами, голубыми сапфирами и прочим великолепием из мира самоцветов. В некоторых витринах тут же таблички с ценами. Все это сотни и тысячи долларов, что доступно только дельцам да звездам кино и телевидения, когда они на подъеме.

А вот смотреть, особенно с улицы, можно сколько хочешь, и любопытные переходят от оконца к оконцу, любуясь красочными творениями ювелирного искусства. Трудно сказать, где еще в мире можно увидеть такую разнообразную и богатую выставку ювелирных изделий с драгоценными камнями, как на 47-й улице Нью-Йорка. К концу рабочего дня выставка закрывается. Осторожные хозяева собирают изделия из витрин в пузатые чемоданчики и куда-то уносят их. Оставлять такие ценности в Нью-Йорке в витрине на ночь было бы верхом легкомыслия.

Внутри ювелирный магазин на 47-й улице чаще всего напоминает улей. Ряды разделенных на секции прилавков заполняют большое торговое помещение. У каждой секции свой хозяин. Обмахивает пыль с витрины, перекладывает с места на место свои сокровища, с достоинством расхваливает товар. Солидная цена, солидный покупатель, нужно уметь показать товар лицом так, чтобы покупатель поверил, что он делает очень выгодное вложение капитала.

Когда в Секретариате ООН мне поручили заняться проблемой геологического обоснования поисков новых месторождений изумрудов в Колумбии, я тоже несколько раз прогулялся вдоль ювелирного квартала 47-й улицы. Очень хотелось, хотя бы поверхностно, познакомиться с колумбийскими изумрудами, пусть уже побывавшими в руках у ювелиров. Однако сразу оказалось, что, несмотря на относительную близость Колумбии к Нью-Йорку, найти хороший изумруд среди сотен самоцветов, игравших различными цветами в наружных и внутренних витринах лавок, вовсе не так просто. Здесь, пожалуй, я впервые на практике усвоил известную со студенческой скамьи истину, что высококачественный изумруд — это редкий драгоценный камень. Особенно ценился у ювелиров неправдоподобно яркий изумруд из месторождения Музо, в зелени которого просматривался едва заметный голубоватый отблеск. Цифры с тремя, а то и с четырьмя нулями украшали конвертики, в которых хранились изумруды, когда-то добытые в Музо. Очень мало по цене, правда, от них отличались и камни, которые, по словам ювелиров, происходили из колумбийских месторождений Чивор и Пепья-Бланка. Но не цена — предмет хищнической спекуляции самоцветами, обычный для мира собственников^[5], поражала в этих камнях, каждый из которых имел свою историю, а их яркая, ни в какие оценки не укладывающаяся красота. Нельзя было не залюбоваться этими выхваченными у природы и искусно ограненными кристаллами, в мерцании которых виделась зелень тропических лесов Колумбии, пронизываемых лучами южного солнца.

Когда видишь кристаллы колумбийского изумруда, добытые и ограненные неизвестно когда, всегда чувствуешь, что за каждым камнем скрыта длинная история, часто сложная, иногда трагическая, и уже никто, никогда о ней ничего не узнает. Особенно это чувствуется, если представить, что среди тысяч и тысяч изумрудов, рассыпанных по миру, до сих пор путешествуют камни, вывезенные из Колумбии еще конкистадорами. И при мысли об этом невольно как бы встают картины прошлого, описанные в старинных исторических трактатах, которые мне приходилось штудировать перед поездкой в эту экзотическую страну. Ведь изумруды в Колумбии были известны задолго до вторжения испанских завоевателей и, по дошедшим до нас сведениям, можно достаточно точно представить, как испанцы «открыли» месторождения драгоценных зеленых кристаллов, скрытые в девственных джунглях самого восточного из горных хребтов Колумбии.

В конце 1550 г. конкистадор Гарсиа де, Паредес, направленный наместником короля Испании из города Санта-Фе-де-Богота для завоевания территории воинственных индейцев музо, был наголову разбит свободолюбивыми племенами музо и наурас и отступил, оставив на поле боя множество убитых. Испанская корона не зря протягивала руки к землям этого племени. Еще со времени первого покорения Центральной Колумбии конкистадором Хименесом Кесадой было известно, что где-то в этих районах находятся месторождения драгоценных изумрудов, по качеству превосходящих изумруды Египта.

12 марта 1537 г. считают датой, когда Хименес Кесада впервые увидел изумруд у захваченного в плен индейца. С этого момента, т. е. еще до основания Боготы, началась охота за колумбийскими зелеными самоцветами, длившаяся до конца испанского владычества в Колумбии. Направленный Кесадой на поиски изумрудов капитан Педро Ферпапдес де Валенсуэла добрался до района Чивор и будто бы принес своему командиру образцы изумрудов. По его описанию, попавшему в летопись, с вершины хребта, на котором он нашел изумруды, через глубокую седловину между двух гор можно было хорошо видеть покрытые джунглями низменные равнины (льянос), простиравшиеся от подножия Анд к востоку. Эта примета, как мы узнаем позже, сыграла большую роль в преддверии двадцатого столетия при поисках заброшенных и забытых изумрудных копей Чивор.

Прошло более двух десятилетий, пока испанцы завладели еще одним рудником изумрудов — Музо, в настоящее время наиболее известным месторождением изумрудов в мире.

…Я смотрю на прозрачный ярко-зеленый искусно ограненный, вспыхивающий искорками кристалл, и мне видятся картины далекого средневековья.

…Усталый отряд тяжело вооруженных всадников, преодолев очередной подъем, начал спускаться в ярко-зеленую, всю заросшую густым тропическим лесом долину реки Итоко. Уже прошло шесть долгих недель, как капитан Хуан де Пенагос с группой из тридцати опытных солдат отделился от основной колонны конкистадоров, возглавляемой капитаном гвардии короля Испании Карла V по имени Луис Ланчерос, с тем чтоб по повелению наместника испанского короля в Колумбии Диеза Венера де Лейва разведать загадочные территории в бассейне р. Тап-и-Акар (Зеленых камней), о которых среди местных индейских племен ходили заманчивые легенды. Индейцы говорили о священном зеленом камне, который делает воина неуязвимым в бою, но что это за камень — было не ясно. Ходили слухи о драгоценном эсмеральда (по-исп. — изумруд), но они нуждались в подтверждении. Многие солдаты, да и сам де Пенагос видели издали сверкающий на солнце ярко-зеленый кристалл, вправленный в увенчанную перьями туканов и попугаев золотую тиару неистового в бою вождя индейцев племени музо. Вождь действительно был неуязвим, и никто из испанских солдат, видевших этот кристалл вблизи, уже не мог свидетельствовать о нем на этом свете. Не привели ни к чему и пытки пленных индейцев. Без исключения они замыкались, как только речь заходила о зеленом камне, и ничто, казалось, не могло вырвать слова из их уст.

Солдаты устали от жары и долгого перехода. Побрякивали стремена и медные кованые бляхи на уздечках. Солнце постепенно скрывалось за поднимавшимся на западе зеленым хребтом, свежий ветерок, дувший вдоль долины, навевал желанную прохладу. Пора было выбирать место для привала.

Наконец, капитан дал команду. Солдаты еще громче загремели уздечками и оружием, спешились, и каждый стал заниматься каким-то своим давно уже привычным в походе делом. Немедленно было выставлено охранение, часть солдат занялась лошадьми, несколько человек с бурдюками побежали к речке за водой. Кто-то под смех окружающих притащил мешки с трепыхавшейся внутри живностью и стал выкидывать оттуда кур с перевязанными ногами, награбленных в деревушке, лежащей в устье реки Итоко, которую конкистадоры с небольшими для себя потерями внезапно прочесали сегодня утром. Мужчин по какой-то случайности в деревушке почти не было, и испанцам удалось запастись провиантом на несколько дней вперед. И вот теперь дежурные повара, орудуя ножами, чистили куриные тушки и насаживали их на вертела, поджидая, когда сборщики топлива, промышлявшие вдоль берега реки, поднесут материал для костра.

Внезапно возглас изумления заставил повернуть головы всех, находившихся поблизости от импровизированной кухни. Высокий с проседью в курчавых волосах испанец, заросший густой бородой и голый по пояс, стоял и внимательно рассматривал что-то лежащее в его мозолистой и довольно грязной ладони. Внезапно он захлопнул ладонь и, продолжая держать сжатый кулак впереди себя, громко закричал: «Сеньор капитан!»

Де Пенагос отозвался не сразу, он уже дремал в походном шатре, ожидая жаркое. Услышав, что его зовут, командир моментально выбрался из палатки, готовый к любой неожиданности. «Ну, в чем дело, Игнасио?» — обратился он к возбужденному бородачу. «Вот, посмотрите, что я нашел в зобу у курицы», — задыхаясь, произнес тот и разжал кулак.

На коричневатой грубой ладони старого солдата лежал маленький, с горошину, ярко-зеленый, почти прозрачный кристалл без единой трещинки. Он имел форму шестигранного столбика, и к одному из его концов прочно приросла крупинка черной породы. Несмотря на то, что солнце уже скрылось за хребтом, кристаллик как бы вобрал в себя весь свет угасающего дня и блестел как игрушечный зеленый фонарик. «Эсмеральда», — шепотом выдавил из себя де Пенагос^[6]. Он бережно спрятал зеленый кристаллик в кошелек на поясе. «Молчи», — приказал солдату и вернулся в палатку.

Новость необходимо было тщательно обдумать. Находка могла обозначать только то, что месторождения зеленых драгоценных кристаллов находятся где-то поблизости. Но как к ним подойти?

Следующий день 30 августа 1562 г. обещал быть особенно жарким. Отряд капитана де Пенагоса, приняв все необходимые меры против внезапного нападения храбрых индейских воинов из племени музо, вышел к месту впадения в р. Тап-и-Акар (ныне река Минеро) ее западного притока — р. Итоко. Как это часто бывает, на месте их слияния образовалась довольно ровная площадка, на которой и разместилась деревушка, ограбленная вчера конкистадорами. Судя по всему, мужчины еще не вернулись или, может быть, прятались в джунглях. Довольно большой отряд, которым командовал капитан де Пенагос, должен был вселять осторожность в гораздо хуже вооруженных индейцев.

Де Пенагос приказал тщательно обыскать все хижины индейского поселка и все необычное приносить ему. Вещей в домах почти не было, и обшарить их особого труда не составляло. Повыгнав наружу женщин, детей и подростков, солдаты рассыпались по Хижинам. Вскоре перед де Пенагосом лежало несколько праздничных головных уборов, украшенных яркими перьями попугаев и тукана, ритуальные набедренные повязки с головами тукана, вооруженными огромным клювом, примитивные топоры и многое другое, но он не обращал на принесенные вещи ни малейшего внимания.

Наконец, его ожидание было вознаграждено. В одной из хижин, принадлежавшей, судя по обстановке, служителю культа, солдаты нашли обломки черной, довольно мягкой породы, пронизанные ярко-зелеными шестигранными кристаллами. В некоторых из них зеленые кристаллики группировались в белых прожилках, пересекавших черную породу. «Эсмеральда», — опять прошептал капитан. Он приказал бережно завернуть обломки породы с зелеными кристаллами и упаковать их в добротный кожаный мешок, которые конкистадоры всегда возили с собой на случай встречи С золотом. Немедленно был назначен солдат, ответственный за наблюдение за этим мешком. Правда, один из образцов черной породы де Пенагос положил в карман.

Кликнув нескольких сопровождающих, он вскочил на коня и поехал к месту слияния двух рек. Трех солдат он послал вдоль берега Итоко вверх по течению, а трех — вдоль берега большой реки, принимавшей в себя Итоко. Им было дано однозначное задание — искать на берегу в гальке и щебенке черную породу, похожую на ту, что содержала в себе зеленые кристаллы. Буквально через тридцать — сорок минут со стороны Итоко прибежал запыхавшийся солдат, в руках он держал несколько обломков черного сланца. Было нетрудно убедиться, что порода, включавшая зеленые кристаллы, как две капли воды похожа на черные обломки, принесенные солдатом. Поиски вверх по течению р. Тап-и-Акар положительных результатов не дали. Напрашивался естественный вывод, что породы, в которых, судя по найденным в индейской деревне образцам, встречались кристаллы изумруда, находились где-то выше по течению реки Итоко. Через короткое время отряд уже был готов к выступлению.

Река Итоко пробивалась через заросшие густыми джунглями невысокие горы, вырываясь в широкую долину реки Зеленых камней пенистым шумящим потоком. Зеленая чаща тропического леса вплотную подходила к кромке воды. Местами неведомые ползучие растения, цепляясь за крутой берег, качались над речными бурунами, как диковинные зеленые занавески. С берега на берег над водой свисали черные змееподобные лианы. Кое-где, в наиболее крутых участках, на самом берегу из-под зелени выступали омываемые водой выходы черной породы.

Подниматься вверх по течению в общем можно было только по воде. Прорубать конную тропу на крутом склоне в джунглях и думать было нечего. Впрочем, река не была глубокой, и движение по воде особого труда для опытных наездников не представляло. Лишь попадавшиеся на пути маленькие водопады затрудняли движение. Иногда их приходилось обходить лесом, и это отнимало много времени. По приказу де Пенагоса солдаты внимательно осматривали все встречавшиеся по пути выходы горных пород черного цвета, пытаясь увидеть на темном фоне камня зеленую искорку драгоценного эсмеральда, слух о котором уже обошел весь отряд удачливого капитана.

Через три часа карабканья по скользким валунам, омываемым быстрыми струями воды, отряд выбрался на более пологое место. Здесь, выбиваясь из густой зелени, в реку впадал ручей, сквозь прозрачную, чуть коричневатую воду на его дне были видны пластинки смоляно-черного сланца. Но что это? За ручьем на крутом склоне виднелся, по-видимому, небольшой оползень, обнаживший черную мокрую, как все здесь в лесу, породу. Но это не только оползень. Кажется, кто-то копался рядом с этим сползшим пластом почвы еще до того, как произошел этот оползень.

Де Пенагос в сопровождении нескольких всадников, пришпорив своего коня, начал взбираться по крутому склону к обнажившемуся черному обрывчику, в плоскости которого виднелись пересекавшие его белые прожилки. Подъехав поближе, он спешился и вскоре с сопровождающими подобрался к почти отвесной стенке из черного сланца. В пластинах сланца и пересекавших их белых прожилках тускло поблескивали золотистыми гранями мелкие кристаллики пирита, знакомые ему с детства по играм в каменоломнях родной Кастильи. Больше ничего не было видно. Вытащив палаш из ножен у одного из солдат, капитан отковырнул небольшой пласт черного сланца. Опять ничего. Еще несколько кусков с шумом скатились вниз, обнажив переплетение тонких белых жилок, сбившихся как бы в узел. И в этом белом гнезде, соперничая по яркости зеленой окраски с окружающей листвой, ярко выделялись два полупрозрачных столбчатых кристалла. «Эсмеральда», — хором воскликнули стоявшие поблизости испанцы. Да, это был первый изумруд во владениях индейцев племени музо, найденный европейцами непосредственно в месторождении.

Очень быстро кристаллы вместе с куском породы упаковали в мешок и приторочили к седлу. Отряд был готов продолжить свой поисковый маршрут. Однако попытка продвинуться вверх по ручью закончилась неудачей. Не успел де Пенагос вновь сесть на коня и отдать команду выступать, как охнул сопровождавший его солдат. У него в плече сидела стрела с оперением из ярких синих перьев тукана. Сейчас же другая стрела впилась в руку самого де Пенагоса. Судя по вскрикам и ругательствам, в отряде были еще раненые. Вот кто-то сполз с лошади, стрела попала ему в шею. Нападающих же не было видно. Стрелы летели из изумрудного мрака джунглей. Стрелять в ответ было просто некуда. Нужно было отступать. Отряд поспешно повернул назад и, отстреливаясь наугад, растянулся вдоль реки, пытаясь использовать ее крутые берега в качестве временного укрытия.

Через два с половиной часа де Пенагос вывел оставшихся людей к устью реки Итоко. Многие из уцелевших, в том числе и он сам, были ранены. Но поход можно было считать удачным. На седле самого капитана в переметных сумах лежали мешочки с изумрудами. Для конкистадоров цель всегда оправдывала средства. Остатки отряда де Пенагоса повернули в сторону Боготы.

И вот, в своем отчете королю Испании Карлу V, отправленном 1 января 1564 г. из города Санта-Фе-де-Богота, его наместник в Колумбии Диез Венеро де Лейва докладывал, что в 30 лигах (лига примерно 5,5 км) от этого города с божьей помощью после его прибытия в поселке Ла-Тринидад провинции Музо были открыты копи изумрудов, из которых он посылал королю несколько образцов. Далее де Лейва сообщает королю, что проникновение на земли, богатые изумрудами, оказалось очень трудным из-за крайне пересеченной, покрытой густыми джунглями, местности и яростного сопротивления индейских племен музо. Индейцы, вооруженные луками, разили пришельцев отравленными стрелами, и попытки захвата их земель стоили жизни многим испанцам. Далее де Лейва сообщил Карлу V, что для овладения землями, содержащими изумруды, он посылал в трехмесячный вояж в провинцию Музо опытного открывателя и завоевателя капитана Хуана де Пенагоса, способного вести трудные переговоры с целью овладения землями, на которых были открыты месторождения драгоценных камней.

Историю открытия изумрудов в районе Музо капитаном де Пенагосом помог нам рассказать колумбийский историк Улисес Рохас, изучивший такие документы из архивов генерал-губернаторства индейских колоний, как «Аудиенсиа Санта-Фе; дело 188$ Архив генерал-губернатора Индии, Севилья».

После формального покорения индейцы племени музо неоднократно восставали и нападали на рудники изумрудов, находившиеся во владении испанцев. И этот район за всю его более чем четырехсотлетнюю историю со времени завоевания Колумбии испанцами никогда не был спокойным, неспокоен он и в настоящее время. А вот изумрудные копи Чивор, разрабатывавшиеся испанцами до 1675 г., затем были заброшены и совершенно забыты. Густые джунгли очень скоро укрыли все следы разработок, и месторождение Чивор было полностью утеряно, просуществовав в забвении более| двух столетий.

В 1896 г. колумбийский горный инженер Франсиско Рестрепо, изучая архивные документы конкистадоров, установил, что рудник Чивор был расположен в таком месте внешнего хребта Восточной Кордильеры, из которого между двух гор можно ясно видеть заросшие лесом равнины бассейна р. Ориноко (льянос). После долгих поисков в джунглях краевого хребта Восточной Кордильеры он со своим отрядом наткнулся на остатки древнего акведука, который привел поисковый отряд на вершину хребта. С наиболее высокой его точки, в У-образный промежуток между двумя горами Рестрепо увидел вдалеке внизу бескрайнюю зеленую равнину, покрытую густым лесом, и понял, что во второй раз в истории открыл месторождение Чивор.

Месторождения изумрудов Колумбии группируются в виде широкой (порядка 50–60 км) полосы, пересекающей хребты Восточной Кордильеры в северо-западном направлении. Действительную протяженность изумрудоносной полосы никто не знает. По зарегистрированным в официальных документах случайным находкам изумрудов в кальцитовых и кварцевых прожилках, а то и просто в осыпях ее можно проследить на расстоянии более 100 км. Однако действительные контуры этого удивительного пояса месторождений прекрасных ярко-зеленых самоцветов можно будет нанести на карты только после проведения специальных геологических исследований. Учитывая, что вся территория изумрудного пояса покрыта тропическими лесами и мощным слоем латеритных почв, эта задача не такая простая. До последнего времени все находки новых месторождений изумрудов в Колумбии можно смело отнести к категории случайных. Вот крестьянин, бредущий со своим мулом вдоль каменистого ложа горной речушки, вдруг увидел среди темной гальки яркую зеленую искорку — осколок кристалла. И через день уже десятки старателей ковыряют заступами и кайлушками черные, разрушенные выветриванием сланцы, мечтая добраться до беленькой кальцитовой жилки, несущей драгоценные изумруды. В других случаях (об одном из них несколько лет назад поведала колумбийская газета «Эль Тьемпо») простой оползень на крутом склоне у проезжей дороги внезапно обнажает сетку мелких снежно-белых прожилков кальцита с чудесными маленькими кристаллами, казалось впитавшими в себя всю сочную зелень колумбийских гор. Очень часто первая находка изумруда оказывается и последней, и неделп изнурительного труда под жарким экваториальным солнцем не приносят успеха.

Лишь немногие из найденных месторождений оказывались достаточно продуктивными для длительной эксплуатации, и в пределах Восточной Кордильеры существуют сотни заброшенных старательских закопушек, в каждой из которых похоронены чьи-то надежды, мечты, а иногда и жизни. И, как ни странно, наиболее богатыми участками этой обширной территории, дающими основную массу добываемых изумрудов, остаются известные еще в доиспанское время, т. е. более 500 лет назад, месторождения Музо и Чивор. И, хотя небольшие количества Этих драгоценных камней время от времени добывались в различных точках изумрудного района, только три новых месторождений — Коскуэз, Пенья-Бланка и Гачала— добавились после 1900 г. к изумрудной сокровищнице Колумбии. Если нанести на карту все места находок этих самоцветов, составляющие изумрудоносный пояс Восточной Кордильеры, то окажется, что на его юго-восточном окончании находятся месторождения Гачала и Чивор, где-то ближе к центральной части расположены копи Музо и Коскуэз и на крайнем северо-западе — Пенья-Бланка — одно из наиболее интересных и совершенно не изученных месторождений изумрудов Колумбии.

Между этими месторождениями под покровом джунглей и мощных тропических почв, наверное, есть и Другие кладовые сверкающих ярко-зеленых самоцветов. Но как их найти? Нужны какие-то особые методы, которые позволили бы геологам распознавать изумрудоносные зоны. И вот мне посчастливилось заняться этой волнующей проблемой.

В июле 1970 г. я уже в Боготе, в которой приходилось ранее бывать: уютный отель «Комейдадор», поездки по городу и ежедневные беседы с колумбиискймй друзьями о задачах посещения изумрудного района Музо — Коскуэз. Наконец, программа разработана и в одно прекрасное утро на машине ГАЗ-69 мы отправляемся в сердце провинции Бойяка к таинственным изумрудным копям Музо. То, что мы едем на нашей советской машине, кажется мне добрым предзнаменованием, и от этого настроение в это солнечное утро особенно бодрое и энергии — хоть отбавляй.

На границе провинций Кундинамарка и Бойяка мы круто сворачиваем на запад и, перевалив через небольшой хребет, оказываемся в сухой известняковой стране, наполненной белыми утесами и каменными россыпями крупных угловатых валунов. Если бы не огромные агавы, растущие то здесь, то там, все было бы, как у нас в Средней Азии, где-нибудь в предгорьях Туркестанского хребта. После безжизненной известковой долины нам предстоит еще один довольно пологий, но длинный подъем, и в конце концов машина забралась в сплошной туман, плотно покрывший осевую часть хребта. Перевала мы в тумане практически не видели, лишь почувствовали, что газик, до этого натужно гудевший мотором, вдруг легко покатился под уклон. Это начался спуск в долину р. Минеро («минеро» — по-испански значит «рудная»), пересекающей весь изумрудоносный пояс. Пропасти за бортом машины наполнены туманом и оттого кажутся бездонными и очень опасными. Из ущелья вплотную он подступает к кромке дороги и стоит сплошной стеной как впереди, так и сзади нашего вездехода. Наконец газик вынырнул из облаков под неправдоподобно синий покров полуденного неба и сразу в машину ворвался неповторимый запах влажных тропиков.

Нам предстоит длинный спуск с высоты 2500 м до г. Музо, расположенного где-то около 500 м над уровнем моря. По обочинам дороги, извивающейся по восточному борту огромной долины, мелькают какие-то необычные деревья, заросли бамбука, пальмы и цветы, цветы.

Темнеет, и к городу Музо, картинно разместившемуся на берегу быстрой Минеро, мы подъезжаем уже после шести часов вечера. Сначала где-то далеко внизу видим россыпь огней, долго спускаемся к ним, виляя по серпантину дороги, наконец въезжаем в городок, пересекаем его из конца в конец и выезжаем с другой стороны по направлению к руднику. Через пять километров по мосту пересекаем Минеро — и перед нами шлагбаум. Это застава, охраняющая дорогу к руднику, который является собственностью государства. Навстречу машине идет солдат с автоматом, и все, кроме меня, выходят из машины и отправляются в домик комендатуры. Во время этих коротких переговоров начинается дождь, и мы отъезжаем уже при ярких вспышках молнии, прорезающих темноту ночи. До рудника еще восемь километров. Между тем дождь превращается в настоящий тропический ливень. С неба низвергается сплошная стена воды. То и дело перед самым носом машины молнии на миг рассекают темноту, но и при вспышке в сплошном потоке дождя ничего не видно.

Наш газик медленно ползет в гору. Совершенно непонятно, как шофер в такой кромешной тьме видит дорогу. Ползем и ползем все вверх и вверх. Наконец, натыкаемся на завал, дальше пути нет, смытая ливнем осыпь обрушилась на дорогу и на протяжении пятидесяти метров она просто перестала существовать. Тут все замечают, что после заставы мы уже проехали 12 км, а рудника и в помине нет. Значит, дорога не та и нужно возвращаться и искать правильный путь.

Шофер то дергает назад, то вперед, потом опять ползем назад куда-то в кромешную темноту. Открываю дверцу и вижу, что от колеса до обрыва всего один метр. В такой ситуации всем лучше всего выйти из машины, что мы и делаем. Моментально промокаем насквозь, хорошо хоть ливень теплый. Наконец, на коротком расширении дороги машина получает возможность развернуться в четыре приема. Все садимся и вновь катим вниз. Через десяток километров находим злосчастный поворот, который проскочили сразу же после заставы. Устремляемся вперед теперь уже в правильном направлении. Вот, наконец, и ворота рудничного поселка. Еще один солдат с автоматом открывает их и пропускает нас. Через пять минут мы подъезжаем к группе одноэтажных освещенных зданий, разместившихся на уступах пологого склона.

Радостная встреча, новые знакомства. Все уже знают о нашем приезде. Во-первых, получили радиограмму из Боготы, а кроме того, прочли в газете «Ла Република» статью, подробно объяснявшую цель моего визита в Колумбию. Это в общем оказалось очень удобным, так как никому ничего не нужно было объяснять. Здесь находились инженеры, техники, хозяйственники и несколько полицейских руководителей охраны.

