Война любви [Алиаскар Баймухамедов] (fb2) читать онлайн

Алиаскар Баймухамедов Война любви

Сегодня ночью Чучундра сожрала своих детёнышей. Чучундра — это белая хомячка c чёрными глазами-бусинками, которая недавно появилась в доме Имашевых.

Марат Асетович, глава семейства Имашевых, этим событием был страшно озадачен. В свои пятьдесят лет он привык, что всё в его жизни было распланировано и предсказуемо. И разные сюрпризы он не любил.

Но сегодня всё предвещало нехороший день, потому как с утра чего-то не заладилось.

Сегодня утром Имашев проснулся раньше обычного. Задолго до того, как прозвенел будильник, разбудило его какое-то непонятное чувство не то тревоги, не то тоски. Причём чувство это, порождённое сном, не ушло вместе с пробуждением, а напротив — стало расти внутри него, наполняя тело почти физической тяжестью. Несмотря на годами укоренившуюся привычку вставать сразу, как только откроются глаза, Имашев позволил себе немного полежать в постели.

Луч раннего, набиравшего силу, летнего солнца проник в зашторенное окно. Яркое пятно от него играло на стене, предвещая жаркий день. Имашев попробовал сосредоточиться на солнечном пятне, чтобы прогнать это тревожащее его чувство. Но сосредоточиться не смог. И чувства, ясное дело, не прогнал. Он встал. Сделал несколько физических упражнений и направился в ванную. Контрастный душ взбодрил его тело, но так и не смог смыть ни тяжести с его души, ни тревоги из его сердца.

Пока супруга готовила на кухне завтрак, Имашев решил поменять воду и подсыпать корм Чучундре. Подойдя к аквариуму, в котором жила хомячка, он не сразу обратил внимание на то, что Чучундра как-то странно притихла в углу. Уже после, когда он взял тарелочку с кормом в руки, его удивило то, что в аквариуме не слышится привычная уже за последнее время возня. Ещё вчера Чучундра суетилась в нём, собирая в домик расползающихся в разные стороны хомячат. А сегодня она тихо сидела, отрешённо глядя прямо перед собой. Никто не выползал из домика. Никто не копошился в нём. Тих, был домик. И пуст.

Имашев увидел в тарелочке, которую держал в руке, какой-то посторонний предмет. Приблизив тарелочку к глазам, он обнаружил, что это маленькая лапка с крохотными коготками. Приглядевшись повнимательней, Имашев нашёл возле домика ещё одну лапку. А рядом целое тельце. Только без головы и с выеденным брюшком. А по всему аквариуму были разбросаны заскорузлые от крови ошмётки.

“Нифига себе”, — поразился Имашев, глядя на Чучундру. — “Ты чего это, мать, наделала-то?”.

Но хомячка, как застывшая, сидела в углу аквариума и остекленевшими глазами смотрела куда-то в пустоту.

Имашев потрогал подушечкой пальца то, что ещё вчера было тёплым, мягким, живым, а сегодня неприятно кольнуло засохшей щетинкой палец.

“Весело начинается денёчек“ — усмехнулся Имашев.

Он почему-то думал, что животные не едят себе подобных. Правда, он где-то читал, что самки каких-то пауков пожирают, после соития, своих самцов. Но, то самки самцов. Что, в общем-то, понятно и где-то даже по-человечески. Нередко мужики допускаются женщинами к телу только из гастрономических соображений. Но чтобы так вот, запросто перекусить собственным своим потомством, этого Имашев понять не мог. И событие это окончательно испортило его и без того плохое настроение.

Чтобы не увидели домашние, Имашев отнёс аквариум к себе в кабинет, и поставил его под письменный стол.

Позавтракав без аппетита, Имашев спустился во двор, где его уже ждала служебная машина. По дороге он всё раздумывал над сегодняшним происшествием.

“Надо позвонить Григорию”, — решил он, наконец: — “Пусть объяснит — почему эти крысы пожирают своих детей”.

Надо отметить, что сам Имашев домашних животных не любил. Вернее не то, чтобы не любил, а как бы это выразиться поделикатней — не признавал, что ли. Не понимал он, как это под одной крышей могут уживаться люди и животные.

С одной стороны — это может и приятно, когда кто-то пушистый и тёплый урчит у тебя на коленях. Или ластится к тебе, преданно заглядывая в глаза. Стрессы, говорят, снимают. Энергией подзаряжают. Детишкам, опять же, забава.

Но с другой стороны — это, же поцарапанная мебель и разодранная обувь. Это шерсть повсюду и неистребимый, всё пропитывающий запах. И потом, Имашев был убеждён, что привязанность к животным вытесняет у их хозяев большую долю уважение к людям.

Словом, Имашев был против живности в квартире. А квартира у него, надо сказать, была роскошная. Как и подобает руководителю крупного предприятия, Имашев с семьёй занимал просторную, четырёхкомнатную квартиру в элитном доме, расположенном в престижном районе Алматы. Квартира была со вкусом обставлена стильной мебелью и оборудована новейшей бытовой техникой. Короче, в квартире этой было всё. Кроме, разумеется, места для животных.

Только однажды, когда Асель, дочь Имашева, была ещё маленькой, приютилась у них в доме одна кошка. Не то Васька, не то Мурка. С перебитой лапой. Аселька, ей тогда лет восемь было, притащила эту грязную, ободранную кошку с улицы, чем вызвала у Розы Абиевны, супруги Имашева, состояние, близкое к обмороку.

— Это ещё что за чудовище? — остановила она Асельку в дверях.

— Это не чудовище, — ответила дочь, прижимая к себе уныло обвисшую кошку. — Это кошка. Её просто надо отмыть.

— Это тебя надо отмыть, — нахмурилась мать. — Посмотри, как ты выпачкалась. А кошку эту надо выбросить. Может она блохастая. Может она заразная.

— Она не заразная, — попыталась разжалобить маму Асель. — Она раненная. Её мальчишки камнями побили. У неё лапка болит. Её пожалеть надо.

— А меня пожалеть не надо, — обиделась Роза Абиевна. — У меня, может быть, тоже лапки болят. Целыми днями за вами убираю, стираю. Отдохнуть некогда.

Словом, неизвестно, чем бы это всё это закончилось, если б на шум не вышел из своего кабинета Имашев. По хмурому лицу супруги, по растерянным глазам дочери и нервно стучащему по ковровой дорожке кошачьему хвосту, он сразу же оценил сложившуюся ситуацию.

— Классная кошка, — сказал он. — Где достала?

Кошка ошарашено уставилась на Имашева.

— Из трубы, — обрадовалась неожиданной поддержке Аселька. — Её мальчишки туда загнали.

— Фу, какие гадкие мальчишки, — поморщился Имашев. — Такую замечательную кошку и в трубу. А нам как раз вот такая кошка и нужна. Она у нас мышей ловить будет.

— Каких мышей? — недоверчиво посмотрела на него дочь. — У нас нет мышей.

— Ничего, — улыбнулся Имашев. — Заведём. Кошка у нас уже есть.

— Как это — уже есть? — возмутилась Роза Абиевна. — А моё мнение что, никого не интересует, что ли?

— Ну, почему же не интересует, — повернулся к ней Имашев, заговорчески подмигивая. — Только оно и интересует. Мы с Аселькой для себя уже всё решили.

— Ничего не знаю, — заявила Роза Абиевна. — Мне ещё кошки в доме не хватало. Мало мне с вами хлопот. И хватит мне тут подмигивать. Нервный тик заработаешь.

— Да ладно, не напрягайся, — перестал подмигивать Имашев. — Мы тебе тоже что-нибудь достанем. Котика, например. В смысле — шубку из котика.

— Шубка у меня уже есть, — расстроилась Роза Абиевна. — Из норки.

— А у меня кошка уже есть, — вставила Аселька. — Из трубы.

— А у тебя шишка сейчас будет, — сказала супруга Имашеву. — От скалки. Если не перестанешь мне тут голову морочить.

— А кто тебе голову морочит? — удивился Имашев. — Сама заморачивается по пустякам, развела гиперстерильность, шагу ступить некуда. Да ещё лишает нас радости общения с братьями нашими меньшими. Я так думаю, ничего страшного не произойдёт, если эта кошка поживёт у нас.

И упрямая складочка легла у него между бровями.

Роза Абиевна посмотрела на эту, хорошо знакомую ей складочку.

— Вот сами за ней и ухаживайте, — обиженно сказала она.

И удалилась на кухню.

Имашев задумчиво потёр мочку уха, что случалось, когда он был в крайней растерянности. И посмотрел на две пары глядящих на него в ожидании глаз.

— Ну, ладно, — сказал он, наконец. — Для начала её надо хорошенько отмыть.

И они с дочкой отправились в ванную комнату, где дико орущую кошку тщательно помыли шампунем с бальзамом. Чуть не свели её с ума, высушивая феном. Наложили на перебитую лапу шину и дали молока в блюдце.

Аселька весь вечер вела себя паинькой. Сделала уроки без напоминания. Поужинала без понукания. И после ужина сразу же убежала к себе в комнату, возиться с кошкой.

После её ухода на кухне воцарилось напряжённое молчание. Кастрюлька взаимного раздражения, по меткому выражению классика, тихо булькая, стояла на медленном огне.

— Ну что, доволен, — прервала, наконец, молчание Роза Абиевна. — Выставил меня перед дочерью стервой какой-то, а сам опять добреньким оказался, понятливым.

— А я тут причём, — пожал плечами Имашев. — Ты сама, знаешь ли, постаралась. У девочки развивается замечательное чувство сострадания к ближним. А сострадание — это самое главное чувство человека. Только сострадание делает наши мысли и поступки чистыми и светлыми. Без сострадания даже самые хорошие качества теряют свой смысл. Любовь без сострадания становиться чувством частной собственности. Забота без сострадания становится насилием. А справедливость без сострадания становиться жестокостью.

— А что это у тебя сострадание какое-то избирательное, — обиделась Роза Абиевна. — Почему я должна страдать, пока ты Асельке сострадаешь? Ты не можешь сострадать всем сразу?

Имашев задумался.

— Чего-то не получается, — вздохнул он. — Начался конфликт интересов. Надо было принимать чью-то сторону.

— Да свою ты сторону всегда принимаешь, — возмутилась Роза Абиевна. — Вот она, твоя справедливость, которая без сострадания становится жестокостью. И забота твоя, которая без сострадания становится насилием. У тебя всегда так… Завтра же чтобы этой кошки в доме не было.

И пошла, стелить Имашеву в кабинете.

Депортированный из спальни, Имашев в кабинете с удивлением разглядывал плотно взбитую подушку на диване. Он достал из бара бутылку своего любимого коллекционного коньяка и уселся поудобнее в глубокое кожаное кресло. Налил рюмку. Выпил. Налил ещё и закурил, растерянно глядя на застеленный диван.

“Поразительный народ, эти женщины”, — подумал Имашев: — “Умеют же создавать проблемы на ровном месте. Как говорится в Ведах — женщины и дети, в большинстве своём не очень разумны. Они склонны во всём руководствоваться чувствами и принимать желаемое за действительное. Поэтому и те и другие нуждаются в постоянной опеке со стороны мужчин”.

За долгую совместную жизнь с Розой Абиевной, у них выработался свой собственный устав семейной жизни. Главной заповедью этого устава было правило — за столом и в постели никаких разборок. Стол и постель для семьи — это святое. Они в зону конфликта не втягиваются. Это, так сказать, линия прекращения огня. Нейтральная полоса. Вне этой полосы можно и поконфликтовать немного. У них, как и в любой нормальной семье, были, конечно, небольшие локальные войны. Но они, как правило, быстро заканчивались примирением. Со всевозможными аннексиями и контрибуциями. И как замечательно было капитулировать взаимно на нейтральной полосе.

А теперь чуть что — сразу постели врозь и блокпосты у кровати. Обоюдные санкции.

“Видать стареем“, — с грустью подумал Имашев.

На следующее утро, на планёрке, заслушивая доклад своего зама о срыве поставок комплектующих партнёрами из Турции, Имашев придумывал, как бы половчее избавиться от этой чёртовой кошки так, чтобы не расстроить дочку. К концу доклада у него созрел вполне приличный план. Прикупить комплектующие у смежников из Караганды. Выставить поставщикам штрафные санкции. Кошку эту, дурацкую, пока дочка в школе, увезти подальше от дома, сказав Асельке, что объявились её хозяева. А взамен купить ей маленького, породистого котёнка. Уж если и заводить в доме живность, так с хорошей родословной.

Радуясь своей находчивости, Имашев позвонил своему старому другу Григорию, председателю клуба кинологов.

— Нафига тебе котёнок, — удивился Григорий. — Вредные они, своенравные. Возьми лучше щенка. Есть у меня на примете замечательный ротвейлер.

— Да не надо мне щенка, — поморщился Имашев. — Мне и котёнок этот, как бы, ни к чему. Да дочка, знаешь ли…

— Понимаю, — вздохнул Григорий. — У меня тоже сыночек подрос — такой капризный стал, труба. То не хочу, это не хочу… Ещё кастрировать придётся.

— Сыночка, — опешил Имашев.

— Кошака твоего. Они знаешь, какие блудливые. Сваливают постоянно. Шарохаются где попало, с кем попало. Заразу всякую домой тащат. Блох. А то и орать начинают, от воздержания. Это просто так говорится, что они только в марте орут. Орут они, когда хотят. А хотят они постоянно. Невзирая на время года.

— Совсем как мы в молодости, — усмехнулся Имашев.

— Ну, допустим, не как все мы, и не только в молодости, — философски изрёк Григорий. — Так что кастрировать надо будет обязательно.

