Саргассово море [Надежда Васильевна Чертова] (pdf) читать онлайн

САРГАССОВО МОРЕ

НАДЕЖДА ЧЕРТОВА

САРГАССОВО

МОРЕ
ПОВЕСТЬ

^лЖЛсЯе/Т\^ггпп

Р 2
4 50

Повести Надежды Чертовой «Утренний
свет», «Клавдия», «Девушка в шинели», ро*
маны «Разрыв-трава», «Шумят ливни», «Про­
легли в степи дороги» давно известны чита­
телям,— они издавались не только в Совет­
ском Союзе, но и за рубежом: во Франции,
в Чехословакии, в Болгарии.
«Саргассово море» — новая книга писа­
тельницы — рассказывает о нелегкой жиз­
ни работницы Катерины Лавровой, чью ду­
шу попытались уловить в свои искусно спле­
тенные сети «утешители» из баптистской об­
щины. В борьбу с баптистскими наставника­
ми вступает секретарь парткома завода, на
котором работает Лаврова. Эта сложная
борьба проникновенно описана в повести.

[В _

3 _ о,— . „30
с
особой
торжественностью — празднику
исполнилось ровно полвека,— в клепальном цехе мо­
сковского завода стало известно, что среди награжден­
ных орденами и медалями названа клепальщица Екатери­
на Степановна Лаврова.
В обеденный перерыв профсоюзный цехком провел
у клепальщиков коротенький митинг. И тут Катерина Лав­
рова, высокая, сильная, еще красивая женщина, удивила
всех до крайности: услышав, что правительство наградило
ее орденом «Знак Почета», она вдруг побелела и низко
опустила голову. Так, с опущенной и словно повинной
головой, Катерина прослушала поздравительную речь
председателя цехкома Аполлинарии Ивановны Ядринцевой, вяло ответила на рукопожатие и приметно вздрог­
нула, когда услышала дружные аплодисменты.
От нее ждали ответа, но она молчала. Образовалась
неловкая пауза, работницы зашептались. Ядринцева,
старая, опытная профсоюзница, заметно потерялась и все
поглядывала в широкий пролет цеха — не появится ли
секретарь заводского парткома Пахомов: обещал ведь
зайти... Но Пахомова нигде не было видно, люди не­
доуменно ждали, Лаврова продолжала стоять, как ответ­
чик на суде, и Ядринцева решилась,— она сказала своим
громким, немного металлическим голосом то самое, что
еще оставалось сказать:
— А завтра вас, Катерина Степановна, в Кремль при­
глашают для вручения ордена.
Вот тогда-то и произошло чрезвычайное происшест­
вие, ЧП, как определила председательша. Лаврова,
з

подняв наконец голову, взглянула на Аполлинарию го­
рящими, отчаянными глазами и ответила одним словом:
— Нет.
Это тихое «нет» раздалось по всему цеху. И все-таки
Ядринцевой почудилось, что она ослышалась.
— Что вы сказали? — переспросила она.
Лаврова открыла рот для того, наверное, чтобы по­
вторить свое «нет», но ее перебила здоровенная, толсто­
губая Степанида Клочкова.
— Больная она нынче,— громко и торопливо сказала
она.
— Я больная,— повторила, как эхо, Катерина и при­
бавила коснеющим языком: — Пойду я... разрешите...
домой...
На мгновение Аполлинарии показалось, что она оглох­
ла,—ей еще не случалось попадать в такую странную си­
туацию! Только подумать: единственная на весь огром­
ный коллектив награжденная не только не обрадована,
не благодарна, не растрогана, а как раз наоборот — напу­
гана, что ли... И отказывается, да, отказывается идти в
Кремль! Право, кто-то из них двоих помутился разумом,
Лаврова или же сама Аполлинария.
Но хуже всего то, что выдвинула Лаврову в список
представляемых к награде сама Ядринцева по собствен­
ной инициативе! Мысль об этом, словно молния, поразила
председательшу еще в тот момент, когда Лаврова
«испугалась» своего ордена...
Решительно не зная, что же следует предпринять,
Ядринцева стояла, покусывая тонкие губы, и слушала, что
люди говорят.
В цехе поднялся сдержанный шум. Молоденькие ра­
ботницы пересмеивались — эти всегда найдут предлог
4

посмеяться; женщины же, что были постарше и, значит,
подольше стояли в цехе рядом с Катериной, озадаченно
поглядывали на бледную растерянную подругу. Они, ка­
жется, ей сочувствовали. Больная, чего с нее спросишь,
пусть домой идет. И не пойдет, а поедет: она за городом
живет, надо, значит, на машине отправить. Для почетного
человека не грех и машину с начальства стребовать.
Услышав разговор о машине, Катерина даже руками
замахала.
— Нет-нет! — сипло сказала она.— Я далеко живу. Ма­
шины туда не ходят. Нет, нет, на поезде я...
Она глянула из-под тонких сросшихся бровей на жен­
щин, плотно ее окруживших, губы у нее зашевелились —
она, может, и сказала бы о чем-то трудном, но губастая
Степанида, ее напарница, решительно взяла Катерину за
Руку:
— Пойдем уж, чего там, вовсе больная!
Тут как раз кончился обеденный перерыв. Обе кле­
пальщицы, провожаемые десятками взглядов, медленно
вышли из цеха. Аполлинарии ничего не оставалось, как
последовать за ними. Когда все трое миновали последний
пролет цеха и ступили во двор, Ядринцева вдруг услы­
шала сдержанный шепот Клочковой:
— Что теперь делать будешь?
Катерина промолчала, а Ядринцева остановилась на
месте, окончательно онемевшая. Потом, высоко подняв
плечи, словно во внезапном ознобе, зашагала к камен­
ному особняку заводоуправления. На носатом лице ее не
осталось и следа обычного холодновато-делового вы­
ражения, оно пылало багровыми пятнами, а маленький
ротик, странно не соответствовавший крупным чертам ли­
ца, был озабоченно поджат.
5

Так, взволнованная, рдея старческим румянцем, она

и вступила в скромный кабинет секретаря заводского
парткома Василия Ивановича Пахомова.
Василий Иванович говорил с кем-то по телефону, он
молча кивнул Ядринцевой и глазами показал на стул:
садись и обожди.
Аполлинария присела на кончик скрипучего стула с
такой осторожностью, словно он мог под ней подломить­
ся, и принялась нетерпеливо наблюдать, как Пахомов
рассеянно вычерчивает на чистой странице блокнота
какие-то закорючки и треугольники, то и дело поверты­
вая карандаш в тонких, как бы прозрачных пальцах. Бо­
лезненная прозрачность была приметна и в его широкова­
том спокойном сероглазом лице. Ядринцева знала, что
Пахомов, военный летчик, был в конце войны тяжело ра­
нен и чудом выжил, лишившись восьми ребер...
— Надо разобраться,— коротко заключил Пахомов
разговор по телефону.
Он положил трубку и карандаш, показывая, что готов
слушать.
Раздражение и тревога председателя цехкома на
первых порах его как будто не затронули. Он только за­
метил:
— Твоя выдвиженка.
Ядринцева нашла в себе силы молча кивнуть го­
ловой.
Пахомов снова взялся за карандаш.
— А ты знаешь Лаврову?— спросил он, принимаясь за
свои треугольники.
- Ну конечно,— с легким возмущением ответила
председательша: ей ли не знать старых работниц! —
Стоит на клепке с тысяча девятьсот сорок второго года.
6

Заняла место мужа. Когда мужа убили, осталась на за­
воде. Выполняет норму на сто, сто десять процентов.
Пахомов подождал, что еще прибавит Ядринцева, но
та следила за его карандашом и молчала.
Что ж тут говорить? Клепка — один из самых тяжелых
участков на заводе, и выполнить норму здесь не так-то
просто. А в 1942 году клепка шла еще вручную, секре­
тарь парткома знает все это и без нее.
— Анкетные данные,— негромко произнес Пахомов
и усмехнулся.— Я не о том спрашиваю.
— Второй муж у нее тоже фронтовик. Шофером ра­
ботает,— сказала Ядринцева и прибавила не очень
уверенно: — Кажется, выпивает... в цехе говорили.
— Фронтовик, выпивает... Маловато знаешь о Лавро­
вой,— в голосе Василия Ивановича отчетливо прозвучала
нотка упрека.
Аполлинария пожала плечами, правда с некоторой
нерешительностью. Перед нею встало лицо Лавровой,
каким оно было там, на митинге,— красивое, но до того
сумрачное и замкнутое, что средце у председательши
неприятно екнуло: «Кажется, влипла я с этой черто­
вой бабой! Кто знает... а вдруг она пьет вместе с му­
жем?»
— Ну что же,— проговорил Пахомов со своей не­
понятно-спокойной усмешкой.— Посчитаем Лаврову боль­
ной.
Причина уважительная. Список
награжденных
большой, и вызывать в Кремль будут еще не раз. Значит,
время у тебя, товарищ Ядринцева, есть.
Аполлинария вопросительно на него взглянула.
— Если Лаврова Йе выйдет завтра на работу, езжай
к ней домой,— посоветовал или, скорее, предложил
он.— Побеседовать с человеком надо.
7

— Хорошо,— послушно отозвалась
Ядринцева.—
Поеду.
— Ты помягче там,— сказал на прощанье Пахомов.

