Танцуют все [Андрей Михайлович Столяров] (fb2) читать онлайн

Андрей Столяров Танцуют все

Не очень понятно, с чего эту историю начинать. В принципе, можно было бы начать её и с начала, с того момента, когда Хухрик (кстати, ни имени, ни фамилии его я так и не знаю) увидел лица своих приятелей, вернувшихся из Игры, их непроницаемые глаза, их улыбки, растянутые словно на резиновых масках. Улыбки испугали его больше всего. Испугали так, что, пробормотав «я... это... тут... на минуточку...», он выскользнул из рабочего кабинета на цыпочках, стараясь не производить ни малейшего шума, спустился на улицу, вскочил, даже не посмотрев на номер, в первый же подошедший автобус, поминутно оглядываясь, добрался до дома и, не позволяя себе ни на секунду остановиться, рассовал по карманам карточки, деньги и документы.

К вечеру он уже обитал в глухих новостройках, на другой квартире, которую снял, перелистав интернет, по самому дешёвому предложению, а до этого у ханыги на рынке купил сотовый телефон, явно краденый, старый же, модный, со всякими наворотами, немедленно выбросил.

Обрубил все концы.

Он не мог объяснить, что именно его так испугало. Наиболее внятное: это как будто на него, дружно, повернув морды, посмотрели два омерзительных рептилоида. Словно оценивали — стоит ли его сожрать прямо сейчас? Или, может быть, подождать? Прошибло до пота, дома почувствовал, что рубашка на нём насквозь мокрая.

Две недели он просидел в этой проклятой квартире, с мутными окнами, выходящими на гаражи, с наполовину ободранными обоями, с протёртым тусклым линолеумом, выбирался лишь ранним утром, в ближайший универсам, за продуктами, никаких интернетов, естественно, даже радио боялся включать, две недели — пока не обдал его ужасом настойчивый звонок в дверь.

— Честное слово, — ёжась и вздрагивая от воспоминаний, сказал он Ивану (а я знаю об этом только в его изложении). — Сердце сжалось в такой вот тугой комок... Думал— сейчас лопнет, умру...

Да, можно было бы начать с этого, но тогда осталось бы непонятным, кто такой Хухрик и почему он так испугался, а это повлекло бы за собой длинное и утомительное объяснение, часть которого пришлось бы опять-таки дополнительно объяснять.

Логика подсказывает, что поскольку я волей-неволей оказался в центре событий, поскольку они втянули в водоворот меня самого, то и начинать надо с момента, когда я с ними соприкоснулся. С того дня, когда я осознал, как изменилась Адель. Однако и тут не обойтись без ретроспективного фона. Бэкграунд необходим, он фиксирует ситуацию, когда всё это началось для неё. Для неё, а, следовательно, и для меня.

Адель уже полчаса сидит в пробке на .Садовой улице, неподалёку от пересечения её с Ломоносова, и время от времени барабанит пальцами по рулю. Пробка чудовищная. Она протянулась, судя по всему, до Сенной, а, возможно, и дальше — хвостом уходя в глубь Коломны. Причина её понятна: поверх легковых машин видна туша косо упёртого двухэтажного экскурсионного автобуса, видимо, чмокнулся с кем-то на повороте. Скоро отсюда не выбраться. Разгар июньского дня, солнце жарит вовсю, блики окон, невыносимая духота. Адель то и дело отхлёбывает из бутылочки ортофосфорную кислоту, которая официально именуется кока-колой. Пить от этого хочется ещё сильнее. Ползёт пот по щекам. Водитель «ниссана», стоящего перед ней, не выдерживает: сдаёт чуть назад, чуть вперёд, каждый раз немного доворачивая колёса, и наконец, перевалив через бордюр тротуара, нарушая все правила, вползает в Апраксин двор. Интересно, как он будет выбираться оттуда? Проезда на набережную Фонтанки там нет, Адель это точно знает, а переулок, перпендикулярный Садовой, наверняка тоже забит транспортом под завязку.

Нет, Адель за ним не последует. Такие эксперименты ей ни к чему. Тем более что звякает телефон, приходит сообщение от Валентины:

— Ты где?

Адель отвечает, что рядом с Апрашкой. — Очхор!!! Давай быстро ко мне, я, кажется, загнала маглора!!! Премию — пополам!!!

Обилие восклицательных знаков. Валентина находится, как обычно, в восторженно-невменяемом состоянии. С другой стороны, делать всё равно нечего. А маглор есть маглор, премия за него — ого-го!

Адель надевает очки с тёмными стёклами. В действительности это не стёкла, а маленькие экранчики, дающие эффект стереоскопии. Выщёлкивает из толстых дужек чипы, похожие на таблетки, и прилепляет их к вискам по обеим сторонам головы. Тычет на кнопочку входа. Освещение вокруг тут же меняется. Воздух приобретает бледно-зеленоватый оттенок, будто неглубоко под водой. Так же меняется обстановка вокруг неё: теперь это аккуратные двухэтажные магазинчики с узкими сквозными проходами между ними. В самом деле — Апраксин двор. Игра, как полагается, выдала ближайшую к пользователю локализацию. Меняется и сама Адель: сейчас она в кожаном плотном камзоле, с галунами, с бахромой на плечах, в мягких сапожках, в руках — заряженный арбалет. Многие по последней моде предпочитают лук, и напрасно, арбалет, Адель это знает по опыту, намного надёжнее.

— Ты где? — шёпотом спрашивает она.

— Даю маршрут, — также шёпотом говорит Валентина.

Вспыхивает жёлтый пунктир, уводящий в щель между стенами. Тут же раздаётся резкий шипящий звук и с крыши ближайшего магазинчика взмётывается хвостатая тень.

Адель, не задумываясь, стреляет.

Пронзённый стрелой, похожий на ящерицу ядозуб шлёпается на булыжник и взрывается пиксельным снопом искр. Ещё двадцать очков! В верхнем левом углу поля зрения очерчивается баланс: у неё на счету четыреста семьдесят долларов. Это — десятка полтора ядозубов, убивать которых легко, но кроме того — три лемура, попробуй их разгляди, дикобраз, в свою очередь стреляющий иглами, и даже, представьте себе, одна чупакабра. Уже немного, совсем немного остаётся до пятисот, а это рубеж, после которого деньги можно снимать со счёта. Или не снимать, а, например, купить бластер, удобнее, чем арбалет, и стоит как раз пятьсот долларов. Расходы себя оправдают. Или можно будет купить «зрение», тогда начнёшь без труда видеть ловушки — бездонные ямы, полные удушающей черноты. А если удастся причпокнуть маглора, то это — она быстро прикидывает — хватит и на бронежилет. Тогда всякая мелкая нечисть будет ей не страшна.

По пунктиру она сворачивает в простенок. Там темно, но опасности, кажется, не предвидится. Разве что притаился, сливаясь со штукатуркой, какой-нибудь чахлый лемур. Чёрт, обязательно надо приобрести фонарик. И стоит копейки, и будет надёжная гарантия от лемуров — они с их выпученными глазами без век от яркого света шарахаются.

Проулок заканчивается расширением. Два небольшим угловатых здания заслоняют собой висящие чуть в отдалении фонари, из-за этого открывшееся пространство кажется с чёрной водой. Адель озерцом осторожно нащупывает ногой асфальт. Ловушки вроде бы нет. Прерывистые штрихи маршрута упираются в стену противоположного дома.

— Ты где? — снова спрашивает Адель.

От дома отделяется неуверенная фигура.

— Я здесь, — говорит Валентина.

Проблеск фонаря падает на неё. Валентина тоже в камзоле. Но обшитом не галунами и бахромой, а овальными медными бляхами, исчерченными значками рун.

Из стандартного набора для новичков.

Выпендривается.

Ни от чего эти руны не защищают.

— А где маглор?

— Тоже здесь.

Валентина улыбается, мягко сморщив лицо. Так могла бы выражать радость надувная резиновая кукла.

Адель прошибает дрожь от этой улыбки.

Она чувствует: здесь что-то не то. Никогда прежде Валентина так жутковато не улыбалась.

Однако прежде чем Адель успевает что-либо сообразить, шею её обхватывают сзади твёрдые холодные пальцы. Они сжимают горло с такой силой, что чуть ли не раздавливают гортань. Адель бьётся, как птица, отчаянно, роняет арбалет, выгибается, но тот, кто сзади, гораздо сильнее её.

Из жёсткого обхвата не вырваться.

Маглор!

Она задыхается.

Воздуха нет.

Она пытается закричать.

Из горла её выдавливается лишь слабый хрип.

На правах рекламы.

Не знаете, чем заняться? Плохое настроение? Не везёт? Всё валится из рук? Ничто не радует? Сыграйте во «Вторжение»: вход бесплатный! Всего полчаса, и ваша хандра развеется. «Вторжение» — это не просто игра. «Вторжение» — это и развлечение, и доход!

В то время я, разумеется, ни о чём таком не догадывался. Смутно помню, что в середине лета Адель явилась домой какая-то вялая, есть ничего не стала, промямлила, что у неё мозги слипаются из-за жары, ушла к себе в комнату и в этот день больше не появлялась.

Меня, надо сказать, это не слишком обеспокоило. Ну, почувствовала себя неважно, бывает. Жара тогда действительно стояла убийственная: небо выгорело до цвета жести, листья на деревьях обвисли тряпочками, устав цепляться за жизнь. Спала и загустела вода в каналах, поднимался оттуда запах гниющей тины. Глобальное потепление, чёрт бы его побрал! Не только Адель, многие в те дни ощущали вялость и дурноту.

Волновался я тогда совсем по другому поводу. В прошлом году Адель не прошла по конкурсу в Первый медицинский университет. Первый мед, как его до сих пор по традиции называют. Для нас это была полная неожиданность: результаты Единого государственного экзамена у Адели были более чем приличными, весь июль она со своими баллами уверенно держалась в списке абитуриентов. Но когда четвёртого августа были опубликованы официальные данные о зачисленных на бюджетное отделение, её там почему-то не оказалось. Как я понял из бурного всплеска эмоций в сетях, в этом году резко сократили число мест на технические специальности в вузах (годом ранее там был недобор): многие, имеющие в своём профиле математику, сразу хлынули на клиническую психологию (как раз туда подавала Адель) и вытеснили более половины ранее зарегистрированных.

Вот такая обычная российская катавасия.

Собственно, ничего страшного не произошло. Ещё было время направить документы в пару вузов с медицинскими факультетами, где оставались места, или переориентироваться в том же Первом меде на лечебное отделение, со своим рейтингом Адель туда бы прошла, но она вдруг упёрлась: либо на клиническую психологию, либо — никуда. Переубедить её я не смог. В результате это «никуда» и материализовалась.

Для Адели это было колоссальное потрясение. Постепенно я начал догадываться, что поразила её даже не внезапная катастрофа, не крушение планов, вынашивавшихся целый год, а равнодушная механистичность всего этого действа. Никто не глянул в её сторону. Никого не интересовало, чего хочет сама Адель. Для бюрократического круговорота системы образования она была не человеком, не личностью, стремящейся к чему-то и уже прочитавшей множество специальных книг, а блёклой цифрой в графах отчётности, бумажной фишкой, которую небрежным движением смели за ненадобностью со стола.

Поступить на платное отделение, как я предложил, она категорически отказалась.

— Спасибо! Чтоб на меня смотрели как на круглую дуру?

В общем, Адель погасла. Жизнь её из кипения замыслов и надежд превратилась в болотный застой. Она словно зависла в летаргическом безразличии. Заблокировала телефоны подруг, не отвечала на сообщения. Неслышно ступая, как призрак бродила целыми днями по комнатам, подолгу не задерживаясь нигде. Книги свои свалила в угол у шкафа, и они покрывались там пылью, которую она запретила стирать. Было во всём этом что-то потустороннее. Как из загробного мира, звонил из Дюссельдорфа Арсений: что там у вас происходит? Звонила оттуда же Ева, требовала ответа: почему я не уследил за ребёнком? Что я мог им сказать? Следить за ребёнком, по-моему, должны были родители. А если родители умотали бог знает куда, ребёнка бросили, сочтя, что он им, по крайней мере на первых порах, будет обузой, то нечего удивляться. Конечно, ничего подобного я Еве не говорил: чувствовал и свою вину, хотя, честное слово, не понимал, в чём она заключается. Разве что в том, что Арсик из застенчивого милого мальчика, легко краснеющего, смущающегося, больше всего на свете любящего леденцы, превратился в Арсения, кандидата наук, классного специалиста, жестковатого, твёрдо знающего, чего хочет: работать в престижной фирме, на Западе, получать зарплату в евро, а не в рублях, жить, как подобает белому человеку, — так он высказался перед отъездом в Германию.

Я знал, что это были мысли Евы, а не Арсения. Арсений их просто озвучивал в более чётких словесных формулировках. Кроме того, они уже давно стали его собственными мыслями и словами, убеждениями, которые было невозможно поколебать. 

Наверное, я был к нему не совсем справедлив. Ведь это неплохо, когда у человека есть в жизни конкретная цель. К тому же в сентябре Арсений сказал, что они с Евой приглашают Адель пожить немного у них: присмотреться, освоиться. Может быть, останется навсегда, подкачает язык, поступит в Дюссельдорфский университет, тем более что базой его является медицинская академия. У них всё налаживается. Ему продлили контракт ещё на три года, с получением гражданства, с официальной натурализацией теперь сложностей нет.

 Адель на это лишь вяло кивнула:

— Ну, можно съездить. — И добавила, вероятно, почувствовав, как у меня болезненно затрепыхалось сердце. — Не переживай, ещё ничего неизвестно.

И действительно, вернулась она уже через две недели: в новой куртке, в новом кашемировом свитере, в новых сапожках с замшевой декоративной каймой. Однако — всё такая же летаргическая. Что там у них произошло, никто мне толком не объяснил. Арсений, позвонив перед её прилётом, коротко бросил:— Ты превратил ребёнка чёрт-те во что.

А сама Адель через пару дней сказала:

— Чего они все там улыбаются? Один говорит, что жена у него заболела, тяжёлая операция предстоит, — и улыбается. Другой рассказывает, что исламист с ножом ранил трёх человек, смертельно, на улице, — и опять улыбается. Третий рассказывает о коррупционном скандале в мэрии — и улыбочка до ушей.

 Путаясь от горячей радости при виде её, я кое-как объяснил, что таковы особенности современной культуры: приоритет европейской толерантности, гуманизация социальных контактов, минимизация негативных эмоций, чтобы не загружать других своими проблемами, извещать о них, но не требовать сопереживания.

— Так проще и легче жить.

— Я и говорю — идиоты.

И ещё сказала, это уже об Арсении с Евой:

— Знаешь, что их волнует больше всего? Что они живут в квартире, а не в собственном доме, как полагается успешным специалистам. Лужайка им нужна, где можно устраивать барбекю, бассейн им нужен, гараж автоматический на две, лучше на три машины. Вот увидишь, лет через пять у них всё это будет: возьмут кредиты, выплачивать будут всю жизнь, переломятся пополам... — На секунду прижалась ко мне. — Не хочу жить с ними, хочу — с тобой...

Мне тогда показалось, что она оживает. Но нет: просто короткая вспышка полузабытых эмоций. Уже через пару дней Адель снова смотрела на всё, как сквозь расплывчатое стекло, устроилась на работу в какую-то мелкую фирму.

— Чем ты там занимаешься?

— Да так... системный учёт по сбыту... ничего интересного...

Год прошёл без каких-либо неожиданностей. Бывают такие периоды времени, которые состоят из ненавязчивой пустоты, из бессобытийного тлена: если схлопнуть их по календарным границам, то — ни звука, ни ощущения, словно не было вообще ничего. А весной, уже ближе к лету, Адель, видимо, отстоявшись в намерениях, мельком, но непреклонно сказала, что не хочет никуда поступать, ни к чему, и так всё нормально.

Я постарался не выказывать своего  огорчения. Я всё же надеялся, что время излечит её от апатии. Тем более что как раз в эти дни, после краткого приступа квёлости, Адель начала оживать. Появилась в ней какая-то внутренняя энергетика. Она точно заново родилась. Правда, энергетика эта, на мой взгляд, была странная, словно в куклу, которая еле двигалась, вставили свежую батарейку: непрерывная, без спадов и сбоев, неосмысленная, чисто механическая динамика. Нормальные люди так себя не ведут. Это сперва насторожило меня, а потом стало серьёзно тревожить.

У меня тогда, разумеется, и мыслей не было, что это не единичный случай, а эпизод громадного по масштабам процесса, захватывающего тысячи и десятки тысяч людей. Что разворачивается в цифровой тиши титаническое преобразование мира, вся структура его необратимо меняется: идёт сражение, которое нами фактически уже проиграно, гибнут батальоны, полки, дивизии, рассеиваются целые армии, капитуляцию, конечно, ещё никто не подписывал, но она постепенно утверждает себя как свершившийся факт. Что воронка событий неумолимо затягивает и меня, что я тоже тону, тоже гибну, хотя и не подозреваю об этом.

Смыкаются над нами волны Великой Гармонии.

На правах рекламы.

Анатолий Смирнов, студент инженерно-строительного колледжа из Костромы, впервые вошёл в Игру по совету приятеля и всего за три дня собрал в качестве приза 14 тысяч долларов. Исполнилась его мечта, казавшаяся несбыточной: он покупает мотоцикл   плюс.

«"Вторжение" — это вам не какое-нибудь казино. Здесь всё по-честному», —заявил Анатолий нашему корреспонденту

Трудно сказать, как всё развивалось бы дальше. Вероятно, я ещё долго бродил бы в потёмках, недоумевая, тычась холодным носом то туда, то сюда. Нельзя исключить, что вообще не выбрался бы из них. Или выбрался бы, когда уже было бы поздно. Но тут, как в жизни бывает, в дело вмешался случай: мне позвонил Иван Карогодов и спросил, не могу ли я дать ему небольшую аналитическую консультацию.