— Да ладно, там посмотрим…

— Ну, хорошо, — вздохнул Григорий. — Приводи в воскресенье Асельку к нам в клуб. Как раз кошачья выставка намечается, там что-нибудь подберём. Лады.

— Лады, — сказал Имашев.

Всё складывалось, вроде бы, удачно. Но дома, приехавшего на обед Имашева, ждало разочарование. Аселька рано вернулась со школы, мотивируя тем, что училка заболела. И уже возилась со своей кошкой, меняя ей повязку. Роза Абиевна на кухне, красная и надутая, как воздушный шарик, накрывала на стол.

Недобрым словом, помянув училку, Имашев съел густо приправленную обидой котлету и поехал на службу. Решив всё отложить до воскресенья.

В воскресенье, гуляя с дочкой в парке, Имашев, как бы случайно, привёл её в кинологический клуб на кошачью выставку. Григорий водил их между рядами и с упоением рассказывал про разные породы кошек. Аселька визжала от восторга при виде забавных, пушистых котят в корзинах. Улучив момент, когда она умилённо прижимала к щеке мохнатый комочек полуперса, Имашев предложил ей купить этого котёнка.

Аселька испытывающе посмотрела прямо в глаза отцу. Положила полуперса обратно в корзинку и с твёрдостью, удивительной для такой маленькой девочки, сказала:

— Кошка у меня уже есть.

— Но это, же чужая кошка, — попробовал убедить её Имашев. — У неё, наверняка, есть хозяева. И они её, скорее всего, уже ищут. А нам нужна своя кошка. Маленькая. Мы её будем воспитывать.

— Кошка у меня уже есть, — тихо повторила Аселька. — И я её никому не отдам.

Она развернулась и направилась к выходу.

— Ваш характер, — улыбнулся Григорий, глядя ей вслед. — Имашевский.

— Да уж, — вздохнул Имашев, потирая мочку уха.

Так и осталась та кошка жить у Имашевых. Но история эта вскоре разрешилась сама собой. Кошка, гуляя во дворе, попала под машину. Имашев похоронил её в пластиковом пакете в скверике неподалёку. Аселька поплакала немного и успокоилась. Но с тех пор она больше никогда не заводила домашних животных.

Сегодня ночью Чучундра сожрала своих детёнышей. Утром аквариум, где обитала хомячка со своим потомством, исчез куда-то из комнаты Асель. Асель этого даже не заметила. В последнее время она вообще перестала замечать какие-либо изменения вокруг себя. Предметы, которые раньше были для неё дорогими, любимыми и много лет дарили ей тепло воспоминаний, теперь стали безразличными, холодными. И весь мир казался ей чужим, враждебным и несправедливым.

Но сегодня всё встало на свои места. Сегодня ночью к Асель неожиданно пришло решение. Решение было настолько простым и верным, что Асель даже удивилась — как такое простое и гениальное решение не могло прийти ей в голову раньше. Теперь она знала, как разом покончить со всеми проблемами, не причинив никому из дорогих и любимых ей людей никакого вреда.

Приняв решение Асель, впервые, за последние несколько дней, уснула спокойно. Засыпая, Асель улыбнулась. Улыбнулась, вспомнив прочитанные когда-то давно, но навсегда запавшие в душу слова Ремарка: “Первый человек, о котором ты думаешь, просыпаясь и последний человек, о котором ты думаешь, засыпая — это либо причина твоего счастья, либо причина твоей боли”.

Когда же она поняла, что её Лёха и есть единственная причина её счастья. Ну и, как оказалось, причина её боли? Ну, уж точно не в первый день встречи. В первый день встречи её Лёшик ей даже не понравился. Было это на второй день учебного года. Асель тогда только что вернулась из Турции, где отдыхала с родителями. Туроператор, как обычно задержал чартер, и она опоздала к новому учебному году. По прилёту она сразу же отправилась к Юльке. Соседке, однокласснице и, по умолчанию, лучшей подруги. Юлька была милой, симпатичной девчонкой. Немного простоватой, но всегда фонтанирующей такой задорной, неиссякаемой энергией, что легко компенсировала этим недостаток интеллекта. Юлька выглядела сильно — загоревшая, упругая, с ясными васильковыми глазами, искрящимися из-под выгоревшей золотистой челки. Она, со свойственным ей темпераментом, кинулась Асельке на шею и давай её расцеловывать, как будто они не виделись кучу лет, хотя прошло всего-то пара недель. Но за эти две недели, как оказалось, в окружающем мире произошли большие перемены. Юлька, пища от восторга, разглядывала подарки и сувениры, привезенные ей Аселькой, и делилась с ней новостями.

— Прикинь, — Юлька вдруг сделала круглые глаза, — у нас новенький в классе. Такой симпатяга. На гитаре играет. Пацаны его уже в свою команду взяли. Макс говорит, он в их группу новую волну запустил.

— Как бы эта волна им крыши не посносила, — усмехнулась Асель. — А откуда он взялся-то?

— Из Астаны с семьей переехали.

— Чего это они из Астаны переехали? — удивилась Асель. — Все в Астану ломятся. Столица, как-никак, большие возможности.

— Да, чёрт их знает, — пожала плечами Юлька. — Отец у него какой-то большой тренер по чему-то там. Вот его здесь какой-то клуб возглавить пригласили. Или сборную. Короче, не знаю.

— А что это — отец тренер, а сын музыкант? Почему не спортсмен? Больной что ли?

— Ага, больной, — усмехнулась Юлька. — Его старшаки районовские прописать решили, так он так отмахался, что не понятно — у кого штампелей в табло больше проставлено. Да и пацаны наши за него встряли. Пиво старшакам выставили. Они его музыку слышали.

— А где они его музыку слышали? — поинтересовалась Асель.

Юлька пожала плечами, примеряя майку, которую подарила ей Асель.

— Слушай, пацаны на природу собрались, на шашлыки, — сказала она. — С собой зовут. Поехали?

— Поехали, — кивнула Асель. — Я по ним очень соскучилась.

Ей действительно не хватало на курорте общения с друзьями. Берик, Гоша, Нурик и Максим выросли с ними в одном дворе. Они дружили с детства. Повзрослев, они всегда тусовались вместе. Ходили в кино, на дискотеки, в клубы. Пацаны держали над ними с Юлькой шефство. Никому не давали их в обиду. Тут же отшивали, если кто-то пытался к ним клеиться. Аселька знала, что их ребята, все были тайно в неё влюблены. К Юльке, памятуя, о том, как она их гоняла в детстве, они по привычке относились, как к своему парню. А к Асельке они испытывали совсем другие чувства. Каждый из них, в своё время, пытался перевести их дружеские отношения в другую плоскость, но Аселька никому не отдавала предпочтение. Ко всем им она относилась, как братьям, которых у неё не было. В конечном итоге, все решили оставить всё, как есть.

Аселька с Юлькой двинулись в беседку во дворе, где уже собрались ребята. Друзья кинулись обниматься, целоваться, расспрашивать о Турции, делились собственными воспоминаниями о курортных приключениях. Общаясь с друзьями, Асель искоса поглядывала на новенького. Она удивлялась — что Юлька в нём нашла? Рыжий, курносый, невзрачный какой-то. Правда, было что-то в его глазах. Вернее не в самих глазах, а в его манере смотреть на собеседника. В первый раз, встретившись с ним взглядом, Асель даже немного смутилась. Взгляд его зелёных пронизывающих глаз, как бы проникал внутрь, пробирая до низа живота. И была в его глазах какая-то, не то затаённая печаль, не то отрешённая грусть. Которая не уходила, даже когда он улыбался. Словом в первый день встречи, Лёша Асельке совсем не понравился. Они загрузились в минивен и поехали на своё любимое место на речке в горах. Юлька и в машине и на речке сидела рядом с Лёхой и непрерывно щебетала, заигрывая с ним. Лёха всё время бренчал на гитаре и задумчиво потягивал пиво. В кругу друзей день прошёл чудесно. Природа, шашлыки, гитара. Домой Асель вернулась радостной и счастливой.

— Ты где была? — накинулась на Асельку мать. — Я тебе обзвонилась.

— С Юлькой в горы ездили, — сказала Асель. — С нашими пацанами, районовскими. Я же их две недели не видела.

— А позвонить нельзя было, — возмутилась мать. — Мы с отцом испереживались все.

— Я же говорю — в горах были, там не ловит, — пыталась успокоить мать Асель.

Но та никак не могла остановиться.

— Совсем от рук отбилась, — сокрушалась мать. — Ни во что родителей не ставит.

Неизвестно, чем бы это всё это закончилось, если б на шум не вышел из своего кабинета отец. Он, как всегда, мягко разрулил ситуацию. Отвёл Асельку в её комнату. Усадил её рядом с собой. Обнял и прижал к себе. И так они долго молчали вдвоём, обнявшись. Так было всегда, когда Аселька делала что-то не так и чувствовала, что отец недоволен ею. Но отец никогда не ругал её, не укорял. Он, вот как сейчас, просто усаживал её рядом с собой, обнимал, и они долго сидели молча. И Аселька сразу всё понимала. Без слов.

Асель очень любила своего отца. Для неё он был самым красивым, самым умным, самым сильным, самым самым.

Однажды, ещё в младших классах, Аселька отравилась чем-то в школьной столовой. Тогда полкласса увезли в инфекционную больницу прямо из школы. Родителей в больницу не пускали. Никаких посещений, никаких передач. Несколько дней она пролежала не выходя из палаты. Родители, всё-таки пробились к ней — на первом этаже, в закутке, открывалось окно. Правда оно было зарешечено и невозможно было обнять родных. У родителей слёзы наворачивались на глаза, при виде исхудавшей, побледневшей Асельки.

— Ты как себя чувствуешь? — с дрожью в голосе, спросила мама. — Тебе чего-нибудь хочется?

Аселька молчала, глядя на родителей большими и печальными, как у потерявшегося верблюжонка, глазами.

— Я курочку хочу, — наконец-то, прошептала она ослабшим голосом.

Тут отец не выдержал. Он выломал прутья решётки, вытянул Асельку через окно, спрятал её под свою куртку и они быстро направились к машине. Оказавшись за пазухой у отца, Аселька ощутила такое тепло и чувство безопасности, что прижалась к нему, обвив руками и ногами, и ни за что не хотела отрываться от него. Даже за рулём отцу пришлось вести машину с прилипшей к его груди Аселькой. И потом, когда мама варила курочку в скороварке, когда она кормила Асельку с ложечки наваристым бульоном, с укропчиком и чесночком, когда Аселька, торопясь, обгладывала куриную ножку, она так и не разжала своих объятий. Так и заснула на груди у отца. Отец часто, подвыпив, вспоминал этот случай. При этом у него на глаза всегда наворачивались слёзы. Асельку, в такие моменты, всегда охватывала любовь к отцу. Безмерная, как небо и нежность, бескрайняя, как любовь. Она прижималась к нему, ощущая то самое чувство тепла и безмятежности, как тогда, когда она была у отца за пазухой. И они долго сидели, молча, обнявшись. Мама тоже молчала, глядя на них. В глазах её светилось счастье.

Да, для Асельки её отец был самым добрым и самым нежным. Самым сильным и самым смелым. Правда однажды, когда Аселька была ещё совсем маленькая, случилась одна неприятная история. Аселька тихо играла во дворе с подружками, и никого не трогала. А тут соседка, тётя Катипа, неожиданно набросилась на неё и, безо всяких причин, стала обзывать её, оскорблять. Катипу, как поговаривали соседи, бросил муж. Слинял с какой-то молоденькой певичкой, и она после этого сильно запила. И озлобилась на весь мир. Часто в подпитии, она выходила во двор и крыла, всех без разбору, матом. Аселькин отец вышел на улицу и молча, увёл за руку Асель со двора. Пока они шли, Катястрофа переключилась на аселькинова отца. Она его так хаяла, что уши заворачивались. Отец побледнел, но шёл, молча, ускорив шаг. Аселька удивилась — почему это отец, молча, сносит её оскорбления? Почему не врежет ей как следует? Аселька ведь помнила, как однажды, втроём с мамой, возвращаясь с прогулки, они проходили мимо лавочки, на которой распивали двое каких-то мужиков. Мужики разговаривали громко и похабно. Кто-то из них отпустил какую-то пошлость в адрес аселькиной мамы. Отец побледнел, сжал руку Асель, и ускорил шаг. Зайдя за угол, он отпустил Асель и приказал им идти домой.

— Марат, не надо, — жалобно попросила мама.

— Доставь Асельку домой, — жёстко сказал отец и развернулся.

Мать потащила упирающуюся Асельку в сторону дома, но любопытство, всё же, победило. Они вернулись и осторожно заглянули за угол. Мужики были здоровыми и, к тому же агрессивно настроенными. Но летали они с лёгкостью, поразительной для их веса. Аселькин отец их так метелил, что мать несколько раз порывалась броситься его останавливать. Когда оба мужика аккуратно улеглись под лавку, отец оставил их. Мать с Аселькой поспешили к дому. Подождали отца у подъезда. Отец шёл спокойно и насвистывал, потирая рассечённую скулу. Асельку тогда переполняла гордость за своего сильного и смелого отца. И вот теперь он шёл, поникнув плечами и молча, сносил оскорбления. И тогда Асель поняла, что не каждому её отец может ответить. И она дала себе клятву, что убьёт любого, кто обидит её отца.

Сегодня ночью Чучундра сожрала своих детёнышей. Имашев давно уже забыл ту, давнюю историю с кошкой. И вот недавно Асель, взрослая уже девушка, оканчивающая колледж, приютила у себя эту Чучундру.