Выйдя за дверь, Ядринцева решила не ждать следу­
ющего дня, а отправиться к Лавровой немедленно.
Твердым шагом проследовала она в отдел кадров,
взяла адрес Лавровой и даже домой не зашла, а, до­
бравшись до одного из дальних столичных вокзалов, села
в вагон электрички: ехать предстояло целый час!
Волнения и тревоги Аполлинарии по поводу необыч­
ного «дела» Лавровой мало-помалу сменились раздраже­
нием. Какой нелепый, какой дикий случай! Что за при­
чина у Лавровой так «пугаться» ордена? И надо же было
ей, председателю цехкома, впутаться с этой кандида­
турой при составлении списка — нет бы промолчать, ни­
кто ведь не тянул за язык! Никому и в голову не пришло
назвать Лаврову: подумаешь, выполняет норму, заменила
мужа! Не одна она такая даже среди клепальщиц —
разве только стаж у нее побольше...
Электричка то и дело останавливалась, коротко сви­
стела и ползла дальше. Когда объявили нужную Ядринцевой остановку, вагон почти опустел. На улице встретили
ее густые, сизые морозные сумерки: март нынче стоял
суровый.
Узкая трсг.< довольно скоро привела озабоченную
Аполлинарию Нс. коротенькую улицу. Домик Лавровой
стоял на отшибе, последним, и был темен. Ядринцева
все-таки постучала в дощатую дверь. От стука дверь ши­
роко растворилась, и Аполлинария неуверенно ступила
в чернильно-темные сени, пахнущие сырыми дровами.
8

Ей удалось нащупать скобу второй, обшитой дерюгой
двери, но дальше порога она не двинулась: в темноте
слабо синели окна, лишенные каких-либо занавесок, и гдето в углу слышался заливистый храп, кажется мужской.
Ядринцева поспешно вышла на улицу, в полном не­
доумении постояла у крыльца — где же, в самом деле,
Лаврова? — и зашагала на огонек соседнего дома.
Оттуда она вышла через полчаса с поджатыми губами,
вся в багровых пятнах. С первого же слова соседи сказа­
ли ей, что Катерина Лаврова вот уже лет десять как ста­
ла сектанткой, истовой и усердной баптисткой.
— В молельне ищите ее, теперь там она, в Москве,—
не без ядовитой усмешки прибавила словоохотливая со­
седка.— А храпит это ее муженек: поди, в ночную смену
идет или выпил.— Она подумала и прибавила:— Была у
нее дочка, да поездом задавило. Давно уж это случилось.
Живут, как на постоялом дворе, с мужем-то, всяк в свою
сторону глядит. Это второй у нее.
Ядринцева пробормотала почти неслышно:
— Знаю.
С трудом выдержала она обратную дорогу, хотя попа­
ла в состав с сокращенными стоянками,— поезд пролетал
станции, то и дело надрывно свистя. «Скорее, скорее»,—
мысленно повторяла Ядринцева. Какую новость везла она
на завод, в цех, к Пахомову! Уж лучше бы Лаврова и в са­
мом деле выпивала с мужем: все-таки это куда обыкно­
веннее, проще. А то — сектантское изуверство... Что
же, что теперь делать ей, Ядринцевой, рекомендательнице?
И постепенно она пришла к единственно возможному,
как ей казалось, решению: ответить за все, сполна отве­
тить, как положено коммунисту.
9

Но такой тяжкий груз невозможно было приволочь
домой, в одинокую комнату, где не с кем и словом пере­
молвиться. Поэтому она отправилась на завод и почти
бегом пробежала по двору, еще издали увидев, что окна
в парткоме освещены.
Пахомов сидел один над полуисписанным и густо пе­
речерканным листком бумаги. Он поднял голову на звук
отворяемой двери, на усталом лице его изобразилось
изумление: в такой час Ядриниева, аккуратная служака,
никогда — если не было собраний или заседаний — не по­
являлась на заводе. К тому же она была непохожа на
себя: носатое, немного птичье лицо ее посерело, губы
пересохли и стали вовсе бесцветными, под глазами на­
бухли вялые мешочки.
— Привезла тебе новость о Лавровой,— чуть не с по­
рога сказала она.
— О Лавровой?
За долгий день, наполненный различными хлопотами,
Василий Иванович успел забыть, кто такая Лаврова. Впро­
чем, сейчас же спохватился:
— А-а, это награжденная... Ты ведь хотела завтра на­
вестить?
— Уже навестила,— почти срываясь в крик, прогово­
рила Ядринцева.— И
знаешь,
кто
она оказалась?
Сектантка.
— Кто? — не понял Пахомов.
Ядринцева необычным для нее грубым голосом, в
котором слышались злость и отчаяние, повторила:
— Баптистка крещеная, вот кто. Святоша.
— Это точно? — помолчав, спросил Василий Ивано­
вич.
— Куда точнее. Соседи сказали. Вот уже лет десять.
10

— Не знаешь людей, товарищ Ядринцева,— тихо за­
метил Василий Иванович, и Аполлинарии послышалось:
«Не знаешь, а рекомендуешь».
— Можешь ставить вопрос на парткоме,— сказала
она и с холодной решимостью добавила:— Отвечу, как
положено коммунисту.
Скуластое лицо Пахомова дрогнуло и от висков стало
заливаться розовым болезненным румянцем.
— Дело ведь не в том, что она верующая. По су­
ществу надо судить: заслуживает ордена как производ­
ственница или не заслуживает? Не о себе, товарищ Ядрин­
цева, думать надо. Пожалуй, это и лучше, что вы не встре­
тились.
Ядринцева сделала слабое движение протеста. Но Па­
хомов словно ничего не заметил.
— Святоша, говоришь? А еще что соседи рас­
сказывают?
Аполлинария пожала плечами.
— Муж действительно у нее пьет... Дочь, говорят,
была... ее поездом задавило.
— Когда? — быстро спросил Пахомов.
Ядринцева только тут сообразила, что не догадалась
спросить, когда это случилось, и не очень твердо
ответила:
— Уже давно.— И, подумав, прибавила более уверен­
ным тоном:— Во всяком случае, еще до меня, я бы по­
мнила. Ну и до тебя, конечно.
— Опять ты да я. А т ы,— он подчеркнул это слово,—
ты не связала гибель ребенка и сектантство Лавро­
вой?
— Как то есть «связала»? Откуда же я...
— Ну хорошо. Баптисты, говорить?—Пахомов крепко
11

потер шишковатый лоб и непонятно закончил: — Саргас­
сово море.
— Что такое? — растерянно и даже с обидой спро­
сила Аполлинария.
— Есть, товарищ Ядринцева, такое море: Саргассово.
В Атлантике оно, у берегов Флориды. Там в сплошных
водорослях — саргассах даже большим кораблям туго
приходилось когда-то. Ну, скажем, во времена парусно­
го флота.
— А-а,— протянула Ядринцева и уже окончательно
разобиделась: малый она корабль, старый, раз запута­
лась в каких-то водорослях...
— Ну хорошо,— повторил Пахомов и решительно
стукнул по столу ребром ладони.— Займусь Лавро­
вой сам.
От него не ускользнуло, что Ядринцева вздохнула с
облегчением.
— Ты помолчи пока насчет секты,— строго наказал
он.— Я немного подготовлюсь и позову Лаврову к себе.
А ты ступай... отдыхай. Вот тебе и сто пять процентов
нормы,— прибавил он и невесело усмехнулся.

К

II

атерина Лаврова действительно была сектан_______ ткой, баптисткой, «сестрой во Христе».
Завод давал Катерине верный кусок хлеба, руки де­
лали привычное дело, душою же она жила особой,
отдельной от цеха и от завода жизнью, куда более бо­
гатой — так она считала,— нежели жизнь неверующего.
Если смены не мешали, она ходила на каждое собрание
12

секты, три раза в неделю, а день без моления считала
пустым и прожитым зря.
Никто не мешал Лавровой вести такую жизнь. На за­
воде знали, что она загородница и всегда спешит уехать
«до хаты», а дома ждал ее только муж, давно уже счи­
тавший, что она отбилась от рук. Катерина же так понима­
ла, что отбилась она от земной, мелкой суеты, ничтожной
перед вечностью, которая ожидает бессмертную душу в
чертогах божиих.
Неожиданное награждение не обрадовало, а скорее
напугало ее.
Первой мыслью было: ошибка это, не могут, не долж­
ны ее награждать.
«Люди, зачем вы меня трогаете? — едва не закричала
она.— Мои награды — там, у господа!..»
Но сквозь потрясенность, сквозь испуг она успела
заметить, что работницы, окружившие ее, были рады
за нее. «Ишь расшумелись... вас касается,— с не­
приязненным удивлением думала она, пряча глаза.—
Вот узнаете... тогда чего запоете... Я же не напра­
шивалась...»
Она не умела обманывать, да и вера запрещала при­
бегать ко лжи. Когда же нельзя было сказать правды, упор­
но молчала. Промолчала она и на митинге. Но нестерпимо
было даже подумать о том, чтобы идти в Кремль за этим
ненужным, суетным награждением.
Когда Степанида простилась с ней у заводских ворот,
Катерина не на вокзал заспешила, а в молитвенный дом.
Только там, среди «братьев и сестер», могла как-то
разрешиться ее мука...
Но, проделав длинный путь по городу и добравшись
наконец до знакомого переулка, она еще издали поняла,
13

что опоздала: молитвенный дом — старый реформатский
храм — был наглухо заперт. Она все-таки поднялась на
крыльцо и постояла возле темных дверей.
Что сказали бы ей «братья и сестры»?
Наверное бы сказали: получай орден, если заработа­
ла, но ты-то ведь знаешь, где и какая награда тебя
ожидает!
Но как же с совестью быть? Ведь если б т е, заводские,
знали, что Катерина сектантка, никакой бы награды ей не
вышло. Положим, не к чему ей всем и каждому объяв­
лять о своей вере, положим, никто из неверующих не
может считать веру преступлением. Но все-таки получает­
ся какой-то обман. Обман, в котором она виновата и
не виновата...
Сейчас Катерина испытывала такую жажду утешения,
что невольно ждала чуда: вдруг заскрипят, отворятся
заветные двери и... Но нет, двери не отворились, и она
медленно зашагала по переулку, не теряя надежды
встретить кого-нибудь из «братьев и сестер».
Встретился ей один только пьяный человек, едва не
сбивший ее с ног, а привычная дорога в электричке на
этот раз далась с трудом и мукой. Все ее раздражало —
и шум, и многолюдье, и суетные разговоры... Потом, ког­
да шла от станции до дому, неверные ноги дважды занес­
ли ее в какие-то ямины, где она по колено увязла в
ноздреватом мартовском снегу.
Дом, как она и ожидала, встретил ее глухим молча­
нием. Муж Василий ушел в ночную смену. Она кое-как
прибралась, вытащила из теплой печи горшок с вареным
картофелем, поужинала и, торопливо раздевшись, по­
гасила свет.
И как только легла, как только перестала двигаться в
14