— Иван! Заходи! Буду рад! — откликнулся я.

А может быть, это был и не случай. В интерпретации Гегеля случайность — это проявление закономерности. Всё, что происходит в мире, внутренне обусловлено. Ведь даже Эйнштейн однажды сказал: «Бог не играет в кости». Однако Бор ему тут же ответил: «Не учите бога, что ему делать». В том смысле, что в фундаменте мироздания присутствует квантовая неопределённость. Так или иначе, но ближе к вечеру раздался звонок, уже в дверь, и с этого момента история приобрела совершенно иной характер.

С Иваном мы познакомились лет пять назад, когда в одном Заведении (назовём его так) я читал короткий спецкурс по психологии толпы и методам управления стихийным сознанием больших масс людей. В связи с цветными революциями, сотрясавшими многие страны, и спонтанными протестами, вспыхивавшими по всему миру, вплоть до штурма Капитолия в Вашингтоне, тема была более чем актуальная. Курсанты слушали меня внимательно, задавали вопросы, подчас такие, что вздрагивал их куратор, молчаливый и тоже очень внимательный капитан. Вздрагивал, но, замечу, чрезмерную активность аудитории не пресекал. А после первой же лекции некий молодой человек напросился проводить меня до метро (получил на это специальное разрешение от куратора) и всю дорогу донимал вечной проблемой теории и практики: как мышление превращается в деятельность, созерцание — в праксис, то есть в конкретный поступок, осознание мира — в необходимость его изменения. Всё это в его исполнении был детский лепет, но уже тогда я почувствовал в Иване неуёмную, страстную любознательность, редкое качество, свидетельствующее о потенциале ума, и ещё более редкую характерологическую черту — стремление во всём докапываться до сути, до основ, на которые в идеале должны опираться любые аналитические построения. Черту, надо сказать, опасную для карьеры, но необходимую для интеллектуальной возгонки, если уж ты взялся за это дело. Позже мы беседовали с ним ещё несколько раз, я написал положительный отзыв на его курсовую работу, посвящённую — ни много ни мало — аспектам социальной неопределённости, а затем он Заведение окончил, вполне успешно, распределился, пропал из виду, со студентами и курсантами это бывает.

И вот он вновь предстал предо мной, повзрослевший, как принято говорить, возмужавший, был, кстати, не в форме, а в штатском, что, впрочем, естественно при его профессии. Единственное, что я уловил в нём, — некоторую нервозность.

От коньяка, например, он категорически отказался, поскольку ещё на работе, мельком согласился на кофе: не надо заваривать, сойдёт растворимый, а как только мы уселись за кухонный стол, сказал, что, если я не против, то — сразу же к делу.

— Извините, что так внезапно, но не поможете ли вы разобраться в одной запутанной ситуации?

В его изложении эта ситуация выглядела следующим образом. Некоторое время назад, по данным петербургского отделения МВД, в городе произошло резкое снижение уровня правонарушений. Причём интересно, что сразу же по всей регистрируемой номенклатуре: от тяжёлых преступлений, типа убийство или вооружённый грабёж, до мелких краж, хулиганства и дорожно-транспортных происшествий. Разумеется, само МВД объясняло это высоким профессионализмом своих сотрудников, их неутомимой работой на благо Отечества, а также комплексом профилактических мероприятий, развёрнутых в последние годы. То есть — звенят фанфары, готовьте приказы о премиях, навешивайте медали и ордена. Но вырисовывалось и настораживающее обстоятельство: падение криминального уровня выглядело очень уж резким, а потому решено было осуществить негласную, но тщательную проверку представленных отчётов и цифр. Эту работу поручили как раз Ивану, поскольку он был, заметим в скобках, из параллельного и куда более серьёзного ведомства.

Установка при этом была такая: не слишком ли беспардонно наводит МВД глянец на свой фасад, не закружились ли головы у некоторых его высокопоставленных руководителей; соответственно — тщательно всё изучить, поскрести позолоту, и если посыплется, крепко дать, кому следует, по башке, невзирая на звания и чины.

До этого Иван уже проводил пару аналогичных расследований, действовал, по мнению своего начальства, энергично, доказательно, целеустремлённо, заслужил в своём ведомстве определённую репутацию и ныне, как он понимал переходил на более высокий служебный уровень.

В общем, он взялся за работу засучив рукава: перелопатил тонны отчетов, проверил перекрёстным сопоставлением сотни и тысячи данных, побеседовал с десятками низовых сотрудников МВД на местах (проще говоря, с полицейскими в районных отделениях города) и через пять недель этого ревизионного марафона пришёл к странному выводу, что масштабных приписок в отчётах нет (есть, конечно, но — пренебрежимо малые), итоговые показатели никто не натягивал и информация, представленная МВД, как бы парадоксально она ни выглядела, полностью соответствует действительности.

Иван честно признался, что некоторое время пребывал в растерянности: понимал, что его начальство таким выводам не обрадуется. Ведь ориентировали его, пусть вскользь, но вполне однозначно: собрать компромат. Как он догадывался, шёл осторожный, издалека, но для тех, кто разбирается в бюрократических войнах, вполне очевидный подкоп под нынешнее руководство министерства внутренних дел. То есть в своём расследовании он очутился меж двух огней: «подправить» выводы, как того желает начальство, значило попасть под удар МВД, которое, что вполне вероятно, обвинит его в намеренной фальсификации, а подать всё как есть — получишь по голове уже от своих. Положение было незавидное. И тут его озарило. Пользуясь временными следовательскими полномочиями, он заказал отчётность по другим российским регионам и мегаполисам и уже без особого удивления, вновь перелопатив тонны бумаг и цифр, убедился, что падение уровня правонарушений регистрируется и там — не такое разительное, как у нас в Петербурге, но всё же — довольно отчётливое, пренебречь им нельзя. С некоторых мест уже пошли в Москву такие же реляции об успехах.

Кстати, данный феномен заметил не он один. В группе аналитиков МВД, где Иван представился аспирантом, пишущим обзор по криминогенной динамике мегаполисов, для чего заручился соот­ветствующим направлением, это явление тоже уже зафиксировали. Однако возобладало мнение, что не следует придавать ему слишком большого значения: это следствие сопряжения нескольких маловероятных факторов, которое и вызвало резонанс (правда, в чём данные факторы состоят, мнения расходились), в общем, не надо подпрыгивать, не надо бить в барабаны, скоро эта редкая аномалия так же спонтанно расфокусируется, уровень криминальности вернётся к рутинным параметрам.

— А конкретные цифры? — спросил я. — Или это секрет?

— Ну какие от вас секреты? — Иван движением губ обозначил улыбку. — Меньше всего падение было в группе тяжких преступлений, около двадцати процентов, а больше всего в группе мелких и административных. Количество ДТП, например, за полгода снизилось почти на сорок процентов.

— Ого! Это серьёзно, — сказал я.

— Есть также любопытная возрастная разница. Наиболее сильное правонарушений присутствует снижение среди молодёжи, в старших возрастных категориях это не так заметно, хотя тоже — случайным выбросом не объяснить. — Иван на секунду запнулся. — И вот ещё что. Экономическая ситуация в стране неважная, в причины я вдаваться не буду, вы знаете их не хуже меня, застой, доходы населения падают, цены растут, перспективы туманны, можно было бы ожидать, что как следствие будет возрастать и социальная напряжённость, в частности — митинги, демонстрации, но, напротив, мы наблюдаем удивительную социальную тишь: протестные настроения невелики, рейтинг президента, который ещё недавно медленно, но неуклонно снижался, теперь также медленно, но неуклонно растёт. Где логика? Вы, наверное, скажете, что логика здесь ни при чём, сознание обычного человека иррационально, он не анализирует, а чувствует, в выборе его преобладают эмоции. Но эмоции, несмотря на их стихийность, не возникают из пустоты, им нужна почва, гумус, поддерживающая питательная среда. То есть здесь должен наличествовать некий фактор, создающий психологически мотивированный настрой. Что это может быть за фактор? Вот в чём вопрос.

Честно говоря, он меня озадачил.

Я лишь руками развёл:

— Ну, дорогой мой, откуда я могу знать? Ты слишком многого от меня ждёшь. Здесь надо серьёзно подумать, изучить материалы. .. Ну, если хочешь, можно вот так... Мы находимся сейчас в ситуации Большого транзита: старый мир спонтанно разваливается, распадается на глазах, сквозь обломки его прорастает совершенно новый бытийный пейзаж. Говоря проще, наступает будущее. Мы внезапно оказываемся в мире, о котором раньше не подозревали. Нам чужд этот мир, нам непонятны его законы, мы боимся его, поскольку не представляем, как в нём можно существовать. А потому всеми силами пытаемся спасти остатки привычного настоящего: цементируем его трещины, пытаемся хлипкой арматурой связать расползающиеся обломки. Страх перед будущим — вот доминирующее состояние современности. Его чувствуют политики, скорее селезёнкой, а не умом, его чувствуют государства, его чувствуют нации, его чувствуют массы людей: не надо нам ничего нового, пусть всё остаётся как есть. Любое отклонение, правонарушение в том числе, воспринимается как дискомфорт. Его интуитивно стараются избегать, причём даже те, кто к правонарушениям склонен. Таков обобщённый психологический вектор, а то, о чём ты мне рассказал, это его проекция на реальность.

— Н-да... — несколько уныло изрёк Иван. Он был явно разочарован. Он, повидимому, ожидал, что я, как в прежних наших беседах, слегка подумаю, небрежно кивну, щёлкну пальцами и всё ему растолкую. Сразу же возникнет ясная и простая картинка, главное — станет понятно, что следует делать. А вместо этого получил д линные и расплывчатые рассуждения, вроде бы и на тему, но какие-то сугубо теоретические. — Н-да, Алексей Георгиевич... Ну что же... Вы, кажется, говорили, что у вас есть коньяк?

Признаюсь, я тоже был сильно разочарован. Иван пришёл ко мне за помощью, за конкретным советом, а я стал читать ему лекцию о закономерностях будущего.

Что это я?

Совсем опупел?

И вот тут в дело вмешался ещё один случай.

Иван, видимо, закругляя бесполезный визит, обозрел кухню, обстановку которой, скорее всего, до этого не замечал, не до того ему было, и, увидев фотографию на стене, вдруг замер:

— Ваша дочь?.. Красивая...

Аделия здесь и в самом деле выглядела чудесно: в лёгком воздушном платье, у яблони, словно сотканная из солнечной белизны.

Именно такая, какой я в первый раз увидел её.

— Не дочь, жена. У меня нет дочери, только сын. Зато есть внучка, тоже Аделия, в её честь, точная копия.

И, размякнув от коньяка, в таких мелочах и сказывается возраст, я сделал то, чего раньше категорически избегал: пожаловался на жизнь. Рассказал, как Адель не прошла в Первый мед, как она впала в клиническую апатию и целый год бродила по квартире, безмолвно, словно отражение в невидимых зеркалах. Как она, буквально пару недель назад, всё-таки начала оживать, но её оживление выглядело несколько... странным. Я даже думал, что она наконец влюбилась, но — нет...

Иван повернулся ко мне.

— А в чём конкретно заключались странности? — каким-то напряжённым голосом спросил он.

Он явно насторожился. Однако я этой его настороженности не заметил и, находясь в том же размягчённом состоянии, объяснил, что Адель стала, например, фанатичной аккуратисткой. Ты посмотри: нигде ни пылинки, ни пятнышка, все вещи расположены строго на своих местах. Я и сам, как ты заметил, наверное, аккуратист, люблю порядок, это экономит время и силы, но, знаешь, не до такой же степени. Её, не преувеличиваю, коробит, если я что-то сдвину, поставлю, пусть временно, не туда. Или, например, раньше она на свою работу просто тащилась, через не хочу, чувствовалось, как ей это обрыдло, а теперь — бежит, волнуется, как бы не опоздать, будто в копошении этом открылся ей некий смысл. Или вот ещё хуже, возвращаясь, обязательно целует меня в щёку — «я тебя люблю, дед», знаешь, как упорно твердят персонажи американских фильмов — «я тебя люблю — я тоже тебя люблю», словно стараются убедить себя в том, чего уже нет.

— То есть тщательное соблюдение социальных ритуалов и норм?

— Да... пожалуй... — после паузы, несколько опомнившись, подтвердил я.

— Алексей Георгиевич, позвольте мне осмотреть её комнату.

Я тоже насторожился:

— На симптоматику наркомании это совсем не похоже. Скорее наоборот...

— Позвольте, — настойчиво, со следовательским нажимом повторил Иван.

— Ну... если ты считаешь, что это необходимо...

Мы прошли в комнату Адели. Я заметил, каким цепким профессиональным взглядом Иван её охватил: жёлтенькие полупрозрачные занавески на окнах, литографии на стене, Петербург осенью и весной, письменный стол, зеркальнопаркетный пол, диван, сейчас сложенный, где цветные подушки образовывали строго выверенный по расстояниям ряд. Я как бы увидел это его глазами: не комната, а вылизанная до блеска витрина в мебельном магазине.

Что-то неживое, картинное.

Для манекенов, не для людей.

— Я загляну в ноутбук? — спросил Иван.

Поколебавшись, мне это было не слишком приятно, я всё же кивнул.

Иван поднял крышку.

— Надеюсь, он не на пароле... — Причмокнул, дёрнув щекой. — Надежды не оправдались... Когда у неё день рождения?

Я сказал.

Иван пробежался по клавишам:

— Нет... А если наоборот? Тоже — нет... А у вас?

— Что у меня?

— Когда у вас день рождения?

Я неохотно назвал дату. Мне это нравилось всё меньше и меньше.

— Так... число, месяц, год... Нет... А если месяц буквами?.. Опять— нет... А если наоборот?.. О, проехали!.. —Он хлопнул в ладони. — Ну— всё как всегда!.. Теперь— история посещений... Надеюсь, Адель ваша её не чистит...

Я кашлянул, собираясь его прервать. Это становилось невыносимым. Иван вскрывал жизнь Адели, как раковину моллюска, обнажая влажную беззащитную мякоть. Или словно подглядывал в щёлку за женщиной, которая переодевается.

— Иван, подожди...

Но тот уже щёлкнул по нужной клавише.

— Ого!.. — и застыл, всматриваясь в экран.

Я тоже нагнулся.

По экрану тянулся список адресов посещений.

Мне это ни о чём не говорило.

Однако Иван снова сказал «ого!», — после чего двинул мышкой и развернулась картинка в ярких и одновременно как бы зловещих тонах: средневековая башня из крупных неровных камней в окружении петербургских домов с чёрными стёклами.

Какое-то всё безжизненное.

—Да, конечно, —пробормотал Иван. — Этого следовало ожидать... Видите?.. Но мы туда не пойдем... — Мановением пальца он убрал картинку с экрана. Не отрываясь от ноутбука, сказал. — Алексей Георгиевич, это не шутки. Никогда, подчёркиваю: никогда, не входите в эту игру. Кто бы вам это ни предлагал, чем бы он... или она... это ни мотивировали...

 — А что там такое? — растерянно спросил я.

— Там — смерть...

Позже Иван признался, что в тот момент, когда на ноутбуке Адели всплыла заставка Игры, его как будто что-то ударило в мозжечок. Он и раньше, перебирая в своём расследовании кипы бумаг, беседуя с людьми, сопоставляя противоречивые факты, натыкался на упоминания о некой Игре, но — косвенно, где-то на периферии, воспринимая данные сведения как неизбежный словесный мусор, который следует разгрести, но в подсознании его они, вероятно, накапливались, сцеплялись друг с другом и тут, после очередного свидетельства, достигли критической массы. Вспыхнуло, как при атомном взрыве. Он ещё не мог объяснить всех деталей, не мог постигнуть в целостности их смысл, не в состоянии был описать механизм игрового воздействия, но по горячему биению крови, знакомому любому, кто проводил мучительные расследования, по колокольному звону в висках понял — это то, именно то, что он так долго искал.

И тут я услышал, как поворачивается ключ в замке.

— Уходим! — сдавленный шёпот мой был словно из триллера.

— Что?

— Это — она...

К счастью для нас, Адель задержалась в прихожей: размещала две сумки с купленными по дороге продуктами. Когда мы вышли — оба с каменными физиономиями, она как раз бралась, чтобы нести их на кухню.

Я засуетился:

— Оставь, оставь!.. Помогу!.. И вообще — познакомься, это Иван, мой бывший... студент... Иван, это Адель.

— Очень приятно, — сказала Адель.

И одарила нас улыбкой кинозвезды.

Иван промолчал.

В чём дело?

Я обернулся к нему.

Иван замер, словно остолбенев.

Глаза у него были странно расширенные.

Он, не отрываясь, смотрел на Адель.

На правах рекламы.

Вот мнение доктора психологических наук, профессора, заведующего кафедрой когнитивной психологии Эдуарда Баракиняна:

«"Вторжение" принципиально отличается от других компьютерных игр своей структурной осмысленностью и прикладной функциональностью. Игра только внешне выглядит незамысловатой. В действительности, как установлено нашими длительными исследованиями, сюжет Игры ненавязчиво мотивирует пользователя на профессиональную деятельность: человек как бы сливается с ней, она становится для него вдохновляющей целью. Добьёшься успеха в Игре — добьёшься и в жизни. Вот почему мы рекомендуем “Вторжение" в качестве стимулирующего эмоционального тренинга. Если персонал фирмы периодически играет в эту Игру, то производительность труда у него существенно повышается».

