1905-й год [Корнелий Федорович Шацилло] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Annotation
В книге рассказывается о событиях 1905 г. в России — первой народной революции эпохи империализма, которая нанесла серьезный удар царизму и явилась генеральной репетицией революции 1917 г. В основе книги — документы, воспоминания участников и свидетелей революции, материалы периодической печати.
К. Ф. Шацилло — доктор исторических наук, старший научный сотрудник сектора буржуазно-демократических революций в России Института истории СССР АН СССР, автор монографии «Русский империализм и развитие флота накануне первой мировой войны» (М., 1968), глав в таких коллективных трудах, как «В. И. Ленин о социальной структуре и политическом строе капиталистической России» (М., 1970), «Революция 1905–1907 гг. в России» (М., 1975) и около ста других работ. В 1974 г. в научно-популярной серин издательства «Наука» вышла его книга «Россия накануне первой мировой войны».
ВСТУПЛЕНИЕ
Глава I
Жить по-старому невозможно
Накануне взрыва
От гапонады — к революции
Что дала «маленькая победоносная война»
Глава II
Чем кончаются шествия к царям
«К оружию, товарищи!»
Эхо воскресных залпов
Первые результаты
Царизм начинает маневрировать
Либералы «розовеют»
«Первые уроки»
Глава III
Третий съезд партии большевиков
Мобилизация сил
Глава IV
Красный Первомай
В бой вступают ткачи
Восстание в Лодзи
Крестьяне включаются в борьбу
Броненосец под красным флагом
Либералы «краснеют»
Глава V
«Долой булыгинскую Думу!
«Барометр показывает бурю»
«Царь испугался, издал манифест…»
Либералы начинают «чернеть»
Реакция переходит в наступление
Восстания в армии, восстания на флоте
Горят помещичьи усадьбы
«Товарищи! Выбирайте депутатов в Совет!»
Баррикады в Москве, баррикады в провинции
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ПЕРЕЧЕНЬ ПЕРЕИМЕНОВАННЫХ
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ НАУКА
INFO
notes
1
2
3
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
К. Ф. ШАЦИЛЛО
1905-й год
*
Ответственный редактор
доктор исторических наук
И. М. ПУШКАРЕВА
© Издательство «Наука», 1980 г.
ВСТУПЛЕНИЕ
В сумеречные дни января 1918 г. Александр Блок писал поэму «Двенадцать». Быстро бежали строчки о мужичках в солдатских шинелях:
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь —
В кондовýю,
В избянýю,
В толстозадую!{1}
В цепи исторических событий каждое из звеньев крепко связано друг с другом. Последующее в судьбе народа невозможно понять без знания предыдущего. То, что случилось со «Святой Русью» в семнадцатом году, нельзя осмыслить, не вспомнив о пятом годе. Отнюдь не случайно вождь большевистской партии Владимир Ильич Ленин писал: «Без «генеральной репетиции» 1905 года победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможна»{2}.
Эта генеральная репетиция имела всемирно-историческое значение и обогатила большевистскую партию и народы всех стран ценнейшим опытом революционной борьбы. Впервые гегемоном в буржуазно-демократической революции стал пролетариат, а не либеральная буржуазия. Впервые союзником рабочего класса в революции стало крестьянство. Впервые революционная борьба приняла интернациональный характер, и против ненавистного самодержавного строя выступили самые разные народы многонациональной России. Впервые и в столь грозных масштабах проявили свое единение с восставшим народом вооруженные силы царизма.
Многое еще было в 1905 г. в России впервые. О пламенном годе, начавшемся кровавым воскресеньем в январе и закончившемся вооруженными восстаниями в декабре, эта книга. В пей автор стремился рассказать обо всем происходившем в стране словами самих участников событий, страстными призывами большевистских листовок, холодным языком официальных документов.
Глава I
РЕВОЛЮЦИЯ СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ
Жить по-старому невозможно
Революция 1905–1907 гг. в России была первой народной революцией эпохи империализма. Основываясь на марксистском анализе истории, В. И. Ленин и руководимые им большевики предсказали неизбежность ее задолго до 9 января 1905 г. Начавшиеся в тот день события имели глубокие социально-экономические корни. «Всякая революция, — писал В. И. Ленин, — означает крутой перелом в жизни громадных масс народа. Если не назрел такой перелом, то настоящей революции произойти не может»{3}.
В жизни романовской империи такой перелом назрел. Его неизбежность вызывалась резким несоответствием базиса, определявшегося прежде всего сравнительно быстрым развитием капитализма, и полуфеодальной политической надстройки, олицетворявшейся наиболее ярко неограниченным самодержавием Николая II.
К середине XIX в. развитие капиталистических отношений поставило перед правящим классом России дилемму — либо в какой-то мере приспособиться к требованиям времени и провести необходимые реформы — прежде всего отменить крепостное право, либо утратить свои политические и экономические позиции. Царизм, выражавший интересы русских помещиков, выбрал первый путь и «даровал» стране реформы, сохранив, однако, в руках помещиков важнейшее средство производства — землю, что обеспечивало им решающее слово в политической жизни страны и вызывало консервацию массы пережитков крепостничества в экономике.
Тем не менее проведенные реформы сделали свое дело: они сняли многие (но далеко не все!) из преград на пути развития капитализма, что довольно быстро дало себя знать в пореформенные годы. Характеризуя это время, В. И. Ленин писал: «…после 61-го года развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века»{4}.
К концу 90-х годов в стране уже была крупнейшая в мире сеть железных дорог протяженностью в 40 тыс. верст.
Железнодорожное строительство, требовавшее прежде всего металла, вызвало быстрый рост горнорудной промышленности. Анализируя в своем труде «Развитие капитализма в России» статистические данные, характеризующие состояние этой отрасли народного хозяйства, В. И. Ленин указывал, что развитие ее «идет в России быстрее, чем в Зап. Европе, отчасти даже быстрее, чем в Сев. Америке»{5}.
К концу XIX в. Россия по размерам некоторых важнейших видов продукции вплотную приблизилась к передовым капиталистическим странам. По добыче железной руды, выплавке чугуна, производству стали и объему продукции машиностроительной промышленности она заняла четвертое место в мире, а по уровню добычи нефти — первое.
Производство такого количества стали, паровозов и вагонов, добыча в таких масштабах угля, нефти требовали немало рабочих рук. Количество рабочих на крупных капиталистических предприятиях Европейской России за 25 лет после реформы возросло более чем вдвое{6}. Рост пролетариата шел гораздо быстрее роста населения. В 1905 г. промышленный пролетариат (вместе с горными и железнодорожными рабочими) составлял уже 3 млн. человек, причем более половины его сосредоточивалось на предприятиях с числом рабочих от 500 человек и свыше трети — на крупнейших заводах с числом 1 000 и более рабочих.
Хотя по паспорту большинство рабочих числились крестьянами, фактически к концу XIX в. 56 % промышленных рабочих были таковыми уже во втором поколении. По отдельным отраслям и районам страны этот процент поднимался еще выше.
Потомственное пролетарское ядро в крупной промышленности служило костяком, вокруг которого объединялись миллионы эксплуатируемых лиц наемного труда в городской и сельской промышленности. Пролетариев и полупролетариев («наемных рабочих с наделом»), по определению В. И. Ленина, в конце XIX в. насчитывалось 3,7 млн. человек (из них городских и деревенских пролетариев не менее 22 млн.){7}.
Высокая концентрация российского рабочего класса и формирование потомственного пролетарского ядра облегчали работу социал-демократической партии, распространение среди рабочих большевистских идей о непримиримости классовых интересов пролетариата и интересов царизма и либеральной буржуазии. Наличие армии сельскохозяйственных рабочих и огромной массы полупролетариев, связанных с деревней, давало рабочему классу России возможность приобрести в их лице союзника в борьбе с самодержавием.
Возникновение в России сразу крупных промышленных предприятий с высокой степенью концентрации средств производства имело и другое важнейшее последствие: Россия одновременно с передовыми странами Западной Европы вступила в высшую стадию капитализма — империализм. Это не только усилило противоречие между трудом и капиталом, но в крайней степени усугубило и обострило существовавшее ранее в стране другое противоречие: противоречие между развитием капитализма и пережитками крепостничества.
Остатки крепостничества крайне отрицательно сказывались на развитии российской промышленности. Царская Россия значительно отставала от более развитых капиталистических держав по показателям производства стали, угля, железа, нефти на душу населения. В результате пауперизации и обнищания основной части населения России — крестьянства — резко сужался внутренний рынок страны. Избыточный рынок рабочей силы понижал заработную плату российского пролетариата и его жизненный уровень.
В конце наиболее продолжительного и самого бурного периода развития промышленности России, в 1899 г., В. И. Ленин писал: «Если сравнивать докапиталистическую эпоху в России с капиталистической… то развитие общественного хозяйства при капитализме придется признать чрезвычайно быстрым. Если же сравнивать данную быстроту развития с той, которая была бы возможна при современном уровне техники и культуры вообще, то данное развитие капитализма — в России действительно придется признать медленным. И оно не может не быть медленным, ибо ни в одной капиталистической стране не уцелели в таком обилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом, задерживающие его развитие, безмерно ухудшающие положение производителей…»{8}.
Тормозящее влияние остатков крепостничества особенно заметно сказывалось в сельскохозяйственном производстве. Известна точная формула В. И. Ленина: «1861 год породил 1905»{9}.
Реформа 1861 г., сохранив колоссальные латифундии помещиков, обезземелила основную массу крестьянства. 30 тыс. помещиков Европейской России принадлежало почти столько же земли, сколько 10,5 млн. беднейших крестьян. В среднем на одно помещичье имение приходилось свыше 2300 десятин, а на крестьянский двор — от 7 до 15 десятин. В связи с ростом населения размер надела на мужскую душу уменьшился с 4,8 десятин в 1861 г. до 2.6 десятин в 1905 г.
Только 155 крупнейших помещиков имели в совокупности 16,1 млн. десятин земли, т. е. свыше 20 % всего частного земельного фонда страны в 1905 г. Еще более кричаще выглядят подобные цифры, если учесть, что крупнейшие собственники были связаны родственными узами. Клан помещиков Шуваловых владел земельной площадью в 7,2 млн. десятин, а 13 собственников, состоящих в родстве с помещиками Мещерскими, обладали 2,7 млн. десятин. Эти подлинные государства в государстве обрабатывались десятками тысяч сельскохозяйственных рабочих и сотнями тысяч «рабочих с наделами» — малоземельными крестьянами, которых не мог прокормить нищенский надел в несколько десятин. Значительная часть подобных латифундий сдавалась в аренду и субаренду, принося их владельцам-паразитам колоссальные барыши. «В общем и целом, — указывал В. И. Ленин в 1906 г., — современное помещичье хозяйство в России больше держится крепостнически-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства»{10}.
«Гвоздем борьбы, — писал В. И. Ленин, — являются крепостнические латифундии, как самое выдающееся воплощение и самая крепкая опора остатков крепостничества в России»{11}. Но уничтожать помещичье землевладение было нельзя без уничтожения его опоры — царизма. Именно в силу этого крестьянство в целом как класс явилось мощным и надежным союзником Пролетариата в приближающейся революции.
Так в экономической жизни России сложилось противоречие, которое, по словам В. И. Ленина, «глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!»{12}.
Острые социальные противоречия, возникшие в результате экономического развития России (противоречие между трудом и капиталом в промышленности и сельском хозяйстве и противоречие между помещиком и безземельным крестьянином), дополнялись и третьим типом противоречий. Царская Россия была колоссальной тюрьмой народов. По переписи 1897 г. население ее говорило на 146 языках. «Нигде в мире, — отмечал В. И. Ленин, — нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43 % населения, т. е. меньше половины, а все остальные бесправны, как инородцы»{13}.
Царизм сознательно разжигал рознь между народами, действуя по принципу «разделяй и властвуй». Национальный вопрос стал неотъемлемой частью буржуазно-демократической революции. Возглавляемые В. И. Лениным большевики объясняли угнетенным народам России, что их единственное спасение от национального гнета — в дружной борьбе всех народов во главе с российским пролетариатом против самодержавия.
Большевики взяли твердый курс на объединение в мощный революционный поток под руководством пролетариата борьбы крестьянства и национально-освободительного движения народов России. Социально-экономическая обстановка, сложившаяся в стране, давала надежду на успех их тактики.
Накануне взрыва
Для того чтобы произошла в стране революция, недостаточно только одних социально-экономических предпосылок.
«Для марксиста, — писал В. И. Ленин, — не подлежит сомнению, что революция невозможна без революционной ситуации, причем не всякая революционная ситуация приводит к революции. Каковы, вообще говоря, признаки революционной ситуации? Мы наверное не ошибемся, если укажем следующие три главные ее признака: 1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению»{14}. Если эти объективные изменения, не зависимые от воли отдельных групп лиц, партий и даже классов, соединяются с субъективным фактором — со способностью «революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правительство»{15}, то революционная ситуация перерастает в революцию.
Рассмотрим теперь высказанные В. И. Лениным положения о революционной ситуации применительно к России начала XX в. и именно в той последовательности, которую определил Ленин. При этом, конечно, будем помнить, что в реальной действительности все три признака революционной ситуации переплетаются и тем усиливают друг друга.
Итак, «кризис верхов». Что под этим следует понимать? Для него необходимы по меньшей мере два отличительных признака: во-первых, отчаянные, по безуспешные поиски правящими кругами выхода из тупика, созданного их упрямым нежеланием изменить формы и методы своего политического господства; во-вторых, столкновения правящих кругов с другими эксплуататорскими группами, предлагающими иные «рецепты» управления страной, чем те, которые применяют стоящие у кормила власти.
Что же происходило в России? Безусловно обозначился первый отличительный признак «кризиса верхов». Стараясь не допустить революцию, царизм судорожно метался от одной меры к другой, и каждая его попытка кончалась провалом.
Об этом достаточно ярко свидетельствует «министерская чехарда». За 10 лет, от «восшествия на престол» и до начала революции, Николай II сменил пять министров внутренних дел, столько же министров народного просвещения, четырех министров иностранных дел и т. д. Причем почти каждый новый министр приходил со своей программой, отличавшейся от той, которую проводил его предшественник.
После ультрареакционного министра внутренних дел В. К. Плеве в освободившееся кресло царь посадил сторонника мягких мер и уступок обществу П. Д. Святополк-Мирского, который, объявив наступление «правительственной войны», наивно надеялся с ее помощью предупредить революцию. Однако всего через полгода было признано, что «новый курс» его провалился. Свято-полка решили заменить другим бюрократом, способным проводить прежний твердый курс Плеве.
Обозначился и второй отличительный признак «кризиса верхов». Сложная социально-экономическая структура России, в которой одновременно существовали и черты нового буржуазного строя, и остатки старого, феодального, порождала сложность политической борьбы. В России, считал В. И. Ленин, «борются и будут бороться три главных лагеря: правительственный, либеральный и рабочая демократия, как центр притяжения всей вообще демократии. Деление на два лагеря есть уловка либеральной политики, сбивающей иногда с толку, к сожалению, кое-кого из сторонников рабочего класса»{16}.
Если правительственный лагерь выступал за сохранение неограниченного самодержавия и других остатков крепостничества, то либеральный ратовал за постепенное, мирное трансформирование самодержавия в буржуазную монархию. Происходило это потому, что между интересами помещиков, которые выражал царизм, и потребностями развития буржуазного общества существовали неустранимые противоречия. «Самодержавие не может не задерживать общественного развития. Чем дальше, тем больше сталкиваются с самодержавием интересы буржуазии как класса, интересы интеллигенции, без которой немыслимо современное капиталистическое производство»{17}.
Из столкновения интересов самодержавия и буржуазии и возник в России либерализм с характерным для него требованием ограничения произвола самодержавной бюрократии, развития местного самоуправления, введения политических свобод и выборного учреждения при монархе — совещательного или даже законодательного характера (единства у либералов здесь не было).
Однако либералы надеялись получить необходимые реформы только из рук самодержца, для чего, по их мнению, следовало лишь разъяснить недогадливому царю настоятельную необходимость реформ, хорошенько попросить, а в крайнем случае «серьезно потребовать» от имени «всего русского общества». Либералы не хотели самодержавия с его политическим произволом и беззаконием, но еще более не хотели они подлинно демократической России, боясь революционного народа. Либералы опасались, что без монархии народные массы приобретут слишком много власти и проведут такие преобразования, которые затронут интересы и буржуазных слоев России. Именно потому они выступали против революционного уничтожения самодержавия и всех остатков крепостничества.
Либерализм в России был чрезвычайно пестр, аморфен и неоднороден. Накануне революции он еще не отделился от «шлаков» аристократической оппозиции справа и буржуазного демократизма слева, искал, но еще не нашел для себя адекватной социальной базы. В это время в стране образовалось несколько либеральных кружков, каждый из которых объединял самые различные слои российского «общества» (либеральные помещики, буржуазная интеллигенция, в меньшей степени — либеральные буржуа).
Наиболее умеренным и аристократическим являлся московский кружок «Беседа», образованный 17 ноября 1899 г. шестью земцами, из которых пять были одновременно предводителями дворянства. (К 1905 г. число членов «Беседы» возросло до 54 человек.) На первом же заседании участники определили очень скромную программу нового кружка: действовать строго легально с целью пробуждения общественной деятельности, общественного мнения, столь в России слабого и искусственно подавленного, чтобы оно было более авторитетным для Петербурга. Способ достижения этой цели заключается в том, чтобы действовать через земские и дворянские собрания, а также путем печатного и живого слова, после того, как, обменявшись мыслями, придут к определенным выводам»{18}. Характерен социальный состав аристократических фрондеров. Все они были земцами, т. е. помещиками, в большинстве своем членами земских, уездных или губернских управ. Среди оппозиционеров, недовольных действиями центрального правительства и местной бюрократии, оказалось девять князей-«рюриковичей», восемь графов, два барона.
Другой центр земского либерализма сложился вокруг председателя бюро земских съездов и председателя Московской губернской земской управы Д. Н. Шипова. Шиповцы представляли правое (так называемое «славянофильское») крыло земского либерализма. Они выступали за введение гласности, минимума политических свобод, создание при царе совещательного органа из представителей земств, который, по их мнению, восстановил бы нарушенное бюрократией «единение царя с народом» и обеспечил тем России благоденствие и процветание под скипетром самодержавного царя. Вплоть до ноября 1904 г. лишь меньшая часть земцев-либералов высказывалась за настоящую конституцию и законодательный, а не законосовещательный орган.
До октябрьского манифеста 1905 г. в России не было ни одной либеральной политической партии. Происходило это потому, что либералы предпочитали действовать легально, с «соизволения начальства», а царизм и слышать не хотел даже о самой умеренной и законопослушной либеральной оппозиции. «Совместить конституционализм с заботой о строго легальном развитии самодержавной России, — специально подчеркивал В. И. Ленин, — можно только посредством предположения или хотя бы допущения того, что самодержавное правительство само поймет, утомится, уступит и т. д.», по «самодержавие потому и есть самодержавие, что оно запрещает и преследует всякое «развитие» к свободе»{19}.
Отчаявшись уговорить царя дать реформы и опасаясь, что мало-мальски активно настроенные элементы общества отшатнутся от либерализма и «уйдут в революцию», наиболее решительные вожди русского либерализма все больше и больше убеждались в необходимости нелегальных действий. Отнюдь не последнюю роль в этом сыграла и политика царизма в отношении либералов. Проводя, по словам В. И. Ленина, «с ослиной последовательностью» жестокую борьбу со всем, что не подчинялось последним инструкциям и указаниям власть имущих, царское правительство вело себя так, что даже самые смирные, законопослушные земцы, всегда стремившиеся действовать строго легально, наталкивались «на необходимость незаконных организаций и более решительного образа действий»{20}.
Ни на минуту не забывая о принципиальных разногласиях с либералами и никогда не собираясь замазывать их, В. И. Ленин и его сторонники накануне революции не только критиковали либералов, они подталкивали их влево, помогая занять более четкую и определенную позицию в отношении к царизму. «Русские революционные социал-демократы, — вспоминал позже В. И. Ленин, — до падения царизма неоднократно пользовались услугами буржуазных либералов, т. е. заключали с ними массу практических компромиссов, а в 1901–1902 годах, еще до возникновения большевизма, старая редакция «Искры»… заключала (правда, не надолго) формальный политический союз со Струве, политическим вождем буржуазного либерализма, умея в то же время вести, не прекращая, самую беспощадную идейную и политическую борьбу против буржуазного либерализма и против малейших проявлений его влияния извнутри рабочего движения»{21}. «Когда у либералов не было ни органа, ни нелегальной организации, а у нас было и то и другое, мы помогали их политическому развитию, — напоминал В. И. Ленин. — И этой заслуги не вычеркнет история из деятельности социал-демократии»{22}.
Летом 1902 г. либеральные земцы совместно с некоторыми представителями буржуазной интеллигенции начали издание за границей нелегального журнала «Освобождение», а на рубеже 1903–1904 гг. образовали нелегальные же «Союз земцев-конституционалистов» и «Союз освобождения». Последний отличался от первого своей программой, тактикой и социальным составом (около трах четвертей членов «Союза освобождения» были буржуазными интеллигентами и лишь одна четверть земцами). Однако это были не политические партии, а союзы, имевшие не очень-то четкую организацию и весьма расплывчатые программы. Делалось это для того, чтобы но мере роста революционного движения или возможных зигзагов в политике царизма легко и просто отказываться от своих прежних требований и выдвигать новые. «Для сделок и торгашества, для виляний и ухищрений не удобна крепкая и прочная организация партии»{23}, — писал В. И. Ленин, заклеймив тогда же подобную политику термином «либеральное маклерство».
Максимальной остроты «накал» либеральной оппозиционности накануне революции достиг к концу 1904 т. Земский съезд, работавший 6–8 ноября 1904 г., впервые в истории земского движения большинством голосов (71 против 27) высказался за введение в России законодательного представительного учреждения (меньшинство выступало за законосовещательное представительство) и за установление в стране буржуазно-демократических свобод.
Еще до ноябрьского земского съезда, в октябре 1904 г., состоялся второй съезд «Союза освобождения», который утвердил предложение своего Совета о проведении по всей стране с 20 ноября 1904 г. (в этот день исполнялось 40 лет со дня принятия судебной реформы) так называемой «банкетной кампании», во время которой участникам торжественных банкетов предлагалось принимать резолюции с пожеланием введения в России буржуазно-демократических свобод, представительного учреждения и конституции. Тогда же решено было начать образование различных союзов по профессиям — «Союза инженеров», «Союза адвокатов», «Союза врачей» и т. д.
Итак, налицо были все элементы кризиса верхов — первой из слагающих революционной ситуации. Совершенно отчетливо в начале XX в. выявилась и вторая слагающая — обострение выше обычного нужды и бедствий угнетенных классов.
Положение пролетариата России, тяжелое и в 90-е годы, годы промышленного подъема, еще более ухудшилось в начале XX в. в связи с начавшимся экономическим кризисом и увеличением безработицы в стране. В 1901 г. только в обрабатывающей промышленности было уволено около 35 тыс. рабочих, в 1902 г. — более 33 тыс. В годы кризиса лишились работы почти 30 % бакинских рабочих, а еще 10 % оказались полубезработными, занятыми на производстве лишь 8—15 дней в месяц. В каменноугольной промышленности Донбасса число рабочих за эти же годы сократилось почти на 15 %, в доменном и передельном производстве Юга — на 20 %.
Кризис принял столь катастрофические размеры, что правительству пришлось установить особо льготный тариф для Отправки на родину уволенных с предприятий пролетариев По далеко неполным данным фабричной инспекции, в 1900–1904 гг. закрылось свыше 3 тыс. промышленных предприятий, на которых было занято 112 тыс. рабочих. Таким образом, без средств к существованию осталось около полумиллиона человек.
Заработная плата рабочих России была крайне низкой и значительно колебалась в различных районах страны и у рабочих различных профессий. Даже наиболее высокая номинальная заработная плата пролетариата Петербурга, где сосредоточивались производства, требовавшие высокой квалификации, не обеспечивала семье рабочего прожиточный минимум{24}. Нередко заработная плата выдавалась «натурой» (через заводские лавочки)[1]. Существовала и изощренная система штрафов: только в 1904 г. в промышленности России было наложено около 3 млн. штрафов — более 230 штрафов на каждых 100 рабочих. О тяжелом положении пролетариата России свидетельствовал длинный изнурительный рабочий день. Официально продолжительность его была определена в 11,5 часов, но на большинстве средних и мелких предприятий он тянулся 13–14 часов.
Тяжелое материальное положение пролетариата усугублялось его полным политическим бесправием. «На русском рабочем классе лежит двойной гнет, — писал В. И. Ленин, — его обирают и грабят капиталисты и помещики, а чтобы он не мог бороться против них, его связывает по рукам и по ногам полиция, затыкая ему рот, преследуя всякую попытку отстоять права народа. Всякая стачка против капиталистов ведет к тому, что на рабочих напускают войско и полицию»{25}. Так сами условия жизни рабочих России в начале XX в., по словам В. II. Ленина, делают их «способными к борьбе и толкают на борьбу»{26}.
Сколь ни бедственно было положение российского рабочего, положение крестьянина оказалось еще хуже. Все пореформенное 40-летие В. И. Ленин определил как процесс медленного, мучительного вымирания крестьянства. «Крестьянин был доведен до нищенского уровня жизни: он помещался вместе со скотиной, одевался в рубище, кормился лебедой; крестьянин бежал от своего надела, когда только было куда бежать, даже откупаясь от надела, платя тому, кто соглашался взять надел, платежи с которого превышали его доходность. Крестьяне голодали хронически и десятками тысяч умирали от голода и эпидемий во время неурожаев, которые возвращались все чаще и чаще»{27}.
Еще в 1898 г. Л. Н. Толстой утверждал: «Если… под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод уже 20 лет существует для большинства Нечерноземного центра…»{28}. Он был прав. Начало XX в. ознаменовалось голодом, охватившим 20 губерний с населением в 24 млн. человек в пострадавших уездах. Через четыре года сильный, недород поразил население 150 уездов в 25 губерниях.
Наконец, в эти годы четко проявился третий признак революционной ситуации: повышение активности масс, рост их революционной энергии.
В самом начале 1901 г., в феврале, в Петербурге, Москве, Харькове студенты выступают с протестом против отдачи своих киевских товарищей в солдаты. Студентов поддерживают рабочие. «Рабочий идет на помощь студенту, — выделял самое характерное для 1901 г. В. И. Ленин. — Начинается демонстрационное движение. Пролетариат выносит на улицу свой клич: долой самодержавие!»{29}
В следующем, 1902-м году в Петербурге, Москве, Киеве, Батуме, Нижнем Новгороде, Сормове, Одессе, Саратове, Баку, Вильно и ряде других городов происходят первомайские демонстрации и стачки. Причем стачка, вспыхнувшая на одном предприятии, нередко охватывает затем несколько других или даже все заводы и фабрики города. Характерна в этом отношении ростовская стачка, начавшаяся в первых числах ноября под руководством Донского комитета РСДРП, во главе которого стояли твердые ленинцы С. И. Гусев и II. И. Ставский. Она длилась более трех недель. На почти ежедневных митингах собиралось до 30 тыс. человек. Почти каждый день в вооруженных стычках с казаками лилась рабочая кровь.
Характеризуя 1902 г., В. И. Ленин писал: «…громадная ростовская стачка превращается в выдающуюся демонстрацию. Политическое движение пролетариата не примыкает уже к интеллигентскому, студенческому движению…»{30}.
Следующий, 1903-й, год начался с рабочих- волнений на Урале. Здесь серия забастовок закончилась печально знаменитой «златоустовской бойней».
13 марта по приказу губернатора Богдановича войска без всякого повода открыли огонь по собравшимся перед его домом рабочим, требовавшим освобождения арестованных накануне уполномоченных, которых они выбрали для переговоров с заводской администрацией. В результате стрельбы было убито 69 человек (в том числе несколько женщин и детей) и ранено более 250 рабочих.
Лето этого года приносит царскому правительству новые потрясения. 1 июля объявляют забастовку рабочие двух механических мастерских Баку. На следующий день к ним присоединяется еще 10 предприятий, а 4 июля забастовка становится всеобщей: бросают работу более 40 тыс. человек. Забастовку возглавляет Бакинский комитет РСДРП, в результате действий которого, по признанию бакинского губернатора, стачка «по единодушию и сплоченности составляет небывалый пример в истории однородных с нею фактов»{31}.
Трехнедельная стачка бакинцев положила начало Всеобщей забастовке на юге России. Почин бакинцев подхватили рабочие Одессы, Тифлиса. Киева, Николаева, Елисаветграда, Екатеринослава, Керчи. Феодосии, Ростова-на-Дону, Харькова, ряда шахт Донбасса и многих других заводов и фабрик Кавказа и Украины.
Во всеобщих стачках лета 1903 г. на юге России участвовало около 200 тыс. рабочих. Рабочее движение поднялось на новую, более высокую ступень: местная борьба стала перерастать во всероссийскую, наряду с экономическими стали выдвигаться политические требования.
Анализируя события 1903 г., В. И. Ленин отмечал: «Опять стачки сливаются с политической демонстрацией, но на еще более широком базисе. Стачки охватывают целый район, в них участвуют более сотни тысяч рабочих, массовые политические собрания повторяются во время стачек в целом ряде городов. Чувствуется, что мы накануне баррикад…»{32}.
Резко возросшая политическая активность пролетариата России совпала с ростом крестьянского движения. За 1900–1904 гг. в стране произошло 670 крестьянских выступлений, охвативших большинство губерний Европейской России (42 из 55). Крестьянство от пассивного сопротивления (отказ от выплаты податей, от исполнения различных повинностей) все чаще и чаще переходило к активным методам борьбы — запашке помещичьей земли, порубке барского леса, поджогу помещичьих имений. Все чаще и чаще местные власти вынуждены были прибегать в борьбе с бунтовавшим крестьянством к помощи войск. В 1900 г. солдат вызывали 6 раз, в 1901 г. — в два раза больше, а только за первую половину 1902 г. — 17 раз!
В 1902 г. крестьянские волнения достигли давно уже невиданного в России уровня, что дало право В. И. Ленину писать о «крестьянском восстании»{33}. В первых числах марта в одном из полтавских сел крестьяне запахали около 2 тыс. десятин помещичьей земли и засеяли ее захваченным из барского амбара зерном. Это был их ответ на непомерно высокую цену, назначенную управляющим имением за аренду. Примеру полтавчан последовали крестьяне Харьковской губернии. В марте — апреле крестьяне 156 сел разгромили 56 экономий вПолтавской и 24 экономии в Харьковской губерниях. Скот, зерно, сельскохозяйственный инвентарь помещиков восставшие делили между собой. Крестьянские выступления произошли в Киевской, Пензенской, Орловской, Саратовской, Новгородской губерниях, на Кубани и на Кавказе, где они под руководством социал-демократов приняли особенно организованный характер. Здесь (в Озургетском районе Кутаисской губернии) впервые в истории России были созданы революционные крестьянские комитеты.
Как видим, в начале XX в. в России имелись все три признака революционной ситуации. Имелось и условие, необходимое для превращения революционной ситуации в революцию: наличие революционного класса, способного свергнуть старое правительство, «которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упадет», если его не «уронят»{34}. Таким классом был пролетариат, возглавлявшийся партией нового типа — ленинской партией большевиков.
От гапонады — к революции
Рост революционного движения не на шутку пугал правительство. Борясь с ним, царизм применял весь арсенал доступных средств, полагаясь больше всего на репрессии. Аресты, тюрьмы, ссылка — все шло в ход. Временное положение об усиленной и чрезвычайной охране, по словам В. И. Ленина, «с 1881 года стало одним из самых устойчивых, основных законов Российской империи»{35}. Однако чем шире становилось движение, тем меньше помогали репрессии. Необходимо было революционной идеологии, внедрявшейся в рабочий класс социал-демократами, противопоставить что-то иное, бороться идеями с идеями, ибо штыки в таких случаях аргумент хотя и убедительный, но не всесильный.
Рецепт спасения самодержавия изобрел начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов, получивший поддержку от всесильного московского генерал-губернатора, дяди царя — великого князя Сергея Александровича. Рецепт этот не был нов и носил название полицейского социализма. Суть его В. И. Ленин определил так: «Обещание более или менее широких реформ, действительная готовность осуществить крохотную частичку обещанного и требование за это отказаться от борьбы политической, — вот в чем суть зубатовщины»{36}.
Первоначально полицейский социализм в России имел одной из коренных отличительных черт прямую и откровенную связь с царской властью. По уставу организации члены правления зубатовского общества выбирались обер-полицмейстером из представленных рабочими кандидатов и утверждались им. Обер-полицмейстер обладал правом вносить на рассмотрение собрания те вопросы, которые считал нужными, он же утверждал все решения правления. На собраниях присутствовали чины полиции, не говоря уже о том, что вся «головка» зубатовской организации состояла из платных агентов охранки.
Зубатовщина потерпела крах. Это не заставило царизм отказаться от идеи внедрить в рабочее движение полицейский социализм, по убедило его в необходимости изменить методы, в частности как можно тщательнее скрыть связь с охранкой. Переведенный с повышением в конце 1902 г. в Петербург, Зубатов с согласия и при поддержке министра внутренних дел В. К. Плеве вошел в контакт со священником петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном и «вдохновил» его на создание новой «рабочей» организации, в которой связь с департаментом полиции должна была быть прикрыта рясами священнослужителей.
Георгий Гапон ко времени создания «рабочих» организаций уже не первый год подвизался в качестве агента в охранном отделении. Еще в семинарии он стал там своим человеком и получал 100 руб. в месяц. Заручившись покровительством петербургского градоначальника Клейгельса, митрополита Антония и обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, болезненно честолюбивый провокатор и авантюрист по натуре, Гайон уверовал в то, что его священная миссия состоит в спасении самодержавия и примирении его с «братьями-рабочими». Подавая в департамент полиции просьбу о разрешении организовать «рабочее» общество, Гапон писал: «…сущность основной идеи заключается в стремлении свить среди фабрично-заводского люда гнездо, где бы Русью, настоящим русским духом пахло, откуда бы вылетали здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей родины и на действительную помощь своим братьям-рабочим»{37}.
15 февраля 1904 г. правительство учредило устав нового «рабочего» общества — «Собрания (клуба) русских фабрично-заводских рабочих». На открытии его И апреля присутствовал петербургский градоначальник Фулон. После молебна, трижды исполнив гимн «Боже, царя храпи!», послали Николаю II верноподданническую телеграмму, за что удостоились «высочайшей благодарности»{38}.
К началу 1905 г. общество имело в Петербурге И районных отделений и насчитывало свыше 10 тыс. членов. Полиция не только «духовно» шефствовала над обществом, но и оказывала ему прямую материальную поддержку: на средства возглавлявшегося Зубатовым Особого отдела департамента полиции была оборудована чайная Нарвского отдела «Собрания», расположенная в одном из самых больших и важных рабочих районов города.
В подобных чайных и витийствовали Гапон и его помощники, пытаясь развратить петербургских рабочих идеями о «христьянском социализме» и о возможности добиться улучшения своей жизни с помощью заботливого «царя-батюшки». Большевики прекрасно поняли суть гапоновской организации. «Этот о. Гапон несомненнейший зубатовец высшей пробы», — писал за границу В. И. Ленину один из руководителей петербургских большевиков С. И. Гусев{39}.
Вождь большевиков сразу ясе оценил, каковы будут неизбежные последствия игры царизма в полицейский социализм. Еще за три года до первой русской революции В. И. Ленин подчеркивал: «…в конце концов легализация рабочего движения принесет пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым»{40}. События начала 1905 г. показали, как далеко смотрел В. И. Ленин.
Что дала «маленькая победоносная война»
Серьезным фактором, ускорившим приближение революции, стала русско-японская война (январь 1904 г. — август 1905 г.). Это была типичная империалистическая война, несправедливая и со стороны Японии, и со стороны России: правительства и той, и другой страны стремились захватить не принадлежавшие им земли и расширить сферы своего влияния. У царского правительства имелась и другая цель: при помощи победоносной войны правительство России надеялось приостановить рост революционного движения и ослабить остроту социальных противоречий. Министр внутренних дел В. К. Плеве прямо заявил военному министру А. Н. Куропаткину, сетовавшему на недостаточную готовность армии к войне: «Алексей Николаевич, вы внутреннего положения России не знаете. Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война»{41}.
Но война оказалась не «маленькой» и отнюдь не победоносной. Неожиданно для царского правительства первой напала Япония. Обладая превосходством на море, Япония быстро переправила в Маньчжурию большую армию и стала теснить царские войска. В августе и сентябре 1904 г. она нанесла поражение царизму в сражениях под Ляояном и на реке Шахэ, а в декабре после длительной осады пала главная база царизма в Маньчжурии — Порт-Артур.
Еще в самом начале войны В. И. Ленин предсказал крах надежды царизма на превращение войны в социальный громоотвод. Он подчеркнул, что в новых условиях «пробуждение рабочих масс неизбежно должно пойти еще более быстро и в более широких размерах», ибо «война разоблачает все слабые стороны правительства, война срывает фальшивьте вывески, война раскрывает внутреннюю гнилость, война доводит нелепость царского самодержавия до того, что она бьет в глаза всем и каждому, война показывает всем агонию старой России» России бесправной, темной и забитой, России, остающейся в крепостной зависимости у полицейского правительства»{42}.
Произошло именно так, как и предвидел В. И. Ленин. Война тяжким бременем легла на плечи трудящихся масс. В армию было мобилизовано около миллиона запасных, сотни тысяч семей остались без кормильцев в условиях экономического кризиса и роста цен. Война поглощала ежедневно около 3 млн. руб. золотом. За один 1904 г. убытки России от войны составили около 2 млрд, руб. Все бремя этих расходов через косвенные налоги перекладывалось на плечи трудящихся.
«Эта война всего более разоблачила и разоблачает гнилость самодержавия, всего более обессиливает его в финансовом и военном отношении, всего более истерзывает и толкает на восстание исстрадавшиеся народные массы, от которых эта преступная и позорная война требует таких бесконечных жертв… Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения», — писал В. И. Ленин{43}.
Летом и осенью 1904 г. то и дело вспыхивали волнения среди солдат и новобранцев в Екатеринославе, Одессе, Пензе, Москве и ряде других мест. Для подавления «беспорядков» среди солдат (главным образом среди запасных) пришлось 67 раз вызывать войска.
Ширилось рабочее движение. В самом начале 1904 г, два месяца бастовало более 2 тыс. рабочих Риги. Первого мая во многих городах состоялись митинги и демонстрации под лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!». В августе 1904 г. забастовали 10 тыс. рабочих Сормовского завода. За 12 дней стачки администрация завода неоднократно обращалась к помощи войск и полиции. Лишь жестокими репрессиями стачку удалось подавить. Осенью 1904 г. в Москве, Петербурге, Варшаве, Харькове, Ченстохове, Радоме лилась кровь демонстрантов.
13 декабря 1904 г. началась стачка в Баку. Через три дня она стала всеобщей. Бастовали нефтяники и железнодорожники, портовики и судоремонтники. Ни войска, ни попытка разжечь национализм не помогли. Царским властям пришлось идти на уступки: заключить первый в истории рабочего движения России коллективный договор, ввести 9-часовой рабочий день и почти на 20 % повысить заработную плату.
Стачка в Баку была воспринята рабочим классом России, и в частности пролетариатом Петербурга, как предвестник надвигавшейся революции. «Мы, петербургские рабочие, горячо приветствуем вас в вашей славной борьбе, — писали в одном из листков питерцы, обращаясь к бакинцам, — в вашем новом выступлении мы видим начало того революционного движения широких масс, которое окончательно свалит ненавистное нам самодержавие. Пусть все ширится и растет наша пролетарская борьба, пусть она охватит всю Россию — пусть всеобщая стачка бакинских рабочих послужит оживляющим примером для всего рабочего класса России»{44}.
В первый день нового, 1905-го, года в нелегальной газете большевиков «Вперед» была опубликована статья В. И. Ленина. В ней он писал: «О революции в Россия говорят уже не одни революционеры… В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции. О ее продолжении печется само правительство своей военной авантюрой. О поддержке и расширении серьезного революционного натиска позаботится русский пролетариат»{45}. Это были пророческие слова. Россия действительно стояла на пороге революции.
Глава II
НАЧАЛОСЬ…
Чем кончаются шествия к царям
Новый, 1905-й, год правители романовской империи встречали в дурном настроении. Русско-японская война продолжала приносить царизму одно поражение за другим. В стране бушевала «банкетная кампания». Учителя, адвокаты, инженеры, журналисты, профессура собирались в ресторанах, произносили недозволенные речи и поднимали тосты «За свободу!», «За независимую печать!», «За конституцию!».
Это было что-то непривычное. «Россия переживает новую волну конституционного движения. Современное поколение не видало еще ничего подобного теперешнему политическому оживлению. Легальные газеты громят бюрократию, требуют участия представителей народа в государственном управлении, настойчиво заявляют о необходимости либеральных реформ. Всевозможные собрания земцев, врачей, юристов, инженеров, сельских хозяев, городских гласных и пр. и пр. выносят резолюции, более или менее ясно высказывающиеся за конституцию. Всюду слышатся необычайно смелые, с точки зрения русского обывателя, политические обличения и страстные речи о свободе»{46}.
Сама «банкетная кампания» не очень беспокоила царских министров: русская полиция давно и хорошо умела «держать и не пущать», а в среде высшей бюрократии всегда находились сторонники крутых мер, готовые отстаивать существующие порядки до последнего вздоха. Еще совсем недавно, 12 декабря, царь подписал указ сенату. В ответ на просьбы либералов о введении в стране законодательного представительства он твердо заявил о «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»{47}. Чтобы усилить слова самодержца, правительство рядом с указом опубликовало и свое сообщение. В нем, как это стало уже традиционным в России, сановная бюрократия — и не подумав спросить русский народ — от его имени безапелляционно объявляла всякую мысль о политических реформах и представительном учреждении «чуждой русскому народу, верному исконным основам существующего государственного строя»{48}. Всех думающих иначе министры грозились привлечь к «законной ответственности».
Царизм не ставил либералов ни в грош и легко раздавал им пощечины, не боясь получить сдачи. Хуже было другое: департамент полиции доносил, что очень неспокойно стало на заводах. Здесь росло брожение. Низкая заработная плата, длинный рабочий день, тяжелые условия труда измучили рабочих до предела. По словам самого министра внутренних дел князя Святополк-Мирского, «Россия обратилась в бочку пороха» и доведена «до вулканического состояния»{49}.
Что принесет 1905-й год? А если действительно извержение вулкана? — тревожно думали царские министры, поднимая бокалы с шампанским в новогоднюю ночь.
Наступивший январь подтвердил их самые худшие опасения…
В конце декабря на Путиловском заводе — крупнейшем предприятии Петербурга, в значительной мере занятом выполнением военных заказов, — случилось рядовое событие: произошел очередной «трудовой конфликт». Мастер вагонной мастерской своими придирками довел рабочих до белого каления. От этого хозяйского прихвостня буквально не было житья. Терпению рабочих пришел конец, когда по требованию мастера администрация предприятия ни за что ни про что уволила четырех рабочих — активных деятелей довольно большой на заводе гапоповской организации.
Рабочие заволновались. Ведь Га пои убеждал их в том, что, действуя тихо и мирно, можнсГ добиться от властей многого, а туг лишают работы п, стало быть, куска хлеба ничем не провинившихся людей! 27 декабря состоялось собрание гапоновского общества. Оно приняло решение просить дирекцию возвратить рабочих на завод, а уволить мастера-обидчика. Одновременно договорились и о другом: послать три депутации — к градоначальнику, фабричному инспектору, к директору завода и довести до их сведения решение собрания. В воскресенье, 2 января, назначили экстренное совещание Нарвского отдела гапоновской организации, на котором решили заслушать сообщение делегатов о том, чего им удалось добиться от «власть имущих»{50}.
Наступило 2 января. На собрание пришло более 600 рабочих Путиловского, Невского, Семянниковского заводов, Резиновой мануфактуры и других предприятий Нарвского района. Ответ делегатов был неутешителен: ни градоначальник Фулон, ни фабричный инспектор, ни директор завода Смирнов не только не поддержали рабочих, но, наоборот, во всем их обвинили и грозили за ослушание разными карами. Среди многих выступавших произнес речь и большевик Василий Шелгунов. Он начинал свою революционную деятельность еще в ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» и с тех пор преданно, не щадя сил, боролся за правое дело. Шелгунов заявил, что все происшедшее на Путиловском не случайность, а неизбежный результат существовавшего в России экономического и политического строя. Он призвал предъявить новые требования и до их полного удовлетворения прекратить с 3 января работу.
В ходе обсуждения единогласно были выдвинуты следующие требования: введение 8-часового рабочего дня, трехсменной работы, отмены сверхурочных; повышение зарплаты чернорабочим; улучшение санитарного состояния завода и оказание бесплатной медицинской помощи заводскими врачами. Когда директор Путиловского завода получил эти требования, он заявил, что их выполнение разорит владельцев, «пустит акционеров Общества путиловских заводов по миру». Даже начальник петербургской охранки в своем донесении директору департамента полиции отметил, что «эта фраза вызвала общий смех»{51}. Всем было известно, что машины в цехах Путиловского гудели, не смолкая ни на минуту: завод был завален выгоднейшими военными заказами, прибыль от которых золотым дождем сыпалась в кошельки владельцев общества.