постели, мысли с новой силой стали одолевать ее. Ска­
зать ли мужу? Но она перестала говорить ему о себе, жи­
ла с ним вместе и — отдельно, как бы запертая на семь
замков. Давным-давно так жила, с того самого дня и ча­
са, когда погибла Еленка...
Катерина поднялась, села на постели, взгляд слов­
но магнитом притянуло к пустому углу за печкой — там
когда-то стояла деревянная кровать дочери.
Комната была слабо освещена луною, глядевшей в
окно, от неверного, мерцающего света лохматые пятна
вещей как бы шевелились. Только в пустом углу чернела
неподвижная, бездонная темнота. Там жила Еленка. Те­
перь Еленке было бы двадцать два года...
Катерина всплеснула руками, закричала на весь дом
и упала лицом в подушки.
И раньше с нею такое случалось: настигнет беда, ма­
лая или большая, откроется материнская рана и бьет
свежая кровь. Но, кажется, никогда еще старое горе не
поражало с такой силой.
Она попробовала отбиться отчаянным криком, хотела
зажечь свет, но руки у нее не поднялись, не было сил.
А чернота Еленкиного угла притягивала к себе, всасывала
в свою бездонную глубину.
Обессиленная Катерина поддалась наконец страшно­
му воспоминанию, оно обрушилось на нее тяжкой грома­
дой, властно сметая с пути все остальное.
Материнская память стала рисовать в мучительных
и беспощадных подробностях тот день, сначала обыч­
ный, как все дни, потом черный и страшный.
Девочка встала перед нею живая и памятная вся, от
светлых завивающихся на висках волосенок до поношен­
ных, последних в жизни ботинок...

В то весеннее утро, до того ясное, что трудно было
глядеть на снежное поле, посреди которого стоял дачный
поселок, Еленка была необычайно весела. Василия, мужа
Катерины и отчима Еленки, не было дома, и девочка без­
удержно тараторила и смеялась так, что мать даже спро­
сила:
— Что это ты нынче больно веселая?
— А так,— ответила Еленка и опять засмеялась.
Это был последний день весенних каникул, завтра
Еленка должна была идти в школу. Училась она хорошо
и вот уже второй год носила на левом рукаве стираннойперестиранной формы три красные лычки председателя
пионерской дружины. О школе она и щебетала в то
утро — даже когда подавала матери тяжелые ведра с
картошкой, которую они спускали в подвал.
Мать кричала Еленке из подпола, чтобы тяжело не
накладывала, но девочка не слушалась и тащила из
сеней по полному ведру, перегибаясь, словно бы­
линка.
Такою и запомнила мать Еленку в последний час ее
жизни — тоненькой, гибко перегнувшейся в талии, сме­
ющейся. Было Еленке двенадцать лет, и что-то в ней на­
чинало проглядывать девичье...
Когда они кончили возиться с картошкой, девочка за­
спешила на станцию — ей, сказала она, непременно надо
было купить две тетрадки по арифметике и «стерку»,
то есть резинку. «Купи мыла кусок»,— наказала мать, и
это были последние слова, сказанные ею дочери.
А меньше чем через час в дом вбежала сухенькая
вдовушка с соседней улицы. Трясясь с головы до ног, она
сунула Катерине знакомую и почему-то продранную
авоську, кусок мыла, вывалянный в песке, и смятую
16

тетрадку. На обложке тетрадки Катерина увидела косую,
из крупных, разлившихся капель, струю крови.
— Кто? — спросила она хриплым, не своим голосом,
думая, что девочку избили иль, может, убили.
— Никто, никто,— замахала на нее руками соседка.—
Поездом ее, ступенькой... Вместе шли, пережидали,
когда товарный пройдет. Тут как раз поворот. Я и загля­
ни, далеко ли последний вагон. И она, верно, тоже...
Оглядываюсь, где же она? Поезд все идет, гремит, а она,
Лена-то, гляжу, лежит. Ко мне головку повернула, вроде
улыбается этак неловко: вот, мол, как со мной... О гос­
поди! А через все-то лицо... ото лба от самого... О гос­
поди! Страсть!
— Живая? — спросила Катерина, прижимая к груди
окровавленную тетрадку.
Соседка задышала, как запаленная, и выдавила лишь
два слова:
— Где там.
Василий явился домой, когда Еленку уже привезли и
она, обмытая и обряженная ловкими руками соседки,
лежала на столе. Увидев, что тут случилось, Василий рас­
терялся и накинулся на Катерину с криком, к чему, мол,
ей понадобилось посылать девчонку за линию — как буд­
то не бегала туда Еленка каждый день: школа ведь за
линией помещалась...
Но Катерина ничего тогда не понимала, а только гля­
дела и глядела на длинный косой шрам, рассекший Еленкино лицо. Шрам был наскоро зашит в морге и грубо за­
пудрен. Он чуть перекосил девочке губы, и от этого —
соседка была права — могло показаться, что Еленка улы­
бается. «Челюсть стронуло, удар-то какой был...» — пы­
талась объяснить себе Катерина, но это не помогало и не
17

могло утешить. Ясно было одно: Еленка переступила
грань, навечно оторвалась от матери, уже чужая, по­
взрослевшая девочка с разбитым лицом и непонятной
улыбкой.
От хлопот по похоронам Катерину освободили, тут
действовали женщины-соседки и школа, она же стояла
закаменевшая возле изголовья девочки, и видение му­
чительной улыбки длинной занозой входило в ее сердце,
чтобы остаться навсегда.
На краю дочерней могилы она тоже стояла молча,
тупо слушая речи учителей и ребячий испуганный плач —
то плакала, наверное, какая-нибудь из Еленкиных подру­
жек. И когда тихо сказали: «Прощайся», она, леденея,
припала губами к холодному рту Еленки и, выпрямив­
шись, с ужасом увидела, что девочка все равно улы­
бается...
Вслед Катерине, когда она зашагала с кладбища, ктото озабоченно проговорил:
— Состояние шока. Не оставляйте ее.
Она это слышала, но пропустила мимо. Теперь ей ни­
кого не надо было. Она с ужасом думала о том, как ся­
дет за поминальный стол и должна будет есть стряпню
соседок.
Но не пришлось ей посидеть за тем столом: едва
переступив порог дома, она повалилась без памяти и с
неделю пролежала пластом в тяжком полусне. Появля­
лась возле нее то докторша в белом халате, то сухенькая
соседка, она, наверное, теперь тут и ночевала, и однаж­
ды тихонько сказала кому-то, наверное Василию: «Кон­
чается».
Когда стало Катерине немного лучше, соседка непри*
метно исчезла. Пришлось Катерине самой делать все по
1Я

хозяйству — топить печку, стряпать, убирать. Через Си­
лу бродила она по опустевшему дому и молчала. Васи­
лий подолгу следил за ней глазами, то хмельными, а то
и трезвыми, и, не выдержав, как-то сказал:
— Чего не плачешь? В голову кинуться может, сума
сдвинешься.
В другой раз и вовсе закричал:
— Вот ударю, заговоришь небось!
— Бей,— коротко и равнодушно ответила Катерина, и
руки его со сжатыми кулаками бессильно опустились.
А Катерине безразлично было теперь, хоть бы и убил
ее Василий или поездом бы задавило, — все в ней
умерло, двигались только руки и ноги да смотрели
глаза.
Жила она вяло, кое-как, лишь на заводе появлялось
у нее привычное, почти механическое старание.
К работе ее допустили не скоро, врачи советовали пе­
ременить профессию — ручная клепка, требующая нешу­
точной силы, стала тяжела для ослабевшего сердца. Но
она ослушалась советов и снова встала на свое рабочее
место: ей теперь было чем хуже, тем лучше.
Однажды, собравшись с духом, принялась она за де­
ло: вынесла в сарай кровать Еленки, запрятала на дно
сундука ее постель и платьишки, а опустевший угол ни­
чем не заставила, хотя в доме было тесновато.
Хозяйство повалилось из рук, и единственная жив­
ность— десяток белых кур и петух — бродила без над­
зора (кур она держала из-за Еленки, кормила ее свежи­
ми яичками).
Весною ничего не посеяла, и в огороде, на жирной,
ранее удобренной земле взошли сорняки. Слабо, чуть
приметно теплилась жизнь в угрюмом, запущенном до19

Мике Лавровых, откуда только и слышались иногда пья­
ные выкрики Василия. А Катерина все молчала.
И тут у нее в доме как бы ненароком объявилась ти­
хонькая, ласковая и какая-то восторженно-ясная тетя
Поля, жившая в соседнем поселке.
Она заставила Катерину чисто прибраться, сама по­
могла ей по дому, а когда затопили печь, вынула из сво­
ей сумочки парного цыпленка и баночку ароматного ва­
ренья. Обе они вкусно пообедали, напились чаю, а по­
том тетя Поля увезла Катерину, совершенно растеряв­
шуюся от неожиданной ласки и привета, в Москву, где и
привела в баптистское собрание...
Нельзя сказать, чтобы Катерина в своей жизни не пы­
талась молиться богу. Мать и в особенности бабушка,
женщины верующие, водили ее в церковь, но там она
скучала, томилась и только из уважения к старшим от­
бивала поклоны. Когда же вот теперь, на середине, а мо­
жет быть, и на склоне жизни случилась страшная беда, у
Катерины и в мыслях не мелькнуло, что там, в церкви,
найдет она хоть какое-то утешение.
Но баптистское моление не было похоже на церков­
ную службу. Тетя Поля посадила ее чуть ли не на пер­
вую скамью, совсем близко от кафедры проповедника,
и простые, понятные слова моления сразу заставили ее
прислушаться.
Священника тут не было, простой, обыкновенный че­
ловек с простым и понятным словом обращался ко всем
сидящим в зале. И едва глаза его встретились с глазами
Катерины, она затряслась и слезы вдруг подступили к
горлу.
Позднее, уже став «сестрою во Христе», она каждый
раз ждала на собрании той минуты, когда люди начина20

ют молиться вслух, рыдают, каЮтся, испрашивай милости
у Христа, и каждый раз вместе со всеми словно подыма­
лась на высокой волне.
В первый же раз она дрожала так, что зубы стучали
и руки леденели. А пресвитер, словно бы увидев и по­
няв, что с ней творится, сказал тихо и просто: «Ныне, к
радости нашей и ликованию, среди нас находятся необ­
ращенные, ищущие бога. Но в евангелии поведано:
ищущие — найдут».
И еще, глядя прямо на нее, властно повысив голос,
сказал: «Если случилось у тебя горе, не сокрушайся и не
рыдай, а утешься. Знай, что над тобой свершился выс­
ший неземной суд. Ты отмечен богом: назначено тебе
великое испытание». Затем пресвитер призвал собрание
спеть «гимн двадцать первый» и ранее того сам, растро­
ганно нажимая на каждое слово, прочел начало гимна:
Покрытый ранами, поверженный во прах,
Лежал я при пути в томленье и слезах
И думал про себя в тоске невыразимой:
«О, где моя родня? Где близкий, где любимый?»