В тот день Имашев вместе с семьёй был в гостях у своего старого друга, Бекета, на даче. Были ещё общие друзья с семьями. Всё как обычно. Жёны сплетничали на кухне. Детки развлекались в мансарде. Мужчины на веранде пили пиво и обсуждали последние события, происходящие в мире.

— Человечество стоит на пороге глобальных перемен, — утверждал Бекет. — Развитие цивилизации зашло в тупик. В мире накопилось много неразрешённых проблем. Они требуют своего решения. Человечество не просто так сотрясают революции, эпидемии, войны. Чтобы выйти из этого тупика. Чтобы пойти по новому пути развития, человечеству необходимо сбросить с себя груз накопленных противоречий. А мирным путём этого никак не сделать. Всё ведёт к большой войне.

— Да не будет никакой большой войны, — возразил Имашев. — Все прекрасно понимают, что после ядерной войны уже ничего не будет. Некому будет развиваться. И негде. Всё превратится в пепел. Люди хотят жить в мире.

— Да, люди хотят жить в мире, — согласился Бекет. — Но постоянно воюют. Человеческая натура такая. За всю свою историю, человечество не прожило и трёхсот лет без войн. Люди не могут не враждовать. Натура у нас такая. Идёт постоянная вражда между нациями. Между религиями. И внутри наций и религий идёт вражда. В магометанстве сунниты враждуют с шиитами. В христианстве католики режут протестантов и вместе гнобят православных. Те тоже в долгу не остаются. И внутри нации делятся. Северяне, южане. Городские, деревенские. Дерутся район на район. Улица на улицу. Сосед по даче вообще злейший враг. Так и среди стран. Война может начаться по любому поводу. Долго оправданий не ищут. Вон в Южной Америке война между странами началась из-за результатов футбольного матча. Да, там подоплёка, конечно совсем другая. У обеих стран накопилось куча внутренних и внешних проблем. В первую очередь экономических. Нужно было их решать. А самое простое решение — это война. Чтобы выпустить пар. И основание долго искать не надо. Футбольный матч, значит футбольный матч. Притеснение единоверцев, единокровцев. Да мало ли. Рожа мне твоя не нравиться. Человечество постоянно воюет. И любой локальный конфликт может разрастись до мирового масштаба. То, что сейчас творится на Украине — это только начало большого раздрая.

— Война на Украине скоро закончится, — сказал Имашев. — найдутся силы, которые её остановят.

— Остановить войну нельзя, — возразил Бекет. — Её можно только закончить. И закончить её могут только те, кто начал. А у них на это не хватает воли. Со стороны никто не может на это повлиять. Все эти санкции, протесты, митинги ни к чему не приводят. Потому что все они взывают к разуму. А никакого разума в войне нет. Война это безумие. И безумие это будет только распространяться, втягивая в конфликт новых участников.

— И всё-таки я верю, — сказал Имашев, — что разум победит.

— Какой нахрен разум, — возмутился Бекет. — Война отключает всё разумное, доброе, вечное. В мире накопилось слишком много энергии зла. Она требует выхода. Всё ведёт к Большой Войне. И война эта уже идёт. И это не война Добра и Зла. Это война моего Добра и твоего Добра. Моего Зла и твоего Зла. Моей Любви и твоей Любви.

— И кто победит в этой Войне Любви? — спросил Имашев.

— Кто победит в этой войне я не знаю, — вздохнул Бекет. — Но первыми в ней падут самые любимые.

Так вот, были Имашевы в тот день на даче у Бекета. Всё как положено — шашлычок, коньячок. Чай из самовара дымом пахнет. День прошёл замечательно. Вот уже и солнце закатилось за вершину соседней горы. Потянуло прохладой. Мужчины курили на веранде, удобно устроившись в плетеных креслах. Потягивали коньяк. Женщины сплетничали на кухне. Молодёжь в мансарде слушала музыку.

И вот, когда Григорий травил очередную байку из жизни животных, его прервал восторженный возглас, выскочившей на веранду Асель:

— Папа! Смотри, какая прелесть.

Она протянула к Имашеву руку и раскрыла ладонь.

— Это что ещё за крыса, — поморщился Имашев.

— Это не крыса, — рассмеялась Асель. — Это хомяк.

— Хомячка, — поправил, появившийся за её спиной, Серик, сын Бекета.

Серик учился в медицинской академии и у него, по словам Бекета, на даче была оборудована целая лаборатория. В ней водилось много всякой живности, на которой Серик ставил свои опыты.

— Хомячка, — согласилась Асель. — Мне её Серик подарил.

— А что мы с ней делать будем, — попробовал посопротивляться Имашев. — Нам её и держать — то негде.

— А я вам и аквариум подарю, — радостно сообщил Серик. — У меня есть лишний.

“Чтоб ты пропал, Павлов недоделанный“, — подумал Имашев.

А вслух сказал:

— Спасибо, дорогой. Если вместе с аквариумом, тогда совсем другое дело. Тогда берём. Если, конечно мама не будет против.

Мама, конечно же, была против. Но Аселька её, как всегда, уговорила.

Хомячку привезли домой. Аквариум установили в Аселькиной комнате. Набросали в него, по совету Серика опилок и разных веток. А из небольшой коробки соорудили домик. Назвали хомячку Чучундрой, по имени какой — то крысы из мультика. Насыпали ей в блюдце крупы и семечек. Чучундра в новых условиях, по — началу вела себя беспокойно. Носилась по аквариуму, как угорелая, опрокидывая блюдце и разбрасывая ветки. Вставала на задние лапки и передними суетливо скребла стеклянную стенку. Но вскоре она успокоилась и стала обживаться на новом месте.

После того выходного Серик стал часто бывать у Имашевых. Он приглашал Асель то в кино, то на концерт. Как и полагается хорошо воспитанному мальчику, всегда спрашивал разрешения у родителей. Имашев, получив с него обещание, доставить дочку домой пораньше, благосклонно их отпускал.

— Какая прекрасная пара, — умилённо вздыхала Роза Абиевна, когда они уходили.

И началось. То Бек при встрече, как бы в шутку спросит:

— Как там наша невестка поживает?

или:

— Что — то Аселька к нам давно не заходила. С Сериком, что ли, поссорились? Ну, я ему мозги-то вправлю.

— Да не надо мозги, — улыбался Имашев. — К экзаменам она готовится. Некогда.

И Роза Абиевна стала часами болтать с матерью Серика.

Словом, две дружеские семьи стали ещё больше сближаться.

Через какое-то время Чучундра стала вести себя очень странно. Она то дёргалась из стороны в сторону, снося всё на своём пути. То надолго застывала на одном месте, покачиваясь, словно в трансе.

Аселька озадаченно суетилась возле неё. Хотела везти её к ветеринару. Имашев посмеивался, за что Роза Абиевна недовольно щипала его за бок. Разрешил этот вопрос, опять-таки Серик, притащив в трёхлитровой банке рыжего, толстого хомяка. Хомяка назвали, почему-то, Черчиллем и запустили в аквариум. Черчилль, попав на новое место, посидел немного, осваиваясь. Поводил в стороны розовым носиком и направился прямиком к тарелке с зерном. Набив полные щеки, он не спеша двинулся к домику. Через некоторое время он выбрался из него и вернулся к тарелочке. Чучундра из своего угла удивлённо наблюдала за нахальными действиями вновь прибывшего. Тот же, не обращая на неё никакого внимания, курсировал от тарелочки к домику и обратно. Вскоре тарелочка опустела, и хомяку пришлось немного порыскать вокруг, в поисках съестного, пока он не наткнулся на огрызок яблока. В это время Чучундра уже опомнилась и метнулась в домик. Черчилля, притащившего огрызок в закрома, у входа встретило злобное попискивание и яростный оскал. Удивлённый хомяк постоял немного, задумчиво глядя на оскаленные зубки. Нехотя повернулся и поплёлся в противоположный угол. Там он уселся поудобнее. Взял в передние лапки огрызок и стал медленно, жмурясь от удовольствия, уплетать его.

Всю ночь из аквариума доносились возня и попискивание. А поутру Чучундра с Черчиллем, встав на задние лапки, дружно скребли стеклянную стенку аквариума.

Асель много времени проводила со своей подругой Юлькой. Они дружили с самого детства. Они вместе пели в школьном хоре, вместе ходили на гимнастику, вместе занимались танцами, музыкой. Словом, были неразлучными подругами. Делились друг с другом своими девичьими секретами, всегда советовались по всем вопросам. Они очень дополняли друг друга. Асель была рассудительной, хорошо воспитанной девочкой. Юлька же была той ещё, безбашенной оторвой, всегда открытой для новых приключений и впечатлений. Подружились они ещё до школы, после одного случая. Аселька маленькая была тихоней, часто болела и оттого во дворе гуляла мало. Водилась с такими же тихими девочками со двора. Играла с ними в резиночки, прыгала в скакалки. Двигала по классикам пинушу, жестяную баночку из-под леденцов, набитую песком. Юлька маленькая была непоседливая, озорная. С девочками она не водилась, дружила только с пацанами. Причём руководила ими. Они её даже слушались — не по годам развитая, Юлька всегда дралась с мальчишками. Особенно, если кто обижал её младшего братика, Славика. Толстого, неуклюжего ребёнка. Стоило кому-нибудь обидеть малыша, Юлька тут же, как маленькая фурия, налетала на обидчика, и тому доставалось по-тяжёлой. Так что все старались с ней не связываться. Мамы запрещали своим дочкам дружить с ней. Юлька по этому поводу не слишком расстраивалась. С девчонками она не дружила — она повелевала ими. Забирала поиграть понравившиеся игрушки, отправляла домой за конфетами. Никого ни во что не ставила. Однажды, когда Аселька с подружками гоняли по классикам пинушу, появившаяся во дворе Юлька, растолкала всех и сама принялась прыгать в классики, прервав партию Асель.

— Встань в очередь, — тихо сказала Асель.

— Чего? — удивилась такой наглости Юлька.

Как обычно, недолго раздумывая, Юлька с силой толкнула Асель в грудь. Асель плюхнулась на асфальт, немного прокатившись по нему попой. Юлька хохотнула, глядя, как на аселькины глаза наворачиваются слёзы.

— Заплачь, дам калач, — ухмыльнулась она.

Аселька молча, встала, поправила съехавший бант, отряхнула юбку, взяла пинушу и врезала Юльке по носу. Из Юлькиного носа тут же брызнула кровь. Юлька обеими руками зажала нос и удивлённо посмотрела на Асель.

— Мама! — завизжал писклявым голосом Славик. — Аселька Юльке пинушей влупила! У Юльки нос лопнул!

Выскочили во двор мамаши. Раскудахтались, как квочки, наскакивая друг на друга. Растащили своих деток по домам. Дома Асельке сильно попало от мамы и её на три дня посадили под домашний арест. Юльку тоже не выпускали на улицу. Но после того случая Аселька с Юлькой стали лучшими подругами.

Юлька развивалась не по годам. Уже в шестом классе носила лифчик. К этому времени её крепкая, по-мальчишечьи угловатая фигура, стала сглаживаться. Приобрела плавность линий, округлости. Развилась грудь. Юлька, как всегда, относилась к этому с весёлым задором.

— Эй, малявки, — подкалывала она подружек, поправляя стесняющий лифчик, — ешьте больше капусты.

Взрослея, Юлька становилась всё более женственной. Перестала стричься под мальчика, отпустила пышную гриву. Сменила вечные джинсы и майки на юбки и платья, которые удачно подчёркивали её ладную фигурку. Уже в седьмом классе на неё стали заглядываться старшеклассники.

Аселька в это время ещё оставалась худеньким, угловатым подростком с длинными, нескладными конечностями. Часто она раздевалась перед зеркалом и с отвращением разглядывала свои выпирающие ключицы, плоскую грудь с прилипшими к рёбрам розовыми сосками и впалый живот. Однажды мать застала её за этим занятием. Сразу всё, поняв, она прижала к себе чуть не плачущую дочку.

— Да, без слёз на это смотреть нельзя, — целуя Асельку в макушку, сказала мама. — Но ты не торопись. Всё ещё нарастёт. У нас порода такая.

Мама оказалась права. Попёрло всё как-то быстро и неожиданно. Буквально за одно лето. После восьмого класса Асель уходила на каникулы худым, нескладным подростком. А в школу вернулась уже цветущая, созревшая девушка. Асель стала даже стесняться своих новых форм. Масленые глаза одноклассников на уроках физкультуры мешали ей полноценно заниматься. Старшеклассники на переменах упирались вожделенными взглядами в её грудь. И даже взрослые мужчины на улице прожигали глазами её формы, заставляя её краснеть. Асель стала сутулиться, выдвигать вперёд плечи, чтобы хоть как-то уменьшить размеры своего нового приобретения.

— Глупенькая, — смеялась над ней, Юлька. — Не прятать надо, а гордиться. Это же наше главное стратегическое оружие. При умелом пользовании — поражает наповал.

— Ты где этого нахваталась, извращенка? — удивлялась Асель. — Когда успела.

— Это у меня от природы, — улыбалась Юлька. — И у тебя тоже, только ты об этом пока не догадываешься. Ничего — подрастёшь, поймёшь.

Но Асель ещё долго не могла привыкнуть к своим новым формам. Пока однажды какой-то придурок из старших классов не ущипнул её за грудь на перемене. И тогда она поняла, что прятать свои прелести не получится и надо к ним привыкать. И как говорит Юлька, учиться ими пользоваться.