Путиловцам не оставалось ничего другого, как остановить станки. 3 января завод замолк: 12 600 его рабочих объявили забастовку. Затем они послали делегатов на другие предприятия столицы, знакомя их со своими требованиями и прося поддержки. Среди избранных пути-ловцами делегатов были и большевики Н. Г. Полетаев и В. В. Буянов. Классовая солидарность сыграла в дальнейшем развитии событий большую роль. Почти тотчас же стачку начали Обуховский, Семянниковский, Патронный, Новое Адмиралтейство, Франко-русский, Невский и целый ряд других крупнейших предприятий города. На каждом из них шли митинги, обсуждались и выдвигались все новые и новые требования. Везде положение пролетариата было катастрофическим, всюду накопилась масса горючего материала. Путиловская стачка, по определению В. И. Ленина, и стала «искрой, которая зажгла пожар»{52}.
Пожар не сразу вырвался наружу и охватил все здание Российской империи. Пока огонь медленно разгорался, постепенно распространяясь на все новые и новые отряды рабочего класса столицы. Революционеры делали все, чтобы направить гнев народа против господствующих классов. Но массы рабочих еще слепо верили Гапону и шли за ним.
5 января Петербургский комитет РСДРП издал и распространил листовку «Ко всем рабочим Путиловского завода». «Пора, пора уже сбросить нам с себя непосильный гнет полицейского и чиновничьего произвола! — призывали большевики. — Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов и собраний; нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)… Товарищи! Не отступая от наших требований, мы должны предъявить новые требования»{53}.
Гапона листовка большевиков очень обеспокоила. По сведениям департамента полиции, он «просил рабочих листков этих не читать, а уничтожать, разбрасывателей же гнать и никаких политических вопросов не затрагивать»{54}. Однако остановить ход событий было уже невозможно. По официальным данным, 11 января бастовала 15 тыс, на следующий день — 26 тыс., 7 января — 107 тыс., а 8 января — 150 тыс. Стачка превращалась во всеобщую.
«Россия не видывала еще такого гигантского взрыва классовой борьбы, — писал В. И. Ленин. — Вся промышленная, торговая, общественная жизнь гигантского полуторамиллионного центра оказалась парализованной. Пролетариат на деле показывал, что им и только им держится современная цивилизация, его трудом создаются богатства и роскошь, на нем покоится вся наша «культура». Город оказался и без газет, и без освещения, и без воды. И эта всеобщая стачка носила определенно выраженный политический характер, являлась непосредственным прологом революционных событий»{55}.
В накаленной до предела обстановке стремительного роста забастовочного движения Гапон выдвинул план: подать царю «рабочую петицию», в которой изложить все свои просьбы. На воскресенье 9 января была назначена общегородская манифестация, а за неделю до нее началось составление и обсуждение в гапоновских организациях Петербурга самой петиции{56}.
Рабочие обсуждали не только каждый пункт петиции, но и характер будущей манифестации. По настоянию Гапона ей решили придать подчеркнуто торжественный и верноподданнический характер. «На всех собраниях, — свидетельствовал современник, — условлено было, что 9 января рабочие должны идти на Дворцовую площадь тихо и мирно, «с голыми руками», оставив дома даже перочинные ножи… Не допускать никакого шума и столкновений с полицией, уничтожать незаконные флаги, если бы таковые кем-нибудь выставлялись, и рвать листовки с прокламациями; наблюдение за порядком поручено было выборным депутатам, шедшим впереди, и при таком условии предполагалось, что войска и полиция не будут иметь повода к вмешательству, для устранения беспорядков, о чем говорилось в расклеенном по городу объявлении градоначальника». Специальная делегация рабочих заранее посетила градоначальника Фулона, и им объяснили, что «предупреждение относится только к нарушителям порядка, а в мирную толпу стрелять не будут»{57}.
Большевики делали все, чтобы разоблачить Гапона, объясняли рабочим, что в них станут стрелять. Один из руководителей Петербургского комитета РСДРП С. И. Гусев 5 января писал В. И. Ленину в Женеву: «…разоблачение Гапона и борьба с ним будут положены в основу организуемой памп агитации»{58}.
Но дело это было нелегкое: широкие массы рабочих еще верили своему «пастырю». Корреспондент-большевик сообщал в газету «Вперед»: «На собраниях постоянно выступают и социал-демократы. Их слушают охотно (по крайней мере за Нарвской заставой); в других отделениях они встречали иногда сильный отпор со стороны гапоновцев, были даже случаи избиения. Но идея идти с петицией настолько овладела умами, что бороться с ней невозможно»{59}.
В столь трудных условиях господства гапоновских идеи большевики решили все же принять участие в обсуждении петиции к царю и внести, в нее. такие требования, которые отражали бы коренные интересы пролетариата. 7 и 8 января Петербургский комитет РСДРП направил во все отделы гапоновского «Собрания» своих лучших агитаторов: членов комитета В. В. Липшица, А. П. Серебровского, И. П. Опарина — в Нарвский и Московский районы; В. А. Шелгунова, члена Нарвского райкома большевиков рабочего Невского судостроительного завода В. С. Цицарина, создателя большевистской группы в Петербургском университете К. С. Жарновецкого — в Невский. Перед рабочими-ижорцами выступили организатор заводской большевистской ячейки Е. М. Быков и др.
В значительной мере в результате агитационной работы большевиков в петицию в дополнение к экономическим требованиям были внесены и общеполитические: свобода слова и печати, свобода рабочих союзов, созыв Учредительного собрания и т. д. В. И. Ленин, анализируя содержание петиции, отмечал «чрезвычайно интересное преломление в умах массы или ее малосознательных вождей программы социал-демократов»{60}.
Не только городские власти Петербурга, но и правительство было в курсе всего, что происходило на рабочих окраинах столицы. 5 января министр финансов В. II. Коковцов подал специальный доклад царю. Рассказав о начавшейся стачке и выдвигаемых рабочими условиях, министр писал: «Вышеизложенные требования представляются незаконными, а отчасти и невыполнимыми для заводчиков. Рабочие не могут требовать сокращения рабочего времени до 8 часов, так как закон представляет заводчику право занимать рабочих занятиями до 11 1/2 часов днем и [до] 10 часов ночью, каковые нормы установлены по весьма серьезным экономическим соображениям»{61}. Последовательно отвергая одно требование рабочих за другим, Коковцов считал «настоятельно необходимым принятие действенных мер» для обеспечения безопасности имущества капиталистов. Доклад царю ярко показывал, как тесно переплелись интересы русской буржуазии и самодержавия, готового всегда прийти ей на помощь в борьбе с пролетариатом.
В дни обсуждения петиции полиция спокойно смотрела на многолюдные собрания рабочих и не разгоняла их. Но царизм уже твердо решил вместо встречи «верного народа с обожаемым монархом» устроить подданным для острастки «небольшое кровопускание».
Царские генералы, не стяжавшие лавров в битвах с японцами на полях Маньчжурии, проявили себя «блестящими стратегами» в борьбе с «врагом внутренним». План сражения, выработанный ими, был прост: не дать рабочим соединиться на Дворцовой площади, куда они стремились для встречи с «батюшкой-царем», расставить войска на дальних и ближних подступах к Зимнему дворцу и расстрелять рабочих, потопив в крови едва зародившееся движение.
Петербург разбили на восемь секторов. Во главе каждого из них поставили по генералу, дав в их распоряжение мощный военный кулак из 8 тыс. пехоты и 3 тыс. кавалерии. В помощь столичному гарнизону на всякий случай стянули войска не только из ближних городов (Пскова, Петергофа), но даже и из отдаленного Ревеля. Специальный штаб во главе с дядей царя великим князем Владимиром Александровичем взял власть в столице в свои руки. Царский дядя твердо был уверен, что знает отличный рецепт избавления России от грозящих ей неприятностей: «Лучшее лекарство от народных бедствий — это повесить сотню бунтовщиков», — заявил он{62}.
И подготовка к «лечению народных бедствий» началась. Ежедневно с 7 января издавались «Диспозиции воинских частей». В них точно указывалось, в каком месте города должна расположиться та или иная рота, тот или иной батальон. Все было заранее подготовлено, оставалось только скомандовать «Пли!». «Царь играл в войну совершенно серьезно, — писал В. И. Ленин, — как будто бы он находился перед нашествием вооруженного неприятеля»{63}.
Большевики делали все, чтобы показать рабочим пагубность избранного ими пути борьбы. 8 января Петербургский комитет РСДРП выпустил прокламацию «Ко всем петербуржским рабочим»: «Нет, товарищи, — говорилось в ней, — ждать свободы от царя, который еще недавно, в своем последнем манифесте, твердо заявил, что он не намерен отказаться от самодержавия, невозможно. Если царь и обещает реформы, он и его чиновники обманут нас. Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданной попом от имени рабочих, свободу не покупают. Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — только таким путем можно завоевать свободу. Много уже рабочей и крестьянской крови пролито у нас на Руси за свободу, но только тогда, когда встанут все русские рабочие и пойдут штурмом на самодержавие, только тогда загорится заря свободы. Освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих, ни от попов, ни от царей свободы вы не дождетесь. В воскресенье перед Зимним дворцом, если только вас туда пустят, вы увидите, что вам нечего ждать от царя»{64}.
8 января Петербургский комитет обратился со специальной листовкой «К солдатам», призывая их не стрелять в народ. «Солдаты! — писалось в ней. — В воскресение народ пойдет к царю требовать свободы. Но царь не хочет давать свободы и пошлет вас с ружьями и пушками против народа. Он прикажет вам стрелять в народ. Он может приказать вам бить стачечников. Отказывайтесь стрелять и бить ваших братьев, не слушайтесь офицеров, переходите на нашу сторону. Солдаты, идемте вместе с нами за свободу!»{65}.
Пыталась предотвратить кровопролитие и демократическая интеллигенция столицы. Она избрала специальную делегацию, в состав которой вошел и великий пролетарский писатель М. Горький. Министр внутренних дел Святополк-Мирский делегацию не принял. Он в это время был на совещании правительства, где решался вопрос о том, «как поступить завтра с рабочими»{66}. Вышедший к делегации заместитель министра многозначительно заявил: «Правительство знает, что нужно ему делать, и не допустит вмешательства частных лиц в его распоряжения»{67}.
Делегация отправилась к председателю кабинета министров С. Ю. Витте. Выслушав ее, последний высокомерно ответил: «Мнение правящих сфер непримиримо расходится с вашим, господа…». Горький решительно перебил Витте: «Вот мы и предлагаем довести до сведения сфер, что, если завтра прольется кровь, — они дорого заплатят за это!..»{68}.
Все было тщетно.
В ночь на 9 января состоялось нелегальное заседание Петербургского комитета РСДРП. На нем было решено участвовать в воскресном шествии (поскольку предотвратить его не удалось), чтобы не оставлять рабочих без революционных руководителей. В рабочие районы, где гапоновцы с утра собирались формировать колонны манифестантов, направились специальные группы, составленные из знаменосца, агитатора и ядра, их защищавшего. В подходящий момент агитатору поручалось выступить перед рабочими массами, а знаменосцу поднять красный флаг. Подобные же решения приняли районные партийные организации Петербурга. Все члены партии обязывались к 6 часам утра 9 января быть среди заводских колони, направлявшихся к Зимнему дворцу.
В ночь на 9 января многие не спали. В рабочих кварталах шли последние приготовления к торжественному шествию: женщины доставали из сундуков праздничные наряды, мужчины начищали сапоги, готовили чистые рубашки. Для мирно спавших ребятишек в свежие платки заворачивались гостинцы: путь от рабочих окраин до дворца был неблизким.
Не спало и войско. У мостов через Неву, на ключевых перекрестках, на прямых улицах, лучами сходившихся в центре города, стояли шеренги солдат. Им выдали увеличенные запасы боевых патронов, от мороза и для храбрости поднесли по «царской чарке».
Ранним серым утром в воскресенье 9 января столица империи Романовых имела необычный вид. За 200 лег своего существования улицы Петербурга видели и слышали многое: парады гвардии и восстание декабристов, взрывы бомб, сокрушавших царя и его министров, цокот копыт казачьих копей и свист нагаек, опускавшихся на плечи и головы российских подданных. Но такое случилось впервые: более ста тысяч рабочих, их жен и детей, отслужив в районных отделах гапоновскпх обществ торжественные молебны, строгими чинными колоннами двинулись с заводских окраин в центр, к Дворцовой площади. Чопорные аристократические районы города разбудило пение священных псалмов и «Боже, царя храни!».
Впереди колонн шли священники в праздничных рясах, несли хоругви, иконы, портреты царя, царицы и лиц царствующего дома.
Максим Горький весь день 9 января провел на улицах Петербурга. Вот что писал он о том, как начиналось это воскресенье. «Вера приходила, обнимала людей, возбуждала их, заглушая тихий шепот сомнений… Люди торопились поддаться давно жданному настроению, стискивали друг друга в огромный ком единодушных тел, и плотность, близость плеч и боков согревала сердца теплой уверенностью, надеждой на успех.
— Не надо нам красных флагов! — кричал лысый человек. Размахивая шапкой, он шел во главе толпы, и его голый череп тускло блестел, качался в глазах людей, притягивая к себе их внимание.
— Мы к отцу идем!
— Не даст в обиду!
— Красный цвет — цвет нашей крови, товарищи! — упрямо звучал над толпой одинокий, звонкий голос.
— Нет силы, которая освободит народ, кроме силы самого народа.
— Не надо!
— Смутьяны, черти!
— Отец Гапон — с крестом, а он — с флагом.
— Молодой еще, а тоже, чтобы командовать…
Наименее уверовавшие шли в глубине толпы и оттуда раздраженно и тревожно кричали:
— Гони его, который с флагом!..
Теперь двигались быстро, без колебаний и с каждым шагом все более глубоко заражали друг друга единством настроения, хмелем самообмана. Только что созданный, «он» настойчиво будил в памяти старые тени добрых героев — отзвуки сказок, слышанных в детстве, и, насыщаясь живою силой желания людей веровать, безудержно рос в их воображении…
Кто-то кричал:
— «Он» нас любит!..
И несомненно, что масса людей искренне верила в эту любовь существа, ею же только что созданного»{69}.
Петицию, подписанную десятками тысяч рабочих, нес Георгий Гапон. И сейчас, по прошествии 75 лет, нельзя без волнения читать этот документ, созданный доведенными до отчаяния людьми, не понимавшими еще, как найти выход из своего положения, где искать правду. Они искренне верили, что найти ее можно у царя: ведь нм столько раз говорили в церквах и гапоновских обществах, что он их главный заступник и радетель, что «нет власти аще от бога».
«Государь! Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословии, наши жены и дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают люден, к мам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою участь и молчать. Мы и терпели, по нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук…
Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, — в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление. Весь народ рабочий и крестьяне отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, совершенно не только не заботящегося об интересах народа, но попирающего эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную воину и все дальше ведет Россию к гибели»{70}.
После главного требования — Учредительного собрания, избранного на основе «всеобщей, тайной и равной подачи» голосов, в петиции выдвигались частные требования троякого рода: 1) принять меры против невежества и бесправия русского народа (амнистия, политические свободы, бесплатное обязательное народное образование);
2) принять меры против нищеты народной (замена косвенных налогов прямыми, прекращение выкупных платежей, передача земли народу, прекращение войны);
3) принять меры против гнета капитала над трудом (8-часовой рабочий день, повышение заработной платы, свобода профсоюзов, стачечной борьбы и др.).
Кончалась петиция словами, в которых слышалась не только мольба, но и угроза. «Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе… Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее»{71}.
Царь, после Ходынской катастрофы получивший прозвище Николая Кровавого, сделал за рабочих свой выбор — в могилу! Затрещали ружейные залпы, на мечущихся людей из засад рванулись храпящие кони и пьяные казаки. Около тысячи убитых и несколько тысяч раненых — такова была кровавая цена, заплаченная питерскими рабочими за урок политической грамоты, преподанный русский самодержавием.
Одной из первых подверглась нападению многотысячная колонна рабочих Нарвского района. Во главе ее шел Гапон и группа стариков путиловцев с непокрытыми головами. В руках они несли иконы, хоругви. Перед колонной, тоже с непокрытыми головами, шли полицейские: помощник пристава и околоточный. Они предупредительно останавливали встречные конкн и экипажи, чтобы те пропустили вперед крестный ход.
Но около Нарвских ворот на колонну во весь опор помчался отряд кавалеристов. Рабочие расступились, пропустив его, а затем сомкнули свои ряды и пошли дальше. И вдруг совершенно неожиданно пение псалмов и молитв было прервано треском солдатских залпов. «Что вы делаете? — закричал помощник пристава полковнику, командовавшему солдатами. — Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя?»{72} Но полковник хорошо знал, как можно стрелять. Залп следовал за залпом — пять раз. Стреляли в убегавших людей, в стоявших на коленях, в лежавших на мостовой… Даже помощник пристава получил две пули в грудь, а околоточный свалился замертво с пробитой головой. Может быть, этот незначительный эпизод ярче всего демонстрирует провокационный характер Кровавого воскресенья: одни царевы слуги организовали шествие и возглавляли его, а другие в упор стреляли по хорошо «организованным» целям.
Наконец-то после жестоких поражений в русско-японской войне царские генералы одержали «блистательную победу». На белом снегу в алых лужах крови безмолвно лежали десятки убитых, стонали раненые, тут же, как бесстрастно констатировала «Записка министра юстиции», валялись брошенные «хоругви, портреты его величества, епитрахиль и риза»{73}. Только среди рабочих Путиловского завода, шедших в этой колонне, оказалось 45 убитых (в том числе две женщины и мальчик) и 61 раненый. Однако поп-провокатор Гапон уцелел. Он шмыгнул за забор, сбрил бороду, сбросил рясу и скрылся. Через год, окончательно разоблаченный рабочими как наемный агент охранки, Гапон был приговорен ими к смертной казни и повешен в марте 1906 г. на даче под Петербургом.
9 января войска стреляли везде. По официальным сведениям директора департамента полиции, «произведены были залпы на Шлиссельбургском тракте, у Нарвских ворот, близ Троицкого моста, на 4 линии и Малом проспекте Васильевского острова, у Александровского сада, на углу Невского проспекта и улицы Гоголя, у Полицейского моста и на Казанской площади»{74}.
В газете большевиков «Вперед» была помещена статья одного из свидетелей событии на Дворцовой площади. «Я был между первыми в первой группе не с целью пробраться до дворца, ибо это, по-моему, не могло быть без побоища, а у нас ни у одного даже палки нет, — но из желания видеть собственными глазами и убедить легковерных, ибо такая тактика лучше всякой критики. Все-таки я не мог предвидеть того, что затем последовало. Городовые не мешали, а улыбались, что передавалось и рабочим. По дороге на самом деле многие присоединились. Дошли до Троицкого парка, и так как у моста была расставлена пехота, то подождали вторую группу. Двинулись вместе. К одному взводу пеших солдат подошел и другой. Дорога была загорожена. Решив, что солдаты, взявшие уже «наперевес», не пропустят наб, а штуками разгонят, я стал отходить от панели и по тропинке хотел пробраться к Кронверкскому проспекту, чтобы дойти кругом на Дворцовую площадь; не успел я отойти от панели, как послышался рожок, и моментально последовали два залпа боевыми патронами. Мимо моих ушей просвистело несколько путь, и я увидел перед собой несколько лиц, копошащихся в снегу. Я, растерявшись, не сообразил, в чем дело, и лишь сочащаяся кровь привела меня к сознанию. Тут, у моих ног лежала одна барышня, по виду интеллигентная, с лицом, утопающим в крови. Пуля ей попала в лоб и вышла в другую сторону, но не глубоко. Ее уложили на извозчика и отправили в больницу с двумя знакомыми.
Убито у нас 6 человек на месте и около 30 раненых. За последнюю цифру не ручаюсь (говорят, даже около 50), но с убитыми сам возился и знаю… Предупреждений никаких со стороны воинского начальства не было, несмотря на то, что у них было около двух эскадронов кирасирского (из Царского села) полка. Стрелял в нас Семеновский полк. Часть раненых перевязана в Народном доме. Какими пулями стреляли, можете видеть из того, что одна пуля попала в голову делопроизводителя Александровского лицея, что на Каменноостровском проспекте, стоявшему у ворот лицея, и на месте уложила его.
По окончании уборки убитых и раненых я отправился на Невский и Дворцовую. Дворцовая площадь была оцеплена со всех сторон кавалерией, а на самой площади стояли павловцы — пехота. Публики на Невском было очень много — панели (полны) заняты густо. (На Петербургской нас было четыре-пять тысяч.) «Публики», можно сказать, и не было совсем, а лишь демонстранты. Я пробрался на Дворцовую площадь. Кавалерия лошадьми и шашками разгоняла демонстрантов, но освободившееся от солдат место, сейчас занималось демонстрантами. Ругали солдат и офицеров на чем свет стоит. Иронически кричали «ура!». Александровский парк был заперт вместе с публикой, и многие демонстранты перелезали решетки и оттуда кричали на солдат. Многие сидели пл решетке (удобно в том отношении, что кавалерия не может достать до них). Я попробовал туда попасть, но не мог взобраться. Пришлось под напором лошадей идти на Невский. Немного погодя послышался тоже рожок, и павловцы вместе с кавалерией дали три залпа по рабочим в парке. Последствия были ужасны. Многие из убитых, сидевших на решетке, зацепившись брюками за гвозди от решеток, так висели в воздухе. Другие валялись убитыми и ранеными. Перевязывать их некому было и убирать их тоже невозможно — сад закрыт.
Нас стали тоже сильно теснить, и я очутился у Красного моста. Убитых увозилиобыкновенно знакомые. Видел даму, по виду торговку, убитую на извозчике: ноги висели в воздухе и по дороге потеряли один валенок. Скоро увезли убитого студента и рабочего. Рабочего взяли на руки и (носили) несли до Мойки на руках. Публика снимала шапки и кричала «Ура!», «Долой деспотизм!» и др. От смирения тут уже ничего не осталось»{75}.
«Ты прочтешь удивительные вещи, но верь им, это факты, — писал жене очевидец и участник событий Максим Горький. — Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест, рабочие Петербурга в количестве 150 т. двинулись к Зимнему дворцу… у Нарвской заставы войска встретили их девятью залпами, — в больнице раненых 93 чел., сколько убитых — неизвестно, сколько развезено по квартирам — тоже неизвестно. После первых залпов некоторые из рабочих крикнули было: «Не бойся, холостые!», но люди, с десяток, — уже валялись на земле. Тогда легли и передние ряды, а задние, дрогнув, начали расходиться. По ним и по лежавшим, когда они пытались встать и уйти, — дали еще шесть залпов… у Троицкого моста расстреляли без предупреждения, — два залпа, упало человек 60, лично я видел 14 раненых — 5 женщин, в том числе и 3-х убитых… Зимний дворец и площадь перед ним были оцеплены войсками, их не хватало, вывели на улицу даже морской экипаж, выписали из Пскова полк. Вокруг войск и дворца собралось до 60 т. рабочих и публики, сначала все шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить. Стреляли даже на Невском. На моих глазах кто-то из толпы, разбегавшейся от конницы, упал, — конный солдат с седла выстрелил в него. Рубили на Полицейском мосту — вообще сражение было грандиознее многих маньчжурских и — гораздо удачнее. Сейчас по отделам насчитали до 600 раненых и убитых — это только вне Питера, на заставах. Преувеличение в этом едва ли есть, говорю как очевидец бойни. Рабочие проявляли сегодня много героизма, во это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: «Пали! Все равно — жить нельзя!» В них налили. Бастуют все, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня»{76}.
«Толпа медленно, но неуклонно изменялась, перерождаясь в народ», — подвел итоги Максим Горький{77}.
«К оружию, товарищи!»
После первых же выстрелов начало происходить то, что власти на своем официальном языке назвали позже эксцессами. «Озлобление и возмущение массы достигло высшего предела. Толпа заняла буквально все соседние места Невского и Гоголевской улицы, избивая без пощады всех военных, которые проезжали на санях. Я видел, как толпа до крови избила двух жандармских офицеров и двух артиллерийских прапорщиков. У одного отняли саблю и сорвали эполеты, другому удалось спастись бегством. Толпа напала на одного пехотного офицера, на одного гвардейца и тоже отняла у него саблю. Пожилой генерал был ранен бутылкой в лоб, эполеты были с него сорваны, фуражка при криках «ура!» отброшена. Побили одного морского капитана. Все это происходило вблизи от войска, которое ничего не могло поделать. На Невском, недалеко от Морской, толпа составила без всякой подготовки большое народное собрание. Я слышал две пламенные речи. Одна заканчивалась кликом: «Долой самодержавие!» — кликом, который толпа подхватила с энтузиазмом. Другая речь закончена была призывом: К оружию! Толпа встретила и этот призыв с большим сочувствием»{78}.
Вот когда сыграла роль дальновидность большевиков. Заранее подготовленные и выделенные агитаторы, окруженные теперь внимательно слушающими их людьми, делали все, чтобы не дать вылиться гневу народа в акты индивидуального террора вроде избиения отдельных офицеров, а направить его в русло сознательной революционной борьбы против самодержавия.
Во второй половине дня 9 января в целом ряде мест столицы царские власти столкнулись уже с организованными революционными действиями. На Васильевском острове рабочие захватили одну частную типографию и отпечатали в ней несколько сотен листовок с призывом к революции. «К оружию, товарищи, — писалось в ней, — захватывайте арсеналы, оружейные склады и оружейные магазины… Свергнем царское правительство, поставим свое. Да здравствует революция, да здравствует учредительное собрание народных представителей!»{79}
В. И. Ленин оценил этот призыв как «замечательный, смелый практический приступ к решению задачи, стоящей теперь вплотную перед нами»{80}.
На Васильевском острове толпа, возглавляемая революционерами, захватила оружейную мастерскую Шаффа и имевшееся там холодное оружие. Около двухсот человек напали на управление второго участка Васильевской части и разгромили полицейское гнездо. Началось строительство баррикад. В ход пошло все — спиленные столбы, перевернутые тумбы для афиш, из дворов несли рухлядь, снимали с петель ворота и калитки.
Начальник петербургской охранки, сообщая о подобных фактах, отметил, что под руководством социал-демократов рабочие действовали очень организованно: пока шло печатание прокламаций, у захваченной типографии стояла вооруженная охрана, «затем печатавшие прокламации удалились и разбросали их по улице, толпа же, ожидавшая их у ворот, после раздачи прокламаций принялась подпиливать телефонные столбы и из их проволоки и подручного материала, вытаскиваемого со дворов соседних домов, устраивать баррикады…»{81}.
Баррикады поднялись не только на 5-й линии Васильевского острова, где была расположена захваченная типография, но и в целом ряде других мест. Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка доносил: «…за Средним проспектом выросла баррикада с красным знаменем посередине… Толпа держится впереди баррикады, составленной из телефонных столбов и телеграфной проволоки, натянутой поперек улицы в несколько рядов… Роты после уничтожения проволочного заграждения дали несколько залпов по баррикаде и занялись разборкой ее… Между линиями 4—5-й и 2—3-й (Васильевского острова, — К. Ш.), по которой шел полуэскадрон, устроена баррикада… Дальнейшее движение по Малому проспекту совершалось очень медленно, так как на каждом шагу встречались наваленные телефонные столбы с массой перепутанной проволоки, перевод через которую лошадей требовал много времени. Во время движения слышались крики и ругань из окон и из подворотен проходимых домов. Около 12-й линии, ввиду демонстративных действий из-за встреченной баррикады, головной ротой было дано 2 или 3 залпа и несколько одиночных выстрелов»{82}и т. д. и т. п.
По далеко не полным подсчетам на Васильевском острове было сооружено 12 баррикад. Возникали они и в самом центре города, на Невском проспекте. Здесь из скамеек и тумб для афиш народ построил баррикаду, перегородившую главный проспект столицы Российской империи.
До позднего вечера топтались на своих постах замерзшие каратели. На ночь их отвели в казармы, но всем было ясно, что события прошедшего дня будут иметь далеко идущие последствия. Еще четверо суток солдат выводили на улицы и площади.
Всю ночь на 10 января в разных местах города мерно гудели печатные станки. Революционеры размножали в тысячах экземпляров прокламации, объяснявшие народу, кто виноват во всем происшедшем. На утро на заборах, на воротах, а то и прямо на стенах домов и домишек в рабочих районах белели листовки большевиков. Каждое обращение Петербургского комитета РСДРП имело точный адрес. Одна листовка называлась «К рабочим». «Товарищи! Вы убедились теперь, что просить царя и его правительство о правах и справедливости бесполезно, — говорилось в ней. — Царь залил нашей кровью улицы Петербурга. Товарищи, с оружием в руках примыкайте к Российской социал-демократической рабочей партия, к ее Петербургскому комитету…» Большевики призывали рабочих ко всеобщей стачке, к революции во имя установления политических свобод и улучшения экономических условий жизни пролетариата.
Вторая листовка Петербургского комитета РСДРП была озаглавлена коротко, но многозначительно: «Ко всем». Напомнив о том, что произошло накануне, большевики звали весь народ включиться в революционную борьбу; «Оружие во что бы то ни стало! Только силой и кровью добывается свобода и справедливость. Где можно и надо загородить путь войскам, стройте баррикады из чего возможно: из телеграфных и фонарных столбов, экипажей, мебели соседних домов, разбирайте для этого стены, берите все, что под рукой. Кровь польется рекой. Но, товарищи, — напоминали большевики, — насколько больше ее льется на холодных полях Маньчжурии, а разве та кровь ваших братьев несет вам свободу и лучшее будущее? Нет, даром гибнут ваши братья. А здесь вы знаете, что боретесь не даром. Каждая пролитая капля вашей крови приближает день свободы»{83}.
Третья листовка была обращена «К солдатам». «Кого убивали вы? — спрашивали большевики. — Тех, которые шли к царю требовать свободы и лучшей жизни — свободы и лучшей жизни для себя и для вас, для ваших отцов и братьев, для ваших жен и матерей!.. Отказывайтесь стрелять в народ! Переходите на нашу сторону! Пойдемте вместо дружными рядами против наших врагов!»{84}.
Конечно, весь народ еще не мог подняться на борьбу с самодержавием, для этого нужно было и время и оружие, но негодование по поводу кровавых действий правительства росло среди самых широких демократических слоев.
Вечером 9 января в здании Вольного экономического общества состоялось многолюдное собрание столичной интеллигенции. Оно решительно осудило действия правительства, заклеймило офицеров-карателей и призвало войско не стрелять в народ. Здесь же начался сбор средств на раненых и для семей убитых рабочих. По рядам ходили и специальные кружки с надписью «На оружие».
Вечером 10 января после первого действия в Александрийском театре самая, казалось бы, благонамеренная публика устроила митинг протеста. «Во время антракта, — сообщалось в специальной «Записке» министерства юстиции, — неизвестный мужчина, назвавшийся членом Вольно-Экономического общества, поднялся со своего места в партере и обратился к публике с речью, в которой сообщил события дня, указал на число убитых и раненых во время происходивших беспорядков и в заключение выразил убеждение, что теперь время траура, а не веселья и что кто останется в театре, тот бесчестный человек»{85}. После выступлений еще нескольких ораторов публика покинула театр, выкрикивая антиправительственные лозунги.
Не прекращал активную борьбу пролетариат — гегемон революции. «Революция встала на ноги, — писал В. И. Ленин, — когда выступил городской рабочий класс 9-го января»{86}.
Первые дни после расстрела стачка в Петербурге была всеобщей: не работал ни один завод. «…В течение трех дней IV, 11 и 12 января, — доносил царю 16 января министр финансов, — стачка держалась на одном уровне; часть рабочих отказывалась становиться на работу, заявляя свои требования, другая же часть уклонялась от работ без всякого заявления своих желаний. С вечера 13 января в рабочей среде начало проявляться некоторое успокоение, которое еще яснее выразилось 14 и 15 января… Наиболее упорными оказались рабочие фабрик и заводов Выборгской стороны, в эти дни не приступило к работам ни одно крупное промышленное заведение»{87}? И через неделю после расстрела, 17 января, в столице бастовало 43 тыс. фабрично-заводских рабочих, не считая пролетариев, занятых на мелких полукустарных и кустарных предприятиях.
Министр финансов Коковцов не случайно жаловался царю на упорство рабочих именно крупных предприятий. Здесь влияние социал-демократов и организованность рабочих были наибольшими. В это время в Петербурге рабочие говорили: «Медведь стал, медвежата остановятся», имея в виду ведущую роль многотысячного коллектива Путиловского завода. За два первых месяца 1905 г. пути-ловцы полностью не работали с 3 по 17 января, с 28 января по 7 февраля, 11 февраля, с 21 февраля до конца месяца, т. е. 30 дней. Как правило, и остальные дни не были спокойными: волнения охватывали то одну, то другую мастерскую завода.
И так было в январе — феврале не только на Путиловском заводе, но и на всех крупнейших предприятиях Петербурга. Общее настроение рабочих столицы отчетливо выразили обуховцы.
Начальник крупнейшего казенного Обуховского завода, занятого производством вооружения для армии и флота, обратился к забастовавшим со специальным «Объявлением». Льстя рабочим, он назвал их хотя и не вполне сознательными, но честными людьми и патриотами. Во имя «веры, царя и отечества» начальник завода призывал забастовщиков возвратиться к станкам и работать на «оборону». В ответ рабочие с достоинством писали: «…объявления, подобные вывешенному Вами, мы, как честные люди, предлагаем впредь не вывешивать, да поменьше упоминать бога, изображение которого у нас расстреляли по распоряжению начальства девятого числа. Толковать же о воине с Японией в настоящий исторический момент, даже с людьми не вполне сознательными, совершенно излишне. Мы, рабочие, как Вы сами можете наблюдать, решили теперь биться до последней капли крови, до последнего издыхания, что ярко показывают текущие события»{88}.
Свидетельством резко возросшей сознательности рабочих был и рост социал-демократической партии. За два первых месяца 1905 г. количество социал-демократических кружков в четырех районах Петербурга возросло с 8—11 до 104, а число членов партии в них с 95 до 732 человек. Выросли и другие революционные партии. Это говорило о серьезных изменениях, происшедших в настроении самых широких слоев населения Петербурга.
Спад январско-февральского всплеска стачечной волны в столице происходил медленно, постепенно. Но даже когда в марте — апреле внешне все стало относительно спокойным, внутри, в недрах питерского пролетариата, шли необратимые процессы. Никто не верил, что положение стабилизируется, все были убеждены в неизбежности новых революционных взрывов в самое ближайшее время.
Эхо воскресных залпов
Эти взрывы зрели не только в столице. Залпы 9 января, прогремевшие в Петербурге, услышала вся страна.
На другой день после расстрела Московский комитет РСДРП выпустил листовку «К рабочим». Рассказав о том, что произошло в Петербурге, большевики писали: «Как вы сами теперь видите, мирным путем ничего но добьешься, — так выходите на улицу с оружием в руках. Заставляйте бастовать неприсоединившиеся фабрики. Помните, что в случае сильного движения в Москве к вам присоединятся рабочие Орехово-Зуева и Иваново-Вознесенска. Следуйте примеру петербургских товарищей — они вооружены и дали клятву добиться своего или умереть… Помните, что за вас вся интеллигенция, вся учащаяся молодежь, — y одним словом, за вас весь русский народ»{89}.
Призыв большевиков нашел отклик среди московских рабочих. В тот же день, 10 января, забастовали фабрики бр. Бромлей, Вейхельта и другие предприятия, «причем, — как сообщал директор департамента полиции, — началась агитация за устройство, по примеру Петербурга, всеобщей забастовки»{90}. На следующий день забастовало 21 промышленное заведение, а число стачечников возросло до 14 тыс.
В архиве сохранился интересный документ: «Сводка телефонных сообщений приставов и полицейских надзирателей в Московское охранное отделение о ходе стачечного движения в Москве» за И января. Из него видно, что телефон в охранке с 7 часов 40 минут утра до 9 часов вечера не замолкал буквально ни на минуту. Отовсюду шли тревожные вести, везде возмущенные москвичи бросали станки, митинговали, выходили на улицу и призывали рабочих соседних предприятий последовать их примеру.
12 января к забастовке присоединилось 14 фабрик с 3,3 тыс. рабочих. На следующий день еще 17 с 3 тыс. человек. «В течение дня, — доносила охранка, — войсковыми и полицейскими нарядами рассеивались группы рабочих, пытавшихся образовать толпу, и арестовано 8 коноводов»{91}. В январе в Москве бастовало, по официальным, явно преуменьшенным данным, более 40 тыс. человек, т. е. треть московского промышленного пролетариата.
Движение протеста перекинулось и на предприятия Московской губернии. Простой их перечень занял у департамента полиции не одну страницу убористого текста. Причем характерно то, что в одних случаях рабочие выдвигали конкретные требования, а в других «прекратили работы, не заявляя никаких требований и не нарушая ни в чем порядка»{92}. Чувство пролетарской солидарности с расстрелянными в Петербурге братьями по классу заставляло москвичей выступать в их поддержку. В ряде случаев царские власти прибегали в борьбе с забастовщиками к помощи солдат, а в Мытищах открыли стрельбу по рабочим вагоностроительного завода, вышедшим на улицы города.
Всего в связи с событиями 9 января в Москве бастовало 140 заводов и фабрик, 52 тыс. человек. Забастовки в Москве и Московской губернии носили кратковременный характер. Но власти ясно чувствовали, что наступившее затишье ненадежно. «Это, несомненно, лишь временное затишье, — доносил в столицу фабричный инспектор, — обусловленное неблагоприятным для рабочих положением (рабочие только что вернулись после рождественских праздников из деревень, были без денег и боялись потерять место). При первых же благоприятных условиях подобное движение легко может возобновиться»{93}.
Анализируя ход разгоравшейся революции, В. И. Ленин в конце января 1905 г. отмечал: «В промежутке между массовыми движениями учащаются, как и всегда, единичные террористические акты: покушение на одесского полицмейстера, убийство на Кавказе, убийство прокурора сената в Гельсингфорсе»{94}. Наиболее громким террористическим актом было убийство московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, предпринятое Боевой организацией партии эсеров.
Любимый дядя царя, развращенный до мозга костей пьяница, одна из самых влиятельных и самых мрачных фигур в царском окружении, являлся самым ярым и самым решительным сторонником крутых *мер в отношении рабочих, студентов и всей московской интеллигенции. Вся Россия знала, что с его именем связаны не только слава грязного развратника, но и деятельность зубатовских организаций. По его протекции получили назначение самые реакционные министры — Сипягин, Плеве и другие полицейские зубры. Именно поэтому, желая нанести Николаю II наиболее чувствительный удар, Боевая организация эсеров приговорила царского любимца к смертной казни.
4 февраля Иван Каляев в Кремле, у Никольских ворот, бросил бомбу в карету Сергея Александровича. Карета разлетелась в щепки. Чудом оставшийся в живых Иван Каляев был осужден и повешен.
Отдавая должное мужеству людей, подобных Каляеву, социал-демократы отрицательно относились к индивидуальному террору. Еще на II съезде РСДРП В. И. Ленин предложил резолюцию о порицании тактики асе-ров: объезд решительно отвергает террор, т. е. систему единичных политических убийств, как способ политической борьбы, в высшей степени нецелесообразный в настоящее время, отвлекающий лучшие силы от насущной и настоятельно необходимой организационной и агитационной работы… — говорилось в ней{95}.
Ленин писал, что эсеры с бомбами «подкарауливали в Москве Сергея в то время, как масса (в Питере)… без оружия, без революционных офицеров и без революционного штаба, «с гневной яростью кидалась на колючую щетину штыков», как выражается та же «Рев. Россия» (нелегальный печатный орган эсеровской партии. — К. Ш.)»{96}. Чтобы одержать над самодержавием победу, у народов России был один-единственный способ: массовое движение, перерастающее во всенародное вооруженное восстание. Именно по «этому пути и призывали идти пролетариат и крестьянство революционные социал-демократы.
Революционное движение охватило по только Центральный промышленный район со второй российской столицей Москвой. Оно вспыхнуло и в Поволжье — Нижнем Новгороде (Сормове), Казани, Самаре. Особенно крупные волнения произошли в Саратове. Как только здесь узнали о подробностях событий 9 января, рабочие без предъявления каких-либо требований начали стачку. На третий день, 14 января, она превратилась во всеобщую — остановились железнодорожные мастерские, заводы, прервалось телеграфное и железнодорожное сообщение. Даже учащиеся гимназий и реальных училищ вышли на уличные демонстрации. На товарной станции 15 января собрался грандиозный митинг — 3 тыс. человек. При приближении жандармов в них открывали огонь. Всеобщая стачка продолжалась здесь неделю.
Не остался безучастным и пролетариат Украины. Работавший слесарем в Луганске К. Е. Ворошилов пишет: «17 января забастовали юзовские металлисты, 22 января — рабочие Петровского завода в Енакиеве, 24 января — горловские машиностроители, 25 января — рабочие заводов и шахт Макеевки, в начале февраля забастовали рабочие Краматорского, Дружковского и некоторых других заводов». Луганские большевики назначили всеобщую стачку на 18 февраля{97}.
Даже в далекой Сибири рабочий класс высказал свое отношение к Кровавому воскресенью. В Томске 18 января под руководством С. М. Цирова и рабочего-печатника И. Кононова произошла демонстрация. Знаменосца Кононова охраняла боевая Пружина. На демонстрацию напали казаки, завязалась перестрелка, в результате которой были убит И. Кононов и 13-летний мальчик, около 200 человек было ранено, 120 арестовано. Похороны жертв демонстрации 18 января превратились в новую манифестацию, в которой приняло участие около 2 тыс. человек.
Особенно широкий размах революция с первых же дней получила в Прибалтике, Польше, на Кавказе в значительной мере потому, что здесь гнет политический и экономический переплетался с гнетом национальным и усиливался им. «В столице 9 января грянул первый гром революционного выступления пролетариата, — писал Ленин о первом периоде революции. — Раскаты этого грома пронеслись по всей России, подняв с невиданной раньше быстротой свыше миллиона пролетариев на гигантскую борьбу. За Петербургом последовали окраины, где национальное угнетение обострило и без того невыносимый политический гнет. Рига, Польша, Одесса, Кавказ стали по очереди очагами восстания, которое росло в ширину и в глубину с каждым месяцем, с каждой неделей»{98}.
Как только в Риге стало известно о событиях 9 января, в городе закрылись театры, институты, гимназии, два дня проходили многолюдные демонстрации, которые полиция и войска пытались зверски подавить. В Риге шли настоящие уличные бои: трещали залпы, озверевшие казаки пускали в ход сабли, специальный унтер-офицерский батальон орудовал штыками и прикладами… Битва была кровавой. Убегая от солдатских пуль, демонстранты сошли на лед Двины. Недостаточно крепкий, он стал проламываться. Десятки людей утонули в ледяной воде. Даже по официальным данным в результате оказалось 48 убитых и 50 раненых, а по более точным — 73 убитых и свыше 200 искалеченных. Гораздо меньшие потери понесли «доблестные» царские вояки. Это и понятно. Плохо вооруженные рабочие и студенты могли ответить на залп выстрелом, на кавалерийскую атаку — броском булыжника. «Не предъявляя первоначально никаких[2] требований, — подчеркивал в своем донесении в Петербург старшин фабричный инспектор, — рабочие, переходя с фабрики на фабрику, везде останавливали работу. 13 января почти все фабричные и некоторые ремесленные заведения, имеющие в сложности свыше 39000 рабочих, бастовали»{99}.
Выступление рабочих возглавил Рижский комитет Латышской социал-демократической рабочей партии. Эффективность его руководства признала даже царская администрация. На третий и четвертый день после начала событий, сообщала в столицу фабричная инспекция, «на многих фабриках появились общие, везде отнородные (подчеркнуто в тексте документа. — К. Ш.) требования, близкие к требованиям рабочих Петербурга и других городов»{100}. В Риге, как и везде в России, требовали политических свобод, уничтожения самодержавия, 8-часового рабочего дня, улучшения экономических условий жизни.
Рижане действовали настолько организованно, что царские власти разводили руками от удивления. На одном из крупнейших заводов города — «Фениксе» — директор отказался разговаривать с выборными депутатами рабочих и объявил об увольнении «зачинщиков».
Вот что рассказывает об этом чиновник министерства финансов: «Завод забастовал. Настроение было крайне возбужденное. Рабочие бросились за топорами и грозили серьезным разгромом. Тогда директор вызвал отвергнутых ранее депутатов и просил их до возобновления переговоров успокоить толпу (2200 человек). Спокойствие на глазах инспектора было восстановлено за 3 минуты времени, возобновились переговоры с депутатами, и после достигнутого соглашения, рабочие немедленно, как один человек, все стали на работу»{101}.
Кровавые столкновения имели место и в других городах Прибалтики. В Ревеле «рабочее движение с удивительной быстротой охватило в 2–3 часа положительно все виды наемного труда: фабрично-заводских рабочих, железнодорожных, портовых, ремесленных, служащих конки, прислугу. Через несколько дней настроение передалось и в деревни — на мелкую сельскохозяйственную промышленность и мызных рабочих»{102}. Началась забастовка, ставшая почти всеобщей: город погрузился во тьму, закрылись магазины, остановился транспорт. 14 и 15 января и в Ревеле загремели залпы. Более 10 человек было убито, около 100 ранено.
Особенно сильные революционные выступления произошли в Царстве Польском (так тогда называлась часть Польши, входившая в состав царской империи). С первых же дней движения руководство им взяла в свои руки социал-демократическая партия Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ). Уже 10 января Главное управление СДКПиЛ обратилось с листовкой, в которой призывало: «Рабочие! Не будем последними в борьбе, которую рабочие во всей России должны вести против русского правительства; от солидарной борьбы рабочего люда России и Польши будет зависеть осуществление политической свободы для народа»{103}. С утра 14 января в Варшаве началась забастовка, через день ставшая всеобщей. Рабочие вышли на улицы, собирались группами, стали взламывать оружейные магазины и разбирать оружие.
