Легитимность, популизм и выборы: статьи в газете «Ведомости» [Григорий Борисович Юдин] (fb2) читать онлайн

Данный материал (книга) создан автором(-ами) «Григорий Борисович Юдин» выполняющим(-и) функции иностранного агента. Возрастное ограничение 18+

Выборы против голосования

02 марта 2012

4 марта в жизни страны произойдет историческое событие. Как его можно определить? Это не референдум о доверии Путину или о легитимности третьего срока, не передача власти престолодержателем и, разумеется, не состязание Путина с Зюгановым. Это противостояние между выборами и голосованием.

На протяжении 12 последних лет стратегия государственного аппарата состояла из двух элементов. На первом этапе задача состояла в том, чтобы выдавить максимальное число людей из политической жизни и избирательной системы. За массированной агитацией за партию и кандидатов от власти скрывается гораздо более важный посыл: «Сиди дома. Разберемся без тебя». Власти убирали порог явки, графу «против всех», мажоритарные округа – законодательство менялось так, чтобы продемонстрировать избирателю, что его голос ничего не решает и никакого выбора у него вообще-то нет. Включая телевизор, избиратель наблюдает «в сводках последних известий все те же знакомые рожи», которые затем повторяются в избирательных бюллетенях. Текущая избирательная кампания, в которой всех кандидатов объединяет лозунг «Остальные еще хуже», должна вызвать у аудитории максимальное отвращение и отчуждение от политики.

После того как избирателя удается убедить в том, что политика и выборы не имеют к его жизни ни малейшего отношения, в дело вступает второй элемент. Он состоит в превращении выборов в административное мероприятие по демонстрации и закреплению лояльности начальству. На зачищенное от избирателей поле вступают должностные лица, которые решают практическую задачу обеспечения определенного процента голосов за кандидата от власти. Этой системе требуются голосующие и совершенно не нужны избиратели: независимо от того, за кого они намерены проголосовать, они только создают организационные трудности.

Прошедшие по всей стране митинги в поддержку Путина как нельзя лучше отражают суть этого аппарата голосования: никто не запрещает прийти на них по собственной инициативе, однако рекрутирование на эти митинги обеспечивается с помощью многоступенчатой системы приказов, разнарядок, подсчета, учета и отчета. Точно так же мобилизация голосующих осуществляется любыми способами – от посулов и подкупа до угроз и давления, а также вбросов и приписок. После того как человек отказывается от политического участия, его легче убедить или принудить выразить свою преданность начальству, которое непременно оценит и отблагодарит.

Эта система, в которой власть заботится и приглядывает, а подчиненные поддерживают и ходатайствуют, не может зависеть только от голосования в день выборов – ощущение контроля со стороны власти должно быть постоянным. Нельзя оставить шанс на неожиданность при голосовании: необходимо создать убеждение, что выборы уже состоялись и расклад ясен. Эту функцию выполняют опросы общественного мнения. Подобно голосованию, опросы создают у человека ощущение, что он все время находится под присмотром, о нем помнят и его учитывают. Еще основатель индустрии опросов Джордж Гэллап писал, что опросы выполняют функцию непрерывного референдума по всем вопросам текущей повестки дня и тем самым позволяют системе управления успешнее влиять на общественность. Но если в конкурентных системах их воздействие может быть неоднозначным, то в условиях отсутствия публичной политики они попросту играют роль транквилизатора. Не случайно в одной из недавних статей Путина подчеркивается, что в межвыборный период власть опирается на опросы.

Однако ситуация резко меняется, когда системе голосования противопоставляются выборы. Именно это произошло 4 декабря. Люди, которые пришли на думские выборы голосовать «за любую партию, кроме партии жуликов и воров», или портить бюллетени, делали совершенно осознанный политический выбор, четко зная, в чем состоит смысл этого выбора и чего именно они хотят этим добиться в самое ближайшее время. В этом состоит их коренное отличие от тех, кто, вращаясь в выстроенной Кремлем системе кандидатов, голосует за наименее неприятного из них или остается дома, забывая об этом голосовании на следующий день. Параллельно с этим выяснилось, что на участках находятся наблюдатели и члены избиркомов, которые также отлично понимают, в чем состоит смысл честного подсчета голосов в сложившейся политической ситуации. В результате 4 декабря столкнулись два представления о том, что происходит на избирательных участках: часть находившихся там по-прежнему считала происходящее административной процедурой голосования, в то время как другая часть настаивала на том, что это выборы.

В этих условиях машина голосования дала сбой. Для нее стало неожиданностью присутствие людей, которые пришли на выборы – пришли делать политический выбор и контролировать этот выбор, и решить эту проблему на самих избирательных участках административными усилиями уже не удалось. Это спровоцировало систему пойти на топорные фальсификации для того, чтобы обеспечить себе видимость большинства. Однако эту видимость можно поддерживать лишь тогда, когда большинство предпочитает молчать.

4 марта из тени молчаливого большинства выйдут люди, которые придут на участки выбирать и наблюдать за выборами. Хорошо это или плохо, но они не будут отвечать на предвыборные опросы, потому что у них есть масса других дел, но им нет дела до того, учтет ли власть их мнение. Независимо от того, какой выбор они сделают – отметят кандидата или испортят бюллетень, они придут выразить свою политическую волю и отстоять право выбирать себе власть самостоятельно.

Опросы вместо вбросов

14 марта 2012

По мере того как наблюдатели и члены избирательных комиссий завершают свою нелегкую многодневную работу и сообщают публике о ее результатах, поствыборный расклад вызывает все больше вопросов. Из разных концов страны продолжает приходить информация об одних и тех же систематических нарушениях, неизменно носивших массовый характер и кардинально изменивших результат. Абсолютное большинство участков все же осталось без наблюдения, и каждому остается делать выводы, основываясь лишь на имеющейся неполной информации. Однако рутинный и явно централизованный характер нарушений не дает поверить в то, что на глаза наблюдателям попались лишь редкие проявления «административного ража», которые не повлияли существенно на исход голосования. В результате возобладавшее было представление о «путинском большинстве» для многих все больше выглядит как миф.

В поисках дополнительной информации о масштабах нарушений многие обращают внимание на данные опросов и прогнозов, которые публикуют исследовательские центры – фабрики общественного мнения, или полстеры. И вновь, как и в декабре, аудитория сталкивается с тем, что решительно невозможно согласовать эти данные с сообщениями о том, что административная машина была целиком озабочена организацией вбросов, приписок, каруселей, откреплений, допсписков и голосований на дому. Остается либо убедить себя в том, что все эти манипуляции – небольшое досадное пятно на белом полотне честных выборов, либо...

«Заговора полстеров» не существует

И здесь многие из тех, кто не готов поверить в цифры, которые озвучивают полстеры, спешат обрушить на них обвинения в фальсификации данных массовых опросов. Собственно, шквал обвинений можно было наблюдать еще во время избирательной кампании: дескать, зависимость ведущих опросных центров от Кремля столь велика, что «настоящие результаты» они сообщают в «секретных опросах», а на публику выдают «нарисованные» цифры и тем самым помогают властям. Пытаясь защитить репутацию полстеров (которых в России упорно называют социологами), группа исследователей, назвавшая себя «Открытое мнение», провела собственный опрос, который сама и профинансировала. В результате были получены цифры, близкие к данным опросных фабрик.

Опрос «Открытого мнения» показал то, что и должен был показать: «заговора полстеров» не существует, хотя они и работают под серьезным давлением властей. Следует понимать, что исследования общественного мнения – сложная, многоступенчатая технология, заставить ее искажать данные на всех уровнях просто невозможно. Также невозможна и фальсификация на уровне руководства опросного центра: даже в тесно связанных с Кремлем конторах на верхних этажах достаточно принципиальных и весьма оппозиционно настроенных людей. Нечестная игра будет немедленно разоблачена, как это произошло с экзитполом ФОМ по Москве на декабрьских выборах, результаты которого исчезли с сайта организации, за что она была жестко раскритикована в профессиональной среде.

Обвинения в проплаченности опросов не просто ошибочны. Те, кто думает, что нужно просто «честно посчитать» общественное мнение, отвлекают внимание от истинной роли, которую опросы играют в существующей системе управления государством. Важно понимать, что выстроенная Кремлем административная машина действительно во многом опирается на опросы.

