Перелом [Николай Александрович Скромный] (pdf) читать онлайн

НИКОЛАЙ
СКРОМНЫЙ

РОМАН

МОСКВА
«СОВРЕМЕННИК»
1989

ББК84Р7
С45

Рецензент
В. МАСЛОВ

С45

Скромный Н. А.
Перелом: Роман.— М.: Современник, 1989.—
351 с.— (Новинки «Современника»),
ISBN 5-270-00510-7
Роман «Перелом» мурманского прозаика Николая Скромного об
одном из трагичных, переломных моментов в истории нашего кре­
стьянства — периоде сплошной коллективизации.
Главный герой романа сопровождает раскулаченных на новое ме­
сто поселения в Казахстан, где им предстоит начинать жизнь заново.

С

4702010200-121
М 106(03)-89

ISBN 5-270-00510-7

ББК84Р7

©

Издательство «Современник», 1989

В развитии литературного процесса не так уж трудно обнару­
жить закономерности, правда все задним числом, исходя, так ска­
зать, из наличности, и объяснить, в силу каких причин появилось
то или иное направление, возникла новая школа, почему, наконец,
написалось такое-то произведение.
Вспоминается начало шестидесятых годов. Критикой тогда было
высказано немало верных суждений и, наверное, не меньше — не­
верных. Споры велись непримиримые. Концепции выстраивались од­
на за другой. Не ощущалось особого недостатка и в прогнозах.
А что сбылось? Повысился интерес к минувшей войне, а на пе­
редний кран литературы совсем уж неожиданно выдвинулась никем
«не предусмотренная» проза о деревне, и выдвинулась она, можно
сказать, прямо под аккомпанемент споров об «интеллектуализме».
Василий Белов своей повестью «Привычное дело» как бы замкнул
рассеянную в общественной атмосфере духовную энергию, и с тех
пор литературный феномен, получивший имя «деревенская проза»,
надолго предопределил нравственные и гражданские искания отече­
ственной литературы.
В начале восьмидесятых затеяли, было, разговор об усталости
«деревенской прозы», однако жизнь очень скоро перебила эти похо­
ронные мелодии, вновь свежо прозвучали голоса В. Белова, Б. Можаева, В. Распутина. Правда, то были голоса хорошо знакомые
читателю, поэтому появление в конце 1986 года на страницах ж ур­
нала «Север» романа Николая Скромного «Перелом» следует отне­
сти к разряду тех неожиданностей, после которых в литературе
открывается какое-то новое дыхание.
Николай Скромный родился почти через двадцать лет после
описываемых им в романе событий (действие романа «Перелом»
имеет точную историческую прописку: весна 1930 года), однако су­
дового электромеханика (а такова его профессия) не прельстила су­
ровая романтика Баренцева моря, его захватил и надолго суровый
реализм отечественной истории, действующими лицами которой бы­
ли отцы и деды людей его поколения. В тридцать восемь лет
Н. Скромный дебютировал романом, позволяющим поставить его в
ряд зрелых и самых серьезных современных прозаиков.
Должно заметить, даж е в период открытой критики культа лич­
ности Сталина (конец пятидесятых — начало шестидесятых), когда
порой ставилась под сомнение вся его деятельность, процесс пре­
образования деревни в годы коллективизации старались как-то обой­

3

ти молчанием. И многие из числа самых настойчивых критиков
культа личности Сталина в этом вопросе продолжали цепляться за
обломки сталинского идеологического багажа. И только усилиями
таких писателей, как Ф. Абрамов, И. Акулов, М. Алексеев, В. Б е­
лов, К. Воробьев, С. Залыгин, Б. Можаев и некоторых других, «те­
ма» эта, несмотря на активное сопротивление, находила свое даль­
нейшее развитие в нашей отечественной литературе. Роман молодого
писателя Николая Скромного «Перелом» — лишнее подтвержде­
ние тому, что «деревенская проза» вовсе не устала, в чем нас не­
давно так настойчиво пытались убедить.
«Старики g детьми стояли просто. Но в молчании мужиков, баб,
молодых парней и девок, в их то быстрых, исподлобья, то потуп­
ленных взглядах проступило такое унижение, стыд и затравленность,
точно здесь, у села начинался страшный торг и были они предме­
том продажи...»
Представив эту картину, можно невольно унестись книжной па­
мятью в эпоху жестоких петровских реформ и последующих за ней
долгих десятилетий, когда открытый торг людьми стал делом если
и не повседневным, то обыденным. А можно — в естественном ж е­
лании несколько успокоить свою гражданскую и национальную со­
весть— унестись еще дальше, в эпоху, когда хищные орды дина­
мичной кочевой цивилизации безжалостно сметали ростки молодой
оседлой цивилизации в ее восточно-европейской интерпретации.
«Один из комендантов пошептался с правленцами, заложил ру­
ки за спину и прошелся перед прибывшими...»
Слово «комендант» укорачивает бег спасительной фантазии в
прошлое и возвращает нас в пределы нашей реальной памяти.
Комендант прошелся перед «прибывшими», остановился и зазву­
чала родная русская речь в своей неподдельной русской неправиль­
ности— окончательно отлетели фантазии, все это происходило здесь,
на нашей земле и с нами, правда, глаголы тут ставятся в прошед­
шем времени только из соображений формальной хронологии, боль
минувшего не стала минувшей болью.
Поколение Николая Скромного формировалось в период резкой
критики культа личности Сталина, но оно уж е не было обременено
ни старыми обидами, ни старыми предрассудками, возможно, емуто и дано сказать свежее и объективное слово о «сталинской эпохе».
В сложную эпоху перестройки сознания и обретения нравствен­
ного мировосприятия т р а г е д и я н а р о д а , свидетелями которой
сделал нас Николай Скромный, безусловно, поможет нам вырабо­
тать твердые исторические нравственные критерии, что станут для
нас выше всех близких или кажущихся польз и выгод.
Анатолий Лашциков

Только один господь ведает
меру неизреченной красоты
русской души.

//. Бунин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I

Ясная, покойная тишина объяла станцию Щучинскую.
Ветер стих, но в вышине все еще гонит по-зимнему раз­
мытые в очертаниях, ослепительно белые, с серым под­
боем облака, натирает ими небосвод до голубого глянца,
и когда облако перекрывает солнце, то меркнет свет под
стремительно набегающей с полей тенью, холодом скво­
зит из-за углов, с недальнего бора тянет древесной гни­
лью и сыростью талого снега: облако сползает — и вновь
заливает солнечным теплом и яркой зеленью вспыхива­
ют мокрые поля, исполосованные вспухшими черными
дорогами.
Оживает, выгревается мир после долгой зимы. Отлютовали морозы, отвыли свое затяжные в этих краях бу­
раны. После них долго держалось промозглое весеннее
ненастье — с рассвета задувал стылый северный ветер,
днем секло редким, холодным дождем, ночью сыпало
на ледяную землю снежную колючую крупу. Потом пошли
туманные оттепели с мутными проблесками солнца, раз­
било дороги, отяжелели намокшие камышовые крыши,
поползла глина с мазаных стен, измучились ожиданием
и люди и животина, старики недоуменно пожимали пле­
чами— казалось, ненастью конца-края не будет, и вдруг
одним днем все кончилось: унесло низкую наволочь туч,
высоко и ярко встало солнце, нежно и чисто открылись
дали, черно и мокро обнажился лес, заплешивели кур­
ганы и через неделю только в ложбинах мелкосопочника изъязвленно лежали серые языки огрузшего снега,
да и те убывали на глазах, бурля по ярам желто-бу­
рой водой.
У вокзала людно. Завтра базарный день. К привок­
зальной замусоренной площади, которая и будет местом
торговли, съезжаются подводы и брички степовикоа.
5

Здесь обычно останавливаются те, у кого на станции нет
ни родных, ни знакомых, поэтому коротать время до
завтрашнего утра им придется здесь же, на площади, а
то и в подводах, под звездами и кожухами. А пока, пе­
реложив товар после тряской дороги, они бродят меж
возов, справляются, у кого что и почем его «планует»
продать, или идут в зданьице угощаться спитым чаем и
слушать последние газетные новости от выборных гра­
мотеев. От разогретых шпал веет новым по времени, не­
привычно-тяжелым и потому тревожным запахом мазу­
та, сожженного каменного угля, а с площади густо тя­
нет своим, знакомым — сеном, квашеной капустой, кар­
тошкой, овчиной, продегтеванной упряжью — всем тем,
что осталось для торговли после трудной зимы, товаром
невеселым, грубым, однако крепким и нужным.
На солнечной стороне, вдоль дощатой стены коряво­
го вокзальчика, на корточках сидят несколько стариковказахов. Сняты носимые в любое время года неизмен­
ные малахаи, головы прикрывают маленькие, в плешь,
тюбетейки. Старики изредка поплевывают коричневой
табачной слюной, молчат о своем, ловя морщинистыми
лицами весеннюю негу, и с деланной свирепостью пуга­
ют назойливую русскую детвору.
Все ожидают паровоза, который, по слухам, должен
сегодня к двум часам пополудни прибыть в Щучинскую.
Это событие чрезвычайной важности подтвердил началь­
ник вокзала: он отогнал за привокзальный садик две
подводы и приказал всем праздношатающимся убрать­
ся с путей.
Вскоре вслед за начальником вокзала сюда приехали
секретарь райкома Гнездилов и начальник милиции По­
лухин. Быть паровозу, решили все, кто был у вокзала,
и тут же, в подтверждение, насторожив коней и стари­
ков, под радостные крики детворы донесся дальний гу­
док.
Состав оказался товарным и куцым. За тремя плат­
формами, груженными углем, ящиками и листовым же­
лезом, низались четыре пульмановские теплушки.
«Опять кого-то привезли!» — прошелестела догадка в
толпе, сгрудившейся у торца вокзала.
Состав страшно лязгнул сцепами, обессиленно омыв
колеса паром, и замер. С подножки паровоза соскочил
красноармеец и побежал вдоль состава. Он осмотрел
скрученные проволокой запоры на дверях теплушек и
6

успокоенно помахал человеку в кожанке,— видимо, стар­
шему, который, сойдя с тендера, выжидающе смотрел
вслед бойцу.
Встречающее начальство вышло на перрон. Человек
в кожанке пошел навстречу.
— Здравствуйте. Начальник партии Похмельный. Я
телефонировал...
— Гнездилов,— протянул ему руку секретарь райко­
ма.— Все в порядке? Побегов нет?
— Мои не сбегут. Некуда, да и незачем. Я их сейчас
выгружать начну, а вы обеспечьте... Посторонних мно­
го, лишнее...
Полухин поманил к себе начальника вокзала.
— Я приказывал тебе убрать со станции зевак?
Начальник затоптался на месте:
— Я убирал. Они подводы увели, а сами — сюда.
Паровоз все-таки. А пусть смотрят — может, наукой бу­
дет!
— Довод, ничего не скажешь,— укоризненно качнул
головой Полухин.— Приступай, товарищ.
Похмельный дал знак, красноармеец откинул засов,
и тяжелая дверь медленно поползла в сторону. Из двер­
ного проема соскочили три красноармейца и помогли
развести двери до упора.
— Выходи все! — громко крикнул Похмельный, под­
ходя к теплушкам, и встречающие увидели, как в их
сумрачной глубине, среди куч соломы и тряпья, зашеве­
лились и стали подниматься сидевшие и лежавшие впо­
валку люди. Подойдя к проему, прыгали: кто сам, кто
с помощью. Красноармейцы пошли открывать другие
теплушки, а из первой все сыпались люди... В последней
оказались дети, молодые бабы и старухи. Через несколь­
ко минут у состава копошилась серая людская масса.
Все смешалось: бабьи крики, детский плач, кашель,
недовольные голоса и ругань мужиков.
Замелькали узлы, котомки, баулы, заплечные мешки,
торбы, гремели ведрами, казанками, звякали котелки,
фляги, кто-то из молодых парней с тревогой искал по
теплушкам пропавший полушубок, о чем-то в голос ры­
дала баба...
От состава к вокзалу понесло вонью вагонного коро­
ба, в тесноте которого были вынуждены долго и скучен­
но жить люди, их нестираной, заношенной одеждой,
давно немытыми телами.
7

На тепле и свете люди щурились, зябко передергива­
ли плечами. Обросшие мужики с мучнисто-серыми одут­
ловатыми лицами, бабы с темными полукружьями у
глаз и даже дети чем-то походили друг на друга, слов­
но это высадилась чудовищно большая семья, и не одеж­
дой, у всех зимней и темной, не обстоятельством, свед­
шим их вместе,— скорее всего, схожими их делало то
долгое страдание, неуловимо появившееся в выражении
лиц и уже становившееся привычным, какое бывает у
калек с рожденья, у людей с ущербной судьбой и кото­
рое всегда заметно житейски опытному взгляду.
Похмельный, властно рассекая толпу, прошел вдоль
состава, выкрикнул несколько фамилий, ему ответили.
Затем осмотрел теплушки, приказал запереть их, вы­
брался из толпы и подошел к встречающим.
— Все на месте. Смертей и побегов нету.
Ему не ответили. Он понимающе замолчал и отсту­
пил в сторонку. Красноармейцы с ведрами ушли к вок­
залу.
— Чего глядеть-то, командуйте,— тихо сказал Гнез­
дилов, и тотчас заторопился Полухин:
— Сейчас же выводи их за станцию. Место им опре­
делено в тридцати верстах отсюда. Дадим провожатого,
продуктов... Выводи!
— Продукты — это хорошо, а сколько подвод дадите?
— Одну, под продукты. А сколько ты хочешь?
— Чем больше, тем лучше. Многих надо везти.
— С этим, парень, хуже. Здесь станция, не село. Бы­
ло у нас недавно два десятка лошадей, но мы их от­
дали на точки. Не ты первый... Дня через три должны
пригнать табунок, а сейчас и рады бы помочь, но не­
чем,— жестко отказал Гнездилов.
Похмельный переступил так, что оказался лицом к
лицу с секретарем.
— Это не ответ. Баб и мужиков я погоню пешком.
Но там,— он повел головой в сторону состава,— дети,
старики и молодайки с грудными. Они еле на ногах дер­
жатся. Их пешком я не поведу, они попросту не дойдут.
Не хватало мне покойников в дороге... Нет,— твердо за­
кончил он,— без подвод не выйду!
— Сколько у тебя детей и стариков? — переглянул­
ся Гнездилов с Полухиным.
— Стариков человек двадцать наберется, больных
двенадцать человек, детей малых десятка три будет, но
8

и постарше надо везти: своими ногами они ваши трид­
цать верст не отмахают и на плечах не донести. Да и
молодух сажать надо: жалились — молоко пропадает...
Да вы гляньте на них! В чем только душа держится.
Полтора месяца в дороге, во всех железнодорожных ту­
пиках...
Гнездилов не дал ему договорить:
— Тебе минимум надо шесть пароконных подвод.
Это двенадцать лошадей, брички... Где прикажешь
взять?
Похмельный с раздражением ответил:
— У меня в предписании ясно сказано: «Всем пар­
тийным органам, местным Советам, отделам милиции и
ГПУ оказывать всяческое содействие».
— Знаю! — резко оборвал его Гнездилов.— Знаком с
вашими препроводиловками. Но нет лошадей. Нет! Все,
что было, отдано.
— А эти? — указал на площадь Похмельный.
— Это частная собственность на торги съехалась.
Проси вот его,— Гнездилов указал на Полухина,— мо­
жет, в порядке гужналога сумеет реквизировать три-че­
тыре подводы.
Полухин усмехнулся:
— Ничего не выйдет. Они семьями приехали, в под­
водах товар и ночевка. Но пару бричек найду. Есть у
меня в отделе четыре выбракованных коняги. Детей, ду­
маю, довезут?
— Довезут,— осторожно согласился Гнездилов.
— Иван Денисович, а ведь и ты можешь найти дветри подводы,— улыбчиво продолжал Полухин, согретый
благодарным взглядом Похмельного.
— Это где же? — насторожился Гнездилов.
— Пару лошадей забери в райполеводсоюзе и отдай
нарочных.
— А нужда встанет — на чем поедешь, на чем по­
шлешь? Друг на дружке выедем?
— Почтарям до завтра лошади не потребуются, он
же к тому времени обернется. Надо, Иван Денисович,
помочь.
Гнездилов смотрел на людей, все больше темнея ли­
цом, наконец согласился:
— Быть по-вашему: найдем подводы... А кроме то­
го, дадим бидонов пять обрата, сливок детям, мяса вя­
леного, хлеба мешка три,— строго сообщал он Похмель­
9

ному.— Это в дорогу. На месте есть указание насчет
кормежки. Ты, Сергей,— обратился он к Полухину,—
брички выбери пошире. Лошадей не жалей, сдохнет ка­
кая в дороге — на махан пустят, раз уж они у тебя вы­
бракованные. Если есть шинели старые или попоны —
отдай: ночи холодные, детей укроют... А я в райсоюз, за­
тем на склад, в пекарню...
И он ушел к пролетке.
Похмельный проводил его долгим взглядом, хмыкнул
непонятно чему и, повернувшись к составу, где все еще
гудели люди, громко выкрикнул:
— Кончай отряхиваться! Построиться всем!
Они замерли от окрика, засуетились, шум усилился,
и вскоре, к удивлению присутствующих, образовали по­
добие колонны. Стояли не так, как ехали — врозь, а се­
мьями: многие мужики держали на руках детей.
— Готовы? Слушай сюда. Вот он,— Похмельный
указал на Полухина,— сейчас выведет вас за станцию.
Туда харчей подвезут, подводы пригонят, там и по нуж­
де можно... А теперь без фокусов следовать до места.
Всем все ясно? Конвой, в оцепление!
Полухин, поминутно оглядываясь, словно не веря, что
за ним пойдет эта подавляющая душу, расхристанная
масса, прошел к дороге. К нему пристроился молодой
конвоир, остальные, вскинув на плечи винтовки, привыч­
но заняли свои места, и прибывшие медленно тронулись
вдоль железнодорожного полотна. Из паровозного окон­
ца сверкнул зубами в улыбке на дегтярно-черном лице
машинист и, прощаясь, дернул сигнальный тросик. Па­
ровозный вскрик, оборвав сердца, слепо заметался меж
домов и унылых складских бараков в поисках выхода
и, вырвавшись, тревожно понесся над станцией, над сы­
рыми просторными полями к далеким лесистым сопкам,
где медленно затих печальным кликом.
На площади шарахнулись, забились в постромках и
заржали кони, оборвалась тягостная тишина у вокзала.
Закричали, запричитали бабы, бросились к колонне.
Выискивая глазами стариков и детей, совали узелки с
едой, осеняли крестом, крестились и плакали сами...
Степовики недобро молчали. Один из них не выдер­
жал, что-то злобно крикнул вслед Похмельному, кото­
рый замыкал колонну. Он, казалось, не замечал ни
взглядов, ни суматохи, ни шума, с любопытством осмат­
ривался по сторонам, удивленно приостановился у ста­
10

риков-казахов, которые встали перед ним, а на оскорби­
тельный выкрик оглянулся и с веселым согласием кив­
нул головой.
Колонна скрылась за пристанционными домишками
и вышла в открытое поле.
II

В полуверсте от станции по опушке бора тянулась
вырубка. Велась она два года назад, когда потребовал­
ся строевой лес для железнодорожной ветки, идущей на
Н-ск через Щучинскую, и велась с размахом. Строи­
тельство железной дороги — работа денежная. На зара­
ботки сошлись мужики из окрестных деревень, сколо­
тились в артели, плюнули в ладони — и застонал лес.
Бор был оконечностью лесного массива, что гигантским
клином сползал в эти места с Южноуралья: дальше,
куда намечалась дорога, лежала пустынная степь, по­
этому строители запасались материалом так, чтобы хва­
тило до окончания ветки.
С утра до ночи не умолкало по опушкам. Звенели
пилы, смачно ухали топоры, остерегали гулкими крика­
ми друг друга лесорубы и надсадно храпели кони ог
непосильных возов.
Вырубали дерево ядреное, крепкое. Мелочь не тро­
гали и пускали под топор только в случае помехи.
Со страшным хрустом валились вековые сосны и бе­
резы, чтобы тут же тремя-четырьмя продегтеванными
обрубками лечь под стальные рельсы. Не щадили и мо­
лодняк. Вместе с сучьями и тем, что мешало, он уво­
зился в степные села, грудами летел в круглосуточные
костры, шел на шалаши, заборы, оглобли, черенки...
Ветка прошла Щучинскую, которая к тому времени
обрела статус станции, и вместе с железнодорожным по­
лотном, под смертный перестук топоров, кромсая и уро­
дуя лес, прожорливо поползла дальше в глубь и вы­
рубка. Жители станции и окрестных сел воспользова­
лись оказией и неразберихой в лесничестве — запаслись
дровами на ближайшие два-три года.
Издали предлесовье выглядело прежним. Все так же
черно и четко вставал бор на вечерних ало-синих зорях,
все тот же смоляной запах плыл на станцию в жаркие
полдни, и только вблизи открывалась угнетающая кар­
11

тина дела рук человеческих. От диковатой пустоты на
месте вырубленного леса, безхозяйственно высоких пней,
мертво осевших куч хвороста и древесной трухи, в ко­
торых утопала нога, веяло унынием и печалью, точно
с кладбища.
Приведя сюда людей, Полухин вернулся на станцию,
а они громадным неряшливым табором раскинулись по
опушке. То удивление лесом и размерами вырубки угас­
ло, исчез живой блеск глаз, и они с прежним выраже­
нием угрюмого равнодушия и некой обреченности заня­
лись мелкими хлопотами: сбросили зипуны и кожухи,
сняли верхнее, били рубахами и нательным по стволам,
пням, выбивая прах, вшей, бабы трясли над костерка­
ми детским, платками, перебирали в узлах, обихажива­
ли детвору...
Поодаль на шинельных скатках сидят конвоиры. По­
хмельный вначале нетерпеливо расхаживал по вырубке,
поглядывая на часы и станцию, откуда ожидались под­
воды, потом сел, в дреме уронил голову на колени. Про­
шел час, вода кончилась, пришлось посылать конвоиров
к вокзалу. Наконец из-за ближних домов чередой вы­
ехали подводы. Он достал кисет, отсыпал в ладонь и
отдал его вместе с обтрепанным квадратом газеты под
жадные взгляды мужиков, подосадовав своей промаш­
к е— он забыл попросить табаку... Первой подъехала
бричка, уставленная бидонами. Рядом с возницей сидел
Гнездилов.
— Полухина не было? Видно, споткнулся где-то...
Это тебе в дорогу,— указал он на бидоны и мешки с
хлебом.— Ну, а ты чего невеселый сидишь? Кажется,
сделали все, как в твоем предписании. Или дороги бо­
ишься? Так я тебе самую хорошую выбрал.— Он тяже­
ло присел рядом.— Красивую и короткую. Все лесом,
воздух хороший, птички поют — и всего-то тридцать
верст. К утру на месте будешь.
Легкость слов его не вязалась с печальным взглядом.
— Курева бы нам...
— Это можно.— Гнездилов подозвал возницу, достал
бумажник.— Доедь до Варлама, купи у него связку та
баку. В райкоме, у Григорьевны, возьмешь десяток ста­
рых газет... Скажи, я приказал, и немедля сюда.
Когда бричка отъехала, пояснил:
— Будет у тебя провожатым. Теперь слушай... Тебя
как звать-то? — Он крест-накрест черкнул в записной
12

книжке несколько линий, одну, с кружком в конце, жир­
но выделил и вырвал листок.
— Смотри внимательно, Максим. Это — твоя дорога,
а это — село, куда тебе надо. Разберешь? Вот дорога,
вот село. Я помечу.
— Зачем, если провожатый есть?
— Мало ли... не помешает... Село хорошее, живут в
нем неплохо, поэтому твоим повезло — других вообще в
пустое место определяем. У тебя их сколько?
— Сто девяносто четыре человека вместе с детьми и
стариками.
— Это всего. Но размещать их надо семьями. Семей
сколько?
— Осталось тридцать восемь.
— Было больше?
— В четыре раза. Мне повезло — в Челябинске по­
пал под формирование. Достались одни семейные...
— Все равно партия крупная. Когда доберешься,
людей и документы на них сдай председателям и ко­
мендантам. Они знают, что делать дальше. Кстати, пе­
редашь записку Строкову, председателю колхоза. Я
здесь в отношении посевной требую, пусть посоображает
с активом... Доведешь, сдашь — не забудь с них взять
расписку в том, что они приняли от тебя и разместили
под свою ответственность сголько-то людей. Без нее мы
тебе обратные бумаги не оформим. Хотел бы еще по­
просить: будешь в селе— приглядись к председателю
колхоза, послушай, чем сельсоветчики дышат, что за на­
строение у них. Скоро сев, а я, признаться, давно к ним
не заглядывал. Чувствую, передоверялся Строкову.— И,
понимая явную странность своей просьбы к незнакомому
человеку, которому сейчас наверняка не до чужих забот,
как бы оправдываясь, пояснил:
— Вконец закрутился. Третий месяц мотаюсь по го­
родам, скачу с паровоза на паровоз, по заводишкам,
предприятиям, выколачиваю для них,— кивнул он нл
опушку.— А в села кого попало не пошлешь, самому
надо. Говорить тебе с ними придется, вот ты, будто не­
нароком, и зацепи посевную. От тебя они таиться не
станут, а свежему взгляду виднее...
— Хорошо, послушаю... А где этот, из милиции? Он
точно найдет подводы?
— Обещал — значит, найдет... Да, напомнил ты
мне...— Гнездилов оглянулся на конвоиров, понизил го­
13

лос.— Вчера нарочный приезжал из Озеречья, дальнего
села нашего района... Безобразят у нас. Полухину я по­
ка ничего не говорю, не то он такие маневры наведет,
что я людей в поля не выведу.
— Банда? — равнодушно поинтересовался Похмель­
ный.
— Что ты! — испугался Гнездилов.— Нет... По-моему,
мужики просто дурью маются. Объявился здесь некий
Ганько. Слышал я, уголовник, судимости есть, побеги.
Официальных данных на него нет. Но вот что дружки
думают — не понимаю. Ладно были бы идейники какие
или из бывших, а то ведь, говорят, мужики из местных
сел. Конечно, возмущаться нашими действиями за по­
следнее время они вправе, не отрицаю, но не таким же
образом.
— А каким? Не сами ли мы заставили их за обрезы
взяться?
— Ни с топором раньше, ни с обрезом нынче кре­
стьянин себе счастья не добывал. Забыл двадцать пер­
вый год? В феврале у Нового Яра нашли убитого, по
слухам, их рук дело. В марте выдали в Озеречье в семфонд пятьдесят пудов кубанки. То ли вызнали,
то ли случайно встретились, не знаю, но кучерам накос­
тыляли, подводы увели вместе с лошадьми по сей день
неизвестно куда и записку оставили: «У грабителей—
угнетенному крестьянству». Четырнадцать мешков семян
пропало! У меня три дня все из рук валилось... Нароч­
ных стерегут на дорогах, пакеты вскрывают.
— Хотят быть в курсе событий.
— Ума не приложу, чего они хотят.
— Может, и вправду бедноте отдали?
— Кой черт! За приют да самогон отдали.
— И поймать нельзя?
— Можно, наверное... Мне шум поднимать сейчас
нельзя. Окружком, в случае неудачи, предпримет такие
меры, что пострадают вновь многие невиновные люди в
селах. У нас это запросто... Ганька впрямую не взять,
так, чтоб поехал — и поймал. Людей у него мало. На­
шкодят— и по домам. Попробуй догадайся, кто это. Со­
бираются где-то в лесах, на кордонах, на так называе­
мые «совещания», и оттуда — на разбой, другого слова
не нахожу.
— Значит, банда, чего уж здесь скрывать,— жестко
определил Похмельный.
14

— Банда не банда, но на то похоже,— нехотя при­
знался Гнездилов.
— А откуда известно, где собираются? Есть сведе­
ния?
— Да нет никаких сведений. Все с десятых слов. Су­
нулся Полухин по одной ниточке, дошел до третьего че­
ловека, на том и кончилось. Он же не каждый день на
дорогах, а люди боятся. Нас боятся, Ганька боятся...
— А облавы?
— Мне наши партийцы предлагали. Вряд ли. Ничего
облавы не дадут, только народ взбулгачим. Я, честно
говоря, тянул время, думал, одумаются мужики. Сейчас
для них повернуло вроде бы на лучшее. Но, гляжу, ней­
мется, видимо, нам по-хорошему не разойтись. Чувст­
вую, что у Полухина какой-то пинкертоновский план:
тех кучеров с собой всякий раз берет в поездку, зна­
комства завел, приятельствует со всякими. Я его не рас­
спрашиваю, жду, пока сам похвалится, и после сева —
налягу. Вызову из округа конный полк, проведем обла­
вы, аресты. Раньше надо было негодовать и не так... Я
к чему тебе рассказываю: возможно, встретитесь с ним
на дороге, так чтоб без паники. У тебя сколько винто­
вок?
— Десять.
— Ты с оружием?
— Да, наган.
— Так у тебя целый отряд! Я уверен: обойдет он вас
десятой дорогой, если увидит. Взять с вас нечего, а шум
ему, как и мне, сейчас поднимать не следует. Но ты до­
рогу не растягивай, иди быстро... Знаю, что устали, что
трудно. В селе отдохнут... Все я, парень, знаю...
— Теперь понятно, к чему провожатый,— усмешливо
посмотрел на него Похмельный.— А поймать его можно
без всякого шума. У вас, видать, своих людей в селах
нет. Сейчас не таких субчиков в мешок суют. Жаль, что
не у вас работаю. Я бы его, гада, со своими ребятами
давно бы на цепок посадил.— Сказал он вроде бы
вскользь, но все равно вышло некрасиво.
— Так то ж ты! — с наигранной значимостью отве­
тил Гнездилов и улыбнулся.
За спиной послышался стук телеги. Оба оглянулись.
К вырубке подъезжало еще три подводы. На первой кучеровал Полухин, остальными правили местные ребя­
тишки. Он лихо соскочил, захлестнул вожжи за ступицу,
15

— Получай обещанное, вези своих стариков. Шинели
не забудь, мне их сдавать надо.— Похмельный и Гнез­
дилов поднялись.— Сделали все, что могли, Иван Дени­
сович. Время на вечер, пусть уводит.
— Подожди... Ты, может, покормишь их перед доро­
гой?
Похмельный помедлил с ответом.
— И надо бы, но не стану. Отойдем верст на пять.
Поляны-то есть или все лесом?
— Есть... Ты хоть детей попои. Я для них бидон сли­
вок выпросил и хлеб свежий...
Гнездилов посмотрел на вырубку и вновь отяжелел
лицом в печали.
— Да, не сладко им. Хлебнут свое... Я вот уже тре­
тьих по счету сам принимаю, а все не привыкну. Пони­
маю, что не на смерть ведем, но жить и работать,— а
не могу. Мужики — куда ни шло, но гляну на детей,
женщин — сердце давит...
— А лошадей дать не хотел,— заговорщицки подмиг­
нул Полухин Похмельному.
— По живому рубим. Все бы нам быстро, все бы нам
процентно. Палка, она о двух концах. Еще икнется нам!
Не пришлось бы впоследствии...— Он не договорил, поте­
рянно повел рукой.— Что теперь губами чмокать! Нам
теперь остается одно — по-человечески доводить нача­
тое... А ты, парень, небось привык, а? Смотрю на те­
б я —крепко держишься, — с завистью заглянул Гнезди­
лов в лицо Похмельному.— Тебя это дело не мучит?
— Не мучит.— Похмельный отряхнул брюки, попра­
вил кепку.— А от ваших страданий хорошее средство
имеется — посмотрели бы на них не здесь, а там, на ро­
дине, послушали, еще лучше — поработали бы на моем
месте, и все как рукой сняло бы.
— Ух ты! — вспыхнул Полухин.— На его, видите ли,
месте. Каждому надо быть на своем месте. Нечего при­
мерять и предлагать чужое. Мы и на своих местах на­
смотрелись и наслушались... Ты как поведешь?
Похмельный пожал плечами:
— Как обычно.
— Тогда не тяни время, веди. А мы здесь постоим,
и послухаемо и побачимо,— с издевкой прошелся Полу­
хин по украинскому выговору Похмельного, но тот его
уже не слушал — он весь подобрался, недавняя ленца в
движениях и словах исчезла, на лицо его, мелкое и кра­
1G

сивое, легло то жесткое выражение, при котором лиш­
них вопросов не задают.
Он поднял конвоиров, подозвал нескольких мужиков
и теперь властно отдавал приказания:
— Готовьте людей. В подводы посадите детей и ста
риков. Места останутся — сажайте с грудными. Сажайте
по совести. Увижу в бричке кого из вас — сниму, навью­
чу и буду бегом гнать до места. Всем дошло? Ты, Хорошков, пойдешь впереди, с провожатым... Кстати, где
он? Едет? Пойдешь с ним. Заметишь неладное на доро­
ге— стреляй вверх. Остальные пешком. Кормить будем
на первом привале... Нет, голуби, бабы не хуже вас мо­
гут лошадьми править. На своих дотопаете. Рассажи­
вайся!
И вновь, так же, как на станции, Гнездилова тяжело
поразили сборы людей. Бабы с детьми, старики, подрост­
ки обступили подводы, поднялся крик, споры, толкотня,
просьбы, с руганью ввязывались мужики.
К подводам прошел Похмельный, и шум стих. Вско­
ре они были до отказа набиты людьми. Тем временем
подъехал провожатый, еще несколько стариков с детьми
сели в бричку, и Гнездилов, пристально следивший за
людьми, заметил, что из всех усаженных только один
старик благодарно кивнул, и то непонятно кому: то ли
провожающим, то ли провожатому, стоявшему рядом с
Полухиным.
— Все,— сказал Похмельный и достал часы.— Пятый
час. Пора...
Полухин с начальственной строгостью спросил:
— Не боишься лесом? Может, тебе конвой усилить?
Похмельный поморщился:
— И этот лишний. Куда им бегать? Баба с детишка­
ми не побежит, а мужик от семьи тем более. Хотя черт
их знает! Они сейчас при таких мыслях, что всего ожи­
дать можно.
Гнездилов попросил:
— Обратный паровоз послезавтра, поэтому ты не то­
ропись из села. Возможно, там твоя помощь потребу­
ется... Мало ли какая! Сам же говоришь: всего ожидать
можно.
Его поддержал Полухин:
— Возникнут происшествия: драки, скандалы или,
чего доброго, твои взбунтуются — под винтовку и ко мне.
Я им другое место найду, где ругаться не с кем. Да
17

скажи комендантам, пусть держат в строгости. И мень­
ше бражничают. Есть там один. Иващенко, кажется, его
фамилия... Да там не он один! — И примиряюще подал
руку: — Потерпи, тебе немного осталось. Отведешь, вер­
нешься, на паровоз — и домой к жене, детям, и кончит­
ся твоя работа, и начнется наша... Или еще приве­
зешь?— На этот раз он подмигнул Гнездилову.
— Да нет,— холодно освободил руку Похмельный.—
Хватит. Навозился. Мне и этих до смерти помнить...
Пойду я, товарищи. Спасибо за помощь.— Он, проща­
ясь, тронул козырек кепки и пошел догонять и подводы,
и пеших людей, которые прошли вдоль вырубки к доро­
ге и длинной рваной лентой вползали в лес. Ушли с
опушки и Гнездилов с Полухиным, оба со сложным чув­
ством неясной тревоги, виновности и вместе с тем — не­
которой облегченности.
Обоз скрылся в лесу. Там, где только что были лю­
ди, крики, кони, сборы и скрип телег, наступила тиши­
на, остались лишь чернодымящиеся пятна затоптанных
костров. Вездесущие воробьи тут же налетели с жадной
проверкой, гневно закричали, не найдя ни единой крош­
ки хлеба, но мелкое лесное зверье еще долго обходило
место привала с его отвратительным запахом человека
и гари.
III

На первой же большой поляне Похмельный вместе с
многодетными матерями поделил хлеб и мясо (в одном
из мешков оказалась сушеная конина) и повел обоз на­
столько быстро, насколько позволяла тяжелая лесная до­
рога, насколько быстро могли идти на опухших ногах из­
мученные люди, тянуть перегруженные подводы брако­
ванные милицейские кони, с вынужденными остановка­
ми, когда молодого парня с залипшими от ячменей
веками кидало оземь в очередном припадке падучей и ок­
ружающие заслоняли собой бившееся в корчах и стонах
тело от детских глаз, или с частыми и внезапными
бросками в чащу кого-нибудь из ведомых, потому что
от снятого молока и непривычной местной воды с горь­
ко-соленым привкусом многие мучились животами.
Он внимательно следил за расстановкой людей, так
чтобы в середине, по разбитым колеям шли мужики, а
по ровным, подсохшим обочинам — бабы, менял стари­
18

ков на подводах и лично выдавал на детвору сливки. Он
опасался и встречи с местными, безобразившими на до­
рогах мужиками, и того, как бы лесной простор, широ­
ко и вольно открывавшийся с пригорков, и в самом де­
ле не поманил к верной гибели кого-нибудь из молодых
парней. Дорога то тянулась меж светло-редких березо­
вых колков, в сердцевинах которых черно, с голубыми
взблесками отраженного неба просматривались бочаж­
ки талой воды; то уходила в сумрачную глубь сосновой
чащи, где под мощными ветвями еще лежал странными
очертаниями присыпанный иглами и шишками снег, ис­
текая прозрачной влагой в колеи, и тогда люди вязли в
грязи, спотыкались о корневища, выползавшие на обо­
чины, и криками помогали взмыленным лошадям; то
поднималась из сырости на отлогие песчаные бугры, где
было по-летнему тепло, сухо, легко шли вниз кони, бе­
жали, держась за тележные грядки, люди; то выходи­
ла на просторные луговины, рдяно высвеченные предве­
черьем.
К сумеркам пошли медленнее: и люди и кони окон­
чательно выбились из сил, поэтому до рассвета Похмель­
ный был вынужден объявить ночевку. Мужики выпрягли
коней, насобирали сухого хвороста, нарубили лапника,
чем могли укутали детей, и весь люд рухнул у множе­
ства костров в тяжелое забытье. На заре ударил замо­
розок. Костры давно догорели. Конвой грубыми окрика­
ми едва поднял людей со стылой земли. Похмельный
сам отрывал парней от угасших углей и торопил обоз:
от тяжкой простуды людей спасала быстрая, до вымы­
вающего хворость пота, ходьба. Дорога зачугунела, и в
рассветной полумгле далеко разносился стеклянный
хруст льда в колдобинах, лошадиное всхрапывание и
неслаженный шаг людей.
Светало стремительно. С восходом солнца лес поте­
рял ночную жутковатость, в просторных межлесовьях
поплыли прозрачно-дымчатые занавеси тумана, так же
быстро теплело, и вскоре дорога обмякла. Прошло еще
около двух часов, и лес кончился.
Обоз вышел в открытую степь.
Похмельный объявил последний привал — впереди, за
темно-синей полосой озера, вдоль берега длинно стла­
лась Гуляевка.
Люди пристально разглядывали село. Там наконецто кончится для них дорога, кончится и мучительная не­
19

ясность будущего, поэтому, как бы ни трудны были эти
оставшиеся версты, что бы ни ожидало их в селе, но
последний привал они сократили наполовину и впервые
стали подниматься без команды.
В это время из лесу, по той же дороге, выкатила ар­
ба и остановилась неподалеку. Из нее выкарабкался ма­
ленький старик-казах в грязном чапане, опоясанном ве­
ревкой, подошел к конвоирам, поздоровался.
— Куда, зачем, люди, идем?
Ему указали на село:
— Уже пришли.
— Откуда идем?
— Издалека...
— Почему ногами идем? Почему всем лошадь нету?
— Не нашлось на всех лошадей, вот и пришлось но­
гами.
— Кто не нашел?
— Начальство ваше.
— Брешет, не хотел давать.
-- Не похоже... Говорит, отдал всех лошадей.
— Куда дел? Надо кричать было сильно: давай всем
бричка! Не кричал?
— Не кричал,— вздохнул Похмельный.
Казах поглядел на людей, сочувственно цокнул язы­
ком:
— Плохо. Дети худой, баба худой, старый много...
Почему сюда идем? Другой место нельзя?
— Нельзя, наверное. А разве это плохое место?
— Другой место близко. Почему в Кошаровку не по­
шел?
— Ты что, дед, допрос с меня снимаешь? — устало
спросил Похмельный.— Езжай своей дорогой. Езжай, не
то помогу... Ну!
— Начальнику не кричал — на меня кричишь? — не­
возмутимо отвечал старик.— Сейчас поедем.— Он подо­
шел к стайке баб, стоящих особняком.— Эй, маржа, да­
вай садись детей бричка!
Бабы настороженно переглянулись и знаками, точно
глухому, дали знать, что не хотят.
Казах хлопнул себя руками по бокам, досадуя эта­
кой бестолковости и сердито закричал:
— Садись бричка! Два раза туда-сюда — все дети в
Гуляйке будут!
Он потянул за рукав ближнюю молодайку и тоже
20

знаками предложил залезть в арбу. Та вырвала руку и
отошла к мужикам. Старик подошел к другой.
— Айда ты первый. Дети есть? Нету? Бери чужой.
Но и эта испуганно попятилась. Стоявший рядом
мальчуган лет десяти басовито не по возрасту заплакал.
— Да отойди ты, нехристь! — крикнул кто-то из му­
жиков.— Максим, чего молчишь? Гони его!
Бабы замахали старику руками. Похмельный сзади
легонько подтолкнул его к арбе.
— Езжай, дед, один. Видишь, не хотят они. Не же­
лают. Им ногами сподручнее.
Старик недоуменно посмотрел на всех, плюнул под
ноги и покатил в село.
Когда до Гуляевки осталось версты полторы, По­
хмельного, который по-прежнему шел замыкающим, вы­
звали в голову обоза. Возница-провожатый ткнул кну­
товищем в сторону села — там к крайней хате, что сто­
яла у взгорка, стекались люди. Еще полчаса ходу— и
обоз подошел к селу. Из толпы навстречу вышло не­
сколько человек. Один из них — крепкий коренастый
мужчина в расшитой, чистой косоворотке под хорошим
пиджаком, в мягких козловых сапожках, с умным, поро­
дистым лицом оказался председателем колхоза Строко­
вым, другой — председателем сельсовета, двое — комен­
дантами, остальные— активистами села.
Похмельный достал документы.
Строков бегло взглянул, списки передал комендан­
там, предписание вернул Похмельному.
— Это все? — спросил он.— Наконец-то! Мы давно
ждем и готовы... Собственно, и готовить нечего — чем бо­
гаты... Нам говорили, что направят меньшую партию,
тогда вообще было бы пустячное дело... Наш план та­
ков: вы называете самые многодетные семьи, и мы ве­
дем их... в го, что еще более-менее сохранилось. Мало­
семейных— в хаты похуже, ну, а остальным — осталь­
ное. Выбирать не приходится. Вы как считаете? — Оч
словно просил выразить восхищение рассудительностью
колхозной власти.
— Вам лучше знать,— равнодушно ответил Похмель­
ный.— По мне — лишь бы скорее...
Он по памяти выкрикнул несколько фамилий и ушел
к опустевшим подводам, в которые завалились конвоиры
и которые тут же облепила местная детвора. Гуляевцы
зашикали друг на друга и затихли.
21

Настороженная толпа высланных дрогнула и распа­
лась. Главы семей вышли на круг последними.
Старики с детьми стояли просто. Но в молчании му­
жиков, баб, молодых парней и девок, в их то быстрых,
исподлобья, то потупленных взглядах, в неловком стоя­
нии под сотнями глаз, в том нехорошем безмолвье, что
наступило у взгорка, так что стали слышны дальние
вскрики гусей на озере, проступило такое унижение,
стыд и затравленность, точно здесь, у села, начинался
страшный торг и они были предметом продажи...
Один из комендантов пошептался с правленцами, за­
ложил руки за спину и прошелся перед прибывшими.
— Я вам прямо скажу, дорогие товарищи,— светлиц
для вас не ожидается. Вы люди умные, хочь и усталые,
поэтому наше положение тоже сознайте...— начал он
громко и важно, но тут же смолк и, краснея, прокаш­
лялся в кулак.— Дорогие гражданы! Через того, шо мы
не знали, когда вас приведут, мы...— Он опять осекся,
окончательно сконфузился и растерянно посмотрел на
подводы.
Конвоиры посмеивались.
— Да не товарищи это и не граждане,— лениво
отозвался из брички Похмельный.— И тем более не до­
рогие. Кулаки они. Сосланные или высланные. Так и на­
зывай.
Должной речи не получилось. Комендант обескура­
женно развел руками и повел первую партию в село.
Второй комендант с правленцами набирали другую пар­
тию, а подводы с конвоем да и самих прибывших окру­
жили гуляевцы. Спрашивали, за что их выслали, по ка­
кой статье, надолго ли, когда это случилось — до выхо­
да мартовской статьи или после, какого достатка они
были, и чувствовалось: самый живой отклик вызывали
не те ответы, где говорилась правда о высланных и как
объясняли местные партработники, как сообщалось в га­
зетах, пусть даже кратко, а те, где была видна явная
несправедливость — тут-то можно было значительно пе­
реглянуться и в какой раз горестно вздохнуть чужому
горю и жестокости власти.
— Вы когда в Ш,учинскуюприбыли? — спросил Стро­
ков, облокачиваясь на тележную грядку.
Похмельный ответил и вспомнил о записке. Строков,
читая, недоуменно приподнял бровь. Вежливости ради
Похмельный спросил:
22

— Наседает секретарь?
— Не наседает, а прямо-таки за горло берет,— охот­
но ответил Строков.— Все о посевной беспокоится. Зна­
ете... Простите, как вас? Да? Невеселая фамилия... Он
уже требует поднять... раньше предполагал, теперь тре­
бует... Требует поднять этой весной девятьсот гектаров.
Семян должно хватить: в наличии что-то около трех
тысяч пудов да на руках восемьсот пудов, точно не пом­
ню,— словом, семян хватит. Но где взять столько бы­
ков, лошадей? Ведь я ему еще в марте докладывал! Вот
уж поистине... Вы когда обратно? Я с вами ответ пере­
дам. Пусть приезжает и смотрит на месте. Впрочем, что
смотреть? Урезать посевную площадь — единственный
выход.
— А семена куда?
— В счет осенних хлебопоставок сдадим. Можем ссу­
дить в соседние села, в аулы продать... Да ваших же
сосланных кормить. Им пайки установлены, а в пай­
ках — крупы.
— Богато живете...
— Какое там! Одна видимость. Грохочем цифрами,
а надо бы делом... Вы с селом знакомы? Я имею в виду
сегодняшнюю обстановку? Тогда мне нет смысла объяс­
нять вам, насколько трудно поднять крестьянство на
нынешнюю посевную.
— Почему трудно? Крестьянин без пахоты — не кре­
стьянин, одно название. Трудно, наверное, объяснить ему
всю выгоду коллективной посевной? Так? А сеяться они
хотят, очень даже хотят!
— Верно,— согласился Строков.— Не будут сеять­
с я — пропадут. А какие я могу дать им гарантии на
осень? Это говорить, призывать легко. Но нехватка ин­
вентаря, недоверие, слухи, наши ошибки и вот это,—
он указал на высланных,— и такие,— теперь он щелкнул
по записке,— кабинетные требования не дадут, хоть раз­
бейся, организованной посевной. В отдельных селах —
может быть, а в общем... Я не верю. Ко всему — част­
нособственнический настрой колхозника. Его в один
день не перекуешь, как бы высоко он ни поднимал руку
за колхоз, особенно когда на него смотрит уполномо­
ченный из района. Нужно время, подход... Но, я вижу,
вам это неинтересно. Вы расскажите, как в ваших кра­
ях идет коллективизация и выселение. Вы с Украины?
Много выселено? Куда? К нам вести не всегда правди­
23

вые доходят, а в газетах явно скрывают, непонятно для
чего...
— Выселяют... А чего с ними антимонии разводить?
Советской власти второй десяток, а они до сих пор в
спину стреляют да амбары жгут. Рабочие голодают,
страна на карточках сидит, они же — зерно в болота.
Вон видишь семью? Шапку снял... Нет, не тот... нагнул­
ся... видишь? Вот эта сволочь пять мешков керосином
облила. Что с ним делать? Только на высылку. Но, смо­
трю, им и здесь неплохо выходит. Лес рядом, озеро, жи­
лье какое-то, даже семенным зерном грозитесь снаб­
дить. Совсем неплохо! — Он с наслаждением потянул­
ся.— Слушай, председатель, ты бы пристроил куда-ни­
будь меня с ребятами. Чтоб поесть и отоспаться.
— Непременно. Мы об этом подумали... Так вы го­
ворите, рабочие голодают?
— И лошадей определи. Совсем выдохлись. Я уж ду­
мал — не дотянут.
— И лошадей определим... Так вы говорите, рабочие
голодают и, верно, недовольны нынешней... Знаете, то­
варищ, я хочу сказать прямо...
— Отголодались! Теперь этих гадов заставим их кор­
мить. А вы поможете.
Строков подхватил:
— На то и поставлены! Только рабочий класс спо­
собен сейчас разрешить противоречие, сложившееся ме­
жду ним и крестьянством. Но вот что настораживает:
сейчас нужны и оправданы... крайние, скажем, меры. Но
не могут ли в связи с этим сами рабочие...
— Ты извиняй меня, дорогой,— Похмельный соскочил
на землю,— но устал я от умных разговоров. Невмоготу
уже! Нам бы отдохнуть.
Строков ответил с ясной, простецкой улыбкой:
— Проще всего. Сейчас идите с комендантом. Он вам
укажет квартиру. Лошадей сами сведем на конюшню,
зададим корму, все сделаем, как надо... Деньги? Ну-у,
зачем же вы... Вон какую ораву кормить придется, а вы
о десяти ртах считать затеяли. Я еще здесь побуду, по­
том в правление, дам указание выдать на первые по­
хлебки. А утром поговорим.
Он ободряюще похлопал плотной бело-рыжей рукой
по плечу Похмельного и отошел к активистам.
Комендант и председатель сельсовета повели вторую
партию. С ними ушел и конвой. Любопытствовать стало
24

нечему, и большинство гуляевцев разошлось по домам.
У взгорка остались самые сердобольные да томились
ожиданием последние сосланные.
Когда на въезде в село открылась широкая и пря­
мая улица, Похмельный подозвал к себе коменданта и,
указав на одного из высланных, попросил подобрать его
семье жилье получше, пояснив при этом, что выслан­
ный— мастер на все руки: бондарь, столяр, кладет пе­
чи, кроет крыши, он не пожалеет об оказанной услуге.
Семью вывели на обочину, и один из активистов увел ее
в первый же проулок.
Расселили высланных на удивление быстро. Пусто­
вавших добротных хат всем не хватило, поэтому в про­
сторные пятистенки по просьбе самих же новопоселен­
цев вселяли по две семьи — бесхозное жилье требовало
основательного ремонта: хаты зияли пустыми квадрата­
ми вывороченных окон, дверей, взъерошенными камышо­
выми крышами и запустеньем дворов. Впрочем, люди
безмерно рады и этому. Разное думалось за время дол­
гой дороги. Мрачно виделась воющая ветрами полупус­
тыня, поросшая диковинными колючими растениями,
грозила полным уничтожением святых обычаев и духов­
ной памяти чужая вера азиатского края, где все так
чуждо, что даже умершего бегом несут на кладбище и
хоронят не иначе, как усадив лицом к востоку, а в воз­
главии могил неизменно ставят камень с непонятными,
похожими на сабельные клинки письменами, осененные
рогатым полумесяцем, коему поклоняется мусульманский
мир, а встретился на диво родной, певучий язык, такие
же люди и село, лубочно украшенное осокорями и вер­
бами, окутанными прозрачно-зеленой дымкой лопнувших
почек, с привычным глазу развалом мельничных крыль­
ев за околицей, с золотой искоркой креста на церков­
ном куполе...
IV

В хате старика-гуляевца, где остановился конвой,
было бедно, но чисто, пахло недавней побелкой, на ок­
нах голубели свежие задергашки, в протертых стеклах,
в аккуратно составленной посуде, в скобленых лавках —
везде чувствовалась женская рука и таился по углам
тот тихий старческий уют, который так ценил в своей
неприкаянной жизни Похмельный.
25

Старик рассказал: к нему ходит замужняя дочь уб­
раться да состирнуть, а сам он вдовствует и жить у нее
не желает, хотя и приглашают, ибо наступило такое вре­
мя, когда и ближнее родство в тягость становится. Пока
постояльцы выколачивали одежду и мыли сапоги во дво­
ре, старик на скорую руку сготовил, по его выражению,
«весенний перекус». На столе появился желтый, разва­
ленный крестом пласт осыпанного солью сала, россыпь
мелких фиолетовых луковиц и сырые яйца. Намекнул —
конвоиры скинулись, и он спроворил где-то самогонки.
Похмельный испытал неловкость, но в хлопотах не ос­
танавливал, только выругал Строкова за то, что не оп­
ределил в дом с достатком — ни к чему одинокому ста­
рику столько нахлебников. Хозяин разуверил: здесь луч­
ш е— меньше расспросов, больше места, а совеститься
едой нечего — за постой и кормежку председатель обе­
щал помочь с дровами.
Старик разжег печку, уставил плиту ведерными ка­
занками— грел воду для мытья и варева. Первый при­
сест к столу закончился, основной размах отложили до
горячего. Похмельный достал из чемоданчика бритву:
несмотря на тяготы дороги он держал себя опрятно и
требовал от конвоя того же.
В это время дверь приоткрылась, и в хату робко во­
шла баба, тепло и неряшливо одетая, кивнула головой
каждому отдельно, заглянула в казаны, в печку...
— Сейчас, сейчас, хлопчики, я сварю... Если меня по­
просят— я всегда. Жалко, мяско у нас к весне выводит­
ся... Но и так: хвалиться не буду — борщи удаются. Сам
председатель який раз повечерять зайдет... 01 И картош­
ки начистили! Шо значит солдаты! Санько, у тебя до
борща ничого нема? Мало... А может, на такой случай
своего мяска принести, прибереженного? — Она вопро­
сительно посмотрела на Похмельного.— Зараз все село
еду носит, як кутью на свято. Принесу! — окончатель­
но решила она.— Тебе, Санько, хочь дров пообещали,
а я так, задаром...
— Пострадай за народ, пострадай,— хмуро поддак­
нул хозяин.
— Ради хороших людей чого ж не пострадать. Грех
куском не поделиться. Такое горе людям... Оно б и мне
дров не помешало, да упередил ты меня, Санько, упере­
дил...
Она вышла. Похмельный довольно переглянулся с
26

конвоирами — с отдыхом наладилось. Старик внес в ха­
ту рядна, кожушки и принялся стелить в другой комна­
тенке, именуемой по-здешнему «светлицей».
Стряпуха обернулась мигом. Вместе с мясом она при­
несла глечик молока и миску с алыми крапинками мор­
кови.
— Вы долго у нас пробудете? До утра? Жалко... Л
то б отдохнули, посмотрели на наше життя, может, при­
советовали чого, поправились. Вон якие худые... Оно и
понятно: должностья ваши прямо-таки собачьи — гонять
людей по свету. Яка тут справа? Тут не до здоровья...
Мне одна жинка по секрету говорила,— я не скажу
кто,— будто в наше село пригонят не то турок, не то че­
ченов... запамятовала... Тех, шо Магомету моляться, а
вы пригнали наших. Они и крестятся, и балакают понашему. Я ходила смотреть, як они хаты занимали. На­
шего бога люди... Я, грешница, уже сколько разов про
себя думала: бог, он, мабудь, для всех один. Это
с глупства каждый народ выдумал себе отдельного.
Га?
Похмельный, согнувшись и вытягивая шею к низкому
поставцу, на котором среди пыльно-бумажных краше­
ных цветов темнел осколок зеркала,— он брился,— са­
мым серьезным тоном возразил:
— Нет, тетка, не с глупости. У каждого народа свой.
Даже у каждого человека отдельный. Я, например, мо­
люсь своему богу.
Стряпуха испуганно вскинулась:
— Ай, неправда!
Конвоиры засмеялись.
— Шуткуешь ты... Один, не иначе. И спросит он со
всех одинаково: шо с тех Магометов, шо с киргизов, шо
с вас и других, таких же, ну и мы, грешные, ответим. А
як же! В святых книгах про вас прямо пишется: за нечестивство у алтарей святых покарал господь сыновей
священника Илия. Жизнью поплатились. Плакался по­
том Илий: «За мои грехи ответили сыны перед госпо­
дом...»
Ждать хваленого борща Похмельный не стал. Он
ушел в горенку и плотно прикрыл за собой дверь. Здесь
было тихо и прохладно. Вдоль стен стояли кадки с зер­
ном, пылилась сломанная прялка, в переднем углу тем­
нел ликами святых киот, перед ним висела лампадка с
оборванной позеленевшей цепочкой, на стенах — лук,
27

связанный косами, и пучки сушеных трав: над столом
пестрело несколько картинок из журналов, среди них в
рамке фотография молодого хозяина в форме пехотинца
русской армии на фоне рисованного корейского пейза­
жа. Скудное и знакомое с детства убранство «светлицы»
напомнило детство. Он разулся и лег на лавку, на ряд­
на, натянул кожух до подбородка. Из-за двери доноси­
лись голоса стряпухи и конвоиров, а из-под раздвину­
той и схваченной алой тесемкой занавеси, обрамленной
фольговым окладом, изящно приподняв по-женски ис­
тонченную кисть руки, на него печально и сухо смотрел
Николай-угодник.
Похмельный прикрыл глаза...
Вот и привел он своих высланных к последнему мес­
ту. Эго здесь, судя по всему, закончится их земной
путь, неизмеримо более трудный, чем только что прой­
денный. Здесь же сегодня закончилось самое трудное
в его жизни поручение. И как-то самому не верилось:
ведь совсем недавно была у них Украина с ее вишнями
и левадами, с родными могилами на погостах, хатами,
где родились они и выросли их дети, земля, с которой
связывали столько надежд... Да что там хаты, вишни и
левады — жизнь! Та жизнь, в которой, казалось, самое
жуткое: войны, грабежи, мучительные голодовки — ми­
нуло и уже ясно проступало неплохое будущее,— эта
жизнь вдруг разом, непоправимо и страшно рухнула.
Все осталось там. в необратимом времени, в бессонных
ночах под стук вагонных колес, с неизбывной болью по­
тери родного и кровного. О том, что ожидало их теперь
здесь, не хотелось и думать...
— Вот ты, хлопчик, вроде злуешь на меня,— ворко­
вала стряпуха за дверью,— а ты не злуй, а объясни ста­
рой бабе: зачем ты, такой молодесенький, вызвался на
такую скаженную службу... Не-е, оно служба не тяже­
лая, шо в ней тяжелого... А ты б не шел. Так и сказал
бы тому начальнику — грех. Ну, нехай по ворогу стре­
лять, або строем с песнями ходить, а то на тебе — раз­
вози, навроде жандарма при царе. Шоб тебя люди про­
клинали. Не солдатское это дело... А бог — он спросит!
Спросил же он гонителя Савела: «Савле, что прешь про­
тив рожна? Почто моих людей гонишь?» И за гоненья
ослепил господь того Савела. И когда глазами ослеп
Савел, то душой прозрел. Раскаялся и стал всячески
помогать гонимым. За то раскаяние господь ему глаза
28

вернул и к себе приблизил. Стал посля Савел святым
Павлом...
Похмельный посмотрел на угодника, вздохнул, отвер­
нулся к стене и с головой накрылся кожухом...
Он смертельно устал за последние месяцы, особенно
во время этапа. Непреходящая ненависть к нему боль­
шинства сосланных, изматывающая голодная дорога,
возможность побегов, пренебрежение местных властей и
нерасторопность железнодорожных, унизительное вы­
прашивание продуктов, которых всегда оказывалось ма­
ло, томительные ожидания на задворках и в тупиках
станций, ночевки в полуразрушенных бараках и скотных
дворах, на сквозняках, под снегом и дождями, болезнь
людей и конвоя, поиски лекарств и врачей — все это сад­
нящей болью лежало на сердце, кошмаром вставало в
коротких, тревожных снах.
Теперь кончилось все. Но покой и облегчение, как он
рассчитывал, не приходили... Вот привел он их, чужих
и односельчан, незнакомых и знакомых и даже больше
чем знакомых, стариков, баб, мужиков, подростков, де­
тей и почти каждый из них, не раздумывая долго, дай
только возможность остаться безнаказанным, предаст
его смерти. За что? За то, что привез сюда? Но в этом
не его вина, он выполнил приказ, не более. Откажись
он — это сделал бы кто-нибудь другой и уж наверняка
не выматывался в хлопотах и не мучился душой, ка<
он. Однажды на одном из больших перегонов он остался
после проверки с ними в теплушке и с горячностью,
длинно и, как ему казалось, умно и доходчиво начал
объяснять, почему их высылают. Гозорил долго, где-то
в глубине души рассчитывая, что поймут они хотя бы
его, но когда замолчал в ожидании, то наткнулся на
такой силы молчаливую ненависть, что все понял, умолк
и никогда больше не заводил подобного разговора. На
какое же теперь облегчение он надеется?
— ...А он ему такую кару: «И до скончания века
своего искать тебе хлеба и крова и не найти». С тем и
пропал. О як случилось. Говорят же люди: от сумы и
тюрьмы не зарекайся. Может, кому-нибудь из вас так же
придется на старости годов за кусок хлеба слезьми пла­
тить. Бог, он каждому воздаст...
«Ну, курва,— чертыхнулся Похмельный,— только до­
вари свой борщ. Я тебе раньше бога воздам!..»
Да, кончилось все... Все, что связывало его с ними,
29

оборвалось сегодня у взгорка. Остался последний раз­
говор. Как бы ни был он унизительно тяжел для него,
с предопределенным исходом, но он должен состояться.
А каков будет исход — гадать не стоило: она не поедет.
Но и ему уехать, не переговорив, нельзя. Невозможно.
От разговора не уйти, не сбежать, не скрыться, как ук­
рывается он сейчас под вонючим кожухом от печально­
укоризненного взгляда рисованного угодника. Не по­
едет— значит, не поедет, значит, судьба. У него же ос­
танется чистая совесть. Пусть считают его виновным,
пусть он и в самом деле виноват перед многими, но
только не перед собой, иначе совсем дышать нечем ста­
нет... Только когда идти на этот разговор: сейчас или
утром, перед отъездом? Если сейчас — они измучены, не
в состоянии, не достучаться ему ни до сердца, ни до
здравых рассуждений. Утром? А к утру они отдохнут,
осмотрятся, покажется все не так страшно, и тогда вер­
ный отказ?
Когда же?..
Он почувствовал, что засыпает, в глазах поплыла до­
рога, станции, замелькали бесчисленные телеграфные
столбы, костры, немые крики людей — и лица, лица, ли­
ца... И вдруг сильная судорога вскинула тело. Так час­
то бывало с ним при крайней усталости, он даже на­
рочно принимал самые неудобные позы и только тогда
мог ненадолго заснуть. Надо расслабиться и ни о чем
не думать...
— А вы, мабудь, опять за людьми поедете? Вот ра­
бота у вас! Гуляй по свету, развози горемычных. Ни
пахать тебе, ни сеять... Вы в Архангельску были? Нет?
А в Сибири? Там, кажуть, морозы холодней, чем на Се­
вере...
Похмельный рывком откинул кожух и выскочил на
кухню.
— Дед, а ну стань до плиты. Я это помело сейчас
самое в Сибирь налажу. Чего вылупилась? Вон отсюда!
Стряпуха с остекленелыми глазами судорожно хва­
танула воздух и, не выдыхая, крадучись пошла к двери.
— Ну! — вскрикнул Похмельный.
Громыхнуло в сенцах, мелькнуло бабьим платком в
окнах...
Конвоиры развеселились, хозяин недовольно буркнул:
— Зря ты, нехай бы плела...
— Да сколько можно! Или нам в удовольствие та­
30

кая служба? Они сидят посмеиваются, а ты спроси, че­
го им стоило... Вот чертова баба, аж зуд по телу пошел...
Давай допьем, ребята, а то уснуть не могу!
Но уснуть ему так и не пришлось.
Не успели убрать со стола, как прибежал взволно­
ванный важностью поручения мальчуган и сообщил, что
старшего дядю зовут в правление. Вразумительного
ответа на вопрос: зачем?— Похмельный не получил,
идти надо было, а хозяин заметил, что это к лучше­
му: на заход солнца спать не следует — голова будет бо­
леть.
Малец привел Похмельного к широкому, в три окна
по фасадной стене бревенчатому дому, приподнятому не­
большим каменным цоколем, крытому тесом, с навесом
над просторным крыльцом. На ступеньках сидел один
из комендантов, тот самый, который выполнил его про­
сьбу; завидя Похмельного, он поднялся.
— Я думал, ты не придешь.
— Зачем я понадобился?
— Собрание у нас...
Похмельный выругался:
— Совесть бы имели! Я еле на ногах держусь. При
чем здесь я-то?
— Да зайди, коли пришел. Пусть отведут душу.
Они взошли на крыльцо.
В просторной комнате по обе стороны двери, вдоль
стен и напротив, за столом, покрытым рваной по углам
красной скатертью, едва различимо за сизо-дымными
плахтами солнечного света, летевшими сквозь мутные
шибки на измызганный пол, на лавках и табуретах
сидели правленцы и активисты села.
Шумок голосов, что слышен был еще на крыльце,
стих. Похмельный поздоровался. Из всех присутствую­
щих только трое ему не были знакомы: один из них не
то чтобы старый, но крепко изношенный жизнью мужик
с невзрачным, морщинистым лицом, со светло-колким
взглядом из-под огромного выгоревшего картуза, дру­
гой— инвалид (это было видно по неловко отведенной
в сторону прямой негнущейся ноге и костылю, над ко­
торым он, сидя, нависал всем телом) с черными широ­
кими бровями, с такими же черно-седыми сопельками
усов, отчего на белом, нездоровом лице они казались
фиолетовыми, третьим был молодой желтоволосый кре­
пыш. Он приветливо улыбнулся и так пожал руку, что
31

слиплись пальцы. Все остальные были те, что встречали
обоз.
Строков уступил свой табурет.
— Вы извините, что не дали отдохнуть. Но нам тоже
невмоготу. Сошлись поговорить. Столько накопилось, да
еще вы со своими! Расскажите, что за люди.
— С вашими, председатель. Теперь уже с вашими,—
хмуро поправил Похмельный, усаживаясь у окна.— А
что именно рассказать? Что вас интересует? — спро­
сил он и щедро угостился из кисета молодого правленца.
— Во-первых, откуда они, как быть с ними. Разуме­
ется, нам давали разъяснения, приезжал Гнездилов, но
мало. То ли он сам в то время не знал всего,— дело в
марте было,— то ли не хотел всей правды говорить, а
мы теперь в недоумении. Что же с ними делать? Огра­
ничиться комендантским надзором, и только? Их, види­
мо, надо как-то устраивать... я в социальном смыслевести разъяснительную работу?
— И почему до нас у село? — грозно добавил мужик
в картузе.
Похмельный ожесточенно чиркнул спичкой.
— Работать их надо заставлять до седьмого пота.
Понимаешь, председатель, работать, а не громкие читки
устраивать. Разъяснения... Это такая публика... Мне всетаки непонятно: что вы хотите узнать? Как быть с ни­
ми? Да вы и без меня распрекрасно знаете! Знаете, что
прав у них никаких нет, кроме одного — работать с ут­
ра до ночи. Распределите их по бригадам — есть та­
кие?— и требуйте железного порядка и выдающейся ра­
боты на благо рабоче-крестьянского союза. У вас нет
партячейки?.. Пусть нет — эго дела не меняет. Вы — ак­
тивисты, значит, сочувствующие партии, поэтому ее ре­
шения безо всяких местных искривлений проводить в
жизнь, в том числе и к раскулаченным. Отбросьте сом­
ненья: что да как! Был у вас Гнездилов? Был. Объяс­
нял? Объяснял. Чего ж вам еще? А привел туда, куда
приказали. Если вы меня только за этим кликнули, то
делать мне здесь нечего.
В правлении замолчали. Не так разговор оборачи­
вался. Похмельный был прав: правленцам меньше всего
хотелось поговорить о ссыльных. Кто они — узнается,
как быть с ними — власть укажет. Слишком уж крутым
раскатом пошла жизнь сельчанина за последний год по
всей стране, и одной из грозных примет ее были сегод­
32

няшние сосланные... Вот о ней бы разузнать, повыве*
дать...
Никто из присутствующих не подозревал, что сам
Похмельный не так уж много знал из последних собы­
тий. Более того, именно они пробежали зловещим раз­
ломом в его крепкой до этого жизненной позиции. Нелад­
но, как бы он ни старался оберечь себя, выходило и с
совестью... Его не в первый раз вызывали на подобный
разговор, и вот то, что он не мог объяснить многого в
этих событиях ни раньше, ни теперь, и, главное, себе,—
рождало в нем раздражение и будило в людях ответ­
ное: его непонимание и неумение рассказать объясняли
нежеланием отвечать.
Один из правленцев сказал, кривясь в улыбке:
— Да ты не брызгайся слюной, козаче, чого ты... Мы
с тобой по-человечески побалакать желаем. Ну, приез­
жал Гнездилов, говорил... Так то секретарь району —
много не спросишь. А ты нам по-свойски растолкуй: за
шо твоих выслали, шо они в хозяйстве имели, сколько
их выслали, шо там, у них на родине, с колхозами... И
не горячись, не надо...
— Я сам не больше вашего знаю,— нехотя ответил
Похмельный.— Везде высылают. Обозначили их тремя
категориями и высылают. Кого за пределы района, кого
в лагеря, кого на высылку в другие области. В лаге­
р я — одиночек-террористов, на высылку — семьями. У
вас, я слышал, тоже высылали? Это — решение партии,
одобренное рабочим классом и трудовым крестьянством.
Списки на выселение составляла беднота и активисты
сел, вы, значит... Где жить мешают, оттуда и высыла­
ют. А работать они умеют не хуже ваших. Вы только
подкармливайте. Мужиков советую разбросать по брига­
дам, баб — на баштаны или курятники какие обмазы­
вать... А кто сбежит— пускай: далеко не убежит.
Строков с настойчивостью, словно и не было переры­
ва, закончил свой вопрос, начатый у взгорка:
— Все верно. Но не могут ли сами рабочие положить
этому предел? Ведь в связи с выселением такого раз­
маха и рабочий класс может оказаться в накладе. Я
скажу больше: не сорвется ли вообще вся кампания по
коллективизации? Вы ехали через рабочие центры Рос­
сии — видели или, может, слышать довелось о недоволь­
стве рабочих, волнениях, о массовых невыходах на ра­
боту? Вы говорили, что рабочие голодают — это правда?
2

Н. Скромный

33

Похмельный с интересом взглянул на него. Ему не
нравился этот человек. Как-то не вязались его любез­
ность, манеры и несомненная образованность с осталь­
ными мужиками. В самом нахождении Строкова здесь,
в далеком селе, ему виделся некий расчет, а в послед­
нем вопросе Похмельный усмотрел нечто большее, чем
любопытство.
— А ты что хочешь узнать, председатель? Что рабо­
чие бастуют и заводы закрываются? Что не сегодня
завтра гражданская война? Нету, дорогой, ничего даже
похожего! Живут и работают, хоть и впроголодь, и мас­
сово на работу идут. Аж за час до гудка приходят. И
очень одобряют раскулачивание! Так что ты не надры­
вай себе сердце рабочим классом, а организованно и
ударно на пахоту выходи. Хватит вам с Гнездиловым
записочками обмениваться.
Подковырка не смутила Строкова. Он засмеялся и
указал на него правленцам:
— Врага скрытого во мне увидел... Молодец, бди­
тельный... А о чем изволишь тебя спрашивать? Я не
знаю, как у вас на Украине, но то, что в Сибири и на
Урале не только недовольства, но и вооруженные вы­
ступления,— знаю доподлинно. Этой классовой борь­
бой — я имею в виду так называемую борьбу с кулаче­
ством— не довольны сами рабочие, хотя, казалось бы,
она выражает их волю... Впрочем, не хочешь говорить —
не надо, обойдемся. А что бдительный — неплохо.— И
он опять улыбнулся правленцам.
Комендант, встретивший Похмельного, раздумчиво
заметил:
— Недовольство — это одно. А чем твои высланные
жить будут? Не из нашего ли закрома? Не пришлось
бы нам самим, как в немазаном курятнике: клюй ближ­
него, какай на нижнего и скорее карабкайся на верх­
нюю жердочку... Те пайки, что им установлены...
Строков приподнял руку:
— Извини, Алексей, перебью тебя... Спрашивай, Иг­
нат.
— И спрошу,— вызывающе ответил мужик в карту­
зе,— спрошу, и не стращайте меня Полухиным.
Правленец крутанулся к Похмельному:
— Ты вот чего объясни. Зачем власть такое страш­
ное переселение затеяла? Зачем с таким горем людей по
земле гоняем? Ну, нехай кулаки они, ксплу... нажива­
34

лись и все такое. Но ведь можно было забрать у него...
излишества, сравнять с бедняком — и нехай на своей
земле, в родной хате век доживает. Так нет: наших му­
жиков загнали черт знает куда, до сих пор ни слуху ни
духу, этих — сюда. Видел я сегодня: завел Алешка се­
мью в подворье дорошковой хаты... там хата — одно на­
званье... и говорит: здесь вам жить. Старик дошел до
дверей и на колени упал. Плачет, чуть ли не в крик, а
голова седая как у луня, бьется ею о порог... Подняли
его дети... Я ушел. Не стало сил смотреть... Его что, так­
же позарез надо было сюда гнать?
— Его никто не высылал. Сослали семью его сына.
Он помереть пошел возле своих детей. На родине ему все
равно не житье. У тебя дети есть? Что ж тебе непонят­
но в таком случае? А теперь они, конечно, плачут!
Похмельный поискал глазами, куда бы стряхнуть пе­
пел, не нашел и стряхнул под ноги.
— Ладно. Объясни, зачем его сына выслали? — уп­
рямо добивался ответа правленец.— Я что хочу сказать:
взять для примера наших мужиков. Их здесь никто не
ждал. Они на эту землю когда-то пришли такими же
нищими, каких сегодня пригнали. Сами, без батраков,
своим горбом на ноги встали. И они же до сегодняшне­
го дня государство хлебом кормили. Они, зажиточные,
потому что с бедняка оно ничего взять не могло. Что с
меня взять? У меня, сколько живу, хлеба с урожая —
только-только с голоду не подохнуть. На продажу — ни
мешка! И выходит, что кормил он, кормил и докормился: его за великую помощь — и на высылку.
Видный собой правленец, который у взгорка предста­
вился председателем сельсовета, удивленно всмотрелся
в говорившего.
— Игнаша, я не пойму... Ты вроде жалеешь?
— Жалею!
— Так ведь списки и ты утверждал, а теперь, полу­
чается, несогласный?
— Несогласный! Жалею теперь!
В коротких вызывающих ответах правленца звучала
решимость, однако слушать их было неприятно, и пред­
седатель сельсовета отвел взгляд в сторону.
— Жалостливые все стали дальше некуда... Когда
наших кулаков выселяли, они тоже плакали. Чухнарь,
помню, на коленях весь двор исползал, пока в сани не
кинули. Жил же — по-сволочному. Или возьми Захар2*

35

ченка. Его счастье, что сбежал. Что ни вдова в селе —
дети от него, но чтоб помочь своему дитю — того не бы­
ло. Если помогал, то за такой расчет, после которого
опять дети появлялись. Одно прощенье ему — он, подлец,
одних парнят делал... Ты, Игнат, зараз вспомни не тех.
кого выслали, а тех, кто остался. Вспомни Гришку Чумаченка... Да ты себя вспомни! Вспомни, как в двад­
цать втором после голода вместе с Алимбаевым у Кривельняка батрачил! Ты хоть трошки с него взял, а кир­
гиз до сих пор ту оплату помнит. Вспомни, Игнаша, как
мы с тобой жили да и сейчас живем. Мы и свою-то зе­
мельку до ума довести не могли, а они и батраков на­
нимали, у них и дело шло, прибыток, и с каждым годом
он в гору, и чем выше, тем хуже с властью... Что ж,
кормил, я не спорю. Только как кормил? — Предсельсовета говорил так, чтобы было понятно Похмельному.—
Земля у него имелась, батраков нанимать разрешили,
скот не забирали, вот он и рос. А пшеничку продавал
не тогда, когда край государству надо было, а когда
самому выгодно.
— Не подняло бы государство бешеные цены на свои
товары, он бы продавал по-божески... Он хлебоналоги
платил за землю и работников. Ты, Гордей, не путай!
— Правильно, платил, спорить не стану,— с мягкой
настойчивостью продолжал предсельсовета, не позволяя
себя увести.— Однако по весне, когда продавал излиш­
ки, он перекрывал налоги и цены... С тебя же государ­
ство ничего не имело и не брало. Оно тебе, дураку, пе­
редышку давало, чтоб ты мог на ноги встать... Да что
с тобой стряслось, Игнат? Я уже не в первый раз от
тебя такое слышу.
— Ты меня не дурачь, Гордей,— тихо послышалось
с лавки.
— Богу на тебя молиться? — улыбнулся предсельсо­
вета, посмотрев на Похмельного.— По твоим словам су­
дить— наши труды впустую, а я — враг колхозу: списки
в район возил на утверждение. Нет, Игнат, не тот раз­
говор ты завел. Обжились при Советской власти, и жа­
лость появилась. Небось в двадцать втором...
Правленец сорвал с головы картуз, с силой шлепнул
им об лавку, зыркнул взглядом по собравшимся:
— Нет, правильный разговор! Все я помню! Ни пло­
хого, ни хорошего не забываю. Но не про меня зараз
речь, хоть и обидно за жизнь свою. Я тоже о государ­
36

стве думаю, о нем сердце болит... Ладно — истинных ку­
лаков за дело выслали, но много ли их?.. Скажите мне:
прокормят колхозы и государство и себя в ближние го­
ды? A-а, молчите! А потому молчите, что не знаете.
Опять, как в двадцать первом, солому есть будем. Да
разве нельзя было погодить с этим выселением? Собрали
бы первый урожай с колхозов, перезимовали, прикину­
ли, что к чему, тогда уж и выселять... Что зараз выхо­
дит? Твои высланные говорили сегодня: половину села
под корень. Остается в селах беднота да лядащь. Раз­
ве они прокормят? Ты, Гордей, сидишь здесь, меня ду­
рачишь, а ведь и сам того опасаешься. Да все вы! Все
опасаетесь, но молчите да Гнездиловым поддакиваете! —
Он гневно изогнулся к Похмельному.— А ну, скажи: что
твой рабочий, который сейчас с выселением согласный,
в эту зиму жрать будет? Отвечай собранию: на какие до­
ходы власть рассчитывает? Чем она... О, видели? Пле­
чиками пожимает... Мужики, нехай ответит!
— Вы газеты читаете? — спросил Похмельный.
— Читаем! — выкрикнул правленец.
— Не похоже... А ну полегче, дядя! Меня на арапа
не возьмешь. Я не с таких крикунов штаны спускал... В
«Правде» освещается этот вопрос. Напороли горячки...
Сейчас комиссии восстанавливают многих лишенцев в
правах, раскулаченных возвращают из высылок. Тех,
кто в лагерях сидел, теперь определяют на поселение.
К вам много направлено, говорили железнодорожники.
Возможно, кое-кто из ваших вернется...
Похмельный старался говорить спокойно и удивлялся
той злобе, с которой правленец добивался от него отве­
та: его-то он не выселял, не вез, не гнал, видит впер­
вые, а туда же, дай только возможность остаться без­
наказанным...
— На подобных вопросах и умные партработники
головы сворачивают. Решение партии о выселении кула­
ков и создании колхозов — самое верное решение. Твой
односум прав — хватит нам зависеть от кулацкого хле­
ба. На нем далеко не уедешь. Но в организации колхо­
зов, в обобществлении кулацкого добра и особенно в ли­
шении гражданских прав и высылке надо быть осторож­
ным... Да-да, сворачивают шеи,— добавил он, заметив,
что молодой правленец, желая показать, как он пра­
вильно понимает Похмельного, с веселой миной скособо­
чил голову.— Недогнешь — уйдешь вправо, перегнешь —
37

влево. Надо не кидаться в крайности, а смотреть по об­
становке, так чтобы и колхоз укрепить, и лишней бе­
ды... Словом, без лишней строгости.
— А если это пойдет вразрез с требованиями? —
спросил Строков.
— Чьими?
— Кто у нас требует? Партии, разумеется...
— Такого быть не может. Она сейчас именно этого
требует.
— Хорошо. С требованием... с желанием крестьян­
ства?
— А разве это не одно и то же? Разве крестьянам,
колхозам, вам — нужна была такая строгость?
— На чем же, в таком случае, сворачивают головы
партработники?
— На распутье, когда решают куда идти: влево или
вправо,— со злостью ответил Похмельный.— Да, я тебе,
дядя, досказать хочу... Спохватился? Ты списки состав­
лял? Тогда голова про государство не болела? Чего же
ты теперь ее чешешь? Это по вине таких, как ты, умни­
ков безвинно пострадали тысячи людей! — Похмельный
понял, почему было неприятно слушать этого правлен­
ца.— По твоей вине я должен гнать по этапу людей, ко­
торые не заслужили высылки! Ты теперь умную, забот­
ливую харю строишь, задним умом кумекаешь, а я крик
да слезы слушай да жди, когда удавят либо под колеса
кинут: сегодня или завтра. Еще: «Нехай ответит!» Это
ты мне ответь! Ну!
Правленец опешил. Он растерянно, словно помощь
выпрашивая, оглянулся на своих, которых вопрос гостя
привел в недоумение, и ответил с затаенной нена­
вистью:
— Ты мне своей службой в глаза не тычь! Я тебя не
посылал... Спрашиваешь, кто списки составлял? Я состав­
лял. И вины своей, как другие, не таю, за чужие спины
не хоронюсь. Потому и разговор завел. Я выполнял ва­
ши партийные указания. Так было: или ты вышлешь,
или тебя, или ты в колхоз — или в тундру. У меня дети
выросли, куска хлеба досыта не поев, и зараз их со
мной на высылку? За что? А сейчас никого не боюсь!
Любому скажу: несправедливость! Не всех твоих и не
всех наших высылать надо было! Несправедливость!
— Игнат, что ты городишь1
— Ей-богу, сдурел мужик...
38

— Не по совести! Не имеет права власть за глу­
пость своих работников с таким разором спрашивать у
неповинного народа!
Похмельный стиснул зубы.
— Вот-вот... Все вы так. Теперь никто не виноват:
ни те, кто принял решение высылать, ни те, кто утвер­
дил, ни те, кого выслали... С меня одного весь спрос.
Не здесь ты, мужик, у меня спрашиваешь, я бы тебе
не так ответил... Жалеешь?! А когда за усердие и по­
мощь милиции при высылке пятнадцать процентов от
добра раскулаченного себе хапал, не жалко было? Ах
ты!.. — Он едва сдерживался.— А ну бери бумагу и пиши
в ЦК: я, такой-то, напрасно выслал своих кулаков, вер­
ните их обратно. Не можешь? Слаба кишка? Тогда за­
тяни язык и помалкивай!
Похмельного остановил другой комендант, постарше
годами.
— Ты погоди, охолонь трошки. Это у Игната бабин
час приспел або с похмелья... А так он мужик твердый
и с политикой согласный. Совестливый, оттого и пере­
живает... Сцепились вы, а ты нам не ответил: будут
еще раскулачивать или кончилось? А то я хочь числюсь
в активистах, комендант, лицо при должности и все та­
кое, а сижу зараз, шо Христос на тайной вечере: мо­
жет, петух и три раза не успеет крикнуть, як предадут
нас, и такой вот, як ты,— хвать меня за шкирку! — и
вознесусь я аж до самого Архангельска без второго при­
шествия на землю.
Правленцы оживились. Похмельный понял это посвоему и презрительно сказал об Игнате:
— Вот чего он боится! С этого надо было и начи­
нать, а нечего хвостом крутить: жалко, несправедливо,
не по совести... Не бойся, никто тебя не тронет, хотя я
бы с удовольствием тебя проветрил по северным кра­
ям... Не знаю, товарищи. Скорей всего, это остатки, по­
тому что на всем пути я семейных сосланных видел ма­
ло. В ваши края везут, в основном, одиночек. Всех мас­
тей и категорий. Начиная с «политических» и кончая
уголовниками.
Строков торопливо вставил:
— В нашем районе уже созданы две точки именно из
этих людей. Есть разговор, будто бы в степях они сов­
хозы создавать будут.
— Везут, везут людей,— впервые заговорил правле­
39

нец-инвалид.— Рассказывали наши: каждую неделю в
Щучинскую состав приходит.
— Да вы, оказывается, больше меня знаете,— ух­
ватился за его слова Похмельный.— А я в дороге поот­
стал от новостей.
Пожилой комендант вскочил, прошел к бачку с
водой:
— Чем они наверху думают, шо столько вражья в
одну кучу свозят! Не дай господь, снюхаются эти вы­
сланные с нашими недовольными и недобитыми да еще
киргизов за собой потянут — это ж восстание в тысячи
сабель! Гореть нам всем синим огнем, як хорошей са­
могонке! А мне, при моей должности...
— Где же им столько сабель взять? — веселея в
предвкушении ответов коменданта, спросил сельсовет­
чик.
— Накуют! — грохнул крышкой комендант.— Са­
бель не будет, они нас на вилы поднимать начнут. Тебе
большая разница? А коней возьмут в аулах... О-о! Там
на такое веселое дело дадут! Ты, Гордей, забыл шест­
надцатый год? Забыл, як мы с тобой неделю в камышах
отсиживались? За малым наше село на прах не спалили
и нас не побили, а началось все с того, шо какая-то
змеюка киргизам нашептала: мол, грабим их и все та­
кое... Они нам в тот год все припомнили! Зараз одной
искры хватит. Этот Ганько рассчитывает...
— Тьфу ты! — помрачнел предсельсовета.— Я думал,
он что путное скажет... Сядь, Василь, и не балаболь
пустого.
— А тут твердого слова нема! — многозначительно
прищурился комендант.— Тут — куда власть повернет.
Еще раз прижмут мужика, як в нынешнюю зиму, он за
самим чертом пойдет.
Строков поддержал его.
— Иващенко прав. В связи с высылкой сюда кула­
ков положение в округе может сложиться опасное.
Далеко за примерами ходить не надо: слыхали, что слу­
чилось в соседнем?
— Хватит вам пугать друг друга,— перебил хромо­
ногий правленец.— Парня держим... Скажи, как у вас
колхозы организуют?
Похмельный пожал плечами, взглянул на Строкова.
— Так же, как и везде.— И про себя окончательно
решил! «Надо непременно сказать Гнездилову — пусть
40

прощупает этого субчика, иначе он ему и напашет и
насеет».
— Так же? Не врешь? Ну, а какая в тех колхозах
жизнь?
— Хорошая.
— Ах ты!.. Да слыхали мы, шо хорошая! А как они
делят работу, урожай? Какие, например, я могу излиш­
ки держать, какие налоги? Грошами платят или одним
зерном?
— Товарищи,— взмолился Похмельный.— Я еще раз
говорю, что знаю не больше вашего. Дело новое, неиз­
вестное. В каждом крае свои особенности. У одного кол­
хоза столько-то земли, у другого — столько-то. У одних
земля хорошая, у других плохая, в одном колхозе люди
дружные, в другом... Устав колхозный читали? Одно
скажу точно: за работу осенью оплачивают и зерном и
деньгами, в зависимости от урожая и хлебозаготовок...
Я, товарищи, не колхозник, мне не знать — простительно,
но вам я удивляюсь: у вас два таких умных председа­
теля, а вы в простом путаетесь... Да что путаетесь —
понятия не имеете... Или прикидываетесь? Слышали, что
колхозам на два года налоги отменены, государство
пятьсот миллионов рублей отпустило на их создание,
трактора вам шлют?.. Председатель, что же ты! Давай­
те так сделаем: я расскажу все Гнездилову, пусть прие­
дет с разъяснениями. Вы его заприте здесь и держите
до тех пор, пока он всего не растолкует. Пригрозите: не
расскажешь— на посевную не выйдем. А я не знаю, а
врать не хочу, к тому же устал так, что сидеть трудно.
Похмельный в душе сочувствовал им. Все же, что ни
говори, это он, пусть не по своей воле, привел в село
почти две сотни голодных ртов. И не кому-нибудь, а им,
правленцам, придется взять на себя заботу о дальней­
шей судьбе высланных, им, гуляевцам, делиться отныне
колхозным хлебом и церковной просвирой, мутной стоп­
кой в застолье и пахотными загонами, ходить по бескрай­
ним степям и тесниться на кладбище...
Он односложно ответил еще на несколько вопросов,
при этом всем видом показывая, чтобы его оставили в
покое, и интерес к нему иссяк.
Прокуренную, неуютную тишину нарушил правленец
с костылем, к которому одному Строков обращался на
«вы».
— И вправду, мужики, шо теперь толочь воду в
41

ступе? Хотим мы этого или нет, но у нас колхоз, и ни­
куда не денешься, не переиначишь. Шо он даст, какая
в нем жизнь спляшется— одному господу богу известно.
Но у нас другого пути нет. Оглядки на прошлое кончи­
лись. Выбирать не приходится. Нам только о севе надо
думать, потому шо к нему мы не готовы: тягла мало,
семена не протравлены, лемеха у плугов не переклепа­
ны, станы порушены...
— Приедет Гнездилов,— заметил молодой правле­
нец,— наклепает... всем по очереди.
— А выезжать в поля на днях, на уклоны и того
раньше... Ты, Семен, помолчал бы. Тебя Гнездилов тоже
не минет — за кузни ты отвечаешь.
Парень бойко ответил:
— Я с Гнездиловым не ручкаюсь. Мое дело молот­
ком стучать.
— Потому тебя и пригласили. Говори дело, а зубы
скалить здесь тебе еще не по годам.
Парень встал.
— Могу и дело. Я просил железа привезти — где
оно? Просил найти помощника — где он? Я бы и без вас
нашел, да кто ему заплатит? С мелочью и сам управ­
люсь, а с кем отладить плуги, бороны, сеялки, молотил­
ку? Вы спросите меня: чем ты, Семен, занимаешься? А
ни чем. Тяпки кую старухам. Эти квочки старые еще с
зимы готовятся, не то что мужики. Если говорить по
правде...
— Найдем помощника, привезем железа,— прервал
его Строков.— Садись. В нашем распоряжении еще не­
деля. Теперь, когда рабочих рук прибавилось, мы все
успеем, еще и время останется... Позже поговорим. Нам
сейчас важно сохранить спокойствие в селе. Недопусти­
мы панические разговоры, сомнения, различные контр­
революционные слухи, которые могутвызвать неверие в
наши силы и тем самым повредить посевной. Видели се­
годня, чем они кончаются? Комендантам необходи­
мо...
— Илларионыч! Когда мы наконец сведем все тягло
в скотные дворы? Оно ведь теперь общее. А хозяина
одного над ним нету. Кто хочет, тот и берет. Дело дошло
до того, что бывшие хозяева по очереди ночуют в базах
вместе с конюхами, шоб следить и ругаться с такими
желающими. Грозились разобрать своих быков и коней
и выйти из колхоза.
42

— Что же ты предлагаешь—не давать? — насторо­
жился предсельсовета.
— Конечно! Надо бы поберечь перед севом.
Молодого парня поддержал еще кто-то из присутст­
вующих, и разговор, съехав на привычную колею, не­
удержимо покатился в нескончаемое...
Похмельный вначале прислушивался, вникал, а ког­
да понял, что говорят об этом явно не в первый раз и
далеко не в последний, поднялся.
— Пойду я, товарищи. Вы уж без меня... Извиняйте,
что объяснить не мог. У меня к вам просьба. Среди
моих высланных есть несколько семей... Я напишу фами­
лии. Есть возможность им помочь — буду благодарный.
На первое время едой, а там... может, материалу попро­
сят подлатать жилье или огородишко какой, мало ли...
Он наскоро написал фамилии, передал листок пред­
сельсовета и наткнулся на злопамятный взгляд Игната.
— Э-э, нет, не туда ты понял, дядя! Это не личное.
Прошу по-партийному. Это то самое, на котором я...—
Он не договорил, но, дойдя до двери, желчно добавил:—
Ты, умник, с тем списком тоже ознакомься. На тех фа­
милиях можешь все свои грехи замолить... Комендант,
ты не проводишь?
Он ожидал его во дворе, когда в узенькие воротца
ввалилось несколько мужиков.
— Еще заседают? — живо спросил один из них.— Мы
вот тоже подзасесть пришли. Много их там?
Похмельный кивнул и посторонился. Мужики рину­
лись в правление.
— Вот так и живем,— вздохнул комендант, когда
они вышли на дорогу.— Собираемся, говорим, а дело
стоит. Тянет, тянет волынку Строков! Чую, нехорошо
кончится... Нам сюда.
Похмельный остановился. Еще по пути в правление
он понял, что у него разговор должен состояться се­
годня. Сил ждать завтрашнего утра нет,
— Подожди... Хочу попросить тебя... Проводи меня
к той хате, в которую ты вселил семью, помнишь? —я
просил тебя...
— Чего ж не помнить. Трое их? Сам с сыном и до­
черью? А тебе зачем? — Но тут же озарился догад­
кой и, по-мужски сочувствуя, доверительно пообещал:—
Ты особо не переживай. Я »ту семью примечу и чем
смогу... Неужто поздно что-нибудь изменить?
43

По молчанию Похмельного комендант понял, что
дальше расспрашивать неудобно.
По тропе, пролегшей вдоль огорода, они вышли на
соседнюю улицу, прошли хаты три, и комендант ука­
зал на землянуху с покосившимися сенцами, с плоской
дерновой крышей. Поблагодарив его, Похмельный, не
оставляя себе времени на раздумья, решительно вошел
во двор.
Новый хозяин вместе с сыном и местным парнем
ладили дощатый лежак, у простенка темнела куча тря­
пья, стянутая бечевой,— будущая постель; дочь хозяина
и старуха из местных (это были соседи) мисками чер­
пали золу из вскрытой плиты.
По тому, как тотчас замерли, оставив работу, ново­
поселенцы при его появлении, соседям стало ясно: гость
нежданный и, видимо, пришел с разговором, при кото­
ром им присутствовать нельзя; под пустяковым пред­
логом они вышли. В землянке стало тихо. Косо при­
слоненный к грубке совок медленно сполз и, упав на же­
стяной лист, загремел в этой странной тишине особенно
громко. Дочь вздрогнула и вновь застыла, хозяин с
трудом разогнул спину и безжизненным голосом пред­
ложил:
— Говори...
Похмельный прислонился к дверному косяку.
— Вы мой разговор знаете...
— Что ж, проси, мы послушаем... Все, что ты мне
обещал, я запомнил. Теперь хочу услышать, что ей по­
обещаешь.
— Я обещаю одно: если отпустите ее со мной — по
приезде буду хлопотать о вашем возвращении.
Дочь ссутулилась над плитой, сын с тревогой пре­
дупредил отца:
— Не верь ему, батько. Какой дурак зараз нами за­
ниматься станет! Кто вернет отобранное? Не верь!— И
вкрадчиво предложил Похмельному: — Едь один, вызво­
ляй нас. Вернут нам хотя бы половину того, что взяли,—
отдадим. Сам тебе приведу!
— Торгуетесь? Ладно, меня цена устраивает... Но
вдруг не добьюсь? Не разрешат, не примут вас обратно,
что тогда?
Парня словно обрадовал такой ответ. Он с удоволь­
ствием смотрел на Похмельного.
— Слыхал, батько? Вот он каков!.. А ты не торгу­
44

ешься: отдадим— похлопочешь, не отпустим — не ста­
нешь... Эх, раскусили тебя, да поздно...— и, высясь над
сидящим на чурбаке отцом, гневно упрекнул: — Ты-ы,
старый чунь, ты виноват! Говорил тебе — не будет с
него проку, а ты: партийный, с Карновичем друзьяк,
спасет от высылки... Помог! Спас! Сволочь...
— Да кто же знал, сынок,— горько ответил старик,
глядя в спину дочери.— Отец-то у него человеком был...
Похмельный кепкой вытер лицо:
— Вы погодите сволотить. Я по-доброму... Мне тоже
не сладко. Кто мог подумать... Иван, не дергайся, положь молоток. Не то всажу все семь штук и оформлю
попыткой к нападению. Тогда уж точно никто разби­
раться не станет... Кто мог подумать, что все так быст­
ро случится. Мне казалось, время еще есть...
— Молчи! — затрясло старика, и на его вскинутое к
Похмельному лицо стало трудно смотреть.— Все ты
знал! У-у, и глаз не отвернет... Ел, пил у меня, дочь
мою... Теперь ты домой... От тебя, перевертня, уже са­
могонкой несет, а моим детям из жалости сегодня при­
несли объедки,— указал он на подоконник, где чернел
закопченный чугунок,— а завтра... Все ты знал! — Ему
не хватало воздуха, он засипел, схватился за грудь, ка­
залось, сейчас задохнется, но с усилием, превозмогая
удушье, он спросил:
— Помнишь, ты ночевал на рождество у меня? — И
вдруг оскалился и живо воскликнул: — Ах, вернуть бы
тот случай! Ничего не надо... Ту ночь! Я бы тебе разом
за все ее слезы отплатил. И не взвизгнул бы!
— Ну и что бы тебе это дало? — мрачно удивился
Похмельный.— Вас бы все равно выслали.
И услышал ответ, сказанный просто, чуть ли не до­
верительно:
— Мне зараз легче было. Будь на твоем месте ктонибудь другой — еще терпелось бы, но ты... Я только
увижу тебя — и хватает так, аж свет темнеет... Дивуюсь
тебе. Лишил меня всего, сюда завез,— он сумасшедше
повел взглядом по разгромленной комнатенке с нежи­
лым запахом пепла,— а за дочерью пришел. Зачем она
тебе?
— Добить хочет,— пояснил ему сын.— Увезет, по­
пользуется и через месяц кинет, чтоб по рукам пошла.
— Опомнись! — крикнул от дверей Похмельный.—
Что ты несешь! Моя вина есть, но не такая. Женой про­
45

шу...— и замолчал, пораженный: старик заплакал. Ни­
когда не мог подумать Похмельный, что увидит его
плачущим. Сколько знал, сколько помнил его и совсем
недавно еще раз убедился в крепости его духа при об­
стоятельствах куда суровей нынешнего часа, но сейчас
старик плакал, плакал беззвучно, тряся головой, немощ­
но клоня ее вниз, в сторону... Дочь с ужасом смотрела
на него, сын стоял опустив глаза.
— Отвернул господь лик свой... Злодейства вершат...
на детей посягают...
Слушать его всхлипы становилось невыносимо. Он
судорожно передохнул, по-детски, не стыдясь, вытер
запястьями глаза, мокро заблестевшую щетину, и, так
же быстро успокаиваясь, уже без всякой игры и силы
в голосе, сказал:
— Теперь жалею. И не я один. Каждый из наших.
Говорят, бог за одну убитую змею сорок грехов снима­
ет. За тебя, гада, он все сто сорок снимет. Иди отсюда.
Не поедет она с тобой. Иди и помни: о твоей погибели
буду бога молить до последнего часа.
Похмельного качнуло. Он ступил так, чтобы можно
было увидеть ее лицо, и, стараясь хоть что-то оставить
в надежде, спросил:
— Твое-то какое слово? Ты не спеши, я подожду в
селе... Не бойся, ничего они не сделают... Я добьюсь,
обязательно добьюсь! Решайся, прошу тебя!
Она впервые взглянула на него, и Похмельного от­
шатнуло не столько окончательным, ясным ответом, ко­
торый он прочел в исхудалом лице ее, сколько взглядом,
полным душевной муки и, как у отца, старческой скорби.
— Быть по-вашему... А ты прости меня, Леся. Не
мог я тогда поступиться. Не в силах был... Прости.
И он вышел.
V
На следующее утро конвой поднялся поздно — по­
берег молодой сон старик. Сам он уже убрался по хо­
зяйству, разогрел борщ и теперь с командными нотками
в голосе руководил подъемом.
Мыться вышли во двор. После стоялого и душного
избяного тепла утренний воздух был особенно свеж и
бодрящ. В нем далеко разносились звуки проснувшегося
села. Конвоиры дурачились у колодца. Ребята были
46