В течение длительного времени изумрудные копи района Музо принадлежали Банку Республики. Выполняя эти не свойственные финансовому учреждению функции, Банк, нужно отдать ему должное, отстроил здесь вполне приличную базу с помещениями для жилья и работы, душами, столовой и обширной террасой для отдыха с красивым видом на окрестные горы, покрытые тропическим лесом. Лишь совсем недавно Банк передал свои функции частно-государственной горно-рудной компании «Эмпресо коломбиано де минас», или сокращенно «Экоминас», которая готовилась начать разработку изумрудных копей. Мои задачи, как правильно разъяснила в своей статье «Ла Република», заключались в оказании «Экоминас» содействия в «разведке изумрудов».

На первом этапе разработки программы поисковых и разведочных мероприятий нужно было установить признаки, по которым в условиях местности, покрытой густым тропическим лесом, и с необычайно толстым слоем почв можно было бы искать скрытые от глаз изумрудоносные породы. Конечно, здесь должны быть использованы геохимические методы где геохимик по особенностям распространения в ряде случаев ничтожных следов тех или иных химических элементов в твердых коренных породах, речных осадках или почвах делает заключение о присутствии на изучаемой площади определенных руд, часто глубоко погребенных под наносами и почвами. Вот и изумруды в глубинах земли образовались из горячих водных растворов. А эти растворы, кроме бериллия, который вместе с кремнием и алюминием входит в состав изумруда, как правило, несли и какие-то другие металлы, хотя бы и в ничтожных количествах. Так, во всяком случае, можно судить по результатам изучения известных месторождений изумрудов в других странах. Присутствие в изумрудоносных жилах и окружающих породах даже ничтожных следов металлов-спутников влияет на состав почв, покрывающих подземные кладовые изумрудов, а также и илистых осадков на дне ручьев и речек, в которые дождевые потоки смывают зараженные металлами почвы.

Зная, какие металлы-спутники сопровождают бериллий в изумрудоносных породах, можно будет разработать схему геохимических поисков, с тем чтобы путем систематического взятия проб илистых осадков из ручьев и речек выделить площади, зараженные металлами — спутниками бериллия. В дальнейшем геохимическое изучение почв на этих площадях позволит уже выявить участки, непосредственно перекрывающие изумрудоносные породы.

Таким образом, нам в первую очередь нужно отобрать пробы из пород и жил, содержащих изумруды, а также из таких же, но пустых пород вдали от месторождений. Эти пробы необходимо будет затем проанализировать возможно более чувствительными и точными методами на содержание различных цветных и редких металлов. Далее путем сравнения выбираются те металлы, которые характерны для продуктивных пород и содержатся в значительно меньших количествах вдали от них. Эти металлы-указатели, или, как их обычно называют, индикаторы, в дальнейшем уже могут использоваться при поисках месторождений чудесных зеленых самоцветов, скрытых под почвами и наносами.

Отбор геохимических проб из изумрудоносных жил и пород, а также вдали от них и входил в задачу нашего первого посещения районов изумрудных копей Музо и Коскуэз. Затем, уже в Нью-Йорке я буду ждать сообщения ид Боготы, что отобранные пробы уже проанализированы. Данные аналитических исследований послужат основой для разработки программы второй стадии наших исследований, которая, как предполагалось, должна закончиться обоснованием схемы геохимических поисков месторождений изумрудов, скрытых под тропическими лесами Восточной Кордильеры.

Утро следующего дня оказалось удивительно солнечным и ярким. С террасы, вплотную примыкавшей к столовой, окруженной от всякой летающей нечисти мелкой стальной сеткой, открывался широкий вид на покрытые зелеными лесами невысокие горы и глубокие долины, по ложу которых серебрились быстрые потоки. Заросли цветущих кустов на переднем плане и деревья, сплошь увешанные апельсинами, вблизи террасы дополняли картину этого экзотического рудника, не похожего ни на одна из когда-либо виденных мною прежде. Комплекс зданий, представлявший управление рудника, разместился на довольно Крутом склоне глубокой долины р. Итоко (вспомним о холмах Итоко, о которых говорили индейцы испанским конкистадорам).

Одноэтажные белые домики построены на площадках, вырубленных в склоне, и расположены группами Друг над другом, в целом они создавали довольно живописную картину. Абсолютная высота этого «лагеря»—800 м над уровнем моря. До р. Итоко вниз по вертикали метров двести. Их, правда, можно Преодолеть по хорошей дороге, проложенной серпантином вдоль склона. Если с террасы внимательно посмотреть на противоположный борт долины Итоко, то на расстоянии не более двух километров по прямой можно разглядеть, как зеленый склон горы как бы срублен Крутым черным обрывом. Это знаменитый рудник — карьер Текуэндама, наиболее богатый в районе Музо. Копи этого рудника подарили миру самые замечательные из известных колумбийских изумрудов, в которых глубина и густота зеленой окраски сочетались с яркостью и свежестью необычных оттенков, казалось вобравших в себя отблески голубого колумбийского неба. Если стать спиной к рудникуТекуэндама, то уже на этом берегу долины виден другой огромный черный откос, наполовину срезавший зеленую остроконечную гору. Это рудник Санта-Барбара, нависший над речушкой Аквардиенте, которая впадает в Итоко как раз под лагерем.

В окрестностях разбросано еще с десяток более мелких рудничков и множество закопушек. Но эти два — самые крупные. Если даже не считать, что здесь с незапамятных времен изумруды добывались индейцами, то их возраст приближается к пяти столетиям. В это трудно поверить — настолько девственными кажутся окружающие копи ярко-зеленые горы. Но от фактов никуда не уйдешь, и, глядя на черные шрамы, рассекшие горные склоны, невольно обращаешься мыслями ко многим поколениям искателей зеленого камня, который в Колумбии часто называют «трагическим самоцветом».

Геология здесь настолько тесно переплетается с историей, что просто трудно сказать, чем наиболее замечательны эти необычные месторождения — своими уникальными геологическими и минералогическими особенностями, резко отличными от всех других известных месторождений изумруда, или своей необычной историей, неразрывно связанной с судьбой людей, населяющих эти цветущие горные долины провинции Вояка.

В первый день нашего визита мы планируем осмотреть и опробовать карьер рудника Текуэндама. До него недалеко, и при выборе средств передвижения (их не так много — верхом или пешком) мы решаем идти пешком. Нужно сказать, что на обратном пути, когда под жаркими лучами тропического солнца пришлось преодолевать двухсотметровый подъем от реки Итоко к базе, я горько об этом пожалел, но в начале маршрута все, как обычно, казалось прекрасным и воодушевляющим.

Текуэндама очень большой и очень типичный старательский карьер. Очень типичный потому, что старатели, обычно работая без какого-либо технического руководства, нисколько не заботятся о выборе правильной системы разработки месторождения. В результате они копают и копают, до тех пор пока искусственный отвесный обрыв не делает работу в карьере опасной для жизни из-за возможности обвала. Тогда такой карьер, часто еще продуктивный, приходится бросать. И после этого если какая-нибудь солидная организация решит начать отработку карьера вновь, уже на правильной технической основе, то ей придется вложить очень большие средства только для подготовки открытого рудника к безопасному ведению добычи.

Именно в таком состоянии и находился карьер Текуэндама, представляющий крутой почти стометровый обрыв, сложенный черной, как сажа, сланцевой породой, рассеченной сетью снежно-белых тонких жил и прожилок кальцита. Такие же, впрочем, и другие старательские карьеры в этом районе, отличающиеся по размерам.

На месторождениях района Музо жилы и прожилки, содержащие кристаллы изумруда, сложены белым карбонатом кальция — кальцитом, а вмещающие их породы представлены черными, богатыми органическим веществом углистыми сланцами. Полазив у подножия этого обрыва, уже через полчаса становишься похожим на трубочиста.

Черный сланцевый обрыв карьера как-будто расчерчен белой сеткой перекрещивающихся кальцитовых жилок. Какие-то из них несут в себе изумруды. Но какие? Определить это пока что невозможно. Только индейцы-старатели по одним им ведомым признакам умеют находить продуктивные изумрудоносные жилы и совершенно безошибочно отличают вмещающие их черные сланцы от внешне очень похожих, но бесплодных пород, залегающих здесь же, поблизости. «Капас буэнос» (по-исп. — хорошие слои) — любовно называют они породы, включающие кальцитовые прожилки с изумрудами. А все прочие сланцы для них — «камбиадо» (по-исп. — другие).

К сожалению, геологи еще не могут научно объяснить, почему изумруды встречаются в одних кальцитовых жилах и полностью отсутствуют в других. Для этого нужно будет провести очень тщательное геологическое изучение и картирование известных месторождений, а до тех пор можно положиться лишь на чутье старателей. До настоящего времени это был единственный критерий и при поисках и при разработках месторождений изумрудов в Колумбии. Мои спутники хорошо знают, где в карьере обнажены «капас буэнос» — зоны передробленных геологическими процессами черных углистых сланцев, в которых залегают изумрудоносные жилы. Кальцитовых жил и прожилок в этих зонах просто уйма. В них тут и там под яркими лучами тропического солнца, подобно золотым зернышкам, поблескивают зеркальными металлическими гранями кристаллики пирита — серного колчедана.

Изумруды очень редки в этих прожилках, и можно было гарантировать, что ни одна зеленая искорка не сохранилась в карьере на поверхности. У местных охотников за самоцветами поколениями выработаны инстинкт и наблюдательность, и от их верного глаза не уцелеть ни настоящему эсмеральда, ни ярко-зеленым полупрозрачным кристалликам «морайя», которые у нас на Урале называют «изумрудной зеленью».

Но все же невозможно утерпеть, чтобы в тщетной попытке найти зеленый самоцвет внимательно не осмотреть и не обстукать молотком почти каждую жилку. Такой осмотр в действительности довольно кропотливая работа, потому что отбитые осколки нужно еще тщательно проверить с помощью карманной лупы, не прячутся ли между снежно-белыми кристаллами кальцита мелкие зерна каких-либо редких минералов. По правде сказать, скоро убеждаюсь, что это пустая затея. Кроме золотой россыпи кристаллов пирита, под лупой ничего увидеть не удается. Лишь часа через два на сколе мелкозернистого кальцита мне попадаются две маленькие яркие зеленинки по миллиметру в поперечнике, да с ними рядом, как крохотный бочоночек, примостился бурый кристаллик редкоземельного минерала. Все-таки находка. И поиски продолжаются с удвоенной энергией.

Наше вполне законное минералогическое любопытство в этот день чуть-чуть не кончилось печально. Переходя все выше и выше от жилки к жилке и вырубая при помощи молотка в довольно рыхлом сланце ступеньки, я и мой спутник Луис, молодой колумбийский геолог, не заметили, что забрались на высоту по крутой стенке карьера метров на пятьдесят. Здесь уже приходится изо всех сил цепляться за сланцы минимум тремя конечностями или рискуешь слететь вниз. Прячу молоток за пояс, теперь прибавилась еще одна конечность. То Же делает и Луис. Убеждаемся, что вверх еще кое-как лезть можно, но спуститься вниз уже вряд ли.

Между тем оставшиеся внизу, кажется, уяснили себе наше щекотливое положение. Сняв башмаки, к нам на помощь, как кошка взбирается один из рабочих. Закрепившись, как следует, на обрыве, он пытается своим молотком вырубить для меня и Луиса более глубокие лунки, куда можно было бы поставить ногу. Наше положение явно улучшается, но нельзя же висеть на этом проклятом откосе вечно. Наконец мы замечаем, что еще один рабочий со связкой веревок на плече побежал в обход карьера. Вот он уже передвигается вверх по залесенному склону, хорошо заметный благодаря своей яркой оранжевой горняцкой куртке. Оказывается, метрах в двадцати над нашей головой почти отвесная стенка карьера несет на себе узкий уступ. Вот оранжевая куртка уже на уступе, и мы узнаем Рикардо, самого опытного из выделенных нам горняков.

Он довольно быстро передвигается по уступу, прижимаясь спиной к неровной стенке карьера. Добравшись до небольшого расширения, Рикардо молотком забивает короткий стальной бур и, надежно застраховавшись, начинает спускать нам веревку. Первым вылезает Луис, а потом и я в течение пяти минут изображаю скалолаза. Наконец под ногами твердая и почти горизонтальная почва. Уступ кажется предательски узким, но передвигаться по нему все же можно, только лучше не смотреть вниз.

Вот еще один непредвиденный случай в, казалось бы, очень обычной геологической работе закончился, к счастью, благополучно. А сколько таких случаев бывает в жизни каждого геолога! Они почему-то запоминаются ярче и помнятся дольше. Нужно сказать, что В тропиках непредвиденные случайности происходят гораздо чаще, чем в средних широтах.

Тропический лес сулит геологу много неожиданностей. И тем больше, чем меньше он подготовлен к работе в этих особых условиях. Для каждого работающего в тропиках существует система заповедей, даже самые мелкие из которых никогда нельзя преступать, иначе можешь быть жестоко наказан. Вот только некоторые из них:

ложась спать, перетряхни свою постель, ты можешь очень удивиться, воочию увидев результат своей предосторожности;

не забудь вытряхнуть свои ботинки, перед тем как обуть их утром;

если ты живешь в лагере или в домике среди джунглей, рекомендуется, садясь за стол, осторожно проверить, нет ли какой-нибудь живности под лежащими на нем книжками, кружками и консервными банками;

старайся не хвататься за растения в тропическом лесу, иначе рискуешь напороться на ядовитые колючки, просто обожжешь руку или стряхнешь на себя паука или сколопендру;

хватаясь за лиану, убедись, что это не змея, и т. д.

На следующий день на собственном опыте я уверился в необходимости соблюдения всех без исключения заповедей. С самого утра меня начали преследовать всякие тропические неожиданности. Одеваясь в своей маленькой комнате, я вытряхнул из кеды порядочного скорпиона, который упал на постель и очень быстро удрал куда-то под матрац. Путем жестокой тряски матраца этого скорпиона удалось выгнать на пол, но пришлепнуть его я все же не успел, так как он быстро ускользнул в щель около стены. Я замазал ее глиной и, провозившись, опоздал к завтраку.

В этот день мы наметили сбор так называемых фоновых проб из тех же углистых сланцев, но расположенных вдали от месторождения. Для этого было задумано подняться на автомашине к верховьям ущелья Эль-Чуло и затем пешком спуститься к реке Итоко. По дороге через равные промежутки планировалось отбирать пробы сланцев. Это был крайне интересный маршрут. Прыгая с камня на камень, мы передвигались вниз по течению потока среди тропической растительности, покрывавшей склоны ущелья. Местами густые заросли сходились в виде сплошного свода над нашей головой, и лишь где-то в отдалении на выходе из этого зеленого коридора ярким пятном пробивался солнечный свет. Время от времени на фоне проникающих через растительность солнечных лучей мелькали, как изумрудные брызги, быстрые колибри. Иногда эти сказочные птички, трепеща крылышками, замирали неподвижно над каким-нибудь цветком, и тогда в свете солнца они становились похожими на висящую капельку расплавленного металла. В лесах Колумбии обитает множество видов колибри. Некоторые из них очень маленькие, не более трех сантиметров (это не считая длинного клювика), другие несколько больше, но все они одинаково яркие и необычные — настоящее чудо тропического леса. Можно без конца наблюдать за стремительным появлением и не менее быстрым исчезновением сверкающих в солнечных лучах крошечных созданий. Вот только времени для этого никогда не хватает.

Иногда ложе потока, по которому мы идем или, точнее, прыгаем с камня на камень, вдруг обрывается четырех-шестиметровым водопадом. Тогда приходится карабкаться по густо заросшему склону, обходя препятствие. Это не так уж трудно, так как множество корней в мягкой влажной почве образуют подобие лестницы, достаточно прочной и удобной для передвижения, хотя и медленного. Свисающие кругом плети лиан иногда могут служить перилами, хотя нужно быть очень внимательным. Особенно четко это я уяснил после того, как, приглядевшись к темной скрученной лиане, обнаружил небольшую темную змею, спокойно отдыхавшую в густой тени прибрежных зарослей. Нужно сказать, что и до этого я был совершенно мокрый от пота, но тут почувствовал, что свежая его волна залила лоб и шею. На мгновение стало даже холодно.

У Фернандо, сопровождавшего нас рабочего, с собой был неизменный мачете. Я безмолвно указал ему на змею, но действовать ножом из-за моей спины было неудобно, и, пока он менял позицию, змея перекинула переднюю часть своего тела на соседний тонкий ствол и мгновенно исчезла.

Во время поездок по Колумбии нам приходилось встречать коралловых змей. Своей исключительно яркой, пестрой и, нужно сказать, красивой расцветкой они как бы издали предупреждали: «Не лезь ко мне, а то будет худо». А у этой змеи не было никаких особых примет… Несмотря на ее скромный вид, эта неожиданная встреча в зарослях запомнилась надолго, наверное, потому, что она уж слишком живо иллюстрировала на первый взгляд малозначащую заповедь — «хватаясь за лиану, убедись, что это не змея».

В этот урожайный на происшествия день мне еще раз пришлось прочувствовать, что даже случайное несоблюдение тропических заповедей может привести к очень печальным последствиям. Поскользнувшись на крутом склоне около самой воды, я инстинктивно взмахнул рукой и тыльной стороной кисти задел за толстый стебель какого-то растения с крупными, как у клещевины, листьями. К несчастью, это оказалось прингамозо — очень ядовитое растение колумбийского тропического леса. Впечатление было такое, как будто это проклятое растение, почему-то испугавшись за свою судьбу, прыснуло мне на руку серной кислотой.

Минут тридцать ощущалось сильное жжение, рука покраснела, стала нестерпимо чесаться, вздулась и покрылась белыми волдырями. «Главное — не чеши пораженное место, — предупреждают меня колумбийские друзья, — а то могут образоваться язвы, и тогда хватишь горя». Несмотря на страшный зуд, пришлось стоически придерживаться этого совета, и через неделю опухоль начала спадать, а потом и вовсе исчезла, оставив лишь нестирающееся в памяти воспоминание о недружелюбном тропическом растении.

Несмотря на все эти происшествия, мы к вечеру достигли устья ущелья и в темноте вышли к реке Итоко в нескольких километрах от лагеря. Под неумолкающий пронзительный стрекот цикад медленно бредем в гору по накатанной дороге вдоль шумящей где-то внизу реки. Рука моя чувствительно зудела. Луис хромал, он поскользнулся и упал со склона, вдобавок в клочья разорвав свои брюки. Мой помощник инженер Антонио тоже располосовал рубаху. В общем вся группа имела довольно «импозантный» вид. Совершенно не пострадал только Фернандо. Бывалый горщик и знаток здешних мест, он чувствовал себя на этих заросших склонах буквально, как рыба в воде. Но досадные случайности не повлияли на наше на редкость хорошее настроение. То, что было намечено на сегодня, выполнено. Пробы, упакованные в беленькие мешочки, лежат в рюкзаках за спиной у Фернандо и Антонио. Трудный маршрут позади, а впереди вкусный ужин, фрукты и кофе. И все это очень близко.

Перед лицом, как маленькие трассирующие пули, мелькают яркие светлячки, по дороге то и дело быстро шныряют какие-то мелкие существа — то ли мыши, а может быть, и еще что-то, в темноте не разберешь. Но вот и лагерь. На проволочной сетке столовой трепещут крыльями огромные ночные бабочки с яркими синими глазками на нижних крыльях. На столе бананы, апельсины и еще всякая южная всячина. Даже рука на мгновение перестает болеть. Нашу потрепанную группу встречают громким смехом. Большинство обитателей лагеря уже поужинали и теперь отдыхают на террасе. Обычная лагерная обстановка, такая привычная для геологов. А над всем этим черное-черное, сплошь усыпанное звездами южное небо. И на нем ни одного знакомого созвездия.

Следующая наша задача по предварительному исследованию изумрудоносного радона также предельно ясна. Нужно пройти по р. Итоко вверх как можно дальше и по пути отбирать пробы пород и донные осадки мелких притоков, впадающих в реку, Некоторые из притоков в верховьях пересекают изумрудоносные породы, другие весь свой путь проходят вдали рт них. Нужно выяснить наиболее заметные различия в химическом составе этих донных илов, Если это удастся, то поиски участков, в пределах которых под покровом густой зелени и толстым слоем почв скрываются изумрудоносные жилы, станут наконец осуществимыми.

На опробование Итоко меня сопровождают Фернандо и Луис. Мы выбираем крепких мулов, встаем пораньше и отправляемся вдоль искрящейся в свете утреннего солнца реки в направлении синеющего вдали хребта. Несколько дней мы внимательно изучали карты и готовились к этому важному маршруту. Тропа то тянется вдоль берега реки, то круто поднимается на склон. На отдельных участках река пропиливает в плотных породах узкие ущелья, и берега в таких случаях просто нет. Однако нас подобные вынужденные отклонения от реки не устраивают, ведь нужно отбирать пробы, а свежие коренные породы обнажаются только в ложе реки.

Решаем передвигаться прямо по воде. Рослые мулы без труда бредут навстречу течению, выбирая место, где она едва достигает им брюха. Они с большим вниманием ставят ногу в воду и очень редко спотыкаются, хотя все дно реки состоит из крупных обломков, между которыми немудрено и ноги поломать. Белые буруны и водовороты, то и дело встречающиеся на пути, они тщательно обходят. Иногда мулам приходится подниматься на скрытые под водой уступы, и тогда только удивляешься, как эти тренированные животные спокойно и с точным расчетом преодолевают препятствие. Только будь осторожен и не вылети при этом из седла.

В местах впадения притоков мы спешиваемся, заходим метров на сто вверх по воде и отбираем пробы донных осадков. Фиксируем также изменение характера пород, отбивая образцы и записывая все, что нужно, в книжечку. По мере подъема вверх по течению река становится все уже, а ложе круче. Огромные валуны то и дело перегораживают поток, и река пробивается между ними серией бурлящих каскадов. Передвигаться верхом становится все труднее и опаснее. По-видимому, целесообразно оставить мулов и двигаться пешком. Находим небольшое расширение ущелья с множеством зеленых побегов, пробившихся на берегу между валунами, спешиваемся, и каждый закрепляет повод за луку седла или стремя. Здесь животные будут ждать нашего возвращения. И пожевать им есть что. Вот только бы не удрали. Но тут с нами Фернандо, в его опытности никто не сомневается. И, глядя на своих спутников, которые не проявляют по поводу оставленных мулов никакого беспокойства, я тоже предпочитаю не высказывать своих сомнений.

Крутые склоны, заросшие густым тропическим лесом, позволяют нам передвигаться только по берегу Итоко. То и дело приходится переходить речку и ее ответвления, прыгая, как акробат, с камня на камень и ежеминутно рискуя свалиться в бурлящий поток. Хотя и не глубоко, но все равно приятного мало. Когда эта однообразная и утомительная процедура, требующая максимальной внимательности и напряжения, всем порядочно надоела, Фернандо предложил гораздо более увлекательный метод перескакивания через речку с помощью лианы.

Выбирается наиболее прочная (по вашему мнению) и гибкая лиана из числа висящих над головой у берега потока, отходите с ней на несколько метров от воды и, с силой оттолкнувшись ногами, прыгаете, повиснув, подобно Тарзану, на лиане, как на канате.

Фернандо первым продемонстрировал свою ловкость и мгновенно перелетел через речку. За ним легко прыгнул Луис. Мне ничего не оставалось делать, как последовать их примеру, и я начал выбирать надежную лиану. Нужно сказать, что на основе многочисленных передач из серии о Тарзане, регулярно демонстрируемых по нью-йоркскому телевидению, а также известных всем кинофильмов, методика этой операции представлялась мне предельно ясной. Лишь один важный факт смущал меня. Дело в том, что я не знаю, сколько весил Тарзан. А я вешу 80 килограммов, и это, не считая одежды, фотокамеры и молотка. К тому же после 45 лет, как известно, предусмотрительность и осторожность значительно повышаются. Фернандо и Луис в это время уже сидели на другом берегу реки и с интересом наблюдали за моими приготовлениями. Наконец, лиана, которая после тщательного выбора показалась мне наиболее крепкой, переносит меня через поток без каких-либо осложнений. Чувство очень приятное. Пока не плюхнешься на землю на противоположной стороне реки, совершенно теряешь ощущение веса собственного тела.

В этот день мы еще не раз пользовались лианами для переправы через реку. Правда, первое воодушевление заметно снизилось, когда, кажется, во время третьего прыжка откуда-то сверху из зеленой густоты выпал довольно большой сухой сук и крепко ударил Луиса по спине. После этого случая, выбирая лиану, он всегда старательно дергал ее изо всей силы, наблюдая, что там происходит наверху и не грозит ли ему вновь подобная опасность. Фернандо на это сказал нам, что самое неприятное, если во время прыжка на тебя сверху упадет змея. Я после этого начал еще сильнее трясти выбираемые для прыжка лианы. К счастью, змеи на нас в этот день не падали.

Мокрые по колено, мы бредем довольно медленно, часто останавливаясь и отбивая образцы сланцев, и я использую каждую возможность, чтобы полюбоваться окружающей природой. Интересно наблюдать тропический лес. Все в нем поражает непривычного жителя средних широт, а главное — это буйство красок и форм и какая-то особенная, неповторимая тропическая гигантомания. Деревья — огромные, многообхватные. Папоротники — гигантские, в три-четыре человеческих роста. По берегам реки какие-то диковинные растения свешивают над водой свои огромные, метровой ширины сердцевидные листья. А краски! На ярко-зеленом фоне густой листвы с деревьев тут и там свисают гроздья багряно-красных или оранжевых цветов, невольно вызывающих восхищение. И множество очень ярких порхающих бабочек, и среди них гиганты из семейства Морфо медленно проплывают в воздухе над головой, лениво взмахивая своими ярко-голубыми с перламутровым отливом крыльями.

Необычайны и звуки тропических Кордильер, как, впрочем, и всяких тропиков. Неумолчно и пронзительно звенят невидимые мириады цикад, всевозможные с ярким оперением птицы или преподносят чудесные трели, или же кричат какими-то странными голосами. Иногда из густоты леса доносится глухое настораживающее уханье, и ты не знаешь, кто это — птица или какое-нибудь неведомое тебе животное решило включиться в многоголосый гам тропического леса.