А Юлька продолжала опережать её в развитии. Однажды идя в школу, Асель долго не могла до неё дозвониться. Подождав Юльку у подъезда, где они всегда встречались, чтобы идти в школу, и, не дождавшись, Асель забеспокоилась и поднялась к ней в квартиру. Долго звонила в дверь, за которой орала музыка. Кажется, это была “Ода к радости” Бетховена. Аселька удивилась — Юлька не очень-то любила классику, предпочитая попсу и рэп. Дверь, наконец-то открылась, вернее, распахнулась, и Юлька втащила Асельку в квартиру и закружила её в каком-то подпрыгивающем танце.

— Ты чё, с дуба рухнула? — возмутилась Асель. — Мы же в школу опаздываем.

— Нафиг школу! — орала, перекрывая музыку, Юлька. — Я девушкой стала! Ура-а!!!

Она рванула в ванную и выскочила оттуда, размахивая белыми трусиками с алеющим пятном.

— Ну, ты дура, — рассмеялась Асель. — Нашла чему радоваться. Теперь начнётся — белое не надевать, обтягивающее не носить. Тампаксы всякие, прокладки с крылышками.

— Ура-а! — не унималась Юлька. — Прощай детство! Да здравствуют крылышки!!!

— Вот, кретинка, — улыбалась Асель, прижимая к себе Юльку. — Ну, что мне с тобой делать.

В школу, конечно же, не пошли. Отправились отмечать знаменательное событие в любимую кафешку.

Повзрослев, Юлька уже знала, что пользуется успехом у парней и напропалую злоупотребляла этим. Парней оценивала по подаркам — мобилы, духи, колечки.

— Ты ничего не путаешь? — удивлялась Асель. — Вещи созданы для того, чтобы их использовали, а люди — для того, чтобы их любили. А у тебя всё как-то наоборот.

— Ну и что, — пожимала плечами Юлька. — Кто-то умный сказал — для мужчины женщина — это цель, для женщины мужчина — это средство.

— Ты хотя бы в выборе этих средств была бы поразборчивей, — улыбнулась Асель.

— Да, все они одинаковые, — поморщилась Юлька. — Всем им что-то нужно от меня, а обо мне никто не заботится. Только о себе. А любовь — это способность жить счастьем любимого. Заботой о нём. Вот и пусть заботятся.

Но Юлька и сама была ужасно влюбчивая. Только быстро остывала. Аселька всегда удивлялась её способности легко забывать того, по кому ещё недавно сохла, ночами не спала. Аселька так не могла. Она вообще долго не могла влюбиться. И уже чувствовала себя какой-то ущербной. Может быть, это ей не дано, думала она — умение любить. И Асель решила сочинить себе какую-нибудь любовь. Сначала это был учитель физики, Нурлан Идрисович. Он был высокий, красивый, всегда в дорогих, начищенных до блеска, ботинках. Аселька решила сохнуть по нему. Писала записочки с признаниями, которые никогда не отправляла адресату, мечтала о нём по ночам. Но это как-то её не грело, и она быстро от него отказалась. Тем более что физик никакого внимания на неё не обращал, ухлёстывая за математичкой. Потом был старшеклассник Мирас. Он был спортсмен, красавец и полшколы девочек по нему убивались. Асель решила, что он достоин её любви. Они стали встречаться и даже целовались один раз. Асельке это не понравилось. Когда она вспоминала потные ладони Мираса, лапающие её за все места и его слюнявые губы, её даже передёргивало от отвращения. Не зная, как должно быть на самом деле, Аселька решила проконсультироваться у более опытной в этом вопросе Юльки.

— Ну, ты крэзи, — рассмеялась Юлька. — Ты что, целоваться не умеешь?

И она стала учить Асельку целоваться. Высовывала кончик языка между губ и с чмокиванием втягивала его обратно.

— Фу, какая гадость, — морщилась Асель. — И что, надо язык ему в рот засовывать? Это же не гигиенично.

— Ну и ходи, как дура нецелованная, — отмахнулась Юлька. — Иди, тренируйся на помидорах.

— Нет, — покачала головой Аселька. — Я, наверное, к этому ещё не готова. Придётся отложить на потом.

— Нельзя личную жизнь откладывать на потом, — философски изрекла Юлька. — Потому что потом, личная жизнь может отложить тебя не на потом, а навсегда. Личная жизнь — девушка капризная. Если не уделяешь ей внимания, она можети обидеться. Решит, что она тебе не нужна, может взять и уйти. Хорошо, если просто уйдёт, а то она может уйти к кому-нибудь другому. И хорошо, если этот кто-то другой окажется порядочным человеком. Вдруг он окажется негодяем и станет использовать твою личную жизнь в своих целях и издеваться над твоей личной жизнью.

— Не знаю, — пожала плечами Асель — Но с кем попало, как-то не хочется растрачивать свою личную жизнь.

Аселька с Мирасом рассталась и решила не торопить события. Всему своё время, решила она и перестала придумывать себе любовь.

Имашев давно уже дружил с Бекетом. Ещё со студенческой скамьи. Их многое объединяло. Но, всё же они часто спорили по разным вопросам.

— Мир кардинально изменяется — говорил Имашев. — И в этом новом мироустройстве Казахстан должен занять свою нишу. Понятно, что мы не являемся высокоразвитой страной и не имеем серьёзного влияния на международной арене. Но мы и не какая-нибудь отсталая, банановая республика, с которой никто не считается. Казахстан находится где-то посередине списка. У нас огромная территория, девятая в мире. Напичканная богатыми природными ресурсами. И у нас очень удачное географическое расположение. Надо просто грамотно распорядиться всем этим. А чтобы привлечь сюда крупных инвесторов, нам нужно только одно — внутриполитическая стабильность.

— О какой стабильности ты говоришь? — возмущался Бекет. — Страну раздирают неразрешимые противоречия. Мы застряли в болоте олигархического капитализма. И мирного выхода из него никто не может предложить. Только радикальные действия. Январские события показали, что народ больше не хочет жить по-старому. А правительство расписалось в своей несостоятельности. Они не могут изменить существующую систему, отлаженную бывшей властью. Потому что они сами являются частью этой системы. Классическая предреволюционная ситуация — верхи не могут, низы не хотят. А власть никто и никогда просто так не отдаёт. И задача прогрессивных сил смести эту прогнившую верхушку, чтобы построить нормальное, демократическое общество. И без революции здесь не обойтись.

— Да не надо никаких революций, — поморщился Имашев. — Не надо крови. Демократию надо строить демократическим путём. Через выборы. Референдумы. Понятно, что это не быстрый процесс. То, что шал здесь нагородил, ещё разгребать и разгребать. Это будет долгий путь. И ускорить его может только грамотная, хладнокровная политика оппозиции. Надо остудить горячие головы. Те, кто хотят по-быстрому разрулить создавшееся положение, могут ввергнуть страну в хаос. И затянуть процесс перехода в новое состояние ещё на более долгий срок. Мы и так экономически слабы. Страна разворована. Экономика запущенна. Если ещё и междоусобные войны начнём вести, то станем лёгкой добычей для какой-нибудь сильной страны. Многие захотят помочь нам навести здесь порядок. Так что мы сами должны этот порядок здесь сохранять. Мир и порядок. Да, нам надо избавляться от своего олигархического прошлого. Надо строить демократию с социальнооринтированной экономикой. Но делать это надо не спеша. Без резких движений. Сейчас нам не надо никаких крутых перемен. Никаких революций. Стабильность — вот наша цель. Внутриполитическая стабильность. Внешнеполитическую нам обеспечат наши партнёры, если мы не будем вступать ни в какие конкретные союзы. Турция с Китаем не позволят России претендовать на наши территории. Так же, как Россия с Турцией не допустят захват Казахстана Китаем. В то же время и России, и Китаю не нужен турецкий сателлит у себя под боком. Как и Россия, Китай боится создания на нашей территории Великого Турана. Синьцзян-Уйгурская автономия — это большая головная боль Китая. Тюрки Синьцзяна — это та ещё бомба замедленного действия. Так что нам надо дружить со всеми. Так мы обеспечим свою безопасность. Когда сильные игроки будут через нашу свободу обеспечивать свою безопасность.

— Ну и под кого Казахстан должен лечь? — усмехнулся Бекет. — С кем бы мы ни вступили в союз, мы всё равно будем от кого-то зависеть.

— А и не надо ни под кого ложиться, — сказал Имашев. — Я же говорю — надо использовать своё выгодное геополитическое положение. Не надо вступать ни в какие союзы. Главное для всех потенциальных инвесторов — это стабильность во внутренней и внешней политике Казахстана. Сейчас в Казахстане ведут свою игру сразу несколько внешних игроков. Каждый из этих игроков имеет свои цели в Казахстане. А все инвесторы заинтересованы в стабильной ситуации, чтобы защитить свои инвестиции. Если подтянем к нам крупных мировых игроков, что, в общем-то, не сложно сделать. Ведь крупные предприятия сейчас уходят и из России и из Китая. Уходить-то они уходят. Но наработанная там клиентура и раскрученные брэнды остаются. И терять эти огромные рынки никто не хочет. Вот здесь мы и можем предложить своё сотрудничество. И уходить им далеко не надо. Всё рядом. И всё у нас есть. И земли навалом. И сырья разного завались. И дешёвой рабочей силы достаточно. Нам только надо поддерживать внутреннюю стабильность. Никаких потрясений, революций, межнациональных распрей. Тогда мы будем привлекательной страной для крупных инвесторов. Мы можем и должны создать страну, в которой каждый житель будет жить достойно и не переживать за своё будущее и будущее своих детей. Где каждый житель, независимо от национальности, будет гордиться своей страной. И никто не захочет из неё уезжать. Наоборот, соседи будут стремиться к нам.

— Ну и кто будет строить эту страну? — спросил Бекет. — Старая гвардия, которая не хочет отдавать свою власть? И которой перемены нахрен не нужны? Или демократы твои, мягкотелые? Пока они сопли будут жевать, страна вообще зачахнет. Нет, брат. Только революция. Только решительные, беспощадные действия могут вывести страну из кризиса. И никто нам не поможет. Мы никому нафиг не нужны. Только мы сами можем здесь всё изменить.

— Никто и не будет нам помогать, если мы здесь бардак разведём, — вздохнул Имашев. — Сотрудничать с нами будут, если у нас здесь будет всё спокойно. Нам сейчас всеми силами надо стараться сохранять мир и стабильность.

— В медицине есть такое понятие — стабильно тяжелое состояние, — усмехнулся Бекет. — Больной в коме, но не подыхает, зараза.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Имашев.

— А то, пока страна находится в коматозном состоянии, никакие перемены нам не светят, — сказал Бекет. — Только экстренные радикальные меры выведут страну из этого состояния.

— Не выведут, — возмутился Имашев. — а сведут в могилу. Ты что, казахов плохо знаешь? Стоит только начаться какой-нибудь байге, хрен потом остановишь. Камня на камне не оставят.

— Поживём — увидим, — улыбнулся Бекет.

Ребята со двора давно уже организовали свою рок-группу. Обустроили в их доме подвальчик и пропадали в нём целыми днями, репетируя. Асель с Юлькой часто спускались к ним. Из-за звуконепроницаемого материала, которым были оббиты стены подвала, в нём всегда было жарко и душно. Даже зимой. Но холодное пиво и свежие песни всегда компенсировали этот недостаток. До появления в группе Лёхи, пацаны играли какой-то музыкальный коктейль из попсы, тяжёлого рока и рэпа с хип-хопом. Лёха внёс в репертуар группы какую-то определённую направленность. Он пел баллады собственного сочинения, стиль которых было трудно определить, но они отличались какой-то индивидуальностью. Пацаны очень увлеклись этим стилем и тоже стали писать в этой манере. Очень скоро они записали свой диск, и ими даже заинтересовался какой-то известный продюсер. Аселька любила их слушать. Особенно когда пел Лёха. Голос у него был глубокий, с хрипотцой. Пел он всегда так проникновенно, что у Асельки мурашки бегали по спине, а в животе что-то сжималось. Пацаны говорили, что Лёха как-то попал в автомобильную катастрофу, в которой погибло много людей, а он выжил. У него даже клиническая смерть была. А вот сестра его, которую он очень любил, в той аварии погибла. Теперь Асель поняла, откуда у Лёхи эта затаённая печаль внутри. И всё равно он по-прежнему оставался для неё загадкой. Что же в нём было такого, что притягивало к нему всех. Даже в его молчании был какой-то магнетизм.

Как-то компания отдыхала в ночном клубе. Выйдя на улицу они, направляясь к своему минивэну, проходили мимо какой-то сильно подвыпившей компании. Парни говорили громко и пахабно. Кто-то из них отпустил какую-то пошлость в адрес Асель. Пацаны напряглись. Остановились. Тех парней было раза в два больше, и вели они себя агрессивно. Лёха взял под руку Нурика, усадил его за руль. Затолкал упирающихся Асель с Юлькой в машину.

— Лёша, не надо, — жалобно попросила Юлька.

— Нурик, доставь их домой, — жёстко сказал Лёха и захлопнул дверцу машины.

Нурик сжал руль и рванул с места. В детстве Нурик занимался прыжками с трамплина и часто калечился. После очередного сотрясения мозга, врачи сказали, что ещё одна, даже незначительная, травма головы, и он не выживет. Или останется дурачком на всю жизнь. Пацаны, зная это, оберегали Нурика. Никогда не пускали его в драку. Нурик давно смирился со своим обидным положением. Сейчас он мчался по городу, молча, кусая губы. Девчонки даже перепугались. Не за себя — за него. Но, домой добрались благополучно. Спустились в подвальчик, где их ждало пиво в холодильнике, и стали терзать мобильники. Пацаны не отвечали. Их очень долго не было. Наконец они вломились в подвальчик возбуждённые, в синяках и ссадинах. У Берика была загипсована рука. Лёхи с ними не было.