Уже к 16 января в результате вооруженных столкновений было убито около 50 человек и ранено около 60 (установить точно цифры не представлялось возможным, так как рабочие уносили убитых и раненых товарищей).
В воскресенье, 16 января, солдаты опять открыли пальбу. В этот день еще было «убито до 60 чел., цифра раненых пока не определена»{104}. Борьба в Варшаве сразу же приняла классовый характер. В своем «Отчете» СДКПиЛ писала, что в первые дни «некоторые солдаты стреляли вверх: обер-полицмейстер пришел к заключению, что убитых мало, и строжайше приказал получше целиться»{105}. В следующие дни лейб-гвардейцы «исправились». Причем особую жестокость по отношению к восставшим проявляли офицеры-поляки — корнеты Долинский и Пшездецкий, не только внимательно следившие за солдатами, по и лично стрелявшие в народ.
Революционные выступления охватили Варшавскую, Петрковскую, Радомскую, Калишскую, Люблинскую, Седлицкую губернии. Особенного размаха достигли они в центре текстильной промышленности — Лодзи. Начавшись 13 января, Лодзинская стачка к вечеру 14 стала всеобщей: в городе забастовали все 70 с лишним тысяч рабочих, закрылись театры, прекратились занятия в учебных заведениях. 19 января началось строительство баррикад. Стянутые в город два пехотных полка развернули «боевые действия»: загремели залпы, полилась кровь. 20 января 15-тысячная толпа рабочих в Сосновицах и Домброве разгромила железнодорожную станцию и прервала железнодорожное сообщение. В течение нескольких дней здесь не прекращались рабочие демонстрации с красными флагами и лозунгами «Долой самодержавие!», «Долой войну!», «Да здравствует конституция!».
Не спокойно было и в другом конце романовской державы — на Кавказе, где дело, по словам В. И. Ленина, «дошло уже до всенародного восстания против самодержавия»{106}.
Первые результаты
Одним из важнейших результатов начавшейся революции был рост влияния революционной социал-демократии. Вспоминая об этом времени, вождь большевиков писал: «До 22 (по старому стилю 9) января 1905 года революционная партия России состояла из небольшой кучки людей… Несколько сотен революционных организаторов, несколько тысяч членов местных организаций, полдюжины выходящих не чаще раза в месяц революционных листков, которые издавались главным образом за границей… таковы были революционные партии в России и в первую очередь революционная социал-демократия до 22 января 1905 года… Однако в течение нескольких месяцев картина совершенно изменилась. Сотпи революционных социал-демократов «внезапно» выросли в тысячи, тысячи стали вождями от двух до трех миллионов пролетариев»{107}.
Большевики прилагали огромные усилия, чтобы организовать пролетариат на борьбу с самодержавием, поставить и разъяснить стоящие перед ним задачи. Только за 12 дней, с 9 по 20 января 1905 г., один Петербургский комитет выпустил 24 различные листовки. Листовки издавали Выборгский, Василеостровский и Петербургский районные комитеты.
Для усиления руководства пролетарским движением при первых же известиях о начавшейся революции В. И. Ленин и заграничный большевистский центр направили в Россию старых, опытных партийных работников: М. Н. Лядова, В. Д. Бонч-Бруевича, П. А. Красикова и др. Они внесли немалый вклад в организацию революционной борьбы в Петербурге, Москве, Одессе и еще в целом ряде пролетарских центров.
На крупнейших промышленных предприятиях большевикам в первые месяцы революции удалось создать иногда весьма сильные организации. Так, в феврале — апреле 1905 г. на Путиловском заводе большевистские группы в 10–15 человек возникли в лафетно-снарядной, пушечной, паровозомеханической, новомеханической и литейной мастерских. Укреплялись и росли организации большевиков и в других крупных заводских коллективах.
Активную роль в рабочем движении с момента начала революции, как мы уже говорили, играли социал-демократы Королевства Польского и Литвы и Латышская социал-демократическая рабочая партия.
Что касается меньшевиков, то они по сути дела плелись в хвосте массового рабочего движения. Например, за весь январь меньшевистский Харьковский комитет РСДРП не издал ни одной листовки и лишь один-единственный раз перед рабочими выступил представитель от комитета. Приблизительно так же дело обстояло и в Киеве, Екатеринославе и других городах, где комитеты РСДРП были меньшевистскими.
Бундовские организации, работавшие в западных губерниях России, где преобладал ремесленный пролетариат, не пользовались почти никаким влиянием среди крупного промышленного пролетариата. Выступая за обособленные действия рабочих еврейской национальности, бундовцы подрывали единство и сплоченность рабочих России в их борьбе с общим врагом — царским самодержавием и капиталом.
Революция показала, что у эсеров, имевших влияние на мелкобуржуазные слои населения, с рабочими массами крупных промышленных предприятий широких связей не было. Определенное место их деятельность занимала только в политической жизни отдельных промышленных центров — Риги, Вильно, Баку. Белостока, Житомира, некоторых городов Поволжья. Один из хорошо информированных жандармских «специалистов» по истории революционных партии отмечал: «В охватившем после 9-го января Россию массовом движении партийные организации (эсеров. — К. Ш.) не сыграли почти никакой самостоятельной роли…»{108}.
Волна рабочего движения после Кровавого воскресенья дала и еще один результат: впервые в истории России в феврале — марте 1905 г. начали вызревать зачатки новой формы власти. На отдельных предприятиях стали возникать Советы.
Первый из таких Советов по призыву большевиков был создан в конце февраля 1905 г. на Алапаевском заводе на Урале.
Весной 1905 г. подобные же организации были созданы под руководством членов РСДРП и на некоторых других предприятиях Урала — на Надеждинском заводе, на Мотовилихинском орудийном заводе. Все они имели одну отличительную особенность: возникнув как орган руководства стачкой определенного предприятия, эти организации после окончания забастовки продолжали существовать на протяжении многих месяцев (до зимы 1905 г.) и занимались более широким кругом дел, чем дела своего завода.
Главным же результатом первых месяцев революции явилось то, что повсеместно гегемоном движения стал пролетариат.
Царизм начинает маневрировать
Одной из отличительных черт самодержавия была его дремучая заскорузлость. Царизм отказывался учитывать требования народов России, а когда в стране разгоралось революционное движение, которое нельзя было заглушить солдатскими залпами и задавить с помощью одних казаков, царское правительство пускало в ход политику «волчьей пасти и лисьего хвоста». Так случилось и в начале 1905 г.
После двух дней боев, 11 января, царь учредил специальный пост санкт-петербургского генерал-губернатора и назначил на него ярого реакционера генерала Д. Ф. Трепова, которого даже царские сановники именовали не иначе как «вахмистром по образованию и погромщиком по убеждению»{109}. Министр внутренних дел Святополк-Мирский, с именем которого связывалась «либеральная весна», был уволен в отставку, а его пост занял Булыгин. По «делу 9 января» в Петербурге полиция арестовала 608 человек, в Москве—167 участников стачки солидарности с пролетариатом столицы. Аресты были произведены также в Харькове, Риге, Баку, Тифлисе, Владимире, на Урале и во многих других центрах.
Широко применял царизм в борьбе с революцией и другое традиционное средство — натравливание одного народа на другой. Спровоцированная местной администрацией, в Б^ку вспыхнула татаро-армянская резня (6–9 февраля), унесшая десятки жизней и искалечившая сотни. Подстрекаемые агентами правительства пьяные подонки общества, возглавляемые лавочниками, лабазниками, мелкими торгашами, организовали еврейские погромы в Мелитополе, Симферополе, Житомире, Брест-Литовске.
Но все было тщетно. Революционное движение не только не шло на убыль, но все ширилось и ширилось. Тогда царизм наряду с жестоким преследованием активных борцов революции пошел на заигрывание с законопослушными подданными царя. Уже при первом разговоре с вновь испеченным петербургским генерал-губернатором Треповым царь заявил, что признал «крайне необходимым теперь же, рядом с мерами строгости, дать почувствовать доброй и спокойной массе рабочего люда справедливое и заботливое отношение правительства»{110}.
Идя навстречу царю, министр финансов В. Н. Коковцов подал ему специальную записку, в которой предлагал безотлагательно, «но без внесения в положение нашей фабрично-заводской промышленности каких-либо потрясений» удовлетворить некоторые требования рабочих. Цель своего доклада Коковцов высказал откровенно: такая мера «убедила бы рабочий люд в попечительном отношении к нему правительства к содействовала бы постепенному отдалению рабочих от революционных элементов, внушающих им, что улучшение рабочего быта может быть достигнуто только с помощью насильственных действий»{111}.
В головах царских сановников родилась бредовая идея — «возродить обаяние царского имени», для чего устроить несостоявшуюся 9 января встречу царя с «народом». Участковые приставы получили от петербургского генерал-губернатора Трепова экстренный приказ отобрать с хозяевами заводов и фабрик благонадежных рабочих, придать им благолепный вид и представить эту «рабочую» делегацию для встречи с царем. 19 января 34 хозяйских прихвостня под пристальными взглядами камер-лакеев робко жались к стенам царскосельского дворца. После долгого ожидания вышел хозяин. Ровным бесстрастным голосом царь заявил, что прощает рабочим их вину 9 января, ибо знает о любви к себе и о том, что действовать «скопом» их подбили революционеры-мятежники. Чуть повысив голос, по так же бесстрастно Николай подтвердил, что если подобные «беспорядки» возникнут вновь, то он вновь прикажет солдатам стрелять. В заключение царь пообещал «великодушно» пожертвовать 50 тыс. рублей для раздачи вдовам и сиротам жертв 9 января.
Когда весть об этой «делегации» и о царской милости дошла до рабочих, возмущению их не было предела. Начальник петербургской охранки доносил директору департамента полиции 25 января, что стачечное движение в последние дни не только не ослабело, а, наоборот, усилилось и что рабочие, установив имена «делегатов», бьют их смертным боем, а «делегаты» боятся даже жаловаться и трусливо увольняются с заводов. О том же писала и большевистская газета «Вперед»: «Путиловцы страшно возмущены комедией приема будто бы депутатов царем. В числе депутатов был Сорокин, заведомый шпион. Положение бывших депутатов теперь крайне опасное: рабочие грозятся убить их или по крайней мере избить»{112}. «Подлой комедией во дворце» назвали все происшедшее большевики и призывали к свержению самодержавия, созыву Учредительного собрания свободно выбранных представителей всего народа.
Между тем и «лисий хвост» мел вовсю. В конце января решено было учредить специальную комиссию по рабочему вопросу под председательством министра финансов В. П. Коковцова и одновременно особую «Комиссию для выяснения причин недовольства рабочих в г. С.-Петербурге и его пригородах и изыскания мер к устранению таковых в будущем» под председательством сенатора Н. В. Шидловского. В состав последней решили ввести, кроме чиновников, представителей от владельцев заводов и от рабочих. Памятуя конфуз с «делегацией» к царю, на этот раз рабочим предложили выбрать к 17 февраля 1905 г. из своей среды 50 представителей.
Большевики решили использовать выборы в комиссию Шидловского для самой широкой агитации за выдвижение политических требований и включение рабочих социал-демократов в состав делегации. На специальном совещании Петербургского комитета РСДРП с представителями 45 крупнейших предприятий были выработаны условия, на которых рабочие соглашались принять участие в работе комиссии. Они сводились к требованию политических свобод, амнистии арестованным товарищам и полной гласности работы комиссии. 60 агитаторов Петербургского комитета пошли на фабрики и заводы, чтобы объяснить суть этих решений.
Обстановка на заводах по сравнению с концом 1904 г. в корне изменилась. Правда, и теперь отсталых рабочих все еще пугали слова «политика», «политические требования», но они уже понимали, что главная причина их бед именно политическое бесправие. Вот как один из современников описывает выборы делегата на одном из заводов. В большом мрачном цехе на станке стоит выдвинутый выборщик (выборы в комиссию были двухстепенными) и слушает наказ рабочих. Происходит такой характерный для первых дней революции диалог:
«— Ты там в комиссии-то насчет политики не больно… Ну ее к лешему!
— О политике? Да боже меня сохрани! Но чтоб свободу слова дали… И нужно будет еще сказать, чтобы арестованных выпустили. Еще я думаю сказать, чтобы наши заседания в газетах печатались и все полностью, конечно… Нужно, мол, нам свободу союзов, собраний, а самое главное — свободу стачек… насчет государственного страхования…
— Не забудь чего-нибудь. Как сегодня все говорили, так там и валяй… А политики не нужно»{113}.
Когда 17 февраля девять групп выборщиков, объединенных по профессиональному признаку, встретились вместе, чтобы согласовать общие пожелания и выбрать делегатов в комиссию, они единодушно приняли как экономические, так и политические требования, а затем по совету большевиков заявили, что делегатов в комиссию станут выбирать только после предварительного согласия Шпдловского включить в план работы комиссии согласованные ими вопросы. От обсуждения политических требований (бесцензурная публикация отчетов комиссии, освобождение всех арестованных после 1 января 1905 г. рабочих, восстановление закрытых отделов «Собрании русских рабочих», гарантии неприкосновенности личности и жилищ) Шидловский категорически отказался. Тогда выборщики (7 из 9 групп) отказались от выбора делегатов. Так бесславно лопнула эта затея царизма, прозванная большевиками «Комиссией государственных фокусов».
Вскоре царизм совершил еще один зигзаг в своей внутренней политике, свидетельствовавший о немалом растерянности царской власти: 18 февраля 1905 г. было издано за один день три взаимоисключающих документа.
Утром 18 февраля с амвонов всех церквей прозвучал царский манифест, в котором Николай грозил решительным искоренением крамолы, призывал к борьбе с внутренними врагами, помышляющими «разрушить существующий государственный строй и, вместо него, учредить повое управление страной на началах, отечеству нашему не свойственных». Царь потребовал от всех чиновников «усугубить бдительность по охране закона, порядка и безопасности». Закапчивался манифест призывом вознести молитвы «к вящему укреплению истинного самодержавия»{114}.
Днем 18 февраля был опубликован указ сенату противоположного содержания: частным лицам и организациям разрешалось подавать в совет министров на имя царя предложения об усовершенствовании «государственного благоустройства». Стремление к реформам расценивалось уже не в качестве смуты и «покушения на устои», как провозглашалось в манифесте, а как похвальное «радение об общей пользе и нуждах государственных».
Вечером 18 февраля в Царском Селесобрались министры и некоторые из членов Государственного совета. Обстановка была гнетущей, сановники говорили о беспорядках и необходимости каких-либо уступок «благомыслящей части общества». «Можно подумать, что вы боитесь революции», — мрачно буркнул царь. «Государь, — со вздохом ответил министр внутренних дел Булыгин, — революция уже началась»{115}. Затем он предложил Николаю подписать заранее подготовленный рескрипт (официальное обращение) на имя министра внутренних дел о созыве особого совещания для выработки условий создания при царе законосовещательного органа из «достойнейших, доверием народа облеченных», избранных от населения людей для предварительной разработки законодательных предложений при «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»{116}, т. е. самодержавия. Под давлением министров царь подписал рескрипт, который был явно ему не по душе.
Итак, указ разрешал участвовать в обсуждении «государственного благоустройства» всем подданным императора, рескрипт говорил лишь об избранных. Угрозы манифеста нейтрализовались рескриптом, а надежды, которые он мог породить среди легковерных, подрывались манифестом.
Чувствуя нарастание революции, царизм, как видим, в страхе бросался от одной меры к другой.
Либералы «розовеют»
Для либералов вспыхнувшая революция была неожиданным и неприятным сюрпризом. Они понимали, однако, что справиться с ней одними репрессиями не удастся. По их мнению, следовало пойти по другому пути: «взять революцию в руки, канализировать ее», т. е. направить революционную энергию народа на достижение тех целей, которые соответствовали интересам либерально-монархической буржуазии, «ввести революционный пыл наступления в формы конституционной борьбы». Так родилась тактика либералов в отношении революция, выраженная формулой «возглавить, чтобы обезглавить», т. е. попытаться примазаться к революции, встать во главе ее, добиться от царизма для себя уступок и тотчас же пойти с ним на сговор, предав обманутый народ. Зачем, господа, нам спорить, заявил на одном из митингов П. Н. Милюков, обращаясь к демократическим массам, Вы делайте за сценой гром, а мы будем играть на сцене. Но игра на сцене требовала и от либералов определенной бутафории и определенных театральных жестов. Так начался тот процесс, который В. И. Ленин летом 1905 г. определил словами: «Либеральная буржуазия «порозовела» после 9-го января…»{117}.
Уже 14 января 1905 г. часть либералов поторопилась высказаться за созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Учредительное собрание, по их мнению, нужно было созвать для того, чтобы принять «октроированную* (т. е. дарованную царским манифестом) конституцию и таким способом мирно, без потрясений перейти от неограниченного самодержавия к конституционной монархии.
Ясно понимая, что без соответствующих экономических уступок широкие народные массы, и прежде всего многомиллионное крестьянство России, не привлечь под свои знамена, либералы впервые решили официально выдвинуть и требования экономических реформ. (Отдельными лицами подобные мысли высказывались на страницах «Освобождения» еще в 1903 г.) 24 февраля 1905 г. собравшийся в Москве IV съезд земцев-конституционалистов высказался за принудительный выкуп части помещичьих земель для «необходимых прирезок в интересах малоземельных групп разных категорий» и создание из казенных, частью удельных, а в некоторых случаях и помещичьих земель специального государственного земельного фонда с целью «эксплуатации его в интересах трудящегося населения!»{118}.
Анализу февральского решения земцев-конституционалистов В. И. Ленин посвятил специальную статью «Аграрная программа либералов»{119}. Отметив близость народнических и либеральных планов реорганизации аграрного строя России, Ленин четко вскрыл их классовую подоплеку, также указал, в каком направлении должны вести большевики агитацию в деревне. «Слышите ли, крестьяне? — заканчивал свою статью в большевистской газете «Вперед» от 20 (7) апреля В. И. Ленин. — Вас еще раз хотят облагодетельствовать чиновническим путем, «упорядочить» вашу жизнь помещичьим вмешательством, «выкупить» вам земли по образцу проклятой памяти старого выкупа! Помещики так добры, так добры: видя, что у них земли грозят даром взять, они великодушно соглашаются их продать, — за сходную цену, разумеется… Согласны ли вы на такое помещичье и чиновничье вмешательство? Или вы хотите вмешаться сами и Сами устроить себе свободную жизнь? Тогда соединяйтесь с городским пролетариатом, боритесь за республику, поднимайтесь на восстание, которое принесет вам революционное правительство и революционные крестьянские комитеты!»{120}.
Вождь большевиков внимательно следил за действиями либералов. «…Буржуазия в общем и целом стоит теперь за революцию, усердствуя с речами о свободе, все чаще и чаще заговаривая от имени народа и даже от имени революции», — отмечал В. И. Ленин в книге «Две тактики социал-демократии в демократической революции»{121}. «…Шаг влево нашей либеральной буржуазии несомненен. Идет вперед революция, за ней ковыляет и буржуазная демократия», — вновь подчеркивал он уже после выхода «Двух тактик»{122}.
Полевение либералов продолжалось и после февральского съезда земцев-конституционалистов. 25–28 марта в Москве состоялся III съезд «Союза освобождения». На него явилось около 50 делегатов из 27 городов. Они представляли 69 групп «Союза освобождения», который объединял 1600 членов. Съезд принял программу, делавшую шаг вперед от дореволюционных заявлений освобожденцев. Она предусматривала создание народного представительства на началах всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов, введение буржуазно-демократических свобод, включала и требования социальных реформ: наделение малоземельных крестьян государственными, удельными, кабинетскими землями, а где их нет, и частновладельческими (с вознаграждением прежних владельцев), введение государственного страхования рабочих и 8-часового рабочего дня немедленно в тех производствах, где это возможно, и «приближение к нему в других производствах».
Характерно было и другое: программа не только умалчивала о целом ряде важнейших вопросов (например, о том, быть в России монархии или республике, быть народному представительству однопалатным или двухпалатным), но и имела красноречивое заключение — положения программы «могут считаться обязательными лишь — постольку, поскольку, политические условия останутся неизменными». Допущение подобной оговорки «Союз освобождения» рассматривал как неизбежное и необходимое условие всякой политической программы, «преследующей цели реальной политики»{123}.
«Борьба между самодержавием и революционным народом обостряется», — писал Ленин в связи с опубликованием этой программы в статье «Революционная борьба и либеральное маклерство». Либералам «надо лавировать между тем и другим, опираться на революционный народ (подманивая его «демократизмом») против самодержавия, опираться на монархию против «крайностей» революционного народа»{124}. Отметив многочисленные оговорки программы, придававшие ей, по сути дела, не обязательный, а рекомендательный характер, Ленин пророчески добавлял: «Конституционно-демократическая» (читай: конституционно-монархическая) буржуазия сторгуется с царизмом на более дешевой цене, чем ее теперешняя программа, — это не подлежит сомнению, и сознательный пролетариат не должен делать себе на этот счет никаких иллюзий»{125}.
Дальнейшие события подтвердили правоту ленинского высказывания. Через месяц, 22–26 апреля, в Москве прошел III общеземский съезд. Оп уже вполне определенно высказался не только за сохранение монархии, но и за введение в стране двухпалатной системы народного представительства. Верхняя палата должна была выбираться двухстепенно и состоять из делегатов земств и городских дум, нижняя — на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. «Государственную власть наши прекраснодушные либералы стараются возможно более равномерно и «справедливо» поделить между тремя силами: монарх, верхняя палата (Земская палата), нижняя палата (Палата народных представителей): самодержавная бюрократия, буржуазия, «народ» (то есть пролетариат, крестьянство и мелкая буржуазия вообще)», — разоблачал либеральные проекты В. И. Ленин, настаивая на передаче всей полноты власти народу{126}.
Проходивший тогда же, в апреле, съезд земцев-конституционалистов вновь выступил с требованием проведения выработанной им аграрной программы. Социальные и экономические требования выдвигались либералами не без задней мысли. Они, и в частности аграрная программа, рассматривались ими не только как способ разрешения острейшего для России аграрного вопроса, но и как средство для завоевания на свою сторону крестьянства.
Для создания социальной опоры в городе, прежде всего среди интеллигенции, «Союз освобождения» еще в конце 1904 г. принял решение образовать союзы по профессиям и придать им характер политических организаций. Тогда же, в ходе «банкетной кампании», возникли и первые союзы — «Союз инженеров и техников» и «Академический союз» (декабрь 1904 г.). Однако большинство союзов оформилось лишь после 9 января. Они объединили довольно широкие слои демократической интеллигенции, и большевики повели борьбу за завоевание этих союзов на сторону революции.
Уже первые месяцы революции наглядно продемонстрировали два факта. Во-первых, крах старой тактики либералов. 40 лет они просили «увенчания здания» — организации при царе совещательного органа из представителей земства — и 40 лет слышали от царей один и тот же ответ: «Оставьте бессмысленные мечтания!». Минуло немногим более месяца после начала революции, и царизм под давлением народа пошел на уступки.
Во-вторых, обнаружилось, что либералы боятся революционного народа, готовы «законодательствовать» совместно с представителями центральной власти. Даже самые левые из них, собравшиеся на III съезд «Союза освобождения», утверждали: «…экономические нужды крестьян, например прирезка земли и т[ому] под[обное], могут быть удовлетворены только законодательным путем при участии народа в законодательстве, а не местными средствами вроде разгрома усадеб и пр. К призыву к насилиям над личностью и имуществом частных лиц должно быть занято резко отрицательное отношение»{127}.
Революция еще только-только разгоралась, а либералы уже мечтали о том, чтобы скорее начать «законодательствовать»!
«Первые уроки»
Находившийся в эмиграции В. И. Ленин с первого же дня революции получал довольно обширную информацию от большевиков Петербурга, Москвы, Урала и других промышленных центров, а также из прессы. Это дало ему возможность по горячим следам анализировать события в стране и делать выводы относительно тактика партии. Каждый помер газеты «Вперед» выходил с де-минскими статьями, а в четвертом номере было опубликовано сразу восемь очерков В. И. Ленина, посвященных началу революции, — «Революционные дни».
Прошел только месяц революции, а В. И. Ленин уже обобщил накопленный опыт, написал работу «Первые уроки». «Первая волна революционной бури отходит. Мы стоим накануне неизбежной и неминуемой второй волны, — так начинал свою статью вождь большевиков{128}.
Действительность подтвердила правоту и дальновидность ленинского анализа. В январе в России бастовали 444 тыс. человек, в феврале — 293 тыс., в марте — 73 тыс. Это были огромные цифры. Мир не знал ничего подобного. 810 тыс. стачечников в течение трех месяцев! За 15-летие — с 1894 по 1908 гг. — в ведущих капиталистических странах не бастовало столько. Произошел подлинный взрыв: число забастовщиков за один январь в 10 раз превышало среднегодовой уровень предшествующего десятилетия, т. е. возросло в 120 раз! Таков был первый урок 9 января. «…Колоссальная страна со 130 миллионами жителей вступила в революцию… дремлющая Россия превратилась в Россию революционного пролетариата и революционного народа»{129}.
Январские события подтвердили правоту большевиков, которые говорили о неизбежности революции и невозможности для рабочих ограничиться чисто экономическими методами борьбы. «Случилось то, — писал В. И. Ленин, — на что давно уже указывали социал-демократы, говорившие зубатовцам, что революционный инстинкт рабочего класса и дух его солидарности возьмет верх над всякими мелкими полицейскими уловками»{130}.
Революция подтвердила и другой вывод большевиков: только пролетариат мог стать и действительно стал гегемоном, вождем революции. События показали, что массовое рабочее движение сразу же отодвинуло на задний план оппозиционных либералов, не согласных с крайностями царизма, но в конечном счете рассчитывавших договориться с ним, надеясь на его мирную эволюцию в конституционную монархию. Ведущей формой борьбы, определявшей ход и развитие революции, стала пролетарская стачка. Шумная «банкетная кампания» конца 1904 г. не была смертельно опасной для самодержавия — главным способом превращения дремлющей России в Россию революционную явилась именно массовая пролетарская стачка, что заранее предвидели большевики и к чему они упорно многие годы готовили пролетариат России. «…Специфически пролетарское средство борьбы, именно стачка, — указывал Ленин, — представляло главное средство раскачивания масс…»{131}.
Но рабочий класс не ограничился только одной этой формой борьбы. Стачки почти повсеместно переплетались с демонстрациями, «стачечное и демонстрационное движение, соединяясь одно с другим в различных формах и по различным поводам, росли вширь и вглубь, становясь все революционнее, подходя все ближе и ближе на практике к всенародному вооруженному восстанию, о котором давно говорила революционная социал-демократия»{132}. В течение одного месяца революции пролетарское движение проделало невиданный ранее путь: начавшись с мирной демонстрации, оно стремительно захватывало все новые и новые районы страны и ставило в повестку дня вопрос о переходе к вооруженному восстанию.
Первые дни революции дали некоторые уроки. Пролетариат России сделал вывод о необходимости вооружиться для отпора царским насильникам. Он готов был перейти к высшей форме революционной борьбы — вооруженному восстанию.
Первые месяцы революции показали, что «только экономическая борьба, только борьба за немедленное, непосредственное улучшение своего положения способна встряхнуть наиболее отсталые слои эксплуатируемой массы»{133}. У самого многочисленного отряда российского рабочего класса — текстильщиков — преобладание экономических стачек над политическими было в это время, по словам В. И. Ленина, колоссально. В то же время росло число политических стачек. В январе из 444 тыс. стачечников 123 тыс. бастовали по политическим мотивам, а всего за первые три месяца 1905 г. политические требования выдвинули 206 тыс. рабочих. Большая часть политических забастовок была непосредственно связана с событиями 9 января и имела первостепенное значение в воспитании революционного духа и пролетарской солидарности всего народа. У передового отряда пролетариата — металлистов — политические стачки преобладали над экономическими.
Начавшаяся революция вскрыла недостаточную организованность движения. Она была первой в России, и у широких народных масс не хватало еще революционного опыта. План действия рабочих нередко вырабатывался уже в ходе стачки, рабочие часто выступали разрозненно даже в пределах города, не говоря уже о промышленном районе{134}. Разновременное начало и конец стачек ослабляли силу натиска пролетариата, облегчали царизму борьбу с пим. Вопрос об организации народных масс сделался одним из основных, одним из главнейших для партии большевиков. «Девятое января 1905 года обнаружило весь гигантский запас революционной энергии пролетариата и всю недостаточность организации социал-демократов», — писал В. И. Ленин{135}.
Далее. Революция обнаружила, что царская армия, в подавляющей своей массе состоявшая из крестьянских сынов, еще оставалась верной своим офицерам и безропотно выполняла их приказы. Отказы стрелять в народ при «усмирениях» оставались еще единичным явлением.
Главное же значение первых дней начавшейся революции состояло в том, что она сразу приняла массовый всенародный характер. Широта и массовость русской революции придали событиям в России всемирно-исторический характер. Во Франции, Германии, Австро-Венгрии, Англии, Бельгии, Голландии, Швеции, Испании, Румынии, Болгарии, Швейцарии проходили митинги и демонстрации перед зданиями царских дипломатических миссий, широко развернулся сбор средств в пользу семей жертв царизма, в пользу русской революции. Вожди социал-демократических партий всех стран отмечали величайшее значение начала революции в России для мирового пролетарского движения. «В победе над царизмом, которую теперь пытается завоевать русский рабочий класс, — писал в январе 1905 г. один из вождей германского рабочего класса Франц Меринг, — интернациональный пролетариат видит предпосылку для своей победы над капитализмом… Русская победа есть победа немецкая, европейская, интернациональная победа. Русская революция — интернациональная революция, и, так как в пей русский пролетариат играет руководящую роль, он еще позовет пролетариат цивилизированного мира на баррикады»{136}.
Русская революция с первых же дней приобрела международное значение, а пролетариат России выдвинулся в авангард революционного пролетариата всего мира.
Глава III
КУРС — НА ВООРУЖЕННОЕ ВОССТАНИЕ
Третий съезд партии большевиков
Начавшаяся революция поставила перед партией большевиков новые задачи, такие, каких «ни разу еще и нигде не ставила история перед рабочей партией в эпоху демократического переворота»{137}. Нужно было обеспечить руководство движением восставших масс, слить воедино различные потоки революционной борьбы, чтобы дружным натиском сокрушить ненавистное народу России самодержавие. Нужно было создать революционную армию из передовых отрядов трудящихся, снабдить ее оружием, выработать тактику революционных боев и обучить ей народную армию.
Эта титаническая работа проводилась верными соратниками В. И. Ленина под его непосредственным руководством. Один из пих, М. Н. Лядов, позже вспоминал: «Мы работали в России, объезжали комитеты, проводили в жизнь директивы Ильича. Мне пришлось частенько ездить нелегально за границу. Приедешь на неделю, расскажешь Ильичу все новости, нагрузишься его инструкциями, указаниями, советами и едешь обратно разыскивать товарищей по Бюро комитетов большинства. И всегда мы удивлялись, как верно, сидя там, в Женеве, Ильич умел оценивать положение вещей, как ясно перед ним вырисовывалась вся картина запутанных взаимоотношений, создавшихся в России… после кровавого 9-го января»{138}.
Однако работа партии крайне осложнялась расколом, вызванным действиями меньшевиков. Для преодоления его большевики давно уже считали нужным созвать новый съезд партии, который должен был дать принципиальные ответы на вопросы, поставленные жизнью.
В конце января 1905 г. Бюро Комитетов большинства издало отдельную листовку «Извещение о созыве третьего съезда партии». 15 февраля газета «Вперед» опубликовала ее на своих страницах. «Перед рабочей партией, — писали большевики, — выступает новая задача, небывалая по своей важности и трудности. Эта задача политического руководства рабочим классом во время революции, задача найти и провести в жизнь общую тактику, при которой с наименьшей растратой драгоценной крови пролетариата им были бы достигнуты наибольшие политические и экономические завоевания в предстоящей ломке общественного строя России»{139}.
Приглашения на съезд были посланы во все организации РСДРП. К 4 апреля выяснилось, что 21 партийная организация из 28, зарегистрированных ЦК, высказалась за ленинскую линию, за участие в работе III съезда партии. Большевиков поддержали почти все крупнейшие промышленные районы и главные центры: Петербург, Москва, Рига, Баку, Екатеринослав, Одесса, Луганск, Центральный промышленный район, Урал.
12 апреля 1905 г. в Лондоне открылся III съезд РСДРП. Делегаты добрались до Лондона с величайшими трудностями. Они представляли обе столицы, Украину, Центральный промышленный район, Прибалтику, Белоруссию, Урал, Кавказ и Закавказье. Посланцем от Одесского комитета был Ленин. В зале собрался цвет революционной социал-демократии — энергичные, молодые люди. Самому старшему из них — Михе Цхакая — во время работы съезда исполнилось всего 40 лет, единодушно избранному председателем съезда В. И. Ленину — 35. Закаленные в борьбе революционеры, почти все они уже успели испытать и тюрьму и ссылку. Мартын Николаевич Лядов и Розалия Самойловна Землячка, исколесившие с поручениями Ленина всю Россию, приобрели известность как выдающиеся организаторы партийной работы. Вацлав Вацлавович Воровский и Анатолий Васильевич Луначарский завоевали популярность благодаря своим блестящим публицистическим статьям, широкой эрудиции, ярким страстным выступлениям на собраниях и диспутах. С любопытством и уважением смотрели участники съезда на Максима Максимовича Литвинова и Леонида Борисовича Красина. Таких непохожих внешне! Один, казалось, с трудом сдерживал свой бурный темперамент. Другой был олицетворением спокойствия и хладнокровия. Роднила их боевая работа партии. За спиной того и другого стояли дерзкие побеги, организация тайных типографий, транспортировка в Россию оружия и нелегальной литературы.
Олицетворением доброты и приветливости являлась Надежда Константиновна Крупская. Не один делегат побывал в гостях у Ильичей — так называли супругов Ульяновых, и все знали, какая титаническая работа лежала на плечах верной подруги В. И. Ленина. До 300 писем ежемесячно приходилось шифровать и расшифровывать Надежде Константиновне, поддерживая связь с партийными организациями в России.
Но в центре внимания стоял вождь партии — Ленин. «Те товарищи, которые впервые познакомились с Ильичем, прямо влюбились в него, — вспоминал о III съезде М. И. Лядов. — Как часто слышались возгласы после задушевной беседы: «Да, с таким вождем не пропадем, он сумеет сколотить партию!»{140}. «…Железная логика теоретика, трибуна и организатора революции увлекала всех делегатов», — вспоминал другой участник съезда — М. Цхакая{141}. Ленин стал сердцем, умом и душой III съезда, работой которого он руководил как председатель; перу Ленина принадлежат проекты основных резолюций, в протоколах съезда насчитывается около 140 его выступлений и предложений.
В повестке дня съезда стояли вопросы о вооруженном восстании, о временном революционном правительстве, об отношении к политике правительства накануне переворота, к крестьянскому движению, к другим партиям.
Последний вопрос имел немаловажное значение в связи с тем, что начавшаяся революция носила буржуазно-демократический характер и в пей принял самое активное участие достаточно широкий круг социальных сил, интересы которых выражали многие политические организации (меньшевики, эсеры, анархисты, различные национальные социал-демократические партии). Большевики считали необходимым объединить все подлинно революционные силы и направить их в русло антицаристской борьбы. Но объединить так, чтобы не замазывать принципиальных разногласий.
В специально принятой III съездом резолюции «О практических соглашениях с социалистами-революционерами» большевики, подтвердив свое прежнее мнение об этой партии, констатировали возможность временных соглашений «социал-демократов с организациями социалистов-революционеров в целях борьбы с самодержавием»{142}, однако ни в коей мере не ограничивающих самостоятельность социал-демократов и не нарушающих целостность и чистоту ее пролетарской тактики и ее принципов. Соглашения местных комитетов РСДРП с эсерами допускались только под контролем ЦК РСДРП.
На III съезде было также определено отношение большевиков и к отколовшейся части партии. Подвергнув критике (в специальной резолюции) действия меньшевиков и их отход от принципов революционной социал-демократии, III съезд предложил всем членам партии вести энергичную борьбу с меньшевизмом, отметив, что «участие в партийных организациях лиц, примыкающих в той или иной степени к подобным (меньшевистским. — К. Ш.) взглядам, допустимо при том необходимом условии, чтобы они, признавая партийные съезды и партийный устав, всецело подчинялись партийной дисциплине»{143}.
Что касается отношения к национальным социал-демократическим организациям, которые уже возникли и продолжали создаваться во многих национальных районах страны, то большевики считали необходимым «предварительно разобраться в социальном составе и политических взглядах этих партий и организаций и наиболее близкие к революционной социал-демократии объединить в единую РСДРП, причем объединение на федеративных началах не могло быть допущено, так как это повело бы к разобщению рабочих различных национальностей и способствовало бы усилению влияния среди рабочих национальной буржуазии»{144}.
Наиболее близкими к РСДРП были социал-демократия Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ) и Латышская социал-демократическая рабочая партия (ЛСДРП). Почти по всем основным вопросам они поддерживали большевиков в борьбе с меньшевиками, а их ведущие руководители — Ф. Дзержинский, Р. Люксембург, Ю. Мархлевский, Я. Тышка, Я. Ганецкий вместе с рядом других социал-демократов «создали впервые чисто пролетарскую партию в Польше, провозгласили величайшей важности принцип теснейшего союза польского и русского рабочего в их классовой борьбе»{145}.
Прочные контакты устаповил Бакинский большевистский комитет РСДРП с мусульманской социал-демократической организацией «Гуммет», созданной специально для работы среди азербайджанского пролетариата. Основанная видными большевиками П. Джапаридзе, Н. Наримановым, М. Азизбековым, С. Эфендиевым, она много и успешно работала над сплочением многонационального рабочего класса Закавказья.
Иную — националистическую, сепаратистскую позицию занимал Бунд («Всеобщий еврейский союз в Литве, Польше и России»). Объединяя в основном полупролетариев, мелкобуржуазные элементы, Бунд по всем вопросам занимал меньшевистские позиции. Политика Бунда фактически вела к разделению рабочего класса России на национальные отряды и к объединению каждого из них со «своей» национальной буржуазией.
Главным, основным вопросом, который обсуждался на съезде и вокруг которого развернулась острая борьба между большевиками и меньшевиками, был вопрос о понимании особенностей начавшейся революции. Все сходились на том, что она носит буржуазно-демократический характер, по на этом согласие и кончалось.
Меньшевики утверждали, что раз революция буржуазно-демократическая, то в соответствии с опытом уже свершившихся подобных революций вождем ее должна быть буржуазия. Пролетариату поэтому не следует проявлять чрезмерной активности, ибо она напугает либеральную буржуазию, которая отшатнется от революции и тем нанесет ей непоправимый ущерб.
О, нет! — отвечали большевики. Исторические условия резко изменились, они совсем не те, что полвека назад. Сложилась мировая система капитализма, который не только созрел, но и перезрел, стал загнивать. История обрекла его на уход со сцепы. Человечество вступило в «период политических потрясений и революций»{146}. В таких условиях буржуазия перестала быть революционной даже в тех странах, в которых, как в России, стоит на очереди не социалистическая, а еще буржуазно-демократическая революция. «Буржуазия оглядывается назад, боясь демократического прогресса, который грозит усилением пролетариата», — писал Ленин{147}.
Роль вождя, гегемона революции, утверждали большевики, должна перейти к пролетариату, который заинтересован в самой полной, самой решительной победе революции. Того же хочет и другой класс российского общества — многомиллионное крестьянство, страдающее от сохранившихся в стране остатков крепостничества — политического бесправия, сословных ограничений, массового безземелья. Именно оно и только оно может быть верным союзником пролетариата в революции.
Большевики считали, что нельзя задерживаться на буржуазно-демократическом этапе революции: после свержения самодержавия и ликвидации других пережитков крепостничества необходимо развертывание борьбы в союзе с беднейшим крестьянством за социалистическую революцию против буржуазии города и деревни. Несколько позже для подцензурного публичного выступления В. И. Ленин так популярно, ясно и доходчиво разъяснил цели и задачи пролетариата России, возглавлявшего революционную борьбу ее народов: «Представьте себе, господа, что мне надо вывезти со двора две кучи сора. А телега у меня одна. И на одной телеге больше одной кучи вывезти нельзя. Как мне быть? Отказаться ли мне вовсе от очистки своего двора на том основании, что было бы величайшей несправедливостью вывозить одну кучу сора, раз нельзя сразу вывезти обе кучи? Я позволю себе думать, что тот, кто действительно хочет полной очистки двора, кто искренне стремится к чистоте, а не к грязи, к свету, а не ко тьме, будет рассуждать иначе. Если действительно нельзя сразу вывезти обе кучи, тогда вывезем сначала первую кучу, которую можно сразу достать и взвалить на телегу, — потом опростаем телегу и вернемся домой, чтобы приняться за вторую кучу… Сначала русскому народу надо вывезти вон на своей телеге весь тот сор, который называется крепостнической, помещичьей, собственностью, а потом с опростанной телегой вернуться на более чистый двор и начать укладывать на воз вторую кучу, начать убирать сор капиталистической эксплуатации»{148}.
Буржуазно-демократический и социалистический этапы революции в России большевики рассматривали как два звена единого процесса, в котором гегемоном является пролетариат. «Пролетариат должен провести до конца демократический переворот, присоединяя к себе массу крестьянства, чтобы раздавить силой сопротивление самодержавия и парализовать неустойчивость буржуазии, — писал В. И. Ленин. — Пролетариат должен совершить социалистический переворот, присоединяя к себе массу полупролетарских элементов населения, чтобы сломить силой сопротивление буржуазии и парализовать неустойчивость крестьянства и мелкой буржуазии»{149}.
Подчеркивая неизбежность перехода от революции буржуазно-демократической к революции социалистической, В. И. Ленин отмечал: «…от революции демократической мы сейчас же начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы но остановимся на полпути»{150}.
В решениях III съезда партии говорилось, что пролетариат полностью может выполнить роль вождя революции в том случае, если сумеет, во-первых, повести за собой крестьянство, во-вторых, изолировать и оттеснить от руководства революцией либеральную буржуазию, в-третьих, сплотиться «в единую и самостоятельную политическую силу под знаменем социал-демократической рабочей партии, руководящей не только идейно, но и практически его работой»{151}.
Мысль о новой расстановке движущих сил в буржуазно-демократических революциях XX в. явилась важнейшим вкладом большевиков, и прежде всего их теоретика В. И. Ленина, в сокровищницу мирового марксизма. Впервые в истории разработки революционной теории был сформулирован четкий тезис: в условиях империализма гегемоном в буржуазно-демократической революции должен стать пролетариат, его верным и надежным союзником должно стать крестьянство, заинтересованное в решительной победе революции, в последовательном сломе всех остатков крепостничества, прежде всего в конфискации всех помещичьих, казенных, церковных, монастырских и удельных земель. Политической формой союза пролетариата и крестьянства должна стать революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, которая, по мысли В. И. Ленина, могла сложиться в результате победы революции не только для закрепления уже достигнутых успехов, но и для их дальнейшего развития.
Установление такой диктатуры большевики считали объективной необходимостью в России начала XX в. Определяя характер власти после победы революции, Ленин писал: «Это может быть только диктатура, потому что осуществление преобразований, немедленно и непременно нужных для пролетариата и крестьянства, вызовет отчаянное сопротивление и помещиков, и крупных буржуа, и царизма. Без диктатуры сломить это сопротивление, отразить контрреволюционные попытки невозможно»{152}.
Политическим органом такой диктатуры могло быть, по мнению большевиков, временное революционное правительство, куда вошли бы представители пролетарской партии «в целях беспощадной борьбы со всеми контрреволюционными попытками и отстаивания самостоятельных интересов рабочего класса»{153}.
По вопросу о временном революционном правительстве мнения большевиков и меньшевиков разошлись. Меньшевистская конференция высказалась против участия социал-демократов во временном революционном правительстве, исходя все из той же посылки, что гегемоном в революции должна быть буржуазия. Испугавшись сотрудничества с пролетариатом, либеральная буржуазия, мол, не войдет в такое правительство, а без главенства буржуазии в революции последняя будет обречена на гибель.
Совершенно очевидно, что временное революционное правительство могло образоваться только в результате победоносного восстания.
Мысль о необходимости вооруженной борьбы за коренное преобразование России не оставляла Ленина буквально с первых шагов его политической деятельности. «Ильич не только перечитал и самым тщательным образом проштудировал, продумал все, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании, — вспоминала Н. К. Крупская. — Оп прочел немало книг и по военному искусству, обдумывая со всех сторон технику вооруженного восстания, организацию его»{154}.
«Для нас, революционных социал-демократов, — утверждал Ленин, — восстание не абсолютный, а конкретный лозунг. Мы отодвигали его в 1897 году, мы ставили его в смысле общей подготовки в 1902 году, мы поставили его, как прямой призыв, лишь в 1905 г., после 9-го января»{155}, т. е. тогда, когда в стране уже началась революция и широкие народные массы ясно показали свою готовность участвовать в вооруженной борьбе против самодержавия.
Прямой обязанностью и долгом революционной партии было заняться непосредственной и тщательной подготовкой к вооруженному восстанию.
Мобилизация сил
Подготовка всенародного восстания против самодержавия имела различные аспекты и велась большевиками в различных направлениях. Надо было объединить разрозненные усилия революционного народа, по-военному организовать его, вооружить, обучить хотя бы элементарным военным приемам. «Немедленное вооружение рабочих и всех граждан вообще, подготовка и организация революционных сил для уничтожения правительственных властей и учреждений — вот та практическая основа, на которой могут и должны соединиться для общего удара все и всякие революционеры», — писал В. И. Ленин{156}.