За работой, как всегда, незаметно бежит время. Рюкзаки наполняются пробами. Судя по карте, мы, кажется, уже выполнили свою задачу. Пора возвращаться. Пока добрели вниз по реке до места, где оставили своих мулов, все основательно устали, хотя последний отрезок пути шли прямо по воде, стараясь экономить свои силы и не прыгать по камням. Мулы нас ждали четыре часа, стоя спокойно на берегу.

Мул сам хорошо выбирает дорогу, а ты сидишь себе в седле и отдыхаешь. Но следить за дорогой все-таки нужно, иначе рискуешь, если мул споткнется или поскользнется на отполированном рекой подводном камне, слететь в воду или на камни и в лучшем случае отделаться ушибом. Нужно быть также очень осторожным со свисающими прямо над водой лианами. Если зазеваешься и зацепишься за такую лиану, то будешь моментально выброшен из седла со всеми вытекающими из этого невеселыми последствиями.

Если не считать того, что в самом конце пути мул Фернандо наступил на гнездо земляных ос и они нас изрядно покусали, то день обошелся без особых происшествий. От ос нам пришлось спасаться галопом. Больше всех досталось Фернандо, но и я получил свою добавочную дозу, когда, пожалев упавшие при скачке солнечные очки, слез с седла.

Вот так приблизительно проходило время. Днем увлекательные, хотя и утомительные маршруты с Отбором проб, нанесением на карту выходов горных пород — обычная геологическая работа. А вечером бесконечные беседы и споры над той же картой о том, где и куда продолжается под джунглями изумрудоносная зона. А потом легкий ужин с фруктами и чашечкой традиционного колумбийского кофе и опять живое обсуждение всех интересных проблем, начиная с истории государства инков и кончая системой образования в Советском Союзе.

В сетчатые стенки столовой бились огромные ночные бабочки, где-то поодаль ухала ночная птица. Не хотелось уходить спать, но завтра у нас опять трудный маршрут, да и у остальных своя работа. И вот столовая и терраса пустеют. В моей маленькой комнатке по стенам бегают цепкие ящерки. Они поворачивают свои миниатюрные головки и смотрят на меня глазами-бусинками, но особой тревоги не проявляют. Еще полчаса придется покорпеть над дневником, а потом перетряхнуть постель и спать.

Сначала я удивлялся, что во время наших дальних и близких маршрутов мы почти не встречали людей. Разгадка же оказалась очень простой. В этом заповедном районе, где добыча изумрудов находится под строгим правительственным запретом, любителей встречаться в лесу с приезжими Из Боготы не находилось. Но все-таки иногда на привале нам удавалось даже поговорить с наткнувшимся на нашу маленькую группу местным жителем, весь вид которого убеждал, что он только что выбрался из какой-нибудь закопушки и сейчас, предварительно спрятав в лесу свой немудреный горняцкий инструмент, направлялся в ближайший поселок. Как правило, наши собеседники оказывались очень неразговорчивыми и на вопросы Фернандо отвечали односложно и не очень приветливо. «Все они «вакерос» (старатели)», — говорил Фернандо, — и, если бы с нами был кто-нибудь из охраны, мы бы даже издали никого не увидели.

Однажды, выехав из узкого ущелья в долину реки Итоко, мы наткнулись на мальчонку, копошившегося на берегу потока и целеустремленно что-то промывавшего в сильной струе воды между берегом и лежащим в реке большим обломком скалы. «Чико^[7] охотится за изумрудами, — с улыбкой сказал Фернандо, — поехали посмотрим». Мальчик сначала испугался нас, но, разглядев, что мы не похожи на солдат охраны или полицейских, осмелел и уже через минуту вступил в переговоры с Фернандо. Загорелый, босой, с торчащими в разные стороны черными вихрами и любопытными прищуренными от солнца глазенками, он казался очень забавным в своих штанах, состоящих процентов на восемьдесят из разноцветных заплат. В первую очередь он поинтересовался, откуда этот «гринго», и, узнав, что я не «гринго», а «руссо», долго и внимательно меня рассматривал, а потом полез рукой в свой мокрый мешок и достал оттуда большого краба, которого протянул мне. В этой стране никогда не перестаешь удивляться. Я никогда до этого не слыхал, что в горной реке, в сотнях километров от берега океана можно поймать такого крупного, ну прямо морского, краба. Подарок был принят с благодарностью, но нас интересовало другое. Хотелось узнать, как этот малолетний старатель ищет в реке изумруды, и мы осторожными наводящими вопросами постарались перевести беседу на профессиональную почву. Однако осторожность оказалась излишней. Мальчонка, увидев наше доброжелательное отношение, осмелел и незамедлительно решил продемонстрировать свою технику.

Основным орудием производства оказался мешок, сделанный из редкой и прочной дерюжной ткани. Из русла реки в мешок набирался ил, перемешанный с осколками сланца. Затем мешок опускался в быстрый поток и в течение нескольких минут резко встряхивался. Вода вымывала все мелкие илистые частицы, а внутри мешка оставались более крупные осколки черных сланцев. После этого мешок выворачивался и промытый материал внимательно просматривался. Уже в третьей промывке на смоляно-черном фоне мокрых сланцев под лучами тропического солнца сверкнула зеленая звездочка, оказавшаяся маленьким осколком кристалла изумруда. Парнишка моментально выхватил его из мокрой кучи и сейчас же посмотрел камешек на свет. Кристалл оказался довольно мутным, хотя и окрашенным весьма ярко. «Один пезо» (около пяти копеек), — уверенно определил он и тотчас же доверительно похвалился, что утром он нашел хороший кристаллик, который где-то у него спрятан, так как в любой момент его могут обыскать солдаты и отобрать найденные изумруды. Да и взрослые вакеро, которые обычно не обращают внимания на мелкие осколки кристаллов, намытые маленьким старателем, могут позавидовать ценному кристаллу и воспользоваться правом сильного.

Жизнь колумбийского старателя полна тревог и опасностей, так как добыча изумрудов на государственных или частных землях запрещена законом. За исключением рудника Чивор, принадлежащего американской компании, все месторождения изумрудов Колумбии являются собственностью государства. Искусно ограненные ярко-зеленые сверкающие кристаллы, добытые в джунглях колумбийской Восточной Кордильеры, продаются на всех мировых рынках драгоценных камней — в Нью-Йорке, Париже, Риме и Токио, и любители драгоценностей ежегодно выкладывают из своих карманов более десяти миллионов долларов за право обладания замечательными колумбийскими изумрудами.

Казалось бы, это огромный источник иностранной валюты для страны, которая остро в ней нуждается. Однако, как это ни странно, потоки долларов, фунтов и марок, выручаемых за прекрасные зеленые самоцветы, плывут мимо Колумбии. Они задерживаются на банковских счетах международных авантюристов, которые держат в своих руках контрабандную торговлю колумбийскими изумрудами. Ни для кого не является секретом, что более 90 % добываемых в Колумбии изумрудов вывозится контрабандно из страны, преимущественно в США. После этого след их теряется вплоть до момента, когда ограненные и оправленные в золото, практически безличные, они появляются в витринах ювелирных магазинов Европы и Америки.

«Изумрудная» мафия работает и в самой Боготе. Стоило иностранцу выйти в город, как где-нибудь на людном перекрестке к нему подходил неопределенного вида колумбиец и, повертев в разные стороны головой, показывал из-под полы кольцо с изумрудом, ограненные зеленые камни или яркий природный кристалл изумруда, иногда даже в срастании с другими минералами. Нужно отметить, что назначаемая цена при этом часто оказывалась лишь на малую долю ниже, чем у законных ювелиров, магазины которых были тут и там разбросаны по городу. Сталкиваясь с такими подпольными торговцами, я старался избегать контактов и ничего не могу сказать о действительном качестве продававшихся из-под полы изумрудов. Но мои колумбийские друзья утверждали, что подпольный рынок наводнен фальшивыми изумрудами. В этой связи нельзя не рассказать замечательную историю о том, как в ловушку жуликов попал богатый американец — любитель самоцветов. Эту историю со слов ее участника, знатока драгоценных камней из США У. Дженкинса, пересказал мне один из колумбийских минералогов.

Все началось с того, что богатый американский коллекционер драгоценных камней после посещения крупного ювелирного магазина в Боготе, где он приценивался к дорогим изумрудам, был остановлен на улице незнакомым колумбийцем, который предложил ему купить замечательный природный кристалл изумруда. После кратких переговоров незнакомец обещал американцу принести кристалл на следующий день в отель. В назначенное время подпольный торговец прибыл в отель и в первую очередь в целях безопасности попросил разрешения осмотреть номер, в котором жил американец. Убедившись, что в номере никто не спрятан, он по телефону вызвал своего товарища, который и принес изумруд, предназначенный для продажи. Это был замечательный природный шестигранный кристалл ярко-зеленого цвета размером 25 x 30 x 70 мм и весом 131 г. Он не содержал трещин, оба конца кристалла были покрыты тонкой черной корочкой, напоминавшей породу, в которой обычно встречаются колумбийские изумруды.

Тщательно исследовав кристалл при помощи своей десятикратной лупы, американец был восхищен качеством кристалла. У него имелся и портативный рефрактометр, с помощью которого можно было определить показатели преломления кристалла и окончательно убедиться, что минерал является представителем семейства бериллов. Разве можно было упустить такой случай! И кристалл был куплен, уплаченная за него сумма измерялась пятизначной цифрой.

Все бы, наверное, этим и кончилось, и в коллекции богатого американца появился бы еще один драгоценный самоцвет. Но он, видимо, все-таки сомневался в своей покупке и решил показать кристалл известному в США знатоку самоцветов У. Дженкинсу. Тот с первого взгляда так был поражен качеством кристалла, что, по его словам, боялся дотронуться до такой драгоценности. Исследование кристалла под лупой и с Помощью рефрактометра вновь подтвердило его принадлежность к группе берилла. Теперь с помощью бинокулярного микроскопа нужно было проверить, имеются ли в кристалле микроскопические включения жидкости и газа, захваченные им во время кристаллизации из горячего глубинного раствора. Таким образом можно достаточно уверенно отличать природные кристаллы от синтетических, в которых микровключения жидкости и газа обычно отсутствуют. Более того, в минералах группы берилла по газово-жидким микровключениям можно не только легко отличить берилл и аквамарин от изумруда, но также отличать колумбийские изумруды от уральских или индийских и бразильских.

И вот, изучив газово-жидкие микровключения в загадочном кристалле под бинокуляром, Дженкинс пришел к выводу, что имеющиеся в нем микровключенпя могут принадлежать только бериллу пли аквамарину, но не изумруду. Пришлось отколупнуть маленькую крошку от кристалла и подвергнуть ее спектроскопическому исследованию. Спектрограмма показала яркие линии бериллия, алюминия и кремния, что подтверждало принадлежность испытанного минерала к бериллу. Однако известно, что ярко-зеленая окраска у берилла, позволяющая выделять эту разновидность как изумруд, вызывается примесью десятых долей процента хрома, который легко обнаруживается спектральным анализом. Но линий хрома на спектрограмме колумбийского кристалла не было. Нужно было разбираться в этой загадке. Но она вдруг разрешилась сама собой. Когда Дженкинс, решив определить плотность кристалла, опустил его в воду, ярко-зеленый цвет кристалла моментально исчез. В почти бесцветном кристалле проявились две темные плоскости, пересекающие кристалл поперек и разделяющие его на три части. При более детальном изучении оказалось, что подпольные «ювелиры», отобрав почти бесцветный и совершенно прозрачный кристалл аквамарина, распилили его поперек на три части, а затем очень аккуратно склеили ярко-зеленым клеем. Для полного цветового эффекта концы кристалла были покрыты корочкой из специально приготовленного черного сплава.

Таким образом, замечательный с виду кристалл «изумруда» в действительности оказался искусной подделкой, распознать которую было не так-то просто даже специалистам.

Трудно судить, как почувствовал себя коллекционер, после того как обман раскрылся. Правда, рассказчик заверил меня, что для такого дельца потерять десяток-другой тысяч долларов, конечно, неприятно, но не так уж страшно.

Судя по свидетельствам газет, в Колумбии в течение многих лет действует преступный международный синдикат, который полностью монополизировал сбыт изумрудов, добываемых местными старателями в бесчисленных рудничках и закопушках, разбросанных на покрытых джунглями склонах Восточной Кордильеры.

Многомиллионный подпольный бизнес умело приспособился к условиям Колумбии, и до настоящего времени его заправилы остаются за пределами досягаемости колумбийского закона. Сложная многоэтажная структура империи контрабандистов начинается с вакеро (старателя). Он практически является единственным кормильцем огромной армии паразитов, наживающих богатство на его тяжелом и опасном труде. Между тем вакеро, как правило, беден. Поиски и добыча изумрудов в тропическом лесу или на крутых густо заросших горных склонах не простое дело. И часто дни и недели проходят в бесплодном тяжелом труде, прежде чем тонкая кальцитовая прожилка в мягком черном сланце приведет старателя к зеленому прозрачному кристаллу, имеющему настоящую цену.

Гораздо чаще попадаются непрозрачные или полупрозрачные кристаллы, идущие для дешевых поделок и называемые местными жителями «морайя», в отличие от настоящего «эсмеральда» — благородного изумруда. Подсчитано, что, работая уже в изумрудоносной жильной зоне, вакеро может рассчитывать добыть из одного кубического метра горной породы примерно один карат (200 мг) «морайя». Для того же, чтобы добыть один карат настоящего изумруда, ему по меньшей мере нужно перевернуть двенадцать кубометров рудоносного сланца. Опасаясь солдат, охраняющих наиболее богатые копи, вакеро часто работает в сумерках и даже ночью, днем прячась в густом лесу.

Во время маршрутов на узких лесных тропах нам часто приходилось сталкиваться с детьми, старавшимися как можно скорее исчезнуть из нашего поля зрения. Каждый из них крепко прижимал к себе узелок, содержащий, как объяснил всезнающий Фернандо, обед для вакеро, пережидающего где-то поблизости в лесу дневное время. С самими вакеро нам в рабочей обстановке сталкиваться почти не приходилось. Лишь иногда, выходя к какой-нибудь затерянной в джунглях закопушке, мы схватывали глазами чью-то спину, мгновенно исчезавшую в лесной чаще, да видели оставленный на камне развернутый платочек с остатками немудреной пищи. Однако вакеро, не проявлявшие никакого желания встречаться с чужаками непосредственно на разработках, охотно вступали в дискуссию при наших остановках в поселках и деревушках, не скрывая своего знакомства с тайнами старательского искусства.

Изумруды были известны еще индейцам музо, задолго до прихода испанцев. По общему здесь мнению, это зелень колумбийских джунглей, рассеянная в земле богом для всех колумбийцев, и каждый может добывать изумруды в поисках своего счастья. Как нам показалось, легенда эта особенно импонировала наиболее зажиточным представителям населения деревушек, в которых мужчины из поколения в поколение сочетали обычные крестьянские занятия с поисками и добычей зеленых самоцветов. По тону разговора с собеседниками и по манере держаться в этих защитниках старательского бизнеса сразу угадывалось начальство, от которого окружающие были в явной зависимости. «Счастье» же рядовых вакеро, судя по впечатлению, которое производили их примитивные домашние постройки и убогая одежда домочадцев, представлялось достаточно призрачным.

Вся система контрабандного бизнеса держится на обмане вакеро. На своем пути от кармана старателя до витрины нью-йоркского ювелирного магазина изумруд проходит по крайней мере пять рук, и каждый представитель этой подпольной цепочки должен получить соответствующую прибыль, оправдывающую риск его участия. В результате за первосортные изумруды, которые затем на международном рынке будут проданы по цене 1000 долл, за карат, вакеро получает от перекупщика мизерную плату, позволяющую его семье кое-как сводить концы с концами.

Общеизвестна судьба одного из наиболее крупных колумбийских изумрудов, найденного старателем Густо Дазо на руднике Чивор. Этот изумруд, весивший 632 карата (126,4 грамма), получил собственное имя «Патриция». После довольно длительного путешествия через многие руки он был продан Музею естествознания в Нью-Йорке за 60 тыс. долл. Вознаграждение, которое получил за этот уникальный камень Густо Дазо, составило… несколько десятков долларов.

Следующая за вакеро ступень контрабандной лестницы составлена из перекупщиков, именуемых по-мест-ному «эсмеральдеро», которые поставляют изумруды, купленные за бесценок у старателей, в Боготу. Эта наиболее опасная студень изумрудного бизнеса монополизирована несколькими «семьями», которые связывают центры перекупки изумрудов в городах Музо и Пенья-Бланка с местами секретных встреч перекупщиков с представителями следующей ступени контрабандной лестницы, переправляющими изумруды за границу. Семьи перекупщиков, как правило, связаны внутри тесными родственными связями. Их представитель в районе разработок обычно является руководителем группы старателей, в то время как «босс» фамилии, живущий, как правило, в Боготе, периодически появляется в пределах изумрудных городков с грузом колумбийских пезо для финансирования перекупных операций. Эсмеральдеро поддерживают строгую дисциплину среди старателей давно проверенным способом: с помощью пистолета. Неписаный «закон Смита и Вессона 38-го калибра», по словам колумбийцев, обеспечивает беспрекословное выполнение распоряжений эсмеральдеро. Между семьями перекупщиков периодически происходят кровавые столкновения за расширение влияния над армией старателей — поставщиков изумрудов.

Корреспондент американского журнала «Тайм», посетивший изумрудоносный район, писал в июльском выпуске журнала за 1971 г., что только вражда между двумя главными семьями эсмеральдеро — Гонзалесами и Авила — унесла с сентября 1970 г. по крайней мере тринадцать жизней, не считая незарегистрированных исчезновений, о которых не принято говорить открыто.

И когда при посещении затерянных среди зеленых гор копей приходилось встречаться с представителями сословия эсмеральдеро, у которых из-за пояса выглядывали рукоятки одного, а то и двух револьверов, как-то не верилось, что это происходит в семидесятые годы нашего столетия, а не сотню лет назад где-нибудь на американском дальнем Западе.

Верхняя ступень контрабандного бизнеса, как уже говорилось, занята переправкой изумрудов за границу. Это мафия в полном смысле этого слова, оперирующая под всесильным прикрытием многомиллионных доходов. Для вывоза изумрудов в США арендуются специальные частные самолеты. И здесь столкновения между соперничающими группами заканчиваются обычно хорошо спланированными убийствами, сообщения о которых время от времени появляются в колумбийских газетах.

Уже месяца через два, после отъезда из Колумбии, в Нью-Йорке я получил длинный конверт со знакомой колумбийской маркой. Охваченный каким-то неприятным предчувствием, я взял ножницы и вскрыл его. Из конверта выпала газетная вырезка с фотографией, с которой на меня смотрело знакомое приветливое лицо Корнедио Торреса — геолога-администратора рудников района Музо. «Трагические самоцветы. Кровавое нападение — месть эсмеральдеро?» — бросался в глаза набранный крупным шрифтом заголовок. Что же случилось? В подписи под портретом Корнелио сообщалось, что он тяжело ранен. Жив все-таки, от сердца чуть-чуть отлегло. Пытаюсь разобрать газетную заметку. В ней говорится: «В пятницу в 2 ч 40 мин утра вблизи Музо на участке дороги, называемом «дуга смерти», майор полиции Хаиме Нуньез и сеньор Хозе Родригес были убиты из засады автоматной очередью торговцами «трагическими самоцветами». Геолог-администратор рудника Музо Корнелио Торрес, получивший несколько ранений, в том числе в живот, медленно выздоравливает… Нападение рассматривается как месть за попытки принятия новых мер против подпольнойдобычи «трагических самоцветов». Корнелио жив.

Я бросаю вырезку и бегу вниз давать ему телеграмму в Боготу. А перед глазами зеленые-зеленые склоны Кордильер, такие величественные и спокойные. Но все это спокойствие обманчиво. Я сразу же вспоминаю косые взгляды старательских боссов в Музо, треск коротких ночных перестрелок где-то около лагеря (о них утром в моем присутствии говорить было не принято) и испуганные глаза вакеро, внезапно застигнутых около закопушек во время наших маршрутов. В мире наживы и беспощадного бизнеса очень трудно превратить дары земли в благо для живущего на ней народа. Но это все-таки будет.

Первый этап полевых работ практически закопчен. Собраны все необходимые пробы, составлены предварительные, еще очень схематичные геологические планы. Теперь слово за лабораторными исследованиями. Перед отъездом из лагеря мы собираем весь персонал и я докладываю о результатах нашей работы. В общем-то никаких результатов еще нет. Есть множество идей и обширный материал для исследователей, есть и надежда, что удастся разработать геохимические методы поисков изумрудоносных пород, скрытых под лесом и тропическими почвами. Вот и все. Собрание проходит очень оживленно. Работающую на руднике молодежь интересует все. Им очень хочется, чтобы рудник скорее заработал и зеленые самоцветы в конце концов начали приносить пользу колумбийскому народу. Масса вопросов, мнений. Каждый считает своим долгом высказаться, и я едва успеваю схватывать перевод, особенно в случаях, когда несколько темпераментных участников дискуссии пытаются говорить одновременно. Из столовой приносят фрукты и бутылку аквардиенте, и все на прощание выпивают по рюмке этой крепкой андской водки. Жалко уезжать, уж очень интересное это место. Да и ребята все симпатичные.

Наконец после продолжительных скитаний по заросшим густым тропическим лесам, долинам и горным склонам Кордильер мы опять в Боготе. И кажется очень странным, что так близко от огромных, все еще совершенно не освоенных человеком территорий может существовать большой, современный город с множеством автомашин последних марок, широкими асфальтированными авенидами и сверкающими стеклом башнями высотных зданий. На улицах города, как всегда, сновала масса людей, вечером горели огни реклам, и кое-где из кафе и танцевальных заведений доносилась ритмичная, то задорная, То удивительно нежная латиноамериканская музыка.

В Боготе у меня оставались кое-какие дела. Нужно было договориться об анализах наших проб, написать отчет и согласовать планы дальнейшей работы. А разве можно было уехать, не посмотрев гранильную мастерскую «Эмпресо Коломбиано де Минас», эту святая святых изумрудного производства? Конечно, нельзя.

Гранильная мастерская «Эмпресо» помещалась в старых кварталах Боготы, но недалеко от центра. По узким улочкам доктор Антонио Эразо, руководивший этой отраслью деятельности компании, привел меня к невысокому, весьма капитально выглядевшему зданию с массивными железными воротами. Он открыл своим ключом тяжелую калитку, и мы попали в сложный лабиринт дворов и двориков, преодолеть который можно было, лишь будучи знатоком этих мест. Наконец после многочисленных поворотов мы подошли к нужной двери, открывать которую пришлось уже другим, специальным ключом. В маленьком вестибюле перед нами оказалась довольно узкая лестница, ведущая на второй этаж. Он представлял собой огромный светлый зал, разделенный стеклянными перегородками на несколько комнат. Сплошные высокие окна практически заменяли одну из стен этого помещения, и яркие лучи, проникавшие снаружи, казалось, усиливались белоснежными стенами и белыми халатами миловидных девушек, безмолвно склонившихся над маленькими шлифовальными станками.

Здесь гранили изумруды, и каждый природный искристо-зеленый кристалл или обломок кристалла проходил в этих огороженных стеклянными стенками ячейках длительную процедуру, прежде чем превратиться в сверкающий отполированными гранями драгоценный камень, создавший славу колумбийским джунглям. Перед тем как пустить природный, поступивший из копей изумруд в обработку, руководитель мастерской, обладающий солидными знаниями в кристаллографии и кристаллооптике, рисует схему кристалла, определяя в нем направление оптических осей. Без знания этого кристаллу при огранке трудно придать правильную ориентировку, которая бы максимально выявляла замечательные световые эффекты драгоценного камня. А это не всегда легко, так как в огранку идут не только хорошо образованные кристаллы с ясными природными гранями, но также и почти бесформенные обломки, по которым только знаток может угадать первоначальную форму кристалла, выращенного природой. После того как схема нарисована и руководителем даны указания, как гранить камень, он попадает во вторую комнатку, где из него тонкими алмазными пилами выпиливают заданную заготовку.

Затем в следующей стеклянной комнатке идет грубая огранка кристалла, после которой он переходит в группу окончательной огранки и наконец в группу полировки. После этого сверкающий зеленый кристаллик тщательно взвешивается и заносится в инвентарную книгу под специальным номером. Теперь это уже драгоценность, золотой фонд страны.

В тот день в обработке находился материал среднего качества по цене примерно 150 долл, за карат. Камни в большинстве своем имели не очень густой цвет, в некоторых проглядывались тоненькие трещинки. Изумруды же высокого класса ценятся дороже брильянтов аналогичного веса. В этом случае с каждым камнем занимаются особо опытные мастера и весь процесс огранки и шлифовки проходит в одних руках. Спрашиваю: «Сколько камней огранили сегодня?» Оказывается — 36, в среднем по полкарата камень. Прикидываю в уме: 36 камней — это восемнадцать карат, т. е. около 2700 долл. Да, если бы подавляющая часть добычи колумбийских изумрудов не шла контрабандой мимо рук государства, какой бы это мог быть источник иностранной валюты для страны! Американские экономисты подсчитали, что если бы вся продукция изумрудного сырья шла законным путем, то этот драгоценный камень по валовой стоимости годовой добычи стоял бы на третьем месте в стране после угля и золота. Общая стоимость добываемых в Колумбии изумрудов оценивается порядка 7–8 млн долл, в год. Лишь одна десятая этой суммы регистрируется в настоящее время государством, т. е. не попадает в карманы контрабандистов. Нужно сказать, что колумбийские изумруды, особенно добытые в районе Музо, — это действительно замечательные камни. Такого глубокого зеленого цвета с каким-то непередаваемым голубоватым оттенком не имеют больше ни одни изумруды из других месторождений мира. Раз увидев изумруд высокого класса из Музо, его невозможно забыть, и вы узнаете этот камень среди других изумрудов в любой коллекции или музее вдали от жаркой Восточной Кордильеры.

