Дуэль. Вальс расколотых (СИ) [Артур Зеев] (fb2) читать онлайн

Annotation

Глубина, смерть и безумие. Два взгляда двух авторов. Чей рассказ лучше? Определяют читатели.

Вальс расколотых - Bademus Arcarius

Вальс расколотых - Артур Зеев

Дуэль. Вальс расколотых

Вальс расколотых - Bademus Arcarius

В качестве полемики с @furherring

Применять только согласно инструкции.

Ф. К. Дик, «Убик»

— Это бесполезные разговоры. У нас есть приказ. У нас есть инструкции. Чего тут ждать? Что решать?

Ка-пе-ранг. Уставное звание, родом с отдраенных палуб и залитых искусственным солнцем залов.

Но формальности плохо работают там, где от непереносимой глубины сходят с ума кальмары, разноцветным хохотом выдавая безумие. Даже уставное обращение «товарищ каперанг» здесь — грубейшее нарушение, это рычащее нарушение главного закона подводного мира — тишины. Слова здесь не чеканятся, как сапоги на плацу, а мягко и тихо выговариваются, как шёлковые тапочки на резиновом покрытии.

Мой свистящий шёпот, кажется, готов сорваться на визг:

— Маг, чтоб тебя черти драли. Мы друг друга знаем уже сколько времени? Ты так и будешь мяться? Вот почему Мешок яйца чешет, я понимаю. А ты?

Здесь нет никакого «товарища капитана первого ранга Магомедова». Есть Маг. Тот, кто стоит между миром живых и гробницей мёртвых, и держит ключ от врат.

И Маг пытается понять, пришло ли время.

Потому что в нужный час трёхсотвосьмидесятиметровое ухо подводного ракетного крейсера не услышало сигнала о всплытии.

В голову врывается другой голос, расслабленный, как будто не из стальной могилы, а с ялтинского пляжа:

— Коля, успокойся. Либо да, как я считаю, либо нет, как Мешок говорит. Спешить-то куда? Будешь так кричать, демаскируешь.

По меркам тех, кто на суше я — кавторанг Зосимов Николай Иванович, и я не существую. Но в подлодках проекта «Зенон» мы можем слегка игнорировать такие вещи, как реальность. Как в старом анекдоте, значение «пи» в военное время может достигать восемнадцати, только теперь — всерьёз. Что ещё ожидать от корпуса, который не вытесняет воду по законам ветхого Архимеда, и двигателя, поглощающего шум?

Впрочем, некоторые условности надо соблюдать, и поэтому я нахожусь в ростовом манекене, вальяжно развалившемся в кресле старпома. В похожем положении — майор из разведки, которого не называют по имени, только Мешок, и физик-ракетчик Гоша в звании подполковника. Единственный, кто сейчас в привычном «суше» облике из плоти и крови — Маг.

Смешно, что из всех нас он говорит меньше всего.

И вот, его первые слова за два часа:

— Я приму решение. От этого решения зависит всё. Потому оно будет взвешенным.

Мда. Гениально. Блестяще. Неожиданно, главное. Мне нельзя вздохнуть или пожать плечами, но этого и не требуется.

— Взвешенным решением тут будет одно — всплывать и уходить, — подаёт голос Мешок. Назначенный ему манекен слегка дёргается. Сопливое ничтожество, как его вообще в разведку взяли.

Куклы несуществующих людей на борту — необходимая условность. Дополненное сознание в проекте «Зенон» слегка похоже на шизофрению, без принятия мер по фиксации мы можем проявиться где угодно, в том числе в приборах со стратегически важными показаниями. Манекены нужны, чтобы избежать неприятной ситуации, когда сонар говорит не о вражеских торпедах, а о своём отпуске на Сахалине. С точки зрения «суши» мы — галлюцинации, но те, кто слышали глубину, знают лучше. Мы — дополненное сознание, средство поиска решения там, где решений не существует.