— Что с Лёхой? — встревожено, спросила Асель.

— На блуду напоролся, — сказал Берик. — Ничего, выживет. Сейчас кишки ему заштопают.

Девчонки соскочили с места.

— Надо в больничку ехать, — заистерила Юлька.

— Не надо никуда ехать, — усадил их обратно Гоша. — Всё равно к нему не пустят. Нас даже из приёмного покоя выперли. Да, нормуль всё будет, не температурьте. Лёха боец, он даже насвистывал, когда мы его в травпункт везли.

— Ещё прикалывался, когда кишки свои в брюхо заправлял, — усмехнулся Берик, — Вот, суки, говорит, майку новую только надел.

— Да, Лёха красавчик, — сказал Макс. — Как он их метелил. Если б не он, нас бы там эти ублюдки затрамбовали бы в асфальт.

— Классно оттянулись, — откупоривая пиво, сказал Берик. — По полной.

Сначала в больничку, проведывать Лёху, ходили каждый день толпой. Потом, когда медсёстры стали возмущаться, установили дежурство и ходили по очереди.

Как-то, когда они сидели в подвальчике, вернулся с дежурства Гоша.

— Лёху опять вскрыли, — угрюмо сообщил он. — Эти козлы в пузе у него чего-то там забыли. Перитонит начался.

— Ну и как он? — встревожилась Юлька.

— Да уже ничего, — успокоил Гоша. — Почистили. Только ему ещё долго лежать придётся.

— Вот, уроды, — возмутился Макс. — Постоянно у них там такая херня. У моей бабули — тампон оставили. Они что там, не просыхают, что ли?

— Да, Асель, — вспомнил вдруг Гоша. — Лёха просил, чтобы ты ему пирожков напекла. С капустой.

— Вот, нахал, — удивилась Асель. — Нашёл Красную Шапочку, пирожки ему таскать.

— А чего это он Асель просит, — возмутилась Юлька. — Я же пироги классно пеку.

— Да, ладно, не напрягайтесь, — поморщился Нурик. — Может это последняя воля умирающего.

Все рассмеялись. Снарядили Макса с Бериком за пивом.

Война, развязанная Россией на Украине, очень беспокоила жителей Казахстана.

— Ну как же так? — возмущался Имашев. — Зачем? Чем они там думают? Ответка-то прилетит. Закон Бумеранга ещё никто не отменял.

— Да нет никакого Закона Бумеранга, — поморщился Бекет. — Это просто красивые слова. Если бы Закон Бумеранга работал, то не было бы никаких Гитлеров, Сталиных. Они бы уже в начале своего кровавого пути валялись бы, утыканные бумерангами. Тот, кто придумал этот Закон Бумеранга, нихрена не соображал ни в физике, ни в принципе действия бумеранга. Бумеранг возвращается, только если не попадает в цель. А если он не достиг цели, значит, никому не навредил. И возвращается он к хозяину, чтобы тот повторил попытку.

— Целиться значить, надо тщательней, — усмехнулся Имашев.

— Вот именно, — сказал Бекет. — Бумеранг возвращается к бросившему его только для того, чтобы тот снова его запустил. Миссия у него такая. Когда я слышу — закон бумеранга, закон бумеранга, я говорю — молитесь, чтобы бумеранг не вернулся к своему хозяину. Второй раз он может не промахнуться.

— Да хрен с ним, с этим законом бумеранга, — поморщился Имашев. — Но зачем нужна эта война. Непонятно.

— А что тут понимать-то, — пожал плечами Бекет. — Тут как раз таки всё ясно. На Украине Россия хочет показать, что её рано списали со счетов. Как говорится: бей своих, чтобы чужие боялись. Тут эти англосаксы, мировое правительство с Ватиканом явно просчитались. Они рано успокоились. Вроде бы всё грамотно организовали. Развалили через Горбатого Советский Союз. Наплодили в бывших союзных республиках национальную олигархию. Вывели через неё капиталы и насадили через них экономическую зависимость, развалив производство. Но они рано расслабились. Чуть-чуть не доработали. И это чуть-чуть сейчас им боком выходит. Россия не собирается быть сырьевым придатком и рынком сбыта. Россия хочет оставаться одним из главных игроков на мировой арене. Да, у неё ВВП мизерное. Да, экономика у неё слабая, разворованная. Да, они развалили производство, науку, технологии. Но всё равно, Россия — самая большая страна в мире. Богатая природными и человеческими ресурсами. И с этим остальным придётся считаться.

— Но после этой войны, от России отвернётся весь цивилизованный мир, — сказал Имашев. — Никто не станет с ней сотрудничать.

— А ей этого и не надо, — усмехнулся Бекет. — Россия самодостаточная страна. Она сама себя может прокормить и обеспечить. У России свой, никому непонятный путь. И ей ни с кем не по пути. Россия сейчас закрывается. Опускает «Железный занавес». Отгораживается от остального мира. Русский народ, в большинстве своём, не нуждается в демократии. За тридцать лет свободы они наелись ей досыта. Увидели её звериный оскал. Русский народ, в большинстве своём, не любит свободу. Ни чужую, ни свою. Они не знают, что с ней делать. Когда Столыпин отменил крепостное право, крестьяне долго ходили вокруг своих помещиков. Назад просились. В рабство. Они не могут жить без царя. Они верят только в жёсткую руку. Поэтому так много россиян ностальгирует по сталинским временам. Мечтают вернуться в прошлое. Реанимировать СССР. Будущее России в прошлом. Сейчас, с молчаливого согласия русского народа, ему начнут закручивать гайки. Да, там есть прогрессивно мыслящие люди. Вернее были. Сейчас от них избавляются. Выпускают инакомыслящих. Почему они не закрыли границу, перед объявлением мобилизации? Ведь это же логично, закрыть границу, чтобы люди не сбежали. Но нет, специально не закрывали. Дали возможность всем несогласным уехать из страны. Снижают градус протестных настроений. Ведь уезжают-то кто? Самые думающие, самые активные, самые прогрессивные. Те, которые могут баламутить народ. Вот сейчас избавятся от них и захлопнут двери. И пойдут своим путём.

— Ну, а Казахстану-то как жить с таким непредсказуемым соседом? — спросил Имашев.

— Спокойно надо жить. Спокойно, — сказал Бекет. — Не напрягаться. Не обращать внимания на их разные выпады. У них там сейчас очень нервная обстановка. Они могут вести себя неадекватно. Что ты хочешь — страна менингита. Но нам с ними ссориться пока не с руки. Мы с ними связанны экономическими узами. Один нефтепровод чего стоит. Чтобы разорвать с ней экономические связи, надо построить свою независимую экономику. А на это нужно время. Ну а пока Казахстану надо дружить с Россией. Да и потом нужно будет выстраивать добрососедские отношения. Географию не перекроить. У нас же, как говорят — сосед ближе, чем родственник. Потому что всегда рядом. Случись чего, мы сначала к соседу идём. Соли там взять, спички. И если пожар вдруг случится, первый ведь сосед бежит с ведром. Чтобы пожар на его дом не перекинулся.

— Ну и как нам пожар там потушить? — спросил Имашев.

— Мы этот пожар затушить не сможем, — сказал Бекет. — Не в наших силах. Нам просто не надо подливать масло в огонь.

Вот тут Имашев был солидарен с Бекетом.

Однажды, когда Асель была дома одна и делала уроки, к ней пришёл Лёха.

— Давай, поженимся, — прямо с порога сказал он, беря её за руки.

— Давай, — просто ответила Асель.

Она вдруг поняла, что всю жизнь любила только его. Правда раньше она представляла его совсем по-другому. Да и сама любовь рисовалась ей несколько иначе. Какие-то бури страстей, переживания, бессонные ночи. Робкие ухаживания, ахи-вздохи. Ещё там кто-то кому-то должен был позволять себя любить. У них всё получилось совсем иначе. Спокойно, безмятежно. Как будто по-другому и быть не могло. Любовь вошла в их жизнь естественно и неотвратимо, как восход солнца — сколько бы ни длилась ночь, оно всё равно взойдёт. И оно взошло, и по новому осветила их жизни. Асель сейчас вдруг осознала, что в последнее время все её мысли были только о нём. Она просыпалась и сразу думала, чем же он сейчас занят. Она засыпала и беспокоилась — вернулся он уже домой или нет. Она боялась себе признаться, что тревожится, когда его нет рядом — где он, с кем. Она постоянно ловила себя на мысли, что всё время думает о нём. И он, потом говорил, что тогда, на операционном столе он, впадая в наркоз, думал только о ней. Правда, с того дня, когда он её впервые увидел, ни о ком другом он уже думать и не мог. Но именно в тот момент он понял, что жить без неё не может. И если он останется жить, то только для неё. И что тогда, после той аварии, он остался жить, только для того, чтобы найти её. И что после того, как она вошла в его жизнь, он заметил, что его песни стали нежнее и светлей. И жизнь его наполнилась смыслом.

— Давай, — сказала Асель, и прошлая жизнь для неё закончилась.

Весь огромный мир вдруг сжался до размеров этих глаз. Из которых вдруг ушла безысходная печаль, и они наполнились нежностью и любовью.

Для всех друзей их вновь возникшие отношения стали неожиданностью. Некоторые даже отнеслись к этому скептически. А Юлька, так вообще, разобиделась на Асель. Несколько дней с ней не разговаривала. Но долго обижаться на Асельку она не могла и вскоре сама пришла к ней мириться.

Однажды летним, душным вечером, когда солнце уже закатилось за горизонт, и город затих в ожидании вечерней прохлады, Имашев стоял у открытого окна в своём кабинете, курил и пускал струйку дыма в густой, раскалённый за день воздух за окном. Настроение у него было замечательное. Хотелось взять жену с дочкой, прогуляться с ними где-нибудь в парке. Посидеть в летнем кафе, съесть чего-нибудь вкусненького. Бюро прогнозов обещало ясную погоду, и Имашев с удивлением разглядывал фиолетовую тучу, медленно выползавшую из-за горы.

Колыхнулась штора и в кабинет, мрачнее тучи, вплыла Роза Абиевна.

— Надо поговорить, — хмуро сказала она, усаживаясь в кресло.

Имашев удивлённо посмотрел на неё.

— Случилось чего?

— Нет пока. Но может.

— Что может?

— Тестирование дочка завалить может, — озабоченно сказала супруга. — Влюбилась она.

— Ну и что, — улыбнулся Имашев. — Девочке семнадцать лет. Ей положено влюбляться.

— Да. Но у неё это очень серьёзно.

— Да у них всегда это очень серьёзно, — отмахнулся Имашев. — Она в восьмом классе в физрука влюбилась очень серьёзно и ничего — училась же отлично.

— Не в восьмом, а в девятом, — поправила Роза Абиевна. — И не в физрука, а в физика. И если б я тогда завучу французские духи не подарила, ещё неизвестно, как бы она учебный год закончила.

Имашев замолчал, задумчиво разглядывая потемневшую тучу, уже перевалившую через горы и жирным брюхом своим навалившуюся на город.

— В кого влюбилась — то? — вяло поинтересовался он.

— Да в одноклассника своего, Ситника, — вздохнула Роза Абиевна. — Помнишь, был у неё на дне рождения. Рыжий такой. Алексей.

Ситника Имашев не помнил. День рождения помнил. Как музыка допоздна гремела, помнил. Что чашку из его любимого сервиза разбили, помнил. Алексея этого, даже рыжего, никак не мог вспомнить.

— И долго это у них продолжается? — задумчиво спросил он.

— Как выяснилось — с десятого класса.

— Это сразу после физрука, что ли?

— После физика.

— Да уж, — вздохнул Имашев и потёр мочку уха. — А как же Серик?

— Да с Сериком у неё просто так, для отвода глаз. Но я всё вижу.

Имашев с тоской посмотрел на потемневшее небо. Первые, тяжёлые капли забарабанили по оконному стеклу. Где-то сверкнула молния и следом за ней, глухо и раскатисто прогрохотал гром. Новая волна накатила. Имашев понял, что волна эта пришла из глубины квартиры. Что открылась входная дверь, впустив порыв сквозняка, который захлопнул дверь кабинета с такой силой, что одна из семейных фотографий, висевших на стене, сорвалась и грохнулась об пол. Застонало разбитое стекло.

“Началось“, — грустно сказал кто-то внутри Имашева.

“Что началось?“, — не понял Имашев.

Но, Грустный, который сидел внутри Имашева, тактично промолчал.

Дверь открылась и в кабинет заглянула Асель.

— Что тут у вас рушится? — спросила она и радостно сообщила — Я сейчас в такую грозу попала.

— Ты даже не представляешь — в какую, — усмехнулся Имашев.

— Что-то произошло? — встревожено спросила Асель, переводя растерянный взгляд с отца на мать.

— Это мы у тебя хотим узнать, — сурово сказала Роза Абиевна. — Проходи, присаживайся.

— Ого, — удивилась Асель. — Серьёзный, видно, разговор предстоит.

Она прошла в кабинет и села на стул, напротив родителей.

Имашев молча, смотрел на неё, не зная с чего начать. Ему вообще не хотелось начинать этот, неприятный для него, разговор. Тем более, что он не представлял — какие вопросы ему следует задавать и что говорить в подобной ситуации. Но начинать разговор было нужно, и все ждали от него вопроса. Пауза затянулась, и первая не выдержала Роза Абиевна.

— Ты где была? — бросив разочарованный взгляд на Имашева, спросила она Асель.

— У Юльки, — быстро ответила Асель. — Ты же знаешь. Мы к тестированию готовились.

— Не ври. Я звонила Юльке — тебя там не было, — строго сказала мать.

— Ты что, — удивилась Асель. — Контролируешь меня?

