Redrum 2017 [Екатерина Лесина] (fb2) читать онлайн

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Redrum 2017 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 8 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Шиков} Фантом ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе: Евгений Шиков родился в 1988 году, проживает в городе Зеленограде. Печатается с 2013 года. Работает режиссером монтажа и копирайтером, часто участвует в сетевых конкурсах фантастики. Рассказ «Фантом» занял первое место на конкурсе космохоррора «Квазар — Чужой космос».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Остановиться удалось быстро — скафандр сделал это практически самостоятельно, предложив Корпусу не рыпаться и выбрать направление оси взгляда. Корпус помнил, что необходимо было выбирать перпендикулярно эпицентру взрыва, но без колебаний выбрал острый угол. Негласное правило космоса — если остались выжившие, ты должен им помочь.

Теста выводил на экран одно предупреждение за другим и всё требовал подтвердить таймкод. Корпус смахнул окна вбок, затем приблизил к лицу то, что осталось от станции.

— Давай, Кан… — он запустил частотный поиск, отправил сигнал SOS. — Ты же был дальше от питающих элементов, чёрт тебя дери…

Обломки станции были похожи на разорванную паутину, длинные кабели конвульсивно бились вокруг разорванных металлических платформ. Большая часть обломков летела вверх от оси Корпуса, но хватало и крупняка, который ещё мог его зацепить.

Теста сообщил, что ничего не обнаружил. Потом добавил, что и обнаруживать-то нечего.

Корпус включил запись, вздохнул.

Эх, Кан…

— Кан, если ты меня слышишь — я удаляюсь вверх, влево от базовой оси станции. Координаты притречены к сообщению, если твой Теста работает, то подхватывай и направляйся за мной. Если нет…

ЕСЛИ НЕТ, ТО И КАНА БОЛЬШЕ НЕТ…

Корпус отбросил мысли о смерти друга.

— … если вдруг Теста поврежден, и координаты не считываются, то я двигаюсь в сторону «Рапиды». Карта не обновляется, но на прошлой неделе там было около двадцати сигналов, так что, как только подхвачу какой-нибудь — сразу сообщу им, что случилось, и тебе помогут. Ждать придётся…

НЕ МЕНЬШЕ МЕСЯЦА.

— … несколько дней, так что поставь эконом-расход на Тесте…

КОТОРЫЙ НЕ РАБОТАЕТ.

— … и просто жди, окей? Если работает тага — отправляйся туда же. Если нет…

Корпус замолчал. Что посоветовать человеку со сломанным скафандром без тяги в открытом космосе среди сотен металлических обломков, разлетающихся во все стороны?

— … постарайся не умереть, хорошо? — Корпус отдалил изображение — всё равно разобрать что-то на экране было уже невозможно. — Я надеюсь, что ты меня слышишь. Тебе не впервой в одиночестве, я знаю — ты продержишься. Кан, я скоро!

Корпус перевернул ось взгляда, и его ноги взметнулись вверх, будто он решил встать на голову. Впереди теперь мерцали только звёзды.

Корпус включил тягу, скорректировал курс, вывел перед собой изображение станции, оставшейся за спиной и, будто шагнув в прорубь, вернул на экран все отложенные предупреждения от Тесты.

— Твою м-мать, — выругался он, щурясь от красного цвета.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

2.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Заряд Тесты был почти максимальным — что было хорошо. С дыхательной смесью было всё хуже, но не настолько плохо, чтобы уходить в «консерву» ещё неделю-другую. Системы наблюдения были не повреждены, системы связи — в порядке. А вот начинка Тесты пострадала серьёзней. Механических повреждений было всего ничего — несколько прорывов, да подгоревшая оболочка на ногах, но радиация сделала своё дело. Приборы лайф-контроля взбесились, показания пульса перед глазами Корпуса прыгали от трёх до 7247 в минуту, а когда он попросил в реальном времени отображать расход дых-смеси, Теста жизнерадостно заявил, что запасов для глубокого дыхания ему хватит на ближайшие 416 лет. Затем сделал небольшую поправку и понизил время жизненной активности до 8 секунд, после чего ожидаемо врубил панику и начал процесс консервации. Корпус отменил консервацию и вернул скафандру обезличенные настройки. Теста сказал, что, если уж относится к телу в скафандре как к куску мяса, пару недель оно может и подышать. А вот кормиться придётся только через вену, потому что без личных данных он ничего не может пустить в питательную трубку, опасаясь отторжения и аллергической реакции.

Корпус посмотрел, чего у него такого в пищблоке, что Теста не собирается кормить этим никого постороннего, и выругался. Индийское рагу, кисель из фейхоа с красным перцем и тирамису из топинамбура с мёдом.

Корпус, несмотря на сложившуюся ситуацию, рассмеялся.

Кан, косоглазый ты сукин сын. То-то так хитро улыбался всю неделю.

— Тридцать пять — сорок один, засранец, — Корпус перестал улыбаться, и перевёл взгляд на ставшую далёкой станцию позади. — Видимо, это наш финальный счёт, Кан. Разрыв шесть очков, победа за корейским игроком. Мои поздравления.

Консервирование было невозможно. Корпус понял это сразу, но теперь убедился в этом на сто процентов. Теста не сможет поддерживать в нём жизнь, если даже с подсчётом пульса не справляется. В лучшем случае, он просто не проснётся. В худшем — перед своей смертью будет несколько десятков раз введён в искусственную кому, а затем реанимирован, что превратит его последние часы жизни в затяжной мучительный кошмар. И самое ужасное — насильно накормлен ужасным десертом, рецепт которого, скорее всего, был нелегально скачан с какого-нибудь пиратского спутника.

Корпус прибавил тяги, отключил гибкость Тесты, вытащил руки из рукавов и, сложив их на груди, постарался поспать. Если ему предстоит лететь несколько недель, то лучше спать дольше и чаще. Последние несколько часов он провёл на нервах, так что понимал, что заснуть вряд ли получится, но всё же это было лучше, чем пялиться на далёкие звезды и искать на горизонте разноцветные огоньки станции или силуэт громады «добывалки».

«Всё равно ведь не засну, — подумал Корпус и мгновенно заснул».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

3.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Я выиграл, — сказал Кан.

— Я знаю, — Корпус взял со стола упаковку еды и потряс ею. — Опережение на шесть очков, так?

— Нет, не на шесть, — Кан смеялся. — Посчитай заново!

Корпус попытался посчитать, но ничего не получилось.

— Может, поможешь? — попросил он.

— С радостью, — Кан приблизил к нему лицо и отчётливо сказал. — Пи-и-ип!

— Раз, — послушно посчитал Корпус.

— Пи-и-и-п!

— Два.

— Пи-и-и-ип! — Кан затряс руками стол. — Пи-и-и-п! Пи-и-и-ип! Пи-и-и-ин!

ПИ-И-И-ИП!

Корпус открыл глаза, пытаясь понять, где он и что вообще происходит. Воспоминания нахлынули разом.

Аномалия. Взрыв. Кан. Обломки-паутинки, тирамису из топинамбура…

ПИ-И-И-ИП!

Корпус сфокусировал взгляд на экране и удивлённо выдохнул.

«Получено сообщение».

И чуть ниже — «обнаружен сигнал».

Прямо позади него.

— Увеличить изображение! — закричал Корпус.

— Для голосового управления необходимо авторизироваться одним из…

— Корпус Вивем, один-четыре-два-восемь!

— Личность подтверждена, — добродушно ответил Теста и включил сирену. — Начинаю процесс консервации.

— С-сука! — Корпус забыл про то, что жить ему осталось восемь секунд. — Выход из личных установок!

— Выход подтверждён.

Корпус сфокусировался на изображении, движениями глаз растянул и приблизил крошечную фигурку позади себя.

Маленький белый скафандр, летащий прямо за ним.

— Кан! — рассмеялся Корпус. — Сукин ты сын, ты жив! Я знал, знал! Теста, включить канал связи «Домик на дереве»!

— Для голосового управления необходимо…

— Да ты бесишь! — Корпус сам включил связь. — Кан! Ты меня слышишь! Живой, чёрт бы тебя побрал! Как ты там, засранец?

Тишина. Корпус разглядывал изображение, и улыбка пропадала с его лица. «Человечек» не шевелился.

— Кан! Ты в порядке? Ответь!

Тишина.

Сообщение! У него же есть сообщение! Корпус притянул к себе окошко, раскрыл его и нажал воспроизведение.

— Говорит станция «Просвет». Это сообщение отправлено автоматически, в ответ на сигнал SOS, отправленный по координатам…

— Чёрт, это станция… — сказал Корпус, а затем рассмеялся. — Чёрт, да это же станция! Нас нашли! Кан! — он включил связь. — Кан, нас засекли, всё нормально! Жить будем, слышишь?

Кан не отвечал. Корпус дослушал сообщение — с ним обещали связаться в ближайшее время, а затем развернул Тесту лицом назад по оси. Вывел на экран шпаргалку символьного кода.

— Ну, Кан, если это такой прикол, чтобы заставить меня изобразить танцульки, я тебя убью, честное слово! — он врал, и сам это знал. Если у Кана повреждён Теста, то для связи оставались только «танцульки». А если даже это прикол — он бы всё равно ему это простил.

Корпус развёл руки в стороны, затем — треугольником над головой, после чего поместил обе ладони на грудь, и вновь развёл руки в стороны.

«Привет. Я живой. Я в порядке».

Рука в сторону Кана, вторая над головой. Ладони на плечи. Руки в стороны, руки над головой.

«Ты в порядке? Помощь. Вопросительная интонация».

Фигурка не шевелилась.

Корпус повторил «танцульки» ещё трижды, затем выругался.

Кан не отвечал. Возможно, без сознания, возможно — уже мёртв, а его Теста направилась к ближайшему обнаруженному сигналу… Хотя оставался ещё один вариант — принудительная консервация при повреждении начинки Тесты. Тогда Кан ещё жив, но ответить не может.

— Кан, давай, шевелись уже, — Корпус ещё раз повторил сигналы. Никакой реакции. Тогда Корпус включил форму ответа на сообщение и, не отрывая взгляда от фигурки Кана, начал говорить.

— Это Корпус Вивем, я отправлял сигнал SOS, полученный вами в… — он взглянул на сообщение, — 16:42 по солнечному. На станции «Трихаус» произошла утечка радиоактивного материала, в связи с аномалией… Скорее всего, это был выброс от одной из «добывалок»… То есть, от одного из грузовых или добывающих кораблей, возможно с повреждённой или неэкранированной тягой. Станция «Трихаус» полностью уничтожена, часть материала, возможно, направляется в сторону Путей. Выжившие: номер один, Корпус Вивем, старший научный сотрудник… Это я. Теста повреждён, консервация невозможна. Могу находиться в активном состоянии несколько недель, точнее не скажу… Номер два, Кан Сачиков, старший научный сотрудник… — Корпус запнулся, затем продолжил. — …не отвечает на визуальные сигналы. Возможно, его Теста произвёл консервацию и теперь движется за мной. Конец сообщения.

Корпус отправил голосовое письмо и посмотрел на список сигналов. Если SOS был получен так быстро, значит где-то рядом цепочка из спутников, но его радар тоже спятил — сигналы двигались по экрану с огромной скоростью, налезали один на другой и пропадали без предупреждения.

Хотелось есть. Корпус уже подумал, что индийская кухня не так уж и плоха, но вспомнил, что придётся авторизоваться, и Теста превратит его в «консерву». Чёртов Кан. Всё время на шаг впереди. У Корпуса тоже несколько раз получалось подкольнуть его особенно изощрённо, но…

Корпус вздрогнул, а затем уставился на изображение летящего за ним человека.

Четыре месяца назад Корпус использовал два маркера и все двенадцать часов отбоя, чтобы перекрасить Тесту Кана в ярко-розовый цвет. Кан потом утверждал, что это цвет самураев и сакуры, и носил его с показной гордостью, хотя сам был наполовину корейцем, наполовину бурятом. Это слегка обламывало радость от шутки, но всё равно было забавно.

Перед выходом в открытый космос, они собирались каждый в своей шлюзовой камере, и вышли по разные стороны оси станции, так что Корпус не мог видеть, какой именно скафандр надел Кан. Но зато он мог видеть три свободных скафандра, оставшихся висеть в гермокомнате через стекло шлюзовой камеры, и все они были абсолютно белыми. Четвёртый белый скафандр был на нём самом. А значит Кан сегодня вышел в своём, ярко-розовом Тесте.

Летящий за ним скафандр был абсолютно белым. Стандартная модель, как и у самого Корпуса.

Он сжал зубы.

Это был не Кан. Это был один из запасных скафандров, выброшенный взрывом, включившийся из-за аномалии и увязавшийся за Корпусом. Пустая оболочка, летящая на его сигнал, словно мотылёк на свет. Внутри же не было никого и ничего.

И когда Корпус, наконец, понял, что Кан не выжил — что он и не мог выжить, два чуда подряд произойти не могло, когда он, смирившись, уже потянулся взглядом, чтобы развернуть Тесту обратно, — тогда фигура зашевелилась.

Руки в стороны. Треугольник над головой. Обе ладони на ірудь. Руки в стороны.

«Привет. Я живой. Я в порядке».

— Что за… — Корпус попытался ещё приблизить изображение, но это был максимум.

Рука в его сторону, другая над головой. Ладони на плечи. Руки в стороны, руки над головой.

«Ты в порядке? Помощь. Вопросительная интонация».

Корпус молча смотрел, как танцует пустой костюм.

Руки в стороны. Треугольник над головой. Обе ладони на грудь. Руки в стороны.

— Если ты не Кан… То кто ты такой? — спросил Корпус, и услышал в своём голосе страх.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

4.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Скафандр «танцевал» несколько часов, повторяя то же самое раз за разом. Он даже держал паузы между сообщениями — точно такие же, как и Корпус, когда пытался с ним связаться.

Корпус тем временем пытался найти всему этому объяснение.

Вариант с тем, что это какой-то другой человек, выброшенный в открытый космос, отметался сразу. Вблизи станции не было ни одного Пути — проект считался засекреченным, связь осуществлялась по закрытому каналу, на путевых картах их даже и не было — что сыграло с ними злую шутку, как Корпус сейчас понимал. Кто-то хотел скрыть свой прыжок от властей и пустил выброс не по разрешённому направлению, а в пустой космос. Шанс, что этот выброс ударит по «Домику на дереве» стремился к нулю, но судьба иногда выкидывает странные кульбиты. Выброс попал прямо в них, обжёг скафандры, порвал станцию — а дальше уже сработала вся та хрень, что была у них в баках. Значит, это был запасной костюм. Он включился от выброса, а после взрыва автоматически направился за Корпусом, каким-то чудом умудрившись увернуться от всех обломков. Затем, из-за взбесившейся начинки, он стал повторять его сигналы… Возможно, они попали в память скафандра из автоматической обработки, а затем уже зациклились, после чего подключилась моторика, и… Бред конечно, но второй вариант был гораздо мрачнее.

Второй вариант заключался в том, что станцию разрушил не выброс какого-нибудь жуликоватого барыги, а целенаправленный удар. В этом случае он мог содержать в себе вирус, поражающий всю электронную начинку, и «танцующая» Теста была одержима какой-нибудь программой, написанной толстым уродом, сидящим в кресле с подогревом на какой-нибудь из обитаемых планет. И, что самое дерьмовое, — этот же вирус мог быть и в его, Корпуса, скафандре.

Но был ещё и третий вариант. О котором и думать не хотелось.

«Дальний Прыжок». Земная станция, уничтоженная и разорванная неведомой силой. То тут, то там встречались люди, утверждавшие, что слышали скомканные сообщения на разных частотах — от людей, умоляющих их спасти. В тот раз тоже во всём обвинили незарегистрированный выброс, но, как рассказывали знающие люди, то был не выброс, а что-то живое. Что-то живое, но нематериальное, нашедшее станцию в необъятной пустоте космоса, разорвавшее её на куски — и заставляющее живших на ней людей до сих пор просить помощи на всеми забытых и заброшенных каналах. Людей, которых так и не обнаружили на месте крушения.

На экране появилось сообщение, заставив Корпуса вздрогнуть. Он раскрыл его и уставился на набор цифр.

Частота. Ему скинули частоту — причём, частоту цепочки, если судить по длине.

Корпус подключился к ней, и через несколько минут окошко стало зелёным.

Связь. У него есть связь.

— Это Корпус Вивем со станции «Трихаус». Вы слышите меня?

Корпус замер, переводя взгляд с окошка канала на изображение «танцующего» скафандра и обратно. Прошло с полчаса. Окошко засветилось зелёным.

— Корпус, это Наташа Добрышевская, младший сотрудник станции «Про-свет-8». Скорректируйте курс по высланным координатам. Уточните информацию по второму выжившему — вы можете взять его на управление? Также сообщите эвер-код станции «Трихаус» для отслеживания угрозы обломков. Пока что мы не можем её обнаружить. Конец сообщения.

Корпус включил запись.

— Наташа, станция «Трихаус» является засекреченным объектом и, к сожалению, не имеет эвер-кода. Могу сказать только, что мы находились между восьмым, вторым и одиннадцатым путями, на удалении в восемь и три четвёртых земных от солнца. По второму выжившему — информация оказалась ошибочной. Это просто скафандр типа «Теста». Возможно, с повреждённой начинкой. Он следует за мной и копирует мои сигналы. Высылаю изображение, — Корпус подхватил стоп-кадр и закинул его в окошко. — Прошу сообщить о моём положении в «Стил-Корн». Конец сообщения.

Взгляд Корпуса зацепился за статистику полёта в углу экрана. Он несколько раз моргнул, затем вновь включил запись.

— Это снова Корпус. Теста сообщает, что повреждённый скафандр приближается ко мне, так что речь идёт не о полном копировании. Возможно, он самостоятельно принял решение о том, чтобы прицепиться ко мне на хвост, или… — Корпус подумал, что может быть «или». — Или это что-то другое, — закончил он. — Конец второго сообщения.

Несколько минут в тишине Корпус разглядывал скафандр. На глаз никакого приближения не было. Наверное, очередной глюк Тесты. Волноваться не о чем. Это просто скафандр.

Корпус закрыл глаза и ещё несколько минут летел в тишине, думая о том, что вскоре его спасут, и осталось потерпеть совсем немного. Волноваться было совершенно бессмысленно. Это всего лишь пустой скафандр.

Затем он открыл глаза, зашёл в настройки тяги и увеличил её мощность на восемь процентов.

Просто на всякий случай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

5.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Следующего сообщения пришлось ждать дольше — несколько часов. Когда на экране появилось зелёное окошко, Корпус так резко уставился на него, что Теста свернул остальные окна и включил ускоренное лавирование, боясь, что человек заметил приближающийся обломок, пропущенный датчиками наблюдения.

— Корпус, мы не смогли получить никаких данных по станции «Трихаус» от «Стил-корп». Они заявили, что такой станции среди действующих у них нет, и обещали отослать запрос выше… Но и мы не знаем о вашей станции, а ведь мы находились совсем близко. Мы здесь все на ушах стоим: под боком взорвалась станция, а мы ничего о ней даже не слышали. К тому же, выброс в эту сторону невозможен — помимо нас, тут ещё четыре станции, на большем удалении, поэтому мы в зелёной зоне. Выбросы обычно идут ближе к звезде, там никого. Так что, боюсь, что вас уничтожили целенаправленно. Речь может идти о корпоративной войне, и мы с вами — её жертвы. Наверное, если бы вы не выжили, мы бы ничего не узнали, пока до нас не долетел какой-нибудь обломок, а может, и тогда бы не поняли. Так или иначе, беспокоиться вам не надо. Где-то через сутки или двое вы должны добраться до нас, и мы примем вас на борт. Держитесь подальше от второго скафандра, он может быть заражён вирусом. Но, в крайнем случае, можете подпустить его поближе и вручную отсоединить от него дыхательные капсулы или тяги. Вам несказанно повезло, что в ту же сторону отшвырнуло запасной комплект для выживания! Мы собираемся круглосуточно дежурить на канале по очереди. Ждём связи. Конец сообщения.

Корпус хмыкнул и включил запись.

— Нас не в одну сторону запустило, он позже появился, видать, поймал сигнал и… — Корпус замолчал. Затем посмотрел на окошко с изображением «танцующего» скафандра. — Он не мог меня догнать, — Корпус облизал внезапно пересохшие губы. — Если его не швырнуло вместе со мной, наши скорости были слишком… да он бы и не смог разогнаться самостоятельно до моей скорости, если бы хоть раз изменял ось. Чёрт. Я сейчас на шестнадцать процентов быстрее того, чего он мог бы достичь без посторонней помощи, а я ИЗНАЧАЛЬНО летел в этом направлении. Он… он сам набрал такую скорость. Наташа, я… Я не знаю, что это, но это не просто скафандр. Я, может быть, параноик, но…

Корпус посмотрел вниз экрана.

— Теста сообщает, что расстояние между нами сократилось. Он приближается, и теперь я это вижу. Он касается шлемом угла окошка, а раньше… Он… оно приближается ко мне. Я повышаю скорость. Жду связи. Конец сообщения.

Корпус увеличил скорость до максимума, посмотрел на расход тяги. Поморщился. Ничего страшного, ему надо продержаться только сутки.

Взглянув на экран, Корпус перестал дышать.

Преследующий его скафандр теперь летел вперёд спиной, абсолютно неподвижно. Его кольцевые тяги были тоже теперь впереди, глядели прямо на ошарашенного Корпуса. Это было абсолютно невозможно, даже если бы они работали — но они не работали. И даже не светились. Тяги были полностью остывшими.

Но скафандр всё равно летел за ним.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

6.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через несколько часов Наташа попросила прислать изображение скафандра и вновь пропала. Затем попросила выслать показатели Тесты.

Корпус послал и то, и другое. Попил воды. Пустил по вене немного калорий. Затем, устав ждать, провалился в беспокойный сон. Во сне он спорил с Каном о том, какой у них счёт, а тот всё улыбался и говорил, что счёт у них больше, чем ему кажется. Корпус пытался считать вслух, но Кан смеялся, сверкая зубами, и всё повторял, что он больше, он больше, он больше…

— Что у тебя за спиной? — спросил он в конце.

— Оно больше, чем кажется, — пробормотал Корпус, открывая глаза. Несколько раз моргнув, он сразу же перевёл взгляд вниз, на окошко с летящим скафандром. Тот был значительно больше, не помещаясь уже в него полностью. Корпус отдалил изображение и несколько секунд рассматривал его.

А что, если это просто глюк? Оптический эффект. Мираж, фантом, вызванный аномалией? Просто-напросто какое-нибудь преломление, зеркало, копирующее его движения с временной задержкой? Если этот фантом повторяет все его движения, и…

Скафандр на изображении сложился пополам, ударившись шлемом о свои пятки, уставившись на него зеркальным шлемом и вытянув вперёд обе руки. Корпус смотрел на это, не в силах поверить.

Живой человек такого бы никогда не смог. И дело не в том, что на спине фантома находились неработающие тяги, и даже не в том, что у людей — позвоночник. Скафандры так просто не сгибались. Жёсткий корпус защищал спину и позволял сгибаться только вперёд — лишь поджимать колени к груди, а это значит, что скафандр был сломан пополам, или…

Или он всего лишь ВЫГЛЯДИТ как скафандр, — понял внезапно Корпус. — Просто потому, что это не вызывает подозрения у существ в других скафандрах.

Фантом вытянул руки по направлению к Корпусу, будто стараясь его ухватить, а затем вновь разогнулся и повернулся к нему лицом. Теперь он стал похож на призрака, такого, какими их рисовали в древности — летящего над полом замка, с подогнутыми ногами и руками, вытянутыми вперёд.

Корпус только сейчас заметил мигающий огонёк сообщения и открыл его. Тишина.

— Что за ч-чёрт? — Корпус попытался промотать сообщение вперёд, но не нашёл никакого «бегунка». — Куда делся…

— Корпус? Вы меня слышите?

— Что? — Корпус, наконец, понял, почему нет бегунка. — Вы что… мы что, на прямой связи?

— Нам удалось настроить канал. Не спрашивайте, как. Могу сказать только, что это сделано с помощью «Стил-Кори». Как вы себя чувствуете?

— Я-то нормально, а вот фантом…

— Фантом?

— Ну, этот, скафандр… Он тут пополам сложился, и сейчас летит за мной с вытянутыми руками, будто… — Корпус взглянул на изображение. — Чёрт, он опять приблизился!

— Вы можете прислать нам видеозапись?

— На кой чёрт? По этому каналу я буду грузить вам видео несколько часов.

— Нам бы хотелось…

— Вот долечу до вас — сами посмотрите, хорошо? Подключитесь к моему Тесте — и глянете, что он вытворял.

Наташа помолчала.

— Боюсь, это невозможно, Корпус, — сказала она дрожащим голосом.

Его спина покрылась мурашками.

— Что? В каком это смысле?

— Простите, но вы не сможете попасть на станцию… Мне очень жаль…

В каком это смысле — жаль? Вы… — Корпус осёкся. — Это из-за аномалии, правильно? Это был не выброс, так? Это как с «Дальним Прыжком»?

— Корпус…

— Они запретили вам меня пускать потому, что я могу быть заражён? — Корпус засмеялся. — И что это такое, а? Что они говорят? Это какая-то инопланетная дрянь? Вы им вообще сказали, что заражён не я, а эта дрянь позади меня?

— Пожалуйста, успокойтесь…

Корпус вновь взглянул на окошко и вскрикнул. Оно было серым. Развернувшись, он уставился на приближающегося фантома.

— Он услышал нас! Наташа, он услышал, что его не пустят, и прибавил скорость! Он меня хочет сожрать или что-то вроде того!

— Мы не думаем, что он вас сожрёт…

— Да он как зомби на меня летит! Ты слышишь? Чёрт, у вас есть какой-нибудь лазер?

— Что?

— Вы сможете пальнуть по скафандру, когда мы будем рядом? Во второго! В первого не палите, это я!

— Мы не будем палить, Корпус. Пожалуйста, успокойтесь. Вам нечего бояться.

— Я далеко до вас? Сколько ещё… — Корпус задумался. — Сколько я…

Он замолчал.

— Корпус?

— Наташа… Я ведь не мог проспать целые сутки…

— Я не уверена, что…

— Эта прямая связь… Как такое вообще возможно? Это было бы реально, только если бы я летел абсолютно параллельно цепочке и достаточно близко к ней, но это ведь не так, да?

— Мне очень жаль…

Корпус смотрел на приближающегося фантома.

— Наташа, как вы со мной связались?

— Мы… Мы просто включили ваш канал.

В его шлеме отражалась сияющая пустота.

— Наташа, — Корпус сглотнул. — Что вы хотите со мной сделать?

— Мы…

— И куда я тогда лечу? Куда… Куда мы летим?

— Я не знаю! — Наташа почти плакала. — Я не эксперт в этом вопросе. Я не знаю, куда вы летите, я просто…

— Ты просто летишь за мной? Так?

— Что? — она, кажется, удивилась. — Да нет же! Это вы летите к нам!

— Наташа, пожалуйста…

— Вы должны уже видеть нас… По крайней мере, то, чем мы… Являемся для вас…

Внезапно экран загорелся зелёным. Корпус оторвал взгляд от приближающегося фантома и посмотрел на экран заднего вида.

— Станция, — сказал он. — Это же станция!

Он развернулся и посмотрел вперёд, на приближающиеся огоньки.

— Это… это вы? — спросил он.

— Я думаю, да… — Наташа вздохнула. — Вы нас видите?

— Да, но я… Я не понимаю, как…

— Корпус, пожалуйста. У нас мало времени. Скоро всё закончится…

— Кто вы? Куда вы меня завели? Я… — он помотал головой. — Я ничего не понимаю…

— Корпус, пожалуйста, я не могу объяснить, но вам сейчас объяснят… Я просто не эксперт, но… Мне надо, чтобы вы сказали…

— Сказали что?

— Корпус, — произнесла Наташа отстранённым голосом. — Какой у нас счёт?

Корпус молчал.

— Корпус? — с участием спросила Наташа. — Вы в порядке? Не надо паниковать. Просто скажите, какой у нас счёт… То есть, у вас с доктором Каном.

— Что?

— Вам надо произнести это вслух, только так сообщение расшифруется…

— Какое ещё сообщение…

— Корпус, скажите счёт!

— Тридцать пять — сорок один, — произнёс Корпус.

Что-то щёлкнуло.

— Привет, Кив, — заговорил Кан. — Я знаю, ты не ожидал меня услышать. Я закодировал это послание, поэтому, если ты его слушаешь, значит, я прав. Никто другой включить эту запись не сможет. Поэтому — привет.

— Что за… Кан?

— Я знаю, что тебе страшно… С твоей стороны всё, наверное, очень странно выглядит, но пойми — это не конец. Не должно быть концом. Та аномалия — это был не выброс, как ты, наверное, мог подумать. Я боюсь, что сейчас не могу объяснить подробно — у тебя просто не хватит времени… Мне жаль, Кив, но это был не выброс. Это был ты. Помнишь, когда мы выбрались? Ты ещё пошутил про розовое на чёрном? Наше хранилище было уже повреждено, один из баков пробило несколько дней назад, и материал из него тянулся за станцией многокилометровой ниткой. Выброс от «добывалки» прошёл вдалеке от нас, но эта нитка… Она послужила осью, передатчиком а ты… Ты стал сигналом. Я путано объясняю, Кив, но у нас наконец-то получилось воссоздать прыжок без затраты энергии. Мы сложили время, и… Мы сделали это с тобой, Кив. То, где ты сейчас находишься, и то, где мы с тобой были — это твой Путь, твой прыжок, два конца одной линии. Ты разнёс всю станцию, разломал её в щепки… И, боюсь тебе об этом говорить, но ты и сам…

— Нет, — Корпус смотрел на приближающуюся станцию. — Нет, пожалуйста, нет.

— …Ты и сам умер, Кив. В тот самый момент, когда выброс от какого-то идиота достиг нитки сидрия за нашей станцией. Случилось то, что мы сейчас называем «бумажным порезом». Это прыжок, замерший во времени, лишь едва-едва касающийся нашего мира. А ты… Ты в этой ситуации — капля крови на этом порезе. Ты умер, как только случился «порез», но пока что… Пока что ты жив, внутри этого самого отрезка. С одной его стороны — наша станция цела, и всё хорошо, а с другой — ты уже давно, очень давно мёртв. Ты можешь быть живым только в этом промежутке, но он быстро схлопнется, и эти два конца сойдутся в одной точке.

— Нет, — Корпус смотрел на Фантома, заполнившего окошко целиком. — Нет, это не могу быть я…

— Я не знаю, что произойдёт, когда ты встретишься в этой точке, встретишься сам с собой, и не знаю, как это будет выглядеть, Кив, но ты будешь не один. Второй конец должен, обязан должен быть прикреплён к нашему миру, где-то и когда-то, и ты сможешь… Сможешь выйти на связь, сможешь услышать меня. И я знаю, что прошу о многом, но… Ты должен передать информацию о том, что с тобой случилось. Всё, что было с…

— Заткнись! — закричал Корпус! — Заткнись! Это бред! Ты всё это выдумал, ты сейчас сидишь и на ходу придумываешь, ты мёртв!

— … Поможет избежать в будущем. Порез затягивается, он будет затягиваться всё быстрее, и ты… Боюсь, ты останешься в нём. Как запёкшаяся кровь защищает рану от дальнейших повреждений, пока она не затянется, а затем, ненужная, отваливается, так и ты… Должен будешь остаться поверх этого пореза, выступая немного в наш мир с обеих сторон… Я не успел с тобой попрощаться, Кив, поэтому делаю это сейчас. Счёт в твою пользу, дружище. С твоей стороны даже не число. С твоей стороны — бесконечность.

Запись закончилась.

Корпус беззвучно плакал.

— Мне очень, очень… — начала Наташа.

— Сколько? — спросил Корпус.

— Сколько?

— Сколько… времени?

Наташа вздохнула.

— Доктор Кан сделал эту запись около двухсот сорока лет назад. Но вы не должны…

— Впустите меня! — закричал Корпус. — Я же вас вижу! Откройте шлюзы, пустите меня!

— Проста, Корпус… — голос Наташи был полон сочувствия. — Мне, правда, жаль…

Корпус обернулся. Фантом был близко, очень близко, тянул руки в его сторону.

— Что будет, когда он… Когда он меня…

— Мы не знаем. То есть, я не знаю. Я не эксперт. Но, наверное, это тоже вы, поэтому… Поэтому, вы станете им, и возможно… Не знаю, считается, что порез бесконечен, потому что находится вне наших измерений, но конечен для наблюдателя, находящегося в нём, так что вы… Вы как бы умрёте… Одновременно умрёте в каждый момент времени, который вы находились в…

— Бред, это не может быть правдой, — Корпус замотал головой. — Вот же вы, я вас вижу! Лечу на полной тяге, чёрт побери! Если бы я был мёртв, то…

Что у тебя за спиной?

— Корпус? Вы замолчали, с вами всё в порядке?

Корпус медленно повернулся вокруг своей оси. Руки фантома были прямо напротив его лица.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он посмотрел вниз.

На свою грудь.

И на остывшие сопла тяги на ней.

Затем, будто в трансе, ничему не удивляясь, он откинул голову назад и медленно сложился пополам, устремив взгляд на приближающуюся станцию.

— Я вас вижу, — сказал он бесцветным голосом. — На экране, я приблизил вас, вы сидите у обзорного стекла. Вы чернокожая. Это странно.

— О Господи, — Наташа всхлипнула.

— Когда он меня догонит, я не только умру, так? Я всегда буду мёртвым. Вечно. Здесь. В порезе, или как там его… Я стану мёртвым в своём прошлом, и буду мёртвым в своём будущем. Никакого времени, никакого выхода…

Наташа плакала в окошке голосовой связи. Наташа плакала на увеличенном окошке видеоизображения. Наташа плакала за обзорным стеклом станции.

— Впустите меня, — Корпус развернулся и выпрямился, оставив мертвеца за спиной, не в силах быть с ним — с собой — лицом к лицу. — Это ведь можно сделать на станции. Пусть оно заберёт меня там.

— Простите…

— Вы не впустите меня, — Корпус понял, что всё ещё летит с огромной скоростью, приближаясь к обзорному стеклу станции. — Вы боитесь.

— Я…

— Не надо, — Корпус вытянул руки вперёд, пытаясь до неё дотянугься. — Я просто хочу быть живым… Не надо бояться. Я… Я хочу остаться живым хотя бы в своём прошлом… Я хочу, чтобы я когда-нибудь был живым… — из его глаз потекли слёзы, перед глазами всё поплыло. Он набрал воздуха в грудь и громко произнёс. — Я — Корпус Вивем! Включить авторизацию!

— Начинаю консервацию, — откликнулась Теста.

— Отправить сообщение! — повёл глазами Корпус.

— Сообщение отправляется.

— Знаешь что, сволочь? — сказал Корпус, не зная, к кому конкретно обращается. — Перед тем, как ты начнёшь, дай-ка мне немного попробовать…

Он потянулся к питательной трубке, и он почувствовал вкус мёда и пряностей во рту, и он почувствовал чужие руки на своих плечах, и он почувствовал чужие плечи под своими вытянутыми руками и он почувствовал мёртвый, иссохший язык у себя во рту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

7.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ты в порядке? — Рубинский положил ладонь на вздрагивающую спину Наташи. — Ты хорошо справилась. Я бы сказал даже, что лучше тебя не справился бы никто…

Все выглядели испуганными. Никифоров стоял наготове, с медблоком в руках. Вся маленькая станция собралась в обзорной, сгрудившись вокруг дежурного диспетчера.

— И что теперь? — Наташа оглядела присутствующих. — Всё кончено?

— Теперь по местам службы, — Рубинский хлопнул в ладоши. — Через неделю прибудут вояки из «Стил-Корп» и начнут нас трясти, так что всем подготовиться и написать отчёты о сегодняшнем. Слышите? Все, абсолютно все, даже те, кто сегодня не был на вахте.

Наташа смотрела на опустевшее окошко сигнала. Затем посмотрела вверх, за обзорное стекло.

— Он где-то там, да?

— Иди поспи, — Рубинский понизил прозрачность обзорного стекла, и теперь в нём отражались лишь их собственные силуэты. — Нечего об этом думать.

Над столом вдруг мигнул экран диспетчера.

Наташа опустила взгляд на позеленевшее окошко.

— «Новое изображение получено», — прочитала она.

Рубинский приблизился к ней. Выходившие было люди останавливались в дверях, поворачивались в их сторону.

Наташа нажала на мигающее окошко.

На открывшемся изображении было видно немногое. Лишь размытое, некачественное изображение чернокожей девушки, глядящей прямо в камеру, поверх протянутых к ней рук в белоснежном скафандре.

— Позовите Никифорова! — закричал кто-то в дверях. — Тут с Наташей истерика!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Сияние ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я написал рассказ „Красный осколок“ но он получился скорее детективом, чем хоррором. Зато в нём был описан феномен — сияние, возникающее вокруг гор в определённое время суток. Через некоторое время понял, что из этого пейзажного элемента может вырасти новый рассказ».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Окно было очень маленьким — горизонтальная прорезь размером полметра на полтора. Она напоминала Щербину смотровую щель средневекового шлема. Сам же он был словно лилипут, забравшийся внутрь и глядящий сквозь неё на великолепный пейзаж Нереиды.

На планете начинался рассвет. Умирающая звезда поднималась над горизонтом, заливая всё густым тёмно-красным светом. Равнина и горная цепь, видимые из окна исследовательской базы, постепенно приобретали соответствующий оттенок, теряя собственные краски. Это был краткий утренний период между ночью и днём, когда можно было увидеть какого на самом деле цвета ландшафт на Нереиде, четвёртой планеты системы Гиперион, и Щербин старался не пропускать этой картины.

Его группа прибыла чуть больше двух месяцев назад, сменив своих предшественников, благополучно вернувшихся на Сатурн. Учёным предстояло провести на Нереиде ещё месяц с небольшим, а затем уступить место следующей партии исследователей.

Щербин сидел за столом и записывал последние данные, полученные при изучении грунта с противоположной стороны горной гряды.

— Опять ничего, — бормотал он, выводя привычные слова и фразы. — Нет даже бактерий!

Он положил ручку, встал и, подойдя к кулеру, набрал в пластиковый стакан воды.

Планета имела все условия для возникновения жизни… Конечно, сейчас умирающее солнце каждый день выбрасывало на Нереиду такое количество смертельного излучения, что никакие животные не могли бы здесь существовать, но ведь не было найдено даже их останков — значит, они никогда и не обитали на планете.

Тем не менее, растительность присутствовала — чахлая и странная, приспособившаяся к новым условиям — она покрывала значительную часть планеты, а на дне небольшого океана обнаружились водоросли. Более того, вскрывая почвенные пласты, предыдущие исследовательские группы смогли проследить эволюцию флоры Нереиды, прошедшую через миллионы лет. Но ни малейшего следа животных, даже простейших! Даже в те периоды, когда условия планеты были оптимальными.

Опорожнив стакан несколькими большими жадными глотками, Щербин скомкал его и выбросил в мусоропровод.

В зеркале справа отразилась семицветная радуга, и взгляд микробиолога обратился к окну. Там как раз появилось сияние — так условно называли странное явление, имевшее место на Нереиде, все члены группы.

Звезда поднялась достаточно высоко, так что можно было увидеть её трепещущий багровый край. Лучи, несущие не только красный свет, но и тонны радиации, ложились на равнину. Горы давали тёмную длинную тень и сами казались силуэтом, вырезанным из плотного картона. Зато их абрис начинал светиться: из-за диффузии вокруг края гряды возникала тонкая, но вполне различимая радуга!

Причину этого явления не удалось разгадать ни одной исследовательской группе, хотя все побывавшие на Нереиде учёные пытались это сделать.

Сияние завораживало Щербина, и он замер на несколько секунд, любуясь этим таинственным ореолом. Потом отвёл взгляд и покачал головой, думая о том, что, возможно, причина этого феномена кроется во времени суток, и разгадать его секрет можно, только выйдя за периметр базы днём. Ему хотелось бы оказаться в горах прямо сейчас, чтобы исследовать это странное свечение, но, к сожалению, излучение красной звезды было слишком сильным — настолько, что защиты скафандров хватало лишь на сорок минут. Этого было достаточно, чтобы добраться до гор и вернуться на базу прежде, чем организм получит радиоактивные ожоги.

Дверь открылась с тихим шипением, и в отсек вошёл Руслан, старший лаборант. Вернее, не вошёл, а влетел, едва не упав.

— Семён Михайлович! — крикнул он. — Свен сбежал!

Микробиолог обернулся. Скверная новость.

— Когда?!

— Чуть меньше часа назад.

Мальчишеское круглое лицо Руслана выражало крайнее волнение.

— Только что узнали, да? — Щербин взял лаборанта за локоть и потащил за собой.

— Да, Семён Михайлович! Марина пошла в лазарет, а там пусто! Послала меня к вам. Она думает, Свен надел скафандр и вышел наружу!

Щербин остановился посреди коридора.

— Как? Почему?

— Пропал один скафандр. Компьютер зафиксировал выход с базы в пять восемнадцать.

Значит, Луговская сначала убедилась, что пациент сбежал, а уж потом отправила к Щедрину Руслана. Понятно…

— А камеры? — продолжив путь, спросил микробиолог.

— Не успели посмотреть. Марина как раз в комнате охраны.

— Тогда идём туда.

Врач — миловидная брюнетка двадцати семи лет — сидела в вертящемся кресле перед экранами, на которых мелькали кадры видеозаписи — всё, что происходило внутри и вокруг базы, фиксировалось.

— Нашла? — с порога спросил Щербин.

Луговская обернулась.

— Виновата, Семён Михайлович. Не доглядела.

Микробиолог качнул головой.

— Ерунда! При чём тут ты?

— Я должна была его запереть.

— Кому могло прийти в голову, что Свен решит выйти, тем более сейчас.

Щербин бросил взгляд на окно. Звезда почти целиком висела над горами, тень от гряды стала короче.

— Куда он, интересно, направляется? — пробормотал Руслан.

— Вот запись, — сказала Марина. — Поглядите.

На экране возникло изображение наружного шлюза. Свен, худой и высокий, вошёл, открыл стенной шкаф и принялся надевать скафандр. Движения у него были замедленные, голова время от времени подёргивалась. Вот он закрепил шлем, опустил тонированное забрало и ввёл код в электронный дверной замок. Шлюз открылся, и долговязая фигура, чуть сутулясь, шагнула навстречу багровому свету.

— Он взял гравитант! — голос раздался позади — он принадлежал Бэну Рудеру.

Атлет вошёл в комнату охраны и остановился, не дойдя до мониторов.

— Я проверил, — сказал он, когда все обернулись. — Не хватает третьей «торпеды».

Торпедами называли небольшие гравитанты, походившие на бесколёсные мотоциклы, скользившие над поверхностью планеты при помощи генерируемого магнитного поля.

— За это время он мог добраться до гор, — проговорила Луговская, взглянув в окно.

— Что ему там делать? — отозвался Руслан.

— Что ему вообще делать снаружи, — сказал Рудер.

— Надо проследить его маршрут, — Щербин склонился над пультом управления и ввёл параметры поиска. В скафандрах были специальные маячки, а вокруг базы исследователиустановили множество мачт, ретранслирующих сигнал. Они образовывали подобие паутины, благодаря которой можно было узнать, как перемещался обладатель скафандра — если, конечно, он не выходил за этот периметр.

Обработка запроса заняла меньше минуты.

— Вот! — не удержался от возгласа Руслан, ткнул пальцем в экран. — Он на перевале!

Так условно называлась самая низкая часть гряды, через которую переправлялись гравитанты, чтобы попасть на другую сторону.

— И он там уже восемь минут, — заметил Щербин. — Значит, это место его назначения.

— Свена необходимо вернуть, — сказала Луговская. — Пока он не отправился дальше.

— Я полечу, — вызвался Рудер.

— Я с тобой, — врач решительно встала. — Возможно, придётся вводить успокоительное.

— Я с вами, — сказал Щербин. — Руслан, останешься здесь. Подготовь медицинский отсек.

— Хорошо, Семён Михайлович.

— Всё, собираемся!

Через десять минут трое вышли из наружного шлюза и направились к большому гравитанту, напоминавшему майского жука. Из комнаты охраны лаборант пронаблюдал за тем, как транспорт оторвался от земли, втянул опоры и устремился на восток.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Щербин направил гравитант влево, туда, где в тени уступа виднелась «торпеда».

— Вот он! — радостно вскрикнула Луговская, указывая на белую фигурку, лежавшую в тридцати метрах. Только теперь она стала заметна за валунами.

— Похоже, с ним что-то не так, — заметил Рудер. — Он не двигается.

— На прилёгшего отдохнуть не похож, — согласился Щербин. Его кольнуло нехорошее предчувствие. — Сколько он пробыл снаружи?

Врач посмотрела на свои часы.

— Час двадцать шесть минут.

— Много! — пробормотал Щербин, сажая гравитант на плоский участок перевала. — Он уже получил дозу.

— Но не смертельную, — заметил Рудер. — Если вколоть ему…

— Ладно, давайте на выход, — Щербин отстегнулся, как только опоры коснулись поверхности.

Первым вышел микробиолог, за ним — Луговская и Рудер. Все трое поспешили за валуны, где лежало тело Свена.

Звезда взошла высоко, и тени стали короткими и прозрачными, но всё вокруг приобрело розовый оттенок — словно перед солнцем поставили громадный светофильтр.

— Вон он! — воскликнула Луговская, когда из-за камней показались ноги Свена.

Врач побежала вперёд, рискуя упасть: поверхность была неровная, повсюду валялись осколки горной породы.

— Осторожно! — крикнул ей Щербин, но сам тоже ускорил шаг.

— Чёрт! — голос Луговской стал испуганным.

— Что такое? — тут же спросил микробиолог.

— У него что-то со шлемом…

Врач скрылась за валунами. Щербаков и Рудер подоспели через пять секунд и увидели, что Свен лежит на спине, тонированное забрало поднято, и второе стекло — тоже, открывая лицо радиоактивному излучению.

— Проклятье! — пробормотал Щербин, стараясь держать себя в руках. Он опустился на колени и заглянул в отверстие.

Кожа на лице Свена покраснела, широко раскрытые глаза выражали крайнюю степень ужаса, рот был открыт и перекошен, словно сведённый судорогой.

— Он мёртв? — спросил Рудер.

— Думаю, да, — ответил Щербин. — Марина?

Литовская проверила показания скафандра и покачала головой.

— Никаких признаков жизни, — сказала она тихо.

— Что случилось? Не из-за радиации же он умер.

— Нет, излучение не могло убить его так быстро.

— Тогда в чём дело?

— Не могу определить, пока он в скафандре. Надо доставить его на базу. Там я проведу полный осмотр.

— Хорошо, — кивнул Щербин. — Давайте его перенесём.

Они с Рудером взяли шведа с двух сторон и приподняли.

— Господи, ну и тяжёлый! — прокряхтел атлет. — Не думал, что он столько весит.

— Да уж! — пропыхтел Щербин. Действительно, впечатление было такое, будто Свен прибавил килограмм пятнадцать. — Понесли?

— Я готов.

— Похоже, он уже окоченел, — заметил Рудер.

Щербин понял, что атлет имел в виду: поднятый труп сохранил то положение, в котором был обнаружен. Будто в руках у них была гипсовая статуя, а не человеческое тело.

— Это невозможно, — удивлённо сказала Луговская. — Ничего не понимаю…

— Ладно, на базе разберёмся, — Щербин кивнул Рудеру. — Идём к грави-тан ту.

Они сделали пару шагов, но тут тело шведа неожиданно сложилось пополам и выскользнуло из их рук, ударившись о камни. Раздался негромкий хруст — будто лопнуло толстое стекло.

— Чёрт! — воскликнул Рудер.

— Осторожно! — не удержалась Луговская.

— Ему уже всё равно, — пробормотал Щербин. — Давай ещё раз. Держи крепче.

Они с Рудером попытались поднять Свена, но у них ничего не вышло: тело шведа утратило твёрдость.

— Как будто камней в скафандр напихали! — проговорил Рудер, предпринимая очередную бесплодную попытку приподнять шведа.

— Да уж, — согласился Щербин.

— Что будем делать?

— Хватай подмышки. Так не выскользнет. Потащим волоком.

— Нельзя же так! — запротестовала Луговская.

— Предлагаешь бросить его здесь? — спросил Щербин.

Врач насупилась, но возражать перестала.

Труп Свена положили в грузовой отсек, и Рудер включил режим радиоактивной защиты.

— Отправляемся? — спросила Луговская, занимая своё место.

— Подождите, — попросил Щербин. — Хочу кое-что прихватить с собой.

— Что?

— Образец.

— Сейчас не время, — запротестовала врач, но микробиолог не слушал.

Пока они тащили шведа, он обратил внимание, что поверхность камней поблёскивает в солнечных лучах, будто посыпанная серебряной пылью. Однако ни один образец горной породы, исследованный до сих пор, не содержал ничего, что могло бы отражать свет. Он должен был прихватить на базу хотя бы пару камней.

Прихватив бокс для образцов, Щербин вышел наружу и подобрал несколько небольших булыжников. Все они слегка поблёскивали. Микробиолог повертел их в руках, любуясь тем, как на шершавых боках вспыхивают алые искры.

— Можно побыстрее?! — раздался в шлемофоне раздражённый голос Луговской.

Щербин сложил камни в бокс, защёлкнул замки и вернулся в гравитант. Врач встретила его недовольным взглядом.

Рудер закрыл люк и активировал очистку салона. Прошли положенные две минуты, и сигнал возвестил о том, что можно снять шлемы.

— Уф! — проговорил Рудер, освобождаясь от своего. — Давайте взлетать. Надо узнать, что случилось со Свеном.

Щербин занял место пилота.

— Всё-всё, — сказал он. — Пристегнитесь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— О Боже! — воскликнула Лиговская, когда вместо тела Свена из скафандра в прямом смысле высыпались осколки.

Весь труп превратился в битое стекло! Только голова частично сохранилась, хотя затылок был выщерблен и покрыт расходящимися трещинами.

— Что это?! — дрогнувшим голосом спросил Руслан.

Ему никто не ответил. Все стояли вокруг стола для вивисекции и смотрели на груду осколков разного размера.

— Он остекленел, — проговорила Луговская неуверенно.

— А может, это лёд? — предположил Щербин.

— Сейчас узнаем, — беря себя в руки, ответила врач.

— Тебе помочь? — спросил микробиолог.

— Да. Придвиньте сканер поближе.

Щербин с Русланом подтащили большой аппарат и установили его рядом со столом. Луговская настроила его на комплексный анализ.

— Сейчас мы узнаем об этом… — она запнулась, подбирая слова, но сдалась. — В общем, скоро всё выясним.

Щербину показалось, что в голосе Луговской не было уверенности. Неудивительно: с подобным феноменом никто ещё не сталкивался. Ни одна из групп, побывавших на Нереиде раньше, не описывала ничего подобного. Похоже, им, наконец, удалось открыть что-то новое. Щербин ощутил лёгкое возбуждение.

Аппарат тихо загудел и двинулся вдоль того, что осталось от тела Свена, сканируя его всеми доступными науке способами.

— Ну, что? — не выдержал Щербин, видя, как хмурится, глядя в монитор, Луговская.

— Ничего не понимаю, — ответила врач. — Тело остекленело. Совершенно. Все жидкости превратились в однородную твёрдую массу. Но структура этого стекла… Неизвестна. Сканер не в состоянии её определить.

— Новое вещество? — спросил Рудер.

Луговская подняла взгляд от экрана.

— Для нашей науки — да.

— Чёрт! — выдохнул Руслан. — Это же открытие!

— Безусловно, — согласился Щербин, стараясь говорить сдержанно, хотя его самого распирало от радости. — Но мы должны изучить это вещество, а как это сделать, если нашего технического оснащения не хватает?

— Можно провести дополнительные тесты, — предложил Рудер. — Сканер не всесилен, в конце концов.

Щербин кивнул.

— Хорошо, так и сделаем.

— Давайте помнить, что эта штука убила Свена, — произнесла вслух Луговская то, о чём уже подумали остальные.

— Не факт, — возразил Щербин. — Возможно, причина смерти в другом. А остекленение наступило уже после. Мы не знаем, почему шлем оказался открыт. Очевидно, что Свен сам это сделал, но зачем?

— Самоубийство? — высказал предположение Рудер.

— Он был нездоров, но не настолько же, — запротестовала Луговская. — Я не заметила в нём стремления к смерти. Не было никакой депрессии. Напротив, он был активен и деятелен. Его расстройство больше походило на буйное помешательство. Я считаю, его агрессия была направлена не на себя, а на нас, потому что мы мешали ему провести этот безумный эксперимент.

— Ну, теперь он своего добился, — мрачно заметил Щербин.

— Можно посмотреть записи с камеры скафандра, — предложил Руслан. — Если, конечно, Свен её не отключил. Наверняка, тогда станет ясно, зачем он поднял стекло шлема.

— Давайте с этого и начнём, — кивнул микробиолог.

— Я всё подготовлю, — сказал лаборант. — Встретимся в просмотровой?

— А что делать с этим? — Луговская указала на осколки.

— На данный момент это материал для изучения, — ответил Щербин. — Хоть это и наш товарищ, мы не может его законсервировать, как полагается по протоколу в случае смерти члена группы.

— Тогда я помещу его в камеру для образцов.

— Давай. Мы… Займёмся им позже.

Через несколько минут все собрались в смотровой комнате, где Руслан загрузил запись с камеры скафандра Свена.

— Готовы? — спросил он, обводя коллег взглядом.

— Включай уже! — буркнул Щербин. — Не тяни.

Лаборант нажал кнопку запуска и сел перед экраном, присоединившись к остальным.

Сначала камера показывала, как Свен вышел из наружного люка. Рассвет только начинался, и над горами едва виднелись красные лучи восходящей звезды.

Геолог направился к «торпеде», оседлал её и на полной скорости рванул к скалам. Он явно торопился, а значит, собирался вернуться на базу до того, как уровень облучения станет критическим.

Гравитант нёсся к горам, и было видно, как солнце Нереиды становится всё больше. Когда Свен приземлился на перевале, было уже довольно светло, и все предметы вокруг хорошо различались даже на записи.

Геолог оставил «торпеду» и прошёлся по площадке, глядя на абрис гор, где уже возникло радужное сияние. Свен ускорил шаги, но затем остановился, и его взгляд опустился, задержался на валунах, потом переместился дальше.

Поверхность скал слегка искрилась.

— Вы видите? — негромко спросил Щербин. — Всё вокруг блестит.

— Да, я заметила это сегодня, когда мы были на перевале, но не обратила внимания, — отозвалась Луговская. — Ну, и что? Наверное, это из-за вкраплений слюды.

— На Нереиде нет слюды, — сказал Щербин. — В том-то и дело.

— Вы поэтому взяли сегодня образцы, Семён Михайлович? — спросил Руслан, взглянув на микробиолога.

— Да. Надо их тоже исследовать.

— Я думаю, дело в оптическом эффекте, — сказал Рудер. — Просто он появляется только на солнце.

— Как и радуга, — заметил Щербин.

— Они могут быть взаимосвязаны?

— Вот и постараемся узнать.

Тем временем на экране было видно, как геолог подобрал осколок породы и осмотрел. Затем проделал то же самое с другим. Повертел его в руках.

Потом Свен повернулся на восток и поднял камень над головой. В тот же миг края обломка засветились семицветной радугой.

— О! — выдохнул Руслан, подавшись вперёд. — Диффузия! Но из-за чего?!

Свен опустил руку и поднёс камень очень близко к стеклу шлема. Секунд десять он просто смотрел на него, а затем стало видно, как поднимается тонированное забрало.

Экран залил уже не приглушенный красный, а ярко-багровый свет, и искры, вкраплённые в обломок, засверкали с новой силой. Геолог потрогал их перчаткой скафандра, затем развернул её ладонью к себе. Стало видно, что на пальцах осталось несколько искр.

— Какая-то пыль, — прокомментировал Рудер. — Но мы брали кучу образцов и ни разу не нашли ничего подобного.

— Мы всегда это делали ночью, — ответил Щербин, не сводя с экрана глаз.

— Ну, и что? Искры могли быть не видны в темноте, но куда они потом-то девались?

— Хороший вопрос, — пробормотал Руслан.

— Смотрите, он поднял стекло! — воскликнула Луговская. — Господи, зачем?!

Запись показывала, как геолог подносит камень к лицу, а затем образец пропал из обзора.

— Что? — не выдержав, вскочил со стула Щербин. — Что он сделал?

— Может, понюхал его? — предположил Рудер. — Или… лизнул?

— Он падает! — Руслан указал на экран, где камера накренилась, поплыла в сторону и вниз, а затем остановилась, показывая лежащие на площадке камни.

Луговская тихонько застонала. Было ясно, что геолог умер.

— Прокрути дальше, — велел после паузы Щербин лаборанту.

Руслан послушно промотал запись до того момента, когда появились микробиолог и остальные. Между этим и падением геолога ничего не происходило.

— Теперь ясно, что эта пыль убила Свена, — подвёл итог увиденному Рудер.

— Из-за неё он остекленел.

— Должно быть, это какое-то вещество, вступающее в реакцию с жидкостями, — сказала Луговская. — Нужно быть очень осторожными. И прежде всего, исследовать образцы, которые взял Семён Михайлович.

— Я сделаю это сам, — ответил Щербин. — В закрытой лаборатории. Нет! — резко оборвал он начавшего было возражать лаборанта. — Ничьей помощи мне не требуется. Всё будет в порядке. Я помещу бокс в герметичный шкаф и сделаю всё там.

— Погодите! — воскликнул вдруг испуганно Рудер. — На перевале мы ходили по этой пыли! Она должна была остаться на подошвах и на скафандре Свена. Да и на наших тоже, ведь мы его тащили!

— Спокойно! — прикрикнул на всполошившихся коллег Щербин. — Мы ведь пока живы, так? А Свен, вероятно, умер мгновенно. Во всяком случае, в течение нескольких минут.

— Если он и был жив, то двигаться не мог, — добавил Рудер.

— А с нами, кажется, всё в порядке. Так что без паники. Сейчас наденем защитные комбинезоны, пойдём в лабораторию и всё осмотрим. Потом, если скафандры чистые, обследуем гравитант.

— Да-да, — закивал Руслан. — Надо быть профессионалами!

Последняя фраза прозвучала так, словно лаборант убеждал прежде всего себя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Щербин поместил бокс с образцами в стеклянный шкаф, включил режим повышенной изоляции (это означало, что никто не сможет войти в лабораторию, пока он сам не введёт изнутри код) и взялся за пульт управления манипуляторами.

Тонкие, похожие на членистые конечности насекомых, металлические «пальцы» задвигались по ту сторону стекла. Они открыли замки бокса и подняли крышку. В зеркале сверху отразились подобранные на перевале камни. Щербин достал их и положил на специальный поднос так, чтобы камеры могли снимать образцы со всех сторон.

— Семён Михайлович, как дела? — раздался голос Рудера в динамике закреплённого в правом ухе передатчика.

— Неважно, — ответил Щербин, сделав увеличение и вглядываясь в один из экранов.

— Почему?

Коллеги микробиолога находились в комнате охраны и наблюдали за ним по мониторам, поддерживая голосовую связь.

— Я не вижу пыль, — ответил Щербин.

— Совсем?

— Да.

— Может, её трудно разглядеть из-за искусственного освещения? — предположил Руслан. Его голос слегка дрожал от напряжения. Было слышно, как лаборант порывисто дышит. «Должно быть, он не отрывал глаз от экрана», — отстранённо подумал Щербин.

— Попробую создать диффузию, — сказал он, включая осветительные приборы.

Через несколько минут микробиологу пришлось сообщить товарищам, что радуга вокруг камней не возникла, под каким бы углом он их ни поворачивал, и какие бы спектры ни использовал.

— Кажется, пыль просто исчезла, — сказал он.

— Или стала не видна, — возразил Рудер. Ему явно не хотелось признавать, что материя способна просто растворяться в воздухе.

Как только эта мысль пришла в голову Щербину, он решил убедиться, что этого действительно не произошло.

Если пыль растаяла — то есть, перешла в другое состояние — то она по-прежнему должны находиться внутри стеклянного шкафа.

Прежде всего Щербин убедился в отсутствии газов, отличных от тех, которые наполняли помещения базы. Затем провёл спектральный анализ на наличие твёрдых частиц. Все без толку!

— Куда она могла деться? — донёсся до него голос Луговской, но, кажется, вопрос был обращён не к нему.

Ничего не ответив, Щербин продолжил исследование. Он применял один метод за другим, но каждый раз получал один и тот же результат: ничего!

— Надо разбить камни, — предложил Руслан, когда микробиолог поделился проблемой с коллегами. — Может быть, искры… Впитались в них.

— А это идея! — оживился Рудер. — К тому же, больше им быть, вроде, негде.

На то, чтобы распилить камни на несколько частей, ушло около десяти минут.

Щербин исследовал срезы, но и там следов странных искр не обнаружилось.

— Уступите-ка мне место, — сказал Рудер. — Я всё-таки химик. Может, что-нибудь обнаружу. Обещаю быть осторожным, так что не беспокойтесь. Вытаскивать образцы из шкафа я не стану.

— Уж пожалуйста! — расстроено буркнул Щербин, убирая руки с пульта управления манипуляторами. — Как известно, ничто не исчезает просто так. Эти чёртовы искры где-то здесь, мы просто не можем их обнаружить.

— Значит, они были и на скафандрах, и в гравитанте, когда мы вернулись на базу, — сказала Луговская. — Хоть мы ничего не нашли. Так что, если эти… В общем, если они опасны, то…

— Меры предосторожности никогда не помешают, — прервал её Щербин, хотя считал так же.

Когда Рудер явился в лабораторию, Щербин сидел на стуле и делал записи в журнал. Хотя записывать было особо нечего: таинственное вещество не было не только не исследовано, но даже не обнаружено. И всё же это было какое-никакое открытие. Да и потом, группа, которая прибудет на базу следующей, должна знать про эти искры.

— Я подумал и пришёл к выводу, что вещество не опасно, — сказал химик, подойдя к стеклянному шкафу и глядя на образцы.

— Почему это?

— Судите сами, Семён Михайлович: если искры перестают быть видны в темноте, но никуда не исчезают — по закону сохранения материи — значит, они существуют и ночью, когда мы берём образцы. Следовательно, мы и наши предшественники множество раз притаскивали их на базу, но не знали об этом. А насколько я понимаю, ни с кем ничего страшного не случилось.

Щербин пожал плечами. Он не был в этом уверен. Последствия контакта с неизвестным веществом могли не бросаться в глаза — как и оно само — или проявиться позже.

— Вы боитесь заражения? — спросил, отвернувшись от шкафа, Рудер. — Я не думаю, что эта штука органическая, но вам виднее, вы же микробиолог.

— Она убила Свена, — напомнил Щербин.

— Вступив в реакцию с жидкостями его организма. Получившееся «стекло» не похоже на живую материю.

— Откуда нам знать, что на этой планете живое?

— Ну, мы изучили флору, и она явно отличается от этого «стекла». Растения на Нереиде ближе к земным.

Щербин знал, что химик прав. Но от мысли, что неизвестная сверкающая пыль может находиться повсюду на территории базы, оставаясь невидимой, его охватывал настоящий страх!

— Представь, что мы натащили сюда кучу искр, — сказал он. — Вероятно, они находятся и на наших телах.

— И что? — спросил Рудер. — Они наверняка и раньше там были, но никто ведь от этого пока…

— Это потому, что мы находимся внутри базы, — перебил Щербин.

— Но здесь светло, — возразил химик.

Микробиолог почувствовал, как некая мысль мелькнула у него в голове. Она была очень важна, и её необходимо было во что бы то ни стало поймать! Рудер продолжал что-то говорить, но Щербин больше не слушал.

Наконец он понял!

— Тихо! — прикрикнул он, и химик замер с открытым ртом, не закончив фразы. — Тихо! Я знаю, в чём дело!

— Да? — выдавил из себя Рудер, с опаской глядя на вскочившего со стула коллегу.

— Всё дело в свете!

— Это понятно, однако…

— Нет, не в любом свете. Разве ты не догадался? — сейчас всё казалось Щербину настолько очевидным, что он поражался, как не понял этого раньше. — Свет Гипериона! Вот что делает искры видимыми.

Микробиолог подбежал к шкафу и прильнул к нему, всматриваясь в распиленные образцы. Конечно, вещество было там! Но оно «исчезало», когда его убирали из-под лучей местного солнца. Поэтому ночью искр никто и не видел. Поэтому электрический свет не преломился, образовав по краю камней радугу.

— Предлагаете вынести их наружу? — с сомнением спросил Рудер.

— Нет. Поднесём образец к окну.

— А как? Ведь если искры появятся, мы окажемся в опасности.

— Нужен герметичный сосуд.

— Думаю, у меня есть подходящий.

— Отлично! Несите. Не будем терять время.

— Стоп! — двинувшийся было к двери Рудер остановился. — Ничего не выйдет. Если на базе полно этой пыли, она проявилась бы там, куда падает свет из окон.

— Чёрт! Вы правы, — был вынужден согласиться Щербин. — Тогда остаётся только одно. Придётся вынести камни наружу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Гиперион достиг зенита, и теперь всю поверхность, исключая редкие места, погруженные в тень, заливал красный свет умирающей звезды.

Щербин сделал пять шагов от двери базы и поставил бокс на землю. Он посмотрел на Рудера и Руслана — они сопровождали его в этом эксперименте. Лиговская осталась в комнате охраны и наблюдала за ними при помощи камер.

— Готовы? — спросил микробиолог.

Ответом ему были дружные кивки.

Он присел и поднял крышку, так, чтобы она заслоняла камни от лучей Гипериона. Затем взял один из осколков и поднял над собой.

Прошло секунд десять, и образец вспыхнул искрами, а вокруг его абриса появилась семицветная радуга.

В динамике шлемофона раздался чей-то возглас. Щербин невольно улыбнулся. Теперь он кое-что знал об этих странных искрах.

— Давай стакан, — микробиолог повернулся к Рудеру.

Химик поставил на землю обычный стакан, наполненный до середины водой.

Щербин выбрал из бокса самый маленький осколок, оставшийся после распила, и осторожно опустил в стакан.

Тотчас же вода закипела и вдруг застыла. Камень, погруженный в неё, больше не блестел.

Рудер достал длинную металлическую палочку и дотронулся ею до поверхности воды. Потыкал в неё с тихим звоном.

— Твёрдая! — объявил он. — Превратилась в стекло.

Щербин поднял стакан и посмотрел на свет. Камень оказался вплавленным в прозрачное вещество, образовавшееся в результате реакции искр с водой. Радуги вокруг него не было.

— Похоже, эти искры есть только на горных породах, — заметил микробиолог. — Хотя, может, и нет. Чтобы это узнать, нужно совершить дневной тур по планете.

— Мы не можем себе этого позволить, — заметила Луговская.

— Знаю. Какие ещё у нас есть жидкости?

Рудер достал приготовленную подборку мензурок. В течение следующих двадцати минут образцы были опущены во все имевшиеся в распоряжении группы жидкости, и со всеми вступили в реакцию.

— Я удивлён, что на Нереиде есть растения и океан, — проговорил Рудер, собирая отработанные материалы. — Здесь всё должно быть превращено в стекло.

— Думаю, это вещество, которое мы называем искрами, действительно находится только в горах, — ответил Щербин. — Если бы оно попало в водные источники планеты…

— Это невозможно, — возразил Руслан. — Простите, Семён Михайлович, что перебиваю, но подобная изоляция исключена. Рано или поздно за миллионы лет хоть одна искра да должна была попасть в воду. И она наверняка вызвала бы цепную реакцию.

— Подземные воды, — кивнул Рудер.

— Значит, причина в другом, — сказал Щербин. — В любом случае, нам пора возвращаться.

На базе исследователи собрались в столовой, чтоб всё обсудить, а заодно и подкрепиться, поскольку настало время обеда.

— Я вот что думаю, — начал химик, размешивая ложкой суп, приготовленный автоповаром из замороженных овощей. — Либо в воде Нереиды есть вещество, препятствующее реакции с искрами, либо это стекло, которое образуется от контакта, потом растворяется.

Все направили на него вопросительные взгляды.

— То есть? — проговорил Руслан.

— Тает.

— Хочешь сказать, если бы мы не разбили Свена, он мог бы… Ожить? — недоверчиво спросила Луговская.

— Кто знает.

— Это исключено. Его органы… Мозговая деятельность… В общем, бред!

Рудер примирительно поднял руки.

— Спокойно, коллега! Я просто хочу сказать, что возможна обратная реакция. Может, Свен и не ожил бы, но оттаять вполне мог.

— Почему бы нам это не узнать? — спросил Щербин.

— Что? — спросил Рудер.

— Давайте пойдём и взглянем на тело. Может, оно уже оттаяло. А если даже и нет, то кто знает, не произойдёт ли это позже?

— Прямо сейчас пойдём? — спросил Руслан.

— Нет уж, давайте поедим! — запротестовала Луговская, — Боюсь, после вида того, что осталось от Свена — остекленевшего или нет — я не смогу закончить обед.

— Ладно, потерпим, — согласился Щербин.

— Если обратная реакции возможна, — задумчиво проговорил Рудер, — растения и воды Нереиды должны периодически превращаться в подобие стекла. Странно, что ни одна из групп этого не заметила.

— Вероятно, потому что все исследования проводились по ночам, — напомнил Руслан. — Как раз в то время, когда всё оттаивает. Если, конечно, теория верна.

— Давайте хоть на стакан посмотрим! — не выдержал Щербин. — Ты ведь его в темноту поставил? — обратился он к Рудеру.

— Да. Сейчас взгляну. Сидите тут.

— Подожди! — остановила вставшего химика Луговская. — Только не доставай его из контейнера.

— Само собой. Не волнуйся.

Рудер вернулся в столовую через пять минут, сияющий, как начищенный пятак.

— Чёрт! — проговорил он, плюхаясь на стул. — Всё верно: стекло снова превратилось в воду! Во всяком случае, она стала жидкой. Надо обследовать её, чтобы понять, не произошло ли с ней каких-нибудь изменений.

— И что стало с искрами, — добавил Щербин. — Придётся снова вынести стакан на улицу. Возможно, искры будут плавать в воде. Возможно, реакция повторится.

— После обеда, — строго сказала Луговская. — Давайте закончим его.

Рудер закатил глаза. На лице его сияла широкая улыбка.

— Зов плоти сильнее науки, да? — усмехнулся он, подмигнув врачу. — Ладно, как скажешь. Вода уже никуда не денется. Теперь мы с этими искрами разберёмся.

— Надо отправить в центр отчёт, — сказал Руслан.

— Не спеши, — покачал головой Щербин. — Нам пока особенно нечем похвастаться. Сначала надо разобраться, что это за вещество.

— Но есть же правила, — смутился лаборант. — Мы должны докладывать обо всех…

— Руслан! — прервал его микробиолог. — Как только мы сообщим о нашем открытии, появится куча желающих самим заняться изучением этого феномена. Возможно, сюда прибудут новые люди. Ты хочешь этого?

Лаборант медленно покачал головой.

— Мы открыли эту штуку, — сказал Щербин. — И мы же её исследуем. Это дело нашей группы, и ничьё больше. Согласны со мной? — он обвёл взглядом своих коллег.

Все, кроме Луговской, кивнули.

— Вот и отлично! — подвёл итог Щербин. — Тогда закончим обед и за дело.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— По крайней мере, теперь ясно, почему на Нереиде нет животных, — сказал Щербин, наблюдая за тем, как медленно вращаются в наполненной водой колбе крошечные искорки. — Все попытки возникнуть были пресечены этой дрянью! Растениям временное остекленение не страшно. Оттаяв, они возобновляют деятельность. Но животные развиться в таких условиях не могли.

— Похоже, человечество зря потратило столько времени на исследование этой планеты, — отозвался Рудер. — Для жизни людей она непригодна.

— Ну, почему? — не согласился Руслан. — Если очистить её от искр…

— Каким образом? — Щербин усмехнулся. — Мы даже не знаем, что это такое! Откуда берётся, куда исчезает. Как происходит реакция остекления и последующего растворения.

— Узнаем, Семён Михайлович. Рано или поздно.

Микробиолог покачал головой, но ничего не ответил.

— Не мы, так другие, — добавил лаборант, понимая его сомнения.

Щербин потряс колбу.

— Опять застыла, — объявил он. — На солнце всё повторилось.

— Я всё думаю про Свена, — сказал Руслан. — Может быть, мы убили его. Кто знает… — лаборант пожал плечами.

— Марина же сказала, что мозговая деятельность не возобновилась бы, — возразил Рудер.

— В этом нельзя быть уверенными. Мы ничего не знаем об этом веществе.

— Почему тогда Нереида не заселена животными? — спросил Щербин.

— Ладно, разглагольствовать можно сколько угодно, — сказал химик, закрывая бокс. — Толку-то? Свен мёртв, и с этим уже ничего не поделаешь. Вернёмся на базу и вплотную займёмся этими искрами. Предлагаю устроить так, чтобы свет Гипериона падал на образцы в лаборатории. Тогда не придётся всё время таскаться в скафандрах наружу.

— Для этого придётся выделить помещение и оборудовать его так, чтобы мы не контактировали с веществом.

— У нас есть неиспользуемые помещения. Предлагаю переделать одно из тех, что расположены с восточной стороны. Тогда можно будет проводить исследования весь день.

— Хорошо, займитесь этим с Русланом.

Учёные вернулись на базу, поместив все образцы в герметические ячейки для хранения. По пути в комнату отдыха они встретились с Луговской. Врач шла из лаборатории, где препарировала оттаявшие останки геолога.

— Узнала что-нибудь новенькое? — спросил Рудер.

— Нет. Просто мёртвая плоть. Никаких видимых изменений.

— На том образце, что ты дала, при свете Гипериона появились искры, — сообщил Щебин. — Радуга тоже возникла.

Микробиолог не стал упоминать, какой именно это был образец — указательный палец Свена.

Луговская кивнула.

— Мне кажется, мы столкнулись с веществом, которое продуцирует семицветный спектр при попадании на него лучей Гипериона, но пропадает из виду, поглощая весь остальной свет. Ну, или что-то в этом роде. Я не специалист.

— Дело не только в том, видит его человеческий глаз или нет, — возразил Рудер. — Эти искры не обнаруживает сканер. Никаким образом. Вот что действительно странно.

— Я тут подумал: а что, если они разумны? Только умоляю, не смейтесь!

Химик удивлённо приподнял брови, глядя на Щербина.

— Семён Михайлович, побойтесь Бога! Каким образом?

Микробиолог развёл руками.

— Если нам удастся исследовать их при свете Гииериона, возможно, это станет ясно.

— Я думаю, они имеют кристаллическую решётку, — сказал Рудер. — Что и объясняет возникновение радуги. Так что я уверен, это твёрдое вещество.

— Хотите пари, коллега? — прищурился, протягивая руку, Щербин. — Тысячу кредитов на то, что эти искры — единственные представители фауны на Нереиде.

— Скажите ещё, что они разумны!

— Э, нет, так я рисковать не стану.

— Ладно, как хотите, — Рудер крепко пожал микробиологу руку. — Согласен. Живые против неживых.

— Марина, разбей, — попросил Щербин.

— Господи, как дети малые! — закатила глаза врач. Она ударила по рукам коллег. — Довольны?

— Вполне, — кивнул Рудер. — Займёмся устройством подходящей лаборатории. Открытой солнцу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В отсеке, который занимал геолог, все вещи были на своих местах. Педантизм Свена ощущался в каждом предмете, даже в том, как эргономично была расставлена мебель.

Руслан отодвинул вертящееся кресло и сел за компьютер. Он хотел просмотреть последние записи погибшего — вдруг там обнаружится что-то интересное. Хоть у Свена и поехала крыша, в голову ему могли приходить и здравые идеи. Сейчас, когда группа занялась исследованием неизвестного вещества, любая информация или просто теория могла пригодиться.

Лаборант открыл несколько папок. К счастью, пароля не требовалось: члены группы заранее договорились, что не станут ничего прятать друг от друга. Руслан начал с просмотра записей журнала геолога — по правилам, он дожжен был заполняться каждый день. До сих пор в компьютер Свена никто не заглядывал — как-то по умолчанию все решили, что ничего толкового безумец написать не мог. Но теперь, когда было сделано открытие… Кто знает, до чего додумался погибший?

Рулан помнил, как геолог впервые заговорил о том, что на Нереиде может существовать одна-единственная форма разумной жизни. Та, которая осознанно губит все остальные, не желая делиться планетой. Тогда его засмеяли. Но теперь…

Лаборант просмотрел уже страниц десять, но ничего полезного не нашёл. Было видно, как путаются мысли у Свена, как он перескакивает с темы на тему, обрывает фразы на середине и вписывает в научные размышления что-то личное, даже интимное. Бедняга совсем свихнулся…

Руслан помнил, как в геологе возникла и постепенно усугублялась эта странная одержимость радужным сиянием, возникающим вокруг гор на рассвете. Он мог по несколько часов наблюдать за ним, сидя перед окном.

Теперь, читая его записи, лаборант понимал, что именно в этом феномене Нереиды Свен искал ответ на вопрос: есть ли на планете разумная жизнь? Должно быть, он и отправился на рассвете в горы, чтобы выяснить это. Но почему он открыл шлем?

Покачав головой, Руслан встал и подошёл к окну. Переливающийся абрис гор был виден даже с такого расстояния. Раньше он казался лаборанту прекрасным загадочным явлением, но теперь от вида чуть дрожащей радуги по спине пробежал лёгкий озноб.

Руслан заставил себя отвернуться и быстро вышел из отсека мёртвого геолога. Шагая по коридору, он пытался понять, почудилось ему или нет: на мгновение лаборанту показалось, что сияние необъяснимым образом притягивает его… Впрочем, это, конечно, бред! Просто наваждение, возникшее из-за того, что он читал дневник Свена.

Тряхнув головой, Руслан вошёл в столовую.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Прошло полторы недели, но результатов исследования опасного вещества не было. Оно просто исчезало, когда на него переставали падать лучи Гипериона, и появлялось, стоило вынести его на солнечный свет. Щербин проводил часы в новой лаборатории, оборудованной в одном из запасных помещений, восточную стену которого пришлось снести. Руслан помогал ему. Исследование искр сильно увлекло лаборанта, он буквально не мог оторваться от них и радужного сияния, в котором он пытался обнаружить новые свойства, не известные доселе человечеству. Его поиски тоже до сих пор успехом не увенчались.

В лабораторию вошла Луговская и плотно закрыла за собой дверь. Обернувшись, Щербин заметил, что вид у врача озабоченный.

— Что случилось, Марин? — спросил он.

— Меня беспокоит Руслан, — Луговская села на табурет, прислонившись к стене. — Он стал какой-то нервный. А может, рассеянный.

— Он просто поглощён исследованиями, — пожал плечами микробиолог. — Хочешь чайку?

— Нет, спасибо, Семён Михайлович, — она помолчала. — Я бы не пришла с этим к вам, если бы дело было только в том, что… В общем, скажу прямо: Руслан напоминает мне Свена! Вот так-то! — добавила она с лёгким вызовом.

Щербин удивлённо приподнял брови.

— Свена? Ты о чём это? Мне Руслан кажется вполне нормальным.

— Он говорил вам о том, что это вещество, — Луговская кивнула в сторону видневшихся за стеклом образцов, — разумно? Что оно намеренно уничтожает на планете все формы жизни? Вернее, что не даёт им возникнуть, истребляя на корню.

— Да, у Руслана есть такая теория. Ну, и что? Мы ничего не знаем про искры, так что никакую вероятность исключать нельзя.

— Он мне сказал сегодня, что Свен считал так же.

— Свен мог быть прав.

— Он тронулся умом.

— И что? Это не значит, что он ошибался. Просто… Его теории приобрели форму одержимости.

— С Русланом происходит то же самое.

— Марина, я уверен, что ты преувеличиваешь. Но в любом случае, мы присмотрим за Русланом. На всякий случай.

Луговская встала. Вид у неё был недовольный.

— Его нужно изолировать, — сказала она негромко. — Пока не повторилось несчастье.

— Не выдумывай, — Щербин ободряюще улыбнулся. — Сумасшествие не заразно.

— Хорошо бы, — покачав головой, врач вышла из лаборатории.

Микробиолог повернулся к стеклу, за которым находились закреплённые в тонких металлических держателях образцы, окружённые радужным сиянием. Но взор учёного обратился не к ним. Щербин смотрел поверх камней — туда, где в багровом сиянии дрожала над горами радуга. Она звала его к себе, притягивала, обещая раскрыть главную тайну, занимавшую микробиолога. Возможно, Свен отправился на перевал не потому, что свихнулся, а совсем по иной причине…

Конечно, на первый взгляд это кажется полным бредом, но что, если геолог понял: существует лишь один способ узнать, что такое искры — позволить им войти в себя?!

Щербин усмехнулся. Придёт же в голову… Нет, надо не позволять нелепым мыслям бродить в своей голове. У него есть дело, настоящее исследование, и для этого необходимо сохранять трезвый взгляд на вещи. Микробиолог положил руки на пульт и набрал команду для манипуляторов, уже предвидя, что и этот эксперимент не даст ничего.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Что он там делает?! — проговорил Рудер, прильнув к стеклу, разделявшему лабораторию.

— Наверное, устанавливает новые образцы, — с сомнением ответила Луговская.

Врач и химик прибежали по зову лаборанта. Сам Руслан отправился надевать скафандр, чтобы выйти с базы.

— Не похоже, — сказал Рудер. — Сколько он уже там?

Луговская взглянула на свои часы.

— Если верить Руслану, то не менее полутора часов. Наверное, даже больше.

— Значит, он уже получил критическую дозу облучения. Его надо срочно вытаскивать.

Рудер снова попытался связаться с микробиологом, но тот не отвечал. Похоже, он попросту отключил шлемофон.

— Как думаешь, Руслан справится? — спросила Луговская.

— Я пойду с ним, — решил химик. — Жди здесь. Если что… В общем, сориентируешься.

Врач кивнула, хотя не представляла ни что может случиться, ни что предпринимать в экстренной ситуации.

Рудер вышел.

Через несколько минут по ту сторону стекла показался человек в скафандре. Судя по нашивке, это был Руслан — значит, он успел одеться и выйти с базы раньше, чем в наружный шлюз пришел химик.

Лаборант направился к Щербину, ничего не говоря. Тот не видел его, потому что стоял лицом к стеклу. В руках у него был один из образцов, вынутый из держателей и сияющий, как горшок Лепрекона. Тонированное забрало микробиолог поднял ещё сорок минуг назад, так что Луговская видела его лицо, отрешённое выражение которого наводило на мысль, что руководитель группы не в себе.

— Руслан, осторожнее! — сказала врач в микрофон. — Постарайся, чтобы он тебя до последнего не заметил.

— Хорошо, — ответил лаборант. Он старался держаться за спиной Щербина. — Что мне сделать?

— Отбери у него образец, — сказала Луговская. — Мне не нравится, что он смотрит на него так долго.

Когда лаборанта и микробиолога разделяли метра полтора, Щербин вдруг повернул голову и уставился вниз, затем резко обернулся, одновременно отступив к стеклу.

— Он увидел твою тень! — сообразила Луговская. — Отбери камень!

— Ладно.

Руслан бросился на Щербина с предельной скоростью, которую позволял развить массивный скафандр, но её оказалось явно недостаточно: микробиолог успел среагировать.

Оружие оказалось в руке Щербина на секунду раньше, чем лаборант добрался до него. Коротко полыхнуло, и Руслана отбросило назад — словно он ударился о резиновую стену.

Луговская закричала.

— Что происходит?! — раздавшийся в динамике голос принадлежал Рудеру. — Я уже иду.

— Он убил Руслана!

— Что?!

— Застрелил его!

Тем временем Щербин подошел к распростертому на полу лаборанту и склонился над ним. Микробиолог протянул руку к шлему Руслана и нажал поочередно две кнопки с правой стороны. Тонированное забрало и стекло тотчас поднялись, открыв лицо лаборанта смертоносному излучению Нереиды.

— Возвращайся! — сказала Луговская, не отрывая глаз оттого, что происходило за стеклом. — Он и тебя убьет!

— Ну, уж нет! — прорычал Рудер. По прерывистому дыханию стало ясно, что химик бежит. — Я сам его прикончу!

Щербин тем временем положил камень на лицо лаборанта. В динамике щёлкнуло, и врач услышала его на удивление спокойный голос:

— Сейчас ты всё поймёшь. В последние минуты своей жизни.

Слова звучали так, будто их произносила машина.

Руслан оказался ещё жив — динамики наполнились его хрипом, почти сразу перешедшим в пронзительный вопль.

— Я всё записываю камерой скафандра, — сказал Щербин. — Марина, ты слышишь?

Луговская не ответила. То, что происходило снаружи, было слишком ужасно! Она не могла заставить себя говорить с этим человеком, превратившимся в чудовище.

Вещество, какой бы природой оно не обладало, действовало на тех, кто долго имел с ним дело. Возможно, опасность была даже не в нём, а в сиянии, которое оно продуцировало. Свен, Руслан, Щербин — все они смотрели на него слишком подолгу в последнее время.Иногда врач и сама ощущала смутное беспокойство, если задерживалась взглядом на окне, за которым виднелся абрис гор. Будто нечто медленно вползало в её сознание…

В лаборатории появился Рудер с пистолетом в руке.

Щербин заметил его сразу, но выстрелить не успел: химик опередил спятившего учёного. Его оружие вспыхнуло, микробиолог отлетел от Руслана и ударился о стену. Он сполз по ней и замер, похожий на бесформенный серебристый мешок. На плече скафандра зияла чёрная дыра, источавшая прозрачный дымок.

Рудер подбежал к Руслану и сбросил с его лица камень.

— Чёрт! — прошипел он в отчаянии.

— Мёртв? — спросила Луговская, предвидя ответ.

— Остекленел!

— А что с Щербиным?

— Сейчас посмотрю.

— Только осторожно.

— У него нет оружия.

Действительно, пистолет лежал на полу, и дотянуться до него микробиолог не сумел бы, даже если б оказался всего лишь ранен.

Рудер подошёл к Щербину и проверил жизненные показатели.

— Мёртв! — объявил он. — Странно, рана в плече не смертельная, вроде…

— Подними забрало, — посоветовала Луговская.

Химик нажал две кнопки на шлеме Щербина.

— Остекленел, — сказал он удивлённо.

— Это из-за дыры в скафандре, — сообразила врач. — Вещество попало внутрь через неё. В лаборатории его полно — после всех-то экспериментов.

Рудер встал.

— Надо перенести их на базу, — сказал он. — Один я не справлюсь.

— У нас есть погрузчик.

— Да, придётся его задействовать.

— Я тебе помогу. Подожди меня.

— Хорошо. Сколько у нас времени?

Луговская взглянула на часы.

— Думаю, успеем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Луговская проснулась из-за того, что услышала глухие удары. Поначалу они появились во сне и нарушили его мирное течение, затем зазвучали явственнее, но врач всё ещё думала, что грезит — пока не слетели остатки сна, и в мёртвой тишине не стало ясно, что гулкие удары доносятся откуда-то с территории базы.

Луговская лежала около двух минут, понимая, что должна встать и выяснить, что происходит. Осознавая, что рано или поздно ей придётся это сделать. И всё же оттягивая момент.

На базе остались только она и химик. Остальные были мертвы, и их останки хранились в герметичных контейнерах на складе. Значит, стучал Рудер. Но зачем?

Врач откинула одеяло и спустила ноги на пол. Нашарила тапочки. Встала и сделала несколько шагов по направлению к двери, потом вернулась и накинула халат. Подумав несколько секунд, достала из кобуры пистолет.

БУМ-М-М…

Луговская вышла из своего отсека в тёмный коридор. Нащупала рукой выключатель. На потолке вспыхнули тусклые лампочки, дававшие мало света — электричество по ночам переводилось в режим строгой экономии. Врач двинулась по коридору, пытаясь на слух определить, откуда доносятся удары.

БУМ-М-М…

Интересно, слышит ли их Рудер. Конечно, если они не его рук дело…

Со стороны комнаты охраны раздался странный звук. Луговская остановилась, сжав рукоять пистолета. Может, прежде всего зайти в отсек Рудера и разбудить его? Но комната химика располагалась с другой стороны базы, и идти до неё было дольше, чем до комнаты охраны. Странный звук повторился…

Врач колебалась меньше минугы. Держа оружие перед собой, она двинулась к комнате охраны.

Дверь в отсек была приоткрыта. Внутри горел тусклый свет.

Луговская чувствовала, как вдоль позвоночника стекает холодный пот. Ей казалось, что её учащённое дыхание должно быть слышно за километр, и она старались дышать тише, но не получалось.

Дёрнув дверь на себя, она замерла на пороге, целясь в спинку кресла, стоявшего перед пультом управления.

Человек, сидевший в нём, развернулся, и Луговская с облегчением выдохнула: это был Рудер!

— Ты чего?! — нахмурился химик.

Врач опустила пистолет и вошла в отсек.

— Слышишь удары? — спросила она.

— Естественно. Поэтому я здесь. Хочу посмотреть, что там происходит.

— Где именно?

— На складе.

— Так это оттуда?

— Ясное дело.

— Ну, и? — Луговская подошла к мониторам, положила пистолет на стол и опёрлась обеими руками, глядя на изображение, транслируемое камерами. — Кто это?

— Хороший вопрос, — Рудер нажал увеличение, и экран заполнило лицо Щербина.

— Семён Михайлович? — врач не знала, что и думать. — Так он жив?

— Как сказать…

— Что ты имеешь в виду?

— Судя по всему, в течение последнего получаса он долбил стену склада молотком для образцов. И продолжает своё занятие с завидным упорством.

Лицо микробиолога ничего не выражало, кроме упрямой сосредоточенности.

— Похоже, он пытается выбраться, — заметил Рудер.

— А почему не введёт код и не откроет дверь?

— Хороший вопрос. Правильный.

Луговская бросила на химика непонимающий взгляд.

— Подумай, Марина. Почему человек, знающий, как выйти в дверь, этого не делает?

Врач медленно кивнула.

— Потому что это не он?

— Именно. Щербин умер, когда вещество вступило в контакт с его телом. Собственно, сначала он спятил, как Свен, а потом остекленел. Кстати, тоже, как Свен.

— Но Свен потом не ожил, — возразила Луговская, глядя на то, как её руководитель проделывает в стене дыру.

— Потому что мы его разбили.

— Руслан тоже не ожил. Вон его контейнер, — Луговская протянула руку и показала на экране. — Закрытый.

— Да, Руслан остался там, где мы его оставили, — согласился с очевидным Рудер. — Но ты ж сама видишь: Щербин ожил и ломится к нам.

— Но почему?

— Похоже, Свен был прав. Это вещество живое. Может быть, не органическое, но в любом случае разумное. И оно действительно не терпит на планете другой жизни.

— То есть… Семён Михайлович хочет нас убить?

— Ну, вряд ли он сюда ломится, чтобы пожелать нам спокойной ночи. Думаю, вещество… решило, что так достанет нас быстрее. В смысле — здесь, на базе.

Луговская взяла со стола пистолет.

— Если ты прав… — проговорила она, — а мне кажется, что так и есть… Мы должны его остановить.

— Само собой. Вот только меня кое-что смущает.

— Выкладывай.

Рудер почесал щёку, бросил на врача неуверенный взгляд.

— Ну! — поторопила Луговская. — Не тяни. Он не будет долбить эту стену вечно.

— На складе нет излучения Гипериона. А вещество управляет телом нашего товарища. Более того, оно снова стало гибким.

— Остекленения нет, а контроль вещества сохраняется… — понимающе пробормотала Луговская. — Значит, чёртовы искры активны не только на свету Гипериона, как мы считали?

— Во всяком случае, если находятся в человеческом теле.

— Мы можем заразиться при контакте с Щербиным?

— Вот об этом я и думаю. Что скажешь? Ты же врач.

— Я лечу земные болезни. Да и это вещество не похоже на вирус.

— Но может действовать так же?

— Вирусы не превращают инфицированного в…

— Зомби? — подсказал Рудер.

— Вроде того.

— Я вот думаю: не оживёт ли таким же образом и Руслан?

— Вряд ли.

— Почему?

— Он был смертельно ранен, когда вещество проникло в него. А Щербин нет.

— Наверное, ты прав.

На мониторе было видно, как рухнула стена, и Щербин полез в пролом.

Химик встал и достал из кобуры пистолет.

— Всё, пора! — он взглянул на Луговскую. — Только без сантиментов, ладно?

— Постараюсь, — врач взяла оружие со стола. — Идём?

— Нет, пойду я, а ты останешься здесь и будешь говорить мне, где Щербин.

— Но…

— Я не хочу плутать по базе, пока он не шарахнет нас молотком. Или пальнёт из пистолета. А он вполне может найти оружие, прежде чем мы его встретим.

— По-моему, он идёт сюда, — проговорила Луговкая, глядя на экран.

— Вот и следи за ним, — Рудер надел портативный передатчик, поправил микрофон и вышел в коридор.

Врач включила общую связь.

— Слышишь меня? — спросила она негромко.

— Вполне отчётливо. А ты меня?

— Да. Щербин движется тебе навстречу. У него молоток.

— У меня пистолет. Думаю, я пока в выигрыше.

— Притормози, а то вы столкнётесь. Дай ему выйти на тебя.

— Я остановлюсь в начале этого коридора и буду его ждать. Когда он появится, успею сделать пару выстрелов.

— Хорошо. Он сейчас… Погоди!

— Что такое?!

— Он свернул!

— Куда?

— К щитовой. Господи, он пошёл туда! Догони его, скорее! — Луговская сжала рукоять пистолета, готовая сама сорваться с места.

Она видела, как Рудер помчался по коридору: химик понял, чего опасается врач! Если Щербин доберётся до щитовой, то обесточит базу. Всё погрузится во тьму!

Луговская, не видя больше смысла оставаться в комнате охраны, выскочила в коридор и побежала что было сил. Вот один поворот, другой, третий. Осталось метров двадцать… Наверное, скоро она увидит впереди Рудера. Только бы успеть!

Лампочки на потолке мигнули и загудели. У Луговской внутри всё оборвалось. Она стиснула зубы, чтобы не закричать от надвигавшегося страха.

Свет погас. В одну секунду всю базу поглотила тьма.

— Бэн? — проговорила, остановившись, Луговская. Надо связаться с Рудером — вдвоём им будет легче справиться с Щербиным. Никто не ответил. — Бэн? — повторила она.

И только тут поняла, что забыла вставить в ухо передатчик.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Ясон» опустился на забетонированную площадку в полусотне метров от базы, издалека сильно смахивавшей на зарывшуюся в землю гигантскую черепаху.

— Мы на месте, встречайте, — проговорила Двоякова, глядя на экран.

— Дайте нам пять минут, — отозвался руководитель группы, которую предстояло сменить учёным, прибывшим на «Ясоне». — Мои коллеги одеваются.

— Вы пропустили несколько сеансов связи, — сказала Двоякова, давая знак своему помощнику включить охладители. — Что-нибудь случилось?

— Была небольшая поломка аппаратуры, — ответил Щербин. — Но теперь всё в порядке. Как долетели?

— Отлично.

К монитору протиснулся Вуденич, руководитель новой группы.

— Коллега, приветствую! — заговорил он, торопясь, пока Двоякова не попросила его из кабины. — Нашли на этой планете что-нибудь новое?

Щербин улыбнулся с явным сожалением.

— Увы, коллега. Ровным счётом ничего. Но, возможно, вам повезёт больше, — он на секунду отвлёкся, слушая кого-то, говорившего с ним по внутренней связи. — Мои коллеги выходят вас встречать.

— Мы открываем люк, — ответила, подвинув плечом Вуденича, Двоякова.

— Спасибо, — Щербин встал. — У нас всё готово к вашему прибытию. Уверен, вы не будете… — он мимолётно улыбнулся, — разочарованы. Добро пожаловать на Нереиду.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Шолохов} 90 секунд ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я хотел написать кое-что другое. О космических монстрах, паразитирующих на землянах. Но вовремя вспомнил, что нет страшнее монстра, чем сам человек. И нет страшнее монстра из людей, чем обиженная женщина. Даже в космосе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Перестань!

Динамики трещали по-женски высоким голосом.

— Я умоляю тебя!

Умоляет он. Вика улыбнулась и щелкнула последним тумблером, отключающим связь с Землей. Все будет хорошо.

— Вика!

— Капитан Ершов, будьте добры обратиться по уставу к старшему по званию, — произнесла Вика и улыбнулась еще шире.

— Твою мать, Вика! Это не шутки!

Да какие уж тут могут быть шутки. Все очень серьезно.

— Капитан Ершов, — сурово начала Виктория.

— Товарищ подполковник, — хрипы динамика раздражали, не так сильно, как голос Ершова, но Виктория решила закончить игру. — Вика, что ты задумала?

— Что я задумала? Хорошо, я расскажу тебе, что я задумала.

Вика села в кресло командира корабля и пригнулась к микрофону на панели.

— Я отключу подачу кислорода.

Вика не думала, что будет так легко сказать это.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Михаил не верил своим ушам. С момента, когда командир корабля отказалась открывать шлюзовую камеру, он не верил своим ушам. Сначала он даже думал, что это проблемы со связью. Он, будучи бортовым механиком, не находил времени заменить динамики. Но разве может сломанный динамик вместо ожидаемого «да» воспроизводить «нет»? Вместо «спасибо за проделанную работу» — «я отключу подачу кислорода»? Динамик здесь ни причем. Он не исправил даже ручное открытие шлюзовой камеры. Теперь только с пульта управления, и с согласия командира. Черт!

— Если бы ты занимался своими прямыми обязанностями, сейчас сподручней было бы, правда? — будто прочитав его мысли, язвительно сказала Виктория.

— Послушай, я не знаю, что тебе там наговорила Алекс… — быстро начал Михаил, будто каждое слово могло стать последним. Будто? Так ведь и есть на самом деле. Она убьет его.

— Oh, come on! Не finished a minute…^[1] передразнила американку Вика.

А может, это динамики так искажают?

— Ты скорострел, дорогой? Хотя что я спрашиваю? Ты скорострел, дорогой.

— Послушай, Вика, у нас с ней ничего не было, — проговорил Ершов, сообразив, что супругу разозлило отнюдь не длительность полового акта с их коллегой.

— Конечно, не было, — усмехнулась Вика. — Алекс так и сказала. За минуту вообще трудно что-то понять.

Позабыв о коварной мести супруги, Михаил разозлился. Разозлился на нее, будто он на кухне московской квартиры затеял спор, а не тут, болтаясь в открытом космосе на семиметровой «пуповине». Тварь! Только дай мне попасть внутрь! Она бесила его. И причина здесь не в том, что она узнала об его отношениях с Алекс Морган. Причина в том, что эта тварь унижала его. Могла ли Алекс так сказать о нем? Не исключено. Виктория могла перетянуть на свою сторону кого угодно. Она легко делала из бывших врагов союзников. Может они сейчас лучшие подруги, и вместе задумали его наказать. До перекрытия кислорода дело не дойдет, конечно же, но унижать они его не перестанут даже, когда впустят в корабль. Он даже представил, как блондинка Алекс и брюнетка Вика, отключив микрофоны, смеются над скорострелом, болтающимся за бортом в мертвом космосе.

— Прежде чем ты отключишься, я хочу, чтоб ты знал, — услышал он насмешливый голос жены. Издевательство теперь он не списывал на испорченные динамики. Над ним действительно смеялись. И пусть он слышал голос только Вики…

Стоп! А что, если Алекс не разделяет этого веселья? Тогда у него есть шанс… Он ужаснулся. Ища выход, он невольно поверил, что обсуждением его сексуальных «подвигов» сегодняшняя прогулка не закончится. Он судорожно соображал, как дать об этом знать на Землю. Связь в скафандре была только с кабиной командира. Оставался только этот призрачный шанс — убедить Алекс перейти на его сторону. Ее проще. Вику — не сможет, потому как обиженная женщина готова на крайние меры. Почему-то ему даже показалось, что Вику не пугает ответственность. Ни уголовная, ни… Черт! Ее сейчас ничего не пугает. В отличие от Михаила.

Я ОТКЛЮЧУ ПОДАЧУ КИСЛОРОДА.

— Alex, please! Я не знаю, на что она тебя подбивает, но я тебя прошу… Я тебя умоляю, не слушай ее.

Михаил говорил очень быстро, ему уже не хватало воздуха. Он начал задыхаться.

— Перестань! Включи! Мне нечем дышать!

— Перестань ныть, истеричка, — гаркнули динамики. — Ты бы меньше кудахтал — поберег воздух. Алекс, плиз! — передразнила его Виктория. — Алекс — умная баба, зачем ей ты, ничтожество?

Теперь он услышал сквозь хрипящий фон смех. Они заодно — эта фатальная мысль пронзила его молнией.

— У тебя будет 90 секунд, истеричка, — продолжила Вика. — Целых 90 секунд! Ты за это время мог бы с кем-нибудь перепихнуться, а крольчонок Мишка? Если ускорился бы, то и два раза.

Снова смех.

«Они меня убьют, весело посмеиваясь», — подумал Миша и глубоко вдохнул.

Пока она говорит, у него есть шанс выжить. Он еще раз хотел призвать любовницу к здравомыслию, но испугался, что тем самым выведет из себя обманутую супругу. Тем более, что он не мог подобрать подходящих слов. «Ты лучшая» — и он покойник; «Я уйду к тебе» — и смерть неминуема. Любое слово неизбежно вело к смерти, да и молчание тоже.

— Вика, пожалуйста, — выдавил из себя Михаил и еще раз попробовал открыть люк вручную.

— Итак, 90 секунд, — проигнорировав его мольбы, холодно произнесла Виктория. — В сознании ты будешь всего секунд 14, но они станут для тебя незабываемыми.

Он мысленно зацепился за спасительное, как ему показалось, слово «незабываемыми». Не забыть, помнить, вспоминать — на это способен человек, если только продолжает жить.

— Милый…

Еще один добрый знак!

— …надеюсь, тебе не надо говорить, что как только тебе перестанет хватать воздуха, не нужно задерживать дыхание? Это каждый школьник знает…

— Прекрати! Ты не сделаешь этого!

— Да, все эти 14 секунд из тебя будет выходить кислород. Ты не противься…

Снова смех. Как назло, именно смех динамики передавали без искажений.

— …да ты и не сможешь. Ты обосрешься. Все 14 секунд… Все последние 14 секунд жизни ты проведешь в обосранных штанах.

Он ждал смеха, но его не последовало. Это значило, что там, в кабине командира, задумались. Обе заговорщицы задумались о серьезности своих намерений, об ответственности. Миша решил воспользоваться паузой и закричал:

— Ты не должна! Это убийство!

— Эксперимент, — холодный голос командира корабля выбил из него надежду на спасение.

Миша даже подумал, что ему послышалось. Либо динамики исковеркали слова.

— Что? Что ты сказала?

— Это будет эксперимент.

— Что ты несешь?! Я человек!

— Эксперименты до этого проводили только над животными. — Вика продолжала свою речь, будто наговаривала на диктофон, отчего вера в серьезность ее намерений только росла. — Ты будешь первым. — Пауза. — Собак удавалось реанимировать после двух минут нахождения без воздуха, шимпанзе — после четырех. С людьми оставалось только предполагать. Ученые предположили — 90 секунд. Ну, ты не волнуйся. Ты же кобель, а это значит, что у тебя даже будет запас в 30 секунд.

— Тебя посадят… — едва разлепил губы Михаил. — Вас посадят обеих!

Смех из динамиков разрушил и это предположение. Даже если посадят их и еще несколько человек из центра управления полетами, ему будет наплевать, если, конечно, он не шимпанзе.

— Твари! — закричал он и забарабанил по корпусу корабля. — Алекс! Останови ее! Останови! Вика! Дай мне поговорить с Алекс! Я хочу услышать ее… Вика!

Хрипящий динамик перебил его.

— Я не могу ей приказывать… по личным вопросам. Тем более она сейчас занята.

— Чем, твою мать, она может заниматься?! — закричал Михаил, даже не задумываясь о глупости поставленного вопроса.

— Учится вязать. Вязание, знаешь ли, успокаивает.

Ответ поверг его в ступор, но ненадолго. Он вспомнил об увлечении жены — вязании, именно тогда, когда там, на Земле он шел на свидание с Алекс, Вика брала свои сраные спицы и выстукивала ими, перекидывая петли. Наверное, она уже тогда свихнулась. Да что за бред? Не каждый вяжущий шарф — сумасшедший, да и к тому же ее бы не допустили к полету. Она не сумасшедшая, — тонкой спицей кольнула мысль… Она убьет его с улыбкой на лице, показывая Алекс, как перекинуть очередную петлю. Вязание шарфика с перерывом на убийство. Она не может быть сумасшедшей. Хотя… Невозможное случается. Они даже не должны были попасть втроем в один экипаж.

— 90 секунд, но к 14 секунде… Ну, ты помнишь. Время пошло…

Недостаток Миша воздуха почувствовал сразу же после слов жены. Он мысленно пытался подсчитать, на какое время ему хватит воздуха. 7 метров фала плюс метров 5 до резервуара внутри корабля… Дернул люк. Даже если бы ручное управление было исправно, в корабль он бы не попал. В лучшем случае они бы оставили его на эти злополучные 90 секунд в атмосферном шлюзе. Голова плохо соображала. Он едва рефлекторно не задержал дыхание, когда понял, что следующий вдох станет последним.

ВРЕМЯ ПОШЛО.

Михаил расслабился, давая кислороду выйти из организма. Содержимое кишечника полилось по ногам. Перед тем как все померкло, Михаил понял, что никто его не затащит в корабль ни через 90 секунд, ни через четыре минуты.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Виктория посмотрела в бортовые камеры. Скафандр, привязанный к кораблю фалом, проплыл мимо шлюза. Ударился о борт и поплыл прочь. Но фал, укрепленный тросом, не хотел отпускать. Мертвец, облачённый в скафандр, словно цепной пес, не отходил далеко от своей конуры.

Фактически он еще не мертвец. У Вики было еще около сорока секунд, чтобы вернуть его к жизни, но она не хотела принимать решение в одиночку. Как командир корабля Виктория была всесильна, но как женщина, как жена… Как обманутая жена… Они спали с ним вдвоем и решать его судьбу будут вдвоем.

Вика отстегнулась, оттолкнулась и подплыла к креслу Алекс. Взяла ее за руку и развернула к себе лицом.

— Как думаешь, с него достаточно?

ВЯЗАНИЕ УСПОКАИВАЕТ.

— Почему ты молчишь? Вот только не начинай… Тебе жалко его? Ну что, пусть болтается скорострел?

Спицы перекрестились и стукнулись друг о друга; Алекс едва заметно кивнула.

— Вот и здорово.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Виктория толкнулась, собираясь вернуться в кресло командира, но остановилась, будто что-то вспомнила.

— Я спицы возьму? С тебя уже, наверно, хватит, да и зрение надо беречь.

Она вынула спицы из глазниц Алекс, кровавые кляксы поднялись над головой мертвого астронавта, разделились на несколько мелких и растворились багровым маревом в воздухе.

Виктория пристегнулась в кресле, вытащила нитку из специального контейнера и принялась вязать. Потом нужно будет попробовать восстановить связь с Землей.

Прожужжал таймер, оповещая о завершении 90 секунд. Виктория подняла голову, посмотрела на дисплей — скафандр перевернулся, будто сменил позу на более удобную. Вика улыбнулась своим мыслям и снова взялась за вязание.

Вязание успокаивает.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Богдан Гонтарь} Сифилис ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я хотел написать добрую и светлую притчу о семейных ценностях, верности, любви и умении прощать любимых, что бы ни произошло, какие бы препятствия ни вставали на пути… Но в итоге получилось вот это».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сказать, что Степан Семёныч Кощеев ох*ел, — это не сказать ничего. Он вышел из кабинета венеролога в сопровождении врача, бормочущего что-то про пенициллин и антибиотики. Жена тут же нависла над Степаном Семёнычем, и голос ее, полный злого триумфа и презрения, эхом покатился по коридору:

— Что, нагулял-таки, кобелина?! — она зацокала языком. — Ах ты, дрянь такая! Все тебе мало, да? Мало ты хламидий хватал? Теперь сифилисом решил обзавестись?

Кощеев молчал и, чувствуя на себе взгляды всех пациентов в очереди, лишь виновато шевелил усами, утирал платком лысину, да поправлял сбившуюся на толстом животе рубашку. Зинаида вещала, как советский диктор, — торжественно и громогласно, но он уже не слушал ее. В голове билась всего одна мысль: «От кого?»

Дома он принял таблетки. Жена поставила укол в ягодицу. Степан Семёныч, глядя в ее черные злые глаза, мог поспорить — Зинаида специально попала в нерв. Подволакивая ногу, он поковылял в гостиную, где его ждала раскладушка у окна. Зинаида осталась на перине в спальне одна, демонстрируя всю глубину своего презрения и ненависти. Кощеев услышал, как щелкнул замок — жена заперлась изнутри.

— Больно надо! — процедил он сквозь зубы.

Перед сном долго и вдумчиво рассматривал выскочивший на члене шанкр. Бледный, с рубцеватыми краями, он был размером с фасолину. Чем дольше Степан Семёныч глядел на него, тем больше наливался злостью. На ту из любовниц, что заразила его; на врача, который, курва, не согласился подыграть перед женой; на саму жену. Зинаиду Степан Семёныч вообще винил в первую очередь — не будь она такой холодной и неприступной сукой, глядишь, и не побежал бы искать он девок на стороне. Жалуясь на жену друзьям, Кощеев всегда язвил, что Зинаида сосет у него только деньги, а вовсе не то, что следовало бы. Вот тебе, Зинка, и итог. Сама виновата.

Он долго не мог уснуть, зябко ворочался под тонким колючим одеялом и чувствовал нарастающий зуд в шанкре. Потом все-таки забылся коротким рваным сном. Снилось ему, будто пах облепили жирные зеленые мухи и копошатся там, щекоча его маленькими суетливыми лапками. Наутро он обнаружил в паху и на бедрах еще с десяток крупных и бледных шанкров. О таком врач не предупреждал, и Степан Семёныч почувствовал, как его нутро сжала холодная лапа страха.

Жена, завидев его на кухне, лишь плюнула в сторону и швырнула на стол тарелку с холодным омлетом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Работа не задалась. Степан Семёныч сидел у себя в кабинете, докуривая очередную сигарету. Рядом чадила переполненная пепельница, и стояла початая бутылка дагестанского коньяка. Язвы зудели нестерпимо. Матерясь сквозь зубы, он набирал одну любовницу за другой. Все божились, что чисты, что у врачей на учете, что анализы сдают каждые полгода. И неизменно добавляли в конце, чтобы «папулик» и не думал звонить, пока не вылечится.

С каждым звонком и глотком коньяка сердце колотило все сильнее. Кощеев покрылся жарким липким потом, и к зуду прибавилось противное пощипывание. Он поминутно тер и почесывал пах. Оставался последний вариант — Лизавета. Она и любовницей не была — обычная индивидуалка, каких миллион. Степан Семёныч нашел ее на одном из многочисленных сайтов досуга. Пролистал бы мимо, да глаз зацепился за таинственное заморское слово «римминг», включенное в список услуг. В тот же день он ее и навестил. Шанкр выскочил через неделю. Рановато для сифилиса, но кто знает. Так-то шанкры и зудеть не должны.

Номера Лизаветы не сохранилось, и Кощеев полез на сайт. Когда он листал очередную страницу в поисках анкеты, в дверь прошмыгнул его заместитель, Геращенко. Худой и желтый от курева, он ехидно улыбнулся и заговорщицки подмигнул Степану Семёнычу:

— Тут поговаривают, у кого-то с конца закапало, а, Стёпка? Что ж ты так неаккуратно, презервативы-то вроде изобрели давно…

Степан Семёныч замер. Ладони покрылись потом, горло стянул тугой обруч. Он сипло выдавил:

— Кто говорит?

Геращенко осекся, улыбка сползла с желтого лица.

— Да так, болтали в курилке. Ты же знаешь, коллектив маленький, сплетни быстро разлетаются. Я вот тут документы на подпись принес.

Тараторя об отчетах и накладных, Геращенко воровато отводил глаза в сторону, а Степан Семёныч сверлил его ненавидящим взглядом. Никто не мог знать. Ни одна сволочь не могла быть в курсе — только сам Кощеев и Зинаида.

Геращенко извивался ужом, гнул спину и раскладывал на столе перед начальником ведомости:

— Вот тут подпись — добро на транш, а тут вот мы договор заключаем со строителями на ремонт склада, а вот здесь…

— А ну пошел на хрен отсюда! — рявкнул побагровевший Степан Семёныч и рванул ворот рубашки. В угол полетела оторванная пуговица.

Желтое лицо Геращенко приобрело голубовато-бледный оттенок:

— Ты чего, Степа? Чего орешь-то сразу? Ну, пошутил неудачно…

Но Кощеев не слышал его. В голове молотом бил кровоток, глаза налились красным, наэлектризованные усы встопорщились. Рокочущим голосом он орал:

— На хрен, я сказал! Вон! Закапало, бля! Расслабились, суки! Из жопы у вас у всех закапает! Еще раз в курилке увижу кого — уволю к ядреной матери!

Он кричал, пока не закололо сердце. Кричал даже после того, как Геращенко закрыл за собой дверь кабинета, оставив начальника наедине с зудящими шанкрами и фотографиями проституток.

В анкете Лизаветы он нашел номер телефона, но трубку никто не взял. Степан Семёныч опрокинул бокал коньяка, не чувствуя вкуса, и застучал по клавиатуре, застрочил гневный отзыв. Угрюмо осмотрел написанное, поправил «подхватил сифон» на «заразился сифилисом» и едва удержался, чтобы не зарядить кулаком в экран, с которого похотливым взглядом манила клиентов темноволосая девушка со смуглой после солярия кожей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день, проснувшись, Степан Семёныч обнаружил, что экспансия шанкров распространилась на живот. Свежие язвы пучились бледными кратерами с розоватыми краями, а старые еще ночью полопались и вяло сочились сукровицей вперемешку с гноем. За ночь сукровица схватилась коркой, и Кощеев ревел медведем, отдирая присохшие к язвам трусы и майку.

Зинаида лучилась праведным торжеством. Повела носом, завидев мужа на кухне, и сказала:

— Гнильем смердит. Символично, учитывая, что ты — гниль и есть.

Перепуганный таким быстрым течением болезни, Степан Семёныч вмиг передумал делиться с ней своей бедой. Нахмурился, усмехнулся в усы и небрежным движением руки отправил в угол кухни тарелку с омлетом, украшенным смачным плевком.

— На работе пожру, — бросил он, уходя.

Но на работу не поехал. Проворачивая руль скользкими от пота ладонями, Степан Семёныч направил машину к больнице. Дважды объехал парковку, ища свободный пятак в плотных рядах детищ российского автопрома, после чего поставил «лексус» на место для инвалидов.

Сонная тетка в окошке регистратуры выдала ему талон к венерологу и смерила брезгливым взглядом. Степан Семёныч стоял у кабинета, оглядывая очередь. Он чувствовал, как поутихшая ярость вновь разгорается внутри — перед ним стояла молодая пара, мило щебечущая о своих молодых делах; на скамейке, глядя в пол, сидел угрюмого вида мужик, от которого тянуло перегаром; а у самой двери, кидая на нее выжидающие взгляды, обосновалась стайка старух. Именно старухи, укоризненно зыркающие на остальных людей в очереди и шепотом перемывающие им кости, вызывали у Кощеева наибольшее раздражение. «Вас-то кто вообще еб*т?» — подумал он и, тяжело вздохнув, полез в телефон проверять свой отзыв на сайте досуга. Под ним красовались сочувственные комментарии в духе «вот ты олень», «водкой си-фак вылечить можно» и «ахахахах гондоны купил бы хоть». Сама Лизавета не удостоила его гневную тираду ответом, но и удалять дискредитирующее сообщение не стала. Странно.

Степан Семёныч смиренно стоял в очереди, когда к кабинету вальяжной походкой, перебивая запахом одеколона амбре медикаментов, приблизился крепкий молодой парень в спортивном костюме. Голова на толстой бычьей шее сделала полуоборот, обозревая больных, и парень прогудел блатноватым басом:

— Это, уважаемые, у меня тут талон был, короче, на двенадцать. Я задержался, так что заскочу сейчас по-быстрому. Никто не против? — в последнем предложении сквозили угрожающие нотки.

В ожидании ответа парень вперился в молодую парочку. Субтильный мальчонка закивал, жеманно откидывая с глаз сальную челку, а его девушка тихо угукнула.

— Вот и хорошо, — резюмировал парень.

— Ни хера, — рявкнул из своего угла Кощеев. — Опоздал — становись в конец!

Парень повернулся к нему всем телом, вздернул вверх брови. На лице его отразилось удивление.

— Проблемы, дядя?

— Это у тебя проблемы, раз к венерологу пришел. Становись в конец очереди и не быкуй.

— А кто быкует-то? — парень вразвалочку направился к Степану Семёнычу. — Кто быкует? Ты чо?

Кощеев приготовился к неминуемым побоям, но твердо приказал себе ударить первым. И не таких козлов ломал. Правда давно. Лет двадцать назад.

Однако спасение пришло с совсем неожиданной стороны. На грозно приближающегося парня налетели старухи. Они облепили его со всех сторон и заквохтали, осыпая ударами сумок.

— Ишь, намылилси!

— Куда без очереди!

— Молодежь выросла!

— Мы тута с шести утра сидим!

Спортсмен отпрянул под их напором, растерянный и напуганный. Парочка вжалась в стену, мальчишка — тот так вообще слился со штукатуркой, как хамелеон. Пользуясь воцарившимся хаосом, Степан Семёныч юркнул в кабинет, откуда как раз выходил мрачный похмельный мужик.

Доктор флегматично глянул на него и уткнулся в журнал приема.

— С чем пожаловали?

— С тем же! — ответил Степан Семёныч, расстегивая брюки и задирая майку. — Сифилис что-то больно нетипичный! Клади в стационар!

Доктор также безучастно скользнул взглядом по язвам:

— Запустили, смотрю. Сколько уже?

— Три дня, как первый шанкр выскочил.

— Ну-ну, — только и ответил врач, склоняясь над журналом.

— Что «ну-ну»? Я у тебя три дня назад на приеме был! Что мне делать с этим?

— Сейчас я вам пенициллинчик выпишу, пропьете, проколете…

— Да я уже пью и колю, блядь! — взорвался Кощеев. — А оно все, — он обвел рукой живот. — Распространяется! Понимаешь?

Доктор открыл было рот, но в ту же секунду за спиной Степана Семёныча распахнулась дверь, и раздался голос спортсмена:

— Слышь ты, колобок!

Невидимая рука ухватила за шиворот и потанула в коридор. Степан Семёныч заорал, суча ногами, но силы были неравны. Парень вышвырнул его, кое-как сумевшего подтянуть трусы, и наподдал напоследок пинка. С чувством жгучего стыда Кощеев застегнул брюки, чувствуя, как течет гной из лопнувших от удара шанкров на ягодицах.

В машине он долго звонил в частные клиники, пытаясь пробиться на прием. Ближайшую запись могли назначить только через неделю.

— Да я за неделю сгнию тут нахрен! — проорал он в трубку и вышвырнул телефон в окно. После долго ползал на коленях, выискивая его в высокой траве газона. За парковку на месте для инвалидов выписали штраф.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через несколько дней шанкры добрались до лица. Они болели от слез. Старые язвы вздулись, налились кровью. Пульсировали, будто что-то живое шевелилось в них. В трусы Степан Семёныч заглядывать побоялся. Жена вовсе перестала с ним разговаривать. Последним, что он от нее услышал, было требование не трогать ничего, не надев перчатки, и протирать за собой спиртом ободок унитаза. Кощеев не спал ночами, слушал свое тело. Чувствовал, как бугрятся шанкры, как пузырится гной под тонкой пленкой, как самопроизвольно шевелится член, будто живет самостоятельной жизнью.

Он ничего не ел уже четыре дня, но не сбросил в весе, а наоборот набрал. Живот налился, как паучье брюхо, а язвы на нем, превратившиеся в багровые каверны, переплелись между собой и будто таили смутно ощущаемые червоточины, что вели вглубь плоти.

Степан Семёныч не выдержал на шестой день, когда увидел, что его комментарий на сайте оброс уж очень длинной цепочкой насмешливых отзывов. Он накинул толстовку с капюшоном, хлопнул дверью, спустился к машине и поехал на квартиру к Лизавете.

— Убью суку, — бормотал он, лавируя в потоке. — Задушу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он долго жал кнопку звонка, но никто не открыл. Изрыгая проклятия, Степан Семёныч пнул дверь, и она распахнулась. Впереди темнел коридор, в конце которого еще одна дверь вела в комнату, где Лизавета делала ему заморский римминг.

— Ну, тварь, — процедил Кощеев и шагнул в квартиру.

Сделав несколько шагов, он не выдержал запаха. Смердело испражнениями, сырыми потрохами и гноем. Кощеева скрутил спазм, но блевать было нечем. Лишь желудочный сок обжег пищевод. Замерев, Степан Семёныч прислушался — из комнаты доносились звуки. Неприятные до оскомины, жуткие. Хриплое сдавленное дыхание. Булькающие хлопки, будто лопаются пузыри на поверхности вонючей топи. Влажное причмокивание. Борясь с отвращением и страхом, Кощеев взял себя в руки, преодолел на одном дыхании последние шаги до комнаты и распахнул дверь.

Лизавета была еще жива. Она лежала на кровати обнаженная, а под складками бугрящейся плоти виднелся распахнутый халат, давно ставший маленьким. Лизавета смотрела на гостя налитыми кровью глазами — единственным живым местом на изуродованном влажными язвами лице.

— Что… Что с тобой? — прохрипел Степан Семёныч. Он чувствовал, как но ноге побежала предательская струйка мочи.

Проститутка приоткрыла изъеденные губы, покрытые коркой запекшейся крови и гноя. Из ее раздувшегося горла раздался тонкий хриплый голосок, сдавленный и еле слышный:

— Оно… жрет… меня… — с трудом выговорила Лизавета. — Помоги…

Только в этот миг Степана Семёныча пронзило окончательное понимание того, что его ждет впереди.

Он метнулся к шкафу, начал лихорадочно рыскать по полкам, выбрасывая содержимое на пол. Выудил простыню и, кое-как усадив девушку, накинул ей на плечи.

— Сейчас, сейчас поедем в больницу — там тебе помогут, — а про себя добавил: «И мне, надеюсь».

Степан Семёныч помог ей встать. Помог пройти к лифту, придерживая за талию и чувствуя, как пульсирует и шевелится плоть под натянугой воспаленной кожей. Помог забраться в машину — для этого пришлось разложить задние сиденья и уместить Лизавету там. Она застыла, часто и коротко дыша, и все ее тело мелко содрогалось, шло рябью под тонким покровом простыни. В глазах стояли слезы, иногда срываясь на пораженную плоть крупными каплями.

Кощеев гнал, превышая все мыслимые и немыслимые правила. На хер эту поликлинику. На хер этого венеролога. Навигатор прокладывал маршрут к центру дерматологии.

— Ни хрена себе сифилис, — бормотал он, поглядывая на заднее сиденье в зеркало. — Ты где это подхватила, а?

Лизавета подняла на него глаза, напряглась, силясь ответить, захрипела и резко умолкла, едва начав говорить.

— Э! Э, ты чего! Сдохнуть тут не вздумай! — Степан Семёныч обернулся назад.

Проститутка не дышала. Взгляд ее, пустой и остекленевший, был устремлен куда-то сквозь него. Изо рта стекала на кожу сиденья струйка бурой слюны.

— Бля! — заорал Кощеев и забил ладонью по рулю, оставляя после ударов липкие влажные следы. — Аааа! Сука!

В кармане завибрировал телефон. Он вытянул его и, не глядя, поднял трубку. Рявкнул: «Алло!» — и услышал голос жены.

— Где тебя носит, Степан? — ледяным тоном спросила Зинаида.

— А твое какое дело?

— А ты на меня не ори, — источала яд жена. — Не в твоем положении орать.

— Зина… твою мать! Говори, что надо! — он резко круганул руль, выходя на встречку, чтобы обогнать еле плетущуюся маршрутку.

И в тот же миг, прежде чем жена впрыснула очередную порцию яда и желчи, Степан Семёныч услышал голос с заднего сиденья. Громкий, ясный и смешливый, он принадлежал Лизавете. Не той, что он обнаружил сегодня утром. А живой, здоровой Лизавете, которую он трахал две недели назад. Голос сказал:

— Аккуратнее рули, мудак, убьемся же.

— Алло, Степан? Это что за дела? — зашипела в трубку жена. — Ты там с бабами опять? Со шлюхами своими? Мало тебе, паскуда? Ну, ничего, так даже лучше.

— Что лучше? — недоуменно спросил Кощеев, силясь одновременно обойти очередной грузовик и заглянуть в зеркало. Она же умерла. Она не могла говорить.

— Не «что», а «чем», — самодовольно проворковала Зинаида. — Я от тебя ухожу. И готовься, Стёпочка, к проблемам. Налоговой будет очень интересно узнать о твоих реальных доходах, а наркоконтролю — о твоих коллегах-азерах. Чао!

— Стой, сука! — взревел Степан Семёныч. — Не смей, поняла? Не смей!

— Поздно! — жена гадко засмеялась. — Надо было думать, когда отросток свой совал, куда не следует. Пока-пока!

В трубке запикали короткие гудки. Кощеев взвыл от ярости, чувствуя, как приливает кровь к лицу, как от натуги лопаются язвы по всему телу, как злоба и отчаяние царапают лысый затылок колючей щеткой. Голос сзади сказал:

— Аккуратнее, Степан! За дорогой следи!

Степан Семёныч повернул перекошенное гневом лицо к трупу и взревел:

— Ты что вообще, бля*, такое?

Глаза Лизаветы были так же мертвы, однако губы ее зашевелились. До Степана Семёныча донеслось только:

— Я — то, что… — а после последовал страшный удар.

Руль рванулся навстречу. Выстрелила подушка безопасности, вышибая воздух из груди. Мир закружился. Голова Кощеева впечаталась в стекло двери. Он услышал тихий треск, и свет перед глазами погас.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сознание возвращалось болезненно, урывками. Сквозь полуприкрытые веки он видел, как рядом с ним на торпеде растеклась груда воспаленной плоти, затянутой в тонкую полопавшуюся местами кожу. Плоть шевелилась, ходила буграми, и в одном из разрывов показался тонкий змеящийся отросток. Свитый из мяса и синеватых жил, облепленный лоскутами красной пленки, он поднялся вверх, покачался, изгибаясь из стороны в сторону, и протянулся к Степану Семёнычу. Кощеев протестующе замычал, попытался сопротивляться, но голос Лизаветы, донесшийся со спины, сковал его:

— Не бойся и не дергайся. Больно не будет. У тебя переломаны ребра, и пробита голова. Будешь сопротивляться — умрем оба, не доехав до больницы.

Отросток скользнул к безвольно раскрытому рту. Степан Семёныч зажмурил глаза. Он почувствовал, как этот жгут из плоти скользнул по его языку, проник в горло и устремился вниз по пищеводу, холодными кольцами укладываясь на дне желудка. Мозг на секунду взорвался жгучей болью, будто его обхватили раскаленной проволочной сеткой, но боль моментально утихла. Язвы запульсировали, начали распухать и шириться, заполняя последние здоровые участки кожи. Кощеев чувствовал, как тонкая пленка на их поверхности грубеет, стягивается коростой, а под ними наливается кровью новая, быстро прирастающая плоть. С противным хрустом вставали на место переломанные кости, а сами места переломов покрывались шишковатыми хрящами. Как только из тела Лизаветы выскользнул хвост твари и скрылся внутри желудка, тело словно налилось силой. Сознание прояснилось. Степан Семёныч продолжал жить.

Из машины выбрался через лобовое стекло. Легковушка, в которую он влетел, дымилась грудой искореженного металла неподалеку. Из распахнутой водительской двери свисала неестественно изломанная рука. Пятна крови, масла и бензина на асфальте. Надсадные сигналы машин. Суетливые люди, бегающие от одного автомобиля к другому. И приближающиеся сирены скоройпомощи и полиции.

Голос раздался в голове. Его собственный голос, едкий и бодрый:

— Слышишь, люстры поврубали. Ты — виновник аварии с тремя летальным исходами. Двое в легковушке и шлюха в твоей тачке. Можно, конечно, и в тюрьму, но я советую побегать.

И Степан Семёныч побежал прочь, расталкивая очевидцев. Ему кричали вслед. Сирены выли за самой спиной. Но шанкры, покрывшие его тело целиком, сросшиеся в новую плоть поверх старой, затвердевшие и полные циркулирующей крови, работали, как и мышцы, с каждым шагом ускоряя его бег.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он пересек несколько дворов, промчался сквозь палисадник, распугав игравших там детей, выскочил на шоссе и преодолел его в три прыжка, но косогору спустился к речушке и по берегу, пригибаясь так, чтобы не было видно с дороги, добежал до высокого моста, нависшего над протокой. В сырой тени он присел отдохнуть. Невдалеке тихо перешептывающиеся бомжи жгли костер. Голос, молчавший до этого, заговорил вновь:

— Ты, короче, на работу сейчас ломиться не вздумай. Там по-любому обыск уже идет. В лебедя скрутят — и в КПЗ. Двигай домой пока. Менты не успеют твою тачку так быстро пробить, есть время собрать сумку и сдриснуть.

Степан Семёныч задумался о своих перспективах и чуть не зарыдал в голос.

— Не ссы, Стёпа, прорвемся, — прозвучало в голове.

— Кто ты такой? — спросил Кощеев.

— Я — инопланетный космический червь с Альфа Центавры, — ответил голос. — У меня тарелка в лесополосе под Мытищами лежит.

— Что? Серьезно? — Степан Семёныч почувствовал, как подступает истерика.

— А какая разница? — удивился червь. — Давай лучше дергать отсюда, пока время есть.

У костерка поднялась с корточек темная фигура. Донеслись шаркающие шаги — человек приближался.

— Мужик, есть закурить? — вместе с сиплым голосом до Кощеева донеслась вонь мочи и немытого тела.

— Нету, — ответил он.

— А хрен ли приперся, если нету? — незатейливо прикопался люмпен.

— Втащи ему, Стёпа! — посоветовал голос. — Бей и беги!

Но Степан Семёныч лишь поднял на незнакомца усталый взгляд и сказал:

— Отвали, а? Нет сигарет.

Бомж раздосадовано пожал плечами и ударил Степана Семёныча коленом в лицо. Возле костра зашумели, раздался топот нескольких пар ног.

— Ну, началось, бля*… — протянул голос.

Кощеев пружинисто поднялся на ноги.

Когда он вышел на свет, накидывая капюшон и слизывая чужую кровь с руки, из темноты за спиной доносилось только еле слышное поскуливание. В голове раздалось:

— Да уж, у нас на Альфа Центавре такой херни нет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Зинаида никак не ожидала увидеть его на пороге. Она стояла и разевала рот, как выброшенная на берег рыба, глядя на мужа, с ног до головы покрытого бурыми пятнами крови. Вгляделась в его лицо, превратившееся в одну сплошную гноящуюся язву, и скривилась. Степан Семёныч зыркнул на жену снизу-вверх и протиснулся между ней и дверным косяком в квартиру. Только тогда Зинаида засуетилась, забегала за его спиной, торопливо запахивая наспех накинутый халат.

— Стёпа, а ты чего так рано? Чего не на работе? — яда не слышалось, лишь испуг. — Я думала, ты позже вернешься.

— Она вообще-то думала, что ты не вернешься совсем, — вставил червь.

— Я знаю, — огрызнулся Кощеев в ответ.

— Что ты знаешь, Стёпа? — пискнула жена.

— Я не тебе.

Он пошел, было, в комнату, не заметив сперва этого звука. И заметил только потому, что звук прекратился. В душе перестала бежать вода.

Степан Семёныч обернулся к жене, и та застыла с телефоном, поднесенным к уху.

— Вызывай-вызывай, — сказал он. — К вечеру приедут.

Из душа, растираясь полотенцем, выплыл голый Геращенко. Он увидел Степана Семёныча и попятился назад. Степан Семёныч наступал на него, пока Геращенко не скрылся в ванной, а потом закрыл дверь снаружи на защелку. Повернулся к жене. Зинаида полушепотом говорила в трубку адрес. До Кощеева донеслось «убивают».

— Слышь, Стёпа, — раздалось в голове. — Ты вот меня правильно пойми сейчас. Валить надо — это да. Но нас как бы и убить могут. Ты не мог бы, как бы это покорректнее сформулировать, жену свою трахнуть напоследок? Заразишь ее мной, а я твое сознание перенесу в нее, если тебя завалят. Ну, это просто ради подстраховки.

— Как это — сознание перенесешь? — спросил Степан Семёныч.

Обладатель голоса, судя по интонации, сейчас поморщился бы:

— Бля, ну вот как я тебе объясню? Убьют — и очнешься в теле жены. Как-то так. Я тебе не нейробиолог и не физик. Жену будешь трахать или нет?

— Буду, — злорадно сказал Кощеев и направился к Зинаиде, тупо и растерянно взиравшей на говорящего с самим собой мужа.

Она закричала, когда он спустил штаны и извлек бугристый извивающийся член, похожий на то самое существо, что жило у него в желудке. Кричала, когда он со мстительной улыбкой вошел в нее. И продолжала кричать, когда Степан Семёныч суетливо собирался, закидывая вещи в сумку.

— Слушай, а может и того в ванной тоже? — с надеждой прозвучало в голове.

— Ну, нет, не дождешься.

— Тогда иди и обними его. Не спорь, дольше объяснять буду. И рубашку сними.

Когда недоумевающий Кощеев обхватил руками и прижал к себе Геращенко, его заместитель закричал погромче жены. Его кожа под руками Степана Семёныча словно расплавилась и слиплась с кожей Кощеева. С нарастающим удивлением Степан Семёныч смотрел, как его заместитель сливается с ним в одно целое, как он сам увеличивается в размерах, ассиметрично, уродливо и неестественно.

— Вот теперь зашибись, — довольно сказал космический червь, а Кощеев почувствовал, как в груди в унисон забились два сердца.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Степан, ты херней не страдай, я говорю — в лес надо валить, пока дороги не перекрыли, — в голосе дрожало волнение.

— Не ссы, мы по-быстрому, — сказал Степан Семёныч, остановив машину у входа в больницу.

Это было просто бинго. Как в лотерею выиграть. У венеролога сидел спортсмен. И врач, и пациент одновременно повернули голову ко входу, когда Кощеев выбил ее с ноги. И у обоих глупо, по-детски вытянулись лица, когда они вгляделись в его изуродованное, разбухшее лицо и голое огромное тело, покрытое розовыми лоснящимися рубцами и неоднородной желто-загорелой кожей. Руки Кощеева, удлинившиеся и увитые змеящимися мышцами, схватили сперва доктора и сорвали с него халат. Когда Степан Семёныч принимал в себя вяло поскуливающего врача, еще больше увеличиваясь в размерах, спортсмен застыл, как кролик перед удавом. А когда жуткое лицо повернулось к нему и потянуло в улыбке губы, обнажая три ряда человеческих зубов, парень запищал, как мышь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Его загоняли, как дикого зверя. Везде, по всему городу, выли сирены. Дважды его зажимали в переулках, но пули лишь лохматили плоть, не причиняя боли, и Кощеев поглотил два наряда полиции вместе с бронежилетами. Кевларовые пластины остались под кожей, прикрывая сердца, а одежду и чехлы от броников он выблевал под одобрительное урчание червя. От сумки с вещами Кощеев избавился — все равно уже не влез бы в старую одежду.

Руки удлинились на несколько суставов, три длинных хребта сплетались в косу, ребра наслоились друг на друга и образовали костяной доспех. Россыпь глаз на лице и голове обозревала все вокруг, а разросшийся мозг легко считывал и перерабатывал всю поступающую информацию.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда Кощеев пробирался через частный сектор, перешагивал через заборы, распугивая толстых баб и чумазых детей, преследуемый легионом УАЗов с мигалками, голос в голове сказал:

— Ты в магазин-то зайди, бухла прихватить. Чтоб было, под что поговорить вечерами.

Десятипалым гигантским кулаком Кощеев играючи пробил стену сельпо, щелбаном отпихнул верещащую продавщицу, провел ладонью но прилавку, и бутылки всосались в податливую кожу, застыли под ней ребристой батареей.

— Мы их потом потихоньку растворять будем, — сказал червь.

— А возьмет? С таким-то весом? — с сомнением спросил Степан Семёныч.

— Еще как, я ж к вашему бухлу непривычный. С пузыря напрочь сносить будет, гарантирую.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В лесу он оторвался от погони. Над головой кружил вертолет, но Кощеев ловко сбил его, запустив вырванный с корнем дуб. Машина закружилась и, дымя, скрылась за верхушками деревьев. Степан Семёныч, ведомый голосом, уходил все глубже и глубже в чащу. Ловил зазевавшихся медведей, лис и туристов. Однажды вечером, когда рассасывалась в теле очередная бутылка водки, и разомлевший Кощеев нежился под последними лучами заходящего солнца, голос, сбиваясь и заплетаясь, сказал:

— Вот ты, Стёпа, — здравый мужик. Уважаю. До этого же, что ни человек попадется — то говно. Как я вообще до вашего города добрался — чудо. Говорю им всем — в лес надо валить, уходить подальше. Там сил набраться и расти. И все ништяк будет. Нет, хочу по врачам ходить и в квартире плакать лежать. Что за люди? Ничего сами не могут. А ты смог! Горжусь! Вот у нас, в другом измерении…

— Погоди-ка, — перебил Степан Семёныч. — В каком это измерении? Ты же говорил, что с Альфа Центавры? Тарелка там у тебя под Мытищами…

— Ой, ну чего ты начал-то? С Центавры, с другого измерения — какая вообще разница?

Кощеев собрался возмутиться, но голос зашептал:

— Замри! Слышишь, грибники идут? Сейчас поближе подберутся, а мы их — раз!.. И поглотим! А? Ну, или напугаем хотя бы.

А ночью, когда принявший в себя семью грибников Степан Семёныч спал, свернувшись в клубок, словно гигантский уродливый котенок, снилось ему, что он поглотил в себя весь лес со всеми его обитателями, а потом и всю Москву, и что он и есть теперь Москва, и Россия, и вся Земля, и Альфа Центавра.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Тищенко} Переработка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Первоначально про космос я не думал. Была мысль об истории завода, который перерабатывает своих же работников. Позже я понял, что эта идея сработает и в космическом антураже».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Широкий рубец толщиной не меньше сантиметра, расползшийся вдоль позвоночника и доходящий до бедер, Семен заметил в душе.

Плохо соображая после сна, он провел по нему пальцем: шрам был очень твердым на ощупь и — это напугало Семена — холодным, как сталь, при том, что участки кожи рядом с ним дышали теплом. Контраст был ярким и резким, невозможным до ужаса. Семен раз за разом водил по рубцу пальцем, стоя у встроенного в стену зеркала — как шрам мог появиться за одну ночь? Почему шрам такой твердый и холодный, будто омертвелый? О такой заразе он не слышал раньше.

Это противоречило всему, что Семен знал из биологии.

Он вспомнил россказни Томаша. «Про эту чуму он говорил? Да не может быть!»

— Если на теле появились шрамы, то заказывай панихиду. Это первые симптомы «чумы», — мрачно сказал Томаш, когда они вместе выпивали у него в комнатушке. И, опрокинув в рот коньяк из пластмассового стаканчика, вздохнул:

— Или сдохнешь, или исчезнешь.

— Умрешь или исчезнешь? Где тут логика? — удивился Семен, но Томаш ничуть не смутился, разлил остатки напитка, который они давеча купили за бешеные деньги у прибывшего из отпуска сотрудника, и ответил:

— Все здесь нелогично, на этом тухлом космическом заводике. Мне знакомая девчонка жаловалась, что у нее один за другим такие шрамы появлялись. Врачам было плевать, давали ей какие-то лекарства, которые ни хрена не помогали. А потом эта девчонка исчезла. Хахаль ее местный начал интересоваться, куда она делась, так ему объяснили, что уволили ее за нарушение контракта и сейчас она на полпути домой — на Землю, значит, — лицо Томаша раскраснелось от спиртного и говорил он, тщательно подбирая слова. — А парень этот дураком не был, он и спросил, почему ее личные вещи остались в комнате. Как она могла отправиться домой без вещей? Ему, конечно, не ответили, послали куда подальше…

Тогда Семен не слишком впечатлился. На старом разваливающемся космическом заводе могло произойти что угодно: убийство или несчастный случай. Скорее всего, кто-то из менеджерского состава замешан — вот начальство и решило замять инцидент. Но почему-то сейчас этот разговор всплыл в памяти в малейших деталях. Семен испугался.

Он вылетел из душа, больно ударившись ногой об угол прикрепленного к полу стула. Натянув трусы, нервно закружил по комнате, разыскивая одежду в окружающем бардаке.

Рубец на спине зачесался. Семен провел по нему рукой, и ему показалось, что тот удлинился. Подобно червю — рос, ширился в размерах, расползался дальше по телу. Семен присел на край кровати и, закрыв глаза, глубоко задышал: вдох, выдох. Вдох, выдох.

Ему пришлось собрать все силу воли, чтобы паника отступила. Мысли прояснились.

И тут Семен отметил, что чувствует себя отлично, даже великолепно: исчезла привычная ломота в спине, прекратились боли в шее.

Он был бодр и чувствовал, что пышет энергией. Чтобы окончательно убедить себя в том, что полностью здоров, Семен упал на пол и сделал тридцать пять отжиманий (обычно у него едва хватало сил отжаться раз пятнадцать).

— Больной так не смог бы! — сказал он сам себе, лихо вскочил на ноги, заметив, что нисколько не устал и сумел бы отжаться еще раз тридцать.

Это обескураживало. Слишком многое изменилось за несколько часов, прошедших с того момента, как он вернулся со смены. Слишком быстро, чтобы это можно было сразу переварить.

Он взглянул на часы — на станции царила «ночь». Здешний распорядок дня соответствовал земному: днем люди работали, ночью отдыхали. Значит, госпиталь откроется лишь через шесть часов.

И тут он вспомнил: «Черт! Есть же дежурный врач!».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Госпиталь занимал отдельную секцию в комплексе, и чтобы добраться до него, Семену пришлось пересечь жилой корпус с одного конца до другого по длинному коридору, уставленному различным оборудованием, которое не вмещалось в узенькие кабинеты.

Молодая врачиха в приемной уставилась на Семена, и, понимая, что тот мало похож на больного, произнесла тихим голосом:

— Говорите.

Семен запинаясь, кое-как объяснил врачихе свою проблему. Он ожидал, что сейчас его пошлют куда подальше, и был готов прямо здесь скидывать форменную рубашку, чтобы продемонстрировать рубец, но в серых глазах девушки загорелся интерес. Она пригласила его следовать в кабинет, а потом провела на второй уровень, где располагались больничные палаты.

— Не волнуйтесь — сказала она, заметив страх в глазах Семена. — Просто нужное оборудование находится здесь.

В кабинете она велела ему раздеться по пояс и лечь на кровать, над которой высился огромный полукруглый прибор с блестящими линзами. Семен подчинился. Прибор загудел и завибрировал. Через пять минут врачиха сообщила, что можно одеваться. Семен вопросительно посмотрел на нее:

— Что со мной?

Девушка улыбнулась и успокаивающе произнесла:

— Поражение кожи местной, безвредной бактерией, что водится на поверхности планеты. Иногда в комплексе отказывает герметизация, и некоторые сотрудники заражаются. Ее, по-моему, какие-то идиоты «чумой» называют. Зря. Это абсолютно не смертельно, только панику на пустом месте разводят.

Семен не поверил ей. От всего сказанного веяло фальшью. Врачиха просто озвучила те инструкции, которые были заранее для нее подготовлены. Он не мог сказать, как он это понял, но он понял. Его интуиция буквально вопила: ложь, ложь! Вот только зачем ей врать?

Наверно, дела его плохи, и он смертельно болен. Но и это не объясняло вранья медички — ведь не она виновата в его болезни?

Однако все его чувства вопили: не верь ей!

Он пожелал врачихе удачного дежурства и пошел прочь. У выхода он почувствовал, как она буравит взглядом его спину, он оглянулся… Девушка не отвела взгляд, напротив: растянула губы в улыбке. Почему-то Семену стало от этого не по себе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Чтобы спуститься в главный склад, расположенный в штольне, Семен воспользовался одним из грузовых лифтов. Гулко застонав, дряхлая кабина отправилась вниз, навстречу темноте. Внутри заиграли тени, они становились длиннее и глубже по мере спуска, некоторые сливались в зловещие ухмыляющиеся фигуры.

Семён ненавидел станцию.

Что его бесило больше — бесконечные лабиринты коридоров со стерильным, тщательно отфильтрованным воздухом, или самая старая часть станции, где находился главный склад, который ему приходилось охранять — он так и не определился. Наверное, и то, и другое в равной мере. Он уже задумывался: а не бросить ли все к черту, прервав контракт за два года до конца срока? Останавливало одно — циферки в ежемесячном чеке. Несмотря на дерьмовые условия, платили здесь исправно и вовремя, отдавая каждую положенную копейку…

Хотя порядки на станции были драконовские. Ушел на пять минут раньше на обед? Изволь заплатить штраф за нарушение графика!

В свою первую смену здесь Семен как-то решил перекусить шоколадкой, чтобы развеять скуку… Он не успел дожевать, как ему уже позвонил старший смены и предупредил, что прием пищи дозволяется только в специально отведенное время. А уж опоздание на пост вообще считалось смертным грехом у начальства.

Кабина вздрогнула, лифт протяжно заскрипел и остановился. Семен вышел и направился к воротам склада. В углу открылась незаметная дверь, и оттуда высунулся высокий — около двух метров — человек с копной белокурых волос. Он держал в руках форменную фуражку. На лице бугая застыла выражение растерянности. Семен махнул ему рукой:

— Что случилось, Деннис? Заснул на посту?

— Томаш пропал недавно, — ответил тот. Деннис говорил по-русски с сильным акцентом, жестко выговаривая слова на немецкий манер. Он протянул Семену свой КПК.

— Как пропал? Когда? — Семен напрягся, пробежал глазами светящееся сообщение, появившееся час назад на официальном сервере предприятия.

— Пропал при аварии в одном из складских секторов. Его еще не нашли. Тела нет, — сказал Деннис.

— Твою ж мать… — ругнулся Семен сквозь зубы. Он познакомился с Деннисом и Томашем еще перед отправкой на Марс. С тех пор они не расставались, неразлучная троица. А вот теперь остались вдвоем.

Семен тяжело задышал — эмоции требовали выхода. Деннис грустно смотрел на него, нервно теребя фуражку. Потом спросил:

— А может, его найдут?

Семен знал, что нет. Руководству было выгоднее считать Томаша пропавшим, ведь выплаты родственникам полагались только, если судьба исчезнувшего прояснится и будет найдено тело.

А если не найдут… Начальство принесет официальные извинения — мол, опасные условия работы в дальнем космосе, несчастные случаи не редкость — и на этом все закончится, выплаты будут откладывать под различными надуманными предлогами и сыпать извинениями. Таких историй за прошедший год он услышал немало.

«Кто может гарантировать, что и я не загнусь здесь?» — подумал Семен, вспомнив про рубец на спине.

— Я пойду, — Деннис надел фуражку и предложил: — Слушай, давай после твоей смены пойдем туда и поищем Томаша?

Семен молча кивнул, Деннис положил ему руку на плечо и крепко сжал, потом двинулся к лифтам.

«В жопу все это. Увольняюсь. Своя шкура дороже. Еще и Денниса уговорю улететь отсюда!» — решил Семен, вслушиваясь, как гремит поднимающийся лифт. Он представил, как ступает на газон с травой и садится на скамейку во дворе в родном Архангельске — стало немного легче. Семен сосредоточился на работе и постарался не думать о Томаше…

Он сел и доложил начальнику смены, что заступил на пост. Старое потертое кресло заскрипело под ним. Он никогда не понимал — зачем нужно охранять этот чертов склад? Во-первых, на входе здесь стояли сканеры отпечатков ладони, и посторонние здесь не появлялись. Во-вторых: откуда здесь взяться кому-то чужому, если на станции все друг друга знают в лицо? Да и кому нужна руда, пускай даже очень ценная? Чтобы получить за нее деньги, ее необходимо переработать. По мнению Семена, для охраны ворот хватило бы пары камер, и обошлось бы это в разы дешевле, но начальство на все имело свое мнение.

Через четыре часа у Семена начали слипаться глаза. Так и подмывало прикорнуть в уголке. Он достал из прихваченной с собой сумки чашку и банку кофе — настоящего, земного кофе, не денатурата местного разлива, пить который было решительно невозможно. Горячий напиток приятно согрел внутренности. Семен пил маленькими глотками, чтобы максимально растянуть удовольствие. Сон медленно отступал. Осушив чашку, Семен посмотрел на банку с кофе. Следующий корабль с провиантом и оборудованием прибудет не ранее чем месяца через три, и если он не будет экономить, то надолго останется без кофе.

Вздохнув, Семен потрогал шрам на спине — болячка не уменьшилась. Снова нахлынуло беспокойство. А вдруг эта зараза распространится по телу?

Еще больше страшили последствия — что несет эта болезнь? Смертельная ли она? Если судить по самочувствию — а чувствовал он себя на все сто — наверное, нет. Хотя вот ВИЧ и раковые опухоли тоже протекают сравнительно безболезненно на ранних стадиях. И современная медицина научилась только оттягивать стремительную кончину, о полном излечении речи не шло. Что, если его болячка из этой категории, а врачиха утаивает правду?

От мыслей его отвлекло гудение лифта.

Семен покосился на часы: все еще ночь. Кого же там несет? Ночные смены были только у охраны, рабочие сейчас мирно спали или напивались в хлам. Начальство же не появлялось здесь никогда.

«Кто мог сюда заявиться? Пьяный работяга?»

Лифт крякнул и остановился, на площадку выплыла большая гравитационная тележка. В отличие от телег обыкновенных — на колесиках, эти штуки были снабжены специальным оборудованием, что позволяло им зависать в нескольких сантиметрах от поверхности. С их помощью один человек мог легко транспортировать груз в несколько тонн.

Вслед за телегой показалось широкое лицо Томаша. Семен замер. Томаш с хмурым видом толкал тележку к воротам, не обращая внимания на Семена.

— Эй! Ты живой?! Томаш! Тебя же все ищут! — Семен бросился к приятелю, но тот окинул его пустым равнодушным взглядом.

— Я работал, — выдавил Томаш. Семен заметил, что его приятель почему-то одет в рабочую форму другого цвета.

— Тебя что, перевели? Почему не сказал?

Томаш обернулся.

— Так получилось. Мне работать надо, потом поговорим, — сказал он и затопал прочь. Как будто и не было множества совместных пьянок и не меньшего количества ссор и примирений. Ошеломленный, ничего не понимающий Семен, молча лупал глазами, глядя, как его друг подносит руку к сканеру и ведет телегу в открывшиеся ворота — в коридор, где но углам приютились еще несколько таких же телег.

Из открытых ворот повеяло гнилью. Воняло настолько сильно, что Семену пришлось заткнуть нос рукой. Отработав немало времени здесь, к местному запаху привыкнуть он так и не смог. Говорили, что так пахнет переработанная руда, но куда сильнее этот «аромат» напоминал кладбищенскую вонь.

Семен смотрел, как Томаш, которого вонища ничуть не беспокоила, аккуратно подвел свою телегу к остальным, после чего створки ворот захлопнулись.

И тут, помимо жгучего желания высказать Томашу, что он о нем думает, у Семена возникло желание заехать приятелю в морду. Как так?! Ничего не сказать друзьям, даже словом не обмолвиться, что его перевели из охраны в цех! Да еще это фиктивное исчезновение…

Слишком много странностей, чтобы просто забить на вопросы. Воинственно надвинув фуражку на самые брови, Семен принялся ждать, когда Томаш вернется назад. Он был полон решимости устроить разбор полетов здесь и сейчас, но Томаш не вернулся.

Пройти на территорию склада он не мог: доступ туда имел только специальный персонал, на станции таких были единицы, и они не носили рабочую форму.

Ближе к концу смены Семен, немного помявшись, доложил начальнику охраны о появлении и новом исчезновении Томаша. Начальник покивал плешивой головой и, почесав щетину на лице, заявил, что разберется.

«Да ничего ты, сучёныш, не сделаешь, даже жопу с места не сдвинешь», — зло подумал Семен.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через неделю он стоял перед столом того же начальника, держа в руках заявление на увольнение. Начальник принял заявление и посмотрел на Семена как на идиота. Вынул из папки на столе несколько бумажек, подчеркнул в них что-то и протянул Семену.

— По условиям договора вы можете покинуть завод только в случае, если вас будет кем заменить. Сейчас это невозможно.

«А следующий транспорт прибудет не раньше, чем через полгода», — горестно подумал Семен. Стоимость одного перелета с Земли была поистине космической, поэтому для экономии средств все рейсы тщательно планировались, чтобы свести их число к минимуму. Начальник завел свою любимую песню о том, как важен в космосе любой работник и насколько все зависят от эффективной работы завода.

Семен слушал вполуха и только косился на стоящую на столе чашку кофе. Накануне он прикончил свои последние запасы, снимая нервное напряжение любимым напитком. Он почесал спину, на которой две ночи назад появился новый рубец, пересекающий старый посредине. Парочка рубцов поменьше багровели на руках, ниже плеч.

До одури хотелось кофе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Деннис исчез сразу после их последней встречи. Дверь в его комнату была закрыта, а сам он не отвечал на звонки и сообщения. Выяснить его судьбу Семену не удалось. Только одна девушка видела, как он заходил в свою комнату, одетый в рабочую форму. Начальство отреагировало на исчезновение еще одного работника вяло.

Семен думал, что пора бы уже им поднять шумиху: на чертовой станции происходит неладное. Люди исчезают, и все молчат. Почему?! Семен специально прислушивался к чужим шепоткам и разговорам: обсуждали несчастные случаи, которые участились в последнее время, и то, что каждый раз не удавалось обнаружить тела. Работники возмущались, что начальство ничего не делает, но напрямую никто не высказывался.

Отказ в увольнении, уверения врачихи, что все нормально, исчезновение Томаша — все это беспокоило Семена. Он всегда боялся смерти, она страшила его до дрожи в коленях, но сейчас он думал о ней, как о неизбежном факте, как о чем-то обыденном — как о нетерпеливом человеке в очереди, что болтается неподалеку, бросает косые взгляды, посматривая при этом на часы. Выжидает.

И тогда Семен решил бежать. Словно зек в тюрьме. Да он и чувствовал себя заключенным, добровольно отбывающим срок и согласившимся на жестокие эксперименты над психикой и телом.

Рубцы покрывали теперь все тело Семена, так что ему пришлось ходить с наглухо запахнутой курткой и поднятым воротом рубашки. Он перестал тревожиться из-за них: единственное, о чем он мог думать — так только о возвращении домой.

Он ждал момента.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Аскольд» был древним грузовым суденышком с экипажем из пяти человек, поставляющим на завод продовольствие и другие необходимые вещи. Кроме этого, пилоты привозили с собой и другие товары, в основном, алкоголь и сигареты, которыми торговали из-под полы. У Семена было несколько дней, пока судно будет разгружать трюмы. Еще несколько — на загрузку переработанной руды. Толстый, гладковыбритый капитан «Аскольда» легко согласился взять на борт лишнего пассажира, когда узнал, что Семен работает охранником и может без особых проблем пройти на охраняемую территорию космопорта. Однако денег он запросил намного больше, чем планировал Семен.

— Ты не первый, кто хочет побыстрее выбраться из этого дерьма, — загадочно произнес капитан. И наотрез отказался торговаться.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Файл с названием «Если ты читаешь это, значит я умер» пришел на КПК, когда Семен обедал в столовой. Семен поперхнулся и уронил ложку на поднос. Сообщение было от Денниса.

Написанное на английском, оно содержало огромное количество ошибок, и Семену пришлось основательно напрячь голову, чтобы уловить его смысл.

«Помнишь, как мы расстались в прошлый раз, когда я сказал, что Томаш исчез? Я сразу понял, что это не может быть случайностью. Мы с ним видели кое-что странное за пару дней до того… Ты тогда протирал штаны на смене, а мы с Томашем пошли раздобыть выпивки. У наших постоянных продавцов ничего не нашлось, и Томаш предложил пойти к какому-то парню где-то на складе. Он уверял, что у этого типа всегда есть что выпить. Мы отправились туда. Зашли далеко, в пятый блок станции, я там бывал всего раза два. У парня действительно нашлась пара бутылок. Тащиться обратно в жилой блок не хотелось. Мы спрятались в каком-то закутке, подальше от камер. Томаш быстро набрался и спьяну заявил — дескать, скоро умрет. Я разозлился, велел не нести бред, а он снял свою футболку и показал красный шрам через всю грудь. Самое жуткое — этот шрам пульсировал! Бился, подобно сердцу! Но это еще не все.

— В тот день, когда эта хрень забилась, я почувствовал чье-то присутствие. Услышал голос! — хихикал Томаш. — Голос звал меня к себе, говорил, что я должен исполнить свою роль. Присоединиться к нему. И прикинь — вчера ночью я вдруг проснулся в коридоре, в одних трусах, недалеко от того места, которое называл мне голос. Возле чертового склада.

Томаш говорил что-то еще, но я не запомнил. Я порядочно выпил, и мысли едва ворочались в башке. А потом такие же шрамы появились и у меня на теле. Но они были маленькими и росли медленно. Поэтому я не сразу заметил их. После исчезновения Томаша я понял, что со мной будет то же самое…»

Сердце у Семена так колотилось, что он не смог дочитать письмо до конца.

Напоследок ему бросилась в глаза одна строчка:

«Это все связано с Особым складом. Меня всегда смущала тамошняя вонь. Думаю, от этой дряни мы и заразились…»

Семен нащупал на спине толстый, толщиной в ладонь, ветвящийся рубец. Времени строить теории уже не было — пора действовать. Семен отключил КПК и встал из-за стола.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он топтался у входа на посадочную площадку. Этим вечером на территории космопорта суетилось необычно много народу: готовили челнок к вылету.

Семен надеялся, что при таком столпотворении ему удастся незамеченным забраться на корабль. Пришло условленное время, но капитана не было видно. Техники не смотрели на мнущегося в углу Семена, одетого в форму охранника. Но коллеги могли заинтересоваться и спросить, что он здесь делает. Семен нервничал, но уходить не хотел, боялся упустить капитана. И вдруг за спиной у него раздалось:

— А что вы тут делаете?

Начальник охраны! Откуда его принесло?! В голосе начальника звучали стальные нотки. Семен чертыхнулся про себя. Нужно срочно что-то придумать!

— Меня на усиление патруля послали, Алексей Михайлович, — ляпнул с ходу Семен.

— А почему я об этом не знаю? — нахмурился Алексей Михайлович. — Странно. Опять заместитель чудит?..

— Давайте за мной, — сказал он, бросив взгляд на Семена.

И двинулся в противоположную от посадочной площадки сторону — вглубь станции. Только вместо того, чтобы сесть в лифт, ведущий в административный блок, повернул налево — к складам.

Семен был в панике. По вискам внезапно ударила пульсирующая боль. Он еще надеялся, что успеет поймать капитана и пробраться на челнок, но для этого надо было как-то избавиться от начальника. Как?! Вломить старику по черепушке?

Лихорадочно раздумывая, Семен следовал за начальником, всем нутром ощущая, как с каждым шагом отдаляется от дома, от спасения. Алексей Михайлович остановился в помещении, усеянном проводами. Возле стены торчали штабели металлических ящиков.

— Значит, сбежать решили? Нехорошо…

Семен опешил и уставился на Алексея Михайловича, тот смотрел на него в упор.

— Думаете, мы не знали? Вы же помечены. Мы знаем все, включая ваши мысли.

Начальник открыл самый большой железный ящик, лежащий отдельно, поодаль от других. Из-под крышки показалась жирная рука с обагренными кровью пальцами. Внутри лежал капитан. Грудь смята, голова покоится рядом с ногами.

— Чтобы трансформация произошла, нужно достаточно долго пребывать на станции. Мы не планировали избавляться от капитана сегодня. Но были вынуждены скорректировать планы. Из-за вас! — вещал Алексей Михайлович. — Впрочем, все прошло хорошо, и его заменит наш человек.

— Чего вам надо от меня? — прохрипел Семен.

Алексей Михайлович сложил руки на груди и шагнул ближе.

— Вас. Вы слишком ценное приобретение, чтобы вас терять. Скоро вы созреете, и сможете присоединиться к Нему.

Семен повернул голову в поисках выхода, но тут на него обрушился мощный удар. Семен повалился на металлические ящики, ударившись о них спиной. Боль, однако, стихла почти мгновенно.

— Интересный экспонат, — удивленно пробормотал Алексей Михайлович. На руках его вздулись шрамы. Пульсирующий рубец пересек всю шею и остановился на подбородке. Глаза Алексея Михайловича почернели: занеся кулак, он вновь бросился на Семена. Семен попытался уклониться, но не успел: слишком мало было расстояние между ним и начальником охраны. Новый удар пришелся ему в плечо. Он был такой силы, что его выбросило в коридор.

К удивлению Семена, боли он почти не почувствовал, но не успел утихнуть грохот в ушах — Алексей Семенович снова напал. Семен надеялся, что появятся свидетели, и кто-то придет на помощь.

Новый удар начальника охраны оставил отметину на стене из металлопластика. Семен вяло сопротивлялся, напоминая самому себе боксерскую грушу.

Ему казалось, что они дрались вечность… А потом в дело вступил Голос. В голове Семена раздался шум, сначала далекий и тихий, он нарастал и набирал мощь, подобно приливу. Семен пропустил удар в голову и мешком рухнул на холодный пол. По рукам и ногам разлилось онемение: сначала застыла кожа, потом пальцы, а через несколько секунд Семену едва удалось пошевелить шеей. Последнее что он увидел, это испещренное шрамами нечеловеческое лицо Алексея Михайловича.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Семен очнулся в пустом помещении с мягким, рассеянным светом. Он сидел на полу, прислонившись к стене. Сплюнул сгусток крови с осколками зубов. Опустил руки, чтобы приподняться и нащупал что-то скользкое — по полу растеклась большая лужа крови от развороченного тела, лежащего в углу. Рука покойника была грубо оторвана, из обрубка торчала белесая кость, ноги выгнуты под неестественным углом. На правой руке красовалась цветная татуировка в виде оскаленного волка — такой татуировкой любил хвастаться перед друзьями Деннис.

Семен смотрел на тело приятеля, напоминающее куклу, над которой поглумился школьник, и ничего не чувствовал: ни сожаления, ни скорби, ни злобы. Ровным счетом ничего. Эмоции ушли на задний план.

Семен встал и вышел в один из бесконечных коридоров станции.

«Когда-то я их охранял», — Семен не удивился, обнаружив знакомые ворота с красной пометкой: «Доступ разрешен только по спецпропускам».

Кнопок на пульте или сенсоров, открывающих ворота с обратной стороны, он не заметил. Склад был бойней, в которой скот заменяли живые люди, и бежать оттуда было невозможно. Семену показалось странным, что его еще не встречает делегация, одетая в окровавленные фартуки.

Воздух в коридоре вдруг завибрировал, грудь Семена обожгло огнем. Он почувствовал, как рубцы на спине задвигались, запульсировали, проникая сквозь кожу к внутренним органам, а на голову словно опустили молот — так сильна была боль. Голос заполнил разум Семена, задавил его. Семен на нетвердых ногах потопал вперед, плохо соображая, что делает.

Коридор вывел его к одному из бывших цехов, где пахло свернувшейся кровью. Стены цеха оплели пульсирующие красные стебли. Из стебля, растущего рядом с входом, выскочил толстый розовый отросток и потянулся к лежащему неподалеку обнаженному телу девушки, жадно вцепился в ее руку, потянул к себе. Голос приказал Семену следовать дальше. Семен спустился по лестнице вниз, успел зацепить взглядом открытую гравитационную тележку, из которой отростки вытягивали новые тела. Семен нечаянно наступил на один из этих отростков и тот, скользнув червяком, скрылся в стволе.

Голос звал. Он тщательно выкорчевывал все ненужное из разума Семена, расчищая его сознание. Семен вышел на большую площадку: в центре ее высилась огромная масса плоти, которая выплевывала все новые извивающиеся и разбредающиеся вокруг ростки. Это и был Голос.

— А вот и наш дружок, — тишину цеха прорезал спокойный баритон. — Ослабь, пожалуйста, хватку.

Щупальца убрались, перестав терзать разум Семена, однако он продолжал чувствовать их присутствие поблизости. От теней в полумраке цеха отделился моложаво выглядевший седовласый человек с умными, серыми глазами. Семен помнил его по фотографиям.

— Директор… — просипел он.

— Зовите меня Андреем Владимировичем, — улыбнулся тот, и махнул в сторону искривлённых тел, которые впитывали в себя ростки. — Наверное, ты задаешься вопросом, что здесь происходит?

Семен ничего не ответил, ответы на вопросы сейчас нисколько его не волновали, вместо этого он заворожённо смотрел на пульсирующую, фосфоресцирующую в темноте массу, только что выкинувшую новый отросток. Андрей Владимирович расстегнул пуговицы на пиджаке и продолжил:

— Ну, я все-таки постараюсь объяснить происходящее, поскольку так тебе будет легче сделать выбор. Видишь ли, около десятка лет назад мне поставили страшный диагноз — саркома. Причем в весьма запущенной стадии, уже не подлежащей лечению. Врачи от меня отказались, приговорив к смерти. Сразу после этого, будто специально, меня повысили и сделали директором этой станции. Здесь, на Марсе, я решил уйти из жизни, пока болезнь — а я уже чувствовал себя очень плохо — не доконала меня. Я выбрал для этого несколько экзотический способ, пожелав задохнуться на поверхности планеты, разглядывая Землю с одного из местных холмов. Там, на верху, я и нашел Голос, — Андрей Владимирович похлопал пульсирующую массу рукой. — Тогда он не был такой громадиной, а мог спокойно уместиться у меня на ладони. Он проник через мой защитный костюм и присосался к телу. Надо ли говорить, что я тогда сильно испугался? Однако Голос сразу предложил сделку: он вылечит меня, и сделает лучше и сильнее, в обмен я должен буду поставлять ему биологический материал. Начал я с тел погибших в авариях; потом оказалось, что возможности Голоса куда шире, чем я думал. Он начал преобразовывать тела работников станции. Некоторые не способны были пережить трансформацию, а те, кто пережил, превратились в безмозглых роботов, как твой друг, Томаш Ольский. Или твой начальник, которым целиком и полностью управляет Голос. То же касается наших врачей.

Семен обнаружил, что может свободно двигать руками и ногами. Он сделал два шага вперед, желая схватить Алексея Владимировича за грудки, но силы его подвели, и он упал на колени. Руки повисли безжизненными плетьми. Алексей Владимирович положил руку на плечо Семену.

— Бессилие — это временный фактор, твоя трансформация вступила в активную стадию. Сейчас Голос перерабатывает твой организм в нечто более совершенное, чем раньше, — он опустился на четвереньки и посмотрел Семену в глаза. — Ты уникальный экземпляр, ты сможешь стать моим первым бригадиром, сохранившим полностью сознание и память. Это большой дар для тебя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А что, если я не соглашусь?

— Тогда Он сожрет тебя, — ответил Алексей Владимирович.

Семен ощутил, как по его куртке пополз отросток. Ему хотелось выжить. Любой ценой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лицо девушки было нервным и разгоряченным. Она махала перед лицом Семена планшетом с какими-то цифрами и обещала поднять шумиху.

— У меня больше десятка пациентов заражено неизвестной болезнью, а вы говорите, что их нельзя транспортировать на Землю!

— Слишком дорого, — уточнил Семен. — Это надо согласовывать с центральным офисом, переговоры займут много времени. Да и не факт, что Земля согласится принять их…

Девушка топнула ногой.

— Я иду к директору!

— Не думайте, что там вас будет ждать более теплый прием, — сказал Семен. Когда девушка выбежала из кабинета, он вздохнул, включил КПК и встал. Сейчас у Голоса появится еще немного кормежки. Пришло время поработать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Артемьева} Вирус ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ этот занял второе место на конкурсе „Чужой космос" для которого и был написан. Внезапно… Пугать публику я собиралась отнюдь не трупом (не видали мы, что ли, трупов в ужастиках?!), а идеей отсутствия свободы воли у человека как вида. Не самая простая мысль, но, видимо, пугает она не только меня. Что радует».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Значит, мы попались? — уточнил Акимов.

— Да, — подтвердил труп, шлепая синими заиндевелыми губами.

Допрос шел уже полчаса, но замороженные многолетним пребыванием в открытом космосе мышцы мертвого тела всё еще не оттаяли, не смотря на воздействие нейтронных вихрей и микроволновых токов.

— Ясно, — сказал Акимов. Его сухое лошадиное лицо осталось спокойным.

Этот человек и прежде казался Акселю Грацу неспособным к эмоциям, но полная бесчувственность, проявленная начальником группы санитарного контроля теперь, по-настоящему напугала его.

Ведь Аксель хотел вернуться. Он обещалЛинде, своей жене, и был намерен сдержать слово. Он злился на Акимова, хотя это была идея Джеммы — третьего участника группы санконтроля таможни станции «Европа-3», но не последнего по уровню полномочий: Джемму прислали к ним из института Внеземной биологии только сегодня и специально для этой миссии.

Не каждый день приходится таможенным санитарам обследовать объекты, вернувшиеся из глубокого космоса на Землю.

Собственно говоря, этот случай был первым.

Исследовательский космический бот класса «Нерка» 39 года постройки обнаружили мусорщики неподалеку от пояса Койпера — без экипажа, с открытыми люками. Классический «черный принц».

Лет тридцать назад такие боты сходили со стапелей на Луне каждые полчаса. Все они были предназначены для исследования экзопланет. Их отправляли на разведку в глубины Галактики, комплектуя экипажами, состоящими из семейных пар. Те годы в истории человечества в учебниках с пафосом назвали «Великим исходом». Предполагалось, что с этого момента люди начнут победную экспансию по Вселенной. Никто не думал, что эти корабли будут когда-нибудь возвращаться.

То, что данный экземпляр оказался вдруг на окраине Солнечной системы, было сочтено странной, но счастливой случайностью. Почти сразу же сенсационную находку затребовали на Землю бывшие владельцы — компания «Ной Инкорпорейтед», для помещения старинного корабля в частный музей Истории колонизации космоса.

На карантин выделили всего 24 часа. «Глубокий космос — это вакуум, в вакууме нет жизни» — вот аксиома, на основе которой писались инструкции для таможни.

Но Джемма, как ответственный исследователь, припомнила случай на крохотном планетоиде вблизи Эриды.

Там команда аварийщиков выловила посадочный зонд, побывавший в разреженной атмосфере планетоида, и поместила этот зонд в ангар. А он там оттаял. После чего ангар пришлось утилизировать — кремнийорганическая плесень сожрала внутри все металлические конструкции.

— Что, если и здесь нам встретится нечто подобное?! — спросила Джемма, моргая белесыми глазами. — Мы не можем рисковать, отсылая объект на Землю без проверки. Мы обязаны выяснить, что с ним случилось, и удостовериться, что он не несет угрозы планете!

Медно-рыжие кудельки Джеммы, рассыпанные по плечам, почти полное отсутствие ресниц и бровей делали ее похожей на портрет средневековой итальянской мадонны. Очень некрасивой мадонны с крупным костистым носом.

Именно Джемма настояла, чтобы Аксель подключил генератор и сперва запустил аварийные системы корабля, а затем, после проверки, и основные. А когда выяснилось, что бортовой журнал стерт, уже Акимов, поддавшись на уговоры Джеммы, принял решение провести посмертный допрос единственного обнаруженного на корабле мертвеца. Покойника заметили не сразу: он лежал в рубке капитана белый и звенящий, укрытый за сугробами инея и азотно-метановой шубой льда — корабль оброс ею и внутри, и снаружи. Чтобы растопить снеговые залежи, пришлось пропарить тепловыми пушками внутренности бота — тогда-то тело и открылось глазам санитарно-таможенной службы.

— Меня…овут… Викто Пайне, — невнятно проговорил труп, когда нейтронные вихри прибора «Лазарь-17» расшевелили синапсы в его мозгу, а микротоки обработали высохшие и вымороженные лицевые мыщцы. — Я био…ог миссии «Неме…ида». Х..те у… нать, что произошло с ко… аблем?…о…товой…урнал. На…мите жжжёлтую кнопку на…ульте. Да. Эту. В центре.

Акимов хмыкнул, отыскал на пульте желтую кнопку и нажал ее. Раздался сигнал тревоги и механический женский голос сообщил но интеркому:

— Биологическая опасность. Внимание, биологическая опасность! Корабль заражен и заблокирован! Каждый, кто попытается выйти или войти — будет уничтожен.

Синие губы мертвеца расплылись в довольной ухмылке.

— Значит, мы попались? — сказал Акимов.

— Да, — подтвердил труп.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Любовь принято объяснять химией организма», — мрачно думал Аксель Грац, ступая вместе со всеми на эскалатор. Замороженным взглядом он наблюдал, как по мере приближения платформы линия горизонта сползала все ниже, и жемчужно-розовые облачка, сбившиеся в кучу вдали, уходили в небытие, погружаясь в молочно-белое сияние океана. Аксель смотрел и морщился.

…Молочно-белые волосатые ляжки Эрика Плитце, пышные и дрожащие, как пудинг, половинки задницы — в жуткой, неестественной близости с молочно-белыми длинными ногами Линды… Аксель отчетливо видел начинающий желтеть синяк на голени жены — в среду она стукнулась о лестничные перила, когда спаниель соседской девочки внезапно подпрыгнул, чтобы облизать ей лицо. Линда чуть не упала, и хохотала, когда Аксель подхватил ее, и махала на собаку рукой. При чем же тут Эрик Плитце?

«Влюбленность сродни безумию… — думал Аксель. — Феромоны. Выброс эндорфинов. Наркотическое опьянение… Скорее всего, Линда не могла поступить иначе. Но что теперь делать мне?»

— Заняв место в кабине лифта, пожалуйста, пристегните ремни и не забудьте включить магнитные держатели, — объяснил звонкий голос робота.

Аксель защелкнул пряжку своего страховочного ремня и помог защелкнуть ремень какой-то японке из числа туристов. Туристы на утреннем лифте к станции всегда раздражали Акселя, но не помочь он, разумеется, не мог. Он действовал автоматически.

— Оригато, — криво улыбнувшись, поблагодарила японка. Глянула на Акселя поверх темных очков, и тут же отвернулась, прилипнув взглядом к иллюминатору. Моторы загудели, двойная тяжесть вдавила в пол. Аксель закрыл глаза, и спустя шесть минут веки ему обожгло нестерпимым солнечным сиянием.

«Вот и хорошо», — подумал Аксель. Ослепнуть — это было бы восхитительно. У Линды появилась бы отличная возможность оправдаться: мало ли что померещилось Акселю, человеку с плохим зрением? Слепому.

Наверное, слепого можно долго обманывать. Хотя… Кто их знает, этих слепых?.. Они не полагаются на зрение, но, говорят, у них гипертрофированно развиты другие чувства — слух, например. Или обоняние. Как у собак. Хорошее обоняние значительно хуже острого глаза, но доказать что-либо в этом случае куда труднее. «Я подаю на развод, — скажет Аксель, — потому что унюхал запах ее любовника! Вонь от его поганых трусов и носков. И он провонял всю нашу квартиру своим омерзительным одеколоном! — Хорошо, — скажет судья. — Давайте проведем следственный эксперимент…»

На уровне стратосферы туристы завопили как резаные. Японка потеряла темные очки, а какой-то толстяк в клетчатой куртке, забывший включить магнитные держатели на подошвах, перевернулся вверх ногами и, судя по мучительному движению его кадыка, едва не схарчил всем на головы свой завтрак. Не медля ни секунды, Аксель отстегнулся тоже, подпрыгнул, ухватил неудачника за ногу и стянул вниз. Лифтовый стюард бросился к ним и пристегнул обоих обратно в стенд.

— Что же вы?! — укоризненно поджав губы, бросил стюард толстяку. — Вы же читали памятку по безопасности!

Клетчатый толстяк сжался и покраснел.

— Простите, пожалуйста. Я нечаянно.

На красных жирных висках выступил пот. — Я не хотел…

Аксель болезненно поморщился.

«Я все обьясню, — сказала Линда, глядя испуганными глазами. — Это не то, что ты думаешь!»

«Это не то, что я ВИЖУ?» — насмешливо сказал Аксель… Вернее, он хотел так сказать. Но губы задрожали, и он и слова выговорить не сумел. Стоял и трясся как в лихорадке. Дурак дураком.

«Вернись сегодня. Пожалуйста! — сказала Линда. — Я все тебе объясню! Обещай, что вернешься. Прошу тебя!»

«Хорошо», — согласился Аксель. После того, как прошла вечность, а Эрик Плитце, схватив одежду, прошлепал мимо него в ванную — одеться. Линда улыбнулась…

Он вспоминал теперь эту ее улыбку и пытался понять, что чувствует. И не чувствовал ничего.

— Надземная станция «Европа-3», — объявил голос робота. — Невесомость. Чтобы покинуть кабину лифта, воспользуйтесь вспомогательными тросами! Будьте внимательны: невесомость! Надземная станция «Европа-3»!

Кабину лифта тряхнуло. Туристы взвизгнули. Аксель перестегнул карабин страховочного ремня к вспомогательному тросу и двинулся вслед за другими к распахнутым дверям.

Акселю предстояло двенадцатичасовое дежурство в таможенном секторе станции. Что касается туристов, то их не пускали дальше шлюзового отсека. Пара минут, чтобы взглянуть сверху на земной шар, висящий в пустоте космоса — и затем вниз. На обратном пути туристам дозволялось слегка порезвиться: отстегнуть удерживающую раму и полетать на страховочном тросе в невесомости за пределами платформы. Любой, кто захочет, может это сделать. А хотели многие. За свои деньги люди желали испытать полный набор удовольствий в этом аттракционе.

Может быть, и Линда хотела того же? Испытать полный набор… Жизнь коротка. Даже теперь, даже в наше время. Детей у них нет. Ее работа занимает всего два часа в день. А он вечно торчит на своих дежурствах…

Аксель не успел додумать очередную, оправдывающую Линду, мысль: Акимов ждал его на выходе и окликнул, как только увидел.

— Нас вызывают на десятый пирс. И прислали какую-то дамочку из института биологии — Джемма или как ее там… Она уже в шлюпке. Давай, двигай булками пошустрее!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Будем последовательны, — сказал Акимов. — Судя по всему, именно эта скотина стерла бортовой журнал.

Воскресший с помощью «Лазаря-17» покойник — Виктор Пайне — ухмыльнулся. Ткани его тела согрелись настолько, что он даже слегка порозовел, хотя тепло не во всем шло ему на пользу: верхний слой эпидермиса начал потихоньку разрушаться, кожа заблестела, осклизла, голова кое-где покрылась мокнущими желтушными пятнами. Акселя затошнило при виде гноя, вспенившегося на губах Виктора Пайнса. Он судорожно сглотнул и отвернулся, стараясь не смотреть в его сторону.

Для Акимова мертвый биолог значил не больше, чем подопытная лягушка, распятая на столе препаратора — с распахнутым влажным нутром и лапками, дергающимися под воздействием тока — он его не впечатлял.

— Люди, вынужденные проводить столько времени наедине с собой, как эти… Космпроходцы… Они просто не могут ограничиться только официальными записями! Они ведут личные дневники. Пишут письма. Записки для памяти. Рисуют, в конце концов!

— А ты не дурак, — сказал Виктор Пайне. Один его мутный глаз шевельнулся в сторону Акимова, другой, как и прежде, смотрел, не мигая, в потолок.

— Да, приятель Виктор. Не дурак! И я тебя вскрою, можешь не сомневаться.

Все твои дурацкие тайны…

— Я бы пожал плечами, но вы подключили к своему приборчику только мою голову, — сказал труп. — Имейте в виду — я ничего не скрываю. Я совершенно прозрачен, открыт…

Он ухмыльнулся, дернул щекой, и кусок ее отвалился, предъявив санитарной службе несколько черных и кривых кариозных зубов. Мертвец потрогал дыру в щеке языком, и от этого движения с лица его сполз еще один лоскут кожи. Он шлепнулся на пол.

При виде этого Джемму едва не вырвало. Она отвернулась.

Акимов же только подкрутил верньеры «Лазаря», убавив интенсивность микротоков.

— Новой заморозки ты, приятель, не выдержишь. Но и поджаривать тебя резону нет. Посиди-ка на медленном огоньке. Ты ублюдок, но ты еще можешь быть нам полезен, — настраивая прибор, сказал начальник группы. — Давайте думать, ребята. У нас два вопроса. Первый: мы все-таки должны выяснить, что у них здесь произошло. И второй: корабль заблокирован, но нам придется как-то из него выбраться. Второе вытекает из первого. Пока не выясним, что за хрень тут случилась… Полагаю, на это не уйдет слишком много времени. Аксель, ты был в каюте этого подонка. Что там?

— Фильмы. О животных, растениях. По медицине, микробиологии. И все такое. Документалки. Лекции, научные передачи…

— Больше ничего?

— Ничего.

— Ну да. Ведь наш приятель — биолог…

— Спроси меня, приятель! — прохрипел мертвец. — Я все расскажу, честь по чести. Вы ж для этого меня воскресили!

— А ты воспользовался этим, чтобы обмануть нас. Захлопнул капкан вместо того, чтобы честно рассказать. Предупредить… Скажи, на кой черт? Что мы сделали тебе плохого, скотина?! — ледяным голосом спросил Акимов. Он отошел в сторону и сел на стул, подсунув под себя жилистые ладони.

— А что сделали плохого одиннадцать миллиардов человек, обитающих на планете Земля?.. Хотя нет. Дай-ка спрошу по-другому. Что плохого сделали шесть супружеских пар, которые в 40 году отправили в полет к Немезиде?.. Что плохого сделал Курт Михальчик, когда в его штурмовой шлюпке накрылся двигатель, и он, в попытке спасти свою жизнь, совершил вынужденную посадку на каменистом плато «Новой Калифорнии», малой экзопланетки в той звездной системе, которую мы прилетели исследовать?

(«Что плохого сделал я, женившись на Линде? — подумал Аксель, глядя как стекают гной и сукровица по растрескавшимся черным губам Виктора Пайнса. — Зато теперь я действительно готов сделать много плохого. Не стоит мне возвращаться…»)

— Он подцепил что-то там, на этой Новой Калифорнии? — спросила Джемма. Она повернулась и, морщась, взглянула на мертвого биолога.

— Нет, там ничего не было. Новая Калифорния пуста. Чиста, как стерильная чашка Петри в лаборатории.

— Тогда в чем же…

Виктор Пайне задрал в потолок и второй глаз.

— Курт был отличным пилотом и выдающимся инженером. Он сумел не только посадить неисправную шлюпку — он еще и починил ее. Взлетел и вернулся к нам на корабль. К беременной жене. Люси оплакивала его двое сугок, и мы никак не могли успокоить ее. Пока, наконец, не восстановилась связь, и она не услышала по интеркому его голос: «Люси. Я обещал вернуться. И я возвращаюсь»…

— Господи! — Акимов скривился, словно только что раскусил лимон. — Ближе к делу, приятель! Хватит с нас этих розовых соплей.

— Хорошо, — покладисто согласился покойник. — Итак, Курт вернулся. А сразу после его возвращения мы получили сигнал с Новой Калифорнии. И это был, несомненно, сигнал разумных существ…

— Ты же только что сказал, что планетка была пуста?

Покойник вздохнул и перевел один глаз на Акимова.

— В том-то и дело! — сказал он. — Это свело с ума и перессорило всю нашу команду. Ведь мы уже приняли решение, что надо вернугься. Мы хотели растить своих детей на обратном пути. Людям не нашлось места в системе Немезиды. Поэтому мы хотели вернуться. Господи, как мы хотели вернуться!

Из глаз Виктора Пайнса потекли слезы. Он шумно запыхтел, зашмыгал носом. Речь биолога сделалась бессвязной и невразумительной. Голова его затряслась…

— Пож. жа…луста… По…гите… Ды…шать… Не могу… ды… Пожа…

— Нужно успокоительное! — крикнул Акимов. — Джемма, сделайте ему укол. У вас есть что-нибудь в вашем медицинском чемоданчике?!

Джемма растерянно покачала головой.

— Мед…отсек… — прохрипел биолог. — Пожа…лста..

— Что вы мечетесь, как курица?! Бегите в медотсек — там наверняка есть нужные препараты! — взревел Акимов. Потерять Виктора Пайнса именно теперь, когда тот, наконец, заговорил о чем-то важном — это было бы крайне глупо и не входило в планы начальника. — Скорее!

Джемма кивнула и бросилась по коридору в медицинскую лабораторию. Они слышали, как грохочут и звенят, подпрыгивая, листы металлического настила под ее тяжелыми защитными ботинками. Потом топот затих. И воцарилась тишина. Пару минут они ждали с напряженными лицами, что Джемма прибежит обратно со шприцом успокоительного наперевес. С таким же грохотом и топотом вернется к ним…

Но тишина встала. Словно гигантская пробка закупорила весь мир звуков.

Даже Виктор Пайне больше не сипел и не хрипел. В мертвой тишине Акимов и Аксель услышали, как сочно шмякнулся с головы биолога еще один лоскут подгнившей перемороженной кожи, когда новая довольная ухмылка расползлась по лицу покойника.

Акимов посмотрел… и рванул к выходу. Аксель Грац — за ним. Неприятная догадка явилась обоим сразу — бессмысленная, нелогичная…

Но, как оказалось, правильная. Финишировав с разрывом в пару секунд у медицинского отсека, они убедились: Джемма мертва.

Нижняя часть ее тела — ноги в тяжелых ботинках и туловище в защитном костюме — валялись в луже крови перед входом в лабораторию, отсеченные массивной стеклобронированной дверью, а над верхней частью — головой, плечами, руками — усердно трудились два медицинских робота: бережно срезали одежду с мертвой Джеммы, выбривали волосы на ее голове, очищали кожу какими-то растворами, очевидно, подготавливая операцию…

Появление двух мужчин за стеклянными дверями отвлекло роботов лишь на пару секунд: деловито помигав в их сторону красными и зелеными лампочками, они отвернулись и вновь занялись Джеммой.

— Ну, что там? Дверь в медотсек сломана, да? А тамошние роботы сумасшедшие, — пожевав черными губами, сообщил Виктор Пайне, когда Акимов и Аксель, потрясенные увиденным, вернулись в рубку.

Неизвестно почему, но перед глазами Акселя теперь постоянно маячило видение мертвой… Не Джеммы, нет! Линды. Изображение было нечетким, казалось сотканным из тумана; оно было, скорее, досадной помехой зрению, полупрозрачной дополненной реальностью… Но все же оно было — горькой приправой к действительному существованию Акселя Граца, оно присутствовало и ощущалось теперь во всем, что он делал, видел, слышал, осязал. Мертвая Линда — с откинутой назад головой, неестественно далеко выгнутой шеей и судорожно поблескивающей под его, Акселя, рукой голубоватой трахеей… «Я обещал вернуться. Но я не хочу. Не стоит», — завороженно разглядывая разорванную шею Линды в своем видении, думал Аксель…

— Господи ты боже. Нам нужно отсюда выбраться! Чертовски неприятное ощущение, что на нас поставили капкан. Все это какой-то бред! — Вид у железного и бесчувственного Акимова был уже вовсе не такой железный и бесчувственный, как прежде.

— Ты, кусок замороженного дерьма! — закричал он на мертвеца. И вдруг умолк, что-то сообразив. — Постой-ка, приятель!.. А ведь это, должно быть, ты убил всю свою команду! Ты, ублюдок! — Акимов навис над креслом, где лежало тело Виктор Пайнса, и угрожающе упер руки в бока. — И теперь просто заметаешь следы!

— Пфф… — фыркнул мертвец. И скорчил грустную физиономию. — Зачем мне это? Я ведь умер уже. Не все ли равно?

Акимов застыл с озадаченным лицом. Но через секунду заорал снова.

— Ты убил Джемму!

— Приятель…

— Не смей говорить мне «приятель»! Вон-н-нючий кусок дохх-ххлятины! — От злости Акимов начал слегка заикаться. — Чтоб ты сд-д-дох!

— Ну… Мне ведь и так недолго осталось, — смиренно заметил покойный. — Нет. Я никого не убивал. Не понимаю — к чему наговаривать напраслину на беззащитный труп? Ну, забыл я про ту чертову дверь! У живых людей, случается, плохая память. А вы чего-то хотите от покойника?

— Стоп. Действительно. Ты не можешь быть настолько умным. Загнать нас, как безмозглых кроликов… И чтобы все это спланировали прожаренные микротоками мозги?! Промороженные за столько лет синапсы… Нет, нет, нет. Тут есть какой-то секрет! Я угадал, приятель?!

— Я с самого начала вам говорил… Я же ничего не скрываю. И не собираюсь даже! Вам надо было всего лишь меня выслушать! Внутри меня опасный вирус. Именно он во всем виноват. Именно поэтому я был вынужден выбросить остальные тела и подготовить систему на случай, если…

— Ага. Значит, вирус во всем виноват? Должно быть, ты скажешь, что это вирус агрессии. Да?! Потому что ты не убийца. Ты белый и пушистый. Святоша! Может быть, ты даже назовешь себя Спасителем?! Убивая всех подряд… Вирус!!! Откуда же он взялся?! Ну, говори, приятель!!! Давай, ври, не стесняйся! — Акимов орал и размахивал руками, уже нисколько не пытаясь сдерживаться.

Но мертвый Виктор Пайне был само спокойствие.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Просто выслушай. Там, возле Новой Калифорнии, я сделал открытие…

— Ха!

— Да, открытие… Когда мы все перессорились из-за сигнала неизвестных нам разумных существ, исходящего с планеты, на которой никого и ничего не было… А мы ведь неоднократно имели возможность в том убедиться! Когда все переругались, обсуждая — имеем ли мы моральное право покинугь неприютную звездную систему, заботясь в первую очередь о себе и собственных детях, то есть о своем будущем… Вместо того, чтобы разгадывать, быть может, единственную и самую главную тайну Вселенной — тайну иной жизни, иного разума… Который, вполне вероятно, ждет от нас помощи… Так вот. Эти споры привели нас к исключительно острым конфликтам. В закрытом коллективе, в момент психического напряжения… Короче говоря, дело дошло до откровенной вражды и… насилия. Каюсь: я тогда смалодушничал. Часть команды подняла бунт: они арестовали капитана, старшего штурмана убили в потасовке… Я решил, что ничем не смогу помочь этой группе взбесившихся людей. Я заперся в своей каюте и начал рассматривать проблему с самого начала. Как говорили древние римляне: от яйца.

Есть в мире науки области информации, вроде бы вполне открытые, у всех на виду, но в то же время — о них как будто не помнят. Это вроде темной материи во Вселенной: постоянно действующий фактор, участвующий во всем, где-то подспудно учитываемый всеми. Но… никем и никогда не обсуждаемый! Фигура умолчания. В случае с вирусами это факты, которые кажутся слишком фантастичными только потому, что уж больно унизительны они для антропоцентричного мира, выстроенного на Земле гордым Человеком Разумным…

— Ближе к делу, — угрюмо велел Акимов разболтавшемуся мертвецу. Начальник группы сидел, согнувшись в три погибели, обхватив руками голову, уперев локти в колени, и не подымал глаз.

— Да, да. Так вот. Факты. Они были установлены еще в прошлом веке… Самой могучей и влиятельной силой на Земле является не человеческая раса, а вирусы. Во-первых, это самая многочисленная форма жизни на планете. Одно время люди тешили себя мыслью, что вирусы — неорганическая материя, но это оказалось не так. Вирусы, конечно, безусловные паразиты… Но они воспроизводят себя, они мутируют, фактически — обучаются… Они начинают и заканчивают эпидемии, регулируя популяции других биологических видов. Именно они управляют фотосинтезом на Земле. Вы знали об этом?.. А вы знаете, что ни один человек — будь он хоть трижды венцом творения — не может появиться на свет, если только его, еще на стадии оплодотворенного яйца, не защищает особый вирус? Специальный вирус-защитник, он не позволяет другим вирусам и бактериофагам атаковать крохотный эмбрион.

И после всего этого люди почему-то продолжают считать себя главным биологическим видом на Земле!

Но суть даже не в этом. Вдумайтесь вот в какой факт. Биологам известны вирусы, управляющие поведением живых организмов. Есть вирусы, которые развиваются и размножаются в желудке коров, хотя их жизненный цикл начинается вне этого благословленного и комфортного для них места. Что делают эти вирусы? Находясь в виде спор в траве, они прикрепляются к нервной системе муравьев, заставляя несчастных взбираться на самый верх высоких травинок… где их поедают вместе с травой коровы. Таким образом эти вирусы попадают в свой земной рай, где и проводят жизнь, пока не настанет время расселять потомство. Тогда они покидают корову… Известен еще вирус, размножающийся в тканях головного мозга кошек. Прежде, чем найти свою кошку, вирус поселяется в теле мелкого грызуна… А в нужный момент — заставляет мышь или крысу выйти на открытое пространство… Где их находит и поедает кошка. Поскольку вирусы обитают везде, и нету таких существ, внугри которых не жили бы вирусы, ученые стали называть это все симбиозом биологических видов… Но, сдается мне, у нас просто не хватает духу признать очевидное…

— Черт, приятель… До чего же мерзотно все, что ты рассказываешь! — не выдержал Акимов. Он выглядел очень усталым. Глаза начальника санитарной службы поблекли и запали. — К чему ты клонишь, в конце концов?!

Труп пожевал почернелыми губами. И ответил:

— Не было никакого сигнала с Новой Калифорнии. Планета Земля — огромный организм-симбионт — переполнилась неким весьма вредным биологическим видом… И тогда его вирус-паразит… А вернее всего — вирус-управляющий, вирус-руководитель… Вирус-бог, вирус-отец и вирус-дух святой… Велел человекам: летите отсюда! Ищите себе новый дом. Плодитесь и размножайтесь в другом месте. Отыскивайте новый путь. Человечеству нужна эволюция. Нужны какие-то качественные изменения, новые стадии жизненного цикла. И мы полетели… Что мы при этом думали? Что мы открываем новый мир для людей. Романтика, черт возьми. Человек покоряет космос! Человек освобожденный, разорвавший путы земного притяжения, человек звездной эпохи…

— Только вдумайтесь в эту чушь! — Мертвец болезненно поморщился. — Те-перь-то вы наверняка знаете правду: нет более клаустрофобичного места, чем космос. Космос — это теснота, непроницаемый злобный мрак, который душит, ежесекундно грозит гибелью. Что может быть хуже этого? Разве только гроб, зарытый в землю.

Но человечество кинулось туда, очертя голову и с восторгом. Почему, как выдумаете?..

Потому что не мы это сделали. Нас отправили туда! Послали искать свою корову. Или кошку. Как вам больше нравится?.. Хотя это не важно.

Важно то, что мы… их нашли. Мы сделали то, за чем нас послали. И мы вернулись, чтобы завершить миссию… Теперь человечество начнет новый цикл развития…

— Господи, какая чушь. Да это я воскресил тебя, кусок дерьма, тухлятина… Черт, как я устал! — Акимов выглядел уже не просто уставшим — он выглядел больным. Лошадиное лицо вытянулось и потемнело, на нем проступили подкожные жилы и кости.

— Нет, приятель, ты ошибаешься. У человека нет свободы воли. Ты думаешь, что любишь женщину. Мечтаешь завести семью, детей. Тебе говорят, что это нормально, что это инстинкт размножения… Но что такое инстинкт? Никто не знает. Никто не может ответить четко и однозначно. А я тебе скажу: что бы это ни было — это НЕ ТВОЙ ВЫБОР. Не твое решение, пойми, приятель!

— Мы сами определяем, что нам нужно, — Акимов свесил голову на грудь. Он не говорил, а бормотал — его клонило в сон, но он еще пытался противостоять. — Аксель. Давай знаешь что… Взорвем к чертям этот бот. Ты ведь принес из шлюпки газовый генератор?.. Взорви его. Просто сними предохранительный клапан… Чиркни… И — бабах! Главное — направь шланг прямо на крепления шлюза… Второй попытки не будет. Слышишь? А эту заразу я сейчас…

Акимов тяжело и медленно, словно выгребая против течения реки, потянулся к верньерам «Лазаря», желая, очевидно, вывернуть их в положение «зеро»… Но рука его упала на полпути, повисла плетью. Пальцы задергались… Все длинное тело Акимова затряслось, словно к нему подвели электрический ток.

Аксель и мертвый Виктор Пайне полминуты наблюдали за агонией начальника санитарной службы. Аксель — с ужасом и жалостью, Виктор — со странной гримасой, выражающей то ли сочувствие, то ли боль.

Когда все кончилось, Виктор Пайне — или то, что скрывалось иод его личиной — торжественно объявил:

— Старые вирусы живут до последнего своего носителя. В этом и проявляется их зависимость, предопределенность. Но мы… Мы — следующее поколение, новая раса. Мы полностью автономны. Умеем действовать избирательно. Мы и вправду сами решаем, кого подчинять… Кого любить. Что скажешь, приятель?

Приятель. Это слово в устах трупа прозвучало весьма раздражающе. Руки Акселя сами собой сжались в кулаки. Горячая волна ударила из головы в сердце, прошила тело, толкнулась в уши тысячей молотков, пеной зашкворчала во рту, завесила глаза алым…

— Думаешь, меня убедил твой спектакль?! — воскликнул Аксель. — Ерунда! Нет, и не было никакого вируса. Ты просто сумасшедший убийца. Потерявший семью и близких в дурацких разборках по дурацкому поводу. Убийца!

— Все вирусы — убийцы по своей природе. Как и люди… Люди убийцы потому, что мы — убийцы! Они наши слуги, наши носители, плоть от плоти нашей. Я только что на твоих глазах убил твоих друзей… Акимова убил я! Его убил вирус!

— Врешь! Не было никакого вируса! Акимова убил трупный яд. Продукты распада твоего мерзкого гнилого тела. Он слишком близко находился к тебе и, должно быть, надышался отравы. Ведь ты брыжжешь гнильем во все стороны! Тебя надо было отключить и швырнуть в морозилку сразу же, как только…

— Нет!!! Не смей! Ты сейчас сдохнешь… Я сделаю… Я сейчас…

— Плевать. Плевать мне на тебя, — сказал Аксель. Он перестал орать и посмотрел на мертвеца с жалостью. — Плевать на вирусы, на твои идеи, на всё, что ты тут рассказал и сделал. Плевать на этот корабль, на тех кретинов, которым загорелось доставите на землю эту развалюху. Да. И на эту станцию мне тоже наплевать.

Прощай.

— Что ты задумал?! Нельзя! Погибнут люди. И ты тоже. Слышишь?! Ты ведь не сможешь отсидеться за углом… Придется быть рядом, чтобы взрыв получился! А это огромный риск!

— Пле-вать. Мне плевать!

Аксель пнул ногой «Лазаря-17», не обращая внимания на вопли Виктора Пайнса, и ушел к шлюзу.

Он был предельно сосредоточен и внимателен, подготавливая взрыв так, как и советовал ему Акимов. «Второго шанса не будет, приятель», — подбадривал он сам себя.

Ему удалось сделать все правильно.

Вспышка сработала мгновенно: Аксель даже не уловил глазом тот момент, когда языки горящего метана развернулись в сторону шлюзового люка, с ревом сглотнули весь кислород и пропали, слизнув горючий материал с внутренней обшивки и вышибив массивный металлический люк, как пробку из бутылки.

Все! Джинн вырвался на свободу. Конструкции корабля лопнули, не выдержав давления. Один громкий хлопок, от которого у Акселя заложило уши, и огонь стянулся в точку, словно скрылся в другом измерении.

Акселя вынесло через дыру в обшивке — прямо в открытый космос. И потащило по внутренней орбите надземной станции «Европа-3», по снижающейся спирали. В костюме спецзащиты с запасными кислородными блоками и газовым пистолетом у Акселя было достаточно шансов, чтобы добраться до платформы лифта — туда, где развлекались, кувыркаясь в невесомости, туристы.

«Не знаю, что правит любовью — химия организма или что-то другое. Мне плевать», — думал Аксель, разглядывая беспорядочно скачущие над головой звезды.

Разрывая стапели десятого пирса и стены станции, мимо Акселя и вместе с ним летели металлические детали корабля и приборов; высохший, как мумия, Акимов; разделанная роботами на куски Джемма; искореженные взрывом роботы — искристыми осколками, взвихриваясь и слипаясь в сверкающий ком, они неслись вперед. И вместе с ними — окоченевший труп Виктора Пайнса с последней ухмылкой на лице.

«Я обещал Линде вернуться. И я возвращаюсь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Николай Романов} Минуты нежности ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился и провёл большую часть сознательной жизни в Москве. Меньшую — в деревне Пыр-нево (в лесах Смоленской области). Преподаватель в третьем поколении (литература и физика). Профессионально занимался спортом. Первый рассказ ужасов написал в шесть лет. В жанре ценю наличие интриги возможность погружения в атмосферу произведения».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дом — это не здание.

Дом — это не место, где день за днём собирается твоя семья. Даже если она собирается год за годом — это не дом.

Дом не там, где уютно, тепло, шкафы забиты любимыми книгами, и ты с закрытыми глазами дойдёшь ночью до туалета или холодильника.

Дом — это не комната, где царит праздник и застолье, и ты улыбаешься каждому, потому что знаешь его много-много лет.

Дом — место в голове.

Дом — это переключатель. Вкл-выкл.

Вкл — и ты откидываешься на спинку кресла и обжигаешь пальцы о чашку кофе. Ты дома.

Выкл — и ты у кровати больного. Впалые щёки, частое дыхание, хлорка въедается в кожу и стены.

Вкл — и солнце шекочет теплом по коже, а море тихонько шумит.

Это приятно, и это — дом.

Выкл — люди уходят. Сами, или их забирают. Как детские игрушки — они пришли в негодность, или родители так решили. Люди-игрушки уходят и забирают твой Дом с собой.

Зачем эти мысли в моей голове?

Я не провожал родственников — мои родные и близкие живы и процветают, а отсутствие сожалений юности лишило меня сладости потерь. Дом всегда со мной — дисциплина и стерильный порядок окружают меня теплом и заботой. Гармония восстанавливается и внутри, и снаружи по первому требованию — в моём случае не подводят самоконтроль и система адаптации климата корабля.

И да, я не пью кофе. Да его и нет на Борту.

Я всегда Дома.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утренние фантазии — последние попытки подсознания развлечься остатками сна. Где-то в глубине, в тёплой ванне грёз и лабиринтах аналитики, мозгу скучно. У нас с ним разное представление о развлечении, но я не против.

Сновидения вносят разнообразие — на Борту нет драм и трагедий. Есть работа и режим. Баланс калорий, физической активности, равновесие труда и отдыха.

Щепотка душевных псевдотрагедий в момент пробуждения развлекает человека-песчинку в утробе черной бездны. Через мгновения я это забуду, а пока — маленькое приключение, фантазии о горечи, которой у меня никогда не было.

Несерьёзно? Будет минутка — расскажите, как вы развлекаетесь в своей ракушке, когда за створками миллиарды тералитров пустоты.

Довольно. Пора освобождаться от объятий синтетического одеяла. Нежиться будем через пару дней. По возвращению. А на повестке — гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. И ещё кое-что. И я уже знаю, какие пункты из списка сегодня выпадают.

Что я ещё не упомянул? Ах, да. Я в космосе.

По понятным причинам полную тренировку я провести не могу. Минимум движений, до первого пота — и в душ.

Мне нравятся транспортники. Они уютнее новомодных исследовательских кораблей. В них есть комнаты, отсеки, переходы между отделениями. Мне нравятся повороты в моём домике, смены ракурса, нравится выходить из-за угла. Сейчас всех отправляют в огромных одиночных отсеках. Уютно — как мятой горошине в стальной кастрюле. В этих огромных бочках есть всё, кроме возможности уйти от себя. Чем не путь к безумию? Но это не моя история.

Мой Борт — ретроград. Всё по-старинке. Многокомнатная квартирка с переходами и задним двором. Животных нет — есть оранжерея. Понятное дело — не для меня эстетику делали — контрольные образцы путешествуют, но тем не менее.

Коридоры, переходы… Они и приготовили для меня этот непростой сюрприз. Что именно пошло не так? Вариантов много, я могу набрать две-три дюжины причин, даже не прибегая к помощи бортового аналитика. Могу составить из них несколько наиболее вероятных. Споры, семена, вирус, флора-фауна, обдурившие проходную систему контроля на одной из остановок? Какая разница, мы зашли далеко и без понимания причин.

Мыться тоже неудобно. Я ещё не упомянул о моей руке? Скоро расскажу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Работа — четыре часа: обход, пробы, показатели, корректировка (по необходимости), формирование отчётов и последующая отправка. Возможны плановые вариации, плюс — два непременных (с инструкциями не спорят!) перерыва — местоположение обязывает.

Это по плану. По факту всё сводится к последним пунктам — только отчёты. Я не спорю с инструкцией, я её игнорирую. Данные покидают Борт в том виде, который я придал им на скорую руку. Достоверность меня сейчас мало волнует.

Теперь главное. Ладони потеют, меня ждут повороты и коридоры. Два раза налево от операторской и прямо к эко-ферме. Рядом с выходом вентиляции — меня ждут. Рядом с щитком. Прямо на стене. За углом, за поворотом.

Не знаю почему, но, приближаясь, я стараюсь не дышать носом. Запаха нет, но это, скорее всего, интуитивное. Словно прижался в лифте к незнакомому старику или зашел в комнату умирающего человека. Задерживаешь дыхание, отводишь взгляд и вдыхаешь через слегка приоткрытый рот. Неглубокими вздохами, конечно.

Он не выглядит болезненным. Он выглядит как болезнь. Лоснящаяся, мускулистая, свежайшая раковая опухоль. Вывернутая наизнанку гигантская папиллома, размером с сейшельскую черепаху. Прилипший к стене снежный ком цвета кожного кандидоза, разбухший и покрытый просвечивающейся под полупрозрачной пленкой варикозной сетью чёрных подрагивающих нитей.

Будете смеяться, но я назвал это Пассажиром. Нет, это не имя, и я не собираюсь с ним разговаривать. Первые дни это было «оно». Потом, когда изменения в размерах и внутренние шевеления стали более чем заметны, я его назвал. Почему бы и нет? Забавно ведь. Заяц на борту, хе-хе.

Расстёгиваю комбинезон до пояса, скидываю его со спины, как гигантский капюшон. Руки начинает мелко трястись, и стаскивать футболку уже нет ни желания, ни возможности.

Опускаюсь на треснувший хрусталь коленей. Упираюсь левой рукой в стену, чтобы не рухнуть на пол раньше времени или — не дай бог — не свалиться на Него. Сжимаю и разжимаю кулак — правая уже ноет и немеет, ранки, покрывающие руку от запястья до локтя, начинают призывно саднить. Они причмокивают, как маленькие ротики. Они хотят кушать, Он хочет кушать — какая разница? Я уже не держусь за ситуацию — кладу руку на всколыхнувшуюся поверхность перламутровой туши, вздувшейся на пластике стены.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

За секунду до прикосновения я вижу маленькие усики, нет — скорее, хоботки, которые выныривают из-под блестящей поверхности и впиваются в мою руку. Они втягиваются внутрь ранок, прижимают её к себе. Сейчас они внутри. Они неспокойны — я чувствую. Перебирают мышечные волокна, артерии, вены, прокладывают свой путь среди них. Внутри меня. Руку не оторвать; пока Он не наестся — я часть его. Но и неправдой будет сказать, что я не желаю этого. Это чувство появилось почти сразу, на второй или третьей кормежке — моё тело ноет, я весь — как материнская грудь, питающая ненасытное чадо. Ещё, ещё — оно голодно, теплые и приятные волны — я отдаю всё больше и больше, но ребёнок не наедается. Я не застану момент, когда он будет сыт — мысли путаются в клубок колючих нитей, приторное тепло заливает бездну носоглотки и закипает под моими глазами. Скорее всего, Он меня отпускает. Или бросает. Или ласкает… Или…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что бы изменилось, если бы я помнил, как прихожу в себя (прихожу ли?), поднимаюсь с пола. Как добираюсь до душевой капсулы, стаскиваю с себя заляпанную тёмно-жёлтой кашицей форму и снова отключаюсь — липкий, обессиленный и жалкий. Позже я вернусь в себя, и пробуждение вывернет меня наизнанку. Возможно, рвотные позывы — это именно то, что возвращает меня в этот мир. На руку стараюсь не смотреть — первого раза мне было вполне достаточно. Это, пожалуй, единственное, что я опущу в своей истории.