При этих словах у Катерины как бы разверзлась рана
и, впервые после гибели Еленки, она не справилась с со­
бой, закрыла лицо руками и заплакала.
Ее била крупная дрожь, она была почти в беспамят­
стве, когда же очнулась, то услышала, что над головой
тихо и умиротворенно поет хор, ведомый сильным контр­
альто. Сухонькие руки, руки тети Поли, поддерживали
ее, а хор отчетливо и сладостно пел:
Он лил на раны мне целительный бальзам.
И голос мне сказал в душе неотразимый:
«Вот кто родня тебе, вот кто любимый...»
21

— Христос тебе родня... Христос тебе любимый... —
шептала тетя Поля и всхлипывала.
Вот тогда-то Катерине и «открылось», как она потом
говорила. Приняв сердцем веру в Христа, она скоро ста­
ла «оглашаемой», то есть готовящейся к водному кре­
щению. Потом крестилась и нашла утешение в вечном
покаянии, в сознании, что человек есть ничто, пылинка у
ног Христа и что земная жизнь коротка и преходяща.
«Мир есть пучина бед,— постоянно учили ее в баптист­
ском молитвенном доме,— мир — это скитальческий ша­
тер, долина сомнений и греха».
— Мир — не родина моя,— пели баптисты на собра­
нии,— мой отчий дом — там, в небесах, там сердце все
мое...
Погрузившись в этот мир самоуничижения и всепро­
щения— не только друзьям, но и врагам,— Катерина по­
чувствовала даже некоторую гордость и порою с «пра­
ведным» сожалением глядела на неверующих, которые,
живя рядом с таким богатством, как вера, не видели, не
замечали его...
«Слепые, нищие люди,— думала она.— Чем гордятся,
чему радуются!»
Вот почему так воспротивилась она той радости, с ка­
кой в цехе отнеслись к ее награждению. «Нет, нет, не
поддамся искушению»,— думала она и теперь, лежа в
одиночестве, уже на свету, когда луна скрылась из окна
и видение Еленки отошло далеко и во дворе сонно запел
петух. «Только там правду и утешение найду, только там
и ответят и успокоят».
И ей казалось, что там, то есть в общине, среди
«братьев и сестер», она должна стоять весь предназна­
ченный ей срок, как стоит дерево в лесу.
22

Ев

^^тот вечер, когда Ядринцева привезла неожиданное известие о Лавровой, Пахомов, остав­
шись один, прежде всего обозлился не на шутку. Он был
увлечен вопросами реконструкции одного из основных
цехов завода, и вдруг в распорядок его напряженного
рабочего дня косым углом врезалось «дело» Лавровой.
Наградили женщину, а она оказалась не только сек­
танткой— мало ли верующих награждали в военные го­
ды, да и нынче награждают,— а еще и ярой фанатичкой:
отказалась идти за орденом! Хороша тихоня, затаилась в
своих молитвах, столько лет молчала, а теперь заартачи­
лась и в кусты... Вот как неславно получилось. Орден-то
она заслужила, это бесспорно, но как теперь убедить ее,
что награду нужно принять?
Пахомов встал, подошел к окну.
Был он невысок ростом и со спины, заметно укоро­
ченной, немного похож на горбуна. Мелковатая, береж­
ливая походка странно не совмещалась с его широкими
и когда-то, наверное, атлетическими плечами: после тяж­
кого ранения Василий Иванович носил твердую, почти
панцирную повязку, защищавшую изувеченную спину.
Глянув в беспокойную тьму заводского двора, он по­
пытался вспомнить, какая из себя Лаврова, молодая иль
старая? Если старуха, то дело безнадежно и придется,
что называется, спустить его на тормозах.
Нет, не знает он Лавровой. И откуда ему знать, что
именно увлекло эту женщину во тьму религии?
Одно можно сказать с уверенностью: она тружени­
ца, пришла на завод в военное время, не искала работы
полегче, а встала на место мужа, на ручную клепку. По23

теряла мужа, потом единственного ребенка... Наверное,
заводские организации, скорее всего цехком клепально­
го, когда узнали о ее беде, выделили безвозвратное по­
собие на похороны и на этом успокоились.
Василий Иванович зябко повел широкими плечами;
может ли протокольное решение успокоить человека в
такой неоглядной беде? Нет, не может, он по себе это
знал... ни ему, ни его жене даже похоронить не удалось
единственного сына, так и лежит он, убитый гитлеровца­
ми, в общей братской могиле. Лежит среди многих дру­
гих, скошенных войной.
Василий Иванович вздохнул: вот уж ни к чему эти
мысли. А Лаврова — он ведь о ней думал,— Лаврова,
когда похоронила дочку, опять пришла на завод и опять
стала на клепку. Клепка вскоре была механизирована, но
работать в этом цехе и сейчас тяжело. Семь часов трясет
тебя, как в лихорадке, грохот молотка прямо разрывает
уши. Глухота—вот профессиональное заболевание кле­
пальщиков, глуховата, наверное, и эта женщина. Вот оно
как: не все с ней просто.
На другой день Пахомов с утра пошел в клепальный
цех взглянуть на Лаврову.
Открыв тяжелую дверь, он, оглушаемый непре­
рывным шумом и треском, неторопливо шагал по про­
ходу. В цехе невозможно было разговаривать, люди под
грохот пневматических молотков объяснялись быстрыми
жестами. Пахомов поздоровался со знакомыми работ­
ницами, молча пожал руку сменному инженеру, потом
старому мастеру.
Он заранее узнал, где рабочее место Лавровой, и при­
ближался к нему, сохраняя на лице обычное выражение
спокойного внимания24

Клепальщицы работали по две, и он сначала принял
за Лаврову ее напарницу, дюжую, толстогубую работни­
цу в тугой цветастой косынке. Ему даже подумалось, что
сектантам не так уж трудно было уловить в свои сети эту
женщину с крупным равнодушным лицом. Но, завидев
Пахомова, толстогубая тронула за рукав свою подругу и
довольно-таки приметно скосила глаза. Лаврова выпря­
милась — и Пахомов даже шаг замедлил, перехватив
взгляд ее серых, недобро блеснувших глаз. Лицо у Ла­
вровой было сухое, красивое, истомленное — темные,
тонко, в разлет, выведенные брови сходились у пере­
носья, на скулах горел неровный румянец.
Она тотчас же опустила глаза, чуть отвернулась —
лучше, дескать, не подходи...
А Пахомов и не думал подходить. Он медленно про­
шел мимо, и болезненно-бледное лицо его сохранило
прежнее выражение. Но именно в этот момент секретарь
парткома твердо решил; надо бороться за эту женщину,
изо всех сил бороться!
Добрая половина рабочего дня ушла у него на Лавро­
ву: он понимал, что разговор с ней будет непростым, и,
отложив очередные дела, начал готовиться.
Технический секретарь парткома, молоденькая де­
вушка, сбегала в заводскую, потом в районную библиоте­
ку и принесла горку антирелигиозных брошюр и книг. Сам
Василий Иванович, связавшись по телефону с «Обще­
ством распространения научных знаний», получил не­
сколько разрозненных номеров баптистского журнала
и машинописный потрепанный сборник стихотворных
«гимнов». Побывал в парткоме и заведующий клубом,
тучноватый, исполненный служебного усердия человек.
Оставшись наконец один, Пахомов закрыл глаза и
25

устало усмехнулся. Если признаться начистоту, он был
безоружен, ему еще не приходилось заниматься вопро­
сами религии и тем более сектантством.
Заводской лекторий, клуб, комсомольцы также не
проявляли к верующим пристального внимания, а если
иной раз случалось организовать в клубе антирелигиоз­
ный доклад, то слушали его те же неверующие, равно­
душные к вопросам религии завсегдатаи клуба. Что же
спросишь с Лавровой, которой никто не мешал верить
и жить так, как внушают пастыри в рясах? Но, кажется,
у сектантов ни ряс, ни обрядов не полагается...
Как всегда в моменты душевной неуверенности и не­
довольства собою, Пахомов обратился к Ленину. В пер­
вой встретившейся ему ленинской статье о религии он
прочитал:
«Идея бога всегда усыпляла и притупляла «социаль­
ные чувства», подменяя живое мертвечиной, будучи
всегда идеей рабства (худшего, безысходного рабства)...»
Худшее, безысходное рабство — Ленин говорил об
ужасе и отчаянии, порожденных в массах войною. Об
ужасе и отчаянии, которые прямо подводили к усилению
религии. Это понятно. Но где же логическая связь между
деяниями мирных дней и религиозным фанатизмом?
Возможно ли, чтобы горе, пусть самое черное, ввергло
человека в религиозное рабство?
Сектантство Ленин называл «религиозным сном» и на­
стойчиво советовал,— чтобы пробудить сектантов,— «по­
дойти к ним... так и этак». Эти люди, потеряв правду на
земле, искали ее на небе.