— Ты как с матерью разговариваешь, — возмутилась Роза Абиевна. — Совсем от рук отбилась.

Имашев понял, что пора вступать в разговор, иначе он мог перерасти в обычную перебранку.

— Чайник кипит, — спокойно сказал он и, стараясь снять напряжение, тихо обратился к Розе Абиевне. — Пойди, выключи.

Роза Абиевна даже поперхнулась от возмущения:

— Какой чайник? Не ставила я никакой чайник.

— Ну, так пойди и поставь, — изобразил улыбку Имашев.

Роза Абиевна молча, встала и демонстративно вышла.

Аселька расслабилась и опустила глаза в пол, с любопытством разглядывая узор на ковре.

Имашев почувствовал идущие от неё флюиды. Он попробовал настроиться на эту волну, чтобы повести откровенный разговор. Но настроиться не смог и, неожиданно даже для себя самого, сурово спросил:

— Кто такой Ситник?

Аселька съёжилась. Поток флюидов прекратился, словно упала какая-то заслонка.

“Ну, молодец“, — съехидничал Грустный внутри Имашева. — “Лихо ведёшь переговоры“.

“Да пошёл ты“, — раздражённо сказал ему Имашев.

— Одноклассник, — тихо сказала Асель.

— И что этот одноклассник? — спросил Имашев.

— А что этот одноклассник? — спросила Асель.

— Ты мне это брось — отвечать вопросом на вопрос, — всё больше раздражаясь, сказал Имашев. — Что у тебя с ним?

— Он мне нравится, — сказала Асель.

Имашев умолк. Он понял, что откровенного разговора не получится. Что он вторгается в область интересов личных. Туда, где нет места даже для близких и родных. Ему стало немного тоскливо. Он почувствовал, что эта область личных аселькиных интересов уже вытесняет их общесемейные интересы с её территории.

Ему вдруг захотелось прекратить этот бессмысленный разговор. Посадить дочку рядом с собой. Прижать её к себе, погладить по голове и помолчать вдвоём, как это бывало раньше, когда они понимали друг друга без слов и доверяли друг другу. И он, неожиданно для себя, вдруг понял, что то время безвозвратно ушло. Что дочь выросла, обзавелась своей личной территорией. Сидит, уставившись в пол, и отгородилась какой-то непробиваемой стеной.

“Что делать?” — спросил он Грустного. Но тот молчал.

— Что значит — нравится, — разозлился Имашев. — Мать говорит, что у вас это очень серьёзно. Тебе семнадцать лет. Тебе учиться надо. В университет поступать. Какие могут быть серьёзные отношения в твоём возрасте.

— Да никуда ваш университет не денется, — тихо сказала Асель. — Поступлю я, нет проблем.

— Что значит — наш университет, — разозлился Имашев. — Мы свои университеты уже давно закончили. Ты о своём будущем должна думать, а не о мальчиках.

— Но я люблю его, папа, — сказала Асель.

Имашев опешил. Он не знал, что говорить. Этот разговор застал его врасплох.

— Он же русский, — неожиданно выдал он. — Тебе что, казахов мало?

— Да какая разница? — возмутилась Асель. — Казах, русский. Я не выбирала.

— Но это же серьёзный вопрос, — веско сказал Имашев. — Тем более в наше смутное время. Мы казахи. Мы должны друг друга держаться.

— Пап, ты себя слышишь? — удивилась Асель. — С каких это пор ты таким нацпатом стал?

— Ты как с отцом разговариваешь, — возмутился Имашев. — Указывать мне ещё будет. Разбаловал я тебя.

“Ты чё такое несёшь?” — обалдел Грустный внутри Имашева: “Зачем?!”

Имашеву надоел этот, ни к чему не ведущий разговор и он решил, что пора его заканчивать. И ему вдруг захотелось сделать то, что он никогда в жизни не делал. То есть взять ремень и всыпать хорошенько доченьке. А заодно и супруге. И расставить их по углам. Но так как раньше он этого никогда не делал, то теперь, как он понимал, начинать было уже поздно.

— Ладно, — устало сказал он. — Иди к себе. Занимайся. И чтобы ни о каком Ситнике я больше не слышал.

Асель молча, встала и вышла из кабинета.

“Вот и поговорили”, — усмехнулся Грустный внутри Имашева.

Имашев достал из бара бутылку коньяка. Налил рюмку, выпил. Налил ещё. Выпил и закурил.

За окном, вместо ожидаемой грозы, заморосил унылый промозглый дождик.

Имашев прислушался к его навязчивому шёпоту, и какая-то тоска закралась к нему в душу. Казалось, что сырость и слякоть этого дождя пропитала её и остудила в ней какие-то тёплые чувства.

Он понял, что в стене, которой отгородилась от него дочь, есть и его кирпичики. Что те доверительные отношения, которые всегда существовали между ними, навсегда ушли и изменения, произошедшие в их семье, приняли необратимый характер.

Имашев считался человеком умным и рассудительным. И родителем был продвинутым. Он всегда стремился вникнуть в проблему, разобраться в ней объективно и разрешить её так, чтобы не принести никому никакого вреда. Но сейчас он вдруг осознал, что спокойное и предсказуемое, благодаря его планированию, течение семейной жизни закружилось в каком-то непонятном водовороте и стремится вырваться из-под его контроля. Летит куда-то в неизвестность и может разбиться о, выросшую неожиданно и разделившую их интересы, стену.

Дочь свою Имашев любил безумно. Асель была поздним, долгожданным ребёнком. Сначала им с Розой Абиевной было не до детей — они оба учились в университете, потом делали карьеру, налаживали быт. А когда встали на ноги и решили заводить ребёнка — возникли проблемы. Они бегали по врачам, к бабкам-знахаркам, к экстрасенсам. Но никто не мог им помочь. И вот когда они уже, совсем было отчаялись, случилось чудо — у них родилась дочь. Счастью Имашева не было предела. Асельку Имашев нежил и баловал. Он делал всё, чтобы дочь его была счастлива. От всего оберегал. И всегда строил с ней отношения на взаимном доверии. И сейчас ему было больно удариться об эту стену непонимания, вдруг вставшую между ними.

“Ладно”, — подумал Имашев: “Не будем гнать волну. Ну, влюбилась девочка — с кем не бывает. Нужно переждать. Скоро закончит колледж, поступит в университет. Сменится обстановка, окружение. Появятся совсем другие интересы, увлечения. Там совсем другая жизнь. И, как правило, школьная жизнь быстро забывается. В новой, студенческой жизни совсем другие приоритеты. Другие друзья. Другие отношения. Хорошо бы ещё отправить её куда-нибудь подальше, отдохнуть. После выпускного бала у неё будет время съездить развлечься. А там и отвлечься от своих чувств”.

И мысль о Серике неожиданно порадовала Имашева. И он немного успокоился.

Вечером в подвальчике все горячо обсуждали происшедшее.

— Да, какая разница, казах, русский, украинец, — возмущался Нурик. — У любви нет национальности. Национальность есть у ненависти. И вообще, когда-нибудь все нации в мире перемешаются и станут единой человеческой расой, с одной национальностью, с одним языком.

— Предки наши совсем от жизни отстали, — вздохнул Гоша. — Сейчас не те времена, чтобы по нации, по вероисповеданию людей делить. Главное — это человеческие качества. Если ты человек, то какая разница, какой ты национальности.

— А я возьму, и в Африку свалю, — неожиданно брякнул Макс. — Привезу оттуда какую-нибудь папуаску.

Все удивлённо посмотрели на Макса.

— Папуасы живут в Австралии, — сказала Асель.

— Ну, в Австралию махну, — пожал плечами Макс.

— Шутки шутками, — сказал Берик, — но пока мы от родителей зависим, они нам будут диктовать свои условия.

— Дети ничего не должны своим родителям, — веско сказала Юлька. — Дети не просят их рожать. Родители сами их рожают. Для себя.

— Ну, так всё равно, — поморщился Берик. — Они же предъявляют. Мы тебя кормим, одеваем.

— Так родители-то детям должны, — разъясняла Юлька. — Раз родили, так будьте любезны содержать.

— Но они же ещё считают, что должны оберегать нас, — сказал Берик.

— От чего? — возмутился Гоша. — От нас самих? Чтобы мы случайно не нанесли друг другу радости, несовместимой с жизнью?

— Ага, — рассмеялся Берик. — Или не причинили друг другу непоправимого счастья. Вот они и контролируют нас, пока мы от них финансово зависим.

— Да, ладно, — сказал Нурик. — Мы уже сами неплохо зарабатываем. Маке сказал, что скоро на гастроли поедем. В турне по городам. Нарубим бабла. Скинемся, купим вам квартиру.

— Какую квартиру? — улыбнулся Лёха. — Мы будем жить у меня. Мои-то не против. Они Асельку любят.

— Да ладно, пацаны, не перегибайте, — сказала Асель — Мои ещё просто не свыклись с мыслью, что мы уже взрослые. И сами за себя всё решаем. Ничего, потемпературят немного. Остынут.

Лёха посмотрел на неё. Улыбнулся и прижал к себе.

Ещё одно событие произошло в семье Имашевых — Чучундра принесла потомство. Черчилля отсадили в банку. Чучундра долго не вылезала из наполненного писком домика. Потом стала появляться наружу, чтобы подкормиться и снова убежать к своим деткам. Так продолжалось несколько дней, и вскоре из домика стали выползать хомячата. Забавные такие. Розовые.

Как то за ужином, когда речь шла о прибавлении в хомячьем семействе, Имашев, улучив подходящий момент, начал издалека:

— Последний экзамен остался, — сказал он. — Медаль-то золотая будет?

— Куда она денется, — улыбнулась Асель.

— Ну, вот и замечательно, — стал подходить к главному Имашев. — Ты неплохо потрудилась — можно теперь и отдохнуть перед университетом. Где-нибудь в экзотических странах. Вот и Серик с друзьями в круиз по Средиземному морю собирается. Будет, кому компанию составить.

Аселька перестала улыбаться и испытывающе посмотрела отцу прямо в глаза. Перевела взгляд в свою тарелку и тихо сказала:

— Кошка у меня уже есть.

Имашев замолчал.

— Какая ещё кошка, какой круиз, — не поняла Роза Абиевна. — Ей в университет готовиться надо.

Над столом повеяло холодком. Асель молча, встала из-за стола и вышла. Имашев задумчиво мешал ложечкой в чашке.

— Я что-то пропустила? — удивлённо спросила супруга.

Имашев не ответил.

Асель с Лёшей всегда были вместе. Вместе ходили в школу, вместе делали уроки, вместе проводили время после школы. Когда Лёха обнимал Асель, её наполняло то комфортное чувство из детства, когда она пряталась у отца за пазухой. Чувство тепла и безопасности. Она любила находиться в его объятиях. Ощущать нежность и ласку его рук, его губ. В это время она забывала обо всём.

Однажды они с Лёхой чуть не попались. В тот день они с Лёхой готовили у неё дома уроки. Отец был на работе, мама уехала к подруге до вечера. Учебники, конечно же, открыли, но сами зарылись в постель. Ничего такого особенного — просто лёгкий петтинг. Они знали, что впереди целая совместная жизнь и поэтому не торопили события. Но и без ласк и взаимной нежности тоже не могли. И вот, когда разгорячённые их тела отдавались приятной близости, неожиданно хлопнула входная дверь. В прихожей послышалось покашливание отца. Лёха подскочил и на лету подхватил, висящие на спинке стула, джинсы. Он в отчаянии переводил испуганный взгляд со шкафа на балконную дверь.

— Без паники, — прошептала Асель, останавливая его.

Она выскользнула из-под одеяла, надела халат, поправила волосы и вышла из комнаты.

— Там мои кроссовки, — одними губами проговорил ей в след Лёха.

Но дверь за Асель уже закрылась.

— Не подходи ко мне, — жестом остановил Асель отец. — Я где-то грипп подцепил, можешь заразиться. Мне надо отлежаться.

— Не корона, случайно? — забеспокоилась Асель.

— Да нет, — отмахнулся Имашев. — Я тест сделал. Обычный грипп. Но всё равно — никаких контактов.

Он быстро прошёл в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

— Матери скажи, чтобы не будила меня, — послышалось из-за двери. — И не заходите в кабинет. Нужные лекарства я купил. Всё. Карантин.

Асель вернулась в комнату. Лёха, застёгнутый на все пуговицы, завис над учебником. Асель тихо рассмеялась.

— Отбой воздушной тревоги, — прошептала она. — Сейчас папа лекарство примет и уснёт. И я тебя выпущу.

Лёха поразился её хладнокровию.

Как то, когда аселькины родители были на даче, Асель с Лёхой беззаботно предавались своим ласкам. Вдруг в квартиру нагрянула Роза Абиевна и сразу ворвалась в комнату Асель. Хорошо ещё, что они были одеты.

— Я так и знала, — закричала Роза Абиевна и почему-то спросила: — Вы чем тут занимаетесь?

— Так Вы же сами сказали, что знали, — удивился Лёха такой логике.

— Алексей, ты не хами, — разозлилась Роза Абиевна. — Тебя нормально в дом пустили, а ты что вытворяешь? Я долго за вами наблюдала, ничего не говорила. Встречаться разрешала, думала скоро всё пройдёт, набалуетесь. А у вас вон как далеко всё зашло. Ты зачем девчонке голову задурил. Чем взял?

— Вы с какой целью интересуетесь, — растерялся Лёха.

— Лёша, не дерзи, — осадила его Асель.

— А ты что, совсем голову потеряла, — накинулась на неё Роза Абиевна. — Ты что, за русского замуж собралась? Жизнь нам с отцом хочешь испортить.