Мне вспоминается, как при осмотре сокровищницы шаха Ирана в Тегеране мы с особенным вниманием разглядывали бесчисленные рубины и изумруды, украшавшие одежду, оружие или просто лежавшие, как в музее, на ярко освещенных стеклянных витринах. Большинство рубинов, по-видимому, происходило из Бирмы — стародавнего поставщика этих чудесных кроваво-красных камней. А вот изумруды, судя по цвету и облику ограненных и особенно неограненных кристаллов, несомненно, пришли в сокровищницу шаха с наших Уральских гор, в этом не было никакого сомнения. Было приятно, когда сопровождающий нас служитель подтвердил уральскую родину зеленых самоцветов. Вероятно, прекрасные камни Урала поступали в Персию еще по древним караванным путям, связывавшим Русь с южными странами. Камни из наших знаменитых уральских месторождений казались почти родными. Но вдруг в одном из драгоценных головных уборов мы увидели удивительного оттенка и красоты крупный изумруд. Очень знакомый, но, без сомнения, не уральский. Так это же колумбийский^ Но служитель в сомнении, он не помнит, чтобы здесь были колумбийские изумруды, хотя нужно проверить по записям в книгах. Ну что ж, возможно, это и ошибка, и мы уходим из сокровищницы полные впечатлений от сотен чудесных самоцветов, и они еще долго играют перед глазами неповторимой палитрой зеленых, красных и голубых тонов. А наутро нам позвонили из сокровищницы шаха и сообщили, что они проверили по книгам происхождение взволновавшего нас изумруда и он действительно оказался колумбийским.

Мне пришлось посетить Колумбию еще раз, и вновь с колумбийскими друзьями мы отправились для продолжения начатой работы в район Музо, бродили по залесенным ущельям и горным склонам, проверяли наши выводы и предположения, которые начали приобретать уже вполне осязаемую форму. Дело в том, что разработать схему геохимических поисков изумрудоносных пород, надежно укрытых почвами и густой тропической растительностью, оказалось гораздо труднее, чем это представлялось сначала. В отличие от всех прочих месторождений изумрудов мира породы Музо после лабораторных исследований не показали повышенных содержаний каких-либо металлов — спутников бериллия, а также и самого бериллия. Могло показаться, что у этих пород отсутствуют так нужные нам геохимические признаки, которые позволили бы отличать и выделять их при проведении геохимических поисков. Но этого не может быть. Ведь горячие растворы, принесшие в черные углистые сланцы карбонат кальция — кальцит и немножко бериллия, неминуемо должны были повлиять на химический состав первоначальных сланцев. Нужно только разобраться, что же еще они могли принести в измененные породы.

Ответ пришел после микроскопического исследования изумрудоносных сланцев. Под микроскопом в тончайших прозрачных пластинках-шлифах, приготовленных из сланцев, повсюду были видны мельчайшие прямоугольные пластинки — кристаллики альбита. Они проникали по тонким трещинкам в прозрачные зерна кальцита или гнездились в скоплениях черного углистого вещества, как бы расталкивая своими геометрически правильными гранями углистые чешуйки. Присутствие альбита в изумрудоносных породах значило, что растворы, образовавшие месторождение изумруда, несли в своем составе натрий, элемент, достаточно широко распространенный в горных породах земной коры, но в общем-то мало типичный для обычных углистых сланцев.

Для этих пород гораздо более характерен другой широко распространенный щелочной элемент горных пород — калий. Решаем провести дополнительные анализы всех наших проб на калий и натрий. После получения первых же цифр убеждаемся, что мы на правильном пути. В донных осадках речушек, собирающих воды, которые омывали изумрудные породы, натрия содержится в десять раз больше, чем в илах рек и ручьев, текущих за пределами этих продуктивных на изумруды геологических зон. Обратная картина наблюдается с калием. Та же самая закономерность оказалась характерной и для почв, перекрывающих изумрудоносные породы.

Таким образом, по содержанию калия и натрия в донных осадках и почвах, а лучше всего по отношению содержания этих элементов, по-видимому, можно выделять скрытые под покровом джунглей участки пород, продуктивные на изумруды. А это уже кое-что. Значит, можно рекомендовать проведение широких геохимических поисков изумрудоносных пород путем систематического отбора проб донных осадков из многочисленных речушек и рек, пересекающих заросшие джунглями склоны Восточной Кордильеры, и последующего анализа проб на натрий и калий. А как только будут выявлены продуктивные площади, можно перейти и на опробование почв, с тем чтобы уже более точно оконтурить изумрудоносную зону.

В общем этот этап работы можно считать законченным. Написан отчет, направлены статьи в научные журналы, теперь дело за практической проверкой наших выводов.

Она не заставила себя долго ждать. В мае 1973 г. Программой развития ООН в соответствии с предложенными рекомендациями был организован «Проекто де Эсмеральдас» (Проект «Изумруды»), в задачу которого и была поставлена проверка разработанных нами геохимических признаков присутствия изумрудоноснык зон, скрытых под почвой и густой тропической растительностью. В данном случае проект представлял собою довольно большую геолого-поисковую экспедицию, которая начала работу в джунглях Восточной Кордильеры в начале 1974 г. В составе экспедиции трудился международный коллектив из пяти высококвалифицированных экспертов, каждый из которых представлял определенную геологическую специальность, и девяти колумбийских геологов. Руководителем проекта был назначен мой давний и хороший знакомый голландский геолог Питер Баккер.

Геологи немедленно приступили к опробованию донных осадков многочисленных речек и ручьев, прорезавших узкими долинами ярко-зеленые залесенные склоны холмов и невысоких гор. В лаборатории экспедиции, оснащенной современным аналитическим оборудованием, отобранные в джунглях пробы донных осадков без задержки анализировались в первую очередь на такие обычные элементы, как натрий и калий. До тех пор, пока в пробах калий резко преобладал над натрием, никто не беспокоился. Это было в порядке вещей. Но вот в пробах из какого-либо бокового притока появились высокие содержания натрия. Стоп. Это то, что нужно. Весь склон, с которого идет снос в этот приток, должен быть внимательно обследован. При необходимости, если все закрыто растительностью, нужно провести дополнительное более детальное опробование донных осадков и почв, с тем чтобы выяснить, где же залегает изумрудоносная зона. После этого следует вскрыть зону канавой, шурфом или небольшим карьером и определить, насколько целесообразна экономически ее эксплуатация с целью добычи изумрудов. Конечно, первая оценка может быть сделана лишь приблизительно. Для более точного промышленного заключения необходимо проведение значительных объемов горных работ. А это проекту уже не под силу.

В течение года геологи и геохимики, работавшие в проекте, при помощи геохимических методов обнаружили несколько не известных ранее изумрудоносных зон. Одна из них, в долине речушки Пачо, оказалась особенно интересной. Шаг за шагом, исследуя распределение натрия в почвах, геологи подобрались к небольшому обрывчику в верховьях ручья. Уже издали они увидели в черной, как уголь, породе переплетение тонких белых жилок кальцита. Конечно, в обнажении пришлось покопаться. Но несколько, хотя и мелких кристалликов ярко-зеленого изумруда, разве это не награда, заслуженная геологами в течение многих месяцев работы в жарких джунглях Восточной Кордильеры.

И вот в конце 1974 г. я вновь был направлен Секретариатом ООН в Колумбию для того, чтобы оценить результаты проведенных работ и совместно с персоналом экспедиции разработать рекомендации для продолжения поисков и разведки изумрудов. Опять Богота, встреча со старыми друзьями и многочисленные новые знакомства. Внешне город заметно изменился, появилось много новых высотных зданий, тут и там виднелись еще недостроенные здания. Строительный бум, о котором я читал перед выездом в американских газетах, видимо, продолжался. Но если не задирать голову, а просто смотреть вдоль одной из широких авенид города, то все кажется таким же как и было. Пестрый, шумный поток оживленных горожан заполняет тротуары. Еще бы, по прошлогодней переписи население Боготы достигло почти трех миллионов. Мужчины в белых рубахах и шляпах, черноглазые колумбийки в ярких руанах, полуголые ребятишки, неизвестно зачем снующие в толпе в ту и другую сторону. То и дело на улицах попадаются фрутерии, аромат фруктов от которых перебивает даже запах бензиновой гари от множества машин, проносящихся по улице. Трудно побороть соблазн, чтоб не зайти в первую же попавшуюся фрутерию и не выпить только что приготовленный сок апельсина, гуаявы или такого типично колумбийского удивительно вкусного фрукта, как куруба.

После приезда неделя проходит в обычных для подобных поездок деловых встречах, беседах и совещаниях. Свободного времени совершенно не было, но, наконец, закончив официальные переговоры, мы собрались выехать в поле.

Изумрудоносный район в общем-то начинается не так далеко от Боготы. Дорога до месторождения Пачо, открытого экспедицией сравнительно недавно, заняла всего три часа. Однако за это время наш «лендровер» проник довольно далеко в глубь Восточной Кордильеры. Изумрудно-зеленые холмы предгорий с банановыми плантациями на склонах сменились глубокими долинами, заросшими тропическим лесом. Посадки бананов как-то сразу переместились вниз, туда, где склоны переходили в дно долины, по которому обычно шумел и пенился горный поток. Местами автомобильная дорога проходит словно в зеленом коридоре. Да, нелегко геологам работать в этих условиях. Любая попытка проникнуть в сторону от реки, ручья или редкой в этих местах дороги требует прорубки просеки. А прорубить ее в столь густых зарослях, даже минуя все более или менее крупные деревья, это дело непростое, требующее больших затрат труда и времени.

Обсуждая эти нелегкие проблемы, наша группа в конце концов доехала до маленького белого домика, который оказался базой работающего здесь геологического отряда. Думая, что автодороге пришел конец и не видя в окрестности домика ни мулов, ни лошадей, я без энтузиазма оценил расстояние, которое придется прошагать до выявленной изумрудоносной зоны. По карте получалось километров семь. Но опасения оказались напрасными; на машине можно было доехать почти до места, непроходимые ранее переправы были к нашему приезду поправлены и вполне могли выдержать «лендровер».

Еще полчаса машина ковыляла по каменистой очень неровной дороге и еще минут двадцать мы пробирались в зарослях бамбука вдоль ручья, пока не достигли уже описанного мне на словах обнажения с сеткой кальцитовых прожилков. Естественно, что изумрудов там уже не было и наше часовое копание в обрывчике при помощи геологических молотков и кайлушек ни к каким ощутимым результатам не привело. Ио я уже видел кристаллы изумруда из Пачо в Боготе и легко мог представить себе эти короткие ярко-зеленые шестигранные столбики, вкрапленными в снежно-белый прожилок, пересекающий угольно-черный сланец. После столь детального ознакомления с обнажением у нас разгорелся спор о направлении, в котором вытягивается изумрудоносная зона. Хотя расхождения в общем были незначительны, решаем дополнительно опробовать почвы еще по одному профилю вдоль почти отвесного заплетенного лианами склона, по которому придется прорубать тропу. Предвидя такую возможность, мы прихватили с собой в машине опытного рабочего Ринальдо, а с ним на подмогу его рослого четырнадцатилетнего сынишку Рикардо, которого я для важности называю дон Рикардо, что ему очень нравится. Уяснив, что нужно делать, отец и сын мгновенно вытаскивают свои мачете и начинают ловко рубить лианы, пальмы и кусты между большими деревьями так, что только свист идет. Тропинка постепенно расчищается и мы отбираем пробы из почвы с помощью маленькой саперной лопатки. Склон настолько крут, что приходится становиться на лианы и за них же держаться руками, иначе свалишься, правда, далеко не улетишь, застрянешь в лианах, но руки или ноги поломать можно. Питер в конце концов сорвался, но повис на руках и сумел нащупать под ногами твердую лиану. Местами приходилось лазить вверх и вниз, как по сетке, почти отвесно. Наконец, все, что нужно, осмотрели, все, что нужно, опробовали, можно покидать Пачо, этот новый участок Восточной Кордильеры с изумрудной минерализацией, открытый «Проекте де Эсмеральдас».

Для того, чтоб попасть на другой участок — Гачала, который числится у нас в программе, нужно вернуться в Боготу, а затем ехать почти прямо на восток. И хотя расстояние от Боготы до Гачала по прямой лишь немногим больше, чем до Пачо, мы семь часов кружили вверх и вниз по зеленым горам, поднимаясь на перевалы и спускаясь по серпантинам в глубокие долины. Как обычно, на горной дороге с одной стороны гора, с другой — крутой обрыв в глубокое ущелье. Не устаешь любоваться чудесными ландшафтами, которые то и дело открываются взору.

Маленькие городки с храмом на центральной площади видны уже за десяток километров белой россыпью домиков, как-будто стадо белоснежных овечек разбрелось в межгорной долине или на плато. Со всех сторон городки окружают горные хребты и ущелья. Когда к ним подъезжаешь поближе, они сначала скрываются за горами, чтоб затем, после крутого поворота, встретить путешественников яркими красками цветущей бугенвиллии, неторопливыми прохожими в черных шляпах и неизменных руанах и пестрыми базарами на центральной площади городка, где среди россыпи яркой зелени горят золотым огнем пирамиды апельсинов, а светло-желтые папайи так и притягивают нежной мякотью сочных плодов. Ганта, Гатчета, Убала и, наконец, Гачала — конечный пункт нашего путешествия. Все эти городки чем-то похожи друг на друга, в первую очередь центральной площадью, увенчанной высоким храмом, и кипением базара с очень сходными по виду продавцами и покупателями — обитателями окрестных деревень. В конце концов трудно было вспомнить — на каком базаре мы купили гуаяву, в Гатчете или Убале, а на каком долго и придирчиво выбирали папайю.

Изумрудные копи в районе Гачалы приобрели особую известность, когда несколько десятков лет назад неизвестным старателем из маленькой закопушки в черных сланцах был извлечен кристалл изумруда удивительной величины и окраски. Кристалл весит 858 карат, он хранится в Музее естественной истории в Вашингтоне и по месту находки носит название «кристалл из Тачала».

На копи мы смогли попасть только утром. Погода стояла чудесная — сухой сезон. Оказывается, в этой части Восточной Кордильеры погода бывает такой же, как в восточных равнинных джунглях. Сейчас здесь сухо, а западнее, совсем близко к Боготе, Пачо, Музо идут дожди. Ну что ж, нам это на руку, через месяц, говорят, будет наоборот.

Гачалинские изумрудные копи представляют собою серию карьеров, которые один за одним тянутся на несколько километров цепочкой, вскрывая пласт черных углистых сланцев. Все очень похоже на Музо. В то время рудник принадлежал частно-государственной компании Экоминас, но, как поведали мои колумбийские спутники, компания мало что отсюда получает, львиная часть добытых камней попадает в руки эсмеральдеро. Глядя на обстановку в карьерах, в это легко было поверить. Вакеро группками и поодиночке сосредоточенно ковырялись в выбранных, по одним лишь им известным признакам, прожилках. У одного, сидящего на корточках, обнажился заткнутый за ремень сзади револьвер. Чувствовалось, что он приготовился к тому, чтоб защитить свою возможную добычу. Да и другие выглядели очень настороженно.

Наша задача на действующем руднике Гачала была довольно сложной. Мы должны были опробовать черные сланцы около прожилков, которые несут изумруды, и около прожилков, которые, внешне ничем не отличаясь от изумрудоносных, в действительности изумрудов не содержат. Путем тонких геохимических исследований сланцев мы надеялись выявить признаки, которые позволили бы различать потенциально продуктивные прожилки от «пустых». Это могло бы очень помочь при планируемой в скором будущем систематической разработке изумрудных месторождений. Но как с нашими, весьма ограниченными со всех точек зрения возможностями различить изумрудоносные и «пустые» кальцитовые прожилки? Сейчас для нас они все пустые, так как в карьерах ни одного зерна изумруда днем с огнем не сыщешь. Оставалась единственная возможность использовать в качестве основы опыт старателей. Подобная основа для научного исследования, естественно, не самая лучшая, но делать было нечего и мы, собрав несколько самых опытных горщиков, объяснили, чего мы от них хотим.

Прожилки, в которых уже находили изумруды, опознать оказалось легко, и мы быстро отобрали нужное количество проб. Но вот с «пустыми» прожилками дело пошло медленнее. Хотя старатели указывали на них вроде бы и без колебаний, в их оценках иногда все-таки чувствовалась неуверенность. А не изменит ли прожилок свой характер, если карьер углубить еще метров на пять? Однако на уровне сегодняшнего карьера они считали их негодными и дружно, с колумбийским темпераментом, старались убедить нас в своей правоте.

Закончив опробование, мы собрались на открытом воздухе, с тем чтоб обсудить результаты проведенной работы. Всем было приятно, что проект на практике подтвердил возможность эффективного использования геохимических методов поисков месторождений изумруда в Колумбии. Если в дальнейшем в пределах выявленной изумрудоносной зоны удастся выделять еще и продуктивные прожилки… Но над этим еще надо работать.

Перед поездкой я попробовал узнать, сколько же изумрудов дает Гачала, но безуспешно. Мне сказали, что точных цифр нет. Разыскать удалось только данные за 1959 г. У разных авторов они колебались от трех до пяти тысяч карат, при этом не включали камни высшего сорта. Стоит ли говорить, что в существующих условиях, когда большая часть добычи изумрудов в Колумбии не попадает под государственный учет, эти цифры вряд ли можно принимать как достоверные.

Цена на колумбийские изумруды в зависимости от их качества колеблется довольно широко. В Колумбии не-ограненные кристаллы первого сорта оцениваются по 1000 американских долларов за карат, второго сорта по 300 долл., третьего сорта — по 60 долл. Однако известен случай, когда кристалл весом 13 карат, добытый на руднике Чивор, был продан по цене десять тысяч долларов за карат. В США средняя цена за неограненные колумбийские изумруды хорошего качества колеблется в пределах 400–900 долл, за карат, удесятеряясь для кристаллов высшего качества. Характерно, что средняя цена за карат для бразильских и индийских изумрудов составляет всего 10 долл.

США ежегодно вывозят из Колумбии изумруды на Несколько десятков миллионов долларов, и по стоимости колумбийские изумруды составляют почти половину суммы, уплачиваемой США за импорт изумрудов.

Изумруды — это долговременный источник валюты для Колумбии, и не вызывает сомнения, что уже недалеко то время, когда прекрасные зеленые камни начнут приносить действенную экономическую помощь колумбийскому народу не только своей красотой, но и материальной стоимостью, пока что используемой еще далеко не в полной мере.

Есть ли гидденит в Суринаме?

Маршрут поездки в джунгли Суринама

В мае 1980 г. в Секретариате ООН мне предложили командировку по делам Департамента технического сотрудничества в Суринам. Поездка обещала быть очень интересной, тем более что в этой маленькой и экзотической стране никому из работавших со мной сотрудников прежде бывать не доводилось. Прельщала также возможность выезда в джунгли для осмотра известных в стране проявлений рудной минерализации. Как всегда перед поездкой, нужно было порыться в книгах и почитать все, что было написано раньше о геологии этой страны, а также встретиться с нью-йоркскими геологами, может быть, кто-нибудь сможет рассказать о Суринаме что-нибудь интересное.

Сведений в книгах оказалось до обидного мало. Писали только о знаменитых суринамских бокситах, больше, кажется, ничто никого не интересовало. Рассказать мне толком о месторождениях Суринама тоже никто не смог, лишь из журналов удалось выудить некоторые интересные данные о присутствии в стране рудных проявлений и россыпей золота, олова, редких металлов и некоторых других руд.

Среди других сообщений заинтересовала случайно обнаруженная короткая заметка о том, что кто-то видел привезенный из Суринама гидденит. Правда, там умалчивалось о местонахождении этого самоцвета, таким образом большой информационной ценности эта заметка не имела. Гидденит — прозрачная зеленая разновидность природного силиката алюминия и лития — сподумена, является весьма редким минералом. Кроме того, сподумен легко подвержен выветриванию, и оставалась загадкой, как он смог уцелеть в условиях влажных тропиков Суринама. В общем я отнесся к этому сообщению без особого доверия, но в книжечку все-таки записал. Гораздо интересней была информация о золоте, которое в течение уже многих лет понемногу добывалось в чащобах суринамских джунглей.

Подготовка к поездке заняла неделю, в течение которой моя записная книжка заполнялась многочисленными сведениями, которые могли оказаться полезными при выполнении задания в Суринаме. Нужно сказать, что, продумывая план поездки, я почти никогда не вспоминал о гиддените. Вопрос о самоцветах вообще не входил в программу командировки, да и сведения о нем были уж слишком неопределенными.

Прямого сообщения между Нью-Йорком и Суринамом нет. Приходится сначала лететь на Тринидад, садиться в столице островного государства Тринидад и Тобаго — Порт-оф-Спейн, ждать неопределенное время и на самолете компании «Эр Мартиника» перелетать в Парамарибо — столицу Суринама. Несмотря на то, что самолет типа «Каравелла», принявший на борт пассажиров в Гайану и Суринам, был очень старый и неуютный (даже вентиляция не работала — это в тропиках-то), мы прилетели в Парамдрибо в тот же вечер лишь с небольшим опозданием. Поселяюсь в отеле с довольно странным для Южной Америки названием «Краснопольский Парамарибо», но вполне приличным.

Суринам — это небольшая страна, расположенная в северо-восточной части Южной Америки между двумя такими же небольшими странами — Гайаной с запада и Гвианой с востока. Гвиана до сих пор еще является французской колонией. С юга Суринам граничит с Бразилией. По оценке 1978 г. в стране проживало 450 тыс. жителей. При этом около 90 % от этого количества сконцентрировано в узком прибрежном поясе страны шириной всего несколько десятков километров. Далее к югу следует пояс малообитаемых влажных джунглей с участками саванны, а еще южнее, вплоть до границ с Бразилией, область труднопроходимых гористых джунглей, занимающая около 75 % территории страны.

В прибрежном поясе находятся всемирно известные и входящие в число крупнейших месторождения бокситов Суринама — Моэнго и Паранам. По производству этого вида сырья Суринам стоит на третьем месте в мире, поставляя на мировой рынок более 10 % товарного боксита. Огромные его запасы в прибрежной полосе Суринама являются лакомой приманкой для американских монополий и тайной причиной длительной политической неустойчивости, которую переживает страна, начиная с момента получения независимости в 1975 г.

В джунглях Суринама добывали золото, было известно еще много различных видов минерального сырья, но месторождения не были разведаны, и для их оценки требовалось проведение дополнительных работ.

Утром, чтобы осмотреть город, нужно было выйти пораньше из отеля. Было совсем не жарко, хотя на утреннем безоблачном небе ярко светило солнце. Не удивительно, что сразу же на ум пришла мелодичная песенка, неоднократно слышанная раньше по московскому радио: «Парамарибо, Парамарибо, Парамарибо — город утренней зари…» Только тогда ее не к чему было привязать. И вот он, Парамарибо, передо мной. Чистый, тропический зеленый городок на побережье океана. Преимущественно двухэтажные беленькие дома с галереями, под которыми можно удобно спрятаться от солнца и пройти во время дождя, создают впечатление южного уюта, которое дополняют стройные ряды высоких пальм на главной улице и цветущие деревья на площадях. Но особый интерес в Парамарибо представляли люди этого города. Такую удивительную смесь различных национальностей на сравнительно небольшой площади, в городе с населением, едва превышающим 150 тыс. человек, мне еще встречать не приходилось. Креолы, индийцы, негры, китайцы, европейцы, южноамериканские индейцы, индонезийцы — все перемешались в толпе на улицах города. По статистике 1978 г. больше всего в стране индийцев (37 %), затем следует коренное население — креолы (31 %), европейцев же всего 7 %. Можно долго стоять на улице и смотреть на проходящую публику, пытаясь подметить какую-либо закономерность в этом бесконечном разнообразии лиц, цвета кожи, покроя одежды и манеры поведения. В уличной толпе мне встретилась только одна группа суринамцев, составлявшая по данным статистики 11 % населения страны. Это негры суринамских джунглей — потомки чернокожих рабов, некогда обретших свободу в непроходимых влажных тропических лесах Центрального и Южного Суринама. Они до сих пор жили изолированно, ограничиваясь лишь необходимыми контактами с внешним миром. Возможно, мне удастся их увидеть, если состоится планировавшаяся поездка в джунгли на месторождения золота, олова и литиевых минералов.

Между тем начинаются рабочие будни, которые включают беседы с администрацией, дискуссии с руководством геологической службы и геологами, а также внимательное чтение отчетов о поисках минерального сырья, проводившихся в разное время на территории Суринама. Начинают здесь работать в 7 утра, а в 2 часа дня уже кончают. Это, конечно, здорово, по не для командированных, так как после обеда ты вынужден сам находить себе занятие. А в маленьком городке это не всегда легко.

На второй день, бродя после обеда по улицам, наткнулся на лавчонку ювелира. Ради профессионального любопытства зашел. По-моему, все выставленные здесь камни происходили из Бразилии. Дымчатый кварц, цитрин, аметист, несколько неплохих бериллов и аквамаринов, третьесортные изумруды. Спросил, нет ли у него чего-либо из Суринама и не слыхал ли он о гиддените. Нет, ничего суринамского у него нет, а о гиддените он никогда и ничего не слыхал. Вопрос остался вопросом. Кстати, об этом самоцвете мне ничего определенного не смог сказать и доктор Дальберг, один из ведущих суринамских геологов, с которым мы вели длительные беседы по различным аспектам геологических работ в стране.

Между тем была закончена подготовка к полевой поездке, точнее к выезду в джунгли. За имеющееся в нашем распоряжении короткое время, естественно, много увидеть нельзя. Мы сможем посетить несколько золотоносных россыпей и осмотрим крупный пегматит с минералами лития, тантала и олова. Хотя вопрос о гиддените не поднимался, но у меня все-таки мелькает мысль, что пегматит с минералами лития мог быть единственным местом в Суринаме, где могли найти красивый зеленый сподумен-гидденит, о котором, впрочем, никто из окружавших меня суринамских геологов никогда не слыхал.

В джунгли выехали 1 мая. В Москве, если учесть восьмичасовую разницу во времени, уже заканчивается первомайская демонстрация, а мы погрузились в «лэндровер», переправились на пароме через широкую реку Суринам; и устремились на восток по дороге, обсаженной пальмами и тропическими цветущими деревьями. Обилие зелени и красок радует глаз и хочется долго-долго любоваться этой яркой и чарующей картиной. Часа через два мы подъехали к поселку Албина, уютно разместившемуся на берегу широкой и полноводной реки Марони, несущей свои воды в Атлантический океан. На противоположной стороне реки Гвиана. С этого берега видна лишь небольшая часть зеленой полосы тропического леса. Природные условия Гвианы и Суринама очень сходны, так что вскоре можно будет составить впечатление и о знаменитых гвианских джунглях.