Выталкиваю ногами изгаженную форму из душевой капсулы, застёгиваю жесткую плёнку кабины и, не открывая глаз, включаю злые горячие струи. Автоматика не позволит мне врубить температуру, превышающую режим комфорта, что, несомненно, жаль. Сложно описать неудержимое желание свариться, зажариться, быть приготовленным. Мне предстоит короткий, но непростой путь от продукта питания до человека разумного.

Разумного ли? Что происходит последние два месяца? Листаю бортовой инфопакет: постстартовая санобработка, маршрут — пять контрольных точек остановки.

Пять приземлений в заданных концах системы. Пять обязательных плановых карантинных обработок после. Суммарно — шесть месяцев облучений, химобработок и стерилизации каждого миллиметра внутренней поверхности Борта. Результат — самопроизвольное образование органического объекта в самом сердце корабля — активного и не поддающегося классификации. Любопытно — я с самого начала не стал заносить информацию о его появлении в инфопакет, или уже после удалил данные? Не помню.

Не помню когда появилось это предательское чувство. Благодарность. Этому нет объяснения. Смывая с себя первый опыт нашего общения, уже тогда — я знал, что благодарен. За испытанное единение, за густые волны омерзения, которые, схлынув, оставляли покой, словно обжигающий напиток, теряющий послевкусие, говорящий — вот твоё место, вот где ты. Вот Дом.

В первый день обнаружения я всё сделал неправильно. В какой момент я уже не просто нарушал инструкции, а послушно следовал зову? Он просил совсем немного, и ничем другим, кроме согласия, я не мог заполнить эту пустоту. Мы бессловесно договорились о том, что он хочет. И сколько я могу дать — договорились о пределах. Удивительное совпадение — мне было не жаль ровно столько, сколько он желал. Только рука.

Я просто положил руку на прохладу бесцветного нароста размером с футбольный мяч, который обнаружил в коридоре перед залом эко-фермы.

Вы знаете достаточно, чтобы провести линию от этого дня до сегодняшнего — всего-то пара месяцев.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Меня пугает другое. Следом за чувством благодарности появилось другое — то, в чём я до последнего не хотел себе признаваться. То, благодаря чему вы слушаете эту историю. Я думаю о нём. Это по-настоящему пугает, больше чем ночь окружающего пространства — это привязанность. И то, что за ней должно последовать. За любой привязанностью всегда следует одно и тоже.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подъем. Грёзы. Гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. Сегодня наша встреча с Пассажиром переносится. Есть безотлагательный вопрос. Пространство за иллюминатором залито сине-голубым бульоном с белёсыми прожилками — мы на центральной полосе внешней стационарной орбиты. Перед нами уже не далёкий желанный шарик, а безразмерный и бездушный гигант — колыбель человечества.

С возвращением.

Регламент приёма даже такого неприметного странника, как мы — сложен, неспешен и выверен, словно пульс пилота истребителя.

Порядок приёмки контрольных исследовательских маршрутов — а это мы и есть — один из самых длинных в таможенных нормативных пакетах. Тщательнее проверяют только военнуютехнику.

Возможно, я уже упомянул судьбу первого отчета с момента обнаружения моего требовательного гостя. Не многим отличались от него и последующие. Я не выявил отклонений в системах жизнеобеспечения. Присутствующая органика, системы обеспечения кондиционирования воздуха, водообеспечение и камеры отходов — показатели были практически в норме. Системы контроля не видели на Борту отклонений. Тем не менее, у меня не было желания полагаться на то, что башковитый начальник отдела приёмки не вопьётся пытливым взглядом в сотни показателей и не увидит, что где-то в них два плюс два равно пяти. Отчёты я копировал из середины маршрута, вносил небольшие изменения и отправлял свою самодеятельность в чёрную бездну. Они не должны были знать о Нем. О том, что я не один. И если у них уже возникли вопросы, узнаю я про них или сейчас, или уже никогда.

Я отрегулировал камеру, прочистил горло и пробежав пальцами по клавиатуре восемь положенных шажков, приготовился к связи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Экран моргнул и замелькал картинкой средней четкости. Ха, парень, я тебя знаю. Везёт, ты меня принимаешь каждый второй прилет. Судьба, наверно.

Опускаем формальный обмен кодами, номерами и прочими ритуальными заговорами современной идентификации.

Продолжаем.

Да, все основные отчёты высланы автоматически, я проверил точки получения, показатели и формат данных, обратная связь получена.

Да, маркировка образцов, первоначального груза и сопутствующих средств — соответствует, электронные коды прилагаются.

Да, заявленное качество приобретенных на маршруте материалов и проб контролируется внутренней системой безопасности и содержится в д-листах.

И так далее, далее, далее.

Главное — в конце.

«Ждите очереди в зону карантина и подготовьтесь к приёму контролёров».

Вопросов ко мне нет. Они не знают.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я стоял в двух шагах от рокового поворота. Коридоры, повороты. Он за углом. Он знает и уже ждёт. Он голоден и жаждет или наоборот, полон и изнывает от переполняющего его, словно тугое вымя забытой в поле коровы. Меня волнует не это. Через несколько часов мы будем не одни. Здесь будуг люди, приборы, датчики, очистная химия и радиация. Борт стерилизуют — оскопят, вычистят, лишат приобретённой за время маршруга души. И они узнают.

Спрятать Его? Забрать с собой? Объяснить, что мы близки? Случайные сиамские близнецы, породнённые волей вселенной, мать и дитя — и неважно, кто из нас кого питает и чувствует своей плотью. Нас разорвут. Понимания не будет. Я пытаюсь обмануть себя — слёзы вытирать бессмысленно — что варианты возможны. Что кого-то будет волновать наша пуповина и необходимость её сохранить. Мы — не урод, не одна из многочисленных физических или психических деформаций космоса, мы — одно, мы — влюблённые, это больно, вы убьёте нас, пожалуйста, пожалуйста!..

Я отметаю одно решение за другим, не обращаю внимания, что они уже повторяются — дважды, трижды, сотню раз. Они невероятны, бессмысленны, наивны, они все — не избавят нас от наступающего кошмара.

Я приближаюсь к Нему, волна ощущений повторяется словно любимая с юности мелодия — с мурашками по коже, с яркостью красок. Сегодня наша последняя встреча, я меняю сценарий, играем в другую игру, дружище, тебе понравится.

Выбираюсь из комбинезона, как флоридский рак из бесполезного старого панциря. Бельё тоже лишнее — воздух холодит спину и чресла. Нагие мы приходим в этот мир, нагие уходим.

Подрагивающая плоть бугристой туши прямо передо мной. Уверен, Он тоже ощущает торжественность момента — приоткрывшиеся по всей поверхности поры пестрят суетливыми хоботками, они словно разминаются перед загрузкой — потягиваются и сворачиваются в нетерпеливые колечки.

Я обнимаю Его. Прижимаюсь грудью, животом, бедрами, погружаю лицо в неразмятый сырой пластилин. Хоботки вторгаются под мою кожу — я чувствую их беспорядочное шевеление в паху, на рёбрах и под ключицами. Пространство скользит из-под ног — я словно тону в ванне со слизняками, растворяюсь в мокром непрерывном движении. Снаружи и изнутри — выпиваемый заживо — я наполняюсь и истекаю.

Это — Дом. Надеюсь, надолго. Надеюсь — навсегда.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} Глас ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «В этом рассказе я хотел задать несколько вопросов: что может случиться, если человек столкнется со всепоглощающим, сверхъестественным чувством любви? Готов ли он выдержать его? И к чему приведет такая любовь, дарованная ему, против его воли?»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Непонимание. Слово последнего месяца. Слово, которое само по себе не говорит ничего, и вместе с тем говорит столь многое.

Он снова задавался теми же вопросами, что и раньше. Вспоминал, как во время очередной ссоры с женой мог сказать лишнего, потом видел её обиженный взгляд, слезы, застывшие в глазах. Это было сигналом, что сейчас пора закончить. В те дни, казавшиеся теперь далеким прошлым, он умел анализировать, находить причины. Сейчас у него было куда больше времени на размышления, но ответа на свои вопросы он не мог получить. Холодный космос молчал. До чего же не идеален язык, как сложно порой выразить свои чувства и как легко обидеть близкого. Любил ли он её, любил ли он вообще когда-то по-настоящему? Михаил сумел справиться с непониманием, когда умерла дочь. Смог пережить и уход Лены. Но сейчас он видел лишь мутную пелену, а за ней безжизненную черноту. Она была так рядом. Всего лишь протяни руку. Но мешает тонкая стенка, да и пустота оказалось не такой уж безжизненной. Там было оно, невидимое, но осязаемое всеми. Оно говорило, но…

Непонимание.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Представь, что ты сидишь ко мне спиной, — Алексей пощелкал пальцами, размял шею, почесал подбородок и развалился в кресле.

Михаил терпеливо ждал.

— И я говорю тебе: Привет! А ты мне?

— Отвечу тем же, — Михаил пожал плечами. Теперь он привык, но раньше его выводила тягучая манера Алексея вести беседу. Прежде чем что-то сказать, он подолгу формировал свои мысли, затем смешно шевелил языком за закрытым ртом, будто пробуя слова на вкус, и только удостоверившись, что можно, наконец, высказаться выдавал фразу, или точнее — выдавливал. Чаще совсем короткую, отчего долгие размышления его теряли в цене, но в последние дни его все больше тянуло на длинные рассуждения, которые, как правило, тоже ни к чему не приводили. Впрочем, Михаил не мог винить его за это — он и сам подолгу ввел такие же бессмысленные разговоры, разве что делал это молча. Выстраивал диалог с самим собой, вел интервью с глупыми вопросами и такими же глупыми ответами. Особенно эти неуместные диалоги со своим «Я» появлялись сразу после пробуждения и давали голове недолгий покой только к обеду.

— Но с кем ты поздороваешься?

— С тобой же.

— Откуда ты знаешь, что это я?

— Повернусь, чтобы проверить.

— А если я всего лишь кукла, умелая симуляция? Перед тобой моя копия. Примитивная система распознает твои слова, формирует ответ по заданному шаблону, выдает его. Ты снова отвечаешь. Диалог?

Михаил кивнул.

— Но ты ведь будешь говорить со мной, имея определенную цель. Допустим, спросишь, как поживает моя семья, какая погода в моем городе сегодня. Кукла тебе ответит, но будет ли она понимать, что именно она ответила?

Михаил поерзал в кресле и вздохнул.

— Ты, скорее, упрощаешь, — ответил он, — Но по твоей манере говорить иногда мне кажется, что ты и есть тот самый манекен, который подолгу обрабатывает сигналы.

— Я не обижаюсь, — Леша хмыкнул.

— Я знаю.

Алексей поднялся и стал бродить по комнате отдыха. Остановился возле фальшивого камина, глянул на фальшивую оленью голову на стене, которую наблюдал уже миллион раз, но сейчас разглядывал так, будто видел впервые. Бросил короткий взгляд на картину и отчего-то поморщился. После долгого молчания повернулся к Михаилу и произнес:

— Да.

— Что «да»?

— Я упрощаю, согласен. Оно общается с нами. Мы не видим даже муляжа, не видим гребаной формы, не ловим никаких сигналов. Физического объекта нет. Оно что-то говорит, мы что-то отвечаем на всех языках, оно отвечает на своем, но твою мать, язык ли это, вообще? Пусть я принимаю то, что язык — это не столько способ общения, сколько способ мыслить. Но мы ведь не можем нормально передать мысли даже друг другу. Ты меня недопонял, я недосказал, ты обиделся, я извинился. Мы путаемся в словах. Что ты слышишь, когда оно говорит с тобой? Ты слышишь слова?

— Нет.

— Видишь образы.

— Ты же знаешь…

Алексей покачал головой и вернулся в кресло.

— Я чувствую боль, — сказал он. — Часто испытываю невиданную любовь, реже — злобу. Порой мне хочется разгромить тут все к чертям. Отправить этот гребаный корабль в никуда, но это быстро проходит, меня вдруг наполняет странная теплота. Хочется, как в индийских фильмах, петь и танцевать. А порой я хочу просто плакать, сжаться в комок, уткнуться в подушку и рыдать, как брошенная парнем школьница. И я понял, что это не то, что оно пытается мне сказать. Все это — лишь следствие. Что если, говоря ему привет или hello или hola, sawatd, zdravo, мы тем самым оскорбляем его? Откуда ему знать, что мы вообще говорим, что такое говорить само по себе? У него нет слов, есть… Я не знаю, как это назвать. Если все, что я испытываю, уже есть во мне, оно каким-то образом просто вытаскивает это. Не пробуждая во мне воспоминаний, не показывая мне жутких или грустных картин, не говоря обидных или прекрасных слов. Но каким образом я ощущаю, что это именно метод его общения? Это чувствуешь ты, чувствуют все на корабле. Двадцать человек как один. Мы знаем это, называем это одними и теми же словами, да и без слов нам друг с другом все ясно. Я вижу в твоих глазах то же самое.

Алексей почувствовал, что руки трясутся, зажал ладони между коленей, пряча от глаз друга то, чего спрятать нельзя. Их единство, то, чем они стали вместе за последний месяц полета — для этого уже не было слов. Этого не объяснить Земле, они не поймут. Для них первого контакта нет, для членов экипажа он вне сомнений. Михаил прекрасно понимал, о чем говорит Алексей. Слова, их всегда так мало и в то же время сколько ненужных конструкций из букв и обрывков смыслов они порождают прямо сейчас. Слова, которые ни к чему не ведут. То, как оно общалось с ними. Это больше, чем речь. Больше, чем что бы то ни было. Может это и есть откровения свыше, только о чем они? Что они дают, кроме внезапных эмоций и всепоглощающего чувства единения между небольшой горсткой людей, висящих в пустоте? Неужели они летели сюда для этого?

— Любовь, боль, ярость… — прошептал Алексей, глядя Мише в глаза. — А что ты чувствуешь чаще всего?

Михаил долго молчал, не отводя глаз, затем опустил голову и произнес:

— Мне страшно. Но ты ведь и так это знаешь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если бы аппаратура поймала сигнал, все бы разом стало проще. Но когда ты чувствуешь это внутри себя, какие доказательства предоставишь другому? Нет, экипаж в них не нуждался, их требовала Земля. Им нужно было понять, отчего задержка, почему корабль торчит в мертвом космосе, тратя драгоценные ресурсы и никто не в силах объяснить, что происходит.

Тебе не списать это на галлюцинацию, даже на массовую галлюцинацию. Это происходит здесь и сейчас. Каждый из двадцати человек уверен в том, что говорит. Они не просто верят, они уверены, хоть и измучены непониманием. Списать всё на эксперимент Земли не выйдет, слишком это глупо и бессмысленно отправлять их в полет, чтобы где-то на краю галактики экипаж мучался от необычных состояний, вызванных, например, неким препаратом. Бред же…

Но все это не похоже на речь. Оно напрямую передает одни и те же, доселе неведомые сигналы каждому из них. Единственная эмоция, кроме страха, что чувствует Михаил — любовь. Эмоция, которая, казалось, навсегда умерла после смерти дочери. А еще позже новое чувство заставило его сомневаться, что он вообще когда-то переживал любовь, что понимал истинное значение этого слова, о котором споры ведутся вечность. Неужели на их долю выпало первыми получить ответ на этот вопрос?

Когда все только начиналось, он внезапно понял, что любит Алису — он с ней был почти не знаком. К удивлению Михаила, когда он сам, не веря в то, что делает, заговорил с ней, она ответила взаимностью и проявила нескрываемую симпатию. А через неделю, Михаил понял, что по уши влюблен в биолога — Марию. Но Алису он любить не перестал.

Это нельзя было объяснить ни природной тягой, ни похотливым желанием. К мужской же части экипажа он ощущал братскую любовь, ему казалось, что с окружающими людьми он провел многие годы, преодолел множество невзгод, прошел длинный путь. Они чувствовали к нему то же самое.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Покинув комнату отдыха, Михаил медленно брел по пустому коридору станции, откинув все мысли. Он не думал куда направляется, ноги сами вели его. Обнаружил он себя на мостике, глядящим на черноту за панорамным иллюминатором.

— Поговори со мной, — прошептал Михаил. — Давай по-простому. Кто ты?

Чернота молчала.

— Давай же! Расскажи! — незаметно для себя его голос поднялся от шепота до крика. — Ты же там, я знаю…

За спиной послышалось тихое шипение: дверь отсека позади него открылась. Он развернулся и увидел Алису. Войдя в отсек, она остановилась у ступенек, ведущих к панели управления. Двери за её спиной сомкнулись.

Девушка смотрела на него влажными глазами, нервно сжимая и разжимая кулаки.

— Что-то случилось? — спросил Михаил. И вдруг понял, что сказал это слишком встревожено. Он ведь может напугать девушку. И с каких пор эти вещи так заботят его?

— Михаил Александрович, — дрожащим голосом сказала она. — Кажется, я смогла кое-что найти.

Михаил встрепенулся, сбежал со ступенек и приблизился к Алисе. Даже сейчас, в этот тревожный момент, он чувствовал с какой силой его тянет к ней. Он хотел прижать её к себе, вдохнуть запах волос, провести пальцами по тонкой коже её шеи. Чертов маразматик! Она тебе в дочери годится!

Михаил тяжело выдохнул. Взял себя в руки.

— Ты смогла понять, как оно общается?

— Не уверена, но, кажется, я что-то нащупала. Могу показать, пойдемте.

Девушка торопливо развернулась и вышла в коридор, Михаил последовал за ней. У своей каюты она попросила Михаила подождать, юркнула внутрь и появилась через минуту с черной папкой и планшетом в руках.

Они направились в комнату отдыха, где обнаружили скучающего Гену. Тот смотрел на копию картины, висящую на стене: Ремедиос Варо «Тревожное присутствие». Михаил недоумевал, кому пришло в голову повесить в комнату отдыха именно её. Она всегда казалось ему жуткой, но сейчас, бросив на неё мимолетный взгляд, он вдруг понял, что порожденный богатым воображением художницы образ как нельзя кстати передает нынешние чувства всего экипажа. Вспомнилось почему-то детство, поход с отцом в галерею. Не было там Варо, было много непонятных маленькому Мише картин. Он, конечно, без труда разбирал то, что там изображено, но не мог взять в толк, отчего редкие посетители так подолгу смотрят на какой-нибудь лес, некрасивый, по мнению мальчика, портрет женщины или на бушующее море. Отец много говорил потом об этих картинах, употреблял столько ярких эпитетов. Говорил о страсти, покое и даже любви. Он видел все это в мазках краски на холсте и делился с сыном, который в ответ лишь кивал, делая вид, что все понимает. С возрастом чувство прекрасного, равное отцовскому, в нем так и не выросло. А теперь, взгляни он на те же картины, изменилось бы что-то? За последний месяц он стал совсем другим. Они все стали другими.

Он упал в кресло у фальшивого камина, издающего мерзкие потрескивающие звуки, совсем не похожие на те, что должно издавать горящее дерево. Наверное, и в этих щелчках был свой язык, который при желании можно расшифровать…

Гена отвлекся от картины и поприветствовал их, Алису особенно. Он поцеловал её в губы, и она, конечно, не противилась.

Михаил почувствовал только удивление, хотя ждал, что его кольнет ревность, даже попытался вытащить её из глубин души, но ничего не вышло. Хуже того, глядя на Гену, он вдруг почувствовал, что тот его лучший друг.

Гена покинул комнату, провожаемый озадаченным взглядом командира. Алиса же уселась напротив, разложила на столе бумаги с какими-то зарисовками и множеством пометок.

Михаил взял со стола грубый рисунок от руки, на котором был изображен человеческий позвоночник, некоторые позвонки были заштрихованы и от них отходили тонкие линии, ведущие к примечаниям, правда, почерка Алисы Михаил разобрать не мог.

— Не вчитывайтесь, — сказала она. — Это я для полноты картины, я более подробно покажу на голограмме.

Михаил кивнул, еще раз рассмотрел рисунок и положил на стол.

Алиса, не поднимая головы, что-то быстро набирала пальцами на экране планшета, вместе с тем поясняя:

— Я долго думала, как именно мы получаем сигналы. Часто я замечала, что во время особенно сильных, внезапных эмоций но спине пробегает легкая вибрация, думаю, вы тоже это чувствовали.

Михаил кивнул.

Алиса закончила возиться с планшетом и в следующую секунду над столом возникла полупрозрачная голограмма в синих оттенках с моделью человеческого скелета. Девушка провела по экрану рукой, и модель приблизилась и развернулась. Еще одно движение — и вот уже крупно во всех деталях видны отдельные позвонки и межпозвоночные диски.

— Во время одного из сеансов связи с ЭТИМ, — она сделала особенный акцент на последнем слове, — Я провела процедуру МРТ. Воздействие приходилось вот на эти позвонки.

На голограмме оранжевым загорелись по очереди несколько позвонков.

— В этом порядке, — продолжала Алиса, — на позвонки поступала легкая вибрация, разной интенсивности. Сигналы передавались в позвоночный канал и таким образом достигали спинномозговых нервов и далее мозга.

Голограмма изобразила все сказанное Алисой, но Михаил посмотрел лишь мельком, тут же вернув взгляд на девушку.

— Сигналы повторялись, и оказались на деле очень простыми. Всего лишь ДВОИЧНЫЙ код.

— Ближе к делу, — прохрипел Михаил, снова чувствуя, как трясутся руки.

— Посмотрите.

Поверх модели скелета возникли цифры. 00001110001011000010101100001110001011110010111000001110001011100 0011010 000011100010111000101110000011100010111000011011000011100010 11110010110

— Что это?

Алиса вздохнула и посмотрела в глаза Михаилу, затем нажала на экран планшета и цифры сменились словом.

ЛЮБОВЬ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Михаил тяжело дышал. Голограмма исчезла, но он все еще пялился в то место, где она была минуту назад.

— Нам… Нам это поможет… То есть, мы может отправить это на Землю?

— Вряд ли в этом есть смысл.

Они повернулись на голос. В комнате стоял Алексей. Занятый мыслями о неожиданных новостях, Михаил не услышал, как отрылись двери.

— Ты уже в курсе? — спросил он.

— Я ему рассказала, — ответила Алиса.

Михаил перевел взгляд на неё. В этот момент он все-таки ощутил легкий укол. Она рассказала ему раньше, гребаному лингвисту рассказала раньше, чем командиру. Кто еще знает? Может, Гена? Может, уже весь экипаж или хотя бы мужская его часть, кому еще доверилась Алиса?

Впрочем, ревностные обвинения ушли так же быстро, как и появились. Алексей приблизился к столу и уселся в свободное кресло.

— Это не имеет смысла, — сказал он. — Они решат, что мы тут с катушек съехали и сами воспроизвели это послание.

— Но это же бред! — воскликнул Михаил.

— Я с самого начала был против рассказывать что-то Земле до тех пор, пока не появится ясность.

— Ну, а сейчас? — Михаил встал с кресла и принялся бродить по комнате.

— А что сейчас? — спокойно сказал Алексей. — Сейчас у нас по-прежнему ничего нет.

— Что значит — ничего?

— Алиса, скажи ему, — лингвист кивнул девушке.

— Мы так и не смогли определить, откуда исходит сигнал, — тихо сказала она. — Если бы у нас было хотя бы это, но…

— Давайте повторим эксперимент, — не унимался Михаил. — Я готов.

— Постой, — сказал Алексей и тоже поднялся с кресла. Он подошел к Михаилу, взял его за плечи и заглянул в глаза. — Подумай сам: тебе не кажется странным, что некое чужеродное сознание отправляет нам послания в двоичном коде, еще и со словом на русском языке?

— У нас не осталось ничего, что можно было бы назвать не странным. Давайте проверим Сэма, — заявил Михаил и отошел от врача.

— Уже, — ответила Алиса.

— И?

— Ожидаемо. У него было LOVE.

Михаил вернулся в кресло. Чертовски хотелось курить, хотя привычка была забыта еще в школьном возрасте.

— Но ведь эмоции самые разные, — сказал он. — Неужели ничего, кроме одного слова, оно не говорит?

Алиса молча покачала головой.

— Конечно, мы можем провести еще несколько экспериментов, — сказал Алексей.

— Так чего мы ждем?

Алиса вздохнула.

Михаил развел руками.

Алексей молчал.

— Мы можем попробовать, — сказала она.

— Мы должны попробовать, — Михаил вздохнул и запустил руку в волосы. — Кроме себя и Сэма ты проверяла еще кого-то?

Алиса покачала головой.

— Тогда не вижу проблемы, — Михаил снова поднялся и стал судорожно щелкать пальцами.

— Прекрати, пожалуйста, — прошептал Алексей.

Михаил успокоился.

— Значит, мы имеем дело с языком? — спросил он, посмотрев на Алексея.

Тот молчал.

— В некотором роде, — ответила девушка. — Но мы все еще не знаем, кто говорит с нами. Алексей прав, на Земле такие данные никому не нужны, вот если бы мы нашли источник…

— Ладно, ладно! — Михаил поднял руки. — Проследи за каждым членом экипажа, попроси при первых же… симптомах… сеансов связи бежать в медотсек. Объяви это по громкой связи и дежурь в отсеке.

— Поняла.

Михаил кивнул ей, хлопнул Алексея по плечу и покинул комнату. Он шагал по коридору, пребывая в глубоком раздумье над странным открытием. Это уже было что-то, но вопросов только прибавилось. Он не заметил догнавшую его Алису до того момента, пока она не окликнула его, заставив развернуться.

— Что случилось? — спросил он.

— Я хотела с вами еще поговорить… наедине.

Михаил засомневался. Он сам до конца не понимал причины своих метаний. Его одновременно тянуло к девушке, и в то же время какая-то часть разума заставляла отказаться от предложения. Просила уйти прочь и как можно быстрее.

— Прежде чем сделать объявление, я хотела настроить оборудование, чтобы оно было готово к работе в случае, если придется срочно подключить контактера.

Контактера. Михаил мысленно усмехнулся этому новому словечку. Все больше ему казалось, что происходящее на корабле больше не подчинено его воле, все сами решают, как им быть дальше. Но что удивительно: в этом он находил облегчение.

— Пойдем, — ответил он.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Опасения и в то же время приятные предчувствия овладели Михаилом в тот момент, когда Алиса приглушила свет в медотсеке до минимума. Но обдумать всего он не успел. Девушка кинулась к нему и прижалась своими губами к его губам, затем он почувствовал её горячий язык у себя во рту. Сначала Михаил пытался отстраниться от неё, сказать, что все это неправильно, шептал, что она ошибается, но Алиса не отступала, и вскоре поддался и он.

После долгого, тянувшегося целую вечность и в то же время пролетевшего за мгновение поцелуя, Алиса отстранилась.

Речь не совершенна, но как орудие она всесильна.

— Простите, Миша, — она впервые на его памяти обратилась к нему по имени. — Простите, что не сказала вам первому.

— Ничего, — прошептал он, по-прежнему сжимая тонкое тело в объятьях.

— Почему? — спросил он. — Почему оно передает нам это слово?

— Я не знаю, — она пожала плечами. — Наверное, вы будете смеяться, но у меня есть догадки.

— Не буду, обещаю.

— Глупо звучит, я ведь не верю… — сомневаясь, сказала она.

— Вы думаете, что это Бог?

— Я не нахожу другого объяснения.

Михаил хмыкнул, и Алиса как будто закрылась в миг. Она не покинула его объятий, но он физически ощутил, как от неё повеяло холодом.

— Ну, вот, — с притворной обидой сказала она. — Вы не думайте, я никогда не была религиозной, но в этой ситуации… Может, если представить, что он все-таки существует… Может, его послание это и есть откровение?

— Алиса… Глас божий? Вы это серьезно?

Она опустила голову.

— Глупость. Я знаю.

Михаил вдруг почувствовал, что еще недавнее непонимание происходящих событий после открытия Алисы кажется ему фальшивым. Словно сегодняшнее объяснение всего лишь выдумка девушки, беспомощная попытка подвести логичное обоснование происходящему. Все в один миг показалось ненастоящим: чувства Алисы к нему, к Гене, к Алексею, передача данных через вибрации в позвонках, его же глупая увлеченность девушкой и чувство необъяснимой братской близости с мужской частью экипажа.

— Если это бог, — сказал он. — То он лжец.

— Почему? — спросила она, кладя голову ему на грудь.

— Вы не любите меня.

Она вскинула голову и подняла на него глаза, в них стояли слезы.

— Простите меня, — прошептала она. — Я, правда, люблю вас, но я и люблю всех остальных. Даже Марину, даже Джессику… Я знаю, так быть не должно…

— Никто не знает, как правильно, — ответил он, прижимая её к себе.

Михаил хотел освободить её, но вдруг почувствовал вибрацию в спине, на этот раз она оказалась сильнее чем раньше. Он даже скривился от боли.

— Это оно, — прошептал он. — Оно говорит со мной.

Алиса высвободилась.

— Скорее, ложитесь сюда.

Но у него потемнело в глазах. Слабость охватила все тело, и последнее, что он увидел — приближающийся к глазам гладкий пол отсека.

Удара он не почувствовал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через панорамный иллюминатор Михаил разглядывал звезды, на деле, быть может, не такие уж и мертвые, как он думал раньше. Впрочем, ведь все это тоже жизнь, самая настоящая. Если в каждой из них те же элементы, что сформировали нас, то разве удивительно, что они говорят с нами? Непостижимая бездна впервые была так близка к человеку, говорила с ним. Больше не чужеродная. Как никогда Михаил ощущал свою ничтожность перед ней. Это повторялось каждый раз, уже третий его полет, а он по-прежнему не свыкся с этим ощущением. Они — словно бактерии, укрывшиеся в капсуле, которая позволила им выйти за пределы организма. Микробы, зараза — столь примитивная, что решила, будто может распространиться дальше.

Но это все фальшь. Даже этот иллюминатор ненастоящий, всего лишь экран, проецирующий то, что видят внешние камеры. Искаженный взгляд. Михаил смотрел на космос не своими глазами, да и всю свою жизнь — видел ли он хоть что-то сам? Понимал, или просто выдумал, что понимает? Быть может, истина там, за тонкой стеной. Не проще ли выйти к ней? Оказаться лицом к лицу, без этой дурацкой защиты. Вернуть вселенной её главный подарок…

После странного происшествия в медотсеке Алиса все же смогла провести процедуру, но получила те же данные, что и раньше.

ЛЮБОВЬ.

Они проверили все, выяснили, что сигнал поступает не с корабля, что это не ошибка внутренних систем. Но они так и не нашли источника. Говоривший с ними словно был повсюду. Был внутри каждого из них.

Оно бьет их в спину, талдычит одно и то же, будто пытается заставить понять, как важно любить. И у него это получается. Что ответить, если твой язык бесполезен? Что сказать, когда голос твой не будет услышан?

«Только дела имеют значение», — подумал Михаил. Слова пришли сами собой, будто воспоминания из далекого прошлого. А с ними вернулись и те, кого он любил когда-то. Любит по-прежнему. Мать, отец, дочь. Их образы так ярко стояли теперь перед глазами. Они все были рядом с ним. Живые, настоящие. Сомнения развеялись разом. Конечно, его чувства и тогда, и сейчас — настоящие.

Движение рукой, будто отмахнулся от мухи. Образы послушались.

Он уселся в кресло, запустил на панели громкую связь и отчеканил в микрофон:

— Всем собраться в комнате отдыха через полчаса. Это касается каждого.

Его собственный голос, неузнаваемый, такой чужой, пронесся по отсеку. Все решится очень скоро. Оно получит их ответ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В комнате отдыха тесно. Сидит только Алексей, четыре других кресла пустуют. Люди жмутся к стенам искусственного дерева, тяжело дышат, смотрят друг на друга влажными глазами. Молчат.

Михаил входит. Алиса поворачивает голову, смотрит на него выжидающе. Никто не решается спросить — для чего командир собрал их. Но в их глазах он читает понимание. Они ждали этого уже давно, но им было страшно, страшно и ему.

Пять минут он разглядывает их лица, молясь, чтобы хоть один высказался, взял слово, чтобы остановить… Хотя бы немного притормозить грядущее, но они молчат, для их ответа уже не нужен язык.

Только дела имеют значение.

Легкая вибрация в спине. Они все чувствуют её. Он знает это, ощущает, как они, видит, как они, и хочет плакать — до того близок ему каждый из них. Он смотрит на Алису и представляет, что мог бы потерять её, что она могла умереть, как его дочь. И в лице девушки он видит свою кроху, и слезы текут по щекам.

Он зачем-то пытается вспомнить день её смерти, но ничего не выходит, в голове только радостные мгновения. Прогулки вместе по их крохотному участку, озеро в парке, катание на лодке, звонкий голос, просящий папку раскачать её на качелях как можно сильнее.

Он смотрит на Алексея и слышит его голос, но тот даже не открывает рта.

«Связь с Землей потеряна. Мы уже не сможем вернуться. Мы пробыли здесь слишком долго».

Он смотрит на Джессику:

«Я не хочу возвращаться».

Переводит взгляд на Сэма:

«Ты мой лучший друг».

Обводит всех взглядом.

«Это то, ради чего мы здесь».

«Это и есть смысл нашей жизни».

«Не покидайте меня», — отвечает им Михаил.

Алиса подходит к нему. Целует его сначала нежно, затем все яростнее. Она стаскивает с него комбинезон, расстегивает свой. Вибрации усиливаются, все мысли уходят. Изредка открывая глаза, Михаил видит, что остальные заняты тем же. Видит их такую разную наготу и снова смыкает веки.

Слышится звон, за ним удар. Он снова открывает глаза и видит, что стеклянный стол разбит. Алексей склонился над лежащей на полу Юлией. Рядом разбитый планшет, экран которого заляпан кровью и истерически мигает, показывая искаженную картинку человеческого позвоночника. Осколком стекла Алексей вспарывает девушке живот, запускает руки в горячее нутро, все глубже и глубже, будто старается втиснуться в худенькое тело целиком. Он вбирает в себя сладкий запах крови. Михаил чувствует все то, что чувствует его друг, затем приходит боль, тупая, чужеродная, она где-то на задворках сознания, её затмевает любовь, всепоглощающая страсть, желание слиться в одно со всеми.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он отрывается от губ Алисы и видит, что её рука копошится в нем. Кровь капает на пол. Стекает по коже Алисы, по её руке, жившу, огибает пупок, словно обладает разумом и теряется в лобковых волосах. Они впитывают его кровь, насыщают девушку им самим. Голова идет кругом, он падает на колени, и кто-то вкладывает ему в руку осколок, режущий ладонь. Но боли уже нет.

Подняв голову, Михаил видит лишь мельтешение голых, покрытых кровью тел, слышит тихие стоны, признания в любви на трех языках, хруст ломающихся костей, хлюпанье и вздохи. Кто-то вонзает что-то острое ему в спину, следующий удар приходится в плечо, почти теряя сознание, он успевает среди мельтешащих тел увидеть залитую кровью картину на стене. Тревога ушла. Ситуация разрешилась.

— Я люблю тебя, — шепчет он на ухо девушке. Но это уже не Алиса, теперь перед ним кто-то другой.

Собрав последние силы, он вонзает осколок в её живот и запускает пальцы в горячее. Затем приходит сладкая тьма.

Черная бездна замолкает, наблюдая за самым большим актом любви в истории вселенной.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Пустые глаза планеты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Знаете, я не очень люблю читать „чистую“ фантастику, мне интересней научно-популярные статьи — моему воображению там просторней. Вашему я предлагаю ту же свободу. Представить себе бесконечную Вселенную невозможно, но читая как-то раз статью об этом, я подумал, а что если…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Вы будете лететь всё время от Земли. Всё время от Земли. Но вы вернётесь. И если вы вернётесь…»

Алан вздрогнул, сел и прижал к лицу ладони. «Вернётесь».

— Чёрт, — выдохнул еле слышно.

— Не спится? — отозвался голос из темноты.

— Нет, — ответил Алан и придвинул ноутбук.

Щурясь на яркий экран, запустил дневник. «День четвертый». Пальцы плохо слушались, глаза не привыкли. «А что писать? Что же?» Случилось бы хоть что-нибудь, он бы написал. Но ничего не случилось. Совсем. Он перечитал предыдущие записи. Вчера уронил стакан. Сегодня даже этого не произошло. Задумался. Вышел из-за стола и подошел к чайнику. Взял и бросил на пол стакан. «Ну вот, — подумал, — сегодня снова уронил стакан». Вернулся к ноутбуку и записал: «Сегодня разбился еще один стакан. Но то же самое уже было вчера». Вернулся к чайнику. Задумчиво посмотрел на оставшиеся два стакана. «Если я разобью еще один, нам будет не удобно пить чай», — перевёл взгляд в темноту, которая скрывала его попутчика. «А если я ничего не напишу, тогда и этот день будет таким же, как вчерашний».

Алан сел перед ноутбуком и уставился на белый, пустой экран с дневником. Мигал курсор. Неожиданно экран погас. Алан дёрнул мышку, изображение вернулось. «Всего четвертый день, а я уже раскис, как тряпка», — подумал он и закрыл ноутбук. Откинулся на диване. Зажмурился.

«А если мы не вернёмся? Новые двигатели. Очень быстрые двигатели. Ни у кого таких нет. А если мы не вернёмся? А если…».

Грохот в темноте вернул Алана в реальность.

— Что такое? — вскрикнул он.

— Это я, всё пучком, — хриплым голосом отозвалась темнота.

— Чёрт, — выдохнул Алан. «Надо взять себя в руки, сколько можно спать?» Он потер глаза, размял кисти — интенсивно покрутил в разные стороны — и снова развалился на диване. От непрерывного сна голова налилась тягучим свинцом, но вернуть ей прежнюю свежесть оказалось сложнее, чем отвязаться от ватной дрёмы. Не сон, не явь — сумбурное смешение образов прошлого и уродливых фантазий сна.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Брайан снял шлем, перчатки и встал из-за стола. Голова кружилась и слегка подташнивало. Если бы не голод, он выходил бы из игры только ради туалета. Хотя, если бы не ел, ему и этого не пришлось бы делать. Пошатываясь, с трудом удерживая равновесие, он проник на кухню. Ноги слушались плохо, рука промахнулась по выключателю. В компьютерной игре он мог прыгать на десятки метров, летать и создавать огненные шары одним только взглядом, но сейчас обычный человеческий выключатель поддался ему только с третьего раза.

Что-то хрустнуло под ногами. Брайан не отреагировал, не посмотрел вниз, безразлично прошагал к холодильнику.

— Ты есть будешь? — крикнул он в темноту.

— Есть? — сонно отозвался Алан. — А сколько?

— Сколько что? — спросил Брайан, разглядывая открытый холодильник. В голове вертелось всё что угодно: свирепые монстры, трескучие вспышки выстрелов, огненная каша взрывов — совсем не то, что коробочки и бутылочки, которые надо взять из холодильника, чтобы поесть.

Выйдя из ступора, Брайан вынул дрожащей рукой коробку с пиццей, а за ней бутылку с чем-то белым.

— Времени. Времени сколько? — отозвался Алан.

Брайан закрыл холодильник и перевёл взгляд на часы. Цифры он понял, но составить из них время смог не сразу. Сообразив, крикнул:

— Половина первого.

— Ночи или дня?

— Откуда я знаю. Ночи, наверно. Так ты есть будешь?

— Да.

В темноте тихо. Темнота вообще довольно тихое место. Место, где ничего нет. Нет внутри и нет снаружи. В темноте живут, мелькают пятна. Они переливаются, растут и исчезают. Это разум пытается нарисовать то, чего нет. Или то, что на самом деле есть.

«У нас есть вопрос… и есть теория на этот счет. Весьма основательная теория. О Вселенной? Да, о Вселенной. Важная теория. И быстрый корабль. „Гагарин". В двадцать раз быстрее любого. Новый двигатель позволит ответить на вопрос…».

На экране ноутбука привычно подмигнул курсор. «День десятый». Последняя запись три дня назад. «Отправил сообщение Бобу. Написал, как далеко мы продвинулись. Хотя он наверняка знает и без нас. Есть же датчики». Алан вздохнул. Почему же он согласился на это?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— О, Вегас — это рай! Это такое место! Там как в сказке. Там везде весело, там ночь как день и день как… — Брайан даже поперхнулся, — день, как ночь! Как сон. Там кругом шоу. Бесплатно. А фонтаны? Фонтаны Беладжио!

Ты не представляешь, девки просто визжат от восторга. Могут смотреть часами. Каждые пятнадцать минут фонтан исполняет новый танец. Новая песня и новый танец. Высоко бьёт, аж вообще! — Брайан глубоко вдохнул и помотал головой, не в силах передать словами нахлынувшие воспоминания.

— Что же ты не остался?

— Я бы остался, братишка! Я бы, если б мог, конечно, остался, но проигрался в хлам. Очень, очень сильно проигрался. Казино меня нагрело на тонну баксов. Просто на уймову тонну чертовых баксов нагрело, — Брайан погрустнел. — А Боб мне денег обещал заплатить. По лимону за каждый день пути. А что? Хорошенькое дельце: сидишь себе, гамишься, а тебе за это еще и деньги отвалят. Еще пара дней — и я смогу вернуть долг, а назад полетим, так я весь Вегас на уши поставлю, — Брайан довольно улыбнулся. — Уж на этот раз как следует оттопырюсь!

— Назад?

— Да, а что? Мы же туда и обратно…

— Нет, вообще-то…

— Да ты болтай ногами, как это «нет вообще-то»?

— Вот так.

— Что значит «вот так»? Ты, похоже, сам не в теме. Мне Боб ясно сказал — пару месяцев туда, потом обратно.

— Брайан, ты, похоже, совсем не в курсе? — Алан нахмурился и придвинулся к столу.

— А что? — насторожился Брайан.

— Погоди минутку. Ты хочешь сказать, что Боб тебе ничего не рассказал?

— А что он мне должен был рассказать?

Алан с сожалением посмотрел на попутчика и цокнул.

— Что ты пялишься? Можешь нормально сказать? Не тяни, вываливай.

— И про теорию он тебе ничего не говорил?

— Нет.

— А про двигатели?

— Нет.

— А что он вообще тебе рассказал?

Брайан отвел взгляд и принялся жадно грызть ногти.

— Сказал, что надо слетать куда-то…

— Куда?

— Не помню уже. Какая разница? Он столько денег за это обещал, меня остальное вообще не запарило. Да я за такие бабки мог бы хоть на край вселенной полететь!

— Да?! — ухмыльнулся Алан и ехидно посмотрел на попутчика, — прямо-таки на край?

Страшная догадка оглушила Брайана. Мурашки забегали по всему телу. Он обернулся, встал из-за стола и подошел к черному иллюминатору. Прищурился, потёр ладонью прозрачный пластик, подышал на него, еще потёр. Прижался, чтобы убрать блики, напряженно всмотрелся. Но, как он ни старался, изображение не менялось — там, снаружи, ничего не было.

Даже звёзд.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, и как мы будем пить чай без стаканов?

— Не знаю.

— Разбил бы лучше кофейные чашки, они мелкие, и мы ими всё равно не пользовались, — вздохнул Брайан.

Алан подлил себе чай в кофейную чашку и выпил одним глотком. Налил еще и снова выпил:

— Теперь пользуемся…

— Знаешь, так пить не удобно, — заключил Брайан.

— А ты зачем клавиатуру сломал? У нас нет запасной. На чем теперь играть будешь? Я тебе свой ноутбук не дам.

Брайан глубоко вздохнул.

— Придется читать книжки.

— Кино есть.

— Ах, да, я и забыл. У нас же кино. Точно, — Алан опрокинул чашку в рот и снова наполнил ее.

— Так куда мы летим? — тихо спросил Брайан.

— Вперед. Только вперед.

— Как же мы вернёмся?

— Вот так и вернёмся. Есть теория, что вселенная замкнута. И если это так, тогда рано или поздно мы вернёмся.

— Ты в это веришь? — хмуро спросил Брайан и, задержав дыхание, посмотрел на Алана.

Тот потёр рукой шею и перелил в рот еще один напёрсток чая:

— Нет.

— Блин, я так и знал. Нас тупо кинули! — взорвался Брайан и отшвырнул в сторону остатки клавиатуры.

— Почему «нас»? — удивился Алан.

Брайан замер и с подозрением осмотрел попутчика:

— То есть, ты хочешь сказать, что… Что ты знал, что этот билет в один конец? — и вдруг сорвался на крик. — В один охренительный, долбанный конец, твою мать?!

— Брайан, — холодно ответил Алан, — ты не бесись, успокойся.

— Я ни хрена не понимаю. Почему, ты считаешь, что мы не вернёмся, если грёбанная вселенная на хрен замкнута?!

— Ну… Перед нами отправляли роботов. Автоматику. Много раз. Но до сих пор ничего из этого железного хлама не вернулось. Ничего.

— Твою мать, — выдохнул Брайан, — вот я дурак. На такую разводку повелся!

— Хотя… Роботы летели медленней. Ну, не летели, конечно, правильнее сказать, перемещались. А мы перемещаемся в двадцать раз быстрее самого быстрого из них. Так мне Боб сказал.

— Боб сказал, — передразнил Брайан, — этот Боб…

— Еще он сказал, что мы должны вернуться примерно через два месяца, — Алан проглотил очередной наперсток чая, — максимум через зри. Если верны расчеты.

— Расчеты, — снова передразнил Брайан, — мы уже почти месяц летим…

— Перемещаемся.

— Пофиг! Летим уже долбанных двадцать пять дней! И что? Мы вернулись? Нет! И не вернёмся!

— Может, ивернёмся.

— Ты же сказал, что это вряд ли, — Брайан застыл между иллюминатором и столом. — Я что-то не пойму. А почему ты полетел? Со мной понятно, я дурак, я купился на зелень, а ты почему?! Почему ты, твою мать, знал, что мы хрен вернёмся, и всё равно полетел?

Алан оказался не готов к этому вопросу. Свёл брови и оставил в покое чашку, но Брайан продолжал сверлить взглядом. Алан отодвинулся от стола и, наклонив голову, посмотрел вправо и влево, будто искал что-то.

— Так зачем? — повторил попутчик.

Алан сделал вдох для ответа, но передумал. Откинулся на диван, подмял под голову подушку, и засопел, уставившись в стену.

— Опа, нормально так! — развёл руками Брайан.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Черви. Гнилые черви. Смотри, что ты делаешь? Разве так можно? Разве можно так? Ты здесь не один. Ты тоже будешь здесь. Зачем ты это делаешь? Убиваешь. Убиваешь себя. Зачем?»

Пронзительный писк вернул Алана в реальность. Болела голова и глазные яблоки. Он схватился за голову и сел на диван. Мокрая от пота майка прилипла к спине.

— Что такое?! Что случилось? — закричал он, вращая головой.

Из комнаты управления кораблём лился свет и шум. «Этот дурак что-то напортил?» С трудом переставляя ноги, Алан зашел в командную.

— Что ты сделал?

— Три раза ввёл неверный пароль.

— Какой еще пароль?

— Нажал отмену. Хотел развернуть корабль.

Алан поднял брови:

— Что?! Ты хотел развернуть корабль?! — разделяя слова паузами, повторил он.

Брайан кивнул. Сирена выключилась.

— Куда?

— Домой, — ответил Брайан и едва не зарыдал. — Домой! На Землю.

— Ты знаешь, как управлять кораблём?

— Нет.

— Ты знаешь, что надо нажать, чтобы вернуться на Землю?

Тишина в ответ.

— Ты не хочешь, чтобы тебе заплатили деньги?

— Да мне уже пофиг на эти деньги! Я хочу домой, твою мать. На планету. На свою планету. У меня в этом грёбаном космосе ничего нет. Только одна планета у меня есть. Я живу на ней. У меня там города. Красивые, разные. Я люблю города. У меня реки, леса, понимаешь, небо у меня там. He-бо! Солнце. Это мой дом! Я люблю его! — он не выдержал и разрыдался, некрасиво скривив лицо.

Алан стоял и, презрительно щурясь, тёр переносицу.

— Родители у меня там. Брат. Друзья. Много друзей. Они меня ждут. Я буду работать, я готов работать кем угодно. Мне деньги не нужны, я отдам всё, и не буду играть. Просто хочу бьггь на Земле. Хоть кем. Хоть мусорщиком. Но только на Земле, а не в этом чертовом космосе. Я не мшу без своей планеты, понимаешь?

— Никогда не трогай этот компьютер. У тебя свой есть, — зло отозвался Алан и вернулся в темноту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алан вышел из душа и облегченно вдохнул. Несмотря на то, что он окончательно потерял счет времени, он, в общем-то неплохо держался. Прошелестел тапками по коридору в комнату, вытирая на ходу голову. В углу, как и прежде, сидел Брайан. От него уже начинало слегка пованивать, едва заметно. Алан обложил тело хладогенераторами, вынутыми из холодильника. Общаться с мёртвым Брайаном оказалось намного проще.

— Привет, Брайан! — Алан сел за стол и налил в салатник чай, — может, чаю? Ну, как хочешь. Может, расскажешь чего? Как там твои монстрики? Всех укокошил? Нет? Ну, давай-давай, кокошь дальше, Рэмбо чертов.

Он подошел к мертвому телу и присмотрелся. В шлеме, за компьютером, клавиатура, заклеенная скотчем и без каких-то клавиш.

— Не стоило тебе соглашаться. Как же все твои друзья расстроятся, когда узнают, что ты сдох? А?! А ты сдох, сволочь, и теперь сидишь и воняешь. При жизни гадил и после смерти продолжаешь, — Алан постучал но пластику шлема.

— А почему ты в шлеме? Сними, — он сдвинул защелку на затылке, и шлем упал на грудь.

— Какой ты красивый! Хотя, мама тебя, конечно, не узнает. Что же ты так глаза выпучил? Спросить меня о чем-то хочешь? Ну, спроси. А? Почему я полетел? Тебя же только этот вопрос мучает, верно? Почему я полетел, если знал, что не вернусь? Потому что я не хотел возвращаться! Я был уверен, что люди… этим своим жалким умишкой как всегда просчитались, и вселенная нифига не замкнута. Но я полетел. Полетел, потому что мне надоело смотреть, как ты и такие, как ты, уделываете собственную планегу. «Реки», «моря», «небо». Ты это любишь? Нет! Ты на это гадишь! Из каждого окна, каждого дома, каждого города ты гадишь на свою планету. Загадил всю! Но нет, тебе этого мало, тебе надо еще. Тебе надо больше планет. Их ты тоже загадишь, ведь правда? Закидаешь радиоактивными отходами, одноразовыми тарелками и полиэтиленовыми пакетиками. Устроишь там высокие горы и обширные континенты. Исключительно из мусора. Будешь покупать новые вещи каждый месяц, будешь плодить животных, чтобы сожрать их, да? Ты же не можешь без этого. Ты же обеспеченный человек, куда там! Надо же всё новое, надо покупать. Покупать, покупать, а потом выбрасывать, выбрасывать и гадить. Это ты называешь жизнью.

Алан бросил мокрое полотенце на белое лицо убитого им попутчика и вернулся к столу пить чай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Моя планета. Солнце. Мой дом. Мои реки. Хочу домой. Моё Солнце. Живая. Она живая. Моя планета живет. На ней есть люди».

— Черт! — Алан дёрнулся во сне и очнулся. Яркий монитор полоснул глаза белым светом. «День сто двадцать пятый». Он осмотрел кромешную темноту и взялся записывать:

«Я в открытом космосе. Пора возвращаться. Миссия провалилась. Вселенная не замкнута. Она сейчас вся вокруг меня, и чем дальше, тем она становится меньше. Сейчас вообще вся вселенная сосредоточилась только во мне. Я есть начало, и я есть конец этой вселенной. Пора домой».

Он отодвинул компьютер и включил подсветку предметов. Войдя в комнату управления, подошел к компьютеру и дёрнул мышь. Экран ожил, и появилось окно ввода пароля. Алан достал бумажку, которую дал Боб. На ней пароль. Он внимательно ввел символы, но система выдала ошибку. Оказалось, что у него только первая часть пароля — вторая у Брайана.

— Чёрт, — вырвалось у Алана, — Брайан, дружище, скажи свой пароль!

Тот не ответил.

— Эй, чувак, у тебя должен быть пароль, мне он нужен, чувак.

Брайан снова не ответил. Алан положил бумажку с паролем на клавиатуру и пошел к тому, что осталось от попутчика. К запаху он уже привык.

— Хорошо, что ты не влезаешь в мусорный ящик, а то бы я тебя так и выкинул, вместе с паролём.

Морщась, он стал обыскивать Брайана, но ничего не нашел.

— Где же твоя бумажка? Тебе же Боб наверняка тоже дал чертову бумажку. Он же знал, что в твоей дырявой башке ничего не удержится. Видишь, Боб знал, что она будет дырявой. Где, твою мать, пароль?! — Алан зарычал и принялся разбрасывать хладогенераторы, роясь в чужой одежде, как в помойной яме. От запаха его стошнило. Вернулся в командную. «Может, ты тоже положил бумажку где-то здесь?» — дрожащими руками он начал щупать обнаженный пластик панели управления.

Завизжала сирена. Всё вокруг замигало, вспомнился прежний случай и слова Брайана: «Три раза ввёл неверный пароль».

— Твою мать! — выругался Алан, — я домой хочу! Домой! Да, на свою планету, — он сел на корточки и в отчаянии схватился за голову.

— У меня, кроме неё, нет ничего, — повторил он чужие слова и заплакал. — В этом грёбанном космосе. Ничего нет…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Бумажка. Где моя бумажка? На полу. Нашел! Если лететь назад, это сто сорок дней полёта. Что ты скажешь про Брайана? Он гадил? Все гадят. И ты гадишь!»

Алан встал с дивана, взял стул и сел напротив панели управления. Задумался, вернуться или продолжить путь? На мониторе отсчитывались прыжки, которые совершал «Гагарин» в космосе. Каждый прыжок удаляет его от Земли. Или приближает. Всё зависит от ответа на важный, но, по сути, риторический вопрос: замкнуто ли пространство вселенной?

Уже почти миллион прыжков. Если перевести в световые года, станет дурно. Алан не решился. Уж лучше эта пустая цифра, хоть она и увеличивается каждую секунду, щелкая, как метроном. «Интересно, а откуда у корабля столько энергии?» — вдруг подумал Алан и с досадой прошептал:

— До чего грамотно люди научились делать безотказные машины. Уже пол-года работает, как на износ, и ни разу даже не пикнула.

Неожиданно им овладело чувство гордости за людей и за их технический гений. За то, что они научились так быстро перемещаться в космосе. «Так быстро и так далеко. И они дерзнули проверить свою странную теорию. Смелые люди, ничего не боятся. Постоянно идут вперед, постоянно что-то ищут, пробуют и, несмотря на неудачи, не останавливаются. Если Алан не пролетит сквозь вселенную, значит, это сделает кто-то другой. Но кто-то обязательно сделает. Иначе и быть не может. Такие они… Люди».

От гордости у Алана в горле собрался комок, и он представил своё триумфальное возвращение. Последний прыжок, орбита Земли. Вся усыпана разноцветными станциями и кораблями. Жизнь кипит, и планета, огромным голубым шаром, гигантским оком, красивым и живым, с гордосзъю смотрит на своих детей, на своих людей, которые приносят ей всё новые и новые победы. Да… Победы, как жертвы. Она же у них одна. Одна. Во всём бесконечном космосе.

Алан посмотрел в иллюминатор, в пустоту. Ни звёзд, ни галактик, — совсем ничего. И тут возникла другая мысль. А вдруг «Гагарин» стоит на месте? Может, всё-таки произошел сбой? Компьютер считает скачки в гиперпространстве, а корабль уже давно стоит на одном месте? И как эта мысль раньше не приходила в голову? «Надо срочно что-то сделать. Надо срочно дать команду. Не важно какую, надо проверить. Надо вернуться. Или не стоит? Вот же она, кнопка „Отмена". Всего одна только кнопка». Боб сказал, что специально сделал её красной и на виду, чтобы они всегда знали, что в любой момент могут вернуться. Этот дебил Брайан, разумеется, не запомнил. Надо просто нажать.

Алан хищно посмотрел на красную кнопку «Отмена».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В висках стучало, и ноющими глазами не получалось последовательно и целиком прочитать большое сообщение, слова перескакивали, дергались, бились, как затравленный зверь, торопились, выхватывая отдельные слова: «… невозможен…», «… извините…», «…выполнена не может…». Черепная коробка сдавила мозг, как обруч. Мыслям сделалось тесно, они толкались и копошились, то уплотнялись до головокружения, то покидали голову, оставляя вакуум.

— Как же это? — наконец пришел в себя Алан, — он же сказал… в любой момент… я нажал кнопку. Отменить! Отменить! Отменить! Надо отменить!

Алан сел на пол рядом с компьютером и посмотрел на черный и пустой иллюминатор. «Что теперь делать? Отменить я не могу. Что теперь делать?» Этот вопрос перестал быть просто бытовым и наполнился грустным философским смыслом. На экране по-прежнему увеличивалась цифра прыжков. Всё работало, как и прежде. Щелкал метроном расстояния, щелк, щелк, автоматически. Алан навалился на пульт и подёргал мышь.

Что-то было странным в этом интерфейсе управления. Он сонно прошагал на кухню, подошел к холодильнику. Открыл, закрыл. Снова открыл. «Что же делать?» Глухая темнота дверных проёмов насмешливо промолчала в ответ.

Алан открыл ноутбук. Дневник. Пролистал назад, вперед, нажал на кнопку внесения новой записи, и тут в мозг вонзилась догадка — в интерфейсе управления кораблем только одна кнопка. Только одна! Интерфейс исключал возможность управления. Конечно! Всё теперь стало понятно — этому кораблю не нужен человек.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алан встал из-за стола и прошел по комнате. Зацепился в темноте за что-то ногой, включил свет и увидел Брайана.

— Черт! Ты всё еще здесь?

Пришлось заняться.

— Тут тебе будет удобней, — сказал Алан, запирая за собой дверь морозильной камеры. Вытер руки, остановился на мгновение. И вновь что-то привычное показалось странным.

«Странная темнота. Мне лучше думать одному. В этой темноте. Мне лучше думать во сне. Как всё ясно и четко. Корабль — робот. Это же очевидно. А зачем тогда нужен я? Зачем я на корабле?»

Алан лежал на диване, и уже ничто не могло нарушите его тяжелый, липкий сон.

«Зачем ты послал меня? Боб? Зачем я нужен на этом корабле? Я мог быть на Земле. Мог не лететь. Или я на Земле? Это моя Земля? Мой корабль — моя Земля? Земля — робот. Она на автоматике. Я ей не нужен. Я не нужен кораблю. Я не нужен никому. Нужен только себе. Но я… зачем я себе?»

Алан проснулся, но тягучее месиво сна продолжалось бесконечными вопросами, мешая человеку определить, когда он спит, а когда нет.

— Надо взять себя в руки, — сказал он бесшумно.

«— Боб, зачем я полетел? — Ты сам хотел. — Зачем я нужен на корабле? Боб? Эй, Боб?» Снова проснулся.

Вопрос преследовал, не давал отдышаться глубоким сном. «Зачем Боб отправил в „Гагарине" двух людей, если мог запросто отправить пустым. И не надо брать столько продуктов».

Алан сел на диван и постарался вспомнить день перед отправкой. Не смог. В голове вертелся только образ Боба. Безликая говорящая голова. Расплывчатый шар, который не может ответить ни на один вопрос, а только бубнит что-то бессвязное: «Бу-бу-бу, бе-бе-бе», и так всё время, сколько ни спрашивай. Неожиданно Алана охватило чувство, что он знает отгадку, но никак не может вспомнить. Ведь было что-то. Ему показалось что-то странным. Боб был странным, и на корабле что-то постоянно казалось странным. Уже то, что Боб отправил людей на полностью автоматическом корабле, было странным. Как подопытных. «Подопытные? Но ведь он не узнает результатов опыта. Может, хотел избавиться? Нет, зачем?»

Ход мыслей прервал шум в морозильной камере.

Шум? В морозильной камере?

— Алан, открой дверь!

— Кто там?

— Это я, Боб.

Мурашки забегали по спине. Как Боб мог оказаться на «Гагарине»? Боб остался дома. На Земле. В морозильной камере был только труп никчемного игрока-попутчика.

— Открой же мне эту чертову дверь, мне холодно.

Алан не знал что ответить. Испугался. Включил свет везде, где смог, и проверил, хорошо ли заперта морозилка.

— Не открою, ты не Боб.

— Ну, как это? А кто же?

— Не знаю, — Алан задумался, — наверно, за шесть месяцев я сошел-таки с ума. Или мне это снится.

За дверью раздалось ворчание, а затем страшной силы удар заставил Алана вздрогнуть. Кровь застыла в жилах, и он замер перед дверью, как кролик перед удавом.

— Что тебе надо?

Снова удар!

— Я не открою дверь, что тебе надо?

Еще удар. Сильный, до звона в ушах.

— Твою мать, кто это? Что тебе надо?

Четвёртый удар вышиб дверь, она отлетела, сбила Алана с ног, он упал и потерял сознание.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Космопорт оказался совсем старым. Проложенное рядом асфальтовое шоссе, насколько хватало взгляда, вздыбилось буграми, а разметка потрескалась и облетела. Бесконечная дорога таяла на горизонте, вливаясь в небо зеркальных луж. Солнце варило невадскую пустыню, как сталевар бронзу. Алан вдохнул расплавленный воздух и, глядя на обшарпанные посгройки космопорта, подумал: Скоро у них кончатся заказы, и они бросят весь этот бетон ко всем чертям. А потом сами же начнут возмущаться, что куда ни глянь — везде руины и помойки. Новое построить деньги есть, а старое убрать — нет. Натуральные паразиты.

Поправив на плече сумку, он подошел к дверям.

Боб встретил его в нарядной одежде. Протянул руку и слегка поклонился. Алан посмотрел на чалму. Черная. «Чалма, надо же. На востоке это не редкость, а вот на западе. На западе индусов мало», — подумал Алан. — «Наверное, Боб это сокращенное от какого-нибудь Балимукха или Бхарадваджа».

— Алан, мы очень рады, что вы проявили интерес к нашей миссии.

— Не стоит.

— Наш корабль называется «Гагарин». Мы назвали его в честь человека, который первым побывал в космосе.

— Понятно.

— К сожалению, по законам штата мы не можем отправлять в космос только одного человека, если миссия рассчитана более, чем на месяц…

Когда речь зашла о «законе штата» Алану сделалось тоскливо. Он нахмурился и огляделся. Вокруг люди. Кто-то прилетел, кто-то улетал. Все они, скорее всего, были туристы. «Таскаются за каким-то чертом. Изгадили Землю, теперь не знают, где отдохнуть».

— … мы нашли в последнюю минуту… — продолжал Боб.

«Черви. Расплодились вокруг, уже не знают, что бы еще испортить и замусорить».

— … имя — Брайан, — Боб внимательно посмотрел на Алана.

— Да, конечно, — рассеянно ответил тот, — а что за корабль?

— О, это замечательный новый корабль, сделан в Индии. Оборудован новым двигателем. Может перемещаться в двадцать раз быстрее, чем любой из ранее построенных.

— Здорово.

— Еще как. Это очень здорово. Очень! Я совершенно уверен, что у вас всё получится.

— Я тоже.

— Вы всё время будете лететь от Земли. Только вперед. Но вы должны вернуться. И если вы вернётесь, точнее сказать, когда вы вернетесь, — Боб многозначительно улыбнулся, — мир встретит вас, как героев. Как Гагарина!

— Ага, — согласился Алан.

— Вы докажете, что три пространственных измерения вселенной замкнуты.

— Обязательно докажем.

— И всё же, если вы захотите вернуться… ну, мало ли что, — Боб сделался серьёзным, — там будет кнопка, на пульте, «Отмена». Просто нажмите её, введите пароль, и «Гагарин» отправится назад. Более подробные инструкции вы найдете на борту корабля.

— Окей.

— Уверен, что вы триумфально вернётесь уже через пару месяцев.

— Без проблем, мистер.

Алану всё это было тогда не интересно. Ему надоел Боб, ему надоели люди, его достала цивилизация. Ему хотелось убраться прочь.

Убраться с Земли.

Убраться навсегда.

Тогда.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«День сто пятьдесят шестой. Миссия продолжается. Сегодня приснился кошмар, что кто-то залез в морозильную камеру. А еще последний день на Земле приснился. Кажется, я правильно сделал, что улетел…»

«День сто пятьдесят седьмой. Очередной кошмар про Боба. На этот раз он снова залез в морозилку. А еще сломался чайник. Кипячу воду в турочке. В ней завариваю и из неё же пью. Неудобно».

«День сто пятьдесят восьмой. Кошмар про Боба повторился. Чертов Боб! Он стал запросто выходить из морозилки и настойчиво пытается меня укокошить. Удирая, я ударился ногой о присохшую к полу табуретку. Кажется, сломал мизинец. Болит».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алан сидел за столом и читал книгу. Смотрел на страницу и, перебирая глазами строчки, разбирая слова, как кирпичики ржавой стены, думал совершенно о другом. О том, что надо бы открыть, наконец, морозильную камеру, и тогда этот бред с Бобом наверняка прекратится.

Отложил книгу и похромал к двери. Приложил ухо, задержал дыхание — в кромешном космосе остались только удары сердца — за дверью тихо. Повернул замок, потянул холодную ручку. Яркий свет заставил зажмуриться.

— Чёрт! — закрываясь локтем, вскрикнул Алан.

Проморгавшись, вошел в камеру. Слева сидел заиндевевший Брайан, вокруг ряды полок. Алан осторожно двинулся вперед. Надо убедиться, что нигде никого нет. Полки, справа и слева, бесконечным тоннелем уходили в темноту. Свет загорался только там, где ступал Алан. Полка с хлебом, полка с овощами, грибы, салаты в банках, полуфабрикаты, бесконечные запасы еды. Он прошел дальше. Началось мясо.

— Я же ему говорил, что не ем мясо, — Алану, строгому вегетарианцу, захотелось развернуться и выйти прочь. Но он остановился, двери уже не видно, осмотрелся. Полки с мясом начинались в темноте с одной стороны и заканчивались в такой же темноте с другой.

— Черт, а откуда я… — он сделал шаг вперед, развернулся, два шага назад.

Решил идти до упора — наткнется на тупик — развернется, коридор прямой — вариантов немного. Пошел. Мясо ровными красными упаковками проплывало мимо. «Сколько же они наубивали животных, уроды», — проносилось в голове Алана. Мясо не заканчивалось, он стал нервничать. Скорее всего, надо идти обратно, он не проходил столько мяса, когда шел сюда. Остановился. Сделал неуверенный шаг вперед. Другой. В конце коридора что-то искрилось. Он медленно пошел вперед, всматриваясь, таща за собой освещение. Коридор действительно заканчивался тупиком. Но каким! Алан остановился и замер от изумления: золото переливалось черными отражениями на идеальных формах, кровь, как настоящая, блестела рубинами, брильянты сверкали так, что на них больно было смотреть. На него таращилась женщина с множеством рук. На шее — ожерелье из отрубленных голов, на поясе — отрезанные по локоть руки, изо рта лезет страшный язык. В одной руке она держит отрубленную голову, в другой миску, куда стекает кровь, а остальные заняты древним оружием: трезубец, меч, секира, лук со стрелами…

— Твою мать! — выдохнул Алан.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«День сто пятьдесят девятый. В морозилке нашел огромное изображение богини Кали. Под ней табличку на санскрите. Черт! Ненавижу индусов!»

«День сто шестидесятый. Санскрит не поддаётся. Что означают эти уродские письмена, видимо, так и останется для меня загадкой. Есть предположение, что чертовы дикари собрались принести меня в жертву. Обложили Кали трупами животных, а меня решили подать главным блюдом. На Земле нельзя — устроили в космосе. Сейчас, наверное, млеют от собственной находчивости. Такой богатой жертвы, да в такой глубокий космос, это же надо было так с ума сойти на религиозной почве. Чертовы люди! Назло теперь вернусь на Землю. Из принципа. Пусть эта их сороконожка подавится!»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«День сто шестьдесят первый. Кончился зелёный чай. Как можно было так мало положить? Проклятые индусы!»

«День сто шестьдесят второй. Завариваю черный, в котором индусы вообще не шарят. Кстати, интересно, а куда девается вода из туалета? Неужели я её пью?! Если так, то „Гагарин" — отличное место! Земля в миниатюре. Я построю тут идеальный мир. И всё здесь будет правильно. Так, как должно быть! Начну с запахов, куда-то делись все запахи».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Любое путешествие рано или поздно заканчивается. «Гагарин» совершил очередной прыжок и, добравшись до Земли, последний раз вынырнул из подпространства. Надежная техника учла все переменные и безошибочно определила своё положение в пространстве, быстро и точно рассчитала параметры орбиты, и устремилась к планете.

На орбите встретилось множество других кораблей. Каждый в своё время, все были запущены с той же, что и «Гагарин», миссией. Теперь они покорно вращались вокруг планеты, время от времени вспыхивая в атмосфере прощальным фейерверком. Последние вернувшиеся домой посланцы. Доказательства смелой теории. Пустые и опустевшие космические роботы.

Миллионы лет полёта превратили команду «Гагарина» в прах. Только автоматика продолжала работать. На мониторе, под толстым слоем пыли, мерцало зелёное сообщение — «Миссия успешно завершена», но не осталось никого, кто бы смог этому обрадоваться. Никого, кто бы вскрикнул: «Да, мы сделали это, и всё-таки она замкнута!» На корабли, созданные руками своих прежних жителей, смотрела совсем другая планета. Пустыми глазами новой и пока еще безумной цивилизации.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Голландец ⠀⠀ ⠀⠀ _{№ 8, 9, 10} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«В море человек никогда не бывает один».

Эрнест Хемингуэй

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

(повесть)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я всегда интересовался темой Летучего Голландца, но мне хотелось сделать что-нибудь на современном материале. Нужна была оригинальная идея. Помню, я смотрел, Триангуляцию“ и вдруг меня осенило. Пришедшая в голову идея совершенно не была связана с содержанием фильма, и всё-таки получается, именно он меня вдохновил».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 1⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Море было спокойным. Это не могло не радовать, потому что шторм, разыгравшийся накануне, вымотал всю команду, которая теперь нуждалась в отдыхе. Палуба ещё блестела местами от воды, и вообще вся шхуна выглядела только что спущенной с верфи, потому что волны окатывали её всю ночь.

Олег обвёл горизонт взглядом и отвернулся. Возвращение одновременно и радовало его, и заставляло нервничать. С одной стороны, он соскучился по дому. Хотелось растянуться на диване, включить телевизор и неделю никуда не выходить. С другой — надо было что-то решать с Машей. Она ясно дала понять, что не может вечно ждать его из длительных путешествий. «Биологические часы тикают», — сказала она перед тем, как Олег уехал в эту экспедицию. Имелось в виду, что ей уже двадцать семь, и пора создавать семью, заводить детей. «С каждым годом родить будет трудней», — не раз повторяла Маша, и в её голосе звучала озабоченность, всегда вызывавшая у Олега смутную тревогу. Он чувствовал, что брак будет означать конец одной эпохи и начало другой — наполненной рассудительностью и стремлением к респектабельности. Маша хотела именно этого. А был ли Олег готов оставить в прошлом погружения и море — все то, что вызывало опасения за будущее у Маши?.. Он не был в этом уверен. И необходимость продолжить разговор, начатый перед огьездом, угнетала его. Впрочем, никто ведь его не заставлял жениться…

Олег вздохнул. Так-то оно так, конечно, и все же…

На палубе появился Евгений Михайлович Быковский — океанолог, начальник экспедиции. Его седая бородка при отсутствии усов делала его похожим на китобоя старых времён — тогда курители трубок сбривали волосы вокруг губ, чтобы не опалить их.

— Ну, что, обманули нас синоптики, — проговорил Быковский, засовывая большие пальцы в карманы жилета с десятком карманов. В них было напихано всё, что могло понадобиться или когда-нибудь пригодиться, отчего океанолог смахивал на престарелого коммандос перед выбросом. — Обещали штиль, а вышел шторм. Вот и верь после этого людям.

— Мало ли какие случаются неожиданности в атмосфере, — ответил Олег. — Не всё приборами фиксируется.

— Вообще-то вы заблуждаетесь, — покачал головой Быковский. — Такие явления, как шторм, трудно пропустить. Почти невозможно.

— Значит, мы угодили в тот ничтожный процент, который вы называете «почти», — улыбнулся Олег.

Океанолог скептически хмыкнул.

— Нам плыть ещё полтора месяца, — сказал он. — Не хотелось бы, чтоб сюрпризы вроде вчерашнего повторялись.

— Будем надеяться, что это была досадная случайность.

Быковский помолчал, глядя на море.

— Как там Арина? — спросил он. — Что говорит наш доктор?

— Я видел Максима утром. Он считает, что зрение вернётся, но не скоро. На корабле он больше ничего не может сделать. Нужны другие условия.

Океанолог понимающе кивнул.

— Бедная Арина, — сказал он. — Надо же так. Я был уверен, что миссия совершенно безопасна.

— Вы здесь ни при чём. Подвело оборудование. И проверял его Алекс, а не вы.

Быковский махнул рукой.

— Да, но он тоже не виноват. Крепления не рассчитаны на падение обломков скал.

Олег не стал спорить. Он имел в виду не крепления, но океанолог едва ли был настроен вдаваться в технические подробности.

— Могло быть и хуже, — сказал Олег. — Декомпрессия — опасная штука. А зрение восстановится — я уверен.

— Очень надеюсь.

На палубе показался первый помощник капитана, Вырин. Он выполнял на судне обязанности штурмана. Хотя день выдался довольно тёплый, на нём была наглухо застёгнутая ветровка. Он курил сигарету, держа её указательным и большим пальцами.

— Не бойтесь, дальше поплывём спокойно, — сказал он, выпуская дым. — На ближайшую неделю прогноз хороший, и я думаю, больше синоптики не облажаются.

— Мы говорили об Арине, — сказал Олег.

— Шуйский уверен, что всё будет путём.

— Не уверен, а надеется, — поправил Быковский. — Как она сама? Видел её сегодня?

— Да. Вроде, нормально. Насколько это возможно. Бодрится. Говорит, что стала для нас всех обузой.

— Она это не всерьёз.

— Она хочет услышать, что это не так.

— Ты сказал ей?

— Само собой.

Из-за бакена вышел второй помощник капитана, Павлов. Ему было меньше тридцати. Высокий и стройный, всегда гладко выбритый, он больше смахивал на молодого актёра, чем на моряка. Все знали, что дома его ждёт беременная жена. Ко времени возвращения «Януса» в родной порт она должна была родить, так что Павлов вёз целую коллекцию девчачьих игрушек, собранную за время экспедиции.

— Семён Дмитриевич приглашает вас на мостик, — сказал он, подойдя. — Всех.

— Что случилось? — спросил Быковский.

— Мы получили сигнал.

— Какой сигнал?

— Локатора. Впереди нас находится судно. Там! — Павлов протянул руку в сторону горизонта.

Все повернули головы.

— Ничего не вижу, — сказал Вырин. — Какого рода судно?

— Большое. Возможно, сухогруз или теплоход.

— И что тут особенного?

Павлов пожал плечами.

— Оно дрейфует.

— Уверены?

— Посмотрите сами.

Штурман выбросил окурок за борт.

— Ладно, идёмте.

Все отправились на капитанский мостик.

— Думаете, оно потерпело бедствие? — спросил по дороге Олег.

Вырин качнул головой.

— Нет, вряд ли. Раз оно на плаву, то мы поймали бы сигнал SOS. Ну, если б что-то было не так.

Капитана звали Семён Дмитриевич Гурин. Это был опытный моряк с более чем двадцатилетним стажем. В его волосах виднелась проседь — так же, как в бородке и густых бровях. Голубые глаза смотрели открыто и прямо, и никто, наверное, не видел, чтобы Гурин волновался или суетился: всё у него было размеренно и обдуманно, так что казалось, будто он в любой ситуации знает, что делать.

При появлении начальника экспедиции, водолаза и штурмана капитан приветственно кивнул и указал на монитор локатора.

— Полюбуйтесь. Прямо по курсу.

— Почему мы не видим корабль? — спросил Вырин, подходя. — Он вроде не так далеко, а горизонт чистый.

— Не знаю. Подождём.

— Думаете, судно нуждается в помощи? — спросил Олег.

— Сигнала бедствия мы не получали, — ответил Гурин. — Но это ничего не значит. Судно дрейфует, хотя не должно бы. Придётся убедиться, что всё в порядке. Ну, или оказать помощь потерпевшим, — он повернулся к Павлову. — Проинформируйте команду и приготовьте к спуску катер.

— В результате вчерашнего шторма могло пострадать небольшое судно, — заметил Вырин. — Но, судя по сигналу, корабль довольно большой.

— Скоро всё выясним, — ответил Гурин. — Надеюсь, мы напрасно беспокоимся. И всё же… раздайте оружие.

На пару секунд на мостике воцарилась тишина.

— Оружие? — удивился Быковский. — Зачем?

— Слышали о пиратах? Лучше подстраховаться.

— Мы же не у берегов Сомали! — усмехнулся океанолог.

— У преступлений нет национальных границ, — вполне серьёзно ответил капитан.

На борту имелось восемь винтовок и несколько пистолетов. Они хранились в металлическом шкафу — все, кроме личного оружия капитана, которое тот держал в своей каюте.

Гурин достал из кармана ключ и отдал его Павлову.

— Вы возглавите экспедицию, — сказал он. — Так что боекомплекты на пятерых.

— Позвольте присоединиться? — спросил Олег. — Я умею обращаться с оружием, служил в армии.

— Это ни к чему. Мы просто узнаем, что случилось. Возможно, даже не придётся высаживаться на корабль.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Судно появилось на горизонте спустя десять минут.

— Не такое уж и большое, как показывал радар, — прокомментировал капитан, рассмотрев его в бинокль. — Попытайтесь связаться с ним.

— Ничего не выходит, — доложил штурман через некоторое время. — Мы перепробовали все частоты. Возможно, у них вышло из строя оборудование.

— С чего бы? — пробормотал Гурин. — Ладно, приготовиться к высадке.

— Команда ждёт, — отозвался Павлов. — Как только подплывём ближе, можно спускать катер на воду.

— Не торопитесь, — сказал капитан. — Прежде осмотрим корабль на расстоянии.

— Я слышал, бывали случаи, когда вся команда умирала от ботулизма или ещё какой-нибудь заразы, — вставил Олег.

— Но от всякой заразы, как вы выразились, не погибают все разом и мгновенно, — ответил Гурин. — Кто-нибудь сообщил бы об эпидемии на береговую станцию.

— Я запросил по радио о судах, следующих этим или сходным курсом, — сказал штурман. — Возможно, удастся определит, что это за корабль.

— Скоро мы увидим его название.

Прошло ещё около четверти часа, и капитан поднял к глазам бинокль.

— «Мантикора», — прочитал он вслух. — Отправьте запрос.

Вырин тут же надел наушники.

— Катер спустить через пять минут, — приказал Гурин Павлову. — Сначала обогнуть судно, и только затем подплывать. Очень осторожно.

— Получен ответ по «Мантикоре», — проговорил штурман. — Греческое торговое судно, числится пропавшим. Последний раз выходило на связь девятнадцать дней назад. Поиски ничего не дали. Но оно следовало совершенно другим курсом. Не представляю, как оно могло оказаться здесь.

— Сбилось, — сказал Гурин. — Девятнадцать дней… Вряд ли на борту кто-то есть. Скорее всего, команда давно эвакуировалась на шлюпках.

— Но зачем? — возразил Вырин. — Корабль на плаву. Безопаснее было остаться на нём. Даже если связь вырубилась, и машины встали, это всё равно лучше, чем пускаться на шлюпках. Кроме того, никаких сведений о том, что команда «Мантикоры» была подобрана спасателями, нет.

— Возможно, команда и на борту, — согласился капитан.

Павлов ушел выполнять приказ.

— Можно? — Быковский попросил бинокль.

— Пожалуйста.

Океанолог рассматривал «Мантикору» около минуты.

— Там никого нет, — сказал он, наконец. — Я уверен. Нас должно быть прекрасно видно с судна. Если бы я девятнадцать дней дрейфовал на этом корыте, то сейчас скакал бы и орал, размахивая руками, чтобы привлечь внимание.

— Люди могут быть не в состоянии сделать это, — возразил Гурин. — Больны или ослабли от голода и недостатка пресной воды.

— Или умерли, — добавил Олег. Он забрал у океанолога бинокль и тоже осмотрел борт судна. Никаких пробоин или других повреждений видно не было, но они могли находиться с противоположной стороны или располагаться ниже уровня воды. — Судно даже не накренилось.

— Не думаю, что оно потерпело катастрофу. Поблизости нет ни скал, ни островов, ни рифов, — Быковский задумчиво почесал бородку. — Думаю, дело в отравлении или…

— Нет смысла гадать, — перебил океанолога Гурин. — Скоро всё узнаем.

Через несколько минут катер был спущен на воду, и четыре вооружённых матроса во главе с Павловым направились к «Мантикоре». Двигатели шхуны были заглушены, и все оставшиеся на борту вышли на палубу, запасшись биноклями. Не было только Шуйского — врач ещё оставался в лазарете.

Олег стоял на носу. Ему было отлично видно, как катер приближается к дрейфующему судну, огибает его и исчезает из виду.

— Толя, как дела? — раздался справа голос Гурина. Капитан поддерживал с помощником связь при помощи портативных раций.

Динамик затрещал.

— Всё нормально. Движения на борту не видим, — донеслось в ответ.

Через полминуты катер показался из-за кормы.

Рация снова ожила:

— Разрешите пришвартоваться?

— Разрешаю, — ответил Гурин. — Двое в катере, трое поднимаются на борт.

— Есть.

Олег видел, как катер подплыл к трапу, и один из матросов набросил на него канат.

— Флаг спущен, — проговорил вдруг Быковский. — Вы заметили?

Никто ему не ответил.

Павлов выбрался первым и начал подниматься с винтовкой в руке. За ним полезли два матроса, их товарищи остались в катере с оружием наготове.

— Скрестите пальцы, — негромко проговорил штурман.

Капитан бросил на него недовольный взгляд. Если он и был суеверен, как большинство моряков, то никогда не показывал этого и не любил, когда при нём говорили о приметах. Особенно, если это делали офицеры.

— Да нет там пиратов! — бросил боцман, стоявший тут же. — Что им там делать? Девятнадцать дней прошло с тех пор, как «Мантикора» числится пропавшей.

Олег считал, что Уваров прав: если на судне и побывали морские бандиты, сейчас они находились от него очень далеко.

— Мы на нижней палубе, — раздалось из рации. — Начинаем осмотр.

— Держитесь вместе, — посоветовал Гурин. — Если что, убирайтесь оттуда.

— Я доложил береговой станции о том, что мы обнаружили «Мантикору», — сказал Вырин. — Нам разрешили продолжать плавание, если на борту не окажется никого из членов команды.

— Хорошо, — отозвался капитан, снова поднимая к глазам бинокль. — Предупредили доктора на всякий случай?

— Да, он обещал приготовить всё необходимое для оказания первой помощи.

— Мне вдруг вспомнился Летучий Голландец, — сказал Быковский. — Как думаете, это один из них?

— Вполне возможно, — отозвался Вырин. — Случаи, когда команда бесследно пропадает с корабля, не редкость. Считается…

— Давайте дождемся результатов осмотра, — перебил Гурин.

— Да-да, — покладисто кивнул океанолог. — Конечно!

Капитан включил рацию:

— Что там, Толя? Докладывай!

— Пока пусто. Осматриваем каюты на первой палубе. Личные вещи на месте, но пассажиров нет.

— Продолжайте. Оставайтесь на связи.

— Есть.

Через двадцать минут стало совершенно очевидно, что ни на первой палубе, ни на второй, ни в машинном отделении, ни в рубке, ни на мостике «Мантикоры» нет ни единой живой души.

— Это Летучий Голландец, — подвёл итог Быковский, поглаживая бородку. — Я должен на нём побывать! Когда ещё представится такая возможность.

— Я тоже, — Олег встретился с Гуриным взглядами. — Семён Дмитриевич, давайте пришвартуемся. Теперь уже нечего опасаться.

— А если болезнь? — спросил капитан.

— Не думаю, что существует опасность заражения, — голос принадлежал Шуйскому. Врач только что появился на палубе. Все повернулись к нему. — Прошло слишком много времени. Думаю, можно сходить на экскурсию. Я бы с удовольствием осмотрел корабль.

— Хорошо, я не против, — Гурин включил рацию. — Толя, бортовой журнал на месте?

— Нет.

— Продолжайте искать. Мы пришвартуемся через несколько минут.

— Всё понял. Ждём вас.

— Яков Алексеевич, осуществите манёвр, — обратился Гурин к штурману. — Думаю, для вас это будет не сложно.

Вырин усмехнулся:

— Да раз плюнуть!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вы уверены, что судно греческое? — вид у Павлова был озадаченный.

— Да, а в чём дело? — спросил Вырин. — Я сам принимал сообщение от береговой станции.

— Просто в рубке все надписи на французском.

— Не может быть.

— Я изучал язык, я бы не перепутал. Посмотрите сами.

— Ладно… Пойдём, — штурман приглашающе махнул рукой.

Они поднялись в рубку. Вырин склонился над приборами.

— И где?

Лицо у Павлова вытянулось.

— Ничего не понимаю… — пробормотал он. — Клянусь, они были на французском!

— Ну, теперь они на английском, ты согласен?

— Да, но…

Вырин похлопал помощника капитана по плечу.

— Латинские буквы выглядят одинаково — немудрено перепутать.

— Да нет же! Слова-то пишугся совсем по-другому.

— Толя, скажи честно, ты эти слова разглядывал? Внимательно?

Павлов задумался.

— Пожалуй, нет.

— Ну, вот видишь! Всё и выяснили.

— Но я помню, как подумал, что надписи на французском! — упрямо сказал Павлов. — И вообще… в любом случае, почему они на английском, а не на греческом?

— Откуда я знаю? — примирительно улыбнулся Вырин. — Какая разница?

— Наверное, никакой, — подумав, ответил Павлов.

— Тогда выбрось из головы. Ты нашёл бортовой журнал?

— Нет. Он пропал. Мы всё перерыли.

— Корабль не такой большой, как нам показалось вначале, но и не маленький. Неужели всё осмотрели?

— Ну-у… — на картинно красивом лице второго помощника появилась тень сомнения.

— Вот! У тебя есть дело, Толя. Семён Дмитриевич хочет знать, что тут произошло. И мы все тоже.

— Команда, должно быть, забрала его с собой, когда покидала корабль.

— Возможно, — не стал спорить штурман. — Но чтобы быть в этом уверенными, надо убедиться, что здесь его нигде нет. И я как раз искал его, когда ты отвлёк меня с этими французскими буквами. Так, может, вернёмся и продолжим?

— Хорошо, — сдался Павлов. — Значит, ошибся, — он озадаченно покачал головой. — Хотя всё равно странно…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Не удивительно, что машины встали, — говорил Ратников, механик. — Я всё осмотрел, и знаете, что? Не понимаю, как это корыто вообще пустилось в плавание! Всем механизмам лет по семьдесят, не меньше. Судно давно должны были списать и пустить на металлолом.

— Это невозможно, — возразил Гурин. — «Мантикора» — современный корабль. Ратников упрямо покачал головой. Механик был коротко обстрижен и гладко выбрит. Кожа казалась бледной из-за того, что он загорел меньше остальных.

— Кое-какие детали сняты с немецкого крейсера, — сказал он. — Я лично видел маркировку.

— Что ты несёшь?! — не выдержал Вырин. — Какого ещё крейсера?

Механик обратил на него задумчивый взгляд.

— Я думаю, который успел повоевать во второй мировой, — ответил он серьёзно.

Штурман фыркнул:

— Ну, знаешь!

— Ты уверен? — спросил Ратникова Гурин. — Не мог ошибиться?

— Нет, Семён Дмитриевич. Говорю вам: детали изношены хуже некуда! Везде ржавчина, сколы, трещины. Не думаю, чтобы «Мантикора» вообщемогла выйти в плавание. Все это не работает, по крайней мере, лет тридцать, если не больше.

— Тем не менее корабль как-то сюда добрался, — заметил Шуйский. — И, как я понимаю, в Афинах зафиксировано его отплытие.

— Вот именно! — вставил штурман.

Ратников развёл руками.

— Думайте, что хотите. Если не верите, спуститесь и сами убедитесь.

— Спасибо, я уже так в рубку сходил сегодня! — буркнул Вырин, отворачиваясь. — Полюбовался на французские надписи.

— Ты о чём? — нахмурился Гурин.

— Расскажи им, Толя, — кивнул штурман Павлову. — Валяй, не стесняйся! После фашистского крейсера твоя байка на ура пройдёт.

Второй помощник капитана нехотя рассказал о своём наблюдении.

— А потом надписи стали английские, значит? — переспросил Гурин.

— Да вы же сами их видели, когда в рубке были. На каком они были языке?

— Не обратил внимания, — капитан помолчал. — Ладно, это всё ерунда, — объявил он, вставая. — Делать нам тут больше нечего, так что пора возвращаться на шхуну и плыть дальше. О «Мантикоре» мы сообщили береговой станции, её заберёт спасательное судно. Так что свой долг можем считать исполненным. И так потеряли достаточно времени.

Все поднялись.

— Пока мы искали бортовой журнал, я кое-что нашёл, — сказал Олег. — Не придал поначалу значения, но после Диминых слов… как-то задумался.

— Ты о чём? — спросил механик. — Что я такого…

— Про машинное отделение, — Олег обвёл всех взглядом, не зная, стоит ли продолжать. Впрочем, раз уж начал… — В общем, идёмте со мной. Это нас ненадолго задержит, но мне кажется, вам стоит посмотреть.

— Может, не будешь нагонять таинственности, а просто скажешь, что нашёл? — усмехнулся Вырин.

— Нет, — покачал головой Олег. — Вдруг оно исчезнет, как французские надписи, — он улыбнулся, давая понять, что шутит.

— Ладно, пошли, — решил Гурин. — Быстрее покончим со всем этим и поплывём дальше.

Олег отвёл команду шхуны в кают-компанию «Мантикоры».

— И что? — спросил Быковский. — Не вижу ничего странного.

— Не торопитесь, — Олег подошёл к буфету и открыл дверцы. — Полюбуйтесь, — он принялся вытаскивать и ставить на стол бутылки. Все они были пусты. — Что вы на это скажете? — водолаз отступил на шаг, давая остальным возможность полюбоваться на содержимое буфета.

— Ну, и? — после паузы спросил Шуйский. — Команда много пила и не избавлялась от тары? Должно быть, сознательные были люди — не хотели засорять мировой океан.

— Погодите-ка, — Ратников подошёл к столу и взял одну из бутылок в руки. Осмотрел со всех сторон, присвистнул. Схватил другую. Взглянул на Олега. — Либо это была шикарная коллекция, которой на этом судне совсем не место, — проговорил он, — либо…

— Эти бутылки датированы от тысяча девятьсот десятого до тысяча девятьсот пятнадцатого года, — кивнул Олег. — В то время их произвели и загрузили на корабль. Не думаю, что на этот.

— Эх, жаль, что пустые! — с искренним сожалением сказал Ратников. — Кому-то повезло, но не нам.

— Как это понимать? — вмешался Гурин.

— Похоже, на «Мантикоре» полно анахронизмов, — проговорил, глядя на бутылки, Быковский. — И знаете, что? Теперь я очень хочу увидеть машинное отделение.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Чёрт, да вы что, сговорились?! — не выдержал Гурин. Он стоял в трюме и в упор смотрел на Ратникова. — Кому пришла в голову идиотская мысль устроить это представление?! И где вы набрали столько старых бутылок? Хотя… — он уставился на Олега, — надо ещё выяснить, действительно ли они такие древние.

— Клянусь, я не знаю, в чём дело! — в отчаянии ответил механик. — Всё здесь выглядело давно прогнившим, когда я…

— Заткнись, Дима! — оборвал его капитан и, развернувшись, начал подниматься на палубу. — Придурки!

Олег подумал, что никогда прежде не видел Гурина вышедшим из себя.

— Скажи честно, ты придумал насчёт немецкого крейсера? — понизив голос, спросил Ратникова Шуйский.

— Нет, Максим. Всё было так, как я сказал.

Врач усмехнулся.

— Ну, ну. Чудеса, да и только!

— Сэм, подтверди, что я не вру! — обратился Ратников к мотористу. — Ты же был со мной.

Американец пожал плечами. Это был рыжий парень с конопатым лицом и серыми, будто выцветшими глазами. Его взгляд всегда блуждал, крайне редко фиксируясь на собеседнике.

— Ну! — требовательно воскликнул механик.

— Я видел, да, — нехотя проговорил Сэм. — Но теперь всё по-другому.

— И что?

Моторист уставился в потолок.

— Я не знаю, Дим.

Ратников раздражённо махнул на него рукой.

— Пошёл ты…!

Когда все вновь собрались в кают-компании, Гурин уже успел осмотреть лично все бутылки. На его лице появилась усмешка.

— Ну, вы и клоуны, — проговорил он. — Особенно ты, Дима! — добавил он, обращаясь к Ратникову. — И когда только успели сговориться? Или вы импровизируете? Подыграл ему, да? — он кивнул на Олега.

Механик подошёл к столу, взял одну из бутылок.

— Чёрт! — вырвалось у него.

Олег взял и осмотрел другую.

— «Метакса», — проговорил он. — Прошлого года разлива.

— Вот именно! — торжествующе сказал Гурин. — Так что хватит валять дурака. Возвращаемся на «Янус» и продолжаем плавание.

Олег встретился глазами с Ратниковым.

— Ты что-нибудь понимаешь? — тихо спросил механик.

Водолаз отрицательно покачал головой.

— Всё, за мной! — Гурин вышел на палубу, члены команды последовали за ним.

— Капитан, хочу обратить ваше внимание, что я в этом нелепом розыгрыше не участвовал, — проговорил Алекс Бинг. — И я осуждаю подобную затею!

— Будет тебе! — отмахнулся Гурин. — Подурачились и ладно. Жаль только потерянного времени.

Все спустились на нижнюю палубу. «Янус» покачивался на волнах. На борту шхуны оставались только боцман и Лазкова, которая из-за потери зрения не могла обследовать «Мантикору». Уваров стоял на носу и курил. При виде возвращающейся команды он приветственно поднял руку.

— Ну, что?! — крикнул он. — Нашли кого-нибудь?

— Нет, — отозвался Гурин. — И журнал тоже исчез.

Он остановился, пропуская команду к трапу, соединявшему «Мантикору» со шхуной.

В этот момент судно сильно качнуло.

Олег едва успел схватиться за поручни. У него мелькнула несвоевременная мысль, что для металла они на удивление тёплые.

Остальные тоже удержались на ногах, только Ратников упал на колени и покатился по палубе. Кто-то вскрикнул. В недрах «Мантикоры» раздался скрежет.

— Быстрее! — скомандовал Гурин. — Все на «Янус»!

Олегу пришло в голову, что обшивка греческого судна расходится. Только из-за чего? Когда они были в машинном отделении, там не было воды — «Мантикора» явно не имела ни пробоин, ни других повреждений.

Корабль качнулся и накренился. Слишком быстро для судна такой массы…

Трап сорвался и упал в воду. Уваров что-то кричал, но слов было не разобрать, потому что в трюме «Мантикоры» оглушительно застучало, а затем всё греческое судно содрогнулось от носа до кормы.

В глазах у Олега потемнело, и он понял, что падает, потеряв ощущение пространства — поручень словно растворился в его ладонях, и водолаз ухнул вперёд, в окутавшую его со всех сторон темноту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 2⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег очнулся в своей каюте. Сел на койке, повертел головой. Чувствовал он себя прекрасно — похоже, во время падения ничем не ударился. Раз он на «Янусе», значит, команде удалось благополучно перебраться на шхуну и его перенести. Слава Богу! Олег спустил ноги на пол, встал, сделал несколько шагов, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ничего не болело…

Надо бы узнать у остальных, что случилось с «Мантикорой» и долго ли он пробыл в отключке. Судя по тому, что «Янус» двигался, они продолжили плавание, перепоручив заботы о летучем голландце команде спасателей.

На палубе Олег никого не встретил, поэтому пошёл в рубку. Гурин и Вырин были там. Штурман крутил настройки радио, капитан смотрел на него в ожидании. При появлении водолаза оба повернули головы. Вырин снял наушники.

— Доброе утро, принцесса, — сказал он. — Как спалось?

— Отлично. Что случилось?

Штурман с капитаном переглянулись.

— Может, ты нам расскажешь? — сказал Гурин. — Лично я очнулся на «Янусе», причем мы уже плыли. «Мантикоры» видно не было, локатор её тоже не показывал. От места встречи с ней, если верить приборам, мы отклонились не сильно, так что она либо затонула, либо… — он неуверенно ухмыльнулся, — уплыла!

— Я тоже не помню, как оказался на шхуне, — сказал Вырин. — Проснулся в каюте и пошёл искать остальных. Все спали, кроме Арины и Семёна Дмитриевича.

Олег сел на стул, уперев локти в колени.

— Я не помню ни черта, — признался он. — Когда «Мантикору» затрясло, я вырубился. А остальные здесь?

— Мы проверили каюты, — ответил штурман. — Ситуация не самая радужная.

— Почему? — насторожился Олег. Что-то в тоне Вырина ему очень не понравилось.

— Уварова нет. Нигде. Похоже, его смыло за борт.

— Смыло? — поразился Олег. — Чем? Волн не было.

— Значит, сбросило во время… Слушай, мы ведь сами не знаем, что произошло. Но с тем чёртовым кораблём что-то случилось. И теперь Уварова нет. Мы остались без боцмана.

— А Арина?

— Она в своей каюте. С ней Шуйский. Доктору тоже память отшибло.

— Остальные на месте?

— Да. Но нашего океанолога и одного матроса разбудить мы не смогли. Тебя, кстати, тоже. Пришлось оставить вас в покое. Наверное, они скоро сами встанут — как и ты.

— Сколько мы плывём с тех пор, как вы очнулись? — спросил Олег капитана.

— Четыре часа. А после того, как «Мантикору» затрясло, проншло чуть меньше пяти.

Водолаз бросил взгляд на рацию.

— Когда я вошёл, вы пытались с кем-то связаться…

— С береговой станцией. Пытаемся уже давно. Ничего не выходит.

— Радио сдохло?

Вырин задумчиво почесал щёку.

— Нет. С прибором всё в порядке. Передатчик исправен. Мы его даже разобрали и проверили. Но связи нет. Только шум в эфире.

— Из-за чего это могло случиться?

Штурман пожал плечами.

— Мы не видим для поломки объективных причин, — ответил он.

— Значит, починить радио невозможно?

— Увы. По крайней мере, пока мы не выясним, что с ним не так.

— Кстати, это не всё, — сказал Гурин.

— В каком смысле? — насторожился Олег.

— Не все неприятности.

— Что ещё случилось?

— Катер. Он пропал.

— Затонул, когда «Мантикору» качнуло?

— Не известно. Мы же ничего не помним.

— Я-я-сно… — протянул Олег. — Ну, к счастью, у нас есть запасной.

Вырин кашлянул.

— Нет, — сказал он. — Он тоже пропал.

— Но… как это возможно?! Он же не был спущен на воду.

— Мы в курсе, Олег. Похоже, пока команда была в отключке, тут много чего произошло.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Хотя бы предположения у вас есть? — спросил водолаз, чувствуя, как какое-то неприятное ощущение овладевает им.

Штурман вопросительно посмотрел на Гурина. Капитан кивнул.

— Скажи ему.

Вырин перевёл взгляд на Олега.

— Мы думаем, не все были без сознания. Кто-то должен был отцепить запасной катер, перенести нас на борт «Януса» и вывести шхуну на прежний курс.

— Уваров? — неуверенно спросил Олег, вспомнив пропавшего боцмана. — Думаете, он покинул судно на катере? А зачем ему было брать запасной, если на воду уже был спущен… Хотя, если первый затонул…

— Есть и другой вариант, — прервал водолаза Гурин. — Но он кажется… неправдоподобным.

— Какой?

Капитан побарабанил пальцами по столу. Для него это было выражением крайней озабоченности.

— Мы все тут что-то натворили, а потом забыли об этом. Начисто. Но, может, память и вернётся со временем.

— Кстати, Шуйский придерживается именно этой версии, — добавил Вырин.

— И как доктор объясняет причину этой коллективной амнезии?

— Никак.

Олег помолчал, размышляя. Он чувствовал, что мнение судового врача не выдерживает никакой критики.

— Погодите, а Арина тоже была без сознания?

Капитан снова нервно побарабанил пальцами по столу.

— Нет, она не отключалась.

— Отлично! — обрадовался Олег. — Пусть она ничего не могла видеть, но со слухом-то у неё всё в порядке?

— Мы её спрашивали, само собой, — вздохнул капитан. — Она сказала, что сначала раздался громкий стон. Вернее, звук, похожий на стон, потому что никто из нас не мог его издать, естественно. И скрежет.

— Наверное, она слышала, как разошлись швы корпуса «Мантикоры». Ну, или что-то произошло в её машинном отделении, — вставил Вырин.

— В общем, потом наступила тишина, — продолжил Гурин. — Арина считает, что минут на пять. После этого всё наполнилось треском, чавканьем и хлюпаньем. Так она говорит, и она совершенно уверена, что это ей не приснилось. Продолжалось это долго. Может быть, час или около того. Она звала нас, но никто не отвечал. Арина даже попыталась выбраться из каюты, но не смогла найти выход. Говорит, дверь исчезла. Бред, конечно… Потом я нашёл её. Она была в истерике. Не могла понять, что происходит.

— То есть, она не слышала, как кто-то отцепил запасной катер? — спросил Олег.

— Нет.

— Тогда теория о том, что кто-то из команды действовал на борзу «Януса», пока остальные были без сознания, не подходит.

— Это если Арина была… в себе, — проговорил Вырин. — Шуйский говорит, она в шоке. Возможно, её восприятие действительно было… не вполне объективно. Особенно его смущает её временная глухота.

— Да, всё могло случиться как раз в это период, — кивнул Гурин.

— Глухота? — удивился Олег. — Да с чего бы ей глохнуть? Просто вокруг стало очень тихо. Нет?

— Это маловероятно, — сказал штурман. — Авария на «Мантикоре», история с катером, исчезновение Уварова — всё это не могло происходить в тишине.

Водолаз откинулся на спинку стула. Всё было странно. Это напрягало. В голову пришло, что предстоящий дома разговор с Машей, пожалуй, не самая большая проблема. Во всяком случае, не ближайшая.

— Почему бы нам не вернуться и не выяснить, что случилось с «Мантикорой»? — спросил Олег. — Если корабль затонул, мы бы, по крайней мере, это узнали. Кроме того, Уваров может быть где-то там. На катере или нет.

Вырин с Гуриным переглянулись.

— Наверное, ты не понял, Олег, — сказал капитан. — Мы уже возвращались. Как только я очнулся и понял, что Уварова нет, то развернув «Янус» и отправился его искать.

Вырин согласно покачал головой.

— И? — спросил водолаз.

— Там ничего нет. Ни единого следа присутствия «Мантикоры» или катеров. Боцмана тоже.

— А локатор?

— По нулям.

Олег смотрел на капитана и штурмана, они — на него. Молчание становилось тягостным.

— Значит, просто плывём дальше? — проговорил, наконец, водолаз.

— И радуемся, что остались живы, — добавил Вырин. — Что бы там ни произошло, нам, похоже, повезло.

— Мы надеемся, что память вернётся, — добавил Гурин. — И всё встанет на свои места.

Олег поднялся.

— Скажи ему про крик, — сказал вдруг Вырин капитану. — Арина всё равно молчать не будет.

— Какой ещё крик? — водолаз невольно вздрогнул. Ему казалось, тема исчерпана, а оказывается, нет!

Гурин недовольно взглянул на своего помощника. Похоже, он предпочёл бы не поднимать эту тему. Но, как говорится, слово не воробей…

— Арина слышала крик, — сказал он. — Она не знает, чей.

— Она уверена, что кричали на «Янусе», — встрял штурман. — Звук был громкий. Мы находились далековато, на борту «Мантикоры».

— Арина могла ошибиться, — заметил Гурин.

— Могла, — не стал спорить с капитаном Вырин. Было видно, что они это уже обсуждали раньше. — Но я думаю, кричал Уваров.

«Значит, пропавший боцман исчез не в тишине», — понял Олег.

— Почему сразу не сказали? — спросил он. — Не хотели нагнетать?

— Вроде того, — пожал плечами Гурин. — С другой стороны, что скрывать? Ясно, что Уваров погиб. Вот только из-за чего?

— Это мы вряд ли узнаем, — сказал Вырин со вздохом.

— А крик Арина слышала до наступления тишины или после? — спросил Олег, немного поразмыслив.

— До. Наверное, «Мантикора» подняла волну, и Уварова смыло. Ну, или что-нибудь в том же роде, — ответил штурман.

В этот момент в рубку вошёл Быковский. Вид у него был заспанный. Он зевнул и привычным жестом пригладил бородку.

— Привет честной компании! — сказал океанолог, плюхаясь на диван. — Кто-нибудь объяснит мне, что произошло? Я ни черта не помню!

— Проведаю Арину, — сказал Олег. — Извините.

Он вышел, предоставив капитану и его помощнику возможность повторить рассказ без него.

Каюта Лазковой находилась в конце палубы. Собственно, сначала она занимала другую, но после несчастного случая её перевели, чтобы она была рядом с медкабинетом. Таким образом, Шуйский мог всегда оказать девушке помощь в случае необходимости.

Проходя мимо камбуза, Олег заглянул в иллюминатор: Алекс Бинг, совмещавший обязанности повара со своими непосредственными обязанностями, что-то готовил. Олег его окликнул.

— О, Олег! — отозвался тот, подходя. — Проснулся? Тут творилась такая чертовщина, — он говорил по-русски хорошо, с совсем небольшим акцентом. — Тебе рассказали? Видел капитана?

— Только что.

— Ты что-нибудь понял?

— Нет. Ты уже очнулся, когда «Янус» возвращался к месту… Где мы встретили греческое судно?

Американец покачал головой.

— Нет, но знаю со слов капитана и штурмана, что боцман пропал, и они его не нашли.

— То есть, только они двое были в сознании, когда искали Уварова?

— По-моему, да. Я так понял. А ты куда идёшь?

— К Арине. Хочу узнать, как у неё дела.

— Бедняжка совсем плоха, — Бинг сочувственно покачал головой. — Сошла с ума. Так считает доктор.

— Ну, не сошла, а просто в шоке, — поправил Олег. Он чувствовал к девушке симпатию. Не сексуальное влечение, хотя она вот уже сколько времени оставалась единственной представительницей прекрасного пола на корабле, а дружеское расположение. Участие, пожалуй, тоже. Особенно после того, как она потеряла зрение.

— Она оглохла, ты знаешь? — спросил Бинг. — Но теперь слух вернулся. Говорит, стены исчезли, и она не могла выйти из каюты!

— Исчезли стены? — переспросил Олег. Это что-то новенькое.

Бинг округлил глаза.

— Да, представляешь?! Чушь, конечно. Если бы стены исчезли, выйти было бы совсем просто, да? — он рассмеялся, продемонстрировав идеально ровные и белые зубы.

— Может, ей просто трудно ориентироваться в пространстве, ничего не видя, — сухо заметил Олег, считавший американца виновником того, что случилось с Лазковой.

— Может быть, — согласился Бинг, который мнения русского коллеги явно не разделял. — Ладно, мне надо готовить, — он вернулся к плите.

Олег пошёл дальше. Только теперь он почувствовал, что его слегка мутит — должно быть, от голода. Или из-за того, что долго был в отключке.

На палубу вышел Шуйский. Вид у врача был помятый — словно он долго спал, но так и не выспался.

— О, и ты с нами, — кивнул он при виде водолаза. — Поздравляю. Тоже ничего не помнишь?

— Угадал, — ответил Олег, пожимая протянутую руку. — Как Арина?

— Дал ей успокоительное. Пусть отдохнёт. Если ты к ней, то лучше отложи дружеский визит. Ей надо прийти в себя.

— Макс, почему нас было не разбудить? — спросил Олег.

— Понятия не имею, — нехотя ответил Шуйский. — Надо сделать анализ крови — я, кстати, взял пробы у всех, даже у тех, кто спал — но ума не приложу, что искать. Разве что откуда-то выделился отравляющий газ… Может, из охладительных систем «Мантикоры»? Правда, Сэм говорит, это маловероятно.

Сэм был мотористом. Помогал Ратникову с ходовыми частями шхуны. Вдвоём они следили за исправностью работы машинного отделения «Януса».

— И у меня взял кровь? — удивился Олег.

— Конечно. Сам посмотри, — Шуйский указал на локоть водолаза.

Опустив глаза, Олег увидел на внутренней стороне сгиба маленький кусочек пластыря телесного цвета.

— Я не заметил, — сказал он. — Значит, ещё не делал анализы?

— Нет. Пришлось заняться Лазковой.

— Она в шоке? Я говорил с капитаном.

Шуйский задумался, прежде чем ответить.

— Понимаешь, — проговорил он спустя несколько секунд. — С одной стороны, да. Она перепугалась и долгое время не могла понять, что происходит. Решила, что все мы погибли, и она осталась на шхуне одна. Сам понимаешь, как на неё это повлияло. С другой стороны, мне кажется странным, что шок подействовал на неё подобным образом. Я имею в виду временную глухоту. Гурин тебе сказал про это?

Олег кивнул.

— Ну, вот, — продолжил врач. — Странно, что она наступила сразу после того, как с «Мантикорой» что-то случилось. Просто… я не вижу причин для шока. Вернее, в тот момент их не было. После, когда она думала, что осталась одна на борту «Януса», слепая и беспомощная, — да. Но не раньше.

— И объяснения у тебя, конечно, нет, — сказал Олег.

Шуйский развёл руками.

— Увы. Надеюсь, мы все постепенно вспомним, что произошло.

— Это я уже слышал.

— Ну, а что ты от меня хочешь? Я же не волшебник. Не умею возвращать память при помощи пилюль.

— А жаль.

Шуйский улыбнулся, но без энтузиазма:

— И мне.

— Значит, нельзя к Арине?

— Потерпи. Я понимаю, ты хочешь не только её проведать, но и услышать рассказ из первых уст, но этого желают все. А я против. Ни к чему, чтобы её донимали расспросами.

— Ты знаешь про крик? — спросил Олег.

— Да. Арина мне сказала. Гурин хотел не говорить остальным.

— Вырин раскололся.

— Понятно. Наверное, это правильно.

— Возможно. Что думаешь?

Шуйский пожал плечами.

— Могла ли Арина слышать крик погибающего Уварова? Безусловно. Почему нет?

— Так, может, это и вызвало шок, от которого наступила глухота? — предположил Олег.

— А ты впадаешь в шок, когда кто-то орёт?

— Нет.

— Вот именно.

— Ладно. Понятно, что ничего не понято.

Доктор хмыкнул.

— Меня больше волнует отсутствие запасного катера, — сказал он, зачем-то понизив голос.

— А что?

— Куда он делся?

— Хороший вопрос. Если боцман погиб почти сразу, как только началась катавасия на «Мантикоре», отцепить катер он не мог.

— Именно, — Шуйский внимательно посмотрел водолазу в глаза. — Но кто-то это сделал.

Олег почувствовал, что врач ещё не всё сказал.

— Кого подозреваешь? — спросил он.

Шуйский взял его под руку и отвёл в сторону — туда, где кают не было.

— А ты как думаешь?

— Понятия не имею. Я вообще только полчаса, как проснулся.

— Ага! — торжествующе проговорил доктор. — Мы все просыпались по очереди. Быковский и один из матросов, кстати, ещё в отключке.

— Поправка: океанолог только что очнулся. Я видел его в рубке.

— Хорошо, пусть так. Я про другое, — Шуйский огляделся, чтобы убедиться, что его никто, кроме Олега, не слышит. — Строго между нами, ладно?

— Само собой.

— Кто проснулся первым?

— Гурин.

— Да!

Олег нахмурился.

— Хочешь сказать, капитан не вырубался? Это он спустил на воду запасной катер? И перетащил нас на шхуну?

— Ну, мы ведь знаем о том, что он потерял сознание, только с его слов.

— Погоди! Тогда можно сказать, что и Вырин не вырубался, и они действовали вдвоём.

— Не исключено, — спокойно ответил Шуйский.

Олег усмехнулся.

— Так, может, я должен считать, что все, кроме меня, Быковского и одного матроса, в сговоре и только врёте, что спали?

Доктор покачал головой.

— Шутки шутками, а катер кто-то отцепил, — сказал он серьёзно. — Не сам же он отвалился.

— Это верно, — согласился Олег. Ему и самому стало вдруг не до смеха. Шуйский мог быть прав.

— А зачем капитану отцеплять катер? — спросил он. — И врать, что ничего не помнит. И что случилось с нами?

— Спроси ещё, как могла затонуть с такой скоростью «Мантикора», — добавил доктор.

Олег развёл руками.

— Взрыв? — предположил он первое, что пришло в голову.

— С чего бы? И почему мы все потеряли сознание, но не получили повреждений? Да и на воде наверняка остались бы обломки.

— Тогда что случилось?! — не выдержал Олег.

— Знаешь, я думаю, сейчас каждый из нас задаётся этим вопросом. И скоро многие придут к тому же выводу, что и я — вот увидишь, — Шуйский многозначительно покачал головой.

— Ты насчёт Гурина?

— Угу.

Олег помолчал. Было очень неприятно признавать, что в словах Шуйского есть здравая мысль.

— Я тебя не убеждаю, — проговорил врач. — Но, по-моему, есть повод поразмыслить. Как считаешь?

— Безусловно, — согласился Олег.

— Мне надо к себе. Хочу заняться анализами. Увидимся на обеде.

— Бинг что-то жарит.

— Прекрасно. Я уже проголодался.

— У самого живот сводит.

Расставшись с доктором, Олег вернулся в свою каюту.

Интересно, что обо всём этом скажет Быковский после того, как капитан и штурман введут его в курс дела…

Олегу хотелось отвлечься. Чем-то заняться, чтобы дать мозгам отдых — может, всё не так уж и странно, как кажется. Наверняка случившемуся есть простое, логическое объяснение. И если до него додуматься, то все подозрения окажутся смешными…

Олег подошёл к полке и принялся перебирать книги, которые взял с собой в плавание. Некоторые он уже прочитал, и они стояли отдельно. И тем не менее что-то привлекло внимание Олега именно в этой стопке. Один корешок показался ему незнакомым. Он подцепил его указательным пальцем и вытащил книгу в потёртом красном переплёте. Белыми готическими буквами на ней были выведены название и автор. Олег не знал немецкого, но этого и не требовалось, чтобы понять, что за издание он держит в руках: «Моя борьба» Адольфа Гитлера. Эту книгу водолаз точно не брал с собой. Кто-то принёс её в его каюту и поставил на полку. Олег пролистал страницы — весь текст был на немецком. Он открыл форзац. В правом верхнем углу имелся выцветший от времени штемпель. Всего четыре слова — два на латыни и два на немецком. «Ех libris von Rauch». Олегу и здесь не понадобились специальные знания, чтобы понять, что они означают: «Из библиотеки фон Рауха». Судя по году, указанному в книге, это было первое издание «Моей борьбы», вероятно, довольно ценное для коллекционеров — во всяком случае, явно не та вещь, которую станут использовать для розыгрыша. Страницы были жёлтые и ломкие, кое-где имелись жирные пятна, оставшиеся от пальцев. Это не новодел, книгу читали, причём часто. Во время долгого плавания, и до него тоже… Она принадлежала немецкому офицеру, аристократу, моряку, и он взял её с собой, отправляясь на войну. Олег вспомнил слова механика о том, что в машинном отделении «Мантикоры» были старые детали, покрытые ржавчиной. С фашистскими клеймами. Неужели это всё часть одной затянувшейся шугки? Но он сам видел бутылки в кают-компании. Они тоже были старыми — из другой эпохи. А потом стали новыми. Конечно, кто-то из команды мог заменить их на современные пока все ходили в машинное отделение. Но это казалось бредом: никто не знал, что им встретится греческое судно; а если даже неизвестный весельчак нашёл бутылки на «Мантикоре», откуда он взял старые?

Олег положил книгу на стол и смотрел на неё почти минуту. Потом решил, что не станет оставлять её здесь: вдруг она через полчаса превратится в мужской журнал с соблазнительными фотками или что-нибудь в том же роде? Водолаз порылся в вещах и нашёл свою цифровую фотокамеру. Зажёг в каюте свет, установил вспышку и сделал пару снимков странной находки. Потом сунул книгу под мышку и вышел на палубу.

Он очень надеялся, что рано или поздно всё происходящее получит простое и логичное объяснение…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Продолжение в следующем номере.}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀

_{(Продолжение. Начало в № 1(8)-2017. В предыдущих главах: после шторма в открытом море исследовательское судно «Янус» обнаруживает прямо по курсу «Летучий голландец» — неуправляемый корабль, оставленный командой. Это греческая «Мантикора», она числится пропавшей вот уже 19 дней. Капитан «Януса» принимает решение пришвартоваться и обследовать «Мантикору». Никого из членов экипажа обнаружить не удалось. Но загадочное судно полно странностей: надписи на немецком языке превращаются в английские, детали мотора оказываются более старыми и не соответствуют году постройки. Разобраться в загадках судна экипаж «Януса» не успевает: страшный удар сотрясает «Мантикору»… Люди приходят в себя уже на «Янусе», никто не помнит, что произошло. И с «Януса» пропал боцман.)}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Обедали, перебрасываясь малозначащими фразами.

Павлов рассуждал о перспективах отцовства и семейной жизни в целом. Это был, в основном, монолог, потому что почти никто не отвечал ему. Второй помощник капитана пытался вовлечь остальных членов команды в разговор, но получалось у него неважно: чувствовалось, что все думают о случившемся на «Мантикоре» и пропавшем боцмане, но не хотят говорить об этом.

Олег решил подождать и не поднимать тему найденной в каюте книги. Он положил её рядом с тарелкой обложкой вниз.

— Как дела в машинном отделении? — спросил Гурин моториста. Американец поднял на него глаза, помолчал, потом пожал плечами.

— В чём дело? — нахмурился капитан. — Что-то не в порядке?

— Трудно сказать, — ответил Сэм. — На первый взгляд, всё работает, как часы.

— Тогда что не так?

— Да, в общем-то, именно это меня и смущает. Слишком всё идеально. Кроме того, иногда мне кажется, что механизмы не реагируют на мои действия.

Гурин положил вилку рядом со своей тарелкой. Упёрся локтями в стол.

— Что ты имеешь в виду?

Сэм развёл руками. Глаза у него были красноватые, с припухшими веками — похоже, он провёл в машинном отделении не один час.

— Мне трудно объяснить. Не понимаю, в чём дело, но ощущения… не такие, как раньше.

— Не такие, как до встречи с греческим судном? — уточнил капитан.

— Наверное, — нехотя отозвался моторист. — Да, пожалуй.

— Такое бывает, — вмешался Шуйский. — После какого-то события начинает казаться, что вокруг всё изменилось. Называется «синдром…»

— Не всё! — перебил доктора Сэм.

— Скажи про запах, — неожиданно вставил Ратников. Механик во время диалога моториста с капитаном переводил взгляд с одного на другого, и было видно, что его подмывает что-то сказать. — Это странно. Никогда такого не было.

— Какой запах? — насторожился Гурин. — Горелым тянет? Вы всё проверили? Может, где-нибудь…

— Нет, Семён Дмитриевич, — покачал головой Ратников. — Наоборот.

— Что «наоборот»?

— Нет никаких запахов.

— Да, — подтвердил Сэм. — Совсем ничем не пахнет. Так не бывает.

— Всегда тянет или топливом или смазкой, или ещё чем-нибудь, — добавил механик.

— Может, у вас насморк? — усмехнулся Шуйский. — Зайдите ко мне после обеда в медкабинет, и я вас осмотрю.

— Это очень забавно, док, — ответил моторист. — Но, может, если вы спуститесь в машинное отделение, то и у вас окажется заложен нос?

Гурин открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент в столовую вошла Арина.

Все повернулись к ней, вылупив глаза от изумления.

Девушка неуверенно улыбнулась. Повязки на ней не было. Она обвела взглядом всех присутствующих.

— Ты чего? — вырвалось у механика.

— Зачем сняла бинты?! — очнувшись от неожиданности, вскочил Шуйский.

— Я вижу! — объявила Арина. — Представляете? Сегодня я вдруг поняла, что зрение вернулось. Просто появилась какая-то необъяснимая уверенность. Я сняла бинты, и оказалось, что так и есть.

— Тебе следовало дождаться меня! — укоризненно сказал Шуйский. — Дайка я тебя осмотрю.

Он подошёл к девушке и заглянул ей в глаза. Достал из кармана маленький фонарик.

— Ладно, похоже, дело пошло на поправку, — проговорил он через пару минут, в течение которых все наблюдали за ним и Ариной. — Но сразу после обеда пойдём в медкабинет для полного обследования.

— Как скажешь, — кивнула Арина. — Можно мне к вам присоединиться? Так надоело есть на ощупь!

— Я положу, — вызвался Бинг, вставая. — Рад, что у тебя всё хорошо.

— Спасибо, — сдержанно ответила девушка.

Как и Олег, она считала, что в случившемся с ней виноват американец.

— О чём вы говорили? — спросила Арина, садясь за стол на своё место. До сих пор оно пустовало — никто его не занимал.

— О запахе, — ответил Быковский. — Похоже, машинное отделение стало стерильным. И вообще ведёт себя неподобающим образом, — океанолог усмехнулся, давая понять, что шутит.

— В каком смысле?

— Слишком хорошо работает. Сэма это смущает.

Арина улыбнулась, взглянув на хмурого моториста. У неё были высокие скулы, тёмные волосы и большие голубые глаза, но при этом назвать её красавицей было, пожалуй, нельзя. Симпатичная, обаятельная, милая — эти эпитеты подходили ей больше.

— Есть мысли по поводу того, что случилось? — спросила девушка.

— Ты про «Мантикору»? — уточнил Быковский, хотя и так было ясно, что имеет в виду Арина.

— Конечно, про что же ещё? И про нашего боцмана. Думаете, он утонул?

— Ты ведь слышала его крик? — отозвался Ратников.

Олег понял, что это больше не секрет — очевидно, капитан решил поведать об этом всей команде.

— Я предполагаю, что кричал он, — поправила Арина. — Может, это был кто-то из вас.

— Ты говорила, крик раздался близко.

Девушка пожала плечами.

— Может, мне показалось.

— Но ты сама-то как считаешь? — спросил Сэм. — Только честно.

— Думаю, это был Уваров.

Олег видел, как некоторые члены команды переглянулись.

— Раз уж ты прозрела, — сказал Быковский после паузы, — может, поможешь разобраться с образцами? Я так и не успел закончить сортировку.

— Только если не будет противопоказаний, — вмешался Шуйский. — Но вообще я бы не рекомендовал в ближайшие дни заниматься работой, связанной с напряжением глаз.

— Это не срочно, — сказал океанолог. — Я могу подождать, сколько нужно.

Олегу показалось, что Быковский просто сменил тему.

— Конечно, я помогу, — отозвалась Арина. — За то время, что я лежала в каюте, мне осточертело безделье!

После обеда доктор увёл девушку в медкабинет. Остальные тоже разбрелись по кораблю. Олег походил минут двадцать по палубе, а потом спустился в машинное отделение. Сэм был там — настраивал какую-то аппаратуру.

— Привет, — окликнул его водолаз. — Решил вот проверить, действительно ли здесь ничем не пахнет. Должен сказать, либо у тебя всё в порядке со здоровьем, либо у меня тоже насморк.

— Это совсем не смешно, — откликнулся моторист. Он вытер руки ветошью и двинулся Олегу навстречу. — На самом деле, немного жутковато.

— Да ладно!

— Здесь всё стало каким-то… стерильным. Идеальным. Мне начинает казаться, — Сэм замолчал, словно подбирая слова, — что от меня тут больше ничего не зависит.

Рассмеявшись, Олег хлопнул его по плечу.

— Да брось, дружище! Без вас с Ратниковым это корыто не прошло бы и мили!

Моторист с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.

— Смотри, что я нашёл в каюте, — сказал Олег, протягивая ему книгу. — Обрати внимание на автора.

— «Моя борьба»? — американец удивлённо поднял на Олега глаза.

— Кто-то оставил её у меня.

— Знаешь, я ведь тоже был в машинном отделении греческого судна, — проговорил, немного помолчав и листая книгу, моторист. — Там действительно всё было ржавым и немецким. Дмитрий не наврал.

— Но тогда ты решил, что вам с ним почудилось?

Сэм покачал головой.

— Мне могло почудиться. Ему тоже. Но не нам обоим.

— Так почему не настаивал, что механизм был как на старом фашистском крейсере?

— Никто не поверил бы. Все решили бы, что мы сговорились. Кроме того, зачем настаивать, если не можешь доказать? Дима до сих пор дуется на меня, — добавил он с сожалением.

Олег забрал у него книгу.

— Что об этом думаешь?

Сэм потёр переносицу, хмыкнул.

— Книга в чужой каюте это не то же самое, что меняющиеся внутренности корабля, — сказал он.

— Естественно.

В этот момент корабль содрогнулся. Слабо, но ощутимо.

— Что это? — насторожился Олег.

— Бывает, — сказал моторист. — Иногда. Как будто… судорога.

— Серьёзно?

— Угу. В последнее время…

— С тех пор, как в отделении перестало пахнуть топливом и смазкой?

— Да.

— И в чём дело?

— Я не знаю.

Олег огляделся. Ему вдруг стало ясно, почему американцу некомфортно здесь, в недрах корабля, среди машин, в ограниченном пространстве, когда вокруг что-то содрогается… То ещё удовольствие.

— Ладно, — сказал он, — я пойду.

— Ок. Пока.

Олег вернулся в свою каюту и завалился на койку. Книгу оставил на столике. Он чувствовал усталость. Похоже, продолжительный сон повлиял на него не слишком хорошо. Странно, что его и остальных не могли разбудить… Всё-таки, похоже на отравление. Может, греческое судно перевозило ядовитый газ, и произошла утечка?

Олег закрыл глаза. Надо бы подремать. Может, здоровый сон вернёт ему бодрость?

Водолаз почувствовал, что в каюте что-то изменилось, как только начал проваливаться в черноту. Заставив себя поднять веки, он осмотрелся.

Вокруг было слишком темно — это он отметил сразу. Пять минут назад, когда он лёг, солнце освещало каюту довольно хорошо, хоть и стояло ещё высоко, и его лучи не падали прямо в иллюминаторы. Теперь же повсюду сгустился мрак — будто на небо вдруг набросили плотное покрывало.

Олег решил выйти и посмотреть, что случилось. Если набежали тучи — хотя он помнил, что их не было, когда он шёл по палубе из машинного отделения — то надо…

Он вдруг понял, что не может сесть на постели. Его то ли парализовало, то ли нечто держало его. Подняв голову и прижав подбородок к груди, Олег с ужасом увидел, как из его руки и ног тянутся к койке какие-то отростки! И они, без сомнения, были живыми!

Олег изо всех сил напрягся, пытаясь освободиться, но почти не пошевелился. Отростки держали крепко. Они уходили в койку, буквально сливаясь с ней — словно появились из неё и проросли в человеческое тело, а Олег этого даже не почувствовал.

Он закричал, призывая кого-нибудь на помощь. Прислушался. Никто не спешил. Он снова завопил. Сделал паузу. Ему вдруг стало ясно, что на «Янусе» царит тишина. Возможно, такая, которую описывала Арина. Мёртвая… Полное отсутствие всяческих звуков, кроме выкриков перепуганного водолаза. Пустота.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Слава Богу, это оказался всего лишь сон! Олег выдохнул с облегчением, когда проснулся и вскочил с койки, сразу вспомнив свой кошмар: отростки, приковавшие его к койке.

Усмехнувшись, Олег прошёлся по каюте, размялся. Он чувствовал себя прекрасно: обновлённым, очищенным! Значит, ему действительно требовался здоровый сон. Если верить настенным часам, продрых он без малого два часа.

Взгляд упал на столик, скользнул по нему и тут же вернулся. «Моя борьба» исчезла! Олег осмотрел пол. Ничего. Может, он перед сном переложил книгу? Но он хорошо помнил, что не делал этого. Значит, кто-то вошёл к нему, пока он спал, и забрал её? По спине пробежал озноб. Мерзость! Надо запираться: надоели эту фокусы, в конце концов!

Вдруг ему пришла в голову мысль: а что, если с книгой повторилась та же история, что и с бутылками в кают-компании «Мантикоры»? Он осмотрелся в поисках фотокамеры. Ага, вот она! Хорошо, что он сделал снимок. И хороший, чёткий — не такой, на которых обычно запечатлевают НЛО или снежного человека, а потом безуспешно пытаются доказать, что это не фотошоп и не приятель в костюме гориллы.

Олег включил камеру и быстро пролистал фотографии. Чёрт, а где же книга?! Ещё раз…

Снимок «Моей борьбы» исчез с карты памяти. Конечно, его мог удалить тот, кто унёс книгу, но ведь никто не знал, что Олег её щёлкнул. Или за ним подглядывали? Водолаз нервно рассмеялся: так и параноиком стать недолго!

Снаружи раздались приглушённые крики. Мимо каюты кто-то пробежал. Олег бросил камеру на кровать и выскочил на палубу. Там он увидел Бинга.

— Эй! — окликнул он. — В чём дело?

— Не знаю! — отозвался тот, обернувшись на ходу. — Кто-то кричал!

Олег поспешил за американцем. Похоже, скучать им не придётся…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всё дело было в тенях…

Вернее, в странных сгустках мрака, заполнявших углы и закоулки корабля.

Они вызывали у Арины тревогу. Казалось, если приглядеться, там зашевелится нечто… Иногда девушке виделись странные цвета и формы, словно в темноте загоралось вдруг странное марево, призрачное, но вполне явственное. И это марево, было ли оно плодом её воображения, или следствием повреждённой сетчатки, выглядело живым — оно двигалось, пульсировало и… следило за ней. Тогда Арина поспешно отворачивалась или выходила на свет. Ночью, наверное, придётся надеть на глаза повязку — иначе ей не заснуть! Стоило представить, что темнота каюты превратится в копошащееся нечто, как по спине пробежали мурашки, и Арина вздрогнула. А может, оставить свет включённым? Если зажечь ещё и настольную лампу, наверное, удастся высветить все углы.

Размышляя на эту тему, Арина спускалась в машинное отделение, куда её отправил Быковский. Начальник научной экспедиции решил пока не напрягать её глаза сортировкой образцов, но вместо этого использовал девушку на посылках. Арина не протестовала: после долгого сидения в каюте любая активность была ей только в радость.

На этот раз Быковский попросил позвать механика. Он не мог настроить какой-то прибор, назначение которого девушка не очень-то понимала. Зато океанолог сильно нервничал из-за того, что тот отказывался работать, как положено.

В машинном отделении было темновато. Арина в неуверенностипостояла на последней ступеньке, прежде чем шагнуть в недра корабля. Она испытывала тревогу и даже страх, пробираясь по узким пространствам между работающими механизмами и приборами с сотнями датчиков.

Сначала она увидела моториста. Американец что-то записывал в толстую разлинованную тетрадь, стоя возле высокого металлического шкафа с помигивающими индикаторами. Арине Сэм напоминал большого грифа — маленькая голова на длинной шее, сутулость, тонкие руки с большими ладонями и длинными, похожими на когти пальцами. Он был необщительным и явно предпочитал людям приборы. Девушка предпочла бы не встречаться ним: почему-то моторист был ей неприятен.

Окликнув его, девушка спросила, где Ратников.

— Зачем он тебе? — удивился Сэм.

— Его зовёт Евгений Михайлович. У него какой-то прибор сломался.

— Посмотри там, — моторист ткнул концом карандаша в темноту.

— Спасибо, — Арина двинулась дальше, стараясь не смотреть по сторонам. Впереди, по крайней мере, горели укрытые сетками лампочки, рассеивая мрак на расстоянии каждых двух метров. — Почему вы не включите весь свет? — пробормотала она, вглядываясь в неясные очертания, напоминавшие человеческий силуэт. — Дима! — крикнула она.

Механик обернулся и двинулся девушке навстречу.

— Ты что тут забыла, красотка? — улыбнулся он, выходя под свет одной из ламп. Под носом, глазами и губами у него лежали чёткие тени, и Арина невольно вздрогнула, взглянув на них, но тут же взяла себя в руки.

— Тебя Быковский просил позвать, — сказал она. — У него какой-то прибор накрылся. Только не спрашивай, какой именно. Я хоть и вхожу в исследовательскую группу, но в этих его примочках не разбираюсь. Моё дело — погружение на глубину.

— Ладно! — рассмеялся Ратников. — Скажи ему, буду минут через двадцать. Надо закончить настройку… в общем, одной штуки.

— Спасибо, что пощадил, — в тон ему ответила Арина.

Она направилась назад. Сэма уже не было на том месте, где она встретила его три минуты назад. Арина повертела головой, пытаясь понять, куда он делся. Ага, моторист находился справа, возле огромной, уходящей вверх трубы, обёрнутой чем-то блестящим, вроде фольги. Девушка окликнула его, чтобы попрощаться, но Сэм не шевельнулся.

— Я ухожу! — крикнула девушка, делая шаг к лестнице.

Ей показалось, что американец развернулся к ней лицом. При этом он продолжал молчать. Арине стало не по себе. Захотелось просто очень быстро подняться по лестнице и оказаться на палубе, но вместо этого она всмотрелась в темноту, пытаясь понять, почему Сэм не отвечает.

И вдруг ей пришла в голову мысль: а почему, собственно, моторист стоит в темноте? Что он там делает? Арина сделала шаг вперёд и остановилась. Куда её несёт? Может, позвать Ратникова? Но если это Сэм, то выглядеть она будет глупо…

Девушка двинулась между мощными агрегатами, напоминающими интерьер космического корабля будущего. Прямые линии, прямые углы, металл, стекло, краска и множество индикаторов разного вида — от стрелочных до мигающих лампочек.

— Эй! — громко произнесла Арина, когда до американца оставалось метра три. — Ты в порядке вообще?

Человек двинулся ей навстречу. Он шагал очень плавно — будто катился по полу на роликах. Она замерла, не зная, что делать. Силуэт вышел под свет маленькой лампочки, и Арина поняла, что ошиблась: это был не Сэм!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Похоже, шок не совсем прошел, — покачал головой Шуйский. Они с Олегом и Павловым вышли на палубу из медкабинета после того, как врач сделал Арине укол успокоительного. — Последствия травм подобного рода бывают непредсказуемы.

— Каких травм? — уточнил Олег.

— Потеря зрения. Это очень сильно выводит человека из равновесия, потому что рождает страх слепоты. Пациент начинает думать, что может весь остаток жизни провести в темноте, — Шуйский вздохнул. — Я лично не сталкивался со случаями помешательства на этой почве, но, наверное, вкупе с пережитым страхом… Не знаю, в общем.

— Ты что, считаешь, что Арина свихнулась? — спросил Павлов.

На его красивом лице появилась гримаса досады. Должно быть, уже одно только предположение, что рядом с ним может находиться невменяемый, вызывала у второго помощника капитана чувство дискомфорта.

— У неё были галлюцинации, — ответил Шуйский. — Это факт. И она агрессивна.

— Она испугана, — вставил Олег. — Вот и всё.

— Понимаю, тебе она не безразлична, — примирительно сказал Шуйский.

— Я тоже на её стороне. Никто не собирается надевать на неё смирительную рубашку или привязывать к кровати. Но согласись, что Арина не здорова.

Олег неохотно кивнул.

Интересно, на что намекал врач, говоря, что девушка водолазу не безразлична. Может, стоит прояснить этот вопрос прямо сейчас? С другой стороны, зачем акцентировать внимание на…

— Я понаблюдаю за ней, — сказал врач. — Думаю, будет лучше, если она больше не станет спускаться в машинное отделение.

— Вряд ли ей захочется, — сказал Павлов. — Но я предупрежу Ратникова и Сэма, чтобы её не пускали.

Когда он ушёл, Олег и Шуйский направились на корму. Врач достал сигареты и закурил.

— Ты исследовал образцы крови? — спросил Олег.

— Да.

— И что?

Врач пожал плечами.

— Трудно сказать.

— А ты постарайся, — сказал Олег, которому что-то не понравилось в тоне Шуйского. — Простенько так и доступно.

— В крови всех членов экипажа есть антитела. Они выработались недавно, но их не очень много. Такое впечатление, что произошёл выброс, а затем, когда зараза отступила…

— Какая зараза?! — перебил Олег, чувствуя, как холодеет. — Вирус?

Шуйский выпустил изо рта струйку дыма, пронаблюдал, как она рассеивается в воздухе.

— Не знаю, — сказал он. — Я не могу определить, против чего вырабатывались антитела.

— Как это?

— Ну, вот так, — врач выбросил окурок за борт. — По крайней мере, что бы это ни было, теперь все здоровы.

— Уверен?

— Да.

— Но ты же не знаешь, что мы подхватили на том чёртовом корабле! Как ты можешь быть…

— Не кричи, пожалуйста! — поморщился Шуйский. — Хочешь, чтобы началась паника?

— Если верить тебе, паниковать не из-за чего.

— Не из-за чего. Всё, болезнь отступила. Забудь о том, то я сказал.

Олег покачал головой.

— А ты сам веришь в то, что говоришь? На сто процентов?

— Разумеется. Думаю, через день антитела исчезнут. Сделаю повторный анализ.

— А если не исчезнут?

— Давай решать проблемы по мере их поступления.

Олег задумался. Потом спросил:

— А ты брал кровь у Арины?

— Зачем? Она не была на «Мантикоре». И сознание не теряла.

— Всё-таки проверь. Вдруг зараза не с греческого судна.

Шуйский хмыкнул.

— Ладно, — сказал он. — Хоть сейчас.

— Давай.

— Ты серьёзно?

— Да.

— Ну ладно, пошли. Она, наверное, заснула, но я всё сделаю так, что она не почувствует.

— Не против, если я поприсутствую. Ты же сможешь сразу провести исследование её крови?

— Да, конечно.

Вдвоём они отправились в медкабинет, где пока находилась Арина. Шуйский аккуратно взял у неё кровь, заклеил ранку кусочком пластыря. Как он и обещал, девушка не проснулась.

Лаборатория располагалась в смежной комнатушке. В ней стояли стол, сейф для обезболивающих и два металлических стеллажа. В стене был оборудован вытяжной шкаф.

Олег сел на стул возле иллюминатора. Тянуло солёным морским воздухом. Шуйский подготовил образцы крови для исследования

— Это долго? — спросил Олег.

— Можешь погулять, если не хочешь тут ждать.

— Да нет.

Прошло минут двадцать, прежде чем врач стянул одноразовые перчатки и повернулся к водолазу.

— Ну, что? — спросил Олег.

— Антитела есть. Ничего не понимаю, — Шуйский потёр переносицу. — Серьёзно. Может, мы все подхватили что-то ещё до отплытия?

— Ты нас осматривал. И анализы крови делал.

— Знаю. Но… что, если инкубационный период длился достаточно долго?

У Олега снова засосало под ложечкой. Если по прибытии в порт они попадут под карантин, разговор с Машей придётся отложить.

— Можешь предположить, что это за инфекция? — спросил он.

— Нет. Но это не значит, что её не существует. Я не эксперт, знаешь ли, а просто судовой врач.

— А не могли мы заразиться в воде? Когда исследовали дно и фауну?

— Ты, Алекс и Арина, может, и могли, — подумав, ответил Шуйский. — Но как вы заразили всех остальных?

— Ну, мы долго плыли.

— Честно говоря, не представляю, что вы могли подхватить, — покачал головой врач. — Разве что какой-то неизвестный науке вирус… Океанские глубины, конечно, таят чёрт знает что, но… Нет, я в это не верю!

— А во что веришь?

Шуйский пожал плечами.

— Без понятия. Думаю, это можно будет выяснить, только когда мы зайдём в порт. Тогда комплексное обследование покажет… что случилось.

— У тебя тоже есть антитела?

— Да.

— Думаешь, это опасно?

— Не похоже. По-моему, это вообще остатки воспаления. Странно только, что они так долго держатся. Антитела уже должны были исчезнуть.

— А что… если зараза была на «Мантикоре»… и команда греческого корабля пропала из-за неё?

Шуйский помрачнел.

— Смертельный вирус? Я думал об этом. Но тогда возникает вопрос: куда делись тела? Мы ведь всё осмотрели, даже трюм.

— Знаю. А если трупы выбрасывали за борт?

Врач покачал головой.

— Последний должен был остаться. Его-то выбрасывать было бы уже некому.

— А если он сам?

— Прыгнул за борт? Звучит фантастически, если честно. Да и вообще насчёт выбрасывания тел в океан… Кто станет поступать так с членами своей команды?

— Мало ли… что стало с заразившимися.

— Слушай, я ведь не говорю, что нашёл в нашей крови инфекцию. Мы чисты. В том-то и дело. Впечатление такое, будто мы недавно выздоровели.

— Ладно, — протянул Олег. — Надеюсь, ты прав.

— Я тоже, — серьёзно сказал Шуйский.

Выйдя из медкабинета, водолаз пошёл искать Быковского. У него появилось предположение, которое хоть и казалось надуманным и, в общем-то, нелепым, зато объясняло многое из того, что произошло в последнее время.

Океанолога Олег нашёл на складе. Быковский сортировал образцы. Он клал каждый в отдельный контейнер или ячейку и наклеивал бумажный ярлычок, предварительно надписав его твёрдым округлым почерком педанта.

— Евгений Михайлович, что вы думаете о кротовых норах? — прямо спросил водолаз, садясь на табуретку.

— Пардон? — удивился Быковский. — Каких норах?

— Ну, червоточинах. В пространстве и времени. Я не очень помню, что там к чему, но смотрел как-то документальный фильм… — Олег запнулся, глядя на океанолога.

— Ах, ты об этом, — кивнул тот. — Ну, теория интересная. А что?

— Считается ведь, что такие норы или червоточины есть на Земле? В океане. Будто бы они соединяют… не знаю… Временные пласты или разные галактики.

— Служат для разгона НЛО при старте, — кивнул Быковский. — Ты к чему клонишь-то? Думаешь, мы попали в такую нору?

— Думаю, — честно ответил Олег. — Помните бутылки, которые мы нашли на греческом корабле? И машинное отделение, появившееся будто из прошлого. А я обнаружил у себя в каюте книгу Гитлера. И она пропала.

— Погоди! — Быковский развернулся к водолазу и сложил руки на груди. — Давай-ка по порядку. Что еще за книга Гитлера? Кто пропал? Откуда?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег рассказал океанологу всё с самого начала. Тот слушал, не перебивая, но, когда водолаз закончил, только усмехнулся:

— Ты что, серьёзно?!

— А почему нет? Что мы знаем про океан, в конце концов?

Быковский махнул рукой.

— Мы не в кольце времени. Расслабься. Это фантастика.

— А почему радио молчит?

— Не знаю. Но ты нашёл самое нелепое объяснение из возможных. Прости.

Олег встал.

— Может, и так, — сказал он. — Только на «Янусе» происходит что-то, что мне совсем не нравится. Есть ли тому материалистическая причина или… иная.

С этими словами он вышел.

Разговор с Быковским расстроил Олега: он надеялся, что тот серьёзно отнесётся к его теории; по крайней мере, признает, что она имеет право на существование. Оказалось, напрасно…

И всё же ни бутылки, ни мотор греческого судна нельзя было объяснить известными человечеству процессами. А если добавить сюда немецкую книгу и внезапное чудесное исцеление Арины… с последующим кризисом, свидетелями которого все они стали… Картина складывалась, мягко говоря, не самая приятная.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Продолжение следует.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{(Заключительная часть. Начало в №№ 1(8)-2017, 2(9)-2017. В предыдущих главах: после шторма в открытом море исследовательское судно «Янус» обнаруживает прямо по курсу «Летучий голландец» — неуправляемый греческий корабль «Мантикора», который числится пропавшим. Люди с «Януса» обследуют «Мантикору», но не находят там ни живых, ни мертвых. Загадочный корабль полон странностей: он как будто меняется на глазах, а потом, когда люди возвращаются обратно, «Мантикора» и вовсе исчезает. И почему-то никто не помнит, как именно оказался снова на «Янусе». Кроме того, внезапно куда-то пропадает боцман, а с членами экипажа происходят таинственные трансформации… Герои понимают, что им грозит опасность, но кто или что является ее источником?!)}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 4⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они исчезли. Оба! Сколько ни обыскивали «Янус» — моториста и матроса найти не смогли. Они либо растворились в воздухе, либо упали за борт. Именно эту последнюю мысль и высказал Вырин, когда все собрались, наконец, в кают-компании обсудить произошедшее.

— Это, конечно, могло бы быть, — сказал в ответ на предположение штурмана Гурин, — если б речь шла об одном члене экипажа. Но чтобы двое свалились в океан в одно и то же время… В это я не могу поверить.

— На «Янусе» творится какая-то чертовщина! — пробормотал Быковский, задумчиво поглаживая бородку. — Просто чудеса, да и только.

— Мы словно попали в фантастический фильм, — вставил с ухмылкой Шуйский.

Он встретился взглядом с Выриным.

— Что ты имеешь в виду? — спросил тот.

Врач пожал плечами.

— Все эти… странности. Если подумать, многовато для одного корабля, не считаете?

— Наверняка их можно объяснить, — сказал Гурин. — Просто у нас недостаточно данных. Пока. Или ты, Максим, хочешь сказать, что по судну действительно разгуливают мертвецы? Медицина это допускает?

— Медицина нет. А вы? — парировал доктор, сложив руки на груди. — Разумеется, Арина видела галлюцинацию. Уваров исчез давно, на «Янусе» его нет — ни живого, ни мёртвого.

— Если бы он не погиб, то не стал бы прятаться, — добавил Павлов. — С какой стати?

— Уж не знаю, — ответил Шуйский, — с какой стати здесь творится вся эта… — он замолчал, отведя взгляд.

Олег вспомнил крики Арины и её сбивчивый рассказ. Когда он прибежал, Ратников и Сэм держали её, бьющуюся в истерике, у подножия лестницы, ведущей из машинного отделения наверх. Шуйскому пришлось сходить за успокоительным, чтобы унять девушку. Только тогда им удалось отвести её в медкабинет и уложить. Арину всю трясло, она пыталась вырваться и всё время просила, чтобы на корабле везде немедленно зажгли свет.

— Они прячутся в тенях! — говорила она, дико вращая глазами. Из уголка рта стекала тоненькая струйка слюны. — Слышите?! Везде, где темно! Нужно осветить все углы! Лишить их укрытия!

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Шуйский, стараясь говорить подчёркнуто спокойно.

— Мертвяков! Они прячутся и ждут, пока мы уснём!

— Ты сказала, что видела Уварова. Он был мёртв? — спросил врач, доставая какие-то лекарства из коробок.

Олег и остальные находились рядом с Ариной, чтобы удержать её, если приступ повторится. Она понемногу успокаивалась — благодаря уколу. Речь её становилась тише и бессвязней.

— Мёртв, — подтвердила она. — Это призрак! Он вышел из темноты. Я видела… Там бывает такое сияние… странное! Его нельзя описать. И формы… Моргнёшь — а они уже исчезли! Словно сбился фокус в фотоаппарате. Ну, или в проекторе. У меня был такой в детстве… Мама подарила. В него надо было вставлять плёнку с диафильмами. Потом крутишь, и на стене…

— Сияние? — переспросил Шуйский. Он набрал в стакан воды и протянул Арине вместе с таблетками. — Выпей, пожалуйста.

Девушка проглотила пилюли, запила их тремя большими глотками. Край стакана при этом несколько раз стукнул о её передние зубы.

— Невозможный свет! — сказала она. — Он есть, но его не увидеть. Только иногда… Иногда можно. И призраки… они были там, вместе с Уваровым! Я видела, как они кружились вокруг него, будто светящийся туман.

— Почему ты сказала «невозможный»? — вмешался Олег. — Что это значит?

Арина перевела на него взгляд. Зрачки были крошечные, словно точки, и слегка дрожали.

— Ей надо отдохнуть, — сказал Шуйский. — Это пройдёт. Ложись, — он заставил девушку опуститься на подушку.

— Почему невозможный? — упрямо повторил, сделав шаг, вперёд Олег.

Арина повернула голову. Её губы приоткрылись.

— Нет названия, — сказала она. — Такой… странный!

— Всё, выходим! — распорядился Шуйский. — Освобождаем помещение. Оставьте врача с пациентом. Что вам тут, цирк, что ли? — добавил он, строго взглянув на Олега.

Это было после того, как Арина устроила в машинном отделении истерику. Теперь они сидели за столом и смотрели друг на друга, пытаясь понять, стоит ли бояться того, что происходит на шхуне. Никто не высказал эту мысль, но она витала в воздухе.

— Связи по-прежнему нет, — проговорил Павлов. — А в чём поломка, не понятно.

— Нет никакой поломки, — отозвался Ратников. — Сэм всё трижды проверил. И я тоже смотрел.

При упоминании о пропавшем мотористе все на несколько секунд замолчали.

— Может, мы попали в какую-то зону, где радиоволны глушатся? — высказал предположение Гурин.

Чувствовалось, что капитан многое отдал бы, лишь бы найти материалистическое объяснение происходящему.

— Я о таких не слышал, — покачал головой Вырин. Вид у штурмана был крайне озабоченный. Его словно что-то терзало. Он обвёл взглядом присутствующих. — Не хотел говорить, пока не будет полной уверенности, — сказал он вдруг, будто решившись, — но, кажется, мы сбились с курса.

— В каком смысле? — удивился капитан. — Я утром проверял по приборам…

— Именно, — нетерпеливо перебил штурман. — В том-то и дело, что, если верить приборам, мы идём строго по курсу.

— И что тебя не устраивает? — нахмурился Гурин.

— Что значит — «если верить приборам»? — насторожился Олег.

Вырин посмотрел на него.

— Я ночью вышел на палубу. Не спалось. Смотрел на небо, — он потёр переносицу, пожал плечами. — В общем, я вдруг понял, что звёзды-то не те! Мы здорово отклонились от курса. На северо-восток.

— Ты серьёзно? — спросил Гурин. — А почему сразу не сказал?

— Так ведь приборы показывают, что всё в порядке. Я проверял.

— Может, ты ошибся?

Вырин покачал головой:

— Нет.

— Приборы в машинном отделении тоже врут, — неожиданно заявил механик. — Я не могу этого доказать, но чувствую. Всё работает, как часы, а корабль между тем идёт по-своему.

— Как он может?! — не выдержал Гурин. — Ты хочешь сказать, им кто-то управляет… На расстоянии?

— Не знаю, — ответил Ратников. — Понятия не имею. Но он словно сам по себе. Я начинаю себя чувствовать ненужным.

Капитан тяжело вдохнул.

— Посмотри ещё раз навигацию, ладно? — сказал он.

— Да, я посмотрю, — кивнул механик. — Но если с ней дела обстоят так же, как с рацией, то я ничего не смогу поделать.

— Надо скорректировать курс, — вмешался Вырин. — В крайнем случае, будем идти по звёздам. Небу я доверяю больше.

— Все свободны, — объявил, вставая, Гурин. — Пойдём, Яков Алексеич, посмотрим, что там не так. Звёзд, правда, не видно…

Все начали расходиться.

Олег отправился к себе в каюту. Он лёг на койку, включил в плеере музыку и вставил наушники.

Водолаз намеревался использовать время обратного плавания для того, чтобы продолжить изучение немецкого языка. Он и теперь взял учебник, открыл там, где торчала закладка, и попытался читать, но ни одно правило не откладывалось в голове, занятой совсем другим.

Все моряки наслышаны об НЛО, выныривающих из океана, миражах и огнях святого Эльма, о летучих голландцах и Бермудском треугольнике. Среди них ходят байки от очевидцев, передаваемые из уст в уста, и они будоражат воображение, рождая в человеке мечту однажды и самому стать свидетелем чуда. Но когда ты действительно сталкиваешься с необъяснимым, то испытываешь вовсе не радость и восхищение, а страх! Потому что начинаешь понимать: твоя судьба больше не зависит от известных тебе факторов. Ты не можешь планировать своё спасение.

Олег увидел, как дверь в его каюту открывается, и тут же сел на койке, сдёрнув наушники и внутренне подобравшись.

— Привет, — кивнул Шуйский, переступая порог. — Я стучал, но ты не ответил. Я решил убедиться, что с тобой всё в порядке, поэтому… — он не договорил и сел на табурет возле стены.

— Что случилось? — спросил Олег, видя, что врач чем-то озабочен.

— Тебе не снятся кошмары? — просил тот.

— Кошмары?

— Да.

— Ну, бывает, — ответил Олег, вспомнив недавний сон.

— Мне жаловались Арина и Сэм. Описывали один и тот же кошмар. А сегодня ночью я видел его. Удивительное совпадение, но такое бывает при массовом психозе. Впечатление, произведённое на человека рассказом другого, порождает в…

— Ты прирос к койке? — перебил Олег. — Это тебе приснилось?

Было видно, как Шуйский вздрогнул и вжался спиной в стену.

— Да! — ответил он спустя пару секунд. — Ты тоже это видел?

— И мне никто не описывал ничего подобного.

— Я будто сросся с койкой. Но не до конца. Ещё нет. Но отростки… они впивались в моё тело, словно… По правде говоря, я понятия не имею, что им было нужно, но ощущения мерзкие!

Олег кивнул.

— Да, всё так и было в моём кошмаре.

— Жуть, да?

— Неприятно.

— Знаешь, что мне пришло в голову? Насчёт антител. Они ведь продолжают вырабатываться, хоть и в меньшем количестве. Мы к чему-то привыкаем.

— К чему? К инфекции?

Шуйский рассмеялся — слишком резко и громко. Олегу это не понравилось.

— А вот нет никакой инфекции! — воскликнул врач, разводя руками. — Нет, понимаешь?!

— Понимаю. Успокойся.

— Не могу! Я не знаю, что происходит с моими пациентами. Со всеми нами.

— Скажи лучше, что ты думаешь о том, что видела в машинном отделении Арина, — решил сменить тему Олег, видя, что Шуйский немного не в себе. — Опять глюки?

— Ясное дело! Не призрака же она там встретила.

— А если — да?

Врач нервно усмехнулся.

— Хватит с нас чертовщины и без оживших мертвецов! Мы всё-таки не в фильме ужасов.

— Да, мы не в фильме, — согласился Олег. — Но я не уверен, что можно то же самое сказать и про ужасы.

— Ничего особо страшного до сих пор не случилось, — ответил Шуйский. — Если не считать несчастных случаев, конечно.

— Трёх несчастных случаев, — уточнил Олег. — Это многовато даже для всего плавания, не то что…

— Что ты от меня хочешь? Чтобы я поверил, что мы оказались в ином измерении, где невидимые твари похищают членов команды, управляют временем и нашим кораблём?! — Шуйский рассмеялся. — Прости, Олег, но если это так, то я лучше пойду брошусь за борт!

— Не спеши.

— А что? Думаешь, самое интересное впереди?

— Разве не всегда так и бывает?

Врач покачал головой.

— Нет. В конце обычно бывает скучно. Беда в том, что никогда нельзя понять, стоит ли ещё чего-то ждать или уже можно расслабиться.

— Я надеюсь, что хуже уже не будет, — не очень искренне сказал Олег.

Шуйский поднялся с табурета.

— А мне так не кажется, — ответил он серьёзно. — И знаешь, что? Я рад, что у нас на борту есть оружие.

Эта реплика заставила Олега действительно испугаться — за доктора. Похоже, нервы у того совсем сдали.

— Уймись, — сказал водолаз. — Не хватало ещё, чтобы мы начали вооружаться и палить в каждый тёмный угол на судне. Так можно и друг друга перестрелять. Хватит с нас несчастных случаев.

— Ладно, прости, что напряг тебя, — натянуто улыбнулся Шуйский. — Я не хотел.

— Выпей там у себя чего-нибудь расслабляющего, — посоветовал Олег. — Не срывайся. А то кто нас будет лечить?

— Да-да. Я в порядке, не волнуйся. Это так… накатило.

Врач вышел на палубу. В последнее время даже картина морского простора не вдохновляла его. Волны казались враждебными: они будто таили угрозу.

Он медленно зашагал по направлению к своей каюте, чувствуя страшную усталость. Было то, что он не сказал водолазу и вообще никому. И не собирался говорить. Образцы крови, взятые им у членов экипажа «Януса», пропали! Исчезли и все записи, которые он делал. Когда Шуйский это обнаружил, первой его мыслью было идти к капитану и обо всём доложить. Гурин наверняка организовал бы поиски. Но потом врач рассудил иначе: если образцы и записи украдены, то их, конечно, уничтожили. Если же нет… То в действие вступили причины, с которыми капитан ничего поделать не сможет, а усугублять назревающую на борту шхуны панику Шуйский не хотел. Люди и так были на грани. Он и сам ощущал, что у него развивается паранойя: иногда врачу казалось, что кто-то невидимый следит за ним, фиксирует каждый его шаг, и ждёт, когда он расслабится, чтобы забраться ему в голову и… Он не знал, что будет дальше, но ему было страшно.

Особенно остро Шуйский ощутил это тайное внимание в машинном отделении, когда вместе с другими занимался спятившей Лазковой. Полумрак вдруг сгустился вокруг них, и, хотя остальные этого не заметили, он приобрёл некую плотность, став почти осязаемым. Врач в тот же миг покрылся холодным потом и едва не выпустил вырывающуюся девушку.

В том, что Арина помешалась, он не сомневался: последствия травмы, шока и продолжительного пребывания в состоянии беспомощности вызвали помутнение рассудка. Временное или нет, зависит от того, какая у девушки наследственность. Если у нее в роду были сумасшедшие, то она может уже и не оправиться.

Думая об этом, Шуйский с сожалением покачал головой. Проходя мимо двери медкабинета, он остановился, решив, что сначала проведает Арину, а уж потом вернётся в каюту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Корабль существовал сам по себе. В этом штурман убедился, когда начал корректировать курс. Приборы послушно показывали все изменения, которые он вносил. Если верить им, «Янус» двигался так, как надо. Но глаза говорили Вырину обратное: судно продолжало плыть не тем курсом, и поделать с этим было ничего нельзя. Внутренности «Януса» попросту не реагировали на указания штурмана.

— Да он просто врёт нам! — пробормотал в отчаянии Вырин. — Гадёныш!

Он поделился своим открытием с капитаном.

— Может, у нас установлено дистанционное управление? — неуверенно предположил Гурин. — Я слышал, что такое возможно. Надо вскрыть приборную панель и проверить.

При помощи механика они проделали это, но ничего не нашли.

— Похоже, где-то нарушена электрическая цепь, — сказал Ратников. — Сигналы не поступают. Но приборы этого не показывают.

— Что мы можем предпринять? — спросил Гурин.

— По идее, надо разобрать всё. Но один я этого сделать не смогу.

— Ладно, — проговорил капитан, глядя на приборную доску, которая утверждала, что «Янус» уверенно плывёт домой. — Надо решить, как изменить курс.

— Мы уже пробовали ручное управление, — сказал Вырин.

— Знаю. Не помогло.

— Нас словно кто-то тащит, — заметил Ратников.

— Это невозможно, — возразил Гурин. — Сам знаешь.

— Мне кажется, он ещё там, — сказал вдруг механик, глядя куда-то сквозь стены рубки.

— Кто? — не понял Вырин.

— Сэм.

— Сэм?!

Ратников медленно кивнул.

— Я чувствую его. Он внизу, в машинном отделении.

— Ты бредишь, Дима? — строго спросил капитан.

— Я его видел, — на лице механика появилось насмешливое выражение, но взгляд остался отрешённым. — В темноте! Он живёт во мраке и прячется. Не хочет выходить. Но он не боится… Он следит за мной.

Вырин почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Ну, хватит! — прикрикнул он, разозлившись на себя. — Всё, отставить! Сходи к Шуйскому, попроси, чтобы выписал тебе успокоительное. В последнее время все стали какие-то нервные!

Ратников не возражал. Он просто вышел из рубки, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Капитан и его помощник переглянулись.

— Знаешь, чего я хочу больше всего? — спросил Вырин.

— Догадываюсь.

— Оказаться на берегу. И как можно скорее.

Гурин кивнул.

— Мы попали в странную историю, — сказал он. — Я начинаю подозревать, что на борту кто-то очень старается свести нас с ума. И это уже не похоже на розыгрыш.

— Какие уж тут шутки! — согласился с ним Вырин. — Люди-то гибнут.

— Что скажешь про то, что Сэм прячется внизу?

Штурман фыркнул.

— Бред! Где там прятаться? И зачем?

— Согласен. Неправдоподобно. Я думаю, после того, как Арина увидела — в кавычках — Уварова, у Ратникова и развилась эта фантазия.

Вырин пошарил по многочисленным карманам своей жилетки в поисках сигарет.

— Он сказал, что Сэм живёт во мраке. Кажется, Арина утверждала нечто подобное.

— Вот именно.

— Психоз.

— Да. Надо сказать Шуйскому, чтобы приглядывал за Димкой.

Штурман взглядом спросил у Гурина разрешения закурить. Тот кивнул.

— Скажем, — сказал Вырин, щёлкнув зажигалкой. — Но я предлагаю осмотреть машинное отделение вместе с Ратниковым. Ну, чтоб он убедился, что там никого нет.

— Это хорошая идея.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Звук работающих машин походил на ритмичное сердцебиение огромного механического организма — негромкий, но отчётливый, он отдавался в теле подобно ударам огромного китайского барабана. Олег ходил однажды с Машей на такой концерт: жилистые мужчины с заплетёнными косами и в набедренных повязках лупили по натянутой коже, содрогаясь при каждом движении.

Олег шёл за помощником капитана с фонарём в руках, несмотря на то, что на потолке горели лампочки и света было достаточно — для осмотра всю иллюминацию машинного отделения врубили на полную мощь.

— Слышите? — шепотом проговорил Ратников, оборачиваясь. Лицо у него было бледное и напряжённое, глаза блуждали по стенам и низкому потолку, словно он ожидал, что в любой момент откуда-нибудь может появиться призрак Сэма или боцмана.

— Что? — спросил Павлов.

— Как работают! — Ратников чуть склонил голову набок, и на его лице появилась странная улыбка. — Никаких сбоев… никогда. Я слушал несколько часов, ждал сбоя — бесполезно!

— Просто вы с Сэмом хорошо поработали, — ответил помощник капитана. — Поэтому машины…

— Нет! — резко перебил его Ратников. — Мы тут ни при чём. Они украли Сэма. Теперь он в них.

Механик отвернулся и двинулся дальше. Олег с Павловым понимающе переглянулись. Похоже, Ратников совсем тронулся умом. Водолазу пришло в голову, что механика лучше изолировать и не подпускать к системам корабля: если он считает их враждебными, то может совершить попытку «расквитаться» с ни в чём не повинными ходовыми частями судна. Надо поговорить об этом с Гуриным. И заставлять Ратникова спускаться сюда не стоит, потому что переубедить его явно не удастся, а вот то, что психическое расстройство станет прогрессировать, если он будет находиться здесь, среди машин, весьма вероятно.

— Надо заканчивать осмотр, — шепнул Олег Павлову спустя четверть часа после того, как они начали бродить по машинному отделению, демонстративно светя фонарями во все углы, в которых лежали хоть какие-то тени. — Всё равно нам его не переубедить, — он кивнул на Ратникова, стоявшего возле утыканного датчиками стального шкафа и смотрящего себе под ноги. Кажется, его губы слегка шевелились, словно он разговаривал с самим собой. А может, с Сэмом, поглощенным машинным отделением…

— Дима, пошли наверх, — позвал Павлов. — Мы все осмотрели.

Ратников отреагировал не сразу. Только когда его окликнули во второй раз, он повернул голову и двинулся к ожидавшим его товарищам.

— Это бесполезно, — сказал он, проходя мимо. — Они не покажутся.

— Кто? — спросил Олег. — Сэм и Уваров?

— Да. И они тоже, — не пояснив, кого ещё он имел в виду, Ратников направился к ведущему на палубу трапу.

Павлов и водолаз последовали за ним.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К ужину из лазарета вышла Арина. Её сопровождал Шуйский. Вид у него был озабоченный, хотя он и старался изображать радостное оживление — вероятно, ради девушки, которая разговаривала мало и вообще вела себя замкнуто.

— Зачем ты её сюда притащил? — накинулся Олег на врача, улучив момент, когда Арина не могла его услышать.

— Не хочу, чтобы она находилась одна, — ответил Шуйский. — Боюсь, что её фантазии только усилятся. Пусть отвлечётся.

Ближе к концу ужина Арина вдруг подняла голову, обвела всех сидевших за столом взглядом и сказала:

— Слушайте, извините меня за ту истерику ладно? Похоже, у меня малость крыша поехала. Я понимаю, что Уварова на корабле нет и быть не может, — она сглотнула, словно слова давались ей с трудом. — В общем, это был глюк. Я это поняла. Прошу не считать меня чокнутой, — она неуверенно улыбнулась.

Все принялись наперебой уверять её, что и думать не думали, будто она ненормальная. Все, кроме механика и Олега. Ратников просто ухмыльнулся, когда Арина говорила про галлюцинации, а водолаз почувствовал, что девушка не совсем искренна. Быть может, ей и хотелось бы поверить в то, что Уваров не призрак, а плод её воображения, но как можно полностью отказаться от того, что видели твои глаза?

После ужина Олег вышел на палубу вслед за Ариной. Они молча прошли на нос корабля и встали около канатных бухт, плотно свёрнутых и напоминавших тугие девичьи косы, только очень длинные.

— Ты серьёзно? — спросил Олег, взглянув на девушку. — Прости, но мне показалось, что ты сама не веришь в то, что боцман тебе привиделся.

Арина усмехнулась. Она сильно похудела, и кожа туго обтягивала скулы и лоб.

— А что мне остаётся? Разве есть другое объяснение?

— Но ты уверена, что видела его!

— Галлюцинации так и работают, разве нет?

— Наверное.

Девушка обвела взглядом горизонт.

— Максим вколол мне кучу каких-то препаратов. Думаю, среди них было и успокоительное. Всё вокруг стало каким-то… нереальным. Ватным. Если я опять увижу призрака, то, наверное, даже не испугаюсь. Хотя, вроде, глюков быть не должно: Макс уверил, что лекарства подействуют, — Арина перевел взгляд на Олега. — Я сумасшедшая? Ответь честно.

— Наверное, нет.

— Наверное? — девушка усмехнулась. — Слабое утешение.

— Если бы ты одна… — сказал Олег, — я бы ответил иначе. Но ведь и Ратников. Двое сумасшедших на одном судне? Многовато.

Арина махнула рукой.

— Ерунда! Массовый психоз. Бывали случаи, когда целые монастыри, а то и деревни охватывала паника. Люди даже видели схожие галлюцинации.

— Знаю. Но ни ты, ни Ратников не кажетесь людьми, склонными к… В общем, чересчур впечатлительными. А самое главное, — Олег понизил голос, — я и сам чувствую, что происходит нечто странное. Необъяснимое.

— Да? — Арина взглянула на него с надеждой. — Честно?

— Угу. И мне это не нравится. Я бы предпочёл, чтобы ты свихнулась, — Олег усмехнулся, давая понять, что говорит не всерьез. Но девушка осталась серьёзной.

— Почему? — спросила она. — Веришь в привидений?

Водолаз вздохнул.

— Я понятия не имею, есть ли там, внизу, призраки Уварова и Сэма, — сказал он, — но мне не хотелось бы оставаться там в одиночку и надолго.

Олег рассказал девушке о том, как они с Павловым осматривали машинное отделение, а потом пошли к капитану и убедили его не отправлять Ратникова вниз.

— И ты веришь, что механизмы украли Сэма? — спросила Арина с сомнением.

— Нет. Но, возможно, на «Янусе» есть какой-то вирус, вызывающий изменения в сознании, — нехотя ответил Олег, которому совершенно не хотелось рассказывать про открытие Шуйского.

— Вирус? — нахмурилась Арина. — Откуда?

Водолаз пожал плечами.

— Вдруг мы подхватили его на «Мантикоре»?

— Но Максим брал кровь на анализ, — возразила девушка. — Он бы знал.

— Нет, он не обнаружил вирус, — честно сказал Олег.

— Вот видишь, — Арина выдохнула с явным облегчением, но тут же снова нахмурилась. — А знаешь, если бы вирус существовал, это было б совсем плохой новостью, — сказал она.

— Почему? Глюки мы бы как-нибудь пережили.

— Да? Ты уверен?

— Почему нет?

Арина изучающе взглянула в лицо Олега.

— Да потому что на «Мантикоре» не было никого, — сказала она. — Понимаешь? Ни одного человека!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег сидел в своей каюте, пытался учить язык, но в голову лезли мысли совсем о другом. Он обдумывал слова Арины, которые произвели на него неприятное впечатление — в основном, потому, что ни одно из объяснений, которые он мог сочинить, не удовлетворяло его.

Вдруг в дверь постучали.

— Кто там? — Олег сел на кровати, отложив самоучитель.

— Это я, — голос принадлежал Арине. — Можно?

— Да, входи.

— Не отвлекаю?

— Пытаюсь учить немецкий. Но что-то не идёт.

Девушка села на стул, положив руки на колени.

— Я вспоминала наш разговор… — начала она, — и поняла, что не была вполне искренна.

— Да ладно, это…

— Не перебивай, пожалуйста! — Арина подняла руку, выставив ладонь, и Олег замолчал. — Иногда мне кажется, что в темноте кто-то есть. Это… не призрак Уварова. Я говорю о другом, — девушка приложила к губам пальцы, собираясь с мыслями. Олег терпеливо ждал. — Если бы наши глаза были более совершенны, — продолжила Арина через несколько секунд, — то видели бы больше. Другие цвета, которые мы не в состоянии различать сейчас. И кто знает, что открылось бы нам в окружающем мире!

— Если бы существовали цвета, которые мы не видим, — сказал Олег, видя, что Арина закончила и выжидающе смотрит на него, — то мы воспринимали бы их как чёрный.

— Именно, — кивнула девушка. Почему-то реплика собеседника её обрадовала. — Как темноту! И когда мы смотрим на мрак, на тени… Словом, кто знает, что там на самом деле?! А вдруг вокруг нас копошатся какие-нибудь твари?!

Олег пожал плечами.

— Надо полагать, если даже и так, они для нас безвредны. Иначе тот факт, что мы их не видим, не помешал бы им… напасть, например.

Арина с сомнением покачала головой.

— Кто знает, какой вред они причиняют? Может, питаются нашей энергией, вызывают неизлечимые болезни, сводят с ума?

— Тогда они были бы окрашены для нас в чёрный цвет, — возразил Олег. — Мы видели бы их силуэты, и они не исчезали бы при свете.

Девушка задумалась. Олег молчал, давая ей возможность переварить услышанное.

— Может, ты и прав, — сказала, наконец, Арина. — Но, с другой стороны… муравьи не знают о существовании людей. И большинство рыб — тоже. Но мы убиваем и тех, и других. Не всегда, конечно, и не всех. Но бывает, что кто-то вторгается в жизнь насекомого или обитателя океана и обрывает её. Мне кажется, нечто в этом роде произошло и с нами. С «Янусом». Мы столкнулись с какой-то силой, скрытой от человечества — так же, как отдельный муравейник становится вдруг жертвой расшалившегося ребёнка, вооруженного длинной палкой.

Олег промолчал, не зная, что ответить. Что-то было в словах девушки такое… В общем, они находили отклик в его собственной душе.

— Мои глаза стали другими после того, как я опять начала видеть, — сказала Арина. — Я это чувствую. Быть может, это какое-то прозрение, — она поднялась. — Ладно, не буду тебя больше грузить. Скажу только одно: я стараюсь не смотреть туда, где темно. Может, у меня последствия шока, как считает Максим, но я вижу там… иногда… нечто. И оно живое, — Арина вдруг усмехнулась, и Олег от неожиданности слегка вздрогнул. — Я бы даже хотела, чтобы у меня поехала крыша! Честно. Предпочла бы, чтоб это были глюки. Лишь бы этих тварей не существовало на самом деле. Нет, не отвечай! — поспешно проговорила девушка, видя, что Олег собирается что-то сказать. — Не надо! Прошу.

Она вышла из каюты, плотно закрыв за собой дверь.

Олег несколько секунд смотрел ей вслед, потом спустил ноги на пол и упёрся локтями в колени. Учить немецкий теперь у него точно не получится.

Его взгляд упал на сгустки теней, лежавших между мебелью и по углам. Это произошло невольно — из-за слов Арины. Водолаз усмехнулся: не хватало только, чтобы он начал, как ребёнок, пугаться темноты.

Девушка сказала, что предпочла бы сойти с ума… То же самое он говорил ей совсем недавно. Ненормальность разрушает реальность лишь одного человека, превращая его жизнь в кошмар. Существование призраков повергает в хаос весь мир!

Впрочем, по крайней мере, в одном девушка была, на взгляд Олега, права: «Янус» столкнулся с чем-то необъяснимым. И ничего хорошего это не сулило…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег дежурил ночью в рубке с Гуриным. Капитан выглядел осунувшимся и постаревшим — похоже, он мало спал. Вот и теперь он клевал носом над разложенными картами и навигационными приборами. Все уже знали, что судно движется своим ходом, и не слушается управления. Звёзды над головой свидетельствовали об этом со всей возможной очевидностью. Бортовые компьютеры, системы навигации, куча индикаторов и сложнейшие механизмы, по которым приказы должны передаваться от человека к недрам корабля, оказались бесполезными.

Дежурство теряло смысл, ивсё же люди приходили в рубку и смотрели на чёрную гладь моря, не зная, куда их везёт вышедшее из-под контроля судно. Впрочем, судя по звёздам, через неделю «Янус» — если не изменится маршрут — должен был приблизиться к индийскому побережью, и Олегу было любопытно, пристанет ли корабль или двинется дальше. Во всяком случае, можно будет подать сигнал о помощи при помощи флагов, и береговая охрана или встретившееся судно снимет их с борта шхуны.

Придётся добираться до дома самолётом — что ж, тем лучше. Быстрее окажется в Питере и сможет поговорить с Машей. Олег, правда, так и не решил, что ей ответить. Ему не хотелось её терять, но, с другой стороны, они так давно не виделись, что расставание уже не казалось… критичным. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон!

Гурин встряхнулся, взглянул на водолаза и встал. Кажется, он решил, что Олег не заметил, как он в течение последних пятнадцати минут медленно наклонялся вперёд, все больше погружаясь в сон.

— Всё спокойно? — спросил он без тени интереса.

— Да, — так же равнодушно ответил Олег.

— Кажется, поднимается ветер.

— Немного.

— Если будет крепчать, то, возможно, начнётся шторм. Жаль, что мы не получаем сводку погоды.

Радио оставалось глухо ко всем попыткам выйти на связь. Из динамиков раздавался только сухой монотонный треск.

— Шхуна выдержит, — отозвался Олег. — Нам ничего не грозит.

— Надеюсь, — капитан зевнул и потёр глаза. — Странно, что мы не встретили ни одного судна за всё это время. Мы находимся в водах, где проложено множество маршрутов, насколько я понимаю, — Гурин с неприязнью посмотрел на видневшиеся впереди звёзды, усыпавшие чёрный небосклон. — Как будто «Янус» нарочно избегает других кораблей.

Эта мысль приходила в голову и Олегу, но он не озвучивал её, опасаясь, что его поднимут на смех. Он с интересом взглянул на капитана: неужели тот серьёзно? Но, похоже, Гурин сказал это так, ничего не имея в виду.

Откуда-то со стороны кормы донёсся крик. Олег немедленно обернулся, Гурин вздрогнул.

— Кто это?! — вырвалось у него.

— Не знаю, — сказал Олег, прислушиваясь. — Надо пойти посмотреть.

Крик повторился.

— Это мужчина, — уверенно проговорил Гурин. — Идём!

Они с Олегом вышли на палубу и двинулись в сторону кормы. Водолазу пришло в голову, что неплохо бы на всякий случай чем-нибудь вооружиться, но в этот момент они с Гуриным услышали топот: кто-то бежал.

— Скорей! — Гурин пустился вперёд.

Олег старался не отставать.

Снова крик — на этот раз гораздо ближе и громче. К нему присоединился другой, наполненный яростью!

— Их двое! — проговорил на бегу Олег.

— Слышу! — не оборачиваясь, ответил Гурин.

Впереди из своей каюты выскочил Бинг в одних трусах.

— Кэптен, уотс ап?! — крикнул он, увидев едва не налетевшего на него Гурина.

— За мной! — прорычал тот, огибая американца.

Бинг пропустил Олега и зашлёпал босыми ногами следом.

Когда они свернули за угол, то увидели Арину. Девушка держала наперевес пожарный топор и наступала на забившегося в бухты Шуйского. Врач уже был в крови — на его животе и груди зияли длинные резаные раны, одна рука безвольно болталась вдоль тела. Но на лице, освещённом корабельными фонарями, не было ужаса — скорее, его можно было назвать сосредоточенным.

— Арина! — предостерегающе крикнул Гурин, кидаясь к ней со спины.

Не обернувшись, девушка замахнулась и бросила всё тело вперёд, опуская топор.

Шуйский поднял здоровую руку, защищая голову, но это не помогло — удар был слишком силён, а топор тяжёл, и лезвие с глухим всхлипом вошло в череп.

Гурин сбил Арину с ног, и они повалились на палубу. Топор остался торчать в голове врача, но металлическая рукоять перевесила, и труп медленно перевернулся на бок, увлекаемый древком.

Девушка кричала и яростно отбивалась. Олегу пришлось навалиться на неё. Он чувствовал, как напрягаются мышцы Арины, как она сопротивляется — в какой-то миг ему даже показалось, что у неё конвульсии!

— Держи за ноги! — крикнул он Бингу.

Американец упал Арине на колени и попытался их обхватить, но она так лягалась, что Бинг потратил добрых две минуты, чтобы обездвижить её. За это время Гурин и Олег зафиксировали девушке руки.

Не имея возможности двигаться, Арина начала биться о палубу головой.

— Припадок! — крикнул капитан. — Успокоительное… Врача…

Но врач Шуйский был мёртв и лежал в метре правее, истекая кровью. Чёрная лужа почти поползла до борющейся троицы и сверкала в свете раскачивающихся на ветру фонарей.

На корме появились Быковский и матрос по имени Боб. Они уставились на Олега, Гурина и Арину в недоумении.

— Тащите верёвки! — распорядился капитан. — Быстро!

С этими словами он переместился так, чтобы прижать коленями руку девушки, и обхватил руками её голову, не давая размозжить затылок о палубу.

В какой-то миг Олегу удалось заглянуть Арине в глаза. В них было безумие…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Арину связали и перенесли в лазарет, где девушке сделали укол. Быковский и Олег остались с ней. Остальные — а к тому моменту уже все оказались на ногах — занялись Шуйским.

Труп завернули в парусину и отнесли в трюм, где обложили сухим льдом. Палубу вымыли, но кровь успела впитаться в доски, и теперь среди свёрнутых бухтами канатов темнело большое пятно.

Вырин заступил на дежурство в рубке вместо водолаза.

Сидя возле приборной доски, он вспоминал, как Арина билась на койке, стараясь разорвать путы. Её не стали развязывать даже после того, как был сделан укол. Девушка стала опасна. Похоже, её придётся держать взаперти, пока шхуна не прибудет в какой-нибудь порт.

Было жаль Шуйского. Что случилось с другими членами команды, пропавшими после встречи с греческим судном, было неизвестно, а вот смерть врача стала настоящим шоком!

В трюме лежало его тело, обложенное жёлтыми кусками испаряющегося сухого льда — словно огромное жуткое мороженое… Вырина передёрнуло. Он пошарил по карманам своей жилетки, достал зажигалку и пачку сигарет. Закурил. Пальцы слегка дрожали.

Арина кричала, что её зря связали, что она просто защищалась. Якобы она убила не Шуйского, а призрака, который хотел утащить её в трюм. Бедняжка! Совсем двинулась умом. Достаточно было заглянуть в её расширившиеся от ужаса глаза, чтобы понять, что она съехала с катушек. Штурман с сожалением покачал головой, медленно встал и бросил взгляд на водную гладь: уже светало, и солнце слегка золотило гребни волн. Перед кораблём море казалось особенно тёмным, а затем светлело… Странное явление, которое он заметил ещё раньше. Тогда штурман решил, что это игра света или резкий перепад глубины.

Теперь Вырин озадаченно нахмурился.

— Семён Дмитриевич, я схожу прогуляюсь? — обратился он к Гурину.

Капитан кивнул.

— Конечно, сходи.

Штурман вышел и направился вдоль левого борта, глядя на волны. С этой стороны наблюдалось такое же явление: тёмная вода окружала корабль. «Клякса», — пришло в голову Вырину. Огромная, и «Янус» находился в центре неё…

Штурман дошёл до кормы и встал у поручней, глядя на пенный след, остающийся за шхуной. Он рассекал тёмный участок моря и таял там, где вода становилась светлой. Сам след показался Вырину слишком слабо выраженным. И около винтов пены было маловато. Почему он не обращал на это внимания раньше? Или обращал, но не придавал значения.

Чем дольше штурман смотрел на след, тем больше ему казалось, что «Янус» идёт по мелководью, причём с едва работающими двигателями. Но скорость не падала…

Вырин выбросил окурок за борт, сходил за линем и начал опускать его в волны. Пять метров, десять, двенадцать… Трос ослаб и провис: груз лёг на дно!

Штурман не мог поверить, что в этой части океана может быть такая малая глубина. Он передвинулся вдоль борта на десяток шагов и повторил замер. Одиннадцать метров! Вырин сделал ещё четыре попытки, и ни разу линь не опустился ниже, чем на двенадцать метров.

Это было феноменально! Штурман смотал линь и вернулся в рубку.

— Ну, что? — спросил Гурин. — Всё спокойно?

— Похоже, мы идем над отмелью, — неуверенно сказал Вырин. — Не сесть бы.

— Как это?! — удивился капитан.

Штурман рассказал про замеры глубины.

— И ещё вокруг нас тёмное пятно, — добавил он, подумав.

— Пятно?

— Идём, покажу.

Они вышли на палубу.

— Видишь? — спросил Вырин.

Капитан молча смотрел на воду около минуты. Его губы беззвучно двигались. Похоже, он пытался найти объяснение этому оптическому явлению.

— Что за чёрт?! — проговорил он, наконец.

— Понятия не имею.

Вырин рассказал про пенистый след.

— Такое впечатление, — заключил он, — что нас кто-то тащит. Показания датчиков машинного отделения не соответствуют реальной работе двигателей. Судя по следу, они еле шевелятся, а мы идём на хорошей постоянной скорости.

— Нас могли взять на буксир? — подумав, спросил Гурин.

— Подводная лодка? Я думал об этом. Но не приложу ума, кому это надо. И, кроме того, почему врут датчики?

— А если их работу глушат? И радио вон молчит уже сколько времени.

— И куда нас, по-твоему, тащат?

Капитан тяжело вздохнул.

— Бред какой-то…! — проговорил он.

— Да, — согласился Вырин. — Но не просто бред, а страшный бред. Кошмар. Мы пленники этого корабля. И знаешь, я всё чаще вспоминаю то греческое судно, после встречи с которым всё началось. Как бы и наш «Янус» в конце концов не стал кораблём-призраком…

Он проговорил всё это совершенно спокойно, и Гурину от этого стало вдруг по-настоящему жутко: словно штурман смирился с неизбежностью и просто констатировал факт: все они умрут!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 5⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Куда?! Куда они его дели?! — кричал Гурин, потерявший остатки самообладания.

Всегда выдержанный и рассудительный, капитан метался по кают-компании, не обращая внимания на то, что члены команды видят его в таком состоянии.

Вырин многозначительно кашлянул, но Гурин его проигнорировал.

— Что вообще происходит?! — воскликнул он, остановившись и переводя взгляд с одного обращенного к нему лица на другое.

— Очевидно, тело выбросили за борт, — проговорил Ратников.

— Очевидно? — тут же отреагировал Гурин. — Тебе это очевидно?! — по его лицу прошла судорога, так что Вырин забеспокоился, не приключилось бы с капитаном инсульта. — Да здесь, на этом чёртовом поганом корабле, уже давно ничего не очевидно!

— Семён Дмитриевич! — не выдержал штурман. — Павлов, Коля и Бинг не могли никуда деться, кроме как за борт. Вместе с трупом Шуйского. Все четверо пропали за остаток ночи.

— Но мы бы заметили, если бы они падали или прыгали за борт! — окончательно выходя из себя, заорал Гурин. Кулаки его сжались, лицо налилось кровью. — Мы с тобой заметили бы! Это же шхуна, а не теплоход!

— Не думаю, чтобы они прыгнули сами, — вставил Олег.

— Да уж конечно! — внезапно успокоившись, буркнул Гурин. Он подошёл к столу и сел, откинувшись на спинку стула. Вид у него был усталый: под глазами — тёмные круги, щёки запали, кожа на лбу обтянула все выпуклости черепа. Венка на правом виске заметно пульсировала. — Иначе откуда бы в каюте Павлова взялась кровь?!

— Она уже впиталась, — негромко заметил Быковский. — Очень быстро, я бы сказал.

— Зато убирать не надо! — нервно захихикал Ратников. — А то после доктора мыли палубу, мыли, мыли-мыли, мыли…

— Тихо! — прикрикнул на него Вырин.

Механик замолчал, но глуповатая ухмылка так и застыла на его бледном лице.

Олегу вспомнились детские игрушки, разбросанные по каюте второго помощника. Их было штук двадцать, все разные, большие и маленькие, мягкие и деревянные, некоторые с подвижными суставами — коллекция, которую Павлов тщательно собирал во время экспедиции.

— Мне бы не хотелось этого говорить… — начал Быковский, поправив очки, — но, кажется, очевидно, что один из здесь присутствующих — убийца!

Все взгляды обратились на океанолога. Он смущённо кашлянул.

— Разве нет? Или у кого-то есть объяснение получше?

На несколько секунд в кают-компании воцарилась тишина. Вероятно, всем уже приходила в голову схожая мысль. И вот теперь её озвучили. Люди стались не смотреть друг другу в глаза — чтобы не показалось, будто они пытаются разглядеть в соседях убийцу.

— Это корабль, — проговорил вдруг Ратников. — Он и есть убийца.

Его неестественно спокойный голос заставил Гурина вскочить на ноги. Капитан грохнул кулаком по столу.

— Хватит! — крикнул он. — Это бред! Я запрещаю нести чушь про шхуну! На ней не может — вы слышите?! — не может происходить ничего сверхъестественного!

— Если не с ней, то с нами, — возразил Ратников, глядя Гурину в глаза. Его лицо походило в этот миг на восковую маску.

— Спустись в машинное отделение и проверь, как всё работает, — процедил в ответ капитан. — Вернее, выясни уже, наконец, почему мы потеряли контроль над судном.

Механик отрицательно покачал головой.

— Нет, Семён Дмитриевич. Ни за что.

Гурин побагровел.

— То есть как?! Отказываешься исполнять приказ?

— Отказываюсь.

— А ты знаешь, чем это чревато?! — Гурин буквально сверлили механика глазами.

— Да мне плевать, — не дрогнув ни единой лицевой мышцей, ответил Ратников.

— Я схожу, — вызвался американец Боб. — Я немного разбираюсь. Но один не пойду, — добавил он тут же. — Только если со мной будет ещё кто-нибудь.

— Я, — сказал Вырин. — Мы вдвоём все проверим.

Ратников сидел, качая головой.

— Он вас сожрёт, — сказал он. — Как и остальных.

В его спокойствии была какая-то обречённость приговорённого, смирившегося с судьбой. Он не пугал и даже не предупреждал — просто констатировал очевидное.

От этого делалось жутко, но Вырин постарался не подать виду. «Он съехал с катушек! — сказал он себе, взглянув на механика. — Не обращай внимания».

— Вы сказали, что глубина вокруг «Януса» слишком маленькая, — встрял Олег, решив сменить тему. Он не хотел, чтобы капитан зацикливался на акте неповиновения Ратникова. — Я могу нырнуть и посмотреть, в чём дело.

— Это было бы хорошо, — поддержал водолаза Быковский. — Даже в научных целях.

— Сейчас нам важнее практика, — ответил без тени энтузиазма Гурин. — Но попробуй, — добавил он, обращаясь к Олегу. — Хуже не будет.

— Куда уж хуже! — буркнул себе под нос Быковский, но все его услышали.

— Разойтись! — с досадой скомандовал капитан, поднимаясь. — И… старайтесь держаться по возможности вместе.

Никто на это не ответил, но Олег почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок.

Он отправился вместе с Быковским за снаряжением для погружения. Сам океанолог спускался под воду редко, но в оборудовании разбирался неплохо. В любом случае, помощник Олегу был необходим, а на Арину рассчитывать не приходилось. Бинг же пропал перед рассветом, так что учёный остался единственным, кто мог подстраховать водолаза.

Приготовления заняли около получаса. Олег облачился в специальный эластичный костюм, проверил в последний раз снаряжение.

— С Богом! — кивнул ему Быковский и перекрестил.

Олег спустился на нижнюю площадку трапа и аккуратно погрузился в чёрную воду. К нему был привязан канат, за который океанолог мог втащить его в случае необходимости на борт. Он же не должен был позволить Олегу отстать от «Януса», остановить который возможности не было (утром это уже попытались сделать — безрезультатно).

Пару раз окунувшись, чтобы привыкнуть к температуре и смочить маску, Олег отплыл подальше от борта шхуны и начал погружение. Вода показалась ему на удивление тёплой.

Спуск не занял много времени. Собственно, оказалось достаточно проплыть несколько метров, чтобы понять, что с днищем шхуны не всё в порядке.

От железных бортов вниз шло что-то непроницаемо-чёрное. Оно же распространялось вокруг корабля. Сначала Олегу показалось, что это жидкость вроде мазута, но через несколько секунд он понял, что странная масса шевелится и пульсирует. Она будто вросла в «Янус» и двигалась вместе с ним. А вернее, тащила его на себе. Олегу вспомнились сказочные гигантские рыбины, на спинах которых помещались иногда целые поселения. Или морские путешественники высаживались на их хребты, принимая тварей за остров.

Олег погрузился ещё на пять метров и оказался окружен тонкими, похожими на верёвки чёрными отростками, не просто колышущимся в воде, но извивающимися подобно червям. Они потянулись к нему и завибрировали от напряжения. Они были живыми, обладали волей, и при этом собирались в какой-то чудовищных размеров сгусток, уходящий вглубь океана.

Водолаз отпрянул от отростков, однако они вытянулись вслед за ним. Олега охватил страх! Ему вспомнился кошмар, в котором точно такие же нити прорастали сквозь его тело, не позволяя шевелиться. Он заработал руками и ногами, стремясь отплыть подальше. Потом вспомнил о верёвке и дёрнул её, но она была плохо натянута, и Быковский почти наверняка не почувствовал сигнала. При виде приближающихся отростков Олега охватила паника.

Что-то коснулось его лодыжки, мягко обхватило её. Он рванулся, выхватил из пластиковых ножен НВУ и полоснул серрейторной кромкой по тонким щупальцам. Они оказались неожиданно прочными, так что пришлось повторить это действие, чтобы освободить ногу полностью.

Олег дёрнул верёвку ещё раз и поплыл наверх, изо всех сил работая ластами. Вода вокруг была чёрной от собравшихся вокруг нитей: она буквально кишела ими! Вдруг Олег почувствовал, что его тянут — значит, Быковский всё-таки понял, что требуется его помощь. Обнадежённый, водолаз удвоил усилия, хотя ещё миг назад ему казалось, что он выкладывается по полной. Наконец, он вынырнул и замахал рукой, подавая сигнал океанологу. Тот продолжал тащить: было видно, как он работает локтями, выбирая из воды канат.

Олег всё ждал, что в лодыжки ему вцепятся жуткие чёрные щупальца, но они почему-то отступили. Через несколько минут он благополучно выбрался на площадку трапа и, тяжело дыша, поднялся на палубу.

— Ну, что? — спросил Быковский.

Олег снял акваланг и устало опустился на деревянный настил. Сердце колотилось, как бешеное.

— Что-то присосалось к днищу, — ответил он, когда смог говорить. — Огромное и чёрное. Это оно окрашивает воду вокруг корабля. Его мы и видим, — он махнул рукой в сторону океана.

Быковский недоуменно проследил за его жестом, потом нахмурился.

— Что именно?

— Какая-то тварь!

— Живая?!

Олег кивнул.

— И у неё полно тонких щупалец, — он взглянул на свою лодыжку, но на ней ничего не было — все нити, соскользнув, остались в воде. — «Янус» как вершина айсберга, — добавил Олег. — И этот чёрный айсберг тащит нас чёрт знает куда.

— Ты сказал, он… оно… живое. Уверен?

— Да. Какое-то существо. Очень большое. Не думаю, что это рыба или млекопитающее.

— Тогда что? — во взгляде Быковского зажёгся интерес исследователя.

— Нечто, — ответил Олег. — Чудовище.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олегу едва удалось отговорить океанолога совершить погружение, чтобы своими глазами полюбоваться на то, что приросло ко дну шхуны. Он понимал, что у пожилого человека просто не хватит сил отбиться от чёрных нитей, готовых оплести незваного гостя с ног до головы. В результате ограничились тем, что рассказали обо всём остальным членам команды.

— И что это может быть? — спросил Гурин, выслушав Олега. — Хотя бы теоретически.

— Не имею представления, — ответил Быковский. — Думаю, мы на пороге одного из величайших открытий! Если это какая-то новая форма земной жизни, то…

— Зачем ей «Янус»? — перебил капитан. — Почему оно не уходит на глубину? И куда, чёрт возьми, деваются люди с корабля? Может оно их… утаскивает в воду?

Быковский задумался.

— Не знаю, — сказал он через минуту. — Но не исключено. Мы ведь ничего не знаем об этом существе.

Гурин взглянул на Олега.

— Ты уверен, что оно живое? — спросил он.

Водолаз кивнул, вспомнив тянущиеся к нему отростки. У существа были разум и воля — в этом он не сомневался.

— Значит, поэтому мы потеряли контроль над шхуной? — сказал Гурин. — Нас что-то тащит?

— Да.

— Поэтому пенный след такой странный, — вставил Вырин. — Он идёт над телом этой твари и выглядит так, словно мы плывём по мелководью.

— Но это не объясняет ложные показания приборов, — возразил Гурин.

— Не объясняет, — согласился штурман.

— Зато можно предположить, почему «Мантикора» вдруг накренилась, а потом исчезла, — сказал Быковский.

— Думаете, тварь потопила её? — спросил капитан.

— Предполагаю. А потом присосалась к нашей шхуне.

— С какой целью?

— Не знаю. Может быть, это организм, существующий за счёт других обитателей океана. Как рыба-прилипала.

— Он перепутал нас с крупным морским хищником? — в голосе Гурина звучало сомнение. — С каким-нибудь китом?

— Эта тварь внизу больше любого кита, — вмешался Олег. — Она даже больше нашего корабля!

— Да, вряд ли она могла ошибиться, — заметил Вырин.

Ратников на это совещание не явился. Посланный за ним матрос вернулся, сказав, что механик лежит в своей каюте на койке и смотрит в потолок. На приглашение в кают-компанию он не отреагировал — только усмехнулся.

— Обойдёмся без него! — махнул рукой капитан.

Вырин и матрос собирались спуститься в машинное отделение, но их задержало сообщение Олега. Теперь они отправились вниз, хотя все понимали, что это бессмысленно: пока к дну шхуны прицеплена непонятная чёрная штука, они не смогут сами выбирать маршрут.

— По крайней мере, отключим всё, что сможем, — сказал Вырин, прежде чем уйти. — Мы не смогли остановить корабль, но что-то ведь должно вырубить механизмы. Сэкономим на топливе. Кто знает, откуда нам придётся возвращаться, — добавил он не очень уверенно.

Когда он и матрос покинули кают-компанию, Гурин обратился к Олегу и Быковскому:

— Что будем делать с вашей коллегой?

— С Ариной? — океанолог смущённо прокашлялся. — А разве нельзя её оставить в каюте?

— Связанной и накачанной лекарствами? Мы не знаем, сколько продлится наше путешествие.

— Но она опасна, — сказал Быковский, взглянув на Олега, будто искал у него поддержки. — Она может ещё кого-нибудь убить.

Капитан поднялся.

— Надо с ней поговорить. Пусть снова расскажет, что произошло.

— Мы пойдём с вами, — предложил Олег.

— Хорошо.

Втроём они отправились в каюту девушки, где её оставили спать. По дороге Олегу пришло вдруг в голову, что Арины может не оказаться на месте: что, если она исчезла подобно другим членам команды?

Но девушка была в каюте. Она пришла в себя и лежала на спине. Когда дверь открылась, она быстро повернула голову и уставилась на вошедших.

— У меня уже руки и ноги затекли, — сказала она. — Развяжите.

— Не будешь на людей бросаться? — спросил Олег.

— Я и не бросалась. Это был не Макс, — девушка говорила спокойно, хотя видно было, что действие лекарства кончилось. — И я не тронулась умом. Теперь я в этом уверена.

— А мы вот нет, — ответил Олег.

— Нам не придётся прятать острые предметы? — Гурин сел у иллюминатора, положил руки на стол. — Обещаешь, что не станешь никого пытаться убить, даже если примешь его за призрака?

— Обещаю. Я просто попрошу вас навалять ему, — серьёзно ответила Арина.

Гурин кивнул Олегу, и тот освободил девушку. Она села на койке и с удовольствием потянулась, потом растёрла запястья и лодыжки.

— Клянусь, это был не Макс, — повторила она. — Эта тварь… пыталась затащить меня куда-то. Не знаю, зачем. Не хочу даже предполагать. Наверное, так же пропали остальные. Их куда-то уволокли.

— Кто? — спросил Гурин.

— Уваров. Или Сэм.

Олег рассказал девушке про своё открытие.

— И даже вы не можете предположить, что это? — спросила Арина Быковского.

Океанолог покачал головой.

— Вероятно, неизвестная доселе форма жизни, — сказал он.

— А на кой чёрт ей корабли? — грубо проговорила девушка. — Зачем она таскает их на себе?

— Почему их? — спросил Гурин.

Арина перевела на него взгляд.

— Как почему? Сначала «Мантикора», теперь «Янус», — ответил она.

— А при чём тут греческое судно?

— Разве не ясно? Эта тварь носила «Мантикору» на себе так же, как теперь таскает нас! Потом утопила её и заменила на «Янус». Зачем, не знаю. Но думаю, команда греческого корабля тоже пропала с него не сразу.

В каюте повеяло холодком. Все молчали, переглядываясь. В словах девушки было рациональное зерно.

— Ладно, — проговорила, наконец, Арина. — Не будем о грустном. Что вы сделали с телом… Шуйского?

— Отнесли в трюм, — помедлив, ответил Гурин.

— Я хочу на него взглянуть. Возможно, вскрытие убедит вас, что это не…

— Труп пропал, — перебил девушку Быковский.

— О!

— Да.

— Знаете, что я думаю? — Арина спустила ноги на пол и стала надевать кроссовки. Все ждали, когда она продолжит. — Корабль каким-то образом похищает нас по одному. Может, по двое или трое. Как получится, в общем. И заменяет на копии. Одну из них я прикончила.

— Ты насмотрелась фантастических фильмов, — сказал Быковский, почесав бородку.

— Нет. Я не просто приняла Макса за призрака, — тон у Арины слегка изменился. — Не потому, что он пытался меня куда-то утащить. Я видела, что он изменился! С тех пор, как зрение вернулось, мои глаза стали другими. Словно… я стала различать новые цвета. И тот Шуйский… не был человеком. Только формой напоминал его. Вы бы не заметили разницы, но… в общем, это трудно объяснить. Поэтому я и хотела бы сделать вскрытие.

— Пойдём, — сказал, вставая, Гурин. — Пройдёмся.

— С удовольствием. У меня всё затекло.

На пути к корме им встретился механик.

— Где Боб и штурман? — спросил он сходу. — Они вернулись?

— Откуда? — не сообразил сразу Быковский.

— Из машинного отделения! — раздражённо ответил Ратников. — Сколько их уже нет?

Олег взглянул на часы.

— Больше часа, — проговорил он. — А что?

— Слишком долго, — Ратников нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — Надо их найти. Хотя, наверное, уже поздно.

— Что значить «поздно»?! — рявкнул Гурин. — Что ты несёшь?

Механик пожал плечами. Вид у него был какой-то отсутствующий. Олег решил, что он не в себе. Надо бы ему сделать укольчик, да только без Шуйского попробуй разберись, что у него там от чего.

— Лучше не ходите туда, — сказал Ратников. — Оставьте всё как есть, — с этими словами он пошёл прочь.

Гурин хотел его окликнуть, но передумал.

— Упёртый болван! — пробормотал он себе под нос.

— Надо проверить, — сказал Олег. — Их действительно долго нет.

— Ладно, идёмте, — согласился капитан. — Арина, ты можешь остаться здесь.

— Я с вами.

Вчетвером они отправились в машинное отделение.

— Может, стоит прихватить оружие? — сказал по дороге Быковский. — Просто на всякий случай.

Гурин на миг задумался, но потом мотнул головой:

— Нет! Зачем? По призракам палить? Так недолго и механизмы повредить.

— Они всё равно не работают, — заметил Быковский.

— Давайте хоть пистолет возьмём, — неожиданно для себя предложил Олег. — Люди-то пропадают.

Капитан колебался.

— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — сказал океанолог. — Давайте, Семён Дмитриевич, действительно вооружимся. Если опасности не будет, то и стрелять не придётся.

— Ладно, — сдался Гурин. — Ждите меня здесь.

Они как раз дошли до двери, ведущей в машинное отделение. Капитан сходил в свою каюту и вернулся с пистолетом.

— Заряжен? — спросила Арина.

— Заряжен, — ответил Гурин, — и на боевом взводе. Пошли, — он засунул оружие за ремень. — Не хочу, чтобы Яков и Боб решили, будто мы явились их пристрелить, — объяснил он.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поиски штурмана и матроса не заняли много времени. Всего пять минут понадобилось, чтобы полностью убедиться, что их в машинном отделении нет. Арина, Быковский, Олег и Гурин отправились бы искать их на палубе, решив, что Вырин и Боб уже поднялись и таким образом разминулись с ними, если б не кровь.

Она была буквально повсюду: среди механизмов и приборов, на стенах, полу и потолке.

— Они мертвы, — проговорил океанолог, глядя на красные лужи между стальными шкафами с датчиками на дверцах. — И убиты совсем недавно.

— Да, кровь свежая, — согласился Гурин. Он держал пистолет в руке, хотя в машинном отделении не было никого, кто мог бы представлять угрозу.

— А где тела? — проговорил Олег. — Куда их могли деть?

— Подняли на палубу и выбросили за борт? — неуверенно предположил Быковский.

— Невозможно, — покачал головой капитан. — Мы бы увидели. Ну, не мы, так кто-нибудь ещё.

— Кто мог это сделать? — сказал океанолог. — Мы были вместе, — он обвёл газами Арину, Гурина и Олега. — Вчетвером. А что делал Ратников?

— Дима с другой стороны пришёл, — возразил капитан.

— Он мог успеть разделаться с Выриным и Бобом раньше, — сказал Олег. — А потом отправить нас их искать.

— Но тела он спрятать не мог, — ответил Быковский. — Да и куда?

— Смотрите на кровь! — воскликнула вдруг Арина.

Все опустили взгляды на пол.

Красные лужи заметно уменьшились в размерах. Кровь словно впитывалась в резину, которой было выстлано машинное отделение. Олег посмотрел на забрызганные шкафы и приборы — теперь они были почти чистыми. Следы бойни исчезали прямо на глазах!

Олег повернулся к Арине, чтобы поинтересоваться, что обо всём этом думает девушка, но в этот момент свет в машинном отделении замигал, и лампочки начали гаснуть одна за другой.

— Да что за чёрт! — воскликнул Гурин.

— У кого-нибудь есть фонарь? — спросил Быковский дрогнувшим голосом.

Арина вдруг пронзительно закричала. Она показывала пальцем в темноту, и на её лице застыло выражение ужаса.

— А-а-а-а-а! — вырывалось из её рта, и звук становился всё тоньше.

— Что там?! — Гурин вскинул руку с пистолетом, хотя не видел цели. — Кто?!

— Мертвецы! — севшим голосом произнесла Арина, медленно пятясь. — Они светятся! Разве вы не видите?!

— Там никого нет! — неуверенно сказал Олег, который, как ни старался, не мог уловить в темноте ни силуэта, ни движения, ни свечения. — Тебе кажется!

Ничего не ответив, Арина развернулась и бросилась к выходу.

— Чёрт! — прошипел Гурин.

— Что делать? — спросил Быковский.

— Давайте за ней! — решил капитан.

Все трое с облегчением рванули наверх: никому не хотелось оставаться в машинном отделении дольше.

Арина стояла на палубе, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в поручни.

— Они все там! — крикнула она, едва остальные присоединились к ней. — Уваров, Сэм, Бинг и другие! Я видела их, клянусь! Но они мёртвые!

Олег обнял девушку, стараясь её успокоить, но она вырвалась и оттолкнула его.

— Вы мне не верите?! — глаза у Арины сверкнули. — Да?!

— Я тебе верю, — голос принадлежал Ратникову.

Все обернулись и увидели подходившего механика.

— Я предупреждал, — сказал он. — Мы на этом корабле в ловушке. Он убивает нас по очереди.

— Он? — спросил Гурин. — А может, ты?

— Я? — Ратников искренне удивился. — Зачем?

— Понятия не имею. Свихнулся, например? Где ты был и что делал?

Механик нервно рассмеялся.

— А может, это вы убили всех, и теперь моя очередь? — ответил он. — Я ведь тоже не знаю, чем вы занимались без меня.

— Зато ты в курсе, что случилось с Яковом и Бобом, — заметил Гурин.

— Не был в курсе, пока не услышал крики Арины. Но я боялся за них. Я говорил, что нельзя спускаться вниз.

— Ты видел мертвецов? — обратилась к нему Арина. — Скажи!

— Видел. Они там.

— Что я вам говорила?! — с торжеством воскликнула девушка. — Или, по-вашему, у нас обоих глюки?!

— Они живут в темноте, — сказал Ратников.

— И светятся! — добавила Арина.

— Этого я не видел, — ответил механик.

— Точно светятся!

— Ладно! — прервал девушку и Ратникова капитан. — Надо решить, что теперь делать. Идёмте в кают-компанию.

Пять человек — всё, что осталось от команды «Януса» — расположились с одной стороны стола.

— Надо валить с корабля! — сходу сказал Ратников. — Иначе нам всем крышка.

— Как мы с него свалим? — спросил Олег. — Шлюпок нет.

— Зато есть надувные плоты. Спасательные. Я проверил — они на месте.

— Долго ли мы на них продержимся? — с сомнением спросил Олег.

— Продержаться можно, — сказал Гурин. — Вполне. А потом нас, глядишь, подберут.

— Нам до сих пор не встретилось ни одно судно, — заметил Быковский.

— «Янус» их избегает, — вставил Ратников. — Если его бросить…

— Хватит! — перебил Гурин. — Шхуна не живая! Просто к днищу прицепилась какая-то тварь.

— Значит, это она избегает кораблей, — спокойно сказал Ратников.

— А эта тварь… она позволит нам уплыть на плотах? — спросил океанолог.

— Откуда ж нам знать? — отозвался капитан.

— Мы должны попробовать, — сказал механик. — Не ждать же, пока он и нас сожрёт.

— Кто?

— «Янус».

Гурин закатил глаза, но возражать не стал. Видимо, решил, что бесполезно.

— Дело не только в твари внизу, — сказала ему Арина. — Дима прав. С самим кораблём что-то не так.

— Ладно, думайте, что хотите, — Гурин подался вперёд, положив локти на стол. — Что мы решаем? Берём плоты и бросаем шхуну? Проголосуем? Кто «за»?

Все, кроме капитана, подняли руки. Гурин кивнул. Похоже, он этого ожидал.

— Тогда нам понадобятся пища и вода. Я думаю, придётся надуть один лишний плот и нагрузить его припасами. Личные вещи оставим на шхуне. Когда её, наконец, возьмут на буксир, тогда и заберём.

— Если возьмут, — добавил Быковский. — Мы не знаем, что стало с «Мантикорой». Вероятно, тварь потопила её. И «Янус» может постигнуть та же участь.

— Всё равно, перегружать плоты нельзя. Не известно, сколько нам на них плавать в ожидании… помощи.

Олег понял, что Гурин хотел сказать «спасения».

— Не станем терять время и начнём сборы немедленно. Ходить по кораблю только по двое-трое. Связь держать при помощи раций.

— А они работают? — спросил океанолог.

— Сейчас проверим.

Оказалось, что портативные рации исправны. Гурин выдал одну Арине, Олегу и Быковскому, а вторую оставил себе и Ратникову. Такими маленькими командами и решили действовать.

Капитан и механик отправились на нос корабля, где располагался продовольственный склад, а остальные пошли собирать тёплые вещи, оружие и медпакеты.

— Встретимся ориентировочно через час в кают-компании, — сказал на прощание Гурин перед тем, как обе команды разошлись. — Постараемся к тому времени собрать всё необходимое.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 6⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег, Арина и Быковский складывали в пластиковые контейнеры образцы, собранные за время экспедиции — только самые ценные, разумеется. Океанолог со вздохом откладывал некоторые и каждый раз выражал вслух надежду, что они никуда не денутся с «Януса», и их доставят в порт вместе со шхуной спасатели, когда возьмут судно на буксир. Похоже, он уже забыл, как совсем недавно говорил о том, что корабль, скорее всего, будет потоплен неведомой тварью.

— Правда, не представляю, как они избавятся от присосавшегося к дну существа, — добавил он однажды. — А хорошо бы и его заиметь в качестве трофея нашей экспедиции, а? Можно было бы его изучить. Это открыло бы новую страницу в зоологии и исследовании океанской фауны.

Олег и Арина ничего ему не ответили. При мысли, что чёрную тварь выволокут на берег (при помощи каких-нибудь специальных кранов, например), у водолаза появилось в области пищевода неприятное ощущение.

Когда начали упаковывать в прозрачные кейсы документы, рация затрещала.

— Приём! — сказал Олег, нажимая на кнопку. — Приём! Мы слушаем.

Треск — и ни слова в ответ.

— Приём! — повторил водолаз и потряс рацию.

— Наверное, случайно включилась, — предположил Быковский.

— Но почему они-то нас не слышат? Они должны были ответить.

— Мало ли. Оставили где-нибудь.

Олег помолчал, размышляя.

— Надо пойти проверить, — сказал он спустя четверть минуты. — На всякий случай.

— Да брось, что могло случиться? — недовольно поморщился Быковский. — Нам ещё упаковывать целую кучу всего, а времени до сбора осталось… — он посмотрел на часы.

— Я схожу, — решил Олег.

— Я с тобой, — сказала Арина. — Мы ведь решили не разделяться.

— Хорошо, идёмте, — сдался океанолог, с тоской окидывая взглядом разложенные материалы, большей части которой предстояло остаться на борту шхуны. — Всё равно я не получаю никакого удовольствия от этого отбора. Прогуляемся.

Втроём они отправились на нос корабля, где располагался продовольственный склад. Рация по-прежнему не реагировала на попытки Олега связаться с Гуриным и Ратниковым. Из динамика слышался только треск.

— Как тихо, — сказала вдруг Арина. Она шла за водолазом, замыкающим шагал Быковский. — Будто на судне уже никого нет.

— Ну, мы-то, во всяком случае, пока здесь, — проворчал океанолог.

Олег открыл дверь — она оказалась не заперта — и заглянул в большое вытянутое помещение, вдоль стен которого располагались стеллажи, несколько холодильников и морозильных камер. Свет горел, и было видно, что Гурин с Ратниковым начали упаковку продуктов: они были разложены на полу и полках — некоторые уже завёрнутые в бумагу или целлофан, другие лишь приготовленные и ожидающие своей очереди.

Механик лежал посреди разбросанных пакетов лицом вниз, с подвёрнутой рукой. Из-под него уже натекла лужа крови. Он напоминал большую хищную птицу, сбитую охотником.

— Что там? — громко спросил Быковский, пытаясь заглянуть через плечо водолаза.

Олег вспомнил про пистолет Гурина. Хотя капитан был вооружен, Ратникова он убил чем-то другим, потому что выстрела слышно не было.

— Посторонись, — сказал океанолог, и водолаз отступил в сторону, пропуская его на склад.

— О, чёрт! — вырвалось у Быковского, едва он шагнул за порог. — Это Дима!

— Меня больше интересует, где капитан, — негромко сказал Олег.

— Ты думаешь, это он сделал? — спросила Арина.

— А у тебя есть другие предположения?

— Ты знаешь, какие.

— Тело не пропало.

— И что?

Олег хотел ответить, но в этот момент из-за дальних стеллажей показался Гурин. В руке он держал пистолет.

— Зачем пришли?! — крикнул он, направляясь к Олегу, Быковскому и Арине. Голос у него дрожал.

— Что случилось, Семён Дмитриевич? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Олег. — Он на вас напал?

— Кто-то здесь убивает всех! — отозвался капитан, продолжая приближаться. Пистолет он держал в опущенной руке. — Я не собираюсь ждать, пока он доберётся до меня!

— Кто именно? — спросил Быковский.

— Понятия не имею! — выкрикнул Гурин. — Любой из вас! Осталось не так уж много вариантов.

— За что вы убили Диму? — спросил Олег.

— Он решил избавиться от всех, — тихо подсказала Арина. — На всякий случай.

Гурин её услышал.

— Да! — кивнул он. — Один из оставшихся — убийца. Но я точно знаю, что это не я. Значит, кто-то из вас! Ратникова уже нет, так что осталось трое подозреваемых, — он рассмеялся и вдруг вскинул руку с пистолетом.

Щёлк!

Осечка.

Гурин с недоумением уставился на оружие.

Щёлк, щёлк!

— Бесполезная штука! — прошипел он, отшвыривая пистолет в сторону. Другой рукой он достал из-за пояса нож. — В первый раз тоже не сработал. Я думал, патрон заклинило. Казалось, все исправил, но…

Олег не стал слушать дальше и кинулся вперёд. Их с капитаном разделяли метра три, потому что Гурин всё время продолжал идти. Арина закричала.

Водолаз пригнулся и ударил капитана головой в живот. Они опрокинулись оба. Гурин вцепился Олегу в ворот рубашки и занёс руку с ножом для удара. Лицо у него было перекошено от страха и ярости. Олег прижал его руку к полу и попытался обезоружить, но Гурин вывернулся и сбросил его с себя.

— Значит, это ты! — прохрипел он, махнув ножом по широкой дуге.

Лезвие распороло рубашку на груди водолаза и чиркнуло по коже. Олег ударил Гурина в лицо и тот врезался спиной в стеллаж. В этот момент на капитана налетела Арина и вцепилась в руку, державшую нож. Водолаз вскочил, но Гурин успел оторвать от себя девушку и швырнуть её на пол. Она покатилась к стеллажам.

Олег ударил капитана в живот. Гурин с хрипом сложился пополам, но ухитрился при этом полоснуть противника ножом по руке. Предплечье обожгло. Лишь бы не пострадали связки!

Водолаз перехватил запястье капитана и резко вывернул его. Тот зарычал и попытался укусить Олега в шею. Изо рта у него пахнуло чем-то гнилым.

Олег увернулся и провёл бросок через спину — как его учили на курсах самообороны, которые он проходил, обучаясь на военного ныряльщика. Гурин перелетел через него и тяжело рухнул на пол. Что-то отчётливо хрустнуло. Тяжело дыша, Олег навалился на капитана, но тот подняться не пытался. Он вообще больше не двигался.

— Что с ним? — спросил подоспевший Быковский.

— Не знаю, — ответил Олег.

Арина поднялась на ноги и поморщилась, прислушиваясь к болезненным ощущениям.

— Надо его перевернуть, — сказала она.

Олег и Быковский положили Гурина на спину. Глаза у капитана были широко распахнуты, и в них застыло удивлённое выражение.

— Похоже, шея сломана, — сказала Арина.

— Во всяком случае, он мёртв, — подвёл итог Быковский. — Проклятье! — он поднял взгляд на Олега.

— Я не специально, — сказал тот. — Вы сами всё видели.

— Надо отнести их в трюм, — сказалаАрина.

— Кого? — не сообразил сразу Быковский.

— Ратникова и Гурина.

Олег поискал пистолет, но не нашёл. Похоже, тот улетел под стеллажи. Тогда он обыскал капитана и забрал ключ от арсенальной. Трупы спустили в тот же отсек, где до этого лежал Шуйский — перед тем, как пропал.

— А что, если он был прав? — сказал вдруг Быковский, глядя на тело Гурина. — Может, один из… нас — убийца?

— Вы хотели сказать «из вас»? — спросила Арина. — Себя вы, конечно, из числа подозреваемых исключили.

Океанолог развёл руками.

— Ну, я-то знаю, что не убивал.

— Это каждый сказать может.

— У меня появилась другая идея, — проговорил Олег. — Допустим, убийца существует, и корабль ни при чём. Ну, или почти ни при чём, — добавил он, заметив, как изменилось лицо Арины. — Этот человек прячется на корабле — только не спрашивайте, где — и убивает, а тела сбрасывает в воду. А мы считаем его всё это время погибшим. Вернее, пропавшим.

— А это возможно, — протянул Быковский. — Немного напоминает сюжет романа Агаты Кристи, но…

— Олег, ты ошибаешься! — перебила океанолога Арина. — Всё дело в корабле. Это он свёл с ума Гурина.

— Не будем спорить, — сказал Быковский. — Каждый может оказаться прав. Сейчас главное убраться со шхуны. Давайте поспешим, пока… — он не договорил, замявшись.

— Пока ещё кто-нибудь из нас троих не решил избавиться от остальных, — закончила вместо него Арина.

— Что за…?! — не удержалась Арина, обводя взглядом совершенно пустой склад. — Куда всё делось?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀

Олег прошёлся между стеллажей.

— Ни продуктов, ни крови, — сказал он.

— Впиталась? — спросил Быковский. — Как тогда, в машинном отделении?

— Понятия не имею. Но здесь совершенно чисто. И пусто.

— Прячущийся убийца мог вынести отсюда всю провизию за то время, что мы отсутствовали? — не скрывая сарказма, поинтересовалась Арина.

— Нет, — вынужден был признать Олег. — Но как это, по-твоему, сделал корабль?

— Так же, как он забрал людей. Они… существуют в нём. Выходят из него и уходят в него.

— В корабль? — уточнил океанолог.

— Да, — убеждённо кивнула девушка. — И это уже не корабль! Разве вы не понимаете?

— Лично я… — начал было Быковский, но в это время на склад вошли Гурин и Ратников.

При виде их океанолог замер с открытым ртом. Его бородка мелко затряслась.

— И-и-и! — тоненько завыл он, вылупив глаза.

Арина поспешно отступила подальше, а Олег просто оцепенел: два мертвеца, которых они оставили несколько минут назад в трюме, обложенными сухим льдом, стояли перед ними и выглядели вполне живыми. Правда, их лица ничего не выражали. Просто маски…

— Как Шуйский! — донеслось до Олега. Это сказала Арина. — Он был такой же! Это призраки! — закричала девушка, хватая водолаза за рукав.

Гурин и Ратников направились к ним. Что-то было неестественное в их движении. Опустив глаза, Олег увидел, что капитан и механик не касаются подошвами пола. Они скользили по нему — совсем как игроки в настольном хоккее.

В голове мелькнуло: «Надо бежать!», но Гурин и Ратников заслоняли собой выход, и проскочить мимо них было невозможно.

Быковский оступился и потерял равновесие. Он начал падать, и механик с капитаном бросились к нему. Со стороны могло показаться, будто они хотят его поддержать, но на самом деле мертвецы обхватили океанолога поперёк туловища руками, и из их тел выскользнули тысячи тонких чёрных нитей. Они мгновенно оплели свою жертву и жадно завибрировали.

Быковский издал пронзительный крик, раздался хруст сминаемых костей, и во все стороны брызнула кровь — из профессора её выдавили, как сок из лимона!

— Бежим! — Олег схватил Арину за руку и потащил за собой.

Они пробежали мимо Ратникова и Гурина и выскочили на палубу.

— Это призраки! — крикнула на ходу девушка.

— Возьмём оружие! — не сбавляя хода, отозвался Олег.

К счастью, он забрал у капитана ключ — ещё когда тот лежал на полу склада со сломанной шеей.

Водолаз и девушка добежали до арсенальной за полминуты. Олег вставил ключ, повернул и рывком распахнул дверь. Винтовки стояли в ряд, внизу на полке лежали пистолеты и коробки с патронами.

— Умеешь пользоваться? — спросил Олег, вытаскивая одну из винтовок и принимаясь её заряжать. Это была М-16, купленная для членов экспедиции спонсорами. Уже не новая, но вполне надёжная, с остатками стёршейся камуфляжной раскраски.

— Нет, — сказала Арина. Её колотила мелка дрожь. — Никогда не стреляла. Они его убили…

— Да. Мы ничего не могли сделать, — Олег сунул девушке в руки заряженное оружие. — Целишься и жмёшь вот сюда, на курок. Поняла?

Арина машинально взяла винтовку, даже не взглянув на неё.

— Нам их не убить, — сказала она.

— Посмотрим! — водолаз зарядил вторую винтовку.

— Они уже здесь! — Арина протянула руку, показывая за спину Олега.

Он обернулся: к арсенальной приближались Ратников, Гурин, Уваров и Сэм. Они скользили по палубе, их лица были ничего не выражающими масками. Опущенные руки безвольно висели вдоль тел. Чёрных отростков пока видно не было.

Олег и Арина выскочили из арсенальной, и водолаз, вскинув оружие, нажал на спусковой крючок.

Осечка! Невозможно: все винтовки были тщательно проверены перед отплытием и прекрасно работали.

Выругавшись, Олег повторил попытку несколько раз, потом отшвырнул винтовку и выхватил ту, что держала Арина. Её оружие тоже не действовало. От отчаяния хотелось закричать во весь голос! По какой-то причине весь арсенал постигла та же участь, что и пистолет Гурина.

Олег повернулся к девушке и увидел, как справа от неё прямо из стены выходит Павлов. Его по-актёрски живое и красивое лицо теперь было неподвижно — стеклянные глаза на фоне бледной кожи.

Второй помощник капитана оторвался от обшивки с тихим щелчком — так лопается гитарная струна — и схватил Арину за плечи. Тотчас из него выскользнули чёрные нити и начали стремительно оплетать девушку, превращая её и Павлова в единый кокон! Она закричала и попыталась вырваться, но бесполезно — отростки сжались, и в лицо Олегу ударили тугие струи крови! На мгновение он ослеп — глаза залило полностью.

Когда кто-то коснулся его руки, он дёрнулся и попытался бежать наугад, но врезался в стену. Что-то обвило его ноги на уровне колен, а затем поперёк туловища, обхватило руки, притягивая их к торсу. Олег закричал, чувствуя, как чёрные нити проникают в него, прорастают в тело.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Боль была дикая, но вместе с ней пришло знание: он, как и другие члены команды, становился частью симбиотического организма! Это существо, бороздящее океан, могло принимать любые формы. Оно поглощало корабли вместе с командами, выставляя на поверхность лишь копии поглощённых судов — в качестве приманки. Так глубоководные рыбы, живущие в полной темноте, зажигают «фонари» на конце отростков, чтобы привлечь более мелких обитателей и сожрать их.

Ничто на «Янусе» не было настоящим — всё было только подделкой. Да и сама шхуна являлась только частью тела морской твари, выставленной над волнами подобно верхушке айсберга или плавнику акулы. Но служило это отнюдь не предупреждением…

Олег почувствовал, как его сжимает кокон из тонких нитей. Кости затрещали и сломались, органы сжались, кожа лопнула, и кровь выплеснулась наружу, покинув искорёженную плоть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Янус» продолжал своё плавание. Шхуна быстро двигалась, рассекая волны и оставляя за собой едва заметный пенный след. Вокруг корабля «растекалось» чёрное пятно с неровными, будто колышущимися краями. При взгляде с самолёта могло показаться, будто судно плывёт в центре огромной нефтяной лужи и тащит её за собой.

Теперь «Янус» изменил направление. Он возвращался к тому месту, где встретился несколько дней назад с «Мантикорой».

Его живые, пульсирующие внутренности содрогались, обрабатывая и усваивая информацию, дополняя те сведения об окружающем мире, которыми уже обладало существо. Электронные импульсы отправлялись по нервным каналам вниз, на глубину, где располагался его мозг, окружённый вихрем чёрных переплетающихся волокон.

Тварь тщательно готовилась к новому захвату: на этот раз нужно постараться избежать прошлых ошибок, которые всё время возникали при постройке копий. Смешение эпох и появление чужих предметов были самыми частыми. Добиться естественной имитации работы двигателей тоже было нелегко — существо любило порядок во всём, а механические части настоящих кораблей часто давали сбои, и люди через некоторое время начинали чувствовать подмену. Впрочем, это не так уж и важно… Главное, что в конце концов их всегда охватывал страх, защитные барьеры рушились, и они становились частью единого организма — и душой, и телом!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Погода начала портиться ещё с вечера: небо потемнело, откуда-то набежали тучи, и волны приобрели холодный свинцовый оттенок. Поднялся пронизывающий, слишком холодный для этих широт ветер. Потом неожиданно он превратился в настоящий ураган и, вопреки прогнозу, разразилась гроза. Спасательное судно «Буллхэд», посланное береговой охраной на поиски «Мантикоры», и его команда боролись со штормом до пяти часов утра, когда небо прояснилось так же стремительно, как потемнело накануне. Люди с облегчением отправились отдыхать, оставив лишь вахтенных следить за горизонтом.

Когда второй помощник капитана заметил вдалеке дрейфующую шхуну, было около десяти часов. Он попытался связаться с кораблём, но безуспешно. Пришлось послать одного из дежуривших матросов за капитаном.

— Это «Мантикора»? — спросил тот, входя на мостик. Вид у него был сонный, он на ходу застёгивал пуговицы кителя. — Что-то маловата.

— Так точно, сэр, — согласился помощник, — маловата. Это, скорее, шхуна.

— По-прежнему не отвечает?

— Никак нет.

Капитан пригладил волосы и надел фуражку.

— Название рассмотрели?

— Никак нет. Слишком далеко.

— Подойдём поближе.

Следующие десять минут моряки провели в молчании. Наконец, капитан поднял к глазам бинокль, подкрутил колёсики.

— Это «Янус», — сказал он. — Судно, обнаружившее «Мантикору».

— Что они тут делают? — удивился второй помощник. — Им дали разрешение продолжать плавание. Неужели решили дождаться нас?

— Я не вижу сигнальных флагов, — сказал капитан, опустив бинокль. — Такое впечатление, что на борту никого нет.

— Не может быть.

Капитан потёр переносицу. Глаза слегка резало от недосыпа.

— Готовьте группу для высадки на борт, — распорядился он. — Надо выяснить, что случилось.

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀КОНЕЦ

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кирилл Кузнецов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе: «Кирилл Александрович Кузнецов родился в 1987 году в Ульяновске. Российский музыкант, фронтмэн и автор текстов русскоязычной альтернативной группы „901km“ (Девятьсот Первый"), разрабатывающей в своем творчестве не только лирические и социальные аспекты повседневной жизни, но и тематику ужасов и мистики».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Никта ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Вечный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Припев:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Припев:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кровавому рассказу Алексея Жаркова (ровно в 200 слов и 1418 знаков с пробелами) в этот раз противостоит загадочная космическая миниатюра в 194 слова (1244 знака с пробелами).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Авгур} Кросуа ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Меня зовут Кросуа.

Рядом со мною спят трое моих знакомых — Майкл, Сергей и Ааянна.

Майкл любит шутить по поводу названия станции, где мы находимся:

— Только вы, русские, — говорит он, — могли назвать станцию на Марсе — «Щит». Когда у нас в Америке, в выпусках новостей говорят «Щит», каждый болван добавляет: «факинг».

Светловолосый Сергей, который, как и Майкл, работает инженером, обожает экспедиции на новейшем марсоходе «Спирит», из каждой такой вылазки он привозит дурацкие камни, которыми восхищается целый вечер.

Ааянна — депрессивная индианка, врач, которая всем недовольна, но я часто вижу, что она посматривает на Майкла, как мне кажется, с явным интересом.

А я — Кросуа. Я не человек. Я — другая форма жизни, за которой охотится марсианская экспедиция и которую случайно разбудил Сергей, в одной из своих вылазок. Он не заметил меня, и я с легкостью проследил за ним и жил инкогнито на базе землян, ради интереса, две недели.

Я ведь тоже очень любознательный.

Трое моих знакомых мирно спят. Я разорву их плоть и выпотрошу внутренности. Мне тоже хочется заняться исследованиями. Если мои новые знакомые погибнут — не страшно. Ведь два дня назад пришло сообщение, что еще восемь землян прибывают на Марс.

Думаю, они тоже меня не заметят.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Интервью С. С. Дёминым ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Виктор Глебов специально для RR взял интервью у автора старейшей отечественной серии ужасов, своего коллеги по цеху — пионера, ветерана и мастодонта нашего любимого жанра — Сергея Демина (он же всем известный Александр Варго номер 1).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей, вы известны любителям отечественного хоррора как человек, открывший серию ужастиков издательства «ЭКСМО». Первые романы вы публиковали «из стола». Скажите, как получилось, что у вас накопилось столько книг и для кого вы писали их изначально: для себя или в расчёте на будущего читателя?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На момент моего знакомства с издательством у меня было готово четыре романа («Дикий пляж», «Приют», «Нечто» и «Льдинка»). Каких-либо особых целей в период писательства мною не ставилось, я просто излагал то, что рисовало мое воображение, и о том, что, возможно, в будущем их будет кто-то читать, я не задумывался. И до тех пор, пока ситуация с выходом серии «Мист» все еще была под вопросом, о моих произведениях знал лишь ограниченный круг людей (родные и близкие).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей, в «варговской» серии издаются и другие писатели, но в каждом сборнике есть ваше произведение — повесть или рассказ. Как вам наверняка известно, читатели ждут от вас в первую очередь романов. Что заставляет вас писать произведения малых форм? Это зависит от ваших творческих потребностей или бывали случаи, когда вы писали рассказ специально для сборника?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Можно сказать, что и первый, и второй варианты ответа будут верными. Зачастую в голову приходят идеи, которые можно воплотить в жизнь лишь в форме повести, а то и небольшого рассказа. Нет смысла «размазывать» сюжет на трехста страницах, хотя, при желании, как говорил персонаж известного советского мультфильма, можно «и восемь шапок сшить». Поэтому все решается спонтанно. Появилась мысль — записывается идея, прорабатывается сюжет, главные герои, место действия, завязка-развязка и тому подобное. Как правило, на этом этапе можно сразу делать вывод об объеме предстоящей работы.

Иными словами, я вначале придумываю идею, а потом решаю, в каком виде он будет выковываться — повесть или роман. Я не ставлю себе задачу написать короткий рассказ и, соответственно, не загоняю себя заранее в 30-страничные (или другие по размеру) рамки…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вы читали книги кого-нибудь из «апостолов»? Если да, то какие вам понравились и почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Разумеется, читал. Я не пропустил ни одного сборника. В частности, хотелось бы выделить: «Таймер» (Александр Матюхин), «Снежные волки» (Олег Кожин), «Пазл» (Александр Подольский).

В этих рассказах есть все, что мне нравится — жесткая составляющая, динамика, яркий сюжет, и, конечно, развязка.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Считаете ли вы, что в данной серии должен преобладать сплаттерпанк? Или там есть место и другим видам хоррора?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На мой взгляд, нет. Я бы вообще выделил бы сплаттер в отдельную ветвь, или подстиль, как будет угодно. Кому-то нравятся хлопающие по ночам двери и бледные лица за окном, кто-то тащится от космических монстров, а некоторые жить не могут без чтива о психах с окровавленными тесаками. И было бы несправедливо полагать, что любое из вышеперечисленных направлений имеет больше привилегий по отношению к остальным. Все должно быть в разумных дозах, как компоненты в оливье.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вдохновляетесь ли вы книгами других писателей? Не обязательно тех, кто пишет хоррор. Не возникает ли у вас после прочтения создать роман «в том же духе»? Если да, то идёте ли вы у такого желания на поводу или боретесь с ним?

Есть ли у вас книги, написанные после прочтения чужих произведения? Если да, то расскажите, пожалуйста, как это было.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Конечно, вдохновляюсь! Не могу себе представить автора (а успешного — тем более), которого бы не вдохновляли, образно говоря, его коллеги по цеху. Иначе откуда черпать мотивацию и стремление к совершенствованию!?

Перечислять любимых авторов не буду — их достаточно много, в том числе известные русские классики.

О создании произведения по образу и подобию понравившегося романа не задумывался.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей, почему вы выбрали из всех видов хоррора именно сплаттерпанк, самую кровавую его разновидность? Что вас вдохновляет на создание подобных произведений, кроме российской действительности? Нужно ли бы самому жестоким и кровожадным, чтобы создавать такие произведения или создание сплаттера — своеобразная терапия, избавление от собственных страхов?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если говорить открыто, я ничего, собственно, не выбирал. Ваш покорный слуга просто переносил на бумагу то, что время от времени рождало его разыгравшееся воображение. Из чего следует, что все сюжеты, воплощенные в романах Варга, не подгонялись специально под категорию «сплаттер» или «мистика». А соответственно, я делюсь с читателями частью самого себя, своей души.

Самое забавное в том, что о самом термине «сплаттерпанк» я узнал из вопросов, которые мне были заданы в одном из самых первых интервью.

Что касается возможной жестокости (кровожадности) автора для создания подобных книг… Не знаю, как другие писатели, но лично я абсолютно неконфликтный человек, и если я кого-то в своей жизни обидел, искренне прошу прощения. Полагаю, что как раз автор, работающий в жанре хоррор, по определению не может быть жестоким и кровожадным. Вспомните Стивена Кинга (любящий муж и отец троих детей). И, (не сочтите за подхалимство) тот же мой соратник Алексей Шолохов — добрейший души человек.))

И к слову… раз уж заговорили о жестокости. Почитайте речи политиков, как нашего государства, так и зарубежных. Вот тут, как говорится, комментарии излишни.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вас не назовёшь публичным человеком. Недавно удалили из сети «Вконтакт» страницы своих альтер-эго, оставили только ту, где вы зарегистрированы под настоящим именем. В чём причина такого литературного отшельничества: вы просто скромный, вы стесняетесь своих книг, отстаиваете право на приватность или это такой пиар-ход по созданию загадочного образа писателя хоррора?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Улыбнуло насчет скромности… Так и прикидываю, как прозвучал бы мой ответ: «Ну, я, в общем-то, очень скромный, поэтому отовсюду поудалялся…»

Кстати, я покинул лишь группу Варго, но не саму сеть «Вконтакте». Причины, по которым я ушел из группы, сугубо личные. Можно сказать, что это сообщество было некой станцией в моей жизни, на которой в разное время было и тихо, и шумно, и чисто, и грязно, там ругались и извинялись, признаваясь в чувствах. Но когда, наконец, подошел очередной поезд, я, не раздумывая, сел в него.

Время идет своим чередом. И, тем не менее, я не забыл этот уютный полустанок, с благодарностью вспоминаю дни, проведенные под его крышей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей, как читатель может узнать ваш стиль? Есть ли у вас фишки, по которым ваши книги можно отличить от других? Какие элементы вы бы назвали самыми часть встречающимися в ваших произведениях?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Интересный вопрос. Естественно, что у любого писателя вырабатывается собственный стиль изложения, только не каждый читатель в состоянии быстро определить автора, предоставь ему несколько отрывков схожей тематики на выбор… По себе могу сказать, что немало внимания я уделяю психологической составляющей. Пока читатель не вживется в образ главного героя, не проникнется его проблемами, по сути, не влезет в его мозг, ему сложно будет понять, почему он (герой) поступает именно так, а не иным образом.

Ну, и разумеется, сны. Это одна из моих коронных фишек, и я без преувеличений считаю, что ужастики без снов равносильны плохо замаринованному шашлыку.)))

P.S. по секрету — немалая часть сюжетов моих книг родилось именно во время сновидений.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть ли у русского хоррора своё лицо? В чём его особенности? Стремитесь ли вы придать своим произведениям национальную специфику?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Меня немного умиляет словосочетание «русский хоррор». Хоррор — производное от английского «ужасы». Может, пора называть вещи своими именами?.))

Никакой особенности русских ужасов нет. Если у человека сьехала крыша, то какая разница, кто он — преуспевающий банкир из США или тракторист Ваня из деревни Дюдюкино… Если выплеснуть в сортир эмбрион, который чуть позже трансформируется в жуткого урода, то место действия с таким же успехом может быть как солнечный Эквадор, так и «однушка» в столичном районе «Северное Бутово»))

Конечно, существуют определенные различия в манере общения, законах, обычаях, и вообще, менталитете в принципе. Но объединяющий стержень всегда один. Он как бетонный столб, надежный и непоколебимый — страх. Страх и ужас. Точнее, «хоррор».))) И территория, где разыгрывается само действие, не имеет значения.

Кстати, как по мне, в нашей стране этот жанр вообще находится в зачаточном состоянии. Назовите мне хотя бы 5 российских авторов, которые работают в стиле «хоррор».

Так, не единичные романы (рассказы), а хотя бы несколько полноценных романов?

Потом, взять, к примеру, киноиндустрию.

Сравните, сколько снято ужастиков в России, и сколько на Западе (Европе). Ощущаете разницу?

Потому что эта тема никогда не была нашей.

P.S. В прошлом году я отправил четыре синопсиса моих романов на рассмотрение в различные кинокомпании. Результат — мне даже не сказали «нет», мотивировав отказ. Просто проигнорировали. Так что выводы делайте сами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть ли у вас какие-нибудь табу? О чём вы никогда не будете писать, и что вас отвращает в чужих книгах? Почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Одной из особенностей сплаттерпанка является как раз отсутствие каких-либо моральных и психологических преград в произведениях. Уверен, что такие внутренние запреты есть у каждого, только не все догадываются об их существовании. Я тоже отношусь к этой категории авторов. Иными словами, готов писать обо всем, но подсознательно чувствую, что в любой момент может сработать экстренное торможение. Поэтому никакой конкретики в моем ответе по этой части вопроса вы не услышите.

Что меня отвращает в чужих книгах? Поверхностное видение картины своего будущего произведения. Нет яркой, насыщенной визуализации романа (повести, рассказа) — нет и самого романа. Есть лишь жалкая и неуклюжая попытка описать блеклые обрывки кадров, которые мелькают перед глазами горе-автора. Учитесь видеть то, о чем собираетесь писать. Как в кино. Это главный и основной залог успеха при создании книги.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Расскажите о творческих планах. Нет ли желания выйти за рамки сплаттера или этот жанр полностью отвечает вашим писательским потребностям?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как таковых планов нет. Появляется идея — я ее реализовываю (быстро или медленно, это уж как получится). Что будет дальше — время покажет. Скажу одно, что с писательством пока завязывать не планирую.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Спасибо, Сергей. Удачи и творческих успехов!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Благодарю, и вам всего доброго.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Как выбрать героя для ужастика ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писатель. Автор романов «Нежилец», «Дыхание зла», «Красный дождь». Живет в Санкт-Петербурге.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всем нам нравятся брутальные герои, раздающие оплеухи плохим дядькам и восстанавливающие справедливость, как в отдельно взятом небоскрёбе (корабле, поезде и т. д.), так и на «всея земли». Мы любим смотреть фильмы про таких героев, жаждем быть столь же крутыми и неотразимыми. Поэтому, садясь за перо, чтобы создать нетленку, призванную прославить наше имя среди фанатов ужасов, мы начинаем создавать героя а-ля Шварценеггер или Вин Дизель. Поначалу всё идёт хорошо и бодро, и экшн-сцены выходят прямо загляденье, но через некоторое время мы оказываемся в тупике…

Дело в том, что ничего страшного, несмотря на кучу зомби, упырей и прочих монстров, не происходит. В чём же дело? Где закралась роковая ошибка, на корню загубившая весь рассказ?

Это произошло в самом начале. Проблема — в выборе главного героя. Он оказался слишком крут, силён, ловок и умён. А также бесстрашен и неуязвим. Непобедимость протагониста сыграла с рассказом злую шутку: зомби и прочие твари попросту не в силах совладать с ним. Хуже того — читателю это очевидно, в общем-то, с самого начала. Нет повода бояться за него, переживать, сочувствовать. Словом, мы получили вместо хоррора лихой боевик.

Как же быть? Кого сделать героем ужастика? Вариантов много. Главное — соблюдать два основных принципа:

герой должен быть легко узнаваем. Это обычный среднестатистический человек, на место которого читателю легко поставить себя. И испугаться…

Старайтесь избегать делать главного героя потомственным аристократом, общепризнанным гением, учёным мирового уровня и так далее.

Герой должен быть уязвим. Желательно — более уязвим, чем большинство людей. Это заставит читателя переживать за него сильнее. Никаких качков, спецназовцев и мастеров по боевым единоборствам.

Рассмотрим возможные варианты выбора главного героя, соответствующего данным параметрам.

Первый герой ужастика, которого я предлагаю взять на вооружение — обычный мужчина, но с серьёзным (а то и опасным) заболеванием. Например, со слабым сердцем. Каждый испуг для него может стать роковым. Возможно у него астма, и ему нельзя забывать дома ингалятор, или нарколепсия, и он может заснуть за рулём или прямо в тот момент, когда на него бросается вурдалак. Быть может, у него страшная аллергия на грецкие орехи или устрицы: стоит их поесть, и перехватывает дыхание. Недуг может быть и чисто психическим — страх высоты, клаустрофобия и так далее.

Второй герой — старик. Он слабее других уже просто потому, что достиг определённого возраста. От него требуются действия, которые не каждому молодому по силам, а у него уже ревматизм и т. д. И всё же убегать от монстра или, напротив, спешить, чтобы спасти кого-то, похищенного чудовищем, придётся именно ему. Замечу, что любимым героем Говарда Лавкрафта является мужчина лет шестидесяти. Достаточно опытен, чтобы не верить в глупые сказки, и уже довольно мудр, чтобы не отрицать очевидное и признавать сверхъестественное, когда всё доказывает его существование.

Третий герой. Пусть это будет женщина. Если ей придётся сражаться с монстрами или даже просто с мужчиной-маньяком, это заставит читателя ей сочувствовать, потому что женщина воспринимается как существо, дело которого — не зомбаков мочить. Вспомним первую часть «Обители зла» или «Хеллоуин», «Крик», «Ключ от всех дверей» — да мало ли фильмов, где девушке или женщине приходится спасаться от преследующего её зла? Согласитесь, будь на их месте парни или мужчины, эффект от просмотра несколько потерялся бы.

Четвёртый герой: инвалид. Слепой или передвигающийся на инвалидном кресле — любые варианты подходят, если делают героя уязвимым, если из-за своего физического недостатка он вынужден прикладывать в экстремальной ситуации больше усилий, чем обычный человек.

Представим, что мужчина сидит в доме в гостиной и читает газету. Он знает, что в доме поселилось зло, которое преследует его семью, но уехать ни он, ни его жена, ни ребёнок не могут из-за сильной метели, отрезавшей их от остального мира. И вот он коротает время, листая старое издание, и вдруг слышит доносящийся из спальни на втором этаже душераздирающий детский вопль. Затем — второй, принадлежащий уже жене.

Что делает наш герой? Правильно, бросает газету и опрометью кидается вверх по лестнице, прихватив с собой кочергу…

А теперь представьте, что он инвалид, и может передвигаться только на коляске. Или у него не сгибается в колене правая нога. Или у него куриная слепота, и он почти не видит в полумраке, а единственное, что горит в доме (метель могла ведь оборвать электрические провода в округе) — свеча, которую он зажёг, чтобы почитать газету.

Очевидно, что такой герой не сможет метнуться пулей на второй этаж с кочергой или клюшкой для гольфа наперевес. Ему придётся приложить массу усилий, чтобы добраться до места происшествия. А что гораздо важнее для рассказа — читателю придётся, в свою очередь, ждать и переживать: сможет ли герой подняться на второй этаж? Успеет ли спасти жену и ребёнка? Сможет ли противостоять злу, которое там встретит?

Пятый герой. Беременная женщина. Думаю, здесь можно обойтись без комментариев. Всё ясно. Как минимум, женская часть читательской аудитории не оторвётся от вашего рассказа. Разумеется, если сюжет будет достаточно хорош. Да и мужчины вряд ли останутся равнодушным. Пожалуй, единственный минус у подобного героя (вернее, героини) это то, что использовать его можно лишь однажды. Ну, в крайнем случае, дважды, если очень уж хочется. Иначе будет бросаться в глаза, что у вас слишком часть зло преследует беременных женщин. Читатели могут решить, что вы их недолюбливаете. Ну, или что у вас попросту отсутствует фантазия.

Шестой герой. Наконец-то мы дошли до вершины пирамиды! Наверное, вы уже догадались, кого я приберёг напоследок? Ну, конечно, это ребёнок!

Беспроигрышный вариант, которым, если не ошибаюсь, часто пользовался Стивен Кинг.

«Оно», «Ловец снов», «Сердца в Атлантиде», «Сияние» — надо ли продолжать?

Маленький, наивный, легковерный, слабый, зависимый от взрослых, неопытный… Лучший вариант из всех возможных. Если вы только собираетесь начать карьеру писателя в жанре хоррор, тренируйтесь на детях (звучит не красиво, но вы поняли мысль).

Кстати, не бойтесь, что ребёнок (или дети) в качестве героя автоматически сделает ваш рассказ «детской литературой». Вы же будете сочинять не про то, как два друга-шестиклассника вместе пришли домой делать уроки. Хотя это тоже может быть завязкой для рассказа ужасов — всё зависит от вашей фантазии.

Возможно, под занавес стоит сделать маленькое уточнение.

Дети часто становятся в хорроре носителями зла — подобных примеров в литературе и кинематографе достаточно. Но в этом случае писатели используют страх взрослых перед тем, что они не смогут справиться с воспитанием собственного чада, и страх детей перед тем, что они никогда не найдут со сверстниками общий язык, что те останутся враждебны им. Иногда этот страх всплывает из подсознания и у взрослых читателей, делая своё дело спустя многие годы после того, как был «забыт».

Однако в данной статье мы говорим не о монстрах, чудовищах и маньяках, а о главных героях — то есть, по сути, о жертвах, потому что именно они становятся объектами преследования со стороны злодеев всех мастей.

Напоследок не могу не упомянуть о важном моменте: мало сделать героя уязвимым: непременно нужно поставить его в такую ситуацию, в которой его уязвимость будет иметь значение — то есть, действительно станет помехой или даже приведёт его к гибели. Иначе она попросту теряет смысл.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Цуркан художник М. Артемьев} Стена ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий, Михаил Артемьев

Оформление обложки: Виктор Глебов

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 9 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово Редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Думаете, вы держите в руках просто девятый номер альманаха мистики и ужасов?!

Сейчас поясню.

В древнем Риме была такая пытка — ноги несчастного вымачивали в соляном растворе, а затем давали их вылизывать козе. В средние века заключенного связывали и орудовали обычным птичьим пером — щекотали под мышками, пятки, соски, паховые складки, половые органы, а у девушек еще и под грудью. В Индии для щекотания использовали крохотного жучка — его сажали на самые чувствительные участки тела и накрывали ореховой скорлупой.

Однако мы приготовили для вас по-настоящему мощнейший инструмент беспощадной щекотки! В отличие от длительного щекотания кожи, после которого даже лёгкое прикосновение вызывает боль, RedRum щекочет нервы.

Итак, что у нас тут?.. Парочка загулявших космических пришельцев, один-другой зомби; тихий психопат, одержимый убийством; скромное общество людоедов; компания демонов; дикий, но симпатичный оборотень; не опознанные полтергейсты и совсем чуть-чуть откровенной чертовщины!

Наш Редрам — ваши нервы.

Берегитесь — будет щекотно и страшно!

В этом и даю вам СЛОВО РЕДАКТОРА.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Жарков,

_{член редколлегии}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Блинов} Протокол 76 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «„Протокол 76“ был написан на спор по заданной другом теме. Тема была такая: „Почему в самолётах просят выключать мобильные?" Придумал самое неадекватное, что только могло случиться со включенным мобильником, и реализовал».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Я переведу его в режим полета. Такой есть в современных смартфонах, понимаете? Никаких навигационных приборов он вам не собьёт!

Стюардесса покачала головой.

— Запрещено, мистер. Выключите, пожалуйста.

— Он спутниковый, — Уилшир вытянул палец вверх, туда, где по его представлениям, крутился на орбите утыканный антеннами металлический шар. — Спут-ни-ко-вый. Ограниченная партия. Безопасен для самолётов. Гарантия качества. Видишь надкусанное яблоко?

За качество ручается призрак Стива Джобса лично. Знаешь такого или у вас здесь и о нём не слышали?

— Выключите, пожалуйста, — повторила девушка.

Уилшир скрипнул зубами. Может, это единственное, что она вообще знает по-английски?

— Но зачем?

— Таковы правила.

Видимо, все же её лексикон шире. Можно попробовать договориться.

— В любой момент мне могут звонить или писать важные люди.

Одно пропущенное сообщение стоит больше, чем ты получаешь за год.

Стюардесса склонилась к лицу Уилшира.

— А одно принятое может стоить вам жизни.

— Да неужели? А хочешь поспорить, что если телефон останется включённым, мне ничего не будет. Ничегошеньки. Готов поспорить на любую сумму.

— Вам не к лицу шутовство, — ответила стюардесса. — Выключите, пожалуйста, телефон.

— Отвратительная авиакомпания, — Уилшир достал айфон и провёл по экрану двумя пальцами, погружая его в электронный сон. — Вернусь в Лондон — напишу жалобу. Тебя упомяну лично.

Дождавшись, пока стюардесса отдалится на пару рядов, он незаметно вернул телефон к жизни.

Борт 473 Дакхья — Лондон получил разрешение на вылет 24 ноября 2023 года в 6 часов 34 минуты. Сообщение пришло на номер Альберта Уилшира в 6 часов 59 минут.

Айфон завибрировал, как при звонке, на засветившемся экране всплыла иконка с нераспечатанным письмом. Уилшир открыл послание. Оно содержало всего три слова: «Activation protocol MoSh76». Идиотская шутка, подумал Уилшир, стирая сообщение. Интересно, что за программа определяет номера включённых телефонов? И нельзя ли было придумать что-нибудь пострашнее? «У тебя всего неделя» или ещё какую чушь из тех, что боятся подростки. Что за протокол активации?

Других сообщений и звонков на номер не поступало в течение всего полета, но когда самолёт набрал высоту, и несговорчивая стюардесса разрешила включить мобильные, Уилшир сделал вид, что пропустил кучу важного и для пущей важности пробурчал, что этого так не оставит. Девушка предложила ему двойную порцию виски. «Я летаю бизнес-классом не для того, чтобы пить бесплатный виски», — сказал Уилшир, но отказываться не стал.

Покидая самолёт, он помахал перед носом стюардессы айфоном.

— Не выключал всю дорогу и до сих пор жив.

И хмыкнул, когда смысл слов дошёл до девушки, и улыбка на её лице сменилась гримасой страха.

— Всего хорошего, дорогая! Жди негативного отзыва в сети.

— Подождите, — она схватила его за рукав. — Вам что-нибудь приходило?

— Только письма деловых партнеров.

— Слава Аллаху!

— Аллах мне не писал, — Уилшир разжал пальцы стюардессы и расправил рукав, — так что он здесь совершенно не при чем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀

После утопающей в зелени Дакхьи ноябрьский Лондон показался Уилширу серой кляксой, мешаниной одинаково грязных зданий, автомобилей и прохожих. Филиппинкая провинция при всей её отсталости была куда более приятным местом, нежели двадцатимиллионный северный мегаполис. Глазея из окна такси, Уилшир размышлял о том, что, возможно, уже через несколько лет адского труда он пошлёт к черту корпорацию со всем её советом директоров, корпоративной этикой, хищными практикантками и ненасытными карьеристами в галстуках и накрахмаленных рубахах и отправится вместе с Мадлен и детьми в Дакхью. Там мало знают о Стиве Джобсе, зато и о тысячах забот, прилагающихся по условиям контракта с судьбой к жизни в большом городе, тоже почти не слыхали.

— Я сегодня вел себя, как мудак, — поделился Уилшир с таксистом.

— Мистер? — усатый пакистанец в недоумении уставился на него сквозь разделявшее салон стекло.

— С одной девушкой, которая хорошо делала свою работу. Я обманул её и нагрубил. А всё из-за этих переговоров. Нервы, чтоб их…

— Не понимаю вас, мистер.

— Да и не надо. Просто стоило сказать это кому-нибудь.

— Все мы не идеальны.

— Да уж. Спасибо за оригинальную мысль.

Уилшир достал айфон. По-прежнему ни единого звонка. Даже коллеги не удосужились справиться о приземлении, о переговорах в Дакхье и привезённых оттуда документах. К тому же у телефона практически полностью разрядилась батарейка, хотя ещё час назад процент заряда был около семидесяти. Уилшир приложил к экрану тыльную сторону ладони. Айфон тихо вибрировал и казался заметно теплее, чем обычно.

— И вот мое воздаяние. Подхватил вирус.

— Мистер?

— Да нет, ничего.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мадлен встретила его неласково:

— Ал, твой шеф замучил. Не может дозвониться до тебя!

— Я вирус поймал, — Уилшир чмокнул подставленную щеку, по очереди потрепал по голове подбежавших сыновей и в раздражении швырнул на стол айфон, ставший ещё горячее.

Объяснения с шефом заняли следующие полчаса, и за это время телефон раскалился настолько, что его стало невозможно взять в руку. Уилшир завернул его в тряпку и положил в раковину.

— Пусть разрядится, тогда я выдерну из него ид-карту, если она не расплавится, и отнесу ребятам из технического отдела, — непонятно зачем сообщил он Мадлен. Та только пожала плечами.

Сев за моноблок, Уилшир попытался найти схожие истории, сначала по запросам о рейсах из Дакхьи, затем о любых других. Никаких записей о вирусе, из-за которого раскаляются телефоны, в сети не было. Тогда Уилшир открыл статью о городке, из которого вернулся. Согласно Википедии, Дакхья появилась на самом краю непроходимых джунглей из-за обнаруженного поблизости месторождения золота. О месторождении Уилшир знал и сам: именно о нём он в течение четырех дней договаривался с местными властями.

В 2018 году в Дакхье родился телёнок с тремя головами, в 2019 число жителей превысило 15 000, а ещё там обнаружили неизвестного науке жука, которого назвали в честь скончавшейся от передозировки героина рок-звезды. Аэропорт построен всего год назад. Рейсы связывают Дакхью только с Манилой, Сингапуром, Гонконгом и Лондоном. Других особенностей у городка не было.

Запрос «Activation protocol MoSh76» помог не больше. Гугл показывал сотни различных профессиональных сайтов, форумов программистов и даже сборников фантастических рассказов, но ни один из этих ресурсов не приблизил Уилшира к пониманию поразившего его телефон вируса.

Айфон разрядился через полтора часа. Разобрав остывший прибор, Уи-лшир обнаружил, что изнутри он не пострадал. Вопреки ожиданиям, в нём ничего не расплавилось, а батарейка выглядела как новая. Идентификационная сим-карта заработала в старом телефоне Мадлен. Слегка воспрянув духом, Уилшир ещё раз позвонил на работу, рассказал об успешной сделке всем участвовавшим в проекте по Дакхье коллегам, затем ещё раз перепроверил документы в фирменной синей папке. Чудные филиппинские подписи на договорах и приложениях сулили Уилширу повышение. Уже завтра на утреннем собрании совета директоров он торжественно объявит о том, что у Jefferson Mining Industries теперь есть трехлетний контракт на поставку всего оборудования для расширения дакхийских разработок.

Уилшир заснул в хорошем настроении. Сообщение пришло на его электронный адрес в 03 часа 21 минуту.

Письмо он открыл по пути на работу. «Ты искал 76 Материнский. Зваони», — писал некий Джим Чёрч. Под «Зваони» красовалось изображение с цифрами, искаженное в графическом редакторе. Джим Чёрч явно не хотел, чтобы его номер перехватили почтовые машины.

Остановив таксиста, Уилшир набрал десять цифр загадочного абонента.

— И чего ты ждал? — без приветствия набросился на Уилшира Чёрч. — Каждая активация не занимает больше двух дней. Давно проставилась?

— Простите, не понимаю, о чём вы.

— «Моши» кем попало не ищутся, особенно под правильными номерами.

— Объясните, — потерял терпение Уилшир, — что за херню вы несете? «Моши», активации! Сначала схватил какой-то дебильный вирус, а теперь выясняется, что кто-то копается в истории моих поисковых запросов! Эту гадость ты написал? Да я тебя засужу, понял?

Джим Чёрч хрюкнул в трубку и на несколько секунд замолчал. Затем начал снова, уже вежливее:

— Так ты не в теме, что ли? Просто не отключился при взлёте?

— Да. У Дакхьи.

— Везунчик ты, однако, — сказал Чёрч. — Скажи, ты сидишь?

— И весьма удобно.

— Оставайся в таком положении, потому что сейчас я сообщу тебе нечто удивительное. Протокол активации — не вирус, его никто не писал. Никто из людей.

— Что?

— Твой телефон стал носителем кода внеземного происхождения, дружище, — теперь голос Чёрча звучал почти ласково, убаюкивающе.

— Это как у Кинга, что ли? — невпопад ответил Уилшир.

— Это хуже, чем у Кинга, потому что это случилось с тобой.

— И что мне делать? Телефон я не включаю, дальше что будет?

— Протокол 76 уже запущен. Из твоего телефона он уже выкачал всё, что только можно. Контакты, данные банковских карт, адреса и пароли. Все. Теперь он попробует что-то со всем этим богатством сделать. В основном, к твоему сожалению, у него получается.

— Бред какой-то, — пробормотал Уилшир. — Неужели я должен в это поверить?

— Попробуй, — со смешком ответил Чёрч. — В конце концов, тебе никогда не приходила в голову мысль о том, что все мы считаем бредом какую-либо небылицу вроде инопланетян, йети или морских змей ровно до тех пор, пока нам не посчастливится с ней столкнуться? И что первое же подобное столкновение делит нашу жизнь на «до» и «после». Согласись: гораздо проще и приятнее жить, зная, что вокруг нет ни сверхъестественного, ни оккультного, ни загробной жизни, ни соседей по вселенной. Максимум, который мы в большей своей массе допускаем, — это бог. Бог, подумай только, занимает умы миллиардов, а инопланетяне нет. Чем они хуже?

На этот вопрос у Уилшира ответа не нашлось.

— Сегодня ровно в двенадцать приезжаешь по адресу, который я скину на твой номер. С телефоном. Чинить его можешь даже не пытаться, уж поверь. Всё, до встречи, везунчик!

Вызов прервался, а на экране телефона замерцали сразу две иконки писем. Уилшир открыл первое и оцепенел. Оно пришло вовсе не от Чёрча, а с номера, состоявшего из чередующихся нулей и единиц, и гласило «MoSh76 35 % complete».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На собрании директоров Уилшир нервничал и торопился. Отчасти виной тому была важность доклада: как-никак, именно на дакхийском контракте строилось всё развитие корпорации в новом году, но гораздо больше его тревожило сообщение, пришедшее на рабочий компьютер: «MoSh76 dev.progress 77 %». Зачитывая условия контракта, Уилшир понял, что сосредоточиться на напечатанных мелким шрифтом словах сложно из-за дрожи в руках. Рубаха пропиталась потом и прилипла к спине, но этого хотя бы не было видно из-за пиджака. А вот трясущиеся руки…

— Таким образом, сумма поставленных машин составит два миллиарда четыреста тысяч сингапурских долларов, — закончил выступление Уилшир. — Курс сингапурского доллара к американскому стабилен и по прогнозам не изменится в течение всего срока действия контракта.

— Спасибо, Ал, — кивнул финансовый директор. — Исчерпывающая презентация и феноменальный успех вас как менеджера. Коллеги, есть ли вопросы по проекту?

Задать вопрос никто не успел. Плазменная панель с открытой презентацией замерцала синим, и триумфальный заключительный слайд Уилшира сменился одноцветным экраном с единственной записью: «MoSh dev.progress complete». Следом ожил мобильный. Издав резкий писк, он выплюнул на дисплей точно такое же сообщение.

— Ничего себе! Видимо, вирус, — сокрушённо покачал головой Уилшир, выдирая из телефона батарейку. — Как кто-то смог залезть в нашу систему?

Шеф технического департамента пожал плечами, но отчего-то покраснел.

— Досадный конфуз, — сказал финансовый директор. — Майк, займись этим, а обсуждение перенесём в почту. Благодарю всех за работу!

Выйдя из конференц-зала, Уилшир сказался нездоровым, обещал быть на связи и, прихватив ноутбук, вызвал такси и отправился на встречу с Джимом Чёрчем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Несмотря на то, что ноутбук был новым, и Уилшир ни разу не заходил на него под своим логином, через двадцать минут после начала поездки на рабочем столе появилось очередное послание от зловредного искусственного интеллекта: «MoSh 70 % complete». Ещё два — о 80 и 90 процентах пришли на телефон. К моменту, когда Чёрч, широкоплечий негр в ковбойской шляпе, пожал Уилширу руку, до завершения активации протокола оставалось всего 10 %.

— У нас мало времени, — сказал Чёрч, посмотрев на последнее сообщение о протоколе. — Требуется госпитализация.

— Кому? Ему? — Уилшир протянул айфон, но Чёрч только поморщился.

— Вам.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Mothership protocol 76: Activation complete 99,9 %.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из газеты «Мир непознанный», Франция, июль 2024 г.

«В 6 часов 59 минут 24 ноября 2023 года рейс 473 Манила-Лондон перестаёт отвечать на сигналы диспетчеров. Спасательные вертолеты находят упавший лайнер спустя четыре часа. Двести восемь пассажиров погибли, но есть и выжившие. Одному из тяжело раненных, представившемуся как Альберт Уилшир, суждено было прожить ещё тридцать минут. Он просит отвезти его в какую-то Дакхью, передать некоему Чёрчу, что госпитализация не требуется, а также повторяет нескладные, не имеющие смысла фразы про инопланетян, звонок Аллаха и корпорацию Jefferson. Позднее из его пиджака извлекут паспорт на совершенно другое имя…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Mothership protocol 76: Activation successfully accomplished. External programs are being shut down. Estimated time: 30 sec.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Видишь ли, дружище, конечной целью вируса являются не приборы, — сказал Чёрч.

Уилшир не видел его: мешали фиксировавшие голову стальные ленты. Как они появились? Что с ним сделал этот странный человек? И откуда взялось это странное чувство, будто говорит не один Чёрч, но и ещё кто-то — очень далёкий и страшный?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Они умеют это, передавать вирус в плоть через приборы — перед глазами Уилшира мелькнуло что-то серебристое и тонкое. — На многое их не хватает, но вот самолеты отчего-то попадают в ловушку. А знаешь, что они делают потом? Уничтожают самолёт руками зараженных. Мы пока не знаем, почему. Скорее всего, просто по злобе. Сигнал слабеет с каждым годом, насколько мне известно. А ещё они… Как бы это сказать…

Тело Уилшира содрогнулось от внезапной боли. Болело всё: грудь, руки, голова. Ног он не чувствовал.

— В общем, они как будто меняют исходный код человека в тот самый момент, когда он перестаёт себя контролировать. Все воспоминания, вся суть человека заменяются абсолютно иной личностью. Как они это делают — неизвестно, но мозги у человека набекрень едут. Сам не понимаешь, небось, что не существует ничего: ни Дакхьи, ни J efferson Mining, ни Уилшира? Всё вокруг такое реальное, осязаемое, но это обман. Ничего нет. Они пытаются скрыть следы. Боятся, стервецы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Preparing for termination.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из газеты «Мир непознанный», Франция, июль 2024 г.

«.. Первый самолёт разбился в 2021 году, спустя всего две недели после так называемого „Падения звезды“. Неопознанный объект, затонувший возле Филиппин, привлёк внимание учёных всего мира, но вряд ли кто-то мог даже помыслить о том, что внутри него таилась жизнь. К сожалению, излучение, испускаемое таинственным металлическим шаром, покоившимся на дне, обнаружили не сразу… Прошлогоднее падение лондонского рейса 473 на данный момент является последней катастрофой, связываемой со „звездой“…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

en.wikipedia.org

«По запросу „Дакхья“ страниц не обнаружено»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

en.wikipedia.org

«По запросу „Jefferson Mining Industries“ страниц не обнаружено»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Запись чёрного ящика рейса 473:

«Не надо! Что вы делаете?!»

Из постановлений комиссии по филиппинским катастрофам:

«.. Причиной крушения является человеческий фактор…»

Из показаний санитара Паоло Д. касательно обстоятельств смерти пассажира N:

«…Последние слова: „Так значит, все ложь?“. Смерть зафиксирована в 14.15. Шансов на спасение не было изначально. Агония сопровождалась длительным бредом, но предсмертная фраза была произнесена на удивление осмысленно…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Done. AH unnecessary realities switched off.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тёплая ладонь — то ли Чёрча, то ли чья-то ещё — легла на лицо Уилшира, закрыла глаза. Боль ушла, и отчего-то стало легко и спокойно.

— Обычно новые личности и их жизни абсурдны. Ты исключение. В этот раз мы решили рассказать тебе всё. Протокол 76 завершён. Запуск 77 цикла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Богдан Гонтарь} Нечисть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Изначально этот рассказ планировался как рядовой деревенский хоррор. Но потом мне показалось интересным скрестить всё это с типично городским персонажем и горячо любимой мною темой ритулов и обрядов. И посмотреть, что из этого выйдет».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Старуха ждала под мостом. Закутанная в рваную шаль, она раскладывала на земле узоры из птичьих костей, окутанная мраком и гулом грязной бурной речушки.

Григорий Сапнов шёл к ней, осторожно ступая, боясь запачкать костюм и туфли. Он то и дело озирался — то на изрисованные блёклыми узорами бетонные блоки, то на торчащие из воды чёрные, обросшие тиной прутья арматуры и ветки. В темноте за спиной старухи горела лучина. С каждым шагом Григория всё сильнее охватывал страх, и он поминутно утирал взопревший лоб платком, нервно почёсывал щетину и стрелял по сторонам прищуренным осторожным взглядом.

— Я от Лукерьи, — сказал он. Таков порядок. Так надо говорить, кто бы тебя ни направил.

Старуха подняла взгляд. Один её глаз был затянут мутным бельмом, второй зиял холодным чёрным колодцем.

— Кто? — скрип и шелест вместо голоса.

— Сын. Алексеем зовут.

— Давно?

— Третьего дня утоп.

Старуха кивнула и склонилась над костями в грязи.

— Меня Мараньей звать. Ты зови просто — бабушкой. Я не возьмусь возвращать твоего сына. Грех это, какой не смыть. Диаволова метка до смерти и в посмертии. Не возьмусь, — голос скрипит, безжизненно и тихо.

Григорий знал, что она откажет, его предупредили. Бабка не возьмёт добровольно грех на душу, но её изглоданное бесами нутро не в силах отказать тому, кто знает, как просить. Таков порядок. Григорий падает на колени перед ней:

— Бабушка, помоги! — он сорвал с шеи крест, плюнул на него. — Не тебя прошу, силу, что в тебе молю — верни кровиночку! Бабушка, помоги! Бабушка, помоги!

Ведьма поморщилась:

— Нечего выдумывать своего. Есть правило — проси три раза, ты и проси. Не надо боле ничего. Знаешь цену?

— Знаю, бабушка, — сердце Григория замолотило отбойником. — Всё знаю!

— Тогда назови её, знаток.

— За сына себя отдам Ему. Отдам тело, что примет Его дух. Глаза, что порчу будут наводить. Десницы, что мор посеют. Уд, что семя Его бросит. Ноги, что по миру будут Его носить. Всё отдам, бабушка, только помоги.

Старуха махнула рукой, сметая кости:

— Покойника отпевали?

— Нет, не понёс в церковь.

— Где мальчик? — спросила Маранья.

— В багажнике машины, там, у промзоны оставил, — махнул назад рукой Григорий.

— Веди. Поедем, отпоём, как положено. Кровь взял?

Григорий торопливо кивнул:

— А как же! На рынке свежей свиной трехлитровку налили.

Маранья презрительно плюнула ему под ноги. В скрипе зазвенело нескрываемое презрение:

— Для сыночка мог бы и своей плеснуть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Город придавило серым пологом сумерек. Григорий выехал за пределы промзоны и, подхваченный потоком машин, двинулся к центру. Маранья время от времени указывала пальцем, куда повернуть. Возле маленькой часовенки у мемориала узникам лагерей они подобрали молчаливого молодого протоиерея, высокого, худого, с вороной бородой. Глядя в зеркало, Григорий увидел, как протоиерей снял с шеи золочёный крест и достал из-под рясы перевёрнутый.

На южной окраине, когда за окнами серыми тенями замелькали глухие бараки, Маранья направила его к заброшенному интернату, во дворе которого приютилась покосившаяся церквушка.

Сапнов достал из багажника завёрнутое в белый саван тело, передал старухе банку с кровью.

Они ступили в темный провал входа. Торопливые крёстные знамения наоборот, скупые осторожные движения в темноте. Маранья зажгла огарки чёрных свечей, и Григорий увидел, что пол устлан снятыми со стен образами и иконами. Единственный нетронутый образ виднелся на дальней стене за алтарем. Неизвестный Григорию святой в алых одеяниях, изображенный в полный рост. Без лица; лицо было затёрто так, что виднелась серая штукатурка стены. На штукатурке горели две красных точки там, где должны быть глаза. Нимб над головой святого не смыкался полностью, и тускло поблескивал позолотой. Худые вытянутые ладони лежали на груди, и узловатые пальцы кончались длинными неровными ногтями.

Григорий положил сына на алтарь и снял саван с бледного синегубого лица. Сзади послышался голос старухи:

— Возьми, милок, лукошко. В нём ягодка тебе в дорогу. Сам съешь, да на месте оставишь в подношение.

Сапнов взял берестяную корзинку, приподнял тканый платок и увидел крупные спелые ягоды земляники. Лукошко он поставил рядом с собой, и сам опустился на колени перед алтарем.

Маранья, кряхтя, взяла банку и принялась лить кровь на пол, на затёртые множеством ног иконы, замыкая алтарь в круг. Остатками крови перемазала лоб и губы мёртвому Лёшке. Прихрамывая, проковыляла в полумрак за спиной Григория и грузно преклонила колени.

Протоиерей, до этого высившийся над алтарём сумрачным сутулым вороном, принялся читать литанию. Голос его, глубокий и зычный забился в стенах церкви, и почудилось Григорию, будто лик святого за алтарём потемнел, и на нём всё сильнее заполыхали жаром глаза-угольки.

— Владыка духов и всякой плоти, живой али мертвой, от креста отрёкшися, взываю к тебе! Сам, Владыка, верни душу усопшего раба твоего Алексея в мир грешный, в мир смертный, где царят мука, скорбь и стенание…

За спиной завыла старуха. Как плакальщица на похоронах — надсадно и глубоко.

Григорий покрылся бисером ледяного пота. Кожа его словно стянулась на теле, а где-то внутри, под самым сердцем, зашевелилось холодное. Григорий не знал, никогда не слышал слов настоящих молитв, но неправильность, липкая иррациональность того, что читал протоиерей, тонкими иглами проникла под самую его кожу. Под ребрами Григория забилось, закричало то тёмное, глубинное чувство, что заложено в каждом человеке и оберегает его от тёмных троп. Григорий вдруг ясно осознал, что он сам вступил на такую тропу, и жизнь его, до этого озарённая светом, осталась в стороне. Он отверг все то, что ведомо человеку, что упорядочивает его бытие, и впереди лишь пульсирующий хаос и тьма, в которой предстоит идти наугад, не ведая, что ждёт во мраке.

Когда прозвучало последнее, четвёртое «Аминь!» мёртвый сын Сапнова распахнул мутные глаза, повернул голову к отцу и под торжествующий вой старухи еле слышно прошептал:

— Приходи, папа.

За спиной у Григория раздалось хлопанье крыльев и гортанные крики. Обернувшись, он увидел на границе света Маранью, а над ней, еле видимые в полумраке, кружили хищные тени. Стая ворон расселась вокруг старухи, птицы замолкли и выжидающе уставились на Григория глазами-бусинками. Раздался голос Мараньи:

— Они приведут тебя, куда надо. Когда вернёшься сам, вернут тебе сына. Два дня с ним проведёшь и на закате второго дня явишься сюда — уговор исполнить. Ступай и лукошко не забудь. Там, — это слово старуха выделила, — никакого своеволия! Пройдёшь к месту, подношение оставишь и сразу обратно. Понял?

Сапнов кивнул. Птицы зашелестели крыльями, захлопал взмолотый воздух, и вороны одна за другой устремились на улицу, и Григорий пошёл вслед за ними. Выходя в прохладный ночной сумрак, он услышал, как старуха прохрипела, обращаясь к протоиерею:

— Как вернётся, глаз с него не спускай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Птицы уводили его всё дальше и дальше вглубь сырого лесного сумрака. Невыносимо горели стёртые с непривычки ноги. Рубашка липла к взопревшему телу. Горели лёгкие, душила тяжёлая одышка.

Григорий брёл по колено в траве, касаясь руками возникающих из мрака замшелых стволов, вглядывался в переплетения ветвей, где, то и дело перечёркивая еле видное небо, проносились чёрными стрелами его проводники.

Ему казалось, что в травах таятся невидимые звери, жарко дышат, согревая горячими боками неспокойное зелёное море, и он вздрагивал от каждого шороха и треска в чаще леса.

На ночь остановились, когда птицы вывели его из леса на смрадное, укутанное туманами болото. Григорий проковылял по притопленной гати к видневшемуся невдалеке островку, втиснул своё грузное взмокшее тело между холодными замшелыми камнями. Долго шумно дышал, пока не унялось сердце, и вслушивался в тревожные крики чертей в бурьянах.

Птицы расселись вокруг, испытующе глядя на Сапнова, и он, опомнясь, подтянул лукошко и снял с него платок. В неверном тусклом свете он увидел, что из корзинки на него глядят окроплённые кровью рубленые куриные головы. Под издевательский клёкот ворон он запахнул корзинку обратно.

Едва рассвело, птицы, крича, взвились вверх, и Григорий поплёлся за ними, еле переставляя распухшие ноги. В утренней дымке ему мерещились странные, изломанные тени, проплывающие мимо. Влажный воздух наполнился тихими шепотками, и отупевшему от усталости Григорию казалось, что болото это — та самая граница между миром живых и мёртвых, где блуждают неприкаянные души, в поисках пути в истинное посмертие. И по пути этому брёл сейчас он сам, ведомый зловещими птицами.

Рассвело, туман рассеялся, но солнце не прогревало воздух, словно свет его бил из далёкого чужого мира. Гать оборвалась у поля, покрытого колтунами жёлтой травы, протянувшегося до самого горизонта, где врезалось в серое небо. Посреди поля высился холм, и Григорий прибавил шаг, устремляясь к нему. Вороны расселись в траве за его спиной и стихли.

Сапнов шагал к холму, спотыкаясь о кочки и проваливаясь в подтопленные ямы. Вскоре он уже различил неясное пятно на вершине холма, и пятно оказалось почерневшим от времени срубом, окруженным неровными, покосившимися бдынами. У Григория полыхнуло в груди, и он перешёл на бег.

Тяжело дыша, поднялся по склону. С голбцов на него смотрели вырезанные в дереве лица. Григорий останавливался возле каждого бдына и клал под маленькую двускатную крышу куриную голову из лукошка. Когда лукошко опустело, Сапнов отбросил его в сторону и выбрался на вершину холма.

Сруб высился злым наростом, упирался острым коньком в мутное небо, с крыши ввысь поднимался дымок. Григорий обошёл сруб по кругу, но ни двери, ни окна не нашёл — лишь толстые стволы, сложенные замком. Он собрался идти обратно, но из-за сырых стен внезапно донёсся шорох и тихий перестук. Сердце Сапнова замерло, и он бросился к стене, прижался к венцу, жадно прислушиваясь.

Внутри кто-то тихо ходил, было слышно, как скрипят доски под ногами. Григорий, позабыв обо всём на свете, вытащил из кармана складной нож, упал перед стеной на колени и принялся лезвием выковыривать мох из стыка. Вскоре он расчистил узкую щель, и из щели потянуло топлёным жиром, дымом и смрадом немытых тел. Звуки стали громче, и Григорий припал к щели, силясь что-либо разглядеть в темноте. Он увидел тлеющий костёр на полу в углу, окружённый битыми черепками и щепками, а возле очага, на границе света кто-то сидел, сгорбившись и подперев подбородок кулаком.

— Сынок! — хриплым шёпотом зовёт Григорий.

Из темноты донеслось еле слышное шуршание, и в щели мелькнуло лицо. Чумазая кожа, курносый нос, светлые взъерошенные волосы.

— Папа! — жарко зашептал Лешка. — Уходи скорее! Тебе нельзя смотреть — он заметит! Уходи!

— Кто заметит, сынок?

— Тот, у кого вы меня вымолили. Уходи, папа, не то будет худо, прошу тебя. Отсюда меня не забрать, они сами приведут.

Григорий поднял с земли вытянутый мох, чтобы заложить щель обратно.

— Пока, сынок, я жду тебя.

Лёшка собрался ответить, но из темноты за его спиной протянулась длинная белая ладонь и зажала ему рот. Глаза сына округлились, он замычал, забился, но вторая рука обхватила его за шею и утянула в темноту.

— Сынок! — закричал Сапнов. — Алёша! Пусти его, сука! Пусти!!!

В ярости и отчаянии он замолотил по стене кулаками, сбивая их в кровь, и снова услышал скрип шагов. Григорий прильнул к щели, и в этот же момент что-то ударило по стене изнутри так, что весь сруб содрогнулся. Далеко в лесу завыли собаки. Сапнов отскочил назад от неожиданности и испуга. Он оступился, рухнул на спину и покатился по склону. Мелькнуло перед глазами небо, дрожащий сруб, клочья травы. Удар в затылок, и небо вспыхнуло, заливая поле ослепляющим светом, а потом пришла мягкая, нежная тьма забытья.

Григорий очнулся от криков. Вдалеке у края болота кружили вороны, и карканье их, заунывное и протяжное, отдавалось в голове пульсирующей болью. Он с трудом поднялся на ноги и увидел, что в стене сруба зияет неровный проём с выщербленными краями, а земля под ним усыпана мелкими щепками. Григорий, шатаясь, поднялся к дому и осторожно ступил внутрь. Пусто, лишь тлеют в углу последние седые угли. Выступивший пот вновь пропитал затвердевшую рубашку, дыхание словно перехватила ледяная рука. Он со всех ног побежал к птицам, и они повели его обратно тропами, сокрытыми от живых и мёртвых.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маранья с сыном ждали его у подъезда. Григорий выскочил из машины, растрёпанный, мокрый, грязный, и устремился к Алёшке, но старуха преградила ему дорогу:

— Ты, тварь, — зашипела она. — Что наделал, знаешь? Всех подвел!

Григорий попытался проскочить мимо Мараньи, но она ухватила его за лацкан пиджака когтистыми пальцами:

— Куда?! Слушай внимательно, сынок! Нас за твое самоволие накажут, а ты уже наказан. Но наказание уговора не снимает. Два дня у тебя на всё. На исходе второго дня явишься в церковь. Понял?

— Какое наказание? — выдохнул Григорий.

Старуха отпустила его и, ухмыляясь, кивнула в сторону сына. Сапнов подошёл к нему ближе. Лёшка сидел на лавке, не глядя на отца.

— Сынок, — позвал его Григорий. — Лёшенька…

Сын не шевельнулся, будто не услышал.

— Сыночек, — Сапнов неловко обнял сына, прижал к себе, но Лёша не ответил на его объятья. Григорий почувствовал холод его тела под руками. Он глянул на сына. Бледность, мертвенная, неестественная. Синие губы. Налившиеся тени под глазами. Расплывшиеся кляксами зрачки

Мёртвый сын встал с лавки и мимо Григория прошёл в подъезд. Утренний двор, ещё скованный цепями сна, пронзил долгий крик, полный боли и отчаяния.

До вечера Григорий сидел рядом с сыном в его комнате. Каждые пять минут звонила жена, уехавшая к матери ещё две недели назад. Григорий не брал трубку. Знал, что не сможет, не удержит дрожь в голосе.

Лёшка устроился на краю кровати и смотрел в окно на угрюмых голубей, нахохлившихся на карнизе. Он сидел, ровно держа спину и сложив руки на коленях. Ни движения, ни звука. Григорий пытался говорить с ним, приносил Лёшке чай, шоколад и его любимые «раковые шейки», но сын лишь сидел, повернув голову в сторону окна, и не шевелился. Приходил Тишка, их кот, тёрся под ногами Лёшки, задевая бледные ступни подрагивающим хвостом, урчал, поднимался на задние лапы, просясь на руки, но сын не видел кота.

Григорий долго рыдал на кухне, проклиная себя и свою затею, и плач его прервал воющий крик, донёсшийся из спальни сына. Крик боли, предсмертный и захлебывающийся. Сапнов вбежал в спальню и увидел скорчившегося на полу сына. Тот стоял на коленях, а под ним, еле-еле шевеля лапами, бился в последних судорогах Тишка. Из пасти, вместе с пузырящейся кровью вырвалось последнее, протяжное урчание. Сын поднял безразличное лицо, покрытое царапинами. По губам Лёшки стекало красное, к перемазанной щеке прилип клок шерсти. Сын встал, оставив умирающего кота, уселся на кровать, сложил руки на коленях и отвернулся к окну, где испуганные кошачьим криком голуби по одному возвращались на карниз.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маранью Сапнов нашёл там же, под мостом. Старуха раскладывала на земле кости, не обращая внимания на Григория, стоящего над ней с топором в руке.

— Сына верните, суки, — сказал Григорий.

— А тебе его вернули, — голос Мараньи звучал деланно беспечно. — Мы свою часть уговора выполнили. Это ты полез, куда не просят. Вот и расплата. Про завтра не забыл?

Ожидая ответа, она уставилась на Григория склизким бельмом, и он коротко ухнул её обухом в скулу. Маранья грузно повалилась на спину, обхватила лицо ладонями и взвыла от боли. Григорий занёс над ней топор:

— Заткнись, гнида! Зарублю!

Она замолкла. Между пальцами побежал тонкий тёмный ручеёк.

— Я вам тело своё не отдам, — сказал Григорий. — Нет сына, нет тела. Такой уговор был.

— Теперь условия ставишь не ты, — голос Мараньи звучал глухо и угрожающе. — Теперь никто из нас ничего не решает. Ты отдашь своё тело или его заберут силой. Оно уже не твоё. Это не то, от чего можно спрятаться или убежать, и завтра на закате тебя не станет. Можешь и не приходить, но тогда пострадаешь не ты один. Все, кого ты знаешь и любишь, умрут. Лучше отдай добровольно, мало тебе одного наказания?

Григорий удовлетворённо хмыкнул и занёс над её головой топор.

— Не станет меня, и вам не бывать!

— Стой! — рявкнула старуха, и он замер. Маранья заискивающе заулыбалась, разводя в стороны перемазанные ладони. — Отчего ж сразу не станет? Никто не говорил, что нет выхода. Есть один способ душу твою уберечь, отчего ж нет.

— Говори.

Старуха помрачнела.

— Чёрный способ, дрянной. Вовек грех не смоешь, зато душу сохранишь.

И в хищной темноте под мостом Маранья рассказала Григорию всё, что знала, и о чём лишь догадывалась. О теле, что отобрано без насилия, о бегущей воде, куда нечисти не ступить, о стенах осквернённой церкви, которые Он не сможет покинуть до первых петухов — всё рассказывает Маранья, чтобы сохранить свою жалкую, подёрнутую гнилью жизнь.

Сапнов вышел из-под моста угрюмый, но преисполненный решимости, а с лезвия топора тянулась рваными нитями кровь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Весь вечер он колесил на призрачных электричках вокруг города и всматривался в траурные лица пассажиров. Жёлтый свет прорезал на ликах новые морщины, и пассажиры сидели недвижно, словно боясь их стряхнуть. Серые тени, серые жизни. Мёртвые полустанки без единого огонька.

Уже затемно, когда за окном проносились когтистые ветви и безмолвные деревни, Григорий приметил грузчика. Грузчик сидел особняком, исподтишка покряхтывая и прикладываясь к бутылке, которую прятал за пазухой. Дождавшись, когда тусклый, облезлый вагон опустеет, Григорий подсел к мужику. Тот недобро покосился на нового соседа, пока Сапнов, широко улыбаясь, не достал ещё одну бутылку.

Они сидели и пили, закусывая килькой и огурцами. Лицо грузчика налилось багрянцем, он то и дело оттягивал ворот рубахи, словно тот мешал ему дышать. Грузчик рассказывал Григорию о своей работе на складах с мукой, о пожирающем кости артрите и смертельно надоевшей жене, которая, курва такая, жизни не даёт, понимаешь, вот и мотаюсь тут по этим, бля, электричкам, ни к друзьям сходить, ни к кому, везде, падла, нос свой сует, не укроешься. Когда грузчик захмелел настолько, что перестал утирать бегущую изо рта слюну, Григорий предложил ему сойти на тихой станции, мол, за перелеском село, там ещё самогонки можно взять. Грузчик приободрился, одобрительно загукал и, пошатываясь, спустился за Сапновым на пустынный перрон. Григорий подождал, пока его спутник помочится, кряхтя и сетуя на камни в почках, а после обхватил мужика сзади и прижал к его лицу тряпку, пропитанную хлороформом. Грузчик обмяк, не успев понять, что происходит, и Григорий оттащил его прочь с перрона в лес.

В лесу он, кряхтя от натуги, взвалил грузное тело на плечи и понёс к реке. На берегу аккуратно задушил грузчика, зажав ему нос и закрыв рот ладонью. Не приходя в сознание, мужик дрожал в агонии, долго и вяло сучил руками.

Григорий чиркнул себе по ладони ножом, кровью смочил мертвецу губы, повесил на шею срезанный клок своих волос и прошептал на ухо подсказанные Мараньей слова. Натянул на голову мертвецу пакет и примотал его к шее скотчем. Положил в ладонь грузчику нож и тоже крепко замотал, чтобы не разжались пальцы, обхватившие рукоять.

Отнёс тело к лодке, упрятанной в камышах. На вёслах вышел на середину реки. Прощупывая дно, нашёл место поглубже. Обмотал мертвеца вокруг пояса веревкой, другой конец веревки увязал к тяжеленной свинцовой чушке и перекинул тело с грузом за борт. Воды сомкнулись над покойником, и Григорий, подсветив фонарем, увидел, как натянулась веревка, и грузчик, притянутый ко дну, покачивается в воде, обволакиваемый неторопливым течением.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером следующего дня Григорий подъехал к интернату, и увидел, что окна церкви подсвечены рдяным тусклым пламенем.

Протоиерея и старухи не было внутри, но Григорий знал, каков порядок. Он прошёл к алтарю, за которым алели одеяния святого без лица, и услышал, как вслед за ним в церквушку, хлопая крыльями и горланя, влетели вороны. Птицы расселись на образах и затихли. Сапнов кожей почувствовал их колючие насмешливые взгляды.

Григорий встал перед алтарем на колени и начал нараспев читать «Отче наш» задом наперед. Он бормотал молитву, раз разом, не останавливаясь ни на секунду, пока за его спиной не подхватил тоненький девичий голосок, вслед за ним ещё один, и ещё, и ещё, и вот уже целый хор, многоголосый и переливчатый, зазвучал в тесных стенах. Один за другим сами по себе заиграли пламенем огарки свечей вокруг.

Григорий принялся за «Символ веры», и ему вторили голоса за спиной. В мареве пламени фигура святого за алтарем дрожала, ширилась, наливалась глубиной, всё ярче сверкали угольки глаз на провале лица.

Святой шагнул со стены, и нимб за его головой вспыхнул золотом, и уже не нимб это вовсе, а золоченые рога сверкают, переливаются светом в полумраке осквернённой церкви. Складки одеяния святого колышутся в такт шагам, и каждый шаг отдаётся звонким цоканьем, словно под полами рясы не ноги, а копыта выщербливают пол.

Григорий оцепел, не в силах поднять взгляд, а святой, обретший объем и плоть, шагнул к нему, скрестив на груди ладони. Он воздел одну руку вверх, и женский хор за спиной Григория стих, и один Сапнов неверным голосом продолжал нараспев читать строки молитвы. Безликий остановился перед ним, и Григорий почувствовал, как от одеяния нечистого тянет дымом и серой, смрад врезался в ноздри, на глаза навернулись слёзы, в горле запершило. Сапнов споткнулся и умолк на полуслове. Он поднял взгляд вверх, на окаймлённое золотым сиянием пятно, словно пожравшее свет. Всмотрелся в два равнодушных красных огонька.

Костистая белая длань опустилась на лицо Григория и одним лёгким прикосновением выбила душу из тела. Тусклый свет померк, и в наступившей темноте остались гореть лишь две красные точки, а вскоре погасли и они.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сознание возвращается резко и хлёстко, как после липкого ночного кошмара. Григорий пытается вдохнуть, но воздуха нет, а к лицу прилипает шуршащая пелена. Он тянет руки к голове, но руки не слушаются, как в дурном кошмаре. Григорий чувствует, как его тело обволакивают холодные стремительные течения, и понимает, что он на дне реки, что всё получилось.

Остывшие мышцы не слушаются, грудь режет от удушья, в глазах, не успевших толком открыться, начинает темнеть, но Григорий, собрав в кулак всю злость и волю к жизни, тянет к поясу руку с ножом и режет удерживающую его верёвку. Течение подхватывает его и тянет вперёд. Неуклюже барахтаясь в воде, Сапнов рвёт плёнку на лице, делает гребок, второй и выныривает на поверхность. Под холодным осенним небом, посреди стылой стремнины, он жадно хватает ртом воздух. Вместе с воздухом приходит запоздалое похмелье — мёртвое тело грузчика полно водки. Григорий подгребает к берегу и неуклюже вываливается на мокрый песок. Долго лежит, глядя на пронзившие небосвод звёзды, постепенно приходит в себя.

Шуршат камыши, и Сапнов видит, как чёрной скрюченной тенью к нему крадётся протоиерей. Он подбирается к Григорию на четырёх конечностях, как гигантский паук, укутанный в рясу. В одной руке священнослужитель сжимает черенок, на который насажены ржавые вилы, а по песку, свисая с шеи, волочится перевёрнутый нательный крест. Взгляд протоиерея сверкает злыми огнями, а голос звучит, как скрежет метала о кости:

— Вот и выплыл, хитрец, — говорит протоиерей, сверкая острыми зубами, обращаясь скорее к самому себе, нежели к Сапнову. — Думал, обманул всех, ан нет, нас не обманешь, мы ждать умеем. Выплыл, теперь не денешься никуда, теперь тебя достану. Плыви, не плыви, а от меня не уйдёшь.

Шелестя складками рясы, он подбирается всё ближе к Григорию. Сапнов переворачивается, встаёт на четвереньки, пытается уползти обратно в спасительные воды, где не достанет его продавший душу священник, но прото-ирей споро достает что-то из кармана, взмахивает рукой, и на лицо Григория попадают мелкие брызги.

— Не уйдёшь! — торжествующе верещит тень за спиной Сапнова, и он чувствует, будто у самой кромки воды упирается в невидимую стену. — Не уйдёшь! Не ты один готовился. Несвятая вода — это тебе не просто так. Ты теперь не раб божий, ты — нечисть осквернённая.

Протоиерей заливается визгливым хохотом, глядя на бесплодные попытки Григория скрыться от него в реке. Подкрадывается ближе и ближе, отводит руку с вилами для замаха, и Сапнов еле успевает откатиться в сторону, уходя от удара. В голове вспыхивают пурпурные цветы, распыляя боль от похмелья, и в глазах на миг темнеет. Этого хватает, чтобы протоиерей подтянул вилы обратно и приблизился на расстояние удара. Григорий силится подняться на ноги, и это его спасает — ржавые зубья, метившие в шею, вонзаются в бедро. Григорий кричит не своим голосом, но свободной рукой успевает схватиться за черенок, не даёт служителю выдернуть оружие. Тело грузчика непривычно Григорию, оно крупнее его собственного, и он с трудом координирует движения, но сила в этом теле, выработанная годами изнуряющих трудов среди белой мучной взвеси, велика. Он крепко держит черенок, ожидая, что протоиерей подберётся поближе, и Сапнов сможет достать его взмахом длинной тяжёлой руки с примотанным ножом. Но нечистый хитрее Григория, он, наоборот перехватывается за дальний конец черенка и наваливается на него всем телом, вгоняя железо глубже в плоть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Григорий рычит сквозь зубы, делает шаг назад и в сторону и вырывает вилы из ноги. Как огромный яростный медведь, он бросается на священника и вгоняет ему нож под рёбра, хватает второй рукой за ворот и швыряет в сторону. Тот с коротким криком взмывает в воздух, описывает дугу и с хрустом врезается в невидимую преграду над рекой, неестественно складываясь пополам. Григорий склоняется над нечистым и, глядя в тускнеющие глаза, долго бьёт его ножом, пока ряса не начинает хлюпать от пропитавшей её крови.

Дома Григорий срезает припёкшуюся к ноге штанину, промывает рану под краном и перематывает обрывком простыни. Находит в своём гардеробе брюки посвободнее и с трудом натягивает их на чужие ноги, пропитанные болью от артрита. Достаёт из сейфа охотничье ружье, кажущееся игрушечным в новых руках, набивает карманы патронами.

Заглядывает к сыну. Алёшка сидит на кровати, а за окном виднеются уходящие вдаль коробки домов, за которыми алым нимбом садится солнце. Сын поворачивает голову к двери, и мёртвые глаза смотрят сквозь Григория, не видя его. Сапнов тихо закрывает дверь и запирает её на ключ.

Он еле умещает тело за рулем, кое-как захлопывает дверь, а во время пути то и дело не рассчитывает силу, давя на педаль, и машина резко рвет с места, распугивая других водителей. Ему сигналят вслед, но он не слышит, думая лишь о том, как поскорее доехать, пока не случилось непоправимое, пока не закончилось служение, и безликий святой в старом теле Григория не вышел из церкви, чтобы навсегда затеряться на просторах этого мира.

Заспанный священник в монастыре на окраине долго не может взять в толк, что от него хочет Григорий, и лишь когда Сапнов суёт ему в руку пачку денег, соглашается освятить патроны.

Когда Григорий выходит из ворот монастыря, то видит, что дорогу к машине ему преграждает тёмная фигура. Ряса на ожившем протоиерее поблескивает в лунном свете, мокрая от крови. В этот разслужитель не заводит разговоров, а молча бросается вперёд.

Григорий мысленно проклинает себя, что оставил ружьё в машине. Еле успевает увернуться от удара вилами и коротко бьёт протоиерея кулаком в оскаленную пасть. Тот валится на землю, и Григорий не даёт ему встать, припечатывая сверху ногой в грудь. Вырвав из ослабевших рук вилы, он замахивается и вонзает их протоиерею в живот. Тот кричит от боли. Григорий надавливает на вилы сильнее, проворачивает их в чреве нечисти, и протоиерей затихает. Изо рта его течет тёмная кровь.

К церкви Сапнов подъезжает в ведьмин час. Дома и пустые дворы вокруг скованы той тишиной, что рождается лишь страхом. Григорий чувствует, как за мутными стёклами в тёмных квартирах замерли люди, не спящие, затаившиеся, надеющиеся, что страшное минует, не заметит их, если не высовываться.

Окна церкви и дверной проём озарены красным бесовским светом. Григорий слышит доносящиеся изнутри визг и нестройные песнопения, отдалённо напоминающие литании. Зарядив ружье, он глушит мотор и направляется ко входу.

Когда Сапнов ступает внутрь, его захлестывает неистовый, хаотичный водоворот шабаша. На секунду Григорий замирает, остолбенев, и тут же его хватают под руки две молодые, смеющиеся бесовки и влекут через храм по выщербленным сотнями каблуков иконам. Храм полон прихожан, да не тех, для которых его строили. Ведьмы, ряженые в бесчисленные цветастые юбки, с непокрытыми головами, молодые, лукаво подмигивающие девицы и изборождённые морщинами полубезумные старухи, скалящие белоснежные клыки или последние гнилые пеньки зубов, с горящими взглядами и слепыми очами, с кривыми каменными ножами и резными деревянными посохами в руках, перемазанные кровью и чистые, словно ангелы, пышущие здоровьем и безнадёжно увечные, щёлкающие в неуклюжем танце костяными и деревянными протезами и отбивающие стройными ножками чечётку, тонкие, как ветка ивы, и грузные, раскрасневшиеся, как торговки сдобой на базаре, исступлённо выкрикивающие хулы, поминутно харкая на пол чёрной слюной, и благоговейно замершие, устремив взгляды к алтарю, сливающиеся прямо на полу в противоестественном соитии и дерущие друг другу волосы в драке — все они проносятся мимо Григория, как безумный хоровод. Вокруг рыскают хромые псы и визгливые коты, из трещин в стене ползут склизкие черви, в щелях половиц подрагивают лапками жирные белые пауки, а в тенях верещат клубки крыс.

Григорий, оцепеневший и растерявшийся, обеими руками сжимает ружье. Подхвативший его поток тел выносит Сапнова на пустое пространство перед алтарем. На алтаре, устеленном хоругвями, сидит, властно закинув ногу на ногу, абсолютно нагой, блестящий от елея, вина, крови и женских соков человек. Григорий с неведомой ему до того смесью ярости и испуга смотрит на него, не сразу узнавая в нем себя. На Сапнова устремлён взгляд чужих, горящих потусторонним пламенем глаз, словно выжженных на некогда его лице. Человек в его теле вздымает в воздух руку и вихрь шабаша вмиг затихает.

— Пришёл, значит, — рот растягивается в улыбке. — Пришёл, не убоялся. А почто пришёл? Прихвастнуть, как обманул меня? Али мстить? Если мстить, то не за что — только себя можешь корить за опрометчивость. Знал, с чем связался — нечего было договор нарушать. Теперь тебе бежать только до конца дней твоих. А после смерти тебя уж встретят, будь уверен. Как положено, встретят. Не полез бы туда, где тебе и делать нечего, получил бы сыночка, как и просил — живым и здоровым. Через час, когда закричат первые петухи, окончится шабаш, и я смогу выйти из осквернённых стен. До этого момента у тебя есть время уйти. После — не обессудь.

— Не собираюсь я уходить, — сквозь зубы цедит Григорий. — И тебе не дам.

Он вскидывает ружьё и целится в нечистого, нацепившего его личину, а нечистый лишь смеётся в ответ:

— Ни свинцом, ни сталью, ни даже осиной — ничем не возьмёшь. Стреляй, не стреляй — всё одно, я ступил на эту землю, и не тебе меня с неё прогонять.

За спиной у Григория раздаётся топот и голос протоиерея, тревожный и испуганный:

— Хозяин, он патроны освятил!

Нечистый застывает, глаза его округляются от удивления, и в ту же секунду Григорий жмёт на спуск. Звук выстрела разбивает тишину, и Сапнов видит, как залп дроби врезается в его бывшее тело и отбрасывает его во тьму за алтарь. Григорий оборачивается в поисках протоиерея, но тот юркает в сторону и прячется за спинами ведьм. Сапнов стреляет по ведьмам, и те бегут к выходу, на бегу оборачиваясь воронами, сталкиваясь в полёте и падая от выстрелов. В воздухе висит пороховая гарь. Медленно кружась, оседают на пол смоляные перья и пух, на полу лежат мёртвые и умирающие птицы, а их товарки, взбудоражено молотя крыльями и переругиваясь, вылетают в подкрашенную рассветом ночь. Протоиерей бросается на Григория, вынырнув из-за иконостаса, и Григорий стреляет ему в голову, упокоив нечистого в третий и последний раз.

Шагнув за алтарь, он видит лишь лужу крови там, куда упало тело. В этот же миг гаснут свечи, все до единой, и Григорий остаётся в темноте, лишь узкие серые полосы света тянутся от окон и входа. В наступившей тьме Сапнов слышит вкрадчивый злой шёпот:

— На что покусился, человек? Всё одно — ко мне попадёшь! Уходи, и я буду милостив. Останешься — день за днем после смерти будешь смотреть, как твоего сына черти истязают!

Слышится топот босых ног по полу, и на свету мелькает силуэт. Григорий стреляет навскидку, и вспышка выстрела озаряет нечистого на долю секунды. Сапнов успевает заметить рваную рану на его груди.

— Не жалко свою же шкуру портить? — спрашивает шёпот. — Каково это, в себя самого стрелять?

Григорий бьёт на голос, но шёпот уже звучит за спиной:

— Нельзя поймать во тьме того, кто тьмой рождён.

Короткий свист, и в спину Григория входит нож. Сапнов чувствует, как лезвие пробивает кожу, с противным скрипом врезается в подкожный жир и глубоко входит в плоть. Боль выбивает дыхание из груди, и Григорий падает на одно колено, едва не выпустив ружьё.

— Вот и всё, человек, — слышится над ухом. — Вот и пришло твое время. Второй раз, но уже навсегда.

Григорий чувствует сталь на горле, и в этот же миг видит перед собой стену, на которой горят два уголька, отмечающие глаза на образе святого без лица. Прежде чем невидимая рука успевает перерезать ему горло, он стреляет в эти глаза. Освящённая дробь ударяет в образ, сыпется штукатурка, а над головой Григория раздаётся пронзительный крик. Нож падает на пол. Григорий стреляет в стену, пока не кончаются патроны. Крик смолкает, захлебнувшись болью, и в церкви наступает тишина. На улице кричат первые петухи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром мучающийся похмельем следователь войдёт в квартиру, из которой соседи слышали выстрел. Разогнав оперов, криминалистов и экспертов, накричав на участкового, он пройдёт в комнату и увидит лежащих в обнимку мужчину и ребёнка. Ребёнок по документам — Сапнов Алексей Григорьевич, сын владельца квартиры, а мужчина — Рохлин Геннадий Станиславович, чья жена полночи рыдала в горотделе, требуя начать поиски не вернувшегося с работы мужа у равнодушных патрульных. Мужчина и ребёнок лежат в верхней одежде, а за кроватью валяется отброшенное отдачей ружьё. Пуля шестнадцатого калибра прошила обоих насквозь. Самоубийство. Следователь пойдёт на кухню, откроет дверцы шкафчика, достанет хозяйский коньяк и украдкой приложится к бутылке.

Во второй половине дня он поедет к старому интернату, на территории которого ночью тоже слышали выстрелы. Внутри церквушки, давно разгромленной местными хулиганами, следователь обнаружит множество дохлых ворон и отца мальчика — Григория Владимировича Сапнова, голого, покрытого кровью, чужой и своей, убитого выстрелом в грудь. Взгляд следователя лишь мельком скользнёт по одной из стен, отметив следы нескольких выстрелов в одном и том же месте. Он не обратит внимания на остатки рисунка на стене и не увидит, как еле заметно на ней замерцают две точки, будто глаза зверя в лесной чаще.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Нож ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Однажды, на каком-то застолье моё внимание привлёк один из гостей — он задумчиво ковырялся ножом в куске мяса, то и дело поднимая взгляд на шею своего соседа слева, и разглядывал её с каким-то странным напряженным интересом, а тот, напротив, выглядел спокойным и расслабленным, доверчиво-беззащитным рядом с другом, знал его, наверное, „целую вечность", своего друга, у которого неожиданно заволокло взгляд, а в руке поднялся и блестит острый обмасленный…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ночь отхлынула, как море, оставляя сырой песок на асфальте, сумерки впитались в окна и разлеглись по теням, рыжее солнце поднималось в размазанной у горизонта дымке. Внизу ходили люди, с высоты пятнадцатого этажа совсем крохотные, как разноцветные рачки на мокрой отмели. Они шли к машинам, к остановкам автобусов, выбираясь из одних дверей и забираясь в другие. Промокший за ночь большой город подсыхал в термоядерных лучах горящего в ста пятидесяти миллионах километров Солнца.

Рома сидел на кухне. Тёплые полосы густого света тянулись через всю квартиру, начинаясь на восточном вертикальном склоне дома и заканчиваясь на западном, где была кухня, и упирались в стену косым прямоугольным пятном. На пути лучей стоял горшок со замиокулькасом, его чёрная тень падала на стену несуществующим иероглифом.

— Ром, дай нож, — попросила Нина, разворачивая пакет с вафельным тортом, — ты о чем всё время думаешь? Не проснулся ещё?

Это был риторический вопрос. Рома отодвинул стул, встал из-за стола, сделал два шага к столешнице и взял нож. Между углом стола и краем столешницы было сто семьдесят шесть сантиметров. Преодолевая их, Рома представил себе, как нож, что он держит в руках, проникает в мягкое тело Нины, входит плавно, как в масло, как он медленно погружается, со скрипом ниток разрезая ткань тонкой блузки, и проходит между рёбрами. Обязательно между, ему представилось именно так — нож проходит над поясницей справа от позвоночника, рука Ромы, его кисть и предплечье чувствуют незначительное сопротивление от преодоления кожи, едва ощутимое, как если бы нож погружался в мешок с полутвёрдым сыром — плавное, совсем простое и безвредное для его пальцев сопротивление, в чём-то даже приятное.

Такие фантазии не напугали Рому, он был уверен, что никогда не причинит Нине вреда, совсем никакого. Уже давно они муж и жена, и он совершенно здоровый человек, с уравновешенной психикой, взрослый, и он её по-прежнему безусловно любит. Поэтому он мысленно усмехнулся странному финту своего воображения: он прекрасно контролирует себя — своё тело и мысли, абсолютно — и поэтому простил себе подобную глупость, как старого друга, с доброй улыбкой пославшего его к чёрту.

Он пронёс нож за Ниной и положил его на стол:

— Держи.

— Спасибо, — Нина взяла нож. — Что делаешь сегодня?

— Пятница, у меня выходной, — ответил Рома, склоняясь над горячей чашкой, — надо страховку переоформить, ещё хотел на почту сходить, квитанцию прислали.

— Посылка? — под ножом хрустнули вафли и защёлкали, крошась, орешки.

— Непонятно, — он сделал глоток, — заказное письмо, кажется. А ты когда домой?

— Мы тут с Викой хотели посидеть, — кладёт нож в сторону, — у неё дома, она снова с кем-то рассталась, ну, ты понимаешь.

— Опять?

— Ну да, а что? Не везёт ей.

Рома откусил торта, губы почувствовали прохладный шоколад, в нос нырнул горький кофейный запах вперемешку со сладким шоколадным, язык погрузился в сладость.

— Сегодня же пятница, верно? — спросила Нина.

Рома кивнул, разжёвывая кусок, он же только что об этом сказал.

— Мы посидим немного, поболтаем, заедешь за мной?

— Заеду, — согласился Рома, рассматривая повреждения вафельных слоёв, наделанных его челюстью. — Вкусный тортик.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она позвонила примерно в половине второго ночи. Рома спустился вниз, завёл машину, выехал на улицу и под инструментальные переливы медленного чиллаута почувствовал себя подводником в батискафе на дне Марианской впадины: ночь затопила город, для верности напустив густого влажного тумана, он выбирается из грота и бесшумно плывёт вдоль светящихся жёлтых мачт; безлюдная ночь, как сон, покачивает его застывшие мысли в такт движениям морских литосферных плит, Тихоокеанская плита ползёт на Охотоморскую, и на Камчатке курятся вулканы. Весь день он просидел за компьютером. Одно цеплялось за другое, и почему-то были ножи.

В памяти медленно поднялось, что промелькнуло за день перед глазами: смешные видео, забавные фотографии, аналитические статьи, новости, анекдоты, саркастические демотиваторы, успешные друзья, спортивные машины, анатомия человека, немного эротики и ножи. Перебирая всё это, он преодолевал тягучее расстояние.

Девушки стояли на пустой остановке, дыша туманом. Рома остановился, Нина открыла дверь и села рядом. Её подружка проводила её скованным взглядом с едва заметной, дрогнувшей на губах завистью. Проводив подругу, она задумчиво посмотрела себе под ноги, и направилась к своему подъезду, слегка пошатываясь в неторопливой хмельной походке — её раскачивало красное итальянское вино. Рома поймал его терпкий вкус на губах Нины, и кондитерскую сладость на её языке. Она была слегка пьяна и восхитительно

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В шесть часов сорок минут стало светлеть, на горизонте плавилось утро, Рома смотрел на тень замиокулькаса, восковое пятно света медленно ползло по обоям, повинуясь восходящему Солнцу. Движение пятна свидетельствовало, что Земля по-прежнему крутится вокруг своей оси, а зелёные листья за окном — что, меняя сезоны, она вращается вокруг Солнца, а кроме этого, заодно с ним и другими планетами, все они летят в невообразимо огромном звёздном рукаве вокруг пожирающего материю и пространство ядра галактики. Рома посмотрел в окно: людей было меньше, на Земле — суббота.

— Опять застыл, — сказала Нина. — Порежь лучше хлеб.

Она благоухала ароматом своего любимого фруктового шампуня, на волосах у неё, свернувшись, сидело пышное белое полотенце. Когда она его снимет, Рома увидит Анхель её золотистых волос. Они тоже фруктовые, Нина любит съедобные запахи, любит кофе, бутерброды с помидорами и сыром.

Чтобы хорошо порезать мягкий помидор, нужен достаточно острый нож.

Рома подошёл к столешнице, взял свежий батон хлеба и пошарил пальцами в сушилке над мойкой. Вилки, ложки и металл отзывались сухим жестяным скрежетом. Он вынул нож, перехватил, замыкая пальцы на холодной рукоятке, и повернулся к Нине.

Она сидела за столом, как обычно, к нему спиной. Её душистый халат походил на мягкую булку с хрустящей корочкой. Рома представил, как в неё плавно входит нож. И тут же сам себе удивился, этой спонтанной нелепой мысли, и отвёл руку за спину, и взялся за хлеб. Сталь нырнула в желтоватую корку с привычной бытовой обреченностью. Режущая кромка этого ножа была прямая, как у пилы, голомень ровный и пустой, невыразительный, тонкий обух уходил в остриё безопасным полукруглым скосом, словно сутулый клюв альбатроса, рукоять, будто из того же куска дерева, что и ободранная кухонная доска, по которой он стучал и царапал. Не нож, а недоразумение, такой даже не проткнёт её кожу.

— Ро-ом? — вопросительно протянула Нина, заглядывая через плечо. — С тобой всё в порядке? Ты зачем весь батон изрезал?

— Эм… чёрт…

— Ты чего? Опять в облаках витаешь?

— Да… я…

— Придумал, кстати, что своей маме подаришь? У неё ведь день рождения скоро. Ты же не забыл?

Рома отодвинул нарезанный хлеб и взялся за помидоры. Томатные капли не похожи на кровь, слишком прозрачные и водянистые. Про мамин день рождения он действительно забыл.

— Давай подарим ей цветок в горшочке, — продолжила Нина, разворачивая сыр, — я видела в «Оби» очень симпатичные фаленопсисы.

— Давай, — согласился Рома и забрал у неё сыр.

Для сыра больше подходил другой нож, но такого у них не было, к этому никчемному шпателю сыр бесстыдно прилипал. Рома кромсал его, сталкивал пальцами, отлеплял. Настоящий сырный нож, словно змея с раздвоенным ядовитым хвостом — в нем должны быть отверстия, как сырные дырки. И вообще, специальный нож достоин особого уважения, как офицер или как самурай.

— Мне нужен хороший нож, — сказал Рома и сам себе удивился.

— Ну, — Нина пожала плечами, раскладывая помидоры и сыр, — а чем тебя эти не устраивают?

Рома не ответил, он смотрел, как её тонкие красивые пальцы опускают на хлеб сыр и кружки помидоров, щиплют и сыплют соль, и трясут над бутербродами бумажный пакетик с надписью: «Прованские травы».

— Нет, если хочешь, купи, конечно, — согласилась Нина.

— Да нет, — Рома махнул рукой, — не нужны, передумал.

— Ну, смотри, — Нина спрятала в шкафчик «прованские травы», положила доску с готовыми бутербродами на стол, у Ромы в животе заурчал нетерпеливый аппетит.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Днём в парке была отличная погода и много людей. Дети мельтешили под ногами, словно белки по деревьям. Над землёй висели рыхлые кучевые облака — белая водяная пыль, слипшаяся высокими ватными кучами в восьмистах семидесяти метрах над лесом. Обширные течения воздушных масс тропосферы гнали эти комья на запад, к далёким атмосферным фронтам, где бушевала вечная схватка титанических евразийских циклонов.

— О чем задумался? — спросила Нина, глядя как Рома рассматривает облака.

— Да так, — он остановился, пропуская велосипедистов: двух родителей и мальчика лет восьми.

— Чёрт, — скривилась Нина, — вот же повылезали. Суббота, блин.

— Кто?

— Грёбаные мамаши со своими выпердышами.

Рома не ответил, смущённо оглянулся. Сзади никто не шёл, к счастью.

— Не знаю. Как ты можешь хотеть эту мерзость? — продолжила Нина.

— Какую?

— Как какую? — она хмыкнула. — Детей.

Рома взял паузу. Они прошли до пруда и остановились, рассматривая камыши и уток.

— Мои родители, — сказал Рома, — всю жизнь мечтают о внуках.

— И что? — спросила Нина с едва заметным напряжением.

— Ну, — вздохнул Рома. — А мне уже за сорок.

Одно из облаков заслонило солнце, пруд побледнел под наплывшей тенью.

— Ром, — улыбнулась Нина, — у тебя всё есть: крутая работа, клёвая тачка, квартира, друзья…

— Этих, считай, нет, — хмуро возразил Рома, вспоминая фотографии детей одноклассников, раз за разом напоминавших ему то его выпускной десятый «бэ», то институтскую группу, лица их детей напоминали ему тех пацанов и девчат, с которыми он учился.

— Ты же сам ещё как ребёнок, — Нина приблизилась к нему и обняла, прижимаясь всем телом, он почувствовал на себе её руки и нежный запах её волос, и её в меру твёрдую грудь, — я тебя люблю, неужели тебе этого недостаточно?

Он тоже обнял её, они постояли так тридцать пять секунд и пошли в обход пруда.

— Домой придём, я тебе твой любимый супчик приготовлю, грибной, — сказала Нина, — хочешь?

Рома кивнул и начал думать о работе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Прошло шесть дней, наступила пятница, выходной день для Ромы. Он проснулся позже Нины, лёгкий сквозняк от распахнутого Ниной балкона гулял по пустой квартире. Позавтракал в тишине. На столе перед компьютером нашёл бумажку с надписью: «Котя, я тебя люблю», и рисунком щекастого кролика. Хотя, может, и зайца. Рома не смог вспомнить, в чём разница, сел за компьютер, бумажку с трогательной надписью он аккуратно переложил на стол Нины, ещё раз улыбнувшись кролику. Стол Нины стоял рядом. Полку над ним украшали четыре керамических поросёнка: мама, папа, сын и дочь. Нина говорила, что эти поросята — как её семья, очень похожи на родителей и брата. Брата она любила особенно, его поросёнок носил синий полукомбинезон с карманом на фартуке. Сам стол был завален самыми разными Ниниными вещами: заколки, шкатулки, моточки разноцветных ниток, какие-то бумажки с короткими записями от руки, разнообразные тюбики, книги, журналы, и под самым монитором — крохотные конфетки из тех, что бесплатно раздают на презентациях и в приёмных. Рома задумался, потёр большим пальцем подбородок и полез в нижний ящик огромного стенного шкафа. Согласно записям в бортовом журнале его памяти, там должна была находиться «финка». Доставшийся ему от отца нож. Дарить ножи нельзя, — так он сказал, и потребовал у сына какую-нибудь монетку. Роме было тогда примерно двенадцать лет, он ходил в школу и деньги не зарабатывал, и откупился пятаком, сэкономленном на обедах, решив, что отец просто «валяет дурака».

Вообще-то, это была не финка, если и потомок финского пуукко, то очень далёкий — слишком широкий и без гарды, но его окрестил «финкой» один Ромин одноклассник, рыжий сопляк с суровым видом разбирающегося в ножах хулигана. Отец сказал, что клинок выточили по его личной просьбе из какой-то танковой стали. Его отец был военным.

Вспоминая всё, что вертелось вокруг этого ножа, Рома целеустремлённо расковыривал слои хлама, смиренно стареющего в шкафу, и, наконец, докопался.

Настоящий серьёзный нож, а не какая-нибудь кухонная стамеска, способная проткнуть лишь помидор. Это был тяжелый крепкий нож со всеми признаками опасного оружия: по клинку шла чёткая грань ребра заточки, скос обуха имел внятный агрессивный наклон и был у самого острия заточен, рукоять начиналась от упора и будто стекала увесистой смоляной каплей к затыльнику, худея на брюшке, а затем снова расширяясь. С одной стороны клинка шел длинный и вместительный дол, две массивные потайные заклёпки удерживали на хвостовике чёрную полированную рукоять. Рома с уважением повертел нож, вытер клинок о штанину и всмотрелся в сумрачную сталь, мерцавшую золотыми отблесками и жаждой кровавых жертвоприношений. Однако, не смотря на однозначную крутизну этого ножа, Рома окунулся в грусть — в угольном тумане памяти эта «финка» сверкала драгоценной рыбкой, а сейчас, несмотря на все свои достоинства, казалась аляповатой деревенской поделкой на фоне тех великолепных ножей, которые продавались в Интернете.

Рома измерил длину, рост клинка «финки» оказался сто тридцать шесть миллиметров.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром следующего дня они вдвоём готовили обед. Нина заняла место у каменной столешницы между плитой и мойкой, и, стуча кухонным ножом по деревянной доске, крошила сельдерей. Рома сидел за столом и возился с салями. Колбаса была твёрдая, плотная, и не слушалась. Особенно ей, видимо, не нравился нож, которым Рома кромсал её жирную кровавую палку. «Финка» обладала бритвенным сечением от середины клинка, неподходящим для нарезания колбасы. Кусочки выходили разной толщины, мятые, комканные и неровные.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Расправившись с салями, Рома повернулся к Нине. Она стояла к нему спиной, и спина её находилась как раз на уровне Роминых глаз. На ней были короткие свободные шорты кремового цвета и белый застиранный топик, похожий на огромный дореволюционный бюстгальтер. Между шортами и топиком находилось голое тело. Рома присмотрелся к пояснице и прикинул место, куда можно вонзить «финку», чтобы достать ею одну из почек. Ему вспомнилась фраза из методички: «…повреждается почечная артерия, возникает сильнейший болевой шок и смерть от внутреннего кровотечения».

— Ты чего затих? — спросила Нина. — Расскажи что-нибудь.

— Что?

— Не знаю. Что ты делал вчера, пока меня не было. На почту сходил?

— На почту? — Рома отложил нож и принялся вытирать руки. — Нет.

— А что делал?

— Читал.

— Про что?

— Про что? — он задумался на пару секунд. Она стала мыть огурцы. — Представляешь, Солнце, оказывается, не первая наша звезда.

— Как это?

— Вот так. До неё здесь была другая, намного больше и ярче, она сгорела и взорвалась, разбросав по космосу всякие тяжёлые элементы.

— Это какие?

— Ну, углерод, азот, кислород, калий, магний, железо, да почти всё.

— А их разве не было раньше?

— Раньше? — улыбнулся Рома. — Нет, конечно, откуда? Всё, из чего состоит наш мир, и даже наша вторая звезда, всё оттуда, из того взрыва.

— Наша, — хмыкнула Нина, — она была бы наша, если бы мы существовали, когда она взорвалась, а так она не наша, скорее, это мы — её.

Рома поскрёб голову, размышляя над её словами. Нина ловко резала огурец. Он сказал:

— Этот нож, наверное, тоже из частей той звезды.

— Нож? — удивилась Нина.

— Да, — подтвердил Рома, — этот нож — дитя той звезды, Солнца номер один.

— Какое же это дитя, чушь какая, дитя звезды, — передразнила Нина, — салями нарезал?

— Да.

— Возьми теперь варёную в холодильнике, её надо кубиками по одному сантиметру. И убери этот жуткий нож, возьми нормальный.

— Мне нравится этим.

Нина глубоко вздохнула, покачивая головой:

— Детский сад, Ром. Зачем тебе ребёнок, ты сам как дитя.

«Наносится глубокий колющий удар слегка снизу вверх с подворотом в ране, в поясницу, чуть сбоку от позвоночника. При этом следует захватить противника своим левым предплечьем за шею сзади, зажать, отклонить немного назад и удерживать ещё несколько секунд до полного его ослабления».

Рома снова посмотрел на голую женскую спину, присматривая место входа ножа. «Зачем я это делаю, — подумал он, — ведь я вовсе не хочу пырять её ножом, и она вовсе не противник, фу, да ещё с подворотом, снизу вверх, до полного ослабления, бред какой-то». Он взял из холодильника розовый батон варёной колбасы и отрезал от него кусок. «Финка» вошла так мягко и так приятно, что Рома снова представил, как он толкает нож в мягкое податливое тело Нины, рядом с небольшой родинкой. Которая расположена как раз в том месте, где будет правильней всего нанести удар, представил, как остриё проходит её кожу, как появляются первые капельки крови, сверкающие, словно кремлёвские рубины после дождя.

Он встал и подошёл к Нине, и коснулся заточенным стальным остриём её душистого тела, снизу вверх, рядом с родинкой. И надавил.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Николай Зайков} Рцысь, ко мне! ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Древние люди знали меньше нашего, но были уж никак не глупее. Отсюда в мой рассказ перекочевали некоторые их представления об устройстве мира. Их космология сложна, страшна, но логична. Ну а любовь… Каждый человек понимает по-своему это чувство. Чаще всего — это именно чувство, хотя и сильное. У отдельных особей любовь доходит до голого генетического дна — и становится инстинктом. Вот об инстинкте, который гораздо старше разума, мой рассказ. Вспомните рыб, идущих умирать на нерест».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дверца шкафа бесшумно отворилась, и наружу выступила лишённая плоти нога человека. Затем показались фаланги пальцев левой руки, и через миг на коврике перед шкафом стоял стройный мужчина среднего роста. Выходец из шкафа явился не целиком: на коврике стоял Скелет, лишённый волос, кожи, сосудов и прочих мягких частей организма. Лишь обглоданные дочиста кости сохраняли форму тела. Они светились зловещим фосфорическим блеском.

За окном бушевала поздняя осенняя гроза — в поднебесье метались зелёные молнии, косые струи дождя хлестали по стёклам с такой силой, что они прогибались внутрь квартиры.

Скелет, не имея глаз, отлично видел в темноте; точнее сказать, он отлично ощущал окружающий мир. Он казался уродливым биологическим механизмом, управляемым кем-то откуда-то издалека. Его сознание было с ним, но, вероятно, не в нём.

Величественно, как цапля, пришелец проследовал к широкой кровати, на которой безмятежно спали мужчина и женщина. Из-под одеяла высунулась хорошенькая ножка. «Сделала педикюр», — с нежностью подумал Скелет, разглядывая ноготки бывшей жены.

Обойдя кровать, гость осмотрел любовника. «Умаялся, бедный», — лицемерно пожалел соперника бывший муж и с неожиданной злобой пястными костями правой руки зажал ему рот и нос. Левой рукой убийца обнял торс жертвы. Красивый мужчина некрасиво вытаращил белки, выгнулся, но совладать с неимоверной силой Скелета не мог.

Спустя несколько минут всё было кончено. Женщина не проснулась. Оставив холодеюший труп рядом с ней, Скелет забрался в шкаф, скрючился за платьями, с наслаждением вдохнул аромат родных запахов и отключился от сознания.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Очнулся он от женских всхлипываний и мужских голосов.

— Анафилактический шок, — бубнил бас. — Удушье во сне, частое явление. Никаких следов насилия, ни царапинки.

— Разве так бывает?

— Увы, чаще, чем хотелось бы. Возможно, болел астмой. Или курил много. А тут ещё секс, перенапрягся малость. Впрочем, вскрытие покажет.

— Это ваш муж?

— Нет, приятель по работе, — жалобно ответила хозяйка. — Господи, что я скажу его жене!

— Она знает, что он ночевал у вас?

— Нет, что вы. У него как бы неплановое дежурство.

Ещё какое-то время в комнате что-то передвигали, раздавались сдержанные голоса, затем приехали, видимо, санитары, тело унесли, и наступила мёртвая тишина — почти мёртвая, если бы её не нарушал тихий плач хозяйки. Никто не заподозрил, что произошло убийство, а потому никто и не догадался заглянуть в шкаф, где прятался убийца…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как он оказался в гробу, Скелет не знал. Люди не помнят коллапсов рождения и смерти. Он очнулся от глухого рыка. Перед ним маячило кабанье рыло с грозными клыками и крошечными красными глазками. Однако рыло не принадлежало кабану, поскольку над харей возвышались бычьи рога с острыми, как шило, кончиками.

— Отдай мне её! — прорычало рогатое мурло.

— Кого?

— Душу, детка! Ведь она тебе больше не нужна, хе-хе, — чудовище изменило устрашающую интонацию на ироническую.

— Где я?

— На том свете, детка. Ты же умер. Забыл разве? Хе-хе, ты за полями плоской карты человеческого мира.

— Кто ты?

— Рцысь. Таких, как я, у вас зовут чёрными копателями. Только те бродят в подземных кладовых в поисках вещиц, а я ищу товар иной, можно сказать — мистический. Слышу — булькает в тебе душонка, вот и открыл домовину. Эх ты, беспокойный покойничек! Заценил игру слов?

— Почему ты, Рцысь, такой… непонятный?

— Хо-хо! Это как глянуть! Скажем так, я нарочно притворился жутким — на твой лад, чтобы ты, детка, изрядно струхнул. Давай мне свою душу и спи дальше, тебе спать полагается.

— Возьми сам, Рцысь.

— Не могу. Душа — вещь хрупкая. Нельзя брать её силой, почернеет, протухнет. Сам отдай — выдохни её в меня. К тому же, дорогой покойничек, при тебе, извини, лишь половина души. Вторая половинка — возле твоей второй половинки, хе-хе! Заценил новую игру слов?

— Что ты несёшь, скотина? Зачем тебе мой последний выдох?

— Не ругайся, дурачина ты, простофиля, — Рцысь окончательно перешёл на дружелюбно-покровительственный тон. — Душа — это энергия, а значит пища, устроенная особым образом. Согласно теории квантовой запутанности она может находиться одновременно в двух местах, например, в тебе и подле твоей стервозной жёнушки. Квантовая когерентность, сечёшь? Про кота Шрёдингера слыхал? Суперпозиция живого и мёртвого кота одновременно?

— При чём тут квантовый кот?

— В двух словах — я ведь копатель, а не академик. Вот вы, люди, жрёте животных и растения, толстеете и процветаете. А мы, обитатели высокочастотного мира, извини, кушаем души — проще говоря, потребляем феноменальное сознание человека, сотворённое в течение его дурацкой жизни. А что такое сознание, то бишь душа, если не устойчивая квантовая суперпозиция сознания человека на длинных дистанциях? Сечёшь, друг?

— Не секу, монстр!

— Да и не надо тебе. Главное — сам дурак полный, а сам меня в дураки пишет, — обиделось вдруг чудовище. — Отец-то создал поначалу наш, верхний мир, и нас поселил в нём — для своего развлечения. А мы быстренько подъели здесь всё. Пришлось папочке дополнительно трудиться — творить животный мир, чтобы выращивать в нём вкусненькие душонки — диетическое питание, так сказать, для нас, его возлюбленных ангелов. Тело, детка, — лишь одежда души, как раковина — одежда для жемчужины. Согласись, ценность раковины и ценность жемчужины несопоставимы.

— Обидны мне твои слова, Рцысь. Но вот что. Я вижу, ты мужик деловой, хотя и рогатый. Давай договариваться. Про жену ты правильно сказал. Мне надо попрощаться с ней, я ведь внезапно умер. Проезд к ней оплачу тем, что просишь.

— Здесь трамваев нетути, детка, чтобы ехать, — забормотало рыло. — Папочка постарался — разделил миры пограничной рекой. Стиксом называется. А в реке той бродят, скажем так, погранцы. Стерегут рубежи, хе-хе, детка.

— Хочешь получить душу — помоги перейти реку.

— Э-э, детка, ангелы и демоны по ней не ходят. Но подсказать кое-что могу. Однако дай честное слово, что позовёшь меня, как только попрощаешься с жёнушкой.

— Как же ты переберёшься в человеческий мир, если не ходишь по Стиксу?

— Не боись, детка! — Рцысь уже шипел по-змеиному, его вишнёво-алые глазки разбойно сверкали. — Существует связь — что-то вроде телепортации в один конец. Ты меня позвать можешь, я тебя — нет. Для понимания скажу, что двойник твоего сознания, квантовый слепок, останется со мной; любой трепет твоей души я услышу одновременно с тобой. Но твои мысли — твои скакуны, а не мои. Я могу только подключиться и хранить твоё сознание, но ничего поделать с ним против твоей воли не могу. Скажем так, у меня пин-кода нет. Так устроен мир. Иначе бы мы все ваши души досрочно слопали, как в верхнем мире. Ты повели — прикажи или подумай: «Рцысь, ко мне!» — и квантовый вихрь мгновенно перенесёт меня на твой зов. Влечёт меня к тебе неведомая сила! Фокус такой, хе-хе.

— А если обману?

— Ты, видно, в гробу плохо соображаешь, детка. Понюхай — ты воняешь. А скоро станет ещё хуже. Портится сначала тело, а после душа. Она смертна, детка: твоя драгоценная душа имеет срок хранения. Но пока ещё она булькает. Сюрприз, хе-хе? Большинство людей расстаются с разумом и памятью сразу, как откинутся в мир иной, но тебя держит в сознании ненасытная похоть к твоей бабе. Соглашайся скорее! Видишь, от голода я оброс щетиной, личико моё превратилось в рыло, ножки в копыта, а уши свернулись трубочкой. Мне требуется покушать! А душа прокиснет — ни тебе, ни мене. Ты ж не собака на сене?

Кабан явно ёрничал, хитрил, юлил; он пропитался хитростью, как чебурек маслом; нечисть — откуда в нём взяться чистым мыслям?

— Ладно, давай подсказку и веди к реке. И не называй меня деткой.

— Навигатор — твоя ненаглядная жёнушка, детка. Ты должен сейчас вспомнить её во всей красе, запечатлеть её для меня в квантовых суперпозициях, и всю дорогу видеть её перед собой, воображать её, любить её и желать, — сладострастно шипел Рцысь. — Тогда Стикс пощадит тебя и выведет прямо к её постельке, хе-хе. А погранцов не шугайся: они против влюблённого мужчины — глупые миражи, хотя и мерзкие…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Перед Скелетом качалась зыбкая стена красного тумана. Он шагнул в марево и едва не упал от натиска огненного вихря. На лице, на руках мигом вздулись волдыри, и кожа полезла лохмотьями. Ужасающей температуры пар сжёг волосы, губы, щёки. Живой человек мгновенно умер бы, но ведь Скелет уже был покойником. Он с трудом сделал ещё один шаг и замер, упёршись ногами в то, на чём стоял. Дно реки зыбилось. Ладони сгорели до костей, похоронный пиджак и рубашка спеклись с кожей, из обугленных рукавов торчали бледные фаланги пальцев. Брюки дымились, на коленях образовались дыры.

Скелет скрипнул зубами и сделал очередной шаг, и ещё один, и ещё один.

Сзади кто-то вцепился в бедро и выдрал кус мяса. Скелет повернул голову — рыжий шакал давился его плотью. Морда зверя напоминала человеческое лицо, разрезанное поперёк громадным ртом. Вокруг рта плотоядно шевелились неопрятная борода и усы. Из-за фигуры шакала летела стая гнусных тварей с тремя рядами зубов и скорпионьими жалами. Они бросились на добычу — не все сразу, а поодиночке, чтобы сдирать без помех пузырящиеся кровью шматы плоти. Порыв ветра примчал тучу шершавого песка, разметал стаю и довершил начатое ею, оголив покойника до костей.

Скелет сделал ещё пару шагов, и перед ним из сумрака возникла массивная жаба с петушиной головой и змеиным хвостом. Жаба закукарекала по-петушиному, подпрыгнула по-лягушачьи и в одно мгновение вышибла медным клювом белые яблоки человеческих глаз. Сквозь пустые глазницы хлынула наружу кипящая кашица мозга, пламя тут же выжгло и вылизало черепную коробку изнутри. Скелет вновь вынужден был остановиться.

Жаба захохотала по-бабьи, заухала по-совиному и пропала в багряной мгле. Скелет сфокусировал внутренний взор на милом лице девушки: это была фотография того периода, когда она ещё не стала его женой. Девушка кокетливо улыбалась, хитро поглядывая на него из-под русой чёлки. Скелет улыбнулся в ответ, слегка дрогнула его нижняя челюсть.

— Ты куда, пешеход? — спросил его кто-то. В кровавом тумане белел костяк человека. Такой же путник ада, как и он сам.

— К людям, — прохрипел Скелет. Никаких звуков он, конечно, не произнёс: в реке действовал, как и вообще в потустороннем мире, иной интерфейс для передачи информации. Достаточно было думать, что говоришь, и собеседник отлично ловил мысли.

— Жаль. А я назад. Поквитаться кое с кем. Дорогу знаешь?

— Вперёд?

— Нет, к людям надо поворачивать вправо. Всё время держаться правой стороны. Ты идёшь прямо, а прямая линия ведёт вниз, на дно. Так устроен Стикс: правый берег — люди, левый берег — призраки, а прямо — дно. Держись правее, друг.

— Спасибо, путник. Прощай.

— Может быть, свидимся, пешеход!

Путник двинулся влево, Скелет вправо, и скоро они исчезли в пурпурном мраке…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После ночного убийства минула неделя. Осень удалилась в чужие края, снег упал на деревья и крыши домов. Скелет иногда скучал по своему просторному гробу. В шкафу приходилось подгибать ноги, и от неудобной позы они болели, фаланги пальцев ныли от подагры. Скелет боялся напугать жену и выбирался из убежища, когда она покидала квартиру. Он ложился на твёрдый пол и с удовольствием вытягивал ноги во всю длину — и бедренные кости, и берцовые, и плюсны; затем укладывал крестом на грудине лучевые кости рук и воображал, что он совершенно здоров и находится дома, при этом путаясь, где истинный его дом — в этой квартире или в засыпанном глиной ящике. Призывать чокнутого вепря он не спешил, да и навеки проститься с женой тоже не торопился. Однако энергии в нём оставалось всё меньше.

Скелет плохо думал, его мыслительные функции слабели; приходилось делать усилие, чтобы вспомнить подробности прошлой жизни. Вроде бы он имел когда-то рыжую шевелюру, и пышная причёска покачивалась в такт быстрым шагам, когда он летел по коридорам офиса, дабы поскорее увидеть Людмилую, как он её называл. Над нею посмеивались подружки: мол, как там керосиновая лампа на плечах? Светит покамест, отшучивалась она.

Всё было замечательно!

И свадьба стала роскошной страницей в альбоме их жизни: музыка, улыбки, весна, теплоход, крики друзей и чаек. Потом… осенние листья.

Потом что-то разладилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Раскаяние накатывало на молодую вдову, как землетрясение, и казалось столь же страшным своей непредсказуемостью. Когда пол уходит из-под ног, и стены шатаются, и штукатурка с треском валится с потолка, человеку жутко, ибо не дано знать — обрушится ли мир в следующий миг или блаженно затихнет. Людмила жмурилась от острого сожаления, от боли в скрученных нервах и чувствовала, что не вынесет муки, если тоска возрастёт ещё хотя бы на полтона. За окном опять бесновалась буря, но уже зимняя. Свирепый Дед Мороз швырял пригоршни снега в стёкла спальни. Тёмные вихри носились по улицам.

«Что? Почему? — стонала дама. — Зачем я его отравила? Разве нельзя было просто убежать, скрыться, бросить? От себя не убежишь, да ещё хуже, чем отправить мужа в небытие, хуже всю жизнь ожидать, что найдёт, отыщет, упадёт к ногам со своей непосильной ношей — нелепой идиотской любовью. А теперь что? Виновата ли я, что ненавижу его, и ненавидела тем более, чем назойливее он домогался меня? Виновата ли я? Хищник он, а не я! Он, а не я».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Развязка наступила неожиданно. В солнечный и морозный воскресный день вдова хлопотала на кухне, мурлыкала песенку. В дверь позвонили. Бородатый козёл с верхнего этажа припёрся пощипать нежные листочки на яблоньке. Яблонька нуждалась в общении — хотя бы и с соседским козлом! Скелет расслышал характерное чмоканье и чавканье. Он бесшумно отворил дверцу шкафа. Перед ним в полуметре над полом колыхалась резиновая задница соседа. Бывший муж хлёстко стегнул кистевыми костями по танцующим ягодицам. Козёл взблеял и замер.

— Ты чего? — недовольно спросила женщина откуда-то снизу, из-под него.

— Кто-то ударил!

— Никого здесь нет! — хрипло возопила дама. — Продолжай!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Разъярённый мертвец, скабрезно осклабившись, отвесил козлиному заду такого здоровенного пинка, что любовники повалились на пол. Скелет высоко поднял ногу и направил ступню на искажённую гримасой морду кавалера. В последний миг дама перехватила страшную пяточную кость и дёрнула её так, что Скелет промахнулся. Хахаль крутанулся и стремительно уполз в прихожую, оставив на линолеуме извилистую мокрую строчку. Испуганно стукнула дверь.

Женщина неуклюже поднялась, выпрямилась в полный рост и замахнулась. Но не ударила. Так они и стояли некоторое время:обнажённая дама с гневным взором, с белыми полосками от лифчика и трусиков на загорелом теле — и Скелет с пустыми глазницами в отшлифованном черепе. Наконец женщина отступила, шагнула к столику, налила в бокал вина и жадно выпила.

— Ты! — выдохнула она с горечью. — Так я и знала. Мерзавец, восставший из ада.

Скелет застенчиво склонил желтоватый лоб.

— Каждый носит ад в себе. Прости, что я делюсь моим адом с тобой. Я люблю тебя, — хотел сказать он, но не умел.

— Ты любишь только свою похоть! Тебе при жизни мнилось, что здесь во всяком углу по мужику, так ты и с того света явился мучить меня! Ревнивый упырь! Привратник борделя!

— Разве я не прав? Это уже второй!

— Так это ты? Ты!? Ты задушил?

— Посмотри на меня, Людмилая: я пришёл к тебе сквозь огненные вихри Стикса; мантикоры рвали мою плоть на куски; василиск выклевал яблоки моих глаз…

— Мне не нужен вечный раб, мне довольно обычного мужчины! — с ненавистью выкрикнула женщина. — Ты ведь догадываешься, муженёк, ты ведь знаешь, что это я, я — вот этими самыми очумелыми ручками, — она покрутила в воздухе узкие ладошки, — отравила тебя, да, отравила, подсыпала зелье, чтобы избавиться навсегда от ослиных упрёков. Я!

— Нет, нет, не ты! Не ты! Что ты! У меня лопнуло сердце, я вспомнил — у меня просто лопнуло сердце, — хотел воскликнуть Скелет, но не издал ни звука.

— Ты высосал из меня кровь, стыд, совесть. Твоё гадкое залюбливание — да, залюбливание, а не любовь — отвратительно. Если бы ты знал, как я ненавижу твоё пошлое лицемерие! Я укокошу тебя вторично, дорогой муженёк, если ты не покинешь меня сейчас же. Возьму самый большой молоток и расшибу твой поганый череп. И вышвырну их в окно. Высыплю, как мешок дерьма с восьмого этажа!

Крупная дрожь била женщину; она смотрела на остов умерщвлённого ею мужа с такой яростью, что воздух клубился перед её взором. От его костей побежал едва видимый пар.

— Рцысь, иди сюда, возьми долг, — лязгнули челюсти Скелета. — Я согласен.

Немедленно из воздуха шагнуло чудовище — обросший бурой щетиной двуногий вепрь с бычьими рогами. Дама глянула на него, охнула и испустила дух. Кабан неимоверно широко распахнул клыкастую пасть и с великой осторожностью поймал лёгонькое облачко — последний выдох несчастной женщины.

Скелет, не шелохнувшись, смотрел на любимую, теперь уже мёртвую любимую. А Рцысь опустил голову и начал стремительное преображение. Словно колдовской художник одним жестом стер гадкую картину и на чистом листе создал другую — солнечную. Рядом с упавшей неверной женой стояло юное создание с ангельскими чертами лица и золотыми крыльями над хрупкими плечиками. Прелестные глазки блистали торжеством.

— Рцысь, ты взял ЕЁ душу? Не мою?

— Конечно, Скелет! — зазвенел серебром чудный голосок. — Твоя душа — плевок болотной плесени. Какой с неё прок? Скоро и она засохнет. Договор исполнен: ты простился с женой, а я сыт. Прощай, детка!

Ангел присел в реверансе и растаял, исчез. С отчётливым скрипом Скелет опустился на колени перед распростертым телом.

— Плевок болотной плесени? Засохнет? Я — её убийца?! Я!!! А ты намерен жить с её душой, Рцысь! С её румяной, наивной, яблочной душой? Так не будет же этого никогда!

Красное вино Стикса мутило сознание. Оно ещё жило, оно ещё пульсировало — в самом Скелете или где-то в другом месте, но запечатленная душа скелета ещё окончательно не распалась на фотоны. С минуту Скелет лежал рядом с телом жены, чувствуя, что умирает, умирает вторично и бесповоротно.

Булькала вода в забытой кастрюльке. Скелет пополз на кухню. Перед ним сиял образ той, любовь к которой поддерживала его силы. Он добрался до газовой плиты. Опрокинул кастрюльку на огонь, и розовый лепесток увял. Газ наполнил квартирку кислым запахом. Скелет приподнялся, нащупал на столике и зажал в непослушных пальцах маленький предмет.

— Рцысь, я зову тебя! Рцысь, иди сюда! — грозно прошептал дважды обманутый и дважды убитый мужчина.

Зашелестели ангельские крылья, и одновременно крутанулось колесо зажигалки. Взрыв газа вышиб двери, стёкла, стены и выбросил на асфальт, на заснеженные деревья ошмётки костей и перьев.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Корнеев} Петрович ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Втайне он вообще не верил в смерть, главное, же, он хотел посмотреть — что там есть: может быть, гораздо интересней, чем жить в селе или на берегу озера; он видел смерть как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, — и она его влекла».

Андрей Платонов, «Чевенгур»

«Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет».

Ин.11:25

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился в 1987 г. Отец, муж, журналист, преподаватель, коренной москвич, заядлый путешественник, книжный червь, редактор дружественного онлайн-журнала DARKER, автор программ и занятий по занимательной науке для детей. В детстве познакомился, благодаря отцу, с мрачной фантазией Эдгара Алана По; леденящими кровь русскими народными сказками о нежити и чертовщине; извращенными японскими легендами, в которых красавицы оборачивались паучихами; и кровавым бурлеском „Зловещих мертвецов" Несмотря на то, что было страшно, аж жуть, сразу осознал любовь к жанру. Данной публикацией начинаю творческий путь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И вот Петрович умер.

Он даже не сразу понял это. Ощущение было такое, словно в горле стоит ком, который никак не сглотнёшь, а глаза залила ледяная вода.

Последующие дни заняли хлопоты. Его бездыханное тело увезли в похожей на пенал машине, которую трясло на ухабах. В тёмном и прохладном помещении его клали на холодную жёсткую перевозку. Где-то между всем этим он слышал, как голосит баба. Но ни лица её не видел, ни окружения. Догадывался, что это плачет его жена. Но стылая вода сменилась едким дымом, который застилал глаза и жёг лёгкие; грудь больше не вздымалась и не опадала.

Пришёл он в себя от острой боли. Словно в центре его была застёжка-молния и вот её резко раздёрнули.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Валера любил не свою работу, с трудным греческим названием, а тот комфорт, который она дарила. Тишину и спокойствие, которые стали привычными настолько, что любое постороннее волнение, вторжение очередной перевозки, воспринималось особенно сильно. Любил размеренность и плавность действий, чёткий порядок. Любил за то, как близко сошёлся с главным интересом своей жизни.

А интересовала его смерть.

Есть она? Нет? Что там, за гробовой доской? Ведь это именно он, Валера, встречал их, покойников, на самом пороге. Он должен был провести с ними последние часы перед тем, как гроб опустят в тучную землю.

И выполняя привычные движения, проводя осмотр и вскрытие, он вопрошал.

Он закидывал мертвецов вопросами. Надеялся, и искренне верил, что однажды получит ответ.

Он спрашивал лёгкими прикосновениями пальцев до гуттаперчевой кожи. Он спрашивал, подолгу вглядываясь в затянутые матовой пеленой глаза. Он спрашивал, прислушиваясь к посмертным бурлениям тела. Он спрашивал, укачивая на руках каждый изъятый орган.

Но трупы молчали.

А Валера не расстраивался, и зла них не держал. Только продолжал аккуратно выполнять свою работу, ожидая, что однажды и он, наконец-то, заразится смертью. Как неосторожный хирург может подцепить инфекцию, так и Валерий примет смерть в себя и поймёт всё окончательно.

Валера сделал первый разрез.

Под скальпелем разошлась плоть. Не влажно и аккуратно, со смаком, как то происходит на операционном столе, когда врачи ещё на что-то надеются, а по-особенному. Как будто распороли старую серую половую тряпку. Тело мертвеца раскрылось нехотя; его не жизнь распирает, а сила тяжести оттягивает мясистые края.

Валера спросил брюшину и спросил укрытую синеватой, как целлофановой, плёнкой грудину: «Смерть есть?»

И взялся за пилу.

Пусть он и получил медицинское образование, но искра мистики продолжала гореть в беспросветной тьме его знаний. Её порождало сомнение. Очень простое, человеческое. Неужели мы уходим — и с концами? Такая прорва мыслей, чувств, страхов и неуверенности. И всё — на корм червям?

Он отделял внутренние органы, осматривал, взвешивал и снова углублялся в разверстое чрево. На прозекторский стол натекла медленная ленивая кровь мертвеца.

Валерий пытался понять, где, в каком уголочке, в какой пустоте или, наоборот, прижизненной мозоли, сохранялась частичка того… Того… Он каждый раз волновался, даже думая об этом слове.

Душа.

Он выбрал кишечник толстый и тонкий, промыл его гибкие трубы холодной водой, и осмотрел на предмет язвы или других повреждений.

Древние греки полагали, что душа человека в сердце.

Мы сегодня предпочитаем ассоциировать себя с сознанием, с мыслью, с разумом. То есть со склизким серым полуторакилограммовым грецким орехом, что теснится в черепе.

Валерий часто думал о мироощущении, которое должны формировать такие убеждения. И если подумать о себе повседневном, то представляешь своё «Я» парящим в полутора метрах над землей. А как думали о себе греки? Не парил ли их внутренний взор на уровне груди?

Так, мысль за мыслью, Валерий спокойно и неторопливо перетёк к трепанации. Работа успокаивала его. Дарила ощущение насыщенности, ведь он не прекращал поисков. И в то же время руки были надёжно заняты. Он провёл скальпелем от уха до уха через макушку: точно, быстро и уверенно, как инженер чертит линию на строительном плане. Нырнул пальцами под кожный край и вывернул скальп на лицо.

На глаза Петровича опустилась плотная вуаль. Взвизгнула электропила и в воздухе, напоённом резкими химическими запахами и холодом, запахло жжёной костью.

Мозг был извлечён и теперь лежал рядом с опустевшей скорлупой. Весь покрытый паутинкой синих сосудов. Но ведь не здесь, не в этой мозолистой массе?..

Валерий продолжал задаваться вопросами и надеялся, что однажды найдёт ответ. А может, соберёт головоломку из разрозненных кусочков, таких разных, таких непохожих друг на друга и плохо подходящих один к одному. Он внимательно посмотрел на труп. Все они похожи. Уже не люди, а человеческие оболочки, будто спущенные воздушные шарики. И всё же, в каждом, где-то, неизвестно где, заключена жемчужина с ответами.

Перед ним на эмалированном столе с чёрными оспинками, где покрытие скололось, лежал мужчина. На вид за пятьдесят. Поседевшие виски, жёсткая щетина, которая после смерти пробилась сильнее. Валерий завернул обратно с лица кожаный край и заглянул в глаза, полуприкрытые расслабленными веками.

Что-то было в этом взгляде. Болотный огонёк, светлячок, горящий со дна бездны. Свет такой слабый… Чтобы различить его, нужны не зоркие глаза, но фантазия. И тогда Валера задрожал от знакомого возбуждения.

Да. Эта одна из тех жемчужин, которые он соберёт все вместе, нанижет на нитку и сможет, перебирая как чётки, по тысяче раз за раз задаваться своими вопросами.

Он не отпускал взгляд мёртвых глаз. Дотянулся до столика с инструментами и не глядя выбрал стальной щуп и скальпель. Несколько простых и уверенных движений и вот глазной шарик лёг на ладонь патологоанатома.

«В отчёте напишу, что повредили во время перевозки. Придумаю что-нибудь», — привычно подумал Валерий.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Петрович всё чувствовал.

Как его разрезали от кадыка до паха, как порезы появились и на плечах. Он даже представил себе этот узор — будто след от птички на снегу, у которой только два пальца спереди. Патологоанатом бесцеремонно шарил в его внутренностях.

Петровичу было не больно, но мучительно. Словно его тянули-тянули, изматывали. И как только эскулап отдирал очередной орган, наступал момент облегчения. Как больной зуб вырвали — р-раз, вспышка, отходняк и только через минуту наступала непрекращающаяся ноющая боль.

Хуже стало, когда ему на лицо положили какой-то шерстяной обрезок. Он и так мало что мог различить — с глазами что-то случилось, зрение стало мутным, словно смотришь из-под воды. Но хотя бы видел свет, яркие полосы ламп. А тут наступила тьма. И стало страшно.

Вскоре повязку сняли, но мир накрыла тень. Тень мигнула и половина зрения Петровича погрузилась во тьму. Он так и не понял что произошло.

Впрочем, все это не вызывало у Петровича удивления. Пока что жизнь после смерти была лишь продолжением, которое имело свой быт и понятные правила. Но как обстоят дела с тем, что рассказывали люди? Рай, Ад, Бог, а может, гурии или перерождение в корову? Что может с ним случиться завтра и случится ли? Неужели это конец или что-то будет после? От мыслей Петрович погружался в смертельную дремоту.

Очнулся вновь на своих похоронах.

Один глаз по-прежнему не видел, а в остальном, как истинный верующий, он различал лишь свет и тьму. Вокруг было шумно, суетливо и раздражал скрежет колченогих стульев по истёртому паркетному полу.

Людская масса бродила, раздавалась вширь разговорами полушёпотом, кряхтением и покашливанием; бессильно всхлипывала женщина.

Гроб с Петровичем поставили посреди комнаты, и смертью своей он занял всё свободное пространство. Живым оставалось тесниться по стенам. Кое-как внесли и установили на оставшемся пятачке стол, поставили водку и чем закусить. Свет люстры множился в коричневых лакированных стенках шкафов и проливался сверху на запрокинутое лицо покойника. Собравшиеся взглянули на него и, не чокаясь, выпили.

«Пока не меня», — подумал каждый.

Потянулись слова прощания, поцелуи в холодные губы, за окном просигналила белая буханка «пазика» с табличкой «Ритуал». Люди набились в прихожую, толкались, мешали друг другу, каждый искал то свой шарф, то бобровую шапку, надевали тяжёлые пальто на согнутые спины.

Петровича зарыли на кладбище за городом.

Гроб опустили в прямоугольную яму, края которой дышали октябрьской землёй, ещё помнящей бабье лето.

Петрович лежал на неуютных жёстких сосновых досках и слушал, как с мягким стуком падают комья земли на крышку гроба. Его тело распирало от трупных газов. Он чувствовал, как по всем его членам идут особые процессы умирания, которые неизвестны никому из живых. Разве только прокажённым, которые гниют заживо. Он мучился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Который день, неделю, месяц Петрович был заточён под землёй? Он ощущал, как тело разрушает само себя. Клетка за клеточкой, ткань за тканью. Словно его бросили в пасть ненасытному демону, и он варится в его желудочных соках. Невозможно стерпеть.

Под кожей завелись мириады прожорливых тварей, настолько мелких, что никогда не увидишь без микроскопа. Кожа лопалась, сочилась гноем и вонючими жидкостями, слезала лохмотьями. Обнажилось мутное позеленевшее мясо человечье. Почти вся кровь собралась на спине и пудовым гнётом давила, растягивала сосуды, тщилась порвать спину.

Завелось червиё.

Теперь он понял доктора, резавшего его на части. Вспомнил каждое слово из его бормотаний. Где жизнь? В каком закоулке она прячется? Хотелось поднять руки, растерзать себя, размять, раздавить и развозить по доскам гроба то укрытие, где хранилась искра. Прекратить боль. Живое гниение, острое жевание тела.

Сознание путалось, сворачивалось в шипящие змеиные клубки, завязывалось узлами бесконечности. Мысли крутило и мутило, но они не прекращались. Непрерывный зуд охватил само бытиё.

Но руки не поднимались.

Даже кричать было нечем.

Десны усохли и обнажили вампирские зубы. Губы натянулись в узкую полоску и лопнули. Живот провалился, и было слышно, как кто-то там лакомится обмякшей плотью.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бога нет. Дьявола нет. Никто не заберёт его с продлёнки жизни. Петрович хотел кричать от отчаяния. Но рот и связки не подчинялись. Только он сам, во плоти, в теле, и непрекращающаяся боль умирания. Он мыслил, а, следовательно…

И тогда он услышал отдалённый гул, как от надвигающегося на пустой чёрный ночной полустанок локомотива. Гул приближающегося урагана. Гул сотен и тысяч голосов. И все они кричали. Все они были рядом, по-соседству, и каждый пронумерован на своём месте на кладбище.

И Петрович завыл вместе с ними.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Иван Шварц} Гости ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился в 1989 г., вырос на севере, в Ханты-Мансийске, сейчас живу в Тюмени. Образование и род занятий — математик-программист. Женат. В 14 лет пытался написать fantasy-роман, вышло странно. В жанре ужасов больше всего ценю интересный сеттинг и эффект погружения».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Чёрт…

Он отбросил потухшую спичку. Жёлто-чёрная свеча не загоралась.

— Ну, давай же, давай!

Вновь раздался протяжный скрежет, и кромешную темноту озарило мерцающее сияние. Наконец, на кончике обожжённого фитиля зародился крохотный янтарный огонёк. Чёртова сырость! Юноша глубоко вздохнул и опустился на колени. Он был совершенно голый, высокий и худощавый. Тонкие руки от плеч до локтей покрывали глубокие царапины, живот пересекали длинные рваные шрамы.

— Взываю к вам, владыки, взываю на коленях… Явитесь по зову плоти, явитесь на запах…

Поскуливая, он впился острыми ногтями в свои плечи.

— Явитесь по зову плоти! Явитесь на запах.

Свеча чадила, наполняя воздух гарью и запахом жжёной шерсти. Дыхание юноши стало тяжёлым и судорожным, на бледной коже выступили капельки пота. Из потревоженных царапин потекли вязкие тёмно-бордовые ручейки.

— Явитесь на зов!

Из темноты донёсся нарастающий стрекот, свеча разгорелась чуть ярче.

— Червь…

— Воззвал.

— Владыки! — радостно воскликнул юноша.

— Один пришёл…

— Без угощения.

— Скоро, владыки! Нашёл уже, скоро! Как просили, владыки, как просили. Только… Владыки… Умоляю!

Раздался утробный, булькающий смех.

— В последний раз…

— В долг.

Комнату огласил сдавленный визг, быстро сменившийся глупым беззаботным смехом. Жёлто-чёрная свеча потухла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Добрый вечер. Ваше имя?

Саша представился. Коренастый охранник прошептал что-то в рацию и, дождавшись ответа, попросил его заглянуть в объектив небольшой камеры.

— Хорошо, можете проезжать.

Тяжёлые ворота поползли в стороны, открывая вид на бледное пятно двухэтажного особняка. Сквозь плотно завешенные окна пробивался тусклый свет.

Он оставил машину под широким навесом, поднялся на порог и постучал. Послышались шаги, дверь приоткрылась и в полумраке прихожей он разглядел высокую, стройную девушку, одетую в строгое вечернее платье.

— Александр? — с улыбкой спросила она.

Саша кивнул.

— Рада вас видеть. Меня зовут Мария. Прошу за мной.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они шли по длинному узкому коридору.

— Могу я узнать, отчего вы решили посетить нас, Саша? — спросила Мария, не оборачиваясь.

— Любопытство, в основном. Филипп уверял, что у вас бывает очень интересно.

— Разумеется. Но что именно он рассказывал?

— Честно говоря, ничего конкретного. По большей части, «приходи — не пожалеешь».

— Филипп себе не изменяет. Так или иначе, в нашем заведении мы стремимся поддерживать атмосферу интимности и взаимоуважения, вне зависимости от интересов гостей. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — ответил он с лёгким раздражением. Ох уж этот пафос…

— Хорошо, — они остановились у лестницы, ведущей на второй этаж. Сверху доносился тихий шелест человеческих голосов. — Здесь я вас оставлю. Добро пожаловать в «Омут». Желаю вам приятного вечера.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он поднялся в просторную залу, освещённую тёплым светом старомодных электрических ламп. Гости «Омута» — мужчины и женщины самых разных возрастов, — занимали глубокие кресла и мягкие кожаные диваны, небольшими островками раскиданные по всей комнате. На бежевых стенах гнездились в резных рамах старые чёрно-белые фотографии, в дальней части пылал матово-чёрный камин, неподалёку от которого высилась барная стойка. Приятно пахло табаком и дорогими духами.

— Саш, привет! — он повернулся на голос. Размашистой походкой к нему направлялся Филипп. — Очень рад тебя видеть!

— Привет, — ответил Саша, пожимая протянутую руку. — Уютно здесь…

— О, ещё как! — Филипп подхватил его под локоть и повёл вглубь залы. — Как ты, нормально доехал? Проблем не возникло?

— Нет, всё нормально.

— Скажи, за такие деньги, ещё бы и проблемы!

Саша хмыкнул, припоминая размер вступительного взноса. Не сказать, чтобы он был разочарован, но явно ожидал чего-то большего, чем ретро-интерьер и симпатичная девушка-администратор. Филипп, будто прочтя его мысли, весело махнул рукой:

— Расслабься, не всё сразу. Скоро сам поймешь.

Они остановились у небольшого диванчика, на котором пара молодых людей обсуждала что-то с низенькой, толстоватой девушкой.

— Добрый вечер, дорогие собратья! — звенящим от восторга голосом обратился к ним Филипп. Девушка удивлённо посмотрела на Сашу, мужчины переглянулись. Затем один из них встал и, поправив пиджак, пожал Филиппу руку.

— Добрый, Филипп Евгеньевич. Чем обязаны?

— Да вот, ввожу новичка в нашу тёплую компанию.

Мужчина нахмурился, а затем повернулся в сторону Саши:

— С кем имею честь?

— Саша.

— Приятно познакомиться. Вадим, — он вновь перевёл взгляд на Филиппа. — Общительный вы какой.

— Не меньше вас, Вадим Андреевич. Кстати, всё хотел спросить, как дела в сфере высокого искусства? Татьяна, как поживают ваши хрюшки? — Филипп посмотрел на низкорослую девушку.

— Хорошо поживают. Честно говоря, не ваше это дело, — ответил за неё Вадим.

— Разумеется, нет. Куда уж нам до больших художников! — тем же добродушным тоном сказал Филипп и, манерно раскланявшись, утянул Сашу в сторону пары свободных кресел.

— Что это было? — озадаченно спросил Саша, присаживаясь в кресло и поглядывая в сторону странной компании.

— Так, небольшая постыдная тайна… — Филипп откинулся на мягкую спинку. — И даже немного скучная. Эта девочка, Таня, вроде как художница, портретист. Замороченная, со своей философией, большими идеями и прочей лабудой. Ну и как-то она решила, что для её художеств краска — плохой проводник. Типа, для картин живых людей нужна органика. Сперва она перебрала всё, что можно выдоить из человека, ну, там слюна, моча, сперма… Да бог знает, что ещё! И пришла, предсказуемо, к крови. Человеческой. Коровья, говорит, совсем не то. Сперва себя резала, потом у знакомых покупала, а потом, каким-то чудом, повстречалась вот с этим Вадимом. Ну, и нашла себе покровителя, он-то её сюда и привел. Теперь у него, говорят, целая коллекция портретов, — Филипп подмигнул. — И того, второго, Глеба, тоже он привел. У них тройное увлечение: Глеб ищет шлюху посочнее, глушит и привозит на ферму — это у них, вроде, подвал такой, где-то за городом, — время от времени туда заглядывает Вадим, выбирает очередную «хрюшку» — и на крюк, свежевать, кровь сливать, ну, а Танька потом рисует. Как-то так.

— Это серьёзно? — хмуро спросил Саша.

— Куда уж серьёзнее… — ответил Филипп, отворачиваясь в сторону камина.

Несколько минут они сидели молча, Саша обдумывал слова Филиппа. Глупости…

Но Филипп заговорил вновь и его лёгкий, шутливый тон окончательно сменился мрачной серьёзностью:

— Ты пойми, все эти художники-эстеты — это всё ерунда, мелочь. Вон там, видишь двух парней у бара? — он указал на высокую стойку, за которой двое прилизанных молодых людей неспешно потягивали коктейли. — Ценители женского тела, точнее, лучших его частей. Собирают их, по живым и мертвякам, а потом сшивают вместе. И, заметь, не абы как, а ровно, аккуратно. Так, чтоб красиво было, понимаешь? Ну, и трахают потом то, что вышло, на глазах друг у друга. Занятные ребята, но не вполне адекватные. А, к примеру, вон те дамы, — он махнул рукой в сторону троицы женщин, на вид, лет пятидесяти, — с ума сходят по трупам, особенно детским, особенно кривым. Травмированным, обгорелым и так далее. Я бывал у них в гостях — целая кунсткамера. В общем, тут у многих есть свои, так скажем, нестандартные интересы. И есть люди опасные, как те парни, а есть относительно безвредные. Будь общительным — и узнаешь много нового.

Он посмотрел на часы.

— Впрочем, есть и совместные увлечения. Увидишь, с минуты на минуту.

Саша невольно поежился. Да что за бред этот Филипп несёт? Они общались около полугода, и для Саши Филипп был всегда в меру весёлым, легкомысленным ребёнком очень богатых родителей. Таким, какие обычно и составляют основной контингент всяких непомерно элитных ночных клубов вроде этого «Омута». Сегодня он впервые показался ему стариком, уставшим от жизни и, что самое жуткое, совершенно искренним. Но эти его байки… Чушь же, ей-богу! Вадим этот со своими «хрюшками». Ерунда какая-то.

— Знаешь, я пойду. В другой раз… — сказал Саша, вставая.

— Поздно, Саш. Как друг тебе рекомендую, сядь.

Саша хотел было ответить, но двери распахнулись, и в зал вошла Мария. Шум голосов притих.

— Дорогие гости! Как вы знаете, сегодня у нас особый вечер. Сегодня мы можем разделить кулинарный триумф и гастрономическое наслаждение с одним из самых искусных мастеров Европы. Этот человек не в первый раз балует нас своим присутствием, но каждый его визит — большая честь и огромное событие для нашего скромного заведения. Прошу приветствовать — Мастер Вэйно.

Раздались жидкие аплодисменты.

Вслед за Марией вошёл невысокий мужчина средних лет, облачённый в белоснежный поварской костюм. Он был седоват, коренаст и имел кавказские черты лица. Из-под лохматых бровей поблёскивал острый и тяжёлый взгляд.

Неспешным, уверенным шагом они прошли к барной стойке, туда, где в окружении диванов и кресел пряталось некое подобие сцены. Повернувшись к зрителям, Мария несколько раз громко хлопнула в ладоши: двери вновь раскрылись и четверо мужчин внесли в комнату широкий поддон с тремя крупными овальными предметами, наглухо закрытыми полотнами темно-синего бархата.

Резким движением Мастер Вэйно сорвал два полотна. По залу прокатилась волна одобрительного шёпота, а Саша от неожиданности опрокинул на себя бокал, который держал в руках.

Под бархатом оказались две металлические клетки, выполненные в форме взрослого человеческого тела, поставленного на четвереньки. В одной из них находился стройный, атлетичный мужчина, совершенно голый, с маской-кляпом во рту. Его руки, ноги и торс были привязаны к тонким прутьям широкими красными лентами. Мужчина остервенело вращал глазами и вяло подёргивался. По соседству, в таком же положении стояла белокурая девушка, полноватая и розовощёкая. Под клетками были установлены стальные раковины, сплошь покрытые темными разводами.

Саша резко дернулся, вновь собираясь встать, но Филипп схватил его за руку и зло прошипел:

— Последний раз прошу: успокойся. Не поймут.

Он опустился обратно в кресло. Сердце клокотало где-то у самого горла.

В это время Мастер Вэйно торжественно скинул полотно с третьего предмета — под ним был серебристый кухонный столик с небольшой газовой плиткой, сковородками, парой мисок с зеленью, батареей соусов и подносом с набором сверкающих ножей и горкой резиновых жгутов.

Продемонстрировав свой арсенал, повар отошёл на край сцены, пропуская Марию к клеткам.

— Уважаемые гости, напоминаю: Мастер Вэйно приготовит для каждого из вас одно-единственное неповторимое блюдо. Вы можете выбрать пол, а также любую часть на ваш вкус. Мы готовы начать, Мастер?

Повар кивнул.

— Прекрасно. Прошу вас, дорогая! — с улыбкой Мария обернулась к хрупкой девушке, сидящей неподалёку от сцены. На вид гостье было не больше двадцати — с короткой стрижкой, редкими веснушками и робким, невинным взглядом. Она встала, неловко помахала кому-то рукой и прошла к клеткам. Деловито погладив обнаженные бедра белокурой девушки, она ущипнула пленницу за бок, а затем обошла вокруг и глянула в глаза. Пленница ответила жалобным хриплым рыком, вырвавшимся из-под маски-кляпа. Гостья ухмыльнулась и подошла к клетке с мужчиной. Вновь последовали поглаживания и щипки. Затем, будто подводя для себя некий итог, она отошла на несколько шагов назад, сказала что-то Мастеру Вэйно и, с той же невинной улыбкой, вернулась к своей компании. Повар взял со стола узкий филейный нож, пару жгутиков, и направился к клетке с мужчиной. Просунув длинное лезвие через прутья, он быстрым движением срезал с правой ягодицы толстый слой кожи, отогнул его и, ловко орудуя инструментом, принялся вырезать кусок мышцы. Несмотря на плотный кляп, по зале разнеслись приглушённые вопли. Саша в ужасе закрыл глаза, но, спустя пару секунд, открыл их вновь — в темноте ему вдруг показалось, что все гости «Омута» разом обратили к нему свои взгляды.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Между тем Вэйно отошёл к своему столику, положил парное мясо на бумажное полотенце, развёл газовую плитку и, не обращая на гостей ни малейшего внимания, занялся готовкой. Через несколько минут до Саши донесся тяжёлый и, что самое жуткое, аппетитный мясной аромат.

Слегка обжарив кусок, повар сервировал блюдо и взмахом руки подозвал официантку. Гостье был подан слабой прожарки стейк, украшенный веточкой розмарина и парой листьев салата.

— Господа, не стесняйтесь! — подала голос стоявшая чуть поодаль Мария.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тщетно пытаясь унять дрожь, Саша, бледный и взмокший от ледяного пота, наблюдал за гостями: они, как ни в чем не бывало, по очереди подходили к клеткам, выбирали понравившиеся части, сообщали Мастеру свои пожелания и, в томительном ожидании, возвращались на свои места. Художница Таня — теперь-то он уже не сомневался в истории Филиппа, — задумчиво возила по тарелке небольшим полусырым кусочком, набрасывая бледно-красными линиями какой-то рисунок. Прилизанные «ценители женского тела», сидевшие за барной стойкой, с интересом ковыряли вилками что-то мягкое и желеобразное. Сдавленные вопли живых угощений становились все более вялыми. У мужчины, помимо ягодицы, уже отсутствовал крупный кусок бицепса и часть левого плеча, а у девушки не хватало правой икроножной мышцы и правого же уха, а левая грудь пустым мешочком спадала прямо на металлические прутья — каким-то образом, повар умудрился вырезать из неё кусок.

Филипп, к счастью, заказ не сделал. Он всё также сидел напротив, молча прихлёбывая из своего бокала. Кажется, происходящее его нисколько не заботило.

— Да ладно, чего расстроился? Это же не ты в клетке сидишь.

Перед Сашиными глазами предстал образ: он стоит на четвереньках, голый и беспомощный, а хмурый повар орудует в нём длинным острым ножом. В памяти всплыли слова Вадима: «Общительный вы какой».

— Не знаю. Мне кажется, в этом есть что-то естественное, в пищевой цепочке, — продолжал Филипп. — Люди порождают общество, которое пожирает людей… Общество, в свою очередь, порождает гостей «Омута», и те, как видишь, пожирают общество. Ну, а из гостей «Омута», рано или поздно, выходит следующее звено — и угадай, кем питаются они? Всегда есть тот, кто хочет тебя сожрать…

— Ну, а я-то здесь причём? — дрожащим голосом спросил Саша.

Филипп одним глотком осушил бокал и прищурился.

— Саш, ты мне нравишься, честное слово. Не стану врать, сперва я тебя, как человека, не понял. Какой-то ты был скучный, напряжённый… А потом ничего так, можно сказать, расцвел. Вот я и подумал: «Наверное, этот парень именно тот, кто мне нужен!».

— Да о чём ты? — Саша почувствовал, как липкая капля пота стекла вниз по виску.

— О себе! И о своей маленькой, невинной тайне, которой я очень хочу с тобой поделиться. Ведь на самом деле мы с тобой очень похожи, ты и я. Но ты пока этого не видишь, а вот я, можно сказать, нутром чую.

«Ни хрена мы не похожи», — пронеслось в голове у Саши.

— Ладно, я смотрю, ужин тебя не радует. А зря, Мастер Вэйно у нас не часто бывает. Ну, тогда, может, отойдем ненадолго?

Саша ощутил новую волну страха — идти за Филиппом ему совсем не хотелось. Присутствовать в этом кошмаре, впрочем, хотелось ещё меньше — как раз в этот момент молчаливый повар быстро и методично орудовал в глазнице девушки длинным спиральным инструментом. Обречённо кивнув, Саша поднялся с кресла и на ватных ногах отправился вслед за приятелем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Филипп вёл его вглубь особняка.

— Я снимаю тут одно помещение, оно, конечно, тесновато, но выбирать не приходится. Больше Они никуда не приходят. Как и сказал, одни следуют за другими. Пищевые цепи, знаешь ли…

Саша почти не слушал, просто шагал следом, как во сне.

Они миновали несколько узких коридоров и спустились по небольшой крутой лестнице, ведущей в подвал. Вдоль серых стен тянулись одинаковые металлические двери. Филипп подошёл к одной из них и достал ключ. Звонко щёлкнул замок, и дверь приоткрылась, выпуская в коридор густой запах плесени. Филипп скользнул в проём, поманив за собой Сашу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Комната была низкой и тесной. С потолка на коротком кабеле свисала тусклая лампочка. В центре, прямо на полу стояла толстая жёлтая свеча, в её мутном воске чуть заметно чернели какие-то мелкие вкрапления. Обильные следы сажи говорили о том, что свечу часто зажигали. Мебели, не считая стоявшего у двери деревянного стула, не было.

— Добро пожаловать в мою скромную келью! — бодрым голосом объявил Филипп. — Теперь расслабься и ничему не удивляйся.

С этими словами он начал быстро раздеваться, складывая одежду на стул.

— Ты чего? — спросил Саша.

— Да погоди ты…

Обнажившись, Филипп щёлкнул выключателем и комната погрузилась в непроглядную тьму. Вспыхнула спичка, слабо осветив контур его худощавого тела. Спустя пару попыток фитиль с треском разгорелся.

— Просто стой и молчи, ладно?

— Я хочу уйти.

— Да твою ж мать, ты можешь просто пару минут помолчать? — взвизгнул Филипп, вставая на колени.

От едкого дыма кружилась голова, а тело быстро наполнялось тягучей слабостью. Саша попытался отойти к выходу, но не устоял и беспомощно осел на холодный пол. Со стороны Филиппа донеслось тихое бормотание. Послышался глухой треск — будто кто-то надорвал кусок марли. Голова кружилась всё сильнее и сильнее.

Внезапно Филипп вскинул голову и посмотрел прямо перед собой, в темноту.

— Владыки… — проговорил он.

Саша перевёл взгляд туда, куда смотрел Филипп — ничего. Его затрясло в ознобе. Он услышал, как на бетонный пол падают капли его пота. Кап. Кап. Тук. Он попытался расстегнуть пуговицы рубашки, но пальцы не слушались. Тук. Тук. Тук. Слишком часто. Он прислушался — в комнате нарастал глухой стрекот.

— Владыки! — повторил Филипп.

Пламя свечи стало ярче. Мутным взглядом Саша разглядел в глубине комнаты очертания двух высоких существ. Он услышал голос — низкий, гортанный, обволакивающий.

— Сосуд…

— Угощение.

Одно из существ направилось к Саше. Словно тень из кошмаров, в полумраке проступило грузное тело, блестящее подтеками желтоватой слизи. Раздутую гнойную плоть оплетали тонкие нити, беспрестанно скользящие вдоль узких огрубевших канавок, вместо лица был скомканный пучок волос и тонкой, покрытой синими прожилками кожи, скрученной в узкие глубокие расщелины на месте глаз и рта. Короткая, непропорционально худая рука сомкнулась на Сашином горле. В глубине чёрных глазниц на мгновение мелькнул сине-зелёный зрачок.

— Сочный…

Медленно приблизилось второе создание. Низкое и худое, словно огромное насекомое, сплошь поросшее гладким серым хитином и, подобно собрату, совершенно безликое: голова походила на смятый, раздавленный пчелиный улей, испещрённый мелкими круглыми сотами, из которых тонкими струйками вытекало что-то чёрное и смолистое.

— Годится….

Тонкой трехпалой лапой оно сжало Сашино плечо. Одна из серых пластин с хлюпаньем приподнялась и откуда-то из недр мягкого, желеобразного тела, отчаянно выскребая маленькими острыми лапками, выбралось нечто, отдалённо напоминающее кузнечика. Оно огляделось по сторонам, а затем с противным стрекотом бросилось в сторону Саши, пробежало по его руке, перескочило на плечо и метнулось вверх по шее.

С ужасом Саша почувствовал, как эта мерзость пытается втиснуться в маленькую щель его ушной раковины. Стрекот и шуршание, казалось, заполнили собою весь мир.

Неожиданно отвратительное чувство пропало. Он без сил рухнул на пол, ощущая, как комната вокруг начинает плыть. Последняя картинка: распластанный на коленях, измазанный кровью Филипп что-то кричит, в полумраке мелькает несколько бледных точек — наверное, всё тех же мелких насекомых, — и подвал заполняет протяжный сладостный стон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Просыпайтесь, Саша.

Он открыл глаза — вокруг вновь был зал «Омута», но вечер, видимо, уже закончился: не было ни гостей, ни жуткого Мастера Вэйно, ни клеток с живым угощением. Лишь мягкая, бархатная тишина. Саша ощупал правое ухо — никаких царапин или ссадин, никаких следов подвала.

— Что случилось? — он озадаченно потёр глаза, прогоняя остатки дрёмы.

— Видимо, вы утомились и заснули прямо в кресле, — Мария стояла рядом.

— А Филипп?

— Он ушёл. Простите, но и вам пора, — девушка мягко подхватила его под локоть, помогая подняться.

Они вновь шли по длинному коридору, слабо освещённому тусклыми темно-зелёными светильниками. Воздух, казалось, стал влажным и густым. Саша пытался вспомнить, в какую дверь повёл его Филипп. А, да вот же она. Машинально он надавил на изогнутую ручку и дверь приоткрылась. Саша посмотрел на Марию.

— Конечно, как член «Омута», вы можете посетить внутренние помещения.

Он кивнул и шагнул за дверь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Перед ним была скромная гостиная: старый, облупленный коричневый стол, потрепанный тряпичный диван и широкая люстра, украшенная нелепыми пластиковыми алмазами. В памяти шевельнулся образ старой, полузабытой квартиры из далекого детства. Раздался до боли знакомый скрип двустворчатых дверей и в комнату вошла щуплая черноволосая девочка. Саша охнул — это была Ольга, соседская дочка и его самая близкая школьная подруга. Заводная, вечно-весёлая Ольга, в четырнадцать лет скончавшаяся от лейкемии…

Он навещал её в больнице и страшно переживал, когда подруги не стало, но на всю жизнь запомнил её именно такой, какой она сейчас стояла перед ним — улыбающейся и беззаботной. Вот только в улыбке её не было того счастья — наоборот, она была как будто натянута на девичье лицо, отталкивающая и страшная.

— Привет, Сань. Давно не виделись… — девочка улыбнулась ещё шире.

Саша попятился назад, но вместо двери нащупал за спиной сплошную стену.

— Ну вот, только пришёл и сразу убегаешь, — обиженно сказала Ольга. — А я вот, представь, соскучилась.

Она ухмыльнулась и подошла к Саше вплотную. Тонкие холодные ручки, подобно тискам, сжали его запястья.

— А помнишь, что мы с тобой творили, там, за гаражами? Я помню… — прошептала она сладким голосом. — Я бы повторила…

И, не дожидаясь ответа, она впилась в его губы ледяным, скользким поцелуем. С отвращением он почувствовал, как ворочается у него во рту нечто, совсем не похожее на человеческий язык. Он попытался вырваться, но Ольга сильнее сжала его руки, издав низкий, полный наслаждения стон. Наконец, она отстранилась.

— Сочный…

— П-пошла ты… — выдавил Саша.

Призрак в ответ хохотнул, а затем вцепился зубами в его нижнюю губу. В затылок ударила острая, режущая боль, ручеёк тёплой крови заструился вниз по шее, стекая на грудь и затекая под рубашку.

— И такой вкусный, — она похотливо облизнула окровавленные губы, а затем лёгким движением оттолкнула Сашу в сторону, повалив его на пол.

— Саш, солнышко! — раздался женский голос.

Двери вновь распахнулись, и в проёме показалась статная темноволосая женщина, одетая в длинное бордовое платье — его покойная мать. За спиной призрака клубился чёрный туман.

— Сын, ты чего на полу?

Ольга хищно оскалилась. Призрак матери подошёл ближе.

— Давай помогу.

Саша быстро замотал головой, одновременно пытаясь отползти подальше.

— Ну, не хочешь — не надо… Тогда ты мне помоги, Саш, — призрак опустился на колени.

— Мне бы волос…

Собравшись с силами, Саша отпрянул подальше. Мама на четвереньках поползла следом.

— Ну, или зубов… Ногтей… Да всё равно… Что-нибудь!

— Не дам, — выдавил из себя Саша.

Призрак улыбнулся, обнажая кривую челюсть.

— Дашь. Ещё и взять попросишь.

Он закричал, но тотчас его рот зажала холодная, мягкая ладонь. Из-за спины вынырнула Ольга, обхватила Сашу за голову и уставилась в его глаза. В карих зрачках вспыхнули два сине-зелёных огонька. Очертания комнаты померкли, растворяясь в изумрудно-лазурном вихре беспокойного кошмара, сотканного из хаотичных обрезков его памяти.

Словно пятнадцать лет назад, он ощутил, как тонет в глубоком деревенском колодце, не в силах выбраться наружу, и затхлая вода наполняет рот и нос, невыносимо обжигая и сдавливая грудь. Темнота колодца исчезла — и вот он в глухой лесной чаще, наступает на гнездо земляных ос, и рой злобных насекомых беспощадно жалит его истерзанное тело. Он отмахивается, зовёт на помощь, пытается бежать, но… На очереди следующая картинка, источник которой, быть может, лежал среди прочитанных когда-то книг или запавших в душу фильмов — его, связанного по рукам и ногам, медленно полосуют острыми ножами, срезая длинные лоскутыкожи, а затем, полуживого, сбрасывают в глубокую песчаную яму, где он ворочается, словно в битом стекле… Жестокость образов нарастала, словно подпитываясь его мучениями. Он горит в пылающем сарае, замерзает на холодной мостовой, сгнивает заживо, терзаемый полчищами плотоядных тварей, не в силах вырваться, не в силах скрыться. Это был истинный ад, без надежды на смирение и покой.

В недрах сознания раздался знакомый голос: «Отдашься. Разделишь страдание. Разделишь наслаждение», Двое демонов — словно звери, сбившиеся в стаю, — были рядом с ним. Они питались, с удовольствием вытягивая из него горячий, густой поток боли и ужаса, не торопясь и смакуя каждый обрывок его чувств, каждый порыв его эмоций. Кто он для них? Сосуд. Угощение. Невероятная, черная смолистая жижа заполняла собою весь мир. Был ли смысл страдать? «К чёрту вас. Берите», — услышал он собственный голос. Из тёмной бездны донёсся смешок — низкий, клокочущий. «Да берите же, берите!» — звенели в сознании его мольбы. «Всего берите! До конца! Умоляю!» — и, чем больше он упрашивал, тем медленнее становился чёрный поток образов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он очнулся. Вокруг по-прежнему были холодные стены подвала, горела свеча, а рядом с ней на полу лежал Филипп. Демоны по-прежнему были здесь, еле различимые в полумраке. Один из них указал на Филиппа: его худое, израненное тело сотрясалось в немом плаче, из рваной раны на животе прямо на голый бетон вытекало содержимое брюшной полости.

«Разделишь страдание. Разделишь наслаждение».

Саша подошел к Филиппу, присел на корточки и нежно приобнял.

— Ну-ну, всё хорошо, — он погладил приятеля по волосам, а затем с силой вонзил свободную руку прямо в распоротую рану, разрывая тёплые скользкие внутренности и проталкивая её вверх, туда, где должно было быть сердце. Вот и оно — слабый, умирающий комочек. Он сжал кулак — Филипп дёрнулся и замер.

Саша вынул руку и выжидающе посмотрел в полумрак. Раздался удовлетворённый смех и в воздухе мелькнуло несколько белых точек. Мощным потоком Сашу захлестнула волна чувств и видений, вновь он ощутил неземную боль и страдание, но, на сей раз, это было иначе — так, словно кто-то собрал все эти страшные, острые эмоции в один огромный шар, а затем вывернул наизнанку, переиначив саму суть их восприятия. Одним словом, это было… наслаждение. Абсолютное, высшее, ни с чем не сравнимое. Весь опыт его жизни — всё самое сладкое и приятное, что испытывало его сознание и его плоть — всё прежнее до этого мгновения сделалось тусклым и бесцветным, пресным и неинтересным. Все желания, весь мир вокруг — всё собралось в пылающем белом зареве. И ради этого нового был готов на всё.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Жёлто-чёрная свеча потухла. Саша поднялся на ноги и ощупал под рубашкой длинный шрам, пересекавший его грудь. Он улыбнулся, вытер руки о лежавшую на стуле одежду Филиппа, поправил пиджак и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} О ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «О — это воплощённая в жизнь идея о том, что читатель — непосредственный участник создания произведения. Это попытка максимально связать в одно целое форму и содержание.

Этим рассказом я хотел приблизить самого читателя к тексту как таковому и показать, что иногда это может быть страшно».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Книга лежала среди банановой кожуры, яблочных огрызков, бумажек и прочего хлама, которым мы кормили пакет для мусора последние сутки. Жёлтая страница смотрела на меня через тонкую оболочку, будто спрашивала — возьму ли я книгу в руки или позволю ей присоединиться к океану бумажного, пластикового и прочего мусора на свалке. Точно не знаю, почему Егор её выкинул… Хотя догадаться не сложно. Кому сдался ветхий томик с оторванной обложкой и потрёпанными страницами? Это я не привык выкидывать книги. Даже когда рвались в клочья дешёвые томики в мягкой обложке, что я покупал по сто рублей в книжном на Мечтателей двадцать пять, я оставлял их. Не заклеивал, а просто втискивал на полку между более надёжными томами в твердых переплетах, где они продолжали собирать пыль.

У меня не было никакого особого трепета перед книгой. Я не испытывал удовольствия от запаха бумаги или типографской краски, скорее, даже наоборот. Не был я и сторонником теории, что информация куда лучше усваивается с бумаги, нежели с экрана. Книга для меня оставалась просто книгой, убежищем информации, иногда полезной, иногда нет, но я никогда не выкидывал прочитанное и не отдавал друзьям.

Мне просто казалось странным и неправильным выбрасывать пусть даже самый изорванный том, из которого выпадали листы или обложка отклеивалась от корешка. Странно, но это было похоже на предательство. Отнюдь не предательство имени автора или его труда. Скорее, предательство текста как такового.

Все те сюжеты, что я пропускал через себя, будь они плохими или хорошими, что-то всё равно меняли во мне, а потому я сохранял всё, что покупал или получал в подарок, пусть даже знал, что никогда не вернусь к уже прочитанным историям.

Я вовсе не думал оставлять книги в наследство детям, если они у меня когда-нибудь будут. Большинство из дешёвых томиков рассыпались прямо в руках и годились разве что на растопку. Однако небольшая, заполненная разнородной литературой полка служила мне чем-то вроде маркера, или, если угодно, якоря, за который я мог зацепиться в не самые лучшие дни, и найти в этом совершенно обыденном зрелище покой, а взяв случайную книгу в руки, внезапно отыскать там ориентир, банальный свет в конце туннеля.

Так я и сидел за столом, медленно потягивая горячий кофе, и глазел на страницу, спрятавшуюся за тонким слоем темного полиэтилена, все думая, забрать ли увечный томик или же отправить его в утиль. Наверное, Егор будет хохотать, узнав, что я вытащил выброшенную им книгу из мусора.

Я допил кофе, почистил зубы и стал собираться на улицу. Делал это медленно, все еще решая, как поступить с книгой. Я даже не осмотрел её, чувствуя странную тревогу, будто стоит мне её вытащить из мусора, и вернуть её на место я уже не смогу, а ведь, допускаю, что она того не стоит.

Натянув свитер и джинсы, я ушёл в прихожую, накинул куртку, обулся, и только тогда направился в кухню за мусором. Ещё немного посмотрел на книгу и, наконец, решившись, присел на корточки, развязал пакет и вытащил томик на свет. Он потянул за собой прилипшую к странице банановую кожуру, которую я брезгливо стряхнул и стёр пальцами липкие остатки фрукта.

Обложки не было, но поскольку книга была сделана на совесть, жёлтые страницы ещё крепко удерживал корешок, впрочем, на нём никаких надписей не нашлось, он был просто грязно-бежевого цвета. Буквы оказались слегка размытыми, отпечатаны нечётко, а первая страница обозначалась номером пятьдесят семь, что только утвердило меня в правильности решения Егора. Я невольно представил, что она месяцы, а может, и годы валялась в чьем-нибудь сортире, служа запасным вариантом, на случай, если кончится туалетная бумага. И, похоже, этим вариантом активно пользовались. Но что-то привлекло мой взгляд, когда книга ещё лежала в пакете. И теперь, уже вблизи, я с удивлением глазел на страницу.

Текст был набран крайне неэкономично, узкой колонкой, оставляя по краям листа огромные пустые поля. Казалось, поля эти зажали текст в рамках и пытаются его раздавить. Ещё больше я удивился, когда, пролистав книгу, заметил, что на некоторых страницах текст становился ещё уже, едва вмещая одно короткое слово в строке, а затем снова возвращался к заданной на пятьдесят седьмой странице ширине.

Вспомнилась история, которую любила рассказывать мама. Как однажды, будучи ещё совсем малышом, я разрисовал одну из папиных книг. Точнее начиркал цветными карандашами прямо на белых полях нескольких страниц. Она вспоминала это с улыбкой, посмеиваясь, но, по её словам, отец тогда совсем не обрадовался. Самое забавное, говорила она, что я изрисовал именно поля, не тронув текст, будто боялся зацепить его. После шутил и отец, рассказывая, что чтение той довольно унылой книги стало куда веселее, когда он увидел цветастые линии на полях. Правда, после того случая рисовал я только под присмотром, а книги убирались подальше.

Устав сидеть на корточках, я придвинул стул и уселся на него. Снова вернулся к начальной странице и прочёл:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…Ольга не пришла. Опустошенная, измотанная, она не верила, что я жду её там. Предпринять что-то я не мог, оставаясь пленником того места, о котором уже говорил выше. Но та печаль, что я углядел в её глазах в последний приход ко мне… В то финальное свидание, единственное, с которым у меня была связана рухнувшая теперь надежда, уже не оставляла места для сомнений.

Она смирилась и старалась теперь забыть меня и тот образ, что я тщетно пытался подарить ей. И что оставалось мне?

Только сдаться… Плыть по течению в ожидании, когда рухнет и оболочка, по какой-то причине сохраняющая меня на этом свете. Осколки бывшего меня, тень сомнений, переживаний, забытых чувств… Моё вечное падение в бездну, которой нет конца.

Всё, что осталось. Всё, к чему я пришёл.

Весь смысл, который у меня теперь есть, сузился до размеров швейной иглы.

И ужас, так и не покинувший меня, бил в мозг этой иглой, пристрачивая меня к оболочке нового, чуждого мироздания.

Я так долго ждал, что неугомонная швея уколет палец или нить её наконец закончится. Но надежды умерли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я положил книгу на стол и глянул на пакет с мусором. Теперь, прочитав этот вязкий и непонятный абзац, я все ещё не видел причин оставлять книгу у себя. Видимо, Егор был прав. Такое чтение явно не по мне. Тем более пытаться вникнуть в смысл, начиная с пятьдесят седьмой страницы, было дело гиблым.

Перевернув книгу, я убедился, что и в конце страниц не хватает. На триста двадцатой предложение обрывалось на полуслове. Однако я не торопился выбросить томик. Я всё не отводил глаз от широких полей. Никак не мог взять в толк, что именно меня так притягивает в них.

Они не давали ощущения воздуха, как, наверное, предполагалось. Напоминали, скорее, оболочку, которая сжимала текст, не пуская буквы за грань, за неё вырвалась лишь нумерация страниц. Я ощущал едва уловимую инверсию, будто это не светлые поля листа и тёмные буквы на нём, а наоборот. Я мог с лёгкостью представить, что поля чёрные, а текст белый, и так мне казалось даже проще понять причину, по которой было избрано такое странное типографское оформление. Но всё-таки нет, я не мог найти ответа. Не сейчас.

Потому, оставив книгу на столе, я встал, схватил пакет с мусором и покинул квартиру. Я слишком загнал себя с этими дурацкими мыслями, пора на свежий воздух.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вернувшись с улицы, я переоделся, сварил кофе, и снова схватился за книгу. Именно тогда я понял, что на протяжении всей недолгой прогулки только и думал о ней. И это понимание вызывало во мне противоречивые чувства. Абзац, прочитанный ранее, не заинтересовал, и до сих пор казалось, что тратить время на чтение истории, не имеющей ни начала, ни конца, лишено смысла, однако что-то заставило меня в тот день вернуться к ней, чтобы потратить на чтение добрых два часа, пока Егор не вернулся из института.

Что-то подобное, в общем-то, уже случалось со мной. Бывало, что я снова и снова возвращался к книгам, которые сначала ничем не цепляли, пока я не преодолевал некий рубеж и все-таки не втягивался в историю. То ли это и правда было характерно некоторым вещам, то ли оказывалось странной шуткой мозга, который в определенный момент сдавался, будто говоря: «Чёрт с тобой, читай эту нудятину!». Но, как ни странно, именно такие книги в итоге запоминались надолго и оставляли внутри самый глубокий след, который я осознавал не сразу. В то время как захватывающее, лёгкое чтиво, несмотря на доставленное удовольствие, забывалось уже через неделю. Однако во всех прошлых случаях я знал, что у книги есть финал, а здесь меня неизбежно ждало разочарование, как однажды это случилось с «Замком» Кафки. Но как сказал один литературовед: «Незаконченный роман — это своего рода отдельный жанр». Так что я решил, что, может, это и есть тот самый случай. Как я уже говорил, от чтения меня оторвал Егор, позвонив в дверь. Не раздайся этот звонок, я, быть может, так и просидел бы до самого вечера, читая почти через силу и, ожидая, когда же наступит тот самый рубеж. Я сильно сомневался, что моё непонимание текста кроется в отсутствии начала книги. Скорее, сама манера, в которой она была написана, лишала читателя возможности с первого захода осмыслить всё то, что хотел сказать автор. К тому же, вечно скачущая ширина колонок этому только способствовала.

До прихода Егора я читал этот фрагмент.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…Я вспоминал дни, когда мы с Ольгой только начали жить вместе. Самое счастливое время моей жизни, и, как я думаю, в её — тоже. Она готовила по рецепту какое-то замысловатое блюдо, а я всё пытался вклиниться в процесс, предлагая свою помощь.

Но поранил палец, нарезая лук, и едва не перевернул сковороду с раскалённым маслом.

Тогда Ольга заявила, что больше толку от меня будет, если я просто посижу на месте и посмотрю телевизор.

Глупенькая. Она не понимала, что причина моей неуклюжести в том, что я без конца смотрел на неё.

Тогда, в лучах заходящего солнца, что падали через открытую балконную дверь.

Купающаяся

в освежающем потоке легкого ветерка.

Не бегающая, порхающая по кухне. Боже, она была прекрасна.

Теперь всё это кажется, далёким сном. Полузабытой грезой.

Она была моим миром, пока они не нашли меня.

Пока не лишили мечты, нашего дома… Утащили в это тёмное место. В безликий мир. Заточив меня в тюрьму. А ведь тогда она была Моей единственной

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я как раз смотрел на эту огромную «О», единственную букву, сумевшую потеснить тяжёлые, непробиваемые поля страницы. Наверное, в этот момент и наступил тот рубеж, когда мне уже не терпелось продолжить чтение, но раздался звонок.

Я встал и направился в прихожую, чтобы открыть дверь.

— Привет, — устало сказал Егор, входя в квартиру.

Я кивнул в ответ, занятый разглядыванием его штанов и куртки, покрытых мириадами мелких грязных точек.

— Что это с тобой?

— Какой-то мудила на джипе обрызгал, пока я на светофоре стоял. Причём у самого универа. Так что в метро я ехал как свинья.

— Обидно, — сказал я.

— Обидно, — повторил Егор. — Сам-то чем занят?

— Читаю, — ответил я. — Кстати, спросить хотел…

— Да погоди ты, я сначала в душ, потом побазарим.

Егор направился в комнату, а я вернулся в кухню. Глянул на раскрытую книгу, где чёрным кольцом выделялась огромная «О», но недавнее жгучее желание продолжить чтение как отрезало. Загнув уголок страницы, я захлопнул книгу. Затем поставил греться воду в чайнике, включил плиту и вытащил из морозилки пакет с пельменями.

Из ванной послышался шум воды. Дождавшись, пока согреется чайник, я всё ещё продолжал размышлять над странной книгой. Что самое удивительное, волновала меня сейчас не история как таковая, а, скорее, сам факт существования её на бумаге. По желтоватым страницам, мелкому и нечёткому кеглю, даже запаху, она напоминала мне издания советских времен, те самые, каких было полно в библиотеке отца, и где на задней обложке всегда мелкими буквами печаталась цена. Таких изданий и сейчас хватало: он пылились на старых антресолях и в забитых хламом тумбочках, их выкидывали в подъезды, их за копейки продавали выпивохи рядом с супермаркетом неподалеку от нашего дома. Только странное оформление, огромная буква «О» и путаное повествование не давали увязать эту книгу с остальными изданиями тех времен. Удивляло, что нечто подобное вообще могли напечатать в таком виде. Возможно, это был какой-то низкокачественный самиздат, что вполне объясняло ту легкость, с которой автор размещал текст на странице и без особых на то причин делал буквы чуть ли не во всю страницу. О, О, О… Ольга?

Чайник закипел. Перелив воду в кастрюлю, я поставил пельмени вариться, а сам направился в комнату, откуда притащил на кухню ноутбук и стал рыскать в интернете в поисках автора книги, а если повезёт, то и самой книги в полном виде. Однако это ни к чему не привело. Я нашёл несколько романов, в которых использовались различные типографские хулиганства, но это всё было не то. Я пытался вбивать несколько цитат в строку поиска, но и это ничего не дало, что лишь утверждало в мысли, что это явный самиздат, и, вполне возможно, в единственном экземпляре.

Когда Егор помылся, и в домашних трико и плюшевых тапках-зайцах прошоркал на кухню, я показал ему книгу и улыбнулся.

— На кой черт ты её из мусорки вытащил? — спросил он. — Она порвана, толку никакого.

— Откуда она у тебя? — спросил я.

Егор взял тарелку и стал выкладывать пельмени.

— Когда папа умер, я в его вещах разбирался, захватил некоторые книги, а эта, видать, как-то в общей куче оказалось. Ну, я как дурак, возил её туда-сюда со всеми этими переездами, даже не замечая. Вчера вот наткнулся на неё, да выбросил. Нахер этот лишний груз… Ты чего не ешь?

— Сейчас буду, — ответил я. — Слушай, а кто автор, не знаешь?

Егор пожал плечами. Перенёс тарелку с пельменями на стол, уселся, захватил один пельмень вилкой и стал на него дуть.

— Она так и была порванной, — сказал он. — Сдалась она тебе…

— Да вот интересно оформлена. Никогда такого не видел.

— Хер знает, я не рассматривал, — ответил Егор и, положив пельмень в рот, принялся с аппетитом жевать.

А вот мне есть перехотелось. Понятно теперь, что от соседа ответа не получить, да и, собственно, чего я и правда к этой книге привязался? Ну, ударился автор в эксперименты, это ещё ничего не говорит о качестве текста. Взгляд привлекает, а на деле, может, и совсем пустышка, да ещё бесконечные рефлексии по какой-то Ольге. Вот только что имел в виду автор, написав, что его героя утащили в тёмное место? Кто утащил, и о какой-такой оболочке он писал, что сохраняет его на этом свете? Быть может, это какой-то странный фантастический роман, а, может, и просто унылая графомания? По крайней мере, добравшись до сто тридцатой страницы я увидел только переливания из пустого в порожнее и топтание на одном месте.

Я всё никак не мог окончательно определиться со своим отношением к странному тексту. Более того, думая об этом под чавканье и сопение Егора, я вдруг ощутил, что прочитанная этим утром часть мне уже знакома. Узнавалось даже не то, что написано, а, скорее, стиль изложения. Это чувство пришло внезапно и почти сразу улетучилось, отогнанное разумом. Точно так бывает с дежа вю.

— Ты чего задумался? — спросил Егор.

— Да так, вспомнил кое-что.

Меня вдруг замутило. К горлу подступил комок, а запах пельменей из аппетитного показался мерзким… тошнотворным. Я поднялся и вышел из кухни. В коридоре остановился, опёрся рукой о стену и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Тошнота не проходила, хуже того: в голове застыл комок необъяснимого страха. На секунду я будто увидел себя со стороны. Вот он я, стою, согнувшись, а за спиной обои на стенах чернеют, стена начинает двигаться подобно желе, вздрагивает, переливается волнами, тянется ко мне чёрными руками, чтобы схватить… Втянуть в себя…

Я резко обернулся. Но стена оставалась прежней. Оранжевые обои, мелкие линии рельефного рисунка, будто полосы, оставленные на песке ползущими змеями. Сотнями ползущих змей. А, быть может, поверхность дерева, изъеденная короедами. Этот образ вызвал новый приступ необъяснимого страха. Но затем всё прошло — и страх, и тошнота. Осталась слабая тревога и чувство бесконечной пустоты, где-то там, под желудком. Пустоты, какая бывает после тяжёлой потери. Такой же, какую я ощущал после смерти мамы.

Я направился в комнату. Нужно просто поспать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Проснулся я поздно вечером. За окном уже стемнело, свет в комнате был выключен, но стены, пол и потолок озаряло мерцание телевизора. Егор играл на приставке, нацепив подключенные к геймпаду наушники, и что-то тихо бормотал под нос. Явно недоброе, поскольку за ту пару минут, прошедших с моего пробуждения, экран телевизора уже дважды украшала крупная надпись: «Вы умерли».

— Тварь такая! — выругался Егор, стянул наушники и выключил игру.

— Который час? — зевая, спросил я.

— Начало седьмого. Я через часик свалю, со мной пойдёшь?

— Куда?

— В бар, договорились с парнями встретиться. Ты их помнишь, они с моего универа. На прошлый новый год вместе тусили.

Я на секунду задумался. Выпить не хотелось, но перспектива выбраться из дома и развеяться все-таки манила. Однако я вспомнил тот самый новый год, заполненный унылыми беседами, что вели его друзья, пока я всё больше молчал и пялился в телевизор, где показывали ещё более унылый «Голубой огонек».

— Не, я пас, — ответил я.

— А чего так?

— Лень мне.

— Ну, как знаешь…

Егор покинул комнату, на выходе щёлкнув выключателем. Яркий свет резанул по глазам. Я зажмурился и застонал, а Егор в коридоре залился хохотом.

Из комнаты я направился прямиком в душ, где долго пытался отойти ото сна, а когда вышел и переоделся, Егор уже обувался в прихожей.

— До скорого, — сказал я. — Я, конечно, вряд ли спать рано лягу, но ты захвати ключи.

— Конечно, счастливо!

Дверь закрылась, ключи в замке провернулись дважды, и я снова остался один в квартире. Точнее не совсем один, со мной была странная книга, к чтению которой я тут же приступил, мгновенно забыв о том, что минуту назад думал только о еде.

Открыв следующую страницу после огромной буквы «О», я прочёл:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…болочкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всего одно слово, даже не слово, а продолжение той самой буквы. Оболочка? Перевернув страницу, я ожидал снова наткнуться на очередной сюрприз, но меня встретила всё та же узкая колонка текста. С уже слегка угасшим интересом я принялся читать и, пока продвигался, ощущал себя всё хуже и хуже. Нет, тошноты, как после возвращения Егора, не было, но ужас вернулся. Я физически ощущал застывший в голове комок страха. Как по спине бегут мураши, и — клянусь — я бы даже обернулся, чтобы убедиться, что всё ещё один в квартире, вот только сам же автор меня от этого и предостерегал.

Это было отупляющее, кошмарное чувство: мне было страшно читать, не видя того, что происходит вокруг, и вместе с тем я боялся прекратить, боялся поднять голову. В любом случае, отчётливая уверенность, что меня ожидает нечто ужасное, при любом исходе — не проходила.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В эту тайну я проник, сам не желая того,

А теперь мне уже не спрятаться.

Они всегда знают, где меня искать.

Я пытался бежать, но от себя не убежишь.

Они всегда рядом, возможно, прямо сейчас за моей спиной, пока я пишу, а, может, и за вашей, пока вы читаете эти строчки. Если их вообще кто-то читает.

Я не вижу их, только воображаю, но порой кажется, что они именно такие, какими мне видятся.

Я замечал движения на периферии зрения, но разве могу быть уверенным, что это правда? Они дали мне проклятую пластиковую ручку «Бик» и этот бесконечный рулон тонкой бумаги, которая рвётся, стоит чуть сильнее надавить на неё стержнем.

И что я должен тут писать?

Когда слова мои кончатся. Когда я устану изливать душу, покончу с воспоминаниями, примусь ли заполнять все однообразными прочерками? А могу ли я иначе? Бесконечно медитировать над бумагой, растворяться в её белизне, будто утопая в глубоком снегу, что, в конце концов, затянет меня, набьётся в рот, уши, нос. Заморозит каждую клеточку тела.

Мне не уйти отсюда. Осталась только тёмная

оболочка и эти слова, бесконечные слова.

Буквы и штрихи. Я пишу печатными, иногда письменными. Сколько нас тут?

Запертых в такие же оболочки. И однажды они придут за кем-то ещё…

Тут так холодно, и я вспоминаю те летние дни,

но воспоминаниям мешает бесконечный шум.

Шум глушит твой сигнал и приводит

к неполадкам в цепи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И вот тут я остановился. И не только потому, что последняя фраза была подчеркнута, я узнал её. Это были чужие слова, их я точно где-то встречал. Я резко встал, и кровь ударила в голову, заставив пошатнуться. Я ухватился за стол, кружка с недопитым чаем упала на бок и горячий напиток медленно, будто в вязком сне, потёк из неё по белой поверхности стола, густым киселем повис на краю и плюхнулся на пол. Будто и не чай, а желе. Глянув на настенные часы, я увидел, что уже девять часов вечера. Но это было невозможно, я провел за столом не больше двадцати минут. Где-то с краю зрения, на самой периферии мелькнула тень. Я вздрогнул, и чёрные точки поплыли перед глазами, напоминая о множестве одинаковых грязных пятен на куртке Егора. Нелепые странные связи роились в мозгу, детали собирались в конструкт неясной формы, чтобы тут же рассыпаться, измениться и запутать меня ещё больше.

Я поспешил в комнату, стал рыться на полке с книгами в поисках той самой, где я мог встретить увиденную цитату, но я не помнил, что это за книга, думал, что подскажет интуиция, и наугад выхватил какой-то томик в твёрдой обложке, я даже не глянул на неё. Раскрыл и непонимающе уставился на страницу..

…было написано там крупными буквами. Нет, нет, нет. Не было у меня такой книги, никогда не было.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И тут

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я закричал, бросил книгу на пол, и она захлопнулась. Я отбежал назад, глядя на потрёпанную обложку. Я не мог разобрать слов, книга стала единственным предметом в комнате, оставшимся вне фокуса. Я ждал, что её страницы сейчас пропитаются кровью от раздавленного глаза, но ничего не происходило. Да и обложка вдруг стала разборчивой, словно на неё навели резкость, и читалась вполне хорошо. Поэма «Москва — Петушки». Книгу мне подарила на день рождения сестра, а у меня всё не доходили руки взяться за неё. Но Глаз? Шутка сестры? Да что за вздор?

Боже, я схожу с ума…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не знаю, что надоумило меня взяться писать на полях книги. Чего я добивался? Это происходило само собой. Я просто взял ручку, вернулся на кухню и стал заполнять поля, начиная с пятьдесят седьмой страницы, хаотично, криво, совершенно не заботясь — сможет ли это кто-то прочесть. Только перед этим я выкинул проклятую книгу с глазом. Больше не заглянул внутрь, а чтобы не отсвечивала, отправил её прямо в окно, где она теперь лежала во влажной от дождя траве. Забавно: вот и первая книга, которую я выбросил. А ведь сестра так хвалила её, но, похоже, к прекрасному мне уже не притронуться.

Мелькали тени? Бывало, я что-то замечал краем глаза, но не могу быть уверен до конца. Я просто писал. Писал начало безумной книги, всё то, что происходило с героем и с Ольгой. Я просто выдумывал на ходу, не имея понятия о том, что же там было на самом деле. Как там говорят? Читатель — обязательный участник. Важно не только написанное автором, но и то, как читатель воспринимает текст. Я всего лишь пошёл дальше. Решил дописать книгу. Придумаю начало, а там и до финала доберусь. Я не мог этого не делать.

Вот так меня и застал Егор, вернувшись утром домой. Точнее не застал. Почему-то, войдя в квартиру, когда уже давно наступил рассвет, а может и пришло время обеда — сказать наверняка трудно — он меня не увидел. Посмотрев прямо в моё лицо, когда я поднял голову, отвлечённый от бесполезного занятия, Егор не поздоровался. Снял обувь, куртку и направился в комнату. Только когда я окликнул его, он заглянул в кухню и удивленно посмотрел на меня.

— О, а я думал, тебя дома нет.

— Ты же прямо на меня смотрел, — ответил я.

Егор нахмурил брови и цокнул языком.

— Видать, я вчера перебрал. Пойду прилягу.

И он молча ушёл, оставив после себя запах перегара.

А я вдруг почувствовал, что проваливаюсь в бездну. Я не помнил ни единого слова из написанного за ночь. Кинув ручку на стол, я встал и, пошатываясь, побрёл к чайнику. Он оказался пуст. Фильтровать воду я поленился, и набрал воды прямо из крана. Вернув чайник на место, щёлкнул кнопкой и опустил тяжёлую голову, направив тупой взгляд в пол. Спать мне не хотелось, но я чувствовал дикую усталость, понимая в то же время, что должен продолжать писать.

Однако сделать это сейчас мне было не суждено. Чем дольше я смотрел на ламинат, тем темнее он становился, пока, в конце концов, не стал угольно-чёрным и… живым. Чёртов пол шевелился. Тёк подобно воде, замирал, вздымался и опадал. Но когда я попытался отойти от чёрного пятна, ощутил, как чьи-то ледяные руки обхватили лодыжки и не отпускают. Резко дернувшись, я попытался высвободиться из хватки, но лишь грохнулся на пол и вскрикнул, ударившись локтем, который тут же прострелило, будто электрическим током. Егор не прибежал на помощь, наверное, он уже крепко спал.

Я перевернулся на спину и понял, что никто меня не держит. Я лежу на полу, на самом обычном ламинате, чуть холодном. Ощущаю, как дует по полу и, повернув голову, вижу, что за окном уже закат. И лучи заходящего солнца наполняют кухню, а в них купается она. Её талию обхватывают тесёмки зелёного фартука. Ольга порхает бабочкой, держа в руках деревянную лопатку. Она такая красивая и такая хрупкая, что хочется взять её и запереть под стеклянным куполом, чтобы никакое зло на свете не тронуло этой красоты. Её волосы блестят в свете лучей, переливаясь фантастическим цветами, а в широко открытых, таких добрых и искренних глазах горят искорки, она хохочет, заливается смехом, но вдруг падает и руки её охватывает огонь. Она кричит, пока языки беспощадного пламени лижут ладони, затем предплечья, перекидываются на лицо. И я вскакиваю, бегу к ней, но она пропадает. Развеялась дымка миража. И вместо Ольги теперь плачу я, стоя на коленях там, где только что была она. Хмурый дневной свет, в котором летает пыль и хлопья пепла, укутывает меня в объятьях. Что-то тащит меня вниз. В темноту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не знал, сколько прошло времени, но Егор меня больше не видел. Он бродил по кухне, пил чай, портил воздух, жрал вонючие пельмени и всячески избегал садиться на мой стул, будто ощущал, что я хоть и незримо, но еще там. Я даже не пытался докричаться до него. Наверное, он думал, что я просто ушёл. И плевать, что мои кроссовки в прихожей, а куртка висит на крючке. Он же не знаменитый сыщик с Бейкер-стрит, такие мелочи его мало волнуют.

Я продолжал писать. Поля в книге давно покрыты мелкими буковками, я истратил все свои тетради и блокноты, которые отыскал. В ход пошли даже чеки из магазина, любая бумага, где я мог оставить хотя бы букву, каждый свободный миллиметр. Вот тут у меня спичечный коробок и на нем я уместил целое предложение. Вот тут чайный пакетик и на нем буква «О», а на другом «Б». Я не тронул только стены и свои книги, и даже не из уважения к ним, мне просто было страшно открывать их. В итоге я вспомнил о туалетной бумаге. Под раковиной нашёл упаковку на четыре рулона и теперь писал на них. Их хватит надолго, только бумага тонкая и всё время норовит порваться.

Лишь бы хватило чернил в ручке. Иногда я замирал, вертел её в руках, разглядывая логотип «Бик», грыз колпачок и снова принимался писать. А Егор всего этого не видел. Ему было плевать на бардак, который я развел, тот оставался вне поля его зрения. Он куда-то уходил, вернулся с новой пачкой сигарет, и кинул на стол промокшую от дождя книгу «Москва — Петушки». Наверное, для меня. Хороший он все-таки человек.

Я уже написал начало книги, всю историю, вплоть до пятьдесят седьмой страницы и теперь пишу продолжение, но я понимаю, что финала не будет. У этой истории нет конца.

Я слышу, как они сопят в спину, как мелькают их тени на периферии. И с каждым часом мир вокруг всё темнее и темнее.

Иногда чьи-то холодные руки — не руки даже, а лапы — касаются плеч, сжимают их и будто тащат меня в пучину, на самую глубину, хотя я всё ещё остаюсь сидеть за столом и писать, и писать, и писать. Вот только вокруг почти одна чернота. Но почему-то белая бумага передо мной всегда белая. Иногда я теряю мысль и просто заполняю бумагу метр за метром точками и тире, вот так:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Или так:

тире тире тире, тире точка точка точка, тире тире тире, точка тире точка точка, тире тире тире, тире тире тире точка, тире точка тире точка, точка тире

Иногда вывожу огромные буквы на всю ширину бумаги, и делаю прочие глупости. Но, в основном, я заполняю её воспоминаниями. Я больше ничего не выдумываю, просто вспоминаю. А чтобы вспомнить, закрываюсь от мира, как когда-то закрылся от Ольги. Как же глупо это было, почему я испугался тогда? Почему не смог вынести любви, которую она дарила? Я, как идиот, искал выход… и нашел его.

Она смирилась и больше не приходила, я отгородился стеной. А когда она потеряла надежду — умерла. Умерла по моей вине. Ведь кто мы, в конце концов, без надежды? Пустые склянки? Если нет ничего внутри, то оно появляется снаружи. Я сам становлюсь смыслом, наполнением чей-то чужой, пугающей оболочки. Становлюсь для неё всем, кормлю её воспоминаниями, невысказанными словами, сдержанными слезами, затаенными обидами, сиюминутными капризами, потерянными целями, бессмысленными спорами, поиском истины, тошнотворными пельменями, отходами жизнедеятельности, соплями, криками, беседами с соседом, который меня не слышит, и которого я уже не вижу за тёмной стеной. Бесконечными записями в попытках понять, как допустил всё это. Вот этим дневником на другом рулоне туалетной бумаги.

Я комментирую собственные записи, путая их. Жую и глотаю бумагу, лишь бы оставить что-то себе, сохранить хоть частичку. И они злятся. Они тянут меня всё ниже. Смотрят мне прямо в затылок, и от холода их взгляда волосы встают на затылке.

Где Ольга?

Почему она не приходит?

Когда я смогу выйти отсюда?

Их липкие лапы сжимают плечи. Я боюсь повернуть голову, боюсь увидеть мерзкую лапу с длинными когтями, кожу в чешуйках как у змеи. Змеи, оставившей длинные борозды на обоях в квартире. В какой квартире? Ольга, наверное, ждёт меня там. Может, эти твари совсем не такие, но я их такими представляю и пишу об этом. Наверное, для них это смешно. А, впрочем, так ли важно, что я пишу? Всё еда.

Иногда я чувствую на плечах другие руки, на моем затылке — другой взгляд. Он согревает меня, а руки нежные, такие знакомые. Но потом они становятся горячее, пока кожу на плечах не начинает жечь, и вот тогда она уходит, и возвращаются они.

Я вспоминаю Ольгу.

Она умерла?

Как это случилось?

Это я виноват или эти твари, что прячутся во тьме?

Ты была моей оболочкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне снятся сны, где мы снова и снова на кухне в нашей съемной квартире. Я случайно режу палец и кровь, густая, будто и не кровь вовсе, а желе, тягуче капает на пол. А Ольга смеётся и сгорает, снова и снова сгорает. Ведь пожарные не успели вовремя, а меня не было рядом.

Где я был?

Затем всё пропадает. Tabula rasa. Чистый лист. Незамутнённое сознание. И я слышу их голоса. Да и не голоса, это вовсе — чистая энергия. Порой кажется, что я, как чертов радиоприёмник, передаю чьи-то послания на бумаге, которая никогда не кончится, так же, как и чернила в ручке «Бик».

Но я думаю, что однажды это прекратиться — оболочка треснет. Нужно лишь одно: больше слов, ещё больше знаков и букв. Мне не нужно это читать и перечитывать. А значит — больше путанных, глупых, осмысленных или нет фраз, чтобы они объелись, чтобы их внутренности набились мною, и они лопнули, разлетелись на куски, забрызгав ошмётками стены моей камеры. И когда оболочка рухнет, я выйду на свет.

Когда-нибудь.

Когда я всё отдам и всё забуду.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юрий Погуляй} Древо ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Хотелось написать что-нибудь о бессознательной секте. Наведённой, незаметно вползающей в жизнь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не заметил, когда всё началось. Шёл первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и всё свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.

И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.

Поэтому когда в лифте мне сказали:

— Дашенька моя тоже убегла, — я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то ещё, кроме меня.

Со мною поднималась крошечная старенькая Савельева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с её внучкой. В школе ещё. В памяти осталась только фамилия.

— Найдется, не волнуйтесь, — выдавил я из себя растерянно.

— Нет, Юрочка. Третий день её нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.

В тот момент я не понял её слов. Для меня это всё было банально и скучно. Старушка переживала за свою кошку, как и положено женщине, чьи дети давно улетели из гнезда и звонят лишь по праздникам, а муж, прожившей с нею почти полвека — ушёл на встречу с всевышним после инсульта.

— Ничего, вернется, — сказал я. — Это же кошка. Они всегда возвращаются.

Она покачала крошечной головой в смешной шапочке, посмотрела мне в глаза:

— На сердце неспокойно что-то, Юрочка. Дурное грядёт, — устало и ужасающе серьёзно произнесла она, вновь перепутав мое имя. Двери лифта открылись, Савельева вышла на площадку, и мы пожелали друг другу доброго вечера.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Только на следующий день, во вторник, я понял о каких «остальных» говорила старушка с третьего этажа. Доска объявлений у парадной пестрела сообщениями о пропаже домашних любимцев. Собачки, кошки, попугаи. На самой двери на уровне ручки скотчем кто-то прилепил записку с сердечками и фотографией пушистого персидского кота. Детской рукой на ней было старательно выведено: «Помогите найти Барина!».

В среду объявления покрывали дверь целиком. Здесь искали даже крысу Пирата и шиншиллу Шушу. Будто чья-то злая воля высосала из окрестных дворов всех любимцев разом, не глядя на породы и виды. А в четверг за ярмарку несчастья принялся наш дворник, коротышка откуда-то из Средней Азии. Я возвращался домой, когда увидел, как тот обдирает с дверей пугающие призывы о помощи.

— Черт знает что происходит, а? — сказал я, остановившись.

Он вздрогнул, испуганно посмотрел на меня, затем быстро отвернулся и, втянув шею в плечи, принялся с ожесточением скоблить металл, отколупывая намертво прилипшую бумагу.

— Нелюбители домашних животных какие-то у нас объявились, похоже, хе. Есть любители, а есть, хе-хе, нелюбители.

У меня было настроение поболтать. Однако дворник что-то забормотал на своем тарабарском, и веселья не разделил. Наоборот, его затрясло ещё сильнее. Решив, что он просто не понимает меня — я приложил ключ к домофону и посмотрел на азиата в профиль. Коротышка был бледен, по лицу текли крупные капли пота, в глазах стоял такой ужас, что мне захотелось броситься наутек. То, что жило в зрачках дворника, страдало безумием.

— Дарахт… Дарахт…Ба гурба! Ороиш дарахт, — лихорадочно повторяли потрескавшиеся чёрные губы. Меня он не видел. — Ба начот. Дарахт.

Я ушёл. Захлопнул за собой дверь в парадную и почти минуту стоял, слушая захлебывающий голос, беспрестанно повторяющий «Дарахт» и ритмичные скребки по металлу.

Шшш. Шшш. Шшш.

Будто у дворника выросли кошачьи когти, и он стачивал их о железо. Мои пальцы заныли, и я потер кончики, разминая, прогоняя ощущение забившейся под ногти краски. Потом поспешил домой, на шестой этаж, с испорченным отчего-то настроением и неприятным чувством тревоги.

Чертов скрежет преследовал меня весь оставшийся вечер. Я проходил по коридору мимо входной двери и не мог отделаться от мысли, что дворник до сих пор стоит там внизу и скребет, скребет, скребет. Куски засохшей бурой краски забиваются под ногти, пальцы кровоточат, оставляют полосы на железе, колкие шипы вонзаются всё глубже, глубже, а он бормочет свое «Дарахт» и не останавливается.

Я даже вышел на лестничную площадку, как будто вынести мусор, но на самом деле — прислушаться. Лязгнула крышка мусоропровода, стеклянные банки из-под томатов застучали по грязному ходу, удаляясь, раскалываясь, исчезая в горе помоев там, внизу. Я же слушал молчание парадной. Было тихо. Очень тихо. Непривычно для подъезда шестиэтажного дома. Скрежет раздавался только у меня в голове.

А еще в соседней квартире очень жалобно мяукала кошка.

Я постоял у окна, глядя на темнеющий двор и черные коробки гаражей, а затем вернулся домой, планируя быстро поесть, свалиться в кровать и посмотреть какую-нибудь драму. Я люблю драмы. Когда их смотришь один, в особо прочувственные моменты можно и слезу пустить, на душе сразу легче становится, светлее. И никакого удара по репутации — для всех ты по-прежнему суровый мужчина.

А после фильма (или под его звуки) было не менее ценным повернуться носом к стенке, обнять подушку (об этом тоже не хотелось бы никому говорить) и уснуть. Мой обычный вечер.

Но не сегодня. Кино показалось пресным, несмотря на Де Ниро и Брэдли Купера. Сон не шел. Зудели пальцы. Под ногтями будто что-то застряло.

Город уже спал, под окнами почти затихли автомобили, оставив пустые дороги с мигающими жёлтым светофорами дляночных гонщиков, а я лежал на спине, под одеялом, и смотрел в потолок. Мне казалось, что внизу опять заскребли по железу заскорузлые ногти. Я приподнялся на локте, вслушиваясь и кляня себя за богатое воображение.

Ночь изменилась. Я вдруг отчетливо услышал в ней голос. Он шел не с улицы, не из соседского телевизора. Невнятный, с мужской хрипотцой и женской мелодичностью. Но сколько я ни вслушивался — не мог разобрать ни слова. Пульсирующая, неразборчивая речь пропитала ночь, стала темнотой. Проникла и в меня тоже.

И я восторженно замер, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и мне откроется истина, которую доносил до меня неведомый. Ещё самая капелька, и мне станут известны ответы на все вопросы. Вообще на всё. Слова вот-вот должны были обрести смысл, и изменить мою жизнь. Дыхание замерло в груди, сердце сладко заныло. Боже, как я ждал этого осознания. Как тянулся к нему!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пьяный крик с улицы выдернул меня из объятий темноты, и я в гневе бросился к окну и, только распахнув его, очнулся. Сильно тряслись руки. Я стоял мокрый от пота, задыхающийся. От частых ударов в груди кружилась голова. Ноги подкосились, я сел на пол, держась рукой за грудь. Сердце заныло, застучало. Голос исчез, и оставил после себя лишь липкое ощущение страха. Ужаса перед тем, что этот неведомый, обещающий волшебство, вернётся.

И мне это понравится.

Борясь с дурнотой, я побрёл на кухню, где влез в коробку с медикаментами. Порылся в ней немного и вытащил упаковку фенозепама. Остаток с последнего нервного срыва. Дурное средство. Но мне помогало. Всегда.

Я забросил крошечную таблетку в рот, запил её водой, вслушиваясь в темноту. На улице запел пьяный мужчина, и его заунывное, и при этом маршевое, «Звезда по имени солнца» казалось воплощением одиночества в ночной мгле.

Он ведь спас меня. Гулящий пьяница в сонном мегаполисе. С этими мыслями я забрался под одеяло, и когда пришла теплая волна феназепама — провалился в сон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром на лестничной площадке мне повстречался сосед. Мы иногда здоровались за руку, но даже не знали имён друг друга. Выглядел он неважно: под глазами в мешки собрались плохие мысли, лоб хмурился.

— Привет…

— Доброе, — максимально бодро ответил ему я.

Лифт дополз до нашего этажа, хрустнул, остановившись. Двери распахнулись, и я прошёл внутрь.

Сосед остался на площадке. Он смотрел прямо перед собой и шевелил губами.

— Едешь? — спросил я. Он вырвался из плена дум, торопливо шагнул в лифт.

— Ночью кот окно разбил, представь? — вдруг сказал он. — На кухне. Там у меня не стеклопакеты стоят. Высадил форточку! Вот как?!

— Ничего себе!

— Жена говорит — весь день норовил слинять. Я когда с работы пришёл — она его даже в комнате заперла, чтобы между ног не прорвался. Вечером чуть не рехнулись от его канюченья. Я бы выпустил, но ты читал, да? Внизу? Вот, не стали выпускать. А ночью скотина выпрыгнул. Насмерть. Фигня это все, что они на четыре лапы падают. Фигня. Я вышел… И… Там увидел…

Он резко замолчал. Мы вышли на первом этаже. Спустились по лестнице. Он посмотрел на меня с сомнением, будто хотел чего-то спросить, но я опередил его:

— Доброго дня. Все будет хорошо!

И торопливо, делая вид, что безмерно опаздываю, поспешил на автобусную остановку. Я не хотел, чтобы он сказал лишнее. Не хотел ни минуты больше пребывать в его компании, чтобы не коснуться тёмной паутины, окутавшей соседа. Она была у него в волосах, она высовывалась из рукавов и вязкими дорожками оплетала ноги.

Сосед её не видел. Да и была ли эта липкая субстанция на самом деле — мне знать не хотелось.

Иногда, пока важные слова не сказаны, можно сделать вид, что ничего не было. Можно немножечко оттянуть неприятный момент.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В течение занятого заботами рабочего дня я то и дело возвращался в памяти к ночному страху. И каждый раз шумно вздыхал, прогоняя мысли. Коллеги притворялись, что не замечают этих резких, свистящих вздохов, но я-то видел, какие косые взгляды они бросали в мою сторону.

Начальник несколько раз поднимался из-за своего стола и вопросительно поднимал левую бровь, а я лишь виновато улыбался. Тревога грызла сердце. Предвестники старых, почти забытых панических атак бродили вокруг меня и сжимали грудь. Мне казалось, что на этот раз это не нервы. Что на этот раз мне ударит прямо в сердце. Что сейчас-то оно и содрогнется в последний раз. Под конец рабочего дня, страшась остаться в офисе в одиночку, я быстро собрался и поспешил на улицу, к людям, и бродил по летним проспектам допоздна. Когда же ноги сами вывели меня к моему двору, я торопливо пересек его, поднялся к себе и сразу же принял таблетку.

После чего около часа лежал на кровати, вслушиваясь — пробьется ли сквозь пелену седативных тот странный зов. Гул не вернулся. Да и дом молчал, лишь урчали под окнами двигатели пролетающих мимо моей жизни автомобилей. Я даже не заметил, как уснул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А ночью меня разбудил крик на лестничной площадке. Я открыл глаза. Во тьме мигали зелеными огоньками электронные часы. 03.43. Приснилось?

Словно в ответ мне вопль повторился, но сейчас он звучал как-то тише… Слабее. Я опустил ноги на тёплый ковер у кровати, нащупал тапочки и, стараясь не шуметь, прошел к двери, прислушался.

Подъезд молчал.

Может, все-таки, показалось?

Я вслушивался в тишину, не смея открыть дверь, и в какой-то момент мне послышалось жалобное всхлипывание. Кто-то там, снаружи, тихо-тихо плакал, из последних сил, а потом вдруг отчетливо проскулил:

— Не надо… Я никому не скажу…

Я узнал соседа, у которого ночью выпрыгнула кошка. Взялся за ручку двери, планируя выйти на площадку, но не решился. Сжался весь, вслушиваясь. Всхлипывания прекратились.

Показалось? Если бы крик мне не послышался, то наверняка кто-нибудь уже бы и выбрался проверить. Ведь не может весь подъезд стоять, как я, у двери и трястись от неуверенности?

Игра воображения?

Отстояв так несколько минут, в тишине, я вернулся назад и забрался под одеяло. Затем вновь поднялся и запер дверь в комнату. На всякий случай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наутро я не воспользовался лифтом. Что-то потащило меня по лестнице пешком, и, пробегая пролеты, я озирался, в страхе, что увижу причины ночного крика. Мне хотелось найти доказательства собственного безумия. Успокоиться и начать его лечить. Так много проще жить, когда все определено. Когда все знаешь.

На площадке между первым и вторым этажом пол ещё не высох от недавней уборки. Редкой, надо сказать, у нас в подъезде.

Мне стало дурно. Запах хлорки смешивался с каким-то сладковатым ароматом, от которого, тем не менее, кишки скручивались в тугой комок. Я когда-то был на бойне и… Там пахло так же.

Не помню, как оказался у выхода из парадной. Не помню, как вышел наружу. Свежесть утра чуть привела голову в порядок, и я услышал, что слева от меня кто-то возится. Обернулся. Дворник запирал дверь в мусоропровод, и, увидев меня, поспешно отвел взгляд. Вытер руки о штаны спецовки и заторопился к себе в гараж, выделенный под домовые нужды. Застучала металлом старая тележка, которую он с видимым усилием толкал перед собой. На ней подпрыгивал пластиковый бак, накрытый мокрой мешковиной.

Я чуть было не подскочил к нему, чтобы содрать грязное тряпье. Я был уверен, что найду в баке труп соседа.

Но ничего не сделал, лишь проводил дворника испуганным взглядом. Вызвать полицию? Что я им скажу? Арестуйте его, пожалуйста?! Он азиат, он странно себя ведет? Потому что мне так кажется? Потому что я принимаю седативные? Просто поверьте мне?

Я же сам себе не верил. Но сосед…

Дворник почувствовал мой взгляд и обернулся, испуганно втянул шею в плечи и налёг на тележку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Соседа я больше не видел. Несколько раз звонил в дверь, один раз даже заполночь, но мне никто не открыл. Хотя я был уверен — там кто-то дышал. Кто-то смотрел в глазок на меня и дышал.

Я стал следить за дворником. Осторожно, памятуя о возможной судьбе соседа. По вечерам выходил на лестничную площадку, вроде бы просто покурить (хотя до этого даже не пробовал сигарет), но на самом деле наблюдал за двором. За моим притихшим и опустевшим двором, в котором по-прежнему появлялись ночные собачники. Как и раньше ползали в поисках парковки разнообразные автомобили и возвращались с работы люди. Но при этом все было уже иначе, уже не так.

Жители двора теперь всегда торопились. Иногда даже срывались на бег, чтобы побыстрее оказаться в парадной. Хозяева волокли рвущихся с поводков питомцев по газонам и спешили назад, под защиту стен. Никто ни на кого не смотрел. Никто не спрашивал друг друга — что происходит. Каждый был поглощен чем-то…

Несколько раз я сталкивался с соседями по парадной, и они будто не замечали меня. Торопливо открывали замки, звеня ключами, и скрывались в квартирах. Пару раз я прислушивался к тишине в их жилищах, но не мог различить ни звука.

Они словно прятались, и этажи больше не знали ни звука ссор, ни крика детей, ни какой-либо музыки. Это пугало меня. Я не прекращал пить феназепам, и даже добавил таблетку утром, но все равно не мог перестать думать об этих странностях. На работе вел себя как настоящий зомби, и дошел до того, что начальник решительно отправил меня в отпуск.

Я не сопротивлялся, хотя уже и не хотел никуда ехать. Потому что мне нужно было следить за дворником. Потому что на фоне удивительного страха, поглотившего людей, по двору смело перемещался только азиат! У него даже осанка выправилась.

И уже через несколько дней наблюдений я отметил для себя отдельную схему в его жизни, отличную от обычной.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Очень часто и подолгу он пропадал за гаражами. Там ещё с моего детства образовался мёртвый угол между старым бетонным забором (начинающимся от жилого дома и до гаражей), самими гаражами, школьным забором и школьной же хозяйственной постройкой из белого кирпича. В детстве, когда школу ещё не обнесли заборами, я похоронил там хомяка. А в подростковом возрасте мы постоянно бегали туда в туалет, и, по-моему, с тех пор иначе этот закуток я и не воспринимал.

Поначалу я было решил, что и дворник ходит туда по нужде, но иногда он находился там часами.

После недели наблюдений я решился, и, пока никого не было рядом, торопливо спустился, как был — в домашних тапочках, и заглянул в этот закуток. Под моими ногами что-то хлюпало, воздух пропитался удушливой кислятиной нечистот, но я упорно прошёл глубже, пока не увидел будку, высотой метра три, сколоченную из фанеры и досок. На двери висел большой замок. Я приблизился, чувствуя, как в воздухе проступает запах гниения. Когда до строения оставалось метров десять — смрад уже выворачивал мне желудок. Я остановился, закрыл нос рукавом и всмотрелся в странное строение, вокруг которого росла непомерно пышная для каменного города трава. Высокая, изумрудная, и чудовищно вонючая.

Она извивалась. Сначала я подумал, что это ветер, но после пригляделся, и понял, что зелёные стебли тянутся ко мне. Они чувствовали меня.

И, клянусь Господом-Богом, в зелени, облепившей будку, что-то шевелилось!

Я торопливо попятился, не отводя взгляда от извивающейся ярко-зелёной травы. Мерзкие изумрудные волосы скользили по фанере будки, будто оберегали её, гладили.

В себя я пришёл лишь на детской площадке, напротив злосчастного забора. Сел на скамейку и уставился на бетонное сооружение, за которым лизала будку жуткая трава.

Что-то скрипнуло совсем рядом, и я даже подпрыгнул от неожиданности. В нескольких шагах от меня на старых качелях сидела маленькая девочка, лет девяти. Из-под натянутой до бровей красной тканевой шапочки сверкали бирюзовые глаза.

— Привет! — сказал я. — Почему ты одна?

Мне безумно хотелось отвлечься беседой, пусть и с ребёнком. Тем более что здесь не было того липкого страха, преследовавшего меня эти дни.

— Мама сказала, что нельзя говорить с незнакомцами, — очень серьёзно ответила она и шмыгнула носом. — Кроме дворника.

— Да я живу во-он в той парадной!

Она посмотрела в указанную сторону и одинокое недоверие содрогнулось. Во взгляде появилась надежда.

— А почему вы в тапочках?

Я посмотрел на отсыревшие ноги в зелёных шлепанцах из Икеи. Содрогнулся.

— Так получилось…

— Вы странный…

— Да, наверное, — растерянно согласился я. — Наверное, странный. А почему ты одна тут?

— Никого не отпускают гулять. Говорят, эпидемия свинки. Что такое свинка?

— Это такая болезнь… — всё вокруг было как во сне. Как чёрно-белое кино, необычайно унылое на фоне той зелёной травы.

— Покачать тебя?

Она закивала, и я поднялся со скамьи. Взялся за холодное сидение. Качели жалобно заскрипели.

— Почему тебя мама отпускает, раз эпидемия?

Я смотрел на её затылок в красной шапочке с мордочкой зелёного дино-заврика. Яркое детство на фоне серого забора. Мои ноги пропитались чужой мочой, в ноздрях застрял смрад будки, таящейся по ту сторону, и я все ещё чувствовал живой интерес травы к себе.

— Я не знаю. Мама сказала, что я уже взрослая и могу гулять одна. А других мне слушать не надо. Что так я буду самодостаточной! Что за мною присмотрят. Дворник присмотрит.

Она второй раз сказала о нем. Второй раз!

— По-моему, это больше не моя мама, — тише сказала девочка. Качели скрипели, каркала одинокая ворона, а с проспекта по ту сторону моего дома пролетали автомобили.

— Почему?

— Она не улыбается. Они все не улыбаются. И все смотрят туда.

Не нужно было указывать направление. Я понял, о чём она.

— Как и вы, — добавила она. — Но вы другой, у вас смешные тапочки.

Я хмыкнул.

— И вы улыбаетесь.

Девочка повернулась, вцепилась тоненькими пальчиками в качели.

— Вы слышите дерево?

— Кого?

— Дерево. Оно там, — в этот раз девочка ткнула рукой в сторону забора. — Мама говорит с ним во сне, но потом говорит, что я всё придумываю. Что я должна молчать, иначе оно разозлится.

— Почему ты думаешь, что она говорит с ним?

— Я его видела. Оно растет в ящике, пушистое-пушистое, и на нем игрушки. Тоже пушистые. Оно меня зовёт, но я притворяюсь, что не слышу.

— Ты была… Там? — я имел в виду будку.

— Во сне! А вы его разве не слышали? Если не спать ночью, то его все слышат. Но не признаются! Им нравится.

— Полина! Немедленно домой! — прервал нас недовольный окрик из окна.

— Мама зовёт, — девочка спрыгнула с качелей и побежала к парадной. Потом вдруг обернулась и звонко крикнула:

— До свидания.

Я стоял, ошеломлённый странным разговором, и смотрел на забор. Внутри меня останки смелого юноши, которым я был когда-то, требовали пойти немедленно к той будке и вскрыть её. Перебороть отвращение перед запахом и увидеть правду. Убедиться, что нет ничего инфернального, и мне просто выпала судьба поговорить с больным ребёнком. Больной мужчина нашёл больную девочку. Так бывает.

Потому что нет никого, зовущего по ночам. Нет голоса, не было тех криков в парадной, и все мои заморочки — это всего лишь результат стресса.

Однако бунтарь внутри притих, и я отправился домой, где под работающий телевизор сидел на кухне за кружкой остывшего чая и пытался понять, что же происходит. Пытался разобраться в себе и отыскать хоть капельку отваги, способной выдернуть из сомнений. Сделать шаг.

«Ты болен», — говорил внутренний голос.

«Нет, что-то определенно происходит. Ты видишь это?»

«Это болезнь! Борись с ней. Осознав её — ты уже на пути к выздоровлению. Тебе надо обратиться к специалисту. Таблетки не панацея».

«Но дворник, девочка…»

«Мнительность. Ты в синяке на ноге теперь увидишь проявление рака!»

Подобные безмолвные монологи преследовали меня и до этого, утихая только после таблеток. Но на этот раз я понял, что говорю вслух. И замолк в испуге. С трудом дождался десяти часов вечера, проглотил лекарство и запил его стаканом воды.

Мне приснилась Полина с качелей, и её красная шапочка с зелёным дино-завриком. Девочка шла по ночной улице, взявшись за руку дворника, и оборачивалась на стоящую под фонарём маму.

Которая уже не была её мамой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наутро я, прихватив с собой ледоруб (остался ещё со студенческих туристических времен) отправился к будке. На лице моем играла улыбка, потому что когда перестаешь думать и начинаешь действовать — всегда становится легче. Просто надо найти опору для первого шага.

Пусть даже это будет сон.

Я быстро миновал спящий двор, свернул за синий гараж, проскользнул по натоптанной тропке за школьный хозблок и встретил дворника. Он стоял на коленях перед распахнутой дверью будки. Жалкий, перепуганный и благоговеющий. Я крадучись подходил к нему, и чем ближе становился, тем отчетливее слышал запах гниения. Азиат же в священном восхищении беспрестанно лопотал что-то на своем языке и не замечал моего приближения.

Вонь стала нестерпима. От неё крутило наизнанку, и я терялся в догадках, что же могло вызывать столь ужасный запах. Трупы? Боже, тот крик ночью!

Мне вдруг вспомнился ночной сон, и образ убитых детей ясно возник перед глазами. Я живо представил себе разлагающиеся тела подростков в ящике дворника. Несмотря на утреннюю июньскую прохладу — рубаха моментально вымокла от пота. Рукоять ледоруба скользила в ладони. Ритмичные причитания безумца в тишине родного двора погружали в потустороннее состояние, когда балансируешь на грани и не понимаешь где сон, а где явь. Плюс ещё этот чертов шум в ушах от таблеток.

Я заглянул в будку, поверх головы дворника.

Полина была права. Там, укрытое от солнечных лучей, росло похожее на ёлку дерево. На пушистых ветвях извивались многочисленные гирлянды, и по лампочкам бегали сине-зелёно-красные волны. Мне стало жутко от вида растения, запертого листами фанеры в убогом подобии гроба. Больше всего на свете захотелось, чтобы дверь в будку захлопнулась.

Однако я подошел ещё ближе и увидел те самые меховые игрушки, о которых (как она могла знать? Как?) говорила Полина. Дворник заплакал, опустил лицо в ладони, а я сделал ещё шаг и застыл. На ветвях висели отрезанные кошачьи головы. Пасти скалились в посмертной агонии, и сквозь них торчали неестественно длинные иглы дерева.

— Какого… — хрипло сказал я, и дворник замолчал. Спина его напряглась, и сам он весь будто собрался перед прыжком.

— Я звоню в полицию! — жалко предупредил я, и свободной рукой полез в карман.

— Нет! — фальцетом воскликнул он. — Нет!

Он резко обернулся и кинул мне в лицо ворох хвои. О, она оказалась совсем не мягкая, наоборот — я вскрикнул от боли. Кожа вспыхнула от множества ядовитых уколов. В голове помутилось, будто в ней включили профилактику с белым шумом, но дурнота ушла. Я отпрянул, выставил перед собой ледоруб, вот только когда пришёл в себя — азиат все ещё стоял в дверях будки и в ожидании смотрел мне в глаза. Испуганно, с надеждой.

— Тебе конец, — сказал я и шагнул к нему.

Он пронзительно закричал в отчаянии, сел на корточки и закрыл голову руками. Лишь в последний момент я удержался от того, чтобы не вонзить остриё ледоруба в затылок азиата. Вместо этого ударил его ногой в лицо. Дворник повалился на бок и поджал колени к животу, заслонился руками, отражая мои побои и жалобно взвизгивая.

Боже, никогда в жизни не испытывал подобной слепой ярости. Перед глазами болтались на ветвях головы кошек, мне в лицо вновь летела колючая хвоя, и все напряжение последних дней изливалось в череде ударов по извивающемуся на земле человеку. В висках кузнечными молотами барабанила кровь, и каждый пинок немного унимал алое безумие, делал всё сильнее далёкий голосок разума, который вопил: «Стой! Остановись!».

Однако прекратил я только, когда меня оттащили в сторону. Это были два парня из соседнего подъезда. Мы с ними никогда не дружили, а в школьные времена даже сталкивались лбами. Один лохматый, вечно набычившийся, с белёсыми бровями, почти незаметными на выгоревшем от солнца лице, а второй в кепке на стриженом затылке.

— Стой, сук! Стой! — непрестанно повторял Бык. Он со времён школы набрал как минимум полсотни веса. — Стой, сук! Стой!

— Эй, братишка, ты как? Ахмет-Махмуд? Слышь? — говорил за моей спиной второй. Потом он как-то странно и страшно ахнул.

— Сань? Ты чё? — спросил Бык.

— Ничё, — немного растерянно ответил тот. Меня рванули назад, что-то вскрикнул Бык. Перед глазами возникло лицо Сани. Я уставился на множество красных свежих оспин, будто ему в морду сунули что-то колючее.

Что-то с иглами.

Взгляд стриженого был пуст.

— Дарахт заифтар, — услышал я позади всхлип дворника. — Лозим духтари.

И тут меня вырубили под возглас:

— Сань, сук, вали его!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не знаю, когда прибыла полиция, и кто вызвал скорую. Но когда пришёл в себя — хмурый, небритый врач неотложки задал мне несколько вопросов, посветил в глаза ручкой-фонариком и махнул рукой двум патрульным. Те подняли меня с газона и без лишних церемоний повели к припаркованному неподалёку полицейскому «Патриоту».

Я выворачивался из их хватки и кричал о дереве в будке. Я кричал об обезглавленных кошках, но на меня старались не смотреть. Взгляды плавали вокруг, и замирали на мне, только если я отворачивался. Случайные прохожие и зеваки шептали про себя: «безумец-безумец, смотрите, это сумасшедший», и только сидящий у машины «скорой помощи» окровавленный дворник не прятал глаз. Он смотрел на меня с удивлением, с настороженностью и молчал. Полицейские же не просто игнорировали мои вопли, но и держали как-то брезгливо, с опаской. Из меня рвались проклятья, вызванные страхом и отчаяньем. В такие моменты понимаешь, что стоит помолчать, но тебя уже несёт, и ты в панике повторяешь самому себе: «Нет! Не вздумай этого говорить, не надо!» и сразу же выкладываешь мысли на всеобщее обозрение.

Но потом я увидел кое-что и заткнулся. Бык и Саня-Стриженый, стояли у гаража, у тропинки к будке, уверенно перегородив проход к Древу. «Это они», — запоздало понял я. Они что-то наговорили про меня полицейским, пока я валялся на загаженном собаками газоне. В чём-то убедили их, а мои крики лишь усугубили ситуацию. Я сыграл на руку Древу.

Исколотые лица парней были направлены в мою сторону все то время, пока автомобиль полиции выезжал со двора. Во взгляде ребят появилась чуждость, схожая с безумием азиата. Яд… Дерево взяло их, но у него не вышло подчинить меня своей воле. Почему?

«Может, все дело в таблетках?»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В отделении я уже не спорил, не сопротивлялся. Сказал, что был не в духе, что слегка повздорил, был не прав и обещал исправиться. Я винился так истово, как мог. Меня отпустили поздним вечером, незадолго до закрытия метро, (дворник не стал писать заявление), хотя после навязчиво бодрого лейтенанта со мною долго говорил не менее навязчиво добрый мужчина в штатском с мягким, но невероятно цепким взглядом, за которым таились белые стены и успокаивающие уколы. Мне удалось убедить его в своей адекватности. Хотя, признаюсь, сам я в ней сомневался.

Когда я покинул участок и вышел на ночную улицу, то минут пятнадцать стоял под фонарём, неподалёку от крыльца отделения полиции, и боялся сдвинуться с места. Мне казалось, что исколотые рядом, что они ждут меня. Что стоит ступить во тьму и дороги назад не будет.

Июньская ночь дышала теплом и покоем. По улицам, несмотря на поздний час, прогуливались туристы, приезжающие в мой город каждое лето. Они улыбались, смеялись, а меня била дрожь ужаса перед будущим. Я не понимал, как бороться с Древом и его стражами. Мне даже некому было рассказать о своих опасениях. Я оказался совершенно один против родного двора. Против места, которое должно придавать сил, а не тревожить. Дарить ощущение безопасности и чего-то неотъемлемого. Ведь на крыше того самого гаража я когда-то болтал ногами, будучи ребёнком. Сто раз заглядывал в закуток, где теперь выросла дьявольская будка, а школьником постоянно колотил мячом о белый кирпич хозблока. Что у меня оставалось теперь?

Ночь я провел на вокзале. А утром позвонил оттуда в ЖЭК и оставил жалобу на незаконные посадки во дворе. Весь вечер метался по городу, желая вернуться домой, но не решаясь на это. Они ведь ждали меня, наверняка ждали!

Вечером же ещё раз позвонил в ЖЭК, и приятный женский голос в телефоне рассказал, что нарушений по моему адресу не выявлено. Я спросил у девушки, не было ли на лице проверяющего, когда тот вернулся в бюро, красных точек от игл. Та повесила трубку, а я рассмеялся так, что привлек внимание прохожих. Они старательно отводили глаза от хихикающего незнакомца с мобильным телефоном в руках.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Меня всегда страшили книги и фильмы о безумцах. Есть нечто инфернальное в том, как человек уходит в несуществующий мир и не понимает этого. Для всего остального он лишь очередной псих в лечебнице, но его-то вселенная меняется. Он-то остается в ней. И ему никуда не деться.

Мой визит вспугнул дворника, это очевидно. И он что-то сказал такое тогда, торопливое, нервное. Что-то проговорил, обращаясь к Быку и Саше… Проклятое «дархат» и что-то ещё. И это значило — нельзя останавливаться, нельзя сомневаться. Надо действовать. Надо остановить его. Даже если они ждут меня — я обязан что-нибудь сделать.

Двор встретил молчанием. Он пропитался тревогой, и прохожие старались в него не заворачивать. Я торопливо проскочил мимо забора и юркнул за гараж. Где столкнулся с Быком. Он преградил мне дорогу, многозначительно скрестив руки на груди. В правой был зажат мой ледоруб.

— Я хочу увидеть его, — сказал я и соврал. — Оно звало меня.

— Иди отсюда, сук, — отрезал Бык. Пустой безумный взгляд бегал по моему лицу, на губах подрагивала улыбка человека, который знает многое, но не спешит делиться. Улыбка приближённого к тайне. — Ещё рано.

Я сделал шаг вперёд, стараясь заглянуть ему за плечо. Рука с ледорубом напряглась, Бык пошевелился, и мне не оставалось ничего, кроме как отступить. Я услышал шаги сзади и обернулся. Женщина лет сорока, с припадающей на задние лапы немецкой овчаркой, остановилась у угла гаража, окинула нас, стоящих на тропе, измученным взглядом и ушла прочь.

— Оно соберёт вечером. Мы всё сделали. Теперь будет как надо, — сказал Бык. — Но сейчас рано, сук. Вечером. Ты должен знать.

Я кивнул, невероятно напуганный тем, как легко он принял меня за своего. Сделал несколько шагов прочь.

Мне вновь показалось, будто в траве вокруг будки что-то шевелилось. Но теперь оно было больше. Точно. Значительно больше.

Чудовищно больше.

И рядом с изумрудными зарослями лежала какая-то красная тряпка с зелёным пятнышком. Я никак не мог понять, почему она меня так тревожит. Почему кажется такой знакомой. Снедаемый тревогой, вернулся в квартиру, последний оплот моей старой, хорошей жизни. Запер вторую дверь, накинул цепочку. А потом ещё и придвинул стул к ручке.

Что это была за тряпочка? Почему она меня так зацепила?

Около полуночи в парадной одновременно захлопали двери квартир, провожая покидающих их владельцев. Я забился в ванную, но даже там слышал эти проклятые удары. Эти призывные там-тамы.

Началось. Что-то началось. И я не нашёл в себе сил спуститься. Вскоре всё резко утихло, и дом словно вымер.

А потом мне в дверь постучали.

Резкий звук в темноте бросил меня в ледяную испарину. Первым желанием было притвориться, что меня нет дома, но эта трусость вдруг возмутила меня. Весь вечер сердце нагревала ненависть к себе и презрение, и неожиданно пришло понимание, что, спрятавшись, я предам последнее, что у меня осталось — родные стены. Поэтому я, не скрываясь, подошёл к двери, захватив с собой нож. Поджилки тряслись, в горле стало сухо, но я выцарапал из него: «кто?»

Никто не ответил. Мои пальцы, будто по чужой воле, скинули цепочку. Глухо стукнул отодвинутый стул, чавкнула дерматином, открываясь, вторая дверь. Через глазок я увидел, что на площадке стоит бабка Савельева. Седые лохмы торчали дыбом, обкусанные губы шевелились. Она затравленно озиралась по сторонам и, заметив мою заминку, прижалась к двери.

— Юрочка, откройте! Откройте, умоляю вас!

Я впустил её внутрь, почувствовав себя заговорщиком. Плотно прикрыл дверь. От Савельевой пахло старостью и немытым телом. Она подслеповато щурилась, разыскивая во тьме моё лицо.

— Вы знаете, что с моей кошечкой? Знаете что с Дашенькой, да? — забормотала она, и, не дав мне ответить, продолжила. — Элла Леонидовна говорила, что знаете. Что вчера, когда вас увозили, вы кричали… О Дашеньке. Вы знаете? Она мертва?

— Я не уверен… Вы слышали… Двери?

Перед глазами вновь возникли кошачьи головы в ветвях. Белые зубки оскаленных мордочек. И следы от иголок на мясистом лице Быка.

— Она каждую ночь мяучит на балконе. Что-то говорит, но я не открываю. Мне кажется, это не она. Что она теперь с ним.

— С кем?

Она отшатнулась, заискивающе улыбнулась, отчего состарилась ещё лет на двадцать. Я напугал её глупым вопросом, бросил назад в сомнения. В думы, что не реальность изменилась, а сознание. Столкнул с табуретки разума, на которой и сам-то с трудом держался.

— С деревом? — поспешил я уточнить, но Савельева уже открыла дверь и спиной вывалилась на площадку. Слепо нашарила кнопку вызова лифта.

— Скажите же! С деревом, да? Вы тоже его слышите? Вы слышали двери? Вы знаете, что происходит?

Она перестала улыбаться и устало сказала:

— Всё меняется, Юрочка, — лифт захлопнул пасть, проглотив её, и потащил вниз, на третий этаж.

Я смотрел на закрывшиеся двери и трясся, как в лихорадке.

— Я видел её голову на том дереве! Я видел её! — вырвался крик. Эхо прокатилось по немым лестничным пролетам. Секунды прошли как часы. Снизу донеслось старческое шарканье, и грохнула железная дверь.

Страх и любопытство провели меня на пол-этажа ниже, к окну во двор. Я привычно прижался к стенке и посмотрел вниз.

Двор был переполнен людьми. В сумерках, под одиноким фонарём у помойки я видел почти всех жителей нашего микрорайона. Я узнал уборщицу из школы, где учился, увидел бывшую одноклассницу, к которой когда-то питал нежные чувства, но удостоился лишь пьяного секса на десятилетии выпуска. Увидел ту женщину, что гуляла с собакой сегодня.

Они толпились у синего гаража, где стоял проклятый дворник и два его новых помощника — Бык и Саня-Стриженый. Они чего-то ждали.

Через открытое окно не доносилось ни звука. Двор молчал. Впитывал. Я вернулся назад в квартиру, запер все замки и принял двойную дозу лекарства, чтобы забыться, но всё равно ворочался до двух ночи, слушая тишину и страшась шагов на лестничной площадке. Шагов и звонка тех, кто был когда-то моими соседями, но теперь служили Древу и пришли за мною. В момент засыпания мне почудился далекий вскрик, но химия уже подействовала, и я ушёл в темноту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тем вскриком была вышедшая в окно хозяйка Дашеньки.

Мне сказал об этом участковый. Он, бледный, нервный, все утро крутился в поисках свидетелей и к десяти часам присел на лавочке возле парадной и закурил. Я увидел это со своего наблюдательного поста и торопливо спустился, сделав вид, что просто вышел подымить сигареткой. Сел рядом, в своих чертовых зелёных тапочках, и мы разговорились. Охотно, как солдаты после боя. Солнечный день прогнал ночной ужас, и я уже не мог гарантировать, что те люди во дворе были на самом деле. Однако смерть Савельевой…

Мы с участковым болтали, а из окон на нас смотрели соседи. Молчаливые, внимательные. Я старался не показывать вида, что замечаю их силуэты.

— Будто никто не работает, — сказал мне участковый после короткой беседы. На вид ему было не больше двадцати пяти, приветливые голубые глаза смотрели весело и с легкой хитринкой. — Все по домам сидят, едритые колобахи. Никто ничего не видел, не знает. Лишь смотрят. У меня, клянусь, в груди ёкает от этих взглядов. Жуть какая-то, а не подъезд. Вроде не так раньше было. Ты сам-то здесь обитаешь?

Я кивнул. Он внимательно посмотрел мне в глаза и хмыкнул:

— Порядочный, раз не сталкивались. Я-то всех шумных тут уже повидал. И теперь, смотрю, все смирные стали. Молчаливые. Хорошо, конечно, что не дебоширят, как раньше, а всё равно жутковато.

— Она часто ссорилась с дворником, — мой взгляд упал на кобуру участкового. — Савельева. Что-то они не поделили.

— Да? И что?

— Не знаю, что-то там, за гаражами, — идея вывести представителя закона на будку показалась мне интересной.

— Да? — опять повторил он. Глянул в сторону гаражей. — Ну, пойдем, посмотрим, что они, колобахи, могли не поделить.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я шёл следом, едва сдерживаясь от того, чтобы не подгонять неторопливого участкового. Мне страшно хотелось рассказать про исколотых, про дерево в будке, про кошачьи головы в ветвях, про людей на улице ночью. Про что-то в густой траве.

Но скажи я хоть слово — он наверняка бы озаботился вызовом «неотложки». Поэтому я молчал. Молчал, когда участковый свернул за гараж. Молчал, когда Бык без лишних слов ударил удивленного полицейского ледорубом в голову, и та с жутким хрустом и хлюпаньем раскололась надвое. Кровь брызнула в лицо «исколотому», труп участкового упал на землю и его ноги заплясали в агонии, а я в тот же миг рванулся к кобуре. Схватил пистолет, дёрнул его на себя и оторвал оружие вместе с цепочкой и хлястиком на штанах. Отбежал прочь от окровавленного Быка, который нарочито медленно стряхнул серо-красную кашу с лезвия ледоруба.

Мне хотелось заорать так громко, как не способен кричать человек. Я обернулся, в поисках прохожих, и увидел уже знакомую собачницу с овчаркой. Но она и её пес безучастно смотрели на труп полицейского, словно на земле развалилась куча мусора, а не человек.

Из окон дома на меня пялились люди. В каждом проеме, со второго по шестой этаж, стояли женщины и мужчины, старики и подростки, и все они следили за мною. Все как один.

Палец сам щёлкнул предохранителем «Макарова». Я передёрнул затвор, поднял оружие и направил ствол в грудь Быка. В глазах того появилось удивление.

«Не дёргайте, жмите плавно», — когда-то сказал мне инструктор по стрельбе, и я сделал так, как он учил. Отдача наполнила меня восторгом. Пуля отбросила Быка на землю и я, не колеблясь, пошёл к будке.

Уже недалеко от неё я вновь увидел ту красную тряпку, так запавшую мне в память. Она лежала на границе с изумрудной травой. И только в этот момент я узнал в ней шапочку с динозавриком. В глазах потемнело.

Позади раздался рык: хозяйка пса, оскалившаяся от гнева, бежала ко мне. Я вскинул пистолет.

Бах!

Она споткнулась и ткнулась лицом в землю. Затихла. Пёс с визгом убежал.

А я застонал от ужаса.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Потому что в траве у будки, оплетённая стеблями, лежала Полина с качелей. Хищная зелень опутала её с ног до головы, проткнула кожу во многих местах и… питалась.

А вокруг в траве шевелились иссушенные, оплетённые, и всё ещё живые домашние любимцы. Те, которые пока не украсили собой ветви Древа. У девочки под стянутыми веками лихорадочно метались глаза, будто она видела плохой сон, но никак не могла проснуться.

Сверху послышался звон, и из окна выпрыгнул пожилой мужчина с воплем:

— Назад! Назад, святотатец!

Он грохнулся на землю в пяти шагах от меня, и я услышал хруст переломанных костей. Прыгун взвыл от боли.

Бах!

Я промахнулся мимо дужки замка, пуля пробила фанеру и исчезла в будке.

Бах!

Замок лязгнул, и я рванул дверь на себя. Запах гнили чуть не сбил меня с ног. Древо ощетинилось иглами, встречая меня. Десятки кошачьих голов оскалились, закачались. Я стоял в зловонии и смотрел на врага, внезапно осознав, что у меня нет никакого плана. Что я лишь догадываюсь, как бороться с растением, поработившем мой двор. Нужно было подумать об этом заранее. Купить бензина или хотя бы взять с собой топор.

Древо почувствовало мою слабость и восторжествовало сквозь многоголосый вой слуг, спешащих ему на помощь. Пенсионер со сломанными ногами орал от боли, но подползал ближе, извергая проклятья. Люди в окнах исчезли, никто не повторил его прыжка, и сейчас они толкались на лестницах. Торопились ко мне.

Четыре патрона в обойме…

Я шагнул в будку, и иглы впились в меня. Вонзились в ладони, охватившие теплый ствол. Яд сцепился во мне с химией феназепама, и разум вновь устоял. Ранки зажглись болью, и я рванулся назад, ломая дерево. Ветви оплели тело, трава била по ботинкам и жалила кожу, проникая под штаны, а я обхватил ствол руками и раскачивался взад-вперед. Иглы тонкими пальцами искали мои глаза, лезли в ноздри. Древо вопило о помощи, и ему обезьяньими криками отзывались его слуги, бегущие со всех концов двора.

Ствол треснул, дерево поддалось, но тут в глазах потемнело от страшного удара в голову. Я обмяк, и меня потащил прочь здоровенный бугай, живший в доме за детской площадкой. Он визжал от ненависти, а я цеплялся за ветки, и те извивались под пальцами, выскальзывали. Древо треснуло ещё раз; мужик выдернул меня из будки и бросил на землю.

От удара из груди выбило дыхание, я лягнул великана ногой в живот, перевернулся на спину и прострелил ему голову. У гаража появился растрепанный дворник. Он стоял на четвереньках и по-звериному скалился, безумный взгляд цеплялся за Древо в будке. Хрипло крикнув, азиат обезумевшим животным, не вставая на ноги, поскакал в мою сторону.

Бах. Он взвизгнул и скорчился на земле. Я же пополз к будке. Из неё торчала одна из ветвей и длинная хвоя на ней, попав под лучи дневного света, извивалась, как брошенные на угли черви.

— Не нравится, — сквозь туман в голове прошептал я, ухватился за ветку левой рукой. Направил пистолет в сторону прохода у гаража.

Слуги уже не бежали. Они стояли с ошеломлённым видом, плечом к плечу и не понимали, почему оказались здесь. Не понимали, что видят перед собой и зачем так спешили. Древо не питало их больше. Не кружило им головы. Оно умирало.

Я потянулся выше, схватился за следующую ветку и потянул её к себе. Никогда в жизни не слышал ничего мелодичнее этого треска.

Дерево вывалилось из будки, стукнуло меня по голове и оцарапало лицо. Движение игл замедлялось.

— Дяденька, — послышалось откуда-то снизу и слева. Я повернулся и увидел открытые глубоко запавшие глаза девочки Полины.

— Оно меня ест… — испуганно и чуть слышно прошептала она бледными губами. Трава вокруг неё обмякла, ослабила хватку.

— Оно больше не будет, — сказал я.

У гаражей завопила от ужаса женщина. Где-то завыла приближающаяся сирена.

Рука с пистолетом опустилась сама собой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После долгих и утомительных экспертиз, следствий, судов я перестал сомневаться в своём здравомыслии. Воспаленный мозг не придумает столько бюрократии. Но, в конце концов, дело закрыли, и мне удалось избежать принудительного лечения. Не стану зачитывать вердикты врачебной комиссии и следственного комитета. Я их и не помню, если честно.

Куда важнее для меня было желание разобраться в том, с чем я столкнулся там, за гаражами. Но у меня не вышло. Никто не смог дать мне внятного ответа. Ни биологи, ни зоологи. Чаще всего над моими вопросами просто смеялись, иногда выставляли вон с охраной. В интернете моими вопросами интересовались лишь натуральные безумцы. Поэтому я перестал искать, решив довольствоваться личными выводами.

Скорее всего, тот дворник был лишь первой жертвой Древа. Может, бедолага нашёл его где-то, прикоснулся, и оно взяло его. Заставило служить себе. Заставило кормить животными (их полуразложившихся тел много нашлось в той пышной траве вокруг будки), а потом найти пищу повкуснее, сытнее. Дерево впитывало в себя жизнь и росло, становилось могущественнее. Если бы не таблетки, я тоже нашёл бы себя в служении ему.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И тогда оно переварило бы девочку Полину, высосало бы её до конца.

А потом слуги притащили бы следующую жертву. Затем ещё одну… А дальше? Оно бы зацвело? Дало бы плоды?

Мне страшно об этом думать. Я рад, что победил его. Да, оно отравило мой двор и, в конце концов, пришлось продать квартиру и переехать (я не мог больше смотреть в глаза соседям, которые уже побывали на той стороне).

Теперь я живу в кирпичном коттедже на холме, в двадцати километрах от Дубово (какое, оказывается, жуткое название). Вокруг моего дома нет ни одного дерева, а в аптечке всегда лежат спасшие рассудок лекарства. Конечно, пришлось пойти на нарушение закона, чтобы приобрести нужные запасы — но зато теперь я спокойнее сплю.

И почти не думаю о самой будке, о том, что Древо не могло вырасти в ней самостоятельно. Что кто-то его там посадил, оберегая от губительных солнечных лучей. Что в мире сотни тысяч таких тёмных закутков, где уже сейчас из-под земли может тянуться тонкий стебелёк с шевелящимися мягкими иголками.

Почти не думаю.

Но всегда готов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Андрей Туркин} Под полной луной ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «29 лет. Живу на Урале: Челябинская область, город Коркино. Образование средне-специальное. Последние 2 года занимаюсь продажей бытового и профессионального инструмента. Основную часть рабочего времени провожу в офисе или в нашем магазине, что позволяет заниматься писательством. Еще увлекаюсь музыкой: игрой на гитаре; в студенческие годы играл в любительском рок-коллективе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Его появление сопровождалосьиспуганным перешёптыванием. Местные жители пришли посмотреть на того, кого так страшились последние недели. И сложно упрекнуть людей в той злобе, с какой они изрыгали проклятия, встречая пойманное чудовище.

— Оборотень. Оборотень идёт, — гремел суровый бас, а когда хозяин отворил ворота, и трое крепких мужчин ввели закованного в цепи человека, мне стало по-настоящему жутко.

События разворачивались во владениях Митрофана и его жены Маргариты.

Детей у них не было, так что их скромное жилище идеально подходило для предстоящего дела.

Дом их — низенькая покосившаяся изба, обнесённая высоким забором — гнездилась на последней улице, на границе болот, простирающихся до самого леса. Глядя на Митрофана, почти двухметрового верзилу, с трудом верилось, что он способен протиснуться в крохотное жилище. Бедняге постоянно приходилось пригибаться, чтобы попасть в дом или выйти наружу.

С противоположной стороны к забору примыкал сарай с инструментами и прочей, необходимой в хозяйстве утварью. В дальнем конце двора, где я, собственно, сейчас и находился в иступленном состоянии, располагался хлев. Несколько свиней в нём мирно сосуществовали через тонкую перегородку с курами, и ещё оставалось место для хранения соломы.

— Оборотень, — снова пробасил один из троицы и толкнул пленника в угол двора.

Мурашки ледяной волной окатили мое тело, а руки, сжимавшие однозарядное ружье, затряслись, как листья на ветру. Даже с оружием я не чувствовал себя в безопасности, зная, что нас ожидает долгая и мучительная ночь в компании зверя.

Передав пленника из рук в руки, мужчины потолковали с хозяином дома и двинулись прочь. Но только когда деревянные створки с грохотом захлопнулись, а на кованые петли опустился тяжёлый засов, я в полной мере осознал ужас предстоящих событий.

Вместе со мной и Митрофаном остались ещё три человека. Все — огромные бородатые мужики возрастом за пятьдесят, и я, едва обросший первым пушком юнец.

На фоне этих могучих и бесстрашных охотников я выглядел жалким котёнком, путающимся под ногами. Но, так уж сложилось, что моё двадцатилетие совпало с поимкой оборотня, который терроризировал наше село уже несколько недель. А мне, как сыну охотника, по старому дедовскому обычаю, в этот день предстояло доказать, что я стал настоящим мужчиной. При других обстоятельствах я бы отправился за своей добычей в лес, но судьба распорядилась иначе. И вот я здесь.

Небо сплошь затянуло плотным кольцом туч. Начинало смеркаться, отчего всё происходящее представало моему взору в сером цвете. Я, не отрываясь, наблюдал за оборотнем, боясь пошевелиться. Зная из легенд природу этих существ, их силу и выносливость, я опасался, что ни ружье, ни четвёрка бравых охотников не смогут защитить меня, если ситуация выйдет из-под контроля. Никто из нас ранее не сталкивался с подобным зверем.

Наверняка знаем только одно — убить оборотня способна обычная пуля, можно не транжирить лишний раз серебро, такое дорогое и редкое при нашей жизни.

Медленной поступью, с ружьем наперевес, ко мне подошел Ипполит и положил руку на плечо:

— Что, малец, замер, как вкопанный? Испугался?

Я прекрасно видел, что этот бравый охотник сам напуган до ужаса, но держит эмоции под контролем. Однако блестящие глаза, дрожащее правое веко и едва уловимый скрежет зубов указывали на истинные чувства.

Что я мог ответить этому здоровяку, когда он сам едва держал себя в руках?

— Нет, — твердо сказал я, словно бросая ему вызов. — Просто замёрз немного. С болота тянет сыростью.

Это было правдой лишь отчасти. С заходом солнца, действительно, похолодало, и усилился ветер.

Я с достоинством выдержал оценивающий взгляд Ипполита, ни разу не моргнув. Он натянуто улыбнулся, похлопал меня по плечу и двинулся к остальным.

Шум толпы за забором постепенно стихал. Народ, понимая, что с наступлением темноты лучше держаться от опасного места подальше, принялся расходиться. Я недоумевал, почему те трое охотников, которые поймали и привели оборотня ко двору Митрофана, не остались с нами? С тремя лишними ружьями было бы намного спокойнее.

Может, я переоцениваю возможности чудовища?

Как бы то ни было, я боялся отвести от него взгляд. Мне казалось, что, как только я это сделаю — он превратится. И даже понимая, насколько эти мысли глупы (рано еще для подобных метаморфоз), ничего не мог с собой поделать. Сильно хотелось по малой нужде, но я продолжал торчать поблизости и сверлить взглядом пленника.

Он был выше меня примерно на голову. Такой же высокий, как Митрофан и Ипполит, но значительно моложе и не так крепок в плечах. На вид ему около тридцати: ясный взгляд говорил о внутреннем спокойствии, на выразительном смуглом лице — ни страха, ни паники. Он выглядел обычным человеком: встретишь такого на улице — ни за что не догадаешься, что скрывается у него внутри.

Я думал: а как, собственно, охотники определили, что этот мужик — оборотень? Не могли ли они ошибиться? Может, потому пленник и ведет себя спокойно, понимая, что ему ничего не грозит?

Тем временем Митрофан с Ипполитом вынесли из сарая большой деревянный стол и поставили его посреди двора. Толстые берёзовые сучья заменяли ему ножки; столешница сбита из сосняка, покрыта несколькими слоями лака и отполирована овечьей шерстью.

Пока они занимались приготовлениями: искали подходящие поленья для сидений, доставали из погреба бутыли с самогоном, подбирали подпорки под ножки стола, чтобы он не шатался, двое других мужчин — Григорий и Всеволод, так же, как и я, не отрываясь, следили за оборотнем. Тот, в свою очередь, не обращал на нас никакого внимания. А из наших, каждый, хотя и вооружен, но при столкновении с чертовщиной даже оружие не придаёт уверенности.

— Не спускайте с него глаз, — наказал Ипполит. — Особенно, когда мы к нему спиной.

— Пусть только попробует дёрнуться, — оскалился Григорий. — Я всажу ему картечь в брюхо.

Но верил ли он сам в свои слова, сказать затрудняюсь. И почему так опасался Ипполит, если луна ещё едва проглядывала над верхушками деревьев, и по всем правилам (какие я когда-либо слышал), покамест оборотень не представлял опасности?

Не в силах больше терпеть, я быстрым шагом направился к туалету, надеясь, что пока меня не будет, ничего не произойдёт. Оперев ружьё на угольник, и кинув последний взгляд на пленника, я опрометью бросился внутрь, молясь сделать свои дела как можно быстрее. Я прислушивался к каждому звуку, а сердце порой замирало, когда слышались резкие вскрики охотников, или когда что-то с грохотом падало.

Справившись, вновь занял свой пост. Подходить ближе я не решался, намереваясь простоять на этом самом месте вплоть до утра, если потребуется.

Тогда-то и раздался громкий рык Митрофана:

— Снимите с него цепи.

Поначалу я подумал, что ослышался, или что-то не так понял, но по не-доумённому выражению лица Ипполита, быстро сообразил, к кому именно обращён этот приказ.

— Митрофан, это не разумно.

— Этими ржавыми цепями мы его не удержим, а только разозлим, — ответил хозяин дома. — Тем более, ещё слишком рано, чтобы его опасаться. Пусть проведёт это время как человек, а не как животное.

В тот момент, когда Ипполит осторожно двинулся в сторону оборотня, я крепче сжал ружье. Оно было заряжено и готово к использованию.

— Боишься этого парня? — С усмешкой бросил вслед Митрофан. — Что же будет, когда увидишь зверя?!

— Не боюсь я его, — после этих слов походка Ипполита стала заметно решительней. Он подошёл к оборотню и, наклонившись, вытащил шплинты из оков. Загремев, цепи рухнули ему под ноги, а мужчина, гордо выпятив грудь, двинулся обратно.

Оборотень продолжал сидеть, уставившись в одну точку. Изредка окидывал взглядом охотников, пару раз останавливаясь на мне, и я поспешно отводил глаза, боясь, что какая-нибудь зараза сможет прицепиться через этот взгляд.

Теперь оборотень был свободен, но не предпринимал попыток спасения.

Меня разрывало от любопытства: о чём он думает, что может рассказать (если пожелает того) и прочее. Каково это — быть оборотнем? Раньше я никогда не видел этого человека. Не из нашего села, это уж точно! Должно быть, пришёл из соседних деревень, когда вода отступила в начале лета, и появилась возможность обойти топи с северной стороны.

На столе, между делом, появились кружки и тарелки. На резном подносе — наломанный вручную хлеб, над которым сразу же стала виться мошкара. В огромном казане источало чудный запах (от которого побежали слюнки) тушёное мясо с картофелем. Как обычно, сложившись едва ли не пополам, Митрофан протиснулся в маленькие двери, больно ударившись лбом. Громко выругался, и чуть не уронил ароматное, источающее нежные запахи приправ, блюдо.

Охотники радостно загудели и, побросав свои занятия, сгрудились возле стола. Казалось, никому более нет дела до одиноко сидящего в постепенно темнеющем углу оборотня. Про него попросту забыли. Расслабились, предвкушая хороший ужин и выпивку. Ипполит потирал ладони, высматривая подходящий для своего аппетита кусок.

— После такого ужина и помирать не страшно, — весело проговорил Григорий, первым усаживаясь за стол.

— Не торопись помирать, — махнул на него рукой Митрофан, — будет тебе ещё.

Последним штрихом стала кастрюля салата из огурцов и помидоров, принесённая Ритой. После чего женщина сразу же удалилась, подгоняемая сердитым окриком мужа. На сегодня их двор стал загоном для зверя, и это обесценивало всё остальное.

— Я разолью, — вызвался Всеволод и схватился за бутыль, наполненную мутной жидкостью.

Ловким движением он выдернул пробку и закряхтел от удовольствия, унюхав аромат выдержанного самогона.

— Напиток богов!

— Два раза прогонял, — с гордостью заметил Митрофан, усаживаясь.

Огромной ложкой он принялся накладывать мясо в тарелку, блаженно принюхиваясь, и едва не макая бороду в подливу. А я всё стоял, не зная, как поступить. С одной стороны, я очень проголодался, но…

Но страх перед зверем (освобожденным от оков) удерживал на посту. Лицо оборотня было уже не различимо, оставался лишь неясный силуэт. С заходом солнца темнело быстро, сумрак, сгущаясь, обволакивал мир.

— Малец, а ты чего стоишь? — махнул мне рукой Митрофан. — Не бойся, оборотень сейчас не опасен. Иди за стол. У тебя же сегодня особенный день.

Мне пришлось присоединиться к остальным, и оставить свой пост. Нельзя показывать страх. Пусть думают, что я осторожен, а не труслив. Не выпуская ружья из рук, аккуратно сел за стол. К моему разочарованию, место осталось лишь со стороны дома, а это означало, что мне предстоит сидеть спиной к оборотню. Приходилось постоянно озираться, чтобы не подпустить опасность с тыла.

Пока охотники обсуждали ядрёный самогон, я быстро положил себе два куска мяса, отломил хлеба и жадно принялся есть. В животе заурчало — я даже не представлял, насколько голоден.

— Та-ак, — стукнул по столу Ипполит, — Малец, давай-ка, сперва выпьем! За здоровье. Чтобы встретить рассвет живыми и невредимыми.

Я даже не заметил, как на дне моей кружки заплескалась ядовито пахнущая жидкость. От одного её запаха меня едва не стошнило. То была гремучая смесь, способная свалить с ног носорога.

Охотники посмеялись над моей гримасой, а затем вскинули кружки вверх.

— Эта ночь будет долгой, — Митрофан поднялся на ноги, бросив беглый взгляд на оборотня, — но… У нас есть оружие, — он демонстративно потряс ружьём, — и у нас есть правда. Мой дед однажды встречался с оборотнем, как вы, должно быть, слышали…

Охотники закивали, соглашаясь со словами хозяина. Даже я знал, каким суровым мужиком был дед Митрофана. О нем до сих пор ходили различные байки, хоть и помер он лет тридцать назад.

— …и он выжил! — продолжал хозяин. — Более того — он убил зверя! Знаете, что он тогда сказал?

Охотники покачали головами, послушно ожидая окончания тоста.

— Эта тварь чертовски сильна… Но не бессмертна! Эти слова я вспомнил сегодня, когда узнал о поимке оборотня. Так уж сложилось, что именно мой дом стал временной узницей для зверя. Но это не проклятие для меня, а возможность стать таким же отважным человеком, каким был мой дед. Это возможность для всех нас. И для тебя, в первую очередь, — Митрофан указал на меня пальцем. — И мы не посрамим наших предков трусостью или отчаянием. После сегодняшней ночи нас будут знать героями. Не забывайте этого! — Последние слова он прокричал.

Охотники одобрительно засвистели, захлопали, мы сдвинули кружки, чокаясь, и выпили. Горло мое обожгло, словно адским пламенем, а из глаз брызнули слезы. Большую часть содержимого я успел проглотить, но остатки выплеснулись на землю. А меня скрутило пополам.

Мужики заржали, Ипполит похлопал меня по плечу.

— Ничего, малец, в первый раз у всех так бывает, — сказал он.

Отставив кружку, я набросился на мясо, желая поскорее избавиться от привкуса самогона. От второй кружки я отказался, но обещал позже присоединиться к остальным и нагнать по мере возможностей.

— Почему нельзя убить его сейчас? — негромко спросил я Ипполита, сидящего рядом. — Зачем ждать, пока он превратится?

— Потому что нам надо убить зверя, а не человека, — ответил охотник. — Если убьём его сейчас — убьём того парня, что сидит в углу, а не чудовище. Злой дух переселится в его убийцу, и всё начнется заново. Ты понял, малец? Нужно… убить… зверя!

— Понял, — я кивнул, не отрывая глаз от Ипполита.

— Ещё нужно убедиться, что он на самом деле оборотень, а не сумасшедший, считающий себя им, — вставил Митрофан. — А для этого, как ни крути, придётся дождаться превращения.

— Нельзя ошибиться, и убить невиновного, — добавил Всеволод.

Я всё равно не понимал… Как же люди в селе определили, что этот человек — оборотень? Но задать ещё один, наверняка глупый вопрос не решился. Глядя, как охотники жадно пожирают свой ужин, как выпивают кружку за кружкой, я не хотел отрывать их и портить аппетит своими расспросами. Да и мой рот был занят тушеным мясом и рассыпчатым картофелем, так что разговоры я отложил.

После сытного ужина хотелось откинуться в уютном домашнем кресле перед камином…

Но необходимо быть начеку. При каждом подозрительном шорохе я нервно озирался. Так недалеко и до паранойи.

Потом я заметил, что и остальные поглядывают в угол двора. Чем темнее становилось, тем чаще беспокойство мелькало на лицах. Охотники пытались скрыть свой страх, но он нарастал, и это было видно. Вот кто-то из них смеётся, что-то говорит, а в следующее мгновение дрожь охватывает его тело, улыбка становится натянутой, но не исчезает, чтобы никто ничего не заметил, но полные ужаса глаза косятся на оборотня. Затем всё встаёт на свои места.

Я не осуждал их. Только сумасшедшие ничего не боятся.

Но было ли мне спокойнее от моих наблюдений?

Я считал, что они понимают, на какой риск идут, но, похоже, до охотников только теперь стало доходить, на что именно они вызвались.

— Однажды был случай… — завёл очередную басню Ипполит, и принялся в красках расписывать, как спас красну девицу из лап медведя, и как она его потом отблагодарила на сеновале. И как он в итоге подхватил от неё заразу, и три месяца пил вонючие отвары и ходил в туалет со слезами.

Меня разморило: должно быть, самогон подействовал. Эти ощущения были в диковинку, поскольку крепких напитков я отродясь не пробовал. Бывало, что с соседскими ребятами выпивали из родительских запасов немного браги, но, по сравнению с тем варевом, которое «посчастливилось» испить сегодня, она казалась парным молоком.

В одном стало легче — страх постепенно отступал. Я всё реже оборачивался посмотреть, что делает пленник; пару раз даже рассмеялся после очередной байки Всеволода, а затем подпер голову руками и едва не захрапел.

На улице холодало, но в моём нынешнем состоянии это ощущалось как приятная свежесть. Докучали лишь мошки да комары, с противным писком они кружили над столом и назойливо лезли в лицо.

Где-то вдалеке ухала сова, чуть ближе, на болоте квакали лягушки и стрекотали насекомые. Ночь с каждой минутой приближала нас к неизбежному — к схватке с чудовищем.

В какой-то момент я чуть не отключился, но голос Митрофана, прозвучавший, как гром среди ясного неба, едва не заставил меня вскочить с места.

— Пусть оборотень поест последний раз по-человечески! — без предисловий заявил он, чем поверг всех присутствующих в шок.

Разговоры оборвались, наступила гробовая тишина. Ипполит забегал глазами. Григорий вынул из ножен длинный зазубренный клинок и положил на стол рядом со своей тарелкой. Ипполит последовал его примеру — тем самым показывая, что они не возражают против затеи Митрофана.

— Пусть садится с нами, — в итоге согласился Григорий. — Он всё-таки ещё человек.

Я не мог поверить своим ушам. Они либо уже напились (хотя, держались достаточно ровно на своих местах), и у них отключился инстинкт самосохранения, либо решили сыграть в какую-то игру, о которой я не имел ни малейшего представления. Чего они добивались? Пощекотать друг другу нервы? Кто первым выкажет свой страх, или что-то другое?

— Эй, оборотень, — окликнул Митрофан. — Иди к нам за стол. Голодный, поди?

Не моргая, я смотрел на пленника и молился, чтобы тот отказался от побратимства со своими палачами. Но, вопреки моим ожиданиям, он молча поднялся, откинул ногой ржавые цепи, лежащие у ног, и направился к столу. Я задрожал, но не сдвинулся с места, и лишь рука сама собой потянулась к ружью.

— Полено вон там возьми, — указал рукой Митрофан.

Я не хотел сидеть с ним за одним столом, но что я мог поделать в этой ситуации? Не вставать же; остальные могут неправильно понять подобный жест, а мне, кровь-из-носу, сегодня необходимо держаться.

Поставив чурбак рядом с хозяином дома, пленник молча сел и обвёл всех взглядом. После чего взял предложенную вилку, достал из казана кусок мяса и принялся жадно насыщаться.

— Кто ты? — нарушил молчание Григорий.

— Оборотень, — ответил человек.

— Это я знаю. Как тебя зовут?

— Игнатом.

Передо мной сидел обычный человек с обычным голосом и обликом.

Любопытство и страх боролись во мне: я выискивал отклонения, указывающие на его отличие от нас, но тщетно.

— Как ты стал обо… — начал Всеволод, но его резко прервал Митрофан.

— Дайте ему поесть спокойно!

Повисло молчание. Охотники вновь принялись за самогон. Отыскали пустую кружку, налили оборотню — он и не думал отказываться.

Я наблюдал, как мужики невольно косятся на пленника, как рука Ипполита дёргается в сторону ножа, едва оборотень совершал резкое движение. Напряжение нарастало, и воздух за столом наэлектризовывался.

Что они задумали? Сыграть в русскую рулетку?

Я не хотел в этом участвовать, но и не мог придумать ни единой правдоподобной отговорки, чтобы покинуть место действия.

А лицо Игната вдруг скривилось, и в этот момент меня как током поразило. Пальцы судорожно заскребли по гладко отполированному корпусу ружья, и тут он резко поднялся и, отвернув голову от стола, громко чихнул.

Только тогда я осознал, что вскочил вместе с ним, и с ошарашенным видом что-то бормочу, сжимая в руках оружие. Вот так позорище!

Охотники засмеялись. Крошки хлеба полетели изо рта Ипполита, у Григория потек по бороде самогон, и только оборотень молча стоял, впившись в меня бесстрастным взглядом. Я не знал, что делать и чего ждать. Посмеется ли он вместе со всеми или бросится на меня через стол и вцепится в горло?

— Малец-то шустрый, — сквозь смех проговорил Митрофан, затем повернул голову и обратился к Игнату. — Ты и обернуться не успеешь, как он на тебя наскочит.

Я недоумевал: что их так забавляет? А если бы он и в самом деле начал превращаться? Хотя, быть может, для оборота необходимо какое-то время, и я просто чего-то не знаю? Тогда уж лучше спросить, чем выставлять себя на посмешище.

— И как быстро это всё произойдет? — я обращался скорее к оборотню, поскольку глаза мои были прикованы именно к нему.

И он ответил, тогда как остальные ещё не отсмеялись.

— Быстрее, чем ты успеешь поднять ружье, — спокойно ответил он, не спуская с меня глаз. — К тому времени я дотянусь до двоих своими когтями.

Смех за столом прекратился. Сглотнув ком, подступивший к горлу, я сел на место и выпустил из рук ружье. Постепенно приходило понимание, с какой целью Митрофан позвал зверя за стол. На улице окончательно стемнело, а охотники всё больше пьянели, хотели они того или нет. Держа оборотня на глазах, мы сможем заметить, когда начнется превращение.

Вдалеке послышался протяжный волчий вой. Не сговариваясь, каждый обернулся на Игната, который, словно под гипнозом, всматривался в сторону леса и, как показалось, внимательно прислушивался…

— Не хочется ответить? — поинтересовался Ипполит, махнув головой на источник звука.

— Не хочется, — ответил оборотень и сел на место.

Он превосходно держался, его хладнокровию оставалось лишь позавидовать; не поддавался на провокации, не суетился — вёл себя спокойно и непринужденно, словно сами охотники пришли к нему в гости, и он снисходительно позволил им сесть за стол. Я не мог не удивляться, наблюдая за ним.

— А, знаете, что?.. — заговорил Ипполит, и до моих ушей донёсся странный звук.

Приглядевшись, я пришёл в ужас: это дрожала его рука, до белых костяшек сжимавшая кружку, отдаваясь тремором по всему столу.

«Он перепуган до смерти, — пронеслась мысль в моей голове. — Едва сдерживается, чтобы не свалиться в обморок».

— Ведь, скорее всего, мы умрём этой ночью, — прошептал Ипполит, понурив голову.

Всеволод поперхнулся хлебом и громко закашлялся.

— Что ты несёшь? — хозяин гневно воззрился на охотника. — Не пугай зазря людей.

— Я и не пугаю, а говорю то, что вижу… и чувствую, — ответил он и указал пальцем на Игната. — Взгляни на него.

Все взоры моментально устремились на мирно жующего мясо пленника.

— Он ведёт себя так, словно ему дела до нас нет. Ты бы смог так держаться, находясь в компании пяти вооружённых человек? Зная, что они в любой момент могут тебя пристрелить, как только одному из них покажется, что превращение началось?

— Мы больше напуганы, чем он, — добавил Григорий.

— Дело говорит, — закивал головой Всеволод.

— Да, — тихо произнёс Митрофан, — ты прав.

Меня затрясло. Я не мог поверить: они готовы «опустить руки»?! Они не просто боятся — они смирились с неизбежностью! Храбрятся друг перед другом, а на самом деле трясутся!

— Он совершенно не боится нас, а значит, чувствует превосходство. Так, оборотень?

Но Игнат продолжал грызть мясо, не удостоив Ипполита даже взглядом.

— Но и убить его прямо сейчас мы не можем, — напомнил Митрофан, затем посмотрел на меня так, что слезы навернулись на глаза. — Прости, малец, что так вышло.

Я лишь хлопал глазами, не в силах ничего ответить.

— Я могу открыть ворота, и ты уйдешь, — продолжил он. — Ты ещё слишком молод для такого.

— Если я уйду, то уже никогда не стану мужчиной, — слова сорвались прежде, чем я успел подумать. Но сказанного не воротишь и, горько вздохнув, я добавил:

— Я останусь с вами. Мы сможем его убить!

По неловкому молчанию охотников я понял, что это не так. Они напивались, чтобы забыться; чтобы потерять чувство времени; чтобы умереть, не ощутив ни боли, ни страха.

— А поскольку мы все умрем, — подвел итог Ипполит. — И всё, что произойдёт этим вечером, навсегда останется за этим забором, раз малец никуда не собирается, я бы хотел кое-что вам рассказать. Вот тебе, Митрофан. Очистить, так сказать, душу напоследок.

— Ну-ка, ну-ка, — хозяин уселся поудобнее и скрестил руки на груди. — Я тебя внимательно слушаю.

— Помнишь, год назад у тебя подохла вся скотина на дворе? — Ипполит поднял кружку и сделал большой глоток.

— Помню, — Митрофан прищурился, ещё не до конца понимая, к чему клонит собеседник.

— Так знай — это я её потравил.

Густые брови Митрофана поползли вверх. Он ожидал услышать очередную версию случившегося, на крайний случай, имя злоумышленника, но то, что им окажется сам Ипполит, не мог и вообразить.

— У тебя же тоже всю скотину потравили? — Он непонимающе уставился на товарища, пытаясь собрать в голове всю картину целиком.

— И я тогда на тебя подумал, потому и решил отомстить тебе. Помнишь, мы поспорили, у кого боров больше?

— Помню.

— У меня он оказался больше. А через неделю — сдох вместе с остальными свиньями. Я и решил, что это ты…

— Зачем бы мне так поступать из-за какого-то борова?

— Я разозлился, и не мог думать ни о чём другом. Но ты прав: вскоре я узнал, что это не твоих рук дело, но было уже поздно. Как оказалось, жена перепутала мешки с подкормкой и накормила животных крысиным ядом. Представляешь? А я сгоряча уничтожил всю твою скотину…

— Да-а-а, — Митрофан сжал кулаки до хруста в костяшках.

Я приготовился к самому худшему. Если Митрофан кинется на своего обидчика, то перевернёт стол, и даже не заметит этого. И тот всей тяжестью обрушится на нас с Ипполитом. А мне не хотелось получить несколько переломов, чтобы потом остаться беспомощным перед чудовищем.

Даже в темноте я видел, как напряглись стальные мышцы Митрофана, как пульсировала вена на его лбу, как раздувались ноздри. Он пришёл в бешенство, и сгоряча мог наломать дров. Зачем Ипполит затеял этот разговор? На самом ли деле очищал душу, или хотел чего-то другого?

Григорий и Всеволод не спускали с хозяина глаз, ожидая начала действий. Никто из присутствующих не сомневался, что Митрофан кинется на Ипполита, если и не с ножом, то с кулаками точно.

Я перевёл взгляд на оборотня — тот чуть заметно ухмылялся. Видел ли это кто-то ещё, я не знал, но нарушить тишину не решился.

— А, знаешь, что?.. — воскликнул Митрофан. И это было добрым знаком — он пошёл на диалог — возможно, драки удастся избежать. — Мне тоже есть, о чем тебе рассказать…

Ипполит в мгновение обмяк, точно медуза, выброшенная на берег. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Уж не хотел ли он намеренно спровоцировать драку? Зачем? Может, подобным способом он рассчитывал выйти из игры?

Я не сразу заметил, что к волчьим голосам примешались и голоса сельских псов. Они скулили, лаяли, протяжно выли, вторя своим диким сородичам. Ничего хорошего это не предвещало; животные словно чуяли приближение беды. Я представлял, как собаки рвутся из загонов, роют землю и вертятся волчком, приходя в неистовство.

Близился час, и внутри пленника пробуждался ужас, готовый осквернить всё, до чего сможет дотянуться. Чудовище уже рвётся на волю, ведомое магнетизмом луны и необузданным голодом. По мере его приближения мы ощутим запах псины, исходящий от Игната; из его рта изольётся отвратительная смесь греха и непотребства…

— Выкладывай, — насупив брови, прохрипел Ипполит и подался вперёд. Ему не терпелось узнать, что натворил этот великодушный Митрофан, который мухи в своей жизни не обидел.

— Помнишь, когда мы были детьми, у вас сгорел амбар? — проговорил Митрофан, смакуя каждое слово.

— Только не говори, что…

— Да. Я его поджёг. Неумышленно, конечно, но признаться побоялся. Помню, как бежал, сломя голову, а в спину мне летел пепел от соломы. Ветром его разнесло на десятки километров, и небо потемнело, как при грозе. Я нёсся через поле, запинался и плакал, не помня себя от страха, и молился всем богам, чтобы меня никто не увидел.

— В ту зиму мы чуть не умерли с голода, — зло прошипел Ипполит. — Нам пришлось побираться, как бродягам, чтобы выжить. Весь наш урожай сгорел подчистую, сдохли все собаки, и нам пришлось их съесть, чтобы мясо не пропало. Родители считали, что пожар произошёл из-за засухи. Моя сестра едва не умерла от кори, потому что мы не могли платить лекарю.

— Да, всё так, — согласился Митрофан. — Мой грех, не отрицаю.

— Ты чуть не убил всех нас, — рука Ипполита легла на рукоять ножа, но в это же самое мгновение послышался щелчок взведённого курка.

Митрофан целил из ружья в сидящего напротив Ипполита. Под столом, так, что никто не мог этого видеть. Поняв, что не успевает поднять клинок, охотник скривил лицо в зловещей гримасе и демонстративно убрал руку.

— РИТА-А, — прокричал Митрофан так резко, что я подскочил.

Через некоторое время со скрипом отворилась дверь, и в проёме показалась жена хозяина дома. Глядя на Митрофана, любой несведущий мог решить, что Рита его младшая сестра, либо дочь. Она была моложе супруга лет на двадцать, небольшого роста, кареглазая, с правильными чертами лица. Ее внешность нравилась мужчинам и вызывала зависть у женщин. Лишь одно в ее облике смущало окружающих — на руках и на ногах у неё было по четыре пальца…

— Принеси керосинку, а то мы уже друг друга не видим.

Рита молча вернулась в дом, притворив за собой дверь.

Доев очередной кусок мяса, Игнат со звоном бросил вилку на стол и протяжно отрыгнул. Казалось, о нём уже все позабыли в ходе последних событий, чуть не закончившихся дракой. Я единственный, кто следил за всеми.

Тяжёлые тучи внезапно расступились, и нас озарил лик полной луны. Она нависла над нами в безмолвном ожидании, словно высматривая своё дитя, спрятанное под личиной человека. Чёрные пятна на её идеально круглой поверхности напоминали очертания некоего лица: уродливого, но живого. Бледно-жёлтый свет разлился по двору. Это был лишь обман зрения, но мне виделось, что на Игнате свет лежал ярче, чем на всём прочем. Оборотень не мог сопротивляться; подался вперёд, изогнув шею, и закатил глаза к небу. Мне показалось, что он вот-вот завоет, но в самый последний момент тучи сомкнулись, закрыв луну.

— Что ты чувствуешь? — поинтересовался Григорий.

— Она зовёт, — ответил Игнат, не спуская глаз с небосвода. Он надеялся, что луна появится вновь, но тучи сплелись плотным кольцом, за которым различался лишь неясный силуэт ночного светила.

А я готов был поклясться, что лунный свет подействовал и на меня. Внутренние стенания и тревога уступили место безмятежности; неконтролируемый страх сменился спокойствием и умиротворением. Луна воздействовала гипнотически, приковывая к себе взгляд, переворачивая мысли и сознание. Теперь я представлял, почему люди сходят с ума, наблюдая за ней долгое время.

Тишину нарушил скрип открываемой двери. Из тёмного проёма показалась Рита, неся перед собой керосиновую лампу. Пламя слегка притушено, но его хватало, чтобы сносно видеть на расстоянии нескольких метров.

Женщина поставила лампу на стол и начала собирать посуду.

— Сейчас вернусь за остальным, — сказала она и двинулась в дом, шелестя тапочками по гравию, которым были присыпаны самые низкие участки двора.

Стало светло и как будто немного теплее. Свет керосинки рассеивал тьму, выхватывая из неё задумчивые лица охотников.

Митрофан снял с пояса кисет, вынул трубку и упаковку табака. Не торопясь, прочистил трубку тонким металлическим шомполом, хорошенько продул, обстучал о край стола и наполнил чашку курительной смесью. Как только спичка разожгла табак, в воздухе разлился приятный аромат, и кольца дыма взметнулись в черноту ночи. Несколько раз затянувшись, хозяин пустил трубку по кругу.

— Я тоже хочу кое-что рассказать, — ни с того, ни с сего заявил Григорий. — Это напрямую касается тебя, малец.

Сердце моё сжалось. За свои годы я не успел ещё натворить ничего безрассудного, да и мне, если припомнить, никто гадостей не делал. Потому слова охотника меня обескуражили.

Но тут Игнат разразился приступом кашля, тем самым заставив каждого схватиться за оружие. Зазвенела сталь, защёлкали взведённые курки, даже пламя в керосинке заметно заколыхалось. Оборотень поднялся с чурбана и, не в силах откашляться, согнулся пополам.

— Что с ним? — В панике заголосил Всеволод. — Начинается? Он превращается?

Митрофан жестом приказал успокоиться. Но все были уже на пределе.

— Табак… — сквозь кашель проговорил Игнат. — Не переношу… запах.

Мужики облегченно вздохнули. Ножи и ружья вернулись на свои места.

Григорий затянулся и передал трубку Всеволоду.

— Так вот, что я хотел вам рассказать, — успокоившись, продолжил он. — Когда-то мы были друзьями с твоим отцом, малец. С Семёном…

— С отцом? — переспросил я. Должно быть, выглядел как дурачок.

— Да, с твоим отцом. Мы дружили до самой его смерти, чтоб ты знал. И не было для меня человека ближе. Ты тогда ещё под стол пешком ходил.

— Он утонул на болоте…

— Правильно. Он утонул на болоте…

— Оно разлилось в тот год шире обычного. Он охотился…

— Всё верно, — согласился Григорий. — И я был с ним в тот день…

— Что?! Так ты это скрывал! — возмутились охотники.

— Заткнитесь! — рявкнул Григорий. — Да, да!

Я почувствовал, как дрожит нижняя губа… И стряхнул слёзы рукавом, сделав вид, что в глаза попал дым от трубки.

— Он угодил в топь и застрял. Его засасывало. Сначала по колено, потом по бедра… по пояс…

Никто не решался перебивать рассказчика.

— Он кричал мне, звал на помощь. А я стоял и смотрел, как он погружается в вонючую жижу. Я не знал, как ему помочь; стоял и кричал, умоляя его выбраться. Но в болото лезть боялся. Боялся, что и меня засосёт. И только когда на поверхности осталась лишь голова, с меня спало оцепенение. Я бросился за помощью, но сзади донёсся гортанный захлёбывающийся голос твоего отца, малец. Он позвал меня по имени, и я вернулся, и продолжал наблюдать. Лишь когда последние пузыри исчезли с водной глади, я кинулся в село…

— Вот почему мы нашли его тело, — догадался Митрофан. — Ты участвовал в поисках, и ты нашёл то место. Изобразил, что нашёл… его следы, ведущие в топь, и носовой платок с инициалами.

— Да, всё так и было… — Григорий опустил голову.

В глазах у меня потемнело, руки налились свинцом. Я жаждал разорвать этого человека на кусочки, растерзать его у всех на виду…

Григорий весил раза в два больше меня, и был выше ростом, но слепая ярость притупила разум и заглушила инстинкт самосохранения. Он должен ответить за всё. Я сжал кулаки в полной готовности броситься в атаку. И сделал бы это сию же секунду, если бы не открылась дверь, и не вышла Рита за оставшейся посудой.

— А где оборотень? — Митрофан словно очнулся от сна.

— Вон он, в своем углу, — Ипполит бросил пьяный взгляд в темноту. — Да чёрт с ним. Луна уже высоко, сейчас начнётся…

— Точно, — согласился хозяин, затем крикнул жене. — Иди в дом, быстро. И закройся на щеколду.

— Зачем сразу в дом? — Ипполит изобразил на лице удивление. — Скоро мы все тут подохнем, а перед смертью я был бы не прочь потрахаться, — и он шлёпнул проходившую мимо него женщину. Та вздрогнула и отскочила в сторону, ища защиты у мужа.

— Что?! Скотина! — с медвежьим рёвом Митрофан поднялся с места.

Суровое лицо налилось кровью, заскрежетали зубы, готовые рвать, если придётся, любого. Ипполит поднялся тоже и опёрся кулаками о стол.

— Ты ещё не понял? Мы умрём! И она умрёт — никакие щеколды не удержат зверя. Так чего добру зазря…

— Недоносок! Я тебя убью голыми руками! — хозяин бросился на гостя. Мне не оставалось ничего, как отойти в сторону и позволить им разбираться между собой. Всеволод и Григорий последовали моему примеру. Сам того не ведая, я оказался возле Риты. Со стороны выглядело, будто я прикрываю её собою, но на самом деле я не сразу понял, что она находится за моей спиной.

И тут случилось то, чего никто не ожидал. Григорий поднял над головой тяжеленный чурбак и с размаху опустил его на затылок хозяина, не ожидавшего удара с этой стороны. Раздался громкий хруст, от которого внутри у меня всё оборвалось, и могучий Митрофан рухнул на стол. Чурбак прокатился по его спине и упал на землю.

Череп охотника раскололся; кровь потекла из раны, окрашивая волосы в красный цвет. От удара левый глаз выбило из глазницы, и он повис на тоненьком нерве, как на поводке.

Рита завизжала (в этот момент я осознал, что она стоит за моей спиной).

— Просил же по-хорошему, — произнёс Ипполит и подмигнул Григорию. — Ну, что? Я первый! — и он ногой столкнул тело Митрофана со стола.

Безвольное тело сползло на землю, оставляя за собой кровавые разводы.

Ошарашенный Всеволод подошёл ближе и присел рядом с мёртвым.

— Что вы наделали? — прошептал он. Вскочил на ноги… и наткнулся на выставленный нож Ипполита.

Охотник рывком протолкнул клинок глубже, по самую рукоять, не спуская глаз с товарища и с любопытством наблюдая, как доходит до того осознание смерти. Всеволод хлопал глазами, открывал рот, пытаясь набрать в лёгкие воздуха, а из живота на руки Ипполита закапала горячая кровь. Ипполит, улыбаясь, провернул нож сначала в одну сторону, потом в другую, разрывая внутренности, превращая их в месиво. Затем резким движением вынул клинок.

Всеволод потерял равновесие и упал, прижимая ладонь к животу, а Ипполит направился к перепуганной Рите. Ко мне! Я выставил перед собой руки от отчаяния и безысходности.

Перед глазами мелькнул огромный кулак, а следом наступила темнота. Мне снился оборотень, кружащийся волчком по двору. Он выискивал добычу, отравляя воздух зловонным дыханием, и ослеплял всё живое, смотрящее в его сторону. А сверху на это безумие взирала полная луна гигантских размеров.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сквозь пелену мрака я слышал мужской смех и женский плач. Голова раскалывалась, перед глазами все расплывалось, меня крутило из стороны в сторону. Я не чувствовал рук и ног и не мог подняться. Я отчаянно надеялся, что все случившееся мне приснилось… Но то, что я сумел разглядеть, едва не лишило меня рассудка навсегда…

Второй раз я очнулся от крика петухов. Приоткрыв глаза, увидел занимающийся рассвет. Ужасно хотелось пить. Первая попытка приподняться не удалась; никогда в жизни я не чувствовал себя более беспомощным. С трудом перевернувшись на спину, я какое-то время пролежал в ожидании.

Потом услышал женский смех — и всё во мне замерло от ужаса — таким безумным он мне показался. Я выпрямился в полный рост. Рита сидела под столом и тихонько хихикала, а дальше…

Я увидел тела охотников, раскиданные по всему двору. Если с Митрофаном и Всеволодом всё было предельно ясно, то два других тела, принадлежащих Ипполиту и Григорию… Их изуродовали до неузнаваемости. Из растерзанного живота Ипполита тянулась длинная вереница кишок, оторванная левая рука валялась в пыли у сарая, а сквозь разорванное горло виднелся позвоночник. Поблизости лежал труп Григория. Его лицо, руки и ноги обгрызли до костей… Никогда и никому не доводилось видеть ничего подобного.

Осторожно ступая между телами, над которыми уже роились стаи мух, перешагивая лужи крови, я осмотрел место происшествия…

— Куда делся оборотень? — спросил я у Риты, опустившись перед ней на колени. Но она все так же раскачивалась из стороны в сторону и тихонько хихикала, не обращая на меня внимания.

Тогда я отправился искать помощь. Ворота оказались выломаны. Разнесённые в щепки створки едва держались на вывороченных петлях, протяжно поскрипывая на ветру.

Неимоверной силой обладал зверь… Но почему он оставил меня в живых? А Риту?

Остановившись, я ещё раз окинул взглядом двор и увидел то, что ускользнуло от моего внимания с самого начала…

Не помня себя от страха, я понесся по улицам, оставив позади злополучный двор Митрофана. Перед глазами мелькали дома, люди… — Меня окликали, но я не останавливался. Я бежал, сам не зная, куда. Дальше, дальше от проклятого места!

То, что я увидел на теле Ипполита… Я не представляю, как с этим жить теперь. На трупе охотника, выпотрошенном с невыразимой жестокостью и силой, я увидел след укуса… человеческих зубов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Шиков} Перевёрнутые листья ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Мне в голову пришла идея написать рассказ-притчу вроде индийских или китайских, но в условиях современной России. Главный герой — этакий Кай из „Снежной Королевы" или Сизиф из древнегреческих мифов, обреченный постоянно заниматься бессмысленным делом, раз за разом останавливаясь за шаг до его полного завершения, а затем начиная всё сначала. Любовь же должна была придать всему происходящему смысл и спасти „Сизифа" от его вечного цикла…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1. Перевёрнутая машина

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После пятого урока Полина впервые увидела фотографию, которую выложили на местном городском сайте. Машина лежала на крыше, её развороченный капот обнимал толстый клён, а чудом уцелевшие фары освещали изрытую колёсами землю, всю в опавших листьях, еле присыпанных первым снегом. Рядом с машиной на земле лежало два накрытых серой тканью тела.

— Говорят, он больше часа там лежал, — сказала Вика. — Горчаков. Выполз из машины и лежал там. Никуда даже не звонил, прикинь? Хотя мобильник у него работал.

— А почему именно «выполз»? — Полина пролистала остальные фотографии из новости, но больше интересных не было. Просто фотки счастливой семьи, ещё до аварии.

— Ну, ноги кажется, сломал. Ты представляешь — он листья переворачивал!

— В смысле? — удивилась Полина. — Какие листья?

— Какие-какие… кленовые! Ползал — и переворачивал их. У Алёшкина мама в скорой, она говорит, на вопросы даже не отвечал — всё листья переворачивал.

— А чего так? Зачем он… — Полина убрала телефон. — Слушай, а он головой не ударялся?

— Ударялся. У него закрытая травма какая-то.

— Ну вот, от того и спятил… — она взяла поднос с посудой и поднялась на ноги. — Ладно, пошли наверх. Шесть минут осталось.

Некоторое время все в городе обсуждали эту новость, но потом какая-то девочка в Стрелково спалила дом, и об аварии забыли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

2. Перевёрнутые лица

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В больнице он снова увидел перевёрнутые лица. Сергей заметил их, когда его выписали из реанимации. Там он видел только лица в бледно-зелёных масках, с серьёзным, озабоченным взглядом поверх. Только когда его перевели в терапию, он увидел лица без масок — и понял, что с ними что-то не так. В больнице Горчаков до этого никогда не бывал, только в поликлинике, поэтому сначала его это испугало.

Уголки их губ всегда были направлены вниз, тёмные веки тяжёлыми мешками тянули лицо вниз. Тогда он понял, что это нормально для больницы — носить маскиповерх лиц.

Первое перевёрнутое лицо он встретил через две недели. Девочка с остриженной, залитой зелёнкой головой, появилась у них в один из мрачных, серых вечеров. Её привезли на коляске и стали подготавливать постель, оставив девочку сидеть у окна. Девочка сначала не двигалась, а затем повернула лицо к Сергею и улыбнулась.

Сергею сделалось жутко. Стараясь шуметь поменьше, он передвинулся к краю кровати, наклонился вперёд, упёрся ладонью в паркетный больничный пол, и, свесив вниз голову, взглянул на девочку.

Так и есть. На перевёрнутом лице её взгляд стал осмысленным — злым и ищущим, губы теперь кривились в оскале.

Сергей забрался обратно в кровать. Девочка через несколько секунд отвернулась к стеклу, и её лицо вновь стало безучастным. Вскоре медбратья переложили её в расправленную кровать и вышли из комнаты.

Её увезли в ночь на субботу, и больше она не возвращалась. Уже потом Сергей узнал, что она пострадала в пожаре, который сама же и устроила. В пожаре погибли её брат и бабушка с дедушкой, сгорело два соседских дома. Зачем она это сделала, так никто и не узнал.

Сергей начал проверять всех, в особенности, когда ему разрешили перемещаться на коляске по больничным коридорам. Стараясь делать это незаметно, он свешивал голову и смотрел на мир «перевёрнутым» взглядом, но у большинства людей почти ничего не менялось. Кто-то был испуган сильнее, чем хотел показать, кто-то скрытно радовался болезни родственника. Очередного «перевёрнутого» он встретил в холле, рядом с автоматом, выдающим шоколадки. Он общался с врачом, а точнее — слушал и кивал. Врач говорил, что его сыну после падения с велосипеда будут нужны костыли. Возможно, на всю жизнь. Мужчина был расстроен.

Его перевёрнутое лицо светилось торжеством и яростью.

Сергей испугался и, стирая ладони о колёса, направил свою коляску к лифту. Он понял, что ни с какого велосипеда сын этого мужчины не падал. А, скорее всего, и не было у него велосипеда…

Потом он ещё часто видел перевёрнутые лица, глаза на которых перевёрнуты не были. Санитар из ожогового. Старушка, навещающая свою невестку и ждущая, пока та умрёт. Репортёр с федерального канала, листающий фотографии детей, забранных у матери-алкоголички, которые ему под мигающими лампами дежурного освещения протягивала нервничающая медсестра.

В марте Сергея, наконец, выписали, и он вернулся в свой дом, где теперь жила тётя и две старших сестры. Тётя встретила его с искренним радушием, но на её перевёрнутом лице читалась и затаённая радость от переезда в большой просторный дом из своей тесной квартирки, где им приходилось ютиться с бывшим мужем.

Было решено, что со следующего года Сергей вернётся в школу. Опять в восьмой класс.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

3. Перевёрнутые иконы

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В мае, на огоньке, Полина избила Лизу, и все это видели. Лиза была неприятной девочкой, с грубым лицом и проблемной кожей, из какого-то нелепого посёлка рядом с городом, или, может, военного городка. Полине не было её жалко, но и ненависти к ней она тоже никогда не испытывала.

Лиза сидела рядом с ней — так уж получилось, когда мальчики сдвигали парты, — и всю дорогу пожирала рулетики, до которых могла дотянуться своими лапами, чем вызвала у Полины отвращение. Она одна — Полина это видела — умяла целый шоколадный рулет, но сделала это по-хитрому — переложила несколько кусочков на одноразовую тарелку, как бы всем с этого края стола, а затем два куска положила себе. Затем она съела всё с одноразовой, и вытянула ещё один кусок из нарезанного рулета. После этого съела два куска на собственной тарелке, и, чуть позже, один за другим, съела последние куски, оставив на месте рулета только усыпанную крошками бумажную подкладку. Между делом она пробовала и другие рулетики. Черничный ей понравился, но не так, как шоколадный, от которого она сожрала аж четыре куска. Она оценила с варёной сгущёнкой, карамельный и крем-брюле — по три куска каждого. Клубничный и абрикосовый ей вовсе не понравились — всего по одному куску. Шоколадных конфет набрала ладонью и положила себе на тарелку, откуда они перекочевали по карманам. Затем она положила ореховый, два куска, себе на тарелку, попробовала — и сморщилась. С трудом доев первый кусок, она пальцами взяла второй и положила его обратно на общую тарелку.

— Сожри его, — вырвалось у Полины.

Дурында повернулась к ней и неуверенно улыбнулась.

— Что? — спросила она, показав испачканные в шоколаде зубы.

— Не ложи обратно, если своими говёным пальцами трогала, — Полина взяла кусок орехового рулета и переложила к ней на тарелку. — Жри давай.

— Ну, я потом поем, когда ещё чай вскипятят, — Лиза пододвинула к себе тарелку, вздыхая, будто её заставляют делать что-то неприятное. — Без чая не могу, он сухой.

— Шоколадный ты без чая жрала, — Полина взяла пластмассовый стаканчик и налила туда тархун. — На, запьёшь, как сожрёшь.

— Нет, спасибо, я пока…

— Жри, — сказала Полина, и Лиза перестала улыбаться. Она обернулась в поисках помощи, но все были заняты кто чем, и на девочек внимания не обращали. Тогда она вдруг успокоилась — столько людей ведь наблюдает, и повернулась к Полине с презрительной улыбкой.

— Сама жри, если так хо…

Полина признавалась потом себе, что внутри она даже надеялась на какой-нибудь бунт этой поселковой курицы. Как только та начала говорить, Полина с каким-то даже облегчением схватила кусок рулета и изо всех сил влепила его в лицо Лизы, заставив ту охнуть, а затем ещё пару раз ударила ладонью, вминая бисквит в крупные провалы ноздрей. Лиза закрылась руками и закашлялась. Полина с омерзением вытерла пальцы об её волосы и, подцепив пластмассовый стаканчик, вылила тархун Лизе на голову.

— На, колхоз, запей, — сказала она, после чего расплющила стаканчик о Лизин лоб.

В следующий момент рука учительницы вытянула Полину за шкирку из-за стола, за которым Лиза высмаркивала рулет с кровью из своего жирного носа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мама, конечно же, не приехала, потому что у неё был выходной, и к четырём вечера она обычно успевала уже уработаться, поэтому забирал её из школы дядя Слава. Лизавет Херовна минут двадцать что-то втирала ему в своём кабинете, про её поведение и четвёртую четверть, но Полине было плевать. С дядь-Славой всегда можно было договориться, это ж не мама.

Пару раз он ей всё-таки вдарил, прямо при Лизавет Херовне, которая осталась этим весьма довольна. В машине он быстро расспросил Полину про произошедшее, и они двинулись к дому.

— К матери твоей заходил, — дядь-Слава вздохнул. — Расстроится она, когда узнает. Не бережёшь ты её.

— Дядь-Слав, — шмыгнула носом Полина. — А может, и не надо тогда? Рассказывать?

— Ну, не знаю, — покачал он головой. — Это всё-таки право матери — знать, что её дочь в школе наделала…

Полина умела играть в эту игру и знала все правила наизусть. Она освободила ремень, нагнулась и погладила дядь-Славу по колену.

— Ну, дядь-Слав! Пускай спит! Я ж это просто со зла натворила, а так-то я вообще добрая…

Дядь-Слава свернул к водохранилищу, улыбнулся и, протянув руку, перевернул иконки, лежащие на приборной доске. Это был их общий знак. На обратной стороне иконок белела надпись «Спаси и сохрани».

«Нагнись и расстегни», — подумала про себя Полина, и опустила голову под руль.

Во рту со школьного «огонька» ещё оставался вкус шоколада, поэтому сначала было даже не противно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

4. Перевёрнутое лето

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Этим летом Сергею можно было делать всё, чего раньше было делать нельзя. Сидеть часами в интернете, ложиться спать после полуночи, вставать, когда сам захочет, есть прямо в своей комнате. Зато нельзя было делать того, что раньше — купаться, ходить на стадион, кататься на велике, играть в квадрат. Ноги теперь болели меньше, синяки на месте уже извлечённых штырей почти исчезли, и лишь толстые нитки шрамов всё также белели, расходясь бледной паутиной по коже лодыжек. Бегать тоже было нельзя, но Сергей уже, не уставая, ходил до супермаркета и обратно. Сёстры, глупые и шумные создания, уехали на лето в деревню, тётя каждую пятницу, а иногда даже и в вечер четверга, уезжала к ним, поэтому весь дом был в его распоряжении.

В супермаркете рядом с домом Сергей и встретился с Полиной. Она ругалась о чём-то с мамой прямо на кассе. Мама у неё была кассиршей, толстой и неопрятной, с плохой кожей и сальными волосами. Сергей встал на кассу за Полиной, поняв по обрывкам разговора, что Елена хочет устроить дочь на остаток лета в упаковщики. Полина, которой едва стукнуло пятнадцать, этого, конечно, не хотела.

— …как заработаешь? Как ты заработаешь-то?

— Двенадцать-то тысяч? — фыркнула Полина. — Как нефиг-нафиг. И побольше заработаю, да толку-то? Всё равно ведь отнимешь.

— Зарабо-отает она! — Елена закатила глаза. — Тоже мне, работница! Отойди, клиенту мешаешь!

Полина уставилась на стоящего позади неё Сергея. Тому стало неловко.

— Я могу подождать, — сказал он.

— Да проходи уже, — девушка отошла от кассы, с интересом его разглядывая. — Это ты, что ли, Горчаков?

— Я, — Сергей стал выкладывать продукты из корзины на ленту, зажав трость подмышкой.

— Ты к нам со следующего года? А сколько тебе?

— Не знаю.

— Как так? Не знаешь, сколько тебе лет?

— Лет мне шестнадцать. Я не знаю, к тебе я пойду, или нет. Ты в каком?

— Бэ.

— Значит, не к тебе. Я в «а» попросился.

— А чего так?

— Он профильный. По алгебре. У меня хорошо с алгеброй.

— А в «бэ», значит, тупые, что ли?

— Не знаю. Я вообще плохо про восьмиклассников знаю.

— Восьмикла-ассников, — рассмеялась Полина. — Ты и сам теперь восьмиклассник, если что. Давай помогу! — она схватила один из пакетов и пошла на выход. Смущённый Сергей захромал за ней.

— Полина! — закричала ей в спину мать. — Мы ещё не договорили!

— Я инвалиду помогаю, — крикнула, не поворачиваясь, Полина. — Благотворительность, слышала о таком?

Пока они шли до дома, Полина не замолкала ни на секунду. Выпросила у Сергея подержать трость. Попросила показать телефон. Спросила, знает ли он ответы на тесты за восьмой класс, и сильно расстроилась, узнав, что он уже не помнит. Узнав, что он живёт в доме один, она обрадовалась и напросилась в гости.

— Кру-уто! — дала она общую оценку, осмотрев все комнаты на двух этажах. — Тут можно всем классом тусовки устраивать.

— У меня немного друзей, — Сергей перевернул сосиски на сковороде. — А ты с кем живёшь?

— С мамкой, младшим братом и ещё с сестрой. Ещё дядь-Слава иногда у нас ночует, это наш сосед, но это обычно по выходным. Он нам денег даёт, мне вот — на телефон иногда ложит, иногда чего покупает…

— Он с вашей мамой…

— Трахается, ага… — Полина достала телефон. — Слушай, я сфоткаюсь у тебя на втором? У тебя там спальня крутая, шторы, все дела…

— Это родительская спальня… ну, теперь уже тёткина. Фоткайся, только осторожно.

— Вот спасибо! — Полина выскочила из кухни и застучала тапками по лестнице.

Сергей повернул ручку на плите, и огонь под сковородкой, вздрогнув, пропал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Остаток лета Полина забегала к нему несколько раз в неделю, когда тёти не было дома. Иногда оставалась у него одна, пока Сергей ходил до супермаркета — соваться в «логово матери» Полина отказывалась напрочь. Деньги у неё водились — как говорила сама Полина, она зарабатывала через инет. То ли администрировала какой-то форум про косметику, то ли консультировала в каком-то интернет-магазине — Сергей так и не понял, где. Иногда она приносила алкоголь, но Сергей пить не мог — всё ещё принимал таблетки «для головы».

— Психопат ты, — с горечью говорила тогда Полина. — Только психопатам пить нельзя.

Сама она напивалась быстро, и тогда делала селфи с полупустыми бутылками, много и бездарно. Эти селфи она куда-то отсылала, а потом «ловила лулзов с комментов».

— Самцы все озабоченные, — она подошла к Сергею, села ему на колени и, обняв рукой за шею, сделала несколько селфи, затем спохватившись, вскочила на ноги. — О, сорри, у тебя там как, ничего не поломалось?

— У меня всё нормально с коленками, — улыбнулся Сергей. — У меня ступни были переломаны.

— Я заслала в тред фотки с тобой, написала, что ты мой парень, они давно хотели моего парня увидеть. Хочешь, потом комменты пришлю?

— Нет.

— А покажи ноги, — её настроение менялось быстро и необратимо. — Давай, сделаем криповых фоток!

— Ну тебя, — Сергей попытался спрятать ноги, но Полина бросилась вниз, вытянула его ступни из-под стола, положила к себе на колени, стянула тапки, а затем и носки.

— Круто, — она провела пальцем по одному из швов. — Тебе не больно?

— Нет, только щекотно немного, — Сергей попытался убрать ноги, но Полина вдруг приподнялась и, положив ладони ему на колени, поцеловала его в губы.

— Тебе когда-нибудь отсасывали? — спросила она, оторвавшись от него, но всё ещё очень близко.

— Нет, — Сергей отодвинул стул, наклонился и стал натягивать на ноги носки. Полина, хмыкнув, вновь включила телефон.

— В треде говорят, что такой урод, как ты, никогда бы со мной не переспал.

Сергей, продолжая натягивать носок, посмотрел на неё перевёрнутую. Несколько секунд рассматривал, а затем отвернулся и стал надевать тапки.

— Ты часто плачешь? — спросил он.

Полина оторвалась от телефона.

— Что?

— Ты часто плачешь? — повторил Сергей. — Не от боли, или там чего-то ещё, а просто так?

— С чего ты взял?

— Я не взял. Я просто так спрашиваю.

Она ещё некоторое время смотрела на него, а затем, держась за столешницу, поднялась на ноги.

— Мне пора, — она забрала со стола полупустую бутылку.

— Хорошо.

— И это… скоро в школу, — она отхлебнула ещё коньяка прямо из горла, — давно хотела сказать… Ты ко мне там не подходи, хорошо?

— В смысле?

— В смысле мы с тобой не знакомы, — Она заткнула бутылку и направилась к выходу. — Ты странный и с тростью, как мелкий доктор Хаус. Ещё и на таблетках сидишь. Не подходи, короче, окей?

— Окей, — сказал он, помолчав.

Полина сунула ноги в балетки и, не прощаясь, вышла. Сергей поднялся и стал убирать со стола.

Был самый конец августа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

5. Перевёрнутая шапка

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писец пришёл в конце октября.

Сначала Полина не поняла, почему все на неё оборачивались, пока историчка рисовала какие-то даты на доске. Маслюев даже привстал и, сделав колечком ладонь, подёргал ею рядом с пахом, что вызвало всеобщий смех. Тогда Полина начала что-то подозревать. Прямо на уроке, вытащив телефон, она вошла в общий чат, и весь мир вокруг неё с шумом ухнул куда-то вверх, оставив её в самом низу, в темноте и холоде.

Они были там. Не все, но большинство.

Убрав телефон, Полина схватила рюкзак и выбежала из класса. Историчка даже не успела спросить, куда это она. И лишь злорадное, счастливое «шлюха» от коровы Лизы успело выскочить за ней в коридор, пока дверь ещё не захлопнулась.

Полина, спускаясь вниз по лестнице, удалила все переписки из вотсапа, затем начала удалять фотографии, и уже почти добралась до школьной раздевалки, как вдруг подняла лицо и замерла. У дверей, рядом со столом охранника, стояла завуч, а с ней Лизавет Херовна и её мать. У матери, растерянной и плачущей, на голове, словно в насмешку, красовалась надетая завязками на лоб бобровая шапка, пальто было накинуто прямо на красную форму кассира. Охранник, сидящий за своим столом, заметил Полину, и, усмехнувшись, указал на неё остальным.

Даже этот жирный хрыч всё видел, — поняла Полина.

— Полина! — Лизавет Херовна, кажется, была действительно расстроена. — Эти фотографии…

— Это моему парню! — Полина лихорадочно заговорила. — Я их отправляла своему парню!

— Какому парню, тварюга! — мама попёрла на неё, как борец на ринге. — Ты же, шмара, их в компьютер кому-то слала!

— Это из облака…

— Какого облака?!

— Елена Владимировна, — завуч взяла маму под локоть. — Может, стоит её послушать…

— Я парню своему посылала, на телефон, а кто-то взломал облако — и всё выложил, я не знаю, кто, они в интернете были где-то запаролены, а его взломали и выложили, я правда парню слала… — затараторила Полина.

Мама оказалась рядом, завязки на её шапке раскачивались туда-сюда, пока она лупила Полину по щекам.

— Какой парень! Что у тебя за парень?! Какому мужику ты свою голую жопу отсылала, а?! Чьё там у него облако сломалось?!

Плача и закрываясь ладонями, Полина назвала имя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

6. Перевёрнутые фотографии

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда завуч зашёл в класс и позвал его, у Сергея похолодело в груди. Вспомнились тётя и две сестры. Сёстры всё ещё большую часть времени сидели у себя наверху, но уже не боялись его, и иногда даже смотрели с ним на кухне фильмы. Если с ними что-то случилось, если он и их решил забрать…

Завуч ничего не стала объяснять, а лишь окинула Сергея взглядом с ног до головы, хмыкнула и приказала идти за ней.

В кабинете он увидел Полину. Теперь ему можно было даже не напрягаться, чтобы увидеть её перевёрнутое лицо. Разбитая губа, заплаканные глаза, опухшие щёки, растрёпанная причёска и ужас, стыдливый ужас во взгляде. Теперь все могли увидеть то, что раньше видел только он.

— Этот? — спросила её мама и вскочила со своего стула. Сергей только сейчас заметил её и Елизавету Петровну. — Это ты её заставлял фотки эти грязные выкладывать?

— Простите? — не понял Сергей.

— Елена Владимировна, — завуч вышла вперёд. — Успокойтесь, пожалуйста. Сергея трогать я вам не позволю.

— А ему трогать позволяете? — она повернулась к дочери. — Давала ему трогать себя?

— Полина, что происходит? — спросил Сергей, но та съёжилась под его взглядом.

— Сергей, мы насчёт фотографий… которые тебе посылала Полина, — Елизавета Петровна протянула ему телефон Полины. — Вот эти, которые перевёрнуты… Не знаю, почему они перевёрнуты…

— Так бывает, когда на старых телефонах делаешь фото с нижнего ракурса. Удобнее нажимать, — Сергей листал фотографии, затем отвёл глаза. — Да, это сделано в моём доме, на втором этаже — сказал он.

Полина спрятала лицо в руках.

— Он ещё и в дом её водил! — Елена Владимировна зарыдала. — Что ты с моей девочкой сделал? Это всё в фильмах подсмотрели они! Поколение извращенцев! Только о сексе и думают, твари!

— Сергей, она для тебя фотографии делала? — Елизавета Петровна заглянула ему в глаза. — Вы с ней встречаетесь?

Ситуация показалась Сергею довольно ироничной.

— Да. Я попросил её сделать несколько фотографий.

— Зачем, извращенец? — вновь подала голос Елена Владимировна. — Мало, что ты её домой водил?

— Да, мало, — согласился Сергей. — Хотелось, чтобы что-то было при мне, когда её нет дома.

— Телефон! — закричала Елена Владимировна. — Телефон его заберите!

— Телефон я вам не дам, — спокойно сказал Сергей. — Я отдам его тёте Свете, когда домой приду. Но фотографий там давно нет. Я их удалил, когда мы поссорились с Полиной…

Елена Владимировна всё-таки ударила его, вытянув руку из-за плеча завуча. Сергей наклонился, поднимая телефон, выскочивший из его рук, и, не удержавшись, кинул взгляд на Полину.

На перевёрнутом лице Полины была искренняя благодарность и что-то ещё, чего он не смог разобрать.

Сергей выпрямился и протянул телефон Елизавете Петровне.

— Позвоните, пожалуйста, моей тёте, — сказал он. — Она за мной заедет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

7. Перевёрнутый Горчаков

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Горчаков её избегал. В школу она пока не ходила, ждала, пока всё поуляжется, мать из дома не выпускала, телефон отобрала. Каждый день брала с собой на работу, где громко жаловалась людям о том, как её дочку совратил «этот хромой ущербок». Полина в это время упаковывала продукты. Как бы там ни было, а всё в итоге вышло по-маминому. Вот пакеты, вот продукты, вот она.

Улизнуть удалось только через две недели, когда мать в очередной раз перебрала вина из коробки и уснула. Полина по-быстрому накинула свитер и рванула к дому Горчакова. Перелезла через забор, бросила несколько камешков в горящее на первом этаже окно. Через несколько минут он, в пуховике поверх майки и незашнурованных ботинках, вышел во двор.

— Привет, — сказала Полина.

— Привет, — Горчаков был хмурым и серьёзным. — Что-то случилось?

— Да нет, — Полина пожала плечами. — Всё, наоборот, устаканилось.

— Чего-то ты с одеждой не угадала. Замёрзнешь.

Полина рассмеялась, сама не понимая, почему.

— Я это, поблагодарить хочу. Тебе сильно досталось?

— Нет. Меня же всё ещё жалеют. А пацаны наоборот — зауважали.

— А чего тебя жалеть?

— Да думают, что это ты меня совратила. Я же мальчик-инвалид, родителей лишился, а ты решила жениться на мне и в дом въехать.

— Вот ведь, — Полина сплюнула. — Не буду я на тебе жениться!

— Вообще-то «не выйду я за тебя замуж»…

— Ты же первый и сказал «жениться», умник!

— Я их цитировал. Понятно же было, что просто тупость повторяю.

— Н-да, хромоножка, — Полина покачала головой. — А ты не изменился. Всё такой же. Я тебя как облупленного вижу.

— И я тебя. И вся школа теперь тоже… как облупленную…

Полина помолчала, кусая губу.

— Что, ты тоже думаешь… что я…

— Шлюха? — просто спросил он.

Полина отвернулась. Отчего-то только сейчас ей стало больно от этого слова.

— Дура ты, — Горчаков вздохнул. — Теперь понятно, откуда ты деньги брала. Рассылала фотки всяким извращенцам, да?

— Почему извращенцам? — Полина двинулась на него, сжав кулаки. — Я что, только извращенцам нравлюсь?

— Я не это…

— То есть, нормальному человеку я понравиться не могу, да? Одним извращенцам?

— Мне нравишься, — сказал Горчаков, и Полина осеклась. — Но скоро это всё неважно будет. Ладно, Полин, пойду я.

— Куда? — спросила Полина. — А я?

— И ты иди. Домой, — он направился к двери, затем остановился. — И ты это… в школе ко мне не подходи, хорошо? А то — мало ли…

— И не надо! — закричала Полина ему в спину. — Очень хотелось! Меня теперь все мальчики в школе хотят! Вообще все, и учителя даже! Все теперь обо мне думают!

Он вошёл в дом и закрыл за собой дверь.

Полина постояла ещё немного, затем замёрзла и пошла домой.

Чёртов Горчаков. Выдумал о себе, с этой тростью и крутыми шрамами… Куртку он на майку надел, выпендрёжник… будто я без него умру…

Дома она тихонько пробралась в комнату, разделась и легла под одеяло. Перед тем, как выключить свет, она оглядела комнату, заваленную хламом, колготки младшей сестры, висящие на покосившихся дверцах шкафа, рваный рюкзак в углу, выцветшие плакаты, записку «заходил дядя Слава, хочет с тобой поговорить», лежащую на столе, и абсолютно ясно, чётко поняла, что всё-таки умрёт, если завтра будет так же, как вчера. Потому что сегодня был первый день за последние несколько месяцев, когда произошло что-то хорошее.

Чёртов Горчаков. Когда он успел стать таким… неправильным?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

8. Перевёрнутые листья

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С утра было морозно. Сергей проснулся, сделал небольшую зарядку, затем стал собираться. Сердце то колотилось в груди, то вновь успокаивалось.

Он спустился вниз, и, отказавшись от завтрака, стал натягивать ботинки. Подошла тётя Света.

— На кладбище? — спросила она.

— Да, — соврал Сергей, взял куртку и вышел на улицу.

До конечной он доехал на восемнадцатом автобусе, дальше пошёл пешком. Через час вышел к клёну, спустился с дороги, взял два выцветших венка, стоящих у дерева, и зашвырнул в кусты. Теперь это было уже не важно.

На клёне, словно флаг, трепыхался последний листок. Низкие облака неспешно тянулись над его вершиной, постепенно темнея. Скоро пойдёт снег.

Сергей осмотрелся, и заметил вдалеке маленькую тёмную фигуру.

— Ну что, — крикнул он в её сторону. — Я готов! Начинаем!

Порыв ветра сорвал последний листок с клёна и кинул Сергею под ноги.

Тогда он наклонился и перевернул его.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ей открыла тетя Света, неприязненно посмотрела и сказала, что Серёжи нет, и что заходить к нему больше не надо. Затем она закрыла дверь.

Полина ещё некоторое время постояла у двери, затем направилась на улицу. Было холодно. Ну, и где его теперь искать? Просто бегать по городу было глупо, да и холодно. Она вспомнила, что по радио передавали первый снег, и встрепенулась.

Точно! Сегодня же тот самый день!

Какой автобус идёт до кладбища, она не помнила, поэтому побежала до вокзала. Там должно быть расписание маршрутов.

«Эх, жаль, телефон так и не вернули… Посмотрела бы в инете».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час его руки были чёрными от земли, а пальцы окоченели. Фигура лишь слегка приблизилась — явно не торопилась.

Сергей перевернул кленовый листок. И ещё один. И ещё. Здесь в землю вмяты сразу несколько. Вытащить, расправить, перевернуть и аккуратно выложить.

Ветер усиливался. Ноги в ботинках замерзали…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ноги без ботинок замерзали. Сергей, плача, полз к автомобилю, из которого его вышвырнуло, предварительно перемолов между сидениями.

— Отойди! — кричал он ему. — Отойди от них, слышишь?

Фигура повернулась, и её рот под тёмными глазами расплылся в улыбке.

— Мальчик зрячий, он меня видит, — в его голосе, глубоком и ровном, слышалось удивление и довольство.

В неверном свете фар его силуэт был тёмным и тяжёлым, словно небо, затянутое в серые облака.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Денег как раз хватило на один билет. Полина двадцать минут тряслась в маршрутке, а затем выскочила и побежала к кладбищу. Искать пришлось недолго — могила была свежая, к тому же двойная и с мраморным памятником.

Вот только никого живого здесь сегодня не было. Цветы завяли, свеча лежала на боку, вмёрзнув в землю, присыпанную опавшими листьями.

Полина огляделась. Никого.

«Да где может быть этот придурок? Сегодня же его родители умерли, он должен…»

Она замерла. Затем бросилась к выходу с кладбища.

«Дура! — думала она на бегу. — Надо было сразу туда ехать! А теперь, может, и не успею, и тогда…»

Что «тогда» она бы и сама не смогла объяснить, но почему-то ей это и не требовалось. Ей надо было срочно попасть к нему, а иначе «тогда» случится. Этого было вполне достаточно, чтобы нестись изо всех сил.

— Эй, малая! — крикнул дядя Слава. Он стоял у своей машины, небритый, улыбающийся. — Куда сбежала? Мать волнуется! Я на вокзале спросил — сказали, на кладбище поехала.

«Только не он». Полина подумала, а не рвануть ли через кладбище к лесу, но потом поняла, что можно его использовать.

— Дядь-Слав, а подвезёте меня? — она мило улыбнулась. — Меня парень ждёт…

Дядь-Слава перестал улыбаться.

— Парень? — он открыл пассажирскую дверь, приглашающе махнул рукой. — Ну что ж, поехали, посмотрим на твоего парня.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Фигура стала ещё ближе, пока Сергей ползал на коленях и переворачивал листья. Если приноровиться, то получалось довольно быстро. Вот только сверху собирались тучи, а значит, скоро пойдёт снег.

— Вернуть всё назад, — фигура подошла к мальчику, нависла над ним. — Это возможно. Но это очень сложно, понимаешь? Так же сложно, как перевернуть все упавшие листья с этого дерева, пока не упадёт первая снежинка.

— Сделай, — Сергей попытался подползти к его ногам, но фигура, смеясь, шагнула назад от его рук. — Верни! Всё верни!

— Тогда начинай, мальчик, — его перевёрнутое лицо склонилось к окровавленному лицу Сергея. — Начинай переворачивать, и поторопись!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Так что, давно вы встречаетесь? — спросил дядя Слава, пока они ехали. Полина пожала плечами.

— Да так, несколько месяцев.

— И я даже ничего не знал… — дядя Слава был задумчив. — А скажи, мама ведь не отдавала телефон в полицию?

— Я все переписки удалила, — Полина вздохнула. — Ничего никто не узнает, дядя Слава. Не беспокойтесь.

— А чего это мне беспокоиться? — улыбнулся он и прибавил скорости. — Я знаю, что никто ничего не узнает. Да и узнавать-то нечего, да, Полин? Ничего ж не было.

Полина впервые подумала, что ей не надо было садиться к нему в машину.

Впереди показался тот самый клён.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Не-ет! — мальчик заплакал, загрёб охапку листьев и бросил их в фигуру. — Так не честно! Это слишком быстро!

— Снег уже идёт, малыш! — фигура направилась к машине. — Ты не успел.

— Так нельзя! У меня ноги не ходят! Это не честно!

— Хочешь попробовать ещё раз? — фигура обернулась.

— Не надо, сынок… — хриплый, прерывающийся голос отца, висящего на ремне безопасности. — Не верь… ему…

Фигура присела на корточки, рядом с водительской дверью, разглядывая перевёрнутое лицо отца, испачканное кровью, вытекающей из-под воротника.

— Хорошо! — заорал Сергей. — Я хочу попробовать ещё раз!

— Не… не… — отец попытался поднять руку, но не смог.

— Тогда встретимся через год, мальчик, — сказала фигура, а затем перевёрнутый рот выдохнул что-то тёмное отцу в лицо, и поднимающаяся рука упала на крышу машины, замерла и застыла.

Плача, мальчик пополз дальше, продолжая переворачивать листья, уже испачканные в снегу.

Кровь всё ещё текла из-под отцовского воротника.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он не проиграет.

Осталось всего ничего, а снег так и не пошёл. Фигура теперь была рядом, наблюдала за ним. Всё меньше и меньше листьев. Всё ближе и ближе счастливый конец.

Сзади остановилась машина. Обернувшись, Сергей увидел, как какой-то мужчина вытаскивает за руку Полину из машины.

— Смотри, твоя подружка тоже здесь, — зашептала фигура. — Может, она присоединится к тебе? Или, может, к кому-то другому?

Сергей посмотрел на землю и отчётливо понял, что перед ним — последний листок. Он огляделся — чёрные полосы земли, проложенные его коленями и сотни, тысячи перевёрнутых листьев. Сколько он уже здесь? Кажется, уже темнеет…

— Давай, мальчик, — фигура склонилась над ним. — Переверни. Ты заслуживаешь счастливого конца.

— Ну, и где парень твой, а, шлюха? Кого ты обмануть думала? Менты видели номера, на которые ты слала? Говори давай!

— Не обращай внимания, — фигура шептала прямо в ухо Сергея. — Они тебя не видят. Они даже не настоящие. Давай. Смелее. Переверни свой мир.

Сергей взялся за край листка и оторвал его от земли. Под ним копошились черви.

Переверни свой мир…

Живые родители.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тётя Света никогда не занимает их спальню. Глупые сёстры, почему-то боящиеся мужчин, всё также живут в тесной квартирке с отцом…

У Полины нет никакого парня, да и не знакомы они с ней.

— Не надо, сынок… — тихий, далёкий голос в дрожащем свете фар.

— Переворачивай, — шептала фигура, — давай же, вернись в тот вечер, скажи, что этот пьяница, выскочивший под колёса, сам виноват, не надо сворачивать, пускай его размажет по асфальту, он же сам виноват… Он даже не извинился перед тобой! Даже не пришёл показать своё лицо!

— Кому ты рассказала? Матери? Кому ещё? — мужчина бросил Полину на землю, та поползла от него, поминутно оглядываясь в поисках Сергея — и не видя его.

Не надо…

— Не обращай внимания, они все не настоящие, они все исчезнут и будут жить своей жизнью, как жили без тебя. Оживи своих родителей, вытащи их из небытия… Всё перевернётся, слышишь! Абсолютно всё!

Мужчина нагнулся и, схватив Полину за ногу, подтянул её к себе. Она закричала, но не громко — кто бы здесь её услышал?

— Не хочу, — Сергей с трудом выталкивал из себя слова. — Я не хочу, чтобы… не хочу переворачивать некоторые вещи, — он поднял голову и взглянул в перевёрнутое, бледное, словно больничная маска, лицо. — Под некоторыми штуками, если их перевернуть, только грязь и черви.

Он вскочил на ноги и, оттолкнув зашипевшую фигуру, направился к Полине, пытающейся столкнуть с себя мужика.

— Эй! — крикнул им Сергей. — Я всё заснял, слышишь! И загрузил в облако!

— Откуда ты… — мужик вскочил на ноги.

— Залезай в машину, — сказал Сергей, и, достав телефон из кармана, покрутил им в воздухе, — и убирайся из города. Сегодня же. Иначе из облака оно разлетится по всем адресам из моей книжки. Ты же знаешь, что такое облако, так? Вижу, что знаешь, по глазам вижу. И ты знаешь, что оттуда ничего не удалить.

— Ты, сраный хромой…

— Пять…

— Думаешь, я испугаюсь?

— Четыре..

Мужик шагнул вперёд и двинул Сергею в нос. Рот заполонила кровь, Сергей бухнулся на спину, вытер кровь и приподнялся на локтях.

— Три, — сказал он.

Мужик посмотрел на машину, стоящую на дороге.

— Два.

— Ладно, с-сука! Уезжаю! — он сплюнул. — Скажи своей суке, что если кому проболтается — я вернусь, понял?

— Один.

Он бросился к машине. Сергей опустил голову на землю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

9. Перевёрнутый мир

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Полина присела рядом с ним.

— Тебе больно? — спросила она.

Сергей оглянулся на клён, но там никого не было. Фигура, кем бы она ни была, растворилась, ушла туда, куда уходят все перевёрнутые. С потемневшего неба падал первый снег.

— У тебя кровь, — Полина засунула руку в карман, вытащила платок и попыталась засунуть его в нос Сергею. — Задери голову и глотай.

Тот человек, появившийся на ночной дороге, пьяный и испуганный — где он сейчас? Благодарен ли за подаренную ему жизнь? Или также перебегает перед несущимися машинами поздней осенью, не понимая, как легко переворачиваются миры на скользкой дороге?

— Не важно, — сказал Сергей.

— Что не важно, придурок? — Полина приподняла его голову. — А вдруг он тебе что-то сломал, и у тебя кровь прямо в мозги вытекает? Ты ж и так псих.

Перевернуть свой мир могу только я, и никто другой, — понял Сергей. — Не надо фигур, не надо пьяниц, не надо мужиков и облаков — низких осенних или далёких виртуальных. Не надо мертвецов и не надо червей под листьями, не надо вторых этажей и завучей, чатов и тредов, клёнов и неба.

Надо только понять, в какую сторону переворачивать.

Сергей запустил пальцы в траву и сжал их, он взялся за землю, взялся за всё, что поместилось в его руки, — и перевернул весь мир, всё небо и всего себя.

Полина ойкнула, когда он лёг на неё, потом рассмеялась.

— Ты чего на меня перевернулся, придурок, а? — затем она перестала смеяться, взглянула ему в глаза, едва улыбаясь. — Чего ты, а?… Серёж, ты думаешь…

Тогда он наклонился и поцеловал её, пачкая губы в своей крови. А когда он, наконец, оторвался от её лица, по её щекам бежали слёзы, в которых так быстро таял первый снег.

Её лицо больше не выглядело перевёрнутым. Теперь оно выглядело счастливым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Альберт Гумеров} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Анимэ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Будни ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Загадочной космической миниатюре Александра Авгура в 194 слова (1244 знака с пробелами) противостоит не менее загадочная вирд-миниатюра Александра Подольского всего в 620 знаков с пробелами!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Подольский} Красный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

(620 знаков; 103 слова)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они были соседями. Зи временно зажигала свет у себя, а потом стучала в стенку. Ка проделывал то же самое, и зеленый с красным чередовались точно по городскому расписанию.

Но однажды Ка заболел. Напуганная Зи слушала у стены: сначала тяжелые хрипы, затем — тишину. С тех пор красный свет сочился из окон Ка всегда, распространяя заразу.

Их домик на столбе больше никому не помогал. Зи смотрела вниз, где красный пожирал всё. Лежащих на дороге людей, разбитые машины. Даже темноту. На улице кружились снежинки, и Зи, давясь кашлем, из последних сил прижималась к стеклу. За ее спиной умирал зеленый свет, а с ним и весь мир.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Интервью с Ириной Епифановой ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В этот раз нашу комнату допросов посетила сама Ирина Епифанова, ведущий редактор издательства «Астрель-СПБ» и дорогих нашему сердцу мистических и хоррор-серий «Тёмная сторона» и «Самая страшная книга». Ирина ответила на вопросы, заданные Виктором Глебовым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ирина, скажите, кроме хоррора и тёмного фэнтези, что ещё входит в сферу ваших профессиональных интересов?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Виктор, я, как тот швец и жнец, стараюсь успевать всё.:) Мой написанный-дцать лет назад диплом был посвящён детской литературе, её я тоже стараюсь не забывать. Кроме того, как ведущий редактор, занимаюсь современной прозой, книгами для семейного чтения, работаю с такими замечательными авторами, как Наринэ Абгарян, Тинатин Мжаванадзе, Владимир Зисман и другие.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вы также являетесь переводчиком с большим стажем. На вашем счету более 20 книг, в том числе «Последнее слово за мной» Паулы Уолл и «Милые чудовища» Келли Линк. Пишете ли вы сами прозу? Если да, то в каких жанрах. Если нет, то почему и планируете ли начать писать?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пока мои писательские амбиции реализуются через переводы и блоги (в Живом Журнале и на Фейсбуке):). Иногда пишу стихи, небольшая их подборка была опубликована в 3-м номере альманаха «Redrum». Что касается прозы… Видимо, это профдеформация, связанная с тем, что вокруг меня пишут все или почти все. У меня с годами атрофировался священный трепет по отношению к писательству и публикациям. Мне кажется, хорошему писателю необходимы две вещи: понимание того, как писать, и о чём. Как — я немножко умею. А вот о чём поведать человечеству — пока не придумала. Если придумаю — может быть, напишу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Давайте сосредоточимся на практической части — на той кухне, которая скрыта от читателей, но так интересует писателей, в особенности начинающих.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Давайте. В помощь начинающим авторам могу дать ссылку на рубрику «В издательство пишут» в моём Живом Журнале — там собраны посты по теме книгоиздания. Уж не знаю, насколько это может быть для авторов полезно, но кое-что познавательное, наверное, почерпнуть можно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ирина, сейчас многоговорят о «русском хорроре». Что это такое, по вашему мнению? Есть ли у русского хоррора своя специфика? Он принципиально отличается чем-то от западного? И нужны ли эти отличия?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дабы не множить сущности, предположим очевидное, что «русский хоррор» — это литература ужасов, написанная русскоязычными авторами. Явление это, с одной стороны, имеющее глубокие корни в литературной традиции (тут принято вспоминать Гоголя, Толстого, Грина и т. п.), а с другой — довольно молодое. Долгое время хоррор в России был в загоне, считалось, что нашим читателям он не интересен, что талантливых отечественных авторов в этом жанре нет, и издатели не рисковали за него браться. Но как-то вдруг оказалось, что и таланты есть, и читатели ждут новых книг, и, что главное, есть люди, энтузиасты и подвижники, много делающие для развития этого жанра, поэтому сейчас уже, пожалуй, можно сказать, что русский хоррор набирает обороты, и, простите за дурацкий каламбур, перспективы у этого тёмного жанра вполне светлые.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Каким направлениям хоррора отдаётся предпочтение при составлении сборников «ССК»? Почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если речь о ежегодных антологиях, то тут спрашивать о принципах формирования нужно не меня, а читательскую таргет-группу, по результатам голосования которой и составляются сборники. У нас с создателем и бессменным составителем серии «ССК» Михаилом Парфёновым есть лишь право исключить каждому по три (или менее) рассказа из отобранного читателями, и тут мы обычно стараемся руководствоваться соображениями качества текста. Но некие тенденции, своеобразную моду на темы и поджанры, анализируя состав сборников, заметить можно. Например, в «ССК17» превалирует исторический хоррор. Рассказы, исполненные в исторических декорациях, встречались в ежегодниках с самого начала («10 фунтов» Игоря Кременцова и «Навек исчезнув в бездне под Мессиной» Владимира Кузнецова из «ССК14», «Никогда» Владислава Женевского из «ССК15» и др.), но если раньше авторы чаще апеллировали к зарубежной истории, то сейчас они, в основном, обращаются к нашему прошлому.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ирина, вам самой нравится хоррор или вы занимаетесь им только, так сказать, по долгу службы? Если нравится, то чем? Какие направления вам нравятся больше всего и почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В нашей редакции царит если и не полная демократия, то, во всяком случае, свобод у ведущих редакторов много:). И я имею счастливую возможность не работать из-под палки над проектами, спущенными свыше, а самой выбирать направления деятельности, жанры, возрастные категории и т. п. С отечественным хоррором я работаю довольно давно, и одной из первых ласточек в этом жанре была серия «Городские легенды», открывшаяся в 2010 году книгой Марии Артемьевой «Тёмная сторона Москвы». Как человеку, старающемуся следить за литературным процессом, хоррор интересен мне как один из самых «живых» и динамично развивающихся сейчас жанров: литературные эксперименты, свежая кровь (в смысле новые имена, конечно:)… попытки нащупать свою интонацию — всё это безумно увлекательно.

Если говорить о каких-то течениях внутри хоррора, то мне, пожалуй, ближе всего так называемый бытовой хоррор. В привидений и жутких монстров я не очень верю, меня больше всего пугает то, что кажется наиболее достоверным.

И у авторов я ценю умение взять какую-то реальную ситуацию и представить её под таким углом, чтобы обыденность пугала (в качестве примера могу привести рассказ Александра Матюхина «Дальние родственники» из «ССК17»).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сейчас серия «Самая страшная книга» решила отметить юбилей публикацией в сборнике только новых текстов. Будет ли это новшество сохранено в дальнейшем, или в следующем году снова будут рассматриваться тексты, ранее публиковавшиеся?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вполне понятная корректировка правил: уже сформировалась некая аудитория постоянных читателей — поклонников жанра, которые следят не только за выходящими сборниками, но и за тематическими литературными конкурсами, сетевыми публикациями. И вот они порой ропщут, увидев в антологии уже не раз читанные где-то рассказы. Хорошо, если таких рассказов один-два, а если больше, то впечатление от книги действительно получается смазанным. Поэтому теперь мы принимаем только новые рассказы; надеюсь, на качестве сборников это не скажется. А что будет дальше… Поживём — увидим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Велико ли число присылаемых на рассмотрение текстов, и какой примерно процент оказывается одобрен?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я так понимаю, сейчас мы говорим уже не об отборе в «ССК», а вообще о поступающих в издательство рукописях, так называемом самотёке? Сказать, что число присылаемых текстов велико — это ничего не сказать. В одну только нашу маленькую редакцию ежедневно присылают несколько десятков текстов, в среднем от 20 до 50, то есть за год несколько тысяч. А выпускаем мы порядка 200–250 книг в год. Процент можете подсчитать сами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Какие основные ошибки совершают авторы, чьи тексты не проходят отбор?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

О, это тема для целой обширной лекции. Одна из главных ошибок, причина отсева большинства рукописей прямо на старте — это нежелание перед отправкой рукописи ознакомиться хотя бы со сферой деятельности издательства. Скажем, мы занимаемся только художественной литературой, но регулярно получаем письма от авторов с предложением опубликовать написанные ими учебники, путеводители, книги по психологии и философские эссе.

Поэтому несколько простых советов начинающим авторам: прежде чем отсылать рукопись, попытайтесь очертить круг издательств, которые выпускают книги, похожие на вашу (например, зайдите на сайт какого-нибудь интернет-магазина, найдите серии, в которые можно было бы включить вашу книгу, посмотрите, какие издательства выпускают эти серии). Отправляйте рукопись только туда, не занимайтесь «ковровыми бомбардировками» абсолютно всех найденных в Сети издательств.

Не называйте ваше письмо как-нибудь типа «Уникальное предложение», чтобы его не перепутали со спамом. Напишите: «Новый автор Иван Иванов, роман „Драконы и магия“, жанр — фэнтези». Текст лучше присылать в одном из вордовских форматов (не pdf, не архив с двадцатью отдельными рассказами, не какой-нибудь и вовсе неведомый формат) и назвать, опять же, не «Документ 1» или «Роман» (так текст имеет все шансы затеряться в тоннах самотёка), а «Иван Иванов. Драконы и магия». В письме напишите пару слов о себе и своём тексте, не оставляйте тело письма пустым. Не присылайте вместо файла с текстом ссылки на интернет-ресурсы, где выложен ваш текст — получателем это обычно трактуется как «буду я ещё возиться с отсылкой файлов, вы там сами по Сети поползайте, собирая мои тексты в кучу, вам же всё равно делать нечего».

Не зацикливайтесь на одном издательстве: тексты обычно из-за нехватки кадров рассматриваются долго, по несколько месяцев, поэтому не тратьте время, отправьте текст параллельно в несколько подходящих издательств.

Получив отказ, не обижайтесь и старайтесь отнестись к этому конструктивно. Редакторы — тоже люди, у каждого свои вкусы, свой взгляд на литературу, свой редакционный портфель, в конце концов, они тоже могут ошибаться; не подошло одному редактору, вполне может подойти к другому. Так что не спорьте, не переходите на личности и не пишите у себя в бложиках или на издательских форумах: «Редактор Вася из издательства „Издательство“ — дебил, завернул мой гениальный роман», книжный мир тесен, такие вещи часто потом всплывают. И какой-нибудь другой редактор, скажем, Лёша, увидев, как вы кидаетесь какашками в его коллегу Васю, вряд ли захочет работать с таким обидчивым и скандальным автором.

Участвуйте во всех возможных литературных конкурсах, победа может оказаться козырем, когда издательство будет решать вопрос о публикации. На этом, пожалуй, остановлюсь, хотя продолжать можно ещё долго.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как появляются темы сборников «ССК»? Книг в серии выходит всё больше. Какие ближайшие планы издательства в отношении этой серии?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Темы будущих сборников обсуждаются куратором и составителем серии Парфёновым М. С. и редакцией. В обозримом будущем, помимо ежегодника «Самая страшная книга 2018», мы планируем выпустить тематический сборник «13 монстров», так называемый «гендерный сборник» (авторы-мальчики против авторов-девочек), подарочное издание «Самая страшная книга: Лучшее», куда войдут избранные рассказы за все годы существования серии. Также ждите персональный сборник Парфёнова М. С. «Зона ужаса», а ещё мы планируем в этом году запустить в рамках серии линейку романов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как вы думаете, какова судьба периодических изданий, посвящённых литературе хоррора, в России? Есть ли у журналов перспективы?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть такое расхожее выражение «Я за любой кипеж, кроме голодовки». Мне нравится начинание группы энтузиастов во главе с Марией Артемьевой, моим давним другом, коллегой и талантливым писателем. Речь о журнале «Redrum». Сейчас, когда масса периодических изданий, наоборот, закрывается, это очень смелая затея, и уже хотя бы поэтому вызывает интерес. Но она достойна уважения не только поэтому: прежде всего это не просто любительщина, а действительно профессионально сделанное издание с хорошими рассказами, статьями, иллюстрациями и качественной полиграфией. Каковы перспективы — опять же поживём — увидим. Но сам факт существования «RedrumA», вебзина «DARKER» и т. п. меня радует. Пусть расцветают сто цветов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ирина, поделитесь, пожалуйста, своими соображениями о тенденциях развития русского хоррора.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если позволите, я бы здесь лучше передала слово серьёзным умным дядям и тётям, любящим теоретизировать. А я, скорее, практик и благодарный читатель, не берусь загадывать на будущее, мне интереснее наблюдать за уже происходящим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что ж, спасибо за интервью. Надеюсь, оно окажется полезным для писателей — как опытных, так и начинающих.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Как выбрать героя для ужастика ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писатель. Автор романов «Нежилец», «Дыхание зла», «Красный дождь». ивет в Санкт-Питербурге

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Использование архетипов в литературе ужасов

(на примере Голема)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В литературе ужасов встречается множество персонажей, придуманных человечеством ещё в древние времена. Подобные существа относятся к числу так называемых архетипов — культурных концептов, трансформирующихся со временем, но сохраняющих при этом свои основные черты.

Одним из наиболее часто встречающихся в литературе (и не только) персонажей «тёмной стороны» человеческого бытия является Голем — человекоподобное существо, созданное, по легенде, пражским раввином для защиты еврейского гетто. Этот сюжет литературно обработал Майнринк в своём знаменитом мистическом романе «Голем», по праву считающемся одним из самых ярких образцов такого направления, как мистический реализм. Хотя, конечно, произведение Майнринка является сатирой на массовое сознание, охваченное неясной подсознательной жаждой освобождения из-под власти «создателя», «отца». Человек в данном романе так же обречён на поражение, как и Голем, который служит метафорой мелкого и среднего буржуа, чья жизнь постепенно механизируется в результате борьбы за существование в условиях капиталистического строя.

В целом же, архетип Голема, скорее, можно рассматривать как пример стремления человека к власти над своей жизнью, к избавлению от третьих сил. Эта тенденция нашла отражение и в теории Фридриха Ницше о сверхчеловеке, по которой человек должен занять место Бога, став, таким образом, фактором, определяющим свою судьбу.

Голем, конечно, как мифологическое существо, имеет свои «монструозные» черты и привлекает писателей и читателей как тот, кто восстаёт против своего создателя. Будучи априори сильнее человека, он символизирует неотвратимость гибели для того, кто пытается принять на себя божественные функции творца, подателя жизни. В то же время Голем нарушает определённое религиозное и социальное табу — ниспровергает основы человеческого бытия, совершает поступки, противоречащие представлениям о гармонии общественных отношений.

Архетип Голема трансформируется в литературе довольно свободно, избавляясь от «глиняности» и приобретая порой черты, свойственные настоящему человеку — например, интеллект, способность чувствовать.

В западноевропейской литературе архетип Голема нашёл наиболее яркое отражение в произведениях так называемого «чёрного романтизма», или готики. Например, созданное из трупов существо в романе Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» заявляет о своих «человеческих» правах, восстаёт против своего творца, относящемуся к нему всего лишь как к продукту эксперимента.

Архетип Голема широко представлен и в творчестве Гофмана, где он служит для разработки романтического мотива двойничества. Например, механическая кукла девушки, выполненная настолько виртуозно, что влюблённый молодой человек не замечает подмены — её безжизненности и механистичности.

С развитием прогресса Голем получает новые черты — он превращается в плод науки, кибертехнологий. Проще говоря, становится роботом. Например, Станислав Лем написал в 1973 году рассказ «Голем XIV», в котором боевой робот обращает свою огневую мощь против своих создателей.

В современных фильмах «Я, робот», «Живая сталь» и многих других големы-роботы служат своеобразными «зеркалами», в которых герои-люди могут увидеть отражение себя самих, пройти тест на человечность.

Иногда архетип Голема разрастается до невероятных масштабов. Подобный сюжет бунта машин изображён, например, во франшизе о Терминаторе. Первая часть данной серии представляла собой, в первую очередь, фантастический ужастик, в котором героиню преследует непобедимый убийца. Родился сценарий этого фильма, как известно, из ночного кошмара Джеймса Камерона.

В фильмах о Чужом проводится идея создания идеального биологического оружия, обращающегося не только против своих творцов, но и против всего мира — этот «голем» подобен вирусу, истребляющему всё живое. Однако образ Чужого сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Если в традиционном сюжете создатель, как правило, стремится уничтожить своё творение, то в фильме Ридли Скотта люди, зная об опасности «голема», намереваются его использовать — то есть игнорируют опыт своих предшественников.

Таким образом, мы видим, что суть архетипа в том, чтобы трансформироваться, подстраиваться под требования времени и автора, сохраняя при этом основные черты.

В чём же секрет «популярности» подобных концептов? Почему они снова и снова появляются в культуре и произведениях искусства?

Дело в том, что архетипы — и этим они отличаются от штампов и клише — заключают в себе вечные сюжеты и образы, не теряющие актуальности по сей день. Кроме того, они привносят в произведение «багаж» — все те смыслы, которыми успели обрасти за прошедшие тысячелетия.

В связи с этим приходится говорить не столько об использовании архетипов, сколько об их разработке. Каждый автор старается трансформировать приглянувшийся концепт так, чтобы создать что-то своё.

Продолжая разбирать Голема, давайте определим его основные — так сказать, неприкасаемые — черты.

Первая из них — это искусственное происхождение. Голем не рождён естественным образом, он создан. Из глины, металла, плоти, дерева или является продуктом кибертехнологий (компьютерная программа — как в фильме Бретта Леонарда «Виртуозность») — не важно. Все эти элементы вторичны и не меняют сути. Это как раз то, чем «обрастает» архетип по мере его использования в художественном произведении.

Вторая основная черта Голема — он сильнее своего творца. Физически или интеллектуально — опять же, не существенно.

Вот, пожалуй, и всё. Остальное может свободно подвергаться переработке.

Будет ли Голем восставать против создателя или нет, окажется ли он просто монстром, несущим угрозу, или станет мерилом и зеркалом человечности — вот те ракурсы, которые писатель выбирает сам в соответствии со своими художественными задачами.

В любом случае, архетипы используются по сей день, причём довольно активно, так что умение обращаться с ними для писателя является немаловажным навыком — в том числе и потому, что знание существующих архетипов поможет избежать банальности в их разработке. Ведь каждый стремится создать что-то своё, по возможности новое и уникальное.

Теперь перейдём к практике создания монстра на основе архетипа Голема.

Допустим, мы хотим написать рассказ в духе бодихоррора — субжанра, основной чертой которого является трансформация человеческого тела. Рычагом, создающим ужас, в бодихорроре служит страх физического уродства, неприятия физических отклонений обществом, а также потери своей личности.

Давайте набросаем сюжет.

Начнём с завязки. Некий учёный стремится создать существо, обладающее особым качеством, недоступным самому герою. Возможно, позднее он планирует развить его в себе и для начала проводит эксперимент. Здесь требуется мотивация. Сейчас у нас нет цели создать шедевр, так что не будем слишком изобретательны. Допустим, что учёный потерял жену и ребёнка и теперь хочет их воскресить. У него есть теория, что человек, развивший в себе определённое качество путём неких физиологических изменений, становится способен оживлять умерших. Он называет это «ген Иисуса» (вы же помните притчу о воскрешении Лазаря?).

Главный герой решает создать подобие человека — гомункула — наделив его соответствующей способностью. Естественно, с дальним прицелом: если всё получится, проделать такие же изменения с собой. Подопытный же подлежит уничтожению.

И вот гомункул создан — возможно, это тяп-ляп созданное существо, не очень-то даже и похожее на полноценного человека. А может быть, учёный использовал умирающего от алкоголизма или наркомании соседа. Это зависит от способности главного героя создавать живых существ — то есть, от авторской фантазии.

Сразу разобраться, на что способен гомункул (будем так его условно называть), трудно. Нужно провести опыты. Учёный заставляет его оживить кролика-лягушку-мышку и так далее (ну, или что-то одно).

Убедившись в том, что результат есть, главный герой радуется и намеревается уничтожить более не нужного гомункула. Однако тот в корне не согласен с подобным намерением своего создателя. Он хватает его и проводит с учёным те же изменения, которые тот проделал с ним, только действуя более радикально — полностью перекраивает его тело, чтобы добиться нужного эффекта. Оказывается, у него есть и такая способность — назовём её побочным эффектом (на неё вполне можно намекнуть чуть раньше, примерно в последней трети рассказа — чтобы для читателя это не стало слишком уж надуманным сюрпризом).

Пока я это писал, мне пришла в голову идея… Сюжет, вроде получился вполне сносный. Пожалуй, пойду накропаю такой рассказ — чего добру пропадать?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Картинки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Детективная загадка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Детективная загадка Виктора Глебова (Redrum № 2 (9)-2017.)

В доме обнаружен труп мужчины, застреленного из пистолета. Оружие найдено рядом с телом. Следователь озадачен вопросом: суицид перед ним или убийство? Для этого ему необходимо проверить три вещи. Какие?

Ответ: надо проверить отпечатки пальцев на патронах, магазине и затворе. Если все три набора отпечатков совпадают с отпечатками пальцев трупа, значит, человек заряжал оружие сам и сам застрелился. Если они не совпадают, отсутствуют или смазаны — скорее всего, человека убили.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{^{Альманах литературно-художественный, 18+}}

^{_{Главный редактор: Мария Артемьева Москва,}}

^{_{Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий Александр Павлов, Виктор Глебов}} 

^{_{Оформление обложки: Виктор Глебов}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 10 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кошмары для здоровья и радости ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На майские праздники 89 года я с приятелями отправилась в Крым. Пеший поход от Бахчисарая до Ялты. Измученные холодом и шумом столицы, мы долго предвкушали это приключение. И… Вкусили по полной программе. Всю неделю, пока мы шли по крымским горным и лесным тропам, вместе с нами шел дождь. И было холодно. Холоднее, чем в Москве.

Разумеется, я тут же простудилась. Горло драло и жгло, как мне тогда казалось, до самого желудка. Идти было непривычно и тяжело — не только мне.

И фактически только один человек в группе — а именно наш руководитель, Андрей Спиридонов, начинающий театральный режиссер — пребывал в неизменно прекрасном расположении духа. Хлюпая под дождем по грязной дороге, он тихо напевал себе под нос: «Хорошая погода, погода что надо! Что надо, что надо, мне ничего не надо…»

Он был оптимистичен. Со словами: «Хочешь выздороветь?» — он заставил меня в 6 утра пробежать вместе со всеми два километра по горе, чтобы окунуть босые ноги в обжигающую холодом горную речку… А потом бежать обратно. «Понимаешь, — говорил Спиридонов, — иногда чем хуже — тем лучше! Важен контраст!»

Он оказался нрав: уже на следующий день я была здорова, а впечатления от той поездки не забылись до сих нор.

Контраст работает.

В хорроре (да и в искусстве в целом) та же история: нет ничего абсолютного, все относительно, и потому важнее всего — контраст. Именно резкие перепады темного и светлого, ужасного и приятного, злого и доброго — вызывают у нас наиболее сильные эмоции.

Впереди сезон отпусков (в этот раз редакция тоже будет отдыхать до конца августа). Кто знает, что готовят нам стихии… Помните: чтобы по-настоящему ощутить радость жизни — надо увидеть ее кошмары.

Холодное начало лета 2017 года и наш альманах предоставляют вам эту возможность: ужасайтесь на здоровье!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мария Артемьева,

_{главный редактор}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Улов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «У меня есть знакомый, который боится скопления кластерных отверстий. Это такие множественные дырочки, как на сыре. От него я узнала, что есть такой страх — трипофобия, правда, насколько мне известно, официально ее не признают. В общем, эта фобия вдохновила меня написать рассказ».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Много историй об утопленниках слышал Михаил Фомин от бывалых рыбаков небольшого приволжского города, но сам никогда их не видел, хотя рыбачил чаще и больше других, и на старенькой резиновой лодке изучил все водоемы в области. Рассказы приятелей о мертвецах всегда заканчивались одинаково — одни сообщали куда следует и дожидались наряда полиции, другие проплывали мимо, не желая ввязываться не в свое дело. К жутковатым приключениям товарищей с трупами Фомин относился с недоверием, но всегда спрашивал себя: как бы он поступил, если бы, не приведи Господь, выловил мертвого? И судьба предоставила шанс узнать — как…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Михаил смотрел на голое тело у правого борта лодки в размышлении — вытащить на берег или оставить в покое: «…пусть плывет, куда хочет».

Густой смрад разлагающейся плоти накрыл небольшое озеро, удаленное от поселений, и поглотил все запахи природы. Разбухшая женщина плавно качалась на волнах, ее длинные рыжие волосы, подобно чернильной капле, клубились в воде. Речная живность до костей выжрала правую грудь и прогрызла левую щеку, в огромной дыре виднелись два ряда коренных зубов. Серо-зеленую кожу покрывали глубокие ямки, оставшиеся от челюстей рыб и клешней раков, неровные края укусов расползлись и обнажили червивое нутро утопленницы.

От вида обезображенного трупа и едкой приторной вони Михаила затошнило. Он перекинулся на левый борт лодки. Брюшные мышцы сократились и вытолкнули завтрак наружу.

«Каково ее родственникам? Мучаются, поди, не зная, как жить дальше: ждать и надеяться или смириться и отпустить», — рассуждал про себя Фомин, осторожно подталкивая незнакомку к берегу. Он боялся случайно отломать руку или ногу, боялся, что вздутый живот лопнет и вскроет набитые опарышами потроха. Ему казалось, она уже дошла до той стадии разложения, когда хрупкому гнилому телу ничего не стоит от малейшего прикосновения распуститься, как созревшему бутону, и развалиться на куски.

Вытолкав труп на берег, Фомин достал из внутреннего кармана куртки телефон и набрал 112. Он впервые пользовался номером службы спасения и был удивлен и раздражен, что уже больше минуты никто не принимает вызов.

В ожидании ответа Михаил мельком взглянул на утопленницу и остолбенел, наблюдая, как рушатся законы мироздания. Еще несколько секунд назад женщина лежала на спине лицом к озеру, а теперь ее голова была повернута к берегу, глаза открыты. Тусклые зрачки, обрамленные блеклыми радужками, истерично бегали по серым белкам, пока не уперлись в оцепеневшую сутулую фигуру рыбака в восьми шагах от берега.

Фомин смотрел на раздутое тело и убеждал себя, что это галлюцинация, что вонь разложения задурманила мозг, и только поэтому рыжеволосая ожила, на самом деле ничего этого нет. И хотя Михаил знал, что испарения трупного яда не опасны для человека и токсины в нем не вызывают видений, поверить в отравление было проще, чем в живой труп.

Обездвиженный то ли страхом, то ли неведомой силой Фомин не мог сойти с места, будто ноги вросли в землю, а сам он окостенел.

Утопленница медленно поднялась. Пошатываясь, словно волны все еще раскачивали ее тело, она неуверенно шагнула в сторону Михаила, ненадолго замерла, а затем тяжелой поступью зашаркала к рыбаку. Разбухшие ступни почти не отрывались от земли, оставляя мокрый непрерывающийся след. Длинные волосы, налипшие на лицо, шею и плечи походили на шлепки грязи. Из бесчисленных рваных дыр на коже вываливались желтовато-белые жирные личинки.

Женщина подошла к рыбаку, схватила одной рукой за горло, другой за правое запястье. От резкого рывка Михаил выронил телефон, и монотонные гудки дозвона прервал камень, торчащий из земли.

Фомин вцепился в предплечье утопленницы, пытаясь освободить шею от сдавливающей пятерни. Крепкие мужские пальцы промяли рыхлую кожу и погрузились вглубь раскиселевшихся мышц и сухожилий, кишащих ползучими трупоедами. Мерзкие твари копошились под ладонью, от их возни по всему телу разбегались мурашки. Мертвая зашевелила губами, изо рта ручьем потекла тухлая зеленоватая вода.

Михаил пытался сорвать цепкую клешню утопленницы с шеи, но ладонь постоянно соскальзывала с расквасившейся плоти, тогда он ударил кулаком один раз, второй, третий… надеясь переломить кости и отделить гнилую конечность у локтевого сустава. С каждым вдохом в легкие опускалось все меньше воздуха. Некогда бледное от страха лицо окрасилось в пунцовый. Очень скоро рыбак понял — ему не вырваться. Разлагающийся труп обладал нечеловеческой силой и прочностью. К тому же Фомин был сильно стеснен в движениях. Он не мог поднять ногу, приросшую к земле, чтобы пнуть гадину в раздутое брюхо; не мог освободить правую руку, чтобы дать отпор в полную мощь. Михаил трепыхался, точно полудохлая добыча в зубастой пасти свирепого хищника. На висках вздулись кривые линии сосудов, он хрипел и с ужасом наблюдал, как серо-зеленое лицо с дырявой щекой и водянистыми глазами теряет четкость, растворяется и меркнет в наступающей темноте…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сознание вернулось вместе с болью, будто кожу и гортань сдавливали холодные кольца стальной удавки, обвитой в несколько раз вокруг шеи. Вслед за болью пришли воспоминания о последних секундах. Точно ужаленный, Фомин вскочил на ноги и заметался, осматривая побережье. Утопленницы нигде не было.

От резких и быстрых перемещений голова закружилась. Михаил обхватил лоб; запах гнили ударил в нос. Он отдернул руки и увидел синие следы вокруг правого запястья и размазанные ошметки серой кожи на левой ладони.

Впопыхах Фомин побросал вещи в машину, привязал лодку к багажнику на крыше и рванул в город.

В продуктовом рядом с домом, в отделе алкоголя, Михаил взял бутылку водки, свинтил крышку и сделал три больших глотка.

— Распечатывать товары и пить в магазине нельзя! — услышал он замечание сотрудницы супермаркета, которая выкладывала пачки риса на полку.

— Как скажете, — Фомин закрыл бутылку и пошел к выходу, провожаемый пристальными взглядами покупателей. Выложив на кассе триста двадцать рублей и получив чек в руки, он снова открутил крышку, прилично отпил и занюхал рукавом грязной рыбацкой куртки.

— У нас в магазине не пьют! Сейчас охрану позову! Совсем алкаши обнаглели! — ругалась кассирша.

— Все, все, ухожу.

Михаил вышел на улицу, выбросил чек и крышку от бутылки в урну у входа в магазин и пошел к дому, опустошая содержимое пол-литровой тары. Он хотел поскорее забыть ужас, пережитый на озере, и спасение видел в алкоголе.

Когда Фомин подошел к двери своей холостяцкой квартиры, мир в глазах мужчины уже потерял твердость, смазался, зашатался.

В прихожей, не выпуская из рук бутылку, Михаил сбросил рыболовный рюкзак, скинул сапоги и куртку, прошаркал в зал и плюхнулся на диван.

Залив в себя остатки водки, Фомин удовлетворенно закрыл глаза.

В дверь постучали.

«Почему не звонят?» — медленно соображал заторможенный мозг Михаила.

— Идуууу, — провыл он себе под нос, чуть привстал, зашатался и повалился назад. После нескольких неудачных попыток подняться Фомин решил больше не утруждать себя.

— Проваливай, — махнул мужчина рукой.

Но настойчивый посетитель не спешил уходить. Тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук…

— По голове себе постучи, придурок, — промямлил пьяный Фомин, но все-таки встал, чтобы спровадить наглеца. Он с трудом стоял на ногах, блуждающий взгляд шарил по комнате, пока не зацепил за окном темную фигуру. Теперь он понял, откуда доносился раздражающий звук. Стучали в балконную дверь.

— Пошла прочь, сука! Чего приперлась? — язык Михаила заплетался с трудом выговаривая слова. — Убирайся!

Рыжеволосая женщина с дырявой щекой смотрела безжизненными пустыми глазами на пьяного мужчину и стучала разбухшим кулаком: тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук…

— Щас я тебе… — Фомин схватил с дивана пустую бутылку и запустил в утопленницу. — Получи, тварь!

Снаряд врезался в окно. Вслед за сухим колючим треском осколки стекла, переливаясь и звеня, посыпались на пол и запрыгали по ламинату. Шатаясь, Михаил двинулся к балкону с намерением сбросить мертвую с двенадцатого этажа, но рыжеволосой там уже не было.

Обессиленный Михаил вернулся в комнату, упал на диван и отключился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После бутылки водки утро Фомина начиналось правильно: ноющая боль в висках, прилипший к небу язык, сильная жажда и отвратительный запах изо рта. Он с трудом поднялся с дивана и с полуприкрытыми глазами, сшибая мебель и ударяясь о дверные косяки, пошел в ванную.

Михаил повернул кран, склонился над струей и стал вырывать из холодного потока по глотку. Затем он набрал в руки воды и… Что-то неправильное почудилось ему в левой ладони. Плеснув несколько раз на отекшее, будто набитое ватой лицо, он посмотрел на кисть, испещренную десятками черных ямок с неровными краями размером с горошину. Они расползлись по всей ладони и забрались на каждый палец.

— Какого черта?! — он задрал рукава водолазки. Вокруг правого запястья скопились точно такие же неглубокие темные впадинки.

Фомин стянул кофту вместе с майкой, осмотрел грудь, живот и плечи. Все чисто. Он подошел к зеркалу.

— Господи! Нет! — страх наконец-то пробился сквозь похмельную вялость и безразличие Михаила, и сердце зашлось от нарастающего ужаса. Всю шею покрывали круглые ямки.

Брезгливо сморщившись, он провел пальцем по коже, пораженной странным недугом, и тихо застонал, когда понял, откуда взялись углубления. Они появились ровно в тех местах, где его тело соприкоснулось с трупом рыжеволосой.

«К врачу! Нужно срочно к врачу!» — как исцеляющую мантру повторял про себя Михаил, быстро переодеваясь в джинсы и толстовку с капюшоном. Намотал на шею шарф, чтобы никто не увидел его уродство, и поспешил в поликлинику.

— Что у вас? — спросила дежурный врач с восковым лицом, в приемном кабинете.

Фомин закатал рукава и показал темные впадинки. Глаза женщины округлились, рот скривился, брови нахмурились, даже профессиональная этика не помогла ей сдержать отвращения.

— Даже не знаю, как это назвать, — сказал он, стараясь не дышать перегаром в сторону терапевта. — Еще на шее… Показать?

— Не надо, — резко остановила она. — Вы пили?

— Да, — смутился Михаил.

— Ну вот… какой-нибудь суррогат вам подсунули, — на ходу придумывала женщина диагноз — лишь бы поскорее избавиться от неприятного пациента.

— Вы уже раньше видели такое?

— Много всего видела, — буркнула она, выписывая рецепт. — Попьете три дня таблетки от аллергии, помажете сыпь, или что у вас там, мазью и пройдет.

— Может, анализы сдать? — робко поинтересовался Фомин.

— Зачем?

— Чтобы убедиться…

— Я вам говорю — аллергия, — перебила женщина. — Будете следовать рецепту, и все пройдет.

— А если нет?

— Тогда пойдете к своему участковому, — она протянула ему клочок бумаги с названием лекарств.

— Скажите, а этим можно заразиться от трупа?

— Что? — брови врача приподнялись.

— Вчера собаку хоронил, думаю, вдруг подцепил чего, — затараторил он, будто оправдывался.

— Глупости не болтайте! Все, идите, не задерживайте очередь. До свидания.

— До свидания, — сказал Михаил и вышел из кабинета.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Фомин открыл первую бутылку пива, закинул таблетку, выписанную врачом, и залпом опустошил пол-литра. После обильно смазал руки и шею белой мазью, наполнив каждую ямку до краев, и обмотал бинтами. Лечение перевязки не требовало, но он не мог без отвращения смотреть на свою кожу.

Михаил принялся за уборку и починку балконной двери, на обратном пути из больницы на строительном рынке он купил новое стекло.

— Хорошо хоть балкон застеклен, а то бы еще покалечил кого, — он собирал осколки в ведро, между делом смаковал вторую бутылку пива и старался не вспоминать о причине погрома. Фомин смирился с тем, что произошло на озере, и даже готов был поверить, что утопленница действительно могла напасть и заразить неизвестной болезнью: в конце концов, может зомби не такая уж выдумка. Но появление разлагающегося трупа на застекленном балконе на двенадцатом этаже сознание Михаила отрицало, и потому даже несколько рыжих волос на полу остались им незамеченными.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день Фомин проснулся под вечер со странным ощущением внутренней пустоты, будто из него вырезали несколько килограммов плоти, и он стал наполовину полый.

— Нет, нет, нет! — Михаил смотрел на бинты и беспредельный ужас разрывал на куски его сознание. Он вскочил с кровати и побежал к большому зеркалу в коридоре, на ходу скидывая майку и трусы.

— Нет! Только не это! Умоляю! Нет! — крутился Фомин перед своим отражением и сам не знал, кого просил о помощи. Пока он спал, неглубокие ямки-горошинки выбрались далеко за пределы бинтов, размножились, расползлись по лицу, рукам, туловищу, ногам и превратились в темные тоннели. Кожа походила на пористую вулканическую пемзу, только эластичную и мягкую. Он содрогался от страха и отвращения к самому себе. Глаза застилали слезы, крупные капли срывались с ресниц и утекали в черные дыры на щеках, но соленого вкуса мужчина не чувствовал. Михаил провел языком по внутренней стороне щек, затем открыл рот, высматривая через зеркало сквозные отверстия, и, к своему удивлению, не нашел ни одного жуткого тоннеля.

Фомин побежал в ванную, взял ватную палочку и дрожащей рукой медленно ввел ее в одну из червоточин на щеке. Она погружалась все глубже и глубже, однако по законам этого мира не появилась во рту, будто дыра вела не в тело, а в другое измерение, и при этом Михаил ничего не чувствовал: ни боли, ни дискомфорта, ни прикосновения постороннего предмета. Он толкал палочку до тех пор, пока в пальцах не остался лишь ватный кончик; затем вытащил, и увидел, что вся она покрыта слизью, и за ней из черного провала тянется тонкая ниточка мерзкого вещества.

На этом Фомин не остановил эксперименты — желание разгадать природу червоточин отодвинуло страх, отняло яркость ужаса. Михаил понимал: медицина не поможет, он должен сам что-то предпринять, чтобы дыры в нем заросли, а для это нужно было выяснить, как далеко уходят тоннели и куда ведут.

— Может, та баба не умерла, а заразилась чем? — говорил он сам с собой, пока искал в шкафу покойной матери спицы для вязания. Родительница умерла полтора года назад, но Фомин до сих пор не избавился от одежды и вещей, все время находил причину отложить на потом. — Но воняло от нее, как от трупа! С другой стороны, многие болезни воняют. А как же опарыши?! Ее жрали опарыши! А если это не опарыши, а паразиты какие-нибудь? Нет, эта сука совершенно точно была мертва! Она не дышала! Нашел! — он выхватил спицу из недовязанного шерстяного носка и побежал к большому зеркалу в коридоре.

Михаил глубоко вдохнул, стараясь успокоиться, и загнал спицу в отверстие на шее под левым ухом. Тонкий стержень полностью скрылся в темном провале, но не вышел с другой стороны — пропал где-то внутри. Фомин вытянул перепачканную в слизи спицу, бросил ее на тумбочку и полез на антресоли. Он выгреб весь хлам, что скопился на полках под потолком, но отыскал баночку с металлическими шариками для пневматического пистолета. Михаил отвинтил крышку, высыпал несколько пулек на ладонь, и они с легкостью нырнули в склизкие дыры и улетели в черные тоннели. Фомин перевернул руку, потряс кистью, но миниатюрные снаряды не выпали обратно.

Мужчина бросился в зал к письменному столу, включил настольную лампу, поднес руку к плафону и заглянул в бездонные колодцы, в которых исчезли пули. И как он ни старался под разными углами рассмотреть, что скрывают черные влажные стены, свет проникал вглубь лишь на полсантиметра, дальше сырая тьма не пускала. Тогда Фомин поднес ладонь к дырявому носу и изо всех сил втянул в себя пустоту тоннелей. Смрад разложения, поднявшийся из темных дыр, врезался в мозг Михаила, отнял реальность и вернул на берег озера. Ужас охватил рыбака, он хрипел и задыхался, чувствуя, как сильные пальцы утопленницы сдавливают горло. Махал руками, пытаясь освободиться от невидимой разлагающейся пятерни. Сознание тонуло в наступающей боли и панике. Фомин отключился и рухнул на пол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ближе к полуночи Михаил открыл глаза. Из забытья его вывел повторяющийся равномерный звук: тук, тук, тук, тук, тук, тук…

Обнаженный мужчина, пребывая между сном и реальность, поднялся с пола, подошел к балкону и открыл дверь. Рыжеволосая утопленница вошла в дом и вплотную приблизилась к Фомину. Губы на страшном лице зашевелились, и тухлая вода полилась изо рта, стекая по шее, по обвисшей левой груди, по вздутому животу, по ногам, собираясь в лужу на полу. В булькающих, журчащих звуках Михаил отчетливо услышал:

— Не сопротивляйся.

Она присосалась к его губам. Зелёная вонючая вода лилась в рот Михаила, он чуть не захлебнулся, но не оттолкнул рыжеволосую.

После долгого поцелуя мертвая вышла на балкон, залезла на перила и спрыгнула.

Фомин вернулся в комнату, оставив дверь открытой, лег на диван, расстеленный с прошлого вечера, и уснул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Пить. Пить. Пить! — стонал Михаил на закате следующего дня, мучаясь от жажды в хлюпающей постели. Подушка, одеяло, простыня и диван промокли насквозь и воняли мертвечиной. Спросонья он потер глаза и вяло вздрогнул, когда увидел, во что превратилось его тело.

— Боже! Что со мной?! — вопил Фомин в ужасе, но вместо крика слышался едва различимый шепот.

Из черных тоннелей медленно вытекала тухлая слизь, покрывая его с ног до головы толстым водянистым слоем. Кожа сморщилась, как завядший огурец, оставленный на солнцепеке. Михаил походил на чудовище из канализационных труб. Он попытался встать с постели, но ослабленное тело шмякнулось на пол. Фомин кричал и плакал, но вместо дикого отчаяния слышался лишь жалобный писк.

Нестерпимая жажда заставила Михаила ползти к воде. Малейшее движение стоило невероятных усилий. Медленно, как улитка, он тащился по полу, чвакая зловонной жижей и оставляя за собой мокрый след. Спустя тридцать минут он открыл кран и жадно всасывал воду, но с каждым глотком жажда росла, вынуждала пить больше и больше. Михаил забрался в ванну, лег головой под кран и хлебал прозрачную холодную струю. Фомин кашлял и захлебывался, легкие наполнялись жидкостью, но онпродолжал пить, сухость во рту лишила его рассудка.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Немного комковатая, как растаявшее желе, слизь сочилась из червоточин Михаила и затапливала ванну. И чем больше мужчина поглощал воды, тем больше мерзкого вещества выходило из бездонных отверстий.

Когда сморщенный труп Фомина лежал на дне с открытым ртом и вытаращенными глазами, точно заливная рыба под дрожащем студнем, дверь отворилась. Утопленница вошла, выключила воду, залезла в ванну и погрузилась с головой.

Дыры в теле, наполненные опарышами, заросли, кожа стала ровной и гладкой. На месте оголенных ребер появились мышцы, молочные железы и круглые светло-розовые соски. Огромная дыра на лице затянулась и два ряда зубов закрыла пухлая щечка. Почти прозрачные радужки глаз налились цветом морской волны. Длинные волосы заблестели огненно-рыжим. Серо-зеленая мертвая плоть побелела, кожа засияла, как перламутровая жемчужина. Разбухшее тело утопленницы преобразилось и стало стройным, молодым, упругим.

Обновив свою оболочку, женщина вылезла из ванны, обсушилась, надела старомодное платье и туфли покойной матери Михаила и ушла через входную дверь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Шиков, Андрей Рахметов, Павел Грудцов} Колодец ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От авторов: «Рассказ создавался на конкурс „Коллекция Фантазий-20“ с темой „Быть Нилом Гейманом“ и на фоне многочисленных „Каролин“ смотрелся колоритно и даже вышел в финал. Но не победил».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Удочка была хорошей, телескопической. Самохин купил ее через интернет. Выгодное предложение. И набор розовых желатиновых червячков в подарок. Червячков Самохин выбросил за ненадобностью, а удочкой стал любоваться.

Окончив любоваться, Самохин смотал удочку и сложил ее, как телескоп, вдвинув стальные цилиндры один в другой — складывались они с упоительным щелчком. Крючки хищно отблескивали. От них пахло металлом.

«Отпуск», — подумал Самохин.

В городе особо не порыбачишь. Город пыльный, ржавый и величаво-тесный — будто кандалы, сомкнутые на запястьях Волги. Живой рыбы здесь с огнем не сыщешь — разве лишь в садках, где рыба перезрелая и бесплодная, с мутными розовыми глазками и тусклой чешуей; вся остальная рыба — завозная, из окрестных деревень и рыбхозов, безнадежно мертвая, хоть и свежая — этого не отнять. Свежеубитая, с клеймом «Каспрыбы».

Самохину же хотелось рыбалки.

Он помнил детство в деревне. Розовые рассветы, небо белое и синее, и солнце хищными щупальцами захватывает все новые и новые облака. Они с кузенами сидят на реке и забрасывают удочки в быстротекущие воды. Река лишь называется рекой, на самом деле это канал, но вот рыба в нем самая настоящая. Даже сом на глубине таится, усами шевелит. Речное чудовище, злое божество.

Самохин открыл глаза.

Сейчас он не на рыбалке и не в детстве, а в собственном дачном домике за городом — двадцать лет спустя.

Отпуск.

Вечерело, свежий ветер теребил занавески. Самохин встал и поставил чайник. Хотелось кофе. Он заглянул в бадью и обнаружил, что вода кончается.

Надо набрать еще из бассейна.

Бассейн. Смешное название. Колодцы здесь называются бассейнами. Порой Самохин путал их с настоящими бассейнами — где отечные мужики в резиновых шапочках плещутся кролем под руководством инструктора.

Самохин вышел на улицу и поежился. Ветер был сильным, за алеющим горизонтом медленно набухала кроваво-сизая гроза, полускрытая стеной домов. Он взял два ведра и направился к бассейну.

Затянутый тиной и илом пригород, частный сектор. Сюда еще не добрались нержавеющие лапы Водоканала, поэтому водой их снабжал водовоз, советского построя машина со скошенным лбом кабины и облупленным синим баком. Недавно как раз был завоз, воды предостаточно. Самохин откинул тяжелую, пропитанную сыростью крышку бассейна и заглянул внутрь.

Вместо своего отражения в квадратной рамке он увидел в воде какое-то бурление. Внутри барахтались тени.

Ему это не понравилось.

«Лягушек, что ли, завез?» — подумал Самохин и поежился. Не очень-то хотелось пить воду с лягушачьей икрой. Да и вообще.

— Спасите… Тону! — донеслось снизу.

Самохин, дёрнувшись всем телом, отшатнулся назад. Одно ведро покатилось по земле, другое он прижал к груди, с подозрением и даже с неприязнью смотря на сбитый, влажный край колодца. Потом, опомнившись, бросился вперёд и вновь склонился над тёмным, волнующимся зеркалом, в котором плавали редкие, тонкие травинки да несколько мелких щепок. Сердце Самохина забилось чаще, сильнее, и в то же время как-то спокойнее.

«Ребёнок упал, — подумал Самохин. Однако не покидало ощущение, что его разыгрывают, что кто-то шутит над ним, и сейчас, вынырнув, испугает. — А может быть, и закинул кто ребёнка. Специально».

Самохин вновь увидел серое, неспешное шевеление в глубине бассейна, будто кто-то на секунду поднялся к поверхности и тут же канул вниз. Он стал торопливо расстёгивать рукава, но, расстегнув всего одну пуговицу, выругался и, забыв про рубашку, перевесился через больно врезавшийся в живот цементный край и вытянул руку туда, где вновь мелькнуло что-то живое. Рука почти по локоть опустилась в воду, прошла влево-вправо, зацепила что-то твёрдое, в чём через одну ужасную секунду Самохин с облегчением распознал крупную щепку, а затем под ладонью вдруг пробежало что-то большое, прохладное и мягко-скользкое, будто крупная рыбина. Самохин в ужасе и отвращении выдернул руку из воды, неосознанным жестом провёл ею по рубашке на своей груди и поморщился — рука была вся в слизи.

«Неужто труп? — подумал он, глядя вниз. Там опять не было видно ничего. — Уже разложился и…»

Он помотал головой, вновь вытирая пальцы о рубашку. Затем нерешительно взялся за пуговицы. Мысль о том, что ему придётся опуститься в эту воду, где плавает, возможно, распухшее, склизкое тело, заставила его поёжиться. Мокрый рукав неприятно тяжелил и холодил руку, мелкие струйки затекали на живот.

Самохин решительными, уверенными движениями достал из кармана телефон.

«Позвоню в милицию, — решил он, чувствуя облегчение от того, что больше ему не надо представлять, как он опускается в бассейн. — Может, подшучивают, а может, и труп. Пусть приезжают и смотрят. А я не буду. Я и не должен».

Внизу мягко, осторожно плеснуло.

— Ну, ты чего? — услышал Самохин тот же голос. — Купаться полезешь, или нет?

На тёмной воде, окружённое густой паутиной чёрных, с зелёным отливом волос, светлело женское лицо. Молодое, совсем бледное и неприятное. Если бы не сияющие влажной зеленью огромные смеющиеся глаза, он бы назвал это лицо некрасивым, но с ними оно обретало спокойную, уверенную красоту, которой могут похвастаться испорченные дети из богатых семей.

— Делать нечего, да? — Самохин дал «отбой» и убрал покорно потемневшую «трубку» обратно в карман. — Здесь люди на весь посёлок воду берут, пьют, детям готовят. А ты здесь…

— А я здеся купааюсь, — засмеялась она, и, всплеснув руками, отплыла к противоположной стене. У неё был сильный, очень явный и даже грубоватый деревенский акцент. — Я тута, значит, воду вам попорчу, ну? Это говоришь?

Самохин уже не говорил. Он вдруг понял, что девушка-то голая, и уже далеко не ребёнок — над водою на миг мелькнули, забелели в отражениях сотнями бликов и вновь скрылись в темноте две вполне сформировавшиеся девичьи груди. Самохин растерялся и даже не отвёл взгляда. Лишь после того, как они пропали, он понял, что ему сейчас показали, и тогда уже, рассерженный, отвернулся, всем видом показывая, что абсолютно не впечатлён и ни капли не заинтересован.

«Подростки, — сказал он про себя с презрением и снисходительностью, за которой взрослые всегда прячут свою зависть. — Пороть бы надо их…»

Он откинул некстати полезшие в голову образы, вызванные словом «пороть» и недавними белыми бликами на воде, и вновь посмотрел вниз. Девчонка грызла ноготь на большом пальце.

— А я тебя думала вначале за черпалки твои цапнуть, да к себе утащить. А теперь и сама рада, что пожалела, — она сплюнула кусочек отмеревшей кожи в воду и вновь принялась грызть. — Ладонь у тебя больно мягкая да тёплая. Ладная ладонь, добрая, такой, наверное, хорошо девку за грудь держать. Да и топором махать тоже легко.

Самохин вспомнил прикосновение и сглотнул. Мотнув головой, он грубо произнёс:

— Вылезай давай. А то родителям твоим скажу, что ты голая здесь бултыхаешься…

— Умерли у меня родители, — она на миг погрустнела. — Давно уже умерли. Я и лица их уж не помню, только помню, как отец мне пащелков раздавал, когда не слушалась, — она оттолкнулась от стены и подплыла ближе, — а я часто не слушалась, уж это правда. Там идёт кто-то, — сказала она, сверкнув глазами в сторону и улыбнулась. — Ты только не выдавай меня, Ваня, хорошо?

— Какой я тебе Ваня? — растерянно пробормотал Самохин.

— А я всех своих Ванями кличу, — она пожала бледными плечами с налипшими волосами, и Самохин вновь отвёл взгляд. Невдалеке, с ведром в одной руке и папиросиной в другой, шагал, выбивая сапогами пыль, дядя Миша. — Только ты вот чего, — заговорила вновь девушка. — Не выдавай меня всё же. Пусть воды наберёт, да домой снесёт. А то защекочу, — улыбнулась она. И вдруг, перевернувшись, ушла под воду, показав худую спину, белые, с синевой бёдра — и дальше, и дальше, и дальше.

Самохин весь сжался лицом, повернул от бассейна прочь и несколькими крупными, широкими шагами отошёл на безопасное расстояние, затем замер. Лицо его стало необычно сосредоточено, веки дрожали. Он кривил губы, будто хотел что-то сказать или выругаться, но зубы сжались намертво. Тогда он вдруг весь развернулся к бассейну и вперился в него взглядом, рассматривая, как впервые. Он успокоился теперь, лицо его приобрело торжественное, даже возвышенное выражение. Он знал, что не тронется с места, не заговорит, не позвонит никому и даже не закричит, пока не поймёт, для себя одного не поймёт, что он увидел там. Он понимал всю невозможность увиденного, где-то даже оставалось в нём смешливое, ироничное ощущение ненастоящести, подделки, злой шутки, которую сыграла с ним девчонка с зелёными глазами, но там же внутри него уж пряталось осознание необратимости. Той необратимости, которая появляется у психов и убийц, перешедших черту — теперь уже ничего не будет, как прежде, теперь уже всё в его жизни будет отмечено этим событием, потому что он видел, он видел, что у нее там дальше.

В детстве он читал сказку с иллюстрациями, про трех братьев. Там была еще и русалка, которая зазывала людей своим голосом и затем их топила. Один из братьев залепил глиной уши и стал говорить русалке, как та красиво поёт — да только акустика здесь, на болоте, плоха. Он очаровал её, взял на руки и отнёс к стене замка, положил недалеко у рва. Стена замка отражала ее собственный голос, и русалка поползла на него, останавливалась, пела — и вновь ползла, пока не канула вниз. Художник изобразил тот самый момент — русалку на краю обрыва, зачарованную собственным голосом, прекрасную и не видящую опасности, и стоящего позади смеющего садиста, которому было мало просто сбросить её вниз самому, или заколоть, но который был готов наблюдать за её обречённым движением к смерти. Маленький Самохин изрисовал всю эту картинку связкой зажатых в ладошке карандашей, а потом, из мести — и всю книгу.

Хвост девушки, сидящей в колодце, не был таким, как у той, на картинке. Он был бледным, с прожилками, одновременно и жирный, и плоский. Это был сомий хвост, — ясно понял Самохин, и ему стало несколько легче. Русалки ведь наполовину рыбы, так почему бы и не сом?

Дядя Миша тем временем подошёл к бассейну, опустил ведро на землю и, вытащив папиросу из зубов, помахал дымящейся пятернёй Самохину.

— Здорово, Олеж! Ты чего там нашёл, а? Увидал чего?

— Нет, дядь Миш, — сосредоточенно ответил Самохин. — Просто задумался вдруг ни с того, ни с сего… Сам не знаю. Закурить не дадите, дядь Миш?

— Держи, — пожал плечами дядя Миша и татуированной рукой достал связку папирос, перехваченных ниткой. Он сам выращивал на заднем дворе табак, и папиросы скручивал сам. Вкус у них был грубоватым, но приемлемым.

Самохин раскурил папиросу и закашлялся.

— Дядь Миш, а русалки бывают? — спросил он осипшим голосом.

— Бывают, — неожиданно серьезно ответил тот. — Говорят, что если ночью на речку купаться пойдешь — утащат тебя и сожрут! С костями! А еще они по ночам плачут. Ты этих дурней не слушай, которые говорят, что это чайки орут — русалки это. Вон, Лешу Хаптаханова утащили. Пошел ночью купаться и пропал — его потом баграми раздутого из реки доставали. Морду ему русалки объели до кости, пришлось по штанам опознавать адидасовским. Ничего, опознали.

Заметив, как изменилось лицо Самохина, дядя Миша вдруг ухмыльнулся.

— Небось поверил?

— Нет, — максимально спокойно ответил Самохин.

Докурив папиросу, он пожал руку дяде Мише, развернулся и пошел домой с двумя пустыми ведрами.

«Объели до кости», — думал он по пути.

Надо же.

До кости.

Оставив ведра на пороге, Самохин было взялся за удочку, даже разложил её, но вдруг, выругавшись, схлопнул её обратно и торопливо вернулся к бассейну. К тому времени дядя Миша уже ушел. Ветер утих, однако дело свое сделал — тучи подступили к поселку. В пыль упали первые нерешительные капли. Самохин откинул крышку бассейна и перегнулся через край:

— Эй. Ты здесь?

Из воды показались мокрая голова. Русалка смотрела на него огромными зелеными глазами и выжидала, высунув из воды острый подбородок. Самохин не видел ее целиком, и это нервировало. Он подозревал, что с таким хвостом она и размером и весом сильно превосходит человека. Сом ведь большая рыба. Под пять метров. На мгновенье в его сознание вновь вернулась гадливость.

— Ты здесь? — шепотом повторил Самохин.

— Я спряталась, — издевательски ответила русалка. — Ты меня не видишь, я в домике, от глаз твоих сокрыта.

Самохину было не до шуток.

— Вы правда людоеды? — выпалил он.

— Кто это — «мы», Ванечка? — задумчиво произнесла русалка, на секунду погружаясь в воду, словно для дыхания. — Я одна такая, других нету. Не создал Бог ваш христианский пару для меня — решил, видимо, что одной такой твари на земле предостаточно.

Она улыбнулась, будто пошутила.

А затем, зачерпнув воду маленькими красивыми ладонями, вдруг плеснула ему в глаза.

— Ты чего? — воскликнул Самохин, морщаясь и фыркая.

Русалка звонко расхохоталась и подмигнула ему.

— Уж больно ты серьезным стал! Ладно. А теперь говори, Ванюш — я красивая или нет? — в ее голосе вдруг мелькнули голодные нотки.

— У тебя волосы зеленые, — растерялся Самохин, не зная, что ответить. — И ты — рыба.

— Это плохо?

— Наверное, — ответил Самохин.

Русалка рассмеялась.

— Не так надо отвечать, дурень! Сразу видно, что ты девок не щупал толком.

Самохин оскорбился.

— Много ты обо мне знаешь!

— Много, — охотно подтвердила она. — Несчастный ты. Хочешь, я тебе воду живую дам? Выпьешь, и я сразу тебе красивой казаться начну.

Самохин задумался.

— Не надо. Водки я и сам купить смогу.

— Водки?! Ахахаха!

Русалка в восторге откинулась на спину и шлепнула хвостом по воде.

— Водка! Подумать только!.. Ну-ка, наклонись. Да смелее.

Самохин автоматически наклонился.

Русалка вынула из воды мутную бутылку из-под кока-колы, запечатанную илом, и вложила ему в руки. При этом ладони их соприкоснулись, и Самохин заметил, что кожа у русалки ледяная. Горячих артерий не было — одни лишь вены. Русалка была холоднокровной, как рыбы. Липкой и слизистой.

Огромными усилиями Самохин удержался от гримасы.

Русалка все это время смотрела ему прямо в лицо — будто выискивая в нем любые признаки отвращения — и в конечном итоге не найдя их, с ранящим сердце облегчением вздохнула.

Её пальцы разжались.

Освобождённый Самохин выпрямился и подставил голову подступающему дождю. Его коленки дрожали. В одной руке была зажата бутылка с мутной жидкостью.

— Выпей, Ванюшка, — зашептала русалка из колодца. — Ты не дождь внимания не обращай. Пей и на меня гляди…

— Холодно, — шмыгнул носом Самохин. — Пойду я пока.

— Куда?!

— Домой.

— А как же я? — обиделась русалка. — Я же тебя соблазняю, сил столько трачу, представление целое устраиваю. А ты уходишь? До конца хоть дотерпи.

— Я еще вернусь, — булькнул Самохин. — Вернусь. Я только домой схожу. Дождь все-таки.

Русалка издала разочарованный стон, но все-таки кивнула и помахала ему рукой.

Почти не чувствуя ног, Самохин побежал домой. Бутылка болталась в его правой руке.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Посёлок будто был укрыт тёмной, неприятной пеленой. Самохин шагал по улице, разбитой трактором, и оборачивался, страшась, что его сейчас спросят — что там? Что там он и сам не мог сказать, но боялся, что его спросят. На улицу перед ним выбежала грязная, прихрамывающая собака и залаяла, сильно и громко. Самохин протянул ей раскрытую руку, но собака всё лаяла. Тогда он замахнулся.

Собака убежала, и Самохину стало еще хуже. Никого больше на улице не было. Даже детей, которые обычно матерились и курили рядом с клубом.

Самохин подошёл к продуктовому магазину. Дверь висела на петлях, будто приоткрытая губа, показывающая темноту глотки и блестящие, словно зубы, витрины. Внутри стояла Надежда Теляшка.

Она гладила замороженную рыбу. Всем телом она пыталась это скрыть, локтями закрывала обзор, и украдкой пальцами проводила по камбале, застыв с умилением и стыдом на лице. Но при этом она стояла за витриной, прямо по центру, и это сочетание открытости и стыда в ней испугало Самохина, он соскочил со ступенек и двинулся к дому, потом замер и обернулся.

«Страшно, — подумал он. — Все ведь ею-то, наверное, сегодня напились».

Он стоял рядом с магазином, рядом с табличкой с адресом, и крутил головой, стараясь понять, что именно его так пугает. А потом понял.

Собак было не слышно.

После того, как на него выбежала та, лохматая, в посёлке стояла полная тишина. Да и лохматая уже пропала.

Собакам воду ведь тоже льют из её бассейна.

Дома, наверное, бабка и тётя Надя напились уже вдоволь, и теперь, может, гладят рыб, а может, ещё чего.

Самохин вдруг пожалел, очень пожалел, что вообще находился здесь, на виду. Он подумал, что надо спрятаться — но не мог понять, от кого.

Глаза чесались. Он поднял руку и начал тереть веки. Это было приятно.

Подняв голову, он скривился. Отсутствие людей казалось ему вызовом, презрением к нему. Как будто он ушёл домой на обед, а когда вышел, все ребята разошлись и забрали мяч с собой.

— Э-эй! — заорал он.

Где-то залаял одинокий, ничейный пёс, которого никто не поил водой.

И которому никто в глаза водой не плескал.

Вдали послышался гул, ровный и настойчивый, будто кто-то, просыпаясь, бурчал, чтобы его не будили. Самохин, сначала не поняв, что это за звук, посмотрел в сторону магазина — ему показалось, что это та странная продавщица раскрыла, наверное, морозилку, чтобы достать рыбину или убрать, и морозилка бурчит своим мотором в её отстранённое лицо.

Продавщица вышла из магазина, держа камбалу в руках.

— Это водовоз приехал, — сказала она, смотря рыбине в глаза. Блузка её мокро блестела. — Ты, наверное, хочешь туда пойти. Она тебя ждёт.

Затем она наклонила голову и нежно, очень аккуратно обхватив ртом хвост замороженной камбалы, стала пропихивать её целиком внутрь. Вскоре она начала кашлять.

Самохин отвернулся от магазина и побежал прочь.

Позади него послышался сдавленный, глухой кашель, заглушающий звуки водовоза.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он бежал, что есть сил, не обращая внимания ни на дождь, ни на усталость. Чем дальше он бежал, тем меньше мыслей оставалось у него в голове, и тем легче ему становилось. Надо было лишь не останавливаться, просто бежать и бежать вперёд, пока…

Самохин вдруг споткнулся обо что-то, и со всего размаха полетел прямо в лужу, лицом вперёд. Перед самым падением он смог неловко выставить вперёд левую руку, но удар о землю всё равно выбил из него воздух. Бутылка выскользнула из его руки и, завертевшись, покатилась по грязи прямо в мокрую траву.

— Етить-колотить! — донёсся из-за спины сиплый голос.

Самохин, шатаясь, поднялся на ноги, и некоторое время просто стоял, шумно вбирая в лёгкие воздух. Дышалось ему с трудом, ладони и лоб сильно саднило. Самохин подставил руки дождю, ладонями вверх, и капли, падавшие на них, стекали на землю окрашенными в ярко-красный.

— Олежка, ты, что ли?

Самохин обернулся. То, что он поначалу принял за кучу старой одежды, кряхтя и пошатываясь, поднималось с земли. Из дождя выплыло рябое лицо с огромным красным носом, похожим на крупный подберёзовик. Самохина обдало крепким перегаром.

— Яшка, — у Самохина отлегло от сердца, — ты опять прямо на дороге спать лёг?

— Я туты не ложился, — шмыгнул носом Яшка. — Я вообще-то домой шёл. Только не дошёл отчего-то.

Он вдруг нахмурился, будто бы вспоминая что-то важное. Затем сунул руку в карман своей залатанной джинсовой куртки и извлёк оттуда бутылку «Столичной». На дне её что-то до сих пор плескалось.

— А-а-а, — поморщился Яшка. — Вот отчего.

Самохин нахмурился.

— Будешь? — протянул ему бутылку Яшка. — Я не могу уже, сил нет. Вот уже третий день пью, деньги все спустил, жена домой не пускает — хотя я прихожу… — он икнул. — Ну, или хочу прийти. Не помню.

Самохин со вздохом принял бутылку, открутил пробку и сделал большой глоток. Водка легко пошла вниз по горлу, согревая внутренности, возвращая чувства. Самохин закашлялся.

— Погоди-ка, — до него вдруг дошло. — Какой, говоришь, день ты пьёшь?

— Какой-какой, — обиженно забормотал Яшка. — Какой надо.

— Ты, случайно, из бассейна не пил?

Яшка задумался. Затем неуверенно помотал головой:

— Я, Олежа, водой не запиваю. Хотя деньги-то у меня все вышли… Может, и пил, не помню. Етить тебя налево, — он облизнул сухие губы, — воды-то теперь хочется…

— Ну, а рыбы, — сказал Самохин, — рыбы погладить не хочется?

— Чего? — вытаращился на него Яшка.

Самохин не нашёл слов, чтобы ему ответить. Бег и водка прочистили ему голову, и теперь всё происходящее скорее напоминало ему липкий, предрассветный кошмар, от которого он ненадолго очнулся.

Но стоит только вновь закрыть глаза…

— Яшка, — сказал Самохин. — Поможешь мне кое-что найти?

Он сошёл с дороги в высокую, по пояс, траву, и стал искать укатившуюся бутылку из-под кока-колы, наполовину надеясь, что всё это ему почудилось, что никакой бутылки здесь нет и быть не могло. Зелёная трава колыхалась перед его глазами, волновалась и шелестела, вызывая в памяти воду, плещущуюся на дне колодца. Зелень, всюду зелень, словно её глаза…

— Это, что ль? — Яшка поднял бутылку в воздух и повертел её в руках.

— Только не пей, — предостерегающе поднял руку Самохин, — это из бассейна.

— Из бассейна? — лицо Яшки вдруг просветлело. Прежде чем Самохин успел что-либо сделать, он разом прочистил горлышко бутылки от ила и приложился к ней. Он пил долго и жадно, работая кадыком, словно насосом, и, казалось, он никогда не остановится.

Наконец он оторвался от бутылки, утёр губы ладонью и посмотрел на Самохина.

— Ну? — осторожно спросил тот. — А теперь не хочется?

— Чего? — не понял Яшка.

— Ну, рыбы…

— Съесть, что ли?

— Да нет, — сказал Самохин. — Погладить.

Яшка смотрел на него, не мигая. Затем вдруг улыбнулся во все свои немногочисленные зубы и покрутил пальцем у виска.

— Ты чего, — весело сказал он, — больной, что ли? Чего это ты заладил? Про рыбу, да про колодец?

И, неожиданно для самого себя, Самохин стал рассказывать. Он всё говорил, и говорил, и слова рвались из него, потому что держать их в себе было невозможно.

— Да-а-а, — наконец протянул Яшка. Он поднял голову, утёр лицо последними каплями прекращающегося дождя, затем сплюнул в траву. — Русалка-то дело серьёзное. Могла до костей обглодать, а ты бы и глазом моргнуть не успел.

— Не надо опять про кости, — попросил Самохин. От этих разговоров его уже мутило.

— Я вот только чего в толк не возьму, — сказал Яшка. — Как она в колодец-то попала?

— Не знаю, — пожал плечами Самохин.

И правда, спросил он себя, откуда? Не по земле же она в колодец припрыгала, верно?

Вот если только…

— Водовоз, — сказал он вдруг вслух. — Водовоз приезжал совсем недавно, я же помню. А теперь… Теперь приехал ещё один.

Он круто обернулся и хотел было бежать обратно — но уткнулся прямиком в грустные глаза мёртвой камбалы.

Глаза Надежды Теляшки были не менее грустными. Она попыталась улыбнуться ему — настолько, насколько позволяла зажатая в её рту рыба. Вышло не очень. Самохин неловко улыбнулся в ответ.

Продавщица протянула ему что-то на вытянутой руке. Это была маленькая раковина, вся покрытая тиной и песком, будто бы её только что выловили прямо из речки. Самохин непонимающе уставился на неё, и продавщица показала ему взглядом: бери.

Самохин взял раковину в руки. Она была вся холодная и будто бы отчего-то едва заметно вибрировала.

Продавщица сложила пальцы так, будто бы в руке у неё что-то было. Затем поднесла руку к уху и прислушалась. Взглядом показала Самохину делать то же самое.

Он поднёс раковину к уху.

— А-а-а-а-а! — тут же донёсся оттуда девичий крик. Самохин инстинктивно отдёрнулся, затем снова поднёс к уху кулак — уже на почтительном расстоянии.

— Убивают! — кричала русалка из раковины. — Спаси меня! Ваня!

— Не кричи, — попросил Самохин. Русалка не услышала его, и продолжала надрываться.

Надежда Теляшка показала на Самохина, затем сложила ладонь в подобие губ, которые открывались и закрывались. Потом она показала на камбалу, торчавшую изо рта.

— Что за бред, — сказал сам себе Самохин, наклоняясь ближе к мёртвой рыбьей морде. — У рыбы даже ушей-то нет.

— Эй, — обиделась русалка из раковины. — Я всё слышу!

— Что случилось? — спросил Самохин.

— Меня, — торжественно выпалила русалка, — меня прямо сейчас хотят убить!

— Что?

— Убить! — повторила русалка. — Помоги! Ваня!

— Я же говорил, — поморщился Самохин, — меня зовут не Ваня.

— Да не ты Ваня, — ответила русалка. — Точнее, и ты Ваня, но это другой, прошлый Ваня! Помоги, а? Прошу тебя, ну, Ва-а-ань…

— Прошлый? — Самохин не верил своим ушам.

— Ну, другой, прошедший… Бывший, вот! — Самохин услышал, как русалка забила хвостом и захлопала в ладоши, вспомнив нужное слово. — Бывший Ваня здесь, он увезёт меня на водовозе и погубит, слышишь, Ваня?

Самохин молча смотрел на мёртвую камбалу. Рыба молча смотрела в ответ.

— Так ты, — донеслось из раковины, — поможешь мне или нет?

— Хорошо, — сказал Самохин.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Водовозчик был крепким, сильным мужчиной с огромными предплечьями. Он стоял, упёршись ногами в бетон, и ухающими рывками поднимал со дна колодца нечто тяжёлое. Картуз его был сдвинут на затылок, во рту — зажата зубочистка.

Самохин растерялся. Он думал начать разговор со слов «Не убивайте её» или «Не трогайте её, пожалуйста», но теперь все слова оставили его.

И что говорить?

Самохин подошел поближе — водовозчик коротко глянул на него и молча вернулся к работе. Самохин заглянул внутрь.

В колодце было темно. Вниз спускалась крепко свитая верёвка. Русалка держалась за неё тонкими руками. Её огромное сомовье тело было ещё скрыто под водой — но водовозчик постепенно вытягивал его наружу. Ещё рывок — и вот уже показался длинный спинной плавник.

— Давай скорее! — сказала русалка, озабоченно глядя вниз, на собственный хвост. — А то мы и к ночи не управимся.

— Щас, — коротко ответил водовозчик.

Напрягшись, он богатырским рывком вытянул русалку из воды целиком. Плоский блестящий хвост повис над водой, словно огромная пиявка. Русалка обвила им верёвку и теснее сомкнула человеческие кулачки, чтобы не упасть и не сорваться обратно в воду.

— Эй, — осторожно позвал Самохин.

Она подняла голову и крикнула:

— Погоди! Ну, или помоги ему, давай, Ванюша!

— Не надо, — буркнул водовозчик, когда Самохин робко подступил к нему. — Сам.

Вскоре русалка уже сидела на краю бассейна, ёжась от ветра и дождя. Свой массивный хвост она свесила в воду. Дождь барабанил её по плечам. Водовозчик в это время жевал зубочистку и пытался завести забарахливший двигатель.

— Ты же сказала, что он хочет тебя убить, — тупо глядя на русалку, произнёс Самохин.

— Так и есть, — вздохнула она. — Он вроде как мой водитель. Мой верный рыцарь, который всё возит и возит меня по полям да весям. В конце этого пути я умру. И он знает об этом, но все равно везёт меня. Так что он, считай, смерти моей хочет.

— Не понимаю, — помотал головой Самохин.

— А чего тут понимать? — сказала русалка. — Знаешь, как рыбы размножаются?

Самохин ощутил, что краснеет.

— Ничего непристойного, — заметив это, рассмеялась русалка. — Икру мы мечем, икру. Это нерестом называется. Для нереста мы большие расстояния проходим… Мы — это рыбы.

Она с ожесточением ущипнула собственный жирный хвост.

— Из Каспийского моря поднимаемся вверх по реке, затем — по деревням и сёлам, а в конце пути — в Чёрное море. Там мы умираем. Потому что приходит время умирать. Инстинкт такой у нас. Гонит на нерест. Я же несовершеннолетняя была до этого. А теперь — время пришло взрослеть.

Она помолчала.

— Знаешь, как нерест проходит, Ванюша? Я вижу симпатичного и хорошего парня. У меня запускаются процессы необходимые. Я откладываю икру. В процессе охмурения я выделяю вещества разные, которые ко мне самцов… Да и не только самцов… приманивают — но все они мне отвратительны, знаешь, Ваня… Нужен хороший парень в моем вкусе, чтобы процессы-то запустились, чтобы я икру смогла отложить. Икру откладываю — и тогда-то её и оплодотворяет то скопище самцов, которых мои запахи привлекли. Вода моя живая. Но это бесполезно всё. Потому что человек не может оплодотворить рыбью икру.

Она рассмеялась.

— Ты пришла сюда, чтобы икру отложить? — с отвращением спросил Самохин.

— Ага. А знаешь, что самое интересное? — сказала русалка. — Не нашла я здесь такого вот хорошего и симпатичного парня. Ошиблась. Икру отложить не смогу. Но процесс-то уже запущен. Все они взбудоражены запахами моими. Мне уезжать отсюда надо — а то эти сумасшедшие меня возьмут и убьют. Вот если бы ты полюбил меня, Вань… — она томно посмотрела на Самохина.

Затем осеклась.

— Но ты, наверное, не станешь.

Самохин молчал. Русалка вздохнула.

— Ну что, Ваня, запрягай тогда. Поедем дальше, будем искать того самого.

— Никуда не поедешь, — сказал вдруг за спиной хриплый, злой голос. — Здесь останешься.

Самохин вздрогнул и обернулся. Позади стоял Яшка, слегка покачиваясь. Дождь лупил его по плечам, заливал лицо. Он улыбался. В правой руке он всё ещё сжимал бутылку.

— Бежать надо, — сказала русалка и поёжилась. — Скоро таких, как он, много будет. Уже идут ко мне, я чувствую. Дождь так на них подействовал — повлекло. Надо было раньше уходить, да я всё на тебя надеялась…

Водовозчик схватил русалку под мышки и, матернувшись, потащил к машине. Хвост оставлял на влажной земле толстую извилистую полосу.

— Задержи его пока что, Ваня! — крикнула русалка. — Помоги напоследок!

— Зачем его… — Самохин посмотрел на Яшку, и еле успел поднять руку — бутылка ударила по кисти, осыпала лицо осколками. Вскрикнув, он отступил назад, удивлённо смотря на Яшку с разбитой бутылкой в руке. — Ты чего, а? Успокойся!

— Сейчас я тебя успокою, — Яшка медленно, тяжело двинулся в его сторону. — Украсть решили, да не тут-то было! Меня не проведёшь!

Позади Яшки из пелены дождя стали появляться фигуры.

— В кабину! Клади меня в кабину прямо, а то не успеем, — закричала сзади русалка.

Яшка взвыл и бросился вперёд, размахивая «розочкой». Живот Самохина обожгло болью, и он, зашипев, попытался оттолкнуть пахнущего перегаром сумасшедшего от себя.

— Н-на тебе, — рычал Яшка. — Н-на, жулик! Не проведёшь! Н-на!

Самохин пропустил ещё один удар, и «розочка» прочертила ему по лбу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Взревев от боли, он оттолкнул от себя Яшку, и тот упал наземь, тут же вскочил — и бросился на водовозчика, засовывающего в кабину русалку. Тот попытался обернуться и прикрыть лицо рукой, но Яшка оказался проворнее, и сильно, с размахом всадил «розочку» ему под затылок. Самохин подхватил камень, бросился к ним. Пальцы нащупали Яшкин воротник, отвели назад голову.

После первого же удара Яшка упал на колени, но не сделал ни одной попытки защититься, продолжая резать водовозчика, привалившегося к двери. Тогда Самохин ударил ещё трижды — и Яшка свалился в грязь. Кровь из его головы потекла в набравшуюся у колеса лужу, смешиваясь с кровью водовозчика.

Тот постоял ещё немного, мотая окровавленной головой, схватился за горлышко, попытался вытянуть «розочку» из своей груди — и в ту же секунду повалился вперёд. Больше он не двигался.

— Эх, Ваня! — с грустью сказала русалка, разглядывая труп, а потом перевела взгляд на Самохина и улыбнулась. — Ну что, Ванечка, едем уже, быстрее!

Самохин посмотрел по сторонам. Теперь он мог разглядеть лица идущих к колодцу людей — вот Теляшка, вот дядя Миша. Позади прочих шла тётя Надя в больших, его же, Самохина, чёрных сапогах. Кто-то нёс в руках мотыгу, у других были камни.

Самохин бросился к водительской двери, дёрнул её на себя и залез в кабину. Русалка лежала на пассажирском месте, вывалив на улицу хвост. Пахло рыбой.

— Втащи меня, Ваня! Быстрее! — она протянула к нему тонкие, белые ладони. — Ну, давай же!

На секунду Самохин хотел вытолкнуть её в грязь, но, посмотрев в её такое прекрасное и наивное лицо, понял, что не сможет. Он подтянул её за руки, уложил головой себе на колени, протянулся к замку зажигания…

— У Вани ключи были! — испуганно сказала русалка. — Быстрее, иди, забери! В кармане у него!

Самохин, чертыхнувшись, открыл дверь и спрыгнул в грязь. Дождь становился только сильнее. Рядом с ним на землю шлёпнулся увесистый камень, обдав штаны брызгами. Самохин подхватил его и побежал к телу водовозчика.

На него бросился Павел Анатольевич — старый, добродушный фельдшер, чуть ли не каждый день жарящий шашлыки у себя во дворе. Самохин ударил его камнем в лицо, чуть пониже носа, и тот повалился на землю. Потом ему пришлось разбить голову дяде Мише, который схватил его за волосы не по возрасту крепкими пальцами. Склонившись над телом водовозчика, он стал шарить по его карманам, пугливо озираясь на приближавшихся людей. Вытащив из кармана куртки ключи, он хотел бежать обратно, но понял, что не пройдёт — их были уже десятки.

— Сюда, Ваня! — закричала русалка. — По мне лезь!

Самохин швырнул камень в сторону толпы, схватился за открытую дверь и запрыгнул в кабину, прямо на лежащую русалку. Затем, уцепившись за руль, он перелез на водительское кресло, приподняв голову с зеленоватыми волосами, уселся на сиденье, вставил ключ зажигания. Теляшка показалась у открытой двери с торчащим изо рта хвостом и безумными, но счастливыми глазами. Она попыталась то ли схватить, то ли погладить русалочий хвост, но тот вдруг изогнулся, поднялся — и опустился ей на голову, резко и жутко, будто мухобойка. Теляшка с болтающейся у груди головой упала под колёса водовоза.

— Поехали! — закричала русалка, и Самохин, включив передачу, тронулся. Правый бок машины на секунду приподнялся, когда под колесо попала Теляшка, затем машина пошла быстрее. Двери захлопнулись.

Чтобы не видеть пропадающих под капотом людей, Самохин зажмурил глаза.

— Правильно, Ваня, правильно… Поехали, Ванечка, куда глаза глядят. А там ты меня в воду окунёшь да покормишь, и всё будет, как и суждено. Хорошо, Ванюш?

Самохин открыл глаза. Слегка повернул руль, возвращаясь на размытую дождём дорогу.

— А что ты ешь? — спросил он.

Русалка приподнялась с его колен и поцеловала холодными губами в небритый, испачканный кровью подбородок. Затем облизнула губы.

— Из икры русалки не получатся сами собой, Ванюша. Человечек нужен, понимаешь?

Самохин включил фары и прибавил газа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером в кафе «Ручеёк», что в посёлке городского типа Молоченевка, зашёл человек. Он был весь мокрый и взлохмаченный — на улице с самого утра шёл дождь. Человек подошёл к прилавку, устало осмотрел витрину.

— «Юбилейного» дайте два, и газировки вон той, — сказал он усталым голосом.

— Деньги вперёд давай, — сказала продавщица. На лбу у незнакомца краснел длинный глубокий порез. — А то знаю я вас.

В кафе, прикрываясь пакетом, вбежала молодая девчонка, едва ли закончившая школу. Она убрала пакет, потрясла головой и, смеясь, подбежала к прилавку.

— Ну, пошё-ёл! — с восторгом сказала она, имея ввиду, наверное, дождь. Посмотрев с интересом на мужчину, она облокотилась на прилавок и вновь заговорила с продавщицей. — А меня мамка до сахару послала. Варенье варит, нашла же день!

— А когда ж его ещё варить-то, если не в дождь. — пробормотала продавщица. — Сорок два семьдесят ваша сдача.

Мужчина забрал сдачу, печенье и газировку.

— Спасибо, — сказал он, поворачиваясь к выходу.

Изо рта девчонки вырвался восхищённый вздох.

— Это что? — спросила она. — Это линзы, да?

— Какие линзы?

Девчонка показала пальцем на свой глаз, затем — ткнула им в его сторону.

— Глаза зелёные, будто фонари какие! Это от линз?

Незнакомец некоторое время молчал. Потом покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это они у меня просто такие.

— А отчего?

— Не знаю. Наверное, оттого, что влюбился.

Девчонка хихикнула.

— А в кого влюбился-то?

Незнакомец посмотрел в сторону двери, за которой шумно бежала с шифера вода.

— Хочешь, — сказал он неуверенно, — я тебе покажу?

— А она здесь? — спросила девчонка.

— Недалеко. У колодца вашего ждёт. У машины.

— Ну, не зна-аю, — протянула девчонка, не отрывая взгляда от глаз незнакомца. — Меня ненадолго выпустили.

— Вот и не ходи с незнакомцами всякими, — подала голос продавщица. — Хер их знает, кто такие.

— Меня зовут Ваня, — улыбаясь, повернулся к ней мужчина. Продавщица взглянула ему в глаза и поняла, что тоже улыбается. — Вы тоже можете пойти с нами.

— Ну, я не знаю, — засмущалась продавщица. — Мне магазин закрывать долго…

— Правильно. Вы пока закрывайтесь, я за вами скоро вернусь — мужчина вновь посмотрел на девчонку. — Ну, что, готова?

— Мне сахара надо купить, — растерянно сказала девчонка.

Самохин на секунду замешкался, но затем улыбнулся и поднёс руки с «Юбилейным» к её лицу.

— Зачем сахар, когда есть печенье!

На его лицо со лба вновь побежали струйки крови. Ни девочка, ни продавщица этого не заметили.

— Ты когда-нибудь купалась под дождём? — спросил Самохин. — Хочешь попробовать?

— В одежде прямо? — спросила девочка, принимая из рук Самохина печенье.

— Ну, что ты, глупая, — засмеялся он, прикрывая рукой с пакетом её голову от дождя. — Одежду нам придётся снять. Иначе же её ещё найдут потом.

«Вот повезло-то! — подумала про себя продавщица, когда за ними закрылась дверь. Мысли её были просты и спокойны. — Статный какой мужчина, интересный. А мой, наверное, опять с рыбалки пьяный придёт. Говорит, рыба у него в дождь лучше жрёт. Сам он в дождь больше жрёт. Чёрт херов. А рыба-то залежалась. Не пропала, нет?»

Затем она подошла к витрине, наклонилась и долго, жадно нюхала лежащую на ней рыбу.

За окном дождь продолжал наполнять колодцы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Месть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Как пришла в голову идея рассказа? Да мне эту историю приятель рассказал!»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Я просто хочу отомстить! — проговорил Косыгин, обводя собеседников пьяным взглядом. — В конце концов, я что, не имею на это права?

— Не знаю насчёт прав, а понять тебя можно, — рассудительно ответил Черенев, вертя в руках стакан с остатками виски.

— Он трахает мою жену! — взревел Косыгин. Лицо у него было красное от выпитого алкоголя, на лбу проступила пульсирующая вена.

— Бывшую, — спокойно поправил Репников. На его губах играла едва заметная улыбка — он явно получал от этого разговора удовольствие. — Вы уже почти год, как в разводе.

— Пусть так! — процедил, тяжело уставившись на него, Косыгин. — И всё равно он гнида! Мы были друганами с девятого класса, а он… за моей спиной!

— Как же ещё? — пожал плечами Репников. — Не на глазах же у тебя ему было твою благоверную обрабатывать.

Косыгин хлопнул по столу ладонью так, что стаканы подскочили.

— Месть ничего не решает, — покачал головой Черенев. Он был лысоват, с тонким прямым носом и такими же губами. На висках у него время от времени выступали капли пота, и он смахивал их тыльной стороной руки. — И вообще ведёт к саморазрушению, — выговорить последнее слово ему удалось с заметным усилием.

— А мне плевать! — процедил Косыгин. Он схватил своей лапищей бутылку виски и наполнил свой стакан. Потом, чуть поразмыслив, проделал то же самое со стаканами друзей. — Я хочу отомстить.

— Буддисты считают, что неотомщенное оскорбление плохо сказывается на карме, — сказал Репников.

— Вот! — обрадовался Косыгин. — И я так думаю. Надо отомстить, и полегчает!

— А как же «подставь левую щёку, если тебя…», — начал было Черенев, но не договорил, потому что Косыгин демонстративно фыркнул и велел ему заткнуться.

Черенев не обиделся. Просто пожал плечами и опрокинул свою порцию виски в рот.

— Что конкретно ты предлагаешь? — спросил Репников. — Или все эти вопли — просто сотрясание воздуха?

— А? — нахмурился Косыгин. — Ты про что вообще?

— Яговорю, план есть? Как ты хочешь отомстить?

— А-а… — Косыгин расплылся в довольной улыбке. — Теперь понял. Да, у меня есть отличная идейка.

— Ну, выкладывай, — Репников положил локти на стол. Вид у него стал по-настоящему заинтересованный.

— Когда мы с этим уродом ещё были друганами, — начал Косыгин, — я не раз бывал у него на даче. У него дом на берегу Оредежи. И Васька мне похвастался своей системой охлаждения. С участка выведена труба, по которой течёт то ли фреон, то ли ещё какая-то штука. И вот эта труба у него брошена в реку. Жидкость таким образом охлаждается и возвращается уже готовой для нового использования. Дорогущая система, между прочим.

— Это вообще законно? — нахмурился Черенев. — Опускать такое в природный водоём…

— Конечно, нет! — перебил его Косыгин. — В том-то и дело! Он даже пожаловаться не сможет. Потому что его тогда привлекут.

— Пожаловаться на что? — подозрительно прищурившись, спросил Черенев.

— На то, что мы перерезали трубу.

Все трое переглянулись.

— Хм, — сказал Репников. — Заманчиво. Только как мы это сделаем?

— У тебя же есть лодка. Надувная. Мы ездили рыбачить, помнишь?

— Помню.

— Ну, так возьмём её, приедем на бережок, надуем и поплывём. Подцепим кошкой эту трубу, разрежем и забьём с двух сторон пробками.

— Лучше не разрезать, — вмешался Черенев, — а вырезать кусок метра два длиной. Чтобы соединить было нельзя, если Васька этот твой всё-таки допрёт, в чём дело.

— Точно! — обрадовался Косыгин. — Так вообще отлично будет. Ну что, вы мне поможете?

Репников покрутил в руках стакан, выпил.

— Можно, — сказал он, поморщившись. — Почему бы и нет. Будет знать, как жён чужих уводить.

Косыгин вопросительно уставился на Черенева.

— Я всё-таки считаю, что месть — вещь не продуктивная, — ответил тот. — Но раз вы оба так завелись… Не могу же я вас бросить.

Косыгин одобрительно хлопнул приятеля по плечу.

— Молодчага! Значит, решено!

— Когда отправимся? — поинтересовался Репников. — Надо выбрать день, когда…

— Сегодня, — перебил Косыгин. — Сейчас только девять. Мы сможем туда добраться к ночи. Подождём, пока все лягут, и начнём.

— А Васька? — спросил Черенев. — Он, часом, не на даче?

— Откуда мне знать? В последнее время он там редко бывает, по-моему. Всё чего-то перестраивает. Да и какая разница? Он же дрыхнуть будет.

— Тоже верно, — согласился Черенев. — Проснётся, а ничего уже не работает.

Косыгин захохотал.

— Хотел бы я увидеть его лицо!

— Нет уж, давай-ка без этого, — решительно воспротивился Репников. — Палиться я не согласен.

— Ладно-ладно, успокойся. Это я так… В общем, согласны?

— Боюсь, ни один из нас не в состоянии вести машину, — заметил Черенев.

Косыгин задумчиво поскрёб щетину.

— Может, отложим до завтра? — предложил Репников. — Труба за день никуда не денется.

— А если мы остынем? — спросил Косыгин.

— Тем лучше. С трезвой головой-то у нас ещё лучше получится. Или боишься, что раздумаешь мстить?

— Нет. Ваське надо отплатить.

— Ну, за это и выпьем, — подвёл итог Репников, наполнив всем стаканы. — По последней и спать.

— Правильно! — кивнул Косыгин.

Все трое чокнулись и опрокинули виски. Черенев тихонько икнул.

— Пардон, — пробормотал он, поморщившись. — Крепкая штука, однако.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сумерки сгущались медленно. Вода в реке постепенно приобретала серый металлический оттенок, и только там, где садилось за деревьями солнце, горела красно-оранжевым светом мелкая рябь.

— Дом фасадом выходит на другую сторону, — говорил Косыгин, покуривая сигарету. — Кроме того, на берегу растут ивы. Если, конечно, Васька их ещё не вырубил.

— А собирался? — спросил Репников.

— Вроде, нет. Они его жене первой очень нравились.

— Ну, тогда мог и вырубить, — усмехнулся Черенев. — Чтоб не напоминали.

— Вряд ли, — покачал головой Косыгин.

Он с приятелями сидели на подстилке возле машины. Со стороны реки их прикрывали кусты, между которыми имелся небольшой пологий спуск. Лодку накачали заранее, вёсла, ножовку и кошки сложили на дно.

Прошло полтора часа, и Косыгин решил, что можно выдвигаться. Лодку спустили на воду, забрались в неё и поплыли, работая вёслами. Двигались сначала вдоль берега, а потом постепенно вывернули на стремнину. К счастью, грести против течения не пришлось: дача располагалась вниз по реке.

Все трое были одеты в свободные дождевики с капюшонами, скрывавшими лица. Черенев ещё надел бейсболку, низко надвинув её на лоб. Если бы кто-нибудь увидел их, то наверняка решил бы, что люди отправились порыбачить.

Плыли около четверти часа, когда за излучиной показался двухэтажный дом, окружённый сплошным забором. В реку выдавались короткие деревянные мостки.

Справа темнел небольшой остров, покрытый низкими деревьями и кустами. Вокруг него буйно разросся камыш.

Лодка направилась к берегу.

— Вот тут она и утонула, — проговорил Косыгин, вынимая из реки весло и давая воде стечь.

— Кто? — спросил Черенев.

— Первая Васькина жена. Марина. Красивая баба была. Пошла как-то вечером плавать и не вернулась. Васька после этого долго на дачу вообще не ездил, а потом начал дом перестраивать. То ли веранду ему захотелось, то ли мансарду — уже не помню точно.

— А тело нашли?

— Нашли. Часа три дно прочёсывали. Васька тоже на даче был. Ждал её, ждал, потом искать пошёл. Полотенце и шлёпки на берегу остались, а её не было. Ну, в конце концов, он вызвал кого-то там. Уж не знаю… Пока приехали, пока начали обшаривать реку — в общем, до утра возились.

— Может, он её сам утопил? — предположил, глядя на черневший за прибрежными кустами дом, Репников.

— Не-е, — протянул Косыгин. — Васька её обожал. Глаз не спускал. Всё налюбоваться не мог, — он усмехнулся. — Теперь вот тоже… обожает. Только уже мою.

— А что так ревновал-то? — спросил Репников. — Были поводы?

— Чёрт их знает. Я не в курсе. Вроде, он её подозревал в чём-то. Но не думаю, что Маринка ему изменяла, если честно. Говорю же, он ей шагу ступить без присмотра не давал.

— Но купаться одну отпустил, — заметил Черенев.

— Дом-то на берегу. Вода рядом, — Косыгин привстал, определяя расстояние до берега. — Ладно, ещё метров двадцать и будем на месте. Кошки готовы?

В ответ Репников продемонстрировал пару разлапистых металлических крюков, привязанных к тросам.

— Это, кстати, не первый случай, — сказал Косыгин.

— В смысле? — отозвался Черенев. — Ты о чём?

— Про случаи несчастные.

— Тут ещё кто-то утонул?

— Да. Место гиблое. Не знаю, почему. То ли воронки, то ли течение холодное. Может, ноги судорогой из-за него сводит.

— Так кто утоп-то?

— Мужик один. Сосед Васькин. Вон в том доме жил, — Косыгин показал на одноэтажную постройку с двускатной крышей и кирпичной трубой. — В котором темно. Его тело так и не нашли. То ли течением унесло, то ли зацепился где-то за корягу на дне и до сих пор гниёт. Хотя это вряд ли, — подумав несколько секунд, добавил он. — Рыбы давно всё объели.

— Его что, не искали?

— Искали, да не нашли. Кстати, утонул он на той же неделе, что и Васькина жена. Я его видел однажды издалека. Бегал тут по дорожкам. Спортом занимался, — Косыгин усмехнулся. — Долго жить хотел!

— Да-а, — протянул Черенев. — Судьба! Ничего не поделаешь.

— Если он пропал, то с чего взяли, что он утонул? — спросил Репников.

Косыгин пожал плечами.

— Ну, а что ещё с ним могло случиться? Приехал человек на дачку к себе, отдыхал, а потом исчез. Хотя, может, его потому в реке и искали не очень тщательно, что не было уверенности, что он утоп.

— А почему в доме темно? Родственников не было? — спросил Черенев.

— Без понятия. Да и какая разница?

— Наверное, никакой.

Когда до мостков оставалось метров десять, Косыгин скомандовал остановиться.

Бросили якорь, чтобы не сносило течением, и принялись за дело. Опустив за борт кошки, стали шарить по дну, стараясь подцепить трубу.

— Вот так, наверное, и тогда делали, — пробормотал Черенев, в очередной раз забрасывая крюк. — Ну, когда Васькину жену искали, — пояснил он в ответ на вопросительные взгляды приятелей.

— Не знаю, — отозвался Косыгин. — Меня тут тогда не было.

— Само собой, — пробормотал Черенев. — Кажется, есть! — он потянул, но кошка не поддалась — она за что-то зацепилась. — Помогите-ка!

Репников и Косыгин ухватились за трос. Медленно кошка начала подниматься, явно таща что-то за собой.

Наконец над водой показалась чёрная пластиковая труба, гладкая и блестящая, как пиявка.

— Вон она, родимая! — обрадовался Косыгин.

— Толстая, — крякнул Черенев. — И тяжёлая.

Трубу положили поперёк лодки и сели перевести дух.

— А мы не отравимся? — с сомнением спросил Репников, глядя на неё.

— Чем? — спросил Косыгин, беря в руки ножовку и пробуя полотно большим пальцем.

— Той жидкостью, которая там течёт. Охладителем.

— С какой стати?

— Ну, ты ж сам говорил, что такие системы в естественные водоёмы опускать нельзя. Значит, они опасны.

— Кстати, да, — встрял Черенев. — Может, эта штука ядовитая.

— Мы ж не будем её пить. А если немного в реку прольётся, ничего страшного не будет. Не ссыте, мужики, — Косыгин натянул перчатки, приставил ножовку и взялся свободной рукой за трубу. — Готовьтесь сразу заматывать.

Приятели взяли сантехнический скотч — у каждого было по катушке.

Когда полотно вошло в трубу почти полностью, из разреза потекла прозрачная дымящаяся жидкость.

— Чёрт! — выругался Репников. — Этой дрянью дышать-то можно?!

— Глубоко лучше не вдыхать, — отозвался, не переставая пилить, Косыгин. — На всякий случай.

— Холодная! — добавил он через полминуты. Перчатки защищали руки от жидкости, но не от низкой температуры.

На дне лодки было подставлено ведро, и почти весь охладитель попал в него. Пока Косыгин держал одну часть распиленной трубы, его приятели замотали скотчем второй. Получилась более-менее надёжная заглушка. Во всяком, случае, ничего не текло.

Затем из воды вытащили ещё несколько метров трубы, отпилили приличный кусок и повторили операцию заматывания скотчем.

— Класс! — сдобрил Косыгин, бросая ножовку на дно лодки. — Ведро почти полное.

— Выльем на берегу, — сказал Репников.

Концы трубы опустили в воду, постаравшись развести подальше друг от друга.

— Неохота тащить всё это обратно, — сказал Косыгин, глядя на обрезок трубы и ведро с охладителем. — Может, на острове оставим? Тут недалеко плыть.

— Во всяком случае, ближе, чем до машины, — согласился Черенев.

— Тогда давайте быстренько смотаемся на остров.

Репников потащил из воды якорь. Верёвка натянулась. Похоже, она за что-то зацепилась — должно быть, за корягу или водоросли.

— Застрял, — констатировал после нескольких рывков Репников.

— Дай помогу, — предложил Косыгин.

Они взялись за верёвку вдвоём. Бесполезно.

— Может, ну его? — спросил Черенев. — Обрежем?

— Жалко якорь, — ответил Репников.

— Я тебе новый куплю, — пообещал Косыгин. — Есть нож?

— У меня нет, — покачал головой Черенев.

— Ножовкой давай, — посоветовал Репников. — Только лодку не повреди. Косыгин приподнял верёвку над бортом и провёл несколько раз пилой.

— Готово! — сказал он, когда разлохмаченный конец исчез в воде.

Приятели взялись за вёсла и начали грести.

— По-моему, мы не двигаемся, — заметил спустя минуту Репников.

— Похоже на то, — осмотревшись, согласился Черенев.

— Что за фигня? — Косыгин свесился над бортом лодки, низко наклонившись к воде. — Зацепились, что ли?

— За что тут можно зацепиться?

— Понятия не имею! Ничего не видно.

— Ещё бы.

Косыгин закатал рукав и сунул кисть в воду. Пошарил по дну лодки, сколько смог достать. Резина была скользкой и холодной.

— Ничего не нахожу.

— Похоже, мы застряли, — сказал Репников. — Не хватало ещё, чтобы нас тут и застукали! — в его голосе появились нервозные нотки.

— Придётся вплавь, — проговорил Косыгин.

— Щас! — возмутился Репников. — И бросить лодку?

— А что ты предлагаешь? Оставаться тут до утра? Пока Васька не выйдет на берег и не…

— Тихо! — перебил приятелей Черенев. — Похоже, отпустило!

— Что?

— Мы движемся.

— Ну, слава Богу! — Косыгин с облегчением взялся за весло. — Давайте быстрее. Они направили лодку к темневшему в сотне метров левее острову.

— Раньше он казался больше, — сказал Косыгин, прищурившись. — Выше, что ли…

— Вспомни, какие дожди были всю предыдущую неделю, — отозвался, орудуя веслом, Черенев. — Уровень воды просто поднялся.

— Да, точно, — согласился Косыгин. — У меня на даче всю дорогу размыло. Пришлось хворосту накидать, чтоб в ворота заезжать.

— Приставать будем? — спросил Репников. — Или так выбросим?

— Как ты эту дрянь выбросишь? — спросил Черенев, показав на ведро с охладителем. — Её выливать надо.

— По идее, нам бы лопата пригодилась, — сказал Косыгин. — Вырыли бы ямку и там всё похоронили.

— Ну, трубу и так бросить можно, — возразил Репников. — На кой чёрт для неё могилу рыть?

— А вот охладитель не помешало б закопать.

— Всё равно в конце концов просочится через почву в реку. Можно было не париться, а просто за борт вылить.

— Нет уж, — не согласился Косыгин. — Природу беречь надо.

Черенев усмехнулся.

— Всё, приплыли, — объявил Репников, когда лодка ткнулась носом в камыши. — Ещё немного, и я выпрыгну на берег и вытащу вас.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Остров был даже меньше, чем казалось со стороны. Почти весь он зарос кустами, лишь ближе к центру возвышались три-четыре раскидистых дерева.

— Класс! — восторженно проговорил Черенев. — В детстве я мечтал пожить на таком острове хоть несколько дней. Поставить палатку и прятаться в ней от дождя. Вот здесь, кстати, вполне можно было бы это сделать! — он указал на небольшую полянку между деревьями. Трава здесь была короткая, и из земли торчали узловатые корни — похоже, ливни год за годом вымывали почву, пока они не обнажились.

— Да, остров детской мечты, — согласился Косыгин. — Но сейчас у меня нет никакого желания задерживаться тут надолго. Давайте быстренько закопаем эту дрянь и свалим, — он поставил на землю ведро с охладителем.

— Стоп! — сказал вдруг Репников. — Мужики, а чем мы будем копать? У нас же нет лопаты.

Все трое переглянулись.

— Почему мы об этом вспомнили только сейчас? — с досадой пробормотал Косыгин. — Ну ладно, можно вырыть ямку и кошкой.

— Кошкой? — с сомнением переспросил Репников. — Это неудобно. Возиться придётся минимум полчаса.

— Нам не нужна глубокая могила, — возразил Косыгин. — Небольшого углубления будет достаточно. Я схожу к лодке за кошкой.

Он скрылся за кустами.

— Не могу поверить, что мы страдаем такой фигнёй, — проговорил Черенев, глядя ему вслед.

— Да уж, — согласился Репников. — С другой стороны, чего удивляться? У него дома два фильтра для воды стоят.

— Ах да, точно, — Черенев усмехнулся. — Он же параноик в этом плане.

— Рыть будет сам. Я ковырять землю кошкой не собираюсь.

Появился Косыгин с крюком в руке.

— Ну вот, — сказал он, взвешивая его в ладони.

— Вперёд, — кивнул Репников. — За экологию.

Косыгин хмыкнул и, присев на корточки, вонзил кошку в землю. Его приятели стояли рядом и скучали, глазея по сторонам. От ведра поднималась струя пара и тут же таяла в ночном воздухе.

— Блин! — пробормотал Косыгин. — Что за…?

— В чём дело? — спросил Репников, опуская глаза.

— Кошка за что-то зацепилась!

Крюк действительно не хотел освобождаться. Косыгин потащил сильнее, дёрнул, и из земли показался старый грязный кроссовок. Когда-то он, вероятно, был белым, но теперь с уверенностью судить об этом было нельзя. Кожа подгнила и отошла от резиновой подошвы, шнурки превратились в лохмотья.

— Ничего себе! — повертев кроссовок в руках, Косыгин отбросил его в сторону. — Откуда здесь это?

— Кто-нибудь забросил, — предположил Черенев, зевнув. Он взглянул на часы. — Поздно уже, давай быстрее.

— Стараюсь! — буркнул Косыгин, снова вонзая в почву крюк.

— Бросить никто его сюда не мог, — возразил Репников. — По той простой причине, что кроссовок был закопан.

— Тоже верно, — равнодушно согласился Черенев. — Больше похоже на то, что кто-то из местных устроил тут помойку. Закопал свой мусор. Не удивлюсь, если сейчас ещё что-нибудь попадётся. Консервные банки там или…

— Может, в другом месте покопать? — перебил его Репников, обращаясь к Косыгину.

Тот отрицательно помотал головой.

— Нет уж, с нуля я начинать не собираюсь.

— Может, спьяну просто кроссовки кто-нибудь зарыл, — помолчав, предположил Черенев. — Приплыли на остров, побухали, а потом закопали кроссовки.

— Да без разницы! — отозвался Косыгин.

Он потянул кошку, и из земли вылезла тряпка.

— Блии-и-н! — Косыгин со злостью бросил крюк на траву и встал. — Похоже, тут всё-таки помойка.

— Смахивает на рубашку, — заметил, присмотревшись, Репников.

— Раз уж здесь всё равно помойка, может, выльем охладитель прямо сюда, — предложил Черенев. — Хуже не будет.

— Ладно, — подумав пару секунд, согласился Косыгин. — Давайте.

Репников подал ему ведро.

— Прости, матушка-природа, — усмехнулся он, когда Косыгин начал выливать охладитель, постепенно наклоняя ведро.

По траве потёк белый пар, приятелей обдало холодом.

— Старайтесь не дышать, — посоветовал Косыгин. — На всякий случай.

Через двадцать секунд дело было сделано.

— Всё! — констатировал Косыгин, распрямляясь. — Мотаем отсюда.

— Наконец-то, — отозвался Репников.

Все трое направились к лодке. Только Черенев обернулся, чтобы взглянуть на стелящийся по земле пар — его было много, и он не рассеивался. Белое облако клубилось между окружавшими поляну кустами и поднималось всё выше, увеличиваясь в размерах. Особенно густой туман был там, где Косыгин вылил охладитель — из почвы словно выплёскивалось что-то белое. Похоже, вещество вступило в реакцию с…

Черенев представления не имел, с чем именно. Он немного задержался, потом окликнул своих товарищей.

— Подождите меня пару секунд, — попросил он.

Репников в ответ неразборчиво выругался.

— Припёрло, что ли? — отозвался Косыгин. — Давай по-быстрому.

Черенев вернулся в центр поляны, шагая в клубах тумана. Пар плотно обволакивал его обувь и поднимался почти до самых колен. Из-за него не было видно, что происходит с землёй. Не зная толком, зачем он это делает, Черенев присел и разогнал клочья пара. Теперь ему стало ясно, что земля просела — её будто разъело охладителем.

В чёрной жиже белели какие-то кости. Почва вокруг них пузырилась и тихо шипела — химическая реакция продолжалась. Черенев протянул руку, но остановился на полпути. Ему стало не по себе. Кости напоминали рёбра, причём довольно крупные. И тот факт, что поверх них были закопаны рубашка и кроссовок, наводили на определённые размышления.

— Ну, ты долго там? — из кустов вышел Репников. — Блин, что ты вообще делаешь?!

Черенев резко встал.

— Ничего, — ему захотелось как можно скорее покинуть этот крошеный остров. — Иду.

Они вышли на берег, где в лодке их уже ждал Косыгин.

— Прикинь, он разглядывал пар, — пожаловался на приятеля Репников.

— Делать нечего? — буркнул Косыгин. — Сталкивай теперь нас, — сказал он Череневу.

Репников залез в лодку, а Черенев спихнул её в воду и запрыгнул сам. Раздался тихий всплеск.

— Уже три часа ночи! — проговорил, взглянув на запястье, Косыгин.

— Давно были бы дома, если б тебе не приспичило закапывать эту фигню, — отозвался Репников.

Приятели взялись за вёсла и начали грести. Черенев бросил взгляд назад. Белый туман поднялся над кустами и был отчётливо виден. Его клочья наползали на берег, почти касаясь воды. Откуда-то налетел резкий порыв ветра и всколыхнул камыши. Они закачались с легким шелестом, в котором Череневу послышался едва различимый стон.

— Давайте быстрее, — сказал он приятелям.

— Может, ты сам возьмёшь весло? — с сарказмом предложил Репников.

Черенев промолчал.

Лодка постепенно отдалялась от острова. Белый пар уже просочился сквозь прибрежные кусты и теперь стелился над чёрной поверхностью воды. Репников зябко поёжился.

— Надо было теплее одеваться, — пробормотал он. — Похолодало чего-то…

— Меня греет мысль о том, что Васька лишился своей навороченной системы, — отозвался Косыгин. — А в особенности то, что он никогда не поймёт, в чём дело.

— Ну, рано или поздно, может, и разберётся, — возразил Репников. — Догадается вытащить трубу-то проверить.

— В любом случае, на это уйдёт не один день, а то и неделя, — сказал Косыгин. — Да и ремонт ему вылетит в копеечку.

— Ладно, главное, что ты, наконец, удовлетворён. Полегчало?

— А знаете, да. Конечно, паршивая труба не сравнится с женой, но… — Косыгин махнул рукой. — Чёрт с ним! Пусть живёт.

— Похороним свои обиды… — начал было с ироническим пафосом Репни-ков, но в этот момент весло выскользнуло у него из рук и исчезло в воде.

— Ты чего? — удивился Косыгин. — Зачем весло утопил?

Репников выругался.

— За что-то зацепилось! — сказал он. — Его просто выдернуло у меня из рук!

— Ладно, как грести будем?

— Откуда я знаю? Наверное, поочерёдно.

— Это что значит?

— Ну… гребок с одной стороны, потом — с другой.

— То есть, я один надрываться буду?

— А кто нас сюда притащил? — повысил голос Репников. — И, между прочим, если б не твоя ревность, моё весло сейчас было бы на месте. Я и так потерял за одну ночь и его, и якорь.

— Сказал же, что возмещу, — ответил Косыгин. — Ладно, доплывём. Сейчас погребу, а потом ты меня сменишь, — добавил он, обращаясь к Череневу.

Тот кивнул, глядя на воду. Ему показалось, что ближе к поверхности промелькнуло что-то светлое.

Минуты три плыли молча.

До того места, где оставили машину, было метров пятьдесят, когда погрузивший весло в воду Косыгин вдруг резко качнулся влево, навалился боком на край лодки и окунулся с головой в реку. Его ноги взметнулись вверх, лодка, просев, зачерпнула бортом, и Косыгин с тяжёлым всплеском кувырнулся в воду. Черенев с Репниковым едва удержались, чтобы не последовать за ним. Секунды четыре они были в оцепенении, а потом кинулись вытаскивать товарища.

Косыгин барахтался изо всех сил и орал, как резаный. Ни о какой конспирации больше не могло быть и речи.

— Да заткнись ты! — хватая его за мокрую одежду, прошипел Репников. — Сейчас сюда все местные сбегутся, и Васька твой с ними!

Но Косыгин не слушал. Он лупил руками по воде, выпучив глаза и широко разинув рот.

Череневу удалось вцепиться в его рубашку. Вдвоём с Репниковым они потянули, но Косыгин был слишком тяжёл — он ушёл под воду, пуская пузыри.

— Держи! — крикнул Репников.

— Держу! Блии-и-ин! — Черенев чувствовал, как Косыгин неумолимо опускается на дно, и мокрая ткань выворачивается из пальцев. — Не могу больше!

Репников рядом закряхтел. Похоже, он тоже держал из последних сил.

— Да что такое! — вырвалось у него.

В этот миг Черенев почувствовал, что пальцы больше ничего не сжимают. Он взглянул на Репникова. На лице у того появилось испуганное выражение.

— Ты держишь? — спросил он, повернув голову.

— Нет.

Репников выругался. Тяжело дыша, оба приятеля опустились на дно лодки.

— Неужели утонул? — проговорил Черенев.

— Не знаю. Наверное. Не пойму только, почему. Он же умеет плавать.

— Может, приступ?

— Инфаркт?

— Ну, да.

— С чего бы?

— Откуда мне знать?

Приятели огляделись. У них больше не осталось вёсел, и они не могли управлять лодкой. С удивлением они обнаружили, что от воды поднимается туман — как раз в том месте, где полминуты назад исчез Косыгин.

— Смотри, — прошептал Репников. — Что это за фигня?

— Не знаю.

— Что будем делать? Руками грести?

Черенев с сомнением посмотрел на чёрную реку.

— Видел, как его дёрнуло? — спросил он.

— Ну, и?

— Похоже, его весло тоже за что-то зацепилось, — неуверенно произнёс Черенев. Репников помолчал. Лодку начало закручивать течением. Её сносило на стремнину.

— Знаешь, честно говоря, у меня было ощущение, что весло у меня просто вырвали, — признался он вдруг. — Бред, конечно…

— Смотри на пар, — сказал Черенев.

Белые клубы окружали лодку, становясь всё гуще. Это уже было похоже на плотное кольцо, и оно всё увеличивалось в размерах.

— Я уже берега не вижу, — проговорил Репников. Голос у него предательски дрогнул. — Может, погребём, пока нас совсем на середину реки не унесло?

Черенев осторожно выглянул за борт, разогнал туман и всмотрелся в воду.

— Что ты там ищешь? — нервно спросил Репников.

— Не знаю…

Черенев склонялся всё ниже, не замечая этого. Вот он упёрся ладонями в упругий чёрный край лодки, голова его опустилась.

— Осторожно, — окликнул его Репников, сам не зная, почему испытав приступ страха.

— Холодно, — проговорил Черенев.

Он увидел, как из глубины проступает нечто белёсое, расплывчатое. Оно всплывало, становясь всё чётче, и, наконец, стало ясно, что это мужское лицо. Черенев почувствовал, как тело его леденеет, а сердце начинает биться сильно и гулко. Он не мог оторвать взгляда от уставившегося на него человека, как не мог произнести ни одного слова.

— Ладно, хватит пялиться в реку, — вздохнул Репников. — Давай грести, пока… Он не договорил, потому что увидел, как из воды высунулась голова с короткими мокрыми волосами, а вслед за ней показались руки со скрюченными пальцами. Кожа была бледная и казалась полупрозрачной. Немигающий взгляд был направлен на склонившегося над лодкой Черенева. Бровей не было, а по лбу шла вертикальная рана — словно человека ударили топором.

Синие губы скривились в торжествующей усмешке, а затем руки метнулись к Череневу, схватили и потащили вниз. Тот не издал ни звука и через пару секунд исчез в воде.

Репников вскочил и закричал. Он не орал так никогда в жизни. Его трясло, и он чувствовал, как холод стремительно проникает в него, лишая мышцы подвижности. Туман поднимался вокруг лодки сплошной белой стеной, клубился и казался живым…

Репникову мучительно захотелось, чтобы всё это было сном — просто привиделось ему — и он очнулся прямо сейчас в своей квартире и понял, что никуда они не ездили и не плавали, а напились и заснули в…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дно лодки качнулось, вода вокруг забурлила и начала заливаться через борта — кто-то невидимый тянул лодку вниз! Так ребёнок, играя в ванне, топит пластмассовые корабли, заставляя их постепенно заполняться водой и опускаться на дно.

Репников покачнулся, взмахнул руками, но не удержался и упал плашмя, но не в реку, а на лодку. Он лежал, не в силах пошевелиться, скованный холодом, понимая, что тонет.

Когда река сомкнулась над ним, он увидел приближающееся белое лицо с синими губами, на которых змеилась зловещая улыбка. Остекленевшие глаза заглянули ему в душу, а затем ледяные пальцы сомкнулись на шее, и дышать стало нечем…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Андреев бодро шлёпал в резиновых тапках по деревянным мосткам. На шее у него висело полосатое полотенце, на запястье тикали водонепроницаемые пластиковые часы.

Вот уже почти год он был счастливо женат. Правда, это стоило ему дружбы с Косыгиным, но, в конце концов, друзей можно и новых завести, а настоящую любовь, бывает, и за всю жизнь не встретишь.

Андреев остановился на краю мостков, снял с шеи полотенце, повесил его на специальные перила, расправил. Несколько раз вдохнул полной грудью, покрутил руками, глядя вдаль, на островок, торчавший ближе к середине реки. Этот пейзаж вызывал у Андреева смешанные чувства — злобу и удовлетворение. Хотя в последнее время второе преобладало.

Когда он застукал свою жену с любовником — он подозревал эту стерву, но не мог до последнего поверить, что она с кем-то трахается у него за спиной! — что-то затмило его разум. Он схватил топор и ударил гада прямо в лоб! Тот рухнул замертво.

Жену Андреев утопил. Оставил её вещи на берегу, чтобы казалось, будто она утонула, когда купалась.

Труп любовника он расчленил, отвёз на остров и закопал вместе с одеждой, сверху настелил аккуратно срезанный дёрн. Потом он однажды сплавал туда, чтобы посмотреть, всё ли в порядке. Трава прижилась, пустила корни и сцепила дёрн с почвой.

Как его звали…? Андреев не помнил. А может, никогда и не знал. Этот парень просто приезжал время от времени в соседний дом — одноэтажный, деревянный — и бегал по округе, а потом плавал, сильными гребками пересекая реку в обе стороны. Наверное, Марина наблюдала за ним…

Андреев обвёл взглядом речную гладь. Когда-то он купался каждый день, но после смерти жены долго не приезжал на дачу — не хотел сыпать соль на рану. Потом затеял перестройку дома. Дело шло медленно, да он и не торопился: это был повод не проводить время здесь. Однако новая супруга изъявила желание отдыхать на природе, и вот они приехали. Мансарду достроили ещё полтора месяца назад, так что дом был готов.

В это утро воспоминания о той ночи оставили Андреева равнодушным. Похоже, вместе с ревностью к мёртвой жене, вместе со злостью на неё, прошли и все остальные чувства, связанные с событиями той ночи и с островом. Теперь, начав новую жизнь, он был счастлив.

«Пусть прошлое останется похороненным», — усмехнувшись, подумал Андреев.

Зябко поёжившись — утро выдалось на удивление прохладное — он поднял руки над головой и нырнул в реку, взметнув клочья лёгкого тумана, лежавшего в зарослях камыша.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Богдан Гонтарь} На танцы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Это первый мой рассказ, идея возникла спонтанно. В принципе, даже идеи-то не было, были лишь образы ведьм из финальной сцены. Начал писать, на ходу придумывая сюжет, и в итоге получился такой результат».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поднимая пыль, мотоцикл пролетел мимо пруда и с визгом затормозил у покосившегося забора. Леха уже стоял у калитки, издали заслышав рев порванного глушителя.

Федька поставил мотоцикл на подножку, окинул друга оценивающим взглядом:

— Ты чего такой мрачный?

— Да чего-чего… Сестра с центра приехала. Теперь обратно комнату ей освобождать.

— Надолго приехала? — Федька помнил Наташку, старшую Лехину сестру, уезжавшую учиться в педагогический.

— Навсегда. Будет в школе у нас преподавать.

— Ну, здорово же.

— Да что тут «здорово»? Комнату, говорю, обратно ей освобождать пришлось. А с ней еще три подруги приехали на неделю. Я на веранде теперь живу. Охренеть, как здорово, не могу прям.

— Ну, неделя-то это не страшно.

— Не страшно, — согласно кивнул Леха.

— Да и теперь целый гарем у тебя дома.

— В гробу я видал такие гаремы. Мне кажется порой, они тупеют там в своем университете, а не образование получают.

Скрипнула дверь дома, и во двор вышла Наташка в легком цветастом сарафане.

— Привет, Федор! — Она всегда, сколько Федька себя помнил, обращалась к нему «Федор», солидно так, по-взрослому, и он от этого безнадежно краснел.

— Как жизнь? — Лукавая улыбка играла у нее на губах, и Федька уставился себе под ноги, приглаживая вихры потной ладонью.

— Да нормально. Жизнь, как жизнь, ничего нового.

— Поступать куда думаешь после школы?

— Да пока не думаю. Окончить еще надо. Может, в технарь.

Наташка недоверчиво округлила глаза:

— Да ну, какой тебе технарь. Тебе в университет надо, в город. Там-то тебя научат тому, о чем в технаре и не слыхали.

Обдала Федьку любопытным взглядом зеленых глаз и пошла к теплицам за домом.

— Красивая она у тебя вымахала, — завистливо процедил Федька, глядя ей вслед.

Леха недоуменно глянул на товарища:

— И толку, что красивая? Мне ее красота до одного места.

— А подруги у нее тоже ничего? Где они сами-то?

Леха покраснел и ничего не ответил.

Федька расхохотался.

— Что, подглядывал за ними в душе уже, а? Смотри, волосы на ладонях расти начнут.

— Иди ты. Не подглядывал. Странные они. Как приехали, из дому выходят только вечером затемно. А так сидят в комнате, как сычихи, а Наташка им — принеси-подай. Фифы городские. И Наташка сама странная стала. Она ж как с ментом своим рассталась, сама не своя. А он ей все угрожал-угрожал, а потом раз — и пропал, ни слуху, ни духу. С нами она не говорит почти. Пропадает с девками своими по ночам, не пойми где. Шаболды, мать их за ногу.

— Слушай, ну ты не грузись так из-за сестры. Не повод огорчаться.

— Да, не повод, — Леха помрачнел, глядя под ноги. — Еще Булат пропал.

Булатом Леха нарек щенка, которого месяц назад приволок с рыбалки — подобрал где-то в окрестностях озера и, проявив неожиданную твердость, поставил родителей перед фактом, что щенок будет жить у них. Леха был уверен, что вырастет из него настоящая кавказская овчарка, и, судя по габаритам пса, был недалек от истины.

— Куда пропал?

— А кто его разберет. Утром сегодня встал — нет. Звал, звал, всю округу обегал — без толку.

— Может, за сукой какой свалил, прибежит еще.

— Да какая сука, ему месяца три всего! Батя это! Он сразу сказал, что прибьет его. Вот и завалил исподтишка. — Леха, злобно скривившись, пнул калитку. — Я ему это припомню еще. Ладно, давай, до вечера, мне тут по двору дела еще доделывать. Будь готов, я зайду.

Развернулся и побрел в дом, понурившись. Федька завел мотоцикл, дал пятака на узкой улочке и помчал к своей околице, поднимая столб пыли.

Дома он отмылся в летнем душе под холодной, не успевшей прогреться за день водой. Похлебал окрошки, погрыз зеленой еще, кислой антоновки и упал читать книжку про пиратов, да не заметил, как задремал за чтением. Разбудил его разбойничий посвист за окном. Федька распахнул форточку, и из сумерек пахнуло свежестью и вечерней росой.

— Спишь, что ли, там? — Лехино шипение.

— Сейчас вылезу. Жди.

Федька наскоро оделся, прошел через зал, где мать смотрела телек.

— Куда собрался? — услышал он ее голос, обуваясь в прихожей.

— Я в Петровское, на танцы.

— Чтоб к полуночи дома был! И без приключений!

— Ну, мам, разумеется. Все, папке не говори. Я приду, в окно залезу, чтоб вас тут не тревожить. Не скажешь?

— Ладно, не скажу, — сварливо, но с усмешкой протянула мать. — Самогонку не вздумай пить, подлец, опять весь ковер заблюешь.

— Не буду. Все, пока! — и он вынырнул в темную прохладную веранду, а оттуда сбежал по ступеням во двор. Свернул в сторону от дороги к саду, где, сидя под яблоней на корточках, дымил сигареткой Леха.

— Ну что, двинули?

— Двинули. — Леха, притворно кряхтя, встал, и они пошли длинным тенистым садом, вслушиваясь в стрекотание сверчков.

Сад вывел их к полям, раскинувшимся налево до самого горизонта. Впереди мигало огнями Петровское, а слева, невидимая, тянулась дорога. По дороге идти было дольше, она делала широкий круг, огибая огороды и выпасной луг, поэтому вся деревня ходила по заросшему и заброшенному проселку через поля. Перешли, стараясь не наступать на грядки, огород Федькиных родителей, лежащий прямиком за садом, и выбрели к тропке. Небо над головой сгущалось темным киселем, веяло прохладцей, и в воздухе свежо пахло близкой грозой.

— Как бы не накрыло, — беспокойно огляделся Леха.

— Накроет — побежим.

Издалека ветерок принес стук поезда по отполированным рельсам.

Шли молча, вдыхая сладкий запах трав. Через какое-то время Федька вгляделся в полумрак впереди — кто-то шел навстречу. Пять минут спустя они поравнялись с братьями Куравиными. Те шли из Петровского, двое волокли на плечах третьего. Черные, словно в саже, вечно озлобленные, дыхнули самогоном, сверкнули золотыми зубами:

— Что, ребятки, отдыхать?

— Ага, вы-то, смотрю, отдохнули уже! — Федька, ухмыляясь, кивнул на обмякшего посередине.

— Рот закрой, — сказал левый Куравин.

— Ему петровские голову бутылкой разбили, — добавил правый. — Сейчас дома замотаем, наших поднимем и поедем их метелить, так что вы аккуратней там.

Федя сочувственно покивал, пообещал обязательно быть поаккуратнее. Передохнувшие Куравины, крякнув, вскинули брата на плечи и поволокли его дальше.

Вскоре ребята, сойдя с тропки и поплутав темными узкими переулками, вышли на центральный ярмарочный пятак Петровского, ударивший по ушам гомоном и шумом. Из ДК гремела музыка, мимо пронесся «Жигуль» с пьяной компанией, у магазина бурлила очередь за пивом, назревала ленивая драка. Мальчишки обошли площадь по периметру и вышли к крыльцу ДК, выглядывая своих, но знакомых лиц не было, и они зашли внутрь.

Пахнуло в лицо густым сигаретным смогом, под ногами неприятно зачавкал липкий от пролитого портвейна паркет. Узкий предбанник, куда всех выгоняла курить вахтерша, был заполнен петровскими, и Федька ловил на себе недружелюбные взгляды, но обошлось без конфликтов. Они прошли в актовый зал, откуда к субботней дискотеке поубирали ряды скамей и поставили по периметру пластмассовые столики со стульями. Весь дым из холла тянуло сюда, и было ощущение, что кто-то включил дым-машину — резало глаза. Федька заприметил Наташку и потянул растерянно озирающегося Леху за рукав.

— Привет! — он попытался перекричать музыку.

Наташка улыбнулась ему, и указала рукой на свободные места рядом за столиком.

В центре импровизированного танцпола отплясывало пятеро уже явно пьяных девчонок. Все остальные стояли вдоль стенки, лениво потягивая пиво. Народ только начинал собираться, и во всем зале можно было насчитать от силы человек тридцать.

Леха сидел, скованный и напряженный. Федька тоже чувствовал себя неуютно в чужом селе без толпы товарищей, однако виду не подавал. От стоявших у стенки парней отделился один и двинулся к ним. Подошел к Наташке, улыбнулся ей, блеснув из-под черной дагестанской щетины белыми зубами, наклонился и зашептал ей что-то на ухо. Леха набычился, глядя на кавказца исподлобья. Федька тоже напрягся. Наташка, не оборачиваясь к незнакомцу, скептически подняла бровь, и бросила ему какую-то короткую фразу, презрительно скривив губы. Тот потемнел лицом, сверкнул взглядом и двинулся обратно. Леха расслабился и откинулся на стуле.

Наташка извлекла из сумки бутылку вина, протянула ребятам. Леха попробовал было запротестовать, но Федька перегнулся через него и взял пузырь. Отпил, дал Лехе, тот нехотя хлебнул и вернул сестре. Она ободряюще улыбнулась мальчишкам и оставила бутылку на столе, а сама встала и направилась в туалет. Из глубины зала поднялись три темных стройных силуэта и, двигаясь вдоль стены, выплыли за ней. Федька с Лехой посидели, поцедили кислое винище и пошли на крыльцо.

Из крикливой толпы перед ДК выскочил и направился к ним Терех, учившийся на год старше Федьки.

— Привет, пацаны! Есть бабки?

Пацаны с подозрением уставились на него исподлобья.

— Да не ссыте вы. Мы на самогон скидываемся толпой, айда с нами! — и повлек Федьку с Лехой за собой. Сбоку от ДК, устроившись в тени палисадника, на корточках полукругом сидели еще пятеро одноклассников Тереха. Сверкали угольки, звенела мелочь, гудел раздраженный шепоток.

— Толян! — крикнул один из них Тереху. — Еще сотку надо, мы пересчитали все.

Федька вытащил из кармана мятый полтинник. Леха зазвенел медяками.

— О, живем! — крайний слева в полукруге поднялся и подошел, протягивая руку для знакомства. — Вован! — представился он, пыхтя папиросой. — Благодарим, пацаны, выручаете! С нами будете?

— Будем, — ответил Федька за двоих. Леха за его спиной согласно кивнул.

— Это по-нашему! — одобрительно осклабился Вован и, закинув руку Федьке на плечо, поволок знакомить его с остальными.

За ДК всей компанией проскользнули в дыру в заборе. Пробрались через густой сад, заросший бурьяном и дикой яблоней, и вышли к застекленным теплицам. Терех обернулся к Федьке и Лехе:

— Так, пацаны, партзадание. Яблок нарвите на закусон, пока мы ходим. У вас пять минут, — и скрылся с товарищами за теплицами, оставив ребят одних в чужом саду.

— Тупо как-то вышло, зачем только деньги отдали, — пробурчал Леха. — Хрен они вернутся.

— Ну, посмотрим. Давай яблоки рвать, что еще делать, — и они принялись набивать карманы маленькими неспелыми яблочками, шурша ветвями.

Минут через семь за теплицами раздался шорох. Ребята присели, напряженно вглядываясь в темноту.

— Э, пацаны, вы тут? — послышался хриплый шепот Тереха. — Идите сюда, на аллею выскочим.

Прошли через теплицы, миновали покосившийся домишко с единственным горящим окном.

— Тут берем, — Толян ткнул пальцем в дом. — Бабка лучший самогонище делает.

Со двора вышли на тенистую вишневую аллейку, прошли к видневшейся в темноте беседке. На скамьях сидела пятерка тереховских друзей, на столике покоилось ведро самогона, ужасавшее объемами таящегося в нем пойла. Во-ван выдал всем по пластиковому стаканчику.

— Яблок нарвали?

— Да, — содержимое карманов как раз уже выкладывалось на стол.

— Красавцы. Держите стаканы, черпайте прям так.

Запах самогона, кисловатый и пробивной, заставил Федьку поморщиться.

— Что ты там нюхаешь? Его пить надо, — ощерился Вован, пыхтя папиросой.

Федька, выдохнув, опрокинул в себя содержимое стаканчика. Самогон пролетел легко, лишь чуть-чуть обдав пищевод огоньком. Справа от него Леха закашлялся, выпучив глаза. Компания засмеялась.

— Ничего, сейчас привыкнешь, — подбодрил Терех Леху.

Ребятам уступили место на скамейке. Выпили еще, закусили, морщась от оскомины, кислыми яблоками. Завязалась незатейливая беседа, разбавляемая негромким дружным смехом.

Через полчаса, тарахтя мотором старого разбитого «Днепра», подкатили Куравины, злые и заряженные. Третий брат сидел с перебинтованной головой влюльке, хмуро зыркая по сторонам.

— Эти что тут делают? — мотнув головой в сторону Федьки и Лехи, спросил один из Куравиных.

— Да успокойся, это ж наши, накатят с нами, посидят. Без них не купили бы, — вступился Вован.

— Ладно, — сменил гнев на милость Куравин. — Скоро Ильшат подвалит со своими. Поедем петровских ловить. Мелких с собой не берите.

— Да не вопрос, нечего им там делать.

А потом коварный самогон затуманил подростковый разум, и Федька запоминал все смутно. Пойло наподдало ему по голове, и он, пьяно пошатываясь, встал и прислонился к столбу беседки, силясь прийти в себя. А через какое-то время действительно подъехал Ильшат с братьями, и их с Лехой отправили восвояси. Они поплелись обратно к ДК.

— Ну что, на дискач-то пойдем? — борясь с заплетающимся языком, спросил Федька у товарища.

Леха покосился на вход в ДК, откуда громыхала басами музыка, и скривился.

— Значит, не пойдем, — и они свернули к лавочке возле закрывшегося магазина.

Сидели, курили, глазели по сторонам, вдыхая ароматы субботней ночи. Мимо проходили целующиеся пары, веселые компании, грустные одиночки. Кто-то, уже изрядно навеселе, танцевал возле самого Дома культуры. Издалека раздался приближающийся рев мотоциклов, пролетели мимо улюлюкающие Куравины и вечно сосредоточенный Ильшат со своими угрюмыми горцами. Дискотека была в разгаре.

Гроза незаметно обошла Петровское стороной, и теперь вдалеке на западе то и дело появлялись росчерки молний. Над головами же небо было безоблачно-черным.

Докурили пачку на двоих. Леха заклевал носом, Федька начал жалеть, что скинул последние деньги на самогонку, уже успевшую выветриться из головы. Лениво огляделся, выискивая пытливо, у кого бы стрельнуть сигаретку, но кругом были местные, петровские, и он не стал рисковать. Надумал было пойти в ДК, как вдруг оттуда на широкое побеленное крыльцо вышла Наташка. Вслед за ней тремя тенями выплыли ее подруги, о которых говорил утром Леха. Наташка обвела глазами пятак, и взгляд ее каким-чудом выхватил устроившихся в тени ребят. Все четверо направились к ним. Федька пихнул товарища в бок, но тот среагировал лишь невнятной руганью.

— Да проснись ты, дебил, сестра твоя идет.

Леха резко встрепенулся, лупая по сторонам растерянными пьяными глазами. Завидев Наташку, он съежился, втянул голову в плечи.

Девушки подошли к ним. Наташка окинула ребят смешливым взором:

— Что, Федор, споил братца моего? Стыдно-стыдно.

Федька потупил взгляд, и Наташка рассмеялась, по-доброму, искренне и весело.

— Да ладно тебе, не бойся! И ты, Лешка не бойся. Не расскажу никому. Сама, что ли такой не была? — она снова засмеялась и потрепала вихрастую Федькину голову. От руки пахло сигаретами и вином. — Эх, был бы ты, Федор, постарше…

Федька, переборов смущение, поднял голову. Наташка стояла перед ним, глядя сверху вниз, и даже в темноте он видел изумрудную зелень ее глаз, белоснежная улыбка едва не слепила его, а вороные волосы были чернее смородинового неба. Федька набрался смелости и оглядел ее подруг. Все, как на подбор, темноволосы, высоки, ладны и одинаково красивы, а оттого невыносимо чужды такой глухомани. Подруги одарили вконец раскрасневшегося Федьку ласковыми улыбками, одна незаметно от других помахала ему рукой.

Леха сидел, набычившись, и не глядя на Наташку.

— Братик, — обратилась она к нему. — Мы с девочками пошли на озеро купаться. Было бы здорово, если бы ты оказался дома раньше меня. Не расстраивай сестру.

И она, подмигнув на прощанье Федьке, пошла по темной и притихшей улочке, а подружки двинулись вслед. Только сейчас Федька обратил, что все четверо были в одинаковых черных платьицах до колен.

— Леха, слышь, пойдем за ними?

Тот перевел на Федьку осоловелый взор:

— Куда?

— Они же на озеро купаться! Пойдем, поглядим!

— Да ну их к черту. И правда, пойду домой, башка раскалывается. И ты за ними не ходи, не на что там смотреть.

Леха с трудом поднялся и, не дожидаясь товарища, поплелся к выходу на проселок.

Федька с досадой сплюнул ему вслед. Взвился на ноги, будто и не пил, и трусцой отправился догонять девушек.

Если бы не различил их каким-то чудом во мраке впереди, точно бы налетел на бегу — Наташка с подругами шли молча, в абсолютной тишине. Не выпуская из поля зрения четыре темных фигурки, Федька покрался за ними, держась в тени высоких заборов, не сокращая дистанцию и стараясь как можно мягче ступать, чтобы не выдать себя предательским хрустом веток под ногами. Вышли на дорогу. Тут прятаться было уже негде, и Федька просто пошел следом за девушками, держась метрах в пятидесяти позади, чтобы не потерять их из виду. Благо, они так и шли, не оглядываясь. Командирские часы показывали час ночи. Домой он опоздал, хотя и не мог взять в толк, как так быстро пролетело время. Небо начало светлеть, из иссиня-черного становясь свинцово-серым. Федьку одолевало возбуждение в предвкушении грядущего зрелища. Накатившую возле ДК сонливость как рукой сняло. Ватные недавно ноги налились силой и пружинили при каждом шаге. Шли в тишине. Дорога пустовала. Лишь за спиной гудело пьяным граем Петровское, да ровно шелестели, перешептываясь, деревья у дороги.

Вопреки ожиданиям, девушки свернули не к озеру, направо через поля, а в тополиные посадки, налево. Полоса деревьев уходила от дороги метров на сто, а за ней раскидывался бескрайний луг, где никаким озером и не пахло. В недоумении Федька свернул за ними, пристально вглядываясь в переплетения веток: авось, заметили, да одурачить хотят, кто их, девок, знает. Но нет — четыре силуэта бесшумно шли через сырой сумрак, аккуратно ступая на влажную землю и беззвучно, так что не шуршал ни единый листок, отводя ветви. Федька со всей своей сноровкой не мог так тихо передвигаться и крался, морщась при каждом хрусте из-под ног. Идя за ними след в след, едва не наткнулся на гнездо шершней, лишь по размеренному гулу угадав его в паре метров перед собой. Пришлось сворачивать и огибать опасное место. Вскоре деревья поредели, и Федька увидел луг, ровный, как столешница, покрытый высокой до колена травой, колышущейся под порывами ветерка. Девушки стояли на кромке леса, лицом к лугу, взявшись за руки. На головах их красовались невесть откуда взявшиеся венки, плетенные из ярких полевых цветов. Федька замер и присел, а после и вовсе прилег на прохладную сырую землю. Одолеваемый любопытством, он тихонько раздвинул ветви кустарника перед собой и смотрел, не отводя взора.

Девушки разделились. Наташка развернулась и двинулась обратно в лес, пройдя метрах в пяти левее затаившего дыханье Федьки. Он снова не услышал ни шороха шагов, ни шелеста ветвей, будто и не шел никто вовсе. Трое оставшихся на лугу пришли в движение. И такого движения Федька отродясь не видал. Ломано, неестественно выгнулись они в спинах, раскинули в стороны руки, растопырив пальцы с длинными ногтями. Наклонились вперед, стелясь к самой земле. Головы их раскачивались над самыми верхушками трав. Влево-вправо водили они черными своими головами, словно силясь унюхать что-то утекающее, убегающее от них по ветру. Федька увидел, как шевелятся их бледные губы, раздраженно и озлобленно, и тут же до него донесся почти неразличимый шепоток, нарастающий, вкручивающийся невидимым буром в уши. Две, что стояли по бокам, начали расходиться в стороны, все так же низко наклонившись и остервенело шепча что-то беспокойным травам. Глаза их были широко распахнуты, но шли девушки будто сослепу, шаря расставленными руками в потоках ветра, шевеля когтистыми пальцами. Черными хищными птицами они встали в широкий треугольник. Задрожали, словно озябнув. Шепоток стал громче, добавились нотки хрипотцы, готовой сорваться визгом. Хрипели, шептали они всего одно слово, обомлевший от ужаса Федька теперь это слышал. Жадно дергая головами, принюхиваясь и прислушиваясь, вопрошали они у ветра и трав:

— Где?

— Где?

— Где-где?

— Где?!

— Где-где?!

Не было им ответа. Все так же молчал равнодушный ветер, и играла под ним безразличная трава. Гримасы злобы и бессильной ярости все сильнее и отчетливее перекашивали некогда прекрасные лица, и они нетерпеливо выкрикивали:

— Где же?

— Где-где? Где?

— Где-е-е?!

— Где? Где? Где?!

Забились в неистовстве, запорхали узловатыми руками, защелкали челюстями, одна высоко заверещала, закинув голову вверх к небу:

— Где? Где же?

Остальные верно вторили ей:

— Где? Сука! Где? Где? Мразь! Где?

— Где? Тварь! Тварь! Тварь!

— Где-где? Где? Где-где? Ублюдок! Где!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Федька почувствовал неодолимое желание сорваться бегом, напролом через хлещущие по лицу ветки рвануть к дороге подальше от этого треклятого луга, но страх оказался сильнее. Страх сковал его, не давая возможности шевельнуть и пальцем. Краем глаза он заметил движение слева. Мимо него, еще ближе, чем раньше, прошествовала Наташка, прижав что-то к груди одной рукой. В другой она несла свежесрезанную разлапистую ветвь, сочащуюся вязкой жидкостью. Федька отчетливо уловил запах елея, столь знакомый ему по рождественским богослужениям. Наташка вышла на луг, и ее подруги замерли, лишь мелко подрагивая плотоядно оскаленными головами в венках. Глаза их словно заросли бледными бельмами, едва выделяясь на фоне белоснежной кожи, тонкой, как бумага. Черные одеяния завились вокруг худых, усохших тел игривым дымом. Невидящие очи провожали Наташку, пока она обходила треугольник по кругу, очерчивая этот круг ветвью с елеем. Как только она вернулась в точку, откуда начала круговое движение, ветер внутри замкнутого кольца словно прекратился. Трава расправилась и замерла. Набухшее жирными тучами небо притянулось к земле, и ночь осыпалась по горизонту, обнажив серый купол. В хищном восторге замерли три девушки. Наталья осторожно, будто боясь оступиться, вошла в центр треугольника. Взмахнула ветвью на запад снизу-вверх, справа-налево. Затянула тонким переливчатым голоском одну ноту под одобрительный хрип подруг. Взяла то, что прижимала к груди, в две руки и подняла вверх над головой. В ее руках протяжно заскулил Булат, дрожа от страха. Наташкины подруги хрипло разразились одобрительным клекотом, жадно устремив вытянувшиеся ощеренные пасти в сторону щенка. Наталья опустилась на колени, по грудь скрывшись в траве. Стянула через голову платье, оставшись нагой, и бросила его в сторону. Снова взяла щенка в руки и воздела над головой. Стальным ручейком зазвенел ее голос:

— Я, Наталья, Володимира дочь по крови, Чернобогова дочь душою! Возношу небу и грозам! Подношу полям и урочищам! Посередь углей, стороной живых трав, за Смородинов мост, за Смоляны воды, за кровав Алатырь! Буде Алатырь окроплен, да бесы кровь слизаюти! Да аспиды ползучие яда пополнити! Да окудницы ведовство свое пробуждаити! Буде по сему!

Ее подруги медленно, будто боясь спугнуть, двинулись к ней. Одна из них заговорила хриплым голосом, схаркивая слова:

— Стальны вериги, черны вежды! Мор, мор кличу окаянным! Мор скотине! Мор птице! Мор человече! Бесов поцелуй, опламень меня, даждь мощей осквернити! Вижу, вижу стервь, извивающуся, аки гадина на крестецах! Даждь испити влажи, охолонити тлеющи нутри! Окропи пожар да живой водою, водою красныя, что в живом течети! Даждь гасити свет, да свят сквернити! Пообогулити капища да хрестьянских идолищ! Даждь церквам охульным смрад! Даждь лжебожия свергнути!

Крик перешел в клокочущее рычание, и подхватила вторая:

— Хрестьянски боги да молчат, молчат да не учюти человечим мольбам! Скверна, скверна веется посолонь меня! Посолонь меня, противосолонь чело-вечишка! Скверна точити зубы вострые, зубы вострые да по мозговы косточки! Человечий дух медом изопью, изопью, схаркну, да рукавом оботруся! Оботруся десным — мор землей пойдети, оботруся шуем — буесть живь объ-яет! Что окрест меня? То погосты чити! Что в земле сырой? То кости старыя! Кости старыя, червем битыя! Мяса гниль пожрам, разжиревши червь! Прилетят по червиву душеньку да гуси-лебеди! Налетят стаею камнекогтевой! Да пообломаюти когти каменны об могильну землицу! Поисточат клювы о червивы стены! Не подняти! Не подняти!

Визгливо завела третья:

— Не подняти согнившего! Не разбудити истлевшего! Оперечь него смрадный бес сидит! Бес сидит, да червю плоть подает! Черноротый бес образа кадит, кроет копотью свят без святости, гнидами ползет под порог люду, языцем прельстивым манит в трясины серные! Сгинь, сгинь, креста отрок! Сгинь во пламени! Сгинь в забытии! Забвень церквы в кострешах! Затми образы святы грехоми! Блуд цари за-под тем крестом! Блуд пред очи тлевши святых! Буде скопити все подчревия! Буде змий царити во кадилушах! — и зашлась в диком необузданном хохоте.

Приблизившись к Наталье, все трое, шумно дыша и вздрагивая, опустились на колени. Наталья спустила щенка, и к нему метнулись крючьями узловатые пальцы с черными когтями. Щенок завизжал в страхе и боли, в лицо Наталье брызнула кровь. Визг перешел в предсмертный вой и стих. Одна из тварей, воздела увившееся морщинами лицо к стальному небу, опустила в широко распахнутый рот с желтыми зубами бесформенный бурый кусок, сочащийся сукровицей и желчью, и проглотила, не жуя, мотнув по-птичьему головой, дрогнув набухшим зобом. К перемазанному багряным лицу прилип клок Булатовой шерсти. Под бледной кожей запульсировали, налились алым паутинки вен. Все трое склонились слепыми лицами к Натальиным коленям, и до Федьки донеслось жадное чавканье вперемешку с нечленораздельным хрипом. Жрали, запихивали мясо и потроха в пасти, проталкивали когтистыми крючьями пальцев, рыкали друг на друга, скалили клыки, жадно и завистливо визжали из-за упущенного куска. Та, что махала Федьке, воздела щенячье сердце, засмеялась, рассыпалась мелким бисером, откинулась назад, трясясь в экстазе. Двое других принялись быстрее поглощать забытое подругой жилистое мясо. Федька внезапно осознал, что обмочился, и уже довольно давно.

Пока трое в черных платьях жрали, нагая Наталья, вся в бурых потеках, сидела, не шевелясь. Взгляд ее был устремлен вперед и вверх, куда-то за макушки деревьев, где зачинался ранний хмурый рассвет.

Вдалеке проорал первый петух. Одна из черных клубящихся теней встрепенулась, вспучилась горбом, огляделась, рыкнула на других, и все трое споро метнулись в лиственную темноту посадок. Обгоняя друг друга, мечась от одного дерева к другому, они быстро скрылись в сыром сумраке. Наташка осталась одна. Встала, огляделась, наклонилась и вытащила из сумочки бутылку минералки и губку. Намочив губку водой, стала методично оттирать кровь с молочно-белой кожи. Федька терпеливо ждал, и вдруг до него донесся голос:

— Ну, что, Федор, как тебе? Понравилось за девками глядеть?

В глазах Федьки потемнело. Задрожали губы. Комом в горле застрял крик. Наталья, продолжая отмываться, говорила спокойно, даже не глядя на него:

— С трудом откупилась я от них. Не хотели щенка брать. Грудничка требовали. Или подростка. Вот такая вот ответная услуга за то, что отвадили суженого. Пошутила я утром — не езжай в город. Никогда. Там такие тебя сожрут. В тебе светлого больше, чем во мне. Как мотыли на фонарь слетятся. Эти пошарят по округе еще с неделю, да уедут. О том, что видел, рассказывать никому не вздумай. Можешь, если хочешь, да не поверит никто. А ты сам потом пропадешь как этот щенок. Они и костей не оставят, уж поверь на слово. Неделю эту затемно не выходи на улицу — почуют тебя. Страх твой перед ними учуют, и все — пропал. Был бы ветер на них, и сейчас бы почуяли, да повезло тебе. Дома кресты мелом начерти на притолоках и подоконниках. А теперь беги отсюда, беги пока ноги несут, — и впервые за все время посмотрела на него пристальным изумрудным взглядом.

Слепо несся Федька вперед, обезумев от страха, в каждой тени видел черное платье, в каждом просвете — бельма глаз, в каждой ветви — когтистую руку.

На дорогу вылетел, ошалело озираясь по сторонам. Петровское затихало невдалеке, угасая перед рассветом. Мимо Федьки проехал угрюмый Ильшат, даже не взглянув на паренька. Следом за ним, виляя по дороге, неслись Куравины. Третий брат все так же сидел в люльке, только к перевязанной голове добавился сломанный нос и два подбитых глаза. Двое других братьев были так же невредимы, лишь чуть пьянее обычного. Один из них на ходу ткнул пальцем в Федьку и заорал:

— Ха! Обоссался, чертеныш! Ты видал, нет? — и задергал за плечо брата, сидевшего за рулем. Мотоцикл мотнуло раз, другой, но водитель справился с помехой, и «Днепр» упылил вперед. А потерянный Федька так и остался стоять на обочине, приглаживая вихры.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Буридамов} Влашская свадьба ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Всё началось с того, что мы с моим приятелем захотели летом съездить на неделю в Чехию. Но обстоятельства сложились так, что туда мы не попали, а полетели в Черногорию. Там мы отлично проводили время. Перезнакомились с кучей сербов и получили от одного из них предложение погостить у его родни в деревне. Так мы попали в самую настоящую влашскую деревню. Аутентичную, я бы сказал. Во время одной из посиделок я с пьяных глаз сказал местному аксакалу, что у них атмосфера совсем средневековая здесь. Прям мифы вспоминаются. Про упырей, ведьм, оборотней. А старик взял да и рассказал эту историю, которая произошла, правда, в 50-е годы. Ну, и мертвеца ожившего никто не видел. Хотя невесту и вправду нашли задушенной. И свадьбы у них такие проводились, несмотря на протесты местной компартии».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Издревле было заведено, чтобы три влашских рода — Божовичи, Милетичи и Станковичи — скрепляли родовой союз браком между своими детьми. Их потомки гордились своими корнями: редким путникам, невесть как забредшим в горное село Штефаница, обязательно сказывали о том, как предки выжили в страшной битве на Косовом Поле, и поклялись, что сыновья, внуки и правнуки будут искать жен только из семей друг друга.

Вот об этом и думала Горана Милетич душным августовским днем 1924 года, глядя на свое отражение в зеркале. Когда тебе 19 и ждет тебя свадьба с первым парнем на деревне Дражей Божовичем, поневоле порадуешься судьбе и поблагодаришь предков за отличную идею. Мечтала юная Горана покинуть скучную Штефаницу и перебраться в город Ниш. Одной — ехать страшно, да и не позволит никто, зато с таким мужем, как Драже!.. И красавец, и на аккордеоне играет, и в армии служил. «Как поженимся, сразу ему уехать предложу. Неужто он мне откажет? Что мы с ним в Штефанице забыли?» — думала Горана и краснела, представляя себе первую брачную ночь.

Увы, слишком часто не щадит судьба людское счастье! Со двора послышались крики и плач. Чувствуя, как обрывается от плохого предчувствия сердце в груди, выскочила Горана из дома. Там ее встретили бледные мать и тетки.

— Детонька моя, — заплакала мать.

— Что случилось? — закричала Горана.

— Драже разбился. На охоте был… с обрыва упал.

Горана упала на колени и зарыдала.

Тело Драже Божовича вытаскивали из пропасти до глубокого вечера. А после главы трех семей собрались в доме деревенского старосты и стали решать, что им делать дальше.

Покойный Драже был единственным сыном своих родителей. Кузены его были женаты. И у Станковичей все парни пристроены. Выходило, что жениха для Гораны в Штефанице было не найти.

— Не только у тебя больше нет сына, — еле сдерживая слезы, произнес Вук Милетич. — Теперь у меня нет наследника. Кто ж незамужней бабе наследство доверит?

— Есть одно средство, — сказал тогда Радко Станкович. — Не стоит отменять свадьбу, кумы.

Мужики опешили.

— А что тут такого-то? — продолжил Радко. — Браки на небесах заключаются. Зато дочери твоей Горане — права вдовы на дом и хозяйство после твоей смерти, Милетич. А ты, Божович, сына своего в последний путь женатым отправишь — Господь таких привечает. Все — честь-по-чести. Староста брак задним числом оформит, а с попом я сам поговорю. Надо будет только свадебку отыграть, чтобы все по закону дедов было.

Покачали головой отцы семейств, но решили, что пусть так и будет. И прежде подобное у влахов случалось. При турках нередко мужи перед свадьбами гибли, а к Господу неженатыми отправлять считалось грехом.

Сказано — сделано. Горане позже всех сказали, что свадьбу не отменят. Ее согласия на то и не спрашивал никто. Нарядили утром следующего дня в расшитое бисером платье и, под пение подружек, в церковь повели. Через село девушка прошла на негнущихся ногах.

Лицо мертвого Драже было покрыто белилами, однако страшная трещина, что шла через все лицо, была заметна сразу. Одного глаза юноша лишился при ударе о камни, поэтому костоправ Борислав Милетич не придумал ничего другого, как вставить в глазницу стеклянный шар и надеть поверх темные очки. Бедная Горана потеряла сознание, как только увидела мертвого суженого у алтаря. Труп в свадебном кафтане держали с двух сторон крепкие парни. Столпившиеся в церкви сельчане возбужденно шептались. Девушку привели в чувство, а священник, скрипя зубами, провел таинство венчания. «Быть мне отлученным, если владыка узнает, — думал отец Георгий Станкович, однако отказать своему старшему брату не мог. — Хорошо, что отпеть успели».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Затем праздничная процессия устремилась к дому Милетичей, где на улице стояли накрытыми столы, а цыгане-музыканты уже настраивали тамбурины и дудки. Горана тихо плакала. Было жарко, и она чувствовала слабый запах, исходящий от мертвого жениха. Его несли рядом.

Стемнело. Пока сельчане рассаживались за столами, жениха и невесту, по старому влашскому обычаю, проводили в баню. Девушка должна была омыть себя и юношу перед первой ночью. Отцы брачующихся решили следовать правилам до конца. Оба они были безобразно пьяны: Милетич лил слезы, глядя на страдания дочери, а Божович, напротив, был до неприличия весел.

В бане Горану с трупом оставили одну. Невеста больше не плакала. Дрожащими руками она раздела жениха, стараясь не глядеть на бугристую от поломанных ребер грудь мертвеца. Затем она сняла темные очки с лица Драже. Труп, казалось, пристально наблюдал за ней единственным глазом все время, пока Горана мылась сама и обмывала его тело.

К их возвращению гости были настолько веселы и пьяны, что совсем позабыли о мертвом женихе, сидящем во главе стола. Сельчане плясали, пили и ели. Как заведено, ледяную и твердую, как дерево, ладонь положили поверх маленькой руки невесты. Горану трясло. Она позвала мать и испуганно шепнула ей на ухо: «Драже больно сжимает мне руку». Та, как могла, успокоила дочь. «Бедная девочка, — думала Анна Милетич. — Ох, уж эти традиции».

Наконец, настала пора брачной ночи. Друзья жениха и подружки невесты внесли брачующихся в пустой дом Божовичей и оставили в спальне. По договоренности между отцами, Горана обязалась провести час рядом с телом, после чего все формальности по свадьбе улаживались и тягостный для всех обряд завершался. Родня была так рада скорому окончанию, что не услышала среди шума празднества ворчания старой Бранки Станкович: «Батюшка-то наш покойника успел отпеть. Нельзя так делать до свадьбы. Теперь Драже знать будет, что помер, и к живой девке за теплом потянется».

Где-то на другом конце ночного села гремела свадьба, а в темной тихой спальне лежали бок о бок девушка и мертвец. Горана еле дышала от усталости и ужаса. Глаза ее были крепко зажмурены, а губы тихо шептали молитву. Кровать заскрипела. Затем Горана почувствовала, как на нее забирается одеревеневшее и тяжелое тело покойника. Она попыталась закричать, но не смогла, потому что мертвый Драже затолкал ей глубоко в глотку свои холодные и жесткие пальцы.

Страшная боль пронзила тело несчастной девушки. В глазах ее заплясали кроваво-красные сполохи. Хрипя и чувствуя, как разрывает ее нутро безжалостная рука, она из последних сил попыталась отбросить навалившийся на нее труп. Извиваясь всем телом, Горана уперлась ладонями в плечи того, кого при жизни звали Драже. Тщетно…

Мертвец терпеливо дождался, пока тело девушки перестанет дергаться. Затем он извлек руку изо рта уже мертвой Гораны. Неуклюже и заботливо пригладил негнущимися пальцами ее сбившиеся иссиня-черные волосы. Медленно сполз на свою половину кровати и затих. Теперь уже навсегда.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Корнеев} Синий платочек для Лили Марлен ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Подростком я увидел фотографию, которая с тех пор сидела в мозгах занозой: закоченевшие на морозе тела, болтающиеся на виселице, точно мясные туши. И табличка на груди: „Они помогали партизанам". Война — это всегда перемалывание человеческих жизней. Не смерть, но война — абсолютная противоположность жизни».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Зимой 1942 весь Берлин напевал «Лили Марлен». Шлягер доносился из кафе, его крутили по радио, и даже хозяин магазина пластинок на Мирендорфплатц каждый вечер распахивал настежь двери, чтобы трескучая музыка лилась по улице. И не было счёту переделкам, которые пели в окопах.

«Сойдёмся вновь, под фонарём, моя Лили Марлен…» Просто встречей солдатская фантазия не ограничивалась. Они пели о женских ласках и умирали девственниками.

Песню пытались запретить, признали упаднической. Говорят, что исполнившую её Лалу Андерсен собирались отправить в тюрьму, а то и в лагерь. Но никакие угрозы не были страшны прилипчивой мелодии. Кроме того, «Лили Марлен» любил сам «Лис пустыни» Роммель.

По другую сторону фронта, в Москве, напевали «Синий платочек». К двадцать пятой годовщине Октября приготовили «Концерт фронту». С экрана глядел егозой весельчак Райкин, заправляя бобину в киноаппарат. Сквозь серый муар чёрно-белой плёнки выступала Она — белокурая муза Клавдия Шульженко. И страна запела вместе со своей любимицей:

«Кончится время лихое, с радостною вестью приду, снова дорогу к милой порогу я без ошибки найду…»

Любая из этих песен, несомненно, понравилась бы пионерке Лиле Сорокиной, которая соврала о возрасте на призывном пункте у кинотеатра «Колизей». Ей даже довелось услышать несколько тактов «Лили Марлен», пока немецкие офицеры избивали её на полу избы. Пол ходил ходуном, когда её размазывали тяжёлыми сапогами по доскам; иголка слетела с дорожки, изба наполнилась мрачным шипением. Теперь тонкое тело Лилечки болталось в петле и ночные морозы превратили её в замороженную тушу.

Перед смертью пионерку раздели догола и выволокли на снег. Один из солдат в шутку облил её ледяной водой из кадки. Кожу точно обожгло, на морозе вода казалась кипятком. Лиля истошно заверещала.

Солдаты и офицеры громко смеялись и улюлюкали. Как свора охотничьих собак, они погнали девочку к наскоро сколоченной виселице, понукая грязными ругательствами.

— Nutte! Hundin! Schickse!

Молодой офицер приподнял невесомую Лилю, чтобы на шею накинули грубую верёвку. Обледеневшие волокна оцарапали кожу. Немцы смеялись и тыкали пальцами в кровавую кашу, в которую превратилось лицо девушки. Правая бровь стекла вниз, как воск на свечном огарке. Второй глаз не открывался вовсе. Из-под чёрной щелочки между веками выступали розоватые слезинки и быстро высыхали на морозе. Распухшие губы не закрывались: между сиреневыми валиками виднелись поломанные зубы.

Пока партизанка была ещё жива, немцы столпились вокруг, чтобы сделать фотографии на память. Под раскаты одобрительного хохота офицер Раух приколол девушке на голую грудь красную звёздочку, которую нашли при обыске.

Её хватали за руку и махали ею на камеру, словно девушка была тряпичной куклой. Молодой Христиан замёрзшими пальцами крутил ручку переносной Arriflex. Раух вышел вперёд и аккуратно, придерживая плоть большим пальцем, срезал Лиле левый сосок, будто кусок твёрдой колбасы. Положил в рот, несколько раз прожевал и выплюнул девочке в лицо. Боевым ножом он отсёк Лиле обе груди и отдал команду вешать. Толпа поддержала его криками. Изуродованную грудь прикрыли табличкой «Таков конец партизана» и девочку, наконец, казнили.

Веселье закончилось. Солдаты поспешили в тёплые избы, над которыми поднимался печной дымок. В стылом воздухе он замирал каким-то одним завитком и улетал вдаль. Собиралась вьюга. Тянула низкая позёмка. И ветер зачинал унылую песню.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это неправильная война. Война, на которой убивают маленьких девочек и глумятся над их трупами!

Так думал старый Ганс, обходя ночным дозором деревню. Ноги ужасно мёрзли, и вьюга толкала в спину. Он топал по обледеневшей земле, и та отвечала свинцовым гудом. Он с удовольствием натянул бы войлочные valenki, но офицеры запретили показываться одетым не по форме. Единственная вольность, которую ему разрешили: закутаться в безразмерный пуховый платок, за что товарищи прозвали Ганса Grossmutti, бабусей.

Он ненавидел войну. Ненавидел офицеров. Ненавидел эту чёртову русскую зиму, которая убивала вернее советского оружия. Мороз забирался под шинель и превращал кости в сосульки. Ноги окоченели, точно деревянные протезы. В темноте избы стояли мрачные, словно могильные холмы. Старый солдат с ненавистью смотрел на их побелённые вьюгой стены. Ночью в дозоре и без того грустно, но зимняя стужа и протяжный вой ветра терзали сердце, заставляя ныть, как гнилой зуб.

Почему они стали чудовищами?

Ганс с отвращением наблюдал, как издевались над партизанами. Многократно он задавался пустыми вопросами о том, как война уродует душу. Всё, что свершалось, шло в порядке вещей. В дьявольском порядке войны.

Здесь всё желало их смерти: пули, партизанские засады, непроходимые леса и чёртов холод. Местное население, дремучие крестьяне, живущие словно в средневековье, смотрели на них исподлобья и — Ганс чувствовал это — проклинали на своём непонятном обрывистом наречии. Местные меняли сало и samogon на шоколад или патроны. И всё равно надо было быть начеку — пойло могли отравить. Поэтому Ганс понимал офицеров, выместивших злобу и страх на девчонке.

Они вели себя так потому, что сегодня могли убить её. Ведь завтра могли убить их. Вот чего здесь боялся каждый. Завтра — умереть. Всё очень просто.

На очередном круге Ганс приблизился к виселице. Что-то его насторожило и он стянул винтовку с плеча.

— Halt! Was machste?!

Чёрная, как галка, фигура замерла перед трупом. Ганс приблизился и приставил дуло в упор. Приказал повернуться и с удивлением обнаружил закутанную в тулуп старуху. Женщина была такой старой, что казалось, должна была на месте помереть со страху. Но она, наоборот, дико и с вызовом посмотрела в глаза солдату.

«Что ты делаешь?» — повторил Ганс.

Он заглянул старухе за плечо. Ветер тихонько раскачивал голый труп на верёвке. При тусклом свете луны он различил, что женщина отёрла мертвячке ноги, отчего они покрылись ледяной коркой, как глазурью.

«Она омыла ей ноги», — догадался солдат.

И словно в подтверждение его мыслям в морозном воздухе растёкся тяжёлый аромат еловой хвои и старой древесины. Так пахло в здешних кирхах.

Ганс не любил заходить в русские церкви. В тёмных и мрачных доминах царила гнетущая и величавая атмосфера. Русский Бог был не похож на немецкого. Он был диким и страшным азиатом, а не овеянным славой императором небес, благоволящим трудолюбивым честным гражданам Германии. Чем дальше на Восток, тем больше пугал Ганса азиатский Иисус.

— Пошьёл! Хопп! Хексе!

Он прогнал старую ведьму, но на душе у него по-прежнему было неспокойно. Ганс попытался прогнать с души тревожную муть, но ничего не помогало. Промурлыкал под нос пару строчек «Лили Марлен».

— Schon rief der Posten…

И бросил.

Ему казалось: когда нападут красные, именно его, как часового, снимут первым. Гадко было жить с таким суеверием.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Агафья жила на свете так долго, что ни родственников, ни ровесников у неё не осталось. Советская власть дала ей удостоверение личности на гербовой бумаге, но какую дату записать в графе о рождении, никто не знал. А она и не держала в голове за ненадобностью. Козы козлятся в конце зимы, вот и всё, что ей нужно для счёта времени. Молодой и весёлый комиссар (совсем, как козлёнок, отметила про себя Агафья) в шутку заполнил бумагу — 1921.

— Новый строй, бабка, страна новая. Всё новое. Пусть и жизнь у тебя будет новая!

И так залихватски захохотал, что веселье захватило всех собравшихся на перепись.

Но на деле, жила бабка Агафья так давно, что помнила вещи дивные и странные, которым почти не осталось места в новом веке. Вещи дремучие, как обступающие деревню леса. Тёмные, как недра земли. О жизни и смерти, о том, как облегчить страдания, и о том, как принести боль в пригоршне. Старики-кощеи хранили в памяти секреты, как в сундуках, пока их не зарывали в землю.

Очень редко позволяла себе Агафья применять знания. Знала цену. Расплачиваться за колдовство приходится душой. Часть отдаёшь старым богам, чьи деревянные истуканы ещё ставят в глубине леса, часть — чертям. Да и Новый Бог явится за причитающейся десятиной.

К заговорам Агафья прибегала, когда заболеет деревня. Или Смерть-жадина захочет прибрать того, кто и не пожил толком. Тогда Агафья шептала над крынками с молоком и всё налаживалось. Но в последний раз она решилась произнести такие слова, после которых ничего хорошего больше не будет.

Она положила себе в рот ноготь, который отколупала с большого пальца ноги повешенной девочки. И принялась усердно жевать оставшимися зубами.

Жевала-жевала и приговаривала:

«Приди Смерть-лютая, прибери всех. Приди Смерть-лютая, прибери всех».

Ноготь размягчался и по кусочку проваливался в пищевод. А в «красном» углу становилось темнее, пока, наконец, оттуда не выступила чернильная тень. Облако тьмы приблизилось к старухе и замерло перед ней. Старуха подняла во тьму взор мутных глаз, и в ту же секунду последние искры жизни погасли. Сухое тело повалилось на дощатый пол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский ушёл к партизанам не потому, что хотел «давить фашистскую гадину», по меткому выражению политрука, но чтобы проверить себя. С детства он был хилый, не любил свою перелицованную польскую фамилию, да ещё и каждая уличная гадина дразнила — «жидёнок, жидёнок».

На войну его не взяли из-за субтильного, почти дистрофичного, телосложения. Бывало, в лесной землянке он вспоминал врача с призывного пункта и зло ухмылялся. Сейчас он бы ему сказал:

«Доктор, в таких условиях люди мрут, как мухи. А я уже который месяц тут».

Смерть будто брезговала им.

И сейчас он лежал в сугробе на пригорке за Елово и подробно рассматривал деревню в бинокль. Мороз забирался под все поддёвы и, будто пробовал наощупь спелый плод, стискивал лёгкие Радовского. Записывать на холоде было невозможно, поэтому он запоминал всё в точности.

Деревенька — одно название. В покосившихся избах обретались старики и старухи. Кто был молодой — ушли на войну. Да и вряд ли вернутся. Елово было из тех мест, что дожили свой век. Появление немцев, наоборот, оживило деревню. Они должны были встретить подступающие силы и уйти дальше на восток.

Вот почему так важно было вырезать всю эту погань одного за другим.

Месть за Лилю была лишь одной из причин.

Важно было показать, что их уже ждут. Куда бы они ни пришли — встречать будут собственные мертвецы.

Странная болезненная радость охватила Радовского. Он понимал, что после операции немцы пошлют в лес карателей. Или устроят артиллерийский обстрел по чаще, который перевернет каждый холмик. К тому времени, они, конечно, уже уйдут, но со спокойной жизнью можно будет попрощаться.

Радовский улыбнулся последней мысли. И кашлянул в снег. Внутри что-то больно надорвалось.

Он последний раз осмотрел Елово в бинокль. Упаковал в память дорожки, которые протоптали часовые фрицев, и твёрдо запомнил расположение домов, которые те оборудовали под штаб.

Уходя, он кинул последний взгляд на Лилю. Её поруганное тело висело в петле. Замёрзшие линзы бинокля исказили изображение. Показалось, что труп покорёжило, и он стал больше. Обычно мертвецы казались легче, словно вместе со смертью из них уходил вес, который держал их на земле. И всё же миниатюрная Лиля казалась даже более статной, чем была при жизни.

Напасть было решено под утро, в тёмные часы, когда дозорные теряют бдительность.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ганса опять поставили в дозор. Долгие часы наедине с мрачными мыслями, да несколько перекуров, когда он встречался с другим часовым. Обычно ему доставалось начало вахты, а вот предрассветные часы он не любил. Люди, которые устали бояться, считают, что на исходе ночи ничего случиться не может. Отяжелевшие веки смыкаются, сопротивляться трудно. В такие часы, считал Ганс, люди наиболее уязвимы.

— Попомни, мне вонзят штык в брюхо именно в такой час, Грубер, — поведал он другому часовому.

— Ганс, Schweigen ist Gold. Накаркаешь.

«Молчание — золото». А как он может молчать, когда на душе так гадко?

Ещё эта повешенная действовала на нервы. За несколько дней её тело распухло и потяжелело, будто не на морозе, а посредине лета. Только мух не хватало.

В темноте виселица скрипела, и Ганс вздрагивал всякий раз, когда проходил мимо. Будто опасался, что труп слезет с неё. Он посмеивался над своей суеверностью, но начал обходить место казни по широкой дуге.

Низкие зимние облака закрывали луну, и всё же темнота не была непроглядной. У такого старого солдата, как Ганс, должно быть, сами глаза изменились за годы караульной службы. Поэтому он различил движение в темноте рядом с одной из изб.

— Halt! Кто там? Опять ты, старая ведьма?

Тьму разорвал грохот и яркая вспышка света. Ганс не почувствовал боли, но только сильную слабость. Повалился на снег, прижимая руки к животу, и чувствовал, как жизнь вытекает наружу. Как назло, последнее, на что ему суждено было смотреть перед смертью, была проклятая виселица.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский грязно выругался. Часовых должны были снять тихо. Но их командир, Шевченко, был к этому готов. Группы по двое, по трое заняли удобные позиции, чтобы стрелять из темноты по всполошившимся фрицам.

Сквозь разрыв в облаках выглянула луна и на мгновение осветила застывших партизан. Ночной ветер стих и в наступившем безмолвии они услышали скрип верёвки, на которой висела Лиля.

Предательница-луна. Одного мига хватило, чтобы их рассмотрели. Немцы открыли огонь прямо из изб. Стреляли сквозь окна. И за звоном бьющегося стекла по округе прокатился треск автоматных очередей.

Радовский повалился вбок, за поленницу, но его товарища, крупного молодого белоруса Дюжева, прошило несколькими пулями. Детина опрокинулся на спину, захлёбываясь собственной кровью. Пули легли, как стежки швейной машинки, по одной линии: пробили предплечье, раздробили ключицу и разорвали горло.

— Сейчас бы гранат, — процедил Радовский сквозь зубы и прицелился в окно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Тихая ночь, священная ночь…» — поётся в рождественском гимне. Ни того, ни другого в этот час не осталось. Грохот перестрелки разбудил деревню. За канонадой ружейных и автоматных выстрелов никто не услышал, как лопнула верёвка. Отяжелевшее тело маленькой и хрупкой девочки, которой даже не исполнилось семнадцати лет, с силой ударилось о промёрзшую землю. Труп шевельнулся.

Дьявольская сила, призванная из самой преисподней, наполнила одеревеневшие члены. Лиля чувствовала себя разбуженной от глубокого сна, призванной обратно под мрачные небеса против своей воли. Она посмотрела на небосвод мёртвыми глазами и не узнала созвездия. Ночное небо было мертво.

Сила растекалась по её венам, забитым свернувшейся кровью. Первые движения были неуклюжими, как у новорожденного телёнка. Она попыталась встать на четвереньки, но конечности разъехались, и она повалилась обратно. Она чувствовала силу, разогревающую её изнутри, но и бесконечный голод, словно в самом центре её души зияла ненасытная дыра.

Ожившая Лиля с силой вогнала пальцы в промёрзшую землю. Несколько фаланг сломались, почерневшие ногти сорвались с мёртвого мяса. Но она не чувствовала боли. Как сапёрной лопаткой она взрезала и выворотила чёрные куски мёрзлой земли и засунула в рот. Жевала. Зубы вылезали из обескровленных дёсен. Но она продолжала жевать, раздирая рот. С каждым комом земли, проваливающимся в пересохший пищевод, она становилась мощнее. Сила родной земли наполняла безжизненную оболочку. Она не Лиля, а хаос. Она обрела сокрушительную мощь тяжёлого танка «Иосиф Сталин-2». Она не знала пощады, потому что не знала никаких чувств, свойственных человеку. Она была чуждой самой жизни.

Насытившись землёй, Лиля испытала новый позыв. От холодных комьев, смешанных со снегом и льдом, утроба неприятно сжалась, изнутри ломило. Теперь ей нужна была горячая, бьющая ключом, напоённая жизнью кровь. Медленно она поднялась на ноги и двинулась ломаной походкой к ближайшей избе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский попался в капкан.

Сперва ему казалось, что поленница хорошее убежище, но немец не давал выйти. Стреляли аккуратно, словно выковыривая из-за наваленных дров. Пули расщепляли чурбаки, обваливали кучу, делая её всё меньше. Щепки летели во все стороны, и сосновый верешок, как игла, глубоко вонзился в щеку партизана. На морозе чувство боли притупилось, но вкус собственной крови пьянил по-дурному. В голове шумело и хотелось совершить глупость, броситься в лобовую на крохотные избяные оконца, откуда велась пальба. Струйка крови стекла по щеке, и Радовский утёрся. Царапина — плохая примета.

В перерыве между выстрелами громко крикнули:

— Хэй!

Условный знак, что ещё одного товарища подстрелили. Нападение захлебнулось, надо было отступать. Когда вдруг, как по волшебству, из дома перестали стрелять. Ещё мгновение спустя автоматная очередь раздалась внутри избы.

— Неужто кто-то из нашихпробрался? — обрадовался Радовский.

Не мешкая, он вскочил на ноги, перебежал под самые окна и привалился к стене. Сердце бешено бухало, а на тонких губах расплылась довольная улыбка. Внутри поднялась суматоха, кричали по-немецки и стреляли.

Радовский наощупь проверил затвор, перекрестился, чего давно не делал, и выпрямился прямо перед окном. Выстрелил. Передёрнул затвор. Выстрелил. Передёрнул затвор. Выстрелил. Повалился на снег и пополз к сеням.

В свете ружейных всполохов он видел, как все три выстрела попали в серошинельную спину. Солдата опрокинуло лицом вперёд, и тот больше не шелохнулся. Но в глубине избы, на долю секунды, он увидел неясную фигуру. Белесое голое тело, цветом напоминающее опарышей.

— Чертовщина какая-то. Привиделось.

В избе истошно закричали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лиля вошла через заднюю дверь, которую караулил Христиан. В её изъеденной и покрывшейся плесенью памяти встала картинка — маленький человечек держит перед глазами странный аппарат с мёртвым стеклянным глазом и вращает ручку.

Пустое воспоминание.

Христиан, с рождения наделённый острой интуицией, сразу понял, кто стоит в дверях. Поэтому и не успел выстрелить. Разум отказывался верить, что мёртвые оживают.

— Heilige Mutter!

Тварь, которая когда-то была Лилей, молниеносно выкинула руку вперёд и скомкала лицо немца, как лист бумаги. Пальцы провалились вовнутрь и покрылись кровью. Она поднесла ладонь ко рту и жадно облизала.

Когда немцы спохватились, что враг пробрался внутрь, было уже поздно.

Они метко стреляли в призрака с отсечёнными грудями, но разве можно убить то, что уже мертво? Пули рвали бесполезную плоть и могли только на короткий шаг задержать Лилю. Она переходила от человека к человеку и рвала их на части.

Схватила одного из офицеров за челюсть и лёгким движением вниз оторвала её. Даже с вывалившимся по грудь языком он продолжал кричать. Тогда Лиля повалила его и откусила вырост, похожий на толстую змею.

Лиля отвлеклась всего на мгновение, но достаточное, чтобы агонизирующий Раух выхватил люгер и выстрелил ей прямо в лицо. Холодную мёртвую кожу обдало облаком раскалённых пороховых газов. Пуля вошла над левой бровью и выломала заднюю крышку черепа. Но Лиля только пристальнее посмотрела на свою добычу. Поломанными и зазубренными ногтями она разорвала Рауху горло и переломила позвоночник.

Она встала, покачиваясь. Из черепа, как из разбитой вазы, вываливались куски мозга, обломки кости и ошмётки кожи, смешанные с окровавленными пучками волос.

В углу Лиля заметила ещё одну добычу. Немец вжался в стену, словно пытался просочиться сквозь щели меж брёвен. Но в кромешной темноте его белое перепуганное лицо сияло, как железнодорожный фонарь. Она разорвала несчастному живот и вынула внутренности. Длинный кишечник она наматывала на руки, словно кудель. Время от времени отрывая зубами куски. Затем вонзила пальцы в коричневую подушку печени и перед самой смертью немец, узнал, что у боли нет предела.

Со стороны окна раздались три выстрела. Но всё это было неважно. Всё неважно, кроме дьявольского голода, который надо утолить.

После Лиля размозжила голову солдату, которому повезло умереть от пуль Радовского. Она зачерпывала серый в красных прожилках мозг и жадно жрала. Мозги были самым вкусным. Как жирные сливки на поверхности молока.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский ворвался в избу, когда крики и выстрелы внутри смолкли.

— Алексей, Пётр, кто здесь?

Он прошёл в тёмную комнату, и поскользнулся на мокром и липком полу. При падении больно стукнулся головой, в глазах вспыхнули яркие искры.

«Вот бы этих огоньков да в эту темень», — подумал Радовский.

Пол был залит кровью.

Партизан догадался об этом по хорошо знакомому тяжёлому духу. Однажды они зашли с отрядом в мёртвую деревню. Всех жителей согнали в амбар. Аромат свежей крови не забывается. Особенно если ты сидел в подлеске и слушал, как расстреливали безоружных крестьян.

Луна вышла из-за облаков и серебряный свет проник в окна. В его сиянии Радовский увидел голую девушку, чья мертвенно-бледная кожа была покрыта широкими разводами крови. Всё ещё лежа на полу, он прошептал:

— Лиля?

Тварь обернулась.

Память её состояла из фотокарточек, с которых лица счистили лезвием. [Свой?]

Ей был интересен растянувшийся на полу партизан. Пока она ненадолго утолила первый голод и ей хотелось поиграть. Она села верхом на полуживом немце. Схватила того за нос и выкрутила, как мальчишки делают вишенку. Только в этот раз оторвала кончик и закрутила хрящ штопором.

Радовский завороженно переводил взгляд с изуродованной груди на лицо.

Глаза мёртвой Лили залила чернота.

«Как будто ворона смотрит».

Он медленно пополз на попе обратно в сторону двери.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Стычка закончилась, партизаны взяли Елово.

Бой прошёл совсем не так, как задумывал Шевченко. И там, где ещё час назад стоял частокол из бойцов, теперь зияли дыры. Но оплакивать павших товарищей будут после.

Шевченко руководил, отдавая короткие и чёткие приказания. Мёртвых партизан оттащили к поленнице, откуда потом заберут с собой, чтобы похоронить в лесу. У стены одной из изб под прицелом сидели трое выживших фрицев. Один был сильно ранен в голову и то терял сознание, то приходил в себя. Его усадили посередине, чтобы он опёрся на товарищей.

— Что с этими делать будем? Пристрелить?

— Погодь.

Радовский приблизился к командиру и нервно зашептал на ухо. Глаза Шевченко расширились, и он с недоверием посмотрел на солдата. Тогда Радовский увлёк Шевченко к избе и показал в окно. Внутри Лиля ломала человеку ногу, как ивовый прутик, каждую кость в нескольких местах.

— Как кошка с мышкой, — прошептал Шевченко.

И не смотря на лютый мороз, на лбу у него выступил пот.

Партизаны заволновались и начали переговариваться, каждый хотел заглянуть в избу.

То, что Шевченко и Радовский увидели внутри, не принадлежало миру обычных, понятных вещей. И всё же долгие месяцы схрона на болоте познакомили каждого партизана с чертовщиной, которую нельзя было объяснить. Призрачные огоньки и протяжные стенания, мертвецы, которые приходили попрощаться во снах, и Тот, кто бродит среди деревьев. Всего этого не должно было быть в мире, пахнущем порохом и раскалённым железом. Но оно было.

— У нас есть подарок для немчуры! — объявил командир своему отряду.

Немцев собрали в сенях дома, в котором хозяйничала Лиля.

Первым внутрь затолкнули раненого. Он не мог самостоятельно стоять на ногах и товарищей заставили внести его в дом. Они увидели, что их ждёт.

Один из них, молодой солдатик, оттолкнул стоявшего рядом партизана и хотел сбежать. Или получить пулю в спину. Лишь бы его не бросили на растерзание к чудовищу.

Бунчук, молчаливый партизан, вскинул двустволку и всадил молоденькому фрицу дробью по ногам. Выстрел громыхнул, как раскат грома, и туча свинцовых шариков сорвала мясо с правой ноги беглеца.

Его кинули в дом следующим.

Одного за другим они скормили Лиле всех немцев, как скармливают объедки свиньям. Партизаны слышали звуки кошмарной трапезы. Человеческая плоть рвалась со звуком мокрой портянки, и каждый понимал, что этот звук будет преследовать их в самых страшных кошмарах. Партизан Бунчук не сдержался и обильно проблевался на земляной пол в сенях. Пора было возвращаться в лес, снимать болотный лагерь.

Партизаны понурились. Победа не принесла радости, они покидали Ело-во, с пятью павшими товарищами на плечах, которых придётся хоронить без креста и без имени, в пахнущей хвоей земле.

Они не стали заботиться о Лиле. Каждому в детстве бабка рассказывала, что нечисть пропадает с первым криком петуха.

Но в Елово не осталось петухов.

Дверь за их спинами протяжно скрипнула.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ганс всё не умирал.

В суматохе и сутолоке беспокойной ночи ему удалось притаиться. Он с удивлением обнаружил, что ранение в живот не такая уж мучительная смерть. Всего лишь надоедливо долгая. Он перевернулся на спину и медленно-медленно сучил ногами, пока не дополз к виселице. Здесь последние силы покинули его, и всё, что ему оставалось, лишь наблюдать последнее седое утро из-под отяжелевших век.

Вот и кончилась перестрелка. Он слышал грубый гомон партизан и немецкие крики.

— Bitte! Bitte!

О чём они умоляли? Ганс умирал со спокойным осознанием того, что им нет прощения за то, что они сотворили.

— У жизни есть чувство юмора, а, Грубер? — обратился он в пустоту.

И тихо затянул:

«Перед казармой у больших ворот фонарь во мраке светит, светит круглый год. Словно свеча любви горя, стояли мы у фонаря с тобой, Лили Марлен. С тобой, Лили Марлен…»

Перед самой смертью он успел удивиться: в деревне царила суета. Партизаны разбежались в стороны, отовсюду звучали истошные крики.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Радовский тяжело бежал по глубокому снегу.

Как в кошмаре каждый шаг давался с невероятным усилием. В боку остро кололо, и горло саднило так сильно, будто он проглотил стеклянное крошево. Тварь преследовала его.

Он мечтал оступиться, упасть в мягкий ледяной пух и надеялся, что смерть будет быстрой и без мучений. Но животный инстинкт заставлял его бежать в лес.

«Залезу на дерево!» — эта мысль тревожными огоньками горела в голове.

И тут же вспоминал рассказы отца о незадачливых охотниках, которых медведи снимали с самых высоких ёлок.

«Надо было взять гранаты».

Но вряд ли бы это помогло. Радовский видел, как отстреленные пальцы Лили продолжали жить своей жизнью, ползти по мёрзлой земле, как жирные черви.

Он карабкался вверх по пригорку, где снега намело меньше, и выступала жёлтая прошлогодняя трава. Но на каждом шагу можно было поскользнуться и полететь назад, в объятия чудовища.

Наконец он достиг леса. Голые деревья стояли стеной, за которой так долго им удавалось прятаться. В землянках, на болотах, в шалашах из бурелома, словно в медвежьих берлогах. Война для Радовского стала смертельной игрой в прятки. Лишь бы схорониться, уцелеть. Он бежал в партизаны от самого себя, но дальше бежать было некуда. Он спиной чувствовал, что тварь нагнала.

Радовский медленно повернулся.

Лиля пристально следила за ним. Погоня доставила ей удовольствие. Древнему проклятию, которое заполнило мёртвое тело партизанки, не хватало места: оно растянуло её тело и требовало быстрого движения; ноги и руки вытянулись и стали похожи на тонкие хлёсткие ветви. На лице сияли огромные безумные глаза, залитые тьмой. По телу зияли дыры от пуль, сквозь которые Радовский видел деревню, что обернулась общей могилой.

Когда он был маленький, бабушка рассказывала: мол, нечисть отступит, стоит назвать её по имени. Из детских воспоминаний, тёплых и озарённых золотым сиянием свечи, всплыло одно слово.

— Mawka, — прошептал Радовский.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Тищенко} Катакомбы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Первоначально я задумывал рассказ как своеобразную притчу о жадности, но в процессе работы ушел в сторону. Рассказ стал менее прямолинейным».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подземные своды источали адский холод. Серега ощутил, как по спине побежали мурашки и пожалел, что не прихватил с собой толстый вязаный свитер. Из крохотной бойницы в стене дохнуло свежим ветерком, разбавив вечно сырой, затхлый воздух. Иван протянул напарнику желтую каску с фонариком вместе с тяжелым ручным фонарем, похожим на тот, что сам держал в руках. Ткнул пальцем, указывая на тело девушки, пластом лежащей на вымощенном красным кирпичом полу. Губы ее посинели, длинные волосы разлохматились, голова безвольно упала на грудь, руки и шея пестрели разноцветными синяками.

— Давай, бери за ноги, и потащили, — приказал Иван и ухватился за запястье девушки. Серега поморщился — он вообще не понимал, что сейчас делает и как до этого дошел. Вновь касаться холодной кожи не хотелось. Он надел захваченные из машины резиновые перчатки.

— Быстрее! — поторопил Иван. Серега схватил девушку за лодыжки, приподнял, крякнул:

— Однако! — Несмотря на хрупкое сложение, весила девица многовато. «Это все от трупного окоченения, — подумал Сергей. — Тут бы садовая тачка пригодилась…»

Невысокий, полный Иван устремился вперед с прытью, которой не ждешь от человека его комплекции. Серега едва поспевал за ним в сгущающейся темноте. Иван уверенно шел по тоннелю, сворачивая то вправо, то влево. Путь Серега запомнить не сумел и опасался, что не сможет самостоятельно вернуться.

Звуки шагов гулко отражались от стен; в одном из переходов под ноги кинулась крыса. Матюгнувшись, Серега пинком отшвырнул ее, грызун с писком улетел в угол. Серега едва не выронил свою ношу. Иван, не сбавляя шага и не поворачивая головы, вякнул что-то недовольное, но Серега не расслышал.

Тоннель пошел резко вниз: воздух загустел и потяжелел, а с потолка закапала вода. Несколько ледяных капель угодили Сереге за шиворот. Он поежился, перехватил мраморные руки трупа поудобнее; фонарик осветил глубокий вырез на груди девушки.

«А она ничего. Была…», — пронеслась мысль. Сереге стало жарко, несмотря на холод. Иван тоже запыхался и сбавил шаг.

— Долго еще идти? — спросил Серега. — Может, уже расскажешь?

— Недолго. Скоро сам все увидишь, — проронил Иван глухо. Свет его фонарика выхватил из тьмы кусок массивной ржавой двери в десятке метров от них.

Серега сразу понял, что перед ним не простая дверь. Такими тяжелыми дверьми с глухими оконцами немцы перекрывали ходы в бункеры. В стене рядом с дверью из сквозного отверстия выглядывал ствол сгнившего пулемета. Сердце Сереги забилось быстрее.

Бункер глубоко под землей? Неизвестный еще никому? Не затопленный? Да это ж чудо!

Большая часть обнаруженных немецких подземелий затоплена — из-за особенностей почвы. Поговаривали, что в некоторых подземельях немцы перед войной запрятали сундуки с золотыми слитками, принадлежавшими крупному банку.

Но даже если здесь нет золота, тут могли бы сохраниться какие-то артефакты, за которые на черном рынке платят бешеные бабки. И этого как раз хватит на лечение Вари! Варенька. Варенчик. Сергей на секунду представил, как дочка, вылечившись, сумеет встать на ноги, как все дети, побежать… Как она засмеется, и как улыбнется, наконец, ее мать…

Он прикрыл глаза и прислонился пылающим лбом к холодной стене. «Ладно. Причем здесь труп? Зачем тащить его сюда?»

— Так. Кладём ее… — скомандовал Иван. Пока он поправлял каску и ковырялся в сумке, висящей на плече, Серега обратил внимание на позеленевшую от времени и сырости медную табличку над входом. Надпись была полустерта, он едва сумел разобрать ее. «Corpofag». Хм. Немецкие офицеры увлекались мистикой, и частенько в полуразрушенных военных объектах обнаруживались солярные символы или скандинавские руны. Но латынь? Иван заметил недоумевающий взгляд приятеля.

— Это значит — пожиратель трупов, — он криво улыбнулся и добавил загадочно:

— Немцы знали, чего хотят.

Иван вынул из сумки небольшую баночку с густой, янтарной жидкостью и шприц. Уверенными движениями он тщательно опрыскал дверные петли. Серега тем временем заглянул в узкую щель: там, за приоткрытой дверью, в комнате, полной какого-то хлама, валялись стулья, смятые железные плафоны и стол со сломанными передними ножками.

— Надеюсь, масла хватит, — прошептал Иван, схватился за ручки двери и потянул на себя. Серега, привалившись плечом, помогал ему. Общими усилиями они приоткрыли створки так, чтобы можно было затащить внутрь тело.

Воздух в бункере оказался свежее, вентиляция спустя столько лет все еще работала. Бункер представлял собой узкий и тесный коридор, с комнатами по обе стороны. Серега прошелся, разглядывая их. Нашел две шинели на вешалке да разбросанные по полу пожелтелые листы каких-то газет. Вряд ли тут есть, чем поживиться. Чертовы немцы!

Иван хлопнул приятеля по плечу:

— Давай, затащим ее вон туда, на третий уровень, — он мотнул головой, указывая на темную дыру в конце длинного коридора. И, словно прочитав мысли Сереги, добавил:

— Не дрейфь! Сейчас бабки будут.

По узким и скользким ступеням лестницы пришлось двигаться осторожно, чтобы не свалиться вместе с трупом. Коридор оказался настолько тесным, что Серега терся плечами о стены. Иван пыхтел и втихомолку ругался. Видимо, уже окончательно вымотался.

— Все. Пришли, — сказал Иван и тыльной стороной ладони стер пот с лица.

Серега осветил коридор, но темнота была настолько густой и вязкой, что мощи фонарика не хватило. Как ни старался Сергей, ему не удалось разглядеть, что скрывает тьма.

— Ты ничего не увидишь, — сказал Иван. Он положил фонарь на ступеньку и сам уселся рядом, глядя на часы. — Надо подождать. Это скоро придет.

— Что значит — это? Ты о чем? — Сергей невольно передернул плечами. Ему не понравились ощущения, которые он испытал сейчас, при этих словах приятеля. Нечто омерзительное представилось.

— Сам увидишь. На слово не поверишь, — отмахнулся Иван, но беззаботный жест сопровождало такое дрожание голоса, что Сергей напрягся.

— Послушай. Я ведь согласился нести труп? Значит, мы в одной лодке. Говори, черт бы тебя побрал!

Иван не ответил.

«Что-то мне это совсем не нравится. Будто во второсортный ужастик попал, — подумал Сергей. — Может, пора делать ноги? Иначе из темноты на нас бросится монстр… Чего Ванька запирается? Какой смысл?»

И вдруг… тьма словно сжалась в комок, запульсировала и задвигалась. В нос ударила специфическая сладковатая вонь…

В углу заскрежетало, будто кто-то провел по стене железом. Серега испугался. Он мигом взлетел обратно на ступеньки лестницы, зацепив и едва не сбив ногой фонарь Ивана. Удушливый сладковатый запах становился все сильней, он пропитывал собой все. Сергей закрыл нос рукавом, почувствовав, что еще немного — и его стошнит.

Иван вони не замечал — он напряженно всматривался в темноту. Тьма наступала. Сергей водил фонариком из стороны в сторону: ему казалось, что во тьме он видит множество фигур. Он ждал, что услышит сейчас шорох, стон, любой звук.

Но темнота хранила горделивое молчание. Фонарик замерцал, Сергей постучал по нему ладонью… Свет вспыхнул. И Сергей увидел, что принесенный ими труп исчез. Растворился в окружающей темноте.

Был съеден. А потом, словно отрыжка, из тьмы донесся голос:

— Она ничего… Не хуже твоего приятеля. Принесите нам больше мертвецов. Нам нужно еще. Много нужно!

И на лестницу с металлическим звоном посыпалось золото. Золотые монеты.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Серега Сорокин стоял на остановке и мучительно, затяжно зевал. Спать хотелось жутко. Варенчик плохо спала после последней операции, и то и дело мучила родителей дикими криками среди ночи. Как обычно, в выходной день автобуса было не дождаться. Подул пронизывающий ветер, морось оседала на лице и холодила кожу. Серега чертыхнулся, плотнее запахнул куртку, сунул руки в карманы. Поглядел на дорогу в поисках автобуса: дорога была пуста, если не считать несущийся на большой скорости черный «Чероки». Тонированный джип внезапно затормозил и остановился чуть поодаль от остановки. Из окна автомобиля показалось красное лицо с широким носом и голубыми, близко посаженными, глазами.

— Серега! На работу едешь? Давай подвезу?

Серега узнал своего бывшего одноклассника, Ивана Рудникова. За прошедшие пять лет Ванька раздобрел, надел очки и, судя по всему, преуспел.

— Да тебя не узнать! Давай. Автобусы чего-то не ходят, — Серега растянул губы в неискренней улыбке и забрался в теплый салон автомобиля. Заметил, что Иван одет в военную «цифру», всю в подтеках грязи, и обут в грязные резиновые сапоги.

«С охоты, что ли? Это кто ж на охоту ночью ходит? Разве что браконьеры». Довольный Иван забросал Серегу вопросами. Сергей нехотя рассказал о болезни дочери.

— Ох, паря, как я тебя понимаю! У меня вот мать болеет — это трындец, сколько бабла на лекарства уходит, и конца-края не видно. Не факт, что поможет, ну, а что сделаешь?.. Мать она и есть мать.

Серега мрачно пережидал, пока одноклассник изливался словесами.

— Слушай, а не хочешь легко и быстро подзаработать пару штук баксов? — внезапно предложил Иван. Серега встрепенулся. Такая сумма, безусловно, не была лишней, однако за легкие деньги иной раз приходится тяжко расплачиваться.

Насколько ему было известно, одноклассник несколько лет подряжался «черным копателем» — незаконная добыча янтаря, немецкое оружие и все такое. А как-то раз через общих знакомых он искал, кому сбыть ржавый «Люгер» с патронами. Значит, раскопки? На это Серега наверняка рискнул бы. Но Иван зашел издалека и с совершенно другой стороны.

— Ты же говорил, что патологоанатом? Ну, вот когда мы всем классом собирались, помнишь?

Серега кивнул, пытаясь понять, к чему приятель клонит. Иван сбавил скорость, вывел автомобиль на правую полосу, хотя дорога была пуста, и продолжил:

— Значит, у вас там, в морге есть… — Иван задумался, подыскивая нужное слово. — Ну, это, как… Неучтенные трупы?

— А с какой целью интересуешься? — обозлился Серега. Он уже пожалел, что не дождался автобуса. Всякие подколы, стеб и байки из склепа ему сейчас были ну совершенно не в жилу.

— Да я так. Из интереса. Чисто из интереса… Не хочешь, не говори, я че?

Серега вздохнул. В морге и впрямь частенько появлялись так называемые невостребованные тела не криминального происхождения, в основном — бомжи, замерзшие на холоде или отравившиеся денатуратом.

— Предположим, есть, и что? Ты про дело давай.

Иван сверкнул глазами:

— Сейчас… До дела дойдем. Ты вот скажи… Опять же — чисто теоретически. Можно у вас… забрать такое тело? Незаметно? Такой… свежий трупик, а? Я просто нашел… одного щедрого покупателя. Ему нужны трупы. Чем больше — тем лучше. И нужны свежие. Очень хорошо платит.

Иван потянулся к бардачку, выудил оттуда толстый конверт и протянул Сереге.

— Вот, завалялось кое-что на всякий случай. Предоплата.

Сергей взглянул… и уже не думал.

Схему, как быстро раздобыть свежий труп, Серега придумал быстро. Когда в морг поступали бомжи, иностранцы, нелегалы, алкаши — Серега в свою смену их попросту не регистрировал. Потихоньку прятал в холодильнике и срочно звонил Ивану, чтобы тот забрал тело. Напоить санитаров, чтоб ничего не видели и не слышали, трудности не представляло тем более.

А потом Серега оказался здесь. В подземелье. Рядом с ЭТИМ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Говорил же: пока сам не увидишь, не поверишь! — сказал Иван, выдохнув и вытерев лицо. Поднялся на ноги и принялся собирать золото. Одна из монет, которые он поднял, размером оказалась побольше прочих. Он посветил на нее фонариком и присвистнул:

— Аурелий никак? Походу, нам повезло.

Серега поднял монету, подкатившуюся к его ноге. Тяжелая, с неровными краями. На одной из сторон изображена грубая фигура с венком на голове и скипетром, на другой — латинская цифра. Иван посветил фонариком, посмотрел.

— А это тоже большая редкость. Сегодня нам повезло. Реально, круто повезло! — он улыбнулся и хлопнул Серегу по плечу. — Давай, однако, топаем отсюда скорее, пока меня инфаркт не хватил.

— А что это был за..? Что это было? — спросил Серега.

Зубы у него мелко постукивали от холода. Они выбрались на верхний уровень бункера.

— И что за место вообще?

Иван задумчиво почесал нос.

— Скажу честно: что это за штука, не имею понятия, и знать не хочу, — он хлопнул по карману, в котором бряцали монеты. — Но платит эта хрень римскими монетами. Золотыми. Очень старыми и очень ценными. Каждая из таких монеток стоит пару штук баксов, если не дороже. Я напряг своих зна-комых-историков, чтобы те покопались в архивах. Ничего интересного они не нарыли, но нашли несколько заметок в газетах довоенного времени про то, как немцы планировали устроить здесь подземный лабораторный комплекс, для экспериментов над пленными. Бросили все после начала осады Кенигсберга… Это и все, вся инфа. Но понимаешь ли ты, какой фарт нам выпал?! Братка, нам реально прет! Смотри, как мы можем сделать…

Иван продолжал балаболить, но Серега уже не слушал. Его тянуло побыстрее выбраться к теплу — от холода его била крупная дрожь, замерзли и руки, и ноги. Хотелось поскорее забыть мерзкий запах тления. Он шел за Иваном, который не переставал болтать, рассуждая про великое будущее их обоих, и думал, как его напарник впервые встретился с этой… херней? И сама эта тварь… Что она сказала? Про какого-такого приятеля? Это надо выяснить. Темнит Ванька, ой, темнит. Сука.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Спать после всего пережитого он стал плохо. Не высыпаясь, шел на работу. И «плавал» там, как вяленая вобла. В голове шум, руки-ноги заплетаются. Он пытался сосредоточиться, заполняя бумаги, чтобы не наделать в документации ошибок. Получалось плохо — приходилось выкидывать замаранные бланки и заполнять формы заново.

Уже несколько дней он спал при включенном свете: боялся, что из темноты выскочит злобная, склизкая тварь и утащит в свою нору. Серега убеждал себя, что давно не верит в истории про монстров из шкафа, но побороть страх не удавалось. А потом пришел Иван и передал ему конверт, значительно толще и тяжелее предыдущего.

— Продал через знакомого коллекционера две монеты — оторвали с руками, — сообщил Иван с улыбкой. Серега пересчитал купюры — этой суммы хватит на несколько месяцев лечения дочери в израильской клинике и лучшие лекарства для нее. Значит, надо терпеть. До последнего. «Как запахнет жареным — свалю. В конце концов. Ну что тут такого? Я ж никого не убиваю. Если проблемы будут, срок вряд ли получу. И вообще: нет тела, нет дела. А тела-то точно нет! Сожрал этот…», — подумал Серега и вздрогнул.

За несколько месяцев они отвезли в подземелье еще три тела: неопознанного подростка, прыгнувшего с крыши (череп и лицевую часть разнесло вдребезги от удара об асфальт), старушки, умершей от инсульта посреди улицы, и здорового крепкого мужика, погибшего в аварии: полупустая маршрутка столкнулась с газелью, мужик сидел рядом с водилой маршрутки. Без документов. Каждый раз трупы буквально растворялись во тьме.

— Плохой мертвец, — обьявлял невидимый голос и платил мало. Однажды свет Иванова фонаря случайно выцепил из мрака белую руку существа, которое вцепилось и тянуло к себе лодыжку трупа. Странно, но руку эту украшал татуировка в виде паука — точно такая же была у того мужика, которого они притащили недавно… Очень странно.

Но к чему об этом думать?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Полгода минуло незаметно. Серега отправил жену с ребенком в зарубежную клинику, и теперь каждый день слышал счастливый голос жены, рассказывающей, как Варенчик самостоятельно поднимает ножки и ручки, и что врачи настроены оптимистично. Между тем похищать трупы стало сложнее: городские газеты писали о случаях исчезновения тел — с многочисленными комментариями огорченных, ошарашенных, несчастных родственников. Поползли нехорошие слухи. Иван настаивал, что надо на время залечь на дно, но каждый раз Сереге удавалось его переубедить. Только Иван не успокаивался: регулярно заводил подобные разговоры. Серегу это бесило.

Поначалу он намеревался лишь найти деньги на лечение дочери. Но теперь планы его разрослись — он мечтал о двухэтажном особняке с забором и дорогих машинах — ему и супруге, и его раздражали Ванькины психозы при каждой новой вылазке. Напряжение между ними росло; Серега предполагал, что проблемы теперь только дело времени.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Фух! — Серега осторожно прислонил мертвое тело к стене. Руки у него дрожали, а спина обещала отвалиться от боли. Иван выглядел еще хуже. Серега вытянул мятую пачку сигарет из кармана и закурил, Иван знаком попросил сигарету и себе. На этот раз им пришлось тащить тело мужика, весившего наверняка за сотню — с огромным брюхом, отвислыми щеками и носом с красноватыми прожилками.

Знакомый запах мертвечины ударил в нос. Тьма разрослась перед Серегой сплошной стеной. Он спокойно ждал. Страх давно покинул его. Втайне он гордился этим, считая, что не каждый сумеет сохранять силу духа в таких условиях.

Но его напрягал Иван. Он дергался. Все время дергался. Серега сошел с лестницы на рыхлый, земляной пол, отсчитал двадцать шагов и выключил фонарь. Сумрак обступил его со всех сторон. Серега ждал. В кромешной темноте эта тварь общалась намного охотнее, как-то раз даже назвала свое имя.

— Корпофаг, где ты? — позвал Серега после непродолжительного молчания.

— Здесь, — шепнул голос. — Плохой мертвец. Он не нужен нам.

Серега ругнулся — значит, денег не будет. К тому же его страшно бесила манера этой твари говорить о себе во множественном числе. Это как-то… беспокоило.

— Нам больше не нужны мертвецы, — продолжал голос. — Нам нужны живые, теплая кровь.

— Что? — вздрогнул Серега.

— Живые люди. Приведите живых людей. Мы заплатим в три раза больше.

Серега, поняв, что дело повернулось уже не так, как он рассчитывал, начал уговаривать невидимого собеседника забрать тело и взять еще нескольких за вдвое меньшую цену, но тьма оставила эти уговоры без ответа — Корпофаг промолчал.

Встревоженный Иван топтался на лестнице, высматривая Серегу, уголки его рта мелко подрагивали. Принесенное тело осталось там, где они его положили.

— Пошли наверх, — выдохнул Иван, выслушав рассказ Сереги. — Халява закончилась.

— А где мы живого человека найдем? — пробормотал Серега. Глаза Ивана забегали.

— Нигде. Конторка закрылась. Похищение — это уже серьезно. Срок за это полагается большой. Нас сразу сцапают.

— Да вырубить какую-нибудь бомжиху или алкаша, которых искать не будут. Одна-две ходки — и дело в шляпе! Мне деньги нужны, — уламывал Серега.

— Что-то ты расслабился от хорошей жизни. Мозги протухли? Ладно, как знаешь, — сказал Иван в итоге, после чего уселся за руль своей иномарки. Се-рега проводил его машину тяжелым взглядом. Настроение было хуже некуда — до полного исполнения мечты — всего ничего, а тут такая засада.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он пил чай в комнате отдыха, когда зазвонил телефон. Алена? Голос у супруги дрожал, она волновалась:

— Сереженька, нам предложили экспериментальное лечение, мы можем встать первыми на очередь, если сможем найти триста тысяч…

Серега внимательно выслушал жену. И вздохнул — Алена никогда не спрашивала, где он брал деньги на лечение. Значит, не спросит и сейчас.

Времени обдумывать свои шаги у него не было. Он прикупил в магазине несколько бутылок водки, закуску. Постучал в дверь в квартире этажом выше. Открыл ему низенький полный мужчина с большой залысиной и покрасневшими глазками. Увидав пакет в руках Сереги — оживился и поманил за собой.

— Ленка на даче до завтрашнего вечера. Заходь давай! А что за повод?

— Палыч, операция у дочки удачно прошла. Надеюсь, что поможет. А мне бы вот нервишки подлечить, — сообщил Серега, улыбаясь. Палыч покивал и понесся на кухню доставать стаканы. Пока он там копался, раскладывая по тарелкам закуску, вскрывая упаковки, Серега нащупал в кармане мятую картонную упаковку и бросил в открытую бутылку таблетку. Потом разлил водку, бряцая бутылочным горлышком о края граненых стаканов. Палыча не требовалось просить дважды. Даже не присаживаясь, он схватил стакан и опрокинул его содержимое одним махом. Взял с тарелки кусок колбасы и приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но не успел — глаза закатились, и он мешком грохнулся на пол. Серега поднялся — без сознания Палыч пробудет часов десять. Нацепив на соседа ботинки, шапку и куртку, Серега с трудом вынес его из дома, стащил вниз по выщербленной лестнице, занес в лифт и нажал на кнопку первого этажа. И вдруг лежащий Палыч разлепил один глаз, замычал, замотал головой. Серега перепугался.

Как только лифт остановился, он сорвался с места и бросился к машине, припаркованной у подъезда заранее. Сосед остался в лифте.

Несколько часов Серега бесцельно колесил по городу, пока не остановился у входа в какой-то магазинчик на окраине. В маленьком дворе напротив ребенок лет десяти рисовал палкой какие-то фигуры. Серега подошел и попробовал завести разговор, но мальчик отвечал неохотно и косился на дверь близкого подъезда. Когда в окне на первом этаже показалось широкое мужское лицо, Серега отошел к машине и уселся в салон. Мальчишка скрылся в подъезде.

Серега выжал газ, выехал из двора. Закурил, чтобы успокоить нервы, глянул на часы — поздний вечер. Оставалось два дня, чтобы найти деньги.

Время утекало, словно вода сквозь пальцы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Иван любил роскошную жизнь. Сидя в кожаном кресле, в одной из комнат своей четырехкомнатной квартиры, отведенной под кабинет, он потягивал дорогой купажированный Реми Мартен 25-летней выдержки и курил ароматные сигары.

Да, он любил роскошную жизнь, но он знал, когда следует остановиться. Одно дело — похищение трупов, другое — похищение живых людей. Безусловно, тело никогда бы не нашли, пройди все удачно. Но удача имеет свойство отказывать, а ситуация — усугубляться. Иван печенкой чуял, что ничем хорошим все это не закончится.

Он все еще помнил радостное выражение лица его приятеля, Валька, когда тот показывал ему копии довоенных карт и рассказывал, что, по его мнению, под заброшенным бастионом «Обертайх» должен быть проход в катакомбы, пролегающие почти под всем городом, затопленные или разрушенные участки которых иногда находили при проведении ремонтных работ. И он оказался прав. Внутри бастиона они нашли проход и через несколько часов наткнулись на закрытую дверь бункера. Сырость и влага сделали свое дело — петли двери заржавели, а она сама просела из-за деформации потолка. Несколько дней пришлось потратить, чтобы проникнуть внутрь. Ничего ценного они не обнаружили — ни документов, ни оружия, ни оборудования. Иван ожидал найти хотя бы скелеты, но ничего такого там не было. Он рассматривал бумаги (это оказались листы из разорванной библии) на полу одной из комнат, когда тишину разорвал громкий крик, который тотчас замолк. Иван спустился на второй уровень и увидел, как схватившийся за голову Валек неловко пытается встать на ноги, а в следующее мгновение — со страшным криком исчезает во мраке. Да, это было… Неприятно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Иван включил висящий на стене плазменный телевизор: в новостях шел репортаж про исчезновения трупов. Иван с интересом слушал, радуясь, что вовремя завязал с этим делом. Все деньги мира все равно не заработаешь.

Завибрировал телефон на столе.

— Да?

— Мне следак звонил, — Серегин голос звучал нервно и напряженно. — Они нашли машину, на которой мы трупы перевозили. Теперь я должен к ним прийти на допрос.

Иван сглотнул, приподнялся с кресла, в груди у него защекотало. Собрав волю в кулак, спросил:

— А мне-то что с этого?

— А того, что я тебя сдам, если не поможешь разобраться с ситуацией! — крикнул Серега. У Ивана зашумело в голове, будто от удара кирпичом. «Вот влип, — подумал он. — А ведь сам, сволочь, жадничал».

— Хорошо, — буркнул он в трубку.

— Встречаемся завтра, рядом со входом в бастион, там народу почти нет, никто нас не увидит, — сказал Серега и отключился. Иван положил телефон обратно на стол. Положил ногу на ногу и глубоко задумался.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Проем, ведущий внутрь бастиона «Обертайх», представлял собой просто дыру, образовавшуюся после обвала стены. Ближайшие дома располагались на холме выше, но из-за густо проросших деревьев увидеть, что происходит внизу, было непросто. В начале двухтысячных годов городская администрация задалась целью организовать тут парк, на все ограничивалось до сих пор прокладкой гравиевой дорожки для прогулок вдоль рва. Иван пересек мостик, ведущий через ров к бастиону. Накрапывал дождь, поднялся ветер. Настроение у Ивана было таким же мрачным, как серое небо над головой. Он не мог избавиться от дурного предчувствия.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Серега спрятался под толстыми стенами редюита у провала. Стоял, запахнувшись в свою любимую куртку, периодически выглядывая в поисках Ивана. Разгар дня, а ни одного прохожего. Горожане предпочитали гулять в более благоустроенных парках. Проход к бастиону со стороны города закрывали гаражи, и, чтобы пробраться к его стенам, требовалось взобраться вверх по склону, по раскисшим от дождя глинистым дорожкам. Зачем? Что тут интересного можно найти? Ничего.

Серега увидел Ивана и помахал рукой, зазывая внутрь. Редюит представлял собой узкое продолговатое двухэтажное здание с медной винтовой лестницей в конце. Саму лестницу давно спилили и сдали в металлолом много лет назад. Пол был усыпан окурками и пивными банками, кто-то затащил внутрь огромный спиленный ствол дерева и использовал его в качестве скамейки.

— Ну. И чего ты от меня хочешь? — заговорил Иван, проходя в глубину редюита вслед за Серегой. — Я ничем не могу тебе помочь!

— Можешь, — сказал Серега и выбросил вперед руку. Ивану вдруг стало тяжело дышать, горло перехватил спазм. Он хватанул ртом воздух и упал на влажный после дождя пол. Он чувствовал удары, пока не потемнело в глазах.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Серега стянул связанного Ивана с лестницы на земляной пол — приятель шмякнулся как пакет с мусором. Мрак подкрался ближе; фонарь Серега не зажигал. Он стоял, заложив руки за спину, и чувствовал всей кожей, как на него смотрят тысячи невидимых глаз.

— Ты хочешь отдать нам его? — спросил знакомый голос.

— Да, — ответил Серега. Он думал, что будет испытывать чувство вины, но не чувствовал ничего. Иван беспокойно завертелся в углу, завозил ногами, поднимая пыль. Серега не видел ничего, кроме тьмы перед глазами, но в деталях представлял, что происходило поблизости.

— Хорошо, — голос не поменял интонации, оставаясь по-прежнему равнодушным и холодным. Внезапно под потолком вспыхнули фонари. Серега даже не думал, что тут еще работает проводка. Свет, исходящий от фонарей, был нестерпимо ярким и ненатуральным.

Первой на свет вышла фигура с двумя руками с правого бока и тремя — с левого. Из-за ног разной длины и толщины, вышагивало это существо с большим трудом. Длинное туловище венчала непропорционально маленькая голова с белокурыми волосиками (Серега узнал голову мертвого младенца, которого они выкрали). Вторая фигура следовала рядом. Головы и рук у нее не было, и представляла она собой, скорее, несколько скроенных между собой туловищ с заплывшими от жира короткими ногами, на которых передвигалась весьма быстро. Первая фигура вперилась в Серегу злобными крохотными глазками.

— Ты хочешь отдать нам своего друга? — спросило существо, не открывая своего младенческого рта.

— Да, — не задумываясь, подтвердил Серега. Иван очнулся, затрепыхался, попытался встать на колени. Но его прижала к полу здоровенной рукой отделившаяся от теней третья кривая фигура. Четвертая фигура, похожая на собаку с неестественно длинным туловищем и множеством искривленных ног, безмолвно раскрыла пасть и впилась зубами Ивану в плечо. Тот завопил тонким, девчачьим голоском. Услыхав его, Серега ухмыльнулся.

Трус. Даже умереть не может по-мужски. Существа потащили барахтающегося Ивана во мрак.

— Теперь осталось решить вопрос с тобой, — проговорило существо. Его маленькие мертвые глазки уставились на Серегу. — Мы Корпофаг. Нас много, и чтобы жить, нам нужны мертвецы и живая кровь. Ты хорошо послужил нам, и послужишь еще. Мы можем дать тебе больше, чем просто деньги — мы сделаем тебя лучше.

Корпофаг приблизился к Сереге на шаг.

— Ты про что это? — пробормотал Серега, отступая назад. Страх накатывался волнами.

— Те люди, с которыми мы заключили договор много лет назад, — они предали нас. Хотели использовать нас… Поэтому поплатились. Мы ждали, когда появится тот, кто поможет нам снять оковы.

— Кто? Что? К-какие оковы? А я тут при чем? — голос Сереги дрожал. Успеть бы добраться до ступенек. Дальше эти твари пройти не смогут. Только он подумал об этом, и его лодыжек коснулось что-то холодное — и секунду спустя, хватанув ртом затхлого воздуха, Серега очутился лицом вниз на грязном бетонированном полу. По спине скользнуло что-то холодное, длинное и твердое. Серега хотел дернуться, но не сумел: Корпофаг тронул его голову тоненькой женской рукой, а многочисленные холодные лапы намертво приковали Серегу к полу. Что-то шлепнулось ему на спину и ритмично задвигалось, приближаясь к голове.

Серега закричал. Он кричал как никогда в жизни.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Голоса в голове не утихали: шумели, требовали, доставали… Он терпел. Достал из багажника машины тяжелую сумку и перекинул ее на плечо. Голоса завопили громче: Корпофаг разгадал его затею. На мгновение тело перестало слушаться, но усилием воли Серега вернул себе контроль. Оставалось совсем немного.

Серега почувствовал, как зашевелились твари под землей, забегали, заволновались. Он достал из кармана фотографию Вари — ту, на которой дочка пыталась сделать первые шаги.

Нет. Нельзя. Никак нельзя, чтобы эти твари вырвались наружу.

— Ради твоего будущего, Варька. Прости папу… — пробормотал Сергей и направился к бастиону, зажав взрыватель в кулаке.

⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Блинов} Плавучие гробы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «„Гробы" написаны под впечатлением изучения великого голода в Ирландии; в первую очередь я стремился рассказать о том, что это было за время. Так уж вышло, что эта трагедия практически не известна широкому кругу читателей. Несправедливо. А кельтские боги и история о том, что месть такое блюдо, которое вообще лучше не подавать, пришли потом».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маргарет О’Силгэйр проснулась на рассвете. Накинула сарафан, сунула ноги в сандалии, собрала волосы в хвост и вышла на палубу.

Яхта мирно покачивалась на еле тронутых новорожденным солнцем волнах. Противно кричали ранние чайки. Пол сидел в кресле на корме, кидая наглым пернатым хищникам рыбешек. По обе стороны от его сиденья торчали в разные стороны удочки — штук девять или десять. Маргарет знала, что муж способен следить за всеми снастями одновременно, такой уж у него был талант. «Я внук рыбака и правнук рыбака», — частенько повторял Пол, хватив лишнего в клубе. После этого он всегда обнимал жену и продолжал: «Видали, какую словил себе?»

— Мы же хотели сняться с якоря, — сказала Маргарет, кладя ладони на плечи супруга. — А парус еще спущен. Мама убьет нас, если не покажемся к ужину.

— Всему свое время.

Пол встал, запустил в небо последнюю рыбешку, моментально исчезнувшую в чаячьей глотке, поцеловал Маргарет в щеку и жестом пригласил ее следовать за собой. Он отвел ее на нос.

— Поможешь с якорем?

Вдвоем они не без труда вытянули тяжелый стальной крюк.

— Я подниму парус, — сказал Пол. — Не смотаешь пока мои удочки?

— Конечно, дорогой.

Маргарет вернулась на корму и принялась за дело. В отличие от мужа, искусство рыбной ловли она осваивала с немалым трудом. Главную проблему составляла вечно путавшаяся леска, и проблемы этой не удалось избежать и теперь. Ругая себя за криворукость, молодая женщина положила удочку на пол и принялась возиться с непослушной нитью. Она так увлеклась, что не услышала мягких шагов мужа. И никогда не узнала, за что он размозжил ей голову якорем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что может быть несправедливее, чем сама жизнь, думал Фингал О’Силгэйр, глядя на отдаляющийся берег родной стороны. Над дублинской гаванью повисли мрачные тучи, скрывшие солнце и уравнявшие в цвете небо и землю. Крыши домов на прибрежных улицах, темная вода, костлявые мачты плавучих гробов, еще не принявших на борт новых смертников, эфемерные громады серых облаков — все вокруг смешалось на единой палитре. Голод высосал краски из зеленой земли, наводнил улицы городов нелепыми большеголовыми детьми и изможденными, потерявшими красоту и разум женщинами. Удары, которые еще не нанесли англичане, посыпались на спины ирландского народа по велению самого Господа. Как иначе объяснить все те бедствия, что в одночасье обрушились на жителей острова?

Плавучий гроб, на котором отправлялась искать лучшей доли семья О’Силгэйр, назывался «Асфодель». Он был построен во Франции лет тридцать назад и за время службы успел превратиться из гордого и надежного судна в дряхлое подобие корабля. Пробитых или гнилых досок на палубе оказалось больше, чем целых, а переоборудованный специально под транспортировку сотен пассажиров трюм казался Фингалу преддверием ада, в котором кишат неуспокоившиеся души.

— Картофель. Нас изгнал простой картофель, — с горькой усмешкой сказал подошедший отец.

Фингал не улыбнулся.

— Даже меня, рыбака, и то картофельный мор загнал на эту лохань, — продолжал Луг О’Силгэйр. — Клянусь, скоро эта земля опустеет, и тогда величество не преминет подобрать ее всю под себя. Это конец Ирландии, сын.

— Но не наш конец.

— Ты прав. Да благословит Бог старого Мак Криди!

Мак Криди исчез еще до пришествия Великого голода, а три месяца назад от него пришло письмо. Старый плут, почуяв надвигающиеся беды, сбежал в Нью-Йорк, где открыл лавочку и за пару лет накопил кое-какой капиталец. В послании он писал, что не может допустить гибели давних соседей и потому приглашает их в Америку. Обещал обеспечить Луга и Фингала работой.

— Аминь, — кивнул Фингал, хотя на душе у него скреблись кошки. Не таким человеком был Мак Криди, чтобы ему безоговорочно доверять. В родной деревушке о нем шептали всякое: мол, и вороват, и в долг под процент давать не гнушается, и жену отчего-то из дому не выпускает. Продавать дом и все пожитки и бежать на чуждый континент по первому его зову? Фингал не был уверен в разумности такого поступка, но с отцом разве поспоришь…

Оставив отца на палубе, молодой человек спустился в трюм, царство вони и зловещей какофонии. Пробираясь к лавкам, отведенным О’Силгэйрам, Фингал дышал ртом, однако это спасало лишь от запаха. Рецепта против сливавшегося в единый монотонный гул многоголосья, детского плача и стонов больных у Фингала не было.

«Не доберемся», — «Хочу есть, мама!» — «Отче наш, сущий на небесах…» — «Скорее бы!» — «Тебе плохо?» — «Вот, возьми яйцо», — вырванные из общего потока фразы перемешивались с собственными мыслями Фингала, мешая сосредоточиться, сбивая с толку, погружая в пучину чужих страданий.

Мать, сестры и бабка не вставали со своих лавок с самого отплытия, словно боялись, что их может занять кто-то другой. Конечно, это не касалось бабки, которая просто не могла стоять.

— На воздух, живо, — скомандовал женщинам Фингал. — Еще не хватало, чтоб вы весь путь проделали в такой духоте. Заморите себя!

Убедившись, что мать и сестры послушались, молодой человек вернулся к бабке. Гэль О’Силгэйр открыла выцветшие от старости серые глаза и слабо улыбнулась внуку. Он ответил на улыбку, взял в руку тонкую длань и вложил в нее жесткую серую краюшку.

— Сберег для тебя.

— Спасибо, — еле слышно отозвалась старуха. — Съешь сам. Я не переживу плавания, и ты это знаешь не хуже моего.

Он кивнул. Спорить с бабкой все равно было бесполезно. Несмотря на то, что старшим в семье считался Луг, все О’Силгэйры беспрекословно слушались Гэль. Ее возраст уже давно перевалил за восемьдесят, но старческое слабоумие — вечный спутник преклонных лет — обошло ее стороной. Гэль держала домашнее хозяйство в абсолютном, неколебимом порядке, и единственную слабину дала лишь теперь, когда Луг настоял на отплытии в Америку. Так будет лучше для семьи, сказал он матери, и та вынуждена была кивнуть. Род для нее значил гораздо больше, чем все остальное вместе взятое. Фингал помнил слова Гэль, произнесенные на одном из последних собраний, когда в доме Луга встретились все живущие родственники из О‘Силгэйров. «Мир может катиться в геенну, но мы должны выстоять и в этом случае, — говорила бабка. — И если вдуматься: что такое мор, пусть даже и великий, в сравнении со стоящими за нашими спинами сотнями поколений предков?»

Семье дядьки предки не помогли. Она исчезла за месяц, скошенная голодом и поветрием. Последняя весть от Рика О’Силгэйра пришла две недели назад. Он передал через бродячего тряпичника, что держится из последних сил, но в Америку ехать отказался. Вполне возможно, решил Фингал, гладя двумя пальцами сухую кисть бабки, вскоре в Ирландии не останется ни одного из О’Силгэйров. Ветви родового дерева внезапно представились ему хрупкими, как кости под белой кожей, и безжизненными, как лениво пульсировавшие вены.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Детектив Джефферсон Джордан (для друзей Джей-Джей) с первого взгляда невзлюбил рыжеволосого бородатого парня, встретившего его у дверей отделения. Ирландцы и так-то не особо приятные ребята, а уж если один из них взялся за дело своего сородича, тут уж жди беды. Кроме того, будучи наполовину пуэрториканцем и наполовину чернокожим, Джордан априори недолюбливал чрезмерно самоуверенных белых, среди которых именно ирландцы выделялись в худшую сторону. И в довесок он никак не мог отделаться о мысли, что его временный напарник (по фамилии Мак Лир; имени он не назвал) с не тронутой загаром бледной кожей, длинными патлами, заплетенными в косу и татуировками на жилистых предплечьях вообще не похож на полицейского.

До начала допроса Мак Лир не доставлял никаких неприятностей — просто сидел и пил кофе за единственным в отделе свободным столом. На вопрос, откуда он вообще взялся, ирландец улыбнулся, пожал плечами и протянул шефу бумаги из центрального управления: мол, я и сам не знаю, начальство прислало зачем-то. Джей-Джея такой спектакль, разумеется, не устроил. Дураку ж ясно: парняга прикатил вызволять своего.

— Ты хоть знаешь, что натворил этот О’Силгэйр? — спросил Джордан, сопровождая ирландца в комнату, где сидел подозреваемый.

Мак Лир пригубил кофе (третий стаканчик, между прочим).

— Ну?

— Убил свою жену. Разбил якорем череп, — сообщил Джей-Джей. — Ты бы это видел!

— Поверь, я многое видел, — равнодушно ответил рыжий.

— Ну да, не сомневаюсь.

Пол О’Силгэйр скорчился на своем месте, уронив голову на скрещенные на столе руки. Очевидно, он так и сидел с тех пор, как Джордан оставил его. Даже на шум открываемой двери не среагировал.

— Мистер О’Силгэйр, — позвал детектив.

Ноль внимания.

— О’Силгэйр, хватит ломать комедию!

— Я не убивал ее, — послышался голос преступника.

— И вот это он твердит с самого утра. И плачет иногда, — Джей-Джей повернулся к Мак Лиру. — Действуй!

Ирландец кивнул.

— Я верю вам, Пол, — сказал он.

О’Силгэйр медленно поднял голову.

— Правда?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На пятый день плавания Гэль дождалась, пока Луг уведет жену и дочерей на палубу, подозвала к себе Фингала и, вытянув сжатый кулак, скомандовала:

— Подставь руку!

Молодой человек раскрыл ладонь, и старуха положила на нее крошечный игрушечный кораблик, сделанный из щепок и рваных тряпок.

— Что это?

— Прощальный подарок. Скоро меня не станет, — Гэль сжала пальцы внука. — А вот талисман тебе еще послужит.

Фингал не удивился словам бабки: она частенько говорила загадками. Кроме того, молодой человек подозревал, что она не чтит Христа, отдавая предпочтение старым богам. Маленьким внукам Гэль рассказывала не библейские истории, а мрачные непонятные легенды древних дней: о воителе Кухулине с семью зрачками в каждом глазу и об отвергнутой им мстительной Морриган, Хозяйке ворон, и о короле Маэле Морда, павшем в бою с викингами, о Дивном Народе, и сгинувших языческих божествах, и еще многие-многие сказания, большую часть которых Фингал помнил лишь смутно. В них Ирландия представала страной чудес и колдовства, опасной и странно притягательной.

— Это подарок Мананнану, Хозяину моря, — продолжала старуха. — Знаю, ты в него не веришь, но это не значит, что его не существует. Мир старше, чем Иисус-Агнец, и мудрее, чем Соломон. Важно лишь найти лазейку туда, где до сих пор ходят забытые боги. Маленький корабль, который ты держишь, на самом деле больше, чем все плавучие гробы вместе взятые. И в тысячу крат важнее.

— На нем лежит грех, — возразил Фингал. — Разве можно…

— Можно, — перебила бабка. — Но каждый сам решает, нужно ли. Я расскажу, как поднести дар Мананнану, а ты вправе сделать это или сжечь кораблик.

Фингал подумал.

— Годится. Но только быстрее, пока не вернулись родители.

— Ты всегда был толковее их, — Гэль довольно оскалила желтые зубы. — Никогда не стоит отказываться от возможностей, какими бы грешными они ни казались. Слушай внимательно, мальчик мой: Мананнан властвует над водами, поэтому дать ему подарок и попросить о помощи можно только у моря. Брось кораблик в воду, вспомни меня, громко назови Хозяина по имени и поведай ему, чего бы ты желал. Учти, что на суше Мананнан не всемогущ, и используй дар мудро. Нет никого несчастней тех, кто просил Хозяина не о том, что действительно важно.

— Он исполняет тайные желания?

Старуха болезненно сморщилась и помотала перед самым носом внука длинным иссохшим пальцем.

— Не глупи! Мананнан — не фея, которой девчонки приносят цветы в надежде встретить мужа. Твои желания — пустота. Обращайся только тогда, когда тебе потребуется сила, способная поднимать волны и смывать в бездну города.

— И что же ты до сей поры не попросила его снести в пучину морскую Лондон?

— Все… не так просто, — ответила Гэль. — Даже там.

И неопределенно провела рукой над головой. Фингал кивнул. Он понял, что имела в виду бабка.

— Но даже если уничтожить Лондон и не получится, ты всегда сможешь попросить сопутствия в частных делах. Подсобить семье. Призвать удачу в делах. Подумай над этим, выбери нужный момент. И никому не говори о нашей беседе, ясно? Особенно чужакам.

Фингал повертел в пальцах кораблик, сунул его за пазуху и еще раз склонил голову в знак согласия. Бабка Гэль одобрительно улыбнулась ему и повернулась лицом к стене. Фингал сидел с ней, пытаясь расслышать среди многоголосья ругани, жалоб и молитв ее дыхание, пока не вернулись родители с сестрами. Тогда он поднялся, положил ладонь на плечо бабки, склонился и прошептал «Спасибо». Старуха не ответила. Она и так знает, что поступила правильно, подумал парень. Без пустых благодарностей. Даже если кораблик Мананнана на самом деле лишь неказистая игрушка из гнилых щепок, плод труда отчаявшейся умирающей богохульницы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Давайте сначала, — Мак Лир повернул стул и уселся на него верхом, как в старых детективных лентах. — Когда вы перестали понимать, что творите, Пол?

— Я попросил ее удочки собрать, говорил же уже.

Пол О’Силгэйр сглотнул слюну.

— И что произошло дальше?

— Не знаю. Темнота перед глазами. Знаете, такая, когда все черно-черно, а потом начинают еще и круги появляться. Как будто провалился куда-то в бездну. А как очнулся, смотрю: Марго лежит в крови. А я над ней, как последний идиот, стою с этим якорем в руке. Но это не я ее убил, клянусь вам!

— Нет, не вы, — тряхнул косицей Мак Лир. — Предположим, я принял это как данность. Кто еще мог сделать это?

— Не знаю.

— Вы говорите это уже во второй раз. Подумайте.

— Это мог быть приступ какой-то болезни. На яхте больше никого не было, если вы об этом.

— Вы принимаете наркотики, Пол? Пьете?

— Никогда!

— Врете, — сказал Джей-Джей.

О’Силгэйр опустил взор. Врет, утвердился в своей догадке детектив. Без алкоголя и недели не проводит. А может, еще и нюхает что-то в придачу. Вот вам и «не убивал».

— Что вы употребляли на яхте?

— Да ничего! — арестованный замахал руками. — Трезв был, как стеклышко!

Мак Лир поскреб подбородок длинными желтыми ногтями. Джей-Джей развел руки в стороны.

— Ничего нового, так? Вина очевидней очевидного.

— Не уверен.

— Ну-ну, — буркнул Джордан. — Расследование не завершено, но суду присяжных будет что сказать, даже если найдутся сотни улик. Вам есть еще что сказать?

— Пока нет.

— Тогда скажу я. Мистер О’Силгэйр, врачи обнаружили еще кое-что при осмотре тела вашей жены. Кое-что очень неприятное для вас.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Гэль умерла за два дня до прибытия. Луг О’Силгэйр оттащил тело матери на палубу, разогнал матросов, предпочитавших хоронить покойных пассажиров в океанских волнах, и сидел практически неподвижно до самого Нью-Йорка. От хлеба, которое приносил Фингал, отец просто отмахивался. На американскую землю ступил новый Луг — раздражительный, злой и надломленный. Ему суждено было последовать за Гэль через год.

Но в те дни, суровой осенью 1851 года, Луг все еще боролся. Позднее Фингал вспоминал, что глядя на покачивающуюся у пирса «Асфодель», отец улыбался. Это была улыбка победителя, улыбка выжившего. Схватка с судьбой продолжалась.

Младшая сестренка помахала плавучему гробу на прощание.

Мак Криди устроил свое нехитрое предприятие в портовом районе, где селились, в основном, приезжие. Старик процветал. Его секретом успеха была не только и не столько лавка, в которой целыми днями просиживал в ожидании покупателя болезненный мальчик лет двенадцати, сын Мак Криди, чьего имени Фингал так никогда и не узнал. Немалые деньги, создавшие Мак Криди славу на улицах, приносил бордель, располагавшейся на двух верхних этажах доходного дома. Именно туда старик предложил определить сестер О’Силгэйр. На вопрос Луга о письме и совместном деле Мак Криди только рассмеялся.

— Это и есть дело, старина! Здесь полно ирландцев, которым не по душе английские и голландские шлюхи, они предпочитают родное.

Выслушивать вторую часть предложения, которая заключалась в сидении за стойкой вместо голодного подростка, Луг не стал. Ее Мак Криди озвучил Фингалу. Парень нашел в себе силы только помотать головой, но старый сводник ничуть не расстроился. Жестом доброго, но уставшего хозяина он выставил юношу за дверь и затворил за удаляющимися О’Силгэйрами дверь. Вместе с лязгом засова Фингал услышал еще одну фразу: «Вы еще вернетесь ко мне».

Полгода прошло в скитаниях с одной съемной комнаты на другую. Выносливый и не гнушавшийся никакой работы Луг хватался за любую возможность заработать лишний цент. Порой он пропадал на целую неделю, потом возвращался пьяным и вываливал на стол монеты. Заработки давались отцу тяжело. Из одного недельного похода за деньгами он вернулся с располосованной бритвой щекой. А в феврале во время работ в порту ему перебило руку оборвавшейся цепью.

Подменяя отца в порту, Фигнал неожиданно для самого себя обнаружил, что находит удовлетворение в тяжелом физическом труде. Мелкие поручения, которые он выполнял для соседей, не могли сравниться с работой настоящего мужчины. К исходу лета Фингал уже стал своим на верфях. Он начал гораздо лучше разбираться в кораблях. Починка отцовской рыбацкой лодки, за которую он иногда брался в Ирландии, теперь казалась ему детской игрой. Облепленные ракушками суда, которые вытягивали на сушу громадными кранами, стали настоящей страстью Фингала. Он помогал очищать их от ила, научился распознавать отверстия, проделанные древоточцами, штопал паруса и с завистью смотрел на стальные корабли, к которым его пока не допускали.

Фингал начал чувствовать себя почти счастливым, когда умер Луг О’Сил-гэйр. Что за болезнь скосила отца, не смог ответить ни один из вызванных врачей. Возможно, ему сумели бы помочь доктора, жившие за пределами ирландских трущоб, но на них у семьи просто не нашлось денег. Вместо лечения последние средства пошли на похороны, и Луг упокоился рядом со своей матерью. Фингал попытался попросить Иисуса о прощении грешной души отца, но не смог. Христианский бог показался ему слишком далеким и отстраненным.

А в сумке, которую Фингал всегда носил у пояса, ждал своего часа кораблик Мананнана.

Фингал до конца жизни помнил тот день, когда, вернувшись домой после ночной смены, обнаружил в съемной комнате пропитого сизолицего мужика с густой рыжей бородой. Именно он и поведал юноше, что мать с сестрами ушли к некоему Мак Криди. Когда Фингал, задыхаясь от бега, забарабанил кулаками по двери лавки, самое страшное уже свершилось.

— Теперь они мои, — сказал Мак Криди.

Фингал оттолкнул старика и ворвался в лавку. Мать стояла за прилавком, не смея поднять головы. Распущенные волосы образовали плотную черную вуаль, скрывавшую ее лицо. Рядом с ней безымянный подросток лепил написанные от руки этикетки на высокие зеленые бутылки. Сестер видно не было.

— Ты можешь творить со своей жизнью все, что тебе заблагорассудится, — прошипел парень родительнице, — но не с жизнью дочерей. Отдай их мне!

Мать не произнесла ни слова. Фингал многое отдал бы, позволь она заглянуть себе в глаза, но темная вуаль осталась неподвижной. Мэри О’Силгэйр словно окаменела от ужаса перед сыном и стыда за содеянное.

— Будь ты проклята!

Фингал пробыл в лавке не дольше двух минут, но за это время судно его жизни сошло с фарватера и, миновав смертоносные рифы гнева и отчаяния, попало в быстрое течение решимости. Юноша плюнул в барахтавшегося на полу Мак Криди, хлопнул дверью лавки и к к верфям. Там он нашел пристанище у одного из знакомых плотников, проворочался весь день на узкой лежанке, а поздним вечером вышел к воде, отыскал пустой причал, сел на самый его край и достал кораблик бабки Гэль.

Нелепый игрушечный парусник показался ему неожиданно тяжелым. Фингал покачал его на сложенных лодочкой ладонях. Сглотнув горькую слюну, юноша начал говорить.

— Владыка Мананнан, сегодня один человек отобрал у меня веру, любовь, семью. Я требую не меньшего взамен. Отомщу ли я, просто убив старика, которому и так долго не протянуть? Нет! Моя душа успокоится, только когда муж О’Силгэйр прервет жизнь последнего мужа Мак Криди и вырвет гнилой росток его семейства. Искорени потомков Мак Криди — вот моя просьба, сотри его семя с лица мира! Не моими руками, так руками моих сыновей. Не деяниями нашего рода, так чумой, голодом, войной.

Фингал выпустил кораблик из рук. Тот моментально исчез во тьме, и лишь тихий всплеск заставил парня поверить, что подарок Мананнану долетел до воды, а не был перехвачен в воздухе скрытой в черноте дланью древнего бога.

Он до утра бродил по улицам Нью-Йорка, не видя и не слыша ничего вокруг себя. На рассвете он вернулся в порт. Труд помог ему отвлечься от лишений канувшего во мрак вчерашнего дня. Вечером еще в большей степени помог отвратительно крепкий виски, который они распили вдвоем с плотником. В последовавшие месяцы он находил утешения в объятиях портовых девок, пьяных драках и работе до полного изнеможения и стертых до костей ладоней.

Мананнан не торопился исполнять просьбу: Мак Криди жил и не испытывал нужды. Когда он, наконец, умер (в своей постели, выхаркивая пораженные туберкулезом легкие), Фингалу сравнялось двадцать пять. Смерти ни одного из многочисленных внуков Мак Криди Фингал не увидел. А своим сыновьям о кораблике Мананнана О’Силгэйр ничего не сказал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Она была беременна, мистер О’Силгэйр, — сообщил Джордан. — Вы знали об этом?

Пол закрыл лицо руками. По всей видимости, даже на истерику у него уже не хватало внутренних сил.

Мак Лир, поднявшись со стула, обошел допросный стол, положил ладонь на плечо подозреваемого и с осуждением поглядел на Джей-Джея. Тот лишь фыркнул. Щадить чувства убийцы? Да ни за что!

— Я могу смягчить приговор, Пол, — мягко произнес ирландец. — Наркотики на вашей яхте, ваше пристрастие к абсенту… Маргарет тоже употребляла всю эту гадость, и никто не станет отрицать этого.

— Нет у нас никаких наркотиков на яхте, — пробубнил О’Силгэйр.

— Нет, есть. Вот и в протоколе обыска указано.

— Их кто-то подбросил.

— Никто не мог. Разве что настоящий убийца, буде такой существует, — Мак Лир помахал бумагами.

О’Силгэйр выпрямился на стуле и нерешительным жестом убрал руку полицейского с плеча.

— А беременность? Это правда?

— Это правда, Пол, — скорбно кивнул Мак Лир.

— Тогда это сделал я. Так и запишите. Признание получено, детективы.

Мак Лир открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но О’Силгэйр закрыл глаза и заткнул уши пальцами.

— Мне незачем больше надеяться, любить, бороться! Оставьте меня!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Джей-Джей махнул ирландцу рукой. Тот несколько секунд помялся, словно не зная, стоит ли покидать О’Силгэйра.

— Идем же, тут уже ничего не сделать, — позвал Джордан.

— Да, конечно.

Джей-Джей вышел из комнаты первым и не увидел, как Мак Лир достал из кармана крошечный деревянный кораблик, неуклюжую самодельную игрушку, и поставил ее на стол перед Полом. Потом покинул Пола, не сказав больше ни слова.

Тебе эта фигурка ничего не скажет, Пол, но твоему предку, жившему сто пятьдесят лет назад, сказала бы многое. Мак Лир назвал бы ее свидетельством исполненной просьбы или единственной игрушкой уничтоженного в утробе сына Пола О’Силгэйра и его жены Маргарет, в девичестве Мак Криди. Последнего мужа из рода Мак Криди, павшего от руки О’Силгэйра.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Пётр Перминов} Стоя на песке морском^[2] ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Желание написать что-то про Пермь и про Каму зародилось после прочтения „Вдаль к тёмному морю“ Нила Геймана… А ещё мне всегда казалось, что образ Зверя из „Откровения“ это вовсе не символ, не аллегория, как принято считать: Иоанн Богослов на самом деле видел, как из бездны вод выходит нечто ужасное».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если смотреть на Каму с середины моста, она кажется серо-стальной лентой почти километровой ширины. Лента измята — осенний ветер рябит воду. Ты на минуту останавливаешься. Прямо перед тобой — грузовой порт: гротескные жирафы портальных кранов, буксиры и баржи. За спиной — вид, запечатлённый на открытках и обложках всех путеводителей по Перми: набережная, шпиль бывшей художественной галереи, а за ней, вдали, — здание речного вокзала и причалы. Вот только сейчас, в конце октября, вид совсем не открыточный. Причалы пусты — пассажирская навигация закончилась в первых числах месяца, и круизные теплоходы ушли на зимнюю стоянку, в затон; на набережной лежит снег, который то тает, то выпадает вновь; небо низкое, тяжёлое, мышиного цвета. Оно сейчас — как твоё настроение. Да ладно, признайся — как и вся твоя жизнь. Тебе двадцать, у тебя нет близких друзей, нет девушки — ты одинокий интеллектуал, у которого не может быть ничего общего с окружающей тебя обывательской массой… Ты смотришь на камскую воду под ногами и размышляешь: не спрыгнуть ли? Но… лететь высоко, да и вода ледяная.

В конце концов стоять на продуваемом ветром мосту становится холодно. Ты начинаешь движение, возвращаешься туда же, откуда пришёл — на левый берег. Ты хочешь пройти по улице Окулова до Соборной площади и спуститься на набережную. В холодный субботний день там совсем пусто — нет ни рыбаков, ни отдыхающих семей с детьми, ни влюблённых парочек — именно то, что тебе нужно. Ты ищешь уединения. Речной простор тебя успокаивает.

Полотно моста переходит в улицу Попова, по которой непрерывно мчатся десятки машин. Чтобы пересечь её, надо пройти по небольшому подземному переходу. Вход в него зияет перед тобой тёмной прямоугольной пастью. Ты неторопливо спускаешься по ступеням и обращаешь внимание на надпись на бетонной балке над головой: ИИСУС — ГОСПОДЬ ВСЕХ. Буквы большие аккуратные, выведены белой краской. Таких надписей полно по всему городу: в переходах, на стенах домов, на заборах. Ты кривишь рот: ох, уж эти наивные христианские активисты! Не лень ведь им!..

Ты ныряешь в переход и ненадолго останавливаешься, чтобы глаза привыкли к темноте. Почему-то сегодня здесь темнее обычного, словно сам переход стал вдруг длиннее. Ты понимаешь, что это не более чем иллюзия, но почему-то слегка нервничаешь. Впрочем, ты всегда не любил подземные переходы и тоннели. Ты знаешь об этом и просто идёшь вперёд. Сделав несколько шагов, ты вновь замираешь: кто-то движется навстречу. Кто-то бесформенный, маленького роста. Это карлик.

«Карлик в подземном переходе?!» — поражаешься ты. Если подумать, ничего такого в этом нет. Разве мало в городе людей маленького роста? Почему бы одному из них не пойти прогуляться вдоль реки? Но тебе почему-то не по себе. Ты останавливаешься, щуришься, и понимаешь, что ошибся. Это не карлик — это ребёнок. Похоже, что мальчик. Судя по росту — лет десяти-двенадцати. И несуразно, не по-детски, одетый, потому-то ты и принял его за карлика.

Одни вопросы вытесняются другими. Мальчик один в таком месте? Прячется от кого-то? Или потерялся? Или сбежал из дома? Или из приюта? Почему на нём одежда, больше похожая на холщовый мешок? Множество вопросов роятся в твоей голове. В принципе, это не твоё дело, убеждаешь ты себя, но что-то внутри (наверное, совесть) не даёт тебе просто пройти мимо.

— Эй!.. Парнишка! — говоришь ты, когда вас разделяет несколько шагов. — Ты это… чего здесь?

Ребёнок не отвечает, продолжая идти тебе навстречу. Поравнявшись с тобой, он останавливается и поднимает взор. Вы смотрите друг на друга. В сумраке перехода ты не можешь толком разглядеть его лицо, но его глаза ты видишь очень хорошо — они светятся в темноте. Светятся, как глаза кошки в тёмной комнате, как глаза дикого зверя в ночном лесу. Тебе становится невыносимо жутко, и следующий вопрос, который ты хочешь задать, застревает в горле. Впрочем, вопросы не нужны.

— Иду к вам! — говорит мальчик и улыбается. У него голос глубокого старика.

Ты невольно пятишься и хочешь бежать назад, откуда пришёл, но странный ребёнок направляется как раз туда, а ты меньше всего хочешь видеть его своим попутчиком. Ты обходишь его по дуге, прижимаясь к стене, и бочком, по-крабьи, несёшься к лестнице. Мальчик смотрит тебе вслед, не переставая улыбаться.

Вынырнув из перехода, ты облегчённо вздыхаешь.

И вновь замираешь. Ты не узнаёшь Перми. Вокруг тебя город, из которого жизнь ушла годы или десятилетия назад. Ты видишь серые облупившиеся стены домов, вспучившийся и покрытый выбоинами асфальт, на котором то тут, то там стоят брошенные, насквозь проржавевшие машины. Между остовами машин разбросаны полуистлевшие бумаги и тряпьё. Воздух неподвижен. И никого. Пермь, словно подчинившись чьёму-то злому колдовству, превратилась из города-миллионника в город-призрак, город-труп. Ты изумлённо ворочаешь головой и видишь нечто, от чего у тебя подкашиваются ноги. Камского моста больше нет. Нет и самой Камы — там, за набережной, уходит в бесконечность море. Оно чёрное, как мазут, и совершенно гладкое, будто политое маслом. И ещё запах. Ты только сейчас замечаешь его — море пахнет не морем. Оно смердит дохлой рыбой и гниющими водорослями. Гигантское зловонное болото. И над всем этим жутким пейзажем — жуткое низкое небо, сплошь затянутое плотными зеленоватыми тучами, похожими на пропитанную гноем рваную вату.

Твоя первая мысль: «Это бред!», а вторая: «Бегом назад!». Ты даже разворачиваешься вполоборота и заносишь ногу над ступенькой лестницы, ведущей в глубину перехода, но — там мальчик. Тебе меньше всего на свете хочется вновь увидеть эти фосфоресцирующие глаза. Ты решаешь остаться.

«Возможно, всё это — галлюцинация, — говоришь ты себе. — Всё это — порождение моего мозга». А что, если нет? Вдруг это и есть та самая параллельная реальность, о которой говорят фантасты и эзотерики? Разве не об этом ты так часто мечтал в четырёх стенах студенческого общежития, изнывая от одиночества, институтских будней и смутных перспектив будущего трудоустройства? Вот он, твой шанс! Ты — попаданец! По-па-да-нец… Ты разбиваешь это слово на слоги и словно пробуешь на вкус каждый. Нет, некрасивое слово, думаешь ты. Ты — сталкер, и этот странный мир вокруг — твоя аномальная зона.

Ты делаешь первый нерешительный шаг, затем второй, третий, и вот ты уже осторожно идёшь по улицам мёртвого города, стараясь не шуметь и озираясь. Это странный мир. Тебе ни холодно, ни тепло. В этой Перми исчезли все краски, кроме серой и чёрной с зеленоватым отливом. Город чем-то похож на бёртоновский Готэм, не хватает только горгулий под крышами. Вокруг по-прежнему нет никакого движения, кроме клубящихся туч. Над морем-болотом тучи особенно густые и мрачные, словно там зреет что-то грозное как смерч. Что-то зловещее. Что-то нехорошее.

Ты доходишь до сквера Мамина-Сибиряка и вновь удивлённо останавливаешься. Ты видишь шпиль Спасо-Преображенского собора — на нём нет ни позолоты (он такой же серый, как и прочие здания), ни креста. Ты поворачиваешься спиной к морю и смотришь на панораму пустынного Комсомольского проспекта.

— Надо же! А угодник-то на месте! — произносишь ты, увидев силуэт статуи Святого Николая. Звук собственного голоса тебя немного пугает. Хотя… Что-то не так и с памятником: в твоём городе святой стоит лицом к проспекту, в этом — к тебе. Да и не особо он похож на святого Николая… Ты подходишь чуть ближе, щуришься, напрягая зрение, и тебя обдаёт холодом — никакой это не святой Николай. Ты видишь статую того самого «мальчика». Над его головой проволочный нимб, а взор устремлён на линию горизонта, словно в ожидании чего-то. Ты судорожно ищешь какую-нибудь надпись на постаменте, но её нет. Очевидно, скульптор изваял того, кто не нуждается в представлении. Как Христос, как Будда… Или как Антихрист, думаешь ты, содрогаясь от догадок.

Ты не знаешь, что делать дальше. Стоит ли идти куда-то? Стоит ли исследовать этот мир? Похоже, он мёртв, и куда бы ты ни отправился, вокруг будут лишь серые стены, голые ветви деревьев и клубящиеся тучи. Ты вновь смотришь на линию горизонта, где сгущается тьма. Как знать, может, она сгущается там уже целую вечность? Тебя вновь охватывает страх, но на сей раз другого рода: ты вдруг осознаёшь, что, возможно, застрял здесь навсегда. И разум подсказывает тебе, что это «навсегда» может быть весьма недолгим, ведь в этом мире может не быть ни воды, ни пищи, и тебя ждёт мучительная смерть от жажды или голода. Обеспокоенный этими мыслями ты решаешь найти то, что осталось от продуктовых магазинов (должны же они были существовать в этом мире!). Ты устремляешься вверх по Комсомольскому проспекту (про себя ты называешь улицы этого мира привычными названиями, хотя на стенах домов нет ни одной таблички).

Проходишь сотню шагов, равнодушно фиксируя взором брошенные авто, разбитые витрины и окна, полуотвалившиеся вывески давно не существующих фирм и учреждений. В какой-то момент в одном из переулков ты замечаешь движение. Ты замираешь, превратившись в каменное изваяние. Ты видишь людей. Ты ожидал встретить кого угодно, вплоть до лангольеров, но не людей. Их семь — мужчины, женщины и двое детей — неторопливо выходят на проспект из двора дома. Ты хочешь обратиться к ним, но вовремя останавливаешься. Люди ли?.. В серых одеждах, с остекленевшими глазами на бледных лицах, с безвольно висящими руками, размеренно вышагивающие, они больше похожи на оживших мертвецов, чем на живых людей. Точь-точь как в фильмах Ромеро. Мёртвые жители мёртвого города.

«Зомби!» — понимаешь ты. Вот что произошло с этим миром — зомби-апокалипсис. Тот самый, который ты много раз видел в кино, и (ты со стыдом признаёшься себе) о котором втайне мечтал. Что ж, сейчас они учуют твой запах и устремятся к тебе, вытянув руки и раззявив рты. А у тебя — ничего, чем можно было бы проломить им головы.

Ты медленно пятишься, надеясь, что их пустые глаза не успели тебя заметить. Судя по тому, что живые мертвецы шагают в прежнем темпе, не ускоряясь, твоя задумка удалась. Ты делаешь ещё пару шагов назад и вбок, чтобы скрыться за углом здания, и налетаешь спиной на что-то мягкое. Ты поворачиваешься и лицом к лицу встречаешься с ещё одним зомби. Это мужчина лет сорока пяти-пятидесяти. Его бескровное лицо изрыто глубокими морщинами, неморгающие глаза смотрят на тебя в упор. Ты вскрикиваешь, где-то глубоко внутри успевая удивиться, насколько чуждо звучит твой крик в этом безмолвном мире.

Зомби равнодушно оглядывает тебя и… продолжает свой путь. Ты стоишь, вжавшись спиной в стену, не веря своему спасению. Наконец до тебя доходит, что эти зомби «неправильные» и твоя плоть их не интересует. Ты смотришь, как они поодиночке и группами вытекают из дворов и с боковых улиц, заполняя проспект и двигаясь вниз, к морю. Только что город был совершенно пуст, а вот — уже наполнен жителями. Их уже десятки, нет, сотни. Их поток подхватывает тебя, ты мечешься из стороны в сторону в приступе клаустрофобического удушья, но вокруг лишь плотная толпа мерно шагающих живых мертвецов, и тебе не остаётся ничего, кроме как шагать вместе с ними.

Глядя поверх их голов в поисках хоть какого-то намёка на спасение, ты видишь проплывающие невдалеке стволы голых тополей (возможно, давно мёртвых, как и всё в этом мире) и понимаешь, что они — твой единственный шанс. Ты сжимаешь кулаки, поднимаешь согнутые в локтях руки и, как учили в школе на «Основах безопасности», прорываешься сквозь толпу. Ты подобен ледоколу, рвущемуся через льды к спасительному причалу. Последний раз ты лазил по деревьям в далёком детстве, лет этак пятнадцать назад, но добравшись до ближайшего ствола, ты с ловкостью белки взбираешься по нему до первой удобной развилке. Оказавшись высоко над головами орды зомби, ты ощущаешь и радость, и ужас. Радость — от того, что ты сумел выбраться из толпы, ужас — от осознания её размеров. Весь берег болотоподобного моря покрыт однотонно серой шевелящейся массой. Похоже, в этот день и час здесь собрались все обитатели (язык не поворачивается назвать их «жителями») города.

Достигнув набережной, поток замирает. Ты видишь, что их взоры обращены туда, в зловещую морскую даль, где над непроглядно чёрными водами клубятся тучи. Они чего-то ждут. Ты ждёшь вместе с ними.

Текут минуты, часы, века, эоны — ты смотришь вдаль, не в силах отвести взгляд от причудливой и жуткой игры облаков над водной гладью. Ты сам становишься в чём-то подобен окружающим тебя зомби. А потом ты слышишь звук, сначала тихий, но с каждой секундой он нарастает, становясь громче, окружая тебя со всех сторон: обитатели города поют. В этой песне нет слов, она больше похоже на мычание, но в ней явственно звучат торжественные, даже триумфальные ноты.

А потом море отступает. Ты видишь, как по антрацитовой глади пробегает рябь, а потом кромка воды отходит от берега, обнажая камни и (насколько ты можешь разглядеть со своего насеста) кости огромных неведомых рыб. Плохой признак, думаешь ты. Море никогда не уходит просто так — оно всегда возвращается и воздаёт во стократ.

Но тысячам живых трупов, заполнившим всё окружающее пространство, нет никакого дела, что там, вдали, море перечеркнула белая стремительно приближающаяся полоска. А потом ещё одна. И ещё. Великая трясина вздыбливается. Белая полоса превращается в ревущий пенный гребень. А они продолжают петь…

Ты никогда не видел цунами, а потому с ужасом зажмуриваешь глаза. Грохот волны заполоняет всё окружающее пространство; ты чувствуешь, как содрогается берег, принявший на себя удар водяной стены, ощущаешь на коже ледяные брызги. Через минуту приходит вторая волна и третья.

Когда ты, собравшись с духом, открываешь глаза, ты видишь залитую водой набережную и сотни тел, плавающих в беснующемся море. Они толкутся там, как ломтики картофеля в кипятке. Но на места унесённых стихией уже приходят новые люди-мертвецы. И они по-прежнему поют.

Ты осмеливаешься поднять взгляд к горизонту и видишь ЭТО. То, что поднялось из пучины и всколыхнуло толщу, вызвав огромные волны. Оно чудовищное и живое. Ты пытаешься понять, что Оно такое, но видишь лишь чёрный бесформенный силуэт ростом с гору, по сторонам от которого то поднимаются, то опадают какие-то кольца — либо щупальца, либо извивы хвоста. И Оно приближается. Медленно, но неотвратимо. Вскоре до твоих ушей доносится громоподобный рёв, заставляющий вибрировать всё тело. Рёв ужасен, он пронизывает до мозга костей, но при том поразительно мелодичен. Он созвучен пению собравшихся на берегу. Горожане и Монстр поют одну и ту же песню.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Впрочем, тебя это уже не удивляет. Ты утратил способность удивляться перед лицом грядущего кошмара. И ты понимаешь, что все жители этого мрачного города вышли сегодня на набережную только для того, чтобы встретить Его — Чудовище из Бездны. И Оно вот-вот будет здесь. Мысль об этом наполняет тебя невыносимым ужасом. Тебе хочется стать крохотным, не больше мышонка, и забиться в щель, где никто-никто не сможет тебя найти. Ты не знаешь, кто Он, выходящий из глубин монстр — Левиафан, Зверь Апокалипсиса или Великий Кракен — но знаешь: когда Он придёт, случится что-то по-настоящему страшное, что-то плохое. То, что окончательно погубит этот агонизирующий мир.

И ты соскальзываешь со своего дерева и бежишь, опять расталкивая изрядно поредевшую толпу, бежишь, сам не зная куда.

Инстинкт приводит тебя к подземному переходу, тому самому, что дал тебе билет в эту реальность. Когда ты достигаешь его ступенек, тень Чудовища уже закрывает полнеба, Его рёв разрывает барабанные перепонки. Ты на мгновение останавливаешься, вспомнив, что там может ждать мальчик с горящими глазами. Но сейчас он не столь страшен тебе, как Тот, кто выходит из моря, и ты ныряешь в темноту.

Там — никакого мальчика. Нет вообще никого. Ты садишься на холодную землю, прижавшись спиной к стене, подтягиваешь колени, зажмуриваешься и прижимаешь ладони к ушам. Когда нагрянет смерть, ты надеешься, что не увидишь и не услышишь её приход.

Вновь текут минуты, часы, века и эоны… Ты слышишь лишь оглушительное биение сердца. Ничего не происходит. Ты отнимаешь ладони от ушей и прислушиваешься. Звуки, которые ты слышишь, совсем не похожи на стоны гибнущего мира — это шум машин. Ты с трудом поднимаешься и, шатаясь, идёшь к свету.

Дует холодный, пахнущий близкой зимой, ветер. Кама, как и миллион лет назад, несёт свои серо-стальные воды к Волге. Ты оборачиваешься: по мосту в обе стороны несутся машины. Это твой город, твой мир, такой же, каким ты его оставил, за исключением одной детали, которой ты поначалу не придаёшь значения.

Пройдёт время. Ты так и не сможешь решить для себя, чем был тот случай — галлюцинацией, игрой воображение или же реальным визитом в иную реальность. В конечном итоге ты перестанешь мучать себя и примешь всё как есть. Ты будешь избегать подземных переходов и с опаской поглядывать на детей, опасаясь вновь встретить мальчика со светящимся взглядом. Ведь если он здесь, то не за горами день, когда люди начнут превращаться в зомби с бесстрастными белыми лицами и мёртвыми глазами, а потом придёт час, когда явится Тот, огромный…

Ты гонишь от себя эти мысли, но где-то в глубине души знаешь, что так оно и будет, и очень надеешься, что не доживёшь до этого дня. Потому что тогда, когда ты вышел из перехода и оглянулся, надписи про Иисуса не было — там была другая надпись. Она гласила: АЗАТОТ — ГОСПОДЬ ВСЕХ И ВСЕГО.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

loading='lazy' border=0 style='spacing 9px;' src="/i/11/710411/i_078.png">
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что твой покой нетленный?

Тут кругом одни неврастеники,

Первый вопрос — как заработать денег?

Второй — где взять идеи?

Ткни меня носом в гнилое,

Я плюю, даже на коленях стоя.

До погоста довезут пустого,

А там тушенка по ГОСТу.

Я устал не получать ответов,

Задавая простые вопросы.

Меня тянут в разные стороны,

Я одновременно пуст и полон.

Останови движение космоса,

Я хочу отдыхать и не мерзнуть.

Просто сесть на ближайшем проспекте,

А вокруг — никого живого.

Но эскалатор все ниже и ниже,

Дочитать — и опять за книжку,

Мы среди миллионов таких же

Одиночеством дышим…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀

Аппликация ласк твоих

Вырезана в издательстве.

Издевательством было бы

Извиняться лицу перед задницей.

И нет разницы между стадом

И их пастырем,

Когда все потасканы

В поисках ложного пути в сказку.

Целуют ласково

В воске губы из латекса

Девочка, голову-ластик

Не скрыть резиновой маской.

Massive style,

Сломанные куклы из пластмассы,

Плакса тут я, но пластырем

Не заклеить панцири.

И атмосфера братства,

Помешанного на власти

Гниет с головы,

И все потом удивляются.

Я бы тебя зарыл в землю,

Плевать было, наверное,

Ведь верно сказано:

Лесть делает каждого скверным.

В Сибири звери ведь,

Тебе идти до сквера,

А мне по белому снегу

У нас и мест таких нет.

Знакомься с ветром,

Замерзнешь с ним еще до обеда.

Я бледный, словно труп

На юг мне не дают билеты.

Нам продадут сигареты,

Водки и твердых конфет,

Надежды нет,

Но есть ради чего терпеть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} Одно целое ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Загадочной вирд-миниатюре Александра Подольского (620 знаков с пробелами) на этот раз противостоит мини-рассказ Дениса Назарова в 323 слова (1711 знаков без пробелов).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В те дни я почти не вставал. Сидел на полу в комнате, разглядывал бурые пятна на своей одежде, кучей сваленной в углу. Не смотря на зверский холод, с каждым днем жар внутри меня становился сильнее.

Юле теперь всегда было холодно. Она просила развести костер, но я боялся, что огонь заметят. Но она настаивала, и я сдался.

Разломав старый диван, сложил обломки в центре комнаты. Пытался поджечь спичку, но не смог управится с коробком. Юля помогла. Зажгла спичку, поднесла пламя к трухлявой обивке. Огонь занялся. Она села близко к костру. Я спрятался в углу и тяжело дышал. Она говорила, что скоро станет легче. Может быть, уже сегодня. Главное — выждать. Не попадаться им на глаза. Время — наша главная ценность.

Тяжело терять себя. Когда-то я слышал фразу, что мы — это сумма всех тех, кого мы знали. Теперь я понимаю эти слова иначе.

Я засыпаю, а когда открываю глаза, костер уже затух и над сгоревшими обломками дивана поднялись беспомощные струйки дыма. Жар ушел. Мне холодно.

Юля стоит у пыльного окна, за ним открывается вид на разрушенную улицу.

Я поднимаюсь. Хочу что-то сказать, но уже не могу. Подхожу к ней сзади. Она поворачивается ко мне. Её глаза закрыты пленкой тонкой кожи с пульсирующей сеточкой кровеносных сосудов.

Почуяв мой запах, она поднимает правую руку с тяжелой недоразвитой клешней и кладет её мне на плечо. На её левом локте — уродливый нарост. Из него тянутся три длинных тонких щупальца. Она плавно двигает ими, аккуратно обхватывая мое лицо. Что-то влажное и липкое стекает по моим щекам.

Я вытягиваю из плеча, где когда-то была рука, щупальце и обвиваю её шею. Наши лица сближаются; она целует меня тремя лицевыми наростами, напоминающими лепестки цветка в то место, где раньше у меня были губы. Мне снова тепло.

Нам нужно только время.

Скоро все изменится.

Скоро мы станем одним целым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кровь-кишки? Это не моё… _{Интервью с Алексеем Шолоховым} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Имя Алексея Шолохова, автора уже более десятка книг ужасов в черной серии MYST («Александр Варго») и «Нерв», хорошо известно всем любителям жанра. А значит — настало время с ним пообщаться «чисто конкретно». Но так как Алексей — писатель крупный во всех смыслах этого слова, то решился на это небезопасное мероприятие другой писатель (тоже не маленький) — Виктор Глебов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алексей, как читатель может узнать ваш стиль? Есть ли у вас фишки, по которым ваши книги можно отличить от других? Какие элементы вы бы назвали самыми часть встречающимися в ваших произведениях?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Не знаю. Подобное может подметить только читатель. Вот что говорит один из них: «Романы Алексея Шолохова легко узнаваемы по двум ключевым позициям:

1. Его герои всегда много и обильно потребляют спиртное (что навевает мысль, что у автора, по этому поводу, есть какой-то определенный пунктик).

2. Его герои никогда не имеют положительных черт, и их никогда не жалко. Сдохли — и слава Богу…»

Если спросите, согласен ли я с ним, отвечу: частично.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как вы считаете, есть ли у русской литературы ужасов своя специфика? В чём она заключается? Как избежать подражания западным образчикам и нужно ли это делать?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Специфика? Возможно. Есть прекрасное слово: менталитет. Если проще: что для русского хорошо, для немца смерть. Если мы будем писать о наших людях в наших декорациях, тои уйдем от подражаний. Если вы имели ввиду именно эти подражания. Что касается сюжетов и каких-то литературных приемов, то тут они неизбежны, особенно у новичков. Автор вправе как избегать подобного, так и нет. Всегда можно рассказать историю по-своему и интересно. По крайней мере, попытаться так сделать. Ну, и в качестве совета: у нас, русских, прекрасная мифология — используя ее, вы вряд ли услышите обвинения в заимствовании у Кинга, Литтла или Лаймона (и др.)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сочетаете ли вы элементы разных направлений — детектив, триллер, хоррор — или работаете только в жанре ужасов? Я знаю, что у вас вышел детективный триллер «Я даю вам шанс». Этот опыт был разовым или вы будете в дальнейшем использовать черты триллера в своих романах ужасов? Расширил ли этот опыт ваши писательские горизонты?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если говорить о детективе как о некой тайне (секрете) и ее раскрытии, то, безусловно, я сочетал их всегда. Иначе читать было бы неинтересно. Если же в классическом смысле, где тайна — это совершенное преступление, а раскрытие — это расследование, то «Я даю вам шанс» — это первый и на данный момент единственный опыт. Я думаю написать что-то подобное вновь. Уж очень мне симпатичны главные герои из «Серийного отдела». Насчет горизонтов — у писателя их вообще не должно быть. Я не понимаю, когда говорят: у меня не выходит хоррор, потому что я фантаст. При условии, что человек понимает, о чем и, самое главное, зачем он пишет что-то в том или ином жанре, у него все получится.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть вещи, которые вы не принимаете в хорроре? Табу. Может быть, что-то вас просто раздражает?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вы не поверите, но я недолюбливаю экстремальный хоррор и сплаттерпанк. Если и читаю, то с большими перерывами между. Это в литературе. В фильмах (вы снова не поверите) я эти направления совсем стараюсь не смотреть. Самый кровавый фильм, что я посмотрел — «Пятница, 13-е». Мне ближе что-то вроде «Астрала», «Мамы», «Других» или «Джезабель».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Почему же вы пишете то, что недолюбливаете? Неужели только потому, что это востребовано определённой, причём не слишком многочисленной, читательской аудиторией? Нет ли желания написать что-то вроде упомянутых мистических триллеров?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть такая группа в ВК, посвященная творчеству Александра Варго. Вот там как-то раз читатели поспорили. Некоторые утверждали, что «Шолохов не пишет сплаттерпанк — так, мистико-социальные драмки». Я, пожалуй, с этим соглашусь. За редким исключением, я не смакую убийства. Кровь, кишки — это не мое. Даже те романы, с которыми я попал в «варговщину», были практически бескровны. Единственно, в «Электрике» я пошел на поводу у читателей тру-Варго. Ну, и «Тело» в серии «Нерв» задумывалось именно таким, каким вышло. Мистический триллер? В этом жанре написаны «Они», «Взгляд висельника», «В ночь на Хэллоуин». Я и пишу мистический триллер. Ну, может, слегка добавив сплаттера.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вы состоите в редакции журнала «Редрам», единственного в России печатного альманаха ужасов. Какие перспективы, по вашему мнению, открывают на ниве хоррора издания такого рода и есть ли вероятность, что их количество в ближайшие годы станет увеличиваться?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне лично кажется, что наше издание уникально и таким останется еще долго. Вообще, на этой почве все довольно трудно — читателя слишком долго пичкали электронной халявой; ее и было, и будет в сети полно… Наш альманах выходит для ценителей хоррора. У нас есть подписчики, есть порядка 50 постоянных читателей, и люди постоянно присоединяются. Так что мы рассчитываем на рост тиража.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кого вы подразумеваете под ценителями хоррора?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ценители это те, кто ни за что не пройдет мимо такого редкого (все еще) явления, как русский хоррор. Тем более — печатный малотиражный журнал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как вы думаете, Алексей, почему писатели с удовольствием публикуются в вашем журнале, несмотря на малый тираж? Что привлекает их в «Редраме»?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как правило, автор трудится для того, кому это действительно нужно, а не для тех, кто просто хочет что-то почитать, скачав у пиратов. А мы именно для ценителей жанра и работаем! К тому же альманах — это наша профессиональная площадка, где начинающему автору можно засветиться, а это дорогого стоит из-за малого количества таковых. Это не сетевая публикация, которая уже через день тонет в массе себе подобных. Альманах — результат труда не одного автора, размещающего текст в сети на свой страх и риск, работа профессионального коллектива. Это красивая, вполне материальная вещь, которую приятно взять в руки. Как во всяком печатном издании, у нас тексты проходят строгий редакционный отбор, с текстом работает редактор, корректор, художник делает иллюстрации, потом верстка… Далее — еще и озвучка! А озвучка — это еще и пиар для автора. Сплошные преимущества, если подумать!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Расскажите, как появилась идея создания альманаха, как всё началось? Какова его структура? Что, так сказать, ждёт читателя внутри? Как происходит отбор рассказов в номер и насколько он строгий? Вы принимаете в нём участие? Какие у вас обязанности как у члена редакции?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ну, для меня все началось немного позже задумки нового журнала. Я присоединился к ребятам только в момент разработки логотипа. Читателя всегда ждут внутри рассказы — на любой вкус; стихи, статьи, иллюстрации. В этом году мы решили попробовать расширить литературный ассортимент и начали публиковать повесть. Если читателям понравится наша идея — мы продолжим эксперименты с крупными текстами, публикациями с продолжением. Отбор не строже, чем в любой уважаемый журнал, но (скажу по секрету) наш главред — кремень! Принимать участие в отборе я должен, но получается не всегда, принимаю посильное участие. Одна самая заметная моя обязанность видна каждому читателю альманаха на конверте — в виде адреса отправителя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алексей, вы готовите к изданию две книги. Насколько я понимаю, это будут публикации по подписке. Расскажите, что нас ждёт (романы-повести-рассказы), каков предполагаемый тираж, как они будут распространяться, и почему вы решили не обращаться в издательства, а издать эти книги самостоятельно?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Да, это будут сборник рассказов «Страх, как он есть» и роман «Они еще здесь». Идея собственного жанрового издательства, чтобы выпускать самостоятельно еще и книги — это логичное продолжение идеи альманаха. У больших издательств свои цели: они рассчитывают выгоду по своим меркам, по своим запросам. С ними не всегда можно договориться. Скажем, в ЭКСМО мы не нашли общий язык, например, по поводу рассказов. Не все мои рассказы — сплаттерпанк, поэтому — либо под одной обложкой с Варго (Деминым), либо ждите новое ответвление серии Myst. Под одну обложку с Варго я не против, но только не с авторским сборником. А новую подсерию вроде как дождались (и начали они ее с хороших книг — будут изданы все книги легенд Марии Артемьевой), но отношение издательства к этому делу в любой момент может перемениться. Поэтому свой сборник (сольный) рассказов в редакции, выпускающей MYST, я не вижу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С романом «Они еще здесь» дело другое: его бы издали, но я им его и не отправлял. Мне захотелось сделать все самому: обложки, иллюстрации, слово автора и благодарности — все то, чего в книгах MYST мы не увидим, наверное, никогда.

Книги будут, естественно, малотиражными. Мы опробовали схему таких изданий, обкатали ее и теперь попробуем расширить. Распространять так же — через Почту России. Стоимость книги в твердом переплете будет порядка 655 рублей в твердом переплете и 365 в мягкой обложке (без учета доставки). Объем — около 400 страниц. Это пока предварительные сведения. Ближе к делу мы будем более подробно информировать читателей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алексей, расскажите немного о своей семье. Как родные относятся к вашему творчеству? Читают, поддерживают или, может, спорят с вами в каких-то вопросах? Вообще — как семья писателя влияет на творчество в вашем конкретном случае?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Родные терпят. Пока. Я думаю, ни для кого не секрет, что для написания книг нужно время. И, как назло, семья тоже требует времени. Получается так, что писательство крадет его у семьи. К сожалению, даже за 10 лет писательства я не смог структурировать рабочий процесс. Пишу, когда есть свободное время. Насчёт читать… Жена холодна к жанру ужасов, сын бы и рад, но до недавнего времени ему было запрещено брать подобные книги в руки. Сейчас понемногу втягивается, но, насколько я знаю, им прочитано лишь несколько рассказов, выходивших в Redrum. Кстати, сын одно время тоже пытался что-то писать, но интерес его к писательству поугас. Тем не менее, в семье есть два постоянных читателя: сестра жены, Наташа, и ее дочь Валерия. Спасибо им, не ожидал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как много личного в вашем творчестве? Откуда вы берете своих персонажей — из себя, как делают некоторые авторы или со стороны? Есть ли персонажи — в особенности, злодеи — которых вы писали со знакомых вам людей?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В моем творчестве личное все и ничего. Я не скажу, что пишу с себя, хотя какие-то черты непременно проявляются. Я моделирую — как бы я поступил в той или иной ситуации; экспериментирую — как бы я поступил, будь я сволочью… И так далее. Примеряю маски. Персонажи из числа знакомых тоже были — Роман и Алексей из книги «ОНИ» существуют, живы по сей день, но знакомы и встречались друг с другом только на страницах этой книги. Были персонажи, прототипами которых стали всем известные маньяки. Пичужкин побывал в романе «ЭЛЕКТРИК» и рассказе «ПАТОВАЯ СИТУАЦИЯ», Ряховский — в романе «Я ДАЮ ВАМ ШАНС».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как много времени у вас проходит между идеей и реализацией задумки и отчего это зависит в разных случаях?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Очень по-разному. Отчего зависит? От свободного времени и желания. Есть такие вещи (задумки), которые лежат уже лет десять. Я просто потерял к ним интерес.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Какие из ваших книг писать было легче всего, а какие труднее — и почему?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Самой легкой был роман «ОНИ», а самая тяжелая еще не дописана. Рабочее название «ПЕРЕКРЕСТОК» (все еще рабочее). Идея пришла в голову еще в 1997 году, наброски были в тетрадях. И вот в 2011 году, казалось бы, роман уже завершен, но нет… Я все еще его пишу. Почему так? Наверное, все дело в поставленной задаче. В «ОНИ» все просто — дом, жильцы, противостояние; в «ПЕРЕКРЕСТКЕ» я сам все сильно усложнил — Чистилище, демоны, нацистские преступники, вселенское зло… Теперь разгребаю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Есть ли какие-то особые социальные или мировоззренческие идеи, которые вы хотите донести до читателей?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Социальные? Возможно. Но я бы не сказал, что они особые. Они вполне себе обычные. Единственное, я стараюсь преподнести их несколько необычно. Я не показываю спортсмена и не говорю, что спорт — это круто или не показываю подростков, уступающих место пенсионеру — это слишком напрямую и скучно, в первую очередь, для читателя. Я показываю пьянь, сошедших с ума старух, заслуженных учителей со своими страшными секретами (некоторым кажется, что это чернуха). Я показываю ту жизнь, которую, оказывается, многие даже и не замечали. Она есть, ребята: дно существует, и чтобы не оказаться там, не бухайте, уважайте себя и близких.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наверняка творчество отнимает у вас не только время, но и силы — физические, духовные. Так почему вы пишете?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я мог бы ответить: пишу потому, что не могу не писать, но эта фраза наверняка уже набила оскомину. Да это и не совсем правда. Я могу не писать, но пишу. И причин тому несколько. Во-первых, я умею писать (я говорю об умении складывать слова из букв), а когда что-то умеешь, оно просто происходит. Во-вторых, не фантазируй я в книгах, мне, наверное, пришлось бы обманывать людей — сделаться политиком или мошенником.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Артемьева} Шесть принципов анимации, применимых в литературе ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писатель. Главный редактор альманаха «Redrum».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Недавно мне на глаза попалась публикация, в которой конспективно излагались основные принципы анимации. Поскольку когда-то я работала в этой сфере, она меня заинтересовала. Проглядев статью, я отметила любопытную вещь: большинство принципов, перечисленных в ней, показались мне вполне пригодными не только для создании мультиков — они применимы и в литературе.

Это может показаться странным, но в действительности это закономерно. Всякое искусство — это умение создавать гармонию, а она подчиняется естественным законам так же, как единые физические законы управляют Вселенной.

Наиболее убедительным примером здесь может послужить закон Золотого сечения — «одно из сокровищ геометрии», как говорил о нем Иоганн Кеплер. Золотое сечение известно человечеству с незапамятных времен, но чем дальше — тем больше люди убеждаются, что в этом законе отражается, по сути, структура Мироздания, универсальный порядок, царящий в нем.

Золотое сечение, оно же — гармоническое деление, или «Божественная пропорция» (формулировка Луки Пачоли, современника и друга Леонардо да Винчи, который тоже искал этот гармонический абсолют, визуально выразив его в своем «Витрувианском человеке»), проще всего объясняется как деление отрезка на две неравные части таким образом, что меньшая часть относится к большей, как большая — ко всему отрезку (коэффициент отношения равен примерно 1,6).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Арифметически это продемонстрировал итальянский математик — Леонардо Фибоначчи. В созданной им последовательности чисел (ряд Фибоначчи) — 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55 и т. д., — любые два первые числа дают в сумме следующее, третье (1+2=3; 2+3=5; 3+5=8 и т. д.). И эта пропорция сохраняется до бесконечности. И — что особенно замечательно — она действует везде, во всех формах пространства и времени. От формы яйца, расстояния между листьями на ветке, раковины улитки, паутины, человеческого тела, галактических спиралей до «поверенной алгеброй гармонии» — Парфенона, Храма Василия Блаженного, музыки Баха и многих других произведений искусства.

В поздней лирике Пушкина количество строк в стихотворениях чаще всего соответствует ряду Фибоначчи — 5, 8, 13, 21, 34. А в его «Пиковой даме» эпизод встречи Германа с графиней и момент ее смерти композиционно располагается так: в повести всего 853 строки, но кульминация приходится на 535 строку — как раз в точке золотого сечения (853:535=1,6).

Задумываясь о композиции будущего литературного произведения, авторам имеет смысл помнить о том, что законы гармонии даны нам природой так же, как законы физики. Они естественны, и, следовательно, универсальны.

А теперь вернемся к упомянутым в начале этой статьи принципам анимации. Давайте посмотрим, что из этого мы можем применить в литературной работе, в каком бы жанре вы ни писали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 1. Сценичность⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Представьте себе, что вы — театральный режиссер и намерены поставить пьесу. Вам надо сосредоточить внимание зрителей на самых важных аспектах вашей истории-представления. Используйте свет и тень, выставите прожекторы, включите музыкальное сопровождение, нарисуйте фона и разместите ваши персонажи на сцене так, чтобы зритель всегда был сосредоточен на основном действии, картинке, сюжете — не распыляйте его внимание на излишества, необязательные и посторонние детали.

Микеланджело утверждал: «Мысль уже содержится в мраморе, надо просто отсечь все лишнее». Владимир Набоков полагал, что жизнь — это глыба, «а мы выкраиваем из нее свои жалкие рассказики».

У вас есть идея, мысль, ваша история — выберите для нее форму, разместите на сцене наиболее выигрышным способом, чтобы зритель (читатель) не отвлекался от нее.

Выберите рамку, поместите в ней все главное — и отсеките лишнее. Так работает принцип сценичности.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 2. Преддействие⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Чтобы движение персонажа на экране выглядело наиболее реалистичным, мультипликаторы подготавливают зрителя к действию: тот, кто подпрыгивает, должен вначале согнуть колени для прыжка; тот, кто бьет, для начала должен размахнуться. Точно так же действует взгляд персонажа, который смотрит за пределы экрана, в ту сторону, откуда появится другой персонаж. Или, если персонаж на экране собирается взять в руки мяч, зрителю предварительно показывают этот мяч, фокусируя внимание на нем.

Точно так должен действовать писатель, создавая правдоподобную картину происходящего. Если вы хотите, чтобы ваш персонаж выглядел реалистичным, а история достоверной — подготовьте восприятие вашего читателя. Очень часто сюжетные повороты в рассказе выглядят как «рояль в кустах» только потому, что автор не сумел правильно выбрать ракурс и подготовить коллизию.

Как говорил Чехов, «ружье, повешенное на стене в первом акте, в последнем обязано выстрелить». Перефразируем: если ваше ружье должно выстрелить — не забудьте его повесить!

Вот как, к примеру, начинает свой рассказ один начинающий автор. (Яркий пример того, как начинать рассказ не надо). Цитата: «Много удивительных созданий обитают в этом мире, которые могут причинить боль и страдания. Не то чтобы они были такие страшные, они просто не очень приятные на вид. Зубы торчат, глаз много, и рычат по каждому поводу. Вот в этом королевстве и начался наш рассказ.

Как-то из тронного зала раздался мужской голос.

— Седрик! Ты где? Иди сюда! — криком звал его принц».

В этом тексте все поставлено с ног на голову: автор придумывает историю на ходу, а читатель должен вприпрыжку бежать за авторской фантазией, но, разумеется, не поспевает. Что за «это королевство»? Какой принц? Кто такой Седрик и страшные создания, неприятные на вид? Ничего не понятно.

Еще пример. «Владик не успел догнать собаку, потому что прямо на дороге лежал камень, и он споткнулся. Его бросил туда мальчишка, который в прошлый раз хотел его побить». Сумбурная ахинея, не правда ли? Как говорил профессор Преображенский у Булгакова: «Потрудитесь объяснить: кто на ком стоял?»

Получается так потому, что действие не подготовлено. Прежде, чем говорить «Б», надо сказать «А». Надо понимать, что читатель не читает в голове автора: он читает то, что написано в тексте. Подготовленное действие читатель воспринимает как естественное, реалистичное. Если же, в соответствии с вашим художественным замыслом, вам необходимо создать эффект неожиданности — изобразите среди множества подготовленных, ожидаемых читателем действий, одно действие — без подготовки, внезапное. Вдруг! На контрасте это сработает правильно. Но этот контраст тоже необходимо подготовить. Если все действия в повествовании будут совершаться внезапно и вдруг — эффект выйдет совсем другой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 3. Сжатие и растяжение. Расчёт времени⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Изображая, как сжимается и растягивается, к примеру, резиновый мяч, ударяясь о землю, мультипликатор подчеркивает физические свойства предмета. Литература рисует звуками, словами, предложениями. Основное физическое свойство, которое мы можем отразить с помощью этого инструмента — время.

Все существующее существует во времени.

Мы можем сжимать и растягивать время при помощи слов.

Чем меньше слов вы затратите на изображение какого-либо действия — тем меньше времени затратит на прочтение читатель, и тем быстрее для него произойдет действие.

Сравните.

«Игорь, с залитым кровью лицом, отпрыгнул назад, замахнулся, стараясь держать в фокусе лицо напавшего на него бандита, сжал кулак изо всех сил и ударил».

«Игорь отпрыгнул, размахнулся и ударил».

«Игорь размахнулся и — бац!».

Растягивая повествование — вы растягиваете время внутри вашей истории.

Сокращая и откидывая лишние слова — ускоряете.

Об этом надо помнить и всегда соотносить время действия персонажа со временем, которое затрачивает читатель на прочтение об этом действии. Если эти два времени идеально совпадают, вашему читателю легче ассоциировать себя с персонажем: он «дышит» вместе с ним. Как правило, так поступают, когда повествование нужно сделать легким, потому что в нем важен экшен, сюжет.

Вы можете замедлить время, добавив «кадров» при описании действия. Это так называемая «вязкая, насыщенная проза»: повествовать о происходящем длинно, долго задерживая внимание читателя. Тогда, как при сьемке рапидом, быстрое действие становится медленным — читателю разрывает шаблон. Этим приемом часто пользуются авторы-постмодернисты.

Бывает и наоборот: действия, на которые в реальном мире уходят годы, автор описывает в двух словах («Прошли годы»). Что ж! Время относительно! Помните только: все зависит от той художественной задачи, которую вы, как автор, перед собой ставите. Приемы, применяемые вами, должны двигать вас к определенной цели.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 4. Дополнительное действие или выразительная деталь⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В анимации вторичное действие добавляют к основному, чтобы придать сцене больше достоверности. Человек идет и одновременно покачивает руками или свистит; лошадь бежит, перебирая ногами, а ее грива и хвост развеваются по ветру и т. п. Важно, однако, что вторичное действие обязано подчеркивать основное, а ни в коем случае не отвлекать: в этом весь смысл.

В литературе этот принцип работает на нескольких уровнях. Прежде всего, чтобы ваш персонаж выглядел достоверным, погруженным в реальные жизненные обстоятельства, он не должен походить на математическую функцию. Безусловно, автор управляет своим персонажем, навязывая ему свою волю. Но не стоит забывать, что ваш персонаж не абстракция. Он «тоже человек»! И если вы пишете объемную повесть, а ваш персонаж за полгода ни разу и спать не прилег, он не будет выглядеть в глазах читателей живым.

На уровне композиции в больших романах довольно часто основную сюжетную линию и главных персонажей поддерживают дополнительные сюжетные линии и второстепенные персонажи, которые, как эхо, чем-то напоминают главных. Это похоже на поддержку музыкальной темы вторым голосом. В симфонических произведениях в основную тему часто вплетают вариации. Такой прием позволяет выразить главную художественную мысль более полно и объемно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 5. Утрирование и типирование⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утрирование — выделение наиболее ярких деталей и подача их наиболее выразительным способом. Если описывать жизнь персонажа день за днем, тщательно и основательно — можно утопить читателя в скучном потоке банальностей, да и самому заблудиться в словах. Держите в уме, что ваш читатель — здоровый умный человек со своим жизненным опытом, ему многое знакомо и вполне понятно и без ваших слов. Если речь идет о повседневных вещах, читателю достаточно намека, чтобы он вас понял. Описывать подробно имеет смысл только неординарное, — то, что ваш читатель не сможет увидеть без вас.

Как хороший автор, вы должны уметь оперировать штрихами, выделяя в описаниях наиболее типическое, чтобы делать предметы легко узнаваемыми для читателя. Это облегчит взаимопонимание между вами. Но не тратьте время и силы на то, что понятно и так. Сосредоточьтесь на том, что интересно вам — и должно заинтересовать вашего читателя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Принцип 6. Трёхмерность⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Художник-аниматор изображает объект с учетом его материальности и законов физики: объема, веса, положения предмета в пространстве. Для этого художник обязан знать анатомию, законы перспективы и преломления света.

Твердая, точная линия, правильная композиция, убедительно наложенная светотень и расстановка бликов позволяют создать объемный рисунок — убедительную трехмерную иллюзию.

Предметы, персонажи, действия, изображаемые писателем — какими бы фантастическими они ни были — тоже обязаны быть убедительными.

Если вы пишете повесть из жизни моряков — вам стоит подробно ознакомиться с матчастью, разобраться с морскими терминами и не путать банку со склянкой («банка», как морской термин — приподнятый участок дна или скамья в шлюпке; «склянка» — получасовой промежуток времени на судне).

Если вы описываете другую историческую эпоху или некий фантастический мир — вам необходимо использовать для этого подходящие материалы: надо подобрать правильную лексику. Почему так убедителен мир Средиземья Толкиена или Хогвардс Джоанны Роулинг? Потому что они использовали правильные слова! Толкиен, как лингвист, практически создал несколько языков, чтобы сделать мир гномов, эльфов и хоббитов по-настоящему правдоподобным.

В трехмерном мире и персонажи — трехмерные; у них есть как светлые, так и темные стороны. Именно поэтому они выглядят такими живыми и достоверными.

Самое главное, что стоит понять: литератор — тоже художник. И точно так же, как художник, он создает иллюзию. Просто из других материалов. В этом и состоит основное мастерство: умение создать убедительную иллюзию, которая заденет чувства, вызовет эмоции.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{_{RedRum, № 3 (10), июнь 2017 | Альманах литературно-художественный, 18+}}

^{_{Главный редактор: Мария Артемьева Заместитель главного редактора: Алексей Шолохов Дизайн, верстка: Денис Назаров}}

^{_{Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий}}

^{_{Оформление обложки: Виктор Глебов}}

^{_{Издание: группа ВК vk.com/redrum_mag}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 11 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

RedRum, № 4 (11), сентябрь 2017

Альманах литературно-художественный, 18+

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Главный редактор: Мария Артемьева

Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий

Оформление обложки: Виктор Глебов

Коллекционное издание

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Повесть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Из моря ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{(№ 11, 12, 13)} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

(Повесть. Часть 1)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Вообще я не люблю морепродукты, но недавно в гостях отведал крошечных осьминогов. По телевизору как раз шла передача про Набокова, и одна цитата запала мне в голову. Позже, вспоминая её, я наложил слова писателя на осьминогов — как бы парадоксально это ни звучало — и так родился замысел повести».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 1⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Буря разыгралась около двух ночи и продолжалась до рассвета. Никто и носа не смел высунуть из дома, пока ненастье не отступило, оставив на улицах города воду и множество странных существ. Ни рыбы, ни медуз, ни морских звёзд, ни крабов — только бледно-розовых, полупрозрачных тварей размером с кошку, опутанных собственными щупальцами. Они лежали повсюду: на тротуарах и проезжей части, площадях, газонах, клумбах, на автомобилях и в урнах. Все — мёртвые.

Город влажно блестел и вонял морем — затхло, кисло, удушливо. Ветер ушёл вместе со штормом, и неподвижный воздух постепенно наполнялся нотками гниения.

Антон вышел на улицу и осторожно потянул носом. Ужас! Если всю эту мерзость быстро не убрать, за день город превратится в выгребную яму. А то и раньше.

Отовсюду появлялись люди. Часы на башне показывали половину седьмого, и солнце начинало немилосердно припекать, усиливая зловоние.

Жители осторожно ступали между дохлыми тварями, некоторые тыкали в странных существ палками, другие отваживались приподнять их и рассматривали.

— Впервые вижу такое, — сказал Леонид Андреевич, отец Антона, потрогав носком ботинка одного из «осьминогов». — Что за гадство?

— Какие-нибудь кальмары, — отозвался стоявший поблизости сосед, Даниил Афанасьевич, учитель русского языка и литературы в ближайшей школе. На нём были резиновые сапоги, в руках он держал лопату. — Воняет от них — убирать надо.

— Надо-то надо, — согласился Леонид Андреевич. — Да только куда их девать?

— Сгрести в кучи, а муниципалы потом увезут.

— Пусть сами сгребают. Тут тракторы нужны с ковшами. Да ещё отовсюду этих уродов выковыривать.

Подошла, шлёпая по лужам галошами, соседка, тётя Маруся.

— Может, их есть можно? — предположила она. — Это ведь какой-то улов-то!

— Я лично не рискну, — сказал Антон.

У него вид бледно-розовой полупрозрачной твари вызывал отвращение: существа выглядели какими-то бесформенными, они одновременно походили и на кальмаров или каракатиц, и нет. Словно кто-то неудачно скрестил сразу несколько видов.

— Дохлятину есть? — поморщился Даниил Афанасьевич. — Благодарю покорно. Здоровье дороже.

— Да их же только что на берег выбросило, — не унималась тётя Маруся. — Они свежие должны быть!

— Вы что, запаха не чувствуете?

— Так это морем пахнет. Илом там, водорослями.

Антон заметил в стороне приятеля, Коляна, и направился к нему, стараясь не наступать на раскинутые во все стороны тонкие, похожие на крысиные хвосты, щупальца.

Пахло, конечно, не только морем. Воняла плоть, покрывшая город. При мысли, что этих монстров можно употреблять в пищу, к горлу подступила тошнота.

— Приветик, — кивнул Колян, заметив Антона. — Ну и ночка. Жесть! Я думал, окна высадит к чёртовой матери. До сих пор удивляюсь, что стёкла на месте.

— Да уж, — проговорил, не зная, что ещё сказать, Антон.

— И куда всё это добро девать?

— Без понятия.

— И ни одной рыбёшки. Я думал крабов насобирать, специально пораньше вышел, пока не расхватали, а тут… — Колян удручённо покачал курчавой головой. На смугловатом лице застыло разочарованное выражение. — Хоть бы ветер подул, — добавил он, глядя как перекатывается у берега серое, неприветливое после ночной бури море.

Антон отметил про себя отсутствие чаек. Обычно эти птицы после шторма кружили с возбуждёнными воплями над городом, выискивая выброшенную волнами рыбу, но сейчас они словно куда-то попрятались. Во всяком случае, то, что лежало на улицах, их не привлекало.

— Соседка интересуется, можно ли есть этих тварей, — проговорил Антон. — Меня так от одного их вида воротит, я уж молчу про запах.

— Никогда таких не видел, — Колян пнул ближайшее существо носком кроссовка. — Выглядят неаппетитно. Хотя, кто знает — вдруг на вкус они — пальчики оближешь?

— Не собираюсь пробовать.

— Я тоже.

Из-за шестиэтажного дома в конце улицы показался грузовик, в кузове которого сидели люди в оранжевых жилетах. В руках они держали лопаты.

— А вот и дворники! — усмехнулся Колян. — Пора вашей соседке запасаться этими уродами, если она собирается отведать их на завтрак.

Ведро с моллюсками Толя водрузил на стол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вот! — сказал он гордо. — Тебе для изучения. Урвал, пока не собрали всех.

— Там ещё собирать и собирать, — проговорила Нина, стараясь вдыхать пореже. — Зачем так много-то?

— Вдруг испортишь парочку. С запасом.

— Спасибо, конечно.

Нина подошла к ведру. Этих тварей она, как и все, видела на улице и даже подобрала одну. Положила в пакет и принесла на работу, но вскрывать пока не стала. Хотелось для начала классифицировать этих жителей моря.

— Что читаешь? — спросил, заметив книги, Толя.

Он работал в университете лаборантом, но, по сути, уборщиком. Иногда, правда, помогал готовить препараты и образцы. Но всё приходилось показывать — сам он в биологии был ни бум-бум. Нина с удовольствием взяла бы кого-нибудь из студентов, но где их летом сыщешь? Все разъехались да разбежались. В лабораторию микроскопом не заманишь.

— Хочу понять, что это за вид, — ответила Нина.

— Осьминоги какие-то.

— Это не научно.

Толя хмыкнул. На его широком обветренном лице ясно читалось: «А не пофиг ли?»

— Там некоторые набрали этих уродов и собираются варить, — сказал он. — Говорят, мол, мясо оно и есть мясо, а в море плохого не водится.

— Водится, ещё как водится, — Нина подошла к компьютеру.

Книги она уже проштудировала безо всякого толку и теперь решила обратиться к Интернету. Правда, поискать не успела — заявился Толя со своим ведром.

— Ты как думаешь, стоит эту дрянь жрать? По-моему, она тухлая уже.

— Я бы не стала.

— Хотя, если это кальмары такие…

— Если я узнаю, что это, обязательно тебе скажу, — пообещала Нина.

— Окей, договорились. Ну, не буду мешать. Мне ещё газон вокруг универа от них очистить надо. До нас бригады дворницкие, похоже, не скоро доберутся.

— Давай, Толя.

Когда лаборант вышел, Нина полистала страницы браузера, но ничего похожего на то, что лежало в пакете и в ведре, не нашла. Нет, видимо, подобных существ наука до сих пор не знала. Сердце забилось в предвкушении: неужели ей выпал шанс первой описать новый вид? Не понятно, конечно, откуда он взялся, но шторм чего только не приносит.

Нина достала одно из существ и разложила на столе. Включила лампу. Под тонкой прозрачной кожей виднелась кровеносная система; из скелета, кажется, имелась только небольшая кость в передней (Или задней?) части тела. Она смахивала на полумесяц и, скорее всего, защищала какой-то важный орган. Интересно, почему все существа умерли. Задохнулись? Нина приподняла щупальце пинцетом и рассмотрела ряд круглых отверстий. Почти как у миноги… Должно быть, через них моллюск дышал.

Нина сфотографировала особь и скопировала снимки в компьютер. Придётся поискать по изображению, но почему-то ей казалось, что и на этот раз запрос окажется неудачным. В принципе, это неплохо. Для неё, как для учёного, даже хорошо. Просто здорово, если подумать!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Погода, судя по всему, решила преподнести жителям города ещё один сюрприз: за окном стремительно темнело, со стороны моря наползали тёмные, тяжёлые тучи. Зато поднявшийся после шести солёный ветер унёс почти всю вонь и теперь трепал верхушки кипарисов, палатки на базарной площади и сложенные огромными сморчками уличные зонтики.

— Будет дождь, — проговорил, глядя в окно, Леонид Андреевич. — И слава Богу. Хотя этих осьминогов и убрали, после них осталаськакая-то слизь, что ли.

— За ночь всё смоется, — сказала Нина.

— Ты выяснила, что это за твари?

Антон ужинал молча, переводя взгляд с одного родителя на другого. Он редко участвовал в общем разговоре: отец этого почему-то не любил. Мог и прикрикнуть: мол, не лезь, когда мамка с папкой беседуют. Из-за этого за столом Антон чувствовал себя немного напряжённо, хотя давно привык есть молча.

— Нет, — сказала Нина, докладывая себе салат. — Целый день провозилась, всё перелопатила. Похоже, такие моллюски до сих пор науке не известны.

Леонид Андреевич хмыкнул.

— Надо же! Значит, тебе повезло?

— Получается, да. Главное успеть их описать и классифицировать.

— Назови их своим именем, — посоветовал Леонид Андреевич. — У вас, учёных, вроде, так принято.

— Может быть, может быть. Посмотрим. Антон, тебе положить?

— Нет, спасибо.

Налетел порыв ветра и толкнул приоткрытую створку окна. Рама стукнулась об откос, стекло зазвенело. Откуда-то издалека донёсся протяжный крик. А может, обрывок песни: по вечерам пьяные часто горланили, что в голову придет.

— Чёрт! — Леонид Андреевич вскочил, чтоб захлопнуть окно. — Так у тебя есть предположения, что это за диковина-то? — спросил он, вернувшись за стол. — Классифицировала ты этих тварей?

— Ну, отчасти, — ответила Нина. Она не знала, как объяснить мужу так, чтоб он понял. — В общем, это явно моллюски, головоногие. Однако у них наблюдается ряд существенных отличий от уже изученных классов.

— Например? — спросил, не выдержав, Антон и тут же с опаской взглянул на отца, но тот лишь усмехнулся.

— Погоди, — проговорил он, — ты, Нин, самое главное скажи: есть-то их можно? — Леонид Андреевич подмигнул Антону, давая понять, что шутит.

— Я не токсиколог, так что не могу судить, — ответила Нина. — Вполне возможно, однако я бы не стала, пока не будут проведены все исследования.

Леонид Андреевич отложил вилку и слегка отодвинул пустую тарелку. Теперь можно было говорить свободно, и Антон тут же выпалил:

— Я видел, как Валера жарил одного на вертеле у себя во дворе. Думаю, он его съел.

— И зря, — сказала Нина. — Морские существа, даже самые безопасные на вид, бывают смертельно ядовиты. Взять хотя бы…

— Погоди, Нин, не сгущай краски. В конце концов, если завтра утром Валерка будет ещё жив, тебе не придётся выяснять, ядовиты эти твари или нет, — Леонид Андреевич снова подмигнул Антону. Тот в ответ улыбнулся.

— Ха-ха, — сказала Нина с сарказмом. — Не удивлюсь, если завтра полгорода не сможет встать с кроватей. Наверняка не один этот дурачок додумался отведать тухлятины.

Валера считался местной достопримечательностью: жил в полуразвалившемся доме на окраине, не работал и, как умудрялся существовать, не известно. В любую погоду он ходил в джинсах и потёртой куртке, блаженно улыбался и бормотал цитаты из библии. В церковь, правда, не заглядывал — только, бывало, летом, когда город наводняли туристы, садился у паперти и просил милостыню. Местные нищие-попрошайки его не гоняли: боялись. Поговаривали, что он настоящий юродивый. Другие, правда, утверждали, что дурачок колдун и, если обидеть, может навлечь беду. В общем, Валеру старались не трогать.

— Мам, а чем всё-таки эти моллюски отличаются от остальных? — спросил Антон.

Леонид Андреевич крякнул и встал.

— Покурю, — сказал он, выходя. — Я в этих ваших учёных беседах всё равно ничего не понимаю.

— У них очень слабые двигательные мышцы, — ответила Нина сыну. — И форма тела… как бы это сказать… не торпедообразная, словом. Головоногие — хищники и должны уметь быстро передвигаться, а эти особи, похоже, способны только едва шевелиться. Кроме того, не представляю, какую добычу они могут удержать своими тонкими, слабенькими щупальцами. Разве что мёртвую, — Нина усмехнулась: эта мысль только что пришла ей в голову.

— Может, они падальщики? — предположил Антон.

— Знаешь, я думаю, скорее, паразиты. Вроде рыбы-прилипалы.

— У них есть присоски?

— Одна, и довольно мощная. Да, они, действительно, могут питаться останками пищи, — Нина задумалась, поставив локти на стол.

Тёмное небо за окном вдруг разразилось ливнем. Крупные капли забарабанили по стеклу, поползли по нему юркими, извивающимися щупальцами.

— Интересно, к кому они прикрепляются, — негромко проговорила Нина, глядя в пустую тарелку. — Особи крупные, им требуется носитель соответствующего…

— Ну и дождь! — Леонид Андреевич ворвался в комнату шумно, весело отдуваясь и вытирая ладонью мокрые волосы. — Не докурил даже, пришлось сигарету выбросить. Надо было на крылечке постоять, а я решил до калитки прогуляться, так еле добежал, — он плюхнулся на стул. — Что обсуждаем?

— Мама говорит, что эти моллюски вроде рыб-прилипал.

— Серьёзно? Что-то такое я читал в детстве. Кажется, у Жюля Верна. Этих рыб используют для охоты на черепах, да?

— Ага, привязывают к верёвке и бросают в море, — кивнул Антон. — Они присасываются к черепахе, и…

— Точно-точно! — Леонид Андреевич рассеянно осмотрелся. — А где вчерашняя газета? Мне телепрограмма нужна.

— Посмотри там, на кресле, — сказал Нина.

Леонид Андреевич пересел к окну и принялся перебирать журналы, сборники сканвордов и анекдотов.

— Что ты говорила? — спросил Антон.

Нина задумалась, потом пожала плечами.

— Да уже и не помню.

— Мам, а почему он все умерли? И так воняли.

— Честно говоря, не знаю. Особи, которых я сегодня препарировала, не выглядели разлагающимися. Думаю, дело в веществе, которое они выделяют — оно содержится в особом органе, вроде пузыря. Возможно, с помощью этого запаха они поддерживают связь друг с другом и ориентируются в воде. Пока трудно сказать с уверенностью.

Леонид Андреевич включил телевизор и принялся переключать каналы. На одном он задержался: показывали торчащую из воды накренившуюся корму какого-то судна. Комната наполнилась посторонними звуками:

— Сейчас мы с вами видим затонувший рыбацкий баркас, — проговорил репортёр, одетый в жёлтый надувной жилет. — Связь с кораблём пропала ночью, и, как только прекратился шторм, спасатели отправились на поиски.

Первым потерпевшее бедствие судно — в двух километрах от берега — обнаружил вертолёт. Судьба команды неизвестна. Будем надеяться, что им удалось спастись, хотя вероятность этого, с учётом погодных условий, невелика.

Напоминаем, что на борту «Мантикоры» находилось двенадцать человек команды и трое пассажиров.

— Ничего себе! — Леонид Андреевич взглянул на жену и сына.

— Ужас какой! — Нина покачала головой. — Судно, вроде, большое — как же его могло затопить?

— Налетели на что-нибудь, — отозвался Леонид Андреевич.

— На что, например? У нас нет рифов, тем более, в двух километрах от берега.

Леонид Андреевич пожал плечами.

— Выяснят — скажут.

Антон встал и подошёл к окну. Вспомнил, как они с Коляном гуляли по городу, забрели на окраину и подглядели за Валерой. Дурачок нанизал моллюска на какой-то штырь, заменявший ему шампур, и старательно жарил на ржавом разборном мангале, обмахивая газетой. На шатком табурете стояла бутылка пива.

— Отдыхает человек, — шепнул Колян, обдав Антону ухо горячим дыханием с запахом крепкого дешёвого табака. — Вон смотри, у него этого вонючего добра целая коробка.

И правда, на земле стояла картонная коробка, доверху набитая дохлыми моллюсками.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— И не тошнит его, — проговорил Колян, отворачиваясь от дырки в заборе. Его перебитый нос с криво зажившим поперёк переносицы шрамом чуть сморщился. — Хотя желудок, небось, лужёный.

— Почему? — рассеянно спросил Антон.

Вид пританцовывающего от голодного возбуждения дурачка произвёл на него неприятное впечатление.

— Ну, жрёт всё подряд, так и привык, — пояснил Колян. — Пошли, не стоять же тут до вечера, любоваться на него.

Они отправились на берег, где выброшенных на пляж тварей ещё не убирали, и они лежали бледно-розовыми кучами, томясь на солнце — пейзаж, достойный кисти Бексински.

Окинув взором смердящую плоть, Колян смачно выругался.

— Зачем мы сюда припёрлись? — спросил он. — Давно не загорал? Или купнуться захотелось?

Антон не мог объяснить приятелю, почему уговорил его прийти на берег. Его влекло к морю, и теперь он стоял на набережной и смотрел, как серые волны накатывают на песок и уходят обратно. Словно огромная невидимая рыба-кит раз за разом выпускала и втягивала воду из своего широкого рта.

Море вдруг показалось Антону пустым — словно за ночь оно исторгло на улицы города всё своё содержимое. Бред, конечно.

— Слышишь, что говорю?! — Колян слегка толкнул приятеля в плечо. — Пошли отсюда, а то я блевану, к чёрту.

Антон нехотя кивнул, и парни двинулись назад.

— Лучше б крабов навалило, — пробормотал Колян, доставая пачку сигарет. — Кстати, твоя мама не знает, что это за твари? Она ж, вроде, биолог.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Стоя перед окном и глядя на всё усиливающийся ливень, Антон вспоминал эту прогулку и думал о том, что море полно загадок, ведь оно изучено всего на пять процентов. Смешная цифра. В толще воды, покрывающей планету на три четверти, может жить всё, что угодно. Вспомнились прочитанные за год фантастические романы. Антон усмехнулся: нет, в русалочьи города он не верил. А вот в неведомых существ, вроде тех, что Валера жарил на своём дворе — очень даже.

— Кто будет чай? — мать отвлекла его, и он обернулся.

Нина поставила сыну и мужу кружки.

— Лёня?

— А?

— Я спрашиваю: чай будешь?

— Лучше кофе.

— На ночь?

— Ещё не поздно.

Нина повернулась к Антону.

— А ты что будешь?

— Чай, как обычно.

Леонид Андреевич встал с кресла и прошёлся по комнате.

— Похоже, из интересного сегодня только какой-то концерт, — сказал он. — Кто хочет посмотреть?

— Я пас, — отозвалась Нина. — Хочу поискать в Интернете ещё кое-что о моллюсках.

— Что именно? — спросил Антон.

— Сама не знаю. Но вдруг что-то найду.

— Тебе помочь?

— Не надо. Я одна лучше сосредотачиваюсь. И потом, компьютер у нас всё равно только один.

Антон разочарованно кивнул.

В прошлом году он поступил на биофак, и появление нового класса головоногих здорово его заинтересовало, однако он ничего в них не смыслил: в универе моллюсков ещё не проходили, и знакомство с ними у Антона пока оставалось гастрономическим.

Он взял кружку с чаем и ушёл в свою комнату. Пожалуй, лучше всего почитать или послушать музыку. В дождь оно самое то.

Завалившись на кровать, Антон вставил наушники, включил «Bastille» и открыл на двести сорок седьмой странице недочитанную книгу Клиффорда Саймака — «Вся плоть — трава»: в конце концов, он на каникулах или где?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 2⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— «Там о заре прихлынут волны, на брег песчаный и пустой, и тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных», — процитировал сосед, глядя в сторону набережной. — Поистине, природа полна тайн. Сколько возможностей для научных открытий! Жаль, я не биолог. А вот твоя мама, наверное, уже изучила этих кальмаров вдоль и поперёк, — Даниил Афанасьевич повернулся к Антону и подмигнул. — Что, Нобелевская премия не за горами?

— По-моему, за такие вещи её не дают.

— Может, и нет.

— Даниил Афанасьевич, вы смотрели сегодня телевизор?

— Немного. А что? — сосед вздохнул и вернулся к прерванному занятию: когда появился Антон, учитель стриг розовые кусты возле крыльца.

— Видели репортаж про моряков?

— Да, четыре тела вынесло. Ты об этом?

— Как думаете, что с остальными?

Даниил Афанасьевич пожал плечами. Он был невысок, толстоват и прикрывал лысину клетчатой кепкой. Щёлкал секатор, а сосед молчал.

— Мало ли, — проговорил он, наконец, спустя секунд пятнадцать. — Утонули, скорее всего.

— По телевизору сказали, что на телах обнаружены следы рыбьих укусов.

— Ну, они же в море были. Что тут удивительного?

Щёлк-щёлк.

— У нас не водятся такие большие рыбы, — проговорил Антон. — Я точно знаю.

— Мало ли кого занесло штормом. Может, и пару акул.

— Это невозможно.

— Знаю. Я пошутил. С чего ты взял, что укусы были сделаны большими рыбами?

— Так ведь по телику…

— Антон, нельзя же верить всему, что говорят в новостях, — назидательно сказал Даниил Афанасьевич, прервав стрижку кустов, чтобы вытереть рукавом пот со лба. С утра припекало, а из-за отсутствия даже слабого ветерка было душно, как в парнике. — Возможно, на самом деле погибшие просто получили травмы во время крушения судна, а репортёры приняли их за укусы.

Антон и сам понимал, что никаких укусов «больших рыб» быть не могло, но ведь и моллюсков, выброшенных на берег, тоже до сих пор как бы не существовало. То есть, разумеется, они существовали, но об этом никто не знал. Что, если шторм принёс каких-нибудь огромных рыб из тех же океанских глубин, что и выброшенных на берег тварей?

В конце улицы показался Валера. Он шагал дёргающейся походкой, размахивая руками и почти не сгибая ноги — настоящее чучело. Дурачок что-то выкрикивал.

— Эк его развезло-то, — пробормотал Даниил Афанасьевич. — Ещё и полудня нет.

Антон прислушался к вылетавшим из Валериного рта фразам. Кажется, они повторялись.

— Они победили его кровью Агнца! — сумел разобрать Антон, когда дурачок приблизился. — Кто подобен зверю сему?

Даниил Афанасьевич прекратил щёлкать секатором и проводил проковылявшего мимо Валеру задумчивым взглядом.

— Похоже, репертуар обновился, — сказал он, когда тот начал отдаляться, нелепо вскидывая руки и продолжая оглашать окрестности бессвязными криками.

— Это из Библии? — спросил Антон.

— Да. Кажется, из Откровения Иоанна Богослова.

— Которое про конец света?

— Ага. Раньше Валера его не цитировал.

Даниил Афанасьевич придирчиво оглядел куст, срезал ещё пару чуть выступавших веток и заткнул секатор за пояс.

— Всё, хватит, — провозгласил он, стягивая перчатки. — Странно, я сегодня смотрел по телевизору прогноз, и там обещали ясный, солнечный день. А, по-моему, собирается дождь.

Учитель указал на горизонт, и Антон увидел тёмные мохнатые тучи. Одна из них походила на простёртую в сторону города четырёхпалую руку.

— Может, мимо пройдут? — неуверенно предположил он.

— Да пусть бы дождь пролился. А то всё ещё смердит.

Сосед был прав: несмотря на недавний ливень, в городе воняло. Должно быть, земля пропиталась тем запахом, который принесли с собой выброшенные на берег твари, и теперь, нагреваясь, отдавала его.

Леонид Андреевич вышел на крыльцо покурить, но, заметив сына с соседом, направился к ним.

— Привет, — кивнул он Даниилу Афанасьевичу, доставая зажигалку.

— И тебе не хворать, — отозвался тот. — Мы обсуждаем перспективы дождя на сегодняшний день.

Леонид Андреевич крутанул колёсико, прикурил, выпустил дым, взглянул на небо.

— Обещали хорошую погоду, — проговорил он. — Ветра нет, так что до нас тучи не дойдут.

— А неплохо бы.

— К чёрту! Надоело: то шторм, то жара, то вонь, то ливень!

— Чего вы хотите? — пожал плечами сосед. — Эра Водолея.

Антон решил, что пора уходить. Попрощавшись, он отошёл в сторону и позвонил Коляну.

— Здорово, — прозвучал в трубке жизнерадостный голос приятеля. — Ты прямо вовремя меня набрал.

— Да? Почему?

— Дуй к церкви, живо! Тут такое…

— Что там?

— Валерка чудит. Решил оратором заделаться. Ты сейчас где?

— Около дома.

— Так давай сюда бегом. Тебе это две минуты.

— Да быстрее даже.

— Торопись, а то всё пропустишь. Я думаю, его скоро прогонят: тут народ уже возмущаться начал.

Антон сунул телефон в карман и припустил в сторону церкви. Вообще, у неё имелось длинное и красивое название, в котором фигурировало имя какого-то святого, но, поскольку церковь эта в городке была единственной, все называли её просто «церковь».

Как Антон и сказал, ему понадобилось меньше минуты, чтобы добраться до маленькой площади, где собралось человек двадцать народу — в основном те, кто вышел на улицу посмотреть и послушать, что учудит Валера.

Дурачок забрался на паперть и, размахивая руками, выкрикивал, словно заведенный:

— Кто имеет ухо, да слышит! Кто может сразиться с ним? Выйдет из бездны, но не вернётся в погибель, пока не насытится. Кто подобен зверю сему?

Каждое слово звучало чётко и громко — в Валере словно открылся не известный доселе талант оратора.

Антон приблизился, ища глазами Коляна. Приятель обнаружился возле фруктового лотка. Он стоял с сигаретой в зубах и, сложив руки на груди, наблюдал за дурачком.

— Похоже, перепил, — прокомментировал он, заметив подошедшего Антона. — Не знал, что наш бродяжка умеет так вещать. Я вообще думал, что он едва слова выговаривает.

Несколько мужчин подтянулись к паперти. Их позы показались Антону угрожающими. Один из них что-то негромко сказал Валере, но тот не обратил внимания. Возмущённо заголосила баба в белом платке — призывала урезонить безобразника. На крыльцо вышел батюшка — тощий, болезненный на вид, в болтающейся, как на вешалке, рясе. В прошлом году у него умерла от рака желудка жена, и с тех пор он сбросил килограмм десять, став похожим на обтянутый кожей скелет. Смерил усталым взглядом Валеру. Послушал, что тот говорит. Люди смолкли в ожидании, но, кажется, священник не знал, что делать, и прихожане это почувствовали.

Двое мужчин, отделившись от толпы, взбежали по ступенькам и подступили к дурачку.

— Пойдём! — оживился Колян, выбросив окурок. — Сейчас что-то будет.

Глаза его заблестели, и он поспешил к церкви. Антон последовал за ним.

Мужчины увещевали Валеру недолго. Когда он проигнорировал их в очередной раз, один из них толкнул дурачка в плечо. Тот покачнулся, но равновесие удержал. Священник словно проснулся.

— Прекратите! — сказал он, делая шаг вперёд. — Насилие…

— Спокойно, батюшка, — перебил его один из мужиков, обернувшись через плечо. — Щас всё сделаем.

Он подскочил к Валере и заломил тому руку за спину.

— А ну, пошли-ка! — зловеще процедил он.

— Не трогайте его! — крикнули из толпы.

Мужики стащили дурачка с паперти и поволокли через площадь. Валера шагал молча, по-птичьи вертя головой на тонкой шее, но спустя секунд двадцать начал вдруг вырываться и, как ни удивительно, ему удалось освободиться. Он побежал в сторону кипарисовой аллеи, а мужики рассмеялись ему вслед. Один из них махнул рукой — мол, пусть проваливает.

— Я думал, отметелят, — с сожалением проговорил Колян. — Интересно, это его так с моллюсков развезло? Надеюсь, братана моего не накроет. А то начнёт тоже толкать речи с церковной паперти.

— Он ел этих тварей? — спросил Антон.

Колян кивнул.

— Попробовал. С пивком. Нажарил и хрумкал весь вечер. Кстати, говорит, вкусно, и вонь, после того, как над огнём подержишь минут пять, проходит. Так что зря не набрали этих кальмарчиков, пока на улицах валялись. А дворники, небось, тему просекут и, вместо того, чтобы сжечь, бизнес откроют по продаже закуски. Обогатятся.

— Моллюски могут быть ядовитыми, — заметил Антон.

— Ну, братан пока жив. И Валера вон тоже. Хотя не сказать, чтоб здоров, но тут дело, кажется, в дурной башке.

— А ты закуску эту пробовал?

Колян фыркнул.

— Вот ещё! Я морепродукты вообще на дух не переношу. А на мидии у меня аллергия. Однажды, ещё мелкий был, нажрался, так у меня живот скрутило — думал, сдохну! Три дня чистило изо всех дыр. С тех пор ничего, что дышит жабрами, ко рту даже близко не подношу. Ну, кроме рыбы, конечно. И крабов. Крабов я люблю.

Люди стали расходиться. Священник несколько минут ещё постоял на крыльце, беседуя с подошедшими к нему женщинами. Они охали и качали головами. Батюшка смотрел вниз и говорил в бороду — такая имелась у него привычка.

— Идём прогуляемся, что ли? — предложил Колян.

— Я должен к матери заскочить на работу, — соврал Антон.

Воспоминание о кровожадном блеске, вспыхнувшем в глазах приятеля, произвело на него неприятное впечатление.

— Ну, как знаешь, — с лёгким раздражением сказал Колян. — Звони, если что. Можно вечерком пива попить.

Он медленно пошёл прочь, засунув руки в карманы широких спортивных штанов.

Антон постоял немного и решил, что, действительно, было бы неплохо зайти к матери в универ и поглядеть на разделанного моллюска. В конце концов, в следующем году они, вероятно, уже начнут проходить первичноротых.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нина захлопнула окно и вернулась к письменному столу. Мало того, что от выброшенных штормом моллюсков до сих пор не выветрилась из города вонь, так муниципалы додумались сжигать дохлых тварей на кирпичном заводе. Оно, конечно, понятно: куча ещё девать столько мёртвой смердящей плоти, но теперь чёрный дым валил из двух возвышающихся на горизонте труб и опускался в виду безветрия на улицы. Пахло гарью и ещё чем-то странным. Не то что бы неприятным, но… незнакомым.

В дверь постучали.

— Кто там?

В комнату заглянул Антон.

— Привет, мам.

— А-а, заходи. Какими судьбами? Дай угадаю: решил поглазеть на научное открытие?

Антон кивнул.

— Ну, если не боишься запаха…

— Не боюсь. По-моему, уже принюхался.

Нина повела сына в лабораторию. Достала из холодильника препарированный образец, разложила на металлическом столе.

«Как в прозекторской», — мелькнуло в голове у Антона. Только труп был не человеческий, а… не известно, чей.

— Смотри, вот это присоска, — Нина взяла карандаш и указала на овальный нарост, расположенный в центре тела. — По структуре напоминает то, что используют рыбы-прилипалы. Для движения служит вот эта полость. Действует по принципу реактивного двигателя. Ну, это ты должен знать.

Антон кивнул.

— Вода засасывается ртом и выбрасывается через сфинктер, — сказал он. — В результате толчка животное движется вперёд.

— Двигательные мышцы и щупальца очень слабые. Такое впечатление, что эти существа сами практически не передвигаются — разве что могут подплыть к спящему хозяину. Ну, или переместиться вдоль поверхности его тела.

— Значит, паразиты?

— Возможно, симбионты. Просто я пока не представляю, какую пользу они могут приносить партнёру.

— Очищают кожу от… — Антон задумался. — Ну, мало ли.

Нина пожала плечами.

— Хотелось бы увидеть животных, к которым прикрепляются эти моллюски. Тогда, вероятно, многое стало бы понятно.

— А почему эти существа умерли? — спросил Антон. — Что их убило на берегу?

— Думаю, избыток кислорода. Особь, которую ты видишь, не имеет лёгких — только жабры.

— Понятно.

— Вообще… — Нина запнулась, не зная, как точнее выразить мысль, — эти существа производят впечатление недоразвитых. Может, быть, это следствие регрессивной эволюции, а может, перед нами детёныши. В общем, есть что исследовать, — Нина улыбнулась. — Вот только хорошо б раздобыть взрослую особь для сравнения. Если, конечно, она существует.

— Ну, может, её ещё выбросит на берег.

Антон поймал взгляд матери. Она смотрела на него задумчиво. Кажется, слова сына её не обнадежили.

— Ладно, я пойду, — сказал Антон. — Если нет больше ничего интересного.

— Раз уж ты всё равно здесь, — Нина сдвинула концом карандаша взрезанную плоть в нижней части моллюска, — взгляни вот на это.

Антон наклонился и тут же отпрянул: в нос ударил резкий и очень странный запах.

— Чувствуешь? — удовлетворённо кивнула Нина. — Вот откуда исходит вонь. Она исчезает после термообработки, как показал случайный опыт сжигания моллюсков в заводских печах. Остаётся лишь необычный запах, который, вероятно, служит средством общения между особями.

— Что это за орган?

— Железа. Вырабатывает секрет. А вот эта косточка её защищает. Странно, потому что обычно скелет прикрывает жизненно важные органы — сердце или мозг.

— А у этих тварей есть мозг?

— И да, и нет.

— Как это понимать?

— Вы ведь проходили червей?

— Хочешь сказать, у этих моллюсков мозг состоит из нескольких нервных узлов? Лестничное строение?

Нина кивнула.

— Шесть нервных узлов. Думаю, этого достаточно, чтобы прикрепляться к носителю, есть и размножаться. Хотя пока не представляю, как они осуществляют последнее. Все имеющиеся у меня образцы совершенно идентичны, так что я не могу сказать, есть ли у этих моллюсков гендерное деление. Я вообще пока половых органов не обнаружила.

— Если это детёныши, у них…

— Половые органы могут развиваться позднее, — закончила за сына Нина. — Я думала об этом. Но всё же это не зародыши. Хоть какие-то признаки должны иметься.

Антон пожал плечами.

— Чего только не бывает.

Нина усмехнулась.

— Это точно. Не научно, и все же очень верно. Ладно, — она положила сыну руку на плечо, — Ты, кажется, собирался уходить?

— Да, пойду. Мне ещё надо… — Антон не успел придумать отговорку и потому смущённо замолчал, лихорадочно соображая, но уже понимая, что попался.

— Увидимся дома, — кивнула Нина. — Хорошо тебе провести время.

— И тебе, — Антон с облегчением выскользнул за дверь.

Проводив его взглядом, Нина отложила карандаш и стянула перчатки. Как же эти твари всё-таки размножаются? Половые органы должны иметься хотя бы в зачаточном состоянии. Ведь в природе ничто не берётся из ниоткуда: у всего есть предпосылки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К вечеру поднялся ветер. Он дул в сторону моря, налетая резкими порывами. Словно кто-то огромный и невидимый набирал в лёгкие воздух и дул, дул, дул…

Ветер уносил дым, валивший из заводских труб, а вместе с ним и странный запах, распространившийся по городу.

Леонид Андреевич отвернулся от окна и взглянул на сына. Тот сидел напротив, ковыряя вилкой в макаронах. Не слишком складный для своих лет, загорелый и совершенно непонятный. Чем он жил, о чём думал, к чему стремился? Всё это оставалось для Леонида Андреевича загадкой: он давно позабыл, каково это — быть молодым. Иногда Антон казался ему совсем чужим, и тогда Леонид Андреевич невольно испытывал раздражение и порой не мог сдержаться — говорил резкость. Потом, конечно, жалел.

Нина протянула руку за кувшином с клюквенным морсом.

— Кому-нибудь налить?

— Нет, спасибо, — Леонид Андреевич отправил в рот кусок свинины.

Мясо показалось ему солоноватым, но он никогда не жаловался на стряпню. С женой ему повезло, и вносить разлад из-за еды — нет, такой ошибки он никогда не допускал. Родители Леонида Андреевича развелись, когда ему было двенадцать. Примерно тогда же мальчик поклялся себе, что не допустит крушения своей собственной, будущей семьи. Сохранит любой ценой. Впрочем, жертв не потребовалось: жили они с Ниной душа в душу.

— Как у тебя дела на работе? — спросил Леонид Андреевич.

— Какие у меня могут быть там дела? Лето ж.

— Ну, я имею в виду исследование этих… каракатиц, — Леонид Андреевич подмигнул сыну.

Антон улыбнулся. Он знал, что отец не воспринимал всерьёз увлечение матери — считал, что наука, по сути, бесполезна. Во всяком случае, биология.

— А знаете, — сказала Нина, пригубив морс, — сегодня вечером — как раз перед тем, как я ушла домой, — кое-что случилось.

Антон мгновенно обратился в слух.

— Неужели? — усмехнулся отец. — Эти твари ожили и начали расползаться по лаборатории?

Нина серьёзно посмотрела на него.

— Почти угадал. Только наоборот: все образцы вдруг разложились. Я имею в виду, что они за несколько минут, буквально на моих глазах, превратились в гнилое месиво. Пришлось вынести всё на помойку. Ну, кроме маленькой пробы, конечно, — её я исследую завтра.

— И как ты это объясняешь? — спросил Леонид Андреевич.

— Похоже, в телах моллюсков содержится некий фермент, задерживающий разложение тканей. Но когда он перестаёт действовать — вероятно, расщепляется — гниение протекает в считанные минуты.

— Для чего это может быть нужно? — спросил Антон.

— Пока не представляю. Возможно, эти моллюски съедают погибших собратьев, и фермент позволяет им иметь запас пищи.

— Вряд ли, мам.

— Почему?

— Если они используют для захвата пищи щупальца, значит, суют их во время еды в рот — следовательно, не могут переваривать себе подобных.

— Чёрт, ты прав! Как это я не сообразила?

— И на старуху бывает проруха, — философски вставил Леонид Андреевич.

— Вы ведь ещё не проходили кишечнополостных. Откуда ж ты…

— Мам, это из школьной программы.

— Неужели?

— Ага. Урок про гидр. Ну, которых в аквариуме держат. На деревья похожи.

— Я знаю, кто такие гидры. Да, ты прав: эти моллюски не могут быть каннибалами. Иначе бы они переваривали собственные забытые во рту щупальца.

— Как ты собираешься исследовать фермент? Тем более, если он расщепился…

— Честно говоря, не представляю. Я ведь не химик. Думаю, придётся кого-нибудь пригласить. Устроить небольшую конференцию.

— Надеюсь, тебе дадут Нобелевскую премию, — сказал Леонид Андреевич. — Это здорово бы нам помогло. Купили бы новый мотор для катера.

— Если дадут, обещаю: мы начнём с мотора, — улыбнулась Нина. — А потом слетаем на Барбадос.

— Почему именно туда?

— Шутишь? Ты знаешь, какая там фауна?

— К счастью, нет.

— Узнаешь, — пообещала Нина.

— Не волнуйся, пап, — вмешался Антон. — На Барбадосе отличные пляжи. Мама тебя на них никогда не найдёт. Если, конечно, ты сумеешь улизнуть из отеля.

— Да, придётся вам, ребята, самим возиться с тамошними осьминогами, а я займусь сёрфингом и оккупирую SPA-салоны.

После ужина Нина отправилась на кухню мыть посуду, оставив сына и мужа вдвоём.

— Знаешь, я не понимаю, как вы можете увлекаться всеми этими тварями, — проговорил, взглянув на Антона, Леонид Андреевич, — но чувствую, что вам это действительно нравится. Иногда вы меня даже восхищаете. Забавляете, но восхищаете. Ты действительно хочешь стать учёным? Биологом?

— Да, пап.

Леонид Андреевич кивнул. Он надеялся, что сын выучится на инженера, врача или юриста. Но нет, так нет. В конце концов, ему ведь жить.

— Всё ещё попахивает, — сказал он, подойдя к раскрытому окну. — Уже не так, но приятной атмосферу в городе пока не назовёшь.

— Да уж, — согласился Антон, обрадованный тем, что отец не стал развивать тему его образования.

Довольно и тех баталий, которые он выдержал, закончив школу.

— Надеюсь, к завтрашнему дню вся вонь выветрится. Не может же она остаться в городе навсегда, — усмехнувшись, Леонид Андреевич вышел из комнаты.

Проводив отца взглядом, Антон сел на подоконник и ещё минуты две наблюдал за тем, как на фоне синего неба полосы дыма постепенно тают по мере приближения к горизонту. Звёзд не было, и это казалось странным: прежде над городом они всегда светили целыми россыпями — за исключением ночей, когда их скрывали тучи, конечно. Но сейчас тучи отсутствовали. А звёзды всё-таки пропали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Антон проснулся в половине первого. Странный шаркающий звук заставил его поднять голову и прислушаться. Он мог бы поклясться, что кто-то ходил, причём совсем рядом — может быть, даже в его комнате. Взглянул на электронные часы, стоявшие у изголовья на тумбочке. Секунды в виде двоеточия размеренно мигали. Угораздило же проснуться — теперь, попробуй, усни опять. Антон вздохнул. Поворочавшись, устроился поудобней и решительно закрыл глаза.

Шарканье раздалось совсем рядом. Кто-то стоял возле кровати.

Антон резко обернулся.

Старик с бледным лицом смотрел на него, опираясь на бамбуковую трость.

— Доброй ночи, — проговорили губы и тут же растянулись в странной, неприятной ухмылке.

Антон знал деда только по старым, коричневым фотографиям. Кажется, он был директором царской гимназии — до революции. Что с ним стало потом, парень понятия не имел. Но это был точно он: безукоризненный костюм-тройка, белая сорочка, пышный галстук, ухоженные руки, покоящиеся на бронзовом навершии трости.

— Сегодня замечательная ночь, — продолжал призрак, чуть качнувшись на каблуках взад-вперёд. — А следующие будут ещё лучше. Хочется пройтись по городу, подышать прохладным морским воздухом, — старик причмокнул и чуть прищурился. — Скоро мы все станем едины. Живые и мёртвые. Это будет справедливо, как думаешь?

Антон молчал, понимая, что видит сон. Было жутко и в то же время интересно: надо же, дед — совсем как живой, только пахнет от него… тиной почему-то.

— Молчишь? — мертвец понимающе покачал головой. — Я тоже молчал. Долго. Но скоро заговорю. Ещё посмотрим, кто из нас будет красноречивее, — он снова продемонстрировал гнилые зубы.

Антон хотел было спросить, откуда дед взялся, но призрак, словно угадав его намерение, приложил к губам костлявый палец. А затем подался вперёд, протягивая руку к одеялу.

— Тебе не жарко? Не жарко? Эта ночь слишком душна.

Старик вцепился в одеяло и потащил к себе. Антон, не в силах пошевелиться, наблюдал за тем, как постепенно обнажаются колени, голени, ступни.

— А нам холодно, — посетовал старик. — Всё время. Земля сырая.

Едва накинув себе на плечи одеяло, он начал таять. Антон поджал ноги, чувствуя, как промозглая сырость заполняет комнату и пробирает до костей.

Что это? Сон? Наверняка. Иного объяснения и быть не может. Но, с другой стороны — человек всегда знает, что он видел наяву, а что — нет. А у Антона уверенности не было…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Город пробудился около двух часов ночи. Антон услышал крики и, откинув одеяло, прошлёпал босыми ногами к окну. Люди куда-то бежали, издалека донёсся вой сирены. На стены домов ложились странные красноватые отсветы. Они дрожали, отчего по улице метались тени.

Антон быстро натянул треники и футболку, выскочил из комнаты.

Отец с матерью стояли одетые и собирались уходить.

— Что случилось? — спросил Антон.

— Пожар! — бросил Леонид Андреевич, открывая дверь. — Оставайся дома.

— А что горит? — крикнул Антон вслед выскользнувшим на улицу родителям.

— Церковь! — ответила, обернувшись, Нина.

Церковь? Вот так дела!

Антон прильнул к окну. Родители торопливо шагали по улице в компании соседей. Собираются тушить пожар? Или просто поглазеть? Через площадь бежали люди, отсветы на их лицах и телах выглядели зловеще.

Звук сирены усилился. «Ага, это пожарные подъезжают», — сообразил Антон.

Он надел кроссовки, взял ключи и вышел из дома. Запер дверь и спустился по ступенькам, воровато озираясь, но никого из соседей видно не было — должно быть, все уже собрались возле церкви.

Антон свернул направо, пробежал вдоль стены и нырнул во двор. Через несколько минут он уже видел поднимающийся над крышами столб чёрного дыма, подсвеченный багровым и оранжевым.

В городе царил хаос: стучали окна и двери, люди выскакивали из домов и перекликались, а потом бежали в сторону церкви.

Антон оказался на площади, окруженный полуодетыми горожанами. Мелькали знакомые лица, но никто не обращал на него внимания: все взоры были обращены на полыхающее здание. На фоне зарева чернел крест.

Антон подобрался ближе — туда, где остановилась подъехавшая пожарная машина. МЧС-овцы разматывали брандспойт.

— Батюшка-то где? — раздался рядом старческий голос. — Успел выскочить?

— Успел, успел, — отозвался кто-то. — Вон там стоит, справа.

Антон нашёл взглядом священника. Тот выглядел странно в серой пижаме, висевшей на нём мешком. Рядом с ним никого не было — люди словно боялись подойти.

Раньше Антон не задумывался, где живёт батюшка. Выходило, что в церкви. Наверное, потому что его назначили сюда из другого города, и своего дома у батюшки не было.

Метрах в двадцати правее началась заварушка. Люди потянулись туда, обступая кого-то плотным кольцом. Антон протиснулся в первый ряд и увидел Валеру. Дурачок лежал на земле, и его пинали несколько парней и взрослых мужиков. По Валериному лицу уже струилась кровь, он мычал и пытался подняться, но его раз за разом сбивали с ног.

— Вот он! — торжествующе провозгласил мужик в чёрной футболке с логотипом американской рок-группы, поднимая голову и обводя собравшихся безумным взглядом. — Еле нашли: спрятался под лодкой! Бензином воняет он него, как от трактора.

— Да его самого сжечь надо! — процедил один из парней, нанося Валере удар в живот. Дурачок ойкнул и рухнул на бок. Его руки скребли по земле, как огромные бледные пауки. — Только спичку поднести — и он вспыхнет!

— Урод слабоумный! — сказал кто-то рядом с Антоном. В голосе слышалась злоба.

— И ведь даже не посадят, — с сожалением отозвались чуть левее.

— Раньше был безвредный, а теперь с катушек слетел.

Люди наблюдали за избиением спокойно, словно признавая, что совершается справедливое возмездие. Только один неуверенный женский голос крикнул:

— Убьёте ведь! — и тут же потонул в рёве и шипении огня: пожарные пустили в него струю из брандспойта.

— За что его? — спросил Антон того, кто стоял рядом — мужчину лет шестидесяти, в очках с пластиковой оправой.

— Так это ж он церковь поджёг, — ответил тот, окинув парня удивлённым взглядом. — Не знаешь разве?

— Теперь в курсе.

— Облил бензином и подпалил. Хорошо хоть не со стороны входа.

— А с чего взяли, что он?

— Так видели его. Он тут бесновался, пока пламя не разгорелось. Кричал что-то. Наверное, опять из Библии. Давно надо было его сдать в психушку, да всё жалели. Вот и дождались.

Антон подумал, что Валеру не жалели. До него просто никому не было дела. Вплоть до сегодняшней ночи, когда он оказался в центре внимания.

Сквозь толпу протолкались трое полицейских.

— А ну! — прикрикнул один из них на мужиков, продолжавших методично наносить удары лежавшему на земле дурачку. — Пошли вон!

Стражи правопорядка подхватили Валеру и под руки потащили к УАЗику.

— Правильно, — одобрительно сказали сразу несколько зевак. — В кутузку мерзавца.

— Из-за него чуть батюшка не погиб, — добавил кто-то.

— Хорошо хоть, поблизости других домов нет. А то огонь уже перекинулся бы.

Кто-то перекрестился. Человека три-четыре последовали его примеру.

— Слава Богу, пронесло!

Полицейские затолкали Валеру в машину и уехали. Люди поплелись к церкви, но тут же вернулись: жар стоял нестерпимый, да и дым с паром валили во все стороны. Кажется, тушение шло успешно, и люди постепенно начали терять к происходящему интерес.

Антона хлопнули по плечу. Обернувшись, он с облегчением увидел Коляна.

— Это ты, — сказал он.

— Ждал кого-то другого?

Антон промолчал. Не хотел говорить, что пришёл сюда втайне от родителей.

— Валерке всё-таки досталось, — Колян с кривой ухмылкой почесал щёку. — Знатно ему наваляли.

— Он не соображал, что делал, — сказал Антон, хотя совсем не был в этом уверен.

— Неужели? Ну, да один чёрт. Идём, тут больше смотреть не на что.

— Куда?

— По домам. Или ты спать сегодня не собираешься?

Антону пришло в голову, что он должен вернуться раньше родителей. Он поискал их глазами в толпе и заметил отца на другом конце площади. Тот разговаривал с соседом. Матери видно не было.

— Ладно, пока, — заторопился Антон. — Может, завтра увидимся.

Колян кивнул.

— Сладких снов! — услышал вдогонку Антон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Продолжение в следующем номере.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

(Продолжение. Начало в № 4(11)-2017).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В предыдущих главах: после ночного шторма, затопившего набережные Города, на берег оказываются выброшенными тысячи странных существ, похожих на моллюсков. Пока ученые пытаются исследовать их, некоторые люди просто съедают неизвестные организмы. После чего поведение этих людей необъяснимо меняется.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От земли поднимался коричневатый туман. Он сочился из почвы, путаясь в траве, кустах и ветках деревьев.

Леонид Андреевич смотрел в окно. Он чувствовал себя старым и уставшим: ночное происшествие сильно повлияло на него, не говоря уж о том, что помешало выспаться. В последнее время беспокоило сердце: стоило понервничать, и оно начинало стучать неритмично, то замирая, то ускоряясь. Жене и сыну Леонид Андреевич ничего не говорил, но накануне втихаря зашёл в аптеку и купил «Корвалол». А вообще надо показаться врачу, конечно. В ближайшие дни.

Этой ночью он впервые принял лекарство. Полегчало.

Кто бы мог подумать, что дурачок способен спалить церковь — или вообще выкинуть нечто подобное? Всегда был тише воды. Вспомнился пожар: чёрный крест в коптящем багровом пламени.

Леонид Андреевич надеялся, что Валеру не сильно помяли. Теперь его наверняка отправят в клинику — не в тюрьму же дурачка сажать?

Ночью Леонид Андреевич слышал, как люди говорили: убогого надо изолировать, а то и дома жечь начнёт — этак весь город спалить можно.

С улицы донеслись крики.

Высунувшись, Леонид Андреевич увидел соседку. Та стояла в своём палисаднике, опершись локтями на забор, и выговаривала каким-то мальчишкам лет тринадцати. Один из них держал оранжевый баскетбольный мяч, другой — очищенную от коры палку, которой медленно водил по земле. Было заметно, что обоим не терпится уйти, но они не решаются прервать таким грубым образом злую тётю.

Прислушавшись, Леонид Андреевич разобрал несколько фраз и удивлённо поднял брови: соседка выбрала странную, нехарактерную для себя тему.

— За такие вещи, ублюдки вы мелкие, — громко говорила Марусяголосом, полным презрения и ненависти, — вы будете гореть в аду, это я вам гарантирую! Сначала истлеют волосы, потом лопнут и вытекут глаза, затем кожа начнёт…

Мальчишки, наконец, не выдержали и, переглянувшись, припустили прочь.

— Куда, сволочи?! — подавшись вперёд, заорала соседка.

Она разразилась отборным матом. Леонид Андреевич поморщился: он никогда прежде не слышал от Маруси бранных слов. Захлопнув окно, накапал себе десять капель «Корвалола»: в груди тянуло с самого утра, но ощущения были неясные: то ли боль, то ли просто дискомфорт. Леонид Андреевич сначала не хотел пить лекарство «чуть что», но потом решил не рисковать. К тому же на улице было сыро — вон, даже туман какой-то поднялся — а сердечники это, говорят, плохо переносят. Подумав так, Леонид Андреевич невесело усмехнулся: вот он уже и записал себя в хроники. С другой стороны, лучше смотреть правде в глаза.

Нина ушла в лабораторию. Кажется, сегодня к ней должен прийти какой-то химик, чтоб исследовать те гнилые останки, которые она сохранила для анализа. Антон гулял с приятелем — быдловатым Колей. Леонид Андреевич подозревал, что старший брат того балуется наркотиками, и боялся, как бы кто-нибудь из них не подсадил Антона. Впрочем, сын ведь умный мальчик… Хотя… Умный — не умный… Кто только не поддаётся дурному влиянию — и дураки, и гении. Леонид Андреевич тяжело вздохнул и с тоской поглядел на пузырёк с лекарством. Выпить ещё, что ли?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ты уверен? — спросил Антон. — Ещё шесть?

Они с Коляном шли очень быстро — боялись опоздать и не увидеть, как тела будут увозить.

— Шесть. Сам видел по телику репортаж.

— Наверное, их уже забрали.

— Да, нет, это было экстренное включение, прямо с пляжа.

Приятели свернули налево и припустили к набережной.

— Слышал про осквернение могил? — спросил Колян.

— Этой ночью кто-то раскопал на кладбище несколько. Трупы достали из гробов и положили рядышком. Репортёр сказал, мертвецы будто чего-то ждали, — Колян усмехнулся. — Родоки пошли проверять, не тронуты ли могилы бабки с дедом. Хотели и меня с собой потащить — еле отбился.

— Что ты им сказал?

— Что мертвецов боюсь.

— Мог бы и сходить.

— Очень надо. И потом, кому могилы наших предков нужны?

— Ну, чьи-то же понадобились.

Некоторое время бежали молча. Небо равномерно затянуло серыми тучами, скрывшими солнце.

— Чёртов туман! — на ходу проговорил Колян. — Откуда он взялся?

— Это из-за влажности, — начал было объяснять Антон, но дыхалка сбилась, и пришлось замолчать.

Физкультура никогда не была его любимым предметом в школе. И вообще, сильной стороной. Другое дело — Колян. Одни пятёрки, участие во всех соревнованиях, боксёрская секция.

— Понятно, что из-за влажности, — Колян двигался равномерно, как буксир. — Почему он коричневый, вот чего я не понимаю.

На это Антону ответить было нечего. Он подозревал, что дело в ферменте, оставшемся на земле после выброшенных на берег моллюсков, но говорить об этом вслух не решался: версия казалась ему несколько надуманной.

Туман производил зловещее впечатление: густой внизу, он делался прозрачным на высоте одного метра, но при этом медленно клубился, несмотря на полное отсутствие ветра. Кроме того, он тянулся к морю. Сам. Антон заметил это, когда они с Коляном добрались до пляжа: полосы тумана стелились по песку и плыли над волнами.

Метрах в двухстах левее приятели заметили группу людей и несколько машин.

— Вот они! — обрадовался Колян. — Давай туда.

— Нас всё равно близко не пустят, — заметил Антон, надеясь, что они остановятся передохнуть или хотя бы сбавят темп, но Колян только отмахнулся:

— Близко нам и не надо. Подойдём и встанем. Прогнать они нас не имеют права. Тем более, там уже и так народ собрался.

Колян был прав: неподалёку топталось человек пятнадцать любопытных. Даже странно, что так мало.

— Интересно, на этих телах тоже есть следы? — проговорил Антон, едва поспевая за приятелем.

В боку начинало колоть, сердце стучало гулко, как колокол.

Вдруг Колян перешёл на шаг. Похоже, он даже не запыхался — наверное, просто решил, что трупы никуда не денутся, и можно не торопиться. Антон с облегчением остановился.

— Ты чего? — обернулся приятель. — Давай, двигай.

— Щас, погодь.

— Шевели булками, барышня.

Колян коротко хохотнул и достал сигареты.

— Что там ещё за следы? — спросил он, щёлкнув зажигалкой.

— Как будто рыбы объели тела.

— А-а. Ну, и что тут особенного?

— Да, в общем-то, наверное, ничего.

— Почему тогда тебя это интересует?

Приятели приблизились к тому месту, где стояли репортёры, полицейские и, должно быть, криминалисты. До зевак оставалось метров двадцать.

— Встанем здесь, — предложил Колян.

— Судя по отметинам, трупы объели довольно крупные животные, — сказал Антон. — Вроде акул.

— Неужели? У нас, вроде, не водятся.

— Конечно, нет.

— Значит, не акулы.

— Я не говорю, что это были акулы. Но кто-то здоровенный.

— Это ты по телику так хорошо всё разглядел?

Антон кивнул.

— Ну-ну.

— Не веришь?

Колян пожал плечами.

— Я не обратил внимания. Хочешь, подойди вон туда и спроси, нет ли на них укусов.

Антон понимал, что приятель прикалывается: никто его даже близко не подпустил бы к утопленникам.

— Ха-ха, — сказал он. — Зачем мы сюда припёрлись?

— От нечего делать. Может, в кадр попадём. Вон сколько репортёров. Хочешь, чтобы тебя по телику показали?

— Не особо.

— Врёшь. Все этого хотят.

Антон спорить не стал. Репортёры-то, наверное, тела видели. Когда полиция уедет, можно будет спросить у них, нет ли на трупах ран от укусов. А если они сделали фотки…

— Интересно, откуда Валера взял бензин, — проговорил, прервав его мысли, Колян. — Он же нищий.

— Да слил из машины, — отозвался Антон. — Это ж как два пальца.

— Возможно. Говорят, ночью его здорово помяли. Наверное, теперь посадят.

— Не факт. Он же невменяемый.

— А это ещё как доктор скажет.

— Какой доктор?

— Какой-какой… психиатр, — Колян бросил и затоптал окурок. — Освидетельствование сначала проводят, а потом уж решают: посадить или отправить на принудительное лечение. В любом случае, Валеру мы не скоро увидим. Если вообще… Кстати, ты знаешь, что священник свалил из города?

— Что значит «свалил»?

— Сел утром в тачку и уехал. Насовсем. Сказал, его здесь больше ничего не держит.

— Разве так можно?

— Почему нет? Церковь-то сгорела.

— Но он ведь священник.

— Ну, и?

— Мне кажется, он не должен был уезжать.

Колян усмехнулся.

— И тем не менее.

— Откуда ты знаешь?

— Братан рассказал. Он с корешами ночь прошатался, а часов в семь утра видел, как поп вещички в тачку закидывал. Его люди, которые приютили после пожара, остаться уговаривали, а они им ответил — мол, нечего мне тут больше делать.

— Мрак.

— Да и чёрт с ним. Кому он нужен? Тем более, церкви действительно больше нет.

— Были времена, когда священники проводили богослужение и молились без всяких церквей.

Колян поморщился.

— Давай без лекций, ладно?

Антон пожал плечами.

Его взгляд привлекла тёмная полоса, возникшая на морском горизонте и приближающаяся к берегу. Кажется, она увеличивалась, причём довольно быстро.

— Смотри, что это?

— Где? — Колян обернулся. — Ты о чём?

— Да вон там, вдалеке. Видишь?

— А-а-а… Да.

— Что это такое?

Колян нахмурился.

— Чёрт! — пробормотал он спустя секунд десять. — По-моему, волна.

— Волна?

— Угу. Огромная такая волна.

— Даже ветра нет, — с сомнением сказал Антон.

— Ну, выскажи свою версию.

Полоса тем временем приблизилась к берегу метров на триста. Теперь было видно, что она гораздо больше, чем показалась Антону вначале. Люди на пляже, занятые утопленниками, ничего не замечали.

— Надо их предупредить, — сказал Антон через полминуты, когда стало очевидно, что к берегу действительно приближается огромная волна. — Иначе их смоет.

— Да, наверное, — согласился Колян, но не пошевелился.

— Может, сбегаем?

— А успеем?

— Но ведь нельзя же просто стоять и смотреть?!

— Можно крикнуть.

На гребне волны белела пена — её уже было хорошо видно. Секунд тридцать — и вода накроет пляж и всех, кто там находится.

Антон смерил взглядом расстояние до репортёров и полицейских. Наверное, услышат…

Но ему не пришлось кричать. От группы зевак отделился какой-то парень и побежал к морю, размахивая руками. Ему удалось привлечь внимание находившихся на пляже.

— Они не понимают, чего он хочет, — сказал Антон. — Вообще отвернулись от волны и смотрят на него. Теперь точно не увидят и не успеют.

— Господи, она высотою с дом! — проговорил Колян. — Сколько же в ней воды?!

Антон вдруг понял, что приятель прав: волна оказалась чудовищной! Воздух разорвал протяжный гул — словно из ниоткуда появился реактивный самолёт и завис над морем.

Парень, пытавшийся предупредить репортёров и полицейских, остановился и попятился. Помедлив пару секунд, он развернулся и кинулся назад.

Кто-то из операторов, наконец, посмотрел в сторону моря — наверное, услышал рёв.

Через миг на берегу началась паника.

Люди побежали прочь от воды, бросив шесть уложенных в ряд тел и даже какое-то оборудование, но уже было ясно, что не успеют: волна накатила на берег, от неё на песок упала тень. Уши заложило от низкого, почти звериного рёва.

Как заворожённый, Антон наблюдал за тем, как несколько тонн тёмной воды обрушились на берег, поглотили трупы и устремились вслед бегущим. Волна подхватила полицейских и журналистов, завертела, потащила вперёд. Некоторые сразу исчезли, другие отчаянно боролись за жизнь, но пена накрыла и их.

— Бежим! — крикнул вдруг Колян, с силой хлопнув Антона по плечу.

Что?! Зачем?

Вода их не достанет: они слишком далеко от линии прибоя…

И вдруг Антон понял, что Колян прав: волна быстро приближалась к тому месту, где они стояли, и должна была добраться до них через несколько секунд.

Развернувшись, Антон кинулся следом за улепётывавшим приятелем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Спасти удалось только двоих. Несколько человек исчезли в море — даже их тел не осталось на берегу, когда волна схлынула. К счастью, в состав прибывшей на пляж бригады криминалистов входили врачи — они успели откачать одного полицейского и одного оператора.

Собралась толпа. Ждали «скорую». Всё блестело от влаги, но нигде по-прежнему не было ни единой выброшенной рыбёшки. Странных моллюсков, впрочем, тоже.

Антон с Коляном вернулись к берегу, чтобы посмотреть, чем кончилось дело, спустя минут пять после того, как на берег нахлынула волна. Парни стояли возле покосившихся уличных зонтиков, мокрых и понурых.

— Жесть! — проговорил Колян, доставая дрожащими пальцами сигарету. — После той бури началась какая-то фигня, ты заметил?

Антон неуверенно кивнул.

— Эти твари, вонища, пожар, а теперь вот… — Колян кивнул в сторону разложенных на набережной тел. — Журналисты будут в восторге. Те, которые не утонули, конечно.

— Не понимаю, откуда эта волна. Ведь даже шторма нет. И по телику не обещали ухудшения погоды.

— Знаю. Катаклизм, — Колян с трудом выговорил это слово и глубоко затянулся.

Антон смотрел на море. Оно колыхалось, как таз на шаткой табуретке.

Сосед-учитель сказал, что на Земле сейчас Эра Водолея — а значит, стоит ждать наводнений, штормов и так далее. Может, они стали свидетелями чего-то такого? С другой стороны, в эзотерику Антон не верил. Во всяком случае, старался себя одёргивать. Он учёный, и происходящему должно быть рациональное объяснение.

— Смотри! — Колян слегка толкнул его в плечо, привлекая внимание. — Чё это за процессия?

Повернув голову, Антон увидел приближающихся к пляжу людей. Впереди шагал Валера, прямой, как струна — оказалось, что он довольно высокий — а за ним — человек тридцать мужчин и женщин. Было даже несколько подростков.

Все они держали в руках канистры, пластиковые бутыли или бидоны. Толпа распространяла запах бензина.

— Это что, наш убогий? — процедил Колян. — Его ж замели! Откуда он тут взялся?

— Наверное, выпустили, — отозвался Антон.

— Да с какого перепуга?

— Понятия не имею. А что с ним за компания?

— Не знаю, но лучше им держаться от меня и моей сигареты подальше. Похоже, они только что не пропитались бензином.

Антону вспомнилось детское стихотворение про лисичек, которые подожгли море. Может, и эти люди намеревались сделать нечто подобное? Вид у них был, во всяком случае, достаточно безумный, чтобы попытаться.

Завидев приближающуюся толпу, от группы полицейских отделился сержант и поспешил навстречу Валере.

— Нельзя! — поговорил он, выставив руку. — Здесь не на что смотреть.

Учуяв запах бензина, он нахмурился. Взгляд скользнул по канистрам и бутылям.

Люди обходили его с двух сторон, не поворачивая голов. От такого игнорирования у стража правопорядка к лицу прилила краска. Он повернулся и схватил Валеру за руку повыше локтя. Дёрнув к себе, повалил на песок.

И в этот миг спутники дурачка остановились. Дружно, словно повинуясь чьему-то приказу, поставили ёмкости с бензином.

Антон понял, что сейчас произойдёт нечто страшное. В движениях людей было нечто механическое: они словно лишились индивидуальности и мыслили одинаково.

Невысокий коренастый мужик в тельняшке первым бросился на сержанта. Его примеру последовали другие, и уже через пару секунд на песке образовалась куча-мала, к которой устремились остальные полицейские. Их было человек восемь, не больше. Некоторые вытаскивали дубинки, некоторые — пистолеты.

— Щас начнётся! — сообщил Колян, бросая на асфальт окурок. — Вот это жесткач!

Похоже, ему перспектива побоища нравилась.

— Надо на телефон заснять, — он полез в карман за мобильником.

Раздался выстрел: один из полицейских пальнул в воздух. Его коллеги принялись охаживать напавших на сержанта дубинками. Как ни странно, никто не кричал.

— Что вы делаете?! — по-базарному заголосила какая-то появившаяся на улице баба, непонятно, к кому обращаясь.

К пляжу подтягивались зрители, а драка была в полном разгаре: Валера со спутниками и не подумали сдаться властям. Численное преимущество было на их стороне, и вскоре большинство полицейских оказались прижаты к песку. Их избивали.

Раздались выстрелы. Двое стражей правопорядка открыли, наконец, стрельбу на поражение. Упал сначала один, потом другой нападавший. В толпе зрителей закричали, кто-то кинулся прочь, опасаясь, что поймает шальную пулю. Застрелили или ранили ещё двоих, но вот одного из стрелявших сбили с ног. Отлетел в сторону пистолет.

— Они их всех прикончат, — сказал Колян. — Они свихнулись!

Антон был согласен. Стало страшно.

Валера тем временем, шатаясь, встал на ноги. По его лицу струилась кровь, к ней прилип песок. Дурачок утерся ладонью и нашёл взглядом свою канистру. Она опрокинулась набок, но благодаря завинченной крышке бензин из неё не вытек. Валера поднял ношу и побрёл к воде. Постепенно за ним последовали остальные. Люди вставали, оставляя на песке растерзанные тела полицейских, подбирали бутыли и шагали за своим странным лидером.

Колян смачно выматерился.

— Их всех прикончат, — сказал он. — Менты такое не прощают. Перестреляют, как собак.

Антон глядел на усеянный трупами пляж и чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Нет, это не поддавалось рациональному объяснению. Бредущие к воде люди, несущие на себе запах бензина, казались существами из иного мира. При их приближении врачи разбежались — так семейство зайцев дает стрекача при виде волка.

Валера остановился у края воды, поставил канистру и опустился на колени. Спутники убогого последовали его примеру. Они не обращали внимания на медиков, робко приблизившихся к мёртвым — или тяжело раненым — полицейским.

— Вот это уже начинает меня реально пугать, — проговорил Колян, до сих пор следивший за происходящим с живым интересом. Он опустил телефон. — Что за сектантство? Решили поклоняться моллюскам, что ли? Так их давно сожгли.

У Антона возникло сильное желание развернуться и побежать. Мчаться прочь и без оглядки, пока море и стоящие на коленях люди не исчезнут из виду, но он будто прирос к земле и не мог заставить себя сделать ни шага. Взгляд его был прикован к распростёршимся ниц.

Зрители, осмелев, придвинулись к пляжу. Некоторые поспешили на помощь медикам, присевшим возле полицейских. В толпе страх сменялся возмущением. Раздались гневные крики, адресованные тем, кто стоял на коленях у линии прибоя.

Антону показалось, что он слышит несущуюся над волнами молитву. Неужели галлюцинация? Но нет, это Валера со товарищи что-то выкрикивали нараспев. Слов было не разобрать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— О, чёрт! — Антон вздрогнул всем телом, когда Колян вцепился в его плечо твёрдыми, как железо, пальцами. — Гляди, чувак!

Он указал на горизонт, где поднималась новая волна, ещё больше прежней. Она катилась к берегу, и её рёв поглощал слова странной молитвы.

— Бежим? — спросил Антон, не отводя глаз от волны. Ему показалось, что за ней есть ещё что-то. Тёмная гора, поднимающаяся из моря.

— Погодь! — должно быть, Колян тоже заметил. — Ты видишь?

Антон кивнул.

— Нас накроет, — сказал он. — На этот раз по полной.

— Я хочу рассмотреть эту штуку, — заявил Колян. — Поднимемся на водонапорку.

Метрах в ста от пляжа стояла старая ржавая башня, опутанная цепями. Предполагалось, что они должны помешать детворе лазать по ненадёжной конструкции. Конечно, ребятню цепи не останавливали. Башня служила постоянным источником недовольства родителей, забрасывавших городскую администрацию требованиями снести её. Однако то ли из-за нежелания муниципалитета тратить бюджетные средства, то ли в соответствии с нормативами пожарной безопасности, железный уродец до сих пор стоял на своём месте, бросая вызов всем, кто пытался его уничтожить.

При мысли, что надо будет карабкаться по держащимся на честном слове опорам, сердце у Антона ушло куда-то вниз.

— Если волна ударит по башне, — сказал он, — мы рухнем вместе с ней.

— Блин, ты прав, — расстроился Колян. — Но надо занять позицию повыше.

Над волной тем временем поднималась чёрная полусфера — словно из моря выкатывался гигантский шар. Он-то и толкал перед собой тонны воды, грозившейся обрушиться на берег в ближайшее время.

Зеваки тоже заметили странное явление. Зная, чем грозит такая волна, люди поспешили прочь. Врачи подхватили двоих полицейских — должно быть, те ещё подавали признаки жизни — и потащили к машине «скорой помощи», увязая ногами в мокром песке.

— Зря, — констатировал Колян. — Не успеют. Лучше бы бросили.

— Надо валить, — сказал Антон, сбрасывая оцепенение.

Парни побежали трусцой к домам, но всё же не торопились: очень уж им хотелось узнать, что это за чёрная гора приближается к берегу.

— Ладно, надо ускоряться, — сказал Колян. — Иначе потопнем. Такая волна, пожалуй, до Ленинградки дойдёт.

Ленинградская улица пересекала город параллельно пляжу, служа условной границей между курортной и жилой зонами.

— Поднимемся на последний этаж торгового центра, — предложил Антон. — Оттуда должно быть всё видно.

Чудь подумав, Колян кивнул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Продолжение в следующем номере.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

(Окончание. Начало в 4(11), 5(12)-2017).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После сильного шторма море выбросило на улицы города множество странных, неизвестных науке животных. Кого-то они напугали, кто-то проявил к ним научный, а кто-то — чисто гастрономический интерес. Но люди, съевшие эти дары моря, странным образом стали менять свое поведение. В городе назревает что-то страшное. Но что именно?..

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Попадавшиеся по дороге люди выглядели обеспокоенными. Им уже сказали, что к берегу идет волна, и они растерянно топтались на улице, не зная, что предпринять: бежать подальше или пойти поглядеть на то, как затопит пляж.

В ТЦ «Брешка» народу было мало. Здесь никто и не слыхал о новой напасти.

— Давай пешком, — Антон направился мимо эскалаторов к лестнице. — Так быстрее.

Через минуту парни уже прильнули к окнам расположенного на четвертом этаже фастфуда. Поверх крыш домов виднелось кипящее море, из которого медленно и неотвратимо выползала гигантская багрово-черная тварь с покатой спиной.

Колян во весь голос разразился руганью. На него зашикали немногочисленные посетители ресторана.

— Вы совсем обалдели, что ли?! — молодая мамаша с пятилетним дитем грозно поднялась из-за столика. Ее обтянутые цветастой футболкой телеса заколыхались.

— Пошла ты! — не оборачиваясь, бросил Колян.

— Что-о?!

Чудовище поражало размерами. Казалось, целый остров поднимается из воды. По обе стороны туши копошились, взбивая пену, щупальца.

— Это ж, блин, кракен! — пробормотал Колян.

Антон подумал, что, если приятель даже и прав, то лично он представлял себе гигантского осьминога иначе. Более похожим на привычных взгляду Octopus vulgaris или Mesonychoteuthis hamiltoni. Но то, что он видел сейчас, являлось монстром, попирающим известные науке закономерности. Размер, пропорции, какие-то пульсирующие воронки, разбросанные по телу, извивающиеся наросты — все казалось порождением фантазии художника или бредом безумца.

Идущую впереди чудовища волну скрывали дома — должно быть, она уже добралась до пляжа. Удалось ли спастись врачам «скорой помощи»?

— Ты еще меня и игнорируешь! — мамаша не желала давать спуска обхамившему ее парню. Раздались приближающиеся шаги. — Я тебе, щенок, сейчас покажу…

— Заткнись, гнида! — заорал Колян, разворачиваясь.

Его руки сжались в кулаки. Антон понял, что приятель не в себе.

— Подонок! — выкрикнула, трясясь от ярости, женщина.

Колян чуть подался вперед, сделал молниеносное движение — как во время тренировок по боксу, когда лупил грушу, представляя, что выколачивает дурь из отчима. Костяшки врезались женщине в челюсть. Раздался сухой щелчок, и она повалилась без сознания на пол.

Зал мгновенно наполнился криками. Застучали отодвигаемые стулья. К Коляну и Антону поспешили двое мужиков — должно быть, намереваясь проучить обоих.

— Валим! — Колян потащил приятеля за собой.

— Эй! — раздался вслед им окрик, но парни не стали оборачиваться.

Сбежав по лестнице, сиганули в дверь и выскочили на улицу. Их не преследовали.

Со стороны берега доносился рев, заглушавший почти все звуки. Он буквально заполнял пространство, не оставляя места ничему другому. Несколько прохожих в недоумении замерли, глядя на дома, скрывавшие пляж.

— Сейчас! — выдохнул Антон.

И действительно, спустя несколько секунд по улицам устремилась вода. Она шла стеной, затапливая припаркованные машины, киоски, скамейки и клумбы, сметая зонтики возле кафе, вынося витрины и устремляясь внутрь магазинов, парикмахерских и почтового отделения. От воды несло тиной и гнилью.

— Назад! — крикнул Антон.

Они с Коляном поспешили в торговый центр, из которого только что выбрались. Автоматические двери закрылись за ними, но едва ли он могли помешать воде попасть внутрь. Впрочем, это сейчас волновало Антона меньше всего. Куда важнее — сумеет ли выползшая из моря тварь пробраться в «Брешку». И еще: где сейчас родители? Мать, конечно, в университете, а отец? Надо их предупредить!

Из торгового центра можно было выйти с другой стороны. Антон взглянул на приятеля.

Парни остановились на втором этаже, возле отдела, торговавшего экзотическими чаями.

— Мне домой надо.

— На фига?

— Отца предупредить. Ну, и мать тоже. Только она не дома, а в…

— Так позвони им, лошара.

Антон понял, что приятель прав: конечно, у него же есть телефон. Он вытащил из кармана мобильник, набрал номер матери.

— Мам? Ты в университете?

— Да, Антош. Что случилось?

— Не поверишь.

— А ты попробуй меня убедить, — голос у матери был веселый.

Антон кратко изложил суть дела. Внизу вода просачивалась сквозь двери торгового центра, заливая вестибюль. Послышались недовольные возгласы. Показался охранник в фураже и серой рубашке, с мятым лицом.

— Колян?

— Что?

— Что тут у вас? — крикнул он, свесившись через перила второго этажа. — О, черт!

Какая-то женщина с коляской пыталась развернуться, стоя по щиколотку в вонючей воде. Ей на помощь пришел мужчина — должно быть, муж. Подмышкой он держал огромного плюшевого зайца с безумно выпученными глазами.

— И это все правда? — спросила мать, когда Антон закончил говорить.

— Клянусь!

— Надо найти отца. Скорее всего, он дома. Я позвоню ему и скажу…

— Давай лучше я сам. А ты собирайся.

— Ну, хорошо. Встретимся около железнодорожной станции. Она достаточно далеко от берега. Возьмите из дома деньги, паспорта и остальные документы. Если сможете — драгоценности. И заприте дверь, как следует, слышишь?!

— Да, мам. Пока.

Антон отключился и тут же набрал номер отца. Гудки. Один, второй, шестой. Никто не ответил и на девятый. Чертыхнувшись, Антон сбросил вызов.

— Вне зоны доступа? — спросил Колян.

— Да нет. Может, телефон разрядился.

— Бывает.

— Мне надо найти отца.

— Ладно, давай. Мне тоже… В общем, валим отсюда.

Звук чудовищного удара заставил подпрыгнуть не только приятелей, но и других посетителей торгового центра. Через окно «Брешки» было видно, как толстое, похожее на огромный кнут щупальце врезалось с размаху в ближайший дом и снесло с него сразу половину этажей. Во все стороны полетели обломки. Несколько угодило в торговый центр. Со звоном посыпались осколки. Кусок стены упал к ногам приятелей и раскололся, одновременно выбив из пола кафельную плитку.

Антон успел прикрыть лицо руками. Колян вскрикнул. Из ноги у него торчал кусок керамогранита. Он выдернул его и разразился матерщиной. Штанина быстро пропитывалась кровью.

Из многочисленных стеклянных отделов торгового центра выскакивали продавцы и покупатели. Послышались испуганные вопли, но большинство просто недоумевало. Наверное, примерно то же происходит в муравейнике, когда ребенок первый раз втыкает в него палку.

Не сговариваясь, Антон с Коляном побежали по этажу. Надо было добраться до противоположного выхода, и оттуда уже двигать по домам. Колян прихрамывал, стиснув зубы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Антон расстался с приятелем неподалеку от своей улицы. Здесь люди только начинали понимать: что-то случилось. На лицах было написано беспокойство, но не страх.

— Что там за грохот, Антош? — окликнул, выглядывая из палисадника, сосед-учитель. Клетчатую кепку он сдвинул на затылок, чтоб было не так жарко.

— Из моря что-то вылезло! — тяжело дыша, выпалил Антон. — Огромная тварь. Все ломает.

Взбежав по ступенькам, он рванул дверь. Заперто! Куда же делся отец?

— Вы папу не видели?

— Нет. Наверное, в магазин пошел. Так что там за тварь, говоришь?

— Смотрели «Годзиллу»?

Даниил Афанасьевич нахмурился.

— Кого-кого?

— Не важно. В общем, огромный монстр крушит все подряд. Собирайте самое ценное и уезжайте из города.

Сосед усмехнулся.

— Ну, ты и фантаст. Тебе бы книжки писать, — покачав головой, он скрылся за забором.

Антон отпер дверь и забегал по комнатам, пытаясь сообразить, где что лежит. Параллельно набирал номер отца. Снова гудки, и никакого ответа. Зато где-то заиграла знакомая музыка. Проклятье! По звуку Антон отыскал забытый отцом мобильник и сунул в карман. Рядом на столе обнаружился коричневый пузырек с надписью «корвалол». Чей это? Кажется, в их семье никто сердечными заболеваниями не страдал… Впрочем, неважно. Сейчас не до этого. Покидав в сумку деньги, документы и шкатулку с мамиными драгоценностями — в основном, бусами — Антон выскочил на улицу.

Уже хорошо был слышен грохот рушащихся домов. Ощущалась вонь, принесенная морем. Сосед-учитель стоял у калитки, склонив голову набок. Завидев Антона, он хотел что-то спросить, но передумал.

— Уходите! — крикнул ему парень, запирая замок. — Скорее.

Он сбежал с крыльца и помчался в сторону университета. Может, отец зашел к матери? На ходу он достал телефон, чтобы набрать номер.

— Алло, мам? Папа забыл мобильник дома. Он не у тебя сейчас?

Оказалось, что нет.

— Ты за мной не заходи, — сказала мать. — Не теряй время. Иди прямо к вокзалу.

— Хорошо.

Антон замедлил шаги, а затем и вовсе остановился. Что же делать? Он не мог бросить отца. Тот либо в магазине, либо… Да он никуда не ходит, в общем-то. Куда ж его сейчас понесло?

— Эй! Антош, ты? — тетя Маруся спешила через площадь, держа в руке алюминиевый бидон. — Ты с нами?

Антон нахмурился. Болтать с соседкой у него не было ни времени, ни желания.

— Наводнение, — сказал он, решив не вдаваться в подробности. — Собирайтесь и бегите.

— Значит, не с нами, — проговорила тетя Маруся.

В руке у нее появился кухонный нож — большой, с треугольным лезвием. Таким полагалось резать овощи.

— Вы чего? — опешил Антон.

— Щас узнаешь, гнида! — прошипела соседка и кинулась на парня.

Антон побежал прочь, слыша за спиной топанье резиновых шлепанцев, в которых тетя Маруся ходила чуть не круглый год. Ему удалось оторваться довольно быстро: соседка не могла похвастать физической подготовкой и вскоре отстала, хотя и продолжала ковылять, выкрикивая бессвязные проклятья.

Ничего не понимая, Антон затрусил дальше, прикидывая, где может быть отец. По идее, логичней всего было бы ждать его дома, тем более, что морская тварь туда еще не скоро доберется. Судя по грохоту, в запасе имелось минут десять, а то и больше. Антон повернул голову и увидел, как черные щупальца оплетают торчащую над домами крышу «Брешки».

Да, пожалуй, надо вернуться. Только лучше обойти эту чокнутую с ножом.

Антон побежал, делая крюк. До вокзала он всегда успеет добраться, а отец может растеряться и попасть в лапы… То есть, в щупальца твари.

Пробегая через аллею, усаженную акациями, Антон заметил несколько человек с канистрами. Среди них был и Валера. Похоже, они все-таки успели спастись. Но как? Волна должна была накрыть их — у них не было времени удрать.

Пританцовывая от возбуждения, люди поливали бензином киоски. Двое вышли из сувенирной лавки, торговавшей лубочными изделиями, отшвырнули пустые канистры. Один из них чиркнул спичкой и бросил ее в раскрытую дверь. Затем кинул коробок Валере. Тот поймал его с удивительной ловкостью.

Антон чуть задержался, чтобы поглядеть, что будет. Дурачок поджег ближайший из ларьков, отступил от трещавшего пламени и вдруг рассмеялся. Остальные тоже загоготали. Кто-то повернул голову и уставился на Антона. Парень понял, что надо бежать. Похоже, некоторые совершенно слетели с катушек.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нина подняла голову и повернулась на доносившийся из коридора топот. Кто-то бежал, скрипя подошвами по линолеуму. Хлопнула дверь — кажется, ведущая на лестницу. Странно: в универе летом обычно царила тишь да благодать. Нина вернулась к чтению открытой в браузере статьи. Она была уверена, что найдет ответ на вопрос, как классифицировать необычных моллюсков, если изучит древние, ископаемые образцы. Скорее всего, то, что выбросило море, развивалось в какой-то замкнутой экосистеме глубоко в океане — возможно, в одной из впадин.

Химик, с которым она договорилась встретиться по поводу фермента, пропал. Не отвечал ни на звонки, ни на смс-ки. Странно, ведь, услышав предложение биолога, он проявил большой энтузиазм.

Звонок сына выбил Нину из колеи, но она не могла просто взять и бросить чтение — осталось совсем немного. Тварь еще далеко, так что пара минут роли не играет.

Вскоре она увлеклась, потеряв счет времени. К счастью, телефон снова зазвонил. Это был Антон. Нина взглянула на часы. Засиделась!

— Да, сынок?

Антон спросил, не пришел ли отец к ней в университет. Мобильник он забыл дома.

Решили встретиться на вокзале. Нина старалась говорить уверенно и спокойно, чтобы сын не почувствовал ее волнения.

Завершив разговор, она с сожалением посмотрела на монитор. Работы предстояло много, и делать ее придется позже — когда все уладится. А сейчас имелись дела поважнее: встретиться с мужем и сыном, убедиться, что оба в порядке.

Снова хлопнула дверь. На это раз шаги приближались. Они замедлились возле входа в лабораторию. Нина отодвинулась от компьютера и, упершись ногами в пол, откатила офисное кресло. Человек стоял за дверью. Не стучал и не входил.

— Кто там? — крикнула Нина. — Толик, ты?

Тишина. Что за чертовщина? Может, супруг решил зайти? Так чего он ждет? Вроде, не из нерешительных.

Женщина встала и направилась к двери.

— Кто там? — повторила она громко.

Ответа не последовало.

Выругавшись себе под нос, Нина нажала ручку и выглянула в коридор, рассчитывая встретиться взглядом либо с мужем, либо с лаборантом.

Сердце тревожно ускорило темп. Нина прислушалась. Ничего. Значит, почудилось. Скорее всего, кто-то выходил, а она решила…

Ладно, пора идти. Должно быть, она одна осталась в универе. Здание казалось пустым, покинутым.

Нина вернулась к столу, выключила компьютер и подхватила сумку. Пешком до вокзала минут пятнадцать. Взглянув на часы, зачем-то засекла время. Надо бы запереть тут все, но на проходной должна быть Алевтина Михайловна — уж она-то пост не покинет, что бы ни случилось, пока все замки не повесит. Улыбнувшись, Нина вышла в коридор и заторопилась к лестнице.

Ее окликнули, когда она была у самого выхода с этажа. Толя торопливо шагал по линолеуму, и подошвы его ботинок влажно поскрипывали. На добродушном лице застыла широкая кукольная улыбка.

— Нина Владимировна, — проговорил он, — подождите! Я должен вам кое-что сказать.

— Толь, давай на ходу, ладно? — женщина взялась за дверную ручку. — Я тороплюсь. Договорилась с сыном встретиться.

— А это ненадолго.

Нина увидела, как лаборант достает из-за спины красный пожарный топорик, который раньше висел на щитке этажом ниже, справа от кофейного автомата.

Не раздумывая, женщина толчком распахнула дверь и кинулась вниз по лестнице. Позади раздался яростный крик.

Нина бежала, перепрыгивая через ступеньки. Хорошо хоть, летом она принципиально не носила туфли на каблуках — только теннисные кеды. Давала ногам отдохнуть. Так бы уже переломала лодыжки.

Когда Нина домчалась до проходной — стеклянная будка выглядела пустой, консьержка куда-то пропала — сверху донеслось тяжелое топанье.

— Стой, с-сучара!

Едва не запутав в стальных рогах турникета ремешок сумки, женщина выскочила на улицу и буквально столкнулась с мужем.

— Ты чего? — удивился тот.

— Бежим! — дернула его Нина, решив, что объяснения подождут.

— Да куда хоть?!

— На вокзал!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Домой Колян не пошел. Мать была на работе — она трудилась уборщицей в супермаркете — а отчим… Да хоть бы он сдох, чертов алкаш! Наверное, спит без задних ног, опять налакавшись водки.

Пальцы сами собой сжались в кулаки. Как бы Коляну хотелось прижать отчима к стене и выбить из него дух, отметелить так, чтоб костяшки содрались в кровь! Но мать этого не одобрит. Представив ее плачущей, парень сразу же остыл.

Оставался еще брательник, лоботряс. Он дома появлялся редко — чуть ли не все время тусил с приятелями. От него часто пахло табаком и пивасиком, особенно летом. Колян вспомнил, как брат наворачивал жареных моллюсков, стягивая их зубами с тонких, похожих на вязальные спицы, шампуров. По идее, он сейчас должен быть среди новоявленных пироманов — шнырять по городу, расплескивая во все стороны слитый из чьей-нибудь тачки бензин. Даже не обладая сверхвысоким интеллектом, Колян сообразил, что между поеданием вонючих «кальмаров» и охватившим некоторых жителей безумием есть связь. Скорее всего, так проявилось отравление. Как-то, сидя на толчке, он прочитал в рваном журнале, что некоторые токсины действуют на мозг, вызывая галлюцинации и приступы немотивированной агрессии.

В общем, Колян решил, что брат сам о себе позаботится. Он ему, во всяком случае, не помощник. Тем более что рана в ноге болела и кровоточила. Ее следовало обработать йодом и перебинтовать — до того момента, когда все поутихнет, и появится возможность пойти к врачу, чтобы наложить швы.

Ноги несли к лесу, где еще год назад парень устроил тайное убежище: настоящую землянку с откидным люком. Там он хранил запас консервов — на случай, если уйдет из дома. Колян копал ее в течение месяца каждую ночь, чтобы никто не увидел. Существование землянки давало ощущение независимости.

Сейчас он рассчитывал переждать в ней нападение чудовища. Едва ли оно продлится дольше пары дней. Надо только разжиться водой. Света будет достаточно — Колян припас несколько диодных фонариков. Говорят, их хватает надолго. А потом, когда все закончится — даст Бог, отчима зверюга раздавит или сожрет — они с матерью заживут нормально. Колян даже улыбнулся при этой мысли.

Впереди показались люди. Они шли, шатаясь, — должно быть, ошарашенные происходящим. Трое мужчин и четыре женщины. Грязные, ободранные. Похоже, им досталось от выползшей на берег твари — небось, едва успели выскочить из домов, прежде чем те рухнули под ударами щупалец. Вот только как они очутились здесь, так далеко от…

Колян замедлил бег, а затем и вовсе остановился. Нет, эти люди не пострадали во время атаки монстра. Собственно, они напоминали кадр из фильма про оживших мертвецов: полуистлевшая плоть, остатки одежды и земли, почти лысые черепа и пустые глазницы. Тем не менее, эти создания шли — переставляли ноги, удерживая равновесие!

Подавив желание разглядеть их получше, Колян свернул в ближайший переулок: обойти от греха подальше, как говорила мать.

Возле леса он оказался спустя десять минут. Поблизости не было ни души. Штанина напиталась кровью, облепила ногу. Кое-где появилась ломкая корка.

Зайдя подальше, Колян присел и нашарил среди накиданного дерна ввинченное в деревянную крышку кольцо. Потянул, приоткрывая люк, взял с приступки фонарик. Белый луч осветил уходящую вниз лестницу. Пахло сыростью и корнями.

Парень осторожно спустился, опустил за собой крышку и сел на стибренный из дома табурет. Уфф! Теперь можно и передохнуть. Главное, чтоб мать не полезла на рожон. Впрочем, она всегда была осторожной, всего боялась. Нет, за нее не стоит беспокоиться: забьется в норку и пересидит все бедствие.

Колян посветил на грубо сколоченные полки, уставленные консервными банками. Главное, чтоб волна не дошла до леса — иначе затопит землянку, и пиши пропало.

Надо заняться раной. Йод был, бинты и пластырь тоже. Колян встал, расстегнул штаны и попытался снять, но кровь кое-где уже присохла, и было больно. Может, срезать их?

Наверху кто-то легонько стукнул в крышку люка. Вздрогнув, Колян затаил дыхание. Раздался тихий скрежет, вскоре сменившийся царапаньем. Собака? Кошка? Людей не было поблизости — парень бы их заметил. С другой стороны, кто-то мог прятаться в лесу и проследить за ним. От этой мысли в горле пересохло. Колян вдруг понял, что находится не только в убежище, но и в ловушке: бежать некуда, а крышка не запиралась — не предполагал он, что кто-нибудь отыщет его логово.

В потолке появилась полоска света, а затем крышку отбросили, и в проеме нарисовалась голова. Лысый череп без глаз и с провалившимися щеками.

— Кто это здесь? — прошепелявил мертвец, заглядывая в землянку. Ноздри раздулись, втягивая воздух. — Живо-о-ой! Не бойся, выходи. Все равно достану! — сверху донесся кашляющий смех, а затем стало темно, и лестница натужно заскрипела. — Сладеньки-и-и-й…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На площади перед домом царило нечто невообразимое. Люди выскакивали из домов, тащили сумки и рюкзаки, отовсюду слышались крики и детский плач. Одним словом — паника!

Антон пробрался в дом никем не замеченный. Нестерпимо воняло гнилью. Над крышами домов мелькали щупальца. Присутствие в городе неведомой твари, кажется, уже ни для кого не являлось секретом.

Отец наверняка отправится или в университет к матери, или сюда. Антон надеялся, что сюда. Взглянув на часы, он отметил, что через десять минут придется убраться в любом случае — иначе чудовище похоронит его под обломками.

В окно было видно, как двое мужчин с бутылками в руках подбежали к соседскому дому. Вслед за ними вразвалку, как утка, прошествовала тетя Маруся.

Антон выскользнул из дома и подкрался к забору. Даниил Афанасьевич поспешно запихивал вещи в сумку на колесиках. Подняв голову, он заметил парня.

— Ты чего вернулся? — спросил он.

— За отцом.

— Напрасно я тебе не поверил, — сосед продолжил свое занятие. — Сейчас уже далеко был бы. Но кто мог подумать… — он неожиданно выпрямился. — «Должен же существовать образец, если существует корявая копия», — процитировал он вдруг Набокова.

Антон помнил это произведение — «Приглашение на казнь». Оно произвело на него когда-то большое впечатление, и теперь он понял, что имел в виду учитель: те дохлые моллюски были лишь предшественниками настоящей беды. Недоразвитыми копиями чудовища, разрушающего город.

Помнится, мать говорила, что вонь, которую они источали, предназначалась для общения. Должно быть, она и привлекла этого монстра на берег.

— Говорят, вместе с этим чудищем из воды лезут твари помельче, — сказал Даниил Афанасьевич. — Размером с лошадь. И зубастые.

Вот откуда на телахрыбаков с «Марбрика» взялись отметины, понял Антон.

Распахнулась калитка, и в палисадник Даниила Афанасьевича ворвались трое с канистрами. Молча они принялись расплескивать повсюду бензин. Сосед закричал и кинулся к ним. Антон хотел остановить его, но понял, что не сможет: учитель слишком любил свои розы, чтобы бросить их на произвол судьбы.

Даниил Афанасьевич толкнул одного из незваных гостей.

— Прекратите! — проговорил он, задыхаясь. — Что вы делаете?!

Мужчина вытащил из-за пояса молоток и, размахнувшись, ударил его между глаз. Клетчатая кепка слетела. Учитель повалился на траву, засучил ногами, взрывая землю.

Убийца переступил через него и кивнул товарищу, указывая на дом. Тот принялся щедро поливать стены бензином.

Антон не стал дожидаться продолжения. Он вернулся в прихожую, где оставил сумку. Похоже, у него не оставалось времени: опасность исходила не только от морского чудовища.

Выскользнув через заднюю дверь, парень побежал в сторону вокзала, очень надеясь, что отец отправился в университет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Путь Антону преградила колонна бронетехники. Впереди ехали два танка, затем транспортеры и грузовики с солдатами. Замыкал еще один танк. В городе располагалась армейская часть — должно быть, из нее военных и направили.

Антон побежал за последним танком. Он хотел посмотреть, чем кончится атака на чудовище. Казалось невозможным уничтожить такую громадину обычными снарядами.

Колонна направлялась к главной площади. Тварь была хорошо видна: она горой возвышалась над крышами, щупальца извивались, превращая дома в руины. По багрово-черным бокам катилась вода, из отверстий в теле текла слизь, источавшая нестерпимую вонь.

Техника свернула и оказалась на пространстве, по которому проползло существо. Своим телом оно раздавило все строения. Теперь здесь были только руины — каменное и бетонное крошево, устилавшее землю. Смотрелось жутко. А при мысли, сколько людей могло оказаться погребено здесь…

Колонна снова повернула. Антон едва поспевал. Сердце колотилось, как бешеное. Он уже дважды спрашивал себя, зачем преследует военных: все равно танкам не справиться с этой махиной.

Наконец, чудовище стало видно почти целиком. Оно находилось на площади, где раньше стояла церковь, и тяжело ворочалось, словно выбирая направление движения.

Щупальца крушили близлежащие постройки, перемешивали обломки, дробили камень, мяли железо. Более мелкие отростки хватали не успевших по какой-то причине скрыться людей и закидывали в одну из круглых пастей, располагавшихся в верхней части тела существа — практически на спине. Отчасти это напоминало строение гидры, но едва ли сейчас это имело значение. Вот когда тварь прикончат, ее можно будет изучить. Спокойно и не торопясь. Если, конечно, она не разложится мгновенно, как те моллюски, что оставались у матери в лаборатории, — добавил мысленно Антон.

Военные установили технику так, чтобы держать монстра на прицеле, стволы задвигались вверх-вниз, вправо-влево — «закрестили», как говорится. Раздались первые выстрелы. Антон аж подскочил на месте: он и не думал, что снаряды вылетают с таким оглушительным грохотом.

На теле чудовища расцвели взрывы. Щупальца зазмеились с бешеной скоростью. Танки дружно жахнули еще раз. В воздух взметнулся фонтан каменных осколков. Антон нырнул в разбитую витрину, чтобы укрыться от падающих камней и кусков бетона.

Спустя несколько секунд опять грянули выстрелы. Похоже, тварь не видела, откуда ведется огонь. Возможно, вообще не обладала зрением. Могла ли она определить направление на слух?

Антон выглянул. На боках монстра зияли проделанные снарядами воронки. В них пузырилось, их них текло. Вывороченное дымящееся мясо свисало лохмотьями. В глубине что-то пульсировало.

Тварь заворочалась, сшибая последние остовы зданий. Длины ее щупалец не хватало, чтобы дотянуться до танков. Чудовище приподнялось и издало трубный звук. Грянули выстрелы.

С монстром было покончено спустя минут десять. Багрово-черная туша безвольно осела на площади среди руин — только концы щупалец подрагивали, рефлекторно пытаясь собраться в кольца.

Антон поднялся по лестнице ближайшего дома, выбил раму лестничного окна и выбрался на бетонный козырек. Сейчас он служил ему площадкой. Парню хотелось оценить размеры чудовища.

Но вместо этого он увидел волну, набегающую на берег. Она была больше двух предыдущих. И быстрее.

За минуту вода домчалась до площади, перевернула танки, опрокинула грузовики, снесла и закружила многотонные бронетранспортеры. Солдаты исчезли мгновенно — вместе с десятком человек, подошедших поглядеть на мертвое чудовище. Антон вцепился в болтающуюся на петлях раму. Вода поднималась, и секунд пятнадцать казалось, что она достигнет шестого этажа. Но нет. Пронесло.

Волна опала, оставив только пару трупов, опрокинутые танки и желтоватую пену. И, конечно, вонь. Антон едва не потерял сознание, вдохнув чуть поглубже.

На горизонте виднелся гребень новой волны. И не только он. Там возвышались спины морских чудовищ, направлявшихся к берегу. Пять, десять, пятнадцать… Целое стадо! Возможно, за первым рядом двигались другие.

Дрожащей рукой Антон достал из кармана телефон. Четыре пропущенных вызова. С этой беготней он совершенно перестал слышать звук мобильника. Впрочем, в таком грохоте немудрено.

— Мам?

— Да, Антош! Привет! Ты где?

— На площади.

— Где?! Почему? Мы с отцом ждем тебя на вокзале. Он зашел в универ, так что мы вместе — не волнуйся за него. Пыталась тебе позвонить, но ты не отвечал. Что с этой тварью?

— Мертва.

— Как?

— Ее расстреляли из танков. Военные.

— Да? Ну, слава Богу! Значит, можно возвращаться. По-моему, наш район не разрушен. Сынок, иди домой. Встретимся там. Теперь все будет хорошо.

Антон не сводил глаз со стада, направлявшегося к берегу.

— Мам, вам лучше поднятья куда-нибудь и посмотреть на море, — сказал он.

— Что? Зачем? Погоди, отец просит дать ему трубку.

— Алло! Антоха?

— Да, пап.

— Ты чего там выдумываешь? Иди домой. Мы сейчас туда с матерью от…

— Пап?

— Отправимся, так что…

— Пап!

Пауза.

— Да, Антош?

Парень сглотнул набравшуюся в рот слюну. Глаза резало от вони. Он сел на бетонный козырек, не выпуская покосившуюся оконную раму.

— Я не думаю, что все будет хорошо.

Антон опустил телефон и прикрыл глаза. Никаких танков не хватит, чтобы истребить этих монстров. А они не перестанут лезть на берег, потому что их влечет запах. Вонь, которой насквозь пропитался город.

Кажется, дурачок Валера был прав: наступил конец света… По крайней мере, для них.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Конец.

⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Альберт Гумеров} Больше жизни ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Этот рассказ посвящается Тимуру Бекмамбетову и Эмили Отем».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

День с самого утра выдался каким-то странным. Сгорел чайник; соседка по квартире проспала занятия, чего с ней никогда не случалось; кот отказывался есть вкусняшку «Вискас»; Кирилл не звонил, а уже подошло время обеда…

Едва Алиса подумала о Кирилле, едва непроизвольно улыбнулась, как зазвонил сотовый.

— Привет, — голос глубокий, с небольшой хрипотцой. Такой родной.

— Привет.

— Есть планы на обед? — ее улыбка была полна солнечных зайчиков и до неприличия хорошего настроения.

Алиса заметила его на противоположной стороне улицы задолго до того, как Кирилл подошел к светофору с «зеброй». Когда они разговаривали по телефону, странность сегодняшнего дня отпустила девушку, сейчас же она нахлынула буквально отовсюду, навалилась непомерным для психики грузом, захлестнула волнами нервного срыва.

А потом Алиса увидела кролика. Обычный белый кролик, выряженный в черный рваный фрак, из-под которого торчала ярко-красная жилетка и дурацкий мятый цилиндр с фиолетовым отливом. Ростом кролик был чуть ниже Кирилла.

Кирилл, кстати, о существовании кролика не подозревал, а тот уже подкрался к нему сзади… разинул слюнявую пасть с желтыми зубами… потянулся к шее… Из заляпанных жиром лайковых перчаток торчали скрюченный человеческие пальцы с обгрызенными ногтями.

Алиса не выдержала — закричав, рванулась к любимому… Кролик взглянул ей прямо в глаза, одернул фрак и прыгнул в зиявший неизвестностью открытый канализационный люк. Не задумываясь, Алиса прыгнула следом.

Секунды тянулись, а она всё падала и падала. Падение давно превратилось в полет, и полет этот казался бесконечным. И вот тогда на нее напал страх. Алиса поняла, что сходит с ума. С быстротой и неотвратимостью мчащегося на Анну Каренину поезда.

С ужасом вглядываясь в темную бездну под собой, она не видела ровным счетом ничего. Что же с ней происходит? Где она вообще находится?

И только девушка собралась себя жалеть, как рядом с ее левым ухом кто-то деликатно кашлянул. Резко мотнув головой, Алиса увидела то же, что и внизу — тьму и безумие.

— Держи себя в руках, — перед лицом девушки прямо из мглы нарисовалась улыбка. Острые зубы, шершавый язык… Затем вокруг этой улыбки из ничего начало формироваться лицо и всё остальное тело.

Кот. Рядом с Алисой парил чуть полноватый, но очень симпатичный кот. С острыми зубами и длинными когтями.

— Что бы ни происходило — держи себя в руках, — голос вкрадчивый, мягкий.

— Кто ты? — растерянно, с нотками паники в голосе спросила Алиса.

— Кот герцогини. Ну, она считает, что я ее кот. Все зовут меня Чеширским Котом, — он вновь улыбнулся.

— Я буду звать тебя Чеширом…

— Можешь звать меня Ромычем, — рассмеялся кот. — Если тебе так будет удобнее.

— Удобнее, спасибо, — Алиса всегда была воспитанной девочкой. — Куда мы летим?

— Это кроличья нора, — констатировал Чеширский Кот по имени Ромыч, после чего радостно возвестил:

— Вот мы и прибыли!

Удар оказался просто чудовищным…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Удар оказался просто чудовищным… Тело отлетело на несколько метров, проехалось по асфальту и замерло, словно изломанная кукла. Все произошло за считанные секунды: вот Кирилл улыбается Алисе, вот она хмурится, вот резко вскидывает руку, кричит и срывается с места… прямо под колеса проезжающих автомобилей. И если двигавшийся по правому ряду водитель успел затормозить, то следующая машина на всем ходу влетела в девушку. С чего она вообще рванулась на красный?

Алиса лежала на раскаленном московском асфальте, а прохожие, водители, пассажиры — все застыли в горячем воздухе, как мухи в янтаре. Ступор — вечный спутник стрессовых ситуаций.

Кирилл вышел из оцепенения первым. Он кинулся к любимой, прикоснулся и тут же отдернул руки — вдруг это как-то ей повредит? И только после пришла здравая мысль вызвать скорую.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Съехав до земли по вороху палой листвы, вдалеке Алиса увидела белое пятно, которое не могло быть чем-то иным, кроме кролика-переростка. Впрочем, в скором времени пятно исчезло из виду, что несказанно расстроило девушку — была уверенность, что она сможет вернуться, только если догонит странное существо в мятом цилиндре.

— Держи себя в руках, — Чешир улыбнулся, обнажив острые зубы. — Я знаю, где и как его найти.

— Так пойдем, — лукавое спокойствие кота начинало изрядно раздражать.

— Пойдем, — легко согласился Чешир. — Только сперва заглянем к кое-кому.

Сказать, что они были странными, значило бы сильно смягчить впечатление. За столом сидели престарелый заяц и печального вида небритый мужик в клетчатой рубахе. У зайца глаза смотрели в разные стороны, и он отчаянно спорил сам с собой на разных языках. Рядом со столом стояла больничная каталка, на которой тихо-мирно возлежала мышь. К тому, что животные здесь размерами с невысокого человека, Алиса уже привыкла. От мышиной лапки тянулись провода к реанимационному монитору, аппарату искусственной вентиляции легких и капельнице. Кома.

— Она спит, — поймав взгляд девушки, многозначительно заметил бородатый, после чего представил своих знакомцев. — Ее зовут Соня, это Мартовский Заяц, а я Шляпник.

— Но на вас нет шляпы, — вырвалось у Алисы.

— Сапожник без сапог, — философски заметил небритый. — Чайку не хочешь?

— Не откажусь, — Алиса решила держаться предельно вежливо.

Шляпник встал, налил крепкого чая в чашку без донышка, отчего по заляпанной скатерти поползло еще одно огромное пятно. Удивленно взглянув на оставшуюся пустой чашку, бородач хмыкнул, подлил себе и Мартовскому Зайцу, затем подошел к Соне. Приподняв отбитое донышко, он налил немного чая в капельницу и молча вернулся на место. Алиса была в шоке.

— Она же умрет, — тихонько прошептала девушка внезапно материализовавшемуся на соседнем табурете Чеширу.

— Вряд ли, — беззаботно заметил кот. — Они тут годами пьют. Ничего не меняется.

Посуду вокруг себя Ромыч расставил таким образом, что стол своим видом стал напоминать диджейский пульт, с чайными ложечками ручек, блюдцами вертушек и печеньками клавиш.

И тут она услышала гул. Он все нарастал и нарастал. Окружающие, казалось, не обратили на шум никакого внимания, но у Алисы вскоре зубы начало ломить от неприятного звука. Вся сумасшедшая компания продолжала заниматься своими делами, словно в мире нет ничего важнее, чем то безумие, в котором они замерли, как пришпиленные иглой садиста насекомые.

Вскоре в безликом гуле стали слышны отдельные звуки — лязг, шипение, стук железа.

— Что это?! — не выдержала, наконец, Алиса.

— Брандашмыг, — оторвавшись от чашки, ответил Ромыч-Чешир таким тоном, словно это всё объясняло. Мартовский Заяц затрясся в припадке, Шляпник вжал голову в плечи, Соня продолжала пребывать в царстве грез, внутривенно попивая свой чаек.

— Брандашмыг гонится за тобой, — Чешир съел печенье, невозмутимо запил черным, как сердце вампира, напитком. — Он не убьет тебя, не бойся. Приведет к Королеве.

— И что меня ждет у Королевы?

— Голову с плеч! — кривляясь, заорал кот. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он копирует Красную Королеву. Алиса улыбнулась.

А потом появилось чудовище…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А потом появилось чудовище… Вернее, появилось оно не сразу. Сначала, в больнице, Кирилл пытался держать себя в руках, несмотря на то, что врачи и медсестры футболили его из одного кабинета в другой, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Он бился, как рыба об лед, об их безразличие, пытаясь найти выход. Надежда сменялась злостью, злость — ненавистью, ненависть потихоньку уступала место отчаянию… Всё это время Алиса была в коме. Узнав, что она жива, Кирилл был на седьмом небе от счастья, тогда ничего важнее просто не было, а все переломы, повреждения внутренних органов, разрывы, казались просто временными неудобствами.

Когда врачи оповестили его о том, что скоро отключат Алису от искусственного жизнеобеспечения, ощущение было такое, что у Кирилла изнутри вынули какой-то стержень, позволявший держаться и не подпускать отчаяние даже близко.

И вот, лелея свою боль и утрату на скамеечке у больницы, он не обратил внимания на мужчину, присевшего рядом.

— Я могу помочь, — сочувствия в голосе было ровно столько, чтобы человек поверил. А Кирилл был в таком состоянии, что готов был поверить любому, ухватиться за любую соломинку, лишь бы его Алиса улыбалась, гладила его по щеке, хмурилась, плакала, жила…

— Как? — что еще он мог спросить?

Мужчина оказался практикующим врачом в частной клинике. Шикарный костюм, модельные ботинки, дорогое авто — всё как положено. За определенную плату Алекс — так он представился — обещал устроить всё так, что Алису переведут к нему, где в ее теле не только будут поддерживать жизнь, но и пытаться вывести девушку из комы.

Конечно же, Кирилл согласился. Конечно же, он был почти счастлив. Конечно же, всё обернулось кошмаром.

Лечение стоило денег. Не астрономических, но на регулярной основе. Посещение больничной кассы превратилось в своеобразный ритуал. В жертвоприношение. Сперва Кирилл справлялся. Вкалывал, как проклятый на двух работах, и этих денег было достаточно. Потом перестало хватать и их, и настал черед продать машину. Затем вещи…

Когда в квартире не осталось ничего, кроме компьютера и матраса, Кирилл принялся занимать деньги у друзей, знакомых, знакомых знакомых…

Потом настал момент, когда на Кирилла неожиданно снизошло просветление: он понял, что такая огромная квартира для одного человека — это слишком много.

В какой-то момент, сидя на жестких пружинах койки в дешевом хостеле, Кирилл осознал, что остался совсем один. Да, была Алиса, ради которой он всё это делает, но она постепенно начала превращаться в цель, в абстракцию… Очень долго он сидел, прислонившись к стене, лелея свою обиду на окружающих, на жизнь, свое одиночество, беззвучно рыдая и размазывая сопли по давно небритому лицу… Денег взять было неоткуда.

Нет денег — нет оплаты. Не оплаты — нет лечения. Нет лечения — нет жизни… для кого-то другого. Размышлял он не больше минуты — ни о каких вопросах морали речи не шло, Кирилл просто обдумывал, где удобнее и безопаснее всего устроить засаду.

Выбрав вход в подъезд одного из домов, он направился к намеченной цели и занял идеальную для нападения позицию: на него самого свет не падал, зато отлично показывал всех, кто входит.

Парень. Молодой. Спортивного телосложения. Одет прилично — наверняка куча бабла в портмоне… Нет, слишком рискованно — вполне можно самому получить на орехи, а то и вовсе сесть.

Две девушки. Симпатичные. Очень. Без шансов — даже если одну скрутить, другая наверняка успеет поднять такой шум, что уйти ему уже не удастся.

О, самое то! Наконец-то удача! Старичок. Опрятненький такой, в костюмчике.

Увлекшись охотой, Кирилл не заметил, как в нескольких шагах от него от стены отделилась тень.

Предвкушая легкую добычу, он даже не успел понять, что происходит. Парализовавший тело разряд удивил Кирилла. А потом пришла тьма.

— Я следил за тобой от больницы, — Алекс выглядел расстроенным. — Понял, что как раз сегодня ты готов решиться на всё. А теперь задай вопрос: оно того стоит?

Кирилл медленно поднял взгляд и впился им в доктора. Как он его сейчас ненавидел!

— Стоит, — ни голосом, ни жестом, впрочем, Кирилл своих эмоций не выдал. Жизнь Алисы полностью зависела от этого человека. — Не стоило бы — не стал бы мараться… Алиса, она… Она чудесна. Она лучшее… Нет, она — единственное, что у меня есть… Я люблю ее. Больше себя. Больше жизни.

— Тогда делай то, что должен. Без колебаний. Но других не трогай. Их жизни так же дороги, как и жизнь твоей Алисы. Понимаешь?

Кирилл кивнул. Конечно, он понимал. Но люди за окном… Они все были для него чужими. А чужие люди вроде как и не существуют вовсе — они лишь декорация твоей собственной жизни.

— Доктор… — Кирилл тяжело вздохнул. — Если вы не найдете донора — Алиса умрет?

— Да, — Алекс был не из тех, кто любит ходить вокруг да около.

— Какие нужны анализы?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Чудище гремело железом, лязгало поршнями и выглядело устрашающе. Настолько, что Мартовский Заяц слова не мог вымолвить ни на одном знакомом ему языке, а лишь трясся от страха и клацал зубами.

Едва монстр выбежал к краю поляны, где происходило чаепитие, он остановился, мотнул ржавой башкой в сторону девушки и вместе с паром выдохнул одно-единственное слово:

— Беги.

И Алиса побежала. Она бежала, и легкие обжигало огнем, а за ней гналось стальное воплощение кошмаров, настоящее чудовище. Монстр неумолимо настигал девушку, она понимала, что вряд ли сможет скрыться от этих когтистых лап, а потому, когда она уже почувствовала кожей горячее дыхание чудища, она резко остановилась и повернулась к нему лицом. Чудовище отреагировало мгновенно — оно встало, как вкопанное, фыркнуло и принялось обходить девушку по широкой дуге. Склонившись над Алисой, монстр приблизил к ней железную морду. Чешуйки ржавчины сыпались на землю, чудище было старым и неухоженным — девушка удивилась, как этот кусок рухляди вообще мог передвигаться, не то что гнаться и догонять. Вытянув руку, Алиса прикоснулась к лампочке правого глаза. Левый был выдран «с мясом», и пучок проводов неприкаянно торчал из ржавого чрева.

— Бедненький, — прошептала девушка, поглаживая ладонью шершавую от коррозии щеку стального чудовища. — Как же тебе, наверное, больно.

— Он тебя не слышит, — Чешир, как всегда, появился совершенно неожиданно.

— Почему ты так считаешь?

— У него аккумуляторы разрядились. Смотри, он же застыл и не двигается, — кот зацепил когтем лист обшивки на боку Брандашмыга и без усилий отодрал изъеденную временем пластину. Под обшивкой искрило и едко пахло. — Я давно говорил Красной Королеве, что надо бережнее относиться к своим игрушкам. И знаешь, что она мне ответила?

— Голову с плеч? — из уст Алисы это прозвучало наполовину вопросом, наполовину утверждением.

— Именно, — Чешир взглянул на часы. Девушка успела заметить, что стрелка бежит в обратную сторону. — Пойдем, я отведу тебя к Кролику, раз он тебе так нужен. Правда, сперва познакомлю тебя еще кое с кем.

Если кот не врет, приключение подходило к концу…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Приключение подходило к концу. Выбор он уже сделал, решение принято окончательно и бесповоротно, откладывать дальше смысла нет.

Пожалуй, жизнь его можно назвать скучной и заурядной, да так оно, скорее всего, и было, однако даже в такой череде серых дней есть яркое и до умственного затмения красивое пятно — солнечный зайчик, расплескавшийся лучиками по грязным стенам обыденности, та, без которой жизнь теряла вкус, цвет, смысл… Алиса. Его Алиса. Его маленькая милая девочка, лежащая сейчас под белоснежным покрывалом в больничной палате.

Кирилл аккуратно сложил листок бумаги, положил его в карман, набрал номер Алекса.

— Доктор, я готов. Не опаздывайте, — положил трубку и уже для самого себя шепотом добавил: — Надеюсь, отторжения не будет, и все органы подойдут.

Вспышка боли была яркой, но короткой.

…парк, карусели, сладкая вата, папа, мама, шум-гам, толпы других детей с родителями…

…школа, красивая форма, учителя улыбаются, ощущение праздника и волнение…

…такой смешной и пушистый котенок, которого папа подарил на день рождения…

.. Алиса пахнет цветами…

…нет ничего более жестокого, чем смерть близких…

…а университет — та же школа…

…а Алиса всё так же пахнет цветами…

.. Вернись, Алиса…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Гусеница все время улыбалась. Может, дело было в добродушном характере, а может в кальяне, мундштук которого она то и дело посасывала. Судя по запаху, там был далеко не табак. Растаманская вязаная шапка, из-под которой выбились дрэды, один наушник в ухе, другой висит на груди, пока гусеница разговаривает. Из наушника позитивно вибрирует «Three Little Birds» Боба Марли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— «Exodus» 1977-го года, любимый альбом, — комментирует гусеница, вновь собирая узором морщины вокруг лучезарной улыбки. Видно, что гусеница очень стара. — Так чего ты хочешь, детка?

— Поймать белого кролика.

— Зачем? — глаза сощурены, улыбка лукавая, не хуже чешировской, клубы дыма обволакивают лицо.

— Чтобы вернуться.

— Так ты хочешь поймать кролика или вернуться? А, детка? — смех у старухи сухой, как листья, тлеющие сейчас в кальяне.

Над ответом Алиса раздумывает всего мгновенье.

— Вернуться.

— Это просто, детка, — гусеница подается вперед, из-за чего чуть не падает со шляпки гриба. — Иди сюда.

Алиса послушалась. Наклонилась к старухе, вплотную приблизила лицо, вгляделась в синие в крапинку глаза. Гусеница выдохнула дым прямо девушке в лицо. Алиса поняла, что падает в бездну…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На поправку она шла просто феноменально быстро. Уже вполне могла сидеть полулежа. Скучала по Кириллу. Очень. Странно и обидно, что он до сих пор так ни разу и не зашел. На все звонки бездушный робот отвечал, что абонент находится вне зоны действия сети. Неужели всё? Очень подло бросать ее вот так, когда он больше всего ей нужен. Подло и трусливо.

Когда она в очередной раз стала донимать врача, навещал ли ее такой-то молодой человек, Алекс — так звали доктора — протянул ей сложенный вчетверо замызганный листок бумаги.

Читая выведенные нервно-ломанными линиями буквы кирилловского почерка, Алиса хмурилась. Буквы складывались в слова. Слова — в предложение. Но она все равно ровным счетом ничего не понимала. Перечитывала раз за разом и не понимала. Там была всего одна фраза: «Я люблю тебя больше жизни».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Метёлка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Некоторые паразиты имеют до двадцати стадий развития. Каждый раз это новое существо… Смысл существования многих — быть съеденными более крупным животным, чтобы с его помощью обрести новую форму и продолжить свой путь. В Юго-восточной Азии люди едят всё».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Над курортным городом висела мгла. Уличных фонарей не хватало, с темнотой боролись магазинчики, облепившие первые этажи широкой центральной улицы. К ней, как к горному потоку, сходились, выныривая откуда-то из чёрной невесомости, ручейки узких улиц, кривые переулки и сырые проходы между домами, в которые страшно было заглядывать. Они казались зловещими трещинами в высоких серых скалах, ущельем зажимавших улицу. Река текла и бурлила, и в ней барахтались люди. Туристы плыли в небольших грузовичках с хромированной клеткой вместо кузова — нечто среднее между автобусом и мотоциклом, прозванное ими самими «тук-туком». Обычно внутри такого транспорта располагались две скамейки и поручни, а забраться и выбраться из него можно было только сзади.

Тёма и Лена прыгнули внутрь, и Тёма протянул водителю сотню, тот обернулся, примеряясь к бумажке. Тёма посмотрел на дорогу — на скутеры и столбы, на светофор, моргнувший красным, и в водительском зеркале заднего вида снова увидел лицо водителя. Ещё одно. Точно тот смотрел и на дорогу, и на Тёму одновременно. Первое лицо подмигнуло, протягивая сдачу, а второе, что краснело в зеркале, продолжало смотреть вперёд, следило за светофором, даже глаза не моргнули. Загорелся зелёный, «тук-тук» загудел и ускорился, инерция посадила Тёму на скамейку.

«Это невозможно, — решил он, — наверное, я просто устал».

Так оно и было — они с Леной прилетели ближе к вечеру, перед этим час дороги до аэропорта, два часа на регистрацию, девять в самолёте, два в автобусе до гостиницы, час на расселение — поспать им не удалось нигде, даже в самолёте. С вечера Тёму одолевала невыносимая усталость, перед его глазами то и дело проплывали, выныривая и снова погружаясь в неразборчивую муть, события этого огромного необычного дня. Там в самолёте Лена села у окна, подолгу рассматривала облака и землю, ей нравилось, но она постоянно бегала то за водой, то за соком, то ещё куда-то, Тёме это надоело, и он захватил её местечко, наказав таким образом за мельтешение, а потом на посадке Лена тянулась над ним, высматривая в окно вечерний город, огоньки, и обсыпанную ими кромку моря, а ему стало немного стыдно, что ему всё это не интересно, а место он занял. Как сыч. Как будто совершил подлость, поступил несправедливо, отнял у неё что-то хорошее, а самому при этом не особо нужное. Хотел извиниться, но удобного момента не выпадало, так и спустился с этим червивым чувством на землю. Грызли и грызли его эти червяки, надо было их как-то унять, исправить всё. Правда, не совсем понятно, что именно.

К ночи он вымотался окончательно: звуки, цвета и запахи поплыли. «Тук-тук» скакал по дороге, вокруг тарахтели скутеры, мелькали огни витрин и лавок, ветер разносил незнакомые запахи, а в носках отчаянно потели ноги. «Эх, надо было идти в сандалетах», — сожалел он, вдыхая тягучий, пропитанный липкой влагой воздух.

— Лучше бы мы дома поели, — сказал он, поворачиваясь к Лене. — Ну, где-нибудь в гостинице.

— Там всё было закрыто, — отозвалась Лена.

Возражать не стал — может, и правда. Ещё раз посмотрел на водителя — голова репой, между слипшимися волосами проплешины блестят, переливаются словно медовые, затылок самый обычный, в зеркале жёлтое лицо. Одно. Всё как будто в порядке.

Улица, в начале которой они высадились, тянулась от шоссе к набережной. Туда, где нежное море поглаживало волнами песок, а туристы неторопливо бродили под кокосовыми пальмами, под их огромными орехами, готовыми в любой момент свалиться, расколов кому-нибудь череп. Концентрация магазинов, ресторанов и клубов здесь казалась максимальной. Лена тут же устремилась вперёд. На ней был тонкий сарафан, белый с фиолетовым рисунком, и лёгкие босоножки. Золотистые волосы собраны в слегка растрёпанный пучок, на спине играла светом застёжка-молния — эта будто шепталась с Тёмой, поблёскивая о чём-то хорошем, нежно и страстно одновременно. Сейчас бы в тихий уютный номер, к этой тоненькой застёжке с запахом волос, к нежной Ленкиной коже и тёплому прерывистому дыханию у виска.

Но Лена неслась вперёд, как кавалерист в атаку. «Точно метёлка» — мысленно согласился Тёма с тёщей: так она её называла — «наша рыжая Метёлка». Собравшись с силами, он ускорил шаг и догнал её под вывеской «Игровой клуб русский биллиард». Вот так, с ошибкой. Такой вот иностранный ошибочный русский, словно поддельный. Здесь над толпой звучали всякие языки, вывески слушали их и повторяли, не особо заморачиваясь грамотностью.

— Ух ты! — Метёлка застыла у лавки с фруктами, расправляя сарафан, — что это?

Тёма встал рядом и рассеянно посмотрел на фанерный прилавок, заваленный экзотическими фруктами. Манго, бананы, личи, одни лохматые, другие чешуйчатые. Что-то розовое, похожее на облысевший ананас, какие-то шишки, будто панцирь муравьеда, желтоватые звездообразные огурцы, черти-что, да и сама продавщица, как ещё один неведомый фрукт. Низенькая, кругленькая, чёрная, словно муха, она разделывала огромный, ещё не успевший раз-воняться дуриан — движения точны, сок блестит на широком ноже, короткие пальцы умело потрошат мякоть. Тёму заворожили её движения, танец рук, танго пальцев, но что-то было в этом странное, что-то невозможное, что-то невыносимо непривычное резало взгляд. Он присмотрелся. Склонился над телегой, рассматривая её мельтешащие пальцы.

Пальцев было семь. Семь пальцев, а на другой руке — восемь, по два больших.

Мороз по коже.

— Ладно, потом, — встряхнулась Метёлка и понеслась дальше.

Они вновь поплыли по улице, то и дело натыкаясь на медлительных стариков, обходя и пропуская встречных. Мимо, звеня цепями и громыхая багажниками, летели скутеры, на стенах пылали вывески, в лужах под ногами рассыпались витрины. Кругом всё гудело, тряслось, взрывалось, дёргалось, разлеталось и вновь собиралось, как в калейдоскопе. В этом безумном потоке, будто потерянные в Саргассовом море, они держали курс от одной макашницы^[3] до другой.

Через сотню метров Лена снова застыла у лавки с соками, перебирая глазами разноцветные запотевшие бутылочки. Тёма встал рядом, прилепившись взглядом к монаху, топтавшемуся у телеги с лотерейными билетиками. Тёма никак не мог разобрать, мужчина это или женщина: голова лысая, но по лицу не определишь. Он придирчиво сосчитал пальцы на руках монаха и, найдя их количество правильным, немного успокоился, перевёл взгляд на ноги, и тут в глаза вновь полезли черные пульсирующие пятна.

Буддистские монахи должны ходить босиком, только за сотни лет роста производства всевозможной бытовой дряни это правило бесповоротно устарело, в XXI веке под ногами человека могло оказаться что угодно. Ходить босиком по городу стало опасно. Монах у телеги с лотерейными билетами имел на ногах старые кожаные вьетнамки, от вида которых Тёме вновь почудилось, будто всё происходит не на самом деле, а на экране, не с ним, а сам он топорщится в удобном кресле, как разваренная картошка, придавленная богатырской ложкой двухдневной усталости. Лысый человек в горчичном одеянии мялся перед лотком в шлёпанцах, большой палец на его левой ноге сросся с указательным, заключив ремешок вьетнамок в непрерывное кольцо тёмной огрубевшей кожи. Ремешок словно врос в стопу, или сросся с ней.

Или это была не стопа.

Или не вьетнамка.

Голова снова закружилась, всё поплыло. Тёма зажмурился, растирая глаза. Странный монах пропал, растворился в пёстром шуме, вильнув на прощание запахом какой-то приторной специи. «Тоже потом», — буркнула где-то рядом голосом Лены цветастая темнота, и Тёма привычно устремился вдогонку, ориентируясь на её рыжий хвостик, как на противотуманную лампочку впереди едущей машины.

Наконец, она нашла ресторан, если верить запаху — рыбный, хотя Тёма был готов засесть в любой, а в идеале — залечь. Вспомнились тюфяки, расшитые золотом арабской вязи, изнеженные в своём роскошестве.

Меню представляло из себя толстую расхристанную папку с ламинированными изображениями блюд, посеревшими от мелких царапин и утратившими свою первозданную фотографическую яркость. Лена долго листала меню, сопела и хмурилась, затем ткнула пальцем в пару страниц и на столе мгновенно появились тарелки с горячей едой, словно они только и ждали, когда их закажут, томясь в каких-нибудь безвоздушных закромах кухни. Официант поставил тарелки, забрал меню и улыбнулся, а Тёма зачем-то посмотрел ему в рот, и увидел там желтоватые зубы. Одно мгновение, но его хватило — эти зубы состояли из горизонтальных секций, похожих на панцирные пластины мокрицы, и слегка шевелились, блестящие и склизкие, едва прикрывая белёсый язык, походивший на дрожащее в густых соплях мушиное брюшко, внутри которого тоже что-то ворочалось или вертелось, мелькая чёрными сгустками.

Тёме сделалось не по себе, сердце заколотилось чаще, он с ужасом уткнулся в тарелку — не обнаружится ли там тоже какое-нибудь неестественное движение, гадость, в глубине этой маслянистой жижи, где-нибудь под торчащим над поверхностью супа плавником. Но есть хотелось не меньше, чем спать. Официант ушёл, и память о нём тут же выдавил голод. Впитал, как губкой, точно и не было ничего.

— Очень острое, — запивая водой, сообщила Метёлка, — ты осторожней.

Тёма наполнил ложку, понюхал и осторожно коснулся супа передними зубами. Через мгновение у него загорелся весь рот, пламя перекинулось в нос, обожгло гортань, он вернул ложку в суп и тоже схватился за стакан.

— Черт, что это?!

Однако голод пересилил и перец. Разбавляя суп водой, и посмеиваясь над тарелочкой с маленькими зелёными перчиками, что официант принёс на тот случай, если еда вдруг покажется гостям недостаточно острой, они съели почти всё. Но от такой немыслимой остроты Тёму слегка затошнило, и он выскочил на улицу, глотая душный воздух.

— Всё, поужинали, — процедил он, — теперь в номер, спать. Я очень устал.

— Ага, — согласилась Лена.

Тёма усомнился в этом чересчур быстром «ага» и оказался прав. Метёлке, как зажиточному дикарю, залетевшему в супермаркет, хотелось всего и сразу. Она так и норовила сейчас же всё успеть и попробовать. Как будто этот день был у неё последним в жизни. Между тем мрак Тёминой усталости густел с каждой минутой, и застывал, как клей, концентрируясь где-то на подошвах. Ноги потяжелели и с каждым шагом отлеплялись от асфальта всё трудней. Хотелось лечь и заснуть. Мрачные закутки переулков стали казаться уютными, пышные коврики магазинов манили своей мягкостью, а выставленные на улицу огромные чемоданы, открытые для продажи — представлялись комфортными кроватями, идеально подходящими для сна.

Тёма водил головой, стараясь не вырубиться окончательно: мимо плыли фигуры и лица… над толпой невысоких людей, словно грязные айсберги, возвышались большие и бледные европейцы… бесформенные, прыщавые, помятые, с неровными зубами… словно уродливые сказочные тролли, они петляли по тротуарам, ища свой Титаник… в желтке навязчивых ламп, перебирали ногами и сжимали пухлыми пальцами свои округлые кошелёчки… рядом с ними струились девушки, тонкие и стройные, как дым от индийских благовоний, только из янтаря… прекрасные азиатские пленницы ростом в плечи… своему жирному… европейскому… айсбергу…

Шоссе, наконец, остановка «тук-тука». В глубине переулка светились лавки. От них несло жареными креветочными палочками и ещё какой-то незнакомой сладковатой копотью. Тёме вспомнились мухи, которых они с друзьями жгли на булавках во времена школьных каникул. Такой же был запах…

— Это же насекомые, — восхищенно шепнула Лена, высматривая в переулке телегу макашника, — надо же попробовать.

Тёма поплёлся следом, не хотел отпускать, потеряет же в этой мути и не сможет больше найти. Пока не выспится.

На огромном грязном противне шкварчали кузнечики. Прозрачные маслянистые отсеки справа и слева от сковородки были наполнены каким-то жжёным корявым попкорном, похожим на облитые машинным маслом давленные стручки гороха. Это были жареные личинки шелкопряда — белёсые, а черные, измазанные в копоти — сверчки, с промасленными бамбуковыми червями вперемешку, и зелёные обрезки тростника зачем-то.

— Ух ты, как круто! Ща наберём на завтрак, — обрадовалась Лена.

Ушёл их «тук-тук», остановка опустела, уличный фонарь неожиданно брызнул жёлтым светом, Тёма зажмурился, продавец ловко свернул бумажный кулёк и насыпал в него сцепившихся лапками кузнечиков, в другой — длинных бамбуковых червей, в третий — каких-то личинок, похожих на горелые лисички.

— Во, ща будет дегустация, — оживилась Лена, осматривая добычу, — доставай мобилу, будешь фоткать, коробочка лопнет от зависти! — «коробочкой» она называла ту часть своего офиса, в которой стоял её рабочий столик. Весь в зелени, у окна.

Тёма вынул телефон, батарейка красная, девять процентов, начал снимать. На первой фотографии у Лены в зубах кузнечик, со всеми его ножками и усиками, торчащими в разные стороны. На второй — она кусает белого червя, оказавшегося лишь сухой хрустящей оболочкой. На третьей — её рот заполнен маслянистыми личинками. И так далее, и далее, и далее…

— На чипсы похоже, — хрустя кузнечиком, сообщила Лена, — только жевать тяжело и лапки острые. Тёма тоже попробовал, сунул одного в рот, разжевал, ему не понравилось — горелый хитин был похож на чёрную корочку запечённого на костре яблока, только с неприятным горьковатым привкусом. Мягких частей в насекомых почти не оказалось, а те, что попадались, напоминали подсохшую нугу. Тёма запомнил, что вкус этот примерно соответствует запаху.

— Так себе, — скривился он, ковыряясь в зубах, — мне не понравилось.

— Думаю, их надо с чем-то смешивать, — отозвалась Метёлка, — может с рисом? Утром попробую, если на завтрак дадут рис. Или в суп покидать?

— Да ну, зачем? Вьетнамцы с голодухи жрали… во время войны, больше нечего было… А эти — дурака валяют, типа экзотика… туристам.

— Не, зырь, они сами тоже едят, — Лена кивнула в сторону мужика, увлечённо и со знанием дела собиравшего себе кулёк.

— Это же китаец, — хмыкнул Тёма.

— Почему?

— Ну, или японец, вон камера на шее, тоже турист. Они вообще едят всё, что движется. Они бы и нас съели… Во, вишь как смотрит… Сейчас набросится… Зубастик.

— Да ну тебя, — улыбнулась Лена.

— Умираю, — чуть не простонал Тёма, — давай уже домой, а?

Невыносимо, его глаза словно тормошили заснувшие цвета и звуки, с усилием, он будто выдавливал ими из предметов сок, чтобы увидеть его или услышать, мысленно слизнуть. Те поддавались неохотно, жались в темноту, маскировались под тишину теней или уличный гул ламп, расставались с собственным объёмом и массой, лишь бы сложнее их было заметить, и складывались, перемешиваясь, в расползающуюся, как нефтяное пятно, кляксу. В этом сюрреалистичном стакане, где звуки накатывали волнами, свет щипал глаза, а «тук-тук» вился над дорогой, как облако, Тёме уже не показалось странным, что рядом с японцем стоит, покачивая головой то вправо, то влево, как дешёвый китайский болванчик, низенький щекастый человек… с вывернутыми в обратную сторону коленями.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Солнце добросовестно грело море, ветер ласкал кожу невидимым шёлком, волны накатами опустошали память, а массажистки, безостановочно пересмеиваясь о чем-то своём, пропитывали размякшие от безделья тела различными ароматными маслами. У гостиницы, по дороге на пляж продавались фрукты, готовые к немедленному употреблению: нарезанные дольками ананасы, прохладные кокосы с трубочкой для питья, очищенные от кожуры и уже нарезанные манго. В стороне от отеля располагался офис агентства по приключениям. Сплав по реке Квай, крокодиловая ферма, слоновий питомник, несколько конкурирующих шоу трансвеститов, один другого противней, аквапарки, рыбалка, дайвинг, тур по островам — глаза разбегались, как муравьи по лесу. Тёма и Лена зависли перед витриной, пытаясь сложить буквы в слова, как будто массажистки перемешали им не только кости, но ещё и мозги. Дверь в офис дышала холодом, открывать её не хотелось.

— Ты куда-нибудь хочешь, — медленно произнёс Тёма, удивляясь звуку собственного голоса и с трудом поворачивая пострадавший от ананаса язык.

— Эм-м… — задумчиво промычала Лена, — может, сюда?

— Бангкок?

— Не… — она поднесла палец ближе к стеклу, коснулась листочка с надписью «Сафари» и фотографией каяка, несущего командубесстрашных туристов по бурлящей от порогов реке.

Тёма скривился.

— Может, чё попроще? — спросил он, выковыривая из уха песок, — ну там, это… — он ткнул в парочку, зависшую на толстом двойном канате — «800-метровый полет над джунглями и дикие гиббоны — развлечения в экстрим-парке».

— Это, по-твоему, проще? — усмехнулась Метёлка, — Тёмыч, ты упасть не боишься? Вон в тебе жира почти центнер, верёвка не выдержит, и улетишь со всей дури к этим самым гиббонам. Вон, смотри, какие у них лица серьёзные, явно что-то нехорошее задумали.

Гиббоны и правда выглядели как-то преступно.

— А на каяке я не улечу? — вздохнул Тёма.

— Ну, да, — Лена смерила его весёлым взглядом, — там тебя какие-нибудь крокодилы сожрут.

Тёма хмыкнул.

— Шоу трансвеститов? — предложил он, увидев длинноногих женщин с яркими перьями на голове, но тут же вспомнил, какие странные люди попадались ему прошлым вечером. «Трансвеститы, — подумал он, — пожалуй, не самое страшное, что здесь есть».

— Короче, я придумала, — оживилась Метёлка.

— Ну.

— Видела в инете ресторан, где круто готовят насекомых.

— Издеваешься?

— Без паники, цуцик, зато они всё грамотно делают, по рецептам, должно быть вкусно, отзывы хорошие, к тому же…

— Ленка, — перебил её Тёма, — какие там могут быть рецепты? Ты же знаешь, я с тобой хоть на край света, но жрать этих гадов, пусть и пережаренных…

— Будет вкусно! Не понравится — убежим, — она улыбнулась и, сжав зубы, легонько толкнула его кулачком в плечо, — мы же банда.

В её светлые брови забилась морская соль, кожа блестела от массажного масла, завязка на купальнике топорщилась растрёпанным бантиком. Она зажимала под мышкой большое отельное полотенце со следами песка и светилась счастьем ярче солнца.

— Ага, — улыбнулся Тёма, тая в её лучах.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ресторан находился на той же улице, где они ужинали в первый день. Вид у места был пафосный и подчёркнуто европейский: меню выставлено снаружи, перед входом ступеньки, коврик, высокая массивная дверь с толстой позолоченной ручкой. Тяжёлая дверь, ты словно червяк, настоящая дохлятина. Зайти не получилось: у меню их перехватил низенький лупоглазый мужичок с жиденькой азиатской бородкой, принялся объяснять на ломанных английском и русском, что это место исключительно для туристов, которые ничего не понимают, и что готовят там вовсе не насекомых, а обычных змей, делая их только на вид похожими на жуков или огромных гусениц. Обманывают, короче, наивных туристов. А вот он покажет место, где жарят настоящие деликатесы и только отборную саранчу, где питаются настоящие ценители, причём выбор в том месте самый огромный и вообще самый лучший во всем Таиланде, и сам он в том месте покупает на вынос, предпочитая его всем прочим. Тёма старался отвертеться от мужичка, как от назойливой мухи, но тот шипел и жужжал, коверкая слова, словно обиженный кем-то шмель. Метёлка загорелась, и Тёма не смог ей противостоять — вспомнился вчерашний случай в самолёте. Позволил себя уговорить, и они направились через какие-то тёмные безлюдные переулки в сторону мерцавшего над городом одинокого, как зуб бабы-яги, небоскрёба.

Их встретил очередной макашник с телегой по-настоящему сверхъестественных размеров, его лоток выглядел ослепительным авианесущим крейсером по сравнению с жалкими каяками лотков конкурентов. Широкий, длинный, трёхуровневый, мегамаркет в мире лотков. Содержимое его также было выдающимся. Целый энтомологический музей на колёсах, и даже пауки. Московский инсектарий умер бы от зависти, или — подавившись слюной.

— Я это есть не буду, — объявил Тёма, глядя, как у Метёлки в изумлении отъезжает нижняя челюсть, — это отвратительная тошнотворная гадость.

— Сам ты гадость, — буркнула она, — где ещё такое попробуешь?

— И ты не ешь, вдруг они ядовитые…

Лупоглазый мужичок услышал знакомое слово, свёл брови и начал размахивать руками, как голландская мельница — «нет, не ядовитые, их тут все едят, никто не умирает».

Лена начала дегустацию, Тёма отвернулся. Щелчки камеры за его спиной свидетельствовали об искреннем энтузиазме, накрывшем Метёлку с головой.

Тёма вздохнул и стал рассматривать улицу. Повсюду валялся мелкий мусор, лежали пятна и тени, прохожих почти не было. По дороге вдоль тротуара что-то ползло, что-то маленькое и чёрное. Света в том месте было совсем мало, и оно, чёрное, как тень, то и дело сливалось с маслянистыми пятнами на асфальте. Мимо прошла тощая собака. Тёма осмотрелся: что могло отбрасывать тень такой формы? Но ничего подходящего не приметил. Между тем, тень приобрела некоторый объём и перевалилась на тротуар, по загривку Тёмы пробежал холодок, он зажмурился на секунду, а затем ещё шире открыл глаза. Тень добралась до миски с рисом, которую оставили у дороги по буддистскому обычаю, и накрыла её, окружив со всех сторон, и завибрировала. Во рту Тёмы пересохло, от очередного щелчка за спиной он вздрогнул, облизал губы и сделал шаг в сторону тени, скорее инстинктивно, чтобы лучше разглядеть. Ещё шаг, за спиной щелчок и хруст, одобрительное мычание, ещё один… Тень застыла и напряглась. Тёма замер, неприятный комок страха сгустился где-то под грудью.

— Тёмыч, ты куда? — его тряхнуло от неожиданности, словно в темечко ударила молния. Едва не вскрикнул. Тень юркнула за мусорный бак, миска покачнулась, пустая.

Вокруг Ленки собралась уже целая толпа местных, они одобрительно смеялись и подбадривали, продавец улыбался во все шестнадцать имевшихся в наличии зубов, таскал что-то из-под прилавка и мерзко чавкал. Метёлка это заметила и жестами поинтересовалась, чего он там ест? Тот достал белый пластиковый поддон, на дне которого в мутной молочной жиже шевелились желтоватые личинки с красными головками и длинными, раздваивающимися на хвосте отростками. Он подцепил одну за хвост и протянул Лене. Тёма зажмурился, с ужасом представляя, как эти твари дружно заползают во все возможные отверстия её тела.

— Ты же не станешь это есть?! — воскликнул он.

Лена протянула руку, примеряясь, как лучше ухватить вихлявшуюся личинку. Тёма сморщился и, плюясь, завертелся на месте. Воображение его рисовало всякие ужасы, а мысли крутились вокруг того, как с ней после этого целоваться. Она положила личинку в рот, попыталась прожевать, но случайно проглотила: уж очень скользкая.

— Всё, — не выдержал Тёма, — хватит. Идём в нормальный ресторан. Это приказ!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

По дороге домой её несколько раз стошнило чем-то чёрным, и как показалось Тёме, живым.

— Ты их даже не прожевывала, что ли? — кричал он, возмущаясь Ленкиной безрассудностью.

— Прожевывала, — отвечала Ленка, сгибаясь от очередного спазма рядом с вонючим арыком.

— И как тебе эта гадость в рот лезла? Есть, что ли, больше нечего?! Что за дурдом?!

Её отпустило к ночи. Она заснула быстро, уставшая от недомогания. Утром сказала, что пропустит завтрак, потому что «очень хочется спать».

— У тебя что-то болит? Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, — ответила Лена, — всё хорошо, просто не выспалась.

За завтраком Тёму давила тоска и опять встрепенувшееся после самолёта чувство вины. Ему вспомнилось предыдущее утро, как они потешались над корейцами, которые поливали кетчупом бананы, и над соседями по столику, как те морщились, когда они вытряхивали в рис остатки купленных в первый день кузнечиков и гусениц, превратившихся к тому времени в похожую на раздавленные чипсы труху.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Днём он вернулся в номер с фруктами, Ленка всё еще спала. Тёма посидел рядом, без особого интереса пролистал в телефоне новости, ещё раз справился о самочувствии, не вызвать ли врача, но ответ был прежний: «со мной всё хорошо, только очень хочется спать».

Он побродил вокруг гостиницы, нашёл сауну, осмотрел спортзал, узнал, где находится фитнес, потоптался у барной стойки, пиво оказалось невкусным, глупым, как говорят обычно про не добродивший квас. Без Метёлки не хотелось ничего. Вспомнился Цой с его «больной девушкой». Когда стемнело, у бассейна зашумела чья-то тусовка, будто беспокойные осы слетелись на липкую от сладости дыню. Он поднялся в номер с очерёдной надеждой, но всё там было по-прежнему: Ленка сопела на кровати, завернувшись в одеяло, как в кокон. Он не стал включать свет, сел рядом, помолчал с минуту, затем сказал:

— Всё же я вызову медиков, у нас же есть страховка, ты явно отравилась какой-то дрянью, ведь ясно же, как день. Это же не нормально — столько спать.

— Не надо, — сипло отозвалась Ленка, голос у неё был странный. Точнее, это был совсем не её голос.

Тёма нахмурился. Подошел, тронул одеяло и ему показалось, что оно качнулось так, точно было единым целым, будто затвердело. Внутри послышалось хлюпанье, кокон задрожал от какой-то влажной внутренней возни.

Тёма отступил.

— Ленка? — испуганно прошептал он.

— Мне надо в ванну, — раздался в ответ сиплый сдавленный хрип.

Тёма отошёл ещё дальше и опустился в кресло.

Кокон с хрустом раскрылся, словно бутон, из него появилось что-то костлявое и мокрое, и направилось в ванную. Тёме сделалось не по себе, он медленно встал, дверь захлопнулась, зашумела вода. На кровати, как и прежде, бугрилось одеяло. Тёма включил свет, рука дрожала, заглянул внутрь, в ужасе отшатнулся и сполз по стене на пол, голова закружилась, словно увидел человека изнутри.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он очнулся от грохота в ванной. Ночь, темнота, редкие пьяные смешки за окном. Гулкий скрежет ввинтил его сознание на место, как ржавую лампочку, заставил подняться на ноги, затёкшие и колючие. Шатаясь, он добрёл до ванной и уставился на ручку, собирая остатки мужества, чтобы открыть дверь, за которой слышались стоны и тихий плач. Затем раздался удар, сыпь разбитого зеркала, и снова плач.

— Ленка? — произнёс он.

За дверью стихло.

— Что?

— Ты в порядке?

Стоны, скрежет, царапающие звуки, об дверь что-то бухнуло.

— Я войду, — сглатывая сухой комок, спросил Тёма, — можно?

— Нет, — был ответ, и от того, как он был произнесен, Тёма вздрогнул.

На минуту он застыл, собирая заметавшиеся мысли, а затем вышел из номера с решительным намерением вызвать скорую или что у них там есть. После разговора в приёмной гостиницы он немного успокоился, девушка сказала, что отравления случаются часто, не все русские сразу адаптируются к местной еде, что вот сейчас она уже сделала заявку, пусть он не волнуется, возвращается в номер и ждёт их дежурного врача, тот будет совсем скоро, его уже вызвали.

Тёма послушно вернулся в номер, открыл бутылку вина и присосался к ней, как младенец к сиське. Через минуту, кажется, ситуация вернулась под контроль. Он вышел на балкон и развалился на белом пластиковом стуле, уставившись на соседний корпус и мерцавшие над ним звезды.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Грохот прилетел из номера, бутылка упала и с зубным скрипом покатилась по бетону. Дверь в ванную была выбита и висела на нижней петле, дверь в коридор стремительно закрывалась. На коврике чернели, поблёскивая, мокрые пятна, похожие на следы. В голове зашумело — следы рук, только рук, очень много рук и немного густой яркой крови. Тёма направился следом.

Она была закутана в полотенце… Высотой не выше колена, размером с небольшую обезьяну или собаку, и передвигалась по ковролину медленно и неуклюже, как слепой. Но, натыкаясь на двери, резко и быстро подпрыгивала, висла на ручке и проваливалась в проём, когда дверь открывалась. Тёма шёл следом, покачиваясь, перебирая ногами вязкие невидимые волны, осыпающиеся в шагах, как барханы. Нелепый сон, где здравый смысл привычной реальности, со всеми её правилами, ограничениями и условностями, отошёл как будто на второй план, или даже на третий. Утонул, растворился, ветром унесло. Здесь и сейчас он преследовал то, во что превратилась за ночь его Метёлка, шёл без единой мысли о будущем, не задумываясь о том, как и почему всё это произошло, просто шёл за ней, привычно, как делал это всегда.

В это время, за час до рассвета, в гостинице спали все, и кажется, даже камеры видеонаблюдения.

Он проследовал за полотенцем на улицу, пробрался через небольшой садик, затем мимо спящего охранника в будочке у шлагбаума. Его вынесло к шоссе, словно обшарпанную бутылку на берег, на пустой и сонный, как безумная вечность. Здесь Ленка остановилась, повернулась и внимательно посмотрела на Тёму. И забрала у него весь воздух, нечем стало дышать.

Из маленького водянистого черепа, состоящего то ли из прозрачных костей, то ли из затвердевшей слизи, на Тёму смотрели большие человеческие глаза. Это были глаза его любимой Метёлки, невыносимо знакомые, как всегда, серые. В полупрозрачных трубках вокруг них и под ними перемещалась какая-то розовая жидкость, рот был похож на бледную присоску, или на дыхательное отверстие, что бывают у каких-нибудь моллюсков.

— Помоги, — произнесла она с тихим булькающим свистом.

Тёма опешил, уставился на неё, хватая воздух. Голова закружилась, всё вокруг поплыло, руки и ноги одеревенели, к горлу подступил комок.

— Слон, — сказала Ленка, — мне нужен слон.

Тёма не сразу понял это слово, оно показалось выдохом или свистом, но повторенное дважды, а затем ещё раз… Он понял.

— Слон… зачем…

— Помоги, — ещё тише сказала Ленка, — будь другом.

Сам не понимая, что делает, Тёма вышел на дорогу с поднятой рукой, через минуту рядом с ними остановился небольшой сутулый грузовичок. Водитель не сразу понял, что он него требуется, тряс головой и опасливо поглядывал на «живое полотенце» у обочины. Тёма вывернул все карманы, нашел пару грязных бумажек, сунул тайцу, и они поехали.

Свернули под сколоченную из досок арку с цветастой надписью «Elephant refuge» под рисованным изображением синего слона с задранным хоботом. Вышли у будки со спящим охранником. Ленка привычно рванула вперёд, но быстро двигаться она теперь не могла, часто останавливалась и хрипела, трясясь, словно от кашля. Тёма взял её на руки, лёгкую, как котёнок, и понёс вперед, ориентируясь по неприятному запаху, исходившему, скорее всего, именно от слонов.

По дороге им никто не встретился, небо светлело, над головой таяли звёзды. Воздух застыл, словно холодное желе, одно за другим мимо плыли какие-то строения, столбики, деревья. Тёма пересёк просторную парковку, и в зелёной глубине за пальмами нашёл собранные из толстых бамбуковых стволов покрытые сухими листьями загоны. Земля была вытоптана до грязи, но самих слонов не было. Ленка вырвалась и понеслась куда-то в сторону. Рядом с колодцем спал на привязи небольшой слон, он лежал на боку, как не растасканная гора щебня. Ленка подошла к нему и скинула с себя полотенце. Тёме снова сделалось дурно: это было жуткое, невообразимо безобразное существо, его будто собрали наспех из тех частей человека, что обычно скрывает кожа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шесть ног были сделаны из изогнутых рёбер разной длины, одни заканчивались пальцами с сохранившейся кожей, другие походили на увенчанные фиолетовой опухолью отростки. Мыши, не было вовсе, их заменяло полупрозрачное студенистое желе. Всё вместе это походило на уродливого паука, будто сросшегося заново после удара мухобойкой. Под нескладными конечностями висел плотный сизый пузырь, похожий на раздувшийся фурункул, или зародыш с собственными, прижатыми к брюху лапками, чёрными точками глаз и тремя дрожащими отростками на спине.

Тогда разум Тёмы окончательно перешёл в то удивительное состояние, которое нас спасает, когда происходящее беспощадно выходит за рамки объяснимого, когда события окончательно теряют какую-либо связь с накопленным нами жизненным опытом. Паника и апатия, последние рубежи обороны рассудка. Тёме досталось второе, страх уступил место безразличию.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ленка подползла к слону и перевернулась на спину, крепившийся к ней зародыш ожил и, расправив собственные лапки, отлепился от тела. Он был размером с небольшую дыню или ободранный кокос. Он приблизился к слону со стороны хвоста, расправил водянистые отростки и сжался, вытягиваясь. Вытянувшись, начал ввинчиваться в коричневое отверстие под слоновьим хвостом. Тот встрепенулся, вскочил на ноги, загудел и завертелся, как ошпаренный, размахивая морщинистым хоботом и хлопая ушами, словно тряпками. В бытовке позади Тёмы началась возня и крики, наружу выскочил всклокоченный таец, уставился на слона, на Тёму, на дрожащие в конвульсиях остатки Ленки и, поняв что-то, принялся верещать, как поломанная циркулярка. На шум высыпали другие, с не менее ошалевшими и бледными лицами тайцы беспомощно окружили слона. Тёма подошёл к Ленке, она ещё шевелилась, в её сохнущих глазах остывала странная, безумная радость. Она открыла свою ротовую присоску, и по ведущей к ней трубочке поползли пузырьки. От тела, от того, что у неё осталось, сохранились только конечности, и никаких внутренних органов, и даже эти пузырьки, как заметил Тёма, были почти на исходе.

— Спасибо, — произнесла она.

Тёма заторможено кивнул.

Лена подняла одну из лапок, ту, что имела кисть, сжала её в дрожащий кулачок и легонько дотронулась до Тёминого колена.

— Помог мне, — сказала она, — потому что мы…

На этом пузырьки иссякли, и последнее слово не прозвучало, его произнесла тишина.

— Банда… — повторил за ней Тёма.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тайцы прогнали чужака с территории «приюта», и Тёма поплёлся вдоль пыльного шоссе, бестолково рассматривая под ногами мусор. Пару раз ему хотелось броситься под громыхавший мимо автобус, но всякий раз его что-то останавливало, не хотелось, наверное, губить ещё одну жизнь. К вечеру его подобрала полиция. Никаких внятных объяснений он дать не смог. Через день его отправили домой, на родину. Чтобы прийти в себя, ему потребовался почти год. Теперь у него семья и двое детей, все изменилось, стало другим, но в своих папках на компьютере в и фотоальбомах он хранит фотографии той девушки — своей неугомонной Метёлки. Подолгу всматривается в её молодое лицо, всегда молодое и красивое, в её глаза, широкую счастливую улыбку, и золотистый пучок волос, за которым он когда-то бегал по далёким и чужим улицам, и он думает о том, что с тех пор никто и никогда не считал его своей «бандой».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Екатерина Лесина} Женская история ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе: «Родилась в 1981 году, в г. Лида, Беларусь. Выпускница Гродненского госуниверситета. Имеет степень магистра биологии. Автор более 60 книг в жанрах детектива и фэнтези. До сих пор, помимо литературного творчества, преподает ботанику на одной из кафедр биологического факультета в своей альма-матер. В 2008 г. Стала серебряным лауреатом национальной премии „Золотое перо Руси — 2008“».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ей всегда и всего было мало. Оттого ли, что родители рано покинули Лару, или же она просто уродилась такой — жадной, но ей действительно всегда и всего было мало.

— Дай, — требует она и тянется к моей тарелке за картофелем. Он выглядит красиво, но по вкусу напоминает жеваную бумагу и пахнет дурно, горелым маслом. Мне не жаль. Я отдаю ей и картофель, и ломтик сыра, отложенный, потому как сама я не люблю сыр, и веточку укропа, три капли кетчупа и даже муху, которая ползет по краю тарелки.

Ест Лара неторопливо, подбирая каждую крошку, каждую каплю.

Я жду.

Потом мы вместе гуляем по парку, и она хохочет, кружится, приковывая взгляды. Все-все. Она собирает их, как собирает комплименты, непристойные предложения, фантики от конфет и вкладыши жевательной резинки «Love is». Вкладыши хранятся в жестяной банке из-под монпансье, и она изредка позволяет мне рассматривать их.

— Ты не понимаешь! — Лара не умеет разговаривать тихо, как и быть незаметной. — Я просто умру, если вдруг… если мне…

Замолкает на полуслове и, сорвав стебелек травы, жует его.

— Не выходи за него! — просит она, падая на колени. Холодные пальцы впиваются в мои запястья. Завтра останутся синяки. — Не выходи! Пожалуйста!

Снова смотрят. На нее. На меня. Больше — на нее. Ей бы хотелось, чтобы всегда — на нее.

— Извини, Лара, мы все решили. Не переживай, я же… — я хочу объяснить, что не собираюсь исчезать из ее жизни. Мы по-прежнему будем заглядывать друг к другу в гости, выходить в парк на цветение каштанов и пить кофе в маленьком безымянном подвальчике, где о старую люстру который год стучится мотылек. Мы — это мы. Мы — навсегда.

— Он милый, — я пробую поднять ее с колен, но усилия тщетны. И люди останавливаются, смотрят, не стыдясь, сами не обращая внимания на то, сколь неуместно их любопытство. — Он тебе понравится. Я вас познакомлю.

Мне совершенно не хочется их знакомить. Но Лара просит — взглядом, и я не смею отказать.

— Он любит животных… и меня.

Говорю очень-очень тихо и лишь потому, что не умею не сказать. А люди подходят, и мы оказываемся в кольце. Я гляжу на эти одинаковые лица, но мне не страшно. С ней бывает такое… Отпустит.

— Пожалуйста! — кричит Лара, и с деревьев слетают вороны. Они садятся на плечи и головы, тянут шеи, щелкают клювами. — Ты не должна оставлять меня!

Я не оставляю. Я просто-напросто замуж выхожу.

Наверное.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она молчала три дня. На четвертый объявилась. Пришла с коробкой конфет «Ассорти» и букетом сирени, уже изрядно подвядшим.

— Извини! Я не знаю, что на меня нашло.

Я знаю. Жадность. Ей мало меня, если делить на двоих. Я пропускаю ее в квартиру. Пьем чай на кухне. Лара ест конфеты, запихивая в рот сразу по три. Щеки ее раздуваются, а зубы становятся бурыми от шоколада. Чай она хлебает громко, но аккуратно. Жадность не позволит разлить хоть каплю.

— Я… я хочу с ним познакомиться, — говорит она, когда не остается ни чая, ни конфет. — Если ты твердо решила.

— Мы решили.

Лара вздыхает. И все-таки мне не хочется их знакомить, но выбора нет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С Ларой мы встретились в песочнице. У меня было пластиковое ведерко, лопатка с бантиком и три формочки — желтая, синяя и красная. У Лары — палка и камень.

— Это мое, — сказала она, воткнув палку в мою песочную гору. — И это тоже! Все мое!

— Жадина-говядина!

— Ага.

Так мы подружились, если это можно было назвать дружбой. Я привыкла к Ларе, а она прилипла ко мне. Она приходила в мой дом и садилась на мой стул, брала мою тарелку и мою вилку, ставила рядышком мою кружку и притворялась, что она — это я. Родители верили. Подыгрывали? Не знаю. Но они покупали Ларе одежду, обувь, игрушки… много одежды, обуви и игрушек.

— Ты должна пожалеть бедную девочку, — приговаривала мама, заплетая Ларе косички.

— Она совсем-совсем одна, — повторял папа и расстилал перед Ларой пояса атласных лент.

Глаза у них были пустыми, странными. Меня это злило.

Потом, сделавшись старше, я поняла, в чем дело. Но легче не стало.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Егор, это Лара. Лара…

Она смотрела на него с восторгом, как дети смотрят на новую игрушку. Определенно, не следовало их знакомить.

— Он мой жених!

Я наступила Ларе на ногу. Но она лишь вздохнула и обреченно произнесла:

— Мой…

И снова все вышло так, как хотела она. Играли свадьбу. Ларе к лицу белое. И алые розы моего букета, как вырезанное сердце. Мне не больно.

Привыкла.

Когда я поняла, что она такое? Лет в четырнадцать, незадолго до Павлика. Щенка звали Щеном. Его матерью была старая сука с провисшим животом. Каждую осень она сбегала, чтобы спустя пару месяцев разродиться в картонной коробке, которую сторож потом уносил и, догрузив камнями, бросал в пруд. Сука воспринимала происходящее с философским спокойствием и на следующую осень снова сбегала. Так вот, Щен был последним. Родился один, и сторож, не то из жалости, не то из лени, оставил его жить. А я забрала.

Мне хотелось любить кого-то, кроме Лары.

Щен жил в квартире три дня. Оставлял лужи на полу, жевал туфли и вертелся под ногами. А потом в гости заглянула Лара. Почувствовала что-то? Не знаю. Она легла на пол и, коснувшись рыжей морды, сказала:

— Мой…

И Щен застыл. Он глядел на нее осоловелыми от любви глазами и нервно дергал хвостиком, скулить не смел, даже потом, когда Лара ушла. Просто лежал, вздыхал.

Издыхал.

Я принесла Щена ей. А она сказала, что не желает с ним возиться. Нет, Лара не злая. Она помогла найти коробку и камни, а потом обнимала меня, глядя, как тают круги на зеленой воде.

И на свадьбе букет бросила.

Спасибо.

Гости кричали:

— Горько!

Плясали. Пели. Веселились. Не для себя — для нее. Глупые человечки с пустыми глазами.

— Ну, не сердись, — Лара нашла меня в туалете. — Ты тоже найдешь кого-нибудь… потом.

Когда Егор ей надоест. Знаю. Проходили.

Записка. Крыша новостройки. Колотый кирпич. И оранжевая каска, забытая кем-то в окне. Я видела, как Павлик шагнул вниз. Долго потом кошмары мучили. А родители Павлика обвинили меня. Конечно, как можно было подумать на Лару? Она хорошая. Только жадная очень.

Почему я не пытаюсь противостоять ей?

Пыталась. Но родители меня не слышали. И классная, и русичка, и математичка, и только пребывающая в состоянии легкого маразма историца кивала головой, выслушивая мои жалобы. А потом ставила Ларе четыре. Она всем ставила четверки, но обижалась только Лара.

И зауч.

И директор.

И родительский комитет.

Историцу препроводили на пенсию, а Лара получила золотую медаль. Кому от этого плохо?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне плохо. Я снова рыдаю, обняв локтями подушку. Сбившееся комом одеяло лежит на ногах. Тяжелое. Слезы — соленые. И губы распухли. Я некрасива.

Незаметна.

Безопасна.

Но лучше бы тоже, чтобы как все, чтобы с пустыми глазами и абсолютной верой. Завидую? Да! Мне не страшно признаться. Мне вообще больше не страшно. За себя.

Я вытираю слезы, иду в ванную комнату. В старом зеркале отражается расплывшееся лицо. Черные круги под глазами и жесткие морщины на лбу. Слишком много хмурюсь? Ничего, скоро я буду улыбаться.

Мы будем.

По мне еще пока не заметно. Потом скажут, что все из ревности, обиды… плевать. Я знаю, что делаю. Я не хочу, чтобы Лара забрала его. Или ее. А Лара захочет. Ей ведь всего мало.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я покупаю коробку «Ассорти» и отправляюсь к ее дому. Сажусь на лавочку. Жду. Люди проходят мимо, не видя меня. Высокое искусство жизни в тени, которым я горжусь, пригодилось.

Лара появляется под вечер. Она идет, танцуя, кружась. И старые деревья наклоняются, желая получше рассмотреть ее. Замолкают птицы. Люди тоже.

— Привет, — говорит Лара, улыбаясь. — Ты пришла! Это мне?

— Тебе, — я протягиваю коробку. — Ты же любишь такие.

Любые. Всякие.

— И это…

Пистолет такой неудобный вдруг. И руки дрожат. Лара смотрит на него с удивлением, с восторгом, и выдыхает:

— Мой!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} На кусочки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Иногда между самыми близкими людьми может возникнуть пропасть. Если ничего не делать, со временем эта пропасть превращается в настоящую бездну, делая когда-то близких людей чужими. Я хотел показать, к чему приводит появление такой бездны. Даже небольшая проблема может стать причиной трагедии».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это не могло кончиться так. Осталось то, чего изменить она не могла, как бы ей не хотелось. Она никогда всерьез не задумывалась, что нечто может быть неподвластно её воле. Она же сильная женщина, правда ведь? Она сама строила свою жизнь так, как считала нужным. Прошлое не воротишь — это она понимала, но, несмотря на всю свою рациональность, отсутствие веры в любые сверхъестественные, божественные и какие угодного, не поддающиеся разумному анализу проявления, она продолжала искать способ. Но время как река. Та самая, в чьи воды нельзя войти дважды. Оставалось одно — разрушить всю свою жизнь до основания, разобрать на мелкие кусочки и собрать заново. Но как в случае с кораблем Тесея, осталась бы собранная заново жизнь той же?

Она очень много об этом думала, все дальше погружаясь в бездну сомнений. Теперь времени хватало. И с каждым днем ненависть к самой себе становилась все отчаяннее.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она стала замечать, что Иван ведет себя странно. Когда это началось? Насколько она помнила, первый тревожный звонок прозвучал в тот дождливый день, когда они возвращались с празднования дня рождения ее сестры.

Позже она часто повторяла себе, что ей всего лишь показалось, или же Иван просто устал от долгой дороги и бессонницы, что донимала его в последнее время. Разве хоть кто-то способен всегда быть стойким, рассудительным, сильным? Тем более такой человек, как ее Ваня. У каждого рано или поздно наступает момент, когда он сдается, опускает руки и становится похож на маленького ребенка, не готового брать на себя ответственность и принимать решения. Однажды, хотя бы ненадолго, любой хочет стать ленивым котом, которого хозяин держит на коленях, поглаживая пушистую шерсть.

Да, тогда она списала все на его усталость.

— Давай, я поведу, — предложила Юля, когда они проехали мимо очередной придорожной закусочной. — Ты устал.

— Не стоит, — ответил Иван. — Все хорошо.

Она знала, что поступает неправильно, но все равно корила себя. Вика часто повторяла, что в Юле каким-то странным образом сочетаются такие противоречивые вещи, как самоуверенность и самобичевание. Сестра утверждала, что разум то и дело уступал место чувствам, мешая Юле доводить дело до конца из-за глупого чувства вины, даже там, где ему, казалось бы, нет места.

Но ведь это была идея Юли — уехать на выходные за двести километров от города, чтобы оказаться в провинциальной дыре, куда перебралась Вика, где единственной достопримечательностью оказался кое-как изрыгающий воду фонтан. А день рождения вышел невыносимо скучным, заполненный разговорами, от которых тянуло в сон. Может, в этот раз она бы меньше истязала себя, но слова Вани, что можно было просто отправить подарок для сестры почтой, не выходили из головы. Она понимала, что винить себя глупо, что даже Ваня сейчас вряд ли винит её. Пусть он и говорил порой обидные вещи, но она давно смирилась с тем, что это, скорее, черта характера или же последствия воспитания, чем желание задеть её. И все же сейчас она никак не могла успокоиться.

— Тебе нужно поспать, — повторила она.

— Нет, — мне нужно ехать.

— Ваня, — не унималась Юля, стараясь при этом смягчить голос. — Хотя бы просто посиди, отдохни, а я сяду за руль.

Он вздохнул, сильнее, чем нужно ударил по кнопке на приборной панели, вызвав неразборчивое пение какой-то попсовой певицы. Взглянул на Юлю — и это был тот самый момент, когда она вдруг поняла, что совсем не знает своего мужа. Ей показалось, что на неё смотрит не тот человек, за которого она вышла замуж пять лет назад. Позже она еще не раз видела этот пугающий, чужой взгляд, из которого уходило что-то человеческое. Возможно, доброта, но куда вероятнее — любовь. Взгляд, от которого холодело в ногах и замирало сердце. Юле думалось, что нечто подобное испытывали люди, встречающиеся с диким зверем и понимающие, что это последнее, что они видят в своей жизни.

В голове вдруг прозвучала глупая, когда-то давно брошенная Викой фраза, которую все никак не забыть:

«Ты Ваню на себе женила, а он-то хотел этого?»

«Конечно, хотел, — думала теперь Юля. — Иначе не женился бы».

Но этот взгляд ей уже не забыть.

После она не раз убеждала себя, что все пройдет, и кризис минует. Но становилось только хуже.

— Заткнись! — процедил Иван. — Единственное, чего я хочу, чтобы тебя тут не было!

После этих слов он вернул взгляд на дорогу, а Юля в шоке смотрела на мужа, искренне не понимая, за что он так с ней. Он никогда не позволял себе так разговаривать. Более того: хотя в их семье существовал негласный договор о равноправии обеих сторон, Юля порой ощущала себя чуть выше, превосходящей Ивана. И раз уж на то пошло, она куда чаще принимала важные решения в их совместной жизни. И вдруг — такое? На мгновение она предположила, что это влияние Сергея — Викиного мужа, с которым Иван проговорил почти весь вечер, но тут же отбросила эту мысль. Ваня не такой. Ведь его так просто не убедить в какой-нибудь глупости. Но, в конце концов, Сергей ее всегда недолюбливал, а намек, что ты подкаблучник способен зацепить любого мужчину.

«А что, если у него любовница? — подумала Юля. — Отчего-то ведь он задерживается на работе весь последний месяц. Нет, Ваня не может. Просто не может, и все!»

Всю оставшуюся дорогу они молчали, хоть Юля и пыталась придумать как завести разговор — не столько из желания поболтать, сколько, чтобы не дать Ване заснуть, но разговора так и не вышло. А уже дома Иван просил прощения, ссылаясь на усталость от долгого вечера и утомительной дороги. Он жаловался, что у него разболелась голова от плохой погоды, что и раньше случалось нередко. И, конечно же, Юля ему простила. Иначе и быть не могло.

Потом в их жизни появился Гоша. Не влетел резко, подобно стремительному урагану, скорее, вполз змеей и незаметно для Юли пригрелся на груди Ивана, принявшись нашептывать мужу то, что после он так старательно оберегал от жены. Вмешайся она уже тогда, смогла бы все изменить?

Гоша не понравился Юле сразу же, едва Иван познакомил их. И хотя, объективных причин для недоверия и даже брезгливости, которую она испытывала к новому товарищу Вани, не было — в конце концов, это был достаточно приятный и обходительный мужчина — чутье или же то самое, что называют особой женской интуицией, рождало у Юли неприязнь к Гоше. Появление нового друга вообще удивило Юлю. Иван не очень хорошо сходился с людьми. Отношения с коллегами по работе не уходило дальше деловых, а всяческие корпоративы или же посиделки коллег в баре Иван пропускал. Не то, чтобы Юля была этим недовольна. По странной причине, бывшей возможно следствием Юлиного воспитания, или же той атмосферы, что царила в их собственной семье, где отец и мать все дни проводили вместе, ей даже нравилось, что Иван почти всегда дома и на виду. Так ей было спокойнее.

Но с приходом Гоши все это стало ломаться.

Высокий, широкоплечий мужчина, чьи темные волосы, несмотря на еще молодой возраст, уже местами тронула седина, которая даже вкупе с выступающим под рубашкой животиком совершенно не портила общей картины и в какой-то мере придавала Гоше солидности. Возможно, убери эти детали, и он разом потерял бы половину своего обаяния. Обаяния, которое не действовало на Юлю, хоть она и ощущала его. Во всем этом она чувствовала тайну, скрытую под неизменной белой рубашкой, которую он постоянно застегивал на все пуговицы, даже если не носил галстука.

Но в чем была эта тайна? Тут интуиция ничего подсказать не могла. Гоша был не похож на Ивана, совсем не похож. Слишком активный, самоуверенный, хитрый…

Осенью Гоша стал частым гостем в их доме и, помимо этого Ваня каждые выходные уезжал на очередную встречу с новым товарищем и, как он говорил, с какими-то знакомыми Гоши, а вот старых друзей муж теперь игнорировал. Юля знала об этом, потому что заглядывала в профиль мужа в «Фейсбуке» с его компьютера, а иногда и читала его СМС. Она ненавидела себя за это. Ей было мерзко.

Раньше она верила, что никогда не опустится до такого. В её представлении такие вещи были атрибутом других, менее удачливых союзов. Каких-то полгода назад ей бы и в голову не пришло шпионить за Ваней, но теперь её муж изменился, и, волей-неволей, пришлось измениться и ей.

Она видела десятки сообщений от его старых друзей, которые просили о встрече, интересовались как дела или предлагали вместе сходить в баньку. Один из прежних приятелей просил помощи с переездом, но Иван все эти сообщения либо игнорировал, либо отвечал, что сейчас у него финансовые или семейные проблемы. Из сообщений Юля узнала, что он пропустил дни рождения двух друзей, с которыми дружил еще со школы, просто не ответив на их приглашения. А вот никакой переписки с Гошей ни в социальных сетях, ни по СМС Иван не вел. Обычно он созванивался с новым другом заранее и после этих звонков либо торопливо собирался и уходил из дома, либо принимался волнительно ждать гостя, а порой вдруг становился раздражительным и нападал на Юльку с требованием срочно накрывать на стол. Такого он раньше себе не позволял, но Юля терпела. Она ждала, что вскоре все вернется в прежнее русло. Кризис минует…

Юля замечала трепет мужа перед новым товарищем. Видела, как Иван смотрит на него блестящими глазами, словно преданная собака на хозяина. Она никогда не подслушивала их разговоры. Нет, не то что бы она не пыталась, но обычно они уходили в кабинет Вани и говорили очень тихо. За дверью их было не услышать.

С Юлей о новом друге Иван говорил неохотно, и ей удалось узнать лишь, что тот женат и у него то ли двое, то ли трое детей, а еще — что он владелец то ли магазина, то ли ресторана. Уверенности у Юли не было вовсе не из-за плохой памяти, этим недугом она не страдала. Ваня сам путался в своих рассказах, и всегда говорил разное. Свой же интерес к Гоше он объяснял тем, что товарищ готов взять его компаньоном в какой-то крупный проект, поскольку ему нужен хороший специалист в разработке сайтов.

Спустя какое-то время Иван и вовсе перестал нормально общаться с Юлей, все больше уходя в себя и, либо игнорировал жену, либо начинал пререкаться с ней по любому дурацкому поводу, не раз доводя ее до настоящих истерик. Тогда-то Юля и начала подозревать, что её муж ввязался в какую-то секту, в которой Гоша, возможно, занимал высокий пост или даже являлся лидером. Она с трудом представляла, что кто-то способен настолько промыть Ване мозги, но полностью исключить такую возможность не могла.

Все попытки отыскать информацию о Гоше в интернете ничего не дали. У него не было страницы ни в одной социальной сети. Она выпытывала у Вани название компании, владельцем которой является Гоша, но Ваня ссылался на то, что не помнит. Она знала, что он врет, и он, конечно же, видел, что она все понимает, но менять, похоже, ничего не хотел.

Однажды Юля рискнула и проследила за Ваней, когда он отправился на очередную встречу. Он встретился с Гошей в небольшом кафе в центре города — в одном из тех, куда Ваня водил её еще до свадьбы. На давно не выбиравшуюся в город Юлю нахлынула ностальгия. Она вспоминала теплые вечера в полумраке за уютным столиком в углу, слегка дурманящий аромат дерева, аппетитные запахи, долетавшие с кухни, красное вино, что она когда-то любила, холодное пиво, которое предпочитал Ваня. Всегда горькое и, по мнению Юли, мерзкое на вкус, но сейчас ей хотелось удержать прежние воспоминания. Глотнуть снова той горечи, чтобы вернуть те мгновения, когда они были счастливы. И пусть все столики тогда были заняты… даже в окружении бесконечного потока голосов, ей казалось, что они с Ваней одни в целом мире. Больше ничего не имело значения. В этой глупой, шпионской выходке её могло согреть лишь то, что раз Ваня выбрал это кафе, то, может, для него те вечера все еще что-то значат?.. Но нет. Напротив — она еще сильнее ощущала себя преданной. В их любимом кафе Ваня был с этим чужим, совсем не нужным в их жизни человеком.

Никаких знакомых Гоши на встрече не было, возможно, они должны были явиться позже, но Юля не хотела рисковать и после недолгого наблюдения за ними, вернулась домой.

Гоша так и оставался тёмной лошадкой, но отрицать его негативное влияние на мужа Юля не могла. Иван стремительно менялся. И если в каких-то вопросах он стал более активным и целеустремленным, то отношение к супруге изменилось ужасно. Он стал холоден, нагл и всё чаще раздражен. Становилось ясно, что дело идет к расставанию. Она винила Ивана, но куда больше винила Гошу, хоть и не могла не заметить, что изменения начались до знакомства с ним. Она уже не изводила себя подозрениями, что у мужа любовница, поскольку всё его свободное время теперь уходило на Гошу.

В один из вечеров, лежа в ванной, пока Иван был на очередных посиделках со своим благодетелем где-то в центре города, Юля вспоминала первую встречу с Ваней. Никакой романтикой от этого воспоминания не веяло, скорее, его хотелось выбросить из головы. Но поскольку это было невозможно, а Ваню она по-прежнему любила, Юля со временем научилась чувствовать тепло той встречи.

Но как часто она лгала себе, вспоминая что-то?

Её веки закрыты. Гремит музыка, и вот она, моложе на семь лет, сидит с подругами за столиком. Те о чем-то болтают, но она уже не слышит их. Пьет воду, с ужасом понимая, что перебрала с коктейлями. Она выпадает из этого мира, и оглушающие басы призывают не к танцу. Они закручивают её на всё ускоряющейся карусели, катят на американских горках и запускают к звёздам на вихляющей во все стороны ракете. Когда сидеть уже невыносимо и цель близка, эти ритмы, под которые выплясывают племенные танцы, клубные аборигены выхватывают её и тащат прочь от столика, заставляют уронить стул и несут прочь по темным, почти подвальным коридорам к дверце, где треугольник вершиной стремится к кругу. И там, расталкивая черные тени с алыми губами, слыша злобные выкрики… и чувствуя удары ладонью по тому месту, где вырез платья оголяет спину, она роняет сумку из блестящего кожзама на грязный кафель, обхватывает фаянсового спасителя и изливает в него все переживания безумных путешествий, подаренных клубом. Смесь экскрементов, мочи, женских духов и спиртногооглушает, вызывая новый прилив…

Уже в коридоре, с лишь немного посвежевшей головой, она еще чувствует, что музыка не гонит её прочь, а снова зовет присоединиться к общему ритуальному танцу во славу порезанной на фрагменты жизни. И вдруг она встречает его. Во рту у неё кисло, погано и, глядя на его губы, что раздвигаются и слегка приоткрываются в пьяной улыбке, она понимает, что только они способны заглушить этот мерзкий вкус. И она не ошибается.

Вернувшись из воспоминаний, Юля твердо решает, что никакой Гоша не отнимет у нее Ивана. Она должна записать разговор мужа с его новым другом, когда чужак снова явится в их дом.

Эта мысль нравится ей и, улыбаясь своему искаженному отражению на блестящей поверхности крана, она добавляет горячей воды и погружается в густую пену.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Как долго мне ждать?

Иван мял в руках салфетку, опустив глаза и разглядывая поцарапанную поверхность стола, чашку в бежевых разводах от кофе, деревянную стойку с рекламой… Все, что угодно, лишь бы долго не смотреть в глаза Гоше. При всем уважении к нему, он боялся спокойного и будто ожидающего чего-то взгляда собеседника. Это был тот случай, когда страх и уважение идут рука об руку и когда их так легко спутать.

— Все зависит от тебя, — ответил Гоша.

Он, как всегда, расслаблен. Правый локоть на спинке кресла, левая рука на столе. Его пальцы никогда не дрожат, он спокоен. Спокоен до омерзения. Редко, но все же Иван ненавидел Гошу за умение никогда не терять лица, сохранять самообладание. Как в этот самый момент, пока он сам яростно уничтожал салфетку, и в полумраке кафе под светом тусклой лампы летала бумажная пыль.

— Будь спокоен, — ответил Гоша. — Ты слишком нервный. Тебе нужно больше уверенности в себе, иначе ничего не выйдет.

— Я уже готов! — выпалил Иван.

— Что за нетерпеливость? — Гоша усмехнулся, взял салфетку и обтер блестящие от кофе губы. — Еще не время, уж поверь. Ты можешь говорить мне, что готов на все, будто понял, что иначе нельзя, но все равно, там… — Гоша постучал себя по виску. — Ты ищешь другой путь.

— Я не…

— Не обманывай меня. Я проходил через это.

— И как же мне перестать врать себе?

— Очень просто, — ответил Гоша, кладя в тарелку смятую салфетку. Проходящий мимо официант в помятом коричневом фартуке и с такой же помятой физиономией, словно говорящей, сколь бурный был у него накануне вечер, сбавил ход, но Гоша слегка покачал головой, одним простым жестом давая понять, что сейчас не лучший момент, чтобы забирать грязную посуду. — Пойми вот что: у тебя много путей. Ты можешь просто уйти, не сказав ни слова, можешь высказать ей все, сказать, что не любил её. Можешь наврать с три коробка. Все эти методы просты и испробованы. Но они не работают! Поэтому я еще раз спрошу тебя, ты любил её когда-нибудь?

— Да! — ответил Иван, посмотрев в глаза Гоше.

— Но ты уверен, что это больше не твоя жизнь? Что ты на самом деле не хотел жить так?

— Уверен.

Гоша улыбнулся, помолчал некоторое время и заговорил тихим голосом.

— Мой сын очень любит конструкторы. Как-то раз я купил ему «Лего» с кучей деталей. Здоровенная коробка, целый замок с рыцарями, башнями, конюшнями, разными пристройками. И знаешь, он всегда собирал замок по схеме, по картинке с коробки. Даже пластиковых рыцарей расставлял на одни и те же места. Он все делал правильно… — Гоша пожал плечами. — И очень скоро конструктор ему наскучил. После сборки он мог немного поиграть с этим замком, но это ненадолго его занимало. Ему был интересен сам процесс складывания деталей по схеме. Конечно, я мог бы легко купить ему новый конструктор, но я не сторонник такого подхода. Я хотел разобраться, как это исправить. Я сказал ему: «Макс, собери что-нибудь новое. Используй эти же детали, но построй не по картинке с коробки. Используй картинку в голове». Сначала у него получалась сущая ерунда, но знаешь, что было дальше?

— Что? — выдавил Иван. Он понимал, к чему ведет собеседник и ему никогда не нравилось хождение кругами, но не в случае с Гошей. Когда тот рассказывал, Иван был готов слушать его вечность, даже если это были сущие банальности.

— Он стал собирать невероятные штуки. Из деталей для замка он делал космические корабли, города, ракеты… В общем, самые разные вещи, которые я даже представить не мог. Но никогда больше он не собирал замок. Я знаю — это странно, что он не мог сделать всего этого раньше, в конце концов, он обычный ребенок и проблем с воображением у него нет…

Гоша замолчал, потому что к столику снова подошел официант. Он все-таки забрал посуду и, поинтересовавшись, не желают ли гости чего-то еще, получил раздраженный отказ и удалился.

— Так в чем же дело? — спросил Иван. — Почему он не дошел до этого сам?

— Схемы, шаблоны, правила… Мы все привыкли жить по ним! Даже наш мозг действует по готовым паттернам. У моего сына, как когда-то у меня и теперь у тебя, где-то в голове стоял блок. Нечто, что не давало ему выйти за рамки. И да, это во многом моя вина. Мой неверный подход к воспитанию.

Иван кивнул.

— Ты должен не просто понять, — Гоша положил руки на стол и приблизил лицо почти вплотную к лицу Ивана и тот уже не смог отвести глаз. Он ощутил идущий от Гоши горький запах кофе и сладость одеколона, сладость, которая щекотала нёбо и оставалась на языке приторным осадком. Прежний, необъяснимый страх мурашками пробежал по спине и застыл холодным комком в затылке. — Ты должен пережить это. Чтобы построить что-то новое, нужно разобрать старое. Разобрать на кусочки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она кричала громко. От этого крика сотрясались стены, стекла в рамах разлетались на мелкие осколки, все основание дома ходило ходуном, асфальт шел трещинами, а уличные собаки и кошки умирали в мучительных судорогах. Желтые обои в мелкую полоску отслаивались от стен, бетонная крошка ссыпалась на пол; с грохотом на пол падали шкафы темного дерева, на кухне вдребезги разлеталась посуда…

Но никто не слышал этого крика.

Крика, что шел изнутри, но там же и оставался.

Она думала, что поступает правильно, она хорошо усвоила поговорку о вооруженности предупрежденного. Но сейчас, узнав тайну, не знала, как правильно поступить. Она думала о сестре. Как вместе с Викой они смотрели старые ужастики и в каждый неожиданный момент, Вика подскакивала на месте, резко выпрямляла ноги и впадала в короткий ступор. Поведение идеальной жертвы. Вот и сейчас, Юля чувствовала себя в том же состоянии. Нужно было предпринять хоть что-то, но она продолжала сидеть в кресле, глядя на трясущиеся руки, на темный дисплей смартфона, выпавшего из рук, едва она услышала последнюю фразу записи, на лужу пролитого чая, что стремительно впитывал пушистый белый ковер. Ковер, который она усердно чистила каждую субботу, так часто представляя, как на нем будут играть её дети… Их с Ваней дети! Она бы даже не ругалась, если бы кто-то из них вдруг измазал белоснежное покрытие.

Теперь все это казалось нереальным. Чем-то далеким, чужим, принадлежащим иному миру.

Позвонить сестре или позвонить в полицию? Сообщить маме? У кого просить помощи? Но что, если все это ошибка? Что, если она не так поняла? Но разве можно как-то иначе трактовать все те ужасные вещи, что они говорили? Нет, она ошибалась! Виноват не только Гоша. Да, он запудрил мозги её мужу, но начал это все Ваня. Ведь он мог бы просто уйти, но вместо этого…

Боже, этого просто не может быть. Она должна убедиться, что все это происходит на самом деле… а лучше убедиться, что все не так. Ей все показалось.

Она нагнулась, подняла с пола смартфон и снова включила запись вчерашнего разговора. Закрыла глаза и слушала. Первым говорил Гоша:

— Теперь ты уверен?

— Абсолютно.

(скрип стула)

(долгое молчание)

— Хорошо, я рад это слышать. Я и сам вижу, что момент настал. Теперь я снова все повторю по порядку. Все этапы, что ты должен проделать. Для начала тебе нужно избавиться от её вещей. Ты понимаешь, что это значит?

— Да.

— Нельзя просто выкинуть их. Собрать в сумку и вынести на помойку. Так дело не пойдет. Ты должен уничтожить их. Изрезать одежду на мелкие кусочки, разбить её любимую кружку. Порвать ваши общие фотографии. Все, что тебе напоминает о ней. Если у неё есть любимый стул — разломай его. Уничтожь косметику. Все, до чего сможешь добраться. Украшения, которые дарил ей — отдай на переплавку или найди способ уничтожить другим способом, но убедись, что они не сохранились, что не попали в чужие руки. Ты понимаешь?

— Да, конечно.

— Может так получиться, что тебе вдруг все покажется глупым. Не стоящим усилий. Я знаю, тоже проходил через это. Но не сомневайся, важен каждый этап. Все мелочи. Иначе ничего не выйдет. После того, как с вещами будет покончено, приступай к ней. Но прошу тебя, продумай все детали. Нельзя, чтобы какая-то ерунда все испортила. Не торопись и будь терпелив. Теперь я хочу, чтобы ты еще раз повторил, что готов.

— Я готов.

— Отлично, ты молодец и все делаешь правильно. Разбери это все и построй, наконец, что-то новое!

(долгое молчание)

(звук наливающейся в стакан воды)

(глотки)

— Побудешь еще?

(стук стакана по столу)

— Мне нужно идти, теперь ты один со всем разберешься, и я знаю — ты справишься. Но если что, я на связи.

Юля выключила запись и уставилась в стену. Стена дрожала в мареве, полосы на обоях размывались, теряли контуры, исчезали. Горячий воздух обжигал губы, стены вокруг Юли шли трещинами и обваливались с оглушительным грохотом, штукатурка осыпалась на пол, стеклянная люстра, не выдержав мощного удара, рухнула на пол и разлетелась на сотни мелких кусочков.

Никто, кроме неё, ничего не видел и не слышал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Уже поздно, а он еще не явился. Она надеялась, что он отступил, что оказался не готов. Решил не приходить домой, просто бросить её, ничего не сказав.

Так было бы проще… а, может, и нет…

Она никому ничего не сказала, она понимала, что это глупо, что лишь зря теряет время. Что скоро, очень скоро Ваня сотрет все их прошлое и не оставит шанса на будущее. Он убьет все, что она любит, а затем убьет их будущих детей… убьет её.

«Что он сделал с тобой? — спрашивала она. — Что ты сделал с собой?»

Она согрела в чайнике воду, заварила чай с мятой, пила обжигающий напиток мелкими глотками, глядя, как свет лампы теряется в тенях на полу, в осколках разбитой вазы, что она случайно столкнула в приступе истерики. Осколки — куски её жизни. То, чем так скоро станет она?

Почему Ваня это делает? Он все-таки полюбил другую или, что более вероятно, никогда не любил свою жену? Почему Гоша дает ему эти страшные наставления? За что они с ней так? И ведь тварь такая, не боится говорить, что сам уже делал это! А ведь Ваня болтал, что Гоша женат и дети есть? Все это просто ложь! А если нет, то как Гоша смотрит в глаза своей нынешней жене? Своим детям? Или, если они ему наскучат, он их тоже того… На кусочки?!

Ваня звонил ей пять раз, но она не брала трубку. Уже семь часов, в последнее время он почти всегда задерживается, но, даже учитывая это, у неё осталось от силы часа два.

Как поступить?

Она опустила взгляд на кружку, из которой пила чай и только теперь поняла, что это кружка Вани. Кружка, что она делала на заказ. Где хоть и банально, но так искренне вывела слова «Любимому мужу». Разве любовь знает о банальности? Любви нет до этого дела.

И тут она поняла. Никогда она не была слабой, никогда так легко не отступала от своего. Если Ваню не удержала, то неужели плохая жена? Да уж, мама бы ей так и сказала. Вот только маму саму муж лупил всю жизнь, так чему она могла дочь научить? Только идиотским правилам, как нужно угождать супругу, наплевав на себя. Но Юля не чертов робот, не уборщица, не посудомойка, не секс-кукла, в конце концов!

Кружка врезалась в стену и разлетелась осколками.

Если чью-то жизнь сегодня и разберут на кусочки, то это будет жизнь Вани.

Следующей в ход пошла его одежда. Заношенные джинсы, туфли, брюки, кроссовки, футболки. Юля резала это все ножницами, как и учил Гоша, на кусочки. На самые мелкие, что могла. Затем молотком по ноутбуку Вани, им же по его проклятой коллекции фигурок нэцкэ. Паспорт, что он так опрометчиво оставил дома, она изрезала ножницами, а обрезки спалила на газовой плите. И запах старой жизни, сгорающей в пламени, радовал её обоняние. Боже, как она была счастлива, когда разносила его любимое кресло в кабинете, вместе со стулом, где так часто сидел Гоша.

Она увлеклась не на шутку. Услышав звонок в дверь, затем еще один, так и замерла на месте, сжимая в одной руке ножницы, в другой — найденную на дне шкафа футболку с изображением котенка по имени Гав. Эту глупую футболку, что она подарила ему ради шутки, он не носил даже дома. Вот и вся его любовь.

В этот момент внутри все упало, и она вдруг поняла, какую же глупость сотворила.

В замке звякнули ключи. Она кинула футболку и, все еще сжимая в руке ножницы, схватила смартфон и кинулась в ванную, где и заперлась. Она набрала номер полиции, но не услышала даже гудков.

«Проклятая дура! — молча вопила она. — Сети же здесь нет!»

Она слышала, как он вошел, как после долго молчания, пока он, вероятно, разглядывал тот бардак, что она навела, окликнул её. Но она не отвечала. Только тяжело дышала, вжимаясь в кафельную стену спиной, вытянув перед собой ножницы. Вероятно, теперь, именно этими ножницами он и порежет её саму. В отражении овального зеркала напротив она видела свое перепуганное бледное лицо, заплаканные глаза, как нелепо она сжимает в руках ножницы. Казалось, на ней смотрит незнакомка. Чужая женщина, с которой и происходит весь этот ужас. С ней, не с Юлей. И кошмар той женщины запрятан в этом овальном контуре и никогда не вырвется наружу.

Чем ты думала? Ты должна была бежать…

— Юля, ты в порядке? Что случилось?

«Уйди! Пожалуйста, просто уйди!»

— Где ты?

Он уже за дверью. Дергает ручку.

— Юля ты там? Открой мне!

И голос у него такой обеспокоенный, добрый. Она и не подозревала, какой хороший актер её муж.

— Я все знаю! — выпалила она, и рыдания вырвались из неё. — Скоро сюда приедет полиция!

За дверью послышался Ванин вздох.

— Какая же ты тварь, Ваня! — кричала она. — Если бы я знала, какая ты змея…

— Прости, я должен был тебе рассказать.

«Рассказать? О чем? Что убьет её? Боже, он сошел с ума!»

Она громко зарыдала, завыла, падая на колени.

— Юля, Юлечка, пожалуйста, открой! Ты должна понять, что уже все, все кончено. Теперь у нас все будет хорошо.

— Ты сошел с ума! — выкрикнула она. — Уходи!

Он с силой дернул дверь.

— Ну, уж нет!

Он крикнул так громко, что Юля невольно дернулась и упала на пол. Стала отползать по скользкому полу, глядя, как трясется тонкая дверь, хлипкий замок долго не выдержит. Её руки нащупали коврик, и она с силой сжала его. Присоски, которыми он крепился к полу, с шумом отлепились.

— Только не теперь! — кричит он. — Когда я прошел через все это!

Замок в двери хрустнул.

Юля взвизгнула, подалась назад, выставив вперед руку с ножницами, пока не уперлась спиной в стенку ванной.

Когда дверь распахнулась, разбив металлической ручкой кафель на стене. Когда Иван шагнул внутрь, время остановилось. Мир замер.

Конечно, будущее предсказать невозможно. Но она знала, как все будет. Прямо как в ту ночь, когда она поняла, что именно этот высокий мужчина в черной футболке подарит ей счастье. Она же не ошиблась тогда? Ведь было же счастье, хотя бы немного?! Вот теперь, когда он тут и с его насквозь промокшей ветровки, таких же мокрых штанов, последних, что остались у него, на пол капает вода, она поняла, что будет дальше.

И не ошиблась.

Ваня делает шаг, мокрая подошва тихо пищит, вода пузырится, выходя из отверстий шва, в том месте, где подошва пристрочена к носку. Нога Вани скользит. Он нелепо машет руками, пытаясь сохранить равновесие. Вскрикивает и его лицо в этот момент, такое испуганное, заставляет Юлю испытать внезапную жалость. Он падает, ломает головой раковину, и крупные осколки летят на пол. Секунду он лежит и не двигается. Умер ли он? Вовсе нет. Он громко стонет, ворочается, упирается руками в скользкий кафель, но в этот раз обессилившие мышцы подводят его. Наконец, ему удается перевернуться на спину. Его правый глаз скрыт под темным сгустком, разбитая губа кровоточит. Лицо заливает кровь из огромной раны на лбу. Передние зубы сломаны и крошки их у Вани на губах.

— Помоги, — шепчет он.

Юля смотрит на него, смотрит на любимого мужа и в то же время на чужака. Любит его и в то же время ненавидит всем сердцем. И на секунду жалость перевешивает все остальное, она подползает к смартфону, видит, что сети нет, хочет подняться, выйти на кухню и позвонить оттуда, но…!

Смартфон летит прочь! В стену!

Юля хватает ножницы, подползает к Ване и, занеся над ним острое лезвие, сквозь зубы цедит.

— На кусочки?!

Ножницы входят в плечо Ивана, и тот хрипит, выплевывая кровь.

Юля отпускает рукоять и дрожит. Затем берет себя в руки и отползает прочь.

Темные кафельные стены искажаются, свет гаснет и загорается вновь, душ самопроизвольно изрыгает кроваво-красную воду. Юля мотает головой, отгоняя наваждение, и в ужасе смотрит на Ваню.

«Что же ты делаешь?!»

— Какой же я идиот, — хрипит Ваня. — Я все сделал не так…

— Да, не так, — подтверждает она. — Ты думал убить меня, но угодил в свою же яму.

Иван кряхтит и в этом кряхтении слышен хохот.

— Что тут смешного? — спрашивает Юля.

— Какая же ты дура, — говорит он. — Так все напутать.

Юля не выдерживает, кидается к мужу и лепит пощечину по его разбитому лицу.

А он снова кряхтит, пытаясь захохотать, но в легких его булькает кровь, и он заходится в кашле.

Юля продолжает смотреть на мужа, пока его одолевает приступ. Она ждет ответа, ждет пояснений, но они не приходят. Вместо этого наступает тишина. Мертвая тишина.

— Ваня, — тихо зовет она.

Она обхватывает его лицо руками, трясет, бьет по щекам, плачет.

— Ванечка.

Поздно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сидя здесь, она только и думала, что о прошлом. Размышляла, как бы все повернула иначе. Когда появился Гоша или хотя бы в тот день, когда решила записать злосчастный разговор. Но может, лучше бы ей было вернуться в тот ночной клуб и задержаться в туалете подольше или наблевать прямо за столиком на узкие джинсы подруг.

И без конца перед глазами проносились строчки сообщений, что она прочла на смартфоне мужа после его смерти. Последних сообщений, что направлял Ивану абонент, скрытый под именем «Клиент от Максима», но оказавшийся некой Ирочкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Ваня, поганый урод!!! Что ты сделал с моими вещами?»⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

19:34

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ «Если не оставишь меня в покое, с тобой я сделаю то же самое».⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ 19:36

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Теперь она выстраивала картину, собирала её из мелких кусочков. Из того единственного разговора с Гошей два или три дня назад. А может, и неделя прошла? Теперь уже наверняка сказать трудно.

Как обычно, в белоснежной рубашке, застегнутой на все пуговицы, он вошел к ней. На фоне унылой, грязной комнатушки без окон он выглядел таким ярким, почти луч света в темном царстве новой действительности, в которой оказалась Юля. Но дыхание его было тяжелым, а в комнате мгновенно повис кислый запах пота и приторная сладость одеколона.

Он выглядел грустным, но Юля видела, что эта грусть напускная, очередная маска. Пусть она и ошибалась, но Гошу винить не перестала.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он говорил немного, но Юле казалось, что длилось это целую вечность. Вместо беседы она бы с радостью вернулась в камеру, чтобы снова погрузиться в прошлое, чтобы прожить его заново. Прошлое, в котором не было всего этого кошмара.

— Он любил тебя, — говорил Гоша. — А Ира, ну, что Ира? Случайное увлечение, мимолетный каприз, от которого оказалось не так-то просто избавиться. Ты винишь меня, знаю, но поверь, что я желал твоему мужу только добра. И ведь теперь ты знаешь, почему он все держал в тайне. Ну, скажи хоть что-нибудь, не молчи!

Но Юля молчала. Слова стали лишними.

— Я был в его шкуре. Знал, как ему помочь. Он никого не хотел убивать, ни тебя, ни эту дуру. Хотя, знаешь… Обе вы дуры…

И даже эти слова звучали неискренне, словно он хотел просто зацепить Юлю, выжать из неё хоть слово. Она видела, как его давит её молчание. Как выводит из себя отсутствие реакции.

Гоша вздохнул. Посидел пару минут, после чего поднялся и вышел прочь. Из комнаты ушла и тяжесть. Дышать стало легче.

Но все-таки он был прав. Ваня мог вернуть прежнюю, счастливую жизнь, его ошибки были поправимы, а Юля уже не сможет. Никогда не сможет.

Это не могло кончиться так. Осталось то, чего изменить она не могла, как бы ей не хотелось. Она никогда всерьез не задумывалась, что нечто может быть неподвластно её воле. Она же сильная женщина, правда ведь? Она сама строила свою жизнь так, как считала нужным. Прошлое не воротишь — это она понимала, но, несмотря на всю свою рациональность, отсутствие веры в любые сверхъестественные, божественные и какие угодного, не поддающиеся разумному анализу проявления, она продолжала искать способ.

Но сперва… надо разобрать на мелкие кусочки…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Шолохов} Салама ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Однажды я натолкнулся на статью о восстаниях рабов в стране великих возможностей. Восстание Ната Тернера меня поразило до глубины души. Подробности вы легко сможете найти в сети. Вкратце: Нат был необычным рабом. Он был грамотным и верующим человеком. Пожалуй, это меня поразило даже больше, чем то, что Нат со „свободными“ рабами убивал, в основном, женщин и детей ненавистных рабовладельцев. Моя история почти о том же — о грамотной и верующей рабыне, живущей под одной крышей с рабовладельцем. А грамотность и вера способны подтолкнуть к восстанию…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она была роскошной женщиной. Крупная упругая грудь, большие черные бедра. Как я хотел обладать всем этим! И я ее купил.

Покупка стоила того. В первую же ночь Салама удивила меня по-настоящему. Она не только была сговорчива, но вытворяла в постели такое… Ничего подобного я не испытывал с другими женщинами. Сначала Салама нежно ласкала меня языком. Ее полные губы заглатывали мою плоть. Когда мы с ней уединились в спальне, Салама оседлала меня, словно воительница-амазонка. Ее большие груди колыхались в такт движениям.

У меня такого секса не было уже лет десять. Да, черт возьми, кого я хочу обмануть?! У меня никакого секса не было лет десять! Дело в том, что Ваш покорный слуга одинок. Дети разъехались, а жена умерла семь лет назад. Да, и самое главное: я уже в том возрасте, когда разговор о сексе для моего сердца куда как безопасней, чем занятие им. Но когда я купил у Джона Маллоу Сала-му, все изменилось. Я воспарил. В свои-то шестьдесят восемь!

Черт! Салама… Я и рад бы все навалившиеся на меня неприятности списать на возраст и невезение, но я видел, как африканка колдует. Вы заметили, я впервые назвал ее не по имени? Я начал ее бояться. Очень бояться.

Ее красота меня просто ослепила, а, как известно, слепого легко обокрасть. Началось все с комнаты в западном крыле моего дома. Ею никто не пользовался, но я не хотел, чтобы мой дом покрылся пылью, поэтому раз в неделю я отправлял туда кого-нибудь из рабов убраться. Да, теперь я понимаю, Салама узнала об этом месте от… В общем, она выпросила у меня ключи. Эх, если б я знал тогда!

Я начал замечать странные вещи за ней. У меня паслись две индейки как раз ко дню Благодарения. Однажды они пропали. Я спросил у Саламы, но она ответила, что ничего не знает. И тогда я наведался в ту комнату, которую отдал ей (разумеется, когда ее не было).

Там на деревянном полу была нарисована пентаграмма, а в каждом углу лежало по куску индейки. Кровь была налита в середину. Разве я мог подумать, как оно все получится?! Вечером я забрал у Саламы ключи и приказал никогда не появляться в западном крыле без моего ведома.

На день Благодарения собралась вся моя большая семья. Молли приехала с мужем и близнецами Фредди и Тедди. Джек приволок с собой какую-то девицу (честно сказать, я давно запутался в его пассиях). Вечер начался как обычно. Где-то в глубине души я знал, что после пары стаканчиков скотча я непременно начну спорить с зятем о политике, а когда у него иссякнут все доводы в пользу северян, я возьмусь за сорокалетнего лоботряса — моего сына Джека и его неутолимый аппетит к женщинам. Но вдруг все пошло не так.

Когда мы сели за стол, вышла Салама в платье моей покойной жены. Мы с ней не обсуждали подобное, но перед праздником я ей дал понять, кто есть кто. Хотя мы жили с ней как муж и жена, она оставалась рабыней. Нет, она не питалась и не жила в помещениях для рабов, но тем не менее. Кто ей давал право выходить к столу без приглашения, да еще и в платье Мэри?! Тогда я просто онемел.

— Дорогой, ты не хочешь меня представить семье?

Бесспорно, она была хороша, да и платье ей шло, но…

— Ну, ты, отец даешь… — Джек пьяно улыбнулся.

— Папа! — возмутилась Молли. — Потрудись объяснить, что здесь происходит?! — голос моей девочки дрогнул. Я знал, она вот — вот разрыдается.

Я залпом осушил бокал вина, что для меня было большой редкостью, встал и произнес сквозь зубы:

— Салама, поди прочь!

Когда она, все еще улыбаясь, пошла к выходу, я крикнул ей вдогонку:

— И верни платье на место!

Молли вскочила и, рыдая, выбежала из столовой. Френк встал и вышел за супругой. Подвыпивший Джек со своей распутной девицей что-то весело обсуждали. Близнецы переглянулись и принялись уминать индейку. Мне хотелось наорать на них всех — за Саламу, за испорченный вечер. Впервые за всю жизнь мне захотелось напиться.

Налив полный бокал вина, я выпил, потом снова налил и снова выпил. С третьим или четвертым бокалом в руках я пошел искать виновницу испорченного вечера. На кухне, где она любила потрепать языком, ее не было. В бывшей кладовке тоже. Я нашел ее в спальне — в моей спальне. Она сидела за туалетным столиком и пудрила лицо. Платье Мэри она так и не сняла.

— Салама, — позвал я.

Она обернулась. На ее лиловом лице розовая пудра выглядела нелепо и… как-то жутко. Передо мной будто стояла давно умершая женщина. Черт! Я жадно допил вино. Когда она встала и повернулась ко мне, я увидел, что ее белое платье все в крови. Мне вдруг показалось, что передо мной не сумасшедшая рабыня, а Мэри, вернувшаяся отомстить за измену. Я отбросил бокал и убежал.

Голова шла кругом. Салама сошла с ума. И все потому, что я подпустил рабыню слишком близко к себе. К себе и своей семье.

— Папа, почему она надела платье мамы?

Я обернулся. Молли подошла ко мне, обняла за талию и положила голову на грудь. Я обнял ее в ответ.

— Потому что я и есть твоя мама!

По лестнице спускалась Салама. Мне на мгновение действительно показалось, что я слышу голос Мэри, но я быстро взял себя в руки и заорал:

— Убирайся из дома, тварь!

Я вытолкал ее за дверь. Все ее фокусы с кровью и ритуалами показались мне детскими шалостями по сравнению с сегодняшним представлением. Стоила ли того «покупка»? Вдруг я поймал себя на мысли, что, несмотря на близость с этой женщиной, я продолжаю считать ее вещью. Выгодно приобретенной вещью, не более. Может, и она это почувствовала, потому и устроила цирк?

— Проповедник, — вдруг произнес Френк.

— Что проповедник? — не понял я.

— Нат Тернер^[4] в 31-ом году со своими братьями убивал белых женщин и детей…

— Ну, при чем тут это! — взвился я.

— Да наш старик влюблен, — пьяно усмехнулся Джек. — Может, ты ей и «вольную» уже подписал. А? И женишься на ней?

— Папа?!

Я увидел, что Молли вот-вот снова заплачет. Я притянул ее к себе и обнял.

— Нет, конечно! Я до сих пор люблю вашу маму…

В дверь громко постучали. Джек вскочил со стула, в руке у него был кольт «Драгун».

— Кто это может быть? — почти шепотом спросил Френк.

— Масса Эд, откройте!

— Это Кассиус, мой управляющий. Молли, отведи близнецов наверх.

Я пошел к двери и открыл ее. Мне на руки упал Кассиус. Одежда на нем была порвана, лицо в крови.

— Масса… Эд… — раненому слова давались с трудом, — Иоруба… Агаджа…

— Что он говорит? — спросил Френк.

— Наверное, что-то на своем языке, — сказал Джек и убрал револьвер.

— Нет. Он говорит… Кассиус, что случилось?

— Воды, — попросил управляющий.

Я кивнул Френку. Он ушел в кухню и вернулся со стаканом воды. Пока Кассиус пил, мы напряженно ждали.

— Кто это с тобой сделал? — не выдержал я.

— Иоруба и Агаджа, — без запинки ответил Кассиус, потом будто опомнился — вскочил и закричал:

— Заприте все двери! Они придут сюда!

— Отец, о чем он говорит?..

— Задвинь засов, — приказал я Джеку. — Френк, а ты пойди, проверь заднюю дверь.

Я взял под руки своего управляющего и отвел в гостиную.

— Теперь рассказывай, — предложил я.

— Не смотрите на меня так, масса Эд. Я не сошел с ума. Это действительно сделали они.

— Хорошо. Тогда кого же мы похоронили неделю назад?

— Все верно, масса Эд, они умерли, но сегодня воскресли… — На этих словах Кассиус потерял сознание.

— Что он тут нес, отец? — Джек протрезвел. И снова достал пистолет.

— Он бредит, — сказал я и подошел к окну, выходящему на задний двор.

Салама стояла в окружении рабов и, не скрывая злобы, смотрела на дом.

Мне вдруг показалось, что она смотрит мне прямо в глаза. Я задернул портьеру и подошел к сыну.

— Отведи свою подругу наверх. На обратном пути захвати пистолеты и патроны.

Джек не задавал лишних вопросов, хотя они у него были.

— Что это все значит? — истерично взвизгнул Френк. — Что здесь происходит?!

— Восстание рабов, — просто ответил я.

Что я мог еще сказать? Восстание мертвецов? Или проделки колдуньи негритянки? В любом случае нас ждут неприятности. Но думая, что это восстание рабов, по крайней мере, легче сохранить самообладание.

— Что нам теперь делать? — схватился за голову Френк.

В этот момент мне стало жаль мою маленькую Молли. С каким ничтожеством дочь связала свою жизнь!

— Спасать свою задницу, — прорычал Джек и всунул в руки зятя кольт.

Я взял у Джека «Драгун» и снова подошел к окну. Салама все еще была там. Она прокричала что-то на своем языке и указала на дом. Рабы, стоявшие вокруг колдуньи, медленно направились в нашу сторону. Я узнал Иорубу, Агаджу, Суини и многих других. Еще вчера они лежали в своих могилах на выделенном мной участке у тростниковых полей. Да, Салама могла не только индеек на куски рвать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рабы начали умирать с появлением в моем доме Саламы. Только сейчас, видя тронутые разложением лица негров, мой мозг принялся лихорадочно сопоставлять факты. Смерти рабов случались и до этого, но зачастую это было не от тяжелого труда, как на большинстве плантаций по всей стране, а от старости. От Виржинии до Техаса не было другого такого, как я — Эдварда Хьюстона. Не исключено, что в критические моменты человек пытается оправдать свои поступки, но это не про меня. У меня на плантациях даже управляющий был из рабов. Кассиус был рабом в четвертом поколении, хорошо говорил по-английски…

«Да, масса Эд, да! — одернул меня внутренний голос. — Ты все-таки пытаешься оправдаться. Но перед кем, черт возьми?!

Я делал все для них. У них был врач, учитель для детей. У них было все!»

Все, кроме свободы. Они почувствовали твою слабину, Эдвард Хьюстон. И больше всех ее почувствовала Салама, которую ты затащил в постель. Не изнасиловал, как белый хозяин в конюшне, а позволил спать рядом с собой.

Она убила их, а теперь оживила, чтобы добиться свободы. Нет, не для себя, не для Иорубы и не для Агаджы, а для миллионов, таких как они, находящихся в лапах кровожадных плантаторов.

— Отец, из трех кольтов мы их уложим всех, — сказал Джек и отпил виски из бутылки.

— Я не буду ни в кого стрелять! — взвизгнул Френк и бросил пистолет на стол.

— Да и черт с тобой! — Джек поставил бутылку и взял второй кольт. — Пойду встречу гостей. — С двумя «Драгунами» наперевес он пошел к дверям.

— Послушай, сынок… — я попытался остановить его.

— Отец, не сейчас! — И за ним захлопнулась дверь.

Раздались выстрелы. Потом все стихло.

Френк сидел в ногах у Кассиуса. Я подошел к окну. Джек стоял в метрах пяти от крыльца у тела одного из рабов. Вдруг те, кого он минуту назад нещадно расстреливал, начали вставать. Признаться, меня это мало удивило. Меня больше поразило внезапное появление Саламы за спиной моего сына.

— Сынок, сзади! — крикнул я.

Но было поздно. За секунду до того, как Джек понял, что происходит, Салама впилась своими жемчужными зубами в его шею.

— Сынок! — зарыдал я.

Тело Джека упало к ногам негритянки. Она повернулась лицом к дому; кровь, стекающая по подбородку, блестела при лунном свете. Колдунья показала на меня, и твари, покачиваясь, пошли к крыльцу.

Признаться, я запаниковал по-настоящему. Френк так и не встал с дивана; Кассиус лежал без сознания. Помнится, я хотел заорать на зятя, когда на втором этаже раздался звон разбившегося стекла. Френк дернулся, вскочил и начал бегать по комнате.

— Что же делать? Что же делать?!

— Заткнись! — не выдержал я. — Сиди здесь, я пойду проверю.

Я медленно стал подниматься наверх. С каждой ступенькой, с каждым шагом во мне нарастало напряжение. С криком Молли оно вырвалось наружу, и я в три прыжка преодолел оставшееся расстояние до двери спальни дочери. Распахнул дверь и замер. Представшая моим глазам кровавая картина шокировала даже больше, чем разгуливающие мертвецы перед моим домом, даже больше, чем смерть Джека. Молли… моя крошка Молли лежала на кровати, а сверху… Тедди поднял окровавленное лицо, хрюкнул и снова склонился над трупом. Близнецы пожирали мать, как еще пару часов назад они пожирали индейку.

Вдруг слева, словно привидение, выплыла Салама. Я едва не выронил пятифунтовый кольт. Почему я не выстрелил в нее тогда? Наверное, потому что слабо верил в ее смерть от пули. Она исчадие Ада! Я захлопнул дверь, и (откуда взялись силы) подпер ее огромным комодом красного дерева.

Когда бежал по лестнице вниз, услышал, как комод с грохотом разлетелся, ударившись о стену напротив. В столовой меня ждал еще один сюрприз. Кассиус пожирал Френка. Я трижды выстрелил в бывшего управляющего. Он дернулся и сполз с дивана. Удары в двери и окна, смех, стоны — все смешалось в какофонию звуков.

В кухне разбилось окно. Мертвецы уже были там. Я заметался по комнате, как Френк еще минут десять назад, пока был жив — я с ужасом понял, что мне негде укрыться в собственном доме!..

По лестнице спускалась Салама. Абсолютно голая! И знаете, что я подумал тогда? Наконец-то она сняла это чертово платье — вот что я подумал. Она ступала медленно, будто пантера на охоте. Ее красивые черные бедра, груди, колышущиеся в такт движению (едва заметно, но все же) завораживали. Я окаменел.

— Ну, что, масса Эд, кто теперь хозяин?

— За что? — только и смог спросить я. Слезы душили меня. — Я же…

— Что ты же?! Насиловал чернокожих женщин? Избивал мужчин?

— Нет…

Салама скривилась. От ее былой красоты не осталось и следа. Лицо вытянулось, покрылось глубокими морщинами; тварь выгибала спину до тех пор, пока позвонки не стали торчать, словно шипы дикой розы. Я больше не мог вытерпеть этого — я побежал. Я вспомнил, где можно было укрыться!..

Теперь я здесь и пишу это письмо. Возможно, оно когда-нибудь попадет в руки тех, кто еще тешит себя надеждой, что раз они относятся к своим рабам хорошо, то у них никогда не появятся подобные Саламы или Натаниэли Тернеры. Черта с два — не появятся! Люди, разрешившие рабу перейти границы дозволенного, в конце концов поплатятся!

Сэмюэль Тернер, научивший Ната читать и писать, приобщивший чужеземца к религии, первый и поплатился. А следом за ним и шестьдесят ни в чем неповинных женщин и детей. Несмотря на мое доброжелательное отношение к чернокожим, сейчас я с огромным удовольствием вырвал бы глаза Натаниэлю Тернеру.

«Но ты не в том положении, масса Эд», — напомнил мне внутренний голос.

Теперь мне кажется, что не купи я Саламу, рабы восстали бы все равно. Живыми или мертвыми — они бы убили мою семью и меня.

Моя «удачная покупка» загнала меня в западню. Из любой ловушки можно выбраться с наименьшими потерями. В кои-то веки моя нерасторопность пошла мне на пользу. Оставшиеся три патрона в барабане кольта сослужат мне неплохую службу. Лучше умереть от пули, чем от рук этой фурии.

Я слышу: она стоит за дверью кладовки и ждет. Не думаю, что ее держат засовы на двери. Салама все знает наперед.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Николай Брылев} Ведьма ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всегда будь готовым к бесовской атаке

И помни, что призрачны мирные сны…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Брылев Николай Владимирович родился 5 августа 1977 года на хуторе Нижнедолговский. Казак. Живу в станице Нехаевская Волгоградской области. В прошлом — инструктор по военно-прикладным казачьим видам спорта. Специализация — кулачный бой и казачий приклад. Православный. Искренне благодарен Богу за прекрасную жену и своих детишек — Богдану и Святослава».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Много стало хуторов и деревень, осиротевших в наши дни. Вымирает глубинка. Беспощадно стирает её время. Коснулось оно и хутора Березниковского.

Старики уже прожили свой век и лежат все на местном кладбище, молодежь разъехалась по разным городам необъятной России. Дома брошены, заросло всё бурьянами да колючками. Местами крыши провалились, а где-то и вовсе лишь остовы печные смотрят в небеса. Все заросло колючими тернами, боярышником да шиповником, одичавшими вишнями и яблонями.

Поговаривают, ведьма злая и лютая раньше в этом хуторе жила. Байки разные рассказывают — одна страшней другой. Многие из них я слышал. Только не верил никогда, что может такое быть. Думал, конечно, что брешут. Пока кой-чего сам не повидал. И вот как оно было.

Решили мы как-то с батей с вечеру порыбачить — ушицы сварить, а потом надеялись и на утренний клев, который на ранней зорьке очень хороший у нас случается.

Суть да дело, а уже заметно вечерело…

Собрались мы быстренько, и — в путь на своем стареньком «жигулёнке». Дорога как раз мимо заброшенного хутора пролегала. Смутно стало на душе у меня. Чую — что-то не то вроде, а что — не пойму.

Я и говорю: «Батя, а не кажется ли тебе, что не по той дороге мы едем?»

Батя только отмахнулся:

— Да, ну! — отвечает. — С чего бы?

А дорога тут прямо в чьё-то подворье, сильно заросшее бурьянами да кустами, упёрлась. Мотор «жигулёнка» неожиданно чихнул пару раз, да и заглох. Что только мы ни делали — не заводится, и всё! Тем временем окончательно стемнело.

«Делать нечего — придётся тут ночевать. Сынок, иди дров принеси, чай поставим, да повечеряем, чем Бог послал», — батя говорит.

«Хорошо», — отвечаю, окидывая взглядом заросли в поисках сухих сучьев.

Собрал хорошую охапку сухих яблоневых дров, благо, яблонь рядом много засохших. Но только к бате подошел, как за спиной раздался зловещий хохоток: «Хе-хе-хе-хе-хе!»

Я аж присел от неожиданности, и дрова из рук выронил. Словно из ниоткуда появилась передо мной древняя-предревняя бабка. Вся одежда на ней изорвана, ноги в обмотках, бледная. Одним словом — ужас ходячий…

— Давно, — говорит, — у меня гостей не было, казачки! Ой, давно… А тут вы, угоднички. Что ж, будете теперь меня веселить, пока первые петухи три раза не проголосят, хе-хе-хе!

А темнота вокруг все сгущается, и так мне от этого нехорошо…

Не успели мы с батей ничего понять, как вдруг очутились внутри какого-то дома — видать, прям в гости к этой старухе попали.

Я обвёл взглядом комнату: в глаза сразу бросилось отсутствие святых образов. На стене висело перевёрнутое распятие, обвитое засушенной змеёй и перемазанное засохшей кровью, стены и потолок сильно закопчёны. В углу русская печь. У окна — массивный, старинный стол из грубо отёсанных дубовых досок. Вокруг стола — три самодельных табурета. На столе — бронзовый подсвечник, и три черные свечи горят, отбрасывая тусклый свет.

В комнате — густой полумрак. Пахло серой и чем-то еще противным, но незнакомым. Стены, пол и потолок покрывали непонятные символы. На нитях висели черепа каких-то животных и птиц, пучки засушенные змеи и крупные пауки, ядовитые травы да грибы.

От увиденного плохо нам стало с батей. Впали мы оба в какое-то непонятное оцепенение. Горло перехватил спазм, и не могли мы вымолвить ни слова.

Еще сильнее пахнуло на нас серой — это «бабуся» к нам приблизилась, бормоча что-то неразборчивое себе под нос и потирая руки.

Подошла она к печке и разожгла огонь. Потом повернулась к нам, щелкнула пальцами, и мы так же неожиданно оказались сидящими за столом.

Что тут сделаешь?

Сказал батя: «Ладно, сынок. Давай-ка тут и поужинаем». Были у нас с собой харчи — их мы и выложили на стол. Бабка усмехнулась и говорит:

— А давайте-ка, казачки, «беленькой» тяпнем, — и достала старинную стеклянную бутыль — «четверть» у нас её до сих пор называют. Наполовину заполненную самогонкой.

— Да давай хряпнем, — говорю, — чего уж там! С устатку-то как раз она кстати будет!

Выпили по три стаканчика под закусочку. Разомлели немного. Разговор начали — о том, о сём, что да как. Так и просидели до полуночи.

Как только стрелки часов указали на 00:00, так с «бабусей» начали происходить чудовищные метаморфозы: лицо исказилось страшными гримасами, нос вырос и загнулся крючком, и сама она выросла раза в полтора, пальцы скрючились и на концах у них появилисьдлинные звериные когти.

Зловеще захохотала старуха: «Хе-хе-хе-хе, хе-хе-хе-хе» и побежала к печи, разожгла огонь, поставила на плиту огромный чугунок (литров на сорок, никак не меньше). Побросала в него ядовитые грибы, травы и коренья, засушенных змей и пауков. Варево противно забулькало и едко завоняло.

От увиденного дрожь пробрала нас с батей — даром, что выпивши. Мурашки так и побежали по телу. На затылке волосы зашевелились. Бабка выхватила откуда-то шерстяной клубок и как давай его крутить в руках — быстро-быстро. Потом узелки завязывать начала, напевая гнусавым голосом: «Завяжитесь узялки, скрутять вас сяйчас они. Пусть бясовские ремни вас скують, как кандалы. Узялочки, узялки… Всех чартей сюда гони! Пусть здесь будуть до зари»!

— Батя! Да это же ведьма! Самая настоящая ведьма! Делать-то чего нам теперь?! — вскрикнул я.

И тут силища неведомая скрутила, спутала нам руки и ноги, да так, что шевельнуться нет никакой возможности. «Чёрт его знает, что это такое! — отвечает батя и говорит бабке: Ты что это творишь коряга старая?» А ведьма, знай, хохочет: «Хе-хе-хе-хе, хе-хе-хе-хе!» И ладони радостно потирает. А потом и говорит: «Они ноне тут скорёхонько будут!»

Я переспросил:

— Это кто же — они?

— Кто, кто? Да черти, само собой! Вона ведь как путы бясовские вас стряножели крепко! Скрябутся уже в пячи мои котики, ужо шкуры с вас спустят!

Взяла она в руки массивную кочергу с длинной деревянной ручкой, принялась ею в печке орудовать и напевать противнейшим голосом: «В дом скорея вы входитя, да каргу развисялитя, котики, ко мне лятитя, казачков в клочки порвитя!» Плюнула три раза прямо в печку и резко открыла заслонку трубы. И прямо из неё стали выпрыгивать в избу невероятных размеров котищи — чёрного цвета, с глазами, горящими самым, что ни на есть, демоническим огнём.

Каждый кот величиной с немецкую овчарку, на лапищах — когти, а из пасти изогнутые клыки торчат…

Тут уж я от страха начал самообладание терять, а батя мне и говорит:

— Скорей, «Живые помощи» читай! Не медли!»

Не помня себя, начал я читать, удивляясь сам, что слышу свой голос. Читал я вслух девяностый Псалом, громко-громко. И тут путы слабеть начали, воздух наполнился едким дымом — и пропали они совсем. Ничего нас больше не сковывало.

Ведьма это прочухала — захохотала: «Ото ж, кажу, повязло, так повязло! Не простыя казачки мяне попались ныня! Ужо я лет сто таких ня встрячала! Обычных людишков морить надоело — страсть, как скучно их губить, даже не сопротивляются. А вот вас уморить — так истянная радасть! С казачками давно потягаться хотела!»

Тут котищи завыли — спрашивают у ведьмы: «Когда работу дашь, карга старая? Али напрасно звала? Зачем тревожила?»

Ведьма указала корявым перстом на нас и как гаркнет котам:

— А ну, котики-обормотики, закрутитя энтих казачков как следует!

Котищи все разом заголосили и набросились на нас. Не знаю, что батя почувствовал, а у меня от ужаса будто кровь остановилась. Никогда такого страха я еще не испытывал! И ноги так нехорошо и совсем не во время начали предательски дрожать. Я только охнул. Хотел молитву читать — не идет.

А коты в это время бегали вокруг нас по кругу, словно попали мы в настоящий водоворот. Батю я уже не видел. Вертело меня и швыряло, до тошноты. Совершенно перестал я понимать, где я, и что со мной происходит. Визги и завывания котов слились в леденящий гул. В гаснущем рассудке промелькнуло: «Конец мне пришел!»

Но вдруг, словно гром среди ясного неба, услыхал я голос своего батьки:

— Ух, ведьма! Сильна! Очень сильна! Да только кошка хоря не берёт! Али не мы казаки?!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Батя перекрестился, и я вслед за ним. Коты резко остановились, а батя во весь голос молитву начал читать:

— Господи, светом Твоего сияния сохрани нас на утро, на день, на вечер, на сон грядущий, и силою благодати Твоея отврати и удали от нас всякие злые нечестия, действуемые по наущению диавола. Кто думал и делал, верни их зло обратно в преисподнюю, ясно Твое есть царство, и сила, и слава, Отца и Святого Духа. Аминь!

Осенил он себя крестом и наотмашь ударил ближайшего котярю, да с такой силой, что тот, истошно завопив, отлетел в сторону и упал замертво. А батя мне и говорит:

— Чертей наотмашь надо бить, да с молитвою! Твой прадед, Иван, меня учил этому. Давно это было, правда, но вот сейчас вспомнилось.

Тут бесовское наваждение и пропало, морок рассеялся. Котяры разозлились и с воем бросились на нас. Замелькали острые когти, защёлкали клыки, закипел бой…

Сколько продолжалось — не знаю. Только вдруг наступила гнетущая тишина. Однако, смотрю, живы мы с батей. Одёжа наша вся в лохмотья изодрана, тела исцарапаны, но живы! А вокруг нас мёртвые коты валяются. Но поднялся прямо в избе ветер, закрутился столбом, в вихревую воронку затянуло всех котов, и с громким треском и шипением затащило в открытую печь — и все они исчезли.

— Батя, — говорю, — что это такое было?

— Да почём я знаю? Сам такую чертовщину первый раз за всю жизнь вижу! Вот попали, так попали! Слава Богу, твой прадед добрый казак был — царствие ему Небесное — полный кавалер ордена Святого Георгия, с двух рук лихо рубил! Он меня казачьему прикладу научил, а я вот тебя теперь наставляю. Прадед твой большой духовной силой обладал, «Спасом» в совершенстве владел, учил меня и этому, да я не во всё верил, а вон как оно теперь пригодилось!

— А меня почему «Спасу» не учил«?

— Дак ты не просил!

— Вот теперь прошу — научи, батя!

— Так и быть, научу.

Не успели мы толком опомниться, едва дух перевели: ворвалась в избу ведьма. В руке у нее — кинжал: лезвие, словно серп, изогнуто и покрыто какими-то письменами и знаками.

Ведьма завыла:

— Сколько раз зарекалась я с казаками связываться! Да будьте вы трижды прокляты, воины Христовы! Тьфу! Повырываю сейчас ваши сердца, всю кровь спущу, в жертву дьяволу отдам! Ох, задам ужо!

Набросилась и давай колоть да резать. Ошалел я от такой прыти — и достала-таки она меня: предплечье обожгло болью, полилась кровь… Оттолкнул меня батя в сторону и велел:

— Кровь останови и молитву читай! Да поскорей! Сильна ведьма, без молитвы не устоять нам!

Разорвал я на себе нательное, наскоро руку перевязал. Осенился крестом и стал читать во весь голос: «Всемогущий Боже! Час Твоей славы настал: умилосердись над нами и избавь от великого несчастья. На тебя возлагаем наши надежды. Сами мы беспомощны и ничтожны. Помоги нам Боже, и избавь нас от страха. Господи помилуй! Аминь».

Ведьма слабеть стала, а у нас силы прибыло. Батя изловчился и прихватил её руку с кинжалом, отвел в сторону, ведьма открылась для удара. Я шибанул — нечистая сила аж перевернувшись в воздухе через голову, и кинжал свой потеряла. Батя мне кричит:

— Это еще не всё! Становись по центру!

Поднял он бесовский кинжал, очертил им большой круг, с нами обоими внутри. Сказал:

— За круг не выходи, в нём мы не видимы для них будем!

Для кого — для них? Не понял я ничего, ну да на вопросы нет времени.

Ведьма, лежа на полу, перевернулась, встала на четвереньки, встряхнулась вся, словно зверь. Поводила головой из стороны в сторону, обвела взглядом избу и завопила кому-то невидимому:

— Куда они делись? Не вижу! Укажи, где они?! Казачки не простые попались, угоднички они божьи, рубаки ляхия, не могу одолеть, хозяин, дай силы, дай, дай, дай её мне!

— Даю! — прогремело в воздухе. Ведьма, стоя на четвереньках, зарычала, заревела, завизжала… Мы так и остолбенели.

Батя сказал:

— «Живый в помощи Вышнего» читать надо!

Покрестившись, начали мы молитву читать, а ведьма на ноги — скок! Побежала к печи, выхватила из угла метлу на длинной рукояти, и давай ее вокруг себя крутить, бормоча заклинания. Метла в её руках засвистела. Ведьма ее отшвырнула — бросилась к котлу со зловонным варевом. Схватила котел, глотнула из него пару раз, остальное — себе на голову вылила. Упала сама, а котёл в сторону откатился. Тело ведьмы затряслось, из рта ее пена пошла. Перекувырнулась ведьма и вдруг превратилась в огромную чёрную свинью! Свинячья морда повернулась к нам, и увидели мы ее острые клыки. Капала с них слюна, а глаза горели демоническим светом.

— Ох, и сильна карга старая! — сказал батя. У меня ноги подкосились, а отец начал читать другую молитву. Свинья метнулась в нашу сторону и с грохотом ударилась в круг, словно в стену! Отбросила её неведомая сила. Ну, и жуть! А батя, знай, читает:

— Всуе ты трудишься в нас, падший архистратиг. Мы рабы господа нашего Иисуса Христа, ты — превознесённая гордыня, унижаешь себя, так усиленно борясь с нами, слабыми. Аминь. Сыне божий, помилуй нас, грешных! Пресвятая Богородица, помоги!..

Ведьма в облике свиньи все бросалась и наскакивала, но так же, раз за разом, неизвестная сила отбрасывала её. Но она все бегала неустанно вокруг нашего обережного круга, то хрюкая, то визжа, то завывая и вынюхивая что-то.

— Батя, — говорю, — у меня уже кровь в жилах заледенела, ноги не держат, сил не осталось. Не могу больше!

— Потерпи, — говорит батя, — недолго осталось, надо держаться.

А я на ногах еле стою. Качнуло меня чуток в сторону, и на секунду часть моего локтя вылезла за круг. Тут свинья как завопит:

— Вижу! — Сунула ко мне свою морду, яростно защёлкала зубами и едва не схватила меня за бок. Батя поймал свинью за ухо и полоснул ведьминым кинжалом! Взвыла свинья от боли и отскочила в сторону. И в это время три раза прокричали первые петухи…

И оказалось: стоим мы на поляне в очерченном на земле круге. Трава вокруг нас вся вытоптана, и нет ни ведьмы, ни её дома. Да будто и не было ничего! Коли б не окровавленное чёрное свиное ухо на земле, не злополучный кривой кинжал и наши лёгкие раны и разорванная одежда на нас, что свидетельствовали о схватке с силами тьмы. Что тут думать, и не знаю. А батя сказал:

— Живы, и Слава Богу! Поехали, сынок, домой. Вот такая у нас сегодня рыбалка вышла.

Воистину, неисповедимы пути Господни.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Шиков} Вендиго ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ написан как экспромт — разом и в режиме онлайн, но затем несколько раз редактировался. Мне всегда была интересна индейская мифология (с которой работал, например, Кинг) и время колонизации Америки, когда западная культура сталкивалась с обычаями и верованиями индейцев. Классическийхоррор с примесью вестерна — вот, чего я пытался добиться».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ПОНЕДЕЛЬНИК}

Проводники глупы. Это видно в их лицах и даже руках. У умных людей не бывает таких глупых рук, Господь не создаёт ошибок. Они очень ругаются, наши проводники, но мистер Чесли говорит, что они знающие. Мистер Чесли доверяет им потому, что проводники воевали на стороне северян, но это большая ошибка. Наша миссия не должна зависеть от людей, поклоняющихся другим богам. И с такими руками.

Гора нависает над нами, она кажется больше, чем казалась, когда мы выходили из Ракунтауна, и много больше, чем на фотографиях. Мы взяли столько, сколько могли унести, все нам аплодировали. Мы стояли на площади, а нам хлопали. Было жарко, поэтому многие хлопали рукой по плечу. Потому что второй рукой они держали свои зонты. Немного неприятно, что они предпочли свой комфорт нашей миссии.

Индейцы взяли крест и понесли его вдвоём, хотя он и не был тяжёлый. Его мог нести один из них, но людям нравится, когда несут двое, да к тому же, как сказал отец Пэдрик, если крест несёт кто-то один, могут подумать про Христа. Поэтому несли двое. Чарли засмеялся над этим, и мне стало противно от его смеха. Чарли сказал, что если б Иисусу предложили помочь, он вряд ли отказался бы.

Мне не нравится Чарли.

Гора жутко большая, и я не уверен, что на её верху нас ждёт что-то хорошее. Она выглядит угрожающе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ЧЕТВЕРГ}

Чарли подрался с индейцем, его оттаскивали. Индеец говорил, что надо укрыть крест, потому что гора разозлится. Мистер Чесли даже достал пистолет.

Мы с отцом Пэдриком всё молились, чтобы они не убили друг друга, и Господь смиловался над нами. Миссия наша слишком важна. Он следит за нами.

Начинает идти снег. Дров хватает.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВОСКРЕСЕНЬЕ}

Сегодня холодно. Мы разожгли костёр, но он потух, и мы опять его жгли. Отец Пэдрик очень замёрз руками, но всё молился. Большой человек. Остальные не такие сильные, они прыгали, бегали и сквернословили. Мне было жаль их. Плоть их управляла их мыслями.

Индейцы удивили. Они не прыгали и не сквернословили, а лишь курили. Кажется, они пристрастились к нашим сигаретам. По ним даже и не скажешь, что они устали или замёрзли. Правда, один из них сел на крест, но мы его согнали.

Два рядовых и Чарли, кажется, пили. Рядовых зовут О’Лири и Фрай. Я рассказал о них мистеру Чесли, но тот, кажется, тоже был пьян.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВТОРНИК}

Очень холодно. Идёт метель. Мы двигаемся медленно, и нам очень тяжело, но каждый раз, когда я оборачиваюсь, я вижу, как цепочку наших следов разрезает длинная прямая от креста, который тянут индейцы. Они теперь больше говорят на своём и смотрят вверх, но не так, как мы. Мы смотрим вверх, но они смотрят не так высоко. Они смотрят будто на всю гору сразу, как мы смотрим на небо.

И так же, как мы, они боятся.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^СРЕДА

Индейцы сказали, что дальше нас не пустят какие-то духи. Они говорят, мы не так сделали, и теперь нас выбрали. Будто бы нас кто-то заприметил, и теперь не отстанет. И всё это — из-за носа рядового Фрая. Он разбил нос, когда соскользнул, и утирался снегом, а потом бросил снег на землю. Взял рукой горсть снега, то есть, и прижал к разбитому носу, а когда перестала идти кровь, он его просто бросил в другой снег, тут его много. Индейцы тогда что-то говорили, но на своём. А когда метель погнала нас обратно, и мы вернулись к тому куску, на котором стоял Фрай, кровавого снега не было. Индейцы испугались и начали говорить, что это неспроста. Они сказали, что Вендиго попробовал крови, и теперь не успокоится. Мистер Чесли посмеялся, но кровавого снега мы не нашли. Правда, в одном месте в снегу была яма и Фрай говорил, что туда он и бросил. Индейцы сказали, что Вендиго съел кровь, и он теперь за нами идет. Они сказали, нужно бежать.

Чарли помочился на то место в снегу, и они замолчали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{СУББОТА}

Три дня уже хорошая погода. Даже индейцы похорошели, они улыбаются и смеются над своим Вендиго. Они говорят, что Вендиго испугался креста, и что надо над ним смеяться. О’Лири, оказывается, тоже пронёс с собой самогон и теперь его пьют все. Не пьём только мы с отцом Пэдриком и индейцы — им никто не предлагает.

Солнце освещает крест так, что он почти серебряный. Наверное, всё будет хорошо.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВОСКРЕСЕНЬЕ}

Сегодня О’Лири сказал, что, пока он спал, кто-то обкусал все его ногти на ногах. Это и смешно, и ужасно, если правда. Они спали пьяные, и кто-то подкрался, и обкусал его ногти. Это очень ужасно. Но ещё ужаснее стало то, что я услышал от индейцев. Они сказали, что их дух, Вендиго, он бесплотен, но опасен лишь когда он овладевает кем-то. Они сказали, что снег с кровью Фрая съел кто-то из нас. И ногти Фраю объел тоже он. Они теперь очень боятся. Осталось идти совсем ничего, меньше недели, но они очень боятся. Они говорят, что среди нас Вендиго, и теперь он попробовал и крови, и кости, а они называют ногти костями. А значит, теперь он захочет большего. Фрай сказал, что это крысы, но тут нет крыс. Я жалею, что не взял оружия, я умею с ним обращаться, но не взял.

Дьявол может принимать разные обличия — сказал отец Пэдрик. Но какие?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВТОРНИК}

Ночью замёрз насмерть О’Лири. Просто не проснулся. Мистер Чесли сказал, что это случайность, но у него следы на шее и вокруг очень много следов. Чарли и Фрай хотят допросить индейцев, но отец Пэдрик не дозволяет. Он говорит, что это нам кара за то, что мы тащили крест по снегу, а не несли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^СРЕДА

Ночью О’Лири обкусали за лицо. Следы зубов человеческие, очень страшные. Кто-то из нас, в этом нет сомнения, объел лицо О’Лири. Следов вокруг тела много, но снегоступы у нас у всех одинаковые. Индейцы отказались идти дальше и ночуют в отдалении. Оба поют. Они боятся. С другой стороны отец Пэдрик молится, и всё это очень странно, их пения смешиваются и слова исчезают, остаётся лишь ужас в их голосах. Мне тоже страшно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Чесли всё пьёт. Снег не идёт, но небо всё равно тёмное и дует ветер.

Мне кажется, что ветер дует в ритм с их пением.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ЧЕТВЕРГ}

Чарли застрелил индейцев. Этой ночью. Он объяснил это тем, что только в них мог вселиться дух, потому что остальные крещёные. Мы связали его, но затем поняли, что тащить будет тяжело, и тогда привязали к его рукам верёвку и пустили впереди себя. Крест тащат теперь Фрай и отец Пэдрик (он сам вызвался).

Лица индейцев тоже кто-то обкусал. Чарли говорит, что это не он, и я ему верю. Но кто тогда?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВОСКРЕСЕНИЕ}

Жуткая метель. Мы почти на вершине. С тех пор, как Фрай бросился вниз, ничего не происходило, да и не могло — мы почти не спали по ночам, очень холодно. Крест теперь несу я и мистер Чесли — остальные слишком слабы и испуганы. Фрай бросился после того, как отморозил ногу. Он опять напился (не знаю, где он достал самогон), и отморозил пальцы на ноге. А ночью пальцы исчезли, кто-то их объел. Нам пришлось его успокаивать, но он всё не унимался, и попытался убежать, но не удержал равновесия и покатился по горе. Я видел, как его лицо билось о камни. Странно, столько снега — а камни всё равно торчат из-под снега, будто кости у оголодавшего ниггера.

С утра к его телу вели две цепочки следов, туда и обратно. Отсюда не видно, но, кажется, кто-то съел его лицо, потому что оно краснеет снизу ущелья.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВТОРНИК}

Мы убили Чарли. Нам пришлось. Я проснулся, когда он меня душил. Я стал с ним бороться, и мне на помощь пришёл мистер Чесли, а отец Пэдрик всё молился, даже не пытаясь подняться. Мистер Чесли забил Чарли камнем.

Это Чарли был Вендиго, теперь мы знаем наверняка. На его губах была кровь — он пытался впиться мне в щёку.

Он всё кричал, что должен меня убить. Что в меня вселился демон. Это было возможно — я ведь не святой, но маловероятно, что это я — демон. Я слаб телом и не могу сражаться. Мне жутко — от осознания того, что я могу быть этим Вендиго. Поэтому я решил удостовериться.

На всякий случай, я привязал себя верёвкой к рюкзаку. Если кого-то ночью обглодают, и это буду я — тогда будут следы не только от ботинок.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^СРЕДА

Ночью кто-то съел гениталии, губы и часть живота Фрая. Следы были, но без рюкзака. Теперь нас трое — я, мистер Чесли и отец Пэдрик.

Мы почти не спим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ЧЕТВЕРГ}

мы замерзаем, нам пришлось много бросить, и теперь холодно. Мистер Чесли говорит, что мы здесь слишком долго, и за нами пойдут на помощь, а нам надо продержаться. очень холодно.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ПЯТНИЦА}

мистер Чесли достал револьвер, когда отец Пэдрик запретил ему ломать крест на дрова мы замерзаем, но это крест я пытался успокоить их но мистер чесли избил его рукояткой и теперь жгёт крест

теплее

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВОСКРЕСЕНЬЕ}

Мы дожгли крест. Мы не разговариваем друг с другом. даже отец Пэдрик, мой наставник, отвернулся от меня — за то, что я грелся у костра, который развёл мистер Чесли. Руки отца Пэдрика теперь чёрные, и на лице чёрно-синие пятна, он умирает — я вижу, но ничего не могу сделать. Зато мистер Чесли бодр, как никогда. Я уверен, что это он — Вендиго, этот отвратительный индейский дух. Мистер Чесли теперь что-то бормочет под нос и всё смотрит на отца Пэдрика. Он, наверное, голоден. Но я не позволю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ВТОРНИК}

Когда я проснулся, отец Пэдрик читал молитву над телом мистера Чесли. Он убил его ножом, вот так вот. Пока тот спал. Он сказал, что, так или иначе, наша миссия остаётся с нами — принести Бога на вершину этой проклятой горы. осталось немного. Надо просто взойти наверх и освятить гору.

Лицо мистера Чесли обглодано до костей. Отец Пэдрик делает вид, что не замечает этого, но я вижу. теперь я знаю, что Дьявол берёт самого чистого из нас.

убью его ночью.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{ЧЕТВЕРГ}

Ветер утих. Отец Пэдрик сопротивлялся недолго — он очень ослаб. Я нарисовал рукою крест на вершине горы, рядом с его телом, надеюсь, это что-то значит. Мы поднимались вверх двое суток, из-за метели. Отец Пэдрик всё говорил, что это местный Дьявол не даёт нам взойти, но я теперь понимаю, что это не так. Это Бог не давал нам взойти вверх. Он не хотел, чтобы мы поднимались так высоко и видели всё, что теперь вижу я. Дьявол — един, как и Бог, и мы равны перед ними обоими.

Я спустился обратно до трупа мистера Чесли всего за полчаса. Хотел затащить его на вершину и похоронить. Как христианина.

С лицом у мистера Чесли было всё в порядке. Оно не было обглодано.

Может быть, и другие лица тоже не были обглоданы. А может, и были.

Или всё дело в том, что я потерял свой рюкзак в первый день пути, а в нём была икона Богоматери, и теперь Господь меня наказывает? К чему же я себя привязал? Или к кому?

Так или иначе, но теперь лицо мистера Чесли стало обглодано по-настоящему.

Мне надо жить — чтобы нести слово Господа на этой вершине.

Снизу, я вижу, множество тёмных точек — нас идут искать, как и говорил мистер Чесли.

Ветер поднимается, и снег начинает биться об моё лицо, застревает в волосах — но не тает в них.

Господь хочет, чтобы они поняли, насколько он велик. Настолько, что даже эта гора померкнет пред деяниями всего одного его творения.

И это творение — я.

Ибо я не чувствую ни ветра, ни холода, ни страха.

Ибо я становлюсь на четвереньки и вдыхаю носом воздух, который самую малость пахнет кровью и бегу вниз, жадно дыша.

Ибо я чувствую только голод.

Ибо Господь узнает об этой вершине. И Он узнает обо мне.

Это я предложил мистеру Чесли сжечь крест.

И это не последний крест, который я сожгу на этой вершине.

Ибо я был выбран.

Ибо они идут ко мне сами.

Я всегда начинаю с губ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Королёв} Внутренности ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Изначально рассказ был придуман для конкурса „Чертова Дюжина" Задача — напугать читателей и участников. Использовать для этого все возможные средства. Когда закончил, ужаснулся сам. Простая страшилка о припозднившемся путнике оказалась жутким деревенским хоррором с несчастливым концом… для всего человечества!»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Славину оставалась половина пути до деревни, когда он почувствовал: кто-то преследует его. Чёрный силуэт маячил среди деревьев, но мелкая морось не позволяла разглядеть преследователя. Огни железнодорожных путей давно затерялись в переплетениях осеннего леса. Неужели от станции за ним идут? Или по дороге увязались?

Вот не надо было ехать в Болотниково на ночь глядя. До последнего настраивал себя на утро. Но — пообещал дочери разобрать завал на чердаке, и желание управиться до обеда пересилило. Сейчас жалел, проваливаясь ботинками в лужи, напоминающие грязные язвы с коркой по краям.

— Эй! — крикнул он в темноту. — Кто там ходит?

Ответом был смех, далёкий, но пронзительный. Будто прячущийся ребёнок, чьё укрытие раскрыли, перебегал на другое место, чтобы перепрятаться.

Кому приспичило слоняться по лесу, да ещё в такой холод? В Болотниково одни старики живут, десятка полтора, в это время все они уже наверняка спят. Пьяный Рябиныч, местный алкаш? Он бы не стал бегать. Дурачок Мишка? Этот может…

— Эй, Мишка, — позвал мужчина. — Ты чего там? Иди сюда!

В просветах между деревьями мелькнула фуфайка, широкая плечистая фигура. И скрылась опять, окаянная.

Чёрт, полнолуние ведь сегодня. Вот у дурачка, похоже, крыша и поехала. Уже год, как мать его скончалась, а он один ютился в избушке около недостроенной церкви. Чудил по-разному, огороды разорял, под окнами шумел, но чтобы ночью по лесу…

— Мишка, — снова позвал он дурачка. — Ты это брось! А то пожалуюсь участковому — в больничку тебя заберёт!

Далеко-далеко по трассе проехала машина, осветила тусклыми фарами узкую тропинку, лесную опушку. И фигуру впереди. Всего на секунду, но даже её хватило, чтобы разглядеть, насколько странным был тот, кто преследовал. Из рукавов фуфайки торчали жутко раздутые руки в синих резиновых перчатках. Ноги и того хуже, с огромным количеством углов, словно у этого существа было несколько колен. И сбоку, и сзади. А ещё лицо, замотанное чем-то тёмным, блестящим. Точно — не человек. Он или оно просто не могло быть человеком…

Свет его отпугнул, заставил скрыться в колючих зарослях. Славину послышался смех — какой-то болезненный, нечеловеческий. А за ними слова:

— Хорошеньки… жирненьки… толстеньки…

Это существо говорило… его голосом.

Смех прозвучал совсем близко. Вылетел из леса, упал под ноги щербатый камень. Славин застыл на мгновение, разглядел преследователя, висящего на ветке дерева. Совсем рядом.

Ботинки предательски скользнули по грязи, по мокрым листьям. С трудом сохраняя равновесие, Славин перепрыгивал лужи и молился, молился, чтобы скорее уже показалась оградка старого кладбища, чтобы слева выплыли огромные бока заброшенных теплиц. И деревня, спасительные тёплые домики, в которых крепкие двери и замки, и можно чем-нибудь отбиться…

— Кар-р!

От вопля заложило уши. Кольнуло в бок чем-то острым, холодным. Преследователь спрыгнул на голову — как ястреб налетел, попробовал его шкуру на прочность. И, заливаясь каркающим смехом, прокричал:

— Беги, жирненьки!

Голос стал девчачьим, звонким, истеричным. Сердце от него зашлось безумным танцем, молотом заколотило в рёбра. Вот и кладбище, покосившиеся кресты, похожие на торчащие из земли пальцы. А за ними свалка, и Болотниково, родное, спасительное!

Между теплицами кто-то набросал камней, вырыл яму. Славин с трудом затормозил, чуть ногу не подвернул. Прижался плечом к стене, обогнул опасный участок. Привиделось через окна, что внутри пустых помещений снуют тени, косматые и рогатые, стонут в такт ветру, тянутся к нему…

На одном духу добежал до огородов. Не останавливаясь, перемахнул через плетень, не устоял, повалился в сырую ботву. Если бы глянул влево, то заметил бы, что кто-то стянул всю одежду с огородного пугала. Но куда там. Взгляда назад хватило, чтобы убедиться: тот, в фуфайке, бежит следом, не отстаёт. Но и не нагоняет. Похожий на уродливое чучело, машет длинными руками, словно готовится взлететь.

К дому, скорее к дому! Вниз, между пустыми картофельными рядами, мимо увядших подсолнухов. Славин ударился в дверь. Та распахнулась, жалобно звякнув: оборвался внутри крючок. В сенях пахло гнилым луком, сырым деревом и дымом. Нащупал ключ под курткой, негнущимися пальцами отворил замок, ввалился внутрь. Щёлкнул выключателем — не работает. Огляделся в темноте, в поисках оружия. У дальней стены возле печи заприметил кочергу, сучковатые поленья. Шагнул вперёд. И провалился.

Кто-то снял пол у входа и застелил его громадным ковром. Запоздало пришло понимание: тот, в лесу, загонял его в ловушку!

Над головой засмеялись.

Когда боль в ногах сжалилась, отступила немного, он попробовал подняться, отползти, но тот, в фуфайке, спрыгнул вниз — мягко, пружинисто. Как кот. Склонился над ним, залез под куртку, пощупал живот, лицо, в штаны залез.

— Жирненьки, тёпленьки, — просипел он сквозь рваные чулки на лице, — много буде мяса.

Славин застонал, попробовал рукой прикрыться. Но убийца держал его крепко. Прижал его голову к полу, взял что-то… Шампур для мяса. Пристроил к левому уху, нацелился. И резко вонзил.

Боль была короткой, но всепоглощающей. Темноту сменила яркая белая вспышка. Которая померкла очень быстро.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рябиныча разбудил стук — методичный, настойчивый. Казалось, кто-то ходит по крыше, ищет в ней слабые места. Или через окна заколоченные подаёт сигналы. Только кто?

Старики бы не стали, да ещё ночью. Участковый? Он бы взял ключ у Борисовой, местной старосты, сам открыл. Дурачок Мишка? Так этот постучит и уйдёт. Наверное.

Он поднялся, прислушался. Старый сельский клуб вот уже лет пять пустовал. Никто за ним не следил, не ухаживал. Поэтому старое здание будто бы само просыпалось изредка, деревянные кости размять. Скрипели половицы, скреблось что-то в тёмных углах. Падали книги с полок в библиотеке, портреты вождей в коридоре едва слышно хлопали по стенам. Порой это даже придавало уюта. Но не сейчас.

Проклятие, а дверь-то он запер? Последние два дня превратились у него в карусель из призрачных лиц и грязного неба. Всё из-за палёного самогона! Это все Борисова толкала отраву. Вот и не помнил он последних дней. Голова трещит, руки дрожат, внутри точно бомбу подорвали. Но ничего, нутро-то у него крепкое, так просто Рябиныча не убьёшь, не отравишь!

Что-то ударилось в стену. Жалобно скрипнули окна у переднего крыльца. Ничего, там ведь заколочено. А вот задняя дверь, закрыта ли она? Даже если закрыта, замок выломать несложно. Чёрт, да невозможно сидеть одному в темноте, слушать стоны и скрипы! Надо к Борисовой, срочно к ней, взять ещё пол-литра, в долг, потом отработать или болтом своим отдать, она это любит, хоть и морщится.

Кто-то хихикнул за тонкой перегородкой. Может, и ветер, только Ряби-ныч не выдержал — вскочил, натянул сапоги, долго шарил по стене в поисках тулупа. Сквозь доски на окнах просунули что-то тонкое, блестящее. Это ещё чего? Шампур для мяса? Точно, Мишка бесится.

Рябиныч натянул второпях тулуп. Стараясь не шуметь, пошёл прочь из комнаты. Как назло, заскрипели под сапогами старые половицы. И каждый их «Хрэ-эть» казался раскатом грома. Лица вождей в коридоре стали чёрными провалами, того и гляди, затянут в темноту, высосут досуха.

Нет, это не белая горячка — иначе тот, кто снаружи, сейчас бесновался бы внутри. Не в самогоне дело, просто кто-то пошутить решил, наказать нищего сторожа-выпивоху. За то, что дом свой по пьяни спалил, и жену Нинку бил когда-то. Мстили ему до сих пор за то, что чужое добро по пьяни воровал, да на кладбище закапывал, чтобы не нашли, не отобрали.

— Падлы проклятые, — Рябиныч погрозил передней двери, которая стонала от чьих-то ударов. — Я вас, падло, всех переживу! Не напугаете! У меня нервы крепкие, нутро ко всему привыкшее!

Распахнул заднюю дверь, вывалился в ночь. Закружило голову от морозного воздуха, еле на ногах устоял. Мокрые снежинки лицо залепили, как мухи. Проснулся голод в животе, зарычал неспокойно. Скорее к Борисовой, там самогон, там картошечка с лучком, кости бараньи, тепло и сухо, и весело.

Побежал, даже клуб не запер. Спугнул ворон на яблонях, разогнал сон и покой спящей деревеньки. Тени у забора отскочили испуганно, в стороны разбежались. А потом одна, большая и любопытная, в чёрной телогрейке, последовала за ним.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером к Лесе не приехала сменщица. Это и злило, и пугало одновременно. От недосыпа болели глаза, тошнило от дешёвого кофе. Благо, машин на заправке мало. Редкие дальнобойщики и заезжие гости из других регионов. Можно до утра, конечно, подремать, но вдруг Зинка и завтра не придёт?

Леся докурила на заднем дворе, затушила окурок, пошла открывать торговый зал. Часы над стойкой показывали три ночи. Самое раздолье для нечисти, как любил говорить отец. Может, и так. Вчера в это же время Болотниково на том берегу реки проснулось, да так странно: в домах поочерёдно загорался свет. Вспыхивали жёлтым окна, крохотные маячки в чёрном океане. Горели минут десять-пятнадцать, а после гасли. Дом погружался в сон, но следом просыпался соседний. И так в каждом из двух десятков стареньких домов. Уж не воры ли наведались в Болотниково? Только что там брать? Деревня эта — образец нищеты и разрухи. Когда совхоз закрыли, какое добро осталось, всё растащили. Да и наглость это несусветная, по всем домам-то лазить. Ведь в некоторых еще старики живут, они б шум подняли. Хотя кто знает? Сегодня, когда темнота придавила деревеньку на том берегу, света ни в одном окне не появилось.

Сама Леся уже год жила в посёлке, в тридцати километрах от Болотниково. Копила на свою квартиру, подрабатывала, как могла. Там, за рекой, остался бабушкин домик, осталось её детство, такое близкое и в то же время недоступное, беззаботное, пахнущее шаньгами и спелой смородиной. Давно хотели бабушкин домик продать, отец обещал на днях разобрать завалы на чердаке и на веранде. Утром обещал: как примет зачёты у студентов, так на электричку сядет, приедет. Он-то жил в городе, с новой женой, потому Леся от него (а больше — от неё) и сбежала.

Не отложил ли, он, как обычно, на завтра поездку? Но если всё-таки приехал, то чем сейчас занимается? Никак не выходила из головы вчерашняя чертовщина. На звонки отец, как назло, не отвечал. Вне зоны действия. Наверное, приехал все-таки. Но свет в их домике не загорался ни разу. Она и сейчас могла разглядеть бабушкин дом на откосе, окружённый деревьями, похожими на гнутые гвозди. Через два дома жила Зинка, её сменщица, полноватая тётка с заячьей губой и несуразной причёской-гнездом на голове. Бестолковая баба, но работящая. Не могла она так просто прогулять. Или заболела, или… Или что?..

Как назло, телевизор в подсобке только нагонял страху. Чаще всего после двенадцати крутили мистические шоу в духе «мы поехали туда-то, но ничего не обнаружили». Только сегодня привычную студию с книжными стеллажами сменила убогая квартирка с гнилыми стенами и щербатым столом. За ним сидели двое с длинными, как у гусей, шеями, шипели из-за того, что портился телевизионный сигнал. Над головами их гудела грязная лампа, стонал кто-то за кадром. А эти двое, как пьяные, качались взад-вперёд и перекидывались странными фразами.

— Необычное время, так и скажи. Время перемен, которые не сулят ничего хорошего, — прошелестел тот, что сидел слева. Темнота скрывала его лицо, а чудилось, что и нет у него лица.

— Ну почему же, для кого-то они как раз хорошие, — ответил его собеседник, чьи щёки украшали целые узоры из ожогов и рубцов. — Пойми, планета наша насчитывает миллионы лет, миллионы сюрпризов таит в себе. Никто до конца не знает, какие существа очень давно жили в наших краях, а теперь спят глубоко под землёй по своей, а, может, по чужой воле. Ждут какого-то особенного часа для пробуждения. Того самого времени перемен.

— Хорошо, вопрос такой, — шея того, который без лица, вытягивалась куда-то вверх, хотя это, скорее, телевизор чудил. — Для чего им пробуждаться?

— Чтобы менять.

— И что же они будут менять?

— Да всё. Но не это меня беспокоит. Найдётся ли нам место в этом изменённом мире?

— Может, найдётся, — пробормотал тот, который без лица. — Но в какой роли? И в каком виде?

Хлопнула входная дверь. Леся выглянула в зал. Никого. Гудел сонно автомат с кофе в углу. Шумел холодильник у стены. Колонки снаружи блестели в свете фонаря. Чернела пустая дорога, на другой её стороне каменным наростом маячила пустая остановка. Ветер гонял по воздуху крупицы снега и грязные пакеты. Ни-ко-го.

Только вот кажется, что в кустах, за границей света, кто-то бродит, высматривает, ждёт, пока Леся успокоится…

Она вскрикнула, когда из мусорных баков вывалилось нечто огромное, косматое и мокрое. Потом выдохнула облегчённо. Рябиныч, похоже, алкаш из Болотниково. Опять будет денег просить в долг. Ну, уж нет! Она нащупала ключи под стойкой, запахнула куртку, побежала к дверям.

Фигура, будто подгоняемая ветром, побежала тоже. Мягко так, едва касаясь земли, будто хищный зверь. Леся только вставила ключ, повернула его в замке, как это нечто ударилось в дверь, отскочило. Лампа над входом высветила серое лицо. Леся отпрянула, едва сдержав крик.

К замотанной чулками голове было приклеено фото. Лицо старика, смутно знакомого по учебникам. Кустистые брови, строгий взгляд, полноватые чёрные губы. Какой-то советский политик. Мертвец, как говорил ей в детстве Рябиныч, тыча на портреты в старом деревенском клубе. Нет, не он это, не старый алкаш, и не дурачок Мишка. Это даже не человек!

— Уходи, — завопила Леся. — Уходи!

Оно прильнуло к стеклу, жадно разглядывая её нарисованными глазами.

— Жирненька? — услышала она голос, приглушённый стеклом. — Сладенька и жирненька?

Ей показалось, что оно копирует её голос.

— Я сейчас полицию вызову! Уходи! У меня ружьё!

Оно отпрянуло. Ноги его в больших сапогах заплетались, тело в пояснице сгибалось под разными углами. Не может так человек, не может!

Оно снова ударилось о стекло. Принялось ползать по нему, пытаясь за что-то ухватиться, нащупать слабое место, чтобы пролезть внутрь. Повторяло: «Жирненька-жирненька-жирненька», стучало руками и ногами. Леся отползла вглубь зала, достала из куртки телефон, трясущимися руками набрала номер участкового, уже включила вызов, когда на заправку свернула машина, осветив торговый зал яркими фарами.

Существо отлепилось от стекла, побежало в чёрные заросли, быстро, по-паучьи. Всего секунда — и нет его. Осталось только лицо старика, серым пятном прилипшее к двери.

Леся так и сидела — ни жива, ни мёртва. Не слышала, как у колонки припарковалась полицейская «Нива», как в дверь колотил участковый, кричал в трубку телефона. Потом он вошёл через задние двери. Долго тряс её за плечи, спрашивал чего-то. А она сидела на полу, повторяла:

— Жирненькая… жирненькая…

И только звонкие пощёчины привели её в чувство.

— На нём… Зинкина куртка… Куртка Зинкина была на нём!

Слёзы появились как-то сами собой. Но облегчения не принесли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Выпитая самогонка согревала. Отгоняла все печали. И холод. Он брёл по улице, присыпанной снегом, шлёпал по лужам, даже петь пытался. И ничего не страшился.

Один за другим забывались вопросы, ещё час назад кусавшие его изнутри. Почему во многих домах двери нараспашку? Куда подевалась Борисова, откуда у неё на кухне дырища в полу, а в комнатах — жуткий бардак, будто рылся кто по шкафам, искал ценности? Что заставило хозяйку посреди ночи уйти из дома, оставить в углу бутыли с самогоном, да ещё и со стола ужин не убрать? Не похоже на Борисову, не похоже, не…

…Не важно это всё! В руках у него початая бутылка, ещё одна такая же булькает внутри, переваривается вместе с жареной картошечкой, греет, зараза. И совсем не грызёт. Нутро у него крепкое, его так просто не погубишь, не прожжёшь.

Куда он, ёлки, шёл? В клуб? Тогда какого беса вырулил к недостроенной церкви? Зайти, может? Ветер-то кусается, а тулуп на Рябиныче тонкий совсем. Пошатываясь, двинулся вперёд, в утробу церковную заглянул, плюнул туда для устрашения.

Как только внутри оказался, оборвались все звуки. И ветер пропал, и шум реки. Только тяжёлое его дыхание разгоняло тишину. Странно здесь. Года три назад заезжий богач пытался на этом месте возвести церквушку, а рядом коттедж отгрохать, вон, и фундамент еще видно в бурьяне. Дом-то не успел начать, а вот церковь почти достроил, даже освятил, батюшку на джипе привозил. Только не помогло это божьему делу. Говорят, убили того богача в городе, а церквушка так и стоит на откосе, пялится пустыми глазницами на Болотниково. Раньше тут стройматериалы пылились у стен, кирпичи, трубы железные. Давно растащили, да он сам и выносил, на пузыри выменивал…

Пока бродил по мёртвой церкви, кончилась бутылка. А силы остались. Вот уж правду говорили, что Борисова стала своё пойло разбавлять. Раньше с одной убивало, а теперь и две нипочём. Сходить бы ещё за третьей. Да ну, честь тоже надо знать. Ещё и жалеть будет с утра, когда похмелье накроет. Лучше в клуб — отлежаться, отоспаться, ничего не бояться.

На обратном пути он угодил в яму, упал на колени, вымазался в глине.

— Бу-ыть ты неладна, — процедил сквозь зубы, икнув.

Яма была небольшая, но глубокая. И таких он, поводя взглядом, насчитал десяток, а то и больше. Удивительно, что раньше не попал в них. Вот же, голова пьяная, да задница счастливая. Кто нарыл-то? Раньше, когда дети в деревне были, копали здесь глину, лепили из неё чертиков. Да только в деревне уже лет двадцать мелких нет. Одни старики, дураки и пьяницы.

Стоило выйти наружу — снова ветер вцепился, как сука голодная. Дома у дурачка Мишки хлопала калитка, будто мешок с костями. И там двери распахнуты, даже с петель сорваны, а изнутри скалится темнота громадным ртом. Он погрозил ей кулаком, рыгнул, потопал обратно.

Черёмуха в палисаднике затрещала, снег облетел с веток, спрыгнул кто-то на землю, мягко приземлился. Рябиныч прищурился.

— Мишка, сукин выродок! Это ты? Пошто шасташь?

Дурачок поднялся, не отряхнувшись, побежал к нему псом послушным. Только ушей и хвоста не хватает. И куртка-то на нём новая, с подкладкой, в одном всего месте порвана. А голову-то, блаженный, зачем запеленал себе чулками вонючими?

— Мишка, чё калитку не закрываешь? — рявкнул Рябиныч, — Придут ведь черти в гости, все рёбра тебе поломают!

Дурачок то ли прохрипел чего, то ли прокашлялся. Прильнул к нему, приобнял. Распахнул тулуп, одной холодной культёй под кофту залез, дёрнул волосы на животе. Другую в штаны запустил, хихикнул.

— Сдурел, штоли?! — возмутился Рябиныч. — Я тебе башку-то мигом проломлю,питарасня! Пшёл отсюда, бегом!

Мишка хихикнул, вторя его голосу, проскрипел ехидно:

— Хорошеньки… толстеньки… крепеньки…

Рябиныч рот так и разинул.

— Ты эт брось, Мишка. Ступай, ы-ык, домой! Добром грю! Ну!

Сам развернулся, дальше пошёл.

— Обмотался ишо, как юродивы-ык! Мамка бы жива была, в дурку тбя по-ложла… там само место.

С горы идти легче, ноги сами несут. Главное, затормозить вовремя. Уже бочина старого клуба маячит за поворотом…

Рябиныча мягко похлопали по плечу. У дурачка в культе, затянутой в жёлтую резиновую перчатку, булькала в грязной бутыли самогонка.

— Воруешь, с-сука? — прохрипел Рябиныч, выхватил у него бутыль.

Тот на шаг отступил, замотал головой.

— Чё? Ишо скажи, Борисова сама дала?

Дурачок кивнул. В темноте грязные чулки походили на лоскуты чёрной кожи, под курткой была видна фуфайка, а под ней ещё одна. На кой бубен он столько одежды-то нацепил?

— Мож, знашь, куда сама Борисова запрпастилсь?

Дурачок хихикнул, махнул куда-то за огороды. Шевельнулось в мозгу у Рябиныча что-то призрачное, непонятное. Вопрос, наверное: откуда у Мишки такие руки длиннющие, как у обезьяны? Но все ростки подозрительности затопила самогонка из откупоренной бутылки.

— Чё она там длы… — язык заплетался, словно к нёбу приклеивался. — Кз… кза убжала?

— Ага, — кивнул дурачок, взял его под локоть, повёл. — Айда.

Рябиныч особо не сопротивлялся, дал себя увести. Заволакивал сознание туман, и ночь плясала, тёрлась о лицо своим холодным задом, плевалась в глаза мокрым снегом. Мишка вёл осторожно, обходил лужи и грязь, даже приобнял его за талию, залез под тулуп, гладил по коже, как бабу. Он и не сопротивлялся особо, ноги слабели с каждым шагом, слипались ресницы. А Мишка знай, к губам бутыль подставляет, заливает в него проклятое пойло.

Как-то незаметно выросли из-за пригорка очертания теплиц, присыпанных снегом. Дурачок легонько увёл Рябиныча с дороги, взял курс к покосившимся дверям.

— Брсва? — пролепетал он, сам ничего не понял. — Чго она тым длать?

Дурачок только быстрее зашагал, чего-то нашёптывая.

В теплице — хоть глаз выколи. Сквозь дыры в потолке сыплются снежинки, грязь и глина застыла на стенах уродливой коростой. В глубине, среди разрытых клумб, лежит непонятная масса, перемазанная в чём-то блестящем, скверно пахнущем. Стоит прищуриться, как накатывает тошнота и не покидает чувство, что масса эта обретает человеческую форму, только больше, гораздо больше. Она то вытягивается в несколько метров, то раздаётся вширь. И рога — неужто? — к ней приделаны большие, как коромысла… Деревянные рога?..

Рябиныч уже и на ногах не стоял, тонуло сознание во мраке. Дурачок его придерживал. Подвёл к этой отвратной массе.

— Крепеньки, — зашептал в ухо его же пропитым голосом, — жирненьки, буде те место под хвостом…

Уложил аккуратно, прямо в эту массу, мокрую, но тёплую. Ударил в нос запах дерьма. Рябиныч пошевелил руками, только вымарался, прилипли к пальцам то ли кишки, то ли ещё чего похуже.

Дурачок вернулся, блеснуло в руках острие топорика. Рядом с собой он положил лопатку, каким сахар нагребают из мешка. Тут же ведро, в красных сгустках перепачканное. Сам взял за ноги Рябиныча, подальше протолкнул.

— Тш-ш-ш, — прошипел чуть слышно. — Тш-ш-ш…

Закрыл ему глаза, медленно, аккуратно, будто игрушечной кукле. Ряби-ныч и не противился особо. Икнул разок, засопел, вконец самогоном ослабленный. Уснул.

И не почувствовал, как брюхо его вспороли острым топориком.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В Болотниково вела только одна дорога — через реку, через мост. Ехали медленно, боясь в грязи увязнуть или в овраг слететь. В салоне воняло бензином. Докучаев, местный участковый, пока второпях заправлял, облил себе и руки, и штаны, и куртку немного. Теперь мутило от резкого запаха, зато спать не хотелось — уже хорошо.

На пассажирском кресле сидела полноватая Леся, шмыгала носом. Докучаев так и не понял толком, кто напал на неё. Сказала: вылез страхолюд из кустов, начал на двери кидаться, кричать. Чёрте что. Из деревенских на такую глупость способен только дурачок Мишка, но чтобы ночью, да ещё так нагло? Надо его припугнуть.

— Сначала к папе з…заедем? — робко спросила Леся.

Он кивнул. Заедем, заедем. Проверим, раз уж просит. Надо было к Борисовой заскочить, собственно, к ней и ехал, забрать откат за самогонный «бизнес». Специально затемно выехал, но раз такое дело, придётся дополнительную остановку сделать.

Мост через реку походил на выгнутый хребет доисторического ящера. Дворники за стеклом неистово боролись с ветром, который кидался снегом. Ржавое полотно под колёсами стонало, как больное проказой. Каждый раз Докучаев проезжал тут и боялся, что не выдержит мост, и «Нива» рухнет в воду, утонет вместе с водителем. Старался быстрее проскочить опасный участок.

Сейчас автомобиль плёлся кое-как. Фары выхватили груду камней, наваленную посреди дороги. Пришлось убирать. Ещё и досок накидали, шельмы! В темноте наскочишь на гвоздь — и прощай колесо.

Когда в деревню въехали, небо на востоке начало светлеть.

— Это дом бабки твоей?

Леся кивнула, утёрлась рукавом.

Оставил машину у дороги. Велел девке запереться, от греха подальше. С собой взял фонарь, оружие проверил. На снег посветил: следов нет. Поводил лучом по воротам. Никак, заперто? Пришлось возвращаться к машине, благо, у Леськи ключи были с собой.

Во дворе тоже ничего подозрительного. Дров куча навалена, чьей-то лохматой шкурой прикрыта. Так, ещё замок. В сенях вёдра опрокинуты, половики сгружены, а в огород дверь распахнута. Докучаев достал пистолет, фонарём по стенам пошарил. На секунду почудилось: дёрнулся кто в углу, на веранде. Но это лишь сквозняк шевелил старые плащи.

— Есть кто? — позвал он. — Хозяева?

И не знает — чего больше бояться? Того, что никто не отзовётся? Или отзовётся, но кто-то другой…

На чердаке зашуршало, запищало. В луче фонаря мышиная тень скользнула между коробок. Докучаев заглянул внутрь, потом шагнул на порог. Увидел огромную дыру в полу, чуть не упал, за косяк дверной ухватился. Подождал, пока сердце уймётся, посветил вниз фонариком.

— Папа там? — спросила Леся, когда он вернулся в машину.

— Нет его. И не было, похоже.

Про дыру говорить не стал. Хотя отлично понимал: кто-то забрался внутрь, похозяйничал, посуду побил, одежду разбросал, пол зачем-то снял. Но одного не мог понять — зачем? Брать же нечего, никакого добра, одно старьё, что с него получишь? Нет, не похоже на ограбление. Скорее, вандализм. Или хулиганство. Надо всё-таки к Борисовой — может, она видела чего, расскажет.

Темнота ленивой гусеницей уползала из деревни. Рябые деревья прикрывались худыми лапами, как могли. Докучаев заглушил мотор, не сворачивая к воротам. С дороги уже приметил дверь, сорванную с петель. В окнах серым брюхом отражалось небо.

— Не нравится мне это, — сказал он то ли себе, то ли девке. Она кивнула, вжалась в сидение. Дурочка.

У палисадника было натоптано. Одну цепочку следов уже примело. Какая-то она неровная, подумал Докучаев, точно пьяный шёл. Шёл-шёл, да куда-то ушёл. Другие следы напоминали лапищи. Не собачьи, не козлиные, чьи-то ещё. Вели они в сторону кладбища, прямо за огород Борисовой. Имелись ещё одни следы. Эти какими-то зигзагами расходились во все стороны, в спирали закручивались. Напоминали символы бесовские. Караулили здесь кого-то?

— Эй, Борисова? — позвал с крыльца. — Это участковый! Не спишь?

«Ну, что за идиотизм?» Сам себя обругал, пристыдил. Но пистолет достал: мало ли? В полумраке сеней споткнулся о банки с кастрюлями, загремел, всю нечисть в доме, поди, перебудил.

И здесь увидел дыру в полу — большую, округлой формы, с неровными краями. Будто хищная глотка. Посветил фонарём. Пусто. И на кухне пусто. Разбросана одежда, порванные цветастые платья, панталоны серые. У стены целый узел с вещами, будто кто-то его старательно собирал, да забыл впопыхах.

Грязь, бардак, холод. А к стенам тени липнут. И тишина.

Он уже полез за телефоном, но вспомнил, что здесь связи нет. Надо выехать на дорогу, позвонить в посёлок, чтобы кого-нибудь прислали. Одному всю эту чертовщину в Болотниково не разобрать. Не сталкивался он никогда с таким, странным, пугающим. Это тебе не алкаши, не сельские драки, не кражи бытовые.

Тут целая деревня точно… вымерла.

Тут что-то отвлекло участкового от тягостных мыслей. Звук. Родился далеко, на самой границе слышимости, засел в дребезжащих окнах. Докучаев выскочил в сени, снова о кастрюли споткнулся. На крыльце застыл, обратился в слух.

Кричали за огородами. И до того был противный голос, прям зудело от него под кожей. Словно гвоздём скребли по листу жести.

— Ишка… ишка…

Дурачок. С кладбища, оттуда кричит.

Он побежал через конюшню, через грядки, по огороду. Ноги вязли в сырой земле, как в трясине. А голос звал и звал. И была в нём печаль, радость и что-то ещё. Какая-то первобытная угроза.

Оградка кладбища завалилась, а где-то и вовсе упала. Между сосен сновал силуэт, едва различимый в предрассветных сумерках.

— Эй! Ну-ка стой! Слышишь? Стрелять буду!

Того как ветром сдуло. Р-раз — и нет. Растворился. А что с могилами-то, что с могилами?! Матерь честная…

Десятка два разрыто, кресты повалены, кругом камни, земля, гнилая труха. Кому и зачем понадобилось разрывать? Что они там найти надеялись? Кости? Кости…

Застонали рядом, в могиле. Докучаев заглянул осторожно в яму, поводил фонарём по чёрному днищу.

— Мишка, сучёнок! Какого… Чего тут творится у вас? Где все?

Дурачок всхлипнул. Лицо в саже. Сам полуголый, в крови, обмотан каким-то тряпьём.

— Дядька… он нас режет…

Как достать его оттуда? Большой же, тяжёлый, как конь. Хоть бы лестницу где найти…

— Дядька, — всхлипнул дурачок. — Спаси… Он всё в деревне собирает… А нас на внутренности, я видел… Он там, в теплице, для себя большого делает…

Кого? Совсем у паренька кукушку сорвало.

— Погоди, найду, как выбраться. Кто тебя… вас… режет-то?

— Чучело, — отозвался дурачок, — чучело, чучело, чучело! Из нас по частям большое чучело лепит… Внутренности забирает… И лепит…

Точно, рехнулся дурак. За верёвкой придётся в машину сбегать.

— Сиди, — велел Докучаев. — Я сейчас.

Мишка завопил, заплакал, заметался в могиле.

Ничего, не сбежит, потерпит. Неужели кто-то всю деревню, как скот, порезал? Десятка полтора стариков же! Это какими надо быть зверюгами? Люди на такое не способны, только животные. Или…

Закричали на дороге. Утренний покой взорвал сигнал клаксона.

За огородами рухнуло что-то. Звук был такой, будто огромная скорлупа треснула. Там же совхоз брошенный, поля и теплицы, их, что ли поломать вздумали?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Клаксон призывал. Теплица на другом конце деревни рушилась. Звуки смешивались в голове, бурлил в крови адреналин, холодный воздух щипал лёгкие. Докучаев бежал и бежал, только во дворе остановился, перевёл дух, выглянул за ворота, глазам не поверил. В машине кричала Леська — давила на руль, по окнам стучала. А на капоте безобразной медузой распласталось… чучело. Руки обнимали кабину, голова, замотанная чулками, прижалась к переднему стеклу.

— Эй, — прицелился в него Докучаев. — Пошёл вон!

Существо не пошевелилось. Оно вообще живое?

— Эй, — позвал снова. — Да прекрати сигналить, овца!

Леська испуганно замерла. Закрыла лицо руками. А чучело так и лежало, обнимая полицейскую «Ниву». Он подошёл ближе, ткнул сапогом. Оно сползло — мягкое, податливое, будто ватой набитое.

Докучаев ухватился за штанину, стащил его с машины, перевернул. И вправду — чучело какое-то. Ни лица, ни рук. Только одежды на нём — тьма тьмущая. Господи, да в нём и соломы нет: одни фуфайки, тулупы да кофты.

Как капуста. А в груди — дырища, словно туда что-то залезло. Или вылезло.

— Сжечь, — пробормотала, приоткрыв дверь, Леська. — Сожгите его, сожгите! Оно же опять встанет, оно сильное! Оно чуть машину не подняло!

— Это чучело! Как оно… Ты чё мелешь? Успокойся.

Сам-то к нему спиной встал, и сразу мурашки побежали. Лучше в самом деле сжечь, от греха подальше. Какая-то часть сознания уже твёрдо верила во всю чертовщину, что наплёл дурачок…

— Спички есть? Зажигалка?

Леська замотала головой. Никакой пользы от дуры, разозлился Докучаев. Пошарил по карманам. А если у чучела в его фуфайках поискать?

От того несло дерьмом, самогоном, гнилью. Участковому аж дурно стало. Но ничего, тошноту победил, похлопал по одежде. Есть что-то. Никак, зажигалочка? Она, родимая.

Шум донёсся со стороны леса. Там бесновалось вороньё, качались деревья, словно ходил между ними великан, тряс вековые стволы, просыпался. Большое, сказал Мишка. Большое чучело. Блин, дурачок же там, забрать надо его…

Только он чиркнул колёсиком, как за огородами рухнула вторая теплица. Исчезла, сложилась карточным домиком. Он выронил зажигалку, когда пламя охватило пропитанную бензином куртку, лизнуло рукав, за густые волосы на руке ухватилось.

Докучаев закричал, упал в лужу, затушил кое-как огонь. Кожа покраснела, волдырями пошла. Чучело так и лежало в стороне, в машине сигналила Леська, тыкала пальцем в сторону дома. Там опасно накренилась конюшня с сараем, затрещали старые доски.

Ему хватило секунды, чтобы забыть про зажигалку, про дурачка, прыгнуть в машину, завести её. Рука пульсировала от боли, кровь била в голову. Он ударил по газам, переехал чучело. Тут же рухнула конюшня, закачались яблони около дома Борисовой.

— Перемены, начались перемены, — повторяла Леська, — проснулись, вылезли, будут менять, перестраивать… Переделывать…

Пластинку у неё, что ли, заело? Докучаев глянул в зеркало: косматая тень бесновалась во дворах, раздутая, как пузырь, увенчанная деревянными рогами.

— Для костей себе сараи ломает, а нас — на внутренности, глиной скрепит, — девка бубнила и бубнила, как сумасшедшая, — найдётся нам место, в паху у нечистого…

Он отвесил ей пощёчину. Леська вскрикнула, замолчала. Лишь бы мост переехать, только бы успеть, в горку забраться. А там связь. Помощь. Они уедут, с подмогой вернутся. Их много, а он… Оно одно! Они этого рогатого ещё сами на запчасти разберут.

А откуда знать, что оно одно?

В последний момент Докучаев затормозил, неведомые твари опять дорогу закидали камнями. Начал объезжать, колёса в грязи увязли. Забуксовал, чуть в воду не улетел. Вывернул кое-как на мост, заскрипел ржавый хребет под колёсами.

— Надо взорвать тут всё, сжечь, — всхлипнула Леська. — Я видела: оно маленькое, с щупальцами, с зубами и с хвостом. Фиолетовое! Из чучела вылезло…

Докучаев стиснул зубы, в зеркало посмотрел. Вроде никто не гонится.

Пока. Ломает себе или другим на запчасти уже целую деревню. Чтобы ещё больше себя сделать. Сколько же ему, или им понадобится людей на внутренности?

Мысль, до этого призрачная и неуловимая, оформилась, наконец, в вопрос, короткий, но пугающий. А вдруг оно не одно? Что если где-то ещё другое… Или другие?

Чучело лепило себе другое тело?..

Поток мыслей оборвал нарастающий шум. Что-то ударилось снизу в старый мост.

— Кто это? — простонала Леся. — Там кто-то ещ…

Договорить она не успела.

Пассажирскую дверь вскрыли, как консервную банку, Леську уволокло в воду что-то огромное, фиолетовое, шипастое. Незаконченная фраза застыла в воздухе, рассыпалась через секунду стеклянным дождём.

На другом берегу Докучаев увидел их. Чучела.

Большие чучела.

Нас много, но и их тоже много…

Одно, два, три, пять, семь…

Запоздалая мысль о спасении затерялась, сгинула под натиском огромной фиолетовой твари, которая появилась из воды, смахнула «Ниву» с моста.

Когда машина рухнула в реку, он досчитал до двенадцати.

А потом в салон полилась ледяная вода.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Чалгаевск ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «В Самарской области есть город Чапаевск, в советские годы там располагался завод по изготовлению химоружия. В 90-х город признали зоной экологического бедствия. Врачи даже вывели „Чапаевский синдром“ — паталогическое старение и интеллектуальное вырождение детей. Сегодня в городе есть другие действующие химические заводы по производству пестицидов, агрохимических продуктов и бытовой химии. В местных СМИ за Чапаевском закрепились жуткие метафоры: город смерти, город-яд или город мертвецов».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пригородный автобус, пропахший бензином и табаком, подъехал к остановке. Дверь со скрежетом сложилась пополам, и трое пассажиров, теснившихся у выхода, торопливо сошли в селе Георгиевка и разбежались в разные стороны.

Неуклюжая колымага несколько секунд пыхтела и подергивалась на месте, а затем тронулась к последнему пункту на маршруте. Скорость нарастала, и все громче в обшарпанном салоне дребезжали стекла в рамах, лязгали ржавые поручни и скрипели расшатанные подранные кресла.

Единственный пассажир — Данила Рокотов, уже привыкший к тряске, прислонился головой к окну и без интереса пялился на разлегшийся подле ухабистой дороги неравномерный тусклый пейзаж: клочок чахлого поля, куцая лесополоса с желтыми листьями вместо свежей майской зелени, мутный водоем с маслянистой жирной пленкой, заросший камышами и рогозом. Постепенно голубой небосвод со взбитыми облаками затянул приползший со стороны Чалгаевска густой коричнево-серый смог, и на том месте, где по полудню должно стоять солнце, осталось лишь еле заметное светлое пятнышко.

Автобус спускался в низину, окруженную высокими холмами. На самом дне смутно прорисовывались первые пятиэтажки. Над крышами возвышались шесть больших труб — шесть свирепых братьев титанов. Они исторгали черные густые столпы дыма, расстилающихся над Чалгаевском, подобно толстому одеялу; укрытые им жители не видели ни неба, ни солнца. Дымовые великаны врастали в огромный градообразующий химзавод.

Данил скривил лицо, глядя на мрачный городок, утонувший в летучей грязи, на ум пришел образ ванны, наполненной токсичными отходами, в которую его насильно загоняют купаться. И хотя Рокотов брался за любую работу без лишних слов и препирательств, в этот раз он злился, что руководство воспользовалось его безотказностью и послало на ядовитую помойку.

Пригородная развалюха с протяжным скрипом затормозила у автовокзала. Двери с грохотом распахнулись, и Данил вышел из автобуса. От первых глотков дрянного воздуха в горле запершило. Он хорошо прокашлялся, но в дыхательных путях осталось саднящее раздражение.

Неприятные запахи химикатов и чего-то еще противного, но не определяемого, окутывали город.

Рокотов закинул спортивную сумку на плечо и пошел к гостинице «Волна». Он никогда раньше здесь не бывал, но точно знал, где она находится. Перед отъездом ему прислали письмо с подробными инструкциями, как доехать на общественном транспорте или дойти пешком. Гостиница стояла недалеко от автовокзала, на автобусе ехать пять минут, но Данил решил прогуляться.

Под тенью густого смога безликие пятиэтажки с маслянистыми коричнево-серыми стенами и окнами казались немного ассиметричными. Скудная растительность цвета желчи, оставшаяся без солнечных лучей и отравленная выбросами с завода, стояла жухлой и чахлой. По неухоженным дорогам изредка громыхали старые машины, рискуя оставить колеса, подвески и бамперы в выбоинах. А по шершавым тротуарам с торчащими из асфальта острыми камнями не спеша брели прохожие с угрюмыми апатичными лицами. Здесь все было под стать хмурому удушливому городу.

Данил свернул с Вокзальной на Пионерскую, с Пионерской на Ленина, с Ленина на Садовую… и все время его не покидало ощущение, что он идет по одной и той же улице, только названия каждый раз меняются.

Уже больше года Рокотов проводил в постоянных командировках, и с самых первых поездок новые города ни восторгали, ни удивляли его — он вообще не проявлял к ним никакого интереса. Соглашался ехать хоть к черту на кулички только из-за денег. Данил собирал дочери на операцию. Надя до десяти лет была счастливой, улыбчивой девочкой, даже несмотря на потерю матери в раннем возрасте. Жена Рокотова, склонная к суицидам, утопилась. Убить себя ей удалось с пятой попытки.

В одиннадцать лет у Нади диагностировали болезнь Вильсона. Девочка унаследовала два мутировавших гена, из-за которых организм накапливал излишки меди. Ее мучали сильные боли в правом боку, цвет кожи приобрел желтовато-коричневый оттенок, она почти не могла говорить, координация нарушилась, а по краю голубой радужки глаза проступила зеленовато-бурая полоса. Лекарства не помогали, врачи прогнозировали цирроз.

Данил хватался за любую работу, чтобы собрать денег на пересадку печени. И пока он мотался по командировкам, Надя жила у сводной сестры покойной матери. Единственная родственница терпеть не могла, когда больная племянница оставалась в ее доме, но как набожная христианка не отказывала в помощи. Рокотов не ладил со свояченицей и общался с ней через дочь. Лишь в крайнем случае он говорил напрямую с Валентиной. Девочка тоже не любила сварливую злобную тетку, но деваться было некуда.

В конце улицы Первомайская Данил увидел трехэтажное здание из силикатного кирпича. На крыше крыльца расположились пять больших букв — ВОЛНА, покрытых облупившийся голубой краской. Перед разбитыми ступенями стоял высокий человек в мешковатых черных джинсах и просторном темно-сером балахоне, его лицо скрывал широкий капюшон. Рядом махала руками низенькая сутулая женщина с собранными в пучок волосами. На ней было ситцевое платье в цветочек, пуховая шаль на плечах, шерстяные носки и домашние тапки. Она активно жестикулировала, и по резким движениям можно было догадаться, что тетка чем-то не довольна. Данил подходил к гостинице, и гнев женщины постепенно обретал не только форму, но и звук.

— …днем не выходить! Совсем не понимаешь?! Глупее других, что ли?!

Из длинного рукава балахона высунулась грязная белая лапа и указала на Данилу. Сердце Рокотова вздрогнуло, но быстро успокоилось, когда, подойдя ближе, он разглядел перемотанную толстым слоем бинтов руку, будто одетую в варежку.

— Нельзя же… — женщина обернулась и с перепугу оборвала фразу. — Иди, потом поговорим, — она толкнула собеседника к ступеням и обратилась к Даниле. — Рокотов? — маленькие глубоко посаженные глаза из-под нахмуренных бровей-ниточек, нарисованных карандашом, внимательно рассматривали незнакомца. Лицо мужчины безжизненного цвета не выражало ничего, кроме въевшейся усталости.

— Да.

— Идемте, — кивнула она на парадный вход.

Данил вошел в гостиницу и окончательно убедился, что комфорт будет только сниться. На полу — кафельная плитка противного горчичного цвета, стены выкрашены в голубой цвет. Вместо современной стойки регистрации — старенький стол, на нем лампа в большом абажуре, телефон, журнал и календарь. На стене — часы с застывшими стрелками и маленький шкафчик с ключами от комнат. Напротив поста вахтерши — большое зеркало с трещиной, по обеим сторонам от него напольные горшки с уродливыми желтоватыми фикусами. По центру холла поднималась широкая лестница, устланная красными ковровыми дорожками с протертым ворсом. С потолка через матовое стекло пыльных плафонов пробивался тусклый свет.

— Комната восемнадцать, — монотонно сообщила вахтерша, следуя к столу, — третий этаж. Туалет и душ общие, — она вытащила ключ из ячейки, положила на стол и ткнула пальцем в графу в журнале. — Распишитесь.

— Как к вам обращаться?

— Тамара Георгиевна.

— Тамара Георгиевна, где можно поесть? — спросил Данил, рисуя крохотную закорючку.

— На соседней улице столовая, — махнула она рукой, указывая путь через стену.

— Другие постояльцы есть?

— Нет. Вы один, — сказала она и села разгадывать кроссворд.

Данил взял ключ и пошел искать комнату восемнадцать.

— Выключатель в коридоре на правой стороне! — крикнула вахтерша вслед.

— Что? — обернулся Рокотов.

— Говорю, свет наверху выключен, кнопка справа от лестницы!

— А, хорошо.

Тусклое свечение из вестибюля не дотягивалось даже до лестничной площадки между первым и вторым этажом. Дальше путь до номера скрывала темнота. Данил поднимался выше, и тишина в пустых коридорах гостиницы вздрагивала от его шагов. Вопреки здравому смыслу закрадывалось легкое чувство тревоги. На третьем этаже Рокотов достал из кармана ветровки телефон. Подсвечивая стену, он нащупал выключатель, щелкнул кнопкой, и в плафонах, через один, забрезжил слабый свет. От лестницы коридор расходился в две стороны. В одном конце Данил нашел туалет и душ, в другом — дверь с номером восемнадцать.

— Клоповник, — процедил сквозь зубы Рокотов, осматривая комнату.

Обои отслаивались, побелка на потолке вздулась, в полу между деревянных досок зияли черные щели толщиной с большой палец. Скрипучая кровать, шкаф со сломанными полками, стул на шатающихся ножках, стол с заедающими ящиками, прожженные сигаретами темно-зеленые шторы и заляпанное зеркало. Закоптелые окна угловой комнаты выходили на две улицы — Первомайскую и пересекавшую ее Советскую.

Данил бросил сумку на кровать и ушел в столовую, по пути набирая смску дочери.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром Рокотов отправился на чалгаевский химзавод. Найти предприятие не составляло труда: ориентиром служили трубы-гиганты, выдыхающие смоляные тучи с ненавистью ко всему живому.

Вскоре Данил вышел к самому высокому зданию в городе. Семь этажей, облицованных светло-серыми мраморными плитами, напомнили Рокотову громадное надгробие. Подобные административные постройки советской эпохи у него всегда ассоциировались с могильными памятниками, от них веяло холодом и одиночеством. В этой цитадели заседало все управление чалгаевского химзавода. По обе стороны от массивного строения тянулся бетонный забор, обнесенный колючей проволокой. Слева, чуть поодаль, за хилым рядком деревьев виднелась проходная с контрольно-пропускным пунктом для рабочих завода и воротами для грузовых машин.

На проходной Рокотова ждал широкомордый мужик в светлой фуражке с гладко выбритым лицом. Большими глазами он сканировал каждого проходящего через турникет и холодным, механическим голосом отвечал на приветствия.

— Рокотов? — подошел он к Данилу.

— Здравствуйте! Вы должно быть…

— Шабанов Михаил, начальник производства третьего сектора, — он крепко пожал руку Данила и сразу перешел на «ты». — Держи пропуск. Идем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Потрясенный Рокотов замер на месте, когда они оказались на территории, огороженной бетонным забором. Перед ним лежало громадное здание химзавода, похожее на чудовище с шестью торчащими шипами, извергающими клубы летучего яда. Данил даже приблизительно не мог представить размеры и масштабы громадины. Многоуровневый гигант, окутанный толстой сетью труб, облепленный цистернами и колоннами перегонки, казался живым. Он шумно дышал мощными легкими, оглушительно ревел и беспрерывно дрожал, иногда вздрагивая так сильно, что Рокотов ощущал вибрацию воздуха.

От крыльца проходной широкая дорога разбегалась в три стороны; та, что вела прямо, убегала в квадратную арку химзавода и уводила вглубь здания, где виднелись желтые размазанные пятнышки электрического света.

— Запоминай дорогу, здесь легко заблудиться, — сказал Михаил, шагая к черному проему. — В шестидесятых тут построили завод по производству удобрений. Предприятие быстро разрасталось, на его базе начали осваивать новые отрасли: бытовая химия, пластиковая продукция, аммиак и метанол, резина и полиуретаны, силикатная промышленность. Завод обрастал новыми цехами, помещениями, складами, секторами и постепенно превратился в гигантский промышленный комплекс. Как любят говорить заводские: «Город в городе». Честно признаться, я сам не до конца знаю все ходы внутри этого города. Здесь все очень запутано, так что, если потеряешься, звони на проходную по внутреннему телефону, сотовые тут не ловят.

Они вошли в арку, и чем дальше уходили от дневного света в извилистые коридоры завода, тем хуже чувствовал себя Данил. Он с трудом дышал в переходах, переполненных тяжелыми запахами; высокие стены, будто тиски, с каждым шагом все сильнее сдавливали грудную клетку Рокотова. Внезапно навалилась слабость. Данил обливался потом и с трудом держался на полусогнутых ногах. Ему казалось, что он находится внутри чего-то живого и вибрирующая громадина медленно переваривает его.

По потолку тянулись трубы, по стенам — провода: расползались по коридорам, забирались в кирпичную кладку, обеспечивали жизнь промышленного зверя. Слабый желтый свет лампочек, замурованный в железные решетки, лишь немного разъедал черное пространство, отчего все вокруг казалось эфемерным и непрочным. Шабанов обернулся и посмотрел на бледное лицо Рокотова, плетущегося следом.

— Тебе нехорошо? Ничего, такое часто бывает с новенькими. Привыкнешь, — подбодрил Шабанов и продолжил: — Так вот, если заблудишься: по всей территории висят телефоны, рядом — книжки с внутренними номерами. Позвони на проходную, скажи, где ты. У каждого аппарата есть метки, — не останавливаясь, он указал рукой на стену. Справа от телефона еле виднелись буква и цифра: «К-7». — И за тобой кого-нибудь пришлют, — объяснял Михаил.

Они прошли мимо двух развилок, у третьей свернули направо и проследовали до конца узкого коридора, который пересекали многочисленные переходы.

— Ты знаешь, что наше предприятие градообразующее? Больше семидесяти процентов чалгаевцев работает на химзаводе!

— Знаю, — сказал Данил, стараясь дышать глубже. Его внезапная паника постепенно отступала, и чем дальше они проникали во внутренности предприятия, тем лучше он себя чувствовал.

— Можно сказать наш химзавод — сердце Чалгаевска, — с нежностью произнес Шабанов.

— Ядовитое сердце.

— Не бывает безвредного производства, — невозмутимо парировал Михаил.

Они добрались до внутреннего дворика, пересекли его, зашли в одну из пяти дверей и продолжили путь в другом переходе, где через сотню метров свернули в огромный проем рядом с лестницей, ведущей под землю на нижние этажи.

— Нам туда, — указал Шабанов на дальние двери.

В большом цеху, размером с половину футбольного поля, стояли цистерны, насосы, трубы, фасовочные дозаторы и конвейерные ленты, купленные чалгаевским заводом в компании Данила, и теперь ему предстояло все это собрать в одну большую линию по разливу синтетических смазочных материалов, настроить ее и обучить рабочих управляться с оборудованием.

— Послезавтра помощников пригоню.

— Обещали, что будут сегодня! — возмутился Данил.

— А я что? Я бы и сегодня дал, но нет никого. Все заняты на производстве.

— И как я один буду?

— Ну, потерпи два дня, а послезавтра десятерых пригоню.

— Пятерых хватит.

— Не вопрос, — заискивающе скалился Шабанов. — Еще что-нибудь нужно?

Данил покачал головой.

— Обед с двенадцати до часу. Зайду за тобой, провожу в столовую, — Михаил пожал руку Рокотова и ушел.

Данил достал из спортивной сумки рабочий халат и планшет с прикрепленными листами и шариковой ручкой. Надел спецодежду, обошел помещение, осмотрел оборудование, отметил что-то в бумагах, проверил расходные материалы, и начал с работы, которую мог осилить в одиночку — собрал один из насосов и принялся соединять его с цистерной с помощью труб и шлангов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В час обеда Шабанов не появился, и Данил сам пошел к проходной, чтобы спросить дорогу к столовой. После ярких ламп в цеху глаза Рокотова долго привыкали к скудному освещению в полутемных коридорах, и многие детали оставались незамеченными или ускользали от него, но он не боялся заблудиться. Данил хорошо запомнил, где повернуть направо, а где налево в хитросплетении переходов, ответвлений и развилок завода.

Позже, когда зрение настроилось на полумрак, он понял — окружавшие стены совсем не походят на те, что остались в памяти. Данил свернул в широкий коридор, по обеим сторонам располагались проемы, размером с обычную комнатную дверь. Прямоугольники, наполненные чернотой, проваливались в неизведанное и выглядели точно норы. Прямые линии, разграничивающие пол, стены и потолок соединялись в одну точку далеко впереди. Рокотов остановился и только теперь обратил внимание, что промышленный зверь притих. Гудящие машины, грохочущие станки шумели где-то позади. Следом пришло еще одно наблюдение: пока он бродил меж высоких стен громадины, ему не встретился ни один рабочий, будто химзавод — стог сена, а люди в нем иголки.

— Эээй, есть кто-нибудь? — крикнул Рокотов. — Кто-нибудь-кто-нибудь-кто-нибудь…?! — размножило эхо его слова и унесло в черные норы. — Люди!

— Люди-люди-люди…

«Внутренняя связь!» — как озарение пришло в голову наставление Шабанова, и Данил побежал вперед, высматривая на стенах аппараты с трубками.

Он остановился у красного дискового телефона, под которым на полке лежал привязанный справочник. Данил полистал страницы, нашел номер проходной, снял трубку и закрутил первую цифру. Пластинка с дырочками мягко затрещала, возвращаясь на место — ему всегда нравился этот звук, и сейчас он будто вернулся на двадцать пять лет назад в квартиру покойных родителей, где в прихожей на холодильнике стоял телефон, по которому он каждый вечер разговаривал со своей первой любовью — Вероникой, мамой Нади.

Из трубки посыпались короткие гудки. Он тяжело выдохнул. Нажал на рычаг, отпустил, но вместо длинного протяжного сигнала по-прежнему шла череда монотонных пунктиров. Попробовал еще раз сбросить, снова обрывки. Данил положил трубку и пошел дальше.

Электрические лампы ослабевали, темнота отвоевывала все больше территорий. Но Рокотов не замечал растущих в размерах черных тягучих пятен, пожирающих свет. Ностальгия по прошлому сделала его безразличным ко всему. Настроение резко переменилось, когда из-за угла одного из бесчисленных проемов, ведущих в узкие коридоры, кто-то выглянул. В зыбких очертаниях незнакомца просматривалось что-то ложное. Казалось, его контуры деформированы, в них чувствовалась чужеродность, пробуждающая страх. Воздух напитался запахом, похожим на деготь смешанный с камфорным маслом и больной плотью. Данил невольно скривился. Из-за таинственной фигуры вынырнуло еще несколько с неправильными формами. Вскоре в каждой прямоугольной норе толпились и выглядывали силуэты.

— Эй, кто там?! — Данила убеждал себя, что бояться нечего, но толпа во тьме внушала обратное. В ответ он слышал только тихую возню и хрипы.

— Данил! — донеслось из-за спины. Рокотов вздрогнул и обернулся.

— Что ты здесь делаешь?! Я тебя обыскался!

К нему бежал Шабанов.

Данил снова перевел взгляд на проемы узких коридоров, уводивших направо и налево, но они были пусты.

— Там кто-то есть, — сообщил он Михаилу.

— Нет тут никого. Эти цеха работают в ночную смену.

— Но я видел: там кто-то стоял, их было много!

— Перетрудился? — засмеялся Шабанов. — Пошли. Как ты вообще сюда забрел?

— Столовую искал.

— Ну, здесь ты ее точно не найдешь. Раз заблудился, позвонил бы, я же говорил! Вон — телефоны везде висят, — он указал на тот самый, по которому звонил Рокотов.

— Этот не работает.

— А другим чего не воспользовался?

— Не успел, ты меня нашел. Кстати, как ты меня нашел?

— Случайно. Думаю, дай загляну сюда, а вдруг ты здесь? И видишь — угадал!

— На вашем заводе даже дорогу спросить не у кого.

— Говорю же, этот сектор работает только в ночную смену.

Вечером Данил возвращался в гостиницу. Из-за толщи смога, висящего над городом и днем, и ночью темнело здесь рано. Чахлый свет редких фонарей набрасывал на улицы Чалгаевска желто-коричневую вуаль, и в этом освещении Рокотова не покидало чувство, что он идет внутри зернистой ретро-фотографии с эффектом сепии. Прохожих на улицах было значительно больше, чем днем, и в искусственном свете их лица выглядели дружелюбней и радостней.

Он вошел в гостиницу и замер у двери. В вестибюле стоял неприятный запах. Данил поколебался несколько секунд, прежде чем вспомнил, откуда его знает — точно так же пахло в заводских коридорах.

За столом вахтерши сидел человек в черном балахоне с натянутым капюшоном. Рокотов подошел к нему.

— А где Тамара Георгиевна? — спросил он.

Склоненная над столом голова поднялась.

— Господи! — Данил отшатнулся.

В глубине складок ткани он увидел слои бинтов, а между ними — две желто-зеленых радужки на кроваво-белом фоне. Увидев ужас в глазах Рокотова, незнакомец вскочил, пряча забинтованные руки в растянутые рукава, выбежал из холла и скрылся в коридорах первого этажа. В дальнем конце здания громко хлопнула дверь.

Щеки Данила запылали от смущения: ему стало стыдно за свою дикую реакцию, захотелось спрятаться, и он поспешил в номер.

Меньше, чем через полчаса, в дверь постучали. На пороге стояла вахтерша.

— Чего искал?

— Утром вода в душе была холодная…

— Иногда бывает. Включи, подожди минут десять-пятнадцать, и горячая пойдет. Все?

— Да. Нет. Постойте. Кто этот человек в бинтах? Я наверно напугал его, хотел извиниться…

— Сын мой, Егорка. Болен тяжело.

— Он тоже работает на заводе?

— С чего взял? — подозрительно посмотрела она.

— Просто… Нет, ничего. Извините. Спокойной ночи.

— Спокойной… — пробурчала она и пошла к лестнице.

Рокотов остался один. Он сел у окна и смотрел на людей, бредущих в сторону завода, и почему-то они представились ему гномами, уходящими в черные пещеры под большой горой. Мысль напомнила о Наде, как они вместе читали книгу про гномов и хоббита, и как она звонко смеялась над глупыми троллями. Это было до болезни, тогда она еще не разучилась заразительно хохотать, и он не разучился радоваться жизни. Сердце Рокотова сжалось, и по щекам потекли слезы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром, проходя через вестибюль, Данил задержался у стола вахтерши. Она нелепо улыбалась и старалась быть дружелюбной.

— Утро доброе!

— Доброе утро, Тамара Георгиевна. Хотел еще раз извиниться, что вчера напугал вашего сына. Неловко вышло…

— Вчера? А, ну да! Забыла совсем. Не переживай, он уже привык, что приезжие побаиваются его. Как себя чувствуешь?

— В смысле?

— Нууу… в первые дни многим плохо бывает от воздуха.

— Ммм? — удивился он, глядя в телефон, а потом спросил: — Не подскажете, какой сегодня день? С телефоном что-то. Все сбилось.

— Шестое июня, понедельник.

— Как шестое июня?

— Тьфу ты, калоша слепая, не туда смотрю. Четверг, двадцать девятое мая.

— Бывает, — Он пощелкал по старенькому кнопочному телефону. — Вот, скотство, еще и не ловит!

— Сломался?

— Похоже, симка накрылась. Ладно, пойду. Егору привет! — он улыбнулся и пошел к двери. У Рокотова хорошо получалось играть роль человека, у которого все в порядке, не посвящая людей в личное несчастье. Посторонние видели в нем лишь неуемного трудоголика с большими синими мешками под глазами, повернутого на работе, и никто не догадывался о том, что уже больше двух лет диагноз дочери занимает все его мысли и чувства, превращая жизнь в нескончаемый кошмар.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

По дороге к заводу Данил все время оглядывался и принюхивался: он был уверен, что где-то рядом прячется сын вахтерши, и удушающая вонь, отдалено схожая с дегтем, камфорой и больной плотью исходит от его бинтов. Глаза Рокотова прыгали с прохожего на прохожего, шерстили по улицам, скользили вдоль пятиэтажек, но, сколько он не метал взглядов по сторонам, Егора нигде не видел.

Данил чуть не упал, споткнувшись о булыжник на тротуаре, когда в одном из окон пятиэтажки промелькнули бинты и удалились вглубь здания. Он не успел разглядеть жуткого обитателя квартиры, но какое-то неосознанное чутье подсказывало, что прошмыгнуло в том окне что-то неправильное, будто фигура, сформированная бинтами, противоестественно вывернута, и двигалась, и сгибалась не по законам человеческой анатомии. Чутью Рокотов не поверил, а потому не знал — действительно ли увидел то, что увидел или показалось. Во всяком случае, Егора искать перестал и дошел до завода, высматривая в окнах других мумий, только никто больше не показался.

В переплетениях промышленного гиганта Данил встретил Шабанова.

— Здорово! — протянул Михаил руку. — Как настроение? Как самочувствие? Готов к работе?

— Хорошо все, только подташнивает.

— Это нормально! У всех приезжих так — у кого живот, у кого голова болит. Значит, еще не привык к воздуху чалгаевскому. Ничего привыкнешь, — подбодрил Шабанов, и они разошлись по разным сторонам.

После обеда Рокотов потерял счет времени; из цеха он вышел, когда на завод прибыла ночная смена. Они кучно переходили из коридора в коридор и удалялись в самые глубины промышленной громадины. Данил столкнулся с ними в одном из длинных переходов, и не сразу среди рабочих заприметил стариков и детей. Раньше он бы даже внимания не обратил на эту странность, но смутных подозрений скопилось слишком много, и он примкнул к толпе, никем не замеченный, и последовал за остальными туда, где висел сломанный телефон и стояло зловоние.

Постепенно галдящее в полголоса шествие редело и затихало, люди отделялись от общего потока и уходили в узкие коридоры, примыкающие к главному. Впереди Рокотов заметил Шабанова с женщиной. Они свернули в один из проходов по левой стороне, и Данил поспешил за ними.

Михаил и его дама скрылись за четвертой дверью. Рокотов, соблюдая дистанцию, чтобы не привлечь внимания, вошел следом.

В большом помещении, разделенном громоздкой металлической конструкцией на два этажа, не оказалось ни станков, ни конвейеров, ни сырья. Внизу — столы с компьютерами, стулья, диваны, кресла, аудио и видео техника;наверху — кровати, комоды и шкафы. От невыносимого смрада першило в горле. Рокотов закрыл нос и рот рукавом ветровки, но это не помогло избавиться от раздражения слизистой.

Облик тех, кто здесь жил, заставил содрогнуться Данила. Недалеко от него стояло худосочное тело с выгнутыми в обратную строну коленями и локтями. На спине громоздились мясистые бугры и опухоли, и один из них, по догадкам Рокотова, был огромной угловатой головой с ассиметричными прорезями, в которых виднелись кровавые белки и желто-зеленые радужки глаз. Чуть ниже хлюпала бесформенная шишка, напоминающая расплавленный нос, еще ниже тянулась раскрытая черная расщелина, через которую с хрипом заходил и выходил воздух. Существо покрывала шершавая кожа с маленькими зазубринами. Перекособоченное тело двинулось вперед, навстречу какой-то парочке и обхватило обоих кривыми конечностями.

Рокотов не верил глазам. Здесь повсюду ходили уму непостижимые твари. Он оцепенел от ужаса, только беспокойные зрачки метались из стороны в сторону, осматривая жутких существ.

Данил увидел Шабанова и подошел к нему. Он остановился за его спиной и уставился на инвалидную коляску, перед которой на корточках сидел Михаил. На ней громоздилось нечто с маленькой недоразвитой головой, кожа исполосована глубокими трещинами, сочащимися кроваво-водянистой жижей. Черты лица обозначены лишь условно. Две дырки вместо носа, выпученные кровавые белки глаз с желто-зеленой радужкой. Маленький рот не закрывался, и слюни текли по подбородку прямо на плохо развитую грудную клетку. Сросшиеся пальцы на руках походили на две ласты. Существо замычало, в испуге еще сильнее выкатывая страшные глаза, и Шабанов обернулся.

Рокотов бросился прочь из логова чудовищ.

— Стой! Подожди! Тебе не убежать… — кричал в след Михаил, но Данил, ослепленный и оглушенный ужасом, не слышал его, и даже если бы слова Шабанова дошли до сознания Рокотова, он ни за что бы не остановился.

В главном коридоре Данил наткнулся на вахтершу с сыном, рядом с ними стояло нечто на трех широких конечностях, похожих на слоновьи ноги, обросшие изломанной корой, образованной сухими твердыми бородавками и папилломами. Эта уродливая тяжелая броня покрывала почти все тело, из-за чего оно сильно деформировалось, и любое движение давалось неповоротливому существу с большим трудом. Толстый слой наростов объединял голову и туловище в одно целое с торчащими рогообразными выступами. Глубоко внутри под слоями коры виднелся правый глаз, небольшой участок смуглой кожи вокруг века и отверстие, похожее на рот, заросшее со всех сторон одеревенелой массой. Единственное, что выбивалось из облика твари — мужская рука: ее будто отрезали от нормального человека и пришили к трехногому.

Рокотов мчался без оглядки, оставляя цеха с жуткими обитателями далеко позади. Он вылетел с проходной и помчался к автовокзалу. Последний пригородный автобус уехал больше двух часов назад. В Чалгаевск вела одна дорога, здесь же она и заканчивалась. Этот город был тупиком на карте, и рядом с ним не проходили трассы ни федерального, ни регионального значения, а значит, о попутках и мимо проходящих маршрутках и думать было нечего. Но Рокотова это не остановило, он бежал по дороге, поднимающейся из глубокой низины, окруженной высокими холмами, с одной мыслью — скорее выбраться из города. Данил боялся преследования жителей, ведь он узнал их тайну, хотя все еще не до конца осознавал, что именно увидел на химзаводе.

Отвратительное зловоние дегтя, камфоры и больной плоти напирало на Рокотова со всех сторон. Запах пропитал футболку, штаны и ветровку, въелся в волосы и кожу, ему оставалось только терпеть, пока не смоет с себя смрад и не поменяет одежду.

Когда Данил поднялся на вершину холма, он обернулся и в последний раз посмотрел на покоившийся внизу под смоляной дымкой Чалгаевск с редкими размытыми огнями. За ним никто не гнался, будто чалгаевцам было наплевать, что он может уйти и рассказать миру об ужасах, происходящих на химическом заводе. Рокотов харкнул на город, сошел с дороги и быстро пошел прочь.

Ветер на равнине дул в сторону Чалгаевска, приносил чистый воздух. Кислорода было так много, что у Данила с непривычки закружилась голова, а потом и вовсе перехватило дыхание, будто на голову натянули пакет, и с каждым вдохом в груди становилось больнее. Он шел с трудом, точно преодолевал невидимое сопротивление. Легкие горели, свежий воздух душил. Ветер резко сменил направление и Рокотов оказался внутри порыва, насыщенного летучими химикатами. С двумя глотками паршивого воздуха боль в груди отступила и дыхание восстановилось. Но как только грязь улетела обратно к городу, он снова, точно рыба на суше, задыхался.

Ужас, как гигантский паук оплетал его сердце тугой паутиной, намереваясь остаться с ним навсегда. Он все понял, но отказывался признавать очевидное. Рокотов упрямо шел вперед — домой к дочери.

Данил бросил спортивную сумку, вещи в ней будто стали кирпичами, притягивающими к земле. Огонь в груди разрастался, и каждый шаг давался с неимоверными усилиями. Из легких поднимались кровавые сгустки. Он закашлялся, и темно-красные капли брызнули изо рта, окропив одежду и траву под ногами. Преодолев еще несколько метров на полусогнутых ногах, Рокотов упал. Силы стремительно покидали его, но он не сдавался. Данил пополз к чистому миру, где на горизонте виднелась луна и звезды, и где Наденька ждала любимого папку.

Он медленно продвигался вперед, его жуткие булькающие хрипы разбавляли ночную тишину, смешиваясь со стрекотом сверчков. Рокотов схватился за стебли полыни, отталкиваясь ногами от земли, подтянулся к кусту и замер.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Данил открыл глаза. Над ним простирался беленый потолок с жужжащими люминесцентными лампами.

— Проснулся! — закричал рядом женский голос, и следом застучали каблуки, удаляясь куда-то.

Через минуту в комнату вошли высокий мужчина и низенькая женщина, одетые в белые халаты.

— Как себя чувствуете? — спросил незнакомец.

— Где я?

— В больнице. Я ваш лечащий врач, Гордеев Андрей Васильевич. Вы помните, что произошло?

Рокотов задумался, вздрогнул и испуганными глазами просмотрел на врача.

— Вас нашли без сознания далеко от дороги.

— Помню, задыхался от воздуха. Проклятый Чалгаевск отравил меня.

— Да, и благодаря ему вы до сих пор живы.

— Что?!

— Разве вы не поняли? Вы в чалгаевской городской больнице.

— Нет! — дернулся Данил, но не смог подняться с кровати. Под одеялом его тело держали ремни. — Какого черта?!

— Успокойтесь! Это всего лишь меры предосторожности, ради вашей же безопасности… — на этих словах в палату вошел сгорбленный старик, в коричневом костюме, по цвету схожему со смогом над Чалгаевском. Его макушку покрывали жиденькие седые волосенки, точно пушок на голове новорожденного. Он пристально смотрел на Рокотова поверх очков, и походил на скукоженный заплесневелый сухарь.

— Здравствуйте! Будем знакомы — Кирилл Филипповчи Алексеев, директор чалгаевского химического завода, — представился он сухим трескучим голосом, подходя к кровати Рокотова. — Должен признаться, это по моей вине. Все тут остаются по моей вине…

— Отвяжите меня! — щеки Данила заливал багровый румянец, гнев вытеснил вспыхнувший в начале страх, глаза под сведенными к носу бровями метали яростные взгляды.

— Не ругайтесь, выслушайте!

— Отвяжите! Сволочи! Нелюди!

Кирилл Филиппович посмотрел на врача и кивнул. Гордеев достал из кармана шприц.

— Только попробуй, изверг!

— Это умерит ваш пыл, но спать вы не будете, — Андрей Васильевич снял с иглы колпачок и вколол Рокотову содержимое шприца, выше локтя.

— Думаете, никто не узнает, что вы на заводе прячете?! Еще как узнают! — не успокаивался Данил. — Уж я обещаю!

Через несколько минут он стал затихать, искривленные гневом черты лица разгладились и не выражали ничего, кроме безразличия.

— Так лучше, — кивнул Алексеев и сел на край кровати Рокотова. — Столько раз рассказывал новеньким одно и тоже, и все равно не знаю с чего начать, — посетовал директор. — Данил, послушайте, чалгаевцы не могут жить без промышленных отходов с завода. Ядовитые выбросы нам жизненно необходимы, как вода и еда. Чистый воздух смертелен для нас, как вы уже поняли. Мы все отравлены. Только у одних изменения невидимы, другие же напротив теряют человеческий облик. Вам еще о многом предстоит узнать.

— Я отравился за три дня? — блекло прозвучал голос Данила.

— Вы здесь дольше трех дней.

— Сколько?

— Около двух недель.

Рокотов тяжело вздохнул, на большее он был не способен, все эмоции подавляло успокоительное.

— Да и за месяц вы бы не отравились, — продолжил Алексеев, — нужно прожить здесь несколько лет, чтобы стать зависимым от Чалгаевска. Поэтому нам пришлось ускорить этот процесс. Когда вы легли спать, после первого рабочего дня, мы продлили ваш сон на девять суток и все это время вы находились под воздействием веществ, способных необратимо трансформировать клетки организма.

— Зачем?

— Циничный расчет! Нашему заводу нужны рабочие, а городу жители. Теперь у вас нет выбора, вы никогда не сможете уехать из Чалгавеска. И еще — подумайте о дочери. Да, я все знаю, — ответил он на вопросительный взгляд Рокотова. — Уверяю вас, если она сюда переедет, ей не нужна будет операция. Клетки в ее организме перестроятся, начнут работать по-новому, болезнь отступит, и жизнь Нади не будет висеть на волоске. Это прогнозы генетиков. Если вы согласитесь, уже завтра наши друзья в большом мире привезут ее сюда. Вы же не думаете, что Валентина оставит девочку у себя? Как только ваша свояченица узнает, что вы не вернетесь, Надю отправят в детдом, а там с диагнозом Вильсона она долго не проживет.

— А здесь станет одним из тех чудовищ?

— Если повезет, то изменения будут незаметны, как у меня или Андрея Васильевича, а если нет, поселится на заводе, там у нее будет много друзей. Но самое главное — она не умрет.

— Что за жизнь в цехах? Это, скорее, похоже на пожизненное заключение.

— Наши близкие так не думают. У них есть выбор, и они выбирают жизнь. Да, их дом завод, потому что мы хотим защитить родных от большого мира. Нельзя, чтобы приезжие видели их, а в цеха посторонние никогда не попадут.

— Я попал.

— Но вы здесь и остались.

— А вы не боитесь, что я выдам вашу тайну? И там, как вы говорите, в большом мире все узнают, кто живет на химзаводе.

— Не боюсь. У вас нет выбора. Я знаю, как сильно вы любите свою дочь. Пока вы спали, я переписывался с ней от вашего имени, и еще раз убедился, вы не позволите ей умереть. Мы снова сделали правильный выбор.

Последнюю фразу Рокотов не понял, кто мы и какой правильный выбор они сделали, но уточнять не стал — слишком незначительным казался этот пустяк на фоне стоящей перед ним дилеммы: везти дочь в Чалгаевск или оставить умирать в большом мире?

Молчание затягивалось, Алексеев смотрел на Рокотова, ожидая ответа, но тот больше не шел на контакт. Данил уставился неподвижными зрачками в потолок и даже не моргал. Директор взглянул на стрелки наручных часов, поднялся с кровати, махнул рукой Гордееву и, не говоря ни слова, оба вышли из палаты.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рокотов больше не выходил на улицу днем — только когда стемнеет. Носил мешковатую одежду, под которой прятал слои бинтов, покрывающие тело с головы до ног. Избегал солнца — главного врага всех, кто здесь жил, особенно таких подверженных, как он. Лучи звезд ускоряли необратимые изменения. Еще одна причина, по которой трубы чалгаевского завода старательно пыхтели и днем, и ночью, спасая жителей от дневного света. Но даже те частички фотонов, что пробивались к земле через токсичный коричнево-серый щит, сотканный из бесчисленных химических соединений свинца, хлора, цинка, ртути, хрома, сероуглерода, бензола и других ядов, — все равно вредили жителям. Почему изменения бродили внутри или рвались наружу? Ученые не могли установить. Они бились над проблемой, хотели понять, как избавиться от внешнего проявления, но все было бестолку. Иногда даже у людей, у которых десятилетиями не наблюдалось внешнего уродства, внезапно оно появлялось и прогрессировало. И со временем обезображенные чалгаевцы переезжали жить на завод, как сын вахтерши — Егор. Теперь парень жил в цеху с трехногим отцом, закованным в броню из наростов.

Кожа Данила источала сильный неприятный запах — еще одно свидетельство быстро протекающих изменений. Первое время его рвало от зловония, следующего за ним по всюду. Но постепенно он привык и совсем перестал обращать внимание на вонь, пропитавшую бинты, одежду и квартиру, в которой он жил.

С улицы послышались шум и крики, Рокотов выглянул в окно на кухне. Во дворе стоял грузовик, рядом с ним вертелись трое рабочих в синих комбинезонах — выгружали мебель. Суетливые и юркие молодые парни старались побыстрее выполнить работу. За ними с тоской в глазах наблюдал грузный мужчина, его миниатюрная жена медленно шла к подъезду, а рядом с ней крутились двое малолетних детей.

«Они снова сделали правильный выбор», — вспомнил Алексеева Данил, глядя на обреченные лица новых соседей.

— Надя, идем скорей! Опоздаешь! — позвал Рокотов дочь, отходя от окна.

— Сейчас, — в коридоре послышались торопливые шаги, и спустя несколько мгновений на пороге кухни появилась симпатичная девчушка с большими синими глазами и красивой улыбкой, которая наполняла сердце Данила счастьем. — Оладушки!

— Садись, — сказал он, наливая в бокал какао. — Сколько у тебя сегодня уроков?

— Пять.

— Потом музыкалка?

— Угу, — она запихнула в рот оладушек, вымазанный абрикосовым вареньем. Данил улыбнулся, погладил дочь по голове рукой, перемотанной бинтами, и поцеловал в макушку.

Каждое утро Рокотов готовил Наденьке завтрак и отправлял в школу. Девочка полюбила Чалгаевск, в отличие от отца. Уже в первую неделю пребывания здесь сильные боли Нади притупились, и с каждой днем ослабевали, а через год исчезли полностью. Измененные клетки перестроили работу всего организма — болезнь отступила. Координация и речь восстановились. Девочка росла и хорошела.

Данил каждый день молился, чтобы все так и оставалось, и уродства никогда не проявлялись во внешности дочери. Сам он готов был переехать на химзавод, когда больше не сможет скрывать безобразного облика, но не хотел такой участи ребенку. Чалгаевск, который нельзя покинуть, Рокотов и так считал тюрьмой. Наде же, напротив, он виделся самым прекрасным местом на Земле. После тех страданий, что она перенесла в большом мире, девочка ни за что бы не уехала из города, даже если бы воздух не держал. Здесь, в Чалгаевске, она была счастлива.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Катуков} Последний штрих ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе: «Родился в городе Борисоглебск, закончил историко-филологический факультет. Публиковался в журналах „Новая Юность", „Сибирские огни", „Бельские просторы", „Edita", „Космопорт", „Мир фантастики" и др.; стихи попали в шорт-лист Всероссийского конкурса „Лапа Азора-2015“».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Смотрите, что у меня есть! — Лацис привалился к столу Немеца.

Бедняга, его рабочее место было первым на входе в редакцию. Лацис, как был, в пальто, в своей дурной шапке, больше похожей на шерстяной чулок, напяленный на тыкву, так и развалился на рабочем столе Немеца. — Да что вы за люди! Это же последний прижизненный автограф самого Вежляна!

— Прижизненный? — пытаясь изобразить насмешку, раздражённо сказал Немец, деликатно, по-кошачьи отталкивая сырого от дождя Лациса. — А бывают последние не прижизненные? — завглавреда, чистюля по части словоупотребления, брал на себя обязанность лечить речевые небрежности Лациса, внешне выражая это преимущественно как презрение и неприязнь.

— Да смотрите же, — не замечая Немеца, продолжал Лацис, — тут и дата, и подпись некому… некому… — он запнулся, дальнозорко отстраняя развёрнутую книгу.

— Неко-е-му… — прошептал, задыхаясь от ненависти, Немец.

— Да вот же, — шумливый Лацис бросил разваливаться на столе, резко встал, — вот же: «Дорогому Иову — неразборчиво — с сердечной радостью и с почти неизъяснимым чувством благодарности дарю я эту книгу одному из моих первых читателей и почитателей.

Пусть слова её будут — опять неразборчиво — и памятны, как мои чувства уважения и дружбы к Вам». Число и длинная закорючка.

Тут уж сбежалось полотдела. Окружили Лациса и чуть не задушили Немеца, который не успел встать и теперь оказался на дне забурлившей редакции. Все протягивали руки и поворачивали книгу к себе, чтобы рассмотреть грузную, одутловатую подпись, похожую на пароход, пустивший из трубы дымную гусеницу. На шум из своего кабинетика вышел сам главред.

— Что случилось? — попытался сказать он грозно. Но в глазах выскочил испуг. В тишине услышали писк Немеца и расступились.

— Это последняя книга Вежляна… — зав задыхался и краснел, поправляя пиджак, который с него почти содрали. — С подписью…

— Да не может быть! — оживился главред. — А ну-ка… — он подошёл к редакционному толковищу и ловко закинул разболтанные очки на нос, как велосипедист ногу на своего стального друга. И внутри квадратных ободов сквозь потёртые линзы профессионально качнулись оба глаза. Но и только.

— Да… это он… — сказал главред. Снял очки и закусил дужку. — Это он… Откуда у вас это? — Главред с надеждой осмотрел сотрудников. Дряблое, осевшее лицо осветила неуверенная улыбка. Случайные лохмотья причёски, которую он умудрялся сохранять каждый день. Пыльный заношенный пиджак. Вид человека, которого вдруг из праздника жизни выставили под дождь. И общее недоумевающее выражение лица — «за что?»

— Это последний автограф Вежляна, — весело сказал Лацис и улыбнулся.

— Последний прижизненный… — авторитетно добавил Немец, уже поправив пиджак и потускнев.

— Я нашёл книгу на развале у букиниста. Возле стены. Он торгует возле стены с тележки, как у грузчиков. Знаете, такой носатый, какой-то… репейный старик. Неприятный.

Главред прислонил книжку к подбородку, как будто припоминая старика. Согласно покачал головой — припомнил.

— Да-да-да… в своё время, молодой человек, — он задушевно посмотрел на сорокалетнего Лациса, — Вежлян был первым писателем в отечестве. Его именем называли котов!.. Как он писал! Как он писал! Его не стеснялись называть гением. Его поклонников было — полстраны. Власть его любила. Его буквально носили на руках — от одного края страны до другого. Он, бывало, сядет в свой автомобильчик и… Да, он был сказочно богат! — главред неуместно оживился, присел на стол Немеца, потеснив стопки невычитанного «самотёка». — Не поверите, но каждый год издавали собранья его сочинений. Каждый год! И он всё время куда-нибудь ездил на своей крошечной машинке. Выедет — а его тут же узнают, подхватят на руки и несут прямо в авто до следующего города. А там снова подхватят и снова несут. И такая эстафета без конца. И вот так его любил народ… Сейчас так не пишут. Считают старомодным. Называют «грехом словоизбыточности».

— Вы сказали, он был богат? — весело спросил Лацис.

— Да, молодой человек, — главред похлопал сотрудника по мокрому плечу. — Что это было за время! Какие состояния наживали! — взгляд начальника редакции затуманился и он начал свой рассказ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В тот год вышла третья книга Вежляна. Роман за тысячу страниц. Какой это был слог! Сказочный. Сочный. Если кто уронит спелую дыню об асфальт, она брызнет во все стороны и в воздухе раздастся сахарная испарина на весь квартал. Вот какой тогда был у него стиль! Роман стяжал все литературные премии. Все хоть сколько-нибудь стоящие журналы перепечатывали у себя отрывки из него — эти дынные кусочки. Самые пьянчуги, люди забулдыжные — и те бранились исключительно словами антигероев Вежляна. Слава была вселенская. Литература стояла в своём расцвете, и главным его светилом был Вежлян. Вы знаете, это был скромный, иногда не брившийся человек. Глаза у него были самые обыкновенные, а улыбка такая кроткая, как будто нарисованная. Выхвати его из цветника актёров, художников, политиков, поставь среди обывателей, и никто не спросит, что это за человек. Но как только открывали его книгу, читали, — и было понятно: он гений. Только ходили неуместные слухи о его стеснительности и жадности. Говорили, что именно из-за противоречивого сочетания он не стал ещё и публичным деятелем. Его брали во всенародные обсуждения как справедливого третейского судью, и в политику приглашали, и везде он был уместен и везде себя умел вести.

Однако ж стало доподлинно известно, что он купил очень хорошую недвижимость — прямо в центре столицы. Старинный, очень дорогой особняк. В окружении элитных домов. Сначала это даже приветствовали. Считали, что теперь он преодолеет свою застенчивость и сам войдёт в культурную элиту. Но переиздали его роман. А потом ещё и ещё. За несколько лет состоялось десять — десять! — переизданий. Гонорарами набухли карманы Вежляна, и он стал скупать всю недвижимость в округе. Были уже некрасивые скандалы, судебные разбирательства. Якобы писатель решил овладеть всем кварталом вокруг своего дома и сделать его своим. А это самые дорогие и старинные особняки, между прочим. Но… Видимо, тут пригодились и связи в высшей политике, и среди вожаков общественного мнения, и он-таки схватил эту инкрустированную древними сокровищами кость. Словно нагулявший мощь, скрытный до этого хищник. Теперь он жил в своём собственном городке, как папа Римский в авиньонской или ватиканской резиденции.

Поставили разъезды со шлагбаумами. Выписывали пропуска, продавали билеты, чтобы пройтись по улочкам, где теперь свободно разгуливали только коты и голуби. И вышла его новая книга. Уж насколько был совершенен его предыдущий роман, но этот, как говорится, всех просто потряс. Даже его враги, преклоняясь перед невозможным талантом, сокрушённо роняли головы со слезами сопереживания героям и бессилия перед божеством. Ведь божеством стал Вежлян, а книга — новым Откровением. Она настолько превосходила всё написанное прежде, что как любая жизненная мелочь… Вот выйдешь сейчас на улицу, вдохнёшь сырого воздуха, пропитанного дождём и окрашенного фонарями и городскими звуками, и почувствуешь саму жизнь, и как намокло лицо и подморозило кончики пальцев… Как самый заурядный, но объёмный эпизод жизни убивает самую великолепную картину, так и его книга просто ослепила своей реалистичностью всю прежнюю литературу. Если Нобелевская премия и так была обещана его гениальностью, то теперь она стала просто неизбежна и необходима. Таков был всеобщий восторг.

Но и этого было мало. Вежлян объявил, что теперь напишет книгу, от «которой померкнут небеса и люди сойдут с ума, ибо не надо им будет ни есть, ни пить, ни молиться, ни голосовать, ни даже размножаться». Да, таково было самомнение автора, таков теперь стал Вежлян, который захотел перевернуть саму реальность. Люди затаили дыхание. Или в ожидании новой книги, или что небеса разверзнутся и замкнут писательские уста.

Однако, как же удалось автору так точно, доселе невероятно истинно передать жизнь? Что именно производило такие манипуляции с душой читателя теми же самым словами, которые, будучи всего лишь обычными типографскими значками, использует всякий борзописец?

А вот что. Вежлян перестал путешествовать и тратить деньги на дома. Теперь он объединил свою резиденцию в одно огромное здание, даже замок. Из любой комнаты можно было идти вправо или влево, вверх или вниз. Из восточной части квартала перейти по запутанным, явным или тайным коридорам в западную или северную. Он завёл там павильоны разных эпох, культур, национальностей, населённых людьми. Он завёл там целые поселенья.

Снабжал их пропитаньем, всем необходимым. И наблюдал. Каждое движение, каждое мгновение жизни. Как растёт ребёнок, как он роняет слезу, как влюбляется юноша, как ненавидит герой и убивает злодей. В любой час суток он приходил, садился и смотрел в упор на персонажа своего будущего романа. За специальным стеклом не увидеть божественного соглядатая.

Множество раз с оглушённой душой он внимал поистине шекспировским страстям. Самым возвышенным и низменным порывам. Разврату и убийствам, подлым предательствам и реже — чистым, одиноким поступкам жертвенности. Он рыдал, как ребёнок, падал на колени и, словно опьянённый открытием совершенно обнажённой истины, лежал в прострации часами, мысленно повторяя картину на его глазах совершенного убийства. Водил пальцем по пыльному полу, невидимо уставившись туда, где за стеклом давно уже остыли следы преступления. И бытие в его сознании возрождалось новыми, драматичными и потаёнными глубинами.

Так он жил в самочинно устроенном им страшном царстве.

Говорят, книга уже подходила к самому концу. Не хватало последнего разрушительного эпизода, где народ восставал против властей и божества. Искал «мирового затейника», крушил старый мир, и, погибая под его сводами, выходил к тихой вечерней заре, которая ночной тишиной опускалась на новый, уже освобождённый мир.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Однажды съехались полицейские со всего города, взламывая двери, пошли по коридорам, освобождая людей и ужасаясь замыслу. Устроили облаву. Искали сумасшедшего автора несколько дней. Потом приставы опечатали помещения, навесили новые замки, и всё стало тихо. Говорят, народу освободили несколько сотен. В основном, из бывших бездомных и нищих. Говорят, он довёл их до каменного века. Говорят, зловредные стёкла с односторонней видимостью, которыми он вымостил почти все внутренние стены, — длиной несколько километров. Говорят, на одни замки приставов государство потратило миллионы. А автора так и не нашли. Возможно, он смешался с толпой несчастных, которых разделили на множество групп и развезли по приютам.

Нечего говорить, что с писателем Вежляном было покончено. Его объявили извращённым сумасшедшим, государственным преступником, безумным еретиком. Книги его изымали из библиотек и магазинов и принародно сжигали. Люди молчали и плакали. Но всё равно желали освободиться от этого прошлого…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Так что же это за книга?.. — главред посмотрел на обложку. — О, да это редкий экземпляр! Второй роман ещё невиновного, ещё невинного автора. Законом это не возбраняется, но всё равно, я бы советовал поосторожнее… — сказал он Лацису.

— Вежляна так и не нашли? — спросил кто-то.

— Нет… Кстати, это не вся история, — спохватился главред, собравшийся уже было слезать со стола Немеца. — Есть продолжение. Квартал тот, как вы знаете, пустым стоит до сих пор. Иногда в его окнах видят огни. Потом внутри находят манекены. Много манекенов. В разных позах и костюмах.

Преимущественно в таких, как будто это восставшие идут на штурм. Это якобы автор расставлял их и пытался срисовать с них тот последний, не написанный эпизод. Будто бы он так привык к натурным наблюдениям, что уже ничего не мог выдумать сам…

— А было бы всё-таки интересно почитать эту ненаписанную книгу, — задумчиво прошептал Немец. Все вокруг посмотрели на него с возмущением. Кто-то даже вслух оскорбился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А ты, я вижу, не так прост… не так прост, — со смехом сказал главред и покинул нагретое место. Перед тем, как снова запереться в своём кабинетике, уже наполовину засунувшись туда, он задумчиво добавил:

— А вот мы так и пишем, словно рисуем с манекенов… Ни жизни, ни страсти… — Хотел было добавить что-то ещё, но сдержался, посмотрев на сотрудников.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Иногда Немец заходил на книжный развал, прячась, наблюдал, не появится ли возле стены тот самый «репейный старик». Дома у Немеца хранилось много изданий Вежляна. И все они были с его автографами. Книги были старые. Многие совсем потрёпанные, некоторые со следами огня. А автографы были свежими. И если они были настоящими, авторскими, то, значит, были последними штрихами, которые оставлял сам автор в этом мире. И, значит, где-то прятался со своей последней книгой сам автор.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгения Рассветная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Она умирает ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она умирает. Из тела рвётся огонь.

Нелепые мысли, как бабочки, на потолке.

На место за пазухой не иссякает бронь,

но кто-то всё держит руку её в руке

и не отпускает. А ей бы лететь туда,

за пыльные шторы, в нарядную синь небес,

за громы и ветры, за странные города —

поэтому скажут, мол, будто вселился бес…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ах, если б все бесы умели считать до ста

и сон торопливый в телесном котле беречь,

она бы сумела сорваться за облака,

она бы сумела не тлеть ещё, а гореть!

Какое смятенье поселится в их глазах,

когда под отчитку и сломанных рёбер хруст

белеющий голубь скроется в небесах,

а этот пролом останется черен и пуст.

Но будет при этом всё так же рука дрожать,

и алые губы в усмешке сойдутся в изгиб:

«Бывало и хуже. Я даже могу солгать,

вот только язык распух и весьма болит».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Над пёстрой толпой, чрез громы и через свет

несёт белый голубь горящие два крыла.

Бывало и хуже. Огонь не запомнит бед.

Она умирает, и город сгорит дотла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ За холмами ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

За сырыми холмами и тучами, полными вод,

На окраине леса зловещая ведьма живёт.

Собирает коренья да гонит из чащи людей:

Мол, «Придёт вот сюда мой супруг, великан-лиходей

Да подавит вас разом. Пошли, окаянные, вон!» —

И всё машет лукошком, вращая его кверху дном,

А потом отдыхает, смахнув накопившийся пот,

В окружении вечно зловонных холодных болот.

Вот и лето проходит, и лес серебрит седина —

Бабка морок наводит, и первых морозов волна

Покрывает с лихвою места беспокойные те.

Ей так дышится легче — одной, в серебре, в темноте,

С тусклой старой лучиной и прялкой под южным окном,

С завыванием вьюжным, с метелью, стучащейся в дом,

С тёплой печкой и с плошкой бульона, с немой тишиной —

Так ей легче сидеть, презирая весь вырод людской.

Только где-то за печкой, в картонном альбоме — старьё —

Фото: он на крылечке в объятьях сжимает её

И лицо — молодое! — сияет рассветной звездой…

Это — место, что раньше она называла «домой».

Весь истрескался снимок, ползёт чёрно-белой трухой.

За сырыми холмами она отыскала покой

И хранит своё имя на дне почерневших болот.

Снимку — ровно три года, но время несётся вперёд.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Богдан Гонтарь} Сестрёнка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мини-рассказу Дениса Назарова «Одно целое» (из предыдущего номера № 3(10)-2017) в 1711 знаков противостоит миниатюра в 657 знаков (без пробелов)!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мать, невзирая на мои мольбы, выключает свет и запирает дверь. Слышу, как они с отцом говорят за стенкой вполголоса. Да, опять началось. Да, кошмары. Да, бедный ребенок. Да, скучает по сестренке. Да, опять к врачу.

К врачу. Снова таблетки, снова уколы, снова вежливый, и от этого еще более мерзкий, психолог будет рассказывать, мол, да, сестренка умерла, но она не вернется — мне просто снятся страшные сны. Снова это состояние вечной сонливости из-за лекарств. Я так не окончу пятый класс — оставят на второй год!

Вздыхаю, закусываю мокрую от слез наволочку и жду, когда скользкие ледяные пальцы снова заберутся под одеяло и коснутся моей ступни. Я не закричу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} Пространство и время художественного произведения ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Писатель. Автор романов «Нежилец», «Дыхание зла», «Красный дождь», «Фаталист». Живет в Санкт-Петербурге.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В процессе составления плана рассказа, повести или романа неизбежно наступает момент, когда у нас уже есть главный герой, имеется образ зла, и мы даже определились с тем, как начать своё произведение. Но где и когда будут происходить описываемые события? А, кроме того, как рассказывать об их смене? Ведь есть малозначимые, а есть важные.

Например, герой летит в Рим, чтобы обезвредить опасного преступника. Его полёт важен для повествования, но имеет ли значение прибытие в аэропорт, прохождение таможни, посадка в самолёт, пребывание в самолёте по пути в Рим, приземление? Сколько времени уделить этим моментам?

Можно подробно, со всеми малозначащими деталями расписать каждый, и читатель будет лезть на стенку, не понимая, зачем ему знать обо всех этих подробностях. Можно придать одному или двум эпизодам из данного списка значение и расписать подробнее, чем другие. Но тогда они должны будут либо работать на создание образа героя, либо служить ключами для понимания дальнейших событий. А можно просто сказать, что герой прибыл в Рим.

Критерием при выборе такого рода должен служить ответ на вопрос, который автору непременно следует задавать себе: имеет ли значение то или иное событие? Проще говоря: хочет ли читатель узнать о нём?

Мы вплотную подошли к необходимости ввести термин «хронотоп». Слово это состоит из двух греческих лексем: «хронос» — время и «топос» — место. Таким образом, можно дать рабочее определение.

ХРОНОТОП — ВРЕМЯ И МЕСТО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ.

На первый взгляд всё просто, однако надо помнить, что две эти составляющие в тексте существуют в плотной связи друг с другом, ибо здесь значение имеют также скорость и ритм повествования. Поэтому хронотоп предполагает взаимосвязь временных и пространственных координат художественного произведения. Ведущим началом, впрочем, является время, ибо именно оно находится в непосредственной спайке с событиями.

Чтобы понять, что такое хронотоп, необходимо помнить, что ровным счётом ничего из того, что описано и «происходит» в литературном тексте, будь то целиком вымышленные истории или основанные на реальных событиях, не существует в действительности.

Не имеет никакого значения, насколько достоверные факты легли в основу произведения. Всё, что попадает в художественный текст, автоматически перестаёт существовать в реальности и становится частью «художественного пространства». Ваши родственники, соседи, коллеги по работе, послужившие прототипами героев; случаи из вашей собственной биографии; исторические факты; только что объявленные по телевидению новости — всё это, становясь частью книги, «исчезает» из действительной жизни. Почему? Потому что вы, как художник (в широком смысле слова), «освоили» эти элементы бытия и, соединив их с вымыслом (не важно, в каком объёме), претворили в искусство.

По этой причине литературоведение различает «профессионального» и «наивного» читателя. Первый понимает, что имеет дело с вымыслом, с переработкой и эстетическим освоением материла. Второй воспринимает героев и события как часть окружающей действительности — живых людей и их реальные приключения. Именно к последним относятся бабушки, обсуждающие на лавочке у подъезда, правильно ли поступила Мария, рассказав Андресу о своей второй беременности.

Если вы решили заняться написанием хоррора, то должны причислять себя к первым. Таков путь писателя — он исполнен жертвенности. Вам придётся научиться получать удовольствие при чтении книг не столько от развития сюжета, сколько от понимания того, как «сделан» текст. Потому что ни одно из великих произведений литературы не было написано одномоментно, целиком и полностью, на одном «вдохновении». Любой автор обдумывает, что и как сделать — от последовательности эпизодов до употребляемой лексики.

Но обратимся к тому, как в тексте устанавливается взаимосвязь между временем и местом.

Полагаю, очевидно, что в реальной жизни на события тратится столько времени, сколько они действительно длятся: если перелёт занимает четыре или шесть часов, сократить его невозможно. (Если не уснуть и не потерять сознание). Совершенно иная картина в художественном тексте. Перелёт там «займёт» столько времени, сколько потребуется читателю, чтобы об этом прочитать. Таким образом, время в произведении подвластно воле автора и может либо сокращаться, либо растягиваться в зависимости от его замысла. Точно так же изменяется и расстояние между местами действия — «топосами» произведения (локациями). Они то приближаются, то отдаляются, а в модерне и постмодерне так даже и накладываются друг на друга. Не секрет, например, что в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» карта Москвы имеет общие точки с картой древнего Ершалаима (Лысая гора — Голгофа; Иордан — Москва-река).

Помимо обычного хронотопа, существует условный хронотоп. Сейчас этот приём практически не используется — разве что в пародийном смысле. Суть его в том, что автор исключает из хронотопа достоверность. Например, между отправлением Одиссея к Трое и его возвращением на Итаку проходит около двадцати лет. Если принять во внимание, что его жене Пенелопе на момент отплытия мужа должно было быть около пятнадцати (оптимальный возраст для древнегреческой жены, если верить Гомеру; именно столько любимой жене Ахиллеса Брисеиде), то получается, что встречаются они, когда ей уже около тридцати пяти. По меркам Древней Греции — это древняя, одной ногой стоящая в могиле старуха, не способная вызвать в мужчине ничего, кроме отвращения. Тем не менее, она пользуется популярностью среди местной аристократии, представители которой стремятся к браку с ней явно не только ради захвата власти. Кроме того, когда вернувшийся Одиссей открывает свою истинную личность, и они с Пенелопой воссоединяются, Гомер ясно даёт понять, что оба они по-прежнему молоды и красивы. Одиссею, причём, на тот момент должно быть около сорока пяти, если не больше (то есть, он, практически, мудрый старец; в «Илиаде» ясно сказано, что самым старым среди царей был Агамеммнон, которому чуть больше сорока лет). В то же время сын Одиссея и Пенелопы, Менелай, успел возмужать в соответствии с естественным ходом времени — ему как раз около двадцати.

Условный хронотоп такого рода спародировал в «Руслане и Людмиле» А.С. Пушкин — в сюжетной линии Наины. Там герой, встретившись спустя много лет с предметом своей страсти, обнаруживает, что та превратилась в старуху, и сбегает, хотя всю предыдущую жизнь посвятил тому, чтобы завоевать её любовь.

Что касается топонимики произведения, то это место действия или совокупность таких мест, объединённых общим географическим положением.

Если использовать приём градации, то можно сказать, что топосы ранжируются по масштабности. Например: наша вселенная, наша галактика, наша солнечная система, территория землян (или людей), Земля (или другая планета, хабитат), страна, город, район, улица, дом, квартира, комната. То есть более мелкие топосы могут включаться в более крупные. По факту топосом является место, где происходит действие в конкретный момент повествования. Это может быть пустошь, коридор, ванная, балкон — хоть стена дома, по которой ползёт герой. И то, сколько времени проведёт персонаж в каждом из топосов, зависит от автора — то есть, непосредственно связано с хроносом.

Если мы хотим показать страдания героя, то, как ему тяжело, мы можем затянуть его пребывание в каком-то месте. Например, некий человек пострадал во время схватки с бандитами и, раненый, забрался в заброшенную больницу. Ему необходимо «подлататься» перед тем, как продолжить путь. В зависимости от авторского замысла время нахождения героя в этом топосе может быть разным.

Если мы пишем подростковое фэнтези, достаточно написать, что персонаж отыскал старые бинты, пластырь, обработал раны и пошёл дальше. Читателя едва ли будет интересовать, как именно герой это проделал — он ждёт дальнейших приключений.

Если же мы претендуем на реализм и понимаем, что в дальнейшем полученные увечья создадут герою определённые трудности, хотим вызвать у читателя сочувствие к персонажу, то следует сделать пребывание героя в больнице более длительным — в том смысле, что придётся уделить описанию его действий и испытываемых страданий больше времени. Хорошей иллюстрацией такого авторского решения может служить начало романа С. Кинга «Стрелок». Там, правда, нет больницы (вместо неё — берег), но в остальном пример весьма точный.

В любом случае необходимо помнить, что нет нужды описывать перемещения героев между топосами и их пребывание в них подробно, если это не обусловлено требованиями сюжета. Именно благодаря продуманным «переходам» создаётся динамика. Каждый раз, подходя к «связкам» междусценами, задумайтесь, сколько времени и места в тексте им уделить — так, чтобы читатель не задавался вопросом «Зачем я это читаю?!» В то же время умение «задержать» читателя вместе с героем в определённом месте помогает создать атмосферу, раскрыть внутренний мир персонажа или вызвать к нему сочувствие.

Суть в том, что любым литературным приёмом следует пользоваться осознанно, продумывая его применение. А для этого об этих приёмах нужно знать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Михаил Артемьев} Опасные вещи: "Пиявка" ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 12 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Литературно-художественный альманах

Для ценителей и знатоков отечественного хоррора

RedRum, № 5 (12), сентябрь 2017 | Альманах литературно-художественный, 18+

Главный редактор: Мария Артемьева

Дизайн, верстка: Денис Назаров

Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий

Оформление обложки: Виктор Глебов

Подписано в печать: 12.11.2017 г.

Коллекционное издание

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Дедов} Семантика смерти ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я очень долго был копирайтером. Со всеми вытекающими… Вредительские SEO-статьи, „продажные" и бессмысленные тексты, хамоватые заказчики и т. д. В этом рассказе я убил свою бывшую работу и всё, что меня в ней так раздражало».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В углу большого кабинета стоял массивный дубовый стол. Рядом, мерно отсчитывая секунды, тикали старинные часы с кукушкой. На западной стене висели яркие гобелены с неизвестной геральдикой; стену восточную украшали многочисленные грамоты и патенты в аккуратных рамочках. Артём и представить себе не мог, что офис похоронного бюро может быть столь уютным.

За столом удобно расположился сухопарый старичок, одетый в строгий костюм чёрного цвета. Он жестом пригласил Артёма сесть.

— Это так замечательно, что вы согласились нам помочь! Ваши предшественники от слов «похоронное бюро» шарахались как чёрт от ладана.

— Деньги не пахнут, — улыбнулся Артём. — Да и поработать с вами — опыт интересный. Мне прежде не приходилось делать рекламу ритуальных услуг. Скажите, а зачем вам, собственно, реклама в интернете? Мне кажется, похороны дело деликатное. Традиционных СМИ-каналов разве недостаточно?

— Молодой человек, прежде чем мы заключим контракт, я хочу, чтобы вы знали, насколько глубоко моя семья привязана к похоронным делам. Нашей компании уже триста лет. Её основал ещё мой прапрадед. Ни у кого нет такого уникального опыта на этом поприще. За три века мы помогли отойти в мир иной тысячам христиан разных конфессий, евреям, мусульманам и даже буддистам. Помню и одного индонезийца. Он и его пожилой отец жили на искусственном острове в Чёрном море, держали рыбную ферму. Когда старик скончался, по доброй традиции народа тораджи, сын периодически выкапывал отца из могилы, и шёл с ним по тропинке к домику на побережье. Он несколько раз вызывал наших плотников с просьбой отремонтировать гроб. Хороший мальчик! В наше время такое почтение к родителям большая редкость.

Артём чувствовал, как спина покрывается мурашками, а внутри живота разливается неприятный холодок.

— А что говорить о наших сегодняшних конкурентах? Им лишь бы закопать человека, забросать курган венками, воткнуть крест в землю, и готово. Они, если выразиться грубо, совершенно не чтят дух смерти! Вы верите в бога, Артём?

— Если честно — нет. Я атеист.

Лицо старика вдруг сделалось добродушным.

— Вера — личное дело каждого. Наша семья верит в смерть, в её персонификацию.

Мы относимся с глубоким уважением к таинству перехода в мир мёртвых, и нам бы хотелось, чтобы люди отправлялись в свой последний путь надлежащим образом.

— Александр Иоганнович, я прошу прощения, но давайте вернёмся к обсуждению контракта. Будут какие-то специальные пожелания к оформлению сайта, баннеров, к контекстной рекламе в интернете?

Седобородый гробовщик глянул исподлобья на Артёма своими глубокими светло-карими глазами. Казалось, по ту сторону радужек полыхает пламя. Когда Александр Иоганнович заговорил снова, Артём почувствовал себя так, будто упал с большой высоты.

— Это хорошо, что вы такой деловой человек, Артём. Время — это, действительно, величайшая из ценностей. Что ж, главное требование у меня таково: на сайте должны быть отражены пять ключевых парадигм нашего бюро. Первая из них — «ожидание перехода»: предполагает набор услуг на случай, когда человек неизлечимо болен или получил смертельную травму, и его похороны лишь вопрос времени. Вторая парадигма — «подготовка к переходу»: представляет собой стандартный набор похоронных услуг; подходит в случаях, когда человек уже умер. Третья — «отложенное путешествие». Эта услуга была популярна у советских полярников и лётчиков-испытателей, суть её заключается в том, что мы за небольшую плату резервируем для клиента место на кладбище, готовим гроб и венки заранее, чтобы похороны не стали для семьи усопшего обременительной неожиданностью. И четвёртая парадигма — «проводы в последний путь». Здесь всё куда интереснее: фееричные проводы человека на тот свет! Организация поминальной трапезы, оркестр, услуги профессиональных плакальщиков, оплата работы бальзамировщика, всё в комплексе!

В каком виде отразить эти парадигмы на сайте — вам виднее. Моё требование заключается лишь в том, чтобы вы их отразили в правильном ключе. Если вы не против, я вернусь к срочным делам, ещё раз спасибо за то, что откликнулись!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Снаружи похоронное бюро «Аэтэрнум» не выглядело столь же уютно. Здание походило на исполинский чёрный гроб, к которому за каким-то лешим приладили двускатную крышу. Артём не испугался жуткого старика, однако какая-то неприятная оторопь гуляла на рубежах сознания.

Автобусная остановка находилась в паре шагов местного филиала смерти. Артёму повезло: он и автобус подошли к остановке синхронно. Пока бабульки и суровые мощные тётки грузились в салон, парень успел разглядеть рекламу на боку автобуса. Сюжет был довольно мрачным: человек в военной форме и некий абстрактный «террорист» вели перестрелку, откуда-то сбоку, в сторону террориста крался «гражданский» с двустволкой, на фоне сего действа возвышалась неясная, чёрная фигура, венчала же страшную картину надпись — «Не лезь в чужие дела».

— Вот так эмбиент медиа! — ухмыльнулся Артём.

— Чего?! — на голос оглянулась ветхая бабка и близоруко сощурилась.

— Ничего, бабуль! Реклама, говорю, страшная!

Артём прошёл вглубь салона и уселся возле окна, наблюдая, как по ту сторону стекла проплывают многоэтажки, улицы и скверы.

В кармане завибрировал мобильник.

— Алло, Тёмыч, ну чё там, как дела с сайтом Царства смерти?

— А, привет, Мишаня. Да, если честно, говно какое-то. Хозяин мутный, какую-то хрень предлагает, сам не понимает, чего хочет. Там и бабок, походу, не айс… Не то время, чтобы за идею работать.

— Блин, подстава… Мне за ипотеку надо заплатить, а на работе зарплату задерживают. Если б не декретные жены, с голоду бы подохли… Вот сучара этот гробовщик, прям зла не хватает. Ну ничего, что-нибудь придумаю. Ты держись там, Тёмыч! Прорвёмся.

— Спасибо, и ты держись. Конец связи.

Мишка был талантливым программистом, но дурашливый ребячий нрав и известная доля лени не позволили ему сколотить собственный бизнес. На этот раз Артём посчитал, что несправедливо привлекать к работе старого приятеля: не Мишка нашёл похоронное бюро, не Мишка договаривался, не Мишка будет продумывать концепт проекта вплоть до последней буковки. Как всегда, напишет движок за пару дней и свалит бить баклуши, пока Артём не доведёт всё «до победного». Ну, уж нет, не сегодня! Ипотекой решил на жалость надавить… Ха! Сам коренной — родители через два дома живут, да и у жены мама с папой в соседнем районе — ничего, выкрутятся!

Самообман немного успокоил, лишь где-то в глубине подсознания шевельнулся недобитый зародыш совести, слабёхоньким голосочком пропищал: ты, Артём, жадный ублюдок!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Уже дома Артём плотно засел за анализ конкурентов. Несмотря на актуальность, ритуальные услуги в Интернете предлагали всего несколько компаний — по пальцам пересчитать. Как сказал бы Александр Иоганнович: «Лишь бы закопать, ничего особенного». Не нашлось ничего и близко похожего на пресловутые парадигмы старого гробовщика.

Ещё до визита в похоронное бюро Артём сверстал «скелет» сайта, осталось только подправить разделы в файловом каталоге и наполнить их текстом, но прежде нужно составить «семантическое ядро». Молодой человек старательно вводил в строку поисковой системы название каждой парадигмы, а позже выуживал устойчивые словосочетания, по которым люди ищут в сети ритуальные услуги. Жутковатое «похороны, заказать онлайн» соседствовало с не менее жутким «ремонт гробов»; Артём сразу же вспомнил того индонезийца на искусственном острове, и живо представил его прогулку с трупом отца.

Артём не боялся мертвецов, но сама щекотливость темы заставляла чувствовать тягучую дурноту. Работа шла с трудом: отяжелевшим от недосыпа мозгам требовалось всё больше кофейно-сигаретного топлива. Не желая делиться гонораром, для нынешнего проекта Артём использовал простенький бесплатный движок. «Полный цикл производства» отнял много сил, зато все деньги достанутся ему.

К утру скелет сайта оброс мясом из текста, картинок и баннеров. Артём сделал и счётчик посетителей. И вот странное дело: ещё ничего не выложено на хостинг в Интернете, а индикатор уже показал одного гостя «онлайн». Что за чертовщина? Артём сглотнул, протёр слезящиеся глаза, глянул ещё раз: на счётчике «ноль».

На столе завибрировал телефон, пришла СМС: «На счёт поступили 42 000 рублей. Платёж: аванс за вёрстку сайта, ООО «Аэтэрнум».

Лечь спать с хорошим настроением не получилось: позвонил Мишка.

Предчувствуя неладное, Артём решил не брать трубку. Лунная соната проиграла два раза, два чёртовых долгих раза. Мишка был упёртым малым. Сказать потом, что не слышал звонка? Не поверит.

— Алло!? — Артём крепко прижал динамик к уху, сквозь треск статических помех слышалось тяжёлое дыхание.

— Ну, ты и крыса, Тёмыч. Говно какое-то, говоришь? Хозяин мутный, бабок не айс? — Мишка взял паузу, чтобы перевести дыхание. Артём знал, что любые сказанные сейчас слова прозвучат фальшиво, поэтому предпочёл молчать. — Я звонил в этот Аэтернум, хотел взяться за работу, чтобы хоть какая-то копейка, у меня сейчас вообще голяк… А мне там говорят, что уже некто Артём Скворцов взял заказ. Я сначала не поверил, что это ты, переспросил, сказал, что сам у тебя иногда подрабатываю. Думал ошибка, но нет, ИП «Скворцов», адрес регистрации с твоим совпадает. За что ты так со мной, а, Тёмыч? Я ж всегда к тебе, по первой весточке, а ты… Заказ закрысил?! Не друзья мы больше, Тёмыч, не хочу я с крысой дружить…

На этой тяжёлой ноте Артём положил трубку. С удивительной лёгкостью удалось заснуть. Сны снились мрачные и тревожные: чёрная фигура стояла в тоннеле света и молча наблюдала за тем, как согбенный человечек сидит за компьютером и истерично клацает пальцами по клавиатуре.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Встреча в похоронном бюро была намечена на полдень. По своему обыкновению Артём загрузил демо-версию сайта на портативный жёсткий диск, позавтракал и вышел из дому за полтора часа до назначенного времени.

Вчерашний разговор оставил неприятный осадочек, впрочем, Артём быстро утешился. А что? Мишка-то тоже не ангел — пытался подобрать контракт, что называется, «в тихую», за спиной… Совесть у рекламиста Артёма давным-давно атрофировалась, а сегодня, по всей видимости, отвалилась совсем.

В почтовом ящике парень обнаружил традиционный бумажный «спам». Среди прочих листовок он нашёл престранный буклет: на ламинированной бумаге была нарисована смерть. Сидя спиной к наблюдателю, она играла в какую-то гоночную игру — на мониторе компьютера видно только руки и спидометр, над картинкой крупными буквами алела надпись — «Не играй со смертью».

— Ага, передам водителю маршрутки! — съязвил Артём, однако позже предпочёл поехать на троллейбусе.

В полуденный час дороги обыкновенно пустовали, и до пяти вечера путешествия на общественном транспорте можно было назвать комфортными. Всего за сорок минут троллейбус довёз Артёма прямо до похоронного бюро. Чёрное здание без окон даже в ясную солнечную погоду выглядело зловеще.

Артём сделал глубокий вдох, и вошёл в открытую дверь. Должно быть, Александр Иоганнович очень любил люминесцентные лампы: несмотря на полное отсутствие окон, в помещении было светлее, чем на улице, белый хирургический свет будто бы обволакивал похоронное убранство торгового зала. В воздухе висела лёгкая дымка, пахло какими-то благовониями — в сочетании с белым хирургическим светом атмосфера заведения и вправду напоминала загробный мир.

— А! Артём, здравствуйте! — старик выплыл из белой мглы, словно лодка Харона. — Пойдёмте в кабинет, вы человек, не привыкший к такой обстановке, идём-идём, там вам будет уютнее.

Артём охотно согласился и зашагал следом за долговязым и сухощавым Александром Иоганновичем.

В кабинете их уже ждали две чашки кофе и кипа бумаг на подпись.

— Вы получили аванс, Артём?

— Да, Александр Иоганнович. Всё до последней копейки. Уже готовы наработки сайта, у меня всё с собой, на жёстком диске. Можно сесть за компьютер?

— Пожалуйста, присаживайтесь!

— В общем, смотрите, Александр Иоганнович, я разбил сайт на несколько разделов — в соответствии с парадигмами вашего бюро. А вот здесь у нас контактная информация, здесь отдельный каталог товаров, а вот тут — ссылка на главную страницу. Цветовая гамма, расположение баннеров и логотипа могу поменять, если не нравится.

— Всё прекрасно, Артём! Я бы и сам лучше не придумал, вы так живо перенесли мои пожелания в электронный формат. Что ж, давайте теперь подпишем оставшиеся документы. Согласно этому договору, с момента фактического запуска сайт является собственностью бюро, любые несогласованные изменения противозаконны. Этот договор на остаток транша по оплате ваших услуг, а вот этот — в подарок. На случай непреодолимых обстоятельств наше бюро обязуется проводить вас в последний путь совершенно бесплатно. Считайте это своеобразным «страховым полисом».

— Спасибо, конечно, за такой подарок, но мне как-то…неудобно. При жизни оформлять договор на похороны, по-моему, как-то кощунственно.

— Вы слишком суеверны для атеиста, Артём. Представьте, что вас не станет внезапно. Всякое может случиться, верно? Вашим родным и близким не придётся судорожно собирать все справки, оплачивать похороны и сопутствующие расходы, смерть — это всегда дело хлопотное, при любом исходе из этого мира в мир иной. А так вы избавите своих родных от большой доли хлопот. Да и потом, этот договор, он ведь кушать не просит? Есть и есть. В конце концов, ваши родственники могут им и не воспользоваться. Я ещё раз повторяю, всё абсолютно бесплатно!

— Наверное, вы правы, — ответил Артём, а сам почувствовал, как по спине разбегаются мурашки. — Где, говорите, нужно расписаться?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Артём кое-что подправил по мелочам и выложил сайт на хостинг. Вот. И отлично обошёлся без Мишки!

В ту же секунду пришла СМС c подтверждением о переводе ещё пятидесяти тысяч рублей. Артём почувствовал какой-то необъяснимый груз на душе. Похоже, погоня за длинным рублём увела его в те области, куда простому смертному лезть не стоит. Артём с тоской глянул на договор о собственных «экспресс-похоронах» и почувствовал подступающую к горлу дурноту.

— Спасибо за заботу, старик, но мне ещё рановато думать о вечности! — с этими словами Артём пошёл на кухню, зажёг газовую конфорку и подпалил треклятый похоронный договор. — Так-то!

Настроение немного поднялось, и Артём лёг спать, чтобы не думать о всякой мрачной дряни. «Ремонт гробов», с ума сойти!

Наутро он собрался было, по своему обыкновению, пойти в ближайшее кафе завтракать. На прикроватной тумбочке завибрировал мобильник, высветилось имя абонента: «Сестра».

— Женька, привет! Вот так неожиданность, чего звонишь?

— Здравствуй, Тёмчик, — голос Жени дрожал. — Тут такое дело… Мама просила позвонить, — девушка едва сдерживала плач. — Папа в больнице.

— Вот чёрт, а что случилось?

— Ему попался какой-то бракованный инсулин… Он как обычно, укололся, поел и прилёг спать, а потом… Мама с утра просыпается, а он… Весь синюшный… Сейчас в реанимации… Тёмчик…

— Очень хреновые новости… А что врачи говорят?

— Говорят, что вряд ли выкарабкается. Говорят, будут делать всё возможно, но отец уже в ожидании перехода.

— Что… Что ты сейчас сказала?!

— Умирает папа! — сестра всё-таки разразилась громким плачем. — Овощ под капельницей! Артём, ты приедешь? Маме сейчас очень плохо…

— Конечно, приеду… Сейчас мигом в Шереметьево и сяду на ближайший самолёт до Владивостока.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автобус от метро «Планерная» набился под завязку. Дизельный двигатель натужно всхрапнул, и машина двинулась в путь. Артём не был во Владивостоке уже пять лет, отец попал в беду и вот он, хорошенький сыночек, только сейчас собрался к порогу родительского дома. Парень испытывал стыд.

Уже в Химках, по пути к аэропорту, поднялась метель. На дворе март, две недели стояла ясная, не по-московски тёплая погода и — на тебе… Подспудное чувство неотвратимого рока нарастало, Артём ужасно беспокоился за отца.

Автобус проторчал в пробке добрых сорок минут, а после, стоило переступить порог аэропорта Шереметьево, объявили об отмене всех рейсов на ближайшую неделю: синоптики прогнозируют мощнейшую снежную бурю.

— Твою мать! Но почему так невовремя, сука?!

Артём нашарил в кармане мобильник и набрал сестру. Заспанная Женька взяла телефон. Ругаясь и нервничая, Артём поведал сестре о погоде, Аэрофлоте и везении в жизни. Сестра — посдержаннее и поблагоразумнее — предложила единственный выход: железную дорогу.

Времени половина третьего дня. Артём зашёл на сайт РЖД с расписанием поездов — ближайший отправляется с Ярославского вокзала в половине первого. Артём решил заехать домой, собрать сумку: поезд — не самолет, ехать неделю.

Обратная дорога домой была столь же нудной и долгой. У себя в квартире на юго-востоке Москвы Артём оказался лишь через два часа. Едва переступив через порог, Артём увидел кипу бумаг, лежащую на столе в прихожей. И сверху — чёртов похоронный договор. Целёхонький. Артём отчётливо помнил, как сжигал прошлым вечером все эти бумажки — одну за другой. Быть может, приснилось?

Шок понемногу отпустил. Артём изорвал договор в мелкие клочья и выбросил в окно. Отец при смерти, и даже самая жуткая чертовщина не могла сейчас отвлечь его от одной ужасной мысли — «Отца скоро не станет».

Закинув в сумку всё, что могло понадобиться для недельного путешествия, Артём покинул квартиру.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В вагоне поезда было тесно от провожающих. Артёму досталась боковушка в плацкарте возле туалета, спасибо, хоть нижняя. Однако, не в его ситуации придираться к уровню комфорта. Эх! А ведь ещё пару дней назад рисовались такие радужные перспективы: отличный клиент с «якорными заказами», удалось отвязаться от вечного прихлебателя Мишки, в одном из ведущих рекламных агентств Москвы предложили работу на полставки… А теперь? Целую неделю трястись в холодной железной коробке, чтобы приехать на порог к горю, боже…

Поезд тронулся. Старики на соседних местах начали рассовывать объёмистую поклажу по всем щелям, а после уселись поглощать копчёную рыбу. Где-то рядом надрывно вопил ребёнок.

Артём воткнул в уши наушники, и, как назло, первой песней в плейлисте попалась «Highway to hell», совершенно неуместный аккомпанемент. Эта песня отправилась в небытие. Под звуки какой-то безымянной электроники Артём провалился в сон.

В два часа ночи мобильник завибрировал в кармане.

— Алло, Женька… Я сплю ещё…

— Папа умер, — голос с той стороны звучал с замогильной беспристрастностью. — Его отключили от аппарата искусственного дыхания.

— Что? Ах… — горячая слеза побежала по щеке. — Как всё быстро, как быстро…

— Держись, братик, ты нам сейчас всем очень нужен. Мы с моргом договорились, что до твоего приезда хоронить не будем, подготовим в последний путь…

— Хорошо, Жень, и спасибо… Передай маме, что я её очень сильно люблю.

— Она здесь, можешь поговорить…

— Мама, алло, тебя плохо слышно.

— Артёмка! Сыночек, мы тут т… бя жд… м ч… Приезжай ск… Люблю! — И всё. «Абонент вне зоны действия сети».

Артём не стал сдерживать себя, разревелся, как девка. Хоть они с отцом часто бывали в контрах, подолгу могли не общаться, но всё же любили друг друга суровой мужской любовью. А теперь его нет… Столько всего недосказано, столько ещё можно было сделать…

Удивлённые попутчики шарахались от Артёма, как от прокажённого. Большинство сделали вид, что ничего не замечают, орущий ребёнок услышал мощного конкурента и заткнулся.

Тяжёлая поездка к могиле отца — самая страшная и мерзкая из всех поездок домой…

Артём достал ноутбук: интернет-сёрфинг и просмотр вирусных роликов немного успокаивали нервы. Молодой человек начал было клевать носом под какой-то однообразный документальный фильм, как вдруг браузер открыл вкладку с сайтом похоронного бюро. Фоном пошёл неприятный звук — будто кто-то царапает камнем дерево. Артём выдернул наушники и отключил звук на ноутбуке. Над вкладками парадигм «подготовка перехода» и «ожидание путешествия» горели иконки с надписью «+1». Трясущейся рукой Артём навёл курсор мыши на вкладку «подготовка перехода». Посреди пустой страницы висел один-единственный видеоролик: в бородатом седоволосом мужчине Артём узнал своего отца, тот сидел посреди чёрной комнаты, лицо его было встревоженным. Щелчок мыши на кнопку «play» и отец заговорил.

— Артём, здравствуй, сынок! Ты уже наверняка знаешь, что я умер. Боже, как мне тяжело всё это говорить… Сынок, тебя обманул Маммон, вернее, не только тебя… Демон обманул и смерть, заставил работать на себя, а теперь и ты влез в эту кабалу! Ты подписал договор… Теперь каждая парадигма придёт в действие, я не знаю чем тебе помочь. Это всё, что я знаю… — Где-то позади послышался низкий, бас-октава, голос. Тысячекратным эхо он возвестил:

— Хватит болтать, старик, тебе пора! — Отец смотрел сквозь экран глазами, полными слёз, голос его дрогнул, но не успел он произнести последнего слова, как что-то чёрное утащило его во тьму.

Зазвонил мобильник. Это снова была Женька.

— Артём! — сестра еле сдерживала плач. — Ночью был ураган, дерево упало и в электрощитовой морга что-то замкнуло, во всём здании перегорела проводка. Родственников срочно заставили всех покойников забрать. Прости, Артём, всё случилось так быстро. Мы сегодня похоронили отца. Ты не успел…

— Я знаю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Во вкладке «отложенное путешествие» Артём увидел собственную фотографию, перехваченную чёрной ленточкой. Под изображением красными буквами горела подпись: «Ожидает перехода».

— Ах ты, грёбаный Александр Иоганнович, во что ты меня втянул?!

Артём зашёл на хостинг, залез в файловый каталог сайта и принялся одну за одной удалять страницы проклятого ресурса. Он несколько раз проверил все папки, облазил всю файловую систему и вычистил каждый угол. Обновил страницу похоронного бюро — сайт всё ещё жив! Зашёл обратно на хостинг — все файлы опять на месте, целёхонькие.

Артём истерично вычищал папку за папкой, обновлял страницу браузера, но всё без толку: проклятый сайт снова и снова восставал, будто феникс из пепла. Взвинченный до предела Артём не знал, что и думать! Но все же собрался с мыслями и отыскал в записной книжке номер телефона хостинга. Набрал номер, постарался как можно доходчивее объяснить суть проблемы.

— Обновите страницу ещё раз, так, снова всё на месте? Извините, я ничего не могу поделать. Не знаю, почему так происходит… Такое в первый раз, честно.

— Чертовщина! Как такое возможно?

— Не знаю, Артём Валерьевич. Теоретически кто-то мог использовать скрипт восстановления с другого ресурса, но это исключено — я перепроверил. Я свяжусь с нашим старшим программистом, если он найдёт решение проблемы — мы вам перезвоним, — с той стороны повесили трубку.

В вагоне на Артёма смотрели испуганно, кто-то продолжал делать вид, что ничего не происходит. Люди ощущали тревогу, им казалось, что вместе с ними едет душевнобольной человек.

Артём трясущимися руками набрал личный номер Александра Иоганновича. «Набранный номер не существует», — ответил мобильник гнусавым контральто.

Нужно срочно что-то придумать… Единственное, что оставалось, — выйти на ближайшей станции и сесть на обратный поезд до Москвы.

Ближайшая остановка — на небольшом вокзале города Уяр. В кассе сообщили, что ближайший поезд до Москвы будет только утром, в половине девятого. Нашлось и место: снова боковушка возле туалета, только на этот раз верхняя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Обратный поезд опоздал на сорок минут. В вагоне, набитом людьми под завязку, пахло потом и чем-то кислым. Артём взобрался на полку, выпил несколько таблеток снотворного и уснул. Он проспал целые сутки пути.

Несколько раз звонили сестра и мать. Орали в трубку, требовали объяснить срочность возвращения в Москву. Артём не мог придумать ничего путного, сбивчиво врал, после чего родные перестали выходить на связь. «Абонент временно недоступен», — слова автоответчика вызывали величайшее чувство стыда и страха. Из-за Артёма умер отец, а он даже не приехал его хоронить, не увидел могилу.

Все попытки удалить чёртов сайт были безуспешны, уничтоженные файлы воскресали вновь и вновь, после одного из многочисленных звонков в службу технической поддержки у Артёма сдали нервы и он наорал на диспетчера. Там перестали брать трубку…

Последние километры пути до Москвы прошли в мучительном ожидании какого-то катарсиса, но на душе легче не становилось. Напротив, столичное небо, затянутое пеленой свинцово-серых облаков, казалось затаившим угрозу.

Покинув вокзал, Артём спустился в метро, включил ноутбук и поймал wi-fi. Будто одержимый, он раз за разом пытался удалить сайт, но ничего не выходило. Очередная попытка избавиться от этого электронного наваждения кончилась блокировкой на хостинге.

— Суки! Сволочи! — Артём швырнул ноутбук на пол, вскочил и принялся истерично скакать по несчастному компьютеру. Попутчики старательно делали вид, что ничего не замечают.

Будто ошпаренный, Артём выскочил из вагона, расталкивая людей на станции, понёсся вверх по эскалатору. На автобусной остановке он грубо отпихнул медлительную старушку и под возмущённое бормотание вокруг уселся возле окна. Нервы были на пределе, его всё раздражало: разговоры попутчиков казались слишком громкими, водители машин за окном будто бы специально ехали медленнее, задерживая автобус, даже дождь пошёл назло! От страха и злости сердце бешено билось, Артём крепко стиснул зубы, стараясь найти рациональное объяснение той чертовщине, что творилась с ним. Рекламные щиты, мелькающие за окном, недвусмысленно намекали на бесконечность этого безумия: социальная реклама с неизменно мрачным сюжетом вещала, что Артём доигрался, что деньги не главная ценность в жизни и о последствиях нужно думать, что назад дороги нет. Огромный баннер со сморщенным лицом старухи и надписью «Ты мой» поставил жирную точку в этом ландшафтном повествовании.

Белый ЛИАЗ плавно притормозил на нужной остановке. Артём пулей выскочил из салона и побежал. Уже возле самых дверей похоронного бюро обнаружилось, что вывеска с гордым названием «Аэтернум» куда-то исчезла. Вблизи здание выглядело покинутым: краска на фасаде облупилась, ржавчина покрыла дверные петли, в щелях между кирпичами клочками висит паутина.

— Какого хрена происходит, твою мать?! — Артём с силой пнул дверь, в воздух поднялась ржавая пыль. — Какого, сука, хрена?

— Чего орёшь, полоумный? — сзади нарисовалась согбенная фигура бабки с тележкой, той самой, которую Артём толкнул в автобусе.

— Бабушка, милая, — по лицу рекламиста размазались слёзы вперемешку с соплями. — Скажите, а когда похоронное бюро переехало?

— Тьфу ты, больной!! Какое похоронное бюро? Не было его тут никогда, двадцать лет назад был овощной склад, да и тот закрылся. А ты к врачу сходи, сынок, у тебя голова слабая…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Я же был здесь, своими глазами видел. Сайт есть, а бюро нет?» — думал Артём, сидя в салоне автобуса. За окном погода сходила с ума: дождь и снег сменяли друг друга, в перерывах битвы стихий проглядывало солнце.

Артёму снова захотелось своими глазами увидеть этот бессмертный сайт несуществующего бюро. Разбитый ноутбук остался в метро, а телефон, по всей видимости, лежал на самом дне большой спортивной сумки, его никак не удавалось достать.

Кончики пальцев коснулись чего-то хрусткого и шелестящего… Бумага. Артём похолодел. Это же тот самый «похоронный договор»!

— А-ха-ха-ха-ха! Я же тебя уничтожил… Дважды!

По щекам Артёма полились слезы. В салоне автобуса он был единственным пассажиром. Обезумев, Артём ринулся к кабине и сквозь окошко протянул водителю стопку листов.

— Ты что делаешь, придурок!? — огрызнулся усатый толстяк в синей кепке.

— Посмотри, посмотри! — Артём навязчиво совал в руки водителю пресловутый договор. — Я его дважды уничтожил, дважды! А-ха-ха-ха-ха! Посмотри!

Артём с силой дёрнул на себя дверь, отделяющую его от кабины, отворил её и бросил стопку бумаг в лицо водителю — тот не успел среагировать, резко крутанул руль и дал по тормозам.

Автобус на большой скорости вылетел на встречную полосу, лоб в лоб встретившись с огромным грузовиком. Осколки стекла брызнули в лицо.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Артём очнулся. Он сидел на удобном стуле за компьютерным столом посреди тёмной комнаты. Немыслимым образом она напоминала сайт похоронного бюро. Кругом висели буквы, по дальней стене бегал курсор, отовсюду раздавался неприятный звук, будто камни ударяют по дереву…

— Где я? Это что, ад?

— Хуже… — ответил низкий, тысячеголосовой бас-профундо, очень знакомый. Казалось, говорят сами стены.

Артём пошевелил мышкой, загорелся монитор. Стартовой страницей браузера был, конечно, сайт похоронного бюро Аэтернум. Над вкладкой «проводы в последний путь» горела зловещая единичка; Артём сглотнул и щёлкнул по иконке курсором. В это же мгновение пошевелился и щёлкнул исполинский курсор у него за спиной.

Во вкладке Артём увидел свою фотографию: под портретом алела надпись «его провожают в дальнюю дорогу».

— Нет, нет, нет! Этого не может быть…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Артём попытался зайти в свою электронную почту, ввёл логин и пароль, нажал Enter… Браузер вывел на экран сообщение: «Ошибка 666, запрещено соединение с миром живых». Попытался зайти на одноклассники — та же история, Facebook — аналогично, ВКонтакте — снова нет…

Отчаявшись, Артём набрал в поисковой строке «Контакта» имя и фамилию сестры, нашёл её страницу и вскрикнул: Женька выложила одну за другой жуткие фотографии. На них — толпа неизвестных людей в чёрных одеждах, все плачут. Плакальщики… Духовой оркестр в чёрных фраках, снимки плачущих родственников и «селфи» самой Женьки. На последней фотографии Артём узнал себя, лежащего в гробу. «Евгения Скворцова поделилась фотографией сорок секунд назад».

Отвратительный шуршащий звук, будто по дереву бьют мелкими камешками, стих. Посреди темноты открылся проход, ослепительный белый свет очерчивал чёрную высокую фигуру.

— Уже закопали, — пробасил чёрный человек. — Пойдём, провожу!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Матюхин} Я нюхаю твое лицо ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Однажды смотрел спектакль, и в нём один актер выкладывался на 200 %, душу из себя рвал. И я подумал, что это ведь он для нас, зрителей, старается. Выуживает из себя эмоции и отдает. А мы сидим в зале и едим его эмоции. Как на ужине. Ну, вот так и пришла идея. В слегка извращенной форме, конечно:)».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Денег на жизнь катастрофически не хватало.

Лиза успела раз десять пожалеть о том, что отказалась от той мелкой подработки в супермаркете. Постояла бы в костюме бутерброда недельку, что такого? Зато платили сразу на руки и каждый день. Так нет же, взыграло тщеславие. «Я на актерском учусь! Мне б в театр, а не в магазине прохожим флайеры пихать».

— Сиди теперь без денег, — бурчала Лиза себе под нос. — Доигралась, блин, дурочка.

Она и сидела — на углу кровати, закутавшись в плед. Угрюмо разглядывала через окно желтые стены дома-колодца напротив.

Жизнь складывалась так себе. Во-первых, надо было платить за учебу, во-вторых, за комнату, в-третьих (и это самое поганое) взять денег было решительно негде. Всего полгода назад Лиза насмерть разругалась с родителями и дала себе «честное-пионерское слово», что больше не возьмет у них ни копейки. Папа, видите ли, вздумал читать нравоучения! Не нравится ему, что единственная дочь поехала учиться в Питер! Мало ли, говорит, с кем она там свяжется. Город наркоманов и проституток… Конечно, других-то людей здесь не бывает…

В итоге все шло к тому, что через неделю Лиза купит билет до Владимира и будет униженно просить прощения у родителей. О культурной столице можно забыть, с «актерского» выпрут, да и вообще вся жизнь покатится под откос. Мама устроит каким-нибудь администратором в свою фирму — отличнейшая карьера, о чем еще мечтать? Хорошо хоть не секретаршей…

Не снимая пледа, Лиза прошла на кухню. За круглым столом под светом зеленого абажура сидели Павел Эдуардович и Екатерина Марковна — хозяева квартиры. Они чуть ли не со времен Хрущева жили здесь и сдавали две свободные комнаты таким вот романтически настроенным студентам, как Лиза.

Хозяева были людьми хорошими, жить не мешали, в личные дела не лезли и даже время от времени помогали по мелочам. Лизе они нравились как типичные представители интеллигентного Питера, будто сошедшие с экранов старых кинолент. Павел Эдуардович, какой-то профессор на пенсии, постоянно писал научные заметки в разные журналы, а Екатерина Марковна преподавала английский на дому. Лиза иногда даже думала, что наличие таких вот хозяев придает квартире еще больший шарм, нежели Фонтанка или Казанский собор неподалеку.

— Вы почему же такая грустная? — спросил Павел Эдуардович, едва Лиза зашла. — Ходите, как призрак, ей-богу.

— Тихая какая-то, — подхватила Екатерина Марковна. — Обычно болтаете, рот не закрывается, а сегодня что? Рассказывайте, не томите.

Они пили какао и читали газеты — классический вечер пожилой пары. Лизе внезапно тоже захотелось нырнуть под зеленый свет абажура, в уютную атмосферу покоя и уюта. Она заварила зеленый чай, села на диван и рассказала, как на духу, о проблемах с семьей, о нехватке денег и вообще о тяжелом студенческом бремени. Наверное, в жизни каждого были такие моменты, когда хочется вывалить переживания и горе на первых подвернувшихся людей. Сразу как-то жить легче становится.

Хозяева слушали внимательно. Когда же Лиза заговорила о том, что никак не может найти нормальную подработку, Павел Эдуардович неожиданно взял ее ладонь в свои ладони. Руки у него были холодными и чуть влажными, с морщинистой желтоватой кожей, покрытой множеством тонких голубых вен и темных пятнышек.

— Помните, я говорил вам, что один знакомый из театральных кругов ищет актеров для своего… Как это по-современному… Проекта? — спросил он.

Лиза ничего такого не помнила, но из вежливости кивнула. Несколько раз она говорила с хозяевами о своей будущей профессии. Кажется, им нравилось, что комнату снимает не какая-нибудь очередная девочка-менеджер или юрист, а актриса.

— Я могу спросить, нуждается ли он еще в молодых дарованиях, — улыбнулся Павел Эдуардович. — Миллионы, конечно, не заплатит, но на жизнь, я уверен, хватит. Как вам такая идея?

— Замечательная, — кивнула Лиза нерешительно. Она пока еще не поняла, хорошо это или плохо — когда тебе помогают незнакомые, в сущности, люди.

— Морока с этой молодежью, — вставила Екатерина Марковна. — Вы не подумайте чего, но кругом же деградация! Если съедете, нам же новых придется искать. А где их найти, хороших? Одни курят в комнатах, другие водят не пойми кого. Где культура общения? Где интеллект? Вот у вас, Лизочка, интеллект есть. По лицу вижу. Сразу сказала Паше, что с вами хорошо заживем.

— А давайте я прямо сейчас и позвоню? Чем черт не шутит! — Павел Эдуардович игриво подмигнул, взял в руки старенький, еще кнопочный, телефон. — Ну-ка, где тут у нас… Проклятая записная книжка… Как же его? Толик… Анатолий… ага… Вот! Секунду, моя дорогая, сейчас все уладим. Как в лучших сюжетных перипетиях Шекспира.

Кажется, это была какая-то старая поговорка, которую Лиза не знала. Она вежливо улыбнулась. Выходило так, что сама пришла и сама же напросилась на помощь. Сделалось неловко, но возразить она не решилась.

Павел Эдуардович тем временем прислонил трубку к уху и долго вслушивался. Потом лицо его расплылось в улыбке, он заговорил:

— Толик? Толик, дорогой, это Павел! Да, мой хороший, узнал! Жизнь? Жизнь кипит, знаешь ли. Куда нам, старикам, деваться, кроме как не жить, а? Вот скажи, твоя-то жизнь как? Рад за тебя! Бизнес развиваешь? Дела идут? Проект как? Ага. Я как раз про проект и хотел спросить. Актеров же ищешь? Есть нужда такая, да? Которые с эмоциями? Так вот у меня одна дама на примете.

Хорошая, говорят, девочка. Актриса начинающая. Хочешь пообщаться?.. Ну, это тебе решать, подойдет или нет. Я человек маленький, моё дело предложить. Ага. Записываю. Отличное предложение. Дорогой ты мой человек, в долгу не останусь!

Павел Эдуардович рассмеялся, потом еще минут пять обменивался с неизвестным Толиком любезностями, а сам что-то записывал карандашом в углу газеты.

— Всё улажено, Лизочка, — сообщил он, положив трубку. — У вас послезавтра собеседование. Не подведите меня, хорошо? Ему нужны девушки молодые, студентки. У них, знаете ли, задора больше, рвения. Огонь в глазах у вас есть, это даже я вижу. А дальше уж сами. Милейший человек, этот Анатолий.

— Он видный режиссер. Ставил в Мариинке в девяностых, — добавила Екатерина Марковна и ее губы тронула легкая улыбка. — Не подумайте чего дурного.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лиза действительно сначала подумала «дурное». Питер, как известно, был отечественной столицей порноиндустрии, и молоденькие девушки, оставшиеся без денег, вполне логично задумывались о начале актерской карьеры не на подмостках театров, а в накрахмаленной постели в какой-нибудь комнатке с видом на Исаакиевский собор.

Бывшая соседка по квартире, девятнадцатилетняя Катенька, как раз была из таких. В Питере она отучилась год то ли на технолога, то ли на дизайнера, потом связалась с кем-то, бросила учебу, а по вечерам просиживала в комнате Лизы, рассказывая о перспективах быстрого и легкого заработка. Да еще и удовольствие получать! Месяц назад Катенька пропала из квартиры вместе с вещами. Хозяева сокрушались по поводу поиска новых девочек, но пока никого не нашли.

Лиза, конечно, и не думала решать свои финансовые проблемы подобным образом, но когда шла на встречу с Анатолием, проворачивала в голове различные варианты. В современном искусстве запредельная эпатажность стала играть главную роль. Тут не до классических пьес, драм и высоких отношений. Кто-то обливает себя краской на сцене и становится суперзвездой, а кто-то годами учит тексты пьес, вкладывает душу в роль, но видит полупустой зал и седых стариков, дремлющих на передних сиденьях. Мало ли что там у Анатолия за проект…

Его театр располагался в паутине улиц старого Петербурга, среди домов-колодцев, желтых овальных арок, гор мусора и неистребимых луж под ногами. В Питере было полно подобных театров, ютящихся в подвалах или в старых заброшенных домах, будто близость к чему-то низкому, разрушающемуся делало их обитателей ближе к настоящему искусству, наполняло стены театров неповторимой атмосферой, какую не найти в Мариинке или в Большом Драматическом. Хотя, скорее всего, проза жизни заключалась в том, что у бедных театралов попросту не хватало денег на аренду дорогих помещений, и имприходилось выкручиваться подобным образом, создавая легенду об истинном искусстве с запахом плесени, водосточных труб, промокших ног и не выспавшихся студентов. Лиза и сама наведывалась в подобные театры, где можно было сидеть со стаканчиком кофе, закутаться в плед и чувствовать себя единым целым с остальными зрителями под низким сводом щербатого потолка. Вот только, поступая на актерский, она мечтала совсем о другим подмостках…

Сначала она увидела фанерку над крыльцом. На фанерке от руки синей краской было написано: «Проект». Металлическая лестница вела вниз, к крохотной дверце в подвале старого дома.

Лиза спустилась, звоном каблуков по ступенькам разгоняя утреннюю тишину узкого пустынного дворика. Дверца была не заперта, Лиза осторожно заглянула внутрь и обнаружила узкий холл, освещенный тусклым желтым светом. Помещение было от пола до потолка обклеено флаерами и плакатами. Со всех сторон на Лизу смотрели очаровательные принцессы, добрые рыцари, бизнесмены с широкой душой, аферисты, одинокие женщины, желающие познакомиться — в общем, обычные типажи стандартных пьес. На всех фото лица людей были закрыты классическими театральными масками, двуцветными, изображающими радость и веселье. Видимо, какой-то творческий ход.

— Дверь закрывайте, сквозит!

За небольшим столиком в углу сидела девушка лет двадцати и вырезала ножницами флаеры. Стол был усеян ворохом бумажных огрызков.

Лиза поспешно закрыла дверь, отрезая лучи солнечного света.

— Вы за билетом? — спросила девушка, не поднимая взгляда. Ножницы в ее руке часто и отрывисто щелкали. — На «Злобную горгону» или «Смех утопленницы»? На завтра уже нет, максимум на четверг и субботу.

— Я по поводу работы. К Анатолию.

Девушка сложила обрезанный флаер поверх аккуратной стопки, кивнула на дверь справа от стола:

— Проходите, по коридору налево, до конца. Не ошибётесь.

Лиза нырнула за дверь в тусклый коридор. Из комнатки вновь раздалось частое щелканье ножниц. Вдоль шершавых, плохо отштукатуренных стен тянулись провода, тонкие и толстые трубы, разбегающиеся вверх и вниз, исчезающие в потолке или под полом. Изнутри труб гудело, булькало и шипело. Под ногами оказалась рассыпана какая-то мелкая желтая крошка. Лампы висели редко, света едва хватало.

Коридор заканчивался кирпичной стеной, справа обнаружилась еще одна дверь. За ней Лиза увидела сплошную густую черноту, будто бы вязкую и вполне осязаемую. Чернота походила на желе, казалось, что если ткнуть в нее пальцем, то воздух задрожит и пойдет волнами.

— Не разгоняйте, уважаемая! — неожиданно попросили изнутри уставшим мужским голосом. — Проходите, прикрывайте дверь. Умоляю, скорее!

Лиза, вздрогнув, поспешила, шагнула в эту маслянистую (так ей показалось) субстанцию, одновременно закрывая дверь. Мир вокруг погрузился в непроглядную темноту. Стало прохладно.

— Проходите, присаживайтесь, — сказали из темноты. Голос был с хрипотцой, старческий.

— Я же ничего не вижу.

— А вы два шага вперед сделайте, нащупаете стул. На него и садитесь… Вы же Лиза, верно? Меня предупредили…

Лиза сделала два неловких шага, выставив перед собой руки. Пальцами наткнулась на мягкую спинку стула, вцепилась в него, обогнула и села. Стул был с боковыми ручками и скрипящим сиденьем.

— Проклятая сцена, — сухо произнесли из темноты. Лиза не могла сообразить, насколько далеко находится обладатель голоса. Эха в помещении не было, слова растворялись в черноте, едва успев прозвучать. Не желе, а вата…

— Можно включить свет?

— Разве он обязателен? Я вас прекрасно вижу.

— Но я-то вас нет…

Лиза поежилась. Ей почему-то показалось, что таинственный Анатолий стоит где-то рядом. Может быть, около стула. Может, даже склонился над ней.

— К чему вам меня видеть? — спросили из темноты. — Нам с вами на брудершафт не пить. В ближайшее время. Пройдете собеседование — тогда сколько угодно. А нет — к чему эти лишние знакомства?

Выходило как-то совсем странно.

— Я не понимаю…

— Вы на каком курсе учитесь? — равнодушно перебили из темноты.

— На третьем.

— Эмоции показывать умеете? Проходили? Изобразите удивление. Нормальное такое, как будто увидели, скажем… Поющего кита!.

— Удивление? — не сразу сообразила Лиза.

— Да-да, к чему тратить время? Переходим к делу. Я жду.

Темнота словно застыла в ожидании. Лизе показалось, что она расслышала частое глухое сопение. В целом же было очень тихо.

— Удивление, значит…

В конце концов, ее пока не заставляют раздеваться и всё такое.

Лиза представила поющего кита. Бредовая такая картинка. Будто из мультфильмов Уолта Диснея. Кит стоял вертикально, опираясь о хвост, и улыбался мощной зубастой пастью. Лиза, создав его в своем воображение, старательно удивилась: склонила голову на бок, чуть приоткрыла рот, подняла брови. Педагог говорил, что на лице можно вылепить любую эмоцию, если знать, что с чем хорошо работает. Каждый индивидуален, и задача актера — выжать максимум из своей индивидуальности.

Из темноты раздался протяженный сопящий звук, словно кто-то втягивал носом воздух. Лиза почувствовала на лице чье-то дыхание… или это был просто сквозняк? Темнота как будто шевельнулась и надтреснутый голос произнес:

— Достаточно. Вот так хорошо.

— Что-нибудь еще? — спросила Лиза.

— Радость. Вы умеете радоваться? Изобразите, пожалуйста.

Это было легко. Лиза растянула губы в улыбке, оживилась.

— Искренне, — предупредили из темноты. — Скажем, вам только что сделали предложение.

Нашелся бы еще парень, который захотел сделать предложение…

Она прижала руки к груди, выдохнула, приоткрыла рот, все еще растянутый в улыбке. Кожа на нижней губе неожиданно болезненно лопнула, и Лиза ощутила, как по подбородку потекла кровь.

— Отлично, — сказали из темноты. Снова раздался этот странный сопящий звук. — Теперь задумчивость.

Лиза вдруг поняла, что не может перестать улыбаться. То есть ее лицо застыло, будто маска. Рот приоткрыт, кровь течет по подбородку, а губы начало пощипывать.

— Я… я не могу, — выдавила она, чувствуя, как дрожат от напряжения мышцы.

— Задуматься не можете? Это же легко.

— У меня улыбка… и глаза… Что-то с моим лицом!

Лиза подняла руки, пальцами ощупала растянутые губы, трещинку с кровью, дотронулась до вздернутый бровей. Она ощущала прикосновения, но казалось, что поверх ее нормальной кожи появилась еще одна, ненастоящая, резиновая что ли?

Лиза хотела встать, но что-то плотное, тяжелое легло ей на плечи и с силой вдавило в сиденье стула. Словно сама темнота вдруг обрела вес.

В этой темноте шумно вздохнули. Старческий голос сказал:

— Подумайте о чем-то глубоком, философском.

— Вы не слышали? — пробормотала Лиза с испугом. — Я не могу… Я не могу убрать улыбку… Что происходит?

— Все вы можете, — ответили в темноте. — Постарайтесь, ну же. Я давно не видел задумчивости на прекрасных юных лицах.

— Я не буду… Что это такое? Как вы это сделали?

В темноте перед ее глазами вспыхнули искорки. Лиза почувствовала чей-то невероятно тяжелый взгляд, чье-то присутствие. Пространство вокруг заполнилось движением, теплый воздух лизнул ее по лицу, холодное и липкое коснулось подбородка, раздался свистящий звук, сопение и тихий, скрипучий голос шепнул в ухо:

— Я нюхаю твое лицо. О, этот чудесный аромат удивления и сладкий запах радости. Лучшее блюдо сегодняшнего дня. Дай мне задумчивость, Лиза, дай мне унюхать твою эмоцию.

Лиза хотела закричать, но что-то забилось ей в горло. Темнота, похожая на безвкусное желе.

— Изобрази! — рявкнули в ухо. — Немедленно!

Темнота заколыхалась, подобно покрывалу на ветру. Из глаз Лизы потекли слезы. Она представила, как изображает задумчивость: хмурится, смотрит в никуда, поджимает губы, морщит лоб. Мышцы на лице дрогнули, искажаясь против воли. Уголки губ поползли вниз. Брови изогнулись. Показалось, что чьи-то холодные и влажные руки дотрагиваются до кожи и лепят новую маску, словно лицо Лизы было из пластилина.

— Превосходно, — раздалось из темноты. — А говорила, что не умеешь. Для третьего курса весьма неплохо.

— Зачем вы это делаете? — выдавила Лиза.

— А для чего ты хочешь стать актрисой? Ты получаешь удовольствие от того, что отдаешь чужим людям эмоции. Тебя ведь этому учат, да? Люди приходят в театр, чтобы полакомиться ощущениями. Одним по вкусу твоя радость, другим — грусть. Третьи любят погорячее, а четвертые — чтобы можно было подумать. Ты никогда не задумывалась о том, что актерская игра — это хорошо приготовленный десерт? Лакомство. Людская жизнь сера и невыносима, как ежедневные бизнес-ланчи на работе или бич-пакеты на ужин. Им хочется лакомства. То, что ты называешь искусством, всего лишь чиз-кейк из эмоций. Вкусный он будет или нет — зависит от мастерства, — в темноте откашлялись. — Изобрази, пожалуйста, испуг. Как будто ты увидела таракана.

Пальцы Лизы вцепились в стул так сильно, что она чувствовала, как болезненно отходит ноготь на одном из пальцев. В голове кружился ворох мыслей, но не было ни одной спасительной — той самой, которая по всем законам жанра должна была прийти в подходящий момент.

Вместо этого она вдруг представила таракана, выползающего из сливного отверстия раковины. И раковину увидела — старую, с пожелтевшими краями и пучком кошачьей шерсти, намотанном на металлической решетке отверстия… Вновь что-то холодное и влажное дотронулось до ее кожи на лице, растянуло веки, приоткрыло рот, поелозив по потрескавшимся губам, смяло щеки и лоб. Заболела голова — что-то внутри головы! Лиза почувствовала, будто под черепом, в области левого виска, что-то шевелится, беспокойно ерзает, пытается выбраться наружу, скребется лапками… О, этот звук! Внезапная боль заставила Лиза вскрикнуть. Кажется, порвалась кожа на виске, и что-то маленькое и липкое побежало по лицу.

Теперь уже Лиза закричала что было сил. Завопила. Заверещала. Замотала головой, пытаясь стряхнуть что-то, что выбралось из-под ее кожи. А нечто невидимое и маленькое пробежало по подбородку, коснулось губ усиками и… Пропало.

Из темноты рассмеялись.

— Извини. Я просто немного усилил эффект. Вишенка на торте, все дела. Очень вкусно, спасибо! Ты справляешься!

Лиза почувствовала чужое дыхание. Кто-то сопел и втягивал носом воздух. Кто-то нюхал ее лицо. Кожа как будто отслаивалась, какие-то частички, мягкие и твердые комочки под хрупким слоем эпидермиса… Мышцы?.. Может быть, эмоции? Нечто из темноты забирало ее эмоции. Пожирало их, как десерт.

По щекам потекли слезы.

— Не надо так, — сказали, как будто с сочувствием. — Смотри на жизнь проще. Актеришки из театров похожи на многоразовые жевательные резинки, тебе же повезло стать блюдом дня! Ты умеешь изображать боль?

Что он от нее хочет?

— Боль… — мягко повторили из темноты. — Настоящими актерами становятся только через боль. Настоящий актер — это пластилин, из которого можно вылепить что угодно. Если пройдешь тест, я обещаю, возьму тебя на работу. Тебе же нужна эта работа?

Как бы она хотела сейчас сказать «нет», выбежать из комнаты и никогда больше не возвращаться! Прочь из города, в родной Владимир, к родителям, помириться!

Конечно же, чуда не произошло. Что-то из темноты взяло ее за щеки и с силой дернуло. Кожа отслоилась — Лиза чувствовала, как она отходит от черепа, словно луковая кожура — с треском лопается на затылке. А в это время что-то подхватило ее руки и вывернуло локти. Кости сломались, будто сухие ветки. Огненная боль растеклась по телу, и Лиза закричала, не в силах сдерживаться. Ее тело ломали, мяли, изгибали. Кто-то вышиб стул. Лиза упала, кожа с лица сорвалась. В рот, в ноздри хлынула кровь. Крик перешел в кашель. Хрустнула коленная чашечка на левой ноге.

— Великолепно! — сказали из темноты. — Талант!

Кажется, Лизу отпустили. Она лежала в пыли, глотая собственную кровь, в полнейшей темноте, и не понимала, почему все еще жива. Где-то в глубине растерзанного тела трепетало сердце.

— Вы приняты, — голос говорившего дрожал то ли от удовольствия, то ли от усталости. — Нет, правда. Вкус ваших эмоций выше всяких похвал. Мне нравится. Из вас еще лепить и лепить.

Где-то раздался скрип двери. Полоска света разрезала черноту и ослепила. Лиза не могла моргнуть. Перед глазами замелькали черные и красные точки.

На полу, покрытом пеплом или влажным песком, отчетливо виднелись следы ног — продолговатые, с вытянутыми пальцами и когтями. Нечеловеческие следы.

— Извините, — раздался женский голос той самой секретарши, что сидела в коридоре в холле. — Тут ваш знакомый пришел. Попросить подождать или как?

— Ксюшенька, зови немедленно! — сказали из темноты. — Это даже хорошо! Вовремя!

Любое движение вызывало непереносимую боль. Лиза застонала снова. На земле вокруг лица собралась лужа крови. Кровь забивалась в нос при каждом вздохе. Сквозняк больно резал обнаженную плоть на месте губ и щек.

Дверь отворилась шире, свет залил помещение, осветив ряды кресел с овальными металлическими номерками на спинках, уходящие в темноту.

— Здравствуй, уважаемый, — произнесли с порога, и Лиза сразу узнала этот голос.

— Павел Эдуардович, рад видеть! Какими судьбами?

— Заглянул, знаешь ли, проверить, как проходит собеседование. Как тут наша девочка, справляется?

— Как видишь, — ответили из темноты. — Чистые эмоции. Сложно переоценить. Жемчужинку мне нашли, ничего не скажешь.

— Считай, расплачиваемся за прошлый раз. А то с Катенькой неудобно вышло.

— Катеньку надо было сожрать, и дело с концом. Она больше ни на что не годилась. Не эмоции, а шлак. Проститутка. Никакого таланта.

— Сложно найти актрис, — посетовал Павел Эдуардович. — Город портится. Одни экономисты, модельеры, певицы, бизнесмены. Теперь сюда едут не за культурой, а за деньгами. Представь, мы с утра подали объявление о сдаче комнаты, позвонило шесть человек — и ни один не подходит. Безликие люди. Что за жизнь?

Лиза различила нарастающую в пятне света тень. Павел Эдуардович подошел и присел перед ней на корточки. Сквозь слезы Лиза различила его добродушное полноватое лицо, вспомнила, какой вкусный кофе он иногда варил по выходным.

— Когда позовешь на ужин? — спросил Павел Эдуардович, дотрагиваясь до Лизиного лба кончиком пальца.

— Блюдо должно настояться, — кашлянули из темноты. — Настоящий талант, как вино. Чем дольше срок, тем больше выдержка.

— Будем с нетерпением ждать. Видите, Лиза, я же говорил, что вас примут. В вас есть искорка. Вы такая живая, интересная, не изгаженная городской жизнью. Рад, очень рад, честное слово.

Павел Эдуардович улыбнулся, выпрямился и исчез из ее поля зрения. Вскоре скрипнула закрывающаяся дверь, и комната снова погрузилась в темноту.

— Зрители в моем театре питаются только настоящими эмоциями, — сказали у самого уха. — Каждая роль — главная. Пора приниматься за работу.

Что-то подхватило Лизу подмышки и взвило в воздух. Боль захлестнула, в тело будто впились сотни раскаленных игл. Лизу куда-то несли. А еще казалось, что по обнаженным мышцам лица скользит влажный язык, слизывает что-то…

— Мы из тебя вылепим настоящую актрису, — говорили в ухо. — Станешь звездой вечера. Лучший проект этого года. Это не в порно сниматься, уж поверь.

И не флайеры раздавать в бизнес-центре. Тут настоящее искусство!

Темнота замелькала светлыми пятнышками, будто огоньками ламп под потолком. Потом вдруг стало совершенно светло, и Лиза поняла, что ее принесли к месту назначения.

Вдоль стен были развешены бурые свертки, похожие на коконы, из которых в беспорядке торчали кисти рук с растопыренными пальцами, локти, голени, коленки, пятки… Только это были не коконы, а изуродованные человеческие тела без кожи. Вместо лица у каждого — театральные маски, изображающие грусть или веселье. Кое-где на стенах болтались пустые металлические крючья на цепях. Увидев их, Лиза сообразила, что ее сейчас ждет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кто-то, кто нес ее сюда, развернул Лизу к себе лицом.

— Вот и пришли. Это место, где ты станешь великой актрисой, — сказало нечто хрипловатым и чуть осипшим голосом.

Лиза завопила.

Она увидела огромный морщинистый нос, выпуклый, покрытый волдырями и бородавками, занимающий большую часть уродливого, неровного, желтого лица. Носом этим существо дотронулось до Лизы, втянуло носом воздух и улыбнулось.

Лиза вопила, когда ее навешивали на тяжелый крюк.

Она вопила, когда металл пронзал кожу и ломал позвонки.

Она вопила, когда нечто, сопя и облизываясь, натягивало на ее обезображенное лицо маску.

Кажется, она вопила даже тогда, когда умелые руки сдирали с ее тела остатки кожи.

Кто-то нюхал ее лицо, кто-то вытягивал остатки эмоций.

Затем свет в комнате погас, и пришла та самая плотная, вязкая чернота, в которой было слышно только возбужденное сопение.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Митя Лазарев} Ящик ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился, живу, работаю, пачкаю бумагу. По образованию программист, в душе писатель, в трудовой книжке — технический директор маркетингового агентства. Публиковался в сборниках „Самая Страшная Книга 2015“ и „Самая Страшная Книга 2016“, антологии „Темная сторона сети“ и вебзине, Даркер“».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Киря, проснись!

Звук доносился из вязкой, пульсирующей темноты. Кирилл промычал что-то нечленораздельное и отвернулся, заваливаясь на бок (темнота пьяно качнулась), пока не уперся во что-то мягкое, ватное. Диванный подлокотник, что ли.

Кто-то потряс его за плечо.

— Проснись уже, ну!

В голове изрядно шумело, однако голос проявлял отвратительную настойчивость, ввинчиваясь в мозг не хуже электродрели, и Кирилл сдался. С трудом приподняв отяжелевшие веки, он увидел своего дружка Яна, бледная физиономия которого плавала перед глазами, как полная луна.

— Чего? — выдавил Кирилл пересохшими губами.

— Это что, блин, за хренотень?

Его палец указывал куда-то за спину. Недовольно бурча, Кирилл обернулся, хрустнув шейными позвонками. Слипающиеся глаза, покрасневшие от недосыпа, лицезрели безрадостную картину тотального срача: разбросанные всюду пивные бутылки, полупустые пачки из-под чипсов и орешков, подсыхающая возле дверей лужа непонятного происхождения, сваленная в углу одежда (раньше она была свалена на стуле) и сам стул, опрокинутый на спинку. Под окном валялись плоские коробки с остатками пиццы (в одной из них почему-то оказался грязный носок), а завершал натюрморт большой деревянный ящик, водруженный на журнальный столик посреди комнаты, словно восклицательный знак, неожиданно оказавшийся в середине строки.

— Откуда на столе этот ящик?

Киря нахмурился. Сведенные вместе брови отражали мощную работу мысли, происходящую в его голове.

— Понятия не имею, — пробормотал он, наконец. — Это что, такая шутка?

— Какая шутка, — растерянно сказал Ян, и что-то в его голосе побудило Кирилла проснуться окончательно.

— Так че, кто-то принёс нам ящик?

Они посмотрели друг на друга.

— Дверь!

Ян рванул в коридор и тут же вернулся, разведя руки в стороны — задвинутая щеколда исключала любой вариант проникновения извне.

— Ты меня точно не дуришь?

— Да мы же в говно, — пробормотал Кирилл, и это было правдой. — Я глаза-то еле продрал…

Он попытался восстановить события прошедшего субботнего вечера. Сквозь похмельную дымку прорвались образы девчонок, которых они пытались склеить у метро (лиц Кирилл не запомнил, но у одной из них были шикарные рыжие волосы), посиделки в ирландском пабе, кассирша в «Пятерочке», которую Ян настойчиво звал в гости (она отказалась, хвала богам), прогулка вдоль грибоедовского канала и долгое айегпати в Яновой кухне (разбитый стакан, заряд безудержного веселья, головная боль под утро) — в общем, никакого ящика там не фигурировало…

За напряженной физиономией Яна угадывались схожие мысли. Переступив порог комнаты, он наступил в лужу на полу, но не обратил на это внимания. Теперь загадочный ящик притягивал взгляд, как магнит.

Они обступили находку с любопытством туземцев, рассматривающих упавший с неба космический скафандр.

Ящик выглядел очень старым. Дерево, из которого он был сделан, потемнело, в щелях между плотно подогнанными досками чернела окаменевшая пыль. Каждую стенку, шириной и высотой около полуметра, окантовывали по углам пластинки порыжевшего железа. Кирилл живо представил себе бригантину или какой-нибудь другой старинный корабль, нагруженный подобными ящиками. Он протянул руку и погладил шершавую крышку, ощущая трепет в пальцах.

— Тут шарниры, — показал он и тут же понял, что не хочет открывать ящик.

Ян взялся за стенки ящика и издал возглас удивления, когда тот легко повернулся, словно совсем ничего не весил. С другой стороны обнаружилась кованая латунная ручка, как у сундука. Над ней темнела прорезь для ключа.

— Закрыто, — сказал он, подергав за ручку. — Подожди-ка…

Развернувшись, Ян скрылся в коридоре, оставив Кирилла наедине с ящиком. Тот склонился, заглядывая в замочную скважину. Потом понюхал, но не ощутил никакого запаха, кроме сухих ароматов лежалой пыли и старого дерева. Выпрямившись, Кирилл приподнял ящик и наклонил его, прислушиваясь — если бы внутри что-то лежало, оно бы перекатилось по дну — но так ничего и не услышал. Видимо, загадочный ящик пустовал.

И, хотя возникновение в запертой квартире постороннего предмета априори не могло сулить ничего хорошего, Кириллу стало немного полегче. Весь фокус заключался в том, что сами по себе ящики, коробки и прочие представители этой братии не казались ему зловещими, какими бы эффектами не сопровождалось их появление — вся соль крылась именно в содержимом, и если оценивать ситуацию с этой стороны, пустой ящик казался куда предпочтительнее полного.

Не успел он перевести дух, как вернулся Ян, сжимая в руках долото и большой молоток. Куда делось его похмелье — лицо друга сияло нетерпением, глаза сверкали, как у ненормального, и Кириллу подумалось, что, наверное, именно так выглядели золотоискатели, обнаружившие признаки золотой жилы под ногами.

— Может, нам не стоит… — начал было Кирилл, но его друг уже пристроил острие долота в щель между крышкой и замочной скважиной. Хватило двух ударов, чтобы хлипкий язычок замка провалился внутрь, и крышка приоткрылась.

Наружу дохнуло холодом.

— Ну-ка, ну-ка, — азартно бормотал Ян. Опустив инструменты на столик, он схватился за ручку и рывком откинул крышку, жадно подаваясь вперед.

А потом они оба уставились внутрь ящика.

Кирилл почувствовал, как пол уходит из-под ног. Шагнув назад, он рухнул на диван, и комната закачалась перед ним, как пьяная — хотя именно в этот момент Кирилл окончательно протрезвел — а перед глазами намертво отпечаталось то, что было в ящике.

Он крепко зажмурился, почти оглушенный барабанным боем крови в ушах, а когда снова открыл глаза (казалось, с тех пор прошла целая вечность), Ян все еще стоял у стола, вглядываясь внутрь ящика — как Кощей, чахнущий над своим сундуком. На миг Кириллу действительно показалось, что перед ним другой человек.

— Ян, — прохрипел он срывающимся голосом.

— Киря, — пробормотал тот, снова становясь похожим на самого себя. — Как это?..

Кирилл поднялся и на нетвердых ногах подошел к ящику.

Внутри была бездна.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они стояли у ящика, не в силах оторвать взгляда от черноты, клубящейся далеко внизу.

Внутренность ящика представляла собой глубокий колодец с деревянными стенками, уходящий в черноту. Первые три-пять метров были видны достаточно хорошо, освещенные отраженным солнечным светом, глубже следовал, наверное, десятиметровый ствол сгущающегося полумрака, плотного, как кисель, а дальше все терялось в непроглядной мгле. Это было совершенно невозможно, учитывая, что ящик стоял на поверхности журнального столика, и внешняя сторона его стенок не превышала и полуметра — ощущение ирреальности происходящего вызывало дурноту.

Из глубин деревянной шахты поднимался холодный воздух.

Слева зашевелился Ян — и прежде, чем Кирилл успел остановить его, засунул руку в ящик. Погрузил ее по локоть.

По плечо.

Пальцы опускались все ниже, не встречая сопротивления. Ян тянулся и тянулся, словно собираясь нырнуть в ящик, и Кирилл судорожно вцепился в его пояс.

— Сдурел?!

Ян выпрямился, и Кирилл неожиданно понял, что друг потрясен — но не выглядел испуганно, в отличие от него самого. Скорее, он был очарован.

— Нет дна, — сказал Ян. — Это не иллюзия. Там действительно нет дна.

Осмотревшись, он поднял с пола бутылку и вновь вернулся к ящику. Кирилл открыл было рот, чтобы остановить его, но ничего не сказал. Предостережения о том, что подобная выходка может таить опасность, были разумны в той же степени, в которой была безумна вся ситуация, однако он понял, что тоже хочет этого.

Хочет услышать звук, с которым брошенная бутылка достигнет дна.

Выставив руку на середину колодца, Ян разжал пальцы.

Бутылка падала вниз, быстро уменьшаясь в размерах, пока ее не поглотила тьма. Они застыли, обратившись в слух. В тишине тикали настенные часы, и с каждой пройденной секундой росло чувство нереальности происходящего.

Через тридцать секунд Кирилл выпрямился и с грохотом захлопнул крышку ящика.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они сидели прямо на полу, судорожно глотая пиво — благо, со вчерашнего дня осталось несколько бутылок. Закрытый ящик мирно покоился на журнальном столике — невинный, как младенец.

Ян шевелил губами, загибая пальцы на руках. Через некоторое время он сообщил:

— Не меньше полусотни метров, если учитывать, что с большего расстояния мы могли не услышать звука. Если, конечно, там внизу нет чего-то мягкого, типа пуховой перины. Тогда, возможно, и меньше.

Он сделал глоток. Кирилл мрачно посмотрел на него.

— Какая, на хрен, разница? Что пять метров, что пятьсот — все равно больше, чем полметра.

Он опустил пустую бутылку и покатил ее, как шар для боулинга. Бутылка прокатилась под журнальным столиком — как раз там, где проходил невидимый колодец — не встретив никакого сопротивления, и ударилась о противоположную стену.

— Один фиг, браток. — Кирилл ткнул пальцем в сторону ящика. — Если там внутри не портал в какое-нибудь измерение Икс, то я — Стивен Кинг.

Он хотел было взять еще пива, но передумал.

Проклятая бутылка. Какого хрена они не остановились, пока была возможность?

Кирилл представил, как она летит, кувыркаясь, все ниже и ниже. Сто метров. Двести. Тысяча. Деревянные стенки колодца покрываются инеем, ствол постепенно раздается в стороны и становится земляным, а бутылка все падает и падает — пока, на глубине пары-тройки километров, не застревает в чем-то липком, тянущемся, слабо светящемся в темноте. Это напоминает паутину, и оно здесь повсюду — и очень скоро на вибрации сетей из черных нор выбираются их обитатели. Они спали тысячи лет, но бутылка, пущенная сверху парочкой глупцов, пробудила их ото сна. Сети начинают раскачиваться, скрипя и прогибаясь под тяжестью членистоногих существ, устремившихся к колодцу — туда, откуда доносится еле ощутимый запах свежего воздуха…

Сердце вновь прыгнуло в галоп. Видение было таким ярким, что Кирилл с ужасом уставился на ящик, готовый к тому, что крышка вот-вот откинется и наружу выберется нечто — черное, волосатое и невыразимо кошмарное. В какой-то момент ему показалось, что ящик еле заметно подрагивает, сотрясаемый движением тысяч и тысяч когтистых конечностей, карабкающихся вверх по стволу колодца — однако мгновения спустя Кирилл понял, что тот неподвижен, как бетонная плита.