— Нет, — сказал Лёха, поднимаясь. — Я больше не могу слушать этот маразм.

Он вышел из комнаты. Аселька выскочила за ним. Лёха влез в кроссовки и уже возился с неподдающимся дверным замком. Аселька помогла ему открыть дверь и выпустила его из квартиры.

— Я позже позвоню, — сказала она, закрывая дверь.

— Какой такой маразм, — обиженно сказала Роза Абиевна, когда Аселька вернулась в комнату. — Мне ещё полтинника нет.

— Да, не обращай внимания, — сказала Асель. — Он это так, с перепугу.

— С какого такого перепугу, — ворчала мать. — Вот отец узнает, он нас обеих прибьёт.

Асель попыталась представить, что бы сделал отец в такой ситуации. Но так и не представила.

— Отец его убьёт, а тебе ноги переломает, — сказала Роза Абиевна, чуть не плача. — Сам в тюрьму сядет, а я до конца жизни буду метаться между тюрьмой и больницей, передачи вам таскать.

И разревелась.

Асель наконец-то представила, обрисованную матерью перспективу, и рассмеялась. Мать тоже расхохоталась, сквозь слёзы.

Три дня назад, вернувшегося с работы, Имашева дома ожидало предчувствие беды. Выражалось это, в первую очередь, в распространившемся на всю квартиру запахе валерьянки. Роза Абиевна сидела на кухне за столом и накапывала себе в стакан очередную порцию.

— Что случилось? — встревожено спросил Имашев. — Сердце болит?

— Болит, — вздохнула Роза Абиевна. — Что с ней делать, не знаю.

— С кем? — не понял Имашев.

Супруга вынула из кармана халата удостоверение личности Асель и положила на стол.

— Замуж собралась, негодница такая, — сказала она. — За Ситника своего. Хорошо я удостоверение её заранее спрятала, как чувствовала. Они хотели втихаря расписаться.

— Как это — расписаться? — удивился Имашев. — Ей же ещё нет восемнадцати.

— Так девочкам сейчас, оказывается, можно и в семнадцать.

— А что за спешка такая? — задумчиво спросил Имашев.

— Да, Алексея в армию забирают, — сказала Роза Абиевна.

— Так ему же ещё нет восемнадцати.

— Как, оказалось, есть, — всхлипнула Роза Абиевна. — Он два раза в десятом классе сидел.

— Так он что — двоечник?

— Да нет, отличник. По болезни пропустил.

— Так он ещё и больной.

— Да не больной он. Кабан здоровый. Травму серьёзную получил. Спортсмен хренов.

— Ну, если травма серьёзная, чего ж его в армию-то берут?

— Так теперь-то он здоров, — разревелась Роза Абиевна. — Вылечился, зараза.

— Ну а если он отличник — чего в институт не поступает? Там отсрочку дают.

— Не нужна, говорит, ему отсрочка. Хочет Родине долг свой отдать, гражданский.

— Ну и молодец. Пусть отдаёт. Наша девочка здесь причём?

— Так это она настаивает. Говорит — не хочу его невестой ждать. Пусть знает, что семья у него есть и ждёт его. А то он вспыльчивый, а в армии — бардак, дедовщина.

— Понятно, — вздохнул Имашев.

Он поднялся и направился в комнату к дочке.

Аселька сидела за письменным столом над раскрытым учебником.

— Здравствуй, дочка, — сказал Имашев, присаживаясь на кровать.

— Здравствуй, папа, — сказала, не оборачиваясь, Асель.

— У тебя, говорят, большие перемены в жизни намечаются, — сказал Имашев. — Что ж ты с нами радостью-то не поделилась? Мы ж тебе, вроде бы, не чужие люди.

Асель развернулась на стуле и посмотрела отцу прямо в глаза.

— Но ведь вы, же были бы против, — сказала она.

— Конечно против, — сказал Имашев. — Ведь это же ответственный момент для всей семьи. Здесь торопиться не надо.

— А я и не тороплюсь, — спокойно сказала Асель. — Я всё хорошо обдумала. Его же в армию забирают.

— Ну, и хорошо, — сказал Имашев. — Пусть забирают. Как раз и проверите свои чувства. А вдруг всё не так, как тебе сейчас кажется. Не спеши, дочь.

— Не могу, папа, — сказала Асель. — Я обещала.

В комнату вошла Роза Абиевна.

— Да что с ней миндальничать, — срываясь на крик, разнервничалась она. — Если она родителей ни во что не ставит, пусть убирается. Пусть выбирает — или он, или мы.

Имашев с грустью посмотрел на жену.

Асель встала, подошла к шкафу и стала, молча складывать вещи в спортивную сумку.

— Нет уж, — ещё больше распаляясь, сказала Роза Абиевна. — Эти вещи мы с отцом тебе покупали. Если мы тебе не нужны, то и шмотки эти оставляй. Пусть тебя твой милый одевает, обувает.

Асель поставила сумку в шкаф и, как была в домашнем халате и тапочках, так и направилась к выходу.

— Погоди, — сказал Имашев.

Он решил, что настало время брать ситуацию под свой контроль. Без жёсткого диктата здесь уже было не обойтись.

Он забрал у дочери ключи от дома, компьютер, мобильный телефон и запретил ей выходить куда-либо из квартиры. Супруге наказал не отлучаться от неё ни на шаг.

Имашев ушёл в свой кабинет и громко захлопнул за собой дверь. Он достал из бара бутылку коньяка. Налил рюмку. Выпил. Налил ещё, закурил и задумался. Он понял, что пришло время откровенного разговора с самим собой. Что национальность избранника дочери его очень тревожит. Нет, Имашев не был ярым националистом — среди его друзей были и русские, и украинцы, и евреи. Даже один индус, с которым они дружили ещё с института. И к смешанным бракам Имашев относился вполне лояльно. Более того, он понимал, что смешение наций — это неизбежный исторический процесс. Глобализация. Всё это Имашев прекрасно понимал. И даже осуждал тех, кто противился неизбежному. Пока это не коснулось его самого. Тут для Имашева и встал остро национальный вопрос. Такого двуличия Имашев от себя не ожидал. И это ещё больше разозлило его.

Ему вспомнился недавний разговор с Бекетом.

— Русских наших, казахстанских жалко, — сказал Бекет. — Российские политиканы им здорово подгадили.

— Чем это они могли им подгадить, — удивился Имашев.

— Своей болтовнёй о наших северных территориях, — возмутился Бекет. — Нагнетают там температуру. Разжигают у нас межнациональную рознь. А здешним русским теперь отдуваться за них.

— Да кто этих горлопанов слушает, — поморщился Имашев. — Никто всерьёз не воспринимает их словоблудие.

— Но там ведь не просто какие-то пропагандоны слюной брызжут, — возразил Бекет. — Это же у них и в Государственной Думе звучит. А время показало, что несерьёзно относиться к их, даже самым бредовым измышлениям, не только легкомысленно, но и небезопасно. От них всего можно ожидать. Напрочь непредсказуемые политиканы.

— Да ладно, — сказал Имашев — наши русские всё понимают. Они сами им пишут — не лезьте к нам. У нас всё хорошо. Не надо нас спасать. О себе подумайте. У вас там проблем выше крыши. Казахи то к ним хорошо относятся. Доброжелательно.

— Не скажи, — усмехнулся Бекет. — И у нас есть радикально настроенные националисты. Они уже давно говорят, что пора всерьёз разобраться с этой пятой колонной. Сепаратистские настроения надо душить на корню. Местные русские хоть и говорят, что любят Казахстан. Что это их родина. Что они патриоты Казахстана, и они уважают казахов и позиционируют себя одной казахстанской нацией. Но гражданский национализм у них уступает национализму этническому. Российский великодержавный шовинизм в них заложен генетически. Говорить они могут всё, что угодно. Но в каждом из них сидит маленький шовинист. Сейчас они помалкивают, когда они видят, что в России всё хреново. Что россияне тысячами бегут к нам. Но ведь всё может измениться. Говорят же, что вместо Украины мог быть Казахстан. Надо избавляться от этих коллаборационистов. Ведь у нас с Россией самая протяжённая сухопутная граница в мире. Которая практически не защищена с нашей стороны.

— Россия не будет воевать с Казахстаном, — сказал Имашев. — Нас очень много связывает. И экономически и исторически. И потом, пока война идёт в Европе, другие страны просто наблюдают. Пока славяне убивают друг друга, восточный мир не вмешивается в их резню. Но если вдруг Россия полезет на Казахстан, то поднимется весь тюркский мир во главе с Турцией. А у турков имперских амбиций не меньше, чем у россиян. Они свою идею Великого Турана тихо продвигают. Но пока страны Центральной Азии не очень охотно вовлекаются в этот проект. Всем понятно, что в любом объединении есть главный. И в Великом Туране главным будет Турция. И она будет диктовать другим свои правила и условия. А никому этого не хочется. Но если Россия нападёт на Казахстан, то проект Великий Туран автоматически запустится. Через военный союз. И в него войдут не только страны Центральной Азии. Тюркские республики самой России не только не станут участвовать в этой войне, но и выступят за тюркский мир.

— Да перестань, — поморщился Бекет. — Российские тюрки зашуганные, безвольные. Верхушка их вся куплена. Русские их там гнобят, в их же республиках. Чурками называют, черножопыми. А они молчат. Хавают.

— Не надо, — сказал Имашев. — Татары, башкиры, якуты, кавказцы и другие молчат, пока русские убивают своих братьев украинцев. Но если Россия начнёт войну с Казахстаном, то она начнёт войну со всем тюркским миром. И тюрки России встанут на сторону единоверцев. Там ведь тоже антироссийские настроения растут. А Великий Туран им в этом очень даже может помочь. Провести в этих республиках референдумы по присоединению к Великому Турану, по схеме, разработанной самой Россией, не составит большого труда. Схема-то обкатана на Донбассе. И она работает. Центральная Азия, объединившись с Турцией, может отсоединить от России и тюркские автономии. И самая протяжённая в мире граница между Казахстаном и Россией не защищена с обеих сторон. А Турция, к тому же, член НАТО. Россия начала кровавую бойню на Украине, чтобы отвоевать несколько сотен километров границы у себя на западе и отодвинуть НАТО. А на юге подтянуть натовскую Турцию к своей незащищённой границе в десятки тысяч километров России нахрен не надо. Так что России с Казахстаном надо поддерживать добрососедские отношения.

— Но ты и про Китай не забывай, — сказал Бекет. — У Китая есть свои интересы в Казахстане. Он будет защищать свои инвестиции, о чём они открыто заявляют.

— Я и говорю — если что, то России придётся воевать не только с Казахстаном, а ещё и с Китаем. А Китай давно уже претендует на Дальний восток. Под это дело он может и оттяпать его у России. Так, что если Россия нападёт на Казахстан, то это будет конец Российской империи. Она может потерять и свои тюркские автономии, и Дальний восток. России надо дружить с Казахстаном. Ей это нужно даже больше, чем Казахстану.

— Так им вообще на всё насрать, — вздохнул Бекет. — Они разучились мыслить рационально. Сейчас у них какая-то истерия по поводу всего. Они не ведают, что творят.

— Но ведь не все русские одинаковые, — возразил Имашев. — Многие наши русские искренне любят Казахстан и уважают казахов.

— Да, они уважают казахов, — согласился Бекет. — Но ты не забывай про зов крови. Зов крови могучая штука. Он ставит общественное гораздо выше личного. Вон, Коля с Лёней, какими закадычными друзьями были. Не разлей вода. А когда война на Украине началась, Коля, который оказался Мыколой, сразу же на Украину рванул. Родину защищать. Я его спрашиваю, какая тебе там родина? Ты же в Казахстане родился и всю жизнь здесь прожил. И родители твои здесь родились. И деды здесь похоронены. Но он всё равно уехал. И Лёня уехал добровольцем в российскую армию. Хотя у него казахстанское гражданство. А что, если они на поле боя встретятся? Когда в оптике прицела увидишь лицо друга, рука не дрогнет. Некогда будет вспоминать, сколько пережито вместе, сколько выпито. На войне другие приоритеты. Другие чувства, другие мысли, другие эмоции.

— Они не встретятся на поле боя, — сказал Имашев. — Я разговаривал с Лёней. Мы тогда с ним крепко выпили. Я говорю ему, нахрен тебе это надо. Ты же не гражданин России. И ты старый. Война дело молодых. Тебе это лекарство против морщин уже поздно принимать. А он говорит — я не убивать еду, а спасать. Я же сапёр. У меня большой опыт. В Афгане и в других горячих точках. А неразорвавшиеся бомбы на улицах городов убивают мирных жителей. И русских, и украинцев. А что старый, так лучше уж я, чем какой-нибудь пацан неопытный подорвётся. Вот здесь я его ещё больше зауважал.

— Да ладно, — отмахнулся Бекет. — Сейчас не про Лёню. Я сейчас про зов крови говорю. Сейчас, на фоне этих высказываний российских политиканов, у нас растёт недоверие к русским. И не только у ярых националистов. Даже дружелюбно настроенные казахи уже призадумались — а не змею ли мы пригреваем у себя на груди. Сепаратистов среди казахстанских русских навалом. Казахи с опаской на это поглядывают. А если найдётся какой-нибудь местный политикан, которых и у нас в Казахстане хватает. И захочет разыграть националистическую карту. Он у многих может найти поддержку.

— Вот этого-то я и боюсь, — вздохнул Имашев.