Вся система опросов, по сути, держится на двух китах: на репрезентативности и электоральных прогнозах. Репрезентативность предполагает, что респонденты отвечают на вопросы полстеров и тем самым представляют все население, а прогнозы обеспечивают полстерам «проверку реальностью», которая удостоверяет, что их данные способны предсказывать результаты выборов, а значит, отражают реальность. И вот здесь пришло время сказать то, о чем обычно молчат: на самом деле большинство людей на опросы не отвечают, а исход выборов вовсе не является независимым от прогнозов.

Как не стать опрошенным

Начнем с репрезентативности. Опросы в России граждане воспринимают в первую очередь как возможность сообщить власти о своей лояльности или недовольстве. Та часть населения, которая не воспринимает опросы таким образом, считает их просто пустой тратой времени – если и отвечает, то только из сердоболия по отношению к интервьюеру или оттого, что не с кем больше поговорить. За бортом преимущественно остаются те, кто ничего от власти не ждет – потому что отчаялись или потому что привыкли рассчитывать на себя. В крупных городах низкие показатели результативности (доля тех, кого удается опросить) уже мало кого удивляют – во многие дома интервьюеры вообще не могут войти, а доля ответов по телефону традиционно ниже, чем при личных интервью.

Главным результатом проекта «Открытое мнение» можно считать то, что доля тех, кто согласился ответить на вопросы, составила менее 28%. Если же добавить сюда тех, кто был занят и не подошел к телефону, то показатель будет еще ниже. Результативность традиционных электоральных опросов несколько выше из-за разницы в методах – имеющиеся данные позволяют заключить, что она все равно ниже 50%, однако систематическим подсчетом результативности вообще никто не занимается. Показатели результативности наши фабрики общественного мнения не считают нужным публиковать, хотя представляют множество самых разных других показателей.

Почему важно, что значительная часть людей отказывается принять участие в интервью? Это означает, что за общественное мнение выдаются ответы (более или менее честные) части общества, до которой удалось добраться и которая согласилась ответить на вопросы. Глядя на отчеты опросных фабрик, можно заметить, как слово «опрошенные» то и дело подменяется словами «граждане» или «россияне». Очевидно, что чем сильнее различия между теми, кого удалось опросить, и теми, кто оказался недоступен или отказался отвечать, тем меньше оснований говорить о том, что ответы опрошенных представляют всех россиян. И в условиях, когда более половины людей отказываются участвовать в опросах, мало оснований полагать, что полученный таким образом рейтинг кандидата отражает намерения населения в целом.

Почему сходятся цифры?

Между тем электоральные прогнозы, которые делают наши полстеры, хорошо предсказывают результат выборов. Как это возможно?

Как правило, опрошенные обнаруживают очень высокий уровень готовности прийти на выборы и проголосовать за кандидата от власти. Некоторые полстеры рассчитывают долю готовых отдать голос за того или иного кандидата от числа тех, кто намерен прийти на участки и определился с выбором. Если основывать прогнозы на этой цифре, то она с гарантией даст завышенный результат для кандидата от власти. Поэтому для получения собственно электорального прогноза некоторые полстеры вводят так называемые поправочные коэффициенты. Точную методику получения таких коэффициентов обычно не раскрывают. Однако из имеющейся в открытом доступе информации следует, что в этих коэффициентах учитывается разница между данными опросов и официальными результатами в течение прошлых избирательных кампаний. То есть таким образом полстеры волей-неволей легитимируют официальные цифры. Так, одна из опросных фабрик даже получила в 2008 г. приз от ЦИК за самое точное предсказание результата Дмитрия Медведева.

Эти прогнозы используются в Кремле для того, чтобы давать в регионы разнарядки – на какой результат следует ориентироваться. Электорат, который приходит в день выборов на участки, может разойтись с респондентами опросов и оказаться несколько менее лояльным. Отсюда необходимость корректировать результаты. Но заметно больше рисовать не стоит – это вызовет подозрения. Таким образом, задача машины состоит в том, чтобы выйти на прогнозный показатель с помощью обещаний, нажима, каруселей, вбросов и приписок.

Наконец, последним этапом легитимации официальных результатов становятся опросы на выходе с участков (здесь полстеры приводят долю отказывающихся отвечать: она оказывается около 30%, а кроме того, в полный рост встает проблема искренности). Весь день голосования административная машина следит за данными экзитполов, и при необходимости итоговые показатели голосования приводятся в соответствие с этими данными. В идеале чем лучше работает технология легитимации результатов с помощью опросов, тем меньше понадобится вбросов. Недаром на следующий день после голосования Владимир Путин в очередной раз публично зафиксировал встраивание полстеров в действующую систему управления страной, заявив, что они «научились хорошо прогнозировать будущие результаты».

Когда цифры перестают сходиться

Однако, когда давление на административный аппарат со стороны наблюдателей и не поддающихся мобилизации избирателей возрастает, он начинает барахлить, а вместе с ним сбой дает и опросная машина. Именно это произошло на думских и президентских выборах: предвыборные прогнозы обещали «Единой России» более 50% голосов, а Путину – около 60%, но попытка административного аппарата легитимировать даже эту цифру в результате голосования наткнулась на активное сопротивление. Люди, которые скрывались за предвыборными неответами, неожиданно пришли на участки, чтобы выбирать и добиваться честных выборов. В декабре в Москве эти люди пришли в таком количестве, что результатом стал упомянутый выше печально известный экзитпол ФОМ по Москве, обнаруживший чудовищную фальсификацию. В марте ФОМ подстраховался и решил вовсе не вывешивать данные экзитпола по Москве, предложив вместо этого... данные по федеральным округам. Вопрос о том, почему в условиях явных массовых фальсификаций данные предвыборных прогнозов и экзитполов сходятся с официальными результатами, в последние годы стал для полстеров серьезной проблемой, угрожающей подорвать их способность формировать общественное мнение.

Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло. На выручку полстерам пришла гражданская активность, резко возросшая на последних выборах. Именно она серьезно затруднила административному аппарату координацию и подгонку результатов. Осаждающие участковые и территориальные избиркомы наблюдатели, не отступающие даже перед физическим насилием, заставили исполнителей думать только о том, как бы обеспечить победу кандидата от власти с хорошим запасом. Задача «чтобы цифры сходились» невольно отошла на второй план. В результате между официальными итогами и результатами экзитполов обнаружилось небольшое расхождение в 4–5%. В декабре оно стало для полстеров настоящим спасением и позволило ответить наконец на вопрос «куда же деваются фальсификации»: дескать, вот эти проценты и есть разница между «настоящими» и официальными результатами голосования. Наверняка эта же стратегия будет задействована и на этот раз: 5%-ное расхождение данных экзитполов и ЦИК будет объявлено результатом фальсификаций, а фальсификации тем самым будут сведены к 5%, что вполне можно списать на излишнее административное рвение. Это позволит полстерам зафиксировать совпадение данных довыборных и послевыборных опросов, а заодно и легитимировать «путинское большинство».

Из того, что опросные фабрики единогласно утверждают, что большинство проголосовало за Путина в точном соответствии с их прогнозами, вовсе не следует, что это действительно так. И дело вовсе не в том, что настоящие результаты скрываются и подменяются ложными. На самом деле полстеры просто ничего не знают о большинстве, потому что большинство остается для них неудобным и недоступным.

Сколько раз на вопросы экзитпола отвечают карусельщики, голосующие десятки раз на разных участках? Какого ответа можно ожидать от бюджетников, которых заставляют голосовать по месту работы как раз для того, чтобы лишить их тайны голосования? Как влияет на голосование присутствие рядом с участком интервьюера, который словно бы проверяет, исполнил ли голосующий строгий наказ руководства? Способен ли респондент отличить стоящего на выходе с участка интервьюера от стоящих там же ребят, интересующихся, проголосовал ли респондент за Путина? Как можно рассчитать явку в условиях, когда кто-то голосует один раз, а кто-то – 15? И самое главное: какое отношение все эти вопросы имеют к демократическим выборам?

