Художник моего тела (ЛП) [Пэппер Винтерс] (fb2) читать онлайн

Пэппер Винтерс Художник моего тела Серия: Дилогия «Мастера обмана» #1 (одни герои)

Переводчик: (Пролог-34-ая глава) Анастасия П., (с 35-ой) Татьяна С.

Редактор: (Пролог-34-ая глава) Виктория К., (с 35-ой) Екатерина Л.

Вычитка: Екатерина Л.

Обложка: Виктория К.

Переведено для группы: vk.com/bookhours    t.me/bookhours_world

ПЛЕЙЛИСТ

Imagine Dragons – Birds

Imagine Dragons - Natural

King & Country – Amen

Zac Efron  & Zendaya – Rewrite the Stars

Flora Cash – You’re Somebody Else

One Republic – Rescue Me

The Chainsmokers – Call You Mine

Calum Scott & Leona Lewis – You Are The Reason

Pink – What About Us

Lewis Capaldi – Someone You Loved

Lewis Capaldi – Bruises

Depeche Mode – Enjoy The Silence

Halsey – Nightmare

ПРОЛОГ

Гил

– Наши дни –

Она все испортила.

Хотя должна была слушать мои предупреждения, видеть мои угрозы, читать между жестких строк, которые я ей говорил.

А я делал все, что мог, чтобы быть ублюдком.

Был ненавистным, бессердечным и порочным в своем отрицании всего, что существовало между нами.

Но она не ушла.

Лишь игнорировала мои приказы, как идиотка.

Верила, что может помочь мне.

Добровольно отдала мне свое сердце, которое я разбил, когда мы были еще детьми.

И как тогда... было уже слишком поздно.

Слишком поздно, потому что то, чего она не знала, могло убить ее.

Не эмоционально. Не гипотетически. А убить... хладнокровно.

А теперь она знала слишком много.

Целуешь меня?

Любишь меня?

Теперь умри за меня.

Мне жаль...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гил

– Прошлое –

Я был влюблен в нее почти два года, прежде чем судьба решила, что я достаточно долго ждал, и привела в движение то, что мне хотелось бы исправить.

Олин Мосс.

Немного странная, слегка упрямая, удивительно милая девушка, которая сидела в двух рядах передо мной в классе.

Почти каждый день я падал на свое место измученный и голодный. И боролся за то, чтобы не заснуть и учиться, надеясь получить хорошие оценки, чтобы заслужить эту работу, но в основном, чтобы держаться подальше от кабинета директора и не прятаться дома.

Я изо всех сил старался не обращать на нее внимания.

Не позволял ей отвлекать меня своим нежным смехом и раздражающей способностью заставлять мое сердце биться сильнее из-за одной ее улыбки. У меня не было времени интересоваться девушками — не было желания ни с кем сближаться.

Моя жизнь была связана с выживанием, а не с развлечениями.

Я не был похож на своих сокурсников.

Не был похож на нее.

Девушка не выглядела ни голодной, ни усталой.

Она не выглядела рассерженной на жизнь или лишенной элементарных основ существования.

Ее глаза, цвета ореха, были умными. А ее популярность впечатляла. Ее принятие как хороших, так и плохих дней — урок, который мне, наверное, стоило усвоить. Тем не менее, я был близок только с паршивыми, темными днями, которые делали все остальное таким же удручающим.

Пока Олин тусовалась со своими друзьями и ела упакованные ланчи на площадке, я делал все возможное, чтобы как-то прожить еще один день.

Еды дома не было вообще. Однажды я понял, что если вызовусь помогать в столовой во время перерыва, то у меня будет больше возможностей, чтобы украсть достаточно еды. И набить свой желудок до краев, зная, что до следующего приема пищи еще двадцать четыре часа.

Когда звенел последний звонок, я не рвался на свободу, как другие. А еле волочил ноги и крался по переулкам в район, куда Олин Мосс точно бы не сунулась.

Там я делал все, что мог, чтобы забыть о заплесневелых стенах, пустых шкафах и пьянице, живущем дальше по коридору. Использовал беруши, чтобы блокировать ругань, и выполнял домашние задания, чтобы игнорировать постоянный поток обдолбанных гостей.

Я обычно засыпал лицом, уткнувшись в учебник и укрывшись моими грязными одеялами, чтобы защититься от ночного холода.

На следующее утро все повторялось. Сначала умыться, потом выскочить из дома до того, как они проснутся, побрызгать дезодорантом на грязную одежду, в которой я спал, и рухнуть на стул через два ряда от Олин Мосс, пахнущей, как блинчик с кленовым сиропом.

В течение двух лет наши миры соприкасались, но никогда не пересекались.

До того самого рокового дня.

День, который должен был стать лучшим днем в моей жизни, но каким-то образом стал катализатором самого худшего.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Олин

– Наши дни –

― Привет? ― Мой голос эхом прозвучал в большом промышленном помещении, пока я нерешительно шла в красных туфлях по обнаженному, забрызганному краской бетону. ― Есть здесь кто-нибудь?

Два часа дня.

Я пришла на собеседование вовремя, но казалось, что была единственной.

Склад номер двадцать пять зевнул в приветствии. Красочное граффити на внешней стороне из красного кирпича, массивная роликовая дверь с ржавыми цепями и искусно расписанная табличка с названием «Совершенная ложь».

Я определенно была в нужном месте.

Среда, два часа дня.

Подтверждение по электронной почте совпадало с календарем.

Так... где был художник по телу, который должен был проводить мое собеседование? Где были другие кандидаты? Я прошла через небольшой проход рядом с большой роликовой дверью, не могла же перепутать вход?

Пары краски плавали в воздухе вместе с парафиновыми парами. Скипидар, масло, акрил и папирус ― все это добавлено в рецепт.

Мои пальцы чесались проверить телефон в сороковой раз. Чтобы трижды, четырежды перепроверить адрес.

Стоп.

Договор был на сегодня.

С высоко поднятым подбородком и бешено колотящимся сердцем я решительно зашагала вперед на своих красных цокающих каблуках. Мое приемлемое для собеседования черное платье нежно скользило по моей коже, когда я поправила свою маленькую сумку с резюме на плече.

― Ау? Я здесь на двухчасовую встречу с…

Услышав мужской стон, сопровождаемый проклятием, я повернула голову к мрачным теням в углу. Послышалось шарканье, что-то металлическое звякнуло о бетон, еще одно ругательство в гневе. Мурашки пробежали по моим рукам.

― Эм, привет? Я... э, пришла на собеседование? ― Я осторожно шагнула на шум.

Еще одно проклятие, за которым последовал громкий удар.

― Я услышал тебя с первого раза. ― Из темноты появился человек.

Мужчина с лохматыми темными волосами, слегка заметной щетиной на лице и глазами такого темного зеленого цвета, что их почти не было видно, но на самом деле были хорошо отточенным оружием.

Мужчина, у которого по виску текла кровь, хромал и держался за плечо так, словно его нужно было вправить.

— Извините, я не знала, что... ― Я сглотнула, когда в памяти всплыло что-то о чем-то очень далеком.

Нет.

Этого не может быть...

Узнавание ударило в меня так же сильно, как и в него.

Я споткнулась под тяжестью осознания.

Просто невероятно.

― Гил? О, боже мой. Гил!

Он стал старше. Темнее. Более великолепным, чем когда-либо. Я боролась с каждым своим инстинктом, чтобы не кинуться к нему.

Я изо всех сил старалась не схватить его, не поцеловать, не встряхнуть, не дать пощечину.

Порыв ветра пронесся по складу, как будто проснулись ветра судьбы, почувствовавшие остатки того, что связывало нас вместе когда-то, и радостно захлопали в ладоши, говоря: «Да, это будет весело. Давайте-ка снова соединим этих двоих».

― Олин? Блядь... это ты. ― Его взгляд прошелся по мне так же жадно, как мой по нему.

Время словно остановилось. Перевернулось вспять. Это отбросило нас назад в прошлое, когда этот мальчик держал мое сердце, а я захватила его. И мы знали, что всегда будем вместе.

Вместе.

Но нас больше нет.

Я с трудом поплелась к нему, отчаянно желая быть ближе, несмотря на все еще такую сильную боль.

― Я не могу в это поверить. Что ты здесь делаешь?

― Что я здесь делаю? Что здесь делаешь ты? ― Он споткнулся, делая шаг в моем направлении. Лицо мужчины было покрыто морщинами, которых не было в его юности, а тело ― сплошные мускулы, таящие угрозу. Так же быстро, как направился ко мне, он остановился, словно его дернули за веревку. Его лицо вытянулось. Шок при виде меня превратился в равнодушие.

Я не понимала, как он мог так сильно измениться за несколько коротких секунд.

Мурашки побежали по коже, когда холод, словно плащ, окутал мои плечи.

― Я вернулась в Бирмингем два года назад. Я... — Я замолчала не в силах поделиться секретами, которые скрывались за этим заявлением.

Гил закрыл глаза, отгораживаясь от меня, как будто боролся с чем-то глубоко внутри себя. Он намеренно сделал шаг назад, задрав подбородок, а холодность превратилось в лед.

Тишина, которая преследовала нас в нашем недолгом романе, вернулась, густая и тяжелая.

Мою спину начало покалывать. Во рту пересохло.

Слишком большая дистанция существовала между нами, и она только увеличивалась от воспоминаний о том, как все закончилось, почему мы теперь чужие и как много горя осталось позади.

Вместе с тишиной появились тени, ползущие по лицу Гила, скрывающие любые оставшиеся признаки его шока и благодарности при виде меня. Удар за ударом сердца он прятал все признаки того, что мой визит был желанным.

Я боролась с собой, не зная, что сказать.

В его взгляде больше не было счастья, только болезненная пустота и подозрение.

― Как ты меня нашла? ― Гил не дал мне возможности ответить. ― Ты не можешь быть здесь, Олин. Тебе нужно уйти. Я не хочу, чтобы ты находилась рядом со мной.

Что?

Ледяной водопад хлынул вниз по моему позвоночнику.

― Я... о чем ты говоришь?

― Я же только что сказал. Тебе нужно уйти. Просто повернись и выйди тем же путем, что и вошла. ― Он прищурил свои глаза, готовый наорать на меня, запугать и отнять не только мой шанс на работу, но и разрушить любую надежду на завершение прошлого. ― Тебе здесь не рады.

Его слова были как кинжалы, но голос дрожал от ужаса. У меня екнуло сердце.

― Что ты имеешь в виду?

― Ты глухая? ― Гил покачал головой, его тело вибрировало от гнева, такого жестокого и внезапно появившегося, что это казалось наигранным. ― Какого черта ты здесь делаешь, а? С чего ты взяла, что я захочу тебя здесь видеть? ― Его взгляд скользнул за мою спину, остановившись на двери, как будто что-то злое вошло прямо через нее. ― Черт возьми, у меня нет на это времени.

― Время для чего?

― Тебя!

Я отшатнулась назад как раз в тот момент, когда он начал заваливаться в сторону, вздрогнув и вдохнув сквозь стиснутые зубы.

― Блядь.

― Гил! ― Мое беспокойство пересилило эмоциональную агонию. Я подлетела к нему, следуя старым привычкам заботиться о нем, защищать его, готовая быть всем, что ему нужно, потому что так всегда было между нами.

Партнеры.

Клятва, что мы всегда, всегда будем заботиться друг о друге.

― Ты в порядке? ― Мне удалось дотронуться до его плеча всего один раз. Одно касание, прежде чем он отшатнулся, как будто я причинила ему боль больше, чем кто-либо другой. Гил проглотил стон, зажмурился, задрожал от боли, которая, как я знала, не имела никакого отношения к его физическим травмам, но все это было связано с нами.

Мы.

Нас больше нет.

Помнишь?

― Не прикасайся ко мне, ― прорычал он.

― Но ты ранен.

― Я в порядке.

― Это не так. Позволь мне помочь…

― Блядь, Олин. ― Он наклонил голову, не в силах смотреть на меня. Не в силах бороться с тягой, которая все еще гудела между нами. ― Мне нужно, чтобы ты ушла. Я не могу... Я не могу этого сделать.

Мое сердце рухнуло на пол.

Он казался измученным.

Боже.

И сконфуженным.

― Скажи мне, кто сделал это с тобой.

Он холодно рассмеялся.

― Нет ничего такого, чего бы я не заслуживал.

Я снова потянулась к нему, мои пальцы покалывало от желания прикоснуться.

― Гил...

― Остановись. Просто... черт! ― Гил зарычал от ярости и попятился. Его густые ресницы обрамляли глаза, в глубине которых плескалась невыносимая боль. Синяя полоска краски смешалась с красной кровью на его щеке.

Выпрямив спину, спрятав любой затянувшийся признак слабости или исторической привязанности и скользнув раздраженным взглядом по помещению, Гил натянул маску равнодушия на лицо.

― Я не знаю, почему ты здесь, но тебе нужно идти. Не хочу, чтобы ты была здесь. Я вежливо попросил тебя уйти. ― Его тело напряглось, готовясь к жестокости. ― А вот и эта чертова дверь. Используй ее.

Гил всегда был загадкой. Одиночка в школе. Милый со мной. Пугающий меня.

Как бы он ни обращался со мной, я всегда ухаживала за его ранами.

Сегодняшний день ничем не отличался.

Расправив плечи, я сказала:

― Я не могу оставить тебя в таком состоянии.

― У тебя нет выбора. ― Наши взгляды встретились и переплелись.

Всего один взгляд, и все заслоны и стены, которые я построила вокруг себя, рухнули.

― Гил, я... где ты был? Я столько раз задавалась этим вопросом…

― Не надо. ― Он отвел взгляд, борясь с тем, что между нами возникала такая близость. Ощущение возвращения домой. Связь, которая отказывалась разрываться, сколько бы времени ни прошло.

― Я просто хочу понять. ― Я подошла ближе.

Он попятился, сумев подавить свои эмоции и уставившись на меня с тяжелым отвращением и неприязнью.

Ветер, ворвавшийся внутрь без приглашения, закружился вокруг моих ног и задрал юбку, словно ледяными пальцами. Я вздрогнула, отчасти от сквозняка, отчасти от мороза, который теперь исходил от него.

― Уходи. ― Он оскалил зубы. ― Сейчас же.

― Но... Я пришла на собеседование.

― Собеседование? ― Его брови взлетели вверх. ― Ты думаешь, я проведу с тобой собеседование? ― Смех был злым. Вынужденным и хрупким, жестоким и бессердечным. ― Ты зря потратила время. Здесь для тебя ничего нет.

Я поморщилась. Ничего не могла с собой поделать.

Гил был здесь.

Пока он здесь, у меня был миллион причин остаться.

Мы.

Нас больше нет.

Помнишь?!

―Я... я не знала, что это ты. ― Я сглотнула. ― Вакансия. Я не знала, что ты…

― А я не знал, что это ты. В противном случае предложение о собеседовании никогда бы не последовало. В твоем электронном адресе не было записано на твое имя.

― Я знаю. Не люблю афишировать свою личную информацию. Подожди... — Я покачала головой, изо всех сил стараясь, чтобы он продолжал говорить. Чем дольше тот говорил, тем сильнее его гнев разрушался. ― Как ты стал художником по телу? Я имею в виду, что ты был великолепен в искусстве в школе, но…

― Прекрати. ― Гил поморщился, облизывая губу, из которой сочилась кровь. Небольшая ранка распухала. ― Довольно, Олин. Все кончено.

― Почему ты решил, что все кончено? ― Я не сводила глаз с его рук, не в силах встретиться с ним взглядом. ― Почему ты решил, что все кончено больше семи лет назад? ― Мой вопрос сдавливал мне горло по пути наружу. Колючий и ядовитый. И это то, что мне хотелось спросить с тех пор, как он исчез.

― Остановись. ― Он с трудом вздохнул, проглатывая извинения, ответы, возможно, даже мольбы о прощении. Любые признаки сожаления о моем разбитом сердце остались скрытыми, когда его зеленые глаза стали смертельно черными. ― Уйди. Ты и так уже слишком долго здесь. Я хочу, чтобы ты ушла, слышишь?

Я отступила назад, мои ноги повиновались этой команде.

Я всегда смотрела на Гила снизу вверх. Всегда был крайне поражена. Всегда была безнадежно одурманена.

Гил думал, что я не замечала его до того дня в коридоре, но я замечала. И была ошеломлена тем, что он сидит позади меня. Тем, как он жевал карандаш, когда решал вопросы. Тем, как его руки превращали обычное в магию.

Я должна была догадаться, что он выберет искусство.

Кто-то с талантом, как у него, всегда будет признан.

Но, несмотря на его ярость, несмотря на мое желание убраться подальше от него, чтобы лелеять горячие слезы, неоспоримые вопросы крутились у меня в голове.

Столько лет прошло.

Такая долгая вечность.

Как мы перешли от подростков к этому? Как время украло наше счастливое будущее?

Глядя на него, ловя напряжение на его лице и тревожные морщинки в уголках глаз, я не видела более взрослой и мудрой версии мальчика, который заставил меня плакать. Лишь видела только так много ошибок и зияющую дыру вместо грудной клетки.

— Гил…

― Не надо, ― рявкнул он. ― Ты находишься на частной территории. Твое приглашение было отозвано. — Обойдя меня, мужчина направился к выходу.

― Когда-то мы были друзьями.

Он даже не взглянул на меня.

― Не обманывай себя. Мы никогда не были друзьями.

Он был прав.

Мы чувствовали друг друга на инстинктивном уровне. Нас тянуло друг к другу так, что это выходило за рамки нашего юношеского понимания. Наша связь превосходила мелкие споры или глупые недоразумения.

Между нами была связь.

Понимание.

Боль.

― Мы были не просто друзьями. Мы были больше. Гораздо больше.

― Мы были никем. — Гил отпустил поврежденный локоть и с шипением повернулся ко мне лицом. Его раны высасывали его силу, делая его диким. Его одолевала необходимость выгнать меня.

Я нахмурилась.

― Почему ты не можешь просто принять мою помощь? Тебе это явно нужно.

Его ноздри раздувались. На секунду в его глазах промелькнула огромная тоска. Он качнулся ко мне, чуть не поддавшись потребности, связывающей нас. Но потом покачал головой. Гил ущипнул себя за нос, словно боролся с нами.

С нами.

Нас больше нет.

ПОМНИШЬ?!

Я на цыпочках подошла ближе, мой голос был не громче шепота:

― Я просто... Мне нужно понять, Гил. Понимаю, что у меня больше нет шанса трудоустройства, но... ― я сглотнула, бормоча с силой, которой у меня не было, ― я рада за тебя. Действительно. Так рада, что ты делаешь, то, что любишь. Я видела твою страницу «Совершенной Лжи». И наблюдала за тобой в интернете. Эти видео на YouTube, где человек в капюшоне рисует обнаженные холсты... Я понятия не имела, что это ты. — Я благоговейно вздохнула. ― У тебя невероятный талант.

Он вздрогнул.

И долго молчал.

Я надеялась, что тот будет добр ко мне. теперь Гил знал, что мне не хотелось причинять ему вред. Возможно, прошло слишком много времени, чтобы мы могли вернуться к тому, чем мы были, но, возможно, у нас появился шанс на другой тип отношений.

Друзья.

Сотрудники.

Художник и холст.

Я была готова согласиться на что угодно, если это означало, что увижу его снова. Если бы у меня был хоть малейший шанс выяснить, почему он меня бросил.

Но, как и прежде, Гил отбросил правду и вместо этого принял гнев. Его голос снова стал хриплым от рычания.

― Это не имеет значения. — Гил поднял руку, указывая на выход. — Уходи. — Он бросил на меня свой взгляд, поймав в ловушку изумрудной насыщенности. ― Черт возьми, Олин. Пожалуйста, уходи.

Я сжала пальцы в кулаки.

Это было нечестно.

Я была бессильна против него, когда он умолял.

Я позволяла ему направлять нас, когда мы были моложе; была счастлива отдать ему контроль над ситуацией, потому что доверяла ему безукоризненно. И очень нравилась честь быть единственной, с кем он разговаривал. Только мне позволено было быть рядом с ним, знать его секреты, идти рядом с ним.

Но оказалось, что я больше не обладаю привилегиями.

Возможно, он заменил меня.

Может быть, Гил действительно не выносил меня.

Но вот он здесь.

С кровотечением.

Раненый.

И никаких признаков любовницы, которая могла бы ухаживать за ним.

Ему нужно было кого-то любить.

Ему нужен был кто-то, кто любил бы его.

Я попробовала в последний раз.

― Ты не должен быть один, Гил. Пожалуйста, позволь мне остаться.

Он сжал руки в кулаки, на этот раз не выказывая никаких признаков эмоциональной битвы.

― Поверь, мне лучше быть одному.

― Тебе нужна медицинская помощь.

― И тебе тоже понадобится, если не уйдешь.

Я печально вздохнула.

― Прибегать к угрозам не получится. Не в этот раз.

Его глаза вспыхнули воспоминанием. О том времени, когда он причинил мне физическую боль. О том времени, когда его слова могли остановить мое сердце.

Я приготовилась к вспышке гнева, но тень сожаления смягчила его черты. Он тяжело выдохнул, и наша битва перенеслась в гнетущее прошлое, где никто не победил.

― Не хочу с тобой спорить. Я могу сам заняться своими собственными ранами, а у тебя больше нет собеседования. Тебе не следовало приходить сюда.

Я кивнула, принимая мучительную правду. Видимо, мне никогда не выиграть, когда дело доходит до Гилберта Кларка. Я потеряла его давным-давно.

― Ладно, Гил

Его плечи опустились, как будто наша схватка лишила его последних сил. Он не поблагодарил меня. Я не думала, что у него хватит сил сделать что-то большее, чем вяло кивнуть.

Мои каблуки громко щелкнули, когда я повернулась и направилась к выходу.

Мою спину покалывало от животных инстинктов, предупреждая не отступать от охотника. Не показывать ему свою уязвимость, потому что это может привести к нападению. Но я уже прошла этот путь. И боролась за его любовь только для того, чтобы получить душевные шрамы в качестве награды.

Мне не хотелось уходить.

Это было похоже на поражение. Это оставило у меня неприятный привкус — слишком легко сдалась.

Конечно же, мне нужно попробовать еще раз? Я должна почтить прошлое и остаться, пока он не поговорит со мной.

Но когда я обернулась от двери и посмотрела назад, он прижимал одну руку к глазам, а другую сжал в кулак. Мгновение он выглядел сломленным. Но затем Гил опустил руку, а его глаза встретились с моими. Они прищурился от резкого нетерпения.

— Иди. И не возвращайся.

Мое сердце сбилось с ритма, как будто он ударил меня кулаком прямо в него.

Я запечатлела образ измученного, израненного тела художника.

Потом одарила его улыбкой, пронизанной старой, но неутихающей грустью.

— Прощай, Гил. ― Поцеловав на прощание свои мечты о сегодняшней работе, я переступила порог.

Гил был тем парнем, за которого я хотела выйти замуж.

Он принадлежал мне так же, как я принадлежала ему.

Но потом он превратился в чудовище... и никто не знал почему.

Я закрыла за нами дверь.

За нами.

Нас больше нет.

Я знаю.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Олин

– Наши дни –

Я в математике ― полный ноль.

Не может быть, что это все, что у меня осталось.

Неужели?

Я снова набрала цифры в калькуляторе телефона, подсчитывая свои ежедневные траты, сбережения и небольшую пачку денег из кошелька.

И поморщилась, когда нажала «равно», надеясь на гораздо более приятный результат, только чтобы получить тот же неприятный.

Четыреста девяносто семь фунтов на моем счету.

Я была без работы в течение двух месяцев и растягивала, как могла, те небольшие сбережения, которые у меня были. И подавала заявки на все подряд вакансии — официантки, работницы кафе, уборщицы из Фонда Наследия, секретарши в какой-то технической студии. И даже подумывала о том, чтобы стать барменшей в местном стрип-клубе.

После того, как склад подержанных автомобилей, где я работала, закрылся, я сидела в подсобке и рассылала резюме, отбросив свою гордость и амбиции, что я стою больше, умоляя о работе — любой работе.

Но я никому не была нужна.

Оказалось, что неудавшаяся танцовщица, прошедшая училище, но не получившая ни одобрения, ни рекомендаций, не пользовалась большим спросом.

Особенно после «несчастного случая», произошедшего два года назад.

Для меня это стало началом конца. Концом моим мечтам. Концом деньгам. Концом гордости за карьеру.

Мой взгляд упал на объявление, в котором перечислялись требования к Живой Картине, запрошенные «Совершенной ложью».

«Вы должны быть стройной, способной долго стоять и быть невосприимчивой к холоду.

Часы работы договорные, оплата минимальная, одежда категорически запрещена.

Уметь сдерживать свой мочевой пузырь и язык, воздерживаться от мнений и предложений и быть идеальным живым полотном.

Также требуется: не бояться щекотки, быть гибкой и послушной. Вам также должно нравиться, что пока вы обнажены, вас будет рассматривать толпа.

Позвоните нам или напишите «Ваша кожа, Его холст», если вас заинтересовало предложение.

Гил».

Боже, даже несмотря на то, что уже долгие часы отделяли меня от провалившегося собеседования, я не могла перестать думать о нем.

Мне нужна была эта работа.

Я шла с такой большой надеждой на получение этой работы. И отказ на еще одной неудачной попытке заработать деньги стал просто вишенкой на вершине моего уже карамелизированного разочарования.

Если бы Гил был способен терпеть меня, мы могли бы хорошо работать вместе. Я знала, каким напряженным он становился, когда писал. Знала, какой самоотдачи он требует. Кроме того, я удовлетворяла большинству желаемых атрибутов в его рекламе: стройная, тихая, предпочитающая зиму лету и привыкшая к откровенным нарядам, благодаря опыту в танцах.

Одним словом, я была идеальным кандидатом — не считая нескольких моментов, которые мне пришлось бы раскрыть, если бы получила эту работу.

Это не означало, что я всерьез рассматривала ее, как свой карьерный рост. Но я действительно хотела вылепить что-нибудь из себя, даже если в данный момент находилась на самом дне.

Но мечты стоят дорого, да и жизнь не была дешевой.

Пора устраиваться на работу, где платят хотя бы немного прилично, откладывать какие-то сбережения и возвращаться в колледж, чтобы стать взрослой, а не этой самозванкой.

Я вздохнула, ссутулившись на своем деревянном стуле за обшарпанным столом, который нашла в секонд-хенде в центре Бирмингема.

Когда мне было шестнадцать, тренер пришел в школу и спросил, кем мы хотим стать, когда вырастем. Я представляла себе жизнь, переплетенную с танцем. Мир с яркими огнями, красивой музыкой и элегантными пируэтами, как у примы балерины. Представляла себе Гила рядом с собой. Как мы путешествуем по миру вместе, будучи оба достаточно удачливыми, чтобы сделать карьеру с помощью нашего искусства.

Но определенно не видела себя одинокой и борющейся в городе, из которого уехала, как только закончила школу, делая все возможное, чтобы стать успешной, в то время как родители ни в малейшей степени не заботились о том, стану ли я бездомной или знаменитой.

Они совершенно позабыли, что у них вообще есть ребенок.

Я снова потянулась к объявлению.

Что с тобой случилось, Гил?

Кто ранил его сегодня?

Почему он так меня ненавидит?

Боль пронзила тело, и, потирая грудь, я встала и прошлась по своей маленькой квартире, чтобы достать остатки вина из холодильника. Достав из буфета треснувшую кофейную кружку, откинулась на спинку стула и вылила в нее остатки спиртного.

Все.

Себе.

Ох, а что еще оставалось?

Аренду платить нужно на следующей неделе, а денег у меня не было. Желудок сводило от голода, и мне нечего было есть. Я прошерстила все объявления о вакансиях в интернете, в каждой категории, которую смогла придумать. Стучала в двери ресторанов. Разбросала свое резюме по разным офисам.

Я исчерпала все свои возможности.

Ты можешь просто уехать.

Я сделала три больших глотка терпкого вина.

Уехать?

И куда?

Прожиточный минимум был бы такой же, как и в любом другом городе. Я уже уехала из Лондона, потому что не могла себе его позволить, потеряв место танцовщицы. Просто убежала от своих проблем.

То, что Гил расстроил меня и заставил сомневаться во всем, вовсе не означало, что я должна поджать хвост и снова бежать.

К тому же мне нужны были деньги, чтобы переехать.

Мне нужны были деньги на все.

«Совершенная ложь» принадлежала мальчику, который полностью сломал меня в средней школе, но... она также принадлежала кому-то, кого я знала.

Это единственная возможность получить работу, у меня просто нет выхода. Разве не так говорят люди? Это не то, что вы знаете, но то, кого вы знаете?

Мой мозг воспринял эту идею и рванулся, бросая образ идущей меня назад к его складу и требующей, чтобы он дал мне шанс. Если я это сделаю, может быть, он даст мне работу?

Попытка не пытка, верно?

Ты спятила?

Он практически вышвырнул меня сегодня днем. Хотя я не сделала ему ничего плохого в школе ― или, по крайней мере, думала, что не сделала, — но он вел себя так, словно я совершила смертный грех.

С чего бы мне просить работу после того, как он весьма красноречиво доказал, что не забыл нашего прошлого? Что он все еще на что-то обижен. Что я все еще... нежеланная.

Тебе нужны деньги.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки. Это было правдой. Но я не заметила, чтобы он мне что-то давал.

Даже если он снова наотрез откажется нанять тебя, он может знать кого-то, кто это сделает.

Я перестала жалеть себя, ненавидя за то, что мой мозг может думать логично.

В этот момент я была готова держать плакат на углу улицы, если мне за это заплатят. И даже мыла бы машины старых пердунов в бикини, если бы это означало, что стресс от истончающегося банковского счета исчезнет.

Видишь? Ты готова к тому, что будешь почти голой. Лучше иметь дело с дьяволом, которого знаешь, чем с дьяволом, которого не знаешь.

Я покачала головой, изо всех сил стараясь не думать.

Сегодня Гил причинил мне боль.

Он делал мне больно много дней подряд.

Если бы у меня остались друзья, они бы все сказали мне держаться от него подальше.

Но... когда-то давным-давно существовали мы.

О, боже мой, О. Здесь нет нас!

Я сделала еще один глоток вина.

Я знаю это.

Знала, что настраиваю себя на большую боль, с которой не смогу справиться, вернувшись к нему. Но... меня всегда привлекали люди, которым повезло меньше, чем мне. Мне всегда хотелось делиться своим одиночеством с другими одинокими душами, потому что вместе мы не должны были быть одинокими.

Это напомнило мне, что, возможно, у меня самой нет никого, кто мог бы сделать то же самое для меня, но это не означало, что я не могу быть рядом с кем-то другим.

Гил был ранен.

Он может быть одинок.

Допив остатки вина, я встала.

Я видела его семь часов назад.

Было уже поздно.

Я должна остаться дома.

Должна свернуться калачиком перед телевизором и наслаждаться им, пока еще могу себе это позволить.

Я не должна была надевать свою единственную куртку.

И определенно не должна вызывать Uber и ждать его на тротуаре.

Как будто не могла остановиться.

Я была словно на автопилоте. И каким-то образом перешла от стояния в своей квартире к тому, что слонялась возле склада номер двадцать пять.

Ты и в самом деле жаждешь наказания.

Я нахмурилась.

Дура или нет, но никто не мог сказать, что я не боролась за работу. Что не была храброй перед лицом невзгод.

Uber, который я не могла себе позволить, уехал, оставив меня с моими ужасными решениями в темноте. Затем посмотрела налево и направо, чувствуя, как по коже бегут мурашки от беспокойства.

Промышленная зона была именно тем местом, которого все родители предупреждали своих детей избегать.

Моим родителям было бы все равно, если бы они узнали, где я нахожусь. Они были за тысячи километров отсюда.

Боже, что я делаю?

Он не хотел, чтобы я была здесь.

Честно говоря, мне совсем не хотелось здесь находиться.

Но... я скучала по нему.

Он был ранен.

Просто уходи. Пока не поздно.

Обнимая себя руками, укрываясь от холодного ветра, я посмотрела вдоль длинного ряда складов на дорогу вдали. Если сейчас уйду, то всегда буду задаваться вопросом. Если сейчас уйду, то никогда не узнаю почему.

Почему он меня бросил?

Почему он был ранен?

С колотящимся сердцем я шагнула вперед и постучала в дверь поменьше.

Изнутри доносились тихие голоса.

Я не знала, живет ли Гил здесь, или у меня будут серьезные неприятности с незнакомцем, но постучала снова и на этот раз подергала дверную ручку.

Если бы она была заперта, я бы пошла домой.

Если она была не заперта... ну... фортуна благоволит смелым.

Ручка повернулась, отпирая дверь, и приглашающе приоткрылась.

Голоса зазвучали громче. Двое мужчин. Один разумный и делает все возможное, чтобы успокоить менее разумного.

― Ты меня не слышишь, Миллер. Меня это не интересует.

― Это легкие деньги. Я не понимаю, почему бы и нет.

Я легко уловила грубое рычание Гила.

― Потому что у меня нет времени, чтобы найти подходящую модель, и я закончил с собеседованиями.

― Закончил просить сексуальных девушек раздеться для тебя? ― Другой парень усмехнулся. ― Какая досада.

Гил не засмеялся, его голос оставался мрачным и нетерпеливым.

― Увидел одну ― увидел их всех.

― Если ты так думаешь, значит, ты не видел ту самую.

Грохот чего-то ударившегося о металл прокатился по похожему на пещеру складу. Последовал сильный запах скипидара.

― Я только хочу сказать, что эта сделка с «Райской рекламой» ― пушка. Сделаешь это и получишь еще сотню показов. Они короли рекламы и имеют контракты со многими всемирно известными брендами. Ты будешь в шоколаде, Кларк. Ты меня понял?

Тишина воцарилась, когда я подкралась ближе на цыпочках в своих балетках. По крайней мере, на мне не было туфель на высоких каблуках, цокая которыми, могла бы объявить о своем незваном прибытии.

Гил громко вздохнул.

― Ты же знаешь, я ненавижу коммерческую работу.

― Какая разница, если тебе платят?

Что-то еще разбилось.

― Послушай, я не собираюсь лгать и говорить, что мне не нужны деньги, потому что они нужны. И сделаю любое количество дерьмовых шоу, если это будет хорошо оплачиваться. ― Его жесткий смешок прозвучал натянуто. ― Но крайний срок ― через два дня. У меня нет холста, не говоря уже о вдохновении. Я не могу нарисовать на себе сам. ― Его голос упал на октаву. ― Кроме того, мне нужно кое-что сделать. Я…

― Что бы это ни было, оно может подождать. Заверши заказ. Найди чертов холст. Это очень легко. Просто выбери хорошенькую девушку с улицы, заставь ее подписать все, что тебе нужно, и приступай к работе. Я видел, как вы создавали и большее в более короткие сроки. Двух дней вполне достаточно.

Ящик захлопнулся.

― Забудь об этом. Я придумаю что-нибудь другое. ― Стук ботинок предупредил меня ровно за две секунды до того, как Гил ворвался из задней комнаты и запустил руки сквозь грязные, темные волосы.

Он выглядел еще более измученным, чем сегодня днем; черты его лица были напряжены, а тени лишь сильнее подчеркивали его печаль.

Какое-то мгновение он меня не видел. Очевидно, был уверен, что остался один, когда потер лицо и надавил пальцами на глаза, словно умоляя об отдыхе.

Гил всегда был красив, но сейчас?

Боже, он и сам мог бы стать картиной. Шедевр мужественности с его широкими бровями, резким подбородком и непроницаемыми, неумолимыми зелеными глазами.

Мне ужасно захотелось заключить его в объятия и предложить все, что ему нужно.

Он замер, вскинув голову, обводя взглядом пространство, чувствуя, что не одинок, как ему казалось.

― Олин... ― Как и прежде, первое осознание отозвалось эхом давнего желания. Его лоб остался гладким. Поза была нежной. Но тут его ботинки заскрежетали по забрызганному краской бетону, рот скривился в отрицании. ― Какого хрена ты здесь делаешь?

Плохая идея была вернуться.

Очень, очень плохая.

Я никак не могла объяснить свое поведение, связанное со взломом и проникновением. Невозможно было скрыть тоску, которая, я была уверена, светилась на моем лице. Поэтому сказала единственное, что пришло в голову:

― Мне очень жаль. Я не хотела врываться без приглашения.

― Что, черт возьми, ты хотела сделать? Прибраться? Может быть, приготовить чертовы блины, пока ты там была?

Я поморщилась.

Блины.

Он помнит.

― Я не хотела тебя удивить.

Он злобно провел рукой по волосам, дергая за пряди, словно хотел выбросить меня из головы.

― Разве ты не получила сообщение сегодня днем? ― Гил шагнул ко мне, тяжелые сапоги и хищная быстрота. ― Тебе, блядь, нельзя здесь находиться. ― Он поднял руку, как будто хотел схватить меня и вытолкнуть из своего склада.

— Гил, что за ... ― Кто бы ни был этот другой мужчина, он выскочил из кабинета и появился позади Гила.

Грязные светлые волосы, две одинаковые ямочки на щеках и яркие, голубые глаза. Узнавание внезапно ударило в меня.

О, нет.

Я приехала сюда в надежде найти работу. За ответами. Чтобы Гил был честен с нами.

К сожалению, я нашла не одного, а двух знакомых парней, с которыми провела свои школьные годы.

Джастину Миллеру потребовалось больше времени, чтобы узнать меня, чем Гилу.

Дольше, чтобы вспомнить поцелуи, которыми мы делились. Прикосновения, с которыми мы экспериментировали. Разрыв, за который я в ответе.

Гил был любовью всей моей жизни.

Джастин был моим спасением.

И другом.

Определенно хорошим другом.

Гил отступил в сторону, гримаса исказила его лицо. Его взгляд не отрывался от меня. Пронзительный взгляд осознания.

Он знал, что я знакома с Джастином.

Знал, что я встречалась с Джастином.

Видел, что Джастин не узнал меня, и просто ждал этого момента.

Глаза Джастина расширились, когда он оглядел меня с головы до ног. Потом облизнул губы и покачал головой, словно вспоминая прошлое.

― О? Это... это правда ты?

Гил скрестил руки на груди, его лицо стало непроницаемым. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на его ошеломляющее присутствие и то, как мое сердце забилось быстрее, я кивнула Джастину.

― Привет.

― О боже мой! ― Джастин пробежал через огромный склад и заключил меня в объятия. ― Я не могу в это поверить! ― Он крепко сжали меня руками. Я повисла в его объятиях, как невольная заложница.

Ну почему Гил не мог так отреагировать?

Я была бы рада этому.

Плакала бы.

Целовала бы его, пока не умерла от радости.

Вместо этого тело Джастина окутало мое собственное. Он был теплый, но нежеланный. Я немного поерзала, чтобы освободиться.

Похлопав его по спине, отстранилась с улыбкой, которая, как я надеялась, была доброй. Но боялась, что это было больше похоже на гримасу.

― Джастин. Рада видеть тебя.

― Хотела увидеть меня? ― Его брови взметнулись к волосам. Он был так же уверен в себе, как и в школе. Годы были добры к нему. Его тело стало более крепким, взгляд проницательным, но детское очарование все еще сохранялось, дополненное легким флиртом. ― Рад тебя видеть. ― Он оглянулся на Гила, прежде чем снова оглядел меня с головы до ног с усмешкой. ― Что ты здесь делаешь? ― Его улыбка погасла. ― Подожди, ты... ты все еще тусуешься с Кларком?

Гил шагнул вперед. Медленно и тщательно, с вечно настороженным, всегда осуждающим блеском в зеленых глазах.

― Нет. Она попала сюда случайно. Не видел ее уже много лет.

― О, ― Джастин вытер рот. ― Значит... ты здесь в девять вечера в студии, потому что..?

Я посмотрела на Гила, ожидая его ответа.

Но он этого не сделал.

Просто стоял неподвижно, как камень, в его глазах была буря.

― Я пришла сегодня на собеседование. Когда Гил узнал меня, то отменил его. ― Я пожала плечами, не глядя на своего старого парня. Мое разбитое сердце ныло. ― Но я вернулась.

У Гила перехватило дыхание. Что-то промелькнуло на его лице, и мне захотелось догнать и поймать это. Что бы это ни было, оно притягивало меня правдой.

Он скрестил руки на груди, слегка вздрогнув из-за больного локтя.

― Ты вернулась вопреки моим строгим инструкциям держаться подальше.

― Я не могу принять «нет» в качестве ответа. ― Я позволила жалобной нотке проникнуть в мой голос. ― Мне действительно нужна работа, Гил. На самом деле, правда. Я с удовольствием сделаю все, что вам нужно, или, если вы знаете кого-то, кто ищет людей, то я была бы очень благодарна за контакты.

Я сглотнула, слегка вздрогнув, из-за того, что Гил продолжал смотреть прямо на меня.

― Я также пришла проведать тебя, ― добавила я. ― Я... я бы не смогла заснуть, если бы не сделала этого.

Он попятился назад.

― Я не твоя забота.

Я проглотила еще одну неразрешенную боль.

― Был когда-то.

Он метался из стороны в сторону. Часть его помнила нашу близость, помнила нашу отношение друг к другу. Другая бунтовала против этого, клевеща на подобные вещи грязными проклятиями.

― Блядь, ты все еще зациклена на вещах, которые ничего не значат.

Я не могла остановить свой рефлекс.

― Ты можешь злиться на меня за то, что я вошла без приглашения, но ты не можешь злиться без причины.

― Без причины? ― усмехнулся он. ― Ты дала мне множество причин, проигнорировав мои недвусмысленные приказы не возвращаться.

― Ну, ты не должен был уходить, не попрощавшись…

― Ну, тебе не следовало меня искать!

― Я не искала тебя. Просто ответила на твое проклятое объявление!

― Мы больше не чертовы дети, Олин! То, что произошло в прошлом, устарело.

― Для тебя может быть! ― Моя кожа вспыхнула. Я не была сильна в конфликтах. Никогда не была одной из тех, кто выбирает драки. Была скорее миротворцем. Пацифистом. Именно поэтому у меня никогда не было откровенного разговора с родителями, по которым скучала, когда была маленькой. Что я нуждалась в них, хотя и была способна сама собрать свои дурацкие упакованные ланчи.

― Эй, перестаньте кричать, ладно? ― Джастин встал между нами, озабоченно наморщив лоб. Повернувшись лицом ко мне, он тихо спросил: ― Проведать его? Зачем?

Я рассмеялась себе под нос, невероятно расстроенная.

― В смысле зачем? Ты видел его травмы?

Синяк на челюсти.

Порез на губе.

Гил напрягся, как будто я выдала все его секреты.Сунув руки в карманы толстовки, он бросился к столу на козлах, заставленному стеклянными банками с щетками и тряпками.

― Ей что-то мерещится. Я действительно боюсь за ее психическую устойчивость. Избавься от нее, Миллер, ладно?

Мое сердце екнуло, как будто он протянул руку к моей груди и сжал его.

Не имело значения, что его спина была неестественно прямой от напряжения. Не имело значения, что его тело дрожало, а глаза блестели от того, что он отказывался говорить.

Он, несомненно, вел себя отвратительно.

А я заслуживала лучшего.

Нужно уходить.

Мой подбородок взлетел вверх.

Минутку.

Протиснувшись мимо Джастина, я подошла к Гилу, который схватил банку с краской и яростно тряс ее. Его растрепанные волосы спутались вокруг лба и ушей. Его жесткие брови опустились на еще более суровые глаза, как будто тот мог стереть меня из своей жизни, как делал это в прошлом.

― Я знаю, что сделала что-то, что заставило тебя ненавидеть меня, когда мы были детьми, но... теперь мы взрослые.

Его рост и широта плеч тяжело давили на меня, хотя мы и не касались друг друга. Он содрогнулся. Потом поднял руку, словно собираясь заправить волосы мне за ухо, прежде чем сжать ее в кулак у бедра.

― Ты думаешь, что..? ― Его голос охрип от горечи. ― Что ты сделала что-то такое, что заставило меня покинуть тебя?

Мои колени превратились в желе.

― Разве не так? Я имею в виду... это была моя вина. А зачем еще ты это сделал…

― Довольно. ― Его голос был сдавленным. Он швырнул банку с краской на стол позади меня. Затем зашагал прочь, как будто был в двух секундах от того, чтобы ударить меня или себя.

Я сказала его удаляющейся спине:

― Я пришла не для того, чтобы обсуждать прошлое, Гил.

Лгунья.

― Ты ищешь модель, а я ищу работу. Я подхожу под большинство требований твоего объявления. Как насчет того, чтобы мы оба согласились двигаться дальше и сосредоточиться на этом?

Он повернулся ко мне лицом. Склонил голову набок, отчего еще больше непослушных волос упало ему на лоб. Несколько темных прядей запутались в черных ресницах, вызывая у меня невероятное желание смахнуть их.

― Мне больше не нужна модель.

― Нужна. Я слышала ваш разговор.

― Ты не только вломилась, но и подслушивала?

― Это не отменяет того факта, что тебе нужно очень скоро начать работать над проектом.

Он смотрел на измазанный пятнами краски бетон, как будто этот разговор истощил все его резервы.

― Мне не нужна эта работа. Мне это не нужно. Так что я не нуждаюсь в тебе.

― Ты буквально только что сказал, что тебе нужны деньги.

― Ты. Вали. ― Он поднял руку. ― Немедленно.

― О'кей, я думаю, что здесь небольшой накал страстей. ― Джастин встал между нами, разрушая образовавшийся напряженный пузырь. ― Позвольте мне уточнить. Олин предложила стать моделью, а ты ей отказал? ― Он покачал головой. ― Гилберт, чувак, какого хуя?

Гил оскалил зубы.

― Я же сказал тебе. Я не выполню заказ.

― Кстати, что она имеет в виду, говоря, что ты был ранен? ― голос Джастина понизился от беспокойства. ― Так вот почему ты предпочитаешь все делать левой рукой?

― Я рисую правой рукой. Моя левая рука не имеет значения.

Джастин фыркнул.

― Ты просто придурок.

Гил уставился в потолок, отгораживаясь от гнева.

― То с чем я, наконец, согласен. Теперь, мы можем закончить на этом? Мне нужно кое-что сделать.

Я прочистила горло, готовая спорить, но Джастин бился за меня. Он махнул рукой в мою сторону.

― В пропорциональном отношении она была бы очень хорошим ресурсом. Идеальный холст.

― Этого не случится. ― Гил прошел мимо нас обоих, с его тяжелыми ботинками.

― Ты только посмотри на нее. Как я уже сказал, деньги от «Райской рекламы» стоят того. ― Джастин пошел за своим другом. ― Ты ведь не умрешь, если возьмешь ее на собеседование?

― Вероятно, ― проворчал Гил.

Я втянула воздух, ненавидя себя за то, как мой желудок трепещет от идиотских бабочек. Потом сделала шаг вперед, позволяя куртке упасть с плеч, открывая свои лайкровые леггинсы и футболку.

Гил резко остановился, его взгляд зацепился за меня.

Сексуальное напряжение возникло из ниоткуда, шипя в холодном воздухе.

Я вздрогнула, когда его взгляд почти неохотно скользнул по моей фигуре, как будто его характер был защитой. Защитой от всего, что я заставляла его чувствовать.

― Просто возьми у меня интервью, Гил, ― прошептала я, проклиная легкость в моем тоне. Мягкость, которой не должно быть.

Гил напрягся, когда оторвал взгляд от моего тела. Его правая рука висела, как плеть, и болела. Совершенно очевидно для меня, что он все еще страдал от боли, но неочевидно для Джастина, который схватил его и потряс, как будто мог вытрясти здравый смысл из парня, который никогда не был хорош в разговорах.

Если бы у Гила был здравый смысл, когда он был подростком, то знал бы, как я любила его. Знал бы, что я не могу просто выключить его, как он. Что тот уничтожил меня, когда забрал эту любовь.

Желание снова влезть в куртку заставило мои руки сжаться вокруг манжет.

― Посмотри на нее. ― Джастин указал на меня. ― Идеальная пропорция между плечами и бедрами. Не слишком пышногрудая. Длинные ноги. Держу пари, она гибкая. И самое главное... ― Он прищурился, глядя на Гила. ― Она свободна, прямо сейчас. Она здесь, готова работать. Так что... иди рисовать.

― Ты мне не начальник, Миллер. ― Гил оттолкнул его с дороги, пробираясь мимо меня с сердитым видом. Его скорость заставила воздух лизнуть мои открытые руки, приказывая мне застегнуть куртку и защитить себя от морозного холода, который окружал Гила, куда бы он ни пошел.

Я с тяжелым вздохом застегнула молнию на куртке.

Джастин тихо застонал.

― Не волнуйся, О. Дай мне поговорить с ним сегодня вечером и...

― Я не передумаю. ― Гил направился к теням в противоположном конце склада. ― Она не может быть здесь.

― Я заставлю его нанять тебя, ― улыбнулся Джастин. ― Либо так, либо я помогу тебе найти работу. Тебе, э-э, нужны наличные сейчас? Ты же сейчас не считаешь каждую копейку?

Мои щеки вспыхнули от жара.

― Я в порядке. ― Мне не хотелось, чтобы какой-нибудь мальчишка из школы думал, что я в нескольких днях пути от бездомности, даже если это было правдой. ― У меня есть сбережения.

― Ок, отлично, ― ухмыльнулся он. ― В таком случае, не хочешь ли поужинать попозже? Я плачу́? Хорошо бы наверстать упущенное.

Мой желудок заурчал от такого предложения, но я вежливо покачала головой.

― Спасибо, Джастин, но мне действительно пора домой.

Мне надо дома зализать свои раны.

― Я всегда могу подбросить тебя после...

Пронзительный звонок сотового телефона разорвал напряжение на складе. Гил вздрогнул, когда метнулся рукой в карман джинсов и вытащил нарушителя спокойствия. Потом замер, когда прозвучал еще один пронзительный звонок. И вместо того чтобы ответить, как нормальный человек, он нажал «принять», бросил на нас настороженный взгляд, затем забежал в офис и захлопнул дверь.

Джастин закатил глаза.

― У этого парня проблемы с личным пространством.

― Он часто так делает, когда звонит телефон?

― Ага. Никогда не отвечает на звонки, когда его можно подслушать.

Я подумала, что это не так уж и странно. Мне тоже не нравилось разговаривать по телефону на людях.

С уходом Гила мое желание уехать усилилось.

― Ну что ж, пожалуй, я пойду, раз уж получила второй отказ, ― нерешительно улыбнулся я. ― По крайней мере, я попыталась.

Джастин нахмурился.

― Я не знаю, в чем его проблема. Заказ определенно стоит потраченного им времени, и ты идеально подходишь для этого.

― А, ну ладно. ― Направляясь к выходу, я добавила: ― Рада была тебя видеть.

― Ага, случайно так, м? ― Он шел со мной, пока мы не добрались до двери на колесиках и небольшого пешеходного прохода сбоку. ― Не могу поверить, что мы так давно не были вместе, со школы.

― Да, я тоже. ― Странно, как устроена и переплетена жизнь. Я положила руку на дверную ручку. Однако на задворках моего сознания вертелся вопрос. ― Я и не знала, что вы такие хорошие друзья, чтобы работать вместе. Вообще-то я думала, что вы практически враги.

Благодаря мне.

Джастин прислонился к двери, скрестив руки на груди с усмешкой.

― Да, он был зол, что мы встречались. Но это в прошлом. И технически мы не работаем вместе. Я навещаю его время от времени. Мы столкнулись друг с другом год назад и вроде как остались на связи.

― Вот и славно.

― Действительно странно, учитывая, что ты права. В школе мы почти не разговаривали. Но он очень талантлив. И я уважаю это. Даже если большую часть времени он просто придурок.

Мое сердце сжалось, когда я вспомнила молодого Гила.

Он никогда не был придурком для меня.

Пока он не стал им.

― Ты видела его канал на YouTube? ― спросил Джастин, не сводя с меня глаз.

Я резко выдохнула.

― Да. Я навела о нем справки после того, как увидела объявление. Но я не знала, что это он, из-за капюшона.

― Держу пари, ты бы не пришла на собеседование, если бы знала. ― Его взгляд скользнул по кабинету, в котором скрылся Гил.

― О, я не знаю. Я люблю боль.

И я ищу его с тех пор, как он исчез.

Джастин мягко рассмеялся.

― Ты определенно разозлила его сегодня вечером.

― Похоже, в наши дни только мое присутствие обладает такой силой. ― Неловкость спала, сигнализируя об окончании нашего странного разговора. ― В любом случае... мне лучше…

― Иди. Конечно. Прости. ― Он открыл мне выход. ― Думаю, еще увидимся, О.

― Наверное. ― Я снова улыбнулась и шагнула в холодную темноту.

― Подожди! ― Громкий окрик заставил меня обернуться, когда Гил выбежал из своего кабинета. Телефон по-прежнему был зажат в кулаке, но разговор был закончен.

― Что случилось? ― спросил Джастин.

Гил проигнорировал его, не останавливаясь, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Напряженные морщины украшали его лицо. Тяжесть, которой не было раньше, таилась в глубине его глаз, и едва сдерживаемая ярость исказила его челюсть.

Он выглядел побежденным.

Он выглядел опасным.

Инстинкт велел мне отступить, но я не двинулась с места.

Гил тяжело дышал, синяк на подбородке и рассеченная губа требовали ухода, когда он поднял руку, молчаливо прося меня остаться.

― Будь здесь. Завтра. Ровно в девять утра.

Я моргнула.

― Что?

― Ты слышала меня. Я передумал. Я доделаю заказ, но у меня мало времени. Будь здесь первым делом. И не знаю, когда мы закончим. Зависит от того, понравится мне моя концепция или нет, и сколько времени понадобится, чтобы нарисовать тебя.

― Так... ты даешь мне работу?

― У тебя есть работа на следующие пару дней. ― Он скрипел зубами, как будто уже боролся с идеей. ― Мы обсудим любые повторы после.

― Не совсем надежная работа.

― Соглашайся или уходи. ― Он осторожно скрестил руки на груди, боль мелькнула на его лице.

Мой желудок неловко заурчал, напоминая мне, что никакие деньги не могут сравниться с едой, а моя душевная боль ничего не стоит.

На секунду я задумалась о том, чтобы раскрыть те части себя, которые могли бы сделать меня далеко не идеальным полотном. Но эта работа не давалась мне даром; я сохраню свои секреты до завтра.

Протягивая руку к нему, чтобы пожать, я тихо сказала:

― Согласна.

Гил так долго просто смотрел на мою руку. Он не разжал ладоней, заставляя мои нервы скручиваться в тугой узел. И выглядел пойманным в ловушку между страхом и желанием.

Джастин откашлялся; Гил бросился ловить мою протянутую ладонь.

В тот момент, когда его ладонь встретилась с моей, казалось, что семь лет исчезли, и мы снова прятались за школьным спортзалом, прижавшись друг к другу в полумраке, наши тела ныли, наши конечности дрожали, наши сердца бились с перебоями, боясь быть пойманными.

Я прикусила губу, когда Гил напрягся, сжимая мои пальцы, пока они не начали пульсировать. Он вцепился в меня так, словно хотел заклеймить. Как будто попробовал прошлое на вкус и согнулся под тяжестью воспоминаний.

Воспоминания о том, что мы когда-то делили.

Откровенность.

Надежда.

Начало чего-то гораздо большего, чем мы.

Мы.

Когда-то существовали невероятные «мы».      

Жгучая связь между привилегированной девушкой и бедным мальчиком, которые не были из одного и того же мира.

Та же самая сила — сила вечности и принадлежности — горела с такой яростью, что мои внутренности превратились в пепел, а сердце ― в пламя.

Полномасштабный космический соблазн.

Его пальцы перешли от сжимания к дрожанию.

Я застыла, когда желание хлынуло из моей ладони и обвилось вокруг его запястья, связывая его со мной, желая, чтобы на этот раз я могла оставить его себе…

Его кожа была холодной.

Ледяной, как у призрака.

И все же, он не всегда был таким.

Было время, когда его кожа была такой же теплой, как солнце в парке, куда мы пробирались после школы. Где его прикосновение посылало мне крылья радости вместо облаков страха.

Ощущение незаконченного дела и сложных истин сделало боль явной.

Я не могла этого вынести.

Поэтому вырвала свою руку из его, засовывая ее глубоко в карман куртки. Должно быть, он почувствовал тот же мучительный удар, когда оторвал пальцы, вытер их о джинсы и провел ими по своим непослушным волосам.

Глаза Джастина впились в меня, затем в Гила; его лоб наморщился, как будто он почувствовал вкус того, что мы наколдовали.

Неловкость улеглась.

Какое-то странное ощущение смущения и страха.

― Завтра. ― Гил коротко кивнул, я бросила на Джастина кислый взгляд, затем повернулась и зашагала обратно в тени.

Тени, которые объявили его своим.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Ты опоздала.

Я закрыла дверь на склад Гила, пытаясь понять, откуда доносится его голос. Вокруг столов на козлах виднелись брызги краски, над реквизитом и шкафами тоже.

В тот момент, когда я нашла его, бессонная ночь и запутавшееся сердце дали о себе знать. Мои руки похолодели, дыхание стало поверхностным, все мое тело пришло в состояние повышенной готовности.

Он стоял у стола, заваленного оборудованием и красками, подготовленные к долгому дню креативного рисования. Его тело было жестким и неподатливым, как у короля, принимающего дань уважения, или пленника, готового к наказанию.

— Я не опоздала. Сейчас ровно девять утра.

Его глаза оставались непроницаемыми, когда я двинулась к нему, моя сумка с упакованным бутербродом с огурцом и яблочным соком качалась напротив моих черных леггинсов.

Я снова надела танцевальную одежду. Простую и легко снимающуюся со спортивным лифчиком под ней — не то, чтобы мне разрешили бы оставить его.

Я видела, как работают художники по телу. Кожа была холстом, а не ткань.

Он попятился, когда я подошла к нему, его глаза скользнули по мне.

— Это называется «ты опоздала». Я хотел начать работу в девять.

Я не позволила его холодности причинить мне боль. То, что произошло между нами прошлой ночью, придало мне смелости. Я научилась справляться с этим после того, как он бросил меня, когда мы были моложе. Это был урок, который мне не хотелось получать — самый трудный урок, — но все равно я его усвоила. Стена, которая потребовалась, чтобы выжить от его безразличного, равнодушного лица, была выстроена по кирпичику.

Это умение превратилось в стальную решимость не позволить ему оттолкнуть меня во второй раз.

Я вздернула подбородок.

— Ну, ты должен был попросить меня приехать раньше, чтобы у нас было время подготовиться.

Он ощетинился, когда я сбросила свою сумку и положила ее на его стол-палитру, прежде чем снять куртку. На складе было не то чтобы холодно, но и не тепло. В объявлении было честно сказано, что невосприимчивость к холоду является обязательным требованием.

Он тяжело сглотнул, отрывая взгляд от моей груди.

— Я советую тебе не дерзить своему боссу, особенно учитывая, что ты работаешь меньше двух минут.

— Да, примерно так. — Я пробежала пальцами по крышкам банок с радужной краской, довольная, что его, похоже, волнует мое тело. — Тебе нужно, чтобы я подписала контракт?

— Нет. — Он повернулся к воздушному пистолету, возясь с циферблатом и проверяя узкие шланги. Его джинсы выглядели так, будто тот уже начал рисовать, с пятнами и брызгами краски. Его серая футболка имела тот же самый вид — очевидно, это его униформа во время работы.

— А как насчет оплаты? — спросила я так храбро, как только могла.

— В конце ты получишь наличные.

— А как же налоги?

— А что с ними?

— Эм, смерть и налоги? Два страха, на которые всегда можно положиться.

— Ты хочешь сказать, что у тебя в кармане полно денег, и ты с радостью их отдашь?

Я отрицательно покачала головой.

— Я говорю, что у меня нет выбора.

Точно так же, как у меня нет выбора того, что я чувствую к тебе.

Он бросил на меня многозначительный взгляд. Взгляд, который говорил об истории и трудностях, но оставался профессиональным и отстраненным.

— Наличка. Вот в чем дело.

— А, так это ты не хочешь платить налоги, — улыбнулась я, изо всех сил стараясь заслужить ответную реакцию. Он нахмурился.

— Я плачу за себя, — блеснуло сожаление, прежде чем он бессердечно отрезал, — но ты временный работник, и я не собираюсь возиться с документами.

Ауч.

Похоже, в этой игре он был лучше меня.

Моя энергия иссякла, принять правила сегодняшнего дня было нелегко.

Наверное, это будет самое трудное, что я когда-либо делала.

Я молча кивнула.

— Наличка подойдет.

— Конечно, подойдет. — Он понизил голос, как делал обычно, когда обсуждал свою дерьмовую жизненную ситуацию, будучи ребенком. — Даже минимальный кэш будет оплачивать твою аренду.

Мое сердце екнуло.

Он был мастером в том, чтобы заставлять меня хотеть ненавидеть его, но под этим каменным фасадом была нежная, щедрая душа.

Я это знала.

Знала, что он не мог так сильно измениться.

Но не знала, моя предыдущая история с Гилом была благословением или проклятием. Если бы мы были совершенно незнакомы, я бы списала его отношение на то, что он был угрюмым боссом с проблемами в характере. Но из-за того, что он делился со мной своими секретами, из-за того, что доверял мне больше, чем кому-либо, из-за того, что позволял мне видеть его уязвимым и милым, я знала, что бездомность была очень реальной угрозой для младшего Гила и, скорее всего, испортила мировоззрение старшего.

Может быть, он и был знаменитым художником по телу, но, кроме инструментов своего ремесла, у него не было никакой роскоши на складе. Никаких дорогих картин или дизайнерской мебели. Пространство было пустынным и неухоженным.

Еще один побочный продукт жизни в заброшенном доме с отцом и нелегальном опыте? Или личный выбор, оставаясь стерильным и одиноким?

Мои плечи опустились, отягощенные вопросами, которые я не могла задать.

Гил тяжело вздохнул.

Я поймала его взгляд и почувствовала, как сильно забилось сердце.

Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. Улыбке, которую я уловила, прежде чем она была задушена мрачным равнодушием.

Мог ли он читать меня так же хорошо, как в юности? Мог ли видеть, как я изо всех сил стараюсь не требовать ответов и вполне реальную угрозу броситься в его объятия и поцеловать его?

Если он и мог читать мои мысли, то не показывал этого.

И я определенно не могла больше читать его.

Он снова вздохнул, как будто переосмысливал все, что касалось нас.

Мы.

Может там еще остались... мы?

— Идем. Я покажу тебе, где ванная комната. Мне нужно работать.

Я скрестила руки на розовом топе и последовала за ним. Его длинные ноги преодолевали расстояние гораздо быстрее, чем мои короткие.

Его спина вздрагивала под заляпанной краской серой футболки. Его тело было напряженным и недосягаемым. Несмотря на то, что я отнеслась бы к этому соглашению с профессионализмом и соответствующим подчинением сотрудника своему боссу, я не могла остановить свое внутреннее пробуждение от его добровольного бездействия.

После Джастина у меня были и другие парни. Я была с одним парнем за год до несчастного случая. У меня была пара интрижек, когда я изо всех сил старалась залатать разбитое сердце, но Гилберт Кларк всегда был тем, кто уходил.

Мальчик, которого я никогда не забуду.

Боже, пожалуйста, остановись.

Перестань делать мне больно.

Остановившись, Гил махнул рукой в сторону маленькой комнаты рядом с его кабинетом.

— Туда. Не задерживайся надолго. — Он вытер рот и опустил взгляд в пол. — Разденься, надень халат и возвращайся.

Не дожидаясь ответа, он прошествовал обратно к своему рабочему месту, прежде чем я успела согласиться.

Я наблюдала за ним.

Я скучала по нему.

Возьми себя в руки.

Оторвав от него взгляд, я вошла в ванную и обнаружила там гораздо больше места, чем ожидала. В душе виднелись потеки краски от других, смывавших картины Гила. На двойном туалетном столике лежали ватные тампоны и салфетки, чтобы сделать то же самое. Чтобы стереть многочасовые детали и перфекционизм.

После просмотра его видео на YouTube казалось неправильным, что это было место, где его творения умирали. Жалкая смерть для стольких выдающихся произведений.

Одна из моих любимых работ, которую он сделал, — в черном капюшоне и с закрытым лицом — была на двух женщинах, прижатых друг к другу, их руки были сложены так, что их человеческие формы превратились в колибри.

Благодаря технике Гила с металликом и тенью, их кожа превратилась в радужные перья, мерцающие с такой точностью.

Как он это выносит?

Как мог так долго заставлять что-то оживать только для того, чтобы сделать несколько фотографий, а затем спустить это в канализацию?

Мое отражение насмехалось надо мной, когда я подошла к туалетному столику и схватила свои длинные, до плеч, темно-русые волосы. Скрутив их в жгут, я сделала пучок у основания шеи и закрепила его резинкой с запястья.

Как только мои волосы были уложены, я обыскала стены в поисках халата.

Никаких крючков. Никаких мантий.

Где же он?

Я бродила взглядом по белому кафельному пространству, пока не остановилась на куче одежды, завернутой в пластиковый сверток в углу. И ожидала увидеть халат — в единственном числе. Как что-то висящее на двери ванной.

Я должна была догадаться, что у Гила было несколько девушек-холстов, чтобы рисовать. Следовательно, ему понадобилось несколько халатов. Судя по их количеству, он заказал оптом.

Тяжело вздохнув, снова чувствуя боль, я схватила верхний сверток, разорвала и вытряхнула пахнущую нафталином одежду.

Я сняла леггинсы и топ, оставив черные стринги и спортивный бюстгальтер.

Надев халат, я пожала плечами своему отражению и направилась обратно на склад, где в воздухе танцевали ароматы свежей краски, растворителя и цитрусовых. Запах становился все сильнее по мере того, как я приближалась к Гилу.

Он стоял спиной ко мне и что-то смешивал, наклонив голову, чтобы посмотреть, как он совершает это действие. Его левая рука сегодня выглядела так же, как и правая, хотя на подбородке все еще виднелся синяк.

Остановившись рядом с ним, я мягко спросила:

— Кто тебя вчера покалечил?

Он напрягся.

— Никто.

— Но кто-то же сделал это.

Поставив банки с краской на стол, он повернулся ко мне. И впервые внимательно посмотрел на меня. По-настоящему изучал меня.

И мне захотелось вернуться в ванную и надеть еще три халата для защиты. Его суровые глаза раздевали меня, как будто он имел полный доступ к моей депрессивной, непринужденной жизни. Как будто мог видеть мои ошибки, мои неудачи.

Глубоко в его взгляде таилась тень того мальчика, которого я любила. Молчаливое извинение. Желание большего. Вот та проклятая связь, которую нельзя было игнорировать.

Но он прочистил горло и оттолкнул эту мягкость прочь. Сжав челюсть, Гил склонил голову набок и обошел меня с педантичной медлительностью.

Каким-то образом я поняла, что он покинул мир людей и стал таким же жестоким и прекрасным, как оружие. Оружие, которое резало краской, убивало краской и больше не видело во мне человека.

Я была просто чистым холстом.

Бесцветный листок бумаги, готовый для его творчества.

— Сними халат.

Я вздрогнула.

Мои мышцы напряглись. У меня свело живот. Я боролась с чопорной пристойностью и проклятием изголодавшейся похоти.

Его присутствие, казалось, усилилось. Цитрусовый аромат одурманил меня.

Гил застонал себе под нос, когда я не подчинилась, звуча так же смущенно и голодно, как я чувствовала. Прочистив горло, он проворчал строго контролируемым голосом:

— Сними, Олин.

Приказы, которые мог бы отдать любовник.

Инструкции доставлены с градом.

Я снова вздрогнула от произнесения им моего имени.

Он погрузил меня в воспоминания о подростковых моментах. О более простых временах. О мучительных временах. Где давка обладала силой стереть мир и оставить все остальное. Где любовь обладала волшебством, заставлявшим верить в сказки.

Он проклял что-то, чего я не расслышала. Шагая прочь, Гил провел обеими руками по волосам, сердито глядя в потолок. На мгновение мне показалось, что тот скорее бросится со скалы, чем вернется ко мне, но потом его руки упали с волос, спина выпрямилась, Гил вернулся назад и остановился рядом со мной.

Его голос был ломким от сдерживаемого гнева.

— Послушай, если ты застеснялась, то уходи. Тебе лучше уйти. Я не знаю, о чем думал, прося тебя вернуться. — Мужчина бросил взгляд зеленых глаз к двери, его плечи напряглись. — Я... это была ошибка. Тебе нужно…

— Нет. — Сделав глубокий вдох, я расстегнула ремень и выбралась из уютного тепла. — Я хочу остаться. — Позволив халату повиснуть на моих запястьях, он каскадом заструился по задней части моих бедер.

Мой желудок сжался, когда глаза Гила решительно остановились на мне.

Он даже не взглянул.

Не пожирал.

Мы стояли в тупике.

Я отчаянно хотела, чтобы он захотел меня.

Он отчаянно пытался не выказывать никаких признаков заботы.

Гил стиснул зубы и выгнул бровь, придав лицу холодное безразличие.

Я не была полуголой перед ним в самый первый раз. Была просто куском пергамента, натянутым на деревянную раму.

— Тебе действительно следовало уйти. — Его голос стал грохочущим камнем, тяжелым и угрожающим.

— Мне нужны деньги.

— Некоторые вещи стоят больше, чем деньги. — Его суровость слегка дала трещину. Его челюсть дернулась. Собравшись с духом, Гил перевел взгляд с моих глаз на подбородок, ключицы, грудь, живот, бедра и пальцы ног.

Он все замечал.

Небольшой шрам на моей коленной чашечке. Кольцо в пупке, которое я опрометчиво проколола в свой шестнадцатый день рождения. То, что мои бедра были слишком резкими для моего стройного тела.

Он остался стоять передо мной.

Чему я был очень рада.

Моя спина была тем, где скрывались мои секреты.

Его тело напряглось, как будто он напряг каждый мускул, чтобы не дотронуться до меня. Холодный склад внезапно превратился в жарочный шкаф. Обман не мог существовать в обжигающем осознании того, что между нами еще не все кончено.

Они никогда не смогут им стать. Не тогда, когда наши души все еще принадлежали друг другу.

— Гил... — Мое сердце колотилось о грудную клетку. — Я..

Он закусил губу и яростно затряс головой. Отступив назад, Гил потер рот, как будто давая себе время взять под контроль неудержимое желание. Медленно, с трудом отбросил все намеки на нужду, замкнувшись в себе.

Напрягшись всем телом, Гил ткнул подбородком в мой спортивный бюстгальтер с ярко-персиковыми перекрещивающимися бретельками.

— Я не могу нарисовать тебя в этом. — Гил опустил взгляд на мои черные стринги. — И это тоже. — Проглотив застрявший в горле комок, он повернулся и рывком выдвинул ящик микшерного стола. Появился еще один пакет, на этот раз поменьше халата, но такой же новый и нетронутый. — Надень это и сними лифчик.

— Здесь?

Он скрестил руки на груди, измученная жажда исчезла под мрачной решимостью.

— У тебя есть на примете место получше?

Когда я не ответила, он добавил:

— Ты читала мое объявление. Ты знаешь, что эта работа влечет за собой.

— Знаю.

Напряжение оставило свой отпечаток на его лице.

— Я совершил ошибку, попросив тебя вернуться. Может быть, ты ошиблась, подавая заявку на…

— Почему ты передумал? Раньше ты не хотел выполнять заказ.

Он замер, закрывшись за своей стеной.

— Мне не нужно разрешение, чтобы переключиться.

— Это из-за телефонного звонка?

— Не надо.

— Что не надо?

— Искать то, чего не существует.

— Ты говоришь так, словно прячешь то, что не хочешь, чтобы у тебя нашли.

— Ты совершенно права. — Его лицо потемнело, когда вспышка боли осветила его взгляд. — Если бы это зависело от меня, тебя бы здесь не было. Тебе бы захотелось быть как можно дальше от этого места и как можно скорее.

— Но почему?

— Потому что это... — Его губы резко сжались.

Он даже не пытался просветить меня.

— Ты ведешь себя так, как будто тебя заставили это сделать. — Я проклинала мурашки, танцующие по моей коже.

Он дернулся, как будто я ударила его. Его самообладание испарилось.

— Прекрати, Олин.

— У тебя неприятности?

— Хватит, — простонал он.

— Но…

— Но ничего. — Он содрогался с безжалостной энергией, хватаясь за нее после того, как раскрылся передо мной. — Сделай свой выбор. Оставайся и делай, что тебе говорят. Или уйди и никогда не возвращайся.

— Если я останусь, ты поговоришь со мной?

— Нет.

— Если я уеду, мы еще увидимся?

Он покачал головой.

Я замолчала, прогоняя возникшее из ниоткуда напряжение, надеясь, что он сможет сделать то же самое.

— Я хочу остаться. Если ты отказываешься говорить о том, что у нас было в прошлом, тогда я с радостью начну все сначала.

Его глаза наполнились болью. Какое-то мгновение он пытался ответить:

— То, что у нас было... это ничего не значило. — Он вздрогнул, словно его собственные слова пронзили его, как смертельные мечи.

— Почему ты ушел, Гил? — Мой голос перешел в шепот, моя боль истекала кровью без разрешения.

Он отвернулся, сжав кулаки.

— У меня была причина.

— Скажи мне.

Гил снова покачал головой, его самообладание вернулось, чтобы защитить его.

— Никакого прошлого. Никакой истории. Ты всего лишь холст, а я всего лишь художник. Вот и все. Это все, что может быть. — То, как его голос смешался с беспощадным страданием, заставило любопытство пронзить меня. Он таил в себе что-то, что грызло его. Оно жило в глубине его глаз. Мешало каждому его вздоху. Он умолял меня раскрыть его.

Но... Я и так уже зашла слишком далеко.

Я балансировала на грани того, чтобы упасть на колени и умолять об ответах или дать пощечину его безупречному, бессердечному лицу.

Мне нужно было время, чтобы перегруппироваться. Чтобы придумать план получше.

Не говоря ни слова, я направилась к сцене и взобралась на небольшую платформу. Повернувшись к нему спиной, натянула халат на плечи для уединения и дрожащими руками сняла черные стринги. Быстро разорвала пакет и поменяла свое нижнее белье на то, которое он мне дал.

Пластиковый пакет и мое белье исчезли в кармане халата.

Я сделала паузу.

У меня перехватило дыхание.

Я искала храбрости.

Это произошло.

Назад пути нет.

Стиснув зубы, умоляя свое сердце перестать быть таким предательским, я развернулась, сбросила халат и отбросила его в сторону. Не давая себе времени на раздумья, сорвала свой спортивный бюстгальтер и позволила ему упасть.

Мои руки сжались в кулаки, а соски затвердели от напряжения и нервов. Я осмелилась взглянуть на Гила, готовясь к насмешке или какому-нибудь снисходительному замечанию, ожидая, что его мороз разобьет меня на куски.

Однако его глаза горели так же ярко, как лесной пожар. Он застыл на месте. Кулаки сжаты, тело напряжено, губы плотно сомкнуты, как будто тот не доверял себе.

Как и прежде, между нами проскочила искра.

Мне больше не было холодно.

Он больше не притворялся.

В этот болезненный, жаждущий момент истина была яркой и порочной.

С тихим ворчанием и огромным усилием он оторвал взгляд. Гил поплелся к своему рабочему месту, потирая лицо, как будто у него не было сил для новых пыток.

Резкими движениями он подтащил ко мне аэрограф (прим. инструмент, распыляющий краску) на катящейся раме, не отрывая взгляда от инструментов, возясь с циферблатами и шлангами.

Я стояла обнаженная и уязвимая, ожидая, умоляя его взглянуть на меня и отпустить то, что держало его в ловушке, но он так и не сделал этого.

Гил вел себя так, словно я могла убить его одним прикосновением, изо всех сил стараясь держать щиты поднятыми и соблюдать приличия.

Не говоря ни слова, он поставил поднос с заранее смешанными цветами рядом с подиумом. Не торопясь, разложил припасы так, чтобы они были аккуратно уложены у моих ног. Когда ему больше нечем было заняться, судорожно вздохнул и... поднял глаза.

Я втянула живот, готовясь к рикошету жара и боли, но его челюсть сжалась, а глаза оставались холодными, больными, совершенно равнодушными к тому, что я стояла перед ним в одних трусиках телесного цвета и с обнаженной грудью.

Я задышала тяжелее, моя грудь поднималась и опускалась в приглашении.

Но Гил не сломался. Он глубоко погрузился в дисциплину. Его взгляд скользнул по моим затвердевшим соскам, его голос был холодным и отстраненным.

— Некоторые художники используют пэстисы (прим. накладки на соски). — Он проследил за изгибом моей груди. — Мне не нравится, как это морщит кожу и привлекает больше внимания к этой области, чем если бы они были оставлены голыми. У тебя с этим есть проблемы?

Гил решительно смотрел на мою плоть, как будто мое тело не причиняло ему такой боли, как мои глаза.

Я никогда не чувствовала себя такой обнаженной и уязвимой.

Никогда еще я не была так смущена.

Я боролась с желанием прикрыться.

— Все в порядке.

— Хорошо. — С трудом сглотнув, он скомандовал: — А теперь... повернись. Мне нужно знать, с чем я работаю.

Ощущая новые мурашки, я сделала, как он просил.

Секреты секретами.

Работа работой.

А я больше не могла скрывать свои недостатки.

Какое-то мгновение ничего не было. Затем — взрывное проклятие.

— Срань господня! — Его голос переключился с отстраненного на пропитанный шоком. — О...

У меня подогнулись колени. Как может одна маленькая буква отозваться эхом любови всей моей жизни?

На глаза навернулись слезы. Я ахнула, когда он поднялся на подиум позади меня и кончиком пальца провел по разорванной и изодранной плоти моей спины.

— Ч-что случилось? — Деликатный вопрос. Опасный вопрос. Его голос был лишен всех щитов, уничтожен заботой. Его прикосновение продолжало прослеживаться, следуя за чернилами поверх шрамов. — Что это?

Я вздрогнула, когда его дыхание скользнуло по линиям и рисункам вниз по моему левому боку.

Уставившись в пол, я пробормотала:

— Это татуировка.

— Почему? Почему ты мне не сказала?

Мое сердце рвалось к нему, понимая, что в его голосе слышится боль от незнания. За то, что отшвырнул меня в сторону, не оглянувшись. За то, что бросил меня там, где меня нашли несчастные случаи.

Мне хотелось рассказать ему все. Я задрожала от напряжения. От необходимости все это выплеснуть. Восторг от того, что меня выбрали работать в Лондонскую танцевальную труппу. Радость танцевать каждый день и каждую ночь. Ужас того момента, когда все это было отнято. Одиночество, когда не на кого было опереться.

Но... У меня была гордость. У меня было мое глупое эго. Я не хотела отдавать ему всю себя. Не сейчас, уже нет. Какая-то его часть скучала по мне. Может быть, даже все еще хотела меня, но если Гил не был достаточно храбр, чтобы разрушить воздвигнутые им барьеры, то и я тоже.

— Знаю, что должна была сказать тебе еще вчера. Я не была полностью честна на своем собеседовании.

Гил отдернул руку, прерывисто смеясь.

— Так вот как ты хочешь играть?

Да.

Нет.

Я кивнула.

Тяжело вздохнув, он отрезал:

— В таком случае, я ожидал, что как мой холст, ты будешь в первозданном состоянии. — Его голос царапал как наждачная бумага. — Как я могу рисовать тебя, когда на тебе уже каракули?

Я вздернула подбородок. Потому что сама выбрала этот путь. Так что буду его защищать.

— Это не каракули.

— А что же?

— Что-то очень важное. — Мне захотелось повернуться и посмотреть на то, что он увидел. Всякий раз, когда кто-то видел мою татуировку впервые, я жаждала увидеть ее с их точки зрения. Чтобы изучить ее поближе и оценить талант художника, которого я выбрала.

Моя татуировка не была предметом тщеславия.

Это был не импульсивный шаг.

Это просто было необходимо — чтобы исцелить мои сломанные части. Чтобы скрыть беспорядок, оставшийся позади.

Я ненавидела эти шрамы. Ненавидела себя. Ненавидела саму жизнь.

Без этих «каракулей» на себе я сомневалась, что буду достаточно целой, чтобы сражаться с Гилбертом Кларком. Хотя предпочла бы отказаться от попыток и погрузиться в свой разум, где все еще могла бы танцевать, все еще могла быть счастливой.

Его тело отбрасывало волны ярости и разочарования позади меня. Он снова коснулся меня, осторожно, нежно, прослеживая филигранные линии и вензеля, которые собирались в большой геометрический узор, прежде чем превратиться в довольно реалистичную сову. В ее перьях было столько существ, сколько я смогла бы назвать, и все они начинались на О.

Для меня.

Олин.

Я вздрогнула, когда Гил коснулся каждого хорошо знакомого мне изъяна.

Поймет ли он? Увидит ли, насколько я убогая?

Еще в школе я окружила себя друзьями. Заботилась о своих одноклассниках, потому что мои родители не заботились обо мне. Я заслужила их благодарность и дружбу, но они никогда не латали дыры внутри меня.

Пока Гил не выбрал меня для себя.

Пока он не обменял свои секреты на мои, а взамен не украл каждую частичку моего сердца.

Прошел месяц с начала наших временных отношений.

Месяц быстрых улыбок и нерешительных приветствий, прежде чем он использовал первое прозвище.

Он всегда говорил, что меня зовут странно. Что он не знает никого по имени Олин.

Я сказала, что это хорошо. Это означало, что он всегда будет помнить меня.

Он ответил, что буква «О» столь же уникальна, как и мое имя. Поэтому любое животное, начинающееся на О, было таким же особенным.

Несколько дней спустя Гил передал мне мой рюкзак после занятий. Прошептал себе под нос, чтобы другие дети не услышали, мелодичный скрежет тайны.

— Выдра (прим. пер.: оtter на англ.), не забудь свою сумку.

На следующей неделе он назвал меня совой (прим. пер.: owl на англ.) в спортзале, а потом осьминогом в кафетерии.

После этого я влюбилась в него.

Падая и спотыкаясь, катаясь и кувыркаясь, я любила его больше, чем кого-либо.

Оцелот, орангутанг, страус (прим. пер.: ostrich на англ.)...

Они все были там, с торчащими перьями, превращая уродливые шрамы в особую уникальность.

Гил сделал болезненный вдох, с его губ сорвался сдавленный стон.

Я повернулась, чтобы посмотреть на него, изучая внезапное горе, плавающее в его глазах, и сожаление на его губах.

Этого было достаточно, чтобы мои колени подогнулись, а руки умоляли обнять его.

— Ты использовала нас, чтобы скрыть свои шрамы. — Его голос вибрировал от чего-то, что я не могла разобрать. Его глаза резко закрылись, видимый плащ из жестокости скрыл его черты. Когда Гил вновь открыл глаза и снова стал королем Холодом. — Как же мне спрятать чернила и шрамы, Олин?

Я с трудом сглотнула.

Когда произошел несчастный случай, я забыла, кем была.

Я была одна в больнице, одна в реабилитационном центре и одна в последующие месяцы, когда мои мечты разбились вдребезги.

Я искала что-то, что заставило бы меня снова почувствовать себя нормальной — остановить ноющую пустоту, в которую превратилась моя грудь.

Я обратилась к Google, ища в чатах советы о том, как двигаться дальше после тяжелых аварий и советы о том, как превратить плохое в терпимое. Узнала о чуде татуировок. От женщин с раком груди до мужчин с отсутствующими конечностями — все они обратились к неоспоримой сверхспособности превращения гротескных воспоминаний в новые начинания, и я создала эту картину сама.

День, когда я скопила достаточно денег, чтобы просидеть три полных дня в кресле татуировщика, был самым счастливым с тех пор, как Гил сделал меня своей. Я обнаружила себя — свое настоящее «я» — когда приняла дискомфорт от игл и пигмента, покрывая отвратительные красные шрамы чем-то красивым.

Я любила эту часть больше всего на свете.

Я не позволю Гилу все испортить.

— Я не знаю, но ты можешь как-то это скрыть.

— Она же на половину твоей спины.

— Это было необходимо.

Он перестал прикасаться ко мне, шагнув с трибуны, как будто все, что было между нами, пронзило его тысячью стрел.

— Что случилось?

Это был вопрос, лишенный льда. Вопрос, который требовал ответа.

Я не дала ему того, чего он хотел.

Он остановился передо мной, его взгляд впился в меня, как будто мог вырвать мои воспоминания, отчаянно пытаясь обнаружить те, где его не было.

Глаза Гила всегда обладали силой подчинять мою волю Его воле.

Я была слаба и полностью принадлежала ему, когда ловила его взгляд, как будто его любовь не могла быть сдержана.

Ему больше не позволялось так на меня смотреть.

Я не принадлежала ему.

Он не был моим.

В этом не было нас.

И все же я оказалась в его ловушке. Запертой в клетке своей досады и пленницей стольких детских связей.

Гил тяжело сглотнул, пока жар и история покалывали между нами, шипя от прошлой потребности и любви, у которой не было шанса умереть. Она была разорвана надвое. Разорвана посередине в тотмомент, когда он ушел, два конца не могли зажить, потому что узлы, связывающие нас вместе, отказывались распутываться.

— Олин, я… — Гил поморщился, его голос был печальным и бархатным. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить нечто столь болезненное.

Искреннее смятение на его лице так сильно напомнило мне мальчика, который любил меня. Мальчика, который защищал меня, провожал домой, поддерживал мои танцы и смотрел на меня так, словно я держала его луну и звезды.

Этот мальчик заслуживал ответа, который не был бы резким или холодным.

Этот мальчик снова разбил мне сердце.

Его рука дрожала, когда он убирал волосы с глаз.

— Ты не обязана отвечать. Это…

— Все в порядке. — Я пожала плечами с полуулыбкой. — На самом деле рассказывать нечего. Самое явное клише в книге. Просто глупая танцовщица с большими мечтами.

— Ты никогда не была глупой.

— У меня были свои моменты.

Он поморщился.

— Это не объясняет, почему твоя спина покрыта шрамами.

— Да, если бы я танцевала все время, и у меня не было машины, чтобы добраться до театра и обратно.

— Что случилось? — Он склонил голову набок. — Ты... ты же все еще можешь танцевать?

Ауч.

Мне не удалось скрыть свою дрожь, уклоняясь от болезненных воспоминаний. Высоко держа голову и обнимая свои плечи, я больше не беспокоилась, что мои шрамы были выставлены напоказ. Я изобразила себя в фальшивой уверенности, которая пришла от опыта в танце перед сотнями людей.

Сцена, яркий свет и пантомима не оставляли места для ошибок. Этот мир был опасным местом для кого-то без уверенности. Этот холодный склад ничем не отличался.

Я была на сцене.

Гил был моим прожектором.

Я просто должна была танцевать этот танец, пока не опустится занавес.

— Я переутомилась, перегрузилась работой, мне мало платили, но я любила танцевать. Ты же знаешь, какой я была.

Он пробормотал себе под нос что-то типа:

— Зависимая. Ты была зависима от любой формы движения.

Мое сердце сделало переворот, до смешного счастливый, что он вспомнил.

Он закатил глаза, его голос изо всех сил старался быть темным и незаинтересованным, но зеленые глаза светились историей.

— Ты никогда просто так не ходила, ты…

— Плыла, как лист на ветру. — Я улыбнулась, истинная улыбка натянулась после того, как я защитила себя от него. — Ты сказал мне это в тот день, когда я тебе готовила…

— Блины на кухне твоих родителей.

Гил поймал мой взгляд.

У меня перехватило дыхание.

Мужчина проглотил проклятие.

Что-то, чего не должно было случиться, прорвалось сквозь нашу защиту, расколов твердые оболочки двух взрослых, притворяющихся, что ненавидят друг друга.

— Продолжай. — Гил скрестил руки на груди и отодвинулся от меня, словно давая себе пространство от непреодолимой потребности прикоснуться. Чтобы помнить. Как следует поздороваться после такой долгой разлуки. — Расскажи мне остальное.

Я снова пожала плечами, борясь с желанием обнять свою грудь, моя уверенность снова исчезла.

— Я все время ездила на велосипеде в театр и домой. В ту ночь, однако, я была вялая от усталости. Пьяный водитель слишком быстро свернул за угол. И я не успела вовремя убраться с дороги. Он ударил меня. Я оказалась на ветровом стекле его «Мазды Демио», когда он влетел в окно французского ресторана.

Я вздохнула, когда на пеня нахлынули воспоминания о больницах и операциях и о том, когда мне сказали, что мои мечты о танцах закончились.

Мне повезло, если я когда-нибудь снова смогу нормально ходить, не говоря уже о том, чтобы крутиться или летать.

Я доказала, что врачи ошибались после двух лет физиотерапии и решительности. И я могу ходить, заниматься йогой и физическими упражнениями лучше, чем обычный человек.

Но танцы...

Как бы я ни старалась, моя спина просто не справлялась.

Я отрезала себя от своей танцевальной труппы, потому что больше не принадлежала их миру.

Я лгала себе, что могла бы найти что-то получше, но вместо этого нашла нищету.

Я уехала из Лондона, где по контракту мне платили и кормили.

Я вернулась в Бирмингем с поджатым хвостом.

Гил провел рукой по волосам.

— Когда?

— Два с небольшим года назад.

— Мне жаль.

Я моргнула, совершенно ошеломленная, услышав такие деликатные слова.

— Спасибо.

Он отошел, обошел сцену и снова уставился на мою спину.

Я позволила ему, оставаясь неподвижной все время, пока его взгляд скользил вверх и вниз по моей спине. Неужели он снова переживает прозвища, которые шептал в мои волосы? Страдал ли от того, что произошло между нами?

Его голос сделал все возможное, чтобы рассеять нежеланную нежность и вернуться к жесткой формальности.

— В обычной ситуации я бы отправил тебя собирать вещи. Я не имею дела с пирсингом, шрамами или татуировками, а у тебя есть все три запрещенки.

Я оглянулась через плечо.

— Я бы сказала, что сожалею, но это не так. Они — часть меня.

Он нахмурился.

— К счастью, оцениваться будет только фронтальная часть. Мне не нужно, чтобы ты исказила или обнажила части себя, менее... желанные.

Я поморщилась.

Нежеланные?

Ни одна женщина не любит, когда ей это говорят, независимо от контекста. Особенно от Гила, когда однажды он был так же голоден по мне, как и я по нему.

Наши взгляды снова встретились.

Столько всего летало вокруг. Так много чувств, боли и вопросов.

У меня пересохло во рту. У меня задрожали колени.

Гил прищурил глаза. Сжал руки в кулаки.

У нас обоих не было ни единого шанса против хлесткой, требовательной связи.

Он потер рот шершавой рукой, откашлялся, словно избавляясь от десятилетней боли, и резкими шагами вернулся к своему расписному столу.

— Мы выполняем одно задание, но потом тебе придется искать другую работу. В долгосрочной перспективе ничего не получится.

Как бы мне не хотелось слышать подобные вещи, я не могла винить его.

Я соответствовала многим его рекламным атрибутам... кроме некоторых довольно крупных.

Я также прервала его сегодня, снова напомнив ему о незаконченных делах с девушкой, которая так и не смогла забыть его.

Я старалась быть прагматичной.

Несколько дней работы лучше, чем ничего.

Увидеть его днем было лучше, чем вечно гадать, где он.

Мягко улыбнувшись, я приказала своему телу расслабиться. Мне предстояло провести неисчислимые часы в тесном присутствии Гила; пора было привыкать.

— Все в порядке, Гил. Я просто благодарна тебе за работу, которую ты можешь мне дать.

Мой тихий голос заставил его поднять глаза. Наши взгляды снова переплелись, горячие и хлесткие, совершенно непохожие на лед, окружавший нас.

Мое сердце перестало биться, цепляясь за тонкую нить любви, которую он порвал семь лет назад. Его глаза потемнели от боли, голова слегка покачивалась, как будто умоляя меня не быть здесь. Отчаянно пытаясь сохранить дистанцию между нами. Умоляя о пространстве... вдали от меня.

Это ранило.

Боль, которая отзывалась эхом нового и старого, и в этот крошечный момент мы не были взрослыми с барьерами и предупреждениями, мы снова были детьми. Детьми, которые, наконец, нашли спасение в другом и были достаточно смелы, чтобы заплатить за эту привилегию своим сердцем.

Я не могла остановиться.

Он не мог остановиться.

Что бы ни свело нас вместе, оно оставалось таким же порочным, как и прежде.

Гил сглотнул, и его шея дернулась. Он с трудом оторвал взгляд. Его плечи ссутулились, и я поняла, что не одна борюсь.

И это знание пробудило крошечный лучик надежды.

Надежды, что судорожно сплетала нити разорванной струны, сближая два конца нашей разорванной любви.

Гил тихо застонал, отворачиваясь от меня.

Я ахнула, когда тысячи спящих бабочек расправили свои бумажные крылья и полетели.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Гил

– Прошлое –

— Мисс Мосс, куда это вы собрались?

Я поднял глаза от стирания неправильного ответа в моей работе по математике. Олин вздрогнула, заправляя темно-русые волосы за ухо. Остальные пряди длинной до плеч были растрепаны от бега по полю во время обеда.

Я видел, как она противостояла Джози Причард — хулиганке эпических масштабов — сегодня.

Джози загнала в угол ученицу помладше, приказала ей сделать домашнее задание по химии, а потом отняла у бедной девочки деньги на обед. Я оставался в тени, пока Олин уже бежала по траве, храбро вставая между хулиганкой и жертвой, и требовала вернуть деньги.

Больше никто не вмешался.

Никто другой не был настолько добр, чтобы вступаться за слабых.

Не имело значения, что Олин не победила.

Джози только хмыкнула, ткнула Олин кулаком в плечо и с ухмылкой ушла. Олин терла больное место, повернувшись к девочке, а затем, словно она была каким-то школьным ангелом, схватила ее за руку и потащила в круг друзей, где поделилась обедом.

Она должна перестать быть такой милой.

Пришлось перестать быть таким смелым, потому что каждый раз, когда она делала что-то самоотверженное, мои стены немного трескались.

Я никому не доверял. Буквально никому.

Но Олин... она сияла искренностью. Она заставила меня задуматься, каково это — доверять ей. Иметь такую роскошь, как ее дружба, зная, что она прикроет меня, просто потому что она такая. Олин не была фальшивой. Она не защищала других ради признания или награды.

Она помогала другим, потому что была хорошей.

А быть хорошим человеком в наши дни — это одно из самых редких вещей в мире.

Ради бога, даже дикие животные не были в безопасности от ее кротости.

Воробьи получали крошки от ее бутербродов; белки зарабатывали орехи, которые она специально для них приносила в школу. Даже поцарапанную, покрытую шрамами, злую кошку любила, когда она возвращалась домой в конце дня.

Возвращение домой было единственным моментом, когда ее счастье угасло. Ее грациозность в танце исчезал. Ее позитив — испарялся.

Еще одна причина, почему Олин заинтриговала меня.

Она отдавала все, что у нее было, тем, кто ее окружал, но когда приходило время возвращаться к любимым, волочила ноги и вела себя так, как будто дом не был комфортным местом.

Я слишком хорошо это понимал.

— Я задала вам вопрос, мисс Мосс. Куда это вы собрались?

Олин сгорбилась, испуганная взглядом мисс Таллап.

Я не мог винить ее. У мисс Таллап была отвратительная черта характера, которая смертельно пугала.

— В уборную? — Ее голос дрожал от чувства вины.

Две девушки, с которыми она зависала, хихикали рядом. Олин даже не взглянула на них.

Она была полной противоположностью мне.

Я был мальчиком, которого все оставляли в покое.

Она была той девушкой, с которой все хотели быть. Девушки стекались к ней. Парни сияли, когда она проходила мимо. Но у меня было подозрение, что Олин была одинока под этой популярностью.

Я не знал, откуда эта информация, но ее стремление защищать других должно было откуда-то исходить, и обычно это происходило от желания, чтобы кто-то сделал то же самое для них.

Я понимал это.

Я тоже хотел, чтобы кто-нибудь обо мне заботился. Меня тошнило от борьбы на протяжении всей жизни, от ударов, пинков и бессонных ночей. Но я был слишком осторожен, чтобы прийти на помощь, как она. Слишком замкнутый, чтобы отдавать ту скудную энергию, которая у меня была, другим.

Мисс Таллап прищурила холодные, серые глаза.

— Вы ходили в туалет десять минут назад.

— Крошечный мочевой пузырь. — Олин опустила глаза, и румянец залил ее красивые скулы.

— Я вам не верю. — Мисс Таллап протопала к своему столу и бросила блокнот. — Но я должна отпустить вас, школьная политика и все такое. — Она резко вскинула голову. — Но вы возьмете с собой другого ученика.

Олин сморщила нос.

— Но, я…

— Никаких «но». — Мисс Таллап обвела взглядом собравшихся студентов. — Мистер Кларк. Вы будете сопровождать мисс Мосс и следить, чтобы она не заблудилась по пути.

— Я? — закашлялся я.

Какого черта?

Мне было нормально, подкармливать свою влюбленность издалека.

Я счастлив наблюдать за ее добрыми делами и бескорыстными поступками, не зная, как сильно скучаю по ней, когда ее не было рядом. Как много думал о ней, когда был дома с орущими шлюхами и ругающимся отцом.

Ей не нужно было быть запятнанной мной.

Не тогда, когда она была буквально единственной хорошей вещью в моем мире.

Настоящая зависимость.

Мало того, что ее доброта вызвала во мне жажду быть на другом конце ее щедрости, но она еще была просто чертовски красива.

Внутри и снаружи.