довольны: и первым, свободным от ночных караулов
отдыхом, и солнечным, холодно-влажным утром, пред­
вещавшим хорошую погоду для предстоящей обратной
дороги, без дождя, слякоти, и, главное— облегчающим
сердце сознанием выполненного приказа, когда не надо
окрикивать женщин, торопить стариков и зорко следить
за парнями, что с такой тоской еще вчера смотрели с
пригорков на дивные лесные дали.
После завтрака Похмельный приказал готовить под­
воды и разыскать провожатого, который, пользуясь
случаем, цыганил по знакомым дешевый сельский про­
дукт. Через час все было готово. Конвой сердечно по­
благодарил старика за приют, и подводы тронулись к
правлению. Возле него разбросанно стояли любопыт­
ные гуляевцы, на жердях изгороди, опоясавшей двор,
словно воробьи, сидели дети, а в глубине двора чуждо
и плотно гуртились высланные. Среди них с листком
бумаги ходил комендант и что-то записывал. Строков
оказался предусмотрительным: все необходимые доку­
менты он отдал Похмельному, едва тот вошел в прав­
ление.
Ответной записки не было. Строков на словах про­
сил сообщить Гнездилову, чтобы он выбрал время и при­
ехал в село. Коменданты, в свою очередь, наказали
передать Полухину, чтобы и он приехал и разъяснил,
каким образом установить тот строгий круглосуточный
контроль за высланными, который он требовал от них.
Похмельный пообещал передать просьбы, правленцы
поочередно пожали ему руку, и делать в селе ему стало
нечего. Он поправил кепку, одернул кожанку и сошел
со ступенек. И оказался напротив высланных, которые
стояли в нескольких шагах от крыльца.
Еще входя во двор, он ощутил нездоровый интерес и
праздных гуляевцев, и правленцев: как уедет, скажет
ли что на прощанье? Такой интерес был для него при­
вычным; и сейчас, когда это любопытство возросло и в
притихшем дворе все смотрели на него, он понял, что
сказать что-нибудь он обязательно должен и такое, посвоему суровое и справедливое, как и все, что он делал
и говорил во время этапа.
И он с твердостью, какая нравилась самому, заго­
ворил:
— Прощайте, мужики. Не свидеться нам больше.
Знаю, что обо мне думаете, кем считаете. Один из вас
47

вчера сказал мне, что будет до последнего часа молить
бога о моей смерти. Дело ваше — молитесь. Но запом­
ните: в вашей беде Советская власть неповинна. Вы са­
ми своими делами загнали себя сюда. По своей жадности
лишились родины. Выгадывали богатство — прогадали
жизнь. Хлеб прятали, жгли, скоту скармливали, но толь­
ко чтоб не дать. Не дать той власти, которая вам свобо­
ду завоевала, землю дала и возможности всяческие.
Голодающим рабочим не дать, детишкам ихним. Тем
рабочим, которые вам глаза раскрыли и теперь ведут
за собой к счастливой жизни. Сами-то вы, кроме что
сжечь помещичий сортир, не могли ничего. А вы им
в спину... Теперь такая вот расплата. Все правильно,
все по заслугам... А бога о моей смерти просить не
надо. Я от нее никуда не денусь, везде достанет. Я —
что? Я — дело десятое, я — коммунист, выполнял пар­
тийный приказ, не больше. Не я, так другой. За власть
молитесь, что не по лагерям сидите да не по тундрам,
а здесь — среди людей, под крышей да со своими деть­
ми. Может, и вернет она вас когда-нибудь с прощеньем,
но не думаю. Не стоило, в таком случае, огород горо­
дить... Прощайте!
Хорошо, что было сказано так, как хотелось: ясно и
твердо, понятно для всех и для себя. Вот теперь-то все
кончилось, теперь можно уходить. Но у самых воротец
его догнал оклик.
Похмельный оглянулся. К своему удивлению он уви­
дел, что через двор к нему шел старик-выселенец, кото­
рого он давно знал и от кого меньше всего ожидал этого
оклика. Старик остановился на полпути, с расчетом го­
ворить громко, чтобы слышали все.
— Подожди... Я скажу... Они тебе зараз ничего не
скажут, боятся за детей своих, а мой век кончился...
Проклятая твоя власть. Не стоять ей долго... Разве то
власть? Под какой ни ходили, а такого горя не было.
С самой революции у нас только и работы, шо кормить
твоих рабочих да таких дармоедов, как ты... Какие ж
мы ей враги?! Мы и в войну вашу сторону держали,
наши кости тоже по степу белеют, и во все голодовки
последним коржем с вами делились. А вы в награду за
хлеб, за помощь зараз нас собаками лишайными на
смерть погнали! Вот спасибо!— он по-холопски быстро
сдернул шапку и, юродствуя, склонился в смиренно-низ­
ком поклоне, а выпрямился высоким, страшным, с лох­
48

матым венчиком волос вокруг маслянисто-желтого чере­
па, с белыми от ярости глазами, с черным провалом рта
в всклокоченной бороде и по-кликушечьи воздел вверх
костлявые руки: — Не простится вам! Еще повернется
мир, и тогда кровью поплатитесь! Вас в лагеря и тюрь­
мы погонят! А ты, выродок, выкобениваешься перед
нами, про расплату вспомнил... Эх! Глядеть на тебя
мерзко — чуешь ты! Мерзко! Будь ты трижды проклят,
христопродавец!
Похмельного словно кнутом перепоясали. Он рас­
терянно улыбнулся, беспомощно и жалко оглянулся
назад, к воротам, где готовые к отъезду гуськом стояли
подводы, блуждающим взглядом метнулся по двору, по
собравшимся в нем людям, навесному крыльцу, полному
правленцами, и наконец, опомнясь, крикнул низким,
чужим голосом вслед уходящему старику:
— А ну вернись! — И быстро пошел к высланным.
Конвоиры, захватив винтовки, соскочили с бричек,
вбежали во двор, догоняя и оцепляя Похмельного сзади
полукольцом.
— Обиды выказываешь, старый выползень?! Кто
Близнюка убил? Не доказала тогда милиция, но кровь
его на тебе,— он больно ткнул костяшками пальцев в
грудь старику.— Ты не тряси бородой — на тебе! А вот
он помог. И он. И этот... И ты...— Похмельный с такой
быстротой указывал на высланных, что возражать
не успевали. Один из них протестующе поднял ру­
ку, но он и его опередил: — Что хочешь сообщить?
Куда хлеб спрятал? Или бабу-инструктора вспом­
нил?
Высланный попятился. Но тут Похмельного другой
выселенец мягко взял под локоток:
— Не тычь, Максим,— сломаешь... Их ладно,— нас за
что? Меня, Луку, Любарца, вон Андрей с детьми стоит,
Михайло... Мы тоже хлеб прятали и убивали? Жадно­
стью коришь, власть славить требуешь... Эх, Максим,—
тоскующе поглядел выселенец в синее, безоблачное не­
бо,— не хотелось лишней беды детям, не то давно бы
тебя... Ты рот закрой, потом передохнешь... Я тебе обе­
щаю...— тут он воровски выглянул из-за плеча Похмель­
ного на крыльцо, откуда на них во все глаза смотрели
правленцы, на стоящих в изготовье конвоиров и с тем
же жутковато-дружеским шепотком похлопал его по ру­
каву: —...непременно восславим! Как только твою
49

власть на столбах развесят, сразу благовесты зака­
жем...
Похмельный оторопело смотрел на него.
— Погоди... За что? Дядько Самойло, я же тебе объ­
яснял. Ты не понял? Зачем же так... не надо,— уже умо­
ляюще прошептал он.— Если тебя несправедливо, зна­
чит, все мы... всех нас? Вешать? На столбах? Ты что же
думал... А справедливо,— неожиданно объявил он, ок­
ругляя глаза на меловом лице и дико озираясь по сто­
ронам.— Да, все справедливо. Всех вас справедливо.
По заслугам! — И вдруг, плачуще исказившись лицом,
тонко вскрикнул: — Сволочи! Не будет вам...
Жаркая, удушливая волна обиды, перехватив ды­
хание и замутняя разум, бешено кинулась в голову,
посторонне, размыто, будто в тяжелой пьяни, мелькну­
ли недоуменные лица ближних гуляевцев, набычив­
шиеся, готовые ко всему высланные, и больно хлест­
нуло то, что в неловкости за него отвернулись правлен­
цы, лишь предсельсовета, улыбаясь и указывая на него,
что-то торопливо говорил Строкову, и тот, смакуя
происходящее во дворе, понимающе ухмыльнулся.
Что-то долго бывшее натянутым в нем неожиданно и
не ко времени лопнуло перегруженной жилой, он по­
чувствовал, как сразу ослаб духом, и, пугаясь того, что
с ним происходит, попытался привычно взять себя в ру­
ки: стиснул зубы, кулаки, угнул голову, но в душе на
сей раз только дрогнуло беспомощной потугой, и тут же
слабость, с хрустом круша и ломая все преграды и пе­
регородки, подхватила и стремительно понесла вниз, за
все грани самообладания. Он уже не владел собой:
— Перестрелять вас всех, а не везти сюда! Живьем
гноить! Это кого в лагеря? Нас в тюрьмы?.. Ты кого,
гад, вешать?..— Он схватил выселенца за отвороты зи­
пуна, рывком подтянул к себе: — Партийцев вешать?—
и тотчас с силой отшвырнул его в толпу.— Не успе­
ешь...— Он попытался выхватить наган, но молодой кон­
воир, стерегший каждое его движение и будто предви­
девший это, ловко вывернул ему руку, другой боец по­
мог завернуть обе руки за спину, еще один локтевым
сгибом обхватил ему голову, и все трое, под лязг пере­
дергиваемых винтовочных затворов остальных конво­
иров, поволокли его через двор к подводам.
— Передохнете все! До одного... Не будет возврата-а-а... пусти... заказано! Вас голодом...— хрипел он,
50

силясь высвободиться и окончательно теряя себя. Вся
душевная надорванность этого человека — усталость,
гнев, обида,— все выплеснулось в постыдной бабьей ис­
терике.
Он задушенно сипел, бился в руках конвоиров, за­
дыхался в безуспешных попытках встать на ноги,
тщетно взрывая каблуками черную, влажную землю.
Его кинули в бричку, навалились. Провожатый по-тав­
ричански стоя в передней, стегнул лошадей, и обоз за­
грохотал к околице.
На шаг перешли только у леса.
VI

К исходу дня поднялся ветер. Тугой, теплый, он низ­
ко гнал с запада редкие тучи, носил над станцией за­
пах мокрых полей и стаи кричащего воронья.
Провожатый остановил обоз у райкома. Простор­
ный двор пустовал, лишь в дальнем конце его, у разби­
той пароконной легчанки, нудился оседланный конь и
трудно — не давала короткая оброть — подбирал клочки
сена, сбитые к столбцам коновязи.
Похмельный подошел к зданию. Навстречу ему из
распахнувшихся дверей выскочил распаленный мужчина,
прогремел по ступенькам, рванул повод с изгрызанной
поперечины и погрозил кнутовищем в окна:
— Дожалеетесь! Спохватитесь осенью! — Он махом
вскочил в седло и телом качнул коня к ходу.
Похмельный вошел в приемную. У обшитой черным
двери, за «ундервудом», уронив голову в подставленные
ладони, маялась нервно-худая секретарша.
Похмельный назвался. Она указала на дверь:
— Там. Только, ради бога, тише и без матерщины.
Ее скоро машинка сама начнет печатать,— и со злостью
вырвала из каретки начатый лист.
Гнездилов стоял у окна, которое выходило на запад­
ную сторону — к закату, к ветру...
— Я, признаться, не ждал тебя сегодня, духмал, за­
гуляешь, а гляжу — подводы. Садись,— указал он на
обшарпанный кожаный диван.— Садись и рассказывай.
— Что рассказывать, довезли без происшествий, руга­
ни и драк не было, жилье нашлось всем. Две или три
семьи в сараи вселили, да там сараи лучше какой хаты.
За лето поправят...
51

— Это потому, что в Гуляевке таких хат много пу­
стовало,— пояснил Гнездилов и, захватив со стола папи­
росы и громоздкую пепельницу, присел рядом.
— Дальше... Ты кури.
— Все. Вот расписка.
— А что правленцы? Что у них с посевной, не спра­
шивал? Какого числа они выходят на пахоту? Рассказы­
вай, парень, не томи, мне все надо знать... Ты не говорил
с ними?
— Не знаю, как и сказать,— пожал Похмельный
плечами.— Присутствовал я на собрании правления,
говорил с ними... Извиняйте, забыл ваше...
— Иван Денисович.
— Послушал и вот что скажу: в вашей Гуляевке
или председателя колхоза надо гнать в шею, или соз­
давать партячейку... Почему? Да потому, что не ладит­
ся у них. К севу не готовы. То одного нет, то другого
мало. Валят друг на дружку, пустые расчеты строят.
Боятся чего-то. С таким капитулянтским настроением
не дадут ума ни высланным, ни колхозу. Руки там
твердой нету.
— Хорошо подметил,— сдержанно одобрил Гнез­
дилов.— А насчет руки... рука там была... Ты Полухина
не встретил? Значит, по озеречной поехал... Дело вот в
чем: недели две назад пришел запрос на Строкова. Обыч­
ный запрос: кто он, что он. Я сообщил, что у меня о
нем известно, решил — на этом кончилось. Но ты с
почтой привез вторичный запрос, уже из Керчи. Там
подозревают, будто бы Строков — врангелевский инже­
нер и принимал участие в строительстве укрепрайонов
на перешейке. Ни много ни мало. А мы такую важную
особу в селе держим. Так ли это — не знаю, но в одном
уверен: к нам его не вернут. Или осудят, или направят
работать по специальности. Председателем он, в сущ­
ности, был неплохим. Одним из первых организовал кол­
хоз. Удержал многих середняков от выездов, к которым,
честно говоря, мы их вынудили. Обобщил хозяйства. У
него в неплохой сохранности семена. Людей крепко дер­
жит, жалоб с этого села не поступает. Чем он им при­
грозил, чего пообещал — его дело, главное — гуляевцы
не бегут на стройки. Но с другой стороны — тех серед­
няков, которых удержал от массового бегства во время
осенних хлебозаготовок, он в январе — феврале этого
года непростительно много раскулачил и выслал, И яв­
52

но прошляпил скот. Сотни голов рабочего скота пропа­
ло!— недоумевал Гнездилов, поднимаясь с дивана.—
Колхоз в Гуляевке организован в декабре прошлого го­
да. Скот весь обобщили. Почти тысячу голов держали
колхозным стадом. Но после мартовской статьи, когда
хлынули из колхозов, он выходить-то запретил, не было
у него выходцев, молодец, чем и нравился мне, а вот
скот не сберег. К сегодняшнему дню его что порезали, а
что продали. Это быков-то! Основное тягло. Сейчас там
осталось то, что у высланных конфисковано, да скот наи­
более сознательных колхозников. С его хваткой это уже
не промашка, нечто другое. Теперь, ты говоришь, с се­
вом у них не ладится, и ведь не ты один. Надо срочно
самому ехать туда.
Похмельный с облегчением откинулся к спинке ди­
вана:
— Да здесь и гадать нечего, все понятно. То-то он
вопросики задавал, все с вывертом, с подковыркой. Ах,
подлец! Я сразу почуял — враг! Нет, не вернут. Его по­
садят. Я б, конечно, расстрелял!
— Видишь, какой ты наблюдательный. А нам он по­
казался человеком деловым и преданным. Понадеялись
на его горячие заверения, теперь такая вот обстановка...
— Иван Денисович, ты извиняй, но во дворе ребята
ждут. Нам бы пристроиться где до паровоза,— начал
просить Похмельный голосом, которым наловчился вы­
бивать слезу у самого сурового начальства.
— На этот счет не беспокойся. Приберегли мы для
таких случаев домишко у вокзала. Ты вожатого отпу­
стил? Вот ему и поручим. Посиди маленько, поскучай.
Гнездилов вышел из кабинета. Похмельный с на­
слаждением завалился на диванный валик. Сказывался
ему тяжелый отъезд из села, тряская дорога, невеселые
дорожные раздумья. В кабинете было тепло, уютно.
Неоткрывавшиеся с зимы двойные рамы, в замазке по
щелям, надежно берегли от сквозняков, мерно отсчиты­
вали время ходики у портрета, расслабляли, обволаки­
вали дремотой...
Разбудил его Гнездилов.
— Отправил я твоих бойцов в наши «нумера». А ты
задержись, потолкуем. Устал? Верю. Ничего, сейчас чай­
ком взбодримся... Так, говоришь, в Гуляевке партячейку
создавать надо? — Он собирал листы, освобождая стол.
— Надо, Иван Денисович. Без нее толку в селе не
53

будет. Колхоз — это одна сторона дела. В нем сейчас
высланные появились, и оставлять их без партийного ру­
ководства нельзя. Им нашей правды до гробовой доски
не понять. А вот заставить их работать на нас так, как
они на себя работали,— ваша прямая обязанность.
Пусть, гады, под принудиловкой рабочий класс хлебом
снабжают. Не дошло через головы, дойдет через гры­
жи... Да и какой сейчас колхоз без коммунистов? Ты
не наездишься, а сами они не вытянут или не захотят.
Сев — еще туда-сюда, засеются, но по осени они весь
хлеб по своим закромам растащут, что мыши по норам,
и разбегутся. Скот не уберегли, а хлеб и подавно. Ночью
повыкосят. Колхоз... Ничего не получится.
Похмельный вольно полулежал на диване. Теперь
он мог позволить себе некоторую рисовку в разговоре.
Гнездилов отмалчивался.
— Удивляюсь я вам! Чего тянуть? Из тех же ак­
тивистов можно создать партячейку. Поговорить, объ­
яснить нашу задачу, прижать в крайнем случае — и в
партию. Тогда и спросить на полную катушку: чего тя­
нешь? Чего выжидаешь? Почему ленишься? С нас ведь
спрашивают... Хотя нас вообще не спрашивают: прика­
зали— и выполняй. Время уговоров кончилось. Я вчера
с ними битый час просидел, слушал. Ничего дельного.
Носят воду решетом. Это было вчера, будет завтра,
послезавтра... Собрать людей в колхоз, создать парт­
ячейку — это вам не бруствер на перешейке выкопать...
— Не хотят они в партию,— тихо отозвался из-за
стола Гнездилов.— В сочувствующих числиться — пожа­
луйста, а в партию — нет. Просится одно барахло...
— Плохо разъясняете,— сурово объявил Похмель­
ный.
— Может, и плохо,— спокойно согласился Гнезди­
лов.— А все, о чем ты мне говоришь, я знаю. Наша бе­
да, парень, в том, что нет людей. Сел много. Между
ними двадцать верст — самый малый крюк, и в каждом
черт ногу сломит. Любое райкомовское распоряжение
вызывает там переполох, я уж не говорю о централь­
ных постановлениях. Слышал небось, что творилось в
марте? То стопроцентный охват, то массовые выходы
из колхозов и гибель скота, то вновь с заявлениями...
Сейчас притихли. Выжидают. Плюс к тому и мы зеванули по-крупному. Середняков много выехало тайно...
да пусть! — горя меньше: не сбежали — мы их, во рве­
54

нии своем, все равно бы раскулачили и выслали. Беда в
другом: после них дома остались. Сельской бы власти к
рукам их прибрать, бедняка вселить многодетного или
приспособить под что-либо — ан нет1 Бедняк сам не хо­
чет въезжать. Ему, видите ли, совесть не позволяет.
Объясняли мне: стыдно, кто-то строил, а я въеду? Д а­
ром? В чужое? — не могу. А я думаю — страх. Боится
возвращения хозяина в случае перемен, боится выгля­
деть бессовестным в глазах односельчан. Совесть — свой­
ство неплохое, только...— Гнездилов поморщился.—
Только тому же бедняку она позволяет украсть, урвать,
уволочь ночью из этого дома что-нибудь. Так, исподтиш­
ка, совесть позволяет. Дескать, не все беру — кусочек,
не о себе — о детях думаю, не я один — все тащат. По
таким кусочкам в Майдановке с двух брошенных дворов
железо с крыши сняли, в Новоспасском скотный двор на
дрова разобрали. Выламывают окна, двери, разбирают
пристройки, камень выворачивают из амбаров. Понятно
было бы в степных селах, а то ведь, негодяи, в лесу жи­
вут. В Котировке половина собранного инвентаря про­
пала. Спросить бы: зачем он им? Борща из плугов не
сваришь и не продашь — купить, чтоб з тот же день в
колхоз отдать? Люди нам нужны. Умные люди, руко­
водители... Вот еще. Мысль мне в январе подали: отдать
под расписки по дворам семенное зерно. Доводы — ого
какие! — привели. Переберут, мол, от сорняков и сбере­
гут от всякой напасти: сырости, пожара, а то и воров­
ства, и к весне сдадут в бригады чистеньким, протрав­
ленным, в сохранности... Хорошая мысль? Нравится?
Вот и мне, дураку старому, понравилась, одобрил. А в
прошлом месяце стали собирать — и половины не соб­
рали. Я сам по селам поехал. Где, спрашиваю? Детям,
отвечают, скормили. Что прикажешь делать? Судить?
Многодетных? Я за эту «умнейшую» мысль еще спрошу
с кое-кого... Ты думаешь, в одной Гуляевке могут сев
завалить? Только что председатель Переметного — наше
село — предлагал сдать семенное зерно в счет тройных
хлебопоставок осенью: он сейчас сдает пуд семенного
зерна, а осенью я у него три пуда не добираю. Это — пе­
ред первой коллективной посевной, когда каждое зерныш­
ко должно засеяться. У тебя укладывается в голове? У
меня тоже... Ему, оказывается, не засеять все. Массу при­
чин нашел: то людей нет, то быков мало. До колхоза за­
севали в три раза больше, а теперь, видите ли, не оси­
55

лить. Всего мало, одного зерна много... Я ему так и
сказал: не засеешь — под суд пойдешь, как саботаж­
ник. Это в ближних селах такое творится, а в даль­
них— черт не только ногу — голову сломит!
Гнездилов с силой швырнул карандаш на стол и рас­
стегнул ворот коломянковой рубахи. Тяжелое лицо его
набрякло, и было неловко смотреть в его сторону.
Нервный цокоток «ундервуда» в приемной смолк, в
кабинет заглянула секретарша.
— Все готово, Иван Денисович. Принести?
— Нет, оставьте в желтой папке и в понедельник на­
помните Лукашевичу. Ну, а сейчас отдыхайте и прости­
те за... громкий разговор.
— Что вы,— оживилась секретарша, с любопытством
рассматривая Похмельного.— Я все понимаю. Чай будет
скоро...
— Э-э, нет. Это мы сами, по-мужски.
Она аккуратно прикрыла дверь.
Гнездилов вновь подошел к окну и надолго замолчал,
глядя в грозно расцвеченное к вечеру небо.
Похмельный тоже молчал, знал, что в таких случаях
лучше не соваться с ненужными сочувствиями.
— Ты скажи, как там Россия, строится?
Похмельный поднял голову. Его больше удивил голос
Гнездилова, чем сам вопрос.
— Ты говорил, что побывал во всех железнодорож­
ных тупиках, видел, наверно... Тракторов много? Машин,
тракторов, другой техники? Стройки видел?
— Видел... О, стройки есть! Под Челябинском це­
лые армии землекопов. Такие котлованы роют, аж
голова кружится. Техники мало. Есть, конечно, тракто­
ра и другое, но мало для страны. Я даже подумать не
мог, что бывают такие просторы, особенно здесь. А
строят много... А что?
— Да так, спросилось... Хорошо, наверное, там!
Развернули коллективизацию, ясные цели дали, теперь
тракторов поболе — и поднимай матушку. А? Хорошо?
На год бы под Орловщину, поглядеть, поработать. Я
ведь тамошний рожак.
Внезапная перемена в нем удивляла. Только что от
каменевшей у окна фигуры несло отчуждением, и тут же
обмяк, лицо отпустило, и Похмельный отметил, что он
ниже ростом, чем казался раньше.
Гнездилов отошел от окна, встал напротив дивана.
56

— Строитель я, парень! — объявил он с бахвальцей
в голосе.— Да! Чего на живот смотришь? Это он здесь у
меня появился... С малых лет на стройках. Начинал у
первогильдейского купца Новикова. Был такой в Орле.
Он же меня позже и в коммерческое пристроил, правда,
окончить не удалось, выперли за участие в сходках.
Пришлось снова шапку ломать перед Сергеем Дани­
ловичем. Взял. Лет десять у него ума набирался. Гонял
мужиков за лень да пьянки, хитрил, жульничал — сло­
вом, всячески помогал классовому врагу. Зато и строи­
ли! Теперь вот на партийной работе. Ты бы, конечно,
меня расстрелял,— подмигнул он Похмельному.— Люб­
лю стройки! Хорошо на них! Все по-другому, ясней както. Кто хочет, тот работает, кто не хочет — работа сама
выгонит.
— Разве здесь работы мало?
— Работы и здесь хватает, невпроворот, успевай
только лоб вытирать. Но работа работе — рознь. На од­
ной— душа радуется, на другой — сердце гробишь.—
На лице его дотаивала теплота, с какой он вспоминал
свои стройки, но было видно, что в мыслях он уже
здесь.— Люди нужны. Эх, если бы ты знал, как нам
сейчас нужны люди. Без крепкого ядра, без партячеек,
как ты верно заметил, мы идею коллективизации не
проведем должно. Быть нам битыми.
— Я не пойму: из тех же активистов...
— Да на кой черт мне такие коммунисты, которых
надо прижимать, чтобы они писали заявления в партию!
За горло брать. С них толку что с козла молока. Они,
прежде чем выполнить партийное указание, будут неде­
лю по селу в растерянности бродить. Сообщать, преду­
преждать, опасаться, советоваться, потому что у них все
село сваты, кумовья, зятья и прочие родичи. Главная
беда наших сельсоветчиков. Потому-то были допущены
массовые выезды из сел. Единственное,— дома остави­
ли, на все остальное хватило времени узлы связать. Я не
хочу хаять всех сельских коммунистов. Честь и хвала им
за их партийную совесть. Но много ли таких? Нет, па­
рень... Да, а ведь и я забыл. Как звать-величать-то тебя?
Нет, дорогой Максим. На место председателя колхоза
или секретаря партячейки надо человека со стороны,
чтоб никакого кумовства, чтоб не тянули его за руки,
за ноги родичи. Хотя бы первый год, потом-то никуда
не денется... Да человека твердого, не размазню, знаю­
57

щего коммуниста, чтобы мог наши решения до сердца
довести, а не отталдычивать циркуляром очередным.
Ведь в своей массе этот новоиспеченный колхозник и по­
нятия не имеет, какую выгоду может принести ему кол­
хоз. Для него сейчас колхоз — не колхоз, а обдираловка.
Сам посуди: часть пшеницы он по налогу вывез, часть
в обложения у него забрали, часть за зиму съел да на
портки обменял, остатки недавно в семенной фонд обоб­
щили, скотину он с перепугу да с жадности еще в
феврале порезал и съел, а что осталось — продал. Что
мы сейчас ему предлагаем? Уверения? Обещания? Рас­
сказ о счастливом будущем? Наслушался он их. Это не
рабочий, он — крестьянин, ему здесь и до революции не­
плохо жилось. Трудно ему поверить в наши обещания,
ибо с семнадцатого года мы с него только брали. И если
он пошел в колхоз, если еще держится, то исключитель­
но на нашем большевистском слове. Вот поэтому на­
стало— давно настало! — время не на словах, а на деле
доказать преимущество колхоза перед единоличным хо­
зяйством. Этой осенью, а не в будущем засыпать зер­
но— заметь: с колхозного поля — в его закрома. Сегод­
ня, а не завтра накормить, обуть и одеть его детей. Се­
годня, сейчас засеять его обобщенный в колхоз надет
земли. Понимаешь? Сегодня!
Горячность Гнездилова увлекала, и Похмельный
невольно заволновался.
— Но мы тоже выше головы не прыгнем. Урожай бу­
дет осенью, а не завтра.
— Ну, а сеять когда? Тоже осенью? Хорошо: осенью.
А вдруг засуха, недород и осенью он шиш получит?
— А разве раньше засух не было? Или они только
при Советской...
— Вот это и надо объяснить! И еще тысячу вопросов.
Потому-то и нужны умные, крепкие коммунисты в селах.
Чтоб поддержали народ, не позволили разбежаться
при первой же неудаче. После раскулачивания это не
так-то просто, да ты не хуже меня знаешь... Нам бы
первый урожай хороший, дальше легче пойдет... И лю­
дей. Хотя бы два-три большевика на село. Таких вот,
какой был только что...
— Ты же грозился его под суд отдать,— насмешливо
напомнил Похмельный.
— И отдам, если не засеет! Но он засеет. Умрет, но
засеет. Мужик с характером.
58

— А что за разговор у вас вышел? Он меня чуть с
ног не сшиб.
Гнездилов легко крутнулся на каблуках, прошелся по
кабинету.
— Требует невозможного. Ультиматум мне, видите
ли, предъявил. Я должен или принять у него зерно в
счет осенних поставок, или дать указание отобрать в
казахских аулах лошадей и отдать ему на посевную.
— Хорошая мысль, почему бы не поддержать? Ведь
он вернет?
— Хватит мне мысли о семенном зерне... Он вернет?
Да к этому хохлу что в руки попадет — считай пропало.
Вернет... И кто это сможет точно определить, в каком
ауле нехватка лошадей, в какОхМ излишек? Кто, по-тво­
ему, тот казах, у которого, положим, пять лошадей, ко­
рова и десяток баранов?
— Кулак! Кто ж еще... Или как там по-ихнему?
— По-ихнему — бай. Но ты ошибся. Этого казаха и
середняком-то назвать трудно. Дело в том, что казахи
здесь — народ полукочевой, и кормится он только от
скота. Нет у него ни огородов, ни пахотных земель. Земля-то есть, закрепили за ними, но используется она, в
основном, под выпас... Тебе долго объяснять... Плохо с
селами, а с аулами еще трудней. В селах хлеборобы ми­
лостью божьей — и пахари, и гречкосеи, и огородникибахчевники: солят, квасят, сушат. Прокормятся в труд­
ный час. С казахами сложнее. Не помрут и они, но если
урезать им количество скота, то чем они жить станут?
Насчет животины они первые люди — любому цыгану
фору дадут, но артели и тем более колхозы — это осед­
лый образ жизни. И тогда, как ни крути, придется зе­
мельку распахивать, зерновые сеять, картофель, овощи
и все остальное, в чем они нуждаются, на что свой скот
меняют. Не в юртах мерзнуть — дома строить, а глав­
ное— это организация коллективного труда, приемле­
мого для артели, дела в общем-то для казахского аула
преждевременного. В аулы нужны коммунисты-казахи.
Русака или хохла туда не пошлешь. Просил я у Айдарбекова несколько человек, но и у него нет. Обещал
запросить в Казкрайкоме, да быстро только сказка
сказывается, а ветер, гляди, как землю сушит,- Но до­
вольно. Чай-то будем пить?
Он вышел и вернулся с чайником, кружками, со
свертком.
59

■
— Присаживайся, Максим. Утомил я тебя своими
жалобами? Что поделаешь, другим мыслям нынче ме­
ста нету... Ты не мостись на углу, садись поудобнее.
Или чай — не наше казацкое питье?
Похмельный молчал. Он только теперь понял, что
Гнездилов давно ведет свой разговор, но куда? А то к
чему бы такая откровенность, перед ним, чужим чело­
веком? Эта горячность, подробности, признание своих
ошибок? Желание выговориться? Но не похож был
Гнездилов на тех, кто ищет случайных собеседников для
облегчительного разговора. Может, просьба какая?
— Угощайся, Максим... Куда теперь?
— Домой.
— Домой — это хорошо. А где состоишь? Женат?
Похмельный ответил.
— Надо полагать на этапах временно? Или опять
поедешь?
— О, нет! — Похмельного передернуло.— Хватит. Я
свое отдал. Пусть теперь те умники... Мне теперь чтонибудь полегче... Господи, да неужели все кончилось?
А? — Он недоверчиво взглянул на Гнездилова, и впер­
вые за эти долгие месяцы лицо его слабо осветилось
болезненной улыбкой.— Даже не верится...
Чай был крепким, терпким, булочки свежие. Инте­
ресно, кто их выпекал, жена или в местной пекарне...
— Учиться пойду,— неожиданно для самого себя оп­
ределился Похмельный. И тороплизо стал пояснять: —
Выучусь на бухгалтера, буду костяшками щелкать. Или
на ветеринара. Дело знакомое... К черту! — вдруг глухо
крикнул, будто выхаркнул он.— Уйду! Все брошу! Из
партии!.. — Он брякнул кружкой об стол, расплескал чай,
залил какой-то лист...— Ты на свою работу жалуешься,
а моя... Смотри! — и он выкинул к Гнездилову дрожа­
щие руки.— Еще показать? — Он вскочил и распахнул
кожанку — чтобы брюки не сползали с исхудалых кост­
рецов, пояс был собран в узел и перевязан жгутом...—
Нервов нет... Сегодня утром... Спасибо ребятам, не то
бы вместе со Строковым связанным привезли...
— Да ты сядь! — встревожился Гнездилов, всматри­
ваясь в его лицо.— Сядь, дорогой, попей... Эх, нет ни­
чего... Тебе сейчас бы водки... Это у тебя оттого, что
ты, видать, парень с сердцем. Сколько ты в пути был?..
Видишь, другие вполовину меньше, а доезжали с покой­
никами. Понимаю тебя, Максим,— с состраданием смот­
60

рел он на Похмельного.— Все понимаю, а утешить не­
чем...
Похмельный потянул со стола кружку, рукавом вытер
коричневую лужицу. Гнездилов помолчал, несколько
раз приценивающе взглянул на него, тупо и шумно тя­
нувшего из кружки, и, выждав, заговорил с некоторой
загадочностью:
— А ведь я к тебе с предложением, потому и задер­
жал. Подумал сегодня и решил... Хочу предложить тебе
председательство в Гуляевке. Рискую, конечно, но уж
больно парень ты хороший, нравишься мне, а посему
желаю видеть тебя на этой должности,— тоном купца,
щедрого в подпитии, объявил Гнездилов.
— Не пойму... Там же Строков?.. Ах, да!.. Кто? Я?
Председателем? — все так же тупо переспрашивал По­
хмельный.
— Говорил тебе: держись крепче,— тихо радовался
его растерянности Гнездилов.— Сегодня у меня перено­
чуешь, а завтра с утра поедешь принимать дела. Я по­
нимаю твою растерянность, есть от чего.— Сквозь мяг­
кую снисходительность чувствовалось окончательно ре­
шенное.— Но я уверен — справишься. Говорил о тебе
Полухину, он тоже считает твою кандидатуру подходя­
щей. Больше-то из наших райкомовских никто тебя не
видел... Если возникнут...
— Да не согласен я!
— Как — не согласен?
— Не хочу! Не могу.— Похмельный окончательно
пришел в себя.— Чуял я: что-то просить хочешь, но та­
кое! Я и предположить не мог... Поди, шутишь, Иван
Денисович? — И выдохнул с облегчением:— Аж не по
себе стало...
— Ты погоди о шутках,— холодно остановил его
Гнездилов.— Почему не хочешь, объясни?
— Ты что, смеешься? Да меня в первую ночь мои же
высланные так спрячут, что только караси в озере бу­
дут знать, где я отлеживаюсь!
— Боишься? — сощурился Гнездилов.
— Боюсь, конечно! Это такой народ, такая...
— Ты мне дурочку не валяй. Я достаточно пожил
на свете, чтобы разбираться в людях. Боится он... Тебя
испугаешь, пожалуй... Завтра же в село принимать дела!
Похмельный встревожился:
— Иван Денисович, да ты, я вижу, всерьез задумал?
61

Так я тебе сразу говорю — нет, и кончим разговор.
Гнездилов с грохотом отодвинул стул, поднялся.
— Хорошо. Не хочешь в Гуляевку— не надо. Может,
и к лучшему... Пойдешь в другой колхоз, поменьше.
Там — справишься. Хочу в Кошаровке сменить предсе­
дателя. Из-за этой классовой борьбы он, бедолага, из
запоев никак не выйдет, его скоро кондрашка хватит..,
Пойдешь?
— Нет! — Похмельный тоже встал.
— Да ты дурак в таком случае! — в сердцах бросил
от окна Гнездилов.— Ты, видимо, не понимаешь, что я
тебе предлагаю. Что ты шарахаешься, как черт от ла­
дана? Только что говорил: учиться пойду, а я тебе без
всякой учебы такое место предлагаю. Радовался бы и
благодарил! Какой, к шутам, из тебя ученик в сорок
лет.
— Тридцать.
— Пусть тридцать. Сядет он вместе с пацанами за
парту... Бухгалтер! — в его голосе было столько иронии,
что Похмельный непонятно чего устыдился.— Твоим дру­
зьям и не снятся такие должности. А тебе — пожалуйста...
Подучишься. Подберу тебе книги, почитаешь, с краем
познакомишься, поразмышляешь над жизнью. Тебе этот
этап многое дал, на многое глаза открыл. Скажешь, не
так?Попредседательствуешь год-другой, вытянешь кол­
хоз— дадим направление выше. А там глядишь,— ты
уже...— Гнездилов многозначительно указал глазами
вверх, повеселел. Доверительно взял его за руку и повел
к дивану.— Люди здесь неплохие живут,— уже серьез­
но продолжал он.— О чем они думают, как с ними го­
ворить, чем увлечь — тебе объяснять не надо: думают
и мечтают о том же, о чем сейчас думают крестьяне и
на твоей родине, и по всей стране. Разъяснить, поддер­
жать, направить, а если потребуется — заставить — твоя
задача. Постоянная и на всю жизнь. На сегодня первей­
шей целью поставить сев. Все разрешаю! Вплоть до
арестов и высылки. Любой ценой вывести людей в поля
и засеять все до единого зернышка. Когда засеешься,
тогда разъяснения и принуждения не нужны станут. Ну,
а в отношении высланных, то, по-моему, ты преувеличи­
ваешь. Нет? Поэтому соглашайся и говори спасибо. Я
ведь не каждому...
— Ошибаешься, дорогой Иван Денисович! — воск­
ликнул Похмельный.— То, что они смирно ведут себя,—
62

видимость, для пайка. У них сейчас одна мысль: как бы
отомстить. С ней встают, с ней ложатся... Не в страхе
дело. Я в жизни боюсь только мышей да своей совести...
Нет, не уговаривай, Иван Денисович. Ни за какие ков­
рижки! Неужто у тебя своих, местных охотников мало?
— Ты присядь, послушай,— Гнездилов мягко поло­
жил руки на его плечи, утопил в диване.— Охотников
много, большевиков мало. Верю тебе: тяжелые, опасные
люди. Не знал бы какие, не просил бы так. Враги. Но все
ли? Скажи мне как на духу: есть среди твоих несправед­
ливо высланные? Есть. Много? То-то! Болит? Болит,
еще как болит! Тебя не дорога вымучила, а совесть твоя,
это она тебя корежит... А я даю тебе не только долж­
ность, я даю тебе возможность загладить и свою вину.
Отнесись по-партийному. Мы напороли — нам и править.
Ты вот домой рвешься, считаешь свой долг выполнен­
ным. Привез, сдал, и все на этом, живите с ними как
хотите, а я умываю руки... Да что не так! Все так... Но
разве здесь не та же партия, не тот же народ? Служить
ему везде можно, а должно — там, где труднее. Пользу
партии ты должен приносить там, где больше всего ну­
жен, а не только на родине. Кем ты у себя будешь?
Мелкой сошкой, порученцем, кто куда пошлет. Здесь
же — председателем крупного колхоза, при живом, нуж­
ном сейчас стране деле.
— Мне покой сейчас нужен...
— Не будет тебе покоя! Ни одному коммунисту сей­
час не будет покоя! Пока не вытянем страну. Такое
время. Не скроешься, не спрячешься. Трудно нам здесь,
потому и прошу. Ты видишь, в каком состоянии край?
— Откуда я мог видеть, с паровоза?
— Ничего, будет время, увидишь. Идет коллективи­
зация. Это, Максим, такая грандиозная работа, что да­
же мы, участники ее, не можем увидеть конечный ре­
зультат. Знаем, что лучше будет во всех отношениях
крестьянству и рабочему классу, а конкретно? Хорошо
в плановом отношении, и только? А вдруг не оправдаем
мы надежд крестьянина в колхозе? Я не знаю, хотя рас­
писывать счастливое будущее умею здорово. У нас кол­
лективизация проходит сложнее, чем где-либо. В Рос­
сии, на Дону, Украине, Кубани — хорошо. Кулаков от­
туда выслали, направили тысячи рабочих, трактора...
Правда, и к нам рабочих прислали, но для этих мест
их — капля в море. А нам приходится решать сразу не­
63

сколько задач. Нас, как и везде, заставили раскулачи­
вать и высылать местных крестьян, обязали провести
массовое обобщение колхозам в русско-украинских пере­
селенческих селах, плюс к тому — организовать артели
в казахских аулах. Это борьба с баями, муллами и
националистами. Здесь, Максим, крепко надо думать,
осторожно работать. За ошибки в отношении казахского
народа с нас, русских руководителей, строго спросится.
С нашими накладно вышло, с казахами — втройне вый­
дет. Да еще тысячи высланных — получите довесок! А
край хороший! Чего только нет, даже золото есть. У
нас свои заводы, не хуже челябинских. Есть фабрики,
рудники. Потребуются сотни коммунистов разных спе­
циальностей. Потом пойдешь куда захочешь, а пока по­
моги нам. Ты, Максим, мне сразу поправился. Я как
только увидел тебя — подумал: крепкий парень, вот бы
его к нам. Как ты их на станции: «Жива-а построиться!»
Да ты лихой мужик, Максим! Ей-богу, молодца. Я
тебе без всякого, от души... Один такой, как ты,— десят­
ка стоит,— в последней попытке во все тяжкие пустился
Гнездилов.— Чувствую в тебе наше, крепкое, душу твою
чувствую... Я напишу в твой окружком, или где ты там,
объясню. Мало будет моей бумаги, поеду к Айдарбекову, он окружкомовскую напишет. До Казкрайкома дой­
ду, но тебя оставят. Ну, соглашайся!
— Да какой из меня председатель,— из последних
сил держался Похмельный.— Завалю колхоз — выго­
нишь с треском. У меня ни знаний, ни опыта. Не могу!
— Завалишь — и тебя под суд отдам,— с живостью
пообещал Гнездилов.— Но ты не завалишь, не из таких...
Мы не дадим. Помогать будем. Я к тебе наезжать, ты
ко мне. В другие села съездишь, переймешь лучшее...—
И строго прикрикнул:— Ты бестолочь из себя не разы­
грывай! Вытянешь!
— Иван Денисович!— со страхом взмолился взмок­
ший Похмельный.— Не силуй ты меня, ради бога. Не
будет мне здесь жизни. Доконаю себя. Или они угро­
хают. Не председатель я... Ты уж прости, Иван Дени­
сович.
Гнездилов замолчал, огруз на диване, лицо его по­
скучнело, вздохнув, он тяжело, по-стариковски, под­
нялся.
— За что прощать-то? Нет так нет, насильно мил не
будешь. Езжай. Женись, учись, плодись... Кормить-то кто
64

вас будет?.. Я тебя не провожаю, мне еще поработать
надо. Дом, где отдыхать вам,— недалеко от вокзала.
Спросишь — укажут. Не забудь зайти до паровоза, бу­
маги тебе оформим, продуктов на дорогу дадим... Куда,
куда пошел! Руку-то давай. Эх ты, бухгалтер... Подож­
ди, еще пожалеешь, да поздно будет...
Похмельный еле сдержал себя, чтобы выйти, а не
выскочить из кабинета...
VII

Он внезапно, в страхе, проснулся среди ночи оттого,
что ему явственно почудилось, будто кто-то большой и
невидимый, наклонясь над ним, с силой тряхнул его за
плечо: он долго лежал не шевелясь и успокаиваясь и
думая, к чему бы это?
С вечера переусердствовали с топкой, было жарко, а
к полуночи выветрилось, остался тяжелый запах с угарцем да храп конвоиров, что лежали впозалку на полу,
смертно белея исподним в темноте. За окном шумел
ветер, тонко вызванивало стекольце в переплете и стран­
ное в ночи чувство одиночества и томящей печали объ­
яло его. Сон не шел. Он нашарил па столе спички и раз­
жег лампу. Кто-то из ребят поднял голову и долго
смотрел на него тяжелым бессмысленным взглядом. Он
накинул шинель, убавил фитиль и вышел во двор, при­
сел на камень в углу пристенка, в затишье, месте, что
облюбовал еще с вечера на перекурах.
Ночь была темна, но чувствовался близкий рассвет.
Ветер, по-прежнему теплый и влажный, гудел в верши­
нах невидимых осокорей, временами с путающим шоро­
хом выметал из-за угла к ногам мусор. Первые же за­
тяжки успокоили, и память, словно тяжело груженный
состав, со сна медленно, с пробуксовкой, затем все
быстрее, набирая привычную скорость, стала вырывать
отдельные куски прошлого: дальнего — размытые во вре­
мени и остроте, ближнего — ярко и зримо. Так, вчераш­
ний разговор с Гнездиловым помнился во всех извивах,
поэтому его и сейчас томило неловкостью отказа в прось­
бе секретаря. Самое неприятное заключалось в том, что
все доводы, которые Похмельный приводил, отказыва­
ясь, выглядели несерьезными, поэтому та разочарован­
ность в нем как коммунисте и надежном человеке, с ко­
торой прощался с ним Гнездилов, в общем-то была по­
3

н. Скромный

65

нятна и справедлива. Правда, и сама просьба была
настолько неожиданна, что он долго не мог понять Гнез­
дилова: предлагать председательство в крупном, только
что созданном колхозе совершенно незнакомому челове­
ку! Пусть бы предложил кто-нибудь другой, из тех, кто
больше обещает и заверяет, чем думает и делает, но
только не этот, повидавший свое партиец с громадным
жизненным опытом. Ему, в должности секретаря рай­
кома, не к лицу такие скоропалительные решения. Но
так Похмельный считал вчера, когда конвоиры после
ужина вышли перекурить, побалагурить, а он, по при­
вычке обособясь от них, сидел на этом камне и все раз­
мышлял над гнездиловской просьбой. Теперь же, когда
улеглось, осело, ее в какой-то мере объяснял довод, над
которым он накануне особо не задерживался: а что,
если и в самом деле здесь трудней, чем где-либо, и ост­
рая нехватка людей? Вполне возможно — коммунистов
везде не хватает.
«Тут не только меня — черта просить станешь»,— с
неким сочувствием подумал он о Гнездилове и тотчас
спохватился: в его округе тоже не хватает людей, од­
нако председательства не предлагали, держали для по­
ручений, разъездов и прочей черновой работы, пока на­
конец не поручили...
Обида была старой, притерпевшейся, мучило другое...
«Хорошо, допустим, я согласился,— предположил
он.— А что? Мало я здоровья угрохал или бог разумом
обидел? Вполне заслуженно. Здесь Гнездилов прав: та­
кие должности кому ни попадя не предлагаются, Гнезди­
лов— он человека чувствует. Это не на побегушках
при Карновиче. Здесь сам себе хозяин...»
И Похмельный, как всякий мечтательный человек,
представил всеобщее удивление знакомых этому реше­
нию, представил в лицах каждого, кто его знал, и пове­
селел: от такого поворота опешили бы многие. Зато
наукой будет.
«Не швыряйтесь людьми, не суйте их куда попало,
не посылайте на сволочные задания,— назидательно вы­
говаривал он далекому начальству.— А если еще кол­
хоз вытяну да дойдет до них... Спохватитесь! Очень
даже возможно. Крестьян, желающих жить коллективно,
наверняка и в здешних селах много. Земли — глаз не
хватает, лес рядом, озеро... Главное, людей подобрать,
объяснить,.. Добрый колхоз можно сделать!» — разго­
66

рался он, но тут вспомнил высланных и разом надло­
мился. Порыв ветра обдал редкими каплями дождя,
заставил плотнее запахнуть полы шинели. О том, чтобы
остаться, не может быть и речи. Кончилось все. Не ви­
деть, не слышать, не рвать душу. Всему есть предел,
в том числе и его силам. Для высланных он сделал все,
что мог, а то что уезжает ненавидимый ими, так это их
право. Не отнять, не переубедить, не доказать... Ничего,
это сейчас больно и обидно, а потом отпустит сердце,
время залечит и все расставит на свои места, как это
было после гражданской. Все забудется. Забудутся и
полные страдания глаза, сбитый платок, вскрытая плита
с горкой золы в корыте, грохот упавшего совка и нежи­
лой дух пепелища в низкой землянке...
Кончилось все...
Он выпрямился и жадно, по-звериному, принюхался
к ветру, донесшему знакомый запах вокзала, с которым
у него всегда были связаны дороги, отъезды, оставлен­
ное прошлое,— запах, предвещавший новую, без ошибок
жизнь...
Однако выйти из круга, словно флажками очерчен­
ного разговором с Гнездиловым, он не мог.
«Постой, постой, секретарь, видать, и ты здесь дров
наломал порядком. Да-да... Оттого-то и щедрый теперь
на должности, оттого-то и людей у вас не хватает. Точ­
но! Выходит, ты, Гнездилов, ломал, а я выправляй?
Хитро...»
От этой мысли стало легче, и, чтобы усилить эту
легкость, он еще раз прошелся в памяти по выгодному
для него месту и будто на сук напоролся: «Я, Максим,
даю тебе возможность загладить и свою вину».
Похмельного передернуло. Он мог вспоминать и раз­
мышлять о чем угодно, но всем существом гнал прочь,
не допуская к раздумьям, мысль, которая вымучила его
за последние месяцы — в своей причастности в неспра­
ведливом выселении. Еще в начале высылки он твердо
принял для себя: я не виновен. Держался этого твердо,
сам не сознавая, насколько крепко помогало ему это
убеждение во время этапа. Жалел только об одном: не
смог он пробиться к ним со своим: сосланы они (те, кто
этого заслуживал) не жестокостью власти, но в силу
той — да, суровой, не отрицает,— но единственной и
справедливой необходимости, которая одна давала ма­
лой кровью провести великое преобразование деревни.
з*

67

Только высылка. Другого пути нет. Он оставлял их
здесь по-прежнему исполненных ненависти и к власти,
их сюда сославшей, и к нему, рядовому исполнителю
этого решения. Он не раз спрашивал себя: хорошо, а
как сделать по-другому? Не раскулачивать, не лишать
прав, не выселять? Сколько же в таком случае этот на­
рост будет тянуть соки из народа? Десять, двадцать,
тридцать лет? В том, что кулачество существует, имея
огромную силу и влияние в селе, он не сомневался: в
последний год вся партийная работа его округа была, в
основном, направлена на борьбу с кулаками. Из ЦК
партии поступали директивы по работе с крестьянскими
массами в период создания колхозов, и во всех доку­
ментах по-деловому и ясно ставился вопрос о ликвида­
ции кулачества. Такие же указания поступали в сосед­
ние округа, где также рассматривался вопрос о кула­
честве.
Все поступающие из ЦК служебные документы с
цифрами, фактами наглядно показывали и подробно
разъясняли, насколько опасен этот затаившийся под ли­
чиной середняка-хлсбороба классовый враг. Советская
власть, которой уже без малого полтора десятка лет, не
может любое начатое или планируемое мероприятие пре­
творить в жизнь, обойдя при этом тяжелейший вопрос
снабжения хлебом и яростное сопротивление кулачест­
ва. Жуткий двадцать первый, мучительный двадцать пя­
тый и двадцать седьмой, грозный двадцать восьмой, ты­
сячи голодных смертей, чудовищные последствия голо­
да в Поволжье и средней полосе России, сотни и сотни
убитых коммунистов и активистов из кулацкого обреза.
Дважды: в восемнадцатом и двадцать восьмом кулаче­
ство ставило Советскую власть на грань катастрофы. Да
и сейчас страна живет под черным знаком голода. Не­
доедают рабочие на заводах, строители на бесчисленных
стройках, и, как ни странно, голодает сама деревня. Во
всем этом виновато кулачество: держит хлеб, диктует
свою волю сельсоветам, парализует действия комбедов,
игнорирует партийные органы, не позволяет материально
расти беднейшим слоям в деревне и тем самым снаб­
жать страну хлебом. Так сколько ждать? Да за такую
раскачку гнать из партии!
Чтобы покончить наконец с ненавистным классовым
расслоением в селе, последним оплотом мелкобуржуазни,
этими путами на ногах победоносной поступи социализ­
G8

ма, надо идти на самые чрезвычайные меры. Контрре­
волюционную верхушку кулачества расстрелять, осталь­
ных кулаков безоговорочно выслать, их имущество от­
дать для производительных сил бедняцко-середняцкому
слою, уравнять всех оставшихся в селах крестьян мате­
риально, вплоть до ржавого гвоздя, ибо только так мож­
но начать правильный и справедливый отсчет в строи­
тельстве новой деревни и пойти в последнее решитель­
ное наступление!
Тех же немногих людей, среди которых были и его
знакомые, утверждавших, что кулачество как класс не
существует, есть только отдельные кулаки и частные
случаи, он, как и многие сослуживцы — работники ис­
полнительных органов,— считал людьми не то чтобы
«правыми капитулянтами», адвокатами Бухарина (так
их презрительно называли),— он считал их людьми по­
просту не желавшими или не хотевшими из личной бояз­
ни ехать в опасные села на раскулачивание.
В том подходе к делу коллективизации, в атмосфере,
царившей в партийно-административных и хозяйствен­
ных учреждениях в зиму 1930 года, в самом духе непо­
грешимости и справедливости совершаемого в селах,
сквозившем на различных конференциях, сборах, собра­
ниях, в деловых встречах, во взаимоотношениях руково­
дителей и прямых исполнителей, в самом понимании
этими людьми важнейшего политического момента в
жизни страны, считалось не то что предосудительным за­
щищать интересы зажиточной прослойки в селе, но уже
расценивалось открытым проявлением враждебности к
курсу партии на коллективизацию.
Для него была вполне понятна та яростная драка,
которая велась в низовых аппаратах — сельсоветах, селькомах, кресткомах, комбедах, кусткомах: не успевали
там закончить одну кампанию, как тут же требовали
разворачивать другую, постановления ЦК партии шли
одно за другим и одно другого жестче, а ведь члены
всех многочисленных сельских объединений являлись
теми же кулаками и батраками, середняками и мало­
мощными, зажиточными и бедняками, прожившие бок
о бок в одном селе долгие годы. По всей логике именно
там должна разворачиваться (и развернулась в под­
тверждение) классовая борьба. Где же еще ей быть?
Поэтому вполне закономерно воспринималась и защита
интересов зажиточного крестьянства, остро возникаю­
69

щая там, на местах, при создании колхозов. В аппара­
тах среднего звена — на уровне районов и округов —
расстановка акцентов закончилась к концу 1929 года.
Принадлежность к «правой» и «левой» оппозициям объ­
являлась несовместимой с членством в партии и пред­
полагала немедленное освобождение любой занимаемой
должности. Втайне сочувствовать, одобрять отдельные
выводы того или иного течения можно было; выступать
открыто, собирать сторонников — нельзя. Среди парт­
работников того же уровня не рекомендовалось устраи­
вать дискуссии, туда не поступало добросовестных науч­
но-экономических разработок по коллективизации, ко­
торые отличались бы всесторонним анализом и вскрывали
бы всю глубину хозяйственных преобразований в сель­
ском хозяйстве и их последствия в будущем.
Приводимые цифры ни в коей мере не объясняли
подлинную ситуацию, но в силу своей простоты и доход­
чивости многих устраивали. Вообще, с каждым вновь
поступающим документом становилось все проще и яс­
нее. С ними стало удобно работать. Стало легко отли­
чать «правого» от «левого», своего от чужого, не требо­
валось даже ярлыков придумывать — они поступали
вместе с документами. И с мест стали отправляться свои
бумаги, подтверждающие правильность предпринятых
решительных мер сверху.
Не вникал, да и не думал вникать во все тонкости
внутрипартийной борьбы и Похмельный. Из всех клю­
чевых положений ему нравилось одно — решительность.
Он так и не разобрался до конца во всех течениях, рас­
колах, фракциях, группировках и платформах, что время
от времени возникали в партии и болезненно отзыва­
лись в народе. Не знал, что нужно «левым», чего хотят
«правые» во главе с Бухариным, чего конкретно добива­
ется этот крупный деятель ЦК, каковы его конечные це­
ли и чаяния, как раньше не разделял негодование боль­
шинства партийцев в Троцкому — по крайней мере, тот
предлагал натиск и быстроту в решении крестьянских
вопросов, и без всякого слюнтяйства. А чего тянуть? Ко­
му нужно и к чему это «поступательное развитие коопе­
рации в деревне»? Рубить — так уж сразу, махом, чтоб
не рассчитывали, не ждали, не надеялись, долгие прово­
ды — лишние слезы...
Да, все так, именно так... Но между тем в глубине
души он теперь начинал понимать, что даже такой вы­
70

сокой целью, какой являлась коллективизация, нельзя
оправдать страдания тысяч несправедливо сосланных и
весь теперешний ужас их положения. Душевный разлад
усугубляло и то, что он до недавнего времени не мог
понять, кто же конкретно виноват в этом. Много высе­
лено середняков — людей, не заслуживающих подобной
кары. Но списки на выселение составляла беднота и ак­
тивисты— часть крестьянства, твердо поддерживающая
Советскую власть в селах. Ей ли не знать, кто заслужи­
вает высылки, кто нет? Обвинить ее? Но составлявших и
одобрявших выселение в каждом селе было столько — он
видел это,— что они в его представлении были не ча­
стью, но всем трудовым крестьянством. И если говорить
о выселении середняков, то среди середняцкого и бед­
няцкого слоев находилось немало людей, ненавидевших
Советскую власть похлеще кулака.
Именно за коллективизацию.
Нищ, убог, истязает себя, семью, единственного из­
мученного быка на двух-трех давно выжатых десятинах
земли, но противится колхозу всячески, ибо хуже ни­
щеты и недоеданий для него мысль — отдать в колхоз
последнее, тем самым окончательно лишить себя надеж­
ды если не самому выбиться когда-нибудь в «справные»
хозяева, то хоть сыновей своих увидеть в той также не­
легкой, трудной, но все-таки основательно-прочной жиз­
ни зажиточного соседа, которую создавало чувство соб­
ственника и явной независимости от нужд и чаяний ос­
тального народа.
Обвинить саму идею коллективизации? Но она была
настолько близка и понятна ему, насколько она дейст­
вительно являлась необходимой и неизбежной, поэтому
и такое обвинение казалось кощунственным.
Обвинить ЦК партии? Но не могло же оно потребо­
вать от местных властей выселения невиновных! На ка­
кой бумаге, какими словами могли бы потребовать
страшного для многодетных семей этапа соратники и
ученики Ленина — Сталин, Бубнов, Каганович, Молотов,
Калинин... Скорее, наоборот — от ЦК скрывали, таили
сущность событий, оно не знало о перегибах при раску­
лачивании, и сталинская статья «Головокружение от ус­
пехов»— лучшее тому доказательство. Скольким людям
она жизнь спасла, сколько сохранила молодых колхозов
от развала!
Обвинить партийных работников среднего звена в
71

спешке? И с этим он был решительно не согласен: на­
чать кампанию по лишению прав и высылке и проводить
ее в течение нескольких лет — худшего решения невоз­
можно принять: нельзя — ни в коем случае нельзя! —
оставлять в селе того, кто знает, что со временем он бу­
дет выслан. Чтобы обратить свое хозяйство в деньгу,
ему хватит трех дней, остальное время до высылки он
все свои силы и сметку направит на вредительство, и
навряд ли тогда сыскался бы для сельских коммунистов
враг страшнее, чем он. Только так: из села выселить за
день, из района — за три, из округа — за неделю, не
дольше — меньше большевистской крови прольется под
кулацким топором...
Обвинить местных руководителей в непродуманном
утверждении поданных из сел списков, в требовании
расширить эти списки, в нажиме на низовых партработ­
ников и сельский актив — для него означало обвинить
и себя. Значит, виновен? Виновен в несправедливом вы­
селении не только незнакомых ему людей, число кото­
рых ужасало, но и своих односельчан?
И как бы ни тяжело было для него, как бы он ни ста­
рался огородить себя, но теперь, когда гигантскую дым­
ную занавесь очередного социального пожарища, кото­
рая беспросветно закрывала от него последствия выпол­
ненного приказа, пронизывающими ветрами паровозных
тендеров и сквозняками скотных дворов медленно по­
несло в прошлое, когда огромное напряжение духовных
и физических сил при высылке и этапе пошло на убыль
и затихали в ушах крики и мольбы и многое по-новому
увиделось в темноте невыносимо долгих ночей,— теперь
он все более полно и ясно видел размеры и тяжесть по­
следствий и все более убеждался в свершении огромной
ошибки и своей личной причастности к ней.
Да, ошибка. Тяжелая, непоправимая. Особенно яс­
на она теперь и признана всеми. Признала партия, осу­
дила, признал и он — будь она проклята, эта спешка!
Но ведь только ошибка, не суть! Всего дела коллек­
тивизации не вправе осудить даже пострадавшие, ибо
она — дело неизбежно и кровно народное. И партия
просто так эту ошибку не оставит. Мартовская статья
многим остудила головы. Сейчас возвращают из высы­
лок, возвращают права, землю, скот. Пусть пока возвра­
тили немногих. А вдруг завтра возвратят всех ошибочно
высланных? Не возвратят, значит, здесь дадут возмож­

ность жить не хуже. Коммунисты на местах таким по­
могут. Уже помогают: не успели дойти до места высыл­
ки, а им жилье и паек. Всем: кого справедливо п кого
ошибочно. И потом: в любом деле возможны промахи
и перегибы. В любом. А здесь такая масса народа! Как
тут взвесить до тонкости, до каждого человека?
Но было что-то фальшивое в подобном рассуждении.
Он не мог уловить, что именно, откуда оно шло, где его
истоки, а они — чувствовалось — были где-то рядом, сто­
ило чуть сместить взгляд, но куда? Эта беспомощность
угнетала, мешала душевному освобождению и ставила
под сомнение многое из его убеждений.
«Все виноваты!» — решил он в начале высылки, оди­
наково распределив вину по всем инстанциям в безус­
пешных поисках выхода. Помогло, но не надолго. Объ­
яснения хватило на несколько дней, потом пришел стыд
за детскую увертку. К тому же мытарства высланных,
их непроглядное будущее породили странное своей сло­
жностью чувство. Все было в нем: и классовое отчужде­
ние, и личная неприязнь, и жалость давнего знакомого,
и сострадание к семьям, особенно к детям, и ко всему —
сознание и своей вины...
За этой бедой вставало еще более грозное: что, если
действительно только что созданные маломощные кол­
хозы не дадут в ближайшие годы хлеба стране и правы
окажутся те, из числа которых был тот изношенный ра­
ботой гуляевец, Игнат, с речью комканой, покаянной, но
искренней? Если правильным был другой путь, из-за ко­
торого до недавнего времени шла острейшая борьба в
ЦК партии?
Вот тогда не будет прощения не только за ошибочно
высланных...
Эти противоречия окончательно выбили его из колеи,
истерзали душу.
Встреча с Гнездиловым несколько успокоила: его вы­
сланные, в том числе и высланные ошибочно, попали в
хозяйские руки. Без работы не останутся, значит, будут
с хлебом, благо, что поработать здесь есть где, это не
украинские крошечные поля, с голоду не пропадут.
«У него не пропадут. Он не будет себе душу вывора­
чивать, он вам всем работу найдет, недаром купец его
при себе держал,— с завистью думал Похмельный о
гнездиловских возможностях.— Жаль, не увижу, каким
манером из вас кулацкий дух выбивать начнут... Здесь
73

повыбьют... А что, если и в самом деле остаться? —
мелькнула сумасшедшая мысль.— Почему бы нет? Не
сам напросился — уговорили. У Гнездилова спина ши­
рокая, в случае чего — спрячусь... К черту! — сам отвечу.
Да, сам. За все отвечу. Вот когда у меня будет время...
Я бы из вас, гадов, без Гнездилова через год сознатель­
ных колхозников сделал. Я бы показал вам вашу прав­
ду! Носом бы тыкал: вот против кого вы шли, вот кому
не давали, вот кого убивали и чему противились! Завер­
телись бы на горячем. А тем, кого напрасно выслали,—
помог. Им надо помочь, и это только я смогу. Другому
председателю что? Он их не знает, махнет рукой — и
всех под одну гребенку, а я каждого знаю. Нет, только
я... Вот тогда поймете нашу правду! С полным правом
тогда спрошу: ну, кто из нас был жесток: вы, кулачье,
или мы, коммунисты?»
Он так взволновался очередным виденьем, что теперь
мысленно разговаривал с ними и как председатель бу­
дущего зажиточного колхоза — его несомненная заслу­
га!— и как человек, который уже сделал для них мно­
гое.
Увлекшись, не замечал, что ветер менялся, холодал
и уже несколько раз с шорохом просыпал редко-мелкий
дождь. Он вытер мокрое лицо, опомнился.
«Не все так быстро. Колхоз даст выгоду не раньше
чем через два-три года. За это время... Не дадут до­
жить... Вдруг не будет лета? Или засуха, или такие дож­
ди, что хлеб на корню сгниет, или подожгут поля вра­
ги— что тогда? Перед Гнездиловым еще смогу оправ­
даться, а перед людьми? Все на меня свалят. Скажут,
поглядите на героя: остался колхозом руководить, прав­
ду свою доказывать, а сам в земле понимает не больше
барана в Библии, и вот результат — людей по миру с
сумой пустил. Еще скажут: из-за девки остался. Да, так
и объявят ее отец с братцем, остальные подтвердят, и
пойдет по селу, размусолят языками. Наработаешь тог­
да...»
Вспомнился разговор в хате старика-выселенца, срыв
при отъезде, и ему стало так стыдно, что, сидя в темно­
те, он стиснул зубы и зажмурился.
«Домой! Первым же паровозом. Пропади все пропа­
дом здесь со своими несправедливостями, обидами, угро­
зами и Любовями! — с болью рвал он, словно присохший
бинт, мысли о сосланных.— Не было вас! Привиделось!
74

Морок один... И ты тоже гусь хороший! — с ненавистью
подумал он о себе.— Размечтался! Что, наелся, выспал­
с я — и загорелось? Председа-атель! А при первой же
закавыке опять бабой в слезы кинешься? Нет, Иван Де­
нисович, не выгорит у тебя. Спасибо, конечно, но домой,
только домой», — решил он и сгорбился под шине­
лью...
Он сильно сдал за последнее время. Не зная, ему
давали все сорок, но он был с девятисотого года. Вырос
без родителей. Отец, по рассказам, ушел к карпатским
плотогонам за большой деньгой к рождению первенца,
да там и погиб. Не потерпела на себе быстрая горная ре­
ка сильного, но нерасторопного степняка: развела под
ним бревна, сомкнула над головой и только к вечеру
выкинула в низовьях на галечную отмель изуродован­
ным трупом. Мать не могла выкарабкаться из нищеты,
нажила, не без участия сельских мужиков, мудреную
бабью болезнь и умерла, когда ему едва исполнилось
десять лет.
Сход — те же мужики— не долго сопел и чесал за­
тылки над его судьбой: дальнейший прокорм и воспита­
ние поручил вдовой двоюродной тетке, бабе с ленцой,
скорой на слезы, сплетни, скандалы, отупевшей в нужде,
измученной долгой сестриной болезнью, обозленной сва­
лившейся на нее новой обузой. Она и в добрые-то вре­
мена досыта не едала, разве что на поминках. Скудные
надои от коровенки берегли пуще святой воды: они шли
в обмен на крупу, картошку и сало, которое ели по три
раза на дню с пустым, слабо забеленным борщом и от
которого урчало в животах и через час опять хотелось
есть.
Впрочем, обиды на тетку он никогда не держал — ни
в детстве, ни будучи постарше, когда сам узнал истин­
ную цену куску хлеба. Понял, каким унижением он до­
стается в деревнях одиноким вдовам, чем часто прихо­
дится расплачиваться, а потом пить мерзостные отвары,
губить щелочами в себе зачатие будущей жизни, нажи­
вая при этом различные болезни. В детской памяти ни­
щета и недоедания держатся плохо, больше помнятся
события — мелкие, крупные, печальные и радостные, ве­
хами отмечающие каждый год подростка.
Событием, которым закончилась та болезненная по­
ра, когда отрочество отлетело, но взрослой жизнью жить
не разрешалось, был его уход на фронт с партизанским
75

отрядом, расквартированным в Лебяжьем и набиравшем
заодно ополчение в окрестных хуторах.
Квартировали по хатам, но с утра собирались на май­
дане. Здесь проводились сборы, обучали молодежь, чи­
тались редкие газеты, толковались с мужицкой горки
действия бесчисленных и скоротечных властей, стояли
коновязи, трофейная немецкая полевая кухня, и он це­
лыми днями отирался у майдана. Кони, оружие, красные
перевязи, сами отрядники с их матом и хохотом вызы­
вали у него дикую зависть и восхищение.
И по сей день помнится то радостно-томительное вол­
нение, с каким он жил в дни недельной стоянки отряда.
Он страстно хотел уйти с ними, были в отряде даже
младше его, но просить не хватало духу: взгляд коман­
дира, угрюмого горняка, становился брезгливо-жалост­
ливым, когда он натыкался на Максима, который с утра
до ночи был на подхвате у поваров и легкораненых, вы­
полняя обязанности «кто куда пошлет», добровольно на
себя возложенные.
Решилось все просто. В конце стоянки отряда, во вре­
мя обеда, к нему сзади подошел командир и спросил
голосом, от которого он поперхнулся:
— Долго ты будешь чужие миски облизывать? Где
батьки? Нема-а? Довганюк, а ну выдай цему бугаю все,
шо полагается!
Из нескольких счастливых дней, какие были в жизни
Похмельного, это был первый. Он не знал о том, что
Карнович — давний друг командира, слышавший это, с
укором выговаривал тому наедине, что не следовало бы
набирать в отряд безотцовщину, хоть и жалко до слез —
вояки из них никудышные, в первом же бою полягут,
поберечь бы до победы, когда придет время построения
мирового социализма. На что командир разразился не­
свойственной ему длинной речью:
— Ты, Петро, на прошлой неделе мне под нос газе­
той тыкал. Там ясно пропечатано: если мы германца не
погоним, он нам еще одно монгольско-татарское ярмо
взденет. От тоди их жалко станет... Батькив нема... Який
же вин молодый? Ты глянь, у него не руки, а грабли —
далеко доставать буде... И жрет в три горла! Я приймаю. Он мне за оци дни усю душу... Ты не скалься, як
той блаженный... Побережем по возможности.
И его берегли. Был он при кухне и раненых месяца
три, до тех пор, пока отряд не разжился тремя орудиями
76

и не влился в один из красноармейских полков.
Там его перевели в коноводы. Но и в коноводах он
пробыл недолго: не мог выносить мучительного бездей­
ствия в укрытии, у вздрагивавших лошадей, когда ря­
дом, за бугром, с выстрелами и топотом, с глухими по
сырому ударами и вскриками шла страшная сеча. Когда
все кончалось удачно, то после боя начиналась его ра­
бота. Он перевязывал раненых, увозил их в лазареты,
копал могилы, прибирал в смерти убитых, готовя их к
прощальному салюту. Но случалось нередко, что и бе­
жал, обеспамятев, вместе со всеми, оставляя на поле и
убитых и раненых... Часто после тяжелых боев, когда
становилось невмоготу смотреть на черные от усталости
и печали лица бойцов, он брал свободного коня, уезжал
подальше от глаз и там, облегчая душу, весь выклады­
вался в рубке лозы и вольтижировке. В открытый бой
Карнович его по-прежнему не пускал, держал в служках
смерти (так посмеивались над ним бойцы). Наконец он
умолил командира перевести его к разведчикам, где
впервые почувствовал себя равным. Но и этого ему по­
казалось мало — стал проситься в прикрытие.
Это была своеобразная расстановка сил открытого
боя, когда, готовясь к атаке, первые ряды занимали из­
вестные и опытные рубаки с тяжелой рукой и счастли­
вой «планидой», сзади и с боков их прикрывали бойцы
послабже и рукой и духом, с тем чтобы первые, не опа­
саясь за тыл и фланги, могли колоть надвое встречную
лаву противника.
Из первого боя, который запомнился обрывками, он
вынес такой животный страх, такую душевную подав­
ленность, что друзья усматривали в этом плохую для не­
го примету. Но обошлось. Пошел во второй раз, в тре­
тий, казалось, переломил себя, и прибывавшие молодые
красноармейцы считали его закаленным бойцом. Одна­
ко это было не так. Каждый раз после боя он чувствовал
в себе остатки того, первого, страха, но научился тща­
тельно скрывать его не только от окружающих, но и от
себя. Почти полтора года берегла его военная судьба;
носил он два небольших рубца на плече да ныла перед
ненастьем левая рука, пробитая шальной пулей, и ему
часто вспоминался убогий старик Назар, ненадолго при­
блудившийся к отряду, незаменимый конюх, лекарь, по­
вар, советчик и фуражир, с которым Похмельного посы­
лали свозить к могиле убитых, и однажды сказавший
77

юному напарнику, что жаловаться на эту печальную ра­
боту не следует: за скорбный труд бог милует долголе­
тием.
Контузило Похмельного под Одессой. Так шваркнуло
о землю ближним взрывом, что он, со сломанной левой
рукой и оглохший, очнулся только к вечеру. В том же
бою погиб горняк-командир. Похмельному наскоро при­
вязали руку к дощечке и повезли по лазаретам, а потом
в госпиталь.
Рука вскоре зажила, он уже мог двигать ею, но глу­
хота держалась долго и, подавленный этим, он почти
смирился и не верил утверждениям старого врача-еврея,
которому — он знал — чем-то понравился, в том, что со
временем слух восстановится. И верно: когда из ушей
словно пробки вынули, он возликовал и побежал про­
ситься на выписку. Врач накричал и выгнал из кабине­
та. Ему стало скучно.
Он бродил по старому черно-желтому осеннему парку
с бюстом какого-то мыслителя, подолгу разглядывал
сквозь мокрые решетки чужую городскую жизнь и с то­
ской убеждался, что ничего в ней не понимает.
Многое в ней было непривычным.
Почти каждую неделю то открывались, то закрыва­
лись различные лавчонки и магазины, менялись вывески,
хотя товар в них оставался тем же — мелким и скудным;
вдруг ни с того ни с сего посреди недели люди толпами
носили по улицам корявые плакаты, чудовищного испол­
нения картины и чучела незнакомых правителей с прис­
ными или ехали куда-то, стоя в грузовиках, грозно глядя
вперед; вечерами в свете газовых рожков и запахов осе­
ни волновали его музыка, пьяные крики и смех женщин,
которых выводили из ресторана на углу, и спутники лов­
ко помогали им взойти в пролетки и, оглянувшись по
сторонам, уезжали вместе с ними, а ночами часто гре­
мели выстрелы и тяжело топали по мощенной камнем мо­
стовой сапоги патрулей. В городе то шли повальные
аресты, то объявлялись всеобщие амнистии, и тогда ули­
цы заполняла различная шпана, бывшие, проститутки,
спекулянты и прочие; каждодневные митинги противоре­
чили один другому; кричали и оскорбляли друг друга
ораторы, зазывали заумными стихами поэты, и, слушая
всех, голова шла кругом...
В палатах лежали, в основном, свои люди, фронто­
вики, поговорить с ними можно было, а вот объяснить
78

всего, что происходило на улицах таких богоспасаемых
городков,— человека не находилось, а скорей всего, не
хотелось допытываться, держал все в себе и мучился
непониманием. Черно-лаковый мокрый мыслитель с крен­
дельками прически насмешливо улыбался, глядел сквозь
редеющий парк куда-то за город — ему было не до Пох­
мельного, часто разглядывающего его снизу...
Когда рука окрепла, стал помогать по мелочам зав­
хозу и кастелянше, с которой завел скоротечную любовь.
Она была замужем, жила в достатке, поэтому их отно­
шения ни к чему друг друга не обязывали, вся любовь
кончалась в темной каморке, где на них на­
ткнулся его лечащий врач, куда некстати зашел с тре­
бованием сменить белье раненым перед какой-то про­
веркой.
На второй день он вызвал Похмельного в кабинет и
язвительно объявил, что лучшего доказательства полно­
го выздоровления не требуется, и выписал Похмельного,
но не в часть, а домой, признав негодным к строевой
службе. Спорить Похмельный не стал и уже на следую­
щий день вместе с мешочниками добирался до дома.
Наступило странное для него время.
Война кончалась. Несмотря на весь ее ужас, она, как
Похмельный впоследствии понял, постоянно держала
его в жесткой узде, словно строевого коня. Он привык к
каждодневному волнению, страху и тайному счастью
оставшегося в живых после боя.
По привычке еще не остывшее сердце требовало че­
го-то волнующего, похожего на предстоящую атаку или
конную разведку по хуторам. Мирная жизнь в селе пред­
лагала только каждодневный монотонный труд, тяже­
лый, нескончаемый, от которого он отвык. Другого не
было. Было пустое наполовину село, брошенные хаты,
незасеянные поля, голодные семьи и вдовы. Он уехал в
город. Но и в городах, особенно промышленных, обстояло
не лучше — мертво и черно громоздились заводы, зияли
провалами взорванных пролетов мосты, блестела вода в
стволах шахт...
С трудом нашел место разъездного агента по закуп­
ке скота, но закупать было нечего, и кроме клички
«шкурник» (вместо мяса предлагали шкуры) он ничем
не разжился.
Работа была — не бей лежачего, соответственно ей и
зарплата, он нудился бездельем, с тоской ждал вечера,
79

вечером — утра, а день занимала мысль: где пообедать
завтра. Пресные, будто жеваные дни проходили до оду­
рения похожими один на другой, и казалось, так будет
до конца жизни. Встретилась женщина, привязался, и
вроде бы уже намечалось, но чего-то не хватило,— ви­
димо, испугали трудности в нелегкое для семьи время,
а возможно, мучившее ощущение пустоты и неопреде­
ленности. Она не поняла, сочла капризом из-за разницы
в возрасте — он был на пять лет моложе — и запретила
приходить, а ему стало ясно: надо что-то менять в себе,
заняться чем-то серьезным. И он стал бросаться из од­
ной крайности в другую. Одно время устроился в уезд­
ную милицию, где пришлось гонять спекулянтов, само­
гонщиков и ворюг, выезжать на поимки не то банд, не
то шаек, не то просто вынужденных добытчиков, а по­
том дошло: нет смысла рисковать собой, вылавливая
нечисть, чтобы на следующий день выпускать — в «пред­
варилках», в местных «бутырках», «крестах» и «домзаках» кормить арестованных было нечем. И он околич­
ностями выпросил место в губкоме.
Против ожидания здесь оказалось куда сложнее.
Здесь была политика. Но он не отчаялся, а схватился за
работу. До хрипоты кричал на выездных собраниях в
селах, верил сам и заставлял верить других в рабочекрестьянский союз, в завтрашний счастливый день, в
мир и согласие в людях. Но голод двадцать первого, не­
понятная нэповщина, отсутствие той смычки между го­
родом и деревней, о которой вещали газеты, дух враж­
ды, с каждым годом все более разгоравшийся в дерев­
нях, вынесли его на бездорожье.
Он потерял смысл и этой работы.
Стал отлынивать от поручений, попивать, обзавелся
сомнительными друзьями из различных заготовительных
контор, его не раз предупреждали и наконец предложи­
ли уйти по-хорошему.
Он уехал в соседний округ и устроился помощником
ветеринара на участке от небольшого племенного заво­
дика. Эта работа оказалась веселой и легкой. О полити­
ке здесь можно было говорить сколько угодно, но де­
лать ее не требовалось, как не надо было делать умных
выражений на лице при вопросах, в которых ничего не
смыслил. Выручал с приплодом мужиков с ближних ху­
торов, добывал корма с фуражирами — в этом, собст­
венно, заключалась вся его работа. Два безответных
80

старичка-селекционера занимались своим, не приказы­
вали— просили, и все по отчеству, а самогон да вдовы
делали свое дело. Даже в трудные годы ходил он с бражным запашком и в рубахах не по размеру. Потихоньку
привык к этакой кошачьей жизни и не замечал, что
со временем опускался все ниже...
И когда в двадцать восьмом его случайно встретил
Карнович, то бывшего комиссара, ныне секретаря окруж­
кома неприятно поразила перемена Похмельного. Он
едва узнал в раздавшемся плутоватом мужике того юно­
го, удачливогоконника, некогда дравшего рот в ярост­
ном крике «За Советскую власть!» в конной атаке. По­
говорили, вспомнили, и с согласия Похмельного Карно­
вич взял его к себе в округ на должность порученца, за­
тем уполномоченного.
И как же жалел первое время он о своем согласии!
С раздражением и глухой тоской выслушивал он го­
рячие речи Карновича о возрастающей борьбе классов —
о чем ты, секретарь?! Где она, эта борьба? Все та же
лень, голод и нищета по деревням, все так же враждуют
в них бедняки с кулаками, но когда дело доходит до
закупочных цен на хлеб, то есть о прокорме рабочего
класса — противятся, взвинчивая цены, на удивление
дружно; о новых планах партии в сельском хозяйстве
и развертывании коллективизации — господи, да о ка­
ких планах может идти речь, когда цены на рынках ме­
няются по три раза на день, путаница в налогах, нераз­
бериха в снабжении сел, малоземельные слои крестьян
бедствуют, а кулакам, злейшим врагам власти, даны все
возможности для обогащения; о предстоящей кропотли­
вой разъяснительной работе коммунистов в селах и де­
ревнях— тоже знакомое дело, бывали, знаем, секретарь,
чем кончается вечерами такая работа... Но Карнович
засадил его за газеты, подсовывал брошюрки, брал с
собою на каждое выступление, заставлял бывать в су­
дах и потом дотошно расспрашивал, кого и за что осу­
дили, следил за его свободным временем, очерчивая круг
знакомых, и Похмельный постепенно втягивался в ра­
боту. Перед ним стала вырисовываться еще размытая
в очертаниях и неясная в деталях, но поражающая сво­
им размахом картина гигантского переустройства стра­
ны. Оказалось, что он совершенно не знает действитель­
ного положения дел. Все эти годы, которые он провел
на отшибе в тихом, удобном местечке, не интересуясь
81

ничем, кроме харча, одежды и вдовьего сословья, и ни
во что не вникая, разве что наблюдая с завалинки лабо­
ратории давние, безобразно-базарные, малоуправляемые
отношения между сельчанином и горожанином, были на
самом деле годами мощного развития державы. Восста­
навливались заводы и фабрики, строились электростан­
ции и железные дороги, открывались рудники и шахты,
национальные республики за год делали то, чего рань­
ше не мечтали сделать за десятки лет.
Слышать об этих событиях он, разумеется, слышал,
даже почитывал кое-что, но вникнуть, задуматься, по­
размышлять, хотя бы грубо примерить к прошлой жиз­
ни в дни безделья — такой охоты не возникало, и они,
эти события, проскальзывали мимо, не оставляя ни в
памяти, ни в сердце никаких следов.
Теперь же беспристрастные цифры ошарашивали, за­
ставляли сопоставлять и думать. Он сравнительно быст­
ро избавился от душевной лени, на заплывшем равноду­
шием лице его все чаще стало появляться то злобновато-властное выражение, которое избавляло от глупых
шуточек приятелей и привлекало к нему женщин...
После февральского постановления по борьбе с ку­
лачеством его неожиданно вызвали на парткомиссию,
где утверждались кандидатуры особоуполномоченных —
начальников эшелонов, в которых увозили раскулачен­
ных к местам высылки.
Особоуполномоченные обязаны были также оказы­
вать помощь милиции и активу сел и хуторов в выселе­
нии кулаков и доставке их к железнодорожным стан­
циям.
Похмельному вменялось в приказе организовать вы­
селение в его родных местах — они находились непода­
леку— и уехать последним эшелоном. Приказывал Карнович. Говорил с ним сухо, строго, держа на расстоянии,
чего раньше не замечалось.
Доводы Карновича были убедительны.
Во-первых, Похмельный — из тех мест, многих непло­
хо знает, следовательно, меньше будет ошибок; во-вто­
рых, ему знакомы места и родственники выселяемых —
легче искать в случае исчезновения; в-третьих, есть зна­
комые в милиции по прежней работе — тоже неплохо:
действенней будет помощь, и, наконец,— это станет хо­
рошей проверкой Похмельного и веским доказательст­
вом его партийной принципиальности. Здесь Карнович
82

прозрачно намекнул о дальнейшем росте в качестве кад­
рового партработника. Когда тот заикнулся было о дру­
гом месте выселения, Карнович оборвал его с сарказ­
мом, ему не присущим: личные переживания Похмель­
ного он с сочувствием выслушает по прибытии с
выполненным приказом. Похмельный почуял недоброе
и попробовал вообще отказаться, но Карнович был тверд
как никогда: или выполнение приказа, или вопрос о пре­
бывании в партии.
Пришлось подчиниться.
Похмельный мог отказать, даже нагрубить любому,
хватало смелости, но только не Карновичу. Власть тот
имел над ним непомерную. Позже, уже в дороге, кляня
и Карповича, он неприятно удивлялся своей податливо­
сти при общении с ним. Возможно, сказывалось давнее,
когда его только приняли в отряд, и с тех пор он испы­
тывал благоговейное уважение, признательность, крепко
замешенные на боязни, а может, здесь проявлялась та
магическая сила внушения, свойственная людям глубо­
кой убежденности, воли и твердого характера. Слабо­
вольным себя Похмельный не считал, и тому имелись
доказательства, однако противостоять Карновичу не
мог...
Он уехал в тревоге и опасениях, и вскоре предчувст­
вие сбылось.
То, что он увидел и в чем принял участие, потрясло
его. Самые страшные бои, где в безумии и яростной руб­
ке в кровавое месиво крошится человек человеком, так
не отяготили душу, как этот приказ. На убийство в боях
сходились на равных. Каждый, выхватывая шашку и по­
сылая вперед коня, знал, на что шел. Требовались в те
минуты только ненависть да тяжелая кисть, а там... Как
бог рассудит!
Здесь же такого равенства не было, но требовалось
неизмеримо большее: и классовое чутье, и воля, и весь
небогатый жизненный опыт, и личная убежденность в
справедливости происходящего, и непоколебимая вера в
непогрешимость партийного решения, и все это надо бы­
ло проводить без крика, сохраняя спокойствие...
С первого же дня он оказался на грани срыва, теряя
в каждом селе годы жизни. Ночами стонал и вскакивал
в страхе, настолько явственно виделось пережитое днем.
Сначала, чтобы было легче, он пил, потом уже и хмель
не брал, и спать не мог..,
83

Когда становилось совсем невмоготу, его охватывало
нестерпимое ж е л а н и е бежать из сел, бежать к Карновичу и выложить ему вместе с партбилетом все, что он
теперь думает о коллективизации.
Ночью успокаивался, понимал, что не прав, не в этом
выход, не в одном Карновиче дело, а утром все начина­
лось сызнова...
К концу выселения он едва сдерживался. Собирал
всего себя в кулак, чтобы не взорваться, не закричать и
вытерпеть все оскорбления, угрозы, крики и мольбы,
чтобы как можно тверже объявить решение приговорен­
ному и ни в коем случае не отвести взгляд ни от жен­
ских глаз, ни от мужских, шальных от ненависти, ни от
ничего не понимающих глазенок ребенка...
Его с трудом узнавали.
Все слетело: и жирок, и вальяжность ответственного
работника, которую он приобрел за последний год, и ли­
хая готовность выполнить любое поручение, что недавно
аж светилась в нем.
Его обнажило, словно вербу поздней осенью. Выпи­
рали кости, желваки, скулы, мысли, решения, поступки...
Дорогой ценой платил он за безупречное выполнение
приказа.
Лебяжье к выселению он оставил последним, давал
своим односельчанам хоть как-то подготовиться к суд­
ному дню, знал, что самое мучительное наступит в род­
ном селе. Так и случилось.
Выселять пришлось тех, кого помнил с детства, к ко­
му ходил с колядками под окна, с детьми которых выра­
стал и обучался грамоте на казенный кошт, кто гладил
колючей от мозолей ладонью покорную сиротскую голо­
ву и, вздыхая, доставал краюху хлеба...
С той поры его не покидает ощущение, будто в Ле­
бяжьем он в пьяно безумной озверелости сгреб и с кор­
нями вырвал все родное, связующее его с детством и до­
рогим ликом матери, оставив и в селе, и в своей душе
самим загаженную пустошь.
Это и выволакивало его ночами в темень на беско­
нечные перекуры, заставляло мучиться желчной горечью
за исковерканную жизнь тех, с кем вырос, за кого бил­
ся на фронтах гражданской, кого за извечную тягу к
земле и достатку теперь по чьей-то недоброй воле, в
которую он сам немало вложил сил и старания, непра­
ведно объявили злейшими врагами той власти, которая,
84

как никакая другая на свете, желая им счастья, дала
новый мир, о котором мечтал он с Карновичем и друзь­
ями в передышках между боями и, что было самое горь­
кое, мечтали и они, ныне высланные...
«Привез, сдал и умываешь руки?..» Нащупал же мес­
то!— дивился он гнездиловской проницательности. Уда­
рил, пожалуй, больней, чем тот выселенец, спросивший в
правленческом дворе Гуляевки, за что выслали его с
детьми и других, ему подобных. Вспомнилось все, чему
он не мог дать объяснения, чему не было оправдания,
на что не находил ответа, и вновь перед глазами завер­
телась болезненная круговерть. Всплывали, пропадали
и опять возникали в памяти события, люди, беспощад­
ные факты, дороги... Словно неумолимо-торжествующие
судьи водили его, как водят пойманного мародера по
местам его мерзостных деяний, со злорадством развора­
чивая перед ним, отныне подсудным, картины преступ­
лений, которые он тщетно пытался скрыть. Он то ругал­
ся вслух, то каменел в холодной ярости, тихо растирая
кисть правой руки, словно готовясь к конной атаке, то
скрипел зубами и мотал головой, открещиваясь от пуга­
ющей яви.
«Ты, Максим, не бойся смерти, крепи дух свой,—
вспоминал он сейчас совет убогого умницы старика На­
зара, когда тот отмывал тряпицей и теплой водой залитые
кровью лица порубленных красноармейцев, бледный от
пережитого ужаса молодой напарник, неотрывно и мол­
ча глядел в разверстую, страшную ожиданием и просто­
ром могилу.— Всем нам срок туда же лечь. И убивать не
бойся. Не в том грех. Самый страшный грех не убийст­
во, а предательство. Никто не знает имени того мучителя-жидовина, который вогнал на распятии гвозди в тело
Иисуса. Такую муку ему причинял, а не знаем. Не нужно
оно было людям, потому и не знаем. Люди запомнили
Иуду. Того, кто предал Христа прокуратору Иудейскому.
Имя христопродавца никогда не забудется...»
Похмельный замычал словно от боли.
«Все правы! — с ненавистью думал он.— Власть пра­
ва, Гнездилов с Карновичем правы; высланные справед­
ливо и несправедливо — правы, даже Она права — отве­
тить не пожелала. Один я виноват. Во всем. Что нажи­
вались, что голодают, что выслали, что не заступился,
что здесь не остаюсь...»
Его уже подташнивало от курева, но жадные, до
85

треска, затяжки помогали. Глаза давно привыкли к тем­
ноте, различимы стали ближние деревья, щербатый за­
бор, черные лужи травы, разлитые по мутно-серому двоРУ«Ну хорошо, Гнездилов, я согласился, я — председа­
тель, а дальше что? — изнывал он в своем отказе.— Ни
края не знаю, ни местной обстановки, ни земель, ни лю­
дей. В селе теперь мои высланные. Старик говорил, и
киргизы живут. Смогу ли я справиться с такой разно­
шерстной толпой? Как ты мог, Гнездилов, предлагать
мне столь важное дело?! С твоим-то опытом и нюхом на
людей...»
Хотя, с другой стороны, почему бы не предложить
ему председательство? Чем он хуже других? Другие в
войну хорьками в норах отсиживались, а ныне такие
должности заняли, что смотреть — шапка свалится. А он
с шашкой...
«Нет, в чем виноват — в том виноват, но лишнего на
себя тоже не следует... Почему это не справлюсь? Дру­
гие справляются. Знаний мало? Что знать-то? Не в го­
родах вырос. Заставить каждого работать на колхоз, как
он раньше на себя работал, и пойдет... Чуть что — к По­
лухину. Для ихней же пользы. Провести бы первую по­
севную, дальше дело само подскажет, само учить ста­
нет... Плевать я хотел на ваши ухмылочки! Зажму так,
что не пикните! Это мелочь... Колхоз — вот главное. Что
сказал Гнездилов: одно доброе лето, чтоб с урожаем...
Неужто пойдет? Помогать обещал... А почему не должно
пойти? Колхозы не председателям с Гнездиловыми нуж­
ны— людям, колхозникам. Они и помогут. Не будут же
со стороны глядеть. Мы эти колхозы не со скуки выду­
мали. За что я на смерть ходил? За что мои ребята по­
легли? Под наганом на поля! Во что бы то ни стало засеяться! Прав Гнездилов, когда тюрьму обещает... Мо­
жет, действительно остаться? До осени? Доказать им,
гадам, что партийцы за свои ошибки отвечают. Я вино­
ват, я и остался. На такой же хлеб пошел».
На востоке слабо высветлилось, и на бледной зелени
рассветного неба смутно очертились крыши домов, купы
растрепанных деревьев и плавный изгиб мелкосопочника. Ветер выметал угарные, прокуренные мысли, Пох­
мельный словно трезвел, ежился от утренней сырой про­
хлады.
«Ну, и что ты докажешь, оставшись? Кому? Мест­
86

ным? Они не таких героев через себя кидали. Так и да­
дут тебе волю у них под носом наганом размахивать.
Кто ты для них? Птица залетная. К тому же неблаго­
дарная. Кукушенок. Его вырастили, выкормили, а он в
благодарность своих же односельчан, тех, кто кормил
и растил, лишил всего и сюда на страданья лично свез.
Еще не так скажут... И не объяснишь, не докажешь и к
Полухину всех не отправишь... А с высланными и того
хуже. Им не только объяснить — с ними говорить невоз­
можно. Что объяснять? Чем убедить? Что они поймут?
Здесь сам слепым кутенком во все стороны тычешься, а
они и подавно... A-а, хватит! Не могу больше...»
Он обморочно запрокинул голову и с закрытыми гла­
зами бессильно откинулся к стене...
VIII

Месяца за полтора до прибытия первого эшелона с
высланными людьми на станцию Щучинскую в Н-ске, в
одном из уездных Северо-казахстанских городков состо­
ялось расширенное бюро окружного комитета партии.
На нем присутствовали все секретари подчиненных рай­
комов, начальник уездной милиции, начальник отдела
ГПУ, военком и несколько исполкомовских работников.
Открыл бюро секретарь окружкома Айдарбеков. Ин­
формация, которую он зачитал, даже при предваритель­
ном знакомстве с нею присутствующими, по-прежнему
подавляла своей неожиданностью.
Это была директива Казкрайкома и заключалась в
следующем: всем партийным, советским и хозяйственным
организациям округа, районным, городским, сельским и
аульным Советам, отделам милиции, транспортникам и
военным комиссариатам предлагалось в кратчайший
срок тщательно продумать и составить единый план по
расселению нескольких (на округ пять-десять) тысяч,
высланных из различных областей страны кулаков.
Такой план требовал:
Первое. Определить места расселения всем трем ка­
тегориям. Первую составляли кулаки-одиночки, испол­
нители террористических актов, раньше находившиеся в
заключении, а ныне решениями особых комиссий осво­
божденные. Их предлагалось расселять по точкам под
комендантским надзором. Вторую и третью категории
составляли и кулаки-одиночки и семейные, которых на
87

данный момент только высылают из центральных об­
ластей страны, разрешалось расселять по усмотрению ок­
руга, то есть не исключалась возможность расселять в
селах, аулах и деревнях.
Второе. Для наиболее быстрого и выгодного рассе­
ления округу рекомендовалось привлечь все строитель­
ные подчиненные тресты и организации, мелкие пред­
приятия, заготовительные конторы, союзы, кооперации,
артели и даже фактории для обеспечения высланных
продовольствием, одеждой и материалом для строитель­
ства личного жилья и государственных построек, а так­
же снабдить необходимым инвентарем и тяглом для об­
работки пахотных земель.
Третье. В зависимости от топ или иной категории вы­
сланных и местных условий новообразованному поселе­
нию вменялось определить направление хозяйственной
деятельности, а земельным отделам — определить межи
и площади пахотно-сенокосных угодий. Все руководство
по составлению плана и дальнейшему фактическому рас­
селению возлагалось на окружной комитет партии, и
прямо оговаривалось: от того, насколько быстро, ясно и
полно разработают и представят план в Казкрайком,
будет зависеть размер помощи по расселению и будет
дана соответствующая оценка деятельности округа.
В конце директивы строго напоминалось, что при
расселении ни в коей мере не должны быть ущемлены
интересы коренного населения и переселенческих сел, а
вся кампания не должна снизить темпы коллективиза­
ции и отразиться на первой коллективной посевной.
Эту директиву Айдарбеков получил несколько дней
назад. Прочитав ее, он приказал никого к нему не пус­
кать и закрылся в кабинете. Когда растерянность про­
шла, наступило время раздумий. Он сразу понял, что
несла с собой директива — перед всеми партийными н
советскими органами, плановыми и хозяйственными ор­
ганизациями, руководителями и населением округа вста­
вала задача огромной важности: на территории, равной
площади небольшого европейского государства, пред­
стояло расселить массу людей, а это означало...
Что это означало сейчас в его понимании — не имело
пока границ ни во времени, ни в деталях. Но за сухими
приказными точками просматривались пугающие обили­
ем, не оговоренные директивой, но не менее важные и
необходимые мероприятия. Требовалась немедленная
88