Отмахиваясь от фальсификаций как от небольших досадных искажений, полстеры продолжают делать вид, что работают в условиях демократических выборов – в тех же самых условиях, в которых в 1930-е гг. в США были разработаны технологии массовых опросов. Однако нежелание замечать огромную административную машину российского государства, производящую результаты голосования, превращает полстеров в звено этой машины. Сегодня она надорвалась и накренилась, изо всех сил стараясь обеспечить нужный результат в изменившихся условиях. Трудно прогнозировать, когда именно она упадет, но можно с уверенностью сказать, что встроившиеся в эту машину полстеры узнают о падении в числе последних.

Общественное мнение: Прогноз на прошлое

25 сентября 2013

Провал электоральных прогнозов, которые строили на основании массовых опросов общественного мнения опросные фабрики, или полстеры, стал одной из главных тем для обсуждения по следам московских выборов. Изначально неудача была признана самими опросными компаниями, которые запустили профессиональные дискуссии в поисках ее причин. Важный вопрос состоит в том, насколько ошибка в предсказании связана со спецификой состоявшихся московских выборов - очевидно, они проходили не по привычному для сложившейся политической системы сценарию.

При этом собственно причины завышения прогноза по явке и показателям действующего мэра относительно ясны и были многократно озвучены. У нынешнего режима не так много инструментов мобилизации помимо административного давления, и, когда он лишается этого орудия, у лояльной к власти части населения слова начинают расходиться с делом. Она по-прежнему послушно отвечает полстерам, что пойдет на участки и поддержит статус-кво, однако на этот раз, так и не дождавшись от начальства внятной команды идти голосовать, она решила, что начальство справится и без нее, и предпочла заняться своими делами.

Куда интереснее, что выборы в очередной раз поставили вопрос о роли, которую полстеры играют в российской политике и системе управления. Насколько вообще опросные фабрики готовы к появлению новой политики, которая стоит на пороге российской действительности и уже всерьез влияет как на результаты отдельных выборов, так и на весь политический процесс? В какой степени полстеры с их опросами и прогнозами сами составляют часть политической системы, которая разлагается на глазах? В связи с этим важным представляется еще один воскресный прокол полстеров, о котором сегодня говорят меньше.

Через час-два после закрытия избирательных участков в Москве на официальном сайте ФОМа появились данные экзитполов, согласно которым Сергей Собянин набирал 52,5% голосов при доле отказавшихся ответить 26,9%. Это сообщение сопровождалось весьма странной оговоркой: «результаты опроса избирателей на выходе с избирательных участков с экспертным учетом факторов, возникающих при низкой явке». В переводе на русский язык это означает, что, после того как в ФОМе получили данные о том, сколько процентов ответивших проголосовали за каждого кандидата, эти цифры были умножены на некоторые коэффициенты, которые публике не сообщаются. В результате такого умножения у Собянина и получился результат 52,5%.

Естественный вопрос, который при этом возникает: «Откуда брались коэффициенты?» Ответ на этот вопрос, скорее всего, достаточно прост: поправочные коэффициенты при прогнозах целесообразно брать из предыдущего опыта прогнозирования - вы берете свой предыдущий прогноз, смотрите, насколько он разошелся с реальностью, и вносите соответствующую поправку в новый прогноз. Правда, не совсем понятно, какое отношение к этому имеет «низкая явка», если только это не более-менее благовидный повод, для того чтобы вносить поправки в данные.

Гораздо более интересный вопрос состоит в том, почему вообще ФОМ занялся прогнозированием по результатам экзитполов. Для следящей за выборами аудитории данные опросов на выходе с участков - это первая, достаточно точная и, главное, независимая информация о результатах выборов. Именно поэтому данные экзитполов всегда приводятся в сыром виде, несмотря на то что 26,9% отказавшихся ответить безусловно могут изменить расклад. Экспертная поправка по результатам экзитполов - это что-то новое в технологиях электоральных опросов. Представьте себе, что вам хочется узнать погоду на улице, а градусник вместо этого сообщает: «когда вы выйдете на улицу, вам будет так же тепло, как вчера». Может быть, вы сочтете это небесполезной информацией, но вам все же хотелось бы, чтобы градусник информировал, какова температура прямо сейчас, - именно этого вы от него и ожидаете, хотя и знаете, что всякий градусник имеет погрешность измерения.

Без сомнений, полстеры это прекрасно понимают - достаточно посмотреть на релиз того же ФОМа по результатам экзитполов в Екатеринбурге, чтобы увидеть, что там никаких экспертных поправок не вносилось. В условиях, когда результат выборов решают 2-3%, у опытных специалистов не может возникнуть идея внезапно опробовать какую-то методологическую новинку, не объявив о ней заранее и не предложив убедительных обоснований. Существует причина, по которой исследовательский центр мог решиться на такое. Причиной теоретически могло быть то, что, по данным экзитполов, у Собянина было менее 50% голосов и публикация этих данных была нежелательной.

Как мы убедились за последние два года, выборы отнюдь не заканчиваются в момент закрытия участков. Так, на воскресных выборах в Москве и Екатеринбурге кандидаты позаботились о том, чтобы уже через секунды после закрытия избирательных участков озвучить благоприятные для себя результаты экзитполов. Очевидно, результаты экзитполов могут влиять и влияют на ту часть электорального процесса, которая происходит после завершения голосования, - на подсчет голосов, манипуляции с итогами и в конечном счете на готовность людей признать результаты выборов. Именно эти этапы за последнее время стали наиболее непредсказуемыми - участки, избиркомы и улицы городов стали настоящими аренами политической схватки с неопределенным исходом, и странно надеяться, что его можно предугадать, если опираться на ход предыдущих выборов.

Все это, впрочем, часть более общей проблемы: российская административная машина давно использует полстеров для воспроизводства собственного прошлого состояния в будущем. Электоральные прогнозы, основанные на результатах прошлого голосования, сами исходят из того, что режим голосования не изменится - а публикация этих прогнозов способствует тому, чтобы будущее этого режима не ставилось под сомнение. Как бы ни различались между собой основные опросные фабрики, главная услуга, которую они оказывают существующей системе, состоит в том, что они объединены уверенностью в том, что будущее не отличается от прошлого, и продают это прошлое своей аудитории в качестве будущего. Неслучайно после объявления о своем избрании Собянин в ходе первого же брифинга указал на то, что его результат предсказывался опросами: победа не так важна, как доказательство того, что эта победа просто воспроизводит нормальное, привычное для прошлого состояние.

Однако если раньше полстерам приходилось выдавать прошлое за будущее, то теперь уже и настоящее становится столь неопределенным, что приходится подменять простое описание реальности прогнозами из прошлого. Давление на полстеров будет только возрастать, и нельзя сказать, как долго еще у них хватит профессионализма и мужества, чтобы по крайней мере проводить различие между прогнозом и опросом, между прошлым и настоящим. Глава все того же ФОМа Александр Ослон уже заявил о своей готовности решить проблему радикально и вовсе отказаться от электорального прогнозирования. Еще недавно предвыборные прогнозы были вотчиной узких специалистов - сегодня само занятие этой деятельностью неизбежно втягивает в политическое противостояние, а призывы установить над ней монополию профессионалов звучат безнадежно.

Российская политическая система наткнулась на свои исторические границы, и вместе с ней эти границы почувствовала отрасль опросов. Это неизбежно приведет к изменениям в ней, увеличению конкуренции между игроками и подходами, а также к переосмыслению как прогнозной деятельности, так и роли опросов в российской политике в целом. Вполне вероятно, что вскоре вместо жалоб на «заговор социологов» появятся разговоры о «войнах социологов». Это неизбежное следствие того, что у нас появилось больше одного будущего и между ними уже идет сражение за настоящее.

Асад законный, но нелегитимный

4 октября 2015

Социолог Григорий Юдин о новой попытке России подменить легитимность легальностью

Российское военное участие в сирийском конфликте стало реальностью. Поскольку сирийский кризис в полном разгаре и на сегодняшний день ни у кого нет для него решения, с Россией были связаны определенные надежды на появление нового подхода, который позволил бы выйти из тупика. В последнее время западные страны применяли к неустойчивым режимам одну и ту же стратегию: не вмешиваться до тех пор, пока правитель не теряет легитимность и не переходит к силовым действиям, но затем решительно поддержать революционные силы, чтобы свести к минимуму период безвластия. В Сирии эта стратегия не сработала – отчасти из-за того, что затянули с вмешательством, отчасти из-за того, что сирийская оппозиция быстро показала враждебность к США и Европе.