Претворяя в жизнь решения III съезда, большевики стали применять так называемую тактику левого блока. Суть ее вождь большевистской партии определил следующим образом: «Мы, социал-демократы, можем и должны идти независимо от революционеров буржуазной демократии, охраняя классовую самостоятельность пролетариата, но мы должны идти рука об руку во время восстания, при нанесении прямых ударов царизму, при отпоре войску, при нападениях на бастилии проклятого врага всего русского народа»{157}.
Без использования тактики левого блока невозможно было объединить усилия всех революционных партий в битвах с самодержавием (разумеется, тактика левого блока не исключала, а предполагала решительную идейную борьбу большевиков с врагами революционного марксизма: меньшевиками, эсерами, анархистами и т. д.).
Без использования тактики левого блока невозможно было в многонациональной империи, стране с очень сложной социальной структурой сплотить народы, широкие демократические массы и повести их на баррикады. Лозунг «Врозь идти, вместе бить!» как нельзя больше способствовал объединению всех революционеров.
Без использования тактики левого блока невозможно было создать революционную армию, которую, по мысли большевиков, следовало образовать из трех компонентов: 1) из вооруженного пролетариата и крестьянства; 2) из организованных передовых отрядов этих классов; 3) из готовых перейти на сторону народа войсковых частей. «Взятое все вместе, — писал В. И. Ленин, — это и составляет революционную армию»{158}.
Главной силой в ней должен был стать пролетариат. «Только он, — отмечал В. И. Ленин, — может создать ядро могучей революционной армии, могучей и своими идеалами, и своей дисциплиной, и своей организацией, и своим героизмом в борьбе, перед которыми не устоять никакой Вандес»{159}.
Решая проблему военной организации революционного народа, его военно-технической подготовки, большевики уделяли огромное внимание созданию боевых штабов РСДРП, боевых дружин, вооружению и военному обучению их членов.
«…Когда объективные условия порождают борьбу масс в виде массовых политических стачек и восстаний, партия пролетариата должна иметь «аппараты» для «обслуживания» именно этих форм борьбы, и само собой разумеется, что это должны быть особые «аппараты», не похожие на парламентские»{160}.
«В эпоху гражданской войны идеалом партии пролетариата является воюющая партия», — подчеркивал В. И. Ленин{161}.
Выступая на III съезде партии, В. И. Ленин одобрил создание «особых боевых групп»{162}. Они стали возникать в партии тотчас же после начала революции. «Докладываю департаменту полиции, — сообщал начальник столичного охранного отделения, — что в конце января с. г. при Петербургском комитете РСДРП образовался кружок лиц, поставивших своей целью сбор денег на вооружение, приобретение оружия и снабжение им организованных рабочих на случай вооруженной демонстрации»{163}.
Боевая техническая группа при Петербургском комитете РСДРП возглавлялась секретарем Петербургского комитета Сергеем Ивановичем Гусевым, в ее состав входили верные ленинцы Ф. И. Драбкина, С. М. Познер и Н. Е. Бурении. После III съезда партии эта Боевая техническая группа перешла в непосредственное ведение Центрального Комитета партии. Во главе ее по предложению Ленина был поставлен член ЦК Л. Б. Красин, а при Петербургском комитете создали специальный боевой комитет, подчиненный Боевой технической группе.
«Владимир Ильич Ленин живо интересовался деятельностью Боевой технической группы, — вспоминал активный ее член Н. Е. Бурении. — Мы работали, руководствуясь его указаниями. Летом 1905 года Владимир Ильич потребовал, чтобы кто-нибудь из Боевой технической группы приехал к нему в Женеву для решения некоторых практических вопросов, связанных с приобретением оружия за границей. Выбор пал на меня, и я, быстро собравшись, отправился к Ленину… Ильич меня тепло встретил, забросал вопросами.
— Почему поздно приехали? — раздался его немного картавящий голос. — Рассказывайте, какие привезли новости, слышал про вас. Работаете хорошо. Как это вам удалось организовать транспорт в таком большом масштабе? Смотрите, не увлекайтесь! Провалить такое дело нельзя.
Все это было сказано так по-товарищески, дружелюбно, что я сразу почувствовал себя очень спокойно и стал рассказывать»{164}.
А рассказать II. Е. Буренину было о чем. Боевая техническая группа развернула широкую деятельность по подготовке вооруженного восстания, закупая и перевозя через границу оружие, наладив производство в Петербурге ручных бомб для уличных баррикадных боев, для взрыва кораблей и железнодорожных путей в момент восстания. (Применение бомб как средства индивидуального террора принципиально исключалось большевиками.)
По инициативе Л. Б. Красина при Центральном Комитете партии стала работать специальная группа, в которую вошли видные химики — профессора В. Смирнов и Л. Явейн, Л. Песков и другие специалисты. Эта группа изобрела особый тип бомб (так называемые «македонки») и обучала методам пользования ими.
Боевые группы возникли не только в столице. В мае 1905 г. в Москве, при Московском комитете РСДРП была организована боевая организация во главе с Л. Н. Кудрявцевым. Она так же, как и петербургская, приобретала оружие, формировала вооруженные отряды, изучала тактику уличных боев. Руководствуясь решениями III съезда партии, московские большевики создали особую военно-боевую коллегию, а затем — специальный коалиционный совет из представителей боевой организации МК РСДРП, московской группы меньшевиков, эсеров, центральной университетской группы и некоторых самостоятельных («внепартийных») дружин. О характере работы московских боевиков по подготовке вооруженного восстания можно судить но названиям нелегальных работ, изданных ими: «Тактика уличногобоя», «Технология взрывчатых веществ», «Сборник статен по огнестрельному оружию», «Основные моменты вооруженного восстания».
Боевые группы, имевшие одну цель — подготовку всенародного вооруженного восстания, — возникают по всей стране: в Одессе и в Костроме, в Иваново-Вознесенске и Нижнем Новгороде, на Кавказе и в Прибалтике, на Урале, в Сибири. Повсюду они занимаются одним и тем же смертельно опасным, по совершенно необходимым для революции делом: «боевые организации партии возглавляли работу по формированию и вооружению рабочих дружин, разрабатывали тактические наставления и уставы, в специальных школах готовили из партийных работников командные кадры революционной армии. Они были своего рода штабами партии в подготовке рабочих масс к восстанию, к вооруженной борьбе»{165}.
Ленин предлагал формировать боевые дружины разной численности (от 3 до 75 человек) по территориальному или производственному признаку, помогать им вооружаться, выбирать своего руководителя, устанавливать тесную связь друг с другом. В целом ряде статей и писем Ленина давались четкие инструкции, как организовать боевые рабочие дружины и как им действовать. Н. К. Крупская вспоминала, что он «занимался этим делом гораздо больше, чем это знают, и его разговоры об ударных группах во время партизанской войны, «о пятках и десятках» были… обдуманным всесторонним планом»{166}.
Боевые дружины в столице стали создаваться в первые же дни революции. Начальник Петербургского охранного отделения сообщал, что уже в начале апреля была «ликвидирована «боевая дружина», образовавшаяся при фракции «большинства» местной с.-д. организации. Во главе этой дружины стояли два нелегальных, недавно прибывших в С.-Петербург… Отобрала рукопись, озаглавленная «Перед битвой» и представляющая программу действий дружины»{167}.
Революционную инициативу масс большевики подхватили и расширили.
Один из участников революции, рабочий-путиловец Ф. Куксинский, так рассказывал о пути, которым шел он в боевую дружину: «День кровавого воскресенья не прошел даром для питерских рабочих. Тысячи людей прозрели сразу, в один день. Никогда не забыть мне, как богобоязненный, «преданный престолу» Андрей Гуторенко после расстрела поднялся с мостовой у Нарвских ворот и, подняв над головой кулак, крикнул: «Ну, держись теперь, Николка… Посчитаемся!»
Трагедия 9 января внесла ясность и в мою голову. Люто возненавидев самодержавие, я стал внимательно прислушиваться к словам передовых рабочих-большевиков. Мне стали давать поручения: разбросать на заводе листовки, собрать деньги для покупки оружия. Революционный подъем нарастал. Он привел меня, как и многих моих товарищей, в боевую дружину Путиловского завода, в ряды большевистской партии»{168}.
После III съезда партии работа по созданию боевых дружин развернулась особенно широко. Ею занялись самые талантливые и энергичные организаторы: в Петербурге — В. В. Куйбышев и М. И. Калинин; в Москве — Е. М. Ярославский и Р. С. Землячка; в Иваново-Вознесенске — М. В. Фрунзе; в Луганске — К. Е. Ворошилов; на Урале — Я. М. Свердлов; в Сибири — С. М. Киров; в Закавказье — Г. К. Орджоникидзе, С. Г. Шаумян, С. А. Тер-Петросян (Камо) и сотни других большевиков.
К концу 1905 г., к моменту высшего подъема революции, боевые дружины были почти во всех крупных городах России. В ведущих промышленных центрах, где имелся многочисленный пролетариат, они действовали на многих крупных заводах и фабриках, на рабочих окраинах и в слободках. Разумеется, нет возможности точно установить их общее число. По далеко не полным подсчетам, произведенным советским историком Л. Т. Сенчаковой, в годы первой русской революции в 313 пунктах страны существовали боевые дружины. В крупных городах, таких, как Петербург, Москва, они насчитывались десятками.
Дружины являлись грозной силой, но, чтобы превратить их в боевые дружины, надо было еще вооружить их, в невероятно трудных условиях, с риском для жизни достать средства, закупить оружие, перевезти его через границу или наладить производство собственными силами. «Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента», — предупреждал партию уже в январе 1905 г. ее вождь{169}.
Трудность выполнения поставленной задачи выявлялась с первых же шагов: партия была бедна средствами. Но она была богата другим: широкой поддержкой масс, готовых к смертельному бою с царизмом, к самопожертвованию и ясно понимавших, что без оружия начинать бой бессмысленно. Из финансовых отчетов одного только Московского комитета большевиков видно, что в январе — феврале 1905 г. на оружие поступило 3 тыс. руб. пожертвований, а в апреле — свыше 4 тыс. Размер пожертвований нарастал ежемесячно, и в октябре 1905 г. достиг 17 тыс. руб. А ведь сборы средств на оружие шли во многих городах России — не в одной только Москве.
Существенную помощь оказывали большевикам представители передовой демократической интеллигенции. Великий пролетарский писатель Максим Горький пожертвовал на вооружение 15 тыс. руб. (он часто выступал на вечерах и платных концертах, весь сбор с которых шел на покупку оружия). Через него в кассу Московского комитета поступали значительные суммы от либерально настроенной буржуазии, сочувственно относившейся к идее дать царизму хорошую «встряску». Так, известный крупный капиталист Савва Морозов предоставил на вооружение 20 тыс. руб., владелец мебельной фабрики Н. П. Шмит —1 5 тыс., его сестра Е. П. Шмит — 5 тыс. руб.
Немало оружия удавалось добывать из арсеналов царских войск. Царская администрация жила в непрерывном страхе: то здесь, то там боевики-дружинники нападали на склады оружия, причем часто солдаты даже помогали революционерам. Осенью 1905 г. московский градоначальник доносил в штаб Московского округа: «По имеющимся секретным сведениям, революционные партии, ставя своей задачей организацию вооруженного восстания против правительства, принимают все меры к снабжению своих единомышленников оружием, для каковой цели замышляют произвести нападение на оружейные магазины и даже [готовят] будто бы попытку разгромить или взорвать Кремлевский арсенал»{170}.
Дружинникам удалось захватить из оружейного склада в Баку 300 винтовок и около 1000 револьверов; на Урале, под Вяткой, из военного склада в селе Слободском — более 300 винтовок; по инициативе ученика В. И. Ленина И. В. Бабушкина в далекой Чите дружин-пики разоружили железнодорожный батальон и передали рабочим 800 винтовок; с помощью солдат охраны батумские большевики таГшо вывезли со склада 18 ящиков с оружием и патронами; в самой столице, Петербурге, командование лейб-гвардии Измайловского полка «вдруг» обнаружило пропажу около 200 единиц огнестрельного оружия; то же произошло в Самаре, Калуге, Иркутске, на оружейных заводах Сестрорецка, Тулы, Ижевска.
К концу 1905 г. только у рабочих Читы оказалось 30 тыс. винтовок, 500 тыс. патронов и до 300 пудов взрывчатых веществ. По нормам царской армии этого стрелкового оружия хватило бы для снабжения трех пехотных дивизий!
И все же оружия требовалось больше. Его делали сами — на заводах и в мастерских. Использовали все. «Плоские напильники оттягивались и шлифовались, с мастерством и любовью превращались в остро отточенные красивые финские ножи и кинжалы, — вспоминал один из путиловских рабочих. — Из трехгранных напильников делались острые «специального назначения» шабры. Гриша Логинов, депутат и начальник дружины при районном Совете, как человек, побывавший на Кавказе и понимавший толк в холодном оружии, охотно консультировал обращавшихся к нему за советом и указаниями…»{171}
Нет, разумеется, никакой возможности подсчитать с точностью до последней пики и кинжала, сколько рабочие выковали холодного оружия на рассыпанных по всей стране фабриках и заводах, в железнодорожных мастерских и на ремонтных базах. По вот факт, который дает представление не менее яркое, чем длинные статистические таблицы. По сведениям, добытым жандармами за один день, 6 декабря 1905 г., в одном городе Николаеве «на заводах, в порту, в ремесленных мастерских… перековано на оружие 190 пудов железа и стали»{172}. Из них изготовлено 1000 пик, более 500 шашек, кистени и другое холодное оружие.
Однако наиболее сложные виды вооружения можно было купить только за границей.
Его покупали и переправляли через границу — переправляли с огромными трудностями. О том, как это делалось, вспоминает один из руководителей Боевой технической группы при ЦК РСДРП Н. Е. Буренин. «…Мы закупили бикфордов шпур и несколько тысяч запалов гремучей ртути. Запалы представляли собой тонкие медные патроны, в которых треть была заполнена гремучей ртутью, а две трети оставлялись для вкладывания бикфордова шнура. Наши товарищи возили запалы на себе в особых самодельных лифчиках-патронташах, куда входили три ряда запалов по пятьдесят штук. Еще труднее было с бикфордовым шнуром. Резать его было нельзя, так как могла возникнуть необходимость в длинном куске шнура. Поэтому наши транспортеры наматывали бикфордов шнур на ноги. Нечего и говорить, что все это было сопряжено с большой опасностью. Человек превращался в хорошо снаряженную бомбу. Ехать было очень трудно, всю дорогу от Парижа до Гельсингфорса надо было бодрствовать, сидеть в вагоне, не прикасаясь к спинке скамьи, во избежание толчков, которые могли привести к взрыву.
Помню, как однажды в Гельсингфорсе в гостиницу, где я жил, явился один из наших товарищей, приехавший из Парижа. Когда он вошел ко мне в номер, на нем, что называется, лица не было. Он еще кое-как держался, пока снимал пояс с капсюлями, но когда стал разматывать шпур, обмотанный вокруг всего тела, ему сделалось дурно. На спине и на груди у него были кровоподтеки. Ведь больше двух суток он ехал, не раздеваясь, не ложась, боясь заснуть, так как от толчка мог получиться взрыв»{173}. Нередко на границе вспыхивали настоящие бои дружинников с пограничной стражей.
«Шла громадная работа по снабжению масс оружием, по подготовке к вооруженному восстанию, — вспоминала Н. К. Крупская. — Работа эта была, само собой, законспирировала. Законспирировано было и огромное участие в пей Ильича. Я была тогда секретарем ЦК и знаю, какое большое непосредственное участие принимал Ильич в руководстве всей этой организационной работой ЦК, как вникал он во все мелочи»{174}.
Большое внимание уделяли большевики обучению военному искусству, умению владеть с таким трудом добытым оружием. Летом 1905 г. В. И. Ленин писал: «…Теперь все социал-демократы выдвинули военные вопросы, если не на первое, то на одно из первых мест, поставили на очередь изучение их и ознакомление с ними народных масс. Революционная армия должна практически применить военные знания и военные орудия для решения всей дальнейшей судьбы русского народа, для решения — первого, насущнейшего вопроса, вопроса о свободе»{175}. Обратив особое внимание на необходимость обучения широких народных масс военному делу, вождь большевиков точно указывал, из чего оно должно состоять, как его следует проводить{176}.
Выполняя указания Ленина, большевистская пресса, партийные ячейки развернули широкую работу в этом направлении. Газета «Вперед» из номера в номер с первых же дней 1905 г. публиковала материалы, посвященные военной тактике, умению владеть оружием и ведению борьбы на улицах города. В марте на ее страницах появились главы из мемуаров участника Парижской коммуны генерала Клюзере «Об уличной борьбе (Советы генерала Коммуны)», 30 марта, в № 14,— статья «К вопросу о постройке баррикад». В последней подробно рассказывалось о том, как, в каких местах строить баррикады, как защищать их от кавалерии, от пехоты. В сотнях экземпляров большевики размножали инструкции по использованию взрывчатых веществ, холодного и огнестрельного оружия. В издательстве ЦК РСДРП в Женеве вышла отредактированная В. И. Лениным брошюра В. Северцова (В. В. Филатова) «Приложение тактики и фортификации к народному восстанию».
В стране действовал целый ряд специальных подпольных школ, в которых революционеры, знакомые с военным делом, передавали свои знания руководителям боевых дружин и рядовым дружинникам. Первую из таких школ летом 1905 г. в Киеве организовал большевик И. Ф. Дубровинский. Группы по 12 человек в течение 10–12 дней обучались азам военного дела у более опытных товарищей (бывших офицеров и унтер-офицеров) и сами становились инструкторами в боевых дружинах.
В середине 1905 г. боевой центр при Московском комитете РСДРП открыл курсы десятников боевых дружин.
Развернулась боевая учеба и в самих дружинах. «Было ясно, что против винтовок нужны винтовки, нужны хорошо обученные боевые дружины, владеющие тактикой уличного боя. Я, — вспоминает один из московских большевиков, — перенес все внимание на организацию такой дружины в Миусском [трамвайном] парке. Были добыты средства — тысяча рублей. На них купили 40 винчестеров, коротких, чтобы можно было носить под курткой. Маузерами вооружили руководителей — меня и Щепетильникова… Для боевой подготовки мы использовали бывший цейхгауз во дворе и там ежедневно целыми часами проводили занятия. Пришлось подумать и о стрельбище. Мы нашли его в Сокольниках, в глухом месте, где были сложены поленницы дров»{177}.
Военное обучение развернулось по всей стране. В Нижнем Новгороде его вел бывший унтер-офицер большевик Латышев. «Под его руководством, — вспоминал один из дружинников, — проходили систематически строевые занятия, рытье окопов, стрельба. Из нелегальной брошюры «Тактика уличного боя», полученной через организацию, мы проработали и усвоили это искусство. Занятия проходили два раза в неделю: в свободный день, в воскресенье, и еще в четверг, после работы. Все члены группы увлекались этими занятиями, и посещаемость была полная»{178}.
В Донбассе активную работу по подготовке дружинников к боевым действиям вел К. Е. Ворошилов: «Мы, члены Луганского большевистского комитета… понимали, что им (дружинникам. — К. Ш.) трудно после утомительного рабочего дня заниматься строевой подготовкой, уходить в глубь оврагов и лесов для тренировочной стрельбы, по никто из них не жаловался»{179}.
В Центральном промышленном районе обучением боевых дружин занимался М. В. Фрунзе, в Сибири — большевик Э. С. Кадомцев. Под его руководством «дружинники рыли окопы, делали блиндажи и засеки. Я объяснял им значение баррикад в городе и то, как коммунары строили их на улицах Парижа, как брали их генералы Тьера. После этого бойцы обучались рассыпному строю, сомкнутому, стрельбе в любом положении. Я знакомил их с техникой войны наполеоновской армии, японской армии в войне с русскими, техникой монголов, которой те пользовались в XIII веке и наследство которой использовали казаки. В дружине у меня был строгий порядок, и все дружинники придерживались его. Раньше чем стрелять настоящими пулями, мы долго и тщательно упражнялись, а потом проводили стрельбу, и каждый раз блестяще. Дружинники были отличными стрелками»{180}.
Конечно, вооружения у дружинников было явно недостаточно, и распределялось оно но стране неравномерно — где густо, а где пусто. Ни в какое сравнение не шла боевая подготовка дружинников — мирных тружеников, которых лишь революционная сознательность и ненависть к царизму заставили взяться за оружие, и профессионально вымуштрованных офицеров и солдат царской армии, очень и очень не хватало многим боевым дружинам организованности, координации действий. Тем не менее дружины уже представляли собой грозную силу. И когда в ряде городов России вновь вспыхнули восстания, в них участвовали люди, имевшие в руках оружие и умевшие им пользоваться. Отнюдь не случайно, а в результате долгой подготовительной работы революционеров восстания эти носили упорный и опасный для царизма характер.
Глава IV
РЕВОЛЮЦИЯ НАБИРАЕТ СИЛУ
Красный Первомай
Невиданный в истории России подъем рабочего движения, вызванный Кровавым воскресеньем, медленно пошел на убыль. Однако внутри него и в период спада, в марте — апреле, непрерывно происходили очень важные качественные процессы: росли классовая сознательность и организованность пролетариата, расширялось и углублялось влияние революционной социал-демократии. Становилось ясно, что спад рабочего движения носит временный характер и на смену ему неизбежно придет новый, еще более высокий подъем. Чувствовали это царские чиновники, сообщавшие своему начальству, что «на май можно ожидать возобновления значительных забастовок»{181}, твердо знали это рабочие. Прекращая в конце февраля стачки, многие из них заявляли: «Станем на работу, запасемся средствами, чтобы весной подняться разом и как следует»{182}.
Общая уверенность в неизбежности нового взрыва революционной борьбы насторожила царизм, и он заранее предпринял ряд мер. «Задолго до 1 мая правительство увеличило численность воинских частей, расквартированных к этому времени во всех сколько-нибудь значительных промышленных центрах. Рабочие кварталы городов и фабрично-заводские поселки находились фактически на военном положении. Правительство открыто готовилось к тому, чтобы новыми массовыми расстрелами деморализовать пролетариат, сломить его волю к борьбе, обезглавить этим народную революцию»{183}.
Готовились к новому революционному подъему и социал-демократы. Они считали, что началом его может стать Первое мая — день интернациональной солидарности рабочего класса. Этой дате большевики придавали столь большое значение, что первомайскую листовку от имени Бюро комитетов большинства и редакции газеты «Вперед» написал В. И. Ленин. Объяснив значение первомайского праздника, вождь большевиков продолжал: «Товарищи! Мы стоим теперь в России накануне великих событии. Мы вступили в последний отчаянный бой с самодержавным царским правительством, мы должны довести этот бой до победного конца. Посмотрите, до каких несчастий довело весь русский народ это правительство извергов и тиранов, правительство продажных царедворцев и прихвостней капитала!». Резкой критике подвергалась в листовке внутренняя и внешняя политика царизма, вызвавшая рост всенародного недовольства в стране: «Никогда еще не переживала Россия такого пробуждения от сна, забитости и неволи, как теперь. Зашевелились все классы общества, от рабочих и крестьян до помещиков и капиталистов, поднялись голоса негодования отовсюду, в Петербурге и Кавказе, в Польше и Сибири. Народ требует везде прекращения войны, народ требует учреждения свободного народного правления, созыва депутатов от всех граждан без исключения в учредительное собрание, для назначения народного правительства, для избавления народа от той пропасти, куда его толкает царское самодержавие».
Заканчивалась листовка словами: «Мы поднимем восстание с оружием в руках, чтобы свергнуть царское правительство и завоевать свободу всему народу. К оружию, рабочие и крестьяне! Устраивайте тайные сходки, составляйте дружины, запасайтесь каким только можете оружием, посылайте доверенных людей для совета с Российской социал-демократической рабочей партией! Пусть первое мая этого года будет для нас праздником народного восстания, — давайте готовиться к нему, ждать сигнала к решительному нападению на тирана. Долой царское правительство!.. Да здравствует свобода рабочего и крестьянского народа, да здравствует демократическая республика и долой царское самодержавие»{184}.
Призыв большевиков нашел широкий отклик в массах.
Вот что писала газета «Социал-демократ» о майских событиях в России: «…наступило 18 апреля — первый «майский день» (по новому стилю. — К. Ш.). Уже накануне, в первый день русской пасхи, в польском городе Ченстохове во время рабочей демонстрации солдату стреляли, были кровавые жертвы. В день 18 апреля улицы Варшавы обагрились кровью сотен наших польских братьев и сестер[3]. Вслед за этим убийства повторились в Лодзи и Калише. Могучей политической забастовкой ответил на эти злодеяния варшавский пролетариат, а вслед за тем в ряде польских городов произошли частные и общие стачки, в которых рабочие вновь выставляли экономические требования, не удовлетворенные в январские и февральские дни. Кроме Варшавы, Лодзи, Ченстохова и Калиша, майские демонстрации произошли в ряде других польских городов и некоторых деревнях. В Северо-Западном крае повсюду 18 апреля бастовали еврейские рабочие, в гг. Минске, Сморгони, Пинске, (Витебск[ой] губ[ернии]), Игумне (Минск[ой] губ[ернии]) были демонстрации; в Белостоке и его округе, в Минске, Гродне, Гомеле происходили стачки рабочих разных профессий, вызванные майской агитацией.
В Сормове вскоре после 18 апреля рабочие устроили уличную демонстрацию, во время которой успешно оборонялись от полицейских и ранили нескольких из них.
Но в большинстве в России. празднование, по обыкновению, было перенесено на 1 мая по русскому стилю… Так как 1 мая приходилось на воскресенье, то предполагалось устроить во всех районах города громадные митинги, на которых должен был обсуждаться вопрос: что теперь делать русским «рабочим? В случае если на митинги придет масса, петербургские товарищи намеревались предложить устроить демонстрацию. «Группа» готовила вооружение и в этом отношении успела хорошо подготовиться. В течение 3 недель постоянно устраивались митинги у ворот фабрик и заводов и на этих митингах разъяснялся план группы и велась агитация в пользу празднования 1 мая. Можно смело сказать, что такой широкой и открытой майской агитации еще никогда и нигде не велось в России о 1 мая, о намерениях рабочих повсюду, во всех легальных газетах, в легальных обществах и союзах…»{185}.
Первомай отмечался ho всей стране. Забастовки, митинги, демонстрация прошли в Петербурге, Москве, Екатеринославе, Вильно, Ревеле, Риге, Костроме, Уфе, Баку, Самаре, Саратове, Ярославле, Ростове-на-Дону. Всего в мае в 200 городах России бастовало 220 тыс. рабочих, причем нередко дело доходило до вооруженных столкновений рабочих с войсками. Общее число забастовщиков в мае 1905 г. более чем в пять раз превысило среднее годовое число забастовщиков в России за предыдущие десять лет (1895–1904), причем более половины всех забастовщиков в мае 1905 г. выдвинули политические требования. «Громадный рост пролетарского движения, готовность многих миллионов рабочего люда вести самую упорную борьбу за улучшение своего положения, за завоевание свободы» — такой вывод сделали социал-демократы, обобщая и анализируя результаты майских событий{186}.
Майские стачки положили начало новому этапу в развитии революции в России. «Если на первом ее этапе в январе — марте 1905 г. рабочее движение представляло собой проявление стихийного негодования; взрыв которого был вызван «кровавым воскресеньем», то теперь оно было результатом постепенного осознания широкими массами российского пролетариата своих классовых задач. Отсюда особое упорство и целеустремленность стачечной борьбы, хорошая ее организация. Отсюда же активное участие в пей некогда отсталых слоев пролетариата, проявившееся, в частности, в том, что ареной этой борьбы становятся такие центры текстильной промышленности, как Иваново-Вознесенск и Лодзь»{187}.
В бой вступают ткачи
И без того уже готовый подняться на борьбу пролетариат Иваново-Вознесенска еще более взбудоражила успешно приведенная большевиками маевка, 6 и 7 мая рабочие некоторых предприятий предъявили администрации экономические требования. 9 мая в загородном лесу состоялась нелегальная большевистская конференция, на которую собрались 50 представителей от всех фабрик и заводов. Выслушав сообщения о боевом настроении рабочих, конференция решила начать черев три дня, 12 мая, общегородскую забастовку. Она выработала требования, которые рабочие должны были выдвинуть в ходе борьбы, и приняла обращение «Ко всем рабочим и работницам г. Иваново-Вознесенска». В обращении говорилось: «Нигде не видно просвета в нашем собачьей жизни! Довольно! Час пробил! Пора приняться добывать себе лучшую жизнь! Бросайте работу, присоединяйтесь к вашим забастовавшим товарищам. Выставляйте 26 требований, изданных нашей группой. Присоединяйте к ним, кроме того, свои местные частные требования»{188}.
Среди 26 требований были как экономические (улучшение условий труда и быта, установление минимума заработной платы в 20 руб., уничтожение штрафов и введение пенсий в размере двух третей зарплаты), так и политические (ликвидация фабричной полиции и тю-рей^при фабриках, свобода стачек, свобода профсоюзов и печати, немедленный созыв Учредительного собрания).
В назначенный день стачка началась. Первыми забастовали рабочие фабрики Бакулина, поднятые на борьбу большевиком Е. А. Дунаевым — одним из главных организаторов общегородской стачки. Вскоре к ним присоединились рабочие фабрик Дербенева, Бурылина, Маракушева, затем железнодорожники и печатники. На следующий день стачка стала всеобщей. Город замер. Опустели улицы, «испуганные купцы закрыли свои лавочки. «Тихо, тихо, — писала большевистская газета «Пролетарий». — Воздух чистый, дышать свободно, дыму нигде не видно. Трубы безжизненно подпирают небо. Только в центре города перед управой — море голов»{189}. Здесь по призыву большевиков собрались стачечники. со всего города. На импровизированной трибуне — перевернутой бочке — одного оратора сменял другой, в все говорили, что так дальше жить нельзя: жалованья не хватает, условия труда тяжелые, администрация грубит и придирается, нет возможности отстаивать свои права. Особенно страстной была речь Е. А. Дунаева, призывавшего рабочих к организованности и упорству, к борьбе до победного конца.
Власти растерялись. Единственное, на что они отважились, — это, не вмешиваясь до поры до времени в ход стачки, запретить собрания рабочих в черте города.
13 мая вечером на живописной опушке леса у реки Талки собралось первое легальное собрание забастовщиков. По инициативе большевиков оно приняло необычное решение: создать не «стачечный комитет» а специальный Совет уполномоченных депутатов в который выбирать на каждой фабрике открытым голосованием из расчета один депутат от 200–250 рабочих.
Два дня, 14 и 15 мая, на всех предприятиях Иваново-Вознесенска шли выборы. Вечером 15 мая снова на берегу Талки собрался 151 депутат, среди которых было 57 большевиков. в том числе С. И. Балашов, Е. А. Дунаев, Н. А. Жиделев, Ф. Н. Самойлов. Вместе с мужчинами в Совет вошли 23 женщины. Председателем его стал А. Е. Ноздрин, а Секретарем — большевик Н. П. Гpaчев. Среди членов Совета уполномоченных не оказалось ни одного меньшевика и совсем маленькая группа эсеров.
Создание Совета уполномоченных было новым, чрезвычайно важным явлением в истории борьбы российского пролетариата. Совету уполномоченных рабочие поручали вести все переговоры с владельцами заводов (для чего обычно и организовывались стачечные комитеты) и представлять интересы пролетариата в переговорах с городскими властями. Совет создал рабочую милицию для охраны порядка на неработавших заводах и в городе, во избежание пьяных провокаций закрыл «монопольки» и запретил продажу крепких спиртных напитков в пивных и трактирах, а также запретил купцам закрывать лавочки и повышать цены на продукты, заставил владельцев предприятий на время стачки отпускать в кредит продовольствие в заводских магазинах. При Совете были организованы боевая дружина и специальные комиссии: финансовая и продовольственная, распределявшие между нуждавшимися забастовщиками средства, которые собирали для них во многих городах России. Поддержка эта шла из разных мест. Московский комитет большевиков выпустил несколько листовок с призывом начать сбор денег в помощь иванововознесенцам и передал им 544 руб.: приехавший в Иваново-Вознесенск известный большевик, впоследствии крупный советский деятель Н. И. Подвойский, привез из Ярославля от Северного комитета РСДРП более 500 руб.
Первый общегородской Совет рабочих депутатов — Совет уполномоченных — приобрел в городе большой авторитет. «Совет с первых же дней своего существования, — вспоминал Н. А. Жиделев, — стал огромной силой, с которой не только городская, но и губернская власть вынуждены были считаться и считались. Совет заявил губернатору и фабрикантам, что при условии невмешательства в забастовки, войск и полиции он гарантирует спокойствие в городе»{190}. «Все это свидетельствовало о том, что в городе действовала новая революционная власть, существовавшая параллельно со старой, царской, — пишет современный исследователь. — Рабочие в дни стачки выполняли лишь распоряжения совета»{191}.
Но главное, чем занимался Совет уполномоченных, — организация борьбы рабочих. По «решению Совета 15 мая «была проведена общегородская политическая демонстрация. С красным знаменем, с лозунгом «Долой самодержавие!» иванововознесенцы дружно вышли на улицу.
События развивались стремительно, и царские власти, оправившись от первого испуга, решили прибегнуть к обычному средству — репрессиям. В ночь на 3 июня губернатор вызвал три батальона солдат и две сотни казаков, приказал произвести аресты активистов и силой оружия разогнать собравшихся в это время на Талке рабочих. «Мы спокойно сидели у леса, — вспоминал один из членов Совета. — Появились астраханские казаки во главе с полицмейстером Кожеловским, и, прежде чем мы успели опомниться, не то чтобы разойтись, по крику Кожеловского казаки бросились на сидящую толпу с гиком и свистом. Лес огласился стонами, рыданиями, криками, злобой и проклятиями, улюлюканием пьяных казаков… Голос неистовавшего полицмейстера выделялся: «Бей их, сукиных детей, руби, режь. Дунаева мне, Дунаева!»{192}. Казаки захватили и отправили в тюрьму 80 человек, в том числе около 50 депутатов Совета. «В Иваново настроение боевое, — писал В. И. Ленину один из членов большевистской организации. — После бойни там необходимы не литература, не агитация, а пули! А всякое словоизвержение кажется или декламацией, или просто издевательством»{193}.
Мирный период стачки закончился. Побоище в Иваново-Вознесенске; как назвал действия властей В. И. Ленин{194}, не только вызвало гнев всей демократической России но и толкнуло рабочих на крайние меры. В городе вспыхнули пожары, запылали предприятия Гандурина и Дербенева, дачи и дома Горелина, Фокина, Дербеневых и других иваново-вознесенских фабрикантов. Испуганные власти отступили: губернатор вновь разрешил с 11 июня собрания на реке Талке, казаки и солдаты были выведены из города, «герой» 3 июня, полицмейстер Кожеловский, был отстранен от исполнения обязанностей, а позже уволен в отставку.
Пришлось идти на частичные уступки и фабрикантам. На некоторых заводах администрация вывесила объявления с призывом возобновить работу при условии частичного сокращения рабочего дня и повышения заработной платы на 10–30 %. Рассмотрев эти предложения, Совет уполномоченных 27 июня принял постановление: «Ввиду того что 47 дней забастовки истощили наши силы… с 1 июля мы решили стать на работу с тем, чтобы, подкрепив свои силы, вновь начать борьбу за свои права и требования, которые нами предъявлены в начале забастовки 12 мая»{195}.
Высокая организованность выступления иванововознесенцев в значительной мере объяснялась дееспособностью большевистской организации города, в которой к началу стачки насчитывалось 400 человек (к концу стачки в результате роста влияния большевиков среди забастовщиков в партию вступило еще более 200 рабочих), тем, что борьбу иваново-вознесенского пролетариата направляла блестящая плеяда ленинцев.
Городской партийной организацией руководила Центральная группа Северного комитета РСДРП во главе со старым рабочим Ф. Л. Афанасьевым. В состав комитета входили рабочие Н. Л. Жиделев и Ф. II. Самойлов (позже избранные от рабочей курии Владимирской губернии в Государственную думу), С. Балашов — потомственный иваново-вознесенский ткач, член партии с 1898 г., Л. С. Бубнов — впоследствии крупный партийный деятель. Незадолго до начала стачки Московский комитет РСДРП направил в Иваново-Вознесенск М. В. Фрунзе.
Иваново-вознесенская стачка стала важным событием в истории первой русской революции. Значение ее в немалой степени возросло и от того, что в ходе именно этой стачки возник первый общегородской совет рабочих депутатов, явившийся прообразом власти нового типа. Характерным было и другое: иваново-вознесенская стачка показала, что к лету 1905 г. революционная волна дошла «до центра России, до сердца «истинно русских» областей, которые умиляли всего долее реакционеров своею устойчивостью»{196}. Почва под ногами царизма заколебалась и в «устойчивых» районах.
Восстание в Лодзи
В Лодзи после кровавых майских событий рабочее движение не затухало ни на один день. В городе непрерывно шла стачечная борьба: ежедневно останавливалось то одно, то другое предприятие, забастовки, по словам царских жандармов, «приняли эпидемический характер»{197}. Не помогало ничто — ни возвращение в город из летних лагерей расквартированных здесь войск, ни стягивание из близлежащих районов казаков и кавалерии. Вот неполный перечень событий пяти «обычных» дней: 16 (29) мая при разгоне забастовщиков казаками тяжело изувечен один демонстрант; 30 мая его товарищи по работе собрались у больницы, их разогнала полиция, при этом было ранено еще восемь человек; 31 мая группа рабочих пыталась отбить у полиции двух арестованных товарищей, в стычке получили ранения 17 человек; 1 июня произошло столкновение рабочих фабрики Шайблера с казачьим отрядом, присланным по просьбе заводской администрации для того, чтобы выгнать с предприятия захвативших его рабочих; 2 июня рабочие решили отбить у солдат двух арестованных стачечников, солдаты открыли стрельбу, в результате — двое убитых и десятки раненых. В это время в Лодзи не работали 42 фабрики, бастовало 33 тыс. человек — более половины фабрично-заводского пролетариата.
2 июня многие лодзинские фабриканты объявили локаут и только подлили масла в огонь. В городе создалась взрывоопасная обстановка: достаточно было небольшой искры, чтобы вспыхнул всеобщий пожар.
18 июня в лесу под Лодзью городская организация СДКПиЛ провела митинг. На нем присутствовало несколько сот человек. В город они возвращались колонной, над которой реял красный флаг. Как только демонстранты вошли в Лодзь, к ним стали присоединяться рабочие, и число их возросло до 5 тыс. Сначала солдаты, затем драгуны, потом казаки последовательно и вместе ходили в атаку на колонну, пытаясь ее рассеять. Но демонстранты держались стойко: в войска летели камни и палки, вооруженные рабочие отвечали на выстрелы выстрелами. Однако силы были явно не равными. К центру города демонстранты не прорвались, оставив на мостовой 10 убитых и более 40 раненых.
Лодзинский комитет СДКПиЛ решил устроить торжественные похороны жертв царского террора, придав им характер массовой политической демонстрации. В назначенный социал-демократами день, 20 июня, забастовала вся Лодзь. В похоронной процессии участвовали 50 тыс. человек. С красными знаменами, с пением революционных песен, скандируя лозунги «Да здравствует революция!», «Да здравствует социал-демократия!», лодзинские рабочие, учащиеся, ремесленники провожали в последний путь своих товарищей.
Власти были бессильны что-либо сделать. Царский жандарм писал начальству в Петербург: «Значительные войсковые наряды оказались совершенно бесполезными преградить манифестантам путь. На некоторых перекрестках были выставлены сильные войсковые заставы; местами — целые роты. Однако толпа не обращала на них никакого внимания, оттирая солдат и прижимая их к стенам домов, прокладывая себе дорогу к тем улицам, по которым решила идти для придания шествию внушительного вида»{198}. В тот день хозяином лодзинских улиц стал рабочий класс.
На следующий день социал-демократы назначили новую траурную церемонию. К вечеру 21 июня на улицы Лодзи вышли 70 тыс. демонстрантов. Однако получившие приказ «патронов не жалеть, действовать беспощадно» казаки и драгуны с гиканьем и свистом врезались в их колонны. В результате было убито и искалечено около ста человек.
Утром 22 июня социал-демократы выпустили листовку: «На улицу, братья! Пусть в честь погибших остановятся в пятницу, 23 июня, все фабрики, станки, пусть прекратится всякая работа, пусть замрет всякая жизнь, пусть остановится всякое движение… К всеобщей однодневной забастовке!..»{199}.
Однако движение стихийно вышло за рамки забастовочного. Уже 22 июня группы рабочих нападали на полицейских и небольшие отряды войск, отнимали у них оружие, а с наступлением сумерек в рабочих кварталах началось строительство баррикад. К утру 23 июня город стал неузнаваем. В различных его частях громоздились баррикады из бочек, ящиков, досок, перевернутых трамвайных вагонов и крестьянских возов. Всего в Лодзи было воздвигнуто более 50 баррикад. Над ними развевались красные знамена.
Обострение борьбы вызвало крайнее озлобление царских властен. «Возмущен известием о беспримерных по наглости бесчинствах в Лодзи, — писал генерал-губернатор начальнику лодзинского гарнизона. — Не за тем посланы войска, чтобы мирволить толпе дерзких уличных манифестантов и допускать безнаказанные убийства воинских и полицейских чинов. Действуйте решительно и беспощадно, как подобает воинскому начальнику, призванному для восстановления попранного государственного порядка»{200}.
Три дня на улицах и площадях Лодзи происходило сражение восставшего населения с воинскими частями, беспрерывно прибывавшими на помощь лодзинскому гарнизону. Каждая баррикада, каждый дом в рабочих районах брались с боя. Лодзинский пролетариат поддержали варшавяне, начавшие забастовку, а в некоторых районах города и строительство баррикад. Остановились заводы в Сосновице, Ченстохове, Домброве. В Петербурге, Москве, Екатеринославе, Минске, Харькове, Луганске, Самаре, Воронеже, Риге, Саратове и ряде других городов комитеты РСДРП выпустили листовки в поддержку польского пролетариата. Высоко оценил действия лодзинского рабочего класса вождь большевиков В. И. Ленин. «…Рабочие, — писал он, — даже не подготовленные к борьбе, даже ограничивавшиеся сначала одной обороной, показывают нам, в лице пролетариата Лодзи, не только новый образец революционного энтузиазма и геройства, но и высшие формы борьбы»{201}. Вместе с тем В. И. Ленин отмечал слабые стороны одиночных и изолированных выступлений рабочего класса: «Эти вспышки бессильны каждая по одиночке. Организованная сила царского правительства может раздавить повстанцев одних за другими, если движение так же стихийно-медленно будет перекидываться с города на город, с района на район. Но объединенные вместе, эти вспышки могут слиться в такой могучий поток революционного пламени, перед которым не устоит никакая сила на свете»{202}.
Крестьяне включаются в борьбу
В борьбе с самодержавием верным союзником пролетариата стало крестьянство. Характеризуя происходившие в 1905 г. в России события, В. И. Ленин писал: «…это была крестьянская буржуазная революция, ибо объективные условия выдвинули на первую очередь вопрос об изменении коренных условий жизни крестьянства, о ломке старого средневекового землевладения, о «расчистке» земли для капитализма, объективные условия выдвинули на арену более или менее самостоятельного исторического процесса действия крестьянской массы»{203}. Крестьянство выступило в поддержку пролетариата, ибо с либералами, среди которых весьма важную роль играли помещики, договориться об «изменении коренных условий жизни крестьянства» было невозможно. Первые же месяцы 1905 г. убедили в этом.
В феврале на очередное заседание кружка земских либералов «Беседа» приехал один из его членов, крупный саратовский помещик II. II. Львов. Сторонник конституции, мирного эволюционного развития страны, он ругал царскую бюрократию с ее произволом, жертвовал некоторые суммы из огромного состояния на школы, больницы и считал, что дружно живет со своими крестьянами. Но «дружба» эта продолжалась только до тех пор, пока крестьяне терпели существовавшие порядки.
Н. II. Львов попросил «Беседу» прервать свое заседание и выслушать его сообщение. «Я видел ужасы, нечто вроде пугачевщины, — рассказывал он. — Началось по соседству с моим имением у кн. Волконского. Крестьяне стали рубить лес (считая его своим. — К. Ш.). У Волконского есть тяжба с ними, в которой он едва ли прав…»{204}На шестой день «беспорядков» приехал саратовский губернатор II. Л. Столыпин с казаками. Собрали на сход крестьян. Но уговорить возбужденную толпу было невозможно. «Когда он (Столыпин. — К. Ш.) стал им грозить, они тоже отвечали угрозами по отношению к полиции и казакам. Тогда, — продолжал свой рассказ взволнованный Львов, — он один вышел к ним и сказал: «Убейте меня». Тогда они кинулись на колени. Но как только он сел в сани, чтобы уехать, в него стали кидать камни. Тут же ранили пристава, несколько казаков и солдат. Крестьяне вооружились — насадили на палки какие-то пики»{205}.
Львов довольно точно рассказал и о неорганизованности крестьянства, и о его глубокой революционности. Забитые, неграмотные мужики могли еще упасть перед губернатором на колени, но желание любой ценой добиться иной, лучшей жизни побеждало минутное замешательство. Собрав «своих» крестьян (тоже по примеру соседей начавших рубить помещичий лес), Львов обратился к ним с речью. Оп объяснил, что «нигде и никогда допускать грабежа нельзя, что в них будут стрелять,если они не образумятся.
Они: Подай нам плапты!
— Какие плапты?