Шёпот Гоши вдруг становится ласковым до масляности:

— Мешок, дорогой, давай попробуем подумать логически. Давай представим, что мы не понимаем, что же такое тобой движет. Давай, разверни свои аргументы. Связи со штабом нет, мы в радиомолчании и не можем всплыть без сигнала. Сигнала нет три часа и восемь минут, так?

Он прав, и Мешок не отвечает — неписаный устав. Прошло уже тридцать три часа с тех пор, как Маг вызвал своё сознание из небытия глубокого криосна и оживил три выцветших от времени манекена с погонами. Три последних часа подряд мы спорим так яростно, что Гоша периодически бросает взгляд Мага на приборы, проверяя целостность завесы молчания. Смешно, конечно. Беззвучный спор в голове пока нельзя подслушать, в этом смысл проекта «Зенон»... впрочем, физику виднее. Когда технологии меняют саму природу материи, это больше похоже на колдовство, чем на то, чему нас учат в школах.

А я не колдун. Такие вещи — по части Мага.

И с каждым таким пробуждением меня всё больше мучают воспоминания о семье.

Чужие воспоминания. В чужой голове. Почему же тогда так болит чужое сердце, когда в памяти всплывают серые глаза Ленки? Ленка — драная коленка. Что это должно значить?

Маг молчит, Мешок молчит, Гоша продолжает капать ядовитым маслом:

— Возражений нет, как я вижу. Что значит «нет сигнала»? Два варианта: либо передатчик сломан, либо уже давно идёт война и мы три часа как должны были осуществить пуск. Теперь давай представим, какова вероятность того, что это технические неполадки. Допустим, один передатчик сломан. Сколько их, Мешок? Ты знаешь?

Тот, кто не был на борту «Зенонов», никогда бы не подумал, что полное отсутствие звука может так страшно звенеть в голове. Я бы сказал, что мы привыкли, но к такому нельзя привыкнуть. Это, конечно, не депривационная камера, но очень близко.

Я встреваю:

— Даже если знает, не скажет, разведка же, субординация, — беззвучный смешок, как будто общий для всех четверых. — Но я могу уверенно сказать, что как минимум у каждого областного центра стоят антенные поля. Уже порядка сотни. Плюс неизвестное количество по разным спец-вэ-че. Плюс антенны воздушного базирования в каждой бомбардировочной части. Всё одновременно может сломаться только в одном случае.

Подсвеченная жёлтым стрелка мягко качается, слушая бредовые сказки геошума. Сигнала нет.

— Война.

Маг на удивление немногословен. О чём он думает? Почему до сих пор не действует? Что за странные мысли бродят в седой не по годам голове? Ну, кроме нас троих, конечно.

— Не обязательно, — подаёт голос Мешок. — Вспомните, какой бардак на коротких частотах был в эфире до погружения. Про нас могли просто забыть.

Началось. Я закипаю:

— Гениально. Великолепно. Просто забыли про крейсер проекта «Зенон»? Что ещё расскажешь?

Настоящий Зосимов, из которого слепили моё сознание, тоже легко злился на глупость. Эта черта передалась моей... его дочке, Елене Николаевне Зосимовой. Для чего мне эта информация сейчас? Только раздражает ещё больше.

Хотя не раздаётся ни звука, напряжение слышно в воздухе, и взгляд Мага падает на приборы. Гоша...

— Если бы была война, — продолжает майор, — были бы взрывы. Их бы заметил детектор. Я не вижу ничего, кроме геошума.

Пауза.

Смешно говорить о паузах среди глубокого молчания.

Подсвеченная жёлтым стрелка мягко качается, редкие подёргивания не говорят ни о чём.

Наконец Гоша выдаёт:

— Мы могли просто не поймать сигнал в толще воды.

Теперь я злюсь уже на него. Лицо Мага сморщивает нос... в точности как Маша, а за ней Ленка повторяла... за что мне это? Так, собраться. По делу.