Велика и богата была Ринея, появившаяся на карте мира в незапамятные времена. Лежала она между двух океанов и омывалась пятью морями, также выходившими в океанский простор. Распахивались из неё пути во все стороны света. Привольны были реки Ринеи, текущие и с севера на юг, и с юга на север, безграничны были её леса и покрытые сочными травами степные равнины. Обильны были недра её, содержащие руды, нефть, золото, редкие минералы. Многочисленные народы населяли Ринею, говорили они на разных, иногда экзотических языках, но все издавна ощущали себя ринеянами, единой дружной семьёй, спаянной кровным родством. И если вторгался в Ринею враг, то такой же единой семьёй поднимались они на защиту родной земли, сражались стойко и мужественно: враг, упоённый своей кратковременной силой, терпел сокрушительное поражение.

Разумно властвовали в Ринее правители, прислушивавшиеся к нуждам народов и прозревавшие глубинные чаяния их: не думали они ни о почестях, ни о славе, ни о наградах, ни о личном богатстве, но лишь о благоденствии великой страны. А когда правитель начинал ощущать, что его срок власти исчерпан, что силы, источенные государственными трудами, не позволяют ему служить Ринее, как раньше, он уходил в монастырь, предварительно назначая себе преемника, который отбирался из числа лучших людей.

Царили в Ринее покой и согласие. Мирно и счастливо жили ринеяне, восхваляя мудрость своих правителей и милость своих богов.

И вдруг, точно треснуло небо, обрушились на Ринею неисчислимые бедствия. Откуда-то начали появляться люди, называющие себя либерами (от древнего слова «либа», означающего свободу), которые провозглашали, что мир изменился, что нельзя жить по старым законам, уже не соответствующим современности, и что нужна новая жизнь, совершенно иная, чем прежде. Немного было либеров, но звонки были их голоса и неутомимы были они в своих проповедях. Началась всеобщая смута в умах. Многие ринеяне, очарованные красивыми лозунгами, тоже возжаждали чего-то иного. Правда, что такое новая жизнь, не мог объяснить никто: одни хотели одного, другие — другого, третьи — третьего, а четвёртые — вообще такого, что уже не вмещалось в сознании человека. Появились даже безумцы, утверждавшие вообще неслыханное: что мужчины могут — в плотском отношении — жить с мужчинами, а женщины — с женщинами, и это не противоречит природе вещей. Причём каждый был абсолютно уверен, что он один знает, какой должна быть новая жизнь, а всякого несогласного объявлял тупым ничтожеством и врагом.

Заразились либерским безумием и населявшие Ринею народы. Оказалось вдруг, что ринеяне уже не одна семья, живущая по законам любви, взаимности и родства, но каждый народ считает себя особенным, избранным и несправедливо ущемлённым другими. Высказывались претензии, сыпались обвинения, открытые начались столкновения оскорбительные конфликты и на границах «исконных земель», кое-куда пришлось даже вводить войска, чтобы избежать кровопролития.

К сожалению, тогдашний правитель Ринеи был уже стар и слаб, таким же дряхлым и немощным было его окружение, он уже не способен был на энергичные действия, но вместе с тем медлил и со своим уходом, не назначал преемника, опасаясь — и не без оснований, — что перемена власти ещё больше усилит смуту. Ситуация тем временем ухудшалась, страна из великой державы, из града, сияющего на холме, превращалась в рыхлый конгломерат автономий, требующих себе всё больше прав.

Ринея находилась на грани распада, и соседи, давно зарящиеся на природные богатства её, завидующие её величию, уже стали потихоньку концентрировать войска в приграничных районах, рассчитывая в случае краха урвать себе жирный кусок.

В этот момент появились маглоры.

Позже возникла легенда, что это вообще были не люди, а сгущения всепроникающего эфира, связующего компьютеры и айфоны, природа которого была до сих пор неясна, сгущения, выражавшие желания миллионов и потому воплотившиеся в людей. Само слово это в переводе с магического языка древних означало «спасители», а в качестве особого Знака, выделяющего их среди других, маглоры надевали кожаные ошейники, показывая тем самым, что не для себя они живут, но — исключительно для страны. И так сильна была вера их, настолько они проникались ей, что ошейники эти срастались с телом, образуя вокруг горла кожистое кольцо. Непоколебимы были маглоры в своём призвании и несокрушимы в своей правоте. Шаг за шагом, упорно продвигались они к намеченной цели. И однажды утром пробудившиеся ринеяне узнали, что старый правитель сегодня ночью добровольно ушёл в монастырь, а новым правителем, по совету достойных, назначен Великий Маглор. И, приникнув к телеприёмникам, услышали и узрели они, как Великий Маглор, клянясь скипетром, взывая к Вечному Небу, обещает, что теперь воцарятся в стране Закон и Порядок.

Это вызвало ещё больший хаос в умах. Одни — в основном либеры — кричали, что нельзя отдавать с таким трудом завоёванную свободу, другие, напротив, яростно отвечали им, что нельзя разрушать державу, созданную трудами и кровью предков, а третьи — их называли Смятенными, и были они в подавляющем большинстве — вообще не знали, что делать. Напряжение стремительно нарастало. Обе стороны уже начали вооружаться. Ринея приближалась к порогу гражданской войны. И тогда собрались Смятенные в толпы и, подняв хоругви, пошли к Храму Истинной веры, который высился над столицей уже полторы тысячи лет, пережив все бури и потрясения. И спросили они у вышедшего к ним Верховного хранителя Истины: «Ответь нам, что есть закон? » И ответил им Верховный хранитель: «Закон есть то, что указал Великий Маглор». И спросили Смятенные у Хранителя: «Скажи нам, что есть Порядок?» И ответил им Верховный хранитель: «Порядок есть соблюдение всех Законов, которые установил Великий Маглор». И ещё сказал Верховный хранитель: «Кто вы такие, чтобы изменять мир? Посмотрите на Небо, давшее светом своим жизнь нам всем: планеты вращаются по предначертанным им траекториям, звёзды и галактики движутся по предначертанному им пути. Посмотрите на Землю, поддерживающую своей силой всю нашу жизнь: каждый год произрастает трава, и каждый год колосятся поля, наливаясь зерном, каждый день всходит солнце и каждый вечер стремится оно к закату. Ничто не отклоняется от предначертаний Истины. Только обезумевший человек может нарушать Божественную Гармонию мира»...

Так он сказал.

И тогда прозрели Смятенные и поняли,что нету страны иного пути, кроме начертанного Великим Маглором. И поднялись они, и безжалостно отторгли всех тех, кто провозглашал иное: изгнали либеров с их работ, чтобы больше не смущали умы, изгнали их из школ, из институтов, из государственных учреждений, изгнали из их домов, отовсюду, где бы они ни пытались укрыться. Изгнанных же ссылали на Бесплодные острова в Северном море: пусть там строят своё царство свободы. Впрочем, многие либеры сами бежали из Ринеи в другие страны.

И утвердилась в стране власть маглоров, и воцарились в Ринее незыблемые Закон и Порядок. И прекратились братоубийственные распри народов, и ярче прежнего воссияла её державная слава. Снова гордый ринейский флаг начал развеваться по всему миру. Снова затрепетали и покорно склонились перед Ринеейзлокозненные соседи. А успокоенные ринеяне, многие из которых тоже надели кожаные ошейники, начали славить мудрость и прозорливость, коими наделён был Великий Маглор.

Несколько следующих дней я провёл точно во сне. Я как-то сразу понял, что случилось с Иваном. Почему он в ответ на ослепительную улыбку кинозвезды лишь пробормотал что-то невнятное, да и то после мучительной паузы, а потом деревянной походкой, будто слепой, чуть ли не ощупывая воздух руками, двинулся к лестнице. С ним случился любовный обморок. Точно такой же, какой случился со мной, когда сорок пять лет назад я впервые увидел свою Аделию: обожгло дно зрачков, мир выцвел, перед глазами поплыла молочная пелена. Я тоже в этот момент пробормотал что-то невнятное и тоже некоторое время потом двигался, как слепой, спотыкаясь, задевая предметы.

Всё повторяется.

Всё повторяется в другом времени, с другими людьми, но сила, движущая жизнью, не иссякает.

А тогда я был немного ошеломлён. Иван? Вот уж никак не ожидал этого от Ивана. Мне казалось, что такие нахлывы лирических чувств ему совершенно не свойственны. Я помнил, сразу обратил на это внимание, что даже девушки в группе курсантов, весьма, надо заметить, раскрепощённые, не называли его ни Ваней, ни Ванечкой, тем более и не Ванькой, а именовали строго Иваном, словно натыкались вокруг него на невидимую преграду.

И вот — пожалуйста.

В ошеломлении моём был привкус тоски. Я, разумеется, не рассчитывал, что Адель останется со мной до конца жизни. Понятно было, что когда-нибудь мы расстанемся, она уйдёт, ломкая гусеница-подросток превратится в бабочку, выпорхнет замуж, появятся дети, будет своя семья, свои интересы, просто я не ожидал, что это «когда-нибудь» наступит так быстро. Или, может быть, мои волнения преждевременны? Я сквозь линзу старческого эгоизма вижу то, чего пока ещё и в помине нет. Ведь когда я рассказывал Ивану о странностях, появившихся у Адели, я, не знаю уж почему, не сообщил ему самого главного: именно в эти дни у меня начало возникать ощущение, что это уже не совсем Адель, не Адель, а кукла из целлулоида, аккуратно раскрашенная, с простеньким механизмом внутри, на стандартные запрограммированным действия. Положено радоваться при виде меня — она радуется, положено спрашивать, как моё настроение и дела, — она спрашивает и выслушивает ответ, положено улыбаться — она улыбается, положено целовать в щёку — целует. Трансформация произошла, но совсем иная. В чём разница, не объяснить: одни эмоции, чувства, смутные впечатления, однако теперь, когда Адель чмокала меня, вернувшись с работы, я едва сдерживался, чтобы не отстраниться: щеки моей касались не губы, а нагретая изнутри неживая пластмасса. Неприятно было в этом признаваться, но мне казалось, что рядом со мной действительно живёт не Адель, которую я помнил и бесконечно любил, а некое чужеродное существо, принявшее облик Адели и копирующее её до мелочей. Глупо, конечно. Глупо, нелепо и некрасиво, я ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой сделать.

Интересно, кстати, что признаком чужеродности стала для меня повязка на шее. Адель вдруг начала носить её даже дома. Это была то цветная газовая косынка, то что-то вроде широкой ленты, заколотой брошью или завязанной пышным узлом, а то и обычный платок, как правило, красный, наподобие пионерского, я по возрасту ещё помнил данный идеологический аксессуар. Тогда мне и в голову не приходило, что как раз в эти дни у Адели вокруг горла образовался ошейник: уплотнённое вздутие кожи шириной примерно в полтора сантиметра. В глаза он сам по себе не бросался, но при повороте головы, когда горло тянулось, просматривался достаточно ясно. Соответственно изменилась и психика. Правда, тогда я ещё не знал, насколько это серьёзно. Тем более что на такую деталь одежды возникла, как мне казалось, определённая мода. Я то и дело встречал в транспорте, в метро, например, девушек и парней с разнообразными шарфами и платками.

Повторяю: о значении этого я не догадывался. Как, впрочем, не догадывался и об Игре, тихонько просачивающейся в нашу жизнь. Иван в тот день мне ничего толком не объяснил. Его пронзило предчувствие, он прикоснулся к обжигающей тайне, но до самой тайны ещё следовало добраться, осмыслить её, очистить от напластований, увидеть воочию её огненное нутро.

Всё это нам ещё предстояло.

А пока я блуждал в потёмках сознания. Мы с Аделью как бы поменялись ролями: она стала деятельной, энергичной, ни секунды покоя, как будто жизнь её неожиданно обрела некий смысл, а я, наоборот, погрузился в апатию, бродил, словно собственное отражение, по квартире, заваривал кофе, который потом не пил, листал книги, не имея никакого желания их читать (чем они мне помогут?), подолгу, без единой мысли, сидел в кресле, у себя в кабинете, слушая загадочные шорохи тишины. Квартира у нас была пятикомнатная, большая, в самом центре, наследство такой же большой, но уже исчезнувшей в беспамятстве перемен семьи, окна её выходили с одной стороны в переулок, а с другой — в асфальтовый дворик, обсаженный чахоточными тополями. Жара, к счастью, закончилась, шли дожди, налетали порывами и барабанили крупной дробью по стёклам, в лужах мучилась сорванная с деревьев листва, а я всё надеялся, верил, что это просто какой-то морок, что он пройдёт, стоит встряхнуться, развеется, точно дым: откроется дверь, войдёт Адель — такая, какой она была ещё год назад. И всё вдруг станет по-прежнему

Тщетные это были надежды. Дверь открывалась, Адель входила, и возобновлялся тот же утомительный сериал: заботливая, прилежная внучка и любящий её, но по-старчески бестолковый дед.

Как ни странно, об Игре я в то время почти не думал. Высказывания Ивана на эту тему были слишком неопределёнными. Вместо этого я вспоминал тезис Хёйзинги о том, что именно игра породила культуру, а не культура — игру, основано на животных инстинктах: лиса приносит детёнышам полузадушенную мышь-полёвку, чтобы учились охотиться — играли с ней. Пронизывает всю нашу жизнь: спортивные состязания, судопроизводство, карьера, война, любовные ритуалы — всё это, по сути своей, игра. Мы играем с рождения и до смерти. Кстати, и вера: спасение души, реинкарнация, метемпсихоз — не что иное, как попытки обыграть даже смерть. Я также вспоминал мысль Роже Кайуа, что игра составляет основу современного общества, поскольку объединяет собой социальное и инстинктивное, превращая его таким образом в целостный живой организм. И об «обществе спектакля» Ги Дебора, порождённом именно тотальной игрой, я тоже иногда вспоминал. Но это проходило у меня как бы по краю сознания. Я не понимал, какое отношение эти ослепительные концепции, сами представляющие собою род интеллектуальных игр, имеют отношение к тому, что происходит с нами, со мной и Аделью, «здесь и сейчас». И всё же, слушая шорохи, порождённые сумрачной пустотой квартиры, или вздрагивая от плеска дождя, разбивающегося об оконные стёкла, я чувствовал, что нарастает некое напряжение, рокотание жизненных струн, натянутых до предела.

Словно сгущался воздух и словно начинали, как перед обвальной грозой, проскакивать в нём мелкие электрические разряды.

Должно было что-то случиться.

Я ощущал это замиранием сердца, которое точно зависало над пустотой.

Не мог ни спать, ни есть, ни думать, ни существовать вообще.

Пребывал в ожидании.

И это «что-то» в самом деле случилось.

В один далеко не прекрасный вечер Иван приволок ко мне Хухрика.

Лента новостей.

Молодёжная организация «Отчий край» обратилась к молодым россиянам с призывом играть только в патриотические компьютерные игры, в те, которые развивают лучшие качества человека. «Вторжение», как считает пресс-секретарь организации, — одна из таких ярких патриотических игр.

Иван провёл его на кухню, как под конвоем. Конечно, без наручников, без «руки за спину!», даже не держал за локоть цепкими пальцами, и всё равно тот шествовал, словно в спину ему упиралось дуло винтовки, которое подталкивало вперёд.

— Садись!

— Ну, отпустите меня...

— Тебе сказали — садись!

А когда тот осторожно опустился на табуретку, кое-как, сгорбившись, зажав ладони между колен, Иван устроился вплотную к нему, напирая всем телом:

— Вот, Алексей Георгиевич, посмотрите на этого Хухрика. Забился в щель, думал, я его не найду, но я умею искать, скажи, умею?

Хухрик что-то пробормотал, пытаясь, хоть на миллиметр, отодвинуться.

Но отодвигаться ему было некуда.

Дальше была стена.

— Громче!

— Умеете... да... — голосом, полным слёз, выдавил из себя Хухрик.

Казалось, он сейчас разрыдается.

Кличка Хухрик ему удивительно подходила: невысокий, щупленький, рыжеватый, с бородёнкой из нескольких волосяных завитков, с жиденькими бицепсами на предплечьях, высовывающихся из футболки, будто никогда в жизни не поднимал ничего тяжелее кружки с пивом.

Настоящего его имени Иван не назвал. Сказал: Хухрик, так и осталось.

— Ну рассказывай...

Хухрик вздохнул, почти всхлипнул, поёжился, поморгал, облизал губы остреньким, как у ящерицы, язычком, втянул в тощие лёгкие побольше воздуха и наконец, опасливо косясь на Ивана, поведал свою историю.

Он закончил колледж по специальности «информатика», устроился в какуюто фирму, где аутсорсингом создавались мелкие эпизоды для одной из популярных игровых Вселенных. Что-то, как я понял, связанное с войной Звёздных кланов. Работа была на редкость занудливая, прописывание и доводка очень частной текстуры. Однако, блуждая по закоулкам этой Вселенной, для того, как Хухрик честно признался, чтобы тырить текстуру оттуда, а не разрабатывать картинку с нуля, он натолкнулся на вбоквел, некий спин-офф, некий побочный сюжет, который его внезапно заинтересовал: одна из периферических рас, маглоры, осуществляла экспансию, просачиваясь в сетевое пространство противника, создавала там тайные Башни, механизмы репродукции персонажей, а они, в свою очередь, образовывали простую, но занимательную игру, привлекали геймеров и, внедряясь в их сознание, делали своими физическими носителями.

— Не очень понятно, — заметил я.

Хухрик поднял ладони и пошевелил пальцами, будто ощупывая невидимую фигуру:

— Ну... если маглор... побеждает противника... тот не умирает, а... становится его рабом...

Он с надеждой посмотрел на меня, словно рассчитывая на защиту.

— Дальше, — лязгнул Иван.

— Погоди, — я посмотрел на него. — Что значит «рабом»? В каком смысле?