перестройка всех звеньев — от окружкома до сельских
Советов,— всех организаций и местных отраслей произ­
водства с учетом будущих поселений и поселенцев, куда
входило снабжение продовольствием, стройматериалами,
рабочим скотом, спецодеждой, инвентарем. Это хлеб,
мясо, транспортировка на десятки верст, подбор кадров
для работы в поселениях, создание отделов по всей це­
пи, начиная от окрисполкома и кончая местом поселе­
ния, обеспечение должной охраны и еще десятки на­
правлений и связей, которые, подобно нервному узлу,
переплетаясь, образуют живую ткань любого общест­
венного института...
Он попытался было составить предварительный план
всей кампании, но через час отложил карандаш: даже
грубые наметки не выстраивались в плановой очередно­
сти. Один вопрос порождал десятки схожих, цеплял бли­
жние, тянулся к дальним, ранее главный — становился
второстепенным, все бесформенно и зыбко росло, гро­
моздилось и, наконец, рушилось лавиной, поглощая и
первое, и второе, и третьестепенное...
Вызывала недоумение неопределенность и двоякость
директивы: что же конкретно требуется от округа? Что
значит «полно и ясно»? Не надо ли понимать это так,
что чем больше затрат и больший объем работ возьмет
на себя округ, тем облегчительней будет для Казкрайкома?
Можно, конечно, многое взять на себя, но в таком
случае как ни изворачивайся, но на создаваемых колхо­
зах и артелях это неминуемо скажется, потому что обес­
печивать кровом, мясом, хлебом, инвентарем и рабочим
тяглом придется за счет сел и аулов. На хлеб уйдет дра­
гоценное семенное зерно, с таким трудом собранное в
осенние хлебозаготовки, на мясо и тягло — скот, кото­
рый так же придется брать из местных сел, а скорей
всего — только из казахских аулов. Оплата должностей
в отделах и на местах — дело Казкрайкома. А осталь­
ное? Взять хотя бы самое простое — доставку: потребу­
ются подводы, быки или лошади, ездовые, возможно,
охрана... Но и уходить в сторону, перекладывая все на
плечи Казкрайкома, тоже не лучший выход. Не тот воп­
рос, чтобы ловчить и выгадывать, и вполне возможно,
что куцая директива вызвана таким же недоумением и
в Казкрайкоме...
Айдарбеков приказал ее перепечатать и в тот же день
89

разослать засургученные пакеты секретарям райкомов
вместе с приказом прибыть к сегодняшнему утру. Он
всегда заранее уведомлял их, о чем пойдет разговор, с
тем чтобы многое продумали до бюро. Таить содержание
директивы уже не имело смысла. Он поделился раздумь­
ями в окружкоме. Ничего дельного, кроме встревожен­
ных вопросов, он не услышал, только военком Миронов
твердо пообещал помочь с людьми, и Айдарбеков поду­
мал о секретарях райкомов — вот на кого ляжет основ­
ная тяжесть по расселению, и готовят они сейчас ему
вопросы куда сложнее его собственных, и никуда не де­
нешься, отвечать придется... Работа не ладилась. Теперь
все, над чем бы он ни задумывался, что хотел решить
и каким бы важным оно ни было, неизбежно и помимо
его воли сводилось к требованию директивы.
Прошло два дня. Неустанные размышления в поис­
ках выходов, резервов, решений, возможностей мало-по­
малу сказывались — проступило главное, определились
направления. Последней ночью ему удалось все-таки со­
ставить первые наброски и по расселению, правда, гру­
бо, обще, но верно в изначальности и сроках, и по всей
работе бюро, что было также немаловажной деталью.
Он все опасался, как бы не забило зимники липким мар­
товским бураном, но дни выдались в ту пору чистыми,
крепкими, ночи — морозными, светлыми, и к назначен­
ному сроку прибыли все, кому надлежало.
Прошел знакомый порядок открытия бюро, он зачи­
тал полный текст директивы. Предугадывая множество
не столь важных вопросов, которые неизбежно должны
были возникнуть, и с целью оставить для обсуждения
только главное, он взял слово первым.
В том, что принято решение о расселении кулаков
именно в северо-казахстанском округе, он, Айдарбеков,
усматривает особое доверие партии. Не секрет, что сре­
ди высланных в северные районы страны довольно вы­
сокая смертность. Причиной тому не холода (есть такое
мнение), а нерасторопность и неподготовленность.
Здесь морозы не слабее, зима не короче. Не стоит
говорить о том, какие трудности создаст это расселение
в сложных условиях коллективизации, проходящей здесь.
Поэтому на коммунистов здешних округов ложится гро­
мадная ответственность.
Но как бы там ни было, с политической стороной де­
ла все ясно, не следует на ней останавливаться, приказ
90

партии получен, надо решать проблемы хозяйственные.
Он понимает: трудно что-либо конкретно сейчас пред­
принимать, исходя только из директивы, она практиче­
ски ничего не разъясняет. Очень много неясностей. На­
пример: сколько тысяч кулаков той или иной категории
привезут? Сколько одиночек и сколько семейных? На­
верняка больше, чем указано. А не зная точного числа,
невозможно конкретно определиться. Не сказано, какие
отчисления разрешено проводить местным предприятиям
на расселение. Не ясно, в чем же реально будет выра­
жаться помощь Казкрайкома. Выделит ли он хотя бы
немного людей, продовольствия, инвентаря и тягла, или
все придется изыскивать у себя. Согласится ли оплачи­
вать все те штатные должности в различных отделах,
которые необходимо будет вводить. Какова сумма денег
и кто ее выделит в Казкрайкоме на расселение и выде­
лят ли ее вообще? Где брать инструмент, спецодежду,
сельхозорудия? Не указан срок прибытия первых пар­
тий, не сказано, можно ли проводить открытые собра­
ния, конференции, различные сборы районных активов
с целью полнее выявить свои возможности и для норма­
лизации обстановки в округе, и еще десятки вопросов,
которыми наверняка озабочены присутствующие.
Он послал телефонограмму в Казкрайком. По време­
ни ответ уже должен прийти, но его нет,— видимо, и там
ждут разъяснений из ЦК. Но когда бы ни пришел ответ
и каким бы он ни был, уже сейчас надо действовать,
чтобы не повторить трагических ошибок северных окру­
гов. А на Казкрайком особо уповать не следует. Извест­
но, какие у него возможности, на что он отдает все, до
последней копейки.
План, который он требует, составить нужно, но про­
ся с Казкрайкома, ставя его перед фактом, местным ру­
ководителям надо рассчитывать прежде всего на свои
возможности, предусмотрительность. Пустой расчет на
чью бы то ни было помощь со стороны неминуемо обер­
нется тяжелейшими последствиями.
Как их избежать?
Для того и собрано расширенное бюро, чтобы все об­
думать. У него, Айдарбекова, есть кое-что по плану, но,
следуя хорошему правилу военных, он, чтобы не навя­
зывать своего мнения младшим, возьмет слово позже.
Когда он напомнил о правиле военных, кое-кто не
сдержал улыбки. Дело заключалось в том, что и по это­
91

му правилу, и без оного первым всегда приходилось го­
ворить Тулебаеву, молодому секретарю райкома. Его от­
крытый взрывчатый характер нравился многим. Он ни­
когда не отказывал в займах соседям, не умел хитрить,
таиться, выгадывать и прибедняться в попытках урвать,
добыть, получить для себя больше. Неплохие отношения
с Айдарбековым (некоторые намекали на дальнее род­
ство) не мешали тому с особой резкостью — другим в
науку — разбирать ошибки Тулебаева. Он их легко при­
знавал, вызывая тайно веселое сочувствие остальных
секретарей, замешанных в тех же грехах, клятвенно за­
верял— лишь бы ругать кончили — в будущей осмотри­
тельности, обещал прислушиваться к советам знающи*
людей, а по возвращении к себе со свойственной ему на­
пористостью моментально разрешал самые запутанные
вопросы, что, вполне понятно, не обходилось без новых
ошибок. Однако только в его районе отмечалась хоро­
шая сохранность скота, построек, земель, и главное — у
него держались люди.
Выступление Тулебаева заняло немного времени. Его
также вначале озадачила директива. Но, поразмыслив,
он пришел к выводу, что ничего сверхсложного в ней
нет.
На первый вопрос: где расселять? — ответ пришел
сразу — на казахских летовьях. Лучших мест трудно
найти. Как правило, летовья расположены возле лесов,
озер и рек. Следовательно, у высланных под рукой вода
и материал для строительства, что сразу снимет часть
затрат на расселение. Выдать инструмент, и пусть стро­
ят. Дадут плуги и семена — будет земледельческое по­
селение, дадут скот — будет скотоводческое. А те райо­
ны, где нет летовок,— обязать оказывать помощь. Кто
чем богат, тем и помогать. И его, Тулебаева, не пугает
число высланных, не беспокоят размеры помощи Казкрайкома. Если хорошо подумать, то округ вполне мо­
жет обойтись своими силами. Единственное, что потре­
буется от Казкрайкома, это разрешение взять в Челкарском скотохранилище тысячи полторы голов скота, и
вопрос с тяглом и мясом будет решен. Если же такого
разрешения не дадут, то на нужды новопоселенцев мож­
но провести еще одну конфискацию скота среди затаив­
шихся баев и местных кулаков. Он сел.
— И это все у тебя? — с недоумением спросил Айдарбеков.— Немного.,. Кто следующий?
92

К стене, на которой висела большая мутно-зеленая
карта, уже пробирался меж стульев, задевая сидящих и
тихо извиняясь, секретарь райкома Каширцев. Был он
высок, большерук, костист, несколько сутул и мягок в
движениях, как большинство высоких.
— Я, товарищи, был уверен, что предложение Тулебаева поступит одним из первых,— грустно сообщил он
присутствующим и достал из заднего кармана брюк оч­
ки.— Сам вначале так же подумал. Больно заманчивый
выход. Потом дошло... Представьте, какой удар мы на­
несем казахам-кочевникам. Если говорить словами той
же директивы — интересам коренного населения, исполь­
зуя при этом партийное указание.— Голос его стал еще
печальнее.— Раньше нас называли царскими колониза­
торами. Как нынче назовут? Советскими? — На задних
стульях кто-то хмыкнул, и Каширцев, обращаясь туда,
продолжил: — Мало того, что сотни аулов в результате
создания артелей оказались практически разоренными и
тысячи аульчан разбрелись кто куда, мы положение усу­
губляем высланными. Нам не нужен казах-скотовод на
стройке. Какой с него прок? Что он там делает? Кирпичи
таскает, грязь черпает. А в ауле он бросил землю, скот,
и теперь, боюсь, мы навсегда потеряли опытного живот­
новода...
— Каширцев, дорогой! — взмолился предисполкома
Тарасенко.— Ну сколько можно попрекать! Ну ошиблись
мыс этими артелями, будь они неладны, поспешили, так
ведь исправляем! Чего же ты нас на каждом бюро го­
ловой об стенку бьешь! Доклевал, ей-богу... Тулебаев
верно сказал: если даже больше сошлют, то неужели им
возле лесов места не хватит?
А вот этого говорить Тарасенко не следовало. Не бы­
ло ни одного бюро, конференции, пленума, на которых
Каширцев не брал бы слова и в своих выступлениях не
вносил бы ноту неоправданной нервозности в и без того
бурные, порой доходящие до личных оскорблений, сборы
партработников округа. Он даже простому вопросу при­
давал некую многозначительность, усматривал пристра­
стность в чужих мнениях и тяжело переносил критиче­
ские возражения. Это, в его понимании, видимо, и было
партийной принципиальностью, которой он гвоздил за­
меченных в ошибках, зачастую несоразмерно вине, не­
умно, только учитывая его большой партийный стаж,
ему, с негласного уговора, позволялось говорить о дав93

но известном, понятном, тогда его слушали молча, не
возражая, чтобы не затягивать выступление, как слу­
шают старшие школьники тяжелую и скучную речь не­
любимого учителя. Айдарбеков знал об этом, ему много
жаловались на Каширцева, и он неоднократно, под бла­
говидным предлогом, предлагал ему перейти на работу
в окружком. На самом же деле стремился хотя бы так,
если другого выхода не было, держать его при себе и
по возможности придерживать в старании. Но Каширцев всякий раз отказывался и при случае с затаенной
гордостью говорил, что, будучи на должности секретаря
райкома, он ближе к земле, к людям, к великой идее
коллективизации, которой он будет служить, пока сил
хватит. Сил у него хватало, чего нельзя было сказать о
твердости Айдарбекова...
Каширцев надел очки, и лицо его мгновенно преоб­
разилось.
— Ты, Александр Прокопьевич, человек здесь но­
вый,— тихо сказал он, разворачивая какой-то листок,—
многого не знаешь, а я, друг мой, в этих краях всю
ссылку...
— Слышал я...
— Слышал, да не понял... Здесь прожита часть моей
жизни, лучшая часть. И мне, как коммунисту и челове­
ку, знаешь, не безразлична нынешняя политика в отно­
шении казахского населения... А слышал ты,— он сорвал
очки,— что одной из причин восстания казахов в шест­
надцатом году была переселенческая политика царизма?
Переселенцы тысячами основывали свои села на самых
выгодных местах — у озер, рек, возле лесов... У Тулебаева губа не дура... Заняли и отобрали лучшие пастбища,
летовья и зимовья, как когда-то линейные казаки... да, и
мобилизацией тоже... ты не мне, Михельсон, подсказы­
вай, ты ему подскажи... В несколько поселений вы всех
сосланных не уместите, при всем вашем желании. Да и
нельзя. Придется рассыпать по всем летовкам. И како­
го бы назначения новое поселение не было бы, оно неиз­
бежно разведет скот, разобьет огороды, пашни, займет
окрестные пастбища и земли. Этими поселениями мы
окончательно разорим аулы. Чем же, скажите, наша по­
литика будет выглядеть лучше столыпинской?
Секретарь райкома Кожамбетов сердито отозвался
сипло-простуженным голосом из дальнего угла каби­
нета;
94

— Ты, Каширцев, не путай царскую политику с со­
ветской. Мы развиваем Казахстан...
— Мы развиваем, когда строим заводы, шахты, Турксиб, открываем школы, выселяем баев,— строго попра­
вил Каширцев,— а не тогда, когда набиваем его
тысячами сосланых кулаков и пытаемся обустроить их
за счет казахского народа.
Айдарбеков постучал карандашиком.
— Твое какое предложение, Илья Григорьевич?
— Посмотрите сюда,— Каширцев положил огромную
ладонь на карту.— Видите эти значки? А теперь вспом­
ните доклад товарища из Успенска. Догадались? Я пред­
лагаю все три категории расселять только в районах ме­
сторождений. Никаких летовьев и зимовьев. Будем соз­
давать рабочие поселки. В ответе Казкрайкому так и
надо сообщить. Пусть включают в план развития наше­
го округа и поставляют необходимое оборудование для
открываемых рудников. Не сразу, разумеется, со време­
нем... Переведем сельских кулаков в рабочий класс. Со­
гласен, трудно им будет первое время. Ничего, нам, ком­
мунистам, не легче было. Это самый лучший выход. Д а­
вайте прикинем, что он нам дает. Во-первых, все они
окажутся в пяти, не более, точках, далеко от жилых
мест и в одной стороне, что. сами понимаете, немаловаж­
но при нынешнем положении. Во-вторых, легче постав­
лять материал и все остальное, легче вывозить оттуда,
легче охранять, согласовывать. Да что ни возьми — все
легче. Самим сосланным будет легче. Они смогут помо­
гать друг другу. Нашим людям проще наладить полит­
работу, контроль за проживанием. В одном из поселе­
ний, самом крупном, открыть школу, больницу. Такое
мое предложение по расселению. Подчеркиваю: только
по расселению. Я, конечно, его никому не навязываю,—
все так же строго посмотрел он в зал,— но и пренебре­
гать им не советую.
Он ушел на свое место, а члены бюро рассматривали
блекло-цветные кружочки и треугольнички, жидко пробрызганные в нижнем углу карты.
Взял слово еще один секретарь райкома, Коновалов.
— Полностью поддерживаю Каширцева. Я тоже ду­
мал свезти их в одно место, чтоб, как говорится, от од­
ной кучи воняло... извините. Прямая выгода. Вместо два­
дцати нарочных пошлешь пять, обоз какой ладить — то
не во все концы, а в одно место. Средств на создание
95

поселений в местах уйдет больше, тяжелей скажется
самим высланным, однако та подготовительная работа,
которую мы проведем для будущих разработок, окупит
все затраты. Известно, что значит в наших краях жилое
место, вода, дороги. За одно это нам строители огромное
спасибо скажут. Высланным мы поможем, правильно
сказал Тулебаев, у кого чем найдется. Я, например, могу
наскрести немного масла, Тулебаев поможет мясом, у
него, знаю, есть запасец скота, Гнездилов — зерном, у
него тоже есть в загашнике. Мало будет — пошлем еще
разок по селам и аулам уполномоченных по заготовкам.
Одним словом, я поддерживаю Каширцева: расселять
надо на местах разработок.
Он сел и будто команду «вольно» подал. Скованность
исчезла, люди заговорили, загремели стульями, Айдарбеков разрешил курить, и по рукам пошли пачки папи­
рос... За предложение Каширцева, чувствовалось, было
большинство присутствующих. Одобряли его начальники
милиции и ГПУ, кое-кто из секретарей райкомов и почти
все исполкомовские работники.
— Высказывайтесь, товарищи, высказывайтесь,— по­
ощрял Айдарбеков шумок голосов.— Для того и собра­
лись. Утверждать будем позже, а пока обсуждайте. Мы
должны все учесть, далеко заглянуть... А почему молчат
наши уважаемые товарищи Гайдабура, Михельсон,
Гнездилов?.. Иван Денисович, поделись своим. Тебя-то
мы с удовольствием послушаем.
— Пока помолчу, послушаю... Вы бы фортку откры­
ли, табашники!
Гнездилов был старше Айдарбекова голами, к тому
же приезжий, но общность забот, ум и опыт, которые
определили стиль обшей работы, ответственность за бу­
дущее, ставшая главным делом жизни, крепко связали
двух большевиков, они сразу поняли, кто есть кто, и с
тех пор испытывали друг к другу глубокое, ничем не
афишированное уважение. Гнездилову нравилось то, как
верно Айдарбеков решал самые запутанные националь­
ные вопросы, справедливо подходил к сложным отноше­
ниям между русско-украинскими и казахскими поселе­
ниями. Порой вражда, которая десятки лет тянулась
между ними, таяла за час-другой беседы в его кабинете
с приехавшими за советом аульными выборными и хо­
доками от «обчества». Когда бесед и разъяснений не хва­
тало, он брал с собой землемера ли, бухгалтера, краеве­
96

да, учителя'— смотря по ситуации — и вместе с ними вы­
езжал на место и там со старожилами, активистами сел
и аулов окончательно разрешал давний спор. Обраще­
ние к Айдарбекову считалось последней инстанцией, а
обращались в сложных случаях к нему многие, в том
числе и Гнездилов. Были у Айдарбекова и промахи, но
видел, замечал он их первым, признавал открыто и че­
стно, не маскировал под дутые высшие соображения,
сразу исправлял, и если принимал решение, то доводил
его до конца с азиатским упорством.
Айдарбеков, в свою очередь, ценил в Гнездилове ту
черту опытного хозяйственника, которая помогала секре­
тарю райкома из множества долгих речей и предложе­
ний мгновенно схватывать главное, деловое, держать его
основным, не позволяя увести в сторону, и спокойно,
рассудительно, с юмором к месту и меткими народными
присловьями, чему всегда восхищался и завидовал Ай­
дарбеков, подводить к этому главному остальных. Умел
он нащупать ту грань дела, которая вначале выглядела
теневой, незначащей, а найдя, повернуть, высветить рас­
четами, и тогда становилось ясно, что она есть одна из
решающих.
Многое из того, что Гнездилов на первый взгляд ре­
шал, казалось бы, просто, чуть ли не походя, другим да­
валось тяжело, вдобавок с обидами и ссорами.
В общении с ним Айдарбеков многое брал для себя,
многому учился. За словами, поступками, в логике рассуждений Гнездилова, даже в тех же присловьях, откры­
валось нечто сугубо русское, какое не замечалось в дав­
них переселенцах и ныне приезжающих из России. Гнез­
дилов был точен в различных прогнозах, его опасения,
если не принимались меры, часто сбывались. Простота
стиля его работы была обманчивой. Все, чтобы он ни де­
лал и как бы оно ни давалось, имело под собой прочный
фундамент ума, опыта, памяти, совести, сердца...
— Вообще-то в предложении Каширцева что-то
есть,— раздался неуверенный голос.
— Да не что-то, а хорошее предложение! — тут же
сердито и громко, через весь кабинет ответил Конова­
лов.— Или у тебя лучшее придумано? Голосовать пора...
— Верно, довольно обсуждений,— Григорьев, началь­
ник отдела милиции, щелкнул крышечкой часов.— Я счи­
таю вопрос о местах расселения решенным. Отделам ми­
лиции выгодно держать сосланных вдалеке от населен­
4

Н. Скромный

97

ных пунктов и железной дороги — меньше будет побе­
гов, меньше потребуется людей для охраны, легче сле­
дить... Теперь главное, чем их кормить?
Снова поднялся Коновалов.
Норму пайка он предложил установить из расчета
красноармейского, и только семейным высланным; ос­
тальным же, кто бы там ни был,— на треть меньше. На
конечной железнодорожной станции, которой, по всей
вероятности, окажется Щучинская, немедленно начать
складирование всех видов довольствия и материалов.
Учет, хранение и первые выдачи продовольствия пору­
чить Гнездилову. Там же, в Щучинской, должна нахо­
диться комиссия по распределению высланных согласно
категориям и местам расселения. Организацию постоян­
ной доставки должен взять на себя хозяйственно-транс­
портный отдел. Секретарям райкомов по прибытии до­
мой немедленно приступить к изысканию продуктов и
материалов. Товарищам Гнездилову, Остапчуку, Гайдабуре, в районах которых имеются лесные массивы, не­
обходимо создать небольшие артели для заготовки стро­
евого леса. Товарищу Тулебаеву найти лошадей для из­
воза. Он, Коновалов, обязуется выделить две-три тыся­
чи пудов хлеба, если, конечно, будет дано разрешение
на конфискацию.
Спецодежду должны найти промышленники. Она вы­
дается на рудники, шахты, заводы. Надо поговорить с
рабочими, удлинить срок носки, вот и выход. Ну, а ин­
струментом: топорами, пилами, лопатами, кирками, вед­
рами и прочим сам бог велел поделиться различным
мелким предприятиям округа. В директиве многое неяс­
но, но одно очевидно: Казкрайком всецело полагается на
местных руководителей, дает им большие права и еще
больше ожидает от них. Надо полагать, в дальнейшем
поступят разъяснения, однако тянуть время нечего. По­
может Казкрайком хоть чем-либо — хорошо, не помо­
ж ет— придется рассчитывать только на себя, поэтому
откладывать подготовку нет смысла.
И опять заговорили, зашумели в кабинете. Одному
показалась большой норма пайка, другой противился
отчислениям, третий недоумевал по поводу артелей: кто
будет оплачивать лесозаготовки и извоз; кто-то допыты­
вался у Коновалова об излишках у него зерна накануне
первой коллективной посевной; а Шкляревский, замести­
тель председателя окрисполкома, что-то нашептывал в
98

волосатое ухо соседа, смеясь и выразительно показывая
длинными пальцами. В это время попросил слова Гнез­
дилов. В кабинете сразу наступила тишина.
— Если я тебя правильно понял, Алибий Мустаевич,
утверждать будем завтра? — спросил он у Айдарбекова.— Ну, слава богу! А то я, грешным делом, подумал,
что всю эту ахинею, какую сейчас городим, тут же в
протокол внесем... Вот ты, товарищ Григорьев, все на
часики поглядываешь. Спешишь? Хочешь решить судьбы
тысяч людей между завтраком и обедом? А вам чего ве­
село, Шкляревский? Не оттого ли, что вам, как обычно,
поручат одну политработу? Нехорошо...
Гнездилов навис над столом, сосредоточился.
— Начну с начала, с расселения... Каширцев, что же
ты предлагаешь, седая твоя голова! Эшелоны с выслан­
ными прибывают из России, конечной станцией окажется
Щучинская, другой нет. От нее до первых кружочков
и треугольничков не менее ста пятидесяти верст. Объяс­
ни нам: как пройти эти версты голодным, уставшим лю­
дям в морозы, бураны, а позже — в весеннюю распути­
цу? У кого хватит духу вести их к месту поселения? Но,
допустим, довели... что останется... А дальше? Где ты их
укроешь? Чем землянку выроешь? Чем накормишь, чем
детей согреешь? Здесь товарищ Айдарбеков обмолвился:
в районах Севера высокая смертность среди выслан­
ных.. Мягко выражаешься, товарищ секретарь: там гиб­
нут люди! Семьями вымерзают и умирают от голода и
непосильной работы! Я заявляю со всей ответственно­
стью: предложение расселять высланных в районах ме­
сторождений приведет к такой же массовой гибели и у
нас.
— Это высланные враги,— насторожился Каширцев.
— Дети тоже? — приподнял к нему голову Гнезди­
лов.— А если говорить о взрослых, то кулак был опасен
на местах, когда имел дом, землю, родичей, скот, нани­
мал батраков, имел связи. Сейчас, лишенный всего это­
го, он в положении пленного — полностью в нашей вла­
сти. Пойдет туда, куда прикажем, будет делать, что ука­
жут. Жизнь его теперь зависит от нас. А мы обрекаем
его на верную смерть. Вы только вдумайтесь, товарищи:
голодных людей прогнать зимнейстопятидесятиверстной
дорогой в голую степь и сказать: живите. Уж лучше сра­
зу, на станции, расстрелять и не мучить... Бесчеловечно
это, не по-партийному... А вы чего отмалчиваетесь, слов­
4

99

но сычи в ясный день? — сдерживая гнев, Гнездилов об­
ратился к Михельсону и Кожамбетову, сидевшим рядом,
за спинами остальных.— В мутной воде неплохо рыбка
ловится? Хотите дармовой силой разжиться? Ведь на ва­
ши, в основном, районы выпадают треугольнички и кру­
жочки. Помяните мое слово: превратятся они в крести­
ки... Если из чего сколотить будет...
— А сам-то ты что предлагаешь? — пряча за улыбку
досаду, спросил Михельсон.
— Только в переселенческие села! — со всей твердо­
стью заявил Гнездилов.— Всех: и семейных и одиночек.
В директиве сказано: она не ограничивает права окру­
гов, многое предлагает решать на наше усмотрение, с
учетом наших возможностей. А кому, как не нам, знать
свои возможности?
— В таком случае нам плановики из Казкрайкома и
копейки не дадут на расселение. Инвентарем, возможно,
помогут, а в остальном, скажут, обходитесь своими си­
лами,— недовольно возразил Михельсон.
— Да они и так нам ни шиша не дадут! Неужели не
понятно? Где они деньги возьмут? С каких доходов?
Все, что было, на колхозы ушло... Неужто никто не ви­
дит всей выгоды расселения высланных в местных се­
лах? Ведь одним этим мы затраты снимем вполовину.
Какие там, к шутам, артели лесорубов, извозы! Кто дал
нам право столь неразумно расходовать все, что со­
брано в районах по крохам к первой посевной? Это к
тебе, Коновалов, относится... Извозы... Не дай бог, со­
рвется этот извоз из-за буранов или обломается в доро­
ге или разграбят — помрут люди лютой смертью. А в
селах всяко, в голода и холода, местные жители не да­
дут им пропасть, помогут, поддержат... Вот ты, Каширцев, говоришь — враги. Эх, нам ли с тобой не знать, па­
рень, сколько там врагов, а сколько ошибочно выслан­
ных!— горько улыбнулся он присутствующим.— В селах
мы этих людей заставим работать в посевную. Хорошая
помощь колхозам. Пайки окупятся, и главное — сохра­
ним людей для дальнейшего. Ну а в летнее время, когда
отсеемся, бригадами из тех же высланных можно гото­
вить жилье на твоих рудниках: возить лес, рыть землян­
ки, колодцы и только к следующей зиме переводить их
туда семьями. Впрочем, я бы и того не делал, будь моя
воля. Оставил бы в селах...
Он сел и тут же поднялся Григорьев:
100

— У меня вопрос к Гнездилову... Вы что же, Иван
Денисович, действительно считаете, что мысль о рассе­
лении по местным селам одного вас осенила? Остальные,
по-вашему, не сообразили? Не хватило ума? В таком
случае объясните мне: как работникам милиции и ГПУ
осуществлять охрану? Вы предлагаете расселять в се­
лах, большая часть которых расположена на местах тех
же летовок, некогда отнятых у казахов, то есть у лесов,
в лесах или недалеко от лесов... Взгляните на карту, то­
варищи. Семейные, может, и не будут бегать, а где при­
кажете ловить высланных-одиночек, которые в первые
же дни побегут табунами? Ваше предложение, товарищ
Гнездилов, повлечет за собой разгул бандитизма, грабе­
жи населения, особенно в небольших аулах и хуторах,
убийства активистов и милиционеров. Вот уж чего не
ожидал, так это подобного предложения от секретарей
райкомов Тулебаева и Гнездилова!
Поднял руку Шкляревский:
— У меня попутный вопрос... Не кажется вам, Иван
Денисович, что в связи с расселением в селах политиче­
ская обстановка в округе может сложиться весьма опас­
ной?
— Не пойму тебя, Шкляревский...
— Прекрасно вы меня поняли, Гнездилов... Я, това­
рищи, твердо уверен: затаившийся вражеский элемент
непременно использует такую великолепную возмож­
ность нанести удар колхозному движению. По сути де­
ла, мы в каждое село определяем на местожительство
заведомых врагов. Выражаясь фигурально, под узцы
вводим троянского коня. Их не надо агитировать. Тот
же скрытый местный враг ночью принесет высланному
кулаку мешок зерна и скажет: за это сожги конюшню. И
тот сожжет. Ради голодных детей он пойдет на все. Он
знает, что детей мы не тронем, а ему уже терять нечего.
Упомянул Гнездилов об ошибочно высланных. Скрывать
не стоит, много таких, партия указала, осудила, мы свое
получили за перегибы, в дальнейшем поостережемся. Но
я понял вас так, что эти ошибочно высланные будто бы
и не враги. Если так, то глубоко ошибаетесь, Гнездилов.
Высланный кулак— враг, а высланный ошибочно — ны­
не вдвойне враг! Если первому еще как-то можно при­
мириться— да, виноват, поделом вору и мука, то выс­
ланный несправедливо никогда не простит. Он теперь
так рассуждает: за что меня-то? Был я за Советы, по­
101

могал — и на тебе: сослали... Нет, не простит... Я, това­
рищи, вот чего боюсь: стоит какой-либо контре проявить
мало-мальски организаторские способности, и наверняка
быть вооруженным выступлениям. Банды-то возникнут
точно. Если только за один последний месяц в Сузакском районе убито двадцать три активиста, то представ­
ляете, что будет твориться в селах, когда там поселим
тысячи сосланных кулаков? Крах наших колхозов не­
минуем! Ваше предложение, Гнездилов, я рассматриваю
проявлением политической... назовем так: безграмотно­
сти... Да-да! Не смотрите, Гнездилов, на меня волком!
Именно безграмотности, если не сказать больше... Ста­
вить под удар первую посевную, колхозное движение,
наконец, создавать предпосылки к резне... И это предло­
жение вносит Гнездилов, старый член партии, опытный
человек! Да еще говорит таким тоном, будто он один
все знает, все продумал, а мы от нечего делать собра­
лись, лишь бы проголосовать.— Он с гневом скомкал
изрисованную квадратиками бумажку и через головы
швырнул ее к дверям.
Гнездилов желчно усмехнулся:
— Тешу себя надеждой, что товарищи Шкляревский
и Григорьев озабочены именно заботой о положении в
округе, а не опасением большой работы в личном плане
и лишних хлопот... Да, верно, несколько тысяч выслан­
ных кулаков на округ — не подарок...
— В села, Гнездилов,— сдержанно уточнил Каширцев.— Ты предлагаешь в села.
— Да, в села... Придется поднапрячься. Многое мо­
жет случиться, готовиться надо ко всему, здесь распи­
сали страхи... Но я по-прежнему настаиваю на рассе­
лении только в селах. Ввести в них комендантские часы
и надзоры. Запретить на время разъезды по гостям,
установить контроль на дорогах: выставлять посты и
дозоры. Оповестить все население, определить жесткие
инструкции железнодорожникам и лесничествам. Самих
высланных связать круговой порукой, объявить им сра­
зу же по прибытии: если из села совершит побег ктолибо один — все остальные немедленно переводятся на
новое поселение с лагерным режимом, колючей прово­
локой, охраной... Что-то же можно придумать, пригро­
зить... Поймет нас местное население, поймут впослед­
ствии сами высланные. Но никогда не поймут, не про­
стят нам гибели из-за нашей бесхозяйственности и перс1 02

страховки! Наворочали мы делов с раскулачиванием.
Может, хватит? Остынем немного? Да я и не понимаю,
о каком рудном деле может идти речь. Каширцев, неуж­
то ты всерьез считаешь, что мы в ближайшее время мо­
жем приступить к разработкам? Это при наших-то воз­
можностях? Самый грубый подсчет покажет, что без
поддержки государства мы оттуда в ближайшие годы
ни хрена не вывезем! Действующие шахты и заводы за­
дыхаются, кричат, просят оборудования. Люди есть, же­
лающие есть, нет средств, не хватает техники. А ты раз­
махнулся— рудники, базы... Зацепин, встань и скажи,
чего мы можем, а чего не можем...
— Я за него отвечу тебе, Гнездилов,— выпрямился
во весь рост Каширцев.— Что ты заладил: погубим лю­
дей, в пустую степь гоним, где нет ни жилья, ни мате­
риала, и не поймут нас, и не по-партийному... Ну а как,
скажи, кочуют бедняки казахи в поисках корма скоту
по голой зимней степи, где на сотни верст ни деревца,
ни укрытия? В морозы, бураны, в драных юртах вместе
с детьми и стариками? Им никто не помогает. Такие же
лишения испытывают геологи, строители, различные эк­
спедиции и еще тысячи людей. Не тянут с собой обоз
со всем необходимым. Сами устраиваются. В прошлом
году был я на Турксибе. Те же условия. Рабочие неде­
лями на жмыхе и сухарях сидят, из озер соленую воду
пьют, однако работают, да еще как! От добровольцев
отбоя нет. Соревнуются, песни поют... Бабы детей рожа­
ют! А здесь государство оказывает помощь, приказыва­
ет снабдить пайками, одеждой, материалами, заставляет
продумать до последней мелочи, и для тебя — плохо.
Тем более что время подготовиться у нас есть. Для чего
мы собрались? Чтобы выработать план по расселению.
Другими словами, заблаговременно помочь им рассе­
литься, обустроить их... А кому помочь? Высланным ку­
лакам. Врагам нашим заклятым! Ты помнишь ленинские
слова: везде зажравшееся кулачье соединялось с поме­
щиками против рабочих Миру с ними нс бывать... Я не
помню дословно... Да! Кулака можно помирить с попом,
с царем, хоть они и рассорились, но с рабочим классом,
с пролетариатом — он никогда не помирится. Поэтому
бой против кулака — это есть наш последний и реши­
тельный бой. Вот так Ильич считал... Ты думаешь, од­
ному тебе семейных жалко? Напрасно. Мы тоже люди,
у всех у нас сердце. Но мы не имеем права ставить под
103

удар колхозы, рисковать нашим делом, подставлять под
ножи и топоры коммунистов и актив округа, сиротить
наших детей. Тебе, Гнездилов, сейчас не расписали
страхи, как ты изволил выразиться, а ясно показали, чем
окончится твое предложение,— бандитизмом, открытой
вооруженной борьбой и, вполне возможно, крахом соз­
данных молодых колхозов. Конечно, жалость проявить
куда легче, чем твердость, быть добреньким проще и
выгодней. Для славы, авторитета... Только всегда надо
помнить, за чей счет их приобретаешь... Сбежавшие го­
лодные кулаки-террористы в окна твоего райкома не
полезут. Грабить и убивать они станут в хуторах и ау­
лах. И ловить ты их не поедешь, других пошлешь... Дав­
но я приглядываюсь к тебе, Гнездилов. Странную пози­
цию ты занял в последнее время. Я помню, как ты болез­
ненно воспринял постановление о темпах коллективиза­
ции, противился выселению кулака и бая, а прошлой
осенью — планам хлебозаготовок. В твоем районе на
данный момент меньше всего высланных и лишенных
прав голоса. Зато самый высокий процент единоличных
хозяйств. Это говорит о том, что кулак и бай у тебя не
прижат, имеет влияние, мутит воду в колхозах. Слышал
я, пропали у тебя тысячи пудов семенного зерна, кото­
рое ты якобы раздал колхозникам на пересортицу или
сохранение, уж не знаю, как назвать... Банда какая-то
объявилась... Не она ли извозы будет грабить? Теперь
ты вообще ставишь под угрозу политическую обстанов­
ку в крае. Всем известно, что творится сейчас в аулах,
на чем держатся казахские артели. Нам бы именно сей­
час поддержать их, развить добрые отношения между
аулами и переселенческими селами, что стали налажи­
ваться в последние годы, а ты хочешь расселить в них
русских бандюг, которые сразу же побегут по мелким
аулам да по летовкам, где два-три пастуха с семьями...
И не надо перехлестывать: речь идет не о разработке
рудников, а об элементарном жилом месте для будущих
изыскателей. Хочешь, я скажу куда ты клонишь? Бу­
харинские загибы у тебя, Гнездилов. Пытаешься врасти
в социализм мелкособственником, въехать в него на гор­
бу у пролетариата, за счет трудового крестьянства. Нет,
не туда ты клонишь... Но мы тебя поправим... Зацепинато зачем дергаешь? Возможности промышленников мы
не хуже тебя знаем и прятаться за их спины не соби­
раемся. Когда потребуется, он сам скажет... Говорю те­
ки

бе, Гнездилов: расползаться по селам перед первой кол­
лективной посевной многотысячной орде вражеского
элемента мы не позволим. Если ты не примешь это во
внимание и не сделаешь должных выводов, я буду об­
ращаться в Казкрайком. Вносить неразбериху и явный
оппортунизм в наши ряды мы тебе не дадим.
Айдарбеков предупреждающе постучал по столу, уко­
ризненно качнул головой. Давнее опасение, что и это
заседание бюро пройдет наполовину во взаимных упре­
ках и ссорах, начинало сбываться.
Гнездилов, с посеревшим лицом, за все время, пока
говорил Каширцев, не поднял взгляда, ни разу не пре­
рвал его, но каждый выпад отмечал смутной усмешкой;
в такие моменты он становился особенно сдержан, даже
медлителен, и тогда слушали его с предельным внима­
нием— ответы, краткостью похожие на формулировки,
отличались простотой и вместе с тем — глубиной пони­
мания вопроса. Он грузно поднялся.
— Не с того боку заходишь, Каширцев. В бухарин­
ской платформе я открыто разделял и по-прежнему
одобряю одно: бережное отношение к зажиточному кре­
стьянину...
— Проще сказать — к кулаку,— блеснул очками в
сторону президиума Каширцев.
Гнездилов холодно и насмешливо поглядел в его сто­
рону:
— Да мы и так упростили — дальше некуда: либо
батрак, либо кулак, других для простоты вычеркнули.
Но коли говорить о кулаке, то я за его уничтожение, как
класса, но не как людей. Замечаешь разницу? Или упро­
стил, как упростили ленинскую мысль себе на потребу...
А такие слова Ильича на восьмом съезде: «Насилие по
отношению к среднему крестьянству представляет из
себя величайший вред» — ты хорошо запомнил?
— К середняку, но не к кулаку! — выкрикнул кто-то
из задних рядов.
— А кулака всего через несколько месяцев после
призыва к «последнему и решительному бою» он посо­
ветовал не раскулачивать, а лишь поприжать и поста­
вить под контроль хлебной монополии,— раздельно от­
ветил Гнездилов.— Это Ильич призвал в самые страш­
ные, голодные годы. Доживи он до наших дней —
наверняка бы уличили в бухаринских загибах... Я не
хочу превращать бюро в очередную потасовку, но смею
105

тебе, Каширцеп, заметить: твои левацкие заскоки и вы­
сокие проценты дорого народу обойдутся. Ты со своими
башибузуками практически разорил район. Если бы не
статья Иосифа Виссарионовича, ты бы его вообще опу­
стошил. Позже увидим, чего дадут твои колхозы, твои
проценты... Я ведь тоже к тебе давно присматриваюсь.
Особенно в последний год. Одно время даже позавидо­
вал, думал поучиться у тебя. Теперь понял, куда ты пра­
вишь... Умеешь ты дело повернуть, да так, что сразу не
поймешь, а потом не ухватишь тебя. Только что прошел­
ся насчет казахских артелей. Говорил так, будто мы все
виноваты, один ты чист— противился их созданию. А я
напомню, что только по твоему давлению в нашем окру­
ге были приняты решения о их создании в таком огром­
ном количестве, в результате чего мы потеряли массу
скота и лишились стольких казахов-скотоводов. И тебе,
как никому другому, уж коли ты здесь вырос политиче­
ски, где твоя жизнь прошла, должна быть видна вся
ошибочность подобных решений. И на мне грех: под­
держал тебя. Не зная толком местной обстановки —
поднял руку. Но особенно рьяно взялся за организацию
именно ты. Готовил бумаги в Казкрайком, писал от име­
ни людей, рассылал своих помощников, даже, помнится,
грозил Кожамбетову... А потом первым учуял недоброе,
незаметно крутнулся в обратную сторону, с тех пор и
попрекаешь... Вот и сейчас предлагаешь невесть что.
Выглядит-то красиво, революционно, с расчетом на бу­
дущее, а по сути — головотяпство чистой воды... Мы в
лице высланного приобретаем хлебороба. Да черт с ним,
что он кулак и враг! Он хлеб умоет растить. И мы обя­
заны заставить его делать это здесь, в нынешнюю по­
севную. В этом выгода делу. Заставлять пахать и сеять,
а не копать никому не нужные канавы. Вредительство
это, а не создание жилых мест, если ты по-хорошему не
понимаешь... Пока солнце взойдет, роса очи выест... Не
доросли мы еще до тех разработок, не набрали сил. К
делу надо подходить с расчетами, а не с политической
трескотней. Пора, Каширцев, прийти в себя после по­
ездки к товарищу Троцкому... Ну-ну, он и мне не това­
рищ, извини, к слову пришлось... Но твоя архибдитель­
ность осточертела, равно как и твое прожектерство. Ду­
маю, не только мне. Кончай с ними. Предупреждаю тебя
и всех, кто с тобой согласен: если будет принято реше­
ние расселять на местах месторождений, я соберу на
106

пленум коммунистов своего района и объявлю им о том,
что мы огранизованно приступили к физическому унич­
тожению тысяч людей, и буду писать об этом не в Казкрайком, а в ЦК партии!
Лицо его совсем побледнело, скрытое волнение про­
билось каплями пота, одышкой, он тяжело сел, и Тулебаев торопливо налил ему из графина воды.
— Все у тебя, Гнездилов? — поднимаясь, вкрадчиво
спросил Коновалов и, не получив ответа, заговорил:—
Упрек Каширцеву за поездку к Троцкому и на себя при­
нимаю— я подсказал, одобрил. Принимаю твой упрек
и в отношении артелей — я их тоже одобрял. Впрочем,
и сейчас одобряю, хоть и осудили... Да, одобряю! Вы хо­
тите провести коллективизацию в аулах и не запачкать­
ся? Такой переворот среди казахов и — чистенько-гла­
денько? В русско-украинских селах, значит, классовая
борьба, все закономерно, вплоть до убийства, а в ау­
л ах — полюбовно? Нет, так не бывает и у казахов: без
драки, без обид, без смертей, без урона... До смешного
доходит: на каждом бюро, заседании, пленуме только и
слышишь: даешь равноправие между казахом и русским,
даешь казахский рабочий класс, долой отсталость брат­
ского народа! На деле — обратное. Когда из переселен­
ческих сел люди уходят на стройки и заводы, мы одобря­
ем: иди, крестьянин, учись железному делу, сознательно­
сти, пополняй ряды рабочих, а казаху — нельзя. Еще бы!
Теряем опытного скотовода. Хитро задумано: все блага
Советской власти кому-то, а казаху — на! — Коновалов
сделал неприличный жест в сторону Тулебаева.— Ты,
казах, только скотоводничай. Другого от тебя не требу­
ется, потому что на другое ты не способен. Знай паси
днем и ночью, зимой и летом, мерзни, задыхайся в ж а­
ру, кочуй по степи, как сотни лет назад, ни тебе школ,
ни больниц, ни библиотек, ни курсов, и боже тебя упаси
на завод уйти, ты скот давай, не ленись, который ухо­
дит черт знает куда! Он что, этот казахский рабочий
класс, из одних хохлов состоять будет? Это твоя партий­
ная позиция, Гнездилов? От тебя только и слышишь:
не спешите с аулами, подсчитайте, прикиньте... Да ско­
лько ждать-то этому нищему безграмотному казаху!..
Слушали его грубовато-искреннюю речь с тем же
жадным вниманием, что и гнездиловскую.
— Надо из двух-трех аулов создавать крупные ско­
товодческие артели, а то и совхозы,— продолжал Коно­
107

валов,— а в них школу, больницу, мастерские, чтоб всем,
кто захочет, работа на выбор нашлась. А все эти мелкие
аулы в десяток семей, где кроме родовой грызни ничем
не занимаются,— распустить. Пусть идут на стройки, за­
воды, если не захотят в совхозы. Там их зачислят на
курсы, приставят к рабочему делу... Чихвостят нас алашевцы в хвост и в гриву, и правильно делают — заслу­
жили!
— Коновалов, может, хватит об артелях? Не для то­
го собрались,— вмешался Айдарбеков.— Говори по
расселению.
— По расселению я уже сказал: полностью поддер­
живаю Каширцева! А к артелям так или иначе, но при­
дется возвращаться в самое ближайшее время. Партий­
ные установки даются не для того, чтобы их переина­
чивали на свой лад кому как вздумается: Каширцев
по-своему, Гнездилов по-своему... Есть указание из Казкрайкома полностью завершить коллективизацию к три­
дцать первому году,— значит, надо завершить, чего бы
нам ни стоило. Тут осталось-то несколько месяцев...
Михельсон нагнулся к Кожамбетову:
— Понесло его, теперь надолго. Может, хоть ты его
придержишь?
— ...Мы не должны в угоду высланному мелкобур­
жуазному, вражескому элементу рисковать сделанным
в округе и колхозами... Половины ошибок можно было
бы избежать, доведя до конца начатое и не пойдя на по­
воду у некоторых расчетливых... Директива Казкрайкома — это и есть партийная установка,— гремел Конова­
лов.— Какие здесь могут быть купеческие расчеты?! Вы­
годно в политическом плане расселять на местах?
Выгодно. Безопасно? Так точно! Значит, там — и ника­
ких сел!
— Это шельмование установки! — не выдержал Ми­
хельсон.— Вместо вдумчивого подхода — оголтелое кри­
тиканство.
И кабинет заклокотал:
— Довольно препираться! Голосовать надо.
— За что голосовать-то?
— Мы знаем за что...
— Перерыв,— сухо объявил Айдарбеков.
— Рано, время не вышло!
— Ты-то сам, Мустаевич, когда свое скажешь?
— Перерыв! — выкрикнул Айдарбеков.
108

— Явное вредительство. Гнездилов прав: пора кон­
чать с таким руководством.
— Приспособленчество...
— Скорей — шкурничество...
— Перерыв! — шарахнул по столу Айдарбеков и по­
пытался шутливо улыбнуться: — Продолжим ровно в
двенадцать.
В последний год каждая повестка партийных орга­
низаций края, начиная с низовых: сельских и аульных, и
вплоть до пленумов Казкрайкома, являлась не только
документом яростной борьбы с байско-кулацкими остат­
ками и свидетельствовала об неустанной работе партии
с рабоче-крестьянскими массами, но и вскрывала такую
мешанину из различных взглядов, течений, национали­
стических веяний, группировок и платформ, что разо­
браться в ней было трудно даже опытному коммунистуленинцу.
Здесь, как и по всей стране, в полную силу развора­
чивалась коллективизация — процесс неизбежный в раз­
витии социализма.
В Северном Казахстане, где русско-украинское кре­
стьянство составляло половину всего населения, было
напряженней, чем где-либо. Сбывалось давнее предосте­
режение: «Там, где зажиточнее, уверенней будет чувст­
вовать себя кулак, там ожесточенней будет борьба с
ним».
К недоброй памяти перегибы и здесь нанесли непо­
правимый урон коллективизации. Крестьян зачастую
принуждали вступать в колхозы под страхом лишения
прав, раскулачивания и высылки. В некоторых округах
(в Н-ском, где секретарствовал Айдарбеков, также) про­
цент высланных доходил до двадцати; «лишенцев» — до
тридцати и более процентов.
Каждый третий...
А к великому счастью, эти перегибы не были сущ­
ностью самой идеи. Объяснялись они нажимом сверху —
сталинским указанием: «Последняя наметка коллективи­
зации— 75 процентов бедняцко-середняцких хозяйств в
течении 1930—1931 годов не является максимальной» —
и исполнительским зудом снизу.
Один из руководителей Казкрайкома заявил без оби­
няков: «Несмотря на то что Казахстан является отста­
лым краем, темп коллективизации на сегодняшний день
у нас огромный. Мы даже многие передовые области
109

Союза в этом отношении обгоняем»1. Что значил сен ад­
министративный раж для середняка и особенно для казаха-кочевника, которому не только колхоз — артель
была непосильной и преждевременной кооптацией, го­
ворить не приходится. Подобное рвение дорого обошлось
народу.
Такая связь: давление сверху — ответ «делом» снизу:
«Есть указание завершить коллективизацию в крае к
1931 году,— значит, надо завершить, чего бы нам ни
стоило» — приводила к серьезному недовольству кресть­
ян и сыграла на руку врагам, а в некоторых местах пря­
мо спровоцировала к открытым вооруженным выступле­
ниям.
Трагические события коллективизации отразились в
ЦК партии — против быстрых, коренных изменений в
деревне и обострения классовой борьбы, вызванной не­
посильными хлебозаготовками в 1928—1929 годах, в за­
щиту зажиточного мужика и немногочисленного к тому
времени кулацкого слоя выступили правые оппортуни­
сты во главе с Рыковым, Томским и крупным деятелем
партии Бухариным. Они выдвинули ряд программных
заявлений, в которых настаивали на постепенном, «мир­
ном врастании кулака в социализм», предлагали товар­
но-хозяйственные отношения между крестьянином и
рабочим отдать на откуп рынку и снять всякие ограниче­
ния с кулака: живи, плодись, диктуй свою волю сель­
ским Советам, торгуй, а вечерами с ухмылкой подсчи­
тывай барыши, омытые потом рабочего и нанятых в
батраки односельчан.
Несмотря на очевидную ошибочность этого предло­
жения (при стремительном развитии тяжелой и оборон­
ной промышленности у страны не было времени растя­
гивать коллективизацию на десяток лет, тем более что
кооперирования требовала вся беднота и значительная
часть середняков), во многом позиция правых возникла
из желания защитить многомиллионное крестьянство от
стремления лидеров левого уклона — так называемой
новой оппозиции троцкистского толка — применить при
коллективизации жесткие меры не только к кулакам, но
и к зажиточному середняку, придерживаясь в санкциях
рамок социалистической законности. Но то, что после­
довало после ликвидации оппозиционных группировок,
для удобства в разгроме объявленных право-левым бло­
1 Под знаменем ленинских идей. Алма-Ата, 1973, С. 399.

110

ком, что произошло в действительности во время коллек­
тивизации,— потрясло страну. Оно уже не отличалось
ни «левизной», ни «правизной», имело лишь одно на­
правление— к жесточайшему произволу и насилию на
грани изуверства...
В Казахстане сторонники правых в упрощенном (ес­
ли не сказать — в овульгализированном) толковании их
программы сразу нашли последователей в лице различ­
ных мелких националистических группировок. Под при­
крытием защиты интересов казахского народа они на
протяжении длительного времени вели то открытую, то
скрытую борьбу против ленинской национальной поли­
тики, не гнушаясь при этом использовать грязные сред­
ства— склоки, слухи, клевету, дискредитацию и подрыв
авторитета партийно-советских органов. Одна из них,
наиболее активная, ратовала за «гражданский мир» в
аулах, шла против ограничения и вытеснения байства,
противилась землеустройству и переселению в Казах­
стан русских и украинских крестьян, огульно отрицала
результат промышленного развития края в первые го­
ды Советской власти. Другая не менее известная нацио­
налистическая группа, как впоследствии признавал один
из ее лидеров, часто разжигала национальную рознь сре­
ди населения, в подборе кадров и в партработе руко­
водствовалась групповыми признаками, но отнюдь не
принципиально партийными, маскировала классовую
борьбу в аулах1.
В этих моментах все группировки близко сходились
с алашевцами — серьезным противником ленинской на­
циональной политики. Эти заходили с главного козыря:
у казахского народа нет ни байства, ни классового рас­
слоения, в аулах благоденствие и умилительная патриар­
хальная тишина, а если есть противоречия, то не между
бедняком казахом и баем, а между казахами и русскими.
Политическая подоплека этого утверждения не оставля­
ла сомнений: вот бы выселить всех русских... До высе­
ления дело не доходило, но решения о запрещении въез­
да и дальнейшего проживания в крае русско-украинских
крестьян в некоторых областях были приняты.
Русское переселенческое крестьянство, еще до при­
хода Советской власти, проживая на исконно казахских
землях, быстрее приспособилось к запросам и веяниям
нового века.
1 Под знаменем ленинских идей. Алма-Ата, 1973. С. 357—358,
111

Казахский же аул тянули назад отжившие тради­
ции, безжалостные и бессмысленные догмы Корана, ро­
довая вражда, многоженство, частые кочевья. Теперь
новая власть законом требовала равноправия, знаний,
участия в местных Советах, в государственных меропри­
ятиях и делах.
Этим не замедлили воспользоваться националисты.
Поползли по аулам националистические выверты. Сбо­
ры партработников обострились болезненными дискус­
сиями о целесообразности выселения баев, возникло не­
доверие, всплыли, казалось бы, давно забытые ссоры и
нанесенные обиды, между селами и аулами понеслись
слухи и кривотолки. Коммунисты уличали друг друга в
национализме и в великодержавном шовинизме. И не­
редко местничеством, национализмом грешили русские
партработники, а шовинизмом — казахи. Объяснялось
это тем, что многие русские (ныне руководители) были
сосланы в казахстанскую ссылку задолго до революции,
как случилось в жизни Каширцева, или остались здесь
в годы гражданской войны, а еще больше их направила
страна в помощь республике с середины двадцатых го­
дов, из числа которых был Гнездилов.
А коммунистов-казахов часто упрекали — и за дело —
в великодержавном шовинизме. У них не хватало опыта
классовой борьбы, знаний в экономике и навыков в стро­
ительстве нового. Не виделось многим из них, что за
феодальной убогостью, неграмотностью, косным бытом
с его многоженством, калымом, барантой, дикими пред­
рассудками и невежеством лежит уже вскрытый Совет­
ской властью мощный плодоносный пласт великих воз­
можностей казахского народа с его национальной гор­
достью и самосознанием. Не видели и посему считали:
какой смысл заниматься долгими изысками, время не
ждет, проще взять за основу все русское — у них каза­
хам есть чему поучиться. И редко кто мог с точностью
определить ту границу, за которой привязанность к ка­
захской земле переходила в национализм, а глубокое
уважение к русскому народу — в исповедание казахом
великодержавного русского шовинизма. Здесь мало бы­
ло одного желания видеть эту землю обновленной, раз­
витой— требовался большой жизненный и партийный
опыт, умение мыслить новыми категориями, иными мас­
штабами, способность за местным увидеть общее, часто
отказывая сегодняшнему, чтобы за трудностями, слож­
112

ностями, недочетами, порой возмущением предвидеть ре­
зультат принятого решения, несшего в будущем боль­
шие выгоды.
Нездоровую обстановку в крае осложняло прожива­
ние здесь Троцкого и Зиновьева, которых за непримири­
мую оппозицию к правительственному курсу выслали
сюда в 1928 году.
Зиновьева препроводили в Кустанай, а Троцкому вна­
чале определили место жительства в небольшом южном
городке. Из одних окон виделся двор, где между разби­
тых повозок бродили куры, из других — замызганная
улица из глинобитных домишек, с керосиновой лавкой
в конце, откуда в привозной день неслась бабья пере­
бранка, и все скучно, голо, грязно,— ничего из прошлой,
столь яркой и бурной жизни, в которой было все, о чем
мог мечтать человек его способностей. Теперь местное
руководство шарахается, как от чумного, обеды носят
скверные, пыль летит в окна, оседает на белье, вещах,
скрипит на зубах, забивает густо седеющие кудри, и ко
всему — эта вонючая лавка с запахом, который он не
мог выносить с детства...
Лев Давыдович в очередной раз взбунтовался, и его
перевели в Алма-Ату. Но и там оставаться «не у дел»
он не мог, и вскоре к нему и тайно и явно, конным и
пешим порядком потянулись, словно в Мекку, паломни­
ки от партии. Строгого партийного контроля за ним не
устанавливали, и он витийствовал. Умелый оратор, гиб­
кий в полемике, с громадным опытом ведения дискус­
сий на любом уровне, он мог увлечь собеседника и при­
вести к выводам прямо-таки поразительным. Внешне —
революционно, демократично, народно; в сути — в корне
противоречиво генеральной линии партии. К слову ска­
зать, больших трудов это ему не составляло: собесед­
никами, как правило, были различные отщепенцы, бай­
ско-кулацкие элементы, национал-уклонисты, исключен­
ные вместе с троцкистами за антипартийные действия
из партии. Но наезжали и члены партии. Часто ими ока­
зывались люди, плохо осведомленные о всех сложно­
стях внутрипартийной борьбы, не знавшие истории пар­
тии, ее диалектики, не понимавшие ленинских работ
по дальнейшему построению социализма; закономеоное
изменение марксистской теории в практике немедленно
расценивалось отступлением перед натиском империа­
лизма, пораженчеством; многие из них смутно лредсгав113

ляли характерные особенности партийно-хозяйственной
работы среди многонационального состава народов Ка­
захстана, не видели перспектив его развития.
«Перспективу» приезжему вычерчивал Троцкий. Там
всего было, и конечно же без учета реальных возмож­
ностей, сроков, без знания обстановки на местах, быта
и всего уклада казахского народа. Привлекали трудно­
сти, о которых предупреждал Троцкий. Они придавали
достоверность «откровениям». Коли трудно,— значит,
жизненно. Но стоит ли их бояться? После всего, что пе­
режито, и ради будущего нужно идти на любые трудно­
сти, даже если они связаны с насилием и жестокостью.
Хватив изрядную чашу политиканства, крепко на­
стоянную на революционной фразе, потрясенный скорым
и радужным будущим, приезжий, не умевший думать,
сострадать и дальновидно хозяйствовать, лишь обуян­
ный неуемной жаждой по-прежнему крушить, ломать,
добивать остатки «старого» мира, спешил домой де­
литься с «сотоварищи» услышанным, и вскоре прини­
малось соответствующее решение...
Троцкисты, объединившись с националистами и
другими группировками, создали серьезную опасность.
В 1929 году Троцкого выдворили за границу, где впос­
ледствии удар альпенштока завершит его судьбу, одна­
ко мутная взвесь, всколыхнутая им, будет оседать еще
долго...
IX

В первый же день Похмельный понял; Гуляевка со­
вершенно не готова к предстоящему севу, колхоз нахо­
дится на грани развала.
От обобществленных в декабре прошлого года се­
мидесяти двух лошадей остался табунок в девятнад­
цать голов. Пять из них, считая и строковского
выездного коня, держали в селе на пожарный случай,
остальных правленцы отогнали на зимовку к знакомо­
му казаху, откуда до сих пор не решались привести в
село.
Колхозного стада, собранного такими же страдания­
ми и с великой печалью, больше не существовало: что
не успели по приказу Гнездилова увести из села в ян­
варе грозные уполномоченные по заготовке мяса — в
марте отвели на свои дворы бывшие хозяева. Привели,
114

облегченно вздохнули, бережно обмыли засохшие ка­
тышки на стегнах радостно замычавшей в родном хлеву
скотины и тут же, по-хозяйски, не упустив ни капли
крови, пустили под нож. Быков и лошадей большей
частью продали за хорошие деньги заготовителям с мно­
гочисленных строек. Из семенного фонда почти в че­
тыре тысячи пудов в наличии имелось чуть больше по­
ловины, остальное по приказанию Гнездилова было
отдано на руки гуляевцам для очистки и сохранения.
Никаких серьезных работ в хозяйстве не велось, по­
этому колхозники трех бригад, созданных еще в фев­
рале, имели по ничтожному числу трудодней. Но уди­
вило число сторожей и скотников. Ему объяснили: нет
единого скотного двора, амбары разбросаны во всех
концах села, оттого и вынуждены держать быков на
личных подворьях, но он сразу понял: каждому хочет­
ся придержать тягло у себя под рукой, мало ли, а что
касается сторожей, то по нынешним временам — больно
удобная должность: и не перетрудишься особо, и в со­
знательных числишься...
Из рук вон плохо был налажен учет колхозному,
не говоря уже о единоличном, не хватало быков для
планируемой посевной площади в 900 гектаров, и не­
понятно было, из каких расчетов Гнездилов требовал
их засеять; пугающе мало оказалось инвентаря, фураж­
ного корма, сена, упряжи, пустовали низенькие, полу­
разрушенные кошары; давно без дела высились за
околицей два ветряка и мельница.
От гарнцевого сбора, который теперь числился об­
щественным фондом, в колхозной кладовой сиротливо
стояло лишь два мешка петлевки. Не велось учета
кооперирования на бесплатные паи; на вкладе потре­
бительского общества лежало двести рублен, хотя
взнос от села уже составлял более трех тысяч рублей.
О содержании инструкции по организации труда з кол­
хозах на весеннюю посевкампанию 1930 года, разра­
ботанную в дополнение к рабочей программе Колхозцентром— главный документ в практической работе! —
правленцы имели весьма смутное представление.
Сведения о последних событиях у многих кончались
мартовской статьей, не было газетных подшивок; вы­
званный в правление секретарь комсомольской ячейки
так терялся, что на него жалко было смотреть. Приво­
дило в смятение число «лишенцев», бойкотированных,
115

оштрафованных, исключенных из партии в предыдущие
хлебозаготовки, и в прошлом судимых сельчан. А в
пыльных шкафах он находил прошлогодние указания
от земельного управления, старые плакаты, пособия
по агротехнике и давние справки, в которых фиолето­
выми кровоподтеками печатей предписывалось в сроч­
ном порядке вывезти, составить, ограничить, ликвиди­
ровать, определить... И окончательно добил старик,
отец болевшего сидельца — он весело объявил, что
половина села толком не знает, кем числится: в колхоз­
никах или в единоличниках.
Все это еще можно было понять (мало ли безала­
берности и промашек в только что созданных колхо­
зах), если бы не дух праздности и полного безразличия
к будущему (который и страшил-то более всего!), вла­
девший людьми.
Похмельный поражался: да будь Строков трижды
враг и то не смог бы довести до такого состояния кол­
хоз, не помогай ему своим тупым равнодушием к соб­
ственной судьбе либо злобной неприязнью к власти са­
ми гуляевцы. И как теперь понимать Гнездилова с его
озабоченностью состоянием колхозов в районе, с кото­
рой он уговаривал его остаться, и с тем, что в действи­
тельности творится в селах? Недоумение сменилось
гневом: кабинетная душа, из-за стола обстановки не
видишь! Не можешь руководить — уходи прочь, не губи
не тобой начатого дела. А посмотреть, послушать — го­
ворун...
В конце дня он собрал актив, уже знакомый по рас­
селению.
Председатель сельсовета Гриценяк Гордей виновато
разводил руками, ссылался во всем на Строкова, со­
крушался, ловко перебрасывал вопросы другим прав­
ленцам, зато в выгодных для него местах принимал оза­
боченный вид и красиво поводил очами; за всем этим
чувствовался мужик настороженный, себе на уме.
Игнат Плахота, тот самый, что требовал от Похмель­
ного разъяснений по раскулачиванию и высылке, слу­
шая, хмурился, ронял желчные замечания, ничего дель­
ного не предлагая, хотя было видно: у него есть что
сказать, и всячески показывал, что Похмельного счи­
тает временщиком, поэтому всерьез принимать его не
желает. Один из комендантов, Иващенко (оба комен­
данта числились в активе), заявился с похмелья, с
116

важным видом задавал вопросы не к месту, вызывая
досадливые улыбки, но Похмельный отвечал ему тер­
пеливо, ибо комендант с фельдфебельской готовностью
соглашался со всеми его предложениями. Другой, Алек­
сей Кащук, болел в эти дни и, может, поэтому отвечал
вяло и безучастно, поглядывая из правленческих окон
на пустую дорогу.
Только два активиста хотели бы помочь. Это были
Гарькавый Федор, бывший фронтовик с покалеченной
ногой, и желтоволосый здоровяк Семен Гаркуша, один
из кузнецов села, молодой парень.
Однако Гарькавому, как понял Похмельный, требо­
вать дела в полную силу мешала его ущербность: тяже­
лой сельской работой он заниматься не мог, ограничи­
вался только советами, а предложения Семена то ли
из-за его зубоскальства, то ли по молодости во внима­
ние не брались.
Из разговора с правленцами Похмельный многое
выяснил для себя: что за село, сколько работного на­
рода можно добавить в бригады и вывести на посевную,
где какие земли пахотные и сенокосные и прочее, по­
мельче, но все важное в преддверии посевной. И ему
так захотелось увидеть их загоревшимися предстоящим
делом, как горел желанием работать он сам, что готов
был простить им, даже оправдать прошлую бесхозяйст­
венность, но несобранность, многозначительные намеки
Гордея, ядовитые замечания Игната и душок непонят­
ной враждебности меж ними (видимо, что-то крылось
за ней) вывели Похмельного из себя. Он не сдержался,
выматерил язвившего Плахогу, тот ушел в гневе, ос­
тальные обиделись, и на том заседание закончилось. В
запальчивости он объявил на утро общее собрание кол­
хозников.
Стали расходиться. Семен, комендант Кащук и По­
хмельный выходили последними. Все уже знали, что он
остановился у старика-вдовца, где ночевал прошлый
раз с конвоем. По той мрачности, с какой он ответил на
вопрос об этом, Семен и комендант поняли, что новому
председателю там не по душе, поэтому пришлось про­
явить заботу, и они повели его на бывшую строковскую
квартиру. Но хозяева, напуганные недавним обыском
и арестом Строкова, напрочь отказали в постое.
Похмельный попросил спутников не хлопотать боль­
ше, однако отказ задел Семена:
117

— Не-е, я так не оставлю. Его надо бы к якой-небудь одинокой бабе пристроить,— размышлял он, идя
по обочине.— Давай, Алешка, к Василине.
— Ополоумел ты к вечеру,— сердито ответил комен­
дант, тоже обиженный отказом.— Да завтра все село
в него пальцем тыкать станет. Надо к такой, чтоб не
стыдно и сытно...
— О, есть такая!— осенило Семена.— Пошли к Сидорчихе. Хоть старый глаз, да бабий. Постирает, при­
берет... Пошли, председатель, так и быть, удружу тебе
старуху. У ней корова... была, рассадник, огород хоро­
ший, всяко прокормит. Но в случай яких недоразуме­
ний— на меня не обижайся,— загадочно добавил он.
— Каких недоразумений? — приостановился По­
хмельный.
— Знахорка она. Мужиков чарует. Вот, к примеру,
понравишься ты девке, на якую и глядеть-то тошно, не
то шоб ее там где-нибудь... она пойдет к этой Сидорчихе, та наварит зелья из лягушачьей икры, угостят тебя
по пьяной лавочке, и на другой день ты за той страхо­
людиной будешь бегать, пока не догонишь.
— Чем бы тебя, бугая, напоить, чтоб ты хоть трош­
ки меньше языком трепал,— с тоской заметил комен­
дант.
— А поило!— убежденно вскричал Семен.— Поило,
коварное племя! Один раз такой отравы поднесло по
пьянке, шо всего наизнанку вывернуло. Я уж думал
бражка не выграла або с табаком настояли, а потом до­
петрил: да тож чарует меня ведьмачье отродье! Но не
вышло у них, устоял, а Серега из-за того и загнулся...
Шо к девке она тебя, председатель, приворожит — пол­
беды, беда, когда она к себе, старой причарует... Глянька, Алешка, это не она со своего огорода посунулась?
Пошли скорише, пока ее черная сила неуволокла ку­
да-нибудь. Они, эти ведьмы, страх любят вечерами по
селу блукать!
Старуха довольно охотно приняла Похмельного на
квартиру, тут же предложила поесть, застелила постель,
нагрела воды помыться, и он с первой минуты стал на­
зывать ее по имени-отчеству, что в общем-то в селе не
было принято.
На том и закончился первый день его председатель­
ства в Гуляевке.
118

X

Разбудил его Семен. Со сна Похмельный не сразу
понял, где он и зачем его будят, а придя в себя, наспех
собрался, залпом выпил кружку молока, и оба поспе­
шили к правлению. Возле него уже толпился народ, и
Похмельный еще издали разглядел высланных. Он ос­
тановился.
— Этих зачем собрали?— Меньше всего ему сейчас
хотелось видеть и разговаривать с ними.
— Вот тебе раз!— удивился Семен.— Ты же сам
советовал собрать и выяснить, кто из них на шо гожий:
кто кузнец, кто плотник, кто до баб охотник... Га-а-а...
Зараз это самое коменданты и выясняют.
— Не до них сейчас. Пойди и скажи комендантам,
чтоб отправили их по домам. Нечего им, врагам, при­
сутствовать на колхозном собрании. Где Гриценяк? До­
ма? Ага, тогда ты скажешь и немедля пойдешь к нему.
Я тебя у него подожду.
Председатель гуляевского сельсовета Гриценяк Гор­
дей, стоя по щиколотки в стружках, фуговал доски. Он
приветливо поздоровался и без тени смущения пояснил:
надумал пол в хате за лето настелить, вот и решил по­
работать, пока время есть.
Похмельный неопределенно кивнул и сразу присту­
пил к делу, которое наметил еще с вечера.
— Списки гуляевцев, кто брал зерно на сохранение
и очистку, у тебя?
— У меня.
— Дай-ка их мне. Хочу, Гордей Лукич, после
собрания пройтись по должникам. Может, соберу
чего.
Гриценяк посмотрел на него так, будто впервые уви­
дел:
— Вот, оказывается, с чего ты решил начать... Что
ж, дело хозяйское. Но я не советую. Собрать-то, может,
и соберешь по мелочи, да сколько ж его собирать-то
можно. Зерно брала беднота. Каждый втайне думку
держал попользоваться им в черный день. Так и вышло.
Из остатков давно пасху выпекли и в тот же день
съели... Нет, не соберешь. Безнадежное дело.
Похмельный улыбнулся:
— Обидеть боишься? Вернуть в колхоз семена стыд­
но? Стыдно нам с тобой будет осенью, когда мы людей
119

без хлеба оставим. Ведь семена урожаем нам в десять
раз окупятся.
— Хорошо если нам, а если кому-то?
— A-а, не начинай,— махнул рукой Похмельный.—
Да ты не бойся, я тебя с собой не возьму.
— Да я и не боюсь,— открыто засмеялся Гриценяк.—
Я с тобой не ходок. Ты сегодня здесь, а завтра за то­
бой только пыль на шляхе встанет, а мне с людьми
жить.
Подошел Семен. Гриценяк ушел в хату, вынес спис­
ки и все остальные документы, которые вместе с послед­
ними районными указаниями хранил у себя дома.
— Это кто ж тебя надоумил? — поинтересовался
он.— Не Федор Гарькавый, случаем? Тогда Кащук или
вот Сенька, больше некому... Ты не спросил у них, чего
они сами до сих пор не прошлись? Надо бы спросить...
Ты, козаче, не с того краю начинаешь. Ничего не собе­
решь, только народ против себя настроишь. А тебе это
зараз совсем ни к чему.
Похмельный тронул носком сапога ослепительный
ворох витой стружки:
— У тебя больше нет никакой срочной работы? Тог­
да кончай и кличь людей на собрание.— И еще раз хо­
лодно улыбнулся: — Жить тебе теперь, Гордей Лукич,
не просто с людьми, а с колхозниками. Ты поразмыш­
ляй над этой разницей...
Когда они подошли к правлению, высланных во дво­
ре уже не было, а может, он и не разглядел их среди
собиравшихся гуляевцев. Ему было видно с крыльца,
как выходили они из дальних проулков, появлялись на
тропках и задах огородов, сходились на широкой улице
и шли к правлению, заполняя двор. Много пришло мо­
лодежи. На перильцах сидели правленцы, еще какие-то
незнакомые ему сельские комитетчики бубнили в ком­
натах, и коротко вспыхнуло в памяти: такое же утро;
этот же двор, те же люди вокруг — все так же, как не­
давно, в день того, недоброй памяти, отъезда. И у него
вдруг в страхе дало сбой сердце: а не провалится ли
он сегодня с треском косноязычной в растерянности
речью? Сумеет ли овладеть людским вниманием, интере­
сом, повернет ли эту массу в нужную для дела сторону?
Он понимал: от того, насколько уверенно он прове­
дет собрание, зависит его дальнейшее положение в се­
ле. Проявит сейчас твердость, смекалку, бесстрашие,
1 20

хозяйственность — будет в дальнейшем легче работать,
станут подчиняться, уважать. Даст себя сбить выкрика­
ми и каверзными вопросами, отдаст в панике и страхе
на всеобщее осмеяние толпы — на том и кончится его
председательство: два позорища в этом дворе ему не
вынести.
А сбить здесь вполне могут...
Но тут же переборол смятение, закрылся улыбкой и
шутливым многословным разговором с правленцами.
Люди все прибывали, и среди них много оказалось жен­
щин, что несколько ободрило: несмотря на присущую им
в подобных случаях трескотню и взбалмошность, с ни­
ми было проще, они легче поддавались убеждению,
уговорам, нужно только всякий раз умело напоминать
им о детях и будущем семьи, при этом обставлять дело
так, чтобы виновными оказывались не только власти,
но и тугодумие их собственных мужей. Наука не столь
сложная, сколь ловкая... Да, крепкую проверку он на­
значил сам себе на сегодняшнее утро. Вынужден назна­
чить, ибо не станет ждать земля, когда он освоится и
уймет дрожь в коленях...
Сползли с перильцев правленцы, посерьезнели, из
комнат вышли остальные активисты, обменялись раз­
личными замечаниями, а он все оттягивал открытие со­
брания.
— Эй, ясные головы! — окликнули со двора.— Хватит
шептаться, начинай!
Шум смолк. Похмельный повернулся лицом к наро­
ду и поднял руку.
— Считай, уже начали... Товарищи! Решением на­
шего правления на сегодня объявлено общее собрание
колхозников.
— А це шо за гусак? — притворно и громко удизился кто-то, и тут же, в подтверждение опасений Похмель­
ного, в задних рядах хамовито поинтересовались:
— Ты-то кто такой? Откуда тебя до нас черти ки­
нули?
— Товарищи! Решением вашего районного началь­
ства я назначен к вам председателем... Эй, молодежь,
подойди ближе — кричать трудно... Какие вопросы будут
по моей личности?
— Яки вопросы, шо за расспросы? — вознегодовал
комендант Иващенко и полез на крыльцо.— Сразу вид­
но, шо ты наш человек, не то шо Строков. Тот хочь и
121

умный был, а нам не умного надо, а такого, шоб с
нас... — Комендант грозно встряхнул у груди кулаками
и сделал такое свирепое лицо, что вокруг засмеялись.
— Куда Строкова дели?
— Ваш Строков оказался замаскированной контрой,
бывшим офицером. Его будут судить и наверняка рас­
стреляют... Зовут меня Похмельный Максим Иванович,
с девятисотого года. Воевал, после гражданской был в
милиции и на партийной работе. В последнее время за­
нимался раскулачиванием и высылкой кулаков и про­
чего вражеского элемента. Теперь буду у вас председа­
телем.
— До нас насовсем?
— Насовсем. Больше нет вопросов? Тогда у меня
к вам имеются. Я вчера говорил с вашими правленца­
ми. Они на вас ссылаются, мол, как народ порешит.
Вот я теперь у вас спрашиваю: вы думаете в этом году
сеяться?
— Не-а! — живо ответили со двора.— Мы этим го­
дом порешили всем селом в пролетариат записаться.
— Это почему же?
— А у нас теперь, як и у него, кроме цепей, ничего
не осталось.
— Пахать дуже тяжко, мы в кочевья, не хуже кир­
гизов, кинемся. Або в торговлю...
— Товарищи, ну к чему эти дурацкие реплики! Д а­
вайте поговорим серьезно. Ведь давно пора за дело
взяться.
— А ты умеешь?
— За дело мы — вр-р-раз!
— У нас таких делателей племенными держат...
Похмельный миролюбиво улыбнулся:
— Вы мне толком объясните: почему волынку тя­
нете? На что надеетесь? Земля сохнет, лошади черт-те
где, инвентарь валяется где ни попадя, семян мало, а
вы хаханьки устраиваете. Государство вам хлеба не
даст, оно его от вас ждет. Своей леностью вы обрекае­
те рабочих на голод. Между прочим, вас личные ого­
роды не спасут, потому что при таком отношении к се­
ву во многих селах вам картошку не обменять на пше­
ницу осенью. Кто вы есть на текущий момент? Земли
личной нет, большого личного хозяйства тоже нет. Ни
колхозники, ни единоличники. Ни то ни се. Доводите
уж до конца, если начали. Собрались жить колхозом —
12 2

живите. Где же ваша хваленая мужицкая рассудитель­
ность? Мне один из ваших вчера пытался мозги запуд­
рить: и выезжать на сев рано, и лошади еще на зимов­
ке, и у быков язвы какие-то на шеях... Предупреждаю
заранее: такие номера со мной не пройдут — я человек
сельский. Вы, скорей всего, в дожди свои огороды па­
хали, потому и потерлись быки. Со своим спешите, а
колхозное пускай стоит? Тот же товарищ мне вчера
объяснил: лошадей отогнали на зимовку, чтобы вы не
разобрали их по своим дворам, как коров в марте. Так
сказать, от вас самих спасать. С трудом, но я ему по­
верил. Но тут же выясняется, что сена два прикладка
осталось. У вас и быков-то нечем сейчас кормить, а бы­
ли бы в селе лошади, то подохли бы с голоду или на
веревках висели. Кстати, я вчера так и не выяснил: чем
вы за такую услугу с тем казахом рассчитались? Не
свиным же салом? Небось отсыпали пшенички из семен­
ного фонда? А? И никто не знает, что там с лошадьми,
может, с них давно шкуры сняли... Пусть в целости...
Как они там содержатся? В табуне?.. Кому ты расска­
зываешь, дядя! Да за эти месяцы любая выезженная
лошадь неукой станет. Нет бы раньше пригнать, при­
учать к работе... Ты же изматюкаешься на пахоте, пока
ее в борозду вгонишь. А быков, основное тягло, прибе­
регли бы до пахоты, поставили на откорм со своего
загашника, коли пользуетесь ими в личных целях. Ког­
да в единоличии жили, небось учителей не требовалось...
Вот как ты думаешь, дядя, чем для тебя такая раскач­
ка кончится? — обратился Похмельный к пожилому гуляевцу, судя по его унылой физиономии не столь быст­
рому на ответ.— Подсказать? Пойдешь ты, горемычный,
с детьми кусочником по миру.
Гуляевец пренебрежительно отмахнулся:
— А с твоего колхозу тоже не разживешься. Была
у нас коммуна. Вдосталь налюбовались!
— Коммуна — не колхоз. Ты не путай божий дар с
куриными... А что тебе терять? Засеявши колхозное, ты
хоть что-нибудь да получишь, не сеявши, ты не полу­
чишь ничего. Или я чего не понимаю? Так объясните,
в чем дело...
В задних рядах зашевелились — кто-то отчаянно про­
бирался к крыльцу; передние расступились, и Похмель­
ный увидел тщедушного мужичка с округлившимися от
усилий белыми глазами на багрово сожженном весен­
123

ним загаром, шелушившемся лице. Он по-петушиному
взлетел на крыльцо:
— Ты, вояка, сколько дней у нас? О, бачили вы та­
ких быстрых: второй день, а уже учит! Ты знаешь, шо
наше село до революции самым богатым было? По все­
му краю слух шел! А зараз одни ветряки да вербы ос­
тались. Все вымели! За последних три года с нашего
села почти восемьдесят тысяч пудов пшеницы вывезли!
Не веришь? Почитай у Гордея в бумажках. Вы нам их
заместо денег оставляете... Всем дай! То рабочим, то
пострадавшим, то лядащим, то еще какой другой хо­
лере. Аж за моря наш хлеб вывозите, в дружбу со вся­
кими басурманами, а они жуют его и плюют в нашу
сторону... Ты на днях привел две сотни голодных — ко­
му их кормить? Тебе с Гнездиловым? Не-е, нам. Выхо­
дит, им тоже дай. Да когда ж оно, мать его в душу,
кончится это «дай»! А нам кто даст? Молчишь? То-то
и оно! Ты пытаешь нас, чи собираемся мы сеяться? Нет,
не собираемся! Не желаем мы кормить тысячи выслан­
ных. Якого черта мы будем грыжи зароблять на пахоте,
когда неизвестно, кому хлебец наш достанется. Пра­
вильно я ему сказал, люди? — обратился он к толпе, и
она грозно всколыхнулась:
— Правильно!
— Не выйдем!
— Опять под метлу выметут!
— Не-е, по пуду на едока оставят, як в хлебозаго­
товки прошлой осенью.
— Пора, мужики, быков брать да выезжать на свои
земли. Мабуть, не будет с колхоза пользы.
— Яка там польза! Разор один.
А когда гуляевец под шум и крики победно спу­
стился с крыльца, его горячо одобрила неряшливо и позимнему одетая баба, стоящая у навесного столбца:
— Ай, молодец, Илько! Зараз и я ему выскажу...
Похмельный вгляделся и узнал в ней стряпуху, что
не так давно варила для конвоя борщ. На крыльцо она
всходить не стала.
— Кулаки — люди умные были. Они свое добро за­
ранее пустили в копейку, а потом в глухую ноченьку
выехали, а куда — сам бог не ведает, а нас оставили при
червонном интересе, и мы за них отдувались — вывози­
ли пшеничку. Гнездилов нажился на нашем селе! А
теперь шо будет? Мы, значит, сеяться-пахаться, а потом
124

понаедут вот такие, як ты,— я тебя, черта заполошного,
знаю! — и опять все вывезут. А не выйдет! А не пойдут
наши мужики пахаться!
Иващенко презрительно сощурился сверху:
— Когда это ты успела мужиком обзавестись?
— Обзаведусь!
— Давай, давай, тетка Орина! — ободрили ее из
группы парней.— Дай ему так, чтобы у него и дух за­
нялся!
— И дам! — вскипела стряпуха, вымещая обиду за
давешний окрик Похмельного.— Кому хлеб пойдет?
Опять твоим рабочим? А шо взять с них? Керосину не­
ма, материи нема, спичек нема, мыла нема, инструмен­
та не кують, простой иголки — и той нема. А жруть они
не меньше нашего! Вот нехай едут сюда и сами сеются,
а мы побачим, а осенью дележки потребуем...
Похмельный попытался остановить ее:
— Вам рабочие Советскую власть, землю дали...
— Ничого нам твоя власть не дала! — окончательно
взбеленилась стряпуха.— У нас и без твоей власти зем­
ли было — паши сколько хочешь, абы твое здоровье!
Где вы только взялись... Люди, а я? Я правильно ему
высказала? Я ж за вас страдаю! За мои слова меня,
может, завтра на казню...
— Такая умная баба и одна пропадает,— веселились
парни у каменного сарайчика.
Похмельный молчал. Он знал, что ответить, но и
знал, что лучший выход в таких случаях — дать им вы­
кричать свое, отвести душу. Так некогда учил Карнович...
— И откуда их только черти накачали на наши го­
ловы с тем колхозом...
— Хочь бы один приехал, порадовал.
— При богатых лучше было: они за работу хочь
чем-то платили.
— А зараз ты высланных кулаков задаром будешь
кормить!
— Да разве такую ораву прокорхмишь?
— Кажуть, еще пригонят...
Похмельный громко похлопал в ладоши. Подобное
действо для гуляевцев, видимо, оказалось внове, пото­
му что во дворе удивленно притихли.
— Высказались? Теперь все сюда слушай, а ты, ве­
селый, подойди поближе, чтобы я тебя разглядеть мог...
125

Все, о чем вы здесь поете, знакомо мне. В каждом селе
такая песня. Вам наверняка объясняли, теперь я попро­
бую. В первый и последний раз. Вы слыхали, что во
время гражданской войны на нас шло четырнадцать го­
сударств? Кто не слыхал, пусть знает. Мы выстояли и
еще выстоим в случае чего. Советская власть крепнет
с каждым днем! А добыл ее рабочий класс. Он готовил
революцию, он ее и совершил. Вы после Декрета о зем­
ле в большинстве своем по домам мотанули. На боль­
шой дележ: «Як бы сусиду бильше не досталось», а ра­
бочие пошли в Красную гвардию. В самые трудные го­
ды гражданской войны Ленин обращался к рабочим.
Кто из вас воевал, тот знает. Бросали они фабрики и
заводы и шли защищать революцию. Из Москвы, Пи­
тера, Тулы, Донбасса и прочих промышленных городов,
и тысячами погибали за Советскую власть, в том числе
за ваши земли и пшеницы. И вот через двенадцать лет
я, проезжая по Украине и России, своими глазами ви­
дел, что те же рабочие сидят на карточках. Триста грам­
мов хлеба для мужика, который весь день молотом
отмахивает! Вот ты, говорливый, вымахаешь? И его
детишки, не в обиду вам будь сказано, маслицем и сли­
вочками только в великие праздники пробавляются...
Сталь варят, заводы строят, оборону крепят. Из послед­
них сил тянутся, а крепят. А вы, имея в наличии семе­
на, тягло и землю, гадаете: сеяться или не сеяться?
Предлагаете рабочему землю пахать! Да это же на­
стоящий саботаж! Заставим сеять! Выхода у вас нету.
А ты, тетка,— он шагнул к столбцу, нагнулся,— еще
плохо меня знаешь. Я вам не Строков... Предупреждаю
всех: за подобные провокационные разговоры буду аре­
стовывать и отправлять к Полухину.
— Только это и умеете!
— И хлеб забирать!
— Строков не твоего ума был, а не стращал Полу­
хиным!
— Может, обломать ему рога, пока не оперился? —
деловито предложил кто-то из мужиков.
Внизу у ступенек бесновался тщедушный гуляевец?
— Я всю осень на своих быках... в хлебозаготовки...
пшеницу на станцию... меня люди прокляли, а я возил,
бо верил! А оно вот як обернулось! Разграбили села,
сволочи, а теперь к Полухину?!
После того как ему что-то нашептала стряпуха, он
126

совсем рассвирепел и все пытался подняться на крыль­
цо, но его осаживал комендант Иващенко.
«Начинается! — в тревоге подумал Похмельный.—
От таких заморышей всего ожидать надо... Ну, погоди,
ведьма конотопская, утрясется — я тебе на сей раз спол­
на воздам!» — мысленно пообещал он злорадно взгля­
дывавшей на него стряпухе.
— Грозится еще!
— Эй ты, мурло в кожанке! Если еще раз гавкнешь
на кого, мы тебя самого свяжем и свезем к Полухину.
Похмельный заметил того, кто это выкрикнул,— вид­
ного собой парня, скорей всего, местного заводилу. Пар­
ней было несколько, один из них многозначительно под­
брасывал на ладони увесистый камень...
«Может, в самом деле лишнее брякнул? — росла в
нем тревога.— Запросто ухайдокать могут... Но отсту­
пать нельзя, отступлю — совсем пропал...»
И он как можно спокойнее спросил:
— Сам свяжешь или с компанией?
Парни промолчали.
Похмельный демонстративно похлопал себя по кар­
ману, где у него лежал наган, и добавил:
— Я тебя, падло, так свяжу, что у твоей мамани
слез не хватит... Я — полномочный представитель Со­
ветской власти и шельмовать себя не позволю! — Он
напряг голос так, что в нем зазвучало такое, от чего
во дворе наступила полная тишина.— Меня сюда на­
правила партия! От ее имени я спрашиваю с вас дела
и спрошу так, как сочту нужным. А вы! Вы... Вы чего
добиваетесь? — хрипло спросил он у собрания.— Хоти­
те, чтобы к вам в село хлеб государство возило? На
кой хрен вы нужны ему в таком случае. Не для того
большевики... Что вы мне тычете своей былой зажи­
точностью? Вы же переселенцы. Забрались сюда, к
черту на кулички, место для села вам отдали неплохое,
землю и лошадей по дешевке скупили у казахов — я все
знаю! Подати вам, как переселенцам, установили не­
большие, фабрик поблизости нет, делиться хлебом не
с кем... Чего ж вам не богатеть! А вот на Украине де­
ла обстояли и обстоят гораздо хуже. Объяснять не бу­
ду— долгая история... Партия поставила вопрос так:
союз рабочего и крестьянина. Серп и молот! За то би­
лись... Да, слышал я, что вы помогали, знаю, сколько
хлеба из села вывезли, и про голод ваш слышал. Что
127

ж, спасибо. За то, что помогли в трудное время,— спа­
сибо or имени Советской власти. Вы ей выстоять по­
могли. Благодаря вам она окрепла, поднялась... Эй,
приятель, гы не уходи, дослушай, прежде чем меня
вязать... Но это не значит, что теперь вы ей условия
будете диктовать. Что вы баранами уперлись?! Пересту­
пите свои обиды, не стоят они того. До меня не дохо­
дит: время сеять, а они ни с места. Где это видано,
чтобы в эту пору хохол сложа руки сидел? Вы же
практически сделали все, чтобы жить колхозом: земли
и скот обобщили, закрепили актами, кулаков своих вы­
слали, даже деньги на трактора собрали. Вам надо
продолжать, а вы на полдороге встали. Это еще хуже,
чем вообще не начинать.
— А мы выписуемся из твоего колхозу,— неожидан­
но объявил тщедушный Илько.
— Точно! Единоличниками засеемся.
— Оно и лучше: с единоличника они только по на­
логу возьмут, а с колхозника — сколько захотят,
— Вертай земли и быков!
— Расписки верни!
— Не будем на твоих кулаков горбатиться!
— Выписуемся! — радовались поданной Ильком мыс­
ли гуляевцы.
Похмельный подумал и тоже объявил:
— С меня в районе потребовали: если кто из вас
подаст заявление о выходе, то немедленно сообщать
туда. Не здесь, в селе, а там, в районе, будут решать,
что с такими шустрыми делать: то ли по-доброму вы­
гнать из села, то ли... — и он многозначительно указал
на север.
— От гады! — изумился кто-то из мужиков.— Они на
всех путях заслоны поставили. Или в колхоз, или в
петлю...
— Ты взаправди? — растерялся Илько.
— Еще как взаправди! — ответил Похмельный, с
удовольствием слушая вновь наступившую тишину.—
Вы что же, думаете, что в районах массовой коллекти­
визации потерпят выходцев? Чтоб они палки в колеса
колхозу вставляли? Нет, конечно. Таким найдут другое
место. Поэтому мой совет — не валяйте дурака... Бабы,
я к вам: пусть мужья дурью маются, а вы-то о чем ду­
маете? Как же вы детей без коржа в зиму оставите? Не
ожидал от вас... Да черт с ним, с Гнездиловым! Пусть
128

заберет, но не все же заберет. Сдадим план, остальное
ваше... Что вы ждете? Другой власти? Не будет. И ра­
бочий сеять не приедет. Поверьте мне: не даст вам сги­
нуть Советская власть. Ваша судьба — сам бог начер­
та л — землю пахать, и никуда вы от этого не денетесь.
После собрания я оставлю сидельца в правлении — за­
писывать желающих работать в колхозных бригадах.
Их число и состав будет зависеть от расположения ва­
ших пахотных земель и тягла. Прошу по-доброму: запи­
сывайтесь сами, без уговоров. Не запишетесь — создам
бригады из высланных, вспашу, сколько сможем, но
осенью вы у меня ни грамма зерна не получите. Зару­
бите это себе на носу...
Его прервал сильный мужской голос:
— Да ты охолонись трошки! — К крыльцу подошел
плотный, низкорослый гуляевец, веснушчато-рябой, го­
лубоглазый, с рыжим жестким волосом, коротко торча­
щим из-под сбитой набекрень старой кепки.— Тебя кем
сюда назначили? Председателем? Так ты и веди себя
председателем, по-нашему, головой колхоза, а не пры­
гай фертом городским.— И добавил добродушно, обра­
тясь к собранию: — Его дразнят, як бугая весной, а он
и рад стараться — орет так, шо бабе на сносях и слухать опасно... Ты нам лучше другое объясни: когда же
наконец кончится наша треклятая жизнь? Советской
власти двенадцатый годок минул, это правильно ты
подсчитал, а живем мы еще хуже, чем до нее жили. В
большой обиде на нее трудовое крестьянство! Як-то раз­
говорились мы со Строковым — он человек понимаю­
щий,— и вышло по всем статьям, шо власть-то больше
твоего рабочего голубит, его греет, а мы навроде бат­
раков при ней. Ты не обижайся, я тебе от всего народа
нашего говорю. Сам рассуди: с семнадцатого года у
вас, коммунистов, только и заботы с нами, як бы с нас,
крестьян, содрать поболе. То война с нас хлебец спро­
сила, то проклятые продразверстки, то голодовки —
опять ты, хлебороб, помоги, больше некому, то какие-то
вспоможения, то самообложения, то всесоюзные хлеб­
ные фонды, то еще какая напасть. И все с нас спрос, не
с рабочего; взамен — одни обещанья... Вспомнить, лю­
ди,— обратился гуляевец к толпе,— в двадцать первом
году у нас неплохой урожай вышел, но к весне двадцать
второго мы уже пухли с голоду, а к лету,— он сообщал
Похмельному,— половина села вымерла. Сил не было
5

Н. Скромный

129

каждому покойнику отдельную могилу вырыть. Полень­
ями в одну яму складалн! Это чудом наши дети в жи­
вых остались. Не помоги в то лето киргизы с кобыля­
тиной — не уцелеть бы и детворе нашей. А с твоих ра­
бочих ни один возле станка не помер! Голодали, но не
мерли!
Гуляевец своим звучным рокочущим баском легко
перекрывал шум остальных голосов. Похмельный хотел
было дать ему знак взойти на крыльцо, чтоб гуляевцу
сподручнее было бы обращаться и к нему, и к толпе
внизу, но почему-то знака не дал, остался недвижим на
крыльце.
— К двадцать пятому кое-как выправились,— уже
тише продолжил тот.— Крестьянину, шоб встать на ноги
после голода, надо лет пять жилы рвать, но опять-таки вы
не дали бедняку-середняку окончательно подняться. То
налоги подняли такие, хочь «караул» кричи, то ввели
дополнительные обложения, то увеличили хлебопостав­
ки, то приказали всевозможные займы на пятилетку го­
сударству делать... И чого вы только за эти годы не
придумывали, лишь бы еще разок потянуть с нас хле­
бушко! Прошлой осенью совсем с ума посходили на
своих хлебозаготовках. Забрали все, шо можно. По пу­
ду на едока оставили на весь год! Это сколько же грам­
мов моему дитю на день выходит? Не подсчитывал? Я
понимаю: помогать стране надо, но вы бы хочь какоенибудь различие между кулаком и бедняком делали.
Кулаку сдать по планам больше, середняку — меньше,
бедняку — помочь, кулака — окоротить.
— А разве не так? — не выдержал Похмельный.
— На словах! — отмахнулся гуляевец.— На деле —
обратное. Да, сдавал он по хлебоналогу больше. Но вы
кулаку послабления дали, разрешения всякие. У него
было с чего начать. Хочешь земли поболе — бери, хо­
чешь батраков нанять — нанимай, хочешь торговать —
торгуй. А мы як бились в нищете спокон веку, так и до
сего дня бьемся. Нами эти годы не вы, коммунисты, ру­
ководили, а кулаки. Исподтишка, шо хотели, то и де­
лали, да еще на вас ссылались, нас, мол, коммунисты
уважають, им такие хозяйственные зараз крайне нуж­
ны. А у вас за двенадцать годов до бедняков времени не
нашлось? Руки не доходили? Чем же вы, спросить бы,
занимались? Ты спрашиваешь: чем мы думаем, сеять
отказываясь, а мы у вас, коммунистов, спрашиваем: а
130

вы чем думали? Яким местом? Да эти колхозы надо бы
еще в двадцатом году создать! А к вам только в трид­
цатом дошло? Обидней всего, шо вы все в одну дуду
играете. Кто б ни приехал — либо требовать, либо по­
прекать. Шо за напасть такая: каждый приезжающий
всех сельчан одной меркой — под кулака — равняет?
Да взять тебя: ты еще не знаешь в яком конце твоя
квартира, без указки не дойдешь, а уже орешь: сабо­
тажники! Тебе бы нас послухать, пожалеть, раз ты на­
совсем приехал, а потом сообща и о рабочем подумать.
Какой дурак тебе сказал, шо мы каждый день масло
едим и сметанкой запиваем? Вы наших же обобществ­
ленных коров еще в декабре прошлого года на стройки,
на мясо рабочим отогнали. И нас не спросясь! Где мы
зараз эту сметанку найдем? Разве шо друг друга доить
станем...
— Тебя, Кожухарь, господь бог для этого дела не
тем выменем сподобил,— сожалеюще заметил кто-то из
мужиков, и невеселый смешок, будто вздох, пробежал
по сборищу.
— А ты Полухиным грозишь. Не стыдно? — укорил
Кожухарь.— Этот Полухин и без тебя у нас в печенках
сидит. Долго его помнить будем! И ты не хлопай по
карману, не покрикивай. Мы не таких бачили, не таких
слухали.
— И то правда: перед ним батьки стоять, деды си­
вые, а оно, сопля невбитая, орет на них...
— Постыдился бы!
— Тю-ю, дурной: кого ты середь них с совестью бачив?
Кожухарь продолжил:
— Правильно молчало наше правление — ему ска­
зать нечего. Як с вами балакать? Вы ж одно знаете:
хлеб вывозить и международной гидре головы рубать,
все никак не дорубите, а мы тоже гегемоны, и вот ты
зараз ответь: шо мы выгадаем, состоя в колхозе? Сколь­
ко вы мне грошей та хлеба за мои труды положите?
Чого будет стоить ваш трудодень? Чого из живота я
вправе на своем двору держать? А самое главное ска­
жи: сдавать мы будем только по плану и не зернинки
больше или посля плана опять с щупами и наганами
уполномоченные по заготовке хлеба нагрянуть? Зажи­
вем мы наконец по-человечески или нет? Отвечай, па­
рень, сурьезно. Пока мы от вас твердого партийного
б 48

131

слова не услышим — ни одна душа на пахоту не вый­
дет!
Похмельный спокойно выслушал, страх давно исчез,
и было странно, что он вообще возникал. Бояться ему
нечего, здесь его не взять. Как-то само собой получи­
лось, что правленцы оказались сзади, у двери. А он —
на краю, у ступенек, один на один перед народом и воп­
росами... Он оглянулся и застал правленцев врасплох:
на лицах застыло любопытство, с каким они слушали
гуляевца, и нетерпеливое ожидание ответа нового пред­
седателя. И молчат... Впрочем он и не рассчитывал на
их помощь. Чем они дышат — ему стало ясно в первый
же день. Прав был Гнездилов, когда говорил, что мест­
ных активистов вяжут по рукам-ногам многочисленные
родственные связи. Но связи связями, подумалось Пох­
мельному, однако то дело, ради которого он собрал се­
ло, стояло выше кумовства. Почему же ему приходится
сегодня доказывать это?.. И Похмельный, у которого
еще не осела обида за «городского ферта», уверенно за­
говорил:
— Ты, дядя, меня на склизкое не гони. Не получит­
ся. Я к вашему разору касательства не имею. Почему
вы позволили Гнездилову и Строкову разграбить ваше
колхозное хозяйство? Где ты был, когда из села скот
уводили? — спросил он у басовитого гуляевца и тут же
наклонился к другому — тщедушному Ильку:— А ты,
говорливый, почему вывозил на своих быках зерно на
станцию? Приказывали? Я вот вызову сюда Гнездило­
ва, ты и ткни его в то, что он приказывал... Боишься?
Значит, меня можно, как бугая весной, дразнить, а ему
перечить кишка тонка? Раскусил я вас! — Похмельный
торжествующе выпрямился. — Профукали добро, на
прах пустили! Боялись? Теперь мне своим страхом ты­
чете? Вы рассчитывали легко отделаться, мол, неизвест­
но, куда еще с этими колхозами вырулит, может, одни­
ми разговорами и кончится. Вот вы и вывозили пше­
ничку, позволяли скот угонять. От раскулачивания у
райкома откупались! Да-да! А когда поняли, что кол­
хозы— дело неминуемое, взвыли? Враскоряку стали:
«Чи пахать, чи не пахать?» Будете вы пахать, дорогие
колхознички, никуда не денетесь! Заставим... Скажите
на милость, какие они обидчивые! Советская власть,
оказывается, их батраками держит... Это тебе Строков,
«понимающий» человек, нашептал или ты своим умом
132