У меня с ними не было тяжбы, — пояснял Львов. — Правда, — добавлял он, — у них давно был спор о нескольких пожалованных имениях, бывших государственных землях, в том числе и о нашем имении. Но ведь наше имение было пожаловано еще при Екатерине»{206}.
Вот куда — к «матушке Екатерине» и даже еще дальше, в глубь веков, — уходили корни споров между крестьянином, который столетиями обрабатывал и поливал своим потом землю, и помещиком, не трудившимся на ней, но считавшим ее своей собственностью на основании решения того или иного батюшки-царя.
В январе — феврале 1905 г. власти зарегистрировали 126 крестьянских выступлении, в марте — апреле — 247, в мае — июне уже 791.
Начались выступления в земледельческом центре России, основном месте сосредоточения «дворянских гнезд», где размеры помещичьих латифундий измерялись сотнями и даже тысячами десятин, а крестьянское безземелие было особенно острым. По сообщениям царских властей, события развивались так: «10 февраля 1905 г. в селе Сальном Дмитриевского уезда Курской губернии появилась прикрепленная к сохе возле колодца на улице прокламация, озаглавленная: «Братья-крестьяне». В ней крестьян призывали «сразу встать и передавить всех тех, которые живут их трудами, — помещиков и чиновников…» Собираясь толпами, крестьяне не позволяли сорвать эту прокламацию, с видимым удовольствием читали ее и затем стали высказывать убеждения, что скоро вся земля будет крестьянской. Они говорили: «Теперь все наше — и поле, и луга, и леса, все можно теперь забирать нам от владельцев — пахать землю, жать, рубить леса…»{207}.
Вскоре волнения охватили окрестные села, в течение недели было разгромлено 15 экономий.
Из Курской движение перекинулось на соседние губернии — Черниговскую, Воронежскую и Орловскую. Власти испугало то, что среди крестьян уже выделились свои руководители. «Движение стало распространяться с поразительной быстротой, причем нельзя было не усмотреть, что оно шло по заранее выработанному плану, — доносили чиновники министру внутренних дел. — Так, в каждом селении крестьяне с вечера запрягали лошадей и ждали сигнала, который подавался им… в виде пука зажженной соломы. Тогда село на подводах с криком и шумом и ружейными выстрелами бросалось на ближайшую экономию»{208}.
Крестьяне разбивали помещичьи амбары, делили между собой хлеб, скот и птицу, уничтожали долговые расписки и конторские книги, сжигали винокуренные, сахарные, маслобойные заводы, а часто и дом помещика. С наступлением весны они применили и другую меру антифеодальной борьбы — насильственный захват и запашку помещичьей земли. Причем, как специально отмечали жандармы Воронежской губернии, примером для крестьян, по их собственным словам, были петербургские рабочие, которые боролись за выполнение «своих требований, несмотря ни на какие уговоры и советы начальства и даже на то, что в них стреляли войска…». Крестьяне не собирались отступать от своего решения, даже если и в них будут стрелять войска, «так как они готовы для достижения своей общественной пользы пожертвовать несколькими жизнями из своей среды»{209}.
Восстания в центре страны бушевали до середины марта, в них приняли участие десятки тысяч крестьян 116 сел и деревень четырех губерний.
Лишь мобилизовав полицию, казаков, солдат, правительству удалось в основном подавить выступления крестьян и начать расправу над ними. По деревням засвистели розги. Торжествующие победители не знали пощады. Всю деревню от мала до велика собирали на многочасовые «сходы», крестьян в грязь и снег ставили на колени, начиналась публичная экзекуция. Дома «зачинщиков» для острастки сжигали, а их самих заковывали в кандалы и везли на судебную расправу в город. «Впечатление потрясающее, но благотворное», — с удовлетворением и гордостью сообщал в столицу о подобных актах вандализма начальник Черниговского жандармского управления{210}.
Но никакие зверские меры царского правительства не могли остановить рост крестьянского движения. Из месяца в месяц число крестьянских выступлений увеличивалось. Следуя примеру рабочего класса, сельский пролетариат стал применять и чисто пролетарское средство борьбы — стачку. «Городская стачечная волна, — писал в апреле 1905 г. в газете «Вперед» В. И. Ленин, — может и должна перекинуться на деревню не только в виде крестьянских восстаний, но и в виде настоящих рабочих стачек, — особенно ко времени покоса и жатвы»{211}. Особое распространение стачки получили в тех районах, где капитализм в сельском хозяйстве достиг более высоких ступеней развития — в Прибалтике, Польше, на юге России и Украине. Эта форма борьбы была направлена не только против помещиков, которые вели хозяйство на основе капиталистического способа, но и против кулаков. Нередко бастующие вступали в контакт с местными социал-демократическими организациями, получали от них помощь.
Не успевал царизм затушить пожар крестьянского движения в одном месте, как он вспыхивал в другом. За земледельческим Центром России последовала Польша, где вместе с экономическими и общеполитическими требованиями крестьяне выдвинули требование введения судопроизводства на местном языке, национального равноправия и т. д. С большим трудом царским властям удалось к маю стабилизировать здесь обстановку.
Но в начале лета оживилась борьба крестьян на юге Украины: из 94 уездов волнения охватили 50. Волна забастовок сельскохозяйственных рабочих в марте — августе 1905 г. прокатилась по 45 уездам Подольской, Киевской, Волынской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской, Полтавской губерний. В Саратовской губернии выступления крестьян летом 1905 г. произошли в 73 селах 9 уездов (весной — в 48 селах 6 уездов) из 10.
В июле началась всеобщая забастовка сельскохозяйственных рабочих Прибалтики. Только в Курляндии забастовало 30 тыс. батраков. Ес организатором явилась Латышская СДРП. ЦК ЛСДРП направил в деревни рабочих-агитаторов, которые стремились придать крестьянскому движению большую организованность. «Приехавшие из города рабочие-агитаторы ведут в уездах агитацию и подстрекают сельских рабочих к забастовкам, причем революционная пропаганда развивается в деревне с большим успехом», — доносили местные полицейские власти{212}.
Летом 1905 г. в крестьянском движении заметно возросла доля массовых сходок и демонстраций, что свидетельствовало о росте сознательности и организованности крестьян. Не боясь местных властей, не таясь от них, крестьяне собирались обсуждать свои дела и сообща искали меры для облегчения своей беспросветной жизни, требовали политических свобод и преобразования основ экономической жизни в деревне.
Наиболее зрелые формы обрело крестьянское движение в Грузии. Здесь в некоторых районах дело дошло до восстании и изгнания местных властей. Уже в первые дни революции был создан специально для работы в деревне Гурийский комитет РСДРП. Он организовал выборы в местные крестьянские комитеты. В феврале прокурор Кутаисского окружного суда сообщал в Тифлис и Петербург: «Вся территория уезда ныне уже находится в полной власти «комитета» и его агентов, и только там, где появляется крупный вооруженный отряд полицейской стражи или казаков, на время восстанавливается влияние нашего правительства»{213}.
Через несколько недель большевистская газета «Вперед» писала: «Бесподобное по своей стойкости и сознательности движение среди крестьян Гурии займет одно из первых мест в истории пролетарского движения на Кавказе. Ныне вся Грузия живет одной жизнью с гурийками, и нет, кажется, ми одного человека, который так или иначе не толковал о гурийском деле… Движение, созданное в Гурии… затмило собою чуть ли не движение даже мужественного грузинского пролетариата. Как-никак, но крестьянское движение в Гурии редкое явление во всемирной истории: это не обычный крестьянский бунт, а вполне сознательное политическое движение, всецело примыкающее к сознательному движению всероссийского пролетариата»{214}.
III съезд РСДРП решил широко распространить сведения о положении дел на Кавказе и поручил Центральному и местным комитетам РСДРП принять все меры «к своевременной поддержке Кавказа всеми имеющимися в их распоряжении средствами»{215}.
К концу лета в Гурийском уезде число организованных краснодружинников достигло 3 тыс., 470 из них были вооружены.
К лету 1905 г. в среде крестьянства обнаружилось стремление к объединению. Все чаще и чаще созывались крестьянские съезды в уездах и даже в губерниях. Один из таких губернских съездов в Москве принял решение о создании Всероссийского крестьянского союза. Нелегальный учредительный съезд Союза состоялся в Москве же в конце июля — начале августа. На нем присутствовало около 100 крестьян из 22 губерний Центральной России.
Съезд высказался за немедленный созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного нрава, за политические свободы, амнистию политическим заключенным, уничтожение частной собственности на землю и отобрание без выкупа монастырских, церковных, удельных, кабинетских и государственных земель. Характеризуя Всероссийский крестьянский союз, вождь большевиков писал: «Это была действительно народная, массовая организация, разделявшая, конечно, ряд крестьянских предрассудков, податливая к мелкобуржуазным иллюзиям крестьянина (как податливы к ним и наши социалисты-революционеры), но безусловно «почвенная», реальная организация масс, безусловно революционная в своей основе, способная применять действительно революционные методы борьбы, не суживавшая, а расширявшая размах политического творчеств^ крестьянства, выдвигавшая на сцену самих крестьян с их ненавистью к чиновникам и помещикам…»{216}.
Большевики упорно стремились ввести крестьянское движение в единый революционный поток, главной руководящей силой в котором был рабочий класс. РСДРП использовала для этого многообразные способы, прежде всего агитацию. Обращение ЦК РСДРП «Крестьяне, к вам маше слово» полиция обнаружила в Воронежской, Курской, Нижегородской, Тверской, Костромской, Екатеринославской и многих других губерниях. Только Нижегородский и Симбирский комитеты РСДРП издавали листовки для крестьян тиражом 20–25 тыс. экземпляров.
Особой популярностью пользовалась широко распространенная по всей стране брошюра В. И. Ленина «К деревенской бедноте». Не один крестьянин, подобно Г. Е. Баранову из деревни Шепляково Клипского уезда Московской губернии, доставал из-за пазухи эту работу и говорил спорившему: «На вот, читай, тут все прописано»{217}.
В середине апреля 1905 г., за несколько дней до пасхи, Московский комитет РСДРП выпустил специальную листовку «К товарищам, уезжающим в деревню» (многие рабочие отправлялись к своим родственникам). Ярко охарактеризовав беспросветную жизнь трудящихся и в городе, и в деревне, Московский комитет призвал рабочих стать агитаторами революции. «Объясните крестьянам, что их страдания не должны быть вечны, что пора их прекратить. Расскажите, что это царь и его чиновники мешают крестьянам стать свободными и полноправными гражданами. Расскажите, что голодают они потому, что много ихней земли украдено царем и помещиками, когда им давали волю… Поясните, что война эта нужна только царю и знати, а народу она только вредит; напомните, сколько людей и денег война ухлопала и сколько новых налогов еще царь хочет вводить, чтобы вести войну дальше и дальше. Тогда крестьяне и сами поймут, кто их враг. А потом нарисуйте им великую картину геройской борьбы всего российского пролетариата против царского правительства и против утеснителей-хозяев. Расскажите им про волнения крестьянской бедноты на Кавказе и в Лифляндии. Расскажите про то, как почти все слои общества не хотят более терпеть царского своеволия, чиновничьего произвола, требуют свободы, требуют уничтожения самодержавия и установления народного правительства». Листовка призывала рабочих помочь крестьянам объединиться, создать в деревне революционные комитеты для захвата земель эксплуататоров и установления контактов с городскими революционными организациями. «Вербуйте новых борцов, умножайте наши ряды. Чем больше нас, тем ближе победа»{218}.
Результаты деятельности Московского комитета РСДРП власти быстро почувствовали. Из Можайского уезда Московской губернии полицейские доносили: «С приездом (рабочих из Москвы. — К. Ш.) к празднику св. пасхи почти во всех деревнях… были разбросаны прокламации преступного содержания», причем именно в этот приезд рабочие «держали себя особенно вызывающе» по отношению к помещикам и местным властям. Если не принять особых мер, то с приходом рабочих на покос «удержать крестьян от каких-либо насилий вряд ли удастся»{219}.
И подобные сообщения поступали не из одного Можайского уезда.
Для работы среди крестьян ряд комитетов РСДРП создал специальные аграрные группы, часто объединявшиеся в окружные комитеты. По подсчетам советского историка В. И. Тропина, подобные организации РСДРП имела в половине губерний Европейской России. В начале осени 1905 г. по инициативе большевистского Восточного бюро под руководством ЦК РСДРП социал-демократы Поволжья и Урала провели специальную конференцию, на которую собрались члены партии, занятые работой среди крестьян. Они обсуждали вопрос о том, как улучшить пропаганду революционных идей среди многомиллионного распыленного по деревням крестьянства России, как скоординировать борьбу рабочих и крестьян и лучше выполнить решения III съезда партии.
Понимая, что справиться с крестьянским движением, используя только грубую силу, не удастся, царское правительство с первых же месяцев революции пыталось маневрировать, надеясь воскресить у наиболее отсталой в политическом отношении части населения царистские иллюзии. Уже в указе сенату 18 февраля 1905 г. царь «повелел» возложить на совет министров принятие и обсуждение поступающих от частных лиц и учреждений «предложений по вопросам, касающимся… улучшения народного благосостояния»{220}. Крестьяне горячо откликнулись на этот указ. Повсеместно на сельских сходах принимали так называемые «приговоры», в которых высказывали свои пожелания. Однако «приговорная» кампания разочаровала правительство, ибо почти каждый «приговор» не столько отражал верноподданнические чувства крестьян, сколько их стремление получить землю. Кроме того, обсуждение на сходах широко использовалось представителями революционных партий для антиправительственной агитации и пропаганды политических требований. Царизму пришлось отказаться от своего демагогического жеста, и крестьянам запретили на сельских сходах затрагивать вопросы общегосударственного устройства (к которым относился и вопрос о наделении крестьян землей).
30 марта царь вновь публично заявил, что помещичья собственность неприкосновенна, и призвал крестьян ждать реформ.
Однако ни силой, ни обнадеживающими обещаниями самодержавие не сумело сгладить остроту социальных противоречий в деревне. Крестьянское движение, в основе которого лежала борьба с помещиками за землю, набирало от месяца к месяцу все большую и большую силу.
Броненосец под красным флагом
В немалой степени успех революции зависел от того, как поведут себя вооруженные силы: останутся ли верными царизму, займут ли нейтральную позицию или перейдут на сторону восставших. Это хорошо понимали большевики: «…если революция не станет массовой и не захватит самого войска, — писал В. И. Ленин, — тогда не может быть и речи о серьезной борьбе»{221}.
Солдатские штыки всегда служили последним аргументом в спорах царизма с народом, аргументом, к которому царизм нередко прибегал задолго до 9 января 1905 г. С начала XX в. число солдат, привлекавшихся «для содействия гражданским властям», стало стремительно возрастать. За последнее пятилетие XIX в. ежегодно для подавления революционного движения вызывалось от 10 до 20 тыс. солдат и казаков, в 1901 г. — 55 тыс., в 1902 г. — 107 тыс., в 1903 г. — 160 тыс. В 1905 г. к помощи войск власти обращались 4 тыс. раз. В войне с революционным народом военное министерство использовало с учетом повторных вызовов 3398361 человека, т. е. количество солдат, брошенных на борьбу с революцией, более чем в 3 раза превышало численность всей царской армии к началу 1905 г.
В армии царили безрассудное повиновение, раболепие, мордобой. «Казарма в России была сплошь да рядом хуже всякой тюрьмы; нигде так не давили и не угнетали личности, как в казарме; нигде не процветали в такой степени истязания, побои, надругательство над человеком»{222}.
Революционный кризис 1905 г. всколыхнул армию. «Позорная роль палачей свободы… не могла не открывать постепенно глаза и самой царской армии. Армия стала колебаться», — отмечал В. И. Ленин{223}. После 9 января до середины июня 1905 г. произошло 34 массовых выступления солдат. Активизировалась деятельность революционных организаций в армии и на флоте{224}.
В начале 1905 г. «Матросская централка» стала разрабатывать план подготовки восстания на Черноморском флоте. Предполагалось провести его одновременно на всех кораблях, когда они выйдут в учебное плавание. Сигнал к восстанию должен был подать броненосец «Екатерина II», где имелась самая сильная социал-демократическая организация и наиболее революционно настроенная команда. Намечалось арестовать офицеров, корабли привести в крупные черноморские порты и превратить их в опорные пункты революции.
Однако восстание вспыхнуло стихийно.
12 июня из Севастополя в район Одессы (к Тендровской косе) вышел броненосец Черноморского флота «Князь Потемкин-Таврический». 13 числа он бросил якорь и стал готовиться к учебным артиллерийским стрельбам. Утром 14 июня среди команды поползли тревожные слухи. Отправленные в Одессу за продовольствием матросы сообщили, что в городе идет всеобщая забастовка, началось строительство баррикад, одесские газеты пишут о восстании в Лодзи, о столкновениях с войсками в Варшаве и Иваново-Вознесенске. Взбудоражил потемкинцев и рассказ о том, что экономный офицер купил, тухлое мясо и в обед им предстоит хлебать щи, в которых вперемешку с капустой будут плавать черви.
Собравшийся на тайное совещание судовой комитет бурно обсуждал, что делать дальше. Часть членов комитета (он состоял из представителей различных партий) настаивала на немедленном восстании, но большевику Г. Н. Вакуленчуку удалось убедить нетерпеливых, что преждевременное выступление может принести только вред. Комитет решил призвать матросов к пассивному бойкоту, отложив вооруженное выступление до общефлотского восстания. Однако события приняли неожиданный оборот.
Узнав, что команда отказалась от обеда, командир броненосца приказал выстроить ее на верхней палубе. Угрозы и уговоры не подействовали, и тогда был вызван вооруженный караул. Матросы решили, что случайно выхваченным из их рядов «зачинщикам» грозит расстрел. Внезапно из толпы раздался возглас: «Братцы! Довольно терпеть! Ведь они хотят расстреливать наших товарищей! Бей их, извергов!»{225}. В тот же момент прогремели два выстрела: старший помощник командира корабля убил одного из матросских вожаков — большевика Вакуленчука. Годами копившаяся ненависть солдата к барину-офицеру, вековая ненависть крестьянина к помещику выплеснулись наружу. Матросы разобрали оружие, убили четырех самых ненавистных офицеров, остальных арестовали в каютах. Власть на корабле перешла в руки восставших. Рядом с «Потемкиным» на рейде стоял миноносец № 267. И он поднял красный флаг: с помощью потемкинцев его офицеры были арестованы и отправлены на броненосец.
В этот день палуба на «Потемкине» выглядела необычно: впервые за более чем 200-летнюю историю русского флота на военном корабле состоялся матросский митинг. Одного взволнованного оратора сменял другой: шли выборы новых командиров, которым предстояло руководить революционным кораблем, обсуждался и принимался план действий на ближайшие дни: идти в восставшую Одессу и помочь ей в борьбе с самодержавием.
Вечером 14 июля в по-южному шумной Одессе царило оживление. Из уст в уста передавалась новость: в порту под красным флагом стоят два восставших корабля!
«Известие о восстании на «Потемкине» пришло в то время, — писал представитель Одесского комитета РСДРП, которому удалось побывать на броненосце, — когда вся Одесса была страшно возбуждена, когда движение пролетариата поднялось на небывалую прежде ступень и принимало все более и более грозные формы. Пересыпь вся стояла. Рабочие тысячами рвались в бой. В городе забастовка разрасталась с каждым часом. Забастовщики уже были на улицах, они были уже демонстрантами… были баррикады, были кровавые стычки с полицией и войсками»{226}.
«Контактная комиссия», созданная большевиками, членами Одесского комитета РСДРП II. Лазаревым (Афанасием) и М. Корниевским (Томичем) совместно с меньшевиками и бундовскими организациями, предложила матросам «Потемкина» высадить десант, соединиться с рабочими и захватить власть в городе. Но потемкинцы ожидали подхода всей черноморской эскадры, рассчитывая, что она перейдет на сторону революции. Высадить десант они отказались, полагая, что это раздробит силы восставших матросов.
Восстание тем временем ширилось. 15 июня в порт вошло посыльное судно «Веха». Его команда, узнав о событиях на «Потемкине», присоединилась к нему. Офицеры «Вехи» были арестованы, а матросы пополнили ряды борцов с царизмом.
Поздно вечером в тот же день потемкинцы послали ультиматум городским властям: они потребовали прекратить расправу над жителями города и обеспечить безопасность матросам, решившим на следующий день торжественно похоронить убитого Вакуленчука. Восставшие обратились с воззванием и к одесскому гарнизону: «Просим немедленно казаков и армию положить оружие и присоединиться всем под одну крышу на борьбу за свободу, пришел последний час нашего страдания, долой самодержавие!»{227}.
Но одесским военным властям удалось удержать солдат в повиновении и стянуть верные правительству войска из близлежащих городов. Из Севастополя в Одессу на бой с «Потемкиным» была вызвана вся черноморская эскадра. Командовавший ею адмирал получил из Петербурга от морского министра грозную телеграмму: встретить «Потемкина», предложить его команде покориться, «если же будет получен отказ, то немедленно потопить броненосец… дабы не дать возможности «Потемкину» успеть открыть огонь по городу и судам. Спасающуюся команду «Потемкина», если будет сопротивляться, расстреливать, а остальных сдавать командующему войсками для заключения под стражу»{228}.
Пока эскадра собирала силы и шла к Одессе, события в городе принимали для властей все более и более грозный характер. 16 июня состоялись похороны Вакуленчука, превратившиеся в грандиозную политическую демонстрацию. Когда ее участники возвращались с кладбища, осмелевшие власти приказали солдатам открыть по ним огонь. В ответ заухали орудия «Потемкина». В городе началась паника: состоятельные жители молили военное командование поскорее «навести порядок». Последнее принимало самые энергичные меры. Из Петербурга в Одессу и Севастополь летела одна правительственная телеграмма за другой. Все они требовали не останавливаться ни перед чем, вплоть до потопления «Потемкина» со всей его командой. На крутых одесских берегах устанавливались дальнобойные орудия, в Севастополе на броненосцы спешно грузился дополнительный боезапас: командование готовилось к бою с мятежным броненосцем.
Утром 17 июня радисты «Потемкина» перехватили сообщение о том, что к Одессе приближается почти весь Черноморский флот. Судовой комитет принял решение встретить его в море. «Потемкин» и миноносец № 267 приготовили боевое оружие, «Веху» превратили в госпитальное судно для приема раненых. Днем под Одессой произошел бой, получивший название «немого». В настороженной тишине сближалась эскадра с буревестником революции. На стороне первой грозная сила: пять броненосцев, минный крейсер, семь миноносцев. На стороне «Потемкина» — сочувствие всех матросских сердец.
Никто не открывал огонь первым. Офицеры боялись, что матросы не только не выполнят их приказа, по и выйдут из повиновения, потемкинцы же не хотели быть зачинщиками братоубийственной бойни. С наведенными на адмиральский броненосец орудиями «Потемкин» дважды под прицелами эскадры пересекал ее строй. Наконец экипажи на эскадре не выдержали войну нервов. Броненосец «Георгий Победоносец» поднял восстание. Матросы бросились на командирский мостик и потребовали поддержать «Потемкина», угрожая в противном случае перебить и выбросить за борт всех офицеров. В ответ на запрос, что происходит на броненосце, командующий эскадрой получил ответ: «Команда «Георгия» решила свезти офицеров на берег и присоединиться к «Потемкину».
Положение для царских властей стало совсем угрожающим, когда начались волнения на третьем броненосце — «Синопе». Его команда вышла на время из подчинения офицерам: матросы высыпали на верхнюю палубу, бросали в воздух бескозырки, кричали «ура» в честь восставших.
Потеряв всякую веру в надежность своих матросов, командующий эскадрон приказал взять курс на Тендру, подальше от мятежных кораблей. Однако там ждал его новый сюрприз: утром 19 июня руководимые большевиком А. Петровым матросы учебного корабля «Прут» захватили его в свои руки и отправились в Одессу, чтобы присоединиться к «Потемкину».
По что делать дальше? Ответ на этот вопрос матросы найти не могли, а получить совет от революционеров Одессы не удалось: попытки одесских большевиков — Е. М. Ярославского и члена комитета РСДРП рабочего В. А. Хрусталева — связаться с восставшими не увенчались успехом. Опоздал и посланец вождя большевиков.
Когда в Женеве, где находился заграничный центр партии, стало известно о восстании на «Потемкине», В. И. Ленин вызвал к себе опытного большевика М. II. Васильева-Южина.
«Разговор был недолгий, — вспоминал тот.
— По постановлению Центрального Комитета вы, товарищ Южин, должны возможно скорее, лучше всего завтра же, выехать в Одессу, — начал Ильич.
Я вспыхнул от радости:
— Готов ехать хоть сегодня! А какие задания?
— Задания очень серьезные. Вам известно, что броненосец «Потемкин» находится в Одессе. Есть опасения, что одесские товарищи не сумеют как следует использовать вспыхнувшее на нем восстание. Постарайтесь во что бы то ни стало попасть на броненосец, убедите матросов действовать решительно и быстро. Добейтесь, чтобы немедленно был сделан десант. В крайнем случае не останавливайтесь перед бомбардировкой правительственных учреждений. Город нужно захватить в наши руки. Затем немедленно вооружите рабочих и самым решительным образом агитируйте среди крестьян. На эту работу бросьте возможно больше наличных сил одесской организации. В прокламациях и устно зовите крестьян захватывать помещичьи земли и соединяться с рабочими для общей борьбы. Союзу рабочих и крестьян в начавшейся борьбе я придаю огромное, исключительное значение.
Владимир Ильич явно волновался и, как мне тогда казалось, несколько увлекался. В таком состоянии я раньше никогда не видел его. Особенно меня поразили и, каюсь, очень удивили тогда дальнейшие его планы, расчеты и ожидания.
— Дальше необходимо сделать все, чтобы захватить в наши руки остальной флот. Я уверен, что большинство судов примкнет к «Потемкину». Нужно только действовать решительно, смело и быстро. Тогда немедленно посылайте за мной миноносец. Я выеду в Румынию.
— Вы серьезно считаете все это возможным, Владимир Ильич? — невольно сорвалось у меня.
— Разумеется, да! Нужно только действовать решительно и быстро. Но, конечно, сообразуясь с положением, — уверенно и твердо повторил он»{229}.
Когда Васильев-Южин добрался до Одессы, восставших кораблей там уже не оказалось… Офицеры и кондукторы на «Георгии Победоносце» сумели убедить колеблющихся отколоться от «Потемкина», и в ночь с 18 на 19 июля броненосец сдался властям. Получив об этом телеграмму, царь наложил резолюцию: «После самого скорого следствия и полевого суда надо привести приговор (конечно, смертный — Николай в этом не сомневался. — К. Ш.) в исполнение перед всей эскадрой и городом Одессой»{230}.
«Потемкин» заметался по Черному морю. 22 июня он пришел в Феодосию и потребовал снабдить его углем и водой. Власти отказались. Матросы попытались получить все необходимое силой, но встретили вооруженный отпор. Команда «Потемкина» решила уйти в Румынию и оттуда вести революционную пропаганду. 24 июня броненосец в сопровождении миноносца № 267 прибыл в румынский порт Констанца. В переданном по радио обращении «Ко всему цивилизованному миру» восставшие матросы заявили: «Мы требуем немедленного созыва Учредительного собрания всего народа на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Долой самодержавие!»{231}. 25 июня потемкинцы сдали свой корабль румынским властям, а сами разбрелись по Европе.
Красное знамя недолго развевалось на «Потемкине», но его увидела вся страна, весь мир. Престижу царизма был нанесен жесточайший удар. Правительство не смогло справиться с восставшим броненосцем, который остался «непобежденной территорией революции». Хотя выступления матросов носили печать плохой организованности и стихийности, они имели ярко выраженный политический характер и свидетельствовали о попытке «образования ядра революционной армии»{232}.
События на Черноморском флоте показали, что заколебалась главная опора самодержавия — его вооруженные силы. Со времени восстания па. «Потемкине» до октября 1905 г. в России произошло нс менее 42 массовых выступлений солдат и матросов. Чем дальше развивалась революция, тем чаще переходили на ее сторону вооруженные силы царизма, превращаясь в одну из серьезных угроз ему.
Либералы «краснеют»
После событий в Одессе, Лодзи и на Кавказе ранее «порозовевшие» либералы стали «краснеть»{233}.
В результате развития революции в стране и работы большевиков (в «Союзе учителей» активно действовал М. II. Покровский, в «Союзе медицинского персонала» другой видный большевик — С. И. Мицкевич) происходило быстрое полевение профессионально-политических союзов, особенно тех из них, которые объединяли широкие массы трудовой интеллигенции и крестьян. П. Н. Милюков с горечью вспоминал, что ему самому очень скоро пришлось отойти от «Союза союзов»{234}, когда, по его мнению, тот послушно пошел за большевиками. Впоследствии «Союз союзов» дошел до бойкота виттевской думы и поддержки Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Однако, прекрасно зная двуличие либералов, большевики упорно и успешно проводили ленинскую тактику в революции: отстраняли либералов от попыток руководить революцией и направлять движение демократических масс.
О двуличии либералов, в частности, ярко свидетельствует такой эпизод. 24–26 мая в Москве состоялся так называемый «коалиционный съезд», в котором приняли участие представители земств и городских дум. Съезд был вызван «патриотической» тревогой либералов за непрерывные поражения в русско-японской войне и страхом перед влиянием этих поражений на рост революции. С целью уговорить царя побыстрее дать стране необходимые, по их мнению, реформы либералы приняли специальный адрес к Николаю II. Но, упрашивая царя созвать народное представительство, они ни словом не обмолвились ни о его характере (законодательное или законосовещательное), ни о порядке выборов, указав лишь, что выборы должны быть проведены «ровно и без различия всеми подданными Вашими».
Для передачи адреса съезд выбрал специальную делегацию в составе самых солидных «отцов либерализма» (среди 14 делегатов оказались 4 князя, граф, барон, 6 дворян и 2 купца). Подготовленная С. Н. Трубецким речь была пределом угодничества. Трубецкой задушевным, отеческим тоном убеждал царя подумать о России и исполнить свои обещания.
Что же сказал «задушевным тоном» царю князь? «В эту минуту, — заявил он, — вы страдаете больше всех лас», «народ не утратил патриотизма, не утратил веры в царя», «в нем (в народе. — К. Ш.) зарождается мысль, что обмалывают царя… царь хочет добра, а делается зло… царь указывает одно, а творится совершенно другое…»{235}и т. д. и т. п. «Первые шаги буржуазного предательства» — так назвал свою статью в газете «Пролетарий» В. И. Ленин{236}, анализируя проникшие в печать сведения о характере делегации и речи Трубецкого.
Николай II обещал либералам созвать «народное представительство», а для того чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, какой характер оно будет носить, царь вслед за делегацией либералов торжественно принял депутацию от курского дворянства и черносотенных организаций — «Союза русских людей» и «Отечественного союза». Эти депутаты настаивали на сохранении неограниченного самодержавия и создании при царе законосовещательного органа, выборы в который должны быть строго сословными. Царь заверил крайних монархистов, что «все будет по старине». Николай И не скрывал своего презрения к либералам, с их трусливой тактикой, и всем своим поведением подчеркивал, что считается только с силой и уступать без боя не намерен{237}.
Упорное нежелание царизма пойти хотя бы на минимально необходимые, с точки зрения либералов, уступки, а главным образом непрекращавшийся рост революционного движения в стране вызвали дальнейшую радикализацию тактики либералов. Они настолько «покраснели», что применили совсем необычный для них прием: решили обратиться за помощью к народу, интересы которого земские депутаты, отправившиеся к царю, только что хотели предать. Следующий съезд земских и городских деятелей, собравшийся в Москве ровно через месяц, 6–8 июля, рассмотрел результаты беседы с царем и признал ее итоги неудачными. «Когда мы ехали в Петергоф 6(19) июня, — заявил на съезде один из инициаторов посылки депутации И. И. Петрункевич, — мы еще надеялись, что царь поймет грозную опасность положения и сделает что-нибудь для ее предотвращения. Теперь всякая надежда на это должна быть оставлена. Остался лишь один выход. До сих пор мы надеялись на реформу сверху, отныне единственная наша надежда — народ. (Громкие аплодисменты.)… Наш долг — употребить все усилия, чтобы избежать кровопролития. Многие из нас отдали долгие годы на службу родине. Теперь мы смело должны идти к народу, а не к царю»{238}.
Впервые в истории русского либерализма съезд принял обращение «К обществу», в котором, обеляя царя и обвиняя во всех грехах только правительство, призывал: «Соединенными усилиями всего народа надо выступить против государственного разорения, которое от приказного строя умножается и ширится по нашей земле». В обращении вновь повторялось требование созыва «народного представительства», а населению рекомендовалось «мирно обсуждать свои нужды и высказывать свои пожелания». Заканчивалось обращение знаменательными словами: «Путь, нами указываемый, путь мирный. Он должен привести страну к новому порядку без великих потрясений, без потоков крови и без тысяч напрасных жертв»{239}.
Причину обращения либералов к народу точно и ясно объяснил В. И. Ленин. «Либеральная буржуазия идет к народу, — писал он. — Это верно. Она вынуждена идти к нему, ибо без него она бессильна бороться с самодержавием. Но она боится революционного народа и идет к нему не как представительница его интересов, не как новый пламенный боевой товарищ, а как торгаш, маклер, бегающий от одной воюющей стороны к другой»{240}.
Кроме обращения «К обществу», съезд принял в первом чтении (еще не получив парламента и не став властью, либералы старались тщательно блюсти все парламентские обычаи) проект конституции (монархия и двухпалатная система) и осудил булыгинскую Думу. Впрочем, довольно скоро земцы отказались от этого осуждения{241}.
Быстро забыли они и обращение «К обществу». Не успели высохнуть на нем чернила, как земцы поспешили вступить в переговоры с царскими министрами об официальном проведений очередного земского съезда. Чувствуя приближение народной бури, царизм пошел на уступки либералам, разрешил съезду собраться официально, но поставил его под контроль правительственного чиновника, дав ему право в случае необходимости закрыть съезд. «Съезд состоялся (12–15 сентября в Москве. — К. Ш.) таким образом, на совершенно иных началах, чем предыдущий: тогда полиция запретила его, грозила разогнать, составила протокол, назначила после съезда сенаторское следствие. Теперь земцы и полиция столковались и согласились заранее», — отмечал В. И. Ленин{242}.
Съезд отразил начавшееся поправение земских либералов. Он единодушно одобрил участие в выборах в законосовещательную думу, смягчение «крайностей» программы «Союза освобождения». Некоторые либералы высказались против включения в воззвание к избирателям пункта о принудительном отчуждении частновладельческих земель и против предложения предоставить Польше автономию. Так начало осуществляться соглашение земской буржуазии с самодержавием.
Хотя часть либералов считала соглашение с царизмом еще преждевременным, многие из них уже удовлетворились сделанными царизмом уступками и были непрочь заключить с самодержавием мир.
Революционная борьба народов России, заставившая сначала «порозоветь», а затем и «покраснеть» либеральную буржуазию, неизбежно начинала теперь толкать ее вправо. Дальнейший подъем революции ускорил консолидацию либеральной буржуазии, переход ее от бесформенных интеллигентских союзов к созданию настоящих политических партий и усилил ее стремление столковаться с царизмом за счет народа.
Глава V
ДЕМОКРАТИЯ ОПОЯСАНА БУРЕЙ
«Долой булыгинскую Думу!
Да здравствует республика!»
Летом 1905 г., когда революция поднялась на новую ступень, у правительства не хватало сил, чтобы навести необходимый, с его точки зрения, порядок. Все было против царизма: русско-японская война приносила одно поражение за другим; чиновники сбились со счета, подытоживая количество забастовок, демонстраций, митингов и других революционных выступлений рабочего класса; губернаторы завалили министерство внутренних дел просьбами о присылке солдат для расправы с восставшими крестьянами, а военные власти требовали казаков для подавления взбунтовавшихся войск; даже либеральное общество вышло из повиновения и перестало быть покорным. Царские министры, изнуренные борьбой «с крамолой», решили вновь применить политику «кнута и пряника».
После заключения Портсмутского мира (23 августа), возвратив солдат, они надеялись получить «кнут». Пе одержав победы над «врагом внешним», можно было попытаться теперь одолеть «врага внутреннего».
Большевистский Центральный Комитет РСДРП, в специальной листовке обращаясь к рабочим и крестьянам по поводу Портсмутского мира, писал: «Мир заключен, но только с Японией. К счастью, не заключен еще мир в другой войне, которую ведет Россия, — в войне русского народа с царским правительством. Эта война теперь только разгорается, и она не кончится, пока русский народ не одержит полной победы над старым порядком — над самодержавием царя и чиновников, за которыми стоят помещики и капиталисты. Предательское нападение царских войск 9 января в Петербурге на безоружных рабочих, которые шли просить царя о помощи, всеобщие стачки и кровавые столкновения народа с войсками во всех больших городах России, бесчисленные стычки и в городах, и в деревнях, и на окраинах, и в центре России, отчаянные битвы в Лодзи и Одессе, да, это идет жестокая война, война народа с его угнетателями и грабителями. Народ почувствовал, наконец, что от нынешнего порядка ему нечего ждать, кроме эксплуатации, голода, издевательства, насилия. Он почувствовал это, он восстает и берется за оружие. Рабочие городов идут во главе этой борьбы, они доведут ее до конца»{243}. «Кнут» и предназначался им. Что же касается «пряника», то его готовили другим.
В летней резиденции царя, в Новом Петергофе, в июле — почти одновременно с Портсмутскими переговорами — пять дней шли заседания. Более 40 царских бюрократов и великих князей под председательством самого Николая II обсуждали проект законосовещательной думы, выработанный под руководством министра внутренних дел А. Г. Булыгина.
6 августа Николай II подписал манифест об учреждении так называемой булыгипской Думы.
В манифесте царь заявлял, что его всегда «озабочивала… мысль о согласовании выборных общественных учреждений (земств и городских дум. — К. Ш.) с правительственными властями и об искоренении разлада между ними, столь пагубно отражающегося на правильном течении государственной жизни»{244}.
Созвать Думу Николай II повелел к началу 1906 г. Право выбирать в нее резко ограничивалось. Им не пользовались лица моложе 25 лет, женщины, военнослужащие, а главное — устанавливался довольно высокий имущественный ценз.
В. И. Ленин отмечал, что законосовещательная Дума должна была быть созвана «на основе такого грубоцензового, сословного и непрямого избирательного права, которое является прямо издевательством над идеей народного представительства»{245}. Из 143 млн.,составлявших население России, только 4 млн. получили возможность участвовать в выборах: это были помещики, буржуазия, зажиточные крестьяне.
В специальной листовке большевики писали, что в результате самоотверженной борьбы народа с самодержавием «правительство поняло неминуемую для него опасность и спешит заключить как можно теснее союз с помещиками и капиталистами, им оно бросает кусочек своей власти — дает им Государственную думу. Заодно оно уже пытается обманом привлечь к себе крестьян — им также дает выбирать представителей в Думу. Но какие выборы! В четыре этажа. Выборные волостные сходы выбирают выборщиков, те опять из себя выборщиков и уже эти представителей в Думу. И это без всякой свободы слова и обсуждения, под внимательным надзором полиции, земских начальников, предводителей дворянства, губернаторов по всем ступеням выборов от первой до четвертой. Поистине выборы от кулаков и земских начальников! И такой грубой хитростью правительство думает провести народ…»{246}.
Заключение Портсмутского мира и издание закона о булыгинской Думе, по мнению В. И. Ленина, положили «начало повой полосы в истории русской революции»{247}. Вопрос теперь стоял так: достигла ли революция своего апогея и должна постепенно убывать, входя в рамки нормальной и законной жизни, или ей предстоит развиваться дальше в направлении к вооруженному восстанию.
Либералы склонялись к первому. И хотя большинство из них не удовлетворял законосовещательный характер Думы, и хотя известная часть из них не соглашалась и с избирательным законом, все они высказались за участие в выборах.
Большевики были уверены, что революция еще далеко не исчерпала своих возможностей и разгар ее впереди. Поэтому они выдвинули идею активного бойкота булыгинской Думы. Центральный Комитет РСДРП предложил всем местным партийным комитетам разработанный им «Общий план кампании по поводу Государственной думы…»{248}. В нем детально разрабатывался весь комплекс мер, которые должны были сорвать маневр царизма и способствовать дальнейшему росту революционного движения. ЦК советовал наладить местным комитетам выпуск нелегальных листовок, повсеместно организовывать митинги, собрания и другие массовые выступления, создать группы агитаторов, в том числе для работы и в непролетарских слоях населения (крестьяне, ремесленники, учащиеся), применяя везде выдвижение «в агитации передового революционного лозунга» — призыва к вооруженному восстанию{249}.
Кроме того, местным комитетам ЦК предлагал в борьбе с царской затеей: «1) Организовать отряды рабочих, могущих проникнуть во все предвыборные собрания для проведения там своей резолюции. Если нм не дадут говорить, то они постараются сорвать собрание. 2) В тех городах, где полицейские условия не настолько сильны, что можно бояться превращения всякой демонстрации в бойню, устраивать частичные демонстрации во время предвыборной агитации. 3) Подготовить ко временя выборов общероссийскую политическую стачку с организацией везде, где это возможно, насильственного рассеяния собраний выборщиков, если последние сами добровольно не согласятся на требования народа распуститься или если другими какими способами нельзя войти с ними в соглашение для бойкота выборов. 4) Подготовить пролетариат (особенно петербургский) для непосредственного вмешательства в работу Государственной думы (если только правительству удастся созвать ее) с целью заставить ее принять резолюцию о самораспущении или разогнать ее силой»{250}.
В «Общем плане кампании», выработанном ЦК РСДРП, указывалось, что местные большевистские организации в борьбе с булыгинской Думой должны идти на объединение со всеми демократическими силами и заключать по конкретным вопросам соглашения с другими социал-демократическими партиями. Стремясь к созданию левого блока, большевики в отличие от меньшевиков резко рвали с теми, кто готов был на прямое или косвенное пособничество затее царизма с булыгинской Думой. «… Мы будем считать изменником и врагом свободы и народа всякого, кто примет сознательное участие в царской комедии выборов и представительства как избиратель, выборщик или член Государственной думы. Мы заявляем, что народу необходимо представительство, основанное на началах, совершенно противоположных тем, по которым строится Государственная дума. Народу необходимо единое собрание представителей, обладающее всей полнотой государственной власти, избранное при полной личной и гражданской свободе путем всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов»{251}.
Большевики объясняли массам, что такого народного парламента не дождешься от царя, что без ожесточенной борьбы всего народа против самодержавия, против монархии не добиться установления демократической республики. «Осуществить такой строи может только вооруженное всенародное восстание против царского правительства и всех темных сил, его поддерживающих. Подготовка и организация такого восстания составляют теперь главную очередную задачу для всех сознательных борцов за народное дело… Мы призываем всех сознательных граждан и все партии, преданные народным интересам и делу народного освобождения, всеми силами противодействовать постыдной комедии выборов и представительства — обману народа. Мы призываем их соединять свои силы для немедленной совместной подготовки, всеобщего и повсюду одновременного протеста против правительства насильников и лицемеров, для организации этого протеста в виде всеобщей политической стачки и вооруженных демонстраций повсюду, где они возможны»{252}.
Местные комитеты (Московский, Петербургский, Северо-Западный, Казанский) активно знакомили трудящихся с резолюцией ЦК РСДРП об отношении к Государственной думе, листовкой ЦК «Ко всей учащейся молодежи», призывавшей бойкотировать выборы. В сентябре 1905 г. только один большевистский Московский комитет РСДРП издал 10 названий листовок и прокламаций тиражом почти в 80 тыс. экземпляров и переиздал 5 листовок ЦК РСДРП. Всего в этом месяце большевики распространили среди рабочих Москвы почти 100 тыс. своих изданий. «Политическая агитация в рабочей среде и в крестьянстве никогда не шла в России так широко, так планомерно и так глубоко, как теперь», — отмечал В. И. Ленин{253}.
В начале осени 1905 г. массовое революционное движение после периода относительного затишья резко пошло на подъем.
В середине сентября центр революционной борьбы переместился в Москву. Причин этому было много: московские пролетарии еще хранили колоссальный запас нерастраченной революционной энергии; здесь имелась очень сильная и дееспособная большевистская организация; пролетариат Москвы сосредоточивался на крупных предприятиях, что создавало возможность для лучшей его организации и облегчало социал-демократам проведение в его среде пропаганды и агитации.
Существовала и еще одна специфическая черта московского пролетариата тех лет: в отличие от Петербурга и многих других крупных промышленных центров рабочее население здесь, как специально подчеркивал В. И. Ленин, было «наиболее близко к крестьянству», имело «несравненно больше связей с деревней, деревенских симпатии, близости к деревенским крестьянским настроениям»{254}. Это придавало выступлениям московских пролетариев особую значимость. «Именно в Москве и только в Москве, — обобщал опыт революции 1905–1907 гг. вождь большевиков, — массовое рабочее движение может получить всего скорее характер широкого народного движения, имеющего решающее политическое значение»{255}.
Сентябрьские события в Москве явились прологом всеобщей октябрьской стачки. Они развивались так.