— Носитель выполняет все приказы хозяина, иных интересов у него нет и не может быть. Но главная его задача — привлечь в Игру как можно больше других людей, расширить таким образом игровую аудиторию ...

— По типу вирусной инфекции, что ли?

Хухрик шмыгнул носом:

— Можно сказать и так...

— Нет, ты погляди, что гады выдумали, — сказал Иван. — Превратить всех нас в зомби, в рабов...

— Погоди... — я вновь повернулся к Хухрику. —И что, это действительно так? Я имею в виду... носитель, геймер... становится для... маглора... рабом не только в игре, в виртуальном мире, но и в мире физическом, то есть в жизни?

— Ну... поначалу я этого не знал, — промямлил Хухрик.

Тут же выяснилось, что термин «маглоры» придумал он сам, во Вселенной данная раса называлась как-то иначе. Пояснил: это чтобы не нарушать авторские права. А физическая трансляция обнаружилась несколько позже, когда Хухрик вместе с двумя приятелями из той же фирмы решили создать на основе обнаруженного спин-оффа самостоятельную игру, данный сюжет всё равно был заброшен, о нём забыли, если поменять фактуру и именования, то концов никто не найдёт. Можно будет продать это как собственную разработку...

Хухрик, подшмыгивая слезами, рассказывал что-то ещё, но тут я на некоторое время выключился. Не то чтобы я мгновенно поверил в игровое рабство Адели, но оно, по крайней мере частично, могло объяснить странности Конечно, выглядело её это поведения. объяснение неожиданным, однако таковы уж особенности научной рефлексии, единственно приемлемой для меня при осмыслении мира: какой бы безумной на первый взгляд ни казалась гипотеза, как бы ни ошарашивала, но если она подтверждается фактами, то переходит в статус теории. И мы вынуждены руководствоваться ей, пока новые факты не опровергнут её или не уточнят.

В общем, несколько минут я, точно со стороны, воспринимал, как Хухрик объясняет Ивану внутренний механизм Игры — все те замаскированные крючочки, которыми она цепляет геймеров.

Оказалось, что самый первый вход в Игру был свободным, но если геймера укусил ядозуб или оцарапала чупакабра, или облапил и присосался лемур, а это, как пояснил Хухрик, происходит чаще всего, или попала в него игла дикобраза, то геймер будет как бы убит, выброшен из Игры, и за второй заход он уже должен будет внести определённую плату Небольшую, можно сказать, мизерную, но — тем не менее. Кроме того, обнуляется его игровой баланс, все накопленные средства переводятся на счёт Игры.

Вот так, простенько, но эффективно.

Но главный крючок, уже не скрытый, более того, демонстративный, заключался в том, что в этой Игре зарабатывались не очки, а именно реальные деньги. Данный факт Хухрик огласил с некоторым торжеством: «Убитый ядозуб — столько-то долларов, убитая чупакабра — столько-то. Причём на первых порах убивать монстров довольно легко, динамика их приторможена, с этим справляется и начинающий геймер, счёт его быстро растёт, а вместе со счётом растёт и игровая заинтересованность. Это эффективнее даже, чем в сетевом казино, там пользователю, чтобы привлечь, выдаются авансом три—пять тысяч рублей, первые ставки, а у нас геймер как бы зарабатывает эти деньги сам, за счёт своей ловкости, проявляя чудеса героизма, что привязывает гораздо сильнее».

— Правда, есть тут одна хитрость, — Хухрик хихикнул. — Выводить деньги или тратить их на серьёзные гаджеты внутри Игры можно, лишь достигнув рубежа в пятьсот долларов. А до него добирается менее четверти новичков.

Ну и, конечно, приз тому, кто захватит и уничтожит Башню, — миллион долларов, представляете, миллион! — как прожектор, ослепляет и будоражит всех.

— А это реально? — спросил Иван.

— Дойти до Башни? — Хухрик замахал руками ,беспорядочно, словно отгоняя рой мух. — Нет, это в принципе невозможно. Защита устроена так, что после каждой победы геймера сопротивление пропорционально усиливается. Так что, извините-прощайте, но миллиона долларов у вас не будет...

— Искусственный  интеллект, что ли?

Хухрик чуть не прыснул:

— Какой там интеллект, да ну вас, смешно!.. Элементарная, заложенная в программу арифметическая прогрессия: прибавление единицы мощности на каждом шаге...

Хухрик вообще оживился. До него, повидимому, дошло, что убивать его никто не намерен, его даже бить, скорее всего, не будут: перестал дрожать, хотя ещё иногда с опаской поглядывал на Ивана, а время от времени начинал канючить: «Ну отпустите меня, зачем я вам нужен, уже всё рассказал...».

Странно, что до сего момента я ни о какой Игре слыхом не слыхивал. Смутно припоминал, что вроде бы натыкался на назойливую рекламу, но поскольку по такого рода ссылкам я — ещё чего! — ни разу не проходил, то поисковики мне её не навязывали.

Снова я включился в беседу, когда Хухрик снисходительно объяснял Ивану, что Игра базируется не на конкретных серверах, а как бы распределена по десктопам и айфонам всех пользователей. Когда геймер первый раз входит, он автоматически соглашается на инсталляцию части софта в своём девайсе, подписывает соответствующую оферту. А кто их читает, эти лицензионные соглашения — восемьдесят шесть пунктов мелким шрифтом на канцелярите?! Таким образом, каждый геймер сохраняет у себя определённый фрагмент, иногда целую утилиту Игры, причём многократно дублированную на других устройствах, а сервером, реально поддерживающим процесс, становится вся совокупность девайсов. Здорово, правда?

— А это законно? — хмуро спросил Иван.

— Никто не заставляет пользователя принимать оферту. Всё —добровольно, в здравом рассудке и трезвой памяти.

Лично меня беспокоил другой аспект.

— Значит, чтобы уничтожить Игру,нужно отсоединить от сети устройства всех геймеров?

— Отсоединить недостаточно, надо переформатировать жёсткие диски, очистить память планшетов,  айфонов, чтобы уже нигде, ничего. Иначе Игра восстановится... — Хухрик с гордостью поднял указательный палец и повертел его, словно высверливая дыру. — Наша фишка! Собственно, на том всё и стоит... Четыреста тысяч геймеров... Это месяц назад... Сейчас, наверное, больше...

— Что будем делать? — спросил Иван. — Отпускать нельзя. Он ещё пригодится.

Я прикинул:

— Можно уложить здесь. Место найдём. Ты ведь тоже останешься?

— Теперь, вероятно, придётся.

Это был странный вечер. За окнами постепенно темнело, и город, зажигая огни, погружался в мокрые петербургские сумерки. Тот вечер запомнился надолго.

Хухрика мы уложили в дальней комнате, предназначенной для случайных гостей. Он совершенно осоловел от коньяка. Раздевать его не стали, Иван обшарил карманы, впрочем, ничего существенного не нашёл. Хухрик вяло, не открывая глаз, отбивался, но стоило Ивану убрать руки, как тот уткнулся щекой в ладонь и начал безмятежно посапывать. Мы вернулись на кухню. Иван, попросив заварить кофе покрепче, рассказал то, о чём Хухрик сообщить не успел. В частности, как тот перепугался до смерти, увидев своих приятелей, вернувшихся из Игры. По его словам, они были похожи на рептилоидов.

Надеюсь, со стороны не было заметно, как я вздрогнул, поскольку сразу же перенёс эту ситуацию на Адель. Хотя в ней рептилоидных черт пока не проявилось.

Бог ты мой!

Это — пока.

Однако я спросил о другом:

— А разве он сам не играл?

Иван кивнул:

— Выяснилось, что — нет. Он как дизайнер и администратор имел дело с изолированными фрагментами, с их сборкой и монтажом, прогонял, когда требовалось, отдельные ролики, но в саму Игру, целиком, не влезал: ему это неинтересно.

— Повезло.

— Скорее, это нам повезло, иначе бы мы ничего от него не узнали.

И ещё, по словам Хухрика, Игра привлекала не только заманчивыми денежными призами, но в немалой степени и необыкновенной реалистичностью. Вживаемость в неё выглядела абсолютной:  пейзаж,  динамика и текстура — всё представлялось так красочно и правдоподобно, что пользователь входил в них как в настоящую жизнь. Сначала Хухрик считал, что дело в новых тайваньских чипах — «хонека», которые прикрепляются на виски. Но потом сравнил с двумя-тремя аналогичными играми — нет, тут что-то другое. Игра не просто воспроизводила заданный визуальный ряд, но как бы сама достраивала его, доводя до высшей степени достоверности. Присутствовали даже тактильные ощущения, а это уже козырь, который бил всё. Словно помимо базового кода Игры в ней наличествовал ещё и некий скрытый потенциал, самопроизвольно развёртывающийся при прохождении сюжета.

— Полагаешь, в самом деле вторжение?

Иван покрутил головой:

— Не знаю... С одной стороны, разумеется, глупо: ужастик какой-то, тупая фантастика, пришельцы, жаждущие захватить Землю...  Развлечение для недоумков. Но, с другой стороны, вот здесь, — он постучал себя пальцем в грудь, — здесь что-то ноет...

— «Какие ваши доказательства?» — процитировал я. — Твоя статистика? Ведь с любыми данными ещё надо уметь работать. Это может быть ложная корреляция, которая ничего, в сущности, не объясняет. Странности у Адели? Девушка юная, впечатлительная, пережила потрясение, для неокрепшей психики это не проходит бесследно... Ты, надеюсь, о бритве Оккама слышал: из всех объяснений выбирается, которое проще...

Иван поболтал ложкой кофе:

— Алексей Георгиевич, вы — прямо как адвокат дьявола.

— Каюсь, каюсь, но знаешь, слишком уж много за последние годы выслушал легковесных гипотез... Нет, ты мне факты давай...

— Ну хорошо, — с внезапным напором сказал Иван. — Есть у меня добавление.

Жестковатый тон его меня отрезвил. Вдруг оказалось, что передо мной сидит совсем другой человек. Не тот давний курсант, любознательный, энергичный, но ещё слегка бестолковый, спотыкающийся от робости, почтительно признающий моё интеллектуальное превосходство, но вполне самостоятельная фигура,   капитан, следователь  высокой квалификации, добывший важные сведения и опирающийся на них. Ну-ну.

Добавление состояло в том, что три дня назад Иван подал предварительное заключение по своему расследованию, между прочим, вскользь упомянул в нём Игру. Так вот, вчера его вызвал начальник отдела, подполковник, громадный опыт работы, служебный нюх у него ого-го, и приказал расследование прекратить. Дескать, что там расследовать? Снижение уровня правонарушений? Так этому надо радоваться. Работа правоохранительных органов по всем показателям непрерывно и качественно улучшается. И вообще, есть мнение (Иван, вероятно, цитируя, голосом выделил эти слова), что законопорядок в стране укрепляется благодаря последовательной политике власти, взявшей курс на построение правового общества и государства. Вот так.

Все осторожные возражения Ивана, все скромно высказанные сомнения начальник отдела безоговорочно отмёл: «Короче, ступай и займись делом!»

Я подумал.

— Нет, это всё же косвенное свидетельство. Независимо от мнения твоего начальства, я принять его как подтверждающий факт не могу.

Больше мы к этой теме напрямую не возвращались. Хотя непроизвольно затрагивали то с одной, то с другой стороны. В частности, я сказал, что если даже принять гипотезу о вторжении, о космическом вирусе, просачивающемся на Землю, то физически нам ничего не грозит. Прежние глобальные эпидемии, пандемии, чума, холера, «испанка» выгорали за счёт колоссального количества жертв — носители вируса гибли, и эпидемия угасала. Если нынешний космический  вирус представляет собой реальный факт, то он выглядит иначе. Он не убивает никого, напротив, стремится создать среду максимального благоприятствования, где носители могут спокойно существовать, для чего снижается уровень преступности, агрессии, вообще насилия. Речь, таким образом, идёт не о гибели человечества, а о трансформации, о новом мире, в котором нам отныне придётся жить.

Непонятно, кого я успокаивал — его или себя?

Иван ответил, что лично он всегда мечтал о мире, где агрессия и насилие сведены к минимуму

— Вот почему я пошёл работать туда... куда я работать пошёл.

Я говорил, пытаясь отгородиться от убийственной правды, которую не желал признавать. Неизвестно, к чему бы я в итоге пришёл, Иван уже с некоторым удивлением посматривал на меня, но тут послышалась возня в прихожей: вернулась с работы Адель.

— Дождь на улице, — бодро сообщила она, появившись на кухне. — О, а у нас гости... Кажется, Иван, да?

— Добрый вечер, — голос у Ивана был напряжённый.

В столбняк он сегодня не впал, но смотрел на Адель, как на феерическое видение, материализовавшееся из снов. Адель, впрочем, его внимание не смущало. Она чмокнула меня в щёку, и я опять ощутил прикосновение целлулоида:

— Есть хотите? Могу что-нибудь приготовить... Да!.. А почему у вас дверь в квартиру открыта?

— Как открыта? — я начал было приподниматься, однако Иван опередил— мгновенно вскочил, опрокинув лёгкую табуретку.

Через пару секунд мы уже стояли у двери в дальнюю комнату. Тахта, на которой посапывал Хухрик, была пуста.

Мятая подушка, скомканное покрывало.

— Был кто-то ещё? — спросила Адель.

Я неопределённо хмыкнул.

Иван скрипнул зубами:

— Сбежал, сукин сын!..

Сообщения СМИ.

Выступая перед выпускниками Санкт-Петербургского военного института Росгвардии, президент подчеркнул, что главная задача внутренней политики страны — обеспечение законности и порядка. Вот базовые принципы современного правового государства, и мы их будем неукоснительно проводить в жизнь.

Весь день её немного мутит. Тошноты нет, но есть вялость, головокружение: мир иногда как бы мягко поворачивается на несколько градусов, и тогда она пошатывается, не сразу восстанавливая равновесие. Ощущение неприятное, но голос Хозяина время от времени окатывает её тёплой волной, и Адель понимает: надо перетерпеть, всё пройдёт.

Ближе к обеду она берёт на работе отгул. Начальница морщится, что-то недовольно шипит, как гюрза, но в конце концов нехотя разрешает. Скажите, какая милость! Валентина, улучив момент, подходит, обнимает Адель со спины, пригибается к уху, шепчет: «Ничего не бойся... уходи... уходи...»

В голосе Валентины слышны нотки голоса Хозяина.

Адель, кстати, и не боится. Слегка тревожит одно: сквозь тёплые волны умиротворения пробивается слабенький, будто с другого конца земли, прерывистый писк — некий крохотный человечек, живущий внутри, подпрыгивает, размахивает руками, пытается о чём-то предупредить. Адель догадывается, что это — она сама, та, какой была до сих пор, но теперь-то она другая, пробудившаяся, постигшая смысл, и слабый голосок звучит не громче, чем взмах крылышек комара.

Утром она вдруг заметила уплотнение кожи на шее. Оно похоже на ошейник, охватывающий горло. Адель вздрагивает, ощупывает его, пытается массировать, чтобы уплотнение разошлось, но затем до неё опять докатывается голос: так надо... так надо... Она сразу успокаивается, заматывает на шее шарфик, — привет от Валентины, — та ведь тоже последнее время вдруг стала повязывать косынку.

И всё же, когда сразу после планёрки она направляется к Бегемоту, то, вышагивая по коридору, немного нервничает. Одно дело — теория, там всё просто: загадочно посмотреть, томно вздохнуть, посмотреть искоса... А вот как на практике ?

Это оказывается проще, чем она полагала. Стоило ей, нагнувшись к экрану (якобы демонстрируя сводки заказов), «нечаянно» задеть грудью плечо Бегемота, как тот тоже, якобы невзначай, якобы так удобнее, обхватывает её за талию и почти сразу усаживает на колени. Его рыхлое тело колышется от усилий. Адель, что интересно, почти ничего при этом не чувствует: ни возбуждения, ни отвращения, которое придётся преодолевать, — ничего из этого. Только нейтральные осязательные ощущения. Ей немного скучно. Чуть-чуть мешает лишь голос крохотного человечка внутри, тот кричит и кричит с безнадёжным отчаянием: «Что ты делаешь?!» Сейчас Адель, хоть и с трудом, но разбирает слова. Правда, крик из такой дальней дали, что растворяется в воздухе. Тем не менее, чтобы отвлечься, рассматривает одну из стен кабинета, густо увешанную грамотами и дипломами, выжидает. А когда чувствует, что Бегемот дошёл до кондиции, говорит:

— Подожди... Хочу тебе кое-что показать.

— Ну, покажи, покажи... — охотно соглашается Бегемот.

Он воспринимает это как часть любовной игры.

Адель, извернувшись, ловко прилепляет ему чипы к вискам (уже держала их наготове), а затем пристраивает на переносице пружинистую ленту очков.

— Ничего не вижу, — недоумевает Бегемот.

— Секундочку потерпи... милый... Сейчас, сейчас...

Она пробегает пальцами по клавиатуре. Вспыхивает заставка, воздух приобретает бледно-зеленоватый оттенок. Фирма, где они пребывают, располагается на Загородном проспекте, и потому Игра, как Адель догадывается, локализует их в одном из узеньких переулков, тянущихся от него к набережной Фонтанки. Это длинный сквозной проход.

— Ух ты!.. — ошарашенно бормочет Бегемот. — Это где мы?

Адель коротко объясняет основные правила, экипирует стандартным набором, полагающимся каждому геймеру: камзол, нож, простенький арбалет, показывает, как им пользоваться. Это нетрудно — и очки, и чипы ей заменяет ошейник, вот для чего он, оказывается, нужен.

— Видишь пристройку? — спрашивает она. — Двухэтажная, плоская, впереди и чуть слева... На крыше — ящерица...

— Ух ты!.. — снова выдыхает Бегемот.

Небогатый, однако, словарный запас.

— Сейчас она прыгнет, ты должен её подстрелить.

Ядозуб тут же взвивается вверх. Он не летит, а как в замедленной съёмке неторопливо плывёт по воздуху. Бегемот судорожно стреляет. Чешуйчатое хвостатое тело падает на булыжник.

— Отличный выстрел! Поздравляю! Ты заработал двадцать долларов.

— Двадцать долларов? — недоверчиво спрашивает Бегемот? — И что, я могу их получить?

— Конечно, я же тебе объясняла... Вон, смотри, ещё одна ящерица... Так!.. Прицелился...

Через пятнадцать минут они пересекают горбатый мостик с деревянным настилом и на другой стороне Фонтанки ныряют под арку, которая выводит их в пространство Сенного рынка. За это время Бегемот убил ещё двух ядозубов, а на мосту подстрелил чупакабру, бредущую, пошатываясь, непонятно куда.

Чупакабра приводит Бегемота в полный восторг.

— Это же теперь у меня сколько? — интересуется он.

— Сто десять долларов! За чупакабру полагается тридцать. Ну что, хватит или продолжим?

Вопрос праздный.

— Идём дальше!..

Бегемот подрагивает от азарта. Про Адель, сидящую у него на коленях, он забыл. Пользуясь моментом, она одёргивает юбку. Бегемот поводит из стороны в стороны невидимым арбалетом. Тоже особенность новичка — не умеет отделять виртуальные движения от физических. Адель слышит его прерывистое дыхание. Вот, поди ж ты, — вроде состоятельный человек, владеет фирмой, а весь дрожит, напрягается в жажде убить, чтобы заработать сотню долларов.

Сенной рынок похож на то место, где её недавно ждала Валентина: такие же низкие, в два-три этажа торговые павильоны, такие же узенькие и путаные проходы. — Куда теперь? — спрашивает Бегемот.

Он озирается. Адель увлекает его вдоль пустых торговых рядов, увешанных плащами, джинсами, куртками, которые здесь, в Игре, никто и не покупает, это просто фактурный антураж. Сворачивает за невзрачным магазинчиком, и они оказываются на пятачке, заставленном одинаковыми контейнерами в человеческий рост. Путь указывает Хозяин. А вот и он сам — неслышно ступая, выскальзывает из сгустка тени. Он великолепен, он необычайно красив: бледная, будто лакированная, кожа его поблёскивает даже при скудном свете, руки распахнуты,готовые принять нового члена Гармонии. От него явственно исходит аура силы. Буквально два шага, и он оказывается вплотную за спиной Бегемота. Тот, надо отдать ему должное, что-то чует и дёргается:

— Кто здесь?

Пытается обернуться, но не успевает: длинные костяные пальцы смыкаются на складках жирного горла. Бегемот дико хрипит, ноги его шаркают по мостовой...

Через минуту Адель возвращается на рабочее место. По дороге подмигивает Валентине: всё в порядке. Минут через пятнадцать Бегемот, утираясь платком, отбывает из фирмы. «Плохо себя почувствовал», — сообщает он мимоходом. А в короткий технический перерыв, который полагается каждые два часа, они с Валентиной встречаются в дальнем холле — он пустой, народ обычно клубится поближе к кофе — и распределяют задачи на ближайшие дни. Валентина берёт на себя Басилу — хмурого парня, отвечающего за техническое обеспечение, а также Тараева из отдела заказов, тот делает стойку на каждую юбку. Адели достаётся Васенька Пупырёв. Повезло, он такой симпатичный: ресницы пушистые, голубые глаза. И, как особое задание, — тот парень, Иван, из спецорганов, который приходил к ним домой.

— Ты можешь установить с ним контакт? Это ценный кадр. Хозяин будет доволен. Адель кивает: смогу. Она помнит, как Иван на неё смотрел.

Валентину она почти не слушает, запоминает сказанное, но как бы вскользь. Её омывают тёплые волны умиротворения. Адель счастлива, вероятно, как никогда. Жизнь проходит не зря. Сегодня она присоединила к Великой Гармонии своего первого человека.

Все эти подробности из жизни Адели я узнал значительно позже. И также значительно позже узнал, чем занимался в это время Иван.

Дела у него, между тем, обстояли неважно. Иван больше суток просидел в обшарпанной, пахнущей пылью и затхлостью квартире Хухрика: тот так и не появился. Осмотр квартиры ничего существенного не дал. Единственное — остался брошенным новенький ноутбук, но под паролем, который Иван расколоть не сумел. Хухрик оказался умнее, чем можно было предполагать. Также ничего существенного не принесло посещение фирмы, выпустившей эту Игру. Помещение фирмы (переулок Гривцова, дом номер такой-то, второй этаж) оказалось запертым утром, днём, вечером, дверь металлическая, вскрыть замок подручными средствами Ивану не удалось, ни на звонки в дверь, ни по телефону, ни на запросы по электронной почте никто не отвечал, хотя сайт фирмы указывал, судя по обновлению новостей, что она по-прежнему функционирует. Вместе с тем оба её учредителя, граждане Лемешев и Колобан, бесследно исчезли, адреса проживания, указанные в документах, были фиктивные. Объявить же их вместе с Хухриком в розыск Иван не мог: формально это дело было закрыто. Не объяснять же начальству, что идёт просачивание на Землю инопланетных пришельцев, которые тихо и незаметно превращают землян в рабов. Кроме того, во всяких инопланетян Иван не очень-то верил, его мучили подозрения, что Игра — это секретная разработка российских спецслужб, аккуратно внедряемая то ли в виде эксперимента, то ли, может быть, даже в качестве общенациональной программы.

— Наше это, наше, я нутром чувствую, — говорил он мне в редких телефонных звонках. — Не рептилоиды эту гадость выдумали, а люди, умники какие-нибудь в ведомственной лаборатории. На последствия им наплевать. А потом некая «светлая голова» наверху решила, что неплохо бы впрыснуть в общество такой социальный транквилизатор. Для всеобщего успокоения, для того, чтобы больше не было у них никаких проблем. Вы же видите: фирма — это прикрытие...

Меня его конспирологические построения не вдохновляли. Не такие уж нами правят гении, чтобы придумать и реализовать подобный грандиозный проект. Впрочем, гипотеза об инопланетных захватчиках вдохновляла меня ещё меньше. Я в то время уже начал склоняться к мысли, что Игра представляет собой  не целенаправленное субъектное действие, а технологическое самозарождение, вызванное комплексом взаимосогласованных, но одновременно  и случайных причин. Иными словами, компьютерные игры стали  настолько сложны,  настолько динамичны и настолько пронизаны самообучающимися нейросетями , что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Это своего рода техномутация, но не точечная, в виде частной модернизации, которую можно локализовать, а скорее — ароморфоз, большой структурный процесс, когда система, неважно, естественная или  искусственная, трансформируется спонтанно, порождая некое новое качество, а затем, благодаря преимуществу, которое оно даёт, начинает вытеснять аналогичные сущности, побеждая в конкурентной борьбе.

Но пока это были не более чем догадки, смутные, неоформленные словесно, из которых не выстроишь логичный концепт. Я бродил меж ними, как археолог, напряжённо вглядывающийся в необычный ландшафт: почему здесь такая странная графика, не скрывается ли под земляными наплывами некая загадочная цивилизация?

Ситуация, складывающаяся вокруг Ивана, меня беспокоила. Всех подробностей я, конечно, не знал, были вещи, о которых он предпочитал не рассказывать, но по случайным репликам, по обмолвкам можно было понять, что расследование он не оставил: встречался с людьми, запрашивал сведения, осторожно задействовал некоторые свои служебно-приятельские знакомства. Короче, несмотря на всю скрытность, вызвал в своём департаменте мелкую рябь, волны которой расходились всё шире и шире. Кончилось тем, что его опять дёрнули в начальственный кабинет и категорически потребовали, чтобы он прекратил будоражить сотрудников всякими нелепыми россказнями.

— Тебе поручено конкретное дело? Занимайся им!..

Можно было бы не обращать на это внимания, ну втык — так втык, на то оно и начальство, чтобы периодически делать подчинённым втыки — и для поддержания бодрости, и вообще. Однако на сей раз тон у подполковника был такой, что сомнений не оставалось: в случае неисполнения приказа будут приняты административные меры. А возможно, не только административные.

Повторяю, всех подробностей я не знал, но через пару дней обнаружил в нашем почтовом ящике телефон с единственным номером в памяти и записку без подписи, печатными буквами: в начертанную дальнейшем все разговоры вести с этого номера. Иван, несмотря ни на что, продолжал работу. Он делал то, что, по его мнению, требовалось: упорно накапливал информацию, рыскал то здесь, то там, пытаясь нащупать чужеродные нити, прорастающие в наш мир. Никакие втыки остановить его не могли. Никакие приказы, пусть самые грозные, на него не действовали. Меня это не удивляло. Фанатизм исследователя в Иване за прошедшие годы, вероятно, окреп: если во что-то вцепится, то уже не отпустит, пока не доберётся до сути. Качество, на мой взгляд, продуктивное, но имеющее и свою теневую сторону: очертя голову прорывать все пределы. А наш предел был уже достаточно близок. Собственно, мы уже вплотную к нему подошли, разве что ещё не переступили черту.

Иван, мне кажется, что-то такое чувствовал. В одном из разговоров по этому самому секретному телефону он сказал:

— Поймите простую вещь: тот, кто контролирует Башню, упомянутую в «легенде», может контролировать и всех геймеров, подписанных на Игру. А тот, кто контролирует сотни тысяч и миллионы геймеров, может контролировать всю страну. В итоге даже — весь мир. Это не мегаломания, Алексей Георгиевич, не шизофрения, это — прогноз.

Впрочем, я это уже и сам понимал.

Тем более что именно в тот момент из глухих новостроечных дебрей, из толщи забвения, из какого-то тёмного городского придонья вновь вынырнул Хухрик.

Лента новостей.

Депутат Государственной думы от правящей партии предложил включить в школьную программу блок из нескольких компьютерных игр. «Игры уже стали частью нашей жизни, — выступая, сказал депутат, — они непосредственно формируют подрастающее поколение, влияют на сердца, души, умы, и этот важный процесс нельзя пускать на самотёк. Нам не нужны западные игры, проповедующие насилие, растлевающие молодёжь, нам нужны талантливые российские игры, соответствующие нашим традиционным ценностям. Комитет по науке и образованию Государственной думы сейчас готовит соответствующий законопроект».

Встречу он назначил в кафе на Московском проспекте. Неприметное заведение: шесть пустых столиков и девочка в фирменном фартуке, скучающая у кассы. Были приняты меры предосторожности. Хухрик заставил меня поклясться, что я ни словом не обмолвлюсь об этом Ивану: «Обещайте, дайте мне слово, иначе я не приду!..» К тому же он радикально «перелицевал» внешность: покрасил волосы в тёмно-каштановый цвет, бородёнку свою хилую сбрил, нацепил очки типа «Джон Леннон», кажется, без диоптрий, с простыми стёклами (непрерывно их поправлял, видимо, ещё не привык), надел синие джинсы и синюю клетчатую рубашку, какие носят американские фермеры. Глянуть мельком — совсем другой человек. Разве что лицо оставалось такое же — скомканное испугом, с бегающими зрачками, которые непрерывно сканировали окружающее.

Сказал, что времени у него мало, поэтому разговор будет короткий.

— Уезжаю. Из этого города, из этой страны, вообще — к чёрту, провались оно всё! И не надо меня искать, я вас очень прошу... — Выложил на стол глянцевую чёрную флешку. Подтолкнул ко мне ногтём. — Вот вам — прощальный подарок.

И далее он объяснил, что на флешке записан весь код Игры — и начальная база данных, и последующие имплементы. Правда, менять код, пытаться встраиваться в него не имеет смысла: при входе в сеть изменения будут тут же откорректированы, попросту уничтожены массой распределённой базы, она настроена на самовосстановление, любые отклонения убирает автоматически.

— С другой стороны, кто знает, может быть, вам удастся отыскать какую-нибудь случайную брешь, щель какую-нибудь, втиснуться... Хотя я сомневаюсь...

Кроме того, по его словам, на флешке была представлена карта Игры: расположение ловушек, ям, наполненных чернотой, дворовых арок и стен, которые, стоит приблизиться, обваливаются лавиной камней, липких пятен, намертво приклеивающих подошвы, если идти босиком, можно напороться на колючки «асфальтника». Также на флешке был перечислен набор всяких хитростей: с бродячими скелетами лучше не связываться, проще уйти, они движутся медленно, то же самое с троллями, которые охраняют строго ограниченные территории, дикобраз стреляет всего три раза, далее он безвреден, василиску, как бы ни пугал он, как бы ни завывал, в глаза не смотреть, бить стрелой или из бластера в грудь, окаменеет, тем всё и кончится, а птица Рух, перед тем как пасть с неба, издаёт резкий протяжный крик, успеть спрятаться, она дважды не нападает...

Ну и так далее и тому подобное.

— Не знаю, какие у вас дальнейшие планы, — сказал Хухрик, — мало ли, пригодится. Но честно предупреждаю, чушь всё это: чупакабры, тролли, скелеты... Главный ваш противник — маглор, имейте в виду. А победить маглора не удавалось ещё никому, не верьте той ахинее, что пишут в чатах рекламщики...

— Никому? — переспросил я.

— Ну, теоретически это возможно... Не с бластером надо идти на него, а с мечом, бластер бесполезен, с ножом в крайнем случае. Необходимо лезвие. Есть у маглора внизу грудины, там, где рёбра заканчиваются, некая «точка жизни»... Вот если ударить туда...

Он мельком глянул в окно, выходящее на проспект, и вдруг весь застыл, словно одеревенев.

Понизил голос до шёпота:

— Посмотрите... только как бы случайно... Там — стоит человек?

Я осторожно мазнул взглядом витрину, возле которой находился наш столик.

Хухрик дёрнулся:

— Пс-с-с... не рассматривайте, не рассматривайте его, отвернитесь...

— В чём дело?

— Следят.

— Кто?

— Откуда я знаю? — Хухрик уже не говорил, а шипел, очки его поползли к кончику носа, и он едва успел их подхватить. — Третий день ходят за мной. Все разные, появляются ниоткуда, но возникнет такой и — идёт, идёт, как привязанный, от него не отделаешься...

Мне казалось, что он сейчас заплачет.

Хухрик, однако, сдержался.

— Ладно, всё, я пошёл... А вы, пожалуйста, пока посидите... Не беспокойтесь, вас он не тронет... Наверное...

Не дожидаясь ответа, Хухрик быстро поднялся, но направился не к дверям из кафе, а к девушке, дремлющей возле кассы. Не знаю, что он там ей прошептал, — она вздёрнула нитяные брови, чуть отшатнулась, но, секунду подумав, кивнула и скрылась за занавеской служебного коридора. Хухрик немедленно нырнул вслед за ней. Понятно, попросил вывести его через чёрный ход.

Я вновь глянул в окно. Человек попрежнему стоял у витрины, внимательно, так мне казалось, изучая обстановку внутри. А, может быть, наблюдая за мной. По-моему, он даже не шевельнулся.

Застыл, как памятник.

Вроде бы ничего угрожающего.

И тем не менее мне передался испуг Хухрика. Скорее всего, потому, что я сам последнее время находился в каком-то вздёрнутом состоянии. Что-то сместилось в моём сознании, какие-то тонкие фильтры, какие-то психологические диоптрии: куда бы я ни смотрел, я везде видел игру. Недавно я присутствовал на защите докторской диссертации, слушал выступления учёного секретаря, соискателя, говорившего уверенным басом, двух оппонентов, опять секретаря, опять соискателя, отвечающего на вопросы, слушал всё это и отчётливо понимал, что никакая это не защита в истинном смысле данного действа, не столкновение мнений, не аргументированное отстаивание чего-то нового, а чисто условная рутинная процедура, игровой ритуал, выводящий геймера (соискателя то есть) на более высокий карьерный уровень. Ничего ощутимого соискатель в науку не внёс, вся работа его представляет собой обзор прошлых и современных исследований, собственные худосочные соображения еле просвечивают, на статью хватило бы, но при чём тут докторская диссертация? И все это понимают, все это осознают и всё же как заведённые исполняют шажки, поклоны и повороты научного менуэта.

Или я знал, что в субботу, ровно в семь вечера по московскому времени, промяукает музыкальный вызов айфона и Арсений из своей дюссельдорфской квартиры задаст мне четыре стандартных вопроса: как я живу, как себя чувствую, как отношения с Аделью, не требуется ли какая-нибудь помощь? И я отвечу: всё хорошо, всё в порядке, нормально, пока ничего не требуется. А в воскресенье, ровно в пятнадцать часов, из Дюссельдорфа позвонит уже Ева и задаст те же вопросы Адели, получив в ответ аналогичные формулировки. Тоже игра — в родителей, соблюдение социального ритуала. Ничего удивительного, такова жизнь в Европе, разграфлённая на множество формализованных эпизодов, для каждого существуют свои чёткие правила: как себя вести, что говорить, о чём думать, к чему стремиться. Арсений просто включился в тиканье этого хтонического механизма.