дошел? Да эти двенадцать лет она из кожи вон лезла,
чтобы только укрепить страну. Мы после гражданской
войны, кроме полнейшей разрухи и страшного голода,
ничего не имели. Вы здесь отсиделись в бурьянах, а
там,— он указал на запад,— война лучших людей выби­
ла, громадное сиротство оставила. На заводы жутко
смотреть было. Страна все силы па восстановление и
стройки кинула. Каждую копейку с расчетом... По во­
семнадцать часов горняки из шахт воду черпали, на за­
водах сталь варили, строители лопатами котлованы ры­
ли. Мы армию вооружали. Не займись мы в первую
очередь этим, нас бы давно, как лягушат, подавили. Па­
хал бы ты, дядя, сейчас под батогом какого-нибудь
иноземного капиталиста, и никаких бы уговоров не
требовалось. Советская власть о вас, деревенской бед­
ноте, помнила с первого часу. Первым документом был
Декрет о мире, вторым— о земле, о вас, значит. Пом­
нила, да вот помочь вам у нее ни средств, ни сил не
было. Потому-то и дали волю нэпману и кулаку. Дру­
гого выхода не было.— Похмельный вспомнил разговор
с правленцами сразу же после расселения, Игната Плахоту, и гневно спросил: — Вы, беднота, могли дать го­
родам, заводам и шахтам хлеб? Нет! Сами голодали!
Чего же вы теперь, головы садовые, нас кулаками по­
прекаете?! Но сейчас, когда она, родная, поднялась...—
у него на миг перехватило взметнувшийся голос и горя­
чо стало под веками,— окрепла! — загремел он с крыль­
ца над головами колхозников,— она всем сердцем к вам
повернулась! Пятьсот миллионов рублей выделила на
строительство колхозов! Налоги отменила на два го­
да, кулаков выселила, чтоб вам жить не мешали, пе­
регибы осудила, двадцать пять тысяч рабочих напра­
вила в помощь, трактора шлет, семенные ссуды дает,
кредиты долгосрочные на покупку машин открывает!
Это ли не помощь! Да как у тебя только язык повер­
нулся попрекнуть ее! — насел он сверху на оторопевше­
го Кожухаря.— Кулацкие слушки среди народа сеешь?
И вы, все остальные, старательные «колхознички», по­
придержите языки! — крикнул он притихшему собра­
нию.— Сеяться надо, а не обиды подсчитывать. Вам ра­
бочие тоже могут счетец поднести, есть за что...
Медленно поднялся на крыльцо Гриценяк, молча
прошел за спину, к двери, следом пытался подняться и
тщедушный Илько, но его осаживал комендант. Пох­
133

мельный окликнул их, и через миг, подобрав полы лап­
сердака, Илько оказался рядом.
— Нехай ты нас уговорил, нехай мы согласные! А
толку-то с того сева! У нас девятнадцать коней и сто
четыре быка, и то часть из них не в строю. Надия на
твой колхоз во какая,— он отмерил на грязном мизин­
це мизер и поднес к носу Похмельного,— потому и по­
терлись быки на наших огородах... Считай: на пахоте
будет работать человек двести пятьдесят, от силы три­
ста. Это вместе с плуготарями, погонычами и ездовыми.
А остальных колхозников и твою сотню высланных му­
жиков куда определишь? Они ведь осенью тоже хлебца
спросят?! Я еще баб не трогал. Их учесть — числа не
хватит. Твой Гнездилов наказал вспахать в эту весну
девятьсот десятин...
— Гектаров,— поправил Похмельный.— Гектар мень­
ше десятины.
— Ты нам памурки гектарами не забивай,— огрыз­
нулся Илько.— С Гнездиловым будешь мерять гекта­
рами, а мы десятинами... Ты считай: две пары быков
при великих трудах за день вспашут без трети десяти­
ну, четверо коней — и того меньше, и получается, шо те
девятьсот десятин мы до июля пахать будем, когда тра­
вы в пояс поднимутся. Считай дальше: на каждую де­
сятину идет шесть пудов семян. На девятьсот десятин
пойдет пять с половиной тысяч пудов. А у нас вместе
с кормовым зерном и трех тысяч не наберется. Строков,
собачий дух, твоим высланным сразу выдал пятьдесят
пудов. О куда наше зерно идет! Еще раз выдадут, и
никакого собрания не потребуется... Погодить, люди, я
ему еще не все сказал,— успокоил Илько вознегодовав­
шее собрание.— Ладно, засеем, шо есть, а осенью? — он
вкрадчиво избочился к Похмельному.— Осенью весь
урожай на план уйдет? Гнездилов составил его на де­
вятьсот десятин и уже в Москву заслал! — Илько обли­
чающе погрозил Похмельному пальцем.— Нам опять по
пуду на едока оставят. Задарма работать гонишь? Ну,
горластый, шо скажешь людям? — Выкрикнув это в ли­
цо Похмельному, он стал спускаться с крыльца. На пол­
пути остановился и, не оборачиваясь, пренебрежитель­
но указав пальцем через плечо, закончил: — Присылают
вот таких скороспелых, а мы страдай.
Похмельный окончательно успокоился.
— Я вам еще раз повторяю: к тому, что вы имели
134

и растеряли, я руку не прикладывал. Если тебя послу­
шать, то нам вообще ничего не надо делать. Будем си­
деть сложа руки и ждать, когда кто-нибудь приедет и
засеет то, что осталось... Нет, не для того я здесь... Я
буду требовать свое. Имеете вы, дядя, немножко боль­
ше, чем ты сейчас объявил.
Он достал из кармана списки и потряс ими в воз­
духе:
— Здесь фамилии тех, кто брал семена на очистку
и сохранение. Оглашать их не буду: кто брал, тот зна­
ет. Так вот: после собрания задолжникам приказывает­
ся немедленно свезти семена к амбарам и сдать завхозу.
Двор охнул, будто его водой окатили, и взорвался
криками:
— Тю, сдурел, так его давно нема!
— Кого грабишь, сволочуга!
— Не имеешь права забирать!
— Он, гад, его своим кулакам скормить хочет!
— Да где ж его взять? Еще зимой проели...
Похмельный повеселел. Под крики и свист парней
он стоял молча, а про себя посмеивался. Он не боялся
этой грозящей и оскорбляющей его толпы. Неким чувст­
вом он ощутил перелом в ее дыхании. Самое главное он им
выложил, свои доводы они исчерпали, осталась мелочь,
шелуха словесная, а угрозы он совсем недавно слышал
куда опаснее. Он поднял руку, пережидая гвалт, потом
сказал:
— Зря шумите. Делаю я это для вашей же пользы.
Чем больше засеем, тем больше возьмем осенью.
— Нема дурных: тем больше с нас вывезут!
— Опять кого-сь кормить...
— А зачем тебе его отбирать? С нашим тяглом гы,
те семена, шо есть, засеять не успеешь.
— Это наше зерно. Откуда оно взялось в тех спис­
ках, туда и вернулось.
— А те, кто на муку перемолол, тому як?
Он с силой, перекрывая шум, заговорил:
— Вы, разлюбезные колхознички, обманным путем
прикарманили часть семенного фонда. Брали вы не
урожайное зерно, а именно колхозные семена, оттого и
план на девятьсот гектар. Понятно? Поэтому вернуть
вам его придется. Кто не вернет семена — ответит по
всей строгости закона, по сто седьмой статье. Издержал,
проел за зиму — займи, купи, обменяй, но верни. Мы
135

не только семена — кормовое зерно провеем и пустим
в дело. Посевную проведем полностью, чего бы нам ни
стоило. Друг на дружке пахать станем, я сам лямку
вздену, но засеем мы все, до последнего зернышка! Все
меня слышат?.. Да тихо вы! — рявкнул он в толпу.—
Орут, словно скотина, три дня не кормленная... Мои
высланные больше не получат ни грамма с колхозного
амбара. Пусть их кормит тот, кто выслал. Гнездилов
обещал им муки на паек и каких-то коров... Здесь ктото кричал, что на муку семена пустил? Вези муку. По­
пробую в районе обменять на семена. Насчет урожая —
не волнуйтесь. Часть его сдадим государству, осталь­
ное— себе. Государству невыгодно вас обижать, оно в
нынешнем году себе в убыток пойдет, лишь бы сохра­
нить молодые колхозы, дать им окрепнуть. Я вам твер­
до обещаю: ни одного мешка сверх положенного из се­
ла осенью не вывезем. В противном случае я уйду с
председательства.
— Ото зарука! Другого пришлют.
— Нашел чем пугать! Семь год мак не родил, а го­
лоду не было.
— Да ты не жди осени, тикай отсюда сегодня же!
— А як ты будешь тот урожай делить? — спросила
крепкая молодайка, выделявшаяся среди товарок ро­
стом и нарядной одеждой.— В селе почти тысяча три­
ста душ, и ты каждой насыпешь? Там того урожаю
выйдет — в подолах по хатам разнесем.
Семен взглянул на парней и негромко съехидничал:
— Тебе он может два раза подряд всыпать, ты толь­
ко повыше подол задирай, шоб больше вошло и удоб­
ней всыпать было...
Ближние мужики засмеялись, молодичка смутилась,
и Похмельный поспешил ей на выручку:
— Правильный вопрос, жаль, что его женщина за­
дала, а не тот, кто смеется. Я уже говорил: хлеб полу­
чит только тот, кто будет работать в колхозе. Вышел ты
сегодня на пахоту — бригадир тебе ставит трудовой
день, а осенью подсчитываем, у кого сколько набралось.
Набралось, например, хотя бы у тебя, дядя, с марта по
октябрь двести — триста трудодней. При урожае, я слы­
шал, кладут по одному-два, а то и по три-четыре кило­
грамма зерна. И получишь ты... Сейчас... — он достал
измызганную тетрадь, прикинул нехитрым расчетом.—
Грубо говоря, получишь где-то пудов пятьдесят, а с же­
136

ной все сто. Это почти двадцать мешков пшеницы! —
объявил он и испугался объявленной цифры — настоль­
ко она показалась ему большой.
Кто-то потерянно присвистнул:
— Вот так колхоз! Дождались христова празднич­
ка...
Ему разочарованно отозвался другой:
— Тю-ю, выходит меньше, чем в единоличии!
Остальные подхватили:
— Не густо!
— Лишнего кабанчика не продержишь.
— Сам, не хуже кабанчика, на пойло перейдешь!
— А ведь упреждали умные люди: не лезьте в кол­
хоз— старцами поделают, на то и вышло...
— Вам мало?! — вскрикнул Похмельный.— Пятьде­
сят пудов — себе на прокорм, десять — птице, осталь­
ные сорок — на продажу... А деньги... еще деньгами...
А как же! И мало? Креста на вас нету! Это в первый
год, потом, может, скотом разживетесь, трактор при­
шлют, больше засеемся... Мало!.. Попривыкли здесь!
А где больше? Где сейчас лучше? Или вы хотите в
первый же год колхозными куркулями зажить?
— А хорошо бы! — засмеялась молодица, ободрен­
ная председательской поддержкой, и шутливо толкну­
ла плечом соседку.
Кто-то из баб поддержал:
— Чого б не жить? Власть давно наша...
— Да не дадут! — негодующе вмешался Илько.— У
них все не слава богу: то неурожай где-то, то помогай
кому-то.
Ему с полной серьезностью посоветовал Семен Гаркуша:
— Правильно, дядько Илько, не богатей. Не то обворують або обкулачать.
Мужики опять засмеялись, улыбнулся и Похмель­
ный: хиленькая твоя поддержка, Семен, однако спасибо
и за то, что она проявляется хотя бы так, в шуточках,
но вот остальных правленцев, особенно этого предсельсовета, Гордея Гриценяка, надо бы отдать на расправу,
за все сразу: осторожность, безделье, страх... Было бы
по заслугам.
А по двору, словно по слабому льду, стремительно­
тонкими расколами пролегало истинное:
Будто ты раньше с трех десятин больше брал.
137

— Да то же самое!
— И из батраков не вылезал.
— Це вин с трех брав, а у кого одна-две десятины,
та еще недород? Тоди и по двадцати пудов на прокорм
не выходило.
— А голод, ты голод вспомни!
— И голод... С чого нам лучше було жить?
— Кто работать умел, тот жил!
— Во-во, такие, як ты, у которых по пятнадцать де­
сятин было, и жили, а все остальное село голодувало.
— У Костомычей, так у тех сто пятьдесят десятин
було. Шо ж теперь, всем колхозникам требовать того
урожаю?
— Костомычам зараз под Архангельском дали ты­
сячу десятин, правда, лесу, и сказали: пока весь не по­
пилят— домой не выпустят...
— Тьфу, чумоватый!.. А случись у тебя в единоли­
чии недород, шоб ты имел? Ты и зараз не богаче вы­
сланного, разве шо хата лучше!
— Может, он правду говорит? Не должно такого,
шоб при колхозах все забирали.
— Конечно, и нам оставят, им невыгодно... Сеяться
время, а мы торгуемся. Господь не простит...
— Рано! Мы об эту пору никогда не выезжали.
— Пидожди ты сеять! Спешишь, як Приська на яр­
марку... Нехай усе расскажет и партийное слово даст!
— Яке там слово! С кого слово? Тоже мне — вели­
кий начальник! Вин сам ни черта не знает. Ему в пар­
тии места не нашлось, потому и до нас кинули: на тоби,
боже, шо мени негоже.
— А кричит, будто важная цаца!
Похмельный чутко слушал каждый выкрик. Строну­
лось или это один из моментов людского сборища?
Илько завертелся у крыльца, замахал руками, но
выше первой ступеньки подниматься не стал.
— Тихо! — привлек он к себе внимание.— Тихо, гро­
мада! Господь вам другого не простит... А ну, предсе­
датель, шо ответишь на такое...
Суть «такого» сводилась к следующему. Во-первых,
откуда колхознику набрать триста трудодней, когда с
сегодняшнего числа по октябрь нет и ста пятидесяти
дней. Во-вторых, сумеет ли правление колхоза справед­
ливооплатить работу всем колхозникам, если одни бу­
дут горбатиться на тяжелых работах — пахоте, другие —
138

полегче: в конюхах, ездовых, водовозах, третьи — по­
просту дурака валять в завхозах, сторожах, учетчиках,
счетоводах и на прочих легких должностях?
Подобная дальновидность Илька получила всеоб­
щее одобрение:
— Ай, молодец! — радовалась стряпуха.— Этот зна­
ет, шо спросить.
Похмельный нагнулся к Ильку и спросил так, чтобы
правленцы услышали:
— В счетоводы пойдешь? Я поручу тебе оплатой ве­
дать.— Остальным сказал: — Будем оплачивать прове­
ренным способом: возьмем колхозника с самой тяжелой
работой и работой легкой. Тебе, например,— указал он
на Кожухаря,— за твой труд на пахоте запишем дватри трудодня за день, а какому-нибудь малосильному
водовозу — день. Вот и набежит у тебя к осени триста
трудодней. Конечно, при условии, что ты работать бу­
дешь. Выберем честных колхозников, они поделят по
совести. Ты только на работу выходи, а там оплатится.
— Врешь, собака! — крикнул кто-то из парней.
Похмельный недоуменно пожал плечами:
— Зачем мне врать? На мой век правды хватит.
— Ох, твои слова— да богу б в уши! — вздохнула
старуха, стоявшая рядом с Кожухарем.
— Хорошо, хочь так. Бог с ней, с работой, лишь бы
оплатилось.
— Мужики — те подсчитают.
— И на том спасибо.
— Гора с плеч!
— Чертовы активисты, чего раньше молчали!
Гарькавый оправдывался один за всех:
— Кто ж знал?! Строков не так объяснял...
— Не знал! — передразнила его стряпуха.— Тебе,
короста хромоногая, все бы карасей ловить, а до лю­
дей нема печали!
Похмельный властно остановил галдеж:
— Мне вчера намекнули: если с вас строго спраши­
вать, то вы разобидитесь, растащите, что осталось, и
выйдете из колхоза. Я вас предупредил, что ждет обид­
чивых. Высылать, может, и не станут, но выходцы ни­
каких земельных наделов не получат, инвентарь, скот и
зерно, если сдавали,— не вернем, личный огород урежем
до одной грядки — под лучок на закуску...
— Самоуправством занимаешься!
139

— Он, точно, сегодня выпросит каменюкой...
— Мы не высланные, у нас права в силе!
— Надо прокурору жалиться, тот его быстро охолонить!
— Дав бог председателя! Дав та еще кинув, отошел
и смеется...
Остановил очередную вспышку обиды Кожухарь:
— Из-за чего крик? Нам из села и выезжать-то не
на чем — пять кобыльих хвостов осталось. Дожились
козаки: ни хлеба, ни табаку... А ты, председатель, так
и не ответил, вильнул в сторону. Часть людей на па­
хоте, а где же остальной народ будет трудовые дни
зароблять?
— Найдем работу!— твердо пообещал Похмельный,
но именно в этом он был меньше всего уверен.
— А бабы куда? — с тревогой спросила стряпуха.—
У кого мужики есть, тем хорошо, а у кого их нема?
С ответом опередил комендант Иващенко:
— Ты же только шо орала — обзаведусь! Вот и обза­
водись. Вон их сколько собралось. Зараз выбери, к ве­
черу обвенчайся, а с утра гони его в бригаду.
Похмельный не дал ему договорить:
— С вами труднее. Буду просить Гнездилова разре­
шить создание женских бригад. Чтобы все желающие
могли работать на баштане и чигире. Овощи всем нуж­
ны, ну а детишек ваших... Не знаю, может, сумею вы­
просить должности в ясли... Да-а, крепко, я смотрю, с
вами поработали или вообще не работали, не знаю как
и сказать,— искренне удивлялся Похмельный под общее
молчание.— Как вы жили: ничего не знаете, путаетесь.
У вас, кроме Полухина и Гнездилова, бывает кто-ни­
будь?
— До нас только хлеб забирать приезжають!
— Кому мы нужны...
— Мы и Гнездилову не нужны!
— Одни лектора ездят, сказки про будущее кажуть!
Гриценяк наклонился к плечу Похмельного и, улы­
баясь, шепнул:
— Не верь. Все они знают. К нам часто приезжают.
Они тебя нарошно дергают, чтоб узнать побольше...
Похмельному опять болезненно припомнился день
отъезда, это крыльцо и такая же ухмылка Гриценяка,
с которой он шептал что-то на ухо Строкову, указывая
140

при этом глазами на исходившего сердечной болью и
криком Похмельного...
Собрание между тем набирало силу. Мужики насе­
дали со своим, бабы требовали немедленных разъясне­
ний по женским бригадам, работе и оплате. С яслями
им понравилось все, кроме названия.
— Шо за ясли? Чи по-другому нельзя було назвать?
Будто в хлеву...
Семен уже открыто зубоскалил:
— Ничего, бабоньки. Христос тоже в хлеву родился.
Какая вам разница, куда своих детей с рук сбыть?
На крыльцо снова, под улыбки парней, вскочил
Илько:
— Вы, бабы, помолчали бы трошки. Обрадовались!
Какой полоумок ваших детей нянчить согласится, хоть
бы и за гроши?.. И ты, председатель, не дуже тут обе­
щайся. Знаем мы цену вашим посулам! Мы, конешно,
если не таиться, сеяться выедем. Мы всегда с десятого
числа выезжаем, это на буграх землю сушит, а по ни­
зинам еще вода стоит... А сегодня мы так... щупаем
вас. Тоже хочем прояснить, яким голосом в эту весну
воспоете.
— Вот оно что,— засмеялся Похмельный.— А я-то
стою и гадаю: чего они упираются? За что из меня-то
воду вываривают? Оказывается, они меня щупают. Ин­
тересно, Строкова перед севом вы тоже собирались щу­
пать или он весь ощупанный был?.. Ты продолжай, я
тебя слушаю...
— Слухай, слухай, тебе не помешает... Конешно,
проясняем! Если колхоз, так нас баранами куда хочешь
гнать можно? Не-е, у нас тоже головы на плечах, тоже
соображаем... Я вот не верю, шо нам хватит урожаю и
государству сдать по плану, и людям трудовые дни оп­
латить. Хочь убей — не верю! Як бы сладко ты ни пел.
Ты ж не Христос, если про него, вседержателя и за­
ступника нашего вспомнили, шоб пятью хлебцами весь
народ накормить. У нас зараз без одной души в селе
ровно тысяча триста человек, да ты привел двести, и
всего — полторы тысячи. И на всех хватит? Не верю!
И вы, люди, ему не верьте! Обман в словах!
И вновь собрание восхитилось заботливостью Илька
обо всем гуляевском народе.
В истрепанной тетради, где Похмельный вел записи
во время этапа, нашлись чистые страницы.
Д41

— Давай считать, счетовод. С одной десятины вы
берете по семьдесят пудов...
— Ого, який швыдкий!
— Казала Настя — як удастся!
— Який урожай, а то и тридцати не возьмешь.
— Где там! Хочь бы по двадцать вышло...
Похмельный упреждающе поднял руку:
— Вы казанских сирот из себя не стройте. Берете
вы и по восемьдесят пудов, и по сто, и даже больше.
Я же интересовался... Хорошо, давайте возьмем по
пятьдесят для круглого счета и от всякого сглазу. Сле­
довательно, с девятисот гектар... десятин... возьмете...
сорок пять тысяч пудов. По словам Гнездилова, поставка
государству составит треть урожая, не больше. Нам
останется... ровно тридцать тысяч. Разделим их... Лад­
но, так и быть,— согласился он с Ильком,— округлим
маши души, здесь на интересные цифры выходим... раз­
делим на полторы тысячи и получится у нас... — Он счи­
тал внимательно и долго — не дай ошибиться, нолик
упустить — и наконец радостно объявил толпе, которая
нетерпеливым ожиданием, молча подгоняла его,— и
получилось у нас по двадцать пудов на душу, в том
числе и на грудную. На семью в пять душ — сто пудов.
Л если урожай добрый — все двести. Что, мало? — тор­
жествовал он на крыльце.— Небось один хлебец на три­
ста ртов делить не придется. Трудиться надо. Старание
проявить.
— Грамотный, сволочь! — уважительно отозвались
где-то среди парней.
— Считать умею,— улыбнулся польщенный Пох­
мельный.— У меня вчера спрашивали: какие налоги бу­
дут установлены, что можно в хозяйстве теперь дер­
жать, сколько денег на трудодень и прочее. Отвечу пря­
мо: не знаю, а врать не хочу. Все, что я сейчас сказал,
я сказал со слов Гнездилова. Мне с ним всего полчаса
о колхозе говорить пришлось. Вот соберем семенные
долги, пригоним лошадей с зимовки, я вызову сюда
Гнездилова, пусть он сам посмотрит, что мы имеем, и
заодно расскажет обо всем. Он лучше меня знает. Но,
думаю, большого хозяйства вам держать не позволят.
Дай вам право и возможности, вы через год-другой
превратитесь в тех же кулаков, каким мы недавно
решку навели. Если с умом пустить в оборот,— а вы
люди., я не сомневаюсь, умные,— всех коров, свиней,
142

телят и прочую живность да картошку со своих огоро­
дов, то можно сладко есть и мягко спать. Да еще про­
давать по бешеной цене рабочему, который непременно
купит, потому как голодает. А про колхоз забыть. З а ­
чем он вам в таком случае? Только для прикрытия...
Давайте-ка, товарищи, заканчивать наш сход. Кдо хо­
чет— пусть записывается в бригады, остальные расхо­
дись, но думай: не совершил ли он ошибку, не запи­
савшись. Кто брал зерно — вези к кладовым. Можно
ругать меня на чем свет стоит, проклинать, но по пер­
вому знаку выскакивай на пахоту. Волынить вам я ни­
кому не позволю!
— Шо за людей ты до нас привел? — совершенно
некстати спросил высокий старик. Он один стоял сре­
ди женщин, темнея лицом и картузом над белыми
платками, и на каждый выкрик, глуховато вслушиваясь,
медленно поворачивал голову.
Похмельный будто споткнулся, оглянулся на одно­
го коменданта, поглядел вниз на другого... Нет, и на
этот вопрос отвечать надо самому...
— Это высланные кулаки. Выслали их за то же,
что и ваших. Работать они будут в колхозе. Возможно,
со временем их уберут отсюда. Гнездилов сам еще не
знает... Лишены они всех прав гражданства, выезд из
села им запрещен. На общие собрания колхоза они не
допускаются. Им нельзя собираться группами без при­
сутствия комендантов.— Он помолчал, потом спросил с
неловкой улыбкой и тихой надорванностью в голосе:
— Видели мое прощание с ними? Довели, сволочи...
Среди них есть мои односельчане... Больная для меня
история. Вы помогать — помогайте. Я не против. У них
дети, старики. Вам с ними долго жить. Помогайте, чем
можете... — Он встряхнулся и, разогревая себя, излишне
весело крикнул: — Все? Отвели душу? Расходись, для
первого раза хватит!
— Нет, ты подожди,— строго остановил его с под­
держки остальных Пегро Кожухарь.— Скажи: может
наш колхоз строить шо-нибудь або земли прибавить?
Дельный вопрос потонул в пустом.
Толпа и не думала расходиться. Похмельный реши­
тельно махнул рукой — хватит! — и скрылся в правле­
нии.
...Последние гуляевцы ушли со двора уже около по­
лудня.
143

Но когда он возвратился с обеда, то с удивлением
увидел, что двор снова полнится людьми — кое-кто решил-таки записаться в бригаду, а большинство пришло
с одной целью: может, еще чего нового и хорошего сооб­
щат. Он приказал отрядить нескольких человек на зи­
мовку за лошадьми, завхозу Васецкому приказал не­
отлучно находиться у кладовых и принимать семена от
должников. Трем бригадирам, в числе которых оказал­
ся и Петро Кожухарь, он поручил провести агитацию
среди собиравшихся людей с последующим зачислением
в бригады, а сам решил вместе с Гриценяком, Семеном
и кое-кем из комбедовцев заняться инвентарем — свезти
его в одно место, осмотреть и прикинуть, сколько его
потребуется для сева и сколько людей нужно будет по­
добрать в помощь кузнецам для ремонта.
Но ничего не получилось — надолго засел в правле­
нии. Семен ушел, взяв с собой комендантов и трех ак­
тивистов, и Похмельному, по настоятельной просьбе
Гриценяка и правленцев, пришлось самому вести под­
счеты: сколько еще можно добавить работных мужи­
ков в бригады, как распределить тягловую силу, какие
установить сроки выезда в поля для каждой бригады,
что выделить ей из инвентаря и даже, не зная местно­
сти,— вычерчивать для ясности размеры пахотных зе­
мель...
Считал, прикидывал, записывал, возражал и согла­
шался, а втайне радовался: есть у людей желание ра­
ботать! Надо было Гнездилову не довольствоваться
строковскими заверениями, а приехать сюда, на месте
посмотреть, послушать колхозников, не побрезговать
пройтись по селу, подсчитать вместе с ними,— может, и
не случилось бы такого развала на сегодняшний день.
Но когда ему, одуревшему к вечеру от крика, жалоб,
бабьих причитаний, непомерных требований мужиков и
бесчисленных фамилий, доложили, что за лошадьми от­
правятся не сегодня, как он приказал, а завтра, что из
конюшни нынешней ночью пропало четырнадцать хому­
тов и три пароконных легчанки (Гриценяк прямо ска­
зал: бежать собираются), что из шестидесяти трех дол­
жников только двое привезли семена — он будто в
стену лбом ткнулся. Молча сгреб бумаги, угрюмо на­
хохлился; правленцы, видя это, тихонько разошлись. Он
запер правление и побрел домой.
На другое утро он особенно тщательно выбрился,
144

начистил сапоги и пошел в правление с тяжелой реши­
мостью продолжать во что бы то ни стало начатое де­
ло. С теми мужиками, которых вчера посылал за ло­
шадьми, поговорил мирно, и в прокуренном правлении
опять поплыли вчерашние полупустые разговоры, но
только лишь посыльные вышли со двора — он просле­
дил за ними в окна,— вдруг неожиданно для всех со
страшной силой ударил кулаком по столу и, бледнея,
процедил сквозь зубы:
— Не-ет, это не работа, это — хуже саботажа... На­
до кончать... — И вышел, оставив правленцев в полной
растерянности.
Со двора громовым голосом кликнул комендантов
и приказал им немедленно запрячь подводу быками —
он сам пойдет по селу за семенным зерном; коменданты
и Семен Гаркуша — с ним. Его страстная одержимость
подействовала на других: перестал улыбаться Гриценяк
и побежал за советами к Гарькавому; засуетился Ива­
щенко, тщетно пытаясь скрыть свое нежелание идти за
зерном, и в то же время стараясь угодить Похмельно­
му. Он все шипел на Кащука, пока тот не выдержал,
наорал на него и послал запрягать быков. Семен хму­
рился, а тех, кто пришел в правление побалагурить,
точно ветром сдуло.
Через полчаса ко двору подъехала подвода, запря­
женная двумя тоскливо глядевшими в землю исхудалы­
ми быками. На вопрос Похмельного, захватил ли кто
мешки, комендант Кащук похлопал себя по карманам:
на кутью бы собрать, а он про мешки... Иващенко сел
возницей, остальные пошли обочиной, и, громыхая на
рытвинах, подвода тронулась в дальний конец села, от­
куда они решили начать...
У первой же хаты должника их встретили так, буд­
то они привезли какую-то заразу. Из дверей выскочила
баба, ахнула, что-то крикнула назад, в темные сенцы,
и замахала руками Семену, который уже вытаскивал
жердь из воротных петель,— не въезжай!
Похмельный поздоровался.
— Не знаю, ничого не знаю, а хозяина нема...
Она горестно поднесла уголок платка ко рту, но в
воротах встала решительно.
— Да? А говорили, будто Микола вернулся? — при­
ятно удивился комендант.— Проведать приходил? — И
повеселел: — Ага, тогда веди, Килича, нас в хагу.— И
145

важно добавил: — Нашу текучую задачу на дороге не
балакають.
— Знаю про вашу задачу. Нема пшеницы.
— Як то нема? Против вашей фамилии три мешка
стоит.
Он хозяином пошел к хате, а баба умоляюще-ласко­
во обратилась к Похмельному:
— Слухам, председатель, чоловиче хороший, пожа­
лей ты их.— Она указала на мазанку, где на дверной
порожек в одних рубашонках и с живейшим интересом
на лицах вышло четверо ребятишек.— Мой куда-то на
заработки в лесхоз пошел, обещал хорошо принести.
Мы вернем деньгами або отработаем. Там той пшени­
цы на два коржа осталось... На шо тебе в первые дни
такой грех... Алешка, ты ж клялся, шо вам хватит се­
мян засеяться!
Кащук озабоченно нагнулся над колесом...
— Конешно, у меня легче всего забрать. Был бы сам
дома... — всхлипывала баба, но за Иващенко следила
зорко.
— Твой муж колхозник? — удивился Похмельный.
— Ну да! — обрадовалась она.— С первого дня в
колхозниках. Всегда за ваш колхоз голосуем, дай бог
ему и дальше...
— С чего же он, в таком случае, на заработки по­
перся?— недоумевал Похмельный. Он впервые узнал
об отхожем промысле гуляевцев.
— Да с того и поперся,— еще больше волнуясь тем,
что ее расспрашивают и, возможно, не станут забирать
семена, стала объяснять баба,— шо иикго не знает, куда
нас господь с вашим колхозом выведет, а в лесхозе
верная копейка. Мы ж люди темные, подсказать неко­
му...— И жалобно попросила: — Вы бы не трогали
нас, а? Идить до других, кто побогаче...
Семен мрачно дополнил у нее за спиной:
— Ну да, мы люди темные: любим грошики да хар­
чи хорошеньки.— И пояснил Похмельному: — Ее Мико­
ла да еще кое-кто из наших подались на шабашку в
лесхоз. Им обещали строевого леса вволю. С марта ме­
сяца вынюхивали, собирали артель. За строевой лес че­
го хочешь можно купить и выменять, и деньги хорошие,
чего же не пойти...
— Что же это? — удивлялся Похмельный тому, что
накануне первой посевной колхозники, бросив семьи и
146

землю, уходят на стороннюю работу.— В колхозе вы
числитесь, семена взяли и присвоили, а чтобы помочь
колхозу — того нету, за деньгой куда-то...
Иващенко между тем открыл двери сарайчика, и
баба кинулась туда. За ней последовали остальные. Она
решительно встала в дверях, всем видом показывая
великую печаль.
— Хочь бы детей пожалели... С нищих последнее
тягнуть, дождались от своей власти...
Похмельный проникновенным голосом, с каким он
давно не говаривал, попытался убедить ее:
— Ну чего ты рюмзаешь, дорогая гражданка! Ду­
маешь, мы по злобе пришли или твоих детей обидеть
хочем? Для них же и стараемся. Ты кличь обратно
своего мужика, пусть он в колхозе трудодни зарабатыва­
ет, здесь получит прямым хлебом и куда больше, чем в
каком-то лесхозе. В выгоде останетесь! — И схитрил: —
Вот записался бы он в бригаду, тогда другое дело, мы
бы еще посмотрели: забирать или нет, а так мы обяза­
ны возвратить в колхоз семена. Вы до осени как-нибудь
на молочке перебьетесь. Если совсем невмоготу ста­
нет— поможем от колхоза. Но сейчас — сдавай. Ну, не
все двенадцать пудов — сколько осталось...
Иващенко тоже подступил к ней вплотную.
— Нечего тут, Килина, сопливиться,— строго сказал
он.— Нашу задачу слезами не размочишь. Вертай в кол­
хоз семена по-доброму, иначе оформим твоего Миколу
под суд.
Баба мгновенно стихла, выпустила фартук из рук.
— Ты глянь, яке оно розумне! Я тебе так оформлю,
шо ты забудешь, як тебе звать... Вы куда мою корову
дели? — гаркнула она Похмельному так, что он отшат­
нулся.— Вот когда ее вернете — отдам семена. Життя
от вас не стало! Все выгребли, шо можно, у детей из
рота кусок тянуть...
— Не загибай, тетко Килина,— поморщился Кащук.— Это он может поверить, а мы-то знаем, кто с че­
го живет. Осенью вы сорок пять мешков картошки пу­
стили на продажь, из них двадцать на муку в районе
у кладовщиков да начальников обменяли... Всю зиму
мяском баловались. В марте твой Микола из колхоза
телку забрал? Забрал, зарезал и — половину киргизам
продал, а половину себе оставил. У тебя и зараз из две­
147

рей мясным попахивает... Давай не задерживай. У нас
не ты одна.
— Вот и поняй до других, а я не отдам! Судить со­
брался? А тех, кто мою корову со двора свел, тоже бу­
дешь судить? — Баба с каждым мгновением станови­
лась грознее.— Думаешь, если комендант, так тоби все
можно? — наступала она на Кащука.— Мясо унюхал...
А может, я с голоду хорьков варю! Если мого мужика
нема... Сама оборонюсь... А ну геть отсюда, хабарники! — страшным голосом вскрикнула она и пошла на
правленцев. Остановил ее скрип двери сарайчика, куда
шмыгнул Иващенко. Баба подбежала и сильно толкну­
ла в загривок коменданта.
Иващенко споткнулся, больно ударился головой об
низкий сволок и упал в проходе. Баба этого никак не
ожидала; отскочила в сторону, однако кричать не пере­
стала, а когда комендант поднялся, кинулась к хате.
Похмельный едва удержал Иващенко.
— Убью ведьму,— хрипел комендант и рвался из его
рук. А Семен в чулане уже гремел ведрами, поленьями,
выбрасывал на порог тряпки и сено, ему на помошь
ринулся Кащук, и к тому времени, когда Иващенко стих
в руках Похмельного, они выволокли из темноты са­
райчика чувал зерна.
— Там еще есть! — крикнул багровый от натуги Се­
мен и, приседая, понес его в охапке к подводе.
Действительно, в тесном коридорчике, среди зага­
женных курами поленьев, хранилось еще два мешка.
Похмельный знаком предложил было один оставить, но
Иващенко окатил его таким злобным взглядом, что он
поспешил выволочь и последний.
А из распахнутых дверей хаты вместе с детским пла­
чем неслись им вслед такие проклятья, какие можно ус­
лышать лишь в ругани хохлушек. Больше всего доста­
лось Иващенко. Когда они кинули в подводу последний
чувал, ему напоследок пожелалось такого, что комен­
дант не выдержал, ответил, да так забористо да в лад,
что его спутники отвернулись друг от друга, боясь рас­
хохотаться.
Быков направили вдоль изгородей, не позволяя им
привычно выйти на проезжую часть улицы, в дорожную
колею.
Ударился комендант, падая, видимо, сильно, потому
что, пройдя немного, снял кепку и бережно ощупал го­
И8

лову. Оглянулся. Похмельный успел состроить сочув­
ственное выражение, а Семен, не выдержав, расхохо­
тался.
— Ну, залился, як цыган сыроваткой,— презритель­
но буркнул комендант.— Не того она, дура, толканула.
Засмеялись, словно получили разрешение, осталь­
ные, вынужденно улыбнулся и сам комендант. Пох­
мельный смеялся, по на душе было скверно. Так взяли
семена в хате, где нет хозяина. Что же будет там, где
он окажется дома? Кому из них придется еще трогать,
а то и бинтовать голову?
Иващенко остановил подводу, достал кисет.
— Ну, председатель,— осклабился он,— дальше пой­
дем или кончим на этом?
Похмельный кротко посмотрел на помощников и,
изображая радостный испуг, горячо воскликнул:
— Что ты! Непременно дальше! Не все же нас тол­
кать будут, может, где и к столу пригласят.— А сам
старался не подставлять лицо под ненавистный ему су­
хой, теплый ветер, ровно и сильно дувший со стороны
леса, со стороны пахотных земель.
XI

Еще в первый раз приехав в село, Похмельный от­
метил удивительное сходство Гуляевки с южными села­
ми Украины. Гуляевку основали в начале века, когда
по столыпинской реформе в казахские степи хлынули
тысячи переселенцев из России и с Украины.
У главы русского правительства, незаурядного по­
литика и дальновидного хозяйственника Столыпина,
хорошо чувствующего огромную мощь созидательных
сил русского народа, были все основания твердо за­
явить: «Дайте мне двадцать лет покоя — и я реформи­
рую Россию». Видимо, точно знал, от имени какого на­
рода, без опасения попасть впросак, можно делать по­
добные заявления. И не ошибся: результаты последо­
вавших структурно-хозяйственных преобразований в
различных областях экономики с применением лишь
кайла, плуга и лопаты за какой-то десяток лет в стре­
мительном рывке превратили отсталую Россию в одну
из ведущих стран мира. Недоверчивые ухмылки на ли­
цах политиков сменило выражение недоумения с
изрядной долей почтительности.
149

Одним из коренных направлений всеобщей перестрой­
ки являлся вопрос землепользования — камень пре­
ткновения во всех начинаниях. В условиях самодержа­
вия при огромных пустующих земельных площадях на­
род задыхался от безземелья. Столыпин решительно
настоял на аграрной реформе.
Для осуществления намеченных целей он принимал
те решения, которых от него требовал общественный
строй капиталистической России; крайние меры, на ко­
торые был вынужден идти, предопределила принадлеж­
ность к своему классу и обязанности сановного поста, а
жестокие формы в разрешении возникающих противо­
речий порождал сам дух времени — категория, не под­
дающаяся формулировке, однако несущая в себе же­
лезную неукоснительность выполнения, пренебрегать
которой никому не дано.
При посредничестве печально известного Крестьян­
ского банка, скупавшего за бесценок полосы крестьянской
земли, Столыпин решил провести своеобразную «про­
полку»: малоимущим слоям русско-украинского кресть­
янства отдать на откуп окраины империи, а в сердцеви­
нах России и Украины за счет освободившихся земель
вырастить сотни «маленьких помещиков» — опору опас­
но накренившемуся после пятого года царскому трону.
Блестящая на первый взгляд перспектива выхолостить
начинавшее революционизировать крестьянство из ра­
бочих центров страны, выселив его на задворки, при­
несла впоследствии неожиданные результаты. Горцы
Кавказа, которые и без того чуть ли не в папахах при­
носили плодородную землю с низин, чтобы удобрить
свои крохотные каменистые участки, под напором пере­
селенцев вынуждены были тесниться выше в горы и ле­
пить свои сакли подобно ласточкиным гнездам едва ли
не на голых скалах. На просторах Азии вырубались
«пид пшеницу та жито» миндалевые сады, сокращались
хлопковые посевы, отбиралось самое дорогое — вода.
Ничто не могло остановить переселенцев. Создавая так
называемый земельный фонд, землеустроители с петер­
бургского благословения отнимали земли под свои
нужды.
Придя в Северный Казахстан, русско-украинские
переселенцы с согласия губернаторов, уездных, волост­
ных и земских начальников, водимые Переселенческим
управлением, двинулись на лучшие земли, выгоны и па­
150

стбища, тесня казахские стойбища от лесов, речных
излучин все дальше к югу — в пустующую степь с огром­
ными сизыми проплешинами солончаков. Удар местно­
му феодальному землепользованию, а заодно и духов­
ной кабале, в которой держал бедняка казаха «родовой
культ», был нанесен сильнейший, с необратимыми по­
следствиями.
Переселенцы наглядно показали, что трудолюбивый
человек может и обязан жить лучше, и, убеждаясь в
этом, казахская беднота неоднократно обращалась с
прошениями к правительству землеустроить их, как и
переселенцев, однако всякий раз приходил решитель­
ный отказ. В аулах росло недовольство, появилось осо­
знание своих социальных и классовых интересов. Ок­
раины заволновались, задышали неведомым доселе
мятежным духом и вскоре здесь прошли первые стачки
с теми же требованиями, что и в центрах страны.
За все время переселения в одну только Акмолин­
скую область, в которую к началу века входили Омский,
Петропавловский, Кокчетавский, Атбасарскпй и Акмо­
линский уезды, прибыло 508 443 человека. Поэтому как
бы ни была несовершенна аграрная реформа, сколько
бы ни таила в себе противоречий, каких только судеб
и драм не стояло за ней — как бы там ни было! — но
благодаря ей все же более полумиллиона русских лю­
дей в этих местах получили право на землю — право на
жизнь.
И уж, конечно, никто не мог предполагать, что имен­
но там, где расселилось русско-украинское крестьянст­
во, через некоторое время, уже при Советской власти,
с помощью тех же переселенцев,— именно там возник­
нут мощные экономические и культурные центры —
средоточия научной и практической мысли некогда от­
сталых народностей царской России...
Саму Гуляевку основали переселенцы из Екатеринославской губернии.
Население близлежащих аулов яростно воспротиви*
лось вторжению пришлых людей, по-сурчиному изрыв­
ших озерный берег их становища. Собирались конными
отрядами барымтачей, грозились жечь постройки и по­
севы, полосовали нагайками одиноких землепашцев, но
начальство гаркнуло, свои баи прикрикнули, муллы уко­
ризненно покачали головами — и аульчане в конце кон­
цов смирились, годами позже совсем привыкли, завязал­
151

ся обмен и мелкая торговлишка между сельскими и
аульными знакомцами.
Первое, что сделали переселенцы, дойдя до озерного
берега,— очертили в угрюмом молчании просторный
кладбищенский квадрат и похоронили умерших накануне
в болезненной маете двух малых ребят, не выдержав­
ших тысячеверстных дорог, а на другой день миром
принялись за постройку не то часовенки, не то молель­
ни, куда потом в чадную духоту свечных огарков по
очереди ходили испрашивать неизвестно за какую вину
прощенья и великого крестьянского счастья. После мо­
ленья торопились в поля. Там вбивали колья в белесое
ковыльное безбрежье и, осветленные молитвой, рвали
руками землю, нюхали, жевали, чуть ли не ели, пора­
жаясь ее простору, и, вновь впадая в грех, рисовали
воспаленным воображением картины будущей богатой
и сытной жизни.
Каждый из них хоть с узелок, но донес, сохранил се­
мена и теперь, наспех вырыв землянки, кое-как облепив
их глиной, доставал зашитые в исподнее деньги, выру­
ченные за проданное на родине хозяйство, по божеской
пене прикупал лошадей и до хрипа в горле стал вспары­
вать вековой земельный пласт, укладывая в борозды
бесценные зерна. В тревожно-сладостном ожидании уро­
жая готовили сено, дрова на зиму, саман для будущих
хат.
Вечерами, после изнурительной работы, над притих­
шей к ночи степью, озером, лесом, над дальними соп­
ками с редкими, черно-сквозными мазарами в вечерею­
щем свете и дальше ввысь — к изъязвленному мусуль­
манскому полумесяцу поплыли неслыханные до сей поры
в этих краях певучие украинские песни...
Но жили в страхе и боялись всего: чужого народа,
начальников, дождливого лета, градобития, засухи, по­
жаров, дурного знамения, во всем усматривали тот или
мной знак судьбы, уповали на бога и молились ему ис­
тово. Первый и запоздалый урожай оказался непривыч­
но высок, и берегли его пуще веры христовой. Переби­
вались то рыбой, до тех пор пока она не залегала, то
соленьями и сушеной ягодой, то молоком и только в
светлый день позволяли досыта поесть белого хлебушка.
Года через три вдоль озера выросло большое село с
прочными саманными хатами в прямых длинных ули­
цах. Огороды охватили осокорями и вербами, в пали-

садничках завели акацию и терн, убрались во дворах, до
синевы выбелили хаты и по давней украинской тради­
ции трогательно обвели завалинки и окна цветными
красками, и село удивительно преобразилось, похоро­
шело, поражая округу чистотой и обилием колодцев.
Вместе с памятью о родине они донесли и точным
сколком сохранили тамошние нравы, дух и все разме­
ренное течение жизни южно-украинского села. С весны
по глубокую осень — труд до гула в ногах и черноты на
лицах. С осени до великого поста — время свадеб, уго­
воров, заручений, различного обмена и подготовка к но­
вой страде.
Со временем определились крепкие семьи и дворы,
проступили клейма бесталанных, неудачливых, бесша­
башных. Обозначилось: кто хозяйствен, добычлив, умен,
работящ и сдержан в слове, а кто брехло несусветное
либо пьянь беспробудная или попросту — лядащь бес­
толковая; один скуп, другой щедр, третий набожен;
этот — гуляка, песельник, вдовий утешитель, а тот — сам
живет анахоретом и в страхе семью держит...
Привезли с родины скорбящего головой Юхима; поз­
же, к великому горю родителей, появились свои юхимы,
без которых, как известно, не обходится ни одно село.
Порой женихались в явном кровном родстве. Учитель
Никитин сердился, называл такие браки фараоновскими
и предрекал им будущих юхимов, а отцу Феодосию из
соседнего большого прихода за венчания грозил жало­
бой в епархию. И странное дело: чем больше родствен­
ных связей возникало среди гуляевцев, тем хуже стано­
вились отношения меж ними...
Но время шло, и выходило к дальнейшей жизни се­
ло крепким, зажиточным, с тяжеловесным укладом, при
котором не позволялось сквернословия, блуда, воровст­
ва, с дружным выходом на крестные хода и мирские
работы, со сладостно-многоголосым пением во христовы
дни и хорошими подаяниями нищим.
Для полнокровной жизни пока вполне хватало ед­
кого хохлацкого юмора, свар и сплетен соседок, вечорниц с непременными семечками, гопаками и россказня­
ми до мурашек по телу да диких ночных забав паруб­
ков...
На редкость щедро платила здешняя земля за вло­
женный в нее труд. Вскоре гуляевцы стали выезжать на
ярмарки. Вначале в волость, затем и в уезд. Меняли
153

пшеницу: у казахов — на лошадей, у лавочников — на
одежду, плуги, скобяные товары, книги, резные комоды,
кровати с пружинными сетками да блестящими шарами
и прочее, о чем раньше и мечтать не смели. Через не­
сколько лет Гуляевка стала не только красивым, но и
одним из самых богатых сел округи, что не раз подчер­
кивал на земских собраниях в своих речах сам началь­
ник земской управы господин Шевелев.
Пришло время подумать не только о спасении живо­
та своего, но и о спасении души, и гуляевцы решили
строить церковь, ибо не пристало крепкому, зажиточно­
му селу справлять религиозную нужду в часовенке, да
и перед богом совестно: сколько обещалось ему в труд­
ные годы! Самые зажиточные собрали деньги и дали
лошадей, менее имущие в жуткие декабрьские моро­
зы — пока дерево не потянуло соки — поехали валить
лес. Строили долго, на высоком каменном цоколе, с при­
творами, ризницами, закомарами и различными помещеньицами для церковной челяди, и только через несколь­
ко лет взметнула в голубизну неба золоченый крест сум­
рачная от продегтеванных бревен громада церкви. Из
Н-ска вместе с колоколами, подсвечниками, хоругвями
и большой иконой пресвятой богородицы привезли
молодого худосочного батюшку со светлым, но да­
леко не всепрощенческим взглядом. С той поры во
празднества, ярмарки, пожары и бураны разносился по
азиатской степи мощный славянский гул большого ко­
локола.
Война 1914 года быстро выдула патриархально-сы­
тый душок, в котором нежилось богатевшее с каждым
годом село. Когда в действующую армию призвали треть
мужиков Гуляевки, она мигом притихла. Кончились не­
дельные свадебные загулы и пьяный размах на пре­
стольных, свернулась торговля, сократились посевы. В
ожидании недобрых времен стали приберегать хлеб, и
они не замедлили сказаться. Пришли первые похорон­
ки, привезли первых калек, к тому же взбунтовались
казахи. Массовой мобилизацией на тыловые работы
оборвалось их долгое терпение. Они подняли восстание.
Громили волостные и разгоняли переселенческие прав­
ления и конторы, освобождали призванных, угоняли
скот, уводили аулы.
Досталось всем — и русским черносюртучникам, и ме­
стным баям. Под горячую руку попало и гуляевцам, кое154

что из земельных наделов пришлось вернуть. Впрочем,
для Гуляевки это прошло безболезненно: из-за нехват­
ки мужиков не успевали засеять и половины имевше­
гося.
Все, что происходило: война с убитыми, пропавши­
ми и калеками, казахские волнения, забастовки рабочих
на заводах и фабриках и многое другое — еще можно
было понять. Верили и рассказам фронтовиков о схо­
дивших с ума деревенских новобранцах при артобстре­
ле и виде полей, усеянных изуродованными крупповской
шрапнелью трупами; о двурушничестве и казнокрадст­
ве царских министров; о беспробудных запоях полко­
вых командиров; о любовно-религиозной утехе царицы
с конокрадом, но то, что последовало дальше, в февра­
ле семнадцатого — отречение самого царя от престола и
народа,— не укладывалось в голове, денно и нощно мо­
лившегося богу, урожаю и царю-кормильцу. Последую­
щие события заставили поверить. Революция и вслед за
ней гражданская война выявили в Гуляевке то, чего
меньше всего ожидалось. Оказалось, что благостная ти­
шина и пасхальное целованье только прикрывали истин­
ную жизнь села.
После первых постановлений Советской власти по­
шли по селу пугающие расколы. Медленно поднимались
из глубины сельской жизни болезненные на срезах тя­
желые пласты неведомых ранее мыслей, требований, ре­
шений. Многое вскрылось, многое можно было объяс­
нить обидами, завистью, жадностью, леностью, доносами
в волость. Не понимали одного: как можно прокли­
нать ту власть, которой какой-то год назад все до еди­
ного гуляевца совершенно искренне желали здравия и
вечности?
Несколько мужиков во главе с Гарькавым ушли к
красным, несколько к белым, многие — в леса, подальше
от тех и других, а те, кто остался, редкий день прово­
дили без ругани, дележа, а то и мордобития. Правда,
судьба оберегла Гуляевку от братоубийства и открытых
боев, как-то вынесла из круговерти в тихую заводь, че­
го нельзя сказать о других таких же переселенческих
селах. В одном из них жители подняли открытое вос­
стание против колчаковских частей. Заняли оборону и
три недели отражали атаки превосходящих сил белых,
проявляя невиданную силу духа и величайшую предан­
ность Советской власти. Подавили восстание с омерзи­
155

тельной жестокостью. Рубили женщин и стариков, не
щадили детей — как же: уносили раненых... В ноябре
девятнадцатого, когда Пятая армия вдребезги разбила
колчаковцев и они беспорядочными толпами покатились
на юг, к Китаю, все стало так, как и должно быть в
селах при Советской власти, все определилось.
Если раньше их называли «справными хозяевами»,
то теперь называли кулаки, а соседскую помощь— бат­
рачеством. У многих малоимущих разом отбило память
на отчества «справных», шапок более перед ними не
сдергивали, а от прошлого почтения и умилительного
пожелания здравствовать не осталось и следа.
От новой власти ждали крутых перемен. Таких, чтоб
беднякам земли побольше, а налогов поменьше, де­
тей — в школу, в лавку дешевого товару, а за продан­
ный хлеб — большую звонкую копейку. Ведь обеща­
лось!
Прошло три года, крайний срок обещанному, но про­
исходило обратное: требовали с сел. В двадцатом году
по продразверстке из Н-ского уезда вывезли миллион
двести тысяч пудов зерна, около двадцати тысяч голов
крупного скота, почти сто тысяч коз и овец. Села при­
шли в смятение: господи, а дальше что? Дальше в ок­
ругах вспыхнуло восстание в 50 тысяч повстанцев и на­
чался страшный голод двадцать первого года.
Начался с того, что последний скудный запасец хле­
бушка ушел в жесткие руки уполномоченных и свои го­
лодные детские рты. Первое время спасала птица. С
утра ее гнали к озеру, где она, теребя носами в прозеленелой ряске, набивала утробу озерной нечистью, ма­
нила гоготом отощавших за зиму корсаков и вызывало
особое рвение при обысках. Но без зерна перевелась и
птица, кончилась картошка (ее тоже забирали), кончи­
лись колючие коржи из отрубей и жмыха, и гуляевцев
уже не пугали страшные вести с Поволжья — жуткий
оскал голодной смерти заглядывал во все гуляевские
окна.
Первыми стали умирать старики и дети, за ними —
молодые бабы, парни. Покойники неделями лежали в
промерзших хатах, пока не набиралось множество, тог­
да мужики, кто еще в силах был ходить, рыли одну
мелкую общую могилу и свозили под один крест...
Но вот о чем задумались позже: обнищали до руби­
ща все, голодали и умирали во многих семьях и все же
156

впоследствии, когда полегчало, первыми поднялись на
ноги именно бывшие «справные» хозяева. Выходит, за­
поздало припоминали мужики, не так уж и голодали, не
так умирали?.. В том, что они быстрее других окрепли
и набрали силу, сказались давние торговые связи, об­
ширные знакомства в соседних селах и аулах, свой доб­
ротный инвентарь, который единственно не требовался
уполномоченным по заготовке хлеба в трагично памят­
ном 1921 году...
Партийную установку — в кратчайший срок ликвиди­
ровать последствия голода и обеспечить страну хлебом,
используя при этом любую возможность: расширение по­
севов, найм батраков, разведение в неограниченном ко­
личестве скота — все, что разрешала и поощряла но­
вая экономическая политика,— использовали все те же
имущие люди, остальным такая возможность была не
под силу.
К Двадцать восьмому году разница в достатке между
имущими и неимущими приблизилась к предреволюци­
онной, но теперь беднота, наученная горьким опытом,
стала осторожней. Вспомнились так необдуманно забы­
тые имена-отчества, вернулась почтительность, оплата
за батрачество оказалась «по совести».
Предшественник Гнездилова организовал в том же
году ТОЗ, но лучше бы он его не организовывал, кая­
лись позже активисты села, потому что остальные гуляевцы восприняли его образцом колхозов, о которых все
чаще говорилось в печати и выступлениях приезжего
начальства.
«Образец» не просуществовал и года. Поднять всю
отведенную им землю тозовцы не смогли, на душу при­
шлось вполовину меньше, чем засевалось в единоличии.
Под свист и улюлюканье они разнесли по дворам инвен­
тарь и жалкий урожаишко.
Немногие остававшиеся в селах кулаки ликовали в
открытую: сколько было сказано, сделано, перевернуто,
слез и крови пролито, а вернулись к старому; голота ни­
когда государство хлебом не обеспечит, крепкий му­
ж ик— опора любой власти, в том числе и Советской; а
что картинки всякие малюют с пузатыми мужиками да
непотребные представленья показывают на сценах, так
го для отвода глаз, чтоб не так обидно было. Бывшие
красные бойцы и партизаны ночами били кулаками в
подушку, скрипели зубами, но молчали.
157

Выхода у них не было.
С приходом Гнездилова мало что изменилось. О воз­
можностях и преимуществах колхозов слушали опустив
головы, чтобы ненароком не расхохотаться, не пустить
матом в лицо высокому начальству. После его речей
шли домой и перепрятывали мешки с пшеницей в такие
места, что потом сами с трудом находили.
Осенью двадцать девятого закончились события, в
конечных целях которых теперь уже никто не сомневал­
ся. От нэпа остались лишь сладостные воспоминания.
Недобрая чехарда в ценах на хлеб и промышленные то­
вары, какую с попеременным «успехом» для рабочего и
крестьянина навязывало правительство в последние го­
ды, завершилась полным крахом крестьянина.
На рынке его труд окончательно обесценился. Не
было смысла продавать за гроши хлеб, выращенный та­
ким трудом, и хлебороб, в ожидании лучших времен,
стал его придерживать. Но государство не стало на сей
раз снижать цены на товары и повышать их на хлеб,
как оно не раз делало, чтобы ликвидировать очередные
«ножницы». Оно пошло другим путем — объявило на­
стоящий бой крестьянству. Хлебозаготовки в осень двад­
цать девятого превзошли по своей жестокости продраз­
верстки революции. Вначале объявили подворные раз­
верстки. Сдали. Обложили еще раз. Еще раз сдали.
Прошлись по дворам в третий раз. Кто мог, сдал и в
третий раз. И опять показалось мало. При помощи соз­
данныхкомбедов, комсодов, уличкомов, селькомов объ­
явили кулаками середняков и еще раз обложили раз­
версткой. Те, кто не имел зерна, продавали скот и ин­
вентарь, чтобы выплатить деньгами. У того, кто отказы­
вался выплачивать, описывали и забирали под видом
штрафа скот, птицу, домашнее имущество — по выбору
комитетчиков. А когда надоело возиться с «подворками», штрафами, судами — вовсе упростили: все, что най­
дется при обыске,— в семфонд, семье оставить по иуду
на едока. Авось дотянут!..
Дальновидные мужики еще с весны потихоньку све­
ли на нет скот и посевы и теперь в письмах к далеким
знакомым осторожно запрашивали: как там у вас? Най­
дется ль какая-нибудь работа при вашем заводишке?
Почти одновременно с осенними хлебозаготовками нача­
лась коллективизация в здешних округах.
Чтобы не попасть в черные списки и уберечь своих
158

близких от раскулачивания и жуткой высылки бог весть
в какие края, многие зажиточные и середняцкие семьи
были вынуждены тайком выезжать из сел. Нередко по­
утру забегут к соседке за какой-нибудь надобностью,
глядь — и двери открыты, и печь горит, и домашняя
утварь на местах, но нет никого, пол пухом усеян, а
там, где висели иконы,— лишь темные, в паутине, пят­
на...
Бежать воровски, крадучись, бросая нажитое и род­
ное, теперь был вынужден тот, кто обжил эти, некогда
дикие, места,— люди своеобычные, поражающие воловь­
ей работоспособностью и выносливостью, медлительно­
спокойные, добросердечные в быту и в то же время
страшные в редкие минуты гнева, удивлявшие жизне­
стойкостью, с которой они выносили все тяготы и напа­
сти,— люди крепкого славянского корня, восходящего к
запорожским сечевикам и к древне-былинным русичам
Киевщины...
Выезжали не просто жители, выезжал мастеровой
люд — кузнецы, бондари, пимокаты, колесники, столяры,
кожедубы, скотоводы, и все — хлеборобы.
Услышав о пустующих хатах, о якобы дешевых здеш­
них хлебах, сюда съезжался совсем другой народ, по­
мельче, кочующий с места на место с легкостью перека­
ти-поля, не знающий землеробского труда.
Члены уличкомов, комбедов, комсодов, сбитые с тол­
ку райисполкомовскими указаниями, то круглосуточно
вели никчемные подсчеты хозяйству, что неожиданно
валилось им в руки в виде брошенных хат, инвентаря,
построек, просторных огородов, то, опьяненные неслы­
ханной властью, устраивали бесконечные собрания с об­
суждением последних распоряжений и приказов; то, уже
во время раскулачивания, гонимые тайным страхом са­
мим не угодить в жернова массового избиения, кинулись
на выявление будто бы затаившегося под видимостью
середняка классового врага и на поиски укрытого им
хлеба.
И мало кто из них за каждодневными собраниями,
криками, драками, обысками, лозунгами, бойкотами,
трагедиями при лишении прав, раскулачивании и вы­
сылке, за радостями и страхами, надеждой и разочаро­
ваниями,— мало кто замечал, как гаснут одна за другой
кузницы, умолкают молотилки и веялки, останавливают­
ся круподерни и ветряки, обваливаются пустые кошары,
159

приходят в негодность мосты и крытые гумна, затягива­
ются илом колодцы, разворовываются по ночам общест­
венные и бывшие единоличные, ныне безхозные, строень­
ица... Если кто и видел, то помалкивал, а то, что соз­
давалось десятками лет, разваливалось на глазах...
Указание организовать колхоз в Гуляевке привез в
середине декабря в село назначенный председателем
Строков. Взялся он за дело круто. Под страхом лише­
ния прав и высылки, с помощью многочисленных рай­
онных работников во главе с предрайисполкома Скура­
товым он в две недели загнал в колхоз всех гуляевцев.
Не откладывая, тут же обобщил быков, коней и коров,
собрал в семенной фонд достаточно семян, чем привел
в неподдельное восхищение Гнездилова. В январские
морозы заставил подремонтировать кое-что из амбаров
и небольших скотных дворов, разбросанных по селу.
Проделал он все это быстро и решительно, тонко дав
понять активу, что с подобным руководством колхозами
со стороны района он не совсем согласен, но, будучи ли­
цом ответственным, обязан беспрекословно подчиняться
и выполнять партийные установки. В районе действия
Строкова получили горячее одобрение, его опыт был ре­
комендован остальным председателям сел. Но в селах
отношения накалились до предела. И совсем немного
оставалось до роковой черты, после которой неминуемо
следовал взрыв, разносящий в прах и хорошее, и пло­
хое, и молчание, и ожидание, и опасение за будущность
своих семей..,
Немало способствовал этому и сам Гнездилов. Когда
в связи с угрожающим положением, сложившимся в
обеспечении продуктами рабочих огромного края, рай­
кому было приказано в срочном порядке поставить мя­
со, он заметался в поисках выхода и ничего не мог луч­
ше сделать, как взять его из только что обобществлен­
ных хозяйств. В те дни из Гуляевки угнали половину
колхозного стада. Его робкому заверению вернуть ло­
шадьми никто в селе не поверил.
Не успели активисты и председатели селькомов и
колхозов получить свое от разъяренных колхозников,
снова поступает гнездиловский приказ: раздать жите­
лям на очистку и сохранение семена. И отдал Строков
(охотно брали) в первую очередь не тем, кто больше
свез в амбары этих семян, а тем, у кого семьи большие:
дескать, переберут от мусора быстрее, протравят. Что
160

останется к весне от этой «очистки», не знал, видимо,
один Гнездилов...
Хорошо, что к этому времени подоспело постановле­
ние по борьбе с кулачеством, отвело от беды многие се­
ла. Появилась какая-то отдушина, вроде обещания бес­
платно отдать сельской бедноте кулацкое добро.
Несколько гуляевских семей успели тайком выехать,
некоторые замешкались, но кое-кто остался в надежде
не увидеть против своей фамилии черного креста.
В раскулачивании и высылке Строков вновь проявил
завидную решительность, предусмотрительность и, по
словам предрика Скуратова, политическую бдительность.
Восемь зажиточных семей активисты сами определи­
ли к высылке. Под нажимом Строкова они скрепя серд­
це внесли в списки еще семь фамилий, которые вполне
можно было отнести к середнякам. Но Строкову и это­
го показалось мало. Он съездил в райисполком, перего­
ворил, его поддержали, и он тайно от правленцев и ос­
тальных активистов добавил в списки еще десяток кре­
стиков. Узнал, когда будет эшелон, обсудил детали с
Полухиным, заручился его поддержкой. Полухин свое
слово сдержал: в назначенный день в Гуляевку прибыл
едва ли не весь районный отряд вооруженных милицио­
неров с двумя уполномоченными по высылке.
Село ахнуло, когда огласили списки, но негодование
гуляевцев уже изменить ничего не могло. К полудню
все было кончено. Зареванные бабы помахали вслед са­
ням, в которых увозили кричащих в голос высланных
односельчан, и разошлись по хатам, где, схватившись
за головы, отсиживались подавленные мужья, а через
час в дымной поземке исчез и санный след...
С месяц после этого гуляевцы отворачивались друг
от друга, не утешало и кулацкое барахло. А старания
Строкова на том и закончились. После мартовской ста­
тьи, когда повсеместно прошел массовый выход из кол­
хозов, он им выходить запретил, пригрозив недавней
высылкой, поэтому выходцев в селе насчитывалось мало,
но вот все остальное — скот, инвентарь, состояние скот­
ных дворов, работу с людьми и работу в колхозе он пу­
стил на самотек. Прошел слух по селу: якобы он, не
имея права сказать открыто, тем самым дает понять лю­
дям, что колхозы — дело весьма ненадежное и неясное.
Слухи порой действуют безотказней открытых разъяс­
нений, тем более что в мартовской статье прямо говори­
6

Н. Скромный

161

лось о добровольности при вступлении в колхозы и, по­
мимо всего прочего, о вине местных властей. В гневе
уводя скот с общественных дворов, растаскивая инвен­
тарь, сельчане теперь открыто попрекали районные вла­
сти: по вашей вине, оказывается, ныне такой разор и
запустенье!
Местные партработники в растерянности бросили все
силы на исправление ошибок и перегибов. Неделями мо­
тались по огромному району, срывали голоса на общих
собраниях, уговаривали вернуться выходцев и тем са­
мым крепить колхозное движение. Не заезжали они
только в Гуляевку — настолько были уверены в Стро­
кове.
После окружного заседания бюро «по принятию и
расселению высланных в эти районы кулаков» у Гнезди­
лова вообще не осталось времени для поездок в дальние
села.
А гуляевский колхоз «Крепость», по словам Игната
Плахоты, безудержно катился вниз, словно сброшенная
под гору бричка. Еще немного такого руководства, пре­
дупреждал он Похмельного,— продадут гуляевцы хаты
под казахский аул да разъедутся куда глаза глядят. По­
хмельный, которому сейчас было не до обид и печаль­
ных рассказов о былой зажиточности села, назвал по­
добные разговоры и воспоминания капитулянтскими,
чуть ли не контрреволюционными. Игнат злобно возра­
зил, Похмельный, помня первую встречу, не сдержался,
обозвал его замаскированным подкулачником, и они
разругались, и ни тому ни другому не пришло в голо­
ву, что попреки одного и новая, неистраченная требова­
тельность другого исходят от общего — заботе о даль­
нейшей судьбе села, колхоза, людей...
XII

Во дворе Игната Плахоты сидят четверо: Игнат, его
дальний родственник — вдовый старик Мосий в неизмен­
ном картузе, в наглухо застегнутой старенькой косово­
ротке и в валенках, в которых он ходит круглый год, и
сосед Игната Антон Кривельняк со своим приятелем
Назаром Чепурным. Несмотря на молодость, Назар —
личность известная. Раньше не было в селе шко­
ды, к которой он так или иначе не был бы причастен.
Его отец издавна принимал на постой различных приез­
162

жающих, аульчан с обменом, кое-кого из местных хо­
зяйственников, поэтому Назар всегда в курсе событий,
слухов и цен в округе. Из родительского подчинения он
давно вышел, дома покрикивает и ленится; отец с ма­
терью ждут, как избавленья, его призыва в армию (ему
второй год дают отсрочку по болезни) или женитьбы.
Но со стариками села он почтителен, при настроении
умеет подолгу умилять их приятной рассудительностью
в беседах о церковном и старческом, что, впрочем, не
мешает ему на потеху огольцам, которые в нем души не
чают и под страхом наказания не выдают его, в выво­
роченном тулупе захрюкать вечером под окнами или пе­
ребежать дорогу омертвевшей от страха старухе.
Мужики долго терпели его выходки — все какое-то
развлечение при тоскливой жизни, но как-то Назар «пе­
реборщил» в шутке, и его сильно избили.
Дело случилось весной, под пасхальные праздники. К
этому времени выводят телят из хат, скоблят столы и
лавки, моют, белят, развешивают по иконам свежевы­
стиранные рушники и к чистому четвергу готовят бани.
Моются вначале в крепком, с угарцем, жару мужики,
затем идут бабы, за ними девки и последними — безгре­
ховная детвора.
Приготовили баньку и соседи Назара. Со своего дво­
ра он случайно увидел, что мыться в последнюю оче­
редь собиралась Василина, вдовая молодица, которую
по известной причине недолюбливали замужние бабы.
С ней у Назара были давние счеты. Кое-кто из мужи­
ков мог тайком забежать к ней, отдохнуть от семейных
забот, но лишь немногие и не надолго. Возможно, она
вообще бы никого не пускала, да только трудно про­
жить вдове с двумя детишками в селе без родни и муж­
ской помощи — за недолгий приют и скупую ласку. О
том, чтобы ее проведал парнишка, не могло быть и ре­
чи— за мужика ей еще сходило с рук, если не считать
битых бабами окон, но за подростка не простилось бы
самими мужиками.
Назар к тому времени только входил в пору, и од­
нажды, возбужденный самогонкой и лунной ночью, из­
немогая в волнении и страхе, он попросился к ней. То,
что ответила ему Василина, мгновенно отрезвило своей
унизительностью, еще больше стыда он вытерпел на сле­
дующий день, когда она рассказала о его ночном появ­
лении, подчеркивая свое благочестие, родителям Наза­
6*

163

ра и односельчанам. Попыток зайти к ней он более не
предпринимал, но обиду на Василину затаил смертель­
ную.
В тот злополучный вечер, когда увидел ее с березо­
вым веником, у него возник план мщения. Он зашел к
соседям по пустяку, убедился, что, кроме Василины, все
помылись и она уже готовится, вышел, пообещав зайти
позже; сам шмыгнул в баню. Мазанул по лицу сажей и
спрятался за огромной бочкой воды, где, хоронясь в
жаркой духоте, ждал и лихорадочно скачущим вообра­
жением представлял испуг Василины, ее обезумевший
крик, когда она, скликая встревоженных людей, себе на
стыд и срам, голая побежит по двору, а он тем временем
ускользнет и завтра будет до колик смешить приятелей
смачным рассказом. Через несколько минут в предбан­
нике послышались мужские голоса. Назар растерялся:
он узнал голос Митьки Чумака и его брата со взрослым
сыном — соседей хозяина баньки. Назару бы ополос­
нуть лицо, брякнуть крышкой да сделать вид, будто за­
шел посмотреть, сколько здесь воды и жару, хватит ли
ему, если он задержится с помывкой, но он в панике с
грохотом, словно черт из табакерки, выскочил в пред­
банник. Дальше этого предбанника ему, перемазанному
сажей, убежать не удалось: за попытку разыграть по­
хабную злую шутку его били жестоко, как коно­
крада.
С тех пор Назар стал прихварывать и несколько поунялся. Он больше не участвует в разгульных ночных
забавах, стал осторожней, хитрее, сдержанней в словах,
но там, где наверняка можно остаться в стороне, часто
угадывается его рука и злой язык молодого прохин­
дея...
Время готовить хозяйство к ночи, но у сидящих на
завалинке теперь особых забот нет. Назар рассматрива­
ет знакомый до последней щепки Игнатов двор, смотрит
сквозь жерди на ожившие к вечеру хаты, улицу, ред­
ких прохожих. Дед Мосий дремлет или, вскидываясь,
глупо переспрашивает. Антон Кривельняк плетет из сы­
ромятины нагайку. Всем скучно. Один Игнат сумрачно
сосредоточен на своем.
Послышался дальний стук колес — в конце улицы,
на въезде в село, показалась арба.
— Неужели так и сказал? — во второй раз, после
долгого молчания, спрашивает Назар.
164

Так и сказал, собака! — с неутихающей обидой
отвечает Игнат. Он недавно во всех подробностях рас­
сказал о своей стычке с Похмельным.
— Ну не обидно ли? Мало я этому колхозу отдал?
Быков отдал, семена свез, на хлебозаготовках и высыл­
ке грехов набрался перед людьми, шо кобель репьяхов,
а он меня — в контры... Ничего, я ему припомню. На­
долго запомнит. Молодой, а ты скажи, какой кусучий!
— На хвост соли насыпешь? — пренебрежительно и
лениво отвечает ему Назар.— В холодке вы все храб­
рые, а дойдет до горячего... Был я вчера на собрании,
слухал его, приглядывался и скажу, что прижмет он вас
похлеще Строкова, хочь и молодой. В своих хатах ше­
потом балакать станете.
А вот тут ты брешешь, Назаре! — горячится Иг­
нат. Мысль о том, что он не отплатит за обиду, особен­
но болезненна для него.— Не может быть, шоб не при­
шлось и ему слезы глотать. Припомню я тогда эту
«контру»! Это все Гнездилов! И где он только берет та­
ких? То, оказалось, белый офицер нам жилы резал, те­
перь этого припадочного пригрел. Да с любого нашего
мужика куда больше толку в председателях. Взять то­
го же Гордея: чем тебе не председатель колхоза? Или
Петра Кожухаря. А этот? Гадость городская, и только,
хочь и кричит, шо сельский. Семена оно пошло соби­
рать, чтоб они ему в горле стали... Ох и смеялся бы я,
если бы им где-нибудь накостыляли!
Но Назар его уже не слушает. Он идет к воротам и
призывно машет рукой арбе. Она подъезжает, и все ви­
дят в ней старика-казаха.
— Здорово, Карабай-ага! — приветствует его НазаР-— Куда это тебя носило по такой дороге?
Из Басыря я,— отвечает старик и захлестывает
вожжи на столбце.— К Бабатаю ездил.
Ну и как он там?.. Чуешь, дед Мосий, к твоему
знакомцу ага ездил... Не помер еще? Да ты проходи,
садись,— радушно зазывает Назар.— Я тебе зараз такое
расскажу, что ты всех своих друзей забудешь... Ты слы­
шал, что у нас теперь новый председатель колхоза?
— Какое нам дело — старый, новый? Нам хорошего
давай,— шутит старик, пожимая всем по очереди руки.
— А знаешь, что он собирается делать?
— Землю пахать?
— Ну, это само собой... Его, в основном, прислали
165

устраивать в колхозе хорошую жизнь. Всем по справед­
ливости. У кого чего нет — тому той дадут. У кого хата
плохая — заставят отремонтировать, у кого огород ма­
ленький— добавить, кто сам не в силах дров загото­
вить— тому дров. Чтобы все честно. Для того и колхоз
собрали. Вот у тебя, к примеру, раньше много было ло­
шадей? Ну, не у тебя, у других киргизов, когда они в
богачестве жили? О, много... А Советская власть их у
вас р-раз! — и отправила русским на колбасу. Правиль­
но я говорю?
— Правильно.
— Джалявы у вас отняли и отдали нам, так? С ваших
земель и летовок вас турнули — и опять нам!
— Все отнял! — сердито ответил старик.
— О! Все отнял. Но Советская власть — добрый
власть. Это не царский власть. Теперь все начальники а
Москве плачут горькими слезами: зачем мы зря кирги­
зов обижали! Исправлять кинулись. Вашим аулам уже
два раза землю возвращали под пастбища. Тысячи де­
сятин вернули. А вскорости еще дадут... Чего-нибудь...
— Лошадь будут давать?
— Э-э, нет, ага, лошадей вы своих хрен получи­
те!— зло и довольно потер руки Назар, но тут же спох­
ватился.— А может, и вернут! У них же семь пятниц на
неделе. Но председатель, сам понимаешь, не вправе ре­
шать такие вопросы. Он, в основном, за справедли­
вость в нашем селе перед законом отвечать будет. Вам.
дедам престарелым, его в первую очередь обязали по­
мочь. Он вам всем поможет, а тебе, дорогой ага, в осо­
бенности. Карабай, говорит, у нас самый старый киргиз
в селе, стыдно не помочь, с него и начну, потому что у
нас теперь всяческая дружба народов и никакого угне­
тения. Вот так! — Назар сцепил руки в крепком рукопо­
жатии.— Это он всем говорил и просил, чтобы тебе пе­
редали. Сказал: пусть старик приходит, чего пожелает —
то и получит. И чтобы не задерживался: ему ответ на­
до отписывать, что он с вами, стариками, разделался...
— Лошадь пусть дает, больше ничего не надо.
— Тьфу ты, привязался со своими лошадьми! Он сам
от хорошего коня не откажется. Но не до коней ему
зараз. Ему с району приказали срочно заняться семей­
ной жизнью стариков. Тебе, например, он обязан бабу
подобрать.
— Бабу? — не понял старик.— Какую бабу?
166

— Обыкновенную. Нашу гуляевскую бабу. Б годах,
конешно, ту, которая одна живет. Вдову. Приказ такой
сверху пришел: немедля обеспечьте на местах спокой­
ную старость престарелым! Уже распределяют... Не
знаю, как кому, а мне лично такое распоряжение нра­
вится. Вот скажи: что у него за жизнь? — указал Назар
на Мосия.— На каждый пустяк по бабьему делу надо
идти кланяться. Да и ты, Карабай-ага, живешь не луч­
ше. Живешь ты с сестрой, оба старые, земли у вас нет
и не было, зимой у вас в хате хочь собак гоняй, голод­
ные, холодные... Грех говорить, но вдруг помрет сестра.
Останешься один. Сыны твои хочь и заделались каки­
ми-то начальниками, однако же на стройках, тягать те­
бя по палаткам не хотят. А родня...— Назар безнадежно
повел рукой.— Пока жив-здоров — родня, а совсем сос­
таришься— и родне не нужен. Больно ты нужен зараз
в своем ауле? Так-то... По мне — ты живи еще сто лет.
Но когда-то и тебе черед придет, а кружку воды и то
подать некому...
Чего-чего, а выжимать легкую старческую слезу На­
зар умел.
— А бабы одинокие лучше живут? Возьми Сидорчиху. Хорошо, если зять поможет, а если не захочет? По­
дыхай, старуха, с голоду. А тетка Орина? Помнишь,
прошлой зимой ходила под окнами, христом-богом про­
сила муки на хлеб? Во как оно живется одиноким! Раз­
ве это жизнь? — скорбно заглянул в глаза старику На­
зар.
— Плохой жизнь,— грустно согласился Карабай.
— А зараз пойдет хорошая! Распределят вам, кому
с кем, или сами выберете— и живите на здоровье! Кол­
хозу семейным-то легче помогать, чем одиноким,— зат­
рат меньше. Чтоб попаровать вас, тоже помощь нуж­
на... Ты встречал такую бабу, которая сама бы проси­
лась мужику в жены? И я не видел. Они в этих делах
страшно стеснительные. Особенно старухи. Может, Ори­
на давно на тебя глаз положила, да напроситься не
смеет, а ты ходишь — мотню зашить некому. Теперь кол­
хоз поможет им побороть природную стыдливость,—
продолжал Назар с грубоватым добросердечием в голо­
се.— Наверху так постановили: старикам — уход и лас­
ку. Никаких вдов, вдовцов и нациев. Русский, казах —
власти безразлично. Равноправие. Лишь бы вы доглядали друг за дружкой. И ты, например, можешь взягь
167

себе русскую в нашем селе, а не искать где-то в аулах.
Не молодую, но не такую уж и старую. Ты ведь у нас
еще крепкий джигит, а? — Назар шутливо толкнул ста­
рика и незаметно подмигнул Антону — помогай!
— Брешешь ты! — рассердился Карабай. — Какое
право он может так давать!
— Эго я брешу? — всполошился Назар.— Да ты ко­
го хочешь спроси!
— Правда, правда, Карабай,— серьезно подтвердил
Антон.— Я свидетель. При мне разговор был. И не у
нас одних. С этим приказом во всех селах такая моро­
ка. Да оно давно пора!
— Я брешу! — негодовал Назар.— Над старым чело­
веком смеяться... Да накажи меня господь... аллах, ес­
ли брешу! — и, набожно скособочив голову, он воздел
руки кверху.
— Ты вот шо, бывшая угнетенная нация,— деловито
советовал Антон,— ты не рассиживайся здесь, а немедл*
дуй к председателю, пока еще в нуждающихся числишь­
ся. Тут, боюсь, к утру и до замужних доберутся... Тре­
буй Орину и не раздумывай. Свадьбы вам не надо, со­
берет она свое гайно в узел — и к тебе. Или ты к ней.
Потом еще за спасибо напоите нас до обмороку.
— Да что ты его уговариваешь? — оскорбленный не­
доверием, рассердился Назар.— Не хочет — не надо, би­
ло бы предложено... Только ты смотри, бабай, как бы
твой друг мурза не опередил тебя. Он до наших баб
большой охотник...
И оба парня скучающе перевели разговор на дру­
гое. Игнат тяжело посмотрел на них, смолчал, но, види­
мо тяготясь услышанным, поднялся и пошел к клуне,
где у закрытых дверей уже собирались к ночи летовав­
шие в ней куры. Ему тяжело было смотреть на обоих
стариков. Они с каждой минутой все больше верили то­
порному вранью двух лоботрясов. Сообщение Назара
потрясло Мосия. Когда Карабай, всячески стараясь по­
казать свое безразличие, посидел еще немного и уехал,
он с гневом зашипел Назару:
— Це правда? Чого ж ты мовчав, бисова душа!
Киргизу — бабу, а нам? Я вже седьмый год один бе­
дую.— И, высоко задрав крутой подбородок в серебри­
сто-черной щетине, неожиданно молодо и громко крик­
нул:— А ну, Гнат, ходим до головы, нехай и нам когонибудь подбирае.
168

Игнат выругался и приказал ему привести телка с
выгона, а на завалинке молодой смешливый Антон за­
ходился в хохоте...
К вечеру, вопреки всем ожиданиям, Похмельный с
напарником собрал около двухсот пудов семян. Это тем
более радовало его, что собирали они не выборочно, а
по порядку хат в улицах, следовательно, подсчитывал
он, с оставшихся должников можно взять еще пудов
триста и, значит, засеять более восьмидесяти гектаров.
Стычек, подобных той, что произошла в первом дво­
ре, больше не было. Остальные сдавали семена более
или менее мирно, с обычными в таких случаях плакси­
выми просьбами баб (а вдруг оставят?) да крепкими
словцами мужиков, что, если вдуматься, меньше всего
относилось к новому предколхоза и его помощникам.
Коменданты и Семен воспринимали ругань болезненно,
хотя и скрывали, бодрились в шутках и начальственны*
окриках, ну а для Похмельного, который совсем недав­
но занимался высылкой, сбор семян проходил без вся­
кой нервотрепки. Встречавшиеся на пути высланные
своим изможденным видом мучили куда больше. Чело­
век семь сами привезли семена, кое-кто пообещал при­
везти завтра.
То, что село некогда было зажиточным, он узнал и
по рассказам напарников, и сам понял по множеству
крытых тесом дворов, каменных сараев, завозням, клу­
ням, различным пристройкам, по громадной мельнице и
трем ветрякам за селом: не для красы же строили, зер­
но через них перепускали...
Он хорошо разглядел дороги, подворья, познакомил­
ся со многими гуляевцами. С ним здоровались, разго­
варивали, зазывали передохнуть, выходили из хат ста­
рые и молодые, встречались, кланяясь, старухи, припо­
дымали, встретив подводу, картузы старики, подолгу
расспрашивали, но многие избегали встреч и вопросов, от­
малчивались или сетовали на жизнь, большинство лю­
дей в селе не верило в колхоз и ругало на чем свет сто­
ит все существующее начальство.
Уже в сумерках они в последний раз свезли семена
в амбары и пошли в правление. Там еще мудрили над
списками бригадников и выездом на пахоту. Помимо
трех мужских бригад, правленцы составили одну жен­
169

скую бригаду, куда так же набиралось немало желаю­
щих.
Правленцы несколько раз пересчитали инвентарь,
распределили его по бригадам, определили нормы вспа­
шки на тяговую силу и разнолемешные плуги, наметили
места засева культур. Теперь требовалось выбрать
учетчика, еще одного завхоза в помощь Васецкому, объ­
ездчика, толкового счетовода, найти двух-трех знающих
поливное дело мужиков для работы в женской бригаде
на чигире и баштанах, подобрать, как требовал район,
понимающего человека на должность полевода и еще
решить уйму мелких, но необходимых вопросов.
Тяжело давались гуляевскому активу эти выборы.
Мало того, что дело было новое, каждый из заседавших
пытался рассуждать не только справедливо и с пользой
для дела, но и так, чтобы себя не обойти, а тем паче
не позволить какому-нибудь здоровяку занять «долж­
ность» выгодней и легче.
Когда Похмельный вошел в правление, они обруши­
ли на него все сомнения с просьбой подсказать, посо­
ветовать, а он недоумевал: да кому же, как не вам, вы­
росшим на этих землях, лучше знать и своих односель­
чан, и само дело?
Но все было более или менее ладно, несмотря на ус­
талость и мелочные расчеты, если бы не главный воп­
рос: где взять тягло на пахоту? С тем его количеством,
что имелось в наличии, колхоз вспашет чуть больше по­
ловины планируемого. К тому же в бригады уже набра­
лось столько людей, что каждому едва ли по загону до­
станется. Только и всего, что подержатся за чапыги, а
за день на пахоте два-три трудодня, будь добр, запиши.
И сколько их еще запишется? А высланные, которых
тоже надо определять в бригады, потому что, не работав­
ши да еще с нормой на человека, они не получат пайка?
Чье-то предложение одолжить лошадей у казахов от­
мели сразу. В последние годы они все реже наезжали
в село с обменом. По словам Гарькавого, это происхо­
дило потому, что аулы все меньше зависели от русских
сел. Научились сами и рассадники разбивать, и картош­
ку сажать, и поля под пшеницу распахивать. Но основ­
ной причиной, считал Гриценяк, был угон скота из ау­
лов. В селах с животиной делов наворочали, а в аулах
и того хлеще...
«Ехать надо к Гнездилову, у него просить!» — реши­
170

тельно советовали правленцы. Об этом подумал и По­
хмельный, да только не верилось ему, что Гнездилов
поможет с лошадьми (о быках никто и не заикался).
Однако другого выхода не было, ставить район в изве­
стность о положении дел в колхозе когда-то надо, и чем
быстрее, тем лучше. Решили, что поедет Похмельный
после того, как пригонят лошадей с зимовки, а он тем
временем соберет с должников оставшееся зерно. Выхо­
дило, что ехать придется дня через два, в самом нача­
ле посевной.
Он поблагодарил всех за старание и посоветовал ид­
ти отдыхать — на сегодня хватит, не все сразу. Сам за­
держался в правлении. Проветрил комнаты, достал спи­
сок высланных. Хотя он ему не требовался — всех знал
пофамильно, поименно, по лицам, взглядам, знал, о чем
думают, чем живут, над чем тоскуют и плачут в долгих
сумерках позднего вечера...
Разбивать длинный столбец фамилий не было смыс­
ла: в бригадах и без них хватает людей и если Гнезди­
лов не поможет с лошадьми, треть рабочего люда в се­
ле до сенокоса может остаться без работы...
Неожиданно в оконце легонько постучали. Он отор­
вался от бумаг, отставил лампу в сторону, подслеповато
вгляделся: в фиолетовой черноте стекла неясно скольз­
нуло чье-то лицо и тотчас исчезло.
Он насторожился. Время позднее, мало ли... Быстро
проверил наган и встал в простенке напротив входной
двери, готовый ко всякому.
В сенцах послышалась возня, и в комнату вошел
старик-казах. У Похмельного отлегло от сердца. Старик
заглянул в другую комнату, за печь и только тогда по­
здоровался:
— Здравствуй, баскарма!
Похмельный сел за стол, знаком предложил сесгь
старику. Оба с интересом поглядывали друг на друга и
молчали. Наконец Карабай осторожно спросил:
— Ты людей собирал, говорил в колхозе жизнь всем
хорошая будет. Говорил?
Похмельный кивнул.
— Старикам тоже хорошо будет жить?
— Это уж как получится...
— Ты говорил: кто один живет, должен вдвоем жить?
Похмельный припомнил недавнюю встречу у леса и
скупо улыбнулся:
171

— А ты, дедок, зачем припожаловал? Не за хорошей
ли жизней?
Карабай продолжал уточнять:
— Ты говорил: все старики, кто один живет, должны
вдвоем жить? Бабы и мужики, все вместе.
— Что-то я не припоминаю... А они так и должны
жить, вместе. Вместе лучше. У нас треть села вдовст­
вует. Чего же хорошего?
— Тогда скажи: какая баба должна идти со мной
жить?
— Не пойму тебя... Да тебе что надо, дед?
Старик все понял и спросил потерянно:
— Ты не звал меня?
Похмельный недоуменно пожал плечами, и Карабаю
пришлось рассказать о своем разговоре с Назаром.
Похмельный догадался: старика кто-то зло разыг­
рал.
— Обманули тебя, дед! Наврали, мерзавцы. Нашли
над кем шутить... Такого права не то что я — самый
высокий начальник не имеет. Хотя бы не мешало поста­
новить...
— Ай, Назарка, брехун! — восхищался старик обма­
ну и сокрушался собственной доверчивости.— Очень хо­
рошо говорили. Антон сказал: все правда, иди. Я не­
множко поверил... Игнат почему молчал?
— Вот пойди и плюнь в морду тому Игнату...
Старик на минуту задумался и вдруг попросил:
— А ты, баскарма, все равно прикажи. Пусть ко мне
Орина идет жить... Почему нельзя? Разве ей одной хо­
рошо? Все равно каждый день в гости ходит.
Он вспомнил воздыхания Назара и рассказал По­
хмельному, каково живется человеку в одинокой старо­
сти.
— Помирать буду — кружку воды подаст,— веским
доводом закончил он и смущенно улыбнулся.
— Да разве я против, дорогой ты мой! — Эта улыб­
ка особенно растрогала Похмельного.— Но меня за та­
кое распределение знаешь куда направят?! Такие дела
лично решаются. Почему бы тебе самому ей не предло­
жить? Что здесь такого? Везде так делается. Или вызо­
ви сестру из аула, пусть она словцо скажет...
— Говорила сестра ей,— замялся Карабай.— Не хо­
чет... Понимаешь, разная вера... Мы то не кушаем, ей
другого нельзя... Разговоры... Все брехать будут...
172

— Выходит, каждый день угощаться можно... Чем
угощаешь?
— Чай пьем...
— Чай пить можно, а по закону за казаха выйти ве­
ра не позволяет? Ты ей, дуре, скажи, что...— Похмель­
ный хотел было посоветовать кое-что из личного опыта,
но, вспомнив, что перед ним человек в годах, сдержал­
ся.— Почему своей веры жену не ищешь?
— Нашей веры вдов мало,— вздохнул Карабай и на­
помнил о бывшем многоженстве казахов.— Может, где
есть, но кто хочет в русское село ехать? Тоже прика­
зать надо. Ты, баскарма, прикажи Орине...
Похмельному начала надоедать такая настойчивость.
— Ладно, дед, поговорили, и хватит. Не морочь мне
голову. У меня и без тебя хватает под самую завязку.
Если надо помочь по хозяйству — пожалуйста, пришлю
людей. Ничего не надо? Тогда будь здоров и больше
брехунов не слушай.
Карабай покосился на окна и налег на стол.
— Баскарма, хочешь, я тебе лошадь дам? Но ты ни­
кому не скажи. Хочешь? Пусть Орина ко мне приходит...
Похмельный помрачнел.
— Дед, иди отсюда по-хорошему. Второй раз я с то­
бой встречаюсь — и второй раз тебя выпроваживать
приходится... Наврали тебе! Не могу я выдавать вдов
замуж... Погоди, погоди, старик... Как ты сказал? Ло­
шадь дашь?
Он встал, сам почему-то посмотрел на черные окна
и подсел к старику.
— Слушай, дедусь, а ты не можешь достать у своих
казахов лошадей на время?
— Сколько надо?
— Голов тридцать. Я верну.
— Ой-бой! — хлопнул себя по коленям Карабай.—
Кто столько даст? Ты пахать хочешь? Нет, никто не
даст. Я тебе одну лошадь дам. Тебе.
— Мне лично не надо,— ответил Похмельный и под­
нялся.
— Где столько лошадь возьму? — рассердился ста­
рик.
— Ну, это уж твоя забота,— насмешливо ответил
Похмельный и с фальшивой заинтересованностью доба­
вил: — Вообще-то с этой Ориной поговорить можно. По­
чему бы и не поговорить?
173

Карабай задумался. Похмельный терпеливо ждал.
— Поеду к Кожекену. Может, даст десять. Когда
вернешь?
— Десять мало. Проси больше. Хорошо проси! Вер­
ну сразу после сева. Скажи, мы людьми поможем. Хо­
чешь, я тебе бумагу напишу? Расписку. Или пошлю ко­
го с тобой.
— Твой бумага Кожекен плевать будет. Я сам поеду.
— Вот и ладно,— засуетился Похмельный.— Завтра
с утречка и езжай. Это далеко? О, да ты к вечеру обер­
нешься! Я тебя, дорогой, как бога ждать буду, но толь­
ко ты... Ты никому не сказывай про наш уговор! Мы ее
втихаря... это... сосватаем. Слышишь, молчи! Не то ис­
портим все дело... Как ее фамилия?
— Э-э, баскарма,— хитро сощурился старик.— Не та­
кой Назарка брехун, а? Я тебя все понял: боишься, уз­
нают везде — себе просить приедут. Правильно: ты мол­
чи и я молчи.
— Вот-вот, молчи! — подхватил Похмельный.— До­
знаются, понаедут с просьбами... Дед, проси больше.
Хоть сколько! А? А я тут для тебя расстараюсь — сам
схожу, просватаю!
Карабай пообещал сделать все возможное, и на том
они расстались. Закрыв за стариком дверь, Похмельный
в возбуждении заходил по комнате. Если Карабай при­
ведет десяток лошадей — это два-три гектара пахоты в
день, за две недели — почти сорок. Хорошо, но было бы
еще лучше, если бы договорился лошадей на двадцать,
а то и больше.
«Ах, старик, да будь моя воля — за три десятка ло­
шадей отдал бы тебе всех вдов в селе: живи султаном,
но помоги засеяться!»
Он убрал бумаги в стол, смел окурки в угол и за­
крыл контору.
Закончился еще один день его председательства.
Утром Похмельный с активистами, ободренные вче­
рашним успехом, снова отправились к должникам. Но
не прошло и часа, как его позвали к конюшне — при­
гнали лошадей с зимовки. Пришлось идти. Лошадей за­
гнали в загородь, где они сгрудились в дальнем углу,
косились и тревожились, когда кто-либо подходил к ним
близко. Сбывалось его опасение: трудно будет с ними,
отвыкшими от упряжи и работы. Пока обратали и
развели по денникам (завзятый лошадник, Похмельный
.174

не мог сдержаться, чтобы самому не участвовать в
этом), с Щучинской прибыли две подводы с мукой и
двумя ободранными бело-лиловыми коровьими тушами —
все это Гнездилов выделил в счет пайка высланным.
Взвесить и оприходовать надо было самому и сдать зав­
хозу Васецкому под учет и дальнейшее распределе­
ние.
Самому пришлось писать и докладную о подготовке
к севу, которую требовал Гнездилов. В докладной за­
писке он только указал срок начала посевной, предуп­
редил, что будет просить лошадей. Об истинном поло­
жении дел он решил рассказать Гнездилову по приезде
в район.
Попутно его знакомили с активистами, из числа ко­
торых предполагалось выбрать людей на различные
должности в помощь колхозной власти; пришлось идти
к амбарам, в кузню, на скотные дворы, ему показыва­
ли инвентарь, быков, упряжь, каждый из трех бригади­
ров хотел взять себе лучше, целее, больше, надо было
соглашаться, поддерживать, лихо сквернословить, улы­
баться и отшучиваться, хотя в душе поднималось жела­
ние послать всех подальше да запрячь в эту суету Гриценяка, который ходил вместе с ним, советовал и так­
же шутил, но в сущности ловко уходил от ответственно­
сти и решений. Но пересилил себя, сдержался...
Не мог он, загоревшись одним делом, бросить его и
с таким же чувством отдаться другому, хотелось ему
сейчас докончить начатое: как можно быстрее и больше
собрать с должников — уже настроился, притерпелся,
готовил себя, идя от хаты к хате, к разговору то серь­
езному, то угрожающе-беспрекословному или добродуш­
но-рассудительному — как осветят должника напарни­
ки,— а тут прими, взвесь, посоветуй, одобри, повеличай
имя-отчеством, подскажи то, что лучше его должны знать
и уметь, а зерна-то мало, время уходит, и теперь не на
Строкова — на него, Похмельного, наседает с севом
Гнездилов...
Во второй половине дня он попросил Семена и ко­
мендантов закончить со сбором семян. Обошли всех,
кто был в списках, собрали еще сто с лишним пудов.
Видимо, должники смирились с тем, что семена возвра­
тить придется, чтоб не иметь вражды с колхозом, но,
скорее всего, подействовали твердые заверения Похмель­
ного, его искреннее, горячее желание помочь селу и кол­
175

хозникам, которое невольно ощущалось всеми, с кем он
вступал в разговоры.
В таких же хлопотах скользнул обмылком следую­
щий день. Вначале обозначилось твердо: завтра на па­
хоту. Начнет ее первая бригада. Ей по жеребьевке вы­
пали лесные поля за Волчьим околком, где пахотные
земли идут под небольшой уклон, поэтому просыхают
раньше остальных. Продумали, казалось бы, все: число
людей, быков, лошадей, количество семян (бригаде от­
дали лучшую, ак-бидаевскую пшеницу), нашли продук­
ты, кухарку и даже две лампы пятилинейки для вечер­
него роздыху.
Но потом поползло нудно-суетное: обнаружилось, что
на станах разрушены печи, разобраны нары, нет соло­
мы для ночевок, кому-то захотелось перейти из одной
бригады в другую, чтобы пахать на бывших своих бы­
ках, кто-то недовольствовался инвентарем — в бригадах
плохо уравняли число одно-, двух- и трехлемешных плу­
гов и быков для них. Опять пошли споры, доводы, обме­
ны и прочая говорильня, от которой мутило душу и про­
падало желание работать. Вдобавок не возвращался в
село Карабай. Похмельный на него не очень-то рассчи­
тывал, но ждал почему-то с нетерпением. А тут еще
квартирная хозяйка была чем-то недовольна, неразго­
ворчива, ужин оказался скупым и холодным. Он пони­
мал, что своим напарникам тоже поднадоел за день, а,
кроме них, идти в гости сумерничать было не к кому,
поэтому пришлось весь длинный пустой вечер коротать
дома. Улегся рано, спал плохо, несколько раз вставал
и в ожидании рассвета склонялся к низкому оконцу, от­
куда томительно долго плыла темень и неизвестность...
XIII