От Албины мы поплывем на пироге. Вот они стоят у берега, узкие и длинные, очень похожие на индейские пироги, которые приходилось раньше видеть на картинках. Но и сюда уже достиг технический прогресс: мы поплывем вверх по реке, против течения на лодке, к которой прикреплен подвесной мотор.

Наконец, забираемся в пирогу, с нами еще двое молодых чернокожих парней из поселка. Один из них, кормчий-моторист, сразу же садится за руль, мотор всхрапывает и тут же переходит на мерный перестук. Пирога быстро скользит по широкой реке вдоль зеленых холмистых берегов, заросших густыми джунглями, которых собственно и не видно. Мангровые заросли заходят в воду на несколько десятков метров и вдоль этого леса в воде мы и плывем. Справа у нас Суринам, слева — французская Гвиана.

Местами посреди реки встречаются большие, пушистые от тропической растительности острова. Правда, об их размерах судить трудно. Не ясно, где кончается растущая я воде зелень и начинается покрытая лесом твердая земля. Иногда суша прорывается к водной кромке и от этих мест в зеленую гущу уходит тропинка. Кто ее здесь проложил и зачем — неизвестно. Несколько раз мимо проплывали маленькие прибрежные деревушки, еле видные из-за густых зарослей. В этих местах нам приветливо махали рукой голые по пояс негритянки, которые, стоя по колено в воде, между узких пирог, полоскали в воде белье.

Наконец, мы причаливаем к берегу, где среди деревьев разбросаны плотно сплетенные из пальмовых листьев прямоугольные хижины с веерами тех же листьев на крыше. Оказывается — это базовый лагерь геологического департамента. Где-то невдалеке идет разведка на россыпное золото, и посещение этого участка включено на обратном пути в программу нашего маршрута. А пока мы в течение получаса наблюдаем оживленную жизнь лагеря, знакомимся с новыми попутчиками, которые присоединяются к нам на отдельной лодке, и трогаемся дальше.

Минут через тридцать (всего наше плавание заняло несколько более двух часов) мы опять сворачиваем к берегу и в разрыве между манграми достигаем «суши», сантиметров на десять затопленной водой. Это вызывает единодушное изумление наших спутников, приехавших на второй лодке. По их свидетельству, еще вчера здесь воды не было. Но это уже не имело значения. Пришлось идти по воде, а ее по мере углубления в лес становилось все больше и больше. Мы пробирались по узкой просеке, сделанной в джунглях лишь вчера. Вода уже доходила до колен, а дальше становилось еще глубже. Наконец, в гуще толстого тростника, между стволами деревьев, торчащими из воды, видим небольшую пластмассовую плоскодонку, по-видимому, доставленную сюда из арсенала геологического департамента. Больше трех человек сразу плоскодонка не поднимет, так что переброска всего состава через эту воду займет время. Забираемся в лодку с Дальбергом, с нами рабочий с шестом. Он начинает толкать лодку, а мы помогаем, хватаясь за тонкие стволы, торчащие из воды. Еле продираемся среди густой растительности. Наконец, въезжаем в зону более крупных деревьев, они растут пореже и наше продвижение облегчается. Внезапно вздрагиваем от громкого плеска. Рядом с упавшего дерева в воду плюхнулся небольшой аллигатор, по-видимому, еще детеныш, и моментально исчез. Наш кормчий на него никакого внимания не обратил, лишь молча потыкал палкой место, где он нырнул.

Но вот наше короткое плаванье пришло к концу. Лодка ткнулась в сушу и все выбрались на мягкую влажную почву. Перед нами невысокий холм, на вершине которого, по словам Дальберга, крупный пегматит и должен быть небольшой карьер, если его пока еще пощадили джунгли. Идти легко — по корням, пронизавшим всю почву, поднимаешься, как по ступенькам. О том, что там наверху что-то есть, можно подозревать только по отдельным угловатым обломкам кварца, кое-где выдающимся из-под почвы.

Карьер, который мы все-таки нашли на вершине холма во влажном тропическом лесу, весь зарос какими-то ползучими кустарниками. С отвесных каменных стен тут и там свисали канаты лиан и гирлянды мокрых ярко-зеленых листьев с довольно неприятными колючками. Из густого ковра зелени, закрывавшей дно и степы карьера, выбивались остроугольные белые глыбы кварца и трудно отличимого от него амблигонита. На них можно было поупражняться нашими молотками. Прочее же было все скрыто под зеленью и подстилавшей ее мелкой дресвой, в которую под влиянием тропического выветривания были превращены все минералы пегматита. Пришлось как следует поработать, прежде чем удалось выколотить приличный образец амблигонита. В общем-то, в такой ассоциации при разработке пегматита в массе амблигонита мог быть встречен и силикат алюминия и лития — сподумен, а если он будет прозрачный и зеленый, то это гидденит. Но попытаться найти его сейчас дело совершенно безнадежное. В конце концов мы даже не уверены, был ли он здесь на самом деле. Дальберг, например, в этом очень сомневался.

По описанию в пегматите были распространены касситерит и минералы ниобия и тантала. Нужно сказать, что нас особенно интересовали разновидности, обогащенные танталом — редким металлом, очень ценным для современной техники. Все эти минералы тяжелые и могут быть извлечены из рыхлого материала промывкой на лотке. Поэтому мы систематически отбирали пробы из рыхлых отложений, покрывавших холм с выходом пегматита на вершине, а также со дна карьера. Пробы в мешках спустили вниз по склону к спокойному широкому ручью.

Наши спутники извлекли откуда-то из поклажи большой медный таз и, примостившись по колено в воде, начали промывку принесенной дресвы, перемешанной с почвой. С нетерпением ждем первых результатов. Промывальщик ритмично покачивает таз, спуская в воду с каждым качком белое облачко ила. Вот уже в тазу остались лишь более крупные зерна разрушенной породы. Светлые накапливаются около края таза и постепенно смываются в поток. Затем идет преобладающая серая масса, отороченная с внутренней стороны черным шлейфом, в котором сконцентрированы зерна тяжелых минералов. Промывальщик осторожно смывает светлые зерна через борт таза, затем серую массу, а черный шлейф подвигается ближе к борту. Искусство состоит в том, чтобы, удалив по возможности все светлые и серые частицы, не потерять черный шлих; так называют тяжелую часть промытой пробы, в которой сконцентрированы наиболее ценные минералы. Если ты не очень уверен в своем искусстве промывки, то лучше ограничиться получением серого шлиха, так как в противном случае существует опасность потерять многие ценные минералы.

В пашем случае такой опасности пет, промывальщики очень квалифицированные. Вскоре мы собираем со дна медного таза еще мокрый черный шлих. Смотрим на него через карманные лупы и, к сожалению, ничего определенного сказать не можем. Находим кристаллики касситерита, колумбита, черного турмалина, по количество их придется оценивать в лаборатории. С этими черными минералами геологи в поле всегда испытывают затруднения. Они как бы все на одно лицо и нужно обладать большим опытом, чтобы быстро и без ошибок разобраться, с чем же ты имеешь дело. Все, что мы хотели, на этом пегматитовом месторождении мы сделали. Мы увезем с собой пробы, после исследования которых можно будет судить, имеет ли смысл в этом районе продолжить поиски танталоносных пегматитов. Правда, вопрос с гидденитом остался открытым ивстречается ли он в амблигонитовых пегматитах суринамских джунглей, мы так и не узнали. Но эта в общем минералогическая деталь имеет скорее познавательный, чем практический интерес.

На обратном пути мы вновь петляли на плоскодонке между могучих стволов, возвышавшихся, как темные колонны, из коричеватой, но в общем довольно чистой воды. Очень хотелось вновь встретить нашего старого приятеля — аллигатора. Но он, видно, в этот раз заранее укрылся под водой, услышав шум и звуки человеческих голосов. Пройдя затем пеший отрезок пути почти по пояс в воде, мы, наконец, погрузились в ожидавшие нас пироги и вскоре уже были в базовом лагере. Здесь ночевка, а завтра маршрут на золотоносную россыпь, недавно открытую и частично разведанную сотрудниками геологического департамента.

Темнота на поселок упала сразу, как-будто кто-то накрыл все черным колпаком: и лес, и реку, и разбросанные среди банановых деревьев и пальм домишки-хижины. И сейчас же джунгли заухали, заахали, застрекотали, запищали на разные голоса. В редких окошках замигали огоньки и в слабых лучах света замелькали какие-то тени — то ли огромных ночных бабочек, то ли птиц, то ли летучих мышей. Никто на это внимания не обращал. Народ занялся вечерней едой и вскоре все разбрелись по своим домикам.

Подавляющее большинство работавших в базовом лагере были чернокожие обитатели джунглей южной части Суринама. Их считают потомками вольнолюбивых черных рабов, некогда бежавших в непроходимые леса от своих белых хозяев и создавших в джунглях Суринама своеобразную черную расу лесных людей, удивительно приспособленных к жизни в джунглях. Они оказались замечательными работниками — трудолюбивыми, выносливыми, быстро осваивающими рабочие профессии, необходимые при проведении геологических работ. Мускулистые, крепкого сложения, с добродушными лицами, они часто шутили и смеялись и, казалось, любили подтрунивать друг над другом. Вот мы сидим впятером — я, Дальберг и три чернокожих рабочих и, перед тем как отправиться на отдых под марлевый колпак, беседуем о местном золоте. Ребята рассказывают, как они ведут поиски золота в джунглях, и, слушая их, невольно удивляешься, насколько рационально эти парни, закончившие лишь начальную школу и не прослушавшие в жизни ни одной геологической лекции, строят свою работу. Во-первых, они знают, в каких именно участках местных рек, речушек и ручьев должно накапливаться россыпное золото, если оно, конечно, в этих районах вообще есть. И, во-вторых, они знают, как это золото взять, показав, что та или иная россыпь может промышленно эксплуатироваться. Судя по их рассказу, для таких условий они достаточно грамотно ведут поиски золота, а работающий с ними техник наносит результаты их работ на карту. Завтра все трое будут сопровождать нас.

Рано утром после завтрака и чашечки крепкого кофе нас выводят к узкой просеке, уходящей коридором в густые зеленые заросли. Наши голые по пояс чернокожие спутники все вооружены мачете. Свою немудреную поклажу, включая большой медный таз для промывки песков, они ловко несут на голове. Стенки зеленого коридора местами настолько узки, что носильщики груза то и дело задевают своей поклажей за густую зелень и оттуда сверху время от времени падает какая-то живность, которая мгновенно скрывается в опавшей и срубленной листве. Замечаю огромного богомола, он спасается бегством, смешно повернув голову с глазами-бусинками в нашу сторону. А вот на тропинку плюхнулся большой мохнатый паук — птицеяд, по местному аранья, и мгновенно скрылся под листвой. Да, лучше поддерживать дистанцию с несущими груз. Хотя все мы в широкополых шляпах, но все равно нет никакого желания, чтобы вот такое мохнатое паукообразное величиной с кулак упало тебе на голову. Тем более со мной уже это случалось.

Наконец, наша просека вышла на более широкую ранее прорубленную тропу. Она то полого спускалась вниз, то поднималась вверх по склону. С обеих сторон тропы простирались совершенно непроходимые густые заросли. Безуспешно пытаюсь выяснить названия деревьев, отяжеленных небольшими по форме похожими на папайю плодами. Можно ли их есть, так и не узнал, хотя в конце концов один из наших спутников, указав на расклеванный птицами плод, заметил: «Если птицы едят, то и человеку можно». Но сам почему-то плод не попробовал. На всякий случай, воздержались и остальные.

Мы шагали, обливаясь потом, то вверх, то вниз часа два, пока впереди не засветлела широкая долина. Вскоре показалась и река. Ее песчаные берега приятно контрастировали с изумрудной зеленью тропического леса, покрывавшего долину. Когда подошли ближе, стали видны линии шурфов — закопушек, как бы пересекавшие долину. Очевидно, здесь вели разведку на золото. Около каждого шурфа лежало несколько кучек вынутого песка — с каждого метра по глубине отдельная кучка.

Мы подошли к берегу реки, струи ее переливались в лучах тропического солнца. Сняв с головы поклажу, наши друзья освободили большие медные тазы; здесь они заменяют привычные в нашей стране деревянные лотки, с помощью которых моют золото у нас на Урале и в Сибири. Тем временем мы выбираем шурфы, которые нам кажется интересным проверить. Просим промывальщиков наполнить свои тазы песком из выбросов, представляющих самые глубокие части шурфов. Вот они заходят в воду, выше чем по пояс, и начинается процесс промывки. Можно залюбоваться, глядя на действия мастера — промывальщика золота. Они точны и законченны, исполнены определенной грации. Золото очень тяжелый металл, поэтому в данном случае нет опасения потерять золотинки в потоке воды вместе с более легкими минералами. Важно добиться того, чтобы присутствующие в песке золотинки скопились бы на дне таза или лотка. Для этого промывальщик опускает таз с песком в воду, ритмично потряхивая его, и время от времени помешивает песок. Предполагая, что тяжелые золотинки уже ушли на дно лотка, промывальщик начинает сбрасывать в воду через край таза более легкий материал, делает это он достаточно резко, не осторожничая, как было в случае олова. Когда в тазу остается уже совсем мало песка, при этом цвет его изменяется на томно-серый или черный, промывальщик становится более осторожным. Он то и дело нагибается над тазом, внимательно разглядывая оставшуюся наиболее тяжелую часть песка. Именно на этой стадии наши промывальщики один за одним выбрались из воды. Судя по их широким улыбкам, тут было на что посмотреть. Вооружившись карманными лупами, мы дружно склонились над тазами, на дне которых увидели россыпь мокрых черных зернышек, а вот и она, желтая-желтая золотинка, благородно поблескивает на черном фойе. А вон и другая и третья. Да их здесь много, пластинок и чешуек, некоторые такие ажурные, ну прямо как сусальное золото. В других тазах такая же картина. Да, это россыпь золота.

Мы работаем у реки еще пару часов. Затем собираемся и направляемся в обратный путь. Всю дорогу обсуждаем возможное будущее добычи золота в этом районе, забывая на время об отсутствии дорог, о густых джунглях, о недостатке энергии и вообще об его удаленности от любых центров цивилизации.

Возвращение на базу проходит почти без приключений, если не считать, что на тропе мы натыкаемся на рой неизвестно откуда появившихся шершней. На наших глазах они мгновенно убивают и буквально разрывают на части огромного паука, не успевшего укрыться под корнем дерева. Попутно шершни расправляются с гусеницей и большим травяным клопом. Они ярко-оранжевые с широкими черными перевязями, прямо летающие тигры в миниатюре. По совету проводников мы замираем. Шершни с гудением проносятся около лица, садятся на брюки, шевелят усиками и снова взмывают в воздух. Они снуют между листьями, выискивая и уничтожая застигнутых врасплох насекомых. Наконец, словно по команде, вся «армада» с шумом поднимается к вершинам деревьев и вскоре исчезает. Мы рискуем пошевелиться и вновь трогаемся в путь. Дальберг рассказывает, что в прошлом году шершни покусали техника-геолога, приехавшего из Парамарибо. Он неделю после этого провалялся в постели. Кстати, хижины поселка виднеются в просветах между деревьями.

Вскоре мы уже делимся своими впечатлениями и показываем любопытным пакетики с намытым золотом. Всех интересует, правильно ли была проведена разведка и каковы перспективы разработки этого участка. Это, собственно, задача наших будущих совещаний в Парамарибо, и тут мы стараемся отделаться лишь общими фразами. Но и они воспринимаются с большим интересом и оживлением.

Горняки, работающие на разведке, во всех странах мира крайне эмоциональный народ, живо болеющий за результаты своего труда. И именно они больше, чем кто-либо еще, страстно желают, чтобы на месте разведочных шурфов и канав, в которые они вложили частицу своего труда, возникли бы шахты или карьеры для добычи руды, а то и драгоценного металла, если ему была посвящена разведка. И, видя наше благодушное после маршрута состояние и оптимистический общий настрой, они радовались, как дети, тому, что их многомесячная тяжелая работа в малодружелюбных влажных джунглях, возможно, пойдет на пользу и тогда здесь будет организовано предприятие по добыче золота. «Такое событие, как визит специалистов из Парамарибо, вечером непременно будет отмечено танцами», — сообщает нам один из наших чернокожих спутников и приглашает быть гостями. Однако неумолимый график поездки исключает возможность задержки в этом экзотическом лагере. Очень жалко, но нужно возвращаться в Парамарибо.

Через час наша оснащенная подвесным мотором пирога уже быстро скользила вниз по широкой Марони, провожаемая зелеными гущами мангровых зарослей, сплошь покрывавших как суринамский, так и гвианский ее берег. Вниз по течению лодка плывет значительно быстрее. Примостившись на скамейках, мы вновь под лупой просматриваем намытое на разведанном участке золото. Каждая проба упакована в маленьком пластмассовом мешочке, и содержимое можно рассматривать прямо через прозрачную пленку. Все отмечают наряду с пластинками очень красивые сросточки золота. Поборов желание высыпать содержимое мешочков и рассмотреть его еще раз подробнее, прячем все обратно в сумку.

Тем временем солнце скрывается за густыми тучами и минут за десять до нашего конечного пункта пирогу накрывает тропический ливень. Как-будто что-то прорвалось где-то наверху и вся накопившаяся над тучами вода полилась на землю. Все-таки успеваю выхватить из сумки свой плащ, поворачиваюсь спиной к движению лодки и хорошо закрываюсь. Дождь больно хлещет в спину. Но вот уже виден край тучи и, как только наша пирога добирается до него, дождь мгновенно стихает. Пристаем к берегу и вылезаем из лодки уже без дождя.

Вот и конец маршрута, хотя по Суринаму нам предстоит решить еще много задач. А легенда про гидденит так и осталась неразгаданной. Но это в общем-то не так уж важно. А важно то, что надолго в памяти останутся зеленые гущи мангровых зарослей, заросшие лианами карьеры в джунглях и улыбающиеся, приветливые лица чернокожих разведчиков земных недр, для которых непроходимые джунгли Суринама являются единственным привычным домом.

Бразилия — минералогический музей под открытым небом

Месторождения самоцветов в Бразилии

1—Педро II (опал); 2 — Сан-Томе (кунцит); 3 —Крузейро (турмалин); 4 — Салининха (изулфуд); 5 — Якобина (аметист); 6 — Сан-Кристован (голубой топаз); 7 — Брейинхо (аметист и цитрин); 8 —Карнаиба Кампо Формосу (изумруд); 9 — Аракуаи (морганит); 10 — Санта-Мария (аквамарин); 11 — Оуро-Прету (топаз); 12 — Иран (цитрин и аметист)

В очерке этой книги, посвященном о. Мадагаскар, говорилось, что есть на земном шаре страны, которые по сравнению с другими кажутся буквально переполненными месторождениями самоцветов. Остров Мадагаскар был упомянут как один из таких, впрочем, малочисленных районов мира. Однако первое место по насыщенности месторождениями разнообразных самоцветов несомненно занимает Бразилия — полная экзотики, далекая от нас огромная тропическая страна. Ее без преувеличения можно назвать минералогическим музеем под открытым небом.

Крупнейшие месторождения железа, марганца, алюминия, цветных и особенно редких металлов успешно разрабатываются в различных ее районах. И, наконец, более сорока минеральных видов и разновидностей обнаружено в Бразилии в виде прозрачных кристаллов или ярко окрашенных выделений, имеющих качество самоцветов.

Большинство месторождений располагается в восточной части страны. И это понятно. Восточная Бразилия в значительно меньшей степени покрыта тропическими лесами, существенно препятствующими поискам минеральных месторождений. Наиболее важными из них являются месторождения аквамарина, алмазов, аметиста, изумруда, цитрина, цветного турмалина, кунцита, топаза, агата. До настоящего времени Бразилия является крупнейшим в мире экспортером аквамарина, а также крупным производителем изумруда, винно-желтого топаза, цветных разновидностей кварца (особенно аметиста), а также разнообразных ярко окрашенных агатов.

Уже в течение многих лет юго-восточный штат Бразилии — Минас-Жерайс — считается минералогической Меккой для любителей самоцветов. Вся территория штата покрыта многочисленными закопушками и карьерчиками — следами прошлых работ по поискам и добыче цветных камней. Трудно оцепить количество ювелирного аквамарина, топаза, воробьевита, кунцита, цветных турмалинов, перекочевавших из копей штата в ювелирные магазины Америки и Европы. Известно только, что за десятилетие после 1936 г. в штате Минас-Жерайс было добыто более 6 т самоцветов, пошедших в огранку.

О находках в Бразилии неправдоподобно огромных кристаллов драгоценного аквамарина и других самоцветов ходят легенды. Самым большим из известных, по-видимому, являлся хорошо оформленный в виде шестигранной призмы удивительно прозрачный кристалл голубого аквамарина, найденный в 1910 г. в маленьком старательском карьере в провинции Минас-Жерайс. Этот поразительный гигант из мира самоцветов весил 110 кг. Его осколок весом около 6 кг и сейчас можно увидеть среди более мелких, но также прекрасных его собратьев в витрине Музея естественной истории в Нью-Йорке. И глядя на это чудесное творение природы, невольно пытаешься представить себе, как более 300 млн лет назад в огромной полости-занорыше в теле пегматита, наполненной горячим газоводным раствором, на глубине нескольких километров среди искусно ограненных природой кристаллов кварца и полевых пшатов в течение долгих-долгих лет рос небесно-голубой красавец-кристалл, слава о котором вряд ли когда-либо померкнет в памяти любителей цветного камня.

Другой, хотя и меньший по размерам, гигантский кристалл аквамарина, длина которого составляла 72,5 см при 15 см в поперечнике, был найден в Бразилии в 1961 г. До конца 70-х гг. этот кристалл весом около 22 кг все еще хранился в банковском сейфе, но уже в то время публиковались планы получить из него не менее 70 тыс. карат ограночного материала высшего качества. Трудно поверить, что такой уникальный кристалл сейчас, может быть, уже не существует, ведь это чудо природы не заменят и тысячи ограненных, хотя по-своему тоже прекрасных, но уже обработанных человеком самоцветов, сколько бы они ни стоили. И верится, что наступит время, когда самоцветы будут считаться достоянием не только частного лица — владельца камня или государства, на территории которого их нашли, но и всего человечества. Тогда в музее или на выставке каждый сможет увидеть чудесные, неповторимые сокровища, которые изредка дарит нам наша Земля.

И вот я вновь, уже второй раз, в стране самоцветов, в городе, куда со всей Бразилии стекаются прекрасные кристаллы драгоценных камней, добытые в многочисленных маленьких рудничках, разбросанных в различных частях этой огромной страны. Это Рио-де-Жанейро. Здесь самоцветы подвергаются огранке или полировке, при изготовлении кабошонов, затем они искусно обрамляются в золото. И после этого в шикарном колье, красивом кольце или браслете уже не узнать красавца природного кристалла, с трепетом в руках извлеченного из занорыша пегматитовой жилы, затерянной где-то далеко в бразильских джунглях.

В свое первое посещение, десять лет назад, мне посчастливилось совершить однодневную поездку по штату Минас-Жерайс и посмотреть, хотя и очень бегло, на драгоценный топаз в местах его добычи. В этот раз, по всей вероятности, придется ограничиться осмотром бесчисленных магазинчиков, торгующих наряду с самоцветами разнообразными, эффектно выглядящими кристаллами и полировками таких минералов, как горный хрусталь, агат и многие другие.

С группой товарищей, советских геологов и геофизиков, летом 1988 г. я возвращался с заседаний Латиноамериканского геологического конгресса, и мы, прилетев из г. Белен, расположенного в устье р. Пара (дельта Амазонки), сделали трехдневную остановку в Рио-де-Жанейро. Обосновавшись в отеле «Плаза Копакабана», невдалеке от всемирно известного одноименного пляжа, мы без промедления рассыпались по экзотическим магазинчикам, некоторые из которых напоминали небольшие минералогические музеи.

Рио-де-Жапейро, вмещающий более 5 млн жителей, действительно огромный и очень экзотический тропический город, выросший на побережье Атлантического океана, от которого отделен желтыми лентами широких и протяженных пляжей Копакабана и Ипанема, придающих солнечному Рио неиссякающий аромат тропического морского курорта. Над городом и пляжами возвышается зеленая гора Корковаду высотой 720 м, увенчанная 36-метровой статуей Христа, которая служит местом паломничества туристов и местных жителей. К ней можно подняться, преодолев 225 каменных ступеней. Ступеньки высечены из гранитогнейса, местами переполненного округлыми кристаллами темно-красного граната, обычного минерала пород такого типа.

С вершины Корковаду хорошо виден город, широкая лента пляжа Копакабана и возвышающаяся над побережьем конусовидная одинокая гора Сдхарная Головка высотой 390 м. На ее вершину из-за крутизны совершенно голых склонов можно попасть только на фуникулере. Открывающуюся оттуда панораму окаймленных прибоем золотых пляжей трудно описать на бумаге. Кстати, со дна океана невдалеке от Сахарной Головки извлекли около двух миллионов кубических метров чистейшего морского песка, который был использован для совершенствования пляжа Копакабана. Таким образом знаменитый пляж был расширен вдвое.

От города пляж как бы отгорожен чередой белоснежных высоких отелей, за которыми на широких проспектах (авенидах) и бесчисленных улицах и улочках с утра до поздней ночи кипит жизнь огромного города. Здесь на каждом шагу встречаются магазины и лавочки, торгующие всевозможными самоцветами и образцами с редкими минералами. Самые крупные магазины часто располагаются на верхних этажах высоченных зданий. Найти такой магазин нетрудно по рекламным проспектам, имеющимся буквально во всех отелях.

В нашем отеле «Плаза Копакабана» мы получили подробные сведения об известной ювелирной фирме «Максимино». «Чтобы окунуться в мир бразильских драгоценных камней и ювелирных изделий, включите в вашу программу визит в наше главное торговое предприятие и музей самоцветов на авениде Рио-Бранко, 25, 11-й этаж, также ул. Санта Клара, 27», — вещала реклама. Мы, естественно, твердо знали, что покупателей самоцветов из нас не получится, поэтому на Рио-Бранко никто не стремился. Пределом наших финансовых возможностей была бы покупка полированного агата, а для этого в фешенебельный магазин ходить незачем, пластинки из такого камня продавались в Рио во всех маленьких лавчонках, торгующих самоцветами и минералами. Вблизи нашего отеля на авениде Принцессы Изабель или на авениде Копакабана размещалось не менее десятка таких магазинчиков. Туда мы и отправились, мечтая приобрести на долгую память заветный бразильский агат, которым так знаменита страна.