Честно признаюсь, за Арсения я не слишком переживал. Ну — включился и пусть, и ладно, получил, что хотел, я давно махнул рукой и на Еву, и на него. Кстати, за себя я тоже особо не беспокоился. Я пережил советскую власть, я пережил застой, летаргию мёртвых, зомбирующих обрядов, я пережил внезапные гласность и перестройку, я пережил катаклизм девяностых годов, я пережил период начального накопления капиталов, я пережил вставание России с колен, я пережил призрачную эпоху стабилизации, я пережил две чеченские войны, я пережил энергетическую сверхдержаву, я вроде бы пережил даже нашу суверенную демократию, которая тоже благополучно почила. У меня стойкий иммунитет ко всем лозунгам, ко всем вдохновенным призывам, ко всем политическим играм, ко всем вывертам власти. Мне семьдесят с лишним лет, на грани финала, чего, спрашивается, бояться?

И всё-таки я испугался.

Потому что — Адель.

Что делать с Аделью?

Я плохо помню дни, предшествующие перелому. Они предстают в моей памяти как полустёртые пятна, накладывающиеся друг на друга. Помню только, что на меня навалилась бессонница: я до трёх, до четырёх ночи лежал в постели и, пялясь в сумрачный потолок, вяло думал, что правы и Йохан Хейзинга, и Роже Кайуа: любую деятельность можно рассматривать как игру, в том числе и собственную мою жизнь, уже идущую к завершению, в ней тоже присутствовали и соревновательный элемент, и сравнение с другими как точка отсчёта, и попытки, сознательные или бессознательные, набрать соответствующие социальные баллы. Так я выиграл или проиграл?..

Ночи были прозрачные, светила в окна луна, в тёмных пятнах, тоже прозрачная, похожая на тающую пластиночку соли, удлинённые блики тянулись через всю комнату, и я думал, что не выиграл и не проиграл, не играл вообще — просто жил, как жизнь складывалась. Весьма слабое утешение. Тем более что временами на меня накатывало что-то вроде галлюцинаций: я видел мир, превратившийся в громадный и безукоризненный механизм, все колёсики его крутятся по своим осям, все детальки притёрты и согласованы между собой, массы людей с безукоризненной точностью перемещаются по заданным траекториям. Ни одного отклонения, ни единого шага в сторону: никому это и в голову не приходит. Каждый последующий день в точности копирует предыдущий, ничего не меняется, бытийный танец незыблем, как полагается механизму. И так — из месяца в месяц, из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие...

Утром я поднимался разбитый, с тяжёлой, как из сырого песка, головой —Адель к тому моменту уже упархивала на работу— и бродил по пустой квартире, пытаясь избавиться от этого наваждения.

Я наблюдал из окна, как светлеет небо, как человеческие ручьи устремляются к остановкам транспорта, как движутся длинные синие неповоротливые туши автобусов, как жмутся внутри них сонные пассажиры, цепляясь за поручни. Я словно оказался в фильме, где заполонили мир восставшие зомби, они были повсюду: пустые глаза, равнодушные неподвижные лица. И редким людям, ещё живым, приходится подстраиваться под них, чтобы не выделяться.

Вечером возвращалась Адель, прикасалась к моей щеке целлулоидными губами: «Я тебя, дед, люблю», садилась ужинать, участливо расспрашивала меня, как прошёл день, кивала, где надо, подавала незначительные реплики, но глаза у неё при этом были стеклянные. Она отсутствовала, пребывая в совершенно ином, чуждом мире, и лишь старательно исполняла роль, навязанную ей Игрой. Повзрослела, вылупилась из куколки, но стала не грациозной бабочкой, как я некогда полагал, а каким-то неведомым насекомым, которого энтомологам ещё предстояло открыть. Мне становилось всё труднее вспомнить, какой она была раньше. Я с тоской ощущал, что прежний образ Адели стирается, становится неопределённым, блёклым, уходит в небытие. Я уже не мог его восстановить.

В такие минуты со мной что-то происходило. Я тоже становился каким-то иным. Мне было начихать на весь мир, пусть он провалится хоть к чертям собачьим. Я знал одно: Адель я им не отдам. Чего бы мне это ни стоило, какие бы жертвы для этого ни пришлось принести. Тем более что выход всё-таки есть. Сжимая флешку, похожую на ядовитое насекомое, я видел это совершенно отчётливо. Выход есть, безумный, но именно потому сулящий надежду. Теперь главное — не отступать.

Вот с каким настроением я поднялся из-за столика после встречи с Хухриком. Я готов был на всё. Я не боялся никаких демонов, высовывающихся из темноты. Пусть приходят, я сумею с ними сразиться. Однако когда я вышел на улицу, человека, заглядывавшего через витрину, там уже не было. 

Из статьи Эрика Голденберга «За пределами»:

«Возникает вопрос: почему незатейливая Игра обрела подобную популярность? Казалось бы, обычная ремесленная поделка: примитивный сюжет, картонные персонажи, скудное операционное поле, сводящее движение игрока к набору элементарных действий. Убогость по сравнению с нынешними громадными игровыми Вселенными. Но, вероятно, в том-то и дело. Современный мир стал слишком сложным для восприятия. Мы тонем в хаосе законов, правил, регламентов, параграфов, предписаний... Они путают и раздражают. Они превращают человека в беспомощную букашку, заплутавшую в джунглях. Он ощущает свою микроскопическую ничтожность. А потому — естественная реакция: социальный пользователь больше не хочет сложности. Он отвергает статус букашки. Он хочет вновь стать человеком, самостоятельно определяющим свой жизненный путь. Он жаждет ясности и простоты...»

Итак, в течении нашей жизни произошёл перелом. Но если поначалу, когда я понял, что Адель им ни за что не отдам, перелом был чисто локальным, внутренним и, главное, — неопределённым: он побуждал к действию, но контур самого действия никак не обозначал, то сейчас он как бы подтолкнул лавину событий, которые начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Вектор их был направлен вполне однозначно. Иван сформулировал его так: надо идти в Игру.

— Карта — это хорошо, — говорил он, изучая распечатку с флешки. — Карта — это то, что нам требуется. Посмотрите, здесь и ямы-ловушки указаны, и болото, и помечен Призрачный мост, и липкие пятна, имитирующие асфальт, и даже места, где заложены кувшинчики с магией. Магия в дополнение ко всему мне очень бы пригодилась...

— Тебе? — удивился я.

— Да, мне, Алексей Георгиевич, а кому же?

Неожиданно выяснилось, что Иван уже неделю готовится к этому предприятию: по многу раз в день заходит в Игру, сидит в ней часами, изучает топографию, тоже составляет примерную карту, разумеется, не такую подробную, как у Хухрика, прикидывает различные варианты маршрутов. А попутно, стараясь не рисковать, отстреливает всякую мелкую нечисть, накапливая тем самым очки, уже пересёк рубеж в пятьсот долларов, приобрёл «зрение», два армейских ножа, броню, не стесняющую движений, меч вот не догадался купить, думал, не нужен, но ничего, есть доступ к счёту Адели, на меч хватит...

Тут у нас разгорелся ожесточённый спор. Я настаивал, что в Игру следует идти мне: семьдесят два года, терять нечего, к тому же у меня присутствует сильная мотивация — спасти Адель, ты же понимаешь, как это для меня важно!

Иван вежливо, но обоснованно возражал: как раз возраст — главное препятствие. Не та реакция, вы споткнётесь, если не на первом же, то на втором ядозубе, а против маглора у вас вообще шансов нет. Попутно выяснилось, что сам Иван почти три года ходил в секцию фехтования.

— Это ещё зачем?

— Схватки в фехтовальных поединках стремительные, вырабатывается скорость реакции, полезно потом и при физическом контакте, и при огневом.

— Неужто приходилось стрелять?

— Пока нет, слава богу, но зарекаться не следует... Давайте вернёмся к теме. Конечно, меч — не шпага, с которой я в основном имел дело, но базовые навыки те же самые.

А что касается личных мотивов, тут Иван, уткнувшись в распечатку, стараясь не встречаться со мной взглядом, сообщил, что три дня назад ему позвонила Адель (откуда, интересно, узнала номер? Впрочем, думаю, заглянула в мой телефон) и при встрече прямым текстом предложила ему, как он, щадя меня, иносказательно выразился, «близкие контакты третьего рода», если Иван, в свою очередь, поможет ей разобраться с одной хитрой Игрой, которой она увлеклась.

— Слово «Игра» она произносила как будто с заглавной буквы, — заметил Иван.

Причём возникло у него подозрение, что аналогичное предложение Адель делала не только ему.

У меня действительно перехватило дыхание. А Иван, не отрываясь от карты, ощерился, будто намереваясь впиться зубами во враждебную плоть. У него, по-видимому, тоже произошёл перелом. Я видел, какими глазами он смотрел на Адель. Однако Иван с приступом агрессии тут же справился, и голосом, где совершенно отсутствовали эмоции, сообщил, что существует ещё один фактор, который следовало учесть:

— За мной следят.

Я вздрогнул:

— Свои?

— Трудно сказать... Но не похоже... Слишком часто они меняются и слишком легко их засечь. Хотя свои тоже... знаете... мне кажется, что по крайней мере какая-то их часть уже включилась в Игру... Но тут — нет, тут что-то иное...

Далее Иван высказался в том духе, что, судя по материалам, которые он тщательно изучил, маглоры в своей экспансии предпочитают действовать в основном ненасильственным образом: это проще, привлекает меньше внимания. Но если кто-то начинает оказывать им сознательное сопротивление, если представляет угрозу, реальную или потенциальную, то возникает защитная, постепенно усиливающаяся реакция — так лейкоциты собираются вокруг инородного тела, попавшего в организм.

Я прищурился:

— Интересная мысль.

Теперь мне стало понятным, почему Иван, проскользнув в квартиру, прежде всего внимательно, стоя у окна сбоку, оглядел двор, куда выходила парадная. А потом, из другого окна, уже в гостиной, осмотрел переулок, где словно застыла вдоль тротуара цепочка машин. А интересна эта мысль была тем, что если наблюдение, сделанное Иваном, верно, то получается, что у Игры нет разума: она представляет собой именно вирусную систему, способную лишь на самые примитивные типы реакций. Это следовало обдумать, впоследствии, сейчас данный факт особого значения не имел. Тем не менее я заметил, что мы разговариваем, понизив голос. Иван это тоже заметил, усмехнулся:

— Пуганая ворона куста боится. — Обвёл взглядом комнату, потянулся к стене, включил радио, пощёлкал программы, нашёл какую-то музыку. — Маловероятно, что здесь организовали прослушку, но бережёного бог бережёт...

В одном Иван, безусловно, прав: времени у нас почти не осталось. Игра быстро распространялась, захватывая всё новые и новые территории. Я не знал, насколько глубоко она проникла в организацию, где служил Иван, но не сомневался, что геймеры там уже появились. И также не сомневался, что появились они и в администрации города. Боже мой, да что там наша убогая администрация! Судя по тому, как изъяснялись Ева или Арсений, обширные очаги Игры давно проникли и в Европу.

В общем, Иван сказал, что на подготовку ему потребуется ещё неделя. Он хочет как следует, до автоматизма проработать весь начальный маршрут, по крайней мере, довести его до канала (рубеж Коломенского района), до Трёх мостов: обидно будет споткнуться на какой-нибудь ерунде.

— Надеюсь, неделю мы продержаться сумеем. И, кстати, как там у нас насчёт кофе?

Странная это была ситуация, она тоже запечатлелась у меня в сознании, словно выделенная особой подсветкой: разгар дня, блистающее летнее солнце, распахнутые настежь окна, детские голоса и крики, доносящиеся со двора. Город жил обыденной жизнью. И в это время два человека, в здравом уме, сидя в гулкой квартире, по которой, колыша шторы, гуляли лёгкие сквозняки, вполне серьёзно, точно заговорщики, на пониженных голосах обсуждали, как им спасти человечество.

Кофе мы тогда выпили немеренное количество, обсудив попутно массу посторонних вопросов. Может ли Игра захватить весь мир ? Тут мы оба сошлись, что да, разумеется, может: большинство людей жаждет именно чётких и ясных правил социального бытия, свобода им не нужна, она влечёт за собой ответственность. И можно ли будет «зрячим», не геймерам, жить в порабощённой стране? Конечно, можно, рецепт: поведенческая мимикрия, ничем не выделяйся, действуй, как все. Не является ли аналогом нашей Игры «юридическое общество» Запада — когда на каждый жизненный случай создаётся закон? Я с этим не согласился: закон можно изменить или вообще отменить, но в том-то и дело, что правила Игры скорректировать нельзя. И в завершение — как добраться до Башни, создающей маглоров: взорвать, сжечь, разломать?

— Не представляю, — честно сказал Иван, — знаю одно: чтобы победить, надо сражаться.

Неизвестно, до чего бы мы в итоге договорились, но около пяти вечера у Ивана замурлыкал сотовый телефон.

— Слушаю... Что?..

Я увидел на нём застывшую маску вместо лица. Томительно тянулись секунды.

А затем:

— Хорошо. Понял, — сказал Иван, ровным, словно отшлифованным, голосом подавляя возбуждение собеседника, и, помедлив мгновение, нажал кнопку отбоя. Перевел тёмный взгляд на меня.

— Они всё же его достали. На платформе «Площадь Восстания», столкнули под поезд.

Я даже не стал спрашивать, о ком речь. И так было понятно, что это о Хухрике. Я пробормотал:

— А это значит...

— А это значит, что недели у нас нет, — сказал Иван.

Затаив дыхание, я смотрел, как Иван продвигается в зеленоватой атмосфере Игры. С локализацией повезло: он вошёл в игровое пространство неподалёку от Сенной площади. Это составляло чуть больше половины пути до Башни. Видимо, где-то в этом районе находилась квартира, которую он специально для данной операции снял. Удача, несомненно, удача! Инсталляция хоть и была, как правило, привязана к месту физического нахождения игрока, но всё же существовал и ощутимый разброс. Иван рисковал очутиться чёрт знает где: возле Невского, например, или в переулках у Исаакиевского собора. Сразу после входа в Игру он прихлопнул двух синхронно прыгнувших на него ядозубов. Почему ядозубы сработали в паре, я объяснить не мог. Подразумевалось — по крайней мере, так я понимал, — что в начале Игры они должны появляться поодиночке. Или это тот самый пропорциональный рост, о котором рассказывал Хухрик? Ведь Иван на этой неделе в Игру не раз заходил, очки набирал, увеличивал рейтинг, значит, ему положен более высокий уровень сложности.

Реакция у него была потрясающая. Иван выглядел сейчас как подлинный воин: в лёгкой броне, состоящей из полупрозрачных золотистых чешуек (движений они, по-видимому, не стесняли), на поясе с левой стороны — меч, с правой — ещё один нож, пока не использованный (лезвие первого растворилось в крови ядозуба), в руках — арбалет (когда он успел его зарядить, я тоже отследить не успел).

Картинка была изумительно ясной. Мы с Иваном договорились, что на время операции я надену очки, сопряжённые с ноутбуком Адели, для объёмного видения (сам я пребывал, естественно, у себя), но контактные чипы ни в коем случае подключать не стану. В этом случае, как он объяснил, я получу возможность следить за Игрой, но при этом останусь вне игрового поля. Говоря проще: я никого убить не смогу, зато и меня тоже никто не убьёт.

Мне отводилась скромная роль наблюдателя.

Так что я всё видел яснее ясного. И не только видел, мы даже переговариваться могли. Хотя, добавлю, голос у Ивана был какой-то картонный, на фальцете, утрированный, словно у персонажа мультфильма. Или так и было задумано? Но визуал Игры в самом деле был исключительный: фантастическая достоверность текстуры, стереоскопия, эффект присутствия, каждый дом, каждый камень, каждая травинка представали такими, какими и должны были быть. Я замечал пыль на стёклах, мелкую рябь в канале.

Однако больше всего поражало, как легко и непринуждённо Ивану удаётся идти. Двигался он, словно танцуя, тут же схватывая окружающее и предугадывая опасности, возникающие одна за другой. Вот он прихлопнул ещё одного бородавчатого ядозуба, тот шлёпнулся об асфальт и раз­валился на пиксели. Вот уложил чупакабру, бредущую как бы рассеянной, обманчиво безопасной походкой. Без проблем отбился от трёх взвизгнувших игл дикобраза и сразу, вроде бы и не целясь, навскидку, всадил ему стрелу прямо в глаз. Пробираясь через мрачную, в пятнах плесени и потёках, узкую и извилистую вереницу сквозных дворов, он шагнул под арку, тут же, не задумываясь, отскочили, переждав, пока осядет облако пыли от тонны рухнувших кирпичей, осторожно перебрался через завал. Думаю, я не добрался бы и до арки. А Иван, между тем, ухитрился, как по канату, натянутому под куполом, прокрасться по узенькой тропочке между тремя хитро устроенными ловушками и подобрать хрустальный кувшинчик с магией — она, пробежав по нему синими искрами, впиталась в кожу.

Несколько растерялся он, лишь когда поднялся с какого-то лежбища носорог размером с трамвай и, взрыкнув нутряным басом, ринулся на врага. Откуда это страшилище? Я не помнил, чтобы такой персонаж присутствовал в методичке у Хухрика. Но он же предупреждал: Игра обладает конфигуративной спонтанностью, сама выбирает наиболее эффективную стратегию сопротивления, может создавать самые неожиданные варианты. Здесь, скорее всего, был именно такой случай. Стрела, выпущенная из арбалета, звякнула и отскочила от костяных бляшек, покрывающих тушу. Я вздрогнул, почувствовав, что Иван еле успел увернуться: опасно заточенный рог вспорол воздух буквально в миллиметре от его тела. Самого Ивана отбросило метров на пять ударом массивного бока. Он даже на ногах не сумел удержаться, перекатившись по асфальту брошенным веретеном. А пока поднимался и от сотрясения приходил в себя, носорог развернулся и снова ринулся в атаку. Несмотря на ужасающие размеры, двигался он весьма проворно. Хоть я взирал на схватку со стороны, ощущал, как земля подрагивает от топота тумбообразных ног. Впрочем, это мельком, действительно со стороны, поскольку лихорадочно, роняя страницы, листал распечатку: неужели про носорога так-таки ничего и нет?

Однако Иван справился без подсказки. Он вытянул руки вперёд, как бы упёршись в стену растопыренными ладонями, по телу пробежала быстрая судорога, он весь напрягся, окаменел — и тут с пальцев его, из-под ногтей, заструились синие молнии, охватившие носорога ярким огнём. Тот резко затормозил, проехав ногами-тумбами по асфальту, остановился, поводил туда-сюда массивной башкой, неуверенно покачиваясь, переступил влево-вправо и вдруг с шумом, со свинячим хрюканьем рухнул в яму-ловушку.

Взлетел фонтан жидкой грязи, комки её с чмоканьем начали шлёпаться на асфальт, и через секунду бугристая туша исчезла.

— Молодец!.. — крикнул я, наконец выдохнув из груди напрочь перегоревший воздух.

Сердце у меня колотилось.

А Иван развёл руки и, как артист, поклонился:

— Аплодисменты!.. — игриво помахал он. —Между прочим, ещё триста долларов на счету.

Напрасно он так расслабился.

Уже в следующее мгновение мы, помоему, одновременно заметили, что на всём пространстве Игры воцарилась какая-то нехорошая тишина: ни звука, ни движения, ни колебания воздуха, словно опустилось на нас невидимое, но толстое, обморочно-душное одеяло. Справа, за каналом, возвышался Никольский собор, деревья на бульваре, отделяющем его от улицы, почернели и скорчились, как бы обуглившись. Слева находилась галерея Торговых рядов, под арками их скопилась чернильная тьма. Из этой тьмы, из этой непроницаемой черноты, видимо, порождённый и напитанный ею, выделился продолговатый сгусток — уплотнился, приобрёл почти человеческие очертания и — шагнул прямо на середину улицы, преграждая дорогу.

 Из верхней части его, где постепенно проступало лицо, вырвалось длинное прерывистое шипение. Будто высунулся змеиный язык. Так я впервые увидел маглора.

Но не о нём я подумал в эту секунду. Другая мысль вспышкой озарила сознание. По-моему, я даже негромко вскрикнул. И даже чуть не сорвал с себя дугообразные игровые очки.

Как там Адель?

Из переписки в сетях:

...Братцы! Вот это игруха! Как сел на неё, так и уехал. Ничиго такого раньше не знал. Ни вру ни скока! Кто ещё не распробавал давай сюда! Чесслово! Ни пожалейте!..

...Согласен, игра классная. Сразу захватывает. И не надо ни регистрации, ни аккаунта, ни пароля, ни телефона, вообще ничего. Входи и играй...

.. .Ой, я тоже хачу. А где эту игру можно найти?..

Адель с бокалом в руках бродит по банкетному залу, освещённому, несмотря на солнечный день, кругами трёхъярусной люстры со множеством хрустальных висюлек. В бокале не вино, а тёмно-вишнёвый сок, ни разу не натуральный, оставляющий на языке привкус парфюма.

Это семинар по развития среднего бизнеса. Её привез сюда Бегемот, сказав, что тут будут нужные люди. И действительно, помимо участников, в зале оказались два руководителя департаментов из администрации города, три депутата местного Законодательного собрания и аж депутат Госдумы, сказавший речь на открытии. Собственно, на него Адель и нацелилась. Проникнуть в Госдуму— здорово, это была бы качественная работа, Хозяин был бы доволен. Главное — удалось бы снова набрать очки из-за неожиданного сбоя с Иваном: чёрт бы его побрал! Всё вроде бы начиналось нормально и вдруг он сорвался с крючка. Что она не так сделала? Хозяин выразил недоумение. Правда, если подумать, тут, вероятно, сыграла роль профессиональная подозрительность офицера спецслужб. С наскока такую стенку не прошибёшь. Дурачок, своего счастья не понимает. Ведь как здорово, когда всё человечество превращается в единую любящую семью! Какое это необыкновенное наслаждение — участвовать нотой во Вселенской Гармонии, где каждый исполняет сольную партию, а все вместе, дополняя друг друга, сливаются в мощный торжествующий хор. Словами это не объяснишь, это надо почувствовать. Ничего, через какое-то время она повторит попытку. Терпение и настойчивость, как внушает Хозяин, обязательно принесут успех.

При мысли о Хозяине у неё, как всегда, прокатывается по телу волна тёплой радости, будто согревает его ласковый солнечный луч. Конечно, всё будет в порядке. Ведь как быстро они с Валентиной завербовали сотрудников фирмы, даже Басила, — на что уж хмурый, заторможенный, туповатый, — и тот не устоял. А как легко ей удалось подключить Бегемота?! Уже через пару дней, чуточку оклемавшись, он без разговоров выделил приличную сумму на рекламу Игры, и вот, пожалуйста, на престижный семинар её захватил.

Кстати, и фирме это пошло на пользу — не бегают, как раньше, то и дело к кофейному автомату, не толпятся там, не гогочут, не рассказывают анекдотов, которым в обед — сто лет. Продажи, по данным отдела сбыта, выросли почти на двадцать процентов. Что неудивительно: работают теперь не на дядю раскормленного, а на семью, к которой сами принадлежат.

А просочиться в Госдуму было бы здорово.

Адель фланирует по залу. Поглядывает на окна с волнистыми приспущенными «маркизами», на серебряные светильники в виде нимф с подчёркнуто эротическими фигурами и терпеливо ждёт, пока рассосётся кружок, собравшийся возле велеречивого депутата. Человек пять или шесть вежливо толкаются, протискиваются поближе, делают вид, что внимают, поддакивают, улыбаются, сами пытаются (и безнадёжно) что-то ему втолковать. Депутат вежливо улыбается в ответ, кивает, и чувствуется, что всё ему давно надоело. Впрочем, вот один отошёл, осознав тщетность попыток, вот аккуратно, как шелуха, отслоился второй, да и третий тоже начал оглядываться по сторонам... Пора!

Адель мягким движением втискивается в кружок. В тусклых глазах депутата загораются огоньки интереса. Женщин здесь мало, семинар исключительно деловой, а Адель натянула сегодня такое платье, которое не столько скрывает, сколько подчёркивает телесный ландшафт. С лёгким румянцем, с трепетностью во взоре — она чудо как хороша! И пусть назойливый человечек внутри по-прежнему кричит и размахивает руками, Адель не обращает на него внимания. Шаг вперёд.

— Мы, кажется, незнакомы? — проникновенно говорит депутат, обнажая крупные белоснежные зубы. — Разрешите представиться...

Он говорит что-то ещё. Кажется, спрашивает, какую фирму она представляет. Однако Адель внезапно отключается от него. Её, как горячим паром, обдаёт жар тревоги: что-то непонятное происходит с Хозяином. Она ощущает его растерянность, даже ошеломление, его ярость, его смертельный испуг. Хозяину угрожает опасность, он призывает её на помощь. В смятении Адель оглядывается и понимает, что вместе с ней точно также оглядываются сейчас десятки, может быть, сотни людей, не только в зале, но и по всему городу, оглядываются, замирают, как в столбняке, прислушиваются: чем помочь? А некоторые, кто уже догадался, срываются с мест и куда-то бегут.

И, кажется, она знает — куда. Прозрение. Точный адрес.

Но ведь ей не успеть.

Отчаяние.

— Что с вами? — спрашивает депутат.

Голос его доносится откуда-то издалека. Слов не понять, да Адель и не пытается разобраться. Страх, боль, беспомощность петардой взрываются в голове. Она отворачивается от депутата и тоже бежит — сначала по коридору мимо поблёскивающих тёмным лаком дверей, затем по ступенькам мраморной лестницы, едва не падая, чуть касаясь перил, и далее — по обширному гулкому вестибюлю. Ноги у неё подгибаются: ей не успеть, не успеть! Дыхание рвётся, петарда рассыпается снопом огненных брызг. Тревога сменяется тупой ватной слабостью: поздно, поздно, уже всё закончилось, всё свершилось. Хозяин мёртв, ему ничем не поможешь. Семья умирает. Вселенская Гармония распадается на фрагменты. Как дальше жить? Адель утыкается лбом в колонну серого мрамора. Она едва сдерживается, чтобы не закричать. Мир вокруг становится тусклым и пресным, словно из прессованного картона...

И вот, наконец, я увидел маглора. По очертаниям он напоминал человека, но кожа у него была бледная, неживая, будто вымоченная в воде, нос плоский, приплюснутый по-звериному, с вывернутыми наружу ноздрями, уши тоже — по-звериному заострённые, с ветвлениями хрящей, и, дополняя картину, янтарное свечение глаз рассечено вертикальными чёрточками зрачков. А на вершине гладкого, наподобие скорлупы, черепа, торчал волосяной хохолок, только волосы эти были полупрозрачные, с перетяжками, грязновато-кровяного цвета и шевелились, подрагивая, будто нюхая воздух. Неприятное он производил впечатление. Хотя сейчас это не имело значения. Главное — перед нами предстал тот самый маглор.

Из того, что Хухрик набросал — беспорядочно, торопясь, — в своих комментариях, сохранённых на флешке, я понял: чтобы снять с человека ошейник, нужно уничтожить Хозяина. Здесь, по сути, простая линейная связь. Башня, откуда бы она ни взялась, представляет собой генератор, создающий игровых персонажей. Вход в Игру — запрос на их продуцирование. Не существует одного-единственного маглора для всех. Напротив — для каждого нового геймера создаётся собственный виртуальный маглор, постепенно наращивающий, как куст, подчинённое ему человеческое сообщество. Привязка идёт по адресу компьютера или смартфона. А поскольку Иван вошёл в Игру дистанционно, как бы с ноутбука Адели, перед нами появился именно тот, кому этот запрос был адресован. 

Один из властителей проклятой Игры. Подлинный Хозяин Адели. Как я ненавидел его! Если бы я мог сконцентрировать свою ненависть в нечто вроде арбалетной стрелы и с такой же ненавистью её метнуть, она пронзила бы маглора насквозь.

Жаль, что ни стрелы, ни самого арбалета у меня не имелось.

Мысли эти промелькнули в одно мгновение. Собственно, даже не мысли — беспорядочный всплеск ощущений. Но маглор за это мгновение уже переместился вплотную к Ивану. Двигался он вообще как-то странно, небольшими скачками, зрительно отделёнными друг от друга. Каждый конкретный скачок было не отследить: маглор как бы исчезал из одной точки пространства и тут же появлялся в другой. Одет он был в короткую юбку с овальными металлическими пластинами, такой же жакет и манжеты, прикрывающие запястья. Причём пластины были тоже функциональны, при скачке они так ярко вспыхивали, что потом перед глазами плыли блёклые туманные пятна. Видимо, не только у меня, но и у Ивана. Тот, впрочем, не растерялся: сразу же, как при нападении носорога, выставил руки вперёд, напрягся в судороге, заструились с пальцев его синие зигзагообразные молнии и одели маглора плёнкой колышущегося огня.

Оказывается, у Ивана осталось ещё немного магии.

Молодец! Сумел сохранить. Но и маглор к этому был готов.

— Ш-ш-ш... ш-ш-ш... ш-ш-ш... — опять выползло змеиное рассерженное шипение. Огонь погас, видимых повреждений на теле маглора не обнаружилось. Однако, как я заметил, он всё же утратил способность прерывистого перемещения и теперь двигался как человек, разве что немного быстрее.

И ещё краем сознания я отметил, что маглор нисколько не удивился, когда по трафику с конкретного адреса перед ним вместо Адели появился Иван. А если и удивился, то ничем этого не показал. Его это не обеспокоило. Он просто по сужающейся спирали крутанул ладонью над головой и прямо из воздуха вынул светящийся меч, явно заимствованный из знаменитого фильма. Меч описал полукруг, вроде бы даже тоненько зазвенев. Иван еле успел отшатнуться, чтобы не попасть под удар. В его руке тоже возник меч, и обратный выпад маглора он им элегантно отвёл.

Дальнейшее течение схватки описать трудно. Иван не зря говорил, что фехтовальные поединки стремительны, скоротечны, глаз не успевает следить за бешеным танцем клинков. Я воспринимал лишь отдельные разрозненные детали, да и то с опозданием, когда возникала уже совершенно иная графическая конфигурация.

Противники столкнулись с металлическим лязгом, их, словно магнитным полем, отбросило друг от друга. Затем они снова столкнулись — их снова отбросило. Потом они сошлись в длинном раунде, хаотичном настолько, что образовался единый, из ломаных линий, вращающийся клубок, непрерывно меняющий очертания: с шизофренической скоростью  чередовались прямые и косые удары, отклонения, блоки, подсечки, прыжки, приседания, повороты, выпады... На пару секунд Иван, вращая клинком, поставил перед собой сплошной сверкающий круг, не знаю, уж как это ему удалось, но маглор его защиту пробил. А ещё через пару секунд, которые показались мне вечностью, аналогичный сверкающий круг поставил уже маглор, но и Иван сумел почти сразу же его проломить. Я, не будучи профессионалом, естественно, не мог оценить, кто сильнее. На мой взгляд, явного преимущества не имел ни тот ни другой. И всё же меня тревожило, что маглор в этом безумном раунде медленно, очень медленно, но явственно наступал, а Иван, соответственно, шаг за шагом, медленно пятился, иногда ненадолго притормаживая противника.

Кажется, я догадывался, что происходит. Маглор, пользуясь преимуществом в скорости, неочевидным, но всё-таки достаточно ощутимым, оттеснял Ивана к цепи ловушек, в одну из которых недавно угодил носорог. А Иван, понимая это, пытался осторожно свернуть, но натыкался на резкие боковые удары. Он, видимо, уже уставал. Не физически, разумеется, накапливалась чисто психологическая усталость, в отличие от его кошмарного визави, который, являясь персонажем полностью виртуальным, ничего подобного не испытывал. Это можно было определить по надсадному, с горловыми присвистами дыханию у Ивана, и мерному — пыхпых-пых, словно работал насос, — у продвигающегося вперёд маглора.

Впрочем, за Ивана я не слишком переживал. Ему, даже если маглор победит, это ничем особенным не грозило. Ну, вывалится из Игры, ну обнулится, придётся начинать всё сначала. Ничего, останется жив. Я был уверен, что взять за горло, надеть на себя ошейник Иван не позволит. Но вот — Адель, Адель... Что тогда будет с Аделью?..

Я чувствовал, что шансы на победу становились всё призрачнее. Иван, сосредоточившись на маглоре, повидимому, элементарно не замечал окружающего. У него сузился фокус зрения. Но я, находясь вне Игры, в отличие от него, ясно видел, что словно бы подключилась некая опция: начинал оживать весь игровой антураж. На крыше Торговых рядов появились несколько ядозубов. Они ещё не прыгали, но уже примеривались, надували под горлами кожистые мешки. Выскользнул из какого-то подвала дикобраз, и на спине его угрожающе вздыбилась щетина коричневых игл. Заплетая копыта, побрела по набережной чупакабра. А из ямы-ловушки непонятно каким образом выкарабкался носорог и, грузно топая ногами, стряхивал с себя пласты грязи: готовился к беспощадной атаке.

Ситуация для Ивана стремительно ухудшалась. А меня мучило то, что я был не в состоянии ни на что повлиять. Я отчётливо понимал, что если прилеплю на виски чипы и влезу в Игру, то просто-напросто не доберусь до места схватки. Иван был прав: меня убьёт первый же ядозуб, первая же чупакабра, не говоря уже о чудовищном носороге. Я был абсолютно бессилен. Я не рисковал даже крикнуть, чтобы предупредить Ивана о новой опасности: боялся отвлечь его от напряжения схватки.

Всё решали секунды.

Оставалось надеяться: Иван знает, что делает. Ещё вчера, когда мы вечером лихорадочно обсуждали детали нашего предприятия, пытаясь выработать наиболее выгодную стратегию, он в итоге вздохнул и сказал, что забрезжила у него одна идея, рискованная, но, кажется, перспективная. Суть её он объяснять не стал, добавив вскользь, что не бывает абсолютной защиты. Всегда есть брешь, главное — вовремя обнаружить её и нанести смертельный удар.

Что он имел в виду, я не понял. Иван сослался, что перед сражением надо как следует выспаться, и ушёл. Перебрался в снятую неподалёку квартиру. Возможно, сработали профессиональные навыки: не говорить лишнего никому, ни родственникам, ни коллегам, ни самым близким друзьям. Однако, наблюдая сейчас, как он медленно, но неумолимо отступает всё ближе и ближе к цепи бездонных ловушек, я стал терзаться сомнениями: а была ли у него вообще какая-либо идея? Может быть, и не было. Может, Иван таким образом успокаивал и себя, и меня, в действительности рассчитывая на случай, на везение. И, судя по всему, допустил катастрофическую ошибку. Развязка надвигалась неумолимо. Носорог уже опустил башку с острым рогом и заревел низким басом, как паровоз, готовый начать движение. От оглушительного рёва Иван, видимо, на мгновение растерялся. И этого короткого замешательства оказалось достаточно: маглор сделал выпад, резко дёрнув рукой, меч, вышибленный из рук Ивана, взлетел — крутанулся два раза в воздухе, и тьма одной из ловушек поглотила его. А костяные пальцы маглора сомкнулись у Ивана на шее.