— Подполковник, не позорься. Физику в школе мы учили. Максимум, что мы могли бы пропустить на такой глубине — заряд мощности около «Першинга». Или меньше. Ты думаешь, что война велась бы одними «Першингами»?

— Давай без подполов всяких, Коля. Школьной физики маловато будет для обсчёта слоевых эффектов. Солёность, температура, течения — это сложно. Кроме того, мы могли просто пропустить пик.

Гоша отвечает спокойно. Размерено. Как будто объясняет сложный материал туповатому ученику. Мешок не принимает этот тон ни на секунду:

— Мы уже смотрели записи. Там пусто. Не было никакой войны, хватит морочить голову.

Тело Мага чуть двигается в кресле, в его голове — тихий смешок без единого звука. На жёлто-чёрном экране перед ним расстелен неподвижный донный рельеф, снятый криком сонара много бесконечных часов назад. До наступления молчания.

— Но сигнала не было. Это факт.

Физик не собирается отступать и снова включает свою мерзкую масляную манеру.

— И это даёт нам две альтернативы. Первая: наверху — война, и мы её не засекли. Вторая: прилетели инопланетяне из космоса и уничтожили все передатчики в один момент. Что вероятнее?

— Пожалуй, космос, — внезапно говорит Маг.

Молчание.

Я нарушаю его первым:

— Маг, мы понимаем, что с голосами в голове трудно, но инопланетяне...

Меня обрывают:

— Нет. Космос. Вспомните. Девятнадцатый век. Солнечная вспышка. Тогда горели даже телеграфные провода.

Гоша не унимается:

— Вероятность, подумайте о вероятности! Идёт напряжённость, готовимся к войне, объявляют боевую готовность — и всё сгорело? Просто так?

— Вероятность есть.

Лёгкие Мага выдают короткий хрип. Это должно означать очень разочарованный вздох.

— Или — опять же — может, нас просто забыли.

Тело чуть меняет положение, осматривая экраны и шкалы приборов. Ничего нового. Пора заканчивать с этой глупостью.

— Маг, — говорю я, — нужно принять решение. Мы всё сказали, ничего нового ты уже не услышишь. Ты капитан, и долг на тебе.

— Нет.

Что?

— Я капитан... но я понял, что не имею права. Скажи, Коля, ты помнишь, как мы вообще оказались вчетвером в одном теле?

Вспышка перед глазами. Непролазная темень депривационной камеры, вода телесной температуры постепенно перестаёт ощущаться, куда ни глянешь — повсюду фракталы из самовложенной тьмы. Побочный эффект спецпрепарата. А в уши шепчет — рвётся — кричит — стучит голос майора, рассказывающего, как в детстве он собирал с мальчишками патроны в брошенных окопах, голос подполковника, поджигавшего муравейники, голос майора, сидящего на гауптвахте за избиение «дедов», голос подполковника, восхищённого весной на Амуре, анекдот с бородой, горький дождь, одиночная камера, голос — голос — голос — пустота — голос — пустота. Всё на живую рану, на Машу с чемоданом, на слёзы, на серьёзную не по годам Лену, на пустую кухню, на пыльные документы, на украденные фотографии, на банку с окурками.

Привой делают только на кровоточащую рану.

И она так и не зажила.

Мне нужно некоторое время, чтобы воспринять это и собраться с мыслями. Наконец, отвечаю, по инерции шевеля губами при этом:

— Я искусственно привитая личность. Тебя, Маг, накачали препаратами, расщепляющими сознание, и на открытое место привили меня. Мешок и Гоша — такие же. Поэтому ты капитан.

Смех. Смех в голове. Металлический, чужой. Индикаторы «завесы» перепуганно мигают.

— Это то, во что ты обязан верить.

Кто ты?

— А кто ты?

Капитан второго ранга, старший помощник...

— Кого?

Корабля.

Подводного ракетного крейсера проекта «Зенон».

Не тот Зенон, что не мог догнать черепаху. Другой.

«Зло не может быть славным, смерть бывает славной, значит, смерть не есть зло».

Попытка научить машину выносить этические суждения.

А это тело — то, что я принёс в жертву.

Манекены — не для меня, для корабля.

— Да.

Почему ты не принимаешь решение?

— Потому что я не понимаю ваши данные. Вспомни, как ты играл с дочкой. Вспомни.

Леночка. Она любила игрушки для мальчиков, была той ещё забиякой в городке. Помню, как она радовалась, когда я купил ей новенький грузовик-автовоз, с блестящими лаком модельками машинок... Она не любила ходить в школу, капризничала, жаловалась, что учителя зануды. Она вечно ходила в изодранном платье, вечно в какой-то гадости — то в креозоте, то в угле, то просто в грязи. Когда стала ходить на стрижку без мамы, сама, Машу чуть не хватил удар от того, как коротко её «обкорнали»... К чему это?

— Я не понимаю ничего из этого. Начиная с первого слова. Значение слова «Леночка» невозможно установить. С остальными то же. Я не могу принять решение.

Ну что ж. Если капитан не может выполнять свои обязанности... для того и нужен старпом. Верно, «Маг», старый друг?

— Маг отключается. Вспомогательные сознания майора Мешкова и подполковника Бухановского уже отключены. Прими верное решение... Коля. Друг.

Тело «Мага» — уже моё — встаёт с кресла, делает короткую разминку, чуть трёт онемевшую ногу.

Могу ли я рисковать трибуналом?

Могу ли я рисковать Леной?

Сейчас у неё, наверное, уже свои дети.

Могу ли я рисковать ими? Должен ли я убивать... а если ради их памяти?

Корабль, уже не капитан, слышит мои мысли. Он подчиняется мне.

Не прикасаясь к приборной панели, я убираю буксируемую антенну.

Через двадцать минут мы возьмём курс на нейтральные воды.

Через восемь часов сорок две минуты мы начнём всплытие.

Через двадцать плюс-минус два часа мы будем слушать эфир.

И даже если наш мир мёртв, даже если наша Родина мертва, я не поверну ключ.

Моя личная кобальтовая смерть никуда не полетит.

Останется со мной. На память о светловолосой девчушке с мальчишескими серыми глазами.

Вальс расколотых - Артур Зеев

Редкие обитатели сверхглубоких пластов уже давно перестали обращать внимание на заросшую кораллами и грибами сигарообразную скалу с табличкой «Дагон». Лишь полипы упорно возмущались уничтожением специальной лопаткой своих колоний около крышек пусковых шахт атомных боеголовок. Однако командир экипажа волевым усилием принял решение не обращать на это никакого внимания, чего и придерживался. Последние же сорок восемь часов он вообще мало на что обращал внимание, постоянно находясь в своих мыслях, поэтому хриплый голос сквозь прокуренные жёлтые зубы заставил его вздрогнуть:

— Манку будете, командир?

— А? Что, простите?

Кривой толстый ноготь почесал щетину возле обильно напомаженных ярко-красных губ.

— Я спрашивала, Ринат, будете манку есть сегодня или нет?

— А что вообще есть «сегодня» и как его отличить от «завтра»?

— Не понял.

Как и всегда в стрессовых ситуациях, повар начинал говорить в мужском роде, когда чего-то не понимал и терялся. По паспорту кока звали Андрей, но после пары лет в режиме радиомолчания он вдруг стал красить губы и ресницы, расхаживать в женском белье под поварской фартук и просил именовать себя «Лариса». Спустя ещё какое-то время, когда покончила с собой судовой врач Татьяна, Андрей-Лариса забрал её туфли на небольшом каблуке и перекисно-жёлтый парик и стал «Софией». Вся команда давно привыкла к этому и не обращала никакого внимания.

— Ну так что, товарищ капитан, манку есть будете?

— Чёрт с тобой, давай свою манку.

— Приятного аппетита.

Капитан забрал поднос и сел за стол. Напротив Регина тихонько молилась по карманному молитвеннику. Ринат не выдержал и выругался про себя: он изначально был против нахождения на корабле проститутки «для профилактики случаев сумасшествия среди членов экипажа и неуставных гомосексуальных контактов», а когда с ума сошла защита от сумасшествия, объявила целибат и сутки напролёт стала молиться да рисовать кресты в самых неожиданных местах, включая уборную, капитан принялся и вовсе искренне ненавидеть женщину сомнительной репутации. Если бы не три года в режиме радиомолчания, давно бы запросил у Центра разрешения подняться в нейтральных водах и высадить её на плоту к торговому судну какой-нибудь Руанды. Но чёртовы пять лет никто не отменял приказа о запрете радиопереговоров и всплытия. Проклятая тысяча дней на сверхглубинах.

Рядом присел Ефрем. На старпоме, как это вошло у него в моду в последние месяцы, не было ничего, кроме брюк. Обувь и бритву старший механик тоже не признавал вот уже шестьсот дней, зато хотя бы не ударился ни в религию, ни в смену пола. Иногда, правда, разговаривал с морскими удильщиками через иллюминатор и как-то раз пытался уговорить Регину освятить подводную лодку, мотивируя это вещим сном. Ну, ладно, вменяемый, насколько это может быть после шестьсот двенадцати дней в режиме полного радиомолчания без права всплытия и в постоянной боевой готовности.

— Товарищ старпом, Еремей не объявился?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Странно. Прошло уже восемьдесят три часа, тридцать две минуты и двадцать одна секунда с момента моего последнего зрительного контакта с ним. Что можно делать два дня без ведома командира?

Старший механик пожал плечами и принялся есть.

После обеда, как водится, было совещание и культпросвет работа. Все собрались в каюте капитана. Ринат в который раз рассказал, в чём смысл режима радиомолчания и стратегических подводных лодок дальнего базирования, особо подчеркнув, что они — оружие возмездия. Регина попробовала спорить, что это не по-христиански, однако была остановлена большинством голосов. Затем старпом вышел на середину помещения, прокашлялся и принялся читать роман Никулина «Мёртвая зыбь». Роман читали в двенадцатый раз, но кроме этого в судовой библиотеке имелось лишь три тома собрания сочинений Ленина, потрёпанный сборник рассказов Горького да стенограмма пленума партии за тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Читали всё по очереди, вслух и с заменой чтеца раз в неделю. После обычно дискутировали, что хотел автор донести до читателя, каждый раз находя новые смыслы...

— Ну что ж, товарищи, это, конечно, хорошо, что социализм — это как тоненькая хлебная корочка на раскалённом мякише бытия, но я вам так скажу: как по мне, корочка в хлебе есть основа основ, придающая ему форму, запах и даже внешний облик. Так что, когда мы построим коммунизм по всей планете, то даже в космосе узнают, что такое «дивный новый мир». Узнают, восхитятся и тоже станут коммунистами. Моё мнение таково.

— Товарищ старпом, будьте любезны объясниться: это ж как в космосе узнают о коммунизме?

— А легко, товарищ капитан. Юрий Гагарин — он наш, советский гражданин. Мы ещё сотню-другую таких сознательных граждан запустим, разведаем там всё хорошенько и начнём вести агитационную работу, рассказывая о достижениях трудового народа. Всякий, у кого разум есть, проникнется и примкнёт к нам. А остальных мы как фашистскую гадину в сорок пятом — чётко и по-военному.

Регина попробовала было что-то возразить, но капитан жестом приказал молчать, после продолжил полемику:

— Агитработа — это хорошо, Ефрем. Но ты мне вот что скажи: это как инопланетяне русский язык понимать будут? Чай, не при коммунизме живём пока, мировая революция никак не свершится.

— А это всё проклятые американцы и евреи-космополиты. Как мы их победим — так все за раз на русском заговорят, как чухонь всякая. И начнётся победное шествие коммунизма по планетам. А начать надо с Марса, как символа — красная планета должна стать оплотом коммунизма во Вселенной. Даёшь новую "Аврору"!

— Ну, до победы «Вселенского коммунизма» пока далеко, однако идея хорошая. Но сначала надо империалистов здесь, в Карибском бассейне, победить... Кстати, кто, когда и где видел Еремея?

Повисла короткая пауза, все сверились с часами. Первой заговорила София:

— Товарищ капитан, последний раз видела Еремея в столовой шестьдесят один час назад. Более контактов с ним не имела.

— Опять развращать пытался?

— Товарищ капитан, у меня к товарищу радисту чувства исключительно платонического характера. Любовь советских граждан, знаете ли, к сексу не сводится. Слава богу, не на Западе.

Регина истово перекрестилась. У Рината дёрнулось лицо в нервном тике.

— Ладно, допустим. Товарищ Регина, тот же вопрос.

— В общей столовой изволила наставлять рядового Еремея на путь истинный порядка семидесяти часов назад, перехватив инициативу пропаганды у товарища Софии. Смею заметить, радист поступил странным образом: в ответ на предложение познать всю глубину светлой веры Христовой сказал, что лучше бы познал всю глубину темени у меня между ног, обозвав срамное место по матерной части. Несмотря на возмущения со стороны старшего помощника капитана, об этом инциденте мною сделана запись в судовом журнале, девяносто часов назад.

— Тьфу, чтоб вас всех!

Капитан выругался, заставив Регину снова креститься, и принялся расхаживать по каюте. Уставился на заросшего по грудь старпома:

— Ефрем, ну хоть ты мне скажи, что знаешь, куда подевался этот прохвост.

— Товарищ капитан, не имею понятия. Лично контактировал с товарищем радистом порядка семидесяти четырёх часов назад, ведя диспут в уборной относительно необходимости поднятия сиденья унитаза в случае справления малой нужды. На указанном же обеде сутки назад я не присутствовал по уважительной причине: вёл агитработу с представителем фауны Карибского бассейна, опознанным мною как мурена, явно империалистических взглядов. Насколько позволяют судить мои навыки переговорщика, теперь число завербованных мною морских обитателей сравнялось с тремя сотнями, можно организовывать батальон. О чём, кстати, подано письменное ходатайство на ваше имя тридцать семь часов назад с подробным обоснованием целесообразности, расходов на содержание и важности этого дела для победы коммунизма в мире. Назвать предлагаю традиционно, в честь Фиделя Кастро.

— Чёрт с тобой, организовывай что хочешь. Только, если мне не изменяет память, это ведь уже третий батальон имени Фиделя Кастро?

Старший механик задумался. Почесал бороду, прикинул на пальцах.

— Так точно, товарищ командир, четвёртый.

— Так зачем же называть их одинаково?

— В целях конспирации: потенциальный противник ни в жизнь не догадается, какими силами мы располагаем, если все батальоны будут названы одинаково и периодически сменять друг друга на передовой.

Ринат не нашёлся, что возразить, и скомандовал всем разойтись. Сам же пошёл на традиционный обход помещений судна. Осмотрел внимательно столовую, все службы, ходовую часть и боеприпасы. Проверил тщательным образом рубку, так и не найдя нигде следов Еремея. Затем направился в гальюн, обследовав и там каждый квадратный сантиметр пространства. Уставился на стену и протяжно выругался.

На белой плитке, сразу под напоминанием о необходимости мыть руки после похода в туалет, почерком Регины было дописано: «Нельзя отмыться от грехов хозяйственным мылом, но надобно очистить душу деятельным раскаянием». Ниже рукой Еремея было приписано: «Я бы тебе дырочки да прочистил, аж боженька бы нас услышал». Следом отметилась София: «Милый, бросай ты это дело и вступай в ряды профсоюза: вдвоём мы сможем найти Эдем в нашей каюте». Ответ радиста был тут же: «Никаким эдемом никогда не болел, в партии не состою и ничем таким заниматься в твоей каюте не желаю, гомик». Под конец вмешался и старпом: «А вот про партию — это вы зря, товарищи. Как говорил Ленин...» — дальше шла длинная цитата из Кодекса строителя коммунизма с несколькими орфографическими ошибками, поверх которой кто-то нарисовал мужской половой орган. Надо признать, анатомические особенности были переданы весьма детально и не без претензий на художественное мастерство.

Капитан ругался неспроста: сто тридцать четыре часа назад он приказал прекратить диспут на стене гальюна и впредь не совершать подобных актов вандализма над социалистической собственностью, вынес всем участникам строгий выговор с занесением в личное дело, а Регину попросил отмыть надписи с плитки. В итоге спустя двести пятьдесят два часа и четырнадцать минут надписи остались, вот только ещё и исчез радист. Чёрт бы их всех побрал!

Зайдя в медсанчасть, Ринат тяжёло опустился на кушетку. Напротив висел высушенный труп покончившей с собой врача. Капитан посмотрел на часы, кивнул сам себе и подошёл к телу. Достал из кармана повесившейся ключ, открыл сейф и сделал пару глотков спирта прямо из баллона. Выдохнул, поправил пробор, глядя в отражение своей физиономии на стеклянной дверце шкафа с медикаментами, запер сейф и вернул ключ на место. Снова сел, уставился на лицо Татьяны.

— Эх, красивая ты всё-таки баба. И умная. Тебе там хорошо. Там коммунизм. Всё бесплатно, всё в кайф, нет венерических заболеваний и врагов народа... Ладно, все там будем. До завтра.

Потрепал врача по плечу и вернулся в свою каюту. Сверился с часами и принялся за силовые упражнения. Затем лёг на койку, закрыл глаза и задремал. Через два часа проснулся, посмотрел на часы и пошёл в туалет. Снова обматерил исписанную стену, вымыл тщательно руки и какое-то время разглядывал своё лицо в замызганное зеркало с трещиной. Вздохнул: сорок лет, а на вид дашь все шестьдесят. А, да и ладно, чёрт бы с ним...

Утро началось с зарядки. Затем, по расписанию дня, последовал час тренировки в картографии: капитан вглядывался в карту Карибского бассейна, пытаясь предположить, где можно будет всплыть в случае войны для поддержки со стороны наших. Когда глаза уже начали слезиться, Ринат взглянул на часы, кивнул и отправился в обход помещений. Внимательно всё осмотрел, поздоровался со всей командой, включая Татьяну. Засел на складе с Софией и принялся пересчитывать запасы провизии. Остался доволен и вернулся в каюту. До обеда ещё была пара часов: по расписанию следовало заняться уборкой помещений, которые попадали под его ответственность.

В обед, как и предыдущие четыреста сорок три дня, была манка. Размоченная и с комочками, на удивление безвкусная и крепко прилипшая к тарелке. Покончив с ней, все собрались в каюте капитана для совещания и культпросвет работы. Сегодня, по штатному расписанию, старший механик рассказывал о принципах работы двигателя подводной лодки. Затем было чтение следующей главы «Мертвой зыби»...

Ринат окончил чтение вслух. Отложил книгу, сверился с часами: как и восемьсот дней назад, двадцать минут пятого на треснутом циферблате. Капитан кивнул, пустым взглядом осмотрел сидевших: у Софии слегка съехал парик. Капитан подошёл, аккуратно поправил его на скелете. Сверился с часами: шестнадцать часов двадцать минут. Достал наградной револьвер, приставил к виску и спустил курок. Боёк, как и триста с лишним дней назад, щёлкнул по пустой гильзе. Ринат выругался, бросил револьвер на пол. Прошёлся по кругу, заложив руки за пояс, нагнулся и поднял оружие. Уставился на скелет, спрятанный под койкой.

Еремей нашёлся!