19 сентября забастовали рабочие крупнейшей типографии Сытина. Печатники потребовали 8-часового рабочего дня, государственного страхования, оплачиваемых отпусков. Выступление сытинцев быстро подхватили рабочие других типографий, Миусского трамвайного парка, целого ряда других предприятий. Московский комитет РСДРП в специальной листовке, обращенной к пролетариям Москвы, писал: «Начинаются для нас, рабочих, серьезные, трудные дни. Всколыхнулся, наконец, и в Москве рабочий народ. Забастовали типографии. К ним присоединились служащие на электрических трамваях, булочники, кондитеры. Завтра, вероятно, забастуют и другие рабочие. Толпами ходят по улицам забастовщики, кое-где происходят у них стычки с жандармами. Вчера камнями рабочие разогнали жандармскую шайку у Тверского бульвара. На Тверском бульваре днем было столкновение с казаками. Вечером же у памятника Пушкину собралась большая толпа, ее оцепила со всех сторон полиция, против нее были выставлены у стен Страстного монастыря войска и, тем не менее, толпа не расходилась. В виду войск на глазах у полиции произносились ораторами речи. Ораторы объясняли рабочим все великое значение начинающейся борьбы. Колебали трусливое и наглое жестокое правительство. Ночью казаки, жандармы и городовые напали на рабочих и студентов и зверски били их нагайками, шашками и палками. Так было вчера. Сегодня ряды забастовщиков еще увеличились, сегодня предполагаются еще народные собрания. Неужели, товарищи, остальные рабочие станут равнодушными зрителями начатой борьбы за общее рабочее дело, борьбы за освобождение всего пролетариата?»{256}.
Равнодушных в Москве почти не осталось. Забастовки, демонстрации, митинги ширились, принимали все более острый характер. Обстановка в «первопрестольной» накалялась день ото дня. На Тверской ежедневно происходили демонстрации.
24 сентября в древней столице загремели залпы: солдаты обстреляли демонстрантов на Тверском бульваре.
25 сентября в самом центре города, почти против дома градоначальника, рабочие булочной Филиппова вступили в настоящий бой с двумя сотнями казаков. Камни, кирпичи, палки полетели с крыш ближайших домов на головы царских вояк. Около 180 рабочих было захвачено в плен и отправлено в полицию.
За два дня, 25 и 26 сентября, к стачке подключилось 22 новых предприятия с 3 тыс. рабочих. В ряде отраслей производства (печатники, пищевики, деревообделочники, муниципальные рабочие и служащие) она стала всеобщей, в других достигла самых высоких показателей за весь 1905 г. По неполным данным, в сентябре бастовали 21 металлообрабатывающее предприятие (столько же, сколько за предыдущие 6 месяцев), 11 текстильных. Такого не знал даже январь.
К концу сентября бастовала почти половина всех московских рабочих, некоторые мастерские Московского железнодорожного узла. Москва осталась без городского транспорта, перестали выходить газеты. Борьба сразу же была перенесена на улицу и начала перерастать в восстание.
В ходе сентябрьской стачки в пяти отраслях производства (печатники, табачники, металлисты, столяры, железнодорожники) стали создаваться Советы рабочих депутатов.
Сентябрьские события в Москве В. И. Ленин назвал вспышкой восстания, первой молнией грозы, осветившей новое поле сражения{257}.
«Барометр показывает бурю»
«Октябрь и декабрь 1905 года, — отмечал В. И. Ленин, — знаменуют высшую точку восходящей линии российской революции. Все источники революционной силы народа открылись еще гораздо шире, чем раньше»{258}.
25 сентября Петербургский комитет РСДРП в листовке «Ко всем рабочим и работницам г. Петербурга» писал: «Товарищи! Вам известны грозные московские события… Грандиозные уличные, митинги, демонстрации с красными знаменами, баррикады на Тверском бульваре, непрерывные схватки и перестрелки с войсками и полицией и, наконец, всеобщая забастовка в Москве. И как далеко ушли мы вперед от 9 января! Рабочие уже не верят больше в царя, не идут просить у него милостей, не разбегаются при первом появлении полиции, а с оружием в руках, не раз разгоняя отряды полицейских и жандармов, убивая и раня немалое количество царских палачей, смело идут в борьбу». «Революция продолжается — да здравствует революция!» — кончал Петербургский комитет свою листовку, призывая питерцев готовиться к вооруженному восстанию{259}.
Рабочий класс Петербурга поддержал москвичей. Обе российские столицы, по образному выражению В. И. Ленина, поделили между собой в октябре 1905 г. «честь революционного пролетарского почина»{260}. Особую роль во Всероссийской октябрьской стачке сыграла забастовка железнодорожников.
Еще 20 сентября в Петербурге открылся созванный правительством Всероссийский съезд делегатов пенсионных касс. Состоял он почти сплошь из служащих железных дорог (среди 35 его участников был только один рабочий), но за работой его внимательно следили все железнодорожники. В условиях нараставшего революционного возбуждения вдруг разнесся слух об аресте участников съезда. В ответ Центральное бюро Всероссийского железнодорожного союза (ВЖС), несмотря на колебания отдельных членов, разослало телеграмму, призывая железнодорожников «готовиться к всеобщей стачке»{261}. Точная дата стачки не называлась, рабочие сами своими действиями определили ее. Инициаторами вновь выступили москвичи.
3—4 октября заволновались рабочие Казанских, Брестских, Ярославских железнодорожных мастерских, кондукторы Курской станции. 6 октября собрание представителей большевистских организаций Казанской, Ярославской и Курской дорог постановило начать забастовку. Одновременно и Центральное бюро ВЖС подавляющим большинством голосов приняло решение начать всеобщую стачку на железных дорогах. В ночь на 7 октября телеграфисты подмосковной станции Перово отправили по всем дорогам страны его телеграмму с призывом в 12 часов 7 октября прекратить работу. Выдвинутые забастовщиками требования носили исключительно политический характер.
Первыми 7 октября забастовали рабочие и служащие Московско-Казанской железной дороги. Их примеру последовали другие. Забастовки побежали по железным дорогам, как огоньки по бикфордовым шнурам. 8 октября не отправились поезда из Москвы по Ярославско-Архангельской, Московско-Курской, Рязанско-Уральской железным дорогам; 9 октября — по Московско-Киевско-Воронежской, Московско-Брестской; 10 октября — по Николаевской и Виндаво-Рыбинской. В эти же дни остановилось движение на линиях Петербургского узла и других крупнейших железнодорожных станциях. К 17 октября бастовало 700 тыс. железнодорожников — это составляло более трети общего числа участников Всероссийской октябрьской стачки.
Железнодорожники не оказались изолированными от рабочих других профессий, а столицы России — Москва и Петербург — от других городов страны. Вот что происходило в это время в царской империи, по сведениям газет и официальных телеграмм, собранным и опубликованным советским историком И. М. Пушкаревой{262}.
Екатеринослав. 10 октября. «После прекращения работ служащими Управления Екатерининской дороги толпа бастующих направилась к железнодорожным мастерским и депо, где остановила работы, паровозы, телеграф, прекратив движение поездов. Затем последовательно, по настоянию прибывших забастовщиков, забастовали заводы б[ывш.] Эзау, Трубопрокатный, Брянский, все заводы и мастерские в поселке Амур-Нижнеднепровск. Трамваи остановились. Сегодня же после сходки студентов состоялся митинг в здании Горного училища».
Харьков. 10 октября. «Все в городе забастовало; магазины закрыты, трамваи опрокидывались, прекратили движение. Толпы, десятки тысяч устраивают митинги в Ивановке и близ вокзала. Ораторы призывают с флагами идти по городу с криками «Долой самодержавие, Государственную думу!». Разграбили оружейный магазин Тарнопольского. Завтра ожидается митинг на Паровозостроительном; сопротивление оружием, устройством баррикад войскам, рассеивающим толпу».
Ярославль. 11 октября. «Забастовали все железные дороги, и Ярославль оказался изолированным от Москвы, С.-Петербурга и Вологды. С этого времени началось общее брожение в городе, и по вечерам в помещении ярославского лицея ежедневные митинги студентов совместно с гимназистами, гимназистками и рабочими… Типографии забастовали все, за исключением губернской. Из местных фабрик и заводов забастовали табачная фабрика Ф. Е. Вахрамеева, наследников Дунаева, Чугунолитейный завод Смолякова и под конец Корзинкинская мануфактура».
Киев. 14 октября. «Забастовали правления Юго-Западных и Киево-Полтавской железных дорог, двенадцатого — железнодорожные мастерские, сегодня — Южнорусский завод, прекращено движение по Киево-Воронежской и Полтавской дорогам, забастовщики ежедневно собираются на митинги в университете, движение растет и грозит распространением».
Симферополь. 14 октября. «Забастовали наборщики типографии, рабочие табачной фабрики. Толпа, собравшаяся с целью прекратить деятельность почты, рассеяна эскадроном. Магазины закрылись».
Самара. 14 октября. «Вчера толпа забастовщиков заходила в фабричные заведения и казенные учреждения, их требования прекратить занятия были исполнены… Занятия в учебных заведениях прекращены, магазины заперты, газеты не выходят. Вечером выстрелом из толпы ранены трое казаков. Движение поездов прилегающих к Самаре железнодорожных линий прекратилось».
Ростов-на-Дону. 14 октября. «Начавшаяся в первых числах октября забастовка железнодорожных служащих постепенно распространилась и на прилегающие к Ростову железные дороги: Юго-Восточную, Екатерининскую и Владикавказскую. Одна за другой эти дороги прекращали движение поездов; дольше всех работала Владикавказская дорога, но, наконец, и на пей движение остановилось. В то же время забастовка мало-помалу охватила другие отрасли труда. С 14-го числа закрылись по требованию забастовщиков частные банки, приостановился выход местных газет, перестал работать трамвай, закрылись многие магазины, прекращены занятия в учебных заведениях. Город оказался изолированным, и только случайно телеграфные известия сообщали о том, что делается в других местах».
Уфа. 14 октября. «В Уфе общая забастовка железнодорожных рабочих и телеграфистов. Движение по всей линии прекратилось. Сегодня более двух тысяч рабочих предъявили губернатору требование политических реформ и, подстрекаемые приезжими агитаторами, двинулись с вокзала в город с красным флагом и пением «Марсельезы».
Тифлис. 14 октября. «В городе началась всеобщая забастовка рабочих и служащих в торгово-промышленных учреждениях, наполнившая улицы города массою свободных от занятий лиц. Под влиянием телеграмм о ходе забастовки в империи уличные толпы и сборища постепенно увеличивались».
Варшава. 14 октября. «Все фабрики бастуют; ведется агитация за закрытие всех торгово-промышленных заведений. Город объявлен на военном положении третьей степени; после 8 ч. вечера никто не должен показываться на улицу».
Чита. 15 октября. «Вчера в железнодорожных мастерских в Чите началась забастовка… Движение поездов прекращено, сообщение по Иркутскому железнодорожному телеграфу прервано».
Батум. 15 октября. «В городе закрылись все торгово-промышленные заведения, в том числе и аптеки. Забастовали извозчики, прекратилось железнодорожное сообщение, а также действие телеграфа по всем направлениям…»
Ташкент. 15 октября. «В Ташкенте корпорацией железнодорожных служащих Средне-Азиатской и Оренбург-Ташкентской железных дорог была объявлена забастовка, к которой без всякого насилия со стороны забастовавших постепенно примкнула часть торговых заведений и промышленных предприятий».
Саратов. 16 октября. «Сегодня в Загородной роще, близ товарной станции, собралась толпа рабочих и интеллигентов до трех тысяч человек, между которыми вооруженные ружьями, револьверами, кольями и кистенями. Решено было двинуться на город для вооруженной демонстрации с песнями революционного содержания… Все пути в город заграждены заблаговременно размещенными в нескольких пунктах войсками».
Житомир. 16 октября. «В Житомире началась всеобщая забастовка, толпа ходила по улицам, требовала закрытия магазинов, снимала рабочих во всех мастерских, типографиях, трамвае, в электрической станции и водопроводе. На улицах и площадях собрались массовые толпы с криками «Долой самодержавие!», «Долой царя, да здравствует революция и демократическая республика!».
Ревель. 16 октября. «…На рынке собралась толпа в полторы тысячи человек, преимущественно рабочих, остановившихся послушать своих делегатов, которые должны были передать собранию результаты своих переговоров с думой (городской. — К. Ш.). Появились и ораторы. Вдруг произошло нечто повергшее в ужас и оцепенение всех собравшихся на этом месте. Усиленный патруль солдат человек в 100–120 под командой офицера, охранявший здание окружного суда, без всякого повода направился беглым маршем на толпу, выстроился полукругом на расстоянии 30 шагов от собравшихся и без всякого предупреждения открыл убийственный огонь пачками прямо в толпу. Раздались один за другим пять залпов, и 300 человек легли на месте, остальные в паническом ужасе бросились бежать».
Рига. 17 октября. «Вчера и сегодня настроение Риги очень тревожное. Толпы собираются на улицах, устраивают митинги; палачи и драгуны разгоняют. Вчера насильственно закрыто много заводов, торговых помещений, частных гимназий и управление контрольной палаты; железная дорога бездействует… Сегодня днем было вооруженное столкновение в Верманском парке, ранены два драгуна, конный городовой и два демонстранта; пять задержаны; были вооруженные столкновения и в других местах».
Всеобщая политическая забастовка в октябре 1905 г. охватила 120 городов России, сотни фабричных и станционных поселков.
Однако голый язык цифр не в состоянии показать тот психологический перелом, который произвели в самых широких массах народа события, участниками и свидетелями которых они стали. Разве могли, например, нижегородцы остаться прежними после того, что произошло в один из октябрьских дней и так ярко было описано в большевистской газете «Новая жизнь». «В нижней части города… идет рабочий… Шествие его прямо триумфальное. Панели улицы заняты сплошной массой горожан, вышедших из закрытых магазинов, из прилегающих улиц, образуя как бы живые берега. В этих берегах мерно катится поток из 20 тысяч сормовских рабочих и рабочих заречной части города. Впереди заводской оркестр музыки, попеременно исполняющий то революционные гимны, то похоронный марш павшим борцам за свободу; за ним целое море красных знамен и дальше, насколько может охватить глаз, сплошная масса голов… Поток вливается в Благовещенскую площадь… площадь буквально вся заполняется народом; толпа доходит тысяч до 40–50… В течение 2–3 часов город живет невиданной жизнью: беспрерывно речи местах в 10 на площади, сменяющиеся то могучими звуками революционных песен, то торжественными раскатами оркестра, то взрывами бурного восторга слушателей»{263}.
События октября 1905 г. имели необратимый характер. Их отличал невиданный ранее размах. То, о чем неоднократно и повсеместно говорили большевики, — о всенародном выступлении против самодержавия — свершилось. «Всероссийская политическая стачка, — писал в ходе ее В. И. Ленин, — охватила на этот раз действительно всю страну, объединив в геройском подъеме самого угнетенного и самого передового класса все народы проклятой «империи» Российской»{264}.
Роль пролетариата как гегемона освободительного движения в России проявилась в эти дни особенно отчетливо. В стачке участвовал почти каждый третий фабрично-заводской рабочий. Традиционное оружие борьбы пролетариата — стачку — применили и непролетарии: забастовали все — студенты, врачи, гимназисты, ремесленники, чиновники, артисты. За полторы недели октября 1,5 млн. стачечников почти 3 тыс. крупных и мелких промышленных, горных, железнодорожных предприятий поддержало около 500 тыс. представителей городских демократических слоев, а в деревне за один октябрь произошло 219 крестьянских выступлений.
Отличительной чертой Всероссийской октябрьской стачки стал политический характер выдвинутых в ее ходе требовании: свыше трех четвертей забастовщиков (78 %) вступило в борьбу под политическими лозунгами, более половины (54 %) участвовало в стачках, носивших «демонстративно-политический характер»{265}.
Замечательным было и другое — сочетание в ходе Октябрьской стачки самых различных форм движения: забастовки сопровождались митингами, демонстрациями, в целом ряде городов отчетливо проявилась тенденция к вооруженному восстанию. «Перед нами, — писал 13 октября В. И. Ленин, — захватывающие сцепы одной из величайших гражданских войн, войн за свободу, которые когда-либо переживало человечество…»{266}
«Царь испугался, издал манифест…»
Царское правительство, привыкшее железной рукой вырывать малейшие ростки свободы, свирепо расправляться со всем, что хотя бы отдаленно напоминало крамолу, на Всероссийскую октябрьскую стачку отреагировало традиционно.
Генерал-майор свиты его величества Д. Ф. Трепов в октябрьские дни стал действовать соответственно тому, чему был хорошо обучен. А обучен он был хорошо только одному — стрелять. И 14 октября появился его знаменитый приказ: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть!»{267} — предел мудрости для этого вахмистра по образованию и погромщика по убеждению. Однако мудрость подобного толка, испробованная 9 января, уже не давала положительных результатов.
Дальнейший ход событий насмерть перепугал Николая II и его двор, где царили в те дни, по свидетельству хорошо информированного графа С. Ю. Витте, «сплетение трусости, слепоты, коварства и глупости»{268}. Придворные горько сетовали: «… жаль, что у их величеств пятеро детей… так как если на днях придется покинуть Петергоф, чтобы искать пристанища за границей, то дети будут служить большим препятствием»{269}. Царская яхта «Штандарт» стояла под парами, «самодержец всея Руси» готов был удрать за границу к своим кузенам — германскому императору Вильгельму II или английскому королю Эдуарду VII.
По сил у народа для такого поворота дел чуть-чуть не хватило. Наступило равновесие: «Самодержавие уже не в силах открыто выступить против революции, — писал вождь большевиков. — Революция еще не в силах нанести решительного удара врагу. Это колебание почти уравновешенных сил неизбежно порождает растерянность власти, вызывает переходы от репрессий к уступкам…»{270}.
Действительно, царь начал бесконечные совещания со своими советниками» Как быть? Что делать? Самый опытный из царских бюрократов С. Ю. Витте предложил на выбор два варианта: или «1) облечь неограниченной диктаторской властью доверенное лицо, дабы энергично и бесповоротно в самом корне подавить всякий признак проявления какого-либо противодействия правительству, — хотя бы ценою массового пролития крови…» или «2) перейти на почву уступок общественному мнению и предначертать будущему кабинету указания вступить на путь конституционный»{271}.
Николаю II был по душе, конечно, первый вариант. Возник вопрос: кого же назначить диктатором? Д. Ф. Трепов «диктаторствовал» уже с И января 1905 г. и надежд не оправдал. Выбор пал на дядю царя великого князя Николая Николаевича.
«Сказать, чтобы он был умалишенный — нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова — тоже нельзя, но сказать, чтобы он был здоровый в уме — тоже нельзя; он был тронут…» — такую убийственную характеристику дал кандидату в диктаторы отлично знавший его С. Ю. Витте{272}.
Однако даже у этого «тронутого» человека все же хватило здравого смысла в условиях Всероссийской стачки отказаться от сделанного ему предложения. «…Великий князь вынимает из кармана револьвер, — вспоминал министр двора барон В. Б. Фредерикс, и говорит: ты видишь этот револьвер, вот я сейчас пойду к государю и буду умолять его подписать манифест и программу графа Витте; или он подпишет, или я у него же пущу себе пулю в лоб из револьвера»{273}.
Николаю II ничего не оставалось, как действовать в соответствии со вторым вариантом, предложенным Витте.
Что же рекомендовал этот опытный и хитрый бюрократ? Доклад, поданный им царю, был ярким примером византийского лукавства. Почти каждое утверждение сопровождалось оговорками, призванными оставить лазейку для прежнего произвола и всесилия царской бюрократии. Не все современники поняли это сразу, но последующий ход событий подтвердил, что дело обстояло именно так. «Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы», — утверждал Витте, и потому неизбежно приходится обещать политические свободы. Но, многозначительно добавлял он, «само собой разумеется, что предоставление населению прав гражданской свободы должно сопутствоваться законным ограничением ее для твердого ограждения прав третьих лиц, спокойствия и безопасности государства»{274}. Итак, свободы необходимы, но… законно ограниченные для спокойствия государства!
Дума должна стать законодательной, а не законосовещательной, констатировал Витте. Однако правительство не может от нее зависеть. Иначе говоря — пусть себе Дума законодательствует, а реальная власть в стране по-прежнему остается в руках старых бюрократов. «Между выраженным с наибольшей искренностью принципом и осуществлением его в законодательных нормах, а в особенности проведением этих норм в нравы общества и приемы правительственных агентов не может не пройти некоторого времени… Сразу приуготовить страну с 135-миллионным разнородным населением и обширнейшей администрацией, воспитанными на иных началах, к восприятию и усвоению норм правового порядка не по силам никакому правительству», — заявлял царю Витте. Посему одним из «руководящих принципов» он предлагал сделать не немедленное уничтожение различных чрезвычайных мер управления страной (в виде военно-полевых судов, прозванных в народе «скорострельными»), а всего-навсего «стремление (выделено мной. — К. Ш.) к устранению исключительных законоположений», не полное прекращение политических репрессий и тем более не амнистию всем политическим заключенным, а «устранение репрессивных мер против действий, явно не угрожающих (выделено мной. — К. Ш.) обществу и государству»{275}.
17 октября царь без всякого желания, уступая обстоятельствам, подписал манифест. В нем провозглашались «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», законодательная Дума и обещалось избирательное право тем классам населения, «которые ныне совсем лишены избирательных прав». Одновременно Николай II «повелел» образовать новый государственный орган — совет министров во главе с председателем для объединения деятельности министров (до этого каждый из них подчинялся непосредственно царю){276}. «Да, — писал царь своему любимцу Д. Ф. Трепову, — России даруется конституция. Не много нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное»{277}.
Подлинное значение происшедших событий точно оцепил вождь большевиков. В статье «Первая победа революции» В. И. Ленин писал: «Уступка царя есть действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Царь далеко еще не капитулировал. Самодержавие вовсе еще не перестало существовать. Оно только отступило, оставив неприятелю поле сражения, отступило в чрезвычайно серьезной битве, но оно далеко еще не разбито, оно собирает еще свои силы, и революционному народу остается решить много серьезных боевых задач, чтобы довести революцию до действительной и полной победы»{278}.
Ленинская оценка нашла отражение в воззвании ЦК РСДРП «К русскому народу» (от 10 октября 1905 г.), в листовках местных большевистских партийных организаций.
По-иному отнеслись к всему происшедшему лидеры меньшевиков. Один из них — А. Парвус — писал: «Манифест 17 октября означает капитуляцию старого образа правления. С тех пор его нет. Он не существует как государственный порядок»{279}.
Либералы начинают «чернеть»
Точка зрения меньшевиков совпадала с точкой зрения либералов. Манифест прекратил споры, разделившие земских либералов всего лишь за год до этого на меньшинство и большинство. Теперь и первые из них превратились в конституционалистов «по высочайшему повелению». Либералы посчитали, что они получили все им нужное и что наступило время для прекращения заигрывания с революцией, для сговора с царизмом.
Один из ведущих теоретиков и вождей русских либералов, редактор журнала «Освобождение», П. Б. Струве, но словам своего друга и единомышленника С. Л. Франка, «сразу же, с первых дней «свобод», встал в оппозицию к русскому революционному движению, остро осознал опасность и гибельность русского политического максимализма и разнуздания злых, насильнических страстей народных масс… Он утверждал, что с введением конституционного строя, как бы несовершенен он ни был, не только должны радикально измениться методы политической борьбы, именно став открытыми и легальными, по открылась возможность положительного сотрудничества либеральных слоев общества с правительством в деле реформ»{280}.
Оценивая поведение либералов после опубликования царского манифеста, В. И. Ленин писал: «Вся либеральная буржуазия России, от Гучкова до Милюкова… повернула сейчас же после 17-го октября от демократии к Витте. И это не случайность, не измена отдельных лиц, а переход класса на соответствующую его экономическим интересам контрреволюционную позицию»{281}.
В самый разгар Всеобщей октябрьской стачки, 12–18 октября, в Москве собрался учредительный съезд конституционной демократической партии (кадетов), образовавшейся из левого крыла земцев-конституционалистов и основного ядра «Союза освобождения» (левое крыло «Союза» в кадетскую партию не вошло).
Открывая съезд, П. Н. Милюков отмежевался от «аграриев и промышленников», а также от социалистического пролетариата и подчеркнул «внеклассовый» характер новой партии. Он договорился до того, что будто бы у кадетской партии есть противники лишь справа, а слева противников нет, есть только союзники. Принятая съездом программа партии отличалась недоговоренностью и двуликостью.
И до съезда и на самом съезде лидеры партии неоднократно выдвигали требование созыва Учредительного собрания, а в программу его не включили.
Все кадеты твердо были убеждены в необходимости сохранения в России монархии, но сказать открыто об этом побоялись, так как подобное заявление могло оттолкнуть широкие демократические слои населений, которые кадеты рассчитывали завербовать в свою партию.
Программа включала пункт о принудительном отчуждении частновладельческих земель, а комментарии к ней утверждали, что образцовые хозяйства (т. е. ведущиеся чисто капиталистическим, а не полуфеодальным способом) отчуждению не подлежат. Отчуждаться могли только земли, сдающиеся в аренду.
В раздел о рабочем вопросе вошли весьма радикальные требования свободы профессиональных союзов, стачек, собраний и законодательного введения 8-часового рабочего дня. Но тут же следовала оговорка: 8-часовая норма немедленно должна быть введена лишь там, «где она в данное время возможна», а в остальных случаях она должна быть введена «постепенно». Запрещались ночные и сверхурочные работы и тут же добавлялось; «кроме технически и общественно необходимых». Подобные оговорки сводили на нет практическое значение многих включенных в программу положений, но зато давали вождям партии широкую возможность для их различного толкования в зависимости от хода борьбы народных масс с царизмом.
Впоследствии, по мере спада революционного движения, кадеты все больше и больше «косили глазами направо», став к ее концу открытыми врагами революции. «Друзья слева», как называл П. Н. Милюков революционеров в октябре 1905 г., превратились у него довольно скоро в «друзей-противников», затем просто в «соседей слева», а после поражения революции, в сентябре 1907 г., тот же Милюков заговорил уже о «врагах слева»{282}.
Кадетам не удалось создать себе опору ни в крестьянстве, ни тем более среди рабочих. Поддержку они получили только у лиц интеллигентных профессий и частично у городской мелкой буржуазии (торговые служащие, ремесленники и т. п.).
Крупные буржуа тоже не вошли в эту партию.
Капитаны российской промышленности, после 17 октября встав на путь безоговорочной поддержки царского правительства и беспощадной борьбы с революцией, первоначально организовали целый ряд партий: прогрессивно-экономическую, торгово-промышленную, партию правового порядка и т. д. Но, убедившись, что партии с такими откровенными названиями, как торгово-промышленная, не могут навербовать более нескольких десятков членов, политически активные представители крупной буржуазии и либеральных помещиков решили объединиться вокруг «Союза 17 октября», возникшего в поддержку «нового» режима после опубликования манифеста.
Учредителями «Союза 17 октября» были московский купец А. И. Гучков и земец Д. Н. Шипов. Программа октябристов, как стали именовать себя члены этой партии, носила открыто контрреволюционный характер. Она предусматривала сохранение «единой и неделимой России» (т. е. великодержавную политику в отношении всех нерусских национальностей), «сильную уверенную в себе монархическую власть» для того, чтобы царизм мог «явиться умиротворяющим началом в той резкой борьбе, борьбе политической, национальной и социальной», которая ведется в стране, и осуществление «дарованных» царем положений манифеста 17 октября.
Так образовалось два фланга российского либерализма — левый (кадеты) и правый (октябристы). Эти две партии и включили в себя основную массу русских либералов. Консолидацию их в значительной мере ускорила политика царского правительства, решившего после опубликования манифеста 17 октября начать заигрывание с либерально-монархическими вождями.
Назначенный на вновь созданный пост председателя совета министров граф С. Ю. Витте повел переговоры с руководителями либеральных партий о вступлении их лидеров министрами в «конституционный» кабинет.
Первоначально Витте предложил министерский портфель Д. Н. Шипову, но он отказался его принять, сославшись на то, что не разделяет взгляды земского большинства и именно потому вышел из состава съездов земских и городских деятелей. Шипов посоветовал Витте обратиться с подобным предложением к бюро земско-городских съездов. Оно уполномочило для переговоров с Витте Ф. А. Головина, Ф. Ф. Кокошкина и кн. Г. Е. Львова. Последние от имени партии кадетов оговорили свое вхождение в кабинет министров неприемлемыми для царизма условиями: созывом Учредительного собрания на основе всеобщего и равного избирательного права с прямым и тайным голосованием, немедленным осуществлением обещанных в манифесте 17 октября свобод и полной политической амнистией.
Нуждаясь во временном прикрытии дымовой завесой либерализма своей беспощадной борьбы с революцией, С. Ю. Витте вновь обратился к правому крылу либералов — к октябристам Д. Н. Шипову, А. И. Гучкову, кн. Е. Н. Трубецкому и М. А. Стаховичу. Правые либералы не выдвинули никаких предварительных условий, кроме одного — они наотрез отказались войти в состав кабинета, если министром внутренних дел будет утвержден намеченный на эту должность П. Н. Дурново — человек, которого даже Александр III назвал мерзавцем. Но и этого минимального условия С. Ю. Витте не принял. Переговоры с либералами зашли в тупик.
Не войдя в состав правительства Витте, многие либералы, однако, оказали ему решительную поддержку в борьбе с революцией. «Вы единственный человек, который может встать во главе движения «за порядок» и победить анархию и пугачевщину», — писал С. Ю. Витте видный либеральный деятель В. Д. Кузьмин-Караваев{283}. Либералы начинали открыто отходить от революции.
Готовя в феврале 1906 г. тактическую платформу к IV (объединительному) съезду партии, подводя итоги процесса «почернения» либералов, В. И. Ленин предлагал съезду признать, «что правое крыло либерально-монархических партий (союз 17-го октября, партия правового порядка, торгово-промышленная партия и т. д.) представляет из себя классовые организации помещиков и крупной торгово-промышленной буржуазии, явно контрреволюционные, но еще не заключившие окончательной сделки о дележе власти с самодержавной бюрократией»{284}.
«…Либерально-монархические партии левого крыла (партия демократических реформ, конституционалисты-демократы и т. п.), — продолжал В. И. Ленин, — не будучи определенными классовыми организациями, постоянно колеблются между демократической мелкой буржуазией и контрреволюционными элементами крупной, между стремлением опереться на народ и боязнью его революционной самодеятельности, и не выходят в своих стремлениях за пределы упорядоченного буржуазного общества, защищенного монархией и двухпалатной системой от посягательств пролетариата…»{285}.
Считая обязательным разоблачать деятельность левого крыла либералов в интересах политического воспитания народа, В. И. Ленин признавал необходимым противопоставлять их лицемерно-демократической фразеологии последовательный пролетарский демократизм. Он беспощадно боролсяпротив распространяемых ими конституционных иллюзий.
Реакция переходит в наступление
Издание манифеста не рождало иллюзий не только у последовательных революционеров. Вот что писал Александр Блок в день опубликования манифеста:
И предок царственно-чугунный
Все так же бредит на змее,
И голос черни многострунный
Еще не властен на Неве.
Уже на дóмах веют флаги,
Готовы новые птенцы,
Но тихи струи невской влаги,
И слепы темные дворцы.
И если лик свободы явлен,
То прежде явлен лик змеи,
И ни один сустав не сдавлен
Сверкнувших колец чешуи{286}.
Буквально первые же часы существования «конституционного» кабинета, во главе которого был поставлен С. Ю. Витте, показали этот подлинный «лик змеи». Свободы и неприкосновенность личности, «дарованные» манифестом, оказались фикцией.
17 октября гвардейцы Семеновского полка открыли пальбу по Технологическому институту, где шел митинг. Либеральная интеллигенция, заседавшая по соседству в здании Вольного экономического общества, послала делегацию протеста к Витте. Переговоры с ним показали фарисейство и неискренность царского премьера. Против смещения Трепова он возражал; дать немедленно амнистию политическим заключенным и отменить «положение о чрезвычайной охране» отказался; в вопросе о цензуре тоже начал юлить: «Юридически, цензура, разумеется, будет оставаться, — отменить ее может только Государственная дума, — но фактически цензуры не будет, а для вас, я думаю, — утверждал Витте, — фактическое положение дела в настоящее время и является самым ценным»{287}.
18 октября вновь затрещали солдатские залпы — теперь на Путпловском заводе, на Сампсониевском проспекте, на Гороховой и Загородном. В течение последующих дней были расстреляны демонстрации в Лодзи, Мариуполе, Перми, Белостоке, Минске, Киеве, Баку, Нижнеудинске, Риге и целом ряде других мест. Николай II пришел в восторг. Он потребовал объявить по петербургскому гарнизону его «горячую благодарность войскам» за их «беззаветно верную службу при чрезвычайно тяжелых обстоятельствах. То же самое чинам полиции и жандармерии корпуса»{288}.
К старому, испытанному средству — пулям — самодержавие решило добавить и новое. Правящие круги прибегли к помощи «героев вонючего рынка», «хулиганов самого низкого разряда», преследующих в «громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла»{289}. За четвертак, а часто просто за стакан водки с белой булкой и куском чайной колбасы грязные подонки, люмпены и прочие человеческие отбросы собирались в кучу, орали «патриотические» лозунги, горланили «Боже, царя храни!», избивали на улицах «антилигентов», которые «в очках и шляпах».
Характеризуя костяк правительственного, черносотенно-монархического лагеря, действовавшего в стране, В. И. Ленин писал, что основу его составляли «бюрократически-военно-придворные элементы… плюс элементы народной темноты (быстро разлагающийся конгломерат, всесильный еще вчера, бессильный завтра)»{290}.
Более чем по сотне городов 36 губерний России прокатилась мутная волна черносотенных погромов, во главе которых часто стояли представители местной администрации. Разыгрывались они почти везде по одному сценарию: узнав дату и место собрания, «патриоты» окружали университет, институт, земскую управу или городскую думу и поджигали их. Людей, выбегавших из объятого пламенем здания, встречали обрезками водопроводных труб, кистенями, кастетами, ножами. В ответ на антиправительственные демонстрации черносотенцы устраивали свои «патриотические манифестации», на которые являлись предварительно «раздавив» для храбрости «полбанки на троих». В течение первого месяца «свобод» от рук черносотенцев пало более 4 тыс. человек и до 10 тыс. было искалечено.
В национальных районах царизм организовал при помощи тех же черносотенцев и местных националистов где еврейские погромы (Украина, Белоруссия), где армяно-татарскую резню (Закавказье).
Царь открыто поощрял погромщиков, оберегая их от суда и любых форм преследования. «Объединяйтесь, истинно русские люди!», «Искренне вас благодарю!», «Буду миловать преданных!», «Вы мне нужны!», «Царское вам спасибо!», «Вы моя опора и надежда!». Подобные резолюции, наложенные Николаем II на сообщениях о погромах, знала вся страна{291}.
От рук черносотенцев пало немало замечательных людей. Среди них виднейший деятель большевистской партии Николай Эрнестович Бауман, организатор Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов большевик Ф. Л. Афанасьев и многие многие другие.
Но и эта форма борьбы царизма с революцией была неплодотворной. Она не запугивала людей, а еще более вставляла их объединяться в борьбе с преступным режимом самодержавия. «Похороны Баумана превратились в небывалую по своей мощности демонстрацию, — вспоминала одна из руководительниц московских большевиков Ц. С. Бобровская. — Надо перенестись в ту эпоху, чтобы понять, что означало тогда появление на улицах Москвы красного гроба, сопровождаемого огромной массой демонстрантов. Когда голова колонны была на Никитской улице (теперь улица Герцена), хвост ее был у Красных ворот. По пути к процессии присоединялись все новые и новые группы рабочих и даже военных. За гробом шла боевая дружина, далее следовали знаменосцы, за ними шли студенты с венками от различных революционных организаций. Полиция не посмела чинить препятствий похоронной процессии, двигавшейся по направлению к Ваганьковскому кладбищу. Шествие продолжалось 9 часов. У могилы состоялся траурный митинг. После похорон Баумана особенно остро стало чувствоваться, что великая тяжба между рабочим классом и царским самодержавием вот-вот перейдет в открытую схватку»{292}.
Однако время для нее еще не пришло. Манифест 17 октября удовлетворил не только либералов, но и какую-то часть мелкобуржуазной демократии. Ее преобладание в Московском стачечном комитете привело к тому, что 18 октября он принял решение временно прекратить стачку. Через два дня Центральное бюро Всероссийского железнодорожного союза разослало подобную же телеграмму по всем железным дорогам. Постепенно стачечная волна пошла на убыль. Учитывая это, московская общегородская конференция РСДРП 22 октября постановила стачку закончить и начать подготовку к вооруженному восстанию. Октябрьские события показали, что сама по себе стачка не в состоянии свергнуть царизм. Для достижения полной победы над самодержавием необходимо было вооруженное восстание, которое вырастало из всеобщей стачки. «Настоящая стачка сорганизовала свою великую рать, она дала все, что могла дать. Больше от нее нечего взять, и мы предлагаем временно прекратить ее. Временно, товарищи. Ибо мы скоро выступим опять, выступим на решительный бой, и к этому решительному выступлению мы должны готовиться как следует, вложить в него всю нашу силу, все наши средства. К оружию! К оружию! Вот наш ближайший призыв»{293}.
Восстания в армии, восстания на флоте
Осень 1905 г. была отмечена массовыми восстаниями в вооруженных силах. Особенно высокую революционную активность проявляли моряки. Матросские бунты, потрясая базы флота, вспыхивали то в одном конце России, то в другом. Кронштадт и Баку, Владивосток и Севастополь на царский манифест 17 октября ответили винтовочными залпами и грохотом корабельных орудий.
Первом начал расположенный ближе других к столице Кронштадт. Уже на следующий день после объявления манифеста — 18 октября — здесь прошли организованный большевиками митинг и демонстрация матросов и рабочих. Ораторы призывали не верить царскому манифесту и готовиться к вооруженному восстанию, без которого свободы не добыть.
В воскресенье 23 октября состоялся новый митинг, на котором выступил член ЦК РСДРП И. Ф. Дубровинский. Свою яркую речь он закончил словами: «Товарищи матросы и солдаты! Революционное сознание у вас есть, корабли, пушки, пулеметы и винтовки у вас тоже есть, а потому — да здравствует всеобщее вооруженное восстание! Долой кровавое самодержавие!»{294}.
Участники митинга потребовали улучшения жизни матросов и их экономического положения, а также политических свобод и установления демократической республики. Характерно, что в этот же день черносотенцы попытались спровоцировать погром и начать грабеж магазинов, но матросы сохраняли спокойствие и не поддались на провокацию.
В последующие два дня в Кронштадте один митинг следует за другим. К матросам теперь присоединяются артиллеристы и пехотинцы. Повсюду в казармах идет выработка совместных требований. Для их выполнения командованию дается три дня. В случае отрицательного ответа на 30 октября кронштадтская организация социал-демократов назначает восстание.
Но уже вечером 26 числа матросы узнали, что около 40 солдат, выступивших в их поддержку, арестованы комендантом крепости и отправляются по железной дороге в один из фортов. В силу вступил закон флотской дружбы: все за одного! Поезд с арестованными был остановлен. Конвой открыл огонь и убил двух матросов. Это и послужило сигналом к Кронштадтскому восстанию. Разобрав оружие, матросы 12 флотских экипажей из 20 вышли на улицы, остальных офицерам с трудом удалось удержать в казармах. К восставшим присоединились артиллеристы и минеры. У коменданта осталось в подчинении всего два батальона пехоты, эскадрон драгун да полиция, и тогда власти решили прибегнуть к подлой провокации: переодетые полицейские возглавили банды подонков и начали громить винные магазины, зазывая всех желающих «выпить по чарочке». Часть матросов и солдат не устояла.
26 октября завязалась перестрелка между восставшими и правительственными войсками. Матросы разгромили офицерское собрание. Но действовали они без плана и, что делать дальше, не знали. Ночь на 27 прошла тревожно. С утра заухали береговые орудия: комендоры обстреляли корабли, на которых шли из Ораниенбаума каратели — те повернули восвояси. Это был последний успех восставших. К вечеру в городе началась вакханалия, загорелись магазины, склады, дома.
Власти использовали удачную для них ситуацию и в тот же день высадили четыре батальона гвардии, пулеметную команду, драгун и Иркутский пехотный полк. Всю ночь гремела перестрелка, а утром 28 октября на рейде бросили якоря миноносец и две канонерские лодки: у пулеметов и орудии на них стояли офицеры, гардемарины и сверхсрочники — надежды на рядовых адмиралы не возлагали.
Кронштадтское восстание приближалось к развязке. Уже было убито и пропало без вести более 50 человек и около 200 ранено. По городу прокатились повальные аресты. Матросские казармы превратились в дома заключенных. Военно-полевой суд грозил 1,5 тыс. матросов и нескольким сотням солдат. Почти всех ждала смертная казнь или многолетняя каторга.
В защиту восставших по призыву большевиков выступил питерский пролетариат. 1 ноября Петербургский Совет рабочих депутатов призвал к политической стачке. На следующий день забастовали 32 тыс. рабочих крупнейших заводов столицы, 4 и 5 ноября забастовка превратилась во всеобщую. В ней участвовало около 160 тыс. питерцев. Правительство не на шутку испугалось и 5 ноября официально объявило, что восставших будет судить не военно-полевой суд, а обычный военно-окружной. Угроза неминуемой смертной казни миновала. Пролетариат столицы спас жизнь кронштадтцам.
Осенью 1905 г. 195 раз вспыхивали революционные выступления в армии и на флоте, причем в 62 случаях дело дошло до различных форм вооруженной борьбы, включая и восстания. Самым крупным из них было знаменитое восстание в главной базе Черноморского флота— Севастополе. Предыстория его тоже связана с манифестом 17 октября.
В день опубликования манифеста, 18 числа, по призыву городской организации РСДРП в Севастополе состоялись митинги и демонстрации. На одном из них выступил лейтенант Петр Петрович Шмидт — беспартийный революционер, «социалист вне партии», как он сам себя называл. Бескорыстный идеалист, народолюбец, которых так много дала миру русская интеллигенция, он плохо разбирался в программах партий и политических течениях, но твердо знал одно: народы России заслуживают лучших правителей и лучшего режима, чем тот, который существует в стране. Счастливой жизни для них нельзя добиться без уничтожения тирании и деспотии. Каждый должен чем-то жертвовать в этой борьбе. Петр Петрович Шмидт готов был без колебаний отдать свою жизнь.
На митинге 18 октября Шмидт потребовал немедленной и полной амнистии заключенным. Приняв избранную на митинге делегацию, городские власти обещали выполнить это требование. Многотысячная толпа, растянувшись на сотни метров, подошла к тюрьме встречать «освобожденных». И вдруг охрана открыла стрельбу. На землю упало 8 убитых и около 50 раненых. В состоявшихся через день похоронах Шмидт вновь принял участие и вновь выступал с речью перед 40-тысячной толпой.
19 октября на Приморском бульваре открылся общегородской митинг, в котором приняли участие и матросы. На нем избрали 28 депутатов для переговоров с городской думой об освобождении политических заключенных, отмене военного положения и организации народной милиции. Среди депутатов, частью вошедших в организованный в те же дни Совет рабочих депутатов, был и П. П. Шмидт, избранный пожизненно почетным депутатом Севастопольского Совета.
Городские и военные власти сделали ряд уступок. На некоторое время активные действия севастопольцев прекратились. Но это напоминало затишье перед бурей. Чувствуя настроение масс, большевики проводили в Севастополе большую разъяснительную работу, стремясь удержать матросов и солдат от преждевременного выступления. В помощь местной организации Центральный Комитет РСДРП прислал своего представителя, делегата III съезда партии Г. И. Крамольникова. Однако самое крупное из всех военных восстаний — ноябрьское в Севастополе — тоже началось стихийно. Слишком велика была вековая ненависть, накопившаяся в матросских и солдатских сердцах к царизму и олицетворявшему его офицеру-аристократу, чтобы действовать хладнокровно и обдуманно. Всеобщий пожар вспыхнул от одной искры.
Днем 11 ноября из рядов роты Белостокского полка, построенной для разгона матросского митинга, вышел солдат Петров, вскинул винтовку и выстрелил в командира роты штабс-капитана Штейна и старшего флагмана эскадры контр-адмирала Писаревского. Штейн упал замертво, Писаревский отделался ранением, Петрова посадили в карцер. Этот никем не предусмотренный эпизод и послужил сигналом к восстанию.
С трудом подавляемое недовольство в один миг выплеснулось наружу. Солдаты немедленно освободили Петрова. Узнав о происшедшем в Белостокском полку, одна часть за другой поднимала восстание. Солдаты и матросы разбирали винтовки, выходили на улицы, волнения охватили стоявшие на рейде корабли. В ночь с 11 на 12 ноября в экипажах и ротах начали выбирать делегатов в орган восстания — Совет матросских и солдатских депутатов. 12 ноября Совет принял решение разоружить всех офицеров и освободить арестованных в разное время товарищей. Весь день по Севастополю ходили с красными флагами колонны революционного народа. Они останавливались перед казармами и призывали колеблющихся еще солдат примкнуть к восстанию.
Но и царские власти не теряли времени. От одного корабля к другому на катере носился командующий флотом адмирал Чухнин со своим штабом и до хрипоты уговаривал угрюмо молчавших матросов сохранить верность «царю и отечеству». Усилия его не давали особого эффекта. С утра 13 ноября восстание перекинулось на боевые корабли. Первым поднял красный флаг крейсер «Очаков», где находилась основная организация социал-демократов, которую возглавляли большевики С. П. Частник, Н. Г. Антоненко, А. И. Гладков. В тот же день начались волнения на броненосце «Пантелеймон» (как переименовали «Потемкина» после возвращения его румынскими властями), на учебном корабле «Днестр» и на других боевых кораблях.
Собравшийся вечером Совет матросских и солдатских депутатов принял решение поднять на восстание весь флот и назначить нового командующего революционным флотом — лейтенанта П. П. Шмидта. Шмидт прибыл на крейсер «Очаков» и после присоединения к восставшим целого ряда кораблей 15 ноября поднял флаг «Командую флотом». Севастополь и часть кораблей оказались в руках восставших.
Царские власти тоже занимались мобилизацией своих сил. Из ближайших гарнизонов к Севастополю стягивались оставшиеся верными правительству части. Во главе их был поставлен известный палач революции 1905–1907 гг. генерал Меллер-Закомельский.
Накануне решающей схватки, 15 ноября 1905 г., под красным флагом революции стояло 12 боевых кораблей с полуторатысячным экипажем, а на берегу их поддерживали 4 тыс. восставших матросов и солдат. Это была грозная сила. Никогда еще революционным народ России не имел на своей стороне такой решительной поддержки армии и флота. Но военный перевес оказался все же на стороне царизма. Восставшим противостояло 22 боевых корабля и 10 тыс. солдат, а главное — около сотни крупнокалиберных орудий крепостной и полевой артиллерии на высоких берегах Севастопольской бухты.
В середине дня 15 ноября Меллер-Закомельский предъявил восставшим ультиматум, требуя немедленной капитуляции. Шмидт решил не сдаваться, по и не нападать первым, не желая начинать братоубийственную бойню. Оборонительная тактика восставших была крупной ошибкой, ибо оборона — смерть восстания. Этот вывод В. И. Ленин сделал на основании обобщения опыта многих революций (в том числе и особенно на основании опыта революции 1905–1907 гг.).
В 3 часа дня загрохотали орудия крепостной артиллерии и кораблей под царским флагом. Лишь тогда восставшие на миноносцах пошли в торпедную атаку на верные правительству броненосцы и открыли изо всех орудий ответный огонь. Завязалось невиданное в военно-морской истории сражение: одна часть флота атаковала другую, береговые батареи прямой наводкой били по стоявшим на рейде мятежным кораблям. Бой длился полтора часа. Исход его был предрешен: слишком неравными оказались силы вступивших в бой. Один за другим вспыхивали революционные корабли. Лишь в последнюю минуту покидая объятые пламенем корабли, повстанцы вплавь отправлялись к берегу. Но здесь Меллер-Закомельский заранее расположил пулеметы, из которых царские палачи хладнокровно расстреливали подплывавших.
Последним пылающий «Очаков» оставил лейтенант Шмидт. Вместе со своим 15-летним сыном он перешел на миноносец № 270 и попытался высадиться на берег, но огнем с броненосца «Ростислав» миноносец был подбит, и Шмидт попал в плен. Морской бой длился полтора часа. Засевшие на берегу в казармах восставшие держались дольше. Лишь к 6 часам утра 16 ноября здесь удалось подавить последние очаги сопротивления. К тому времени повстанцы расстреляли все свои патроны, а большинство казарм смел артиллерийский огонь.
На израненный Севастополь опустилась тишина. Торжествующие победители охотились за революционерами, безжалостно расправляясь со всеми, кого захватывали с оружием в руках. Всего за колючую проволоку они свезли около 6 тыс. человек, в том числе 4 тыс. матросов — почти 40 % всего личного состава «нижних чинов» Черноморского флота. Многих из них ожидала каторга, а четырех руководителей восстания: лейтенанта П. П. Шмидта, комендора Н. Г. Антоненко, кондуктора С. П. Частника и машиниста 2-й статьи А. И. Гладкова — после суда тайно расстреляли на острове Березень 6 марта 1906 г.
«…Севастопольские события, — писал В. И. Ленин, — знаменуют полный крах старого, рабского порядка в войсках, того порядка, который превращал солдат в вооруженные машины, делал их орудием подавления малейших стремлений к свободе»{295}.
Меньшие по масштабу, но тоже вооруженные выступления в это время отмечались во многих гарнизонах Средней Азии (в Ташкенте, в железнодорожных войсковых частях, на линии Среднеазиатской магистрали от Ташкента до Красноводска), в Киеве, в Харькове, в ряде других мест.
Армия снова показала, что не является твердой опорой царизма, что в решающей битве с ним часть ее может поддержать рабочий класс.
Горят помещичьи усадьбы
Осенью 1905 г. деревни от «царства Польского» на западе до Сибири на востоке, от Прибалтики на севере до Закавказья на юге превратились в разворошенные осиные гнезда; факелами пылали дворянские усадьбы.
«Каждую ночь теперь пожары. Как только стемнеет и черное небо укроет землю, далекий горизонт сейчас же расцветает красным заревом… Иногда зарево дальше, едва заметное, чужое, будто луна там всходит, а иногда вспыхнет под самой деревней, даже хаты розовеют и рдеют окна… Горят все господа, генералы, важные особы, к которым прежде и подступиться нельзя было, — и никто остановить не может»{296} — так описывал происходившее в селах в 1905 г. очевидец событий на Украине.
«Губерния в опасности, — слал телеграмму в столицу тамбовский губернский предводитель дворянства. — В уездах Кирсановском, Борисоглебском сожжены, разграблены более 30 владельческих усадеб. Ежедневно получаются известия о новых разгромах. Возможные меры приняты, но войск мало. Часть их отозвана в Москву, Воронеж. Прошу обеспечить защиту». А из Воронежа, куда отослали часть войск из Тамбова, тоже телеграфировали: «В губернии со страшной силой разрастается аграрное движение. Грозит повальное истребление помещичьих усадеб. Наличных войск крайне недостаточно, и если не принять необходимых мер по подавлению крестьянских выступлений, то, — по словам воронежского губернского предводителя, — не избежать громадного несчастья»{297}.
То же самое происходило на Кавказе. Грузинские крестьяне, жаловалась местная администрация, «после манифеста 17 октября стали положительно неузнаваемы: ведут себя вызывающе, не признают собственности помещиков, производят распашки земель, уничтожают леса и не дают помещикам прохода по улицам»{298}.
В октябре было зарегистрировано 219 крестьянских выступлений, в ноябре — 796, в декабре — 575. Они охватили большую часть уездов Европейской России и Кавказа. По приблизительным подсчетам министерства внутренних дел, оказалось сожжено более 2 тыс. помещичьих усадеб и «благородное дворянство» понесло свыше 41 млн. руб. убытку.
Вождь большевиков высоко оценил революционные действия крестьянства. «К сожалению, — писал В. И. Ленин, — крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны, были уничтожить, чтобы до конца стереть с лица русской земли позор феодального крупного землевладения»{299}.
Большевики делали все, чтобы направить борьбу рабочих и крестьян в единое русло, придать последней организованность и сознательность. Эти вопросы стояли на повестке дня конференции социал-демократических комитетов Поволжья я Урала, конференции Северных комитетов РСДРП (21–23 ноября), IV конференции Кавказского союза РСДРП (конец ноября).
Широко, по всей стране, проводились совместные собрания и митинги рабочих и крестьян. На них речь шла об общности интересов рабочих и крестьян, о необходимости и благотворности их совместных действий, принимались резолюции, в которых последовательно отстаивались интересы крестьянства в его борьбе за землю, за свободу.
Необычайного размаха достигла в конце 1905 г. печатная агитация большевиков в среде крестьянства. Вот только некоторые факты, собранные советским историком В. И. Тропиным. Центральный Комитет РСДРП, призывая крестьян конфисковать помещичьи земли, прекратить платить подати и отбывать повинности, начать создавать боевые дружины и готовиться к вооруженному восстанию, подчеркивал в специальной листовке: «Пусть скорее сознает все крестьянство, что царское правительство мешает ему добиваться лучшей доли, что только всенародное восстание освободит угнетенный народ, что судьба народа должна быть в руках народа. Пусть же крепнет и растет связь восставшей деревенской бедноты с борющимся рабочим классом, пусть общей будет борьба, общим путь к недалекой уже победе».
Тверской комитет РСДРП издал «Примерную резолюцию для крестьянских сходов и митингов». В ней крестьян убеждали соединиться с рабочими и сообща добиваться демократической республики, так как «только при народном правлении сами крестьяне, через своих действительных представителей, смогут всего лучше решить нашу главную беду: как быть с землей?».
Северо-Западный союз РСДРП обращался к крестьянам: «Крестьяне! Довольно и вам терпеть. Поднимайтесь как один человек против царского правительства… Требуйте земли и воли. Берите ее. Для этого выбирайте свои крестьянские комитеты… Вооружайтесь, отнимайте оружие у стражников, урядников, становых, приставов, лесников и помещиков и с оружием в руках защищайте свои справедливые требования».
«Вас обманывают кругом все: и попы, и земские начальники, и помещики, и царь со своими манифестами, — писал Московский окружной комитет РСДРП. — Сотни лет вы ждали от царя добра, сотая лот на него надеялись. Теперь пришла пора самим взяться за ум и добыть себе силой право на счастье».
Не ограничиваясь изданием листовок для крестьян, ряд комитетов РСДРП организовал для них издание специальных газет: «Пчелка» — в Пскове; «Нижегородская крестьянская газета», «Письма к крестьянам» — в Херсоне; «Крестьянский листок» — в Казани и Самаре. Некоторые комитеты выпускали постоянную серию листков под названием «Что делается в деревне».
Саратовский, Нижегородский, Самарский комитеты РСДРП провели специальные крестьянские съезды, на которых вновь и вновь повторяли главную мысль большевиков: только в союзе с пролетариатом и под его руководством крестьяне в вооруженной борьбе могут осуществить свою вековую мечту — получить землю, на которой они трудятся, и избавиться от гнета помещиков и чиновно-бюрократического аппарата царизма.
Кроме большевиков, работу среди крестьян проводили эсеры, «братства» которых действовали в некоторых губерниях Центра и Поволжья. В национальных районах работу в деревне вели социал-демократические и народнические партии, близкие по своим программам к эсеровской. Осуществляя тактику левого блока и не сдавая ни в чем своих принципиальных позиций, большевики допускали боевые соглашения с эсерами и другими революционно-демократическими организациями, действовавшими среди крестьян. На первом месте среди них по своему влиянию стоял Всероссийский крестьянский союз.
Второй съезд его состоялся в разгар крестьянского движения, в ноябре 1905 г. На нем присутствовали 187 делегатов из 75 уездов 27 губерний. Они представляли не менее 200 тыс. членов, объединенных только в Европейской России в 470 волостных и сельских организациях{300}.
В руководстве Крестьянского союза преобладали народники различных направлений, поэтому не все его решения оказались последовательно революционны. Съезд высказался за частичное вознаграждение помещиков при изъятии у них земли. Но в отличие от кадетской программы размеры этого вознаграждения должны были устанавливать крестьянские комитеты, а не чиновничье-помещичьи комиссии, предлагавшиеся кадетами. Крестьянский союз не поддержал большевистского лозунга установления демократической республики, но решительно высказался за совместную с пролетариатом всеобщую забастовку, если правительство откажется выполнить революционные требования народа.
Большевики высоко оценивали роль Крестьянского союза (несмотря на его непоследовательность) как организации революционной, выражавшей интересы широкой крестьянской массы. «Пошлем же горячий привет Крестьянскому союзу, — писал В. И. Ленин, — принявшему решение бороться дружно и стойко, беззаветно и без колебаний за полную волю и за всю землю. Эти крестьяне — настоящие демократы. Их ошибки в понимании задач демократизма и социализма мы должны разъяснять терпеливо, выдержанно, как союзникам, с которыми нас соединяет общая великая борьба. Эти крестьяне — действительные революционные демократы, с которыми мы должны идти и пойдем вместе на борьбу за полную победу теперешней революции»{301}.
Большевики активно участвовали в работе общероссийских, областных, губернских и уездных съездов, Всероссийского крестьянского союза, борясь с попытками либералов направить крестьянское движение в реформистское русло и разоблачая непоследовательность различных народнических партий и направлений. Усилия их не прошли даром. В период высшего революционного подъема, осенью 1905 г., характер крестьянской борьбы заметно изменился. Расширились не только ее географические рамки, стали Иными, более осознанными и организованными сами методы, стали иными и требования, среди них все чаще преобладали политические. Крестьяне не только громили помещичьи усадьбы, но отказывались платить налоги, поставлять рекрутов, выступали против царской администрации, захватывая в ряде мест власть в свои руки.
Архивы донесли до нас не так-то много сведений о подобных «крестьянских республиках», но факты эти весьма знаменательны. В октябре 1905 г. в Сумском уезде Харьковской губернии организация Всероссийского крестьянского союза сместила старую администрацию, выбрала из своей среды новую, создала народную милицию и даже наладила выпуск специальной крестьянской газеты. Делегат сумских крестьян 5 ноября принял участие в заседании Петербургского совета рабочих депутатов и рассказал о борьбе крестьян в уезде.
В селе Николаевский городок Саратовского уезда Саратовской губернии в октябре 1905 г. крестьяне, руководимые большевиками, вошли в контакт с соседними селами, сместили царскую администрацию и избрали революционный комитет. Конфискованное зерно помещиков было поделено между крестьянами, а захваченные казенные средства пошли на вооружение народной милиции. Построили баррикады, приобрели оружие, даже пушку! Учиненный правительственными войсками кровавый погром «республики» не ослабил, а еще более усилил крестьянское движение в губернии.
14 дней, с 13 по 26 ноября, существовала «Старо-Буянская республика» в Самарской губернии, созданная восставшими крестьянами сел Царевщина и Старый Буян.
Собравшись на «народный съезд», крестьяне этих сел постановили: «Настоящего правительства не признавать и не считаться с его законами, так как действия правительства съезд считает вредными для народа». Провозгласив «Старо-Буянскую республику», они выбрали свои законодательные и исполнительные органы («Народный съезд» и «Народное правление»), объявили все земли своей собственностью. Посланный для установления с рабочим классом Самары делегат «Старо-Буянской республики» заявил на организованном большевиками митинге самарских рабочих: «Если вы выступите, то помните, что мы вооружены и мы явимся по вашему требованию вам на помощь»{302}.
Почти девять месяцев, с 31 октября 1905 г. по 18 июля 1906 г., просуществовала под боком «первопрестольной», «Марковская республика» в селе Маркове Волоколамского уезда Московской губернии. Восставшие избрали своего «президента» крестьянина П. А. Буршина, потребовали созыва Учредительного собрания, перестали платить налоги, поставлять рекрутов. «Марковская республика» стала центром крестьянского движения во всем Волоколамском уезде.
Характерным для высшего подъема революции было и другое: в ряде мест под прямым влиянием создававшихся в городе Советов рабочих депутатов начали избираться Советы крестьянских депутатов, которые вступали в прямые контакты С городскими органами власти рабочих. Так, Тверской комитет РСДРП образовал в Новинской волости первый в России волостной Совет крестьянских депутатов. В выборах его участвовали крестьяне 30 сел волости. Новинский совет крестьянских депутатов действовал до середины декабря и наладил самую тесную связь с Тверским Советом рабочих депутатов.
Интуитивное стремление крестьянства к установлению новой формы власти, ясно обнаружившееся в конце 1905 г., свидетельствовало о том, что в самые широкие массы народа России стала проникать мысль о необходимости изменения ее политического строя. Еще заметнее подобная тенденция проявилась в городе в среде рабочего класса.
«Товарищи! Выбирайте депутатов в Совет!»
«Советы, — писал Ленин, — не выдуманы какой-нибудь партией… Они вызваны к жизни революцией в 1905 году»{303}. Прообразом их были рабочие организации, возникшие в первые месяцы революции на Урале, развившиеся в мае 1905 г. в первый общегородской Совет рабочих депутатов в Иваново-Вознесенске.
Пик рождения Советов приходится на период высшего подъема революции, когда в России сложились конкретные условия для захвата восставшим народом политической власти в — стране. Позже вождь большевиков писал, что Советы — «органы массовой непосредственной борьбы. Они возникли как органы борьбы стачечной. Они стали очень быстро, под давлением необходимости органами обще революционной борьбы с правительством. Они превратились неудержимо, в силу развития событий и перехода от стачки к восстанию, — в органы восстания… Сила и значение таких органов в боевое время зависит всецело от силы и успеха восстания»{304}.
К концу 1905 г. Советы существовали в 55 городах и рабочих поселках страны. Большевики возглавляли или пользовались преобладающим влиянием в 44 Советах, меньшевики — в 10, эсеры только в одном. Это были подлинно массовые организации. Число депутатов в Петербурге составляло 562 человека, в Москве — свыше 200, в Ростове — около 400, в Воронеже — до 200, в Твери — около 200, в Костроме — 135, в Новороссийске — 72, в Самаре — более 40{305}. В подавляющей своей части депутаты представляли промышленный пролетариат. Так, среди депутатов возникшего одним из первых (13 октября) Петербургского Совета насчитывались 351 металлист, 57 текстильщиков, по 30–40 представителей других производств. Заседания Совета происходили открыто. На одном из них, 17 октября, был сформирован руководящий орган Совета — Исполнительный комитет, в который вошли представители от районов, профессиональных союзов и партийных организаций (с совещательным голосом): от Центрального Комитета и Петербургского комитета большевиков, от меньшевиков и эсеров. О Петербургском Совете следует сказать особо.
Петербургский Совет рабочих депутатов, и как Совет столицы, и как крупнейший в стране, мог стать общероссийским центром борьбы с царизмом, своеобразным зародышем временного революционного правительства, органом революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, о необходимости которой уже с начала революции говорили большевики. Но он им не стал. Почему? В значительной степени из-за меньшевистского руководства.
Как же это случилось? Главная причина состояла в отсутствии твердых норм представительства. «…Рабочие крупных предприятий, являвшиеся опорой большевистской партии, в наибольшей степени охваченные ее влиянием и составлявшие свыше 65 процентов всех рабочих Петербурга, в Совете получили лишь 30 процентов депутатских мест. Большинство в Совете составили рабочие мелких предприятий и разного рода мелкобуржуазные попутчики, вовлеченные в движение революционной бурей, еще не искушенные в политике. Они и помогли меньшевикам укрепиться в Совете»{306}.
Меньшевики же рассматривали Советы не как органы вооруженного восстания, а всего лишь как органы «революционного местного самоуправления» или как органы профессиональной борьбы рабочих, чем крайне сужали использование потенциальных революционных возможностей, заложенных в Советах.
Понадобилась прозорливость Ленина, чтобы уже тогда, в первые дни жизни Советов, раскрыть их историческое значение как революционной власти, наметить правильные взаимоотношения между революционной партией пролетариата и Советами. Отвечая на вопрос, поставленный одним из петербургских большевиков, «Совет или партия?» (автор его склонялся к ответу «Партия!»){307}, Ленин писал: «…решение безусловно должно быть: и Совет рабочих депутатов и партия»{308}.
Несмотря на преобладание меньшевиков в Петербургском Совете, под давлением революционно настроенных депутатов он все же осуществил ряд важных демократических мероприятий. На заседании 14 октября Совет принял постановление о вовлечении в стачку еще не бастующих предприятий, 18 октября потребовал полной амнистии политическим заключенным, на следующий день вынес решение об отмене цензуры для газет, затем об отсрочке уплаты за квартиру и за товары, взятые в магазинах в долг, так как забастовщики лишились заработной платы, способствовал введению явочным порядком 8-часового рабочего дня, введению свободы печати, собраний. 1 ноября вопреки меньшевистскому руководству Совет объявил всеобщую политическую забастовку в защиту участников Кронштадтского восстания, которым грозила смертная казнь, и т. д.
Возвратившись 8 ноября из эмиграции, В. И. Ленин активно включился в работу Петербургского Совета. «Вспоминаю выступление Ленина на заседании Исполнительного комитета Петербургского Совета рабочих депутатов 13(26) ноября 1905 года, — писала известная большевичка М. М. Эссен. — Это был день, когда правительство объявило локаут и 100 тысяч рабочих Петербурга оказались выброшены на улицу.
Как жалки были выступления по этому поводу Троцкого, Мартова и других лидеров меньшевиков! Какая растерянность, какое ничтожное содержание пустозвонной речи Балалайкина — Троцкого, прятавшего свое бессилие за громкими бессодержательными фразами! Какое капитулянтское настроение! Троцкий предлагал вступить в переговоры с военным министром и предпринимателями об условиях открытия заводов.
И вот выступил Ленин. Весь зал насторожился и притих. Повеяло настоящим воздухом революции, будто раздвинулись стены зала заседания и перед нашими глазами развернулся мир огромных революционных перспектив. Повеяло воздухом Коммуны…
Выступление Ленина, его насыщенная энтузиазмом речь наэлектризовала весь зал, а когда он развернул перед слушателями четкий, ясный план и программу дальнейшего развития революции, в зале пронесся гул одобрения, переросший в бурную овацию.
Предложенная Лениным резолюция была принята единодушно, под несмолкаемый гром аплодисментов, под восторженные крики собравшихся.
— Да, — говорили рабочие расходясь, — вот этот знает, что надо делать, как вести рабочий класс. А эти брехуны Хрусталев, Чернов, Троцкий — им бы только болтать да красоваться, а толку от них никакого, один вред»{309}.
Со временем в него вошло до 250 депутатов, представлявших 100 тыс. пролетариев 184 фабрик и заводов. Важным по значению Советом рабочих депутатов являлся Московский Совет. В ноябре были организованы и первые районные Советы в Москве — Лефортовский и Пресненско-Хамовнический.
Первое заседание Московского Совета состоялось 22 ноября. На нем участники избрали Исполнительную комиссию по два представителя от каждого района и от социалистических партий. Действуя под руководством большевиков, Московский Совет рабочих депутатов превратился в подлинный орган народной власти. Именно он стал тем штабом, который осуществлял руководство восстанием в декабре 1905 г.
Советы рабочих депутатов возникли в крупнейших городах России (в Ростове, Новороссийске, Твери, Костроме, Орехово-Зуеве, Саратове, Смоленске), на Украине (в Екатеринославе, Луганске, Киеве, Одессе, Мариуполе, Николаеве), на Урале, в Закавказье, в Прибалтике. Они по-разному назывались, имели различные нормы представительства, неодинаковую меру влияния, но все обладали по меньшей мере тремя особенностями.
Во-первых, все Советы родились как антитеза старой царской власти, стали невиданной ранее политической организацией народных масс, доверием которых безраздельно пользовались. «Новая власть, — подчеркивал вождь большевиков, — как диктатура огромного большинства, могла держаться и держалась исключительно при помощи доверия огромной массы, исключительно тем, что привлекала самым свободным, самым широким и самым сильным образом всю массу к участию во власти. Ничего скрытого, ничего тайного, никаких регламентов, никаких формальностей. Ты — рабочий человек? Ты хочешь бороться за избавление России от горстки полицейских насильников? Ты — наш товарищ. Выбирай своего депутата. Сейчас же, немедленно выбирай, как считаешь удобным, — мы охотно и радостно примем его в полноправные члены нашего Совета рабочих депутатов, крестьянского комитета, Совета солдатских депутатов и пр., и т. п.»{310}.
Во-вторых, Советы представляли собой конкретное воплощение в жизнь союза пролетариата и мелкобуржуазном демократии в борьбе с общим врагом — ненавистным всему народу царизмом (наглядный результат левоблокистской тактики большевиков).
И, наконец, третьей по счету (но не по важности!) особенностью Советов было то, что руководящая роль в них принадлежала рабочему классу — самому последовательному, стойкому и решительному борцу со всем и всяческим угнетением — политическим, экономическим, национальным и пр.
В конце 1905 г.Советы открывали забастовочную борьбу и превращали ее в восстание, брали в свои руки всю полноту власти в городе вплоть до выпуска собственных денежных знаков (бонн), проводили экономические реформы (8-часовой рабочий день, регламентация торговли, заработной платы, отмена налогов и т. д.), объявляли низложенной власть городских дум, присваивали себе функции народного суда, создавали свою вооруженную милицию и т. д. и т. п.
«Некоторые города России, — отмечал В. И. Ленин, — переживали в те дни (декабрь 1905 г. — К. Ш.) период различных местных маленьких «республик», в которых правительственная власть была смещена и Совет рабочих депутатов действительно функционировал в качестве новой государственной власти. К сожалению, эти периоды были слишком краткими, «победы» слишком слабыми, слишком изолированными»{311}.
Но какими краткими ни были периоды существования небольших «республик», как бы ни были еще несовершенны методы руководства ими — трудно переоценить значение этих маленьких местных «генеральных репетиций». Как желудь хранит в себе все признаки будущего мощного многовекового дуба, так и Советы 1905 г. несли в себе зачатки того, из чего через 12 лет выросло колоссальное, никогда не существовавшее ранее государство, первое в мире государство рабочих и крестьян — Страна Советов.
Баррикады в Москве, баррикады в провинции
К концу осени — началу зимы 1905 г. Россия напоминала вулкан накануне извержения. Все чувствовали, что оно неизбежно, но когда начнется — никто не знал. «Время восстания? — писал В. И. Ленин. — Кто возьмется его определить? Я бы лично охотно оттянул его до весны и до возвращения маньчжурской армии, я склонен думать, что нам вообще выгодно оттянуть его»{312}.
Однако царское правительство перешло в наступление, действуя в союзе с «капитанами» отечественной промышленности. В первых числах ноября в ответ на явочное введение 8-часового рабочего дня капиталисты объявили локаут и начали тысячами выбрасывать рабочих на улицу. Питерский пролетариат заволновался. Хотя только что, 7 ноября, закончилась всеобщая стачка протеста против военно-полевого суда над кронштадтцами, все чаще и чаще раздавались голоса о необходимости ответить на локаут новой всеобщей стачкой.
13 ноября собралось заседание Петербургского Совета для обсуждения вопроса о мерах борьбы с локаутом. С речью и проектом резолюции на нем выступил вождь большевиков. На следующий день Исполком принял предложенную В. И. Лениным резолюцию: «Правительство хочет вызвать пролетариат Петербурга на одиночные вспышки, — говорилось в пей. — Правительство хочет воспользоваться тем, что рабочие других городов еще недостаточно тесно сплотились с петербургскими, и разбить тех и других поодиночке… Но работав по попадутся на эту провокацию правительства. Рабочие но примут сражения в тех невыгодных условиях, в которых хочет навязать им сражение правительство». Предостерегая пролетариат от преждевременного выступления, резолюция указывала единственно верный путь: «Мы должны приложить и приложим все усилия, чтобы объединить всю борьбу и всероссийского пролетариата, и революционного крестьянства, и армии, и флота, которые геройски подымаются уже за свободу»{313}.
На страницах большевистской газеты «Новая жизнь» В. И. Ленин изложил четкую программу завершения подготовки к вооруженному восстанию. Следовало «во-первых, преодолеть раскол в партии и тем самым консолидировать силы передового отряда пролетариата перед лицом решающих сражений, во-вторых, резко расширить и активизировать работу партии в массах, используя для этого завоеванные революцией легальные возможности, в-третьих, достичь заключения боевого союза пролетариата и крестьянства в борьбе против самодержавия, в-четвертых, добиться перехода армии на сторону революционного народа»{314}.
Призывая готовиться к общенародной вооруженной борьбе с царизмом, к проведению в этой борьбе тактики левого блока, В. И. Ленин отчетливо понимал, что восстание может вспыхнуть неожиданно, до завершения полной подготовки, «что 99 % за то, что события застанут врасплох и соединяться придется при страшно трудных условиях»{315}.
Именно так и произошло. Начатую большевиками подготовительную работу до конца завершить не удалось. Самодержавие продолжало наступать. 26 ноября оно нанесло пробный удар по революции: был арестован председатель Петербургского Совета рабочих депутатов Г. С. Хрусталев-Носарь. Затем последовали указы о применении местными властями без санкции правительства любых мер для подавления забастовок на железных дорогах, почте, телеграфе, об уголовном преследовании стачечников. Газеты пестрели сообщениями о призывах царя к погромщикам помочь правительству «водворить спокойствие и порядок».
Оставлять без ответа нападки правительства стало невозможным. В день опубликования указа об уголовной ответственности за стачки был принят «Финансовый манифест», подписанный Петербургским Советом рабочих депутатов, Главным комитетом Всероссийского крестьянского союза, Центральным Комитетом (большевики) и Организационной комиссией (меньшевики) РСДРП, ЦК партии эсеров и ЦК польской социал-демократической партии. Манифест явился конкретным воплощением тактики левого блока, проводившейся большевиками. Он резко осуждал правительство, которое «превратило страну в развалины и усеяло их трупами», призывал население не платить налогов и податей, забирать вклады из сберегательных касс, требовать во всех случаях расплаты золотом, а не кредитными бумажками, «не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом».
Царизм сразу почувствовал, чем грозит ему совместное выступление рабочего класса и крестьянства, всего народа. Газеты, опубликовавшие манифест, немедленно закрыли, а их издателей привлекли к судебной ответственности. «Наконец-то!» — со вздохом облегчения написал царь на полях поданного ему доклада{316}.
Правительство приняло решение расправиться и с Петербургским Советом рабочих депутатов, который представлял для него серьезную опасность как орган революционной власти. 3 декабря «полиция и солдаты арестовали исполком и значительную часть депутатов Совета. Нанесен был чувствительный удар не только по столичному пролетариату. Настроение в Петербурге еще более снизилось, а обстановка в стране резко обострилась. Однако момент для восстания оставался неблагоприятным, а возможности маневрирования с целью накопления сил оказались исчерпаны»{317}.
В начале декабря главные события революционной борьбы развернулись в Москве. И не только потому, что меньшевистское руководство Петербургского Совета вело соглашательскую политику: сказались и другие факторы. В течение всего 1905 г. питерский пролетариат проявлял колоссальную энергию. Каждый рабочий здесь бастовал в среднем более 4 раз в году, а на крупнейших предприятиях города — и того больше. Путиловцы в 1905 г. провели 8 стачек продолжительностью 63 дня, Невский завод — 6 стачек продолжительностью 110 дней, Металлический завод стоял 102 дня. «Общее число рабочих дней, «потерянных» в результате забастовок за 11 месяцев 1905 года, достигало по Петербургской губернии 4028817, по Московской — 2 060 406; общие потери рабочих в заработной плате составляли за это время по Петербургской губернии 4 736067 рублей, по Московской — 1854365 рублей»{318}.
Кроме того, Петербург, где находились правительство и сам царь, был буквально нашпигован войсками, здесь располагалась гвардия, отборные казачьи части.
В таких условиях почин восстания взял на себя пролетариат Москвы, революционная энергия которого была исчерпана в меньшей мере, чем у питерцев. Один из руководителей Московского Совета, видный большевик М. И. Васильев-Южин вспоминал: «Что мы вплотную подходим к решительному моменту, было ясно для всех нас, было ясно для всех депутатов Совета, было ясно для всех мало-мальски сознательных рабочих Москвы. Мрачная, дикая, беспощадная контрреволюция начала и с каждым днем шире развертывала свое наглое наступление, грозя отнять и те ничтожные крохи уступок, которые с громадными жертвами и напряжением были добыты революцией в октябре. Что же делать революционному пролетариату? Отступить без боя перед этим наглым наступлением или дать ему жестокий отпор? Московский пролетариат решил не только дать отпор, но и самому броситься в наступление»{319}. Решил именно сам пролетариат, которому предоставили полную возможность высказаться по этому вопросу.
Обстановка в Москве в то время предельно накалилась. 2 декабря вспыхнуло восстание в Ростовском полку Московского гарнизона. На следующий день образовался Московский Совет солдатских депутатов. Они единодушно заявили, что «все сочувствуют революционному движению, могут присоединиться к народному восстанию; и во всяком случае стрелять в своих братьев не будут»{320}.
4 декабря состоялось заседание Московского комитета РСДРП. Большинство его членов высказалось за то, чтобы ответить на репрессии царизма всеобщей забастовкой, которую перевести затем в вооруженное восстание. Но прежде большевики считали необходимым выяснить настроение самих рабочих, для чего было решено назначить на следующий день общегородскую партийную конференцию.
В тот же день собрался Московский Совет. «Большинство депутатов высказалось в том смысле, что дальше ждать нечего, — писала большевистская газета «Вперед». — Довольно копить силы. Необходимо с завтрашнего же дня объявить всеобщую забастовку в Москве. Ряд депутатов указывал, что эта стачка уже не репетиция, а генеральный бой с самодержавием. Эта стачка должна перейти во всенародное вооруженное восстание. Надо взвесить всю возможность нашего решения, и потому прежде, чем объявлять забастовку, надо всем нашим избирателям разъяснить важность данной забастовки и той ответственности перед рабочим классом России, которую берет на себя МСРД, бросая первый лозунг всеобщего восстания»{321}.
На следующий день на заводах и фабриках Москвы прошел подлинно народный референдум. Каждый имел возможность высказать свое отношение к последним мерам правительства и предложить свои методы борьбы. Итоги референдума были подведены вечером на общегородской конференции большевиков. В большом зале училища Фидлера на Чистых прудах собрались рабочие — делегаты большевистских фабрично-заводских ячеек. «Жуткое, напряженное ожидание. Сознание решительного момента, — вспоминала об этой конференции Р. С. Землячка. — На трибуне собрались мы, комитетчики, сознающие, какую ответственность берем мы на себя. На предварительном заседании мы не пришли ни к какому решению и постановили передать вопрос на разрешение конференции. Придя туда, мы все сознали неизбежность борьбы: это было написано на лицах рабочих»{322}.
«Согласно заранее намеченному порядку дня, решено было в первую очередь заслушать доклады из районов, преимущественно фабрично-заводских рабочих, — вспоминал другой из руководителей Московского комитета. — И вот один за другим, по вызову районных организаторов, выходят на трибуну или говорят с мест непосредственные представители рабочей массы. И общий тон речей один: московские рабочие рвутся в бой.
— Рабочие нашей фабрики постановили, что дальше ждать нельзя!
— У вас на заводе рабочие давно уже наковали пик и кинжалов.
— У нас все говорят, что выступят сами, если Совет и партия будут молчать!
Вот что говорило на конференции большинство выступавших делегатов»{323}.
Конференция, учтя выступления делегатов, постановила начать 7 декабря в 12 часов дня всеобщую политическую стачку и перевести ее в восстание. Аналогичное решение по предложению большевиков приняла в тот же вечер проходившая в Москве конференция делегатов 29 железных дорог.
Утром 6 декабря собрался Федеративный совет РСДРП — совместный орган Московского комитета РСДРП (большевики) и Московской группы РСДРП (меньшевики), организованный в конце октября для руководства «политическими выступлениями московского пролетариата в предстоящих событиях»{324}. Решено было создать информационное бюро, в которое, кроме социал-демократов (и большевиков и меньшевиков), пригласить представителей эсеров, Всероссийского союза железнодорожников и Московского Совета.
Вечером того же 6 декабря состоялось заседание Московского Совета, на котором, кроме его депутатов, присутствовали представители конференции железнодорожников, съезда почтово-телеграфных служащих и польские рабочие, находившиеся в то время в Москве. «Это придало особое значение совещанию, так как решения его выходили за рамки собственно московских дел»{325}.
Московский Совет единодушно постановил: начать с 12 часов 7 декабря всеобщую политическую забастовку. «Далее, принимается предложение партий, — сообщала газета московских большевиков «Борьба», — чтобы руководство в эти дни борьбой пролетариата и его дальнейшими решительными актами принадлежало всецело Исполнительному комитету Совета рабочих депутатов и революционным партиям. Исполнительный комитет решено пополнить представителями из городских организаций и некоторых рабочих союзов. По вопросу, каким предприятиям не бастовать, было принято следующее предложение Исполнительного комитета: «Водопровод на первое время забастовки работает. Булочные на окраинах могут быть открыты лишь по разрешению Совета рабочих депутатов в том случае, если они не повысят цену на хлеб». Решено также потребовать закрытия винных лавок. Воровство и грабеж в городе будут строго преследоваться в дни выступления пролетариата: к ворам будут применяться репрессивные меры. После кратких дебатов решено было, чтобы электричество не функционировало и чтобы газеты не выходили. Исполнительный комитет во все время забастовки будет выпускать «Известия Совета рабочих депутатов». Утром 7 декабря повсюду должны быть устроены митинги, и на них должны быть проведены решения Совета, для того чтобы к 12 ч. дня вся заводско-фабричная и промышленная жизнь в Москве остановилась»{326}.
Постановление Московского Совета было проведено в жизнь. Единственная из издававшихся в то время в Москве газет — «Известия Московского Совета рабочих депутатов» — 8 декабря сообщала: «Остановились все дороги Московского узла, движения поездов нет. Стали все типографии: ни одна газета не выходит». За длинным списком забастовавших предприятий следовали строчки: «По приблизительному подсчету, бастует около 100 тыс. рабочих. Приведенные сведения составлены крайне спешно и не полны. Целый ряд забастовавших фабрик не приведен»{327}.
«Вчерашний день будет великим днем в жизни Москвы… — продолжали «Известия». — Никогда еще московский пролетариат не выступал с таким единством, такой грозной и могучей армией. По постановлению Совета… с 12 часов дня стали почти все значительные заводы и фабрики Москвы, стали сами, без снимания, без угроз, не из страха, а потому, что сознал рабочий класс, почти весь целиком, что настало время решительной борьбы. С красными флагами, с пением революционных песен, с клятвенным обещанием бороться до конца расходились рабочие»{328}.
Первые два дня, 7 и 8 декабря, забастовка носила мирный характер. Войско колебалось, не поддерживая демонстрантов, но и не выступая открыто против них. Этот период стачки очень ярко описал очевидец событий М. Горький. «Ну-с, приехали мы сюда, а здесь полная и всеобщая забастовка. Удивительно дружно встали здесь все рабочие, мастеровые и прислуга. Введена чрезвычайная охрана, а что она значит — никому не известно и как проявляется — не видно. Ездят по улицам пушки, конница страховидная, а пехоты не видно, столкновений нет пока. В отношениях войска к публике замечается некое юмористическое добродушие: «Чего же вы — стрелять в нас хотите?» — спрашивают солдаты, усмехаясь. — «А вы?» — «Нам не охота». — «Ну, и хорошо». — «А вы чего бунтуете?» — «Мы — смирно…». — «А может, кто из вас в казармы к нам ночью прилет поговорить, а?» — «Насчет чего?» — «Вообще… что делается и к чему…».
Такой разговор происходил вчера при разгоне митинга в Строгановском училище. Кончилось тем, что нашлись охотники ночевать в казармах и с успехом провели там время.
Митинг в Аквариуме, где было народу тысяч до 8, тоже разогнали, причем отбирали оружие. Публика, не желая оного отдавать, толпой свыше тысячи человек перелезла через забор и, спрятавшись в Комиссаровском училище, просидела там до 9 ч. утра, забаррикадировав все двери и окна. Ее не тронули. Вообще — пока никаких чрезвычайностей не происходит, если не считать мелких стычек, возможных и не при таком возбуждении, какое царит здесь на улицах. Горными ручьями всюду течет народище и распевает песни. На Страстной разгонят — у Думы поют; у Думы разгонят — против окна Дубасова поют. Разгоняют нагайками, но лениво. Вчера отряд боевой дружины какой-то провокатор навел на казацкую засаду. Казаки прицелились, дружинники тоже. Постояв друг против друга в полной боевой готовности несколько секунд, враждующие стороны мирно разошлись. Вообще — пока еще настроение не боевое, что, мне кажется, зависит главным образом от миролюбивого отношения солдат. Но их ужо начинают провоцировать: распускают среди них слухи, что кое-где в солдат уже стреляли, есть убитые, раненые. Это неверно, конечно».
Горький уже подписал письмо, когда 9 декабря получил сведения, заставившие его сделать небольшую приписку: «У Страстного, — сейчас оттуда пришла Липа, — строили баррикады, было сражение. Есть убитые и раненые — сколько? — неизвестно. По, видимо, мною. Вся площадь залита кровью. Пожарные смывают ее»{329}.
9 декабря стало последним мирным днем стачки. Надежды на то, что армия поддержит революцию, не оправдались. «…Надо иметь мужество прямо и открыло признать, — писал В. И. Ленин, — что мы… не сумели использовать имевшихся у нас сил для такой же активной, смелой, предприимчивой и наступательной борьбы за колеблющееся войско, которую повело и провело правительство»{330}.
Говорил Ленин и о другом уроке начавшегося Московского восстания: «Все революционные партии, все союзы в Москве, объявляя стачку, сознавали и даже чувствовали неизбежность превращения ее в восстание. Было постановлено 6 декабря Советом рабочих депутатов, стремиться перевести стачку в вооруженное восстание». Но на самом деле все организации были не подготовлены к этому, даже коалиционный Совет боевых дружин говорил (9-го декабря!) о восстании, как о чем-то отдаленном, и уличная борьба, несомненно, шла через его голову и помимо его участия. Организации отстали от роста и размаха движения»{331}.
Выводы, сделанные вождем большевиков в самом ходе революции 1905–1907 гг., не только помогают глубже понять события того времени, они помогают попять, почему большевики сумели победить в Великой Октябрьской социалистической революции.
А пока все шло своим чередом. К вечеру 8 декабря в Москве бастовало более 150 тыс. человек, в Петербурге— более 100 тыс., а всего по стране только фабрично-заводских рабочих (без железнодорожников, рабочих горных и казенных заводов, ремесленников и т. д. и т. п.) в Декабрьской всероссийской политической стачке участвовало не менее 372 тыс. Вооруженная борьба, подчеркивал Ленин, ^неизбежно вытекала из всего хода развития событий, а вовсе не из субъективных желаний отдельных групп или партий»{332}.
Кровь стала литься уже на исходе 9 декабря. Первыми в атаку перешли царские войска. Они окружили гимназию Фидлера, где обосновались дружинники. Сиплым голосом офицер скомандовал: «Залп!», и расположенные на перекрестках орудия открыли артиллерийскую пальбу.
Грохот орудий не успокоил, а еще более возмутил москвичей. В тот же день к 9 часам вечера на Тверской улице у старых Триумфальных ворот появились первые две баррикады, а в ночь на 10 Федеративный совет РСДРП постановил начать строить баррикады повсеместно. Москвичи дружно откликнулись на его призыв. Цепочка баррикад протянулась вдоль бульваров от Трубной до Арбатской площади, по Садовым улицам, от Сухаревой башни до Смоленской площади, соединила Бутырскую, Тверскую и Дорогомиловскую заставы. Многие промежуточные улицы и прилегающие к ним переулки также были забаррикадированы. Баррикады пересекли Поварскую улицу, Арбат, Сретенку, Мясницкую, Пречистенку и Полиную Бронную, Малую Дмитровку, Каретный ряд. На участке от Тверской улицы до Кудринской площади промежутки между баррикадами составляли примерно 100–120 шагов. Особой прочностью и густотой отличались баррикады на Долгоруковской улице, где они отстояли друг от друга всего на 50—100 шагов.
10 декабря на улицах Москвы шли бои. Их свидетель М. Горький писал в Петербург: «Дорогой друг, спешу набросать Вам несколько слов — сейчас пришел с улицы. У Сандуновскнх бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине — идет бон. Хороший бой! Гремят пушки — это началось вчера с 2 часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня. Действует артиллерия Конной гвардии — казаков нет на улицах, караулы держит пехота, по она пока не дерется почему-то и ее очень мало. Здесь стоит целый корпус, — а на улицах только драгуны. Их три полка — это трусы. Превосходно бегают от боевых дружин. Сейчас на Плющихе. Их били на Страстной, на Плющихе, у Земляного вала. Кавказцы — 13 человек — сейчас в Охотном разогнали человек сорок драгун — офицер убит, солдат 4 убито, 7 тяжело ранено. Действуют кое-где бомбами. Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию. Сейчас разоружили отряд в 20 человек, загнав его в тупик. Рабочие себя ведут изумительно! Судите сами: на Садово-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения — артиллерия действовала шрапнелью. Баррикады за ночь устроены были на Бронных, на Неглинной, Садовой, Смоленском, в районе Грузии — 20 баррикад. Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. Пулеметов тоже или мало, или нет прислуги — вообще поведение защитников — непонятно! Хотя бьют — без пощады! Есть слухи о волнениях в войске, некоторые патрули отдавали оружие — факт. Гимназия Фидлера разбита артиллерией — одиннадцать выстрелов совершенно разрушили фасад. Вообще, эти дни дадут много изувеченных зданий — палят картечью без всякого соображения, страдают много дома и мало люди. Вообще, несмотря на пушки, пулеметы и прочие штуки — убитых, раненых пока еще немного. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в 4 больше. По и войска несут потери, местами большие. У Фидлера убито публики 7, ранено 11, солдат 25, офицеров — 3 — было брошено 2 бомбы. Действовал Самогитский полк. Драгуны терпят больше всех. Публика настроена удивительно! Ей-богу — ничего подобного не ожидал. Деловито, серьезно — в деле — при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо — в безделье. Превосходное настроение!
Сейчас получил сведения: у Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухитряются наносить войскам урон. По всем сведениям, дружины терпят мало, — больше зеваки, любопытные, которых десятки тысяч. Все сразу как-то привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается перестрелка — тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело. Бросают в драгун, чем попало все, кому не лень. Шашками драгуны перестали бить — опасно, их расстреливают очень успешно. Бьют, спешиваясь с лошадей, из винтовок. Вообще — идет бой по всей Москве! В окнах стекла гудят. Что делается в районах, на фабриках — не знаю, но отовсюду — звуки выстрелов. Победит, разумеется, начальство, по — это не надолго, и какой оно превосходный дает урок публике! И не дешево это будет стоить ему. Мимо наших окоп сегодня провезли троих раненых офицеров, одного убитого, что-то скажут солдаты? Вот вопрос!»{333}.
Тонкий наблюдатель, Горький подметил все: и то, что главный каратель Дубасов смог использовать для борьбы с восставшими только 1350 солдат, а остальных был вынужден запереть в казармах из-за неуверенности в их верности правительству, и то, что войска, чувствуя свою малочисленность, действовали с опаской. «Идешь, а у тебя все кишки внутри переворачиваются, рассказывал каратель-офицер, так и смотришь: окон много, а из которого в тебя пальнут — не знаешь… Другой раз покажется — и скомандуешь стрелять и лупишь в дом, а там, может, и ни одного дружинника-то нет… На войне ничего подобного люди не испытывают»{334}.