Всё было кончено. Мне хотелось крепко зажмуриться. Отчаяние, как болотная жижа, хлынуло в горло, в лёгкие, в сердце. Я не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть. Казалось, что и меня от смерти тоже отделяет одно мгновение. Веки у меня подёргивались. И всё-таки хорошо, что я их не сомкнул. В следующую секунду маглор как-то тоненько всхлипнул, вытянулся, став чуть ли не на полголовы выше, отпустил Ивана, сделал два неуверенных шага назад, и я увидел, что из груди его, там, где, по словам Хухрика, находилась таинственная «точка жизни», торчит рукоять ножа. Причём она тут же вспыхнула пронзительно-лимонным сиянием, будто раскалённая плазма, будто сгусток неземного огня — маглор зашатался и по груди его веером пиксельных искр начали расползаться мерцающие мелкие трещины.

Так вот в чём заключалась идея Ивана! Прикинуться выдохшимся,  ослабевшим, позволить маглору вплотную себя обхватить и тогда ударить ножом, который он держал в левой руке.

Рискованно. Очень рискованно. Но, как оказалось, — оправданный риск.

По-настоящему обрадоваться я не успел. Пошатывающийся маглор открыл широкий, как у лягушки, рот, и в воздухе поплыли басовые напряжённые глоссолалии:

— Ааа... иии... оммма... ааа...

Они были тугие, почти вещественные, давили на барабанные перепонки, втискивая сквозь них в мозг мутную боль. Слышать это было невыносимо. Я инстинктивно зажал уши ладонями. Казалось, в голову заливают расплавленный стеарин.

Я трясся. Я качался из стороны в сторону.

Возможно, я постанывал или мычал.

Впрочем, длилось это недолго. Пространство Игры мигнуло, точно на мгновение вырубилось электричество, потом вновь зажглось, но уже багровым хаосом переливающихся теней. Затем что-то оглушительно щёлкнуло и окончательно отключилось. Я сидел перед гладким тёмным экраном мёртвого ноутбука.

Тяжело, как Иван, дышал.

Квартира казалась чужой.

«Игра— это искушение, которому почти невозможно противостоять. Сначала ты начинаешь играть в неё, а потом она начинает играть тобой. И с этого момента ты уже проиграл. Ты становишься фигурантом чужого действия... Выиграть в Большой игре под названием жизнь, можно лишь нарушая правила этой Игры...»

Йен Хеннек «Тотальная игромания».

 Ломка у Адели продолжалась несколько дней. Сначала она просто лежала неподвижно, как кукла. Потом начала с трудом, как бы по частям, подниматься на ноги, мелкими неуверенными шажками, опираясь о стену, добиралась, куда ей надо. От помощи тем не менее отказывалась категорически: нет, я сама, сама!.. Снова пластом падала в постель. Иногда из-под зажмуренных век начинали течь слёзы. Адель чуть слышно всхлипывала и растирала их по щекам ладонями.

— Опять? — спрашивал я.

— Да, опять...

Ей снился маглор. К счастью, всё реже и реже. Оставалось надеяться, что скоро он исчезнет совсем. Несмотря на её слабые протесты, я вызвал врача. Пожилая женщина, судя по всему, опытная, спокойная, измерила давление, расспросила о самочувствии. Мне она сказала, что приступ апатии, истощение психических и физических сил наблюдается в последние несколько дней у многих.

— Не успеваем за темпом жизни, носимся, как сумасшедшие, но хотим ещё больше, ещё лучше, ещё быстрее, ни на секунду не останавливаемся, растрачиваем в горячке деятельности все резервы, эмоции выгорают и вдруг — человек падает, не может пошевелиться. У меня сейчас полно таких пациентов...

Рекомендовала витамины, длительные прогулки, режим, правильное питание, съездить куда-нибудь, сменить обстановку.

— Если будет хуже — звоните.

В общем, всё было понятно и так.

Наконец, Адель начала понемногу есть, большими глотками пила воду и соки. Затем стала ходить уже вполне уверенно, иногда, правда, пошатывалась, хваталась за спинки стульев, присаживалась на несколько минут отдохнуть. Ошейник постепенно рассасывался. К концу недели он стал практически незаметен. Рептилоидные черты, как обозначил их Хухрик, тоже сошли на нет. Видимо, она в ошейнике пробыла недолго... Выходить на улицу она всё же не рисковала. Подолгу стояла у окна, глядя в переулок, испятнанный солнечными отражениями стёкол.

Мы о многом переговорили. Адель, пересиливая себя, рассказывала о вселенной маглоров.

— Словами трудно передать, — утверждала она. — Представь себе мир прозрачный, сияющий, как бы хрустальный, и вместе с тем — тёплый, родной, согретый какой-то внутренней эманацией. Я правильно употребила этот термин? Дышишь ею и не понимаешь, как могла дышать чем-то другим. После неё наш, земной, воздух кажется мёртвым. Главное — ощущение Вселенской Гармонии, всё просто и ясно, понятно, что говорить и что делать. Более того, понятно, как жить. И понятно дарованное тебе предназначение, выше которого нет ничего: распространить Гармонию на весь мир. Необыкновенное чувство единства: все — братья и сестры, нас неисчислимое множество, целая галактика родных, близких людей. И каждый, без исключения, любит тебя, и каждый, если потребуется, тут же придёт на помощь. Чувствуешь, что живёшь правильно, в соответствии со всеми стремлениями души. Настоящее счастье. И когда вдруг лишаешься этого... — Тут она слегка задохнулась. — Когда оно исчезает... Не знаю, как объяснить...

В сердце — холодная пустота... страшный голод... не физический, какой-то другой... будто умер близкий человек, и его отсутствие уже ничем не восполнить...

Что я мог ответить? Готовность прийти на помощь в данном случае аналогична тому, как работает автомат с напитками: опустишь монетку — выскочит аккуратная баночка с ярлычком. Подлинного сопереживания нет. Автомат, разумеется, не поймёт, что ты умираешь от жажды, и по собственнойинициативе не предложит тебе ни глотка воды. Кстати, скажу, что и человек, надевший ошейник маглора, вовсе не раб. Раб своё рабское состояние осознаёт, он может взбунтоваться, восстать, а человек в ошейнике, если я правильно понял, даже в принципе не мыслит себя рабом. Он считает это счастьем. Это скорее зомби, хотя термин тоже неточный.

Мы говорили о том, что нас ждёт. По словам Адели, галактическая империя маглоров включает в себя уже несколько звёздных систем. Везде в них воцарились Закон и Порядок. Везде возведены мощные передатчики, каждый час извергающие очередной информационный пакет, — посланцы Великой Гармонии летят сейчас сквозь космический мрак. В настоящий момент они достигли Земли, идёт процесс инсталляции.

Тут, однако, мы быстро сошлись во  мнении, что невозможно определить: империя маглоров существует в реальности (её, например, можно было бы наблюдать в телескоп) или она представляет собой миф конкретной Игры, оставаясь легендой в её локальном пространстве. Впрочем, для нас особой разницы нет: угроза тотального игрового порабощения присутствовала и в том случае, и в другом.

— Так что же, выхода нет? — настойчиво спрашивала Адель. — Они победят? Мы все подчинимся маглорам?

Она теребила янтарный кулончик — каплю, оправленную в серебро, надетую теперь вместо ошейника.

 Я осторожно отвечал, что в краткосрочной перспективе, то есть сейчас, этот вариант, к сожалению, наиболее вероятен.

— Но почему, почему?

— Да потому, что наш нынешний мир ужасен. Мы привыкли к нему, стараемся не замечать, но в действительности это пожар в сумасшедшем доме: ползёт дым, рушатся горящие балки, а жильцы, вместо того чтобы пожар тушить, дерутся между собой, выясняя, кто кому какую обиду нанёс. Подумаешь, маглоры какие-то! Да народы, человечество вообще распахнёт объятия любым маглорам, лишь бы погасили огонь и установили в мире Закон и Порядок. И прежде всего объятия распахнут политики. Любая власть воспримет маглоров как неожиданное и долгожданное счастье. Ведь образуется, с их точки зрения, идеальное общество: золотой миллиард, нет, не миллиард, это много, скорее сто миллионов, которые ни в какую Игру не пойдут, они будут править, причём уже без всяких ограничений, и десять миллиардов послушных зомби, которые станут работать, покупать рекламируемые товары. Излучатели обязательно будут построены, будут возведены храмы, где станут славить Маглора. Элиты выполнят все формальности, а ничего больше Игра от них не потребует...

— И ты так спокойно рассуждаешь?

Н-да... Всё-таки не получалось у меня осторожно.

— Ладно, —говорили Адели. —Тогда давай так. Когда-то давно читал я роман, фантастический, но это не имеет значения, об обществе, где появлялись люди, которые желали странного. Они не довольствуются тем, что есть, они жаждут того, чего нет. Конечно, таких людей очень немного, но они появляются неизбежно. Вот как раз они в Игру не пойдут. Им будет душно, они захотят вдохнуть обжигающий воздух будущего, увидеть, что там, за границами привычного бытия, и — пусть даже рискуя всем, даже жизнью — эти границы перешагнуть. И тогда треснет ветшающий фундамент Игры, и зашата­ется возведённая на нём галактическая империя, и придёт новый мир, который мы пока не в состоянии вообразить...

— И когда это произойдёт?

— Могу сказать лишь одно: это — произойдёт.

Вот о чём мы с ней разговаривали.

Очень аккуратно и как бы к слову я сообщил Адели о смерти Ивана. Примерно через четверть часа после его схватки с маглором (Иван ещё и компьютер выключить не успел, скачивал анонимайзеры, пытался, видимо, снова войти в Игру) к нему в квартиру ворвалось около десятка людей, вышибли входную дверь, вдребезги разнесли компьютер, все было кончено буквально за пару минут. У Ивана был пистолет, но стрелять он не стал. Меня известил об этом незнакомый мужской голос по тому телефону, который Иван оставил для связи с ним. Человек не назвался, представился как его коллега, добавил, что ни один из нападавших, вообще ни один, не был с Иваном знаком, действия свои они объяснить не могли, мотивировали их тем, что Ивана надо было убить: так якобы повелел им некий Небесный Глас. А через пару часов все они впали в полукоматозное состояние. Более — ничего. Какой-то абсурд.

Адели я всех подробностей не рассказывал. Да она и не интересовалась: кто для неё был Иван? Она и видела-то его пару раз: у нас в квартире. Для неё это были незначительные эпизоды, мелочи, еле брезжащие сквозь ядовитые миазмы Игры.

Что ж, пусть будет так.

Единственное, чего я не понимал, — почему зомби ворвались в квартиру к Ивану, а не ко мне: вход в Игру был совершён с ноутбука Адели. Или маглор отследил дистанционный трафик.

Вполне может быть.

И ещё некоторое время я опасался, что за нами, как за Иваном, тоже могут прийти: из соседних квартир, с верхних этажей, из дома напротив — те, кто услышал призыв маглора о помощи. Однако никто не звонил, не стучал, соседи, с которыми я сталкивался в лифте или парадной, скользили равнодушными взглядами. Вероятно, маглоры нас с Аделью как угрозу не воспринимали. Мы находились для них как бы в слепом пятне.

В остальном же ничего особенного в нашей жизни не происходило. Адель по обычной почте послала заявление в свою фирму: увольняется по собственному желанию.

— Не хочу туда возвращаться. Там — одни зомби, — сказала она. — Уверена, все они уже снова в Игре.

— А тебе это не грозит? — спрашивал я. Адель, как в ознобе, передёргивала плечами:

— Бр-р-р... Нет!..

Уже хорошо. Свой айфон она почти полностью заблокировала, теперь связаться с ней никто, кроме меня, не мог. Да никто ею и не интересовался. Несколько раз звонила по обычному телефону некая темпераментная Валентина, подруга, вроде из той же фирмы, но разговаривать с ней Адель наотрез отказывалась:

— Скажи, что я больше здесь не живу!

Валентина благополучно сгинула.

Наотрез отказывалась она и говорить с Евой или Арсением, которые, как заведённые, продолжали названивать из своего Дюссельдорфа — каждую субботу и воскресенье.

Взвалила эту обязанность на меня:

— Они ведь тоже в Игре? Не спорь, не спорь, я у них, в Дюссельдорфе, была. О маглорах они, может быть, и не слышали, но движутся в жизни, словно куклы на ниточках, и говорят только то, что им вдалбливает суфлёр... И улыбаются, улыбаются... Боже мой!.. Тоска смертная!.. Помнишь, ты мне как-то сказал, что чума, проклятие двадцать первого века — это не Чёрная смерть, а Серая жизнь...

— Это не я, это Олдос Хаксли...

— Не имеет значения. — Она пальцем указала на телефон (разговор происходил как раз после родительского звонка) . — Ну вот.

Возразить на это мне было нечего. В Европе я бывал много раз — и на конференциях, и с лекциями, и просто так: ездили с Аделией в Италию, Францию и Германию. Гуляли по бульварам и площадям, осматривали памятники, церкви, дворцы, забредали в картинные галереи... И каждый раз во время такого вояжа меня тоже охватывала тоска. Я словно проваливался в светлое пространство безвременья. Европа казалась не кладбищем, нет, но музеем, мумифицированной историей, собранием редкостных экспонатов, где граждане-служители, в тапочках, поддерживают тишину и порядок.

В музеях интересно бывать, но упаси бог там жить.

В общем, мне было нечего возразить.

Я отчётливо понимал, что танцуют все.

Весь мир начинает кружиться в макабрическом блаженном безумии. Я мог лишь надеяться, что приступ хореомании больше не затронет Адель. Конечно, слабенькая надежда. Она еле тлела в тумане, которым окутывало нас будущее.

Крохотный, трепещущий огонёк.

Но она всё же была.

А через неделю мы рискнули выйти на улицу. Дни стояли сухие, солнечные, но не жаркие. Сквозь истончающуюся августовскую духоту уже просачивалась прохлада осени. Я немного тревожился за Адель. На лестнице она оступилась, я судорожно её подхватил, но она тут же вывернулась из моих объятий:

— Хватит меня опекать! Не надо! Я совершенно здорова! — И чтобы доказать это, подпрыгнула на ступеньках, впрочем тут же вцепившись в перила, чтобы сохранить равновесие.  — Вот видишь. Со мной всё в порядке.

Вообще она всячески демонстрировала жизнерадостность: купила  мороженое, подтащила к витрине магазина одежды и, глядя на что-то клетчатое, несуразное, заявила, что хочет такое пальто, вскочила на высокий поребрики, балансируя, пошла по нему.

Я не возражал, пусть резвится.

Однако чем дальше мы шли, тем мрачнее она становилась. Вдруг начала оглядываться, замедлила шаг, сама взяла меня под руку и, как ребёнок в испуге, немного прижалась.

— Слушай, ты ничего... такого... не замечаешь?

Я, разумеется, замечал, поскольку, в отличие от неё, в последние дни не раз выходил из дома. Мне, правда, казалось, что это в глаза не бросается. Значит, ошибся.

— Они как-то странно идут, — сказала Адель, имея в виду прохожих. — Не то чтобы в ногу, но как-то... синхронно... Будто под марш...

— Да, — сказал я. — Раньше такого не было...

Я обратил на это внимание два дня назад. Люди действительно передвигались по улице в каком-то единообразном ритме. Никто не торопился, никто внезапно не останавливался, никто резко не поворачивал, вдруг вспомнив, что ему не туда. Даже машины на мостовой скользили, чётко соблюдая дистанцию, ни на сантиметр не нарушая её. У многих женщин повязаны были цветные косынки, половина мужчин — в бадлонах, в джемперах, тоже закрывающих шею. Но многие были и с низкими, открытыми воротниками, и тогда — не у всех, но довольно часто — было заметно на горле кольцевое утолщение кожи.

— Они в Игре? — тихо спросила Адель.

Я так же тихо ответил:

— Во всяком случае, они там побывали. Ну что, возвращаемся?

— Нет! Идём дальше. Я хочу это видеть.

Адель потащила меня по набережной канала — мимо моста с грифонами, мимо колоннады собора, раскинувшей серые крылья свои вдоль проспекта. На перекрёстке, у пешеходного перехода, сгрудилась густая толпа. Проспект был удивительно пуст: ни единой машины, ни троллейбусов, ни автобусов. На другой его стороне горел запрещающий сигнал светофора.

Ярко-красный, словно воспалившийся глаз.

Прошли две или три минуты. Мы — топтались. Светофор продолжал гореть. Толпа нарастала, затопляя тротуар по обе стороны перекрёстка. Удивительно, но все ждали молча и терпеливо — ни разговоров, ни попыток выбраться из удушливой тесноты. Только девушка рядом с нами, кстати, по-моему, без ошейника, потыкала пальцем в айфон и сказала:

— Сбой регулировки транспорта. По всему Невскому. Движение остановлено от Московского вокзала до Адмиралтейства...

Она ни к кому конкретно не обращалась, и на её слова никто внимания на обратил. Не попытался ничего уточнить. Никто головы к ней не повернул.

Адель вдруг сильнее сжала моё запястье:

— Пошли!

— Куда? — спросил я.

— Вон туда... — она указала подбородком на противоположную сторону.

— Нам красный горит.

— Ну и что ?

Лицо её выражало отчаянную решимость.

Действительно, ну и что?

Я понял:

— Ладно, идём...

Протиснувшись через два первых ряда, мы ступили на мостовую. Трудно сказать, что в эту минуту чувствовала Адель, но я ощутил, что в нас, словно взяв на прицел, упёрлись сотни вытаращенных от изумления глаз. Даже те, кто на другой стороне проспекта проходили мимо, теперь медленно оборачивались и замирали, точно остолбенев.

Каждый шаг давался с тяжёлым трудом. С таким же трудом, вероятно, шагала Адель.

Но мы всё-таки шли.

Шли, шли и шли. Словно перебирались вброд через сонную реку небытия. Пустота вокруг нарастала. Мы не оглядывались.

Мы просто шли.

Рука в руку, плечом к плечу.

И, возможно, это была лишь иллюзия, однако мне почему-то казалось, что с каждым нашим шагом меняется мир...

Оглавление