Вспомнив сейчас этот спор, Имашев понял, что в чём-то Бекет тогда был прав. И перегибы на местах, конечно же, будут. И националистических истерий тоже не избежать. И кто знает, чем всё это может закончиться. В этом расшатанном мире ничего нельзя спрогнозировать. Так что национальность избранника дочери Имашева очень тревожила. Но, в то же время, он понимал, что переубедить дочь будет очень непросто. Имашев хорошо знал характер своей дочери. Он сам воспитал её свободолюбивой, независимой. И этот вопрос мягко разрулить не получится. В этом вопросе нужен жёсткий диктат. Для её же блага. Потом, когда всё пройдёт, а всё когда-нибудь проходит, она ещё благодарить его будет. А пока никакой мягкотелости. Только диктат.

Асель под домашним арестом оказалась в полном вакууме. Её лишили любой связи с внешним миром. Даже Юльку к ней не пускали, как неблагонадёжную. Невозможность связаться с Лёшей её сильно раздражало. Она не могла поверить, что её отец мог так с ней поступить. Ведь отец всегда внушал ей, что она — Личность. Что никто не имеет право влиять на её решения. Подчинять её своей воли. Чтобы она слушала только своё сердце. Что сердце никогда не обманывает. А сейчас он просто разрывал её сердце. Всем сердцем Асель любила своего отца. Но сейчас её сердце ей не принадлежало. Она отдала его Алёше. Так уж получилось. И ничего уже Асель с этим поделать не могла. Она не могла разорвать сердце пополам. И то, что лёхина национальность не устраивает отца, Асель очень возмущало. Отец всегда воспитывал Асель в духе интернационализма. Он всегда говорил, что люди не делятся на расы, религии, нации. Люди делятся на умных и дураков. А вот дураки уже делятся на расы, религии, нации. Но ведь отец её не был дураком. Тогда что же с ним? Этого Асель понять не могла. Как же тогда быть с друзьями отца — дядей Гришей, дядей Лёней? Ведь он же их искренне любил. И уважал даже больше, чем иных казахов. Выходит отец всю жизнь врал, лицемерил? Выходит он, сейчас предаёт те идеалы, на которых сам воспитывал Асель. Тем самым он сейчас, в первую очередь, предаёт Асель. Это предательство отца настолько ошарашило Асель, что она не могла прийти в себя. Ей казалось, что мир рухнул. Тот мир, который она знала. Мир, в котором всё было ясно и понятно. А этот новый, незнакомый мир её очень пугал. Асель стало страшно. И некому ей было помочь. Асель почувствовала свою беспомощность и одиночество в окружении любящих её людей.

Уже несколько дней Имашеву не было покоя. Тревожил его всё тот же национальный вопрос. Он понимал, что по отношению к дочери он поступает не справедливо. Заперев Асель дома и ограничив свободу её действий, он жёстко нарушал её права и серьёзно разрушал их доверительные отношения. Но он был уверен, что в сложившейся ситуации, без жёсткого диктата не обойтись. Дочь, как он считал, запуталась и не осознавала своих действий. И он должен был прийти ей на помощь.

Имашев не был ярым националистом. Но он переживал за национальность своих внуков. Он осознавал, что в любой стране лучше быть представителем титульной нации. Представители других наций, хоть и обладают всеми правами граждан страны, но везде недобирают в справедливости. А полукровкам и того хуже. Ни те, ни другие не принимают их за своих. Знакомая его, Жулдыз, сначала вышла замуж за русского, родила сына. Потом развелась, вышла замуж за украинца. Дети теперь по метрикам — один русский, другой украинец. В нынешней ситуации положение довольно двусмысленное. Мать-казашка их объединяет. Но не писаться, же им по матери — казахами. Мы же не евреи. А запись в графе “национальность”, вещь немаловажная. Хотя бы для самоидентификации. Валентина, старая знакомая, вышла замуж за казаха, сына родила и развелась. Назло бывшему мужу, сына в метрике русским записала. Пацан вырос, пошёл удостоверение получать. А у него в удостоверении — “русский” стоит. Фамилия, имя, отчество — казахские. Рожа тоже. А в графе “национальность” стоит “русский”. Он, бедолага, сколько инстанций прошёл, физиономию свою предъявлял. Но у нас, же не по лицу определяют. По паспорту. Так и пришлось ему в графе “национальность” вообще прочерк поставить. А это же не просто прочерк, а минус. Минус одна личность из нации. Даже из двух наций. А это как раз тот случай, когда минус на минус, не даёт плюс. И сколько в стране теперь людей без национальности живёт. С прочерком в графе. Как им быть? Хотя бы за границей, как представляться? “Ты кто по национальности?”. “Я — прочерк, из Казахстана”.

И, не дай Бог, межнациональная рознь начнётся. В нынешней ситуации всякое может быть. Начнут искать крайних. Могут и на русских стрелки перевести. У Касыма жена русская, дети — метисы. Так он всем богам молиться, чтобы мир был между народами. И в мечеть садака носит, и в церкви свечки ставит. Не дай Бог, говорит, резня начнётся. Кого мне резать? Русских, чтобы мою шкуру не подпортили? Или своих казахов, чтобы семью защитить?

Вот и возникает вопрос — откуда берётся нацизм. Да ниоткуда он не берётся. В общественном сознании он был, есть и будет всегда. Просто он находится в дремлющем состоянии. И ждёт своего момента. Он как вирус герпеса, который есть в организме каждого, даже самого здорового человека. И проявляется этот вирус только при определённых обстоятельствах. Простуда там, переохлаждение или общее ослабление иммунитета. Стоит возникнуть благоприятной для него ситуации, он тут же вылезает. Так и нацизм. Стоит возникнуть подходящим для него условиям, он тут же расцветает пышным цветом. А общее состояние государства сейчас очень ослабленно. Иммунитет у него подорван.

И национализм присутствует в любой нации. Ничего дурного в самом национализме нет. Но у национализма, как у медали, есть две стороны. Одна сторона — это так называемый гражданский национализм. Любовь к Родине. И доброжелательность ко всем живущим в ней. Так сказать — разумный национализм. Он тяготеет к патриотизму. И есть национализм этнический. Это идея национального превосходства и национальной исключительности. Желание возвысить свою нацию и противопоставить её другим нациям. Вот он уже тяготеет к нацизму. А нацизм ничего хорошего не несёт народу. Нацизм — это путь во мрак. Но в нынешнее время, когда мрак сгущается над всеми народами, неизвестно, как всё может обернуться. По всей видимости, разум оставляет человечество. Оно всё больше погружается в безрассудство. И никто не знает, чем всё это может закончиться.

В Казахстане пока всё спокойно. Но Имашев не был уверен, что казахи смогут сохранить мирное течение жизни. И вирус нацизма и шовинизма, распространяющийся за северными границами Казахстана, не занесёт на его территорию. И тогда вопрос национальности конкретно встанет перед каждым казахстанцем. Но как это объяснить дочери Имашев не знал. И это выводило его из себя.

Вот уже три дня Асель не могла уснуть. Сначала Асель отнеслась ко всему как к недоразумению. Надеялась, что скоро всё разрешится и родители поймут, что они неправы. Потом она стала злиться. Ругала родителей, за такое обращение с ней. Разрабатывала планы побега. После у неё случилась истерика. Асельку долго трясло и колотило, и мать отпаивала её какими-то таблетками из своей обширной аптечки. Вскоре Асель впала в ступор. Мозг её отказывался воспринимать действительность. Она замкнулась в себе и перестала выходить из своей комнаты. Истощённая её, измученная бессонницей и нервными переживаниями, психика отключила все рефлексы и чувства.

И вот сегодня ночью Асель приняла решение. Решение было настолько простым и гениальным, что Асель даже удивилась — как такое простое и гениальное решение не могло прийти ей в голову раньше. Теперь она знала, кто во всём виноват, и что делать, чтобы разом покончить со всеми проблемами, не причинив никому из дорогих и любимых ей людей никакого вреда. Приняв решение Асель, впервые, за последние несколько дней, уснула спокойно. Засыпая, Асель улыбнулась.

В разгар совещания в кабинет Имашева ворвалась секретарша.

— Марат Асетович, — почему-то шепотом сказала она. — Вас по второй линии, срочно.

— Я же просил — ни с кем меня не соединять, — раздражённо сказал Имашев.

— Это Ваша супруга, — делая страшные глаза, прошептала секретарша. — Это очень срочно.

Имашев взял трубку.

Голоса жены он не узнал. И то, что она говорила, сначала не понял. Какая-то соседка, булочная, разбитый стакан. Потом уже, когда он сбегал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, до него, постепенно начало доходить сказанное супругой. Она вышла за хлебом. На обратном пути встретила соседку и заболталась с ней. Когда вернулась домой, пошла звать дочку завтракать. Аселька лежала без сознания. Рядом с кроватью был разбитый стакан и пустые упаковки от лекарств. Она вызвала скорую помощь. Асельке промыли желудок, но она ещё не пришла в сознание. Сейчас их увозят в больницу.

— Я вызвала машину, — донёсся сверху голос секретарши. — Гена ждёт на выходе.

Геннадий распахнул дверцу. Поехали.

Всё проплывало, как в тумане. Улицы, здания, машины. Тормознули возле какого-то шлагбаума. Гена что-то кричал меланхоличному охраннику в будке, но тот никак не реагировал. Имашев вылез из машины и побрёл по дорожке в направлении, указанном стрелкой “Приёмный покой”. Мимо проплывали смутные пятна лиц. Размытые синие больничные пижамы. Белые халаты. Какой-то пацан в беседке молча, с остервенением лупил кулаками белую колону, оставляя на ней тревожные, красные, как его мотающаяся в разные стороны голова, пятна. Какая-то девчонка, со знакомым лицом, увидев Имашева, испуганно схватила красный маятник пацаньей головы и с силой прижала его к своей груди.

Имашев прошёл в регистратуру, назвал свою фамилию. Медсестра просмотрела журнал и попросила подождать. Имашев присел в коридоре на кушетку. Мимо проплывали белые халаты, синие пижамы. Доносился гул голосов, из которого в утомлённый мозг Имашева западали отдельные, несвязанные между собой фразы.

— Опять на завтрак перловку давали, — равнодушно сообщил кому-то скрипучий старческий голос. — Задолбали уже.

— Марьванна в отпуск ушла, — расстраивался кто-то. — Эта новенькая совсем уколы ставить не умеет. Вся задница болит.

— Да-а, — вздохнули в ответ. — У Марьванны рука лёгкая.

— Начались необратимые процессы, — убеждал кто-то кого-то.

Последняя фраза заинтересовала Имашева, и он посмотрел в сторону удаляющихся белых халатов.

— Жить-то будет? — спросил один.

— Да жить-то будет, — ответил другой. — Но дурочкой останется на всю жизнь. Разве это жизнь. Как растение.

— Жаль, — вздохнул первый. — Девчонка-то красивая. Очень жаль…

Халаты свернули за угол и пропали.

К Имашеву подошёл доктор в ослепительно белом халате.

— Вы Имашев? — спросил доктор.

Имашев встал. Доктор взял его за руку тёплой ладошкой и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Кризис миновал, — сказал он, отводя взгляд. — За жизнь дочери можете не беспокоиться. Но пока к ней нельзя. Её перевели в отделение интенсивной терапии. Нужно ждать… Меня сейчас больше Ваша супруга беспокоит. У неё острый сердечный приступ. После недавно перенесённой операции организм совсем ослабший. Что это было?

— Желчный пузырь.

— Понятно, — кивнул доктор. — Где оперировались?

— У Байназарова, — сказал Имашев.

— Это хорошо, — почему-то обрадовался доктор.

Имашев механически кивнул.

— Очень хорошо. Я ему сейчас позвоню, — сказал доктор. — Проконсультируюсь. Вам я рекомендую сейчас поехать домой. Принять успокоительного и лечь поспать. Я Вам позвоню, когда ситуация нормализуется. К супруге тоже нельзя. Она в реанимации. Езжайте домой. Я Вам позвоню.

И доктор передал его подошедшим Геннадию с откуда-то взявшейся секретаршей. Те подхватили Имашева под руки, и повели на выход. Имашев обернулся. Доктора уже не было.

Геннадий с секретаршей привезли Имашева домой, и хотели подняться с ним в квартиру, но он жестом остановил их.

Дом встретил его неприветливо. Сбившаяся, затоптанная ковровая дорожка в прихожей потемнела с одного края, от просочившейся из ванной лужи. В комнате дочери был полный беспорядок. Смятая, разобранная постель. Разбросанная одежда. Разбитый стакан.

Имашев ушёл в свой кабинет. Достал из бара бутылку коньяка. Налил рюмку. Выпил. Налил ещё. Сел в кресло.

Все тревоги и волнения сегодняшнего дня разом навалились на него. И вдруг какие-то метаморфозы стали происходить с ним и со всем окружающим. Коньяк ли был тому виной, усталость ли, но комната вдруг стала расти в размерах. Сначала качнулась и поплыла вверх, вместе с потолком, увеличивающаяся на глазах люстра. Раздвинулись стены, забирая с собой, подрастающую мебель. Пол оторвался от ног и стал уходить вниз. Имашеву стало неуютно в растущем в размерах кресле. Невозможно стало опираться на спинку. Когда он стал ниже подлокотников, держаться было уже не за что. Он соскользнул с кресла и полетел по какой-то кривой траектории через всю комнату. Куда-то туда, где под огромным письменным столом стоял пугающих размеров аквариум. В него-то Имашев и свалился, больно ударившись головой о мутное стекло, и потерял сознание.

Придя в себя, Имашев даже не удивился произошедшим изменениям. Он с интересом разглядывал выросшую до невероятных размеров комнату с громадной мебелью и развалившуюся в кресле, безучастно глядевшую остекленевшими глазами куда-то в пустоту, Чучундру.

КОНЕЦ