Дома, после обеда, Василий Иванович опять раскрыл
Ленина и вооружился карандашом и тетрадкой. Тихая,
26

заботливая Анна Федоровна не удивилась этому: значит,
готовится к какому-то докладу, решила она и, забрав по­
суду, бесшумно прикрыла дверь.
Часа через три она принесла мужу стакан крепкого
чая и только что испеченные коржики. Василий Иванович
даже не обернулся. Он внимательно читал книжку стран­
но удлиненного формата. Случайно заглянув в текст, Ан­
на Федоровна донельзя удивилась:
— О Христе читаешь? К чему тебе это?
— Надо, Аня,— мягко возразил Василий Иванович.
И прибавил совсем уж непонятно: — Вот так мы все ду­
маем. И неправильно.
— Что неправильно? — спросила Анна Федоровна.
Василий Иванович только плечами пожал, отодвинул
книжку и принялся за чай.
Анна Федоровна вышла, прибралась на кухоньке и
снова вернулась к мужу.
— Ну, Вася? — коротко спросила она, усаживаясь
возле него и складывая на коленях чисто промытые,
загрубевшие от кухонной работы руки.
Когда-то через эти заботливые руки прошли сотни и
сотни малышей, постигавших первую грамоту: Анна Фе­
доровна была учительницей младших классов. Война от­
няла у нее сына, искалечила мужа и еще отняла профес­
сию: тяжко больной муж требовал тройной заботы, он
стал теперь ей не только мужем, но и сыном, и братом —
единственного ее брата тоже унесла война...
Василий Иванович и мысли не допускал о том, чтобы
сидеть сложа руки на пенсии. «Это было бы смертным
приговором»,— признался он как-то жене.
Тогда покинула свою работу Анна Федоровна.
Нелегко, наверное, далось ей это решение: ей еще
27

и сорока лет тогда не исполнилось, а по живости и не­
поседливости деятельного характера она казалась совсем
молодой женщиной. И вот ей сразу же довелось перешаг­
нуть в седую зрелость: пышные волосы ее побелели,
в серых глазах навсегда померкли смешливые искорки.
В ней вдруг с силой проступило спокойствие. Это было не
замкнутое, ледяное молчание «жертвы», а именно спокой­
ствие, доброе, какое-то осиянное, целебное для больного
Василия Ивановича.
Он знал: каждый свободный час Анна возится с ребя­
тишками во дворе или, точнее сказать, во дворах сосед­
них домов— кого-то подучает, кого-то обласкивает или,
наоборот, поругивает. Но здесь, в этой небольшой тихой
квартирке, она принадлежала ему безраздельно. Не было
ни дня, ни часа, чтобы он не ощущал возле себя Анну,
молчаливо и прочно затаившую свое горе, вернее, их
общее горе.
Они не говорили между собой о сыне, опасаясь раз­
бередить незаживающую рану, но сын был с ними, свя­
зывал их нерасторжимо. Невозможно было утаить чтолибо при себе, не поделиться, не посоветоваться.
И сейчас Василий Иванович ждал, что она придет и
спросит, так уж давно повелось: ничего непонятного или
непонятого не оставалось между ними. Да и самому Ва­
силию Ивановичу хотелось посоветоваться с женой: Ла­
врова тоже ведь женщина, мать...
Анна Федоровна, выслушав
мужа, озабоченно
сказала:
— Трудно тебе будет с ней.
— Да, трудно,— невесело согласился Василий Ива­
нович.— Баптисты не так просты, как может показаться
сначала. Это не изуверы, вроде пятидесятников или хлы28

стов. Людей они не калечат, не сводят с ума. Наоборот,
верующий у них пребывает в этаком тумане — ласковые
проповеди, ласковые песенки (они их гимнами называют),
душеспасительные беседы о царствии небесном... Лю­
бовь и еще раз любовь,— Василий Иванович жестковато
усмехнулся.— И в третий раз любовь, и кротость, и до­
брота даже к врагам. Полное, понимаешь ли, благолепие
и тихость. Яд глубоко запрятан, умело. Действует мед­
ленно, но, я бы сказал, неотвратимо. Был человек — и
нет человека, а есть тварь Христова. Все радости по ту
сторону жизни, в небесах. А земля — пустыня греха.
Стало быть, не для чего на этой земле трудиться, верить,
бороться. Человек как деятельная личность, как борец
исчезает. Что же получается? Общество наше стремится
пробудить у людей активность, волю к действию, а сек­
танты эти, наоборот, учат: сиди ты, раб Христов, в своей
тихой заводи и не шевелись, пока тебя божественная во­
ля не пошевелит! Одним словом — Саргассово море!
— Что? — спросила Анна Федоровна, обеспокоенная
лишь тем, что Василий Иванович столь необычно взволно­
ван.— Какое еще море, Вася?
— Саргассово.
Василий Иванович провел ладонью по лбу и заговорил
спокойнее.
Он услышал о Саргассовом море еще в ребяческие
годы от отца, моряка торгового флота.
У отца вроде поговорки было:
— Да тут Саргассово море, конца-краю не найдешь!
Или же так:
— Подумаешь, нашли Саргассово море!
Из книг о путешествиях и приключениях Пахомов по­
степенно прознал, что это за море. Оно находится в коль29

це четырех океанских течений. Береговая линия у него
неизменна со времен Колумба: море-то ведь почти не­
подвижно из-за скопления водорослей, которое делает
его похожим на океанский луг.
Упоминание об океанских лугах можно найти еще у
Аристотеля. Круто соленые, горячие, на глубину до трех
тысяч метров, воды Саргассова моря заполнены, можно
сказать, забиты тропической растительностью, водоросли
возле берегов цепляются за дно и растут, размножаются
с невиданной силой. Оторванные от корней,становятся
бесплодными, но продолжают расти. Получается заводь,
из которой выхода нет: водоросли рождаются, живут и
здесь же умирают. Переплетенные и перекрученные в
плотные ряды, саргассы могут даже корабль остановить.
— Саргассово море,— после некоторого молчания
повторил Василий Иванович, и Анна Федоровна поняла,
что говорит он о сектантах.— А если заглянуть внутрь, то
что же обнаружится, как думаешь? Обнаружится прежде
всего приспособленчество.
— Зачем им приспособленчество? — удивленно спро­
сила Анна Федоровна.
— Чтобы существовать,— резко ответил Василий Ива­
нович.— Чтобы крепче держать паству в руках. Сектант­
ские вожаки понимают: не так-то легко перетянуть со­
ветского человека из нашего мира в это благостное за­
тишье, где надо только заботиться о спасении души.
У советского человека, даже у самого отсталого, все-таки
имеются общественные навыки. Поэтому баптистские
«пастыри» воздают, так сказать, «богово — богу, а кесаре­
во— кесарю»: возглашают здравицы за наше правитель­
ство, молятся за «депо мира». С первого взгляда может
показаться: эти люди не выключают себя из советской
30

жизни. Но...— Василий Иванович раскрыл книжку журнала
и постучал по странице согнутым пальцем,— с каким
старанием вышелушивается активное начало из того же,
скажем, дела мира. Оказывается, борьба за мир — это
дело господне, а «божий дух» сильнее бомб, потому что
он делает людей лучшими... Представь себе, Аннушка,
что было бы с делом мира, если бы мы в борьбе за мир
в современной обстановке стали надеяться и ждать, когда
«божий дух» сделает всех людей хорошими?
— Как все странно,— тихо произнесла Анна Федоров­
на.— Не приходилось об этом думать.
— Не приходилось,— с горечью согласился Василий
Иванович. — Даже для меня, секретаря парткома, это
новая «нагрузка». Но ты послушай, Анна, как они исхитря­
ются. Когда речь заходит о библейских чудесах, слишком
уж неправдоподобных, их, с позволения сказать, идеоло­
ги напускают густой туман. В древности, мол, дух святой
сошел на апостолов в виде огненных языков и с шумом
великим. И сейчас, дескать, дух святой тоже сходит на ве­
рующих, но по-новому, без шума и без огня. На языке
человеческом, видишь ли, нет таких слов, которые смогли
бы выразить божьи действия! Значит, в конечном счете
тот же поповский запрет на трезвое понимание, на трез­
вую оценку: верь слепо и не рассуждай!
Василий Иванович перелистал журнал и после корот­
кой паузы заговорил опять.
— Только баптистские идеологи похитрее попов. Те
просто твердят: верь, и всё! А эти сплошь да рядом при­
бегают к доводам от науки. Вот, например, вопрос за­
дают: мог ли появиться на челе Христа кровавый пот?
И отвечают: да, мог. «В медицине известно, что кровь вы­
ступает через поры...» Слышишь? А вот объяснение:
3)

«...Это порождается состоянием напряженной борьбы
между сознанием долга и ясным сознанием страданий,
которые должны последовать после выполнения долга...»
Нескладно, но медицина все-таки упомянута. Чтобы, зна­
чит, покрепче было.
— Покрепче? — улыбнулась Анна Федоровна.— И что
же, убеждает паству такая путаница?
— Должно быть, кое-кого убеждает,— раздраженно
отозвался Василий Иванович и опять полистал журнал.—
А вот, обрати внимание, на какие рассуждения пускается
их главный брат Строев. Он, представь себе, пытается
провести водораздел между умом и душой человека, а в
более крупном плане — между наукой и религией. Он
учит, что на вопросы души отвечает слово божие, а на
вопросы ума ответы дает наука. И друг другу они, религия
и наука, якобы не противоречат. Отсюда делается вывод
о возможности и — слушай внимательно! — даже законо­
мерности сосуществования коммунизма и Христова уче­
ния. Христос по-ихнему был первым коммунистом на
земле.
— Христос был первым коммунистом,— повторила
с иронией Анна Федоровна.— А я и не знала.
Василий Иванович помолчал, сдвинув светлые брови,
он, кажется, даже зубы стиснул.
— Это уже рассчитано на людей, полностью одура­
ченных, полностью ослепших! И знаешь, Анна, мне ду­
мается, они опаснее православных попов. Действуют
тоньше, обдуманнее, находят время терпеливо обрабо­
тать каждую «овцу». Крещение у них принимает взрослый
человек после долгой подготовки. Службу справляют не
на церковнославянском, а на русском, можно сказать, на
житейском языке. Иконы, рясы, кресты и всякую церков32