Однако это не означало, что я хотел, чтобы она...

Олин оглянулась через плечо, впервые заметив меня. Ее нос разгладился от смущенной морщинки, оглядывая меня с ног до головы. Она окинула взглядом грязную футболку, которую я давно не стирал, и джинсы, которые надо было утилизировать, а не проклинать, чтобы они продолжали прикрывать мои заросшие ноги.

Она слегка улыбнулась, ее сердце было чистым и совершенным.

Девушка не поморщилась и не пристыдила меня. Не вела себя так, будто мое сопровождение было бы смертным приговором, как многие девочки в нашем классе.

Я оторвал от нее взгляд, не в силах удержать открытый, принимающий взгляд.

Олин втянула в себя немного воздуха, прежде чем снова повернуться к нашей учительнице.

— Все в порядке, мисс Таллап. Думаю, мистер Кларк предпочел бы, чтобы я пошла с кем-нибудь другим. Я могу взять Пэтти...

— Вы возьмете мистера Кларка. — Мисс Таллап посмотрела на Пэтти — рыжеволосую нарушительницу спокойствия — и ухмыльнулась. — Я не доверяю вам, девочки, когда вы вместе.

Я вздрогнул, когда взгляд мисс Таллап нашел мой, заставив замереть на месте.

— Я могу доверять мистеру Кларку. Не так ли, Гилберт?

Мое вздрагивание я попытался скрыть небрежным ворчанием. Моя рука дрожала, когда я бросил ластик и встал.

Не будет никаких споров.

Мисс Таллап научила меня этому в прошлом году, когда задерживала в классе. И за год до этого, когда она решила, что я слишком глуп, чтобы продвигаться с другими студентами.

Два года повторений.

Два года жизни в кошмаре.

Я был в ее власти, если хотел остаться в школе и убраться к черту из этой жизни.

— Да, мисс Таллап.

— Хороший мальчик. — Снова повернувшись к доске, она махнула рукой в сторону выхода. — А теперь беги и возвращайся ко мне побыстрее.

Встав, я подошел к Олин и остановился рядом с ней. Шепот и смешки уже заполнили класс. Моя спина оказалась в центре внимания. Я вспылил.

Если мы собирались сделать это, я хотел, чтобы это закончилось.

Не думая о последствиях, схватил Олин за запястье, дернул ее с места и вытащил из класса. И не позволил тому факту, что это был первый раз, когда я дотронулся до нее, завязать узел в животе, или тому факту, что она, вероятно, никогда больше не захочет оставаться со мной наедине, остановить меня.

Я просто не мог стоять там, когда на нас смотрело столько глаз.

Вместо того чтобы бороться со мной, Олин перешла на шаг, ее изящные ноги танцовщицы были легкими и уравновешенными.

Еще одна вещь, которая привлекла меня в ней.

То, как она двигалась, было волшебно.

Грация кошки в каждом ее шаге.

Я часто прятался в пыльном зале, когда школьная команда репетировала свои танцы. У ее ног были крылья. Ее тело могло изгибаться и выгибаться, как шелковистая, идеальная лента.

Олин действительно была каждой моей фантазией, и это пугало меня, потому что девушка в моих руках никогда не сможет оправдать иллюзию, которую создал, и я не хотел потерять ее. Не хотел терять девушку-мечту, которая делала мои дни немного лучше, просто наблюдая, как она танцует в поле или тайком пронося домашнюю выпечку для замены учителей.

У меня было немного, но у меня была своя версия Олин. Я мечтал о том, чтобы она стала тем, чего отчаянно желало мое сердце, потому что мне нужно было убежать от реальности.

Я не мог позволить себе рисковать, узнав, что настоящая девушка не так хороша, как мое творение.

Как только мы оказались в коридоре, и дверь за нами закрылась, Олин осторожно пошевелила запястьем. Она не вырвалась из моих объятий, просто вежливо откашлялась и пробормотала:

— За нами больше никто не следит.

Я оторвал от нее руку, мои пальцы дрожали.

Черт возьми, даже ее голос действовал на меня.

Мягкий и лиричный, нежный и успокаивающий.

Мое сердце спотыкалось и спотыкалось, черный характер делал все возможное, чтобы защитить меня от сильного падения и падения навсегда.

— Поторопись. — Я ткнул подбородком в сторону туалетов дальше по коридору. — Поторопись.

Она печально вздохнула.

— Я буду так быстро, как только смогу. — Сунув руку в карман за сотовым телефоном, Олин не двигалась в сторону помещений.

— Что ты делаешь? — Я скрестил руки на груди.

— Мне действительно не нужно идти в уборную. — Она одарила меня еще одной мягкой, нежной улыбкой. Улыбка, в которой больше не было беззаботной, кипучей энергии, которую та использовала со всеми, но сочилась несчастьем и правдой.

Я застыл, когда все инстинкты, говорящие защитить ее, росли жестко и неистово.

Эта девушка была непобедима в своем стремлении спасти, успокоить и помочь, так почему же ее плечи опустились и слезы блестели в ее ореховых глазах?

Мое сердце затарахтело, отчаянно стараясь не поддаться на эту ложь. Умоляя меня не протягивать руку и не помогать ей для разнообразия.

Но в этом-то и была проблема.

Олин не была ходячей, говорящей ложью, как остальные в этой школе.

Ее многочисленные проявления нежности доказывали это снова и снова. Я наблюдал за ней два года. И сбился со счета, сколько раз она возвращала мне надежду на человечество, просто будучи собой.

Если быть до конца честным, я был влюблен в нее, но даже никогда не здоровался.

Я тупо стоял и молчал, пока ее пальцы летали по экранной клавиатуре. У меня заныло в груди, когда Олин шмыгнула носом и прикусила нижнюю губу.

— Что ты делаешь? — Повторный вопрос стал мрачным и недоверчивым, прежде чем я успел остановиться.

Ее взгляд встретился с моим, влага немного отступила. На этот раз она не стала прятаться.

— Отвечаю на срочное сообщение.

Я задумался над ее ответом, не привыкший ни с кем разговаривать, не говоря уже о девушке, которой так восхищался.

Потирая затылок, я выдавил из себя:

— Такое срочное, что ты рискнула остаться после уроков?

Олин снова сосредоточилась на телефоне.

— Она не может выписать наказание за слабый мочевой пузырь.

Раздражение от ее идиотизма росло.

— Она может делать все, что захочет. Таллап — это не тот человек, с которым ты захочешь пересечься.

Я знал это по собственному опыту.

— Я знаю. Но... — Олин обдувала лицо воздухом, заставляя красивую челку плясать на лбу. — Я не смогу сосредоточиться, пока не отправлю это. — Она снова попыталась скрыть подозрительную влагу в глазах. — Потому что... ну, ты знаешь... это просто... это очень важно.

Меня снова захлестнула волна желания быть милым. Олин мне не нравилась такой. Я не привык, чтобы она проявляла слабость. Девушка сражалась за тех, кто нуждался в помощи. И никогда не плакала. Ни разу.

Я никогда не видел в ней такую... боль.

Блядь.

Больше я ничего не сказал.

Не мог.

Мое сердце успешно игнорировало все мои предупреждения и хотело удержать ее. Я не знал, как несколько фраз и намек на слезы могли заставить меня отказаться от моего доверия просто так.

Олин успешно сделала то, чего раньше не делал никто.

Она заставила меня заботиться.

Заставила меня поставить на кон свою жалкую жизнь. Мне захотелось поставить ее на первое место и всегда, всегда быть рядом с ней.

Все мое тело болело, пока Олин игнорировала меня и писала свое сообщение. У меня заныло сердце. У меня болел живот. Моя голова. Мои руки. Все болело, потому что фантазия больше не была просто девушкой, за которой я наблюдал издалека.

Она была здесь.

Стояла передо мной.

И я не знал, что, черт возьми, делать.

Прошла минута.

Потом еще одна.

Ужасная мысль пронзила меня гарпуном.

Она что, переписывается с парнем?

Я никогда не видел ее ни с кем, но это не означало, что она не была скрытной или не встречалась с кем-то вне школы.

Было ли это сообщение о расставании?

Любопытство жгло, как кислота, пока ее пальцы тихо постукивали.

Наконец я не выдержал.

Засунув руки в карманы джинсов, я прочистил горло.

— Ты закончила?

— Почти. — Ее язык застрял между губ. Тяжело вздохнув, она нажала «Отправить». — Вот. Закончила.

Я боролся с желанием спросить. Но запретил себе схватить ее и никогда не отпускать. Я хотел знать все. Хотел быть единственным, кому она доверяла.

Что, черт возьми, со мной не так?

Двигаясь к двери класса, я сделал самую логичную вещь, а не безумную фантазию — украсть ее из школы и никогда не возвращать обратно.

Потянувшись к дверной ручке, я подпрыгнул, когда Олин взмолилась:

— Эмм, подожди? — Ее плечи снова поникли. Олин посмотрела на меня, затем на пустой коридор, как будто ей нужно было время, прежде чем снова вернуться к учебе.

Я сделал паузу, узнав ее нежелание. Потому что знал этот взгляд. Взгляд человека, попавшего в ловушку, когда все, чего ты хочешь, — это быть свободным.

Моя тюрьма состояла из пьяниц и страха бездомности.

Какие решетки окружали ее?

Я сжал кулаки.

— Ты... э-э, ты в порядке?

Олин слегка улыбнулась, заправляя распущенные волосы за ухо.

— Знаешь, что? Нет, не совсем. — Ее глаза расширились, как будто она не собиралась говорить такие вещи. — Прости. У-упс, я не хотела... тьфу, забудь. — Ее улыбка ослепила меня, яркая и смелая — та, которую я хорошо знал, потому что она носила ее, как броню.

— Не делай этого. — Мое сердце переполнилось от ее доверчивости ко мне, а затем замерло от ее попытки спрятаться. — Не ври.

Олин вздрогнула.

— Я не вру.

— Хочешь поговорить об этом?

Она дернулась, как будто я предложил ей кокаин в школьном коридоре. Хотя понимал, почему такое предложение может показаться случайным и совершенно неожиданным, но... мы не были совершенно незнакомы.

Она меня вроде как знала.

Я потер затылок, проклиная длину волос и жалея, что не подстригся на прошлой неделе, вместо того чтобы бегать по поручениям моего старика и его шлюх.

— Не уверена. — Олин одарила меня страдальческой улыбкой. — Почему тебя волнует, что я скажу?

Я нарочно ухмыльнулся, стараясь вести себя как можно спокойнее.

— А почему бы и нет?

— Потому что ты не знаешь меня.

— Я знаю тебя... — Да, но ты мне не друг.

— Это пока.

Какого черта, Кларк?

Самое смешное, что «друг» — слишком простое слово.

Быть другом — ничто по сравнению с тем, что я хотел от нее.

Она замерла.

— Ты... ты хочешь быть моим другом? — Отсутствие уверенности в ее голосе заставило меня прищуриться. Куда делось ее мужество, искрящееся бесстрашие? Почему в этом одиноком, пустом коридоре она смотрела на меня так, словно я сделал ей величайший подарок после пустых обещаний?

Ее очевидный голод заставил мой желудок сжаться еще сильнее, и острые, болезненные штуки вонзились в мою грудь.

Всего за несколько коротких секунд мы превратились из незнакомцев в нечто большее.

— Зависит от того, дружишь ли ты с изгоем. — Пожал я плечами, прекрасно осознавая свою неряшливость, капризность, все, кем я был и кем никогда не смогу стать.

— Ты не изгой. Я уверенна, что ты мог бы иметь много друз...

— Это мой выбор, — прервал ее я. — Я не люблю людей.

— Но... ты же только что сказал...

— Ты — исключение.

— Ох. — Олин густо покраснела от удовольствия. — Ну что ж... Я имею в виду... Для меня это большая честь. Но... хм, почему ты хочешь дружить со мной? Мы не совсем похожи. — Ее ресницы затрепетали. — Что у нас общего? Ты старше меня и...

— Я старше всех в классе.

— Почему это? — Она с любопытством наклонила голову. — Ты изучаешь то же, что и мы. Мне всегда это было интересно.

Правда?

Как долго ты задавалась этим вопросом?

Как давно ты меня заметила?

Я постарался унять дрожь в голосе.

— Умалчивал.

— От кого?

— Не имеет значение.

Наступила тишина.

Олин облизнула нижнюю губу, как будто обдумывая мою надежность.

— Ты, кажется, предпочитаешь свою собственную компанию, ты уверен, что хочешь тусоваться со мной?

Я провел рукой по волосам.

— Думаю, да.

Ее голова взметнулась, из-за хмурого взгляда на ее лбу образовались складки.

— Ты так все еще думаешь?

Я закашлялся, понимая, что только что оскорбил ее, но не зная, как это исправить.

— Как ты и сказала, мы из совершенно разных миров. Мы можем вообще не поладить. В таком случае дружба — это не то, что сработает.

— Из какого ты мира?

Ад.

Я пришел из Ада.

Я улыбнулся, но боялся, что это больше похоже на хмурый взгляд.

— Такие вопросы только для друзей.

— И я тебе не друг... пока.

Умная, добрая, красивая... хорошая. У меня не было шанса. Ни единого шанса.

— Вот именно.

Снова воцарилась тишина. Нервы от того, что я попал в беду, заставили меня перевести взгляд на закрытую дверь в нескольких метрах от меня. Если мисс Таллап застанет нас здесь, одному богу известно, что она сделает.

— Послушай, мы, э-э... наверное, должны...

— Я переписывалась с отцом. — Олин терла кроссовком пол. — И это было не срочно. Мне просто нравиться притворяться, что это так.

Я застыл, понимая, что это конфиденциальная информация. Каким-то образом мне было позволено узнать секрет, который, я сомневался, что знал кто-либо из ее друзей.

— Я... я не понимаю.

Ее глаза встретились с моими, печальные и смиренные.

— Сегодня утром он прислал мне сообщение, что они с мамой уезжают на выходные. Снова. — Олин потерла нос тыльной стороной ладони. — Он не сказал мне, куда. Не спросил, хочу ли я тоже поехать. Его сообщение не нуждалось в ответе, но... Мне нравится делать вид, что так оно и было. Я обманываю себя, что он спрашивал о моем дне, спрашивал, что я хочу на ужин... в основном о том, что он родитель, который заботится о том, чтобы его ребенок благополучно вернулся домой из школы, даже если его там не будет.

Лед пополз по моим венам.

— Ты хочешь сказать, что большую часть времени проводишь в одиночестве?

Она отвела взгляд. Затем тихо рассмеялась, на ее лице отразилось изумление.

— Я не знаю, что говорю. Зачем я тебе это сказала? Я никогда никому не рассказывала. — Ее взгляд встретился с моим, озадаченный и немного потерянный. — Хочешь узнать еще кое-что? Я не так молода, как другие ученики. Я имею в виду, по возрасту да, но морально... Я чувствую себя старой. Может, ты и старше меня на два года, но чаще всего я сама готовлю себе еду и укладываюсь спать. — Олин обхватила себя руками. — О боже, почему я не могу заткнуться рядом с тобой? Я даже не знаю тебя.

Я долго не отвечал, борясь с желанием притянуть ее к себе. Чтобы стереть ее одиночество.

Но это было бы чересчур, слишком быстро.

Олин не была непобедимой, как я думал. Она не была бесконечно храброй и самоотверженной. Ей было больно.

Совсем как мне.

А этого нельзя было допустить.

— Ты можешь рассказывать мне, что хочешь, — мягко сказал я. — Я не предам твоего доверия.

Она внимательно посмотрела на меня. Чутко. Тщательно. Ее волосы скользнули по плечам, когда она наклонила голову.

— Я верю тебе. — Румянец снова украсил ее скулы. — Это взаимно. Я имею в виду... ты тоже можешь мне что-то рассказывать. Мне можно доверять.

— Я знаю, что это так.

Мы уставились друг на друга.

Оба понимали, что что-то произошло.

Что-то особенное.

Что-то мощное, страшное и не совсем объяснимое.

Мы были другими.

Но похожими.

И она стала моей в этом мрачном, унылом коридоре только потому, что у нее хватило смелости поделиться со мной секретом.

Мне хотелось прикоснуться к ней. Я никогда не хотел ничего сильнее.

Но не сделал этого.

Потому что еще будет время.

И я ни черта не сделаю, чтобы поставить под угрозу эту единственную идеальную, блестящую вещь в моей жизни.

— Делясь секретом, мы становимся друзьями... Олин.

Ее имя.

Блядь, это ударило мне в сердце и запятнало губы.

Она втянула в себя воздух, когда я остановился болезненно близко к ней. Так близко, что мог различить зеленые и коричневые завитки ее карих глаз и почувствовать сладкий запах ее волос.

— Полагаю, теперь я твой должник, — мой голос стал хриплым.

Я сделал все возможное, чтобы отступить.

Чтобы оторвать от нее взгляд и заглушить голод в моем голосе, но ее тело смягчилось, приветствовало, и поток силы, более мощный, чем электричество, более опасный, чем молния, перетекал от ее сердца к моему.

Олин моргнула, ее щеки вспыхнули.

— Должен мне? Что ты мне должен?

Мои глаза закрылись.

— Секрет. Я должен тебе секрет.

И поцелуй.

И кого-то, кому небезразлично, дома ли ты ночью.

И кого-то, кто защитит тебя после того, как ты защитишь всех остальных.

— Ох. — Олин посмотрела на мою грудь, потом снова на глаза. — Ты не должен.

— Я хочу. Ты особенная.

— Я?

— Ты. — Мои пальцы горели от желания прикоснуться. Чтобы убрать пряди волос, свисающие у ее подбородка, и проследить за линией ее скулы. Притянуть к себе. Сказать ей, какая она необычная. Спросить, как ей так хорошо жилось в мире, погруженном во тьму.

Но я держал руки при себе, даже когда мой голос предал меня.

— Ты мне нравишься, Олин. Это мой секрет. И это довольно большое дело для меня, чтобы признать.

Я мог бы выдать и другие секреты, но не был готов. Еще нет. Другие мои секреты были такими, что отпугнули бы такую девушку, как Олин.

А я не хотел ее отпугивать.

Никогда.

Она застыла на месте, и в ее голосе послышался сдавленный звук, который заставил меня замолчать.

— Я тебе нравлюсь?

Я отступил назад, чтобы не сделать что-то безрассудное, например, не поцеловать ее.

— Я тебе нравлюсь такой, как есть, или просто нравлюсь?

Я усмехнулся.

— Есть какая-то разница?

— Конечно. — Ее сердцевидное лицо выражало серьезность. — Определенно. Мне нужно точно знать, что ты чувствуешь.

Дверь в класс распахнулась, прервав наш момент, когда мисс Таллап сунула голову в дела, которые ей не принадлежали, как всегда.

— Что, собственно, происходит? Вернитесь сюда. Вы оба. Немедленно.

Мое сердце подпрыгнуло по совсем другим причинам, наполняясь негодованием.

Олин вздрогнула от чувства вины.

— Да, мисс Таллап.

Она нырнула под руку учительницы и бросилась в комнату.

Я натянул на лицо маску наглости и подождал, пока мисс Таллап опустит свою преграду, прежде чем с важным видом войти в заполненное учениками помещение.

Мой покерфейс вернулся.

Мой пыл скрывает правду.

Олин была единственным, кому позволено было знать, насколько хрупким я был под колючей проволокой, которую использовал, чтобы держать всех на расстоянии.

Я не знал, почему она была другой.

Но это так.

И я удержу ее.

Олин не отрывала глаз от своей тетради по математике, когда я проходил мимо, но ее нежный шепот встретил мои уши, робкий и слегка шокированный, но резонирующий честностью.

— Ты мне тоже нравишься, Гилберт Кларк.

Никто больше не слышал ее в этой суматохе.

Никто не знал, как сильно она изменила мою жизнь.

Мои ноги подкосились, и я рухнул на жесткое сиденье.

Мое сердце бешено колотилось.

Мои ладони вспотели.

А благодарная улыбка осталась скрытой под хмурым взглядом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Олин

– Наши дни –

Кто знал, что время способно свести меня с ума?

Два часа Гил находился на расстоянии вытянутой руки.

На самом деле это не так.

В течение двух часов он был ближе, чем прикосновение. На самом деле, на расстоянии поцелуя.

И все же он не сказал мне ни слова.

Ни единого слога.

Как будто мысль о разговоре была отвергнута, чтобы он мог забыть, что именно меня он рисовал, притворяясь, что я была безликой, безымянной моделью.

Я понимала, почему он хотел игнорировать боль, которую я ему причинила.

Но это не означало, что я была невосприимчива к боли, которую мне причинил он.

Время замедлилось и обеспечило мне прямое осознание всего.

Его мужского запаха — краски и цитрусовых. Тяжесть его неглубокого, контролируемого дыхания. То, как его глаза сверкали и замечали каждый изъян и пятнышко на моей коже, старательно сглаживая мои недостатки своим талантом.

Непроницаемая тишина, наступившая в тот момент, когда Гил распылил первый слой краски, только сгустилась.

Если я шаталась, то зарабатывала ворчание. Если дергалась, то получала щипок.

Без его упрека не могла ступить и на долю.

А то, что мне не разрешалось двигаться, только делало это желание более невыносимым.

Меня охватила клаустрофобия посреди его холодного склада, находясь в компании с ним одним.

Это стоило мне всего, просто стоять и повиноваться.

Не то чтобы Гилберта волновало, как я справляюсь. Интенсивность, с которой я наблюдала за ним, когда он был моложе, стала сейчас еще сильнее. Его искусство заменило все. Его сосредоточенность была ему хозяином, делая его рабом цвета.

Я могла бы быть брошена на произвол судьбы тем, что он больше не видел во мне Олин.

Могла бы обидеться на дерзость, с которой он кинул меня, даже когда мы стояли так болезненно близко.

Но потому, что я знала его. Потому, что знала свирепость его таланта, я не возражала, что его глаза оставались сосредоточенными на проекте, который я не могла видеть. Я не отпрянула, когда его прохладные пальцы прошлись по внутренней стороне моего бедра, клеймя меня огненным следом. Не жаловалась, когда мягкое облизывание его кисти обеспечивало мне жажду и боль от того, что я не имела права испытывать.

Может, у меня и были недостатки, но было мужество, и я скрывала каждую покалывающую, запутывающую, сжимающую реакцию от его методичной живописи.

Я была идеальным холстом.

Тихой.

Неизменной.

Отчужденной.

Я прикусила губу, когда он наклонился ближе. Его растрепанные волосы, не подчинявшиеся никакому закону, падали на лоб блестящими темными прядями. Гил остался сидеть на корточках у моего живота, его дыхание согревало мою плоть, его мазки проклинали меня.

С низким недовольным ворчанием он выпрямился и бросил щетку с тонкой щетиной на свой рабочий стол. Смахнул со лба плутоватые пряди волос, оставив после себя пятнистую прядь.

— В чем дело? — тихо спросила я, зная, что мой тон должен быть мягким рядом с творческим человеком, так глубоко погруженным в свое ремесло. Я была такой же, когда практиковала новую хореографию. Шум звучал по-другому, когда ты был в крепких объятиях своего призвания. Голос был дробовиком. Выстрел из пушки.

Гил провел обеими руками по волосам, не обращая внимания на оставленные им пятна. Он не обращал на меня внимания, торопливо смешивая новые краски с лихорадочной интенсивностью, от которой под краской на моей коже появлялись мурашки, нарушая гладкость его линий.

Чем дольше я стояла в его пустом складе, тем больше вспоминала наше детство. Как его улыбка навсегда запечатлелась в моем сердце. Его смех был так тяжело заработан —настоящий смех, а не циничный, отстраненный, который он показывал в классе. Я также помнила, каково это — ухаживать за его ранами, которые он изо всех сил старался держать в секрете.

Прошлой ночью его избили. Кто, я не знаю. Но видеть его с разбитой губой и подбитым глазом было не в новинку.

Он пришел в школу с несколькими разноцветными фингалами. Я вытирала кровь с его подбородка. Подсовывала ему обезболивающее для ребер.

Я достаточно насмотрелась на результаты его жизни с семьей, чтобы понять и без его слов: жестокое обращение лилось под одной крышей с тем местом, где он спал.

Но... он сказал мне.

Однажды, когда Гил пришел в школу поздно, склонив голову от раскаяния и с шипением агонии, когда садился на свое место. Я поняла, что что-то не так. Что что-то хуже обычного.

После того, как прозвенел звонок, и мы ушли достаточно далеко от школы, чтобы никто не видел, как мы держимся за руки, я сжала его успокаивающую ладонь обеими своими и потянула его вверх по моей улице.

Впервые в жизни я обрадовалась, что родителей нет дома. Потому что в ту ночь я привела Гила в свой дом и не позволила ему уйти. Налила ванну для его ноющих мышц. Ждала со свежим полотенцем, когда он закончит. Я уставилась на его обнаженную грудь с теплыми пузырьками, и задохнулась от ужаса того, что он пережил.

Синяки на синяках.

Подтеки и пятна, шрамы и порезы. Его тело было воплощением насилия, и когда слезы подступили к моим глазам, и я вошла в его дрожащие объятия, все, что я хотела сделать, это сказать ему, что люблю его. Чтобы уложить его в постель. Лечь с ним. Обнять его. Поцеловать. Дать ему то, кого он дал мне — друга. Человека, которому не все равно. Человека, который мог бы стать нашей новой семьей, потому что нынешние предали нас.

Прекрати!

Я не могла снова пережить такие вещи.

Не могла принять такую печаль.

Воспоминание о мальчике, который украл мое сердце, заставило меня смягчиться к человеку, который был «само́й зимой». Я вернулась в настоящее с его слегка прохладным складом, в основном красивой краской, и вечно арктическим надзирателем.

— Над каким проектом ты работаешь? — Я посмотрела вниз на свои обнаженные груди, не в силах видеть сквозь руку — зажатую между ними — картину, медленно оживающую на моих животе и бедрах.

— Не над каким. — Гил закончил смешивать все оттенки, какие ему требовались, и взобрался на подиум рядом со мной. — Стой спокойно. — Его губы требовательно сжались, но я мягко улыбнулась.

— Ладно, Гил.

Он напрягся, услышав свое имя, снова напомнив мне, что между нами было так много неразрешенных вещей.

Гил превратил мою школьную жизнь в святилище, а потом наполнил ее страданиями. Он скрутил меня так, что я до сих пор не распуталась.

Вздохнув, я снова погрузилась в напряженную тишину, когда Гил забыл обо мне и вернулся к своему искусству. В течение следующего часа он был сосредоточен на моих ногах. Я шикала пару раз, когда его краскопульт вызывал щекотку между моими пальцами, и подавила свой внезапный вздох, когда его кисть прошлась между моих ног, как ласка любовника.

Я уставилась на него, мой пульс забился так быстро, что оглушил меня. Я ждала еще одного удара, еще одного цветного хлыста, но вместо этого он осторожно работал с внешней стороной моего бедра; его челюсти сжались, а движения стали отрывистыми.

Немного повернувшись, я сделала все возможное, чтобы избавиться от тяжкого желания, которое он оставил мне. Его пальцы мгновенно сомкнулись на моем полуокрашенном бедре.

— Разве я сказал, что ты можешь двигаться?

Он не поднял глаз, и я была рада. Рада, потому что не могла остановить жгучую правду о том, что его пальцы проникали сквозь мою плоть, резали нервы, пока он не протянул руку к моему телу и не сжал кость. Мое сердце чиркнуло спичкой, поджигая себя, посылая кроваво-красный дым лизать мои ребра.

Что со мной происходит?

Гил сделал меня слабой и жестокой. Он заставил меня хотеть обхватить ладонями его щеки и требовать ответов, одновременно хлопая его по холодному лицу и крича на него за то, что он бросил меня.

Сильно стиснув зубы, до боли, я резко подняла голову и сосредоточилась.

Я не следила за его спутанными волосами, когда он продолжал создавать тень и свет. Меня не волновало, что он изучал мое тело так, как было незаконно для большинства боссов, но было вполне приемлемо в этой студии.

Гил больше не упоминал ни о моей татуировке, ни о шрамах с тех пор, как поставил меня в нужную позу у своей черной стены. Он удалил обиженные чернила, скрывая мою спину, и велел одной рукой обвиться вокруг моей талии, в то время как другая была помещена между моих грудей, обрамляя мои формы, мои пальцы крепко сомкнулись вокруг моего затылка.

Когда Гил прикасался ко мне, не было ни борьбы с похотью, покорения желаниям.

Он успешно запер эту часть себя, оставив меня на ее милость.

Я пошевелилась, чтобы почесать нос. Ворчливого рычания Гила, когда он смешивал краску у моих ног, было достаточно, чтобы я поспешно вернулась в исходное положение.

Три часа были вечностью без разговоров, когда тела постоянно соприкасались друг с другом. Мои мышцы одеревенели и заныли. Мое терпение быстро омрачилось голодом.

Когда мышца непроизвольно дернулась, я даже не пикнула. Когда заваливалась, Гил просто поддерживал меня и продолжил рисовать.

Наши отношения друг с другом были острыми и молчаливыми, как ножи.

Пальцы Гила скользнули по моей нижней части тела, дразня единственный кусок одежды, прикрывающий меня. Он изящно провел яркую бирюзовую линию вдоль края моего нижнего белья. Щетка щекотала и заставляла меня втягивать воздух, но что еще хуже, она заставляла мой живот сжиматься, а нервные окончания подпрыгивать в изголодавшейся жизни.

Его пальцы скользнули по моей верхней части бедра, когда он набрасывал контур. Его мятное дыхание скользило по верхушкам моих грудей, когда он наклонялся ближе, чтобы добавить детали. Тыльная сторона его ладони коснулась моего соска, когда он наклонился, чтобы прочертить мое декольте яркой полосой пурпурного.

Святое...

Я прикусила нижнюю губу, изо всех сил стараясь оставаться напряженной и молчаливой.

Время снова вторглось в нашу жизнь. Я постепенно превращалась из человека в то, чем он хотел меня видеть.

Я обманывала себя, думая что смогу устоять против него. Возможно, между нами и протекали годы, но то, что притягивало, связывало и переплетало нас в школе, все еще было там. Только это время... оно было сильнее шума, глубже моря, темнее любого кошмара.

Склад дрожал в тишине, мы оба слишком боялись нарушить эту гнетущую тишину, когда Гилберт обменял свой пистолет на маленькие бутылочки и кисти. Взяв инструменты с губчатыми наконечниками, он добавилновые завитушки.

Я сжала колени, пока он двигался вверх по моему телу. Ощущение краски, покрывающей мою нижнюю часть, сдерживало холод, но это не остановило мои соски от затвердения, когда Гил остановился у моей груди и издал странный звук.

Мое сердце бешено заколотилось, но его лицо скрывало любые признаки того, что он не профессионал, когда протянул маленькую губку и промокнул мою грудь темно-фиолетовым.

Я напряглась, когда влажное вторжение цвета сделало мою кожу гиперчувствительной. Мне потребовались все силы, что у меня были, чтобы выбрать грязное пятно на потолке и не сводить с него глаз.

Я надеялась, что Гил перейдет на другие части, как делал это раньше, но мне не дали отсрочки. Он оставался болезненно близко, его тело было огромным и неповоротливым, его глаза сузились и были расчетливыми, его энергия отбрасывала волны каждый раз, когда он касался меня своим материалом.

Мои глаза закрылись, несмотря на мою команду оставаться открытыми. Моя грудь вздымалась, пока Гил работал так близко, что мог бы прижаться носом к моему декольте. Прошла бесконечно долгая вечность, пока он разрисовывал плоть, к которой не прикасался очень долгое время, невольно окутывая меня колючей проволокой желания, пока я едва могла думать, не говоря уже о том, чтобы стоять.

Чем дольше он склонялся над моей грудью, проводя рукой между, тем слабее становилось его собственное дыхание. Его кадык подпрыгнул, когда он с трудом сглотнул. Осторожная жестокость на его лице мерцала секундами едва сдерживаемого насилия.

Насилия надо мной? Над нами? Нашим прошлым? Его работой? Его раной? Его делом?

Я не знала.

Я, наверное, никогда не узнаю.

Все, что знала, это то, что мое тело не заботилось о том, что Гил сделал со мной в прошлом. Оно хотело его, и это был новый уровень невыносимой пытки.

Я рада, что это одноразовая сделка.

Если бы мне снова пришлось стоять так ради него, я бы прожгла всю свою сдержанность и, в конце концов, толкнула его на пол от желания. Я бы все испортила, потому что, находясь рядом с ним, оживляла прошлое и сводила на нет заботы о будущем.

Я вдохнула, узнавая его запах цитрусовых, растворителя для краски и плохого настроения. Так же быстро выдохнула. Гил накачал меня наркотиками. Смутил меня. Сделал мне больно.

Он совсем перестал дышать, когда сменил губку на тонкую кисть и сделал все возможное, чтобы заставить меня рухнуть вместе с тонкой щетиной. В какой-то момент инстинкт самосохранения взял верх, и мой подбородок опустился, а плечи отодвинулись на дюйм от прикосновения художника.

Но он прищелкнул языком, прижал перепачканные краской пальцы к моей челюсти и силой вернул меня на место.

— Никогда не нарушай позицию.

Голос у него был странный. Густой, как масло, и темный, как уголь. Он откашлялся, когда наши глаза встретились. Пронзившее меня электричество заставило сгореть заживо и замерзнуть насмерть одновременно.

— Хорошо, — выдохнула я, когда Гил опустил пальцы и склонил голову набок, выглядя совершенно величественно и ужасно бессердечно. Его взгляд, нахмурившись, скользнул вниз по моей почти раскрашенной фигуре. В мгновение ока его тяжелая рука придвинула мое бедро ближе к нему, крутя меня так и этак, как какой-нибудь магазинный манекен с пластиком в венах вместо крови.

— Больше не двигайся, — с резкой командой, он продолжил рисовать, как будто огонь не искрился и не потрескивал между нами. Волосы на моих руках встали дыбом под его краской. Кожу головы покалывало. Мой живот сжался. И все потому, что я находила его невероятно привлекательным, когда он работал в своей стихии.

Его лицо слегка дрогнуло, открывая прилив похоти. Затем снова исчез, утонув в непроницаемом художнике.

— Выгни спину. Я не могу достать часть твоих ребер. — Я вздрогнула, когда костяшки его пальцев толкнули меня в плечо. — Делай, что я говорю.

Дрожа, я напрягла мышцы, когда откинулась назад, чувствуя, как моя грудь поднимается, рука скользит, а живот сплющивается — каждая часть меня удлиняется, чтобы уравновеситься.

Это было похоже на танец.

Застывшая во времени хореография.

Мое сердце подпрыгнуло от радости.

Моя спина ныла от боли, предупреждая меня не заходить слишком далеко.

Что-то темное рождалось в его груди, когда я устроилась в этой новой, ломающей спину позе. На секунду ни кисть, ни губка не коснулись меня. Гил стоял рядом со мной, жар его тела обжигал, и я задумалась... только на мгновение... не сорвется ли он.

Если бы он поддался туману желания, который так сгустился вокруг нас.

Я хотела, чтобы он бросил свои инструменты, вцепился кулаком в мои волосы и дернул меня в убийственном поцелуе.

Но он снова откашлялся и шагнул ближе, обжигая меня, наносил краску на нижнюю часть моей груди.

Это не заняло много времени.

Всего несколько секунд, но в эти несколько секунд мое сердце было видно под радужной кожей. Оно рвалось на свободу. Оно стучало, требуя еще. Гил перестал быть мальчиком, который сломал меня. Мальчик, который исчез без единого шепотка́ и стал самым искусным химиком — смешивая цвета и оттенки, каким-то образом используя и то, и другое, чтобы проникнуть в самое мое существо.

Гил отпрянул, вытирая рот тыльной стороной ладони, и нетвердыми шагами направился к своему рабочему столу. Он стоял спиной ко мне, смешивая и разбавляя следующий слой пигмента.

— Встань прямо, — приказал он через плечо, когда вспышка серебренного и темно-синего смешалась с чем-то металлическим в его руках.

Я сделала, как мне было сказано, сохраняя первоначальную позу, пока он прикреплял краскопульт к новому компрессору и возвращался ко мне.

Он отказался встретиться со мной взглядом, когда проверял спусковой крючок быстрым нажатием на ладонь, нахмурившись от увиденной консистенции и покрытия.

После нескольких щелчков напорного клапана он снова занялся мной.

Силы покидали мои конечности. Я была неустойчива, слаба и совершенно не готова продолжать. Я хотела спросить, сколько еще продлится этот кошмар, но он присел на корточки, его лицо оказалось между моих ног, а его непослушные волосы щекотали мое бедро, когда он держал пистолет над моим коленом и нажимал на спусковой крючок.

Боже...

Я вздрогнула от щекотки.

Он тащил шипящую штуку вверх по моей ноге все выше и выше, пока дуновение воздуха не нашло ту часть меня, что пульсировала, требуя внимания. Он был так близко, слишком близко, чересчур.

Я не могла это сделать.

Я оступилась.

Моя рука упала с груди, автоматически ища опору, чтобы остановить мое падение.

Мои красиво накрашенные пальцы приземлились на его голову для принятия равновесия, те же самые пальцы погрузились в его густые, растрепанные волосы.

Воспоминание о том, как я проводила пальцами по его голове, когда мы были подростками, обрушилось на меня. Текстура его волос не изменилась. Все еще грубые, но шелковистые. Мягкие, но сильные. Жар его головы и внезапный угрожающий взгляд его глаз заставили мое сердце переместиться в ладони и пропустить удар.

— Прости. — Я попыталась отстраниться, но не могла заставить себя разжать пальцы.

Он не двигался — застыл на корточках передо мной, само его присутствие захлестывало меня.

Оттолкнув тяжелое желание, я сумела распутать пальцы и поднять руку на место. Мой подбородок взлетел вверх, а взгляд остановился на плакате в другой стороне комнаты, рекламирующем преимущества определенного типа латекса для протезирования.

Целую вечность Гил не двигался.

Он дышал тяжело и неглубоко. Было слышно, как его зубы отчетливо стиснулись.

Затем медленно, методично наклонился вперед и нажал на спусковой крючок, как будто ничего не произошло.

Взрыв воздуха и поток краски заставили меня вздрогнуть. Мой желудок подпрыгнул, когда он скользнул по крошечному клочку нижнего белья, скрывающему меня, и начал работать над внутренней стороной моих бедер.

Я вся пульсировала.

Я желала, желала, желала, но каким-то образом все же сохранила позу.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не выгнуться, а мой разум наполнился образами языков, облизывающих меня, пробующих на вкус, оставляющих после себя липкое покрытие в виде цвета, который маскировал мой собственный.

В комнате стояла мертвая тишина, пока Гил постепенно покрывал каждый мой дюйм. Он переключил свой метод покрытия с мягкого затенения на полосование меня лентами краски и резкими порывами воздуха.

Это ощущение дразнило меня, делало влажной.

Я прикусила губу.

Я уперлась пальцами ног в гладкую поверхность подиума и крепче прижала руку к груди, давая телу подумать о чем-то еще.

Жужжание компрессора и слабое шипение пневматического пистолета украсили затянувшуюся тишину.

Я могла бы кончить только с помощью аэрографа.

Но потом Гил ушел, перейдя на более приемлемые участки, добавляя последние штрихи.

Я старалась расслабиться, изо всех сил старалась не вздрагивать каждый раз, когда он приближался с новым цветом, и не втягивать воздух, когда касался тех частей меня, которые обычно предназначались только для любовников.

Моя нагота исчезла под облаком смешанных произведений искусства.

— Не двигайся, — пробормотал он, бросая инструменты и снова берясь за тонкую кисть.

Он рисовал каллиграфические линии и выделял части того, что нарисовал, отступая и хмурясь только для того, чтобы вернуться и мучить меня еще одним облизыванием щетины.

Как только он остался доволен моим телом, повернулся к моим волосам и лицу.

Я думала, было сложно заставить его сосредоточиться на моем теле.

Это было ничто по сравнению с тем, как пальцы Гила наклоняли мой подбородок туда-сюда, его зубы сосредоточенно впивались в нижнюю губу, его устойчивый талант превращал мои щеки в искусство, а мои волосы дразнили любым оттенком, который он выбирал.

В какой-то момент Гил стянул мои волосы в тугой пучок, и волна страсти заставила меня дернуться от желания. У него перехватило дыхание; пневматический пистолет дрогнул.

Я покачнулась, когда он взял меня за подбородок, тщательно вытирая краску со лба и бровей.

— Закрой глаза. — Его пальцы впились в мою кожу, будто эта команда подействовала на него так же, как и на меня.

Я повиновалась, благодарная за то, что убрала его из поля зрения, когда он был единственным, что я могла видеть. Мягкость его краски и жар его присутствия увеличились, добавив еще одно измерение к моим проблемам.

Но потом закончилось.

Гил отступил.

Холод вернулся, и пришло одиночество.

Мой первый раз в качестве холста, и он был закончен.

Отбросив кисти, Гил спрыгнул с подиума и уставился на меня с расстояния нескольких футов. Он склонил голову набок, оценивая каждый угол и изгиб, и вовсе не выглядел довольным своим творением.

Из-за меня.

Он не стал спрашивать, удобна ли поза и приемлема ли чужеродность ощущения, покрывающей краски.

Я не была Олин.

Я была только его.

С запахом краски в воздухе и муками голода, крепнущим в моем животе, Гилберт вернулся, добавил брызги страз на мою бедренную кость и лоб, затем возвышался надо мной, чтобы нарисовать область моего плеча клеем, прежде чем нанести бирюзовый и черный блеск на мою ключицу.

Гил ловко спрыгнул с платформы и подпер подбородок испачканными краской руками. На этот раз он не просто наклонил голову, он пригвоздил меня к подиуму своим оценочным взглядом. Его глаза никогда не были спокойными, оценивающими, обдумывающими.

Гил смотрел на мою грудь, бедра и ноги с большей силой, чем любой другой мужчина до него.

Он видел только недостатки и то, что можно было улучшить.

То, что он находился в нескольких метрах от меня, а не в нескольких сантиметрах, позволило мне нормально дышать впервые с тех пор, как я разделась. Мои колени дрожали, и я благодарила каждую звезду на небе за то, что он нарисовал только перед моего тела. Я не знала, как смогла бы справиться с ним, находящимся позади меня. Его дыхание на моей шее. Его пальцы на моей заднице. Его ладони скользящие по моей спине.

Стоп.

Дело сделано.

Когда тишина стала невыносимой, я пробормотала:

— Что теперь?

Мой голос разрушил чары.

Гил дернулся, как будто я оттащила его от чего-то болезненного. Он снова откашлялся от потрескивающего напряжения.

— Я недоволен, но это должно сработать. — Отойдя к шкафу в тени, он приказал: — Оставайся там.

Я сделала, как он сказал, и ждала, пока он выдвинет ящик стола и вернется с дорогой на вид камерой. Положив камеру у моих ног, Гил подошел к большим прожекторам и другому фотооборудованию, спрятанным вне досягаемости краски, и покатил их по подиуму.

Не предупредив меня о необходимости закрыть глаза, включил их все, ослепляя меня белой светом.

Я поморщилась, зажмурив глаза, когда жар ламп мгновенно согрел холод в моих костях. Стук сапог Гила раздавался вокруг меня, пока он подготавливал что-то. Медленно я приоткрыла глаза, привыкая к яркому свету.

Мужчина стоял с камерой в руках и надменным, голодным выражением лица.

— Не двигайся, пока я тебе не скажу. — Подняв камеру, он поставил меня в кадр и нажал кнопку. Мягкий щелчок послал еще одну волну мурашек по мне.

Время снова скатилось в бессмыслицу, когда Гил сделал обильное количество фотографий со всех сторон, все с черными матовыми кирпичами позади меня в качестве фона. Некоторые он снимал крупным планом на определенных участках моей кожи, другие — издалека. Он даже взобрался на лестницу и сделал несколько фото сверху.

Несмотря на все это, я оставалась идеальным манекеном, делая все возможное, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, дыхание легким, а мышцы гладкими.

К тому времени, когда он щелкнул последний раз, мой желудок не просто урчал от голода, он рычал, и мои ноги болели от долгого стояния.

Гил молча вернул камеру в шкаф, выключил прожекторы и провел рукой по волосам, приглаживая непослушные пряди. Ему было все равно, что у него на пальцах столько же краски, сколько у меня на теле, точно так же, как ему было все равно, что я все еще была там, пойманная в ловушку его инструкцией и не позволенная двигаться.

Он поймал мой взгляд.

Что-то мощное и древнее пульсировало между нами.

Что-то, что мы не могли контролировать.

Я ошиблась.

Ему было не все равно.

Его это очень волновало.

Его лоб наморщился, когда он впился в меня. Его плечи опустились, когда он вздохнул.

— Это все. Иди прими душ. Я принесу тебе наличные. — Отвернувшись, Гил прошел в свой кабинет, не оглядываясь.

* * *

— Святая матерь милосердия, — прошептала я себе под нос.

В зеркале отражалась я.

Но это была не я.

Я исчезла и оставила после себя какую-то сказочную императрицу.

Это волшебное существо, пропитанное красными и синими, пурпурными и тенями, никогда не могло быть мной.

Вау.

Просто... вау.

Ванная Гила скрывала меня от холодного склада. Я намеревалась броситься в душ и избавиться от странного ощущения, будто меня завернули во что-то чужое.

Но это было до того, как зеркало в полный рост поймало мой взгляд, и я была загипнотизирована.

Я видела его талант на YouTube. Изучала сложные рисунки, которые он делал, и всегда знала, что он был волшебником с краской.

Но сейчас?

Теперь я совершенно по-новому поняла, почему люди называют его Мастером Обмана.

Медленно продвигаясь вперед, я не обращала внимания на свою наготу. Как я могла, когда на мне было нечто гораздо большее, чем просто одежда?

На мне была метка Гилберта. Его время, энергия и мастерство.

На моем торсе больше не было ни грудей, ни ребер, ни мышц. Это была подводная пещера с лучами света, освещавшими черные карманы, где угри и ракообразные прятались во мраке. Но в ярком солнечном свете, исходившем от моего подбородка, вниз по ключице и пятнам на груди, резвились криль и разноцветные рыбки из драгоценных камней, как будто моя грудная клетка стала аквариумом для такой невероятной морской жизни.

Слегка повернувшись, я широко раскрыла глаза от изумления, изучая светящийся хрустальный шар, изображающий сцену кораблекрушения с блестящими стразами на бедре. Через мое плечо струился идеальный водопад. Он растекался по моей ключице, прежде чем выплеснуться наружу с голубым блеском и серебряной нитью, такой же живой и влажной, как любая жидкость, стекающая по моей руке.

Это была магия — чистая и простая.

Заказ, должно быть, был на аквариум или рекламу путешествий или что-то, что вдохновляло на природу и приключения.

Это вдохновило меня.

Мне казалось, что я могу плавать под водой и вызывать всякую живность.

Я чувствовала себя королевой.

Фотографии, которые он сделал, несомненно, будут отправлены тому, кто запросит эту часть, и где-то там, в каком-нибудь оживленном торговом комплексе или в каком-нибудь глянцевом журнале, люди будут смотреть на мое обнаженное тело и видеть не женщину, а целое подводное царство со мной в качестве его правителя.

Я думала, он не видит во мне человека.

Я ошиблась.

Он видел сквозь эту простую иллюзию и показал мне, что даже мое собственное восприятие было слишком узким.

Нося его краску, я становилась выше, вела себя гордо, двигалась плавнее. Я позировала так, словно на мне было дорогое платье, сшитое на заказ и мучительно скроенное до совершенства.

Я не была человеком.

Ни за что.

Я была чем-то большим.

Так гораздо большим.

И впервые за очень, очень долгое время... Я была счастлива.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Олин

– Наши дни –

— Вот твои деньги.

Я провела пальцами по влажным волосам, слегка спутанным от сушки полотенцем и отсутствия расчески.

— Спасибо. — Я двинулась к нему, поднимая сумку на плечо. Моя одежда вернулась на место, а кожа снова стала мягкой — без страз и иллюзий.

Я осторожно потянулась за конвертом, в котором лежали деньги, чтобы купить еще на несколько дней крышу и стены.

— Цени это, — буркнул он что-то и отвернулся. Как и на мне, на нем не было краски, если не считать единственной темно-синей полоски на подбородке.

Мой желудок слегка перевернулся.

Прекрати, О.(О — Олив)

Просто прекрати.

Гил поднял глаза, когда я слишком решительно сунула конверт в сумку.

— А ты не хочешь пересчитать?

Я покачала головой, не в силах выдержать его взгляд.

— Все в порядке.

— Ты даже не знаешь расценок.

— Нет, но я тебе доверяю.

— Ты действительно не должна.

Я мягко улыбнулась, не отрывая глаз от бетонного пола и умоляя свои щеки не запылать.

Не должна ему доверять?

Он не должен мне доверять.

Я что-то натворила в ванной. За те двадцать минут, что провела в душе, я погрузилась в фантазию, которая казалась слишком реальной. Притворилась, что Гил поцеловал меня той ночью в моем доме. Представляла себе годы совместной жизни, а не расстояния.

И теперь мне было стыдно, потому что я испытывала искушение справиться с бурлящим желанием, с которым он оставил меня, доставив оргазм своей собственной рукой в его душе.

Я этого не сделала.

Конечно, не сделала.

Но желание было почти неоспоримым.

Стоя перед этим зеркалом, полный благоговейный трепет отодвинул в сторону мою настороженность и превратил мои чувства во что-то, о чем я не осмеливалась думать.

У меня не было названия для нахлынувшей сложности эмоций.

Боль.

Надежда.

Прощение.

Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу сделать это. Но я могла признаться, что восхищалась им. Значительно. И любая настороженность и обида теперь были омрачены предельной благодарностью.

И изрядной долей сожаления.

Сожаления о прошлом. Сожалею, что не попыталась найти его, когда он исчез.

— Ты невероятно талантлив, Гил, — пробормотала я, наконец, собравшись с духом, чтобы посмотреть на него.

Казалось, он постарел с тех пор, как я оставила его принимать душ. Усталые круги под глазами. Его пятичасовая тень делала его угловатым и неумолимым.

— Просто линии и контрасты.

— Это гораздо больше, и ты это знаешь.

Гил отвернулся и прислонился к столу для смешивания каски, как будто нуждался в поддержке. Язык его тела как можно резче блокировал разговор.

— По крайней мере, заказ выполнен.

— Значит, тебе не нужно, чтобы я вернулась?

— Нет. — Он покачал головой. — Не нужно.

Я снова заставила себя улыбнуться.

— Я понимаю.

Гил прищурился, глядя прямо на меня.

— Тебе нужно уйти, Олин.

Я посмотрела на выход, потом снова на него.

Я могу уйти.

Я должна уйти.

И все же...

— Это больно? Видеть, как исчезают твои время и усилия?

Как он это сделал? Как выдерживал, создавая дизайн за дизайном, никогда не видя и не прикасаясь к нему снова, как только холст осыпался?

— Прошу прощения? — Его лицо было затянуто темными тучами, предупреждая, что меня не ждут с моими трудностями и болью в сердце.

— Тот шедевр, который ты сделал. Я изо всех сил пыталась смыть его, — я тихонько рассмеялась, хотя и не находила это смешным. Скорее грустно. И немного душераздирающе. — Ты вложил столько времени и энергии во что-то невероятно волшебное. Только для того, чтобы оно исчезло.

Я не хотела, чтобы прошлое вошло в этот разговор, но каким-то образом оно вошло, обволакивая нас, как туман, заставляя его напрячься и черты лица Гила стали более острыми.

Гил был невероятно талантлив, и такого рода мастерство следовало признать — даже если мальчик сбежал и оставил после себя человека с дурными манерами закоренелого аристократа.

Я имела в виду то, что сказала. Казалось варварством смыть столько минут его жизни, искоренить что-то столь прекрасное.

— Где ты научился так рисовать? — тихо спросила я, изо всех сил стараясь скрыть дрожь.

Связь, которая была у меня с ним, исчезла. Он успешно оттолкнул меня, так что, казалось, я больше не действовала на него.

Гил тяжело вздохнул.

Я почувствовала нетерпение.

Почувствовала его раздражение.

Дерзкое отстранение.

Закрытое сердце.

Как и раньше.

Точно так же, как раньше.

У меня пересохло во рту.

Мое сердце свернулось вокруг себя в безопасности.

Прежде чем он успел ответить, моя боль вырвалась наружу. Я спросила нежно. Терпеливо ждала. Если это последний раз, когда я его вижу, мне нужно знать.

Мне нужно знать, чтобы двигаться дальше.

— Почему ты ушел? — Я потерла щеку. — Без единого слова? Почему ты позволил мне влюбиться в тебя, если знал, что не хочешь меня?

Воздух мгновенно стал гнетущим.

Склад больше был не зданием, а тюрьмой, и я оказалась в ловушке вместе с Гилом, когда он медленно раскрутил руки и ноги и, как хищник, оттолкнулся от стола. Его глаза мерцали правдой, но губы выдавали ложь:

— Я решил, что мне не нравится школа.

— Ты почти закончил. Тебе удалось остаться еще на два года. Ты мог бы...

— Довольно. — Подойдя ко мне, он опустил подбородок, прикрыв свой взгляд темными бровями. Его растрепанные волосы лизали ресницы, рассекая лоб черными прядями. — Уходи, Олин. Ты и так уже слишком долго здесь.

Я попятилась к двери, как трусиха. Раньше я бы никогда от него не убежала. Я даже сражалась за него в некоторых битвах. Заступилась за него с мисс Таллап — учительницей из ада. Тайком прятала деньги в его рюкзак, когда он не смотрел, чтобы он мог купить продукты.

Я его не боюсь.

Ты в этом уверена?

— Гил... Я просто хочу понять.

— Тут нечего понимать. — Он повел меня к выходу, умело, безжалостно. На каждый мой шаг он делал свой, выслеживая меня. Его руки по-прежнему были прижаты к бокам, челюсти плотно сжаты, а тело напряжено.

Гил был бы безумно красив, если бы не резкая грань, которая предупреждала, что это не игра для него. Я представляла собой угрозу, и он без колебаний справится с этой угрозой любыми необходимыми средствами.

— Я пыталась двигаться дальше. — Подняла подбородок выше, радуясь, что мой голос не дрожит. — Мне это почти удалось. Но снова увидеть тебя? Это просто напомнило мне, что так много не имело смысла. Ты ведь сам за мной гнался, помнишь? Ты был тем, кто...

— Я помню. — Гил продолжал преследовать меня, гладкий и невозмутимый — совсем не такой, как тот дикий мальчишка в школе. Я не думала, что эта версия умеет улыбаться или смеяться. Он научился хмуриться и воздвигать стены до такой степени, что это был физический выговор.

— Если ты помнишь, тогда поговори со мной. Пойдем, выпьем. Наверстаем. Расскажи мне, чем ты занимался последние несколько лет, и как ты начал «Совершенную ложь».

— Мне неинтересно разговаривать. — То, как его голос стал густым, как река, взбивающая гравий, заставило меня заколебаться.

Мое сердце бешено забилось. Я склонила голову набок.

— А что тебя интересует? — Это был хриплый вопрос. Азартный вопрос. Формально я знала, что его интересует.

Вышвырнуть меня со своего склада.

Но было еще кое-что.

Что-то под поверхностью.

Что-то, в чем у него не было сил признаться.

— Ты ничего не можешь мне дать. Уже нет. — Гил остановился на расстоянии вытянутой руки. Я отступила назад, только чтобы упереться в большую металлическую дверь на роликах. Лязг вибрировал в моих костях, заставляя меня вздрагивать.

Он казался больше, чернее, более решительным, чтобы оставить мне шрам навсегда.

— Я заплатил тебе. Наша сделка заключена. Мне нужно, чтобы ты сейчас же ушла.

Я не могла оторвать от него глаз.

— Можно я как-нибудь зайду? Просто поздороваться?

— Нет. — Гил открыл проходную дверь рядом со мной. — Как я уже говорил, тебе здесь больше не рады. Я ценю твою помощь сегодня. Спасибо, что уделила мне время. Но тебе не разрешено приходить. Забудь обо мне, потому что мне нечего тебе дать.

— Забыть о тебе так, как ты забыл обо мне?

Его челюсть задвигалась.

— Я не забыл тебя.

— Ты бросил меня.

— Мы были детьми. Это ничего не значило. — Его голос звучал, как ножницы, острый и неторопливый, разрезая мои попытку говорить. — Я не буду предаваться воспоминаниям с тобой, Олин. Я не пытаюсь быть жестоким. Я просто... Мне действительно нужно, чтобы ты ушла и пообещала, что никогда не придешь...

— Ты двигаешься дальше. Я поняла. — Я прижала сумку к боку. Шуршание конверта внутри напомнило мне, зачем я здесь. Разговаривать с ним было совершенно бессмысленно, а мне нужно было купить продукты, чтобы не умереть с голоду сегодня.

Здравый смысл пытался склонить меня к капитуляции. Мои глаза метнулись к двери.

Но...

Но.

Я расправила плечи, высказывая свои мысли вслух, а не заставляя себя молчать:

— Знаешь... если я выйду отсюда сейчас, не попытавшись, то буду вечно жалеть. — Я заставила себя добродушно улыбнуться — чтобы он знал, что я не держу зла или ненависти.

Я могла бы простить его, но никогда не успокоюсь, если он не поговорит со мной... хотя бы один раз.

Он был мне обязан.

Конечно, он должен мне это.

— Олин, прекрати... — Гил поднял руку, но было уже поздно.

— Я была влюблена в тебя. Ты это знал? Конечно, ты это знал. Я говорила тебе. Так много раз. А даже если и нет, это было очевидно. Я была совершенно, сдуру одержима так, как может быть одурманена только глупая девочка-подросток. Я мечтала спасти тебя. Перевезти тебя в мой дом. Сделать тебя своей семьей, чтобы заменить тех, кого мы не хотели. И я знаю, что ты тоже любил меня. Ты говорил мне об этом с каждым прикосновением, Гил. С каждым прозвищем.

Его взгляд метнулся к моему плечу, без сомнения думая о татуировке, скрытой на моей спине. Затем его взгляд снова упал на меня, с непреклонной наглостью пригвоздив меня к месту.

— В тот день... в тот день, когда я пригласила тебя к себе. Я хотела дать тебе все. — Я покраснела. — Так много раз мы были близки к тому, чтобы поцеловаться. Столько раз мы были так близки. На самом деле, мы вроде как целовались, если считать быстрое прикосновение поцелуем. Мы оба этого хотели. Но потом… ты меня вычеркнул без всяких объяснений. Ты так легко порвал со мной. Ты унизил меня. С того момента игнорировал меня. Ты...

— Это в прошлом. — Его зубы оскалились между возмущенными губами. — Я не могу изменить того, что сделал. Точно так же, как не могу изменить огромное количество вещей, как бы мне этого ни хотелось.

Я замерла.

— Какие вещи?

Гил вздохнул и потер глаза жесткими пальцами.

— Не имеет значения.

— Очевидно, имеет.

Он застонал, мучительный звук глубоко в груди.

— Тебе нужно идти прямо сейчас.

«Ты... ты жалеешь, что порвал со мной?»

Он нахмурил брови, раздраженный своей оплошностью.

— Чего ты хочешь от меня, Олин? Я стараюсь быть как можно вежливее, но ты меня не слушаешь. Мне нужно, чтобы ты ушла. — Его глаза боролись с жаром и холодом. — Никогда не возвращайся.

— Мне нужно знать почему.

— Тебе не нужно знать. У меня были свои причины, и они все еще остаются в силе. Этого достаточно.

— Для тебя может быть. Но не для меня. Ты должен посмотреть на это с моей точки зрения.

— Нет, не должен. — Гил стоял прямо, тяжелый груз давил на него, даже когда он злился. — Я тебе ничего не должен. Все это было большой ошибкой. Прошлое было ошибкой. Работать с тобой... блядь. — Его отрывистая речь прервалась, глаза сверкнули на дверь. — Пожалуйста, Олин, мне чертовски надоело просить. Не заставляй меня повторяться. Мне нужно, чтобы ты ушла и никогда больше сюда не заходила. Будет лучше, если ты забудешь, что когда-то знала меня, и двинешься, блядь, дальше.

Его слова больно жалили.

Прежде чем я успела ответить, он добавил:

— Кроме того, почему ты думаешь, что у меня действительно была причина, с которой ты бы согласилась? Причину, по которой я мог бы оправдать то, что сделал? — Его взгляд светился страданием — глубоким, глубоким, бесконечным страданием, — но он захлопнул ставни над своей необъяснимой печалью и вместо этого обнял расчетливую, испепеляющую ярость. — Мне не нужна была причина, чтобы прервать подростковую интрижку. Я тебе ничего не должен. Мы ничего не значили. — Его тело прижалось к моему, принося с собой мороз и снег. — Ты ничего не значила.

Я покачнулась и снова ударилась о дверь. Гил поймал меня в ловушку. Он должен был отпустить меня, но не отодвинулся. Не отвел взгляда. Не остановила его рука, опустившаяся на дверь возле моего уха, звякнув тяжелым колокольчиком отвращения и смятения. — Перестань задавать вопросы, на которые я не могу ответить. Перестань смотреть на меня так, будто я виноват в том, что разрушил твою жизнь. Перестань заставлять меня драться с...

— Я не играю в игры, Гил. — Я оттолкнула его от двери. — Я здесь не для того, чтобы бросаться оскорблениями или вести себя так, будто вещи, которые я знаю, что-то значат, бессмысленны. Если бы ты знал меня в старших классах, то понял бы, что я не терплю жестокости. — Глубоко вздохнув, протянула руку и обхватила его щеку. — Кроме того, я тебе не верю.

Гил попятился, гортанный звук сорвался с его губ.

Мои пальцы обожгло от прикосновения к нему. Мое сердце плакало от того, как он отреагировал.

Я опустила руку.

— Я пыталась вести с тобой честный, взрослый разговор, а ты пытался опозорить меня ложью. — Я покачала головой, разочарованная и расстроенная тем, что мальчик, которого я так и не смогла забыть, превратился в такого вспыльчивого, несгибаемого мужчину. — Я пойду. Я больше не буду раздражать тебя своим присутствием. Ты не говоришь мне правды, но я все поняла. Не волнуйся. — Я прошла мимо него, мой позвоночник напрягся, а колени дрожали. — Ты победил.

Быстрая рука толкнула меня обратно к двери; ладонь легла на мою грудную клетку, удерживая меня на месте, прижатом к музыкальному металлу.

— Я не выиграл. Я никогда, блядь, не выигрывал.

— Отпусти меня.

— Ты ведешь себя так, будто страдаешь здесь только ты. Ты смотришь на меня так, будто это все моя, блядь, вина. — Его рука обожгла меня — не жаром, а сухим льдом. Его прикосновение было хуже любого мазка кисти. Тогда Гил дразнил и напоминал. Теперь же проник мимо моих ребер, глубоко в пропасть, и пронзил сердце, на котором все еще были синяки. — Не тебе меня судить, Олин. Ты не имеешь права судить, что я делаю, чтобы защитить... — Его глаза резко закрылись, голова склонилась набок.

— Что ты мне недоговариваешь? — Его глаза снова открылись, почерневшие от истории и потерянные для тех тайн, которыми он отказывался делиться. Мое сердце забилось быстрее, испугавшись его. Боялось пещеры агонии внутри себя. — Гил...

— Черт возьми, не надо. — Его лоб врезался в мой, тяжело дыша. Наши глаза встретились, взгляд к взгляду, носы почти соприкасались. Его гнев дал трещину, обнажив зазубренный осколок хрупкой уязвимости.

Я задрожала.

Как мог человек, окруживший себя баррикадами, внезапно оставить себя открытым для нападения?

В его взгляде сверкали две противоборствующие силы, в то время как его горло работало так, словно он глотал чистую ярость.

Но под яростью горела похоть.

Похоть, которая только росла, а не уменьшалась.

Похоть, которая была заразной, коварной болезнью.

Я замерла.

Дыхание исчезло.

Время остановилось.

— Черт бы тебя побрал. — Его пальцы скользнули вверх по моей шее, удерживая меня в плену, когда его тело прижалось ко мне, и его губы больно врезались в мои.

В ту же секунду, как его рот завладел моим, вся этика, сила воли и разум улетучились. Нормальное поведение сновало, как испуганные маленькие мыши, когда когти насилия и желания схватили нас обоих.

Его пальцы сжались на моей шее, в то же мгновение его язык скользнул по моим губам, вторгаясь в меня, пробуя меня на вкус, принимая поцелуй, которого он не принимал в прошлом.

На какое-то мгновение я была под его командованием. Абсолютно податливая и шокированная.

Потом я разозлилась. Взбешенная тем, что Гил отказался принять поцелуй, который я приветствовала много лет назад, но теперь, когда такого предложения не было, он так бессердечно вырвал его у меня.

Я укусила его, когда он задушил меня, его дыхание перехватило с рычанием.

— Дай мне это. — Гил поцеловал меня крепче. — До того, как я не смогу. — Я должна научить его, что он не может прикоснуться ко мне без разрешения. Я должна ударить его коленом по яйцам и сделать ему больно так же сильно, как он сделал мне.

Но его голос дрожал от боли. Боль, которая не была слабой или легко излечимой. Боль, от которой на глаза наворачивались слезы.

Наше притяжение взорвалось.

Наше единство разорвалось.

Оно горело.

Оно болело.

Оно хотело.

Какую бы связь он ни пытался отрицать, она заставила его принять ее.

Его губы широко раскрылись, язык нырнул глубоко.

Моя сумка соскользнула с плеча, ударившись о бетонный пол, когда я поднялась в его объятиях, прижимаясь к нему, отдавая большую часть своего горла под его контроль.

Его стон был самым головокружительным, самым сексуальным, что я когда-либо слышала. Богат тоской и смертельно опасен яростью.

Я открыла рот, приглашая его погрузиться и задохнуться. И ответила на его стон стоном, от которого у меня свело живот.

Мое оправдание было в том, что мне было одиноко. Мне всегда было одиноко.

Его оправдание?

Он проиграл.

Проиграл мне, ему, нам.

Есть мы.

Протянув руку, я запустила пальцы в волосы, которые заворожили меня с тех пор, как я нашла его. Опустив пальцы на его голову, я намеренно вонзила ногти в его кожу в качестве наказания.

Он зарычал, яростно целуя меня.

Я не была готова к волне агрессии. Гил поцеловал меня так крепко, что наши зубы клацнули, а языки сцепились. Его вкус был повсюду. Мята, порок и еще что-то, что пробудило давние воспоминания.

Он был повсюду. Вокруг меня. Во мне.

Я поцеловала его в ответ, быстро и влажно, не заботясь о голодных звуках, которые я издавала. Не смущаясь, что не позволила себе уйти. Этим поцелуем Гил был обязан мне. И если он хотел чего-то большего, чем поцелуй... Я бы дала это ему.

Его ответное рычание заставило керосин лизнуть мою плоть, когда он поднял меня с пола и снова сильно ударил меня о дребезжащую металлическую дверь.

Инстинкт заставил меня обернуть ноги вокруг его талии, поймав его в ловушку так же уверенно, как он поймал меня.

Я вздрогнула, когда его бедра рванулись вперед, упираясь в меня, показывая, что он уже не мальчик, а взрослый мужчина с жаром и твердостью, натянутым на его джинсы.

— Боже, Гил... — Я целовала его сильнее, быстрее, языком, зубами и гневом.

Мы были равны по скорости и отсутствию ловкости, покусывая и облизывая, посасывая и погружаясь. Я извивалась, прижимаясь к его телу, чтобы быть ближе, требуя, приглашая.

Я перестала думать.

Не задавалась вопросом, что вызвало этот взрыв.

Просто смирилась с этим, потому что именно этому научил меня несчастный случай.

Все иллюзии о будущем исчезли в тот момент, когда я почувствовала, как ресторанное стекло разрезает меня на кусочки. Все, что у нас было, — это сейчас, этот момент, эта драгоценная секунда.

Схватив его за волосы, я позволила другой своей руке скользнуть вниз по его телу, прослеживая его жесткую, непреклонную силу, пока не нашла единственную горячую часть его.

Гил напрягся, когда я сжала его в кулак, ясно сказав ему, чего хочу и готова сделать.

Я не смутилась.

Не сомневалась.

Это был мальчик, который сбежал, и если бы я могла испробовать один день, когда он стал моим... Я возьму его и буду страдать от последствий позже.

Целуя его языком, ищущим его с решимостью, я сжала его эрекцию.

Его напряженная жесткость мгновенно превратилась в жидкую похоть, направляя и его член, и мою руку, тереться о мой клитор, превращая его в огненный шар ощущений.

Вскрикнув, я сомкнула лодыжки у основания его задницы, втягивая его глубже в себя, распутную, наглую и слишком смелую.

Но это его не остановило.

Гил только чиркнул спичкой, и жар между нами был ничто по сравнению с огнем, который вспыхнул в тот момент, когда я потянула его за пояс и расстегнула молнию на джинсах. Его плоть обжигала меня сквозь боксеры.

Его рука опустилась на мою грудь, сжимая ту самую плоть, которую он игнорировал всего час назад. Ущипнув сосок, который он рисовал, Гил зарычал самым восхитительно нуждающимся, опасным рычанием.

Я погладила его в награду, приглашая.

Одежде больше не было места.

Нет.

Мою кожу покалывало от пота. Мое сердце бешено забилось. Мы оба ускорились, пока наши поцелуи не сменились одним неистовым месивом расплавленных ртов и бешеных зубов.

Я попыталась просунуть руку в его тесное нижнее белье, отчаянно желая заполучить его, совершенно неразумная от желания.

Но потом... зазвонил телефон.

Пронзительный, ненавистный маленький звон.

Режущий.

Измельчающий.

Убийственный.

Так же быстро, как Гил набросился на меня со страстью, он холодно бросил меня.

Звон.

Мои ноги шлепнулись на пол, когда он разжал руки.

Звон.

Мое тело задрожало, когда он отступил.

Звон.

Мое сердце закричало, когда он вытащил телефон из кармана и посмотрел на экран.

Мгновенно любой жар, который я вызвала в его крови, вернулся к ледникам и лавинам, убивая любые признаки желания ко мне потоком дыма.

Вытирая рот, он посмотрел на меня безумными, горящими глазами. Отчасти маниакальный, но в основном смирившийся с очередной ошибкой.

Звон.

Неторопливо вздохнув, Гил завернулся в костюм, сшитый из мерзкой недоброжелательности.

— Сегодня ты была просто кожей, чтобы рисовать, Олин. Это ничего не значило. Точно так же, как ты ничего не значила для меня в нашей юности. Ничего. Ты меня слышишь? — Держа телефон, готовый принять вызов, он указал на дверь. — Забудь меня. Забудь об этом. Убирайся и никогда не возвращайся. Я серьезно.

Звон.

Слегка спотыкаясь в спешке уйти от меня, он прошипел:

— Поверь мне.

Повернувшись ко мне спиной, Гил зашагал в свой кабинет, его единственной целью было ответить на звонок.

Звон.

Ему было все равно, что его джинсы и ремень расстегнуты.

Ему было все равно, его губы все еще блестели от моего поцелуя.

Звон.

Ему было все равно...

На меня.

Дверь кабинета закрылась, и звон прекратился.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Олин

– Наши дни –

Нет вина.

В моей дурацкой квартире нет вина.

А мне нужно было вино.

Отчаянно.

Мои губы пели из-за Гила всю дорогу домой в Убере. Тело болело, а разум... Ну, разум уже был пьян. Пьяный от того, что наконец-то узнал, каково это — быть поцелованным Гилбертом Кларком.

Но мое сердце?

Бесполезная вещь была разбита на звенящие осколки.

Этот чертов телефон.

Кто, черт возьми, помешал нам? Почему у них была власть остановить то, что казалось таким невероятно реальным?

Бросившись на потрепанный диван с потертыми желтыми подушками, я закрыла глаза.

Перестань думать об этом.

Все было кончено.

Гил выгнал меня из своего дома.

Он кусал меня, лизал, пожирал и приказывал никогда не возвращаться.

Но ему больно...

Я схватила подушку и свернулась вокруг нее.

Не надо, О. Не мучай себя.

Мой разум бросал мне в лицо образы Гила. О том, как его гнев ускользнул, обнажив глубокую потребность. О том, как его характер дал трещину, показывая, что человек задыхается, ища помощи. Ему не нужна помощь.

Я крепко зажмурилась.

Вот в чем была моя проблема.

Я вчитываюсь в вещи.

В одиночестве, когда мне не с кем было поговорить, мой «механизм преодоления» (прим. пер.: игра слов, так же можно перевести как наркотик) состоял в том, чтобы решать проблемы других людей. По крайней мере, моя жизнь не будет такой пустой, если я сосредоточусь на них и подарю им счастье, даже если не смогу достичь тех же результатов для себя.

Он не похож на ребят из средней школы.

Нет, он был еще хуже.

В тысячу раз хуже.

В те времена самая страшная боль, которую мог вынести ученик, была вызвана разводом родителей или смертью домашнего животного. Я знала, как с этим справиться. Знала, как быть рядом с ними, пока они не будут готовы говорить и исцеляться.

Но Гил...

В нем таилось что-точудовищное.

Что-то, что пожирало его изнутри. Что-то настолько черное и злобное, что превратило его в две версии самого себя.

Гил, которого я знала, был щедрым, заботливым и добрым.

Гил, которого я не знала, был жестоким, обезумевшим и полным злобы.

Ему нужно...

Неважно, что ему нужно, мне нельзя возвращаться.

Я закричала в подушку, прижимаясь ртом к желтой ткани и выдыхая свой страх и разочарование. Я не могла просто принять его приказ забыть о нем. Никогда не могла уйти от чего-то столь необъяснимо сломанного.

Это был Гил! Мальчик, который выбрал меня раньше всех.

Я не могу просто...

У тебя нет выбора.

Воспоминания о нашем поцелуе прервали мой внутренний спор. Он целовал меня так, словно тонул, словно я была чистым воздухом, свободным от грязи вокруг него. Он заявлял на меня права, как будто мечтал об этом с тех пор, как ушел от меня.

Такой поцелуй нельзя подарить, а потом отнять.

Такой поцелуй требовал дальнейшего расследования.

Тебе. Нельзя. Туда. Возвращаться. Помнишь?

Нахмурившись, я придумала способ ослушаться Гила и постаралась не увлекаться мечтами о нас.

Мой желудок заурчал, напоминая мне, что я не съела свои бутерброды с огурцами, а адреналин от поцелуев с Гилом сжег все мои резервы.

Мой план состоял в том, чтобы купить продукты.

И именно это я и сделаю.

Новая задача. Новая цель. Больше не беспокойся о Гиле. Я больше не буду мучить себя, если останусь в стороне или вернусь.

Поднявшись с мягкого дивана, я босиком подошла к своей сумке, которую бросила на кухонный стол. Порывшись внутри, вытащила конверт с наличными, которые дал мне Гил, и впервые открыла его.

Мои ноги быстро стали ватными и просто бесполезными.

Я грохнулась на деревянный стул, стукнув зубами от силы удара.

Нет.

Этого не может быть.

Дрожащими руками я вытащила пачку пятидесятифунтовых банкнот. Она слишком толстая, чтобы оправдать те несколько часов, что я провела, будучи его холстом.

Один, два, три, четыре, пять... полторы тысячи фунтов.

Черт возьми.

Была ли это обычная цена для модели, или он...

Он больше не хочет тебя видеть. Это подкуп, чтобы убедиться, что ты будешь держаться подальше.

Не вдавайся в подробности!

О, кого я обманываю?

Мое сердце бешено колотилось, проваливаясь в кроличью нору, почему он дал мне так много.

Я не могла заработать столько денег за целый месяц, выполняя другую работу. Это означало, что у меня была аренда и коммуналка. Я могла бы питаться вполне приличной пищей. Я могла бы...

Я не могу принять это.

Мои плечи опустились, сжимая наличные с собственническим чувством.

Это может быть правильная цена для этой работы!

Если это так... то почему это кажется неправильным? Почему это кажется слишком много для той крошечной роли, которую я играла?

Если бы мы заранее обговорили оплату, и я знала, что именно так он платит другим, тогда, возможно. Но сейчас это просто чувствуется грязным. Неправильным. Не знаю, почему, но это попахивает благотворительностью от мальчика, который не мог вынести моего вида.

И это заставило мой голодный живот сжаться в узел, потому что это унизило меня. Гил добавил еще одно ощущение недостойности. Купил мое молчание и послушание, чтобы держаться подальше, чтобы он никогда больше не видел меня.

В глазах защипало.

Ты все это выдумываешь. Не торопитесь с выводами.

Это не остановило боль, пронзившую меня, вспоминая наш поцелуй. Вспоминая, как его язык касался моего, его вкус во рту, его стон в ушах.

Как Гил мог целовать меня так, словно я была совершенно бесценна, а потом обманывать бессердечными деньгами?

Он заплатил тебе за то, что ты была холстом! Он не заплатил за поцелуй, О.

Откуда у меня такая уверенность? Как я могла быть уверена, что он не дал мне слишком много, чтобы облегчить свою вину за разрушение всего?

Возможно, я выдумываю небылицы. Может быть, я и раздуваю все до предела, но Гил был единственным, кто делал меня иррациональной.

Все, что мне было нужно, — это он. И все же он оттолкнул меня, твердо попрощавшись со своими деньгами.

Ну, у меня было хорошее намерение отдать все это.

Чтобы доказать, что я, может быть, и обездолена и полностью испортила свою жизнь, но не была благотворителем, и меня не мог купить человек, который изо всех сил пытался запутать, высмеять и осудить меня.

Мне захотелось вернуться туда и швырнуть деньги ему в лицо.

Мне хотелось поцеловать это лицо и...

Ты можешь вернуться.

Я погладила пятидесятифунтовую банкноту, план быстро разворачивался.

Это была причина моего возвращения.

Это был мой предлог постучать в его дверь, посмотреть ему прямо в глаза и потребовать объяснений.

Но что, если в следующий раз он не попросит меня уйти?

Что, если он вышвырнет меня физически? Что, если он сделает мне больно, как тогда, когда я слишком сильно толкнула его в школе?

Отрывая кончики пальцев от денег, я больше не могла оставаться наедине со своими хаотичными мыслями.

Поцелуи и проклятия, надежды и страхи.

Я была голодна.

Я была зла.

Сегодняшний день был коктейлем из прошлого и настоящего, секса и стыда.

Мне нужно было вино.

* * *

Потягивая вторую кружку дешевого пино из супермаркета, я поморщилась, когда включила ноутбук, который забила до смерти в поисках работы. Вместо того чтобы заходить на знакомые сайты и искать работу, я нажала на иконку своего наименее любимого места.

Facebook.

После несчастного случая я почти не бывала там.

Это было слишком больно.

Я не была морально готова смотреть на фотографии моих коллег-танцоров, видеть их запланированные выступления, читать сообщения друзей, жалующихся на ранние утренние тренировки и поздние ночные занавесы.

В конце концов, я буду счастлива за них.

Но прямо сейчас... это был удар вилами в самое сердце.

Сегодня вечером мне удалось проигнорировать свою ленту новостей и желание нажать на страницу моей танцевальной труппы, и вместо этого я стала сыщиком, преследующим самого Мастера Обмана.

Я сделала еще один глоток и набрала имя Гила, готовясь к результатам поиска.

Ничего не вышло.

Появились и другие Гилберты Кларки — один в Шотландии и несколько за границей, — но ни один из них не звучал, не выглядел и не приближался к тому, которого я знала.

Странно, но не совсем.

Гил никогда не любил компанию.

Наполнив кружку, я попробовала под другим углом.

Гил мог не пользоваться Facebook лично, но я не сомневалась, что он будет использовать его для бизнеса.

Совершенная ложь.

В ту же секунду, как я нажала enter, его страница выскочила, в комплекте с пятьюдесятью тысячами лайков, сотнями комментариев к его фотографиям и общим праздником его таланта.

На какое-то время я потерялась в дымке красок и творения, изучая девушек, которых он рисовал, животных, которых он оживлял на их телах, пейзажи, которые старательно использовал, чтобы замаскировать человеческую плоть.

Ни одно изображение не было плохим.

И ни одно изображение не показывало, что это картина Гила.

В каждом он стоял спиной к камере, черная толстовка скрывала его лицо и растрепанные волосы, делая его безымянным — бог пигмента и ничего больше.

Не упоминалось ни о его биографии, где он учился рисовать, ни о его одобрениях или стремлениях. Он был так же инкогнито в интернете, как и на фотографиях; ни намека на то, что он был виртуозом, создающим такую красоту.

Не было и моей сегодняшней фотографии.

Почему?

Я нажала на маленький значок сообщения, напрягшись, когда пузырь выскочил, чтобы отправить ему записку.

Какого черта ты делаешь, О?

Честно говоря, я не могла ответить.

Все время, пока была в супермаркете, я была так благодарна за толстую пачку денег в моем кошельке и так раздражена этим. Что бы я ни делала, не могла перестать думать о Гиле.

Гил.

Гил.

Мне нужно было с ним поговорить.

Мне нужно было быть рядом с ним, быть ближе к нему, смотреть ему в глаза и открывать его секреты один за другим.

Мои пальцы застыли на клавиатуре. Начальные фразы пролетали у меня перед глазами.

Гил, я скучаю по тебе.

Гил, ты заплатил мне слишком много.

Гил, что ты скрываешь?

Я ссутулилась.

Бесчувственное сообщение никогда не сработает. Он просто проигнорирует меня, заблокирует или даже никогда не увидит. Разговор с ним должен был быть лицом к лицу, поэтому он не мог скрыть того, с чем боролся.

Сделав еще один глоток вина, я покинула страницу Гила и перешла к профилю другого мужчины.

Мужчина, которого я целовала в юности после того, как другой разбил мне сердце.

Facebook Джастина Миллера был завален выпивкой после работы, симпатичными девушками, делающими селфи с ним, и уверенным, дружелюбным мужчиной, который казался успешным.

Я была счастлива за него.

Рада, что он не испортил свои сны, как я.

С жидким мужеством и приливом избытка энергии я нажала на новый пузырь сообщений.

Чувство вины поглотило меня.

Мне нужно было отвлечься.

Олин Мосс: Привет, Джастин. Было приятно видеть тебя вчера вечером у Гила. Я...

Мои пальцы замерли в поисках чего-нибудь подходящего. Я не собирался писать. У меня не было никакого сценария.

Еще глоток вина, и я добавила:

Олин Мосс: Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты заступился за меня и поощрил Гила использовать меня как холст. Сегодня он закончил дизайн. Было удивительно быть частью его процесса.

Я в волнении прикусила щеку.

Что я делаю?

Джастин, вероятно, не хотел меня слышать. Была причина, по которой школьные друзья расходились — особенно бывшие.

В конце концов, я была груба с ним. Разбитая вдребезги, когда Гил просто исчез. Я больше не могла притворяться — не могла позволить Джастину попытаться помочь мне, когда больше не хотела, чтобы мне помогали.

Танцы были единственным, что давало хоть какой-то покой.

Нажала на иконку, чтобы добавить текст. Сказать ему, как я была благодарна ему за помощь в прошлом. Как глупо было с моей стороны отвергнуть эту помощь.

Но в ответ раздался звон колокольчика.

Джастин Миллер: Эй, О! Рад тебя слышать. Надеюсь, он не был слишком угрюмым художником.

Я улыбнулась.

Олин Мосс: Нет, он был безупречным профессионалом.

Джастин Миллер: Я рад. Тебе обязательно завтра возвращаться, чтобы закончить?

Олин Мосс: Нет. Все готово.

И изгнана на всю жизнь.

Джастин Миллер: Он заплатил тебе за твое время? У него дурная привычка забывать делать это.

Мое сердце забилось быстрее.

Олин Мосс: Нет, он заплатил мне.

Наличными и поцелуями.

Мои мысли вернулись к толстому конверту.

Я не должна этого делать. Я знала, что не должна. Но не могла перестать печатать пальцами:

Олин Мосс: Случайный вопрос, но знаешь ли ты его плату за живое полотно?

Мне нравилось мучить себя.

Нравилось оправдывать свои безумные выводы.

Нравилось гоняться за кроликами, которые не имели права меня беспокоить.

Джастину потребовалось несколько минут, чтобы ответить.

Джастин Миллер: Э-э, я думаю, что примерно от трех до пяти сотен за заказ. А что?

Я замерла.

О, нет...

Я была права.

Гил переплатил мне.

Заплатил втрое.

Более чем втрое.

Почему?

Гил не только поцеловал меня, дрожа от того, что не смог пережить, но и запятнал этот поцелуй деньгами.

Он все испортил.

Снова причинил мне боль.

Остановится ли он когда-нибудь?

Мне вдруг совсем перехотелось разговаривать.

Мне хотелось допить вино и поспать. Убежать от шрамов и рисунков на теле, денег и разбитого сердца.

Олин Мосс: Без причины. Надеюсь, у тебя будет хорошая ночь!

Не дожидаясь его ответа, я в спешке закрыла Facebook.

Я пошла выключить ноутбук, но значок электронной почты показал, что у меня есть ответ из офиса, про который забыла, что подала заявление.

Какое-то стерильное здание с его унылыми кабинетами и отупляющими задачами. Но, по крайней мере, стабильная зарплата, которая означала, что я смогу сохранить свою одежду и сердце в целости.

От: Static Enterprises

Тема: Собеседование для секретаря

Дорогая мисс Мосс,

Благодарим вас за проявленный интерес к нашей компании и ваше резюме. Мы рады пригласить вас на собеседование завтра в три часа дня в нашем центре города.

Пожалуйста, сообщите, удобно ли это.

Я, не колеблясь, ответила.

Постоянная работа.

Билет на выход из банкротства.

Что-то, на чем можно сосредоточиться, чтобы не заблудиться в лабиринте, которым был Гилберт Кларк.

Если собеседование пройдет успешно и мне предложат работу, я навещу Гила и верну ему деньги.

Посмотрю ему в глаза и потребую ответов.

Сражусь за нас в последний раз.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Гил

– Прошлое –

— Эй. — Я засунул руки поглубже в карманы рваных джинсов и улыбнулся, притворяясь, что не сбежал сюда из дома и не украл флакон дезодоранта, чтобы убедиться, что пахну вполне прилично.

Олин вздрогнула, одна рука взлетела к горлу, а другая сжала белыми пальцами сумку.

— О... привет. — Ее глаза из широко раскрытых от шока превратились в подозрительно узкие. — Откуда ты появился?

Я ухмыльнулся.

— Откуда-то.

Олин посмотрела через мое плечо на почти пустое поле позади меня. Ранние пташки-ученики сбились в кучу, но большая часть школы все еще запихивала тосты и джем себе в глотки дома.

Наклонив голову от яркого солнца, она тихо сказала:

— Ты рано.

— Ты тоже.

Она пожала плечами, находясь все еще не совсем в своей тарелке со мной, хотя на прошлой неделе мы признались друг другу в симпатии. Этот коридор хранил неприятные воспоминания. Теперь в нем хранилось лучшее, что было в моей жизни.

Легкая улыбка тронула ее губы.

— Я всегда прихожу рано.

— Я знаю. — Я слишком поздно понял свою ошибку.

— Ты знаешь? — Она наморщила лоб.

Дерьмо.

— Эм... — Я провел рукой по слишком длинным волосам. — Я имею в виду... — Слова вылетели у меня из головы. Ложь была невозможна. Правда была слишком тяжела. Мое сердце в панике колотилось о ребра. — Я... наблюдал за тобой. — Теперь не мог смотреть на нее. — Я не имею в виду это в сталкерском смысле. То есть... я подметил тебя. — С трудом сглотнул. — С некоторых пор.

Ее прелестный румянец вернулся, розовый и невинный.

— Ты подметил меня?

Я кивнул, поймав ее пристальный взгляд.

— Ты самый добрый человек в школе. Мне нравится смотреть на тебя. — Олин покраснела еще сильнее.

— Я не добрая.

— Никто больше не несет сумку Милли в класс, потому что она слишком тяжелая. Никто больше не приносит из дома газету, чтобы мистер Скот мог почитать ее за чашкой кофе в учительской.

Я ждал, что она с криком убежит. Подать на запретительный судебный указ. Скажет мне, чтобы я перестал быть подонком, наблюдающим за ней из кустов.

Вместо этого она изучала меня так, что я был совершенно обнажен, мне негде было спрятаться, и я был так благодарен ей за то, что был честен.

— Так вот почему тебе нравилось смотреть на меня? Потому что я помогаю, где могу?

Я никогда ни с кем не вел таких напряженных бесед. Никогда еще не был пойман в ловушку, желая чего-то так чертовски сильно и в то же время окаменев от страха потерять это. — Иногда всем нужна помощь.

— Тебе нужна помощь? — Ее взгляд упал на мою потрепанную футболку и заплатки на джинсах. Она не насмехалась над моей бедностью. Не отступила перед моим невезением. Олин была единственной ученицей, которая смотрела на меня без предвзятого мнения или ожидала, что я буду агрессивен только потому, что предпочел свою собственную компанию.

— В каком смысле? — я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал нейтрально и не эхом отдавался в его голосе.

Из всех остальных Олин заслуживала знать, кто я. Но я не был готов делиться. Еще нет.

— Ты очень осторожен, тебе кто-нибудь это говорил?

— Я не разговариваю с другими людьми.

— Только со мной. — Только с тобой.

Мы обменялись улыбками, напряжение спало, и мы снова оказались на равных.

— Жизнь — это не только выживание, ты же знаешь, — тихо прошептала она.

Я попятился.

— Я этого и не говорил.

— Я знаю. — Олин пожевала внутреннюю сторону щеки, прежде чем добавить: — Я рассказала тебе то, чего никогда никому не рассказывала. Это заставило меня чувствовать себя намного лучше. Действительно безумно, как то, что я поделилась тем, что держала внутри, не огорчило меня. — Она прикрыла глаза от солнца. — Думаю, все, что я хочу сказать, это то, что я твоя должница.

— Разве я тебе не должен?

— Нет. Ты выдал мне секрет. Ты сказал, что я тебе... нравлюсь.

Я отвел взгляд.

— Это не считается.

— Считается. — Ее улыбка стала мягче. — Кроме того, я не рассчитываю узнать больше, если ты действительно этого не хочешь.

— Почему, раскрыв свой секрет, ты почувствовала себя лучше? — Я отклонился от темы, шагая к зияющему входу в нашу школу, глупо довольный тем, что Олин не отставала.

Здание с его красными кирпичами было выветрено, а стекла запачканы, но институциональная коробка с ее безукоризненной архитектурой имела ощущение прочности, которое говорило, что в течение нескольких часов обучения я был в безопасности в ее стенах.

Напряжение от бессонной ночи и манжета вокруг затылка в два часа ночи скользнуло вниз по моей спине, когда тени фойе приветствовали нас.

Вторник.

Хороший день.

Четыре полных дня в классе, где беспорядок моего мира не мог найти меня.

Я тяжело вздохнул, раздраженный тем, что мои мысли потемнели, пока Олин шла рядом. Это было несправедливо по отношению к ее доброте — думать о выгребной яме, в которой я жил.

Олин не торопилась с ответом, ее лицо было решительным, как будто ее ответ был важен. Так оно и было. Все в ней было важно.

Я хотел задать каждый вопрос и украсть каждый ответ. Я хотел знать, какой у нее любимый напиток. Что она делала после школы? Были ли у нее какие-нибудь увлечения? Была ли у нее собака или золотая рыбка? О чем она думала поздно ночью в постели?

Я задрожал от желания преодолеть неловкость и найти утешение друг в друге. Я не был создан для честности и срывания струпьев с эмоциональных ран. Меня тянуло к ней, потому что она была в безопасности. Говорить ей, кто я, было небезопасно.

Это может разрушить нашу дружбу. А дружба с Олин имела силу быть самой ценной вещью в моей жизни.

Войдя в наш класс, Олин наконец сказала:

— Я думаю, что это заставило меня чувствовать себя лучше, потому что вслух это звучит не так уж плохо. Конечно, я скучаю по родителям. Конечно, они редко бывают дома, а я единственный ребенок. И конечно, по сравнению с моими друзьями, у которых есть мамы и папы, которые готовят для них и ругают их за то, что они не делают домашнее задание, я немного одинока. Но... еще мне повезло больше, чем многим.

Мое сердце снова наполнилось любовью к этой невероятной, всепрощающей девушке.

— У меня есть дом. Кровать. Одеяла. Есть электричество для отопления и телевизор. Там есть кухня для приготовления блинов. Есть даже место в саду, которое идеально подходит для танцев. — Она счастливо вздохнула. — Так что, как видишь, у меня, может быть, и не все, но и так много. Вот почему я чувствую себя лучше. Это заставило меня сосредоточиться на том, что у меня есть, а не на том, чего у меня нет.

— Вот почему ты помогаешь другим... потому что ты благодарна?

— Разве не поэтому все помогают? Из-за сопереживания и осознания того, что кому-то там приходится гораздо тяжелее, чем тебе? Даже в эти плохие дни мы все еще живы и...

— Все не так просто. — Я ушел, бросив сумку под стол. Пнув его подальше в тень, я не хотел, чтобы она увидела пятна кетчупа или дырки. Несколько месяцев назад я вытащил его из мусорного контейнера за местной закусочной быстрого питания, потому что у меня не было денег, чтобы купить нормальный рюкзак, и мой отец никогда не думал о том, чтобы обеспечить меня.

Наверное, Олин была права.

Может, у меня и не было много вещей, но у меня была сумка. У меня была кровать, в которой я мог спать, когда меня не обижали. У меня была школа.

У меня была она.

Мои волосы встали дыбом, когда я повернулся к ней лицом.

— Жизнь может быть как простой, так и сложной, мы ее делаем такой. — Олин сняла сумку с плеча, позволив ей упасть на пол возле стола. — Но сейчас я заткнусь. У меня такое чувство, что ты на самом деле не хочешь говорить об этом.

Я нахмурился.

— Что произвело на тебя такое впечатление?

Она даже не попыталась сесть. Пустая классная комната немного отдавалась эхом, стерильные стены и отсутствие украшений создавали впечатление, что мы не принадлежим друг другу без присутствия учителя.

Что бы сказала мисс Таллап, если бы узнала, что мы здесь одни?

Я слегка вздрогнул.

Я терпеть не мог мисс Таллап. Я презирал ее так же сильно, как и боялся, и у меня была здоровая доза страха. Мне доводилось видеть людей и похуже, чем строгая женщина с палкой в заднице, но инстинкт в моем мире был очень силен.

И инстинкт подсказывал мне быть с ней осторожным.

— Ты закрываешься от меня, — мягко улыбнулась Олин.

— Откуда ты знаешь?

Она рассмеялась.

— Сжатые кулаки — это явный признак.

Я опустил глаза, нарочито растопырив пальцы.

— О... прости.

— Не стоит.

Неловкость снова улеглась. Тишина была густой и наполненной нервным биением сердца.

Тишина становилась слишком тягостной.

— Если твои родители отсутствовали, что ты делаешь после школы?

В то же время она бросила:

— Знаешь, ты пахнешь апельсинами.

Мы замерли, позволив нашим голосам слиться воедино.

Мы неуверенно улыбнулись.

Мы тихо рассмеялись.

Напряжение треснуло и исчезло.

Я расслабился, пробуя легкость, которая могла бы быть между нами. На что это будет похоже? Доверять ей больше всех? Заботиться о ней? Защитить ее? Лю... любить ее?

Я знал, что такое связь, благодаря книгам и случайному просмотру телевизора, но мне не с чем было сравнивать это в моей собственной жизни. Никакой модели для подражания. Никаких указаний, которым нужно следовать.

Все, что у меня было, — это вечное, бескорыстное желание быть тем, что нужно Олин, и меня сводило с ума то, что я еще не знал, что это такое.

— Этот запах — мой дезодорант. — Я пожал плечами. — Он всепоглощающий.

Она наклонилась ближе, глубоко вдыхая.

Мое сердце буквально взорвалось.

Ее глаза горели.

— Мне нравится. Всякий раз, когда я думаю об апельсинах, думаю о тебе.

— Ты часто думаешь об апельсинах?

— Я сделаю это сейчас. — Ее взгляд опустился на пол, и еще один румянец окрасил ее щеки. — Я имею в виду... эм, конечно, нет. Кто думает о фруктах? Было бы странно. — С ее губ сорвался натянутый смешок.

Реакция Олин на невинный флирт заставила меня задрожать. Заставила меня захотеть заполучить ее.

Я никогда никого не целовал.

Я хотел, чтобы она была моей первой.

Попробовать на вкус эти прелестные губы и почувствовать ее нежное тело на своем.

Я с трудом сглотнул, когда мое сердце бешено заколотилось, а тело набухло.

Я думал, что смогу просто быть ее другом, пока не сделаю ее своей, но не учел безумную привязанность, которую уже испытывал к ней, и голод, который рос годами.

Я хочу тебя, О.

Больше, чем ты можешь себе представить.

И снова тишина втиснулась между нами, делая все чертовски сложным.

Что было дальше? Что я должен сказать, что было бы ясно, смешно и скрывало то, как отчаянно я хотел, чтобы она была моей?

— Знаешь... — я сжал затылок, — твое имя начинается на «О». Как апельсины (на англ. — oranges). Может быть, я тоже буду ассоциировать тебя с фруктами, и мы оба сможем думать друг о друге, когда... — Я со стоном оборвал себя. — Забудь, что я сказал. Супер убогий.

Олин хихикнула, тишина снова разлетелась по пустым углам комнаты.

— Ты совсем не такой, как я ожидала.

Наши взгляды встретились.

— А чего ты ожидала?

— О, не знаю. — Она махнула рукой. — Задумчивый, саркастичный... злой. Ты прокрадываешься в класс и ни с кем не разговариваешь. У тебя репутация опасного человека.