— Нужно избавиться от него, — тихо сказал он, поднимаясь.

Ян вытаращился на него, как на умалишенного.

— Чего?!

Ян быстро вскочил, очутившись между ним и ящиком. А потом он заговорил — быстро и невнятно, с поразившей Кирилла страстью.

— Киря, это же… Это же чудо! Настоящее чудо. Шкатулка Пандоры или как там её… А ты — вот так взять, и избавиться? Киря, да ты чего?..

Кирилл всплеснул руками.

— Ян, ты нормальный? У тебя на столе — гребаная адская дыра, о которой мы вообще ни хрена не знаем. Откуда взялся этот ящичек? Это раз. Куда он ведет? Это два, — он видел, что Ян собирается возразить, и потому повысил голос. — Что может быть там, внизу? Это три… А если там что-то живет, готов поспорить — на кошечек и зайчиков оно не похоже! И это четыре. Хотя, по-моему, хватило бы и одного.

Ян часто заморгал, как пропустивший удар боксер. А потом наклонил голову и попер в атаку.

— Да плевать! Чувак, такой шанс! Нужно исследовать… Это же… как открыть шкаф и обнаружить среди рубашек проход в Нарнию!

— Это не проход в Нарнию, Ян, — Кирилл старался, чтобы его голос звучал рассудительно. — Это огромная, мать ее, нора. Как ты собираешься ее исследовать?

— Придумаю… Мы вместе придумаем! Опустим туда лампочку на шнуре, барометр какой-нибудь… Или что там еще… — он отмахнулся. — Это придумается. Но избавляться… Как? Вынести на помойку? Чтобы его нашел кто-нибудь другой? Или, может, ты хочешь позвонить один-один-два?

— Вывезем в лес и закопаем, — Кирилл пожал плечами. — Сожжем. Разломаем кувалдой, наконец, хотя этот способ выглядит сомнительно. Что, если дыра останется…

Ян категорично замотал головой, и Кирилл вновь поразился нездоровому блеску в его глазах.

— Нет. Нет, ящик останется… И вообще, это не тебе решать. В конце концов, мы у меня дома, и он появился в моей комнате. Это… Это мой ящик!

Повисло молчание. Ян продолжал стоять, загораживая собой ящик, словно Кирилл мог схватить его и убежать.

— И что же, — негромко сказал Кирилл, — ты будешь делать, если ночью из этого колодца вылезет какая-нибудь тварь и нападет на тебя?

Ян криво усмехнулся.

— А я заколочу его перед сном.

Эта фраза словно отрезала последующий разговор, сделав слова бесполезными. Кирилл почувствовал себя жутко уставшим.

— Знаешь что? Хрен с тобой, — проговорил он, опуская руки. — Валяй. Развлекайся… Я иду домой.

Он повернулся, чтобы уйти. Ян поймал его за рукав.

— Никому ни слова! Слышишь? Никому!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Воскресенье прошло отвратительно. Кирилл то валялся в постели, то вскакивал, принимаясь расхаживать по комнате, закусив кончик большого пальца. Головная боль накатывала волнами, не унимаясь, до самого вечера, но все его мысли были заняты ящиком, неведомым образом возникшим в квартире Яна. Проклятым ящиком, с его невообразимым, совершенно фантастическим содержимым. Бездна в глубинах колодца снова и снова представала перед глазами, и тогда Кирилл падал на кровать, чувствуя во рту отвратительный привкус — железистый, кислый привкус первобытного страха. Членистоногие, мерзкие существа взбирались по стенкам колодца — гигантские насекомые, омары с чудовищными щупальцами, слизистые плотоядные монстры — нечто с полотен Босха, проступающее из темноты, кипящей массой поднималось вверх, чтобы выплеснуться из ящика, вторгаясь в беззащитный человеческий мир…

Несколько раз он писал Яну сообщения, и получал краткие, все более раздраженные ответы, пока тот, наконец, не попросил не отвлекать его. Ян заявил, что исследует ящик, и результатами поделится позже. Пару раз Кирилл подумал присоединиться к приятелю, но мысли о чудовищах, обитающих в ящике, всплывали вновь, и он оставался дома, чувствуя отвращение к самому себе. Что, если и в самом деле…

Нет, повторял он упрямо — чушь всё это. Колодец слишком глубок, чтобы что-то могло… вскарабкаться.

С другой стороны, герои фильмов ужасов всегда думали точно так же. И что из этого выходило?

Проклятый ящик!

Ночью, вконец разбитый, Кирилл забылся беспокойным сном.

Ян не пришел на работу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Проспавший Кирилл, примчавшийся в торговый центр к самому открытию, мрачно оглядывал пустые ряды с телевизорами и видеосистемами. Потом, спрятавшись за огромной плазменной панелью, достал телефон и набрал приятеля.

Длинные гудки.

Неприятный холодок заворочался в груди, с каждым новым гудком расползаясь все шире и шире. Что, если…

— Слушаю, — проскрипел динамик.

— Ян, мать твою, — выдохнул Кирилл.

— О, Киря! — обрадовался собеседник. — Скажи Сергеичу, что я заболел, окей?

— Ты чего не на работе?

— Не могу оторваться, — азартно проговорил Ян. — Это охренеть просто… Как только сможешь, дуй сюда! Я тебе такое покажу…

— Ты спал вообще? — хмыкнул Кирилл, расслабляясь. И чего он только ни напридумывал…

— Да, да… Приходи в общем, понял?

— Заметано, — сказал Кирилл и нажал на отбой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Первое, что он увидел, переступив порог квартиры друга — огромные бухты с проводами, выстроившиеся в ряд в коридоре. Они занимали практически всё место, оставляя для прохода узкую тропинку вдоль стенки. Комната тоже претерпела изменения — теперь она напоминала мастерскую. Тут и там были разложены инструменты, какие-то проводки, болты и саморезы, полосы брезента и листы резины. Под окном появилась большая клетка, в которой попискивали морские свинки — две белые и одна разноцветная.

Ящик оставался на месте. Ян приделал к нему новый замок — тяжелый, амбарный, взамен хлипкого старого замочка.

— Ты времени зря не терял, — хмыкнул Кирилл, глянув на взволнованное лицо друга. Тот скромно улыбнулся.

— Лучше присядь. Рассказ будет долгим, — он указал на диван, и Кирилл послушно опустился на подушки. Сам хозяин квартиры остался стоять.

— В общем, я тут провел некоторые исследования, — начал он, загадочно улыбаясь, — и выяснил много интересного. Смотри внимательно, Киря. Это будет похоже на цирковое представление…

Насмешливо поклонившись, он повернулся к ящику и снял амбарный замок, после чего откинул крышку. Кирилл хотел подняться, так как с дивана не видел внутренностей ящика, однако Ян жестом остановил его.

— Вуаля!

Плавным движением он уложил ящик на бок, открытой крышкой в сторону гостя, и Кирилл вновь, как и в первый раз, ощутил легкое головокружение, когда невообразимый ствол колодца завалился набок, превратившись из вертикальной шахты в горизонтальный коридор, уходящий в темноту.

Улыбнувшись, Ян извлек из кармана оранжевый шнурок и продемонстрировал его приятелю.

— Как видите, это обычный шнурок. В нашем шапито никакого обмана! А теперь…

Взяв шнурок за один конец — так, что остальная часть повисла в воздухе, Ян поднес его к ящику. И, как только рука оказалась внутри, что-то произошло. Дернувшись, свободный конец шнурка вытянулся в сторону дна колодца, словно стрелка компаса, к которой поднесли магнит. Кирилл открыл рот.

Довольный произведенным эффектом, Ян вынул шнурок (тот мгновенно опал) и повторил операцию. А потом разжал пальцы, и тонкая оранжевая змейка полетела в темноту, двигаясь параллельно полу комнаты.

— Собственная гравитация, — объявил Ян. — Как бы ни поворачивался ящик… Фокус номер два!

Он нашарил под столом пустую бутылку и поставил ее на пол. А потом, схватив ящик, перевернул его и опустил сверху.

— Алле!

Бутылка исчезла. Вне всякого сомнения, ее унесло вверх, в глубины колодца.

— Неплохо, — похвалил Кирилл. — Но не отменяет того факта, что ее судьба так и останется неизвестной.

Ян развел руками.

— Как ты, возможно, догадался, я пробовал достигнуть дна колодца. — Он кивнул на бухты в коридоре. — В общей сложности, удалось преодолеть примерно восемьсот метров, причем только пять сотен передавались в режиме онлайн — ничего не поделаешь, ограничение работоспособности кабеля… но там, по правде говоря, после первых трех сотен ничего особо не меняется. Быть может, на большей глубине…

Ян смущенно улыбнулся.

— Достать больше кабеля не удалось, да и сматывать столько оказалось весьма затруднительным…

— Это и так больше, чем я мог вообразить, — сказал Кирилл, порядком заинтригованный, — ты покажешь запись?

— Лучше, — заявил Ян. — Мы повторим спуск! Помоги-ка…

Он поманил Кирилла в коридор, а сам скрылся на кухне, вернувшись через несколько секунд. Перед собой хозяин квартиры толкал громоздкий агрегат, напоминающий гигантскую прялку.

— Берем вон ту бухту, и насаживаем ее на ось — велел он, и они не без труда проделали это.

— Спустимся на три сотни, глубже смысла нет — заявил Ян, вкатывая всю конструкцию в комнату (Кирилл думал, что бухта с кабелем не пройдет в двери, но обошлось). — Сам все увидишь…

Кирилл наблюдал, как он подключал к кабелю миниатюрную камеру и корзинку с металлическим бруском в качестве грузила. Поверх бруска Ян прикрутил маленькую клетку, а затем, прогулявшись до вольера с грызунами, водворил в нее одну из белых морских свинок. Зашуршал кулер ноутбука, разогреваясь. Через минуту Ян вывел изображение с камеры на экран.

— Поехали, — сказал он, и Кирилл переключил внимание на ноутбук.

Ящик установили прямо на полу, на этот раз безо всяких ухищрений — крышкой вверх. Ян перекинул поперек него черенок от швабры, зафиксировал его и опустил внутрь корзинку, пустив кабель по черенку, чтобы вся конструкция оставалась в центре колодца.

— Крутим барабан…

Поднявшись, он принялся медленно раскручивать бухту. Кирилл наблюдал на экране монитора, как клетка с морской свинкой, покачиваясь, опускается вниз. Скоро корзинка оказалась в темноте, однако фонарик на камере довольно прилично освещал влажные деревянные стенки колодца.

— Есть пятьдесят метров, — прокомментировал Ян. — В одно из погружений я опускал в корзинке градусник, так, чтобы его было видно через камеру. Так вот, температура там держится около плюс десяти. И она понижается каждые двести метров, примерно на полградуса.

Кирилл кивнул. Камера продолжала неспешный спуск, вяло покачиваясь из стороны в сторону. Наверное, если направить ее вверх, крышка ящика оттуда покажется не больше спичечного коробка…

— Сто метров.

Никаких изменений. Бесконечная стена влажного дерева, плывущая перед камерой. Так же скучно миновали сто пятьдесят метров, и только потом Кирилл начал замечать что-то новое. То тут, то там камера выхватывала странные белесые подтеки на дереве, напоминающие высушенные водоросли. Постепенно водорослей становилось все больше, и, когда Ян объявил две сотни метров, оказалось, что все стены сплошь покрыты ими.

Кирилл прильнул к экрану, с отвращением рассматривая белесую массу. Раз или два ему показалось, что ветки слабо шевельнулись, подавшись в сторону корзины, но он списал это на игру света и тени. А вот то, что случилось потом, он видел совершенно отчетливо.

Одна из водорослей, отслоившись от стены, выстрелила в сторону корзины, как змея, целя в клетку. Раздался испуганный визг морской свинки. Крупная капля крови набухла на ее мордочке и покатилась вниз. В тот же момент новое белесое щупальце ударило откуда-то сзади, вызвав новый визг. Белая шерстка несчастного зверька окрасилась красным. Корзинка между тем безжалостно опускалась все ниже, навстречу оживающим стенам, хищно сужающимся вокруг добычи.

Кирилл вскочил на ноги, бросив яростный взгляд на друга, наблюдающего за его реакцией с любопытством натуралиста, скармливающего тарантулу живого кузнечика.

— Ты что творишь, придурок! Тащи ее назад!

Ян поднял руки, показывая, что больше не крутит бухту, и пожал плечами.

— Бесполезно, Кирилл. Я забыл сказать тебе — тут задержка сигнала в пятнадцать секунд. Бедняжку уже сожрали…

Вопли раздираемой на части свинки перешли в сплошной визг. Шагнув к ноутбуку, Кирилл захлопнул его пинком ноги, борясь с желанием наступить сверху.

— Это какие-то черви, — радостно пояснил Ян, начиная крутить бухту в обратную сторону. — Они совершенно слепые, ясное дело… некоторые пытались закусить камерой, всю ее измазали какой-то слизью…

— На хрена ты это сделал?!

— А что? Это всего лишь крыса…

Кирилл оттолкнул его, и Ян врезался в стену, клацнув зубами.

— Она ведь живая! По-твоему, это прикольно? Я…

Ян не отвечал, сползая все ниже и ниже. Нижняя губа крупно дрогнула, а потом он закашлялся, закрывая рот ладонью, словно удар вышиб из него дух.

— Эй, ты в порядке?

Кирилл опустился на корточки рядом с другом.

Ян никак не мог остановиться. Спазмы сотрясали его грудь, пока он не застыл, обессиленно привалившись к стене.

— Чувак, прости… Ты как?

— Нормально… Нормально, — Ян отмахнулся. Вытер руку о футболку. — Ты здесь ни при чем… Я просто немного простыл. Из этого колодца, знаешь ли, здорово дует.

Он кашлянул еще раз — мелко, будто сухую ветку переломил, и виновато улыбнулся.

— Ты прав, я слегка увлекся. Просто… это все так интересно. Там живой мир, Киря. Там есть жизнь. Я хотел показать тебе это.

— Видеозаписи вполне хватило бы.

Кирилл опустился на пол рядом с приятелем.

Ящик чернел в другом конце комнаты, холодный и чужой.

— Только задумайся, что может скрывать эта бездна… Была бы камера помощнее, и достаточно кабеля… — проговорил Ян.

Кирилл хмыкнул.

— Осади, сынок. Это дело — для каких-нибудь институтов, чтоб им занимались ученые в специальных скафандрах, со всяким оборудованием и всем таким, а не два чувака, впаривающие телики молодым мамашам. Я думаю, надо нам позвонить им… Куда-нибудь. Ведь это же сенсация, мать ее.

— Да, да… — Ян задумчиво посмотрел на ящик. — Наверное, мы так и сделаем, в конце концов… Но только не сегодня.

Он замолчал, но Кирилл и так все понял.

Сегодня они — единственные на свете владельцы фантастического артефакта, врат, ведущих в чужое измерение… Обладатели невероятной тайны…

Стоит проболтаться, и они вновь станут обычными парнями, продающими телевизоры в магазине электротехники.

— Не сегодня, — тихо сказал он.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

style='spacing 9px;' src="/i/11/710411/i_138.png">
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Работа не клеилась — на вопросы покупателей Кирилл отвечал невпопад и всячески старался свернуть разговор, чтобы вновь остаться наедине со своими мыслями. Сказавшись больным, Ян и вовсе забил на все, просиживая целые дни у заветного ящика.

Они разжились еще одной бухтой с кабелем, удлинив его суммарную длину до тысячи двухсот метров, и в тот же день вновь спустили корзинку с камерой. Изображение на экране ноутбука проплыло ряд белесых червей, с вялым интересом исследовавших камеру, и погасло, как только Ян пустил в дело вторую бухту. Но посмотреть запись не удалось — примерно на половине последней бухты кабель повело в сторону, а потом он бессильно обвис. Несколько минут они сосредоточенно вращали бухты, а потом Кирилл многозначительно посмотрел на приятеля, демонстрируя рваный разрез, с торчащими в разные стороны остатками изоляционной обмотки.

Ян грустно повертел в руках оборванный конец, где недавно была его камера, и закашлялся. В полумраке комнаты он действительно выглядел больным.

— Возможно, перегрузили… Длина-то ого-го какая…

— Конечно, — хмыкнул Кирилл. — Как же…

Он зябко поежился. В комнате было довольно холодно.

— Не удивительно, что ты простыл. Смотри…

Пол вокруг ящика покрывала тоненькая корочка инея. Обойдя вокруг, Кирилл приподнял крышку. С шарниров посыпалась белая пыль.

— Ты вообще его закрывал хоть раз за эти дни?

Ян виновато развел руки в стороны. Только сейчас Кирилл обратил внимание, насколько бледна кожа приятеля.

— Ты хотя бы из дома выходил?

— Да как-то не до этого…

Кирилл решительно захлопнул крышку ящика.

— Одевайся, мы идем в паб.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Теперь все их разговоры сводились к одному и тому же. Ян заявил, что намеревается добыть червей со стенок колодца и попробовать переселить их в аквариум для более тесного знакомства. Разглагольствуя, он практически не пил, с нездоровым блеском в глазах повествуя о новых и новых исследованиях, которые он намеревался произвести. Кирилл слушал все меньше, с беспокойством наблюдая, как мертвенная бледность наползает на лицо друга. То, как он тяжело вдыхал, переводя дух между предложениями, как то и дело шмыгал носом, вытирая его рукавом, как глухо покашливал в ладонь, наводило на мысль, что Ян серьезно болен.

— Ты в порядке? — спросил он, когда Ян в очередной раз взял паузу, чтобы хрипло отдышаться.

— Честно говоря… Бывало и лучше.

Ян выглядел озадаченным. Он рассеянно пощупал лоб, проверяя температуру.

— Давай по домам, — Кирилл поднялся. — И не торчи сегодня больше у этого ящика!

— Окей, босс!

Они простились у Таврического сада, и Ян заковылял в сторону дома. Кирилл сделал несколько неуверенных шагов, глядя в его удаляющуюся спину. Приятель шел, низко опустив голову, обхватив себя руками, несмотря на довольно теплый вечер. Возможно, следовало проводить его…

— Глупости, — пробормотал Кирилл. — Он и сам…

Ян упал, не дойдя до перекрестка.

Мать твою!

Когда Кирилл подоспел, Ян уже сидел, прислонившись спиной к парковой ограде. Хриплое дыхание вырывалось из широко открытого рта.

— Ты чего, ну?!

— Голова что-то закружилась…

Кирилл помог ему подняться.

— Пошли, провожу.

Они перешли дорогу и свернули в проулок. Кирилл поддерживал Яна, которого ощутимо косило в сторону.

— Давай, еще чуток. Почти пришли…

— Воздуха не хватает… Воздуха, — бормотал Ян. — Домой, домой…

— Еще чуть-чуть…

Они миновали двор-колодец, пустую улицу, еще несколько домов (хриплый звук, вырывающийся из груди друга, здорово пугал Кирилла), и, наконец, очутились у Яновой парадной.

— Не раскисай, ну? Осталось всего ничего…

Пустая квартира встретила холодом. Кирилл буквально втащил Яна внутрь.

— Погоди, сейчас скорую вызову…

Он достал телефон и снял блокировку, лихорадочно вспоминая, как звонить в больницу с мобильников. Неожиданно Янова рука вцепилась в запястье.

— С ума сошел? — прошипел Ян, страдальчески сморщившись. — У нас же…

Он кивнул на дверь комнаты.

— И что? Ты посмотри на себя! Спрячем, да и все…

— Не звони, — попросил Ян. — Мне уже лучше…

В подтверждение своих слов он поднялся и, качнувшись, скрылся в комнате. Кирилл отправился следом.

— Как знаешь… Я тебе не мамочка.

Он остановился в дверях.

Ян стоял посреди комнаты, глубоко вдыхая холодный воздух. Его уже не штормило, на лице появилась легкая улыбка. А еще — Кириллу показалось, что он ослышался — дыхание приятеля выровнялось, хрипы исчезли.

Белое пятно инея вокруг ящика увеличилось в размерах. От него разило холодом, как от ледяной глыбы. Нижние углы покрылись слипшимися зернистыми снежинками.

— Пошли на кухню, — сказал Кирилл, не сводя взгляда с ящика. — Чаю горячего выпьем…

— Ты иди… Я сейчас.

Пожав плечами, Кирилл отправился ставить чайник. Когда он вернулся, Ян сидел на диване, укутавшись в теплую кофту. Ящик стоял перед ним — крышка была откинута.

— Клин клином, что ли? — усмехнулся Кирилл. — Ты в своем уме?

— Мне уже лучше, — повторил Ян. — Так что там с чаем?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Несмотря на пугающий приступ возле паба, дома Ян действительно ожил, и Кирилл покидал его без угрызений совести. В конце концов, сам сможет вызвать себе скорую, если совсем прижмет, не маленький…

Однако, чем дольше Кирилл задумывался об этом, тем беспокойнее ему становилось. Что-то нехорошее случилось с его другом. Вообще Ян обладал завидным здоровьем, и вряд ли какой-то сквознячок мог так прохватить его… Скорее, дело в ящике — в том, что скрывали темные глубины колодца. Ток воздуха — холодный, влажный, дыхание подземелья, отравляющее атмосферу… Что, если ящик источает ядовитые испарения? Выделяет какой-нибудь вредный газ?

Если подумать как следует, оставлять столь опасную находку себе было безумием…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ян позвонил ранним утром, когда Кирилл заканчивал завтракать.

— Киря, срочно приезжай!

— Что-то с ящиком?..

— Да! Забей на работу, мухой сюда!

Голос Яна звенел от возбуждения. Наскоро одевшись, Кирилл помчался к другу.

Ян, открывший дверь, был облачен в теплую куртку с капюшоном и зимние штаны с подкладом.

— Разболелся, что ли? — начал было Кирилл, но приятель отмахнулся, затаскивая его в квартиру.

— Смотри!

Комната стала пещерой.

«Это не по-настоящему», подумал Кирилл, переступая порог.

— Я забыл закрыть крышку на ночь, — трещал под ухом Ян, — а когда проснулся…

В комнате царил полумрак — тяжелые шторы были задернуты. Пол, стены, потолок — все вокруг поросло белой травой. Незастеленный диван оказался единственным темным пятном в царстве молочного цвета. Вокруг открытого ящика трава росла особенно густо — древние стенки были полностью скрыты буйной растительностью. Кириллу показалось, что трава слабо шевелится.

— Наверное, этот ток воздуха из колодца поднял какие-то семена, — продолжал Ян. — И они отлично принялись…

Кирилл опустился на корточки, осторожно касаясь ладонью молодой поросли. Потом, ухватив длинный росток, с трудом сорвал его и поднес к глазам.

На траву это походило мало. Поверхность сорванного растения сплошь состояла из ромбовидных чешуек, с черными вкраплениями в мутных белесых глубинах — точь-в-точь крошечные, затянутые пленкой слепые глаза… Стебелек венчало круглое утолщение, похожее на бутон.

— А ты не думал, — прервал он разглагольствования друга, — что это могут быть ростки тех червяков, сожравших твоих свинок?

Ян отмахнулся.

— Не смешивай флору и фауну, паникер. Смотри…

Не давая другу вставить слово, Ян шагнул в самый центр лужайки и улегся на пол.

— Видишь? Они безопасны…

— Тебе откуда знать? — Кирилл окинул взглядом комнату. — Как ты здесь жить собираешься?

Укутанный в теплую куртку с капюшоном, Ян выглядел совершенно удовлетворенным.

— Разберемся… Ты главного не видел.

Порывшись в кармане, Ян извлек маленький фонарик.

— Смотри…

Лампочка брызнула тусклым фиолетовым светом, и Кирилл ахнул от неожиданности.

Воздух вспыхнул сотнями крошечных светящихся точек, похожих на маленькие звездочки. Они плавали в свете луча, будто пылинки, источая слабое голубое свечение.

— Охренеть…

Кирилл поймал одну звездочку на ладонь и поднес к глазам. Крошечное, с игольное ушко, полупрозрачное существо, похожее на медузу, лениво дрейфовало в воздухе, загребая непропорционально длинными щупальцами. На его глазах туловище малютки вспучилось, мутнея, пошло судорогами, а потом раздалось, разделилось надвое — и новорожденные медузки поплыли в разные стороны…

— Ультрафиолет, — продолжал Ян. — Попробовал вчера наудачу — и вот…

Он взмахнул фонарем, оставив в воздухе загадочно светящуюся полосу.

— Красиво, правда? Эй, что с тобой…

Кирилл стоял, вытаращив глаза; ладони крепко стиснули рот и нос, закрывая лицо. Крошечная звездочка, влетевшая в ноздрю Яна, еще секунду подсвечивала переносицу изнутри, а потом пропала.

— Кирилл?

Сорвавшись с места, тот пинком захлопнул ящик и, схватив Яна за шиворот, поднял его на ноги.

— Ты чего…

Не слушая возражений, Кирилл вытолкал Яна в коридор, хлопнув дверью. Только тут Яну удалось освободиться. Изумленный, он смотрел на приятеля, тяжело вдыхающего воздух.

— Ты дышишь этой дрянью четвертый день, — отрывисто сказал Кирилл. — Эта твоя болезнь… Как я сразу не понял?!

— Я и сейчас не понимаю, — признался Ян.

— А ну пошли, — Кирилл ткнул пальцем во входную дверь. — Быстро…

Едва дождавшись, пока Ян зашнуруется, он вытолкнул друга на лестничную площадку.

— Дай сюда.

Выхватив фонарик, Кирилл внимательно осветил все вокруг. В воздухе обнаружилось несколько медуз, лениво дрейфующих у самого потолка.

— Ну и?

— Нужно было сразу же от него избавиться, — пробормотал он.

— Тебя так напугали эти светлячки? Они ничего такого…

— Да ты совсем спятил с этим ящиком, — громко сказал Кирилл. — И я тоже хорош… Твои хрипы. Забыл? Ты же в обморок чуть не грохнулся, там, у Таврического. А когда вернулись, живо в себя пришел. Как тебе такое?

— Думаешь, это связано с…

— А с чем еще? Сколько этих хреновин залетело тебе в легкие? Как они там поживают, интересно — может, уже основали небольшую колонию?

Ян побледнел.

— Пойдем, — Кирилл схватил его за рукав и потащил к лестнице. — Пойдем, подышишь свежим воздухом… Посмотрим, как им это понравится!

— Киря, да ты чего…

Они едва ли не кубарем скатились вниз.

— Погоди… Погоди, — пыхтел Ян, едва поспевая за приятелем, перевшим вперед, как танк.

— Сюда!

Кирилл усадил его на скамейку, примостившуюся у черного хода во дворе-колодце. Встал рядом, пытливо вглядываясь в лицо приятеля.

— Ну, как?

— Дышу, — раздраженно сказал Ян. — Почему бы тебе не… Не…

Он вздрогнул, с удивлением посмотрев на грудь.

— Как странно…

— Что?

Ян медленно поднес руку к груди, словно хотел проверить, бьется ли еще сердце. Его лицо испуганно вытянулось.

— Жжется…

Неожиданно он выгнулся дугой, издав страшный хрип.

— Ян!

Кирилл вцепился в его плечи, удерживая на скамейке.

— Дыши! Нужно продышаться, давай!

— Киря! — прохрипел Ян. — Жжется! Уйди!

— Они дохнут! Давай, дыши, мать твою!

— Нет! Домой! Пустииии!..

Его грудь подымалась-опускалась, как кузнечный мех, будто Яна становилось больше под разбухающей курткой. Он хрипел и корчился, вращая глазами, а Кирилл что-то кричал, но не слышал сам себя. В его руках, сквозь подклад рыбьего меха, под курткой Яна двигалось, ворочалось, пузырилось…

Яркой вспышкой обрушился удар. Двор крутанулся, и сквозь радужные круги в глазах Кирилл увидел удирающего Яна — слепо растопырив руки, тот нырнул в темную арку.

В ушах звенело.

Кирилл уперся в холодную землю, пытаясь подняться, но все вокруг крутилось, крутилось, крутилось…

А потом звуки стали далекими, словно доносились сквозь толщу воды, и в рухнувшей тишине он услышал нещадно колотящееся сердце.

Он закашлялся.

Из подворотни выглядывали любопытные, привлеченные криками. С трудом поднявшись, Кирилл проскользнул мимо них — серые лица оборачивались вслед, плавно, будто во сне. Порыв ветра, всасывающийся в арку, подталкивал в спину холодными пальцами. Впереди в ватном безмолвии несся поток машин.

Неужели он ошибался? Неужели из-за него…

Тук-тук. Тук-тук.

Кирилл вывалился из арки, и оглушительный грохот улицы обрушился со всех сторон. Оттолкнув кого-то, он распахнул парадную дверь и нырнул внутрь, обратно в пыльную тишину.

На лестнице темнело что-то продолговатое. Фонарик Яна. Подняв находку, Кирилл продолжил подъем, подсвечивая себе фиолетовым лучом.

Дверь квартиры приятеля была приоткрыта. Плотный поток прозрачных существ, загадочно мерцая в свете фонарика, стелился под потолком — словно ручеек, стекающий вверх по лестнице.

Прямо в открытое окно.

Невесомые тела, подхваченные сквозняком, уносились в небо, похожие на искры костра. И — делились, делились, делились…

Вытащив из кармана платок, Кирилл плотно обмотал лицо.

Он постоял перед дверью, прислушиваясь. В квартире было тихо.

Вспомнилось мягкое, пузырящееся под курткой. Словно кипящий студень… Словно ком белесых червей.

Кирилл содрогнулся. И вошел внутрь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что-то мелко поблескивало на полу в полумраке коридора — зеркало с дверцы шифоньера было разбито вдребезги. Осколки тоскливо хрустнули под ногами.

— Ян! — негромко позвал Кирилл, останавливаясь у дверей комнаты. Из темноты донесся протяжный вздох.

— Ты там? — спросил он, хотя прекрасно знал ответ. Поплотнее прижав платок ко рту, Кирилл шагнул вперед.

Окно по-прежнему скрывали плотные шторы, и молодая поросль неведомого растения смутно белела в полумраке.

— Стой.

Ян стоял у окна, спиной к двери, отодвинув тяжелую ткань, словно высматривал кого-то на улице.

— Ты… Как?

— Мне хана, — проговорил Ян спокойным, чужим голосом.

Он продолжал пялиться в окно. Куртка, висевшая лохмотьями на его спине, странно топорщилась в стороны.

— Чувак, прости… Я думал, это поможет, — сказал Кирилл поднимая руки. — Теперь мы просто…

— И тебе тоже, — продолжил Ян, оборачиваясь.

Кирилл завопил.

Грудная клетка Яна была раскрыта, словно чудовищная книга; полы разорванной куртки висели на растопыренных, в обрывках посеревшей обескровленной плоти, ребрах. Два продолговатых, склизких, надувшихся мешка легких густо расцвели бутонами сизого цвета с плотными листьями, проросшими прямо сквозь мясо, как сквозь решето. Между ними слабо пульсировал бесформенный овал сердца, а чуть ниже, в белой пене и слизи, поблескивали ленты кишок.

Застывшее, пепельного цвета лицо Яна оскалилось.

— Я могу пощупать собственный желудок. Смотри…

Вытянув руку, он продел ее через рваную дыру на куртке, сквозь клетку ребер — и, запустив ладонь в кишки, сжал кулак. Влажноватое мясо просочилось между пальцев.

Кирилл сорвал платок, и его вырвало. Согнувшись, он блевал, обильно орошая пол, и никак не мог остановиться.

— Мне совсем не больно, — тихо сказал Ян. — Это, наверное, какой-то наркотик… У меня будто мозги замерзли, чувачок.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ян, — прокашлял Кирилл, и новый приступ рвоту швырнул его на колени. Это длилось не меньше минуты, да так, что в глазах заплясали радужные точки.

— Гребаная хрень… Откуда мне было знать?

По лицу Яна струились слезы. Сделав пару шагов вперед, он оказался у открытого ящика.

— Откуда мне было знать?! — заорал он в бездонный ствол колодца.

Кирилл отодвинулся от дымящейся лужи на полу, судорожно прижимая к губам грязный платок, и вжался в стену, стуча зубами.

— Ты прав, я надышался этими тварями… Они принялись, отлично принялись, — захихикал вдруг Ян, наставив палец на Кирилла. — Ты скоро узнаешь, ты ведь тоже дышал! Ты тоже дышал!

Глаза Яна сделались совершенно черными. Зарычав, он принялся рвать сизые бутоны, вырывая куски плоти, хохоча и рыдая одновременно. В открывшихся проплешинах копошилось что-то длинное, трубчатое, невыразимо чужое…

А потом, издав дикий вопль, безумец перевалился через край ящика и исчез в недрах колодца.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кирилл сидел на берегу Финского залива, неподвижно глядя в ночное небо. Руки ныли от тяжелой работы, на пальцах набухали свежие мозоли, оставленные лопатой.

Позади, на глубине полутора метров, в земле покоился заколоченный ящик. Кирилл знал, что яма вышла слишком мелкой, но на большее у него просто не хватило сил.

Какие же они были тупицы…

На крышку ящика ушли все найденные у Яна гвозди. Он снова и снова ударял молотком, и лишь когда последний гвоздь по шляпку вошел в старые доски, счел, что сделал достаточно.

Зачем, зачем они вообще открывали это долбаный ящик?!

Здесь, в тени старого леса, достаточно далеко от любого жилья, ящик мог гнить в земле десятилетиями, пока древние доски не обратятся в труху или не окаменеют. В любом случае, это было уже не важно…

«Ты дышал! Ты тоже дышал!»

Кирилл сидел на холодных камнях, глядя в темное небо.

Крошечные невидимые существа из ящика действительно обладали невероятной приспосабливаемостью… А еще они делились. Чудовищно быстро делились.

Крупная слеза скатилась по его щеке.

Две особи давали четыре. Четыре — восемь. Восемь — шестнадцать. И так далее, до совершенно головокружительных чисел в поздних поколениях…

Нашарив в камнях Янов фонарик, Кирилл направил его в небо и нажал на кнопку.

В воздухе лениво плавали, игриво светясь в голубоватом свете луча, мириады невесомых медуз.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Шиков} Цыган ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ написан для одной из «Фантлабораторных работ» и не является космохоррором в полной мере. Если присмотреться к тексту, то можно увидеть, что это классический хоррор с заменой сеттинга (что и делает его полностью непредсказуемым). В качестве издёвки я, к тому же, добавил в повествование множество «пасхалок». Ни одна из них по отдельности не раскрывает сюжетные повороты рассказа, но самые внимательные читатели, наверное, догадаются о сути происходящего чуть раньше, чем остальные».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Соседом Чандера оказался Коля Серебрянников по правую руку и Ваня Месяцев по левую. Для них это был уже не первый полёт, так что они, не суетясь, залезли в свои капсулы, затянули ремни и, позёвывая, стали ждать укола, изредка перебрасываясь словами. Чандер к тому времени только-только устроился в своей капсуле и теперь пытался нащупать на ремне зажим. Ему почему-то казалось, что и ремни, и зажим, и даже он сам находились вовсе не на том месте, где должны были находиться по инструкции.

«Это всё она, — подумал Чандер. — Карга старая, сволочь такая».

— Вася! Ты что, оглох?

Вздрогнув, Чандер понял, что его окликали уже несколько раз. Серебрянников, улыбаясь, смотрел на то, как он пытается справиться с ремнём.

— На груди, — сказал он. — Забыл, что ли?

— На груди? — Чандер вдруг вспомнил и стал застёгивать ремни чуть ниже подбородка. — Точно! Вначале на груди надо…

— Ты не боись только, понял? В первый раз все нервничают, ничего страшного.

— Ну да.

— У меня, — подал голос Месяцев, — в первый раз так руки тряслись, что ремни застегнуть не мог. Думал, сейчас анабиозка подойдёт, увидит, что не справился, и скажет — всё, братан, вылезай, приехали, нам такие придурки в космосе ни к чему! Потом только узнал, что даже если рваться будешь — усыпят и пристегнут. Правило у них такое, — все капсулы должны быть заполнены. Без исключения. А тогда, конечно, боялся.

Чандер, наконец, застегнул последний ремень и, выдохнув, положил голову на мягкий подголовник. Серебрянников поймал его взгляд и, улыбнувшись, подмигнул. Чандер тоже улыбнулся.

«Вот тебе, старая», — подумал он.

— Слышь, Вася? И каково это? Первым в своём роде? — спросил Месяцев.

Чандер попытался пожать плечами, но из-за стягивающих его ремней ничего у него не получилось.

— Не знаю. Что-то вроде… Знаете, что мне брат сказал? Цыганам в космосе не место, говорит. В космосе лошадей нету.

— Так и сказал? — рассмеялся Месяцев. — Ну, ты даёшь. А остальные чего?

— Чего… — Чандер вдруг почувствовал жгучую потребность выговориться. — Я позавчера к матери пришёл. А она, как услышала — прокляла.

— В смысле?

— В смысле — сказала, что проклинает меня. Что, если я туда полечу, обратно я не вернусь никогда. Сказала, что я нарушаю замысел Божий, что лезу туда, куда не должен соваться… много чего говорила.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Плюнь и разотри, — Месяцев стал вдруг очень серьёзным. — Не думай даже об этом. Лучше думай, как обратно вернёшься, и что ей тогда ответишь. Нормально всё будет.

— Да я знаю, — Чандер вздохнул. — Но всё равно стрёмно.

— Так, мальчики, готовы? — к их капсулам подошла девушка в светло-зелёном халате. Чандер вдруг страшно засмущался своей наготы. — Кто первым будет?

— Вася будет, — Серебрянников качнул головой в сторону Чандера. — Он у нас в первый раз на орбиту летит, нервничает.

— Не нервничаю… чуть-чуть только, — сказал Чандер, наблюдая за тем, как девушка протирает его руку наспиртованной ваткой. — А как это будет?

— Как-как… Как сон, — она достала из медпояса шприц и освободила его от упаковки. — Через четверо суток очнётесь. И, при нахождении в капсуле, в любой аварийной ситуации ваши шансы выжить возрастают в два с половиной раза…

— Какие ситуации, девочка? — спросил Месяцев грубым голосом. — Чего каркаешь?

Девушка, смутившись, посмотрела на Чандера.

— Ну да, что я говорю? На моей памяти никаких ситуаций и не было…

— А как я проснусь? — спросил Чандер. Его слегка колотило.

— С улыбкой, — она вогнала иглу ему в руку и нажала на поршень.

«Странно, — подумал Чандер. — Лечу в космос, а шприцы такие, будто мне в школе манту делают».

— Вы не почувствуете ни погружения в сон, ни пробуждения, — девушка вытащила шприц и прижала ватку. — Для вас всё это будет как монтажная склейка в фильме, понимаете? Моргнёт — и вы уже на орбите, выбираетесь из своей капсулы.

— Всё хорошо будет, не ссы, — опять заговорил Серебрянников.

— И самое главное, — продолжала девушка, доставая второй шприц и направляясь к Месяцеву, — будет ощущение долгого и здорового сна. Все люди выходят из анабиоза с улыбкой на лице, уж поверьте. Наша компания заботится о том, чтобы пробуждение было одним из самых приятных моментов в…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он попытался пошевелиться и ударился о железо так, что воздух вышвырнуло из лёгких. Захотев подняться, поскользнулся, упал, закричал. Подняв голову, увидел огромное смотровое окно, в которое светила Земля, крупная, цветная, далёкая.

Обернулся, приходя в себя. Света не было. Лишь мигала красная «аварийка». Громыхало металлическим, неприятным.

— …в спасательных капсулах! Всему персоналу станции срочно направиться в блоки D и С и занять свои места в спасательных…

Чандер поднял руки, присмотрелся, и, вздрогнув, отшатнулся от них, пытаясь убежать, будто это были не его руки, а какие-то гадкие существа, отдельные от него и ему не принадлежащие. Затем опустил взгляд, осмотрелся.

Кровь. Везде кровь. В свете родной планеты он увидел целые потоки крови, заливающие обломки капсул, разбитых, разорванных на части, и какие-то предметы, напоминающие то ли подушки, то ли детали одежды…

Люди, понял он. Люди, разделанные, как жареные куры.

— Эээээй! — Чандер, всхлипывая, направился к двери в другой отсек. — Кто-нибудь! — он бессознательно водил руками по своей груди, рукам, голове, стараясь избавиться от измазавшего его красного, но ничего не получалось — он лишь размазывал его ещё больше. Под ногами было липко. — Э-эй!

Дверь была выбита, будто что-то просто прорвалось сквозь неё, огромное и яростное. Чандер подошёл к пульту и, набрав код, прибавил свет. Обернулся.

— Г-господи, — он почувствовал, как холодеют ноги, и вцепился в стену, чтобы не упасть.

Капсулы были разбросаны по всему отсеку, расплющены, вжаты в пол, некоторые оставались в своих гнёздах, но что-то вырвало из них людей, вытащило сквозь рваные края пробоин в пневмостекле. Некоторые тела были почти не тронуты — лишь голов не было на тех местах, где они должны были быть, у других отсутствовали ноги, или руки — и долгие кровавые следы обозначали траекторию попыток сбежать. Ползком, пытаясь забиться в угол или под пульт управления.

«Ты не вернёшься оттуда…» — вспомнил он.

Подняв глаза, Чандер увидел над собой переплетение кабелей, с застрявшими в них телами, частями тел и разбитыми капсулами.

«Оттуда, — понял он. — Оттуда я и упал… там я и проснулся».

Он набрал ещё один код. Запросил съёмку со станционных камер наблюдения. Металлический голос, раз за разом предлагавший мертвецам переместиться в блоки D и С, оборвался, но уже через секунду заговорил вновь.

— Недостаточно прав для просмотра данных. Пожалуйста, введите оперативный код.

— Оперативный код? — Чандер оглянулся и сглотнул. — Что за код такой?

— Всему персоналу…

— Да пошла ты в жопу, дрянь! — Чандер ударил по панели. — Персонал дохлый весь!

На сверкающей огнями панели остался кровавый отпечаток его кулака. Чандер, обернувшись по сторонам, заметил кусок рваного железа, поднял его и тут же выронил — острые края обрезали ему руку.

— Твою мать, — он осмотрелся, затем нагнулся, поднял окровавленные обрывки проводов, вырванные из какой-то капсулы, и стал аккуратно обматывать ими один из краёв железки. Наконец, у неё появилось подобие ручки, и Чандер, ухватившись за неё, двинулся к выходу. Когда он пролезал в разорванную, окровавленную дверь, ему даже не пришлось пригибать голову.

«И ты думаешь, что сможешь противостоять ЭТОМУ с какой-то железякой в руках? — зазвучал внутри его головы голос матери. — Ты останешься здесь, в черноте, там, где тебя даже Бог не видит. Ты никогда не вернёшься».

— Заткнись, карга, — сказал ей Чандер, пробираясь по коридору. — Заткни свою глотку, ведьма дряхлая! Я твоего проклятия не боюсь.

Пуля ударила в стену чуть выше его головы, и, срикошетив, полетела дальше, ударяясь о стены.

— Не стреляйте! — заорал Чандер. — Я член экипажа! Чандер Васильев, техник-настройщик!

— Вот чёрт! — из-за переплетения проводов вышел мужчина в серебристой форме. — Простите меня. Вы не ранены?

— Нет… Вроде нет.

— Просто я услышал, как кто-то идёт, какое-то бормотание… Простите ещё раз.

— Хорошо, — Чандер сглотнул. — А откуда у вас оружие?

Мужчина приблизился к нему. Высокий и слегка тучный, двигался он легко и мягко. Пистолет он держал, направив стволом вниз.

— Я Андрей Полнов, сотрудник службы безопасности станции, — представился он. — Нас… было четверо, но теперь только я остался.

— Что произошло? — Чандер указал рукой себе за спину. — Там такое…

— Что ты видел? — Полнов обхватил рукоять двумя руками и направил пистолет Чандеру за спину. — Оно ещё там? Ты видел его?

— Кого? — Чандер сглотнул. — Кого я видел?

— Существо? Ты его видел?

— Нет, — Чандер покачал головой. — А вы видели?

— Если бы видел, я бы с тобой не разговаривал, — он опустил пистолет. — Серёга Фазов видел, и Мунсон, и майор Волков тоже… Они оставили меня прикрывать спины, а сами направились в блок D, с оружием… Недалеко ушли. Я слышал, как оно их убивает, но когда прибежал, всё уже закончилось, а оно ушло в другой блок. Мне просто повезло. Что ты видел?

— Ничего… трупы только. Я очнулся от удара, вокруг — трупы… Я в капсуле был.

— В капсуле? — Полнов вдруг напрягся. — Только прилетел?

— Да, наверное… А что такое?

— Ну да, конечно, ты же голый, — Полнов потёр голову, морщась от боли. — Первый сигнал был как раз оттуда. Вы что-то подцепили, пока к нам летели.

— Что? В каком смысле — подцепили?

— Какую-то тварь, не знаю. Вначале мы думали, что к вам прицепились китайцы или ещё кто, чтобы станцию захватить, но потом… Они все кричали, и все разное… Вы что-то принесли с собой из космоса, и во время стыковки оно проникло сюда. И начало убивать.

— Как в «Чужом»? — спросил Чандер. — Какого-то инопланетянина? Серьёзно?

— Не знаю, — покачал головой Полнов и, повернувшись, направился дальше по коридору. Чандер поспешил за ним. — Но это существо за несколько секунд разорвало в клочья трёх хорошо обученных вооружённых бойцов. Они только и успели, что пару раз выстрелить. А ещё капитан включил код семнадцать шестьдесят, что очень, очень плохо.

— Код? Мне панель трещала о каком-то оперативном коде…

— Это код заражения. Помнишь «Лунную»?

— Да. Помню. Все люди пропали, станция осталась, — Чандер вздрогнул. — И что?

— Это код семнадцать шестьдесят. Заражение неизвестным вирусом, имеющим неземное происхождение. Капитан обязан уничтожить весь экипаж. Они проходят к спаскапсулам, а борткомпьютер просто отсоединяет их без герметизации. В один момент две сотни человек вышвырнуло в открытый космос. Ни одного не нашли.

— Господи, это правда?

— Должно быть. Этот код известен очень давно, — Полнов вдруг остановился и повернулся к нему. — Ты должен знать, что станция теперь не на нашей стороне. Капитан увидел что-то такое, после чего включил программу уничтожения всего живого.

— Но… Если это не вирус, то зачем…

— Не знаю. Может быть, он решил, что только так можно эту тварь уничтожить? Со времён «Лунной» систему сильно усовершенствовали. Не проходи сквозь открытые двери, предварительно их не заблокировав. Не подходи к шлюзам и иллюминаторам с пневмостеклом. Держись подальше от высокого напряжения. Не доверяй гравитации. Бортовой компьютер включает и выключает её по своему усмотрению. Не смотри направо.

— Что? — сбитый с толку Чандер посмотрел, и у него перехватило горло. Они шли вдоль огромного смотрового стекла, за которым, не спеша, в самых странных позах, крутились мёртвые тела. — Это сделал компьютер?

— Да. И с тобой он то же самое сделает, если расслабишься, — Полнов вздохнул. — Я очень надеюсь, что и тварь эту он так же выбросил, уж очень долго её не слышно… Но, может, она просто-напросто спит, — он подошёл к чуть подсвеченной стойке, открыл её и, вытащив комбинезон, бросил его Чандеру. — На, одевай. А то ходишь тут, в чём мать родила.

Поднявшись по неудобной лестнице, они оказались в блоке Е. Чандер, осмотревшись, увидел, что и здесь оно побывало — на стенах потёки крови, на полу разбросаны небольшие предметы, к котором не хотелось присматриваться, — и раскуроченные стенные панели, будто кто-то рвал их, просто чтобы насладиться своей силой.

— Здесь, — сказал негромко Полнов, — Здесь ещё один.

— Что? В каком смысле? — Чандер сжал рукоятку покрепче. — Их было несколько?

Полнов достал из кармана небольшую ручную панель.

— У службы безопасности станции свои секреты. Доступ к камерам и управлению нам сразу же отрезали, но эта штука компьютером не управляется, — он потряс панелью. — Датчики движения. Когда всё закончилось, осталось только четыре движущихся объекта. Один — я. Второй — ты. Ты был ближе всего. Третий — здесь, в экоблоке. Четвёртый — в грузовом отсеке. Так что это может быть и оно.

— Зачем тогда… Какого хера? — Чандер прижался спиной к стенке коридора. — Я туда не пойду. Оно же нас уничтожит!

— Возможно, — сказал Полнов. — Но других вариантов выжить у нас нет. Либо ждать, пока оно нас найдёт, либо найти его, когда оно… Спит, или отдыхает. К тому же скорость передвижения слишком мала.

— А почему ты за ним не следил? Если знал его скорость?

— Слишком много движения, — Полнов облизнул губы. — После встречи с ним… Люди какое-то время ещё двигались, понимаешь? Из-за этого отследить его не удалось. Я думаю, что здесь всё-таки ещё один выживший. Но даже если это оно… Мы должны, понимаешь? Это наш единственный шанс.

Впереди, из раскуроченной двери экоблока, на пол коридора полосами падал свет. Полнов шёл впереди, сжимая в руках пистолет, Чандер, часто оглядываясь, шёл за ним, выставив перед собой своё самодельное оружие.

— Слышишь? — спросил его Полнов.

Чандер кивнул. Внутри экоблока кто-то был — слышалось шуршание, кто-то двигался сквозь ряды растений, задевая иногда листья. Пригнувшись, Полнов проскользнул внутрь, и, не разгибаясь, двинулся по спирали в центр блока. Большинство растений были не повреждены, лишь изредка приходилось переступать через разорванные клумбы. Однажды им встретилось выпотрошенное тело человека в залитом кровью халате, но всё же создавалось ощущение, что существо заглянуло сюда лишь мельком. Поглядев вверх, Чандер увидел заляпанное кровью обзорное стекло, за которым всё так же висела Земля.

«Неужели они так и не пришлют к нам помощь? — подумал он. — Они же не могут нас просто бросить!»

Впереди зашевелились листья. Полнов прицелился. Подняв руку, он показал Чандеру три пальца. Затем два. Затем один. Затем…

— Вот так, — женский голос раздался так неожиданно, что Чандер вскрикнул. Полнов, дёрнувшись, опустил пистолет. — Всё правильно, теперь ты не умрёшь. Теперь выживешь…

Одним прыжком Полнов перескочил через клумбу, и голос женщины перешёл в визг, захлебнувшийся сдавленным мычанием. Перебравшись через клумбу, Чандер увидел Полнова, пытающегося успокоить окровавленную грязную женщину. Заткнув ей рот ладонью, он старался другой рукой прижать её к полу, но женщина всё время вырывалась. Наконец, Полнов не выдержал и залепил ей пощёчину. Женщина замерла и уставилась вверх остекленевшим взглядом. Полнов аккуратно убрал ладонь с её рта.

— Рано, — сказала она абсолютно спокойным голосом и недружелюбно посмотрела на Полнова. — Как вы смеете меня бить?

— У вас была истерика, — сказал Полнов. — Извините.

— У меня два высших образования, молодой человек, — женщина поднялась на ноги. — А у вас хорошо, если техникум. Так что держитесь от меня подальше, — она вновь посмотрела вверх. — И всё-таки, рано.

— Что рано? — спросил Чандер.

— Рано подрезать усы. Я совсем забыла, что мы в космосе, понимаете ли. На Земле я всё делала точно в срок, даже выпустила несколько садоводческих календарей, представляете? А тут? — она махнула рукой вверх. — Я забыла, что тут нельзя ориентироваться на небесные светила, они тут, чёрт побери, всегда одинаковые! Ты прости меня, — сказала она, нагнувшись к каким-то кустам. — Ты же понимаешь, что я хотела как лучше? Я забыла, что я не на Земле и эта чёртова Луна сбила меня с толка. Ну, прости.

— Как вы выжили? — спросил Полнов.

— Главное — вовремя подкармливать и не позволять этим чёртовым автоматам, — она кивнула на раскуроченные машины, из которых вяло сочилась вода, — чрезмерно увлажнять почву, понимаете? Если бы не я, тут бы почти ничего живого не было.

— Нет! — Чандер подошёл к ней и положил руку на плечо. — Существо? Вы его видели?

— Какое ещё существо? — она потёрла в лоб и вдруг уставилась ему прямо в глаза. — Ах, вы про него? Да, он тут основательно нагадил, это верно.

— Так вы его видели?

— Мой горох, — она вдруг заплакала. — Он вытоптал мой горох. Я так долго прибираюсь за ним, но всё равно работы ещё очень, очень много! А ещё я не могу вспомнить, какой сейчас день и месяц, и эти чёртовы планеты, которые всегда одинаковые…

— Что это? — перебил её болтовню Полнов. — Как оно выглядело? Это был пришлец?

— Пришлец? — она удивлённо покачала головой. — Не думаю, что это пришелец, о нет. Мне он показался весьма, знаете ли, земным. Да. Думаю да, он пришёл не из другой галактики. Просто когда взлетал корабль с капсулами, он как-то прицепился… да. Да! — вдруг вскрикнула она. — У меня же должны быть записи, а там — и календарь!

Она попыталась было двинуться к выходу, но Полнов ухватил её за руку и вернул на место.

— Что это? Как оно выглядит? — он взял женщину за плечи и несколько раз встряхнул. — Ну?

— Выглядит? — она задумалась. — Знаете, я не думаю, что он злой… Я не думаю даже, что он вообще понимает, что такое зло или добро. Он не выглядел злым или дьявольским… Хотя, может, дьявольское в нём что-то и было, не знаю… Я думаю, он был просто голодный, понимаете? А когда он голодный, он кушает, — она скосила взгляд в сторону, на окровавленные внутренности, лежащие поверх рассыпанной земли. — Он же не виноват, что, кроме нас, здесь кушать нечего, понимаете?

Чандер вновь посмотрел вверх. Та же планета, те же звёзды. Вдруг его страх ушёл. В этот момент он понял, что всё это правда, всё, что сказала его мать. Он понял, что никогда не вернётся на Землю, что никогда не сможет покинуть эту проклятую станцию. Ему стало спокойно, и даже если бы прямо сейчас на него выползло что-то огромное и страшное, он бы не испугался.

— Я просто легла вот сюда и присыпала себя землёй, — продолжала говорить женщина. — Он порвал моего ассистента, я, правда, всегда забываю, как его зовут, то ли Фуль-Мун-Чу, то ли Чу-Мун-Фуль, я его называла всегда просто Чу, а вот теперь, знаете, он ведь умер. И я, наверное, должна вспомнить его полное имя, понимаете? А я не могу. Получается, что бедный Чу умер, а вокруг не было ни одного человека, знающего, как его зовут… И, как он его порвал, то взялся за какую-то девушку — она забежала сюда просто так… Он, собственно, за нею и пришёл, так что она, в какой-то мере, сама виновата… Ну, в общем, её он трепал немного подольше… Забрызгал всё кровью и всяким… Наверно, потому и не нашёл — я-то в земельку легла, да сверху зеленью накрылась, да ещё и в крови вся… Не нашёл, не смог…

— Достаточно, — Полнов вздохнул и вытащил панель. — Хватит. Вы пойдёте с нами, — он показал Чандеру панель. — В грузовом движение, но совсем медленное. Скорее всего, раненый.

— Но, если и там раненый, — Чандер покачал головой. — Где тогда оно?

— Может быть, снаружи, — пробурчал Полнов. — Где ему самое место.

— А что, если он может там выжить? — Чандер выбрался в коридор, помог выбраться женщине, имени которой так и не узнал, и продолжил. — Ведь он как-то, не знаю, прицепился к нашему кораблю… Или на Земле, или уже в космосе… А потом как-то проник внутрь… Что, если он сейчас снаружи, отдыхает, или там переваривает, а когда проголодается…

— Тогда, — сказал Полнов, — мы умрём.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

До входа в грузовой отсек они добирались почти через час, — приходилось обходить работающие двери и держаться подальше от бойлеров — чёртов компьютер умудрился ошпарить Полнова струёй кипятка, и тот теперь шёл хмурый, даже не пытаясь разговаривать. Несколько раз Чандер пытался разговорить женщину, но она теперь говорила лишь о своих растениях, и даже имя называть отказывалась. Чандер оставил попытки — как раз перед тем, как они увидели кровавый след.

— Полз кто-то, — сказал Полнов. — Раненый.

След привёл их прямиком к дверям грузового отсека, открытым им навстречу, словно подъёмный мост в средневековом замке.

— Пойдёмте, — Полнов первый ступил на них и зашагал в отсек. — Они не могут подниматься быстрее нескольких километров в час — слишком тяжёлые.

Кровавый след тянулся вниз по лестнице и прятался за одним из контейнеров. Посмотрев на нагромождение огромных металлических коробов, Чандеру стало не по себе — на его взгляд, здесь было слишком много мест, где можно было укрыться чему-то большому.

— Шлюз, — вдруг вспомнил он. — Здесь же есть грузовой шлюз, что с ним?

Полнов махнул рукой.

— Он питается автономно. Его открывает пристыковавшийся корабль, а не борткомпьютер, поэтому всё нормально.

— А что, — Чандер сглотнул, — а что, если оно так и проникло к нам? Через этот шлюз?

Они оба посмотрели в сторону огромных ворот шлюза. Женщина всё так же пялилась в обзорное окно.

— Скоро, — сказала она вдруг. — Уже скоро он опять захочет кушать.

— Что вы…

— Не подходите! — заорал вдруг кто-то. — Не подходите, или я буду стрелять!

Полнов выхватил пистолет и спрятался за один из бульдозеров. Чандер, схватив бормочущую женщину, поспешил за ним. Вдруг раздалось гудение, и, обернувшись, он увидел, как позади них закрываются ворота.

— Полнов! Ворота! — закричал он. — Эта сволочь нас запирает!

— Эй! — заорал Полнов, не обращая на него внимания, — Мы — люди, из экипажа, такие же, как вы!

— Ни черта подобного! Ни черта! Я знаю, кто вы!

— Что?

— А то вы не знаете! Нашёл меня, всё-таки, тварь! Нашёл, да?

— Ещё один спятивший, — пробурчал Полнов.

Чандер почувствовал, как погрузчик за ним пришёл в движение. Он взглянул вверх, ожидая увидеть, что это не бульдозер, а тварь притаилась в его ожидании, но увидел лишь пустую кабину.

— Полнов, — сказал он, — погрузчик двигается.

— Что? — Полнов посмотрел вверх, затем, зачем-то, вниз. — А где крепёжные ремни? Почему… — он, вздрогнул и, поменявшись в лице, уставился на контейнеры. — Их нет, — сказал он. — Чёртов компьютер заманил нас в ловушку. Эй! — он вскочил на ноги. — Слышишь, ты! Компьютер отстрелил ремни и теперь наклоняет по оси станцию, контейнеры…

— Я не сдамся! — заорал вновь тот же голос. — Я видел своими глазами, и я не дурак, я не выйду к вам, что бы вы ни говорили!

Пол ощутимо наклонился. Мимо прокатился ещё один погрузчик. Заскрипели, трогаясь со своих насиженных мест, контейнеры.

— Наверх! Цепляйтесь за крепежи! — Полнов, нагнувшись, сам первым кинулся вперёд, за ним следом и Чандер, таща за собой женщину. Где-то захлебнулся воплем раненый, иогромный контейнер, оставив за собой широкий красный след, заскользил вперёд чуточку быстрей.

— Давайте! — кричал Полнов, — пока они не набрали скорость!

Они цеплялись за крепежи и лезли вверх. Женщина, кажется, осознала серьёзность ситуации и тоже набрала темп. Справа, обдав воздухом, пронёсся контейнер, чуть дальше огромная стопка, вначале медленно, а потом всё быстрее, стала заваливаться на бок.

— Влево! — заорал Полнов, — Влево!

Чандер прыгнул. Мимо проскрежетал контейнер, уперся боком в стену блока и замер, натужно процарапывая себе путь. Кинувшись вперёд, они обежали его с другой стороны, пока по его застрявшей туше стучали контейнеры поменьше. Полнов, что-то крича, показывал на противоположную стену, когда толстая чёрная громада огромного контейнера, разорвав, наконец, застрявшего младшего собрата пополам, подмяла его под себя. В проём хлынули контейнеры помельче, половинки разорванного контейнера разогнулись и понеслись вниз, постепенно набирая скорость. Заметив брешь, Чандер рванулся к ней, удивлённо поняв, что женщина всё ещё жива и тоже направляется туда же. Лицо её было сосредоточено, зубы сжаты.

«Так же она и тогда выжила, — понял он. — Когда другие паниковали, она действовала, хотя и помешалась».

В последний момент Чандер увидел небольшой контейнер, несущийся прямо на них, и толкнул женщину в сторону, сам же отпрыгнул назад. Контейнер пронёсся между ними, и они, поднявшись на ноги, вновь полезли вверх. Мимо пронесся, кувыркаясь, погрузчик, коробки из разорванных контейнеров скользили совсем рядом, но они, всё-таки, прорвались. Внизу всё это ударялось о борт и застывало искорёженной грудой металла.

Чандер, вытянув руку, схватился за лестницу и залез на неё, затем помог подняться тяжело дышащей женщине.

— Господи, — сказал он, — мы живые!

— Это ненадолго, — покачала она головой. — Вот увидишь.

Внизу что-то загрохотало. С самого верха груды вниз слетали небольшие куски металла и коробки. Чандер выругался.

Компьютер опять наклонял станцию, но теперь уже в другую сторону.

— Мы не сможем, — он не отрывал взгляд от рассыпающейся груды. — Мы не сможем увернуться от такого количества, это будет одна огромная волна, которая…

Дёрнувшись, ворота шлюза рядом с ними пришли в движение. Чандер с открытым ртом смотрел на них и не мог в это поверить.

— Нет, — сказал он. — Это что, это оно возвращается? Почему сейчас?

Он опустил голову и затряс головой.

— Оно не успеет. Я лучше спрыгну тогда.

Снизу грохотал, осыпаясь, металл. Сверху жужжали, открываясь, ворота.

Когда жёлтая фигура, подтянувшись, проникла в блок, Чандер не удержался и закричал. А затем, разглядев её получше, выпрямился и замахал рукой.

— Хохлы! Это хохлы! — он повернулся к женщине. — Они всё-таки пришли, понимаете? Их станция тут недалеко, видимо, получили наш сигнал, и…

Фигура в жёлтом защитном скафандре, уцепившись за один из крепежей на стене, протянула руку и набрала на панели длинную цифровую комбинацию.

Станция замерла.

Затем он набрал ещё один код, покороче, и станция вновь пришла в движение, плавно выравниваясь. Загудели, опускаясь, входные ворота, через которые Чандер с выжившими проникли сюда много-много лет тому назад. Вслед за первой, в блок проникли ещё несколько фигур в жёлтом, и, уцепившись за крепежи, стали ждать. Наконец, станция выровнялась. У противоположной стены сыпались вниз последние обломки контейнеров. Одна из фигур приблизилась к обессилено сидящему Чандеру.

— Говорить можете? — раздался приглушённый голос из динамика.

— Да… могу, — Чандер улыбнулся. — Спасибо, ребята! Спасибо огромное! Я Чандер Васильев, техник…

— Вы заражены?

— Нет.

— Где находятся зараженные?

— Нет заражённых. И заразы нет.

— Код…

— Я знаю про код. Но здесь нет заразы. Тут какое-то существо, оно просто рвало людей на части, и капитан, запаниковав, набрал код.

— Что за существо? Вы его видели? Оно есть на записи?

— Нет, я его не видел. Но оно должно быть на записи, только её посмотреть нельзя…

— Можно, — перебил его жёлтый. — Согласно международному соглашению, при таких ситуациях код может ввести любая страна. Мы только что это сделали. Сейчас на нашей станции уже приступили к расшифровке. Понадобится пара минут.

— Не успеете, — женщина, держась за поручень, поднялась на ноги. — Он уже близко. Мне пора уходить. Быть может, пока он будет заниматься вами, я успею спрятаться.

— Женщина, вам ничто не угрожает, сядьте, пожалуйста, на место.

— Нет, — она покачала головой и подняла палец вверх. — Уже скоро.

— Сергей Юрьевич, — одна из фигур в жёлтом протянула главному панель. — «Киевлянин» на связи. Только почти ничего не понятно.

— Майор Оборов слушает, — он прибавил громкости. — Вас плохо слышно, повторите.

Чандер посмотрел вверх, и вдруг замер.

— Нет, — сказал он. — Этого же не может быть…

— …оттуда! Сейчас же! Никого не брать! Всех…

— Повторите, «Киевлянин»!

Через смотровое стекло прямо в лицо Чандеру смотрела Она. И смотрела, он знал это, прямо в его глаза — пока ещё несмело, но уже необратимо.

«В космосе тебя даже Бог не видит», — вспомнил он.

— …срочно! Никого не брать! Скорейшая отстыковка, это…

— Кушать! — закричала женщина и бросилась к открытым воротам. — Он опять будет кушать!

«Её травы, — подумал Чандер, — отбивают запах… Может, и выживет».

— Эй! Слышишь меня, цыган! — надрывался майор. — Я не уйду, пока не узнаю, что здесь произошло!

— Бегите, — ответил ему Чандер. — Это надолго. Пока Она не скроется.

— О чём ты? Ты меня слушаешь вообще? Отвечай!

Чандер отвёл глаза от почти полного диска выходящей из-за планеты Луны и повернулся к затянутым в тонкие жёлтые костюмы людям, под которыми было ничем не защищённое мясо. Увидев его лицо, они отшатнулись и закричали.

— В космосе, — прорычал Чандер, опускаясь на лапы, — всегда полнолуние.

А затем он стал кушать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Сергей Катуков} Эксперимент Барта ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Опыт с обоюдным гипнозом описан в книге Майкла Талбота „Голографическая Вселенная". Он меня так заворожил, что я решил смоделировать его в каком-нибудь рассказе. Осталось только придумать героиню, обладающую способностью к „инфантильному демонизму" как сказал о подобном типе характера Т. Манн в „Докторе Фаустусе"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через несколько лет после учёбы Нинель всё ещё каждое утро вспоминала об утраченных иллюзиях. Собственное имя казалось ей легкомысленным кружевным узором на верхней, невосприимчиво-тяжёлой части штор, которые едва шевелил ветерок из утреннего раствора форточки. Или будто порхало названием женского белья. Ни-не-льььь. «Узор, как на трусиках», — смеялась она про себя и устраивала неспешные, выпуклые «потягушки», представляя, что её тело — центр гравитации, к которому тенями тянутся вещи в комнате: шкафчики, тумбочка, кресло, стулья и коврик. Словно линии на скатерти, которую тащат за один уголок. Ещё несколько минут, и проснётся тревожный, тоскливый звук будильника, зовущий на работу в её юридическую контору. «Ретро-пикание одинокого космического спутника, пролетающего над одинокой девушкой Нинелью», — иронизировала она и проводила пальцем по лекальному рельефу одеяла.

Отец Нинель был крупным партийным работником. Ещё в то, заканчивающееся советское время. Одноклассники по-тихому смеялись над её именем, выбранным партийным отцом (если читать наоборот — выходил псевдоним Ильича), которое как-то шизофренично накладывало на образ девочки-отличницы профиль вождя мирового пролетариата. Страннее всего то, как это нелепое наложение соединялось на одинаково схожем для обоих большом плафонообразном лбу. Вплоть до института она носила пышные плотные причёски, закрашивавшие её выпуклое бледное чело. Взгляд её гипнотизировал однокурсников-мальчиков, легкомысленно-затаённый и как бы всегда убегающий, словно он сам по себе всегда над чем-то смеялся или скрывал болезненное головокружение своей обладательницы.

«Я не могу понять, почему ты ещё не с парнем», — проползал под гулом столовой вопрос её подружки с факультета фи-пси. (Предусмотрительный папа по своему разумению определил Нинель на юридический, который она посещала старательно и безразлично).

— У тебя глаза такие… Бабские… Как будто просят молока. Или как будто ты постоянно хочешь на ручки, — язвила Ирина, занимавшаяся философией Жоржа Батая. В отличие от Нинель у неё не было таких глаз. И таких бледных, чуть полноватых губ, гипсово задиравших ложбинку под носом. И наивного овала лица рафаэлевских мадонн. Это была не красота. Но зовущее, выманивающее откуда-то тающее любопытство…

— Давай я тебе устрою рандеву. В среду у нас лекция по конкурентному гипнозу от новенького преподавателя. А вечером в общежитии факультатив по теме. Загипнотизируешь какого-нибудь мальчика.

— О чём это ваше конкурентное?

— Нелечка… Тебе не всё ли равно?

— Не знаю…

— Не будь дурочкой. Придёшь и узнаешь.

— Да? — Нелечка опускала притворно-стыдливый взгляд, ковыряла в салатике, снова поднимала на Ирину то ли бессонные, то ли бесстыжие глаза.

— Да!

— Ну, я не знаю, — и обе прыскали со смеху.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На лекцию Нинель не пришла. Только через неделю заглянула в общежитие, где, словно адепты новой секты, вокруг лектора сбились небольшой стайкой студенты-старшекурсники. Ирины не было. Из-за этого чувствовалось спокойнее, раскованнее, и Неля присела за самой последней спиной. «Спиритический сеанс», проходивший при камерно и пещерно подрагивающих свечах, оказался весьма развлекательным действом. Платочки огоньков то и дело встряхивались от колебавших воздух смешков. «Магистр» худощаво, по-циркульному расставившись в центре, носил причёску, как у Леонардова музыканта. Улыбка обнажала кончики зубов. Голос был гулким, заставлявшим прислушиваться, снотворным. Звали его Роман Барт.

Он беспрестанно гудел, стоял, раскачиваясь, с выпрямленной, как по леске, спиной, двигая только руками… Неля никак не могла уловить смысл его слов. Они, будто рыбки, образовав вдруг понятно сложившийся узор, внезапно разбегались… Слоги родного языка, казалось, склеивались, слипались таким новым и непривычным образом, будто становились сочетаниями древнего, языческого повествования, поэтическим трактатом заклинаний. Наконец, он поставил пару стульев друг против друга. Пригласил желающих, которые должны были, следуя его подсказкам, наперегонки загипнотизировать своего визави. Ни у кого ничего не выходило.

— Смех вам мешает, молодые люди! Сосредоточьтесь! — внушал Барт, сам едва ли старше подопытных и едва сдерживаясь от веселья.

— Ага! Я тебя первый загипнотизировал! — наконец вскрикивал первый испытуемый.

— Ничего подобного! Вот, видишь? Вот он я, — и второй поднимал ладони, резко, по-фокусничьи вертя ими.

— Так не пойдёт, господа! — сокрушался «магистр». — Нам нужен серьёзный человек, который бы педантично следовал правилам методики. — Барт близоруко пошарил глазами по студентам и опрометчиво заглянул в последний ряд из единственного человека. Обрадованно улыбнулся, вежливо, за кончики ладоней, выудил оттуда покорную Нинель. Она смущённо, иронично улыбалась глазами вниз.

— Будьте серьёзны! Я вижу в вас большой потенциал. Вот вам напарник, — внимательно отслеживая неуловимый Нелин взгляд, он усадил её на стул. — Вы здесь новенькая?

— Да, — ответила она просто.

— Ваш любимый цвет — голубой, — сказал Барт, несколько выждав.

— Да.

— Положите ладони на колени. Чувствуете: ваши руки теплы. Представляйте всё, что я скажу. Каждую деталь. Каждый оттенок. Сила вашей фантазии безгранична. Посмотрите в глаза напарника. Они — большие луны на ночном небе. Далёкие-далёкие луны…

Голос «магистра» оказался у неё за затылком. Она увидела два блестящих чёрных зрачка. Юноша напротив неё смущался и краснел. Быстро смаргивал. Она, чуть напрягши веки, вгляделась, разобрав, как отсвет далёких светил бросил на луну трепетный луч, и заколебались тени лунных гор. Одинокий лунный скалолаз поднимался по одному из кратеров, осыпая голубоватый грунт и голубоватые тени. Изображение луны задрожало, напряглось и застыло. «Спать», — мысленно приказала она. Молодой человек, сидевший на стуле напротив, свалился на пол. Раздались отдельные охи, а потом общий смех, какие-то слова, аплодисменты. Глаза Барта только на мгновение вспыхнули смехом, а потом в них возникло выражение опасности. И непреодолимой жажды.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Как вас зовут? — спросил Барт, когда они вышли на улицу. Сетчатый, косой снегопад светился от фонарей.

— Нинель, — ответила девушка, смахнув снежинку с ресниц и, наморщив носик, улыбнулась. Он, о чем-то подумав, мельком посмотрел на её лоб, спрятавшийся под пушистым чепчиком волос.

— Нинель… Нинель… Приходите, пожалуйста, послезавтра. У меня есть одна большущая просьба… Задание.

— Какое задание?

Снегопад был сильный, мешал смотреть прямо, отовсюду лез влажными колючками. Надо удержать, заинтересовать Нинель. Взял её руки, спрятанные в варежки.

— Приходите к нам на факультет. Пожалуйста. Кафедра общей психологии. Или лучше сразу в лабораторию экспериментальной психологии. Знаете, там завкафедрой ещё Андрей Петрович Бальджо? Знаете, что о нём говорят?

— Что?

— Петрович, как кета, наполненная икрой удовольствия!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она смотрела на Ирину своим смеющимся, бесстыже извиняющимся взглядом («Нелька, ты так смотришь на людей, как будто раздеваешься перед ними»), в столовке под оловянный стук вилок и ложек рассказывая о том, как «угомонила» сначала одного «напарника», потом второго, потом, когда за неё взялся Барт, ему удалось что-то такое сделать, что она как будто вышла из комнаты и очутилась на взморье. Дул неприятный ветер, крапинки соли ложились ей на кожу. Внизу, между валунов, стоял сам Барт и выжидательно смотрел на неё. И потом, как во сне, они куда-то вместе пошли. И вышли на порог общежития. Он, сбиваясь, часто щёлкая кадыком, упрашивал прийти к нему на кафедру. «Зачем?» — спрашивала она. «Затем, — говорил он, — что загипнотизировать-то я вас загипнотизировал, но только уже после того, как первой это сделали вы. У вас дар».

— То есть он изнутри своего гипноза тебя, что ли, загипнотизировал?

— Да. И говорит, что на кафедре знаменитый психиатр.

— Какой?

— Который с икрой, полной удовольствия.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И всё-таки Неля тогда пришла. Барт весело суетился, частушечно сыпля о психиатрических делах, о том, что Бальджо в отъезде, угощал цветочным чаем, высохшими ирисками, потом убежал и вернулся с Костей, ассистентом, способным, как и он, Барт, будучи загипнотизированным, также обратить своего оппонента в это изменённое состояние сознания.

— Понимаете, Неля, нам остро нужен ещё один человек. Костя — очень хороший практик. Вдвоём мы провели уже много сеансов. Научились уходить от уловок друг друга. Это как в греко-римской борьбе — не попасть в зажим, постоянно ускользать. Но потом Бальджо посоветовал не бороться, не соперничать, но, наоборот, исследовать это обоюдное состояние. Для этого нужен третий. Понимаете? Андрей Петрович постоянно занят. И мы уже несколько месяцев не можем вот просто собраться вместе и устроить этот эксперимент.

— Вы должны сесть друг против друга, — продолжал он, зашторивая окна чёрным полотном. — И каждый рассказывает о своих ощущениях и образах. Извне третий — то есть я, — фиксирует и ведёт эксперимент. Подстраховывает. На всякий случай.

— На какой? — беспомощно улыбаясь, произносит Нинель, оглядываясь на исчезающие под плотной занавеской окна, на свечи, которые зажигает Барт.

— Мало ли… Вдруг человек не сможет самостоятельно выйти оттуда, из гипноза. Или упадёт со стула.

— Или не захочет вернуться, — добавляет насмешливо Костя.

— Это он шутит.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вы готовы? — спросил Барт, исподлобья глядя на сидящих перед ним экспериментаторов.

Нинель кивнула.

Ей показалось, она вошла первой. Сдёрнула полотно, встала на подоконник и шагнула в окно.

Перед лицом проплыла серая, в тусклую чеканку чешуи рыба. Вильнула хвостом и внезапно обрушила мириады светящихся точек. Они выскочили как бы издалека, словно рыба была не рядом, но, наоборот, очень далеко, — это она, необозримо гигантская, парила, почти не удаляясь. И точки, вращаясь опасными фейерверками, превратились в галактические эллипсы. В один из которых Нинель нырнула. Опьяняющая, углекислая теплота поглотила её и выплеснула на берег. В фиолетовый песок вторгалось шипение волн, пенящихся, как шампанское. Ярко-синий пляж, изгибаясь, уводил взгляд за горизонт. Алмазная, отполированная галька светилась изнутри, превращая берег в великолепие неизведанных небес. Из океана, лазурного, прозрачно-изумрудного, поднималась гряда хрустальных гор, пульсировавшая рубиновым светом. Неземные небеса, прочерченные то оранжевыми разломами, то словно опаловыми вкраплениями пузырьков, освещались откуда-то с линии горизонта. Возле Нелиных ног, двигая жабрами, подрагивая, лежала рыба. Девушка брезгливо оттолкнула её в прибой. Та ударила хвостом, и из буруна поднялся Костя. Он выглядел как перламутрово-сияющая ящерица с гладким телом и покрытой татуировками лицом. Нинель засмеялась, подняла крылья, огромные, как паруса целого фрегата, и, ударив в песок, яростно взмыла в небо.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Барт выглядел усталым и разочарованным. Костя сидел, ероша волосы. Нинель ушла быстро, почти ничего не сказав, не попрощавшись. Через неделю начиналась сессия. Казалось, она легко забыла про сеанс.

Как-то вечером она вдруг подумала (или «подумалось» изнутри её?): для чего она учится, что ей в жизни нравится? Что ей в мире надо? И вообще: какая она на самом деле? Ведь она уже взрослая. Всё про себя знает. Но вот это всё — разве это настоящее? Или просто словесные формулы? Застенчивая, молчаливая, старательная студентка. Послушная дочь представительного папы. Незаметная фигурка с насмешливыми губами и взглядом, таким неопределимо-притягательным. И как эта фигурка развернулась в том сне наяву в летающего монстра! Как она сожгла целый мир! Как, поставив страшную когтистую лапу на тело беспомощного существа, давила мощной пятой извивающуюся ящерку, оказавшуюся Костей!

Ей было стыдно? Ничуть. Жалко чужое тельце? Нет. Наоборот, смешно. Прихорашиваясь перед зеркалом, отправляясь на вечеринку по поводу завершения сессии, она посмотрела на себя — и мир зашатался, и огненный дракон ужалил её в глаза.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Ты что, мазохист? — неприязненно спросила она Костю, когда он однажды зимой догнал её по дороге на факультет.

— Нет. Ты о чём?.. Барт хочет повторить сеанс.

— А ты?

— Что я?

Нинель посмотрела на тонкое, интеллигентное лицо Кости. Как оно кривилось, корёжилось тогда от невыносимой боли!

— Я больше туда никогда не пойду.

— Хочешь, проведём без Барта?

Она остановилась. Как же это она сразу не заметила? Костя просительно, жалко улыбался, а глаза сияли, переливаясь восхищением и мольбой.

— Но только без Барта.

И был первый и второй сеанс. И зима, далёкая, заоконная, прошла и завершилась в десятках невероятных, неземных, непонимаемых миров. Всю весну они погружались глубже и глубже, дальше, в безвременные пространства самых запрятанных и зазеркаленных вселенных. Их измерения так жёстко и безжалостно искривлялись и сжимали своё содержимое, что приходилось воплощаться в самых странных и страшных монстров, чтобы не расщепиться под давлением чудовищной гравитации. Они, в самых странных, вычурных и прекрасных обличиях, кружились в танце над сияющими горами, над душными джунглями, над благоухающим райским садом. Он, пресмыкаясь, увиваясь у её ног, обвивая их своим телом, целовал её тысячью губ, ласкал бесконечным числом нежнейших пальцев, крыл и воскрылий. Она же, в роли повелительного, рокового, безумного существа едва одаривала его хотя бы одним взглядом, а развязкой игры всегда становилась гибель нежного, слабого создания, в которое обращалась Костина фантазия.

И потом ей пришла в голову странная идея…

Костя был безнадёжно влюблён в неё. Она знала и, посмеиваясь исподтишка, не отвечала взаимностью. Знали Ирина, Барт и все окружающие. «Сеансы» были тайной. Костя под страхом прекращения не смел пикнуть об этом. Мучительно погибая в каждом из них, он, возрождаясь, снова, раз за разом, шёл на осознанную гибель. Но зачем это нужно было ей?..

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ей пришла в голову странная идея… Гипнотизировать друг друга было уже слишком просто. Миры, действовавшие раньше на мозг как молниеносный, смертельный удар лезвия, теперь были почти обжитыми. Тут и там угадывалось знакомое. Уже не захватывало дух от удушающего страха и неизвестности. Ощутимо подступала скука. Во время одного из полётов, вырвавшись за пределы аргоновой атмосферы душной планетки, она предложила новую игру: погрузиться на один гипнотический уровень глубже. Она первая толкнула его в транс. Они провалились в новую, такую древнюю и чёрную пустоту, что потеряли друг друга. Никогда сюда не проникало ни одно человеческое сознание. Сами ощущения, мысли как будто выворачивались наизнанку. Если о чём-то схожем с понятиями ощущений и пространства тут вообще могла быть речь…

Наконец, отыскав друг друга, они повторили фокус, проваливаясь ниже и ниже, в неопределимое, в такое хтоническое и разреженное, что сознание, казалось, приблизилось к границам Абсолютного Ничто. Нинель поняла, что они с Костей и есть само Пространство, и их мысли, ощущение самосознания — единственные атрибуты Времени. То, что хоть чем-то схоже с ним. Они дышали — и так существовало Пространство, они мыслили — и так длилось Время. Нинель попробовала сделать мысленный окрик. Но за пределами того, чем была она самоё, мысль, как и звук в вакууме, не существовала.

Вдруг какая-то геометрическая фигура, бесцветная, едва отграниченная от пустоты, возникла где-то на самом пределе сознания. Дёрнулась, исказилась, бросилась навстречу двум крошечным сгусткам мысли в кромешной тьме. Бросилась жадно, как бросается на запах живого существа веками, тысячелетиями спящий в анабиозе, ждущий своего часа древний, может быть, древнейший вирус. Он метнулся к девушке, слепо ударился об неё, потом ещё и ещё раз, с разных сторон, словно ощупывал, и вдруг вонзился в самую суть её ментального существования.

Она, извиваясь, завопила от боли, так, как никогда ни одно существо не корчилось, ужаленное в самый центр своего жизненного ядра. Костя бросился на помощь. Она чувствовала, как леденящее, уничтожающее Нечто, охватило её. Последним островком ясного, знакомого мира был Костя. Нинель схватилась за него, облекла собой и впилась в него, яростно, спазматически… Костя инстинктивно ринулся от неё, и они оба вынырнули на предыдущем уровне, потом — ещё и ещё, ближе к реальности. Ей казалось — она катится, кубарем летит по лестнице гипнотических вложенностей туда, наружу, вниз, ломая рёбра всех существ, в которых воплощалась. И мерещились образы сотен монстров, сплетающих свои крылья, хвосты, шеи в любовной страсти и борьбе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда она, задыхаясь, в безумии, в ужасе выскочила наружу, из гипноза, была ночь. Дезориентирующая неизвестность. Чужая комната. Нетронутые книжные завалы в полутьме серебрились под пылью в углах. Со столика в бесконечно долгом движении сползал ворох толстых глянцевых журналов. Над ними, в бликах уличных фонарей двумя безглавыми башнями темнели два толстодонных стакана со следами виски. Вокруг — пачки снотворного. За окном мелькали огни авто. В центре комнаты темнота сгущена плотнее, чем в углах. И, истончаясь силуэтами на бледном оконном фоне, в самом центре позировали два старинных рогатых кресла. Две одинаковые реплики уставились друг на друга неподвижными барельефами на спинках. Два гипнотически ужасающих взгляда Горгоны Караваджо. В немом бессилии выпасть из их круга, начерченного мастером-плотником на надголовниках, прислонялись головы: Кости — на одном кресле и её — на другом.

Словно смертельно раненая, шатаясь, выбежала Нинель из Костиной квартиры. Стояла весна в самом расцвете. Босые ноги девушки касались травки на обочине дороги, по которой она бежала. Недавно прошёл дождь. И луна нижним краем светила из облаков…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

… Потом она узнает, что Костю долго и безуспешно лечили Барт с Бальджо. Что потом заболел сам Барт, и что Бальджо продолжал лечить того и другого, пока сам мог, борясь с собственным умопомешательством. Он подозревал, что, спустившись туда, на самый последний уровень, Костя и Нинель разбудили какое-то древнее чудовище, пожирающий сознание вирус. Он вырвался в мир и теперь передаётся через взгляд, возжигающий любовную страсть. Гибнут мужчины, женщины же только пропускают его через себя, улыбаясь хищным, затаённым оскалом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поэтому на Нинель эта встреча почти никак не сказалась. Она всё так же оставалась легкомысленной, соблазнительной, но ещё более далёкой, насмешливой и холодной. Только одна страсть завелась в ней, обострила свойственную ей черту характера: соблазнять и мучить по-настоящему, доводить до исступления и бросать в пропасть отчаяния. Каждые выходные вечером, тайком шла она в тихий переулок, в дом, над которым, неспешно загораясь, светилась томная, красная надпись. Переодевалась в костюм Евы и под маской Лилит кружилась вокруг пилона, раздавая поклонникам скрытое послание о безумии.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Ворона и её психи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Типичный терроризм направлен на то, чтобы причинить людям, в первую очередь, физические страдания, во вторую — боль утраты, и впоследствии — разбудить навязчивый страх. Мой рассказ о другом терроре — психологическом, о другой форме и методах террора, которые не наносят телу физических повреждений, но запросто калечат психику, незримо превращая своих жертв в уродов».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поезд начал тормозить и, наконец, остановился. Такую короткую остановку обычно не объясняют, и люди не обращают на неё внимания — мало ли что. Метро — сложный организм, бывают и тромбы.

Легкий толчок, поезд снова поехал, я расставил ноги шире, крепче взялся за поручни, еще раз проверил — не завис ли рядом кто-нибудь толстый, с книгой или смартфоном в одной руке. Я готов, я знаю, что будет дальше, мы репетировали несколько раз — в это же время, на этом же перегоне. Эта короткая остановка была совсем не технической — какой-то дурак застрял в дверях поезда, идущего перед этим. Того дурака зовут Жора. Жора Клешня.

Поезд тронулся и тут же снова дал по тормозам. Посыпались на пол сумочки, мобильники, кто-то ойкнул, кто-то коротко взвыл, загудели, зашумели, но ничего страшного еще не случилось. Страшное будет дальше, оно только готовится случиться, поднимает руку, чтобы постучать в дверь. Оно притаилось белой тряпкой на рельсах.

Сейчас машинист выйдет, вызовет какие-то там свои службы, а в вагон притащит тело. Притащит, да уж… Тело зайдёт само! И вот тогда начнётся страшное.

Прошла минута, вторая, третья, брожение чужих слов, всех возможных версий происходящего достигло моих ушей. Разумеется, бомба на первом месте, до чего же наивно! Хотя… «Бомба»? В каком-то смысле это верно. Бомба тоже начинает с себя.

Я в первом вагоне, «тело» явится именно в первый — так удобней машинисту, который не оставит человека валяться у заряженных током рельсов. Пока то да сё, это «тело» очнётся. Я к этому готов, а вот остальные — нет.

Мой пульс участился: эх, что сейчас будет!

Волнительный момент.

Дверь открылась — «ох, ах, до чего необычно, такого раньше не было» — народ полез за телефонами. Да, именно это и нужно. Вагон не полный и свободного места достаточно, чтобы все видели всё. Машинист тащит тело в пока еще белой рубахе, он вспотел и раскраснелся, помогает человеку переставлять непослушные ноги. Потом наверняка будет об этом жалеть. Перед ним расступились, освободили место. Я рядом, наблюдаю за всем, что происходит. Без меня ничего не состоится. Не состоится как следует, или пройдёт слишком быстро. А нам надо, чтобы долго.

До станции — всего минута езды, но мы сейчас не поедем. Почему? Потому что я здесь, и я вижу машиниста. Он аккуратно выбрит, лицо доброе, ему около пятидесяти, но это не важно, спина или голова? — вот над чем я сейчас думаю. Спина у него и так побаливает, если он не сможет вести поезд по этой причине — его могут уволить. Наверное, этого я не хочу. Пусть будет голова.

Я встаю в первый ряд зрителей, рядом стоит какой-то студент с рюкзаком, он только что не уступил место дедушке, свинтус, я хотел его наказать, да бог с ним — сегодня особенный день в его жизни — сейчас он познакомится с Вадиком по кличке Порох.

Сегодня Вадик в белой рубахе. Тот еще псих, упоротый безмозглый фанат своего жуткого дела, из тех, кто «сам не знает, что творит», но творит всё равно с удовольствием.

Машинист сопроводил «тело» до сиденья, встал рядом, потёр щеку, схватился за голову, зажмурился. Да, это сделал я — минут пятнадцать у него будет дьявольски болеть голова, и столько же времени мы не двинемся с места, и поезда встанут по всей серой ветке. Об этом расскажут в новостях, а по Интернету разлетятся сотни фотографий и штук десять видеороликов, снятых дрожащей от ужаса рукой.

Вадик, ах, Вадик, и так не особо красивый. Это твой звёздный час, чокнутый Вадик, начинай же, всё готово. Он «очнулся», уселся ровнее, осмотрелся, его начали спрашивать… участливо, бедные добрые люди. Вадик снял рубаху и достал нож.

Толпа затихла, машинист схватился за голову обеими руками и упёрся лбом в поручень. Я не усердствую: извини, потерпи минут пятнадцать, и я отпущу.

Тишина и максимальное внимание, кругом полно здоровых мужиков, девушкам не стоит бояться этого коротенького, почти перочинного ножичка — 5 сантиметров, таким даже в носу можно ковырять. Но у Вадика нож особенный — с черной рукоятки скалятся разноцветные черепа, расписанные в игривый горошек на мексиканский манер. Жаль, никто не видит этой замечательной рукоятки. Вадик смыкает челюсти и ухмыляется, затем проводит лезвием по собственной груди — из раны капает кровь, он проводит еще — толпа визгливо стонет.

— Закрой глаза, Дима.

— Мамочки…

— Да это псих! Остановите его.

О да, это еще какой псих! Это псих с большой греческой буквы ПСИ — «Ф». Сейчас он намечает выкройку, затем начнёт снимать лоскуты, обнажая липкие комья своего желтоватого жира. Но это лишь начало его выступления. Через десять минут, я уверен, здесь будет заблёван весь вагон — Вадик знает своё дело, и ему сейчас совершенно не больно. Почему? Потому что я рядом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час я уже сидел в другом вагоне. Другие люди, другие одежды, те же смартфоны и та же столичная скука в глазах. Сытые, спокойные лица. Бояться им вроде нечего. Их тела в безопасности — а вот психика… На входе в душу не поставишь металлодетектор, а глаза не заставишь закрыться, когда жадный мозг потребует зрелищ. Защиты от такого нет, и вот уже сердце в припадке животного ужаса колотит свою тесную клетку. Разве можно оторваться? Ведь это как гипноз, когда полуголый человек, подражая какому-то фильму, лижет острейшее лезвие ножа. Его язык расползается на половинки, а кровь заливает рот, и стекает на шею, на окровавленную грудь, откуда бьют по глазам сочные блики его догола раздетых костей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Даже мне иногда бывает тяжело переварить увиденное — что же говорить о тех, кто был в том вагоне? Пятнадцать минут на представлении Вадика это почти вечность. Это погружение в ад без скафандра. С широко открытыми глазами. Наверняка им всем будут сниться кошмары. И не только им — Сеть, она же большая. В ней кошмары производят кошмары.

Мои мысли отвлеклись на погоду, потом на утро, а затем я увидел воришку, который выхватил у пожилой женщины смартфон и лихо рванул вместе с ним в закрывающуюся дверь. Я посмотрел на него — всего секунду — и передо мной возникла полная карта всех его болевых рецепторов. Ноги, руки, голова, все внутренние органы — почти каждый миллиметр человеческого тела снабжен нервными окончаниями. И это, в каком-то смысле, моя территория. Такой у меня особый дар — могу сломать человеку руку, ногу, разорвать сердце, лопнуть мочевой пузырь или даже убить, сделав всё перечисленное одновременно. Могу сделать всё это, не поднимаясь с сиденья, через стекло с надписью «места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми». Но я не сломаю его кости — я управляю болью, я сделаю так, что его мозг решит, будто кость сломана. Ноги и руки, конечно же, у него останутся целы, но он узнает об этом, только когда успокоятся все его рецепторы. Эти, впрочем, я могу и успокаивать — едва ли Вадик Порох продержался бы так долго, если бы я не блокировал его боль. А боль была страшной: рецепторы выли так, что будь они католическим органом — церковь разорвало бы в клочья.

Так что же, парень подрезал смартфон, рванул прочь, но тут в его ступне «что-то стрельнуло», и нога подвернулась. Моя работа. А то, что зубы выбил, падая на полированные мраморные плиты, и нос сломал — это он сам — тут уж извините! У тела есть масса, и повреждения, ею вызванные, говорят, заживают дольше всяких других. Женщина обрадовалась, что парень так удачно упал и корчится на полу. Так ему и надо! Подольше бы! Успеть бы вернуться, пока не убежал! Тем временем поезд заполз в нору туннеля. Женщина вернется на эту станцию и найдет это разбитое ничтожество в полицейской коморке, в скользких розовых соплях и с изуродованным носом. Может быть, из жалости она не напишет заявление.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как я в это вляпался?

Мы познакомились с Вороной на лекции какого-то серенького профессора с мрачной фамилией Крюков. Чем больше он рассказывал о средневековых пытках, тем более зловещей мне казалась его фамилия. Лекция проходила на первом этаже какой-то библиотеки, за стеклом от ночного города. Все стены заставлены книгами, с потолка свисает проектор, темнота, тишина и только сипловатый голос Крюкова старательно пропитывает воздух картинами средневекового разложения. Он рассказывал о пытках. Я пришел его послушать, потому что боль — моя тема, и всё, что рядом с ней — тоже. Мне это было интересно, и ей, Вороне. Она сидела рядом и слушала, что-то даже записывала. От неё пахло сладким, безумным, нереальным, умопомрачительным развратом. Это особенный запах, который может учуять только тот, для кого он предназначен. Один сочтёт его кисловатым, другой терпким, третий решит, что это какие-то особенные духи, чтобы привлекать каких-нибудь абстрактных самцов, и только один — тот, у кого есть ключ к запутанному шифру этого запаха, для кого он окажется интересней самой захватывающей книги — вот его настоящий адресат. Я оказался тем, для кого цвела эта девушка. И я не мог пройти мимо, и, судя по тому, что после лекции на выходе из библиотеки мы сплелись в бессовестном поцелуе, смущая и веселя прохожих, поэзия наших тел оказалась взаимной.

Европейские средневековые пытки, несмотря на страшное название и сопровождающую их демоническую атмосферу, смотрелись весьма однообразно. Боль причинялась обычно самая простая: острая кожная, та, которую медики называют эпикритической. Мозг привыкает к ней достаточно быстро. Зная это, средневековые изуверы просто растягивали пытку во времени, как например «колыбель». До более сложной протопатической боли — ноющей, нестерпимой, берущейся неизвестно откуда и разливающейся огнём по всему телу — дело доходило крайне редко. В причинении сложных протопатических болей значительно преуспели китайцы, где медицина и антимедицина^[5] всегда развивались лучше европейских. Слушая профессора Крюкова, и наблюдая за тем, как он трясет перед собой пустым пластиковым стаканом (неприятная привычка), я развлекался проецированием на него боли от тех пыток, о которых он рассказывал. Бросал на него блёклую тень тех страданий, которые он описывал. Говоря, скажем, о горящей на костре «ведьме», Крюков ёрзал и чесался, а когда речь зашла о пытке грушей, извинился и шустро убежал в туалет. Этой паузой я воспользовался, чтобы познакомиться.

Ах, Ворона, она так и не открыла мне своё настоящее имя. Полгода мы с ней вместе, а я так и не знаю, как её на самом деле зовут. Зато познакомился с компанией её психов: Жора Клешня, Сеня Колесо и Вадик Порох.

Влип я, конечно, с этой своей биохимией. Рассказал ей, что могу блокировать боль, а она — этим трём психам. Тех возбудили мои способности, и они попросили помочь, сразу же обозвав меня Блоком. Свою странную миссию они объяснили тем, что книги и кино стали якобы слабы, сплаттерпанк мало кого интересует, а будоражить кровь — дело нужное и правильное, и все, на самом деле, этого хотят, только боятся. Вроде, как в воду зайти людям страшно, зато в воде их ждёт неминуемый кайф. Каша, в общем, в голове, но я зачем-то согласился. Этим особенно вдохновился Порох. Совершенно безмозглое существо, от радости он чуть не вырвал себе указательный палец, рука его потом распухла, и ныла неделю, зато безумная фантазия решительно пошла вразнос. К тому же оказалось, что теоретическая база у них уже давно и мастерски подведена: Каррен, Кетчам и, конечно же, Клайв Баркер — куда же без него? Сборник «Книги Крови» у этих трёх был за библию. Этой крови я с ними столько насмотрелся… Ах, Ворона!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В этот раз она пришла ночью, когда я спал. У неё был ключ, который теперь я хочу забрать.

Окна моей кухни смотрят на маленький парк, с полянками и крохотным лесом, и каждое утро по этому парку бегает девушка. Полная противоположность Вороны, её оживший антипод. Моя Ворона — вся черная: волосы, брови, глаза, сумочки, вся ее одежда, украшения, нижнее белье, подмышки, ресницы и лобок — она вся, вся черная, только кожа белая. Глядя на ее фотографии, вспоминаешь о фломастерах. Хотя красный в ней, разумеется, тоже есть. Много, много красного. Красный есть в каждом, кто еще жив или недостаточно мертв. Есть и в Вороне. А та девушка — совершенная ее противоположность — светлая и разноцветная. Лимонные кроссовки, нежно-зеленые спортивные бриджи, клубничный топик и белая пушистая резинка на золотистом хвостике. И лицо светлое. Точно ангел рядом с тенью пернатого черта. Каждое утро вижу ее на пробежке.

Но дело, конечно же, не в ней.

Как это ни странно звучит, во мне снова тлеет боль. Этим утром почему-то особенно сильно. Боль, боль, я знаю о боли все, я вырос из боли, пробовал на вкус всякую. Но вот душевную… У души не обычные рецепторы, и когда они активизируются — боль приходит из того мира, который мы не можем увидеть, лишь иногда способны почувствовать и уж точно не в силах контролировать. Это боль другого порядка, другой природы и других свойств, и так уж вышло, что до недавнего времени я с ней не сталкивался. К счастью, как выяснилось. И когда неделю назад вдруг столкнулся, оказался беспомощен, а она — горько смотрела на меня из грязного бездомного пса, еще живого, но смертельно раздавленного машиной.

Пес был в шаге от смерти, это было видно, он еще вздрагивал и тихонько выл. Его боль горела костром и плавилась, просачиваясь в мозг через раздавленное мясо и поломанные кости, и беспощадно разъедала разум. Мой разум. И я не мог с этим справиться, не мог перенаправить в сторону этот липкий поток, подавить эти страдания, они были мне неподвластны. Животные — не тот концертный зал, где я играю на нервах. И мне показалось, будто и я умираю вместе с этим раздавленным псом. Лежу рядом с грязным, коченеющим обрубком собаки. И корчусь от странной, незнакомой мне боли. На темной дороге перед ослепительным торговым центром, я прощаюсь за него с этим миром и со всеми, кто в нем живет. Бедный добрый пес.

Он помучался еще немного и сдох, а во мне зародилось что-то новое. И вчера вечером в метро я неожиданно понял, что это. Кожа Вадика заживет, язык починят, ухо… Тут он, конечно, промахнулся, простые вещи надо знать, ухо — это хрящ, новое не вырастет. Но Вадик дурак, а не Ван Гог. Псих с нездоровой тягой к эпатажу и запугиванию людей видом собственноручно отрезанных ушей. Извращенная версия эксгибициониста. Черт с ним, с Вадиком, но если его зрители… Если хотя бы часть из них испытала что-то подобное, что я испытал при виде того пса — значит, я не должен более содействовать этой больной компании. И никогда не должен был. Сострадание — одно из лучших человеческих качеств, и его нельзя распинать на фальшивом кресте.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из спальни появилась Ворона, сонная и мятая, с пустыми дырками от пирсинга на бровях, на ушах, и в губе. Мне стало противно.

— Жрал уже? — прочистив горло, прохрипела Ворона.

Я помотал головой.

— А кофе пил? — она протерла глаза и посмотрела на меня, как на открытый холодильник. — Язык, что ли, проглотил?

После вчерашнего представления Вадика этот вопрос показался мне не таким уж и метафоричным.

— Нет, — ответил я. —Хочешь кофе — делай.

— Ладно, — она рассеянно осмотрелась, засовывая под свои черные волосы белую кисть с черными ногтями. — Тебе делать?

— Нет, спасибо.

— Как хошь, — буркнула Ворона и поплелась к столешнице. Нашла там заляпанный пульт и включила телевизор.

Пока она готовила кофе, я таращился на экран, на мельтешение костюмов и лиц, на ползущую под ними красную полоску текста, белые цифры, номера, стрелки, пропуская болтовню и движение мимо глаз и ушей. Вдруг увидел что-то знакомое. Лужу крови знакомых очертаний.

— Сделай громче, — попросил я Ворону.

«…состоялся в московской подземке, свидетелями публичного членовредительства на этот раз стали пассажиры серой ветки, между станциями „Нагорная“ и „Нахимовский проспект“. Это уже пятый случай…»

— Пятый? — воскликнула Ворона. — Вот время летит.

«…по мнению психолога Инны Леонтьевой, мы сталкиваемся с одной из разновидностей психического терроризма, к которому приводит молодых, неокрепших в социальном плане, людей любовь к так называемой литературе ужасов…»

— Что за бред? — Ворона.

«… по мнению депутата Государственной Думы Олега Проскурина, нам необходимо запретить публикацию книг подобного содержания на законодательном уровне, или, как минимум, внедрить систему поименного лицензирования произведений, в дополнение к ограничению деятельности…»

— Фу, ненормальные, — процедила Ворона, одной рукой придерживая на плите турочку, а второй переключая канал. Запела музыка. Потянуло свежим кофе.

Телевизор прозвал их психотеррористами. Самоубийц не судят — их закапывают, не отпевая. Добровольных членовредителей — лечат. А что делать с теми, кто «насмотрелся»? С теми, кто видел тех или других, и теперь смотрит по ночам очередной сезон кошмарных воспоминаний? Сами виноваты?

— Как там Порох? — спросил я.

— Нормалек, — ответила Ворона, — с ушами только накосячил, вошел во вкус пацанчик. Так что Клешня объявил конкурс на новое погоняло — я думаю, Фантомас будет самое то.

На ней была моя рубаха и тапочки, и больше ничего. Грудь просвечивалась сквозь тонкую ткань. У меня снова участился пульс. Она заметила, пробежала по мне взглядом и ухмыльнулась.

— А после ноготков будешь меня трахать?

Когда она говорила «меня трахать» — мой мозг пустел, оттуда, как из ванной, будто спускали всю кровь и мысли, все, что там плавало, мгновенно погибало в водовороте сливного отверстия. Кровь переливалась в паховую часть тела, а сердце ускоренно молотило пульс.

Ноготки, вот уж эти ноготки. Завтра, в музее имени Дарвина. Они будут рвать друг у друга ногти. Плоскогубцами, на глазах у детей. Безумно и мерзко.

Но я кое-что придумал.

— Нет, — ответил я.

— А я тебя буду, — сказала Ворона игриво и хищно.

От таких слов у меня обычно нет защиты. Раньше не было. Собравшись, я «вырвал» себе все ногти до последнего. И на ногах тоже. И мне стало совсем не до секса. Боль, боль, боль. Двадцать раз боль, на руках и ногах, впивалась теперь в кости, по всему телу носился ураган боли, зато я снова принадлежу сам себе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ясное утро. Перед входом в музей стояла липа — с нее, как с трибуны, звонко чирикал воробей. Родители с детьми, в основном, мамы. «То, что нужно» — прошипела мне в ухо Ворона. Они подготовились, распечатали какие-то листовки про интерактивную демонстрацию возможностей человеческого тела. Мультяшная картинка на основе витрувианского человека Леонардо да Винчи. Без ограничения по возрасту. Мы зашли в здание и разбрелись по залам. К десяти часам утра детей стало так много, что они запросто перекричали бы не только воробья, но и громкоговоритель администрации.

Субботняя программа музея включала в себя лекцию о тропических растениях и практические занятия с микроскопом — дети разглядывали клетки лука, разрезанного и сплющенного между стеклами комара, живых инфузорий и еще что-то. Кроме этого, была викторина «Угадай животное» и лотерея с призами в виде плюшевых микробов. Ворона и два её психа планировали мимикрировать под одно из таких представлений. Мясистый Жора Клешня тащил тяжелый ящик с инструментами, длинный и кривоногий Сеня Колесо нес пакет с листовками и бинтами, Ворона — фотоаппарат и сумочку с медикаментами. В ней, кроме прочего, лежала мазь «Лазарий», благодаря которой у них потом все так быстро заживает и бесследно срастается. Остальное — на всякий случай.

Неожиданно я заметил, что у Жоры на руках — по три пальца. В том, что он избавился от них сам, я почему-то не сомневался. Ноготки, ноготки. Ноготки это только начало, так сказать, затравка. На финал они приготовили шоу под названием «Книга лица»: Клешня, к тому моменту лишенный ногтей, проводя ножом между глазами, делает вертикальный надрез ото лба к подбородку, после чего разводит кожу в стороны, раскрывая изнанку лица, как книгу.

Если бы я не видел это собственными глазами, я бы решил, что такое невозможно. Увы, еще как возможно. Мало того, едва заметный шрам от такого разреза я разглядел даже у Вороны. Видимо, до встречи со мной эти психи широко использовали сильнейшие обезболивающие.

«Книга лица» — мне кажется, это самое страшное, что я видел в жизни. Но у них в запасе есть фокусы и покруче. Лицо, в конце концов, заживет, а вот глаза на место не вставишь. Но на безвозвратные потери эти психи решаются редко, а в последнее время не решаются совсем. Может, взрослеют? Вадик Порох-Фантомас не в счет, тому всего девятнадцать.

Мы поднялись на самый верхний этаж. Здесь располагался вместительный и просторный игровой зал. По дороге Ворона раздавала листовки и бойко зазывала «на шоу». От такой наглости родители потеряли бдительность. Никто не заподозрил в нас вирус, вторгшийся в здоровый организм. Теперь уже поздно — пока они спохватятся, детишки вдоволь насмотрятся живых и настоящих кошмаров… Насмотрелись бы!.. Если бы я не перешел в тот день на их сторону.

В широкой гамме физических болей есть одна, моя любимая. Недавно я осознал ее огромную похожесть на боль душевную. Не в том, разумеется, смысле, что человек страдает от беспомощности, вызванной сочувствием или состраданием, а в том, что ее так же сложно отследить. Мозг человека, как застуканный воришка, при появлении этой боли начинает путаться в показаниях. Ворона и ее психи, конечно, готовились, но вместе с ними готовился и я. Я решал свою сложную задачу, вспоминая раздавленного пса в густой кровавой луже перед торговым центром. И решил. Готовьтесь, психи! После этого даже в ваших луженых снах появятся выбоины и трещины, из которых прольется в души ад. Интересно, что вы отрежете себе в следующий раз?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мамы уселись, малыши уставились на Ворону. Она затараторила что-то про уникальность человеческого тела, а ее психи принялись раскладывать на столе блестящие хирургические инструменты. Сверкающий металл загипнотизировал детей. Они оторвались от мам и выстроились кружком вокруг ножей и зажимов. Я стоял у самой двери, где, согласно плану, должен был страховать команду от неожиданностей. На секунду я почувствовал себя предателем, предателем своих новых друзей. Мне стало тошно. Я засомневался, стоит ли мне так вероломно плевать в лицо товарищам? Нет ли другого способа отучить их делать подобные гадости? Но друзья ли? Жора протер шесть своих пальцев спиртом и взял со стола реберные кусачки. Дети замерли в ожидании, они превратились в глаза и уши, полностью, как могут делать только дети. Их души и разум — чистая губка — приготовились к тому, чтобы впитать в себя какой-то новый удивительный опыт. То, что они сейчас увидят, останется с ними на всю жизнь… Разве не предательство это? Разве это не плевок в лицо друга? Ведь они считают нас друзьями.

Жора пустил кусачки по рукам, большие, изогнутые, он дает их подержать, я слышу детские рецепторы — кусачки тяжелые и холодные, идеально подогнаны, ходят легко. Говорят, что украсть у вора — не воровство. Значит ли это, что и предать предателя — не предательство? Жора забрал из детских рук потеплевшие кусачки и принялся протирать их спиртом. Сеня попросил мальчишек отступить на шаг и взять девчонок за руки. Зачем? Психологом себя возомнил? Пожалуй, с меня хватит.

Они запомнят этот день надолго. Моя любимая боль, встречайте! Мой послушный фантом, мой призрак, пустое место, на всех рецепторах и нервных окончаниях вашего черного тела, знакомьтесь — Маэстро Фантомная Боль.

Человек встречается с ней редко, обычно, когда теряет какую-нибудь конечность. Она приходит невидимая, как привидение, но ты чувствуешь, как робко она покусывает твою отлучившуюся в другое измерение конечность. Это замогильные монстры пробуют на зуб твоё тело. Умри, и ты окажешься на их столе весь, целиком.

Детские монстры, я слепил из них воображаемое чудовище с пятнадцатью головами, сорока семью хвостами, с несчетным количеством всевозможных конечностей и замысловатых, максимально чувствительных отростков. Пусть называется «Бабай», легендарный кошмар и герой большинства детских страшилок. Я соорудил это невиданное существо и прилепил к его телу Ворону и обоих ее чокнутых помощников. Каждый стал головой, прыщом головы на огромном бесформенном теле. И я дал всем им почувствовать Бабая изнутри. Срастись с ним. О, бедные рецепторы! Какая лавина импульсов, какой водопад информации, центральная нервная система едва справляется, что же будет дальше, когда я начну резать этого монстра, вырывать ему языки и ноги, дробить кости и жечь огнем и ядами его чувствительные отростки. У человека около двухсот костей, мне этого мало — в моем Бабае их в тысячу раз больше, и сейчас я сломаю каждую. Для вас, дорогие мои психи. Вы думаете, что знакомы с болью? О, нет. Вы даже не нюхали ее гнилой перегар, не слышали ее гулкие шаги, не ловили на кожу отблески ее обжигающего сияния. Я покажу вам, что такое боль. Я — ваша боль. Вам нравятся ужасы, нравится читать и смотреть, как у людей рвется кожа и вылазят кишки, теперь пришло время все это почувствовать. Лично. Увидеть и почувствовать скрытое измерение ваших любимых книг крови. На себе, в своем собственном аду, с кровавыми приветами всем этим Баркерам и Уэлшам. Да, Ворона, кожа рвется не на бесчувственной бумаге, она рвется здесь, сейчас, где ей самое место — на тебе.

Чтобы моя компания не дезертировала в болевой шок — я сделал все бескровно. Звучит странно, ведь все происходит лишь в воображении моей шизанутой компании. Мозг, однако, часто рисует то, чего нет. Его зрение питается от рецепторов, а те кричат от боли. Так мозг додумает и потерю крови, и потерю плазмы, и даже экссудацию. Хотя мало кто знает, что это такое, и что это смертельно.

Малыши с недоверием уставились на неожиданно побледневших ассистентов и докладчицу. Я шепнул сидевшей рядом женщине, что выступающим, кажется, плохо, и надо бы обратиться в администрацию, или даже вызвать скорую. Девушка встала, поднялась на цыпочки, она была низенькая, и присмотрелась. Им плохо, да… Это еще мягко сказано! Знала бы она, насколько им сейчас плохо. Разноцветная толпа карапузов замерла в изумлении. Едва дыша, Ворона легла на пол и забилась в конвульсиях. Жора повалился на стол, рассыпав инструменты. Сеня сполз по стене и сложился в кокон, а на его лице выступила испарина.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пока родители эвакуировали своих притихших гномиков, я пробрался ближе к россыпи хирургической утвари, вокруг которой корчились на полу мои бывшие товарищи. Ворона уставилась на меня раздутыми красными глазами, скрипя зубами и скалясь. Жора выл, обхватив голову, сначала тихо, а потом все громче и громче. Наконец, когда кроме нас никого не осталось, из него вырвался пронзительный нечеловеческий крик, а рот открылся до того широко, что губы покрылись вишневыми трещинами. Внезапно он открыл свои прежде зажмуренные глаза, и я увидел, как дрожат его огромные почерневшие зрачки. Меньше всего, кажется, проявлял себя Сеня. Он так и лежал, сжавшись в гигантское яйцо, внутри которого часто и громко рычал. Какой-то у него был, видимо, свой особенный способ противостоять сильной боли. Скорая приехала, когда изо рта Жоры начала идти желтоватая пена. Ворона случайно зацепила рукой один из своих пирсингов, некрасиво разодрав нижнюю губу, и стала похожа на вурдалака, которого рвет кровью.

Через несколько минут все закончилось. В комнату влетели мужики в синих штанах и куртках, и забрали все, что осталось от моего Бабая. В карете психам, конечно же, полегчало, и я думаю, тогда они и задумались над местью. Да уж. Я очень надеялся, что они поймут, с кем связались, и что лучшее решение — обо всем забыть. Лучшее, хоть и не простое.

Но я ошибся.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через неделю ко мне заявился Вадик Порох. Я даже не сразу понял, что это был он — уши на месте! Я стал к ним присматриваться, его это уши или не его? Он приехал за вещами Вороны. Собирал их по всей квартире, сверяясь со списком и сопя. От меня он молча отводил взгляд. Мне тоже было неловко. Неловко и стыдно. Наконец, он не выдержал, швырнул в сторону какую-то Воронину тапку и произнес:

— Жора боится из дома вылезать. Сеня на таблетках. Ворону в дурке держат… Мы же все тебе верили!

У меня пересохло во рту.

— За что ты их так? Тебя хотя бы раз кто-то из ребят обидел? Хоть раз, а?!

«Нет», — ответил я мысленно, и почувствовал, как в моей душе просыпается и расправляет костлявые крылья нечто большое и уродливое. Что-то пострашнее, чем простая боль. И будто видя это, Вадик продолжил:

— Думаешь, мы боимся твоей дурацкой суперсилы? — он пренебрежительно хмыкнул. — Да она же не настоящая, твоя боль. Не страшная. Предать друзей — вот что больно и страшно. Мразью стать.

Он посмотрел мне в лицо, гоняя желваки перед своими вновь пришитыми ушами, и больше ничего не сказал. Подобрал в сумку последнюю тапку, скомкал и швырнул мне в лицо бумажку со списком. И ушел, оставив меня один на один с этим новым зловещим монстром, который уже полосовал когтями мое сердце. И это было действительно больно, но, увы, — с этой болью я ничего сделать не мог. Угловатый, дерганый почерк Вороны, я подобрал и развернул ее список: «… чашечка в виде котенка, там одна только черная, увидишь… черные тапочки, не белые же, черт меня… и будешь уходить, скажи этому психу, что я буду скучать».

Мне было очень плохо. Меня терзала совесть. Я пытался найти Ворону, но след ее терялся сразу за отделением скорой помощи. За ним ни о какой «вороне» никто не знал. Даже, если удавалось объяснить без имени, о ком идет речь, разговор заканчивался на вопросе: «Кем вы ей приходитесь?». Действительно, кем? Одним из психов, наверное.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С тех пор прошел месяц. По городу вовсю полыхал летний зной, в этом году почему-то особенно жаркий. Мне пришлось даже уменьшить емкость мусорного ведра. Купил поменьше, чтобы чаще выносить, а то к вечеру начинало подванивать. Заменил черное ведерко на синее. Совесть вроде успокоилась.

По утрам я выхожу из дома, надев белоснежные кроссовки «Асикс», облачно-серые беговые брюки «Адидас», тоненький браслет пульсометра «Гармин» и футболку с надписью «Время боль» швейной фабрики «Стрелка». За домом прохладный лес, живой и зеленый, розовая гравийная дорожка, которая хрустит, словно крупный сахарный песок, и яркое синее небо над желтой кепкой. Катя уже на дорожке. Конечно, я бегаю быстрее, чем она, но мы все равно обязательно встретимся в лесу, ударим по рукам, улыбнемся друг другу, а вечером, после работы, она снова придет ко мне, и тогда, покусывая свежую пиццу, мы будем смотреть какой-нибудь красочный фильм.

Катя, Катя, Катерина. Она совсем-совсем другая, она светлая и добрая, совсем не похожа на Ворону, со всеми ее наколками, пирсингом, заклепками и какими-то жуткими черными мыслями. Единственное, что пока никак не клеится к воздушному образу — заставленная хоррором книжная полка. Черт меня раздери, у нее там Кинг, Кунц, Кэмпбелл… Немного почитав первого, с ужасом представляю, о чем могут быть другие. А смотреть мы собрались какую-то «Мглу». Так что я, на всякий случай, не рассказываю о том, что умею.

Надо бы к этой Кате внимательней присмотреться.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Лисицкий} Паскудники ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «„Паскудники“ — это небольшой эксперимент, попытка писать не так, как я пишу обычно, и в непривычном антураже. Симбиоз мистики и атмосферы раннего СССР вышел, на мой взгляд, довольно любопытным».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ребята у меня в отряде были непростые, потому и такой глупости, как записочки с благодарностью за интересный урок, я от них не ожидал. Обычная такая записка, клочок линованной дешёвой бумаги. У нас все на такой писали: и учителя, и ученики. Даже Николай Николаевич свои в ультимативной форме составленные служебки, напоминающие письма с угрозами, на ней составлял.

Я, помню, помял тогда этот белый прямоугольничек в руке, да спрятал в карман пальто. Глупость-то глупость, конечно же, но глупость приятная. Признали, видать, меня наши беспризорники. Хотя бы кто-то из них. А чтобы от этой банды признания и, тем более, уважения добиться — это, знаете, не таким уж простым человеком надо быть. Кремнем! Человечищем! Я-то себя таким никогда не считал, думал даже увольняться. А вот поди ж ты.

«Товарищ Белокопытов лучший учитель»! Так-то!

Не успел я записочку спрятать, как ворвались наши оголтелые в класс. Крикливые, как вороны, и такие же драчливые. Расселись за партами, как на проводах. Мне даже показалось, что вели себя пристойнее, чем обычно. Хотя, показалось, наверное.

А слова благодарности на меня как вдохновляюще подействовали! Не поверите, я никогда ещё до того момента так уроки не вёл! Сам увлёкся, да и их, кажется, увлечь смог. Хотя мой предмет они никогда не уважали. Алгебра да геометрия — серьёзно ли для беспризорников? «Мы, — говорили, — дядя, и без алгебры медяки в кармане пересчитаем. А геометрия нам на что сдалась? Неужто кого из нас, босоногих да неблагонадёжных, до полей допустят? Так что, — смеялись, — землю нам топтать привыкать надо, а не мерить».

Я на них не обижался. Ребята-то они хорошие были, умные, в основном. Кто ж виноват, что жизнь их в зверят озлобленных превратила? То-то вот и оно.

А с запиской той я не утерпел, да и отправился вечером к Николай Николаичу. Смотрите, что мне сорванцы наши на стол подсунули. А в других приютах говорили — неисправляемые! Исправляемые, да ещё как! Николай Николаевич тогда папироской пыхнул, улыбнулся в усы и сказал:

— Вот! А вы, товарищ Белокопытов, увольняться собирались! Таланта у вас, якобы, нет! Вот он, педагогический талант ваш! Изложен на бумаге с предельной искренностью! Так что вы ступайте, работайте. А записку эту сохраните. Думаю, не раз и не два она вас от сомнений убережёт.

Только ошибался Николай Николаевич. Не стала для меня эта записка утешением. А чем стала? Да я и сам не знаю… Но давайте обо всём по порядку, хорошо?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Этот клочок бумаги я так из пальто и не вытащил. Держал во внутреннем кармане. И каждый урок он мне кожу жёг сквозь подкладку. Сижу я на своём учительском стуле без спинки, прижмусь спиной к холодной стене, чтобы хоть немного боль в пояснице унять, да смотрю, как банда над листками своими склонилась — языки повысовывали от сосредоточения, карандашами скрипят… Дрянная у нас бумага была. И карандаши тоже — дрянь.

Сидят они, кропают свои кривобокие равнобедренные треугольники. Кто от руки, кто какую палочку приспособит вместо линейки. Некоторые, кто постарательнее, сами деревяшки обстругивали и ко мне несли. А я им ножом, по образцу со своей собственной, сантиметры с миллиметрами обозначал на них. Тогда ещё, помню, поздняя осень была. Темно, сыро. А у нас в классе и рам-то в половине окон не было, что уж там о стёклах говорить. Утепляли как могли, тряпками, досками, словом, что найти получалось — всё в дело шло. А в комнате всё равно мороз стоял. Десять минут — и пальцы коченели. Много ли так начертишь-то? Но они старались. Ну, или вид такой делали.

А пока они трудятся, я всё взгляд от макушки к макушке перевожу и гадаю: кто? Кто из них мог такое послание учителю написать? Ромка Синявкин? Нет, он к сантиментам не склонен. Захочет чего сказать — подойдёт и в лицо всё, как хорошее, так и плохое. Прямой он, как шпала. Тогда, может, Васька Чёрненький? Тоже умный парень. Но благодарить такой не станет. Чёрненький для себя избрал в жизни путь перекати-поля, ему геометрия с алгеброй интересны были чисто условно. Ну, есть такие предметы — хорошо, может, научусь, как обсчитать кого. Нету — ну и чёрт с ними, жил же без них как-то. Вообще, много их было, умных ребят в том отряде. Коля Свиридов, Жека Бахрушев. Витальки, Большой и Малый…

Почему же я к ним напрямую не подошёл с этим вопросом? Тот, кто с беспризорниками не общался, этого и не поймёт. Нельзя забывать, что это не дети рабочего класса, честные и воспитанные. Наши подопечные на улицах жили, с младенчества христарадничали. Несколько «хитрованцев» среди них затесалось. Ну, самой Хитровки тогда уже не было, ликвидировали. Но «воспитанники» этой клоаки не в воздухе растворились. Рассеяли их по всем Советам — кого в колонии, кого ещё куда… А те, кто помладше да не опасен, в приюты угодили. Станут такие прямо на вопросы отвечать? И не забывайте — для них что жандарм, что комиссар, что учитель — одно лицо, только в разной форме.

Так, в общем, я и не смог догадаться, кто же автор послания. И решил схитрить. Тот, кто революцию прошёл, не глупее же беспризорников? Я хоть и тогда уже немолод был, ребятам казался вообще мумией египетской, а ум-то живой смог сохранить. И потому вступил в сговор с Абельханом Аймаметовичем, учителем русского. Он, даром что татарин, язык любил так, как писатель не каждый любит. Мы с ним дружили, поэтому он мне не отказал. А план был простой: устроить ребятам диктант, в котором слова будут содержать тот же набор букв, что и в записке. А потом уж по почерку определить автора.

Конец истории? Да как бы не так. Беспризорники — народец ушлый. Почерк не совпал ни с кем из отряда. На всякий случай проверили ещё второй отряд, в котором я не вёл, там тоже ничего. Левой рукой писали, черти! То есть, это мы так подумали тогда.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Но всякая тайна перестаёт привлекать, если не поддаётся сразу. Да и не до праздных размышлений в детских домах. Там как на фронте, бытовые проблемы наваливаются каждый день и большим скопом, не до загадок становится очень быстро. А у нас проблем хватало.

Во-первых, приближалась зима. А мы только-только получили в своё распоряжение старую купеческую усадьбу. Ну, как усадьбу… Название одно. Стены голые мы получили. Окон нет, кое-где дырки от пуль в стенах, копоть повсюду. Годы-то какие были? Некуда было больше беспризорников девать. Ремонтом сами занимались. На первом этаже классы, на втором — спальни. У педагогов отдельные, а воспитанники по-спартански, отрядами ночевали. Вот мы там и вкалывали. Не забывая об уроках, конечно, от программы-то отстать нельзя. Повариха с завхозом сами кухню в порядок приводили. Спасибо, хоть стройматериалами нас власти снабдили.

Утеплялись мы в срочном порядке, зима в тот год лютая ожидалась. Каждый день ходили на вылазку в лес, за дровами. Запрягали клячу полумёртвую, брали воспитанников, кто покрепче, да и отправлялись.

Но только быт наладили более или менее — новая напасть! В начале зимы народу ещё на целый отряд нам пришлют! Тридцать человек обещали, может, больше даже. А селить их куда? Ясное дело, помещения надо готовить заранее, а то из этих тридцати двадцать в госпиталь отправятся в первую же неделю. А ребята заартачились. Так и так, не желаем на новичков горбатиться! Мы тут своими руками себе всё обустраивали, а им на готовенькое? Ну, можно понять их, конечно…

Словом, позабыл я совершенно про записку эту. И не вспоминал до самого декабря. А вспомнил только потому, что обнаружил у себя на столе, так же, с утра, новую записочку. Снова на клочке бумажки. Только на этот раз не с похвалой за учительское усердие. Было там написано: «Вы нам нравитесь». Тем же корявым почерком. А внизу приписка, явно второпях начерканная, печатными буквами: «ЖИВОЙ ТЁПЛЫЙ».

И отчего-то меня в пот бросило. В холодный.

Сам не знаю, чего я испугался. Веяло чем-то от этих слов таким, недобрым. Как угроза они воспринимались. Время-то голодное было. Зиму мы почти без припасов встретили. Пацаны жрать хотели, как волки. Бродили все тощие, глаза горели. Мы тогда педсоставом с Николаем Николаичем посидели все вместе, обсудили, да и даже стали глаза закрывать, когда наши подопечные убегали в город «промышлять». Ну, а как иначе? Чего ж им, с голоду дохнуть? Да и коллектив сплачивался, старшие младших подкармливали, заботились, как о братишках…

Нехорошо, да! Но не было тогда другой возможности. Закрутили бы мы гайки — и посыпались бы наши беспризорники по городам, как яблоки с веток.

Делили мы все горести пополам с воспитанниками, у всех животы к спинам прилипали, в руках карандаши держать не всегда выходило от холода, а тут на тебе. «ЖИВОЙ ТЁПЛЫЙ».

Да и буквы эти печатные… Наши-то все уже прописные освоили, Абельхан Аймаметович постарался на славу. И выглядели они так, будто карандаш держали не пальцами в щепоти, а в кулаке — остриём вниз. Странно это было. Противоестественно.

Но и не настолько, чтобы панику разводить. К Николаю Николаевичу я обращаться не стал. Вообще скрыл ото всех. А там и новое поступление, почти месяц назад обещанное, подтянулось. И опять стало не до расследований. Их же принять надо, расселить, научить пристойному поведению. Драки каждый день. Нет, стенка на стенку мы им не позволяли, но мелкие стычки случались часто.

Так и жили, как Абельхан шутил — зверели в снежной пустоши в компании главных жертв царизма. Ну, не знаю, кого как, а меня только это понимание и держало там тогда, что ребята эти, на диких волков в человеческом облике похожие — жертвы…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Был среди новоприбывших паренёк из местных. Сёма Костриков его звали. Говорили, что фамилия не настоящая, он её якобы придумал, чтобы с родителями ничего общего не иметь. Ну, я-то особенно не вникал в это всё. Главное, паренёк тихий был, послушный, не задиристый. Только напряжённый какой-то всё время, но я это на трудное детство списывал. Много ли вы счастливых босяков уличных видели?

И проникся он ко мне какой-то симпатией. В математике у него способностей было немного, но за советами жизненными он сразу ко мне спешил. Я и не против был. Не для того ли мы там все и находились, чтобы стать этим детям не просто учителями, а друзьями и наставниками? Да и, признаюсь, лестно мне было, что такой пацанёнок вокруг всё вьётся, с каждой проблемой ко мне сразу: Сергей Василич, помогите! Я и помогал.

Так что следующую записку мы с ним вместе обнаружили. Под Новый Год это случилось. Я только на учебном этаже появился, подошёл к двери класса — а он уж там. Спросить, видимо, что-то хотел. Стоит, в коридоре стенку подпирает. Учебные помещения у нас не запирались никогда, класс был открыт, но он не заходил. Я тогда ещё подумал, что есть в Сёмке какая-то деликатность врождённая…

Подошёл я к нему, поздоровался. Зашли мы в класс. А у меня к тому времени уже в привычку вошло свой стол рабочий проверять перед началом уроков. Вдруг чего ещё напишут? И ждать этих записок так странно было… С одной стороны, интересно, а с другой — как-то боязно. «ЖИВОЙ ТЁПЛЫЙ» — это мне покоя не давало.

Заходим мы, я гляжу — есть записка! На том же месте, на той же бумаге! Я её цапнул, прежде чем Сёмка успел прочесть, и встал к нему так, чтобы он подсмотреть не смог. Беспризорники — народ глазастый.

Читаю я, а сам изо всех сил стараюсь, чтобы руки не задрожали и лицо не переменилось. Было в той записке три строчки. Первая написана печатными буквами, хорошо мне знакомыми: «ТЁПЛЫЙ МЯГКИЙ». Мне тогда ещё подумалось, что такое описание хлебу бы подошло, который мы привозили нашим проглотам. Вторая строчка была такая: «Наш любимый учитель товарищ Белокопытов». Это прописными буквами. А третья — снова печатными. «ЖАЛКО ЕСЛИ УМРЁТ». И последняя буква с таким нажимом написана, что бумага порвалась.

И вот стою я, стараюсь виду не подать, как мне неприятно это читать было, но Сёмка всё равно почуял неладное. Говорит:

— Всё хорошо, Сергей Василич?

А я ему отвечаю, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Всё, Семён, нормально. Спину что-то опять прихватило. Ты только вот скажи, не видел тут никого, пока стоял в коридоре?

Никого он, разумеется, не видел. Только слышал какие-то шорохи странные, но это мог ветер ветошь в окнах трепать.

Первым порывом, конечно же, я на него и подумал. Но потом сообразил, что первая записка у меня на столе появилась задолго до того, как Костриков в приюте появился. Так что давить на него я не стал.

Настало время урока. Пришли ученики, расселись, а я снова смотрю на них внимательно. Только теперь уже не так, как после первой записки. Тогда-то я полный гордости и радости был. Вот, мол, какой я педагог! А сейчас всё думал: это кто же из них прикончить меня решил? Послание я тогда воспринял вполне однозначно, как угрозу. Не в буквальном же смысле меня кто-то за температуру тела нахваливает?

Тоскливо мне стало, прямо вам скажу.

С этой-то запиской я уже решил отправиться к Николаю Николаичу. Как бы там ни было, а угрожал кто-то учителю, ему о таком знать надо в первую очередь. Я объяснил всю ситуацию, спросил совета. Он долго молчал тогда. Хмурился, усы кусал. А потом сказал:

— Вы, Сергей Васильевич, не переживайте особенно. Это почти наверняка розыгрыш, но мы этого шутника на раз отловим. Работайте спокойно.

На том и распрощались.

Но с того дня начались со мной странности. Не мог я никак выспаться. Лягу вечером спать, и начинается. Шорохи какие-то, скрипы в коридоре. Шаги тихие. Я выглядываю — никого. Дежурные тоже ни сном, ни духом. А ведь надёжные ребята в ночные дежурства-то стояли, проверенные! Списывал я всё на переутомление и голод, держался изо всех сил. Нельзя было допустить, чтобы хулиганы, которые эту дрянь писали, видели, что старикан Белокопытов сдавать начал. Никак нельзя.

Хотя, один случай меня чуть не доконал. Помню, уснул я быстро, но вот в первом часу ночи проснулся, будто толкнули меня. Прислушался — так и есть. Крадётся кто-то в коридоре. Думаю себе, сейчас-то я тебя поймаю, сорванца. Тихонечко, как мышка, с кровати поднялся. Ни одна половица не скрипнула! И пошёл неслышно к двери. Крадусь я, а сам всё слушаю. Возня в коридоре не стихает, даже, кажется, громче стала! Обнаглели! Подхожу к двери, кладу ладонь на щеколду, чтобы открыть… Ну, сейчас как в сказке: выскочу, выпрыгну, да полетят клочки по закоулочкам! А из коридора вдруг голосок раздаётся. Тихий такой, как змея шипит.

— Давай-давай, выходи… — говорит. А потом добавляет: — Живой товарищ Белокопытов…

И с таким нетерпением это слово «живой» прозвучало… Я заорал. Благим матом заорал, на весь наш огромный корпус. Перебудил всех, а дверь отпер, только когда услышал, как Николай Николаич моё имя выкрикивает.

Он меня о чём-то спрашивать стал, а я ответить не могу. Говорили потом, я белый стоял, как мел, и глазами вращал безумно. Да он, кажется, и так всё понял. Выругался матерно сквозь зубы, и как был, босой, побежал к воспитанникам нашим в спальни. Искать виновников…

Не нашёл он никого, конечно же. И дежурные, понятно, ничего не видели и не слышали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Николай Николаевич никого отловить так и не смог, да и лучше мне не стало. Даже, напротив, ухудшилось состояние. Спать я почти что совсем перестал, в столовой кусок в горло не лез…

Воспитанники, конечно, заметили. Они всё же неплохо ко мне относились, если разобраться. Подходили, сочувствовали. Говорили мне что-то, а я только без конца в глаза им вглядываться мог: не мелькнёт ли где радость под маской жалости? Они хоть и зверята скрытные были, но я их читать тоже научился. Да и не скроешь такое, насмешку с торжеством смешанную.

Только не видел я ничего. Кажется, и правда сочувствовали, насколько могли.

А между тем по ночам стало ещё хуже. Шумы в коридоре усилились. Это уже не просто шорохи были — кто-то бегал там, грохоча босыми пятками, хныкал, скрёб дверь ногтями. Иногда ещё будто губы к щели под дверью прикладывал и тянул, подвывая: «живо-о-ой, тё-о-о-оплый». А потом по двери кулаком с размаху — р-раз! И снова носится по коридору, хнычет.

Коллег я спрашивал, конечно. Не то что спрашивал — до того довёл их расспросами, что они от меня шарахаться стали! Хотя дело, может, и не в расспросах было. Выглядел я тогда ого-го. Тощий, бледный, круги синие вокруг глаз. Но, как бы там ни было, коллеги не слышали ничего. Ни единого звука. Словно концерт этот весь был для меня одного.

Это-то меня и волновало сильнее всего. А ну, как я действительно с ума схожу? Не мог же педагогический коллектив к травле присоединиться? Нет, конечно, отношения не со всеми у меня ровными были. Но не до такой степени, чтобы все единодушно меня желали с ума свести!..

Я даже несколько раз готов был идти к Николаю Николаичу и просить меня прямо с рабочего места в дом скорби доставить. Невмоготу становилось, по вечерам особенно. Казалось даже, до конца зимы мне не дожить. А спас меня Сёма. Костриков. Ну, то есть, как спас. Наметил пути к спасению.

Перехватил он меня во дворе после уроков. Я заметил, что он уже давно со мной побеседовать хотел. И у класса каждое утро сторожил меня, и во дворе всё поджидал. Неделю уж я его избегал, а тут не смог увернуться. Подошёл он ко мне и говорит тихим шёпотом:

— Сергей Василич, не отстанут они от вас. Уехать вам надо.

У меня аж в глазах помутилось! Не отстанут, значит?! Уезжать?! Да ещё и Костриков мне об этом сообщает. Тот самый, к которому я как к родному!

Беру я его в ответ за локоток. Думал, ласково, а пальцы будто судорогой свело. Сжал так, что, наверное, у него синяки остались. Беру я его и говорю:

— Кто же это, Сёмочка, меня так просто не оставит в покое? — горло перехватило вдруг, но я комок сглотнул торопливо и продолжил:

— Ты мне толком всё расскажи, всё-всё, что знаешь.

Он дёрнулся, будто убежать хотел, а рука моя сама собой ещё крепче сжалась. Он вскрикнул, что ему больно. А я только оскалился, как пёс бешеный, и захрипел:

— Говори, Семён! Говори, а то к Николай Николаичу отправимся вместе!

У него аж слёзы на глазах выступили. Он-то помочь хотел, спасти, а я! Не знал ещё тогда Сёма, что намёками да вздохами людей не спасают.

— Нельзя… Нельзя такое советскому человеку говорить! — кричит сквозь слёзы.

А я молчу. Уставился ему в глаза своими краснющими да воспалёнными, и молчу. Не знаю, сколько я так стоял перед ним. Мне кажется, что час точно. На деле-то, наверное, минута пройти не успела. И он захныкал:

— Паскудники! Паскудники до вас добраться хотят!

Я ему в ответ:

— И без тебя знаю, что паскудники! Ты мне имена назови!

А он как взвизгнет:

— Нет у них имён! Так и зовут все Паскудниками! Считайте, по батюшке!

Вырвал потом он руку из когтей моих, да и умчался куда-то. Догонять его я, понятное дело, не стал. Да и не смог бы. Зато по какому-то наитию отправился к Николай Николаичу. Зачем? Сам не знаю. Захотелось, наверное, душу излить.

Прихожу я к нему, а он кофей пьёт. Я уж думал, позабыл этот запах, не помню, когда последний раз пил до того. Спрашивать, откуда он раздобыл такую ценность, я постеснялся, а он отчитываться не стал. Усмехнулся только в усы, заметив моё удивление. Угостил чашечкой, добрая душа, усадил за стол. Смотрит на меня и вид делает, будто всё у нас хорошо. Будто не замечает он, что я за несколько недель лет на двадцать постарел…

Попили мы с ним кофейку, поболтали о текущих делах каких-то. Я хоть как-то взбодрился. И тут он меня спрашивает:

— С вами всё в порядке, Сергей Васильич?

Быстро спрашивает, чтобы я с духом собраться не успел. И я, должно быть, от растерянности, ему так же в лоб отвечаю:

— Николай Николаич, а кого в здешних краях Паскудниками по батюшке называют?

Ну, что в голове вертелось, то язык и выдал. Тем более, Николай Николаич-то из тамошних мест родом. Должен был знать. Это я всё уже потом придумал, все эти объяснения свои. А если бы тогда он у меня в ответ поинтересовался, зачем я спрашиваю — разговор бы наш и иссяк. Но вышло иначе.

Он откинулся на спинку стула, глаза прикрыл и задумался. Молчал долго. А потом ответил:

— Неужто до сих пор про Паскудникова помнят?

И рассказал мне историю. Давным-давно, первым владельцем той самой усадьбы, где нас расположили, был купец. Очень богатый, а фамилия у него была Скудников. И была у купца проблема. Не мог он никак наследников себе завести. Детки рождались, да только все как один — мёртвые. И это его, понятное дело, угнетало.

Первым делом он молиться попробовал. В то время все проблемы так решить пытались. Да только бог на молитвы-то разве что в священных книгах отвечает. Отчаялся тогда Скудников. И решил обратиться к тому, кто посговорчивее. К дьяволу, то есть. И дьявол ему вроде как вылечил все проблемы по этой части. Начали у купца детки рождаться. Живые.

Только беда в том, что детки эти — и не люди были вовсе. Через месяц после рождения у них клыки отрастали и полоса шерсти по загривку, до самого копчика. Глаза раскосые, изжелта-красные…

Боялся их Скудников. Но не настолько, чтоб надежду потерять. Уверен он был отчего-то, что, если долго пробовать — обязательно родится у него обыкновенный мальчик. Так они и плодились у себя в усадьбе, как мыши. Раз в год жена ему рожала, приходить в себя не успевала. А приплод был — по трое за раз!

Не знаю уж какими путями, прознал народ про то, что там творится. И прозвали купца Паскудниковым, переиначили фамилию его. Бояться его стали. Каждый раз, как он в городе появлялся, спешили все по своим домам прятаться. А он мрачнел год от года и дичал, сам стал на зверя походить. Прислуга от него разбежалась… Да они же, должно быть, и разболтали о том, что этот купец у себя дома вытворял.

Терпели его, терпели… У нас же как терпят. Ждут, пока моченьки хватает, а там уж баста! Вот и Паскудникова этого решили в расход пустить. И отродье его заодно. Собрались мужики, кто посмелее, и отправились к соседу. Только ни одного ребёнка, или кого там, в доме не нашли. Самого купца, да жену его, и всё. Одичавшие оба, как собаки. В грязи да рванье.

И решили с ними по-простому вопрос. В народных традициях. Вздёрнули обоих на воротах усадьбы и красного петуха пустили…

Потом в доме этом и другие люди жили. Восстанавливали, обживались. И убирались через год-два оттуда. Нехорошее, говорили, место.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Заставил меня рассказ Николая Николаича задуматься крепко. Я его за кофей поблагодарил, да побежал к себе в комнату. Уселся там за стол, разложил все три записки перед собой. Смотрел на них, думал о чём-то. Сидел так, скрючившись, пока спину не прострелило, прямо от плеч до копчика. Встал, крякнув, и пошёл к уличной стенке, лечиться холодом. Холод — верное средство от любой хвори. Не знаю, как бы я уроки высиживал, если бы не…

И стало где-то в голове у меня зарождаться не понимание ещё, а намёк на понимание. Будто я наткнулся на что-то важное, но сам ещё толком не понял, на что. Слово это — «ТЁПЛЫЙ», которое во всех записках было, кроме первой, никак мне покоя не давало. Тёплый… А кто ж не тёплый-то? Все мы тёплые, покуда живые.

И как стукнуло мне в голову что-то. Сам не понимаю, что со мной произошло такое. Подхватился я с места, пока ещё ночь не совсем наступила, и побежал в дровяной сарай. Мимо спален ватажников наших, по каменной лестнице… Должно быть, оттолкнул кого-то с дороги, да сам того не заметил. Бегу… Глаза навыкате, шепчу что-то беззвучно. Думаю, кто-то из дежурных уже тогда к Николай Николаичу бросился: Сергей Василич, математик, с ума сошёл!

Заскочил я в сарай, схватил колун, да обратно. А на крыльце уже толпа воспитанников стоит. Отбой вот-вот должен был быть, да разве после такого зрелища их в кровати загонишь! Увидели, как я на них с топором бегу — прыснули в разные стороны! Только мне не до них было. Бежал я в свой класс.

Заскочил в пустое помещение. Хорошо, догадался с собой хоть свечу и спички прихватить. Иду я к учительскому столу, а в голове одна мысль бьётся, точнее, даже слово, а не мысль: тёплый, тёплый, тёплый…

Остановился, смотрю на своё место в дальнем углу. И вижу, будто со стороны наблюдаю, как я подхожу туда, сажусь, локти на стол кладу, наваливаюсь всем весом на них, начинаю говорить. Говорю, всё больше на стол надавливая. А потом вдруг кривлюсь от резкой боли в пояснице. И что я тогда делаю? Верно! Откидываюсь назад, прислоняюсь спиной к стенке, да так и сижу до конца урока.

Спиной к стене прижавшись.

Тёплой спиной к холодной стене…

Размахнулся я, да как врезал колуном! Огроменный кусок штукатурки отвалился. Я — ещё раз, хрясь! И давай долбить! Бью по стене, бью колуном, а в голове одна мысль: что же я, старый дурак, делаю-то?! Думаю так, а сам стену крушить продолжаю… Из дыры глина и ещё что-то сыпалось. Может, штукатурка древняя, не знаю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А потом я остановился. Будто кто за руку меня схватил. Колун опустил, смотрю — точно посередине дыры кусок глины болтается. Я его схватил — и потянул на себя. Мне сперва показалось, что не получится его убрать, а он будто сам ко мне в руку прыгнул. Поднимаю я его, а там…

А там череп. Детский, клыкастый, с глазницами раскосыми. Это его я сквозь стену грел каждый день теплом своим, выходит…

Обернулся я, не зная даже, что сказать. Гляжу, а за моей спиной толпа стоит. Рты разинули, глаза удивлённые. Николай Николаич, Абельхан, другие педагоги, воспитанники… Стоят и смотрят то на меня, то на череп этот.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А дальше был НКВД. Черным-черно у нас в приюте стало от кожаных плащей и курток. Допрашивали каждого, кто вообще хоть раз мимо моего класса прошёл. Меня мурыжили дольше других. Даже в Москву увезли…

Я не скрывал ничего. Так и говорил: я человек советский, в магию, загробную жизнь и всё остальное не верю, но что было — то было. И рассказывал всю историю без утайки. Да и опасно было бы утаивать. Они на лжи-то собаку съели. Вот я и талдычил им, иногда раз по десять в день, всё по порядку, от первой записочки до черепа в стенке.

Потом меня, конечно, выпустили. Повезло несказанно. Но в приют к Николаю Николаичу мне путь уже был заказан. Даже не знаю, остался ли сам приют-то? Могли и раскидать по другим учреждениям.

Если подумать, то закончилась история не так плохо. На Крайнем Севере тоже школы есть, и в них нужны учителя. А тем, что несёт свет знаний в самые дальние уголки нашей Родины, советский человек должен гордиться.

Так что, товарищи, давайте расходиться. Спать пора.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Юм} Беленькое ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторах: «Харьковчане Александр Юрьев и Александр Мовчан создали в 2015 году творческий коллектив под псевдонимом Александр Юм. Инженеры-строители по образованию, авторы окончили Харьковский автомобильно-дорожный институт и работают на одном предприятии. В литературе отдают предпочтение фантастике, реализму и хоррору. В копилке авторов победа в 2016 году с первым романом цикла „ОСКОЛ“ на конкурсе научно-исторической фантастики, проводимом интернет-журналом „Самиздат" и первое место в литературно-педагогическом конкурсе „Добрая лира-6“. Несколько историй вошло в сборники издательства „АСТ, в рамках проекта „Народная книга"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На правом берегу славного Днепра, посреди степи, затерялось небольшое село. Стеленные соломой мазанки хоть и бедны, но все побелены известью, и даже покрытые пылью горшки на плетнях радуют глаз случайного путника. И название у села ласковое — Беленькое. Только на подворьях пусто.

Как настала великая жара, в окрестных балках высохли ручьи. Да что ручьи — могучий Днепр местами обмелел, обнажив берега чуть не до русла. Богатые на урожаи поля сожгло беспощадное солнце. Стало тихо без суетящихся овец, вечно чем-то недовольных коз и лениво мычащих коров. Опустели и без того не шибко оживленные степные дороги, позабыв убаюкивающий скрип колес да топот копыт. И вроде совсем недавно чумаки возили табак в Крым, а оттуда возвращались с полными возами соли, без которой самая никудышная хозяйка не накроет стол; вился к мерцающим звездам дымок от раскуренных люлек, шелестел ковыль, да под зычные «цоб-цобе!» длиннорогие волы держали в ночи верный путь.

На версты вокруг нынче не то что птицы или зверья не встретишь — полевого сверчка не слыхать. С заходом солнца раскаленный воздух уже не обжигает, как днем, но крепко сжимает в своих объятьях. Душно. Кажется, что Чумацкий шлях исхудал, растеряв добрую часть молока, пролитого на черное небо, и месяца не видно, словно черт его украл.

Беленькое потонуло во тьме. Кроме одной хаты на околице — ближней к колодцу-журавлю, задравшему длинный клюв с ведром.

Тук-тук… Осторожно постучали в светящееся окошко. А потом так же негромко, но быстро, чтоб, не дай бог, не перепугать спросонок хозяев и в тот же час, чтоб не услышал кто чужой — тук-тук-тук…

Кто-то, пригнувшись у окна, опять постучал. Тук-тук-тук-тук…

Из-за печи выросла тень, и в хате стемнело, как на дворе.

— Кто тут? — раздался из сеней грубый голос.

— Пустите, Христа ради!

Скрипнула и, провиснув на завесах, отворилась дверь. Глиняный каганец вынырнул из мрачного нутра, освещая ганок^[6]. Босоногий парубок, тяжело дыша и озираясь, переминался возле порога.

— Пустите. За мной кто-то бегит! — Он смахнул ладонью капельки пота со лба.

— Шо за казак от своей тени тикает? — Крупная чернявая баба затряслась от смеха, придерживая на груди цветастый платок, наброшенный поверх льняной сорочки. В вытянутой руке каганец колыхался, как лодка на волнах рассерженного Днепра, и вокруг склонившего русую голову хлопца тени на ганку заплясали гопак. — Заходь.

Парубок прошел следом в хату и, отыскав взглядом икону, покрытую накрахмаленным рушником, перекрестился.

— Мир вашему дому!

— Котомку — на лавку, за стол садись. Сапоги скидай, а то, как хомут, на шею нацепил. Или нацепил, но другой?.. Женатый, не?

Хлопец покраснел.

— Куда мне, матушка…

— Как тебя звать?

— Петро.

— Голодный?

— Спасибо, матушка. Я ел сегодня.

Баба приосанилась, разровняла складки на платке.

— Та что ты все — матушка, матушка… Горпиной зови.

Петро и вовсе поник. В самом деле, не такая она уж баба — не разглядел с темноты толком. Молодуха. Плотная, сбитая вся такая, пышногрудая. Смазливая, одним словом. Юбку ровную надела, фартуком подвязалась, засуетилась, закрутила задом. Ух, хороша! И хозяйка ничего: в горнице прибрано. А вот окно… Вроде бы месяц пробивается из-за туч и возле плетня мелькнуло что-то. Непонятно. Запотело оно, что ли? Как надышал кто.

— Чем богаты, — Горпина поставила тарелку с солониной. Посыпанное толченым перцем, с чесноком и тимьяном, нарезанное добрыми шматами мясо пахло до головокружения. — Жалко, хлеба нет.

Петро достал из котомки стиранный-перестиранный рушник. Потянув за концы, развернул. Кучка мелких яблок, три вареных картошины, соленый огурец, пучок подвявшего зеленого лука и на четверть отъеденная паляница.

Горпина смотрела на залихватски торчащий, поджаренный козырек пшеничного хлеба, еле слышно причитая:

— Дура я, дура… Последнюю жменю, последнюю… А оно и зернышка не завязалось.

Внезапно замолкнув, она будто уснула. Только черные глаза были широко открыты и некрасивые морщины перечеркнули ее высокий чистый лоб. Через минуту, часто заморгав, оживилась, как и не было ничего:

— Ой, Петро! Ты куда идешь? Рассказывай, а я сейчас горилочки.

Парубок, сдирая ногтем сморщенную кожуру с картошины, открыл было рот, но лишь вздохнул.

— Ну… — Взял огурец, повертел, подул на него и положил на тарелку рядом с мясом.

Что говорить-то? Как шел по степи целый день да прилег под кустом передохнуть? Проснулся под вечер и только на развилке понял, что заплутал, — где раньше камень стоял, нет ничего. А небо уж затянуло, не видно ни зги. Повернул наудачу направо. Плелся почти на ощупь, как слепой, выставляя вперед палку. А рядом с тропой кто-то прячется, шелестит в ковыле, сопит. И не отстает… Он шагу прибавляет — и тот, что не показывается, тоже. Он закричал, палку кинул со всей силы, где тень скользнула, и — бежать…

Горпина сняла с полки штоф из зеленого стекла и наполнила чарки.

— Со свиданьицем!

Петро закашлял — горилка ободрала измученное жаждой горло. Хозяйка, подвигая одной рукой крынку с водой, другой легонько ткнула хлопца в плечо.

— Рассказывай! А то не дам!

— Чего не дашь? — Петро, захмелев, повернулся к окну, чтоб пригладить чуб, и замер.

— Как чего? Запить. А ты что подумал? — лукаво подмигнула Горпина. — В город идешь?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А? — Петро, не в силах оторваться от окна, всматривался в темень. Во дворе будто бы кто-то ворочался на земле, обсыпаясь пылью. — Да… — Он закрыл глаза и мотнул головой. О! Теперь никого. Надо ж померещиться такому? — …Я на завод хочу устроиться — их сейчас великое множество.

— Ага! — сверкнула глазами Горпина. — Понастроили днепрогэсов, вот и засуха страшная! Вода из самого глубокого колодца ушла. Люди хаты побросали, поуехали все из Беленького в Запорожье!

— Конечно. Там и работа, и учеба, и обеды в столовых. И кино!

— И девки молодые. Гуляй, веселись! Муженек мой туда же… — процедила Горпина, сжав кулаки.

В наступившей тишине горящий фитиль каганца трещал, как дрова в костре на Ивана Купала. Страшно прыгать через огонь, а ведь никуда не денешься от взгляда черных глаз…

Зачарованный хлопец встрепенулся, услышав скрип досок на ганку. Затопали мелкие проворные шажки, и Петро покрылся мурашками.

— Ты чего? На, пей.

Парубок залпом осушил крынку с водой и попросил налить горилки. Взяв больше нормы, опьянел. Язык развязался, и Петро рассказал хозяйке, что ему никогда не было так страшно, как этой ночью.

— …Оно и сейчас подле хаты…

— Тю! — рассмеялась Горпина. — То тебе солнце голову напекло, ну, и голодный вдобавок. А на дворе мой поросенок бегает.

— Кто?

— Сынок. Как родился — днем спит, а ночью играет. И больше со свинками, пока всех не порезали. Теперь по степи сам гуляет.

— И не боится? — проглотив ком, спросил Петро и залпом выпил еще чарку.

— Степового? Так нет его, рогатого. Сказки. А Тарасику шестой пошел. Работник. Мамке помогает.

— Такой мамке и я б помог, — смыв горилкой клейкий страх, Петро неспешно обвел пальцами вокруг рта. Придвинувшись вплотную, он обнял Горпину и крепко поцеловал в губы. Цветастый платок сполз, сорочка расстегнулась, открывая полную грудь. Парубок, окончательно осмелев, увлек хозяйку на лежанку за печкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подкинулся Петро на постели, оттого что мамка поет. Мертвая. Стоит возле гроба, худая и белая, в одной сорочке, с распущенными волосами. Голова склоненная, лица за волосами не видно. И поет колыбельную, качая гроб. А в гробу лежит он — Петро.

Обливаясь холодным потом, хлопец бьет себя по щекам. В голове шумит, и вот-вот выскочит сердце. Петро очумело глядит по сторонам. Занимается рассвет, горница пустая, а из соседней комнаты доносится песенка.

Натянув кое-как исподнее, он на дрожащих ногах подошел к едва приоткрытой двери. Заглянул в щелочку, а там — Горпина, в ночной сорочке, с всклокоченными волосами, тихо напевая, качает люльку.

Словно замороженный, парубок, однако, смотрит не на хозяйку, а на детские ножки, свешенные наполовину через быльца^[7]. Пальцы поджаты к черным от пыли и грязи ступням, напоминая копытца.

Петро протирает глаза — Горпина накрывает кружевной накидкой люльку. Он быстро крестится и возвращается на лежанку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вон ту выкатывай, — хозяйка, подсвечивая сверху, указывала под лестницу. В погребе темно и узко, толком не развернешься. Петру лезть туда совершенно не хочется. — Прицепишь кадку, и дело пойдет. Поднимать ведром землю мы с Тарасиком и сами можем, только долго это, и запас воды кончается.

Из погреба веяло холодом и чем-то сладковатым.

— Перельешь рассол и подавай. Ту не тронь, остолоп! — Горпина ударила кулаком по распахнутой ляде^[7]. Петро пригнулся, за шиворот посыпалась побелка. — Вылазь!

Поменялись местами: парубок держал каганец, а хозяйка ворочала бочки.

— Нелегко тебе, поди, ма… Горпина. Без мужа и еще с дитем?

— Маслишься? Вот докопаешь колодец — значит, настоящий казак. А то ночью вы все горазды… Принимай!

Когда кадка была поднята, Петро не поверил глазам. На дне сплелись в клубок мертвые змеи. Ужи или гадюки — неизвестно. Без голов, с содранной шкурой, они все равно вызывали ужас и отвращение.

— …А Тарасик бошки им рубает и домой несет. Потрошит ловчей меня, солью натирает, пересыпает травами и перцем — не может без солонины.

Похоже, там еще была жаба и голый, со вспоротым брюхом, еж. Петра затошнило. Приходилось, конечно, есть одну лободу и щавель, но всяких гадов?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Копает Петро усердно. После горячей ночи с Горпиной духота в колодце не такой страшной кажется. Деревянный журавль кланяется, опуская клюв в узкое жерло, скрипит серая, в длинных трещинах, жердь. Парубок нагружает кадку глиной, Горпина поднимает, переворачивает. Вокруг оголовка изрядно насыпано.

Отчаянно хочется пить, но вида не подает хлопец, все копает и копает. Когда лопата не может взять плотный грунт, в ход идет железный лом, тяжелый и острый.

Петро, запыхавшись, задрал голову. Ну, сколько до сруба? Аршин так до десяти. Глубоко, а все равно жарко, словно в бане, правда, без пара. И как ни крути, ад здесь, на грешной земле, где палит огнем солнце, вода желанней и слаще кагора, и нет никакого рая, обещанного рыжим попом из Верхней Камышевахи. Попробовал бы он вдолбиться в твердое, будто камень, дно! А еще надо быть начеку — мало ли, разогнется поржавевший крючок и полетит на маковку груженая бочка. Увернуться, считай, некуда. И не выбраться без подмоги, в особенности, если журавль поднял клюв с кадкой, как сейчас.

Зато можно передохнуть — Горпина отошла покормить мальца. Странный он все-таки, точно звереныш. А ведь лица его он так и не видал. Одни ноги. Хотя какие ноги — копыта. Как он топотал подле хаты!

Петро передернул плечами. Это ведь и в пыли Тарасик валялся — больше некому. Свинья свиньей, разве что не хрюкает; все рыскает в поисках добычи. Интересно, а говорить он умеет? И тут Петру сделалось плохо. Перед глазами заколыхался ковыль — не разглядеть, кто притаился. Дышит тот, кто притаился, часто-часто, вбирая воздух ноздрями. Следит. Всматривается, выискивает подходящий момент для броска. И только дашь слабину…

Наверху послышался шорох. И сопение — точь-в-точь, как в степи ночью. И шепот, как шелест ковыля.

— Мамо, солонина в колодце?

— Тихо, Тарасик.

— Мамо… Солонина, как батько, в кадке?

— Еще нет. Пускай до воды докопает.

У Петра глаза навыкате. Свесившись в колодец, на него уставилось свиное рыло. Глазки маленькие, недобрые; из раскрытой пасти, с коричнево-желтыми клыками, тянется слюна. Алчно подрагивает грязно-розовый пятак, иссеченный ссадинами и шрамами, бездонные черные дырки с шумом втягивают воздух.

— Солонина, — прошептал Тарасик, и детская ладошка пригладила окрашенные в красное шерстинки вокруг пасти. — Копай быстрей, солонина.

Парубок засучил ногами, вжимаясь в стенку колодца. Ноги отчаянно скользят по глине, льется пот по груди, та ходит ходуном от бешенства неведомой силы, выгибающей тело в дугу. Петро хватается за горло, хрипит.

Свиное рыло искривляется в жуткое подобие улыбки, когда хлопец уже не дышит. Его русые волосы стали белее снега, голова упала на плечо, язык вывалился, в уголке перекошенного рта показалась слюна…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А вода в колодце так и не появилась. Может, ушла она вся, чтоб накрыть днепровские пороги — туда, где плотина. Может, еще что.

Солончаки кинулись на степь, высасывая жизнь до последней капли. Суховеи засыпали пылью колодец, обрушились все до единой мазанки, и упокойная тишина, как саваном, покрыла Беленькое. Ничего и никого не стало в округе. Но порой, в душную июльскую ночь, выглянет из-за туч рогатый месяц, будто высматривая случайного путника в умирающей степи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Подольский} К кошачьей матери ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ появился на свет исключительно из-за образа героини. В какой-то момент мне просто захотелось написать что-нибудь не слишком серьёзное со старушкой-кошатницей в главной роли. Я сел за клавиатуру, начал набрасывать обстановку, а тут и сюжет в голове созрел».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

У пенсионерки Аглаи Петровны всегда было много кошек. Они скрашивали её одиночество, наполняли жизнь приятными заботами, а заодно и оберегали от злых духов. Когда имеешь дело с потусторонним, помощь не повредит.

Колдовством Аглая Петровна промышляла не часто: силы уже не те, да и времена изменились. Теперь ведьмы консультировали клиентов в Интернете и наводили порчу по фотографиям из соцсетей, а у неё не то что электронного кошелька — даже компьютера не было.

Хорошо, хоть сплетни и соседские рекомендации выручали.

Когда местная ребятня, дрожа от страха и протягивая мятые сторублёвки, попросила спасти издыхающую собаку Жульку, Аглая Петровна не смогла отказать. Она ни разу не пробовала возвращать с того света — не тянула назад тех, кто уже подошёл к черте, да и не верила, что ей это по силам. Но слёзы в глазах детишек сделали своё дело.

Древнюю книгу заклинаний, написанную одним безумным арабом, Аглая Петровна старалась лишний раз не трогать. Больно уродливым было издание, а от переплёта и вовсе пованивало мертвечиной. Однако задача была не из лёгких, поэтому ответ пришлось искать именно там.

Аглая Петровна всю ночь провела над ветхими страницами и чугунками со зловонным варевом. Она принесла собаку в дом и торговалась за её жизнь с иным миром, буквально физически ощущая присутствие чего-то неведомого. Встревоженные кошки кружили рядом, мигал свет. Непогода стучалась в окно.

Но всё получилось. Наутро Жулька, которую вообще-то сбил грузовик, как ни в чём не бывало, бегала у подъезда и виляла хвостом.

Рядом прыгала от счастья детвора, звенел смех. Измученная Аглая Петровна выдохнула и улыбнулась. Она справилась. Все были довольны.

Все, кроме кошек.

— Кыс-кыс-кыс! — звала Аглая Петровна с кухни, высыпая сухой корм прямо на пол.

Раньше её в тот же миг окружило бы пушистое облако, взмыли бы вверх хвосты всевозможных расцветок, а чавканье смешалось бы с довольным мурчанием. Но теперь кошки не приходили.

Отовсюду Аглая Петровна чувствовала насторожённые взгляды. В квартире повисло напряжение, даже кошачья шёрстка казалась наэлектризованной. На обоях стали появляться царапины в виде странных символов, усиливался запах мочи. С появлением луны кошки заводили свои песни, и чудилось, что кто-то отвечает на их зов прямо сквозь стены, сквозь пространство.

Несмотря на запертые окна и двери, с каждым днём кошек в доме становилось больше. Половину Аглая Петровна уже не узнавала. Ночью у её постели кружили хвостатые тени и загорались нездешним цветом глаза. Ворочаясь на влажных от пота простынях, Аглая Петровна не могла отличить явь от кошмара. Раз за разом скользили по её коже маленькие зубки, копались в волосах коготки, а сотканное из множества пастей чудовище заполняло комнату до самого потолка.

Следующим вечером кошки разбили все лампы и обрушили люстры, поэтому пришлось зажигать свечи. Аглая Петровна больше не сомневалась: её удумали извести.

— Да что ж я вам сделала, родненькие? — причитала она. — Ну, собачку вылечила, так то ж для детишек ведь!

Но в кошек будто вселилось что-то. Решение могла подсказать та самая книга. Аглая Петровна хранила её на антресолях в коридоре, потому что рядом со зловещим томиком жутко болела голова. Словно книга сама не хотела, чтобы её читали.

Но иногда это было необходимо.

Аглая Петровна залезла на табуретку, нашла на полке уродливый корешок, потянула. И тогда сбоку прыгнуло быстрое, пушистое. Со шкафа бросились в атаку другие кошки. Замелькали когти, хвосты, и Аглая Петровна рухнула на пол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дышать было тяжело. Аглая Петровна чувствовала солёный привкус во рту, чувствовала, как подкрадывается чернота. Перед глазами кружилось, всюду дрожали свечные огоньки. Пахло тлеющими травами и палёной шерстью.

Страшное слово «ритуал» мелькнуло в голове Аглаи Петровны, когда кошки пустили ей кровь и сложили рядом мёртвых птиц, когда выстроились вокруг спиралью и закричали, заревели, позвали. Привычный мир треснул. Теряя сознание, Аглая Петровна успела увидеть, как приходит нечто во мраке, как оно ломает стены и отдирает их от реальности, будто шкурку от апельсина…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…Кошки мурлыкали и ласково тёрлись о хозяйку, приводя её в чувство. Шершавые языки зализывали раны, усики карябали лицо. Аглая Петровна с трудом подняла голову и осмотрелась. Сквозь тьму проступали контуры исполинского чертога. Горели факелы на колоннах, высоко под сводами змеились не то щупальца, не то хвосты.

Скрипя костями, Аглая Петровна встала на ноги. Позади неё, будто через огромный глазок, можно было разглядеть очертания родной квартиры. Проход был открыт, стоило лишь шагнуть туда. Но кошки жалобно голосили и звали за собой.

— Вы что же это такое натворили, а?

Они крутились возле книги заклинаний на полу, царапали её, пытаясь открыть, и бегали от ног хозяйки к громадной винтовой лестнице. Та уходила вниз, в подземелье, где пахло сыростью и болезнью. И где тяжело дышало нечто очень древнее.

— Кто у вас там?

Кошки хором замяукали, и Аглая Петровна могла поклясться, что услышала слово «мама». На неё, не моргая, смотрели десятки умных глазок. Аглая Петровна верила, что кошки живут на два мира сразу, поэтому видят и чувствуют сокрытое от людей. Теперь же и её пригласили в гости на другую сторону. Очевидно, не просто так.

— Ведите, хитрюги, — усмехнулась Аглая Петровна. — Помогу, чем смогу.

Она подхватила книгу с пола, нацепила слетевшие тапочки и зашаркала вслед за питомцами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Никита Стороженко} Тени на дне бассейна ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «30 лет. Родился и вырос в г. Мончегорске, Мурманская область. Образование не связано с писательством. Автомеханик, охранник, аппаратчик-гидрометаллург — кто угодно, но только не студент филологических курсов. Сейчас работаю на Металлургическом комбинате. Могу похвастаться одной самиздатовской публикацией в сто экземпляров. Я написал рассказ, а другой парень выполнил всю работу по подготовке издания и выпуску тиража, разошедшегося среди „своих“».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В большом спорте четыре вида плавания: спина, баттерфляй, брасс и кроль. Олег начал «карьеру» с самого примитивного — по-собачьи; на следующем этапе, перепробовав все стили, он выбрал наиболее массовый — вольный.

Родители отдали Олега в секцию плавания. Он добился вызова на соревнования городского и областного масштаба, но звёзд с неба не хватал, довольствуясь местом в середине таблицы. Олегу исполнилось пятнадцать лет, когда упорный труд, наконец, дал результат. Победа в «большом» заплыве. Первое место в своей возрастной категории, на соревнованиях городского масштаба. Тренер, шестидесятилетняя толстушка, ходячий таймер со свистком во рту, почуяла запах жареного и подсуетилась; Олега пригласили на сборы олимпийского резерва.

Приняв поездку в Петербург за увеселительную прогулку, Олег второй раз в жизни плавал в пятидесятиметровом бассейне. На тренерском мостике — один из ведущих специалистов в стране.

По итогам скоротечных и сумбурных сборов Олег удостоился средней оценки и вернулся домой ни с чем, без перспектив, похвалы или напутственного слова. Карьера закончилась, по сути, и не начавшись. У Олега нет современного гидрокостюма, нет увлечённого тренера… Не считать ведь за специалиста женщину, проводящую во время тренировок занятия аквафитнеса для группы старушек?

Олег искал в интернете, на You Tube. Он просмотрел множество видео, проанализировал заплывы с крупнейших соревнований — Олимпийских игр, чемпионатов мира на короткой и длинной воде. Любимый заплыв — стометровый кроль Олимпиады 2004-ого года в Афинах, где голландец Питер ван ден Хугенбанд на последних метрах дистанции в сантиметровое касание опередил южноафриканца Шумана. Феноменальное зрелище! Олег часто его пересматривал, каждый раз получая мощнейший прилив вдохновения.

В большинстве своём великие пловцы обладают выдающимися физическими данными, этакие генетические фрики: длинные руки, широкие ладони, большой размер ноги. Немаловажный фактор, дающий преимущество — плавательный костюм. Правда, можно вспомнить и привести в пример Александра Попова, до последнего выступавшего в плавках и сражавшегося на равных с принаряженным молодым поколением, да и Хугенбанд предпочитал шорты.

Олег прочитал несколько книг о плавании, например — «Как рыба в воде: эффективные техники плавания, доступные каждому». В ход шли разнообразные «плюшки» — зажим для носа, специальные лопатки, увеличивающие площадь ладоней. Он купил ласты: продавцу пришлось долго сдувать с них пыль, поскольку они провалялись на полке много лет. Все эти вещи помогают во время тренировок, но бесполезны на важных сборах, где и вершатся судьбы молодых спортсменов.

Олег искал способ повысить результаты, и не нашёл ничего лучше упорных тренировок в бассейне. Час за часом. Сеанс за сеансом. Пышные женские формы на соседней дорожке. Снобы, мнящие себя великими пловцами, то и дело поглядывающие по сторонам в поисках аппетитной попки. (Бывают такие деятели. Прячут глаза за тёмными очками для плавания, а член — в просторных плавках).

В погоне за секундами Олег просил совета у тренера (очень неожиданный ход) — мол, как насчёт спортивных добавок? Может, протеин, гейнер, аминокислоты? Может, прикупить — креатин, казеин, изотоники, глютамин, трибулус? Что бы всё это ни значило — авось поможет? Вызовем тяжёлую артиллерию: как насчёт допинга? Пойдёт хоть лекарство от насморка, именно так ведь велогонщики покоряют трёхнедельные заезды Тур де Франс, Джиро и Вуэльты? Пускай допинг станет отправной площадкой, а в будущем вся грязь, недостойная русского спортсмена, выйдет из организма и никакие ВАДЫ и РУСАДЫ, с новейшими технологиями выявления обманщиков, не найдут и следа от уколов.

— Нет, — ответила тренер.

Тогда Олег решил поиграть с разумом. Он придумал идиотский способ. Если точнее, то первым из всех идиотов воспользовался им на сто процентов. Метод внушения, дамы и господа! Если Майкл Джонсон или Усейн Болт убегали от гепарда, то Олег угребал от акулы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На первое занятие по новой «методике» Олег пришёл в бассейн без привычного набора читерских гаджетов. Ни ласт, ни лап, ни водонепроницаемого таймера на запястье, для замера результатов, ни фитнес-трекера. Лишь идиотская идея и сомнения за конечный результат.

Акула. Большая белая, зубастая, мать её, акула. Людоед из книги Питера Бенчли. Смертоносная тварь из фильма Стивена Спилберга. Шесть метров в длину, более двух тонн веса. Плавучая «панацея» от всех болезней, чующая кровь на расстоянии пяти километров. Острый плавник над водной гладью. Улыбка-оскал. Акула-меч, вытащенная на борт рыбацкого судна, успевает ранить несколько человек, прежде чем её обезвредят или скинут обратно в океан.

С такими мыслями Олег прыгнул в воду.

Ну, хорошо, пускай размер будет меньше двух метров, дадим ей больше манёвренности. Что с мотивацией? Почему она погонится за ним, а не другими десятью пловцами, пришедшими на утренний сеанс? Вроде мелочь, но плавая бок о бок с красивыми дамами, трудно убедить себя в существовании акулы, выбравшей не сочные бабьи ягодицы, а худое мосластое тело.

Но — решение найдено!.. Ногтём Олег сильно надавил на внутреннюю стенку носового хряща — сложно найти более лёгкий способ вызвать кровотечение.

Красная струйка потекла по губам и закапала с подбородка. Олег перевернулся на спину, зажал нос и пару раз проплыл бассейн, а когда кровотечение остановилось, мысленно хохоча от осознания собственного безумия, представил в бассейне большую белую акулу. Он поплыл, сначала не спеша, брассом, но после половины дистанции всем нутром почуял тревогу и ускорился.

Неправильно рисовать образ акулы под конец дистанции. Почему бы не стартовать с мыслями, что её спустят с цепи через пять или десять секунд?

Легко потерять образ, когда необходимость в нём пропадает после финишного касания бортика — пускай акула плавает в бассейне постоянно. Плавник должен маячить где-то на периферийном участке зрения, весь сеанс, от звонка до звонка. Это подстёгивает. Подстёгивает буквально выпрыгнуть на бортик бассейна, словно дельфин на океанский берег! Лучше погибнуть, спёкшись на Солнце, чем мелкими кусочками свариться в желудке.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Паранойя, смеялся про себя Олег. Паранойя становится моим лучшим другом.

Через две недели Олег взял ручные часы с таймером, дабы проверить результаты заплывов. Один — в раздумьях о погоде и бесконечной рутине учебного дня, второй — с акулой на хвосте. Но случилась беда. Если первый заплыв показал вполне сносные цифры, оправдав ожидания, то второй попросту не состоялся. Олег не смог вытеснить из мыслей трёхметровую рыбину.

Внутренний взор переместился с плавника под воду, где встретил разинутую пасть и барахтающиеся в панике ноги. Олег остановился посредине бассейна и глянул на дорожку. Никого, что естественно, если ты не до конца идиот. Но на соседней дорожке — сильный всплеск. Огромное тёмное пятно проплывает под разделителем.

Олег бешено колотит воду, доплывает до бортика и вылезает из воды. Улыбается.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег не посещал тренировки три дня. Для молодого спортсмена — большой срок, но есть серьёзная причина. Не стоит делиться ею с родителями или тренером. Даже с лучшим другом. Неизвестно где окажешься, заявив о тенях на дне бассейна, о подводных зрительных иллюзиях, какие мерещатся при сонном параличе. Может, проснёшься в дурдоме, кто знает? Ну, перенапрягся парень в погоне за результатом. И никаких побед, денег и славы. Приглашения в сборную, на олимпиаду и чемпионат мира.

Тени… Акула имеет природную маскировку. Снизу светлый, а сверху — тёмный окрас. Наносит удар, дальше следует пробный укус. Отплывает и кружит вокруг жертвы, выжидая, пока та истечёт кровью и станет не способна оказать сопротивление. Разрывает в клочья. Пожирает, заглатывая добычу, подобно африканской яичной змее. Кархародон — латинское название белой акулы.

Олег вернулся к тренировкам спустя три дня, после длительной мысленной борьбы, в результате примирившись со всеми страхами.

Это не большая белая акула, а большая удача. Нужно подчинить страх, протянуть руку и поздороваться с ним самым крепким рукопожатием. Заключить сделку с дьяволом.

Открой разум, скажи: «Здравствуйте, могу я на вас рассчитывать? В сложный момент, когда соперник оторвался на полкорпуса, а я сбился с ритма и паникую?»

Да плевать на технику и выносливость! В экстремальных ситуациях человек способен на совершенно фантастические поступки, граничащие с эффектами фильма «Матрица». Пробежать десятки метров с простреленной башкой — легко, но сколько проплывёшь без откушенных ног, гребя руками? Вполне возможно станешь параолимпийским чемпионом с новым мировым рекордом.

Доска нормативов по плаванию, с условиями присвоения разрядов, висит на стене позади стартовых тумб. Олега давно не интересовали звания мастера спорта или заслуженного мастера спорта, ещё кого-нибудь. После первого заплыва, несмотря на трёхдневный отпуск, он побил личный рекорд на три десятые секунды, что равняется предварительным заплывам чемпионата мира на короткой воде! В финал с таким временем не отобраться, но заявить о себе во весь голос можно и нужно.

— Кархародон, — прошептал Олег и усмехнулся.

Он точно псих, но ведь секунды не врут.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Фантастика! На последнем чемпионате мира на короткой воде двадцатидвухлетний голландец проплыл «полтинник» кролем с результатом — двадцать и одна десятая секунды, и победил. Если верить таймеру, то Олег установил сегодня новый личный рекорд — 21,7. Шесть десятых до первого места!

Весь заплыв Олег видел пасть акулы и свои барахтающиеся ноги. Он набирал скорость достаточную, чтобы по инерции буквально выскочить из воды на бортик. Потрясающая мотивация! Ни больше, ни меньше — остаться в живых.

Тренер наблюдала за подопечным всё утро. Олег чувствовал её удивление. Запахло жареным, и она тут как тут. Нет, спасибо. Вашей заслуги здесь не больше, чем у продавца, напомнившего купить средство от запотевания линз плавательных очков. Хотите поздравить? Прыгайте в бассейн, порадуйте Кархародона ста с лишним килограммами отборного мяса. Рыбка обрадуется — ведь костлявых, предварительно повозив по дну, в тщетных попытках обглодать кости, она отпускает.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Олег выпросил у родоков деньги на плеер для подводного плавания. Теперь в ушах звучит знаменитая мелодия из фильма «Челюсти». Плывешь под музыку, ассоциирующуюся у всех людей со смертоносной тварью; хочешь-не хочешь, сумасшедший ты или нет, руки-ноги заработают в два раза быстрее.

Есть ещё идеи? Смастерить огромный макет акулы и с помощью груза, опустить на дно бассейна? Можно поспорить: поток посетителей сократится в три-четыре раза, если вовсе не иссякнет.

Очередной рекорд. Цифры ласкают взор. Момент максимального выброса адреналина, ноги поднимают брызги до потолка, ибо первыми попадут в пасть акулы. Касание бортика, но ты не в безопасности. Отнюдь. Поскорее выбирайся целиком на сушу — никаких свешенных в воду ног, даже стоит отодвинуться подальше, дабы не разделить участь Самюэля Джексона в «Глубоком синем море».

На соседней дорожке вопит женщина. Шестидесятилетняя спортсменка, накручивающая за час под километр дистанции. Надеется с помощью ежедневного плавания вывести из тела все шлаки загазованного Комбинатом города. Где она работает? В сернокислотном цехе? Или в ещё какой-нибудь жопе мира, где достаточно одного вдоха, чтобы окочуриться прямо на месте? Хочет жить вечно, но вывести грязь из организма не так просто. Стаканчик мороженого стоит получаса пробежки, так зачем париться?

— О, мой бог! Господи, боже ты мой!!! — В ужасе женщина превышает способности организма и чуть не выпрыгивает из бассейна. Люди перестают плавать и с интересом смотрят на продолжающую истерить женщину. Мужчины гадают, кто бросится вытаскивать её тушу, переглядываются. Решимости в глазах нет ни у кого.

Женщина падает без сил, вереща заплетающимся языком. Сквозь поток неразборчивых слов люди различают:

— Выбирайтесь из бассейна… Выби… из бассейна… там… я видела… Там!!!

Но там ничего нет. Женщину уводят в раздевалку. Люди продолжают купаться, как ни в чём не бывало, но переглядываясь, вопрошая друг друга глазами: «Вы ничего не видели? Что за бред она несла?»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день, пока Олег штурмовал собственный рекорд, закричал мужчина. Здоровенный бугай, рассекающий центральную бесплатную дорожку, выделенную работникам Комбината. Не похож на уставшего от жизни слесаря, — вероятно, разжиревший от лени начальник. Пожалел денег на крытый дачный бассейн, за что и поплатился. Нечего элите делать среди обыкновенных горожан. Нашёлся царёк, гонит волны, не заплатив и копейки, пока челядь выкладывает триста рублей за час купания, и трётся на боковушках.

Нелепо размахивая руками, мужичок кричит, чуть не визжит, аки баба, и неуклюже перемахивает над разделителями дорожек. При этом боров всматривается в лица людей, словно спрашивая: «Ну, хули ты не помогаешь?!»

Олег отвёл взгляд.

— Что случилось, мужчина? — спросила инструктор, но осеклась, когда «шишка» вылез на бортик. Нога у мужика распорота вдоль икры, и кровь хлещет, мощно пульсируя. — Господи, какая рана!

— Да помогите же мне, — с пробивающимися властными нотками кричит «шишка». Мужика уносят на руках.

Олег продолжил плавать в одиночестве. Даже инструктор не заставила его вылезти, хотя под водой, аккурат в районе центральной дорожки, выросло кровавое пятно. Олег нырнул и проплыл сквозь него. Никого, ничего.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бассейн закрыли на неопределённый срок. В конце концов, полиция останется ни с чем, а кое-кого определят на обследование в психиатрическую клинику.

— Его покусали, — говорят ребята в раздевалке. Пока бассейн держат под замком, они не теряют времени и упражняются в настольном теннисе и волейболе.

— На ноге следы от укуса. Врачи в шоке! Зубы у твари должны быть огромными!

— Это бред, согласны?

— Кости — в фарш. Ногу отрезали по колено, потому что пошло какое-то заражение.

— А ногу, ногу, — заголосил паренёк, спеша всех опередить, — заморозили и отправили в Москву!

— Даже в интернете есть заметка: типа в Колмогорском бассейне обитает громадная пиранья. Днём она спит в подземных водах под фундаментом, а ночью её подкармливает сторож.

— Но сторож умер, — дополняет Олег, — или уволился, типа того. Подкармливать пиранью стало некому, и она оголодала, поэтому и выбралась поохотиться в самый разгар утреннего сеанса.

— Тебе повезло. Ты реально ничего не видел? Почему она выбрала именно того мужичка?

— Он плыл медленно, а я быстро.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Городской бассейн обещали открыть через неделю, а пока, дабы не потерять форму, Олег плавал в санатории-профилактории, где, опять-таки, право на бесплатное посещение имели работники Комбината. Цена за билет в два раза меньше, но длина дорожек всего двадцать метров, что здорово сбивает с ритма.

Однажды Олег попал к группе пенсионерок, пришедших на аквафитнес. Под энергичную музыку инструктор прыгала у кромки бассейна, а женщины пытались повторять её движения. Кряхтели, пыжились, пускали пузыри от натуги.

Ну и хрень, думал Олег, отплывая подальше.

Вакханалия продлилась недолго. Инструкторша трясла грудями, подбадривая пенсионерок, а заодно и мужиков. Неожиданно одна женщина закрутилась вокруг оси, словно юла, и ушла под воду. Всё произошло молниеносно, и Олег стал единственным очевидцем. Только когда тело поднялось на поверхность перед лицом другой женщины, возникла паника. Пока все мужики пребывали в ступоре, Олег помог достать тело из воды.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Умерла, — рассказала позже тренер. — Девчонки звонили в санаторий, говорят, скончалась. Теперь на допрос вызывают.

Городской бассейн, наконец, открыли. Олег стоял в плавках около тумбы, а тренер вроде как подошла дать инструкции, но тут же перескочила на другую тему:

— Это уже третий случай за две недели. Сначала та истеричка. Мужик, который подал в суд на нас и докторов, определивших его в дурку. Теперь бабка с сердечным приступом. Первый летальный исход. Беда какая-то. Скоро люди вообще плавать перестанут.

Слава богу, думал Олег, слава богу, у неё не хватило ума связать все инциденты с его присутствием.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пришло время городского первенства. В заплыве на сто метров вольным стилем отбирался участник региональных соревнований. Олег показывал на тренировках великолепную форму. Настал момент удивить и тренера, и людей, причастных к развитию спорта в городе.

Завтра, благодаря новой методике тренировок, секреты которой не стоит распространять в СМИ и беседах с друзьями и близкими, он проснётся участником региональных отборочных соревнований, а далее — одна дорога… В сборную, к призовым деньгам, интервью на ТВ, личной странице на Википедии.

Ведь всё легально. Капелька сумасшествия никому не повредит.

В городском бассейне небольшая трибуна на сто человек, и сегодня она заполнена до отказа, а кому не досталось места — стоят в проходах.

В раздевалке Олег не пожелал делить компанию с другими участниками. Вместо общения с конкурентами, пускай те и относились к соревнованиям без особого энтузиазма, он принял получасовой контрастный душ. Заполненные трибуны не вызвали у него благоговейного трепета. Единственное, на что стоит обратить внимание — акулий плавник, на мгновение рассёкший водную гладь.

«Большая рыбина, — подумал Олег, — куда больше предыдущей».

Олега подвели ко второй дорожке — место для тёмной лошадки. Не играет роли: третья ли для фаворита или шестая для явного аутсайдера. Олег понимал: это не соревнование, не борьба за первое место. Это борьба за жизнь. Олег не сомневался — в нужный момент одна лишь тень на дне бассейна погонит его вперёд, и финишируя, вместо радости он испытает благодарность богу за шанс жить дальше.

Она на моей стороне, повторял про себя Олег, вставая на тумбу, акула играет в моей команде.

Раздался сигнал, участники прыгнули в воду. Олег плохо стартовал и, по собственным ощущениям, плыл последним. Третья и четвёртая дорожки оторвались на корпус, но до конца первого полтинника Олег наверстал отставание. Уровень воды в бассейне подскочил, пошли волны. Олег чувствовал присутствие акулы — подобно тому, как человек ощущает комара, летающего перед закрытыми глазами. Пловцы остановились. Пять участников непонимающе озирались вокруг, крутили головами, но заметили только Олега, пошедшего на второй полтинник.

Зрители закричали, голоса слились в один протяжный вой, громче пожарной сирены, так что никто из находящихся в воде не различал слов. Один парень стянул шапочку и сунул палец в ухо, но услышать предостережение толпы ему не повезло. Он вмиг ушёл под воду, и та забурлила, красное пятно оставило зрителям лишь неясные тени. Кровь расползалась от центра бассейна, волнение воды утихало, но иногда всплески давали знать о продолжающейся на глубине борьбе. Прошло секунд десять, и настала тишина. Пятно крови порозовело, готовясь представить людям страшное зрелище.

Остальные пловцы успели выбраться из воды, обновив рекорд высоты выныривания. Персонал соревнований застыл как вкопанный. Зрители повскакивали с мест; особо впечатлительные, согнувшись в три погибели, побежали из помещения, и лишь один снимал трясущимися руками… Его мобильник запечатлел на видео плавник и тень, в долю секунды исчезнувшие в водах бассейна.

Вода стала много прозрачнее и под крики родителей жертвы — ониспустились с трибуны и рвались прыгнуть в бассейн — люди увидели тело, скрюченное в неестественной форме, будто человека пропустили через мясорубку.

— Вылезай! Вылезай! — крикнул мужчина в спортивном костюме, наклонился и ухватил Олега, подплывшего к борту, за подмышку.

— Не трогай!

— Там! Что-то в воде! — неуверенно сказал мужчина, сомневаясь в реальности происходящего.

— Мне не страшно, меня не коснётся.

— Стой!

Но Олег не слушал и спокойно, не суетясь, поплыл к центру.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кто-то взял длинную палку для отлова мусора и, зацепив тело, потянул к бортику. Люди запротестовали, человек десять требовали ничего не трогать и звонили в полицию, в скорую помощь.

— Помогите! Городской бассейн! На человека напали!

Олег подплыл к телу, что вызвало у народа панику, они заорали и замахали руками, призывая вылезать из воды немедленно. Олег отбуксировал тело обратно к центру.

— Не трогай моего сына! Все выйдите вон! Его надо спасать, вытащить из воды, звоните в скорую! Что вы стоите?!

Олег отпустил тело и нырнул в кровавую массу. В помещении воцарилась мёртвая тишина. На секунду над водой показалась спина, позвоночник худощавого тела походил на акулий плавник. Но Олег не вынырнул за глотком воздух, лишь плеснув ногами, скрылся под водой. Прошло больше минуты, когда он показался на глазах ошеломлённой публики.

Он медленно поднялся над водной гладью, высоко задрав голову с закрытыми глазами. Изо рта стекал ручеёк розоватой жидкости, а на макушке лежал растрёпанный кусок плоти.

— Эй, щас же выбирайся из воды, слышишь!? — крикнули из толпы. Большая часть людей отошла от бортика к стене и потянулась к выходу, поскорее на свежий воздух.

Олег не реагировал, дышал полной грудью, и казалось, пребывал в состоянии транса. Наконец, открыл глаза… И люди увидели две чёрные бусинки вместо глаз, огромный выпуклый нос, и две точки по бокам — ноздри. Разрез рта увеличился в два раза, напоминая оскал демонического клоуна. И зубы — маленькие треугольнички, выступающие кривым рядом.

И хотя акулы не издают звуков, под сводами пронёсся оглушающий хищный рык.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ирина Епифанова ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как она не жила никогда, ⠀

Так и не умерла.

Из усыплённых взяла кота,

Следом за ним пошла.

Шли они долго ли, коротко ли,

Шли, как выходит срок…

Десять принцесс из темниц спасли,

Сносили семь пар сапог,

Открыли Индию и законов

Физики пару штук,

Выпали снегом, легли легко

В сотни горячих рук.

Стали дождём, проросли травой,

Роздали всем долги.

Какой же ты мёртвый, когда живой —

Кормишь собой других.

Когда мы дойдём, устанем когда,

Свернём за земной окоём,

Я обниму своего кота,

И больше мы не умрём.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всё то, чем ты себя спасала,

Вполне могло и убить.

Моток пути от метро к вокзалу

За Ариаднину нить.

Под левой грудью — лязг шестерёнок

От кофе и папирос.

В бессонницу мир непривычно тонок,

Ткнёшь пальцем — пробьёт насквозь.

Циничен ценник на всё, что зыбко,

Фантазмы растут в цене.

Раз сшибка с прошлым — твоя ошибка,

Не жмись и плати вдвойне.

Лети, Герда, как птица в клетке.

Та сказка права в одном:

Он не придёт. Он ушёл к соседке,

Там вечность и ром со льдом.

Дыши, адово перегорая,

Сложись в кулак и — вперёд.

Болит — значит, ещё живая,

До свадьбы, глядишь, пройдёт.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А небо опять безнадёжно больно ноябрём

И тянет ко мне жестяные иззябшие руки.

Мы будем жить тихо и славно, пока не умрём,

Пока у богов не закончатся шутки и штуки,

Пока я однажды, проснувшись с утра, не пойму,

Что, выдумав мир, позабыла сценарий и роли.

Летать мотыльком?

Слишком поздно узнав, почему

Мне крыльями не шевельнуть,

не вздохнуть. Прикололи.

А сердце уже не болит, перестало болеть.

Лишь дырка в груди, сквозь которую шмыгают мыши.

Мы будем жить славно, оставшись одни на земле.

Тогда ты меня наконец-то услышишь. Услышишь?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Отдай своё сердце, девочка.

Штука не слишком точная.

Кардиоросчерк: пик, а потом прямая.

Верить в людей — как рисовать по точкам,

Вместо жирафа — слон, да и тот хромает.

Отдай свою гордость, и не таких обламывали.

Нежность с цинизмом —

не лучший коктейль для ужина.

Швах на работе, пять смс от мамы,

А на десерт — ряженый твой контуженый.

Отдай своё сердце, почки и прочий ливер,

Они плохо скроены

и для другого города.

Раздай по знакомым, сбагри, избавься от лишнего.

Купи на avito счастье, б/у, недорого.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рассказ-миниатюра. 1269 знаков. Дебют. Поздравляем автора с первой публикацией!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Роман Давыдов} Одарёный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Родился 5 июня 1993 года в Пензе. По образованию — врач-стоматолог. Художественной литературой увлёкся ещё в начальной школе, хоррором — в 16 лет. Колумнист онлайн-журнала DARKER. Организатор литературных конкурсов «Чёртова дюжина» и «Виселица».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Дверь закрывается, лязгает засов. Мир сжимается до пропахшей гнилью и сыростью комнатушки.

Потрескивает единственная лампочка. Я смотрю строго на дверь, но краем глаза вижу каталку и труп на ней. Взгляд соскальзывает на мёртвое тело. Это мужчина, довольно плотный. Кожа цвета пергамента. Тёмные волосы, густые усы.

Мой дар — моё проклятие…

Сознание уносится в незнакомую деревню. Ещё живой усач в синей рубахе и джинсах шагает по тропинке среди густой травы. Ныряет в лесок.

Мгновение — и это уже не он, а я. Чувствую груз лишнего веса и внушительный живот, подрагивающий при ходьбе. Левое плечо ломит, тяжесть в груди. Дышать трудно, но я привык.

Что-то врезается в затылок. Я падаю. В глазах темнеет. Тело становится чужим, отделяется от гаснущего сознания. Но я ещё чувствую: кто-то шарит по карманам.

Это сосед Лёшка, наркоман. Трясущимися руками он хватает мои телефон и кошелек. Я ещё дышу. Лёшка замечает это. Кадык на его тощей шее подскакивает, он замахивается ногой. Бьёт.

Я вылетаю обратно в комнатушку. Лежу на полу, в той же позе, что и мёртвый толстяк в его последние мгновения.

Голова раскалывается, пульсирует в такт бешено скачущему сердцу. Я стучу ногой в дверь. Пытаюсь встать. Тело подчиняется неохотно.

Лязгает засов, и люди в белых халатах вывозят каталку.

— Выпустите меня! — молю я. Без особой надежды.

Ночь только началась. В коридоре ждут ещё шесть каталок. Шесть покрытых тайнами смертей. Мой дар — моё проклятие. Меня не отпустят, пока я не умру с каждым. Так сказал следователь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Артемьева} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Пугать глаголом _{Повествовательные формы в хорроре} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Хорошая история складывается из многих вещей, но есть одна вещь, которая превращает даже самую плохую историю — в хорошую.

Как вы думаете — что это? Правильно!

Краткость. (Возможная сестра таланта). Если представить, что краткость — это функция, то у нее будет своя производная: динамизм.

То есть любой краткий текст читается быстро, легко, и, значит, он — динамичен.

Самое краткое предложение может быть выражено одним словом. Зима. Вечер. Москва. Гопники. Динамично. Емко. Кратко. Тут даже и сюжет уже наметился, но история пока не сложилась — слишком все размыто.

Чтобы сделать историю — нужно показать читателю не статичные картинки, а кино — то, что происходит: предметы и персонажи в движении, во времени.

И тут на первый план выходит часть речи, наиболее тонко заточенная под эти цели — глагол. Основной двигатель в тексте.

Выражаясь образно, все остальные части речи — создают материю и пространство истории, а вот глагол и отглагольные формы — создают время.

Глагол наиболее сложная в грамматическом смысле единица языка. На то он и двигатель!

Перечислить и рассмотреть все категории глагола — и правда, как двигатель внутреннего сгорания разобрать.

У глагола есть постоянные свойства (грамматические признаки) — неподвижные части двигателя, вроде коробки, а есть изменяемые — движущиеся, рабочие детали.

К первым относятся спряжение, вид, залог, возвратность и переходность. Спряжение трогать не будем, других коснемся, если понадобится. Изменяемые свойства — время, число, лицо, наклонение и род. Именно они нам наиболее интересны.

Начнем с простого.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо… Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В этом классическом тексте (надеюсь, все узнали «Ночь перед Рождеством» Николая Гоголя) самый распространенный глагол — глагол изъявительного наклонения прошедшего времени совершенного вида, имеющий род, число, лицо. И это самый популярный глагол в русской классической прозе.

Для его формы есть даже специальное название: «прошедшее повествовательное».

Давайте разберемся — почему большинство авторов писали и пишут в прошедшем времени? Что в нем такого уникального?

А вот что: это не совсем глагол. На самом деле это форма древнего причастия. В древнерусском языке у глагола было гораздо больше форм, чем в современном: две начальные, четыре формы прошедшего времени, три формы будущего, и шесть разрядов причастий.

То, что сейчас мы считаем изъявительным глаголом прошедшего времени — это вторая часть сложной глагольной формы, состоявшей когда-то из глагола-связки БЫТЬ + причастия особого вида, которое обозначало состоя-ние-после-завершенного-действия (выглядело это примерно так: ОН БЫХЪ ПРИШЕЛ, ОН БУДЕШИ ПРИШЕЛ, ОН БЫСТЬ ПРИШЕЛ).

Наши древнерусские предки повыбрасывали лишнее (подобно тому, как мы сейчас вычищаем из своих рассказов БЫЛКИ), но оставили самую мякотку: ПРИШЕЛ. Язык развивается по законам рациональности и все глагольные формы сейчас стали намного проще, сохранив необходимую гибкость и функциональность.

Глагол в форме «прошедшего повествовательного» наиболее информативен.

Вот, к примеру, такой текст:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Я пришел в Захаровку к вечеру, когда солнце уже село за горизонт. Деревня встретила меня глухим, недобрым молчанием. Заброшенные дома торчали, словно испорченные черные зубы на фоне густо синеющего неба. При виде их мне стало не по себе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Хотя имя персонажа не названо, мы сразу можем понять — это мужчина. Последовательность его действий совершенно ясна. Все достаточно просто и мы ждем, что последует дальше.

Однако, в хорроре информативность и ясность — не всегда достоинство, не правда ли? Довольно часто, нам нужно наоборот — запутать читателя, чтобы не выкладывать ему все сразу. Мы можем сделать это, изменив форму изложения, то есть изменив движущий глагол.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Я приходил в Захаровку к вечеру, когда солнце уже садилось за горизонт. Деревня встречала меня глухим, недобрым молчанием. Заброшенные дома торчали, словно испорченные черные зубы на фоне густо синеющего неба. При виде их мне становилось не по себе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мы использовали тот же глагол, но несовершенного вида. В современном русском языке несовершенный вид глагола выполняет роль продолженного времени.

При такой форме глагола персонаж нашего экспериментального отрывка превратился в мазохиста: ведь он ПОСТОЯННО ходил в деревню, где ему становилось страшно. Когда он это делал, как долго и — зачем?.. Вот сколько вопросов и загадок возникло, стоило нам всего лишь изменить форму прошедшего повествовательного.

Изменив форму глагола повествования, мы можем спрятать от читателя главное действующее лицо. В нашем случае для этого достаточно написать в другом времени.

Например, в настоящем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Я иду в Захаровку. Вечер. Солнце садится за горизонт. Деревня встречает меня глухим недобрым молчанием. Заброшенные дома торчат, словно испорченные черные зубы на фоне густо синеющего неба. Я вижу их, и мне не по себе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

При неизменном подлежащем (я) мы уже не знаем — кто наш персонаж: мужчина или женщина. Да и человек ли вообще?

Как правило, написанное в настоящем времени читать утомительно: надо все время помнить и указывать, кто в данный момент действует, что создает однообразие в тексте. В настоящем времени всегда пишут ремарки к театральным пьесам и киноповести (особый формат киносценариев — сценарий «вольным стилем»). Единственная причина, почему это так — потому что в кино и театре действие — самое важное, необходима особая четкость в описании последовательности событий.

Иногда эту «киношную» форму можно удачно использовать в хорроре.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Что-то приближается к станции. Некоторое время назад этой звезды не было, но появившись, она стала ярче и поползла. Разгорелась и будто даже увеличилась. И это не тусклый Фобос, который дважды в день проходит между станцией и Марсом, и не Деймос, обогнавший её вчера. Это другое.

На станции есть небольшой телескоп.

Космонавт отталкивается от иллюминатора и плывёт к консоли управления. Его зовут Григорий, он покинул Землю двести двадцать дней назад. Он нажимает пару кнопок, телескоп просыпается и начинает послушно перебирать шестерёнками отправленные ему угловые минуты и градусы».

(Алексей Жарков «Черная лампа»).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Здесь автор пишет повествование в настоящем времени для достижения эффекта сиюминутной документальности: читая, мы как будто смотрим видео, наблюдая за происходящим на станции.

А вот пример повествования в настоящем времени от первого лица (единственного и множественного числа).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Очень холодно. Идёт метель. Мы двигаемся медленно, и нам очень тяжело, но каждый раз, когда я оборачиваюсь, я вижу, как цепочку наших следов разрезает длинная прямая от креста, который тянут индейцы. Они теперь больше говорят на своём и смотрят вверх, но не так, как мы. Мы смотрим вверх, но они смотрят не так высоко. Они смотрят будто на всю гору сразу, как мы смотрим на небо.

И так же, как мы, они боятся».

(Евгений Шиков «Вендиго»)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Выбирая такую форму повествования, автор преследует сразу две цели: во-первых, стилизует дневник персонажа, во-вторых — скрывает действующее лицо и запутывает читателя.

Можно запутать все еще сильнее, если использовать в повествовании не первое лицо (я, мы), не третье (он, она, они), а второе (ты, вы). Вот как это будет выглядеть — в настоящем времени и во втором лице.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Ты идешь в Захаровну. Вечер. Солнце садится за горизонт. Деревня встречает тебя глухим недобрым молчанием. Заброшенные дома торчат, словно испорченные черные зубы на фоне густо синеющего неба. При виде их тебе становится не по себе».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Чувствуете, как в тексте сразу возникла атмосфера подозрительности? Где-то, за границей поля нашего зрения, появился кто-то, кто следит за персонажем, комментирует его действия. Таинственный наблюдатель. Скрытый от нас до поры, до времени…

Такой прием исключительно удачно использовал Владислав Женевский в своем рассказе «Бог тошноты».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«…Ты падаешь на колени и в последний раз опорожняешь свое земное существо. Ты знаешь только, что нужно выдавить из себя что-то незваное, чужое, и тогда снаружи все наладится. Но потом забываешь, что ты — это ты, утыкаешься головой в колпак колеса и затихаешь. Тебя больше нет.

Тогда я отделяюсь от стенок твоего желудка — аккуратно, усик за усиком. Мне было уютно и спокойно здесь, но всему свое время. Я ползу по изодранному пищеводу наружу, насытившийся, но ослепший и оглохший. Наконец, я стекаю с твоих губ ниточкой слюны, возвращаясь в большой мир. Солнечный свет щекочет мое невесомое тело».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Страшное существо, убившее девушку, раскрывает себя только в финале рассказа.

Вот еще один пример удачного эксперимента с повествованием во втором лице:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«А потом море отступает. Ты видишь, как по антрацитовой глади пробегает рябь, а потом кромка воды отходит от берега, обнажая камни и (насколько ты можешь разглядеть со своего насеста) кости огромных неведомых рыб. Плохой признак, думаешь ты. Море никогда не уходит просто так — оно всегда возвращается и воздаёт во стократ.

Но тысячам живых трупов, заполнившим всё окружающее пространство, нет никакого дела, что там, вдали, море перечеркнула белая стремительно приближающаяся полоска. А потом ещё одна. И ещё. Великая трясина вздыбливается. Белая полоса превращается в ревущий пенный гребень. А они продолжают петь…

Ты никогда не видел цунами, а потому с ужасом зажмуриваешь глаза. Грохот волны заполоняет всё окружающее пространство; ты чувствуешь, как содрогается берег, принявший на себя удар водяной стены, ощущаешь на коже ледяные брызги. Через минуту приходит вторая волна и третья.

Когда ты, собравшись с духом, открываешь глаза, ты видишь залитую водой набережную и сотни тел, плавающих в беснующемся море. Они толкутся там, как ломтики картофеля в кипятке. Но на места унесённых стихией уже приходят новые люди-мертвецы. И они по-прежнему поют.

Ты осмеливаешься поднять взгляд к горизонту и видишь ЭТО».

(Петр Перминов «Стоя на песке морском»).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В этом тексте, ведя повествование в настоящем времени и во втором лице, автор создает ощущение странности и «вневременности»: не понятно, когда происходят — или происходили, да происходили ли вообще события. Вещий сон, жуткое пророчество, грозящее гибелью — читатель не знает, что это, но знакомый ему мир по-лавкрафтовски покачнулся, зыбко поплыл перед глазами. И все — благодаря глаголу «не той формы».

Подведем итоги.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глагол в художественном произведении управляет временем.

Прошедшее повествовательное — традиционная и рационально обоснованная форма для повествования в художественном произведении.

Экспериментировать с повествовательными формами в хорроре можно и нужно, но не ради самого эксперимента, а тогда, когда это позволяет выполнить задуманную художественную задачу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{художник М. Артемьев} Каппа и путник ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

По рассказу А. Шолохова

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1

Да ладно! Он кончил за минуту… (англ.)

(обратно)

2

Название рассказа — перефраз строки из Откровения Иоанна Богослова: «И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя…»

(обратно)

3

Так называют уличных торговцев едой и вообще всем на свете, таскающихся со своими забитыми товаром телегами по улицам южно-азиатских городов. Как и многие другие, это название придумано русскими туристами и, скорее всего, происходит от глагола макать.

(обратно)

4

Нат Тернер (полное имя Натаниэль Тернер) родился 2-го октября 1800-го года и был зарегистрирован по фамилии его владельца — Самуэля Тернера. 22 августа 1831 года Тернер и группа рабов числом от 50 до 75 человек вооружились ножами и топорами. В течение двух дней они ходили по домам, освобождая рабов, которые им встречались, и убивая белых — более 50 человек, в том числе немало женщин и детей. Восстание Ната Тернера было подавлено в течение 48-ми часов. Вожак попытался скрыться, однако 30-го октября он был пойман, осужден и повешен — 11-го ноября 1831-го года. Его тело обезглавили и четвертовали.

(обратно)

5

Это мой собственный авторский термин, обозначающий науку, противоположную медицине, не излечения, а медленного и изнурительного уничтожения человеческого организма, вплоть до умерщвления.

(обратно)

6

Ганок (укр. Ґа́нок) Внешняя пристройка при входе в здание, в размере не поднятой над землей площадке перед дверью дома, через которую осуществляется вход и выход из жилого помещения. (Прим. комп-ра).

(обратно)

7

Быльца (укр. би́льця) — перильца колыбели, дужки кровати. (Прим. комп-ра).

(обратно)

8

Ляда (укр.) — название откидной крышки люка, ведущего на чердак или в подвал. (Прим. комп-ра).

(обратно)

Оглавление

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 8 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Шиков Фантом ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Сияние ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Шолохов 90 секунд ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Богдан Гонтарь Сифилис ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Валерий Тищенко Переработка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Артемьева Вирус ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Николай Романов Минуты нежности ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров Глас ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков Пустые глаза планеты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Голландец ⠀⠀ ⠀⠀ № 8, 9, 10 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 1⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 2⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 4⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 5⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 6⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кирилл Кузнецов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Никта ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Вечный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Авгур Кросуа ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Интервью С. С. Дёминым ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Как выбрать героя для ужастика ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Валерий Цуркан художник М. Артемьев Стена ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 9 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово Редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Блинов Протокол 76 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Богдан Гонтарь Нечисть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков Нож ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Николай Зайков Рцысь, ко мне! ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Корнеев Петрович ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Иван Шварц Гости ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров О ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Юрий Погуляй Древо ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Андрей Туркин Под полной луной ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Шиков Перевёрнутые листья ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Альберт Гумеров ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Анимэ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Будни ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Подольский Красный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Интервью с Ириной Епифановой ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Как выбрать героя для ужастика ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Картинки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Детективная загадка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 10 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кошмары для здоровья и радости ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Юлия Саймоназари Улов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Шиков, Андрей Рахметов, Павел Грудцов Колодец ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Месть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Богдан Гонтарь На танцы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Буридамов Влашская свадьба ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Корнеев Синий платочек для Лили Марлен ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Валерий Тищенко Катакомбы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Блинов Плавучие гробы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Пётр Перминов Стоя на песке морском[2] ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров Одно целое ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Допросная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Кровь-кишки? Это не моё… Интервью с Алексеем Шолоховым ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Артемьева Шесть принципов анимации, применимых в литературе ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 11 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Повесть ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Из моря ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ (№ 11, 12, 13) ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 1⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 2⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава 3⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Альберт Гумеров Больше жизни ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков Метёлка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Екатерина Лесина Женская история ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров На кусочки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Шолохов Салама ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Николай Брылев Ведьма ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Шиков Вендиго ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Королёв Внутренности ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Юлия Саймоназари Чалгаевск ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Катуков Последний штрих ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгения Рассветная ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Она умирает ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ За холмами ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Богдан Гонтарь Сестрёнка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов Пространство и время художественного произведения ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Михаил Артемьев Опасные вещи: "Пиявка" ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 12 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Дедов Семантика смерти ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Матюхин Я нюхаю твое лицо ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Митя Лазарев Ящик ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Шиков Цыган ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Сергей Катуков Эксперимент Барта ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков Ворона и её психи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Валерий Лисицкий Паскудники ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Юм Беленькое ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Подольский К кошачьей матери ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Никита Стороженко Тени на дне бассейна ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ирина Епифанова ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Обрубки ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Роман Давыдов Одарёный ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Артемьева ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Пугать глаголом Повествовательные формы в хорроре ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ художник М. Артемьев Каппа и путник ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

*** Примечания ***