И декабря «Известия Московского Совета рабочих депутатов» опубликовали специальную инструкцию боевой организации при Московском комитете РСДРП «Советы восставшим рабочим». В ней содержались четкие и конкретные указания, как вести борьбу с солдатами, казаками, полицией. «Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно больше, и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать… Не занимайте укрепленных мест. Войско их всегда сумеет взять или просто разрушить артиллерией. Пусть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти… Избегайте также ходить теперь на большие митинги. Мы их скоро увидим в свободном государстве, а сейчас нужно воевать и только воевать»{335}.
Инструкция призывала поддерживать революционный порядок и кончалась такими словами: «Наша ближайшая задача, товарищи, передать город в руки народа. Мы начнем с окраин, будем захватывать одну часть за другой. В захваченной части мы сейчас же установим свое, выборное управление, введем свои порядки, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и т. д. Мы докажем, что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более, чем теперь. Поэтому, воюя и разрушая, вы помните о своей будущей роли и учитесь быть управителями»{336}.
С этого дня восстание разгорелось с новой силой. Газета «Русские ведомости» писала: «И декабря происходит ожесточенная стрельба в разных частях города. Стреляли из пушек на Сухаревской площади, в Каретном ряду, на Страстной площади, Неглинном проезде, у Николаевского вокзала и в других местах. Жертв в этот день было особенно много; ранеными были заполнены многие больницы, частные лечебницы и перевязочные пункты; в полицейских часовнях не хватало мест для убитых, которых сваливали в пожарных сараях»{337}.
Власти в Москве оказались в критическом положении. «Мятежники постепенно занимают внешнюю линию бульваров, — доносил генерал, командовавший карателями, в штаб. — Высланы отряды куда можно… Поступают массовые просьбы приставов о высылке отрядов во все стороны — не даю»{338}.
Передо мной лежит сборник документов. В нем десять страниц крупного формата заполнены текстом, набранным мелким типографским шрифтом{339}. Это донесения военачальников и полицейских офицеров из самых различных районов Москвы 11–12 декабря. Все они кончаются мольбой: «Войск! Войск! Войск!». О том же просит 12 декабря в телеграмме московский генерал-губернатор Ф. В. Дубасов: «Положение становится очень серьезным; кольцо баррикад охватывает город все теснее; войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо прислать из Петербурга хоть временно бригаду пехоты»{340}.
Большевики делали все, чтобы поддержать Московское восстание. 10 декабря В. И. Ленин созвал в Петербурге совещание, в котором, помимо членов ЦК РСДРП, участвовали деятели боевой и объединенной военных организаций. «Было принято решение попытаться поднять в столице некоторые воинские части, которые казались революционно настроенными, и одновременно подорвать линию Николаевской железной дороги, чтобы сковать петербургский гарнизон и воспрепятствовать переброске войск в Москву»{341}. Но Николаевская железная дорога не только обслуживалась военными частями, но и тщательно охранялась ими. Попытки большевистских боевых отрядов (одним из них руководил М. И. Калинин) взорвать железнодорожные мосты у Петербурга или под Москвой не удались, а разрушенное под Тверью, у станции Кулицкая, железнодорожное полотно было через несколько часов восстановлено.
С 12 по 17 декабря в Финляндии проходила Таммерфорсская общероссийская конференция большевиков. К концу ее работы прибыл Л. Б. Красин, остававшийся в Петербурге на несколько дней для проведения в жизнь решений совещания 10 декабря. Он выступил на конференции с докладом: «Больше всего в докладе Л. Красина делегатов интересовало то, что сделал Центральный Комитет для подготовки вооруженного восстания, — вспоминал участник конференции Е. М. Ярославский. — Докладчик рассказал не только об этом, но и о различных типах оружия, снарядов, которыми можно пользоваться в уличной борьбе. Это особенно интересовало делегатов потому, что вопрос о вооружении масс в обстановке начавшегося вооруженного восстания приобретал особо острое значение»{342}.
Однако поднять восстание ни в частях Петербургского гарнизона, ни среди петербургского пролетариата, измотанного стачечными боями предыдущих месяцев, большевикам не удалось. Воспользовавшись этим, царское правительство решилось на последний шаг: перебросить в Москву часть войск — гвардейский Семеновский полк из Петербурга и Ладожский полк из Варшавы.
Положение в Москве накануне их прибытия (13 декабря) буржуазный либеральный журнал «Право» описывал так: «Канонада не смолкает. Грохочут пушки, трещат пулеметы, в воздухе свистит шрапнель. Бой еще в полном разгаре. В бою пали уже сотни, а может быть, и тысячи жертв, по всем улицам валяются трупы, переполнены все мертвецкие и больницы, а конца бою еще не предвидится. Быстро редеющие ряды революционеров, расстреливаемых буквально, как птицы, ежеминутно пополняются новыми и новыми силами. Боевая дружина превратилась в какую-то многоголовую гидру: вместо каждой отрубленной головы у нее вырастают две новые. Четыре дня уже по всем центральным улицам идет почти беспрерывная ожесточеннейшая резня, каждый час выбрасываются сотни жертв; однако сейчас у революционеров под ружьем и на баррикадах едва ли не больше еще народа, чем было четыре дня назад. Замечательное мужество обнаруживают, между прочим, женщины. Простые женщины — жены рабочих, прислуга и др. — работают на баррикадах наравне с мужчинами. Они неутомимы; они тоже подпиливают деревья, сокрушают телеграфные столбы, громят киоски, разбивают коночные вагоны, строят баррикады, заграждения, защищают их и стоят против пушек и пулеметов. Канонада гремит по всей центральной части города»{343}.
Да, бой еще кипел. Однако некоторые руководители мелкобуржуазных партий проявили в это время куда меньше революционного мужества, чем сражавшиеся на баррикадах женщины. Заколебались меньшевики. «Уже 13 декабря, когда исход борьбы далеко еще не был ясен, меньшевистские представители в исполкоме (Моссовета) неожиданно заявили об отказе продолжать восстание и предложили его прекратить. Когда же это предложение не встретило поддержки со стороны других членов исполкома, ночью 14 декабря меньшевики приказали своим дружинам прекратить вооруженные действия. Это было прямым капитулянтством и дезертирством с поля боя. 15 декабря собрался пленум Московского Совета рабочих депутатов. Здесь меньшевики рассчитывали найти поддержку, по действительность обманула их ожидания. Большинство представителей крупных предприятий высказалось за продолжение восстания»{344}.
Сходную с меньшевиками, колеблющуюся позицию, меняющуюся под влиянием успехов и неудач, занимало и руководство эсеровской партии. Колебания таких «вождей» вредили борьбе, однако рабочие низы действовали по-своему. «Дружинники независимо от партийной принадлежности героически сражались плечом к плечу. В тесном боевом содружестве бились большевики и эсеры на Казанской железной дороге. Здесь во главе дружины стояли член МК РСДРП А. В. Шестаков, А. И. Горчилин и эсер А. В. Ухтомский. На Пресне боевым комитетом обороны руководил большевик З. Я. Литвин-Седой, а помощником его был эсер М. Соколов. Видя нерешительность и капитулянтство своих политических лидеров, многие рядовые меньшевики и эсеры сражались под руководством большевиков — мужественных борцов за свободу»{345}.
15 декабря семеновцы и ладожцы начали выгружаться в Москве. Все попытки железнодорожников помешать их прибытию успеха не имели. Получив подкрепление, Дубасов перешел в наступление. В Москве грохотала артиллерийская канонада, трещали солдатские залпы. Вновь, как сто лет назад, при французских захватчиках, горели здания, тянуло дымом пожарищ. Николай II завоевывал восставшую «первопрестольную».
Силы были явно неравные. С одной стороны — отборные гвардейцы, с другой — дружинники, вооруженные револьверами да самодельными бомбами. Карателям удалось расчленить повстанцев. Один за другим гасли очаги восстания. Дольше всех держалась Пресня, получившая с тех пор название «Красной» — красной от знамен, от пролитой крови, от красоты духа восставших революционеров.
Московский комитет РСДРП, Московский Совет, штаб боевых дружин приняли решение прекратить вооруженную борьбу. Командир пресненских боевых дружин большевик З. Я. Литвин-Седой отдал свой последний приказ: спрятать оружие. «Мы начали, мы кончаем», — писал он. «Петербургские рабочие, давшие лозунг 9 января начать, устали, разбиты, не поддержали начавшую Москву. Мы были слабы расшевелить многомиллионное крестьянство. Московский гарнизон остался только нейтральным и сидит в казармах под замком. Мы одни на весь мир. Весь мир смотрит на нас. Одни — с проклятьем, другие — с глубоким сочувствием… Дружинник — стало великим словом, и всюду, где будет революция, там будет и оно, это слово, — плюс Пресня, которая есть великий памятник… Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это — ничего. Будущее — за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству… Мы — непобедимы! Да здравствует борьба и победа рабочих!»{346}.
Вооруженные восстания в декабре 1905 г. потрясли не только Москву. Нет возможности рассказать о них о всех хотя бы так же бегло, как о Московском восстании. Карта России, на которой декабрьские вооруженные выступления изображены язычками пламени, буквально испещрена ими, а сборник документов о вооруженных восстаниях в конце 1905 г. издателям не удалось опубликовать в одном, даже большом томе, его пришлось разделить на три части — по тысяче страниц в каждой. Вот краткий перечень не только городов, а целых районов, в которых полыхал пожар вооруженной борьбы: крупный промышленный центр Харьков — ворота Донбасса; сам Донбасс; Екатеринославщина (вдоль полосы Екатеринославской железной дороги); город славных революционных традиций Ростов-на-Дону; Северный Кавказ — Новороссийск и Сочи; рабочие предместья Нижнего Новгорода — Сормово и Канавино; поселок крупнейшего уральского завода под Пермью — Мотовилиха; районы, где сочетались острые национальные и классовые противоречия, — Грузия и особенно Прибалтика; Транссибирская железнодорожная магистраль — города Красноярск и Чита, где выдающуюся роль в революционном движении играли рабочие железнодорожных мастерских, депо и станций.
Республики восставших просуществовали около двух недель, в Новороссийске и Красноярске почти два месяца.
Но царизм победил. Однако победа его была временной. Пролетариат, повсеместно возглавлявший революционную борьбу народа, не складывал оружия, а лишь припрятывал его. На последнем заседании Екатеринославского Совета рабочих депутатов представитель «Чечелевской республики» (Чечелевка — заводской район города) заявил: «Мы не отступаем; мы кладем свое оружие в ножны и ждем сигнала, когда совместно со всей Россией вступим снова в борьбу»{347}. Так считали не только екатеринославцы. Так думали рабочие, крестьяне, все народы многонациональной России. Они не признавали себя побежденными, они временно откладывали решающее сражение. Страшная угроза для самодержавия, дни которого еще можно было продлить при помощи солдатских залпов и орудийной пальбы, по снасти которое уже ничто не могло! к До вооруженного восстания в декабре 1905 года народ в России оказывался неспособным на массовую вооруженную борьбу с эксплуататорами. После декабря это был уже не тот народ. Он переродился. Он получил боевое крещение. Он закалился в восстании. Он подготовил ряды бойцов, которые победили в 1917 году…»{348} — писал вождь большевиков, оценивая главный итог последнего месяца огненного 1905 г.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Революция не кончилась в декабре месяце. Она продолжалась еще полтора года. Еще долго вспыхивали в стране отдельные восстания, бездействовали заводы, бурлили рабочие районы, горели помещичьи усадьбы и свистели по деревням казачьи ногайки. Суть происходившего в стране на протяжении почти 30 месяцев выражали всего дна слова: «Долой самодержавие!» — лозунг, который вошел в сознание широких масс народа в 1905 г. «Погодите, — стиснув зубы и сжав кулаки, говорили рабочие после поражения революции, — придет еще пятый год!» Именно твердая всенародная уверенность в близком конце самодержавия и неизбежности его революционного слома явилась главным итогом 12 месяцев 1905 г. России стала не та: в этом году в ней родился революционный народ.
Изменилась Россия и в другом. Революция не смогла сокрушить самодержавия, установить в стране демократическую республику. Сил у революционного народа не хватило даже на то, чтобы установить конституционную монархию. Но в направлении к пей был сделан шаг. Самодержавие не смогло остаться в своем «чистом» абсолютистском виде, оно не смогло более обходиться без представительного учреждения, без российского квазипарламента — законодательной Думы.
Образование законодательной Думы — прямой результат революционной борьбы. Вместе с тем правительство — исполнительная власть в стране — продолжало считать себя ответственным только и исключительно перед царем, а не перед «народными избранниками». С созданием Думы к старым противоречиям, существовавшим в стране, добавилось повое — между представительным учреждением и правительством. Противоречие это нельзя считать главным, но оно ярко и показательно. В итоге 1905 год не только не ликвидировал предпосылок буржуазно-демократической революции, а добавил новые. Революция неизбежно должна была вспыхнуть вновь, но уже в иных политических условиях.
Героической борьбой рабочий класс вырвал у царизма ряд других политических уступок, завоевав на короткое время невиданную ранее в России свободу слова, собраний, союзов. Известные уступки в экономической жизни сделала и буржуазия: установление на ряде предприятий 8-часового рабочего дня, увеличение заработной платы, улучшение условий труда и быта. Правительство отменило для крестьян выкупные платежи.
Пятый год стал уникальным не только в истории народов России, он стал вехой в истории всего человечества. Начавшаяся в этом году в России революция была примером первой народной революции эпохи империализма. «Да, народной, революции, — писал В. И. Ленин. — Социал-демократия боролась и борется с полным правом против буржуазно-демократического злоупотребления словом народ. Она требует, чтобы этим словом не прикрывалось непонимание классовых анатагонизмов внутри народа. Она настаивает безусловно на необходимости полной классовой самостоятельности партии пролетариата. По она разлагает «народ» на «классы» не для того, чтобы передовой класс замыкался в себе… а для того, чтобы передовой класс… тем с большей энергией, тем с большим энтузиазмом боролся за дело всего народа, во главе всего народа»{349}.
Гегемоном первой народной революции стал пролетариат. И не только потому, что он был инициатором, зачинателем всех революционных выступлении, увлек за собой других трудящихся города и деревни, раскачал и впервые в таких масштабах включил в революционное движение вооруженные силы царизма. А еще и потому, что сугубо пролетарский метод борьбы — стачку — применили и крестьяне и непролетарские слои городского населения, потому, что именно пролетариат создал прообраз повой власти — Советы, конкретную форму временного революционного правительства, форму диктатуры пролетариата и крестьянства.
В 1905 г. верным союзником пролетариата проявило себя крестьянство. «Октябрьская стачка и декабрьское восстание, с одной стороны, крестьянские восстания на местах и восстания солдат и матросов были именно «союзом сил» пролетариата и крестьянства. Этот союз был стихиен, неоформлен, часто несознан. Эти силы были неорганизованы достаточно, были раздроблены, были лишены действительно руководящего центрального руководства и т. д., но факт «союза сил» пролетариата и крестьянства, как главных сил… бесспорен. Не поняв этого факта, нельзя ничего понять в «итогах» русской революции»{350}.
Пятый год важен и другим. Он не только подтвердил правильность выводов, сделанных ранее партией нового типа, ленинской партией большевиков, о характере и движущих силах приближавшейся революции. Он дал бесценный опыт, опираясь на который В. И. Ленин уже в 1905 г. обосновал теорию перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, ту теорию, которая не только воплотилась в жизнь в России в 1917 г., по и подтверждается всем ходом мирового революционного процесса с 1917 г. вплоть до наших дней.
Трудно переоценить и практические уроки пятого года для вооруженной борьбы народа со своими угнетателями. «Без такой «генеральной репетиции», как в 1905 году, —утверждал В. И. Ленин, — революция в 1917 как буржуазная, февральская, так и пролетарская, Октябрьская, были бы невозможны»{351}.
1905 год стал ярким свидетельством того, что центр мирового революционного движения переместился в Россию, которая дала образец героической революционной борьбы для стран Азии и Африки, Европы и Америки, «Наступило время, предвиденное нашими великими учителями Марксом и Энгельсом, время, когда эволюция превращается в революцию, — писала известный деятель международного рабочего движения Роза Люксембург. — Мы являемся свидетелями русской революции, и мы были бы ослами, если бы ничему при этом не научились… Поучитесь у русской революции»{352}.
Именно с тех пор, с 1905 г., и но сей день русский опыт, русский пример — тот фактор, который не может не учитывать в своих политических построениях ни одна партия ни в одной стране мира.
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Ленин В. И. Революционные дни. — Полн. собр. соч., т. 9, с. 205–229.
Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции. — Полн. собр. соч., т. 11, с. 1—131.
Ленин В. И. В хвосте у монархической буржуазии или во главе революционного пролетариата и крестьянства? — Полн. собр. соч., т. 11, с. 196–208.
Ленин В. И. Уроки Московского восстания. — Полн. собр. соч., т. 13, с. 369–377.
Ленин В. И. Уроки революции. — Полн. собр. соч., т. 19, с. 416–424.
Ленин В. И. Доклад о революции 1905 года. — Полн. собр. соч., т. 30, с. 306–328.
* * *
Бовыкин В. И. Революция 1905–1907 гг. М., 1955.
Ерман Л. К. Интеллигенция в первой русской революции. М., 1966.
Зародов К. И. Три революции в России и наше время. М., 1977.
Кириллов В. С. Большевики во главе массовых политических стачек в первой русской революции (1905–1907). М., 1976.
Революция 1905–1907 гг. в России. М., 1975.
Тропин В. И. Борьба большевиков за руководство крестьянским движением в 1905 г. М., 1970.
Черменекий Е. Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ИРЛИ — Институт русского языка и литературы АН СССР (Пушкинский Дом)
ОПИ ГИМ — Отдел письменных источников Государственной исторической библиотеки
ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов
ЦГИА — Центральный государственный исторический архив
ЦПА ИМЛ — Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС
ПЕРЕЧЕНЬ ПЕРЕИМЕНОВАННЫХ
ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИИ
Прежнее название — Современное название
Александровский парк — Ленина парк
Александровская ул. — Рубежная ул.
Батум — Батуми
Благовещенский мост — Лейтенанта Шмидта мост
Большая Морская ул. — Герцена ул.
Вильно — Вильнюс
Виндава — Вентспилс
Гороховая ул. — Дзержинского ул.
Дмитровка Малая ул. — Чехова ул.
Долгоруковская ул. — Каляевская ул.
Екатеринослав — Днепропетровск
Елисаветград — Кировоград
Забалканский просп. — Московский просп.
Знаменская ул. — Восстания ул.
Кронверкский просп. — Максима Горького просп.
Луганск— Ворошиловград
Мясницкая — Кирова ул.
Нижний Новгород — Горький
Ораниенбаум — Ломоносов
Охотный ряд пл. — Маркса просп.
Петергоф — Петродворец
Петергофское шоссе — Стачек просп.
Поварская ул. — Воровского ул.
Пречистенка ул. — Кропоткина ул.
Ревель — Таллин
Самара — Куйбышев
Сампсониевский Большой просп. — Карла Маркса просп.
Страстная пл. — Пушкинская пл.
Сухаревская пл. — Колхозная пл.
Тверь — Калинин
Тверская ул. — Горького ул.
Тифлис — Тбилиси
Троицкая пл. — Революции пл.
Троицкий мост — Кировский мост
Троицкий парк — Революции парк
Царское село — Пушкин
Шлиссельбургский просп. — Обуховской обороны просп.
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ НАУКА
выйдут из печати:
Дьяков Ю. Л.
ПОДВИГ СТРОИТЕЛЕЙ ИНДУСТРИИ ТЫЛА. 1941–1945.— М.: Наука, 1980.— 10 л. — (Страницы истории нашей Родииы). — 35 к. 50000 экз.
В книге рассказывается о трудовом подвиге советских людей, в исключительно сложных условиях военного времени строивших тысячи эвакуированных в глубокий тыл промышленных предприятий и создававших новые заводы и фабрики, доменные печи и электростанции, шахты и рудники. На основе широкого круга опубликованных и архивных данных автор показывает, как Советское государство решило эту громадной важности военно-хозяйственную задачу, от которой в огромной степени зависел ход и исход военного противоборства между СССР и гитлеровской Германией.
Рассчитана на широкий круг читателей.
Каргалов В. В.
КОНЕЦ ОРДЫНСКОГО ИГА. — М.: Наука, 1980.-10 л. — (Страницы истории нашей Родины). — 35 к. 50 000 экз.
В 1980 году исполняется 500 лет событию большого исторического значения — свержению ордынского ига. Освобождение от иноземного гнета представлено автором книги как закономерный итог длительной и самоотверженной борьбы русского народа против завоевателей.
Рассчитана на широкий круг читателей.
INFO
Ш32
Шацилло К. Ф. 1905-й год. — М.: Наука, 1980.— 192 с. — (Серия «Страницы истории нашей Родины»).
Ш 10004-177/054(02)-80*42–79 НП 0505020000.
Корнелий Федорович Шацилло
1905-й год
Утверждено к печати
редколлегией серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор издательства Н. В. Шевелева
Художник М. М. Бабенков
Художественный редактор Н. А. Фильчагина
Технический редактор Т. Д. Панасюк
Корректоры Р. С. Алимова, Е. В. Шевченко
ИБ № 15312
Сдано в набор 01.12.79. Подписано к печати 05 06.80. Т-05295. Формат 84x108 1/32. Бумага типографская № 1. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Усл. печ. л. 10,08. Уч. изд. л. 10,5. Тираж: 50 000 экз. Тип. зак. № 2.
Цена 70 к.
Издательство «Наука»
117864 ГСП-7, Москва, В-485, Профсоюзная ул… 90
4-я типография издательства «Наука»
630077, Новосибирск, 77, Станиславского, 25
…………………..
Skaning, Djvuing Lykas
FB2 — mefysto, 2024
notes
Примечания
1
В среднем по Европейской России менее 90 % заработной платы выдавалось деньгами, а оставшиеся 10–12 % выдавались «натурой». См.: Семанов С. //. Указ, соч., с. 65.
2
Подчеркнуто в тексте — Примечание оцифровщика.
3
Демонстрацию в Варшаве возглавил Ф. Э. Дзержинский, в ней приняло участие более 20 тыс. человек.
comments
Комментарии
1
Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т. М.; Л., 1960, т. 3, с. 350.
2
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 9–10.
3
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 55.
4
Там же, т. 20, с. 174.
5
Там же, т. 3, с. 490.
6
Там же, с. 498–499.
7
Там же, с. 505–506.
8
Там же, с. 601.
9
Там же, т. 20, с. 177.
10
Там же, т. 12, с. 249.
11
Там же, т. 16, с. 215.
12
Там же, с. 417.
13
Там же, т. 26, с. 318.
14
Там же, с. 218.
15
Там же, с. 219.
16
Там же, т. 21, с. 172.
17
Там же, т. 9, с. 130.
18
ИРЛИ, ф. 334, on. 1, д. 651, л. 34.
19
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 54.
20
Там же, с. 94.
21
Там же, т. 41, с. 56.
22
Там же, т. 11, с. 262.
23
Там же, т. 10, с. 294.
24
Семанов С. //. Петербургские рабочие накануне первой русской революции. Л., 1966, с. 60, 61, 86.
25
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 185.
26
Там же, т. 19, с. 422.
27
Там же, т. 4, с. 431.
28
Лев Толстой и голод: Сб. статей. Н. Новгород, 1912, с. 95.
29
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 251.
30
Там же, т. 9, с. 251.
31
Цит. по ст.: Гулиев А. Н. Всеобщая стачка в Баку в июле 1903 г. — В кн.: Славные страницы борьбы и побед. Баку, 1965, с. 97.
32
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 251.
33
Там же, т. 7, с. 195–196.
34
Там же, т. 26, с. 219.
35
Там же, т. 9, с. 331.
36
Там же, т. 7, с. 37.
37
Цит. по ст.: Корелин А. П. Крах идеологии полицейского социализма в царской России. — Исторические записки, т. 92, с. 138–139.
38
История рабочих Ленинграда. Л., 1972, с. 261.
39
Начало первой русской революции: Документы и материалы. М., 1955, с. 9.
40
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 115.
41
Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 2, с. 291.
42
Ленин В. В. Полн. собр. соч., т. 8, с. 183–184.
43
Там же, т. 9, с. 135–136.
44
Бакинская стачка 1904 года: Сборник документов. М., 1940,
45
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 159.
46
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 126.
47
Правительственный вестник, 1904, 14 дек.
48
Там же.
49
ЦГАДА, ф. 1287, oп. 1. д. 5064. л. 22.
50
Начало первой русской революции… с. 3.
51
Там же.
52
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 220.
53
Петербургские большевики в период подъема первой русской революции. 1905–1907 гг. Л., 1955, с 142–143.
54
Цит. по ст.: Смолин И. С. 9 января 1905 года в Петербурге. — Докл. и сообщ. Ин-та истории АН СССР. М., 1955, вып. 6, с. 39.
55
Трудно сказать, действовал ли Гапон по прямому заданию царской охранки, или прожженный демагог и платный агент стал на какое-то время неуправляем и возомнил себя «настоящим» вождем. В пользу первого предположения говорит ряд фактов, в том числе и хранящиеся в архиве воспоминания активного деятеля «Союза освобождения» В. В. Хижнякова. Он рассказывает, как группа «освобожденцев» 6 января встретилась в одном из отделений гапоновского общества с «самим батюшкой». Гапон произвел па них впечатление двурушника. Выступая перед рабочими, он говорил одно, а встретившись тут же с интеллигентами-«освобожденцами», — другое. В частности, в разговоре с последними он не исключал возможности, что «будут стрелять» (ЦГИА, ф. 1093, on. 1, д. 235, л. 2–5). И, несмотря на это, Гапон продолжал призывать рабочих идти с женами и детьми под солдатские пули!
56
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 224.
57
Начало первой русской революции. М, с. 106.
58
Там же, с. 9.
59
Вперед, 1905, 1 февр.
60
Ленин В. П. Полн. собр. соч., т. 9, с. 176.
61
Начало первой русской революции…, с. 15.
62
Цит. по кн.: Панкратова А. N. Первая русская революция 1905–1907 гг. М., 1951, с. 61.
63
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т 9, с. 215.
64
Петербургские большевики в период подъема первой русской революции…, с. 150–151.
65
Там же, с. 152.
66
Витте С. Ю. Указ, соч., т. 2, с. 342.
67
Ерман Л. К. Интеллигенция в первой русской революции. М, 1966, с. 46.
68
Горький М. Собр. соч.: В 18-ти т. М., 1963, т. 18, с. 233.
69
Первая русская…: Сборник воспоминаний активных участников революции. М., 1975, с. 12–13.
70
Начало первой русской революции… с. 28–29.
71
Там же, с. 31.
72
Там же, с. 108.
73
Там же, с. 55.
74
Начало первой русской революции… с. 103.
75
Там же, с. 96–97.
76
Горький М. Собр. соч.: В 18-ти т., т. 18, с. 397–399.
77
Первая русская…, с. 19.
78
Начало первой русской революции… с. 94–95.
79
Цит. по: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 200.
80
Там же, с. 261.
81
Начало первой русской революции… с. 85.
82
Там же, с. 76, 77.
83
Петербургские большевики в период подъема…, с. 160–162.
84
Там же, с. 163.
85
Начало первой русской революции… с. 132.
86
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 34.
87
Начало первой русской революции… с. 163–164.
88
Там же, с. 134–135.
89
Там же, с. 230–231.
90
Там же, с. 683.
91
Там же, с. 683.
92
Там же, с. 704.
93
Там же, с. 321.
94
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 249.
95
Там же, т. 7, с. 251.
96
Там же, т. 9, с. 278.
97
Ворошилов К. Е. Революционная буря. — В кн.: Первая русская… с. 42–43.
98
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 313.
99
Начало первой русской революции…, с. 501.
100
Там же, с. 502.
101
Там же, с. 503.
102
Там же, с. 499.
103
Там же, с. 537.
104
Там же, с. 541–542.
105
Цит. по: Невский В. И. Рабочее движение в январские дни 1905 г. М., 1930, с. 174.
106
Ленин В. Н. Полн. собр. соч., т. 10, с. 191.
107
Там же, т. 30, с. 310.
108
Цит. по кн.: Кириллов В. С. Большевики во главе массовых политических стачек в первой русской революции (1905–1907). М., 1976, с. 55.
109
Витте С. Ю. Указ, соч., т. 2, с. 350.
110
Начало первой русской революции. с. 163–166.
111
Там же, с. 165.
112
Цит. по кн.: Петербургские большевики в период первой русской революции. 1905–1907 гг. Л., 1956, с. 80.
113
Шустер У. А. Петербургские рабочие в 1905–1907 гг. Л., 1976, с. 103.
114
Спутник избирателя на 1906 г. СПб., 1906, с. 239–240.
115
Цит. по кн.: Черменский Е. Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970, с. 58.
116
Спутник избирателя на 1906 г., с. 241.
117
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 149.
118
Там же, т. 10, с. 44.
119
Там же, с. 44–52.
120
Там же, с. 51–52.
121
Там же, т. 11, с. 87.
122
Там же, с. 151.
123
Цит. по ст.: Шаховской Д. И. Союз освобождение. — В кн.: Зарницы. СПб., 1909, вып. 2, с. 152.
124
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 261–262.
125
Там же, с. 264.
126
Там же, с. 199.
127
ЦПА НМЛ, ф. 279, oп. 1, карт. 9, п. 20, л. 24.
128
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 249.
129
Там же, т. 30, с. 311.
130
Там же, т. 9, с. 220.
131
Там же, т. 30, с. 311.
132
Там же, т. 9, с. 252.
133
Там же, т. 30, с. 314.
134
См.: История КПСС. М, 1966, т. 2, с. 29.
135
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 264–265.
136
Цит. по кн.: История КПСС, т. 2, с. 34.
137
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 218.
138
Цит. по кн.: История КПСС, т. 2, с. 35.
139
Третий съезд РСДРП. Апрель — май 1905 года: Протоколы. М., 1959, с. 679.
140
Лядов М. Н. Из жизни партии в 1903–1907 годах. М., 1955, с. 81.
141
Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. М., 1962, т. 2, с. 202.
142
Третий съезд РСДРП… Протоколы, с. 456.
143
Там же, с. 455.
144
Пясковский А. В. Революция 1905–1907 гг. в России. М., 1966, с. 80.
145
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 298.
146
Там же, т. 11, с. 18.
147
Там же, с. 39.
148
Там же, т. 15. с. 242–243.
149
Там же, т. 11, с. 90.
150
Там же, с. 222.
151
Третий съезд РСДРП… Протоколы, с. 450.
152
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 44.
153
Третий съезд РСДРП… Протоколы, с. 451–452.
154
Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. М., 1957, с. 92.
155
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 257.
156
Там же, т. 9, с. 203–204.
157
Там же, с. 204.
158
Там же, т. 11, с. 365.
159
Там же, т. 12, с. 57.
160
Там же, т. 14, с. 162.
161
Там же, с. 8.
162
Там же, т. 10, с. 117.
163
Цит. по кн.: Сенчакова Л. Т. Боевая рать революции: Очерк о боевых организациях РСДРП и рабочих дружинах 1905–1907 гг. М., 1975, с. 21.
164
Буренин И. Е. Деятельность боевой технической группы ЦК РСДРП по подготовке вооруженного восстания. — В кн.: Революция 1905–1907 годов: Документы и материалы. М., 1975, с. 227–228.
165
Сенчакова Л. Т. Указ, соч., с. 32.
166
Крупская П. К. Воспоминания о Ленине, с. 90.
167
Цит. по кн.: Сенчакова Л. Г. Указ, соч., с. 37.
168
Там же.
169
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 203.
170
Цит по; Сенчакова Л. Т. Указ, соч., с. 73.
171
Гуляев И. А. Боевые дружины большевиков. Л., 1935, с. 45.
172
Высший подъем революции 1905–1907 гг.: Вооруженные восстания. М.: Л., 1955, я. 3, кн. 2, с. 1035.
173
Буренин Н. Е. Указ, соч., с. 227.
174
Крупская В. К. Ленин в Петербурге в 1905–1906 гг. — Борьба классов, 1935, № 7/8, с. 97.
175
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 340.
176
Там же, т. 11, с. 340.
177
Виноградов М. П. Боевая дружина трамвайщиков. — В кн.: На баррикадах: Из воспоминаний участников московского Декабрьского вооруженного восстания 1905 г. М., 1955, с. 56–57.
178
Сормово на баррикадах 1905 года. Горький, 1955, с. 105.
179
Ворошилов К. Е. Рассказы о жизни: Воспоминания. М., 1968, кн. 1, с. 198.
180
Кадомцев Э. С. Воспоминания о молодости. М., 1937, с. 38.
181
Начало первой русской революции… с. 505.
182
Большевики во главе первой русской революции 1905–1907 годов. М., 1955, с. 201.
183
Кириллов В. С. Большевики во главе массовых политических стачек в первой русской революции (1905–1907). М., 1976, с. 106.
184
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10. с. 81–82, 83–84.
185
Революционное движение в России весной и летом 1905 года. Апрель — сентябрь. М., 1957, ч. 1, с. 47.
186
Революционное движение в России…, ч. 1. с. 49.
187
Бовыкин В. Н. Революция 1905–1907 гг. М., 1965, с. 38–39.
188
Цит. по кн.: Галкин В. А. Иваново-Вознесенские большевики в период первой русской революции. Иваново. 1952, с. 42.
189
Там же, с. 55.
190
Цит. по кн.: Очерки истории Ивановской организации КПСС. Иваново, 1963, я. 1, с. 126.
191
Демочкин И. Я. Советы 1905 года — органы революционной власти. М., 1963, с. 53–54.
192
Очерки история Ивановской организации КПСС, с. 145.
193
Революционное движение в России…, ч. 1, с. 467.
194
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 310.
195
Цит. по кн.: Галкин В. А. Указ, соч., с. 82.
196
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 313.
197
Хренов И. А. Лодзинское восстание. М., 1958, с. 109.
198
Там же, с. 126.
199
Там же, с. 132.
200
Там же, с. 135.
201
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 310–311.
202
Там же, с. 311–312.
203
Там же, т. 20, с. 20.
204
ОПИ ГИМ, ф. 31, д. 142, л. 243.
205
Там же.
206
Там же, л. 244.
207
Дубровский С. М. Крестьянское движение в революции 1905–1907 гг. М., 1956, с. 47.
208
Начало первой русской революции…, с. 632.
209
Цит. по кн.: Тропин И. В. Борьба большевиков за руководство крестьянским движением в 1905 г. М., 1970, с. 75–76.
210
Цит. по: Дубровский С. N. Указ, соч., с. 49.
211
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 49.
212
Цит. по кн.: Тропин И. В. Указ, соч., с. 82.
213
Цит. по ст.: Хачапуридзе Г. В. Революция 1905–1907 гг. в Грузии. — В кн.: Революция 1905–1907 гг. в национальных районах России. М., 1955, с. 497.
214
Вперед, 1905, 12 апр.(30 марта).
215
Третий съезд РСДРП… Протоколы, с. 457–458.
216
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 334.
217
Тропин В. Я. Указ, соч., с. 58.
218
Революционное движение в России…, ч. 1, с. 380–381.
219
Тропин В. И. Указ, соч., с. 48–49.
220
Спутник избирателя на 1906 год, с 240.
221
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 372.
222
Там же, т. 12, с. 112.
223
Там же, т. 10, с. 336.
224
Связи с солдатской массой РСДРП установила задолго до революции 1905 г. С начала XX в. социал-демократы вели работу в армии и па флоте, создавали здесь свои организации, проводили среди солдат и матросов социалистическую агитацию. Этим успешно занималась еще в 1901 г ленинская «Искра» и ряд комитетов РСДРП. В конце 1902 г. была создана специальная Военно революционная группа. В 1903 г. агитацией и пропагандой среди солдат занимались социал-демократические комитеты п группы уже пе менее чем в 27 городах России. Русско-японская войпа активизировала социалистическую и антивоенную пропаганду в солдатских массах и среди мобилизуемых запасных. В этом году социал-демократические организации выпустили 209 листовок, направленных против войны, и, кроме того, 163 листовки, адресованные непосредственно запасным, новобранцам и солдатам. Работу в войсках вели в это время 11 организации РСДРП, а также мелкобуржуазные революционные партии (эсеров). Вспоминая о кануне революции, один из активных ее участников матрос-потемкинец И. А. Лычев писал: «Собрания матросов становились все многочисленнее, росло число сторонников РСДРП среди матросов экипажей п всех кораблей Черноморской эскадры. Вскоре встал ужо вопрос об организации комитета из представителей с кораблей и экипажей, который объединил бы деятельность всех групп. Так возник в 1904 году первый комитет представителей партийных групп, который матросы окрестили «матросской централкой»… «Матросская централка» держала связь с Севастопольским комитетом РСДРП и непосредственно с Крымским союзом РСДРП» (Лычев И. А. Восстание на броненосце «Потемкин». — В кн: Первая русская…, с. 98–99).
225
Найда С. Ф. Революционное движение в царском флоте. М.; Л., 1948, с. 116.
226
Пролетарий, 1905, 29(16) апр.
227
Цит. по кн.: Лычев И. А. Указ. соч., с. 110.
228
Цит. по кн.: Найда С. Ф. Указ, соч., с. 120.
229
Васильев-Южин М. Н. По поручению Ленина. — В кн.: Революция 1905–1907 годов: Документы и материалы М., 1975, с. 242–243.
230
Гаврилов Б. И. Восстание на «Георгии Победоносце». — Вопр. истории, 1975, № 6, с. 128.
231
Шацилло К. Ф. Россия перед первой мировой войной М., 1974, с. 19.
232
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 337.
233
Там же, т. 11, с. 149.
234
Опасаясь излишней, с точки зрения либеральных лидеров, радикализации созданных но их же инициативе в конце 1904— начале 1905 г. профессионально-политических союзов и стремясь укрепить спои контроль и руководство, лидеры «Союза освобождения» пришли к выводу о необходимости создать координирующий орган — «Союз союзов». 8–9 мая 1905 г. в Москве собрался первый съезд «Союза союзов», на который прибыли 60 представителей от 14 союзов. Через две педели, данные па обсужден не программы действий и Устава, решено было созвать второй, учредительный, съезд. Он состоялся 24–26 мая, и на пего прибыли представители уже 16 союзов. Во главе избранного им Центрального бюро — новой организации — встал будущий вождь кадетской партии П. Н. Милюков.
235
Цит. по ст.: Белоконский И. П. К истории земского движения в России. — В кн.: Наша страна, СПб., 1907, № 1, с. 75.
236
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 291–297.
237
История СССР. М., 1968, т. 6, с. 127.
238
Цит. по кн.: Ленин В. И. Полн. собр. соч, т. 11, с. 154.
239
Цит. по кн.: Белоконский И. П. Указ, соч., с. 89.
240
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 156.
241
Там же. с. 274.
242
Там же, с. 275.
243
Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 года. М., 1955, ч. 1, с. 8.
244
Государственная дума в России в документах и материалах. М., 1957, с. 30.
245
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11. с. 166.
246
Всероссийская политическая стачка…, ч. 1. с. 9.
247
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. И, с. 345.
248
Всероссийская политическая стачка…, ч. 1, с. 10–13.
249
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 170.
250
Всероссийская политическая стачка…, ч. 1, с. 11.
251
Там же, с. 12.
252
Там же, с. 13.
253
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 317.
254
Там же, т. 34, с. 387, 278.
255
Там же, т. 16, с. 32.
256
Революция 1905–1907 годов…, с. 185–186.
257
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 345.
258
Там же, т. 30, с. 321.
259
Всероссийская политическая стачка…, ч. 1. с. 28.
260
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 2.
261
Пушкарева И. М. Железнодорожники России в буржуазно-демократических революциях. М., 1975, с. 148.
262
См.: Пушкарева И. М. Октябрьская Всероссийская политическая стачка. — В кн.: Революция 1905–1907 гг. в России, с. 148–151.
263
Цит. по кн.: Кириллов В. С. Указ. соч., с. 182–183.
264
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 2.
265
Кириллов В. С. Указ. соч., с. 181.
266
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 1.
267
Всероссийская политическая стачка… ч. 1, с. 354.
268
Витте С. Ю. Указ. соч., т. 3, с. 41.
269
Там же. с. 37–38.
270
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 3–4.
271
Витте С. Ю. Указ. соч., т. 3, с. 25.
272
Там же, с. 91.
273
Там же, с. 41.
274
Государственная дума в России… с. 92.
275
Там же, с. 92, 93.
276
Там же, с. 90–91.
277
Цит. по кн.: Революция 1905–1907 гг. в России, с. 161.
278
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 27.
279
Парвус А. Россия и революция. СПб., 1906, с. 234.
280
Цит. по кн.: Черменский Е. Д. Указ соч., с. 152.
281
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 102–103.
282
Тютюкин С. В. Оппозиция его величества. — В кн.: В. И. Ленин о социальной структуре и политическом строе капиталистической России. М., 1970, с. 194.
283
ЦГИА, ф. 1622, on. 1, д. 423, л. 2.
284
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 232.
285
Там же, с. 233.
286
Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т., т. 2, с. 175.
287
Цит. по ст.: Шацилло К. Ф. Первый день «свободы» в Петербурге. — В кн.: Археографический ежегодник за 1975 год. М., 1976, с. 274.
288
Революция 1905–1907 гг. в Россия, с. 165.
289
Витте С. Ю. Указ. соч., т. 3, с. 43.
290
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 360.
291
См.: Муравьев А. М. Первые раскаты великой бури. Л., 1975, с. 20.
292
Бобровская Ц. С. Похороны Н. Э. Баумана. — В кн.: Революция 1905–1907 годов: Документы и материалы, с. 256.
293
Всероссийская политическая стачка…, ч. 1, с. 472.
294
Кораблев Ю. И. Революционные восстания на Балтике в 1905–1906 гг. Л., 1956, с. 23.
295
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 111.
296
Коцюбинский М. Fata morgana. М., 1954, с. 66–67.
297
Тропин В. И. Указ. соч., с. 115.
298
Там же, с. 112.
299
Ленин В. И. Полн. собр. соч, т. 30, с. 322.
300
Революция 1905–1907 гг. в России…, с. 199.
301
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12. с. 97.
302
Цит. по кн.: Тропин В. И, Указ. соч., с. 126.
303
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 299.
304
Там же, т. 13, с. 320–321.
305
Демочкин Н. Н. Указ. соч., с. 80.
306
Очерки истории Ленинградской организации КПСС. Л., 1962, ч. 1, с. 173–174.
307
См.: История КПСС, т. 2, с. 104.
308
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 61.
309
Эссен М. М. Встречи с В. И. Лениным. — В кн.: Первая русская…, с. 143–144.
310
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 318–319.
311
Там же, т. 30, с. 322.
312
Там же, т. 47, с. 100.
313
Там же, т. 12, с. 106.
314
Цит. по кн.: Бовыкин В. В. Указ. соч., с. 57–58.
315
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. И, с. 339–340.
316
Революция 1905–1907 гг. в России…, с. 233.
317
История КПСС, т. 2, с. 127.
318
Очерки истории Ленинградской организации КПСС, ч. 1, с. 198–199.
319
Васильев-Южин М. И. Московский Совет рабочих депутатов в 1905 году и подготовка им вооруженного восстания. М., 1925, с. 68.
320
Вперед, 1905, 4 дек.
321
Цит. по кн.: Бовыкин В. И. Указ. соч., с. 61.
322
Декабрьское восстание в Москве 1905 г. М., 1919, с. 23.
323
Васильев-Южин М. И. В огне первой революции. М., 1955, с. 107.
324
Цит. по кн.: Бовыкин В. И. Указ. соч., с. 62.
325
История КПСС, т. 2, с. 138.
326
Цит. по кн.: Высший подъем революции…, ч. 1, с. 648.
327
Там же, с. 656–657.
328
Цит. по кн.: Бовыкин В. И. Указ. соч., с. 62–63.
329
Горький М. Собр. соч.: В 30-ти т. М., 1954, т. 28, с. 397–399.
330
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 13, с. 372–373.
331
Там же, с. 369–370.
332
Там же, т. 19, с. 369.
333
Горький М. Собр. соч.: В 30-ти т., т. 28, с. 399–401.
334
Революция 1905–1907 гг. в России…, с. 251.
335
Цит. по: Высший подъем революции… ч. 1, с. 665.
336
Там же, с. 666.
337
Цит. по кн.: Яковлев Я. Я. Вооруженные восстания в декабре 1905 года. М., 1957, с. 179.
338
Высший подъем революции…, ч. 1, с. 667.
339
Там же, с. 667–677.
340
Там же, с. 676–677.
341
История КПСС, т. 2, с. 144.
342
Ярославский Ем. Таммерсфорсская конференция большевиков 1905 года. М., 1940, с. 32.
343
Цит. по кн.: Бовыкин В. И. Указ. соч., с. 70.
344
История КПСС, т. 2, с. 145.
345
Там же, с. 146.
346
Высший подъем революции…, ч. 1, с. 688–689.
347
Там же, ч. 3, кн. 1, с. 105.
348
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 386–387.
349
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 101–102.
350
Там же, т. 17, с. 342.
351
Там же, т. 38, с. 306.
352
Люксембург Р. Речи. М.; Л., 1929, с. 27–28.
Последние комментарии
5 часов 17 минут назад
10 часов 20 минут назад
18 часов 9 минут назад
20 часов 40 минут назад
20 часов 48 минут назад
2 дней 8 часов назад