Суть подхода России стала ясна на сессии Генассамблеи ООН, где Владимир Путин назвал президента Сирии Башара Асада «единственной легитимной силой в Сирии». Про Башара Асада можно сказать многое, но он совершенно точно не является легитимной силой на уровне Сирии. Асад не контролирует и половины территории страны, он утопил в крови восстание, уже четыре года ведет гражданскую войну (сотни тысяч жертв с обеих сторон), а его противники убеждены в том, что он применял против них химическое оружие. В действительности нет никаких надежд на то, что население нынешней Сирии когда-нибудь признает Асада легитимным президентом. Настоящая проблема Сирии в том, что там нет ни одной силы, которая могла бы рассчитывать на легитимность, и потому не на кого делать ставку.

Когда Путин говорит о легитимности Асада, он хочет лишь сказать, что Асад является законно избранным президентом Сирии. Однако это не одно и то же. Разумеется, подконтрольные Асаду органы власти признают результаты референдума по конституции 2012 г. и выборов 2014 г., которые позволили Асаду стать президентом в третий раз. Только это не добавляет ему легитимности, поскольку его оппоненты результатов этих голосований не признают и отказываются подчиняться его власти.

Противоречие между легитимностью и законностью является предпосылкой революции. Конечно, можно требовать, чтобы смена власти совершалась только по закону. Однако представим себе, что правитель становится тираном и меняет закон по своему усмотрению таким образом, чтобы оставаться у власти столько, сколько ему захочется. Его оппоненты могут считать, что он при этом поступает незаконно, но при действующем правителе у них нет способа доказать это в законном порядке, ведь подконтрольный тирану суд всегда примет решение в его пользу. Чтобы восстановить законность, оппозиции придется сначала совершить действия, которые с точки зрения действующей власти будут незаконными. Поэтому правитель, оставаясь законным с точки зрения установленного им порядка, может потерять легитимность.

Попытка уравнять легитимность с законностью имеет только одну цель – исключить даже теоретическую возможность революции, сделать ее попросту немыслимой. Неудивительно, что Сергей Лавров выступает с призывом подвергнуть «изоляции» все страны, где происходит насильственная смена власти, – т. е. фактически заранее атаковать любые революционные силы.

До сих пор в мире существовало два основных подхода к странам, где правитель утрачивает легитимность. Один состоит в том, чтобы не вмешиваться во внутренние дела и позволить враждующим сторонам решить исход дела самим (этот принцип был применен в Сирии). Согласно второму подходу необходимо, чтобы у власти были легитимные силы, даже если для этого потребуется подорвать позиции действующего правителя (этот подход был реализован в Ливии и в некоторой степени на Украине). Однако Лавров сегодня предлагает нечто третье – обеспечить поддержкой любую действующую власть, независимо от ее легитимности.

Если бы этот подход был принят, он открыл бы дорогу тирании по всему миру. В самом деле: любой правитель знал бы, что, как бы он ни был жесток к своему населению (а Асад проявил невероятную жестокость при подавлении восстания в Хомсе), ему все равно ничего не угрожает. Земной шар управлялся бы клубом автократов, помогающих друг другу тиранить свои народы. В этом мире было бы гораздо больше насилия, ведь насилие – единственный способ удержаться у власти для нелегитимного правителя. Однако Путину и Асаду в нем было бы гораздо спокойнее.

Автор – старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ

Художественная аккламация

10 января 2016

Социолог Григорий Юдин о том, где оказались российские общественные науки

Начало нового года преподнесло нам технологию, которая может стать знаковой для 2016-го. Владимир Путин публично поручил провести опрос населения Крыма по вопросу договора с Украиной о поставках электроэнергии. В течение дня опрос был проведен, полученные цифры названы в эфире Первого канала и переданы Путину, который с опорой на эти результаты отклонит проект соглашения с Украиной. Причина – в проекте Крым фигурирует в качестве территории Украины. Итак, крымчане не согласились продать Родину за чечевичную похлебку. А вы бы согласились?

Предложенные респондентам вопросы сразу вызывают подозрения. Возьмем вопрос «Готовы ли вы ко временным трудностям, связанным с незначительными перебоями в энергоснабжении в течение ближайших 3–4 месяцев, если коммерческий контракт на предложенных Украиной условиях заключен не будет?» Очевидно, этот вопрос нужен для того, чтобы измерить готовность потерпеть ради принципа. Однако он содержит два явных наводящих элемента: достаточно поменять «временные трудности» на «длительные», а «незначительные перебои» – на «систематические», чтобы распределение ответов серьезно изменилось. Любой второкурсник социологического факультета скажет, что этот вопрос не валиден – с его помощью нельзя измерить «готовность потерпеть». Когда дело дойдет до реальных трудностей, желающих терпеть окажется гораздо меньше.

Собственно, ничего удивительного в таком элементарном проколе нет. Новогодний опрос интересен тем, что это первый случай, когда было официально признано, что вопросы формулируются не специалистами, а напрямую в Кремле. В профессиональном сообществе практически не сомневались, что точно так же дело обстояло со знаменитым опросом россиян после присоединения Крыма в 2014 г.: вопросы вроде «Согласны ли вы с присоединением Крыма к России?» настолько безграмотны, что просто не могли быть составлены профессиональными социологами. Однако теперь уже никто не скрывает, что Кремль является вовсе не заказчиком опросов, а их непосредственным автором и контролером. В новогоднем опросе ВЦИОМ исполнил лишь роль машины по сбору данных, Центральной опросной комиссии.

Любое исследование – это компромисс между целями заказчика и целями исследователя, и профессионализм исследователя измеряется умением сказать «нет», если заказчик начинает диктовать свои условия. Неспособность поставить границу ведет к тому, что среди потенциальных респондентов распространяются такие установки в отношении опросов, что в дальнейшем исследования становятся невозможными. Этот эффект невелик, когда, к примеру, коммерческая компания манипулирует вопросами с целью завысить свои оценки у потребителей. Но этот эффект воздействует на всю индустрию, когда заказчиком выступает президент, который анонсирует опрос в прямом эфире.

В последнее время опросные центры в России многое делали для того, чтобы убедить население в том, что они действуют независимо и люди могут не бояться высказывать разные точки зрения при ответах на вопросы. Любой интервьюер знает, что респонденты часто начинают говорить только после того, как поверят, что с помощью опроса можно донести информацию до властей. Каждый опытный социолог много раз слышал фразу «вы обязательно передайте там наверху, что у нас здесь делается». Респонденты склонны действовать прагматично: одна из причин, по которой они соглашаются тратить время на опрос, состоит в том, чтобы засвидетельствовать свою лояльность верховной власти и попросить ее решить проблемы, с которыми на местном уровне справиться невозможно. Проблема заключается в том, что в этом случае вопросы об отношении к политике центральных властей не несут никакой информации: какой смысл жаловаться правителю на него самого? В конце концов, это небезопасно. Поэтому в последние годы опросные центры тратили много сил на то, чтобы респондент поверил в то, что опросы проводят не спецслужбы и что интервьюер – это не государственный агент и не сборщик жалоб.

После того как Владимир Путин сообщил на всю страну, что опрос проводится по его личному указанию, убедить кого-то в том, что исследование независимо и объективно, а личные данные респондентов конфиденциальны, будет практически невозможно. Впрочем, Кремлю это и не нужно.

Сходство опросов с выборами подталкивает к тому, чтобы видеть в них демократическую процедуру. Более того, предложение «а давайте спросим у самих людей» рассматривается чуть ли не как проявление прямой демократии. Поэтому, когда результат показывает, что подавляющее большинство поддерживает позицию, с которой остальные категорически не согласны, возникают разговоры о «тирании большинства» и распространяется разочарование в самой идее демократии.

Однако опросы в России не имеют ничего общего с демократией. Для начала они не имеют никакого отношения к «прямой демократии», т. е. демократии без представительства. Прямая демократия – это публичные слушания и местное самоуправление, на которые в последние годы в России ведется разрушительная атака. Прямая демократия подразумевает, что принять участие в управлении может любой желающий. Напротив, опросы построены именно на идее представительства – на том, что небольшая выборка может с небольшой погрешностью репрезентировать все население.