Когда Гуляевка выехала в поля, выдался один из
тех прекрасных редких дней, какие случаются иногда
поздней весной.
Небо еще с ночи затянуло прозрачными, цвета плав­
леного серебра, мелкими чешуйками облачков, сквозь
которые так мощно лился мягкий свет, что в ту сторону,
откуда поднималось солнце, невозможно было смотреть;
свет облекал в палевую дымку нежную зелень полей,
дальнюю сиреневую лесную черту по окружью, в удиви­
тельной тишине и безветрии светло и невесомо стояли
176

дымки над трубами, приглушенно слышались звуки, и
голубизной отдавали беленые стены хат и белые бабьи
платки.
Под празднично-веселый перезвон колоколов у прав­
ленческого двора с утра собрался народ. Громадным из­
возом стоят подводы, загруженные инвентарем, терпели­
во ждут взналыганные быки, волнуются кони, слышен
смех и шум голосов. С Похмельным многие уже знако­
мы. Мужики постарше сегодня интересуются вопроса­
ми большей частью масштабными, дабы не портить тор­
жественность момента трижды обговоренным. Совету­
ют и покрикивают бабы, в основном жены бригадников,
поскольку уверены, что в этот день они имеют право на
особое внимание и уважение. Вот только парни неско­
лько сторонятся — их, видимо, мучит молодость предсе­
дателя и его кожаное убранство.
Похмельный радостно взволнован. Он подходит то к
одним, то к другим, шутит: не докучали, часом, жены
перед трудным днем, готовы ли они работать так, чтоб
ахнули в изумлении и призадумались вражьи силы? Ему
отвечают в тон, весело, и чувствуется по лицам, взгля­
дам и чистым рубахам та незримая светло-крепкая
связь меж людьми, какая бывает во дни великих празд­
ников и весенней страды в селах и деревнях русского
народа. Исчезает дымом все мелкое, наносное, остается
волнение хлебороба перед пахотой, когда он, измучен­
ный зимними думами и жестокой экономией, наконецто выходит в ждущую его степь вершить главное дело
на земле. И пока на ней сохранится хотя бы горсть се­
мян— быть ему, сеятелю, во власти этого тревожно-ра­
достного чувства.
Полдень, время отъезжать. Руководит отправкой
бригадир первой бригады Петро Кожухарь. Своими дель­
ными спокойными распоряжениями он как-то незамет­
но отстранил от руководства отъездом всех правленцев,
и теперь бригадники обращаются только к нему.
Семен отзывает Похмельного в сторону: надо бы ска­
зать людям что-нибудь по такому случаю. Похмельный
тоже так считает. Он давно думал над тем, что скажет
в напутственном слове, а сейчас понял: все, что он го­
товил,— все выходит напыщенно и, в его понимании, не­
нужно. И разглагольствовать негоже, и отдать впустую
такую дорогую минуту тоже не следует. Он решительно
вскакивает на подводу.
177

— Товарищи, я попрошу... Внимание всем! — весело
крикнул он, разом отметая все колебания.
Люди удивленно притихли, стали подходить к под­
воде.
— Я долго думал сегодня ночью: что бы вам ска­
зать такое? Хотелось бы подушевнее... На вас, советских
колхозников, в эту весну весь мир глядит. И классовые
братья наши разных наций, и враги наши. Аж дух за­
хватило— ждут: выедем мы нынче или сорвется у нас?
Враги рассчитывали, что мы споткнемся на колхозах и
опять назадпопятимся. Даже нашим друзьям не вери­
лось, ч т о б ы , неграмотные, затюканные крестьяне, по-доб­
рому отдали бы свою единоличную собственность и кол­
хозом стали жить. Не было еще такого ни в каком на­
роде. Да что там друзья, враги — я, коммунист, и то
опасался: а вдруг не пойдете? — жалко и счастливо улы­
бался он людям с повозки.— Вдруг не поднимем вас,
надорвемся? Но вы пошли. Пошли первыми. По всей
стране идет колхозная посевная. Не пришлось нашим
врагам поликовать! Бьем мы их, гадов, с каждым годом
все сильнее! И вы сегодня, дорогие колхозники, нача­
лом посевной не хуже главного калибра шарахнули по
буржуйским умникам да по нашей затаившейся контре.
Она от злости на дерьмо исходит, а поделать ничего не
может. Нам теперь надо так пахать, чтоб ей и вовсе ды­
шать нечем стало! — Он передохнул, хмельным от радо­
сти взглядом обвел толпу, запрудившую подъезды к пра­
влению и ближний проулок.— А вам спасибо. За то, что
поверили нам, коммунистам, пошли за нами. И дальше
верьте. Через главное мы переступили. Теперь нам ни­
кто не помешает ударно трудиться на процветание и
скорый приход социализма, на гробовую погибель ми­
ровой буржуазии! Я сейчас мотанусь в район, трясти
Гнездилова, а после — к вам, в бригады, как обещал. С
вами буду пахать, пока сил и семян хватит... Еще раз
спасибо вам от всего трудового народа!.. Давай, Петро
Степаныч!
Он соскочил с подводы. Кожухарь дал знак отправ­
ки, и через несколько минут огромный обоз, где в шуме
и крике, в конском ржании и колесном скрипе нагру­
женных инвентарем подвод проступило что-то давне-чу­
мацкое, в окружении скачущей в веселье детворы и со­
бак, медленно тронулся от правленческого двора. И по­
ка он не скрылся за вербной грядой последних огородов,
178

повернув на выезде в сторону, провожающие смотрели
ему вслед.
Бабы пошли по домам первыми. Мать коменданта
Кащука, уводя старух на свой край села, перекрестила
опустевший выгон, ее товарки, разом оборотись на цер­
ковный купол, перекрестили лица. Кто-то из молодых
баб, проходивших мимо, в лад общему настроению,
умиротворенно обронил:
— Решилось, слава тебе, господи...
— В час добрый!
Комендантша живо и зло откликнулась, уцепилась:
— Час добрый раньше надо было у бога просить.
Казала вам: давай, жинки, на Фоминой неделе сходим
в поля, помолебствуем, и батюшка был не против, а вы
шо? — некогда, грязюка, сельсовет не дозволяет... Те­
перь— часу доброго им господь дай. Батога бы вам го­
рячего! Мужиков до такой поры держали! Их давно на­
до было в поле гнать!
Жена одного из бригадников робко возразила:
— Тетко Ганна, на фомину молебствовать выходят
кто озимыми сеется, а у нас не заведено таких. Мы на
яровые...
— Бог, он над всяким всходом хозяин,— оборвала ее
властная старуха и приподняла клюку: — «Даруй, гос­
подь, живота всходу всякому: весеннему, осеннему, се­
мени людскому...» Забула чи теперь не до молитвы?
Собранья да выселенья в головах? Понабрались греха!
Зараз зашкребайтесь в хатах да бежите мужикам помо­
гать. Может, и вправди простит господь...
И опять, повернув головы к церкви, старухи вразно­
бой осенили себя крестным знамением.
Все сроки вышли, а Карабая не было. Похмельный
переговорил с Гриценяком, отдал ключи и пошел на ко­
нюшню. К вечеру он рассчитывал быть у Гнездилова.
Илько Пашистый сам оседлал ему строковского коня и
посоветовал не давать слабины в поводьях: дончак имел
каверзную привычку закусить удила и потом гонять по
степи в попытках сбросить неопытного всадника. Успо­
каивала злого коня только камча с зашитой в хвосты
дробью.
Он выехал из села и пошел по знакомой щучинской
дороге крупной размашистой рысью. В открытом поле
179

заиграл ветерок. Недавно аккуратно-прозрачные облач­
ка растрепались, пошли клочьями, и над зеленеющей
чертой леса, в той стороне, куда он держал путь, уже
широко очистилась от наволочи изумительная по чисто­
те и цвету полоса неба.
Возле самого леса он придержал коня, оглянулся и
вдруг далеко в стороне увидел арбу и в ней крошечно­
го человека, отчаянно махавшего руками. Это возвра­
щался Карабай.
Похмельный развернул коня и поскакал к нему.
— Ну? — издали крикнул он.— Что с лошадьми?
— Нет лошадь, баскарма,— печально развел руками
старик.— Не дает Кожекен лошадь.
— А что говорит? — спросил Похмельный, спешива­
ясь.
— Плохо говорит. Говорит, хохол всю жизнь наши
шея сидел, наши земли пахал, теперь пусть себя запря­
гает и пашет.
Похмельный выругался, хотя на лучший исход он
мало рассчитывал.
— Так он кто, этот Кожекен? Друг твой?
— Один род с ним...
— Родичи, значит? Мать бы вашу так, с таким
родством... Ты хоть объяснил ему, что нам на вре­
мя?
— Все объяснил. Не дает. Говорит, казах теперь сов­
сем бедный, все артель забрал.
— A-а, черт! — завертелся от злости Похмельный.—
Просить надо было хорошо! Ты просил? Говорил ему,
что мы можем людьми помочь?
— Все говорил... Не дает!
— А сколько у него лошадей?
— Двадцать лошадей с ним живет, еще немного на
зимовке есть.
— Значит, есть у подлеца лошади! Вот что, старик,
ты езжай в село, засыпь своей кобыле корму поболе и
жди меня. Понял? Ни шагу со двора, пока я к тебе не
приеду.
И Похмельный погнал в село. Он остановил коня у
хаты Гарькавого. На стук и собачий брех вышла хозяй­
ка, рассмотрела его с тем беззастенчивым любопытст­
вом, с каким рассматривают в селах новых людей, и
лишь потом, защелкнув цепок, на котором бесновался
желто-белый кобель, указала в конец огорода. Дойдя
180

туда, Похмельный увидел, что весь огород охвачен све­
жевырытым глубоким, в пояс, рвом.
— Против кого ты оборону держать собрался? —
спросил, веселея, Похмельный, садясь на сухую вязанку
прошлогодней картофельной ботвы.
Гарькавый махом вогнал лопату в землю, вытер ли­
цо подолом рубахи и нехотя ответил:
— Против коров. Они, заразы, по весне что твои
призовые кони скачут! Им и такая траншея не прегра­
да... Подай-ка руку.
Похмельный помог ему выбраться и кратко объяснил
суть дела. Гарькавый кивал головой, вроде бы соглаша­
ясь, но ответил решительно:
— Не даст. Я этого Кожекена знаю. Бывший бай...
Да, верно,— продолжал он, припоминая,— был он с ло­
шадьми. Но потом у него все подчистую забрали, не
знаю, как самого не выслали. Этой весной, слышал я,
он опять разжился. То ли кто долг вернул, то ли не все
забрали. У них разве учтешь все? Не-е, не даст. Вот
если бы мы к этому времени уже помогли чем... А они
в нашей помощи сроду не нуждались.
— Погоди, Федор Андреевич,— искал какой-то вы­
ход Похмельный.— Мне хозяйка вчера говорила, что
здесь недалеко аул есть... Может, там?
— A-а, не слухай ты ее! Она тебе наговорит... Это
Басырь, верст десять отсюда. Артель там теперь, если
еще не разъехались... И они были с лошадьми. Раньше,
знаешь, они все неплохо со скотом жили. Да только год
назад разъезжали по тутошним аулам агитчики ихние,
призывали артелью жить, навроде наших колхозов,
«красными караванщиками», кажись, себя прозывали.
Во главе с нашим каким-то... я уж не помню. Стара­
лись они не хуже наших уполномоченных...— здесь
Гарькавый сколупнул щепочкой грязь с подошвы сапо­
га и с веселым прищуром, будто вспомнил для себя чтото весьма приятное, поглядел на озеро.— Обещали но­
вую жизнь всем киргизам устроить. Ну и устроили... ар­
тель. У зажиточных весь скот забрали, согнали их всех
в кучу вместе с бедняками, похлопали по плечам: зараз,
мол, вы все уравнялись, живите отныне дружно, не оби­
жайте друг дружку и кончайте цыганской жизнью зани­
маться. А сами дале двинули. Другим устраивать. Посля отъезда в том Басыре такое творилось, что аж сюда
ругань доносилась... В бедности они зараз. Есть, конеш181

но, у них лошади, но, даю голову на отруб,— не дадут.
— Почему же не дадут? — возмутился Похмель­
ный.— На время просим и не задаром.
Гарькавый с явной неохотой пояснил:
— Насолили мы им предостаточно. В землях потес­
нили, да и так... Они и досе обиду на нас держат... Ты,
Максим, не морочь себе голову и время на них не те­
ряй, а гони прямо к Гнездилову. Только он нам в силах
помочь. Даст — хорошо, не даст — что делать, придется
меньше засеять. Выше грешного места не подпрыгнешь.
Однако Похмельный не мог смириться:
— Да неужто не дадут? Какие могут быть теперь у
них обиды? Им же вернули землю... Прямо издеватель­
ство: из-за давнишних обид по-соседски не выручить. Пособачьи получается: и сам не гам и другому не дам...
Слушай, Федор Андреевич,— осенило Похмельного,— а
поехали со мной! Уговорим вдвоем сукиных сынов! На­
обещаем, набрешем три короба, лишь бы засеяться... А
что Гнездилов?.. Да потом пусть хоть самому господу бо­
гу жалятся, а Гнездилову я еще выдам за тот бардак,
что он развел в селе. Поедем!
Но Гарькавый отнекивался, Похмельный наседал, и
тот признался: оказалось, Гарькавый дважды участво­
вал выборным в переделе сенокосно-пахотных земель,
имел небезобидные стычки с аульчанами. Его и сейчас
помнят в Басыре одним из «насоливших», поэтому ехать
ему действительно не было смысла.
— Бери Гордея,— советовал он, видя, что Похмель­
ного не отговорить.— Гордей мастер речи держать, поихнему трошки разбалакивает... Ты когда думаешь
ехать?
— Прямо сейчас, а с Басыря уже поеду к Гнездилолову... Да, жаль, конечно. Ты не знаешь, как его звать,
председателя артели?
— Не знаю, но слышал, твоих годов... Сейчас не со­
ветую: дело к вечеру. Завтра с утра бы и ехал... С Карабаем хочешь?
Разговаривая, они подошли к хате. Гарькавый вынес
ружье с патронташем. Вскользь, но со значением пока­
зал порядок расположения патронов: слева от середи­
ны— мелкая дробь, справа — крупный заряд. Похмель­
ный уловил намек, мысленно обозлился: да неужели
Гарькавый всерьез считает, что у него ума хватит до
стрельбы дойти?
182

— Зачем пугать,— смутился Гарькавый, когда По­
хмельный напрямик спросил об этом,— их теперь не ис­
пугаешь. В дороге, знаешь, всякое может случиться... А
может утку снимешь, хозяйка супцом побалует... Бу­
дешь говорить с ними — говори попроще, без выкрута­
сов и с уважением. Упаси тебя бог грозить! Отошли те
времена. Аксакалами чаще называй — они это любят...—
Он с интересом взглянул на Похмельного.— А что? Те­
бе, пожалуй, могут и дать. Уж больно ты парень...
Эта недоговоренность и жест, которым Гарькавый
сопроводил ее, понравились Похмельному больше всех
советов.
Кого из людей взять с собой, он обдумал еще во
дворе Гарькавого, и они поедут, в их положении не от­
казываются. Единственное, что беспокоило, это время,
шел четвертый час пополудни, а им надо собраться, зай­
ти к Карабаю, оттуда — на стан первой бригады, чтобы
взять лошадей: если казахи все-таки дадут своих, то
гнать их надо тремя верховыми, а в селе ни одного сво­
бодного коня.
На этот раз он сам безошибочно выехал улицей и
проулками к нужной ему землянухе и, не слезая с коня,
постучал рукоятью плетки в оконце. На стук вышел
старый Гонтарь.
— Где Иван? — не здороваясь, строго спросил По­
хмельный.
— О-о, какой гость пожаловал,— удивленно и злобно
обрадовался Гонтарь.— Да ты сойди с коня-то,— с из­
девкой предложил он,— проведуй нас...
— Где Иван, я спрашиваю?
— Зачем он тебе?
— Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Так
где же он?
— Внаймы за кусок хлеба пошел...
— Кликни его. Скажи, что ему и Павлу Любарцусо
мной ехать, пусть поторопятся. Через полчаса жду их у
правления.
— Куда такая спешка? Ты все же зайди, глянь, как
мы живем. Помнится, любил у меня гостевать...
Похмельный хотел так ответить, чтоб у того пропало
всякое желание юродствовать, но взглянул в лицо его и
будто споткнулся — так поразился той перемене, чго
происходила с Гонтарем. Помнил его прежним крепким
мужиком, которого не мог свалить ни кулак, ни первач,
183

а теперь вблизи, при ярком солнце Похмельный ясно
увидел, как быстро волокла его за собой старость: го­
лодно обтянулись скулы, проступили бугры и западины
за ушами, стремительно седели и становились длинно­
редкими волосы, обвисла неряшливо бритая кожа на
горле, весь он стал ниже, суше, уже в плечах; широки­
ми казались только штаны, заправленные в тяжелые
сбитые сапоги.
«И это — за какой-то месяц»,— подумалось растерян­
ному Похмельному...
— Ну, и как же вы живете?
— Спаси тебя Христос — голодаем. Я же говорю,
зайди, полюбуйся!
— Вы паек получили... А Леся?
— И Леся так же,— охотно ответил Гонтарь.—
Спит целыми днями да худеет на глазах. Ты не знаешь
отчего так много спят в молодой поре?
Во взгляде, каким он смотрел на Похмельного, ста­
рый Гонтарь остался прежним. В это мгновение вспом­
нились рассказы о его тяжелом, обидчиво-злобном ха­
рактере, и это наигранное смирение в голосе теперь
только подтверждало давние жалобы на него всех, кого
он нанимал в батраки.
Оно и погасило недолгую жалость. Похмельный с
презрительной насмешливостью глянул на него сверху:
— Я на все твои вопросы отвечу. Даже на этот. Но
любопытно мне, что отвечаешь ты на вопросы своих
детей? А, дядько Лукьян? Поэтому давай без вопросов и
не тяни время. Ждать их не буду.— Он тронул коня и,
уже отъехав, крикнул: — Пусть оденутся потеплее, воз­
можно, в степи заночуем!..
Конем правил Карабай. В задке арбы на седлах жа­
лись плечами друг к другу Иван и Павло. Ехали на
стан первой бригады, чтобы взять для них двух лоша­
дей.
Похмельный с любопытством осматривался с седла.
В стороне, где стояли ветряки и мельница, он еще не
был, но заезжать за неимением времени не стали. Ми­
нули балку, в которой недавно гремела вешняя вода,
а теперь холодно и свежо тянуло болотным душком
близкого озера, с трудом выбрались из грязи наверх к
сухому теплу и покатили, огибая озеро, к лесу. Слева
184

потянулись камыши. Оказалось, что это еще одно озеро,
но настолько заросшее с берега травой и камышами, что
к маленькому плесу, где ставились сети, рыбаки проби­
рались с большим трудом. Оно так и называлось —
Гнилое.
Стан находился в первых березняках, верстах четы­
рех от села. За светлыми, сквозными колками неожи­
данно открывалась огромная лощина, уходя под укос к
сплошной и темной хвойной гряде. Эти места назывались
Волчьим околком. Отсюда на зимних вечерних зорях по
одиночке выходят волки, сбиваются в пары, стаи, по­
долгу сидят изваяниями в лютом, морозно-каленом
багровом закате, сзывают жутким лодвывом остальных
собратьев. Вой слышен в селе. В конюшнях тревожатся
кони, тяжело поднимается на ноги скотина, толпятся
гуртом овцы. Хозяин еще раз осматривает оконца, едва
различимые промерзшим хрупким стеклом в занесенных
снегом вровень с крышами хлевах, запирает на все за­
поры вместе с живностью взволнованную собаку. Стаи
выждут, когда стихнет последний свет над лесом, и
словно по условленному знаку рассыпаются по степи, со
всех сторон окружая село. Сторожко крадутся к гумнам,
токам, где жируют зайцы, нанизывают цепочки следов
вокруг сладко пахнущих хлевов, царапают лед на окон­
цах, отчего мычит и шарахается скотина, и горе в ту
пору бездомной собаке или запоздалому ездовому...
Вскоре они подъехали к стану.
Подростком Похмельному приходилось помогать од­
носельчанам в пахоте. Свой надел тетка сдавала в
аренду, а его часто просили помочь: вначале погонычем, позже, когда окрепли руки, плугатарем, и если
теперь бригадники вздумают поразвлечься, предложив
ему пройти загон-другой (обещал же на собрании сам
лямку вздеть), то, думалось ему, он не осрамится; если
же и выйдет поначалу коряво — не беда: прошлый на­
вык быстро вспомнится, главное, поймут, какого он кор­
ня и знает, какими трудами добывается хлеб. Впрочем,
до развлечений дело не должно дойти. С сегодняшнего
дня бригадники казались ему людьми близкими. На их
поддержку он рассчитывал в будущем. Уж коли вышли
на пахоту, то впоследствии не дадут пропасть впустую
трудам своим, довершат начатое...
Около стана он встревожился: в тени берез стояли
кони, во дворе никого не было. Бычьи и конные упряж­
185

ки находились далеко в загонах. Он соскочил с коня,
вбежал в хату. Несколько бригадников колдовало у раз­
рушенной печи, часть мужиков разбрелась по лесу го­
товить сухостой на дрова. Когда Похмельный спросил,
почему они не пашут, Кожухарь повел его к лошадям.
Они уже не горячились, как несколько часов назад у
правленческого двора, понуро стояли, вздрагивая кожей,
а по бокам мелким каракулем обильно курчавилась
шерсть от недавно просохшего пота. Кожухарь объяс­
нил: чтобы в день выходила десятина вспашки, в плуг
надо заводить четверку лошадей. Так и сделали. Но
исхудалые за время зимовки, они отвыкли от работы,
дергали плуг, тянули вразнобой и дико шарахались от
окрика, мотая повисших на недоуздках погонычей, а на
седьмом загоне вообще выдохлись. Их били в кровь, но
они стояли, только вздрагивали и приседали от уда­
ров— верный признак полной усталости. Поэтому, чтобы
не запалить совсем, приходится давать передышку.
Пахали, в основном, на быках да на тех лошадях, кто
еще мог тянуть спокойно плуг.
Похмельный расстроился: если казахи дадут лоша­
дей, то наверняка таких же, и в радужные расчеты о
сроках посевной ему придется внести невеселые по­
правки.
Бригадников удивило его решение ехать в аул, к
тому же на ночь. В успех поездки никто не верил. Пох­
мельный прикрывался улыбкой, разводил руками: доро­
га каждая минута — ночь ли, утро... Не дадут — поедет
к Гнездилову, не сидеть же сиднем, надо что-то предпри­
нимать, иначе уйдет время.
А в душе злился: насолить казахам — это вы уме­
ете, а вот на доброе соседство ума не хватает. И больше:
рассуждать, хихикать над чужой незадачливостью —
мастера, ну а как же сами-то умудрились пустить на
ветер свое хозяйство? Окажись вы потверже, организо­
ванней, дальновидней — не пришлось бы сейчас к комуто с просьбами ехать.
Вслух говорить не стал, знал, какие вздохи и по­
преки последуют за этим. Пашут — и ладно, и на том
спасибо.
На вопрос, от которого все притихли в ожидании от­
вета (вот дети!): рад ли он сегодняшнему дню, Похмель­
ный прикрыл глаза, раздул ноздри и с фальшивым во­
186

одушевлением качнул головой. Мужики довольно пере­
глянулись.
Разговор сбивался на неприятное, давно обмусолен­
ное, и он заторопился. Брать коней с пахоты ему рас­
советовали: дадут казахи на сев,— значит, дадут и под
седла.
К тому времени кончили свои загоны несколько уп­
ряжек, и его вновь окружали люди. Надо было уезжать.
Провожать вышли к дороге, где стояла арба Карабая. Кожухарь многозначительно указал глазами на
Ивана и Павла: мол, этих зачем взял, можно было и
местных, стоит ли рисковать? Похмельный, успокоил:
парни — его давние знакомые, пусть проветрятся...
За Похмельным наблюдали, как сядет, какова посад­
ка, не возьмет ли поводья в обе руки и, оттопырив локти
в стороны, не чмокнет ли коню городским извозчиком?
Он усмехнулся: нашли за кем подглядывать! Он
взялся за луку седла, напрягся и приемом, некогда от­
работанным в конной разведке, легко, не касаясь стре­
мени, вскочил на качнувшегося коня.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Дорогу в аул, кроме казаха, никто не знал, поэтому,
чтобы не трястись в седле позади арбы, подстраиваясь
к неспешной трусце кобыленки старика, к ней пристег­
нули председательского коня, а Похмельный сел рядом
с Карабаем.
Они долго срезали крюк по бездорожью, с тяжелым
скрипом переваливаясь из стороны в сторону на бугор­
ках у кротовых нор, грохотали на корневых припухло­
стях ковыля, объезжали колки и тальниковые куртины,
наконец выбрались на басыревский летник и, оставляя
по левую руку невдалеке от дороги быстро темнеющую
гряду леса, а по правую — ровную, чистую степь, поеха­
ли на запад, где впереди по горизонту томительно-мяг­
ким светом истекал день.
Наступали сумерки. Исчезли темно-быстрые росчер­
ки кобчиков, смолкли веснянки, все громче и дальше
разносился в пустых полях стук колес. Из глубины за­
катного неба всплыл и завис над землей прозрачно­
зеленый месяц, а с востока — надвигалась синева и
холод ночи, с редко проступившими звездами, и таял,
слабел с каждой минутой тихий малиновый свет над
чернеющим лесом.
Дорога, тележный скрип, молчанье спутников и стро­
гое таинство отходящей на покой земли исподволь рас­
слабили; отпустило на сердце, мельче выглядели тре­
воги, беззлобней ругань, не стоящими того опасения;
стало свободно и пусто и оттого — легче. Похмельный
поворотился, чтобы сесть удобней, легко задел Ивана и
улыбнулся тому, как быстро, будто ожегся, тот отдер­
нул руку.
Не прощают... Да и простят ли когда? Он закурил...
Вот ведь складывается! Кто бы сказал месяц назад —
рассмеялся бы столь сумасбродному предсказанию. Он
самому себе до сих пор не может объяснить, что же
толкнуло его в то утро, что было решающим... Ночные
размышления измотали. Обессиленный, он рухнул на
топчан и тотчас уснул, а утром вскочил со свежей голо­
188

вой, хоть и спал немного, и с ясным, определенным ре­
шением ехать в Гуляевку. Это решение сразу так за­
хватило его, что он и сейчас ощущает ту хмельную
решимость, с которой он шел, чуть ли не бежал в рай­
ком к Гнездилову с твердым желанием немедленно
гнать в село и работать, работать, работать... Работой,
словом, делом, руками, зубами — не важно чем! — но
вбивать в их головы и сердца свои мысли, свою право­
ту. Все прочь! Нет ни баб, ни друзей, ни односельчан —
есть только правда его партии — и ничего более! Какие
парни в землю легли! Какое сердце рвет Карнович и
еще тысячи большевиков! Для чего столько крови, мук,
смертей? Чтобы в итоге отдать все завоеванное дрему­
чему злобному кулачеству? Чтобы вот так уехать и на­
всегда остаться в памяти сосланных подлецом?
«Посылай в Гуляевку! — крикнул он Гнездилову, с
грохотом пройдя приемную, открывая двери и нависая
над его столом.— Никаких других сел! Только в Гуля­
евку, к моим... И быстрее, ради бога, не то передумаю!..»
Гнездилов выскочил на крыльцо и приказал риковскому кучеру срочно доставить в Гуляевку нового пред­
седателя. Он сразу понял Похмельного, а вот он сам до
сих пор прислушивается к себе: чего было больше в том
решении — злости, обиды, жалости, гнева и своего
оправдания перед сосланными или действительно же­
лания помочь им в дальнейшей судьбе? Этому слож­
ному чувству, которое ноющей застарелой болью жило
в нем, он не позволял подниматься к вдумчивому, трез­
вому раскладу — предощущал, к какому разладу могли
бы привести размышления над истинным смыслом и
последствиями своих решений и поступков. Думал толь­
ко о работе. Она лучше всякого самокопания ставила
все на свои места, потому что начало и конец всему —
в ней. Он ясно предвидел свои отношения с сосланными:
сколько придется жить с ними, столько и будут вот
так вот брезгливо отстраняться от него. На понимание,
а тем более на сочувствие сейчас — не ему, нет! — его
делу — рассчитывать нечего. Что ж, их право. Но не
отстраниться им, не уйти, неизбежен, неотвратим тот
час, когда они поймут всю непреложность истины: без
ликвидации кулачества — не бывать миру в селах и де­
ревнях! Не бывать союзу крестьян и рабочих, и то до­
рогое, ради чего шли на муки,— построение социализ­
м а — отодвинется на неопределенно долгое время.
189

Не примут сердцем, но поймут разумом... Да, он ви­
новат, он признал свою вину, больше того — принял на
себя вину и тех, кто торопил с высылкой, кто составлял
и утверждал списки, кто непосредственно выселял и в
итоге выслал семьи его знакомых в округе и односель­
чан,— середняков села Лебяжьего,— людей, высылки не
заслуживающих.
Принял колхоз и остался здесь, чтобы сполна отве­
тить самому суровому судье — своей совести, и чем стро­
же, беспощаднее будут ее вопросы, тем лучше. Пусть
безжалостно высветит не столько причастность к ошиб­
кам при высылке, сколько самое гадкое: двурушниче­
ство, подлость, трусость,— то, что обычно скрывают
больше, чем сами дела. Подобной грязи он за собой не
замечал, обнаружить ее в себе боялся больше всего, но
теперь, в нелегкую для его жизни пору, когда дело
впрямую коснулось его партийной честности, он тем бо­
лее нуждался в этом мучительном разборе, хотя и ста­
рался оттянуть его как можно дальше.
На ближайшее время он ставил себе только одну
задачу — помочь ошибочно сосланным. Всем: и незна­
комым, тем, кто попал в его эшелон после челябинско­
го формирования, и высланным с его родины. Таких се­
мей, по его мнению, было где-то около пятнадцати.
Кого из них сослали по ошибке, он уже знал: о чужих
рассказали конвоиры, своих — сам бог велел знать.
С законно высланными было проще всего: что за­
служили, то и получите. Хуже обстояло с теми, кого
выслали ошибочно: он даже перед ними, людьми, доселе
ему неизвестными, чувствовал себя виновным, ибо не
мог он, отвечая за свою вину и партийцев своего ок­
руга, огородить себя (хоть и пытался вначале) от при­
частности к тем же ошибкам работников другого края.
И все же лебяжьевцы — особая боль, от которой
нет спасенья даже во сне, где по-прежнему умоляют и
кричат люди, лязгают на путях эшелоны, вскрикивают
паровозы и мелькают телеграфные столбы... Что ни
фамилия — тотчас вспышка в памяти, чудно и ярко ос­
вещающая далекое во времени Лебяжье, молодую
мать с виноватой полуулыбкой на тонко-бледном, будто
бумажном лице, они в хате Сичкаря, ныне высланного
сюда, мать что-то долго и безумолчно рассказывает,
держит его у колен, хозяйские дети тянут его на улицу,
но она не отпускает, ему и самому не хочется уходить
190

на мороз из просторной кухни, где тепло, пахнет вкусно
и сытно, в печи и грубке потрескивают и смешно пи­
щат сырые поленья, на столах лежат натертые отрубя­
ми разделанные желто-белые плотные тушки уток, под
чистой холстиной «отдыхает» сбрызнутый водой свеже­
испеченный хлеб.
Мать сидит неприлично долго, так не засиживаются
в доме, где готовятся к празднику, и вот хозяйка доста­
ет из-под холстинки подставку со стопкой коричневых
коржей, подает матери, хозяин, тоже еще молодой, одоб­
рительно кивает, мать благодарит, улыбается еще вино­
ватей и прячет корж сыну за пазуху, и он молчит, хотя
корж еще горячий и пачкает рубашку...
Или вспомнятся бесконечные по своей длине огоро­
ды, на которых лебяжьевцы копают картошку, а он с
матерью «на помощи». Мужики спешат, на копку от­
пущено слишком мало погожих дней, бабы не успевают
за ними, и он, десятилетний, тоже торопится, таскает к
мешкам полные ведра. Хорошо, если пойдет дождь, но
чаще случалось, что осеннюю теплынь сменят тучи, ба­
бы, хватаясь за поясницу, выпрямляются, тревожно смот­
рят в небо, но дождя, которого он тайно и страстно
ждет, нет, и он до самого вечера то собирает усохшую
ботву, то носит ведра, пока окончательно не выбьется
из сил.
Вечером, когда сядут ужинать, и вместе со всеми,
улыбаясь совершенно по-другому, сядет мать, за сто­
лом непременно похвалят и его, преувеличенно позави­
дуют ей с помощником, и мать, у которой глаза на миг
наполняются печалью и влагой, встряхнется, от стопки
повеселеет, станет такой, какую он особенно любил в те
счастливые минуты, а сам, уже будучи не в силах ни
есть, ни сидеть, ни ощущать ничего, кроме тянущей
боли в руках, найдет уголок, где его мгновенно сморит
в облегчающий сон...
Помнил, что Любарец, отец сидящего сейчас в арбе
Павла, часто зазывал к себе, угощал, чем мог, и однаж­
ды дал ему новенький двугривенный; он долго носился
с ним, радовался, пока не потерял, уже позже мать
призналась, что монетку взяла она...
Помнились те несколько дней, когда мужики пере­
крывали камышом хату, а потом два вечера пили и
веселились у них, вспоминали отца, глупо кончившего
жизнь, жалели сироту, а мать — нарядная, радостно­
191

заискивающая — суетилась вокруг стола и, расставляя
убогую закуску из картошки и квашеной капусты, тяну­
лась к середине стола через мужицкие плечи, то и дело
касаясь их маленькой грудью...
И уж совсем тяжело было с теми лебяжьевцами, ка­
ких выслали напрасно. Их выселение оказалось самым
мучительным для него, оно составило суть его безус­
пешных метаний в поисках правды и справедливости,
которых искал он и не находил, и теперь ошибку при
выселении именно этих людей вынужден признать и
своей ошибкой и виной.
Все, что бы он ни думал в оправдание: о необходи­
мости выселения, о неизбежных ошибках, о чьей-то
(и своей тоже) чрезмерной бдительности, возможно,
глупости, зависти, злой воле или попросту вражеского
умысла,— все мгновенно сметалось вопросами жестокой
обиды: «За что?»
И еще дети... При одной мысли о них, кого бы то
ни было: справедливо или ошибочно сосланных, о том,
что они, так ничего и не успев понять в жизни, лишены
родной хаты, мест игр и забав, знакомых полей и лесов,
свезены сюда и теперь голодными мерзнут в полуразру­
шенных сумрачных землянухах с угрюмо-обессиленными
родителями, злобная тоска надолго захватывала его,
в такие минуты хотелось зверски избить кого-нибудь
или плакать.
Сознание вины перед ними, его надломленный дух
властно требовали немедленных действий, помощи этим
людям.
Казалось бы, ему, председателю колхоза, располо­
женного вблизи озер, леса, имеющего в распоряжении
коней, быков и — власть, легко помочь высланному кре­
стьянину. Оказалось, что и это не так-то просто. Разре­
шение рубить лес не давали, с самовольной нарубкой
было строго, брали только сухостой осенью. Не мог он
во время посевной отдавать быков, раздавать семенное
зерно на хлеб, и не потому, что боялся штрафов лесни­
чества и возмущения колхозников,— просто сосланные
лебяжьевцы не обращались к нему. Ходили за советами
к Гриценяку, Гарькавому, к завхозу, просили по мелочи,
выясняли, копошились в своих дворах, резали дерн, по­
правляли разрушенное, обживались с помощью соседей,
но у него помощи не просили. Даже страдания детей не
могли сломить брезгливой ненависти к нему. Глядя на
192

них, не ходили просить его и те сосланные, которых он
не знал ранее. Всеми ими занимался Гриценяк, от него
узнавал обо всем...
Он недоумевал: чего они хотят? Чтобы он первым
пришел к ним с повинной головой?
Но этого не будет.
Да, он виноват, не скрывает вины, не таится, не пере­
кладывает на чужие плечи, но унижать себя заискиваю­
щими разговорами и поблажками не станет, на деше­
вых приемах всего дела не поправить, они только ослож­
нят его и усугубят вину.
Но поможет он им (независимо от того, как они и
дальше будут относиться к нему) совершенно по-друго­
му, а именно: созданием зажиточного колхоза. Эта
цель отныне становилась основой всех помыслов, пла­
нов, делом его жизни на ближайшие годы. В нем он
видел выход из всех тупиков, в которых всякий раз ока­
зывался, размышляя о коллективизации.
Там, в будущем колхозе, должна же наконец утих­
нуть сегодняшняя боль, прийти какое-то спасение от пу­
гающих расколов в миропонимании, исчезнуть, рассеять­
ся его вина... Он должен создать крепкий колхоз, чего
бы это ему ни стоило.
Жаль, конечно, что осенью, когда пайки сосланным
отменят, они получат только на прожиточный минимум
(ах как хочется, чтобы они получили с колхозниками
на равных!). Но, по словам Гнездилова,— оплачивать
наравне труд сосланного кулака и колхозника — не­
разумно. Жаль...
Зато каким веским доказательством правильности
курса партии на коллективизацию послужит для сослан­
ных труд гуляевцев, оплаченный весомым доходом! По
словам того же Гнездилова, государство на первом го­
ду — в поощрение — оплатит именно так, если, конечно,
позволит урожай... Какую мощную поддержку получат
тогда коммунисты в селах, особенно в тех, где разме­
щены высланные!
Да с таким доказательством ему никакие вопросы не
страшны. Пусть спрашивают, он наглядно объяснит,
чему так яростно сопротивлялось кулачество, на чем
твердо настояла партия. А заодно объяснит и делом
докажет, что не трусовато-угодливым исполнителем
чужой воли жил он в последние годы, не библейским го­
нителем страха ради иудейска перед Карновичем вез их
7

Н. Скромный

193

в эти степи, но — коммунистом, честно выполнившим
приказ партии, человеком, умеющим работать головой.
А за ошибки он ответит, уже отвечает.
Для чего он остался? Чтобы колхоз укрепить, им
помочь. Поможет он, помогут где-то. Не может быть
того, что он один, видишь ли, с совестью, а остальные
тысячи коммунистов без нее обходятся. Тоже где-ни­
будь ищут возможность помочь, накормить, обуст­
роить...
Уж коли сам секретарь райкома просил остаться,
подчеркивая трудности в селах, связанные именно с
расселением, то, следовательно, партия требует, чтобы
помощь сосланным была действительно оказана, а не
просто: выслали — и делу конец. Потому, видимо, и
дано указание расселять в селах, чтобы легче и быстрее
эту помощь оказать...
Начнет он с детей. Закончат посевную — сразу возь­
мется за ясли, при них какую-то столовую можно от­
крыть, хоть самую дешевую; ведь стыдно — с такого се­
ла да не выкроить на бесплатную баланду трем десят­
кам ни в чем не повинных ребятишек!
Кому года — направить в школу: грамотному легче
разобраться, кто в итоге оказался прав...
После сева можно помочь с дровами, строевого леса
выбить, тягло дать на ремонт жилья... Все можно. Пой­
мет и одобрит Гнездилов, поймут гуляевцы, понимает
он... А вот поймут ли сами высланные, разглядят ли
сквозь пелену ненависти и обиды не только суровость,
но и милосердие власти?
Поймут ли его, или оставаться ему в их глазах до
конца дней своих христопродавцем?
Но нет, здесь его не взять... Теперь он не тот под­
росток Максим, что когда-то уходил на задворки пла­
кать от обиды и голода. После встречи с Гнездиловым
в нем вновь укрепилось то, с чем он прожил всю граж­
данскую, с чем жил последние годы — вера в свою пар­
тию. Пока он нужен ей, пока она ему поддержка в поис­
к ах — с колен его поднимать никому не придется!
Интересно, а как они расценили его решение остать­
ся здесь? Неужто считают, что из-за Леси. Напрасно,
если так.
Многое на баб менял, да только не это... Сейчас бы
лошадей выпросить, засеять все, а потом сообща с Гнез­
диловым...
194

Он не успел додумать, что же сделает сообща с се­
кретарем райкома,— арбу кинуло в сторону, внизу по­
слышался треск, и он, хватаясь за грядку, больно уда­
рился локтем... Арба накренилась и встала. Похмель­
ный чертыхнулся: недобрая примета. Надо было
выяснить, что случилось. Они подожгли охапку соломы.
Старик запричитал из-под колес — обломалась попере­
чина. Иван ушел к лесу за хворостом. Павло из оброти
решил сделать удавку, которой можно было бы стянуть
деревянную связь.
От сухих веток костер разгорелся, багрово высветил
коней, косивших глазами, полных бликами огня, раз­
мыто очертил дрожащий полукруг света, отчего темнота
за ним сгустилась и стала тревожной.
Старик больше мешал, чем помогал, ему приказали
разжигать головни и светить под арбу.
Вскоре можно было ехать. Прежде чем затоптать
костерок, Похмельный достал кисет и газету, впервые
предложил спутникам. Отказался один Карабай: он не
курил.
— Не боишься? — спросил Павло у Похмельного и
нагнулся за угольком.
— Кого?
— Да всего,— Павло неопределенно указал куда-то
за освещенный полукруг.
— Вот ты о чем... Нет, не боюсь. Не в ваших интере­
сах. Вы дорог не знаете. За побег с ваших стариков
спросится... Мы, наверное, пеши пойдем, здесь уже не­
далеко.
— Ну, а нас зачем взял? — спросил Иван.
Похмельный помедлил с ответом:
— Слышал я от хозяйки, будто бы эти казахи гостей
хорошо принимают. Обычай ихний того требует. Мы,
правда, такие гости, что хуже некуда, но все ж таки...
Хоть наедитесь досыта. Может, и на дорогу чего сунут,
а я по трудодню запишу.— И, словно озлясь на собст­
венную откровенность, которую могли принять за
трусость, грубо перечеркнул сказанное: — Мозги ва­
ши проветрить взял! Понятно, или по-другому объяс­
нить?
Осторожно, опасаясь новой поломки, тронулись ша­
гом и сразу вошли в лес. Он грозно обступал дорогу,
сжимал ее или совсем перегораживал, и она то круто
брала в сторону, то шла через чащу, и тогда глубже
7*

195

становились рытвины, наполненные водой, и храпели,
пятясь, перед ними кони.
Желтый месяц беспомощно подпрыгивал в вершинах
деревьев, из глубины леса дико и остро несло гнилью и
холодом.
Иногда в неверном слабом свете страшными видень­
ями вставали впереди у дороги одинокие корявые сосны
и сухим выстрелом раздавался по опушкам треснувший
под колесом сук. Попетляв по лесу версты две, добра­
лись до аула. Собаки встретили лаем. В стоялом ночном
холодном воздухе запахло кизячным дымом, жилым
местом. Мазанки без огней в окнах, без всякого поряд­
ка смутными буграми раскинулись на большой поляне.
Аул давно спал. Старик остановил арбу у какой-то
землянухи в рост лошаденки и долго стучал в окна, пока
ему не открыли.
При свете огарка прибывшие с удивлением рассмат­
ривали непривычное чужое жилье. Судя по запаху, что
стоял в комнатушке, угощенья никакого не предвиде­
лось. Их рассадили по углам, старик приказал хозяйке
растопить печурку. Неведенье хуже невезенья, подума­
лось Похмельному; он решил не откладывать, и кто-то
из хозяев ушел за председателем.
Похмельный устало облокотился на свернутый руло­
ном войлок. Уже и ему не верилось, что лошадей дадут,
что среди ночи придет председатель, что и впрямь полу­
чается неловко с таким гостеваньем. Но председатель
пришел, да не один — с товарищем, нисколько не удив­
ляясь позднему наезду; пригласил куда-то, где, оказа­
лось, еще не спали и шел свой разговор.
Старик остался во дворе определять коней на ночев­
ку. Собаки остывали от недавнего бреха, рычали и по­
визгивали в темноте. Багровый месяц оборвался с сучь­
ев и канул в чашу леса.
Наступила полуночная тишина,
II

Привели их в юрту. Это было уж совсем диковинное
жилье. Павло цокал языком, желая показать свое вос­
хищение тем, как мудро оно устроено: и просторно, и
костер горит, а дыма нет, и, видать, быстро разбирается-собирается, и вообще они, казахи, говорят, народ
хороший, и он давно хотел бы посмотреть, познакомить­
196

ся... Иван тайком дернул его за руку: имей совесть, не
передергивай, они же все понимают...
Юрту еще вчера раскинул гость аула казах Касымов.
Теперь он рассказывал аульчанам о виденном в кочевье.
Знакомились сдержанно, и странно было сначала
слушать непривычный слуху говор; впрочем, казахи го­
ворили на своем языке мало и к прибывшим обраща­
лись только по-русски. Угощали лепешками, чаем, на
гнутом подносе оставалось немного баранины.
Похмельный бережно отщипывал кусочки от лепеш­
ки, налегал на чай и деликатно отодвинул от себя под­
нос, но так, чтобы своим спутникам было ближе...
Председатель Байжанов оказался старше годами
Похмельного, говорил легко, почти без акцента, много
шутил; по всему чувствовался в нем человек бывалый.
О назначении Похмельного он уже знал и хотел, по его
словам, сам наведаться в Гуляевку познакомиться: какникак соседи.
Похмельный мигом ухватился за сказанное, припом­
нил все, что знал, о добрососедстве и только тогда объ­
явил о цели своего приезда. В юрте сразу замолчали. Он
на другой отклик и не рассчитывал — готовил себя к
разговору долгому, терпеливому. Главные доводы он
приведет позже, а пока пусть поразмышляют над его
просьбой. Пил чай, поглядывал на казахов и про себя
посмеивался: гляди-ка, чужой народ, а насупились погуляевски...
— Нет, голова, лошадей мы тебе не дадим,— мягко,
но решительно отказал Байжанов и долил ему кипятку
в чашку.
Похмельный со всей приветливостью, на которую
был способен, улыбнулся:
— Ну и какие мы, в таком случае, соседи? Дашь,
аксакал, никуда не денешься!
Невольный смешок молодого казаха он расценил как
одобрение и продолжал:
— У хороших соседей взаимовыручка — первое де­
ло. Дашь, еще и в Гуляевку отогнать поможешь.
Байжанов отставил пиалу:
— У тебя двадцать лошадей и сто десять быков. У
нас в ауле всего пятнадцать лошадей...
— А сколько у тебя на зимовке? — весело сощурил­
ся Похмельный.
— Все знает! — восхитился Байжанов.
197

— Ты же знаешь, сколько у нас скота. Ну, догово­
рились? Выручим друг друга, как и полагается хорошим
соседям?
— Вы можете,— вздохнул казах,— у вас есть чем, а
мы бедные. Жалко такому человеку отказывать, но ло­
шадьми тебя не выручим. Езжай в аул к Хасенову. У
него есть лошади. Хороший аул. С ним поговори.
— Далеко отсюда?.. О, тогда что ж ты предлагаешь?
Это пока я туда, да обратно, да и он откажет... Ты всетаки объясни: почему не хотите дать лошадей на сев?
Я же не просто так прошу: дай — и все, я с обменом.
Вы мне — лошадей, я вам — людей в помощь. Построим
вам чего-нибудь... У нас знаешь какие мастера? Ого!
Что хочешь склепают.— Похмельный потянулся, довери­
тельно приобнял Байжанова: — Дорогой ты мой! Да
если мы с тобой столкуешься, мы такие дела развернем,
что в районе только ахнут. Ведь есть у вас лошади,
чего же ты...
— Понимаю тебя хорошо,— Байжанов мягко отстра­
нился.— Спасибо, что людьми помочь хочешь...
— Э-э, у них свои люди туда-сюда бродят без дела,—
пренебрежительно прервал его Касымов и развернулся
к Похмельному: — Что строить? Кому? Скоро все аул
бросят. Пусто будет.
Сказанное выглядело поддержкой, Байжанов уважи­
тельно дал понять, чтоб продолжали. И гость продол­
жил:
— Очень много стали к казахам ездить. Нужны ста­
ли... Один приедет, кричит: «Разве мы хуже русских?
Давай колхоз строить». Другой приедет, кричиг: «Не
колхоз — артель пока надо». Третий: «Колхозы и ар­
тель рано, давай малкерсиги— тоз, значит». Еще один
приедет, кричит: «Казахи, бросай тоз, пошли на завод
казахский рабочий класс делать». Еще кто приедет, кри­
чит: «Молодые, айда учиться, нас везде принимают!»
Все едут, все кричат, и все разное. У казаха голова
вот так идет!— он остервенело очертил несколько кру­
гов над головой.
Остальные сочувственносогласились.
— Я сейчас по аулам много ездил,— продолжал
гость.— Пусто кругом. Нет скота, нет людей. Кто в своп
род уезжает, кто опять кочевать. Говорят казаху: сеп
пшеницу, картошку... Зачем? Пусть русские пашут. Кпзах привык за скотом ходить. Это трудней, чем пшеницу
198

сеять. Вы только весной пашете, осенью убираете, а
потом всю зиму на теплой печке зад греете. А скот
надо круглый год ухаживать. Сколько сена косим!
Складывай, вози, укрывай, волков гоняй, сторожи. Бу­
ран, мороз, воды скоту нету, голод, падеж, налоги
большие, все баем зовут, выслать грозят... Теперь все
хорошо: скот угнали, лошадей нет, сиди, казах, чай
пей!
Теперь казахи согласились не столько с сочувствием,
сколько с негодованием, раздраженно заговорили на сво­
ем языке, видимо дополняя сказанное.
Похмельный так потерянно качал головой, с таким
сожалением внимал непонятной для него речи, будто его
самого неразумное начальство лишило скота. А что
ему, не знающему ни края, ни положения дел в аулах,
оставалось делать, как не разыгрывать печаль над бе­
дами аульчан, и тем самым отделить себя от тех, кто
создал это положение. Аульчане должны зачислить его
в особую графу.
— Вот оно что... Да это прямое издевательство!
Гнали бы их в шею! Я-то думаю, почему бы и не одол­
жить лошадей на время, а здесь такое горе... Формен­
ное безобразие! Надо же по-хорошему. Берете скот —
дайте что-нибудь взамен. Вот я, например. Я к вам с
большой выгодой, товарищи! Я вам не кто-нибудь... А
что Гнездилов?
Касымов брезгливо поморщился:
— Кроме Гнездилова еще сто начальников.
Вошел Карабай. По тому, как ему ответили на при­
ветствие, как он несмело присел к раскинутой кошме,
Похмельный, даже не зная местного уклада, понял,
что старик особым уважением в ауле не пользуется,
потому что живет в русском селе, о чем и предупреж­
дала квартирная хозяйка, поэтому на поддержку с его
стороны рассчитывать не следует.
Похмельный осторожно продолжал свое:
— Непонятна мне позиция Гнездилова. Говорит од­
но, на деле — другое. Ему-то какая выгода? Но бог с
ним... Вы, товарищи казахи, понимаете, что я не Гнез­
дилов. Я человек деловой. Засеемся — сразу верну ва­
ших лошадей. Вы потом с меня — чего ваша душа по­
желает. Дед, подтверди!
Но Карабай промолчал. Ответил Байжанов с явным
недовольством в голосе:
199

— Слышишь, что люди говорят? — он указал на
гостя и двух пожилых казахов, которые особенно горя­
чо поддерживали кочевника.— Трудно им сейчас. Люди
ходят на работу, потому что еще лошади есть. Отдам
тебе — скажут, последних забрали. Тогда все пропало —
разъедутся.
Похмельный удивился:
— Неужели они тебе, председателю, и не поверят?
Байжанов замялся:
— Кто знает... Ты в своем селе правильно объяс­
нить можешь, там грамотных много. Я что скажу? Вот
он,— Байжанов кивнул на молодого казаха, сидящего в
сторонке,— разобраться может. Он понимает, где Совет­
ская власть, а где заготовитель. А им что скажу? — он
повел рукой в сторону стариков.— Для них Советская
власть ты и я, а не Казкрайком. Что ему думать? Зачем
лошадей отдал? Куда отдал? Когда вернут? Может, во­
обще не вернут?
Похмельный хмыкнул, да так язвительно, что Банжанов загорячился, акцент в его речи усилился.
— Не поверят нам люди. Очень много их обманы­
вали.— Он снова указал на стариков.— Вот у них цар­
ские люди забрали джайляу и вам отдали — стройте
Гуляевку. Тебе, казах, найдем другое место. Лошадей у
него чиновники брали, налоги брали, много обещали, но
ничего не дали... Должен он обижаться? Почему не зна­
ешь? Ты бы обиделся? Он тоже обиделся. Но обижался
он на царскую власть, а не на гуляевцев. Пшеницу твою
огнем не палил, посевы не топтал. Он знал, кто виноват.
Как сейчас ему думать, когда власть народная, его
власть? Кто виноват, что из аула сотни лошадей угна­
ли? Кого ему винить?
— Да не верю я этому! — веселым высоким голосом
прервал его Похмельный.— Не верю. Неужто твои лю­
ди... Все собрал! При чем здесь Советская власть, Каз­
крайком, налоги? Давай как-нибудь без Казкрайкома,
по-соседски.
Байжанов посмотрел на гостя:
— Не знаю... Лошади нам самим нужны. Наш аул
тоже в этом году пахать хочет. Меньше, чем вы, но за­
сеем... Боюсь за людей...
— А ты не бойся. Твои люди поймут всю выгоду об­
мена, что я предложу. У вас лошадей хватит и самим
засеять, и нам помочь. Я даже знаю, какой они масти...
200

Ты можешь завтра собрать своих людей? Активистов.
Сможешь? Я с ними сам переговорю. Сам-то ты не про­
тив?
Он не успел получить ответа: справа от него послы­
шался вскрик, возня и смех.
Это Павло, осоловев от еды и чая, уснул и поте­
рял равновесие, опрокинул заварничок и теперь отча­
янно дул себе на руку.
Байжанов нагнулся к Похмельному.
— Кто это? — тихо спросил он.— Высланные?
— Высланные,— вздохнул Похмельный. У него с не­
привычки затекли ноги, он устал за день и его самого
тянуло в сон, да и разговор этот, хоть и готовился к
нему, тяжело давался. Он понял, что без согласия аульчан Байжанов лошадей не даст. Дальнейшая беседа не
ладилась. Казахи не хотели при гостях говорить на сво­
ем языке — неуважительно; кратко поинтересовались вы­
ездом на пахоту в Гуляевке и стали определяться с но­
чевкой. Ивана и Павла Карабай повел к себе, Похмель­
ного пригласил Байжанов.
Словно извиняясь за отказ, по пути он продолжал
рассказывать о бедах аула.
— Он кто, этот приезжий, гость ваш? — спросил По­
хмельный, когда они подошли к дому.— Ты, извиняй,
может, я в обиду тебе скажу, но мне показалось, будто
ты его опасаешься или зависишь в чем-то?
— Молодец, хорошо увидел,— одобрил Байжанов.—
Он бывший бай. Когда-то в нашем ауле жил. Потом ко­
чевать ушел. Весь скот с собой увел. Долго о нем не
слышали. Говорят, белым помогал, на юг, к Китаю,
уходил, нищим был. Пять лет назад сюда вернулся,
опять разбогател. Много родичей у него. Когда жил в
наших местах, много скота в долг давал. Ему и у нас
должны. Сейчас по аулам ездит, лисой вынюхивает.
Для нас он нехороший человек. Плохо говорит о Со­
ветской власти. Думает о ней еще хуже. Кто хочет
жить по-новому, тех пугает: долг потребую. Говорит,
скоро казахов отсюда всех выгонят. Еще много врет...
— Чего же вы до сих пор не наладили его в про­
хладные края?.. Я говорю: чего вы его не выслали,—
пояснил Похмельный, чувствуя, что Байжанов не понял.
— Нет, его нельзя... Не дадут. У него должники и в
городе есть. Все хотят хорошее мясо кушать...
— А что это он все талдычил: ездят к вам, кричат,
201

и все по-разному. О чем он? Объясни мне. Я в ваших
делах ни хрена не смыслю.
Байжанов засмеялся в темноте:
— Я бы тебе еще в юрте объяснил, но не хотел,
чтобы он слушал... Стой здесь, я постучу...
Постель хозяин готовил в комнате, заваленной ме­
шками с сортовой пшеницей и наваленной в угол сбруей.
Он стопой укладывал кошмы вдоль стены и между
делом разъяснял Похмельному:
— В этом прав Касымов. Кричат все по-разному. В
прошлом году приезжал Байсулатов. Давно его знаю.
Когда-то у алашевцев был. Как теперь коммунистом
стал — не понимаю. Стариков собирал, долго говорил,
что казахи не должны в ауле артель создавать. Я гово­
рю: артель — постановление правительства, надо созда­
вать. Отвечает: пусть правительство у себя в России
артели и колхозы делает, у них все равно выхода нету.
А нам ни колхозы, ни артели не нужны, они нас разо­
рят. Пусть аулы за землю налог платят скотом. Русским
выгодно, и мы сможем много держать скота по закону.
— Так у тебя тоз?
— Артель. Потому и плохо... А говорил Байсулатов
хорошо. Все поняли: артели и колхозы не нужны. Зем­
лю пахать всем вместе не надо. Все будут заниматься
тем, чем отцы занимались — скот разводить, и его будет
много. Кто хочет кочевать, пусть уходит, кто не хочет —
пусть остается. Старикам Байсулатов очень понравился.
— А молодым?
— Молодым не понравилось. Молодые не хотят постарому жить. Они хотят, чтобы весело было, чтоб на
курсах учиться, близко к городу, к железной дороге или
к заводу.— И засмеялся.— Чтоб к русским девкам бли­
же бегать... Они потом собирались, ездили в Н-ск. Их
там пожалели и назад отправили.
— А тебе понравилось?
— Мне тоже не понравилось. Сначала послушаешь —
Байсулатов о нас беспокоится, хорошо подумаешь —
уводит аулы в стороны, словно в пустую степь табуны
гонит. Даже если все сильно захотят по-старому жить —
ничего не выйдет. Все изменится. Так умные люди гово­
рят.
— Ты бы собрал одних молодых да постановил поновому жить.
— Что сделаешь с молодыми! — воскликнул в досаде
202

Байжанов.— Они только шуметь могут. Я сказал, что
им надо... А землю пахать и скот разводить они сами,
без старших, не станут.
— Не понимаю... Ты говорил, что сеяться собира­
ешься... Единолично или артельно?
— Кто хочет, пусть пашет, силой заставлять никого
не хочу.
— А урожай как поделишь? Хлеба-то у тебя все по­
просят.
— Не знаю! — бесшабашно ответил Байжанов.— К
черту всех! Видишь, где пшеницу храню? Семена под
расписку выдавать буду. Кто посеет, тот останется, кто
не хочет — пусть уходит. Уже три аула разъехалось.
Теперь наша очередь. Надоело уговаривать.
Похмельный стянул сапоги, бросил их к мешкам.
— Дела у вас. Я-то думал, только у нас трудно. У
вас, гляжу, не легче. Конечно, если таким манером ру­
ководить...
— Ну-у, здесь хуже,— заволновался в своем углу
Байжанов.— Народ не сильно грамотный. Много ислам
верует, много родов, много старых обычаев, законов.
Здесь трудней... Еще слушай. Через месяц приезжает
Абдыкалымов. Опять всех собирает, долго говорит. Ска­
зал, что Байсулатов ничего не понимает. Нам надо кол­
хозом жить. Не для того, говорит, казахи помогали бе­
лых бить, чтобы теперь по степи туда-сюда бродить.
Все русские хорошо в колхозах живут. Мы — по-старо­
му: зимой в буран клок сена ищем, сами мерзнем, бо­
леем, скот от джута гибнет, летом — жара, докторов нет,
ветеринаров нет, молодых за собой таскаем, им учиться
невозможно. Если так и дальше будет, то казахи никог­
да не станут большой нацией. Не создадут свою респуб­
лику. У нас, сказал, потому много скота уводят, что мы
не живем колхозом. Когда колхоз будет — никто не име­
ет права забирать. Станем окончательно оседлым ау­
лом. Нам школу откроют, больницу, молодые учиться
поедут, старикам на одном месте легче жить... Будем
сеять немного, немного скота держать, свой хлеб будет,
мясо, овощи... Очень хорошо говорил. Проводили лучше,
чем Байсулатова. Почти весь аул хотел сразу в колхоз
идти. Только три бая уехали — были против. Через не­
делю приезжает Гнездилов. Никаких колхозов и арте­
лей, кричит. У вас еще много старых отношений. Есть
богатые и бедные. Колхоз даст барыш не раньше, чем
203

через год. Вы не выдержите. Переругаетесь и разъеде­
тесь. Нам, сказал, сначала тоз нужен.
— Вот и надо было выслать своих богатеев. Высла­
ли бы, и делу конец. Колхоз для вас — милое дело.
— Нам нельзя выслать! Я тебе говорю: много родов,
законов. Если хоть одного вышлем, со всех сторон съе­
дутся, драка будет. Мне трудно тебе объяснить, потом
скажу... Говорит: давай сначала одних бедняков собе­
рем, обобщим их хозяйства. Если хорошо выйдет, к
вам со всей степи бедные казахи приедут. У баев по­
тихоньку будем отбирать лошадей и вам давать. Аул
сохраните, людей... Гнездилов умный, хорошо нашу
жизнь знает... Помогать обещал. Я стал говорить с
людьми. Видим: самое мудрое решение. Никого не
обижаем. Каждый, кто вступил в тоз, дал сколько мог
скота. Совсем немного времени прошло — приезжают
начальники из Н-ска. Сказали, Гнездилов ошибся.
Тоз — прошлое дело. Артели нужны. Везде создаем, у
нас тоже. Меня стали ругать: почему мало людей в тоз
собрал? Почему одних бедных, почему много людей еще
раздумывают? Сами взялись за дело. Целую неделю у
нас жили, даже милиция приезжала...— Здесь Байжанов замолчал, но Похмельному было ясно, что ста­
ло с аулом, когда за него взялось приезжее началь­
ство...
— Да-а,— протянул он, думая, снимать кожанку или
спать в ней,— дела у вас...
— То, что весь аул загнали в артель — еще тудасюда,— грустно продолжал Байжанов.— Самое плохое,
что много людей из аула выехало и еще больше лоша­
дей забрали. Когда все обобщили, видят — лошадей мно­
го. Тогда сказали, что нам столько лошадей в артели не
потребуется. Семьдесят голов увели. Сказали: нужно на
стройки, железные дороги строить. Дали взамен пшени­
цы, деньги зачислили на наши кредиты... не знаю, как
назвать правильно по-русски...
Похмельный подсказал. Ему стало ясно, что в ауле,
пожалуй, хуже, чем в Гуляевке.
— Зачем нам деньги? — тускло спросил Байжанов.—
Нам лошади нужны. Теперь все недовольны: и старые и
молодые. Обманул нас Гнездилов. Сейчас кто ни при­
едет— никого слушать не хотят. Плюются. Не знаю, кто
выйдет пахать...
— Гнездилов знал об этом?
204

— Что он сделает? Он сам ездил к Айдарбекову,
просил, чтоб в аулах артели не делали, не угоняли скот.
Не слушали его. Говорят, заводы — главное дело, аул
терпеть может...
— Да зачем же вы показывали лошадей? Загнали
бы в леса, там сам черт не сыскал бы! Ты-то понимаешь,
что твой аул к развалу идет? Что же вы творите на
пару с Гнездиловым! Эх, ребята, бить вас некому!..
Чужая бесхозяйственность согнала сонливость. Он
со злостью швырнул кожанку в изголовье.
— Мне одолжить не хочешь, а кому-то даром отдал!
Ты коммунист?
— Да. Почему так спрашиваешь?
— Потому, что толковый коммунист должен заботи­
ться о своем деле. Лично ты — о своем ауле. А ты что
творишь с ним?
Байжанов повысил голос:
— Хороший коммунист обязан думать обо всех. О
тех рабочих, кто уголь добывает,— тоже. Меня в отряде
Джангильдина учили...
— Думать ты должен обо всех, а дело делать на том
месте, куда тебя партия послала. Дело делать и не рас­
пылять его на пустые речи... Делай здесь хорошо — гдето отзовется... Что? И опять не верю! Что ты врешь на
своих людей? Лошадиное село довести до такого состо­
яния... Брось ты мне про веру! Затуркали их вместе с
Гнездиловым, теперь: ве-ера не та! Советская власть
потому и стоит, что в нее поверили самые забитые на­
роды, в том числе и твои казахи. Стыдно тебе... Ты мне
своих людей дураками не выставляй!
Похмельный откинул стеганое одеяло и уже не ду­
мал о том, что шумит среди ночи в доме того, у кого
приехал просить, что через стенку спят родители Байжанова с внуками. В злости бил наотмашь:
— Кто ты есть? Кто ты теперь? Министр без портфе­
л я — вот ты кто на данный момент! «Приезжают, кри­
чат, все по-разному!» — ядовито напомнил он разговор
в юрте.— А сам-то ты чего бездействуешь? Почему лю­
дей не сколачиваешь. На кой хрен тебя избрали? Ты
должен вести народ! Ты, а не твой гость, бай или как
его там...
Байжанов даже опешил от неожиданного наскока:
— Я тебе говорю: у нас все по-другому... Осторожно
надо... Требуют осторожно с людьми... Сам черт не пой­
205

мет... Гнездилов говорит одно, остальные — другое, кого
слушать?
— Коммунистов! — рявкнул Похмельный.
— К нам не коммунисты не приезжают,— тоже
вспыхнул Байжанов.
— Слушай только умных коммунистов!
— Глупых в окружкомы не назначают,— вновь на­
шелся казах.
— Тогда совесть свою слушай, к людям прислушай­
ся, они всегда лучший выход подскажут... Я в толк не
возьму; тебе, председателю, и не верят! У тебя есть в
ауле активисты или сочувствующие партии?
— Два-три человека... Тебе все твои гуляевцы ве­
рят? — насмешливо спросил Байжанов.
— Да что я! Я неделю в селе, а ты здешний,— с до­
садой на собственную неуместную горячность ответил
Похмельный. Спор сейчас затевать не стоило, и он уже
мягче добавил: — Тебе веры должно быть больше, чем
какому-нибудь приезжему. Люди всегда поймут, кто им
добра желает. Не такие они наивные, как ты рассказы­
ваешь.
Но Байжанов уступку не принял:
— Я вижу, ты тоже можешь хорошо говорить. Только
почему все время хочешь сказать, какие мои аульчане
умные? А? Думаешь, поможет?
Намек был унижающ и обиден: Похмельный иск­
ренне сочувствовал неизвестным ему аульчанам, без
всякого расчета на предстоящий разговор с ними.
— Поможет не поможет — не знаю, но людей мне
жаль. Мы и так их в этот год...
— Вот ты завтра пожалей их, похвали за ум. По­
смотрим, что у тебя выйдет, дадут они тебе лошадей или
нет.
— Посмотрим,— пошел на попятную Похмельный,
укрываясь толстым одеялом.— Ты-то свое слово ска­
жешь? Поддержишь меня?
— Попробую,— буркнул казах и погасил лампу.
Постель была холодной. Похмельный зябко потер
плечи, плотно завернулся в одеяло.
— Ты не обижайся, Байжанов. Я не со зла... За наши
ошибки они расплачиваются. Уж кто-кто, а я-то хорошо
знаю... Мне ведь без разницы — казахи, русские, укра­
инцы, хоть китайцы с неграми,— лишь бы нам верили,
наше дело строили... Кто мне гуляевцы? Да никто. Та­
206

кой же черт, что и у тебя в ауле. А сегодня, когда они
бригадами в поля выехали,— от души благодарил. Завт­
ра наверняка опять грызню затеем, но нынче утром —
расцеловал бы каждого,— тихо говорил Похмельный,
привыкая к темноте, в которой медленно проступал едва
различимый переплет оконца.— А кроме колхоза, у
меня еще двести человек сосланных, вместе с детишками.
С гуляевцами трудно, а с ними и того хуже. Вот где
крест мой, и нести его мне никто не поможет... Ты
спишь?
Байжанов невнятно отозвался, и Похмельный замол­
чал. Уже засыпая и не в силах отогнать картин пережи­
того за день, бессвязно низавшихся в памяти одна к
другой, он вдруг вспомнил и приподнялся на локте:
— Слушай, аксакал, у тебя можно козу купить?
Байжанов спросонья не понял1
— Какую козу?
— Обыкновенную, но чтоб доилась. В селе семья сос­
ланных есть, голодают они, сам не понимаешь... На ко­
рову у меня денег не хватит, но козу я бы с удовольст­
вием... Ты мне по сходной цене, по-соседски...
— В нашем ауле нету. Скажу своим людям, они най­
дут. Тебе самому надо много молока пить. Худой... По­
чему называешь меня аксакалом? Так только старых
людей зовут. Завтра так не скажи — весь аул смеять­
ся будет.
Похмельный мысленно выругал Гарькавого за его
совет чаще обращаться к казахам именно так и тотчас
уснул...
III

Когда он проснулся, в доме никого не было. Сквозь
измызганное оконце на кошмы мягко ложился солнеч­
ный свет, во дворе слышались голоса, где-то неподалеку
деловито и звонко простучали молотком. Он оделся и
вышел на улицу.
С вершин близкого леса по аулу било восходящее
солнце. Ярко высветились глинобитные мазанки, горе­
ли окна, искрилась мокрая от росы трава, прозрачно
голубел дым костра — все блистало в утренней свежести.
Только по опушкам лежали сизые тени да небо к запа­
ду хранило глубокую синеву и холод ночи.
Аул, раскинувшийся на большой поляне, был нищ,
207

Три-четыре жилых постройки еще можно было назвать
домами, остальные — копухи, с проросшей травой на де­
рновых крышах. В неогороженных дворах царило запу­
стенье, не видно было хлевов, амбаров, различных при­
строек, какими богаты села, не слышалось гусиного го­
гота, петушиного крика, только и того, что в каждом
дворе рыжели копны прошлогоднего сена, да удивило
число собак.
У костра, среди других, были и знакомые по вчераш­
нему ужину. На его бодрое приветствие ответили кто
кивком, кто по-русски, и настороженно.
— Зачем рано встал? — спросил Байжанов.
— Спасибо, выспался... Тому, кто поздно встает, бог
взаймы не дает.
— Твои друзья уже кушают. Пошли и мы. На голод­
ный живот плохо просить.— Байжанов подмигнул ос­
тальным, но ни перевранную с намеком поговорку, ни
шутку председателя аула не поддержали, Похмельному
стало неловко за него, и, уже умываясь, он вскользь
поинтересовался:
— Не говорил еще с народом?
— Зачем тебе мешать? Сам хорошо скажешь.
Похмельный так и не понял, чего больше было в от­
вете, спокойствия или безразличия. Он вспомнил мол­
чание казахов, каким только что отозвались у костра в
ответ на его веселость, и сверкающее утро потеряло
свою прелесть. Исход разговора с аульчанами стал
ясен... Но виду не подал и с серьезным тоном согла­
сился:
— И правильно, что не говорил. Не то они решат
заранее, потом попробуй переубеди! Их долго собирать?
— Пока покушаем, все там будут.
И верно, пока перекусили, попили чаю с сушеной
ягодой, на поляне, у погасшего костра, у разбитых по­
возок, возле которых чинили арбу Карабая, у ближней
мазанки, кучно и поврозь стояли аульчане. Отдельно
собрались женщины.
С тех пор как здесь возник аул, многое слышала и
видела эта поляна. В недавние, более спокойные вре­
мена на ней вечерами слушал аул проезжего акына. Пел
акын о подвигах батыров, защищавших свой народ, о
несметных богатствах ханов, о трагических судьбах
влюбленных, которые, не вынеся разлук, обращались в
лебедей, скалы и озера, делая красивые места еще
208

прекрасней. Но никакие красоты и любвеобильные ска­
зы так не полнили сердца тихой гордостью и тягучей пе­
чалью, как песенные истории, полные былой славы и
могущества великой Орды. Прошлое народа уже ис­
черпало себя и, кроме легенд, ничего дать не могло.
Жить по-старому означало жить еще хуже, да и в но­
вом хорошего было мало — все та же проклятая издоль­
щина, грошовая оплата на рудниках русских и много­
численных иностранных предпринимателей, хищнически
вывозивших за границу природные богатства, власть
царских чиновников и своего байства, державшего народ
в духовной кабале «родовым культом», что неизбежно
приводило к массовому обнищанию одних и непомер­
ному обогащению немногих других. Оставались лишь
предания. Одни сердца они печалили, другие — сжима­
ли гневом. У кого какое сердце, поясняли акыны...
На поляне веселилась молодежь, здесь состязались
в остроумии, силе, песнях, находили избранников.
Здесь выяснялись родовые обиды, между имущими
делился скот и пастбища, а бедняки скрепя сердце «вос­
хищались» мудрой дележкой, от которой ничего не име­
ли, кроме лишней работы да разорительных переездов.
С таким же лживым уважением соглашались после де­
лежа с родовой «помощью» и «братством» казахов...
С начала века относительно спокойные времена кон­
чились. Все чаще влетал на поляну, круто вздымая на
дыбы хрипящего коня, всадник с тревожной вестью, и
тогда срывались конные аульчане с нагайками мстить
обидчикам или на барымту, а с шестнадцатого года — в
тургайские степи к Иманову. В годы революции и граж­
данской войны на ней витийствовали алашевцы и мул­
лы. Первые напоминали, о чем пели акыны, вторые —
призывали к Корану, а вместе — к сплочению и борьбе
против русских, когда-то отобравших земли, а ныне по­
сягнувших на большее — память и заветы отцов, их свя­
тые могилы.
Бедняки угрюмо молчали, по привычке кивали го­
ловами и... уходили в красные отряды: русские научили
их различать не только ростки на огородных грядках —
научили различать классы угнетателей и угнетенных.
Многие аульчане ушли с поляны навсегда... А вскоре
оставшиеся в аулах старики скоренько вывели из лесов
припрятанных лошадей, которых потребовали отступав­
шие колчаковцы. Этим было не до легенд и увещеваний,
209

они спешили, поэтому делали все быстро: быстро при­
казывали, еще быстрее за неповиновение ставили стари­
ков к стенке.
С приходом Советской власти сразу повернуло к
лучшему. Миновал страшный голод начала двадцатых
годов. По аулам он, правда, прошелся не с таким жут­
ким опустошением — от мучительных смертей спас скот,
но горя принес немало, и ужасающие последствия аулы
залечивали несколько лет. С первым же переделом се­
нокосно-пахотных угодий аулу вернули почти все его
исконные земли. Люди стали возвращаться, строить
жилье, распахивать под пшеницу небольшие участки
лесных земель, в обиходе появилось то, чему раньше,
наезжая в села, только завидовать приходилось. Вновь
начались обмены с селами, ширились и богатели ярмар­
ки, поплыл сытный запашок над поляной в дни приез­
да уважаемых гостей, но потом стало хуже.
Несколько лет подряд из-за засухи выпали нероды.
Травы сохли, не успев подняться. Не хватало сена, кор­
мов, что немедленно сказалось на приплоде — стало
меньше скота. Джут для казаха по своим последствиям
куда губительней, чем для оседлого переселенца. К тому
же с каждым годом все больше и больше требовалось
скота на новые рудники и шахты, стройки и в рабочие
поселки: край строился, работал там свой люд, в том
числе и казахи. Приезжало руководство районов, губкомов, округов, различных организаций, все просили, убеж­
дали, требовали, разъясняли, трясли счетами, которые
они обещали открыть в банке аулу, предлагали всевоз­
можные кредиты, инвентарь, стройматериалы, даже зер­
но везли на обмен, наконец, грозили — и угоняли скот.
Аульчане понимали: надо, не байские табуны попол­
нять угоняли — своему брату, но от этого легче не было.
Больше всего возмущала неопределенность требований,
неясность дальнейшего развития и судьбы аула.
Что деньги? В трудные годы разве стоит хороший
конь тех денег, которые предлагали иные заготовители.
Аул недоумевал — кто бы ни приезжал: свои ли, чу­
жие, высокое начальство или местное, русские ли, каза­
хи— безразлично — чувствовалось, говорят люди с серд­
цем, с болью за них, переживая и сочувствуя, а жизни
по-прежнему, какой хотелось, не получалось. Теперь
аульчане собрались послушать Похмельного.
Его нисколько не смущало вольное расположение
210

слушателей — напротив, в свободной обстановке он чув­
ствовал себя гораздо уверенней, чем в окружкомовском
зальце, где в строгой тишине серьезного, выдержанного
собрания партработников Карнович заставлял его отчи­
тываться о поездках. С людьми в селах было проще:
говорил он с ними то приподнято, с горячностью, созвуч­
но времени, то выбирал слова более близкие сердцу
крестьянина. В своем селе или среди знакомых людей в
соседних селеньях мог говорить запросто и порой — если
позволяла обстановка — бесшабашным магом лучше
всяких обещаний успокаивал встревоженных мужиков.
Здесь было иное. Тревожило то, что собрался народ
незнакомый, со своим языком, укладом и обычаями, ко­
торые, он слышал, здесь особо ценятся. Как бы не пере­
гнуть, не обидеть, а пуще всего — не оскорбить невзна­
чай, поэтому он поначалу замялся: с чего начать? То ли
сразу по-простецки объявить, зачем приехал, то ли для
затравки разбить всех врагов социализма и уж потом
мягко подвести к сути дела, что было оснозным приемом
его нехитрого ораторского искусства.
От ближней мазанки насмешливо спросили:
— Что ж вы ему трибуну не приготовили? Он у нас
без нее говорить не может.
Похмельный гневно обернулся. Это Павло, сытно
поев и теперь нежась по-кошачьи под солнышком на за­
валинке вместе с Иваном и молодыми казахами, не
удержался съязвить. Вокруг заулыбались. А вот эту ве­
селость аульчане поняли и приняли, хоть слово «трибу­
на» им навряд ли было известно.
Похмельный мгновенно перестроился. Он дал понять,
какой веселый у него друг-приятель, потому и с собой
взял, и хлопнул ладонью по разбитой повозке:
— Чем не трибуна!
Вскочил на нее и со всей добросердечностью загово­
рил:
— Дорогие граждане казахи! Вы уже знаете, кто я
и зачем приехал, поэтому прошу вас: не откажите. От
всего трудового крестьянства поклонюсь вам! Вы знаете,
сколько у нас тягла, сколько с нас требуют засеять. Без
вашей помощи не успеем, не уложимся... Вы погодите
отказывать, выслушайте поначалу. Я ведь не задаром!
Давайте сообща подумаем, чем за вашу доброту наш
колхоз отблагодарить сможет. В чем вы особо нужда­
етесь, тем и поможем...— Он продолжал говорить; ауль211

чане окружали повозку. На завалинке остались только
Иван и Павло. Слова Похмельного мало-помалу нахо­
дили отклик. Он уже заметил нескольких, готовых ему
ответить; они ждали, когда он закончит.
Один из них, старый казах в латанном до смеху чапане, из тех, кто вчера особенно горячо поддерживал
Касымова, едва Похмельный умолк, тут же обратился к
своим, но по-русски, так, чтобы и Похмельный понял:
— Русский баскарма лошадь просит? Ой-бой! Тыся­
чу лет не просил, сто лет не просил, десять лет не про­
сил, сегодня первый раз просит.— И крикнул Похмель­
ному: — Кто тебе даст лошадь? Казах всю жизнь у вас
просил. Пришел хохол, у казаха все земли забрал, стал
Гуляевку строить. Мы все просили: отдай наши паст­
бища и зимовку. Что русский начальник сказал? Пошел
вон, казах! Налоги брал, скот брал, казаха на войну
брал, мы опять все просили: не надо на войну брать.
Что русский сказал? Пошел вон, казах! Казах Колчака
бил, Советской власти помогал; власть пришла, у казаха
весь скот забирает — пошел вон, казах! Аул сейчас
бедный, скота мало, пшеницы мало, лавки нету, коче­
вать нельзя, обычай наши делать нельзя — опять пошел
вон, казах! А ты лошадь приехал просить? — Он с важ­
ным видом надулся, что-то грозно спросил у себя, сам
себе робко ответил, отчего все засмеялись.
Похмельный сделал вид, что и ему смешно.
— Вот уж точно сказано! Я ведь знаю, как с вас
раньше по три шкуры драли. Но я поправлю тебя, весе­
лый ты человек, чуточку поправлю... Я вчера говорил
вашему председателю, теперь вам скажу. Вам, казахам,
надо понять, что нынче и начальники другие стали, и
гуляевцы. Ну, гуляевцы — те же, но вот здесь,— он мно­
гозначительно постучал себя по виску,— у них мно-о-гое
изменилось! Обижали они вас раньше? Землицу у вас
оттяпали? Ссоры и драки промеж вас случались?.. О,
как вы дружно поддакиваете... А почему? Да от жадно­
сти! Каждому гуляевцу хотелось земли поболе, покосов,
чтоб богатеть и наживаться. «Всэ до сэбе»,— язвительно
прошелся он по гуляевским замашкам и даже жадно
подгреб руками к себе что-то невидимое.— А царские са­
трапы одобряли. Теперь кончилось. Исчез повод аулу с
селом ругаться. Советская власть покончила с мим, объ­
явив всю землю государственной. Не имеют гуляевцы
прав на еще какие-то земли, кроме колхозных, Земли
212

нашего колхоза и вашего аула четко разграничены и
узаконены. И если я перейду межи, вспашу, засею или
на ваши выпасы свой скот выгоню, то вы на меня — в
суд, и с колхоза высчитают за потраву...
Слева от повозки, где были старики, поинтересова­
лись:
— Почему сейчас забирают скот?
Похмельный заметил спросившего — то был Касы­
мов.
— Врать не буду — не знаю. Может, кто-то недо­
думал, может, передумал, но слышал я, будто бы заби­
рают на стройки. У вас, говорят, большое строительство
идет. Конечно, это не оправдание. Я вчера сильно воз­
мущался. Такая же петрушка и в селах. Вы помните,
какая была Гуляевка и какой стала. Гуляевцам еще
обидней. Но скажу одно: все это временно. Советской
власти невыгодно, чтобы вы жили бедно, от этого бед­
неет и государство. Наше спасение, товарищи, в созда­
нии колхозов или артелей. Вы не думайте, ради бога,
что обижают вас потому, что вы казахи. Теперь законы
для всех равны... Вы Гнездилова знаете? Гнездилов об
ваших аулах гораздо больше печется, чем о Гуляевках.
И не потому, что добрый, а потому что за вас с него Со­
ветская власть не три, а все семь шкур спустит...
Вплотную к повозке подошел еще один казах. Пох­
мельный заметил, что спорят с ним преимущественно
люди в годах, молодежь помалкивает. В другом случае
такая дисциплинированность ему бы понравилась, но
сейчас хотелось, чтобы и молодежь откликнулась — он
почему-то числил ее в сочувствующих.
Казах добродушно спросил:
— Теперь землю у нас отбирать не будут?
— Не будут.
— Зимовки, где хорошая вода, тоже отбирать не
будут? — с тем же наивным любопытством уточнял ка­
зах.
Похмельный впервые искренне улыбнулся:
— Конечно, нет, дедок! Сколько с вас тянуть-то мож­
но? За каждым аулом земли закреплены навечно. Неуж­
то не знаете? Теперь никто не имеет права...
— Что брешешь? — грубо оборвал его казах. Добро­
душие оказалось обманчивым. Казах указал на завалин­
ку.— Это кулаки. Их сослали сюда совсем жить. Еще
много тысяч будет. Где ты их всех жить заставишь?
213

В села их не пустят. Ты будешь их на наши зимовки
гнать. Уже пять зимовок вы отдали! Отдашь им наш
скот. Наши пастбища прикажешь распахивать. Куда
казахи свой скот зимовать приведут? Новое место надо
искать.— Он повернулся к аульчанам и с тем же гнев­
ным возбуждением (он даже приседал, когда хлопал
себя по бокам) на своем языке дополнил то, что на рус­
ском говорил Похмельному.
Его шумно поддержали, и он вновь повернулся к по­
возке.
— Кто ни приедет — все брешут. Никто слова прав­
ды не говорит. Ты тоже такой. Уходи вон, ничего не
получишь!
Он что-то сказал старикам, среди которых находил­
ся и Касымов, и пошел прочь. За ним потянулись не­
сколько человек.
Похмельный растерянно взглянул на Байжанова: где
же обещанная помощь? Председатель аула безучастно
смотрел на уходящих. На завалинке посмеивались... И
Похмельный не мог придумать ничего лучшего, как вых­
ватить наган и выстрелить в воздух. Все вздрогнули.
Вскочили на завалинке. Уходящие остановились.
— Некрасиво,— натужно улыбался им на повозке
Похмельный,— не по вашим обычаям. Я приехал не от­
бирать— просить, с поклоном, с уважением к вам, а вы
ко мне задом... Вернись, дедок, договорим!.. Ну, чего ты
набросился на меня? — спросил он, когда казах вернулся
к повозке.— Чем, скажи, дорогой, я перед тобой вино­
ват?— Он спрятал наган и присел на корточки, чтобы
быть лицом к лицу со стариком.
— Кто кулаков привел?
— А тебе какая разница? Неужто тебе здесь земли
мало? Была бы в пользу, а то пустует... Поймите вы,
сердечные люди: не могут большевики в один год всех
накормить и обстроить. Нам всего двенадцать лет, а вы
власти такой счет предъявляете, будто ей все сто... Чего
же ты царскому чиновнику не кричал, что он брешет?
Ему нельзя, а мне, коммунисту, можно? Нехорошо, граж­
данин аксакал... Ну, объясни, почему бы вам не дать
лошадей? Да мы вам в три раза большим отплатим!
Можем сена накосить, тесу заготовим, построим чегонибудь... Людьми поможем... Да, господи, чем угодно!
На его предложения вопросом, от которого в радост­
ном ожидании забилось сердце, ответил Касымов:
214

Сколько тебе надо лошадей, чтобы вовремя засеяться?
— Сколько сможешь! Четверо коней в плуг... Нет,
вру: шестеро коней в плуг — в день гектар... десятина.
Только добрых коней! Не знаю, как и величать тебя, до­
рогой товарищ... Засеемся — я с великой благодарностью
и прочее... Крепко меня обяжешь! Хотя б голов двад­
цать...
— Двадцать лошадей просишь? — Гость на минуту
задумался, покачал головой и сказал: — Разве можно
тебе дать? Ты запалишь их на пахоте. Вы все жадные
работать. Будете пахать днем и ночью — лошади чу­
жие. Что потом с ними делать? Их волки жрать не ста­
нут.
Похмельный сдержался и ответил спокойно:
— Не без того. Тяжко придется вашим лошадкам.
Но беречь будем. Мало ли, может, еще попросить при­
дется... А ты, дядя, об чем хлопочешь? Боишься, что
этими лошадьми тебе в ауле долг вернут?
И обрадовался тому, что ответу дружно рассмеялись
аульчане.
Однако гость не смутился:
— Долг подождет хороших лошадей... Почему ты все
время говоришь, какие твои гуляевцы теперь добрые
стали, нас любят? Когда аулу два раза возвращали
наши земли, почему хорошо не отдали? Бить нас хотели,
ездили жаловаться. Почему за вашу мельницу больше
всех аул платит? В лавке от казаха товар прячут, в
керосин воду добавляют, дети камни кидают, а пьяные
мужики вот так показывают? — гость зажал в кулаке
полу камзола, отчего она стала похожа на свиное ухо,
оскорбление для мусульманина довольно-таки тяже­
лое.— Думаешь, ты хитрый, мы ничего не понимаем. Все
любят! — гость, актерствуя, приподнял руки и важно
откинулся назад. Аульчане вновь развеселились.— Кто
тебе поверит? Ты почему с собой чужих людей взял?
Потому что мы всех гуляевцев вот так знаем! — он с
силой выбросил к Похмельному растопыренную пятер­
ню.— Они еще хуже стали! Боятся к нам ездить — мы всю
правду скажем...
Аульчане с любопытством следили за Похмельным.
Он уже начал уставать от их дружного упрямства, вы­
криков, глупых, не по адресу упреков гостя и тяжелого
молчания Байжанова. Но делать было нечего, приходи­
215

лось соглашаться, опровергать, доказывать теперь уже
не одному гостю (в спор втянулись почти все присут­
ствующие), сокрушаться над судьбой аула и вниматель­
но выслушивать откровенно злобную ересь. И он готов
был пойти на любое унижение, выслушать самое оскор­
бительное, лишь бы оно побыстрее кончилось и они дали
лошадей...
— Зачем так делают? — добивался от него ответа
старый казах, тот самый, который гнал прочь Похмель­
ного из аула: он только что рассказал о нескольких го­
дах своего батрачества в Гуляевке у отца Антона Кривельняка. На его требование прибавить к оплате за
найм Кривельняк выкинул с чердака ему под ноги пару
изношенных сапог. Когда казах попросил еще чего-ни­
будь, Кривельняк слез и выбил ему два зуба: «Нехай,
собака, меру знае. Теперь не буде гавкать, бо я ще й
лишнего дав...»
— Мы совсем худо жить стали,— кричал казах у
повозки.— В Гуляевке тоже одни обманщики. Не отда­
дут наших лошадей.
— Уйдем к кочевым родам.
— Не надо артель!
— Верните скот!
Слышны стали даже женские голоса.
Похмельный, зажав кепку в руке, старался пробить­
ся сквозь шум.
— Уважаемые граждане казахи! Тихо!.. Дорогие ак­
сакалы!.. Что ж вы орете-то... Да поймите вы, наконец,
простую мысль: пришел конец этому бардаку. Наводим
порядок в селах. Наведем и в аулах. Еще раз вам го­
ворю: нет смысла Советской власти держать вас в ни­
щете...
— Пусть не трогает нас твоя власть! — выкрикнул
казах в латаном чапане.
Это было последним, что переполнило терпение.
— А это ты видел? — неожиданно для себя самого с
ледяным спокойствием спросил Похмельный и, не думая
о последствиях, показал старику кукиш. Аул замер.—
Видел? Много вас таких умников объявится без власти
жить... Черт с вами1 Обойдемся! — Он нахлобучил кепку
и одернул кожанку.— Что, дед, обиделся? Говори спа­
сибо, что ты не в Гуляевке,— я бы тебе не так ответил...
Попривыкли здесь, в лесу, с волками жить, думаете, и
дальше так пойдет? Не выгорит! Ишь какую моду взяли:
216

чуть что — власть виновата. Вам кто два раза ваши зем­
ли возвращал? Вам не угодишь: колхоз — рано, тозы —
плохо, артелью жить не желаете. Какого вам лешего на­
до? Видимо, кнута хорошего... Работать надо, граждане
казахи! Работать, а не митинговать, да слушать таких
вот,— он указал на аульного гостя.— Я уж не говорю про
вашего председателя. Доведут они вдвоем вас до слад­
кой жизни. Вы гляньте на свои хаты! На что они похо­
жи! На ваш аул глядеть противно. Лес рядом, вода
близко... Руки лень приложить? Зад тяжелый? А попре­
кать мастера! — Он гневно крутнулся в сторону аульно­
го гостя.— Это ты, зануда, советовал нам друг на друж­
ке пахать?
Карабай, который находился здесь же, отчаянно за­
махал руками: не он!
— Да ты не маши — все они одинаковы... Запрягай­
ся! ЕдехМ.— Он спрыгнул с повозки и очутился перед
Байжановым.
— Ты все сказал? — спросил казах.
— Тебе мало? В райкоме я тебе добавлю!
— Тогда иди туда, на мое место, и сиди...
Первое, что понял Похмельный, было то, что Байжанов о чем-то спросил. Ему ответили с согласием, и да­
же гость снисходительно кивнул головой. Затем Байжанов указал на завалинку и на Похмельного и вновь
спросил. На этот раз ему возразили, с раздражением
закричали и в свою очередь стали спрашивать. Он не­
хотя соглашался, но — было видно — внутренне не усту­
пил и, как только вопросы иссякли, опять со своим ка­
ким-то прибереженным доводом налег на аул, потому
что достаточного ответа не нашлось, лишь недоумеваю­
щий говорок прошелестел.
Байжанов заговорил громче, отрывистей, и Похмель­
ный, даже не понимая языка, ощутил напор и взволно­
ванность его речи. В низком гортанном языке слыша­
лась твердость, аульчане стали переглядываться, пожи­
мать плечами, кое-кто улыбнулся; уже наметились, судя
по этим улыбкам, сторонники и в окружении аульного
гостя. Возражали Байжанову те же, что и Похмельному.
Вопрос — ответ, ответ — вопрос... От последнего ответа
Байжанова мужчины расхохотались, а молодые жен­
щины, хихикая в рукава, отошли к мазанке.
Байжанову пытался помогать Карабай — что-то вы­
крикивал; его не слушали. А Байжанов в чем-то упорно
217

добивался согласия, и каждое такое выдавленное со­
гласие он утверждал хлопком по колесному ободу.
Похмельный с волнением следил за ним. Ему было
ясно, чего добивается председатель артели. С последним
вопросом Байжанова согласилось большинство, и он
поманил к себе Похмельного.
— Даем тебе тридцать лошадей... Подожди, потом...
Даем больше, чтобы ты берег их. Я тебе верю, но бумагу
ты все-таки напиши. Обманывать не советую — могут
тебе посевы пожечь... Теперь скажи людям...
Похмельный сдернул кепку... Благодарность вышла
комканой — мешало волнение. Он все твердил о помощи,
которую-де гуляевцы окажут аулу.
— Сено помогай косить!
— Соль и товар продавай!
— За помол деньги не бери!
Много еще чего требовали аульчане. Он всем ки­
вал головой, соглашаясь, и кому ни попадя жал руки.
И он и аульчане прекрасно понимали, что требуют
больше для порядка, как это и делается испокон веков
при подобных сделках, и если требовать все, что необ­
ходимо, то не с него — он, что в его силах, тем и помо­
жет, требовать надо с людей повыше должностями, а с
него так, душу отвести, не больше...
Радостно суетился Карабай, молчали на завалинке...
Похмельный и Байжанов остались вдвоем.
— Ну что, объяснил? — насмешливо спросил казах.—
Хорошо они тебя учили! Я нарочно молчал, хотел, что­
бы они тебе все сказали. Теперь будешь знать!
— Да тут сам черт не поймет! Ты молчишь, а они
навалились всем аулом, дыхнуть нечем... Спасибо. Спа­
сибо тебе, председатель!.. Слушай, что ты им говорил?
На меня показывал?
— Какое твое дело! — засмеялся Байжанов.— На те­
бя показывал — хвалил: ты первый, кто перед ними
шапку снял, никто до тебя не снимал...— И серьезно до­
бавил:— Говорил то же самое, что и ты. Хватит нам ру­
гаться, давние обиды... и ближниетоже — вспоминать!
Наши земли рядом, теперь надо, чтобы и дела наши...
Что с тобой?
Похмельный морщился, искал взглядом по сторонам:
— Ах, неладно! Где тот старик, которому я... кото­
рого обидел? Черт меня дернул! Надо бы прощения по­
просить... Где он?
218

■
— Да, нехорошо. У нас стариков уважают. Другому
не простили бы... Ничего, у тебя будет еще время про­
щенья просить... Но прощенья нам с тобой не за это
просить надо. Понимаешь, о чем я говорю? Молодец,
все ты понимаешь, все знаешь. Только не знаешь, что
гуляевцы всю жизнь в плуг пару коней заводят,— засме­
ялся Байжанов, уличая Похмельного в наивной хитро­
сти.— Бери своих джигитов, пора собираться. Лошадей
мы в ауле не держим — на зимовке. Сделаем так...
Байжанов стал рассказывать, как лучше перегнать
лошадей в село, а Похмельный слушал и с любопытст­
вом его рассматривал: он только теперь увидел, что
Байжанов хорош собой — той особой, мужественной
красотой азиата, которую веками оттачивала суровая
природа на немногих лицах казахов-кочевников...
IV

Лошадей с зимовки, которая находилась в лесу, не­
далеко от аула, отправляли сами аульчане. Руководил
отправкой молодой казах Канаш с тремя приятелями,
им помогал Похмельный. Ивана и Павла за ненадобно­
стью посоветовали отправить с Карабаем в село — пусть
предупредят да загон готовят.
Лошади держались кучно, гнали их табуном. Канаш,
смешливый, быстрый, ловко управлял ими на низенькой
и злой монгольской трехлетке. Она без повода завора­
чивала к табуну отбившихся лошадей, при посылке лег­
ко срывалась в намет; Похмельный откровенно любо­
вался ею.
Путь от зимовки к селу пролегал межлесовьем, мимо
небольшого лесного озерка, где казахи решили напоить
табун.
У озера они догнали арбу Карабая. Его лошадь пои­
ли попутчики; сам он ушел к старому мазару на верши­
не сопки, в котором второй век отдыхал от земных хло­
пот кто-то известный из его рода.
Табун загнали в озеро. Похмельный спешился непо­
далеку от арбы и долго ждал, посвистывая дончаку,
когда отстоится взбаламученная вода.
Вскоре вернулся старик и удивился: как же так,
ружье есть, патроны есть, уток много — и без добычи.
Похмельный сожалеюще развел руками: нельзя стре­
лять— лошади всполошатся, да и времени нет.
219

По другую сторону озера, за камышами, выгоняя ло­
шадей на берег, закричали табунщики. Арба медленно
тронулась дальше. Похмельный выждал, когда крики
смолкли, и поехал вслед за ней, огибая озеро, навстречу
табуну, с расчетом не дать ему пойти вокруг и напра­
вить в ту сторону, где становилось просторнее, березы
мельчали, сбиваясь в сквозные колки, за которыми уга­
дывалась степь, а по горизонту, среди темной бахромы
верб и осокорей, белыми крупинками хат должна от­
крыться взгляду Гуляевка.
Над головами низко пронеслась стая уток, шумно за­
била крыльями, опускаясь на воду, и Похмельному по­
думалось: а хорошо бы взять несколько штук да отдать
парням — пусть порадуют стариков. С этой мыслью по­
скакал к табунщикам. Канаш рассмеялся: да этот табун
он один в село доставит, столько помощников. Похмель­
ный обрадовался, свистом остановил арбу, взял ружье
и сказал Карабаю, чтобы в селе не беспокоились: он с
озера завернет в первую бригаду и уж потом — в село.
Табун погнали дальше, арба, кособочась по подошве
сопки, двинулась в сторону басыревской дороги, а Пох­
мельный, привязав дончака в тени берез, уже объятый
охотничьим азартом, пригибаясь, пошел назад, к озеру.
На басыревский летник выезжали долго. Старик ло­
шаденку не торопил, берег арбу на кочковатом бездо­
рожье. Павло по-прежнему валялся, Иван шел рядом с
арбой. Довольный исходом дела, Карабай указывал на
лески, именуемые по-здешнему «гаями», рассказывал о
крае, о том, сколько доброго дерева вырубили местные
переселенцы, в том числе и гуляевцы, не посадив ни од­
ного ростка взамен, да нахваливал различные варенья
и соленья, которыми впрок запасаются на зиму с этих
гаев и полян расторопные гуляевские бабы.
Иван слушал его с интересом. Он и сам думал о том,
что хозяйственному мужику здесь раздолье. Соленья-ва­
ренья— это по бабьей части, а вот лес... Он вспомнил,
сколько приходится платить за каждую доску на его ро­
дине, в его безлесной стороне, и стал прикидывать, во
что обернется хороший, под тесом, с деревянными пола­
ми дом,— здесь и там, хотя бы в Лебяжьем. Разница
выходила огромная. Да, здесь, чего ни коснись,— все
доброе, думалось Ивану. Земля плодородная, пастбища
огромные, простор, ветряки, мельница, озера кругом, ди­
чи много, козлы, косули водятся... Жаль, что в его, Ива­
220