— Опасного? — я усмехнулся, наслаждаясь тем фактом, что она знала обо мне больше, чем я предполагал. — Ты думаешь, я опасен?

Она оглядела меня с ног до головы, обдавая жаром мою кожу.

— Может быть. Я тебя еще не знаю.

— Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо в этой школе.

— Как это возможно? Это наш второй разговор.

— Я избирателен.

— Я слышала, что ты одиночка.

— И это тоже.

— Почему? — Олин склонила голову набок, и темно-русые волосы рассыпались по ее голубому топу.

— Потому что я не доверяю легкому.

— Можешь доверять мне?

Я пригвоздил ее к месту соей честностью.

— Я уже доверяю тебе.

Она нахмурилась.

— И чем же я заслужила такую честь?

Мое сердце упало, и простота нашего разговора перешла на сложную территорию. Медленно подойдя к ней, я осмелился протянуть руку и слегка дрожащей рукой обхватил ее щеку.

В ту секунду, когда я прикоснулся к ней, все оставшиеся части меня, которые все еще были моими, поменяли владельца.

Я принадлежал ей.

Полностью.

Несомненно.

Во рту у меня пересохло, а сердце бешено колотилось о грудную клетку.

Она замерла. Ее зубы впились в нижнюю губу. Ее глаза расширились.

— Эм, Гил?

Я с трудом сглотнул, не в силах оторвать взгляд от ее рта.

И не мог ответить.

Я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы не прижимать ее к себе и не целовать. Мое самообладание едва не лопнуло, кончики пальцев царапнули ее прекрасную кожу, но Олин не отстранилась.

Она не верила слухам, чтобы избежать встречи с угрюмым, спорящим плохим мальчиком.

Она дала мне преимущество в сомнениях, и это заставило меня так чертовски благодарить, что она доверяла мне.

Доверять.

Ты моя, О.

Ты просто еще этого не знаешь.

Мой большой палец провел по ее скуле. Я шагнул ближе, пока мы не оказались в нескольких дюймах друг от друга. Мой голос был таким же тяжелым, как и мое сердце, когда я прошептал:

— Кто сказал, что это честь?

Олин ахнула, когда я притянул ее к себе, стирая пространство между нами. Я не понимал, что, черт возьми, делаю, но не мог остановиться.

Ее взгляд скользнул от моих глаз к губам и подбородку. И грубое желание на ее хорошеньком невинном личике сменилось тревогой.

Качнувшись назад, она выскользнула из моих рук.

Я опустил руку, дернувшись от удивления, когда она коснулась меня в ответ.

Я не мог дышать, когда нежнейшие пальцы прошлись по моей линии подбородка, танцуя по щетине, которую я не мог побрить, заставляя мой пульс стучать в ушах.

Никогда еще меня не трогали так ласково. Никогда еще кровь не хлестала по моему телу в таком бешенстве.

— Олин... что… — Я прочистил горло, проклиная одышку и бешеное сердцебиение. — Что ты делаешь?

Наклонившись ко мне, она провела пальцем по моему уху, нахмурившись вместо робкого желания.

— Ты ранен.

Ее голос больше не гипнотизировал меня, но с болезненным треском вернул к реальности.

— Что?

Она подняла руку, показывая полоску крови между пальцами. Ее глаза расширились от беспокойства.

— О, нет. У тебя кровь идет. — Она подошла поближе, чтобы осмотреть рану, которую не должна была обнаружить.

Я мгновенно попятился, потирая полосу насилия, которую не видел.

Значит, прошлой ночью он действительно порвал кожу.

Я почувствовал боль от его старого кольца-выпускника, врезавшегося мне в череп.

Я проглотил украденный аспирин, чтобы притупить пульсацию.

— Гил... ты в порядке? — Олин вытерла кровь о джинсы, не обращая внимания на то, что она размазались по джинсам. — Иди сюда, я позабочусь о тебе. Мы пойдем за первой помощью и...

— Я в порядке. — В моем голосе больше не было ни насмешки, ни нежности. Это был холодный и саркастический тон, которым я разговаривал с каждым учеником и учителем.

Я не позволял ей думать, что я слаб.

Что не могу защитить ее только потому, что не могу защитить себя.

Мне нужно было уходить.

— Не беспокойся об этом. — Не потрудившись схватить рюкзак, я бросился из класса как раз в тот момент, когда прибыла мисс Таллап.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Работа ваша, мисс Мосс. Если вы захотите присоединиться к нашей команде, конечно.

Сидя в автобусе, ехавшем из центра города в промышленный район, я мысленно прокручивала собеседование. Женский гнусавый голос повторился в моем мозгу.

— Работа ваша, мисс Мосс. Работа ваша.

Хорошо, что они предложили работу.

Великолепно.

Тем не менее, я не могла радоваться по-настоящему, что заставляло меня чувствовать себя ужасным человеком.

Я любезно, с благодарностью согласилась и взяла контракт, чтобы прочитать его за ночь. Они хотели, чтобы я начала завтра. Зарплата была просто ужасной, но работа не требовала высококвалифицированных работников — просто безнадежных, чтобы отвечать на телефонные звонки, устранять неполадки на веб-сайте и быть общей «девушкой на побегушках».

Я ничего не имела против офисной культуры или кабинетов, но это меня не вдохновляло. Это не заставило использовать тот дар, что я получила... и потеряла. Это не давало нормального питания, в котором я нуждалась для моей поврежденной души танцора.

Ну что ж.

Мне повезло. Чрезвычайно.

У меня была работа.

У меня была охрана.

И я была в десяти минутах от того, чтобы увидеть Гила в последний раз.

* * *

Нервы бурлили и трещали, когда я приближалась к складу Гила.

Граффити с его фирменным названием напомнило мне картину, которую он показывал мне однажды ночью много лет назад. Закрытая дверь на роликах символизировала его талант закрываться от меня, когда я была так уверена, что он чувствовал нас так же сильно, как и я.

Тогда я ошиблась и устроила спектакль, гоняясь за ним.

Надеюсь, сейчас не совершаю той же ошибки.

Я почти не спала прошлой ночью — наш поцелуй повторялся в моем мозгу. Если я превратила его в нечто большее, чем он был, то это была моя вина. Но если правильно помню, между нами что-то было.

Что-то стоящее того, чтобы бороться с переплатой, гневными проклятиями и замкнутым художником, который больше не мог выносить моего вида.

Подойдя к зданию, я глубоко вздохнула и расправила плечи. Моя офисная юбка и бледно-розовая блузка казались неуместными, когда я стояла голой только вчера.

Мои скромные каблучки щелкнули, когда замедлилась, чтобы остановиться перед дверью.

Я колебалась.

Может, постучать? Войти без объявления?

Внутри послышались мужские голоса.

Я прищурилась от враждебности, сочащейся через дверь.

Был ли здесь Джастин? Неужели они с Гилом снова поссорились?

Я наклонилась ближе, прижав ухо к двери. Короткая команда была искажена, за ней последовал тяжелый удар насилия.

Раздалось ворчание, но крика не последовало.

Гил.

В жизнь с ревом ворвались инстинкты, старые привычки заботиться, раздражающие импульсы бороться за тех, кто попал в беду.

Постучав костяшками пальцев по двери, я подергала ручку.

— Привет?

Заперто.

Еще одно проклятие. Еще один глухой удар.

— Гил?!

Я попятилась, ища другой вход. Подняв сумочку повыше, развернулась на каблуках, ища кого-нибудь поблизости, ища помощь.

Нет людей, которых можно было бы попросить. Ни одного.

Передо мной стоял потрепанный черный фургон. Большая царапина испортила глянцевую краску, в то время как вмятина на водительской двери намекала, что владельцу все равно, что она не была новой.

Джастин водил седан, я была почти уверена, так кто же...

Лязг металла резко повернул мою голову, когда пешеходная дверь распахнулась, а затем с грохотом захлопнулась, выплюнув человека со склада Гила.

Я замерла.

Это определенно был не Джастин.

Мужчина хмуро посмотрел на свои костяшки, размазывая по ним блестящую полоску крови. Его хмурый взгляд превратился в ухмылку, а затем в мерзкий смешок. Кровь исчезла, когда он вытер тыльную сторону ладони о джинсы.

Не его кровь.

Мое сердце бешено забилось. Был ли это тот человек, который ранил Гила в прошлый раз? Причина его порванной губы и больной руки? И если так, то почему он здесь и ходит без травм? Гил был не из тех, к кому можно придраться и не заслужить в ответ жестокой взбучки.

Мужчина поднял глаза, когда я резко вдохнула.

Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы не бессердечная насмешка в серых глазах. Ему было чуть за пятьдесят, его тонкие губы и квадратная челюсть не были отталкивающими, но каштановые, неухоженные волосы, свисающие на воротник, были. Просто месиво жира.

— Кто ты, черт возьми? — Он пристально смотрел на меня, как будто наткнулся на что-то интересное.

По моим рукам пробежали мурашки. Озноб, который не имел ничего общего с бирмингемской погодой, а был связан с хладнокровным экземпляром передо мной.

Мой подбородок царственно вздернулся.

— Не понимаю, какое тебе до этого дело.

Мужчина усмехнулся.

— Ты посреди ничейной земли, дорогая. Я бы просто ответил на свой вопрос, как хорошая девочка, — он ухмыльнулся, как змея, и шагнул ближе. — Ты потерялась? Совсем одна?

Я не обращала внимания на то, как подскакивали мои коленные чашечки, а ноги покалывало от бега.

— Я не заблудилась. Я знаю дорогу.

— Вот как? — Он облизнул губы, эта чертова ухмылка действовала мне на нервы. — Бьюсь об заклад, знаешь и другие вещи.

Я не стала опускаться до его уровня, чтобы ответить.

Я и так потратила на этого кретина достаточно времени. Двигаясь к складу Гила, я остановилась, когда парень пробормотал:

— На твоем месте я бы туда не шел, — он холодно засмеялся — Если только тебе не нравится видеть кровь.

Мои внутренности превратились в свинец.

— Что ты сделал?

— Ничего такого, что не было бы заслужено.

— Кто ты?

— Друг.

Чем дольше я стояла там, тем громче становились мои инстинкты. Они не просто заставили меня волноваться, они захватили мою нервную систему.

Что-то было не так.

Что-то было небезопасно.

Гил.

Обойдя его, я высоко подняла голову, прикидывая, сколько шагов нужно пройти, прежде чем я смогу ввалиться на склад Гила и освободиться.

Но я совершила ошибку.

Мне не следовало подходить так близко.

Он пропустил меня вперед, а затем рука легла мне на плечо сзади. Все пять пальцев впились в мою плоть с силой, которая никогда не должна быть использована, особенно на совершенно незнакомом человеке.

— Не так быстро, милая.

Я развернулась в его объятиях, взмахнув рукой и разорвав его хватку.

— Не смей ко мне прикасаться.

Моя скорость потрясла его; его ногти оставили горячие следы на моей плоти. Наши взгляды встретились: охотник и жертва. Я ответила ему куда более свирепым взглядом, чем чувствовала.

Его лицо потемнело от гнева, прежде чем прояснилось от слегка маниакального смеха.

— Ты знаешь... Мне нравятся смелые. Всегда получается самое веселое.

Я хотела стоять на своем, но не могла справиться с адреналином. Спотыкаясь, я отшатнулась, и моя сумка ударилась о бок.

— Просто уходи. Оставь нас в покое.

— Нас? — Его глаза сузились до щелок, взгляд метался от меня к складу Гила. — Вы двое вместе? — Туманный солнечный свет осветил его щеку, показав серебристый шрам, идущий от глаза к уголку рта. — Этот непослушный мальчишка прятал тебя от меня?

Я не поняла, что он имел в виду.

Но мне было все равно.

Порывшись в сумочке, я стала искать сотовый.

— Уходи сейчас же, или я вызову полицию.

Он покачал головой, все еще погруженный в мысль, что у Гила есть кто-то, кто стоит рядом с ним, что он не так одинок. В его серых глазах медленно просачивалось злое умозаключение.

— Он знает, что все его — мое. — Оглядев меня с ног до головы, он рявкнул: — Садись в фургон.

— Прошу прощения?

— Садись в еб*чий фургон. Сейчас.

Я нашла свой телефон, вырывая его дрожащими руками. Мой большой палец дрожал, когда я открыла экран и попыталась набрать номер экстренной службы.

Он рванулся вперед и потянулся к нему.

Я держала его вне его досягаемости только для того, чтобы он упал на гравий из-за моего скользкого страха.

— Держись от меня подальше. — Я попятилась назад, подальше от него.

— Садись в фургон, милая. Твой жалкий боди-пейнтер не хочет сейчас посетителей.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю его лучше, чем ты думаешь. — В его голосе звучал мелодичный скрежет пожилого человека, который должен быть мудрее и добрее большинства. Если бы не злобный взгляд и грязные волосы, он мог бы быть милым соседом или другом семьи.

Мои глаза метнулись к его фургону, затем снова к его взгляду. На секунду мне показалось, что это была глупая шутка. Конечно, это не могло быть реальностью.

Было светло.

Это была Англия.

Но отсутствие юмора и смертельная серьезность его намерений заставили меня похолодеть.

— Я никуда с тобой не пойду. Уходи, и я не буду выдвигать обвинения.

Он кивнул, как будто я высказала вескую мысль. И рассмеялся, будто моя точка зрения была совершенно нелепой.

— Вот тут-то у нас и возникают разногласия. — Его внимание метнулось к складу позади меня, затем скользнуло по моему телу. — Если ты его, то ему виднее. Ты пойдешь со мной. Я больше не буду спрашивать.

— Не подходи ко мне. — Он проигнорировал мое предупреждение, подкрадываясь ближе, оценивая мои пути отступления.

У меня буквально был только один вариант.

Бежать.

Бежать как можно быстрее к Гилу, стучать в его дверь и молить Бога, чтобы этот человек, что бы с ним ни сделал, оставил его в сознании и тот в какой-то мере мог помочь.

Длинный ряд складов с его аурой забитости и переулков совсем не спасет меня.

Бежать!

Несмотря на травмы и операции, я все еще была сильной. Сильной и быстрой за все годы танцев и дисциплины, не сдающейся.

Я не боялась причинить кому-то боль, если они причинят боль мне. Я никогда не была увядающим цветком. Я была жестокой, если враги пытались причинить вред мне и моим близким.

Но я также знала, когда сражаться, а когда бежать.

Я побежала.

Гравий рассыпался под моими каблуками, когда я повернулась и побежала.

Сумочка болталась у меня на боку. Я потеряла свой телефон.

Я вложила в ноги как можно больше энергии и скорости и преодолела расстояние.

— Гил!

За мной послышались шаги.

Скользящие руки обхватили меня сзади, крепко сжимая.

— Отпусти меня!

Его дыхание хлестало мне в ухо, когда он тащил меня назад, несмотря на мое сопротивление. Его руки были когтями, его объятия — оковами, его сила намного превосходила мою.

— Нет! — Я извивалась и наступала ему на ногу. — Гил! — мой визг эхом разнесся по складам, вернувшись ко мне без ответа.

Его ворчание было громким, когда он прижал меня ближе, выбивая мои ноги из-под меня и таща меня назад. Его ладонь ощупала мой рот, пытаясь заставить меня замолчать.

Я подняла голову к небу и закричала во всю глотку.

— Помогите!

— Тихо, — прошипел он мне на ухо, волоча меня еще на фут.

Я боролась и царапалась, царапалась и царапалась, но, несмотря на его возраст и худощавое телосложение, его жилистая сила впивалась в меня, как болезненная колючая проволока.

Склад Гила становился все дальше по мере того, как приближалась тень фургона.

Если он затащит меня в фургон, все будет кончено.

Моя сумочка бесполезно болталась по руке, тяжело ударяясь о папки с резюме, ключи и большую алюминиевую бутылку с водой.

Брось ее.

Команда исходила из принципа выживания. У меня не было оружия. Никакой надежды. У меня был только один шанс.

Глядя на дверь на роликах, я поймала ремень сумки, когда она упала с моего плеча.

Я не целилась в нападавшего.

А нацелилась на склад Гила.

Он попытался остановить меня — его рука ударила по моей, и он снова пнул меня по ногам.

Но было уже слишком поздно.

Я выпустила сумку. Она полетела вперед.

Мое сердце упало, когда мешок выгнулся дугой и упал на землю, не касаясь двери. Его разлитое содержимое разлетелось в разные стороны, тяжелая бутылка с водой была моей спасительной благодатью.

Она с грохотом ударилась о дверь.

Громкий звон, когда он отскочил от металла, эхом разнесся вокруг нас.

Надежда вспыхнула.

Триумф разгорелся.

Но нападавший лишь сильнее потянул меня.

— Ты заплатишь за это. — Глубоко вздохнув, я резко повернулась в его руках. Он прищурился, когда наши носы почти соприкоснулись.

— Я никуда с тобой не пойду. — Приготовившись к боли, я выгнула спину и ударила его по голове своей.

Агония ослепила меня грибовидным облаком мучений. Красная дымка распространилась на все чувства.

Он отшатнулся, все еще держа меня. Я споткнулась вместе с ним, оглохший и сопротивляющийся давлению, которым я его наградила.

Я попыталась ударить его коленом между ног.

Но была слишком слаба и пропустила жизненно важные органы.

Позади меня раздался шум.

Из берлоги донесся шум дикого зверя.

Что-то ударило в нас обоих. Громкий рык прорвался сквозь кровь, стучащую в ушах, когда Гил бросился на мужчину, схватив меня в процессе.

Мы все повалились на болезненный гравий, ноги скрючены, легкие пусты, руки хватают все, что могут.

Пара сильных рук оторвала меня от нападавшего, отбросив в сторону, когда драка усилилась.

Перекатившись на колени, жадно втягивая воздух, я ахнула, когда Гилу удалось уложить парня на спину за считанные секунды. Сердито фыркнув, он прижал его плечи к полу так легко, как будто парень был просто вредителем, а не угрозой моей жизни.

Гил всегда был сильным.

Но это — то, как егоноздри раздувались, а зубы сжимались от агрессии, — он был полубогом с неограниченной властью. Он мог убить его одним ударом.

В голове стучало, а ладони сжимались в кулаки от желания ударить мужчину самой. Почему Гил не делает ему больно? Почему он так сдержан?

Прошло самое долгое мгновение, прежде чем Гил внезапно ударил кулаком по гравию рядом с головой незнакомца, а затем вскочил на ноги.

Какого черта? Он отпускает его?

Гил с гримасой пожал ему руку, его гнев был горячим и изменчивым, но он не обрушил свой гнев на мужчину, который этого заслуживал.

Я с трудом поднялась на ноги, стряхивая с себя остатки звезд.

— Гил... ч-что ты делаешь?

Он поднял руку, заставляя меня замолчать рычанием.

— Заткнись, Олин. Просто заткнись. Это тебя не касается.

Ярость, направленная на покушавшегося похитителя, нашла новую цель. Я дрожала от огня и льда.

— Что ты только что сказал? Меня это не касается? — Я вскинула руки, кровь сочилась из моих ладоней от схватки на гравии. — Он только что пытался меня похитить!

Мужчина ухмыльнулся, медленно поднимаясь на ноги. Он хихикнул себе под нос, не сводя глаз с Гила.

— Ты не сказал мне, что был с кем-то, Гилберт.

Гил на секунду зажмурился, его челюсти двигались так, словно он жевал жесткое мясо.

— Я не был. Она — никто. Просто неудобство.

Я хотела свернуться вокруг взрыва, который он вызвал в моей груди.

— Она сказала оставить нас в покое. — Глаза мужчины сузились. — Нас — подразумевается вместе.

— Нас нет. — Горячий, мертвенно-бледный взгляд Гила нашел мой. — Она просто модель, которая не подчиняется простому приказу держаться от меня подальше.

Я отшатнулась.

Что?

— Ты же знаешь, я не терплю лжецов, — пробормотал мужчина. — А я думаю, что ты лжешь.

Руки Гила скрючились по бокам, став белоснежными, он так сильно сжал их.

— Нет никаких «нас». Я обещаю тебе.

Что, черт возьми, происходит?

— Я также не терплю засранцев, которые не выполняют свою часть сделки. — Мужчина хрустнул костяшками пальцев. — Ты ведь знаешь это, Гилберт.

Гил прожевал еще немного, его горло сжалось, когда он проглотил слова, которые душили его. В его глазах вспыхнула глубокая ненависть, но он смотрел в землю, склонив голову в знак покорности.

— Я знаю.

Что это?

— Знаешь ли? — Мужчина потер подбородок. — Я не уверен, что ты так думаешь.

— Поверь мне, я знаю. Вы убедились, что я знаю все в точности.

— Докажи. — Мужчина с вызовом поднял подбородок.

Гил повернулся ко мне, ярость капала с его дрожащего тела, а агония светилась на его лице.

— Уходи, Олин. Я же сказал, что меня это не интересует. Я заплатил тебе за твое время. Чего еще ты, блядь, хочешь от меня, а?

— Уйти? Ты хочешь, чтобы я ушла? — Я покачала головой, указывая на свои вещи, разбросанные по земле. — Я не оставлю тебя, Гил. Я возьму свой телефон. Мы вызовем полицию и арестуем этого ублюдка.

— Нет никаких «мы»! — Гил зарычал, как волк.

Я вздрогнула, отступая, когда его ярость превратилась в физическую пощечину.

— Иди. Я закону с этим. — Оторвав свой взгляд от моего, он переключил свое внимание на мужчину. Гил был в два раза лучше, чем этот подражатель-похититель. Его руки были в два раза больше; его талия была выточена из гранита по сравнению с ним.

С этими двумя так близко, было смешно думать, что Гил не мог убить своего противника одним, хорошо поставленным ударом.

Но все угрозы и предупреждения исчезли из тела Гила. Он больше не гудел от силы. Он сгорбился в смирении.

То, как он стоял с таким удушьем и покорностью, вызвало слезы на моих глазах.

С широкой улыбкой, размазывая кровь по белым зубам, похититель отдернул руку и изо всех сил ударил Гила кулаком в живот.

Гил застонал, но не упал на колени. Он не обхватил себя руками. Он просто стоял и принимал эту пытку.

Я не могла остановить себя.

Бросившись к Гилу, я оттолкнула мужчину.

— Не трогай его! Просто иди. Уходи! — Я взглянула на его фургон, быстро запоминая номер.

Как только он уйдет, я позвоню в полицию. Его выследят и посадят в тюрьму, так что никому больше не придется иметь дело с его уровнем безумия.

Гил отшвырнул меня в сторону, с силой снимая защиту.

— Черт возьми, Олин. — Его глаза вспыхнули, снова напомнив мне о той гадости, на которую он был способен. — Я же сказал тебе идти! Не заставляй меня причинять тебе боль.

Его лицо затуманилось от мучительной боли.

Любовь, которую он скрывал.

Ненависть, которую он лелеял.

Я была потеряна.

Совершенно, совершенно потеряна.

— Что бы там ни происходило, Гил... уходи. Не стой там, пока он тебя наказывает. По крайней мере, дай отпор!

Его голос надломился от чего-то, чего я не могла понять:

— Ты сама не знаешь, о чем говоришь.

— Я знаю достаточно, чтобы понять, что это неправильно.

Оттолкнув меня — совсем как в детстве, — он оскалил зубы.

— Иди.

Его лицо было пустым, как чистый лед.

Никаких признаков спасения. Не просить о помощи.

Я беспомощно развела руками.

— Гил... пойдем со мной. — Он покачал головой и, решительно оттолкнув меня в сторону, обнажился перед похитителем.

Со свирепой улыбкой мужчина набросился на Гила, как будто они стояли на ногах. Гил хмыкнул, когда последовал еще один удар.

Я закричала:

— Прекрати!

Ни один из них не слушал меня.

Я попыталась защитить Гила, но не успела, так как еще один удар пришелся ему в челюсть. Он не ответил. Даже не вздрогнул. Он стоял стоически и сломленный, даже когда свежая кровь сочилась из его скулы. Он держал голову высоко поднятой, когда мужчина развернулся и ударил его ногой в живот.

На этот раз Гил действительно упал.

— Прекрати!

Опустившись на одно колено, он стал похож на рыцаря, ожидающего, когда меч осуществит приговор. Но даже на земле перед нападавшим он был непобедим. Гил не мог ответить насилием, но все его поведение кричало о непобедимости.

Зачем он это делает?

Слезы снова обожгли мои глаза, когда парень наклонился и схватил Гила за непослушные волосы.

— У тебя есть три дня, — он говорил со злостью, брызгая слюной в лицо Гила. Он вздрогнул, но не попытался освободиться. — Три дня. — Гил кивнул, как будто заключил сделку, написанную дьяволом.

Парень отпустил его, вытирая руки о джинсы.

— Не облажайся, Гилберт. Ты знаешь, что случится, если ты это сделаешь. — Гил закрыл глаза, как будто последствия были слишком тяжелыми.

— Я знаю.

Парень фыркнул, словно раздраженный послушанием Гила, нанес ему еще один удар в висок и рассмеялся, когда Гил рухнул на землю без сознания.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

Я побежала.

В ту же секунду, как парень отступил, я бросилась к бесчувственному телу Гила и упала рядом.

— Не смей больше подходить к нам, — прошипела я, кладя голову Гила на колени, мои колени горели от скольжения по гравию, а сердце стучало во все стороны.

Парень потряс ноющими костяшками пальцев от удара по единственному человеку, ради которого я готова была на все.

— Опять это опасное слово, — он ухмыльнулся. — Нас.

— Отъебись, — выплюнула я.

Меня не волновало, что он может попытаться похитить меня снова. Я не остановилась, чтобы подумать о своей безопасности. Все, что меня волновало, — это помочь мальчику, которому всегда помогала. Залатать его раны и залечить травмы. Мальчику, который всегда помогал мне в ответ.

Это была роль, к которой я привыкла.

Этого человека я буду защищать до конца.

— На твоем месте я был бы осторожен, дорогая. — Парень попятился к своей машине. — Те, кто связан с Гилбертом, всегда имеют привычку страдать. — Послав мне воздушный поцелуй и посмотрев на Гила с насмешкой, он усмехнулся: — Мы еще увидимся.

Повернувшись спиной к нам обоим, он с важным видом направился к своему фургону, захлопнул дверцу и уехал, взвизгнув шинами, поднимая пыль и вихрь выхлопных газов.

Я не двигалась до тех пор, пока фургон не исчез в конце подъездной дорожки склада, свернув в поток машин и оставив нас одних.

Ублюдок.

Мой взгляд упал на обмякшее, измазанное кровью лицо Гила.

— Гил. — Убирая с его глаз растрепанные темные волосы, я ожидала, что яростная команда прекратит прикасаться к нему. Прикажет мне уйти. Сердито ругаясь, спросит, почему я ослушалась его. Снова.

Но он не двигался.

И это напугало меня больше, чем любой крик, который он мог издать.

Я погладила его по заросшей щетиной щеке.

— Да ладно тебе. Он ушел. Давай зайдем внутрь.

Ответа по-прежнему не было.

Его тело распростерлось на земле. Одна рука прикрывала его грудь, в то время как другая неуклюже лежала под ним.

— Гилберт... — Я легонько потрясла его за плечо, поглядывая, не видел ли кто-нибудь из работников соседних складов и не может ли помочь нам.

Ни в коем случае я не думала о том, чтобы уйти. Я никогда не смогла бы в здравом уме уйти от Гила, даже если бы он не хотел, чтобы я была в его жизни. Даже если бы он недвусмысленно велел мне держаться подальше.

Я была единственной, кому он доверял ухаживать за ним.

Это, вероятно, не изменилось.

— Ради бога, почему ты позволил ему избить себя? — Оттолкнула его руку, обнажая горло, ища пульс. Я боролась с несчастьем, не в состоянии принять бессмысленное насилие или глупые поступки.

А это было и то, и другое.

Гил был так глуп, что позволил себе такое. Ни одна причина на земле не могла оправдать то, что кто-то избил тебя до потери сознания.

Мой большой палец нашел его пульс, облегчение пронзило меня.

— Почему ты не сопротивлялся, а? — прошептала я, проводя пальцем по его нижней губе, проверяя, дышит ли он еще, не совсем доверяя пульсации крови в его венах. — Это он причинил тебе боль в первый день, когда я пришла сюда?

Я знала, что мои вопросы останутся без ответа, но мой голос, казалось, успокоил его.

Напряжение в его теле исчезло. Его грудь вздымалась и опускалась с глубоким вдохом.

— У тебя какие-то неприятности, Гил? — Я погладила его по плечу, изо всех сил стараясь осторожно разбудить. — В чем ты замешан? Почему ты так решительно настроен заставить меня ненавидеть тебя, в то время как я знаю, что ты не... не искренен.

Если бы я действительно верила в ледяного монстра, которого он изо всех сил изображал, мое сердце не заставило бы меня остаться. Оно примет правду и пойдет дальше. Но Гил что-то скрывал. Что-то страшное и таинственное, и этот груз был слишком тяжел для него.

— Давай, пора просыпаться. — Я наклонилась и смахнула с его лба кусочек гравия. — Пожалуйста, открой глаза.

Он тихо застонал.

Мой желудок скрутило узлом от облегчения.

И снова я почувствовала эту нить. Связывая вместе, делая все возможное, чтобы скрепить свои сломанные концы снова вместе.

Как бы Гилу ни хотелось это отрицать, нас связывала нерушимая цепь.

Так было всегда.

С тех пор как мы стояли в школьном коридоре, и я рассказала ему правду о своих родителях, я была привязана к нему.

Он не осуждал меня.

Не жалел меня.

Лишь только пожал плечами, как будто это не имело значения. Как будто я была достаточно сильна, чтобы выжить без них, потому что теперь он был моим другом.

Тогда он спас меня.

И спас меня сейчас.

Если бы он не вышел, я, вероятно, была бы с кляпом во рту и связана в задней части фургона, направляющегося черт знает куда.

Он спас меня нехотя.

Теперь была моя очередь отплатить за услугу и спасти его.

— Даю тебе еще минуту. — Осторожно положив его голову на землю, я поднялась на ноги и быстро собрала разбросанные по земле вещи. Запихнув их в сумочку, воспользовалась телефоном, чтобы отправить себе по электронной почте номер фургона, прежде чем память сыграла бы со мной злую шутку.

Мне было все равно, какие у Гила с ним договоренности. Этот парень представлял собой угрозу и заслуживал того, чтобы сгнить в тюрьме.

Отправив письмо, я сунула телефон в сумку, проверила, на месте ли конверт с деньгами Гила, и направилась к нему.

Он не шевельнулся, когда я присела на корточки и прижала дрожащие пальцы к его виску, запустив пальцы в его волосы.

Такие мягкие.

Такие теплые.

Такие настоящие, знакомые и живые.

Я проглотила очередную волну невыносимой сердечной боли. Я скучала по его прикосновениям. Мне не хватало этого права.

Мое прикосновение разбудило его настолько, что он застонал. Облизнув губы и кровь, запачкавшую их, Гил застонал, когда боль взяла верх.

— Эй, я здесь. Ты в порядке.

Он оттолкнулся от земли, наморщив лоб. Я помогла ему сесть, подставив плечо под его руку.

— Давай. Нам нужно попасть внутрь.

— Ч-что ты все еще делаешь... здесь? — проворчал он, проверяя части своего покрытого синяками тела, пока поднимался на ноги. Он старался не давить на меня, но покачнулся и покачал головой, давая мне возможность обнять его за талию.

Гил был крепким и сильным, и мое сердце пропустило удар.

Его глаза сузились, когда головокружение прошло.

— Не прикасайся ко мне, О. Я сказал тебе уйти.

— Но я все еще здесь.

— Вопиющее пренебрежение моим приказом.

— Я помогаю тебе.

— Мне не нужна твоя помощь. Сколько раз тебе повторять?

— Очень жаль. Но ты справишься с этим. — Таща его в сторону склада, я постепенно выходила из себя. На этот раз мой вопрос прозвучал не так мягко. — О чем ты думал, а?

Он не ответил, наполовину пытаясь оттолкнуть меня, наполовину изо всех сил стараясь не показать, что нуждается в моей поддержке.

— Ты не поймешь. — Его ноги были устойчивы, даже если его разум все еще плавал от отсутствия равновесия, и ему не потребовалось много времени, чтобы пройти через ворота и закрыть за нами дверь.

— Попробуй. Я могу понять больше, чем ты думаешь.

— Я уже знаю, что ты не сможешь. — Гил поморщился, потирая живот в том месте, где нога этого придурка пнула его.

Знакомый склад поприветствовал меня, когда я проводила этого мастера живописи по большой рабочей зоне, не зная, куда его вести.

— У тебя здесь есть кровать?

— Не твое дело.

Я встряхнула его.

— Ответь мне. Чем скорее я найду для тебя что-нибудь мягкое, тем скорее смогу уйти.

— Как будто это когда-нибудь случится.

Я ущипнула его за бок.

— Побереги свою энергию для восстановления сил, а не для ответа.

Его брови низко опустились над расстроенными глазами.

— У меня маленькая квартирка в задней части дома. — Наклонив голову, он указал дорогу. — Через офис.

— Видишь? Неужели это так трудно?

Он фыркнул, мрачный и несчастный.

— Труднее, чем ты можешь себе представить. — Гил отвернулся, не давая мне поймать его взгляд.

Мое сердце болезненно забилось, когда я крепко обняла его, и мы вместе прошаркали через его кабинет. Единственный письменный стол был завален бумагами. Никакого стула. Никаких картотечных шкафов. Его метод записи архаичен.

Дойдя до двери своей квартиры, он замер. Его рука опустилась на мое плечо, решительно отталкивая меня.

— Я не инвалид.

— Ты можешь упасть.

— Не буду.

Я отпустила его, хотя без него это было похоже на иголки холода.

Гил покачнулся, ухватившись за стену. Я стиснула зубы, чтобы не сказать «Я же тебе говорила», когда он прижал ладонь к виску. Между нами было много неразберихи, и нам не нужны были мелкие шутки.

— Ты почувствуешь себя лучше, когда сядешь. — Я последовала за ним, когда Гил оттолкнулся от стены и повел меня в крошечную гостиную. Мои глаза бегали по пространству. Телевизор, видавший лучшие времена, диван, который выглядел переработанным, и кухня, на которой не было никакого беспорядка или признаков использования.

Индустриальный тон склада перетекал в его жилую обитель с грубым кирпичом, открытым металлом и нелепыми украшениями.

Единственное, что освещало пространство, была задняя стена, где две двери оставались закрытыми, окаймленные граффити, которые, я не сомневалась, сделал Гилберт.

На нем была его подпись.

Яркая смесь красного и зеленого, пурпурного и синего. Тропический лес с пальмами, геликониями и летающими в ветвях попугаями.

— Ух ты. — Я остановилась, заметив, где краска из баллончика немного потекла, чтобы создать иллюзию влажной сырости, где он размазал цвет, чтобы придать крыльям попугая глубину и полет. — Ты всегда был великолепен с баллончиком краски.

Гил показывал мне некоторые из своих работ, когда мы были моложе, с гордостью рассказывая о своих увлечениях после наступления темноты. Он почти поцеловал меня, прижимая к одной из них. Я чуть было не предложила ему свою девственность, и все потому, что не могла вынести такого благоговения и такой любви к нему и не претендовать на каждый дюйм его тела.

Он пробормотал что-то себе под нос, что-то дерзкое и резкое.

Я была рада, что не услышала его, когда он медленно подошел к дивану из искусственной кожи с дырками в подушках и лег. Его глаза закрылись, на лбу появились глубокие морщины.

Мое сердце невыносимо сжалось, когда я призрачно двинулась вперед.

— Что я могу сделать для тебя?

Его губы сжались, когда я остановилась рядом с ним. Решительно закрыв глаза, он пробормотал:

— Иди домой, Олин. Я в порядке.

Присев на корточки, я положила руку ему на голову, мои пальцы скользнули по его волосам.

— Пожалуйста... не прогоняй меня.

Гил превратился в камень. Его зубы впились в нижнюю губу. Все его тело вибрировало, как будто он сломался под моим прикосновением. Гигантская трещина в груди. Землетрясение в его душе. Диван заскрипел, когда он отдернул голову, пытаясь освободиться от моего прикосновения.

Я опустила руку, кончики пальцев взывали о большем.

— Просто лежи. Я позабочусь о тебе. — Фраза, которую я произнесла раньше. Гил знал, что я имею в виду. Что бы ни случилось между нами, я всегда буду заботиться о нем.

Гил не произнес ни слова, пока я двигалась по маленькой гостиной на кухню. Открыв деревянные шкафы, я поискала стакан. Вместо этого нашла самое необходимое. Всего по паре предметов, в основном сколотых и потертых, пара пластиковых стаканчиков и мисок, подходящих только для детей. Пятна высохшей краски украшали их, сигнализируя, что они использовались не как посуда, а как средство удержания пигмента.

Вздохнув, схватила наименее треснувший стакан и наполнила его водой. Отнеся Гилу, поставила его на низкий кофейный столик, отодвинув в сторону незаконченный набросок синего кита.

— Где ты держишь свои болеутоляющие, Гил?

На этот раз никаких возражений или сердитых команд. Его горло сжалось, когда он сглотнул.

— Аптечка. В ванной.

Я не спрашивала разрешения войти в более личную часть его дома рядом с кухней. Мне не нужно было гадать, почему за зеркалом над раковиной было спрятано множество коробок с различными обезболивающими.

Я сомневалась, что привычка иметь такие наркотики рядом прекратится в ближайшее время, особенно учитывая, что он позволял этому ублюдку причинять себе боль.

Он ничего не делал, чтобы защищать жизненно важные органы. Ничего, что могло бы предотвратить повреждение.

У него могло быть внутреннее кровотечение от удара в живот или сотрясение мозга от нокаута.

Он должен обратиться к врачу.

Но не сделает этого.

У Гила не было теплых отношений с врачами, благодаря его прошлому. Он сказал, что не хочет, чтобы его отца арестовали за то, что он с ним сделал, но я знала, что он не хочет, чтобы его забрали у меня и отдали в приемную семью.

Я тоже этого не хотела, но не проходило и дня, чтобы я не умоляла его рассказать кому-нибудь, рассказать, в какой адской дыре он живет, чтобы его больше не использовали в качестве боксерской груши.

Схватив коробку, я тяжело вздохнула. Гил не справился бы с большинством дней в школе, не выпив пару таблеток. Не важно, какие у него травмы, он всегда позволял мне ухаживать за ним — даже если они были намного выше моих базовых навыков.

У меня был ужасный случай дежа вю.

Развернувшись, чтобы уйти, я нахмурилась, когда в нос мне ударил запах синтетической клубники. Сладкий запах не сочетался с мужественной обнаженностью ванной комнаты с серым линолеумом и белыми кафельными стенами.

Заглянув в душ, я осмотрела бутылки на стеклянной полке. Ничего — только кусок кремового мыла.

Никаких признаков клубники.

Снова принюхиваясь к воздуху, ничто сладкое не дразнило меня.

Не желая подглядывать, я вернулась в гостиную и обнаружила Гила, сидящего прямо с телефоном в руках. Затылок его напрягся. Под серой футболкой виднелись мускулы спины.

С душераздирающим стоном он провел рукой по волосам, швырнул телефон на пол и покачнулся над ранами в животе. Он дрожал так, словно хотел разнести в клочья каждый предмет мебели, и в то же время едва не рухнул на колени.

Мое сердце снова споткнулось, упав на невидимое препятствие, разрушив мое будущее, потому что я все еще была влюблена в мужчину, который казался полностью разрушенным.

Самыми легкими шагами я подошла ближе и села рядом с ним. Моя рука мягко опустилась на его бедро.

Гил откинулся назад, его голова взлетела вверх, глаза распахнулись. На секунду я испугалась, что он ударит меня. Я приготовилась к чему-то ужасному.

Но он сдержал себя, его глаза кровоточили болью. Его голос дрожал от ярости и замешательства.

— У меня кончаются силы, О. — Гил склонил голову. Его тяжелая ладонь легла на мою и сжала.

Так же быстро, как он коснулся меня, убрал мою руку со своего бедра и положил ее на мою с твердым отказом. Он вздрогнул, медленно отодвигаясь от меня со слабым, полным агонии шипением.

— Ты не можешь быть здесь.

Я не спрашивала, почему. Я не предлагала стать его силой. Наша дружба работала не так. Я просто предложила ему убежище. Никаких вопросов. Никаких требований. Потому что еще в детстве я поняла, что Гилу не нужно, чтобы кто-то указывал ему, что делать. Ему просто нужен был кто-то, кто заботился бы о нем.

— Что бы ни случилось, я забочусь о тебе. Я останусь, пока тебе не станет не так больно.

Гил застонал от боли, слишком измученный, чтобы ответить.

Открыв болеутоляющие таблетки, я достала три для него и две для себя. Моя голова болела от того, что меня использовали как оружие против этого безумца.

— Вот. — Его взгляд проследил за моей поднятой ладонью. — Мы больше не дети. Мне не нужно, чтобы ты играла роль няньки.

Я не ответила, потянулась за стаканом, который наполнила для него, и сделала глоток, чтобы проглотить свое собственное обезболивающее.

Понимание омрачило его лицо.

— Этот херов ублюдок сделал тебе больно?

— Я в порядке.

Его большие руки опустились мне на плечи, развернув лицом к себе.

— Олин.

Его глаза поймали мои, и он больше не мог скрывать правду. Его удивительное, невероятное сердце, которое, несмотря на его воспитание, хранило в себе любовь, достойную галактик. Его доброта, его забота, его...

Ставни захлопнулись, не давая мне больше ничего видеть. Его пальцы судорожно сжались на моих плечах, прежде чем оторваться, как будто я была сделана из пламени, и только что опалила его до самой сердцевины.

— Черт побери!

Притворяясь, что мои губы не горят от желания поцеловать его, и изо всех сил стараясь скрыть внезапную дрожь, я снова протянула ему таблетки.

— Возьми.

Гил смотрел на них так, словно не знал, что это такое, и он больше не был человеком. Его мысли были заперты в той тюрьме, в которую он сам себя загнал.

Я ждала. И осталась.

Наконец, Гил протянул руку и вздрогнул, когда наша кожа поцеловалась, его пальцы на моей ладони, принимая предложенные обезболивающие. Стиснув зубы и напрягая мышцы, он бросил их в рот и потянулся за стаканом.

Его горло работало быстро, глотая жидкость, прежде чем он с грохотом поставил стакан и встал.

— Спасибо. Я провожу тебя.

Я тоже встала, чувствуя себя слишком маленькой и слабой на диване, когда он возвышался надо мной. Я втянула в себя воздух, готовая бороться за то, что хотела.

— Я больше не буду спрашивать, что там произошло. Но хочу спросить, не попал ли ты в беду.

Его глаза сузились.

— Единственная проблема, в которой я нахожусь, это то, что ты отказываешься повиноваться мне.

— Это потому, что он думает, что мы вместе?

Он вздрогнул.

— Нет.

Это было «да».

— Ты с кем-то еще? Неужели он думает, что может избить тебя за то, что ты изменил…

— Нет. — Гил провел рукой по волосам. — Это не имеет никакого отношения к тебе, и все это имеет отношение ко мне. Мне просто нужно, чтобы ты ушла. Мне нужно, чтобы ты ушла и никогда не возвращалась.

— Пойдем со мной. Мы поедем ко мне домой, и я...

— Олин. — Его цоканье склеило мои губы, смущенный жар загорелся в моем сердце. — Наше прошлое ничего не значит, ясно? Уходи.

— Как я могу, когда знаю, что что-то не так?

— Потому что я не хочу, чтобы ты была здесь.

Отторжение покалывало мой позвоночник и кожу головы.

— Тебе никогда не нравилось причинять мне боль, Гил. Теперь ты в этом эксперт.

Самая черная тень поглотила его черты, как будто он был втянут в другое измерение, где жили только ужасы, видя то, что я не могла, переживая то, чего я боялась.

Он сжал кулаки, ярость охватила его.

— Может быть, тебе трудно правильно вспомнить наше прошлое. Ладно, я помогу тебе с этим, раз уж ты считаешь, что я потерял манеры.

Зима хорошо и искренне приветствовала его возвращение, его голос был чистым морозом.

— Я был мастером причинять тебе боль. Я все время причинял тебе боль. Я заставил тебя влюбиться в меня, только чтобы бросить тебя в этом классе. Я заставил тебя поверить, что у нас есть будущее, только чтобы уйти, не попрощавшись.

Мороз растаял, его голос звучал странно, сдавленно. С раскаявшимся взглядом он заставил неумолимую злобу звучать в его голосе.

— Я не хотел тебя тогда и не хочу сейчас. Ты ставишь себя в неловкое положение, Олин. Гоняться за мужчиной, который не собирается больше быть с тобой.

Слеза вырвалась из-под моего контроля, скатилась по ресницам и скатилась по щеке.

— Спасибо, что напомнил мне, Гил, о твоем полном безразличии ко мне. — Я выгнула подбородок, обхватив себя руками. — Но позволь мне сделать то же самое. В течение многих лет я говорила себе то же самое. Я снова и снова повторяла то, что произошло между нами, потому что до того дня не было никаких признаков того, что ты ненавидишь меня. Никаких намеков на то, что я тебя раздражаю. Никаких инстинктов, что ты просто играешь с моим сердцем. Но ты прав, я сама себя ставлю в неловкое положение. Я делаю именно то, что обещала никогда не делать, если мы когда-нибудь снова увидимся. Я выставляю себя дурой, пытаясь заставить тебя вспомнить, насколько мы были идеальны друг для друга. — Смахнув очередную одинокую слезу, я задрожала от гнева и горя. — Но на этот раз все испортила не я, Гил. Я бы осталась в стороне после того, как ты нарисовал меня, смирившись с потерей тебя семь лет назад, и достаточно сильной, чтобы двигаться дальше в своей жизни, видя, как ты совершенно ясно дал понять, что двигаешься дальше со своей. Но вот в чем дело... — Я подошла к нему, встав на цыпочки, так что мы оказались почти лицом к лицу. — Ты подошел и поцеловал меня, и ложь развалилась.

Он судорожно втянул в себя воздух.

— Этот поцелуй ничего не значил.

— Этот поцелуй значил все.

— Отойди от меня. — Затрещало электричество. Химия зашипела.

— Почему ты заплатил мне втрое больше, чем обычно платишь за холсты?

— Что? — Гил оскалил зубы. — Я не знаю, что...

— Ты поцеловал меня и заплатил слишком много денег. — Мой взгляд остановился на его губах. — Почему?

— Ты сводишь меня с ума.

— Ответь мне.

Его глаза сверкнули изумрудом.

— Уходи. — Его нос коснулся моего, когда он наклонился, заставляя команду войти в мои легкие.

Я сорвалась.

Мои руки взметнулись вверх, обвились вокруг его шеи, как виноградные лозы. Я притянула его к себе, не обращая внимания на его раны.

Он хмыкнул, когда мои губы коснулись его.

Я поцеловала его так же горячо и страстно, как он целовал меня. Я позволила ему почувствовать разницу между желанием и ложью. Я позволила ему снова попробовать мое сердце.

Гил порвал туго натянутый поводок.

Его пальцы нырнули в мои волосы, путаясь и путаясь, дергая мою голову назад, чтобы протолкнуть его язык сквозь мои зубы.

Мои ноги подкосились, но это не имело значения. Он сгреб меня в свои объятия, прижимая к себе, прижимая нас друг к другу, как будто никогда не мог вынести разлуки.

Дикое рычание эхом отозвалось у него во рту, когда он поцеловал меня так, так сильно.

Я забыла о своей головной боли, о сегодняшнем дне, о его уходе, исчезновении, о нашей брошенной любовной истории.

Я поцеловала его с извинениями и обещаниями. Широко раскрылась и отдала ему все.

И он взял.

Безжалостно и безо всякой утонченности Гил поцеловал меня, как будто мы снова были подростками, одержимыми гормонами, влюбленными в идею вечности.

Он наклонил голову, целуя меня в губы, в челюсть, снова в рот. Его язык был копьем, завоевывающим меня изнутри, заставляя подчиниться его сложному желанию.

Я сдалась. Я хотела, чтобы он...

— Блядь! — он взревел, как зверь, вырываясь.

Я споткнулась от внезапной пустоты в руках, поморщившись от похоти, которая превратилась в змею в моем животе, пожирая каждую бабочку, погружая ядовитые клыки в каждую надежду.

Гил отшатнулся, как будто ему нужно было увеличить расстояние между нами на случай, если он сделает что-то непростительное.

Прикоснувшись к горящим губам, я затаила дыхание вокруг рваных ударов сердца.

— Гил.

Он не ответил, пробираясь на кухню и вцепившись в столешницу обеими руками. Костяшки пальцев побелели, ноги напряглись, голова свесилась между плеч, словно кланяясь какому-то демону, поймавшему его в ловушку.

Я хотела пойти к нему.

Мне хотелось обнять его, помочь, исцелить, но... этот поцелуй вырвал мои внутренности. Я была в нескольких секундах от того, чтобы разрыдаться. Я была потеряна и страдала, и если бы прикоснулась к нему сейчас, то не знала, что бы случилось.

Не знала, найдем ли мы дорогу назад вместе, или я все сломаю.

Я не хотела рисковать.

У меня не хватило смелости рискнуть.

Со слезами, ослепляющими меня, я выскочила из его гостиной, прошла через кабинет и оказалась на складе. Резкими шагами быстро добралась до сумочки, схватила телефон и поморщилась, когда конверт с наличными порезал мне палец.

Он выглядел испуганным, когда я поняла, что он заплатил мне слишком много. Виновен в том, что заплатил мне за поцелуй.

Ну, на этот раз я украла поцелуй.

Мы были квиты.

Положив конверт на стол для рисования, где хранились его воздушный компрессор и флаконы с краской, я оглянулась через плечо.

Часть меня умоляла его погнаться за мной. Чтобы иметь подтверждение, что эта ослепляющая связь была реальной. Но когда мое сердцебиение стало более диким, а не спокойным, и мое тело затряслось от всего, что произошло, Гил не появился.

Он не стал преследовать.

Он позволил мне бежать.

Он хотел, чтобы я ушла.

Я вернусь.

Я кивнула своему обещанию.

Я вернусь... когда достаточно окрепну.

Когда у меня будет сила заставить Гила признать правду.

Когда у меня хватит смелости попросить его оставить меня.

У меня ничего не было.

Я не танцевала. Без семьи. Без друзей.

Когда-то у меня был Гил.

И я буду бороться со всем, что у меня есть, чтобы снова заполучить его.

Беречь его.

Неглубоко вздохнув, я закинула сумочку на плечо и открыла телефон.

Держи этого ублюдка подальше от него.

Набрав номер полиции, я не успела сделать и двух шагов, как на линии раздался резкий женский голос:

— Что у вас произошло?

Защити его.

— Привет, эм, я хотела бы сообщить о попытке похищения?

Оператор что-то постучал на заднем плане.

— Когда произошел инцидент?

— Около часа назад. За пределами «Совершенной лжи» — склада в промышленной зоне Бирмингема. Он... он пытался затащить меня в фургон.

Помоги ему.

— Хорошо, мы немедленно посылаем офицеров.

— О, в этом нет необходимости. Он ушел. Мне удалось сбежать.

— У вас есть описание? Номерной знак?

Исцели его.

— Да, — открыв пешеходную дверь, чтобы уйти, продекламировала я. — У меня ест его номер. Это XT8...

Что-то ударило меня о металлический косяк.

Телефон выпал у меня из рук.

Я быстро и глубоко погрузилась в темноту.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Гил

– Прошлое –

— Знаешь, тебе необязательно каждый день провожать меня домой, — Олин одарила меня улыбкой.

Улыбкой, в которой было несколько месяцев истории. Улыбкой, которая говорила, что мы друзья, основанные на времени, а не просто на желании.

— Я знаю. — Поднял ее сумку повыше вместе со своей, неся обе, как подобает джентльмену. Я не был джентльменом. Но изо всех сил старался, чтобы она этого не поняла.

— Это же на противоположной стороне города от того места, где ты живешь.

Я замер.

— Откуда ты знаешь, где я живу? — С тех пор, как несколько месяцев назад произошел инцидент с кровью, я старался держать в тайне все, что касалось моей семейной жизни. Мне слишком нравилась Олин, чтобы дать ей понять, что я не такой прямолинейный ребенок, как другие в нашем классе. Мне нравилось, что она любила меня за то, какой я. Мне понравилось, что в ее глазах не было жалости. Никакой печали. Никакой благотворительности.

— Я не знаю, — она вздохнула, привыкнув к тому, что я отвлекаюсь на темы моего здоровья и дома. — Но я не слепая и не глупая, Гил. — Подойдя ко мне, она вложила свою руку в мою.

Как и в первый раз, когда она это сделала, я подпрыгнул и втянул воздух, не привыкший к таким добрым прикосновениям. Не готов к этой дикой потребности требовать большего.

Прикосновение Олин успокоило что-то сломанное внутри меня, но это также обрекло меня на еще большую боль, которую можно себе представить.

Обуздав смятение в животе, я прилично сжал ее пальцы.

Какое-то время мы гуляли, прогуливаясь по причудливым кварталам и под ухоженными деревьями, прежде чем она пробормотала:

— Я знаю, тебе нелегко, Гил. Я не собиралась спрашивать, но... — Она потянула меня к остановке на обочине какого-то красивого белого дома с красивым белым забором. — Я беспокоюсь о тебе. Кто причиняет тебе боль? Твой отец? Твоя мама? Ты же знаешь, что тебе не нужно с этим мириться, верно? Мы можем кому-нибудь рассказать. Я помогу тебе.

Я выдернул свою руку из ее, шагая вперед с двумя сумками, ударяющимися о мое твердое тело.

— Уже поздно. Твои родители будут интересоваться, где ты.

Она грустно рассмеялась и побежала, чтобы не отстать от меня.

— Ты же знаешь, что они не будут интересоваться. На этой неделе они снова в Италии.

Я не отрывал взгляда от горизонта. За те несколько месяцев, что я провожал Олин домой из школы, я ни разу не встречался с ее родителями.

Она не лгала, говоря, что живет одна.

— Просто оставь это, Олин.

Мы больше не разговаривали, пока я не открыл маленькую железную калитку и не зашагал по дорожке к ее входной двери. Ее дом мог бы стать открыткой для любой идеальной семьи, если бы не был так же испорчен, как моя лачуга на другом конце города. Я не питал иллюзий по поводу того, что он обделен и любовью, и добротой, но дом Олин лгал своими серебряными створками и белой отделкой.

Там говорилось, что здесь живет дочь с родителями, которые готовят ей здоровые обеды и помогают с домашним заданием. Это убедило соседей, что комнаты полны смеха, а не одиночества.

Мое сердце ожесточилось, ненавидя ее родителей все больше с каждым днем, когда Олин, пританцовывая, подошла ко мне и вставила ключ в замок. Сняв ее сумку с плеча, я протянул ее ей.

— Увидимся завтра в школе.

Она повернулась в фойе, не обращая внимания на столик с поддельными орхидеями и плюшевый кремовый ковер на лестнице, ведущей в спальни наверху. Она смотрела только на меня, когда взяла свою сумку, бросила ее на вешалку, затем схватила меня за запястье и втащила внутрь.

Она знала правила.

Я проводил ее домой.

Я оставил ее, как только она оказалась в безопасности.

Я и ногой не ступил в ее дом.

Мне там не место.

— Олин, прекрати.

— Входи, Гил. Это не убьет тебя. — Борясь с моим нежеланием, она наклонилась в своем приглашении, насильно таща меня в гостиную с секционными диванами, большим плоским экраном и белой сверкающей кухней.

Он не мог быть более непохожим на тот, в котором я жил, даже если бы попытался.

У меня по коже поползли мурашки от желания уйти. Чтобы скрыть все плохие части меня, о которых Олин не знала. Я хотел, чтобы она продолжала не знать, несмотря на желание рассказать ей все.

— Я голодна. — Она потащила меня на кухню, схватила мой грязный рюкзак и бросила его на барный стул, затем прижала мои плечи, чтобы я сел на такой же. — Ты будешь сидеть там и развлекать меня, пока я что-нибудь приготовлю. Окей?

Моя челюсть работала, когда я боролся с ее толчком, глядя на входную дверь.

— Мне не стоит быть здесь.

— Тебе стоит. Правда. — Ее взгляд смягчился. — Пожалуйста, Гил. Останься... ради меня?

Я застонал, ссутулившись на табурете.

— Это война.

— Война? Ты хочешь войны между нами? — Ее пальцы вцепились мне в плечи.

— Нет. Я сказал, что просить меня оставаться таким. Это несправедливо. — Игривость появилась в ее голосе, когда она затрепетала темными ресницами.

— О, неужели я наконец нашла слабое место? Если я скажу «пожалуйста», значит ли это, что могу командовать тобой для разнообразия? — она рассмеялась, ее руки соскользнули с моих плеч и обхватили мои щеки.

— Я не приказываю тебе. — Я сглотнул, когда жар ее пальцев заставил мое сердце забиться сильнее.

— О, да, приказываешь. — Олин наклонилась и коснулась своим носом моего. — Но я не жалуюсь.

Все замерло.

Наши губы были так близко.

Наши сердца так быстро бьются.

Все, что я хотел сделать, это притянуть ее к себе на колени и поцеловать. Я так чертовски долго хотел поцеловать ее.

И именно поэтому я не доверял себе в ее доме.

Быстро встав, я оттолкнул ее.

В ее взгляде мелькнула боль, но она быстро оправилась.

— Я приготовлю блинчики, а ты никуда не пойдешь. — Ее голос был уверенным, но ей не хватало храбрости, чтобы заставить меня подчиниться. Я могу выйти за дверь, и она простит меня завтра.

Но дело было в другом... Я бы не простил себя, потому что как я мог бросить эту девушку? Как мог когда-либо сказать ей, как сильно она мне нравится, как я хочу ее, жажду ее?

Вздохнув, я провел рукой по лицу и умолял свое тело перестать сводить меня с ума. Олин была не просто той, с кем я хотел переспать. Она была будущим, ради которого я готов на все.

А это означало, что я не смогу заполучить ее, пока не узнаю, что у меня есть ее сердце.

Это было ужасно эгоистично, потому что, пока не узнаю, что она влюблена в меня, она ничего обо мне не узнает. Потому что, как только узнает... не захочет будущего со мной.

А кто бы захотел?

У меня не было ни денег, ни безопасности. У меня даже не было отсутствующих родителей. У меня были абьюз, употребление наркотиков и смешанная родословная шлюх и воров.

Олин должна была любить меня за то, какой я... только тогда смогу быть свободным.

Я сел обратно.

Пока мои мысли метались, Олин танцевала по кухне. Я никогда не устану наблюдать за ее движениями. Даже когда она брала ручку в классе или обходила учеников в коридоре, она танцевала.

И не могла остановиться.

Танец был в каждой капельке ее крови. Каждая конечность элегантна, каждое движение безупречно.

Несколько недель назад я пробрался на балетный концерт, чтобы посмотреть ее выступление. Она не знала, что я был там, и я не мог оторвать от нее глаз. Я всегда находил Олин красивой, внутри и снаружи, но видеть ее на этой сцене? Наблюдая, как девушка может стать легкой, как перышко, и совершенной, как кружащиеся снежинки, я потерял последние стены вокруг своего сердца.

Я был влюблен в нее, потому что она была чистой благодатью.

У нее был способ загипнотизировать меня, успокоить мои мрачные мысли и прочно закрепить меня в настоящем моменте. Олин была так чертовски хороша для меня. Лекарство, которое мне нужно было принимать всю оставшуюся жизнь. Она понятия не имела, какую власть имела надо мной, просто будучи собой.

Я боялся того дня, когда она узнает, как глубоко я пал.

Упадет ли она вместе со мной... или совершит пируэт в будущее, к которому мне не было позволено присоединиться?

Пока она доставала ингредиенты из кладовой, наступила приятная тишина. Ее ноги скользили, голова раскачивалась в неслышном ритме, запястья и пальцы дергались и выгибались, как нежные лебеди.

Мое сердце колотилось от любви, похоти и ужасающего количества благоговения, когда она разбивала яйца, взбивала тесто и ложкой выкладывала блинчики внушительного размера на шипящую сковороду.

Она устроила спектакль специально для меня.

В ту секунду, когда сладкие ароматы десерта коснулись моего носа, мой рот обильно наполнился слюной.

Было неловко, как мое тело реагировало на еду.

Я уже привык к гложущей пустоте в животе, за которой следовали чрезмерные набивки лица раз в день.

Я поел несколько часов назад. Я привык не есть до завтра, но то, что сотворила Олин, было волшебством пушистого кленового сиропа, и я сглотнул, когда она поставила передо мной тарелку с двумя круглыми дисками, покрытыми сахарной пудрой и капающими сиропом.

Ее глаза задержались на мне, когда она подтолкнула нож и вилку в мою сторону.

Я изо всех сил старался не схватить их, как бешеное животное.

Все, что я хотел сделать, это съесть еду, которую она приготовила для меня. Первая еда, которую кто-либо когда-либо готовил для меня. Но я заставил себя держать руки на коленях, натянуто улыбаться и игнорировать тарелку. Изо всех сил старался быть похожим на других мальчиков, беспечным и ленивым, как будто быть накормленным девушкой, которую хотел больше всех, не было большой проблемой.

Это чертовски большое дело.

— Ты как лист. — Я поднял глаза, проклиная длинные волосы, прилипшие к ресницам. — Когда ты двигаешься, ты похожа на лист, подхваченный ветром.

У нее перехватило дыхание.

Наши взгляды встретились и застыли. Что-то бесконечно болезненное ударило меня в грудь. Эмоция, которая обошла подростковый флирт и перешла прямо в вечное притязание.

Я попытался избавиться от внезапной неловкости.

— Я просто имел в виду, что смотреть, как ты готовишь, было самым ярким моментом моего дня. Ты такая красивая.

Она просияла; красивый румянец, который всегда появлялся вокруг меня, сделал ее щеки розовыми.

— Тебе нравится смотреть на меня?

Я мрачно рассмеялся.

— Ты же знаешь, что да.

Я рассказывал ей об этом. К тому же она не раз ловила меня на том, что я таращусь на нее. Мое восхищение ею было очевидным.

Ее ресницы затрепетали.

— Почему тебе нравится наблюдать за мной?

Настала моя очередь краснеть.

— Э-э, без причины.

— Без причины? — Олин очаровательно надула губы. — Да ладно, должна же быть какая-то причина. — Ее губы приподнялись, а глаза сверкнули. — Как насчет того, чтобы я была первой?

Мои мышцы сжались.

— Т-ты смотришь на меня?

Черт, что она видела? Насколько я был плох?

Она прикусила нижнюю губу и кивнула.

— Все время. Я не могу перестать смотреть на тебя.

Страх пополз у меня по спине.

— Если ты следила за мной, почему ты все еще здесь? Почему ты до сих пор не убежала с криком?

Ее лицо вытянулось.

— Ты ведешь себя так, как будто я не захочу быть твоим другом, чем больше узнаю тебя.

— Так и будет.

Она тихо вздохнула.

— Знаешь, ты ошибаешься. Этого никогда не случится.

Я уставился в свою тарелку, не в силах выдержать ее взгляд. Не осмеливаюсь позволить себе быстрый всплеск надежды в моем сердце. Могла ли она чувствовать десятую часть того, что и я? Смогу ли удержать ее, кем бы я ни был?

Еще больше теста зашипело на сковороде, когда Олин пробормотала:

— Я вижу больше, чем ты думаешь. Мне нравится наблюдать за вами, Гилберт Кларк, потому что все, что вы делаете, оценивается, обдумывается и завершается с предельной самоотдачей. Вы не тратите энергию на вещи, которые не важны. Ты точен и сосредоточен больше, чем кто-либо из моих знакомых. И, если честно, ты немного пугаешь своей сосредоточенностью, когда думаешь об этом.

— Я пугаю тебя? — Мое сердце больше не питало надежды, но болело.

— Больше нет. Не теперь, когда я тебя знаю. — Олин многозначительно посмотрела на меня. — Чем больше узнаю тебя, тем больше ты мне нравишься, так что можешь привыкнуть к тому, что я рядом.

— Мне нравится, когда ты рядом. — Я замер.

Дерьмо.

Она улыбнулась.

— Я рада.

Наши глаза снова встретились, и под моей одеждой побежали мурашки. Я хотел пойти к ней. Чтобы спросить, достаточно ли ей нравлюсь, чтобы поцеловать меня. Но я жил со шлюхами. Большую часть времени поцелуи дарились неохотно. И я никогда, никогда не возьму у Олин то, чего она не хотела, чтобы я брал.

Олин первой отвела взгляд, ее голос слегка дрожал.

— В любом случае, налегай. — Она перевернула блин, ловко положив его в центр сковороды. Умение, которое говорило, что она готовила гораздо больше, чем другие дети, по необходимости, а не из-за хобби. — Ешь, пока горячее.

— Я подожду тебя.

— Не надо. — Ее взгляд снова встретился с моим, на этот раз не с обнаженной уязвимостью, а с беспокойством и слишком большим знанием. Она знала, что значит для меня еда. Она знала обо мне больше, чем я ей сказал, потому что именно такой она была, чуткой и умной, собирающей кусочки вместе, чтобы составить целое.

Я неловко поерзал на стуле, желая быть лучше для нее.

— Пожалуйста, Гил... Ешь. Я знаю... Я знаю, что ты редко ешь.

От сладкого запаха меня вдруг затошнило.

— Я не голоден. — Я не знал, почему гордость подняла свою уродливую голову. Почему это сделало меня таким вспыльчивым.

Это заставило меня осознать, как мало я могу ей предложить. Может быть, в конце концов, ее дружба была благотворительностью? Она так и делает. Она была бы достаточно мила, чтобы потусоваться со мной, если бы думала, что мне одиноко.

Чушь. Ты ей нравишься, Кларк. Ты просто должен собраться с духом и принять это, вместо того, чтобы искать способы саботировать это.

Перевернув блин в последний раз, она выключила прибор, затем выбрала тарелку для себя. Ее движения были плавными и танцевально-чувственными, но ее лицо было омрачено беспокойством.

Прихватив свою закуску, чтобы сесть рядом со мной за барной стойкой, она разрезала пышный кругляш и положила на язык.

Она немного пожевала, прежде чем повернуться ко мне лицом.

Мне хотелось бежать. Я хотел сказать ей, что она меня не знает, хотя, очевидно, знала. Мне нужно было, чтобы жалость в ее глазах исчезла.

Сахарная пудра посыпала ее нижнюю губу, когда она нерешительно протянула руку и положила ее мне на бедро.

Я напрягся.

Моя кровь закипела.

Мое тело напряглось.

Я зажмурился и подавил рваный стон.

Она долго молчала. Момент, когда я изо всех сил старался не схватить ее. Момент, когда жил в фантазии о том, как несу ее наверх, нахожу ближайшую кровать и узнаю, какой сладкий у нее язык после вкусных блинов.

— Я знаю, ты можешь ненавидеть меня за эти слова... Но я знаю, Гил.

Я закрыл глаза, не в силах встретиться с ней взглядом.

Ее пальцы глубже впились в мое бедро.

— Я знаю, что дома тебя бьют. Знаю, что ты мало ешь. Знаю, что тебе не нравится бросать школу. Я знаю...

Моя рука легла поверх ее, сжимая тонкие косточки ее пальцев.

— Прекрати.

— Я не могу, — прошептала она. — Я не могу, потому что, если я это сделаю, то не знаю, вернешься ли ты. И я очень, очень хочу, чтобы ты вернулся. — Олин не жаловалась, когда моя рука сжала ее руку. Она просто продолжала своим мелодичным, совершенным голосом. — В первый же день, когда мы разговаривали в коридоре, ты сказал, что раскрытие тайны делает нас друзьями. Я сказала тебе свою, и ты стал так важен для меня за последние несколько месяцев. А ты... может быть... хочешь поделиться со мной еще одним?

Я с трудом открыл глаза и посмотрел на нее. Мое сердце летело, как раненая птица, ударяясь о ребра, ломая крыло, отчаянно нуждаясь в помощи, но в то же время боясь ее.

Я отвлек ее внимание от своих секретов.

— Почему... почему я так важен для тебя?

Она застенчиво улыбнулась.

— По многим причинам.

— Потому что я провожу тебя из школы домой?

— Одна из.

— А какие остальные?

— Ты важен, потому что заботишься обо мне, даже когда думаешь, что это не так. Ты носишь мою сумку, ты точишь мой карандаш, ты даешь мне печенье из столовой, ты придумываешь мне глупые прозвища.

Я нахмурился.

— Прозвища — глупая идея.

— Не смей останавливаться, они самые лучшие! — Ее глаза сверкнули. — Ты делаешь мои дни лучше, просто зная, что ждешь, когда я начну занятия вместе.

Я заставил себя не реагировать, хотя она только что дала мне все, что я когда-либо хотел.

— Вот почему я тебе нравлюсь? Потому что ты не чувствуешь себя такой одинокой? Это мог сделать любой мальчик.

Она соскользнула со стула и прижалась ко мне.

— Любой мальчик — это не ты. — Она положила свою голову мне на плечо. — У меня есть друзья. У меня есть труппа. Но... никто из них не заполняет дыры внутри меня так, как это делаешь ты. Это как... мне нужен только ты. И это ужасно, потому что я знаю, что ты так много скрываешь, и не знаю, решишь ли ты однажды сказ...

— Прекрати.

— Но ты ведь скажешь мне, правда? Если я слишком много допытывалась или раздражала тебя достаточно, чтобы подтолкнуть тебя...

— Олин. — Мой голос был яростным. — Довольно.

— Ты мне нравишься, Гилберт, не из-за того, что ты делаешь для меня, а из-за секретов, которыми ты отказываешься делиться. Ты думаешь, они изменят то, как я забочусь о тебе, — Она мимолетно поцеловала меня в щеку. — Ты не можешь ошибаться больше.

Я сжал каждый мускул, которым обладал, чтобы не прижать ее к себе и не поцеловать в ответ. На этот раз поцелуй ее в губы. Целовать ее до тех пор, пока я не смогу остановиться.

С закрытыми глазами тихо я спросил:

— Я тебе нравлюсь?

— Очень.

— Как я тебе нравлюсь? — Я открыл глаза, заставил себя улыбнуться и повторил то, что она сказала мне в первый день нашего разговора. — Я тебе нравлюсь такой, какой есть, или просто…

— Ты мне нравишься такой, какой есть. — Ее взгляд упал на мои губы. — Я хочу любить тебя вечно.

Я замер, хотя мое сердце бешено колотилось.

— Вечность — это долгий срок.

— Этого недостаточно.

Я еще глубже погрузился в ее взгляд, чувствуя, как меня тянет выплеснуть все. Я тону в потребности, чтобы она узнала меня. Истинно, истинно знай меня. Прими меня. Чтобы больше не бояться, что она бросит меня, когда все узнает. Чтобы избавить ее от страха, что я когда-нибудь брошу ее в ответ.

Потому что этого никогда не случится.

Никогда.

Я перережу себе вены, если когда-нибудь подумаю о том, чтобы бросить ее.

Тогда ты оставил бы ее умирать, кретин.

Ладно, мне просто нужно найти способ стать бессмертным, чтобы Олин навсегда стала моей.

Моя рука дрожала, когда я протянул руку и обхватил ее щеку. Она ахнула, когда я провел большим пальцем по ее скуле.

— Друзей уже недостаточно.

Ее язык лизнул сахарную пудру на нижней губе.

— Что это значит?

Повернувшись на табурете, я положил руки ей на бедра и поместил ее между своих ног. Мягкость ее голубого платья в тонкую полоску, которое было летней школьной формой, согрелась под моим прикосновением. Я проверил, что мой самоконтроль был в полном аффекте, надеясь, что она не опустит глаза, потому что я не мог скрыть свою реакцию на нее. Не мог притворяться, что провожал ее домой, потому что был джентльменом, который оберегал ее.

Я был мальчиком, который хотел сорвать с нее одежду и заставить ее вымаливать мое имя.

Я был сыном своего отца, и мой отец любил, чтобы его женщины были раболепными, покорными, и только деньги составляли основу между ними.

Я боялся, что я был таким. Что буду бороться за Олин, только чтобы сделать что-то непростительное.

Это был секрет, который я никогда не смогу ей рассказать, но это помогло сделать мою вторую тайну не такой опасной. Так к чему же я пришел с плохого начала? Это не определяло меня. У меня не было намерения заставлять Олин жить такой жизнью.

— Это значит, что я хочу, чтобы ты знала, кто я, чтобы ты могла решить, хочешь ли ты меня. — Я сделал глубокий вдох. — Я живу в доме шлюх. Мой отец — алкоголик и сутенер. Я не знаю, какая из его шлюх моя мать. Она, вероятно, умерла от передозировки. Моя комната рядом с комнатой шлюхи, клиенты которой не дают мне спать. В доме никогда не бывает еды. Мой отец ненавидит меня и любит это доказывать.

Был только один человек, который мог догадаться, что я пережил ночью, и это была мисс Таллап. И это было только потому, что я не раз истекал кровью над домашним заданием, и она отправила меня к директору с угрозой, что служба защиты детей заберет меня.

Вероятно, именно поэтому я ненавидел и боялся ее.

Пока я вел себя хорошо и скрывал свои частые травмы, мне разрешалось оставаться в ее классе. Если я этого не сделаю, меня исключат из школы, лишат надежды... и Олин.

Прежде чем Олин успела заговорить, я поспешил:

— Я говорю тебе это не для того, чтобы заставить тебя пожалеть меня. Я говорю тебе это, потому что ты догадывалась, и я не хочу обсуждать это снова. Это то, что есть, но это не будет слишком долго. Я собираюсь закончить школу, найти хорошую работу, и скоро у меня будет собственное жилье. Мы будем вместе на наших собственных условиях, и все это дерьмо не будет иметь значения.

Мой тон смягчился, когда она посмотрела на меня.

— А потом... когда у меня будет свой дом, ты будешь приходить ко мне каждый день. И каждую ночь. На самом деле, мы могли бы жить вместе, потому что я никогда не захочу, чтобы ты уезжала.

Она втянула в себя воздух.

— Жить вместе?

Я ухмыльнулся.

— Вполне возможно. Разве не так поступают семьи?

— Ты хочешь быть моей семьей? — она восхитительно ахнула.

— Семья прикрывает друг друга. Они всегда рядом, несмотря ни на что. — Я откинул ее волосы, лаская ее ухо. — Я хочу быть рядом с тобой, а ты уже рядом со мной. Это делает нас семьей. В большей степени, чем те, что у нас есть сейчас.

— Я-я... наверное. — Олин покраснела, когда я провел большим пальцем по ее подбородку.

— Значит, решено. — Я опустил руку и снова схватил ее за бедро, крепко зажав между ног. — После школы мы будем вместе.

— А во время учебы? — Ее голос был до боли робким. — А что теперь?

Притянув ее к себе и заключив в клетку своим телом, я пробормотал:

— Мы вместе.

— А мы? — Она снова покраснела, в ее взгляде светилась насмешка. — Я имею в виду... ты никогда не пытался поцеловать меня.

Я сузила глаза, позволяя флирту исчезнуть в пользу серьезности.

— Поцелуй — это не то, что я могу взять назад. Как только я поцелую тебя, ты будешь моей.

Она вздрогнула.

— Что ж, с таким же успехом ты можешь покончить с этим, потому что...

— Пока нет. — Я встал и поцеловал ее в лоб, вдыхая аромат орхидей и талька. — Скоро.

— Тебе не нужно ждать. Меня не волнует твое прошлое. Ничто в тебе не могло меня отвратить, Гил.

Я вздохнул, когда моя грудная клетка напряглась.

— Я уверен, что есть некоторые вещи.

Ее глаза нервно искали мои.

— Никогда не сомневайся в нас, хорошо?

Ее забота была одной из тех вещей, которые я любил в ней. Она буквально держала мое сердце в своих изящных руках танцовщицы. У нее было больше власти надо мной, чем у мисс Таллап или моего отца. Я бы сделал для нее все, что угодно, и мне становилось все труднее и труднее не говорить ей об этом.

Но пока я не почувствую себя достойным сказать ей, что принадлежу ей, я буду ждать.

Потому что наше обещание было слишком драгоценным, чтобы торопиться.

— Я никогда не усомнюсь в нас, маленький орангутанг. — Я пощекотал ее, намеренно стирая интенсивную связь и приветствуя беззаботную легкость.

— Фу.— Олин сморщила нос, смех сорвался с ее губ. — Думаю, я предпочитаю, чтобы меня называли осьминогом, а не обезьяной.

Я оттолкнул ее, сомкнув ноги и глядя на первую еду, которую кто-либо когда-либо готовил для меня. Блины были больше, чем просто блины. В моих глазах их поедание было в основном браком. Я ответил «да» на вопрос, который она даже не задала.

Мои руки дрожали, когда я схватила нож и вилку.

— Это просто заставило меня решить найти больше обезьян, которые начинаются с О.

— Ты бы не стал. — Олин снова села на свой барный стул, ее щеки радостно вспыхнули.

Нарезав блин, я не ответил, пока не положил вкусную домашнюю еду на язык и не посмаковал его.

Сладкий, как О.

Мягкий, как О.

Идеальный, как О.

Откусив еще кусочек, я пробормотал:

— И ты сказала, что знаешь меня.

Я хотел пошутить, но по какой-то причине Олин замерла. Она долго ничего не говорила, давая мне слишком много места для беспокойства.

— Ты прав. Я знаю тебя. Ты мне нравишься, Гил. Ты мне нравишься независимо от людей, среди которых ты родился. Теперь ты застрял со мной. Надоедливая, назойливая новая семья.

Мне очень хотелось поцеловать ее прямо в губы, которые она нервно кусала. Я хотел доставить ей то же удовольствие, которое она только что доставила мне, будучи такой чертовски милой. Но не мог пошевелиться, потому что если бы это сделал, то не смог бы остановиться.

Я понизил голос.

— Это, наверное, самое худшее, что ты когда-либо могла мне сказать. — Ее великолепные карие глаза пригвоздили меня к месту.

— Почему это плохо — знать, что я прикрываю твою спину? Знать, что мне нравишься ты... несмотря ни на что?

Рискнув, я поменял свой нож на пригоршню ее шелковистых волос. Притянув ее к себе, я прошептал:

— Это почти вызов, чтобы увидеть, с чем еще я могу заставить тебя смириться.

— Продолжай. Я все еще буду здесь.

Изо всех сил пытаясь отстраниться, я с трудом сглотнул.

— Ты знаешь... Я действительно верю тебе

— Хорошо, потому что это правда.

— Возможно. — Я отпустил ее, занятый тем, что отрезал еще один кусок. — Но это значит, что я никогда не смогу тебя отпустить. Никогда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

― Черт, черт, черт.

Понимание вернулось, заставив мои глаза открыться, когда волна боли пульсировала в моем черепе. Новая боль смешалась со старой болью, вырвав стон из моих губ и полный захват тела. Я зашипела себе под нос, прижимая ладони к вискам, пытаясь стереть боль.

Что, черт возьми, произошло?

Кажется, в последнее время я часто задавала этот вопрос.

Фреска в тропическом лесу обрамляла Гила, когда он вышагивал в нескольких метрах от меня, спиной ко мне, обе руки спрятаны в волосах. Его собственные раны, полученные раньше, казались несуществующими, когда он с тревогой мельтешил.

Я перевела взгляд с него на граффити в тропическом лесу, заметив орангутанга в тени и выдру, играющую в реке, блестящей у пола.

Мое сердце сжалось от воспоминаний, а затем забилось в панике.

Полиция.

Похищение людей.

Ничего...

Он закрыл лицо руками.

― Черт, что я наделал? ― Он посмотрел в потолок, словно в молитве, затем зарычал, словно проклиная отсутствие руководства. ― Черт! ― Развернувшись, его взгляд упал на меня, его руки упали по бокам. ― О, слава богу. ― Бросившись ко мне, он упал на колени, где я лежала на его диване. ― С тобой все в порядке. ― Он крепко прижал меня к себе, сжимая до хруста в костях. Его губы коснулись моего ноющего виска, его дыхание было быстрым и взволнованным. ― Слава богу, с тобой все в порядке. ― Все его тело содрогнулось, как будто он держал меня, отпирая все ворота и разбивая каждую стену между нами.

Я охотно заплатила за привилегию его объятий своей головной болью. Я могла бы жить в этом моменте вечно ― моменте, где существовала только правда. Правда о нас. Правда в том, что ему было не все равно.

Я попыталась пошевелиться в его объятиях. Чтобы обнять его в ответ. Притянуть его ближе.

Но он упал навзничь, разрывая хватку, забирая тепло и безопасность. Его глаза встретились с моими, хаотичные от чудовищных вещей.

― Я думал, что потерял тебя. ― В его голосе звучал бунт ненависти к себе и десятилетнего сожаления. ― Еще раз.

― Ч-что случилось? ― Я облизнула губы, поморщившись, когда еще один приступ боли нашел меня.

Он дернулся, как будто я дала ему пощечину.

― Ты поскользнулась.

Я очнулась в полной перемене ролей.

Я заняла его место, а он ухаживал за мной.

Но почему он вообще ухаживает за мной?

Я сглотнула тошноту и моргала, пока зрение не восстановилось.

― Я поскользнулась? Как? ― Я посмотрела вниз на свои руки, ожидая увидеть в них свой телефон. Я уходила. Разговаривала с полицией.

Я не поскользнулась. Меня впечатало в дверь.

Гил подошел ближе, его лицо исказилось от боли. Он наклонился к дивану, неуклюже взял мою руку; обхватив ее обеими руками, он прижался прохладными губами к костяшкам моих пальцев. ― Мне так, так жаль, О.

― Подожди... ― Я с трудом сглотнула. ― Ты сделал это со мной? ― Я отдернула руку. ― Ты вырубил меня?

Он сгорбился, его зеленые глаза вспыхнули.

― Я не хотел. Только хотел вывести тебя из равновесия. Мне просто нужен был твой телефон. Но... Я надавил слишком сильно. Ты споткнулась и упала на дверь. ― Его горло сжалось, когда он проглотил отвращение к себе. ― Ты нажала на ручку. Это... это вырубило тебя. ― Он крепко зажмурился. ― Черт, я мог бы убить тебя.

Я ничего не могла понять.

― Зачем... зачем тебе понадобился мой телефон?

Вскочив на ноги, Гил попятился от меня. Его подбородок поднялся, элемент инея медленно проступил на его лице.

― Я не мог позволить тебе обратиться в полицию.

― В полицию? ― Я резко выпрямилась, ненавидя то, как вращалась комната. ― А почему бы и нет?

Его лицо погрузилось в темноту.

― Я просто не мог.

― Значит, ты решил, что будет лучше искалечить меня?

― Я заслуживаю всего, что ты можешь мне сказать. ― Его руки сжались в кулаки. ― Но... сначала мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала. ― Морщинки у его глаз стали жестче, а кожа приобрела пепельный цвет. Гил постарел на десять лет всего за несколько минут.

― Сделать что-нибудь для тебя? Какого черта я должна хотеть сделать тебе одолжение после того, как ты вырубил меня?! ― Я не могла понять. Все, что касалось Гила, сбивало меня с толку до мигрени. ― Я знаю, что расстроила тебя, Гил, но не думала, что ты действительно причинишь мне боль.

Спустив ноги на пол, я стащила остатки его воды, оставленные на кофейном столике. Мне хотелось еще таблеток. Целую пригоршню, чтобы смыть боль.

Стиснув зубы, рванулась вверх. Мои ноги изо всех сил пытались удержать мой вес, мой мозг все еще приходил в себя после того, как меня долбанули о дверь.

Как он мог это сделать?

На глаза навернулись слезы. Как я все так неправильно поняла?

Гил шагнул ближе, когда я покачнулась, широко раскинув руки, чтобы поймать меня.

Но я подняла руку, оскалив зубы.

― Не смей прикасаться ко мне. ― Он вздрогнул, как будто я выстрелила ему в сердце. Его руки опустились, он молча попятился.

Гил выполнил свое желание. Он победил. Поцелуй или не поцелуй. Мы или не мы. У меня не было намерения когда-либо возвращаться.

Физическое насилие недопустимо ни при каких условиях.

― Лучше бы я никогда не отвечала на твое чертово объявление, ― прошипела я, оглядываясь в поисках сумочки и телефона. ― Ты не изменился. Ты причинил мне боль, когда мы были моложе, и причинил мне боль сейчас. ― Слезы, которые я не могла сдержать, текли по моим щекам. ― Поздравляю, Гилберт, ты единственный мужчина, который разбил мне сердце. Дважды.

Спотыкаясь вперед, я приказала своим ногам работать. Мне было все равно, будут ли они разбиты или разорваны на куски, я использовала бы их, чтобы уйти. Я бежала так быстро, как только могла, чтобы никогда больше не видеть Гилберта Кларка.

Старые раны болели от автомобильной аварии, напоминая мне, что я была достаточно сильна, чтобы исцелиться от этого. Я могла бы исцелиться от этого, даже если бы он просто вырвал все жизненно важное внутри меня.

― Где мой телефон? Отдай его мне.

Громкий кулак ударил по роликовой двери его склада, вибрируя по всему пространству.

― Ах, черт. ― Гил снова запустил руки в волосы, лихорадочно расхаживая по комнате. Он больше не смотрел на меня так, будто я убью его голыми руками, а вел себя как загнанный в ловушку зверь, непредсказуемый и очень, очень опасный.

Я пошатнулась, немного отступив назад, когда еще один громкий стук нарушил тишину. За этим последовал властный крик.

― Полиция. Откройте!

Что за...

Гил уничтожил пространство между нами с быстротой, которая приводила в ужас. Он теснил меня. Его большие ладони опустились мне на плечи, больно сжимая меня, не отпуская. Его зеленые глаза впились прямо в меня, разрывая и разрывая, не заботясь о том, как сильно он причинил мне боль.

― Олин, это невероятно важно. Мне нужно, чтобы ты сообщила полиции фальшивый номерной знак.

― Что? Почему? ― Я извивалась в его объятиях. ― Отпусти меня.

Его пальцы только сильнее сжали. Он встряхнул меня, не обращая внимания на мою пульсирующую голову.

― Олин. ― Характер окрасил его лицо в самый черный цвет. Его глаза снова превратились в оружие, приковав меня к месту. ― Ты должна сообщить им фальшивый номер.

Я никогда не боялась в присутствии Гила.

Ни разу.

Даже когда он оттолкнул меня, когда мы были моложе.

Это изменилось.

Теперь у меня было больше осторожности, чем надежды. Больше дискомфорта, чем фамильярности.

― Отпусти меня.

Его руки скользнули от моих плеч к щекам, его прикосновения были грубыми и жестокими.

― Ты понимаешь? Мне нужно, чтобы ты солгала. Смотреть в их проклятые лица и лгать.

Я собралась с духом в его заточении.

― Я не лгу. Этот ублюдок должен быть в тюрьме.

Его лоб врезался в мой, снова оставляя синяки. Я вздрогнула, когда Гил положил свою голову на мою, наши глаза были так близко, наше дыхание разделялось. Было что-то опасно интимное и шокирующе угрожающее в том, как он поймал меня в ловушку.

― Лги.

― Нет.

Его пальцы впились в мои щеки.

― Солги.

― Я не позволю ему снова избить тебя до полусмерти.

― Это не твой выбор.

― Так и будет, если ты не поможешь себе!

― Будь ты проклята, Олин. ― Его глаза закрылись, его агрессия выскользнула из его пальцев, и он отпустил меня. Поглаживая мои волосы с предельной мягкостью, он пробормотал: ― Ты такая хорошая. Такая добрая. Ты всегда сражалась за тех, за кого нужно было сражаться. Я понимаю, почему ты сделала то, что сделала. Я понимаю, что ты вызвала полицию ради меня. ― Его губы скривились в мучительной улыбке. ― Ты сделала это, чтобы защитить меня. Но, О... ― Любой признак мягкости исчез под очередной лавиной удушливого снега. ― Мне нужно, чтобы ты солгала. ― В его взгляде мелькнуло что-то душераздирающее. ― Солги, и ты спасешь мне жизнь. Умоляю тебя.

Я втянула носом еще больше дрожи, еще больше слез.

― Во что, черт возьми, ты ввязался? ― Мне хотелось плакать по нему, обнять его боль. Но мне было страшно. Напугана до мозга костей. ― Что происходит?

Стукнул еще один кулак.

― Полиция! Немедленно откройте эту дверь!

Гил вздрогнул. Тяжело покачав головой, он рухнул передо мной на колени. Затем вздрогнул, когда его собственная боль от предыдущего избиения истощила его резервы, но его лицо было открытым, умоляющим, отчаянным.

― Ты должна довериться мне в этом. Я не могу сказать, почему, но могу сказать, что это вопрос жизни и смерти.

― Расскажи мне.

― Я не могу.

Еще один стук в дверь.

― Последнее предупреждение!

Гил издал звук человека, знающего, что он вот-вот пострадает, его взгляд метнулся через плечо к двери. Дверь, которая в любую минуту может быть взломана правоохранительными органами.

Я потянулась к нему, не видя, как он стоит на коленях.

Гил схватил меня за руки, взлетел на ноги и снова сжал мои щеки мозолистыми ладонями.

У меня перехватило дыхание, когда его пальцы заклеймили меня. Наши взгляды встретились, и я забыла, как говорить, как думать, как спорить. Глубоко внутри него я видела войну, которая бушевала в течение многих лет. Войну, которую он скрывал. Война, в которой не было смысла.

Он проигрывал.

Он был почти побежден.

Я сделала болезненный вдох, когда он ткнулся своим носом в мой, снова мастер ломать меня.

― Я умоляю тебя, выдра. (otter на англ. Прим.пер.)

У меня подогнулись колени. Слезы потекли быстрее. Я попыталась вырваться, но он только крепче прижал меня к себе.

― Не делай этого. Не смей теперь использовать старые прозвища.

Эти прозвища были священными с более счастливых времен.

Они не принадлежали ему, чтобы ими пользоваться.

Уже нет.

― Мне нужно, чтобы ты доверилась мне. ― Его дыхание было порочным поцелуем на моих губах.

― Ты нарушил это доверие много лет назад.

― Я знаю. ― Гил крепко зажмурил глаза. Он пошатнулся, прижимаясь ко мне, показывая, насколько это его покалечило. ― Просто дайте им ложное описание и неправильный номер. Это все, о чем я прошу. ― Его пальцы разжались, а плечи опустились от отчаяния. Глубокая кость, разрывающая душу, отчаяние конца света.

Я попятилась, изучая его сквозь слезы, когда полиция постучала в последний раз.

― Открой эту дверь, или мы выломаем ее!

С гримасой, которая разрывала мне сердце, Гил прошел через офис и вошел на склад. Он не знал, сделаю ли я то, о чем он просил. Не пытался заставить меня подчиниться. Просто оставил свою жизнь в моих руках, его мольба все еще эхом отдавалась вокруг меня.

Солги.

Умоляю тебя.

Я всхлипнула, зажимая рот рукой, чтобы подавить еще больше.

Я вызвала полицию, чтобы защитить его.

Я думала, что поступила правильно.

Но что, если... что, если бы я приговорила его к чему-то худшему, чем я когда-либо могла себе представить?

Помоги ему.

Сделав глубокий вдох, я прогнала слезы. Подавила рыдания. Заперла свою боль и смятение.

Защити его.

Я сжала руки, чтобы унять стук в голове, и шла вперед. Я покинула его маленькую квартирку, прошла через его кабинет и вошла в постоянно холодный склад.

Солги ради него.

Гил застыл у двери, протянув одну руку, чтобы открыть ручку, другая открывалась и закрывалась рядом с ним. Вся его аура пульсировала от возбужденной ловушки. Кровь украсила его джинсы и футболку после боя. Его волосы спутались и были такими же дикими, как и его нынешнее настроение.

Гил напрягся, когда я тихо подошла к нему. Мои щеки все еще были влажными, но я продолжала вытирать, продолжала скрывать то, что могла.

― Полиция! ― Стук стал злобным. ― Открой эту чертову дверь!

Наши глаза снова нашли друг друга.

Время остановилось; мне удалось найти более ровное дыхание. Его взгляд светился благодарностью. Он почтительно склонил голову, беззвучно шевеля губами.

― Спасибо.

Я кивнула, выпрямляя спину и глядя мимо него на дверь.

Он был у меня в долгу.

Он скажет мне, почему... он скажет.

Глубоко вздохнув, он нажал на ручку и широко распахнул ее.

Мы были не в том состоянии, что нас видела полиция. У меня не было возможности лгать. Гил, очевидно, был не в здравом уме. Тем не менее, он изобразил себя в идеальном камуфляже, когда шагнул в сторону и раскрыл руку в приглашении.

― Извините за задержку. Большой склад. ― Его голос был ровным и холодным — прямой контраст с маниакальными моментами раньше. ― Входите.

Я разгладила юбку и блузку, чувствуя себя виноватой без всякой причины, когда два полицейских вошли в рабочее место Гила.

Молодой человек с зачесанными назад черными волосами и пожилая женщина с короткой рыжей стрижкой носили одинаковую униформу и хмурились, осматривая студию, как будто мы спрятали части тела в бутылках с краской.

Взгляд женщины остановился на моем побелевшем лице.

― Вы в порядке, мэм?

Я попыталась взглянуть на это с ее точки зрения. Задержка с ответом на звонок в дверь. Женщина, контуженная, стояла за ним. Человек, забаррикадировавший вход в свое заведение.

На ее месте я бы тоже спросила, все ли в порядке.

Проблема была в том, что все было не в порядке.

Но я обязалась защищать Гила.

От вещей, которых не понимаю.

Я слабо улыбнулась, не пытаясь изобразить дискомфорт в своем голосе.

― Извините, я немного в шоке. Это моя вина, что мы не открыли дверь раньше.

Гил не сводил с меня глаз, молчаливо поддерживая, наблюдая за каждым моим движением.

Женщина бросила на него подозрительный взгляд, прежде чем приблизиться ко мне без приглашения. Она оглядела меня с ног до головы.

― Вы пострадали во время стычки?

Я кивнула, ключом ко лжи было взять правду и немного приукрасить.

― Да. Но со мной все в порядке. Ничего серьезного.

Она не выглядела так, будто поверила мне, ее взгляд блуждал по моему покрытому гравием офисному костюму. ― Это вы звонили по поводу попытки похищения?

― Да.

― Почему вы повесили трубку, прежде чем сообщить подробности?

— Я... ― Я сглотнула. ― Я уронила телефон. Он случайно повесил трубку.

Гил поморщился, понимая, с какой огромной проблемой он меня бросил.

Я никогда не была хороша под давлением. А это было чертовски большое давление. А еще никогда не умела хорошо лгать. Даже в школе, когда все подростки были гибки с правдой о том, где они были и с кем они общались.

Женщина фыркнула себе под нос.

― Вы знаете, кто пытался вас похитить?

― Нет.

― Но вы сказали, что вам удалось узнать номер машины?

Я быстро взглянула на Гила.

Его горло сжалось, но он сохранял отстраненное, почти безразличное выражение лица. Шагнув вперед, чтобы встать рядом со мной, он оставался стоическим и ледяным ― не более чем босс, поддерживающий проблемного сотрудника.

Я напряглась, когда мужчина-офицер присоединился к нам, глядя на меня, а затем на Гила. Он нацарапал что-то в маленьком блокноте, нахмурив лоб.

― Вы Гилберт Кларк? Владелец «Совершенной Лжи»? ― спросил мужчина.

Гил коротко кивнул.

― Вы видели, что случилось?

― Видел.

― И? ― Парень помахал ручкой в воздухе, выуживая информацию.

― Я отбивался от этого парня. ― Он указал на кровь на своей одежде, приводя доказательства, которые могли быть использованы против него как доказательство того, что он добрый самаритянин. ― Я помог мисс Мосс сбежать.

― И откуда вы двое знаете друг друга? ― спросила женщина-офицер. ― Рабочие отношения? ― Ее глаза сузились, ожидая нашего ответа, как будто она могла почувствовать вкус нашей лжи.

Я отступила от Гила, выгнув подбородок.

― Мы знали друг друга в школе, но в настоящее время наши единственные отношения ― рабочие.

Гил смотрел прямо перед собой, стиснув зубы.

― Поняла. ― Женщина кивнула.

Плюс еще какие-то каракули от человека с черными волосами.

Я вздрогнула, изо всех сил стараясь выглядеть невинной, когда чувствовала себя такой чертовски виноватой. Я не могла остановить это. Я не сделала ничего плохого. Я позвонила им, чтобы защитить Гила и общество.

Так почему же я должна была лгать?

Почему должна была делать противоположное добру, когда все, чего я хотела, ― это защитить Гила?

В голове стучало, напоминая о том, что он сделал. Гил швырнул меня в дверь, чтобы заставить молчать. Он был готов ударить меня, чтобы защитить себя... от чего?

Моя боль превратилась в гнев, быстро перешедший в разочарование.

Я была разочарована в нем. В себе. Во всем этом безумном фиаско.

― Вы мисс Мосс? ― женщина указала на меня.

― Да. Олин Мосс.

― Родом из Бирмингема?

― Да.

― И вы понятия не имеете, кто пытался вас похитить?

Я сжала кулаки, ища силы.

― Как я уже сказала, я не знаю, кем он был ― Гил напрягся, его взгляд решительно остановился на полицейском.

― Это все еще не объясняет, почему вы не перезвонили, если уронили телефон. Сообщение о преступлении, а затем исчезновение до завершения вызова обычно намекает на то, что преступление все еще продолжается. ― Мужчина почесал подбородок ручкой. ― Итак... хотите рассказать нам настоящую историю?

Мурашки побежали по мне, быстро преследуемые страхом.

Я не хотела этого делать.

Я хотела сказать правду.

Но... Гил не дышал нормально с тех пор, как приехала полиция. Его глаза могли быть закрыты от эмоций, но эта проклятая нить, которая связывала нас вместе, вибрировала от стольких опасных вещей.

― Простите. ― Я изо всех сил постаралась улыбнуться. ― Я сказала оператору, что сбежала. На самом деле это больше не было чрезвычайной ситуацией. Я решила, что не буду тратить ваше время больше, чем необходимо.

― Вы не закончили сообщать номер машины. Нам это нужно, если мы хотим продолжить расследование.

― Ах. ― Я с трудом сглотнула. ― Да, в этом есть смысл.

Ты отстой, О.

С таким же успехом вы могли бы протянуть запястья для наручников.

Гил издал какой-то звук в груди, ущипнув себя за переносицу.

Женщина заметила это, пригвоздив его безжалостным взглядом.

― Не хотите ли просветить нас, мистер Кларк? ― Она слабо улыбнулась. ― В конце концов, этот человек причинил вред вашему сотруднику и все еще на свободе. Разве вы не хотите, чтобы его задержали, чтобы других молодых женщин не постигла такая участь? ― Она заговорщически понизила голос. ― Возможно, им не так повезет, как мисс Мосс. У них может не быть никого, кто помог бы им сбежать.

Гил, казалось, сразу стал выше и темнее. Его брови опустились над темными глазами. Гил посмотрел на нее так, словно презирал. Как будто она подвела его во всех аспектах его жизни.

Я застыла, читая прошлое в его арктическом взгляде. Отсутствие заботы, когда он был моложе. Насилие, которому подвергся, потому что никто из властей этого не заметил. Но было и что-то новое. Что-то, что говорило о том, что он винит ее. Обвинял во всех страданиях, которые он недавно перенес.

― Я не несу ответственности за защиту каждой девушки в Англии. ― Его голос оставался резким и холодным.

― Может быть, но любая помощь, которую вы можете оказать...

― Он был молод, ― отрезал Гил. ― У него были грязные светлые волосы и крючковатый нос. Высокий. Выше меня.

Офицер-мужчина провел ручкой по блокноту, записывая описание Гила.

― Это правда, мисс Мосс? ― Женщина пристально посмотрела на меня, не давая мне спрятаться.

Нет.

Это ложь.

Он был старше, у него были темные волосы и квадратный нос. И он был невысокого роста. Ниже, чем Гил.

Я пошаркал ногами.

― Ага. Х-хм, это точно он.

Гил посмотрел на меня краем глаза. Его телефон завопил, разрывая напряжение сердитым звонком.

Его кожа потеряла свою темноту, став шокирующей для Белоснежки. Сунув руку в карман, он прочитал номер звонившего. Его глаза закрылись с едва скрываемым огорчением.

Звон.

Звон.

Звон!

Он вежливо кивнул офицерам.

― Если вы не возражаете. Это очень важно. ― Не дожидаясь ответа, Гил попятился и через офис помчался в свою квартиру.

Я смотрела, пока он не исчез.

Звон прекратился.

Я вздохнула и повернулась к полицейским, одиноким и плавающим в зыбучих песках, наполненных выдумками.

― Что-нибудь еще? ― тихо спросила я. ― Я устала и хотела бы пойти домой отдохнуть.

― Да, вы, должно быть, чувствуете последствия своего испытания, ― сказала женщина.

Я кивнула, потирая висок, пытаясь облегчить головную боль, но также и усилить ее сочувствие.

― Поскольку мистер Кларк дал описание вашего нападавшего, не могли бы вы добавить, на каком автомобиле он ехал? Тойота? Воксхолл? Какие-нибудь узнаваемые черты? Кроме того, пожалуйста, дайте нам остальную часть номерного знака, и мы отправимся в путь.

― Конечно. ― Мой мозг лихорадочно работал, изо всех сил стараясь выдать правдоподобную ложь, но все, о чем я могла думать, были царапины и вмятины на черном фургоне. Они не были очевидны, но это сработало бы как отпечаток пальца среди тысяч других.

Снова появился Гил, двигаясь в моем периферийном положении. Его рука закрыла рот, глаза были пусты от горя. Он смотрел не на меня, а на свой телефон, качая головой, как будто не мог поверить, что такое безобидное устройство может доставить такую душевную боль.

Кто звонил?

Что было сказано?

― Мисс Мосс? ― подсказал мужчина. ― Автомобиль и номерной знак?

Каждая частичка меня хотела пойти к Гилу. Вытряхнуть его обратно в мир живых и потребовать, что он скрывает. Гил почти искалечился под тяжестью того, что нес. Я могла простить его за то, что он сделал со мной, просто по тому, как он беспомощно смотрел в никуда.

Смотрел так, словно у него никого не было. Не на кого опереться. Некому помочь.

Когда-то я была той, к кому он мог обратиться.

Я снова стану ею.

Помоги ему.

Мой позвоночник выпрямился, головная боль прошла, и я сказал ясным, четким голосом:

― Фургон был старым. Белый с синими полосками. Кажется, «Мазда». И номерной знак был XT867ND.

Поток лжи тек без проблем.

Гил дернулся, как будто я вытащила его из ада. Его взгляд встретился с моим, задержавшись намного дольше, чем следовало в присутствии полиции.

Мою кожу покалывало от величайшей благодарности, которая светилась там. Мое сердце разрывалось от того, как он смотрел на меня, как будто не мог перестать любить меня, хотя и хотел этого.

Гил заставил меня поверить в нас.

Заставил меня цепляться за угасающую надежду.

С усилием отвернувшись от него, я сосредоточилась на полиции.

― Это все?

Двое полицейских посмотрели друг на друга, на их лицах было написано недоверие, но они ничего не могли с этим поделать.

Я ответила на их вопросы.

Мы не были преступниками.

Преступник был там. В черном фургоне. Превращая жизнь Гила в сущий кошмар.

Я ненавижу это.

Я ненавидела чувствовать себя в ловушке. Так одиноко. Так страшно.

Гил встал рядом со мной, его рука дернулась, как будто он боролся с желанием прикоснуться ко мне.

Привычка нашей юности.

Желание прикоснуться и подтвердить, что другой в безопасности.

Полицейские с минуту не двигались, внимательно изучая нас.

Мы вчетвером стояли там, ожидая, когда кто-нибудь отступит.

Наконец мужчина кашлянул и сунул блокнот в передний карман.

― Мы будем на связи.

Женщина не сводила пристального взгляда с Гила. Недоверие снова промелькнуло на ее лице. ― Вы уверены, что с вами все в порядке, мисс Мосс?

Я ответила на ее вопрос, пока она смотрела на Гила сверху вниз.

― Да, мне очень повезло, что Гилберт был там. С ним я в безопасности.

Правда?

Ты действительно так думаешь?

Копы поджали губы, словно почувствовав, что мне не хватает убежденности. Последний взгляд, и они кивнули.

― Тогда ладно.

― Я провожу вас. ― Гил на длинных ногах подошел к выходу и распахнул ее перед ними. Он не попрощался, когда они прошли через него.

С ворчанием он захлопнул ее. Сильно. Так сильно, что задребезжала вся дверь на роликах, эхом отдаваясь по складу от ярости.

Тишина преследовала звон, заполняя все углы, удушая весь воздух.

Мы оставались в этом беззвучном коконе целую вечность, Гил упирался в дверь, как будто не мог стоять без посторонней помощи, я успокаивала свою больную голову и пыталась избавиться от замешательства.

Честно говоря, я не знала, чего ожидать и что будет дальше.

Все, что я знала, это то, что устала.

Измучена.

И хотела побыть одна.

Я так много времени провела в одиночестве, что это был единственный способ расслабиться. Только так я действительно чувствовала себя в безопасности... только со своими мыслями и беспокойством за компанию.

Я солгала ради него. Опустошила себя по его просьбе.

Я была истощена.

Уходи.

Шагнув к выходу, мое движение вернуло Гила в сознание. Он щелкнул замком на двери, не давая никому войти или выйти. Повернувшись ко мнелицом, он отпустил холод в своих глазах, тяжело вздохнув.

― Я знаю, что ты не имеешь права доверять мне. Знаю, что был всего лишь ублюдком с тех пор, как ты вернулась в мою жизнь. Но... Я никогда не смогу отплатить тебе за то, что ты только что сделала. ― Гил двинулся ко мне, напряженный и больной. ― Спасибо... от всего сердца.

Мое тело хотело рухнуть от облегчения. Мое сердце хотело кричать обо всем.

Я вздрогнула, когда он сократил расстояние между нами, медленно, как хищник, как будто не знал, убегу я или ударю.

Обхватив себя руками от внезапного холода в крови, я тихо спросила:

― Почему я только что солгала полиции?

― Потому что я попросил тебя об этом. ― Гил одарил меня сложной, убитой горем улыбкой.

― Потому что ты умолял меня об этом.

Он серьезно кивнул.

― Потому что я умолял тебя об этом.

― Ты скажешь мне, почему?

―Нет.

― Тебе не кажется, что ты должен мне все объяснить? ― Мои руки крепче обхватили мои плечи. ― Ты не думаешь, что я заслуживаю знать, почему ты позволил этому придурку избить себя? Тебе не кажется, что я заслуживаю знать, почему ты меня вырубил? Ты не думаешь, что я заслуживаю...

― Ты заслуживаешь всех этих ответов и даже больше. ― Он провел рукой по своим растрепанным волосам, только усугубляя беспорядок. ― Но это не значит, что я могу дать их тебе. ― Прошмыгнув мимо меня, он направился к козлам, на которые я положила толстый конверт с наличными.

Его челюсть работала, когда он щипал ее пальцами, предназначенными для рисования и творчества. Его плечи напряглись, когда он повернулся ко мне лицом, держа деньги, снова предлагая их мне.

― Ты это заслужила. Возьми.

Я боролась с икотой в сердце и выгнула подбородок.

― Я взяла то, что мне причиталось. Остальное ты переплатил.

― Я только что сказал, что никогда не смогу отплатить тебе за то, что ты сделала. Такой вещи, как переплата, не существует. Возьми.

― Нет.

― Разве я не должен заплатить холсту столько, сколько, по моему мнению, он стоит?

Мой голос надломился от остаточной боли.

― Ты меня обесценил.

Его глаза потемнели, лоб наморщился.

― Обесценил тебя? Как?

― Ты заплатил мне за поцелуй. Ты…

― Ты так думаешь? ― Он бросил деньги на пол, как будто они были заражены. ― Что за идиотская хрень...

― Гил.

Его ноздри раздувались, на измученном лице горел гнев.

― Ты согласна на поцелуй, ты, черт возьми, соврешь ради меня, но моих денег не принимаешь?

Я осторожно, со страхом шагнула к нему.

― Заплати мне ответами. Я приму их.

Его грудь вздымалась, когда он втягивал воздух.

― Это валюта, которую я не могу себе позволить.

― Почему? Что с тобой случилось, Гил? Что происходит? Чего ты так боишься...

― Я не боюсь.

Я грустно улыбнулась.

Боишься. Это до боли очевидно.

Он скрестил руки на груди, образуя вокруг себя непроницаемый барьер.

― Прекрати.

― Но если я это сделаю, тебе все равно придется разбираться с этим кошмаром... в одиночку. ― Я опустила руки, разводя их в знак капитуляции. ― Я снова нашла тебя по какому-то безумному повороту судьбы. Наша связь все еще существует, даже если ты это отрицаешь. Я готова помочь тебе, Гил, так же, как мы помогали друг другу в прошлом. Я прощаю тебя за то, что ты причинил мне боль. Я буду терпелива, если тебе понадобится время. Но... Я не могу уйти, когда знаю...

― Ты ничего не знаешь.

― Я достаточно знаю, что ты один в этом деле, и я давным-давно пообещала, что ты никогда больше не будешь один.

Он вздрогнул.

― Обещания легко нарушить.

― Не мне.

― Я много чего разрушил. ― В его голосе прозвучала горечь. ― Я оставил тебя.

― Ты сказал, что у тебя были причины.

Он холодно рассмеялся.

― Ты готова простить меня и за это тоже? Черт, что я должен с тобой сделать, чтобы ты меня возненавидела?

Я грустно улыбнулась, вспоминая более простое время на моей кухне, сладкий аромат блинов вокруг нас, радость от того, что Гил в том месте, где я была так одинока.

Мы договорились быть вместе ― всегда прикрывать друг друга.

― Это почти вызов, чтобы увидеть, с чем еще я могу заставить тебя смириться.

Его голос эхом отдавался в моей голове, как будто прошло всего несколько часов, а не лет между тем моментом и этим.

Тогда я не знала, что он выполнит эту шутливую угрозу. Что он причинит мне боль сильнее, чем кто-либо другой, и будет отталкивать меня снова и снова, и все же...

― Продолжай. Я все еще буду здесь.

Мой собственный голос звучал молодо и невинно, вытащенный из прошлого, пронизывающий его в моем сознании.

В тот день я дала обещание.

Я намеревалась сохранить его... до тех пор, пока Гил больше не будет нуждаться в моей помощи.

― Я иду домой, Гил, ― я опустила руки. ― Я иду домой отдыхать, но я вернусь.

― Не надо. Никогда не возвращайся.

― Почему?

Его характер действовал, как щит, кольчуга, холодная и тяжелая вокруг его сердца.

― Я не могу просветить тебя, О. Сколько бы ты ни спрашивала.

― Я не буду спрашивать. Просто заскочу и предложу поддержку.

― Ты не можешь. Я в долгу перед тобой за сегодняшний день, но на этом все заканчивается. ― Снова схватив деньги, он протянул их мне. ― Возьми это. Это самое меньшее, что я могу сделать.

― Увидимся, Гил. ― Я повернулась, чтобы уйти, чтобы как-то добраться домой, когда все мое тело было разорвано на куски. Ухаживать за моими синяками и ранами в одиночку.

― Подожди. ― Команда прозвучала как щелчок, как граната.

Гил стиснул зубы, от чего его челюсть сжалась, а вены заметно потекли по шее.

― Телефонный звонок... Мне нужно... ― Он хмыкнул, как будто разговор о таких вещах вбил осколки в его разум. ― Я и не собирался спрашивать. Я бы... предпочел использовать другой холст, но... Мне нужно выполнить еще одно поручение.

Я замолчала, скрывая свою боль.

― Ты предпочел бы другое полотно из-за моей татуировки?

― Я бы предпочел другое полотно, не твое.

Я споткнулась от силы такой неприятной фразы.

На его лице промелькнуло понимание.

― Я не имел в виду... ― Раскаяние в его голосе наказало его хуже, чем я когда-либо могла. ― Я... ― Он потер глаза, ища правду, но борясь с ложью. ― У меня должно хватить сил стоять здесь и говорить тебе, что гребни твоих шрамов трудно скрыть. Что мои чернила не стоят того времени, которое уходит на маскировку. Что у тебя есть недостатки, которые я не готов исправить.

Слезы защипали мои глаза, когда гнев поселился в моем животе.

― Как глупо с моей стороны. Мастер Обмана никогда не стал бы рисовать недостатки.

Он шагнул ко мне.

― У тебя нет недостатков, и никогда не было. ― То, как его тон стал более густым от раскаяния, заставило мой гнев дрогнуть.

― Не надо. ― Я подняла руку. ― Все в порядке. Когда я подавала заявление на эту работу, знала, что не идеальна.

Он подавил стон.

― Блядь. ― Запустив руки в волосы, он оскалил зубы на то, что загнало его в угол, прежде чем вырваться из его хватки и броситься на меня. Его руки обхватили мои щеки, дрожащие и полные нежности. ― Я пообещал себе, что буду настолько жесток, насколько это необходимо, чтобы держать тебя подальше. Что снова причиню тебе боль, если это потребуется. Но... Я блядски слаб. Ты идеальна. Ты всегда была идеальной.

Его губы врезались в мои, целуя меня быстро и верно.

Мой рот открылся, шок и удивление сделали меня полностью его.

Его вкус был мрачным и удручающим. Его язык яростно требовал.

Гил поцеловал меня, как будто это была моя вина ― как будто он винил меня в том, что я сделала его жизнь в десять раз тяжелее, когда только пыталась помочь.

Его руки дрожали вокруг меня, прижимая меня к себе.

Он целовал меня, пока я не задохнулась от его боли. Только тогда он отпустил меня, отпустил свое прикосновение, как будто расстояние могло каким-то образом стереть то, что он только что сделал.

Прочистив горло, он сжал руки в кулаки.

― Он знает, что ты сейчас здесь. Ты заставила его думать, что есть «мы». ― Его взгляд поймал меня в роковую паутину. ― Ты никогда не должна была видеть, что ты сделала, но я не могу этого изменить, и теперь... ― Гил замолчал, его тело напряглось, как сталь. ― Теперь все испорчено, и ты не можешь продолжать меня не слушаться. Будь моим холстом еще раз, найди причину быть здесь, прими мои деньги и сохрани бизнес нашей единственной причиной для встречи, а потом... ― Он выпрямился, словно перед казнью. ― Уходи и никогда не возвращайся.

Я облизнула губы, на которых все еще оставался его вкус.

― Ты этого хочешь? Чтобы я никогда не вернулась?

Он отвернулся; ярость застыла в его взгляде.

― Да.

― Лжец.

― Это то, что мне нужно.

Я не стала спрашивать, почему.

Было не так много случаев, когда я могла задать вопрос, на который не было ответа. Вместо этого задала вопрос, который не смог выразить словами даже самой себе. Вопрос, который не давал мне покоя.

― Ты так решительно настроен отдать мне свои деньги, потому что думаешь, что должен мне...

― Я в долгу перед тобой.

― Не за сегодня, а за все то время, что я прятала деньги в твоем рюкзаке, чтобы ты мог что-нибудь поесть.

Его глаза закрылись, тело затряслось. Он потер рот, и его зеленые глаза снова открылись от стыда.

― Нет. Но, в конце концов, я действительно был обязан тебе больше, чем когда-либо мог тебе дать.

― Ты мне ничего не должен. Это было дано с любовью. Подарок.

Он вздрогнул от призраков нашего прошлого. Мы балансировали на словах ― словах, которые могли бы исцелить историю между нами и проложить наше будущее. Но Гил изменил выражение своего лица с болезненного на нетерпеливое, и он больше не был мальчиком, в которого я была влюблена, а художником по телу, которого я не могла понять.

― Разговоры о прошлом ничего не изменят. Между нами все кончено. Это было больше семи лет назад. Все, что я могу тебе предложить, ― это деньги. Приходи завтра и...

― Я не могу. ― Оборвала его. ― Я только что согласилась работать в другой компании. Я начинаю завтра.

Его лицо оставалось тщательно непроницаемым.

― Я могу нарисовать тебя за несколько часов. Приходи после работы.

Мысль о том, чтобы снова оказаться в его присутствии так скоро? Энергия, которая потребуется, чтобы пережить его? Честно говоря, я не знала, хватит ли у меня сил.

Я открыла рот, чтобы отодвинуть заказ. Сослаться на усталость и умолять дать мне время снова собрать мои кусочки воедино. Быть достаточно цельной, чтобы помочь ему, даже когда он был непреклонен, не хотел этого.

Но Гил застыл на месте, над его головой висела туча мучений, а прямо в груди разветвлялась молния. Он серьезно улыбнулся, чувствуя мое нежелание и боль из-за этого.

Затем кивнул.

― Это к лучшему. Я больше не буду тебя спрашивать. ― Направляясь к выходу, он пробормотал: ― Пожалуйста, не возвращайся сюда, Олин. Я серьезно. ― Я последовала за ним, ожидая, пока он отпер дверь, и, набираясь храбрости, когда он открыл ее.

Переступив порог, повернулась к нему лицом и подняла руку, чтобы взять его за подбородок.

Гил поморщился. Его лицо было разорванной маской, холодное безразличие соскользнуло, чтобы показать страстную озабоченность.

― Я буду твоим холстом, Гил. ― Отбросив прикосновение, я скользнула в сумерки. ― Я помогу тебе всем, чем ты захочешь.

Он вздрогнул.

Оглядываясь на него, запечатлевая его, я тихо добавила:

― Увидимся завтра.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

В сумочке завибрировал телефон.

Я слышала вибрацию, даже когда она щекотала мою ногу под столом, куда я ее бросила. Я изо всех сил старалась не обращать на это внимания. В конце концов, это был мой первый день на новой работе.

Я не спала.

Не могла перестать думать о Гиле.

Но я взяла на себя обязательство и делала все возможное, чтобы быть образцовым сотрудником.

Первый час меня таскали по всему этажу. Улыбаюсь и киваю, зная, что никогда не вспомню имена всех людей, с которыми меня познакомила Шеннон ― мой новый менеджер. Она показала мне комнату для кофе-брейка, балкон, где тусовались курильщики и вейперы, и ящики со стеклянными стенами, в которых боссы держали работы новичков.

После этого она усадила меня в пустую кабинку, которая станет моим домом, и показала мне своей блестящей розовой ручкой, как входить в их серверы, отвечать на телефонные звонки и все остальное, что связано с моей работой.

Я сосредоточилась на ее красных губах и упругих светлых волосах. Делала заметки по ее совету и мысленно делала все возможное, чтобы присутствовать здесь.

Но Гил все еще прятался в глубине моего сознания.

Я никогда не смогу освободиться от него.

Всего несколько часов до того момента, как я снова увижу его. Еще несколько часов спокойствия, прежде чем мое сердце оторвется от ребер, а внутренности завяжутся в узлы.

Я согласилась стать его холстом по двум причинам.

Во-первых, я держу свое обещание быть рядом с ним.

Во-вторых, не могу вынести мысли о том, что он рисует другую, смеется с другой, разрушает свои стены с другой.

Будет счастливым с другой.

Я никогда по-настоящему не видела его счастливым.

Даже в школе, когда мы были близки, печаль всегда омрачала его счастье.

Он в опасности.

Пока Гил не разрешит свое загадочное, затруднительное положение, я сомневалась, что он когда-нибудь будет счастлив, независимо от компании.

Перестань думать о нем.

Но это невозможно.

Мои мысли переключились с беспокойства о нем на беспокойство о дизайне, которым он покроет меня сегодня вечером.

Какой был заказ?

Кто был клиентом?

Гил, кажется, пользуется большим спросом. Он мог бы распоряжаться несметными богатствами, если бы захотел. Так почему же он все еще кажется мальчиком, как в самом начале, без гроша в кармане? Одинокий человек, живущий на пустом складе, который шепчет о бедности, а не о богатстве?

Прекрати, О.

Ты сведешь себя с ума.

Я уже безумна.

Не было никакого другого объяснения моему возвращению к нему или моей терпимости к его поведению. Моя голова все еще болела от того, что он сделал. Мое тело все еще дрожит после попытки похищения.

Мой рабочий компьютер запищал, сообщая о новом электронном письме.

Я вздохнула, щелкнула по нему и прочитала общий запрос на гарантийные условия нашего продукта.

Мои пальцы летали по клавиатуре, набирая написанный ответ, который дала мне Шеннон.

Мой телефон снова зазвонил.

Я заставила себя закончить письмо, прежде чем поддаться давлению, чтобы проверить. В эти дни я не получала много сообщений. После того, как отрезала себя от своих друзей и танцевальной труппы, никто не потрудился протянуть руку. Даже мои родители никогда не писали мне, где они находятся.

Пригнувшись, я порылась в сумке. Схватив свой телефон, включила его и нажала на приложение с сообщениями.

Одно новое сообщение от того, кого я точно не ожидала.

Джастин Миллер: Привет, О. Надеюсь, ты в порядке. Быстрый вопрос. Гилберт с тобой?

Что?

С чего бы Гилу быть со мной?

Я прикусила губу, глядя поверх перегородки, как будто Гил мог появиться волшебным образом. Персонал толпился вокруг, когда солнечный свет проникал в высотное здание. Некоторые люди опустили затемненные жалюзи, чтобы предотвратить попадание прямых солнечных лучей на экраны своих компьютеров. Гул голосов, запахи кофе и теплой техники составляли полный контраст с холодным, неприветливым складом Гила.

И его нигде не было видно.

Хотя, он же понятия не имеет, где я работаю.

Олин Мосс: Привет, Джастин. Нет. Не видела его со вчерашнего дня. А что?

По офисной линии раздался телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть. Положив свой личный мобильный телефон на стол, я сделала свою работу и ответила на рабочий. Все время, пока разговаривала с клиентом, которому требовалась новая батарея для компьютера, который устарел еще десять лет назад, я ждала ответа Джастина.

Маленькие точки прыгали рядом с его именем, сигнализируя о том, что он печатает.

К тому времени, как я повесила трубку, на моем экране появилось сообщение.

Джастин Миллер: Я у него дома, а его здесь нет. Он ВСЕГДА здесь. Я буквально никогда не приходил сюда, пока его не было дома. Это просто странно, вот и все.

Мое сердце странно забилось.

Олин Мосс: Почему ты думаешь, что он со мной?

Джастин Миллер: Да ладно тебе. Очевидно, что у вас, ребята, есть незавершенная история.

На это у меня не было ответа. Он был прав.

Олин Мосс: Он, наверное, в супермаркете или что-то в этом роде.

Джастин Миллер: Ему доставляют еду. Не любит людей, помнишь?

Олин Мосс: Может быть, ему нужно было подышать свежим воздухом?

Джастин Миллер: За год, прошедший с тех пор, как мы вроде как подружились, он никогда не нуждался ни в чем, кроме своего искусства.

Я ответила не сразу.

Что он хочет от меня услышать?

Джастин дружил с Гилом гораздо дольше, чем я. Я вошла в жизнь Гила, и он тут же попытался вышвырнуть меня из нее. Зачем мне знать его расписание?

Олин Мосс: Прости, Джастин. Я не знаю, где он. Жаль, что я не могу больше помочь.

Джастин Миллер: Не беспокойся. Это был рискованный ход. Я просто... делаю поспешные выводы. Он взрослый мужчина. Я позвоню ему завтра еще раз, если от него не будет вестей. Покусички.

Я вздохнула, готовая закрыть телефон и вернуться к работе, но на экране появилось последнее сообщение.

Джастин Миллер: Кстати, я не забыл об ужине. Дай мне знать, какой вечер подойдет, и я заеду за тобой!

Шеннон поймала мой взгляд через две кабинки. У нее был еще один стажер, который, вероятно, не разговаривал по телефону, как я.

Она помахала мне рукой и бросилась ко мне в своей развевающейся юбке и кремовой блузке.

Я быстро заперла телефон и сунула его в ящик стола.

― Привет, Олин. Пока все идет хорошо?

Я кивнула.

― Да. Здорово.

― Потрясающе, ― она усмехнулась. ― Ну, ты знаешь, где я, если тебе понадобится помощь.

Повернувшись к компьютеру, я положила пальцы на клавиатуру, изо всех сил стараясь казаться достойным сотрудником, а не тем, у кого голова забита вещами, о которых она не должна думать.

Голова забита кем-то, о ком она не должна думать.

Прозвучало еще одно входящее электронное письмо. Шеннон выжидающе посмотрела на меня.

Я стиснула зубы, выбросила из головы Гила и Джастина и изо всех сил старалась наслаждаться своей новой работой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

Я постучала.

Это был просто вежливый поступок.

Никакой сумасшедший похититель не скрывался снаружи. Изнутри не доносилось звуков ударов кулаками и проклятий. Обычный, оживленный бирмингемский вечер мог похвастаться типичными фоновыми звуками: курлыканья голубей и уличного движения.

Мой стук остался без ответа.

Мой второй стук тоже был проигнорирован.

Я посмотрела на свой телефон. Девять вечера.

Я потратила больше времени, чем хотела, на новой работе, возвращаясь домой, принимая душ и переодеваясь, потратила больше времени, съев бутерброд и набравшись смелости провести всю ночь с Гилом, пока он бы рисовал меня.

Признаю, что была слаба. Я волочила ноги, ища силы.

И опоздала.

Но Гил должен быть здесь.

Убедившись, что он не написал мне, чтобы я отложила нашу договоренность, я убрала телефон, прежде чем поддалась искушению написать Джастину.

Он мог знать, где Гил... а мог и не знать. В любом случае, я не хотела ввязываться в перепалку, стоя на пороге дома Гила в темноте.

Постучав еще раз, я позвала:

― Есть кто?

Глубокая, темная тишина.

― Гил?

Ничего.

Попробовала дернуть ручку, ожидая, что она откроется.

Этого не произошло.

Я замолчала, закусив губу.

Что мне делать?

Пойти домой? Ждать?

Что, если Джастин был прав?

Что, если Гил не просто пропал... а его забрали?

Мое сердце взорвалось, поглотив этот вопрос и утопив меня в ужасных сценариях. Его внутри, избитого и истекающего кровью. О нем в фургоне, связанном и с кляпом во рту. О его смерти…

― Гил!

Отступив, я осмотрела большой кирпичный склад. Граффити Совершенной лжи не скрывало никаких других входов: ни пожарных лестниц, ни тайных лазов в закоулки. Единственным другим способом была большая роликовая дверь, используемая для грузовиков, которые задним ходом подъезжали и забирали припасы.

Мои мысли становились все более жуткими.

Я не останавливалась подумать. Не говорила себе успокоиться, черт возьми.

Это был Гил.

Это было важно.

Я бы справилась с его характером, если бы он просто передумал и не захотел рисовать меня. Я бы позволила ему выгнать меня, если бы это было то, с чем я могла бы справиться.

Я никогда не смогу забыть, что подвела его, если хоть один из ужасных образов в моей голове окажется правдой.

Моя сумочка соскользнула с плеча, когда я пригнулась и проверила дверь на роликах.

Она немного сдвинулась.

Я замерла.

Я ожидала, что она будет заперта на висячий замок, но либо дверь не была прикована цепью, либо та была ослаблена.

Опустившись на корточки, просунула пальцы под металл и потянула. Она визжала и скрипела, медленно выползая из-под земли.

Большая цепь, звякнувшая у входа для пешеходов, и не позволяла двери подниматься выше полутора футов.

Это был не совсем подходящий метод приветствия, но я никогда не боялась нестандартных входов. Гил приучил меня к тому, что ночью можно ходить туда, где не положено быть. Парк, местный бассейн, даже школа.

Мы ворвались туда однажды вечером, когда мои родители забыли, что я танцевала в школьном зале в роли Красавицы из балетной постановки «Красавица и Чудовище». Они так и не появились, хотя я каждую ночь в течение недели прикалывала приглашения к их подушкам.

Я даже не сказала Гилу, что танцевала в роли Белль, слишком застенчивая, чтобы рассказать ему о представлении. Но каким-то образом он узнал об этом и ждал меня возле моего дома, когда я вернулась домой. Внутри никого не было. Только он, сидящий на крыльце со своей грустной улыбкой и понимающим взглядом.

Я пожала плечами, борясь со слезами. Я так сильно хотела, чтобы мои мама и папа смотрели на меня.

Он посмотрел на мои болтающиеся балетные туфли и все еще накрашенное лицо и крепко обнял меня.

― Ты была потрясающей, сова. Совершенно потрясающей.

Я отстранилась, от шока у меня екнуло сердце.

― Ты видел?

― Я видел.

― Как?

Он поцеловал меня в лоб, взял за руку и повел обратно в школу.

― Я хочу снова понаблюдать за тобой. ― Он убрал пряди волос, выбившиеся из моего пучка. ― Ты сделаешь это для меня? Подаришь мне приватный танец?

Я больше не нуждалась в одобрении или улыбках родителей.

Мне было нужно только его.

Я хотела танцевать для него больше всего на свете.

― Да.

Как только я согласилась, он поднялся по кладовке за спортзалом на крышу, перепрыгнул расстояние до главного здания, проскользнул через люк в научную лабораторию и прошел по темным и пустым коридорам, чтобы открыть для меня главную дверь.

С загадочной ухмылкой Гил привел меня в школьный зал, поднял и поставил на сцену, на которой все еще был задник волшебного замка, где зверь был пойман проклятием, затем приказал мне надеть пуанты и танцевать.

Начнем с того, что я так нервничала, что едва могла ходить, не говоря уже о танцах.

Танец был моим особым местом, моим уязвимым местом.

Но его гордость и привязанность вскоре стали музыкой, в которой я нуждалась, чтобы раствориться в своем искусстве.

Мне не нужны были другие танцоры.

Мне не нужен был парень, который играл Зверя, чтобы держать, крутить и бросать меня.

Мне нужен был только Гил, когда он задержал дыхание, пожирал меня глазами, а после ― когда я тяжело дышала, и мое тело гудело от прилива эндорфинов ― он поднялся по ступенькам, чтобы присоединиться ко мне на сцене.

― Я видел, как ты танцуешь тысячу раз, но это... ты украла мое сердце, О.

Я думала, он поцелует меня.

Надеялась, что он займется со мной любовью.

Верила, что он сделал бы это, учитывая то, как его глаза светились любовью и чистым желанием, запечатлевшимся на его лице.

Я никогда не знала, что у похоти есть узнаваемая маска.

Но это произошло.

Гил надел ее в тот вечер.

Вожделение было таким глубоким и сильным, что ему не нужно было прикасаться ко мне, чтобы мое тело горело, мои соски затвердели, моя сердцевина увлажнилась.

Наши глаза встретились, и звездный свет был нашим единственным освещением, это была лучшая прелюдия, которую я когда-либо испытывала. Единственная прелюдия. Мы были двумя подростками, отчаянно желающими стать взрослыми, жаждущими поделиться не только своими сердцами, но и всем остальным.

Воздух искрился электричеством, когда он выдохнул мое имя. Мои волосы встали дыбом. Мое сердце затрепетало. Мы наткнулись друг на друга, но тут же разбежались, когда в коридоре вспыхнул факел, и ворчливый голос садовника пожаловался на крыс, снующих по углам.

Я покачала головой, прогоняя воспоминания. Мое тело все еще пело с той ночи. Пальцы на ногах все еще болели от пуант. Мое сердце все еще жаждало завладеть сердцем Гила.

Гил всегда обладал такой грубой властью надо мной. Я никогда не могла забыть то, что могло быть между нами, потому что почти ― было невероятно особенным ― реальность этого была бы нашей гибелью.

Поторопись.

Я легла на землю и проскользнула под дверь, волоча за собой сумочку. Тяжелый металл лязгнул и грохнулся, когда я позволила ему упасть на пол, эффективно объявив каждой бутылке со скипидаром и воздушному компрессору, что незнакомец вошел без приглашения.

Найди его.

Оставив сумочку у двери, я встала и отряхнула пыль и грязь.

― Гил?

Мой голос эхом отозвался в комнате без мебели.

Нет ответа.

― Гил, ты в порядке? ― Я сбросила туфли на высоких каблуках и побежала в чулках к его кабинету. Воздух висел тяжелый и неподвижный, словно пытаясь убедить меня, что там никого нет. Но что-то потянуло меня вперед. Молчание было притворным, потому что моя кожа покалывала, как это бывало всякий раз, когда я была в компании Гила.

Он здесь.

Где-то.

Его кабинет был пуст, дверь слегка приоткрыта, когда я протиснулась внутрь, держа плечи расправленными. Несмотря на то, что я уже бывала в его доме раньше, не могла избавиться от ощущения, что мне здесь не рады.

― Ау? ― Мой голос упал до шепота, когда я вошла в его квартиру.

Ничего.

Ни звуков, ни запахов, ни Гила.

Я стояла у дивана, заметив бутылку обезболивающего и стакан воды, которые мы разделили.

Беспорядок не был убран.

Конечно, он бы убрал за собой. Его дом казался опрятным. Его склад был заляпан краской, но его оборудование было чистым и убрано после использования.

― Ты здесь, Гил? ― Я направилась в ванную. Чем дольше я оставалась здесь, тем более неловко мне становилось. О чем я только думала, врываясь к нему домой? Почему я думала, что мне больше повезет найти его, чем Джастина, который был частью его жизни в течение всего прошлого года?

Эго.

Вот что это такое.

Я думала, что найду его, потому что между нами было что-то необъяснимое. Потому что каждое его слово, каким бы резким оно ни было, умоляло меня продолжать возвращаться.

Роспись тропического леса блестела в свете единственной лампы, на этот раз я заметила сову на ветвях папоротника, символ меня ― точно так же, как моя татуировка была символом его.

Гил никогда не забывал меня. Никогда не переставал хотеть меня.

― Гил? ― В моей груди болело, когда я повернулась, осматривая пространство.

Мягкий щелчок открывающейся двери позади меня заставил меня развернуться на сверхскорости.

Моя рука взлетела к горлу, когда Гил, спотыкаясь, вышел из одной из комнат, скрытых в граффити с тропическим лесом, которым я только что восхищалась.

Позади него не горели огни. Я не могла заглянуть в пространство, которое он только что освободил, но слабый запах клубники преследовал его.

Мои внутренности перепутались.

Клубника.

Как вчера в его ванной.

Я попятилась, когда Гил повернулся и закрыл дверь. Он запер ее ключом, который через мгновение исчез у него в кармане. Он не повернулся ко мне лицом, не выказал никаких признаков того, что понял, что я здесь.

Прижавшись лбом к двери, его рука оставалась приклеенной к ручке, как будто он не мог смотреть в лицо жизни за пределами комнаты.

Мое сердце физически болело от желания прикоснуться к нему. Сделать что-нибудь, что угодно, чтобы избавиться от печали, что окутывает его плечи.

Я была в ловушке.

Я нашла его, но не должна была этого видеть.

Я хотела исчезнуть, но если пошевелюсь, он заметит меня.

Я понятия не имела, что делать, поэтому просто стояла. Покраснев и испугавшись, когда он судорожно вдохнул и медленно повернулся.

Ему потребовалось больше времени, чтобы двигаться, чем обычно, его чувства притупились, а реакции ухудшились. Его взгляд остановился на почти пустой бутылке водки на кухонной столешнице. Гил двинулся к ней, его глаза затуманились, а тело расслабилось от выпитого.

Но затем он замер.

Его голова резко повернулась ко мне, губы растянулись в оскале.

― Олин. ― Его глаза метнулись к двери позади него, как будто он испугался того, что я увидела. ― Как долго ты стоишь... там? ― Его голос сочился алкоголем.

Он покачнулся, его лицо затуманилось от ярости.

Из всего того, что могло произойти сегодня вечером, видеть Гила пьяным было самым трудным.

Не потому, что я боялась, что он проявит жестокость и будет угрожать моей безопасности, а из-за многочисленных разговоров при луне, которые мы вели о пьянстве его отца.

Гил был яростно непреклонен, что никогда не будет пить так, как он. Запах и вкус спиртного вызывали у него отвращение. Он никогда не хотел разрушить свою жизнь бутылкой.

И все же семь лет спустя он невнятно бормотал и раскачивался передо мной.

― Гил... что случилось?

Он отшатнулся в сторону, тряся головой, словно пытаясь избавиться от опьянения, в котором плавал.

― Ты не должна быть здесь.

― Ты велел мне прийти, помнишь? Ты собиралась нарисовать меня

― А... ― Его глаза расфокусировались, когда что-то жестокое и разрушительное отразилось на его чертах. Его дыхание было таким беспомощным, что слезы застилали мое зрение. ― Уже слишком поздно.

Я потерла жидкость в своем взгляде.

― Что слишком поздно?

― Все. ― Его лицо пыталось успокоиться на ярости, но просто продолжало таять в горе. Его джинсы и серая толстовка были заляпаны травой и грязью. Участок у его локтя был разорван, а на вырезе виднелась кровь. Зеленая, темно-серая и черная краска покрывала его кожу.

Мне хотелось прикоснуться к нему. Изнемогая от желания успокоить, я бросилась вперед и переплела свои пальцы с его.

Я не могла не прикоснуться к нему. Мне было все равно.

― Гил... что происходит? Где ты был? Ты ранен. Ты грязный.

Выдернув свои пальцы из моих, он простонал:

― Убирайся.

― Я не могу.

― Иди.

― Я остаюсь.

Он прищурился.

― Уходи.

Мы говорили об этом слишком много раз. Я должна уважать его желания. Это было его место. Не было закона о том, чтобы пить в одиночку.

Но...

Но.

― Я не уйду. Что бы ты ни говорил и ни делал, я никуда не уйду. Не сейчас, когда ты в таком состоянии.

― В каком? ― Его глаза впились в мои, ледяная зеленая зима.

Грязный.

Раненый.

― В пьяном.

― Что я делаю или не делаю, это не твое дело.

― Это когда я знаю, что это не ты.

― Ты меня не знаешь. ― Он рванул прочь, направляясь на кухню, когда за ним последовала нить клубничного запаха вместе со следом грязи от его ботинок. ― Если бы ты знала меня, то убежала бы от меня, ― его голос стал хриплым. ― Тебе надо бежать. Пожалуйста, боже. Беги.

Я сжала руки в кулаки и побежала.

― Я не убегаю, Гил. Я собираюсь помочь тебе.

― Ты не можешь.

― Дай мне попробовать.

Он потянулся за бутылкой водки, но я опередила его.

― Не надо. ― Я держала ее на расстоянии вытянутой руки. ― Алкоголь не сможет вылечить твои проблемы.

Его лицо исказилось.

― Но это может заглушить боль.

― Нет, ― печально ответила я. ― Это только усиливает ее, когда он выветрится.

― Отсрочка ― стоит того. ― Гил покачнулся, когда набросился на меня, прижимая меня к кухонной скамье, пытаясь дотянуться до бутылки за моей спиной.

Я резко вздохнула, когда воздух трещал, как всегда, когда мы касались друг друга.

Он напрягся.

Внешний мир исчез.

Его взгляд в мгновение ока переместился с бутылки на мои губы, заключая меня в ад другого типа.

Я перестала дышать, когда его взгляд потемнел, скрывая любые уязвимые места и секреты, превращая его в злого, пьяного незнакомца.

Незнакомец, чьи ноздри раздулись, а руки опустились по обе стороны от моих бедер, поймав меня в ловушку, в то время как его тело неприлично прижималось к моему.

― Гил...

― Не надо. ― Он быстро покачал головой, его губы скривились в гримасе.

Я вздрогнула, когда он наклонил голову и уткнулся носом мне в шею. То, как мы подходили друг другу, то, как он инстинктивно знал, что заставляло меня распасться, говорило о том, что мы делали это тысячу раз. Как будто это было приемлемо, нормально, реально.

Бутылка с грохотом выпала из моих пальцев, ударившись о плитку и расплескав хрустальный ликер у наших ног.

Гил не остановился.

Его пальцы впились в мои бедра, притягивая меня к себе. Его зубы задели мою шею, и мир вспыхнул огнем.

Я застонала, когда он укусил меня.

Я растаяла, когда его язык лизнул мою шею, а его бедра вдавливались в мои.

― Блядь, О... ― Его язык стал его губами, целуя меня, украшая меня укусами и поклонением, пока он прокладывал себе путь от моего горла к ключице. Я вздрогнула, когда Гил обнажил зубы и укусил меня сильнее, заставляя меня таять.

Мои руки погрузились в его волосы, погружаясь глубоко.

Он был не единственным пьяным.

Внезапно в голове у меня все поплыло. Мой разум отключился. Сам мой химический состав одурманил меня.

Я должна оттолкнуть его и убежать.

Должна помнить, что он сделал со мной, когда я была здесь в последний раз.

Должна закричать и сказать ему, чтобы он остановился.

Я не могла остановиться.

Не могла остановить то, о чем так долго мечтала. Даже если это была самая большая ошибка в моей жизни.

Его руки карабкались по моему телу ― тяжелые и опасные. Его прикосновение не было нежным или добрым, когда он провел большими пальцами по моим соскам и захватил мою челюсть обеими руками.

Отстранившись, Гил моргнул затуманенными водкой глазами.

― Скажи мне остановиться.

Я облизнула губы, умоляя здравый смысл ответить ему, но ответила только похоть.

― Я не могу.

Он зажмурился, его лицо превратилось в измученную маску.

― Ты должна. ― Я кивнула в его объятьях.

― Я должна.

― Но... ты этого не сделаешь. ― Его глаза снова встретились с моими, страдание и разбитое сердце смешались в морозной зелени.

― Нет. ― Я вырывалась из его объятий, выгибая подбородок, давая ему полное разрешение поцеловать меня.

Мой пульс стучал в ушах, подстраиваясь под барабанную дробь его пульса на шее. Мы стояли там, разрываясь от химии и утопая в нужде, мы оба были в отчаянии, но так боялись.

Были вещи, которые мы должны были сказать. Правила, которые должны обсудить. Будущее, которое должны защищать.

Но с алкоголем, крадущим его силу, и желанием, крадущим мою, мы оба были разрушены.

― Бля, ― простонал он. Его губы опустились на мои. Внезапно и стремительно, резко и греховно.

Мои глаза закрылись, когда наши губы ударили друг друга, наши тела стали ломаться под голодом, быстро поглощающим нас. Мы играли в опасную игру, когда были моложе. Мы отреклись от самих себя. Влюбились друг в друга и позволили жизни разлучить нас, даже не потакая себе.

Мы собирались заплатить цену этой войны.

Гил вцепился кулаком в мои волосы, дернул мою голову назад, согнув меня до боли, когда поцеловал меня глубоко. Его язык раздвинул мои губы, погружаясь в мой рот, овладевая мной.

Я не могла освободиться.

Моим единственным вариантом было широко раскрыться и позволить его языку овладеть моим. Поцелуй был взрывным, как чистый динамит. Наши языки были спичками, зажигающими огонь, обжигающими каждый нейрон.

Он толкнулся ко мне, вдавливая мою спину в скамью.

Я извивалась, когда мои пальцы вцепились в его затылок, держась и погружаясь глубоко одновременно.

Каждый взмах его языка лизал мой живот. Моя плоть распухла. Моя кровь закипела. Каждая часть меня становилась тяжелой и требовательной.

Гил вполз в меня, почти сломав меня пополам, когда держал меня сзади за шею и целовал так сильно, что я изо всех сил пыталась дышать.

Мне не нужен был кислород.

Я поцеловала его в ответ. Насилие за насилие. Мое тело превратилось в ноющее месиво, дрожащее и больное от невыносимой потребности иметь его внутри себя.

Наша страсть была молниеносной.

Вспышка энергии, которая превратила нас в животных.

Оторвав меня от кухонной скамьи, Гил, спотыкаясь, направился к дивану, держа меня на руках. Он качнулся в сторону, опуская меня на ноги. Мы не добрались до мебели.

Мы обвились друг вокруг друга, балансируя в нашем пьяном, пропитанном похотью мире. Наши губы нашли друг друга в очередном маниакальном поцелуе, от которого мои глаза закатились, а сердце сжалось.

У меня никогда не было такой сумасшедшей связи с кем-то.

Никогда не хотела причинить кому-то боль так сильно, как хотела любить их.

Его пальцы почесали мой затылок, когда он крепко обнял меня и глубоко поцеловал.

Целовал меня и целовал.

Делал это так, как будто компенсируя все те моменты, когда не целовал меня в прошлом.

Мои губы горели. У меня болел язык. И мое тело ревновало.

Оно хотело его везде, а не только на моих губах.

Гил упал на колени.

Секунду я не могла понять, что произошло. Мои губы горели и стали холодными. Но затем из них вырвался громкий стон, когда он нащупал молнию на моей юбке, сорвав ее к моим ногам.

Прохладный воздух лизнул мой пояс с подвязками и чулки. Приняв душ, я надела свежую офисную одежду. Я по глупости не хотела, чтобы он знал, что я была дома, хотя должна была прийти сюда прямо с работы.

Возможно, если бы пришла сюда сразу, он не был бы пьян.

Может быть, если бы я не медлила, то могла бы избавить его от новой боли, которую он испытывал.

Я подвела его.

Гил откинулся на пятки, его глаза были горячими и черными от нескрываемой похоти.

― Ты убиваешь меня, О. ― Его рука дрожала, когда он провел пальцем прямо по моей киске, одетой в нижнее белье. ― Убиваешь меня.

У меня подкосились ноги.

Гил поймал меня, повалил на пол, положил на спину, когда я сбросила юбку с лодыжек.

Он не спрашивал разрешения, когда сбил мое тело и опустился на колени между моих раздвинутых ног. Его челюсть сжалась, когда он стянул мои трусики и бросил их через плечо.

Мои щеки вспыхнули, когда его взгляд остановился на моей наготе. Ту часть меня, которую он никогда не видел, никогда не касался, никогда не пробовал на вкус.

И мне не было стыдно, когда я раздвинула ноги еще шире, выгнув спину, умоляя его закончить то, что он начал.

Его брови сошлись на переносице. Он с трудом сглотнул и покачал головой, словно пытаясь убедить себя, что это не сон. Это было по-настоящему. Так, так реально.

Не говоря ни слова, он склонился надо мной и прильнул ртом к моей разгоряченной киске.

Я потеряла себя.

Моя голова уперлась в пол, когда я извивалась под его языком.

В нем не было ничего медлительного или неуверенного.

Гил лизнул меня так, словно мог проснуться в любую секунду. Он раздвинул мои складки и погрузил свой язык в меня, как будто владел этой частью меня всю свою жизнь.

Каждое нервное окончание воспламенилось. Каждая клеточка выстрелила вниз по моему телу и собралась на моем клиторе. И когда зубы Гила нашли меня, кусая за самую суть с тонко завуалированным наказанием, никакой другой части меня не существовало.

― О боже! ― Я извивалась, когда Гил уткнулся в меня носом. Облизывая и покусывая, дикий звук собственности рокотал в глубине его горла.

Его пальцы пробирались вверх по внутренней стороне моего бедра, находя мой жар, а затем вгоняя один глубоко в меня.

Я выгнулась от пола.

Его свободная рука опустилась на мой живот, прижимая меня, когда его язык закружился, а палец загнул с наслаждением. Стон вырвался из его груди, когда он прикусил мой клитор, вдыхая и посасывая.

Гил не дал мне времени привыкнуть или смириться.

Он просто взял.

― Ты знаешь, как долго я хотел это сделать? ― Его голос был густым и насыщенным, бархатным и гладкий.

Я покрылась мурашками, когда его один палец превратился в два. Оба въехали в меня так далеко, как только могли. Его рука на моем животе переместилась, чтобы зарыться под мою задницу, приподнимая меня, сильнее прижимая мою киску к своему рту. Его язык боролся, чтобы войти в меня, в то время как его пальцы толкались с одержимостью, которая делала все остальное несущественным.

Мое тело откликнулось. Как это могло быть иначе? Мой желудок скрутило, сердце забилось быстрее, и мое ядро пригласило вторжение Гила капельками шелковистого желания.

Мне было все равно, что он был покрыт краской и грязью.

Мне было все равно, что это была ужасная, ужасная идея.

Все, что меня волновало, ― было именно это.

― Так много раз, ― простонал Гил, слизывая мою влагу. Его пальцы продолжали поглаживать, посылая ударные волны через каждую конечность. ― Так много ебаных раз я хотел тебя.

Я задыхалась, когда смесь меня и его слюны щекотала внутреннюю сторону моих бедер.

Я не могла ответить, слишком захваченная его нападением.

― Олин... ― Другой палец присоединился к его двум, растягивая меня, погружаясь глубоко.

Я плакалаот блаженства, когда он качал рукой, его зубы наказывали мой клитор. Мое сердце бешено забилось; земля больше не казалась твердой. Все, чего я хотела, ― это упасть в него, на него.

Я хотела его член внутри меня.

Дергая его за плечи, я умоляла:

― Гил... сейчас. Ты мне нужен. Сейчас. ― Его пылающие яростью глаза встретились с моими. Его рот остался на моей киске, его пальцы внутри моего тела. Грязь покрывала его скулу, синяк затенял висок.

Его пристальный взгляд удерживал меня в плену, пока он выгибал пальцы и сильно сосал меня. Болезненное, восхитительное начало оргазма закипело в моем животе.

Я прикусила губу, борясь с этим.

Но Гил беспощадно улыбнулся и вонзил пальцы глубже. Его дыхание было хриплым, когда мы не отрывали друг от друга взгляда. Он выглядел диким и неукротимым, совершенно помешанным на сексе.

И я не могла остановить это.

Я не могла удержаться на острие ножа. Не тогда, когда он смотрел на меня. Не с его прикосновениями внутри меня.

Я сдалась, бросившись головой вперед в рикошетные полосы удовольствия.

Я закричала, когда он разорвал меня на части.

С каждой волной Гил сосал меня все сильнее, толкая пальцы, посылая меня выше, добавляя блаженства. Его сила эхом отдавалась у меня в зубах, лишала зрения и искажала дыхание.

На последнем импульсе освобождения Гил взлетел вверх по моему телу. Его рот блестел от облизывания меня, губы распухли от жара. Он поцеловал меня, с силой ударив головой об пол.

Я поцеловала его в ответ, расслабленная и потерянная, купаясь в толчках.

― Я скучал по тебе, ― Он поцеловал меня глубже. ― Скучал по тебе каждый чертов день.

Мои глаза широко распахнулись.

Я вырвалась из его поцелуя, даже когда его пальцы снова вошли в меня, наказывая сверхчувствительные нервы.

Я всмотрелась в его лицо, но его глаза держали барьеры, удерживая его демонов. Его губы скривились, как будто он не собирался говорить такие уязвимые вещи, пока его пальцы доминировали надо мной.

Гил снова поцеловал меня, его губы сильно сжались, даря чувственную привязанность, наслоенную темными осложнениями.

Он не просто поцеловал меня.

Он влил преданность и горечь в мое горло. Окутал нас историей, даже разбивая вдребезги время, которое нас разделяло.

― Почему ты ушел? ― прошептала я. Вопрос был адресован молодой Олин. Той, которая была так счастлива, а потом так убита горем из-за мальчика, который сказал, что любит ее.

Его прерывистое дыхание заставило мое сердце реветь, и тот же голод, с которым он напал на меня, засел противно и нуждался в моих венах. Не имело значения, почему он ушел. Только то, что он делал.

Старый гнев и агония поднялись, и мои ногти царапнули его спину, схватив край его толстовки и потянув ее вверх по его телу.

Я дрожала от непреодолимой необходимости закончить это. Чтобы Гил был голым и приклеенным ко мне, в то время как он забирал все, что всегда принадлежало ему.

― Убери, ― прошипела я. ― Мне нужно это снять.

Мысли метались в глазах Гила, совершенно запутанные и неразборчивые. Почему я не могу понять его? Почему не могла узнать его секреты, пока он лежал в моих объятиях?

Его пальцы оторвались от моего тела, когда он поднялся на ноги. Гил стоял надо мной, его кровь все еще плавала от алкоголя, его одежда все еще была грязной. Не говоря ни слова, он сорвал с себя толстовку, снял футболку и расстегнул джинсы, одновременно сбрасывая ботинки.

Он не терял времени, сбрасывая предметы, как будто они были помехой, которую он хотел сжечь. Его испачканные краской ботинки застучали по дивану, когда молния расстегнулась, а джинсы сорвались с ног.

Я медленно села, дрожащими пальцами расстегивая блузку.

Я не могла моргнуть, впитывая его.

Прошла целая жизнь, прежде чем я увидела его обнаженную грудь, и с тех пор он изменился. Он покрылся рельефом и тенями, его живот был плоским и красивым. У него было не так уж много волос; просто брызги между грудными мышцами и темная линия, исчезающая в его черных боксерах, но не совершенство его тела очаровало меня.

Все дело в ранах.

Старые шрамы, новые синяки, старые раны и свежие порезы.

Гил выглядел так, словно прошел сквозь время и покинул поле боя. Его глаза соответствовали иллюзии, тяжелые от печали и сложный от раскаяния.

Мое сердце заколотилось, желая защитить его, в то же время желая поклониться ему.

Поднявшись на колени, я потянулась назад и расстегнула лифчик. Гил застонал, когда я отбросила кружево, открываясь ему. Он видел мою грудь. Он нарисовал мои соски и подкрасил мне декольте.

И все же то, как он смотрел на меня, заставляло меня чувствовать себя самым могущественным существом в мире.

Потирая рот, Гил покачал головой, как будто все еще не мог поверить, что это было на самом деле. Его рука опустилась на член. Прикусив губу, он сжал свою эрекцию, гордый и заключенный в нижнее белье.

― Я мечтал об этом, ты знала? Я столько раз мечтал трахнуть тебя.

Я не двигалась, тяжело дыша, когда его большие пальцы зацепились за боксеры и стянули их вниз.

Его рот скривился от сожаления.

― Мне снились кошмары о том, как я теряю тебя... Ненавижу себя за то, что ушел.

Мое тело вспыхнуло горячим желанием.

― Тебе не нужно было уходить.

― Я сделал это. ― Он опустил голову, когда его член вырвался на свободу, твердый и длинный.

― Это не имеет значения. Теперь мы вместе.

― Нас не может быть. ― Его голос дрогнул. ― Я не должен этого делать. У меня, блядь, должно хватить сил не делать этого.

― Может, ты и прав. ― Я сглотнула. ― Но у тебя нет выбора. У нас нет выбора. ― Еще один оргазм закручивался, горячий и влажный, только при виде раздевающегося Гила. Его ненужные боксеры соскользнули до лодыжек, только чтобы быть отброшенными, и чтобы присоединиться к его ботинкам и носкам.

Долгое мгновение он не двигался. Как будто боялся, что я осужу его и не захочу.

Меня охватил ужас, что он остановит это. Что какой бы свободы Гил ни обрел благодаря алкоголю, нам недостаточно, чтобы покончить с этим.

Но затем он сократил расстояние между нами. Два быстрых, решительных шага, даже когда осуждение нарисовало его лицо.

― Черт, я хочу тебя. ― Он наклонился и захватил мои щеки, целуя меня.

Вместо того чтобы принять поцелуй, я оторвала свое лицо. Моя рука дрожала, когда я потянулась к его члену и притянула его ближе.

Гил хмыкнул и наткнулся на меня.

Его рот открылся, чтобы заговорить.

Но было уже слишком поздно.

Его бархатистый жар был спусковым крючком для моего самоконтроля.

Мои губы обхватили его кончик. Я села повыше на колени, сжимая его горячую длину рукой. Мои пальцы сжались крепко и неумолимо, не спрашивая разрешения — точно так же, как он сделал со мной.

Гил владел мной. Попробовал меня на вкус. Контролировал меня.

Теперь моя очередь.

Мои глаза скользили по бороздам и холмам его живота, пока я не встретилась с ним взглядом. Гил вздрогнул, когда я толкнула его в рот. Зимний мороз в его глазах вспыхнул, как лесной пожар, намекая, что то, что я приняла за раздражение и гнев, на самом деле было жестко обузданной потребностью.

Он прятался за железной волей.

Не поддавался побуждениям, которые били его, пытаясь подчинить ― побуждениям между нами. Побуждения, которые всегда были там, несмотря на наш характер.

Я снова погладила его, глубоко посасывая.

Его голова откинулась назад, и его пальцы запутались в моих волосах. Он не просто держал меня крепко, он потянул меня вперед, вдавливая все больше своего члена в мой рот.

Все внутри задрожало. Моя влажность была бы неловкой, если бы я не знала, что Гил хотел меня так же сильно, как я хотела его. Я знала это по напряжению в его мышцах, по стону в груди, по ярости в его пальцах.

Я открылась шире, посасывая его объем. Мой язык скользнул под него, когда мои пальцы обвились вокруг.

Я осмелилась поскрести зубами по чувствительной плоти, проверяя его.

Гил толкнулся в меня, откидывая мое тело назад. Слезы наполнили мои глаза, когда его дикое ворчание заставило мои внутренности сжаться от пустоты.

Сосание его члена заставляло меня чувствовать себя сильной. Но я нуждалась в нем внутри себя. Иначе сойду с ума и никогда больше не смогу функционировать.

Сжав ноги вместе, я покачала головой, когда моя разгоряченная плоть заставила меня застонать. Моя челюсть болела от его размера, слюна стекала из уголка моего рта, когда я продолжала поклоняться ему.

― Блядь... ― Гил толкнулся сильнее, когда отчаянное желание кончить сжало его бедра, и соленый вкус освобождения стал сильнее. Он потянул меня за волосы, его глаза были плотно закрыты, а его член предупреждающе зашевелился.

Я хотела заставить его распадаться. Кончить, чтобы у меня был хоть какой-то шанс понять его. Я ринулась ублажать его, засасывая еще глубже. Крепко сжав губы, поглаживала его, в массировала слюну в его жар.

Гил ахнул, отшатнувшись, когда его задница сжалась под моей свободной рукой.

― Прекрати. Черт. ― Он схватил свой член, прижимая большой палец к кончику, как будто делал все возможное, чтобы предотвратить оргазм.

Его глаза крепко зажмурились, а тело содрогнулось. Он склонился надо мной, тяжело дыша и напряженный.

Я ждала.

Боролась с желанием погладить себя и облегчить пульсирующее второе освобождение. Изо всех сил старалась не быть поглощенной самим образом голого Гила с его членом в руке.

Время странно тикало, мое сердцебиение прерывалось, когда Гил медленно выпрямился и возвышался надо мной. Его лицо было в ярости, глаза сверкали, член торчал из его великолепно поврежденного тела.

Я хотела запечатлеть этот момент. Чтобы запомнить это навсегда.

Потому что кто знает, увижу ли я его когда-нибудь таким снова.

Моя рука сама по себе переместилась между ног. Я застонала, когда коснулась себя, дразня пульсирующую потребность в большем.

Внимание Гила переключилось на мое лицо. Его лоб нахмурился, а грудь поднялась и опустилась.

― Господи, ты действительно хочешь, чтобы я умер.

Я облизнула губы.

― Ты мне нужен.

Наши глаза встретились, и порочность секса сменилась нежностью любви. Гил напрягся. Затем покачал головой. Он выглядел так, словно скорее вырвал бы себе сердце, чем прикоснулся ко мне в гневе.

Но затем тучи снова сгустились, толкая его в темноту, ― место защиты от боли.

Что бы это ни было, это не было занятием любовью.

Здесь было темнее.

Гил проглотил нежные слова и набросился на меня.

― Встань на четвереньки. ― Рухнув на колени, он развернул меня, пока я не уперлась в четыре точки. Он намеренно отвернулся, чтобы не видеть, как мне не все равно. Не нужно было бороться с нескончаемой связью, которую мы разделяли.

Я поняла.

Я согласилась.

Я хотела.

Его руки ласкали мой позвоночник и задницу, массируя меня, раздвигая меня. Его прикосновение скользнуло по моей татуировке и шрамам.

― Эти чертовы чернила. Эти ужасные шрамы. ― Его пьянящий стон заставил меня вздрогнуть, когда он провел носом по моей спине. — Думать о том, что тебе больно... ― Его зубы сжались, заставляя замолчать все, что он хотел сказать.

Его пальцы продолжали гладить мою татуировку, пробегая по совиному оперенью и страусовым перьям. Его прикосновение не было нежным, скорее, как огненное клеймо, сдирающее с меня кожу заживо.

― Ты не в безопасности со мной, ― прошипел он. ― Я подвергаю тебя опасности. ―

Мои зубы оскалились в отчаянии, откидываясь назад в его контроль.

― Мне все равно.

― Мне не все равно.

― Просто закончи это, Гил. ― Стиснув все тело, заставила себя умолять. ― Пожалуйста.

― Скажи мне остановиться. ― Его дыхание обжигало мою спину, когда он встал позади меня. ― Пожалуйста, боже, скажи мне остановиться. ― Его бедра встретились с моими. Его жар обжег меня. Его член прижался к моей заднице, когда он схватил меня за бедра и провел своей длиной по моей щелке. ― Скажи мне. Блядь, скажи мне. ― Я наклонила голову. И вонзила пальцы в пол, качаясь назад в него.

― Не буду.

― У меня нет презерватива

― Я принимаю таблетки. ― Гил выругался себе под нос. ― Я ни с кем не была... очень давно. ― Мое сердце сжалось.

― И я тоже. Я... не буду подвергать тебя риску. ― Его зубы жевали слова, как будто разговор становился все труднее и труднее.

― Я тоже. ― Я снова покачнулась, задыхаясь от искушения, что он так близок к тому, чтобы взять меня.

― Утром ты пожалеешь об этом. ― Он застонал, отстраняясь и выравнивая свой член с моим входом. ― Я пытался предупредить тебя. Жаль, что ты, блядь, не слушала.

Гил сделал выпад.

И вошел в меня.

Он разделил меня надвое, осудил, поглотил, погрузился глубоко, глубоко в меня.

Мои руки подогнулись от всепоглощающей эйфории от того, что Гилберт Кларк ― мальчик, о котором я мечтала, плакала, которого хотела и в котором нуждалась, ― наконец-то заполнил меня, как он был рожден для этого.

Мир вращался вокруг своей оси, смешивая цвета, истекая кровью будущего, швыряя нас вместе.

Гил зарычал, когда отстранился и снова сделал выпад.

― Почему ты должна чувствоваться так хорошо? ― Он загнал себя так глубоко, как только мог. Его голос сменил человеческий на чудовищный. ― Какого хрена тебе понадобилось возвращаться в мою жизнь?

Мой язык был слишком запутан и бесполезен для слов. Я была не более чем грехом и ощущением, оседлав его, искушая, поощряя игнорировать границы и разрывать меня на части.

Мне нужно было, чтобы он трахнул меня.

По-настоящему, агрессивно трахни меня.

Гил отстранился, затем толкнулся в меня так сильно, что я рванулась вперед. Сладкое блаженство от того, что в меня вошел он, расширилось и послало еще один луч к оргазму, нарастающему в моей

― Не могу поверить, что я внутри тебя, ― проворчал Гил. Входя в меня, он задавал карающий темп. Он уничтожил все пространство между нами, его бедра напряглись и ударялись о мои с каждым ударом. ― Не могу поверить, что ты здесь. Со мной.

Мой пульс взлетел ввысь, когда я выгнула спину, давая ему беспрепятственный доступ.

― Бля, не надо. ― Он склонился надо мной, кусая меня за плечо, вонзая в меня каждый дюйм. Разбитое отчаяние в его голосе смешалось с затаенным изумлением. Как будто он провел всю свою жизнь, как и я, пытаясь понять навязчивую связь между нами.

Все прошло мимо подростковой влюбленности. Она выросла, даже находясь в разлуке.

Никакие слова не могли описать нашу странную связь. Никакой здравый смысл не мог понять, почему я чувствовала к нему то, что чувствовала, но хотела, чтобы он использовал меня полностью.

Пальцы Гила скользнули мне между ног.

― Святая матерь... ― простонала я, когда его прикосновение усилило давление внутри, душа меня, причиняя боль, чтобы я отпустила.

Я откинула свою задницу назад, вгоняя его так глубоко, что его кончик ударил меня в шейку, и мы оба застонали, как животные.

Я не узнавала себя.

Не узнавала его.

Все, что я знала, так это то, что должна была прийти. Снова. Сейчас. Немедленно.

Гил схватил меня за бедра, подтягивая выше, чтобы мог толкаться под другим углом. Каждый раз он бил меня самым совершенным, пронзительным образом.

Я вздрогнула, не в силах этого вынести.

― Гил. Боже...

― Не двигайся. ― Он тянул меня назад каждый раз, когда нырял вперед. Нет места. Никакой нежности. ― Я собираюсь трахнуть тебя, ты понимаешь?

Мои глаза закатились от капающей темноты в его тоне.

― Я собираюсь трахнуть тебя, а потом ты выйдешь за эту дверь и никогда не вернешься. ― Кружево алкоголя в его тоне не было невнятным, но добавило жестокости, которая только подлила еще больше огня в мою и без того кровоточащую потребность.

― Это первый и единственный раз. ― Его голос был возбуждающим, когда он склонился надо мной, прижимая меня к полу, в то время как его бедра работали сильно и быстро. ― Единственный. ― Его лоб ударился о мой позвоночник, как будто убеждая себя, что мы можем уйти после этого. ― Только один раз. Вот и все, что может быть.

Его ногти оставили следы на моей плоти, когда он попытался приблизиться. Его собственные слова повергли его в еще большую агрессию.

Я не стала утруждать себя ответом. А сосредоточилась на том, чтобы вцепиться в пол и отдать все, что у меня было.

― Господи Иисусе. ― Гил обхватил рукой мои распущенные волосы, собрав их в беспорядочный хвост. Он врезался в меня, оставаясь верным своему слову использовать меня.

Рывком он дернул мою голову назад, выгибая позвоночник, с ревом погружаясь в меня.

Глубоко.

Жестко.

Зверское обладание.

Я открыла рот, чтобы закричать, но он зажал меня рукой, оседлав, сдерживая мои крики.

― Тихо. Он не должен знать, что ты снова здесь.

Гил сделал быстрый и доминирующий выпад.

Я не знала этого Гила. Никаких следов подростка не существовало. Этот человек был смертельно опасен, и я кончила из-за него. Вышла за пределы человеческой формы и почувствовала его на диком уровне. Не было ни начала, ни конца. Ни выбора, ни вывода. Мой оргазм больше нельзя было отрицать, пробираясь вверх по животу к позвоночнику и зубам. Кружащееся, извивающееся предупреждение было моим единственным намеком, прежде чем я разбилась вдребезги.

Я сгорала от удовольствия.

Погрузилась в пульсацию.

Все мое тело сжалось и растаяло.

Гил последовал за мной.

Его толчки стали неглубокими и быстрыми, погружаясь в меня с целеустремленной целью.

Он кончил с невыносимым шумом душевной боли и страдания, от которого у меня на глазах выступили слезы. Его освобождение длилось некоторое время, обдавая меня жаром.

Его тело дергалось и дергалось, дыхание было коротким и резким.

Медленно наш туман отступил, возвращая нас обратно в жизнь. Мои колени кричали, запястья ревели, а член Гила все еще пульсировал во мне от оргазма.

Кусочек за кусочком, клетка за клеткой, мы возвращались в наши тела, и холод окутал меня, когда Гил вышел и встал.

Он споткнулся, как будто водка в его организме вернулась в полную силу, сделав его пьянее, чем раньше. Он даже не потрудился поднять с пола свою одежду. Просто голый вошел на кухню.

Там Гил рывком открыл шкаф и сорвал с полки стакан. Он налил себе выпить из другой бутылки водки, украденной из кладовки. Только после того, как выпил ликер в горло, он посмотрел на меня, сидящую растрепанную и использованную на его полу.

Наши взгляды встретились.

Наши души попрощались.

Я сдержала слезы, когда он сказал:

― Одевайся. Я провожу тебя.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Гил

– Прошлое –

― Мистер Кларк, будьте добры, останьтесь после занятий.

Я застыл за своим столом, когда мисс Таллап впилась в меня своими серыми глазами. Олин немного повернулась на стуле, чтобы посмотреть на меня, но я слегка покачал головой, скрывая любые признаки трепета, медленно пробегающего по моей спине.

Олин будет ждать, пока я провожу ее домой. В этом я не сомневался.

Это стало традицией. Так же, как для нее стало традицией подсыпать мне обезболивающие, если мой отец был особенно безжалостен с кулаками. Точно так же, как для нее стало нормой приносить выпечку и прятать деньги в моем рюкзаке, чтобы я мог регулярно питаться.

Она заботилась обо мне так же, как я заботился о ней, и это заставляло мое сердце задыхаться от боли. У нас были отношения. Семейное гнездышко.

И все же я все еще не поцеловал ее.

Я был уверен, что прикоснусь к ней только платонически.

Я прикусил язык от желания сказать ей то, что действительно хотел.

Как сильно она меня волнует.

С момента откровения с блинами месяц назад мы старались держаться на некотором расстоянии. Мы не обсуждали это, это просто случилось. Это произошло таким образом, что мы оба чувствовали интенсивность того, что существовало между нами, и не были готовы раскрыть это.

― Мистер Кларк, вы меня слышали? ― Мисс Таллап скрестила руки на груди, задрав нос к потолку.

Мои руки сжались в кулаки.

― Да, мисс Таллап.

Прозвенел звонок.

Все вскочили на ноги.

Олин бросила на меня взгляд, когда она вышла вместе с остальной частью класса, оставив меня наедине с учителем из ада.

Какого хрена ей нужно?

В последнее время отец избегал красить мое лицо синяками. Мое тело ― другое дело, но, по крайней мере, ничего не было видно тем, кому не нужно было об этом знать.

Медленно встав, я демонстративно запихнул учебник в сумку и неторопливо направился к передней части, где ждала мисс Таллап. Маркер в одной руке и лист бумаги ― в другой.

Мой тест на днях.

С гигантской буквой «F», написанной красным.

Здорово.

Просто чертовски здорово.

― Вы опять меня завалили? ― Я не смог скрыть презрения в своем голосе.

Она фыркнула себе под нос.

― Если вы не выполняете работу, я не могу вознаградить вас оценками.

― Я выполняю работу. ― Я знал, что мои оценки были хорошими, потому что Олин помогала мне. Мы помогали друг другу. Я преодолел свое отвращение к ее пустому дому, и мы регулярно проводили совместные занятия. Ее страницы с текстами всегда были намного чище, чем мои. В ее спальне намного теплее, чем в моей. Но я не отставал от Олин в интеллекте и немного больше доверял себе. Верил, что я был так же хорош, как и другие, и не заслуживал того, чтобы меня сдерживали.

― Я вижу другое. ― Она снова скрестила руки на груди, прижимая бумагу к телу. ― Я вижу, как два студента братаются, когда они должны быть сосредоточены на школе.

― Что вы сказали? ― Все внутри меня похолодело.

― Ты меня слышал. ― Она посмотрела на дверь, как будто ученик мог пройти мимо и подслушать. Маловероятно, что это было так. Они уже были на полпути к дому.

Кроме Олин.

Она будет ждать меня.

Она будет ждать меня, потому что я буду ждать ее.

Всегда.

― Это не ваше дело, какие студенты тусуются вместе.

Она слабо улыбнулась.

― Это мое дело, если это влияет на их успеваемость.

― Вы повлияли на мои успехи в учебе, задержав меня на два года.

― Я просто предположила директору, что ты не на том же уровне, что и другие. Это все. Если бы он не согласился со мной, ты бы уже закончил школу.

― Я так же хорош, как и все остальные. ― Мой гнев закипал, и я частично понял, почему мой отец бил меня, когда злился. Желание ударить мисс Таллап заставило меня сжать кулаки в кулаки. Было бы так приятно причинить ей боль, как она причиняет боль моему будущему.

― Зачем вы это делаете? ― Я изо всех сил старался говорить нормально, но это прозвучало как рычание.

Ее брови взлетели до мышиной линии волос.

― Я не понимаю, о чем вы говорите. Я просто обеспокоена...

― Это не так. Вы чего-то хотите. Чего-то от меня.

Как, черт возьми, я не заметил этого раньше?

Эта мысль была как удар молнии. Жарко, страшно и смертельно опасно, как в аду. Я склонил голову набок, оставаясь высокомерным, но быстро впадая в ужас.

― Расскажите мне. Что вам нужно?

Впервые в ее стальном взгляде мелькнула искорка правды. Она не была старой ― лет тридцати пяти, ― но мстительная жилка в ней говорила, что она ненавидит подростков.

Особенно меня.

Я никогда ничего ей не делал. Я всегда был пунктуален, вежлив, трудолюбив.

Но что бы я ни делал, все было недостаточно хорошо.

― Почему вы подумали, что мне что-то от вас нужно, мистер Кларк?

Я наклонился к ней, не заботясь о том, что кто-то увидит.

― Я так не просто подумаю. Я знаю. Называйте это инстинктом.

Она склонила голову набок с блеском в глазах.

― Ну, твои инстинкты ошибаются.

― Они никогда не ошибаются.

Отступив назад, делая вид, что ей нужно вернуть маркер на доску, она сказала:

― Я просто советую вас не тратить так много времени на погоню за Олин Мосс. А теперь бегите, мистер Кларк. Лучше ведите себя прилично, если хотите закончить школу где-нибудь в этом столетии.

Я хотел убить ее.

Честное слово, убью ее голыми руками, обхватив ее злобное горло.

Вместо этого я кивнул и, сдерживая ярость, пробормотал:

― Благодарю, мисс Таллап.

Мне потребовалось все, что у меня было, чтобы выйти из класса, пробежать по коридору и вдохнуть, когда зеленая трава и послеполуденное солнце приветствовали меня.

Олин.

Мне нужна была Олин.

Мне нужна была единственная девушка, которая сделала мой мир терпимым, хотя и сделала его намного сложнее.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

― Итак... ― ГИЛ засунул руки в карманы джинсов, когда мы стояли под блеклыми звездами у его склада.

― Итак. ― Я облизнула губы, разглаживая юбку, прекрасно чувствуя, что не умылась, и от нашего соития мои бедра были липкими.

На его лице лежала тень ночной и эмоциональной тьмы. Единственный уличный фонарь был так далеко на территории склада, что его свет был бесполезен, не мог прогнать мрак. Луна не помогала, укрывшись за тонкими облаками, из-за которых выглядывали только храбрые звезды.

Он вздохнул, словно не зная, что сказать.

Как мы обсудили то, что там произошло? Как мы смогли уйти?

Я перекинула сумочку через плечо и вступила с ним в разговор.

― То, что только что произошло, Гил... Это было...

― Ошибкой. ― Он провел дрожащей рукой по волосам. ― Я не знаю, как я мог позволить этому случиться.

Вспыльчивость разожглась во мне.

― Знаешь, дело было не только в тебе.

Он сердито уставился в землю.

― И как ты смеешь называть это ошибкой? ― Я попыталась обуздать свое разочарование. ― Это было потрясающе. Именно так, как я думала и будет между нами. Это...

― Это больше не повторится.

Мое сердце сжалось. Я по глупости думала, что мы преодолели все, что нас разделяло. Я надеялась...

Я глупо надеялась, что все волшебным образом исправится только потому, что у нас был секс.

Я идиотка.

― Мы можем обсудить это в другой день. ― Я пожала плечами, поморщившись, когда мои волосы потянули за ремешок сумочки. ― Когда ты не будешь таким...

Его пристальный взгляд встретился с моим, прищуренный и настороженный.

― Не таким пьяным?

― Я не собиралась поднимать эту тему, но да. Ты пьян и имеешь дело с вещами, о которых отказываешься мне рассказывать. ― Я скрестила руки на груди. ― Ты попросил меня стать твоим холстом сегодня вечером, но вместо того, чтобы найти профессионального художника, я нашла пьянчужку.

― Ты опоздала.

Мой подбородок взлетел вверх.

― Ты был где-то в другом месте.

― Откуда, блядь, ты знаешь, где я был? ― Гил ущипнул себя за переносицу, тихо застонав. ― Прости. Я просто... черт. ― Он покачал головой, как будто изо всех сил старался избавиться от отравляющего напитка.

― Где ты был, Гил? ― Мой вопрос был таким же тихим, как серебряная луна, выглядывающая из-за туч. Мой взгляд переместился на брызги краски на его руках и сочетание травы и грязи на его одежде.

Возможно, Джастин был прав, беспокоясь о нем. Возможно, он нуждался в большей помощи, чем я могла ему оказать.

Что заставило его сегодня обратиться к бутылке?

Почему он не повернулся ко мне?

― Почему ты пил? Ты сказал, что никогда не будешь таким, как...

― Не надо. ― Он поднял руку. ― Не задавай вопросов, на которые я не могу ответить.

Чувство вины снедало за то, что я не была рядом с ним. Не смогла найти его раньше.

Гил не был моей ответственностью. Он выбил меня из колеи, и с тех пор, как мы нашли друг друга, все было только сложнее.

Но это не меняло факты.

У меня всегда будут чувства к этому человеку.

Калейдоскоп чувств.

Неоспоримо и не исчезнет в ближайшее время.

― Ты же знаешь, что я ни за что не стану тебя осуждать, верно? ― Я придвинулась ближе. ― Ты можешь доверять...

― Прекрати. ― Он оскалил зубы, отступая назад. Алкоголь сделал его более жестким, уничтожив приличия, за которые он изо всех сил цеплялся. ― Тебе пора идти, Олин.

Я проигнорировала его.

― Тебе все еще нужно нарисовать меня сегодня вечером?

Его полуулыбка смешалась с усмешкой.

― Разве я выгляжу способным нарисовать тебя?

Я не хотела отвечать на этот вопрос.

Не хотела признавать, что в душе он выглядел таким же нищим, как и в имуществе. Его глаза были пустыми, но в то же время переполненными ― задавленность, смешанная с депрессией. Беспорядок на его одежде делал его непригодным для нормального общества. Веточка, завязанная узлом в его волосах, изображала его как нечто дикое. Грязь на его скуле говорила о том, что он либо отправился в поход по дикой местности, либо сражался с монстром.

Единственная проблема заключалась в том, что он вел себя так, как будто сам был монстром.

Тот, кто не заслуживал доброты и единения ― тот, кто сделал все возможное, чтобы разрушить то, что только что произошло между нами, потому что он не знал, как принять неизбежное.

Мы всегда были созданы друг для друга.

Время разорвало нас на части, но судьба вернула нас обратно.

Жаль, что он не мог принять такой подарок.

― Ты хочешь перенести встречу на завтра? ― тихо спросила я.

Его глаза сверкнули.

― Тебе нельзя сюда возвращаться.

― А как же заказ?

Все его тело содрогнулось, словно не в силах справиться с колоссальной болью.

― Не имеет значения.

― Почему? ― Мой желудок скрутило. ― Конечно, задержка на день не сделает...

― Все кончено. ― Его губы сомкнулись, на лице проступил неподдельный страх. Кашляя, он расправил плечи и скрыл все следы ужаса. ― Это нужно было сделать сегодня. Сегодня днем. ― В его тоне послышался гнев. ― Я не мог выполнить задание, потому что мой холст уехала зарабатывать свою минимальную зарплату, работая на кого-то другого.

Я замерла.

― Алкоголь делает тебя более жестоким, чем обычно.

― Или позволяет мне быть честным.

― Я в это не верю. Я также не верю, что ты действительно винишь меня в этом.

― Если бы ты была здесь раньше, я мог бы...

― У меня были обязательства, Гил, ― огрызнулась я. ― Я говорила тебе это.

Он зарычал себе под нос, закрыв лицо руками.

Я обещала, что буду рядом с ним.

Несмотря ни на что.

Не в силах выдержать напряжения между нами, я коснулась его плеча.

― Тебе нужны деньги? У меня не так уж много денег. На самом деле у меня почти ничего нет, но они твои, если они тебе нужны.

Я должна была заплатить за квартиру завтра. Счет за электричество ― на следующий день. Моя кладовка была пуста, а холодильник можно было бы выключить, чтобы сэкономить на электроэнергии, потому что в нем никогда не хранилось много продуктов.

Я не смогу сильно помочь деньгами, но я поделюсь всем, что у меня есть.

Он отстранился и покачал головой, опустив руки, чтобы окинуть взглядом длинное пространство складов и их вырисовывающиеся фасады. Гил сильнее сомкнул, как будто сдерживал так много ужасных вещей. А руки сжались, как будто он хотел сразиться с воображаемыми чудовищами.

― Даже сейчас ты готова предложить мне все, что у тебя есть. ― Он не смотрел в глаза, разговаривая с ночью. ― Ты бы отдала мне свой последний пенни без колебаний.

Я кивнула.

― Только потому, что ты сделал бы то же самое для меня

― Ты так уверена в этом? ― он холодно рассмеялся. ― Я не так хорош, как ты, Олин. Никогда не был.

― Дело не в том, хорошо это или плохо. Это вопрос помощи тем, кого ты лю... ― Я захлопнула рот.

Его взгляд встретился с моим, бесконечный и болезненный.

― Пожалуйста, не надо.

Мое сердце сжалось, пытаясь скрыть свое почти-признание.

― Скажи мне, для чего тебе нужны деньги, и я достану столько, сколько смогу.

Я любила его, когда была девочкой.

Я любила его, будучи в разлуке.

И все еще любила его, хотя и не была уверена, что он того заслуживал.

Гил фыркнул, как будто я задала самый грустный и трудный вопрос в мире.

― Твои деньги ничего не стоят.

― Почему?

― Потому что на это нельзя купить то, что мне нужно.

― Что тебе нужно?

Он посмотрел на звезды, и самая большая ложь сорвалась с его губ.

― Ничего. Мне ничего не нужно.

Жаль, что правда эхом отозвалась в пустоте, завывая в противоположность тому, что он только что сказал. Гил нуждался в чем-то. Ему нужно было все.

Деньги.

Безопасность.

Помощь.

Я прижалась к нему, уязвленная до глубины души, когда он отстранился, прежде чем я смогла его обнять. Мои ногти впились в ладони, когда я изо всех сил старалась не заплакать.

― Ты запрещаешь мне разговаривать с полицией, но ты в беде, Гил... ты должен сказать им. Они могут помочь...

― Помочь? ― Он закатил глаза, алкогольный туман немного рассеялся. ― Они помогают примерно так же, как и я.

― Что это должно означать?

― Это значит, что я чертовски бесполезен.

Я втянула в себя воздух.

― Почему ты так говоришь?

― Потому что это правда. ― Он вздохнул всем телом. ― В любом случае, сейчас это не имеет значения. Уже слишком поздно.

Гил всегда был меланхоличным мальчиком. В школе его улыбки были редки. Его смех был бесценен, потому что он был такой редкий, и какая бы реакция ни была у него, она всегда была омрачена напряженной настороженностью и туманным недоверием.

Но сегодня вечером, благодаря алкоголю, размывающему его стены, Гил изо всех сил пытался спрятаться.

― Что слишком поздно, Гил?

Беспокойство густо и приторно сидело у меня в груди. Я хотела прикоснуться к нему. Чтобы обнять. Держать в своих объятиях и говорить ему, что он может сказать мне, потому что, если бы он этого не сделал, яд внутри погубил бы его.

― Все. ― Гил снова вздохнул, слегка покачиваясь, так как усталость смешивалась с опьянением. ― Иди домой, О. Время забыть обо мне.

Я подавила желание сказать ему, что это невозможно. Что я не могла перестать думать о нем раньше. Теперь, когда у нас был секс, я была обречена быть его навсегда.

Мой голос был ровным и добрым, когда я сказала:

― Мне жаль, что я не смогла помочь тебе с заказом раньше.

Он фыркнул, сердито глядя на темный мир вокруг нас.

― Да, мне тоже.

Посмотрев в сторону пустой улицы, я крепче прижала к себе сумочку. Мысль о том, чтобы оставить его, послала предупреждающие звоночки по всей моей коже. Снова повернувшись к нему лицом, я сделала все возможное, чтобы сменить тему.

― Было трудно рисовать меня? Ты... хотел меня так же, как хотел сегодня вечером?

Его лицо посуровело.

― Я многое умею, Олин, но вожделеть холст во время работы ― это ниже моего достоинства.

― Могу ли я быть честной и сказать, что то, что ты рисовал меня, было одной из самых трудных вещей, которые я когда-либо делала? Быть с тобой сегодня вечером? Боже, мне это было так необходимо.

Мое признание сделало то, что я и предполагала. Оно вырвало его из черных мыслей, окрасив его черты удивлением. Гил прочистил горло.

― То, что я рисовал тебя, было тяжело?

― Очень.

Его мышцы напряглись по совершенно новым причинам.

― Потому что...

― Потому что ты был так близко, после столь долгого отсутствия. Потому что твоя кисть была похожа на поцелуй, а твой аэрограф ― на... ― Я покраснела. ― На твой язык.

Он сглотнул, его горло сжалось.

― Я... ― Его глаза блестели, как будто он хотел признаться в тысяче вещей, но эти ужасные ставни снова захлопнулись, и он пробормотал: ― Сегодняшняя ночь произошла только потому, что я нарушил самоконтроль, а у тебя были сдерживаемые потребности после предыдущей работы. Это все, что произошло. Главный инстинкт ― найти разрядку.

Гил фактически плеснул мне в лицо холодной водой, отбросив очередную попытку вытащить его из темноты.

Он заблудился, О...

Нет, он просто ведет себя как придурок.

И, честно говоря, я исчерпала свою квоту доброты на сегодня.

Я могла предложить только такое количество терпения. Я не была святой. Мне было больно. Мне было больно семь долгих лет. И эта боль становилась тем сильнее, чем больше он боролся со мной.

― Время действительно нанесло тебе шрамы, Гил. Я так стараюсь вернуть тебя, но что бы я ни делала, ты продолжаешь отталкивать меня.

Его брови превратились в неровные линии.

― Я вырос, О. Мы оба выросли. Тот, кого ты знала, больше не является частью меня.

― Это так легко для тебя? Отбросить те части тебя, которые сделали нас семьей? ― Он вздрогнул, как будто я ударила его ножом в сердце.

― В этом нет ничего легкого. Ты не облегчаешь мне задачу, отказываясь меня слушать.

― Теперь я слушаю. ― Я не отвела взгляд. ― И мне кажется, ты забываешь, почему я отказываюсь тебя слушаться. В последний раз, когда я это сделала, ты порвал со мной. В последний раз, когда не стала бороться всем, что у меня есть, ты просто... исчез. Ты продолжаешь вести себя так, будто пытаешься защитить меня, держа меня на расстоянии, но на самом деле, я думаю, ты просто пытаешься защитить себя.

― Я пытаюсь защитить тебя.

― Сделай это как-нибудь по-другому. Не отталкивай меня на этот раз, Гил. Не будь таким эгоистом.

― Эгоистом? ― прорычал он. ― Ты думаешь, я поступаю эгоистично, делая все возможное, чтобы уберечь тебя?

― Я думаю, ты выбираешь легкий путь...

― Мне никогда не было легко. Никогда, блядь!

Мой голос возвысился до его, не заботясь о том, слышат ли люди наш разговор.

― Ты порвал со мной. Это был легкий вариант. Ты пошел дальше. Ты сделал выбор уйти. У меня не было такого выбора.

Почему я это сказала?

Что со мной не так?

Я простила его за все. Я не хотела наказывать его, вспоминая прошлое, когда это было ничто по сравнению с тем, с чем он имеет дело сейчас.

― Послушай, мне жаль, я...

Гил прижал меня к себе, пока наши груди не соприкоснулись.

― Ты думаешь, я решил бросить тебя?

Я не могла нормально дышать.

― Ты проделал очень хорошую работу, чтобы это выглядело именно так. Ты ушел из моей жизни, потом исчез из школы. Никто и понятия не имел, куда ты подевался.

― У меня не было выбора.

Мой гнев снова поднялся, игнорируя мое желание оставаться спокойной.

― Конечно, был! Ты мог бы поговорить со мной, вместо того чтобы вырывать у меня...

― Я же говорил тебе. ― Его грудь вздымалась и опадала от муки. ― У меня были причины.

― И эти причины были недостаточно хороши. ― Боль пронзила мою кровь, распутывая мою волю не допустить этой драки. Я не могла остановить себя от того, чтобы выплеснуть все, что я держала внутри. ― Ничто из того, что ты можешь мне сказать, не оправдает того, что ты разбил мое сердце.

Я сделала все возможное, чтобы перестать винить его. Сосредоточилась на помощи ему, а не на исправлении того, что пошло не так.

Но... я достигла своего предела.

Гил был слишком погружен в тайну.

Слишком одинок в страданиях.

Я должна была знать.

Должна была понять хотя бы что-то, прежде чем сойду с ума.

Сегодня мы переспали друг с другом. Мы позволили нашим телам говорить, и это был наш первый честный разговор.

Я хотела большего.

Пристальный взгляд Гила жарко остановился на моих губах.

― И ты разбила мое. Я бы сказал, что мы на равных.

― Что? ― Звездная темнота потрескивала от мгновенного электричества. Мои соски запульсировали, а дыхание перехватило, когда его рука обхватила мое горло.

― Ты слышала меня. Ты встречалась с Джастином. Ты выставляла свои отношения напоказ перед моим чертовым лицом. Скажи мне, почему я должен был оставаться в школе, чтобы наблюдать за этим?

Я попыталась вырваться из его объятий, мои пальцы царапали его руку.

― Ты серьезно собираешься сделать меня плохим парнем? Ты оттолкнул меня! Ты не хотел со мной разговаривать! Я каждую ночь плакала, думая, что сделала не так. А ты даже не смотрел на меня.

― У меня была причина...

― Нет, не было! ― Я увернулась и вывернулась из его объятий. ― Ни одна причина, которую ты мог бы мне дать, не оправдывает той холодности, которую ты проявил.

― Очевидно, ты была достаточно оправдана, чтобы целовать Джастина в наших местах. Я видел тебя. Он запустил руку в твою рубашку позади спортзала. ― Он ударил себя в грудь. ― Это было наше место, О. Наше. Ничье больше. ― Его глаза блестели от муки. Он крутанулся и бросился прочь, обеими руками зарываясь в волосы. ― Блядь!

Когда его подавляющее тепло и сила исчезли, я втянула в себя кислород. Как произошла эта схватка? Почему мы рвали друг друга на куски?

Я развела руки в знак капитуляции, усталость быстро одолевала меня.

― Слушай, сейчас все это не имеет значения. Вы с Джастином друзья, и мы... мы... ― Я улыбнулась, хотя мое сердце было готово разбиться вдребезги. ― Мы тоже друзья... даже если ты бы предпочел, чтобы это было не так.

― Ты не можешь быть другом тому, кто этого не заслуживает. ― Свет ушел из его глаз, вся прежняя мягкость исчезла из его рта. Он превратился в камень, направившись в темноту. ― Я не заслуживаю тебя, О. И ты не заслуживаешь страдать. Ты должна уйти. Ты должна подчиниться, потому что только так я смогу обеспечить твою безопасность. Уходи и никогда не возвращайся. ― Его взгляд танцевал по открытой, пустой ночи. ― Обещай мне.

― Тебе не нужно его бояться.

Я ожидала, что Гил зарычит. Вместо этого его ответ заставил ледники сочиться по моему позвоночнику.

― Мне нужно, и... я боюсь. ― Он кивнул с убежденностью, заставив мой живот перевернуться. Его голос прозвучал эхом неизлечимой катастрофы. ― Смертельно, блядь, боюсь.

― Чего?

― Всего.

Я потянулась к нему.

― Гил...

Он отстранился.

― Иди. ― Стиснув зубы, он окинул промышленную зону ищущим, уничтожающим взглядом, словно предупреждая гоблинов из ночных кошмаров оставить меня в покое, прежде чем шагнуть через пешеходный проход к своему складу. ― Прощай, О. В последний раз.

С финальным раскалывающимся взглядом он захлопнул дверь и запер ее.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

Два дня жизнь пыталась убедить меня, что все нормально.

Я ела, принимал душ, ходила на работу и каждый вечер возвращалась домой. Все обыденные задачи одинокой жизни и самостоятельного существования в большом городе привели меня в некое подобие нормальной жизни.

Только это не было нормально.

Мое тело знало это. Мое сердце знало это. Даже мой разум знал это,потому что он изо всех сил пытался хоть на мгновение перестать думать о Гиле, не говоря уже о том, чтобы заснуть.

Начало на новой работе и постель парня, которого я никогда не переставала любить, ― не самое лучшее сочетание.

Я поймала взгляд Шеннон, когда она улыбнулась мне. Хотя мои мысли были далеки от работы, я делала все возможное, чтобы работать хорошо. На телефонные звонки всегда отвечали вежливо, на мои электронные письма отвечали быстро. Я быстро усвоила свою задачу, поэтому никто не дышал мне в затылок.

Вчера, когда я сообщила Джастину, что Гил вернулся на свой склад, я прикусила губу на случай, если он пойдет туда и узнает, что мы переспали. Мои щеки запылали, когда Джастин ответил, спрашивая, знаю ли я, где был Гил, и в каком состоянии я его нашла.

К счастью, мне пришлось отлучиться на собрание команды, поэтому я отмахнулась от него и сказала, чтобы он шел к Гилу, если у него есть еще вопросы.

Это было более двадцати четырех часов назад, а я устала. Часы показывали чуть больше четырех, и я умоляла, чтобы оставшееся время испарилось, чтобы я могла пойти домой, выпить немного дешевого вина из супермаркета в тщетной попытке перестать переживать восхитительный, эмоционально опасный секс, которому мы предавались, и молить о сне.

― Привет, Олин. ― Парень из кофейни, который флиртовал со мной в первый день, улыбнулся через стену моей кабинки. Его смуглая кожа и темные глаза были подчеркнуты белой рубашкой и серебристым галстуком. Он держал под мышкой кипу бумаг, и его взгляд путешествовал по моему похожему наряду ― кремовой блузке с темно-синей юбкой в полоску. ― Ты много работы делаешь в эти выходные?

Я перестала печатать письмо о ноутбуке, которому требовался сброс настроек, и покачала головой.

― Не очень. А ты?

Он усмехнулся.

― Не очень.

― Круто, ― я неловко улыбнулась. ― Ну, я надеюсь, ты найдешь...

― Вообще-то, я хотел узнать, не хочешь ли ты чем-нибудь заняться. ― Он прервал меня в спешке. ― Я имею в виду... если ты ничего не делаешь.

Я замолчала. Мое кресло на роликах скрипнуло, когда я резко вдохнула. ― О. Эм...

― Мы могли бы пообедать? Или сходить в кино? Даже просто прогуляться. Все равно. ― Он поднял бумаги повыше. ― Скажем, в субботу?

Мое сердце ударилось о ребра, торопясь отказаться. Прошло много времени с тех пор, как я ходила на свидание. Я не думала, что смогу вспомнить правила и этикет.

У тебя был секс два дня назад.

Я нахмурилась. Да, это так. Но это нельзя было назвать свиданием.

Секс с Гилом был полной противоположностью свидания. Незапланированным, непродуманным и до глупости спонтанным.

Парень вдохнул, ожидая, когда я развею его надежду.

Я возилась с ручкой на столе.

― Я даже не знаю твоего имени.

Он ссутулился от облегчения, что я не пристрелила его сразу.

― Хэмиш.

― Хэмиш. ― Я кивнула с небольшой улыбкой. ― Хорошее имя.

― Олин тоже хорошее.

Я наклонила голову.

― Это странно.

― Странное всегда лучше обычного.

― Я не уверена в этом. ― Я вздохнула, в основном про себя, но улыбнулась ярче, когда Хэмиш поднял бровь. ― Послушай, Хэмиш, я...

Все его тело сдулось.

― Ты занята, в конце концов?

Я не могла точно солгать после того, как сказала ему, что у меня нет никаких планов, но я не знала, что еще сказать. Мне никогда не было легко врать, и я потратила весь свой талант на то, чтобы лгать копам от имени Гила. Кроме того, я не хотела врать новому коллеге, с которым, возможно, буду работать долгое время.

― Я не могу встречаться с тобой, потому что...

Я не хочу встречаться с друзьями по работе.

Я не смешиваю бизнес и удовольствие.

Я... эээ... лесбиянка.

Отлично, О.

― У нее отношения со мной. Вот почему.

Я вскинула голову от холодного, властного голоса, когда Хэмиш обернулся.

Я моргнула, не веря, кто стоит в моей кабинке.

Мое сердце мгновенно забилось и засверкало. Благодарность за то, что он разыскал меня после нашей ссоры. Безумное облегчение от того, что все еще не закончилось, несмотря на яростные слова, которые мы бросали друг другу две ночи назад.

Я делала все возможное, чтобы не связываться с ним. Заставляла себя дать ему свободу.

Это сработало.

Хэмиш нахмурился, оглядев Гила с ног до головы.

― Ты ее парень?

Гил стоял высокий и непроницаемый, руки держал сцепленными в замок, волосы каскадом падали на лоб. На его черной футболке и дубленке не было ни краски, ни грязи, ни крови, а джинсы были в полупрезентабельном виде. Его ботинки, с другой стороны, представляли собой разноцветное грязное месиво.

Гил посмотрел на меня, потом снова на Хэмиша, его челюсть напряженно работала, словно он пережевывал свою ложь, изо всех сил стараясь, чтобы она звучала правдоподобно.

― Да. Со школы. Она ― любовь всей моей жизни.

У меня защемило в груди от того, как хрипло прозвучал его честный ответ, даже если он маскировался под ложь.

Хэмиш посмотрел на меня.

― Ты не говорила, что у тебя кто-то есть.

Если честно, я работала здесь всего несколько дней. И я была не из тех, кто делится такими личными подробностями с незнакомцами. Я сгладила свое небольшое раздражение, любезно сказав:

― Я довольно скрытна во внерабочее время.

― Вот почему она держала меня в секрете. ― Гил прошел вперед, преодолевая тесноту моей кабинки, собственнически положив руку мне на плечо.

Мою кожу мгновенно пронзило электричество, по ней поползли мурашки, словно молнии от прикосновения Гила. Я не спала несколько дней, но вся моя сонливость исчезла, стоило ему прикоснуться ко мне.

Мои ноги подкосились, пытаясь поднять меня в вертикальное положение. Я не хотела сидеть, когда Гил возвышался надо мной, но его пальцы вцепились в мышцы, крепко прижимая меня к стулу.

Я бросила на него неприязненный взгляд и улыбнулась Хэмишу, как могла.

― В любом случае, большое спасибо за предложение. Надеюсь, у тебя будут отличные выходные.

Надеясь, что Хэмиш понял, что его отшили, я сохранила улыбку на лице, ожидая, когда он уйдет.

Он облизал губы, потом в последний раз посмотрел на Гила, державшего меня в плену, затем вздохнул и вернулся к своему столу. Как только он ушел, я вырвала у Гила руку и вскочила на ноги.

― Что ты здесь делаешь?

Мой шепот прозвучал слишком громко во внезапно наступившей тишине. Коллеги делали вид, что работают, но не сводили глаз с новенькой и ее незваного кавалера.

― Я расскажу тебе у себя. ― Гил схватил меня за запястье, притягивая к себе с настойчивостью и строгостью. ― Нам нужно уходить. Прямо сейчас.

― Что, почему? ― Я вывернула руку, отталкивая его. ― Я не могу никуда с тобой пойти. Я на работе, Гил. У меня есть обязательства перед...

― Олин? Все в порядке? ― Шеннон натянула раздраженную улыбку с ярко-розовым блеском для губ, ее волосы были завязаны назад подходящей по цвету лентой. Ее проницательный взгляд переходил с меня на Гила и обратно. ― Вы знаете политику компании. Друзья и родственники должны быть записаны и одобрены руководством.

― Одобрено руководством? ― Гил кашлянул. ― Вы не можете запретить мне видеться с ней.

Шеннон поджала губы.

― Могу, если ты мешаешь другим сотрудникам.

― Я никому не мешаю. Олин должна уйти. Я пришел забрать ее...

― Я остаюсь, ― резко прошептала я. ― Я заканчиваю работу меньше чем через час. Я приду к тебе, когда закончу.

― Я никуда не пойду без тебя. ― Его голос омрачился предупреждением. Посмотрев на Шеннон, он добавил: ― Не наказывай ее за это. Вини меня. Вини меня, но это не изменит того факта, что я забираю ее.

Мой рот был открыт. Я поспешила исправить ситуацию.

― Я не могу взять отгул. Я буквально только что начала здесь работать. Я сказала, что приду к тебе, когда закончу, не раньше.

Его взгляд вспыхнул, его тело искрилось энергией.

― Ты не уйдешь отсюда сама.

Мой разум перепутал прошлое с настоящим. Он всегда провожал меня домой. Всегда сопровождал и охранял. Я всегда чувствовала себя в безопасности в его присутствии, зная, что он никогда не позволит ничему и никому причинить мне вред.

Несмотря на то, что Шеннон наблюдала за нами, боль, оставшаяся после нашей ссоры, заставила меня прошептать:

― Ты был не против, когда позволил мне идти домой в темноте той ночью.

Его лицо превратилось в серый пепел.

― Я знаю. Это был самый тяжелый и дерьмовый поступок, который я совершил за очень долгое время. Мне так жаль, О.

Я не ожидала ни этого, ни искреннего страдания на его лице. Мне нечего было возразить. Это заставило меня увидеть серьезность его просьбы.

Не то чтобы просьбы.

Я вздохнула, бросив быстрый взгляд на Шеннон.

― Извини за это, Шеннон. Я дорожу своей работой, и не буду ставить под угрозу...

― Все в порядке. ― Она кивнула. ― Я уверена, что этому есть объяснение.

― Есть. Очень простое. ― Гил провел рукой по своим непокорным волосам. ― Мне нужно, чтобы Олин пошла со мной...

― Я из числа персонала, Гил, ― я вмешалась. ― Я обязана остаться, пока не придет время идти домой.

Неужели он не видит, что портит мои шансы на долгосрочную работу?

Мне нужна эта работа!

Мне нужно было оплачивать счета, чтобы больше не смотреть поздно вечером на потолок и бояться слов «банкротство» и «бездомность».

― Олин. ― Его большая рука прижалась к моей щеке, отгородив меня от внешнего мира.

Были только мы.

Мы.

В море людей, которые больше не имели значения.

Его большой палец ласкал мою скулу. Его дыхание перехватило. И мое сердце ответило ему. Моя потребность совпала с его потребностью.

― Я…

― Ты должна пойти со мной. ― Его голос разрушил иллюзию одиночества. Приблизив губы к моему уху, он добавил: ― Пожалуйста, не спорь. Сегодня у меня нет сил.

Я отстранилась, мурашки все еще плясали по моей коже.

― Я не пытаюсь усложнять, Гил. Я действительно не могу уйти. ― Я указала на панель лифтов. ― Иди домой. Я зайду к тебе после работы, и мы поговорим.

Он скрестил руки, защищаясь от многочисленных любопытных взглядов, которые мы привлекли.

― Как я уже говорил, ты не можешь уйти из этого здания одна.

― Что? Почему?

Его челюсть сжалась.

― Он знает, где ты работаешь.

Мое сердце остановилось. Прилив адреналина от неудачных похищений и последующего наказания Гила послал огонь беспокойства в мою кровь.

― Этот засранец? Откуда, черт возьми, он знает, где я работаю?

― Послушайте... я оставлю вас, ребята, наедине, ― Шеннон прочистила горло. ― Это явно личное дело. Я уверена, что если речь идет о семейной чрезвычайной ситуации, компания поймет, если Олин уйдет немного раньше, чем обычно.

― Это чрезвычайная ситуация, ― Гил не отводил от меня взгляда, холодно отвечая ей. ― И она ― семья. Так что она подходит под оба критерия.

Я втянула воздух.

Семья.

Я думала, что я единственная, кто помнит это обещание.

Семья.

Ты спала с этим мужчиной.

Семья.

Ты любила его.

Семья.

Но сейчас ты не можешь понять этого человека.

― Ладно, не проблема. ― Шеннон помахала рукой и быстро зашагала прочь на своих каблуках. Как только она ушла, я повторила свой вопрос, тяжело дыша:

― Откуда он знает, где я работаю, Гил?

― Так же, как и я. ― Его тело напряглось. ― Твой контракт со всей информацией о работе, должно быть, выпал из твоей сумки, когда он... когда он пытался забрать тебя. Он навестил меня сегодня... он показал мне его.

Вот к чему это привело.

Я выглядела крайне некомпетентной, когда пришла в первый день без подписанного контракта.

Мое сердце опустилось, два якоря ужаса тянули его вниз.

― Он также знает, где я живу. Там был мой адрес.

Он кивнул.

Страх за себя быстро уступил место страху за него. Положив руку на его предплечье, я изо всех сил старалась не обидеться, когда он дернулся и сделал вид, будто я уколола его своей ручкой.

― Ты в порядке? Он сделал тебе больно?

Его взгляд метнулся к моему.

― Я говорю тебе, что подверг тебя смертельной опасности, а ты все еще спрашиваешь, в порядке ли я? ― Гил отступил назад, вытирая рот рукой. ― Олин, тебе действительно нужно перестать заботиться о других и поставить себя на первое место. Твоя чертова доброта приведет к тому, что ты погибнешь.

― Мне жаль, если моя этика раздражает тебя.

― Она меня не раздражает, она просто неразумна. Побеспокойся о себе, мать твою.

― А ты не думаешь, что это мне решать, о ком беспокоиться?

― Я лишь хочу сказать, что не стоит попусту тратить свое беспокойство на меня.

― Ха! ― Я закатила глаза. ― Я буквально беспокоилась о тебе всю свою жизнь.

― Разве я просил тебя об этом? ― Его гнев усилился.

― Нет. Просто так поступают те, кто заботится...

― Прекрати, ― он тяжело вздохнул, в его взгляде затуманилось страдание. ― Черт... почему мы ссоримся? ― Одну руку Гил опустил, другую ― протянул ко мне. И снова он боролся со знакомым желанием прикоснуться, соединиться, привязаться. ― Прости, что причинил тебе стресс, О. Я...

― Все в порядке...

― Нет. ― Он покачал головой. ― Я никогда не заслуживал тебя. Даже когда у меня была ты. Я определенно не заслуживаю твоей заботы.

Его рука опустилась.

Он хотел засунуть ее в карман.

Я протянула свою руку и взяла его, переплетая наши пальцы вместе, крепко связывая нас. Между нами зажглась сила ― нечто чистое и ясное, честное и истинное. Она гудела от его ладони к моей, покалывая и целуя, прокладывая себе путь вверх по моей руке и вниз по позвоночнику.

― Просто ответь на мой вопрос. Он причинил тебе боль?

Гил отстранился с гримасой.

― Нет.

Это было «да».

Гил посмотрел на лифт, его желание уйти было очевидным.

― Пожалуйста... просто доверься мне. ― В его глазах мелькнуло прошлое; более молодой Гил, которому я очень доверяла.

До того, как он разбил мне сердце.

Мои вопросы и беспокойство могли подождать.

― Хорошо. ― Схватив сумочку, я вышла из рабочей системы и быстрыми шагами прошла мимо него. Он не сказал ни слова, следуя за мной, как страж королевы, и напряженно ждал прибытия лифта.

Мое сердце билось в темпе и спотыкалось, когда Гил был так близко. Мое тело неуклонно предавало меня, наполняясь желанием, вспоминая, каково это ― быть с ним, целовать его, ощущать его внутри себя.

К тому времени, когда лифт поднял нас и скрыл от любопытных взглядов сотрудников, мои трусики были влажными, а блузка слишком тесной.

Я пыталась отдышаться.

Я наклонилась вперед, чтобы нажать на кнопку первого уровня, но Гил опередил меня. Наши пальцы соприкоснулись на кнопке, и в моей крови вспыхнуло вожделение.

Я не знала, как это связано с лифтами, но казалось, что все великие романы имеют эпический поцелуй в клаустрофобном транспорте. Наша история была не совсем романом, но рука Гила обхватила мою щеку, его большой палец провел по моей нижней губе.

― Прости меня за ту ночь.

Я застонала, когда его большой палец погрузился в мой рот.

Его изумрудный взгляд потемнел, его тело прижалось к моему, пока он не прижал меня к зеркальной стене. Мой позвоночник ударился о прохладу, грудь и живот покалывало, когда он придавил меня своим весом.

Гил дрожал, его бедра прижимались к моим, одна рука опиралась на зеркало.

― Прости, что был так груб с тобой. То, что я сделал... было неправильно. Я не был... самим собой.

Мое сердце заколотилось, когда в его голосе зазвучало что-то темное и мрачное.

Мой разум был бесполезен, уже опьяненный его почти-поцелуем, но характер вспыхнул слаженно.

― Подожди... ты извиняешься за то, что занимался со мной сексом?

Гил нахмурился, его взгляд остановился на моих губах.

― Я был груб с тобой.

― Мне это понравилось.

― Я трахал тебя как животное. ― Его лоб нахмурился, когда он закрыл глаза. ― Я никогда не хотел так с тобой обращаться. Я дал обещание, когда был моложе, всегда обращаться с тобой с...

― В шелковых перчатках? ― Я пошевелилась, пытаясь столкнуть его тяжелый вес с себя. Он не позволил, прижав меня к стене еще сильнее.

― С уважением. ― Его взгляд остановились на моем. ― Мужчины ― монстры, О. Я усвоил этот урок с самого детства.

Бордель его юности.

Крики секса.

Вопли мужчин.

Впервые во мне проснулось понимание.

― Поэтому ты никогда не пытался переспать со мной, когда мы были моложе? ― Я не знала, что чувствую по этому поводу. Благоговение? Боль? Благодарность? Разочарование? ― Ты знал, как сильно я хотела тебя, но никогда не прикасался...

― Как я мог прикасаться к тебе, когда я был сыном этого ублюдка? ― Его рот сжался от напряжения. ― Я не знал, смогу ли контролировать себя, и, судя по тому, что было ночью, я был прав, когда держал свой член в штанах.

― Ого. ― Я хотела оттолкнуть его, но вместо этого обвила руками его шею. ― Ты идиот. ― Наклонив его голову вниз, я поцеловала его.

Он забился в конвульсиях, когда мой язык прорвал шов его губ, пробуя его на вкус, требуя его. Руки Гила зарылись в мои волосы, удерживая меня неподвижно, когда он открыл рот и поцеловал меня восхитительно крепко.

Тихий мир лифта, невесомость падения ― все это стало зажигательной смесью. Зеркальная тюрьма, где похоть была скальпелем, а желание ― лезвием. Потребность резала мою кожу, кровь бурлила от желания.

Наши губы скользили и скользили, наши зубы клацали, наши языки переплетались.

Его бедра толкнулись в мои. Его руки опустились на мою задницу, сжимая меня, массируя звериными лапами, прижимая меня к твердой стали его джинсов.

Лифт пиликнул.

Двери открылись.

Залитый ярким архитектурным светом вестибюль разорвал наш тихий эротический мир.

Гил оторвался от меня, отшатнулся назад с трясущимися руками и влажными губами. Я покачивалась на каблуках, тяжело сглатывая, разглаживая юбку дрожащими пальцами.

Мне удалось выйти из лифта и проигнорировать забавные взгляды двух охранников, а мое тело все еще сжималось от желания прижать к себе Гила.

Что, черт возьми, только что произошло?

Потянув меня в сторону, окутав тенью коридор, ведущий к туалетным комнатам, Гил скрипнул зубами.

― Этого не должно было случиться.

― Я поцеловала тебя. Я начала это.

― Да, но я...

― Не волнуйся, Гил. Я хотела, чтобы ты меня облапал. Мне нравится, когда ты теряешь контроль. Единственное, что мне не нравится, это когда ты извиняешься за это.

― Это не должно повториться.

― Я уже устала это слышать. ― я фыркнула. ― Это повторяется.

― Это правда.

Кинжал вонзился в мои ребра и нашел мое сердце.

― Почему ты так решительно настроен остановить это?

Его глаза искали мои, пустые и одновременно бездонные.

― Потому что я уничтожаю только тех, кого люблю. И я, черт возьми, отказываюсь уничтожать тебя.

Я потерла ноющую грудь.

― А как же мы?

Гил тяжело выдохнул, его дубленая куртка слегка скрипнула.

― Нет никаких нас.

― Мы всегда был".

― Именно из-за нас ты в опасности!

― Что ему нужно от тебя, Гил?

Его лицо осунулось, его черты не поддавались прочтению.

― Ничего.

Я пошла прочь, мои каблуки осуждающе и громко стучали по травертиновому полу.

― O. ― Его пальцы обхватили мою руку, притягивая меня к себе. ― Я не могу позволить тебе уйти. Ты не можешь быть одна. Пока я не разберусь с этим.

Раздражение перетекало в прежнюю страсть, создавая циклон неразрешенных эмоций. ― Ты забываешь, что большую часть своей жизни я прожила одна. Я прекрасно справлялась без тебя.

Я нацелилась на то, чтобы оставить синяки на нем так же, как он только что поставил синяки мне, но я не была готова к тому, как горе окрасило его лицо трагедией.

― Я знаю.

Моя битва угасла так же быстро, как и появилась.

― Ты не можешь держать в секрете то, что скрываешь. Больше нельзя. Я заслуживаю того, чтобы знать, что происходит. Ты можешь рассказать мне. Ты знаешь, что я не буду осуждать тебя. Я помогу...

― Прекрати. ― Его глаза потемнели, сверкая, как высеченный камень. ― Ты хочешь знать? Отлично. Он хочет тебя, потому что знает, что ты что-то значишь для меня. Что ты обеспечишь мое повиновение, ― Гил зарычал, как будто мог отрицать это. ― И он прав.

― Гил, я...

― Я не хотел, чтобы это случилось. Я пытался держать тебя подальше, чтобы избежать этого. Но это случилось и...

― И?

Гил застыл на месте.

― И теперь мы оба должны заплатить.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Гил

– Прошлое –

— Олин Мосс, что я говорила тебе насчет разговоров в классе?

Я поднял глаза от теста по информатике, который нам дала мисс Таллап. Плечи Олин сгорблены, голова откинута в сторону, ее взгляд поймал мой.

Мои пальцы сжались вокруг ручки.

Класс молчал.

Он молчал с самого начала теста.

Мой слух был остро настроен на каждый шорох Олин, а она не издала ни звука.

Мои глаза сузились до щелочек, когда мисс Таллап, фыркнув, щелкнула пальцами.

— Задержитесь, мисс Мосс. Сегодня после обеда.

— Подождите. Но я... — Олин подняла руку. — Я не разговаривала...

— Споры не помогут вашему делу. — Мисс Таллап сидела на своем стуле и не обращала внимания на класс, пока Олин бросала на меня недоверчивые взгляды.

Я хотел сказать ей, чтобы она не волновалась. Что ей не нужно было отбывать наказание, потому что она не сделала ничего плохого. Но не смог, потому что знал, почему это произошло.

На прошлой неделе заместитель директора нашел нас с Олин, прячущимися за школьным спортзалом после уроков. У меня была тяжелая ночь. У меня болели ребра, потому что меня наказали за то, что я не получил оплату от какого-то парня в три часа ночи.

Мой отец решил взять ее кровью.

Моей кровью.

После того как он закончил, я вышел из дома — если это вообще можно назвать словом для той дыры, в которой я жил, — и пошел бродить по улицам. На рассвете я нашел старый блокнот для зарисовок, брошенный на пешеходной дорожке в квартале от школы. На некоторых страницах были нарисованы собаки и цветы, но все остальные были пустыми, что позволяло отвлечься от боли.

Мне всегда нравилось рисовать, но я уже много лет ничего не набрасывал.

Но когда взошло солнце, и я ждал Олин в школе, я нарисовал здание, улицу и дерево возле нашего класса. Я даже нарисовал Олин — или то, что смог нарисовать по памяти.

Весь день в школе я раздумывал, стоит ли показывать ей рисунок. Работы были не очень хорошими, но все остальное дерьмо в моей жизни померкло от осознания того, что я могу создавать искусство из ничего.

Магию, которую она дарила мне, когда я проводил карандашом по бумаге, это меняло жизнь.

Так же, как Олин.

Несмотря на то, что мои линии были грубыми, а навыки недостаточными, я решил показать ей, выбрав место, где нас не увидели бы другие ученики за спортзалом. Она была так счастлива разделить мое новообретенное увлечение, так благодарна, что я подарил ей еще одну частичку себя, и мы пробыли там гораздо дольше, чем планировали.

И, конечно, нас поймали.

Поймали в тот самый момент, когда Олин положила свою руку на мою и наши глаза встретились, пока мы сидели у кирпичной стены. У меня пересохло во рту. Мое сердце бешено колотилось. Мой желудок затрепетал от вкуса ее губ.

Мы были так близки.

Так чертовски близки к нашему первому поцелую.

Но затем грубый приказ помощника шерифа разлучил нас.

Я был в ярости.

Но в то же время был благодарен.

В ярости от того, что идеальный почти поцелуй был разрушен, но благодарен за то, что не потерял контроль и не опустошил ее.

Если бы я прикоснулся к ней.

Когда бы я прикоснулся к ней.

Олин заслуживала того, чтобы ее баловали и обожали. Чтобы ей дарили нежность и мягкость. А не пожирания и избиения, как я отчаянно хотел сделать.

Я думал, что со временем мне будет легче сохранять физическую дистанцию, зная, что мы сможем быть друг с другом, когда я буду уверен, что она любит меня и никогда не сможет взять свои слова назад.

Но... это становилось все труднее.

Настолько тяжело, что физически болело каждую секунду каждого чертова дня. В некоторые дни я не мог дышать. Я просыпался по ночам от невыносимой боли, хотел добежать до ее дома и влезть в ее окно.

Забраться в ее постель, поцеловать ее так крепко, как только мог, взять все, что она мне предложит.

И такое отчаяние пугало меня.

Мне снились кошмары о том, как я заставляю ее кричать, как шлюхи в моем доме.

Я просыпался в холодном поту при мысли о том, что могу заставить ее плакать от своей унаследованной дикости.

По мере того, как шли недели, все больше и больше страха накладывалось на мой ослабевающий самоконтроль.

Теперь я боялся поцеловать ее больше, чем когда-либо.

Боялся причинить ей боль, когда в моей крови бурлила неприкрытая жестокость.

Олин беспомощно пожала плечами.

Я покачал головой, приказывая ей молчать. Я разберусь с мисс Таллап после урока.

Она благодарно улыбнулась, поцеловала меня, а затем вернулась к своему тесту с напряженными плечами.

В течение оставшихся двадцати минут я, как только мог, нацарапывал ответы, пока мой мозг сосредоточивался на более важных вещах. Заместитель шерифа, очевидно, сказал мисс Таллап, что поймал нас. Следовательно, она сделала это, чтобы наказать меня.

Но почему?

Какого черта ей от меня нужно?

Прозвенел звонок, и стулья со скрипом отодвинулись от парт, а бумаги собрались в быстром шелесте. Массовый отток учеников был полезен, потому что это означало, что я смогу поговорить с мисс Таллап и уйти подальше, прежде чем мой темперамент взорвется.

Олин стояла, перекинув сумку через плечо. Она поймала мои пальцы, когда я проходил мимо, но я указал на коридор.

— Иди.

Она прикусила губу. Через секунду повиновалась и исчезла в толпе других подростков.

Как только она ушла, я посмотрел на мисс Таллап.

Она стояла у входа со скрещенными руками и нездоровой ухмылкой на губах.

— Мистер Кларк. Вы не спешите сегодня провести время со своей девушкой? — Она наклонила голову. — Значит ли это, что очарование наконец-то ослабло? Вы собираетесь сосредоточиться на учебе вместо того, чтобы... — Ее взгляд опустился вниз по моему телу и остановился на моей промежности.

Она облизнула губы.

Отвращение прокатилось по моей спине.

Я знал этот взгляд.

Это был взгляд гротескного голода, когда мужчина смотрел на шлюху, которую он купил на ночь.

Я не был шлюхой.

Но моя учительница смотрела на меня так, как будто я был ею.

Густой страх заполнил меня, нашептывая ответы на вопросы, почему мисс Таллап придирается ко мне. Почему она наблюдала за мной больше, чем за другими учениками. Почему я чувствовал себя так напряженно рядом с ней.

Она чего-то хотела от меня.

Чего-то отвратительного.

Чего-то, что, блядь, она никогда не получит.

Я подошел к ней и положил свой тест на ее стол.

— Олин не заслуживает наказания. Скажите ей, что это была ошибка.

Ее лицо потемнело; она холодно рассмеялась.

— Ученик говорит учителю, что ему делать? — Она покачала головой, прищелкнув языком. — Вот этого никогда не будет.

Я раздул ноздри, изо всех сил стараясь сдержать ярость.

— Я сделаю это. Я отработаю наказание.

— Это же не ты разговаривал.

— Неважно. Олин тоже не разговаривала.

— Наказание получают те, кто его заслуживает.

Я содрогнулся. Ее слова были слишком близки к мыслям в моей голове. Дома мне приходилось несладко, но, возможно... я это заслужил.

Может быть, я был не так хорош, как стремился быть. Может быть, мой отец знал обо мне что-то, чего не знал я, и его побои были частью наказания, которое я действительно заслужил.

Я отогнал эти мысли. Если это так, то я переживу бурю. Но не позволю, чтобы Олин пострадала. Она никогда в жизни не делала ничего плохого.

Убрав кулак с ее стола, я отступил на шаг и понизил голос.

— Почему вы так меня ненавидите?

Ее глаза расширились.

— Ненавижу тебя? С какой стати ты думаешь, что я тебя ненавижу?

— О, я не знаю. Есть несколько причин.

— Ни одной реальной. — Она махнула рукой, ее взгляд снова остановился на моем теле. — А теперь беги.

— Я не ребенок. Я не «бегаю».

Она жеманно улыбнулась.

— О, поверь мне. Я знаю, что ты не ребенок, Гилберт Кларк.

Я скрестил руки от внезапного холода.

— Если бы не вы, я бы уже закончил школу. Я думаю, что наименьшее, чего я заслуживаю, это правда. Я вам не нравлюсь. Я понимаю. Я не против. Но не надо вымещать это на Олин. Она одна из ваших лучших учениц.

— Была, — она фыркнула. — Пока не начала тусоваться с тобой.

— Ее оценки по-прежнему отличные.

Мисс Таллап наклонилась над столом, бросив едва заметный взгляд на дверь и пустой коридор.

— Меня беспокоят не ее оценки.

Я тяжело сглотнул, когда ее глаза снова пробежались по моему телу, задержались на джинсах, а затем вернулись к моему лицу.

— Меня беспокоит то, что ты с ней делаешь. Она несовершеннолетняя. Тебя могут арестовать.

— Арестовать? — Я отступил назад. — За что?

— За то, что переспал с твоей невинной маленькой подружкой.

Я тяжело сглотнул. Мне совсем не нравился этот разговор.

Динамика была неправильной. Темы были неправильными. Учительница ни в коем случае не должна обсуждать личную жизнь ученика. Ни в коем случае нельзя использовать власть, которой она обладала, для осуждения и контроля надо мной.

Ужас пробежал по моему позвоночнику.

— Почему вас волнует, чем мы с Олином занимаемся во внеурочное время?

Она замолчала. Ее глаза вспыхнули, когда она показала, что складывает бумаги в аккуратную стопку.

— Меня не волнует. Но тебя это должно волновать.

— Почему? — Мурашки пробежали по моим рукам, когда ее лицо заострилось, отбросив притворство, которое она демонстрировала годами.

С короткой, натянутой усмешкой она прошептала:

— Ты умный мальчик. Ты все поймешь.

Она оставила меня стоять без слов, и с отвращением выбежала из класса, покачивая бедрами, с лукавой улыбкой на губах.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы оба должны заплатить?

Мой вопрос повис в воздухе, когда я ступила на склад Гила. Он привез нас сюда на маленьком хэтчбеке, видавшем лучшие времена, с потрескавшейся белой краской и порванной обивкой. От него не пахло, не было никаких признаков регулярного использования.

Я держала язык за зубами всю дорогу.

Он не дал мне взять одежду и не спросил, нужно ли мне проверить квартиру. Он просто затащил меня в свою потрепанную машину и увез в то же место, откуда выгнал два дня назад.

Я пыталась быть рациональной.

Я пыталась быть терпеливой.

Но у меня кончается самообладание.

Гил не ответил на мой вопрос, двигаясь по просторному помещению тяжелыми шагами. Он выглядел сердитым. Злился на то, что я вернулась в его пространство.

Что ж, нас стало двое.

Самообладание, которое мне вдалбливал мой учитель танцев, немного пошатнулось. Мое самообладание, благодаря которому никто никогда не знал, насколько я одинока, пошатнулось.

Гил хотел меня.

Это было неоспоримо.

Гил защитит меня.

Это было проверено на практике.

Но... когда дело доходило до того, чтобы просветить меня о том, что происходит в его жизни, он всегда был хитрым. Ему всегда требовался аргумент, чтобы быть честным. Мне всегда приходилось давить и добиваться ответов.

Если бы я только надавила сильнее, когда он расстался со мной, мы могли бы спасти то, что он сломал.

Не позволяй ему скрывать секреты в этот раз, О.

Он закроется.

Исчезнет.

Снова.

Преследуя его, моя решимость не позволить ему разрушить нашу вторую попытку превозмогла потребность быть внимательным к его боли.

— Гил... ты не можешь просто притащить меня сюда, а потом игнорировать, понимаешь?

Он продолжал идти, его плечи сгорбились, как будто мой выговор причинил ему физическую боль.

— Гил. — Я побежала за ним трусцой, щелкая каблуками при каждом изящном шаге. Моя юбка в полоску была не совсем предназначена для быстрых шагов. — Ты не можешь этого избежать. Я заслуживаю объяснений.

Его руки сжались в кулаки, когда он остановился возле металлического шкафа, в котором стояли бутылочки с краской. Радуга цвета; все они ждали, когда их нанесут на кожу какой-нибудь женщины и сфотографируют.

Мне не понравились кисти в стеклянных банках. Мне не нравились свежие губки или аккуратные насадки его воздушного пистолета. Мне не нравилось ничего, связанного с его искусством, потому что мне было очень больно от того, что он превратился в чрезвычайно талантливого человека после того, как поделился со мной первыми зачатками этого таланта.

Никто больше не знал.

А я была слишком глупа, чтобы понять, насколько это было важно для него.

Мое разочарование переросло в нечто с более острыми когтями. Гнев, с которым я не справилась, вернулся. Гнев, который поселился глубоко внутри, метался, причинял боль, требовал ответов, которые я никогда не могла получить.

Гил украл мое сердце еще в молодости, но на этот раз он украл и мое тело. Он показал мне, как хорошо нам было вместе. Насколько глубока была наша похоть и тоска, но он просто захлопнул дверь перед моим носом.

В буквальном смысле!

— Ты мастер причинять мне боль в последние дни, Гил, — прошептала я застывшими, снежными словами. — Но я уже не молода и не собираюсь позволять своему разуму буйствовать от удивления — не так, как когда ты отверг меня в школе. Я отказываюсь лгать себе, как тогда... постоянно верить, что ты вернешься. Знаешь ли ты, какую пустоту я чувствовала, когда проходили месяцы, а ты не возвращался? Как трудно было быть честной и признать, что я тебе просто надоела? Я постоянно придумывала тебе оправдания: может, твоему отцу понадобилась помощь в семейном бизнесе? Может, у тебя внезапно не осталось времени на девственниц, когда в соседней комнате жили шлюхи. Это сломало меня, Гил, и я отказываюсь позволить тебе сломать...

— Не надо. — Его глаза метнулись к моим. — Не смей, блядь. Это то, что ты обо мне думаешь?

Я беспомощно пожала плечами.

— Что? Что ты спал со шлюхами? Это был один сценарий.

— Были и другие? — Его ноздри раздувались.

— Их было много. Некоторые лучше, некоторые хуже. — Я позволила правде стать моим оружием. — Отсутствие ответов приводит к ужасным выводам. Ты ничего мне не дал, и я подумала о худшем. А теперь ты делаешь то же самое, и все, о чем я могу думать, — это ужасные, жуткие вещи. Мой разум снова придумывает болезненные гипотезы.

Его плечи напряглись, на лице отразилось отчаяние.

— Твои выводы будут лучше любой правды, которую я могу тебе дать. Я бы предпочел, чтобы ты думала обо мне самое худшее, чем узнала, на что я действительно способен.

Я замолчала.

— Все не может быть так плохо.

Он засмеялся, его тон был пустым.

— Все гораздо хуже.

— Ну... — Я медленно двинулась к нему, скрывая свою боль. — Позволь мне быть судьей. Скажи мне, и я помогу, чем смогу.

Он поднял руку, пытаясь не дать мне приблизиться к нему.

— Ты не можешь помочь с этим, Олин. Никто не может.

— Это не тебе решать.

— Мне. И я так и делаю. — Он провел рукой по губам, его глаза сузились в досаде. — Ты даже не должна быть здесь. Я не знаю, о чем я думал, возвращая тебя.

— Тогда позволь мне пойти домой. — Я скрестила руки. — Я вполне способна защитить себя...

— Ты не уйдешь.

— Ты не можешь держать меня здесь против моей воли.

Гил шагнул ко мне, его мощное присутствие выбило воздух из моих легких. — Я могу, если это означает, что ты останешься в безопасности.

— В безопасности? — Я моргнула, глядя в угрожающие зеленые глаза. — Как ты собираешься обезопасить меня, когда этот засранец был здесь? Он, вероятно, избивал тебя в этой самой комнате. Ты не сможешь обеспечить мою безопасность, если не поднимешь на него руку.

В его взгляде мелькнуло и исчезло что-то болезненное.

— Ты не знаешь, что говоришь. — Его брови нахмурились, и на лицо легла тень. — Ты не знаешь, во что ты ввязалась. — Его собственный гнев вышел из-под контроля, повысив его холодный голос до уровня метели. — Зачем ты увидела мою рекламу, а? Почему ты не могла держаться подальше? Остаться далеко от меня — забытой частичкой моего прошлого? Тогда ему было бы все равно. Я бы не ходил по этому чертову узкому тросу.

—Ты не можешь винить меня за то, что я нашла тебя. В жизни случаются загадочные...

— Жизнь — это самое трудное, что можно вынести. А ты... — Его грудь поднималась и опускалась, как будто он задыхался в попытке сделать полноценный вдох. — Ты делала ее намного лучше, когда мы были моложе. Но сейчас... ты делаешь все в тысячу раз хуже.

Мое сердце разбилось, кровоточа сквозь трещины.

— Это не входит в мои замыслы, Гил. Я пытаюсь помочь...

— А я пытаюсь уберечь тебя! Разве ты не можешь позволить мне делать это, раз уж я чертовски бесполезен во всем остальном?

Его крик эхом разнесся по складу, клокоча от ярости.

Он ущипнул себя за переносицу, склонив голову.

— Послушай, мне очень жаль. Я...

— Все в порядке, — я вздохнула. — Не знаю, почему я ожидала, что ты наконец-то доверишься мне.

Его глаза вспыхнули.

— Что это значит?

— Это значит, что ты никогда не рассказывал мне ничего в прошлом, так почему бы тебе начать сейчас? — Я не обращала внимания на то, как капает, капает, капает мое кровоточащее сердце.

Мы ходили по кругу.

Гил смотрел на землю, фактически отгораживаясь от меня.

Может, он и был талантлив в работе с кистью, но он также был талантлив в том, чтобы держать людей на расстоянии. Ледник, который отказывался таять или уступать.

Обойдя его, я взяла с металлической полки бутылку с краской. Его внимание последовало за мной, сосредоточившись на моих руках, когда я перекатывала темно-синюю краску слева направо.

— Ты можешь хотя бы рассказать мне о телефонных звонках? — Я подняла глаза, поймав его взгляд, когда медленно откручивала крышку.

— Телефонных звонках? — Гил нахмурился, достаточно отвлеченный моей, казалось бы, несвязанной темой.

— Те, на которые ты отвечал, когда отказался дать мне работу. В тот вечер, когда Джастин спорил от моего имени.

Гнев вспыхнул в его взгляде, он зарычал:

— Просто телефонный звонок.

— Я не думаю, что это был просто звонок. — Нанеся синее пятно на кончики пальцев, я потерла их друг о друга, размазывая пигмент. — Это заставило тебя передумать и нарисовать меня.

— Я решил, что мне нужны деньги.

— Деньги для шантажа. — Мои пальцы продолжали размазывать краску, в животе у меня бурлило. Я была рада, что мне есть на чем сосредоточиться, а не замерзать на холоде от Гила.

— Перестань пытаться соединить точки, которых нет, Олин. — Он не сводил с меня глаз, словно ненавидел, что я прикасаюсь к его вещам.

— Я думаю, что связь есть. — Я подняла голову, изучая, как близко я была к тому, чтобы подтолкнуть его к краю.

Надавить сильнее.

Заслужить ответы.

Быть готовой бежать, если он сорвется.

— Неважно, что ты думаешь. — Его тело вибрировало от напряжения, а в глазах теплилась слабая искорка похоти. Вожделение к моим рукам, когда я выгибала запястья и танцевала в воздухе перепачканными синевой пальцами.

Он достаточно наблюдал за мной, когда мы были моложе, и мои танцы были для него прелюдией. Тяжелый фокус, эротическая цель его желания.

Танцуя для него, я окуналась в свет запретных, греховных вещей.

Мой живот подпрыгнул, когда Гил втянул воздух, не в силах оторвать взгляд от моих разукрашенных рук.

— А телефонный звонок, который прервал наш первый поцелуй? — Я коснулась рукава своей кремовой блузки пальцами с синими кончиками, переключая тему, ставя на себе метку. — Это тоже было неважно?

Его челюсть сомкнулась, когда горячее желание охватило нас. Чувственность внезапно переплелась с разочарованием.

— Это вопрос с подвохом, — проворчал он.

— Как это вопрос с подвохом?

— Если я говорю, что это было неважно, значит, наш поцелуй выглядит так, будто он ничего не значил. Но если я скажу, что это был самый важный телефонный звонок в моей жизни, тогда ты будешь оправдана в том, что затронула эту тему.

Я мягко улыбнулась, даже когда мое сердце упало.

— Так что же? Наш поцелуй что-то значил? Или это была просто ошибка? — У меня закончились краски. Я не хотела прекращать соблазнять его и разрушать. Схватив бутылку, я вылила лужицу насыщенного королевского синего цвета себе на ладонь.

Я с готовностью совершала акт вандализма в отношении собственной одежды, когда у меня не было свободных средств, чтобы купить еще. Жажда прикоснуться к его краске. Владеть ею, как он. Чтобы доказать, что то, что он ценил, можно заимствовать, пробовать, брать.

И через все это Гил застыл, как охотник. Охотник, который очень хотел бы наброситься.

Быстро растущая между нами потребность подталкивала меня к безрассудству.

Его голос был хриплым от страсти.

— Я не могу на это ответить.

— Можешь.

— Нет, не могу, — он застонал, глядя, как краска медленно сочится сквозь мои пальцы.

Плюх.

Плюх.

Плю...

Гил просунул свою руку под мою, ловя голубые капли, его взгляд не оставлял меня.

— Я не люблю расточительство, О.

Такое простое, отрывистое предложение, но оно обжигало чем-то мощным и страстным.

Я задрожала, когда намеренно опрокинула свою ладонь, посылая густую реку голубого цвета в его ладонь.

— И мне не нравится, когда меня оставляют в неведении.

Он посмотрел на краску в своей руке. Его челюсть работала. Его глаза вспыхнули.

— У тебя нет выбора.

В нашем споре было что-то опасное.

Мой взгляд остановился на его красивом, измученном лице, приглашение хрипло звучало в моем голосе.

— Я выбираю не потерять тебя во второй раз.

В мгновение ока Гил потянулся к моему горлу, его кожа была скользкой и холодной от синевы.

Я задохнулась, когда его пальцы сомкнулись вокруг меня, вдавливая пигмент в мою плоть. Он тек между нами,густой и насыщенный, стекая по моей груди и попадая в декольте.

Гил следил за каждым движением, его взгляд был гипнотическим и затуманенным.

— Ты не можешь потерять то, чего у тебя нет.

Мои соски запульсировали; время остановилось.

— Ты всегда был у меня.

Одышка мучила меня, когда его пальцы отцепились от моей шеи и тяжело и властно опустились на мою грудь. Гил обхватил мою грудь, испортив блузку сапфировыми полосами.

— Это то, во что ты веришь? — Его нос коснулся моего. — Что я принадлежу тебе?

— Да. — Мое сердце ударилось о ребра. — Так же, как я принадлежу тебе.

Тьма прочертила когтями по его лицу.

— Я не могу владеть тем, что мне не принадлежит. — Его большой палец прошелся по моему пульсу, его губы истончились, когда учащенное сердцебиение показало, насколько я развязана.

Моя голова потяжелела, тело покачивалось под его прикосновениями.

— Я стала твоей в первый же день нашего разговора.

Его пальцы сжимали мою грудь, даже когда он качал головой.

— Я только одолжил тебя... Я не претендовал на тебя.

Я прикусила губу, когда его большой палец обвел мой затвердевший сосок, рисуя вокруг него полумесяц. Я не могла отвести взгляд ни от размазанного граффити, ни от того, как челюсть Гила сжималась от ярости.

Желание не просто шепталось между нами.

Оно прямо-таки поджигало нас.

Фейерверк потребности.

Взрывы похоти.

— Мы семья, Гил. — Мои глаза закрылись. — Семья — это не временно. Это навсегда.

— Остановись. — Его пальцы скользнули по моему горлу, вдавливая меня в металлические полки позади меня. — Пожалуйста, блядь, остановись. — Облако ярости и восторга исказило его голос — два противоположных цвета, смешанных острым ножом для палитры.

Мой позвоночник затрещал, когда Гил прижал меня к множеству бутылок и аппаратов позади меня.

То, что скрывал Гил, не было обычными, простыми секретами. Они бросали тень на все. Зловещий скрывающийся демон, который притворялся, что его не существует. Они пожирали его изнутри. Они оставили в нем призрак того мальчика, которым он когда-то был.

Но стоя здесь, когда его пальцы вцепились в меня, владея мной, его краска на мне, и наша грудь поднималась в одном и том же ритме, вместо сложности была простота.

— Остановиться? — Я выгнулась дугой в его руках, больше не заботясь о секретах и безопасности. Я больше не была достаточно храброй, чтобы бороться за ответы.

Это было важно.

Это было необходимо.

Он.

Я.

Мы.

— Ты уверен? — прошептала я.

Все его тело вздрогнуло. На мгновение я понадеялась, что Гил все расскажет. Все это было там, в его взгляде. Ужасные, мрачные вещи, которые он пережил, не сказав мне. Тяжелые, болезненные вещи, которые он похоронил глубоко, глубоко внутри. Но потом он разорвал зрительный контакт и застыл, как лед, которым овладел.

— Я не могу сделать это снова.

Я прильнула к нему, прижимаясь к его шее. Я хотела прижаться к нему, потереться о его щеку, как кошка.

— Здесь только мы, Гил. Больше никого.

От его стона по мне побежали мурашки.

— Всегда есть кто-то еще. Что-то еще.

— Это не обязательно так.

Гил крепче прижал меня к полкам.

— Я уже подверг тебя достаточной опасности. — Его сила и жар накатывали волнами. Его бедра сжимали мои, заставляя подчиняться. Жесткий жар в его джинсах говорил о том, что не только я распаляюсь, хотя он и сопротивлялся этому. — Я не могу больше прикасаться к тебе.

Его слова и тело были противниками. Его тело вибрировало от сексуального голода; его голос выражал отрицание.

Он боролся со мной.

Боролся с нами.

Я стала мокрой и яростной.

— Ты уже трогал меня. — Я пристально посмотрела на свою грудь, измазанную синевой, его пальцы не давали моему подбородку отклониться слишком далеко. — Твоя рука на мне, слушает мой пульс, знает, как сильно я хочу тебя.

Его лоб нахмурился. Его пальцы разжались на моей шее.

Капля за каплей, вдох за вдохом, Гил делал все возможное, чтобы контролировать себя.

Я не могла позволить этому случиться.

Не могла позволить ему снова отгородиться от меня.

Вслепую потянувшись за спину, я выхватила еще одну бутылку с краской. Сорвав крышку, не глядя на цвет, я прикусила губу, чтобы не допустить больших последствий, и опрокинула все это на его голову.

Секунды с визгом остановились.

Гил превратился в камень.

Счастливый, ярко-желтый цвет зализал его беспорядочные волосы, скользнул к вискам и каскадом струился по щекам. Контраст солнечного пигмента, венчающего его депрессивный мрак, расколол то, что осталось от моего сердца.

Гил не двигался, пока желтые струйки стекали по его лбу, танцевали в левой брови и стекали с ресниц.

Капля солнечного света упала на мою блузку, размазавшись по голубому цвету. Я потерла ее кончиком пальца, смешивая два цвета вместе, пока не получился ярко-зеленый.

Зеленый.

Как глаза Гила.

Зеленый.

Как школьное поле, по которому мы ходили.

Зеленый.

Как деревья, под которыми мы гуляли.

Он втянул воздух, когда я подняла голову. Мое тело больше не предлагало ему взять то, что он хотел, оно расплывалось, как краска, подстраиваясь под него, нагреваясь об него, меняя свои молекулы, чем дольше он смотрел.

Я была чистым голодом.

Неразбавленным желанием.

Гил молчал, его зубы вонзились в нижнюю губу.

Мое сердце забилось, когда он подошел ко мне сзади. Выбрав бутылку, он открутил крышку и, не говоря ни слова, опрокинул щедрую порцию на мою грудь.

Холодная.

Розовая.

Насыщенный цвет фуксии, светящийся женственностью и весельем.

Бросив бутылку на землю, он стал рвать мою блузку, пока пуговицы не оторвались и ткань не распахнулась.

— Черт. — Его губы прильнули к моей шее, его руки обхватили мои груди и вдавили розовый цвет в кожу и лифчик.

По моей коже побежали мурашки, когда ледяной, красивый цвет окрасил меня, вызывая старые воспоминания о похожем оттенке.

— Фламинго, — пробормотала я, когда его зубы царапнули мою челюсть.

Он отпрянул назад.

— Что?

Розовый цвет прошелся по моему животу, дразня линию талии моей юбки.

— Твоя первая роспись, которую ты мне показал. — Я задыхалась, нуждаясь в том, чтобы он прикоснулся ко мне, исправил меня. — Граффити фламинго.

— Черт возьми, ты помнишь. — Его глаза закрылись. Еще одно ругательство сорвалось с его губ, а все его черты лица метались между язвительностью и отчаянием. — Это был самый легкий цвет для кражи.

Я не хотела погружаться в историю. Не хотела, чтобы что-то подкралось и все испортило.

Самообладание Гила ослабло.

Мое было в обрывках.

Два рваных куска веревки, которые нужно было связать в узел, чтобы стать целым.

— Поцелуй меня, Гил.

Будет время предаться воспоминаниям.

Позже.

— Поцелуй меня... пожалуйста.

Его глаза остановились на моих.

В них плакала печаль о том, что мы потеряли и не могли исправить. Голод блестел от всех болей, которые мы терпели. Но больше всего светилась любовь, несмотря на то, что Гил делал все возможное, чтобы задушить ее.

Слезы бежали по моему сердцу. Слезы о нем, обо мне и обо всем, что было между ними.

— Поцелуй...

— Черт бы тебя побрал. — Его губы сомкнулись над моими. Его пальцы обхватили мои щеки, а язык ворвался в мой рот, быстрый и неистовый. Гил целовал меня так, как будто мы не целовались десятилетиями. Он целовал меня так, как будто это был последний поцелуй в его жизни.

Металлический стеллаж позади меня шатался, когда Гил прильнул ко мне. Его бедро прошло между моих ног, толкаясь вверх, поднимая мою юбку над чулками.

Когда она не поднялась достаточно высоко, он потянулся вниз и разорвал ткань.

Мой единственный наряд. У меня больше ничего не было — нечего было носить.

Но мне было все равно.

Мне было на все наплевать.

Я застонала, поощряя его взять меня глубоким, затяжным поцелуем. Его бедра покачивались вперед, его член тяжелый и горячий упирался в мои трусики, дразня мой клитор.

Бутылка упала на мое плечо, вклинившись между нами. Не разрывая поцелуя, я потянулась к нему, откупорила и использовала все краски, что были внутри, чтобы намочить руки.

Ледяная, шелковистая краска на моих ладонях.

Сексуальная, скользкая краска на лице Гила, когда я провела пальцами по его щекам и горлу, обводя Мастера Обмана инструментами его профессии.

Его глаза открылись. Он отпрянул назад, схватил меня за запястья и вырвал мои прикосновения.

Но было слишком поздно.

Черный цвет.

Глубокий, насыщенный черный цвет блестел на его чертах. Желтый вкраплялся в него, создавая опасную комбинацию. Оса с жалом. Укус, который я, вероятно, не переживу.

Его губы были влажными, а глаза дикими.

— Я же говорил тебе, что не люблю расточительность.

Я задрожала.

— Думаю, тебе стоит закончить начатый нами шедевр.

В его взгляде зажглись творческие искры. Он оценил мой взъерошенный, испорченный наряд.

— Ты права. — Взяв меня за запястье, Гил потащил меня к тому же подиуму, где нарисовал меня. Матовый черный кирпич приглушал все остальные цвета и текстуры, оживляя яркие вспышки на нашей коже.

Крутанув меня, он заставил меня прыгнуть на сцену.

Гил взобрался на меня сзади и сорвал с меня блузку. Стянув ее с моих рук, зажал ее в пучок вокруг запястий, заставляя мою спину выгибаться, а грудь выпячиваться.

Его нос пробежал по контуру моего плеча, вдыхая мой запах, чувствуя мое тепло.

Разница между этим моментом и тем, когда он рисовал меня, не поддавалась сравнению. Раньше он был снежинкой, оседающей на голубой лед. Теперь был дымом, поднимающимся от красного огня.

Пнув меня по лодыжке, он раздвинул мои ноги.

— Ты сводишь меня с ума. — Задрав мою разорванную юбку, Гил сформировал пояс из порванного материала. Со стоном просунул руку мне между ног и крепко обхватил меня. — Почему я не могу остановить себя рядом с тобой?

Моя голова откинулась назад, когда он целовал и покусывал мое обнаженное плечо, а его пальцы сдвинули мои трусики в сторону и погрузились в меня двумя.

Я вскрикнула.

Гил выругался.

Моя влага была такой же скользкой и пьянящей, как краска, склеивающая нас вместе.

Мои бедра толкались в его руку, стремясь к большему, а он упирался в мою задницу, потираясь об меня своей эрекцией. Мы споткнулись и захлопали вместе, неистово и безапелляционно.

Как и в наш первый раз, не было никаких просьб или заверений. Ничего сладкого или приторного.

Только темнота и отчаяние, которые не дают покоя под годами отрицания.

Оторвав свои пальцы от моего тела, Гил покрутил меня, стянул блузку с моих запястий и расстегнул лифчик. Оставив меня полуобнаженной, опустился на колени, увлекая за собой на пол мою одежду.

В одно мгновение я стояла в одних чулках, подвязках и трусиках, тяжело дыша, со стеклянными глазами, испачканная его краской.

Его руки обхватили мои бедра, притягивая меня ближе. Его рот захватил мою киску, язык лизал меня через трусики.

Мои колени подкосились, руки, покрытые черным пигментом, упали на его мокрые желтые волосы.

Гил укусил меня.

Я чуть не упала.

Он исчез так же быстро, как схватил меня.

— Не двигайся, — прорычал он.

Споткнувшись о подиум, Гил потер почерневшие щеки и открыл ящик, где хранилась его дорогая камера. Сняв крышку объектива, и повозившись с настройками, он направил камеру прямо на меня.

Инстинктивно я прикрыла грудь.

Внизу дымился Гил.

— Опусти руки.

— Ты не можешь... Я полуголая.

— В прошлый раз, когда я тебя фотографировал, ты была почти голая.

— Тогда я была раскрашена.

— Ты раскрашена сейчас. — Он сделал несколько снимков, наклоняясь влево и вправо. — Убери руки, О. — Его глаза остановились на моих. — Разденься... для меня.

Я покраснела.

— Я не позволю тебе фотографировать меня во время секса.

— Я еще не был внутри тебя. Секса еще не было.

Мой живот опустился, делая меня еще более влажной.

— Ты вводил в меня свои пальцы. Твой язык был просто...

— Пробовал тебя на вкус. Я знаю. — Его взгляд лизнул меня вдоль и поперек. — Ты в моем рту, в моем носу, в моей ебаной крови. Мне нужно увидеть тебя. Я хочу тебя такой же сломанной, какой ты сделала меня.

Мои колени затряслись. Я колебалась.

— Я не продам их. — В его голосе танцевала тьма. — Никто никогда не увидит.

— Тогда зачем они тебе? — Я не могла перевести дыхание, голова кружилась и болела.

— Потому что у меня нет твоих фотографий из прошлого — нет способа увековечить то, насколько ты чертовски сногсшибательна.

— Оу. — Все мое тело сжалось.

— Мои воспоминания никогда не отдавали тебе должного. — Гил скорчил гримасу, его горло сжалось, как будто он не хотел признавать такие вещи, но не мог остановиться. — Ночь за ночью я думал о тебе. Я дрочил на туманные образы. Приходил с твоим именем в сердце. Я никогда не переставал скучать по тебе... никогда не переставал хотеть тебя. И я, блядь, хочу этого. Я хочу что-то, что будет напоминать о тебе. — Образ Гила, мастурбирующего надо мной. Мысль о нем в своей постели с членом в руке и гримасой удовольствия на лице в середине разрядки...

— Я здесь, тебе не нужно меня вспоминать. — Мои руки упали с груди, слезы снова застилали глаза. — Ты можешь смотреть на меня, когда захочешь.

Гил лишь одарил меня самой грустной улыбкой и покачал головой.

Затем его камера поднялась. Затвор щелкнул, запечатлев меня навсегда.

Моя кожа была сверхчувствительной, сердце — в дыму, но почему-то мне нестерпимо хотелось плакать. Это было похоже на прощание. Прощание со всеми моими мечтами о нас.

Зачем ему фотографии, если я не собиралась уезжать... разве что он планировал оттолкнуть меня и никогда не оглядываться.

Его глаза блестели от горя, но голос все еще дразнил потребностью. Снимая фотографии одной рукой, он опустил другую на джинсы. Потирая себя, он простонал:

— Я так чертовски сильно хочу тебя.

Я жила на пороге разрядки только от его голоса.

— И я мокрая для тебя.

Гил вздрогнул, его взгляд прошелся по моему телу. Его зубы впились в нижнюю губу, а лицо снова светилось творением. Творчеством, которое не имело ни рифмы, ни причины, когда наносило удар. Творение, которое нельзя было игнорировать.

Покачиваясь, он опустил камеру.

Его руки взялись за подол футболки, стягивая ее через голову. Его живот пульсировал от дыхания, гребни мышц заставили мой рот пересохнуть, а киску намокнуть.

Я боролась с рычащим, чувственным веретеном густого желания.

— Гил...

Его руки расстегнули ремень, молнию на джинсах и одним движением сняли брюки и нижнее белье, как и в прошлый раз. Пнув ботинки и стянув одежду, Гил стоял передо мной красиво обнаженный и совершенно греховный.

Я впилась в него взглядом, мурашки побежали по коже от его мощного совершенства. Я шагнула к нему, когда струйка похоти смочила мое нижнее белье.

— Нет. — Он оскалил зубы, не давая мне подойти к нему. — Я хочу видеть тебя. Каждый дюйм. — Его перемазанная краской рука легла на член, тяжелый и твердый между ног.

Ему было все равно, что желтые струйки все еще стекали по его груди, или что черные, розовые и синие полосы на его пальцах марали его эрекцию, чем дольше он продолжал сжимать член.

Гил не видел ничего, кроме меня.

Он не хотел ничего, кроме меня.

И это был самый сильный, самый мощный афродизиак.

Трясущимися руками я расстегнула пояс с подвязками и позволила ему упасть. Моя кожа сияла розовым от краски и была горячим от желания румянцем.

Гил ухмылялся, поджав губы и буравя меня взглядом, сжимая себя в кулак. Его предплечье пульсировало напряженными мышцами, когда он получал удовольствие, которое я хотела подарить.

— Продолжай.

Я покраснела. Пот выступил под красками, и я покачивалась, медленно спуская чулок по ноге, не сводя с него глаз.

Он издал протяжный и низкий стон, когда я дотянулась до ноги и изящно шагнула с нее. — Черт, я могу кончить, просто наблюдая за тобой.

Дрожь во всем теле намекнула, как близка я сама к оргазму. Я не могла кончить ни от чего другого, кроме его глаз и дыхания. Глаза, которые пили меня, ели меня, пожирали меня. И дыхание, которое говорило правду. Что он не мог выжить без меня. Даже если он выживал годами без меня.

Сняв второй чулок, я встала так элегантно, как только могла, и запустила пальцы в трусы. Если я сделаю это, он увидит, в каком отчаянии я была. Насколько мокрая. Как нуждаюсь.

Но я была не единственной. Его член торчал наружу, толстый и налитой. Его большой палец вдавился в щель на вершине, его челюсть сомкнулась, а тело пульсировало от желания.

Быстро вдохнув, спустила трусики, почти смущенная блеском желания на ткани. Но тут Гил издал гортанный, полный проклятий стон, и я больше не смущалась.

Я была довольна.

Была благодарна ему за то, что он знал, как сильно я хотела его. Хотела его большую часть своей жизни.

Не отрывая взгляда от моей наготы, Гил подошел к тумбе с краской. Схватив несколько бутылок, направился ко мне, его член подпрыгивал между ног при каждом шаге.

Стоя у основания подиума, он передал мне краски, его глаза задержались на моем теле. Поколебавшись, я взяла их у него, пока он с видимым трудом отступал назад.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Мой голос смешивал воздух с потребностью.

— Рисуй, — Он тяжело сглотнул. — Это ты хотела потратить мои запасы. — Гил насмешливо поклонился. — Так играй.

Поставив бутылочки у ног, я выбрала королевский пурпурный с блестками. — Это безопасно... для, гм, личных мест?

Он хихикнул с натянутым стоном.

—Да. — Его кожа покраснела, когда я открутила крышку и протянула руку. Морщась от прохлады, я закрыла глаза, когда фиолетовый цвет каскадом потек по моему предплечью и упал сверкающими каплями на пол.

Ступив в это месиво, я измазала пальцы ног, покрыв ступни фиолетовым, как и мою руку.

Давняя мелодия элегантности и балета заставила проснуться мышцы, которые были разорваны и сшиты во время аварии.

Это был танец.

Танец красок и потребностей.

И я не сопротивлялась потоку чувственности, когда снова опрокинула бутылку, встав на цыпочки и двигаясь в такт тихому биению сердца. Мои руки взлетели вверх, теряя себя в волшебстве движения. Сверху полился фиолетовый дождь.

— Черт возьми. — Гил замер. Камера осталась забытой у его ног, а он стоял, загипнотизированный краской и моей наготой.

Моим приватным танцем, который я ему подарила.

Толчки напомнили мне, что я больше не была идеальной балериной. Зажившие шрамы ограничивали некоторые навыки. Но моему зрителю было все равно. Его рука снова нашла член и сильно сжала его.

Мое ядро сжималось с каждым ударом сердца, умоляя его перестать терять время и присоединиться ко мне.

Я больше не хотела танцевать одна.

Мне нужен был партнер.

Вечный.

Мое сердце колотилось все быстрее и быстрее, посылая по венам кровь и кислород, а также цвет. Изогнувшись по-лебединому царственно, насколько позволяла спина, я выбрала со сцены еще одну бутылку.

Серебристый металлик.

Настолько совершенное и люминесцентное, что напоминало чистый звездный свет.

Это было слишком необычно, чтобы тратить его впустую. Слишком чистый цвет.

Но Гил выглядел так, словно стоял в аду, а я дразнила его из рая. И я хотела стереть страдания внутри него. Я приняла разврат и опрокинула серебряный звездный свет на свои груди.

Стерлинговое совершенство пронеслось надо мной, зазвенело сосками, превращая мою кожу из розовой в бесценную.

Я проследила пальцами его путь, прикусив губу, пока он струился по моим подстриженным лобковым волосам, лениво стекая по бедрам к ногам. Это щекотало и дразнило, более эротично, чем все, что я когда-либо делала.

— Гил... — я застонала, когда мой палец пробрался между ног, ощущая, какая я горячая, какая мокрая. Я вздрогнула от чувствительности, возбужденная до боли.

Он сорвался.

Одним прыжком преодолел ступеньку, схватил меня и свалил с ног.

Секундой позже сел на сцену, переместил меня так, чтобы мои бедра оказались на его коленях, а затем запустил руку в мои волосы. Откинув мою голову назад, Гил поцеловал меня, прежде чем я успела заговорить.

Он целовал меня жестоко, глубоко, заставляя все мои чувства устремиться к нему.

Пока его губы развращали меня, его вторая рука пробралась между нами. Он ввел в меня два пальца, проверяя, готова ли я.

Я забилась в конвульсиях в его объятиях.

С диким стоном Гил отстранился, схватил свой член и приставил его к моему входу. Он перестал целовать меня, втянул воздух и прижался своим лбом к моему. Наши глаза встретились, дикие и желающие.

Наши души говорили. Наши тела повелевали.

Он не отводил взгляда, погружаясь в меня, погружаясь глубоко, забирая все.

Я вскрикнула.

Гил зарычал, его грудь вздымалась от злобной жадности, раздвигая меня, беря меня.

Мой рот широко раскрылся под его поцелуем, когда он целовал меня снова и снова. Мое тело напряглось и поддалось его внезапному вторжению. Я застонала, когда он подался вверх, прижимая мое тело к своему.

Гил не дал мне никуда убежать, не дал пространства, чтобы вывернуться от перенасыщения его властью, не дал возможности ослабить его насилие.

Его ресницы опустились, отбрасывая тени. Все его тело вибрировало от всего, что мне не дано было знать. Ужас светился в его взгляде, хищная тоска окрасила его губы, а глубокая депрессия нарисовала его лучше, чем все остальные цвета, которыми я его пометила.

У Гила были печальные глаза.

Он всегда был таким.

Но когда он вошел в меня, мои руки обвились вокруг его плеч, а наши взгляды сплелись воедино, я поняла то, чего не понимала раньше.

Гил сбился с пути.

Пока жизнь тащила меня за собой, украв мои мечты о танцах и украсив меня шрамами, он переживал свои собственные трудности. И это было не физическое. Это было эмоционально.

Он не мог замазать раны на своем сердце. Не мог замазать дефекты и трещины, оставленные кошмарами, через которые он прошел.

Мой пульс бился, когда его тело опустошало мое, и слезы наворачивались на глаза. Я была бы рядом с ним, если бы он позволил мне. Я бы держала его за руку в темноте и подняла меч в его защиту, если бы только он держал меня рядом с собой, а не выбрасывал.

Я ненавидела его за это.

Ненавидела так же сильно, как и хотела, смешивая две противоположные эмоции в одну коварную.

В тот момент я была уязвима.

В этот момент я была зла.

Прижавшись к его носу, я поцеловала его.

Поцеловала сладко и мягко, чтобы противостоять грубому, жесткому способу, которым он взял меня.

Поцеловала его нежно и с любовью, чтобы побороть жестокое несчастье в его душе.

Гил напрягся.

Наша кожа соприкоснулась, переливаясь серебром, розовым и черным. Желтый цвет, венчавший его, покрывал его плечи, одевая его в накидку из солнечного света.

Халсион.

Это слово всплыло в моей памяти после урока английского в школе. Гил сидел позади меня и шептал новое слово, пока мисс Таллап показывала, как оно пишется на доске.

Halcyon.

Оно означало мирный, спокойный, гармоничный.

Безмятежный, балующий день, в котором нет ни забот, ни стресса, ни раздоров.

Это было то, что нужно Гилу.

Жаль, что желтый цвет его непокорных волос не мог дать ему такого.

Я целовала его сильнее, обхватывая его щеки, когда он входил в меня особенно глубоко, почти в наказание, как будто чувствовал мою жалость к той боли, которую он пережил.

Гил зарычал, когда его темп увеличился. Мои груди подпрыгивали, переливаясь зыбким блеском.

Он наклонил голову, а его руки пронеслись по моей спине и зарылись в волосы, целуя меня, превращая нежность в дикость. Я отдалась ему, ловя его язык своим в вихревом, древнем танце.

Разжав зубы, я прикусила его нижнюю губу.

И это был конец всякой нежности, существовавшей между нами.

Наши глаза закрылись, когда наш поцелуй стал влажным, горячим и яростным. Наши тела соответствовали темпу натиска и охоты наших языков. Наши бедра качались и вращались, никогда не удовлетворяясь, даже когда резкое шипение разрядки заставило его пальцы покрыть мою кожу синяками, а мольба шипеть сквозь зубы.

— Ты никогда не должна была находить меня, — прохрипел он, двигаясь вверх.

Мое тело приняло его длину, крепко сжавшись вокруг него.

— Что, блядь, мне теперь делать, а? — простонал он с очередным всепоглощающим толчком. — Как я должен это пережить?

У меня не было ответов, поэтому я не дала ему ни одного. Просто позволила ему взять то, что ему было нужно.

Падая назад, Гил потянул меня за собой.

Мы упали на сцену, где он стоял и рисовал сотню разных женщин. Бутылки с краской покатились вокруг нас, когда Гил повернулся и положил меня на спину.

Мы лежали на его рабочем месте, обнаженные и яркие, и соединялись самыми низменными способами.

Он приподнялся на руках, его бедра уперлись в мои, а краска на нашей коже размазалась по полу, где высохли другие капли. Там, где создавались и уничтожались другие произведения искусства. Там, где он нарисовал меня в первый раз и чуть не погубил.

Его рука скользила по моему телу, сжимая между ног, пока он глубоко входил в меня. Его пальцы нашли мой клитор, кружась в такт ритму, который он задавал. Поглощающий, одержимый, похищающий сердца.

Моя спина прогнулась, когда Гил заставил каждое горячее, голодное нервное окончание сосредоточиться на его прикосновениях. На том, как его член широко раздвигает меня. То, как его пальцы взмывали ввысь. Это отняло всякую способность думать, и я полностью принадлежала ему.

Моя киска сжималась вокруг него, требуя разрядки, которой он меня дразнил.

Его губы снова сомкнулись на моих, прижав мою голову к сцене. Его язык проник в мой рот, пробуя меня на вкус, пьяня меня от жгучего желания, которое он изливал в мое горло.

Моя спина скользила по гладкому подиуму, пока мы боролись друг с другом. С каждым толчком я становилась все тяжелее, все горячее, утопая в восхитительной дрожи неуклонно нарастающего оргазма.

— Гил... — Я вцепилась когтями в его поясницу, втягивая его глубже в себя. — Сейчас, пожалуйста... я хочу...

— Еще нет. — Его пальцы оторвались от моего тела и потянулись к бутылке, запутавшейся в моих волосах. Мой оргазм прервался. Мои губы сжались от нетерпения.

Сорвав зубами пробку, Гил мрачно улыбнулся и влил на мое горло самую яркую, самую смертоносную красную жидкость.

Я вздрогнула, когда прохладные пальцы жидкости растеклись по обеим сторонам моей шеи, и мне показалось, что он разрезал меня от уха до уха.

Вместо того чтобы наброситься на меня с еще большей яростью, Гил замер.

Его член пульсировал во мне. Его глаза наполнились ужасом.

Я не знала, как выглядит краска, смешивающаяся с серебристой, розовой и голубой, но белизна под черным на его щеках говорила о смерти и разложении.

О моей смерти.

— Черт, — мучительный стон сорвался с его губ, когда он смахнул пунцовую лужу. Снова и снова он мазал мою кожу, превращая отдельные цвета в мутный, металлический блеск.

Его рука погрузилась в мои волосы, окрашивая пряди, а его лоб прижался к моему.

Вес его тела увеличился, хриплое дыхание участилось, и я гладила его спину дрожащими пальцами.

— Все в порядке...

— Ни хрена не в порядке, — прорычал он, приподнялся на локтях и впился в меня с такой силой, что я отпрянула от него.

Но Гил последовал за мной; его колени оказались между моих ног, он вгонял в меня свой член с единоличной решимостью — развратной, унизительной потребностью кончить, потому что все, что жило между нами, показало слишком много недостатков, чтобы это можно было допустить.

— Господи Иисусе, — простонал он, выгибаясь надо мной, когда его гнев добавил новый элемент к нашей похоти. Его член пульсировал и утолщался внутри меня, вытаскивая мой безответный оргазм из глубин живота в мою киску.

Мое тело пульсировало вокруг его длины, пытаясь получить разрешение взорваться.

Его глаза сузились до злобного оружия, когда он опустил голову и поцеловал меня.

Когда его язык проник в мой рот, я уже не могла остановиться.

Моя разрядка обвилась тугими веретенами вокруг позвоночника и ног, искалечив меня, когда она рикошетом вырвалась наружу.

Гил схватил мою грудь в середине импульса, заставив меня застонать и вздрогнуть. Его пальцы ущипнули мой сосок, а зубы прикусили губу, и мой рот опустился ниже его, полностью одержимый дрожащим, сжимающим пальцы ног наслаждением, которым он душил меня.

Гил целовал меня глубже, пытаясь проникнуть внутрь меня. Я открылась шире, подчиняясь его грубым командам.

Его бедра не переставали двигаться, вбиваясь в меня, пока он выжимал из моей крови каждую пульсацию освобождения. Только когда я обмякла и плавала в экстазе, его тело напряглось, а член запульсировал внутри меня.

Горячие струи его наслаждения наполнили меня, когда его голова упала на мое плечо, смешивая его желто-черное с моим красным и серебряным. Он содрогался в моих руках, снова и снова насыщая меня до последней капли.

И мне было позволено гладить его.

Позволялось проявить нежность после такого чудовищного зрелища.

Медленно его голова поднялась, лицо раскраснелось, но глаза стали тусклыми и измученными, как будто он отдавал мне последние удары сердца.

Мы уставились друг на друга, пытаясь разглядеть секреты друг друга, но нашли только препятствия и замешательство.

Гил одарил меня горькой улыбкой, выглядя как бог, рожденный демоном.

Две личности.

Две трагедии.

Два человека.

И я не знала ни одного из них.

Гил отстранился и замер, возвышаясь надо мной, разукрашенный и сытый, но все еще совершенно измученный.

С хриплым шепотом он наклонился и протянул мне руку:

— Пойдем.

Вложив свои пальцы в его, я залюбовалась вихрями и оттенками нашей разноцветной кожи.

— Куда мы идем?

Гил поднял меня на ноги, поддерживая равновесие, когда я ступила со сцены.

— Мыться.

Я шла рядом с ним голая и босая, когда мы вышли из его студии и вошли в его квартиру.

Чтобы смыть наше занятие любовью.

Чтобы смыть наше искусство.

Чтобы смыть... нас.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Олин

– Наши дни –

Вход в личную ванную комнату Гила во второй раз был не более странным, чем в первый.

Тогда я искала обезболивающее после его безответной взбучки. Теперь я стояла неловкая и голая, пока Гил включал душ и ждал, пока за серо-белой занавеской не заклубится пар.

На его спине виднелись разводы краски, задница была подтянутой и мускулистой с отпечатком моей руки на левой половинке. Его член все еще твердый и тяжелый, как будто его оргазм не дал ему такой же разрядки, как мой.

Обняв свою разноцветную грудь, я отступила назад, когда он шагнул в душ и подставил голову под струю. Густая желтизна его волос мгновенно разбавилась до цвета воды, заливая его грудь и лицо жидким лимоном.

Протерев глаза от воды, он посмотрел мимо пара туда, где я стояла у раковины. Я ждала своей очереди, прекрасно осознавая свою наготу и все остатки возбуждения между ног.

Я хотела побыть одна. Чтобы собрать себя по кусочкам и закалить свое сердце после того, как оно будет разбито вновь.

Мне нужно побыть одной.

Это побочный продукт одиночества на протяжении стольких лет.

Но Гил протянул свою капающую руку, его кожа была скользкой и восхитительной.

— Залезай.

Я покачала головой.

— Я подожду.

Не тратя слов, он вылез из душа и направился ко мне. Его следы оставляли цветные вихри на капельках, когда он схватил меня за запястье и потянул в теплые объятия струй.

Как только вода попала мне на лицо, я вздохнула, оттирая липкий пигмент и проводя руками по телу, чтобы убрать все следы.

Гил стоял позади меня, его присутствие становилось все более интенсивным, чем дольше я оставалась под теплыми струями.

Я дернулась, когда его тяжелые руки опустились на мои плечи, сминая меня, медленно спускаясь по позвоночнику. Его пальцы обводили линии и тени моей татуировки, следуя за бугорками рубцовой ткани и впадинами разорванных мышц.

Мое тело застыло на месте, пока он не торопился, прикасаясь и изучая.

Я хотела бы видеть его лицо. Я хотела кружиться в его объятиях и изучать любые эмоции, которые он испытывал.

Но я этого не сделала.

Я оставалась связанной под успокаивающей водой, мурашки противоречили теплу, пока Гил продолжал исследовать самую личную часть меня. Часть, которая была почти святыней в нашем детстве.

Он прочистил горло, как будто там застряла тяжелая боль, из-за которой невозможно было глотать.

— Здесь есть даже оцелот. — Гил провел пальцем по мне, следуя за совиным пером, и нашел крошечную дикую кошку.

Я зажмурила глаза от воспоминаний, погружаясь в прошлое.

Постепенно у него стало заканчиваться то, как он называл меня, начиная с О. Однажды в библиотеке во время обеда, пока мы прятались от других студентов, он взял словарь и сел рядом со мной, пока я ела свои бутерброды с ветчиной и горчицей. Гил не взял бутерброд, сказав, что я и так слишком много его кормлю.

Когда я проглотила еду, он ухмыльнулся и ткнул пальцем в страницы.

— Оцелот. Ты оцелот.

— Я теперь кто?

— Дикая пятнистая кошка.

Я откусила еще кусочек.

— Полагаю, это лучше, чем фрукт или обезьяна.

Гил наклонился ближе, заправив прядь волос мне за ухо.

— Значит ли это, что у тебя есть когти, мой пушистый маленький оцелот?

Я усмехнулась, притворяясь, что пытаюсь укусить его, как кошка.

— Самые острые.

— Я запомню это. — Он поймал мою руку, поцеловал костяшки и продолжил читать словарь, как будто ничего не произошло. Все это время мое сердце взлетало, трепетало и погружалось все глубже в любовь.

Прикосновение Гила притянуло меня обратно, заставив вздрогнуть.

Он украл воздух прямо из моих легких, и я больше не могла этого делать.

— Остановись. — Повернувшись в его руках, я встретилась с ним взглядом: вода прилипла к моим волосам, а краска все еще пачкала нас. Я сказала то, что он сказал мне, умоляя его о пространстве. — Пожалуйста, не надо.

Наши глаза встретились.

Я затаила дыхание.

Как я могу признать, что он был родственной душой, которая сбежала?

Я не могу.

Четко и ясно.

Мальчик, в которого я была влюблена, был совсем не тот, что передо мной мужчина, и мое сердце упало. Оно опустилось на пол в душевой и уползло в канализацию, потому что у меня не хватило смелости сказать ему, чтобы он либо посвятил себя нам, либо оставил меня в покое.

Гил не проронил ни звука.

Абсолютная тишина, если не считать шум воды, когда его руки обхватили мои бедра, его пальцы оставляли на мне синяки

Он перестал дышать, когда между нами вспыхнули жар и истома. Так много вещей скрывалось под поверхностью. Так много всего, что отвлекало нас от правды и мешало нам быть честными, и это причиняло боль.

Много, много боли.

И ему тоже.

Боль все больше мелькала в его глазах, чем дольше он смотрел.

Стоя в тесной душевой со слабым ароматом клубники в пару, мы мылись в уязвимости и хрупкости. Две очень хрупкие личности, потому что мы были двумя очень хрупкими людьми.

Мы изо всех сил старались казаться непобедимыми и храбрыми, но в тот момент — в тот, остановивший сердце, оборвавший жизнь момент — мы были одинаковы.

Обреченными.

На лице Гила промелькнула тень противостояния и сильная доза ненависти к себе. С ноющей нежностью он скользнул по моей талии, погладил бока груди и обхватил горло. Его большие пальцы гладили меня с непоправимым благоговением.

Я не хотела этого.

Я боролась с тягой.

Но все-таки споткнулась.

Я упала в него.

В буквальном и переносном смысле.

Мое тело в его тело; мое сердце в его сердце.

Я вышла из здравомыслия и сошла с ума, потому что у меня не было права так себя чувствовать. Гил не имел права заставлять меня так себя чувствовать.

Его губы захватили мои в самом сладком, самом мягком поцелуе. Его пальцы пробирались сквозь мои волосы, обхватывая шею. Когда наши рты соприкоснулись, он сделал паузу, как бы давая мне шанс отстраниться.

Я попыталась.

Я пыталась перестать любить его.

Но мои губы разомкнулись, и кончик моего языка попросил большего. Большего — вызывающего бабочек.

Его пальцы сжались, крепко держа меня. Гил углубил поцелуй, касаясь своим языком моего, пробуя меня на вкус, танцуя со мной, медленно, нежно, с любовью.

Душ исчез.

Прошлое и настоящее смешались, и я поцеловала его в ответ.

Я целовала его так, как он целовал меня... с преданностью, обожанием и холодным порывом страха.

Это была правда.

Это было подлинно и закономерно.

Мы целовались вечно.

Наши головы исполняли хореографию соблазнения, наши рты идеально подходили друг другу, наши языки были созданы друг для друга.

Мои руки проскользили по его обнаженной груди.

Он вздрогнул и поцеловал меня сильнее, а мои ладони ощутили его громогласное биение сердца под смесью краски и плоти.

Мы не могли остановиться.

Не могли покончить с заклинанием, наложенным на нас, затягивающим нас глубже, запутывающим нас, разрушающим нас. Я спала с Гилом дважды. А любила его много лет. И все же в этом поцелуе было что-то особенное.

Что-то уникальное, необыкновенное и совершенно ужасающее.

Дело было не в сексе.

Дело было не в силе или страсти.

Это было глубже, темнее и опаснее.

Его тихий стон заставил мое сердце расцвести, как роза, ее лепестки жаждали любой пищи, которую он мог предложить. И в то же время шипы в моем животе предупреждали меня не падать. Не подвергать себя снова боли Гилберта Кларка.

Его тело напряглось, когда он попытался отстраниться. Его язык отступил, губы истончились, и я приготовилась отстраниться от самого впечатляющего поцелуя в моей жизни.

Но... когда пространство стало тесным, Гил притянул меня обратно. Он рывком заключил меня в свои объятия, словно не в силах отпустить, и я застонала от боли.

Неужели он не видит, что никто из нас не готов к тому, что последует за этим?

Прижавшись друг к другу губами, он поцеловал меня с отчаянием, которое обжигало. Наш секс был взрывным и почти гневным. Оба раза. Но это... это было совершенно другое. Гил играл не с нашей похотью, а с нашими сердцами.

И я была невероятно напугана.

В его горле зародилось рычание, когда его язык коснулся моего. Затем, издав мучительный стон, он с силой отстранился.

Опустив глаза, Гил выскочил из душа и сорвал черное полотенце с вешалки на стене. Обернув его вокруг талии, он, не говоря ни слова, вышел из ванной.

* * *

— Ты можешь надеть вот это, — пробормотал Гил, когда я вышла из ванной в таком же черном полотенце. — Поскольку твоя одежда...

— Порвана и разрисована?

Он резко кивнул.

— Да.

— Спасибо. — Мой голос был мягким и тихим, когда я взяла предложенную одежду, пока мы стояли в его гостиной. Цветные пятна все еще скрестили нас из-за того, что мы не убирались и слишком много целовались в душе.

Его глаза встретились с моими.

Любые признаки эмоциональной связи исчезли. Снег и лед украшали его черты, помещенные туда из чувства самосохранения.

— Я покажу тебе, где ты будешь спать. — Повернувшись на каблуке, его белая футболка и серые треники выглядели восхитительно с его босыми ногами и влажными волосами.

Я схватила одежду с полотенцем и последовала за ним, пока он открывал дверь справа, украшенную граффити с изображением джунглей и дикой природы. Мой взгляд остановился на левой двери. Дверь, за которой я застала его, выходящим в ту ночь, когда водка и проваленные решения обеспечили мне незабываемое событие на руках и коленях.

Что там?

Мое любопытство рвалось наружу, когда я переступила порог спальни Гила. Я остановилась, изучая темно-серые стены и простой королевский матрас на полу. Никакого каркаса кровати. Никаких тумбочек. Ни ламп, ни предметов искусства, ни следов человеческого обитания.

Безликая коробка без намека на сложного человека, стоящего рядом со мной.

Я нахмурилась, почувствовав закономерность в его вещах. Либо у него не было времени на типичные вещи обычного человека, либо он жил экономно.

Заглянув в тень, я заметила углубления в бежевом ковре, где мог бы стоять большой комод. Под кроватью виднелись следы ковра. Намеки на то, что эта комната не всегда была такой простенькой.

— Ты всегда жил так скромно, или это твой новый стиль жизни? — спросила я, чувствуя себя так, словно снова вторглась в дом и мне здесь не рады.

Гил провел рукой по своим желтым волосам. Вежливое приличие маскировало едва сдерживаемую печаль.

— За последний год я продал несколько вещей.

— Почему?

Он поморщился, когда приливная волна боли залила его глаза.

— Неважно.

Мой желудок скрутило.

Этот ответ начал действовать мне на нервы.

Я хотела спросить, связано ли это с его постоянными синяками, побоями и таинственными секретами, но прикусила губу и промолчала.

Какой смысл, если я и так все знаю?

Направившись к небольшому шкафу в углу, он достал оттуда свежие простыни и одеяла. Бросив их на матрас, Гил встал и пожал плечами, как будто был так же растерян, как и я. — Я оставлю тебя отдыхать.

— Мы даже не ужинали.

Он скорчил гримасу, как будто я объявила, что ему придется сражаться с сотней росомах и бороться за свою жизнь вместо того, чтобы есть со мной.

Реакция Гила поразила меня. Его напряжение заставило меня притворно зевнуть.

— Знаешь что? Это не имеет значения. Я не голодна.

Он благодарно кивнул мне.

— Хорошо.

— Хорошо, тогда... — Я двинулась к кровати, чувствуя себя неуютно и отчаянно нуждаясь в собственном пространстве.

Я хотела пойти домой.

Хотела побыть одна... чтобы вернуться, когда успокоюсь, и сказать Гилу раз и навсегда, что он должен выбрать.

Выбрать меня.

Выбрать помощь.

Но Гил одарил меня натянутой улыбкой и склонил голову.

— Спокойной ночи, Олин.

Олин.

Больше никаких прозвищ. Больше никакого тепла.

Обнимая одежду, которую он мне дал, я кивнула, когда он вышел из комнаты.

— Спокойной ночи, Гил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Гил

– Прошлое –

Я много рисовал.

С тех пор как мисс Таллап намекнула, чего она от меня хочет, я не могу избавиться от ужасного ощущения тошноты. Каждый урок, который мы с ней проводили, вызывал у меня отвращение. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я боялся, что Олин догадается, что здесь что-то не так.

Я презирал мисс Таллап за то, что она отобрала единственное место, где я нашел убежище, и превратила его в еще одну помойную яму. Там я больше не был в безопасности. В этих коридорах за мной охотились так же, как и дома, и стресс постоянно усиливал мои бессонные ночи, заставляя меня проявлять вспыльчивость по отношению к Олин, когда она этого не заслуживала.

Единственное, что помогало, — это когда я погружался в рисование. Наброски были тем пластырем, в котором я нуждался, но когда я украл немного аэрозольной краски и однажды ночью, пока все спали, украсил бок промышленного здания, я нашел наркотик, который был мне нужен, чтобы избавиться от всех этих симптомов моей жизни.

Хотя бы на время.

Я не сказал Олин, что нарушил закон.

Я спрятал брызги на пальцах и больше не показывал ей свой блокнот, чтобы она не испугалась нарисованных мною картинок — изображений насилия, крови и людей, которых мучают обстоятельства, не зависящие от них.

Но сегодня родители Олин были особенно жестоки к ней. Она показала мне сообщение, которое ее мать отправила во время уроков. В нем говорилось о том, что она собирается на гала-концерт и что ей придется самостоятельно справляться с какими-либо трудностями. В этом не было ничего необычного, кроме того, что на гала-вечере собирались дети сотрудников, работавших в их телекоммуникационной компании.

Ее родители весь вечер тусовались со своими сотрудниками и их детьми и даже не захотели взять своего.

Придурки.

Как только закончился урок, я схватил ее за руку, бросив при этом полный отвращения взгляд на мисс Таллап, и выдернул Олин с территории школы. На те небольшие деньги, которые родители дали ей на ужин, мы съели по бургеру и картошке фри, а остальное спустили в каком-то игровом салоне в центре Бирмингема, играя в аэрохоккей и гонки на машинах, заработав несколько жетонов, чтобы выиграть глупое чучело страуса (прим. пер.: ostrich на англ.), которое стало Олиным прозвищем на весь вечер.

После, слизывая сахар с пальцев и бродя по пустым улицам, я достал из своего грязного рюкзака баллончик с краской и потряс его. Шарик внутри щелкнул о металл.

— Хочешь заняться чем-то не совсем законным, маленький страус?

Я ждал, что она потрясенно покачает головой, но вместо этого изящная ухмылка искривила ее губы.

— С тобой? Я готова на все.

И я влюбился с головой.

Никто другой не мог с ней сравниться.

Никто другой не значил для меня так много.

Конечно, я уже давно знал, что влюблен в нее.

Я осознавал это каждый раз, когда мое сердце щемило, когда она ерзала на своем месте передо мной в классе. Я чувствовал это каждый раз, когда она прикасалась ко мне, улыбалась мне, готовила для меня и училась со мной.

Но именно тогда, стоя под фонарем в унылую английскую ночь, я понял, что люблю ее до глубины души.

Я любил ее.

Я хотел заполучить ее.

Моя жизнь станет бесконечно лучше, когда мы останемся вдвоем.

Неважно, сколько времени прошло. Неважно, через какое дерьмо я ее протащил, я всегда буду любить эту девушку, потому что она принадлежит мне сердцем и душой.

— Так... ты тайный бунтарь? — я хихикнул себе под нос. — Кто бы мог подумать.

— Я бунтарь, если ты бунтарь. — Она вырвала банку из моих пальцев и потрясла ее. Стук заставил мое сердце ускориться. — Ты делал это раньше?

— Делал что? — Я скрестил руки, притворяясь невинным.

— Граффити на каком-нибудь невинном здании.

Я цинично рассмеялся.

— Ни одно здание не является невинным. В большинстве из них живут монстры. Я просто делаю их красивыми.

— Значит, ты уже делал это раньше.

— Возможно.

— Покажешь мне? — Ее кроссовки зашаркали по тротуару, когда она подошла ближе. Так близко, что золото ее волос сверкало под фонарем, а глаза были скорее зеленые и звездные, чем лесные и реальные.

Не говоря ни слова, я взял ее за руку, переплел свои пальцы с ее, и вместе мы побежали трусцой к последнему месту, которое я «украсил».

Дорога туда не заняла много времени, но во мне бурлило волнение от желания показать ей, как улучшается мое творчество. Всегда улучшается. И улучшается быстро с тем количеством времени, которое я посвящал ему в эти дни.

Я почти не спал. Почти не бывал дома.

Я сосредоточился на таланте, который был спрятан от меня, но никогда не хотел потерять его снова.

— О, ничего себе. Гил... — Олин вырвалась из моих прикосновений и побежала к стене, где трио цветов, которые мне удалось украсть, смешались вместе и образовали одноцветный пейзаж с фламинго.

Розовый, красный и черный были единственными цветами, которые можно было урвать, когда я зашел на склад, где хранились художественные принадлежности.

Мне не нравилось воровать, но у меня не было денег.

Я верну им деньги... когда начну зарабатывать.

Пальцы Олин проследили за перьями самого большого фламинго.

— Это так здорово, Гил. — Она покрутилась на месте, ее лицо сияло, а глаза были полны гордости.

Я улыбнулся, наслаждаясь ее реакцией.

— Рад, что тебе нравится.

— Нравится? Я в восторге.

— В следующий раз я постараюсь получить коричневые и лиловые цвета.

Она кивнула в восторге.

— Чтобы сделать лесных существ?

Я покачал головой, прижимая ее к стене, покрытой розовыми брызгами. Положив руки по обе стороны от нее, я поймал ее в ловушку.

Я не хотел этого. Просто так получилось.

Но когда Олин оказалась в заточении, в моем организме проснулся голод, который я игнорировал очень, слишком долго.

— Не лесных существ. — Мои глаза остановились на ее губах, когда она облизнула их.

Ее грудь поднималась и опускалась, касаясь моей при резких вдохах. Тишина вечера сгущалась, пока не стала гудеть от энергии. Энергии, что била меня током.

Химия, которая постоянно пылала между нами, обжигала мои вены.

Олин слегка застонала. Ее веки опустились до полузакрытых, став такими же пьяными, как и мои.

— Что дальше?

Черт, она была необходима мне.

Я больше не мог терпеть боль. Этот самонавязанный целибат, когда все, чего я хотел, это ее рот на моем и мои руки вокруг нее.

Я наклонился ближе, мой мозг затуманился от похоти. Мое тело жаждало большего. Я прислонился к ней, ее тело оказалось вровень с моим. Я задрожал от того, как чертовски хорошо она чувствовалась.

— Совы (Owls). Много-много сов.

— О. — Ее голос был просто дыханием.

— Совы для О. Для тебя. Я сделаю целый портрет с каждым животным, начинающимся на О.

Она растаяла в моих прикосновениях, когда я обхватил ее щеку и прижал ее к себе. Мы уставились друг на друга. Наши чувства стали примитивными... остались только вкус и прикосновение.

Ее руки легли мне на грудь, сжимая в кулак мою футболку, когда ее голова упала назад на мое граффити.

— Гил...

— Да?

— Как ты думаешь... ты бы... я имею в виду...

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

Она вздрогнула; ее глаза закрылись.

Она слабо кивнула.

Я преодолел последнее расстояние, ее дыхание было таким нежным и сладким на моих губах. Ее кожа такая мягкая, а тело такое пьянящее.

Я ждал этого так чертовски долго. Я достиг конца своего контроля.

— O... — Я провел губами по ее губам.

Всего один раз.

Простое касание.

Но этого было достаточно, чтобы пробить мои ребра и вытащить из меня задыхающееся, истекающее кровью сердце.

Я застонал.

Застонала она.

Я изо всех сил старался оставаться джентльменом, которого Олин знала, а не ублюдком, которого не знала.

Ее подбородок поднялся вверх, ища мой рот.

Я хотел поцеловать ее.

Отдаться ей.

Но тут зазвонил ее телефон.

Пронзительный и требовательный, он прорезал густую интимную атмосферу, которая бурлила вокруг нас, отбросив нас назад в мир, как ведро ледяной воды.

Я прочистил горло, отстранился и поправил джинсы, причиняющие мне постоянную боль.

Олин топнула ногой, ее лицо было диким, а глаза раздраженными, когда она вытаскивала из кармана обидное устройство. Она сделала паузу.

— Странно. Это мой отец.

— Ответь ему.

Это даст мне время собраться с мыслями.

О чем, черт возьми, я думал?

Поцеловал ее в темном переулке, наедине посреди города? Могло случиться что угодно. Что, если бы я не смог остановиться? Что, если бы я сделал что-то такое же ужасное, как все те шлюхи, которые посещали бордель моего отца?

Я даже не сказал ей, что влюблен в нее.

Она не сказала мне.

Я обещал не прикасаться к ней, пока не буду уверен, что она моя во всех отношениях.

— Привет, папа, — Олин ответила на звонок на четвертом гудке. — Да, я в порядке. Ага. Не-а. О, правда. А, хорошо. Да, наверное.

Я не смог разобрать, что сказал ее отец, но к тому времени, как она повесила трубку, напряжение в моих джинсах ослабло настолько, что я смог говорить полувнятно.

— Все в порядке?

Олин покачала головой, на ее лице отразились шок и трепет.

— Они хотят, чтобы я присоединилась к ним на гала-концерте.

— Что? Сейчас? — Мои брови поднялись. — Уже поздно. И... ты не совсем одета.

Она разгладила свою серую толстовку и джинсы.

— Я знаю, но он сказал, что они чувствуют себя неловко, что меня там нет. Наверное, их часто спрашивают, почему они пришли без меня, ведь все это связано с детьми, понимаешь?

— Я понимаю. — Провел рукой по волосам, заставив ее ярко улыбнуться. — Видишь? Они наконец-то осознают преимущества рождения дочери.

Она грустно рассмеялась.

— Да, точно.

Подобрав с земли забытый баллончик, я протянул руку, прося ее взять.

— Пойдем. Давай отвезем тебя на гала-концерт, маленький страус.

Я держал ее за руку, пока мы ждали такси.

Я поцеловал ее костяшки пальцев, когда она вышла из машины и поднялась по лестнице большого конференц-зала.

Я заплатил за проезд деньгами, которые она мне дала, и вернулся домой.

Но я не вошел в дом ужасов.

Вместо этого прокрался по своему району с полупустым баллончиком аэрозольной краски и причастился к своей новой форме медицины.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Олин

– Наши дни –

Страшный звук эхом разнесся по складу и проник в спальню Гила.

Я резко вскочила на ноги, вырванная из сна, что снился мне.

Я моргнула от дезориентации, мозг затуманился, а глаза помутнели. Одеяла вокруг меня были теплыми и уютными, но то, что разбудило меня, повторилось, вытаскивая меня из постели.

Что это, черт возьми, такое?

Вскочив на ноги, я бросилась к двери и распахнула ее. Темнота зияла глубоким и бесконечным зевом, скрывая знакомые и незнакомые вещи. Одолженная одежда висела на моей стройной фигуре. Размер Гила не совсем соответствовал моему собственному, и я подтянула пояс черных треников, которые он одолжил мне, заново завязывая шнурки на бедрах.

Я сопротивлялась, натягивая его вещи. Они пахли им. Пахли успокаивающим стиральным порошком и цитрусовым запахом краски, которым была пропитана его кожа. Этот запах ранил мое сердце.

После того как Гил ушел, я оделась и застелила постель, а потом села и уставилась на дверь, пытаясь решить, что делать. Я не собиралась засыпать. Я пыталась придумать предлог, чтобы пойти домой. Но после стольких бессонных ночей и измазанного краской вечера я больше не могла бороться с усталостью.

Прохладный ветерок пощипывал мои босые ноги.

Как долго я спала?

Со стороны склада донеслось ворчание. Мой защитный инстинкт запустил адреналин.

Гил!

Выбежав из его комнаты, я пронеслась через окутанный ночью холл. Слишком большая футболка развевалась вокруг меня, пока я пробиралась по складу.

Тишину нарушило проклятие, за которым последовал удар.

Я побежала.

Проскочив через офис, я бесшумно остановилась, когда мои глаза наткнулись на Гила, крепко спящего на потрепанной кушетке у стены. Лунный свет и слабые проблески рассвета освещали его напряженное лицо.

Никто не причинял ему вреда. Здесь больше никого не было.

Только Гил и его кошмар.

Его ноги были запутаны в клетчатом пледе, а сам он лежал на спине. Одна рука лежала на заляпанном краской полу, а другая была сжата в кулак на животе. Его брови нависли над закрытыми глазами, а грудь поднималась и опускалась так, будто он убегал от чудовища во сне.

Еще один стон вибрировал в его теле, измученном и разбитом, почти мокром от слез.

Я замерла.

Мурашки пробежали по моей спине от осознания того, что я не должна была этого видеть.

— О, боже... мне так жаль. — Его лицо сменило выражение с растерянности на ярость. — Не надо! Нет...

Мои колени были готовы подкоситься.

Снилась ли я ему?

Была ли я той О, которую он умолял, или он знал другую?

— Олив... — Гил метался, словно сражаясь с наемниками жестоких иллюзий. — Я спасу тебя... я-я обещаю.

Олив.

Гил никогда не называл меня Олив в нашей юности. Овсянка, Орео, Орегано, да. Но Олив — никогда.

Его конечности охватила судорога, вызванная кошмаром, и он плотнее обхватил одеяло руками. Его рука стукнула по полу, указывая на то, что стук, который я слышала, был просто борьбой Гила во сне.

У меня была своя доля ночных кошмаров.

Месяцами мне снилось, как я падаю в окно ресторана, а стекло режет меня на куски. Я просыпалась в слезах с воображаемой кровью на пальцах.

Но это были не самые худшие сны.

Хуже были счастливые сны, в которых я летела в объятия своего партнера по танцам — легкая, гибкая и вечно грациозная.

Губы Гила сжались в линию, он хрипел, издавая все менее связные звуки, и его снова затягивало в бессознательные ужасы.

Я постояла еще немного — наблюдая в темноте, как он успокаивается и затихает. Я не двигалась, чтобы разбудить его. Я сомневалась, что он отнесется к моему вмешательству с пониманием, как и к тому, что я увидела его в самом уязвимом положении.

Я хотела успокоить его. Хотела прижаться к нему и поцелуями развеять его проблемы.

Но я уже достаточно надавила.

Гилу нужно было отдохнуть.

И мне тоже.

Отгородившись от прохладной пустоты склада, я отступила назад и направилась через его кабинет.

Войдя в его квартиру, прошла на кухню и открыла пустые шкафы. Скудная коллекция стаканов и пластиковых чашек, предназначенных для детей, выглядела призрачно печально.

Выбрав один, я наполнила его водой и отнесла на диван.

Как бы я ни нуждалась в отдыхе, сон больше не был для меня вариантом. Часы над его плитой показывали, что до рассвета остался всего час или около того. Я подожду, чтобы убедиться, что Гил крепко и спокойно спит, а потом пойду на работу.

Мне нужно было оплачивать счета.

Мне нужно было время подумать.

И никакое количество недовольных, ругающихся художников по телу не могло меня остановить.

* * *

Когда я на цыпочках ходила по складу Гила, собирая свои вещи, а он еще спал час спустя, мое сердце бешено колотилось.

Мне казалось, что я подвожу его, уходя. Я беспокоилась о нем и его кошмарах.

Но не могла остаться — ведь я была еще совсем новым сотрудником.

У меня не было другого выбора, кроме как взять одежду, которую он мне дал, забрать свои вещи — неважно, насколько они были забрызганы краской и испорчены, — и заставить себя быть взрослой и ответственной, а не девчонкой с бестолковыми желаниями.

Стараясь ступать как можно тише, я уложила белье, блузку, юбку и чулки в сумочку и свесила туфли на высоких каблуках с кончиков пальцев, осматривая разрушения, которые мы оставили после себя.

Открученные бутылки валялись на полу. Краска забрызгала полки и сцену. Видимый красный отпечаток руки Гила, когда он впился в меня на полу, был идеальной алой буквой. Заметный контур моей спины и волос, когда я извивалась под ним, намекал на то, чем именно мы занимались, а смесь желтого, черного, серебряного, розового, фиолетового и синего создавала историю о жестокой потребности.

Я покраснела.

Покраснела и подумала, не стоит ли мне прибраться, но Гил сдвинулся на диване, намекая, что мое время для побега — сейчас или никогда.

Затаив дыхание, я отвернулась от красочного хаоса и босиком направилась к выходу. Дверь слегка скрипнула, когда я открыла ее. Бросив на Гила обеспокоенный взгляд, я ждала, что он взлетит с дивана и потребует сказать, куда, черт возьми, я иду.

Вместо этого он прикрыл глаза рукой и остался лежать на месте.

До свидания, Гил.

Пройдя через пешеходный выход, я повернулась, чтобы тихо закрыть за собой дверь.

— Олин? Привет! Что ты делаешь здесь так рано?

Я застыла, повернувшись лицом к Джастину Миллеру.

Человек, у которого, казалось, было самое неудачное время в мире. Он вылез из своей машины, ключи звенели в его пальцах.

Спрятав каблуки за спину и жалея, что на мне нет мешковатой одолженной одежды Гила, я улыбнулась.

— Доброе утро, Джастин.

Он сузил глаза, оглядывая меня с ног до головы.

— Доброе утро.

Подойдя ближе, он засунул ключи в карман, а затем потянулся к рыжей пряди моих волос. — Гил сделал сегодня заказ?

— Можно и так сказать. — Я отпрянула от него, проклиная тот факт, что не приняла душ как следует и не смыла улики. Полосы серебристого и малинового цвета все еще украшали мою грудь под футболкой Гила.

— Обычно он тщательно следит за чистотой.

— Да, но не в этот раз. — Я пожала плечами. — Я избавлюсь от краски дома...

Дверь распахнулась за мной, впустив порыв воздуха, когда внушительное присутствие Гила прижалось к моему позвоночнику. Вьюга хлестала вокруг меня, когда я медленно повернулась лицом к мужчине, которого я видела в стольких обнаженных образах. Физически обнаженным. Обнаженным в кошмарах.

И все же я так и не смогла разгадать ни одного секрета, который он скрывал.

— O. — Его глаза пригвоздили меня к месту. — Джастин. — Он посмотрел на своего друга. — Хорошее утро для беседы на пороге моего дома.

Джастин фыркнул, разглядывая желтые нити в беспорядочных волосах Гила. Он поднял бровь, опустив свой пытливый взгляд на черное пятно на щеке Гила и красную окантовку его ногтей.

— У тебя было трудное утро, Гилберт? — Его лицо исказилось от смеха. — Чем вы двое занимались...

— Ничем. — Я выпятила подбородок. — Мы ничего не делали. — Посмотрев на воображаемые часы на своем голом запястье, я прощебетала: — О, посмотри на время. Мне пора. Увидимся! — Споткнувшись, я почувствовала вкус свободы, прежде чем доминирующая рука Гила обхватила мой локоть и дернула меня назад.

— Не так быстро.

Я огрызнулась.

— Мне нужно идти на работу, Гил.

Его ноздри раздулись, и он покачал головой.

— Не сегодня.

Потянув меня обратно в свой склад, он осмотрел промышленную зону, как будто мое появление побудило зло в этом мире сплотиться снаружи и планировать захват.

Джастин молчал, пока следовал за нами внутрь и закрывал дверь.

— Итак... — Джастин покачивался на пятках. — Что я прервал?

— Как и сказала Олин, ты ничего не прервал. — Гил направился к дивану, где одеяло, которым он пользовался, валялось на полу, как будто он пробудился ото сна в тот момент, когда услышал мой голос снаружи.

Подобрав его, он перекинул его через подлокотник, а затем скрестил руки и повернулся лицом к своему другу.

Дружелюбный взгляд Джастина заплясал по пространству, останавливаясь на мазках краски, неуклюжих полках, отпечатках рук, тела, ауре секса, все еще таящейся на сцене. Камера ждала там, где ее бросили, ее корпус был заляпан краской.

Было очевидно, что произошло.

Так постыдно очевидно.

Меня бросило в жар, и я бросила на Гила пугливый взгляд.

Он выдержал мой взгляд своими темными, сердитыми глазами. Не из-за того, что нас поймали. Он злился на то, что я пыталась ускользнуть, пока он спал. Его бицепсы сжались от напряжения, он ругал меня в своей тихой, серьезной манере, давая понять, что я облажалась и за это придется заплатить.

Оторвав свой взгляд от моего, Гил посмотрел на Джастина.

— Почему ты здесь, Миллер?

Джастин проглотил усмешку, точно зная, что мы делали, благодаря свидетельствам нашей деятельности. Он прочистил горло, серьезность сменила веселье.

— Заскочил узнать, что ты думаешь о новостях.

— Новости? — Гил скрестил руки. — Какие новости?

— Пропала еще одна девушка.

Я замерла.

Что?

Гил стал таким же ледяным и неподвижным.

— Я не знал.

— Да, опять нарисовали. Бедняжка была связана и с кляпом во рту. Не могла издать ни звука, даже когда копы патрулировали тот самый район, в котором она была заперта. — Джастин смахнул ворсинки со своего пиджака. — Она была раскрашена под верхушки деревьев, где он ее спрятал. Убийца талантлив, как и ты, Кларк. Полагаю, скоро копы постучат, чтобы узнать твое мнение о том, как ему удалось сделать камуфляж, пока она была жива.

Гил резко вдохнул.

— Полагаю, там есть художник по телу с убийственными наклонностями. — Джастин вздохнул. — Хуевый мир, в котором мы живем.

— О чем ты говоришь? — прошептала я, шагнув к Джастину.

Он печально пожал плечами.

— Еще одно убийство. Третья девушка в этом году. Мотив один и тот же. Тело разрисовали и оставили голодать, и все это прямо перед носом у полиции...

— Стоп. — Гил бросил на меня пристальный, затуманенный взгляд. — Не расстраивай Олин графическими подробностями. — Его лицо стало нечитаемым, когда он приглашающе раскрыл руку. — Сначала кофе. Потом поговорим.

— Думаешь, этого ублюдка можно выследить по краске, которую он использует? — спросил Джастин, продвигаясь вперед и идя в ногу с Гилом.

Гил ничего не ответил, исчезнув в своей квартире вместе с Джастином.

Дверь закрылась.

Я осталась одна.

Мои ноги двинулись следом. Тема была слишком волнующей, чтобы не знать всех подробностей.

Но... я сделала паузу.

Я осталась одна.

Мне нужно было идти на работу. У меня были обязанности.

Гил отвлекся, а выход не охранялся и был не заперт.

Мне жаль.

Послав Гилу молчаливое прощание, я подняла саквояж повыше и беспрепятственно вышла из склада «Совершенная ложь».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Рада видеть тебя, Олин. Дома все хорошо? — спросила Шеннон, когда я села за свой стол, достала из сумки телефон и включила рабочий компьютер.

Мое дыхание было прерывистым от бега, а волосы еще влажными от очень поспешного душа, но, по крайней мере, я добралась до дома, избавилась от остатков краски, переоделась в подходящую офисную одежду и приехала в офис «Status Enterprises» с опозданием всего на двадцать минут.

Однако двадцать минут — это целая вечность, когда речь идет о новом сотруднике. Я произвела на них не самое лучшее впечатление.

— Мне очень жаль, что я опоздала. Я задержусь на двадцать минут, так что я...

— Все в порядке. — Шеннон махнула рукой, потягивая кофе из толстой кружки. — Не беспокойся об этом. У всех нас есть жизнь, которая то и дело мешает нам. Пока все хорошо, не переживай. — Она пристально посмотрела на меня. — Так... все в порядке?

Я достала из кармана пиджака батончик мюсли — мой быстрый способ позавтракать — и кивнула.

— Да, все в порядке.

— И тот сексуальный мужчина, который вытащил тебя отсюда, удовлетворен тем, что «чрезвычайная ситуация в семье» ликвидирована?

— Да. — Я открыла обертку. — Он знает и не будет больше прерывать меня на работе.

Я надеюсь.

— Отлично! — Широкая ухмылка расплылась по ее вишневым губам. Она перегнулась через стену моей кабинки и подмигнула. — Он был довольно аппетитным. Хороший улов, девочка.

Я вгрызлась в свой батончик мюсли.

— Мне очень повезло.

Или очень не повезло.

В зависимости от моего настроения.

Усмехаясь, она оттолкнулась от кабинки.

— Удачной работы. В три будет собрание сотрудников. Увидимся там.

Я помахала ей рукой и вошла в свою электронную почту. Откусывая завтрак — желая, чтобы это была большая тарелка блинов с сиропом, — я отвечала на вопросы и запросы, поступившие за ночь, и все это время голос Джастина звучал у меня в голове. «Пропала еще одна девушка».

Почему я не знала об этих убийствах?

Почему мое сердце замирало от ужаса при одном упоминании об убийце с навыками рисования на теле?

Нажав на электронную почту, я изо всех сил старалась сосредоточиться, в то время как в моем животе собиралось беспокойство.

* * *

К четырем часам дня мое терпение лопнуло.

Голос Джастина крутился у меня в голове. «Еще одно убийство. Третья девушка в этом году».

В моих мыслях пронеслись жуткие убийства красивых девушек, закамуфлированных краской. Я не знала, чувствую ли родственную связь с ними, потому что меня красили, или потому что я была влюблена в художника по телу.

В любом случае, моя инстинктивная потребность защитить Гила требовала, чтобы я узнала больше.

Гил.

У него были проблемы и сложности; он был колючим и скрывал что-то чудовищное под своим ледяным фасадом.

Но он был нежным.

Добрым.

И моим.

Моим, чтобы оберегать от новых и старых ужасов.

Пожевав нижнюю губу, я открыла новый поиск в Интернете: «Убитые разрисованные девушки в Англии».

Мои легкие сжались, когда на экране замелькали результаты поиска.

Нажав на ссылку, я вздрогнула, прочитав то, что обычно относилось к другим местам, другим графствам, другому населению.

К несчастью, вчера рано вечером в Ноттингемском лесу была найдена еще одна молодая женщина, выгуливавшая собаку. Похоже, девушка умерла от обезвоживания и голода, будучи связанной и с кляпом во рту в верхушках деревьев. Полиция прочесала местность за несколько дней до этого, благодаря анонимному сообщению, но не смогла обнаружить девушку, потому что ее кожа была покрыта краской, имитирующей ветки, к которым она была привязана. Из-за камуфляжа она была фактически невидима для правоохранительных органов и, скорее всего, видела, как они искали ее перед смертью.

Сегодня полиция подвергается критике из-за недостаточного использования собак-ищеек.

Это уже третья смерть, совершенная аналогичными методами, что наводит правоохранительные органы на мысль, что в Английском саду орудует серийный убийца. Две предыдущие девушки (Шелли Кинг (22 года) и Мойра Джонстон (27 лет)) были найдены в кустарниковом саду в поместье Уайтвик и парке Кэннон Хилл. Шелли Кинг была раскрашена под цвет подлеска, под которым она скрывалась, а Мойра Джонстон была привязана к дереву, ее кожа имела ту же текстуру и тень коры.

Обе женщины были уже мертвы, когда их обнаружили.

Полиция призывает всех, кто может что-либо знать об этих убийствах, позвонить по телефону горячей линии. Они также советуют молодым женщинам избегать ненужных поездок в одиночку до дальнейших распоряжений.

Арестов пока не было.

У меня свело живот.

Что за больной ублюдок связывал женщин, заставлял их молчать, а затем делал их невидимыми для тех, кто пытался их найти? Что за убийца оставлял своих жертв умирать от голода? Зачем тогда было убивать? Он же не получал острых ощущений от того, что лишал кого-то жизни. Он должен был ждать, чтобы прочитать об их смерти в местной газете, как и все мы.

Эти бедные девочки.

Убийства случались постоянно. Мир превратился в мрачное, жестокое место. Я слышала о других преступлениях, гораздо более страшных... но эти мертвые нарисованные девочки впились в мои кости и выскребли мозг.

В моей груди завывала вьюга.

Гил...

Сможет ли он помочь полиции найти тех, кто это сделал? Мог ли вообще их встретить? Делились ли художники по телу своими советами и хитростями? Посещали творческие семинары?

Не было никаких сомнений в том, что убийца должен быть крайне ненормальным.

Несомненно, психопат.

У него должен был быть транспорт.

Возможно, фургон, как у того парня, который пытался похитить меня?

Я превратилась в статую.

Нет...

Я не могла остановить это. Не могла обогнать поезд, в который превратился мой мозг.

Этот парень — ублюдок.

Он ранил Гила.

У этого психопата есть что-то на него.

Он не был... нормальным.

Может ли такое быть?

Если он был убийцей, значит ли это, что Гил был замешан? Что, если он был следующим? Что, если он оказался в ловушке чего-то еще более худшего, чем я предполагала?

Непрекращающийся шепот скользил и змеился. Я не могла остановить мысли о том, что, если, что, если, что, если.

Что, если Гил имеет к этому какое-то отношение?

Мое сердце прекратило биться.

В ту ночь, когда Гил был пьян, он был весь в крови и грязи.

Мурашки разбегались по моей плоти, когда я вспоминала ночь, когда я переспала с ним. Как он вливал алкоголь себе в глотку, словно убегая от чего-то. Как будто он пил чистое сожаление.

От него пахло землей и краской.

Он выглядел вне себя от ярости и отчаяния.

Мог ли он...

Остановись.

Просто прекрати это.

Он никак не замешан в этом.

Не может быть!

Ты знаешь его.

Ты знаешь его с самого детства.

Но я не могла остановить это.

Это был нож в моем боку; камешек в моем ботинке.

Это был страх, что Гил попал под власть дьявола и застрял в мучительном аду.

С зажатым в горле сердцем я схватила телефон и открыла мессенджер. Открыв диалог, который я вела с Джастином по поводу исчезновения Гила примерно в то время, когда была похищена третья девушка, я замерла.

Что, по-твоему, ты делаешь?

Ты серьезно собираешься спросить Джастина, считает ли он, что Гил причастен к этому?

Неужели я могу думать о таких ужасных вещах и просить его лучшего друга доказать, что я не права?

Гил спас меня от парня с фургоном!

Да! Следовательно, он не может быть убийцей.

Но почему он заставил меня лгать полиции...?

Я задохнулась от этой колючей, тернистой мысли.

Почему Гил не избил этого ублюдка до полусмерти?

Что тот парень имел на него в качестве шантажа?

Воздух стал разреженным и кислым. Я расстегнула несколько жемчужных застежек на своей серой блузке, обливаясь потом.

Затем снова взъерошила волосы, когда мой взгляд упал на ожидающий меня пузырек с сообщением. С моих прядей сорвалась капелька серебристой краски и упала на стол.

Если я не спрошу, то сойду с ума.

Олин Мосс: Те убитые девушки, о которых ты говорил сегодня утром... как ты думаешь... и это безумие, но может ли быть так, что Гил может быть причастен к... тому, что происходит? Я не знаю, о чем я спрашиваю... но как ты думаешь, он в беде?

Я зажмурила глаза и нажала «отправить», не в силах вдохнуть.

Прошло тридцать секунд, прежде чем его ответ высветился на моем экране.

Джастин Миллер: Вау. Я знаю, что прошло много времени с тех пор, как ты видела этого парня, но серьезно?

Олин Мосс: Я знаю. Я ненавижу себя за то, что вообще спрашиваю. Я просто волнуюсь за него. Он что-то скрывает, Джастин. Что-то важное.

Джастин Миллер: Он не убийца. Неважно, что он скрывает.

Я хотела оставить все как есть. Я верила Джастину. Я доверяла Гилу. В глубине души я знала, что он не способен причинить кому-то боль.

Но...

Но!

Олин Мосс: Девочки были разрисованы. Он пропал примерно в то же время, когда была похищена последняя девушка.

Джастин Миллер: Он сказал, что у него семейные дела. Ты же знаешь, каким придурком был его отец. Возможно, его исчезновение как-то связано с этим. И есть другие художники по телу, О. Бесчисленное множество других.

Он был прав.

Тот же самый замечательно обоснованный тезис, который мой собственный разум подкинул мне.

Сотня других художников существовала точно так же, как сотня других офисных работников, писателей и политиков. И он также был прав насчет отца Гила. Я даже не учла этого.

Джастин Миллер: Твоя очередь отвечать на вопрос. Считаешь ли ТЫ, что Гилберт Кларк — серийный убийца?

Черно-белая строгость этих слов резанула по глазам и проникла в душу. Калейдоскоп воспоминаний, недавних и прошлых, закрутился вместе с теми же яркими красками, которыми так легко владел Гил.

Мужчина с улыбающимися грустными глазами.

Мужчина, отчаянно пытающийся не поцеловать меня.

Мальчик, обещавший никогда не пить, потому что он лучше своего отца.

Мальчик, который каждый день провожал меня домой, чтобы я была в безопасности.

Этот мальчик не был убийцей.

И только потому, что годы потрепали его, причинили ему боль, избороздили его сердце, он все еще оставался тем человеком.

Я знала это.

Я знала это по тому, как он так трепетно целовал меня в душе. Я знала это по тому, как он смотрел на меня с ожиданием и надеждой в глазах.

У него были свои секреты. У него были свои неуверенность, проблемы и сложная жилка тайны, но... он не убийца.

Облегчение окутало меня благодарным теплом, когда мои пальцы коснулись экрана.

Олин Мосс: Гил — разносторонний человек. Но он не убийца.

— Итак, народ. Собрание персонала в пять! — крикнула Шеннон через пол офиса. Сотрудники подняли руки вверх в знак того, что они услышали; другие стояли с ручками и бумагами для записей.

Я собралась выключить телефон, желая удалить весь разговор и любой признак моих сомнений относительно Гила, но Джастин прислал последний ответ.

Джастин Миллер: Ему пришлось нелегко, О. Я не знаю что, и он отказывается мне признаться, но с ним что-то случилось. Что бы это ни было, с ним действительно что-то произошло. Достаточно взглянуть за холодную оболочку, чтобы понять, как сильно он страдает. Его способность держать людей на расстоянии — это его механизм преодоления, понимаешь? Ты и я... мы прошли через вещи, которые изменили нас. Но Гил... он прошел через такое дерьмо, которое я даже не могу себе представить. Будь добра к нему. Ему нужны все друзья, которых он может получить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Олин

– Наши дни –

Сжимая телефон в ладони, я вышла из лифта в вестибюль. От Гила ничего не было слышно весь день. Я ушла из-под его защиты, хотя он специально сказал мне этого не делать. Но мне не приходили сообщения с угрозами или не было неудобных посетителей.

Я не могла понять, что чувствовала по этому поводу.

— Олин.

Его грубый, печальный голос заставил меня остановиться у удобных бархатных стульев у стойки охраны. Гил медленно поднялся, распрямляя свое мощное тело и вставая на длинные, сильные ноги. Тени залегли у него под глазами, и его обычная аура трагизма тяжелее легла на плечи.

Как я могла когда-либо подумать, что он убийца? Даже на мгновение. Ни один убийца не стал бы испытывать угрызения совести и сожалеть так, как он. Ни один убийца не мог выглядеть таким полным отчаяния.

Я не думала.

Я не останавливалась.

Мои ноги сорвались на бег. Я бросилась к нему.

— Прости меня.

Я обняла его крепкую талию, прижимаясь к его груди.

— Простить за что? — Он не обнял меня в ответ. Его руки свисали по бокам. Ладони его были крепко сжаты и тверды. — За то, что ушла, когда я просил тебя не делать этого?

Я поцеловала его прямо в сердце.

— За это и... за другие вещи.

Отстранившись, я отступила назад и сунула телефон в сумку. Мне определенно не хотелось, чтобы он видел нашу с Джастином переписку. Я никогда не хотела причинить ему такую боль — дать понять, что мое доверие к нему пошатнулось.

Гил не двигался, прищурил глаза и смотрел подозрительно.

— Я ожидал, что ты побежишь в противоположном направлении, а не в мои объятия.

— Почему?

— Потому что я потребовал, чтобы ты осталась со мной. — Его спина напряглась. — Конечно, моя просьба была отклонена... и ты ушла, не попрощавшись.

— Я ушла не потому, что злилась на тебя за то, что ты запретил мне. — Я боролась с желанием снова прикоснуться к нему. — Я ушла, потому что у меня есть работа.

Его челюсть сжалась.

— Было небезопасно идти без меня. Если бы я знал, что ты так чертовски упряма в отношении рутинной работы, я бы тебя сопроводил.

Я проигнорировала его умышленный выпад.

— Я могу сама о себе позаботиться.

Он вздохнул, все его тело выражало разочарование.

— В том-то и дело, О. В этом... ты не можешь.

Мой пульс участился.

— И что это значит?

— Это значит... — Он посмотрел в сторону, отгоняя правду. — Это не имеет значения. Ты в порядке. Мы снова вместе.

Мое сердце екнуло.

— Мы правда?

Гил снова прищурил глаза.

— Что правда?

— Вместе вместе?

— Нет. — Он покачал головой. — Не в этом смысле.

Пока нет.

Я слабо улыбнулась, делая все возможное, чтобы сменить тему.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что скучаю по тебе?

Он нахмурился.

— Даже через миллион лет нет. С чего бы тебе верить? Я был засранцем.

В момент абсолютной уязвимости я прошептала:

— Ты поверишь мне, если я скажу, что скучала по твоим объятиям? Мы целовались и общались так, как никогда в подростковом возрасте, и мы не обнимались.

Он резко втянул воздух.

Я приготовилась к наказанию — язвительной выволочке. Но вместо этого он провел костяшками пальцев по моему подбородку и перевел взгляд на меня. Я замерла, пока он всматривался в меня, видя мои страхи, мою вину, мою бесконечную потребность в нем, и закрыл глаза, как будто не мог пережить то, что видел.

— Я продолжаю говорить это, а ты продолжаешь игнорировать меня, но... пожалуйста, остановись. Я не могу больше терпеть.

Мои губы прикоснулись к его губам. Тело горело. Сердце бешено колотилось.

— Я не могу остановить то, что чувствую.

— Ты не должна ничего чувствовать ко мне.

— Я всегда что-то чувствовала к тебе.

Пара коллег прошла мимо, напомнив нам, что мы на публике. Это не было личным. И все же, интенсивность, которая возникла между нами, была ощутимой.

Гил тяжело вздохнул. Потом прикоснулся костяшками пальцев к моему подбородку.

— Просто... не надо.

Я вздрогнула от мольбы в его голосе, ноющей, дрожащей просьбы не связывать эмоции с той физиологической химией, которую мы разделяли.

Я просила его о том же в ванной, когда он выводил след от моей татуировки.

Не надо.

Пожалуйста, не надо.

Не заставляй меня падать.

Не делай мне больно.

Последнее, что я хотела сделать, это причинить ему еще больше боли.

Прочистив горло, изо всех сил стараясь вернуться к черствости и холодности, он сказал:

— Тебе нужно собрать пару вещей. Ты возвращаешься ко мне. Никаких споров.

— Э, что, прости?

— Ты отказалась остаться дольше, чем на одну ночь — несмотря на то, что я недвусмысленно говорил об опасности...

— Ты мне ничего не сказал...

— Дай мне закончить. — Гил нахмурился. — Я понимаю, что показался тебе... властным. Поэтому прошу тебя остаться со мной, пока я не исправлю это. — Потирая затылок, он вздохнул: — И если ты собираешься остаться, тебе понадобится одежда.

Я моргнула.

— И как надолго ты предлагаешь?

— Я не знаю. — Его плечи опустились. — Я не смог решить эту проблему быстро, но это должно закончиться... скоро.

— Почему?

Его лицо было испещрено тенями.

— Потому что человек может вытерпеть так много, прежде чем его заведут слишком далеко.

Я замерла. Потребность прикоснуться к нему преобладала над всеми остальными желаниями. Придвинувшись ближе, я прижалась к его щеке.

— Ты можешь сказать мне, что...

Его лицо исказилось, лоб нахмурился от нетерпения по отношению к себе, ко мне, ко всему, с чем он боролся.

— Ты будешь жить со мной, пока я не скажу иначе.

— А если мне не понравится жить в одном доме?

— На самом деле у тебя нет выбора.

— У меня всегда есть выбор, Гил.

Его глаза потемнели, когда воспоминания затянули его в себя.

— Ни у кого нет выбора.

Мягкость между нами исчезла в густом дыму, оставив после себя обугленные останки.

Он провел рукой по волосам.

— Три ночи, хорошо? — Гил переводил взгляд по людям вокруг нас, оценивая угрозу. — Это все, о чем я прошу.

Три ночи были вечностью.

Вечность для всех новых романов.

В начале зарождающегося романа время приобретает иную глубину. Час был не просто часом, когда речь шла о любви и похоти. Минута не была просто минутой, когда у сердец было бесчисленное множество возможностей разбиться.

Больше не было мест, где можно было бы спрятаться. Не было больше лжи, которую мы могли бы себе сказать. Только суровая правда о том, что мы оба в опасности и были в ней уже много лет.

Неужели он этого не видел?

Неужели он не чувствовал лицемерия?

Три ночи уничтожат нас обоих.

Гил поборол мое молчание, сказав:

— Собери сумку с одеждой на три ночи. Если я не устраню проблему... тогда тебе, вероятно, придется переехать в другую страну, потому что ты нигде не будешь в безопасности.

Я вынырнула из своих переживаний.

— Я никогда не считала тебя драматичным.

— Я абсолютно серьезен. — Его голос был ровным и холодным.

Холодок скользнул по моему позвоночнику. Я задрожала, обращаясь к солнечному вечеру, нуждаясь в тепле и свежем воздухе.

— Пойдем. Мы можем обсудить условия проживания позже.

Если нам и предстоял честный разговор, я хотела быть где угодно, только не здесь, в окружении незнакомых людей.

— Хорошо.

Гил слегка поклонился, позволяя мне вести его за собой.

Моя спина задрожала, когда он пошел в ногу со мной — не для того,чтобы подчиниться моему лидерству, а для того, чтобы быть настороже и наблюдать. Я поняла, почему тот встал позади меня. Он сделал это из соображений защиты. Даже в здании моего офиса Гил вел себя так, словно сам дьявол собирался проползти по половицам и схватить меня.

Открыв стеклянные двери, я повернулась к нему лицом, когда он вышел на солнечный свет.

— Как долго ты меня ждал?

Он не сводил глаз с мужчин и женщин, уходящих с работы.

— С тех пор, как я выставил Джастина и пришел прямо сюда. — Он посмотрел на меня. — Я видел, как ты пришла. Я был здесь раньше тебя.

— Ты ждал меня весь день?

— Я сказал тебе, что не собираюсь упускать тебя из виду.

— А я и не собиралась пропадать из твоего поля зрения.

Наши шаги сопровождались цокотом моих туфель.

— Ты весь день провела в офисном здании. Я был убежден, что там ты будешь в безопасности.

— Ты был убежден?

Он кивнул, отодвинувшись, чтобы пропустить мимо себя мужчину, громко разговаривающего по мобильному телефону.

— Значит, ты решил не тащить меня с места работы, хотя вчера ты это сделал?

— Я был неправ. — Он шел рядом со мной твердыми, ровными шагами. — А ты оказалась права.

Я резко остановилась, мой вспыльчивый характер рвался наружу без всякой причины, ну, не считая сексуальной неудовлетворенности и разбитого сердца.

— Вау. Никогда не думала, что доживу до этого дня.

— Сарказм тебе не к лицу, О. — Схватив меня за локоть, Гил потянул меня обратно в людской поток. — Где ты живешь?

Я изучала его, не в силах оторвать взгляд от его густых ресниц или от того, что на щеке у него все еще было черное пятно, а волосы украшала желтизна. Он сказал правду. Гил примчался ко мне на работу, как только Джастин ушел.

Его желание защитить меня было не просто пантомимой, а глубоким побуждением.

И снова чувство вины сокрушило меня за ужасные, ужасные мысли, которые у меня были, и за переписку с Джастином.

Как я могла быть такой жестокой? Такой недоверчивой?

Наклонив голову, он поймал мой взгляд.

Я покраснела, но не отвела взгляд.

— Ты такой же, как и раньше... но и другой. — Я ненавидела то, как горят мои щеки, снова и снова выдавая правду моего сердца. — Я всегда находила тебя очень красивым.

Его лицо потемнело.

— Что, черт возьми, на тебя нашло? — Потянув меня вперед за запястье, он пробормотал что-то нечленораздельное себе под нос. — Не принимай мое присутствие здесь за что-то иное, чем оно есть на самом деле. Мы не встречаемся. Мы не вместе. Не существует ни нас, ни ничего. — Он поморщился. — Понятно?

— Я понимаю, что ты борешься с тем, что могло бы быть.

— Я принимаю то, что есть. — Гил пошел вперед, увлекая меня за собой. — Прекрати.

Я игнорировала свежую боль, безудержное смятение. Почему он заботился о моей безопасности, если был намерен держать меня на расстоянии?

— Может, нам стоит сходить на свидание? Мы никогда не ужинали и не обедали, когда были моложе. Лишь спали вместе... имеет смысл хотя бы сходить в кино.

Его глаза вспыхнули.

— Я не могу.

— Почему?

— Потому что.

— Это недостаточно веская причина, Гил. — Я попыталась вырваться из его хватки. — Я устала. Я делаю все возможное, чтобы быть терпеливой и понимающей, но всего так много...

— Ради всего святого. — Он остановил меня, и мы образовали маленький островок в море людей. Его взгляд был суров, смятение затуманило зелень его глаз. — Никаких фильмов. Никаких ужинов. Ничего. Не проси меня сделать тебе еще больнее, чем я уже сделал. Не спрашивай меня, почему я не могу оставить тебя у себя.

— Почему ты не можешь оставить меня? — Мой голос был тихим, как у крошечной мыши в мире хищников.

Он застонал, низко и мучительно.

Я прошептала:

— Зачем прикасаться ко мне, если ты не можешь рассмотреть даже малейшую возможность...

Гил обвил руку вокруг моей талии, притягивая меня к себе. Обдал горячим дыханием мое ухо, неистово зашептав:

— Я хочу тебя. Всегда, блядь, хотел тебя. Я был честен в этом. Ты знаешь, что значишь для меня, и я не могу отрицать, что между нами есть вещи, которые никогда не исчезнут. — Он отступил назад, пригвоздив меня тьмой, позволяя законченности наполнить его голос. — Но все, что нас связывало, закончилось. Все, что ты думала, происходит, закончилось. Прикосновение к тебе было худшей ошибкой в моей жизни. Я отказываюсь делать ее снова.

Дернув меня вперед, он обошел стайку пешеходов и посмотрел на нависшие над нами здания, словно мог угадать, какая квартира моя.

— Где ты живешь?

Я не могла ему ответить.

Мой язык прирос к нёбу. Мой голос стал беззвучным.

Этот человек причинял мне боль снова и снова.

Но это? Здесь, сейчас...

Прикосновение к тебе было худшей ошибкой в моей жизни.

Беззвучная слеза скатилась по моей щеке, еще сильнее размывая мир вокруг меня. Я вырвалась из его хватки, покорно следуя за ним, пока внутри меня все разрывалось.

Гил сжал пальцы в кулак, его собственная боль просочилась в меня.

— Мне... жаль. — Он смотрел прямо перед собой. — Я не хотел этого. Я... — Гил снова застонал, как будто только что вырезал свое собственное сердце. — Я просто имею в виду... я не могу быть с тобой. Я не должен был... — Он оборвал себя.

Я прикусила губу, чтобы сдержать слезы, и проглотила их обратно. Ему не нужно было знать, как мне больно. Ему не нужна была власть над моими эмоциями.

— O? — Он помедлил, все еще не глядя на меня. Его голос стал бесцветным. — Где твоя квартира?

Выпрямившись, я отбросила катастрофу, которая только что произошла. Я была танцовщицей. Мы привыкли к агонии и движению вперед. В конце концов, шоу должно продолжаться.

— Мне не нужно, чтобы ты провожал меня домой. — Мой голос был спокойным. Я боролась, чтобы завоевать его. Я делала все возможное, чтобы оставаться дружелюбной и доброй, несмотря на все мои вопросы и душевную боль из нашего прошлого. Отдавала все свои силы, чтобы залечить боль внутри него... не в силах видеть его таким потерянным.

Я влюбилась в идею больше не быть одной.

Одиночество было моим единственным верным спутником. Я приняла его как своего соседа, напарника и любовника, поэтому жизнь не могла нанести мне слишком серьезный шрам, потому что одиночество было самым болезненным из проклятий. Ничто другое не могло сравниться — ни нищета, ни автомобильные аварии, ни даже смерть моей мечты.

Но Гил... он всегда был тем, кто обещал лекарство от моего одиночества.

Единственным.

Я почувствовала это, когда мы впервые заговорили в коридоре.

Я чувствовала это каждый раз, когда мы проникали друг в друга чуть глубже.

Гил отличался от других тем, что не просто латал одинокие дыры внутри меня, он заполнял их так, что они даже не существовали.

Дополнял меня, просто находясь рядом.

Мне не нужно было многого.

Я никогда ни о чем не просила.

И все же на той оживленной улице правда окончательно разрушила мою последнюю мечту.

Нас.

Я споткнулась, когда раскаленное лезвие пронзило мое сердце и разбило остатки надежды.

Гил удержал меня от падения, его взгляд остановился на моих слезах. Он резко остановился. Мы снова были островом в море пешеходов, но на этот раз... наш остров был расколот и изрезан непоправимыми землетрясениями.

Я вывернула запястье, делая все возможное, чтобы освободиться от него.

— Мне нужно побыть одной, Гил. — Я не отрывала взгляда от тротуара, позволяя упавшим слезам высохнуть на моих щеках. — Пожалуйста... отпусти меня.

Его хватка на моей руке пропала, он сжал пальцы в кулаки.

— Олин, я...

— Нет. — Я покачала головой, шагая вперед, обхватив себя руками. — Просто... оставь меня в покое.

Каждый шаг был бесконечно тяжелым. Все, чего мне хотелось, это вернуться домой, свернуться калачиком на диване и забыть о том, что я когда-либо находила Гилберта Кларка и его болезненную коробку с красками.

Мы не разговаривали, пока я шла по знакомым улицам, пересекала дороги и обходила здания.

Гил следовал за мной.

Он не оставил меня одну, как я просила... молча проводил меня до моей двери.

* * *

Гил не уходил, стоял, застыв и охраняя меня, пока я копалась в сумочке в поисках ключей. Его взгляд скользил по покрытым мраком стенам и паутине в углах. Лестничная клетка моего дома была не совсем пятизвездочной, но, по крайней мере, жильцы держались сами по себе, и в основном это было тихое место для жизни.

Немного депрессивное, но доступное.

Вставив ключ, я повернула замок, но не открыла дверь.

— Теперь ты можешь идти, — пробормотала я, не поворачиваясь, чтобы посмотреть на него. — Здесь я в безопасности.

Он сдвинулся с места, его одежда зашуршала от резкого вздоха.

— Ты нигде не в безопасности.

Я пожала плечами.

— Может быть, и так, но я хочу побыть одна.

Его большая ладонь опустилась на мое плечо, обдав меня жаром и ослепительной потребностью.

— Олин... — Его пальцы сжались одновременно в ласке и разочаровании. — Ненавидь меня. Я заслуживаю этого. И предпочел бы, чтобы ты возненавидела меня, чем простила. Но... ты должна впустить меня внутрь.

Мысль о том, чтобы позволить Гилу вторгнуться в мое личное убежище, заставила мое тело дрожать.

— Пожалуйста, Гил... не сегодня.

Он обхватил меня, обжигая мою спину, и накрыл мою руку на ручке двери своей.

— Он знает, где ты живешь. Я не могу позволить тебе остаться здесь.

— Это мой дом. — Упорство снова охватило меня.

— И я его разрушил. — Его голос был бесконечно печальным. — Но это не меняет того факта, что я не могу позволить тебе быть здесь одной. — Надавив на мою руку, он взялся за ручку, чтобы отпереть дверь, а затем мягко подтолкнул меня за порог.

Я напряглась, когда Гил последовал за мной внутрь, затем закрыл за собой дверь и закрыл замок. Оказавшись в безопасности, он глубоко вдохнул, осматривая мой дом.

Странно, но последний раз он видел меня в доме моих родителей. Наблюдал за мной, пока я готовила на шикарной кухне. Он благодарил меня своими печальными глазами, когда отмокал в ванне после сильного избиения. Ходил на цыпочках по нашему двухэтажному дому, как будто ему здесь не рады, а на самом деле это было не так, потому что дом был не мой. Он принадлежал моим родителям, которые даже не знали о его существовании.

Однако эта квартира.

Она моя.

Я переехала в нее, когда мои мечты о танцах умерли, и мне пришлось уехать из Лондона. У меня не было никого, с кем можно было бы посидеть в каучсерфинге. Не было родителей, у которых можно попросить поддержки. Пока мое тело заживало от порезов и перенесенных операций, я нашла эту квартиру, подписала договор аренды, заплатила залог и сама обставила ее скудной мебелью. Это было трудно, но меня переполнял триумф от того, что я преуспела.

Я не ждала подачек; не просила легких путей. Просто приняла, что мой жизненный путь изменился навсегда. То немногое, что у меня было, я охраняла с ожесточением, зная, каково это — потерять самое важное.

Я потеряла его.

Он был дорог, а я проиграла войну.

Снова и снова.

Заставляя себя оставаться гордой за свои разношерстные достижения, а не метаться и пытаться улучшить то, что нельзя было улучшить, я сказала:

— Ты видишь, здесь никого нет. Никаких монстров в углах. Никаких похитителей на кухне. — Я посмотрела на дверь позади него. — Тебе не нужно оставаться.

Он ничего не ответил; его челюсть сжалась, когда тот посмотрел на мой потрепанный диван, грязный обеденный стол и кухню, в которой едва помещались холодильник и духовка. По сравнению с его внушительным складом с промышленными стеллажами и бесценным покрасочным оборудованием, моя крошечная двухкомнатная квартира была удручающе унылой.

Проходя по маленькому помещению, он не сказал ни слова, пока пальцами очерчивал столешницу, на которой все еще стояли моя грязная кофейная чашка и пустая бутылка вина.

Я бы смутилась, если бы не была так эмоционально истощена.

Гил прошелся по уродливому ковру, потом заглянул в ванную комнату размером с почтовую марку и спальню рядом с ней. Кремовое и темно-синее цветочное покрывало на кровати, которое у меня было, смялось и нуждалось в заправке, но марлевая ткань, которую я подвесила к потолку, чтобы драпировать по обеим сторонам, придавала ему легкую марокканскую атмосферу.

Вернувшись ко мне, он пробормотал:

— Здесь нигде нет картин.

Я осмотрела свои стены, отмечая их пустоту, бесплодность после огромных граффити в доме Гила.

Я пожала плечами.

— Я не художник.

— Ты была танцовщицей.

Я вздрогнула.

— Была — вот ключевое слово в этом предложении.

Гил изучал меня. Его зеленые глаза были такими пронзительными, как будто он мог видеть реабилитацию и операции, которые я перенесла. Тот факт, что я только что думала о потере чего-то столь дорогого, сделал боль еще более острой.

Его голос звучал почти шепотом.

— Ты скучаешь по этому?

Не разрывая зрительного контакта, я держала спину, покрытую шрамами и татуировками, прямо, когда снимала туфли и шла в свою спальню.

— Ты бы скучал по живописи, если бы не мог этим заниматься?

Я совершила ошибку, посмотрев на него, стоя на пороге своей спальни. Он прислонился к дверной раме, скрестив лодыжки и руки. Его невозмутимая поза не могла скрыть тревогу и быстро проскользнувший ужас.

Я ждала, что он даст какой-нибудь легкомысленный комментарий. Вместо этого Гил устремил взгляд на мой ковер.

— Я бы не выжил. Честно и просто. Это единственное, что помогает мне жить в эти дни.

Мое сердце заколотилось в груди. Я силилась что-то сказать, но в итоге у меня ничего не вышло. Все, чего мне хотелось, это упасть на кровать и закрыть глаза.

— Гил... я...

Он двинулся ко мне. Я отступала назад, пока не оказалась прижатой к стене и к нему. Его взгляд поймал мой с такой силой, что волосы на затылке зашевелились, а инстинкты закричали в боевой готовности.

Гил обхватил руками мои бедра, большие пальцы очертили маленькие круги.

— Как ты выжила, О? — выдохнул он. — Как ты взяла себя в руки после того, что случилось?

Я замерла, мои внутренности таяли от его прикосновения, а сердце разрывалось от его вопроса.

— Что ты имеешь в виду?

Он пожал плечами, как будто и сам не понимал.

— Твои родители, по сути, отреклись от тебя с самого детства. Твои мечты стать танцовщицей были разрушены. Ты, похоже, не поддерживаешь связь с людьми из школы... ты одна. И все же ты не проебала свою жизнь, как я.

— Откуда ты знаешь, что я делаю со своей жизнью?

— Ты такая сильная. Достаточно сильная, чтобы оттолкнуть меня, даже когда я говорю тебе, что ты в опасности. Достаточно сильная, чтобы отдать мне все, что у тебя есть, и все потому, что ты бескорыстна. Достаточно сильная, чтобы простить, хотя именно из-за меня у тебя проблемы. — Его нос коснулся моего. — Мне нужно знать, как ты можешь делать все это, терпеть все, что у тебя есть, и при этом оставаться хорошей... потому что я... я действительно охерительно мучаюсь.

Мое сердце перезапустилось, было дефибриллировано от своей тоскливой усталости, и все потому, что я была глупа, когда дело касалось этого человека. Глупой и бесконечно всепрощающей.

— С чем бы ты ни справлялся... ты не должен делать это один.

— Боже, опять ты за свое. — Его грудь поднималась и опускалась, дыхание стало поверхностным. Глаза потемнели, и крошечное пространство моей спальни завибрировало от эмоций. — Ты все еще хочешь предложить мне спасение после всего, что я сделал

— Это нормально.

— Нет, ненормально. — Он оскалил зубы. — Ты справилась сама.

— Да.

— Так почему, блядь, я не могу? — Его глаза вспыхнули, взгляд упал на мои губы. Его вспыльчивость подогревала похоть, закручивая два мощных химических вещества в моей крови. — Я бесполезен. И подвожу всех, кого люблю. Я... — Гил прижался лбом к моему. — Я подвожу тебя... как и всегда.

Мой желудок сжался, а внутренности скрутились, отвечая на его призыв, втягиваясь в его потребность, несмотря на себя. Как и прежде. Как и всегда.

— Гил...

Я покачала головой, когда он положил одну руку на стену позади меня, прижав к гардеробу, а другой уперся в мое бедро.

— Ты была такой популярной в школе. — Его пальцы сжимали мою плоть так, словно я его собственность. — Пока я не украл тебя у них.

Я не могла исцелить муку, светящуюся в его взгляде, но могла предложить крошечную частичку искупления. Прижав руку к его сердцу, я прошептала:

— Пока я не выбрала тебя вместо них.

Он тяжело сглотнул.

— Почему ты теперь так одинока?

Боже, какой смысл в этих мучительных вопросах?

— Я не одинока. Ты же здесь.

— И все, что я делаю, это усугубляю ситуацию. — Гил ласкал рукой мою талию, грудь и замер над моим сердцем — точно так же, как я касалась его. — Я бы хотел быть другим. Хотел бы, чтобы мы могли быть другими.

— Мы можем быть... если...

— Остановись.

Мне не нравилась слабость, которую он вызывал во мне. Не нравилась бесконечная мука в его взгляде. Что роднило жесткого художника тела, который говорил, что прикасаться ко мне было ошибкой, и этого сломленного человека, неспособного отпустить меня?

Почему ему вдруг стало не все равно? Почему я разозлилась, когда он это сделал?

Сдерживая себя от его прикосновений, я сказала:

— Я думаю, будет лучше, если ты уйдешь. Мы сможем поговорить позже, когда оба будем более спокойны.

Он вздрогнул.

— Было трудно?

Я моргнула, не в силах уследить за сменой тем.

— Что было трудно?

— Зарабатывать деньги. Сохранить это место после несчастного случая?

Ладно, это уже слишком.

Что бы ни происходило между нами, это не была раскаленная химия, которая вчера довела нас до красок и оргазмов. Это не была сырая, уязвимая правда, которая проявилась, когда мы целовались в душе.

Это было другое.

Это был... диалог.

Это было изучение друг друга, открытие секретов, сочувствие прошлым трудностям.

Это был разговор.

А разговор был намного опаснее любого секса или поцелуя.

Поднырнув под его руку, я направилась к своей кровати, неглубоко вдыхая воздух. Он повернулся ко мне лицом, заметив вещмешок, который я обычно использовала для танцевальных тренировок. Схватив его, тот бросил его на кровать.

Я нахмурилась.

— Что ты делаешь?

— Собираю вещи.

— Я же сказала тебе, что останусь здесь.

Нагнувшись, чтобы открыть средний ящик моего комода, он выбрал пару пижамных штанов, толстовку и пушистые носки, а затем перешел к скудному набору офисной одежды в шкафу.

Я побежала за ним, вырывая черную блузку из его хватки.

— Прекрати.

— Три дня. К тому времени я разберусь с этим дерьмом... обещаю. — Он стащил с вешалки юбку.

Я выхватила ее обратно.

— Я не могу позволить себе провести три дня у тебя дома.

— Почему, черт возьми, нет? Я же не собираюсь брать с тебя арендную плату. — Он потянулся за розовой рубашкой с кремовой отделкой.

Изгибаясь перед ним, я не дала ему забрать еще одну мою вещь.

— Я не могу находиться в твоем пространстве, в твоей постели без серьезной боли.

Гил замер, его взгляд остановился на мне.

— Ты боишься, что я подниму на тебя руку?

— Нет. — Я грустно рассмеялась. — Ты никогда не причинишь мне такого вреда... не считая того дня с полицией. — Я вздохнула. — Я говорю о других видах боли. Мы вернулись в жизнь друг друга всего несколько дней назад, и посмотри, в каком бардаке мы уже находимся.

Он напрягся.

— Это бардак, который можно устранить, не прикасаясь к тебе больше. — Слова, казалось, душили его.

— Это бардак, который будет только усложняться, чем дольше мы будем вместе. — Это физически разрывало мне сердце, но я заставила себя продолжить: — Ты не хочешь быть со мной — ты говоришь мне об этом снова и снова, — так что это нечестно с твоей стороны требовать, чтобы я проводила с тобой время... не тогда, когда я не могу перестать хотеть...

Гил накрыл своим ртом мои губы, заставив меня замолчать. Его язык проник в мой рот, поглощая меня.

Безудержный гнев и энергия искрились между нами.

Я поцеловала его в ответ — истощенная и жаждущая.

Гил зарылся пальцами в мои волосы, удерживая меня, когда наклонился ко мне, прижимая меня к стене. Его бедра покачивались напротив моих, его эрекция упиралась мне в живот.

Боже, у меня не было ни единого шанса.

— Как ты можешь быть такой храброй, когда у тебя никого нет? — Он поцеловал меня порочно и глубоко. — Как одиночество не съедает тебя заживо?

Я открыла рот, тяжело дыша. Мои губы покалывало, тело было потным и готовым ко всему, что он хотел мне дать, но его вопрос был ужасно жестоким.

Я сжала руки в кулаки.

— Я не одинока.

— А я да. — Его глаза искали мои. — Каждый день я понемногу умираю из-за этого.

— Ты не можешь говорить такие вещи.

— Такие вещи, как правда? — Гил провел большим пальцем по моей скуле. — Скажи мне, как ты это сделала. Скажи мне, что я должен делать. Черт, О... скажи мне, как остановиться... — Он наклонился, чтобы поцеловать меня снова, но я проскользнула под его рукой и оттолкнула его тело.

Он был мастером заставлять меня заботиться о нем. Был волшебником в том, чтобы заставить меня поверить, что ему не все равно.

Я снова потеряла всю свою силу, потому что Гил поцеловал меня, когда мне хотелось отстраниться. Он вторгся в мой дом, когда все, чего я хотела, это побыть порознь.

Он втянул в себя весь воздух и лишил меня выбора.

И все равно я не могла сказать «нет».

Я вздернула подбородок, когда меня охватил настоящий гнев. Злость на то, что я ничего не знаю о нем, о его прошлом, настоящем, его секретах. Злость от того, что мне надоело ждать ответов.

Вопросы вырывались наружу и жгли язык. Я выплюнула их, как будто мы ссорились, а не предавались взрывному поцелую.

— Хватит. Хватит. — Я рассекла рукой воздух. — Ты не имеешь права спрашивать обо мне ни слова... только если ты не готов к сделке.

— Сделке? — Его ноздри раздувались. Страсть между нами перешла в нечто смертельно опасное.

— Ты говоришь, что я одинока. — Я дразняще оглядела его с ног до головы. — И все же это ты самый грустный человек, которого я когда-либо встречала.

Все его тело напряглось, наполняясь угрозой.

— Олин... будь осторожна.

— Ты спрашиваешь, боролась ли я. Но ты не хочешь сказать мне, с чем борешься ты.

Его горло сжалось, когда он сглотнул.

— Я предупреждаю тебя.

— Джастин сказал, что что-то случилось...

— Джастин? — Рычание Гила заставило меня сжать губы. — Что, блядь, сказал Джастин?

Черт.

— Ничего. Только то, что...

— Джастин ничего обо мне не знает.

— Он знает, что что-то случилось. Так же, как и я знаю...

— Никто из вас ни хрена не знает.

— Ты так говоришь, как будто гордишься тем, что держишь в неведении двух людей, которым ты небезразличен.

— Горжусь? Нет. Благодарен? Да. — Его глаза сверкнули. — Тебе не нужно знать. Ты не можешь знать.

— Ты прав. Мне не нужно знать. Никому ничего не нужно знать о ком-то. Но когда-то мы были друзьями, и сейчас мы играем с огнем. Логичный шаг — больше узнать друг о друге.

— Это не логично. В этом нет ничего логичного.

— Я согласна. — Я поморщилась от боли в его голосе. — Нет ничего логичного в том, что ты вырубил меня за то, что я позвонила в полицию по поводу законного преступления. Нет ничего логичного в том, почему я продолжаю прощать твое отношение. Нет ничего логичного в том, что ты просишь меня остаться с тобой на три дня без каких-либо других объяснений, кроме того, что моя жизнь в опасности.

— Это лучшая причина подчиниться мне.

— Но не самая легкая.

— Раньше ты мне доверяла. — Его голос был размеренным и холодным.

— Да, и посмотри, к чему это привело! — Мой гнев вспыхнул, повышая мой голос на октаву.

Гил излучал опасность.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Как это произошло? — Он размахивал рукой взад-вперед между нами, как будто мог физически прикоснуться к горящей, кровопролитной битве, которую мы начали сами. — Как мы перешли от поцелуев к войне?

— Я достигла своего предела. И хочу знать, что ты скрываешь.

Гил приподнял бровь размеренным, отточенным движением.

— Ты сумасшедшая, если думаешь, что я тебе что-то расскажу...

— Ты думаешь, это я сумасшедшая?

Он кивнул, скрестив руки.

— Несомненно.

Мой рот открылся.

Он хотел играть в эту игру? Обозвать и высмеять, чтобы избежать обсуждения тем о себе?

Отлично.

— Кто такая Олив, Гил?

Я приготовилась к взрыву. Охотно подливая в огонь бензин. Я ревновала его к мечте. Ревновала к другой О. К О, о которой он явно заботился, обожал, любил, скучал.

Он скучал по этой девушке каждой молекулой своего тела, и если я не была той девушкой, о которой он мечтал, то я зря тратила время.

Я отказалась подвергать себя этой агонии. Категорически запретила себе падать дальше, если не было ни малейшего шанса, что в конце концов я выиграю.

Что смогу расколоть арктический панцирь Гила.

Что смогу заслужить его сложную любовь.

Но я не была готова к хлесткой, режущей тишине, которая окутала его, закрывая его часть за частью. Его лицо стало мертвым. Его тело было словно высечено из глыбы льда. Только глаза его светились, и в них мерцали тысячи ядовитых изумрудов.

— Где ты услышала это имя?

Его голос был размеренным и методичным, ужасающим в своей ледяной холодности.

Я сталкивалась с его гневом. Боролась с его страстью. И подчинялась его приказам.

Но, стоя перед ним, когда температура вокруг словно резко упала, а его челюсть затвердела от напряжения, я не знала, как дышать. Не знала, что сказать или как исправить ситуацию.

Я облажалась.

Серьезно.

И я не понимала, почему.

Мурашки побежали по коже, когда я боком направилась в гостиную.

— Забудь об этом. Я совершила ошибку.

Гил смотрел на меня, как на незнакомку, позволяя мне отстраниться от его холодной ярости.

Но затем направился ко мне.

Я подняла руки в знак капитуляции и отступила назад.

— Гил... не надо.

Его брови взлетели над яростными глазами.

— Где ты слышала это имя?

— Тебе приснился кошмар. В ту ночь, когда я осталась у тебя. — Я обогнула обеденный стол. — Я тебя подслушала.

На секунду на его лице промелькнуло облегчение, но за ним быстро последовала ярость.

— Ты шпионила за мной?

— Ты похитил меня. — Я вцепилась пальцами в деревянный стул, используя его как щит.

— Я защищаю тебя.

— Мне не нужна защита.

— Что ж, очень жаль!

Я наклонил голову.

— От чего ты меня защищаешь?

Он вздрогнул, как будто я задала самый трудный вопрос в мире.

— От всего.

— Не от всего.

Мое сердце колотилось, пока я изучала его нечитаемое лицо. Дай ему меч, и он, казалось, был готов сразить меня наповал.

Гил замер, как хищник, готовый наброситься.

— Что, черт возьми, это значит?

Я сама выбрала этот бой. И не могла отступить, хотя мои колени дрожали.

— Возможно, ты защищаешь меня от того, чего я не знаю, но ты делаешь ужасную вещь, защищая меня от тебя.

Его зубы скрежетали.

— Я не опасен.

Я цинично рассмеялась.

— Ты всегда был самым опасным. Для меня.

— Что ты хочешь от меня, Олин? — Его вздох был бесконечно тяжелым. — Ты толкаешь меня, пока я не сорвусь. Дразнишь меня, пока я не отвечаю. Тебя не должно быть в моей жизни, но ты все равно ворвалась в нее. — Его глаза вспыхнули. — Это твоя вина. Ты все так чертовски усложнила.

— Ты винишь меня во всем этом?

Гил кивнул, проходя вперед и останавливаясь перед спинкой моего кресла.

— Во всем.

— Включая тот бардак, в котором ты находишься из-за парня, который тебя избивает?

Гил закрыл глаза, терпеливо вдыхая, его плечи ссутулились в знак поражения.

— Нет. Это на мне.

— Что на тебе?

Он грустно улыбнулся.

— Наказание, которое я не могу вынести.

Я перестала дышать.

— Какое наказание, Гил? — Выйдя из-за кресла, я осмелилась положить руку на его твердое предплечье. — Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной, верно? — Мне хотелось спросить его, была ли я той О, о которой он мечтал. Преследую ли я его все так же, как он преследует меня.

Но я была трусихой.

Гил отмахнулся от меня.

— Как я тебе уже говорил, я не могу.

Он посмотрел на потолок самым страдальческим взглядом. Меланхолия окутывала его, выползая из углов квартиры, и вонзала болезненные клыки в его душу.

Мне было невыносимо видеть его таким разбитым. Потому что это было то, чем он был. Его гнев и наши споры пугали меня, но еще больше меня пугало то, что скрывалось под его угрозами.

Гилберт Кларк был почти на пределе своих сил.

Он был измучен, истощен и жил в страданиях, а я понятия не имела, как ему помочь.

— Я все еще здесь для тебя, Гил. — Я шагнула к нему, обхватив руками его напряженное тело. — Даже если ты попытаешься оттолкнуть меня. Даже если мы будем ссориться или говорить то, что не имеем в виду. Если тебе действительно нужна помощь... я всегда здесь.

Он оставался неподвижным; холод, исходящий от его тела, покрывал мою плоть снежинками, заставляя меня дрожать.

— Я бросил тебя. — Его голос был едва слышен, тихий, как туман.

— Да, бросил.

— Я причинил тебе боль.

Я кивнула.

— Очень сильно.

— Я причинил тебе физическую боль.

— Много раз.

— Но ты прощаешь меня?

Я вздохнула.

— Прощаю.

— Почему?

— Потому что... мы семья.

Гил резко выдохнул.

— Мы не семья. И никогда не были.

Я крепко сжала его.

— Не кровь делает нас семьей. Выбор и связь делают семьей. Семья — это прощение.

— Не надо. — Он вздрогнул в моих объятиях. — Не прощай меня.

Я придвинулась ближе.

— Уже слишком поздно.

— Я не хочу этого.

— Очень жаль.

— Я этого не заслуживаю.

— Не заслуживаешь. Но дело сделано.

Его сердце барабанило в мою грудь, когда я обнимала его. Мы стояли на пороге странного перемирия. Я чувствовала это — его готовность перестать быть ублюдком, но эта мягкость не была достаточно сильной, чтобы победить мучения внутри него.

— Ты намерен все разрушить.

Гил собрал мои волосы в кулак, откидывая мою голову назад, так что его глаза смотрели на меня сверху.

Мрачный блеск в их глубине затронул меня. Я перешла от желания держать дистанцию к желанию не держать ее вообще.

— Думаю, мне придется совершить что-то непростительное. Возможно, тогда ты увидишь меня таким, какой я есть. — Его губы обрушились на мои, оставляя синяки, требуя меня.

Этот поцелуй отличался от предыдущих.

Этот поцелуй положил конец всем другим поцелуям. Он уничтожил их, разрушил их, убил всякое воспоминание о нежности.

Моя спина выгнулась от боли, когда он сильно прижал меня к обеденному столу. Рукой он обхватил мой затылок, удерживая меня на месте, пока его рот властвовал над моим. Его язык проникал глубоко, выталкивая мой с дороги и яростно овладевая мной.

Я задрожала, когда его поцелуй стал таким же звериным, как и его настроение.

Я пыталась дышать, целовать его в ответ, участвовать в этом.

Но он был слишком далеко.

Развернув меня, он расположил меня лицом к столу. Яростным движением между лопаток он уложил меня на столешницу.

Я не сопротивлялась.

Если он думал, что может взять меня против моего согласия, то ошибался. Секс с Гилом всегда будет тем, чего я хочу. Секс с Гилом давал мне власть над ним, потому что он отбрасывал барьеры, которые тот не мог контролировать.

Раздвинув ноги, прежде чем Гил успел сделать это за меня, я намеренно выгнула спину и застонала. И говорила ему всеми явными способами, что в этом я равна. Он не мог украсть то, что уже принадлежит ему.

От его разочарованного стона по моей спине побежали мурашки.

Благодаря своей бунтарской готовности я не позволила ему взять на себя грех.

— Будь ты проклята, Олин Мосс. Будь проклята за все это.

Я молчала, пока он задирал мою юбку на бедра и стягивал с меня нижнее белье.

Пол заскрипел под моими ногами, когда он опустился на колени.

Я прикусила губу, когда его зубы прочертили дорожку по внутренней стороне моего бедра, его рот ощущался горячим и влажным на моей коже. Потом вскрикнула, когда его язык нашел мой центр, проникая внутрь меня без всяких прелюдий и колебаний. Гил поглощал меня, и мои ноги подкосились от темного удовольствия, которое он дарил.

Он обхватил пальцами мои бедра, прижав меня к столу, пока сосал меня сзади. Дыхание больше не было основой моего существования.

Только Гил был им.

Он был моим воздухом и спасательным кругом. Никогда и ни с кем я не испытывала такой бурной связи. Никогда не была так привязана к другому и не была так снисходительна. Возможно, мы были соединены звездами и связаны невидимыми для нас силами.

Судьбой.

Я впилась зубами в руку, когда Гил ввел в меня два пальца, одновременно посасывая мой клитор.

Святая мать...

Оргазм, о котором не было и речи три секунды назад, нахлынул на меня. Блаженство закрутилось вокруг его пальцев, пока он вводил их в меня и сосал.

Он издал гортанный стон, когда сильно впился в меня языком. Его прикосновения были слишком интенсивными. Слишком коварными. У Гила всегда была способность раздеть меня догола и оставить ни с чем.

— O...

Гил проникал между моих ног, пожирая меня, вдыхая меня, доминируя надо мной.

Воздух трещал и искрился вокруг нас, полный сожаления и раскаяния.

Раскаяния о чем?

Сожаления о ком?

Он прогнал эти мысли из моей головы еще одним лижущим движением. Мое сердце колотилось от вожделения. Моя кровь закипела и запульсировала в венах, наполненная чем-то более страшным и глубоким, чем просто желание.

Мне хотелось кончить. Отчаянно. Но я также была в ужасе, потому что знала, что в тот момент, когда мое тело падет, падет и мое сердце.

И я не смогу этого пережить.

Словно услышав мою мольбу, Гил поднялся с колен. Звяканье пряжки его ремня и вжик молнии были единственными предупреждениями, когда его горячий, твердый член оказался между моих ног, и он вошел прямо в меня.

Потом Гил немного присел, чтобы заполнить меня глубже. Его эрекция задевала какую-то точку во мне, причиняя боль.

Я была полностью в его власти.

Я царапала дерево ногтями в поисках опоры, когда он отстранялся и снова и снова входил в меня.

Гил был сложным. У него были секреты, вспыльчивость и любовь, которая не имела смысла, но под всей этой сложностью скрывалась абсолютная простота.

Он нуждался во мне так же, как и я в нем.

Всегда нуждался.

И это разбило меня на миллион кусочков, потому что он разорвал нас на части, чтобы выживать друг без друга, и посмотрите, во что мы превратились.

Развратные, гребаные животные, стремящиеся уничтожить друг друга, потому что мы не могли справиться с альтернативой.

Сладкой, счастливой альтернативой.

Его толчки дрожали от напряжения. Его жестокие, неумолимые руки сжимали и раздвигали мои ягодицы. И несмотря на все это, я текла и принимала его, позволяя ему обращаться со мной так бессердечно, как он хотел.

Потому что, Боже, это было приятно.

Невообразимо хорошо.

— Гил...

Стол скрипел, когда он входил в меня, толкая меня с каждым толчком в сторону кухни. Дерево стонало, как будто крепления могли не выдержать, и мы свалились бы прямо на пол.

Но Гил не останавливался.

И я не просила его об этом.

Он трахал меня.

Его твердый член погружался снова и снова, и каждый раз, когда он заполнял меня, я выгибалась, чтобы побудить его взять больше.

Гил хрипел от удовольствия и боли, что соответствовало синякам, которыми он оставлял на моей плоти. Он отпустил мою задницу, проложив себе путь руками вверх по позвоночнику, чтобы разорвать блузку и стянуть ее с меня.

Его бедра задвигались сильнее, пока он обводил мою татуировку.

Я не знала, на какое животное он смотрит или почему изучает что-то невинное, когда унижает меня самым худшим из возможных способов, но его голос спутался с эмоциями, пока тот рычал с каждым толчком.

— Выдра.

Толчок.

— Оцелот.

Толчок.

— Орангутанг, орегано, страус. — Толчок, толчок, толчок.

— Сова.

Я ждала большего. Ждала Олив.

Но его лоб врезался в мой позвоночник, и он поднял меня, оттолкнув от стола, обхватив мои бедра руками.

— Мне жаль. Мне так чертовски жаль.

Его извинения не имели конкретного направления, и у меня не было времени гадать, за какое воспоминание он хочет получить отпущение грехов. Темп его движений нарастал, пока мы оба не закричали и не застонали вместе, становясь все более дикими, яростными, в погоне за острым, как бритва, освобождением.

Страх накатывал вместе с оргазмом, делая меня чувствительной и телом, и душой. Я боялась отпустить его. Страшно представить, что я буду чувствовать после этого.

Но я не могла остановиться.

Гил подтолкнул меня к вершине, и я кувыркнулась через край.

Задыхаясь, я каталась на глубоких внутренних волнах восторга. Доила его, благодарила его.

Моя влага добавила еще один элемент к его потребности. Гил взял меня так жестко, как только мог. Его рев эхом отдавался в моих ушах, когда он последовал за мной.

Выгнувшись надо мной, он прижал меня к себе, глубоко вонзая зубы в мою татуировку. Я застонала, когда тот снова толкнулся, полностью заполнив меня.

Горячие, пульсирующие струи хлынули внутрь меня.

А когда все закончилось, его рваное дыхание превратилось в бездыханное проклятие.

— Блядь.

Гил отстранился, отступил от меня и застегнул джинсы. Все его тело дрожало, когда он провел обеими руками по волосам и посмотрел на меня дикими зелеными глазами.

Я молчала, соскользнув со стола и повернувшись к нему лицом, стаскивая юбку и стягивая концы разорванной блузки. Чем дольше мы стояли и смотрели, тем больше его спермы стекало по моему бедру, пачкая колготки.

Это становилось невыносимым.

Тишина.

Напряжение от того, что произошло.

Гил выглядел так, словно собирался выпрыгнуть из окна моего четырехэтажного дома. Мне нужно было прикоснуться к нему, исцелить его, и я, спотыкаясь, бросилась в его объятия и с облегчением втянула воздух, когда его руки обхватили меня и сжали.

Объятие.

Такое простое и обычное, но оно разбило мое сердце лучше любого секса или оргазма.

Слезы блестели на моих глазах, когда я отстранилась и попыталась поймать его взгляд.

Он не позволил мне этого сделать, отвернувшись и вытирая рот дрожащей рукой.

Сейчас все было хрупким. Ужасно хрупким, и от уязвимости между нами не было лекарства.

Мой желудок заурчал, прорываясь сквозь тишину.

Гил бросил мне полусерьезную ухмылку.

— Голодна, О?

Я усмехнулась, благодарная за посторонний шум.

— Я не ела нормально уже несколько дней. — В моей голове быстро созрел план. План, который мог бы залатать оставленные раны. — Давай возьмем еду на вынос и поедим здесь. А потом... если ты так решительно настроен нянчиться со мной, я могу закончить собираться. Я останусь... на одну ночь.

Не обращая внимания на мою уступку переночевать, он нахмурился.

— Ты хочешь поесть... вместе?

— Не волнуйся. Это не свидание. — Я двинулась к холодильнику, где под уродливыми магнитами ждали номера ресторанов на вынос и меню. — Просто жизненная необходимость.

Он вздохнул, пробормотав что-то, чего я не расслышала, себе под нос.

— Прости? — Я схватила тайское меню и нашла свой мобильный телефон. — Что это было?

Гил помрачнел.

— Ничего такого, что тебе нужно услышать. — Направляясь к ванной, он добавил: — Мы поедим. Но это не свидание.

Когда дверь ванной закрылась, и меня соединили с тайским рестораном, я прошептала:

— Это все свидание, Гилберт Кларк. Каждое слово, каждый взгляд, каждый спор. Это все опасная игра, в которой нет победителей.

— Простите? Что вы хотите? — раздался у меня над ухом голос с тайским акцентом.

Я оторвала взгляд от того места, где исчез Гил.

— Простите. Могу я заказать курицу с лимонной цедрой и говядину Пад Тай? Сегодня вечер свидания.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Какого хера тебе от меня надо? Я сделал все, что ты просила. У меня ничего не осталось. Ты это понимаешь? Ничего, блядь. Ты выдоил меня досуха и...

Сон растворился, и мир обрел ясность. Я приподнялась на кровати, когда тень Гила пронеслась по темной гостиной.

— Черт возьми, еще слишком рано. Я только что... — Тот, с кем он говорил, прервал его, заставив его зарычать. Гил зашагал быстрее. — Нет, черт возьми, я не говорю, что не буду...

Он метнулся к окну, где городские огни и лунный свет окрасили его в серебристо-маслянистый цвет.

— Ты не слушаешь меня...

Он ударил кулаком по подоконнику.

— Господи, не надо. Я...

Кружась на месте, он посмотрел на потолок, словно ища там божественного вмешательства и поддержки. Его ноздри раздувались, а глаза были подозрительно влажными. Не найдя спасения на потолке, он опустил голову и схватился за переносицу. Вся решимость покинула его тело. Гил уныло кивнул.

— Хорошо. Да. Я достану деньги.

Я сжала руки в кулаки.

Это тот парень, который его избивает?

Гил тяжело вздохнул.

— Да. Дай мне пару дней. Только не... — Он прервал себя, прежде чем добавить: — Пожалуйста, не надо.

От звука мольбы Гила мне захотелось разрыдаться.

Он снова кивнул на что-то, прежде чем прервать разговор. Потом замахнулся не рукой, словно хотел швырнуть мобильник в стену. Но остановил себя. Уронив руку, Гил аккуратно убрал телефон в карман.

Затем он повернулся к моей спальне и застал меня сидящей прямо в кровати.

— Вот. Дерьмо. — Он выделил голосом каждое слово.

Я промолчала. Что, черт возьми, можно было сказать? Он попался в ловушку. Я стала свидетелем того, как тот стал марионеткой кого-то, кто контролировал его с помощью чего-то. Что-то важное, судя по тому, как его кожа приобрела пепельный оттенок, а глаза потемнели от бессилия.

— Как долго ты не спала? — Он устало и измученно придвинулся, чтобы прислониться к дверной раме. В итоге мы остались у меня после совместного тайского ужина, просмотра Netflix и соглашения о том, что похитительможет знать, где я живу, но я в такой же безопасности с ним на моем диване, как и у него дома при таком же раскладе.

Я раздумывала над тем, чтобы предложить ему спать в моей кровати.

Но так и не смогла заставить себя. Поэтому, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, я бросила ему запасное одеяло на потертый диван.

— Как долго, О? — Гил скрестил руки, его бицепсы вздулись.

— Достаточно долго.

Он удрученно кивнул.

— Отлично.

— А деньги на что?

Он покачал головой.

— Не задавай вопросов, на которые я не могу ответить.

— Что будет, если ты не заплатишь?

Его смех был пронизан мрачным проклятием.

— Ты не хочешь знать.

— Хочу. Я хочу знать.

— И все же не хочешь.

— Ты в опасности?

— Это ты в опасности.

Я махнула рукой.

— Забудь обо мне. Я просто случайно влипла в это. Полагаю, ты уже давно с этим сталкиваешься.

Он вздрогнул.

— Как долго, Гил? Как долго продолжается шантаж?

Его губы сжались, когда он крепче скрестил руки.

— Не имеет значения.

— Имеет, если он доводит тебя до ручки.

Он пожал плечами.

— Ты продал часть своей мебели? Чтобы заплатить этому говнюку?

Гил бросил взгляд на меня.

— Вот опять. Ты пытаешься соединить точки, которые...

— Которые подходят друг другу. — Я села на колени. — Я не собираюсь больше ни о чем спрашивать. Просто хотела узнать, могу ли я тебе помочь. Снова. Поскольку все мои предыдущие предложения были проигнорированы.

— Знаешь... — Он не сводил с меня пристального взгляда. — С тех пор как Джастин прервал нас и объявил новость об убийце, рисующем на теле, все ждал, что ты спросишь, не замешан ли в этом я.

Мое сердце буквально пропустило удар.

— Эм... ты?

Гил нахмурил лоб.

— Неужели ты ни капельки не волнуешься, что я могу быть замешан?

Я посмотрела на свое одеяло, нервно перебирая его пальцами.

— Я не буду отрицать, что такая мысль приходила мне в голову... на секунду. — Я заставила себя поднять взгляд. — Но... я знаю тебя. Знаю, что ты не способен...

— Как ты можешь быть так уверена? — С быстротой какого-то сверхъестественного существа Гил перелетел от двери к моей кровати и обхватил мои щеки. Его глаза застыли на моих на целую вечность. Он отбросил свою защиту и позволил мне погрузиться в пучину его грехов.

Я не понимала ни одного из них. Не могла постичь их суть.

Но внутри него не было смерти.

Никаких психических наклонностей или убийственных желаний.

Положив свои руки на его, я мягко улыбнулась.

— Я уверена.

— Я не могу решить, святая ты или сумасшедшая.

Я поморщилась.

— Думаю, я немного и то, и другое.

Опустив руки, Гил отступил прочь, проводя пальцами по волосам, не в силах усидеть на месте.

— Я остаюсь при своем мнении. Не знаю, чем заслужил тебя в прошлом. И уж точно не заслуживаю тебя сейчас.

Я позволила ему немного побродить во мраке, прежде чем прошептать:

— Дело не в том, чтобы заслужить, Гил. Дело в семье.

— Даже у семьи есть свои границы.

— Не у нас.

На мгновение воцарилась тишина.

Я нарушила ее, прошептав:

— Я уже спрашивала тебя об этом раньше, но... тебе нужны деньги?

Я бы предложила содержимое своего пустого банковского счета, если бы это смогло стереть ужас из его глаз.

— Черт побери, О. — Гил медленно повернулся ко мне лицом, его взгляд был пытливым. — Как ты это делаешь? Как ты можешь прощать и прощать? Откуда у тебя такая власть надо мной, чтобы заставить меня забыть... хоть ненадолго... о полном дерьме в моей жизни? — Он застонал. — Я ненавижу тебя за это, знаешь. Ненавижу за то, что общение с тобой лечит мою постоянную боль.

Я задрожала.

— Почему это плохо?

— Потому что меня нельзя вылечить. И никогда не смогу простить себя, если я... — Он замолчал, резко втянув воздух. — Мне не нужны твои деньги. Но мне нужна твоя помощь. Стань моим холстом. Завтра. У меня есть заказ. Я бы отказался, но... у меня нет выбора.

Я проигнорировала раны, нанесенные его предыдущим признанием, и грустно пожала плечами.

— Мне бы хотелось. Конечно, я бы с радостью. Но у меня есть работа.

Гил напрягся, глядя в окно со скорбью.

— Я заплачу тебе втрое больше, чем они.

— Ты не можешь. Тебе самому нужны деньги на все, что этот мужик от тебя хочет.

— Я не позволю тебе работать бесплатно.

— Я вообще не могу работать для тебя. Но я помогу тебе найти...

— Не хватит времени. — Сидя на краю моей кровати, он взял мою руку в свою. Гил сжимал ее до тех пор, пока мои кости не затрещали, и я вздрогнула. — Я не из тех, кто умоляет, но когда дело касается тебя, я, кажется, часто встаю на колени. — Он посмотрел на мои руки, поглаживая костяшки большим пальцем. — У меня не осталось достоинства. У меня нет ни чести, ни самоуважения. Я сделаю все, что потребуется, чтобы заплатить свои долги. Буду причинять боль и красть, чтобы обеспечить выплату каждого пенни. Ты слышишь, что я говорю? — Его взгляд вспыхнул жестоко и честно. — Я готов пожертвовать чем угодно, кем угодно. Я самый ничтожный из ничтожных. — Он соскользнул с матраса и встал на колени.

Раньше Гил стоял на коленях между моих ног, чтобы доставить мне неистовое удовольствие. Теперь он стоял на коленях рядом со мной, умоляя о том, чего я не могла понять. Точно так же, как он стоял на коленях и умолял меня солгать полиции.

— Возьми больничный. На один день. Я нарисую быстро. Я сделаю заказ и получу деньги, а ты сможешь вернуться в свой офис.

Я фыркнула.

— Я не стесняюсь своей работы, Гил. Это стабильная зарплата. И я благодарна за это.

— И я буду бесконечно благодарен, если ты поможешь мне тоже получить зарплату.

Я хотела сказать «нет» — не из мстительности, а из лояльности к работодателю, который позволил мне сохранить квартиру и еду на столе.

Но...

Гил.

Мужчина смотрел на меня так, как обычно смотрел в школе, когда прятал от класса ушибленное ребро или кровоточащий нос, но доверял мне хранить его раны в тайне и лечить их. Он верил, что я не буду его жалеть. Верил, что я буду любить его, несмотря на его поступки и предысторию.

Мое сердце бешено колотилось, когда я коснулась его щеки.

— Ты не самый ничтожный из ничтожных.

Он усмехнулся, взгляд темный и пустой.

— Ты не знаешь, что я сделал.

— Я знаю, кто ты. — Я наклонилась, чтобы поцеловать его.

Он принял сладкий поцелуй, вздрогнув.

Но не поцеловал меня в ответ.

— Я помогу тебе, Гилберт Кларк. — Я отстранилась, его губы блестели. — На один день. Только завтра я стану твоим холстом.

Гил кивнул, как будто я только что приговорила к смерти всех, кого он когда-либо любил. Встав, тот достал свой телефон и написал сообщение тому, кому ранее отказал. Приняв заказ, он повернулся ко мне в темноте.

— Между нами есть многое, О. То, чего ты никогда не поймешь. Но я хочу, чтобы ты знала... сегодня ты спасаешь мне жизнь. Ты спасала ее и раньше... недавно, солгав о номере машины, и раньше, когда мы были моложе. Каждую рану, которую ты перевязывала, каждое обезболивающее, которое ты вводила, я знал, что никогда не смогу отплатить тебе. — Его голос огрубел. — Я никогда не смогу дать тебе то, что ты только что дала мне. Благодарности недостаточно, но я все равно ее выражаю.

Гил поймал мой глаза и низко и бесконечно благодарно поклонился.

— Спасибо. Спасибо тебе, Олин Мосс... за то, что ты есть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Гил

– Прошлое –

Очередная неделя дискомфорта.

Очередная неделя наблюдений за тем, как мисс Таллап издевается над Олин на уроке: два замечания и поход в кабинет директора. При каждом выговоре я изо всех сил старался не вскочить со своего места и не ударить эту суку-учительницу по лицу.

Олин понятия не имела, почему ее травят.

Но я догадывался.

Причина была во мне.

Я понимал это каждый раз, когда мисс Таллап смотрела в мою сторону.

Я понимал это каждый раз, когда чувствовал на себе ее взгляд в столовой и школьном коридоре.

Я понимал это с полной уверенностью, когда отлынивал от занятий в пятницу и готовился бороться за будущее Олин.

Мое, может быть, и похерено, но Олин... Я не позволю ничему разрушить его — тем более училке, которая хотела того, чего у нее никогда не будет.

— Гил. — Олин прильнула к моему боку, пока наши одноклассники собирали свои школьные сумки. — Мои родители уехали на все выходные. — Ее голос понизился. — Останься у меня. Переночуй.

Я широко раскрыл глаза, глядя на нее. Это был не первый раз, когда ее родители уезжали на несколько дней, но это был первый раз, когда она попросила меня переночевать у нее. Забраться в ее постель. Прикоснуться к ней в темноте. Раздеть ее, поцеловать, взять ее.

Я зажмурил глаза, проклиная внезапно ставшие тесными джинсы. Почему она выбрала именно сегодняшний день, чтобы сломать меня?

У меня был план.

Сценарий, которому нужно следовать.

Вне школы ни для кого не было секретом, что между нами все искрило. Она хотела меня так же сильно, как я хотел ее. Ее прикосновения были другими. Ее взгляды были более горячими. Мы едва могли находиться рядом друг с другом, не подпрыгивая при соприкосновении и дыша с трудом от запретности.

Мы были терпеливы.

Наши сердца поменялись местами и принадлежали уже не нам, а друг другу.

Секс был естественным развитием нашей связи.

И я хотел этого.

Хотел ее.

Так чертовски сильно.

Все, чего я хотел, это прижаться к ее носу своим и прошептать «да».

Да, чтобы взять ее.

Да любви.

Да, чтобы она стала моей.

Но мисс Таллап следила за каждым моим движением. От ее взора меня тошнило. От ее пристального взгляда меня бросало в дрожь. И сейчас ее глаза посылали отравленные стрелы в мою плоть.

Я не мог позволить Олин продолжать расплачиваться за мои ошибки.

Я должен был охранять ее... вечно.

С трудом сглатывая, я приготовился причинить боль единственному человеку, которого обожал больше всего на свете, и все это во имя ее защиты.

— Я не думаю, что это хорошая идея, не находишь?

Олин вздохнула от досады, но она не придала значения моему предательству. Она облизала языком нижнюю губу, не принимая мою колкость за ответ.

— Мы поговорим об этом позже. Но это произойдет. Ты сегодня ночуешь у меня, Гилберт Кларк. Я не могу ждать еще один день.

Мисс Таллап не могла нас слышать, но защита в лице других учеников исчезла, и ее взгляд стал еще более ядовитым. Оттолкнув Олин, я отстранился от нее, изо всех сил стараясь казаться бессердечным и раздраженным.

— Иди домой, Олин. Между нами все кончено.

Ее глаза вспыхнули от боли, она беспомощно изучала меня.

— Подожди... что..?

— Иди. Ты знаешь дорогу. — Я повысил голос, чтобы определенный учитель услышала. — Оставьте меня в покое. — Я внутренне умирал из-за того, что был таким бессердечным лжецом.

Мне хотелось прижать ее к себе и прошептать, что все это было лишь притворством. Притворством, на которое, как я надеялся, купилась мисс Таллап. Притворством, которое купит ей свободу от самого злобного учителя в этой школе. Мой голос искрился льдом, а внутри у меня все клокотало.

— Мы закончили.

Одна из девочек, с которыми Олин тусовалась до меня, накинула на плечо свою сумку и потянула Олин за руку.

— Пойдем. Он ведет себя как придурок. Я провожу тебя домой.

Я заставил себя не дрожать от благодарности за то, как громко она говорила. Потому что заранее спланировал эту пантомиму. Я попросил подругу Олин обозвать меня, опустить меня, оскорбить и пристыдить.

И все это для аудитории из одного человека.

Шок и сердечная боль, которые испытывала Олин, должны были быть настоящими. И девушка слишком хорошо справилась с задачей: ее глаза слезились, и она смотрела на меня так, словно я задушил в ней всю любовь.

Я скрестил руки и стиснул зубы, окутывая себя морозом, насколько мог.

— Уходи, О.

— Ты не это имеешь в виду. Зачем ты это делаешь? — Из прекрасных глаз Олин полились слезы.

— Я серьезно. Между нами все кончено.

— Я не понимаю. Это не может быть реальностью. Что ты...

Подруга Олин потащил ее к выходу.

— Да ладно, О. Он такой мудак. Ты можешь найти гораздо лучше, ты знаешь. Он все равно никому не нравится. Такой неудачник.

Я вздрогнул, когда Олин повернулась, не сводя глаз с моих, ища хоть какой-то признак того, что это была жестокая шутка.

Жестокая, безусловно.

Шутка, определенно нет.

Я бы никогда не причинил ей такой боли, если бы была другая альтернатива.

— Гил, пожалуйста. Поговори со мной.

Я скрывал свою дрожь, пока ее подруга вытаскивала ее в коридор, а затем захлопнула дверь класса.

Я был единственным, кто остался.

Во всяком случае, единственным учеником.

Я сжал переносицу, изо всех сил стараясь взять под контроль сердцебиение и не броситься за Олин с извинениями. Мои колени горели от желания упасть на пол и умолять ее о прощении.

И я бы так и сделал.

Я бы извинялся всю ночь у нее дома. Прижал бы ее к себе и глубоко поцеловал. Я бы отпустил свои страхи и занялся любовью с девушкой, которую обожал всем сердцем. И рассказал бы ей правду о том, почему наш учитель, который отвечал за подготовку нашего будущего, делает все возможное, чтобы разрушить его.

Тихий щелчок закрывающейся двери заставил меня открыть глаза и поднять голову.

Мисс Таллап стояла спиной к запертой двери, прищурившись глядя на меня.

Я напрягся, сжал руки в кулаки и уставился на нее.

Мы не разговаривали.

Не было слов, которые можно было бы использовать. Каким-то образом люди могли вести целые беседы, приводить аргументы, умолять о помощи и понимать, что они в ловушке, и при этом не издавать ни звука.

Мисс Таллап одарила меня натянутой улыбкой, прежде чем оттолкнуться от двери и, цокая каблуками, пройти к шкафу с припасами в задней части комнаты.

— Пойдемте, мистер Кларк.

Мои ноги дрожали от желания бежать в противоположном направлении. Погнаться за Олин в эту самую секунду и облегчить боль, которую я причинил. До сегодняшнего вечера было еще слишком далеко. Но слезы, которые она выплачет за это время. И муки, которые ей придется пережить.

Это убивало меня.

Но... я купил эту возможность. И создал эту ситуацию не просто так.

Сжав руки в кулаки так, что ногти вонзились в ладони, я повернулся от выхода и на нетвердых ногах и безвольными шагами последовал за мисс Таллап в кладовую, где на неглубоких полках пылилась классная атрибутика.

Там нас никто не увидит. Никто не услышит.

Я тяжело сглотнул, когда шагнул в темную комнату, а мисс Таллап ухмыльнулась, как суккуб, высасывающий душу, о котором мы узнали из мифологии.

— Я все думала, когда же ты разобьешь сердце этой глупой девчонки.

Мои зубы сжались.

Динамика власти между нами делала все возможное, чтобы я оставался на своем месте, как ее подчиненный. Я был ее учеником. Моя задача заключалась в подчинении, вежливости и благодарности.

Но в этом темном, опасном месте я был равным ей. Я был ее угнетателем.

Резко вдохнув, мой гнев переполнился, вырываясь изо рта с отрывистыми гласными и резкими согласными.

— Давайте проясним одну вещь. Я могу быть вашим учеником, но вы не Бог. Вы не можете играть нашими жизнями. Не можете делать нас несчастными. — Я поднял руку вверх, рассекая воздух, как гильотина. Потом опустил голову и бросил на нее взгляд исподлобья. — Если вы еще хоть раз посягнете на будущее Олин, я причиню вам вред.

Она не выглядела взволнованной моей вспышкой. Вместо этого она снисходительно усмехнулась.

— Неплохая демонстрация для того, кто якобы только что порвал с ней.

Черт.

Дерьмо.

Я опустил руку, убирая все признаки эмоций из своего голоса. Впустил ледяной холод, который столько раз в жизни помогал мне справиться с разными ситуациями.

— Она мне надоела. Надоели вы. Надоела эта школа.

— Скука — это серьезное обвинение для учителя, — пробормотала она с голодным блеском в глазах. — Ты хочешь сказать, что я учу тебя не лучшим образом? — Она облизала губы, скользя взглядом по моему телу до паха. — Потому что есть и другие вещи, которым я могу тебя научить. Много-много вещей.

Мое тело охватила дрожь, но я отбросил ее назад, покрываясь мурашками.

— Ваше нынешнее преподавание в норме.

— Но ты только что сказал, что тебе скучно. — Она придвинулась ко мне, бедра покачивались слишком сильно, губы блестели из-за того, что она провела по ним языком. — Возможно, мы можем обсудить дополнительные занятия. Убедись, что тебя не задержат в третий раз.

Ее угроза была очевидна.

Ее намек был отвратителен.

Я отступил назад, врезавшись в полку с маркерами и клеем. Они упали на пол, громко шумя.

— Прыгучая маленькая штучка, — прошептала она, положив руку мне на грудь.

От ее прикосновения веяло болезнью. Ужас сковал мое сердце, заставляя его биться часто и с перебоями.

Отмахнувшись от ее руки, я втянул воздух и посмотрел в пустой класс. Никаких звуков учеников в коридоре. Ни смеха учителей, уезжающих на выходные.

Мы были одни.

Совершенно, абсолютно одни.

В моей жизни было много случаев, когда я оказывался в ловушке. В ловушке кулаков. Стен. Правил. Крови. Но это был первый раз, когда я оказался в ловушке любви.

Мисс Таллап хотела меня.

Она хотела меня настолько, что уничтожала Олин в процессе.

Если бы я был эгоистом, то отошел бы в сторону и не вмешивался. Сохранил бы Олин для себя, зная при этом, что из-за меня страдает ее образование и будущее.

Но когда дело касалось девушки, которую я любил, то не мог остаться в стороне. Я бы совершил убийство ради нее. Сделал бы все, чтобы защитить ее.

— Ты думаешь о ней.

Мисс Таллап снова прикоснулась ко мне, проведя пальцами по моей груди.

Не выдержав ее прикосновения, я посмотрел в ее стареющее лицо. Она была здесь взрослой, а я — ребенком, но мое тело превосходило ее. Моя природа могла убить ее. Моя физическая сила намного больше, чем ее эмоциональная.

Но Олин... черт, она была моей самой большой слабостью, и у меня не было выбора. Я должен был заставить Таллап поверить. Должен был заставить этого богомерзкого растлителя детей купиться на историю о том, что был просто парнем, который трахал девчонок в своем классе.

Девочек, которые ничего не значат.

Высоко держа голову, я прошипел:

— Как я уже сказал, мне надоела Олин. Мне надоели все девчонки в этой гребаной школе. Я нацелен на получение диплома, и только. Если у вас есть проблемы со мной, вымещайте их на мне. Ни на ком другом. — Я склонился так, что наши носы почти соприкоснулись. — Если только вы не слишком боитесь.

Угроза висела между нами.

Я не боялся, что она исключит меня. Не боялся, что она снова будет удерживать меня.

Потому что в глубине своего существа я знал, что был для нее лишь вызовом. Завоеванием, которое она должна была заполучить. Мисс Таллап не прогонит меня, потому что где же тут веселье?

На протяжении самой долгой секунды она смотрела на меня, оценивая мою честность и взвешивая все возможные сценарии. Наконец, женщина провела рукой по моей спине и тихонько засмеялась.

— Знаешь... твоей первой ошибкой было думать, что я поверю, что ты ее не любишь. — Она ущипнула меня за сосок, заставив меня подпрыгнуть. — Твоя вторая ошибка — думать, что ты можешь угрожать мне, когда в моих руках твоя жизнь. — Потянувшись вверх, она схватила мой покрытый щетиной подбородок своими острыми пальцами, крепко держа меня. — И твоя третья ошибка — войти со мной в эту подсобку. — Она оскалилась, показывая острые зубы.

Я вырвался из ее рук и оттолкнул назад.

— Отстаньте от меня.

— Хочешь знать, почему ты только что совершил самую большую ошибку в своей жизни, Гилберт Кларк?

Я вздрогнул, не в силах подавить свой страх.

— Отвалите. Просто оставьте Олин в покое, и я не причиню вам вреда.

— Причинишь мне вред? — Она засмеялась. — Ты не можешь причинить мне вред.

Я сжал руки в кулаки.

— Я могу причинить вам боль прямо сейчас.

— Физически, да. — Она мрачно кивнула, в то время как пальцами перешла к груди и разминала ее через тонкую голубую блузку. — Но тогда тебя бы арестовали. Скажу, что ты всегда был жестоким и что я боюсь за безопасность общества. Ты потеряешься в системе. Преступник с судимостью до конца своей забытой Богом жизни. — Она облизала губы, ущипнув себя за соски, румянец согрел ее щеки. — Похоже ли это на карьерный рост, который ты планировал?

Я не мог говорить, так как ярость душила меня.

Она кивнула, как будто это был обычный урок. Затем оставила грудь в покое и переместила руки на бедра. Она стояла в строгой позе педагога и читала худший урок в моей жизни.

— Никто никогда не поверит, что ты не трогал меня, не трахал меня, не делал со мной нежелательных вещей. Хочешь знать, почему?

И снова мое молчание вибрировало от ненависти.

Она усмехнулась.

— Потому что ты никто. Ты рожден от отца-алкоголика, который держит в своем доме шлюх. Тебя бьют, поэтому у тебя есть мотив для насилия. Ты живешь в сексуально раскрепощенной среде, поэтому у тебя больше шансов трахаться. И у тебя не было границ, так что ты — понятная статистика, когда дело доходит до воровства, убийства... изнасилования. — Она печально покачала головой. — Все потому, что ты не знаешь, что хорошо, а что плохо.

Я зарычал, изо всех сил стараясь освободить свой голос от ярости.

Но она приблизилась ко мне, как змея, притиснув меня к стеллажу и прижав свое тело вплотную к моему. Каждый сантиметр меня отталкивал. Я закрылся. Ни намека на интерес к теплой груди, прижатой ко мне. Ни дрожи в ответ на приглашение к откровенному сексу.

Я не хотел иметь с этим ничего общего.

Ничего.

— Отвали. Ты. Блядь. От. Меня. — Мой голос не был человеческим.

Она улыбнулась, отталкивая меня, пока вела ладонью вниз по моей спине, а потом сжала мой вялый член.

Я дернулся, желчь обожгла мое горло.

Прежде чем я успел убрать ее руку со своего тела, она сильно сжала меня в кулак, заставив меня вздрогнуть, а глаза заслезиться.

— Как насчет того, чтобы заключить сделку, Гилберт Кларк?

Я задохнулся, когда она снова сжала меня, посылая непонятные волны вниз по моим ногам.

— Ты девственник?

Моргая, я изо всех сил старался сосредоточиться на ней, а не на боли, которую она причиняла. И сжимал до боли челюсти, прорычав:

— Убери от меня свои гребаные руки.

— Еще нет. Пока не ответишь на несколько вопросов. — Она вытащила мой член из брюк, опустила ниже руку и схватила яйца.

— Святые... — Я наклонился, пытаясь оттолкнуть ее, но это только усилило агонию, когда она потянула и не отпускала.

— Ты девственник? Да или нет? — Она мстительно ущипнула меня за яйца. Огненные спазмы боли заставили мое нутро забулькать. На лбу выступили капельки пота.

— Да или нет. — Она снова сжала мои яйца. — Я могу продолжать причинять тебе боль, или ты можешь ответить на мой вопрос, и я отпущу тебя.

Темные пятна заплясали перед моими глазами, когда она повела рукой вверх, сильнее сдавливая мои яйца, заставляя меня задыхаться до тошноты.

— Да! — задыхался я. — Блядь, да. Окей.

— Да, что?

— Да, я девственник.

— Так ты не спал с милой малышкой Олин? — Мисс Таллап усмехнулась. — Ни разу?

Я дико затряс головой, руками вцепился в ее запястье, отчаянно пытаясь освободиться от ее тисков.

— Нет. Мы... никогда. Мы ждем...

Ее мучения исчезли.

Она отпустила меня.

— Хороший мальчик. — Пожимая руку, она улыбнулась.

Мой член и яйца снова были моими — горящими и пульсирующими, но моими. Сжимая их, я стряхнул головокружение и поборол желание упасть на пол.

Мисс Таллап отступила назад, давая мне немного передышки, пока она одной рукой теребила переднюю часть юбки, прямо над своей киской. Ее серые глаза потемнели от похоти. Причинение мне боли возбудило ее.

Я в более глубоком дерьме, чем думал.

— Вот как сложится твое будущее, Гилберт Кларк. — Она улыбнулась, потеревшись о свою руку, словно в погоне за оргазмом, который был просто недосягаем. Ее губы искривились, пока она задыхалась, усилием воли заставляя себя опустить руку и перестать трогать себя. — Ты больше никогда не будешь разговаривать с Олин.

— Что? — Это было больнее, чем любой кулак на моем члене. — Это невозможно...

— Это возможно, если ты хочешь, чтобы она продолжала быть одной из моих лучших учениц с достаточно хорошими рекомендациями для поступления в любой университет, который она выберет. Я слышала, что танцы — это ее мечта... было бы очень жаль уничтожить ее стремления.

Я закусил губу, удерживаясь от ответа.

Она продолжила:

— Во-вторых, ты никогда не должен говорить об этом... никому. — Ее глаза вспыхнули, когда она указала пальцем мне в лицо. — Если ты это сделаешь, позволь мне рассказать, как пройдет этот разговор для тебя. Ты заявишь, что я домогалась тебя в кладовке. Ты заявишь о сексуальном насилии, а меня спросят о моей версии. — Она наклонила голову. — Как ты думаешь, кому они поверят? Учительнице, которая последние шесть лет занимается благотворительностью в местном исправительном доме, которая посвятила жизнь своим ученикам и живет со своей престарелой матерью? Или злобному, агрессивному подростку, который спит со шлюхами и является отпрыском сутенера-алкоголика?

Темнота кладовки поглотила меня целиком.

Она была права.

В словесной войне она бы победила.

Никто не поверит мне. Ни за один миллион лет.

Я опустил голову, проводя трясущейся рукой по волосам.

Она почувствовала вкус моего поражения и рассмеялась с холодной радостью.

— Знаешь, из этого есть выход.

Я зажмурил глаза. Мне не хотелось смотреть на нее. Не хотелось больше ничего слышать.

Я уже знал выход. Знал его годами — просто чертовски боялся посмотреть ему в лицо.

С дыханием, застрявшим в легких, я заставил себя выпрямиться во весь рост и прорычал:

— Вы хотите трахнуть меня.

Она вздрогнула на месте.

— Ну, неужели ты такой шаловливый мальчик.

Я оскалился.

— Я не сказал, что хочу вас трахнуть. Мне хочется вас убить. Я скорее займусь сексом с зараженной бешенством собакой, чем приближусь к вам.

Она облизала губы, ее щеки стали темно-красными от похоти.

— И это делает все еще более восхитительным.

Мои ноздри раздувались. Я оглядел пустую классную комнату.

Моя девственность принадлежала Олин. Мы не обсуждали, была ли она девственницей или как мы будем планировать наш первый раз. Все, что я знал, это то, что секс можно купить, украсть и сделать грязным, но секс с Олин обещал дать мне любую свободу, к которой я стремился.

Секс дал бы мне ее тело, сердце и душу. Она будет принадлежать мне так же, как я принадлежу ей. Это свяжет нас вместе. На долбанную вечность.

А теперь... я потерял это.

Надежда на лучшее будущее только что была вырвана из моих рук и обоссана единственной женщиной, которая должна была прикрывать меня.

Мисс Таллап подошла ближе, ее духи были тошнотворными и слишком сладкими.

— Встретимся у черного входа в мотель «Гардения» в воскресенье в шесть часов вечера. Я впущу тебя так, чтобы никто не увидел. Там я собираюсь лишить тебя девственности и сделать мужчиной. — Ее голос стал хриплым. — И ты будешь трахать меня, пока я не скажу «стоп». И буду делать с тобой все, что захочу. Если я захочу, чтобы ты трахал меня всю ночь, ты будешь. Если захочу, чтобы ты стоял на коленях и умолял, ты будешь. Тебе не разрешается надевать презерватив...

— Что? Я ни за что...

— Не перебивай. Я принимаю противозачаточные и чиста. Ты милый маленький девственник, и я хочу, чтобы ты был голым. Хочу, чтобы ты всегда помнил женщину, которая украла твою юность. Я буду твоей первой. И всегда буду частью твоей жизни. — Она вздохнула, как будто ее предложение было романтичным и искренним, а не самой дьявольски отвратительной вещью, которую я когда-либо слышал. — После ночи, проведенной вместе, ты будешь свободен. Я позволю тебе закончить школу, если ты будешь верен своему слову никогда больше не заговоришь с Олин или любой другой девушкой в этой школе. Твой член мой и будет принадлежать мне до тех пор, пока ты не уйдешь с этой территории. Всего одна ночь, малыш Гилберт. Одна ночь траха за целую жизнь свободы. — Она провела кончиком пальца по моей нижней губе. — Не такая уж плохая сделка... правда?

Я боролся с безумным желанием сломать ее палец.

Вырвавшись из ее рук, я зарычал:

— А откуда мне знать, что ты оставишь меня в покое? Откуда знать, что ты не пойдешь сразу в полицию после...

— Потому что я могу пойти в полицию прямо сейчас. — Ее глаза сверкали безумием. — Если ты не явишься в воскресенье вечером, я скажу, что ты напал на меня. Скажу, что ты удерживал меня и заставлял. Что ты несовершеннолетний с агрессивным характером убийцы, а я сбежала как раз вовремя. И сделаю так, что ты никогда больше не увидишь солнца за пределами тюрьмы. Вы уже в полной заднице, мистер Кларк. У меня есть все необходимые боеприпасы, чтобы закопать тебя, так что тебе остается только принять мою сделку.

Она тихо засмеялась.

— В конце концов, лучше быть с женщиной постарше, которая знает, как доставить удовольствие мужчине, чем с маленькой девочкой, которая этого не знает. Ты не будешь ненавидеть то, что я с тобой делаю. — Она поцеловала меня. — Тебе понравится. Ты будешь умолять о еще одной ночи.

— Я никогда не буду ни о чем тебя умолять.

— Ты уже умолял. — Она ухмыльнулась. — Ты умолял о будущем Олин. И я даю его тебе. Если ты отдашь себя мне.

Я не мог больше оставаться там.

Не мог больше слушать эту извращенку.

Из кладовой донесся голос мисс Таллап:

— Шесть вечера в воскресенье, Гилберт. Не опаздывай.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Олин

– Наши дни –

Я занимала в долг завтрашнее счастье.

Я знала это.

Знала, что это все ненастоящее и не продлится долго.

Знала, что Гил выкинет меня из своей жизни, как только разберется со своими проблемами.

Но это ничего не меняло.

Наивно ли мириться с возможностью, что меня бросят? Можно ли вообще назвать это бросанием, если знаешь, что оно неизбежно?

Мои мысли мчались и метались, пока Гил вез нас на своем белом хэтчбеке, который, как я подозревала, был дешевой альтернативой другому автомобилю, который тот наверняка продал, чтобы оплатить долг.

Не похоже, что он чувствовал себя комфортно за рулем. Впрочем, он вообще ни в чем не чувствовал себя комфортно.

Мы не разговаривали, пока добирались до большого универмага в центре Бирмингема. Потом я помогла ему вынести из машины коробки с краской, блестками и стразами. Он нес более тяжелые вещи, такие как воздушные пистолеты, газовые баллоны и целую деревянную коробку с кистями и губками.

Прохожие наблюдали за нами с легким любопытством. В городе было не слишком многолюдно, так как большинство рабочих уже засели в своих офисах и трудились, не покладая рук.

Я щурилась от солнца, пока Гил сваливал свою ношу у стены огромного магазина. Жестом попросив меня сделать то же самое, он вернулся к машине и вытащил складной стол с эстакадой, а также несколько других необходимых предметов.

Подождав, пока он установит стол и разложит все необходимое по логическим местам, я спросила:

— В чем именно состоит суть заказа?

Я сканировала толпу, надеясь, что не узнаю никого из «Status Enterprises». Просьба о больничном после того, как проработала всего несколько дней, пошатнула благожелательный прием Шеннон. Ее голос стал более холодным, и она потребовала справку от врача, если мои симптомы продлятся дольше сорока восьми часов — политика компании.

Я облажалась.

Добровольно поставила на кон свой доход, чтобы помочь Гилу.

Я глупая или милая?

В данный момент я бы склонилась к глупости.

— Универмаг.

Гил задрал подбородок в сторону огромного магазина, где мы разместили его снаряжение.

— КОХЛЗ?

Я посмотрела на название магазина. Его трудно было не заметить: большие буквы цвета лайма светились на фоне темно-серого фасада.

K.O.Х.Л.З.

Каждая огромная буква призывала потенциальных покупателей войти и потратить деньги. Я не представляла, как Гил впишет их в картину — они громоздились на тротуаре, словно корабли, плывущие по бетону.

— Да. — Гил продолжал обрабатывать свои принадлежности. — Им нужно изображение, которое они могли бы использовать в своих будущих каталогах и рекламных щитах. Что-то узнаваемое для их бренда, но уникальное. — Он закатил глаза. — Я не люблю коммерческие заказы. И никогда не любил. Мне больше нравится натуральные.

— Натуральные?

— Ну, знаешь... леса и пляжи. Водопад или два с людьми, скрытыми краской.

Я напряглась.

— Значит... тебе нравится делать камуфляжные работы?

Он подсоединил шланг воздушного пистолета к баллону с газом.

— Да. Я нахожу естественные тени и текстуры гораздо более приятными, чем искусственные.

Придвинувшись ближе к нему, чтобы не говорить слишком громко, я пробормотала:

— Девушки, которые были убиты... те, которых раскрасили и оставили гнить, пока полиция не обнаружила их тела. Ты знаешь, кто мог...

— Красить трупы? — Гил прервал меня, окинув ледяным взглядом. — Нет, не могу сказать, что я общаюсь с такими существами.

— Я просто спрашиваю, считаешь ли ты того, кто рисовал этих девушек, талантливым.

— Талантливым? — Он нездорово рассмеялся. — Талант убивать, ты имеешь в виду?

— Нет, талантлив в том, чтобы затенять и маскировать.

Гил прищурил глаза от досады.

— Жаль разочаровывать тебя, Олин, но я не совсем осмотрел их вблизи и лично.

— Верно. Прости. — Я отступила назад. — Это был глупый вопрос.

— Очень глупый.

Когда он вернулся к своим краскам, его руки слегка дрожали, пока тот составлял палитру цветов и расставлял в ряд банки с выбранным пигментом.

Неужели он дрожал от голода? У нас не было времени на завтрак.

Дрожал ли он от холода? Хотя солнце вышло и грело.

Трясся ли он от нервов? Наверняка у него не было волнения при работе. Не с такими навыками, как у него.

Осторожно коснувшись его предплечья, я изучала его.

— Ты в порядке?

Он замер, его взгляд остановился на кончиках моих пальцев, лежащих на его голой руке. На его футболке, выбранной сегодня, уже были полосы и пятна краски от другой работы. Его джинсы были также испачканы краской, а его ботинки скорее были уместны на строительной площадке, если бы не оранжевый и зеленый цвета, смешивающиеся с грязью и копотью.

Медленно он отодвинулся, освобождаясь от моей хватки.

— Я в порядке. — Вытащив из кармана знакомую упаковку белья в тон кожи, он искусно перевел разговор с себя на меня. — Ты готова?

Я нервно сглотнула, когда он передал мне упакованные стринги.

— Боже, неужели я должна стоять на оживленной улице в десять утра в одних только стрингах телесного цвета?

— Не только в стрингах. Я разрешаю тебе сегодня надеть пэстисы. — Его губы слегка подергивались. — По крайней мере, твои соски не будут выставлены напоказ.

— О, боже. Это так щедро с твоей стороны.

— Я тоже так думаю.

Протиснувшись мимо меня, он снова направился к своей машине и вернулся с белым халатом.

— Пойдем.

— Куда мы идем?

— Подготовить мой холст.

Я следовала за ним, пока мы входили в большой универмаг. Здесь были представлены мужские, женские и детские товары. Серебристые эскалаторы вели на другие этажи, полные различных вещей. Игрушки, товары для дома, одежда. Сокровищница для шопоголика и место, в которое у меня не было особых причин заходить в последнее время, поскольку у меня не было свободного капитала.

Красивая карамельно-кремовая юбка привлекла мое внимание, когда Гил пронесся по центральному проходу, направляя меня к женским раздевалкам.

— Похоже, ты знаешь, где что здесь находится.

Гил проследил взглядом за вешалками и покупателями.

— Я был здесь пару раз.

— Ты не похож на человека, который часто посещает розничные магазины.

— Ну да. — Он помассировал затылок и поморщился, когда мимо пробежал ребенок, радостно визжа, направляясь к секции игрушек. В его голосе чувствовалась неохота, как будто он не хотел признавать, что у него была личная жизнь до того, как я нечаянно ворвалась в нее. — Э, я приходил сюда не ради себя.

Ауч.

Если это не излечит меня от моего глупого безумия, то уже ничто не поможет.

Мое сердце подскочило в горло, а на языке вертелся еще один вопрос.

Не спрашивай.

Не. Спрашивай.

— Я, эм, наверное, должна была проверить перед этим, но... у тебя есть девушка, Гил?

Он застыл на месте. Его лицо потемнело; глаза стали холодными.

— Думаешь, я бы переспал с тобой, если бы у меня была девушка? — Он наклонился ко мне. — Я не обманщик, Олин.

Я боролась с желанием отпрянуть назад.

— Ладно, просто решила уточнить.

Я ждала, пока он задаст мне тот же вопрос. Обычно все происходило именно так. Желание узнать, свободны ли вы оба, чтобы продолжать любое волшебство.

Однако Гил уже признался, что не хочет того, что было между нами, и, скорее всего, он уже знал, насколько маловероятно, чтобы у меня были романтические отношения с другим, в то время как мое сердце всегда принадлежало ему.

Джастин пребывал на краю моего сознания.

Гил наблюдал, как я встречалась с ним в старших классах. Он видел, как я изображала счастливую, довольную девушку, в то время как мое сердце оставалось разбитым на кусочки. Тогда еще надеялась, что он скажет мне об этом и потребует, чтобы я порвала с Джастином, потому что всегда должна была быть его.

Но он так и не сделал этого.

Вместо этого он исчез.

А теперь Гил намекал на предыдущие связи, в которых он ходил по магазинам с любовницами и проводил с ними время как щедрый бойфренд, а не как этот ворчливый художник, который ставил мне синяки в темноте и не выводил меня в свет.

Вздохнув, я прошла мимо него и продолжила путь в раздевалку одна.

Дойдя до кабинки, я проскользнула внутрь и закрыла дверь перед лицом Гила.

Он что-то пробурчал себе под нос, прежде чем набросить халат на дверь. Пачка пэстисов полетела к моим ногам.

— Дай мне знать, если тебе понадобится помощь с ними.

Я ничего не ответила.

Пытаясь отогнать внезапную боль в груди, я разделась и вытащила из упаковки стринги в тон кожи, прежде чем одеть их. Зеркало показало мою обнаженную грудь и крошечный клочок нижнего белья между ног.

Это был не совсем сексуальный наряд, но следы от пальцев Гила все еще оставались на моих бедрах и попке после вчерашнего. Мое тело не чувствовало той же боли, что и сердце, и таяло от воспоминаний о том, как меня брали так грубо и основательно.

Ревность пылала как лесной пожар.

Гил был с другими. Был ли он с ними также груб и жесток? Неужели он предпочел их мне?

Остановись.

Хватит мучить себя.

Подобрав с пола пэстисы, я открыла упаковку и приготовилась приклеить их на свои соски. Но двусторонний скотч не отклеивался. Круг был слишком твердым. Мои пальцы не были достаточно ловкими, чтобы наклеить его.

Мое терпение было на нуле. Усталость сделала меня раздражительной, напряжение от борьбы с Гилом довело до предела. Он не давал мне возможности зализать свои раны, поэтому я была очень близка к тому, чтобы начать срываться по малейшему поводу.

Я бросила взгляд на себя в зеркало.

Неважно, с кем он был.

Мое сердце не верило в это.

Знать, что Гил ходил по магазинам с другими женщинами, было самым сложным и болезненным, что я могла вынести.

Он мог переспать со мной.

Мог говорить вещи, которые заставляли мою душу петь от второго шанса, но сегодня я была никем. Он не хотел встречаться со мной, любить меня, содержать меня.

Я была просто его работником.

Я никто...

Гил постучал костяшками пальцев в дверь примерочной.

— Ты закончила? Мне пора начинать.

— Дай мне секунду. — Мой голос дрожал от слез и раздражения.

Он услышал.

— Олин. — Замок скрежетал, когда он попытался открыть дверь. — Впусти меня.

— Я в порядке.

— Я сказал... впусти меня.

— Нет. Я могу...

— О, открой эту чертову дверь. — Его сердитый тон перешел в сочувственно-успокаивающий. — Пожалуйста... позволь мне помочь.

Мне не нужно было его сострадание, но я не могла заставить себя не повернуться и открыть дверь. Поэтому стояла, гордо выпятив грудь и покрывшись мурашками. Женщина, рассматривавшая те же юбки, что и я, задохнулась, увидев мою наготу.

Гил бросил на нее взгляд, прежде чем затолкать меня поглубже в примерочную и присоединиться ко мне.

Дверь, захлопнувшаяся за ним, заставила запульсировать чувство вины и задушить желание, чтобы все было иначе.

Гил остановил взгляд на моей груди.

Мои соски мгновенно затвердели.

Он простонал себе под нос.

— Если бы у меня было время, я бы нагнул тебя прямо здесь и сейчас.

— Твоя сила воли, чтобы не прикоснуться ко мне снова, просто чудовищна.

Его губы искривились.

— Я знаю.

— Прикосновение ко мне — это ошибка, помнишь? — Я намеренно ковыряла пальцем свои раны.

— Самая большая ошибка, — кивнул он. — Но это также единственное, что не дает мне сдаться

Все мысли о работе и его прошлой личной жизни исчезли под волной любви и похоти. Я облизала губы, мое дыхание стало тягучим.

— Ты можешь использовать меня, чтобы продолжать... продолжать бороться с тем, с чем ты борешься.

Гил обхватил мое горло, прижимая меня к зеркалу во весь рост.

— Перестань быть такой чертовски хорошей.

Я задрожала, когда моя обнаженная плоть встретилась с холодной поверхностью.

— Черт, О. — Он опустил голову вниз; его глаза затуманились. — Рядом с тобой я себя не контролирую.

Я ждала поцелуя.

Поцелуй, который, возможно, закончился бы тем, что он вошел бы в меня, и впредь нам было бы запрещено посещать этот магазин всю жизнь. Но когда его губы коснулись моих, он застонал и отстранился.

Гил пытался игнорировать пылающую химию и страсть между нами, но его голос стал насыщенным и грубым.

— Дай мне пэстисы. — Он протянул руку. Ту же руку, что была на моем теле. Его пальцы подергивались — те же пальцы, что были внутри моего тела.

Явтянула в себя воздух, когда опустила ненавистные пэстисы в его ладонь.

— После того, как я раскрашу тебя, я сниму эту хрень и трахну тебя.

Я задрожала.

— Сколько времени займет роспись?

Он тяжело вздохнул.

— Достаточно долго.

— И для чего ты сделал меня мокрой?

Его глаза вспыхнули.

— Ты мокрая?

— Я заперта с тобой в крошечной примерочной. Ты говоришь о том, чтобы трахнуть меня. И был в нескольких секундах от того, чтобы поцеловать меня. А ты как думаешь?

Гил понизил голос до хриплого шепота.

— Я думаю, что мне чертовски тяжело с тобой, и хотел бы избавить нас обоих от страданий. — Оторвав верхний слой от двустороннего скотча, на который крепится пэстис, он прижал меня к зеркалу. — Но... время — наш враг.

— Как всегда.

Его взгляд упал на мою грудь.

— По крайней мере, твои соски твердые. Это немного облегчает надевание этих штучек.

Моя похоть мгновенно сменилась негодованием.

— Я смотрю, у тебя большой опыт в их использовании? — Моя ревность снова вспыхнула, сделав мой голос резким и угрюмым.

Гил холодно изучал меня.

— Немного.

— Из-за твоих холстов?

Он кивнул.

— Если ты не пользуешься ими, то трудно нанести краску с минимальным количеством морщин. А я не хочу, чтобы моя картина была испорчена, поэтому я... предлагаю помощь.

— Тебе нравилось прикасаться к ним? — Колючая жалость к себе пробежала по моему позвоночнику.

Его лицо исказилось от гнева.

— Знаешь, ты выбрала странное время, чтобы стать собственницей.

— Это случается, когда ты трахаешься со своим парнем.

— Бывшим. Бывшим парнем. — Его ноздри раздувались. — Я не твой, О.

Мой желудок болезненно скрутило.

Тебе не нужно напоминать мне.

Я знала.

Поверь мне... я знала.

Я молчала. И, подняв подбородок, выпятила грудь.

— У тебя мало времени. Давай просто покончим с этим.

Гил сжал зубы. На секунду показалось, что он либо кинется на меня, либо трахнет. Но затем он снова воздвиг стены вокруг себя и перевел свое внимание на мою левую грудь.

Я задохнулась, когда его прохладные пальцы сжали мой сосок. Он наклонил голову и сухо поцеловал кончик соска, а затем приклеил пэстис — очень чувствительное, покалывающее ощущение.

Я не ожидала сладости, смешанной с кислинкой.

Моя зависть к другим женщинам снова переросла в одержимость.

— Я ненавижу тебя прямо сейчас. Ненавижу за то, что я устала и раздражена. Ненавижу, что продолжаю позволять тебе сбивать меня с толку, когда у меня должно хватить смелости сказать тебе, чтобы ты либо посвятил меня в свои планы, либо оставил меня в покое. Я ненавижу...

— Наконец-то. — Он резко вдохнул, больно сжав мою грудь. — Наконец-то, ты делаешь что-то разумное. Ненавидь меня. Блядь, из всех именно ты имеешь больше всего прав на это. — Его глаза сверкнули. — Ненавидь меня, Олин. Ненавидь меня... но не бросай меня. Не сейчас.

Мои конечности превратились в желе, когда он сжал мой сосок, разглаживая пэстис вокруг ареолы.

— Это ты бросаешь меня, — пробормотала я. — Как и раньше.

Гил вздрогнул.

Зеркало так и не нагрелось за моей спиной, покрытой татуировкой, напоминая мне, что из всех его полотен я не самая идеальная.

Невыплаканный гнев заставил меня пробормотать:

— Мои шрамы и татуировки... будут ли они проблемой для этого заказа?

Я не знала, почему вспомнила о своих недостатках. Самосаботаж? Мольба о помощи? Последняя попытка оттолкнуть его, чтобы я могла быть свободной?

Он провел носом по моему горлу.

— Они, конечно, заноза в моей заднице. Но я могу с ними работать.

Наш разговор был не о том, но я все равно его продолжила.

— Как? Как ты будешь с ними работать?

— Я буду прятать эту часть тебя на фото.

— Ты скроешь, кто я?

— Моя краска скроет то, кто ты есть. — Настороженные глаза встретились с моими. — Я знаю, что означает эта татуировка, Олин. Я не дурак.

— Я никогда не говорил, что ты такой.

— Ну да, — усмехнулся он. — Я понял.

— Я не думаю, что ты что-то понимаешь.

Его зеленые глаза загорелись праведным гневом.

— Правда? Ты думаешь, я не знаю, что эта татуировка символизирует нас. Наше прошлое. Нашу любовь...

— Любовь, от которой ты ушел.

Он положил ладонь на мою грудь, прижав меня к зеркалу.

— Ты не можешь этого делать.

— Не могу делать что? Защитить себя от тебя? Говорить правду?

— Да... все это.

— Как насчет того, чтобы скажу тебе, что я чувствую? Как насчет того, что я чувствую себя жалкой из-за того, что все еще люблю тебя...

— Не надо. — Гил тут же отдернул руку, как будто ощущение того, что мое сердце колотится под его ладонью, испугало его. — Прекрати. Ты не можешь. Я не имею права...

— Ты знаешь, как сильно я люблю...

— Тихо. — Он накрыл ладонью мои губы, заставив меня замолчать. — Я не хочу знать.

Воздух в крошечной примерочной, казалось, был насыщен недоверием и нетерпимостью.

И сексом.

Телесная связь, а не душевная принадлежность.

И вместо того чтобы страдать от болезненных узлов в моем сердце, я бросилась в омут с головой. В омут, который был переполнен химией, которая горела так жарко, что сжигала наше прошлое и испепеляла нашу боль.

Вот что у нас было.

У нас была магия.

Эта часть была неоспорима.

И если это было все, что я могла получить, то намеревалась взять как можно больше.

Отстранив его руку, я сказала:

— Я хочу тебя, Гил.

Гил закрыл глаза.

— Остановись. Блядь, пожалуйста... не заставляй...

— Я мокрая и взбешенная и нахожусь в нескольких секундах от того, чтобы либо поцеловать тебя, либо дать пощечину. Выбирай, что именно.

— Я выбираю работу. — Дрожащими руками он возился со вторым пэстисом, отрывая двусторонний скотч. — Хватит.

— Хорошо. — Почти сунув свои груди ему в лицо, я прошептала: — Потрогай меня. Посмотрим, что будет.

Все его тело напряглось от моего гневного приглашения.

Я дрожала от агрессивной жажды. Мне было все равно, что мы находились в общественном месте. Было все равно, что я хотела причинить ему боль, как и помочь ему. Меня вообще ничего не волновало, кроме того, что мне нужно было избавиться от дрожащей, ускользающей зависти, которая все еще жила во мне.

Гил провел пальцами по моему обнаженному соску, сделав его неимоверно твердым. Потом приклеил пэстис с глухим ворчанием. — Я не знаю, почему прикрываю тебя, когда ты заслуживаешь быть голой.

Я откинула голову обратно на зеркало, мой живот сжался. Мне хотелось растечься лужицей на полу у его ног.

— Тогда не используй их. Ты сказал, что тебе не нравится с ними рисовать.

— Не нравится. — Он коснулся носом моей ключицы и дышал, словно не мог остановиться.

— Тогда почему...

— Потому что я не хочу, чтобы тебя видели другие мужчины. — Его рык ударил в меня. Гил впился зубами в сосок, прежде чем отшатнулся назад. С голодными глазами он сжал пэстис на месте, жестоко сдавливая меня, словно наказывая меня за его реакцию.

За нашу ссору.

За все.

Инстинкт взял верх.

Месть стала моей гибелью.

Я вытянула руку вперед.

И схватила пульсирующую длину в его джинсах.

Он прижался ко мне, вдавив меня в зеркало. Его бедра качались напротив меня, зубами зацепил верхнюю часть моего уха и укусил. Сильно.

— Господи Иисусе.

Мое сердце сошло с ума, освобождаясь от всего, что было между нами.

Другой рукой я дергала за его ремень, яростно и нервно, требуя его со свирепостью, которая изводила меня.

Он снова укусил меня, его зубы были острыми, прежде чем схватить за подбородок и запрокинуть мою голову.

Гил налетел на мой рот, и наши языки тут же переплелись в вихре прикосновений и жара. Я застонала, когда он толкнулся бедрами в меня, отталкивая мои руки от его члена, чтобы вклиниться прямо между моих ног. Зеркало холодило мою спину, пока мы раскачивались и боролись, фальшиво трахаясь, дрожа от опьянения и безумия.

Я испортила стринги. Я никогда не была такой мокрой, когда он поднял меня за бедра и толкнулся в меня с такой жестокостью, что каждая частичка моего тела наполнилась болью.

Я зарылась пальцами в его волосы, перебирая беспорядочные пряди. Мы целовались, терзая губы, зубы клацали, дыхание перехватывало.

Наше желание превратило нас в беспорядочное и маниакальное переплетение тел и толчки желания.

Он был нужен мне голым.

Нужен был внутри меня.

Сейчас.

Мы вели себя так, словно за дверью шла война, и это был наш последний шанс быть вместе. Последний шанс быть честными — позволить нашим телам говорить правду, в то время как наши губы распространяют только ложь.

— Блядь, О. — Он уперся своим твердым членом в мой клитор, посылая искры в мой живот.

Немного поерзав, чтобы освободить руку, я просунула ладонь между нами и изо всех сил попыталась расстегнуть его молнию.

Гил поцеловал меня сильнее, и кровь смешалась с нашим вкусом. Неистовый голод охватил нас обоих, когда наши губы сомкнулись, а языки вступили в дуэль. Я могла кончить от одного его поцелуя.

Я была опустошенной.

Опустошенной, злой и потерянной.

— Ты нужен мне внутри. — Похоть заставляла меня рычать. — Не обращай внимания на заказ. К черту деньги. Отвези меня домой, Гил. Трахни меня вместо этого. Боже, пожалуйста...

Я ожидала, что он набросится на меня с яростью и облегчением. Что поддастся исступленному желанию между нами.

Вместо этого мой голос подействовал как ушат ледяной воды.

Гил мгновенно отбросил меня.

Его губы оторвались от моих.

Его грудь ходила ходуном, пока он судорожно втягивал воздух и вытаскивал мои пальцы, запутавшиеся в его волосах.

— Встретимся снаружи. — Повернувшись, он поправил внушительную эрекцию в джинсах под менее заметным углом, прежде чем отпереть дверь.

Я обняла себя, когда он вышел.

— Что только что произошло? — Меня пробрала дрожь, частично от прохладного воздуха кондиционера, а в основном от его отказа.

— Мне нужен этот заказ. — Гил отказывался смотреть на меня, его челюсть была напряжена. — Я не могу забыть об этом. Я никогда не забуду. Этот заказ. Все заказы важнее всего. — Он снова набросился на меня, ярость вытеснила все признаки слабости. — Ты понимаешь? Они важнее всего. Они важнее тебя, меня и всех остальных. Ты. Понимаешь?

— Я понимаю. — Я отступила от его ярости. — Тебе нужны деньги.

— Мне они нужны больше, чем ты думаешь.

— Расскажи мне, Гил. Скажи мне, что будет, если ты не заплатишь...

С его губ сорвалось гортанное, ужасное ворчание.

— Я заплачу. Я всегда буду платить.

— Заплатишь за что?

Гил закрыл глаза, как будто не мог вынести этого вопроса. Злость вытеснила все признаки прежней похоти, затягивая его в темные, непроглядные места, из которых он не мог выбраться.

Он провел рукой по лицу, полное изнеможение и отчаяние вновь охватили его.

— Ты все разрушаешь. Я не должен этого делать... Я не могу забыть о том, что важно. Не могу позволить нам трахаться!

Он ударил кулаком в стену примерочной.

— Я не могу этого сделать. Ты не можешь быть первой. Неважно, что ты делаешь со мной, неважно, что ты значишь для меня, ты не можешь быть на первом месте. Больше нет.

— Я не прошу...

— Просто надень этот чертов халат, О. Я потратил достаточно времени. Увидимся снаружи.

Он ушел с меланхоличным стоном, который снова разбил мое сердце.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Олин

– Наши дни –

Четыре часа напряженной тишины.

Четыре часа размышлений о том, что, черт возьми, пошло не так.

После того, как он оставил меня в примерочной, я согнулась пополам и судорожно втягивала воздух. Умоляла свое сердце перестать биться как ненормальное и просила свое тело перестать требовать секса.

Я понятия не имела, что заставило Гила так резко переключиться.

Не знала, почему стала такой решительной. Честно говоря, я больше не узнавала себя и не могла сказать, что мне нравилось то, в кого я превратилась.

Я всегда была очень осторожна в том, кем я была и кем хотела быть. Мне никогда не хотелось быть девушкой, которую люди жалеют по причине несчастного случая. И определенно не хотела быть девушкой, которую то и дело топтали, и у которой не хватало бы духу постоять за себя.

Если бы Гил был просто высокомерным ублюдком, я бы уже давно ушла.

Именно тот факт, что он не был высокомерным ублюдком, держал меня здесь. Я не могла уйти, потому что он тонул, а я была веревкой, удерживающей его голову над водой.

Кое-как собрав свои вещи, я вышла из раздевалки, плотно обернув вокруг себя белый халат. Я не разговаривала, когда обнаружила Гила снаружи с менеджером КОХЛЗ'а, обсуждающим концепцию его заказа.

Менеджер, сидевший на корточках, уже успел натянуть ленту вокруг логотипа компании и рабочего места Гила, чтобы отгородиться от пешеходов, вместе с четырьмя манекенами в натуральную величину с лысыми головами, огромными сиськами и длинными конечностями.

Рядом с ними я чувствовала себя немощной и неэлегантной.

Пока Гил и менеджер расставляли манекены в соответствии с огромными буквами логотипа, я поплотнее закуталась в халат и изо всех сил старалась не попадаться на глаза полузаинтересованным покупателям. Каждая пластиковая фигура принимала различные позы. Одни — с поднятыми руками, другие — с растопыренными ногами. Они оставались в пределах линий больших букв, добавляя бренду глубину.

Солнечный свет отгонял тени, и Гил наконец пожал руку менеджеру и махнул мне, чтобы я подошла ближе.

— Куда ты хочешь меня поставить? —тихо спросила я.

— Посиди немного. Сначала я должен покрасить манекены.

Я пожала плечами и пошла отдохнуть в машину.

Со своей точки обзора я два часа наблюдала, как Гил превращает пластиковые манекены, обтянутые кожей, в разноцветные продолжения логотипа КОХЛЗ. По одному на каждую букву, их руки были расположены под углом, а их жесткие, идеальные тела легко вписывались в здание.

Когда пришло время Гилу рисовать меня, он поставил меня на букву «О».

Естественно.

Пока он манипулировал моими руками и ногами так, что я изогнулась основанием буквы моего имени, от его кожи к моей пробегали электрические разряды. Казалось, мы навсегда будем обречены страдать от такой связи.

Мы избегали смотреть в глаза друг друга, оба были зажаты в тисках вины.

Когда Гил расположил меня, я осталась сидеть между фальшивыми моделями, изо всех сил стараясь быть такой же вытянутой и безупречной, как они.

— Почему манекены? — Я напряглась, когда первая щекотка кисти Гила лизнула мое плечо — плечо, очищенное от шрамов и чернил.

— Потому что у меня не хватает живых холстов.

— Оу.

Я зажмурила глаза, когда он заменил кисть на аэропистолет, с шипением распыляя краску и холод на мою плоть, быстро окрашивая меня в лаймовый, мятный и лесной зеленый цвета, чтобы я слилась с логотипом КОХЛЗ — полное погружение в дизайн.

Я открыла рот, чтобы спросить, в чем именно заключалось задание, но Гил устало покачал головой.

— Пожалуйста, не говори. Не двигайся. Ничего не делай, пока я не закончу. Я не смогу работать, если ты это будешь делать.

И я закрыла рот.

Он кивнул в знак благодарности и, забыв о том, что я живая, сосредоточился на своем ремесле.

Я изо всех сил старалась свести свои подергивания и вздохи к минимуму, пока аэропистолет сменялся губкой, а губка становилась тонкой кисточкой, добавляя глубину и реальность, имитируя недостатки логотипа и шрамы времени.

Вокруг собиралась толпа, тыкающая пальцами на уже замаскированные манекены, а затем на меня, пока я медленно растворялась. Гил работал быстро. Его техника была безупречной, пока он покрывал меня слоем краски за слоем. Солнце меняло углы, и он добавлял более глубокие тени. Поднялся ветерок, и он обхватил рукой наконечник аэрографа, чтобы сохранить правильное распыление.

Я снова погрузилась в его талант. Меня поразило, как он отгораживался от всего мира, пока рисовал. Не было ни меня, ни их, ни нас. Только он и его творение.

Но даже отдаваясь своему творчеству, на его лице застыло напряжение.

Он не был счастлив.

Не был доволен и не гордился своей работой.

Каждый раз, когда тот наклонялся, чтобы рисовать вокруг моего горла, или тяжело сглатывал, когда проводил кистью под моей грудью, мне хотелось его поцеловать. Хотелось, чтобы он извинился, так же, как и я хотела извиниться. Мне нужно было заверить его, что несмотря на то, что произошло между нами, я никогда не попрошу его поставить меня выше своей работы.

В течение двух долгих часов Гил не позволял мне поймать его взгляд, сосредоточившись на том участке моего тела, который тот рисовал. Когда он провел кистью между моих грудей и по покрытому пэстисом соску, ощущения были не такими эротичными, как при обнажении.

Моя спина болела от скручивания. Руки затекли от того, что находились выше головы. А ноги дрожали от постоянного нахождения в таком положении.

Гил работал быстро, но недостаточно, и к тому времени, как он достиг пальцев ног, а толпа аплодировала тому, как хорошо я превратилась в бренд универмага, мне уже хотелось есть, отдохнуть и принять душ.

Не успела высохнуть краска, как Гил переключил свое внимание на другую часть своего задания. На полпути к его картине появился менеджер с коробкой товаров и попросил Гила найти места в его дизайне, чтобы показать ассортимент товаров.

Гил выбрал шарф из черной ткани, который он набросил на кончики моих пальцев, глянцевую синюю сумочку, которую положил у ног манекена рядом с «K», игрушечный поезд на вздернутой ладони фигурки «Х», серебряный тостер, балансирующий на вздернутой ноге модели «З», и клюшку для гольфа, пронзенную в руках манекена «Л».

Каждый из нас что-то держал в руках, но Гил не использовал и малой толики предоставленных вещей, предпочитая сохранить простоту четырех поддельных и одной живой женской иллюзии в качестве своего шедевра.

Хмурое выражение его лица и напряженность в плечах говорили о том, что он ненавидит все, что связано с этим заказом.

Честно говоря, мне тоже не понравилось.

Он казался надуманным и коммерческим. Не хватало оригинальности и воображения.

Мой желудок заурчал, когда Гил встал и потер подбородок руками в зеленых пятнах. Его губы подергивались, напоминая о моем аппетите прошлой ночью.

— Я скоро тебя покормлю.

Мягкость в его голосе была полярно противоположна тому морозу, который был раньше.

Скованность и страдание, которые росли, пока он рисовал меня, растворились в одно мгновение.

— Мне так жаль, Гил.

Он вздрогнул.

— Не нужно извинений. — Собрав свои кисти, Гил добавил: — Это я прошу прощения. Я не... я обычно не такой вспыльчивый. И не должен был так раздражаться. — Он грустно улыбнулся, подправляя тени на моей щеке. Его губы были так близко к моим, в то время как его лицо напряглось в сосредоточенности.

Наши глаза встретились.

Наши сердца колотились в унисон.

Он отступил назад со вздохом.

Бросив использованную кисть в свой контейнер, Гил пробормотал:

— Ты просто застала меня не в то время, вот и все.

С этим загадочным комментарием он подхватил коробку под мышку и повернулся, чтобы поставить ее на подставку.

Я проследила за ним, расширившимися от страха глазами при виде двух полицейских, появившихся словно из воздуха.

— Вы Гилберт Кларк? — спросил один из них с волосами цвета соли и перца.

Гил напрягся, вздрогнув от того, что ему в лицо сунули полицейский значок.

— Смотря кто спрашивает.

— Я офицер Хойт, а это офицер Марлоу.

Марлоу с блестящими каштановыми волосами грубо кивнул:

— Здравствуйте.

Гил не ответил на приветствие. Его мышцы напряглись, словно он был готов впечатать их обоих в бетон.

Офицер Хойт убрал свой значок обратно в карман пиджака.

— Мы хотели бы поговорить с вами.

Гил бросил на меня взгляд через плечо. Он старался, чтобы это не выглядело озабоченно и нетерпеливо, но я провела с ним слишком много времени. И снова научилась читать его. Поэтому увидела правду.

В его взгляде был чистый ужас и неоспоримое желание бежать.

Я храбро улыбнулась ему, прекрасно понимая, что не могу пошевелиться. Хотела сказать ему, чтобы он не боялся.

Я уверена, что это обычная рутина.

Он слегка кивнул, как будто услышал мою молчаливую поддержку. Переложив коробку в другую руку, он пробормотал мне:

— Не двигайся. Мне еще нужно сделать снимки.

Гил сжал губы, когда направился к своей машине.

Меня охватило ужасное предчувствие.

Почему полиция хотела поговорить с ним? В качестве консультанта или потому, что у них есть улики...

У них не может быть улик, потому что Гил ничего не делал.

Мое сердце сжималось, пока полицейские следили за каждым шагом Гила.

Все, что я хотела сделать, это последовать за ним и бороться за его невиновность.

Потому что он был невиновен.

Гил не убийца.

Пот струился по моей раскрашенной кожей.

Я боялась. Боялась влюбиться в него. Боялась, что мне будет больно. Боялась того, что может случиться. Теперь боялась, что они заберут его и что я больше никогда его не увижу.

Полицейские ждали, пока Гил открывал заднюю дверь и ставил коробку внутрь.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, мистер Кларк.

— О чем? — Голос Гила лишился всяких остатков эмоций. Холодный и суровый, как всегда. Это была его форма брони против тех, кому он не доверял.

— Ваши краски совпадают с красками, использованными на недавно найденных жертвах.

Что?

Гил оставался невозмутимым.

— Это вполне возможно. Не во многих магазинах продаются краски, достаточно безопасные для длительного воздействия на кожу. Не такой уж большой рынок, чтобы выбирать. Даже в Интернете выбор минимален.

— Возможно. Но поскольку вы занимаетесь росписью по телу, а убийства в значительной степени основаны на таком хобби, не говоря уже о том, что они совершены в нашем городе, мы хотим, чтобы вы прибыли в участок для допроса.

Другой полицейский добавил:

— Протокол, видите ли. Это не займет много времени.

— Если это просто протокол, спросите меня здесь. У меня есть работа. — Самообладание Гила прорывалось сквозь его холодность.

— У нас публика, — пробормотал офицер Хойт. — Лучше обсуждать такие вещи наедине, вы так не считаете?

Боже, как я жалела, что не прислонилась к этой дурацкой букве.

Я была в нескольких секундах от того, чтобы нарушить позу и побежать к Гилу.

Но Гил, похоже, почувствовал мой быстро ослабевающий самоконтроль и повысил голос.

— Не смей двигаться, Олин. Я достаю свою камеру.

— Мистер Кларк. Мы попросили вас пройти...

— Я только что потратил четыре часа своей жизни на этот заказ. И не уйду, не сделав снимков, которые оплатят мои счета. — Из толпы поднялся ропот, когда Гил протиснулся мимо полицейских и открыл багажник. Потянувшись внутрь, он достал свою дорогую камеру.

Полицейские снова последовали за ним, но оставались спокойными.

У меня не было выбора, кроме как оставаться взаперти в красочной тюрьме, пока Гил бросает вызов правоохранительным органам и возится с настройками своих инструментов.

С высокомерным видом он отошел от полицейских и направил объектив на меня. Затем начал щелкать. Кадр за кадром. С того места, где стоял, потом еще с другой стороны улицы, потом еще по сторонам света, вблизи, спереди и под любым другим подходящим углом.

Все, что мне оставалось делать, это сохранять позу, которая так долго не давала мне покоя.

Я предполагала, что он отфотошопит толпу и другие шумы. Гил каким-то образом сделает так, чтобы казалось, будто я магическим образом стала единым целым с логотипом магазина — парящей в буквах, бросающей вызов всем законам гравитации.

При каждом щелчке камеры его преследовала полиция. Их терпение постепенно иссякало, чем дольше он откладывал их разговор. Гил сделал, наверное, больше сотни снимков, и им, скорее всего, казалось, что тот специально откладывает их разговор.

Я же знала, что Гил делает огромное количество снимков, чтобы у него было более чем достаточно фотографий для предоставления отличного заказа. Он не рисковал, что покупатель будет недоволен и откажется платить — особенно за работу, которая не доставляла ему удовольствия.

Наконец, один из офицеров положил руку на его камеру и заставил опустить ее. Я не могла слышать, что они говорили, но мне это было и не нужно.

Полицейский указал на служебный автомобиль, припаркованный на другой стороне улицы. Жесты рук говорили о том, что они хотят, чтобы он пошел с ними.

Что им надоело ждать.

Гил резко кивнул и выключил камеру. Идя с ними, его шаги были короткими и неохотными.

Но он шел.

Шел, потому что у него не было выбора.

Опираясь рукой на крышу полицейской машины, Гил повернулся, чтобы посмотреть на меня.

Нет.

Не уходи.

Я больше не хотела, чтобы тот содействовал. Что, если они повесят все на него? Что, если он не вернется?

Что, если он самый талантливый лжец в истории и действительно это сделал?

Что будет, если я влюбилась в убийцу и была настолько глупа, что не замечала этого?

Со стоном я заставила атрофированные мышцы двигаться и споткнулась от иллюзии, что я была единым целым с логотипом.

— Гил, не надо...

Он приставил руки ко рту в виде рупора, чтобы усилить голос.

— Собери мои вещи. У тебя есть права?

Я кивнула, желая обнять себя.

— Хорошо. Поезжай обратно в студию с моим оборудованием. Ключ от склада в машине. — Его глаза оставались нечитаемыми, заставляя меня еще глубже погрузиться в безысходность. — Увидимся позже.

Толпа громко роптала. Слухи и вопросы. Косые и подозрительные взгляды.

Я знала, о чем они думали.

Неужели Гил был убийцей, разрисовывающим трупы?

И поэтому его забрала полиция?

Поэтому его арестовали?

Я не успела ничего сказать, как офицер открыл дверь машины, показал, чтобы Гил проскользнул внутрь, а затем захлопнул ее.

Гил не оглянулся, пока его увозили.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

В моей квартире кто-то побывал.

Я замерла, с ключом в руке, ступив на порог.

Я не знала, откуда это знаю, но знала.

Что-то было не так. Что-то было неправильно. И все же... ничего не пропало.

Продвигаясь вперед, я неглубоко дышала, как будто монстры могли услышать и напасть на меня, выбравшись из-под дешевой мебели. На кухне все еще стояли контейнеры с едой на вынос, оставшиеся с тех пор, как Гил ночевал у меня. Диван все еще украшало брошенное им одеяло. Стол в столовой все еще был перекошен после нашего безудержного секса.

Если бы здесь кто-то был, наверняка бы что-то передвинули?

Я все выдумывала.

Никого не было здесь, пока Гил расписывал меня на улице. Никто не проникал в мое личное пространство и не пробирался сюда без приглашения.

Только...

Мой взгляд упал на маленькую фигурку балерины, которая была одним из немногих подарков, сделанных мне родителями. Когда они, наконец, поняли, как серьезно я отношусь к танцам, они оплатили мои уроки, но не потрудились отвозить меня.

Мне было все равно.

Я бы поехала автостопом через весь город, чтобы заниматься танцами. Но просто тот факт, что они поняли это? Это так много значило для меня. А то, что они подарили мне балерину? Это была самая ценная вещь от них.

Обычно она стояла под телевизором рядом с пультом.

Теперь фигурка стояла в идеальном пируэте на моем подоконнике.

Я замерла.

По рукам пробежали мурашки.

Неужели Гил переставил ее?

Неужто я забыла?

Что, черт возьми, происходило...

— Мисс Мосс. Это вы? — Строгий голос вышиб дыхание из моих легких и заставил меня повернуться лицом к двери. Я придала ладонь к груди над моим колотящимся сердцем, пока пыталась осмыслить то, что увидела.

Двое полицейских в форме стояли в дверном проеме.

Полицейских я видела на складе Гила, когда позвонила и сообщила о подозрительном парне с фургоном, идеально подходящим для похищений.

— Ч-что вы здесь делаете? — спросила я, проклиная то, как дрогнул мой голос.

Женщина-полицейский вошла в мою квартиру. Я молча выругалась, что оставила дверь открытой. Ее взгляд скользнул по моей все еще очень зеленой и камуфлированной коже, в основном скрытой под толстым белым халатом. Я подчинилась желанию Гила и собрала его вещи. Сложила все в его машину, сказала менеджеру магазина, что Гил свяжется с ним по поводу фотографий и счета, и забралась в его хэтчбек, все еще полностью разрисованная.

Я намеревалась доехать до склада Гила, как он и просил. Собиралась принять душ, одеться и отправиться в центр города, туда, куда отвезли Гила.

Но я не стала собирать сумку для ночевки и оставила свой прежний наряд в примерочной. Поэтому если бы прямиком отправилась к Гилу, то, смыв с себя его последнее творение, осталась бы без одежды.

Я хотела заскочить домой всего на пять минут.

Но не ожидала, что аура зла все еще будет таиться в моем доме. И уж точно я не была готова к тому, что на пороге моего дома окажется полиция после того, как всего за час до этого наблюдала, как увозят Гила.

У них сегодня напряженный день.

Появляются без предупреждения и портят нам обоим жизнь.

— Мы хотели поговорить с вами по поводу вашего заявления о человеке, который пытался вас похитить.

— О… — Я заставила себя не смотреть на часы от нетерпения. — Хорошо. Чем я могу вам помочь?

— Номер машины, который вы нам дали, неправильный. — Женщина-полицейский прищурила глаза.

— Да, простите. Наверное, я неправильно запомнила.

— А вы уверены, что это был белый фургон с синими полосами? — Мужчина-офицер вышел вперед, уступая мне место. — Потому что ничего не подтвердилось. Никаких других сообщений. Никаких подозрительных следов. Это не мог быть другой цвет, или это вы тоже запомнили неправильно?

Выпрямившись во весь рост, я изо всех сил старалась казаться невозмутимой. Отсутствие способности врать почти искалечило меня. Если не прогоню их в ближайшее время, то я обязательно спалюсь. Спалюсь на лжи. И Гил будет приговорен к пожизненному заключению из-за того, что я ляпнула какую-нибудь ерунду.

— Нет, я помню фургон. Но вы правы. Я очевидно не настолько надежна в своих воспоминаниях. — Я скрестила руки. — Кроме того, вы должны знать лучше меня. В конце концов, это ваша работа.

Полицейские бросили друг на друга взгляд.

Женщина-офицер сокрушенно вздохнула из-за моей беспомощности.

— Несмотря ни на что, мы считаем, что человек, который пытался вас похитить, может быть причастен к недавним убийствам. — Она снова посмотрела на мое разрисованное тело. — Они были раскрашены... как вы. Мы надеялись, что сегодня ваша память будет более свежей. И вы могли бы дать нам новую информацию, которая могла бы нам помочь.

— Более свежей?

— Без зрителей, так сказать. — В ее взгляде промелькнул явный намек. — Можете говорить, что хотите.

— Вы думаете, я держала все в себе, потому что в прошлый раз я была с Гилбертом?

— Кстати, о мистере Кларке. Где ваш босс? — вклинился офицер.

Я прищурила глаза, отвечая на его вопрос и игнорируя остальные.

— В «Status Enterprises». В своем офисе.

— Твой другой босс. — Его голос был напряжен от разочарования. — Гилберт Кларк.

Каков был правильный ответ? Сказать им, что я не знаю или что его запихнули в полицейскую машину? С другой стороны, я не могла сказать, что не видела его, поскольку была раскрашена.

— Мы только что закончили работу над заказом для универмага КОХЛЗ. Его попросили помочь полиции с краской для тела, использованной на убитых девушках.

Вот, это звучало хорошо и совсем не виновато.

— Вы считаете, что он может быть причастен? — Женщина обошла вокруг меня, ее глаза не отрывались, пока она осматривала мою грязную квартиру.

— Нет.

— Почему вы так уверены? — Она снова обошла вокруг меня, пуговицы на ее униформе сверкнули. — Он художник по телу — такой же, как и убийца. У него нет алиби на те дни, когда пропали девочки.

Я нахмурилась.

— Откуда вы знаете, что у него нет алиби?

— Мы не можем разглашать эту информацию, мисс, — пробормотал мужчина-полицейский. — Нас интересует только ваше мнение. Можете ли вы пролить свет на недавнее местонахождение мистера Кларка? Пропадал ли он на какое-то время? Делал ли он что-нибудь необычное?

Мое горло сжалось.

Он пропал.

И вернулся грязный, окровавленный, в краске.

Потом напился до оцепенения за того, что сделал.

У меня подкосились ноги от нервов, когда я посмотрела ему прямо в глаза.

— Он мой босс. То, чем он занимается в свободное время, меня не касается.

Женщина-полицейский ухмыльнулась.

— Много развлекаетесь, Олин? — Она указала на две вилки в раковине и два стакана на журнальном столике.

— Не ваше дело.

Она улыбнулась и ничего не ответила.

Я только что попала в ее ловушку, и не совсем понимала, как.

— Если это все... мне действительно нужно принять душ и...

— Насколько хорошо вы знаете Гилберта Кларка? — грубо перебила женщина-офицер.

Я обдумала свой ответ. Что было бы лучше? Признаться, что я влюблена в него, или солгать и сказать, что наши отношения были сугубо профессиональными.

Мое сердце ускорило свой ритм, захлебываясь от лжи.

— Ну?

Она положила руки на бедра. Почему-то я знала, что та ждет, чтобы поймать меня на лжи. Они узнали, где я живу, не от меня. У них были записи и способы выяснения информации. Это была их работа — раскрывать правду.

Опустив руки, я позволила честности ответить за себя.

— Мы с Гилом учились еще в школе, как я уже говорила вам в прошлый раз. Мы встречались, когда были моложе. — Даже я услышала застарелую боль в своем голосе, когда добавила: — Мы расстались и пошли каждый своей дорогой. Я нашла его снова чисто случайно, благодаря объявлению о работе. — Я подняла руку, обнажив зеленую экзотику своей плоти. — Работа в качестве живого холста.

— Интересно. — Она кивнула, ее глаза блестели. — И вы можете дружно работать вместе после подросткового разрыва?

— Это в прошлом. Это ничего не значит.

— Как бы вы описали Гилберта Кларка в школе? — Мужчина открыл свой блокнот, ручка зависла над страницами. — Тихий? Трудолюбивый? Какой была его семья?

Во мне поднялся гнев, за которым быстро последовала неоспоримая потребность защитить Гила.

Его семья всегда будет работать против него. Она всегда заставляла людей осуждать его, заставляла их верить, что он способен на жестокость, потому что он родился в такой среде.

— Я думаю, вам стоит разобраться в этом самостоятельно. — Я указала подбородком на дверь. — А теперь, если вы не возражаете. Я действительно должна...

— Люди не меняются, мисс Мосс. — Женщина-офицер снова прервала меня. — То, что вы думаете, что знаете о своем школьном увлечении, может скрывать правду, которая смотрит вам прямо в лицо.

Я помрачнела.

— На что именно вы намекаете?

— Я ни на что не намекаю. Просто говорю, будьте осторожны. — В этот раз ее глаза смягчились от доброты, а не от обвинения. — Монстры ходят среди нас. Носят ту же кожу. Просто они прячут свою сущность. Почти как краска, которая прячет вас.

Она сделала паузу, как будто ее речь — это все, что мне нужно, чтобы во всем признаться.

Я фыркнула и выдержала паузу.

— Хорошо. — Офицеры двинулись к выходу.

Мужчина кивнул и вышел в коридор, а женщина сделала паузу и снова протянула мне свою визитку.

— Если вы случайно вспомните правильный номерной знак или захотите изменить показания, позвоните мне.

Я взяла ее карточку и засунула ее глубоко в карман халата.

— Спасибо.

— Не за что. — С улыбкой, которую я не смогла расшифровать, она добавила: — Я бы не стала ему доверять, мисс Мосс. Человек, который зарабатывает деньги, превращая других в хамелеонов, может и сам быть хамелеоном. Три девушки потеряли свои жизни. Не потеряйте свою.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Олин

– Наши дни –

— Ну же, Гил. Возьми чертов телефон.

Я сбросила вызов, когда он в четвертый раз переключился на его автоответчик. Хотя подозревала, почему тот не отвечает. Я сомневалась, что допрос в полицейском участке позволяет прерываться на личные звонки. Прошло всего пару часов с тех пор, как его «одолжили» для допроса. Возможно, я слишком остро реагировала.

Я знала все вышесказанное, но это не меняло того факта, что я отчаянно нуждалась в том, чтобы он взял трубку.

Что-то не так, Гил.

И... я не знаю, что делать.

Бросив бесполезный телефон на колени, я вцепилась в руль обеими руками и сосредоточилась на дороге. Надавила на педаль газа, превышая предельную скорость, изучая черный фургон, который ехал за мной.

Сердце бешено заколотилось, когда фургон поравнялся со мной, скользя, как угрожающая тень, готовая поглотить меня целиком.

Черт.

Мне следовало остаться в своей квартире.

Но опять же, ублюдок, от которого Гил пытался меня защитить, определенно побывал там. Я не чувствовала себя в безопасности, зная, что его руки трогали мои вещи, что он ходил по моим коврам и исследовал мой дом.

После того как полиция уехала, я на цыпочках пробиралась по дому, пытаясь отделить предчувствие от фактов. Мне почти удалось убедить себя, что это всего лишь безумное воображение, недостаток отдыха и зловещие слова Гила «ты в опасности», которые заставили меня усомниться в неприкосновенности моего дома.

Однако эта ложная надежда развеялась, как только я вошла в свою спальню и обнаружила на полу свои подушки. Странно, но, возможно, не слишком странно. Гил мог сбросить их с моей кровати, пока я готовила нам кофе перед отъездом. У него могла возникнуть непонятная потребность сделать что-то странное — например, испортить постель, на которой я спала, не предложив ему присоединиться.

Я могла бы придумать такую небылицу, если бы не символизм крови, заляпавшей постельное белье.

Гил был художником, но я сомневалась, что он когда-нибудь возьмет флакон красного лака для ногтей и выльет его на мое постельное белье и подушки, окрашивая их в едкий багряный цвет, превращая пушистый уют в тканевые трупы.

Он не стал бы делать то, от чего так сильно пахнет смертью.

Инстинкт подсказывал мне, что нужно бежать.

Я схватила одежду, запихнула ее в вещмешок и выбежала из здания. Надеясь, что полицейские все еще будут где-то снаружи, я бросилась бежать. Им нужны были улики для задержания преступника? У меня они были.

На этот раз у Гила было неопровержимое алиби. Ничто не могло оспорить факт пребывания в полиции, когда в моей квартире без приглашения находился человек, явно угрожающий моей жизни. Я могла рассказать им о похитителе — назвать номер машины. Могла бы внести свою лепту в защиту Гила для разнообразия.

Но у обочины не оказалось машины. Никого не было, чтобы записать мои показания. Только молодая пара, прогуливающаяся под руку, обеспечивала мне безопасность, когда я вылетела из здания и чуть не споткнулась о них.

Их глаза расширились от моей ярко-зеленой кожи, а потом они захихикали, когда я споткнулась в спешке.

Мои руки дрожали, когда я отпирала хэтчбек Гила, бросала свою сумку на заднее сиденье и пристегивалась. Мои навыки вождения были довольно скудными. Но я отбросила дрожь и включила передачу, в голове роились сценарии и решения. Гил хотел, чтобы я поехала к нему на склад. Но парень знал, где живет Гил. Он избил его и пытался похитить меня прямо на улице, поэтому я не решилась отправиться туда одна.

Проехав по своей улице, я свернула на главную дорогу и закусила губу, обдумывая возможные варианты. Потом оглянулась и увидела машину. Которая не висела у меня на хвосте с тех пор, как я покинула здание.

Может, это просто совпадение?

Я снова бросила взгляд на зеркало заднего вида, изучая черный фургон. Позднее полуденное солнце сверкало на поцарапанной краске, показывая вмятину, которая совпадала с той, что я видела, когда Гил стоял на коленях, принимая безответные оскорбления.

Это не было совпадением, и впервые предупреждения Гила об опасности были уже не неудобной угрозой, а вполне реальной заботой.

Опустив одну руку с руля, я снова взяла телефон и нажала повторный набор. Выскочив на другую полосу, я бессистемно повернула налево без оповещающего сигнала поворотника.

Я изучала своего преследователя, пока в ухе раздавался разочаровывающий звон.

Черный фургон юркнул за мной, заслужив гудок от какого-то автомобилиста.

Мое сердце замерло.

Это было по-настоящему.

Он не просто ехал в моем направлении. Фургон преследовал именно меня.

Вызов снова не сработал, и я перестала быть испуганной мышкой. И хотя давно не водила машину — благодаря бюджетному общественному транспорту — это не останавливало меня, когда я выжала на педаль газа и рванула вперед.

Свернув на другую полосу, я обогнала синий седан передо мной и пролетела на желтый свет, пока все остальные машины тормозили.

Фургон помчался вперед, на красный свет.

По моей коже бежали мурашки предчувствия. Я бросила взгляд на указатель уровня топлива.

Четверть бака.

Как далеко я смогу уехать, прежде чем у меня закончится возможность бежать? Куда, черт возьми, я могла пойти? Моих родителей не было в стране. Гил был занят совсем другим. Мои друзья по танцам не знали, что со мной делать после моего исчезновения и отсутствия связи в последние несколько лет.

Мне буквально не к кому было обратиться и некуда идти.

Я разогналась и свернула на боковую улочку, которая вела к причудливому мощеному переулку.

Плохой ход.

Пешеходы загромождали пространство, а также тележки с едой, сгрудившиеся у обочины.

Приложив ладонь к клаксону, я получила несколько приветствий одним пальцем, пока прокладывала себе путь вперед. Фургон последовал за мной, и наша погоня превратилась из быстрой в ползучую.

Локтем я заблокировала двери, благодаря за то, что этот невзрачный хэтчбек хотя бы оснащен центральным замком. На такой скорости парень мог выпрыгнуть из машины и догнать меня пешком.

Живее!

Я снова посигналила, пригибаясь от взглядов людей.

Мой телефон соскользнул с бедра на колени, когда я переставляла ногу с педали тормоза на педаль газа. И опять взяла его в руки, набрав номер в шестой раз.

Звонок.

Звонок.

Автоответчик.

Я повесила трубку.

Доехав до конца полосы, я оглянулась назад. Фургон вплотную прижался к моему бамперу, тесня меня в пробке.

Я исчерпала все возможности, и у меня не было навыков вождения водителя-каскадера, чтобы оторваться от него. Мне не хотелось обращаться к Джастину. Не хотелось повторять прошлое, опираясь на Джастина, потому что Гила не было рядом со мной. Гил был рядом со мной — просто сейчас тот был недееспособен.

Но... у меня действительно нет выбора.

Фургон подтолкнул меня вперед, когда я притормозила на очередном пешеходном переходе, на котором мамаша толкала коляску.

Я показала водителю-преследователю неприятный жест, позволяя своему гневу скрыть страх. Он ни за что не сделает из меня убийцу, сбив ее, чтобы спасти себя.

Дрожащими руками я набрала номер Джастина и рванула вперед, когда женщина вышла на тротуар. Несколько секунд поколебалась, прежде чем нажать кнопку вызова. Мне было страшно представить, что скажет Гил, зная, что я снова использовала Джастина в своих целях.

С трудом сглотнув, я включила динамик и положила звонящий телефон на колени. Вернув обе руки обратно на руль, я снова превысила скорость, стараясь оставить хоть немного пространства между собой и фургоном.

— Миллер слушает.

Линия немного потрескивала, но облегчение пронзило мое сердце.

— Джастин, это Олин.

— O? Все в порядке?

— Эм. Не совсем. — Я резко свернула за угол, ругаясь, когда фургон умудрился проехать по тому же пути.

— Что происходит? — Голос Джастина сменился с непринужденного на резкий. — У тебя проблемы?

В этом был весь Джастин.

Он мог быть мальчиком, который нравился всем в школе, но это было не из-за неуместного соревнования за популярность или эго. Он искренне беспокоился. Был внимательным и милым, и именно мое разбитое Гилом сердце притянуло его ко мне.

Я не пыталась активно встречаться с другим. Но Джастин видел мои слезы и предлагал плечо, на котором можно было поплакать. Он пытался сделать меня счастливой.

Джастин был похож на меня.

Ему было приятно помогать другим. И хотя мы были слишком похожи, чтобы встречаться долго, я позволяла Джастину успокаивать меня и прятала свои муки, когда он целовал меня. И игнорировала тот факт, что у меня не было к нему романтического интереса, потому что очень, очень сильно скучала по Гилу.

Кроме того, зная, что Гил видел меня с ним... что ж, мстительность была приятна после разбитого сердца.

Чувство вины нарастало.

Чувство вины за то, что причинила боль Джастину, а также Гилу.

Чувство вины за то, что причинила боль себе.

— Олин... ты можешь рассказать мне. Если тебе нужна помощь, ты знаешь, что я всегда...

— Всегда рядом. Я знаю. — Мои костяшки пальцев побелели на рулевом колесе. Боже, как я могла предать доверие Гила? Как много могла рассказать, не рассказав всего — включая то, чего не знала сама?

Я ускорилась, слишком быстро войдя в очередной поворот.

— У меня нет времени объяснять, но за мной гонится тот, от кого Гил меня защищает. Мне некуда идти, и я не решаюсь идти к Гилу одна.

— Где Гилберт? — потребовал Джастин. — Он не с тобой?

— Он... в другом месте.

— А ты где?

— Езжу по окрестностям, пытаюсь избавиться от нежелательной компании.

Джастин втянул воздух.

— Что тебе нужно от меня?

— На самом деле я не знаю. Мне просто нужно место, где я могу побыть в безопасности.

— Приезжай сюда.

— Куда?

— На мою работу. Я финансовый директор «Abacus Accounting». Мы находимся на главной улице в центре города.

— Я не думаю, что смогу туда добраться. Как я припаркуюсь? Где я выйду, чтобы этот засранец не схватил меня?

Он замолчал на секунду, затем в его голосе появился строгий контроль.

— Поезжай к Гилу.

— Но я только что сказала...

— Едь к Гилберту. Я встречу тебя там.

— Не думаю, что мы вдвоем отпугнем этого парня. Он ранил Гила в прошлый раз... — Я замолчала. Как много Джастин знал о жизни Гила?

Но Джастин не стал расспрашивать о подробностях, его мысли уже были заняты другими вопросами.

— Продолжай движение в течение десяти минут, затем подъезжай к складу. Я приведу подкрепление.

Он повесил трубку.

Подкрепление?

Я проскочила на еще один желтый свет и взглянула на часы.

И хотя понятия не имела, что это значит, но у меня оставалось десять минут.

Десять минут до того, как все закончится — к лучшему или к худшему.

Я бросилась вперед, изо всех сил стараясь скрыться.

* * *

Фургон следовал за каждым моим шагом, когда я свернула к складам и поехала по длинной дороге мимо других подержанных и заброшенных зданий к красочной империи Гила.

Я делала все возможное, чтобы избавиться от преследователя, но не была достаточно быстрой, а он был настроен решительно.

Пятнадцать минут я выжидала, прежде чем подъехать к дому Гила, зная, что подъезд туда односторонний, и, как только я окажусь за пределами склада номер двадцать пять, пути назад уже не будет.

С колотящимся сердцем я двигалась дальше от посторонних глаз, умоляя, чтобы Джастин организовал достойный комитет по приему гостей. Мои плечи ссутулились от облегчения, когда заметила три машины, припаркованные у склада Гила. Четверо мужчин в черных костюмах со скрещенными руками стояли на фоне своих дорогих седанов.

Слава Богу.

Фургон, который ехал на моем хвосте всю дорогу, притормозил и отстал.

Подскочив к месту, где стоял Джастин, я быстро припарковалась, увеличив расстояние между мной и преследователем. Выскочив из хэтчбека с телефоном в руке, я трусцой побежала к Джастину и повернулась лицом к фургону.

Он возвышался посреди дороги с полуразвалившимися складами по обе стороны, и вечерний свет мягко освещал его. Стоя рядом с Джастином и его друзьями, я чувствовала себя идиоткой — как будто придумала серьезность угрозы.

Джастин протянул руку и сжал мою ладонь, быстро улыбнувшись.

— Ты в порядке?

Я кивнула, не в силах отвести взгляд от фургона, и в то же время не в желая оставлять свою руку в руке Джастина. Слегка отстранившись, я вернула ему улыбку с огромным вздохом благодарности.

— Большое спасибо, что помогли мне.

— Не за что. — Он кивнул в сторону своих друзей. — Пойдемте навестим нашего незваного гостя, хорошо?

Мужчины, которые выглядели так, словно они регулярно посещали тренажерный зал, но все же их естественной средой обитания была работа в офисе, двинулись вперед толпой в черных костюмах с Джастином в центре.

Я следовала за ними, вглядываясь в лобовое стекло фургона, пытаясь разглядеть водителя.

Это тот же самый парень?

Один человек шантажировал Гила или несколько?

Проходя мимо хэтчбека с незаведенным двигателем, мужчины сжали руки в кулаки в знак явной угрозы. Джастин вздернул подбородок, его профиль был суров и резок в вечерних тенях.

Фургон не двигался. Черное пятно на горизонте. Водитель сидел и принимал их угрозу, пока между машиной и ими не осталось всего несколько метров.

Я дрожала от адреналина, дрожала от того, что столкнулась с тем самым человеком, который напугал меня и превратил жизнь Гила в ад. Мне хотелось, чтобы его арестовали. Хотелось, чтобы с ним разобрались, чтобы он перестал причинять Гилу такую боль.

Но когда Джастин перешел на бег, а его друзья последовали за ним, двигатель фургона заурчал. Водитель резко включил заднюю передачу и помчался по дороге, слишком быстро, чтобы его можно было догнать.

Ребята замедлили шаг. Один из них сфотографировал номерной знак фургона, а другой бросил камень в сторону машины.

Фургон свернул в конце дороги и исчез в потоке машин.

Все произошло так быстро, что я снова почувствовала себя слишком остро реагирующей идиоткой.

Я отступила назад, пока Джастин разговаривал со своими друзьями.

Рокот мужских голосов растворялся в городском гуле и гуле других производств, работающих в непритязательных зданиях складов. Я опустила взгляд на свой телефон и отодвинулась подальше.

Должна ли я снова позвонить Гилу? Как долго еще полиция сможет его удерживать?

Размышляя о Гиле, я не поднимала глаз, пока рычание двигателей не отвлекло мое внимание, сигнализируя о том, что приятели Джастина уезжают. Я помахала рукой в знак благодарности, желая остаться более общительной, чем волноваться о Гиле.

Я должна была выразить им огромное спасибо.

Мое сердце учащенно забилось, когда Джастин поднял руку вверх в знак прощания, а затем направился ко мне. В его глазах застыло напряжение, но рот искривился в улыбке.

— Ты уверена, что все в порядке?

Я кивнула, шагая рядом с ним.

— Да. Еще раз спасибо за помощь.

Он пожал плечами.

— Для этого и нужны друзья.

— Те парни были твоими друзьями?

— Я с ними работаю. Все хорошие парни, несмотря на то, что они бухгалтеры. Один из них — чемпион по любительскому боксу.

— Впечатляет.

— Это удобно, когда тебе кто-то угрожает. — Джастин прищурил глаза. — Не хочешь рассказать мне, что происходит?

Я прикусила губу, бросив взгляд на склад Гила.

— Не знаю, могу ли я.

— Во что ты вляпалась?

Огромный выдох вырвался из меня.

— Честно говоря... я не знаю.

— Твоя проблема или Гила?

Я посмотрела на него.

— Не моя проблема.

— Ладно, значит, это проблема Гила.

— Я этого не говорила.

Джастин скрестил руки на груди, его лицо потемнело.

— Позволь мне спросить по-другому. У тебя появился этот сталкер до того, как ты снова нашла Гила, или это недавнее событие?

— Он не сталкер.

— Ты уверена в этом?

— В наше время я ни в чем не уверена.

Посмотрев на небо, Джастин насупился.

— Слушай, это не мое дело, что происходит между тобой и Гилом. Я не ожидаю, что ты мне расскажешь, но ты же обратилась ко мне, О. И знаешь, что я никогда не предам тебя...

— И я не могу предать его.

Он вздохнул, заметно успокаиваясь.

— Ладно, хорошо. Я понял. Просто рад, что ты уже не считаешь его убийцей, так что не буду лезть не в свое дело. — Порывшись в кармане, он вытащил брелок. — Пойдем. Давай хотя бы зайдем за закрытую дверь на всякий случай.

Я шла рядом с ним в босоножках, с зеленой кожей и в белом халате.

— У тебя есть запасной ключ?

Джастин усмехнулся.

— Я его единственный друг. Кому еще он может дать запасной?

Я обняла себя, пока он отпирал дверь, а затем посторонился, чтобы дать мне войти.

— Я все еще не понимаю, как работает ваша дружба.

Гил принял Джастина в свою жизнь... но я сомневалась, что он поделился с ним своими проблемами.

— Думаю, ему самому придется рассказать тебе об этом. — Он шагнул внутрь, повернулся, чтобы закрыть и запереть дверь.

В огромном складе было темно и прохладно. Из-за большого пространства шаги отдавались гулким эхом, а ощущение домашнего уюта отсутствовало благодаря скудной мебели.

Джастин щелкнул выключателем, заливая помещение светом.

— Ты явно видела Гила сегодня в какой-то момент. — Джастин подошел к терморегулятору и включил его на обогрев, чтобы прогреть склад. Как будто помещение Гила оставалось таким же холодным, как и его хозяин, ожидая возвращения снежного короля.

— Если ты говоришь о краске на моем теле, которую я должна была смыть еще несколько часов назад, то да, я видела сегодня Гила.

— Заказ? — Он продолжал двигаться через склад Гила. У меня не было выбора, кроме как последовать за ним, хотя было неловко находиться в пространстве Гила наедине с Джастином.

Я была старомодна, когда дело касалось верности.

Гил не очень-то располагал меня к себе, и мы не обсуждали наши отношения, но отношения были, и это было превышением границ.

— Да. Для универмага КОХЛЗ.

Остатки ревности, которая навсегда будет связана с этим магазином и знанием того, что Гил ходил туда с другими женщинами, разгорелись с новой силой.

Джастин остановился и повернулся ко мне лицом, нахмурившись.

— Он их ненавидит. И обычно отказывается от всех коммерческих заказов.

Ему нужны были деньги.

Я видела, как он умолял.

Слышала, как тот говорил по телефону со слезами на глазах.

Я пожала плечами.

— Он передумал.

Джастин тихо засмеялся.

— Похоже, он часто так поступает рядом с тобой.

Спрятав дрожь, я плотнее завернулась в халат.

— Это его прерогатива.

— Это так.

Наступила затянувшаяся пауза. Джастин сжал затылок, его безупречный костюм шептал о тончайшей ткани и деньгах.

В своей безупречной одежде он выглядел совсем иначе, чем Гил. У них были разные пути, разное прошлое, разное будущее. И все же... каким-то образом они стали друзьями.

Я немного расслабилась.

Возможно, я была в жизни Джастина, когда мы учились в школе, так же, как и в жизни Гила, но... я провела с ним лишь малую часть времени по сравнению с тем, что было у них за последний год.

Осознание того, что в эти дни я была третьим лишним, нарушало мое душевное спокойствие.

Указав подбородком на дверь ванной, я тихо сказала:

— Я не могу как следует поблагодарить тебя за то, что ты снова пришел мне на помощь. Но теперь, когда я в безопасности, могу принять душ... если ты не против?

— Тебе не нужно меня спрашивать. Это не мое место.

— Правда. — Я улыбнулась. — Ну, в таком случае… — Я щелкнула пальцами. — О, нет. Я оставила свою сумку в машине Гила. Вместе со всеми его принадлежностями для рисования и заведенным двигателем. — Неохотно повернувшись, я пошла на улицу. — Я сейчас вернусь.

Джастин двинулся, чтобы остановить меня, подняв руку.

— Прими душ. Я все принесу.

Мои глаза расширились.

— Ты уверен? Ты будешь в безопасности один?

Джастин хихикнул.

— Я уверен, что со мной все будет в порядке.

— Хорошо... — Я покраснела. — Моя сумка с вещами на ночь в багажнике. Ты не мог бы оставить ее за дверью ванной?

Он кивнул.

— Конечно. — Проходя обратно через офис на склад, он не спросил, зачем мне сумка с вещами на ночь. Не спросил, почему я ехала на машине Гила. Он вел себя так, словно все, что происходило между мной и Гилом, было вполне приемлемо. Как будто тот с самого начала знал, что это случится, если мы когда-нибудь снова найдем друг друга.

И, может, он знал это лучше, чем кто-либо другой.

В конце концов, он склеивал мое разбитое сердце, а затем латал сердце Гила.

Он был клеем для наших разбитых частей.

Возможно, он мог бы исправить то, что было сломано между нами.

Возможно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Гил

– Прошлое –

Я жил в аду.

Последние два дня истерзали мое сердце и заставляли меня молить о решении.

Расставание в школе должно было быть ненастоящим, но каким-то образом оно стало слишком реальным. Мне нужно было вернуть все назад. Объяснить. Но чем больше времени проходило, тем ужаснее становилась правда.

Ты никогда больше не будешь разговаривать с Олин.

Угроза мисс Таллап непрерывно крутилась в моем мозгу.

Этот ультиматум было проглотить труднее, чем понять, чего она от меня хочет. Это заставило мой желудок сжиматься, а нервное беспокойство петлей обвилось вокруг моего горла.

Я должен был поговорить с Олин.

Должен был увидеть ее, коснуться ее, любить ее.

Если я не смогу заполучить Олин... черт, жизнь не стоила той боли, в которой она оказалась.

Несмотря на угрозу мисс Таллап, я приплелся к Олин, как только вышел из школы в пятницу. Со слезами на глазах и разбитым, мать его, сердцем я стоял на ее крыльце и пытался набраться смелости, чтобы позвонить в дверь и извиниться.

Рассказать ей все.

Умолять ее помочь мне.

Но ее не было дома.

Впервые за долгое время я был одинок и никому не нужен.

Не совсем так.

Я был желанен.

Только дьяволом в женской обличии.

Я просидел возле дома Олин, пока чувство голода не заставило меня уйти. И хотя не знал, к кому она обратилась из-за моего предательства, но надеялся, что она в тепле и безопасности.

Только осознание того, что ее будущее висит на волоске из-за меня и моих действий, заставило меня вернуться обратно в хибару, в которой я родился, и завалиться в грязную постель.

В ту ночь отец жестоко избил меня — благодаря одному из своих приступов ярости под воздействием бурбона, — и я провел субботу, залечивая раны. Олин снова была где-то в другом месте, когда я, корчась от боли, прибежал к ней домой.

К воскресенью решетка моей тюрьмы захлопнулась окончательно, что альтернативы я уже не видел.

Мне отчаянно нужно было поговорить с Олин.

Я не мог смириться с мыслью о том, что больше никогда не смогу поговорить с ней, что ее рука больше не коснется моей. Я всегда держал свои эмоции под замком — лучше казаться бессердечным, чем слабым, но когда дело касалось Олин, я был жалок.

Я боролся с желанием разнести окрестности в поисках ее.

Я дождался сумерек и просидел на ее улице, как бездомный бродяга.

Смотрел, как солнце не спеша ползет за горизонт, оставляя меня на произвол судьбы, которая была бы хуже всех смертей вместе взятых.

Олин избегала меня.

Я не мог ее винить.

Она ненавидела во мне все, и я был единственным, кто в этом виноват.

Но... это было воскресенье.

И мисс Таллап загнала меня в безвыходную ситуацию.

Что бы ни сделал... я был в пизде.

В буквальном смысле.

Я мог бы уйти из школы, но это означало бы оставить Олин. Мог бы рассказать директору, но это повлекло бы за собой риск того, что мне не поверят. Мог бы рассказать все Олин и сбежать с ней, но это означало бы, что ее родители — неважно, сколько они отсутствовали — выследят нас и бросят меня в тюрьму за похищение.

Какой бы вариант я ни выбрал, вывод всегда был только один.

Я в тюрьме.

Слово учителя против моего и ужасное обвинение в нападении.

Нападении?

Это она напала на меня.

И я не мог никому рассказать, потому что кто, черт возьми, мне поверит?

Парней не насиловали.

Физически это было гораздо труднее. Но я почувствовал себя жертвой насилия в той кладовке. Все выходные чувствовал, что за мной охотятся. И теперь, когда ушел с улицы Олин и направился к заднему входу мотеля «Гардения», я ощутил, что мне не оставили иного выбора.

Мисс Таллап ждала меня, держа открытой дверь пожарной лестницы, и втащила меня внутрь, как только я оказался на расстоянии вытянутой руки.

Мы не разговаривали, пока она, вцепившись в мое запястье, как сбежавший школьник, потащила вверх на один этаж и дальше по длинному коридору. Просунув ключ-карту в замок на двери, она затащила меня внутрь и резко захлопнула ее.

Я тяжело выдохнул, когда женщина задвинула цепочку и с треском задернула шторы. В комнате уже были видны следы пребывания: сумка для ночевки на маленьком столе, серый пиджак, брошенный на стул, и смятое белое постельное белье, как будто она лежала здесь, представляя, что сделает со мной.

Комната была мрачной, несмотря на три горящие лампочками во всем помещении. Ковер был коричневым, мебель — коричневой. Здесь пахло плохими решениями и тяжелыми ситуациями.

Мисс Таллап провела пальцем по моей спине, обходя вокруг меня. Она рассмеялась, когда я отскочил от нее, как от огня.

— Ты всегда такой нервный. — Мисс Таллап направилась к своей сумке, порылась в ней. Вытащив наручники, веревки, бутылочку со смазкой и кляп, она повернулась ко мне с ухмылкой. — Я горжусь вами, мистер Кларк. Вы пришли. Вы выбрали правильный вариант. И, благодаря этому, я полагаю, что вы и впредь будете выбирать с умом. — Размахивая игрушками для бандажа, она добавила: — Это если вы не будете хорошо себя вести. Я не буду возражать против их применения. На самом деле, меня заводит, когда я связываю, так что, возможно, мы все-таки поиграем с ними.

Я прочистил горло, когда паника забурлила в моей крови.

— Я буду вести себя хорошо.

Я ни за что не хотел быть связанным. Желание убежать уже почти пересилило мою потребность защитить Олин.

Был готов бежать в полицию и рассказать им о случившемся. Я бы рискнул быть обвиненным в нападении, если бы это означало, что мне никогда не придется спать с этой психопаткой.

Но если окажусь в тюрьме, как, черт возьми, я смогу любить Олин? Как могло сбыться наше будущее? Как она могла остаться моей, когда меня не было рядом, чтобы заботиться и лелеять ее?

Она станет чьей-то другой.

Мое сердце треснуло, кровь хлынула из разорванных сосудов.

Мисс Таллап бросила мне бутылочку со смазкой.

— Я принесла это на всякий случай. Но, честно говоря, я такая мокрая, что она нам не понадобится. Если только мы не решим вставить в тебя что-нибудь. Ты когда-нибудь экспериментировал с этой областью своего тела, Гилберт? — Она хихикнула. — Это может быть забавно.

Меня чуть не стошнило на ковер.

Я отбросил смазку в полумрак комнаты.

Как, черт возьми, она думала, я смогу это сделать? Я не мог заняться с ней сексом, потому что был вялым, как переваренные спагетти. Она отталкивала меня. Я ни за что бы не стал для нее твердым.

Я поднял голову, немного осмелев. Возможно, этого не произойдет. Может быть, я смогу пережить попытку, а потом смириться с насмешками над тем, что я бесчувственный подросток, у которого ничего не получается.

Взмахнув своими светло-каштановыми волосами, она направилась к мини-бару. Стоя ко мне спиной, налила два бокала виски, затем протянула оба мне.

— Вот.

— Нет. — Я покачал головой. — Я не пью.

Мой отец был идеальным примером того, почему никогда не следует пить.

И не мог выносить запах алкоголя, потому что он пропитал весь дом, в котором я жил. Не мог переварить его последствия, потому что от него у меня регулярно шла кровь.

— У тебя также не было секса, но скоро будет. — Она сунула мне в руку бокал. — Выпей это.

Я прищурил глаза, когда она подняла мой бокал со своим.

— За ночь разврата. Ты ведь знаешь это слово, не так ли? Не волнуйся. Если нет, то к концу моего урока ты будешь полностью просвещен. — Она подмигнула и опрокинула алкоголь в горло.

Я пальцами сжимал бокал, желая, чтобы она разбилась и жидкость выплеснулась на ковер. Она выхватила у меня нетронутый бокал, провела меня спиной вперед к кровати, положив руку мне на грудь, и толкнула меня, когда мои колени ударились о матрас.

Я тяжело осел, сердце колотилось, пульс бился, когда она подошла ко мне, раздвинула мои бедра и запрокинула мою голову вверх.

— Я сказала... выпей.

У меня не было выбора, когда она взяла меня за подбородок и влила виски мне в горло.

Ожог вызвал у меня отвращение, и я скорчил гримасу, глотая противный алкоголь.

— Хороший мальчик. — Мисс Таллап похлопала меня по щеке, а затем наклонилась, чтобы поцеловать меня.

Я дернулся, но она бросила бокал на пол, схватила меня двумя руками за волосы и держала в плену, в то время как впилась влажным поцелуем в мой рот.

Все внутри меня замерло.

Ее язык проник в мой рот, принеся еще один ад виски и страданий.

Я задохнулся, оттолкнул ее назад и слетел с кровати.

Она лишь рассмеялась, вытирая рот с жаром в глазах.

— Мой собственный маленький девственник, которого нужно учить. Ты знаешь, как долго я об этом думала? Стоя перед классом, объясняя английский и математику, пока смотрела, как ты пишешь заметки к тесту, представляя тебя глубоко внутри меня.

Я задрожал от ледяной дрожи и отвращения.

— Ты больна.

— А с тобой будет так весело. — Удерживая мой взгляд, она расстегнула свою белую рубашку, быстро справившись с пуговицами.

Я опустил глаза, когда она сдернула материал и осталась в кружевном белом лифчике.

— Не отворачивайся. Смотри.

Ее приказ заставил меня поднять глаза, и я стиснул зубы, когда она вылезла из юбки, расстегнула лифчик, сняла трусики и предстала передо мной обнаженной.

Ни одного волоска ни на одной части тела.

Выбритая и гладкая.

Мне это не понравилось. Мне не нравилась фальшь. Фальшивая невинность.

Тошнота стала настоящей проблемой, и я изо всех сил старался не поддаться ей.

Мисс Таллап двигалась ко мне.

Я не мог контролировать реакцию своего тела.

Поэтому автоматически попятился назад, спотыкаясь в спешке. Она погналась за мной. Не удержавшись на ногах, я врезался в стену. Так же, как она заманила меня в ловушку в кладовой, мисс Таллап заманила меня в ловушку в номере мотеля. Ее руки обжигали мою кожу, когда она задирала подол моей черной футболки.

— Сними, пожалуйста.

Ее вежливость дразнила, и казалось, что, возможно, под ее сексуальными извращениями скрывается кто-то здравомыслящий. Если бы я мог достучаться до этой ее стороны...

— Пожалуйста. Позвольте мне уйти. Мы можем забыть об этом и...

— Футболка. Сними. Сейчас же. — Она прищурила глаза. — Я не буду просить еще раз.

Олин.

Я делал это для нее.

Не думать о ней.

В этом месте.

Боже.

Если бы она знала, что я делаю?

Блядь.

Я крепко зажмурил глаза, когда учительница сорвала с меня футболку и расстегнула ремень. И не открывал глаз, пока она расстегивала на мне ремень, молнию на джинсах и стаскивала на пол и трусы, и штаны.

Я застонал от муки, когда она присела передо мной, расстегнула мои ботинки и сняла их с моих ног, а затем окончательно стянула с меня джинсы.

Ее горячее дыхание скользило по моему вялому члену.

Я вздрогнул, когда та обхватила меня рукой, ущипнула за кончик и промурлыкала под нос.

— Ну, это разочарование.

Я зажмурился еще сильнее, когда она взяла меня в свой рот. И ударился о стену, отталкивая ее голову.

— Прекрати.

Мисс Таллап лишь отмахнулась от моего прикосновения и с шипением обхватила мой член.

— Помогай, или я свяжу твои красивые запястья и буду играть с тобой, как сочту нужным, усёк?

Я медленно опустил руки к бокам.

Если это было возможно, мой член втянулся внутрь меня, стесняясь ее рта.

Я напрягся, ожидая удара, пощечины, какого-то жестокого наказания.

Вместо этого она встала, слегка рассмеялась и вернулась к своей сумке.

Вдыхая воздух, я задыхался от адреналина, когда она достала из глубины две вещи.

Первый предмет пробил дыру в моей груди: фотография Олин с аккуратно убранными в хвост волосами, скромной улыбкой, яркими и умными глазами.

Второй вырыл мне могилу: коробка с синими таблетками, которые гарантировали, что сегодняшняя ночь не просто сломает меня, но и разрушит любое будущее, которое я надеялся дать любимой девушке.

Виагра.

Мисс Таллап щеголяла своей наготой, а я застонал и уронил голову на руки.

— Верно. Я добавила одну таблетку в виски, который ты так сладко пил для меня. Менее чем через час ты станешь твердым, как камень, и будешь отчаянно нуждаться в облегчении. — Она бросила коробку обратно в сумку, а фотографию Олин положила на приставной столик. — С таким же успехом можно поместить сюда твою маленькую подружку, чтобы она не пропустила шоу.

Невинные глаза девушки, которую я любил, словно насмехались надо мной, пока я голый стоял в номере мотеля, собираясь совершить нечто непростительное.

Я не мог смотреть на нее.

Не отрывая глаз от пола, я подошел к кровати и рухнул на нее.

Вся моя борьба угасла. Мой гнев истощил меня. Мой отказ принять это отнял у меня всю энергию.

Прикрыв глаза рукой, я рухнул на спину, не заботясь о том, что был совершенно голым. Не заботясь о том, что моя чертова учительница смотрела на меня.

Все, что меня волновало, это быстрее покончить с этим, чтобы вернуться домой и забыть о случившемся.

Теперь я понял, что чувствовали шлюхи моего отца.

Нечто ничтожное — их единственная цель — быть нанятыми, подвергнуться насилию, а затем быть отброшенными в сторону, не думая об их эмоциональных последствиях.

Некоторое время в комнате царила тишина и спокойствие. Мисс Таллап держалась на расстоянии.

Время скакало нас, осуждая меня с каждым тик-таком.

В какой-то момент она зашла в ванную. В другой — открыла и снова закрыла мини-бар. Шли минуты, сердце колотилось, и медленно, но верно мое тело переставало принадлежать мне.

Кровь начала бурлить вне моего контроля. Тепло и твердость медленно нарастали.

Я держал глаза закрытыми, стиснув зубы, когда матрас прогнулся и мисс Таллап легла рядом со мной.

— Давай поможем этой виагре, не так ли?

Я вздрогнул и втянул воздух, когда ее губы снова обхватили мой член.

Я не оттолкнул ее. Просто закрыл свое сердце, оказавшись в чистилище.

Мой мир оставался темным, я держал глаза закрытыми. Отвращение пронизывало меня насквозь. Ее язык был мерзким. Ее прикосновения отвратительными. Ни разу мои мысли не предали меня. Я не находил никакого удовольствия в ее отвратительных прикосновениях.

Но благодаря волшебству химических веществ то, что я чувствовал внутри, больше не совпадало с тем, что было снаружи. Мой член стремительно набухал в ее рту. Мои яйца сжались. В животе завязались узлы.

Я обхватил руками ее лицо, напрягая каждый мускул. Желание проникало в мою кровь, смешиваясь с праведной тошнотой.

Долгие, мучительные минуты она сосала мне.

А я позволял ей.

В течение вечных, ужасных мгновений она уговаривала мое тело покориться ей.

И я не останавливал ее.

Чем быстрее она трахнет меня, тем быстрее я ей надоем. И тем быстрее буду свободен.

Кровать снова скрипнула, когда мисс Таллап забралась на меня сверху. Ее бедра раздвинулись поверх моих бедер. Она схватила мой член.

Черт.

Это действительно должно было случиться.

Я застонал, как загнанное в ловушку животное, ожидающее расправы, когда она подняла мой член и медленно опустилась вниз.

Первое ощущение того, что ее тело требует моего, было самым жестоким в мире. Жестоким, потому что моя девственность принадлежала Олин. Жестоким, потому что я должен был хотеть этого, наслаждаться этим, помнить об этом. Жестоко, потому что, как бы неправильно и отвратительно это ни было, мое тело больше не было моим, оно было врагом, и это было приятно.

Ужасно, отвратительно хорошо.

Блядь. Блядь. Блядь.

Я дрожал так сильно, пока моя чертова учительница вводила каждый сантиметр меня в себя. Она не произнесла ни слова, пока я не вошел в нее полностью. Ее тело было горячим и тугим, а я был в ловушке. Полностью, блядь, в ловушке.

— Ты большой. Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе об этом? — Ее голос прерывался от секса. Ее бедра покачивались, принимая меня глубже. — Длинный и толстый. Ты был создан для траха, Гилберт Кларк. — Она покачивалась на мне, вырывая из моей груди невольные стоны. — Я научу тебя всему, что тебе нужно знать. — Она провела ногтями по моей груди, приподнялась на коленях и толкнулась в меня.

В моих глазах вспыхнули звезды. Похоть огнем прокатилась по моему телу.

Но я так и не убрал руку. И ни разу не взглянул на нее. Если бы я не видел, то не вспомнил бы. Мне не пришлось бы смотреть на тело моего самого ненавистного врага.

Она набирала скорость, используя меня, трахая меня. Ее задница шлепалась о мои бедра каждый раз, когда та садилась на меня, толкая меня глубже, заставляя меня дергаться и напрягаться.

Примитивная природа требовала, чтобы я двигал бедрами вверх. Инстинктивные движения спаривания боролись с моим желанием просто лежать.

Я не был добровольным партнером.

И не хотел этого.

Я, блядь, ненавидел ее.

Мне хотелось убить ее.

Но мое тело больше не слушалось меня.

Пот выступил на моей коже, пока я боролся, но мисс Таллап просто наклонилась надо мной и слизала соль с моей плоти, заставив мои соски запульсировать, а дыхание перехватить.

— Ты хорошо учился в школе, Гилберт. — Она снова надавила. — Но сейчас ты ведешь себя не очень хорошо. — Мисс Таллап потянула меня за руку, открывая мои глаза — единственное, что отгораживало меня от правды происходящего. — Смотри на меня. Смотри, как я трахаю тебя. Я покажу тебе то, чего не умеют те шлюхи, с которыми ты живешь.

Я отвернул голову, крепко зажмурив глаза, когда она оттащила мою руку от моего лица.

Ее дыхание перешло в одышку, пока она раскачивалась надо мной, снова и снова. Кровь шумела в ушах. Мое тело напряглось до боли.

Это была не естественная эрекция.

Она была вынужденной. Так же, как этот секс был вынужденным. Как и все мои решения были вынужденными.

И я ненавидел ее. Мне был противен каждый звук, каждый толчок, каждое прикосновение.

Злость смешалась с быстро растущим голодом в моей крови. Я хотел свернуть ей шею и бросить ее тело в реку.

Она заслуживала смерти.

Мисс Таллап дала мне пощечину.

Я зарычал, когда мои глаза сами собой открылись, и увидел ее раскрасневшееся лицо в тот самый момент, когда струйка влаги заставила ее скользнуть по мне еще глубже.

Акт насилия возбудил ее.

Ее взгляд сверкал злобой и похотью, она скакала на мне, положив руки мне на живот и впиваясь ногтями в кожу.

То, что та заставляла наблюдать за тем, что она делала со мной, сломало что-то внутри меня. То, чем я всегда гордился. Нежность, которую лелеял и оберегал, даже когда мой отец пытался выбить ее из меня. Я держал людей на расстоянии, но те, кого подпустил близко, получили все, что у меня было.

Олин владела каждой частичкой меня.

И я всегда буду принадлежать ей.

Но благодаря этой суке, я никогда не смогу получить ее.

Эта мечта исчезла.

Будущее разрушено.

Украдено у меня.

Навсегда.

Черт.

Мой гнев поднялся на ступень выше, разгораясь пламенем.

Мисс Таллап скакала на мне быстрее, ее грудь подпрыгивала, ее бедра были раздвинуты, а безволосая киска пожирала мой член.

Она взяла все хорошее, что было в моем мире, и уничтожила его.

Она решила мою судьбу.

Запятнала меня, осквернила и сделала так, что я больше не был достаточно хорош для такого чистого человека, как Олин.

Она убила мой единственный шанс на счастье.

Я сжал руки в кулаки.

Пламя в моем сердце испепелило мой гнев, превратив его в пепел ярости.

Как она посмела?

Как посмела украсть у меня все?

Как посмела забрать Олин?

Как посмела оборвать мою жизнь, прежде чем у меня появился шанс улучшить ее?

— Трахни меня, Гилберт. Не лежи как бревно. Трахни меня.

Ее щеки пылали яростным красным цветом. Ее тело сжимало мое глубоко внутри себя, ища разрядки.

Моя собственная ярость ответила на ее ярость, сжимаясь от тошнотворного голода, чтобы все закончилось.

Остановиться.

Чтобы все закончилось.

И пепел ярости сменился черной дикостью.

Я был за гранью человечности.

За гранью разумного.

Эта женщина убила мою единственную надежду и мечту.

Она украла Олин.

И она заплатит.

Подпрыгнув, я схватил ее и повалил на спину.

Мой член оставался внутри нее, когда я зажал ей рот рукой, вдавливая ее голову в матрас с едва сдерживаемой яростью.

— Хочешь, чтобы я трахнул тебя, Джейн Таллап? Отлично. Я трахну тебя. — Мои бедра вбивались в ее бедра, болезненно, безжалостно. — Я вобью тебя в чертову землю. — Каркас кровати заскрипел, когда я словно сорвался с цепи.

Вся ненависть и развратные, отвратительные мысли, которые когда-либо имел, вылились из меня, пока я пытался убить свою учительницу сексом.

Она задыхалась под моей ладонью. Ее глаза расширились и слезились от недостатка воздуха.

Мне было все равно.

Мне было абсолютно все равно, умрет ли она подо мной.

От удовольствия по моей спине стекал пот, и я трахал ее все сильнее. Стиснул зубы, упершись коленями в кровать, и всаживал, всаживал, всаживал.

Никаких мыслей, никаких барьеров, никаких границ.

Я ненавидел ее.

И эта ненависть была жестокой, ослепляющей.

Ее грудь сотрясалась от каждого моего толчка.

Ее волосы спутались под ней.

Ее зубы царапали мою ладонь, пока она боролась со мной.

Ее взгляд стал лихорадочным от вожделения и страха, но даже это не остановило меня.

Я сильнее вдавил ее голову в матрас, делая все возможное, чтобы раздавить ее. Сломать ее. Проломить ей череп и покончить с этим.

Она стонала и билась, цепляясь когтями за мое запястье.

Я лишь сильнее набросился на нее.

— Ты хотела меня. Теперь, когда ты меня уничтожила, ты не сможешь меня остановить. — Я зарылся лицом в ее шею, толкаясь бедрами, снова и снова. Рукой душил ее, и мое тело вдавливало ее тело.

Она боролась со мной. Извивалась и корчилась, но я не сдавался.

Я больше не был собой.

Был тем существом, которым она меня сделала, и от этого мерзкого знания мне хотелось реветь.

Я уже был мертв.

Но я могу забрать ее с собой.

Мои яйца поджались, когда первые искорки оргазма вонзились в меня иглами. Каждый инстинкт и здравомыслящая часть меня требовали отстраниться.

Прекратить это.

Выйти за дверь и бежать.

Бежать!

Но она сломала меня.

Превратила все хорошие части меня в то, чего я боялся всю свою жизнь.

Я был моим отцом, в конце концов.

А это была шлюха.

Просто шлюха.

Купленная и оплаченная, чтобы принять кровожадное нападение жестокого зверя.

Я больше не был человеком, я двигался все быстрее и сильнее. Мое сердце колотилось, пот лил ручьями, а душа исчезала под зараженной грязью.

А потом я почувствовал это.

Почувствовал последнее предупреждение, отнимающее жизнь. Приговор моему будущему, гарантирующий, что я вечно буду ходить один, потому что никого не заслуживаю.

Особенно Олин.

Черт...

Я пальцами впился в щеки учительницы, надеясь пустить кровь, когда прекратил бороться с неизбежным.

Таллап задыхалась под моей рукой. Ее глаза были дикими. Лицо было почти фиолетовым. Но ее тело дергалось и дрожало от бешеной разрядки. Ее киска сжималась и сжималась. Ее конечности напряглись. Ее спина выгнулась. Все ее тело разрывалось от того, что я с ней делал.

Она была в экстазе.

Я был в полнейшем аду.

Был почти болен.

Почти.

Но я был потерян.

Потерян для буйного оргазма, который я пожинал.

Потерян для химической интоксикации виагры и отчаяния.

И я не мог остановиться.

Собственная разрядка губила меня самой мучительной смесью удовольствия и отвращения.

Между ног, по члену, разливаясь огнем и серой.

Волна за волной больной, изнуряющей похоти. Изливаясь в предателя. Разделяя наслаждение с противником.

Не успел я кончить, как волна желчи подкатила к моему горлу.

Оторвавшись от нее, я слетел с кровати и едва успел добежать до ванной, прежде чем изверг содержимое своего желудка в раковину.

Мое тело очистилось.

С моего члена капала сперма на кафель, а желудок избавился от виагры и виски, в то время как мое сердце билось, разбивалось на мелкие осколки, искало спасения за разрушения, которые я причинил.

Опустившись на колени, я вцепился в унитаз, когда начался шок.

Зубы стучали, когда я осознал все последствия того, что сделал.

Я проведу свою жизнь в тюрьме.

Никогда больше не увижу Олин.

Всегда буду известен как насильник.

— Вставай.

Я сгорбился, борясь с очередной волной тошноты, когда Таллап потрепала меня по плечу.

— Вставай, — повторила она, шагнула в душ и включила горячую воду.

Я не двигался, пока она намыливалась и ополаскивалась, пытаясь собрать себя в кучу, чтобы встать и встретиться лицом к лицу с полицией.

Ее босые мокрые ноги появились в поле моего зрения на полу, когда она обернула полотенце вокруг своего измученного тела. Тела, которое я пытался лишить жизни. Сосуд, который я пытался убить за то, во что она заставила меня превратиться.

Таллап положила руку мне на голову, и в каком-то извращенном, отвратительном смысле я смотрел на нее в поисках руководства. Она была моим учителем. И должна была учить меня, помогать мне расти, направлять меня во взрослую жизнь.

Вместо этого она сделала из меня вот это.

Слезы навернулись мне на глаза, когда я заметил красные следы, которые оставил на ее лице, когда удерживал ее. Ее рот распухли, и кровь блестела там, где была прокушена губа.

Но вместо ужаса на ее лице, вместо того чтобы подойти к телефону и вызвать полицию, она улыбалась свободно и удовлетворенно.

— Оказывается, мне не нужно было учить тебя трахаться, Гилберт Кларк. Ты сам по себе мастер.

Я застыл.

В моем животе бурлила желчь.

Она повернулась, сбросила полотенце и направилась к кровати. Потом села на нее с самой хитрой и мерзкой ухмылкой на лице.

— Теперь ты знаешь, что мне нравится, возвращайся сюда. У нас вся ночь впереди, пока виагра не перестанет действовать. — Она похлопала по кровати. — Иди сюда.

Я покачал головой, проклиная жжение в животе. Желание подчиниться. Потребность кончить снова. И еще раз.

Таллап прищурила глаза, в них вспыхнул гнев.

— Мы договорились на одну ночь. Не на один перепихон. Подчинись, и ты свободен. Даю слово, что не буду беспокоить Олин Мосс. Я позволю тебе закончить школу. И ты сможешь притвориться, что ничего этого не было.

Она провела рукой между ног, раздвигая губки своей пизды, показывая, куда именно та положила палец.

— Но если ты не приползешь ко мне прямо сейчас, наша сделка будет расторгнута, и я вызову полицию. — Таллап всунула палец внутрь себя. — Они не будут относиться к тебе по-доброму, Гилберт. У них не будет никаких причин сомневаться в моих утверждениях. У меня есть синяки, что будет соответствовать обвинениям. Ты никогда больше не увидишь Олин. Никогда не будешь свободен. — Она печально покачала головой. — Бедный, невинный Гилберт Кларк. В каком ужасном положении ты оказался.

Ее губы растянулись в злобной улыбке. Ресницы затрепетали, когда она взяла себя в руки.

— Теперь ползи.

И я пополз.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Олин

– Наши дни –

Я поймала глаза Джастина, когда снова бросила взгляд на часы на кухне.

1:13 ночи.

А Гила все еще не было.

Я слабо улыбнулась Джастину и поглубже зарылась в одеяло, лежащее на диване. И изо всех сил старалась сосредоточиться на шоу, которое мы притворялись, что смотрим, но не могла перестать волноваться.

Мойтелефон лежал рядом со мной. Он молчал и не показывал новых сообщений. Всякий раз, когда я пыталась позвонить Гилу — а я звонила довольно много раз, — ни один из вызовов не был принят.

— Я уверен, что с ним все в порядке, — пробормотал Джастин, его голос был громким для моего перенапряженного слуха.

— Ага.

Я кивнула, проводя рукой по вымытым и высушенным волосам. Мои пижамные штаны и толстовка сохранили тепло и уют после того, как зеленая краска для тела стекла в канализацию.

Принимать душ в комнате Гила без него было неправильно.

Принять душ в том же месте, где он поцеловал меня и не мог остановиться, заставляло мое сердце сжиматься, а беспокойство усиливаться, по мере того как Гил не возвращался домой.

Я скучала по нему.

Он был мне нужен.

Я волновалась.

Я не сказала Джастину, что его забрала полиция. Не сказала ему ничего из этого.

Мы ограничились светской беседой и заняли себя приготовлением тостов с самым необходимым из кухни Гила на ужин — никто из нас не хотел уходить, на тот случай, если Гил вернется.

— Тебе необязательно оставаться. — Я подавила зевок, снова посмотрев на часы.

Джастин вытянул руки над головой, его позвоночник искривился от долгого сидения.

— Если ты в опасности, я не оставлю тебя, пока не вернется Гил.

— Но разве у тебя нет никого, кто бы скучал по тебе дома?

Он тихо вздохнул.

— Нет. К сожалению, уже давно нет.

— Что случилось? — Я покраснела. — Я не хочу лезть не в свое дело...

— Все в порядке. Ее звали Коллин. Мы встречались, но потом она решила, что я ей не нравлюсь настолько, чтобы оставаться рядом, и съехала.

Я ссутулилась от сочувствия.

— Мне жаль.

Он потер лицо обеими руками, а затем усмехнулся.

— Не переживай. Мы не подходили друг другу".

— Я уверена, что ты найдешь кого-то, кто подойдет.

Джастин кивнул.

— Я знаю. Так же, как и ты снова нашла Гила.

Я закуталась в свои одеяла.

— Я не знаю, подходим ли мы друг другу. К тому же, мы снова встретились совершенно случайно.

— Случайность... судьба. — Он пожал плечами. — У случайности много имен. Но это не отменяет того факта, что в вас двоих есть что-то особенное, когда вы вместе.

Некоторое время я молчала. Мои мысли вернулись в прошлое, когда Гил исчез без объяснения причин. Как он обидел меня сильнее, чем кто-либо другой. Как я слепо прощала его за все это.

На прошлой неделе я ходила по собеседованиям в одиночестве. Теперь сгорала от беспокойства, ожидая, как нежеланная жена, мужчину, который сказал, что никогда не будет моим.

Я вздохнула.

— Особенные или нет, но в первый раз ничего не вышло. Нечего и говорить, что второй шанс не закончится тем же.

На мгновение воцарилось молчание, пока Джастин смотрел телевизор.

— Он когда-нибудь говорил тебе, почему ушел?

Каждый мускул застыл от предельного внимания.

— Нет. А ты знаешь, почему?

Неужели я наконец-то получу ответ? Неужели многолетние вопросы будут решены прямо здесь, прямо сейчас?

Джастин грустно улыбнулся.

— Нет.

— Но ты что-то знаешь?

— Не совсем.

— Он ничего не сказал, когда вы начали общаться?

Джастин фыркнул.

— Мы не совсем тусуемся.

— А что вы тогда делаете?

— Я рядом. Вот и все.

— Для чего?

— Для всего, что ему нужно. — Джастин встал. Взяв свой пустой стакан с журнального столика, он пошел наполнить его водой на кухню.

— Он помогает тебе так же? — спросила я.

Звук льющейся воды заполнил пространство, когда Джастин ответил:

— Он прикрывает меня. Да.

— Как ты думаешь, что он скрывает?

Джастин прищурил глаза, возвращаясь к дивану и садясь.

— Не совсем мое дело.

— Но ты задавался этим вопросом.

— Задавался.

— Есть идеи?

Джастин вздохнул.

— Я думаю, ты должна спросить его, если ты...

— Он не скажет мне. Так же, как он не сказал тебе.

— Это правда. — Он отпил воды и поставил стакан на журнальный столик. — Я предполагаю, что это что-то серьезное. Как написал тебе в мессенджере, в его прошлом есть что-то, что испортило его. Он все еще испорчен.

— Испортился в каком смысле?

— В самом худшем из возможных.

Мурашки разбежались по моим рукам.

— И что это значит?

— Это значит заткнуться и перестать обсуждать мои проблемы. — Резкий рык заставил меня повернуть голову к двери.

Гил стоял на пороге, скрестив руки, с убийственным выражением лица.

Джастин вскочил на ноги.

— Эй, приятель. Где, черт возьми, ты был?

Его челюсти были крепко сжаты, пока Гил пытался сдержать усталость и самообладание, чтобы ответить вежливо. Он сдался, его огненно-зеленые глаза встретились с моими.

— Тусовался со старыми друзьями, Олин?

Гнев всколыхнулся, подняв меня на ноги.

— Не смей.

Он закатил глаза и ворвался в кухню.

— Убирайтесь. Вы оба.

Джастин повернулся на месте, преследуя его взглядом.

— Что с тобой случилось? Почему ты такой грязный?

Пока Гил рылся в шкафу, мое внимание больше не было заложником его взгляда, что дало мне возможность изучить его.

На нем все еще была одежда, забрызганная краской с утра, но выглядел он так, словно прополз через живую изгородь, взобрался на гору и пробирался через лес. Грязь заляпала его футболку и джинсы, украсила его руки и ладони, прилипла к его ботинкам, оставляя следы от его шагов.

Меня охватило чувство дежавю.

Гил был таким же грязным в ту ночь, когда мы занимались сексом в первый раз. Он был избит, окровавлен и пьян.

На этот раз он не напился.

Я заговорила слишком быстро, когда Гил нашел то, что хотел, и демонстративно повернулся к нам лицом. Непочатая бутылка водки висела в его кулаке. Со смертоносным видом он отвинтил крышку и глотнул прямо из горла.

Когда Гил откинул голову назад, стали видны невидимые повреждения. Порез прошел по линии челюсти. На ключице расцвел синяк. По линии роста волос запеклась струйка крови.

Черт.

Встав, я бросила одеяло на диван и двинулась к нему.

— Дай мне бутылку, Гил.

Он зарычал, как дикий зверь. Его зубы были острыми и оскаленными. Глаза были дикими и затравленными.

— Уходи, Олин. Я не в настроении для компании.

— Она не может уйти, Кларк, —вмешался Джастин. — Сегодня ее чуть не похитили.

Гил замер.

— Что? — Он посмотрел на меня свирепым взглядом. — Что случилось?

— Он был в моей квартире. Когда я ушла, чтобы приехать сюда, за мной увязался черный фургон. — Холод поселился в моих костях, когда Гил сделал еще один здоровый глоток.

И еще один.

Его тело вибрировало от напряжения, но он не бросился защищать меня и не требовал знать каждую деталь. Он вел себя так, словно ему было все равно.

Как будто его процедура защиты была закончена. Что его потребность во мне исчерпана.

Я изо всех сил старалась сохранить ровный тон и не дрогнуть от внезапной грусти.

— Я пыталась дозвониться до тебя, Гил. Бесчисленное количество раз. Но ты не брал трубку, и мне больше некому было звонить... поэтому я попросила помощи у Джастина.

Он вытер рот тыльной стороной ладони.

— Да, хорошо. Я был не в духе.

— Я знаю. — Я бросила быстрый взгляд на Джастина. — Понимаю, почему ты не мог ответить с самого начала, но тебя не было всю ночь. Где ты был? — Мой голос смягчился от беспокойства. — Я не могла перестать думать о тебе. Я так волновалась.

Я рискнула проявить уязвимость.

Поставила на кон все, чтобы не смотреть на такое равнодушное, ледяное лицо.

Самообладание Гила смешалось с изнеможением, как будто мой знак заботы был слишком сильным. Его позвоночник искривился, и он потер глаза.

Холодность, которую я успела прочитать в его лице, превратилась в жидкое сожаление. Его глаза снова стали огненно-изумрудными, а тело стало мягким и заботливым.

Подойдя ко мне, он взял бутылку водки в одну руку, а другой обхватил мою щеку. Не обращая внимания на Джастина, он притянул меня к себе и поцеловал быстро и глубоко.

Я задохнулась от ласки. Задохнулась от потребности.

Он целовал меня так, словно был в нескольких секундах от того, чтобы убить меня или покончить с собой.

Его язык был приправлен острым алкоголем. Дыхание было слабым. Его энергия иссякла. И не от долгого дня работы над заказами, допросов в полиции и всего остального, чем он занимался, а от чего-то, что пожирало его заживо.

Что-то чудовищное, что истощало его душу, грызло его сердце и оставляло ему лишь остатки сил, чтобы выживать.

У меня дрожали руки от желания обнять его. Чтобы дать ему безопасную гавань, в которой он мог бы отдохнуть.

Но его поцелуй закончился так же быстро, как и начался, а глаза вспыхнули от ярости.

— Я просил тебя держаться подальше. Я умолял тебя. — Гил покачнулся назад и поднес бутылку к губам. Он выпил четыре больших глотка, а затем рассмеялся, холодно и душераздирающе. — Прости меня, Олин. За все. Но мне нужно, чтобы ты ушла. Я... я больше так не могу. Я не знаю, о чем, блядь, думал. — Он прищурил глаза на Джастина. — Береги ее, Миллер. Пожалуйста. — Засунув руку в карман, он подошел к двери, которая всегда была заперта рядом с его спальней, и вставил ключ.

Не сказав больше ни слова, он исчез в тропических лесах граффити и комнатах, полных секретов... вместе с алкоголем.

Дверь захлопнулась окончательно.

Я не шевелилась долгое мгновение.

Мои губы покалывало, а сердце дымилось от каждого слоя боли, которую только что впитал Гилберт. В своем поцелуе он поделился чем-то явно реальным и невыразимо сложным. Своим ртом он приказывал мне уйти, в то время как сам умолял меня остаться.

И теперь я разрывалась между всем этим.

Джастин опустил руку на мое плечо.

— Пошли, О. Давай уйдем.

Я почти сердито отпихнула его.

— Я не могу уйти, Джастин. — Повернувшись к нему лицом, я втянула воздух. Вдох, который мне понадобится для борьбы, которую я собиралась выдержать. — Я никуда не пойду. Не сегодня. — Слезы блестели на моих глазах, руки сжимались в кулаках. — Разве ты не видишь? Разве ты не понимаешь?

Джастин изучал мое лицо.

— Видишь что?

— Он ломается.

— Он хочет побыть один.

— Если я оставлю его одного сейчас, завтра он уже не будет прежним.

Джастин покачал головой.

— Знаю, я сказал, что у вас, ребята, есть что-то особенное, но... О. Сейчас не время пытаться помочь.

— Это идеальное время. Единственное время.

— Он не выйдет из этой комнаты трезвым.

— Я знаю.

— За все время, что я его знаю, он всегда держал эту дверь запертой. — Джастин бросил обеспокоенный взгляд на закрытую дверь. — Я не знаю, что там внутри. И думаю, что ты здесь не для того, чтобы это узнать.

— Я не боюсь его.

— Ты уверена в этом? — Он наклонился ближе. — Это ты спросила меня, способен ли он кого-то убить.

— Это была ошибка.

— Я за то, чтобы вы разобрались между собой, но брось, Олин. Очнись. Только потому, что ты вернулась в его жизнь на несколько дней, ты думаешь, что ты волшебная таблетка, которая его вылечит? — Джастин резко рассмеялся. — Я бы хотел, чтобы все было так просто. Но дело в том, что он не школьный проект, который ты должна исправить. Он не оценит, если ты останешься. И... я не думаю, что это безопасно. Он не убийца, но у него внутри что-то воюет — позволь ему бороться с этим самому.

Я скрестила руки, обняв себя за плечи.

— Да, потому что до сих пор этот метод работал так хорошо.

— Ты этого не знаешь. Он действительно делал что-то, кроме рисования и хандры в последнюю неделю... возможно, он справляется с...

— У него есть я. Вот почему. Я была здесь, помогая ему...

— Отвлекала его, ты имеешь в виду.

— Возможно, но разве это так уж плохо?

Джастин вздохнул, как будто наш спор истощил его.

— Слушай, уже поздно. У нас обоих есть своя жизнь, с которой мы должны разобраться утром. Давай переночуй у меня, где безопасно, и возвращайся завтра... когда он успеет остыть.

— Я не могу уйти.

— Нет, можешь. — Джастин ухмыльнулся почти жестоко. — Он оставил тебя довольно легко, насколько я помню. Ты просто отплатила за услугу.

Мое сердце споткнулось.

Я не ответила. Никогда не опускалась до бессмысленных насмешек или мелких ссор.

— Черт, прости. — Джастин протянул руку в знак извинения. — Я не хотел этого.

— Я знаю. — Моя кожа покрылась мурашками. — Но я думаю, тебе лучше уйти.

— Я не хочу уходить без тебя.

— Но ты уйдешь.

Он уставился на меня, потом на закрытую дверь, прищурил глаза, как будто мог видеть Гила и водку, которую тот сейчас заливал себе в глотку.

— Не делай этого, О.

— Пожалуйста, уходи.

— Мне неудобно оставлять тебя здесь одну с ним в его нынешнем состоянии.

— Это не твоя забота.

— Ты сделала это моей заботой, когда попросила меня о помощи! Я имею в виду, ты сегодня участвовал в погоне! Разве это ничего для тебя не значит? Беспокойся о себе, а не о нем. Если из-за него ты в опасности, то имеет смысл отстраниться от него, пока...

— Джастин... — Я подождала, пока его плечи ссутулятся. — Я ценю все твои советы и то, что ты сделал для меня. Правда, я тебе очень благодарна. И очень рада, что ты вернулся в мою жизнь, и я в большом долгу перед тобой, но... я не собираюсь просить тебя снова. — Гилберт уже однажды оттолкнул меня. Тогда ему это удалось, но в этот раз... он не сможет.

Он вздохнул.

— Что, если его исчезновение связано с тем парнем, который тебя преследует? Что, если этот беспорядок будет только ухудшаться, а Гил не сможет защитить тебя...

— Я не сомневаюсь, что это связано. — Я подняла подбородок. — И именно поэтому я остаюсь. Он слишком долго справлялся с этим в одиночку. Гил может кричать на меня, напиваться, причинять мне боль, снова кричать на меня и называть меня всеми возможными именами, но пока тот не скажет мне, что именно, черт возьми, происходит, я не уйду. Я заслуживаю знать. И должна получить ответы. И он собирается дать их мне. Сегодня вечером.

Наш спор зашел в тупик. Руки Джастина свободно свисали по бокам, его поражение было очевидным.

— Ты никогда не переставала любить его, не так ли?

Я напряглась.

— Что я знаю о любви? Я была подростком. Мы все были такими.

Он одарил меня удручающей улыбкой.

— Ты знала. — Отступив назад, Джастин взял свой черный пиджак с того места, где он бросил его на спинку дивана. — И я знал, даже когда мы встречались. Я надеюсь, что он заслуживает тебя, О. И действительно этого хочу. Надеюсь, что у него есть ответы, которые дадут тебе покой.

— Я тоже.

— Мой телефон всегда будет при мне. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Я имею в виду все, что угодно, хорошо?

— Хорошо. — Я улыбнулась, не желая позволять ему уйти злым. — Еще раз спасибо, Джастин. Правда.

— Не за что. — Еще одним мрачным взглядом он отсалютовал мне, как будто я был призвана в бой. — Пожалуйста, будь в безопасности.

Я кивнула.

И Джастин ушел.

Оставил меня наедине с человеком, которому я не нужна.

И все потому, что я приказала ему это сделать.

Мурашки пробежали по моей коже, когда я подошла к закрытой двери. Тихо постучала костяшками пальцев, прижимаясь лбом к неподатливому дереву.

— Он ушел, Гил. Осталась только я.

Ни звука.

Ни шороха.

Ничего.

Я тяжело вздохнула и повернулась, чтобы прислониться к двери. Надо мной сидела сова, а в ручье у моих ног играла выдра. Граффити в тропическом лесу изо всех сил старались подделать ложь под правду... как и художник, который его создал.

— Ты ведь не только сегодня был в полиции?

Я оглядела его гостиную, ища подсказки к темной тайне, окружающей Гилберта Кларка.

Но ничего не было.

Так же, как не было ничего от Гила, забаррикадировавшегося в запертой комнате.

Сползая на пол, я обхватила руками колени.

— Мне кажется, тебе больно, Гил. — Я говорила шепотом. Слишком тихо для его ушей, чтобы он услышал за дверью. И почти слишком низко для моих.

Вместо этого я обратилась к его квартире — к голой кухне и бесплодной гостиной. И попросила тени помочь мне понять.

— Я думаю, ты впутался в нечто гораздо большее, чем ты или я. Думаю, ты очень долго с этим разбирался. Думаю...

Я тяжело сглотнула, когда слезы заблестели и вырвались из-под ресниц, скатываясь по щекам. Ужасное осознание всплыло в сознании. Ужасная связь между прошлым и настоящим.

— Я думаю... ты исчез из школы из-за того, что причиняет тебе боль сейчас. Думаю, ты скрывал секрет все эти годы, и он грызет тебя заживо. Думаю, что ты совсем один и в ловушке. И если я права, то не знаю, как смогу простить тебя за то, что ты не обратился ко мне. За то, что не доверял, что я достаточно сильна, чтобы помочь тебе. Я любила тебя. Я бы пережила с тобой любую бурю.

Мои слезы остановились, и я тоскливо уставилась в потолок.

— Я была рядом с тобой тогда, а ты не хотел меня. Теперь я рядом, и на этот раз... у тебя нет выбора.

Повернувшись, чтобы прижаться горячей, влажной щекой к двери, я сказала достаточно громко, чтобы он услышал.

— Я никуда не уйду, Гил. Не в этот раз. Так что упейся своим страданием, прячься за этой дверью и возьми столько часов, сколько тебе нужно, потому что когда ты выйдешь, ты расскажешь мне. Все.

* * *

Я распахнула глаза, когда что-то тяжелое споткнулось об меня.

Полумрак гостиной давал достаточно света, чтобы увидеть, как Гил открывает запертую дверь, спотыкается, пьяный и с мутными глазами, а затем перепрыгивает через меня, пока я лежу на полу.

Гил выругался, извиваясь, чтобы смягчить падение, а затем захрипел, когда твердый пол встретил его жестоким толчком.

Я резко поднялась на ноги и потянулась к его распростертому телу.

— Прости! Я не хотела...

— Убить меня? — В его голосе снова звучали тяжесть алкоголя и расслабленность. Он не был невнятным, но определенно не был трезв.

— Я, наверное, заснула.

Я потерла слипающиеся от сна глаза и посмотрела на часы.

4:56 утра.

Гил был один и пил уже почти четыре часа.

Приподнявшись на коленях, я повернулась, чтобы заглянуть в комнату. Мне хотелось понять, что он прятал внутри, что скрывает, не осталось ли там явной подсказки к тому, что он держал в секрете. Но свет не проникал туда.

Все, что я смогла разглядеть, это еще один матрас с приставным столиком и серебристым абажуром. На кровати что-то громоздилось, словно под одеялами спала безмолвная фигура. Слабый аромат клубники вырвался наружу, обволакивая меня, как веревка.

Мой пульс резко участился, когда я поползла к порогу, полная решимости понять.

Однако Гил опередил меня.

Даже в состоянии алкогольного опьянения он поднялся на нетвердые ноги и захлопнул дверь. Запер ее прежде, чем я успела определить, лежит ли на кровати что-то безобидное или что-то более зловещее.

— Я же сказал тебе... уйти, Олин.

Гил громко фыркнул, его глаза покраснели и опухли. Земля припорошила его одежду, приправляя ее затхлым запахом подлеска и терпкой вечнозеленой травой.

Поднявшись на ноги, я потрогала грязь на его футболке.

— Ты был в лесу?

Он напрягся, затем отмахнулся от моей руки.

— Я был во многих местах.

Пройдя к своей спальне, он не подал виду и проскользнул внутрь.

Он не пригласил меня.

Дал понять, что мне не рады.

Но я все равно пошла за ним.

Ждала, пока он снимал ботинки и стягивал джинсы. Гил не смотрел, затронула ли меня его раздетость. Водочный туман ослепил его, заставив сосредоточиться на одном и только на одном.

Гил покачнулся, пытаясь стянуть джинсы с ног, затем с ворчанием стянул через голову футболку.

В отличие от одежды, его кожа была чистой от крови и грязи. Его мышцы выделялись, казались почти варварскими — как будто тот месяцами не ел нормально, и его тело изо всех сил боролось за сохранение созданной им силы. Бицепсы напряглись, он зарылся лицом в обе руки и застонал, словно пытаясь найти в себе силы продолжать и не позволить своим демонам победить.

Выбравшись из кучи одежды, он пересек маленькую комнату в одних трусах и рухнул лицом вперед на свою кровать на полу. Спина его бугрилась мускулами, когда тот обнимал подушку и поддавался вялости, вызванной алкоголем.

Гил не смотрел на меня.

Не сказал мне уйти или остаться, не показал, что ему не все равно.

Я не знала, что делать.

Потому что готовилась к новой битве. Засыпая, сочиняла сценарии, как дать отпор на неизбежный спор. Но как я могла спорить с человеком, который закрылся и отгородился от меня?

Я стояла как призрак на краю его кровати, изучая его, пока Гил медленно и глубоко дышал. Его руки пульсировали от напряжения, когда он обнимал подушку, словно душил ее, заставляя замолчать, делая все возможное, чтобы успокоить хаос внутри себя.

Внешне он мог казаться спокойным, но его мысли наполняли комнату шумом. Злобным, мстительным, загнанным в ловушку. Шумом, который царапал мою кожу и заставлял меня искать по углам злобного врага.

Все в Гиле говорило о человеке, у которого должно быть все — богатство, слава, талант. Но чего-то в нем не хватало. Чего-то фундаментального, словно у него вырвали душу и оставили лишь пустошь, наполненную тьмой.

Я обняла себя за плечи, когда по мне пробежали очередные мурашки.

Что, черт возьми, было в этой запертой комнате? Был ли там кто-то? С чем он столкнулся, чтобы стать таким несчастным?

Вопросы не давали покоя. Тревога жила в нервных ударах сердца. Я пыталась сформулировать вопрос, который рассказал бы мне все. Чтобы одним махом узнать, что с ним произошло, чтобы облегчить недуг, плотно обхвативший его сердце.

Но Гил справился с тем, что причинило ему боль, своим собственным методом. Пытался заглушить шум, заглушить боль, и на один-единственный вздох он выглядел так, словно выиграл с таким трудом заработанный момент покоя.

Как бы мне ни хотелось знать, я не могла отнять у него этот покой. Не могла просить его вернуться в бурю, которую он нес.

Неважно, что он сделал, от чего убежал или во что был вовлечен, я не могла стать причиной новых мучений.

Не сейчас.

Подойдя к его матрасу, я опустилась на колени и подползла к нему.

Ему не нужны были расспросы. Ему нужна была тишина.

Друг.

Семья.

Он напрягся, когда я легла рядом с ним. Его глаза так и не открылись, а лоб был насуплен и сурово нахмурен. Его рука исчезла под подушкой, сжимая что-то маленькое и пушистое.

Не говоря ни слова, я подтянула край подушки, чтобы посмотреть, что он держит.

Мое сердце стремительно обливалось кровью. Ни жгут, ни повязка не смогли бы остановить кровотечение.

Слезы хлынули из моих глаз, когда его лицо исказилось в муках, он сжимал в кулаке плюшевого совенка.

Сова.

Глупая детская игрушка.

Игрушка с лесными перьями и большими, проникновенными глазами.

Сова... для О.

— Гил...

Оторвав руку от подушки, я прижалась к его щеке. Он вздрогнул, когда я наклонилась, чтобы коснуться его носа своим, наши лица прижались к свежему хлопку, запах алкоголя был непрошеным.

— Что ты скрываешь? — Я застонала, целуя его губы с грустью. — Это убивает тебя, разве ты не видишь? Ты должен кому-то рассказать.

Его кожа стала пепельной, когда он отстранился от моего поцелуя, тряся головой, как будто не мог выдержать этой связи.

Гил лежал на спине с рукой, закинутой на глаза, отгородившись от внешнего мира.

Стирая меня.

Но я не позволила ему.

Склонившись над ним в постели, я обхватила его щеки. Обняла его, укрывая своим телом, и снова поцеловала его. Я целовала его неглубоко и сладко, в то время как слезы капали с моих щек на его, стекая по линии челюсти и вниз по горлу.

Гил дрожал все сильнее с каждым ударом сердца. Его кожа стала ледяной, а в груди снова раздался шум раненой добычи и разъяренного хищника. Он вздрагивал, чем дольше я его целовала, отстраняясь в те места, за которыми я не могла уследить.

Он не отталкивал меня, но секунда за секундой его непреклонное напряжение намекало, что то, что я сверху, не доставляет ему удовольствия. Я чувствовала его нежелание в поцелуях, на которые он отказывался отвечать. Чувствовала это в воздухе, который быстро охлаждал его кожу.

Его дрожь была похожа на дрожь человека, который готов встретиться лицом к лицу с чудовищем, но знает, что в этом случае его ждет смерть.

Оторвав свой рот от его, я села и скатилась с него, смахивая слезы и смятение.

— Прости меня. Я не хотела...

Его челюсть сжалась, и он резко покачал головой.

Гил молчал, как будто слова были слишком тяжелы для него.

— Боже, я... — Я фыркнула и потянулась к его одеялам. — Все, что я хочу сделать, это помочь. Хочу доказать, что ты можешь мне доверять. Хочу, чтобы ты знал, что, несмотря на твои секреты и мой страх перед тем, что ты скрываешь, я не уйду. Мне хочется помочь тебе, Гил, но все, что я делаю, кажется, только ухудшает ситуацию.

Его тело оставалось напряженным и неподвижным.

Я отодвинулась от него подальше, давая ему пространство.

Через несколько секунд после того, как я переместилась, он снова медленно ожил. Его рука соскользнула с глаз, и он моргнул, словно дезориентированный. Как будто не узнавал свою комнату, эту ночь... меня.

Его зеленый взор встретился с моим, и снова это душераздирающее подозрение в глазах ранило меня сильнее, чем любое проклятие или кулак.

Я никогда не видела, чтобы он проявлял свои эмоции в школе. Хотя видела его в крови и синяках, недосыпающим и голодным, но Гил ни разу не выглядел на грани срыва.

Не то что сейчас.

И это лишило меня глупой попытки быть его силой, потому что если Гилберт Кларк — мальчик, который взял на себя ответственность за весь мир, не скуля о несправедливости, — мог выглядеть таким совершенно уничтоженным, значит, что-то серьезно, серьезно не так.

— Это я, Гил. Только я.

Мне так и хотелось протянуть руку и коснуться его, но я сдержалась.

Вздох, который вырвался у него, был болезненным и исходил из его души. Он просвистел в его груди, вырвался из его губ и от облегчения оставил его тело без костей.

Я ждала, что он попросит меня уйти.

Чтобы я послушалась его предыдущих команд.

Вместо этого Гил схватил меня за запястье и потянул вниз рядом с собой. Дрожащими пальцами уложил меня так, чтобы мы лежали лицом друг к другу. Его глаза искали мои, быстро и испытующе. Пальцы ласкали волосы за моим ухом. Он придвинулся ближе и поцеловал меня в лоб с такой сердечной нежностью, что у меня защемило сердце.

Гил все еще молчал, но его прикосновения говорили о многом.

Останься.

Пожалуйста.

Ты нужна мне.

Я кивнула, положив руки на его обнаженную грудь. Трепет его сердца обжег кончики моих пальцев.

Его губы поджались. Его кожа не утратила прежней пепельной бледности. Он глубоко вдохнул и, очень медленно, наклонился, чтобы поцеловать меня.

Сначала наше дыхание соединилось, сплетаясь с нерешительностью и желанием. Затем наши губы встретились, изысканно мягкие и бархатные. Мы оставались в этом пузыре предвкушения целую вечность. Бабочки собирались, желание нарастало, ощущение такого разрывающего поцелуя так отличалось от агрессивного, взрывного возбуждения, которым мы делились раньше.

Это была тонкая и драгоценная бумага. Это были не два взрослых человека, опытных в любовных делах, а два подростка, которые любили друг друга так чертовски долго.

Его рот прошелся над моим, посылая ударные волны по моим губам. Гил не двигался, чтобы усилить давление, а я не хотела разрушать пьянящие чары, которые он на меня наложил.

Никогда еще поцелуй не был способен вызвать дрожь во всем теле.

Никогда еще прикосновения не баловали меня с такой настойчивостью, обещая бесценное вознаграждение, если мы не будем торопиться.

Гид поцеловал меня, и я поцеловала его в ответ. Никто из нас не настаивал на большем, довольствуясь той нежной свободой, которую мы создали. Наши губы оставались сухими и невинными, прижимаясь друг к другу, добавляя трение и тепло. Мои соски побаливали от желания прикоснуться к ним, его сердцебиение перешло от трепета к ровному стуку о ребра.

И все равно мы не нарушали границ целомудрия. Этот поцелуй был безопасным. Он дал Гилу именно то, чего я так хотела — место безусловного принятия и терпения.

Я вздохнула, растворяясь в его контроле.

В тот момент, когда я предоставила ему полную власть над собой, кончик его языка лизнул мою нижнюю губу. Едва заметно, как эротическая дразнилка.

Я застонала, дрожа. Мое тело расслабилось и обмякло, готовясь к нему и отменяя все остальное. Пальцами искала его грудь; мой рот приоткрылся в приглашении.

Мы зависли на грани простого поцелуя, перерастающего в обжигающий секс.

Гил не был трезв, но он успешно заставил мою голову поплыть от желания, поэтому мы оба были опьянены и находились во власти низменных побуждений.

Однако вместо того чтобы углубить поцелуй, он отстранился с душераздирающим стоном.

— Я не могу. — Его веки закрылись над пылающими зелеными глазами. — Мне жаль.

Я снова задрожала, но на этот раз от волнения.

— Все в порядке. Я не ожидаю...

— Я хочу тебя, О. Хочу тебя так чертовски сильно. — Его глаза снова открылись. — Отвергнуть тебя сегодня вечером… Черт. — Жестокий смех разрушил нашу безопасную тишину. — Отказываться от тебя каждый раз... это разрывает меня на части.

Я замерла. Говорил ли это Гил или водка? Это была голая правда или наглая ложь?

— Тебе не нужно объяснять...

— Ты знаешь, что я подумал, когда впервые увидел тебя снова? — Его лоб нахмурился от горя. — Подумал... как я мог думать, что живу, когда у тебя все это время была часть меня? Кусочек, которого мне не хватало и который я никогда не смогу заменить.

Притянув меня к себе, он зарылся лицом в мою шею, не давая мне смотреть на него.

— Я почти упал на колени, когда узнал тебя. Боролся с каждым инстинктом, желая назвать тебя своей.

Я обхватила его руками, крепко обнимая.

— Я чувствовала то же самое. Удар в грудь... как будто я снова ожила и...

— Не говори так.

— Как я могу не говорить, когда ты...

— Ты еще не слышала остального. — Его губы прошлись по моему горлу, скорее угрожая, чем лаская. — Я видел тебя, помнил тебя, хотел тебя, а потом я проклял тебя. Проклял чертову судьбу за то, что она вернула тебя в мою жизнь.

Его слова были скальпелем, глубоко вонзающимся в раны, а голос — ядом, льющимся прямо на раны. Я боролась в его объятиях, пытаясь изучить его черты.

— Что это значит...

— Я ушел по причине, которая больше, чем ты или я. Ушел, потому что у меня не было другого выбора. Долгие годы я выживал без тебя. Врал и заставлял себя верить, что забыл тебя. Но каждый день я видел апельсин, или осьминога, или что-то, начинающееся на «О», и я вспоминал все снова и снова. И ненавидел себя за то, что мне пришлось оставить тебя. Я умолял найти способ все объяснить, чтобы ты поняла, почему я ушел.

— Скажи мне сейчас... ты можешь...

— Нет, не могу. Это проклятие лежит на мне. Я наказан. И заслужил его за то, что сделал.

— Ты не...

— Наказан каждый ебаный день моей жизни, и я не заслуживаю того, чтобы находить маленькие очаги счастья, когда я с тобой. Это несправедливо, что у меня есть ты, когда она... — Он глубоко вдохнул, его дыхание дрожало и было затруднено его грехами. — Когда я увидел тебя снова, то знал, что не смогу устоять перед тобой. Знал, что возьму тебя, трахну и сделаю все возможное, чтобы удержать тебя. И я также знал, что произойдет, если я это сделаю. — Его руки крепко обхватили меня, так крепко, что он почти душил меня. — Мне так жаль, Олин. Прости за прошлое, настоящее и будущее. Мне жаль, что ты влюбилась в меня. Прости, что я влюбился в тебя. И мне жаль, что я был так чертовски слаб, чтобы не оттолкнуть тебя, когда у меня был шанс.

— Гил, отпусти меня. — Я царапала его спину, делая все возможное, чтобы отдышаться и чтобы он перестал нести такое безумие. — Прекрати.

Его руки ослабли, но не настолько, чтобы я могла видеть его глаза. Он фыркнул, зарываясь лицом в мои волосы.

— Ты думаешь, что помогаешь мне... ты делаешь только хуже. Думаешь, что спасаешь меня... ты только топишь себя. Я не в безопасности, О. И говорил тебе об этом. Я пытался заставить тебя понять. — Он тряс меня, как будто это была моя вина. — Ты не в безопасности из-за меня. И даже сейчас, зная то, что я знаю, я слишком чертовски слаб, чтобы оттолкнуть тебя.

Я проигнорировала шепот беспокойства в моем сердце и погладила его по спине.

— Все в порядке. Я поняла...

— Ты ничего не понимаешь.

— Если бы ты перестал говорить так загадочно, я бы...

— Нет. — Он оттолкнул меня, перевернув на другой бок, хотя боролась за то, чтобы оставаться лицом к нему. Как только я легла к нему спиной, он прижал меня к себе, крепко вжимая в свое тело. — Я самый эгоистичный человек на свете, потому что не заслуживаю этого момента с тобой. Не заслуживаю ни одного момента, когда я буду счастлив, в то время как другие... — Он поперхнулся, его голос стал горьким. — Я ненавижу то, что ты в моих объятиях. Ненавижу то, что ты помогла успокоить боль внутри меня. Ненавижу, что я настолько жаден, что продолжаю хотеть большего, хотя знаю, что недостоин. Я сам навлек на себя этот кошмар и не могу от него убежать.

Все его тело содрогнулось от яростной веры в свое признание.

— Но знаешь, что я ненавижу больше всего? Ненавижу то, что другие платят за мои ошибки. Она платит за мои ошибки. И я не могу остановить это. Я ни черта не могу с этим сделать, и меня убивает осознание того, что я подвел ее, подвел стольких людей. Черт!

Я молчала, ожидая, что Гил продолжит открываться, желая, чтобы он заговорил и, надеюсь, избавился от гноящегося внутри него чувства вины.

Но он не продолжал.

Не дышал, не дергался, не прижимал меня ближе.

Как будто он был одержим честностью, и ему дали небольшое окно, в котором тот мог говорить, прежде чем алкоголь лишил его связности и толкнул его лицом в бессознательное состояние.

— Гил... — Я погладила его рукой по животу. — Гил, поговори со мной.

Он не мог заснуть. Не сейчас. Не после стольких запутанных, ужасных признаний.

Признаний, которые не имели смысла и только усугубляли мой глубокий ужас.

Кто была «она»? Любил ли он кого-то другого? Поэтому чувствовал себя виноватым, когда я была в его постели, хотя все это время тот любил другую? Кто расплачивался за его ошибки? Какие ошибки?

— Гил. — Я ущипнула его.

Но это было бесполезно.

Гил очнулся, но больше не желал рассказывать свои секреты.

Его руки обхватили меня крепко и властно. Ноги перекинулись через мои. Наши тела прижались друг к другу с головы до ног.

— Спи, Олин Мосс. Засыпай и забудь все, что я сказал. Забудь обо мне. Забудь о том, что ты когда-либо знала человека, который добровольно подверг тебя опасности только потому, что был слишком слаб, чтобы сказать «нет».

— Какой опасности ты меня подверг?

Он вздохнул. И в этом вздохе было слишком много всего.

Слишком много боли.

Слишком много истории.

Слишком много неизвестного.

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Это насчет убитых девушек? Ты замешан... все-таки?

Гил вздрогнул позади меня.

— Тише. Давай спать.

— Гил...

— Тише. — Он прижался ко мне и позволил алкоголю притупить его чувства.

Может быть, у него и была отдушина от спиртного, чтобы помочь его измученному сердцебиению, но у меня ее не было.

И вместо того чтобы уснуть, мы остались связанными и переплетенными до самого рассвета.

Оба прекрасно понимали, что в темноте что-то произошло.

Что мы разрушили всякую надежду на будущее.

Что все произошло слишком поздно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Олин

– Наши дни –

Смерть.

Еще одно убийство.

Еще одно тело девушки, раскрашенное и оставленное средь бела дня, ее замаскированная кожа делала ее невидимой для тех, кто пытался ее спасти.

Я стояла в гостиной Гила, одетая в свежую юбку и медную блузку, готовая идти на работу, чтобы не лишиться своего места.

Гил уснул час или около того назад.

А я нет.

Мои мысли были слишком загружены — точная противоположность подсчету овец. Я мысленно бежала, и от полного изнеможения мои конечности тяжелели. Потом с трудом выбралась из захвата Гила и выскользнула из его кровати.

Он оставался без сознания в сладких объятиях водки, пока я порхала вокруг, одеваясь и приводя себя в приличный вид.

Я не принимала сознательного решения о том, что принесет завтрашний день. Просто позволила солнечному свету прогреть его склад, довольствуясь тем, что оставалась в клетке Гила, пока он не смог пролить свет на тени, которые принес в мой мир.

Но чем дольше он спал за моей спиной, тем сильнее становился мой страх. Гил пытался сказать мне что-то прошлой ночью. Пытался быть честным, но не мог раскрыть всю историю.

Было ли это потому, что он сам не знал? Или потому, что сыграл более важную роль, чем я предполагала?

Переместившись на кухню, я украла чашку кофе, стараясь изо всех сил прогнать усталость. Потягивая горький напиток, пыталась распутать узелки, которые связал мне Гил, но кофе был недостаточно крепким, а у меня не хватало деталей.

Все, что он рассказал мне прошлой ночью, было бесполезно, пока тот не обрисует более широкую картину.

Именно поэтому я решила пойти на работу.

Я знала, что он этого не хотел. Честно говоря, мне тоже не хотелось идти. Вчерашняя погоня и присутствие кого-то в моей квартире заставили меня прислушаться к предупреждениям Гила.

Но я также не могла позволить себе потерять работу.

У меня была своя жизнь, о которой нужно было заботиться, даже если он хотел разрушить свою.

Взяв в ванной зубную щетку из сумки для ночевки, я намазала ее мятной пастой и начала чистить зубы. Выполняя эту рутинную работу, нажимала на кнопку на телефоне, готовая вызвать Uber.

Моя зубная щетка тут же упала в раковину в брызгах зеленой пасты.

Я сжала телефон, покачала головой, просматривая приложение новостей, которое загрузила несколько дней назад.

Я хотела следить за убитыми девушками. Теперь жалела, что не спрятала голову в песок. Статьи и сводки «последних новостей» засыпали мой экран сообщениями.

Еще одна девушка была похищена.

Еще одна жизнь украдена.

Ее нашли в подлеске в природном заповеднике Мозли-Бог. Небольшой уголок дикой природы, где семьи и гуляющие могли исследовать деревянные тропинки и впитывать спокойствие деревьев.

Я сама там гуляла. Он показался мне спокойным и живописным.

Теперь это было кладбище, где умерла невинная женщина.

Быстро накатила тошнота. Сердце переместилось в горло, пока я читала:

Еще одна жертва была найдена сегодня утром благодаря матери и сыну, прогуливавшимся, как они делают это каждое утро, в местном парке. В отличие от недавних убийств, когда ловко замаскированным девушкам затыкали рот и связывали руки, заставляли их молчать и загоняли в ловушку, пока они умирали от переохлаждения и обезвоживания, эта новая жертва истекала кровью в другом месте, а ее нарисованный труп был спрятан рядом с болотом с камышом и пролесками.

Я покачнулась.

Гил отсутствовал допоздна.

Он боялся того, что принесет завтрашний день.

Был грязным и измученным и обратился к бутылке за спасением.

Спасением от чего?

От убийства?

От покраски трупа?

От участия в том, что, как я надеялась и молилась, он никогда не сможет сделать?

Мои ноги подкосились, я прижалась к раковине, а кожа стала липкой от ужаса.

Это не могло быть правдой.

Гил был в полиции почти весь день.

У него не было времени на то, чтобы схватить, разрисовать и убить.

И все же...

Он не возвращался домой часами.

Вел себя так, словно его жизнь почти закончилась.

Вел себя как человек, который подчинился худшему из хозяев.

Моя тревога накатывала и накатывала, требуя свежего воздуха и ответов.

Я открывала очередную статью, отчаянно ища хоть какой-то намек на то, что, независимо от улик, это не мог быть Гил. Я хотела, чтобы убийца был задержан и находился под стражей.

Хотела, чтобы все это закончилось.

С ледяным потом, стекающим по позвоночнику, я нашла еще одно обвинение.

Полиция по-прежнему призывает на помощь всех, кто мог видеть кого-то подозрительного прошлой ночью между десятью часами вечера и шестью утра. Они ведут расследование, но пока не имеют никаких зацепок. Однако, по крайней мере, на этот раз была оставлена улика. Возле тела был обнаружен отпечаток ботинка. Тимберленд одиннадцатого размера с вездеходным протектором. Пожалуйста, позвоните в местные правоохранительные органы, если вы найдете обувь, имеющую отношение к этому преступлению.

Борясь с позывами к рвоте, я, спотыкаясь, вышла из ванной в комнату Гила, где он все еще спал как мертвый. Затаив дыхание, я упала на колени возле его грязных ботинок.

Сапоги, которые он скинул, словно не мог больше терпеть их прикосновения.

Одежда, которую он сбросил с себя, словно кто-то сбросил ночной кошмар.

Мои пальцы горели, когда я подняла тяжесть его загорелых, забрызганных краской тимберлендов и перевернула их вверх ногами.

Пожалуйста, будьте любого другого размера.

Пожалуйста!

Одиннадцатый размер.

Покрытые грязью.

Испачканные в правде.

Я прикусила губу до крови и вскочила на ноги так быстро, как только могла.

Нет.

Повернувшись лицом к спящему Гилу, я проглотила ярость и страх.

Нет.

Он столько всего натворил.

Я давала ему столько оправданий.

Он был намного большим, чем просто это.

Нет.

Мой взгляд снова упал на его ботинки.

Этому могло быть другое объяснение.

Он мог пойти прогуляться после допроса в полиции.

Мог нуждаться в тишине и спокойствии, которые дает только парк.

Он мог...

Нет.

Я могу быть слепой.

Я могу надеяться.

Но не могу быть наивной.

Я не могла доверять прошлому или своему бесполезному, глупому сердцу.

Он признался в чем-то...

Гил признал, что совершал ошибки.

Хотя выглядел таким невинным и израненным, израненным лишениями и набросками отчаяния. Что бы с ним ни случилось, он превратился в то, что я не хотела видеть.

Не хотела верить.

Я не хотела отказываться от борьбы за Гила, которого когда-то любила.

Но... как я могла опровергнутьнеопровержимые доказательства?

Как я могла игнорировать то, о чем все это время шептали мои инстинкты?

Мальчик, в которого я была влюблена, вырос в монстра.

Монстра, скрытного, хитрого и спящего на моих глазах.

Это не он!

Ты уже прошла через это!

Ты говорила с Джастином.

Спросила его в лицо.

Так почему же я отступила?

Почему схватила свою сумку и на цыпочках прокралась через его склад?

Почему мои инстинкты шептали мне бежать, бежать, бежать?

Я нарушила свое обещание и ушла, когда он нуждался во мне больше всего.

Дождь хлестал по моей одежде, когда я выскочила из склада Гила и скользнула в его хэтчбек.

Мне очень жаль.

Его ключи позволили мне угнать его машину.

Его запах все еще ощущался на моей коже.

Я боюсь.

Мне нужно было пространство, чтобы подумать.

Побеспокоиться.

Мне нужно побыть одной.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Гил

– Прошлое –

Забавно, как жизнь может посулить такую надежду, а потом так быстро ее отнять.

Забавно, как сердце может так сильно кого-то любить, даже если никогда не сможет его получить.

Я все еще любил Олин.

Но она не была моей.

Она никогда больше не сможет быть моей.

Моя любовь к ней не приняла этого, превратившись в нечто злобное и голодное.

Это грызло меня каждый день и терзало каждую ночь.

Я хотел, чтобы это прекратилось.

Я молил, чтобы это ушло.

Но... это только усиливалось.

Капля за каплей, и я уже тонул в мучительной боли из-за того, что потерял.

Школа перестала быть моим спасением. Теперь коридоры казались скорее могилой, чем лабиринтом, в котором я терялся. Могилой, где мое сердце было обречено на смерть, потому что мне больше не позволяли любить Олин и мечтать о нашей совместной будущей свободе.

Коридоры и классные комнаты были хуже, чем бордель, в котором я жил. Мои грехи эхом отдавались в спортзале. Порочность пятнала кирпичи здания.

Я это презирал.

У меня отняли все.

Всё.

И все же моя любовь продолжала высасывать из меня все до капли.

Но в моем темном, унылом мире, по крайней мере, женщина, обрекшая меня на такую тоску, осталась верна своему слову.

Одна ночь.

Она использовала меня на одну ночь. Она поставила на приставной столик фотографию любимой мною девушки и оттрахала меня до полусмерти. А затем...убедившись, что я не в состоянии прикоснуться к кому-либо еще, отпустила меня.

Я выбрался из ее гостиничного номера в четыре утра, весь в синяках, на дрожащих ногах и с пересохшим ртом. На моих запястьях остались красные отметины от использованных ею наручников. В том месте, где она потеряла контроль и причинила мне боль, виднелись следы зубов.

Я никогда в жизни не чувствовал себя более измотанным и брошенным на произвол судьбы, такой боли мне не причиняли даже кулаки моего отца.

Когда наступил понедельник, я не мог смотреть Олин в глаза.

Я не мог сидеть с ней на занятии, в то время как мое тело украшали царапины, сделанные нашей преподавательницей. Меня мутило всякий раз, когда я вспоминал, сколько Таллап трахала меня, убеждая в том, что я никогда больше не буду достоин Олин.

Я пришел к нашей учительнице девственником.

А вышел монстром.

И великолепная девушка, с которой я хотел связать свою жизнь, теперь была слишком хороша для такого, как я.

Я был использованным и грязным.

Запачканным.

Оскверненным.

Если это было недостаточно веским аргументом, чтобы держаться от нее подальше, то осознание того, что Таллап разрушит шансы Олин на поступление в университет, стало последним гвоздем в моем склепе.

Вид измученного и залитого слезами лица Олин вырвал мне сердце и обрек на вечные муки. Через несколько дней после нашего расставания она догнала меня на поле.

Олин уронила сумку, улыбнулась в обнадеживающем приветствии и бросилась в мои объятия с извинениями.

Извинения?

Черт, она не сделала ничего плохого.

Это все я.

Я предал ее.

Предал наше будущее и наши клятвы.

Подняв руку, я не дал ей обнять меня. Тоска душила меня так, что я чуть не сломался. Внутри у меня все сжалось, я стиснул зубы и покачнулся, стоя перед ней на коленях.

Мне чертовски сильно ее не хватало.

Но я продал свою душу дьяволу, чтобы спасти ее.

Этот кошмар должен был пережить я, а не она.

Я защищу ее будущее, отстранившись от него. Когда Таллап заткнула мне рот кляпом, я поклялся, глядя на стоящую на комоде фотографию Олин, что никогда не помешаю любимой мною девушке жить той жизнью, для которой она предназначена.

Таллап согласилась ее отпустить.

Я за это с лихвой заплатил.

Но с этого платежа все еще взимался налог. Налог на молчание. Ни единого слова девушке, которую я буду любить всегда. Ни единого намека на то, что мне все еще не все равно.

Единственное, что я мог сделать на просьбы Олин хоть что-то ей объяснить, — это отступить назад, покачать головой и уйти.

Это был второй раз, когда я разбил сердце Олин, но определенно не последний.

Каждый день она искала меня, и каждый день я не говорил ни слова. Я все больше погружался в лед, надеясь, что ледники в моих глазах предупредят ее держаться на расстоянии.

На уроке я рассматривал ее красивые волосы, пока она сидела передо мной.

Мысленно я просил прощения снова и снова.

В душе я кричал. Каждым своим вздохом я говорил, что люблю ее. Обещал ей, что всегда буду любить. Я умолял ее простить меня.

Единственным человеком, который наслаждался моим разбитым сердцем, была Таллап.

Ее легкая ухмылка, скрытая за учительским тоном. Ее самодовольные и удовлетворенные глаза.

Убийца любви, похитительница надежд.

Законченный, сука, суккуб.

* * *

— Гил! Пожалуйста, — бросилась ко мне Олин после школы.

Прошло несколько недель.

Я похудел. Я почти не спал. Сейчас я радовался побоям, которые устраивал мне мой отец, потому что это был единственный способ избавиться от боли.

Я сунул руки поглубже в карманы джинсов и зашагал быстрее.

Она побежала за мной и, когда мы завернули за угол улицы, догнала меня.

— Гил, — Олин положила ладонь мне на руку, ее глаза наполнились слезами, губы сжались от напряжения. — Я больше так не могу. Мне нужно знать, почему ты вдруг стал меня избегать.

По ее белым щекам потекли слезы.

— Прости. Я не знаю, что сделала... но я люблю тебя. Мне тебя не хватает, — она подошла ко мне и прижалась лбом к моей груди. — Мне так сильно тебя не хватает.

Я отстранился, освободившись от ее объятий.

— Иди домой, Олин.

Это было хуже всего.

Не иметь возможности проводить ее домой.

Не знать, что она в безопасности.

Не охранять ее от теней и грешников.

Она последовала за мной, ее дыхание перехватило от слез.

— Пожалуйста. Поговори со мной. Я не понимаю, что происходит.

Я молчал.

Она бежала за мной по дороге под стук моих шагов.

— Гил... пожалуйста! — у нее из груди вырвалось рыдание. — Если мы об этом поговорим, то сможем вернуться к тому, как все было.

Это было слишком.

Поверить, что мы могли бы снова быть вместе? Думать, что я мог бы обладать ею, несмотря ни на что?

Это причиняло боль.

Безумную боль.

Я резко повернулся к ней, мои ноздри раздулись от гнева.

— Оставь меня в покое, Олин. Я больше не буду повторять.

Больше никаких прозвищ, начинающихся на О.

Больше никаких встреч после школы.

Все было кончено.

Все.

Она дрожа стояла на тротуаре, открывая и закрывая рот, как будто хотела возразить, но не знала, как. На секунду в ее взгляде вспыхнула ненависть.

И это вырвало остатки моих чувств и швырнуло их в канаву.

Затем Олин бросилась на меня, потянувшись руками к моим щекам и ища губами мои губы.

Я не задумывался.

Просто среагировал.

Я толкнул ее в ответ, и она споткнулась.

Дерьмо.

Дерьмо!

Я дернулся, чтобы ее поддержать, но заставил себя отстраниться.

В последний раз ко мне прикасались и целовали против моей воли. Я полагал, что каким-то образом мне придется справиться с этим насилием, если у меня когда-нибудь появится шанс снова полюбить. Но там, на той улице, я не мог смириться с мыслью о поцелуях Олин.

Не после того, как к моим губам прикасалась Таллап.

Я больше не был чистым.

— Забудь обо мне, — пробормотал я, отворачиваясь от нее. — Просто забудь, что я когда-либо существовал.

* * *

Она обо мне не забыла.

В течение нескольких недель после этого Олин пыталась поговорить со мной бесчисленное множество раз. Загоняла меня в угол в коридоре, заманивала в ловушку в классе, гонялась за мной по территории школы.

И все это видела Таллап; меня тошнило от ее самодовольства. От ее правил мне хотелось выть, лишь бы это поскорее закончилось.

Я хотел уйти.

Сбежать.

Мне начали сниться кошмары в тех редких случаях, когда я действительно спал.

Сны о том, что я связан, на моем теле чужие пальцы, на моем члене чьи-то языки. Мне снилось, что над Олин надругались так же, как над мной. Мне снилось, что мы оба умираем.

Я просыпался в холодном поту, слушая звуки траха в соседней комнате, и жалел, что когда-то влюбился в Олин.

Потому что моя любовь к ней теперь была исковеркана тем, что произошло в том гостиничном номере.

Я ненавидел свое тело.

Ненавидел его реакцию и эрекцию, которая меня приговорила.

Мне было все равно, что меня обманом заставили принять Виагру — все равно это я трахал свою учительницу, и я не мог отделить это от выбора и приказа.

— Гил.

Я завернул за угол у спортзала, чуть не врезавшись в поджидавшую меня там Олин. Она стояла, заломив руки и поставив у ног сумку, под ее усталыми глазами залегли тени.

Я тяжело вздохнул, изображая нетерпение и холодное презрение, хотя на самом деле мне стоило немалых усилий, чтобы не прижать ее к себе и не молить о прощении.

— Я люблю тебя, Гил. Разве это ничего не значит? — Она резко и безрассудно потянулась ко мне.

И снова я просто среагировал. Инстинкты, которые больше не связывали привязанность с любовью, вырвались наружу и причинили боль единственному человеку, которого я хотел обидеть меньше всего.

Привязанность очень дорого мне обходилась. Ценой, которую я больше не мог себе позволить.

Я сомкнул руку на горле Олин и прижал ее к кирпичной стене. Я устал от борьбы, и мне больше нечего было дать.

Нечего предложить.

Я был мертв.

И она заслуживала лучшего.

— Остановись. Просто остановись.

Олин напряглась.

Я застыл.

Время остановилось, пока я причинял ей физическую боль.

Оставлял на ней синяки точно так же, как на мне Таллап.

Я отшатнулся назад, оторвавшись от нее и охваченный отвращением и тревогой.

Черт!

У меня задрожали ноги, и я чуть не упал на землю.

Олин стояла там с распахнутыми от шока глазами и тяжело дышала от страха.

И мы уставились друг на друга.

Уставились с нашей историей и нашей надеждой, зная, что это был момент, когда все действительно закончилось.

Она ничего не сказала.

Я не мог.

Я повернулся и ушел от самой лучшей, от моей единственной, от моей вечности.

* * *

Через несколько недель после того, как я оставил на ней синяк, Олин начала встречаться с Джастином Миллером.

В первый раз застав их вместе, я убежал с территории школы, чтобы не совершить нечто такое, из-за чего мог бы угодить в тюрьму за два преступления.

Увидеть ее с ним?

Я не мог этого вынести.

Не мог этого пережить.

Я сделал три шага к Олин, на языке вертелись слова извинения. Слова о том, как сильно я по ней скучал, хотел ее, нуждался в ней, жаждал ее. Я сделал еще три шага, сжав кулаки, готовый с размаху вмять лицо Джастина ему в череп.

Но каким-то образом, в тумане одержимости и боли, я остановился.

Если бы я сказал Олин, как сильно ее люблю, Таллап разрушила бы ее жизнь и посадила меня. И если бы я избил Джастина Миллера за то, что он смеялся с девушкой, которой принадлежало мое сердце, меня привлекли бы еще за одно преступление.

Это стоило мне всех моих сил, но я терпел флирт, робкие улыбки и осознание того, что Джастин к ней прикасался.

Я намеренно затеял ссору со своим стариком, когда застукал их целующимися за спортзалом, где впервые показал ей свой альбом для рисования. Я думал, что умру от того, как что-то у меня внутри раскололось напополам.

Но я не умер.

И мой отец спьяну сломал мне ребро кулаком.

Неделя за неделей мне приходилось быть свидетелем того, как Олин заменяла меня другим. И неделя за неделей я распадался изнутри, превращаясь в пустую скорлупу горя.

К тому времени, когда начались школьные каникулы, я висел на гребаном волоске.

Зная, что большую часть своего времени Олин будет проводить с Джастином.

Задаваясь вопросом, подарит ли она ему свою девственность.

Представляя, как она целует его, смеется с ним, прикасается к нему.

Черт, от этого я разрывался на миллион кусочков и ревел от ярости.

Мне снились кошмары, в которых он причинял ей боль, как мне Таллап. В которых Олин извивалась в экстазе с кем-то, кто не был мной.

Этого было достаточно, чтобы свести меня с ума.

Возможно, я уже был безумен.

Даже мой отец потихоньку оставил меня в покое. Его избиения стали уже не такими частыми, а оскорбления и пьяные тирады — не такими громкими. Как будто ему не нравилось, когда я сам их ждал, принимал и нуждался в них.

Я устроился на работу в местную строительную компанию, где мне платили наличными. В обмен за тяжелый труд я заработал деньги, чтобы погасить свои долги. Я вернулся туда, где когда-то воровал, и с точностью до доллара расплатился за то, что взял, — в магазин художественных принадлежностей, где украл баллончики с краской. В магазин канцтоваров, где я стащил альбом для рисования и карандаши.

Расплатившись с ними, я купил побольше расходных материалов и вернулся к свободе, которую давала мне живопись.

Я разрисовывал граффити уродливые закоулки города.

Раскрашивал ненужные тротуары в переулках.

Изливал на бумагу свое разбитое сердце.

И несмотря на все это, я не переставал наблюдать за ней, защищать ее, ждать на улице возле дома... убеждаясь, что она в безопасности.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Олин

– Настоящее –

Вчера на моем телефоне не хватило заряда, чтобы дозвониться до Гилберта Кларка.

Сколько бы я ни умоляла его соединить меня с ним, все попытки были тщетны.

Теперь, когда мне нужно было побыть одной, эта чертова штуковина не переставала звонить.

Этим утром я пошла на работу.

Я припарковала хэтчбек Гила в нескольких кварталах от моего офиса и дошла до работы пешком, при этом на меня не напали и не похитили. Я сделала вид, что это совершенно обычный день, хотя мои нервы были на пределе.

Я удалила со своего телефона новостное приложение, не в силах справиться с регулярными обновлениями о нарисованных убийствах. Я нацепила профессиональную улыбку, и «Status Enterprises» окружил меня повседневной толпой сотрудников, готовящихся к долгому дню. Я притворялась, что все нормально — что у меня есть парень с обычными секретами, что моя история любви достойна сказок.

Когда в моей кабинке за обедом появилась Шеннон, я рассыпалась в извинениях за бардак, в который превратилась моя жизнь. Я поблагодарила ее за предоставленную возможность трудоустройства и пообещала, что больше ее не подведу.

Она обняла меня, когда мой измученный, сдавленный слезами голос дрогнул, и я возненавидела себя за свою слабость.

За смятение.

За свое ноющее, разбитое сердце, подозревающее худшее, что можно только заподозрить в человеке.

Я не могла перестать думать о грязных ботинках Гила одиннадцатого размера.

Не могла перестать объединять факты от его исчезновения до необычного употребления водки и окутанных ночью признаний.

Внутри меня творилось настоящее бедствие — я совершенно запуталась и устала, делая все возможное, чтобы ухватиться за ответ, который придал бы смысл лабиринту, в который меня втянули.

Снаружи я сидела в своей кабинке, отвечала на электронные письма и звонки. Я казалась идеальной сотрудницей, выполняющей работу, за которую ей платили.

Мне удавалось занять себя до обеда.

Держаться подальше от Google и перестать придумывать истории без фактов. Но когда я поднялась на лифте в кафе на втором этаже, то совершила большую ошибку, проверив свой телефон.

Десять пропущенных звонков от Гила.

Первый всего через несколько минут после того, как я от него ушла— как будто он почувствовал, что меня больше нет в его доме.

Я подумывала перезвонить ему, но понятия не имела, что сказать. Прошлой ночью он вывалил на меня свои трудности без каких-либо конкретных объяснений, что все это значит. Мне нужно было время, чтобы понять — или, по крайней мере, попытаться. Мне нужно было пространство, чтобы прочистить мозги, прежде чем я смогу вести дальнейший разговор, который не в силах расшифровать.

Гил может быть убийцей, а может и нет. Его могут шантажировать, а могут и не заставлять делать то, что он ненавидит. У него в прошлом может иметься трагическая тайна, объясняющая все происходящее, но может, ничего такого и нет.

Единственное, что помогло бы нам выбраться из этого бардака, это правда. Горькая, жестокая правда, безо всяких недомолвок.

И я не думала, что он к ней готов. Не думала, что у него хватит сил рассказать мне, что он спрятал во второй спальне, где был прошлой ночью, и почему исчез в то же время, когда пропали две девушки.

А если он не был готов об этом говорить... я определенно не была готова слушать.

От одной мысли о том, что мои подозрения хоть чуточку верны, у меня сжалось сердце и ушло в пятки.

Не выключая вибрацию телефона, я заставила себя съесть сэндвич с салатом. С бурлящим желудком бороться было тяжело, хотя у меня кружилась голова от голода.

Избегая взглядов коллег по работе и не желая общаться, я открыла интернет-браузер и провалилась в кроличью нору новостных сайтов и расследований убийств.

С трясущимися руками и колотящимся сердцем я прочитала новые подробности о последнем убийстве, просмотрела гипотезы и изучила возможные описания от так называемых свидетелей.

Расплывчатым описанием был мужчина в бейсболке. Никаких отличительных черт, таких как цвет волос или татуировки. Просто мужская фигура.

Гил никогда в жизни не носил бейсболку.

Было ли это просто маскировкой или его гардероб — это еще одна вещь, о которой я ничего не знала?

«Ты так мало знаешь...»

Я стиснула зубы.

«Я знаю его сердце. Это не меняется».

Вздохнув, я провела большим пальцем по фотографии убитой прошлой ночью девушки, по нарисованными на ее безжизненном бедре линям художественных теней и вкраплениям колокольчиков.

«Уверена? Сердца могут меняться. Сердца могут маскироваться под чужие».

Покачав головой, я закрыла телефон и сунула его в сумку. Он казался в тысячу раз тяжелее обычного, когда я выбросила остатки обеда и вернулась к работе.

* * *

Рабочий день закончился.

Сотрудники медленно покидали здание, направляясь домой к любимым.

Мне буквально некуда было идти.

В моей квартире было небезопасно. Гил был небезопасен. Не стоило ожидать, что Джастин будет со мной нянчиться.

Я не знала, куда идти, и у меня все еще было недостаточно информации.

И раздобыть мне ее нужно было быстро, чтобы я могла решить, чему доверять: своему сердцу или разуму.

Мое сердце призывало меня вернуться к Гилу и рассказать ему о своих чувствах. Создать лояльную, полностью благоприятную обстановку, в которой он мог бы поделиться всеми своими откровениями. Но мой разум проклинал меня за то, что я такая тупая идиотка. Хотел вызвать полицию. Воспользоваться карточкой, данной женщиной-офицером, и попросить совета извне.

И поскольку оба варианта были непрактичны, мне пришлось положиться на себя, чтобы принять правильное, осознанное решение. Точно так же, как мне приходилось полагаться на себя в детстве, когда я готовила, убирала и училась. Единственный урок, который преподали мне мои родители: независимость — это тяжело и одиноко, но это означает, что ты сильна независимо от ситуации.

Когда из офиса ушел последний сотрудник, я склонилась над клавиатурой.

Я ввела все возможные параметры. Я читала статьи в Интернете и изучала факты.

Гилберт Кларк.

Убитые девушки.

Предыдущие убийства в Бирмингеме.

Карты лесов и парков, где были найдены жертвы.

Магазины красок для тела.

Другие художники бодиарта в Англии.

Плохая репутация «Совершенной лжи», хорошие отзывы прессы, негативные рецензии, восторженные отклики.

Я старательно изучала всё, взамен получая бешено колотящийся от разочарования пульс и головную боль от замешательства.

Ничто не намекало на то, что здесь может быть замешан Гил.

Чем дольше я торчала в Интернете, тем больше ненавидела себя за сомнения.

Я так сильно хотела довериться своему сердцу. Хотела набраться храбрости, чтобы вернуться к Гилу и прямо спросить его, где он был прошлой ночью. Почему он исчез во второй раз. Почему он бродил по тем зарослям. Почему инстинкты подсказывали мне, что в его жизни было нечто большее, чем он мне рассказал. Больше тьмы. Больше боли. Больше греха.

Но все, о чем я могла думать, это его грязные ботинки.

Одиннадцатого размера.

Такие же, как у убийцы.

Мне нужно было больше времени.

Времени вдали от всех.

Воспользовавшись лифтом, я ушла с работы через черный ход на случай, если Гил, как и в прошлый раз, будет ждать меня в фойе. Выйдя на узкие улочки, я спрятала свои темно-русые волосы под серый шарф.

Засунув руки в карманы блейзера, я влилась в поток спешащих с работы пешеходов и направилась из рабочего района в более вычурную часть города. Где на углах улиц располагались маленькие театры, а фонарные столбы украшали плакаты с изображением талантливых танцоров.

Войдя в помещение, где я занималась своим искусством до переезда в Лондон, я изо всех сил старалась не расплакаться.

Я скучала по танцам.

Скучала по запаху затхлых кинотеатров и бумажных афиш.

Я скучала по Гилу, даже когда от него пряталась.

Дневная танцевальная репетиция для штатных сотрудников закончилась, и, похоже, сегодня вечером никаких внеклассных занятий не проводилось, поэтому я проскользнула в студию, где меня когда-то заметила Лондонская танцевальная труппа. В поту и слезах я летала на эндорфиновом кайфе в комнатах, которые выглядели совершенно одинаково.

Зеркала и деревянный пол, простая сцена для балерины.

Мне здесь больше не место.

Несчастный случай лишил меня этого права.

За моей спиной щелкнул замок; меня объяла тягостная тишина помещения.

Закрыв глаза, я глубоко вдохнула.

На глаза навернулись слезы, когда в голову хлынули воспоминания о трико, балетных тапочках и сладких фортепианных нотах.

Здесь я была в безопасности, потому что никто не ожидал, что я приду. Те, кто раньше знал меня, привыкли к моему отсутствию, а тем, кто не знал, никогда и в голову не придет, что значила для меня каждая танцевальная студия — где бы они ни находились.

Бросив на табурет у пианино сумочку, я скинула туфли на каблуках и положила телефон с выключенным звуком на полированный инструмент с клавишами из слоновой кости.

Еще десять пропущенных звонков от Гила с обеда.

Еще десять раз я не ответила, потому что понятия не имела, что сказать.

Я хотела, чтобы он все мне рассказал.

Но я была слишком в него влюблена, чтобы услышать правду.

Невиновен.

Виновен.

И то, и другое сопровождалось заморочками, вынести которые у меня не хватило сил.

Балансируя на носочках, я развернулась в одних чулках на скользком деревянном полу и закрыла глаза. Я не обратила внимания на боль в спине, в которой благодаря операциям обрела подвижность, но лишилась гибкой грации. Я стиснула зубы от стеснения и ограниченности украденных движений. Вокруг меня шептались музыкальные ноты, и я танцевала...одна.

Я скользила и кружилась, поднимая руки, как бесполезные крылья.

Меня вновь нашло мое детство, как это часто случалось, когда я освобождалась от взрослой жизни. Я вспомнила одиночество в обществе родителей, которым на самом деле было все равно. Я купалась в счастье, зная, что любовь Гила с лихвой компенсирует мне любую пропавшую или отсутствующую семью. Мои руки сами собой раскрылись, чтобы обнять парня, которому принадлежала моя душа. Музыка в моих венах зазвучала громче, быстрее, и я откликнулась на ее призыв.

Я взметнулась в воздух, выполнив движение, доведенное мною до совершенства. Больше всего я любила большой прыжок в воздухе. Я обнаружила, что это очень просто. Так легко перепрыгнуть с одной ноги на другую и сделать шпагат в самой высокой точке.

Мой учитель и работодатель говорили, что в полете никто не может выгибаться так сильно, как я.

Не открывая глаз, я заново переживала ощущение того, что я невероятно хороша в чем-то, не требующем навыков или повторения — это был просто дар. Дар моего тела. Цель моей души. Замысел моей жизни.

Но, в отличие от сотен других случаев, я не приземлилась невесомо и элегантно. Мне не удалось оттолкнуться и взлететь. У меня больше не было этого бесценного дара.

Моя поврежденная спина согнулась пополам.

Сросшиеся кости и восстановившиеся мышцы не забыли о наказании, которому подверглись.

Я с грохотом приземлилась на колени, склонившись на полу перед зеркалами, ставшими свидетелями моего провала.

И на пианино завибрировал мой отключенный телефон.

Звонок.

Звонок.

Звонок.

По моим щекам градом катились слезы, когда я принимала физическую боль наряду с эмоциональной. Я пришла сюда, чтобы еще больше себя измучить. Наслоить еще больше агонии. Возможно, это было не намеренно, но уже с удвоенной болью я подползла к пианино и схватила телефон.

Телефон перестал звонить; я прислонилась к зеркалам и тупо уставилась на экран.

Гил.

Я не могла ему перезвонить.

Не могла поговорить с Джастином.

Не могла обратиться к своим старым танцорам.

Не могла пойти домой и зализать свои раны.

Я могла лишь сидеть там и позволять своему разуму танцевать быстрее, чем когда-либо могло мое тело.

* * *

Я пробыла там до глубокой темноты.

Пока уборщицы не выкатили свои скрипучие ведра для швабр, не смыли пролитый пот и не прибрали помещения для завтрашних репетиций.

Час назад или около того мой желудок перестал жаловаться на голод, недовольный тем, что я игнорирую его требования. Сердце перестало горевать о моих растерянных талантах. Разум был измучен погоней за мыслями и теориями о Гиле.

Мой телефон почти разрядился от многочисленных поисков в Интернете и дополнительных запросах об убитых разрисованных девушках.

Я злоупотребила гостеприимством, и как бы мне ни хотелось остаться незамеченной, мои возможности резко сократились до одной.

Независимо от участия Гила, с ним я была в большей безопасности, чем с кем-либо другим.

Мне нужно было поспать, принять душ, поесть.

Мне нужны были ответы, чтобы я могла поцеловать и попрощаться с Гилом, если выяснится, что он не тот человек, или встать на его сторону, если все это окажется ужасным совпадением.

В любом случае, сегодня вечером я получу ответы.

Мастер обмана достаточно водил меня за нос.

Пришло время узнать правду.

Даже если это погубит... все.

Мой телефон снова зазвонил.

Но это оказался не очередной звонок от Гила, на экране высветилось имя Джастина и его сообщение.

Джастин Миллер: Твоя очередь исчезать, да? Ты можешь позвонить мне и сообщить, что с тобой все в порядке. Гил в бешенстве. Честно говоря, он меня немного пугает. Этим утром единственное, чего он хотел, это найти тебя, чтобы поговорить. Теперь он велел мне найти тебя и не подпускать к нему. Что, черт возьми, происходит, О? Ответь мне, и я приеду за тобой. Ты останешься у меня, пока мы с этим не разберемся.

Прежде чем я успела закрыть сообщение, он прислал еще одно.

Джастин Миллер: Я не знаю, где ты, но не ходи к Гилу одна. Я ему сейчас не доверяю.

Я вздохнула. Как и в старших классах, я металась между двумя парнями. Один был образцом хорошего поведения, предупредительных манер и добрых поступков. Другой —сводом предупреждений о неблагополучных семьях, беспросветной бедности и грязных секретах.

Я влюбилась не в того.

Я выбрала свой путь.

У меня больше не было выбора.

У меня никогда не было выбора.

Нажав ответить, я напечатала:

Олин Мосс: Я собираюсь повидаться с Гилом. Со мной все в порядке. Я поговорю с тобой позже.

Заблокировав телефон, я закинула сумку на плечо, бросила последний взгляд на студию, пережившую смерть моей мечты, и выскользнула в ночь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Олин

– Настоящее –

Склад, похоже, был не рад меня видеть.

Громоздкий кирпич и граффити не предвещали ничего хорошего.

Но, по крайней мере, когда я выключила хэтчбек Гила и открыла дверь, на подъездной дорожке не притаилось никакого черного фургона, и меня не попытались украсть никакие мерзкие похитители.

Я была угонщицей. Даже если бы я не захотела встречаться с Гилом, в какой-то момент мне все равно пришлось бы вернуть его машину.

Порыв пронизывающего ветра пронесся по длинной аллее складов.

Я задрожала от холода.

Обхватив себя руками, я изо всех сил старалась унять дрожь. У меня все еще болела спина после глупой попытки совершить грандиозный прыжок в воздухе, а на коленях остались синяки от того, что я на них приземлилась.

На моем телефоне было еще семь пропущенных звонков, и я приготовилась к реакции Гила, когда он, наконец, найдет меня на пороге своего дома.

«У тебя получится».

Я выпрямила спину.

«Спроси его строго, но вежливо».

Я сделала глубокий вдох.

«Не позволяй ему менять тему или спорить».

Мой взгляд упал на пешеходный проход. Дверь оставалась закрытой, но в щель между внутренним и внешним пространством скользнуло что-то белое.

Подойдя к граффити, я зашипела от своих новых синяков и наклонилась, чтобы забрать большой конверт.

Я нахмурилась, разглаживая пустой бланк без указанного на нем адреса.

Возможно, у Гила не было почтового ящика? Может, почтальон всегда доставлял корреспонденцию таким образом?

Выпрямившись, я подняла руку, чтобы постучать. Чтобы покончить с этим противостоянием. Но мой взгляд снова скользнул по конверту, и пальцы пробежались по невидимому содержимому.

Без адреса... чудно.

Незапечатанный... странно.

Плотный.

Гладкий.

Возможный ключ к... чему-то.

Нарушая закон и доверие Гила, я закинула сумочку на плечо и открыла отклеившийся конверт.

Затаив дыхание, я вытащила одинокий листок бумаги и фотографию.

У меня в легких тут же испарился весь кислород.

Кровь превратилась в мокрый снег, а сердце — в безжизненный камень, когда я прочитала ужасающую угрозу. Угрозу, адресованную художнику по телу, но предназначенную для его живого холста.

Мне.

Её.

Сегодня вечером.

Больше никаких оправданий.

Время выбирать.

Либо она, либо я навсегда лишу тебя твоей самой драгоценной любви.

Простые предложения были набраны жирным шрифтом и набраны жутким черным цветом. Приказ, а не просьба.

Я проглотила крик, уронив бумагу и сжав фотографию.

Мою фотографию.

На ней я выходила из офисного здания сегодня вечером, скрыв волосы под серым шарфом и удаляясь прочь быстрыми и крадущимися шагами.

Тревога и страх разбили в моих венах кристаллы льда, устремив огонь в сердце. Я больше не стояла, застыв, на крыльце Гила, а отшатнулась назад, пытаясь разгадать эту новую загадку.

Но дверь открылась.

Дверь открылась, и там стоял Гил.

И мы встретились глазами, полными вселенской тоски.

Его взгляд упал на фотографию в моих руках.

Гил побледнел.

На его лице отразилась мука.

Он почти что упал на одно колено.

Почти.

Объятый волной отчаяния и ужаса, Гил вцепился рукой в дверной косяк, удержавшись в вертикальном положении. Горло у Гила сильно напряглось, как будто его вот-вот вырвет. Глаза наполнились слезами, он покачал головой и сорвавшимся голосом пробормотал что-то непонятное.

Его абсолютное горе напугало меня больше всего на свете.

Это была правда.

Вот доказательства, которые мне были нужны.

Гил не был убийцей.

Но он был в этом замешан.

Как-то.

И сейчас… в этом была замешана и я.

Я попятилась, бросив фотографию в его сторону.

— Не прикасайся ко мне. Не подходи.

Мой голос заглушил его страдание, и Гил склонил голову в знак поражения.

Когда мы снова встретились взглядом, в его зеленых глазах больше не было слез. Не было мучений. Только глубочайшее, безмерное горе.

— Олин...Я пытался тебе дозвониться.

— Мне нужно было время подумать.

— Я позвонил, чтобы сказать тебе держаться от меня подальше. — Его голос сорвался от ярости. — Какого хрена ты вернулась? Ты не должна была возвращаться.

— Нам нужно было поговорить.

— Нам не нужно больше видеться. — Гил так сжал переносицу, будто его разом подкосили все головные боли в мире. — Я оставлял сообщения. Я говорил тебе...

Выйдя из своего склада, он направился ко мне.

— Я пытался тебе сказать. Я предупреждал тебя. Я…

— Не приближайся. — Я вскинула вверх руку, образуя между нами стену. Стену, отгораживающую нашу подростковую трагедию и несостоявшийся зарождающийся роман. — Я ухожу.

Он снова покачал головой, печально, медленно.

— Лучше бы ты никогда не появлялась. Тогда у меня не было бы выбора.

— Забудь, что я это сделала. Я уйду. Сейчас же.

Гил разжал и сомкнул руки. Его взгляд упал на лежащую на земле фотографию. На мгновение он кивнул, как будто соглашаясь. Соглашаясь, что мое исчезновение — это единственное что можно сделать. Что он выбрал меня, невзирая на последствия.

Но затем Гил закрыл лицо руками и закричал. Он ревел от беспомощности. Ревел в своей ловушке, из которой не мог выбраться.

И он выбрал не меня.

Он выбрал альтернативу.

Гил смирился с тем, что моей жизни конец, даже когда я изо всех сил пыталась убедить его в обратном.

Он сделал шаг ко мне, вскинул голову, и на его лице отразилось отчаяние.

— Я не могу позволить тебе это сделать.

Я попятилась, мое сердце сжалось от ужаса.

— Гил... дай мне уйти.

— Если бы я мог. — Он преследовал меня. Охотился на меня. Полный скорби и побежденный. Твёрдый в своем решении и подавленный. — Мне так жаль, О. Так, так чертовски жаль.

— Почему ты извиняешься? Что ты натворил?

Гил подавился словами, слишком ужасными, чтобы их произнести. Он проглотил их вместе с какими быто ни было намеками на парня, который защищал меня во времена нашей юности. — Мне нужно, чтобы ты сейчас зашла внутрь.

— Я никуда с тобой не пойду.

Он изобразил полуулыбку, источавшую гибель.

— У тебя нет выбора. Больше нет.

— У меня всегда есть выбор.

Его голос понизился до шепота. До шепота, который был хуже любого крика и проклятия.

— У тебя был выбор, когда жизнь лишила тебя танцев? Был выбор, когда в школе я тебя бросил?

— Ты не можешь это изменить. В этом у меня есть выбор.

— Ошибаешься. — Гил поднял руку и коснулся моей щеки.

Я вздрогнула от его прикосновения, но он продолжал преследовать меня, пока его ледяные пальцы не впились в мою плоть. Он держал меня нежно, но крепко. Ласка любовника сквозь туго обвивающие меня цепи.

— Когда ты снова меня нашла, я потерял все. Я думал, что все потерял, когда бросил тебя в старшей школе, но эта боль ничто, ничто по сравнению с теперешней мучительной агонией. — Его пальцы впились мне в щеку, ища прощения, отпущения грехов. — Я хотел тебя, но не должен был быть таким слабым. Я был эгоистом. Таким чертовым эгоистом, что удерживал тебя. Это все моя вина, О. Я беру всю вину на себя. Я никогда, никогда себя не прощу.

— Не за что прощать. Пока не за что.

Я посмотрела в сторону улицы в надежде, что кого-нибудь появится и исправит это. Заменит эту ужасающую, разбитую версию Гилберта Кларка на знакомую мне защищающую и любящую.

Но никто не появился.

Мы были одни.

— Я сделал очень много того, чего нельзя простить. — Взгляд Гила вспыхнул ненавистью к себе. — В том числе позволил тебе вернуться в мою жизнь. В тот момент, когда ты появилась, я должен был тебя прогнать. Должен был причинить тебе боль, если бы это означало, что ты никогда не вернешься.

— Ты не смог бы удержать меня на расстоянии. Я не могу уйти, когда ты...

— Я говорил тебе, что твоя доброта тебя погубит, — прервал меня Гил, его голос был странным и хриплым, полным страдания. — Я всегда ставил тебя выше всех. Я бы сделал для тебя все, О, был бы кем угодно, боролся бы со всем...но в этом ты не можешь быть первой.

— Я никогда не просила быть первой.

— Нет, конечно, ты не просила, — вспыхнул он. — Ты никогда не ожидала, что кто-то будет любить тебя больше всего на свете. Тебе бы даже в голову не пришло, что ты можешь быть настолько дорогой, настолько желанной... особенно после таких родителей, которые относились к тебе так, словно ты была помехой.

— Гил... — Мое сердце заколотилось о ребра. — Прекрати.

— Ты не просила быть первой, но ты была. Я ставил тебя на первое место. Я не хотел, чтобы тебе причинили боль. Я делал все, что мог, чтобы люди не отняли у тебя желаемое, потому что ты заслуживала, чтобы за тебя боролись. Чтобы о тебе заботились так же, как ты заботилась об остальных.

На глаза навернулись слезы.

— Так вот что ты сделал? Ты ушел, чтобы... меня защитить?

Гил напрягся, в его взгляде сверкнуло горе.

— Это не имеет значения.

— Нет. Не останавливайся. Скажи мне!

Его взгляд упал на мою лежащую на земле фотографию.

— Сейчас это не имеет значения. — Энергия Гила стекала по ногам и впитывалась в землю, оставляя его подавленным и трагичным. — Время вышло. Нам нужно зайти внутрь.

— Отпусти меня домой. — У меня участился пульс. — Что бы ты ни надумал делать, ты этого не сделаешь. Гил, пожалуйста.

Он прерывисто вздохнул.

— Я говорил тебе, что со мной небезопасно, О. — Он не смог скрыть душевную боль. — Может, теперь ты мне поверишь.

— Я не позволю тебе сделать то, что, как мне известно, тебе не свойственно!

Он потянулся ко мне.

— Жаль, что не все так просто.

Я отшатнулась; развернулась, чтобы убежать.

Но моя спина так и не оправилась от идиотской попытки потанцевать. Колени не поддавались. Мое разбитое и собранное по кусочкам тело уже не было гибким и стремительным, как раньше.

Я двигалась.

Но Гил двигался быстрее.

Он сомкнул руку на моем запястье, резко меня остановив.

— Я пытался помешать ему овладеть тобой. Я действительно пытался.

Другой рукой он обхватил мое горло, как будто мы были двумя влюбленными под звездами. Гил пробежал большим пальцем по моей шее, обжигая холодом и сотрясаясь от сожаления.

— Я сказал ему, что сделаю все, чего бы это ни стоило. Сделаю то, что отказывался делать. Заплачу любую цену. Стану рабом до конца своей богом забытой жизни. Все, лишь бы тебя защитить. — Он коснулся лбом моего лба, притянув меня к себе. — Я бы отдал все, чтобы тебя защитить, но его цена слишком высока. Вас обоих мне не спасти.

— О чем ты говоришь?

Я изо всех сил пыталась высвободиться, извиваясь в его объятиях. Но он был слишком силен. Слишком сосредоточен. Слишком потерян.

— О нем. О человеке, которому принадлежат мое сердце и душа.

— Кто это?

— Это не имеет значения.

— Прекрати это повторять! — в гневе проговорила я. — Ненавижу этот ответ. Это имеет значение. Это важно! Скажи мне. Какую власть имеет над тобой этот ублюдок?

Гил притянул меня к себе. Объятие, полное угрозы и извинений. Свободной рукой он скользнул по моим волосам, обхватив основание головы. С прерывистым вздохом он поцеловал меня в лоб ледяными губами.

Поцелуй, в котором пульсировала настоящая любовь.

— Я так же люблю тебя, как и тогда...ты знала об этом? — Его дыхание согрело мою кожу, а затем он отстранился и потерся своим носом о мой. — Я всегда тебя любил. Это положит мне конец. Я мог бы спасти жизнь, забрав твою...но моя была обречена с тех пор, как я потерял тебя в первый раз.

Я закрыла глаза, пытаясь найти силы.

— Не понимаю, что все это значит. Я так устала от неведения.

— Это значит, что я люблю тебя. Всегда любил. Всегда буду любить.

Я вскинула ресницы, встретившись с ним взглядом.

— Если ты меня любишь, прекрати это. Пойдем со мной. Мы пойдем в полицию. Они...

— Посадят меня за кучу преступлений. Я заслуживаю того, чтобы меня заперли в клетку. Я годами избегал наказания. Но меня нельзя посадить в тюрьму, потому что тогда я не смогу спасти ее.

— Ее?

Гил содрогнулся всем телом.

В его груди что-то сжалось.

Меня охватила агония.

— Кто она, Гил?

— Та, что стоит на первом месте. — Его шепот разбил меня на кровавые, задыхающиеся осколки. — Я бы за нее умер. И, вероятно, умру. И ты...

Гил впился в меня взглядом.

— Ты... — Его голос сорвался. Он покачал головой, с трудом сглотнув. — Мы все, вероятно, умрем... Но я должен попытаться.

— Не надо, — сопротивлялась я в его объятиях. — Полиция выслушает, через что тебе пришлось пройти. Тебя не посадят без причины.

Гил мрачно фыркнул.

— Причина есть. Много гребаных причин.

— Уверена, что если мы с ними поговорим... — у меня дрогнул голос, а по лицу потекли новые слезы. — Гил... пожалуйста. Ты больше не одинок. Тебе не нужно бороться с этим в одиночку. Никто... никто не умрет.

— Если бы я знал, что этоспасет вас обеих... я бы прямо сейчас вскрыл себе вены.

— Не говори так. Каким был бы этот мир, если бы в нем не было тебя?

Я попыталась нежно прикоснуться к нему, отбросить свой страх и крепко обнять Гила. Но в моей крови выл инстинкт самосохранения, отчаянно стремясь убежать, крича, чтобы я спасалась бегством.

— Черт возьми, Олин. — Гил отступил назад, потянув меня к открытой двери и зияющей за ней темноте. — Даже сейчас ты все еще такая добрая. Ты все еще думаешь, что меня можно спасти.

— Можно.

— Нет, нельзя. — Он рывком приблизил меня к смерти. — Я так сильно тебя люблю, что это разрывает мое гребаное сердце, но я не могу это остановить.

Сопротивляясь ему, я поцарапала его пальцы.

— Если ты меня любишь, то найдешь способ.

— Нет никакого способа. Поверь мне...Я пытался.

— Пытался что?

— Остановить это. Покончить с этим.

Я вздрогнула.

— Что это значит? Ты должен больше мне рассказать…

— Это значит, что любви недостаточно, — мучительно вздохнул Гил и, переступив порог, увлек меня за собой. Склад, казалось, изгибался и стонал, отрицая то, что должно было произойти в его стенах.

— Гил. Не надо.

Я боролась. Я вырывалась, но моя борьба была для него пустяком. Его сила намного превосходила мою.

Мне хотелось кричать, но вместо этого я проговорила тихо и настойчиво.

— Я тоже люблю тебя, Гил. Не думаю, что когда-нибудь прекращала, даже когда ты разбил мне сердце. Даже сейчас, когда ты меня пугаешь. Так что, что бы ты ни делал, прекрати это. Поговори со мной. Мы можем с этим разобраться. Что бы ни происходило, все можно решить, если мы будем действовать вместе — как в старые добрые времена, помнишь?

Я надеялась, что он выслушает. Что обнимет меня. Поцелует. Попросит прощения и скажет, что это была жестокая шутка или огромная ошибка.

Но он этого не сделал.

Он продолжал тащить меня к сцене, где будут выставлены его законченные шедевры для фотографий и критики. Туда, где мы занимались сексом. Где мы связали себя не только красками и любовью. Туда, где теперь лежали веревка и кляп.

Я сопротивлялась сильнее.

— Гил... Прекрати это. Прекрати это сейчас же.

Он молчал. Побежденно понурив плечи.

— Я не могу.

— Нет, ты можешь. Просто дай мне выйти за дверь. Я...я исчезну. Я... — меня переполняла злоба вместе с мольбами. — Я исчезну, как ты исчез много лет назад. Ты больше никогда меня не увидишь.

Он поймал мой взгляд, замедлил ход и остановился, удерживая меня у подиума.

— Мысль о том, что я никогда больше тебя не увижу, разрушает то, что от меня осталось.

— Тогда не...

— У меня нет выбора, Олин! У меня никогда не было выбора.

— У тебя есть выбор! Он есть у всех.

— Не у всех. — Гил притянул меня к себе, задушив в очередном сокрушительном объятии. Объятии, о котором я когда-то давно мечтала, но теперь извивалась, пытаясь освободиться. Он поцеловал меня в висок, дрожа от отчаяния. — Я люблю тебя сейчас и всегда, О. Ты была единственной, кого я хотел. Единственной, кто владел мной. Мне так жаль, что я причинил тебе боль.

По моим щекам отекли слезы.

— Гил... пожалуйста.

— Я люблю тебя. Но не могу тебя спасти. — Он отстранился, в его взгляде блеснули слезы. — Я пытался, и у меня ничего не вышло. Вот какой я, блядь, жалкий. Такой бесполезный.

— Ты не бесполезный.

— Я всех подвел.

— Это неправда. — Я скользнула взглядом по складу в поисках свободы. — Перестань так говорить.

— Это правда. И я снова тебя подведу.

— Пожалуйста. — Я потянулась к нему. Чтобы ударить его, поцеловать, попытаться вбить в него хоть немного здравого смысла. —- Зачем ты это делаешь? Что, черт возьми, такого важного, что позволило этому ублюдку превратить тебя в убийцу?

Его взгляд казался бесконечно печальным, безмерно сломленным.

— Она — вот что важно. Единственное, что имеет значение.

— Кто? Кто важен?

— Олив.

Мое сердце перестало биться.

«Олив».

Значит, он мечтал о другой О.

О другой любви по имени Олив.

Олив!

Меня пронзила доселе невиданная боль. Едва слышно я произнесла:

— Кто такая Олив, Гил?

Он поморщился и пожал плечами, как будто уже забивал гвозди в свой собственный гроб.

— Это не...

— Это. Блядь. Имеет значение! — В моем голосе звучало столько ярости, что я не поверила собственным ушам. — По крайней мере, это ты мне должен. Ты должен сказать мне гребаную правду, Гилберт Кларк.

Гил вдохнул, содрогнувшись.

— Олив — это... — Он не мог на меня смотреть. — Олив — моя дочь.

Меня оглушил белый шум.

Земля ускользнула из-под ног.

«Дочь».

У него есть... дочь?

У меня вырвался стон чистой трагедии.

— Прости, О. — Притянув к себе, он поцеловал меня в лоб. На его щеке появилась влага, заманивая в ловушку, из которой невозможно выбраться. — У этого ублюдка моя дочь.

Его голос снова надломился, и Гил склонил голову.

— У него моя плоть и кровь. На мне лежит огромная ответственность. Но он продаст...ее жизнь за твою.

У меня окаменели конечности. Откуда у него дочь? Когда это случилось? Как и с кем? Вопросы вертелись у меня на языке, но страх сделал меня слабой.

— Почему ты не сказал мне...

— Я не мог.

— Ты мог! Она твой ребенок! Полиция…

— Не в силах мне помочь. Мне уже не нужна их помощь.

— Отпусти меня. Я…

— Я не могу. — Еще один проблеск горя на его щеке. — Я не могу тебя отпустить. Прости, О.

Его отчаяние превратилось в безжалостность.

Любовь в холодность.

Он поцеловал меня в последний раз... и наклонился за веревкой.

Оглавление

Пэппер Винтерс Художник моего тела Серия: Дилогия «Мастера обмана» #1 (одни герои)

ПЛЕЙЛИСТ

ПРОЛОГ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