Агат является разновидностью минерала халцедона, отличаясь от равномерно окрашенного камня тонкополосчатым, концентрически-зональным строением. Халцедон и агат образуются на заключительных этапах застывания лав из циркулирующих в породе концентрированных коллоидных растворов двуокиси кремния. Состав халцедона и агата такой же, как состав обычного кварца (двуокись кремния). Однако от кварца, образующего ясные кристаллы, они отличаются скрытокристаллическим строением. Волокнистые кристаллы, слагающие агат и халцедон, могут быть различимы только под микроскопом. Заполняя пузыри-пустоты в застывающей лаве, растворы начинают кристаллизоваться от стенок к центру, образуя так называемую секрецию, имеющую округлую или менее правильную форму первичного пузыря. Иногда в центре секреции остается пустота, на стенке которой растут кристаллы горного хрусталя, аметиста или цитрина. Пустоты такого рода с кристаллами, наросшими по стенкам, называют жеодами. Наряду с более обычными агатами, имеющими концентрически-зональный рисунок, встречаются разновидности с плоскопараллельными слоями различно окрашенного халцедона. Наибольшим распространением пользуются агаты с черными и белыми или темно-синими и белыми слоями. Их называют ониксами. Разнообразны и цветные, ярко окрашенные агаты: бурый с белым — сардоникс, красный с белым — карнеолоникс, известны и другие цветовые сочетания. Мелкие секреции обычно называют миндалинами. Те, кто был у нас в Крыму на Карадаге, возможно, видел в слагающих его породах миндалины, выполненные халцедоном, или агатом. Они нередко встречаются в отвердевших лавах этого древнего вулканического массива. В Бразилии размер секреций с голову ребенка не является редкостью. Их добыча облегчается тем, что в условиях влажных тропиков лавы под действием выветривания легко разрушаются, а устойчивые по отношению к выветриванию секреции агата легко выбираются из рыхлого материала или извлекаются из речек, куда они попадают при размыве разрушенных лав.

В Рио привезенные секреции распиливают на тонкие округлые пластины, шлифуют, полируют и продают многочисленной туристской братии. И вот, купив за небольшую цену понравившийся многоцветный срез, можно без конца любоваться тонким полосчатым рисунком и радующим глаз сочетанием цветом, подаренных человеку природой. Но будьте осторожны, бойтесь особо ярких сочетаний концентрических полос. Бразильские ювелиры научились искусно окрашивать агаты и, если хочешь заполучить настоящее, без подделки, природное произведение искусства, нужно быть очень внимательным.

К сожалению, в эту недавнюю поездку знакомство с цветными камнями Бразилии ограничилось осмотром огромных жеод с аметистами и многочисленных полированных срезов агатов в магазинах, где можно сколько хочешь перебирать полировки, смотреть их на свет под разными углами, многократно перекладывать и, наконец, выбрать наиболее приглянувшийся тебе экземпляр или уйти в соседнюю лавку и там начать всю процедуру сначала. Но магазинное знакомство с минералами — это далеко не то же самое, что можно получить при непосредственном общении с камнем в поле, на месте его добычи. Мне вспоминается мой первый двенадцатилетней давности визит в Бразилию, когда, несмотря на загруженность по основной работе, удалось посетить месторождения топаза в штате Минас-Жерайс.

От Рио-де-Жанейро до Белу-Оризонти полет занял всего 45 минут. Как раз этого времени достаточно, чтобы выпить чашку ароматного крепкого бразильского кофе и познакомиться с соседом, темноволосым с проседью бразильцем с загорелым энергичным лицом, украшенным ухоженными пышными усами. Мне совершенно неожиданно повезло, так как оказалось, что мой попутчик имеет прямое отношение к гаримпейрос, так называют в Бразилии старателей, занятых в одиночку или семейными группами поисками и добычей цветных камней. Он оживился, узнав, что я геолог, работаю в ООН и всю мою сознательную жизнь интересуюсь месторождениями берилла, топаза, цветных турмалинов и других самоцветов, связанных с гранитными пегматитами. Сеньор Коррейра, так звали моего нового знакомца, никогда раньше не встречал представителей такой далекой от Бразилии страны, как Россия, и его вопросы о нашем житье-бытье изрядно мешали мне направить русло беседы в наиболее интересную для меня область, касающуюся деятельности гаримпейрос и знаменитых на весь мир копей драгоценных камней штата Минас-Жерайс.

Оказалось, что сеньор Коррейра издавна живет в г. Оуро-Прету (Черное золото), известном далеко за пределами Бразилии как экзотический центр добычи разнообразных самоцветов. И этот городок является исходным пунктом короткой полевой поездки, которую на фоне официальных обязанностей командировки по линии ООН мне не без труда удалось организовать с помощью хороших знакомых — геологов из Сан-Паулу и Нью-Йорка. В оживленной беседе сорок пять минут промелькнули как один миг. Я мало что успел вытянуть из своего соседа про бразильские топазы и бериллы, но зато получил приглашение побывать у него в гостях в окрестностях Оуро-Прету и познакомиться с минералогической коллекцией, в которой он собрал все разновидности цветных камней штата Минас-Жерайс. Приглашение было с благодарностью принято, хотя было неясно, удастся ли организовать это посещение.

За разговором почти не оставалось времени посмотреть вниз на проплывавшую под нами покрытую зеленым плащом гористую местность, на которой то там, то здесь мелькали неправильные различной величины ржаво-красные пятна, по-видимому представлявшие свободные от растительности участки красноземных тропических почв. Иногда в центре такого пятна просматривались какие-то плохо различимые с высоты постройки, и тогда хотелось верить, что наш авиалайнер пролетает над невидимыми нам рудниками или старательскими копями, которых, как сказал мне сеньор Коррейра, в Минас-Жерайс видимо-невидимо, хотя лишь на немногих из них в настоящее время ведутся добычные работы.

Вот и Белу-Оризонти. Мягкая посадка и нужно уже прощаться со своим приветливым спутником. Беспокоюсь, как меня в толпе приезжих распознают сотрудники Горной школы из Оуро-Прету, которые должны меня встречать при выходе из аэропорта. Но опасения на этот раз оказываются совершенно напрасными. Пользуясь понятными только им приметами, два молодых, симпатичных бразильца мгновенно выловили меня среди людской суеты, которая всегда возникает в аэропорту после прибытия очередного самолета.

Через минуту мы были у машины, оказавшейся достаточно потрепанным «Лендровером», и окончательно познакомились, уже рассевшись внутри автомобиля. Одного из моих новых спутников звали Лео. Со своим несколько вытянутым миловидным лицом, тонкими усиками и густыми черными волосами он очень походил на грузина. Второй, постарше, по имени Санчо, в толстых роговых очках и тоже с тонкими подбритыми усами был похож на типичного португальца или испанца, с удивительной для этих южных широт белой кожей лица. Оба парня были инженерами, недавно закончившими Горную школу и специализировавшимися по ведению добычных работ на мелких предприятиях, таких, например, как копи самоцветов. После окончания школы они были оставлены для прохождения повышенного курса, подобного нашей аспирантуре.

Горная школа в Оуро-Прету пользуется заслуженной известностью как в Америке, так и в Европе. В этом почтенном по возрасту учебном заведении проходят подготовку студенты со всего света. И трудно себе представить более благоприятное место для подобного заведения, расположенного в провинции, знаменитой на весь мир не только своими самоцветами, но также огромными месторождениями железа, в которых заключено не менее 10 % всех запасов высококачественных железных руд земного шара. При Горной школе есть обширный музей, представляющий минеральные богатства Бразилии, особенно штата Минас-Жерайс. Решаем, что с осмотра музея мы и начнем свою ознакомительную поездку по месторождениям самоцветов этой необычной рудной провинции.

От Белу-Оризонти до Оуро-Прету порядка 90 км по достаточно комфортабельному шоссе. Машина катится по зеленой долине, рассекающей покрытые густой растительностью горы. Это южные отроги хребта Серро Эспинхаку, известного своими минеральными богатствами. За рулем Санчо. Он умудряется гнать машину на предельной скорости и одновременно рассказывать обо всех встречных достопримечательностях. Еще задолго до Оуро-Прету наше внимание привлекли буроватые высыпки, которые местами четко просматривались вдали от дороги на пологих горных склонах.

«Следы работ гаримпейрос, — пояснил Санчо и добавил, — некоторые стали очень богатыми, найдя свое счастье в этих карьерах, а многие так и остались бедняками. Они работали очень много, но выйти на заветную жилу с занорышами, несущими драгоценные кристаллы, им не удавалось».

«Пегматитовых жил в нашей местности много, — вмешался Лео, — но лишь немногие из них содержат пустоты-занорыши с кристаллами самоцветов, имеющими ювелирную ценность».

Действительно, жилы и линзовидные тела гранитных пегматитов широко распространены в штате Минас-Жерайс. Они залегают в древних сланцах, возраст которых превышает миллиард лет, образуя в целом подобие пояса, протягивающегося в северо-восточном направлении на расстояние в несколько сотен километров. Богатые летучими соединениями отщепления гранитной магмы проникли по трещинам и разломам в толщу древних сланцев на глубине 4–7 км приблизительно 440–360 млн лет тому назад. При медленной и спокойной кристаллизации этих обогащенных парами и газами магматических отщеплений образовывались тела пегматитов, содержащие пустоты, наполненные газоводными растворами сложного химического состава. Такие пустоты служили идеальным местом для свободного роста хорошо оформленных, прозрачных кристаллов, иногда свободных даже от единичных трещин и каких-либо иных дефектов.

Следует заметить, что на земном шаре известно очень много районов широкого распространения гранитных пегматитов. И пегматиты, присутствующие в этих районах, обладают многими общими чертами строения и минерального состава, местами они выглядят как двойники. Однако пустоты-занорыши, содержащие кристаллы самоцветов, в них весьма редки, что позволило геологам предположить необходимость особых, специальных условий, определявших в период формирования пегматитов возможность образования и сохранения «газовых пузырей», обеспечивавших беспрепятственный рост кристаллов кварца, полевых шпатов, берилла и его разновидностей, топаза, турмалина и многих других минералов. Из этих специальных условий важнейшим, по-видимому, являлся спокойный режим кристаллизации пегматитов, не нарушавшийся какими-либо геологическими возмущениями, которые могли бы отрицательно повлиять на сохранность газовой составляющей в кристаллизующемся пегматитовом расплаве, а также препятствовать росту нетрещиноватых прозрачных кристаллов, имеющих качество ювелирного материала. Подобные благоприятные геологические условия формирования земной коры, по мнению геологов, существовали в пределах ряда районов Бразилии, на Мадагаскаре и в некоторых других районах земного шара, известных своими месторождениями разнообразных самоцветов.

Оуро-Прету находится вблизи юго-западной оконечности пегматитового пояса штата Минас-Жерайс. Окрестности этого городка стали знаменитыми благодаря месторождениям благородного топаза, открытого в этом районе в 1895 г. По словам Санчо, нигде более в мире в едином районе не встречается такая богатая палитра окрасок топаза, дающего ограночный камень высшего класса. Оказывается, большинство высыпок на окружающих склонах, которые мы видели с дороги, являются результатами деятельности искателей топаза.

Город встретил нас сетью узких крутых улиц, застроенных, по-видимому, в конце прошлого и в самом начале нашего века, симпатичными преимущественно двухэтажными зданиями старопортугальского, колониального стиля с балкончиками, балюстрадами и ажурными решетками на окнах. В настоящее время город имеет статус национальной исторической достопримечательности и активно посещается многочисленными туристами со всего света, среди которых значительный процент составляют любители редких минералов. В самом Оуро-Прету чуть более 20 тыс. постоянных жителей. Какую часть из них составляют старатели (гаримпейрос), узнать не удалось, хотя мои спутники, не долго думая, заявили, что вряд ли в городе найдется и сотня мужчин, не связанных прямо или косвенно с горно-рудным бизнесом.

Двухэтажное здание минералогического музея Горной школы красиво расположено в центре небольшой площади на фоне невысоких зеленых гор. Затейливая башенка, возвышающаяся в центральной части здания, античного вида статуи, стоящие на крыше по его углам, фигурные балконные решетки — все это соответствовало общему колониальному стилю архитектуры города.

Минералогический музей в Оуро-Прету обладает огромной коллекцией, насчитывающей более 25 тыс. образцов, представляющих 15 тыс. минеральных видов. И, естественно, наиболее впечатляющими витринами музея являются экспозиции самоцветов штата Минас-Жерайс и других районов Бразилии. Можно было бесконечно любоваться голубыми разных тонов и густоты окраски аквамаринами, розовыми морганитами и кунцитами, великолепными друзами аметиста и цитрина. Но наиболее поражал своей красотой топаз. Его чудесно ограненные природой совершенно прозрачные кристаллы представляли всю цветовую гамму: от совершенно бесцветных водяно-прозрачных разностей, через небесно-голубые кристаллы, напоминавшие наши голубые топазы из копей знаменитой Мурзинки на Урале, до чудесных винно-желтых, розовых и поразительных ярко-красных топазов, называемых среди коллекционеров «бразильскими рубинами». Казалось, оторваться от всего этого великоления из царства минералов, собранного в музее, было просто невозможно. Но времени оставалось очень мало, а сегодня еще нужно успеть осмотреть в окрестностях города действующие старательские копи самоцветов. Поэтому мы буквально отдираем себя от сверкающих витрин и бредем к припаркованному на площади вблизи от музея «Лендроверу».

Вот уже Оуро-Прету остался за спиной и с обеих сторон шоссе на нас набегают зеленые горы. Сколько в них еще неоткрытых богатств, надежно укрытых до поры до времени густой растительностью и толстым плащом красных тропических почв!

Тропический климат Бразилии приводит к глубокому выветриванию горных пород, выходящих на дневную поверхность. При этом они разрыхляются на некоторую глубину и с поверхности на них образуется покров красно-бурых, обогащенных окислами железа и алюминия почв — так называемых латеритов. Все это результат деятельности поверхностных вод, которые в условиях тропиков активно выносят из обнажающихся на поверхности пород большинство из слагающих их химических элементов. А окислы железа и алюминия в этих условиях не выносятся, они и остаются на поверхности, накапливаясь в почве, которая за счет окислов железа приобретает характерный ржаво-бурый до почти красного цвет.

Если в зону тропического выветривания попадает пегматитовая жила, то главные минералы, слагающие породу, — полевые шпаты — с течением времени превращаются в светлую, местами белую глину и тело пегматита, представлявшее ранее плотную скальную породу, превращается в рыхлую массу, состоящую из белой глины, обломков кварца и небольшого количества пластинок слюды. Что же происходит при этом с кристаллами берилла, топаза, цветного турмалина и других самоцветов, содержащихся в пегматитах? К счастью, ничего. Поверхностное выветривание не влияет на кристаллы подавляющего большинства самоцветов, позволяя вести их добычу из мягкой, разложенной выветриванием пегматитовой породы.

Как мы увидели позднее, гаримпейрос освобождаются от латеритной почвенной корки вручную, вскрывая на небольшой площади залегающий под ней пегматит. Владельцы более крупных рудников успешно используют бульдозеры, срезая покров красноземов, с тем чтобы обнажить скрытую пегматитовую жилу, а иногда и несколько жил, расположенных близко одна от другой. Часто они разрабатываются на глубину всего нескольких метров, работа останавливается, когда за пределами зоны выветривания кончается рыхлая порода, и гаримпейро упирается в твердый пегматит, разрабатывать который не только значительно труднее, но и дороже. В отдельных, особенно богатых самоцветами жилах оказывается выгодным вести добычу и в твердой породе, врезаясь в пегматит глубже разрушенного выветриванием слоя. Именно в этих случаях из пегматитов извлекаются не только прозрачные кристаллы самоцветов ювелирного качества, но и неповторимой красоты образцы, в которых совершенные, кристаллы обычных минералов пегматита — кварца, полевых шпатов и слюд — художественно сочетаются с вкрапленниками кристаллов разнообразных редких минералов, включая самоцветы, хотя бы и не имеющие ювелирной ценности. Эти образцы тоже идут на продажу, о чем можно было судить еще при посещении многочисленных магазинчиков, торгующих минералами, в Рио-де-Жанейро. Оказывается, как сказал Лео, владелец каждого более или менее крупного рудника имеет договоренность с руководством одной из фирм, делающих бизнес на торговле минералами в Рио. Отбор образцов с редкими минералами ведется непрерывно в процессе разработки пегматита, а затем сам хозяин или кто-то из его опытных помощников производит отборку образцов, годных для продажи.

Наконец, наша машина, плавно затормозив, свернула под прямым углом на плотную грунтовую дорогу и покатила на восток, то поднимаясь по пологому склону, то спускаясь в межгорные ложбины. Километров через десять на склоне зеленой долины мы увидели серию бурых площадок, которые, вытягиваясь друг за другом, образовывали нечто вроде неровного пунктира. Вдалеке, как черный огромный жук, работал бульдозер, сдиравший покров красной почвы, перекрывающей буро-серую разложенную выветриванием коренную породу. На одной из зачищенных бульдозером площадок копошились люди. Кажется, нам повезло и мы увидим бразильских гаримпейрос непосредственно за добычей драгоценного сырья.

Подъехав к белому вагончику на колесах, стоящему на границе вскопанных площадок, мы познакомились с владельцем рудничка сеньором Алмейда, сокурсником Санчо по Горной школе. Он пригласил нас внутрь вагончика, где кондиционер создавал приятную прохладу, и, может быть, поэтому, все показалось очень уютным. Мгновенно на столике был развернут геологический план месторождения, впрочем, довольно схематичный. Но на нем было нанесено все, что необходимо владельцу, — контуры пегматитовых жил, образующих в гнейсах подобие цепочки с чередующимися раздувами и пережимами. Как часто бывает в подобных случаях, сеньор Алмейдо начал с того, что изложил свою гипотезу происхождения принадлежащего ему месторождения. Он также сообщил нам, что здесь разрабатывается только верхний, разрушенный слой породы, так как разработка твердой породы на глубине на этом месторождении уже не окупается. Не вступая в спор с нашим хозяином, мы поинтересовались, нет ли у него в вагончике добытых кристаллов, нам очень хотелось их посмотреть.

«Кристаллы у меня есть и неплохие, — ответил Алмейда, указав на маленький добротно сделанный сейф, стоящий в углу вагончика, — но мне хотелось бы показать их вам после осмотра месторождения. Иначе впечатления от знакомства с рудником могут быть смазаны. Ведь нет никакой гарантии, что сегодня уже добыли что-нибудь стоящее. Вот после визита на рудник вернемся, тогда и посмотрим».

В словах хозяина был свой смысл, и мы охотно согласились последовать его совету. Еще при составлении плана нашей поездки Санчо сообщил, что месторождение, принадлежащее сеньору Алмейда, славится чудесными топазами густо-золотистого, винно-желтого цвета. Мы их уже видели за стеклом витрин минералогического музея в Оуро-Прету. Но разве это может сравниться с ощущениями, которые испытывает каждый любитель камня в момент, когда ему удается наблюдать уникальный процесс извлечения драгоценного минерала из вмещающей ого породы. Поэтому мы энергично преодолеваем кучи буро-красной земли, обходим пустые выемки следуя за сеньором Алмейда, который кратчайшим путем ведет пас к группе увлеченных работой гаримпейрос.

Вооруженные кайлушками, они довольно осторожно ковыряли только что зачищенную бульдозером рыхловатую породу. При этом тщательное внимание уделялось скоплениям белой глины — каолина, содержащим блестящие пластинки помутневшей светлой слюды. Расположение таких скоплений на зачищенной поверхности вскрытого участка позволяло судить, что гаримпейрос разрабатывают разрушенную выветриванием пегматитовую жилу, в которой главные минералы пегматита — полевые шпаты — превратились в мягкую белую глину. В свежей, неизмененной пегматитовой породе кристаллы топаза здесь встречаются в пустотах, образующихся обычно по периферии массивных скоплений полевого шпата. Это позволяет использовать продукт выветривания полевого шпата — белуха глину — как главный руководящий положительный признак при поисках кристаллов драгоценного топаза в теле измененного пегматита.

Следует отметить, что занятые работой старатели не обратили на подошедшую группу ни малейшего внимания, продолжая упорно ковыряться в белой мягкой породе, внимательно рассматривая и разминая каждый вывернутый кайлом крупный кусок белой глины. Впрочем, после нескольких слов, сказанных по-португальски владельцем рудника, они отложили свой инструмент и вежливо поздоровались с нами. Мгновенно завязался оживленный разговор, который мне в общих чертах переводил на английский язык Санчо.

Перебивая друг друга, молодые, с ног до головы перепачканные белой глиной парни поспешили сообщить своему хозяину, что сегодня пару часов назад они вскрыли гнездо, из которого извлекли три кристалла топаза ювелирного качества. Каждый из них по-своему пытался дать характеристику найденным самоцветам.

Наконец, один из гаримпейрос, больше всех размахивавший руками, отделился от общей группы и бегом направился к подобию маленькой палатки, стоявшей в низкорослом кустарнике за пределами неглубокой выемки, в которой мы находились. Через пару минут он возвратился, держа в руках небольшой холщовый мешочек. Подойдя к нам, Хулио, так представился при знакомстве этот молодой старатель, осторожно вытащил из мешка три беленькихмешочка меньшего размера и передал их сеньору Алмейда. В каждом мешочке аккуратно завернутый в мягкую белую тряпочку находился кристалл топаза красивого, густо-медового цвета. Все три кристалла были примерно равновелики, и между моими португальскими спутниками мгновенно разгорелась дискуссия по поводу их вероятного веса. В конце концов все сошлись на том, что кристаллики весят чуть больше трех граммов каждый, т. е. примерно 16 карат.

Кристаллы имели призматическую форму и отличались сложно окристаллизованиыми головками, несущими большое количество мелких граней. Они были удивительно прозрачны, без единой трещинки и под лучами яркого бразильского солнца горели на ладони, как маленькие самородки из прозрачного золота. Мы долгое время любовались кристаллами, перекладывая их то на одну, то на другую сторону. Трудно сказать, как долго простояли бы мы, восхищаясь удивительно совершенными творениями искусницы-природы, если бы со стороны тарахтевшего невдалеке бульдозера не раздался призывный возглас, и все увидели обнаженного по пояс человека, энергично махавшего нам рукой.

«А ну пошли туда, — возбужденно сказал Алмейда, — кажется бульдозер вскрыл крупное гнездо белой глины».

Не без сожаления мы расстались с золотистыми кристаллами топаза и вместе с группой гаримпейрос, которые тотчас вооружились своими кайлушками, поспешили в направлении чихающего и немилосердно дымящего бульдозера. Действительно, на еще сырой площадке, под толстым слоем буро-красной почвы, содранной бульдозером, прослеживались белые гнезда неправильных очертаний, резко выделяющиеся на серо-буром фоне окружающей породы. Цепочка скоплений белой глины четко прочерчивала направление превращенной в труху бывшей пегматитовой жилы, а совсем около дергавшегося бульдозера, по-видимому, находился раздув этой жилы, на месте которого теперь виднелось огромное белое пятно с расплывчатыми краями. Трое из пришедших с нами гаримпейрос сейчас же начали ковырять белую глину своими кайлушками. Впрочем, делали они это очень медленно и осторожно, опасаясь повредить хрупкие кристаллы топаза, которые могли встретиться в относительно мягкой, легко поддающейся разработке породе.

Примерно полчаса, глядя на работающих гаримпейрос, мы провели за обсуждением бизнеса бразильских искателей самоцветов, который был ярко представлен нам сеньором Алмейда, как непредсказуемая серия моментальных взлетов и падений, зависящих от удачи гаримпейро и его опыта, приобретенного многолетней работой по поискам и добыче драгоценных кристаллов. Свой первый кристалл золотого топаза на этом месторождении Алмейда нашел случайно в ложе небольшого ручья, куда кристалл, по всей вероятности, был вынесен с ближайшего склона дождевыми водами. Он был совершенно не окатан, и это означало, что источник, из которого он был вынесен, находится где-то близко. Тщательные поиски на пологом склоне привели к первому гнезду белой глины. Правда, для этого весь склон пришлось изрыть закопушками, иначе под покровом латеритной буро-красной почвы ничего не было видно. Так было положено начало этому типичному для окрестностей Оуро-Прету небольшому руднику, золотистые, винно-желтые топазы которого каждый месяц направлялись для продажи в Рио-де-Жанейро, чтоб затем после огранки или в виде природных кристаллов отличного ювелирного качества разлететься яркими золотистыми звездочками по всему свету.

Слушая интересную историю месторождения, мы все внимательно наблюдали за трудившимися гаримпейрос. Каждый молча вонзал широкий конец своего кайла в глину и осторожно выворачивал на поверхность кусок белой породы. Большие куски при этом тщательно разминались, чтобы не пропустить ни одного, даже маленького кристалла. Я тоже пытался помогать, разминая белые-белые комки глины, втайне надеясь, что вот-вот под пальцами окажется угловатый прозрачный кристалл. Но, увы. Глина крошится, просыпается между пальцами, и в руках ничего не остается. Молчат и гаримпейрос. Неужели неудача и нам не удастся увидеть золотистый кристалл в природной белоснежной подушке из каолиновой глины?

Время нас поджимало, мы нехотя стали собираться в обратный путь к вагончику. Но в этот момент нас остановил громкий возглас одного из работающих гаримпейрос, завершившийся без перерыва серией фраз, быстрых, как пулеметная очередь. Как по команде все бросились в его сторону, и первое, что мы увидели, это было подобие золотистого окошечка, как бы светящегося на фоне белой каолиновой массы, только что вывороченной осторожным нажимом кайла. По-видимому, это довольно крупный кристалл топаза, очень красивого медово-желтого цвета. Белый комок со светящимся окошком передали сеньору Алмейда, и он, кроша пальцами податливую глину, высвободил чудесный с блестящими на солнце гранями кристалл весом не менее 20 г.

Вот, топаз уже у меня на ладони, изучаю его с помощью своей двадцатикратной лупы и не могу разыскать ни одной трещинки. В глаза бьет приятный золотистый цвет прозрачного кристалла. Да, спору нет, это первоклассный ювелирный материал. И как-то очень неприятно представить, что этот красавец кристалл перед огранкой будет распилен на более мелкие части. И пусть каждая из них затем превратится в руках искусника-ювелира в шикарный, сверкающий драгоценный камень. Но вся прелесть и световая игра ограненного самоцвета не смогут заменить красоту природного кристалла, сверкающего на фоне вмещающей его породы.

Спрашиваю у Алмейды, нельзя ли такой редкий по красоте кристалл продать в какой-либо музей, чтобы предотвратить фактическое уничтожение этого природного уникума при ювелирной обработке камня. Но сеньор Алмейда только смеется, он здесь бессилен. Свою добычу он продает посреднической фирме в Рио и в дальнейшем не имеет никакого представления, куда и кому перепродаются его прекрасные топазы.

Наконец найденный кристалл завернут в белую тряпочку и уложен в мешочек, и мы вчетвером направляемся к вагончику, а гаримпейрос продолжают осторожно ковырять своими кайлушками гнездо белой глины, с улыбкой приняв наше прощальное пожелание горняцкой удачи. В вагончике нас ждет таинственное содержание сейфа, представлявшее результаты добычи рудничка Алмейды за три педели. Там оказалось всего десяток кристаллов различного размера, и мы поняли, что далеко не каждый день на руднике бывает столь удачен, как сегодняшний. Нам просто повезло, а могло быть совсем по-другому. Полюбовавшись кристаллами золотистого топаза, хранившимися в сейфе, посмотрев их на свет и пощупав руками, мы любезно распрощались с радушным хозяином и забрались в свой «лендровер».

По правде говоря, после того как мы наблюдали добычу топаза непосредственно в расчистке, коллекция кристаллов, хранившаяся в сейфе, хотя и вызывала восхищение, но воспринималась уже только в сравнении с совершенным кристаллом, только что извлеченным на наших глазах из белой глины. Обсуждая свое везение, мы невольно перешли к дискуссии по профессиональным проблемам и, как это обычна случается с геологами, энергично заспорили о происхождении осмотренного месторождения. Между тем «лендровер» без какого-либо напряжения взбирался на склоны и мягко скатывался вниз в неширокие долины. Наконец мы выбрались на шоссе, проехали несколько километров и опять свернули в сторону на проселок. Кое-где на склонах виднелись маленькие карьерчики, окруженные грудами красно-бурой земли. Людей почти не было видно. По-видимому, это были заброшенные руднички, оставленные своими владельцами из-за того, что разработка месторождения по той или иной причине перестала окупаться и стала невыгодной.

Вдруг Санчо круто свернул с шоссе, и машина полезла на довольно крутой склон, увенчанный сверху невысоким густым кустарником. Объехав кусты и поднявшись еще на сотню метров, мы оказались на почти плоском водоразделе небольшого хребтика, довольно интенсивно ископанного старательскими выработками. Людей и здесь не было видно, лишь на некотором отдалении в маленьком карьерчике интенсивно трудился голый по пояс гаримпейро, и комья земли от его лопаты вместе с пылью ритмично взлетали вверх, заметные издали на фоне голубого, как аквамарин, тропического неба. «Себастьян, — сообщил мне Санчо, — чертовски везучий парень, работает один или с сыном; хорошо, что мы его застали».

Увидев нашу машину, Себастьян выбрался из карьерчика, по-дружески обнялся с Санчо и приветливо поздоровался с нами. Это был худощавый, мускулистый, сильно загорелый мужчина лет сорока с орлиным носом, седоватыми черными волосами и без усов. Обращали внимание его жилистые руки с узловатыми крепкими пальцами и широкими ладонями. Когда он держал лопату, то рука и черенок лопаты казались слитыми воедино, образуя неразделимый рабочий инструмент. В общем это был типичный гаримпейро, бразильский охотник за самоцветами.

Себастьян рассказал моим спутникам, что месяц тому назад он по высыпкам на склоне нашел эту пегматитовую жилу и с тех пор копает здесь вместе с сыном, который сейчас поехал за материалами в Оуро-Прету. До того как перейти на эту жилу, они разрабатывали пегматит в нижней части склона и добыли несколько крупных кристаллов хорошего голубого аквамарина. Можно было работать там и дальше, однако сильный приток воды в выработку не позволил им, имеющим лишь маломощный насос, продолжать отработку месторождения. Ну, а тут дела тоже идут неплохо, и топаз в разложенной выветриванием пегматитовой жиле, которую они сейчас разрабатывают, очень ходовой на рынке самоцветов в Рио. Это редкая разновидность красного цвета, получившая среди ювелиров броское название «бразильский рубин».

Услышав о красном топазе, мы взволнованно переглянулись, и мне вспомнилось заключение обоих моих спутников при составлении плана поездки: «Ну, а красный топаз мы увидим на нашем маршруте, если очень повезет. Ходят слухи, что один опытный гаримпейро нашел жилу с топазами красного цвета, но продолжает ли он работать на ней, неизвестно». И вот рядом с нами стоит Себастьян, а за ним вскрытая карьерчиком выветрелая пегматитовая жила, которая содержит кристаллы красного топаза. Действительно повезло. Кстати, жила, точнее ее остатки, как две капли воды схожа с теми, что мы уже видели на рудничке сеньора Алмейды. Те же гнезда-карманы белой каолиновой глины, с которыми связаны кристаллы топаза. Только окраска кристаллов не золотистая или густо-медовая, а красная, и никто, нужно заметить, однозначно не знает, в чем причина такой окраски.

Некоторые ученые связывают красный цвет топаза с примесью микроколичеств марганца, а окраску золотистых и голубых тонов — с примесью следов железа (трехвалентного или двухвалентного). Однако существуют и другие точки зрения.

Прошу Санчо узнать, не сможет ли Себастьян показать нам добытые топазы, но, оказывается, все кристаллы ювелирного качества его сын забрал с собой для передачи торговому посреднику в Оуро-Прету. Здесь остались всего несколько кристаллов, которые не годны для огранки. Их можно будет сбыть в городе позднее за хорошую цену торговцам образцами редких минералов.

Мы следуем за хозяином к кустам, где расстелен широкий брезент, на котором аккуратно кучками разложены вещи старателя, включая оранжевую каску, накрывавшую стопку белых мешочков. Себастьян приподнимает каску и, пошарив рукой внутри одного из них, достает большой красный кристалл размером примерно 3,5 x 2 см. Он передает его стоящему рядом Лео, а тот, прикинув вес камня на ладони, звонко цокает языком. По его мнению, топаз весит граммов тридцать. От Лео камень переходит ко мне в руки, и мои пальцы чувствуют приятный холодок и ощутимую как бы концентрированную тяжесть кристалла. Недаром наши уральские старатели дали топазу свое профессиональное название «тяжеловес». Для Урала наиболее характерны голубые топазы, хотя в районе речек Каменка и Санарка изредка находили красивые красные кристаллы, очень похожие по цвету на тот, что я держу в руке. Впрочем красный цвет необычен для топаза и, по правде сказать, если бы не характерная форма кристалла, то его легко можно было бы принять за красный турмалин-рубеллит или за рубин.

Рассмотрев удивительно яркий кристалл под лупой, можно было понять, почему Себастьян отделил этот камень от материала, имеющего ювелирную ценность. Серия параллельных тонких трещин, пересекающих топаз, исключала возможность его огранки или полировки. Однако они не уменьшали природной прелести багряно-красного красавца, и можно будет только позавидовать музею, которому удастся его приобрести и включить в свою коллекцию. Более получаса мы вертели кристалл в руках, поворачивая его то так, то эдак, смотрели сквозь него на солнце и даже взвесили замечательный минерал на маленьких весах, которые Себастьян извлек откуда-то из-под разбросанной на брезенте одежды. Действительно, вес кристалла оказался равным 33 г. Точность, с которой Лео на руке определил вес камня, очень удивила меня, но Санчо открыл секрет, рассказав, что, будучи студентами Горной школы, они тренировались, взвешивая образцы самоцветов на ладони, и устраивали по этому поводу веселые соревнования.

Расставшись с сожалением с красным топазом, который отправился обратно в мешочек, мы вновь спустились в карьерчик и попытались по очереди поковырять белую глину маленьким кайлом с затертой руками старателя рукояткой. При этом Лео удалось вывернуть кусок, на котором как будто красной тушью была прочерчена тонкая яркая жилка. Чтобы рассмотреть ее в лупу, пришлось стать на колени и низко нагнуться к дышащей сыростью глине. На снежно-белом фоне породы виднелась тонкая цепочка ярко-красных, совершенно прозрачных призматических кристалликов топаза. Вот самоцветы, так самоцветы! Размер их только подкачал. Кристаллики в поперечнике имели не более миллиметра. Находка наша, кажется, больше всего обрадовала Себастьяна.

Он что-то возбужденно сказал Санчо и сейчас же отметил воткнутой палочкой место, где только что был найден тонкий красный прожилок. «Он надеется, что этот прожилок может привести его к гнезду с крупными кристаллами топаза», — пояснил Санчо.

Мы было настроились продолжить нашу старательскую деятельность в надежде вскрыть желанное гнездо, но Себастьян быстро охладил наш пыл, заметив, что дальнейшая работа требует большого опыта, иначе можно повредить драгоценные кристаллы. Я с сожалением отложил кайлушку. Но ничего не поделаешь, тем более что пора отправляться в обратный путь. Крепко пожимаем натруженную грубую ладонь Себастьяна и рассаживаемся в «лендровере».

Минут через пятнадцать, спустившись по довольно крутому склону, мы выбрались на дорогу, покрытую асфальтом, и Санчо развернул машину в сторону Оуро-Прету. Когда по бокам шоссе замелькали яркие от множества цветов белоснежные гасьенды, мы умерили скорость и приступили к поискам телефона-автомата. По уверенному расчету, сделанному в машине по дороге, мы имеем возможность на полчаса заехать к сеньору Коррейра, чтобы познакомиться с его коллекцией бразильских самоцветов. Не буду описывать, как Лео связался с Коррейра по телефону, как мы немножко поблуждали но улицам города, прежде чем разыскали утопающую в тропических цветах его двухэтажную гасьенду. Через несколько минут после радушной встречи с хозяином все уже сидели за чашкой кофе на продуваемой приятным ветерком, уставленной яркими цветами террасе.

Коллекция сеньора Коррейра размещалась в большой уставленной светильниками комнате в шкафах из полированного темного дерева с низкими выдвигающимися ящиками. Насмотрелись мы здесь всего. Образцам, собранным в коллекции сеньора Коррейра, мог бы позавидовать любой первоклассный музей. Аквамаринов было множество. Вся палитра голубых тонов радовала глаз теплотой цвета и совершенством форм прозрачных кристаллов. Но особенно нам понравились плоские шестигранные кристаллы розового морганита и золотистый берилл — гелиодор, цветом похожий на топазы, которые мы недавно видели на руднике сеньора Алмейда. Удивительной по яркости оказалась коллекция аметистов. Среди них выделялся большой, с кулак, совершенно ограненный природой густо-фиолетовый прозрачный кристалл, внутри которого просматривался другой, точно так же ориентированный прозрачный кристалл более светлого фиолетового тона. Такие уникальные двойные кристаллы носят название «фантом». Они очень редки, во всяком случае, как выяснилось, никто из нашей группы ранее что-либо подобное никогда не видел. Удивили нас также вытянутые столбиком кристаллы кварца с яркими золотисто-желтыми цитриновыми головками. Насмотрелись мы вдоволь и на редкие розовые морганиты, кристаллы которых удивляли совершенной формой и глубокой-глубокой прозрачностью.

Но уже пора ехать на самолет в Белу-Оризонти, опаздывать нельзя, завтра у меня рабочее совещание в Рио. От души благодарим сеньора Коррейра за предоставленную нам возможность посмотреть его чудесную коллекцию и вперед в аэропорт.

Поездка получилась очень интересная. Еще долго буду я вспоминать сверкающие гранями золотистые и красные топазы и веселые улыбки усатых гаримпейрос с перепачканными белой глиной залатанными брюками.

Гавайские кораллы

Районы распространения (черные кружки) благородных кораллов. Гавайский архипелаг

Нечасто случается один день прожить дважды. Но иногда и это бывает. Представьте, что вы удобно сидите в кресле в кабине авиалайнера, который поздно вечером 6 декабря 1976 г. вылетел из Токио в направлении Гавайских островов. По расписанию самолет должен лететь всю ночь и прибыть в Гонолулу утром в день вашего вылета, т. е. 6 декабря, естественно, того же года. Тут есть над чем подумать. Конечно, все мы в определенной мере знакомы с географией и знаем, что между Японией и Гавайскими островами самолет должен пересечь условную линию, на которой происходит смена времени на сутки назад. Но это все теория, а на практике ты сидишь в кресле и мучительно размышляешь, как это все-таки получается, что один день приходится жить дважды. В конце концов успокаивает мысль, что на твоем долгом пути с запада на восток приходилось все время отдавать часы. Пролетел от Нью-Йорка до Москвы — потерял восемь часов. Полетел дальше на восток, еще потерял часы и т. д. А вот перелетел определенную линию — и тебе все потерянное в дороге время как бы обратно отдается.

Сидевший со мной рядом биолог с морской биологической станции в Гонолулу не был отягчен этими сомнениями. Ему часто по делам службы приходилось летать в Японию. «Летишь из Токио в Гонолулу, приобретаешь день, летишь обратно, теряешь день, получается компенсация, к которой в конце концом привыкаешь», — сообщил он, рассматривая богато иллюстрированную книгу о кораллах. Доктор Ричард Григ, кажется, был большим специалистом в области биологии кораллов. До того, как наш самолет коснулся колесами посадочной полосы аэродрома Гонолулу, мне посчастливилось прослушать увлекательный рассказ о жизни и судьбе благородных кораллов, которыми славятся Гавайские острова. Узнав, что я геолог и геохимик и в Гонолулу буду иметь два-три свободных дня, он немедленно пригласил меня посетить гавайский Институт морской биологии. «Там вы увидите такие кораллы, что век не забудете», — сказал он мне. Свои благородные кораллы он, естественно, включает в число первейших самоцветов и с ходу готов защищать их приоритет.

Действительно, известно, что около 25 тыс. лет тому назад человек уже использовал благородный коралл в качестве украшения. Археологи, раскапывая стоянку палеолита в пещере Вильдшейр близ Висбадена. (.ФРГ), в 1908 г. извлекли останки палеолитического человека и в погребении обнаружили мелкие бусинки розового благородного коралла. Уже 5 тыс. лет тому назад благородный коралл использовался как материал в художественном промысле. Примерно такой возраст имеет ваза, принадлежащая Шумерской культуре и несущая затейливые украшения из красного коралла. Известно, что женщины эпохи неолита в странах Средиземноморья не были чужды украшений из благородного коралла, а древние греки чтили розовые и красные ветви как символ бессмертия, приписывая кораллу чудесные лекарственные свойства против всех болезней, особенно подагры, а также защиту от ядов, колдовства и дурного глаза. Да и в наше время многие еще продолжают считать, что окрашенный в красные и розовые тона благородный коралл приносит удачу и счастье его владельцу. Естественно, что этот миф более всего импонирует дельцам, работающим в коралловом бизнесе.

Где находили благородный коралл наши далекие предки, сказать нетрудно. В течение долгого периода важным источником этого материала служило и продолжает служить Средиземное море. Однако в настоящее время подводные заросли благородного коралла открыты во многих районах Мирового океана. Об этом и обещал рассказать мне Доктор Григ в Институте морской биологии. А пока что мы разъехались каждый по своим делам. Григ сел в присланную за ним машину и тут же укатил, а я занялся необходимыми в таких случаях паспортными заботами.

Наконец все это позади, а на очереди подробное изучение висящего на стене над телефоном длинного списка отелей Гонолулу с указанием адресов, цен, телефонов. Тут же висит схема-карта. Предстоит тщательный выбор, при этом желательно найти отель подешевле, но поближе к океану. Это не так просто. Наконец останавливаюсь на отеле «Корал Риф», договариваюсь с ними по телефону, сажусь в такси и вскоре оказываюсь в городе.

Гонолулу — типичный курортный город, эдакая комбинация стройных, грациозных пальм и модерновых курортных отелей. Являясь столицей пятидесятого штата США, он располагается на одном из крупных островов Гавайского архипелага — Оаху. Город занимает площадь 1575 км² и находится на высоте всего 6,4 м над уровнем моря. Во время переписи 1970 г. в нем проживало 630,5 тыс. человек. К 1976 г. количество жителей, по оценочным данным, увеличилось до 718,4 тыс. человек.

Фактически не только Гонолулу, но и вся прибрежная зона острова Оаху превращена в современный тропический курорт. Все побережье застроено экзотическими виллами, которые в пределах города сменяются многоэтажными отелями. В городе, особенно вблизи от океана, всюду идет торговля гавайскими сувенирами, начиная от всевозможных поделок из ракушек и кончая довольно симпатичными фигурками полинезийских божков из черного вулканического туфа, с тыльной стороны которых имеется фабричная наклейка, где покупателю сообщается имя данного бога и перечисляются все его сверхъестественные возможности. Любопытной достопримечательностью курортной зоны Оаху являются рынки сувениров, расположенные под огромными раскидистыми многоствольными баньянами. Под одним таким деревом в ряде случаев может уместиться целый универмаг.

Начиная чуть ли не с восхода солнца, из многочисленных отелей отдыхающие на острове люди в ярких пляжных одеяниях, купленных здесь же в Гонолулу, тянутся на Вайкики-бич — огромный городской пляж, который простирается на многие километры, замыкаясь на юго-востоке плоской зеленой горой, неизвестно почему получившей название Брильянтовая голова, а в северо-западном направлении он просто съедается отелями и парками. В общем-то пляж очень живописен с рядами стройных пальм, кивающих на голубые теплые воды океана, раскидистыми баньянами и разноцветьем одежд курортников.

В 1976 г. количество туристов, побывавших на Гавайских островах, приблизилось к трем миллионам. В качестве оплаты за полученное удовольствие они оставили в сейфах туристских компаний и в карманах гавайских дельцов более 800 млн долл. Боюсь говорить о каких-либо точных оценках, но мне показалось, что не менее 70 % обитателей отелей в Гонолулу и посетителей шикарного Вайкики-бич старше 45–50 лет. С учетом стоимости отдыха и перелета на Гавайи это можно понять.

На островах, особенно на Оаху, все сделано для того, чтобы выкачать из туриста побольше денег, заняв его всеми возможными развлечениями. Существует даже такое понятие — «индустрия посетителей». И индустрия эта не шуточная, только в районе Вайкики круглогодично функционирует порядка 28 тыс. номеров гостиничного типа, к услугам желающих различные круизы: на катере, на самолете, на автомашине. Можно посмотреть океанарий с дрессированными дельфинами, побывать в «настоящей» деревушке и даже полетать над знаменитыми гавайскими вулканами. Естественно, за все это нужно платить. И немало. Недаром один квадратный фут земли в прибрежном районе Гонолулу уже в те годы стоил 250 долл.

Наряду с прибрежной зоной интенсивно используется, но уже в другом плане и центральная часть острова Оаху. Вся она занята плантациями сахарного тростника и ананасов. Плантации активно орошаются и, как нам поведал шофер автобуса, бывший одновременно и гидом, с водой возникают трудности, несмотря на благодатный климат острова, ее не хватает. Оказывается, чтобы получить одну тонну сахара, нужно истратить две тонны воды. Только крупным компаниям под силу такие расходы.

На второй день моего пребывания в Гонолулу утром зазвонил телефон, и сотрудница доктора Грига из Института морской биологии вежливо справилась, не потерял ли я интерес к благородным кораллам Гавайских островов и если нет, то мне необходимо быть готовым приехать к ним в институт и, может быть, в порт посмотреть кораллы. Такую возможность упустить было нельзя, и я, как мог, заверил собеседницу в своей готовности и интересе. Если сказать правду, то я почти ничего не знал о благородных кораллах на Гавайях, и моя осведомленность об этих прекрасных представителях царства минералов, порожденных живыми существами, главным образом основывалась на красивых поделках, продававшихся на базарах сувениров в Гонолулу.

Буквально через час вновь раздался телефонный звонок, и портье снизу вежливо сообщил, что мисс Чэн из Института морской биологии ожидает меня в холле отеля.

Спустившись, я, вопреки ожиданию, китаянки в просторном холле гостиницы не увидел. С дивана поднялась вполне европейского вида дама в строгом брючном костюме и представилась: «Элис Чэн. Доктор Григ просил меня сопровождать вас, к сожалению, он уже улетел на Лахайну, у него там наблюдения, он очень извиняется, что так все получилось. А я сегодня свободна, я его ассистент».

Миндалевидные черные глаза на ее круглом доброжелательном лице смотрели очень внимательно и ободряюще. Что-то от Юго-Восточной Азии проглядывалось в ее чертах, но, по-видимому, это была такая мудреная смесь народов этого обширного региона, что точно определить национальность моего гида было просто невозможно. Впрочем, для Гавайских островов это свойственно, и можно долго ломать голову, пытаясь понять, кого же ты встретил по дороге — китайца, японца, тайца или индивидуума, несущего в себе кровь трех-четырех наций Юго-Восточной Азии, да часто и европейскую кровь. Кстати, мисс Элис Чэн оказалась американкой, у которой в числе далеких прародителей числились китайские и японские предки, и являлась она коренной жительницей пятидесятого штата США — Гавайи. Уже пятнадцать лет трудилась она в Институте морской биологии при местном университете. Быстрая и уверенная в движениях, она сразу почувствовала себя хозяйкой положения, которой поручено показать что-то очень интересное и важное посетителю, недостаточно информированному в ее необыкновенной науке.

Оказалось, что мисс Чэн повезет меня прямо в порт. Там, на борту исследовательского судна «Голокаи», принадлежащего университету штата, можно будет посмотреть кораллы, недавно поднятые со дна моря. В оживленной беседе, сразу же возникшей по дороге, мне было интересно узнать, что штат Гавайи ежегодно от торговли этим камнем получает порядка десяти миллионов долларов. Кстати, это лишь крупица мировой индустрии благородных кораллов, ежегодно приносящей дельцам около 500 млн долл.

В порту Гонолулу стоял смешанный запах рыбы, креветок и машинного масла. От этого чувствовалось невольное волнение, как будто ты собираешься отправиться в дальнюю-дальнюю дорогу. На пирсе, у которого был причален «Голокаи», почти никого не было, и мы под предводительством Элис Чэн без помех поднялись по трапу, встреченные на палубе довольно небрежно одетым мужчиной, который представился как дежурный по судну.

На вид это было обычное небольшое исследовательское судно около 30 м длиной. На корме мы увидели группу людей, что-то сосредоточенно разбиравших прямо на палубе. Мисс Чэн перекинулась парой фраз с дежурным, и он махнул рукой в сторону кормы. «Там, — сказал он, — уже час, как возятся».

Еще, когда мы поднимались на «Голокаи», невдалеке от корабля я заметил странный плавающий предмет, более всего напоминающий рубку подводной лодки. Я спросил у мисс Чэн, что это такое. «Сабмёрсибл, — ответила она, давая понять, что речь идет о погружающемся аппарате, маленькой субмарине. — Он специально сконструирован для сбора драгоценных кораллов на больших глубинах, но одновременно мы ведем из него и научные наблюдения. Вот там на корме, куда мы направляемся, идет разбор утренней добычи».

Группа мужчин в коротких шортах и расстегнутых рубахах, раскладывавшая на палубе извлеченные из моря сокровища, не заметила бы нашего прихода, если б моя сопровождающая не сообщила бы о цели нашего визита, упомянув имя доктора Грига. Короткий обмен приветствиями, — и мое знакомство с благородными кораллами началось.

Коралловые полипы — это крошечные кишечнополостные существа, которые строят себе известковый скелет. Они живут колониями, создавая причудливые постройки, поднимающиеся со дна моря и называемые коралловыми рифами. Колонии изысканной древовидной формы красивы у всех видов кораллов. Однако обычные кораллы слишком мягкие и пористые для того, чтобы использоваться в ювелирном деле.

Особой красотой и твердостью отличаются лишь так называемые благородные кораллы. Из них делают бусы, ожерелья, вытачивают красивые броши, кабошоны, заколки для волос. Большинство представляет себе благородный коралл окрашенным в красный, оранжевый или розовый цвет. Каково же было мое удивление, когда в куче разложенных на палубе судна коралловых ветвей, поднятых из подводного леса, большинство оказалось представленными кораллами черного цвета. Черный коралл. Честно говоря, о существовании такого я раньше и не слыхал. Не теряя времени, задаю вопрос мисс Чэн. Оказывается, заросли черного благородного коралла широко распространены на подводных склонах Гавайского архипелага. Они особенно обильны в районе островов Мауи и Ланаи. Похожие на обуглившиеся кусты вереска ветви черного коралла (Antipathes dicliotoma, Antipathes grandis) развиваются на сравнительно небольших глубинах от 30 до 100 м, вырастая чуть больше чем на 6 см в год.

Заросли черного коралла на Гавайях были открыты в 1957 г. ныряльщиками, начавшими использовать аппараты для подводного плаванья. Почти немедленно они начали интенсивно эксплуатироваться. Мисс Элис Чэн рассказала мне, что предприимчивый торговец, отважившийся начать торговлю ожерельями из черного коралла, вывесил над своим столом на рынке сувениров рекламный лозунг: «Черный коралл — впервые на Гавайях». Курортники чуть не разнесли его прилавок, с ожерельями было покончено в одно мгновение.

Сотрудники, разбиравшие добычу, делали какие-то систематические измерения кораллов, обмениваясь краткими замечаниями, фотографировали с близкого расстояния детали строения коралловых ветвей.

Особое внимание обращают разновидности кораллов, окрашенные в красный, розовый и зеленовато-коричневый, золотистый цвета. Они действительно очень красивы, эти удивительные творения подводной жизни, похожие здесь на палубе корабля на обрубленные ветви сказочных ярких деревьев. В отличие от черного коралла цветные разновидности — это жители более значительных глубин. На Гавайских островах колонии этих чудесных кораллов, представляющих красную, розовую, золотистую и бамбуковую разновидности, живут на глубине 350–500 м. Ежегодно они вырастают менее чем на сантиметр. Если черный коралл могут добывать ныряльщики, то для цветных благородных кораллов подобная возможность исключена. «Это работа погружающегося аппарата, рубку которого вы заметили недалеко от пирса, — сообщила мисс Чэн. — Фактически он представляет из себя маленькую подводную лодку для двух человек, специально сконструированную для сбора кораллов на дне океана. Для этого подводная лодка вооружена специальным резаком наподобие кусачек, которые с помощью кнопочного управления режут куст коралла, выбранный через иллюминаторы, и укладывают его в наружную сборную корзину. «Это удобно, — продолжила она, — одновременно использовать опускающийся аппарат для коммерческой добычи кораллов и подводных исследований. Таким образом, наша научная работа полностью окупается, и мы можем получить очень интересные результаты».

Благородные кораллы, особенно цветные их разновидности, очень неравномерно распределены в прибрежной зоне океана вокруг восьми островов Гавайского архипелага. Заросли красного, розового и золотистого кораллов известны вблизи о. Оаху и между Оаху и Молокаи. В небольшом количестве они также встречаются в районах Гавайи и Кауаи. Черные кораллы распространены участками вокруг всех островов, но особенно они обильны на мелководье между Ланаи и Мауи в районе, называемом Лахайна, куда сейчас и улетел доктор Григ. Как черные, так и цветные благородные кораллы живут около семидесяти лет. Элис Чэн рассказала, что (она как раз занимается проблемой возраста кораллов) у черных кораллов, как и у деревьев, развиваются годичные кольца. А вот с цветными кораллами дело посложней, так как кольца проявляются у них очень редко. В соответствии с законодательством штата Гавайи разрешена добыча красных и розовых кораллов, высота колонии которых не менее 25 см. Мисс Чэн долго уверяла меня, что выполнение этого ограничения, в разработке которого принимал участие их институт, предотвратит хищническое истребление благородных кораллов, процветающее во многих местах их обитания за пределами Гавайских островов. При добыче черного коралла могут отбираться кусты-колонии не менее 1,2 м высотою и с толщиной ствола 1,8 см и более.

Один из наших собеседников, также оказавшихся сотрудниками Института морской биологии при Гавайском университете, недавно вернулся из ознакомительной поездки по местам распространения благородных кораллов в районе Филиппин, Японии и близлежащих островов. Больше всего он пробыл на островах Рюкю, где наблюдал добычу красных кораллов драгами, сметавшими на дне все на своем пути. Коралловые леса в этой части Тихого океана были открыты в начале 60-х годов и с тех пор интенсивно эксплуатируются. Многие ранее богатые районы уже истощены — и это всего за какие-то 15 лет. Не лучше дела обстоят и в Средиземном море, где добыча и обработка благородного коралла имеет древние традиции. Кстати, в отличие от Тихого океана, в Средиземном море красные и розовые кораллы встречаются на глубинах 10—300 м. Это делает возможным в отдельных участках Средиземноморья добывать кораллы ныряльщикам, что исключено не только на Гавайях, но и в других частях Тихого океана, где эти разновидности благородного коралла (Corallum secundum) встречаются на глубинах, превышающих 90 м.

На Гавайях ныряльщики охотятся только за черным кораллом. Центром промысла является о. Мауи. На относительно неглубоком подводном плато, между Мауи и Ланаи, получившем название Лахайна, находятся наиболее богатые на Гавайском архипелаге заросли черного коралла. Мисс Элис и другие собеседники рассказали мне много интересного о ныряльщиках с о-ва Мауи. Профессия эта тяжелая и очень опасная в первую очередь из-за акул, которых достаточно много в прибрежных водах Мауи и Ланаи. «Со времени открытия черного коралла на Гавайях, т. е. с начала 60-х годов, погибли более двадцати ныряльщиков, экипированных аппаратами для подводного плаванья, — сказал подошедший к нашей группе мужчина с энергичным загорелым лицом, оказавшийся пилотом уже упоминавшейся субмарины «Стар II», предназначенной для сбора кораллов и исследовательских целей. — Некоторые как нырнули, так их больше никто и не видел, и среди них Джозе Эйнджел — знаменитый ныряльщик Гавайских островов. А сколько калеками остались!».

Богдан Бартко, так звали нашего нового собеседника, на мгновенье задумался и продолжил: «Дело еще в том, что, увидев агрессивно настроенную акулу и пытаясь избежать нападения, акванавт с большой глубины быстро поднимается на поверхность, к лодке. Между тем пр!и нормальном подъеме он должен для декомпрессии поплавать полчаса на глубине 3–5 метров». Подъем на поверхность без декомпрессии приводит к тяжелым последствиям и часто заканчивается параличом. Несколько таких печальных случаев мне рассказали на палубе «Голокаи» над грудой только что извлеченных из глубины океана черных, красных, розовых, золотистых и бамбуковых кораллов. «Добыча кораллов должна производиться с помощью маленьких субмарин, оборудованных специально для этой цели. За ней будущее», — с уверенностью закончил беседу Бартко, затем он простился.

Начиналось время подготовки «Стар II» к завтрашнему спуску в глубины океана. Мы еще некоторое время любовались необычно красивыми кустами красного коралла. Не хотелось думать, что эти чудесные яркие ветви распилят на части для того, чтобы превратить в дорогие поделки, хотя и они будут вызывать восхищение тех, кто, к сожалению, никогда не видел первозданную красоту колонии-куста — красного благородного коралла.

Мисс Чэн сказала, что стоимость необработанного цветного коралла в Гонолулу составляет 50 долл, за фунт. Взвесив в руке куст розового коралла, пытаюсь прикинуть стоимость цветных кораллов, поднятых этой маленькой субмариной за один рейс. «Ого, не меньше 4–5 тыс. долл., не считая черного коралла, — подумал я. — После обработки в руках искусного ювелира стоимость эта увеличится минимум в десять раз. Интересно, кто же снимает основные пенки прибыли с гавайских кораллов?» Субмарина «Стар II», принадлежит компании «Мауи Дайверс ов Гавайи Лимитед». Однако здесь, как и во всех случаях с самоцветами, наибольшая прибыль достается не добытчикам, а ювелирам и торговцам. Компания «Мауи Дайвере», судя по пояснениям мисс Элис Чэн, с торговлей изделиями из коралла связи не имеет.

Мы возвращались в Гонолулу уже вечером. В темноте знакомые по дневным прогулкам улицы неузнаваемо преобразились. Всюду сверкала световая реклама всевозможных шоу и различных сомнительных заведений. Днем это все было умело замаскировано, и улицы походили на улицы обычного большого курортного города. А сейчас все выглядело по-другому. Я с благодарностью пожелал мисс Чэн всего хорошего и вышел из машины около отеля «Корал Риф».

В дверях пришлось уступить дорогу оживленной пожилой паре, по-видимому, куда-то торопившейся. Разговаривая со своим спутником, седоволосая дама придерживала рукой тяжелое в три нитки эффектное ожерелье из красного коралла. На ее руке красовался широкий браслет из пластинок коралла такого же цвета. Они очень быстро промелькнули мимо, оставив почему-то чувство разочарования от безостановочного, казалось навсегда установленного хода событий: добыча коралла на дне океана — его обработка — продажа украшений — использование украшений. К сожалению, неизвестно сколько его ежегодно добывают во всем мире, но разве можно забыть, что красный коралл вырастает менее чем на сантиметр в год. На этой благообразной даме по крайней мере тридцать коралловых лет.

На Гавайях вопросы охраны кораллов каким-то образом решаются. Сомненья нет, этот вопрос важен и для других районов мира, где добывают благородные кораллы.

Словарь названий и терминов

Агат — разновидность халцедона, обладающая полосчатым концентрически-зональным или параллельнополосчатым рисунком

Аквамарин — разновидность берилла

Александрит — разновидность хризоберилла

Альбит — натриевый полевой шпат NaAlSi₃O₃ — типичный минерал гранитных пегматитов

Альмандин — разновидность граната

Амблигонит — природный литийсодержащий фосфат LiAl(PO₄) (F, ОН)

Амазонит — ярко-зеленая разновидность калиевого полевого шпата — микроклина KAlSi₃O₃; используется как поделочный камень

Аметист — разновидность кварца

Баньян — огромное раскидистое дерево, которое из-за множества воздушных корней имеет характер многоствольного. Воздушные корни, растущие из горизонтальных сучьев кроны, поддерживают ветви, дающие тень на большой площади (Ficus bengbalensis L.)

Бастнезит — природный фторкарбонат цериевых редких земель (La, Ce)(CO₃)F

Берилл — природный алюмосиликат бериллия Al₂Be₃Si₆О₁₈. Непрозрачные зеленоватые кристаллы этого минерала используются как сырье для получения легкого металла — бериллия. Редко встречающиеся прозрачные кристаллы различной окраски ценятся как драгоценные камни (аквамарин — голубой или зеленовато-голубой; берилл — светло-зеленый и желтовато-зеленый; гелиодор — винно-желтый, золотисто-бурый; воробьевит или морганит — розовый; ростерит — бесцветный; изумруд — ярко-зеленый)

Бериллий — легкий светлый металл; используется в авиационной, ракетной и атомной технике

Бугенвиллия — тропический кустарник, в пору цветения густо покрытый яркими соцветиями; цветы обычно пурпурно-красные, фиолетово-красные, реже белые. Будучи родом из Бразилии, украшает все тропические города мира (Bougainvillea glabra)

Буш — тропический лес в Африке

Вайдуриам — древнеиндийское название хризоберилла

Воробьевит — разновидность берилла

Геликония — тропическое растение с крупными ланцетовидными листьями и ярко-красными цветами причудливой формы («клешня омара»), образующими красивые грозди (Heliconia со Griggs)

Гелиодор — разновидность берилла

Гидденит — разновидность сподумена

Гнейс — массивная кристаллическая порода сланцеватого, иногда тонкополосчатого строения, состоящая из полевых шпатов, кварца и темноцветных минералов

Горщик — рабочий или техник, работающий на проходке или обслуживании горных выработок (карьеров, шахт и др.) при добыче полезных ископаемых

Гранат — широко распространенный в различных породах силикатA₃B₂[SiO₄]₃, где А — Fe²⁺, Mg, Мn, Са, В — Fe³⁺, А1Сг³⁺, Мn³⁺. Образует округлые кристаллы, часто с гранями ромбического додекаэдра. Редкие прозрачные кристаллы ценятся как драгоценные камни (пироп, альмандин — красный, розовый, малиновый; спессартин — оранжевый, коричневый, розовый; гессонит — оранжевый, желтый; гроссуляр, тсаворит — зеленый; уваровит — изумрудно-зеленый)

Гранит — массивная магматическая порода от мелко- до крупнозернистого сложения. Состоит в основном из зерен полевых шпатов, кварца и пластинок слюды

Гранитные пегматиты — жильные крупнокристаллические горные породы, состоящие в основном из кварца, полевого шпата и слюды; содержат многие редкие минералы, в том числе прозрачные кристаллы берилла и его разновидностей, топаза, цветных турмалинов и др.

Гранитогнейс — гранитная массивная порода с намечающейся полосчатостью, обусловленной главным образом параллельным расположением пластинок слюды

Графический пегматит — гигантские кристаллы полевого пшата с правильными клинообразными вростками серого или темного кварца, напоминающими египетские иероглифы; характерен для гранитных пегматитов

Гуаява (гуава) — вечнозеленое небольшое дерево с тонкокорыми одноименными плодами, внешне напоминающими лимон. Плоды содержат ароматную желеобразную кисло-сладкую мякоть, окружающую скопление мелких зерен в центральной части плода. Произрастает как в культурной, так и в дикой форме (Psidium guajava L.)

Диопсид — довольно обычный минерал горных пород, представляющий собой силикат кальция и магния CaMgSi₂O₆; встречается в виде темно-зеленых удлиненных кристаллов

Друза — несколько удлиненных кристаллов какого-либо минерала, сросшихся у основания

Дудела — высокий кустарник танзанийской саванны с обильными желтыми плодами размером с небольшое яблоко. Несъедобен как для человека, так и для скота, в связи с чем активно завоевывает зоны выпаса домашнего скота

Жеода — пустота в вулканической или иной горной породе с наросшими на ее стенках друзами кристаллов кварца, аметиста и других минералов. Крупные жеоды в гранитных пегматитах называют занорышами

Закопушка — мелкая горная выработка обычно неправильной или колодцеобразной формы. Производится при старательской добыче

Занорыши — пустоты, встречаемые в некоторых разновидностях гранитных пегматитов; в них обнаруживаются особенно хорошо оформленные прозрачные кристаллы самоцветов

Изумруд — разновидность берилла

Ильменит — тяжелый минерал черного цвета, представляющий собой сложный окисел железа и титана FeTiO₃; используется промышленностью для получения титана и его соединений

Кайло — одноконечная кирка, используемая при производстве горных выработок и добыче полезных ископаемых

Кальцит — широко распространенный в природе минерал, представляющий собою кристаллический карбонат кальция СаСО₃

Камера — особенно крупный занорыш

Карбонадо — разновидность алмаза, окрашенная в темный цвет, обычно непрозрачна

Карнеолоникс — разновидность агата с перемежающимися красными и белыми полосами

Касситерит — минерал, представляющий собою природный окисел олова SnO₂; главная руда для получения олова

Кварц — окисел кремния SiO₂, один из наиболее обычных в природе минералов. В некоторых месторождениях он образует крупные прозрачные красивые кристаллы (горный хрусталь). Кристаллы, окрашенные в дымчатый цвет, называют «дымчатый кварц». Кварц, окрашенный в фиолетовый цвет, носит название аметист, в различные тона золотисто-желтого цвета — цитрин. В гранитных пегматитах изредка встречается розовый кварц

Кианит — минерал Al₃SiOs, встречающийся в виде вытянутых голубоватых пластинок. Обычно наблюдается в породах, претерпевших сильное давление

Клевеландит — пластинчатая разновидность альбита

Колумбит — тяжелый пластинчатый минерал тантала, ниобия, железа и марганца (Fe, Мп) (Nb, Та)₂О_б

Копра — высушенная внутренняя плотная часть зрелого кокосового ореха (эндосперм); используется для получения кокосового масла и других продуктов

Кошачий глаз — разновидность хризоберилла, обладающая особым оптическим эффектом; отшлифованный в форме кабошона самоцвет световой игрой напоминает кошачий глаз

Кунцит — разновидность сподумена

Куруба — ароматный тропический фрукт, из которого в Колумбии приготовляют очень вкусный кисловато-сладкий сок

Лазурит — красивый ярко-синий поделочный камень, имеет сложный химический состав, добывается у нас в Прибайкалье и на Памире, а также в Афганистане

Лепидолит — розово-фиолетовая слюда, содержащая литий К (Li, Al)₃(Si, A1)₄O₁₀(F, ОН), встречается в гранитных пегматитах

Лунный камень — прозрачная, обычно бесцветная разновидность полевого шпата, обладающая красивой ирризацией (переливами цвета), которую не надо путать с одноименной разновидностью алмаза

Мангровые — густые заросли по берегам тропических рек, на заросли десятки метров уходящие в воду

Монацит — минерал, по химическому составу представляющий фосфат цериевых редких земель и тория (Се, La, Nd, Th) РО₄. Обычно рассеян в виде очень мелких кристаллов в гранитах и после их разрушения накапливается в россыпях. Используется для извлечения редких земель и тория

Морганит — разновидность берилла

Мусковит — широко распространенная в природе светлая слюда KAl2(AlSi₃)O₁₀(OH)2, в пегматитах часто образует крупные кристаллы

Оникс — разновидность агата с перемежающимися черными или темно-синими и белыми полосами, образующими концентрически-зональный рисунок

Папайя — дынное дерево; одно из наиболее быстро растущих деревьев, которое через год начинает приносить плоды, внешне напоминающие дыню, однако почти не сладкие. Плоды папайи очень полезны и весьма популярны в тропических странах (Carica papaya L.)

Пирит — минерал, представляющий собой сульфид железа FeS₂, Довольно широко распространен как в осадочных, так и магматических породах, является обычным минералом рудных жил различных типов

Поинсеттия — декоративное тропическое растение с ярко-красными листьями на концах ветвей, напоминающими цветы (Euphorbia pulcherrima Nilldenow)

Полевые шпаты — группа минералов, слагающих основную массу магматических пород земной коры; наибольшую роль среди них играют калиевые полевые шпаты KAlSiO₃O₃ (ортоклаз, микроклин), натриевый полевой шпат NaAlSi₂O₅ (альбит) и кальциевый полевой шпат CaAl₂Si₂O₅ (анортит)

Поллуцит — минерал, водный алюмосиликат цезия Cs2Al₂Si₄O₁₂ * H₂O; внешнее похож на кварц, встречается только в гранитных пегматитах

Родицит — очень редкий природный борат CsAl₄Be₄B₁₁O₂₅ (ОН)₄. Встречается в богатых литием гранитных пегматитах Мадагаскара

Ростерит — разновидность берилла

Рошерит — весьма редкий минерал из группы фосфатов сложного состава; помимо фосфора содержит кальций, алюминий, железо, марганец и бериллий

Руана (пончо) — шерстяная накидка, часто яркая, особенно у женщин

Рубеллит — разновидность турмалина

Рубин — разновидность минерала корунд (Аl₂О₃) красного цвета

Сапфир — разновидность минерала корунд (Аl₂О₃) синего или голубого цвета (известны сапфиры и других цветов); рубин и сапфир ювелирного качества ценятся очень высоко — как самоцветы высшего класса

Сардоникс — разновидность агата с перемежающимися коричневыми и белыми полосами

Секреция — кристаллическое или коллоидное минеральное вещество, выполняющее пустоты в породе и отличное от нее по составу. Заполнение секреции кристаллизуется в направлении от стенок к центру

Скорзалbт — природный гидрофосфат железа, магния, алюминия ярко-синего цвета; редкий минерал из группы фосфатов, внешне напоминает лазурит (Fe²⁺, Mg)Аl₂(РО₄)₂(ОН)₂

Спессартин — разновидность граната

Сподумен — силикат лития и алюминия LiAlSi₂O₆; прозрачные разновидности фиолетово-розового (кунцит) и зеленого (гидденит) цвета используются как самоцветы

Танзанит — прозрачная разновидность довольно обычного минерала цоизит, используемая в качестве самоцвета, открыта в середине 60-х гг.

Топаз — природный силикат алюминия, содержащий фтор и гидроксил Al₂SiO₄(F. ОН)₂. В некоторых месторождениях образует красивые прозрачные кристаллы винно-желтого, коричневого, голубого и других цветов

Тсаворит — ярко-зеленая разновидность граната

Турмалин — силикат сложного химического состава, содержащий бор, железо, магний, литий и другие элементы. Обычно встречается в виде непрозрачных черных удлиненных кристаллов, гораздо реже образует полупрозрачные и прозрачные кристаллы. окрашенные в зеленый (верделит) или розовый (рубеллит) цвет. Иногда один и тот же кристалл в различных частях может быть окрашен в зеленый и розовый цвет (полихромный турмалин)

Флембойянт (пламя леса) — одно из красивейших крупных тропических деревьев; с ранней весны до позднего лета покрыто сплошным ярко-красным плотным ковром соцветий (Delonix regia Raf.)

Фрутерия — лавка, где торгуют фруктами и свежими фруктовыми соками

Халцедон — микрокристаллическая разновидность кварца, обнаруживает под микроскопом волокнистое строение. Обычный халцедон серого цвета, но известны и окрашенные его разновидности, имеющие собственные названия

Хпвискус — декоративный тропический кустарник, цветущий крупными красными, реже желтыми цветами (Hibiscus)

Хризоберилл — сложный окисел бериллия и алюминия ВеАl₂О₄; прозрачные оливково-зеленые кристаллы высоко ценятся как самоцветы. Особую ценность имеет разновидность александрит — зеленая при дневном свете и кроваво-красная при искусственном освещении. Другая разновидность с оригинальной опалесценцией, напоминающей зрачок кошки, носит название «кошачий глаз»

Циркон — минерал, по составу являющийся силикатом циркония ZrSiO₄, используется для получения металла циркония. По распространению сходен с монацитом

Цитрин — разновидность кварца

Цоизит — природный гидросиликат кальция и алюминия Ga₂Al₃(SiO₄)₃(OH)

Шпинель — природный сложный окисел магния и алюминия MgAl₂O₄; прозрачные разновидности преимущественно красного цвета используются как самоцветы

Шурф — горная выработка типа колодца; шурфы округлой формы называют дудками

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Промывка песков, доставленных с берега реки.

Штат Керала, Индия

Общий вид разработок самоцветов вблизи г. Ратнапура.

Шри-Ланка

Эти парни только что вылезли из глубокого шурфа, где от темна до темна они добывают песок, содержащий драгоценные самоцветы.

Район г. Ратнапура, Шри-Ланка

Промывка самоцветов в наполненных водой выемках в районе г. Ратнапура. Шри-Ланка

Окрестности изумрудных копей Джебел Забара.

Восточная пустыня, Египет

Лавка минералов.

Антананариву, Мадагаскар

Ограненные самоцветы (аквамарины, морганит) в витрине ювелирного магазина.

Антананариву, Мадагаскар

В стенке карьера видны изумрудоносные белые кальцитовые жилы.

Рудник Санта-Барбара, Музо, Восточная Кордильера, Колумбия

Мраморные полы в пагоде Шуэдагоун. Рангун, Бирма

На руднике Тэкуэндама были добыты самые красивые изумруды мира.

Музо, Восточная Кордильера, Колумбия

Опробование донных осадков вдоль реки Итоко.

Музо, Восточная Кордильера, Колумбия

Оценка изумрудов на гранильной фабрике в Боготе

Изумруды, добытые в районе Музо за неделю.

Колумбия

В издательстве «Наука» готовятся к печати книги:

Конюхов А. И. Читая каменную летопись Земли… 12 л.

Не зная прошлого, невозможно предугадать будущее. Наступившие уже изменения климата заставляют ученых внимательнее вглядываться в каменную летопись Земли, вчитываться в очень древние и сравнительно недавно написанные природой страницы. О мире камня, окружающем нас, об отношении к нему человека на разных этапах становления цивилизации, о камнях-амулетах и камнях-лекарствах, об осадочных породах, хранящих богатейшую информацию о прошлом нашей планеты, рассказывает эта книга. В ней также воссоздан ряд ярких эпизодов из сложной и противоречивой геологической истории нашего общего дома — Земли.

Для широкого круга читателей, интересующихся историей планеты.

Николаев С. М. Камни и легенды. 10 л.

Вы любите минералы и носите украшения из драгоценных камней? Вы хотите узнать какой Ваш камень по лунному и солнечному календарю и какие необыкновенные и сверхъестественные качества приписывали этим самоцветам наши далекие предки? Тогда Вам будет интересна эта небольшая книга. В ней собраны основные «полезные и охранные» свойства 60 наиболее распространенных самоцветов и связанные с ними многочисленные легенды различных народов земного шара.

Для всех любителей природы.

INFO

ББК 26.325

Б35

УДК 910.2

Беус А. А.

Путешествия в тропики за самоцветами.—М.: Наука, 1992.— 224 с., ил. — (Человек и окружающая среда).

ISBN 5-02-002135-0

Б 1804020200-277/054(02)-92*64–91 НП

Научно-популярное издание

Беус Алексей Александрович

ПУТЕШЕСТВИЯ В ТРОПИКИ ЗА САМОЦВЕТАМИ

Утверждено к печати

редколлегией серии «Научно-популярная литература»

Российской академии наук

Редактор издательства Т. А. Никитина

Художник В. Е. Тё

Художественный редактор В. Ю. Яковлев

Технические редакторы Н. Н. Плохова, Т. А. Калинина

Корректор Ф. Г. Сурова

ИБ № 47255

Сдано в набор 23.07.91

Подписано к печати 23.09.91

Формат 84 х 108 1/32.

Бумага газетная

Гарнитура обыкновенная

Печать высокая

Усл. печ. л. 12,18. Усл. кр. отт. 14.1. Уч. — изд. л. 13,4

Тираж 1000 экз. Тип. зак. № 903

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»

117864 ГСП-7, Москва, В-485.

Профсоюзная ул. 90 4-я типография издательства «Наука»

630077 Новосибирск, 77, ул. Станиславского, 25

…………………..

Scan AAW

FB2 — mefysto, 2024

Примечания

1

Ферсман А. Е. Драгоценные и цветные камни СССР. М.: Изд-во АН СССР, 1962.

(обратно)

2

Самсонов Л. П., Туринге А. П. Самоцветы СССР. М.: Недра, 1984.

(обратно)

3

Это обычное недоразумение, бытующее не только в Индии. Оно выгодно торговцам, поскольку топаз ценится значительно дороже внешне сходного с ним дымчатого кварца. В действительности это совершенно различные минералы. Следует заметить, что Международным союзом ювелиров вводящие в заблуждение термины «дымчатый топаз» и «раух-топаз» запрещены.

(обратно)

4

Шри — вежливое обращение в Индии, эквивалентное английскому — мистер.

(обратно)

5

Особенно резко (в два-три раза) цена на изумруды выросла в 70-о годы, когда напуганные инфляцией обладатели долларов, фунтов, марок и иен бросились покупать никогда не дешевеющие изумруды. В 1973 г. на мировом рынке было продано изумрудов на сумму около 95 млн долл., 58 млн из этой суммы (т. е. около 62 %) было уплачено за колумбийские изумруды. В 1980 г. только СШ/\. импортировали изумрудов на 105 млн долл., из которых 45 млн было уплачено за колумбийские изумруды.

(обратно)

6

Открытие месторождений изумрудов в районе Музо испанцами, судя по данным историков, действительно было связано с находками обломков кристаллов изумруда в зобу у кур.

(обратно)

7

Чико — малыш, мальчишка (исц.).

(обратно)

Оглавление

Введение

В царстве самоцветов

Турмалины Новой Англии

Хризоберилл в Южной Индии (вайдуриам)

На острове Шри-Ланка

Красные и синие камни Бирмы

Танзанит

Мадагаскар — остров самоцветов

Изумрудные копи царицы Клеопатры

Изумруды колумбийских джунглей

Есть ли гидденит в Суринаме?

Бразилия — минералогический музей под открытым небом

Гавайские кораллы

Словарь названий и терминов

ИЛЛЮСТРАЦИИ

В издательстве «Наука» готовятся к печати книги:

INFO

*** Примечания ***