ную парадность отвергают. Словом, простому человеку
они понятнее, доступнее...
— Но ведь это всего только секта, одна из сект.
Их, наверно, немного, Вася? — спросила Анна Федо­
ровна.
— Нет, к сожалению, много, Аннушка. И у них меж­
дународные связи. Их будущие пресвитеры, например,
обучаются в баптистском колледже в Англии.
— Вот как!
Василий Иванович закрыл журнал, отложил в сторону.
Мысли его, должно быть, вернулись к Катерине Лавро­
вой, потому что он сказал:
— Женщин у них много... по крайней мере, в москов­
ской общине. «Брат» Строев иногда обращается к ним с
особым словом. И послушай, какое опять противоре­
чие.— Василий Иванович придвинул к себе мелко испи­
санный блокнот.— «Первым снопом, пожатым в Европе
для Христовых житниц, была женщина Лидия»,— это сло­
ва Строева. И далее он добавляет не без расчетливой
лести: «Как это должно быть отрадно для наших сестер!»
А затем изрекает совсем уж всерьез: «Женщины в хри­
стианстве всегда имели большое значение, они много
сделали для Христа... Влияние женщин вообще велико в
мире. Кто-то сказал, что событиями мировой истории ру­
ководят женщины...»
Василий Иванович приглушенно засмеялся:
— Историей руководят женщины... Восхитительно,
правда, Аннушка? Ну-с, а дальше следуют изречения
совсем иного толка — из евангелия, из библии. Труднова­
то приходится «брату» Строеву: женщина у него то созидательница истории, а то мужняя раба. Да, да! Тут тебе
и поучения, сестры должны распевать стишки о том, что
2 Н. Чертова

33

доля женщины издавна полна скорби и суждена ей горь­
кая жизнь и неволя за первородный грех Евы.
— Какая чепуха! — возмутилась Анна Федоровна.
Теперь-то и она поняла, почему так волнуется, так кипит
Василий Иванович.
Поняла и тоже вспомнила о награжденной работнице,
с которой начался их разговор.
— Очень трудное дело ты поднял, Вася. Хочешь го­
ворить с Лавровой?
- Да.
Анна Федоровна с сомнением покачала головой и
вдруг сказала:
— А ты ей, Вася, поверь.
— Как это — «поверь»? — недоуменно и даже чуть
сердито спросил Василий Иванович.
— Ну, доверие выскажи, как хорошей работнице.
Когда она увидит, что ты ей доверяешь...
— Ну, допустим,— нетерпеливо вставил Василий Ива­
нович.
— Доверие всего важнее! — заторопилась Анна Фе­
доровна.— Она явится к тебе настороженная, будет
ждать внушения за то, что в Кремль не пошла. Доверием
ты, Вася, сразу переломишь в ней настроение. Потом уж
придется тебе тропку в каменной скале пробивать.
— Это так.
— Привел бы ты ее ко мне,— неожиданно закончила
Анна Федоровна.— Я бы с ней попросту, по-бабьи по­
говорила.
— Нет, тут по-бабьи нельзя,— возразил Василий Ива­
нович.— Говорить надо не вокруг да около, а напрямую.
Пожалуй, еще и в библию придется заглянуть. Завтра
обещали достать...
34

IV
рошел день-другой, и «случай» с клепаль-

ЕвЖЙяШ! щицей Лавровой, поначалу представившийся
Аполлинарии Ядринцевой колючей служебной неприят­
ностью, предстал перед Василием Ивановичем Пахомо­
вым во всей своей подлинной сложности. И он, Пахомов,
теперь уже и сам не захотел бы отступиться, не думать,
не мучиться над тем, как распутать крепкий узелок: судь­
ба этой хмурой женщины, Катерины Лавровой, по-на­
стоящему его растревожила.
По привычке добросовестного, или, лучше сказать,
совестливого человека — работать только с предельной
отдачей сил,— он методически перечитал литературу, а
потом обратился к источникам совершенно иным: попро­
сил достать из архива комплект заводской многотиражки
военных лет. И тут, на пожелтевших страницах газеты, он
трижды встретил знакомое имя и долго, почти со смяте­
нием разглядывал портрет ладной, плечистой, ясноглазой
женщины, прежней, военных времен, Катерины Лавровой.
Оставив на столе раскрытый комплект многотиражки,
Василий Иванович сходил в клепальный цех и привел к
себе в кабинет двух старых рабочих. Старики ничего не
знали о сектантстве Лавровой, и оба в один голос говори­
ли, что в военные годы Катерина, еще совсем молодая
женщина, была не только ловкой, но и боевой работни­
цей — первая осмелилась не уходить из цеха в долгие ча­
сы воздушных налетов и увлекла за собой других, мо­
лодых и старых клепальщиц.
— А сама-то уж вдовой была,— толковали старики,—
и дома ее ждал малый ребенок. Боялась, поди, оставить
2*

35

дитя сиротою: асы над нами подолгу кружили, завод-то
какой, сам знаешь...
Пахомов не решился сказать старикам, что Катерина
ушла в секту и стала человеком совсем иным: ни к чему
это было сейчас, да и слишком сделалось ему больно и
обидно за Лаврову.
Отпустив стариков, Василий Иванович снова перечел
очерк о храброй и самоотверженной клепальщице но­
мерного завода и, уже не колеблясь, пришел к реше­
нию— разбудить в Катерине рабочую гордость.
Что, казалось бы, может быть естественнее: вернуть
человека к самому себе?
Но как это сделать, не лягут ли между той и этой
Катериной десять лет беспросветного отрешения от мира?
Ок припомнил ленинский совет терпеливо, «так и этак»
пытаться переубеждать сектантов. Не раз за эти дни он,
пока еще мысленно, спорил с Лавровой. Но в споре слы­
шал только свой голос; сектантка ведь безмолвствовала,
и он не знал, куда, в какую сторону ее кинет.
Нет, не складывался план неизбежного объяснения
с Лавровой, и только все сильнее разгоралось желание
во что бы то ни стало оторвать эту женщину от Непрерыв­
ного рабского угождения богу.
Пораздумав еще два-три дня, он наконец попросил
Лаврову зайти после смены в партком.
— Я не задержу тебя, Катерина Степановна,— при­
бавил он на всякий случай.
Она, слегка побледнев, кивнула.
И заявилась сразу после смены. Бесшумно прикрыв
дверь, остановилась у порога, с виду уже спокойная, но
явно настороженная.
— Проходи, Катерина Степановна, садись! — сказал
36

Пахомов и по-будничному просто добавил: — Я сию ми­
нутку.
Сделав вид, что дочитывает неотложную бумагу, он
искоса поглядывал на Лаврову и все неотвратимей убе­
ждался, что она уже приготовилась к «судилищу».
— Как здоровье? — коротко для начала спросил он,
все еще глядя в бумагу и ничего в ней не видя.
Ответ прозвучал сухо. Вернее, не прозвучал, а про­
шелестел, как камышинки на ветру:
— Ничего... Спасибо.
Катерина все эти дни ждала, что вызовет ее Ядрин­
цева, но не удивилась и вызову Пахомова. За это время
она изготовилась, внушила себе, что господь дарит ее
новым испытанием, и, услышав теперь первый и пока
еще простой вопрос, мысленно воззвала: «Научи ме­
ня, господи!» А про себя решила: «От этой вот минуты,
прежде чем ответить искусителю, буду отвечать Христу,
тогда никакой искус, никакое лукавство не собьет меня
с пути вечной истины».
И она уже ощущала в себе тот подъем и слышала тот
голос, что звучал лишь в редкие и самые высшие минуты
моления. Нет, она не боялась... Только бы уж поскорее!
Пахомов отложил бумагу и негромко сказал:
— Рад поздравить тебя с орденом.
«Вот оно! Господи, жажду тебя, укрепи!»
— Спасибо,— холодно отозвалась Катерина и с за­
колотившимся сердцем медленно прибавила:—Только
ошибка у вас вышла... Какие уж ордена! Знаю, за темных
нас почитаете.— Она вскинула голову, и большие глаза
ее под сросшимися бровями сверкнули скрытым огнем,—
А свет, он у нас и есть.
В этих словах прозвучал вызов.
37

Пахомов как будто ничего не заметил и, спокойно
поднявшись, пошел вдоль стола. Когда он сел в жесткое
кресло напротив Катерины, она отодвинулась и вся слов­
но сжалась.
«Бог мой, щит мой, твердыня моя!» — словно моло­
том стучало у нее в голове.
Пахомов смотрел и дивился — движения женщины,
исполненные сейчас какой-то суетливой, униженной ро­
бости, не вязались с упрямо-твердым и даже властным
выражением сильного и красивого лица.
Как странно: такие вот сероглазые русские женщины
в годы войны, случалось, шли на расстрел и в последнюю
минуту, неукротимо вскинув голову, успевали плюнуть
в лицо палачу!..
— Награду тебе дали, Катерина Степановна, правиль­
но,— сдержанно проговорил Василий Иванович.— Го­
сударство спасибо тебе сказывает за то, что в тяжелый
год войны на завод пришла вместо мужа, встала на труд­
ную работу и до сего дня честно делаешь свое дело. Мы
гордимся тобою. Или ты этого не видишь?
— Вижу,— ответила она, едва разомкнув спекшиеся
губы, готовые сейчас извергнуть совсем другие слова:
«Храни меня, господь, не дай искать славы в этом мире...
Дай остаться овцой послушной у ног твоих!»
Пахомов чуть помедлил и размеренно, словно бы
речь шла о вещи сверхобычной, прибавил:
— А насчет веры, Катерина Степановна... Ну что ж, на
веру твою не посягаю.
Широкие сильные плечи Лавровой дрогнули, лицо
окаменело, и только губы непрестанно шевелились: уж
не молилась ли эта блаженная? Но ведь он сказал не бог
весть что — верующие, и Катерина в их числе, наизусть
38