новом, положении эти возможности нельзя использовать.
Будь он полноправным колхозником, он бы сумел из­
влечь кое-что. Это отец глупость порол — нанимал бат­
раков, хвалился достатком, десятинами, дочерью. А чем
кончилось? Нет, он делал бы по-другому...
Подобные размышления приносили боль, он вовремя
вернул себя к дню сегодняшнему, к этому простору, к
рассказам бесхитростного старика. Павло правильно де­
лает, что или орет во все горло или дремлет...
Неожиданно арба остановилась. У ближнего гая сто­
яло пятеро верховых.
Карабай вгляделся и объявил:
— Плохо. Ганько!
Всадники неспешно двинулись навстречу.
О Ганько Иван уже слышал, но не придавал значе­
ния: мало ли недовольных Советской властью людей,
тем более, по рассказам, в его действиях ничего особен­
но не было. Почту вскрывают — подумаешь какой бан­
дит! И уж меньше всего боялся встречи с ним — сам за­
писан в злейшие враги. Кулак, за что и сослан.
Всадники окружили арбу. Один из них спешился,
подошел к старику:
— Аман-ба, Карабай-ага! Как здоровьишко, доро­
гой? Ну и слава богу... А мы едем — глядь, табун гонят,
теперь вас встретили... Куда лошадей гоните? Перепря­
тываете или опять поставки недовыполнили?.. Что-о? Па­
хать? В Гуляевку? Да что это случилось с вами, казаха­
ми? С чего так расщедрились? За какие посулы? Слы­
хали?— он многозначительно посмотрел на спутников.
Те удивились не меньше его.
— Выходит, уговорили Байжанова,— уточнял Гань­
ко для себя.— Любопытно знать, каким образом.— Он
взглянул на Ивана.— Карабай-ага, что за люди с то­
бой?.. Да-а?1 Откуда? С Украины? И много их?
Карабай хоть и ответил на приветствие и руку подал,
но так открыто показывал свою неприязнь короткими
односложными ответами и всем своим видом, что Гань­
ко оставил его и стал расспрашивать Ивана и Павла:
кто они, с каких мест, почему они в этой поездке, а не
гуляевцы. Поинтересовался, за что арестовали Строкова.
Отвечал ему Павло. Отвечал заискивающе, торопил­
ся, опережал Ивана и, замечая интерес окружающих,
для пущего веса безбожно врал. Слушать его Ивану бы­
ло неприятно.
221

— Хорошо,— прервал Ганько.— Это хорошо, что они
зверствуют, как ты говоришь, ну а сами-то вы о чем ду­
маете? Стерпите над собой подобное надругательство?
В это время донесся дальний звук выстрела.
— Что это? — переглянулись всадники.
Иван оживился:
— Это новый председатель охотится.— И злорадно
посоветовал: — Вы бы его расспросили. Он-то все допод­
линно знает. Особым уполномоченным на высылках со­
стоял.— Посоветовал и тотчас понял, что совершил оп­
лошность: Карабай презрительно посмотрел на него.
Ганько кивнул, и трое всадников погнали коней на вы­
стрел.
Ганько обратился к Ивану:
— Я понимаю, в вашем положении трудно что-либо
делать. С газеткой до ветру сходить — все на этом, но
мне хочется послушать... Карабай-ага, ты езжай поти­
хоньку. Если хочешь — подожди их за тем гайком. Мы
сейчас там все соберемся, а я пока поговорю с парнями.
Карабай хлестнул лошадь. Ганько выждал, пока он
отъехал, и продолжил:
— Если вдруг вспыхнет драка. Допустим, восстание,
или мятеж, вы и тогда, словно скот на бойню, пойдете
туда, куда вас партийцы погонят?
Павло помолчал и глубокомысленно изрек:
— Восстание — оно конечно. Тогда бы им...
— А сейчас не хотите? Если бы нам, то мы бы вам,
так что ли?.. Слышишь, Григорьевич,— обратился он к
угрюмому спутнику, которому беседа явно не нрави­
лась,—им еще не подоспело... Вам мало того, что с вами
сделали? Чего ждать? Пока они наших жен да матерей
обобщать начнут? Все, что могли, они уже обобщили:
землю, скот, зерно, птицу, амбары, осталось только это.
Может, не стоит ждать кого-то, а самим взяться за ору­
жие? Кони есть, винтовки дадим, седлайтесь — и с на­
ми...
Что-то недоброе сквозило в его открытом веселом ли­
це, добродушном тоне голоса, по которому невозможно
было понять, шутит он или предлагает всерьез.
Иван промолчал, а Павло вдруг взмолился:
— Отпусти ты нас, добрый чоловиче! В селе батьки
наши. Дознаются, где мы, их в лагеря зашлют. Дело
твое справедливое, дай бог тому восстанию... Бить их,
коммунистов, надо, кто ж против, но не можем мы зараз.
222

Ты поднимай, а мы опосля за тобой як один встанем!
— Испугался? — дурашливо округлил глаза Ганько
и рассмеялся: — Пошутил я! Не нужен ты мне, если да­
же и попросишься. Да и куда брать? Никуда мы не со­
бираемся. Да-а... Любопытно, твой отец тоже так счита­
ет? Не знаешь? Ты поинтересуйся. Боюсь, он по-друго­
му...
Он не договорил. Все разом обернулись в ту сторону,
куда недавно ускакали верховые. Оттуда торопливо-сла­
бенькими хлопками донеслись три револьверных выстре­
ла и следом погромче — два винтовочных.
Ганько крикнул, чтобы все оставались на местах, с
руганью бросился к коню и понесся на выстрелы.
Всадник встревоженно посмотрел ему в след:
— Это те дурни забавляются. Видно, спугнули, а он
с перепугу отстреливается... Зараз Михайлович им нашуткует... Вы, хлопцы, нас не бойтесь. Мы никому зла
не чиним.
Его угрюмое лицо оживилось, появился интерес и да­
же сочувствие пробилось в голосе:
— Да, незавидная ваша доля! Крепко киданули вас
через себя партийцы. Шо ни село, то слез озеро. Но вы
духом не падайте. Нехай ссылают. На свою голову они
ссылают! Нам бы только осени дождаться, когда они
колхозников голодными в зиму оставят. От тогда ото­
льются им наши слезы. Вспамятуются, да поздно будет!
— Неужели восставать будете,— спросил Павло с
испуганной радостью.
— А то как же! — изумился всадник.— Куда ж дева­
ться людям? Непременно восставать! Люди уже сейчас
готовы, стоит только кликнуть. Да мы в неделю здесь
свои порядки наведем! Только перья полетят с этих кол­
хозов и районов. А там полыхнет! Всю страну охватит!
У нас знаешь какие орлы проживають! Да не у нас од­
них,— добавил он многозначительно.
Радость Павла и глупая воинственность всадника
развеселили Ивана. Он, стараясь быть серьезным, спро­
сил:
— Кто ж поведет ваших орлов?
Всадник уловил усмешку и обиделся:
— Найдутся люди.— Он помолчал, все больше мрач­
нея, потом поинтересовался: — Но все-таки: чего именно
вас председатель с собою взял? Вам же запрещено из
села выходить. В доверие входите? Может, вы уже рас­
223

каялись в прошлой жизни и теперь в передовые колхоз­
ники метите?
— А куда ж нам еще? Именно в передовые.— На сей
раз Иван улыбнулся его подозрительности.
— Оно и видно... Ты скажи, как они за свои семьи
переживают! А за мою, выходит, не надо? Я за ихнюю
долю что той волчара по лесу скитаюсь, а им хаханьки!
Цыть! — крикнул он Павлу, попытавшемуся возразить.—
Вы шо ж, гады, хочете, шоб мы вам билеты на обрат­
ную дорогу принесли? С ними по-хорошему, а они смеш­
ки строять...— Он воровато кинул взгляд в сторону уска­
кавшего вожака и непонятно откуда выхватил обрез.—
Зараз и я пошуткую... Считаю до десяти. Не успеете до­
бежать до гая — стрельну. Мне за вас ничего не будет.
Гнев и угроза его были столь неожиданны, что Иван
опешил. Павло вообще оцепенел.
— ...Три, четыре,— считал всадник и приподнял ствол
гад лукой седла.
Павло вдруг сорвался и в отчаянии кинулся к гаю.
Иван отступал, с каждым шагом все больше наливаясь
унижением и страхом.
«А ведь убьет!» — с ужасом поверил он искаженному
злобой взгляду всадника, и сразу ослабли ноги, исчезло
все вокруг, кроме металлического обрубка над седлом.
— ...Шесть, семь... Ты чего раком сунешься? Бегом
за ним — и до вечера ни шагу. Прибью. Бегом, я тебе
говорю! — заорал он и направил коня в его сторону.
Иван бросился в лес. Выстрела не последовало. Он
забежал за первые деревья и оглянулся: всадник наме­
том уходил в сторону озера...
Павла он увидел случайно. Шел Павло по редкому
гаю осторожно, стараясь не треснуть сучком, подолгу
разглядывая из-за дерева близкую опушку; убедившись,
что там пусто, с той же опаской двигался дальше.
— Кончай! — окликнул его сзади Иван, не вынеся ду­
рацкого шага приятеля.— Нет никого...
Павло от неожиданности обмер, зверски выпучил гла­
за и погрозил Ивану — молчи! Потом обессиленно упал
на колени... и заплакал.
В сквозных, узловато-коричневых ветвях, мохнато об­
лепленных мелко-жесткими, клейкими листочками, вла­
жно голубело небо, дробился солнечный свет, осыпался
яркими пятнами на землю, голову и сгорбленную спину
Павла.
224

— Как собаку... кому не лень... Да будь вы прокляты
со своими колхозами и восстаниями! Мать с голоду гас­
нет, батько заговаривается... За что же пытки такие...
Плакать легко, по-детски, облегчаясь слезами, он
давно отвык. Задавленные всхлипы взрослого парня, в
которых трудно пробивались комканые слова, тяжело
отдавались на сердце. Иван присел рядом.
— Уйди! — сбросил его руку с плеча Павло и повер­
нулся к нему искаженным лицом.— Ты виноват! Ты с
батьком своим! Мне Леську отказали, мечтали зятька
при должности иметь. Имейте теперь... Была бы она со
мной, я б отделился, ее бы спас, своих стариков...
Чувство жалости захлестнуло Ивана, залило недав­
нее, он неловко погладил его по голове, все ему прощая.
— Ну, что ты, Павло, брось, не стоит того... Все кон­
чилось. Могло быть хуже... Ты знаешь,— с оживлением
приоткрылся он, пытаясь отвлечь Павла,— у меня с ут­
ра сердце ныло. Правда. Все ничего, но посмотрю на
тебя — нехорошо становится на душе... А оно-то оказы­
вается— тьфу! — к слезам... Брось!
— Не со страху плачу, Ваня,— от обиды.
— Ну и дурак! Нашел над чем. Нам теперь эти оби­
ды каждый день терпеть. Привыкай... Слышал, стреля­
ли? Может, кранты навели Максиму? Может, допрыга­
лась эта сволочь? Вставай, пойдем старика догонять!
— Не пойду,— вяло отозвался Павло и старательно
вытер глаза.— Буду здесь, пока не разъедутся. Ну и что?
Пешком так пешком, тут недалеко. Ты хочешь — иди, а
я больше под винтовкой не собираюсь бегать.— Он стал
снимать сапоги.
Оставить его одного в лесу Иван не мог и принялся
ломать ветки — сидеть на сырой холодной земле не сле­
довало.
Подстрелить утку оказалось не так-то просто. И над
зимовкой, где они гуртовали лошадей, и по пути к озеру
низко над табуном пролетали чирки, да и на самом озе­
ре, на удивление близко подпуская к себе, по блестяще­
му мелководью плавали россыпи темных птиц. Теперь
же, когда он вернулся с ружьем, они исчезли с берегов.
Кряканье и время от времени шумный плеск крыльев
слышались далеко в камышах.
Похмельный постоял и двинулся вдоль берега. Про­
шел совсем немного, когда, к его радости, со стороны
леска, в котором он оставил привязанного дончака, пря­
8

Н. С кромный

225

мо на него вылетело несколько уток. Он вскинул ружье.
От выстрела они рассыпались, одна, обвиснув крыльями,
косо пошла к середине озера. Он расстроился: без лодки
подранка не достать.
Но выстрел всполошил остальных. Из камышей утки
поднялись веером. Он едва успел перезарядить ружье,
выстрелил, не попал и с досады, зная, что впустую, по­
слал вслед еще один заряд.
Вонючий дымок понесло к камышам. Утки разлете­
лись, на озере стало тихо.
Похмельный побрел дальше. Охотник из него не по­
лучился. Огибать все озеро не было смысла, и тут кста­
ти вспомнилось: ведь рядом с селом есть два озера, не­
сравнимо больше размерами, на которых такое же оби­
лие уток. Он обрадовался тому, что его желание добыть
несколько уток голодным людям вполне исполнимо. По­
веселев, дурачась, он выстрелил по чирку, летевшему
далеко в стороне, явно недосягаемому. Чирок даже лета
не изменил, и Похмельный побежал к лесу.
Он успокоил напуганного близким выстрелом донча­
ка, подтянул подпругу и уже хотел вскочить в седло, ког­
да совершенно случайно, брошенным мельком взглядом
сквозь деревья увидел трех верховых, выезжающих с той
стороны изножия сопки, куда недавно укатила арба Карабая. Он решил, что это бригадники, и тронул было
коня им навстречу, но тут увидел, что один из верховых
достал из-под плаща какой-то небольшой предмет и,
потянувшись на стременах, передал другому. Тот сразу
же отделился и рысью пошел вокруг леска, обходя его
с другой стороны. Похмельному, бывшему конному раз­
ведчику, сразу стало ясно, что это за люди и что за
предмет передал всадник всаднику.
Он развернул дончака и поскакал так, чтобы лесок
как можно дольше закрывал его от этих двоих, но и
стараясь не столкнуться лицом к лицу с третьим. Прой­
дя по кругу несколько десятков сажен, Похмельный по­
скакал через огромную поляну к следующему леску.
Дончак шел легким сильным наметом.
Он проскакал большую часть расстояния, не слушая
приказов третьего всадника остановиться, и направил
дончака к оконечности леска с расчетом уйти дальше,
где за несколькими колками лежала открытая до самого
села степь.
До леска оставалось совсем немного, когда он уви­
226

дел, что из него, уклоняясь от веток, выезжают еще двое
верховых.
Ганько хорошо расставил людей, если это не вышло
случайно. Похмельный растерялся: путь к селу был от­
резан. Ему оставалось два выхода: или круто брать
вправо и тем самым опасно сблизиться с третьим всад­
ником, или остановиться.
«Может, действительно остановиться?» — мелькнула
мысль, но тут же другая: «А зачем? Неспроста ведь та­
кая хитрая расстановка...» Он хлестнул коня и пошел
вправо, к басыревскому летнику. На скаку он оглянул­
ся: а вдруг все это глупая шутка и вслед свистят, улю­
люкают, качаясь в седлах от хохота? Оглянулся — и
впервые страх сжал сердце: его догоняли.
Два всадника заходили слева так, чтобы не дать ему
уйти к селу между мелкими колками, третий отрезал
путь к басыревскому летнику, и уже ясно различалось
сквозь развевающиеся космы конской гривы его лицо в
жутко-веселом оскале. Похмельный выхватил наган, да­
леко назад выбросил руку и, ловя слезившимися от вет­
ра глазами это лицо, три раза выстрелил.
Дончак шарахнулся в сторону, он едва удержался в
седле; опять оглянулся и увидел, что не попал: всадник
погрозил ему кулаком, что-то крикнул двум другим, но
коня придержал. Придержали коней и те двое, а через
несколько мгновений у него за спиной раздались два
винтовочных выстрела. Стреляли, скорее всего, для ост­
растки, потому что свиста пуль он не слышал, и когда
еще раз оглянулся, то увидел, что всадники шагом съез­
жались к середине межлесовья...
Он гнал коня до тех пор, пока не спустился в низи­
ну, где среди сухой путаной прошлогодней травы стали
попадаться рытвины.
Лес кончался. Увидеть село, выгоны и, главное, та­
бун, который должен быть по времени у села, мешал
последний широкий растрепанный колок. Он долго не
мог успокоиться. Часто оглядывался и, привставая на
стременах, озирался по сторонам; ему все казалось, что
его поджидают, на дальних опушках скрываются всад­
ники, ждут момента, когда он потеряет осторожность. Он
проверил наган, вогнал в ружье патрон с крупной
дробью. Хотелось курить, но пальцы дрожали, табак
просыпался... Все произошло так быстро, что пока вос­
принималось с трудом. Ведь всего несколько минут назад
8*

227

он, веселый, довольный, радовался простору, солнцу,
удачной поездке, предвкушая похвалу и уважение за
предприимчивость, и вдруг безмятежную радость смени­
ло тяжелое чувство страха и растерянности. Он закрыл
глаза, встряхнул головой, словно избавляясь от наваж­
дения. Вспомнил, что совсем недавно на вырубке, пре­
зрительно цедя сквозь зубы, заметил Гнездилову, что он,
Похмельный, дай ему власть, давно бы этого Ганька на
цепь посадил, и ему стало еще хуже. Он попытался рас­
суждать спокойно: может, не надо было уходить? Воз­
можно, с ним хотели поговорить, не больше, а он — в
бега да еще отстреливаться... Да! Ведь он первый от­
крыл стрельбу! И где теперь табун, люди, что он скажет
в селе, Байжанову? Где старик с Иваном и Павлом?
Бросил всех — и наутек, свою шкуру спасать! Высланные
распишут!.. Но опять-таки, зачем расставлять верховых,
гнать, не давая возможности уйти к селу, и тоже стре­
лять, пусть даже для смеху? Слишком серьезно для шу­
ток, чего уж стыдиться, успокаивал он себя, но облегче­
ния не было. Беспокойство его росло. С тревогой он объ­
ехал последний колок, и ему открылась Гуляевка.
Павло с Иваном заблудились, и виноват в этом был
Павло. Когда, провалявшись в лесу больше часа, они
поднялись, он уговорил Ивана пойти к бригадникам —
там-то их за все новости наверняка покормят. По сло­
вам старика, которого они, к удивлению своему, так и не
обнаружили, стан первой бригады должен находиться
где-то неподалеку. Иван скрепя сердце согласился.
Они пересекли летник, прошли более получаса, но
стана не было. Иван выругался и напрямик решительно
зашагал в сторону села. Павло побрел следом. Они про­
шли большой поляной, обогнули лесок, полный талой
воды, минули еще поляну и еще лесок, но степь не от­
крывалась. Парни осмотрелись и решили взять левее,
так, чтобы держать солнце вехой на правом плече, и
через час, уверял Павло, они выйдут из леса. Через час
лес не кончился, наоборот — лески становились гуще, вы­
ше, все чаще встречались на их окраинах мощные оран­
жевые стволы сосен.
Досада сменилась недоумением. Ведь они были так
уверены, что сторону, в которой находилась Гуляевка,
не теряли, чувствовали ее, как бы не петляли по лесу.
228

Легкость, с которой, им казалось, можно выйти из леса,
была обманчивой, простор полян этот обман усиливал,
а им не были известны те простые и надежные правила,
по которым безошибочно выбирает верное направление
человек лесной стороны.
Иван полез на сосну. С каждой осиленной веткой все
шире открывались дали, исполосованные хвойными гря­
дами леса. Темно-зеленый вблизи, он чем дальше, тем
больше светлел, наливался синью весеннего воздуха, и
далеко в стороне, совсем не в той где ожидалось, кро­
хотной галочкой мельничных крыльев обозначилась Гуляевка.
Намечая в зрительной памяти путь от села к под­
ножью сосны, Иван впервые взглянул вниз, и от высоты
мгновенно ослабли руки; он прижался щекой к разогре­
тому за день, в липких струпьях коры стволу и, пока не
унялась дрожь в руках, не двигался.
Внизу коротко пообещал Павлу дать по шее, если тот
еще хоть раз сунется с советом, на что обрадованный
Павло с готовностью согласился, и оба быстро (день
кончался) зашагали намеченным путем.
Прошли они немного, и вдруг разом остановились:
впереди, далеко, но явственно слышались выстрелы. По­
трясенный Павло решил, что это добивают бригадников,
и, сколько ни убеждал Иван в нелепости подобной до­
гадки, сколько ни объяснял, где действительно находит­
ся стан, идти открытыми полями, которые были доволь­
но-таки просторными, Павло наотрез отказался. Ни
уговоры, ни доводы на него не действовали. Взбешенный
Иван едва не ударил его, однако и это не помогло: Пав­
ло упрямо пошел опушками, готовый в любой момент
нырнуть в чащу.
Так, огибая лески и стараясь как можно меньше идти
полянами, они прошли еще около часа и, как и следова­
ло ожидать, вновь потеряли верное направление. К тому
времени день кончался, солнце уходило за лесные гряды,
поляны темнели, и когда в межлесовья врывался низкий
солнечный луч, пролегая по отсыревшей траве, то красил
их в диковинный цвет; тем же тревожно-багровым цве­
том догорели верхушки сосен; наступили сумерки. Иван
несколько раз влезал на деревья, но они росли в низине,
и села не было видно.
Обессиленные, усталые и голодные, парни вконец
растерялись.
229

— Водит нас кто-то,— со страхом объявил Павло и
перекрестился на месяц.— Морока водит. Не к добру...
Ваня, может шалашик? Утром все сгинет. Мне батько
говорил, его тоже водило.
— Страх тебя, дурака, водит! — вышел из себя
Иван.— И зачем я только слухал тебя... Ну за каким
чертом ты поперся на стан? Кулешику захотелось? Ты
глянь туда! — он указал на запад: оттуда, из-за черной
каймы деревьев, грязно заливая чисто зеленеющее к но­
чи небо, темно-лиловой неряшливой громадой тяжело
вспухали тучи.— Зараз будет тебе кулешик,— злорадно
пообещал Иван.— Давай, пока светит, добежим до того
гая.
Они побежали. С небольшого пригорка увидели сле­
дующий лесок, но даже в сумерках было видно, что он
был ниже и мельче. Лес кончался.
Иван торопил, и Павло окончательно выдохся. Ме­
сяц напоследок ярко высветил мертвенно-белый берез­
няк и ушел за тучи. Первый порыв ветра прошелся в
вершинах, сразу стало темно и холодно...
Иван, шедший с суком впереди, поднял с лежки ка­
кого-то зверька, который черным пятном метнулся назад
и перепугал Павла.
— Господи, да оно кончится сегодня или нет! — пла­
чуще закричал он.— Иван, не беги ты, ради христа! Всю
нечисть на ноги поднимем. Дай мне свою палку, а то,
не приведи господь, какой лешак на голову прыгнет...
Он словно накликал: не успели спуститься с пригор­
ка, как снова кто-то, неразличимый в темноте, блеснув
глазами, шарахнулся у него из-под ног. Павло в отчая­
нии заорал и кинулся за ним.
Иван остановился. Удерживать его, а тем более уве­
щевать он уже не мог и теперь не только дал бы по
шее — с наслаждением избил бы, если бы это как-нибудь
вразумило спутника, и уже клял Похмельного только за
то, что тот взял с собой и Павла.
Вдруг до него донесся слабый вскрик. Еще не зная,
что случилось, он мгновенно понял, что случилось не­
доброе. С нарастающим чувством непоправимой беды,
которое с каждым шагом все больше охватывало его,
Иван пошел на этот вскрик и шагов через двадцать,
словно конь трясину, почуял провал впереди себя. Он
опустился на четвереньки и подполз к краю. Глубоко
внизу, на смутно белеющем дне, огромной черной пияв­
230

кой ворочался и глухо стонал Павло. Он упал в одну из
ям, из которых гуляевцы издавна брали белую глину для
мазки и побелок.
Иван обполз вокруг ямы, наткнулся на вырубленные
уступы и спустился вниз. Яма была не особенно глубо­
кой, но упал Павло страшно, свернув шею и, видимо, от­
бив что-то внутри, потому что, когда Иван перевернул
его навзничь, изо рта, обильно заливая шею и грудь,
густой липкой чернотой хлынула кровь.
Поднять Павла не удавалось, голова его тряпично
валилась из стороны в сторону, сквозь булькающий хрип
косноязычно пробилась просьба не трогать его.
Иван зачем-то разорвал ему рубаху и пригоршнями
кидал воду на грудь и лицо, черпая ее из широкой вы­
емки на дне вдоль стен, предусмотрительно вырытой для
стока.
Вынести Павла на руках было не под силу. Брючным
ремнем Иван крепко связал ему руки в запястьях, взва­
лил на спину так, чтобы Павло сзади как бы обнимал
его, и стал подниматься по тяжелым осклизлым усту­
пам.
На предпоследнем Павло забился в судороге, Иван
с ужасом почувствовал, что теряет равновесие, он мгно­
венно вывернулся из страшных объятий, перехватил
Павла в поясе, но удержаться вместе с ним не сумел —
Павло скользнул вниз и с глухим ударом распластался
на дне. Следом, обрывая ногти на уступах, на него сва­
лился Иван и, когда наклонился над ним и услышал зе­
вок, понял: наступает смерть. Павло сладко потянулся,
мелко задрожал телом и затих.
Все было кончено.
Иван встал с колен, попятился. Он не мог оторвать
взгляда от черно-застывшего тела на слепящем белом
дне. Он так и поднимался на ощупь, уступ за уступом,
оскальзываясь и неотрывно глядя на то, что только что
было Павлом.
Страх пришел позже, когда на том же уступе он ед­
ва не сорвался, уцепился за кромку с густым корневи­
щем травы, отчаянным усилием бросая себя за край
ямы. Земля с могильным шорохом осыпалась вниз, и
тогда сквозь тупое оцепенение прорвался такой страх и
отчаяние, что он, вскочив на ноги, в беспамятстве по­
бежал прочь от ямы в темноту, навстречу холодному
ветру...
231

V

Случившееся в лесу взбудоражило село. Знали: креп­
ко недовольных колхозами мужиков в округе набиралось
немало, и Ганько, пользуясь этим, еще больше разжигает
их тем, что, безбоязненно разъезжая по селам, собирает
их на некие «совещания», где на свой лад разъясняет
то или иное решение власти. Чего он добивается своим
вызывающим поведением, для чего четвертый месяц сби­
вает с толку мужиков и какие цели преследует — ни­
кому точно известно не было. Суть «совещаний» своди­
лась к одному: колхозы — кампания кратковременная,
до первого урожая, поэтому тем, кто еще не вступил в
колхоз,— не вступать, если же кто из середняков по глу­
пости оказался там — плевать на все циркуляры, какими
бы они грозными ни были, не верить уговорам и посу­
лам, придерживать зерно в тайниках и пуще ока беречь
лошадей.
Уже за одно это он подлежал аресту и суду. Полухин,
наезжая в села, неоднократно просил передать Ганьку
требование явиться с повинной или вообще убраться из
района по-доброму. В ответ Ганько пренебрежительно
отозвался о самом Полухине. Оскорбленный начальник
милиции попытался сделать на него облаву, но с тем
штатом милиционеров, которым он располагал, поймать
Ганько в лесах, среди многочисленных кордонов, казах­
ских аулов и зимовок, было делом безнадежным. Просить
помощь в Н-ске Полухину не позволяло самолюбие, к то­
му же — на каком основании? Подручных у Ганько было
не больше десяти человек, в селах, куда он наведывается,
есть коммунисты, актив, сочувствующие, бывшие крас­
ные бойцы, поэтому ответ был бы дан Полухину, а вме­
сте с ним и Гнездилову недвусмысленный: что же гово­
рить о посевной, когда вы на пустяковое дело не в состо­
янии организовать людей? Не занимаете ли вы оба, в
таком случае, чужие должности? И вопрос был бы спра­
ведлив, тем более что официально мотивировать просьбу
было нечем — Ганько серьезных выпадов избегал, шко­
дил по-малому: встречая нарочных, почтальонов, вскры­
вал почту, районные пакеты с донесениями и различны­
ми распоряжениями. Правда, в марте произошел случай,
серьезно встревоживший Гнездилова.
Две санные подводы с двенадцатью мешками семян,
которые он направил бедствующему с семфондом селу
232

Озеречье, остановили в лесу несколько молчаливых, по
самые глаза укутанных башлыками верховых, избили
возниц, угнали подводы и передали в район издеватель­
скую записку. Но кто именно встретил подводы, кто бил
ездовых — доподлинно известно не было, возможно, ктото из самого Озеречья под видом людей Ганька решил
по-своему распорядиться отборным зерном. Об убитом,
найденном возле Нового Яра, вообще говорить не стои­
ло; о нем ходили слухи самые разные. Многие были уве­
рены, что прибили парня по бабьему делу.
Правленцы Гуляевки ожидали пакости и от Ганька,
но чтобы так, в открытую, да со стрельбой... Сам Ганько,
по тем же слухам,— человек нездешний, но те, кто в
компании с ним,— люди, судя по всему, местные, с род­
ными и близкими, им-то есть о ком подумать, прежде
чем седлать коня на подобную забаву.
И теперь село было в недоумении: чего же он хотел?
Для чего ему нужна была погоня, стрельба? Нет ли
опасности бригадникам? И где теперь Карабай с высе­
ленцами?
Ни табунщики, ни правленцы, ни весь остальной
встревоженный народ не могли дать ответа ни Похмель­
ному, ни старому Гонтарю, ни матери Павла, слезно
просившей Гордея послать верховых на
поиски.
Хмурый Гриценяк советовал не паниковать, обождать
немного; возможно, арба с парнями вот-вот выедет из
леса, но время шло, людей не было, и человек восемь
гуляевцев, у кого были ружья, оседлали коней.
Не успели выехать из села, как на басыревском лет­
нике показалась арба с двумя верховыми, Похмельный
обрадовался, но оказалось, что радоваться нечему: Карабая сопровождали в село бригадники, которых Петро
Кожухарь послал выяснить, что же случилось. Дело в
том, что старик ничего толком не мог объяснить: зачем
Ганько оставил с собой парней, а его самого отослал?
Что за стрельбу слышал старик, спеша на стан за по­
мощью: то ли это охотился Похмельный, то ли?.. Друго­
го предполагать не хотелось.
Теперь все выяснилось: парни пропали. Хорошо, если
заблудились — время к лету, спички есть...
Гуляевцы объехали все ближние лески, съездили в
аул, на зимовку, прошлись тем путем, которым гнали
табун, осмотрели место, где арбу остановил Ганько,—
парней не было. К вечеру, расстреляв все патроны, они
233

пришли к выводу, что их увел Ганько. Искать дальше
не было смысла, и как ни уверяли правленцы Похмель­
ного, что в случившемся нет его вины и любой из них,
окажись он на его месте, поступил бы так же, как ни
убеждал он и сам себя в этом, представляя самые худ­
шие последствия, остановись он,— при одном воспомина­
нии о погоне, когда он, не думая о людях, нахлестывая
дончака, пытался прорваться к селу, липкий тяжелый
стыд мгновенным жаром заливал лицо.
С этим тягостным чувством он пришел на квартиру.
Хозяйки не было, засиделась, по обыкновению, где-то в
гостях. Он вяло съел холодную вечерю и, не раздева­
ясь, завалился на койку. Из рукомойника подтекало. Под
размеренную капель, под неясный свет месяца в оконце
с черным переплетом наплывали сумбурные мысли. За­
бирать парней с собой Ганьку не имело смысла. Зачем
они ему, чужие люди, у которых нет ни друзей среди
местных, ни знакомых? Заблудились? Вроде бы не те
леса... Побег? Но куда, зачем, какой смысл? Пусть по­
бег... Полухин, конечно, спросит, зачем с собой взял. А
какая разница: захотят убежать — убегут из села, ника­
кие коменданты не устерегут. Но побег — это дурость:
в селе остались родители, им отвечать придется.
В полудреме клацанье щеколды послышалось выстре­
лом. Он вскочил. Это вернулась хозяйка. Она разожгла
лампу и принялась за самовар. Он обрадовался ее при­
ходу— исчезло гнетущее чувство пустоты. Старуха рас­
сказала, какое впечатление возымело исчезновение Ива­
на и Павла. Многие усматривали в его решении взять с
собой высланных тайное желание помочь им бежать —
ради сестры одного из них.
Похмельный хмыкал: оказывается, еще так можно
думать.
А за лошадей хвалят. По дороге домой встретила не­
скольких мужиков — шли к Гордею проситься в брига­
ды, и лошадей казахских по дворам развели. Кормить
и готовить к пахоте за свой счет обещали. И еще, с
одобрением добавила старуха, ходят по селу такие раз­
говоры: если колхозных семян на посевную не хватит,
то надо развернуть среди имущих дополнительную сдачу
семфонда. Пусть тряхнут в загашниках ради колхоза.
А в урожай вернуть займом. Не сдадут по-доброму —
заставить штрафом либо пройтись обысками — стерпят.
234

По нынешним крутым временам колхозной власти пере­
чить опасно.
О том, где бы раздобыть на посевную еще семян,
Похмельный думал по дороге в аул. Среди прочих воз­
никала мысль и о дополнительной сдаче семфонда...
Да, все шло хорошо, права ты, старуха. Начали пахо­
ту, добыли лошадей, люди работы просят, и, главное,
прояснились слабые места, стало ясно, чем живут кол­
хозники, о чем думают, на что в первую очередь подна­
лечь надо. Все шло ладно до этой недоброй встречи в
лесу...
В это время в окно постучали, и у него радостно за­
билось сердце: нашлись пропавшие! Он кинулся в сени.
— Из района, открывай! — весело приказали из-за
двери.
В хату вошло трое. Тепло одетые, в брезентовых пла­
щах, с загаром на лицах, они были похожи на гуртов­
щиков.
— Здравствуй, Максим Иванович! — приветливо по­
здоровался один из них.— Здравствуй, хозяйка. Мы с по­
ручением от Ивана Денисовича.— По вольности, с
которой он держался, в нем угадывался старший.— Вот
такой тебе привет шлет! Я — Суровцев, слышал? У тебя
проездом... Ты гляди: мы ко времени, а, товарищи,— он
шутливо указал спутникам на самовар.— Не бойся, хо­
зяюшка, мы со своим гостинцем...
Старуха засуетилась, приняла плащи, они прошли к
столу.
— Притомились. С утра где только черт не носил.
Со Щучинской — в Кошаровку, оттуда — в Озеречье, в
обед уже в Басыре были, а утром должны предстать
пред ясными секретарскими очами с отчетом. Кони вы­
дохлись, да и мы сами, признаться, устали,— говорил
все тот же приезжий, остальные помалкивали.— Хлопот­
ливый мужик наш секретарь. Мы к тебе, председатель,
с делом. Не знаю, можно ли...
— Можно,— разрешил Похмельный, но хозяйка под­
нялась.
— Не хочу слухать ваши секреты, потом разговоров
не оберешься. Балакайте, я выйду, хозяйство гляну...
Когда она вышла, приезжий заговорил:
— Не хотелось при ней... Что у тебя случилось? Рас­
скажи-ка все по порядку. Таить от Гнездилова нет смыс­
ла, поэтому пусть узнает от меня, чем от кого-то.
235

— Сам-то он когда приедет? — с оживлением, в тон
вопросу, спросил Похмельный, поднимаясь к самовару.—
У меня нет времени к нему ехать. Сам знаешь, какое
время,— посевная. Вопросов к нему много, а он только
передает: жди, скоро приеду. Это «скоро» вторую неде­
лю тянется... А рассказывать... Что рассказывать? Глупо
все получилось. Решил я вчера, нет вру, позавчера съез­
дить в Басырь, попросить у казахов лошадей... Вы, то­
варищи, не стесняйтесь, вот сальдо, яйца вареные... Ду­
маю: чего я теряю? Спрос — не ударит в нос. Не да­
дут— поеду к Гнездилову просить... Поговорил с прав­
ленцами, те не против: почему бы не съездить,— не­
спешно, затягивая время, говорил Похмельный.
Но мысль работала четко. В Басыре они не были, за­
чем обманывать? Кто они? Эти люди не из района. Что
им надо? Догадка пришла внезапно, просто и без всяко­
го страха: это Ганько. Однако ничем себя не выдал, по­
лез в шкапчик за кружками, стараясь не смотреть на
висевшую у двери кожанку, где было оружие... Их трое,
если только во дворе еще нет, а в нагане ни одного пат­
рона... Да, но они-то не знают!
— Утром Байжанов собирает весь аул. Я им и это,
я им и то — ни в какую! Уж чего только не обещаю: и
людей в помощь, и материал построить чего-нибудь. За
помол, говорю, плату брать не будем — ни с места! К
ним какой-то куркуль приехал, у него пол-аула в долж­
никах, вот он и заправляет...
Хорошо, пусть не знают, пусть он опередит их, хотя
вряд ли: вот как стережет каждое движение угрюмый
мужик с чахоточным лицом... Ну, опередит, подержит
их под пустым наганом, пока старуха людей кликнет.
А дальше? Этих свяжут, отправят к Полухину, а завтра
дружки, которые наверняка и в селе есть, шарахнут из
обреза через окно — и поминай раба божия Максима в
день родительский!..
— ...А взамен ты мне, говорит, людей на сенокос
пришли. Я: господи, да о чем разговор! У меня теперь
полсела дармоедов. Одних высланных сто девяносто че­
тыре человека. Ты как считаешь: за тридцать лошадей
да при нашей нужде надо отблагодарить? Вот и я счи­
таю, что надо... Поехали мы на зимовку... Они, черти
хитрые, в лесах лошадей прячут,— тянул время Похмель­
ный, проясняя для себя окончательное решение.
Когда-то эта комедия должна кончиться. Пойти в
236

открытую? Могут шлепнуть. Какой смысл? Они могли
еще в лесу это сделать...
— ...Вижу: рукой машет, подожди мол. Э-э, нет, ду­
маю, приятель, не та обстановочка — и ходу. Они за
мной. А я, дурак, не подумавши, да за наган... Ну ты
сам посуди: окружили, догоняют, кто знает, что у них
на уме!
Он наконец закончил хлопоты, сел напротив и, по­
бледневший, с обезоруживающей доверчивостью улыб­
нулся:
— А теперь гляжу на вас и думаю: а стоило убегать?
Не убивать же вы меня хотели.
Приезжий переглянулся со спутниками и расхохотал­
ся:
— Молодец, председатель! Слыхали? Гнездилов знал,
кого уговаривать. Действительно: стоило убегать. Где
твой наган? Григорьевич, забери, не то он со страху
опять стрельбу откроет... Ну, и зачем ты стрелял? А ес­
ли бы убил кого? Не ожидал от тебя такого перепугу...
Карабай в селе?
— Да, недавно вернулся.
— Обижается старик? — спросил Ганько и достал па­
пиросы.
Похмельный прикурил от лампы, окончательно взял
себя в руки, спросил, где парни, и тут выяснилось, что
Ганько тоже не знает, где они, но знал о поисках и те­
перь успокаивал Похмельного:
— Найдутся. Куда им деваться? Небось уж в ауле
сидят, чаи распивают...
Похмельный задернул занавеску и спросил так, что­
бы вышло помягче:
— Ко мне-то зачем?
Ганько бережно отставил кружку.
— Поговорить... Ты — председатель колхоза, комму­
нист, поэтому друзьями мы с тобой навряд ли станем,
но и врага в твоем лице я не хочу иметь. Ловить меня
не твое дело, на это другие есть, да, собственно, и не за
что. Ты председательствуй. Я мешать тебе не стану. Не
тронем мы ни твоих людей, ни зерно, ни лошадей. Ты,
в свою очередь, не суйся куда не следует. Это в отноше­
нии меня... А видеть хотел, чтобы кое-что выяснить. На­
пример: за что арестован Строков?
— Не знаю...
— Максим Иванович,— укоризненно сказал Гань237

ко,— давай без глупостей. Все знают, ты один не зна­
ешь... На него запрос пришел?
— Да, запрос... Он — бывший врангелевский офицер,
это все, что я знаю.
— Верю... Ты, я слышал, был особоуполномоченным
по раскулачиванию и высылке. Скажи, какой процент
высланных в твоих краях?
— Кто его знает... Нам не сообщали.
— Неправда, председатель. Ты должен знать. Мо­
жет, вопроса не понял? Спрошу попроще: допустим в
селе триста дворов...
— Понял я твой вопрос. Только зачем тебе?
— Надо. Так какой?
— Три-четыре процента.
— Ой ли? Не больше?
— Может, где и больше. Это от комбедов зависит.
— Это на Украине. А в России?
— В России не был, не знаю.
— Но ты же проезжал по ней. Встречал эшелоны,
говорил с конвоем, с такими же уполномоченными, с на­
чальниками станций. Любой железнодорожник...
— Я на станциях хлеба для своих бегать просил...
Так же высылают. Тот же процент.
— Значит, три-четыре процента? — Ганько грустно
посмотрел на него,потянулся за папиросами.— Ладно,
и этому поверю. А сколько человек будет сослано в наш
район?
— Откуда же я могу знать? — удивился Похмель­
ный.— Ты за кого меня принимаешь? Меня переформи­
ровали в Челябинске, дали сто девяносто четыре чело­
века и конвой и приказали сюда доставить. Не такая
уж важная птица — уполномоченный... Старший конво­
ир— вот кто я. Что я могу знать, тем более о вашем
крае?
Ганько, смеясь, уличающе наставил на него па­
лец:
— Знаешь! Раньше, может, и не знал, а после зна­
комства с Гнездиловым — знаешь. Когда он тебя угова­
ривал остаться председательствовать — а он тебя угова­
ривал, ты же не сам напросился,— то наверняка жало­
вался: ссыльных шлют, расселять негде, кормить нечем,
людей для работы с ними не хватает... Видишь, даже са­
мому смешно стало,— добавил он, видя, что Похмельный
улыбается такой догадливости.— Сколько высылают?
238

Какие категории? Сколько точек у него запланировано,
не говорил тебе?
— Да как ты не поймешь! Мои — это последние вы­
сланные комбедами из сел. А те, каких еще думают
здесь расселять,— высланные ранее... Читал постановле­
ние об исправлении перегибов? Вот по этому постанов­
лению их из лагерей Сибири и Севера теперь перевозят
на поселение сюда. Здесь климат полегче, пайки им уста­
новлены, спецодежда... Они совхозы, говорят, будут
строить. Жить им дают! Так откуда же я могу знать о
тех высланных? Тебе с таким вопросом...— Он вовремя
сдержался, но Ганько закончил:
— Ехать к Полухину.— И ободряюще подмигнул: не
робей, говори, как есть.— Все это так, председатель. Но
вот что любопытно: по всем наметкам, сюда сошлют все
категории-. Даже террористов. А фактически ничего не
сделано. Не подготовилось местное руководство. Нет
жилья, материалов. На местах запланированных поселе­
ний— пустота. Многого нет. С продуктами легче. У ка­
захов отберут лошадей на мясо, у вас — зерно на хлеб.
И здесь поневоле напрашивается единственный выход:
расселять все категории в селах и на казахских зимовь­
ях. Там хоть лес и вода. Что по этому поводу думает
Гнездилов?
Похмельный пожал плечами:
— Не знаю. У нас с ним на этот счет разговору
не было. Вечером он мне предложил, утром я сюда
уехал. Может, и будут в села направлять, но только
не в Гуляевку. Сюда уже сослали. По самую завяз­
ку...
Здесь Ганько еще больше оживился, прижал руки к
груди:
— Максим Иванович, не сочти за труд! Будешь у
Гнездилова или он к тебе приедет — разузнай. Тебе ведь
это тоже интересно, твоему селу расхлебывать. Сколько
всего будет сослано, какие категории. О террористах
поинтересуйся: куда их будут определять на расселе­
ние?..
Вопросов у него набиралось много. Похмельный сра­
зу понял, зачем Ганько эти сведения, и теперь недоуме­
вал: неужели он и ему подобные, уверены, что смогут
поднять ссыльных на открытый мятеж?
— Я в долгу не останусь. Слышал я, у тебя тягла
не хватает. Могу помочь. Есть у меня аул. Много не обе­
239

щаю, но лошадей десять на время выпрошу. Кормить их
у тебя найдется чем?
Похмельный молчал. Его неприятно поразило и то,
что Ганько походя, как само собой разумеющееся, вы­
бирает его, коммуниста, в поверенные своих дел и за­
просто обращается с просьбами, словно к давнему приятел ю.
— Знаешь, что я тебе скажу,— с некоторым усилием
произнес он.— Можно начистоту? Не обидишься? Тогда
слушай. Я понял, к чему ты клонишь...
И Похмельный выложил все, что думал. Ганько слу­
ш ал— вдумчиво, что-то сопоставлял, в чем-то соглаша­
ясь, что-то отбрасывая, и в общем-то спокойно, но вот
на его спутников доводы Похмельного производили угне­
тающее впечатление, особенно на угрюмого, с серо-зе­
леным болезненным лицом человека, который и раньшето не скрывал враждебности, а теперь и вовсе глядел
волком. Но Похмельный не отказывал себе в удовольст­
вии, сполна расплачивался за свой страх в лесу и стыд
перед правленцами.
— У высланных ни связи, ни средств, ни оружия. На
казахов рассчитываете? Чепуха! Как вы будете согла­
совывать свои действия? Телеграфом? То-то же!.. Голод­
ные, с детьми да на таких просторах. Да вас один кон­
ный полк разметет в пух и прах в первый же день. Не
надо забывать и о добровольцах. В одной Гуляевке их
полсела наберется... Вы только людей погубите и вы­
сланных подведете. Не будет им поселений. Выгонят в
степь из сел и зимовок, а точки в лагеря превратят. И
ты еще просишь...
— Я еще просил тебя не соваться куда не следует! —
крикнул Ганько и вскочил. Лицо его стало таким, что
Похмельный отвел взгляд и уже не рад был сказанному.
Ганько прошелся по комнате:
— Извини... С этими разъездами издергался. Оказы­
вается, и ты мало знаешь, если, конечно, не умалчива­
ешь. Недооцениваешь обстановку. Неужели ты и впрямь
решил, что я с девятью мужиками смогу затеять какуюнибудь заваруху? Какое я имею право его,— Ганько ука­
зал на одного из спутников,— отца троих детей, вести
на заведомо гибельное дело? Ты не веришь? А я верю!
Верю в будущее. К перевороту в России готовится весь
мир. В Польше почти двадцать пять тысяч русских сол­
дат готовы хоть сегодня перейти границу. Десятки ты­
240

сяч казаков собраны в Румынии, Болгарии, Маньжурии;
сидят в седлах и ждут трубы. Готовится Англия, Фран­
ция. Не будет стоять в стороне и Америка, ибо в этих
странах нынче тяжелейший кризис и выход из него толь­
ко в войне, и в войне против России. В Харбине прямо
считают, что начинать надо с востока России. Алтай,
Туркестан, Казахстан и позже Сибирь взорвут окраины
России... А взрывать есть с кем. Людей сюда ссылают
подготовленных... Ты говоришь, высылают три-четыре про­
цента? Врешь! Не хочешь говорить — не надо, но врать
мне не советую. Я знаю доподлинно: до двадцати — два­
дцати пяти процентов! Из ста крестьян — двадцать пять
гоните в лагеря! Вот оно, истинное лицо вашей партии!
Извели все оппозиции, и оно наконец-то открылось во
всей своей красе. Кому нужна такая рубка? Крестьяни­
ну? Рабочему, которым вы прикрываетесь, творя свои
черные дела? Выкосили Украину, Дон, Кубань... Вы да­
же нищих чеченов и тех объявили кулаками. Уже везут!
Тысячи людей вы уложили вместе с бетоном на беломор­
ском канале! Если бы не вмешалась международная
коллегия адвокатов... За подобные изуверства от вас от­
вернулся международный рабочий класс. Он не станет —
не рассчитывайте! — помогать вам, как это было в граж­
данскую. Сами крестьяне не станут защищать такую
партию. Пожили при ней. По горло сыты! Что гуляевцу думать? Вчера соседа в лагерь, завтра — меня?
Знай: сколько будет существовать социализм, столько
и будут народы проклинать коллективизацию. Не было
в их истории ничего более трагичного. Подумать толь­
ко: лиц первой категории определили к ликвидации. Три
процента к расстрелу. И опубликовать не постеснялись!
А перед ужасами массового раскулачивания с последу­
ющей высылкой в северные края, где они так же массо­
во погибают от холода, голода и непосильной работы
вместе с малолетними детьми,— даже бироновщина вы­
глядит невинной забавой... Добровольцы... О каких доб­
ровольцах ты речь ведешь, Похмельный! Мятежи в Си­
бири, на Дону, готовится Кубань, Кавказ, Алтай. Здесь,
в Казахстане, казахи аулами, родами откочевывают в
Китай. Вся Россия готовится! Дай клич — и пойдут и
голодные и с детьми. Вы и месяца не продержитесь. Ты
не веришь? А я верю!
Он сел, говорил тише, и то привычное и — теперь
Похмельный убеждался — напускное добродушие воз­
241

вращалось к лицу, голосу, но взбухла и часто билась на
виске, обращенном к лампе, жилка, и все невольно ощу­
тили, какой гневно-скрытой убежденностью живет этот
человек.
— Ненавижу интервенцию,— признался он Похмель­
ному.— Не хуже волчьей стаи рвут по кускам ранено­
го, отставшего... Но что делать? Помогут, а потом пинка
под зад, опыт уже есть.
Похмельный принял его признание за разрешение
спрашивать:
— Кто же будет руководить страной, когда нас от­
страните?
— Мы, партия трудового народа. Трудовики.
— Эсеры, значит... Знакомое дело... А партия боль­
шевиков, по-твоему, народ не устраивает?
— Не устраивает, Похмельный. Сам видишь... Вы по
сути своей не можете отвечать жизнеустройству россий­
ского крестьянства и рабочего класса. Вы жестоки, не­
терпимы и безжалостны. Разве ты, бывший особоуполно­
моченный по раскулачиванию и высылке, не убедился в
этом?
— Это ошибка, мы ее осудили!
— В двадцать первом году тоже ошибка?
— Мы в голоде не виновны. Засуха, разруха... Что
же ты всех собак на нас вешаешь! Страна еле выкараб­
калась...
— Э, нет, Похмельный! — Ганько словно обрадовался
ответу.— В голодной смерти миллионов виноваты вы, и
только вы! Можно было в обмен на пшеницу открыть
концессии иностранному...— Он взглянул на спутников,
заговорил попроще: — В обмен на зерно отдать на вре­
менный откуп капиталистам часть бакинских промыслов,
дальневосточной тайги, донбасских шахт. Ваш Маркс
сказал, что нет такого преступления, на которое не по­
шел бы капиталист, имея тысячепроцентную выгоду.
Предоставили бы капиталистам льготные условия. Они
с удовольствием пошли бы на подобные сделки. Тем са­
мым вы бы спасли страну от голода. Но вы не захотели.
Ваши большевистские убеждения не позволили покло­
ниться зарубежному капиталу. Сами с усами... Что-то
много ошибок у вас. В семнадцатом году Советскую
власть приняли все, кроме убежденных монархистов. Но
вы своей жестокостью спровоцировали братоубийствен­
ную войну. Нетерпимостью к иным убеждениям вынуди­
242

ли эмигрировать за границу интеллигенцию. Разгромом
церквей отвратили от себя верующих. Публичными из­
биениями, со срыванием погон,— толкнули в руки Колча­
ку и Деникину офицеров, стоявших на распутье в восем­
надцатом. «Расказачиванием» на Дону, Кубани, в Сиби­
ри— подняли на восстания казаков, а потом погнали под
казацкие шашки рабочих Москвы, Питера, тульчан и
украинских шахтеров. В восемнадцатом — ошибка, в
двадцать первом — ошибка, в двадцать третьем, пятом,
восьмом... В тридцатом — снова ошибка! И цена каждой
ошибки — тысячи смертей. Это — планомерное уничто­
жение народа. И после всего вы называете себя его пар­
тией? Нет, Похмельный, вы чудом взяли власть, чудом
удержались, в крови начали, по ней бредете все эти го­
ды, в ней и кончите.
Он бросил погасшую папиросу, тут же из пачки вы­
хватил другую. Спутники его молчали, взволнованные
услышанным, и самый молодой поглядывал на Похмель­
ного с торжеством и гордостью за своего вожака.
— Серьезный счет... Каким же образом вы собирае­
тесь взять власть в свои руки? Интервенция — это снова
война. Без крови и вам не обойтись.
— Все не так страшно, Похмельный. Возможно,
обойдется без крови и интервенции. Людей, которые раз­
деляют наши взгляды, везде много. Их гораздо больше,
чем ты можешь предположить. Начиная с ЦК вашей
партии и кончая Гуляевкой. Во всяком случае, постара­
емся обойтись без той резни, без которой вы и шагу сту­
пить не можете. Ты, Максим Иванович, врага во мне не
ищи. Я за то же самое, что и ты. Даст бог, повернется
по-нашему — я тебя первого попрошу остаться в Гуляевке председателем. Организовать крестьян в колхозкооперацию и кормить Россию — святое дело. Партий­
ный билет тебе сменим — и работай.
— Странная программа,— хмыкнул Похмельный.—
Меня, коммуниста, ты собираешься оставить председа­
телем колхоза, против которых вы — партия трудовиков.
Это везде? Зачем же затевать мороку? Не проще и не
лучше ли нам помочь?
— Затем, Максим Иванович, чтобы Советская власть
для России меньшей кровью обходилась,— быстро отве­
тил Ганько, и стало ясно, что этим ответом он пользует­
ся давно.— Мы против коллективизации, верно, но мы
поддерживаем кооперацию. Поверь мне: если бы в июле
243

восемнадцатого...— он осекся: в сенцах хлопнули дверью,
и в кухоньку вошла хозяйка.
— Еще не кончили ваши секреты? — робко спросила
она.— Похолодало во дворе, хмары зайшли, и ветер под­
нялся...
— Входи, Охримовна,— разрешил Похмельный.— На­
ши секреты никогда не кончатся...
Слова Ганько нехорошо легли на душу. Похмельный
не исключал новой возможной схватки с капиталистиче­
ским окружением, в которой роль первой скрипки после
поражения белополяков в двадцатом году снова брала
на себя белоэмиграция,— об этом слышал еще в своем
окружкоме: Карнович не раз говорил о тайных перево­
ротах в правящих кругах Запада. Но опасность не пред­
ставлялась столь реальной...
Старуха прошла к столу, посетовала на скудное уго­
щенье, но гости и за это поблагодарили. Заикнулась о
ночевке — отказались: срочно надо ехать с оповещением
в другие села. Ганько простился с ней со всей любез­
ностью. Похмельный вышел проводить.
— Ну, доставать тебе лошадей? — спросил его во
дворе.
— Лошади, конечно, нужны... Но не кажется тебе...
Ты не думал о том, что будет со мной, если в районе
узнают о наших с тобой отношениях?
— Тебе ничего не скажут. Я Советской власти не
враг. Меня судить не за что. В суд приду — выгонят:
мешаю работать. Нет состава преступления. Разве что
за любопытство... Проявлял недоверие, слухи распус­
кал... А кто нынче не проявляет, не распускает, не любо­
пытствует? Почтальоны тем и занимаются вечерами, что
казенную почту читают. Говорят, большое удовольст­
вие... Всех сажать — тюрем не хватит.
— Нашли бы за что.
— Что да, то да. Это вы умеете. Я недавно разгова­
ривал с одним гуляевцем. Он говорит, будто бы ты гро­
зился у людей семена забрать, сам лямку вздеть, но за­
сеять все, сколько сил хватит. Так ли это?
— Трепло твой знакомый. Вот выгоню его с треском
из правленцев, тогда остережется языком чесать...— Ска­
зал и замер в ожидании вспышки гнева, но Ганько без­
злобно посоветовал:
— Ты на этот крючок Полухина лови. Не правленец
мой знакомый. Рядовой колхозник.
244

Здесь впервые за все время кто-то из его спутников
в темноте строго приказал:
— Ты с Полухиным меньше разговаривай, выйдешь
из доверия — тебе же хуже. Не забудь расспросить Гнез­
дилова, о чем просили.
Руки Похмельному никто не подал. Он дождался,
когда они под шум ветра неслышно скрылись в ночи, и
пошел в хату. Оба — и он и хозяйка — долго не могли
уснуть. Она молилась. Он слышал слова, имена угодни­
ков, к которым старуха обращалась с просьбой указать
дорогу двум заблудшим и послать мира дому своему.
Потом уже она в старческом бессонии слышала, как во­
рочался и часто вставал курить постоялец, покашливая
и вздыхая.
Видимо, было о чем.
VI

День выпал Павлу ласковый.
Весь путь от развалюхи, в которой он ютился со сво­
ими родителями, до могильной ямы с набежавшей за
ночь лужицей и несколькими лягушками на дне, безна­
дежно царапавшими отвесные стены, до той минуты, ког­
да наложили гробовую крышку, грело солнце твердо­
восковое лицо, сушил волосы и глазные впадины, мокрые
от последнего умывания, теплый степной ветер. Правле­
ние колхоза не противилось отпеванию, и отец Василий
по настоянию местных старух и просьбе матери Павла
свершил обряд по всему церковному уложению.
Расходились с кладбища за полдень. Поминать Пав­
ла пошли лишь те немногие, в основном соседи, кто снес
в развалюху скорбную снедь.
Копачи, следуя обычаю, съели по ложке кутьи, вы­
пили по стакану вонючей самогонки, а потом, не выдер­
жав тягостного угощения в сумрачной от ладанного ча­
да хате, с обессиленными вскриками матери Павла и
выходками отца его, которого к этому времени все чаще
стали посещать странности, сложились деньгами и уже
за огородами, на озерном берегу, на чистом воздухе и
просторе, без богобоязненного старушечьего шепотка посвоему помянули парня.
От выпитого Иван понемногу приходил в себя. Когда
его, затравленного, перемазанного засохшей глиной и
кровью, бригадники со стана, на который он случайно
245

набрел к утру, привезли в село, то он только и мог ска­
зать, что Павло разбился, упав в яму, а как и где —
мужики догадались сами. Таким же подавленным он
участвовал в хлопотах, стоял у могилы и только теперь
разговорился, рассказал все в подробностях, при этом
гневно обвинял Похмельного.
Сам Похмельный эти дни не находил себе места.
Смерть Павла потрясла его. Она была так нелепа, не­
ожиданна, что до сих пор в нее с трудом верилось. Его
не радовал ни вчерашний выезд в поля остальных двух
бригад, ни полученные со Щучинской продукты на пай­
ки высланным, ни просьбы гуляевцев зачислить в брига­
ды, ни заметное желание людей навести порядок в кол­
хозном хозяйстве. Он сторонился правленцев, попросил
их выехать с бригадами, а сам бесцельно перебирал кол­
хозные бумаги.
Вечером он собирался уехать в Щучинскую, чтобы
остаться там на ночевку. Но не успел стихнуть в ушах
стук земли по гробовой крышке, еще струилась вместе с
ветром по улицам кладбищенская печаль, как очередная
новость взбудоражила село: на подходе неизвестный
обоз с людьми.
Услышав об этом, все — и стар и млад — заспешили
к околице. Пошел и Похмельный, узнать, что за люди,
откуда и куда их дальше поведут. О том, что и этих на­
правляли в Гуляевку, не заходило и речи: все пустующие
хаты заняли высланные Похмельного. А он почувство­
вал недоброе, когда начальник партии на ходу, еще не
представившись, достал из планшетки пакет.
Гуляевцы замерли. Похмельный сломал печать, мгно­
венно схватил суть райкомовского распоряжения и от­
дал коменданту Кащуку: читай вслух, чтобы все слы­
шали.
Гнездилов приказывал сельскому активу принять
данную партию и разместить ее в селе на месячный срок,
а также обеспечить продуктами на три-четыре дня в счет
будущих пайков.
Известие ошеломило село.
— А через месяц куда? — растерянно спросил кто-то
среди всеобщей тишины.
Ему не ответили.
К начальнику партии подошел Михайло Кривельняк,
к слову которого в селе вынуждены были прислушивать­
ся, и спросил начальника партии так, что тот опешил:
246

— Ты куда привел? У нас самих ни жрать, ни спать.
\ ну гони их к такой матери до киргизов в аулы!
И у пригорка взорвалось таким криком, какого Пох­
мельный еще здесь не слышал:
— Вон отсюда!
— Не пускать!
— Председатель, примешь — не обижайся: не вый­
дем на пахоту!
— Они наверху с ума сходят, а мы — отдувайся!
— Правильно, в аулы их!
— И то правда, удумали: этих кормить семенным
зерном, а наши дети на лободе сиди!
— Не тем местом думали...
— Действительно, почему к нам? — потерянно спро­
сил Похмельный. Он уже понял всю бесполезность этого
крика, вопросов и возражений.
— Да я откуда знаю? — огрызнулся начальник.— Ку­
да мне приказали, туда и привел.
— Та нам плевать на такие приказания! — напирал
на него Кривельняк,— Гнездилову их не поить, не кор­
мить.
— Председатель, не соглашайся!
— Тут соглашайся не соглашайся, а селить их неку­
да. Разве шо себе на голову.
— Этот Гнездилов, кажись, не хуже Строкова вреди­
тельством занимается.
Начальника партии окликнули конвоиры, и, когда
он, пошептавшись с ними, вернулся к правленцам, тон
его был беспрекословен:
— У меня нет времени выслушивать ваше недоволь­
ство. Раньше надо было упираться.— Он зло блеснул
глазами на Похмельного.— Ты, друг ситный, завтра едь
к своему Гнездилову и требуй направить в другое село,
но сейчас принимай!
Гуляевцы продолжали кричать. Похмельный молчал,
с тоской глядя на озеро.
— Ты будешь принимать или нет? — с ненавистью
спросил начальник партии.— Люди с ног валятся, а он
думы раздумывает!..
Правленцы поняли молчание председателя.
— Ну-ну, спокойнишь, пожалуйста,— сказал Кащук.— Примем твоих людей. Давай документы.
Теперь все, кто был у взгорка, обрушились на комен­
данта:
247

— А ну верни назад бумажки!
— Не дури, Алешка!
— Михайло, ты ближе — дай ему в морду!
— Тоже начальника из себя корчит!
Кривельняк схватил Кащука за рукав:
— Ты тут не командуй! У тебя пятистенок на четве­
рых и в погребе с зимы осталось, а у нас?
— Чего ты кричишь, Трофимыч? — спокойно спросил
комендант, рассматривая списки.— Тебя никто не силует. Не хочешь — не бери. Найдутся без тебя. Я, напри­
мер, возьму семью, возьмет еще кто-нибудь... у кого со­
весть есть.
— А-а,— обрадовался Кривельняк,— в таком разе
нам тут делать нечего. Расходитесь, люди. Нехай мы бу­
дем без совести.
— Оно и правда. Пошли, бабы!
— То одних пригнали, теперь других.
— А им понравилось!
— Хватит балакать, ходим по хатам!
Гулясвцы дружно двинулись было по дворам, но
Гарькавый остановил:
— Вы погоди расходиться. Приймать селу людей все
равно прийдется, никуда не денемся. Бумагу, шоб вести
в другое село, Гнездилов не заготовил. Завтра пошлем
председателя до него, нехай сам сюда приедет, мы ему
все скажем и покажем, а распределять людей зараз
будем. Поэтому послухайте, кому назначим, шоб потом
обиды не было.
— Еще один умник выискался!
— Оно, все правление, с придурью...
— А сам-то ты возьмешь?
— Не хочется, конешно, но надо,— откровенно при­
знался Гарькавый и тяжело сполз с брички, на которой
подъехал к взгорку.
— Оно и вам, мужики, прежде чем горлопанить, не
мешало бы подумать. Вспомнить кое-что... Ну куда их
теперь, на ночь глядя, дальше вести? Кому они нужны?
В степи бросить, шоб завтра всем селом хоронить? Тут
Алешка про совесть... Вы забыли, як в двадцать первом
пухли с голоду? Если бы казахи тогда не привели нам
коней на убой — и половины из вас не стояло бы сегодня
здесь. А тебе, Михайло, всей семьей ихнему аллаху мо­
литься надо. Денно и нощно. Ты не жмись, вспоминай!
А ты, Данько, черт старый, чего распинаешься? Кормить
248

ему нечем! Небось ни одного странника мимо не про­
пустишь. Все придурки и блаженные в твоей хате пере­
бывали. И каждому ты в торбу кинешь... Что? Ну да,
для тебя они, конешно, божьи люди. Чего же зараз недовольствуешь? Бери. Они тоже и сиры, и убоги, без
крова. Лучшего случая не выпадет. Бери, разом сто гре­
хов с себя снимешь... Тут смешного мало, люди, тут пла­
кать надо... А ну, командир, выведи мне семью, да по­
больше! У меня бочка прошлогодней капусты осталась,
картошка есть, отрубей мешка три, а воды в колодце
хватит. Перебьемся месяц!
— И мне тоже! — торопливо, будто ему могло не хва­
тить, попросил Кашук и обратился к остальным гуляевцам: — Есть еще смелые?
— Есть!— крикнули оттуда.
Похмельный с надеждой поднял голову и увидел Иг­
ната Плахоту.
— На сколько, говоришь, их к нам сослали? — спро­
сил он начальника партии.
— Гнездилов говорил, что на месяц, а потом на
какую-то точку направят... Как ваша фамилия?
— На месяц терпимо... Ну что, Федор,— обратился
Игнат к Гарькавому,— прокормим? Я тоже так думаю...
И мне, начальник, семью побольше выбери.
— Та брехня! Не верьте, бабы, шо на месяц. Про­
сятся, злыдни, всего на три дня... Где месяц, там и год,—
пробился сквозь неясный шумок чей-то знакомый Пох­
мельному бабий голос.— Мне одна жинка говорила, я не
скажу кто, будто в наше село на вечное проживание за­
шлют ровно тысячу таких сосланных. И будем мы их
кормить до тех пор, пока... Ай ты! Гляньте, бабы: ему
одних мужиков вывели. Вот повезло Игнату! С такими
квантирантами можно хозяйство поправить! Я бы такую
семью тоже взяла. С одних бабьих рук в подворье нема
толку...
— Да, прогадала ты,— с непристойно веселым сочув­
ствием отозвался кто-то из гуляевцев.— Знаешь, сколько
толку ты бы получила сразу от четырех мужиков!..
Бабы вознегодовали шутке, парни развеселились.
Кривельняк, сосед Плахоты, хорошо знавший достаток
его семьи, досадуя на то, что его призыв разойтись не
возымел поддержки, урезонивал Игната:
— Куда ты берешь? Оно тебе надо? Сгонит тебя
Татьяна со двору вместе с ними.
240

' — Не сгонит. Это тебя надо гнать, шоб не морочил
людям головы,— добродушно отвечал Игнат.— Ты, ко­
мандир,— обратился он к начальнику партии,— мою фа­
милию полностью запиши, с отчеством, шоб не спутали.
В нашем селе еще Плахоты проживают...
Кривельняк безразлично махнул рукой:
— Да бери хочь всех! Мне-то шо? — Добавил, будто
бритвой полоснул: — Меня гнать не за шо, а вот тебя,
слышно, уже выгнали...
Игнат, разглядывая собиравшуюся семью, не сразу
сообразил, о чем он, дошло позже.
— Умеешь ты, Михайло, кусануть... Тебе Федор двад­
цать первый год напомнил... Помнишь, как в том году
ты ездил в город, плакался у попов: мол, церкву в селе
выстроил, а теперь помираю с семьей с голоду? Было
такое? Они вам, плотникам, денег дали с тем и выпро­
водили. В тот год с теми бумажками... А из могилы твою
семью киргизы вытянули. Они коней нам привели. Не
забыл? С тех похлебок твои дети на ноги поднялись.
Помнишь? А у тебя и по сей день для них другого на­
званья нема, кроме как «калбит немытый».
— Та чего ты, Игнат, я ж не со зла... Я тебе добра
желаю... Та мы ж и дохли потому, шо такие, як ты, вы­
везли пшеницу из села. Не вывозил бы ты — не пришлось
бы моим детям голодать. Нехорошо тебе, Игнат, моим
горем меня попрекать.
— Все так! — быстро согласился Игнат.— На мне
грех перед селом — вывозил пшеницу. Но ты мне
объясни: киргизу, когда он расчет по совести с тебя
потребовал, ты зубы выбил в шестнадцатом году,
а коней из Басыря привели в двадцать первом. Пом­
нишь?
— Так они дохлых привели... У нас же дети мерли! —
вскрикнул Кривельняк.— Шо ж ты равняешь! Та мы по­
том за тех коней...
— А то кто стоит? — вкрадчиво спросил Плахота,
указав на сосланных.— Песигсловцы? — И, полный чув­
ства торжествующей справедливости, обратился к оста­
льным:— Чого примолкли? Или вместе с памятью языки
отняло? Стыдно, люди! Когда-то сами так же помощи
ждали. За жизнь своих детей я судьбе только одним мо­
гу отплатить... Э, нет, командир, ты мне семью другую
выбери. Чтоб детей много!
Обрадованный начальник партии живо выполнял
250

просьбу, и у Похмельного впервые за эти дни стало лег­
че на сердце.
Сзади неслышно подошел и наклонился с высоты ог­
ромного роста бригадир третьей бригады Софрон Баля­
син.
— Себе, что ли, взять? — спросил он, словно совету­
ясь с ним.— Жалко людей...
— Возьми, если жалко,— улыбнулся, обернувшись к
нему, Похмельный.
— А ты поможешь? Дашь лесу и коней, чтобы вы­
везти. Я за эту зиму все через печь...
Похмельный его не дослушал, соскочил с брички, ко­
торую оставил ему Гарькавый, и громогласно объявил:
— Кто возьмет семью на постой, тому правление в
первую очередь разрешит заготавливать дрова в лесу!
— Обманешь!
— Нема дурных!
— Кто тебе даст право? — презрительно спросил ктото из мужиков.— Строков не мог выбить, а ему, бачишь,
дадут... Ха!
— Они только обещать мастера, а мы каждый год
камышом спасаемся.
— Добьюсь,— стоял на своем Похмельный.— Вот с
него и начну,— он указал на Балясина, который пошел
к начальнику партии.
Родом Балясин был из Сибири, там воевал, оттуда
гнал колчаковцев до этих мест, где его ранили. Женил­
ся он неожиданно для села на дочери гуляевца, в хате
которого его выхаживали после лазарета, и теперь до­
водился дальней родней Гриценяку. Гуляевские мужики
дивились: с чего это он, уроженец богатой таежной сто­
роны, прельстился на нелегкий хлеб степовика. Он от­
вечал, что на родине у него большой родни не осталось,
здешние места пришлись по душе, а хлеб везде надо в
поте лица добывать — все, что обычно говорят в подоб­
ных случаях. Причина же крылась в другом. Родни у
него и в самом деле на родине большой не было, но оста­
ваться здесь, по крайней мере в первые годы, он не хо­
тел, и когда заводил разговор о переезде, то жена его,
полная, неразговорчивая баба, при одной мысли о том,
что ей придется навсегда покинуть «батькив та ридне
село», впадала в такое тупое молчаливое отчаяние, что
он всерьез опасался за ее рассудок и со временем сми­
рился.
251

Ростом Балясин был высок, широк в плечах, с пря­
мой, как настил, спиной, с таким же прямым характе­
ром, жил строго, не допуская излишеств ни в жизни, ни
в разговорах.
Начальник партии Бритвин (Похмельный узнал его
фамилию от конвоиров) выбрал Балясину семью нема­
лую. Кто-то из баб (у Балясина было четверо детей, и
все девочки) с ехидством советовал:
— Ты, Софрон, хлопчиков доглядай: вырастут — в
зятьях останутся...
Похмельного сзади тронули за плечо, он оглянулся и
увидел Семена с двумя бригадниками.
— Шо за базар? — удивился он.
— Вы почему не на пахоте? — встревожился Пох­
мельный.
— Да завтра праздник какой-то. Не то вознесенье,
не то спроверженье... Помыться надо да харчами запа­
стись... Опять к нам?
— Опять...
— Надолго?
Похмельный протянул ему райкомовское приказание.
— Серьезно пишет! — развеселился Семен.— Шо ж
ты думаешь делать?
— Ничего. Сижу вот, гну в пазуху Гнездилову. Ведь
знает, что в селе и без этих полно, а все-таки направил.
Добраться бы мне до него...
— Понятно... Шо хочь за люди?
— Черт их знает! Фамилии не то польские, не то
откуда-то с западных областей... Спроси вон у него! —
он кивнул на Бритвина.
— И кому ты собираешься раздать это добро?
— Пока берут по доброй воле. Гарькавый взял, Плахота, Алешка повел семью, вон Балясин берет: видишь,
узлы собирают... Семен, возьми и ты! А?
— Куда мне! — засмеялся Семен.— С моим батьком
только квартирантов брать. У него среди зимы снегу не
выпросишь, а ты — бери.
— Бери, бери, Семен,— поддержали Похмельного
стоящие неподалеку гуляевцы, свидетели разговора.
— Что тебе батько, когда ты сам скоро батько!
— Га-а!.. До батька еще жениться надо. Была б там
дивчина... Эх, горемычные! — громко обратился он к вы­
сланным.— Середь вас молодички нету? Я бы взял. Я
молодой, страшно красивый и такой работящий, аж са­
252

мому не верится. Нехай выходит. Будет жить со мной як
в раю: и голая, и босая, и никогда сухого хлеба есть не
будет — всегда со слезами! — Это он любил — побалагу­
рить принародно.
— Председатель, да там брать некого,— продолжал
он веселиться.— Молодички нету, а старуху не надо — я
боюсь на ночь страшные сказки слухать... Нету? Жалко,
а то бы взял...— И уже серьезно посоветовал Похмель­
ному:— Ты, Максим, голову не ломай. Делай шо Гнезди­
лов требует — подселяй к малосемейным... У этого Гнез­
дилова шо ни день — то новый фокус.
— Меня возьмешь? — раздалось позади Семена, он
оглянулся, и оба увидели молодую выселенку.— Бери,
обижаться не будешь,— сказала она, видя, что они не­
доуменно посмотрели друг на друга.
— Так это... пошутил я.— Семен глуповато смотрел
на Похмельного.
— Зато я не шуткую.
Семен растерялся:
— Не могу. И хорошая ты молодичка, а не могу.
Жил бы я один — другое дело. Я ж с батьками...
— А нам с тобою много места не надо!
Кто-то из местных парней рассмеялся. Похмельный
отвел взгляд: было что-то нехорошее в том рискованном
вызове, с которым она разговаривала. Из высланных ее
никто не одернул. Бритвин поддержал ее:
— Возьми, парень. У нее семья небольшая, не стес­
нят.
— Но-но! — встревожился Семен.— Какие быстрые, к
каждому слову цепляются, сказать нельзя... Куда я те­
бя поведу? — строго спросил он у молодички.— Батько
нам такого перца всыпет, шо почешем там, где не свер­
бело... Максим, я пойду, мне еще в кузню надо.
Но ободренная смехом выселенка ухватила его за
рукав:
— Бери, не пожалеешь. Или испугался? Ты, навер­
ное, перед делом петухом, а во время дела зайцем...
Восхищенные мужики наперебой советовали расте­
рявшемуся Семену:
— Веди, дурак, пока не отобрали!
— Не отказывайся, Семен!
— Смотри, Семен: за перебор — черта во двор!
Семен отчаянно огрызнулся, со злостью вырвал ру­
кав из рук выселенки. Похмельный вспылил:
253

— Кончай балаган! Сам напросился! Отцу скажешь,
что Гнездилов приказал всем правленцам взять по семье.
Я подтвержу.
И сникшему Семену ничего не оставалось, как вести
семью находчивой выселенки к себе домой, благо, что
семья оказалась небольшой.
А вслед неслось:
— Дошутковался!
— Так ему и надо — не будет языком трепать.
— Ему давно пора...
— Шоб вам елось и пилось, шоб хотелось и моглось!
Похмельный прислушивался к разговору деда Данька с Бритвиным. Старик оговаривал:
— Шоб семья небольшая.
— Есть небольшая.
— Шоб верующие.
— Есть верующие.
— Шоб работящие, лядащи не надо.
— Они теперь все работящие.
— Шоб не табашники. Не люблю.
— Ради такого случая бросят.
— Шоб с уважением. У меня нема защиты...
— Будешь кормить — зауважают... Дед, ты берешь
или только торгуешься?
— Выводь,— вздохнул старик.
Пока Бритвин подыскивал семью всем стариковским
условиям, на круг вышел еще один гуляевец, которого
Похмельный видел впервые, и с шальной решимостью
объявил:
— Раз дед Данько берет, то и я возьму... Мария,
выходь,— позвал он жену.— Выходь и выбирай.
— Я тебе выберу, я тебе так выберу, шо ты дорогу
до хаты забудешь,— грозно пообещала она мужу из тол­
пы гуляевцев.— Сердобольный який... А ну, отойди от
них!
— Выходь! — вдруг страшным голосом крикнул му­
жик.— Выходь и не балакай, не то при людях чертей
всыплю!
Похмельный переглянулся с мужиками и, сдерживая
смех, с безразличным видом стал смотреть на озеро.
— От нема у мужика разума,— сокрушалась, выхо­
дя, баба.— Чем ты их, дурилко, накормишь, где положишь?„ Люди, хочь вы его вразумите!
254

— Молчи, баба! — смеялся мужик.— Чула? Им пайки
дают, а ночевать я тебе найду где.
Бритвин тоже ее успокаивал:
— Не тужи, тетка. Месяц протерпишь. Семья хоро­
шая, спокойная, хозяин, слышал я, портняжит, мужу
штаны сошьет, тебе — наряды,— нахваливал он семью
в девять душ.
— Божечко ты мой! — ахнула она, увидев их всех.—
Гриша, может, поменьше?..
— Веди, веди! — все с той же грозной веселостью
прикрикнул муж и подмигнул мужикам.
Похмельный смотрел на высланных, вспоминал сво­
их. С той же покорностью и некой обреченностью стояли
они недавно у этого взгорка, те же страдание и безмер­
ная усталость лежали на лицах, когда они в молчании
безучастно внимали происходящему, больше похожему
на торг...
Бритвина окружили несколько гуляевцев:
— Не-е, мне такую не надо, мне поменьше...
— Поменьше нету. Кому-то надо и с детьми брать!
Клепарский Марцен!
— Я со старухой. Нам бы помоложе кого. Можно с
дитятком...
— Кустовский Франек! — выкликал Бритвин.
— А им пайки такие же, як прошлым? Если такие,
то я могу посочувствовать...
— Ляшевский Бронислав!
— Председатель, а ты взаправду дров поможешь за­
готовить?
— Бразинский Станислав!
— Так точно, шо на месяц? — кто-то безуспешно до­
бивался гарантированного ответа. Ему Бритвин не отве­
тил, он возражал другому:
— Эту не дам, эту старики просят, им помощь в хо­
зяйстве нужна... Номеровский Казимир!
— Председатель, а ты справку напишешь?.. Як яку?
Шо я взял на прожитье семью высланных. Шоб мени
потом от власти ниякого притесненья!
— Дробочь Людвиг!
Через пару минут веселый Бритвин объявил:
— Все! Одна охрана осталась. Кто ее возьмет?
Похмельный легко соскочил с брички...
Уводя Бритвина с конвоем, Похмельный попросил
255

передать правленцам, чтобы они пришли к нему на квар­
тиру.
Орава постояльцев привела в смятение хозяйку. При­
шлось ей доставать из погребка последнее; Похмельный
обещал возместить расходы с первой получки. Он соби­
рал правленцев с одной целью — расспросить Бритвина
о состоянии дел в центре России, выяснить, что проис­
ходит в колхозах на данный момент, закончилась ли на­
конец высылка в тех краях.
Правленцы привалили дружно во главе с Гриценяком. Гарькавый с присущей ему прямотой напомнил:
— Чого звал? Не терпится новостя узнать? Небось
забыл, як ерепенился, когда мы тебя просили расска­
зать? Зараз самому зачесалось? Подожди, поживешь
здесь месяц-другой, не только людей — собак заблудших
станешь расспрашивать.
Чтобы не вводить хозяйку и в без того немалые за­
траты, они принесли с собой все, что требовалось для
мужского разговора о нынешней жизни.
Но напрасно они хлопотали с самогоном и закуской.
Бритвин рассказал им то же самое, о чем говорил Пох­
мельный, о чем сообщалось в газетах. Никаких сногсши­
бательных известий и поворотов в крестьянском вопросе
не намечалось. Курс на полную коллективизацию дер­
жался твердый. К тому же Бритвин оказался мужиком,
поднаторевшим на подобных сходках, и правленцы, са­
ми того не замечая, под его больные вопросы больше
рассказывали о своих невзгодах, пока он по порядку от­
ведывал закуску.
Похмельный пить отказался. Он сразу понял Брит­
вина, но ход беседы не менял. Ему было интересно как
бы со стороны послушать подвыпивший актив, и он то­
лько подбадривал их замечаниями с просторной лежан­
ки, куда влез, сказавшись нездоровым.
Рассказал Бритвин и о людях, которых привел. Это
были потомки поляков, осевших своими родовыми посе­
лениями на плодородных украинских землях под Ка­
менец-Подольском во времена далеко не дружествен­
ных отношений между православной Украиной и униат­
ской Польшей. В 1863 году после очередного неудачного
восстания поляков, участвовавших в нем, в эти места
из Польши уже высылали семьями. Поселения расши­
рялись, занимали новые земли.
Прошло немало времени. Один век кончился, начался
256

другой. Теперь только старики помнили варшавские го­
рячие дни и бои под Кшиводзондом. Их дети исповедо­
вали по-прежнему католическую веру, проходили кон­
фирмацию в костелах, еще кой у кого из них вспыхивали
глаза при рассказах отцов о «рувности и неподлегности» польской, но внуки уже хорошо освоили малорос­
сийскую мову, вступали в браки с русскими, украинцами
и евреями из местечек и принимали веру общую для
семьи. О Польше забывали, кроме тех, у кого там оста­
лись близкие родичи, забывали о них, как о части своего
народа, и в Польше...
Советское государство предоставило им права нарав­
не с остальными гражданами страны, и даже больше:
как пострадавшее от колониальной политики царизма
национальное меньшинство, их щадили продразверст­
кой.
Но теперь, когда они стали полноправными гражда­
нами СССР, о них вдруг вспомнили в Польше. Пилсудский с помощью Антанты готовился к войне. Ему предо­
ставлялось все, начиная от артиллерии и конфедераток и
кончая «идеями». Одна из них провозглашала: пора ве­
ликой Речи Посполитой сквитаться с «москалями»,
вернуть утраченные земли на Украине, заодно возродить
былую славу.
О том, что лучшая часть русского народа издавна
горячо желала свободы полякам, что тех самых «моска­
лей» самодержавие расстреливало, вешало, пороло и
ссылало в Сибирь за помощь восставшим полякам, те­
перь умалчивалось. Обходили глубоким молчанием и
то, что нынешнее полное и окончательное освобождение
и признание суверенным государством Польша полу­
чила из рук Советского правительства.
Теперь вспомнили... Минуя кордоны на финляндской
границе, через леса Украины и Литвы потянулись тай­
ные гонцы в Россию. Связные несли новые катехизисы,
оружие, листовки с зажигательными речами Пилсудского, отечески наставительные советы епископов, воззва­
ния историков к «великому польскому духу» обрусевших
поляков. Небезвозмездно, разумеется. Взамен требова­
лись данные о составе стрелковых частей, экономике,
запасах продовольствия и фуража и прочие сведения.
Идеологическая обработка дала результаты. Пополз­
ли националистические шепотки, вспомнились давно за­
бытые обиды. То, что до семнадцатого года приходи­
9

Н. Скромный

257

лось прятать в душе за семью замками, теперь, оказа­
лось, можно говорить безбоязненно. В некоторых местах
эмиссары организовывали тайные группы «польских пат­
риотов», куда, впрочем, великодушно и без проволочек
принимали белогвардейцев, украинских кулаков, а на
руководящие посты — царских офицеров русских фами­
лий. Все годилось для борьбы с «пшеклентым» больше­
визмом. Но что любопытно: бедноту мало трогали воз­
звания послужить неведомой родине, молчал в них «зов
крови», им по душе пришлась Советская власть. В груп­
пах состояли, в основном, зажиточные «поляки»...
В апреле двадцатого года из Ватикана благословили
двуперстием, и пятидесятнтысячная польская армия пе­
решла границу. Расчет «первого шляхтича» был прост:
пока Россия не выправилась после шести лет войны и
разрухи, пока простиралась она на тысячи верст — изра­
ненная, голодная, обессиленная, надо урвать что-нибудь.
Можно из Белоруссии, а лучше с Украины. По старой
памяти. Но «лыцарь» ошибся. Россия оставалась Росси­
ей, и уже в октябре того же года по просьбе Польши
был заключен мирный договор. Но людей польского про­
исхождения не оставили в покое. На протяжении десяти
лет просачивались лазутчики с тем же «товаром» и с
еще большими требованиями, теперь уже не одной Поль­
ши. К ней подключились все, кому нужна была нацио­
налистическая вражда в России и центры, на которые
можно было бы опереться в нужный момент.
В 1929 году, когда весь западный мир потряс серьез­
нейший кризис и встала реальная угроза войны, в Вати­
кане, воздевая руки, призвали к очередному «крестово­
му» походу против России, и «работа» закордонников
еще более усилилась. Теперь призывали к террористи­
ческим актам, усилению пропаганды, а во время коллек­
тивизации— к открытым вооруженным восстаниям.
Сложная международная обстановка, близость гра­
ниц панской Польши и Германии, опасность новых воен­
ных нападений — все это потребовало укрепления своих
западных границ. По планам Наркомата обороны в бли­
жайшие годы в западных районах намечалось строитель­
ство протяженных оборонительных линий, военных ком­
муникаций и укрепрайонов.
Органам ГПУ вменялось в приказ выявить в поль­
ских селениях семьи, имеющие родственные связи в
Польше. Отыскать эти семьи в районах Хмельницкой и
258

в соседних с ней областях оказалось несложно, и всех
их было решено переселить в глубь страны, предоставив
возможность забрать с собой из хозяйства все, что они
сочтут нужным взять.
Но трагедия польских поселений заключалась в том,
что в тридцатом году выборочно, а со второй половины
тридцатых годов, во избежание возникновения новых
связей, что, вобщем-то,не исключалось,уже массово вы­
селялись тысячи семей с земли, давно ставшей родной,
и не имевших никакого отношения ни к панской Поль­
ше, ни тем более к ее дефензиве.
Самое неприятное ожидало правленцев в конце рас­
сказа. Когда Гриценяк спросил, как же относиться к
ним и кем считать — высланными кулаками или же пе­
реселенцами из национальных меньшинств, которым при
Советской власти предоставили особые привилегии (и о
такой категории слышали гуляевцы), то Бритвин, лениво
выплюнув к порогу непрожеванную сальную корку, от­
ветил, что насчет тех, кого он привел, еще поступит разъ­
яснение, но других определят, он уверен, со всеми пра­
вами и льготами, потому что переселяют их со всем иму­
ществом: домашним скарбом, ценным строительным ма­
териалом, скотом и даже птицей. Ни на какие точки их
определять не будут, оставят жить в селе и правления
колхозов обяжут сделать все возможное, чтобы они как
можно быстрее обжились. И пояснил: в тамошних кол­
хозах при появлении тракторов возникла острая нехват­
ка земли. Предлагать места крестьянину на заводах —
глупо, они привыкли от земли кормиться, а в здешних
краях ее много пустующей.
Негодованию правленцев не было предела, Иващенко
от возмущения ерзал на лавке, опрокинул стакан и зме­
ем шипел Похмельному, чтобы тот сейчас же отправил­
ся к Гнездилову с требованием убрать новопоселенцев,
в противном случае он снимет с себя обязанности комен­
данта. Ему вторил Кащук, сумрачно отмалчивались
Гарькавый с Кожухарем Петром, и даже Гриценяк, ко­
торый обычно многозначительно усмехался, желая пока­
зать, что он понимает больше и видит дальше других,
на этот раз только присвистнул. Бритвин пренебрежи­
тельно кривил губы и объяснял: Гнездилов селу не в со­
стоянии помочь, поскольку в Н-ске, городке в четырех
часах езды от Щучинской, все вокзальные пристройки,
склады, общественные дворы и здания забиты выслан­
9*

259

ными всех категорий. Там творится такая неразбериха,
что мало-мальский порядок поддерживает воинская
часть.
Здесь Похмельный не выдержал. Его больше поко­
робил тон, с каким Бритвин разговаривал с правленца­
ми, чем неприятные известия, и он грубо оборвал его,
дав совет на будущее меньше болтать и не сбивать с
толку людей сведениями, в которых власть-де наводит
порядок с помощью воинских частей. Бритвин, разомлев­
ший от усталости, выпитого и довольный тем, как быст­
ро и ловко у него вышло с расселением, нисколько не
обиделся. Он небрежно указал на Похмельного и сни­
сходительно улыбнулся — видали такого? Это с лежанки
легко советовать, а вот побыл бы он на его, Бритвине,
месте, разок, другой выселил да сюда свез — тогда бы
меньше советовал и больше слушал знающих людей. И
кислые улыбки правленцев расценил как удачный ответ
гуляевскому председателю.
VII

Поездку в Щучинскую пришлось задержать: ночью
пропали два полухинских коня из тех, на которых доби­
рался к селу и обоз Похмельного. Он невольно подслу­
шал из сенцев, как Бритвин говорил конвою, что про­
паж а— дело рук самих гуляевцев, и грозился жалобой
прокурору. Пришлось разослать верховых на поиски. Не
выехали в тот день и бригады на пахоту. Был четверг —
по церковному численнику храмовый праздник возне­
сенья. Под нетерпеливо-веселый колокольный перезвон
гуляевцы с утра пошли в церковь. Коней отыскали в
первых березняках, куда они забрели, порвав гнилые
путы, и, когда наконец тягостный его сердцу конвой был
отправлен, в село вместе с Полухиным приехал Гнезди­
лов.
Похмельный встретил пролетку у правленческих во­
ротец.
— Ты посмотри, Сергей Николаевич, на него. Был
словно с креста снят, теперь на человека стал похож.
Вот что значит хорошая должность. А еще отказывал­
ся!— говорил Гнездилов Полухину, разглядывая Пох­
мельного.
— Здравствуй, Иван Денисович,— Похмельный не­
260

вольно поддался его шутливому тону.— А я только к те­
бе собрался.
— Соскучился иль наболело?
— Все разом...
— Тогда веди куда-нибудь в тенек, где жалобы легче
слушать. Жарко сегодня... Я к тебе надолго. Объяви-ка
общее собрание да насчет коней распорядись.
Он и Полухин пошли в правление.
Похмельный приказал огольцам, которые во всякое
время дня болтались у двора, распрячь и напоить коней
и срочно собрать людей.
— Экой беспорядок у тебя в присутствии! — сказал
Гнездилов, с шумом усаживаясь за стол, подальше от
окон, полных мутного солнечного света.— Не подметено,
грязно, окна не мытые, вода в бочке теплая... Ты что же,
не бываешь здесь? Председатель должен отсюда колхо­
зом руководить, потому оно и зовется правлением, а не
по лесам скакать. Рассказывай... Вы, товарищи, тоже
рассаживайтесь, разговор долгий обещается,— пригласил
он правленцев.— Высланных разместил?
— Куда деваться? Пришлось... Иван Денисович, объ­
ясни ты мне...
— Обожди, председатель. Я знаю, сколько у тебя
вопросов, поэтому давай условимся: вначале я спраши­
ваю— ты отвечаешь, потом наоборот, ты задаешь свои
вопросы — я отвечаю, и сразу всему собранию. Идет?
Тебе же удобней... Что у тебя с посевной? Сколько за­
сеяно?
Похмельный ответил, и лицо Гнездилова тотчас при­
няло неприятно холодное, удивленное выражение.
— Вот это по-ударному! У тебя по плану девятьсот
гектар. Когда же ты с такими темпами закончишь? Нс
к спасу ли? Жара стоит, через недели две земля чугуном
возьмется...— Он переглянулся с Полухиным.— Да ты,
парень, не ленишься ли?
Шутливость, с которой он спросил, не могла скрыть
его тревоги.
— А сколько я, по-твоему, должен засеять при двад­
цати лошадях и ста быках?
— Но-но,— строго постучал костяшками пальцев по
столу Гнездилов.— Ты мне всей площадью глаза не за­
мазывай. С твоим числом тягла ты обязан поднимать до
двадцати гектар в день, что и делают успешно в осталь­
ных селах. Пашешь ты, если верить твоему сообщению,
261

четвертый день, хотя должен еще неделю назад вы­
ехать... Сто гектаров — вот твоя цифра на сегодняшнее
число!
Похмельный задумался. Той доброжелательности, с
которой беседовал с ним Гнездилов, уговаривая остать­
ся, да и на второй день, посылая в село председателем,
не было и следа, и теперь Похмельный недоумевал: что
бы это означало? Власть у Гнездилова такова, что ее
силу показывать перед правленцами лишний раз не сто­
ит, не к лицу, и если уж спрашивать, то скорее Похмель­
ному у Гнездилова, а спросить есть что...
— Ты говори спасибо, что я вообще упросил людей
на пахоту выехать... Как это получилось, что у тебя,
Иван Денисович, с таким планом засева страшная не­
хватка т я п а и семян? Семфонд из закромов приходи­
лось с боем отбирать, фуража нет, на скотных дворах
нищета, люди ни устава не знают, ни льгот колхозам?
Старики — так те не ведают до сей поры, кем они чис­
лятся, колхозниками или единоличниками. И в добавок
контра в председателях ходила... А ты план требуешь —
девятьсот гектаров! Это с каких таких расчетов? Я бы
мог еще перечислять, но воздержусь пока. Одно скажу:
развал в селе полнейший, и в этом — не с меня спрос.
Гнездилов тяжелым взглядом посмотрел на правлен­
цев:
— С меня? Что ж, вина моя есть. Так и объявляю
всему народу. Но ты все-таки обязан поднимать двад­
цать гектаров в день. За тем сюда и послан. Вот за это
и отвечай. А уж сколько всего засеете, буду отвечать я
и в другом месте. Понял?
Мягко вмешался Полухин:
— Здесь трудно кого-то обвинить. Кто мог подумать?
Ты помнишь Строкова на бюро? Умен, трудяга! Я, при­
знаться, тогда подумал, что тебе с ним крепко повезло
и никакого контроля с твоей стороны, Иван Денисович,
в этом селе не потребуется.
Гнездилов строго посмотрел и на него:
— Ты, Сергей Николаевич, не выгораживай ни меня,
ни их.— Он указал на правленцев.— Нечего все валить
на Строкова. Я не знаю, кто он в действительности, но
Строков сохранил колхоз. А скот... Где его не резали, не
продавали?.. Что же касается остального, то вот он,—
Гнездилов указал на Похмельного,— точно определил
виновника.
262

Похмельный посмотрел на него так, словно ослы­
шался:
— При чем здесь сохранил не сохранил?.. А если бы
не пришел на него запрос, он и дальше бы у тебя... со­
хранял? Он, подлец, людей разложил! Это хуже, чем не­
хватка тягла! Ты думаешь, если сейчас пашут, то нам
верят? Как бы не так! Чтоб с голоду... Да за одно это
его надо к стенке ставить!
— Брось ты! — сердито отмахнулся Гнездилов.— Ко­
го бы ты сейчас в полях увидел, если бы люди нам не
верили?! Почему твои пашут именно колхозом? Они мог­
ли бы выйти из него и пахать единоличным порядком,
власть разрешает. Тебя испугались? Или Строков раз­
ложил, а ты приехал и за неделю всех сложил?
— Нет уж, извиняй, Иван Денисович! — загорелся
Похмельный. Нельзя было позволить Гнездилову гово­
рить с ним с этакой начальственной строгостью под мар­
кой грубоватого дружелюбия, когда присутствуют все
правленцы и исход разговора мог повлиять на многое: и
на будущие взаимоотношения с тем же Гнездиловым, и
на авторитет его, Похмельного, среди колхозников, и, воз­
можно, дальнейшее положение дел в селе.— Лишнего
приписывать себе не хочу. Но и чужие грехи, в том чис­
ле и твои, на себя вешать не собираюсь.— Он с трудом
изобразил улыбку.— Нехорошо получается, Иван Дени­
сович. Не успел приехать — и сразу виноватить: мало
вспахано, плохо сделано. Будто я здесь дурака вторую
неделю валяю, а вы, умные и работящие, трудились тут
не покладая рук. Даже Строкова защищаешь... Не ожи­
дал от тебя! Я понимаю: отчет я тебе должен дать, но
и ты, будь добр, уважь, объясни, с чего бы этот бардак
в селе и с какой стороны к нему подступиться!
Гнездилов поднялся, поглядел через окно во двор,
где собирались люди:
— Во-первых, Максим Иванович, отчет ты даешь не
Гнездилову, а отчитываешься перед партией в моем ли­
це за порученное тебе дело. С кого мне спрашивать? С
руководителя колхоза. Чем, например, у тебя сегодня
люди занимаются? Что за праздник? Кто его объявил:
ты или отец Василий? Я с полдороги слышал ваши пе­
резвоны. За подобные празднества по-другому с тебя
спросить бы надо, но да воздержусь до собрания...— И
уже мягче добавил: — Ты, Максим, пока время есть, рас­
скажи, каким макаром у казахов лошадей выпросил, что
263

за скачки у тебя в лесу случились, любопытно послу­
шать...
Что последует за рассказом, Похмельный предвидел.
Он расскажет, Гнездилов выслушает, похвалит, про се­
бя подсчитает, а потом навалится: с таким числом тягла,
людей и тянуть посевную? Вредительство! Саботаж!
Похмельный хорошо знал, куда можно повернуть, какие
обвинения предъявить, сам не раз использовал подобный
ход, употреблял грозные слова. Но рассказал.
Начал издалека, долго рассказывал о казахах, о том,
что пришлось пообещать взамен, и закончил вчерашним
тягостно-похоронным днем и расселением «поляков».
Рассказывая о Ганьке (о ночной беседе с ним умолчал),
Похмельный заметил, как насторожился Полухин, но
продолжал говорить, с умыслом подчеркивая то горе,
которое постигло родителей погибшего Павла, и опас­
ность селу от подобных выходок.
Гнездилов помрачнел, притих, потом с укором заме­
тил Полухину:
— Тебе не кажется, что ты его недооцениваешь?
— Я его переоценил. Дурак он, оказывается, хоть и
приятель Строкова. Я еще не знаю...
— Ну а коли дурак,— жестко остановил Гнездилов,—
то мне хотелось самому в этом убедиться, поговорив с
ним в твоем кабинете. Недельки примерно через две.
Довольно!
— Поговоришь,— пообещал Полухин.— Здесь все
свои? — Он, видимо, хотел поделиться с правленцами
каким-то планом.— К вам, товарищи, мы направили еще
одну партию высланных. Я бы хотел, чтобы вместе с ни­
ми...
— Что ты сказал? — Похмельный удивленно припод­
нял голову.— Еще направили? Это так, Иван Денисович?
— Да! — вдруг громко и весело отрубил Гнездилов.—
Уже на подходе. Немного, но направили. Кавказцы. Все­
го двенадцать семей. Надо, товарищи, принять.
— Нет! — категорически отказал Похмельный.— При­
нимать не буду... Некрасиво делаешь, Иван Денисович!
— Да ты погоди ругаться,— улыбнулся правленцам
Гнездилов.
— Нечего мне ждать! — закипал Похмельный. Ему
стало понятно, почему так жестко начал Гнездилов.— Я
шел сюда председателем колхоза, а не начальником ла­
геря. Направишь сюда —сдам дела. Назначай кого-ни­
264

будь из них,— он ткнул, не глядя, в сторону правленцев,
которых сообщение ошеломило не меньше.
Иващенко глуповато хмыкнул, Кащук сжал кулаки,
тупо глядел в замызганный пол, и лицо его стало таким,
будто он сдерживал сильную боль; все остальные чув­
ствовали себя не лучше. Гарькавый, хмурясь, сказал:
— Оно и правда: я, фронтовик, белыми калеченный,
теперь должен сосланного кулака обхаживать! Зачем
тогда своих высылали? Негоже дело затеяли, товарищ
секретарь. Мы несогласные.
— Не ты один! — крикнул ему Похмельный.— Я всю
войну эту сволочь шашкой сек, а теперь ее же — прими,
рассели, помоги, накорми... Я отказываюсь!
— Ты пойми, что нам невозможно...
— Не пойму! Хватит! Принимать не буду. Веди их
куда хочешь, или сдам дела!
— Замолчи! — вдруг властно крикнул Гнездилов и
отошел от окна.— Слова не дает сказать... Ты куда шел?
Забыл? Или решил, что я тебя уговаривал здоровье
здесь поправлять? Не было бы трудно — не просил. Сво­
ими бы обошлись... Я вас, товарищи, одно прошу по­
нять... Верно: кулачество для Советской власти ныне
злейший враг. Он не в золотых погонах, не в котелке с
тросточкой, он — живая плоть и кровь всего трудового
крестьянства, потому и плохо различим, потому так бо­
льно рвать. Максим, неужели тебе это надо объяснять?
Похмельного даже заколотило от обиды.
— Ты меня политграмоте не учи! За каким чертом
я остался здесь? На твой сладкий уговор поддался?
Знаю, что люди... Я сюда свез точно таких же крестьян.
А это мои люди, понимаешь, мои! Я вырос среди них.
И я же их выслал. Но не каюсь! Все правильно! Я за
раскулачивание и высылку. Но не в ущерб колхозам. Ты
посмотри, что в селе творится. Сосланных уже двести
восемьдесят пять человек. Кормятся они не травкою,
а семенным зерном, которое ты, может быть, в Кошаровке забрал и сюда на пайки отдал, а завтра у нас забе­
решь и отдашь в другое село в помощь высланным. Мне
оттого и трудно было людей на пахоту вывести, что не­
известно, куда урожай пойдет. Колхозник, может, и поднапыжился до твоей нормы, но ему шепчут: не рви пу­
пок, дурак, весь урожай пойдет что государству, а что на
прокорм высланных. Ты вчера направил поляков с запи­
сочкой: мол, приди на время, через месяц уберем... Не­
265

правда! Дальше Гуляевки они не пойдут. Останутся
здесь навсегда. Через месяц придут ко мне те, кто взял
на квартиру, и скажут: убирай, председатель. Что отве­
чу, куда дену? А ты еще просишь принять... Вот под­
держка колхознику! Ему, колхознику, и приказ: корми
высланного кулака, врага колхозов... Полухин здесь
Ганька дураком видит, а он не глупее нас: не знал бы,
каких людей сюда высылают,— и дня бы здесь не остал­
ся!.. Нет, не приму, хоть снимай. Вы тоже не молчи­
те! — прикрикнул он на правленцев.
Гнездилов остановился возле Похмельного, положил
ему руку на плечо:
— Максим, их немного. Ну, ты видишь, какая обста­
новка... Прошу тебя по-человечески — выручи. Полегча­
ет немного — помогу тебе в первую очередь.
— Нет! — вывернулся из-под его руки Похмельный.—
Ни одного человека не приму. Там, наверху, хреновину
городят, а мы отдувайся. На кой черт такое раскулачи­
вание! Ты же мне колхоз под корень рубишь! Все раз­
валится. Гони их в аулы, в степь, куда хочешь...
— Чего ты орешь, на кого ты орешь, в какую степь,—
тихим, невыносимым голосом ронял у него над головой
Гнездилов.— Чтоб через неделю вымерли? Ты знаешь, что
все партийные и хозяйственные организации, все испол­
комы и сельсоветы обязаны обеспечить высланных про­
житочным минимумом. Так требует партия. Заруби себе
на носу, если мозгами дойти не можешь! Весь край на
ноги поднят. Партруководство дворнягами по всем за­
коулкам рыщет, люди головы ломают, где бы что до­
стать, где выкроить. Каждая доска на учете, каждой гор­
сти зерна счет, а он взвился, аж пена изо рта... Объ­
ели его, видите ли, утеснили... И выгоню к такой ма­
тери!
— Ну и выгоняйте! — вскочил в ярости Похмельный.
— Сядь! — грозно крикнул Гнездилов.
Похмельный мгновенно вскинулся в его сторону, оп­
рокинул табурет. На обтянутом бледном лице сухо и
черно загорелись глаза; он медленно подошел к Гнез­
дилову. Правленцы со страхом глядели на них.
— Ты на меня не ори, секретарь,— не своим, какимто задавленным голосом, в растяжку выговорил он.— Не
привык. У меня партбилет такой же, а может, ценнее...
Гнездилов с презрительным спокойствием выдержал
его полный ненависти взгляд, кивнул Полухину:
266

— Ты посмотри, Сергей, на этого кристально чистого
партийца. Принимать он, видишь, не хочет.
— Да, не хочу и не буду,— стиснув зубы и уже пло­
хо владея собой и пугаясь этого, ответил Похмельный.
Гнездилов продолжал в упор рассматривать его, и он,
словно очнувшись и боясь сказать непоправимое, отошел
к бачку, и с жадностью стал пить воду.
— Что ж, тогда гони дальше. Пусть бродят от села
к селу, пока не подохнут,— говорил в спину Гнездилов.—
Так и объяви на собрании: Гнездилов направил в село,
а ты гонишь их в степь. Даю тебе такое право. Мол­
чишь? Почему же ты считаешь, что я могу, что другие
коммунисты могут? Как он перевернулся! Я помню, как
ты лошадей требовал, когда своих сюда вел. С ножом
к горлу подступал: дай подводы! Своих пешком вести
жалко было, а этих гробить совесть позволяет? Я что,
тебе лично во двор подселяю или ты со своей получки
кормить их будешь?
— А чем я лучше его? — непримиримо спросил Пох­
мельный, указав на Плахоту, сидящего у бачка.— Ведь
это ему свои доходы с высланным делить. Ему и всем
остальным гуляевцам.
— Пойми, даром хлеб им есть не позволим. Партия
пошла на крайнюю меру, выселив кулака, уничтожив
его как класс, но я еще раз вдалбливаю в твою голову,
что люди, составляющие его, остались. Тысячи людей.
Хлеборобов и скотоводов. Страшно нужных стране лю­
дей. Потому-то и высылают их сюда, где простор, земли
много, чтоб работали, строили, распахивали новые зем­
ли, чтобы жили и приносили пользу стране. Шлют их
сюда, а у нас нет ни лишнего хлеба, ни резервов. Все,
что могли найти, уходит по точкам, где будут расселены
одиночки. Семейные расселяются только в селах. Нет
Другого выхода. Партруководство края рассчитывает
только на местных людей, на их доброту и милосердие...
Надо будет, еще направим. Под винтовкой принимать
заставим, но в голые степи детвору не поведем! По-пар­
тийному будет, а не по-твоему. Так-то, Максим. В такой
обстановке тебе придется работать.
— Ну, это, видимо, кому-то другому...
— А ты? В кусты сиганешь? Тогда давай скорее, чтоб
не заметили, какой ты слабак.
— Не надо! Я не слабак. Просто не хочу чье-то рас­
хлебывать...
267

— Ах, чье-то! Не тебе бы говорить. Ты до Гуляевки
был особоуполномоченным по раскулачиванию и высыл­
ке. Сто девяносто четыре человека привел в село! Так что
ты расхлебываешь свое, а не чужое. Партия исправляет
ошибки, и твой долг помочь ей в этом.
— Ошибки надо исправлять не за счет крестьянства.
Лучше бы их вообще не делать...
— Отвечать мне ты, я вижу, умеешь... А ты живешь
без ошибок? В тех высланных, что ты привел, твоих оши­
бок нет? Заранее соломку стелил? Счет сейчас должен
быть один — сохранить им жизнь... Впрочем, не хочешь
работать— черт с тобой, сдавай дела, найдем человека
потверже.
Похмельный сдержался, промолчал, молчали и осталь­
ные. Никто не решался закурить. Вернулся сиделец, мо­
лодой парень, принес свежей воды, весело пригласил к
«водопою», но почувствовал нехорошую тишину в ком­
нате, вышел.
— Вчера гуляевцы сами брали на квартиру или по
приказу? — спросил Гнездилов.
— Сами...
— Видишь, люди поняли.
— Ни хрена они не поняли! — огрызнулся Похмель­
ный.— Тот, кто брал, отвечает за одну семью, а я за всех
и за все.
Полухин, желая помочь секретарю, желчно заметил:
— Эту Гуляевку, если тряхнуть,— много еще из за­
кромов посыплется...
— Но, ты! — вскрикнул Похмельный, задрожав от
бешенства.— Ты сюда засыпал, что трясти хочешь?!
И правленцы вновь подивились запасу злости и без­
боязненности своего председателя. На их памяти с рай­
онным начальством никто так не разговаривал.
— Да успокойся ты наконец, Максим! — крикнул
Гнездилов.
— Что успокойся! Что Максим! Ты мне скажи, когда
это все твои партийные и хозяйственные организации
наладят регулярное обеспечение пайками? Продуктов,
как я теперь понимаю, у тебя нет и не предвидится. Тех
дохлых коров, что ты прислал, и на зуб не хватило. Вы­
нуждаешь кормить семенным зерном?
— За потраву семфонда... — начал Гнездилов.
— ...пойдешь под суд,— закончил Похмельный.—
Слыхал от тебя!.. В таком случае чем? Милосердием
268

колхозников? На взрослых я не выдам ни грамма, пока
не засеем все, что возможно. Пусть из лебеды супцы
варят, но детей... Детей-то я не могу, словно гусят, на
спорыш выгнать!
— Знаю, Максим, знаю. И понимаю вас... Мне в Щучинской уже собрали кое-что. Еще коров пригоню на мя­
со. Спецодежда есть... Мало всего, но надо как-то вы­
вернуться. Хотел на той неделе, но коли допекло тебя —
по возвращении сразу направлю... Думаешь, мне легко?
Мне это распределение по селам тоже стоило. Жаль, не
знаете всего... Я прошу вас, товарищи: продержитесь.
Ты, Максим, не рычи, ты стань на мое место. Тебе
гораздо легче, у тебя хоть какой-то выход отыскать
можно.
— Да не обо мне речь! — злобясь на Гнездилова еще
и за то, что он не хочет понять простого, перебил Пох­
мельный.— Я один. Всегда найду, где поесть, переноче­
вать. Мне колхозного дела жаль. Люди только-только
взялись за него — и на тебе!
— Ничего, Максим, люди тоже поймут.
— Вот уж не знаю. Ты, конечно, хозяин района, твое
право решать, куда направлять высланных, но уговари­
вать колхозников я не стану. Сам проси.
Гнездилов молча склонил голову.
— Ну, и чтоб тебе до конца ясно стало, предупреж­
даю заранее: прежде чем ты начнешь уговаривать, я объ­
явлю, что, пока не засеемся, из колхозного амбара никто
ничего не получит. Тот, кто согласится взять на квар­
тиру, будет кормить за свой счет. Вот так... Прикажешь
сдать дела — сдам сейчас же, но людям я скажу правду.
На лавках зашевелились.
— Что хоть за люди? — спросил Кащук.
— Чечены.
— Господи, их-то за что? — изумился Семен.
— За то же самое, что и русских,— спокойно ответил
Полухин.— Они сами все расскажут.
Шум за окнами становился громче; люди все подхо­
дили и подходили на собрание.
На крыльце Похмельный удивился: он привык видеть
гуляевцев в одежде грубой, темной, порой нищей, теперь
же двор расцвел яркими платками, цветными блузками,
плахтами, новыми кепками; блестели напомаженные
маслицем ребячьи головы. Многих гуляевцев оторвали
от стола, и большинство мужиков пришли навеселе;
269

несколько баб из числа вдов и брошенок, которых так
роднит безмужняя доля, смеялись у изгороди, окружив
Василину: она что-то пьяно пела и взмахивала над го­
ловой платочком; молодые парни в глубине двора игра­
ли в «шлепок». Похмельный заметил и несколько своих
выселенцев. При появлении Гнездилова смех и разгово­
ры стихли, поднялись старики с камней возле сарайчи­
ка, унялась Василина, замужние подошли к своим мужь­
я м — рядом спокойнее, угомонилась детвора.
Под удивленными взглядами гуляевцев Похмельный
демонстративно сошел с крыльца. Тем самым он давал
понять: ко всему, что сейчас будет сказано, он не имеет
никакого отношения. Ему и Семену Гаркуше мужики, по­
теснившись, нашли место возле амбара. На крыльце ос­
тались правленцы с Полухиным и Гнездилов.
Начал он говорить легко, весело, но его тут же оста­
новили:
— Когда высланных переведете? Не обман, шо на
месяц?
Гнездилов страдальчески улыбнулся;
— Хорош вопрос, да не ко времени. Давайте о па­
хоте поговорим. Почему вы запоздали с ней? Позже всех
начали, меньше всех поднимаете. Слышал я, что вы во­
обще не хотели колхозом сеяться. В чем причина? Вы не
бойтесь, говорите прямо, Полухин здесь по другому де­
лу... Бригадиры присутствуют? Кто из вас бригадиры?
Неохотно поднял руку Кожухарь, глядя на него, под­
няли руки Татарчук и Софрон Балясин.
— Ах, вот кто... Ну, Кожухарь, объясни, почему в
твоей бригаде у здоровых мужиков за четыре месяца и
по тридцать трудодней не наберется?
— Оно, если по правде сказать, товарищ Гнездилов,
то мы и зараз не желаем особо напрягаться,— ответил
бригадир и оглянулся на Похмельного.— Твердого пла­
ну— сколько себе, сколько государству — у нас нема, за­
пасу фуражного зерна для тягла нема, быков на девять­
сот гектаров не хватает, обещаниям вашим мы уже не
верим. У нас ничего нема. Одни высланные. Осенью при­
кажете все доходы делить с ними да еще, мабуть, при­
шлете. Вспашем, чтоб себе хватило, трошки рабочему
отмеряем, а для ссыльного кулачья у нас нема резону
жилы рвать.
— Ты не трогай высланных. Им пайки установле­
ны,— строго напомнил Гнездилов.— Я лично вчера вече­
270

ром выдавал продукты. В паек входят крупы, мясо, не­
много масла... соль входит! Вот такие узлы! Идут и гор­
бятся.— Гнездилов свел руки в круг и напыжился, пока­
зывая, как велик и весом паек.
Кожухарь заулыбался собранию.
— Вы, товарищ Гнездилов, правды просите, а сами...
Ну и надолго те пайки? Выходит, власть для того и вы­
слала кулака, чтоб теперь пайками кормить? Нема дур­
ных! Месяц, от силы два вы их поддержите, чтоб не по­
мерли до урожая, а потом нам же и кормить прикажете.
Або не так?
— Ты проживи эти два месяца да засейся... Может,
через месяц приказ выйдет их по домам вернуть. Не вер­
нут— значит, здесь заставят хлеб отрабатывать. Даром
их кормить никто не собирается... Вы за свое ответьте.
Я после запроса на Строкова внимательно ознакомился
с документами по вашему селу. Раньше вы засевали до
двух тысяч десятин, нынче же вам девятьсот не под силу.
Это потому, что за эти полгода вы массу скота погуби­
ли. Ладно бы голодали, но ведь продавали быков на сто­
рону! Доподлинно знаю, что на этакую дешевизну к вам
с соседних округов съезжались. Едва ли не даром отда­
вали, лишь бы только в колхоз не вести!..
Смелая речь Кожухаря ободрила остальных. Игнат
Плахота возразил:
— А шо нам оставалось делать? Дожидаться, пока
все заберут? В колхоз — куда ни шло, а то кому-то! Не
вы ли, товарищ секретарь, наших коров, каких мы в кол­
хоз обобщили, у нас же и забрали?!
— Правильно, Игнат! Растянули село, а теперь спра­
шивают
— Спрашивать они мастера!
— За мое ж жито мене и побито.
— А ты забыл, секретарь, сколько мы хлеба даром
вывезли?
— Хлеб вывезли, скотину свели, в колхоз загнали —
какого ж еще черта вам надо?
Похмельный, злорадствуя, мысленно одобрял: «Хо­
рошо, мужики! Ткните его, чтоб знал!..» Он поискал
глазами Илька Пашистого — вот кого бы натравить!
— А чого вы раньше до нас не приезжали, не инте­
ресовались нами? — ехидно спросила какая-то баба, и
Похмельный с радостью узнал голос стряпухи.
— Сунули нам того Строкова, шоб ему до утра не
271

дожить, а сами с марта месяца до нас и глаз не ка­
жете!
Гнездилов дослушал всех, попросил внимания:
— Обещал я вам за тех коров, что свел у вас, ло­
шадьми вернуть. Слово свое я сдержал, не в пример
вам. На днях пригонят вам лошадей. А насчет хле­
ба...— Он помолчал, оглядел сверху притихшее собрание
и добавил: — Не жалейте вы то зерно. Ушло оно на
святое дело. На вашем хлебе не одна тысяча голодной
детворы ожила. Вашей помощи рабочий класс никогда
не забудет... Вот вы здесь упрекаете меня, следователь­
но, Советскую власть: дескать, забирали, вывозили, све­
ли... Согласен: забирали. Но вы тем самым дали воз­
можность, пусть помимо вашего желания,— а только так
и надо было делать, потому что его мы вряд ли бы до­
ждались,— тем самым дали подняться стране. У госу­
дарства появился хлебный запас, и теперь уже оно ссу­
жает колхозам семена: сейтесь! Пятьсот миллионов руб­
лей выделило на ваши нужды — стройтесь! Откуда после
войны и разрухи такие средства? Благодаря вам.
Возвращается вам то, что вывезено. Тракторами, колхо­
зами, деньгами, людьми...
— Но нам-то от этого не легче! — одиноко возразил
кто-то.
— Нет, легче! — крикнул Гнездилов.— Ты еще понять
не можешь, насколько велика эта помощь. Своего за­
быть не можешь, а на колхозное плевать? Почему до
сей поры амбары по всему селу раскиданы? Для чего?
Чтобы воровать легче? То же самое со скотными двора­
ми и конюшнями. Их давно бы надо свезти в одно мес­
то, сделать из трех-четырех один, но просторный да
ближе к озеру, чтоб в зиму скот легче поить. За пол­
года времени не нашлось? Почему оставили быков без
должного запаса кормового зерна, лошадей — без овса
и сена? Где ваша тысяча овец, которую вы имели к на­
чалу двадцать девятого года? Я забрал? Съели!.. Свои
огороды запаханы, а с посевной тянете. Так ли в едино­
личии к ней готовились? Ваш председатель мне сейчас
прямо сказал: бардак в селе. Что ж, он прав... Ладно:
Строков — вражья душа, Гнездилов — старый дурак, ва­
шего дела не смыслит, ну а сами-то вы?! Я сегодня
здесь, завтра, может, и след мой простынет, а вам
здесь жить. На кого вы надеетесь? — Он повернулся к
правленцам: — Почему ты, Советская власть на селе, не
272

приехал, не поделился? — спросил он Гриценяка.— И ни­
кто из вас не приехал. Хотя бы жалобу написали. Из
третьих рук узнаю про ваше село... С марта месяца они
меня не видели! Вы что, соскучились по мне или пахать
на мне рассчитываете? Надо глядеть немножко дальше
своего огорода... Вот он, совершенно чужой человек,—
Гнездилов указал на Похмельного,— но сообразил по­
ехать и одолжить лошадей у казахов.
— Ага! Он не дурак, он высланных пообещал,— от­
ветил кто-то из мужиков.— А мы бы шо пообещали?
— Себя! — опять крикнул Гнездилов.— Себя пообе­
щали! Поехали и сказали бы: дайте лошадей засеять, а
мы вам чем-нито поможем! Гнушаетесь на поклон схо­
дить? Прошлой зажиточностью перед ними кичитесь?
Ведь вы не глупые люди, почему же допускаете подоб­
ное отношение к колхозу, который вам дался таким тру­
дом и кровью? Своего зерна вы не забыли, попрекаете,
а семена, что брали на очистку и сохранность, по-доб­
рому в колхоз не вернули... Неужто мне, заезжему чело­
веку, теперь надо вас подталкивать, объяснять? Я до
вечера могу перечислять... Плохо. Очень плохо. Сказа­
нул бы я вам покрепче, да жаль — праздник сегодня.
Кстати, сколько дней праздновать-то собираетесь? Се­
годня четверг — праздник, завтра пятница — ни то ни се,
послезавтра суббота — банный день, сам бог велел отды­
хать, потом воскресенье, опять грех работать, опять,
земля, не жди нас... Во всех колхозах прошли собрания,
с непременным постановлением отменить на время па­
хоты все празднества и выходные дни. У вас такое соб­
рание прошло?
Всеобщая тишина была лучшим ответом.
— Теперь объясните мне: из каких соображений вы
решили вначале пахать поля за Волчьим околком, и
притом одной бригадой, и уж потом выехали в степи за
греблей и двумя бригадами?
Со дня последней встречи он заметно похудел, осу­
нулся, и Похмельный еще в правлении заметил, что в
его движениях, речи, во всей манере держаться стала
менее заметна та спокойная уверенность в себе умного
и значимого человека, которая всегда ощущается всеми,
что бы человек ни говорил, чем бы ни закрывался, и
появилась какая-то не то болезненность, не то надорван­
ность. Что именно, Похмельный не мог уловить,— веро­
ятно, в жизни Гнездилова произошло или происходит
273

нечто серьезное, ибо трудно человека таких лет, такого
опыта и ума выбить из накатанной жизненной колеи
обычными житейскими невзгодами. И тем не менее По­
хмельный немного завидовал его точной доходчивой
речи.
— Это кто там? — Гнездилов близоруко вглядывался
в толпу, откуда ответили на его последний вопрос.—
Ты, Плахота? Не ожидал... Всего с полпудика,
говоришь, теряете? Мелочь? Мелочь, когда ты за­
севал всего одну десятину... А с девятьсот? Четы­
реста пудов потеряете. Двадцать семей без хлеба на
зиму!
Гуляевцы переглянулись.
— И вот так везде, куда ни кинь,— печалился на
крыльце Гнездилов.— Казалось бы, мелочь, пустяк, а в
итоге убытки. Неужто не видите? Скорее всего, думать
не хотите! Меня здесь кто-то успокаивает: теперь с ло­
шадьми вы нагоните. Нет, не нагоните. Чтобы вспахать
десятину в день — в плуг надо не меньше шести лоша­
дей. Каково ими управлять? Сколько у вас лошадей?
Давай опять считать...
«А ведь он прав»,— невольно подумал Похмельный,
слушая, как Гнездилов указывал на просчеты. Некото­
рые из них видел и Похмельный, но не придавал им зна­
чения, теперь же они открывались с другой стороны и
оказались не такими уж пустяковыми. Их обилие вна­
чале удивило, потом, по мере того как говорил Гнезди­
лов, все сильнее угнетало. Стало ясно, что многие из
них можно было устранить без особых трудов: собрать
людей, объяснить, похвалить, хоть и не за что, нажать
на правленцев, из числа высланных создать бригады
для работ на селе. Похмельный хотел было, ухватив­
шись за гнездиловские слова — он-де человек новый,—
переложить часть вины на правленцев, но не вышло: его
личная вина стала очевидной, и чем дальше говорил
Гнездилов, тем больше убеждался он в собственной не­
расторопности и впервые со страхом ощутил скоротеч­
ность времени.
До конца посевной оставалось три недели. Пахать
позже — означало губить зерно. Что же он скажет осе­
нью колхозникам, собрав нищенский урожай? Напом­
нить им о их же собственной медлительности, нынеш­
нем тугодумии? Но кто вспомнит! Виноватых тогда не
окажется, виноват будет он, они же потребуют полной
274

оплаты, вырвут свое, а сейчас праздники справляют,
баньки топят, вырядились, стоят под хмельком...
— Что с тобой? — спросил Семен.
— Да так... Душно.
— A-а... Я подумал — проняло... О, режет! Будто кто
ему на ухо шепчет,— удивился Семен гнездиловской ре­
чи.
Похмельный закурил, осмотрелся по сторонам и
вновь позавидовал жадности, с какой гуляевцы слуша­
ли Гнездилова.
«Интересно, каким манером он под высланных под­
ведет?— подумал Похмельный и сам себе ответил: —
Сумеет... Ишь как складно у него получается! Слуша­
ют, аж рты раззявили... Жаль, мало высланных присут­
ствует. Им бы тоже послушать не помешало... Ничего,
завтра я вам не хуже растолкую. Я вам пообижаюсь,
попраздную... Ночами будете пахать, но засеем вовре­
мя!..»
— ...Нет, керосина ему не надо, он на дровах рабо­
тает. Заготавливай коротенькие чурочки, желательно
березовые — они жарче, чаще смазывай и паши сколько
душа пожелает. Эти трактора выносливые... Нету, баб­
ка, чаду, нету! Если и есть, то не больше чем от кади­
ла вашего батюшки... Присылают, но мало. К вам на­
правлю в первую очередь. Уж коли вы пошли навстречу,
приняли высланных, то и мы должны ответить тем же,
сделать все возможное для вас. На той неделе направ­
лю в ваше село тридцать лошадей. Это за тех коров,
что я забрал... Да, трактор и одного тракториста, а уж
он сам подготовит себе помощников из числа желаю­
щих. Есть такие? Есть... Ну, почему поздно, трактор
всегда в хозяйстве нужен, хотя бы дрова вывозить. Что?
Обещал дров? Правильно, обещал. Тем, кто взял на
квартиры высланных, председатель всегда поможет.
Дров ли, сена, работу по желанию, в хозяйстве чем-ли­
бо... За добро — добром! Спасибо вам, товарищи! Низ­
кий поклон... Русские люди известны своим добросерде­
чием, и вы еще раз подтвердили... Спасибо!
— Не стоит, товарищ Гнездилов!
— Не обедняем!
— Скотину и ту жалко, а то люди, да еще с детьми.
— Так не обман, шо на месяц? Потом куда?
Похмельный с любопытством смотрел на Гнездилова.
— С ними, товарищи, хуже... Я вот к чему... Даже
275

начинать боязно,— замялся Гнездилов. Он снял фураж­
ку, промокнул залысины.— Примите еще высланных.
Немного, всего двенадцать семей.
Такого никто не ожидал. Все уставились на Похме­
льного. В селе ходили слухи, что председатель сам креп­
ко недоволен числом высланных и собирается ехать к
Гнездилову с требованием освободить от них колхоз. А
теперь глаза воротит. Быстро, однако, уговорил его
Гнездилов!
— Не можем!
— Посади свинью за стол...
— У нас и эти семенное зерно жрут, так им еще в
помощь... Не пускать!
— Не соглашайтесь, люди!
— Хватит! Совесть бы поимели.
У Похмельного появилась надежда: может, раздума­
ет Гнездилов? Направит дальше, в другое село или ау­
лы...
— Товарищи! Мы и в другие села направили,— пе­
рекрывая шум, кричал Гнездилов.— В Кошаровке на
двести семьдесят два двора — сто с лишним душ выс­
ланных. В Озеречье на двести пятьдесят дворов — трид­
цать пять семей. В Переметное направили партию, в
Майдановку...
— А нам, шо есть, хватит по самую завязку!
— Вам, товарищ Гнездилов, легко: куда хочете, ту­
да и направляете. А нам кормить.
— Не согласны!
— Вот уж воистину: пришла беда — отворяй во­
рота!
— Председатель, ты-то чего молчишь? Отказывайся!
Хотел было что-то сказать и Полухин, уже сделал
шаг к ступеням, но Гнездилов жестом остановил его и
вновь стал проситьг
— Поймите вы нас, люди: некуда нам девать выс­
ланных. В городах и на станциях, вблизи железных до­
рог, их запрещено оставлять. Да и нет возможности. Не
вытянем их там. Надо направлять только в села, толь­
ко здесь они смогут выжить и принести хоть какую-то
пользу. Вам будет помощь...
«Что же я смогу при таком скопище народу? Ни о
каких барышах не может быть и речи. Эта саранча
весь доход пережует. Не обеспечу к осени колхозников
ни рублем, ни хлебом — все пойдет насмарку. Развалит­
276

ся колхоз!» — думал Похмельный, прислушиваясь к бо­
ли, время от времени возникавшей в виске.
— Нет, товарищи,— продолжал между тем Гнезди­
лов.— Оставлять их по местам тоже нельзя. Вы же на
собственной шкуре убедились, что это за люди. Поти­
хоньку, незаметно, вроде бы все по закону, справедли­
во, но они занимали земельку, скупали за бесценок у
бедняков, нанимали батраков, богатея из года в год все
больше и больше... В села мы направляем только се­
мейных. Кулаков-одиночек определяем точками: на бро­
шенных казахских зимовьях, летовках в степи, где хоть
что-нибудь из жилья сохранилось. Лопату, топор в зу­
бы — и пусть начинают обживаться... Жалко? А тысяч
пудов сгноенного хлеба тебе не жалко? Сгоревшего
вместе со скотными дворами скота не жалко? Разру­
шенных колхозов, разбитых машин, тракторов... Людей,
которых они убивают? Цифр ты не знаешь, парень.
Только в марте этого года в Сузакском районе убито
тридцать активистов и коммунистов! В день по убийст­
ву преданнейшего Советской власти человека! — гневно
бросал в толпу Гнездилов.
Похмельному вспомнилась прошлая осень...
По приказанию Карновича он поехал в округ за кни­
гами, по дороге должен был завернуть в небольшое се­
ло, чтобы захватить в город некоего товарища Тальмана. Он хорошо запомнил и фамилию, и неопределенную
полуулыбку Карновича при том разговоре. Просьба пус­
тяковая, если бы не тоскливый осенний дождь с холод­
ным ветром, лужами и непролазной грязью на дорогах.
Не доезжая до села, Похмельный встретил бричку,
спросил возницу, куда он торопится в такую распутицу.
Тот в ответ заполошно закричал, что везет в город пар­
тийку, убитую неизвестно кем прошлой ночью у них в
селе, и ему надо торопиться, потому что следователь
приказал к вечеру вернуться с каким-то актом из морга.
Похмельный не мог сдержать нехорошего любопыт­
ства, соскочил и потянул за мешковину. В бричке лежа­
ла женщина. От тряски непривязанное тело по соломе
сползло в задок, юбка сбилась, оголив до бедер полные,
прямые ноги... Он открыл мешковину с другого конца и
содрогнулся: вместо лица было какое-то кровавое ме­
сиво...
Это и был тот самый товарищ Тальман, за которым
он ехал... «В нижнем осталась, значит, не насилова­
277

ли,— размышлял Похмельный.— За списки убили? Ко­
нечно. За что еще нашего брата ноне кольями в селах
бьют? Только за списки! Мужики били, не бабы... Дев­
ку! Колом! Сволочи. Звери!»
И вдруг, освобождая сердце, стиснутое болью и гне­
вом, пришел приступ бешенства. Он вскочил на ноги и
стал хлестать лошадей, исходя злобой к нечеловеческой
жестокости людей...
— Да, товарищи, здесь не так все просто,— гнул
свое Гнездилов.— Расселять семейных в селах — самое
верное решение. Вред они приносят немалый, но тюрь­
мы ими забивать никто не собирается. Поэтому сейчас
и ищут возможность как-то устроить их... Еще раз по­
вторяю: оставлять их на местах, у себя на родине нель­
зя. Там они опасны. Имея право избирать и быть из­
бранными, имея дом, землю, скот, родственников, зна­
комых, припрятанный хлеб, деньги, инвентарь, содержа в
должниках и батраках треть села, кулаки оставались
бы враждебным классом. Теперь же как класс они не
существуют. Просто тысячи разрозненных людей. Без
прав, без жилья, без каких-либо средств к существова­
нию. И хотя злость к нам у них после раскулачивание
утроилась, жало мы вырвали. В социальном смысле
они уничтожены, но их физической гибели партия не хо­
чет и не допустит...
«Уговорит!» — с тоской понял Похмельный, огляды­
вая гуляевцев, внимательно слушавших взволнованно­
строгую речь Гнездилова. Исчезла полупьяная расслаб­
ленность, стихли шуточки. На каждый ответ разномаст­
ное сборище отзывалось единым вздохом.
— ...Не совсем так. Я бывал на Кавказе, знаю... О
каком подходе ты говоришь?! Да они ныне каждому
доброму слову рады, не говоря о другом... Ты им сейчас
помоги — они потом тебе сторицей вернут. Верными дру­
зьями будут, и опять-таки — помощь в хозяйстве. Они
люди крепкие...
«Ну и оставил бы их у себя в Щучинской. Друзья­
ми. Дружили бы, пока я урожай не поделю, потом и
направлял бы...»
— Ну какая нынче, к черту, вера, Кожухарь! Им бы
поесть да голову куда приткнуть, а уж про веру... Вера
сейчас должна быть одна, что у русских, что у чечен­
цев,— в социализм... Ты лучше семью возьми.Взял уже?
Тогда соседа уговори. И он взял? Товарищи, у кого есть
278

возможность помочь райкому? Что? Да-а, лихо ты ме­
ня, парень, срезал... Верно: за постой деньги платят. Но
нет у нас такой статьи, а трудодни начисляются только
колхозникам за работу в колхозе... Примите людей, то­
варищи! Даю вам слово, что приложу все силы, чтобы
перевести их впоследствии. От имени Советской власти
прошу...
И то ли дошли до сердец слова Гнездилова, то ли
повлияло желание поскорее вернуться к прерванному
празднику, то ли вспыхнуло извечное сострадание к
обездоленным, но двенадцать хозяев, согласившихся
взять на постой чеченские семьи, нашлись. Скорее же
всего, возымело действие обещание выделить дров и по­
мочь в хозяйстве (по крайней мере, именно так расце­
нил Похмельный).
Гнездилов сам записал фамилии. Список оставил у
себя, пообещав при этом лично проверить, какова в
действительности будет помощь правления этим дворам.
Похмельный с самым серьезным видом поддержал его
в некоторой наигранности, с которой Гнездилов грозно
требовал оказывать помощь. На этом он пытался за­
крыть собрание, но Похмельный не дал.
— Иван Денисович, мне очень понравились твои уго­
воры принять высланных,— сказал он, пробиваясь к
крыльцу.— Была б возможность, сам бы семью взял.
Может, уговоришь их вспахать в день двадцать гек­
таров, какие с меня требуешь?
И вновь пуще прежнего заволновалось, зашумело
собрание, и еще не меньше часа вертелся на крыльце
взмокший Гнездилов, как на выстрел оборачиваясь на
каждый выкрик, вопрос...
Ни глухомань, ни слухи, ни ошибки местных властей
не могли исказить ту большую, новую, волнующую
правдой и возможностями жизнь, которая разворачива­
лась на просторах страны. Копаясь в своем мирке и ого­
роде, с понуканьем выехав на первую коллективную по­
севную, люди чувствовали: происходят серьезные изме­
нения. Не может быть того, чтобы власть, сведя в
колхоз, на том и оставила их на перепутье, в растерян­
ности, без помощи и ясных задач.
Кончились изматывающие наезды уполномоченных
по заготовке мяса и хлеба, минуло недоброй памяти
279

раскулачивание, на время отменены налоги, колхозам
выделены огромные средства на строительство, ссужены
миллионы пудов семенного зерна, обещаны трактора,
техника... Сам секретарь райкома подтвердил, что при
хорошем урожае колхозники вполне могут получить по
три-четыре, а то и пять килограммов зерна на трудо­
день. И если уж остается только один путь, то выходить
на него надо с умом и сердцем, а не брести подобно
овечьему стаду...
Когда наконец гуляевцы стали расходиться, Гнезди­
лов решил осмотреть хозяйство. Сопровождали его толь­
ко Похмельный и Полухин. Они прошли к кузнице, по­
том завернули к конюшне. Гнездилов сам прощупал уп­
ряжь, заглянул в кормушки, денники, обшарил кладо­
вые и остался доволен той чистотой, которая особенно
необходима при лошадях. Он был весел, шутлив, еще
не осело возбуждение, вызванное исходом собрания; по
дороге живо интересовался жизнью села, расспросил,
как устроился Похмельный, где столуется, в чем нужда­
ется лично.
В каждом его вопросе, совете, приказании чувство­
валось глубокое знание села. Похмельный недоумевал:
ведь нет и двух лет, как Гнездилов в секретарях, да и
ранее, по его рассказам, в селах проживать не прихо­
дилось,— откуда в таком случае эти знания, точность,
начиная с земледельческих примет, поговорок и кончая
глубоко скрытыми социальными причинами и связями?
И странную раздвоенность ощущал Похмельный. С
одной стороны, ему нравился хозяйственный напор и в
то же время простота решений, с которой Гнездилов
требовал и советовал, с другой — Похмельный не мог
снять с него вины за все промахи организаторской ра­
боты, допущенные в селе за последний год, хотя, как
выяснилось, ко многим из них Гнездилов причастен не
был. К тому же раздражало и другое: как бы ни ста­
рался Похмельный, выходило, что Гнездилов не вино­
вен.
— По-твоему, я лично должен копаться в этих мело­
чах? Что ж, смогу, если потребуется. Но почему имен­
но сейчас, при коллективизации, потребовались толкачи
в том, что ранее решалось само собой?.. Ах, руководить
ими? Как прикажешь руководить? Самому каждый день
280

ездить по селам и выводить людей на работы — време­
ни не хватит, посылать районных работников — тоже не
выход: пока они в селе — обещают, работают, а после
отъезда снова разбредутся по домам... Да и где же
взять столько послов? Нет у меня такого штата... Не
так, говоришь? А как? Подскажи.
Похмельный вздыхал и не находил ответа. Гнездилов
посмеивался:
— Напрасно стараешься. Даже если ущучишь, тебе
легче не станет. Давай признаюсь: да, виноват Гнезди­
лов, проморгал, не подготовил, упустил, не заставил...
Легче тебе?
Легче не было.
— Поэтому не вздыхай, а берись за дело. У тебя в
голове сейчас сумятица. И все оттого, что нет ясного
плана.
— Господи, я еще планы должен строить...
— Непременно! Возьми за правило. Легче работать.
Начнем по порядку с высланных. У них у всех крыша
над головой? Коли секретарю райкома обещали,— зна­
чит, возьмут на квартиры и всяко накормят. С ними
тебе...
Похмельный перебил:
— Иван Денисович, ну а если бы ты не сумел уго­
ворить? Что бы делал с высланными, куда бы дальше
вел?
Гнездилов замялся:
— Ума не приложу. Вел бы дальше... Возможно, в
Басырь...
— Но мне-то ты можешь открыться! — с обидой ска­
зал Похмельный, уловивший фальшь.
Гнездилов переглянулся с Полухиным, и Похмельный
понял, что они окончательно пришли к какому-то реше­
нию. Остановились у амбара. Гнездилов предложил
сесть, передохнуть в тени.
— Сергей, дай ему список...
Похмельный прочел всего несколько фамилий и все
понял: в списке значились гуляевцы, у которых было
мало детей и иждивенцев.
— Понятно? — спросил Гнездилов, пряча бумагу.—
Отказали бы мне — заставил бы он,— и глазами указал
на Полухина.
— Попятно...
— А чтоб было окончательно понятно, скажу боль­
281

ше: не исключено, что твое село, помимо чеченских се­
мей, примет еще высланных. Или заставим принять, ес­
ли добровольцев не сыщется.
Похмельный опустил голову, бессмысленно глядя на
нежно-зеленые ростки трав, пробившиеся сквозь камен­
ную крошку.
— Понятненько... А этих куда?
— Пока никуда,— безжалостно продолжал Гнезди­
лов.— Будут жить в селе. Переселим не раньше, чем
через год.
— Ты же только что о каких-то точках говорил...
— Повторяю: туда направляются кулаки-одиночки.
Они сейчас готовят лес для будущего поселения, обу­
страиваются. Когда закончат, начнем переводить к
ним семейных высланных. А до той поры жить им у
вас.
— Долгая история...
Похмельный подобрал щепочку и что-то чертил ею
у ног. Сил ни на злость, ни на обиду, ни на возраже­
ния уже не было, ныло в виске и хотелось только одно­
го — чтобы быстрее уехал Гнездилов.
— Долгая, не спорю. Поэтому надежда у нас только
на ваши села. От вас зависит дальнейшая жизнь выс­
ланных.
— И что же дальше по вашим планам? — вяло спро­
сил Похмельный.
— Во-первых, надо определить направление хозяй­
ствования каждой точки. Чем она будет? Совхозом,
лесхозом? Если совхозом, то каким — скотоводческим
ли, земледельческим или рабочим поселком. Обстановка
так складывается, что в этот год...— начал было Гнезди­
лов, но Похмельный, отбросив щепку, выпрямился и с
решимостью человека, потерявшего все, хлопнул себя по
колену:
— Я не знаю, как складывается где-то, но здесь ты
колхоз завалишь. Не будет у тебя колхоза.
— Ты погоди, не заводись.
— Да я не завожусь! Мне теперь без разницы... Еще
раз говорю: не будет у тебя колхоза!
— Опять мы с тобой возвращаемся к началу, опять
ругаться начинаем...
— Не будем мы ругаться! Устал я ругаться! Вы по­
просту не хотите или не заинтересованы в скорейшем
развитии колхозов. Это не расселение, это вредитель­
282

ство, этим вы занимаетесь. Только так надо понимать
подобные решения — высылать в села.
— Ты даже так вопрос ставишь? Ну-ну, продолжай,
интересно послушать...
— Не надо, Иван Денисович,— поморщился По­
хмельный,— ни к чему эти намеки. Я говорю, что думаю,
что происходит на самом деле.
— Вот как... Я-то думал — ты сгоряча, а у тебя,
оказывается, своя позиция. Ничего-то ты не понял, По­
хмельный,— щурясь, будто целясь в него, говорил Гнез­
дилов.
— Все я понял и тебя понял, Иван Денисович, жаль,
поздно... О чем же вы раньше думали, товарищи руко­
водители?
— Но ты же помнишь, когда вышло постановление
о ликвидации перегибов. Что мы могли сделать за эти
два месяца? Ты радуйся, что хоть таким образом...
— Выходит, ты обманул? — в упор спросил Похмель­
ный. Терять ему действительно было нечего.— Только
что, на собрании, когда уговаривал принять чеченские
семьи. Ты говорил, будто бы через месяц-два переве­
дешь,— пояснил он, мстя за все сразу.— Обманул, Иван
Денисович, а отвечать за твой обман мне.
Гнездилов словно споткнулся, затих и, долго посмот­
рев на Похмельного, печально согласился:
— Выходит, обманул. Поступился своим словом.—
Он помолчал, будто прислушался к звукам села, и, ве­
селея, сказал: — А ты знаешь, не стыжусь. В этом грехе
мне ни перед кем каяться не придется. И меньше всего
перед тобой. Я бы еще большим поступился, если бы
это могло... Но ты к моей вине не припрягайся. Не ты
просил, не ты обещал... Давай-ка, парень, о деле гово­
рить. О нашей совести пусть отец Василий сегодня хло­
почет... На каком основании ты утверждаешь, что выс­
ланными мы завалим колхозы? Ты упираешь на следую­
щее: дескать, потравим на них семенное зерно, колхоз­
никам с ними придется урожай делить и прочие колхозные
доходы. Во-первых, свой кусок хлеба они отрабо­
тают. Обязаны отработать. От вас зависит, в какой ме­
ре. Сегодня же составьте план работы в колхозе с не­
пременным привлечением всех высланных. Довольно им
приходить в себя. Исключения только для больных, ка­
лек, стариков и детей. Свое жилье пусть устраивают ве­
черами. В разгар посевной позволять бездельничать за
283

счет государства уйме крестьянских рук — преступле­
ние. Запомни это! Завтра с утра собери их, разбей по
бригадам, выбери старост из числа самых толковых,
предупреди, что за невыход на работу они будут сселе­
ны на точки. Нажми на такое: чем лучше они будут ра­
ботать, тем быстрее их простят. В отношении оплаты их
труда еще ничего не известно. Мне кажется, что они
будут получать только деньгами... Но, может, и хлебом.
Все зависит от урожая, от плана. А вот разводить свое
хозяйство, обстраиваться не только разрешай, но и по­
могай всемерно. В последней директиве Казкрайкома
напоминается: не создавать условий для обогащения.
Но какое тут обогащение? Не до жиру — быть бы ж и­
ву... Еще есть время картошку под лопату посадить...
Деньжага у большинства из них есть, я направлю в ва­
шу лавку товару, пусть покупают... Что тебе еще неяс­
но с ними? Видишь, ничего страшного. Другой бы радо­
вался дармовым рабочим, поэтому давай без паники и
крика.
— Что за люди — эти польские украинцы или укра­
инские поляки, каких вчера прислал? Их тоже держать
на положении высланных?
На этот вопрос Гнездилов нового ничего не сказал,
лишь повторил то, что Похмельный знал от Бритвина.
Их надо было считать, скорее, переселенцами с ограни­
ченными правами, но сельским Советам надлежало обу­
страивать их наравне с колхозной беднотой. Для этой
цели переселенцам польского происхождения официаль­
но разрешалось занимать под личные жилища свобод­
ные дома, использовать амбары, сараи, различные пус­
тующие постройки, покупать у местных жителей мате­
риал для строительства и разводить небольшие личные
хозяйства. Гнездилов предусмотрительно советовал об­
ращаться с ними помягче, до полных разъяснений, кото­
рые непременно последуют именно по этой категории
высланных.
Похмельный мысленно чертыхался: «Насобиралось!
И хохлы, и русские, и казахи, и поляки. Теперь с Чеч­
ни идут... Черт! Не село, а прямо библейский ковчег —
каждой твари по паре. Ну, Гнездилов, удружил, так в
твою душеньку!»
— Да ты не крякай! — сердился Гнездилов.— Твоя
вторая ошибка в том, что все на себя взваливаешь. Ищи
опоры в людях! За колхоз не ты один отвечаешь. Соз*
284

давай партячейку, собирай комсомолию... Что значит —
некогда? Нет, Полухин, ты послушай его: он будет за­
ниматься этим после пахоты. Может, после сенокоса?
Или на рождество Христово? Тебе сейчас помощь нуж­
на. Один ты с этим селом грыжу наживешь. Создавай
ядро, чтобы можно было на него опереться в трудный
момент...
Похмельный хотел было напомнить Гнездилову его
же слова о приеме активистов в члены партии, но не
стал: для Гнездилова кончилось самое неприятное и он
вновь говорил непререкаемо властным тоном.
— Теперь о севе. Кончай с ним. Брось все силы, в
том числе и высланных. Слышал, что люди кричали на
собрании? Вполне можешь поднять девятьсот гектаров.
Не жалей моих лошадей. Запалишь какую — в счет
пайка пусти. Срок даю тебе три недели. Не успе­
ешь— пеняй на себя. На партучете ты отныне у нас
состоишь.
— Это и есть те соображения, которыми ты хотел
со мной поделиться? — съязвил Похмельный.
— Были другие,— спокойно ответил Гнездилов.— Но
когда поговорил с людьми да тебя послушал — стали
эти. Впрочем, это не соображение, это — партийное пре­
дупреждение.
— Но почему ты все мне одному говоришь? Взял бы
правленцев с собой и требовал при них, чтоб они слы­
шали и знали.
— Я тебе предоставлю право требовать с них. Все
мои советы ты от своего имени расскажешь. Авторитет
повысишь, глупый!.. Ну-ка, открой амбар, посмотрим,
как вы семена содержите, чем сеетесь...
В первом же амбаре Похмельного ожидала неприят­
ность: посреди закрома ак-бидаевской пшеницы зияла
огромная воронка. Он вскочил на дощатую загородь и
увидел в днище отверстие с палец.
Чтобы бревенчатые амбары не подмывало талой во­
дой, их устанавливали на громадных каменьях, из кото­
рых когда-то тесали жернова для крупорушек, поэтому
под амбарами оставалось пространство, где в нестерпи­
мую августовскую жару спасались куры и собаки. Вору
нужно было только пробуравить отверстие, и пшеница
сама потекла в подставленную суму... Гнездилов попал
в десятку, когда говорил о легкости, с которой можно
воровать из амбаров, разбросанных по всему селу. Вне285

шне он остался спокойным, но разговаривал с Похмель­
ным так, как будто его самого уличил в воровстве, а о
Гарькавого (тот был и сторожем, получал трудодень за
три дежурства, поэтому делал только один обход за
ночь) потребовал высчитать тройную стоимость укра­
денного, если не вернет полной мерой из своего закрома.
Похмельный уже не возражал, что бы ни говорил
Гнездилов, уныло соглашался и с глухой тоской ждал
его отъезда. Подошли к церкви. От разогретой деревян­
ной громады дохнуло смолой, краской, из распахнутых
дверей и отдушин — ладаном.
Две молодайки, подоткнув подолы, домывали па­
перть, кто-то в черном ходил внутри церкви. Гнездилов
заглянул в оконца, подергал решетки на них и, отойдя,
сказал:
— Сейчас не трогай, не тревожь старух, но после
сева кончай.
— Что значит — кончай? — Похмельный даже оста­
новился.
— Закрой. Никаких богослужений. Имущество опи­
ши, ценное инвентаризуй актом и сдай в район. Двери
на замок, а ключ в карман. Хо-ороший склад полу­
чится!
— А попа ко мне,— добавил Полухин.—-Мы его то­
же... мы его в служащие определим.
— Да вы шутите! — не верил Похмельный.
— Глянь, Полухин, какой они забор отгрохали,—
продолжал Гнездилов, делая вид, что не замечает рас­
терянности гуляевского председателя.— Каменный. Мет­
ра полтора, не меньше... Не кажется ли тебе, Похмель­
ный, его высота слишком большим усердием верую­
щих?
— Иван Денисович, ты меня сегодня в гроб вгонишь.
Ну как я могу закрыть?! Что людям скажу? Да мне на
этом заборе тут же голову отрубят.
— Не отрубят. Собери правление, активистов, при­
влеки молодежь в помощь — и примите решение. Объ­
ясни вред религии, кому она служила, чему сейчас слу­
ж и т— и закрой. Что здесь сложного? Может, тебе при­
слать людей из района.
— Да нельзя! Нельзя сейчас! Ты ровно час назад
просил людей пойти навстречу. Они поняли и помогли,
а мы им вслед плюемся. Мы только и делаем, что при­
казываем, требуем, вывозим, выселяем, вселяем.., Вза­
286

мен — шиш! Отблагодарили, называется... От чьего име­
ни закрыть прикажешь?
— Я попрошу тебя не забываться, Похмельный!
Церкви закрыты по всей стране, в одной Гуляевке трез­
вонят. В засуху на поля с крестным ходом выйдешь? Не
ожидал от тебя такой защиты.
— Нет,— резко возразил Похмельный.— Я закрывать
не буду. Она никому не мешает.
— Слушай, Похмельный, ты всегда такой дерганый
или только сегодня? — Гнездилов тоже приостановил­
ся.— Нехорошо. Ты — человек в возрасте, коммунист,
председатель крупного колхоза, пора бы, дорогой, при­
обретать выдержку,— он улыбнулся,— хотя бы в. разго­
воре с секретарем райкома.
— Здесь, пожалуй, приобретешь... Иван Денисович,—
взмолился Похмельный,— погоди ты с церковью, дай
вздохнуть немного. Со временем я ее не то что закрою...
— Хорошо, — прервал Гнездилов.— Оставим тебе
церковь. Воздавай хвалу... Эх, Максим, не то ты про­
сишь, а я не тому потакаю. Но так и быть: не трогай.
Мужиков-то много ходит? Ты смотри, молодежь от это­
го дурмана береги. Попа видел, беседовал с ним? Се­
годня же вечером познакомься и заодно определи ему
семью на квартиру. Это как раз по его части — помогать
ближнему своему...
Обедать у Похмельного начальство отказалось, че­
му он втайне обрадовался. Они подошли к правлению,
когда партия высланных вышла из леса. Гнездилов за­
торопился с отъездом:
— Я сейчас по аулам поеду... На обратной дороге,
возможно, к тебе загляну. Ты подналяг на дела. И не
обижайся...
Похмельный отвел глаза:
— Чего на тебя обижаться...
— Да не на меня, чудак,— грустно сказал Гнезди­
лов, глядя в сторону леса.— Это было бы проще все­
го — друг на друга обижаться. Трудно сейчас партии. И
от нас с тобой зависит, выйти ей с честью из этой... или
запятнать себя. Ты поразмысли на досуге.
Что-то дрогнуло в гнездиловском взгляде, сломалось,
исчезло, уступив подлинному, несшему с собой тревоги,
опасения, душевную теплоту, тому, чего ожидал от не­
го Похмельный сегодня с самого начала, помня первые
встречи, и ему неожиданно подумалось: а ведь не так287

то легко и Гнездилову, напрасно он скрывался за на­
чальственностью, держал дистанцию — понял бы Пох­
мельный и без нажима. Впрочем, тут же себя остановил:
понять, конечно, понял, но ограничься Гнездилов толь­
ко просьбами — высланных Похмельный не принял бы.
Но все равно было немного обидно и жаль недавнего
отчуждения между ними.
Гнездилов сердечно попрощался с правленцами, по­
жал каждому руку.
Похмельный вышел к пролетке. Из-под кожаного си­
денья Полухин достал небольшой тяжелый сверток. Гос­
тинец, пояснил он. В свертке оказались патроны к на­
гану, несколько кусков мыла и папиросы. Похмельный
поблагодарил, и пролетка отъехала.
В третий раз собрались за селом гуляевцы. Одни гла­
зеть, другие сочувствовать, третьи злорадствовать, чет­
вертые— вести высланных к себе в дом. На этих погля­
дывали словно на великомучеников, добровольно надев­
ших вериги во искупление чужих грехов. Народ подходил
к селу незнакомый, чужой по слову и плачу, с не­
ведомой Чечни, где, говорят, за одно неосторожное сло­
во могут голову снести — так жестоки и суровы тамош­
ние мирские законы.
Вид выселенцев словно оправдывал досужие россказ­
ни: в оборванной грязной одежде, в косматых папахах,
обросшие до глаз волосами остановились у взгорка му­
жчины, подле каждого закаменели закутанные в темное
женщины, и дико, непривычно для славянского глаза та­
ращились из-за материнских подолов глаза ребят. Одна
старики, казалось, не чувствовали тяжелого часа: копо­
шились в узлах, равнодушно скользили взглядом по се­
лу, собирались вместе. Ни ожидания, ни любопытства...
Похмельный бегло ознакомился с документами и пе­
редал их комендантам. С этими высланными было лег­
че: принять на постой гуляевцы вызвались сами, им и
отвечать. И с конвоем обрадовало: дав роздыху коням
три-четыре часа, начальник партии собирался обратно,
чтобы успеть к ночному поезду.
Похмельный отошел в сторону, и начальника партии
окружили те гуляевцы, которые брали постояльцев.
Каждому хотелось семью поменьше. Те, кто не брал,
давали советы. Кто с сочувствием, кто с насмешкой.
— А шо ни говори — тоже сердце надо иметь, шоб
таких страшенных в свою хату вести.
288

— Та ничого страшного нема. У нас половина села
чернявых! Мой як дня три не поброется — страшнее
черта, не то шо чечена.
— Горе никого не красит.
— Оно и чеченам горе, и тем, кто взял, не сладко
с ними будет.
— Ничего, поможем... Бери, Микола, смелее. Я по­
могу по-соседски.
— Им бы зараз баню та якого-сь кондеру горячего.
— Куда ж вы их сразу в хату! На них же вшей
тьма.
— В озеро их! — веселился в кругу парней Назар
Чепурной.— Семен, гукни попа. Зараз мы им летнюю
купель сотворим.
На него прикрикнули, и парни ушли. Начальнику
партии надоели расспросы, он стал называть фамилии
высланных, а коменданты — гуляевцев, и вскоре все бы­
ло кончено.
Похмельный без обиняков сказал Гриценяку, что кор­
мить конвой у него нечем, сам живет на птичьих пра­
вах, поэтому пусть председатель сельсовета позаботится
о париях.
Гнездилов напрасно сетовал на жару — день был не
жарким, но полон сухим теплом преддверья лета, когда
еще мягко светятся нежно-зеленые дали, лес кажется
совсем рядом оттого, что хрустально чисты горизонты,
не замутнены августовской пылью и сизой наволочыо,
из которой размыто и недвижимо громоздятся облака,
так и не дав ни капли дождя на протяжении долгих
недель.
Такие дни ненадолго устанавливаются и осенью, по­
сле первых сентябрьских дождей и заморозков, перед
последним натиском зимы, только вкус тех дней в ту
грустную пору совсем иной.
Лошадьми правил Полухин. Пролетка мягко катила
по летнику. Гнездилов завалился на кожаную спинку,
молчал. Он понимал, что означало для Похмельного его
решение поселить в Гуляевке чеченские семьи, обещание
направить еще, если потребуется. Все бесспорные до­
воды и безвыходность положения в районе с расселени­
ем Похмельный конечно же не принял, он просто подчи­
нился, а сам наверняка уверен в неповоротливости и
Ю

Н. Скромный

289

бездарности местных руководителей, в том числе и его,
Гнездилова. И то, что он, Гнездилов, помимо строитель­
ства колхоза, взвалил на плечи неопытного председате­
ля такую ношу, какой были семьи различных выслан­
ных, не давало покоя.
— Иван Денисович, а не ошибся ты с этим Похмель­
ным?— Полухин точно угадал, о чем сейчас размышля­
ет Гнездилов, покачиваясь на неровностях малоезженой
дороги.
— Чем же он тебе не понравился? Не потому ли, что
окрысился на тебя?
— Ерунда, на своей должности я еще не то выслу­
шиваю... У меня такое впечатление, что в нем нет пред­
седателя. Ты почему-то видишь, что не сделано, за что
надо браться, а он слушал тебя так, будто ты Америку
открывал. Я наблюдал за ним. На бюро бы его выта­
щить, прощупать...
— С этим всегда успеется.
— Да как сказать. Он еще не засеялся, а уж орет
на тебя, что же будет осенью? Боюсь, не возьмешь ты
хлеба осенью с этого села... По какому праву он с то­
бой так разговаривает?
— А ты хочешь, чтобы он благодарил меня? Все пра­
вильно, парень о колхозе беспокоится, хочет обеспечить
колхозников хорошим, необкусанным караваем, воз­
можно, еще есть причина...
— Какая же?
— Догадок лишних строить не хочу, но мне кажет­
ся, дело в тех высланных, которых он сам привез; здесь
затронута его партийная... Словом, личный момент при­
сутствует...
— Из личных моментов колхозами не руководят.
— Что же ты предлагаешь?
— Я уже предложил. На бюро. И если и там так же
отвечать станет — гнать в шею. Найдутся свои люди...
Он, по-моему, не против сдать дела?
— А по-моему, это хорошо, что он ругается. Опереть­
ся можно только на того, кто оказывает сопротивление...
Мы, прежде чем снимать, помочь обязаны. Чем мы по­
могли?
— Чем же ты мог помочь? Ты и так невозможное
сделал.
— Руководством! Этот парень прав: в предпосевное
время мы должны безвылазно сидеть в селах. Работать
290

люди умеют, надо вести их, организовывать, разъяснять,
убеждать... Молить! Но не оставлять наедине со стро­
ковыми и своими сомнениями.
— Но мы не можем разорваться. С этим расселени­
ем сами друг друга месяцами не видим. Что могли, все
сделали, теперь вправе полной отдачи требовать.
— Он-то о нашей работе не знает. Ни он, ни другие
колхозники.
— Он одно должен знать: двадцать гектаров в
день — или сдай дела.
— Оставь, Сергей, его в покое. Менять председателя
в эту пору глупо. Лучшего мы не найдем, пусть он до­
водит. Кого предложишь? Видел председателя сельсо­
вета? Только и всего, что у меня за спиной умную рожу
строил... Или сам на его место пойдешь? Ты лучше на­
ганы проверь. Я не Похмельный, скачку с Ганьком нам
не выиграть.
— Я же тебе предлагал охрану,— обиделся Полухин.
Слишком злым оказался намек.
— И на что же будет похожа наша поездка? Удель­
ный князь Иван Гнездилов с дружиной вотчину объез­
жает? Нет уж, лучше без охраны, чем народ смешить.
Гнездилов прикрыл глаза, давая понять, что разговор
далее вести не желает.
Полухин прикрикнул, шлепнул вожжами, и пролетка
пошла быстрее и дальше той же дорогой, какой недав­
но ездил Похмельный за лошадьми.
VIII

Поздними вечерами, когда угаснет день и только над
лесом в западной стороне еще стоит мягкий отсвет за­
ката, Похмельный шел к озеру — мыть ноги и сполас­
кивать портянки. Отдавать их хозяйке в стирку он на­
отрез отказался и считал, что никто не знает об этом
невинном, но несколько несподручном для мужика за­
нятии. Однако он ошибался.
В этот вечер, едва он расположился в облюбованном
месте, у прогретого за день мелководья, как за спиной
послышались шорох, шаги и на берег из-за прибрежных
бурьянов к нему вышел Иван Гонтарь. Сделав вид, что
не заметил смущения Похмельного, он сухо сообщил,
что отец с Лесей хотят поговорить с ним, поэтому ждут
его сейчас, но не у себя, а в хате лебяжьевца Майкуты.
10*

291

Похмельный обещал быть через час. Иван ушел, и он
хмыкнул: был бы на работу этот день столь щедр,
сколько на разговоры,— время к ночи, а приглашают
еще на один.
Потом задумался. Этого-то разговора он меньше все­
го ожидал. Неужто сейчас и, видимо, очень просто ре­
шится то, что мучило его в эти дни и заставило уни­
зиться до безответной просьбы? Похмельный понял ста­
рого Лукьяна: согласиться на замужество Леси — а при­
глашают, он не сомневался, именно для этого,— лучший
выход для семьи высланного кулака. С грустью вспом­
нилось где-то слышанное: голод — лучший сват, и он,
по обыкновению, представил в лицах скорую встречу,
поведение всех четверых и то, что вскоре ему придется,
хочешь не хочешь, называть Лукьяна если не отцом или
батьком, то уж, во всяком случае, по имени-отчеству —
Лукьяна, который недавно горько и искренне сокрушал­
ся о том, что в свое время не убил его. Представил,
опять хмыкнул и стал яростно натирать портянки гря­
зью, забыв взять с собой мыло, подаренное Полухиным.
Но видел Похмельный в этом приглашении какую-то
пренебрежительность, которая его оскорбляла.
«Вот возьму и откажусь! — со злостью думал он по
дороге домой.— Скажу: не обессудьте — передумал. Тото у Лукьяна морда вытянется... Ишь, одолжение дела­
ют... Потом начнут воду вываривать: требуй возвраще­
ния, корми, строй, помогай... У-у, кулацкое отродье! Ле­
сю жалко, а то б послал куда подальше»,— распалял он
себя и знал, что не откажется. А по дороге к Майкуте,
в потемках считая хаты, уже невольно прикидывал: где
им жить, у кого занять денег на обзаведение и чем впо­
следствии отдавать долги, что написать Карновичу, о
чем просить Гнездилова.
Он долго не мог найти нужную ему хату, пришлось
стучаться к кому-то, вышел хозяин и, дивясь, указал че­
рез дорогу напротив — там тусклым крохотным оконцем
светилась мазанка.
На стук вышел Иван и, пропустив его вперед, наки­
нул крючок на дверь.
Войдя, Похмельный опешил: в тесной комнатухе при
свете плошки сидело мужиков восемь из числа выслан­
ных лебяжьевцев. Ни детей, ни Леси, ни других жен­
щин не было.
Иван остался у дверей, указав ему жестом: проходи
292

к столу,— там пустовало грубо сколоченное из обрезок
горбыля сидельце. Нехорошее предчувствие холодом по­
лоснуло под сердцем. Первой мыслью было выйти, но
тотчас одернул себя: подумают, испугался, к тому же в
дверях Иван, не хватало еще свалки...
— Ты не топчись, как бык,— подстегнул кто-то,—
проходи и садись.
Похмельный сел, огляделся: что дальше и кто нач­
нет?
Начал Самойло Сичкарь, семейный выселенец, пост­
радавший безвинно, которому Похмельный, жалея дет­
вору его, всячески старался помочь в дороге.
— Желаемо спросить у тебя кой-чого, готовься отве­
тить.
— А если не захочу?
— Воля твоя,— охотно предоставил выбор Сичкарь и
выпрямился на лавке.— А не боишься, шо заставим?
Кто-то тихо добавил:
— Чого не знаешь, и то скажешь.
— Бить будете? — полюбопытствовал Похмельный.
— Будем,— сумрачно пообещал от дверей Иван.
— Ты не кочевряжься, Максим,— спокойно посовето­
вал Сичкарь.— Тебя если бить, то надо до смерти, шоб
ни слуху ни духу... Был сегодня с Гнездиловым разго­
вор про нас?
— Был.
— Вот и перекажи его весь без утайки от слова до
слова.
Похмельный вытер сухое лицо, задумался. Ни сбори­
ща, ни угроз он не боялся — сильно устал за день, слов­
но после тяжелой работы. Все еще побаливала голова,
и, может, поэтому ответил с излишней прямотой и рез­
костью, не оставляя никаких надежд для них и нисколь­
ко не думая о возможных последствиях для себя.
Лишены они всех прав и гражданства. Скорей всего,
навсегда, следовательно, ни о каких послаблениях со
стороны власти не может быть и речи, не говоря уже о
возвращении из высылки. Им категорически запрещены
всякие собрания и сходки. За самовольный выезд или
уход из села должно отдавать под суд. Из всех граж­
данских обрядов разрешены только похороны... Ему не
дали договорить.
— Ты, гад, наше горе нам не пересказывай! — крик­
нул Сичкарь, и остальные поддержали его.— Ты скажи,
293

чем нам детей кормить? С ваших пайков скоро поды­
хать начнем!
— Я их увеличить не могу. Гнездилов, кстати, тоже.
— Знаем. Таких, як ты с Гнездиловым, на другом
используют: ограбить, выселить... Другого не поручають! Колхозникам трудовые дни хлебом оплатить обе­
щаются, а нам?
— Пока не знаю. Так же наверное...
— Тогда какого ж ты! Почему до сих пор работы не
даешь?
— Я бы давно дал, да вдруг неурожай. Если осенью
весь хлеб государству? Колхознику, может, и оставят
чего, а вам — вот! Что тогда спросишь? Опять я один
виноватым останусь?
— Брешешь! — крикнул ему Майкута.— Гнездилов
сегодня на собрании клялся две трети урожая в селе на
трудодни оставить.
— Я и говорю: в случае урожая. В случае недоро­
да — сами колхозники могут без хлеба остаться, не то
что вы.
— Ну хотя бы пайки увеличили! — вскрикнул Сичкарь.— В долг. Ведь голодуем мы!
— А чем ты тот долг отдавать будешь? — спросил
Похмельный.
— Работой!
— Когда? Зимой колхозной работы мало. Говори спа­
сибо, что хоть такие дают. Мне Гнездилов прояснил
обстановку...
И Похмельный, по-прежнему не щадя их, рассказал
о том, каких трудов стоило утвердить и эти скудные
пайки, о вокзалах и воинских казармах, переполненных
высланными, куда уходят продукты и как их еще не
хватает па заводах и стройках честным рабочим людям.
Потом, не заметив когда, смягчился:
— Гнездилов не против, и я разрешаю: сейте, кар­
тошка у местных есть. Время, правда, для нее ухо­
дит, ну а вдруг выпадет год дождливый, возможно, к
осени даст хороший урожай. Разрешаю телка, поросен­
ка, птицу всякую, рассадничек, все разрешаю, обживай­
тесь... В долг бери,— строго посоветовал он хозяину ха­
ты Майкуте Ивану, спросившего, где взять семян, за
что купить.
— А чем тот долг отдавать? — язвительно напомнил
Сичкарь.
294

— В батраки наймись,— невозмутимо ответил По­
хмельный.— Тебя, я думаю, не надо учить, как это де­
лать?
Его спокойствие обезоруживало. В голове не было ни
страха, ни раскаяния, ни злорадства. В комнате малопомалу успокаивались. Заодно прояснилось, что он дей­
ствительно не в силах им помочь в большем, даже при
желании. Он отбивал их наскоки играючи. Отказывал
твердо, отчего становилось легче, или обещал лишь то,
в чем был уверен.
Почему это он о них не думает?.. Да, верно, он сей­
час только о колхозе печется... А неужели непонятно,
что им, навсегда сюда сосланным, на руку быстрейшее
развитие колхоза? Ведь в нищем селе, где и на празд­
ник горсть муки одолжить не у кого, им вообще не под­
няться. Думая о колхозе, он думает и о них... Лес ну­
жен? Понятное дело, без ремонта в таких завалюхах не
перезимовать. Но лес вначале надо выбить в лесничест­
ве, под благовидным предлогом на колхозные нужды,
потому что лично для высланных не выпишут ни одно­
го строевого хлыста. Дай им лесу — гуляевцы себе по­
требуют: и те, кто взял на постой по просьбе Гнездилова,
и многодетные колхозники, и одиночки, и будут пра­
вы: почему он высланным кулакам помогает, а колхоз­
никам нет? Завтра же в бригады? Он согласен. Но най­
дется ли всем работа на пахоте?
После отъезда Гнездилова за каких-то три часа в
бригады записалось около ста пятидесяти человек, и те­
перь, при имеющемся числе тягла на каждый бычий
хвост приходится по пять плугатарей и вдвое больше
погонычей, и даже бабы грозились выйти на подвоз се­
мян и работать отдельными бригадами на баштане и
чигире...
Желание узнать подробнее, выявить возможности
колхоза, определить себя при них, зацепиться заставля­
ло мужиков повторяться в вопросах, переиначивая их,
Похмельный с удовольствием отвечал, слушал, невольно
отличая голос каждого,— оскорбляют, грозят, а уже
сквозит хозяйственное, свое деловито-жалкое...
— Я думаю, пайки в скорости отменят. Не выгодно
государству такую ораву нахлебниками держать, да и
возни меньше с их распределением и доставкой. Пла­
тить за работу в колхозе вам, видимо, будут таким же
манером, что и колхозникам, только, может, поменьше...
295

— Ага,— вы заплатите,— процедил сквозь зубы Хрисанф Овчаренко, поворачивая к нему седую, лохматую
голову с пятнистым через весь лоб шрамом, странно
сломавшим левую бровь широкоскулого смугло-рябого
лица.— Только и оплаты, чтоб ноги не протянуть...
— Ну почему же,— возразил Похмельный.— Стране
нужны рабочие руки, особенно крестьянские. Будете ра­
ботать— обживетесь. Гнездилов не возражает иметь не­
большое личное хозяйство. Нам нет смысла держать
вас в черном теле. Наказание вы понесли...
— Цыть! — вдруг бешеным шепотом закричал Сичкарь и тут же зашелся в сухом долгом кашле.
— Ты... Не верьте, мужики!.. Тебе... Вам, переверт­
ням, ни одному... Ни одному верить нельзя,— сипел он
горлом сквозь удушье и слезы.— На обмане... Все годы
обманом...
Похмельный выждал, пока он отдышится, осторожно
поинтересовался:
— В чем обман-то?
— Ты не знаешь? — Сичкарь тяжело приходил в се­
бя.— Тебе объяснить?.. Вы не верьте, мужики, вы меня...
еще раз послухайте... У них же хитрость змеиная. Попервах они нас не трогали, даже богатеть советовали
пэпами всякими. Мол, Советская власть вас, страдаль­
цев, освободила от царей та панов, землю отдала, те­
перь помогите ей: сейтесь сколько сможете, сколько в
силах... Помнишь, Лукьян, приезжал до нас с ихнего
ЦК, плакался, шо рабочим трудно, просил помочь пше­
ничкой? Он тогда на сходе так и объявил: наша партия
призывает вас к обогащению. Обогащайтесь! Батраков
нанимать разрешили, земли распахивать, скота сколько
хочешь разводить. Все разрешили, не хуже этого... Мы
и поверили. Кинулись в работу, жилы с себя вытягива­
ли. Думали: раз просят, разрешают,— чого ж не помочь?
Ну и деньжата завелись, скотина... неплохо зажили...
А як же! По труду и воздалось!
— Не все зажили,— тихо вставил Похмельный.
— Молчи! Те, кто работал, зажил! — яростно обо­
рвал его Овчаренко.— Бедовали лодарюги, те, кто всю
жизнь в холодке спасался.
— Ты не перебивай, не суйся! — закричали осталь­
ные.— Говори, говори, Самойло,— попросили они про­
должить не раз слышанное.
— Но когда мы разжились хозяйством, когда они с
296

наших трудов поднакопили сил до тех колхозов,— нас
обкулачили. То были страдальцами, помощниками, опо­
рой— помню, именно так из ЦК нас прозвал, и в один
день — враги. За все труды наши, за помощь, нас прав
лишили, хозяйства — в колхоз, а нас — на высылку. На
миллионы рублей коммунисты добра с наших дворов
взяли! Таким макаром они сразу двух зайцев убили: и
доход государству громаднейший, и батраков тысячи.
Прав зачем лишили? Держать нас батраками при самой
власти. А шоб самим в стороне остаться, они составле­
ние списков бедноте поручили. Та от души постаралась!
Они ж ей двадцать процентов, с каждого раскулаченно­
го двора разрешили себе брать. Больше вышлете —
больше достанется. Составляла-то одна голота. А такие,
як этот, оказались вроде бы пи при чем. Мол, нс с пас
спрос,— с активистов сел. Теперь поняли? Вот так! Тут
чья-то голова крепко мозгами пораскинула.— Сичкарь
повернулся к Похмельному: — Скажешь, не так?
— Не знаю. Я у той головы в советчиках не ходил.
— Такая же! — безнадежно махнул рукой Овчареико.
Здесь впервые у Похмельного спросил старый Гоитарь:
— Ну а ты для чего остался здесь?
Похмельный насторожился. В спокойствии, с каким
был задан вопрос, угрозы таилось больше, чем во всех
злобных выкриках остальных присутствующих. Свои де­
ла Гонтарь совершал без шума, деловито и спокойно.
— Это мое дело... Вы что же, вроде на допрос ме­
ня вызвали? — попытался он пошутить.
— А ты думал, в зятья просить кликнули? — на­
смешливо отозвался у двери Иван; его поддержали:
— Ты не огрызайся! Мы помним, шо ты кричал во
дворе, когда отъезжал. Добивать вернулся? Отвечай!
Ответ ждали долго и услышали неожиданное:
— Я сам не знаю... Считайте, уговорил Гнездилов.
Просил меня. С людьми трудно здесь...
Все посмотрели на старого Гонтаря. Теперь только
он будет спрашивать Похмельного, имеет на то особое
право; остальным не мешать...
— Эту байку местным расскажешь... Леся нужна? К
ней тянешь руки? Шо ты за человек? — Лукьян пора­
жался искренне. Похмельный затравленно поглядел на
мужиков.
297

— Не поймешь ты, а я объяснить не могу. По прав­
де говоря, мне сейчас не до Леси. Но от своих слов не
откажусь: отдашь — завтра же по закону... Мне разре­
шат.
— Почему же в Лебяжьем не хотел по закону?
— Не знал я... не решался.
— А чого морду воротишь? Все ты знал! Ты боялся,
как бы в твоем округе не узнали, шо берешь в жены
дочь того, кого уже в черные списки внесли. Карновича
ты боялся, за партийность свою боялся, должность по­
терять боялся. Ты даже ее не пожалел, сюда на муки
отправил, лишь бы при должности остаться, честным
себя показать!
— Я за свое отвечу... Но ты партийность мою не
трогай. Я ее не на высылках заработал,— ответил Пох­
мельный и сгорбился.
— На людской беде ты ее заработал да на чужих
бабах... Думаешь, мы не знаем, по каким притонам ты
в городе блудил? Я Лесе все теперь рассказал, пусть
знает!
Побледневший Похмельный приподнял ладонь:
— Ты меня своей бедой не винуй. К высылке тебя —
та и всех вас! — не я, не Карнович определяли. Ваши
односельчане. Погоди, дай сказать!.. Ты мог вызнать —
в списке ты или нет? Мог: Данилюк — знакомец твой.
Но тебе не до того было. Ты все по округе мотался,
менял, выгадывал, переезжать собирался... Слыхал я о
твоих коммерциях! Ты решил: ежели я у тебя хлебосольствую, с Лесей у нас... обещалось, то не посмеют
тебя тронуть. Людям на «здравствуй» не отвечал. Но
ваш актив оказался крепким. Он не побоялся пи меня,
ни Карновича, ни кого другого... Так было?
С лица Гонтаря медленно сползало деланное спокой­
ствие, выступило истинное, страшное...
— Но ты же знал! Знал, иуда, шо нас вышлют! Ведь
было, было у тебя время съездить в округ, упросить...
Уже когда с Лебяжьего вывезли, нас два дня за стан­
цией держали, паровоза не было, тебя люди звали, мо­
лили, криком кричали прийти, а ты все конвой посылал,
а сам ховался да пил с милицией!
— Тогда уже поздно было... Перед Лесей винюсь да
перед детьми его,— Похмельный указал на Андрея Повязкина.— Но не перед тобой! Ты кто такой, чтоб каз­
нить меня? По твоим делам тебе бы не здесь сидеть!
298

Слыхал и я, чем ты с сынком в гражданскую... С того
и разжился? Я, значит, с шашкой за власть, а ты с
мешком? Моих друзей уже и кости сгнили, а ты... Ишь,
праведники собрались... Страдальцы! Судилище устрои­
ли... Да я гляжу, не одного меня... Советскую власть,
партию судите? Да какое вы имеете право, вы! Вы кто
такие?.. Вы хоть чем помогли нам? Ну? Чем? Вы хотя
бы не мешали... За год пятерых активистов ухайдокали,
инструктора. Меня на его место... Сколько вы скота по­
резали, сколько хлеба сгноили, отравили, сожгли. Те­
перь заболело? Детей своих вспомнили. У того инструк­
тора четверо остались и жена калека, мы с каждой
получки... Пусть я подлец по-вашему, но обвинять всех...—
Он тяжело наливался той тупой безрассудной яростью,
во время которой он уже ничего не боялся.— Да вы ра­
дуйтесь, сволочи, что хоть так обошлось! Вас надо бы­
ло еще лет десять назад выслать! Зна-аю, зачем зама­
нили! В дороге не удавалось? Правильно. А сейчас мож­
но. Пусть попробуют доказать, кто убил: вы, чечены,
поляки или местные прибили... Все правильно! На!
Он выхватил наган и кинул через комнату на колени
Сичкарю. Тот в испуге отшатнулся. Метнулось пламя в
плошке. Наган взял Овчаренко и низким шепотом, что­
бы не сорваться в кашель, повернулся кПохмельному:
— Заткни хайло, храбрец! Мы знаем, когда тебя
кончить... Тебя, и твою власть, и твою партию! И дай
бог, шоб наш приговор свершился. Скольких таких,—
он указал на Сичкаря,— вы сослали безвинно? Сколько
тысяч погубили?
— Это ошибка! — в той же ярости выкрикнул По­
хмельный.— Перегиб, мы его осудили! Вы своими гряз­
ными лапами не трогайте.
— Замолчь!— засипел Овчаренко и вскочил.— Грош
цена такому делу, за которое гибнут безвинные люди!
Мы, может, и выкарабкаемся, а те, кого в Сибирь, на
Север сослали? Не слышал, сколько их уже полегло и
сколько еще ляжет? Никакая распрекрасная жизнь, шо
вы обещаете, не окупит смерти детей!
— Ты не перегинай! Среди вас ни одного не помер­
ло.
— Не радуйся. И до нас очередь дойдет. Половина
наших стариков уже одной ногой в могиле. Туда и де­
ти...— тонко оборвал он, осел на лавку, схватился за
грудь.
299

— Детей не дадим! Не допустим смерти. Вам — еще
посмотрим, но их — вытянем. Найдем средства, продук­
ты. Найдем здесь, найдут где-то... Детей своих жаль?
А о наших думали? Ах, как кусать вы умеете. Партий­
цы на каторгу, партийцы готовь революцию, партийцы
на войну, защищай, строй, добывай, организуй, и толь­
ко слышишь: неправильно, не по совести, жестоко, не­
справедливо, а сами либо в сторону, либо с ножом в
спину... А дерьмо кому разгребать? Опять партийцам?
Ничего, разгребем, не погнушаемся... И ошибки выпра­
вим. Для тех, кто остался, мы великое дело сделали.
Без вас они за год поднимутся... Дадут, дадут колхозы
хлеб стране! Без вас накормим!..
Его прервал Дерновой Лука, выселенец Божедаровки, соседнего с Лебяжьем села:
— Да черт с вами, делайте что хотите, но зачем же
по живым костям ходить! На чьем-то горе свое счастье
строить. Зачем высылать нас? Оставили бы хату, ого­
род да место на кладбище, но высылать-то зачем? Кто
выгадал на этом? Государство? Нет. Рабочие? Нет. Или
считаешь, шо тебя теперь нахваливает беднота в Ле­
бяжьем? Тоже нет! Вы раскулачили крепкие дворы. Вы­
слали мужиков, которые умели с умом хозяйствовать,
жить большими семьями, показывали, як можно вы­
браться из нищеты, приложив к земле старание и руки.
В голодовки мы бедноту от смерти спасали, хлебца до
новины она только у нас занять могла, вы ей только
обещались. Того добра, шо ог нас осталось, ей нена­
долго хватит. Не будет тебе, Максим, и уважения от
нее, на которое ты рассчитывал, хотя, кажись, ради нее
душу свою споганил...
— Да, тебя оставь,— не стйхал в гневе Похмель­
ный,— это ты теперь такой смирный, а оставь — через
год весь актив села втихаря на тот свет спровадил бы...
Не-ет, все правильно. Если и были какие сомнения, то
сегодня кончились. Кончим и разговор на этом. Обрат­
но не переиграешь, как бы вы ни хотели.
— Оно для вас игры,— вступил в разговор Степан
Халавчук, односельчанин Дернового, недалекий межведковатый увалень, заросший до постоянно сонных глаз
пегой бородой, сидевший в одной замашной рубахе, в
расстегнутом вороте которой поверх густой, клочками
седеющей шерсти поблескивал медный крест,— а для нас
жизня. Нехай я, по-твоему, разживался. Но не мог же
300

я, вытягивая свое хозяйство, тянуть хозяйство бедняка.
Где же таких сил набраться. Вы бы и беднякам и по­
могали, а нас не трогали. Мы як-нибудь без вашей по­
мощи...
— Да в том-то и беда,— воскликнул Похмельный,—
что разживались вы не с одних своих рук! За гроши
батрака нанимали. В самую страдную пору он в вашем
хозяйстве спину гнул. Кого вы передо мной разыгры­
ваете. Прямо ангелы сидят!
Овчаренко удивленно спросил у присутствующих:
— Видели такого? На семь собак отгавкался. Оста­
лись мы виноваты. Он со своими друзьями партийцами
ни при чем. Они великое дело делают, а мы для них —
прах, мусор. Смести в кучу — и в яму. Вот собаки! Что
ж с тобой делать, за твои слова, за дела твои?
— Что хочешь,— ответил Похмельный и достал папи­
росы.— От дел своих не отказываюсь и смерти не бо­
юсь. Жаль только что по своей глупости принимать при­
дется...
— И примешь, никуда не денешься,— продолжал Ов­
чаренко.— Никак нельзя тебя, Максим, в живых остав­
лять. Мы помрем вскорости, а наши дети под тобой ос­
танутся. За них опасаемся... Нельзя тебе верить... Вот
ты мог предупредить нас про выселение. Приехал бы и
сказал: мужики, готовьтесь, ждет беда вас. Мы бы хочь
як-то подготовились. Высылки, может, и не минули, но
хочь добро на деньги обменяли, все бы зараз детям
легче. Почему не предупредил? Шо тебе мешало? И ска­
зать нечего? Эх, Максим! Ты-то! Ходил, ел, пил, жил с
нами, вырос на нашем хлебе, кусочник, сволочуга, на
наши деньги выучился — и на тебе, выслал! Ты бы хочь,
гад, Гонтарей пожалел. Их дочку тискал. Любарца,Сичкаря оставил. Они ведь с твоим батьком парубковали,
друзьями считались... На все нагадил, все продал. Не
можем мы ни понять, ни простить тебе..
У Похмельного задрожали руки, лицо, он схватился
за лацканы кожанки и в упор спросил:
— Тебе правду сказать?
— Перед смертью только правду говорят.
— Перед смертью, так перед смертью... Не мог! Не
мог поступиться! Можешь ты понять? Ну, оставил бы
этих, а остальные? Ты небось себя тоже считаешь без­
винно пострадавшим? Ты — ладно, а тех, кто рядом с
тобой сидит: Повязкина, Халавчука, Гулыгу, Солодяка,
301

у него старики дома остались, не пошли... Чем я им по­
том... Выходит, Гонтарей из-за Леси пожалел, Сичкаря
и Любарца по давней с батьком дружбе, а детей Повязника... Не мог, и все тут!
— Так, значит, признаешь несправедливую высыл­
ку?— торжествующе спросил Овчаренко.
— Я и раньше признавал. Теперь партия признала.
Несколько семей с полдороги вернулись после Челябин­
ской комиссии...
— Ты зараз за себя ответь, а не за свою партию..,
Не мог он поступиться... Чем поступиться? Людей пожа­
леть— и не мог? Чого стоит тогда ваша партийная че­
стность! Взял бы и оставил две-три семьи. Кто-то из
твоих оставил бы в другом месте. Смотришь, и горя
меньше.
Похмельного заколотило, этот разговор неумолимо
волок его к краю...
— Ну что ты с меня воду вывариваешь? — прошипел
он в лицо Овчаренко.— Мне ваша высылка полжизни
отняла. Теперь хоть сам на Соловки беги... Нельзя бы­
ло! Все огнем взялось. Захватило и несло так, что ни
шагу в сторону. Последняя классовая схватка, даль­
ш е— чисто! Не надо! — он брезгливо приподнял руку,
прикрываясь от понятно-усмешливого взгляда Гонтаря.— Ничего я не боялся! Плевать я хотел на долж­
ность. Нашел бы место получше... Никому из наших
нельзя было! Скажите, много по чьей-либо просьбе ос­
тавили? Много находилось заступников? Сейчас другое
дело. По дороге повыветрилось...
Прямота, с какой было сказано, заставила задума­
ться. Овчаренко повертел в руках наган:
— Шо сейчас думаешь? Оставим тебя в живых —
поможешь нам? Или опять в горячку, на этот раз Гнез­
дилов, вгонит? Выжить нам поможешь?
— Помогу, чем смогу,— твердо ответил Похмель­
ный,— детям вашим в особенности, но предупреждаю:
в ущерб колхозу ни на копейку не пойду.
Овчаренко заглянул в дуло, прицелился в пол.
— Крепко стоишь... Неплохо... Так шо же с ним де­
лать, мужики? — обратился он к присутствующим.
— Прибить, и весь разговор,— деловито и быстро
предложил Иван. Он по-прежнему стоял в дверях, хотя
сесть место было. — Ты говорил, куда шел?
— Говорил,— буркнул Похмельный. Все, что внезап­
302

но вскипело в нем, разом осело. Злила собственная бес­
помощность. Зачем-то отдал наган... Впрочем, не для
стрельбы, не для убийства его вызвали, хоть Иван и
старался. Грубые попытки запугать его, заставить рас­
каяться, обещать невесть что и тем унизить вызывали
поначалу гнев, а теперь, схлынув, досаду.— Вам лучше
не станет. Убьете — пришлют другого. Тогда шиш вам,
а не рассаднички и поросятки. Местным убивать меня
не за что, коту понятно, поэтому вас всех отведут верст
за пятьдесят в степь за проволоку...— Он поднялся.—
Хватит. Поздно... Я не про полночь. Поздно обмусоли­
вать то, чего не вернуть... Собирайтесь, советуйтесь, по­
могайте друг дружке. Разрешаю и скажу комендантам.
О будущем думайте. Вы все обязаны работать в кол­
хозе, иначе лишат пайка, но что дальше — не знаю,
врать не хочу, хотя работники сейчас с вас... Я, конеч­
но, дал маху. Мне бы раньше вас собрать, расспросить,
может, сообща придумали чего... Если появится что —
зовите, приду, но не так... Ну, давай его сюда,— он
протянул руку за наганом.— Давай, давай, дядько Хрисанф. Эта штукенция не для нас с тобой. Хватит нам
пулять друг в друга. Отстрелялись. Мне самому не­
сладко...
Овчаренко поглядел на него снизу:
— Ты запомни: вякнешь кому и заберут кого из
нас — точно прибьем. Ты не думай...
— A-а, кончай! — Похмельный высвободил из рук
его наган.— Узнают не узнают — какая разница. Без
моего разрешения вас никто не тронет. Я теперь для
вас царь и бог и воинский начальник. Вы вот что, стра­
дальцы. Ружья держать я вам запрещаю, но в здешних
озерах, говорят, рыбы много. Если хотите — дам запрет
местным, а вы ловите. Все какая-то поддержка.
— Сетей нету, плести не с чего...
— Соберите деньги. Попрошу Гнездилова, он найдет
или закажет.— С каждым словом его все больше охва­
тывало привычно-знакомое чувство власти над ними.
— Не запрещай,— все так же тихо говорил Овча­
ренко.
— Почему?
— Нехорошо... Они нам крепко помогают. Если бы
не они...— Он достал из кармана тряпку, стал сморка­
ться.
Похмельный с удивлением смотрел на него — этого
303

еще не доставало. Так крепко началось и так слабо
кончается? Но он ошибся. Овчаренко спрятал тряпку в
карман, поднял голову:
— Ты не строй из себя. Не быть тебе начальником
над нами. Шоб ты для нас ни делал — не простим. При­
бьют тебя, кота, не сегодня, так завтра, не мы, так дру­
гие. Был перевертнем, им и останешься. Не будет тебе
от нас прощения... Выпусти его, Иван.
Да, жаль: последнее, выгодное к уходу слово оста­
лось не за ним. Похмельный, все еще медля и лихора­
дочно соображая, что ответить, шагнул к выходу, Иван
хотел было распахнуть перед ним дверь, он мягко и вла­
стно— вот и момент! — отстранил его:
— Не хлопочи, Ваня. Ты сегодня уже потрудился
для меня.— И, сжав в кармане рукоять нагана так, что
заныло в пальцах, не сообразив, для чего он говорит,
не продумав с правленцами, тем непререкаемым голо­
сом, каким командовал ими во время этапа, объявил: —
Чтобы завтра же все — все до одного сидящие здесь —
в семь утра были у правления. Задам я вам... работу.
...Ночь обдала его, разгоряченного, холодом и мягким
светом низко висящего над далеким лесом месяца. Он
определился быстро, идти надо было почти через все
село, и, шагая белеющей среди черно-травяных обочин
дорогой, он испытывал радостное облегчение: наконецто пришлось поговорить с ними. Впервые за все время.
О сути разговора не думал, сейчас он только проверил
себя: не оказал ли в чем страха перед ними? Глупость,
необдуманность — куда ни шло, в его глазах это было
не столь важным. Не простил бы себе боязни или похо­
жей на ту злопамятную, при отъезде, истерику...
Горячность была излишней, вспоминал он, а так вро­
де бы держался неплохо... Ах как кстати этот разговор!
Сколько сил и сердца отнимали они своей ровной, мол­
чаливой ненавистью, в то время когда всю душу и по­
мыслы требовалось отдать колхозному делу! Теперь по­
явился какой-то просвет, можно вздохнуть свободнее...
Вот только любопытно, кого благодарить за нее, кто из
них надумал...
Да! Но и они держались! Какое же злобное презре­
ние они испытывают к нему, что до сей поры ни один
из них не обратился лично с просьбой. Дров нет, в ха­
тах, несмотря на май, все еще холодно, ибо по-хороше­
му не протоплены с зимы, простенькую баланду сварить
304

не на чем: собирают кизяк, трясут гнилую солому с загат, от такой топки нет тепла, только смрадный дым до
кашля и слез, но ни один — ни один! — не подошел по­
просить коней привезти хворосту из лесу, пошли к Гриценяку, тот дал, а потом сообщил Похмельному таким
тоном, будто просил извинить за разрешение.
«Сволочь, гад, сука, кусочник!» — шел и восхищался
он столь ясно выраженным отношением к нему сослан­
ных односельчан. Ничего, ему не привыкать, стерпит и
это... Сводить с ним счеты — убивать, им действительно
нет смысла, а оскорбления — пустое, за ними нет ни­
чего, кроме отчаяния и страха перед будущим, которое
отныне во многом будет зависеть от него. Потому и вы­
звали...
Теперь советы Гнездилова — дать сосланным возмож­
ность быстрее обустроиться — выглядели по-иному,
вспомнились с благодарностью, поскольку были созвуч­
ны и его, пока тайному, желанию помочь им, особенно
землякам. Сам не ведая того, секретарь развязал ему
руки, поддержал в поисках, а заодно — тоже неволь­
но— убедил в том, что истинная помощь — не мелкие
поблажки, вроде разрешения разбить рассадничек, за­
вести поросенка, а в создании крепкого колхоза. Создаст
он такой колхоз или нет — дело будущего, не от него
одного зависящего, думать об этом сейчас не хотелось.
Он вспоминал землянку Майкуты и особенно радовался
тому ответу, в котором твердо объявил, что помогать —
поможет, но в ущерб колхозу не пойдет. По привычке
мысленно продолжая разговор, он находил ответы еще
более ловкие и удачные, но вместе с тем как давно зна­
комую застарелую боль ощущал непреходящее, хоть и
ставшее теперь гораздо менее болезненным чувство ви­
ны.
А у Майкуты еще долго не расходились. Приказ По­
хмельного собраться завтра к семи утра сочли пустым:
сам только что говорил, что нет такой работы, которая
бы твердо гарантировала оплату хлебом. Припомнили
гнездиловскую речь на собрании, увязывали ее с отве­
тами Похмельного, примеряли со всех сторон к своему
положению и гадали, чем обернется для них развитие
колхоза и перепадет ли чего-нибудь из тех колхозных
благ, какие нынче щедро сулил колхозникам секретарь
райкома.
— Да ты молись, несчастный, шоб те пайки подоль­
305

ше не отменяли,— советовал Овчаренко Сичкарю, кото­
рый уверял присутствующих в их скорой отмене.— Не
дай бог сегодня отменят, завтра помрем. Заплатят ему...
И ты поверил? Кто тебе заплатит? Ну, нехай заплатят.
Копейки. Шо ты на них в лавке купишь? Большая часть
хлеба пойдет государству на план, а шо останется —
колхозники в один день прямо с полей по домам разве­
зут. Нам же — солому...
— Твоя правда, Хрисанф. Шо уродит в городчике,
то и наше,— сумрачно поддержал старый Гонтарь.—
Без пайков не вытянем. Вы слышали, шо Максим кри­
чал, когда отъезжал? Передохнем здесь, а возврата не
будет. К тому идет. Моя Леся на глазах тает...
— Ну, Похмельный, положим, кричал сдуру, а Гнез­
дилов с умом говорил,— возразил Солодяк, старый вы­
селенец с жутко запавшими щеками.— Мы, говорит, бы­
ли опасные на родине, с хозяйством и родичами...
Овчаренко перебил:
— Як раз на родине я опасный не был. Но когда
меня... Чем же я теперь для них опасный? Скрутили по
рукам-ногам — и опасный? Развязал бы кто — я бы
им...— Он словно захлебнулся последними словами, опу­
стил голову, но всем стало понятно.
— Ну, это кто як хочет,— ответил Сичкарь.— Небы­
ли мы врагами ни там, ни здесь не будем. Может, имел
кто грех, но не всю жизнь за него расплачиваться. Ли­
шили всего, выслали. Чего им еще? Хуже не накажешь.
Расстрелять разве...
— Им и высылка костью в горле стала, а ты расст­
реливать,— тихо отозвался Андрей Повязкин, молчавший
весь вечер и теперь, после ухода Похмельного, разгово­
рившийся.— В ней они с ног до головы обмарались. Те­
перь и признаться: вернуть нас назад — стыдно и доби­
вать здесь нельзя: в ихнем ЦК за это дело крепко по
головам бьют. Должно на лучшее повернуть... Письмо
бы Сталину...— добавил он так, будто спросил совета.
— Я и говорю,— продолжал Сичкарь,— это понача­
лу в строгости, под комендантами, а потом, наверное,
послабления будут. Если пайки отменят, то надо какойто другой выход искать. Шо деньгами, шо хлебом. Хочь
чем-то да оплатят. Хорошо бы наравне с колхозника­
ми... Ты чув, Хрисанф, шо Гнездилов говорил?
— Не был я там...
— А я был с Андреем. Если верить Гнездилову, то
306

колхозникам неплохая жизнь намечается. Беднякам в
особенности. Нам бы тоже колхоза держаться надо...
— Понравилось? — спросил Овчаренко.
— Шо? — не понял Сичкарь.
— Понравились, спрашиваю, гнездиловские речи? —
томно усмехнулся Овчаренко.— Ты сказал, будто бы се­
годня Гнездилов с умом говорил. Правильно — с умом.
Они без ума ничего не делают. Над нами тоже кто-то
с умом поработал. Выжмут все — и на кладбище... Ни в
каком другом государстве такого удумать не могли. Эти
же мало того шо придумали — они сделали... О-о,— он
страшно сжал кулаки, потряс ими над коленями.— Свя­
занный... Их бы живыми в землю! — прохрипел он, об­
водя мгновенно обезумевшими глазами присутствующих,
и тотчас смолк, уронив на грудь лохматую голову.
Хозяин хаты Иван Майкута покосился на его вислые
плечи, жилистые руки, помялся, наконец сказал:
— Нет, Хрисан, шо-то не так. Я, положа руку на
сердце, скажу: вина наша есть. И моя, и твоя, и ты,
Лукьян Нестерович, нечего греха таить, в последние го­
ды настриг шерсти с лебяжьевцев. Вон Андрея Повязкина ни за что выслали, Сичкаря, Халавчука, Костоглода, Любарца... Вот кому горе ни за шо ни про шо.
Оно и нас, конечно, выселять не стоило. Да кто ж знал,
шо коммунисты так быстро на колхозы повернут! С тозами у них не вышло. Думали, и с колхозами так же:
поколготятся, покричат, нагонят в зады холоду, на том
и кончится, а оно, бачишь, як полыхнуло. Не успели
мы...
Халавчук, по-воловьи спокойный, соседствующий дво­
рами с Майкутой и в Божедаровке и здесь, согласно
прогудел:
— Был грех чи не было, а выселять не следовало.
Теперь все заново начинать?
— Веку не хватит заново,— печально возразил Сич­
карь.
— Ему хватит! — скупо улыбнулся Халавчуку Повязкин.— С его здоровьем можно и заново... Нам всем на­
до на работу выходить. Неправда, не помрем. Еще и
обживемся помаленьку. Размышляют.., После двадцать
первого года не с лучшего начинали. А там, глядишь,
может, и прощенье выйдет.
— Да за шо прощать-то, Андрей! — вскрикнул Ов­
чаренко.— Объясни! Чем же я виноватый. Тем, шо не
307

в старцах жить хотел? Шоб детей выучить, в люди вы­
вести, шоб на старости свой кусок хлеба и угол иметь?
Шо ж ты мне на рану соль сыпешь! Обрадовался!
Гнездилову поверил! Гляди, не обмочись с радости.
Многие посмотрели на Повязкина с укором. Он сму­
тился. Иван, чтобы загладить неловкость, повернул на
другое:
— Да, им верить нельзя. Взять Максима. Кто мог
подумать. В хлопчинятах бегал— за ним, кажись, не за­
мечалось. Все собак жалел, коней приваживал. Это его
партийцы на фронте в свою веру обратили.
— Какое на фронте! — скривился Костоглод, земляквыселенец, ныне занимающий хатенку рядом с Гарькавым.— Вы не знаете, а мой младший брат вместе с ним
с войны вернулся. Рассказывал он мне всею подногот­
ную про этого Похмельного. Он когда пришел с фронта,
угла своего не имел. Тетка померла, хата завалилась,
вот и блукал по свету собакой бездомной. Кто пригре­
е т — тому и служил. У баб перебивался. Служил в ми­
лиции— ушел или выгнали, не знаю точно. Потом в за­
готовителях отирался — тоже, видать, оттуда поперли.
Работать оно не привычное, а кто же лодыря держать
будет. Жаловался брату: жизни не понимает, не знает
куда себя деть...
— Землю бы пахал, сволочь! А то все на дармовщи­
ну хотелось.
— Так и жил!
— Кто привык смалку до чужого хлеба, тот свой ни­
когда растить не станет.
— Трутни быстры на плутни!
— Да, потом он на племенной станции ошивался,—
продолжал Костоглод,— пока его Карнович не подо­
брал. В партию заставил вступить, пригрел, должность
подобрал. Там он его и насобачил. Вот из таких жало­
стливых и вырастают зверюки. И скажи ж ты: не по­
стеснялся вернуться. С вами вырос и вас же выслал.
Неужто так за должность свою боялся?
— Ну а за шо ж еще? — спросил Сичкарь.
— Тогда вконец мужик осволотился,— заключил Ко­
стоглод.
— Да нет,— засомневался Майкута.— Тут што*го
другое, тут, по-моему, вера у него...
— Какая, к хренам, вера! — с раздражением ответил
Овчаренко.
308

— Из-за Гонтаревой Леськи остался, вот и вся вера.
— Не то, батьки, не то,— поддерживал тему Иван.—
Он, подлюка, правду доказывать остался. Вот, мол, я
какой. Остался с вами, не побоялся, не погнушался.
Что ж, ему можно. В председателях. Везде накормят,
напоят, спать уложат... Леську ему не видать. Ходит к
нам один местный хлопец, помогает... За старого кирги­
за отдадим, но только не ему! Правда, батько?
Старый Гонтарь посмотрел на сына долгим опечален­
ным взглядом и не ответил.
— Не-ет,— все с той же раздумчивостью продолжал
Майкута.— Шо ни говори, но вера у них есть. Слышал
я, будто этих партийцев когда-то совсем мало было. Го­
няли их, били, в тюрьмы сажали навроде первых хри­
стиан, а ты бачишь, сколько их стало, какую они махи­
ну порушили. Мыслимое ли дело — империю развалить,
царя скинуть! Царским генералам с Антантой морды
набить. Камня на камне не оставили! Нет, мужики, ве­
р а — дело большое. Все в ней. Они и колхозы вытянут,
попомните мое слово. Год-два — и пойдет у них. В ба­
раний рог людей покрутят, но колхозы развернут.
— Зачем им гнуть? — спросил Повязкин.— Они для
людей и делают колхозы... Какой смысл гнуть? Будут
гнуть — разбегутся. Не то хуже — восставать начнут.
— Не будут гнуться — в лагеря, на высылку, восста­
вать— к стенке. Или нет? — вкрадчиво спросил Овчаренко.— Ты ж на собственной шкуре убедился. Или те­
бе мало? Я смотрю, ты вроде их оправдываешь. Может,
ты уже и со своей высылкой согласный?
Повязкин качнул головою, по ответил не только ему:
— Всю страну в лагеря не зашлешь, не выселишь,
не расстреляешь. Прав ты, Хрисанф, беда страшная,
слов нет. Не по-людски с нами поступили. Однако жить
как-то надо. Был бы один — прибил бы двух-трех пар­
тийцев— и в петлю. Но я с детьми. О них думать на­
до... Дай совет. Все по-твоему сделаю, но лишь бы дети
не пострадали. Убью, сожгу, утоплю. Только кого? Мак­
сима? Вина его есть. Большая вина, но не смертная.
Пусть он сам себя судит... Гнездилова? За то, что ктото меня выслал, а он здесь жить мне дает? Меня когда
сюда везли, я думал: все, собачьей смертью вместе с
детьми лягу. А тут нет, оказывается. В хате живу, под­
кармливают, разрешают хозяйство... Люди помогают...
Я сегодня, когда слушал Гнездилова, словно второй раз
309

на свет народился.— Он поглядел в черные окна, будто
увидел в них нечто, чего не видели остальные, с облег­
чением выпрямился.— Надо работать. Не стоит злобой
сердце надрывать. Мы-то — ладно, видно судьба такая,
но детей от этого беречь надо. Им с коммунистами дол­
го жить, поэтому такие думки детям нашим ничего хо­
рошего не дадут. И ты, Хрисанф, меня не кори. Моя ра­
на глубже твоей ровно на одного ребенка.
Повязкин встал. Огонек в плошке дрогнул, заколе­
бал по стенам изломленные тени, пустил чадную дым­
ную струйку. Повязкин молчал, ждал поддержки, но ее
не было, никто не поднимался, хотя давно пора было
расходиться. Он почувствовал себя лишним, помял тре­
ух в руках и хотел добавить что-то такое, что сглади­
ло бы растущую неловкость между ним и сотоварищами
по несчастью, что до этого часа во многом роднило их,
но не успел — встал с чурбака Сичкарь:
— Пошли, Андрей. Нам с тобой в одну сторону. По­
шли и ты, Степан, доведем до хаты. Кто еще с нами?
Никому не по пути? Тогда — прощайте...
Им никто не ответил, никто не вышел проводить.
Овчаренко с удивлением посмотрел на дверь, осто­
рожно прикрытую Халавчуком, многозначительно указал
на нее оставшимся:
— Слыхали? Я ему неправильно сказал, обидел его,
мурла кацапского. Попробуй сделай с такими шо-нибудь — завтра же продадут. От побачите: они нам еще
подставят ножку!
Ему ответили только вздохами, с какими мужики
стали подниматься, выходя один за одним во двор, в
холод весенней ночи, под черно-зеленое небо и чудный
свет низко стоявшего над землею красноватого месяца.
IX

Похмельный злился: солнце поднималось к полудню,
а бригады все тянули с отъездом. То слишком долго
сводили быков и лошадей к правлению; то недосчиты­
вались нескольких плугатарей с «киргизского кутка» —
дальнего конца села, где жили несколько казахских се­
мей (оказалось, они ушли на станы пешком), то ждали
Семена, чтобы забрать из кузни плуги. Сам Семен объ­
езжал колодцы, черпал мутные остатки, чтобы набрать
бочку питьевой воды: воду из околков люди пить не хо­
310

тели. Причину такой расхлябанности Похмельный ус­
матривал во вчерашнем празднике. Во дворе дарили
шум и суета. Помимо бригадников сюда пришла еще
уйма народа, казалось, что двор и подъезды к правле­
нию заполнили все жители села. Все, кто до вчерашне­
го собрания еще не работал в колхозе, требовали дать
работу. Каждый что-то советовал, подсказывал или, ча­
ще всего, отпускал насмешливые замечания по поводу
таких сборов. Покорно ожидали своего череда выселен­
цы, носилась и звенела детвора, бабы-гуляевки наседа­
ли с яслями. Особенно старалась жена Гриценяка.
Когда Похмельный возразил, дескать, нет подходя­
щей хаты, она под общее одобрение подруг пообещала
завтра же выкинуть все конторские причиндалы вместе
с правленцами из правления — и чем не ясли?!
Похмельному надоела вся эта бестолковщина. Он
поблагодарил собравшихся за желание помочь колхозу
и объявил, что пока определить всех по работам не мо­
жет, а потому просит разойтись. Бригады отправились
только через час, и во дворе стало свободнее. Комен­
дант Кащук с облегчением заметил, что если каждый
рабочий день такой свистопляской начинаться будет,
правленцы долго не протянут: умом тронуться можно.
Похмельный успокоил: это поначалу так, потом должно
наладиться, а сам мысленно порадовался единодушно­
му желанию гуляевцев работать. Но это отчасти и тре­
вожило: где он найдет тот объем работ, который только
что пообещал людям?
Решение пришло неожиданно: как же он запамято­
вал! Он призывно махнул с крыльца, и во дворе засмея­
лись: люди на работу, а правление опять штаны про­
сиживать.
Правленцы не успели рассесться по лавкам, как
Похмельный объявил: с завтрашнего дня колхоз «Кре­
пость» приступает к строительству единого скотного
двора. Будет ли он конюшней, коровником или свинар­
ником— значения не имеет, важно только, чтобы по­
стройка сгодилась для любой нужды. Строить будут
высланные, местных мужиков привлекать только при
крайней нужде. И попросил правленцев хранить строи­
тельство в секрете от Гнездилова. Чем позже он узнает,
тем лучше. Правленцы переглянулись, и довольный
впечатлением председатель охотно пояснил. Во-первых,
держать в безделье на госпайке сотню работных вы­
311

сланных да еще в летнее время — непростительная рос­
кошь. Об этом прямо вчера говорил Гнездилов, так же
думает и он, Похмельный, и уверен, что так же считают
все. Ну а поскольку все колхозные работы уже заняты
колхозниками, то высланным надо найти другую. Луч­
ше всего для этого подходит стройка, потому что неиз­
вестно еще, как посмотрит район на эту затею, когда
дело дойдет до оплаты. По этой причине надо до вре­
мени помалкивать о стройке и уж потом ставить Гнез­
дилова перед фактом. Это во-вторых.
Если привлекать колхозников, то лишь на изготов­
ление рам, дверей, стропил. Словом, такого поделья,
которое, в случае невозможности оплатить, можно было
бы продать на сторону. Если стройку вообще прикроют,
это в-третьих, саман придется отдать на ремонт хат тем
же высланным, чтобы хоть так оплатить их труд.
— Но строиться надо, — безоговорочно заключил
Похмельный, видя разочарование правленцев, тем боль­
шее, чем больше доводов он приводил.— Ну что ты, Гор­
дей Лукич, улыбаешься? Разве нам не нужен коровник
или конюшня?
— Да кто ж против! — воскликнул Гриценяк.— Слов
нет, нужен. Но я против того, чтобы таиться. Наобо­
рот, посоветоваться надо. Какое у нас право задарма
людей заставлять работать? Не поздоровится за та­
кое,— он неопределенно махнул рукой.— А тебе боль­
ше всех. Можешь и местом поплатиться.
— A-а, не больно дорожу... Но вдруг не разрешит
Гнездилов? Чем займешь высланных?
— Не только их,— поддержал Плахота.— Все село
работы требует. Бачили, сколько сегодня пришло
желающих трудодни получать? Без хлеба никому не
хочется остаться. Даже старики... Дед Мосий и тот про­
сится сторожем на чигирь. А баб, подростков сколько!
— Сенокос... — начал Гриценяк.
— До сенокоса полтора месяца. Да и после сеноко­
са... Не пошлешь же ты полтысячи мужиков на башта­
ны огурчики пропалывать. А стройка — это такая рабо­
та, шо всем за глаза хватит. Построим — припрем Гне­
здилова: помогай с оплатой.
— Надо, надо строить,— поддакнул Похмельному
Иващенко.— Ты, председатель, умная голова. Государ­
ству коровник выгодный? Выгодный. Чует мое сердце —
будем мы держать колхозное стадо. Так лучше его за­
312

ранее построить, пока людей прорва.— Выходило у не­
го приторно, но Похмельный его слушал внимательно, и
комендант продолжал со значением: — Мои высланные
при деле будут. А то у них от безделья могут думки про
бега завестись.
— Но если все же не найдем способа оплатить? —
упорствовал Гриценяк.— Ты, председатель, пойми меня
правильно: ты отвечаешь за колхоз председателем, а я
председателем сельского Совета отвечаю перед колхоз­
никами за все решения, принятые от имени колхоза.
Дурачить людей я вам не позволю.
Похмельный осердясь, а потому сердечно улыбаясь,
успокоил:
— Твоей власти, Гордей Лукич, никто не ущемляет.
Ради бога. Только смотрю я, уж больно робко ты ее
применяешь... Ладно, давай не будем строить. Чем у
тебя, сельский Совет, в таком случае будут заниматься
люди? Вот и я не знаю. Им надо работать, набирать
трудодни, колхоз надо разворачивать. Я один буду от­
вечать перед ними. И перед районным комитетом пар­
тии,— добавил он так, чтобы Гриценяк понял разницу
между ними.— Поэтому ты, Гордей Лукич, ко мне не
припрягайся. Пусть уж одного меня за чуб таскают.
В разговор вмешался Гарькавый:
— За работу в колхозе люди потребуют оплатить
хлебом. Деньги — пустое. Будет в закроме — будут и
деньги. Поэтому все зависит от урожая. Неизвестно
еще, какой он выйдет и что останется, когда по плану
вывезем. Дуже много едоков на те остатки... Что тог­
да скажем? Что душа коменданта Иващенко про кол­
хозное стадо чуяла?
Алексей Кащук ехидно д о п о л н и л :
— Тогда колхозники нас в том коровнике на цепа
привяжут вместо племенных бугаев. Кого по старости,
может, и освободят, но меня, Семена и тебя, председа­
тель, наверняка исполнять заставят...
— Та чого вы боитесь!— закричал Иващенко.— З а­
платят не заплатят... У меня соображенье,— он заговор­
щицки понизил голос.— Мы той коровник або конюшню
киргизам в аренду пустим... Вы меня слухайте!.. Это
зараз, по теплу, они в степу мяса наедають або в лесу
в холодке от жары спасаются, днем с огнем не найдешь,
а морозы вдарят — объявятся! А мы им: дорогие кир­
гизы, вот вам теплая конюшня на двести голов! И с
313

каждой лошадки — деньгами або еще чем. Шкурами
можно! Да та конюшня нам через год окупится... О, сображенье! — Он победно посмотрел на собравшихся.
Гарькавый деланно восхитился:
— Вот из кого хороший бы кулак вышел! Жаль, гос­
подь разумом обошел... Кто на твою аренду пойдет!
Киргизы теперь тоже поумнели. Это раньше ты с них
мог по три шкуры драть и с рук сходило... Тебя за та­
кую коммерцию на части разорвут. За одну руку кир­
гизы, за другую — наши, а за ноги — Гнездилов.
— А еще за одну часть — бабы,— ввернул Семен
Гаркуша.— Они ведь тоже в стройке участие примут.
— Не пойму, ты-то что предлагаешь, Федор Андрее­
вич?— с досадой спросил Похмельный.
— Строить,— решительно ответил Гарькавый.— Ко­
ровник нам потребуется. Людям — работа. В крайнем
случае — продадим саман. Это такой товар, на который
покупатели всегда найдутся. Завтра же и приступать.
— На том и кончим.— Похмельный отчаянно шарах­
нул ладонью по столу.— Давайте-ка, коменданты, прой­
дитесь по спискам и готовьте из высланных бригады.
Кого назначить старостами среди них, я подскажу. Что
нам потребуется из инструмента?
— Подожди ты с инструментом,— остановил его Кащук.— Разогнались. Пока два инструмента требуются —
лопата да желающие... Нам бы на другом не спотк­
нуться...
Против строительства он не возражал. Поддержи­
вал Похмельного и в намерении не сообщать в район,
пока не нашепчут или сам Гнездилов не заметит возню
у озера. Сомневался он в том, что в Гуляевке разрешат
рубить строевой лес. По его рассказу — и это подтвер­
дили остальные,— какого-то начальника, проезжавшего
селом, поразило количество добротных деревянных по­
строек в селе, и вскоре в район пришел приказ, из кое­
го следовало: селам, подобным Гуляевке, которые за
счет народного достояния по-кулацки обустроились и
выбрали свое на десять лет вперед, отныне рубить лес
категорически запрещается. На топку брать только суш­
няк, и то через письменное разрешение из лесничества.
В прошлом году он, Кащук, ездил туда с просьбой вы­
делить ему три-четыре сосны на распиловку — отказали,
не помог даже знакомый из района. В те дни он был
свидетелем разговора председателя колхоза из сосед­
314

него района в лесничестве. Председатель умолял вы­
делить на ремонт мельницы и скотного двора хотя бы
десяток сосен. Ему отказали, он поехал с жалобой в
район, к секретарю, и уж после этого разрешили взять
ровно половину запрашиваемого.
На новый коровник пойдет не менее пяти десятков
сосен; возможно, Похмельный и выбьет сколько потре­
буется. Но и с камнем под фундамент плохо. Камено­
ломня— верстах в сорока от Гуляевки. Если возить на
быках, то заложат фундамент не раньше осени, там на­
чнутся дожди, саман размокнет, и все пойдет насмарку.
Вообще же предложение строиться заманчивое, и он,
Кащук, с дорогой душой...
Похмельный расстроился. Его, казалось бы, блестя­
щая идея никак не могла выбраться из правления. Но
сдаваться не хотелось. Его снова поддержал Гарькавый:
— Не нагоняйте страху, мужики. Ты, Максим,
команду давай. Нехай пока саман готовят. Если с кам­
нем не успеем — прикажем по дворам разобрать, чтоб
не мок. Это не хлеб, не съедят. А там видно будет.
На этот раз Похмельный уже осторожно пришлепнул
по столу:
— Будь по-твоему, Федор Андреевич. Значит, начи­
наем? Прямо сегодня? Пускай готовят людей? Наконецто! Кто за? — шутливо обратился он к правленцам.—
Все за. Теперь надо собрать высланных.— Он поднялся.
Через час коменданты с помощью Гриценяка разбили
высланных на две бригады и выбрали среди них ста­
рост. Из числа пожелавших работать на стройке кол­
хозников избрали двух бригадиров. После обеда вновь
собрали село. Решение строить скотный двор одобрили
все. Работа нужная, наверняка оплатится, считали кол­
хозники. О сомнениях правленцев Похмельный расска­
зывать не стал.
Подошло время выводить людей. С высланными бы­
ло просто. Объяснять и руководить ими Похмельный по­
ручил Иващенко. Грозно-манерная речь коменданта
состояла из двух вопросов и его же ответов на них:
— Все знаете, кто в якой бригаде? Все знают... До
якого часу робыть, запомнили? Пока ночь за очи не
схватит... За мной!
Хуже обстояло с местными. Их уже собралось не­
мало, и еще подходили. Предстоящая работа была им
315

знакома. Каждый из них когда-то строился сам, помо­
гал родным, близким, соседям, но тем не менее галде­
ли, уточняли, делили работу на тяжелую и легкую, пе­
респрашивали, требовали писать за день два трудодня.
В общий шум вплетались даже надтреснутые голоса
старух. В строительство втягивались почти все жители
села, и каждый считал себя вправе усомниться в чем-то
или указать.
Назар Чепурной, стоявший с приятелями у сарая,
подозвал к себе Юхима, пятидесятилетнего гул невского
дурака, привезенного с далекой батьковщины, пошептал
ему на ухо и послал к правленцам.
Юхим был известен тем, что умел «читать». Грамоты
он не знал совершенно, но стоило дать ему газету, кни­
гу — все, где были печатные страницы, и, задав тему,
попросить читать, Юхим тотчас принимался за «чтение».
Порой, держа газету наоборот, он морщил лоб и ста­
рательно водил пальцем по строчкам, показывая, как
трудно дается проклятое чтение. Молодые парни обыч­
но просили «прочесть» что-нибудь о первой брачной
ночи или о том, как некогда он, Юхим, был любим жен­
щинами на далекой родине. Об этом Юхим «читал»
взахлеб и с такими подробностями, что мужики постар­
ше плевались и просили прочесть о работе или о войне.
Юхим мгновенно находил нужное место и бил всех
подряд. Особенно доставалось японцам и немцам. Он
поочередно отрывал им руки, ноги, головы, пилил но­
жом— все, что делает с насекомым бездумная детвора.
У гуляевских баб он пользовался благосклонностью. Ста­
рухи сердились, если кто-то его обижал. Девки тоже
были не прочь послушать о начале семейной жизни, но
их он стеснялся, избегал; безмужние его прижаливали.
Если просили Юхима помочь по хозяйству, он никогда
не отказывал. Непременным условием ставил поесть
вдоволь. Вдовам он «читал» о погибшем муже, бобылкам — о несложившейся жизни, старухам, грозно хму­
рясь и возвышая голос, все по той же газете возвещал
о скором пришествии антихриста или сладостях загроб­
ной жизни. Бабы понимали всю глупость положения, но
выходило у него так умилительно, искренне, что порой
и вправду верилось, будто словами блаженного говорит
господь, и, расчувствовавшись, до отвала кормили на
редкость прожорливого идиота...
Теперь Назар доверительно сообщил Юхиму, что со­
316

брались люди строить хату ему, только не знают, где и
какую: то ли саманную, то ли рубленую, и будет лучше,
если сам Юхим подскажет бестолковому правлению.
Юхим ринулся к крыльцу. Он дергал за рукава
растерянного Похмельного, пытался обнять Кащука и
просил непременно пятистенок, где в светлице будет он
с молодой женой, а в другой половине — его сестра, у
которой он доживал свой ущербный век. Парни гогота­
ли. Кащук, отбиваясь от Юхима, яростно погрозил нм
кулаком.
Похмельному надоела эта кутерьма. Он объявил: кто
хочет работать — пусть сейчас же идет к озеру, кто не
хочет — марш домой, нечего мутить народ. Зачисление
в бригады будет производиться на месте.
Саманные ямы остались еще со времен, когда село
только начинало строиться. Сейчас трудно было пове­
рить, что из этих заросших травой колдобин, оспинами
побивших озерный берег, выросла Гуляевка.
Готовили саман просто: копали небольшие ямы, так,
чтобы вымесить можно было конем или ногами, забра­
сывали глиной, соломой, заливали водой и бродили в
них до тех пор, пока пе закружится голова или замес
не будет готов. Затем замес укладывали в большие ре­
шета, трамбовали, давали время застыть, и когда сни­
мали решето, то на земле оставались огромные тяжелые
кирпичи. Месяц они каменели под солнцем и ветром и
только тогда шли в кладку. В хатах из самана зимой
было тепло, летом прохладно, стояли они вечно, лишь
бы с крыши не затекало.
Выйдя на откос, Похмельный остановился потрясен­
ный: чуть ли не на полторы версты (по длине приозер­
ной улицы) растянулись люди, оглядывая ямы и при­
норавливаясь к работе. Все смешались: бабы, мужики,
подростки, местные, высланные. Мужики покрикивали,
бабы суетились, старики по-командирски что-то указы­
вали палками.
Берег гудел, копошился, и Похмельный только те­
перь со страхом осознал весь размах им же затеянного.
Прав Гриценяк: не одобрит район, не найдет Гнездилов
возможности помочь с оплатой — выгонят с треском.
Необдуманности такого порядка не прощаются.
— Что остановился, председатель? — хлопнул его
сзади по плечу Иващенко.— Небось так обрадовался,
что ноги отняло?
317

— Рад, конечно,— осклабился Похмельный.— Только
не знаю, что дальше будет...
— А это уже не твоя забота,— повеселел комен­
дант.— Ты свое сделал. Они теперь сами знают. Зараз
ямы подчистят, окопают, начнут солому сносить... Эх,
коней бы трошки больше! Мы б за неделю... Где же те
кони, шо Гнездилов обещал? Пора бы и пригнать! Но
ничего, ногами не хуже, только времени займет боль­
ше. Давай, голова, спустимся, потолкуем середь людей.
Побачим, як твои кулаки до наших притираются. Ты го­
ворил, шо они не хуже наших робыть умеют? Мы их
хотели бригадами, а смотрю — кто с кем соседствуют,
с тем и работают. Нехай! Лишь бы толк был! Да! Ты
знаешь, шо ни один чечен ни на собрание не пришел,
ни сюда? Мы с Алешкой на них, правда, и не наседали
крепко, однако ж дисциплина — первейшее дело! Завт­
ра всех сюда загоню!
С невысокого откоса они спустились вниз. Там
встретили Семена Гаркушу. Похмельный запретил ему
выезжать на пахоту в связи с тем, что в кузнице рабо­
ты прибавлялось с каждым днем, напарники Семена с
утра до вечера махали молотками, ремонтируя инвен­
тарь. Но сегодня начало стройки захватило парня, и он,
махнув рукой на все заказы, ходил от ямы к яме, по­
могал советами бабам и веселил мужиков.
Среди работавших Похмельный увидел и тех, кто
вызывал его на ночной разговор. Замечал и равнодуш­
но скользил взглядом мимо: все, что можно было ска­
зать, сказано, дело за временем. Больше всего он боял­
ся увидеть здесь Лесю...
— Эй, начальство! — окликнул молодой бабий го­
лос.— Чого гуляете? А ну, снимай чоботы — и в яму!
Вокруг заулыбались. Яму окапывали одни женщины.
Иващенко остановился.
— Почему вы без мужиков? Чого они вам не помо­
гают?
— Мы рядовых не желаем,— отвечала та же моло­
дица, не сводя глаз с Похмельного.— Нам начальство
подавай. Уговаривать на работу вы умеете. На шо дру­
гое— пока не знаем... Покажите, на шо вы способные!
Ни боитесь штаны запачкать? Так их снять можно...
Иващенко нахмурился. Такая вольность в обращении
к председателю и коменданту ему показалась возму­
тительной:
318

— Ты б, Ганна, не трепала лишнего. Не то враз
укоротим. Это тебе не с Назаром!
— Ой, та яки ж вы сегодня грозные, товарищ за­
главный комендант? Жинки, вы не знаете, чоговин се­
годня такой хмурной!— обратилась она к подругам.
Одна из них, мужеподобная молодая баба, тяжело вы­
ворачивая лопатой окраину ямы, ответила:
— Не иначе опять покойники снились.
Бабы расхохотались, да так заразительно, что и
Похмельный, зная, в чем дело, не удержался.
Комендант пил. Частенько от него попахивало хмель­
ным, и нюхом на выпивку он обладал чудовищным. У
многих сельчан, особенно у хлебосольных, он знал все
даты, отмечаемые семьей. На день рождения хозяина
или сына он заявлялся со связкой табака, с уздечкой, а
то и просто с подковой. Если праздновали хозяйка или
дочь — с веником, чтоб в хате чисто было. На гулянки
заходил «нечаянно», на поминки — с таким скорбным
лицом, что казалось, у покойного лучшего друга, чем Ива­
щенко, не было. Его изобретательность в поисках спирт­
ного не имела границ. Все лето тайком от жены он ста­
вил брагу где-то в бурьянах на огороде, маскируя так,
чтобы под солнцепеком были только бока ее, и тогда
от него несло не просто хмельным, а каким-то смрад­
ным, невыносимо тяжелым бражным духом. Одно лето
он вступил в тайные отношения с трахомным Цунем,
китайцем с закисшими глазами, который, объезжая се­
ла на бричке, собирал у детворы кости и тряпки в об­
мен на пугачи, свистульки и петухов на палочках.
Именно в то лето резко упало собачье поголовье в селе.
А то ставил капканы на сурков и по сумасшедшей цене
продавал сурчиный жир. Летом ставил сети и вылов­
ленную рыбу тоже обращал в хмельное. Если селу тре­
бовалось послать кого-либо в извоз по торговому делу,
то более расторопного в сборах ездового, чем он, трудно
было подобрать. Быстроту и деловитость он проявлял
завидную, выгоду дела видел изначала, но вся его пред­
приимчивость большей частью сводилась к выпивке. Он
и комендантскую должность выпросил у Строкова в на­
дежде на более щедрое угощенье. Жена его, недалекая,
но крепкая телом и духом баба, на первых годах своего
замужества увещевала, ругала и даже, говорили, поко­
лачивала супружника, но со временем, потеряв надеж­
ду иметь детей и выправить мужа, смирилась, только
319

кляла свой век и держала Иващенко на полуголодном
пайке, балуя стряпней и одежиной лишь за весомую
помощь по хозяйству.
Однажды и ее, не верившую ни одному его обеща­
нию, Иващенко умудрился одурачить. Как-то проснув­
шись, он долго ходил по хате с лицом отрешенно-удив­
ленным, будто прислушиваясь к себе. Жена поинтере­
совалась, и он рассказал ей, что приходила сегодня
ночью к нему во сне покойная теща и печалилась: за­
были, не поминаете, а там спрашивают почему, да так
явственно, что и на сон не похоже... Когда обещалась
выпивка, он умел и лицедействовать... Жена поверила
сну, сама каждый день с соседями толковала тот или
иной и отнеслась должным образом: поставила свечку,
раздала детишкам по комку сахарина, созвала старух
пообедать. Но свечка свечкой, убеждал ее муж, однако
теща не кому-нибудь жалилась, а ему, зятю, поэтому
нельзя ли... Обмякшая жена расщедрилась, он «заце­
пился» и потом два дня бродил по селу, радуясь жизни
и потешая детвору непристойными частушками. За по­
койной тещей приснился покойный брат жены с той же
жалобой, потом еще кто-то... Теперь жена жестко ог­
раничивалась только свечкой, но он нашептал стару­
хам, те попрекнули ее и высказали догадку: а не знак
ли твоему Василю? Не веря ни снам, ни старухам, лишь
бы уберечься от попреков односельчан в деле, скупости
не терпящем, она скрепя сердце опять выделила «спо­
добившемуся к видениям». Так бы и сошло, потому что
больше покойников из жениной близкой родни не было,
но нелегкая дернула его за язык. Он похвастался своей
находчивостью, дошло до жены, оконфузились старухи,
и мало кто в ту пору завидовал Иващенко...
Все это запомнили, и к нему прилипло: если сердит,
то либо трезв, либо опять покойники снились...
— Ты не обижайся, Василь,— продолжала баба, во­
рочая лопатой в жиже.— Мы дело делаем, а ты гусаком
середь нас ходишь. Это одному председателю можно...
Залазь, Вася, в яму,— ласково предложила она,— хочь
ноги вымоешь...
Похмельный и подбежавший Семен увели взбешен­
ного коменданта от хохочущих баб.
Работа разгоралась. Уже появились на берегу пер­
вые вязанки соломы, и кое-где бабы, взвизгивая, при­
подняв подолы, ступили в залитые водой ямы. На даль­
320

нем конце девки попытались петь, но песня не сложи­
лась, слишком тяжела была работа. Ходили вкруг по
трое-четверо в яме, волнуя мужиков голыми коленями,
и, чувствуя это, покрикивали, торопили с водой, глиной
и соломой. Не хватало лошадей. На стройку правленцы
смогли дать только двух, тех, которых держали в селе
вместе с огромной бочкой воды на случай пожара. Тре­
тьим вымешивал глину председательский дончак.
У одной из ям Похмельный вздрогнул: ему показа­
лось, что среди молодых девчат — Леся. Он обознался;
молодая женщина заметила его пристальный взгляд и
сердито отвернулась.
— Кто это? — спросил он коменданта, когда они ото­
шли в сторонку.
— Где? A-а, наша, гуляевская... Шо, понравилась?
— Да нет... Но девка видная.
— Ха! Нашел девку. Баба! Она як бы не твоих годов.
— На вид моложе. Я ее где-то видел. Она замужняя?
— Нет.
— Чего так? На лицо приятная, и фигура...
— Какое там! — махнул рукой комендант. Настрое­
ние ему испортили надолго.— На личико — шо яичеко,
а разобьешь — нос зажмешь. Все они змеюки, а она
самая ядовитая, хочь и в бога верует.
— Ну, не скажи,— заступился Семен.— Мария — ба­
ба стоящая и в строгости себя держит.
— Да? — ощерился комендант.— Чересчур стоящая!
Оттого, мабудь, и замуж не выходит? Середь наших
парубков пары не найдет... Она, зараза, тому и осталь­
ных баб учит... Ты, Семен, кажуть, там тоже счастья
пытал? Не выгорело?
Семен не смутился.
— Не мне одному. Не хочет... Может, боится... А да­
вай председателя на ней женим? А, Максим? Ты не
слухай Иващенко, Мария — золотая баба... Ты изви­
няй, может, не к месту, но с той высланной дивчинкой
у тебя не ладится... Слыхали мы, отец с братом проти­
вятся. Или ты сомневаешься, шо при должности?
— Семен... — Похмельный поморщился.
— А шо Семен? Мы уже говорили про тебя. Мужик
ты при силе, чернявый, главное — партийный, года твои
давно вышли, а ты все холостякуешь. Мы думали, ра­
неный куда? Не похоже. Я прямо сказал мужикам:
брехня, шо б он с той кулачкой ночью делал?.. Забудь
11

Н. Скромный

321

ты ее! Мария, конечно, постарше, зато никаких хлопот.
И хата, и колхозница, и все при месте. Нраву, правда,
дуже строгого. Богомольная лишку. Да оно и к лучше­
му — блудить не станет. А тебе облегчение. Естество,
оно свое спросит. Спишь як? Спокойно?
— Что это тебя прорвало сегодня?
— А я веселый! Видел, сколько людей на работу
вышло? Вот я и радуюсь... Спишь, спрашиваю, як? Сла­
бости в руках нету? Моему деду восьмой десяток по­
шел, а он все еще на ночь вечернюю молитву читает:
«Не соблазняй дух мой виденьями греховными и спаси
меня от восстания телесного...» О, здоровье! Ты не чи­
таешь?
— Кончай!..
— Молчу. Но ты прогадаешь. Жил бы у нее, як у
Христа за пазухой. У нее тетка старая. Помрет — все
ей отойдет.
— Да что ты ее нахваливаешь? Женить меня хо­
чешь или она и вправду такая хорошая?
— О-о, председатель,— многозначительно приподнял
подбородок Семен.— Она смалу богом примечена. Рас­
сказать — не поверишь.
Мария Зорнич и в самом деле была отмечена какойто злой и ревнивой привязанностью случая. Ее отец за­
мерз в последний мартовский буран именно в тот день,
когда она родилась (бабы для пущей жути утвержда­
ли, что в тот же час и в тот миг). Какой-то куркуль из
дальнего села позарился на мощный пятистенок, в ко­
тором остались сестра погибшего и его жена с годова­
лой Марией. Гуляевскому «миру» было хорошо постав­
лено и заплачено, еще больше обещано, и на свет появи­
лась некая долговая расписка, которую якобы давал
покойный за услуги при строительстве дома. Жене было
предложено продать его по-хорошему. В селе возмути­
лись и посоветовали обратиться в волосгь с прошением.
Таковое было написано, и она вместе с золовкой и Ма­
рией (ее взяли, чтобы разжалобить волостных крючко­
творов) тайком от села (вдруг догонят и отберут!) по­
шли в Щучинскую. Вышли засветло, чтобы к вечеру
быть на месте. Так они рассчитывали, судьба же распо­
рядилась по-своему.
Их случайно нашли утром другого дня возле самой
Щучинской. От женщин остались на снегу два крова­
вых пятна, клочья одежды и один валенок, из которого
322

страшно розовела обглоданная на суставе кость. Девоч­
ка же, закутанная в платки и овчину, была жива, толь­
ко сомлела от крика и голода. Небывалый случай взвол­
новал округу. С тех пор к подрастающей Марии стали
относиться как к ребенку, отмеченному свыше. Кое-кто
из особо религиозных семей перед севом, стройкой или
другим большим зачином просили тетку Марии отдать
ее на месяц-другой пожить у них: считалось, опять-та­
ки с досужих бабьих домыслов, что присутствие дезоч­
ки в доме оберегает от напастей и служит верным за­
логом успешного исхода дела.
Свадьбу Марии справили всем селом. Муж ее, сын
зажиточного кошаровского мужика, оказался парнем
тихим и работящим. «Подобрал господь пару»,— радо­
вались бабы. Молодая семья жила неплохо; наступили
иные времена, о чудесном спасении Марии и ее даре
приносить удачу стали забывать, тем паче жизнь на­
прочь развеяла надежды на чудеса. Но случай в судьбе
Марии вновь напомнил о себе.
Не прожив с женой и четырех лег, муж ее утонул,
упав с лодки и запутавшись в сетях. С тех пор Мария
живет с теткой и замуж, сколько ей ни предлагали, вы­
ходить не хочет.
«Не смущайте дух ее,— говорил, узнав об очередном
сватовстве, отец Василий.— Видно, уготовано ей ждать
жениха полунощного».
Мария никому не рассказывала, даже тетке, чго пос­
ле первой близости с мужем у нее родилось и не прохо­
дило брезгливо-холодное отвращение к таинствам суп­
ружеского ложа...
Вот такую женщину сватал Похмельному Семей.
Второй день начала стройки выдался безветренно­
жарким. От приозерной травы, бурьянов, нагретой зем­
ли солоно и душно пахло. Все чаще останавливались
бабы разогнуть спину, перевязать платок, сходить к
бочке с питьевой водой. Несколько парней разделись
до пояса, кто-то из них плескался на плесе за камыша­
ми, зычно охая и маня остальных.
Похмельный, оба коменданта и Семен поднялись на
откос, где их ждал Гриценяк. Закурили. Похмельный
посмотрел на берег. Как ни отрадна была картина раз­
вернувшегося строительства, как ни удивляли люди спо­
11*

323

рой работой и хозяйским отношением к делу — облегче­
ния это не приносило, с души не отпускало.
Гриценяк объявил перерыв. До правления шли мол­
ча, понимая его, догадываясь, чем может для него окон­
читься эта стройка. Недопонимал или просто неумело
поддерживал один Семен.
— Чого вы идете кислые? Будто и вправду Юхиму
хату строите. Вы на людей гляньте. Крепко взялись. На
шо старый Кривельняк — язык вражий, и тот решета
сам предложил. Эй, председатель, не журись! — Ему не
ответили, он прошел несколько шагов и с непривычной
для него задушевностью продолжил: — Я думал, будут
одни высланные, наши не пойдут. А тут — почти все село.
Я будто с гулянки иду, ей-богу. Это шо значит, Алеш­
ка?— Он шутливо толкнул Кащука.— Это значит, ко­
мендант «Крепости», шо стронулось село, поняли люди:
гуртом надо жить, колхозом. Всем миром для нас этот
коровник — тьфу! За месяц сделаем. Это, Алешка, боль­
шая...
— Да иди ты к черту! — оборвал его Кащук.— Чего
ты радуешься? Люди на работу вышли... Жрать надо,
потому и вышли. Нужен им этот коровник! Зараз ска­
жи: задаром работаете — через пять минут всех корова
языком слижет. Они же все по два трудодня за день
получить мечтают! Где столько урожая взять? Погоди­
те! Вывезет весь хлеб Гнездилов да вдобавок от коров­
ника открестится—они устроят нам гулянку. По пол­
ной нальют! Мужики, хоть бы вы ему втолковали.
Похмельный взорвался:
— Я тебе сейчас втолкую... Какого черта ты суешься
не в свое дело?! Я за все отвечу, а не ты! Решили
строить — надо строить, а не сопли распускать. Боитесь?
Я вижу. Доруководились — замесить яму нечем! Девок
в холодную воду гоним... Боялись Гнездилову перечить...
Он облегчался гневом, в крике искал опору своему
решению. Кащук с недоумением смотрел на него, Се­
мен потупился, Гриценяк брел в стороне.
— Вы занимайтесь своим делом! В селе пять бри­
гадиров, создали женскую бригаду, два завхоза, два
коменданта, куча правленцев, конюхи, сторожа...
А все трудодень требуете! Поэтому запомните: этот
коровник
будете строить вы.
Отвечать — я, но
строить — вы. Довольно вам бочком возле колхоза
ходить... Это тебя, председатель сельсовета, каса­
324

ется. Я больше сюда ни ногой. Хватит! После обеда
уезжаю в бригады. Потребуюсь по срочному делу —
ищите меня там. Ты, Семен, отправляйся в кузню, и
чтоб я тебя больше не видел ни на стройке, ни в брига­
дах. Занимайся своим делом. У тебя тоже бардак в куз­
не порядочный...
Он круто взял в сторону. Все понимали, с чего он
взвился, но все равно выслушивать такое было обидно
да и неловко за него. А ему под быстрый шаг некстати
вспомнился совет Гнездилова искать опору в людях,
прислушиваться к правленцам и старожилам, и он яро­
стно пнул попавший под сапог засохший ком грязи.
X

Забирать дончака со стройки было неудобно, поэто­
му на стан первой бригады в Волчьем околке Похмель­
ный решил идти пешком: четыре версты не так уж да­
леко. Но тут подвернулась оказия: к нему пришли двое
девчат, чтобы он отметил у себя шесть мешков семян,
которые выдал им завхоз Аверченко для бригады. Пох­
мельный поинтересовался, почему за семенами приехали
они, а не кто-нибудь из бригады, им ведь учетчик тру­
додни писать не станет. «А нам и не надо,— отозвались
девушки.— Нас попросили родственники». Одна из них
оказалась старшей дочерью Петра Кожухаря, вторая —
племянницей Игната Плахоты. Назавтра обе идут в жен­
скую бригаду на чигирь.
Вместе с ними он пошел к амбарам, где стояла под­
вода, запряженная быками. Когда выезжали из села, в
попутчики напросилась еще одна молодайка: спешила
на какой-то срочный разговор с мужем, плугатарем кожухаревской бригады.
Попутчицы оказались народом веселым и временами
излишне любопытным.
— Про кого це вы так важно задумались, товарищ
голова? — кокетливо обратилась к нему одна из них.
— Все про нее...
— Кого? Мабудь, про свадьбу свою? Ага?
— Ага,— отворачивая лицо, улыбнулся Похмельный.
— Шо ж вы надумали? Скоро зарученье?
— Скоро...
— И с кем?
— С ней...
325

-— Це и так ясно, шо не с ним. С той белявой кулач­
кой?
— Тебе-то какая забота! — вздохнул Похмельный.
— Ну а як же! Вы еще молодой, голова колхозу, а
все один та один. Нам жалко! На вечорницы ни до ко­
го не ходите, с нашими девчатами ни с кем не забалакаете, одно с дядьками в конторе заседаете та матюкаетесь. Вы, мабудь, уже и не можете...
— Что это я не могу? — встревожился Похмельный.
— С нами обходиться. Обхаживать, рассказать...
— Это почему такое? — Он обиделся.— Очень даже
могу. По всем вопросам, пожалуйста...
— Та-а! У вас одно: социализм та колхоз. Мы же
знаем, про шо вы заседаете.
— Что ж плохого? Для вас же стараемся. Вот раз­
вернем колхоз, тогда и для вечорниц время появится.
— Э-э, нет! — возразила замужняя попутчица.—
Люди говорят: не откладай работу на субботу, а де­
вок— на старость. Хочете, мы вам молодичку найдем?
Куда той кулачке! Приходьте до нас вечером, я ее клик­
ну, повечеряете...
— Да вы будто сговорились сегодня! Спасибо. Я уж
как-нибудь без свахи.
— Та не собираюсь я вас сватать,— удивляясь, от­
ветила женщина.— Я вас только сведу. Таги уже сами...
— Некогда мне вечерами. За день так душу вымо­
таешь, что не до вечеров.
— Ну да, конешно, лучше вечер с бабой Сидорчихой, чем с молодичкой,— съехидничала племянница
Плахоты.— Вот уж понарассказывают друг другу!
— Хочете? — наседала замужняя. — Она вдовичка
красивая.
— Тебе, наверное, не меня жалко, а ее.
— Ее тоже жалко. Она мне сестра троюродная. Ее
Марией Зорнич звать. Вдовствует, живет вдвоем с тет­
кой.
— Погоди, это же та, у которой... Что замуж не хо­
чет?
— Ну да! Она... Видкиля вы знаете?
— Рассказывали сегодня... — Он удивился такому
совпадению.
— Так хочете?
— Да что ты привязалась ко мне! Я вам столько
женихов привел всех мастей, а вы меня дергаете.
326

— Та-а, на шо они нужны, такие женихи! Раскула­
ченные. За них, кажуть, и замуж не разрешают.— По
горячности, с какой высказала это племянница Плахоты, стало ясно, что вопрос о замужестве для нее нема­
ловажный.
— Почему нельзя? — недоумевал Похмельный.— Вообще-то я не знаю... Надо выяснить в районе... Можно!
Я разрешаю.
— Та хочь и можно, все равно середь них нема за­
влекательных.
— Не слухайте ее, товарищ голова,— сказала за­
мужняя.— Скажи, Таня, а чого ты каждый вечер Гарькавым молоко носишь?
— Нам утрешнего хватает,— смутилась дивчина.
— Чого ж раньше не хватало?.. Вы не верьте ей. У
Гарькавых такий красивенький полячок квартирует!
Две попутчицы рассмеялись. Таня сконфузилась.
— Выходите за местных,— посоветовал Похмель­
ный.— Чем не женихи? — Он вспомнил свое обещание
Карабаю сосватать ему некую Орину и повеселел.— У
вас полсела в женихах. Больше женихов, чем колхозни­
ков.
— С наших тоже нема толку! — ответила замуж­
няя.— Зараз такое время, только и смотри, шоб тебя
колхоз не одурачил, а они ходят по селу с Назаром,
шутки вышучивають. Хиба то хлопцы!
— Это пока неженатые. Женятся — за ум возьмут­
ся... Слушай, сваха, ты, случаем, не знаешь вдовую тет­
ку Орину?
— Конечно, знаю! Через два двора от нас живет.
— Она тебе не родня?
— На ней жениться надумали? Вам сосватаю.
— Тебя с твоим языком надо в правление избрать.
Лодырей прорабатывать... Есть один пожилой гуляевец,
хочет взять в жены ту Орину.
— Кто такой? — с острейшим любопытством спроси­
ли они все сразу.
— Нет, не скажу. Вам попади на язык — изживете
человека.
— Кому-нибудь не буду,— отказалась молодичка.—
В ам— с удовольствием. Приходите. Повечеряете, про
колхоз нам расскажете. Я вам погадаю... Дайте вашу
левую... — Она потянулась к нему, но Похмельный так
поспешно убрал руку, что все опять рассмеялись.
327

— Чого вы злякались? — продолжала бойкая попут­
чица.— Може, вы боязливый? О-о,— разочарованно про­
тянула она.— Мы думали, шо вы и с нами храбрый...
Марии боязливого не надо... Вы оттого боитесь, шо от
дивчат отвыкли... У вас, мабудь, перегорело все...
— Что перегорело? — не понял он.
— Як у коровы. Знаете, если не подоить корову дня
три — у ней молоко перегорит. Не будет доиться.
Он раскусил намек и под хохот попутчиц окончатель­
но рассердился:
— Ох и трепло же ты! Сейчас высажу — побредешь
пешком!
— Ото злякали! Та мы всю жизнь пеши на баштаны
ходим... А дозвольте спросить у вас, неженатого, было
в вашей прошлой жизни, например, такое?..
Быки брели медленно, поэтому, пока добрались до
стана, у попутчиц вполне хватило времени, чтоб извести
его шуточками. Но то, что он увидел за станом первой
бригады, разом подняло ему настроение: огромная лу­
говина была уже на треть вспахана. Он прикинул число
тягла и людей кожухаревской бригады и с радостью по­
нял, что за сутки бригадники поднимают едва ли не гек­
тар на плуг. Довольные произведенным впечатлением,
они подтвердили его расчеты. Еще недели полторы та­
ких усилий, и с луговиной будет покончено. Тогда мож­
но помочь второй и третьей бригадам, поднимающим
земли у гребли и недалеко от щучинской дороги. Было
бы кормового зерна вволю — и того раньше, но зерна
не хватало во всех трех бригадах. На быков и недавно
откормленных казахских лошадей было жалко смотреть.
Объявили небольшой перекур. Теперь он нс боялся
оставаться среди колхозников с их нескончаемыми воп­
росами. В том, что в селе оказалось столько высланных,
он не виноват: о его стычке с Гнездиловым уже знают.
Оплату работы в колхозе подтвердил тот же Гнезди­
лов, а об остальном — гражданской войне, пятилетием
плане, преимуществе колхозов перед единоличными хо­
зяйствами— он и сам теперь дока рассказывать. К со­
жалению, спросили именно о том единственном, что тре­
бовало безоговорочного ответа,— о стройке. Чем она оплатится? Он поспешно пояснил, что оплата будет про­
изведена за счет госказны; видимо, и деньгами, и той
частью урожая, который пойдет в план осенних хлебосдач.
328

Коротко ответив на вопросы, Похмельный подчерк­
нул то усердие колхозников и высланных, с каким они
приступили к строительству. Потом уже без всяких на­
меков выразил недоумение: пашете хорошо, но в сроки
не укладываетесь. То тянули с началом сева, выясняя,
кому хлеб пойдет, то всего-то после трех дней работы
устроили всеобщее христославие с баньками и обяза­
тельными послебанными бутылками, то из-за расхля­
банности, с которой прошли два выезда в поля, потеря­
ли в общем итоге еще один полный рабочий день. А
ведь начинали дружно, споро, с приподнятым настрое­
нием. Чем объяснить такое противоречие?
В ответ звучали беспечные заверения уложиться в
срок, бесшабашные отмахивания, шуточки; выражалось
притворное недоумение: «Та мы и до колхоза так же
выезжали». Из разговора Похмельный понял: в селе
нет крепкого организующего начала, отсутствует ка­
кой-либо порядок. Пришли в первый день в чистых ру­
бахах, пашут неплохо — по привычке, намертво засев­
шей с детства. Последующая расхлябанность — отчасти
оттого, что не верят до конца в колхоз, отчасти — из-за
отсутствия дисциплины.
Первый запал кончился, началась тянучка... То же
самое будет и со стройкой, подумалось Похмельному,
если колхозная власть во главе с ним не установит жест­
кие требования к организации работ, не поднимет дис­
циплину. Он объявил о своем решении остаться дней
на пять, поработать: на первых порах погонычем, потом
и за плугом... К его недоумению, такой поворот энтузи­
азма не вызвал. Кожухарь посоветовал ехать во вторую
бригаду, по разговорам, там не ладится.
— Ты есть не хочешь? — спросил он у обиженного
Похмельного.— Нет? Тогда освежись домашним квас­
ком, пока мы запряжем тебе казахских коней. Не хотят
работать, собаки! Старые, хитрые. Чуть подналяжешь —
они в борозду ложатся и глаза закатывают, будто вотвот сдохнут, шоб их волки порвали! Отдай их бабам на
стройку. Нехай с них в ямах бубну выбьют. Мы здесь
подналяжем, не беспокойся... Да, заодно дивчаток до
села довезешь. С ними тебе, холостому, веселей дорога
встанет...
Во вторую бригаду он добрался к вечеру. На стану
никого не было. В хате по всему полу и в сенцах была
раскидана солома, поверх нее брошены зипуны — здесь
329

коротали ночи те, кто не уходил отдыхать в село. Вско­
ре с загонок стали возвращаться бригадники. Разгово­
рились. Этих попрекать упущенным не стал, попытался
выяснить, что именно у них не ладится. Оказалось, все
та же мелочь: одни на быках поднимают гектар, дру­
гие— тоже гектар, но на лошадях, а разница в тягле
ощутимая. Попробовали меняться — опять не то: многие
работали на бывших своих быках, отдавать их в чужие
руки не хотелось... Пролегло еще что-то между бригад­
никами, но открываться ему не стали; он же не настаи­
вал, понял, что и в этой бригаде его приезду не оченьто рады. Он прошел к гребле, полюбовался с насыпи
огромным массивом вспаханной земли, ровно и черно от­
теняющим разноцветье вечернего неба, и решил ехать
домой. Скорее всего, и в третьей бригаде его помощь не
нужна.
За ужином у костра выслушал несколько рассказов
о давнишнем житье-бытье гуляевцев, о той же гребле,
где на корявых вербах, словно по кем-то жутко опреде­
ленной очередности, кончали в петле неудавшиеся жиз­
ни гуляевцы, сам рассказал подходящее к вечерней бе­
седе мужской компании и с несколькими молодыми бри­
гадниками, которые решили проведать семьи, только к
полуночи добрался в село.
Хозяйка сообщила: он едва не застал начальство из
района. Не дождавшись его, оно уехало, оставив ему
какой-то сверток. Он развернул бумагу и увидел чай,
сахар и папиросы. Тронутый такой заботой Гнездилова
и Полухина, он не сразу подумал о записке, которую
они могли бы оставить. Стал расспрашивать хозяйку,
не передавали ли они чего на словах, и тут выяснилось,
что ожидали его не Гнездилов с Полухиным, а те самые
три человека, что приезжали в ночь, когда разбился в
яме парень из высланных. Значит, вот с кем наверняка
вскорости придется чаевничать и курить переданные па­
пиросы!..
Он попросил хозяйку завтра его не будить, пока сам
не встанет: хотелось раз всласть выспаться. Но его же­
лание не сбылось. Утром, чуть свет, он услышал стук в
окно, шум в сенцах. Приподнялся на кровати и крикнул,
чтобы шли в правление. Хозяйка так и объяснила, но
кто-то уже знакомым голосом возразил, и в хату вошли
несколько гуляевцев.
— Извиняй, председатель, шо позоревать не дали.
330

Боялись не застать, думали, опять с утра по бригадам
мотнешься,— объяснил Илько Пашистый.— У нас к те­
бе великая просьба...
Мужики пришли просить его убрать с постоя чечен­
ские семьи. Видя недоумение Похмельного, объяснили.
Уж больно непривычный народ. Так все бы хорошо: ува­
жают, благодарят, за детьми присматривают, помогают
по хозяйству, но вот говор не тот и повадки другие:
свинины не терпят, плюются, когда на столе увидят, в
отдельной посуде варить требуют, молятся по несколь­
ку раз на дню, а вечерами перед молитвой переклика­
ются через все село. Может, призывают к чему? И не­
льзя ли их куда-нибудь переселить, а они, хозяева-гуляевцы, с дорогой душой возьмут другие семьи, хотя бы
тех же поляков. Лучше всего, советовали Похмельному,
перевести их в какой-нибудь аул. Карабай ими не нахва­
лится, говорит, куда усердней в молитвах, чем казахи.
— Ага! Дошло до вас!— злоргдно возликовал По­
хмельный, торопливо натягивая шганы.— О чем же вы
думали, когда соглашались? Я, выходит, с Гнездиловым,
чуть ли не до драки, чтоб не принимать, а вы: пожа­
луйста, товарищ секретарь, не обедняем, товарищ сек­
ретарь, можем еще принять, товарищ секретарь... Кто
вас за язык тянул? Сами вызвались. Чего теперь жалу­
етесь? Дух у них в хатах, видишь, не тот... Ничего, по­
привыкнете!
— Да оно, если б знатье, шо так...— мялись у поро­
га мужики.
— А я вот знал, что будет так! И был против. Ду­
мал, вы меня поддержите, но вы на гнездиловский уго­
вор поддались. В результате я оказался бессердечным,
а вы душевными, сочувствующими людьми. Не взяли бы
вы — их повели бы в аулы. К одной вере... «Если б
знатье»! — передразнил он Илька.— Если б знатье, что
у кумы питье... Теперь вы мне предлагаете их в аулы
перевести. Какое я имею на это право? Гнездилову то­
же не до переводов, не до духа в ваших хатах... Да я
и не поеду к нему с этим! Теперь я хочу быть рассердечным человеком. Взяли — живите! Что-о? Выгнать? Я вам
выгоню! Выгоните — я поеду в район, но не к Гнездилову,
а прямо к прокурору и скажу, что вы беспризорные
многодетные семьи выгнали на улицу... Что, выго­
нишь?— с тем же злорадством спросил он Илька, в
сердцах кинувшего эту угрозу.— Вы чепуху не городи­
331

те, а лучше присмотрите им жилье. В селе амбаров ка­
менных много. Уговорите туда перейти, помогите отре­
монтировать. Никуда никого переводить не станут. Вы­
гонят они... Нет уж! Сами вызвались — сами расхлебы­
вайте.
Гуляевцы сокрушенно вздыхали: возразить было не­
чего. С тем и ушли, а он долго еще ходил с чувством
собственной правоты. Потом все-таки отошел, поразмыс­
лив: а ведь действительно несладко им всем — и гуляевцам, и постояльцам, кто бы там ни был, к какому
роду-племени ни принадлежал. Напрасно он тыкал сво­
ей предусмотрительностью. Только за одно то, что сами
вызвались пригреть и накормить, хотя бы на первое вре­
мя,— им великий поклон. Высланным любая мелкая ус­
луга, начиная с щепотки соли, теперь, в самую лютую
годину их жизни была неоценимой помощью.
По заслугам ли воздано или пострадавшим безвин­
но, но из той горькой чаши, что им была уготована, на­
лита всклень, они, несмотря на все перенесенные стра­
дания, только пригубили...
Но как бы ни было трудно сосланным в село, куда
труднее было тем, кого еще вели под конвоем через Гуляевку, в места расселения. Редкий день выпадал без
того, чтобы у взгорка не останавливалась та или иная
партия высланных.
Разных вели людей, разные шли партии...
XI

Выходили из лесу партии в сотню-полторы выслан­
ных, такие партии считались большими и шли к месту
расселения под усиленным конвоем. Были средние, до
пятидесяти человек, и вовсе маленькие — в окружении
двух-трех конвоиров брело человек десять.
Вели высланных с Кубани и Украины, Поволжья и
Дона, Средней Азии и Кавказа, но большинство выслан­
ных составляли жители центров России.
Шли в засаленных полушубках и кокетливых дош­
ках, брезентовых громыхающих плащах и добротном
пальто, еврейских лапсердаках и армейских шинелях,
ямщицких тулупах и в одежине на рыбьем меху, в кур­
гузых ватниках и длиннополых украинских серяках; шли
в зипунах и легких поддевках, кожухах и яловых свит­
ках, сермягах и в стеганых полосатых халатах. Месили
332

грязь на весенних дорогах пудовые сапоги и громоздкие
постолы, изящные ботики и неизносные английские бо­
тинки; шли в пимах, калошах, лаптях, обмотках, в три­
жды выменянном, перекупленном, проданном и вновь
приобретенном на бесчисленных пересыльных пунк­
тах...
Постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) «О меро­
приятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах
сплошной коллективизации» эти хозяйства определили
тремя категориями. Первую, по своим агентурным дан­
ным, составило ОГПУ. В нее зачислили контрреволюци­
онный актив, организаторов террористических актов и
антисоветских мятежей. Люди этой категории подверга­
лись немедленному аресту и преданию суду. Во вторую
попали крупные кулаки и, так называемые, «бывшие полупомещики». Ее списки составлялись местными орга­
нами власти — активистами, сельсоветчиками, правлен­
цами— и утверждались окрисполкомами с последующим
выселением людей в северные и отдаленные края стра­
ны.
Третью, самую многочисленную, категорию предпо­
лагалось расселить в пределах районов на новых зем­
лях, специально отведенных для них за межами кол­
хозных массивов. Предполагалось... Впоследствии тре­
тья категория была почти полностью выселена вместе
со второй, разделив ее участь и понеся самые большие
людские потери...
Людей первой категории, оставшихся в живых после
суда чрезвычайными тройками, созданными при ОГПУ,
после приговора заключали в тюрьмы и концентрацион­
ные лагеря, где им надлежало отбывать весь срок на­
казания.
В апреле 1930 года в связи с исправлением ошибок
и перегибов, по предложению М. И. Калинина, были
созданы временные комиссии для проверки состава вы­
сланных на местах и в местах заключения. Комиссиям
была дана установка внимательно ознакомиться с дела­
ми заключенных, разобраться в составе преступления и,
сообразуясь с характеристикой, выданной лагерным на­
чальством, по мере возможности определить место от­
бывания срока не в лагере, а на принудительном посе­
лении, под надзором комендантов.
Члены комиссий оказались в сложном положении. Об­
легчить судьбу человека, пусть виновного, несколько
333

легче, нежели ужесточить наказание, тем более что в
основании большинства дел лежали нелепые обвинения,
лжесвидетельства, оговор, преднамеренное следствие и,
как правило,— несоразмерный со степенью вины судеб­
ный приговор.
Но в обстановке развязанной кампании по ликвида­
ции кулачества и откровенной травли зажиточного кре­
стьянства оправдать всех безвинно пострадавших, при
всем желании, комиссии не могли. По данным провер­
ки, из всех высланных в северный край семей только
10% от общего числа признано ошибочно высланными.
Их освободили полностью с правом возвращения на ро­
дину и возмещением конфискованного имущества.
Некоторых высланных комиссии, превышая полномо­
чия и спасая людей, отправили на поселение в Север­
ный Казахстан, поскольку северный край оказался не­
подготовленным к принятию и расселению такого оше­
ломляющего числа высланных — только туда, в земли
вечной мерзлоты, планировали сослать 70000 семейств
с общим числом в 350 000 душ...
В Северный Казахстан высылались все три катего­
рии, поэтому партии состояли из сосланных одиночек и
семейных высланных или из тех осужденных, кто был
вынужден идти на высылку с семьями.
Разные шли партии, разных вели людей...
Они брели в полной душевной опустошенности и без­
различии к будущему, потому что со дня объявления
приговора кончилась, казалось, сама жизнь, другие,—
также не ожидая в ней ничего, кроме новых страда­
ний,— шли, живя лишь надеждой на- отмщение, тре­
тьи — в горьком, запоздалом сожалении о своей излиш­
ней доверчивости: понадеялись на совестливость своих
односельчан, на справедливость районщиков — остались,
а надо было бросить все да бежать куда глаза глядят,
авось не пришлось бы теперь брести этапом... И у мно­
гих уже вросло в сознание и сердце — за что? За что
эта кара? И были вправе так спрашивать, ибо, вспоми
ная свой каждый прожитый день последних лет, давно
убедились в незаслуженно суровом наказании — лишить­
ся дома, семьи, хозяйства и быть гонимым из родных
мест в неведомые земли в бесконечных муках бесправ­
ного, голодного существования.
Трагические ошибки и перегибы были признаны все­
народно, политическая обстановка в стране требовала
334

во всеуслышание назвать конкретных виновников и су­
рово их наказать.
Но кто они? Исходя из сталинских работ «Головокру­
жение от успехов», «Ответа товарищам колхозникам» и
собранных комиссиями от ЦК при проверках на местах
фактах, свидетельствующих о вопиющих беззакониях,
виновниками оказались работники местных органов вла­
сти— они являлись непосредственными участниками,
прямыми исполнителями и совершителями преступле­
ний.
И в органы ОГПУ, нарсуды, в репрессивный аппарат
в негласном порядке поступили директивы — выявить
этих вредителей, которые, пробравшись на должности
председателей колхозов и сельсоветов, селькомов и кус­
товых объединений, секретарей и уполномоченных и да­
же занимая ответственные посты районных и окружных
работников, под видом «ретивых обобществителей» тай­
но проводили в жизнь линию врага трудового народа
Троцкого и сознательно нанесли серьезный урон колхоз­
ному движению, враждебно настроили против партии
часть крестьянства, тем самым дискредитировали в гла­
зах международного рабочего класса саму идею коллек­
тивизации.
А их и выявлять-то было нечего — все они оставались
на виду, на своих должностях и постах, продолжали
жить и работать с чувством честно выполненного дол­
га. Но «выявили». И во множестве. И достойно, как тре­
бовалось, наказали — вместе с клеймом «троцкист» по­
лучали от года до десяти лет лагерей и высылки — го­
раздо строже, нежели наказывали правых «капитулян­
тов», пособников и укрывателей кулачества, которых
также осуждали. И поскольку северный край к тому
времени был переполнен высланными, то их отправляли
в Сибирь, на Дальстрой, в предгорья Алтая, Северный
Казахстан.
И случалось так, что одним днем выходила из лесу
партия «пособников», на следующий день — партия вы­
сланных крестьян-середняков, тех, кого эти «пособники»
укрывали и защищали, а следом — партия «троцкистов»,
тех, кто ранее определил к высылке ни в чем не повин­
ных крестьян.
Местные жители, опасаясь впасть в полнейшее недо­
умение, уже боялись спрашивать, кого это ведут, а кон­
воиры опасались сводить эти партии вместе.
335

Разных вели людей, разные шли партии...
Но все ли бредущие в этих партиях были так уж
безвинны, безгрешны? Разве не было среди них, кто
справедливо заслужил эту высылку?
В 1929 году только на территории РСФСР в сель­
ских местностях зарегистрировано более 30 000 пожа­
ров. Сто пожаров в день. Кулаки не жгли хибары акти­
вистов— эффект не тот. Горели хлебные поля, гумна,
риги, овины и амбары с семенным зерном, которое не
додали голодному рабочему в надежде засеять и вер­
нуть его осенью хорошим урожаем. Дегтярным дымом
окутывались первые МТС с тракторами, купленными у
государства на деньги, по копейкам собранные с нищих
крестьян. В груды железа обращались жнейки, веялки,
косилки, триера. Черные пятна пожарищ оставались на
местах скирд и копен колхозного сена. Под страшный
рев горевшей заживо скотины полыхали коровники, ко­
нюшни, овчарни — той самой животинки, которая года
ми кормила и поила и ежегодно, выбиваясь из послед­
них сил, тянула плуг по заклеклой земле худосочных
десятин,— той самой коровенки, которую свели на кол­
хозный двор с чувством, словно проводили в последний
путь родного человека.
По данным статистики в 1929 году произошло более
1300 кулацких или организованных кулаками массовых
антисоветских выступлений. В пяти районах СССР
(Средняя Волга, Северный Кавказ, Урал, Сибирь, Сред­
няя Азия) было совершено более трех тысяч актов ку­
лацкого террора. На Северном Кавказе в антисоветских
организациях состояло около четырех тысяч человек, а
весной 1930 года возникли новые организации, включав­
шие более пяти тысяч человек. На Нижней Волге на­
считывалось в это время около трех тысяч участников
контрреволюционных организаций.
Разве подлинные враги Советской власти, используя
сложную обстановку в стране, не активизировали с по­
мощью зарубежных разведорганов и белоэмиграции
свои силы?
На протяжении нескольких лет группа «спецов», уча­
стников шахтинского дела, вела в Донецком бассейне
подрывную деятельность. Она настолько продуманно
поставила дело, что под угрозой развала оказалась
угольная промышленность Донбасса, а горняков путем
обсчета, недодач, срывом жилищного строительства и
336

нехваткой продуктов довели до забастовок и антисовет­
ских выступлений.
Оппозиционные организации «Промпартия», «Союз­
ное бюро РСДРП», «Союз освобождения Украины», и
другие возникли в промышленности, Госплане, Наркоземе, ВСНХ, Госбанке. Даже в самом Северном Ка­
захстане, куда теперь высылались их участники, в это
время действовала оппозиционная организация алашордыицев и русских «спецов» под добродушным названием
«Бобр».
По стране регистрировалось два-три взрыва в день.
Взрывались, разумеется, не лавки со скобяным това­
ром — на воздух взлетали агрегаты электростанций, за­
водских цехов, жутко оседали опоры мостов, завалива­
лись шахтные стволы. Ущерб исчислялся тысячами руб­
лей. Самое страшное — при диверсиях гибли люди. По­
жары пожирали в день до ста тысяч рублей, но каки­
ми рублями оценить клеветнические слухи, закупку не­
пригодного или ненужного оборудования, бессмысленное
рытье котлованов армиями рабочих? Какова цена жиз­
ни убитых сельских активистов?
Однако нетрудно заметить, что именно в тех рай
онах, которые были отнесены к первой группе — Север­
ном Кавказе, Среднем и Нижнем Поволжье, части Ук­
раины и Сибири,— где коллективизация шла «бешены­
ми темпами»,— именно там более всего наблюдалось
случаев этих «контрреволюционных» выступлений, имен
но оттуда статистика черпала эти устрашающие цифры.
Местные власти в угоду «революции сверху» разви­
ли «темпы, превосходящие самые оптимистические про­
ектировки». В Туркмении, например, умудрились в ряде
районов завершить коллективизацию к началу февраля
1930 года. На Северном Кавказе в четырех автономных
республиках с ней закончили к марту 1930 года. Таки­
ми же «бешеными темпами» коллективизировали кре­
стьян на Урале и Украине, в Сибири и Казахстане.
Для скорейшего создания колхозов поощрялись са­
мые крайние меры. Для ликвидации кулачества потре­
бовали применить самые безжалостные — классовая бо­
рьба не терпит уступок и компромиссов.
Судьбу крестьянства, составлявшего три четверти на­
селения всей страны, без всякого права социальной за­
щиты отдали на откуп сельским комитетам, с поддерж­
кой госаппарата. Протесты осуждаемых не рассматри­
337

вались, правоохранительным органам требовалось как
раз обратное — материалы о кулацких проявлениях в
любой форме. Сомневаешься в правильности действий
уличкома — получи ярлык кулацкого прихвостня, подпе­
валы, подголоска, защитника и табличку, прибитую к
дому, как бы пораженного проказой,— «Бойкот». Вы­
ступление в общественном месте с критикой действий
правленцев расценивалось вражеской пропагандой и мо­
гло стоить суда либо высылки. Справедливое возмуще­
ние сельчан во время повальных обысков с изъятием
последних запасов,— а еще, не дай бог, кто из хозяев
не выдержит да смажет шустрого уполномоченного по
загривку!.. Сколько в том селе, помимо правленцев,
взрослых душ обоего пола? Так и подать в сводке:
контрреволюционное выступление численностью в 500
человек, с актом кулацкого террора...
Так набирались необходимые цифры для подтверж­
дения тезиса о классовой борьбе в деревне, такова бы­
ла механика этой «новой» статистики.
В разгар кампании по хлебозаготовкам и последую­
щего создания колхозов число «лишенцев» и раскулачен­
ных достигало трети хозяйств каждого села. Доведен­
ные до отчаяния изуверской политикой ликвидации, не­
которые мужики шли на поджоги и тому подобные ак­
ты.
Если чем и могут поразить статистические данные
при том усиленно провоцирующем крестьянина на край­
ние меры отношении к нему со стороны власти, так это
ничтожным числом подлинных актов в сравнении с тра­
гедией неисчислимой массы народа, безвинно обречен­
ной на бесчеловечную «ликвидацию». Да, бесценна и
свята кровь убитого сельского активиста. Но чем оце­
нить, какими словами передать и доступно ли человече­
скому слову выразитьбезысходные муки тысяч и тысяч
матерей, обреченных на растянутую во времени пытку
видеть, как с каждым днем все больше худеют, смерт­
но проступая косточками, тельца и молча, уже не спра­
шивая хлеба, угасают их малолетние дети, и матери,
тихо обезумевшие в горе, в отчаянных и безуспешных
попытках их спасти, шли на всякие ухищрения, униже­
ния и вместе с тем уже предчувствуя в душе ту страш­
ную неизбежную очередность, в которой им суждено в
конне концов похоронить их здесь, засыпав промерзлой,
пересыпанной щебнем, глинистой землей. Какой стати­
338

стикой исчислить непосильный труд на круглогодичных
раскорчевках и лесоповалах, где, чтобы выработать норму для получения полуголодного пайка, годами надры­
вались армии молодых девок и нерожавших баб. Кто
дал право не «предусмотреть все», если решалась судь­
ба крестьянства аграрной страны, как недовольно бурк­
нул в ответ Сталин на Пленуме двадцать девятого го­
да, когда ему зачитали письмо с перечнем ошибок и
перегибов? Зачем и кому это было выгодно — противопо­
ставлять и натравливать бедняцкие слои против зажи­
точного крестьянства и ничтожное число настоящих ку­
лаков с их редкими актами выдавать за классовую
борьбу в деревне да еще привлекать для составления
списков первой категории органы госбезопасности, кото­
рым следовало бы заниматься прямым делом — выяв­
лять истинных врагов в тех же отраслях промышленно­
сти, где, кстати, при расследовании оказалось, что боль­
шая часть вины в выступлениях и забастовках горняков
лежит на руководстве предприятий, проявивших бесхо­
зяйственность, техническую неграмотность и небрежение
к нуждам рабочих, нежели во вредительской деятельно­
сти «спецов».
Да, были люди в этих партиях, кто вполне заслужил
высылку, но все-таки в массе своей — тяжелейшим об­
винением сталинскому окружению в «классовых битвах»
с последующими «мероприятиями по ликвидации», а ме­
стным органам власти — живым укором в спешке, тру­
сости, в бездумном исполнительском рвении шли эти не­
скончаемые колонны и обозы по степным казахстанским
просторам.
Разные шли партии, разных вели людей.
XII

Полухин, щадя Гуляевку, категорически запретил
конвоям вводить их в село без разрешения комендантов.
В теплый день, едва переведя дух после очередного пе­
рехода, шли к озеру, недалеко разойдясь в стороны
своим сословьем, где, не стыдясь, раздевались, смывали
в прогретой воде липкую грязь, вшей, яростно скребли
головы; тут же, в прибрежной грязи, ватлали исподнее,
чтобы хоть на короткий вольный час дать вздохнуть из­
мученному телу.
339

Первое время немало гуляевцев собиралось у взгор­
ка полюбопытствовать, посочувствовать. Бабы приноси­
ли сюда вареную картошку, квашеную капусту, остатки
вчерашнего борща, краюху хлеба, у кого была возмож
ность, нес кринку молока детям, мужики щедро сыпали
в ладони самосад. Когда люди выходили из лесу на­
столько уставшими, что идти дальше, не передохнув в
селе, не было сил, правленцы села давали согласие, и те
гуляевцы, у кого не было на постое, разбирали партию
под свою ответственность на отдых. Ночевали где при­
дется: в клунях, завознях, банях, сараях — и на чем
придется: соломе, тряпье, вязанках камыша, умостив под
голову легкую кирпичину кизяка, охапку сена.
Гарькавый Федор, уже имея на постое польскую се­
мью, тем не менее из каждой партии брал на отдых че­
ловек десять. Если его не оказывалось дома, то к взгор­
ку шла его жена Ефимья, саратовская переселенка,
ставшая ему женой в этом селе — женщина нелегкой
судьбы и безграничной доброты сердцем. Она отбирала
самых слабых, при этом покрикивала на конвоиров, ве­
ла к себе, кормила, чем могла, часто задерживала вы­
ход партии, с тем чтобы собрать какой-то узелок семей­
ным в дальнейшую дорогу.
Но с каждой партией все меньше и меньше выходи­
ло гуляевцев к взгорку.
Ничего нового ни конвой, ни сами высланные рас­
сказать не могли, глядеть на подобное уже не хватало
сил, да и где напастись столько еды и курева на не­
скончаемый поток голодных ртов? Свои, сосланные в
Гуляевку, подобрали в кладовках последнее, к тому же
все походило на то, что Гнездилов, вопреки своему обе­
щанию перевести чеченов и поляков в другое место, пе­
реводить не собирается. И сельская власть всячески ук­
лонялась от вопросов о переводе. Единственное, на что
согласился председатель колхоза, это отдать чеченски vi
семьям каменные амбары, а польским — разрешил за­
нимать оставшиеся развалюхи. Он все круче брался за
выходы на колхозные работы, все меньше оставалось
свободного времени, поэтому к взгорку теперь приходи­
ли лишь старухи из ближних хат перекрестить людей
да кто-нибудь из правленцев. Одна детвора каждый раз
с неустанным интересом и заполошным криком неслась
по улицам в край села встречать очередную партию
высланных.
340

Помимо семнадцати сел и самой станции Щучинской в
Краснознаменский район вошло семь новообразованных
точек. Одну, самую крупную, определили верстах в де­
сяти от Гуляевки. Некогда там располагался неболь­
шой— в несколько мазанок — аул. Во время переселен­
ческой кампании решением русских черносюртучников
земли, принадлежавшие аульчанам, отдали молдавским
переселенцам. Казахи вынуждены были откочевать. Пе­
реселенцев оказалось немного, и они, прожив там года
три, один за одним переехали в ближние зажиточные
села. Казахам земли не вернули. По просьбе общин их
поделили между селами. Часть земель, вплоть до разме­
жевания двадцать первого года, принадлежала и Гуляевке. Из всех мест, отданных нынче на расселение вы­
сланным, это место было самое хорошее. С левой сто­
роны, рядом с невысоким и небольшим холмом, на котором
когда-то жили люди, мелко-сорным березнячком на­
чинался лес, с правой, в открытую степь,— рыбное озер­
ко, за ним — обширная низина с богатым выпасом.
Гнездилов приберегал это место для семейных (там еще
сохранилось две-три полуразрушенных мазанки), и, ког­
да такая партия прибыла, он направил ее именно туда.
Когда-то казахи называли аул Кок-тумар, поэтому но­
вопоселенцам не пришлось ломать язык в произношении:
в Забайкалье,— а партия прибыла оттуда,— было хоро­
шо известно крупное поселение — Котомары. На район­
ной карте эта точка обозначилась под сороковым номе­
ром. Еще две точки: двадцать дезятую и тридцать де­
вятую определили в лесу, на месте бывших казахских
зимовий.
Определили туда, в основном, высланных одиночек,
но вместе с ними оказалось несколько семей. Оба зимо­
вья располагались на берегу речушки до того узкой, что
русло ее угадывалось лишь по ленте камыша, однако
в некоторых местах, на извилинах, она неожиданно да­
вала большие старицы с темной, холодной водой.
Эти земли также считались очень удобными, и, не
лишись к этому времени аулы половины имевшихся у
них лошадей,— вряд ли бы Гнездилову удалось отдать
зимовья для расселения высланных. Точки оказались не­
далеко друг от друга и от станции. Между ними рас­
полагалось лесничество, и Гнездилов приказал: пока
родители не приведут остатки строений в пригодное жи­
лье— детей держать у лесников: в селах взяли на пос­
341

той, а лесникам, с их возможностями,— сам бог велел.
Двадцать девятую точку заселили верхнедонскими ка­
заками, тридцать девятую — кубанскими.
Четвертую точку по счету, а по карте — девятнадца­
тую, определили в юго-восточную сторону от станции, в
степи, на берегу озера. Место было открытое, пустын­
ное. Чернозем здесь помалу уступал супесям, дальше к
югу встречались влажно-сизые проплешины солончаков,
а еще южнее можно было встретить плеса колотой без­
водьем земли — такыра. Еще до революции богатеи из
Н-ска организовали у озера рыболовецкую артель. Там
построили два глинобитных барака, коптильню, склад,
наняли желающих рыбачить. Все старопоселенческие се­
ла, как правило, располагались на берегах рек и озер
и в рыбе не нуждались, поэтому озерные уловы поставляли в довесок солдатскому котлу скудных солдатских
гарнизонов или везли на продажу в безрыбные места.
Во время революции и гражданской войны промысел за­
бросили, стало не до копченостей. Вспомнили о нем в
двадцать первом году (в тот год вспомнили о таких про­
мыслах, какие раньше вызывали брезгливую гримасу).
Поправили бараки и ловили до тех пор, пока всю не
выловили, до мальков. Позже, когда полегчало, и степовиков похвалили за расширение пахотных земель, ры­
баки разъехались: ры ба— дело неплохое, да хлеб — на­
дежнее. Об озере опять забыли, хотя постройки оста­
лись.
Была еще одна причина утвердить там точку. Ожи­
далось прибытие крупной партии уголовников. Не хоте­
лось Гнездилову ее принимать, но и не принять нельзя:
в соседних районах такое «богатство» приняли, и отказ
в таком случае выглядел бы не по-соседски. Партию
составляли воры всех мастей и профилей — народ рис­
ковый, бесшабашный, готовый на все, вплоть до массо­
вых побегов, поэтому, учитывая, что до ближайшего се­
ла (им была Кошаровка) и леса простиралось не менее
сорока верст открытой степи, где легко обнаружить
беглецов, Гнездилов и комиссия по расселению, на сей
раз единодушно, решили направить уголовников туда.
Пятую точку, по карте — тридцать восьмую, основа­
ли в пойме реки Суры. С правобережной стороны мес­
то прикрывала невысокая, слитная грядка мелкосопочника, по левобережной — насколько хватало взгляда —
простиралась черноземная степь. Округ давно обязали
342

в создании крупного зернового совхоза. На последнем
заседании окружкома Айдарбеков требовал готовить ме­
сто и сельхозорудия. Со дня на день ждали поступле­
ния тракторов, два из них намечалось отдать будущему
совхозу. Если раньше у Гнездилова была отговорка в
нехватке людей, то теперь возражать стало нечем: сов­
хоз вполне может быть основан выселенцами. Комиссия
по расселению считала целесообразным направить
туда сосланных по 107-й статье, осужденных за укрыва­
тельство хлеба: кто, кроме них, хлеборобов, мог с боль­
шим толком поднять и освоить обширные, плодородные
земли?
Остальные две точки — тридцать третью и тридцать
седьмую — определили на окраинах лесного массива,
верстах в пятидесяти на запад от Щучинской, недалеко
от сланцевых месторождений.
Илья Каширцев, выступая на мартовском расширен­
ном бюро окружкома по расселению, оказался не так
уж далек от истины. Казкрайком все настойчивее тре­
бовал начать подготовку к разработкам ценных иско­
паемых. Гнездилов знал, что, кроме горного оборудова­
ния, которое выделит государство, потребуется помощь
района в его доставке. Затем обяжут помогать продук­
тами изыскателям, впоследствии — горнякам, главное —
потребуются рабочие руки, и, когда их станет не хва­
тать, промышленники, как это практикуется в других
строительствах, начнут переманивать к себе хорошими
заработками колхозников с окрестных сел. Пусть уж бе­
рут их с точек, чем потом из сел начнут уходить хлебо­
робы, тем более что на эти две точки направили техни­
чески грамотных людей — участников «шахтинского» де­
ла...
Конвой приводил партию к назначенному месту, и
новопоселенцы оставались одни, если не считать двух­
трех, иногда, при больших партиях, четырех-пяти ко­
мендантов, которые, в сущности, были больше брига­
дирами по строительству, нежели стражами закона и
порядка. Столь жидкая охрана на первый взгляд каза­
лась проявлением некоторой беспечности со стороны от­
делов милиции и ГПУ. Однако верховые нарочные, объ­
езжавшие точки, ездовые, еженедельно доставлявшие
туда продукты и материалы, случайные проезжие — все
говорили о дисциплине и спокойствии на точках.
Коменданты уверенно докладывали в районы, что
343

среди высланных нет не только побегов,— нет никаких
провокационных разговоров, угроз или саботажа, рабо­
тают, а в работе проявляют расторопность и смекалку.
На точках было тихо. Спокойствие на них во многом
объяснялось следующим: по прибытии на станцию По­
лухин вместе с кем-либо из членов окружной комиссии
по расселению коротко говорил о требованиях, какие
предъявляются высланным на точки и в местные села.
Требований было немного, состояли они из трех без­
оговорочных положений: честно работать, беспрекослов­
но выполнять любые распоряжения комендатуры, стро­
го соблюдать дисциплину и порядок на местах поселе­
ний. Но долго рассказывал о мерах, какие примут вла­
сти в случае неповиновения, саботажа или побега.
Пусть никто не обольщается простором и лесами —
простота побега обманчива. Всему населению края до­
ведено до сведения о расселении и содержании выслан
ных. Строго предупреждены сельские и аульные Сове­
ты, более того — в селах и аулах созданы конно-поис­
ковые группы. Получили строжайшие указания на этот
счет лесничества, кордоны, геологические партии и ко­
чевые рода. Особо предупреждена железнодорожная
служба. Каждый проходящий состав,— а они здесь не
так уж часты,— перед отправлением со станции будет
осмотрен самым тщательным образом, поэтому бежать
в центр страны железнодорожным путем нет никакой
возможности. Уходить лесом на север — безнадежно: все
равно придется выйти на людей, в противном случае —
смерть. Уходить на юг — равносильно самоубийству: до
границ тысячи километров безводного пути, а рассчи­
тывать на помощь кочевников не следует. Они знают,
кого сюда высылают, поэтому брать на себя грех спа­
сения не станут: не от царской — от своей власти убе­
гаете.
Точка, из которой будет совершен побег, немедлен­
но переводится на положение лагеря, поселенцы, само
собой, на положение заключенных. Увеличится охрана,
рабочий день, норма выработки ежедневного задания,
снизится паек, срок высылки становится сроком заклю­
чения со всеми вытекающими отсюда последствиями, и
пойманных (это Полухин особо подчеркивал) наказы­
вать не станут, их попросту вернут на точку, из кото­
рой они бежали, но после того как ее переведут на ла­
герное положение...
344

После мартовского бюро окружком выработал резо­
люцию о размещении и устройстве кулацких переселен­
цев с учетом всех возможных ситуаций и отправил ее в
Казкрайком.
Своей задачей округ ставил сельскохозяйственное
освоение районов. Работоспособные члены высланной
семьи должны использоваться на горно-шахтных пред­
приятиях, если таковые имеются в районах. Там, где нет
промышленных разработок, поселенцы обязаны рабо­
тать на лесозаготовках, строительстве животновод­
ческих ферм, на различных подготовительных земляных
работах, что должно дать им добавочный зарабо­
ток.
Дополнительный заработок в жизни поселенцев имел
решающее значение.
Округ в резолюции прямо оговаривал: «Ввиду того
что на работах по подготовке колонизационного фонда
и жилстроительства в ближайшие месяцы будет занята
почти вся трудоспособная часть переселенцев, что ли­
шает их возможности получать какой-либо заработок,
признать необходимым: отпускаемое для них минималь­
ное питание производить в порядке государственной
ссуды».
На деле это означало, что та семья, которая не бы­
ла занята на строительстве гособъектов, а занималась
обустройством своего жилья (землянок или бараков на
восемь семейств), получала лишь один килограмм хле­
ба и то при условии выполнения сменного задания, ус­
тановленного десятниками. Да и те нормы продуктово­
материального снабжения оказались ужасающе низки­
ми. Люди жили впроголодь, на грани полного физиче­
ского истощения и смерти.
Возможности округа Айдарбеков в докладной не
увеличивал. После посевной и в связи с возраставшим
числом прибывающих высланных все ресурсы и резер­
вы округ практически исчерпал. В помощь по расселе­
нию Казкрайком привлек все предприятия северных ок­
ругов Казахстана.
Из городов, где было налажено производство мел­
кого инструмента, в Н-ск отправляли все, что требова­
лось для строительства.
В конце мая по казахским аулам прокатилась еще
одна жестокая волна конфискаций крупного рогатого
скота и лошадей. Реквизированный скот в три тысячи
345

голов (из них тысячу лошадей) держали резервом на
дальних отгонах.
В самом Н-ске по снабжению точек были вовлече­
ны два мукомольных и один небольшой колбасно-ки­
шечный заводишки. Там же, в Н-ске, сосредоточили
склады, где хранились продукты, инвентарь и керосин,
откуда они планово доставлялись к местам поселений.
Конечной станцией определили Щучинскую. Здесь же
находились члены краевой комиссии по расселению во
главе со Шкляревским, и здесь же хранилась часть про­
дуктов, которые выдавались всем партиям на первое
время и какими Гнездилов должен был обеспечивать
свои семь точек постоянно.
Контроль за неукоснительным выполнением органи­
зационных мер по этапированию к месту поселения был
возложен на Краснознаменский райком партии во гла­
ве с Гнездиловым.
XIII

Оживились окрестные дороги. На них с каждым днем
все чаще появлялись подводы, брички, двуколки, таран­
тасы, легчанки, казахские арбы. Сев к этому времени
в большинстве сел закончился, освобождались кони, и
степовики выезжали в ближние городки за товаром. Ве­
сенняя страда подобрала всякий запасец, лучше любых
расчетов выявила нехватку тех мелочей, без которых
стопорилась летняя работа.
Многое отправлялось к местам расселения. В Щучинской не хватало подвод. Дошло до смешного: Гнезди­
лов разослал своих людей по селам в поисках колес.
Но сколько бы всего ни отправляли — нуждались точки
крайне. Не хватало спецодежды, инструмента, продук­
тов, воды; местные при случае рассказывали, что по­
селенцы жгут костры ночами, чтобы не замерзнуть, и
вылавливают силками всякую живность...
С опозданием дней на десять закончил первую кол­
лективную посевную и колхоз «Крепость». Тяжело, очень
тяжело дались людям 900 гектаров, и, если бы Гнезди­
лов не помог обещанными лошадьми, наверняка бы под­
няли меньше. За место в бригадах держались крепко.
От желающих помочь отбоя не было. Бригадники, ког­
да через неделю поняли, что к сроку им не успеть, ста­
ли пахать семьями, но просили председателя никого к
346

ним не зачислять. Все были твердо убеждены: посев­
ная— единственная работа, которая гарантировала оп­
лату хлебом.
Семенного зерна не хватило ровно на сто пятьдесят
гектаров. Колхозная власть со слезами выпросила у гуляевцев девятьсот пудов в долг. Похмельный даже те
десять мешков сорной пшеницы, которые Гнездилов при­
слал в счет пайка высланным, скрыл, приказал переве­
ять и отдать в бригады. Высланным выдавали ячмень,
а когда и он кончился — по горстке проса: после окон­
чания сева оказался небольшой излишек.
Последней, в четверг, заканчивала страду третья
бригада. Пятницу правление колхоза объявило выход­
ным днем для всех, кто был на пахоте. С раннего утра
из труб бань потянулись дымки; повисла на веревках
отстиранная мужская одежда; одалживалась приправа
к вареву — село по традиции готовилось отблагодарить
пахарей. Мужики первой и второй бригад, которые за­
кончили двумя днями раньше, исполненные плохо скры­
той гордости, ходили смотреть на работы у озера или
ладили крученые трубки к казанкам с брагой.
В суббогу в селе ожидался «гуль». Предвкушение
его сказалось и на гуляевцах, занятых на стройке: не
лежала душа к работе. Одни забыли наносить с гумен
соломы, другие искали кем-то припрятанные на ночь ре­
шета; третьи требовали ведра; выселенцы отпрашива­
лись получать пайки; распоряжения бригадиров проти­
воречили одно другому. Вялому настроению способство­
вала погода. Дни стояли на редкость жаркими. Даже у
воды не было прохлады.
Высланные и колхозники работали на стройке кому
с кем удобнее, хотя числились двумя бригадами. Руко­
водили строительством Гордей Гриценяк и Федор Гарькавый. Им помогали коменданты. По подсчетам, требо­
валось не менее пятнадцати тысяч штук самана. В день
изготавливали до пятисот штук. Не так уж мало, если
учесть, что воду в ямы приходилось подавать по цепоч­
ке ведрами, а большинство замесов делали ногами.
Теперь, когда освободились кони и председатель за­
брал у отца Василия пожарный рукав, дело обещало
пойти гораздо быстрее. На укосе среди зарослей лебеды
чернел свежевырытый ров под фундамент будущего ко­
ровника, или, как его называли с первых дней, базы.
347

Громадными пчелиными сотами подсыхали на берегу
первые тысячи штук самана.
В пятницу бригадиры стройки доложили председате­
лю: на работу не вышли двадцать гуляевских мужиков.
Вечером выяснилось, что и в женской бригаде имелись
невыходы. Причина оказалась заурядной — какой-то ре­
лигиозный праздник. Он отмечался и высланными укра­
инскими поляками, но почему-то двумя неделями рань­
ше.
Председатель вспылил, приказал вызвать в правление
празднующих для соответствующих разъяснений и про­
работки. Однако увидел, что не только рядовые колхоз
ники и высланные — сами правленцы и бригадиры не
прочь пошабашить, и он, не желая портить хорошего
настроения в селе — шутка ли, посевную закончили! —
махнул рукой и распустил всех по домам.
Село вновь потеряло верных четыре рабочих дня...
Те высланные, что привел Похмельный, оказались
наиболее близкими гуляевцам не только по бывшей ро­
дине, но и по речи, навыкам в работе и по всему укладу
жизни. Они довольно быстро сдружились с гуляевцами,
и Похмельный поражался той великой помощи, которую
оказывало село всем высланным, а его «подопечным» —
особенно. Помогали во всем: ремонтировать землянки,
копать огороды под картошку, семена которой сами же
и давали, делились посудой, утварью, одежиной... Дели­
лись хлебом. Сами высланные навели порядок в подво­
рьях, подобрали по селу древесный мусор, увязали его
в пуки пополам с соломой и рубленым бурьяном, и те­
перь и над их крышами поздними вечерами тяжело
стлался сырой желтый дым, свидетельствующий о лег­
кой вечере.
Поляки, казалось, также походили на гуляевцев. Лю­
дей, кормящихся от земли, многое делает схожими. Бы­
ло, конечно, различие в речи, другом (католическом)
вероисповедании, но в повседневной жизни оно большо­
го значения не имело, к нему быстро привыкли. И все
же замечалось нечто отличное в характерах, в отноше­
нии к жизни, и чем больше проходило времени, тем яс­
нее оно проступало...
Дольше всех с опаской присматривались к чеченцам.
Хозяева, у которых они квартировали, ничего плохого
348

сказать не могли, однако и хвалиться было нечем. Не­
сколько дней чеченцы приходили в себя после этапа, по­
том стали требовать отдельное жилье и место для клад­
бища. В правлении не возражали, даже одобрили. Им
отдали все каменные сараи, чем они остались весьма до­
вольны, а для кладбища места тем более хватало. Гуляевцы недоумевали: сараи чеченцы обустраивали не по
здешним зимам. Прямо на каменную кладку ляпали
плохо вымешенную глину. Такой же хлипкой ожидалась
и крыша. Мужики крякали и шли советовать: стены на­
до вначале выложить плетеным ивняком, а уж потом
забивать глиной — крепче и теплее, то же самое с кры­
шей, печами... Хозяева-чеченцы уважительно соглаша­
лись и делали по-своему.
«Ничего, зиму померзнут — к следующей поумне­
ют»,— с обидой уходили советчики. Вызывало удивление
и другое. Гуляевские бабы, ходившие на помощь, толь­
ко ахали, глядя, как чеченки, худенькие и молчаливые,
похожие на монашенок, надрываются с пудовыми валь­
ками, в то время, когда мужья сидят в сторонке и за­
думчиво разглядывают будущее жилье. И то, что жены
безропотно выполняют любые указания мужей, вызыва­
ло у них сострадание и неиссякаемый повод для разго­
воров.
Василина, два дня помогавшая семье чеченца Ховрезова, на третий день говорила соседкам:
— Все. Больше не пойду. Сердце не выдержует. Это
ж мыслимо: я, значит, килу наживаю, хату ему до ума
доводю, а он, бугаяка, сидит на каменце та командует:
там копай, сюда бросай, туда отнеси, видтиля принеси...
Я ему показываю: встань, чоловиче, помоги, ведь нам,
бабам, тяжко, сам же бачишь... Так он, нехристь, толь­
ко очами зыркнул и отвернулся, будто и не ему сказа­
но. Думаю, может, жинка ему шо скажет. Где там!
Молчит бедолага! Тогда я ему сказала. Обложила его
матюками, нехай бог простит, плюнула в его сторону та
й пошла... Не-е, жинки, я туда больше — ни ногой...
О том, что после плевка она кубарем летела от ховрезовского подзатыльника, Василина предпочла умол­
чать.
Впрочем, сокрушались и жалели не все. У многих
местных мужиков такой семейный уклад вызывал ис­
креннюю зависть. Комендант Иващенко, бывавший у
Ховрезова, тоже пытался ввести у себя в семье нечто
349

похожее. Одно время он, перед тем как спросить что-ли­
бо у жены, стал грозно поводить очами (у него получа­
лось по-бычьи), говорить стал меньше, со значением и
каким-то задавленным голосом, что, по его разумению,
должно означать силу характера, ума и непреклонную
волю. Жена поначалу не поняла, что с ним, даже спро­
сила, не стряслось ли чего, потом до нее дошло, и од­
нажды, поставив миску перед ним, она напрямик спро­
сила:
— Ты, Василь, с кого моду берешь? Не с чеченов
ли? Так я вот шо тебе скажу: если ты еще хочь раз
гыркнешь на меня або глянешь по-волчьи — я тебе всю
эту кашу по морде размажу. Из тебя, дурака, такой же
чечен, як из меня архиереи... Поняв чи нет?
На этом «кавказский порядок» в семье коменданта
закончился. Но и к чеченцам вскоре привыкли, и, пометкому замечанию Гарькавого, к ним стали относиться да­
же лучше, чем к полякам. В чем таился секрет — было
непонятно. То ли немного побаивались местные угрю­
мых, малоразговорчивых, с хорошо развитым чувством
собственного достоинства и непривычным поглядом из
под папах кавказцев, о характере и обычаях которых
столько страстей слыхано, то ли привлекали эти люди
своей речью — без словоблудия, слезливых жалоб на
судьбу, вранья и пустых угроз власти,— как бы там
ни было, но относились к чеченцам с большим уваже­
нием.
Жизнь в селе мало-помалу налаживалась. Почти пре­
кратились непременные крики и бестолковая суета при
выходах на работу. Если раньше чуть ли не каждый
день начинался с митинга у правления или объезда
бригадирами и комендантами села, то теперь кол­
хозники без понуканий сцешили утром по своим мес­
там.
Совсем недавно все разговоры начинались и конча­
лись одним: что даст колхоз? И не лучше ли взять свое
тягло и темной ноченькой махнуть куда-нибудь к рудни­
ку, шахте либо к большой стройке, где оплата тверже?
Теперь же такие разговоры притихли, больше беспокои­
лись о том, как лучше и выгодней для себя и колхоза
выполнить ту или иную работу.
В жизни села появился пока слабый, едва ощутимый
но определенный ритм. И то пора: кончался июнь трид­
цатого года...
350

«Здравствуй, Максим!
Получил я твою писульку. Такой глупости, которую
ты совершил, оставшись в какой-то Гуляевке, в Казах­
стане, я от тебя не ожидал. Мой тебе совет: немедлен­
но сдавай дела и возвращайся обратно. Наказывать те­
бя за партийную недисциплинированность я не стану.
Ты сам еще не понимаешь, куда ты влез, какую ношу
поднял.
Ты, видимо, считаешь, что быть председателем кол­
хоза— это даром самогонку пить да приказывать. Нет,
дорогой. Быть председателем — значит быть ответствен­
ным за очень многое. В том числе и за тех высланных,
которые, как я понял, расселены в том же селе.
Наши ошибки исправляются не такими поступками.
Что ты хочешь им доказать — я понял. И скажу: глу­
пость это, а не попытка доказать.
Я переслал фамилии тех, о ком ты просишь, в села.
Ходатайствовать о них сам не буду. Пусть люди реша­
ют. Им виднее.
Тебе приказываю: через две недели быть здесь. День­
ги тебе вышлют, но карточку высылать не станем. Вер­
нешься— поговорим подробно.
П . Карпович».

Конец первой книги

СКРОМНЫЙ Николай Александрович
ПЕРЕЛОМ
Роман

Редактор Л. В. Степаненко
Художник И. Суслов
Художественный редактор А. Ю. Никулин
Технический редактор В. М. Котова
Корректоры Г. А. Голубкоза, Г. В. Селецкая
И Б № 5421
Сдано в набор 23.06.88. Подписано к печати 28.03.89. А11201.
Формат 84x108/32. Гарнитура литер. Печать высокая. Бумага
тип. № 2. Уел. печ. л. 18,48. Уел. кр-отт. 19,32. Уч.-нзд. л. 19,76.
Тираж 100 000 экз. Заказ 22. Цена 1 р. 50 к.
Издательство
«Современник»
Государственного
комитета
РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли
и Союза писателей РСФСР
123007, Москва, Хорошевское шоссе, 62
Полиграфическое предприятие «Современник» Государственного
комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли
445043, Тольятти, Южное шоссе, 30