Функция, которую в России выполняют опросы, называется аккламацией. Так в Древнем Риме называлась процедура, в ходе которой населению зачитывалось решение императора, а оно возгласами выражало свое приветствие. Цель аккламации состояла не в том, чтобы считать голоса за и против уже оглашенного решения, а в том, чтобы засвидетельствовать наличие единогласной поддержки. Крымские опросы мало похожи на обычные социологические исследования – они гораздо больше напоминают демонстрацию, где лидер хочет услышать громогласное «да!» от своих сторонников. Однако россияне, как известно, не испытывают желания ходить на демонстрации в поддержку Путина, и поэтому он сам сходит к ним с экрана телевизора в виде опросов.

Для сидящих без тепла и света крымчан, чьи трудности в опросе ВЦИОМа названы «временными» и «незначительными», Владимир Путин является единственным шансом на то, что энергоснабжение будет восстановлено. Отказ единогласно признать его власть и поддержать его решения будет означать для них катастрофу. В условиях полной зависимости Крыма от России заданный крымчанам в Новый год вопрос – это элементарный шантаж: либо вы безоговорочно поддерживаете любые наши действия, либо вы будете решать проблему энергоснабжения самостоятельно. Называть ответ на этот вопрос «демократическим волеизъявлением» – удивительное лицемерие. Демократический правитель ответственен перед своим народом за то, чтобы обеспечить ему свет и тепло, а не выдвигает ему дополнительные условия.

Что же касается российских общественных наук, то им, кажется, настало время задуматься о том, какую роль они хотели бы играть в российской политике. Превращение опросов в технологию производства ликующей массы чревато тем, что социальные исследования вскоре станут вовсе ненужными. Если сегодня государство думает, что ему виднее, как задавать вопросы, то завтра оно решит, что вполне справится и с подсчетом ответов. Имеет смысл вспомнить о том, что роль социальной науки не сводится к умению собирать цифры – куда важнее ее способность публично ставить проблемы.

Автор – старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ

Демократизация демократий

31 января 2016

Социолог Григорий Юдин о причинах роста популярности радикальных кандидатов на выборах в США и Европе

Сегодня в США начинаются праймериз, первичные выборы, которые определят кандидатов от двух основных партий на президентских выборах в ноябре. Отбор кандидатов будет проходить до лета, однако уже сейчас понятно, что Америку ждет необычная кампания. В бюллетене в ноябре окажется как минимум один кандидат, чья риторика выходит далеко за рамки того, что считалось допустимым в американской политике в последние десятилетия.

У республиканцев фаворитом является эксцентричный миллиардер Дональд Трамп, каждую неделю выдающий эпатирующие заявления вроде того, что мусульманам следует запретить въезд в Америку или что он красив, потому что феноменально богат. Трамп стал первым, кто привнес в большую американскую политику откровенно антиисламскую риторику, он же многократно позволял себе шутки, которые в США принято считать сексистскими. Образ самоуверенного богача обеспечил Трампу значительную поддержку среди бедных и малообразованных слоев, которые прежде неохотно ходили на выборы.

Появление Трампа стало результатом затяжного кризиса в республиканской партии, ее неспособности выдвинуть конкурентоспособного кандидата. Если прежде республиканские политики старались консолидировать партию, лавируя между ее разными крыльями, то Трамп, наоборот, немедленно стал демонстративно назначать врагов и играть на противоречиях в американском обществе. Трамп, который в прошлом был демократом, ведет собственную кампанию, используя республиканскую партию как площадку. Сегодня он практически независим от республиканцев – даже если они решат утопить его из опасений, что он дискредитирует партию, Трамп может пойти на выборы независимым кандидатом, и это станет для республиканцев ночным кошмаром.

Впрочем, все республиканские кандидаты от истеблишмента пока чувствуют себя неважно. Единственным, кто обходил Трампа по данным опросов в последнее время, был нейрохирург Бен Карсон, чьи взгляды еще более экстремальны. В некотором роде Карсон – противоположность Трампа: если миллиардер хвастается тем, что полностью финансирует свою кампанию сам, то врач получает деньги исключительно от мелких доноров, рядовых американцев. Карсон, истовый евангелист, успел сравнить правление Обамы с гестапо, а теорию эволюции объявить выдумкой дьявола. Скучный и правильный Джеб Буш, типичный кандидат от правящих кругов, на этом фоне смотрится совсем обреченно – кажется, он больше других устал от того, что у президентов-республиканцев все время одна и та же фамилия.

Сходные процессы происходят в лагере демократов. Хиллари Клинтон, которая в свою бытность сенатором считалась настоящим радикалом, сегодня оказалась самым умеренным из всех возможных кандидатов в президенты. Однако ее позиции атакует сенатор Берни Сандерс, который вернул в американский лексикон понятие «социализм», еще недавно считавшееся ругательством. Сандерс среди прочего предлагает радикальное расширение доступа к бесплатному образованию и удвоение минимальной зарплаты. Жесткая критика всей политической системы, зависящей от крупного капитала, позволила Сандерсу привлечь значительную поддержку среди молодежи, для которой прежде все кандидаты были на одно лицо. Сандерс быстро сокращает отрыв от Клинтон, и, хотя преимущество бывшего госсекретаря по-прежнему велико, у сенатора-социалистахорошие шансы выиграть праймериз в первых двух штатах, что может переломить ситуацию.

Как и Трамп, Сандерс позволяет себе намного больше того, что разрешено американской партийной политикой, и потому отношения с демократической партией у него напряженные. Так, Сандерс упрекал партию в умышленном блокировании его избирательных счетов, а его сторонники рекомендуют ему выдвигаться независимым кандидатом, что стало бы для партии серьезным ударом. Обе партийные машины столкнулись с кандидатами, которые способны навязывать им собственную повестку за счет того, что имеют прямую народную поддержку.

На сегодняшний день победа Клинтон выглядит наиболее вероятным сценарием. Американскому обществу важно доказать себе, что оно способно избрать президентом женщину, и, если в оставшееся до выборов время оно не столкнется с более важными вызовами, этот фактор может стать решающим. Однако две общие тенденции в американской политике очевидны: во-первых, существует запрос на более радикальных лидеров, а во-вторых, эти лидеры способны общаться с избирателем напрямую и подрывают рамки сложившейся партийной системы.

Аналогичные изменения происходят во многих европейских странах. Во Франции усиливаются позиции «Национального фронта», и результаты последних региональных выборов не должны вводить в заблуждение: настоящим проигравшим на них стал президент Франсуа Олланд, а его противник Николя Саркози почти полностью перенял лексику националистов. В Великобритании лидером лейбористской партии впервые за долгое время стал социалист Джереми Корбин, обеспечивший ей стремительный приток новых членов. Еще более заметны изменения на юге Европы. Помимо левого правительства в Греции, в Испании и Италии на последних парламентских выборах около 20% голосов получили движения, отличающиеся радикальной риторикой и призывами к прямой демократии, – «Подемос» и «Пять звезд» соответственно.

Между всеми этими примерами немало различий, но все они укладываются в общий тренд «демократизации демократий». Запрос на демократизацию усиливается в Европе и Америке уже не одно десятилетие. Общей бедой многих политических систем стало падение явки на выборах и других показателей политического участия. Ключевые конфликты, существующие в обществе, зачастую не находят своего отражения в парламентской политике, так что значительная часть населения не чувствует себя представленной. Демократизация вдыхает в поскучневшую политику новую жизнь. Во-первых, на первый план выходят движения и лидеры, которые способны артикулировать требования, ранее считавшиеся неприемлемыми. Во-вторых, появляются новые формы демократического участия, которые позволяют заявлять эти требования напрямую, без обращения к громоздким процедурам.

Главный урок, который дает новая демократизация, состоит в том, что покорность и пассивность социальных групп, которые выглядят посторонними зрителями, – отнюдь не неизбежность. Это безразличие рассеивается, как только появляются движения, озвучивающие то, что по-настоящему заботит людей.

Автор – старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ

Популистский поворот

7 июня 2016

Социолог Григорий Юдин о причинах успеха популистов в современных либеральных демократиях

В США заканчивается кампания по выдвижению кандидатов в президенты – сегодня проходят последние значимые первичные выборы в штатах Калифорния и Нью-Джерси. Кандидатом от демократов и главным претендентом на президентское кресло наверняка станет Хиллари Клинтон – однако эта победа уже сегодня выглядит подпорченной. Повестку дня на этих выборах формирует вовсе не Клинтон, а республиканский кандидат Дональд Трамп и соперник Клинтон по демократическому лагерю социалист Берни Сандерс. Еще год назад ни того, ни другого эксперты не принимали всерьез, сегодня же Трамп сокрушил всех соперников-республиканцев, а Сандерс продолжает сокращать отрыв от Клинтон и тем самым ставит ее в оборонительную позицию.

Неожиданный рост популярности антисистемных кандидатов в США сопровождается аналогичными тенденциями в Европе. Две недели назад в Австрии президентом чуть было не стал крайне правый кандидат Норберт Хофер, проигравший сопернику на финише всего полкорпуса. На грядущих в конце июня выборах в Испании хорошие шансы усилить свои позиции имеет левая антисистемная партия «Подемос». В последние два года в Греции, Италии, Польше, Франции, Венгрии, Англии на ключевые позиции выдвинулись движения с лозунгами, которые еще совсем недавно казались маргинальными. К ним в ближайшее время могут добавиться еще несколько стран. Конечно, появление радикалов во власти происходило в отдельных странах и раньше – но никогда прежде это не образовывало столь явную тенденцию.

Что происходит? Мы наблюдаем популистский поворот, предпосылки которого закладывались давно, а последствия наверняка изменят контуры современных демократических режимов. Западные либеральные демократии скрывают в себе противоречие: с одной стороны, власть в них не может быть легитимной, если не опирается на народ; с другой – они стремятся ограничить реальную политическую роль народа, свести ее к минимуму. Слово «популизм» происходит от латинского populus, «народ», и в буквальном переводе означает практически то же самое, что и «демократия». В либеральных демократиях слово «популизм» до последнего времени обладало негативной коннотацией, что указывает на их подозрительное отношение к народу.

В либеральных демократиях народу отводится скромная функция голосования, одобрения или неодобрения деятельности политиков, в то время как реальное управление государством сосредотачивается в руках немногочисленной технократической элиты. По этой причине выбор между двумя-тремя правящими партиями в таких режимах обычно существенно не влияет на устройство общества. Однако сегодня очевидно, что массы теряют интерес к этой церемониальной роли: лишившись возможности прямо принимать политические решения, они отвечают бойкотом выборов и снижением интереса к политике. Такое положение дел вполне устраивает правящие элиты, которые получают свободу действий, однако параллельно в обществах происходит разрастание серой зоны, в которой концентрируется разочаровавшаяся в политике часть населения.

Популисты бьют в слабое место технократий: они возвращают в политику людей, которых либерально-демократические режимы оттуда выталкивают. Неудивительно, что успех популистов каждый раз оказывается сюрпризом, ведь их базу составляют слои, которые долгое время воздерживались от участия в системе и были для нее не видны. Ряд глобальных тенденций создает сильные предпосылки для недовольства в этих молчаливых слоях. Во-первых, в последние сорок лет в подавляющем большинстве стран резко возрастало неравенство, и даже если средние и рабочие классы повысили свое благосостояние, вместе с этим они укрепились в ощущении несправедливости общественного устройства. Долговые кризисы, расплата за которые раз за разом ложится на плечи рядовых потребителей, только усиливают недовольство распределением власти.

Политическая система в течение полувека рассматривалась как рамка для эффективного функционирования экономики: предполагалось, что увеличение достатка должно компенсировать недостаток демократического самоуправления. Однако популисты сегодня показывают, что человек был и остается политическим животным – равенство, солидарность и политическое единство по-прежнему выступают для него основными мотивами. Попытки репрессировать и замалчивать эти мотивы приводят лишь к более резкой реакции, выражающейся в росте ксенофобии и национализма.

Несмотря на общую антисистемную установку, между сегодняшними популистами существуют радикальные различия. Консервативная часть делает упор на реваншистскую риторику, фигуру сильного лидера и борьбу с внутренними врагами. Прогрессивная часть, напротив, ставит на новые технологии прямой демократии, стимулирование гражданского участия среди разочарованных и формирование широких коалиций. Однако в обоих случаях движения позволяют себе гораздо больше того, что долгое время считалось допустимым в либеральных режимах, и за счет этого могут говорить на языке широкой публики.

Широкое использование эпатажа может вызвать ощущение, что Россия времен Путина является частью поворота к популизму. Однако изоляционистская риторика российских властей не должна вводить в заблуждение. В действительности система, которая была выстроена в последние годы в России, работает в обратном направлении. В то время как сутью популистского поворота является вовлечение и возвращение народных масс в политику, путинский режим работает на их дальнейшую маргинализацию и культивирование ощущения беспомощности. Выборы стали административным мероприятием, в котором нет смысла принимать участие, если только тебя не попросил начальник. Широкомасштабное использование опросов общественного мнения призвано предупредить любое взаимодействие и самостоятельное политическое действие. Россиян пытаются превратить в пассивных зрителей политического процесса, нажимающих кнопку «одобряю», сидя у телевизора. Режим Путина остается радикально антидемократическим именно потому, что он пронизан страхом перед народом.

Современные демократические режимы неизбежно будут в силу объективных причин эволюционировать, изобретая новые формы народного участия. Рекордные миграционные потоки; новые технологии, меняющие нашу повседневную жизнь; постепенно ослабевающая роль государства – все эти факторы делают массы непредсказуемыми и упрощают задачу популистов. Либеральные демократии дают пример того, как расширение зоны молчаливого согласия увеличивает непредсказуемость. Вряд ли эта серая зона сейчас где-либо больше, чем в России.

Автор – старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ

Картина станет веселее

6 сентября 2016

Социолог Григорий Юдин о причинах и последствиях атаки на «Левада-центр»

Новая атака на «Левада-центр» (организации в понедельник наклеили ярлык «иностранного агента») вызвала волну справедливых протестов со стороны людей разной идеологической ориентации, друзей центра, его конкурентов и противников. Формальным основанием для атаки стал безумный закон, который карает за то, за что следует награждать: если Россия хочет иметь сильную науку, то вот исследователи, которые работают с серьезным зарубежным партнером (в Университете Висконсина традиционно сильная социология). Хуже того, закон объявляет «политическую деятельность» чем-то неприглядным ровно в тот момент, когда страна так нуждается в пробуждении интереса к политике и любое НКО, готовое изучать устройство политической жизни в России, заслуживает всяческого поощрения.

Действия Минюста могут парализовать работу одной из трех крупнейших фабрик опросов общественного мнения за полторы недели до выборов – в этом случае выборы пройдут при новой конфигурации опросной индустрии, которая не менялась уже давно. При этом если отбросить в сторону эмоции, то атака на «Левада-центр» выглядит неожиданностью. В последнее десятилетие организация объективно работала на поддержание легитимности действующей власти.

Поле исследований опросов общественного мнения, где когда-то было много игроков, было зачищено Кремлем еще 10 лет назад, так что в нем осталось только три компании. Две из них (ФОМ и ВЦИОМ) в значительной степени аффилированы с Кремлем, так как полностью зависят от заказов, регулярно поступающих от администрации президента и других органов власти. «Левада-центр», напротив, финансово автономен от Кремля, а либеральные взгляды его руководства ставили компанию почти в политическую оппозицию действующей власти. При этом результаты опросов «Левада-центра» редко расходились с данными его коллег и конкурентов – цифры всех трех поллстеров обычно создают ощущение широкой или подавляющей поддержки любых действий властей, сколь бы агрессивными и иррациональными они порой ни выглядели.

Похвала от врага – похвала вдвойне, особенно если она озвучена публично. Владимир Путин не раз признавался, как много значения он придает опросам, и когда его поддержку фиксирует «Левада-центр», это служит доказательством ее неоспоримости. «Смотрите, даже наши оппоненты вынуждены признать, что народ за нас», – раз за разом заявляют сторонники режима, которые искренне верят в то, что результат исследования зависит от того, кто за него заплатит.

Однако исследования устроены куда сложнее, и результаты «Левада-центра» никак не связаны с политической позицией его руководства – они обусловлены тем, как работает технология. В повседневной жизни россияне крайне мало интересуются политикой, поэтому если окатить их информационной волной по какой-то малозначимой для них проблеме вроде отношений с Турцией, а на следующий день задать вопрос о том, стоит ли Турции опасаться, то они добросовестно ответят, основываясь на полученной накануне информации. За редкими исключениями «Левада-центр» смиренно брал политическую повестку, которая задается телевидением, и задавал по этой повестке те же вопросы, что и другие поллстеры, предсказуемо получая практически те же результаты. Однако якобы оппозиционный статус организации делал эти ответы гораздо более важными для властей и одновременно косвенно увеличивал доверие к другим компаниям. Депрессивный антидемократический дискурс о тупом и агрессивном народе, которым пугают друг друга средние слои по всей стране, – это в значительной степени результат работы опросов «Левада-центра», даже если результат непредумышленный.

Чтобы застрелить курицу, несущую золотые яйца, нужны серьезные причины. Что могло заставить власти выломать кусок конструкции, на которой держится их легитимность? Следует сразу пояснить, чем «Левада-центр» реально отличается от двух других крупных поллстеров. Это различия не в честности и не в профессионализме – не стоит даже обсуждать всерьез миф о том, что одни социологи работают честно, а другие «рисуют» цифры, но при этом те и другие получают одинаковые результаты.

Гораздо важнее другое: поскольку «Левада-центр» не получает заказов из Кремля, Кремль не может приказывать ему, какие вопросы задавать и какие результаты делать доступными для публики. Не стоит забывать о том, что результаты опросов, которые транслируют российские медиа, – это только те результаты, которые им разрешил опубликовать заказчик. Заказчик может наложить временное или постоянное вето на публикацию результатов. Таким образом, медиакартинка общественного мнения сегодня проходит через два мощных фильтра: сначала заказчик навязывает опросным компаниям тематику, за которую он готов заплатить, а потом решает, какие данные он хотел бы сделать доступными для аудитории. Кремль вполне может запретить публиковать те результаты, которые разрушают образ монолитной поддержки его решений, – и часто запрещает. У него нет такой власти над «Левада-центром», однако до последнего времени ее и не требовалось, поскольку компания не получала никаких результатов, которые могли бы поставить Кремль в уязвимое положение.

Результаты опросов давно стали основным материалом, из которого россияне черпают представления о раскладе сил на выборах и принимают решение о голосовании. Они выполняют функцию транквилизатора, уговаривая избирателей не тратить время и силы на участие в выборах, в которых и так все ясно. Одновременно они же рассылают по властной вертикали сигнал о том, до какого уровня следует «натягивать» результат – главное, чтобы не слишком расходилось с опросами. Если Кремлю понадобилось ломать эту конструкцию в преддверии выборов, значит, независимый игрок стал слишком опасным: в зеркале отразилось что-то, что заставило кинуть в него камень.

Если «Левада-центр» будет вынужден приостановить работу, то доверие к результатам опросов снизится, а давление заказчика на оставшихся игроков усилится. Относиться к цифрам опросов, которые мы будем видеть до выборов и в послевыборный период, теперь следует еще осторожнее: если раньше публике показывали только красивую половину картины, а безобразную от нее скрывали, то теперь она будет видеть еще меньше.

Автор – старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ

Пассивный гражданин

14 мая 2017

Социолог Григорий Юдин о том, как народ одобрил реновацию

Середина мая подарила новую серию демократии по-российски. В воскресенье москвичи собрались на массовый митинг, чтобы показать московскому правительству, что они категорически против надвигающейся программы принудительного переселения из сносимых домов. А уже в понедельник стартует придуманная московским правительством система голосования, которая имеет цель показать москвичам, что они как раз таки «за».

С одной стороны, инициатива московских властей вызвала эффект разорвавшейся бомбы. В Москве в целом и так прохладно относятся к команде Сергея Собянина (мэр выиграл последние выборы со скрипом при низкой явке), а блицкриг с расселением выбранных по непонятным критериям домов в предвыборный год разозлил многих из тех, кто до сих пор сохранял нейтральность. О программе «реновации» говорят повсюду, и воскресный митинг – это только выражение назревшего протеста. С другой стороны, голосование, которое продлится с 15 мая до 15 июня, гарантированно покажет, что подавляюще большинство москвичей поддерживает идею столичного правительства. Как это возможно?

Стандартное объяснение уже готово: за последние годы в России прижилась легенда о протестующем меньшинстве и агрессивном поддакивающем большинстве, которое всегда готово поддержать власть. Противники программы переселения уже пугают друг друга тем, что коллективные действия ничего не дадут, потому что большинство все равно хочет расселения. И вот уже расстроенный москвич страстно убеждает себя, что большинство в Москве составляют дармоеды, бомжи и пьяницы, которые, как всегда, ищут халявы.

Однако не стоит лезть в глубины русской души, чтобы понять, откуда берется это большинство, а точнее, как оно производится. Для этого достаточно проанализировать постановление правительства Москвы № 245-ПП и приложение к нему, в котором описывается процедура голосования. Московские чиновники предлагают жителям домов, которые попали в программу расселения, два варианта, чтобы выразить свои предпочтения: либо с помощью общего собрания собственников дома, либо через индивидуальное электронное голосование в системе «Активный гражданин» (индивидуально проголосовать можно также лично в центре госуслуг).

Самый впечатляющий элемент процедуры – это пункт о том, что голоса всех непроголосовавших будут учтены как голоса в поддержку программы переселения. Казалось бы, логично сделать наоборот: если человек не высказывает своего мнения, то он предпочитает оставить все «как было». Однако московские власти исходят из того, что по умолчанию население любые их инициативы поддерживает.

За этим стоит нехитрый расчет, а точнее, знание главного принципа устройства российской политики. Большинство в России не выступает ни «за», ни «против» - по любому вопросу, от выборов власти до поддержки санкций и контрсанкций, большинство населения молчит. Это легко видеть по уровням явки на выборы: последние федеральные парламентские выборы собрали 48% по официальным данным (и на 10-15% меньше, если исключить вбросы), а явка на местные выборы вообще давно находится на запредельно низком уровне. Не лучше и ситуация с опросами общественного мнения – интервьюерам редко удается опросить больше 30% от расчетной выборки. Россияне не хотят быть представленными, не верят в то, что их голос что-то может изменить, предпочитают заниматься своими делами – и их пассивность вполне можно понять.

Использование молчунов в свою пользу давно стало основной стратегией российской власти. Так, партия «Единая Россия» имеет сегодня 76% мест в парламенте при том, что даже по официальным данным ее поддержали не более четверти российских избирателей. Голоса молчунов распределяются между теми, кто все же имеет какой-то стимул проголосовать (как, например, бывает в случае с бюджетниками, чье голосование на выборах порой отслеживает начальство). Однако чаще всего те, кто голосуют, имеют стимул голосовать так, как удобно властям, и потому молчаливое большинство обычно просто не замечают. В московском случае все не так: здесь, разумеется, стимул голосовать есть прежде всего у противников программы правительства. И поэтому московское правительство решило официально оформить практику записывать молчунов как «своих».

Совсем смехотворным правила голосования делает пункт о том, что если в квартире мнения собственников разошлись, то голос — это квартиры не будет засчитан вовсе. Скажем, если муж и жена занимают разные позиции, то (независимо от того, какая доля в собственности у каждого из них) вся квартира объявляется неголосовавшей. А значит, автоматически записывается в молчуны и, как подсказывает простая математика, добавляет голоса сторонникам великого переселения.

Московские власти поставили в качестве порога для включения в программу уровень 2/3 квартир, высказавшихся «за». Однако учитывая талантливо составленные правила голосования, скорее всего уровень поддержки по всем домам значительно превысит даже 86%. Единственным действенным механизмом для вывода дома из программы остается общее собрание собственников, хотя провести его в течение месяца по действующим нормам очень трудно. В этих условиях массовый протест остается перспективной стратегией: не стоит забывать, что скандальный закон, открывающий двери для программы, пока не принят Государственной думой и всю авантюру с голосованием московские чиновники проворачивают на свой страх и риск.

Легализация системы «Активный гражданин» для проведения мгновенных электронных плебисцитов – инициатива, которая ожидалась давно. К этой системе существует масса претензий; можно начать с того, что ее совершенно невозможно проконтролировать. Если на выборах у наблюдателей есть хотя бы теоретическая возможность поймать фальсификатора за руку и сделать результат нелегитимным, то «АГ» полностью контролируется властями.

Кроме того, голосование сводится к забавной игре: из-за того, что уведомления о голосованиях приходят на телефон всем, кто установил себе соответствующее приложение, система выдает совершенно бессмысленные результаты. Например, по вопросу о том, «какие темы необходимо обсудить в информационных программах и ток-шоу телеканала «Московский образовательный», на сегодняшний день в «АГ» высказалось целых 200 000 человек. Сложно представить себе, что такое количество людей может интересовать эта животрепещущая проблема. Однако если речь идет просто о том, чтобы, не задумываясь, нажать кнопку в ответ на уведомление в телефоне – почему бы и нет?

Превращение «Активного гражданина» в технологию управления показывает, в каком направлении движется система производства народного одобрения в России: аналогичные проекты наверняка будут реализовываться и на федеральном уровне. Различные опросы и электронные голосования будут закрепляться в законе для выяснения «воли народа». По мере того, как общественное недовольство будет нарастать, будет расти и спрос на реальные демократические институты – публичные собрания и слушания, митинги и демонстрации, дебаты и дискуссии. Власти будут пытаться противопоставить им свое большинство, которое всегда можно легко произвести. И здесь будет важно не перепутать демократию с технологией.

Автор – профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинки)

Как устроена логистика большинства

21 марта 2018

Социолог Григорий Юдин о механизмах достижения нового путинского большинства

Основной показатель, который позволяет оценивать результаты прошедшего в воскресенье в России плебисцита, – процент граждан, который проголосовал за Владимира Путина. Плебисцит отличается от выборов: в бюллетене нет никаких реальных конкурентов действующего правителя, а в российских условиях отсутствует даже вариант проголосовать «против всех». Поэтому единственное значение имеет вопрос, желает ли население выразить плебисцитарному президенту единодушную поддержку – аккламацию.

Именно поэтому главной целью Кремля на этих выборах была доля голосов от числа всех избирателей, а вовсе не победа Путина над Павлом Грудининым. Это напрямую признавалось в рекомендациях по мобилизации от кремлевских технологов: «Если на выборы пришло, к примеру, 30% избирателей, то формально такая власть законна. Но велика ли степень ее поддержки?» Задача административного аппарата состояла в том, чтобы добиться 50% голосов за Путина от всего населения (отсюда знаменитая формула 70 х 70%) и тем самым одновременно взять символический порог (получить реальное большинство), получить наибольшее число голосов в электоральной истории Путина и превзойти результат Дмитрия Медведева, который получил 49% в 2008 г.

Поскольку выборы в России являются административным мероприятием, заданный целевой показатель не мог быть не выполнен: Центризбирком дает Путину 52%. Вопрос был только в том, каким образом удастся получить нужные цифры. Хотя в Кремле очень хотели обойтись без фальсификаций, сейчас ясно, что планка была поставлена слишком высоко.

Многочисленные свидетельства указывают на то, что вбросов и грубых фальсификаций было достаточно много – хотя, по-видимому, меньше, чем в 2012 г. Оценить объемы фальсификаций непросто. Первые оценки по статистическому методу Сергея Шпилькина показывают около 10 млн приписанных Путину голосов (это примерно 9% от общего числа избирателей), однако из-за характера административной мобилизации это может быть завышенной оценкой. В итоге реальный результат победителя, похоже, находится где-то в коридоре между 43 и 48%.

Этот показатель – оптимистическая оценка уровня поддержки Владимира Путина. Оптимистическая, потому что выйти из квартиры и дойти до избирательного участка – минимальная помощь, которую гражданин может оказать своему политику, минимальное усилие, которое он может приложить для него. Именно эта цифра и есть потолок того, что действующему режиму удается мобилизовать при полном напряжении сил. Именно столько людей готовы дойти до избирательного участка, когда Кремль объявляет «свистать всех наверх!», а о необходимости прийти на выборы не напоминает разве что утюг на кухне.

Как удалось добиться этого показателя? Относительно новыми явлениями на этих выборах стали длинные очереди на входе при открытии участков и массовый организованный подвоз избирателей предприятиями. Российские власти совершенствуют технологии «доставки избирателя к бюллетеню»: в условиях, когда никакого выбора все равно нет, организация выборов превращается в логистическую задачу. Избиратель крайне ненадежен, нужно проследить, чтобы он не избежал встречи с бюллетенем, – остальное он сделает сам.

Это принято обобщенно называть «административным ресурсом», однако на этот раз стратегией мобилизации стал «тотальный контроль». Исполнителям на местах было запрещено угрожать избирателям увольнениями в случая неявки, однако при этом требовалось постоянно отслеживать их поведение перед выборами и в день выборов. Постоянные обращения от руководства, звонки с проверками, требования отчитаться по голосованию и отправить фотографии, централизованный подвоз на участки к определенному времени – все это создает у избирателя ощущение постоянной слежки, от которой невозможно избавиться. При этом в отсутствие прямых угроз и шантажа многое держится на том, что «все всё понимают»: отказавшийся голосовать «подведет коллектив».

Итак, за вычетом вбросов получается, что доля поддержавших Путина несколько меньше половины населения – это много или мало? С одной стороны, это больше, чем Путин когда-либо набирал, даже с учетом всех фальсификаций. Число подверженных массированной мобилизационной атаке увеличилось. Миллионы людей по всей стране, которые раньше думали, что голосовать не обязательно, и они сами себе хозяева, теперь узнали, что это не так. Если они хотят жить там, где живут, и работать там, где хотят, то голосовать обязаны, хотят они того или нет. На сей раз это затронуло новую категорию людей: если чиновники, бюджетники и пенсионеры давно знали о правиле обязательной лояльности, то теперь с ним столкнулись рабочие крупных предприятий, госкорпораций, розничных сетей и ряда других направлений, по которым мобилизация велась впервые.

Сложно предсказать, как переживут этот опыт принуждения те, кто с ним столкнулся. Многим людям это может напомнить времена советской принудиловки и вызвать раздражение и агрессию. Эти выборы стали шагом в направлении стирания границы между «государственным человеком» и «частным человеком»: если кто-то верил, что может не получать ничего от государства и не быть ему ничего должным, то его мог ожидать неприятный сюрприз.

Конечно, мобилизованных к голосованию не стоит считать убежденными фанатами Владимира Путина. В то же время проголосовавшие за Путина совершили некоторое действие, и нет ничего глупее, чем считать их голоса «ненастоящими» или называть их «крепостными». Люди, как правило, обретают свои убеждения в результате совершения каких-либо действий, а не перед этим: Блез Паскаль говорил, что надо молиться, чтобы уверовать. Тот, кто вчера был нейтрален, а сегодня волей обстоятельств оказался перед бюллетенем и поставил галочку, едва ли легко откажется от своего действия прямо завтра. И если назойливо упрекать его в том, что он оказался жертвой принуждения, то это лучший способ заставить его укрепиться в своем новом убеждении.

Однако принципиально важный итог состоит в том, что тотальной мобилизации не состоялось, несмотря на все усилия Кремля. Даже при таком сверхнажиме огромная часть избирателей предпочла уклониться. Это произошло по разным причинам: кто-то не любит принуждения, кто-то просто не видит в выборах смысла, кто-то сознательно выбрал электоральную забастовку, а кто-то не смог прийти по личным обстоятельствам. Наконец, часть пришедших проголосовала за других кандидатов: даже Павел Грудинин, которого еще полгода назад не знал практически никто, набрал 11%.

Российское общество разделено сегодня пополам. Между этими половинами нет никакого серьезного конфликта, но граница между ними обозначает предел возможностей мобилизации административной машины. При сегодняшней архитектуре режима больше мобилизовать ему будет уже трудно – напротив, неизбежная усталость от двух десятилетий путинского правления будет тянуть этот потолок вниз.

Достаточно скоро машине легитимности понадобится новое топливо. После скандальных выборов 2012 г. такой легитимацией стало присоединение Крыма и появление серии «крымских опросов», в которых родились символические «86%». В воскресенье мы выяснили, чему на самом деле равны эти 86%. С этого момента в России начинается борьба за новое большинство, и похоже, это были последние скучные выборы на долгое время.

Автор — профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук

Оглавление

Выборы против голосования

Опросы вместо вбросов

Общественное мнение: Прогноз на прошлое

Асад законный, но нелегитимный

Художественная аккламация

Демократизация демократий

Популистский поворот

Картина станет веселее

Пассивный гражданин

Как устроена логистика большинства