знают статью Конституции о свободе совести. Иль, может,
обыкновенная совесть, человеческая и гражданская, под­
сказывает ей, что он, секретарь парткома Пахомов, не
м о ж е т не посягнуть на ее веру?
Василий Иванович покосился на руки собеседницы —
она сложила их на коленях, иль, скорее, не сложила, а
сцепила с такой силой, что кончики пальцев побелели. Эх,
женщина, неужели не осталось в тебе ни единой крови­
ночки от той Катерины Лавровой, что не боялась фаши­
стских бомб? Когда же и как сектанты опутали тебя с го­
ловы до ног рабьими своими сетями?
Саргассово море...
Да, именно Саргассово, с обманчивыми просторами
«океанских лугов», которых опасливо сторонились осна­
щенные парусами корабли старинных мореплавателей.
Пахомов вынул портсигар, медлительно перебрал па­
пиросы, нашарил в карманах спички.
Профессия летчика научила его умению владеть со­
бой в любых обстоятельствах — недаром он, почти смер­
тельно раненный, умудрился дотащиться до аэродрома, а
потом, немного позднее, на госпитальной койке молча,
без крика и стона, выслушал весть о гибели своего един­
ственного мальчика.
Но сейчас нелегко ему было сдерживаться, не гово­
рить лишнего, слишком стремительно и неудержимо на­
растало сложное чувство горечи и какой-то злой жалости
к этой женщине.
Правильно ли поступил он, сразу сказав о вере?
Но об этом сейчас не время гадать, надо решать, идти
ли напрямую, в лобовую атаку, или же испробовать об­
ходный маневр. Не лучше ли сказать о доверии, как
предлагала Аннушка?
39

Вздохнув, Пахомов твердо и уже не сдерживая себя
проговорил:
— Я действительно рад, что тебе орден дали. И ста­
рые твои товарищи рады. Они помнят, Катерина Степа­
новна, как ты под бомбами клепала и не боялась...
Она ответила совсем тихо и просто:
— Боялась.
— Боялась, но не показывала,— живо подхватил Па­
хомов.— А это и есть храбрость, говорю тебе как человек
военный. Да вернись те годы — я бы тебе, товарищ Ла­
врова, не только клепку доверил, а весь цех под твои ру­
ки мог бы поставить. Верно говорю,— сурово добавил он:
всегда, как только заговаривал он о войне, его словно на
высокой волне подымало, и он стеснялся своего волне­
ния.— Верно говорю, потому что знаю: ничего, кроме
добра, ты своему заводу не хочешь. Верю и доверяю те­
бе во всем... кроме одного.
Катерина пошевелила руками на коленях, губы у нее
с силой сомкнулись. Она ждала.
— Кроме одного: что ты настоящая сектантка.
Показалось, будто слова эти произнесены громовым
голосом.
Она на мгновение даже глаза закрыла: что же это,
как же пошла она навстречу соблазну? Заслушалась
и обо всем вдруг позабыла, кроме тех далеких, как сон,
туманных лет. Вот оно, искушение: подкралось, и его не
чуешь. Еще один шаг — и пропасть под ногами.
Память тотчас же подсказала спасительные строки:
«Сон... только сон... все на земле почитаю за сон, чтобы
приобресть Христа! Знаю, знаю только одно: слово божье
есть чистое словесное молоко, семя, дождь и снег, мо­
лот, обоюдоострый меч!»
40

Она произнесла это мысленно, как заклинание, затем
с трудом разлепила губы и сказала:
— Что доверяешь — спасибо. А только я настоящая.
Мню себя настоящей.— тут же поправилась она и, ки­
нув на Пахомова смятенный взгляд, едва не закричала:
«Бог мой — скала... покров во время бури!» Но вместо
этого сказала с тихой, но обжигающей страстью: — Ве­
ра мне — свет и мир. Я там теперь, как дерево в лесу.
Жизни хотела себя решить, они отвели...
Как понять этому человеку, о чем она говорит? Ну да
ладно, сейчас отступится и отпустит. Но почему он улы­
бается с такой печалью? Нет, обо мне нечего печа­
литься, я счастливая, потому что виден мне свет неза­
катный.
— Знаю,— тихо проговорил он.— Все знаю про доч­
ку твою и жалею, что не узнал раньше.
У Катерины дыхание перехватило, в ответ вырвался
стон:
— Этого не трожь!
Судорога сдавила ей горло — мгновенно ожило не­
убитое, прокаленное ее горе.
Пахомов встал, отошел к окну, и Катерине смутно,
сквозь муку подумалось, что секретарь парткома решил
пожалеть ее, решил дать ей время успокоиться, овладеть
собой.
На мгновение «божий» голос умолк в ней, и она уви­
дела себя со стороны — жалкую, растерянную, съежив­
шуюся в жестком кресле. Нет, жалеть ее, наверное, невозмсжно. Сейчас секретарь ударит ее твердым и по­
следним словом...
Но она ошибалась. Пахомов был подавлен и недоволен
собой. Не получился у него разговор, не сумел он подой41

ти к этой женщине. Не сумел потому, что взял да и вы­
ложил все напрямую. Не дал ей времени подумать, а
только перепугал и оттолкнул. Сейчас она, поди, мается,
ждет, чтоб ее отпустили. А когда отпустят, побежит в об­
щину, «к себе». Вросла, как дерево в лесу...
И тут страшная, колючая боль полоснула его прямо по
сердцу: да ведь у него и у его Анны горе одинаковое
с Лавровой,— их мальчик погиб тоже, когда было ему
двенадцать лет! А если сказать об этом — неужели не от­
зовется Лаврова, не откроется? До сих пор он ни с кем,
кроме Анны, не делился своим горем, но ради этой жен­
щины можно и нужно нарушить запрет...
Василий Иванович перевел дыхание и медленно обер­
нулся к Катерине:
— Зря бередить не к чему, но беда у нас с тобой оди­
наковая.
На бледном, отчужденно-замкнутом лице женщины
отразилось изумление: до чего же в агитации человек
может дойти, вон как исхитряется! Но едва Пахомов за­
говорил, как сердце в ней будто остановилось.
Он говорил короткими, страшными, скупыми фраза­
ми и при этом неловко морщился и даже заикался.
За неделю до войны они с женой отвезли сына в Бе­
лоруссию, погостить в деревне у бабушки. Весть же о его
гибели дошла до них только в конце войны: ту деревню,
где гостил мальчик, гитлеровцы сравняли с землей, мо­
лодежь угнали в Германию, а стариков и детей уничтожи­
ли. Насчет себя Василий Иванович лишь помянул, что ра­
нили его тяжело, так что пришлось «собирать» по кос­
точкам.
Только закончив рассказ, давшийся с таким трудом, он
прямо и сурово взглянул на Катерину.
42

— Сыну тоже было двенадцать лет.— Голос у него
звучал несколько свободнее, но отдавал хрипотцой.—
И тоже единственный. Скажешь, не одинаковые мы с
тобой?
Катерина не могла выдавить из себя ни одного звука.
«Одинаковые... Нет, нет, неодинаковые. Он еще и сам
калекой остался. А она-то думала — горбун...»
Тут она окончательно растерялась и растеряла все
мысли, а Василий Иванович, подойдя к ней, снова уселся
в кресло и вытер потный, розовый от висков лоб с высо­
кими залысинками.
— Не только мы с тобой, Катерина Степановна, такие
«одинаковые»... Мало у нас семей, которых не коснулось
бы горе войны. Скажешь: меня уж после войны ударило.
Но твоя беда началась с того, что убили мужа и осталась
ты одна.
Катерина кивнула головой и прошептала едва слышно:
— Это конечно.
— Вот. А утешения в таком горе нет и быть не может.
Горе умоет только с матерью... И ни к чему от такого го­
ря ее отводить. Это все равно, что пропасть кисеей затя­
гивать. Нет, себя не обманешь.
— Да,— почти беззвучно отозвалась Катерина и да­
же вздрогнула: что это она — уже и соглашается?
— Мое утешение и мое счастье в труде.
Эта фраза, произнесенная секретарем парткома, бы­
ла такой привычной, такой примелькавшейся, что Катери­
на тотчас же пришла в себя: ну вот, началась эта самая
агитация и как ее еще там — пропаганда, что ли?
Но Пахомов, чуть помолчав, с необыкновенной силой
сказал:
— Труд для меня — не искупление грехов, не про43

клятие человеку от бога, не очищение перед господом.
Я тружусь не для загробной жизни, а для живых людей,
для «грешной» земли. И не боюсь перестараться, пе­
рейти стопроцентную норму, я жадный.
Она не могла понять, откуда набрался он слов, кото­
рые привыкла она слышать только в молитвенном доме,
и никак не ожидала услышать здесь, в этой комнате, в
парткоме! И она не находила слов в ответ — ни святых,
евангельских, ни обыкновенных, мирских...
— Они «отвели» тебя от горя, то есть попросту за­
ставили глаза на него закрыть. Небось еще сказали, что
горе — это благой дар, что дано оно тебе свыше во ис­
купление грехов.
Она едва не закричала, но удержалась и только губы
закусила.
— А ты не трясись, Степановна, ругай меня, если что
неверно сказал. Ругай сколько угодно, а только уж по­
зволь договорить до конца. Я тебе самого главного не ска­
зал. Они так или иначе тебе помогли с горем совладать,
отодвинуть горе от себя...
И тут Лаврова, не глядя на секретаря, выдавила сквозь
зубы:
— Нет.
И он понял: не умеет лгать эта женщина. И мягко
сказал:
— Вот видишь. А главное у тебя отняли: радость тру­
да отняли. Старанье твое холодное. Тебе, наверное, и в
голову не придет с гордостью, с любовью взглянуть на
самолет, что в небе летит. Он летит, а заклепки на нем
твои, надежные. Ну да где тебе в небо смотреть, ходишь
ведь ты с опущенной головою... Нет, извини, Катерина Сте­
пановна, не верю я, не хочу верить, что ты овца в стаде,
44

тварь земная, тень у ног Христа, и как еще там у вас го­
ворят... Силищи в тебе вон сколько, ты наш, рабочий че­
ловек, а не постница, не кликуша. Не верю. Теперь все
сказал.
Они помолчали, и он, видя, что Лаврова не поднимает
головы, деловым тоном добавил:
— В Кремль пойдешь, когда вызовут следующую
очередь награжденных. Пойдешь и получишь свой орден.
Ты его честно заслужила. И ни чей-то чужой, а свой соб­
ственный получишь. А разговор этот пусть останется меж­
ду нами. Ответа не жду сейчас. Подумаешь — придешь.
Катерина слабо шевельнула плечами.
— А не придешь — не обижусь,— спокойно заключил/
Пахомов.— Поймешь в свое время, что сказал тебе чис­
тую правду и обидеть тебя не хотел. Наоборот.
Он встал, подал ей руку. Она неопределенно сказала:
— Нет, чего же...— и, сгорбившись, пошла к двери.

ИЗ

сю эту неделю Катерина работала в дневную
смену и только в воскресенье, задолго до
назначенного часа, смогла войти под своды бывшей ре­
форматской церкви, превращенной в молитвенный дом.
Несмотря на то, что моление должно было начаться не
скоро, три или четыре десятка братьев и сестер во Хри­
сте уже сидели на скамьях, окрашенных в темноватый
цвет. Соединяясь в небольшие стайки, они переговарива­
лись тихо, но так увлеченно, что Катерину заметили и
ответили на ее поклон далеко не все. Она не обиделась,
а только грустно улыбнулась и, пройдя к передним скамь45

ям, уселась на свое привычное место, напротив кафедры
проповедника.
Теперь следовало ей склонить голову, отрешаясь от
всего суетного, что она принесла с собой вместе с пылью,
осевшей на одежде. Но она не могла, не осмеливалась
молиться в том состоянии растерянности и смятения, ка­
кое владело ею во всю эту долгую, необыкновенно труд­
ную неделю.
Вот сидят братья и сестры, жаждущие наград небес­
ных, она тоже пришла в молитвенный дом, она тоже
жаждущая, но ей уготовано другое, и в скором време­
ни должна она пойти в Кремль, чтобы там принять иную на­
граду, человеческую и суетную. И не только принять, еще
и благодарить за внимание, за высокую честь. Что же она
сделала такого, чтобы ее надо было награждать? Разве
одна она из месяца в месяц выполняет норму? И какая
заслуга в выполнении нормы, если за это деньги платят?
Пахомов в недолгом, но памятном разговоре упорно
возвращался к тому, как она в военные годы работала
под бомбами. Но разве можно найти хотя бы тонюсень­
кую нить, которая протянулась бы от тогдашней Катерины
к нынешней? Выходит, не ее наградили, а давнюю... ну,
тень ее, что ли... И при чем счастье труда, о котором так
настойчиво говорил Пахомов? Об этом в газетах пишут,
об этом по радио толкуют, но она, Катерина, по себе
знает, что труд есть обыденная тягота и чтобы получить
кусок хлеба да крышу над головой, обязательно надо эту
тяготу отбыть.
Хлеб и крыша над головой — вот и все, от этого не
уйдешь, как от ног, как от рук своих не уйдешь. Вон у нее
ручищи-то, доброму мужику впору. А у Пахомова руки
исхудалые, как у тяжко больного. Он больной и есть, весь
46

переломанный, весь избитый, говорят, на войне летчиком
был, на войне и покалечился. Таким пенсия хорошая по­
лагается, значит, мог бы он, не трудясь, жить на свою
пенсию. Но, видно, не хочет жить в тишине да покое, и
тут его не оспоришь.
И слов его о горькой пропасти тоже не оспоришь. В
чем другом, а в этом она не может ему не поверить: он
ведь отец, а когда гибнет дитя, горе одинаково подсекает
родителей, потому что это их кровь гаснет в ребенке, их
тело умирает. Все видят, как тяжко Пахомову ходить по
цехам, да не все знают, что ему, может, не оттого только
тяжко, что плоть его искалечена, но еще и оттого, что на
плечах горе повисло. Не избыть того горя до смертного
часа. И ей, Катерине, тоже не избыть. И как же решился
он, узнавший самое горькое горе, столь безжалостно
ударить ее словами о твари ползучей?
Нет, невдомек ему, кто и для чего насылает на людей
испытания! Не знает он, что верующий должен во прахе
у ног Христовых безропотно принять любую кару и,
как желанное бремя, пронести через земную жизнь.
Через всю, через всю жизнь!..
Губы Катерины дрогнули и зашевелились:
Я быть ничто желаю,
У ног лишь его пребывать,
Сосудом пустым и разбитым,
Годным волю его исполнять...

Этот стих часто пели в молитвенном доме. Она вспо­
мнила и другой стих и еще жарче зашептала:
Боже, жизнь возьми,
Возьми руки, их к тебе
Простираю я в мольбе.
47

Возьми голос... возьми ноги... возьми волю,—
должно ей
Волей только быть твоей...
Ум направь, чтоб твой закон
В силах был исполнить он...

Стих немного успокоил Катерину, он был мольбой ее
и защитой от мучительного сомнения.
И не просто мучительного, а еще и пагубного — не­
давно вот в этом доме проповедник сказал:
— Бойтесь сомнения, оно может столкнуть вас с пря­
мого пути веры на кривую тропу Иуды.
Это все слышали, все, кто пришел сюда...
Катерина обвела взглядом небольшой, но высокий со
светлыми хорами зал. Он уже приметно заполнился —
среди тех, кто пришел на моление, преобладали женщи­
ны, одни из них сидели, молчаливо сосредоточенные в
себе, другие оживленно шептались. Кое-кто, держа на
отлете тетрадку с гимнами, медленно шевелил губами.
Эти уже молились.
А соседка справа просто-напросто дремала.
Уткнув в грудь мелкое, с кулачок, лицо, к которому
будто случайно прилеплен был мясистый подбородок, она
бесстыдно похрапывала, и Катерине грустно подумалось,
что в этой сестре, безобразной и слезливой до крайности,
едва ли найдешь опору, так необходимую падающему.
Тетя Поля — вот опора безотказная. Но тети Поли не бы­
ло видно на той стороне зала, где она обычно сидела,
окруженная множеством старух.
Старухи издавна облюбовали ту сторону и сегодня, как
обычно, сидели там слитными рядами, почти неразличи­
мые в своих темных одеждах и белейших платочках. Ка­
терина словно бы впервые увидела их и до испуга удиви48

лась странной одинаковости угасших лиц, сморщенных и
мертвенно-желтых.
Казалось, сидят старухи у края могилы и ждут не­
избежного часа.
Чего же другого ждать, когда жизнь давно отшумела
для них?
Та же тетя Поля — от большой семьи осталось у нее
одно пепелище, слезы все выплаканы, тоска сиротства из­
быта, ну и утешает себя одинокая душа мечтой о вратах
жемчужных.
Для старой и мечтания довольно. Но она, Катерина,
не стара еще, и значит...
«Нет, нельзя об этом!» — спохватилась она, и в смятен­
ной памяти тотчас же возникли строки из псалмов Дави­
да, столько раз читанные и перечитанные в псалтыре,
ветхой, с прожелтевшими страницами книжице тети Поли:
«О спаситель, яви дивную милость твою... в тени крыл
твоих укрой меня, господи! Ибо кости мои потрясены... и
душа моя сильно потрясена...»
«В тени крыл твоих укрой меня, господи!» — с покаян­
ной тоской шепотом повторила Катерина. Плечи ее колых­
нулись от вздоха — это разбудило соседку. Но здесь не
принято было отвлекать друг друга от молитвы: слезли­
вая сестра сочувственно вздохнула, откинулась на спинку
скамьи и тоже стала шептать.
Так, шепча, она сидела несколько минут, а когда над
кафедрой зажглись огненные ?лова— «Бог есть лю­
бовь»,— осторожно подтолкнула Катерину. Та подняла
голову, оглянулась — пресвитеры уже переступили порог
молитвенного дома, и люди, стоявшие в проходе, рассту­
пались, пропуская их к невысокому помосту, устроенному
в полукруглой нише. Там кроме кафедры стоял стол и
49

несколько стульев. Пресвитеры один за другим поднялись
на возвышение и со степенной неторопливостью, без су­
еты и лишнего шума придвинули к себе стулья.
Первым уселся старец проповедник, чье главенство
давно было признано не только московской общиной, но
и баптистами других городов. Утвердясь на стуле, он
успокоение — так показалось Катерине — перевел дух,
затем медленно поднялся и подошел к кафедре. В зале
сразу стало тихо, старец, может для опоры, опустил руки
на обочины кафедры и негромким, чуть хрипловатым го­
лосом произнес первое слово.
Это было напутствие, каким обычно открывалось со­
брание.
Братья и сестры во Христе слушали внимательно, и
Катерина, чуть склонив голову,тоже слушала.
Она чтила старого пресвитера, который служил бап­
тизму, или, как говорили в общине, «трудился в божьем
винограднике» чуть ли не полвека. Отеческая доброта
старца всегда умиляла ее, смирение его представлялось
мудрым.
Но сейчас ей не доброта нужна была, а грозное осуж­
дение, гневное увещевание, и, слушая старого пресвите­
ра, она то и дело поглядывала на другого проповедника,
на брата Строева.
Брат Строев сидел справа от стола, он тоже был не­
молод, однако еще статен, легок в движениях и, главное,
полон душевного огня. Даже тихое, чуть ли не вполголо­
са произнесенное слово его прожигало исстрадавшееся
сердце. Когда же доводилось ему с высоты кафедры
устыжать провинившихся, поставленных на замечание
братьев или — еще страшнее — когда случалось обличать
отступников от веры, то и не знающие за собой провин50

ности слушатели не в силах были выдержать взгляда его
полуприкрытых и все-таки зорких и грозных глаз.
Признанным ратоборцем воинства Христова считался
в общине брат Строев. Катерина благоговела перед ним
и всегда ждала его слова, а сейчас ждала и жаждала
особенно нетерпеливо.
Но старого пресвитера, вернувшегося на свое место,
сменил у кафедры не брат Строев, а другой проповед­
ник— молодой, заметно уже тучный и всегда говоривший
так, словно он был учеником, нетвердо знающим урок.
На этот раз он заговорил о том, что приспело время
собирать урожай, созревший на ниве.
Как было принято в молитвенном доме, он свою речь
расцвечивал стихами, и в зале подхватывали каждый стих,
и Катерина тоже подхватывала и пела со всеми. Но про­
светление не приходило. Только один стих вызвал в ней
отклик, однако ж не умильный, а скорее тревожный:
Не хотел бы я бесплодным
К трону господа прийти,
Хоть одну хотел бы душу.
Сноп один в руках нести...

Пропев этот стих, она опять вспомнила тетю Полю.
Вот кто не был бесплодным—она не только Катерину,
а еще нескольких женщин привела в молитвенный дом.
Катерина же никого не привела, не сумела принесть за­
ветный сноп. Сунулась было к напарнице своей, к Степа­
ниде, та только фыркнула: