Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 1 [Петр Яковлевич Чаадаев] (pdf) читать онлайн

TKTfté

Шф8Л£ВИЧЬ

ΗΔάλΔίΙΖ

АНАДЕМИЯ НАУК
СССР

Институт философии

Издательство · Науна ·
Моснва 1991

ПАМЯТНИКИ
ФИЛОСОФСНОЙ

мысли

Серия основана в 1978 г.

Редакционная коллегия серии
«Памятники философской мысли»:
Т. И. ОИЗЕРМАН (председатель), А. Л. АНДРЕЕВ,
В. В. БЫЧКОВ, П. П. ГАЙДЕНКО, А. В. ГУЛЫГА,
М. А. КИССЕЛЬ, В. А. КУВАКИН, Н. В. МОТРОШИЛОВА,
В. В. МШВЕНИЕРАДЗЕ|, И. С. НАРСКИЙ,
И. Д. РОЖАНСКИИ, В. В. СОКОЛОВ (зам. председателя),
А. Л. СУББОТИН, А. Д. СУХОВ, Н. Ф. УТКИНА
А. А. СТОЛЯРОВ (уч. секретарь)

П.Я.ЧААДАЕВ
Полное собрание сочинений
и избранные письма

Том1
Сочинения на русском и французском языках; варианты.
Показания Чаадаева. Заметки на книгах. Комментарий.
Dubie: повесть в стихах «Рыбаки», стихотворение.
Чаадаевиана

Издательство • Науна ·
Моснва 1991

Новые переводы с французского
Д. И. ШАХОВСКОГО, Л. 3. КАМЕНСКОЙ,
М. П. ЛЕПЕХИНА, В. В. САПОВА
Составление и комментарии
С. Г. БЛИНОВА, Л. 3. КАМЕНСКОЙ, 3. А. КАМЕНСКОГО,
М. П. ЛЕПЕХИНА, В. В. САПОВА, М. И. ЧЕМЕРИССКОЙ
Ответственный редактор и автор вступительной статьи
доктор философских наук
3. А. КАМЕНСКИЙ
Рецензенты:
доктора философских наук
П, П, ГАЙДЕНКО, 3. В, СМИРНОВА, П. С. ШКУРИНОВ

Надпись под портретом с виаитной карточки Чаадаева,
хранящейся в ГПБ

0301030000—294
Ч —042(02)—91—

787

"90

1

ISBN 5—02—008075—6
ISBN 5-02—008076—4

полугодие

© Издательство «Наука», 1991

ОТ РЕДАКТОРА

Настоящее издание является наиболее полным собра­
нием работ, написанных Чаадаевым. Мы даже дерзнули на­
звать его Полным собранием сочинений. Это так, насколь­
ко можно употребить попятив «полное» применительно
к наследию Чаадаева, который на протяжении большей
части своей творческой зрелости не имел права печатать­
ся, и многие автографы его сочинений и писем к разпым
лицам еще не разысканы. Однако можно с уверенностью
сказать, что настоящее издание если и может быть рас­
ширено, то незначительно.
Коллектив, работавший над подготовкой издания, стре­
мился дать тексты максимально аутентичные тем доку­
ментам, которые, ввиду отсутствия автографов, можпо
считать первоисточными.
Помимо полноты и аутентичности хотелось бы сказать
еще о двух особенностях нашего издания. Впервые в исто­
рии не только советской, по и мировой практики изда­
ния чаадаевских текстов мы публикуем все сочинения,
написанные по-французски, на языке оригинала. Мы
сочли небезынтересным для читателей ввести в 1 т. раздел
Dubia, в который включены неизвестная ранее поэма
«Рыбаки» и стихотворение на французском языке, написан­
ные рукой Чаадаева, а также раздел «Чаадаевиана».
Мы сочли полезным ввести во 2 т. «Приложения», кото­
рые значительно расширяют представления относительно
того, каков был резонанс творчества Чаадаева, особенно
первого Ф#, и вообще представление о его связях
с современниками. Особое значение в этом плане имеют
письма к Чаадаеву разных лиц. В таком объеме эти мате­
риалы еще никогда не собирались, многие из них пуб­
ликуются впервые.
Наш коллектив считает необходимым отметить ту вы­
дающуюся роль, которую сыграл в собирании чаадаевского наследства, а следовательно, и в подготовке настоя­
щего издания, репрессированный полвека тому назад и
погибший Дмитрий Иванович Шаховской. Без преувели­
чения можно сказать, что современный уровень не только

β

ОТ РЕДАКТОРА

советского, но и мирового чаадаевского источниковедения
определен титаническими усилиями, беспримерным энту­
зиазмом и энергией этого собирателя наследства русского
мыслителя. Д. И. Шаховскому, потомку Чаадаева, не
удалось, как он намеревался, издать сочинения своего
выдающегося предка, планы изданий он излагал в проек­
тах, сохранившихся в его архиве (коротко о судьбе и
главном содержании архива см.: Каменский 3,А. Урок
Чаадаева // Вопр. философии. 1986. № 1). К сожалению,
нельзя сказать, что настоящее издание реализует макси­
мальные намерения Д. И. Шаховского. Назвав издание
полным, мы отнюдь не полагаем, что им можно ограни­
читься. Необходимо продолжить поиски автографов,
сочинений и писем Чаадаева; подготовить к печати извест­
ные, но не включенные в настоящее издание его письма
и напечатать также и их на языке оригинала; полнее
опубликовать варианты различных его сочинений и
писем; продолжить расшифровку заметок Чаадаева
на полях книг его библиотеки, состав которой должен
быть пополнен, поскольку она собрапа далеко не в полном
виде {Каталог. С. 8). Словом, предстоит еще большая и
трудная работа по подготовке академического Полного
собрания сочинений и писем П. Я. Чаадаева.
В соответствии со сложившейся традицией правопи­
сание русских текстов Чаадаева приведено в соответствие
с грамматическими нормами современного русского язы­
ка, что, естественно, соблюдено также относительно ста­
рых и новых переводов. Все подстрочные выделения
в текстах, в отличие от предыдущих публикаций, даются
курсивом за исключением особо оговоренных мест.
Наш коллектив считает своим долгом выразить при­
знательность Рукописному отделу Института русской ли­
тературы (Пушкинского дома) АН СССР, бесценные
материалы которого сделали возможным настоящее изда­
ние; Рукописному отделу Государственной библиотеки
им. В« И* Ленина, Центральному Государственному архи­
ву литературы и искусства и Отделу Рукописей и Редких
книг Государственной публичной библиотеки им. Салты­
кова-Щедрина. Мы хотим также поблагодарить зарубеж­
ных чаадаѳвоведов — Р. Мак-Налли, Ф. Руло, Р.Темпеста
и Т. Тогава — труды которых мы широко использовали
при подготовке настоящего издания.
В комментариях приняты сокращения, список кото­
рых приводится ниже.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ*

АС — Апология сумасшедшего
А Т — Архив братьев Тургеневых. СПб.; М., 1911—1921. Вып. 1—6«
Барсуков — Барсуков Η Жизнь и труды М. П. Погодина* СПб.,
1888-1901. Кн. 1 - Х X I I .
BE — Вестник Европы
ВрПК — Временник Пушкинской комиссии
ГА ГО — Государственный архив Горьковской области
ГБЛ — Отдел рукописей Гос. Библиотеки им. В. И. Ленина
Герцен — Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М м 1954—1966
Гершензон — Гершензон М. О. П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление·
СПб., 1908
ГМ — Голос минувшего
Г ΠБ — Отдел рукописей и Редких книг Гос. публичной библиоте­
ки им. Μ. Ε. Салтыкова—Щедрина
ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения
ИВ — Исторический вестник
И M ЛИ — Рукописный отдел Института мировой литературы
АН СССР
ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы
(Пушкинский дом) АН СССР
Каталог — Каталог библиотеки П. Я. Чаадаева. М., 1980
Лемке — Лежке М. К. Николаевские жандармы и литература
1826—1855 гг. СПб., 1908
Л H — Литературное наследство. М., 1935. Т. 22—24; во всех
остальных случаях указывается № тома
И ГУА К — Действия Нижегородской губернской ученой архивной
комиссии: Сб. статей. Н.— Новгород, 1909. Т. VIII
ОА — Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899—1909*
Т. І - Ѵ
ОЛИ ГИМ — Отдел письменных источников Гос. исторического му­
зея
ОРМ — Отрывки и разные мысли
Письма — Чаадаева и к Чаадаеву (2 том наст, издания)
Пушкин — Пушкин А. С. Поли, собр. соч. М.; Л., 1937—1949«
Т. I—XVI
РА — Русский архив
PB — Русский вестник
РЛ — Русская литература
Относится также и ко 2 т. настоящего издания.

8

СПИООК СОКРАЩЕНИЙ

PM — Русская мысль
PC — Русская старина
Свербеев — Записки Д. Н. Свербеева. М., 1899. Т. 1—2
С H — Старина и новизна
СП / , II — Сочинения и письма П. Я. Чаадаева / Под ред.
М. О. Гершензона. М., 1913—1914. Т. I—II.
Тарасов — П. Я. Чаадаев, Статьи и письма / Свставл., вступ. статья
и коммент. Б. Н. Тарасова. М., 1987
Тарасов I — В мире человека. М., 1986
Тарасов II — Чаадаев. (ЖЗЛ). М., 1986
ФП I— VIII — Философические письма
ЦГАЛИ — Центральный гос. архив, литературы и искусства
ЦГВИА — Центральный гос. военно-исторический архив
ЦГТМ — Центральный гос. театральный музей им. А. А. Бахру­
шина
Якушкин — Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина.
M., 1951
Gagarin — Oeuvres Choisies de Pierre Tchaadaief publiées pour la
première fois par le Père Gagarin. P.; Lpz, 1862
Quénet — Quenét Ch. Tchaadaev et les Lettres philosophiques. Contribution à l'étude du mouvement des idées en Russie. P., 1931
McNally — Chaadaev's Philosophical Letters Written to a Lady and
his Apologia oî a Madman // Forschungen zur osteuropäischen
Geschichte. В., 1966. S. 24—128. Bd. XI
Rouleau — Tchaadaev P. Lettres philosophiques, adressées à une
dame/ Présentées par François Rouleau. P., 1970
Togava — Tchaadaev Pierre. Fragments et pensées diverses (inédites) / Présentées par Tsuguo Togava//Sla vie Studies: Journ.
of the Slavic Research Center of Hokkaido University. Sapporo,
1979. N 23. P. 1 - 5 2

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

Полвека тому назад для своей диссертации о Чаадаеве
автор этих строк избрал в качестве эпиграфа известные
слова Г. В. Плеханова: «О Чаадаеве уже не однажды
заходила речь в нашей литературе, но, вероятно, еще дол­
го пельзя будет сказать, что уже довольно говорили об
этом человеке». Прошло пятьдесят лет, за это время о Ча­
адаеве написано больше, чем к моменту, когда Плеханов
сказал эти слова; литература о нем поднялась на моно­
графический уровень, интернационализировалась, все
шире охватывает и глубже проникает в свой предмет.
Тем не менее автор одной из последних монографий,
В. В. Лазарев (Чаадаев. М., 1986) избрал для своей книги
тот же самый эпиграф. И хотя формула Плеханова рас­
считана на постепенное устаревание («еще долго»), она
не стареет и, вероятнее всего, не устареет никогда.
В чем тут дело? Почему Чаадаев привлекает к себе все
новых и новых читателей и исследователей? По-видимому,
дело здесь в том, что его идеи сохраняют глубину содер­
жания, современное звучание и значимость как в исто­
рическом, так и в теоретическом отношениях.
Есть и еще одна причина — парадоксальность его
мышления, открывающая возможность все новых и новых
интерпретаций. Парадоксальность субъективная — он
любил работать в мапере гиперболической, иронической,
а подчас и в манере умышленной мимикрии. Но его мышле­
ние было парадоксальным и в том смысле, что в нем стал­
кивались противостоящие друг другу тенденции.
Противоречивость мышления Чаадаева была весьма
значительной, и тому было множество оснований в ус­
ловиях его жизни, формирования и развития его воззре­
ний, во влияниях, которым он подвергался.
Прежде всего следует сказать об основаниях социаль­
ных. При гармоническом развитии человек пребывает
в своем социальном кругу, формируется и живет его тра­
дициями, его идеологией, ею питается, заботится о еѳ

«О

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

приращении, ііе то у Чаадаева. «Моя жизнь сложилась
так причудливо,— писал он уже в зрелые годы,— что,
едва выйдя из детства, я оказался в противоречии с тем,
что меня окружало» (Письма. № 135) г. И действительно,
выходец из родовитой дворянской среды, Чаадаев если и
не с детства, то во всяком случае с ранней молодости
оказался в оппозиции и к царю, и вообще к русской дво­
рянской олигархии, государственности, идеологии. Его
оппозиционность с годами все усиливалась. Однако дра­
матизм ситуации состоял в том, что оставив родные бере­
га Чаадаев не обрел новой гавани, его не привлекал дру­
гой берег — лагерь демократии. Он отвергал демократи­
ческую идеологию, социализм, материализм, хотя, как
мы увидим, путь его все-таки шел от лагеря дворянского
к демократическому.
Этой социальной межеумочности соответствовала и
идеологическая, Личная судьба Чаадаева сложилась так,
что при формировании его теоретических убеждений он
подвергся двум различным, противостоящим воздейст­
виям — научно-рационалистическому, просветительскому,
и религиозно-иррационалистическому.
Первое воздействие было исходным. Четырнадцатилет­
ним юношей (в 1808 г.) он переступил порог Московского
университета, где в те времена господствовала немецкая
философия. Он слушал там (и, по-видимому, еще раньше —
в 1807 г. на дому) таких крупных в европейском масштабе
профессоров, как Буле, Рейнгардт, Баузе, Шлецер-сын,
а также русских профессоров просветительского направ­
ления — А. М. Брянцева и А. Ф. Мерзлякова. Но по
записям его брата М. Я. Чаадаева, с которым они «по
надлежащему испытанию» (т. е. уже с определенной
суммой знаний) в тот же год поступили в Университет 2,
по рефератам М. Я. Чаадаева о Боссюе, по его конспек­
там лекций Рейнгардта и Буле, по воспоминаниям о том
времени соученика и товарища братьев Чаадаевых
1
Здесь и далее при цитировании текстов настоящего издания
указываются: для писем Чаадаева — их порядковый номер араб­
скими цифрами, для писем к Чаадаеву — римскими и в случае надобпости адресат и год написания; для сочинений Чаадаева — назва­
ние (для ФП также номер римскими цифрами) и страницы. При ссыл­
ках мы пользуемся сокращениями, принятыми для данного изда­
ния.
2
Московские ведомости. 1808. 1 июля, среда.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

Ц

В. И. Лыкошина, по тому, что мы знаем о Московском
университете начала XIX в., можно судить о «закваске»,
на которой взошло мировоззрение Чаадаева. Она была
вполне просветительская, хотя и с несколько «немецким
душком», что означало знакомство с философией Канта,
Фихте и Шеллинга. То немногое, что мы знаем о воззре­
ниях Чаадаева 10-х — начала 20-х годов, рисует нам их
именно в духе просветительства, рационализма, свободо­
любия. Таков образ Чаадаева, нарисованный Пушкиным
(«он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес»; «свободою
горим», и т. п.). Пушкин, между прочим, говорил
А. О. Смирновой, что «Чаадаев хотел вдолбить мне в го­
лову Локка» 3 . Такова характеристика его дружеского
круга — круга декабристов И. Д. Якушкина и II. И. Тур­
генева (переписка с которым тех лет характеризует
Чаадаева как свободолюбивого молодого человека декаб­
ристских убеждений), Пушкина, Грибоедова и других
молодых русских людей, таковы его философские инте­
ресы, выявляющиеся в переписке 10-х годов с Д. Облеуховым, в факте участия в двух декабристских общест­
вах — Союзе Спасения и Северном обществе, в ко­
торых, по воспоминаниям самого Чаадаева, царили воз­
зрения «оледеняющего деизма». Фрондерством была его
отставка и отказ от карьеры адъютанта императора Алек­
сандра I, мотивированная тем, что он не хочет быть «шу­
том» при монархе. О том же говорят и его почти уже пред­
смертные воспоминания об идеях и устремлениях его и его
товарищей в дни молодости (см. «Выписку из письма не­
известного к неизвестной»). О просветительском харак­
тере его интересов в молодости свидетельствует состав его
первой библиотеки (которую он начал собирать в юности
и продал Ф. Шаховскому, выйдя в отставку и собираясь
в заграничное путешествие).
Все эти многочисленные, хотя и разрозненные факты
с несомненностью свидетельствуют, что по крайней мере
до отъезда за границу в 1823 г., т. е. до 30-летнего воз­
раста, Чаадаев был сторонником декабристских идеоло­
гов, придерживавшихся просветительской, свободолю­
бивой ориентации. Такого же мнения придерживался даже
и столь тенденциозный исследователь мировоззрения
Чаадаева, как М. О. Гершензон (см. Гершензон. С. 13),
3

Смирнова А. О. Записки. СПб., 1895. Ч. I. С. 151.

12

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Но где-то в 1824—1825 гг., когда Чаадаев путешест­
вовал по Западной Европе, зародился, в 1826—1828 гг.
углубился, а в 1829—1830 гг., когда он писал свой трак­
тат, оформился новый, религиозный философско-исторический взгляд на мир. Непросто установить, что послужило
причиной этого поворота. Несомненно, существенную
роль здесь сыграло поражение декабристов, которое можно
было рассматривать как результат несостоятельности их
философско-политических убеждений. Но это обстоятель­
ство могло скорее закрепить и ускорить, чем дать исход­
ный импульс такому направлению развития воззрений
Чаадаева, поскольку оно начинало складываться ранее
декабря 1825 г. Сыграло свою роль и воздействие Шел­
линга, который в 1825 г., когда в Карлсбаде Чаадаев
познакомился и беседовал с немецким философом, уже
отошел от своих идей раннего периода и сам находился
во власти мистической, «положительной» философии. Но
из описанной Чаадаевым беседы с Шеллингом (Письма.
№ 59) видно, что к этому времени его сознание уже было
захвачено религиозным интересом, так что и это воздей­
ствие не могло быть исходным. Большое влияние оказал на
Чаадаева английский религиозный деятель миссионер
Ч. Кук, с которым Чаадаев встречался за рубежом в ян­
варе 1825 г. и о котором многократно вспоминал 4. Двой­
ственное влияние на него могло оказать и масонство,
к которому Чаадаев примкнул еще в 1814 г. в Кракове
и затем состоял в ложах вплоть до 1821 г., достигнув
весьма высоких степеней. Двойственным оно могло быть
потому, что в масонстве соединились как мистическое,
так и — особенно в начале XIX в., и особенно в России —
радикальное рационалистическо-вольнолюбивое направ­
ление. Весьма сильным импульсом к религиозным иска­
ниям Чаадаева могло быть и воздействие близкого знако­
мого его молодости Д. Облеухова, впавшего к середине
20-х годов в совершеннейший мистицизм. Он вел мистиче­
ский дневпик («Заметки о духоведении»), оказавшийся
в руках Чаадаева и даже приписанный ему некоторыми
исследователями (А. И. Кирпичниковым; М. О. Гершен4
См., например, ОРМ. № 69. О Куке, найдя его письмо в бу­
магах Чаадаева, последнего допрашивали в Брест-Литовске (см.
«Показания Чаадаева» 1826 г.). На темы религии Чаадаев беседует
в Англии в 1823 г. и с неким У. Александером и получает от него
соответствующие брошюры (Письма. № III).

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

13

зоном, который и включил этот дневник в основной кор­
пус сочинений Чаадаева). Это заблуждение документально
опроверг Д. И. Шаховской, но факт знакомства Чаадаева
с этим дневником несомненен 5 . Так или иначе, с середи­
ны 20-х годов на просветительские воззрения Чаадаева
наслаиваются религиозные, он изучает библейские тексты
и теологическую литературу (по преимуществу — католи­
ческую и отчасти протестантскую). Какова опа — можно
судить по его второй библиотеке (см. о ней: Каталог)
и по тому отражению, которое эти штудии нашли в его
сочинениях, прежде всего в Философических письмах и
переписке.
Таковы истоки двойственности воззрений Чаадаева.
Она и послужила основанием для интерпретаторов гово­
рить о «разных» Чаадаевых. Этим можно объяснить тот,
например, факт, что Герцен относил Чаадаева к лагерю
передовой, освободительной мысли, пробудившейся после
подавления в результате разгрома декабризма {Герцен^
Т. VII. С. 223), а П. К. Щебальский и М. О. Гершензон
наотрез отказывались признать за Чаадаевым такую роль.
«Как бы мы ни рассматривали этот документ,— писал Ще­
бальский, имея в виду то же самое первое Философическое
письмо, что и Герцен,— ... в нем нет... фрондерства, ко­
торое усматривал в нем Герцен» 6, а Гершензон считал,
что Герцен явился основателем легенды о Чаадаеве «как
о деятеле революционной мысли в России» {Гершензон.
С. 96). Эта же противоречивость давала возможность ут­
верждать одним авторам, что в воззрениях Чаадаева взя­
ла верх тенденция к мистицизму, а другим — что эта тен­
денция была подавлена рационализмом, просветительст­
вом.
Трудность интерпретации воззрений Чаадаева связа­
на также и с тем, что взгляды его весьма сильно эволюцио­
нировали и потому вообще не поддаются однозначному
толкованию. Но они должны быть исследованы с учетом
этой эволюции, чем часто пренебрегали, и мы попытаемся
это сделать — осознать феномен Чаадаева как целостное
явление.
Ставя себе такую цель, мы отступаем от традиции из­
лагать во вступительной статье к подобного рода изданиям
£ Шаховской Д. И. Якушкин и Чаадаев (По новым материалам)
Декабристы и их время. М., 1932. Ср.: Его же. Неизданные «Филосо**
фические письма» П. Я. Чаадаева// ЛН. С. 12.
6
Глава из истории нашей литературы//PB. 1884. XI. С. 151.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

биографию мыслителя. Отчасти это будет, конечно, сдела­
но — но как творческая биография, как история разви­
тия его идей. Этого достаточно тем более, что, с одной сто­
роны, в настоящее время биография Чаадаева широко
представлена в литературе и даже беспрецедентным обра­
зом — ему посвящены две книги в серии ЖЗЛ. С другой
Стороны, весьма значительные биографические материа­
лы, в большой мере ранее неизвестные или забытые, впер­
вые вводятся в Комментариях к 1 и 2-му тт. и в Приложе­
ниях к настоящему изданию.

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА
Я уверен, что если эти письма...
увидят свет, в них непременно ус­
мотрят парадоксы
Чаадаев

«Философические письма» (ФП) являются главным
трудом жизни Чаадаева. Его влияние, его значение в ис­
тории русской общественной мысли определено, главным
образом, воздействием именно этого сочинения, особенно
его первой главы — ФП ƒ, единственной прижизненно
опубликованной части трактата.
Сам Чаадаев и лица, близко к нему стоявшие, счита­
ли Письма системой взглядов 7. С этим мнением можно со­
гласиться лишь отчасти. Чаадаев стремился построить си­
стему, но в строгом смысле это ему не удалось, о чем
свидетельствуют само изложение, структура ФП и даже
порядок, в котором он пытался их напечатать и распо­
ложить внутри трактата, датировка окончания написания
некоторых писем.
7
В письме к Шеллингу (Письма. № 59) Чаадаев называет «свои
собственные мысли» — «своей системой», а переводчик, приславший
в том же году в «Телескоп» чаадаевский отрывок «Об архитектуре»,
отмечал, что это часть «переписки», которая в целом «представляет
развитие одной полной, глубоко обдуманной системы» (см. «Вариан­
ты»). Систематичность сочинения Чаадаева чувствовали и внима­
тельные читатели-современники. Так, Пушкин, читая ФП VI
и ФП VII, пишет автору: «мне кажется, что начало слишком свя­
зано с предшествовавшими беседами, с мыслями, ранее развитыми,
очень ясными и несомненными для вас, но о которых читатель нѳ
осведомлен. Вследствие этого мало понятны первые страницы. .»
(Письма. Яа XXVII).

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

J5

В ФП I и ФП II он говорит, главным образом, о Рос­
сии, затрагивая в этой связи и проблемы философии ис­
тории, к которым затем возвращается для более углублен­
ного и систематического рассмотрения в ФП VI и ФП VII,
предполагая даже напечатать их отдельной брошюрой под
названием «Два письма об истории». В ФП III — ФП V Чаа­
даев изучает общефилософские проблемы. ФП VIII под­
водит итоги. Но несомненно, что главными в сочинении
Чаадаева являются две темы: 1) Россия, ее прошлое, нас­
тоящее и будущее; 2) Философия.

РОССИЯ
Я должен был показаться Вам желч­
ным в отзывах о родине; однако жѳ я
сказал только правду и даже еще нѳ
всю правду
Чаадаев — Пановой
...бывает время, когда нельзя иначе
устремить общество или даже все по­
коление к прекрасному, пока не по­
кажешь всю глубину его настоящей
мерзости
Гоголь
Россия вспрянѳт ото сна
И на обломках самовластья
Напишут наши имена
Пушкин — Чаадаеву

Проблема России, т. е. характеристика ее настоящего,
осознание истории и уяснение будущего, была для Чаадае­
ва главной темой. Можно даже сказать, что все другие
проблемы — из области философии истории, гносеологии,
онтологии, истории философии он рассматривал в связи
с этой главной темой. Разумеется, занимаясь ими, он вхо­
дил в них как в таковые, высказывал много глубоких идей,
но все же его интеллектуальная деятельность была на­
правлена главным образом на решение центральной для
него проблемы — России.
Все это относится прежде всего к Философическим
письмам. Совокупность решений названных трех состав-

lg

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

ных частей проблемы можно назвать чаадаевской концеп­
цией России, и концепция эта сводится к следующему.
Россия является страной аномальной, ее история и дейст­
вительность складывались вопреки, в противоречии с за­
конами развития и существования народов. Чаадаева не
занимают положительные стороны русской жизни,— его
внимание устремлено на поиск, выявление ее пороков, не­
совершенств, заблуждений, на их исторический генезис.
Почему Россия так сильно отличается от современных за­
падных стран, где, как он полагает, уже заложены осно­
вы совершенного общественного устройства — царства
божьего на земле (хотя он и признает, что не все на Запа­
де хорошо)?
Аномальность России Чаадаев осознает с помощью ан­
титез ее истории и современности некоторым всеобщим за­
конам истории человечества и человеческого общежития.
Вот главные из этих антитез.
Развитием народов, наций руководит «божественная
вечная сила, действующая всеобщим образом в духовном
мире» (ФП I. С. 332). Провидение ставит перед данным
народом определенную цель, как частную относительно
цели развития всего человечества, идущего к царству
божьему на земле — таково провиденциалистское пони­
мание Чаадаевым одного из основных, если не основного
закона истории. Однако даже и эта наиболее общая зако­
номерность не распространяется на Россию. Провидение
«как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказы­
вая нам в своем благодетельном воздействии на человече­
ский разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не
пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало
ничему нас научить». Эта антитеза развивается и дальше.
Провидение обращается к народам через «идеи», внушает
им «убеждения»; «интересы» же людей следуют «за идея­
ми». Этот исторический идеализм принимает у Чаадаева
элитарную форму. Он утверждает, что народные «массы»
получают идеи от избранников провидения, сами массы
«непосредственно... не размышляют. Среди них имеется
известное число мыслителей, которые за них думают, ко­
торые дают толчок коллективному сознанию нации и при­
водят ее в движение» 8 . Такова механика нормального,
* По этой и многим последующим формулировкам видно, что
Чаадаев не различает народ и нацию.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

17

закономерного развития народов. Но не такова она для
России, которая не только обделена вниманием провиде­
ния, но у которой нети этих посредников (Там же. С. 329—
330, 329).
Эта закономерность тесно связана с другой — законо­
мерностью традиционности. Развитие и консолидация лю­
дей в народ основаны на традиции — на непосредственной
передаче истины в непрерывной преемственности ее слу­
жителей. Традиция обеспечивает единство людей, воспи­
тание их нравственности, воспитание народа. В России
традиции не устанавливались: «Мы же, явившись на свет
как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи
с людьми, предшественниками нашими на земле, не хра­
ним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до
нашего появления... Наши воспоминания не идут далее
вчерашнего дня; ... Мы так удивительно шествуем во
времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропа­
дает для нас безвозвратно... У нас совсем нет внутреннего
развития, естественного прогресса; прежние идеи выме­
таются новыми, потому что последние не происходят из
первых, а появляются у нас неизвестно откуда», «мы жи­
вем лишь в самом ограниченном настоящем без прошед­
шего и будущего, среди плоского застоя», не воспринимая
«традиционных идей человеческого рода», ни традиций
Востока, ни традиций Запада.
Закономерным для всех народов является «период
бурных волнений», «великих свершений», выработка «пло­
дотворных идей»; «мы, напротив, не имели ничего подоб­
ного... Поры бьющей через край деятельности, кипучей
игры нравственных сил народа — ничего подобного у нас
не было» (Там же. С. 326, 325, 323—324, 325).
Народы, развивавшиеся нормально, преодолев «неоп­
ределенность первой поры», достигают некоторой общест­
венной упорядоченности и на этом основании — устойчи­
вости личной жизни. Основами этой устойчивости, на
которых зиждется и соответствующее сознание членов об­
щества, являются мысли о «долге, справедливости, пра­
ве, порядке», они составляют «атмосферу Запада», «физио­
логию европейского человека». Мы же «до сих пор еще
в таком положении», что «жизнь не стала... более упоря­
доченной, более легкой, более приятной», живем «без
убеждений и без правил» и потому в делах нельзя «ожи­
дать созревания... зачатков добра». В контексте характе-

18

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

ристики этой антитезы следует понимать резкую критику
русского крепостничества, которую Чаадаев дает в нача­
ле ФП II и которую будет вести на всем протяжении
своей жизни.
Важнейшей закономерностью исторического развития
и существования народов является их единство. Единство
внутри нации образуется благодаря приверженности еѳ
граждан традициям и простым нормам общественной жиз­
ни, а также стремлению к исполнению «роли», предназна­
ченной «провидением», к достижению «цели», начертанной
«божественной» мудростью. Образуемое таким образом
единство и есть нация, народ. Единство устанавливается
и между народами так, что «каждый из народов этих име­
ет свой особый характер», но и характер, «общий всем»,
«общее лицо, семейное сходство». Однако единства, обра­
зуемого по этому сложному механизму, нет ни между
русскими людьми, ни между русским и другими народами
(Чаадаев в рассуждениях подобного характера всегда име­
ет в виду народы, живущие за пределами российского го­
сударства) — Россия выведена из-под действия и этой
общечеловеческой закономерности.
В известной мере по тому же принципу антитезы по­
строена в концепции Чаадаева и еще одна характеристика
общечеловеческого (в сущности — западноевропейского)
и русского развития, а именно роли религии, церкви. Рас­
суждая об этой проблеме применительно к роли христиан­
ства в истории Западной Европы и России, Чаадаев ут­
верждает, что уничтожением крепостничества Запад обя­
зан католицизму. «Наоборот, русский народ попал в раб­
ство лишь после того, как он стал христианским», и пра­
вославие (о котором он говорит как о «слабости наших
верований или несовершенстве нашего вероучения» —
ФП / . С. 334), православная церковь «не возвысила мате­
ринского голоса против этого отвратительного насилия
одной части народа над другой» (ФП IL С. 347); «одно это
могло бы заставить усомниться в православии, которым
мы кичимся» (Там же).
Следовательно, нормализация русской действитель­
ности может быть осуществлена на путях снятия всех этих
антитез в порядке воспитания, аналогичного тому, какое
прошло западное человечество,— воспитания по западно­
му образцу. И потому вопреки широко укоренившемуся
мнению о чаадаевской концепции России как пессимисти-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

19

ческой (Герцен считал, что, по Чаадаеву, у России нет
будущего, а Плеханов даже назвал одну из своих статей
о Чаадаеве «Пессимизм П. Я. Чаадаева») 9, Чаадаев смот­
рит на будущее России с оптимизмом. При всем своем кри­
тицизме, он определенно заявляет: у России не «одни толь­
ко пороки, а среди народов Европы одни добродетели,
избави Бог», «мы вновь обретем себя среди человечества»,
хотя и трудно сказать когда. Он в весьма парадоксальной
форме указывает на то, что же предстоит России сделать
в будущем; хотя «провидение» и «не предоставило нам»
этой роли, «мы должны бы были сочетать в себе два вели­
ких начала духовной природы — воображение и разум,
и объединить в пашей цивилизации историю всего земно­
го шара».
Такова чаадаевская концепция аномальности России,
которую он резюмирует следующим образом: «Про нас
можно сказать, что мы составляем как бы исключение сре­
ди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы
не входят составной частью в род человеческий»,— и до­
бавляет: «а существуют лишь для того, чтобы преподать
великий урок миру» {ФП I. С. 325, 329, 326, 329), т. е.
урок того, как и почему народ выпадает из рода человече­
ского и как вновь войти в его состав.
Концепция России, выдвинутая в Философических
письмах, является первым в истории русской обществен­
ной мысли документом русского национального самосозния, в котором осмысление ведется в широком философ­
ско-историческом контексте. Попытки осознания особен­
ности развития русского народа, русского государства,
разумеется, предпринимались и раньше. Таковыми бы­
ли — и формула «Москва третий Рим», и рассуждения
Ивана Грозного, и радищевское «Путешествие...», и не­
которые декабристские разработки, например, «Русская
правда» Пестеля или другие конституционные проекты.
Документами русского национального самосознания были
и собственно исторические изыскания XVIII — начала
XIX вв., например, «История Государства российского»
9
У Герцена и Плеханова, как и у других сторонников такой
интерпретации взгляда Чаадаева, были известные основания.
В Φ Π Ι Чаадаев прямо говорит, что Россия живет не только «без
прошедшего» по «и без будущего» (ФП I. С. 325). Это, конечно, один
из парадоксов, впрочем, легко разрешаемый при всестороннем ана­
лизе его концепции.

20

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Карамзина. Но попытка Чаадаева, произведенная в столь
обобщающей форме, выявляющая целый ряд исторических
закономерностей и производящая их сопоставление с рус­
ской действительностью и историей, подвергающая в этой
связи и ту и другую острой критике,— была совершенно
нетрадиционной. И в этом смысле ФП являются произве­
дением поистине новаторским, делающим эпоху·
В процессе построения своей концепции Чаадаев со­
средоточивается на многих действительных болезнях и не­
совершенствах русской жизни. Тут и крепостничество,
и отсутствие основных демократических свобод, устоев,
традиций, тут и безкультурье народа, и подражательность,
поверхностность усвоения культуры западной. Само вы­
явление этого комплекса, выведение его на свет общест­
венного обсуждения — факт огромной исторической важ­
ности для истории русской общественной мысли. «Темная
ночь» — таков образ русской жизни, предложенный для
того времени Герцепом (Герцен. Ί. IX. С. 139). Конец20-х
годов, когда Чаадаев писал ФП, середина 30-х, когда пер­
вое из них появилось в печати, были одной из самых мрач­
ных эпох для русской общественности, временем послѳдекабристской реакции. Общественный протест был очень
слаб, концентрируясь, главным образом, в разрозненных
студенческих кружках Сунгурова, Костенецкого, Герцена.
Но деятельность этих кружков была чрезвычайно замк­
нутой, тайной, почти неизвестной в обществе. Поэтому
появление ФП I в открытой печати произвело впечатление
«выстрела в темную ночь» (Герцен), было в сущности пер­
вым гласным общественным протестом такого масштаба
после того, как было подавлено декабристское восстание.
Здесь важно подчеркнуть следующее. Несмотря на то,
что Чаадаев осудил декабристское восстание, он осудил
его лишь как средство общественного преобразования.
Но критика Чаадаевым России была по существу про­
должением декабристской критики, да и скрывавшаяся
sa ней положительная программа также была в значи­
тельной мере декабристской. Чаадаевская концепция
России как бы восстанавливала порванную нить развития
русской общественной мысли. И в этом его огромная за­
слуга 10. В то же время не следует упускать из вида, что,
*° Небезынтересно отметить, что в оценке Φ Π Ι как продолже­
ния декабризма сошлись мнения Герцена и официальных кругов.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

21

как уже отмечалось, во второй половине 20-х — начале
30-х годов русскую действительность в самых разных от­
ношениях, хотя и не в столь обобщенном виде, подверга­
ли критике многие деятели русской культуры. Это можно
отнести и к А. С. Грибоедову, и к Д. В. Веневитинову, и к
Н. И. Надеждину; уже не раз отмечалось, что «Чаадаевские мысли» появлялись в надеждинском «Телескопе» за­
долго до напечатания в нем Φ Π ƒ. Критически о русской
литературе отзывался Пушкин, который во многом со­
глашался и с чаадаевским первым Письмом, сообщая ему,
«что многое в вашем письме глубоко верно». Уже упо­
миналось также и о студенческих кружках с их критиче­
ским духом. В этом смысле можно сказать, что идеи Чаа­
даева не только восстанавливали декабристскую тради­
цию, но в своем новаторстве в известной мере выражали
общественное мнение.
Со всем тем и во многих отношениях концепция Чаа­
даева была парадоксальной. И прежде всего потому, что
чаадаевские всеобщие законы — это в значительной мере
те закономерности, которым, по его же характеристике,
подчинялись лишь западноевропейские христианские на­
роды, составляющие, как известно, меньшинство чело­
вечества. К аномальным же народам Чаадаев относит его
большинство, в том числе и Россию. Это, конечно, пара­
докс и, может быть, последовательнее было бы считать
аномальным не русское, а западное развитие. Его провидепциалистская концепция оказалась неспособной
осознать русский исторический процесс как особенное
во всеобщем, и Чаадаев утверждал, будто Россия состав­
ляет «исключение среди народов». Парадоксальны и сами
чаадаевские характеристики русского национального ха­
рактера, русской истории. Причин тому было несколь­
к о — и недостаточное владение фактическим материалом,
и ущербность теоретико-методологических оснований рас­
смотрения проблемы, и причины эмоционально-психоло­
гического характера.
Хотя царь и попытался амортизировать удар, нанесенный Чаадае­
вым по официальной идеологии, версией, что написать его мог лишь
умалишенный, на самом деле отношение официальных кругов
к Письму было гораздо более серьезным. С. С. Уваров, один из
главных участников разбирательства чаадаевского дела, считал
Письмо отголоском 14 декабря (см.: Гиллельсон М. И, Славная
смерть «Телескопа» // Вацуро В. Э., Гиллельсон М. Я. Умственные
плотины. М., 1986. С. 180).

22

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Фактическая несостоятельность многих его утвержде­
ний относительно прошлого России совершенно очевидна.
Нельзя согласиться с его мнением, будто на заре своей
истории русский народ не был обуреваем «великими
побуждениями, великими свершениями, великими стра­
стями»; что юность России протекала «без силы, без эпергии», «была наполнена тусклым и мрачным существова­
нием», что она «не оставила никакого следа в нашем уме»«
В России складывались и народные обычаи, и традиции,
они в той или иной форме закреплялись в фольклоре уст­
ном и письменном, в летописях и прочих документах«
Верно, конечно, что в России не выработались многие
традиции западноевропейского образца, но Чаадаев из
этой верной констатации шел к неверному обобщению
об отсутствии в России каких бы то ни было традиций·
Более того, многие чаадаевские филиппики не просто
неверны фактически, они парадоксальны теоретически,
ибо не может быть такого народа (и именно в силу той
принятой им предпосылки, что законы человеческой
истории — всеобщи и необходимы), у которого отсутст­
вовало бы то, существование чего он отрицает у народа
русского. Не было у него оснований и представлять
европейцев так, будто им несвойственны черты, харак­
терные для всех народов на ранних ступенях истории.
И у западноевропейских народов был свой период «не­
подвижной дикости», когда их обычаи и нравы только
еще складывались; и они проходили периоды беспрерыв­
ных войн, междуусобиц и т. п.; и о них можно сказать,
что у них было «дикое варварство», «грубое суеверие»,
у многих и «иноземное владычество, жестокое и унизитель­
ное» (ФП / . С. 324). Все это ясно не только нам, но было
ясно и современникам Чаадаева, и в их числе Пушкину,
который, как мы уже видели, соглашался в ряде отно­
шений с чаадаевской критикой русской действительно­
сти. Пушкин критиковал концепцию Чаадаева сперва
намеками в письме 1831 г., затем развернуто и по прочте­
нии телескоповой публикации п , а также и в письмах
11
«Что же касается нашей исторической ничтожности,— писал
Пушкин Чаадаеву,— то я решительно не могу с вами согласиться.
Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это нѳ
та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятель­
ности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашест­
вие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, разви-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

23

к разным лицам. Он вел с Чаадаевым необъявленную
полемику по вопросам философии истории и оценке рус­
ской истории 12, хотя в теоретическом плане с Пушкиным
далеко не во всем можно согласиться 13.
Весьма критически отнеслись к чаадаевской концеп­
ции России и другие, отнюдь не ретроградные и симпативировавшие Чаадаеву, интеллектуалы — П. А. Вязем­
ский и В . Ф. Одоевский, а университетский его однокаш­
ник и боевой товарищ по Отечественной войне декабрист
М. И. Муравьев-Апостол счел, подобно царю, что писать
тпе ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, ра­
зумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе
и закончившаяся в Ипатьевском монастыре,— как, неужели все
это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Вели­
кий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II,
которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, кото­
рый привел нас в Париж?» {Письма. № XXXVI),
12
См. по этому поводу: Макаровская Г. В. «Философические
письма» Чаадаева в оценке Пушкина // Освободительное движение
в России. Саратов, 1986. Вып. II. В литературе было высказано
мпепие, что Пушкин полемизирует с Чаадаевым в «Евгении Онеги­
не» (Пугачев В. В. Пушкин и Чаадаев // Искусство слова. М., 1973),
а Чаадаев в ФП — с исторической концепцией пушкинского «Бори­
са Годунова» (КунинВ. В. Друзья Пушкина. М., 1984. Т. I. С. 485).
13
В этой полемике Пушкин оказывался на одной с Чаадаевым
теоретико-методологической платформе — провидѳнциалистско-тѳлеологической, только отношение к цели, да и сама она представля­
лись им по-разному. Пушкин утверждал в цитированном письме
к Чаадаеву, что «мы имели свое особое назначение», некую постав­
ленную перед Россией провиденциальную цель — защитить Запад­
ную Европу от нашествия татар и тем самым спасти западную ци­
вилизацию. Именно «для этой цели мы должны были вести совер­
шенно обособленноесуществование». Так Пушкин находил истори­
ческое оправдание тому, что Чаадаев осуждал, и получалось, что
с одной и той же позиции два друга по-разному оценивали историю
России. Нельзя при этом не видеть, что провиденциализм, телеоло­
гия приводили в заблуждение Пушкина не меньше, чем Чаадаева.
Россия защищала от татар не Запад, а себя. Пройди татары через
Русь и пожелай они двинуться на Запад — покоренная Россия им
препятствовать не могла. Европейцы же сами могли постоять за
себя, как они это сделали в борьбе с арабами. Кстати говоря, Запад
не погибал от этих вынужденных контактов; он заставил арабов ас­
симилировать свою культуру и сам многое от них воспринял. Нако­
нец, в союзе с Западом Россия могла бы получить помощь от католи­
ческой Европы для борьбы с «неверными». Словом, все эти весьма
спорные пушкинские оценки событий, миссии России относительно
Западной Европы в значительной мере являются издержками пред­
взятого понимания исторического процесса.

24

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

о России, так, как это сделал Чаадаев, мог лишь «человек...
положительно сошедший с ума» 14.
Наконец, парадоксы и просчеты Чаадаева в оценке
русского прошлого и настоящего объясняются его своеоб­
разным актуализмом, стремлением осознать прошлое
с точки зрения современности. Речь идет, однако, не
о методологическом актуализме (имеющем свой резон и
с успехом применяемом современной наукой, а также
и Чаадаевым в его антитетическом построении критики
русской действительности и осознании некоторых истори­
ческих закономерностей), а скорее об актуализме эмо­
циональном. В нем выразилось то отчаяние (пороки
России, которые Чаадаев скрыл в ФП I «могут привести
в отчаяние»,— писал Пушкин Чаадаеву все в том же
письме 1836 г.), то яростное противостояние официаль­
ной «концепции» России, которую — и как раз в связи
с возражением против концепции ФП I — в классической
формуле выразил шеф жандармов Бенкендорф: «Прошед­
шее России было удивительно, ее настоящее более, чем
великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше
всего, что может нарисовать себе самое смелое вообра­
жение; вот
точка зрения, с которой русская история
должна быть рассматриваема и писана» 1δ.
Взорвать официальную и неофициальную апологетику,
это самодовольство и похвальбу, даже и мозахистски
утрируя пороки своего отечества, бросить в лицо реакции
гневный протест, призвать всех к тому, чтобы подверг­
нуть критике русское прошлое и настоящее, всерьез за­
думаться над будущим — вот эмоционально-психологи­
ческая мотивировка протеста Чаадаева; и в этом паіриотическом гневе он утрачивал отчасти трезвость спокой­
ного, холодного теоретизирования и объективного историоописания. Во всем этом было немало парадоксаль­
ного 1в, но доминантой этих построений и парадоксов был
и

Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 185.
Ч
Цит. по: Лежке. С. 411.
16
В том числе и реакция самого Чаадаева на появление ФП I
в печати. Дело это не совсем ясное, и Чаадаев даже пытался отри­
цать, что публикация была совершена с его согласия, ссылался—
и не без основания — на то, что со времени написания этого сочи­
нения взгляды его на многое изменились. Поэтому наше утвержде­
ние о том, что он гневно протестовал и энергично призывал сограж­
дан к сопротивлению реакции, следует понимать более в смысле
объективного общественного эффекта и непосредственного импуль-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

25

большой положительный эффект, о котором мы уже го­
ворили. Именно это и было поставлено Чаадаеву в заслу­
гу его передовыми младшими современниками и после­
дующими радикальными деятелями и исследователями,
и именно поэтому он подвергся критике «справа», со сто­
роны официальных и близких к ним идеологов (см. по
этому поводу в Приложениях во 2 т. наст, издания ма­
териалы архивов III отделения и С. С. Уварова, письма
к Чаадаеву неизвестной, письмо № XXXVII, Записку
М. Н. Загоскина).
ФИЛОСОФИЯ
Как бы ни была сильна
вера, разум должен
уметь опереться па си­
лы, заключенные в нем
самом
Чаадаев
Надо говорить с веком
языком века, а не уста­
ревшим языком догмата
Чаадаев
Не к восстановлению
суеверной идеи повсе­
дневного вмешательства
бога мы призываем че­
ловеческий ум
Чаадаев

Бог необходимо должен
был поучать и вести
человека с первого жѳ
дня
его создания...
и он никогда не пере­
ставал и не перестает
поучать и вести его до
скончания века
Чаадаев

Взгляд Чаадаева на историю, состояние и будущее
России получал обоснование в его философии истории,
которая опиралась, в свою очередь, на общефилософскую
концепцию. Обосновав свой взгляд на Россию некоторы­
ми историософскими выкладками (как мы помним — по
антитезе к русским аномалиям) в двух первых Письмах,
он чувствует необходимость дать более глубокое и систе­
матическое философское обоснование сказанному (ФП III·
С. 355).
са при написании, а не при публикации, состоявшейся через 7 лет.
И надо сказать, что смелость эта поразила Пушкина, который пи­
сал Чаадаеву о появлении первого письма, что «очень удивился»
его переводу и публикации... (Письма. № XXXVI).

26

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Хотя философская система Чаадаева более или менее
развита в отношении лишь философии истории, она со­
держит в себе существенные высказывания по проблемам
онтологии и гносеологии, что придает ей определенное
концептуальное единство. Единство это означает не толь­
ко гармонию частей, но и их имманентную дисгармонию.
Все эти части отмечены противоборством двух тенден­
ций — научно-рационалистической и религиозно-иррационалистической.
* * *

Онтологические представления Чаадаева характери­
зуются приверженностью двум принципам — объектив­
ности и единства. В основе мира лежит некоторое «вели­
кое ВСЕ», объективное и независимое от человека, и по­
тому «во всей совокупности существ» «имеется абсолют­
ное единство». Эти принципы создают «логику причин и
следствий». Высшая объективность как сущность не тож­
дественна реальной видимости (ФП У. С. 377). «И эта
иная реальность не есть ли единственно истинно реаль­
ная, реальность объективная», единство, в котором «сти­
раются все различия, все пределы» (ФП IV. С. 372).
Конкретизацией этих онтологических представлений
является концепция двух миров и их параллелизма.
«Великое ВСЕ» существует в формах «мира физического»
и «мира духовного» (нравственного, исторического). Каж­
дый из них —специфичен, имеет свою структуру, свои
элементы, каждый подчинен своим объективным законам.
Но в то же время они едины и подчинены законам всеоб­
щим, благодаря чему существует «Параллелизм двух
миров» (Там же. С. 371).
Представление Чаадаева о мире физическом соответ­
ствует ньютонианской картине мира в ее атомистическом
варианте, являвшемся в России того времени конкретной
онтологией материалистической и деистическо-материалистической философии, в свою очередь представлявшей
собой мировоззренческую основу опытного естествозна­
ния. В значительной мере именно эта онтология проника­
ла и в философию диалектического идеализма начала
XIX в., также привлекавшего к себе ряд естествоиспыта­
телей, ориентировавшихся на шеллингианский динамизм,
как ни странно на первый взгляд такое сочетание.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

Опираясь на античный атомизм и Ньютона, Чаадаев
утверждает, что мир состоит из атомов и молекул, обра­
зующих тела. Атомистическую идею Демокрита—Эпику­
ра он считает вполне современной, принимает земную и
небесную механику Галилея—Кеплера—Ньютона, ссы­
лается на опыт астрономии, физики, химии, физиологии
и других наук, учитывает взгляд Лапласа, по которому
связь естественных причин и следствий полностью объяс­
няет не только настоящее состояние вселенной, но ее
«будущее, так же как и прошедшее» 17. Материальный
мир существует в пространстве и времени (в трактовке
проблемы времени Чаадаев склоняется к некоторому
субъективизму (ФП III. С. 361—363), столь чуждому ему
в других отношениях). Движение представляется Чаадае­
ву как механическое, что имеет для его системы прин­
ципиальное значение, поскольку обосновывает идею сооб­
щенное™ всякого движения, ведет к идее «изначального
толчка» и его «последствий» (ФП V. С. 380) 18.
Аналогична и онтология мира духовного. Он тоже
есть совокупность, но элементов духовных — идей, так
что и его структура может быть представлена как атомисти­
ческая. Аналогия идет и дальше: «интеллект возникает
ничуть не более чудесными путями, чем все остальное.
Здесь такое же зарождение, как и всякое другое. Один и
тот же закон имеет силу при любом воспроизведении,
какова бы ни была его природа». Жизнь мира духовного
тоже аналогична жизни природы. Мир духовный есть
«мировое сознание, которое соответствует мировой мате­
рии и на лоне которого протекают явления духовного
порядка подобно тому, как явления порядка физического
17
Эти слова Лапласа в книге «Опыт философии вероятностей»,
имевшейся в библиотеке Чаадаева, последний отметил (Каталог.
№ 414. Р. 3—4; процитировано по переводу: М., 1908. С. 9; сообще­
но В. В. Саповым).
18
В рассуждении Чаадаева о двух силах выявляется и диалек­
тическая тенденция его онтологии, известная близость идеям Геге­
ля (см.: Гегель. Соч. Т. VII. С. 61; ср.: Маркс #., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 20. С. 559, 526, 393). Интересно отметить также, что мне­
ние Чаадаева о роли Ньютона в открытии закона всемирного тяго­
тения, как основанного на открытиях Кеплера и Галилея, также
близко мнению Гегеля и солидарного с ним Энгельса (Там же, С. 12,
примеч. С, 509 и др.). Механистическая картина мира включает
в себя, согласно Чаадаеву, и представления о космосе, и об органи­
ческой жизни (ОРМ. № 36). Он считает ньютонианство теорией ма­
териального мира вообще (ФП IV, С. 373).

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

протекают на лоне материальности... Это не что ивое,
как совокупность всех идей, которые живут в памяти
людей»,
И поскольку это так, постольку формирование интел­
лекта и вообще духовности каждого отдельного человека,
личности, есть не что иное, как воспроизведение индиви­
дом определенной ограниченной совокупности («доли»,
как выражается Чаадаев) всечеловеческого иаследства.
Идеи передаются из поколения в поколение, «идея ста­
новится достоянием всеобщего разума лишь в качество
традиции» (Там же. С. 382). Это онтологическое обос­
нование концепции традиции (отчасти уже знакомое нам
по взгляду Чаадаева на Россию) и ее роли в формирова­
нии индивидуального сознания теснейшим образом свяваііо с идеей родовой сущности человека.
Таково рациональное содержание онтологических
представлений Чаадаева. Но, как уже говорилось, в них
прослеживается и другая, конфликтующая с первой
тенденция — религиозно-иррационалистическая, и она
пребывает в самых глубинных слоях системы. Главней­
шие онтологические категории — «великое ВСЕ», «абсо­
лютное единство», «истинная реальность» — все они для
Чаадаева есть имена, ипостаси бога (ФП IV. С. 367).
Закон «природы физической» и «духовной природы,—
говорит Чаадаев,— нам раз навсегда предуказан» (ФП V.
С. 377), «божественный разум есть причина всего»
(Там же. С. 367); «первичное воздействие... выливается
окончательно в некое провидение, постоянное и непосред­
ственное, простирающее свое действие на всю совокуп­
ность существ» (Там же. С. 389).
Но если это так, и как бы ни уверял нас Чаадаев,
будто «наш собственный разум... говорит то же, что и
вера» (ФП IV. С. 376),— они говорят о разном и, более
того,— если верно все то, что говорит вера, то вообще нет
никакой нужды в том, что добывает Чаадаев с помощью
науки. Таким образом, доказательства Чаадаева попа­
дают в порочный круг, против опасности которого сам он
предупреждал (ФП V. С. 379). Он основывается на изре­
чениях Священного писания, т. е. как раз на том, что по
логике его рассуждений еще предстоит обосновать чисто
разумно»

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

29

* * *

Та же ситуация столкновения двух тенденций свой­
ственна и гносеологическим построенияім Чаадаева, ба­
зирующимся на онтологическом фундаменте системы. Что
касается рационального содержания этой гносеологии,
то и здесь основополагающей является идея объективной
обусловленности сознания: «чисто метафизическое рас­
суждение вполне доказывает непрерывность внешнего
воздействия на разум человека» (ФП VI. С. 390); постиже­
ние человеком мира есть не более, чем подчинение его
разума объективности, некое «логическое самоотречение»
(ФП. III. С. 359). Основной гносеологический тезис, кото­
рый Чаадаев намеревается доказать, гласит: «нет иного
разума, кроме разума подчиненного» (Там же. С. 356).
Эта подчиненность выявляется уже при анализе того,
ка постигается мир физический. Постижение осущест­
вляется с помощью естественных средств — опытности,
рассуждения (ФПІІ. С. 350—351; ФП III.
С. 359;
ФП IV С. 368—369) и интуиции, которую Чаадаев ис­
толковывает вполне натуралистически — она есть «свой­
ство человеческого разума и является одним из самых
деятельных его орудий» (ФП III. С. 359). Во всех этих
формах познания человек «только повинуется закону,
который перед ним раскрывается в самом движении ве­
щей» (Там же), благодаря чему познание мира достигает
«высочайшей достоверности», практической применимо­
сти (ФП IV. С. 368, 366—367) и в силу этого — способ­
ности «предвидеть некоторые явления» и «с невероятной
силой воздействовать на неодушевленную материю»
(ФПІІ. С. 350).
В концепции познания мира духовного обнаруживает­
ся пекоторая неясность. С одной стороны, на основании
принципа единства двух миров и их параллелизма, Чаа­
даев доказывает, что постижение мира духовного проте­
кает аналогично постижению мира физического, которое
есть не что иное как воспроизведение этого мира в созна­
нии: «Да, все отражается в сознании,— восклицает
Чаадаев,— нет в природе того закопа, который не повто­
рялся бы в моем Я. Все явления физического мира вос­
производятся в мире интеллектуальном. Мыоль внутри
себя воспроизводит все движения природы» (ОРМ № 76) 19.
1
$ Ср. в другом переводе: СП I. С. 156.

30

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Поскольку же, рассуждает он, мы установили «некото­
рые элементы тождества» «между.., порядком... материаль­
ным и духовным», поскольку и тот и другой — объектив­
ны, «то не следует ли из этого, что то и другое движение
в своей непрерывности подчинены одним и тем же законам,
а следовательно, все явления жизни духа могут быть
выведены по аналогии?». И Чаадаев подробнее развер­
тывает эту идею параллельности двух миров и аналогич­
ности способа их постижения (ФП V. С. 377; 380—381).
Но, с другой стороны, в его рассуждениях можно выявить
и противоположное стремление доказать, что специфика
мира духовного делает невозможным аналогичность по­
знания мира физического и мира духовного. Мир духов­
ный, в отличие от физического, не есть мир чисел, коли­
честв, конечного, мир неотвратимых и точно фиксируемых
причин и следствий. Он есть мир «свободных актов
воли», действия «хотения и свободы человека» и потому
«метод опытный», которым постигается физический мир,
здесь «ровно ни к чему» (ФП IV. С. 369).
Генеральный принцип системы — принцип объектив­
ности, выступающий в гносеологии как принцип объектив­
ной определяемости познания, а также несостоятельность
всякого субъективизма, Чаадаев обосновывает и на ма­
териале истории философии. Основой рассмотрения ее
для Чаадаева является отношение философствования к
христианству и к его идее объективной обусловленности
познания. С этой точки зрения вся античная культура,
в том числе и великая античная философия и в особенно­
сти — нравственность, представляются ему субъективист­
скими, поскольку они не основаны на принципах хри­
стианства. Только то в этой культуре заслуживает его
полупохвал, что является предвосхищением христиан­
ской идеи. Лишь у Пифагора, Платона и Эпикура он
усматривает проблески идеи объективной обусловленности
познания и деятельности (ФП VI. С. 396—397; ФП VII»
С. 426—428) и согласен присоединить к их числу истины
Зороастра и,— в противоречии с другими утверждения­
ми,—Сократа (ФП II. С. 354).
Напротив, библейские мудрецы и мыслители христиан­
ского и мусульманского (Магомет) средневековья отне­
сены к числу объективистов, постигающих истину (ФП VIщ
С. 396, 398-399; ФП VII. С. 421-422, 425-429). Отрицательно оценив с этой же позиции культуру Возрож-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

31

дения, Чаадаев с теми же критериями подходит и к Новой
философии. Он высоко ставит достижения «опытного ме­
тода» и основанного на нем рассуждения, достижения Бэ­
кона, Декарта, Ньютона и других мыслителей именно
потому, что с помощью этого метода они подчиняются
объективности и, наблюдая ее, выводят заключения
(ФП IV. С. 368—372). Интересно с этой точки зрения его
отношение к философии Канта. Ставя ее чрезвычайно вы­
соко, Чаадаев все же критикует ее и за «ложное учение
об автономии человеческого разума» и автономном «импе­
ративном законе» (ФП V. С. 387—388)· Но не отрицая
ни активности субъекта, ни правильно понятой свободы,
ни — в этом смысле — «философии нашего Я» (ФП IV.
С. 373), Чаадаев даже и свою философию считает «логи­
ческим последствием» философии Канта, и именно по­
тому, что находит в ней объективистскую тенденцию —
ограничение пределов возможностей автономного разума,
его зависимость от объективных определений. Заслугой
Канта, по мнению Чаадаева, является выдвижение идеи
некоей «верховной логики», отличной от школьной фор­
мальной (которая именно и есть логика автономного ра­
зума). Эта неформальная логика определена объективно
и независимо «от нашей воли над нами тяготеет» (ФП Vt
С. 388).
Таково рациональное содержание гносеологии Чаа­
даева. Но и в этой области философии мы сталкиваемся
с религиозно-идеалистической тенденцией, создающей в
конфронтации с содержанием ситуацию парадоксальности*
Вопреки его же утверждениям о том, что «разум должен
уметь опереться на силы, заключенные в нем самом»,
мы узнаем, что ничего подобного разум предпринять не
может. Все рассуждения о познаваемости мира с помощью
опыта, логики и интуиции, все стремление говорить язы­
ком века, а не догмата, заверения в том, что не следует
возвращаться к суеверным доктринам повседневного вме­
шательства бога в дела человеческие в процессе познания
мира,— все это отменяется приверженностью именно
к этим, в другой связи отвергаемым установкам. «Все дви­
жение человеческого духа,— заявляет Чаадаев,— не что
иное, как отражение непрерывного действия бога на мир
(ФП II, С. 353); «в день создания человека бог с ним бе­
седовал и человек слушал и внимал ему: таково истинное
происхождение человеческого разума; психология никогда

82

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

нѳ отыщет объяснения более глубокого» (ФП V С. 384).
Чаадаев теперь доказывает непознаваемость «зако­
нов духовного существа» с помощью средств самого че­
ловека ссылкой на то, что кроме жизни посюсторонней,
человек живет еще и жизнью загробной, а о ней он сам
ничего узнать не может (ФП IL С. 351 — 352). «Собственными
силами,— заключает он это рассуждение,—· нам невоз­
можно возвыситься до познания закона, который неизбеж­
но должен относиться к тому и другому миру» (Там же.
С. 352). Поэтому такой закон «должен быть нам пре­
подан» высшим разумом. «Слову всевышнего внимало
сначала все человечество, олицетворенное в одном чело­
веке, в котором заключались все грядущие поколения;
впоследствии он просветил отдельных избранников, дабы
они хранили истину на земле, и наконец, признал достой­
ным одного из нас быть облеченным божественным авто­
ритетом, быть посвященным во все сокровенности» (ФП
IV. С. 376). И это не иносказание об исходном и в даль­
нейшем непрерывном воздействии бога на познаватель­
ную деятельность человека: «совершенно мудрый разум»
«воздействует на разум челозеческий» непосредственно
и постоянно» (ФП VI. С. 390); истинный разум и теперь,
в XIX в., действует не по логике Аристотеля; «вся наша
аргументация — христианская», «пора современному ра­
зуму признать, что всей своей силой он обязан христиан­
ству» и что «горделивая наука...» высоко поднялась только
благодаря истинам, «которые она нашла в учении Христа»
(ФП VIII. С. 436). И Чаадаев уверяет, будто и
Ньютон сделал свои открытия по наитию свыше, что вооб­
ще «первые идеи, из которых истекают эти (естественно­
научные.— 3. К.) истины, даны нам извне» (ФП IV. С. 368).
Не только «атеист», но даже человек «хотя бы только рав­
нодушный к религии» не мог бы сделать каких-либо серь­
езных научных открытий (ФП IV С. 371; примеч.) В этой
связи Чаадаев дает окказионалистско-религиозную ин­
терпретацию тезиса о тождестве бытия и мышления,
о параллелизме двух миров: «вложенные чудесным образом
в сознание первого человеческого существа в день его
создания той же рукой, которая направила планету по
эллиптической орбите, которая привела в движение мерт­
вую материю, которая даровала жизнь органическому су­
ществу,— именно эти-то идеи сообщили разуму свойствен­
ное ему движение» (ФП V. С. 389).

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

33

* * *

Как уже отмечалось, наиболее разработанной фило­
софской дисциплиной в трактате Чаадаева является фи­
лософия истории. Развертывая рациональное содержание
этого учения, Чаадаев выступает как сторонник послед­
них достижений современной ему науки, которая и до него
находила себе сторонников в России в рамках школы ди­
алектического идеализма 2° с ее приверженностью к фи­
лософии молодого Шеллинга, а отчасти и французской
исторической мысли (Гизо и др.) 21.
Однако в конце 20-х годов и в самом начале 30-х в этой
области философии лидерство несомненно принадлежит
Чаадаеву, поскольку именно он первый систематизиро­
вал эти идеи в своем философском трактате 22.
Дух современности в философии истории Чаадаева
нашел свое выражение прежде всего в том, что можно было
20
См. общую характеристику разпития философии истории на
русской почве в первой половине XIX в.: Каменский 3. А.
Т. Н. Грановский. М., 1988 (С. 65—68), а также характеристику
взглядов отдельных ее представителей: Его же. Русская философия
начала XIX века и Шеллинг. Мм 1980; Его же. Московский кружок
любомудров. М., 1980; Его же. Н. И. Иадежднн. М., 1984.
21
Предпринимались попытки доказать связь философии исто­
рии Чаадаева с философией истории Гегеля. Это делает, например,
польский ученый Януш Добьечевский (Janusz Dobieszewski. Filosofia spolczna Piotra Czaadajewa // Studia filosoficne. 1986. № 7.)
On проводит параллели между «Философическими письмами» и
гегелевским Введением в «Философию истории». Объективная
параллельность здесь в некоторых случаях несомненна (например,
в критике эмпирической историографии и в обосновании необходи­
мости историографии философской). Но и Добьечевский, и другие
ученые в подобных попытках недостаточно энергично подчеркивают
или даже совсем упускают из вида тот факт, что «Философия исто­
рии» Гегеля (и Введение к ней) впервые была напечатана лишь
в 1837 г., хотя курс и читался с 1822 г. Нет никаких оснований
считать, что Чаадаеву этот курс мог быть известен, и поэтому
гегелевские идеи философии истории никак не могут считаться
одним из теоретических источников ни «Философических писем»,
ни «Апологии сумасшедшего», как это полагает Я. Добьечевский.
Другое дело 40—50-е годы, когда Чаадаев уже ознакомился с фи­
лософией Гегеля и высказался о ней.
22
Дальнейшее изложение философии истории Чаадаева мы
проводим на материале «Философических писем» в целом, в то
время как в разделе о России мы использовали для этого лишь
ΦII I, в котором Чаадаев писал о философии истории в целях выяс­
нения аномальности русского развития, затрагивая только те еѳ
закономерности, которые давали ему возможность устанавливать
антитезы.

2 ГХ. Я, Чаадаев, т. 1

34

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

бы назвать ее пропедевтикой,— в требованпн разработать
новую философию истории и создать на этой базе новую
историческую науку. Чаадаев отдавал себе отчет в том,
что «современное направление человеческого разума явно
стремится облечь всякое знание в историческую форму».
Отвечая па это требование времени, он хотел построить
философию истории прежде всего в коллингвудовском
смысле — как учение «о философских основах историче­
ской мысли», дающее возможность по-новому рассмотреть
сам ход истории человечества (ФП VI. С. 392),
Но, разумеется, такое утилитарное построение тре­
бовало от Чаадаева принятия определенных философских
предпосылок, формулирования основ философии истории
в собственном смысле слова — как учения об общих за­
конах развития и существования человеческих обществ.
«Разум века,— заявлял он,— требует совсем новой фило­
софии истории, такой философии истории, которая так жѳ
мало напоминала бы старую, как современные астрономи­
ческие учения мало схожи с рядами гномонических на­
блюдений Гиппарха и прочих астрономов древности».
И прежде всего эта новая философия истории должна ре­
шить ту же задачу, которую решала и онтология,— уста­
новить, существует ли «единство» истории человечества,
и если существует, то в чем состоит и чем определено. Но­
вая философия истории должна выработать «понимание
всеобщего закона», управляющего историей. В этом смысле
она противостоит старой философии истории, которая хотя
и стремилась отыскать принцип исторического единства,
но была непоследовательна: ИЛИ сбивалась на субъекти­
визм, или формулировала ложный принцип. Соответствен­
но будут противостоять и сами историографии, основан­
ные на этих теоретических основаниях. Старая историо­
графия была «повествовательной» (Там же. С. 393—394),
«динамической и психологической» в смысле субъективист­
ского стремления «все объяснить личностью» и игнори­
ровать «высший закон» (ФП VII. С. 418). В своих
попытках найти едипство истории она опиралась на ос­
новоположение об «однородности природы всех людей»,
на теорию «естественного развития человеческого духа»
{ФП VI. С. 394).
Чаадаев многократно возвращается к критике этого
просветительского взгляда — «бессмысленной системы
механического совершенствования нашей природы» {Там

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

35

же. С. 400), рассматривающей человека в его отделенности
от общества (ФП VI. С. 414; ФП VIII. С. 435; ФП V,
С. 385—386) и в якобы «присущем человечеству свойстве
идти к совершенству» (ФП VI. С. 407). Он не приемлет
исторический эмпиризм и возражает против утверждений,
будто задача современной историографии состоит в овла­
дении все большим и большим количеством фактов. Но,
разумеется, и не отрицает, что «признаками» обретения
«истины» является проработка всей совокупности «ис­
торических фактов». Он имеет в виду не простое историоописание, а осознание общих закономерностей, единства —
т. е. выработку «рационального воззрения на историю».
«Никогда не будет достаточно фактов,— писал Чаадаев,—
для того, чтобы все доказать. ...Самые факты, сколько бы
их іш собирать, еще никогда не создадут достоверности».
Достичь ее можно лишь найдя определенный «способ...
понимания» фактов, действуя по отношению к ним «при­
емами чисто рациональными». «Итак,— заключал Чаадаев
эти размышления,— истории теперь осталось только
одно,— осмысливать» (Там же. С 394—395)23, а в другом
месте говорит: «сейчас их (факты.— 3. К.) надо свести
в стройное целое» (ФП VIII. С. 435) 24.
В своем желании стоять на уровне современных тре­
бований и решать все эти задачи Чаадаев вынужден отдать
приоритет науке перед религией и богословием, и именно
23

Ср.: «наиболее истинным в истории является но то, что она
повествует, а то, что она мыслит»; историк-мыслитель исходит
«из принципа, стоящего вне течений исторических событий, т. ѳ. из
принципа априорного», благодаря чему он достигает «правды»
которой «нет в самой истории», «она внесена в нее мыслью». Так
работают Нпбур, Гизо, другие мыслящие историки (ОРМ. № 41).
Нельзя не видеть здесь объективной связи с попытками Канта
априорно построить различные науки, в том числе найти «априорную
путеводную нить» для создания «философской истории» (см.:
Кант И. Соч., М., 1966. Т. 6. С. 23) и философской (априорной)
истории философии (см.: О философствующей истории философии //
Вопр. теор. наследства Иммануила Канта. Калининград, 1979.
Вып. 4. С. 104—105). Об априорной истории философии независимо
от Канта писал и Гегель (Соч. М., 1932. Т. IX. С. 40). Но, как мы
уже упоминали, Чаадаев не мог знать этой работы Гегеля, и нет
никаких оснований полагать, что он знал процитированную работу
Канта, а также работы Нибура и Гизо. Свою идею философского
построения истории Чаадаев развивал независимо от них.
24
Чаадаев не всегда четко употребляет термины «история» и
«философия истории». Мы позволили себе, исходя из смысла его
высказываний, пользоваться этими терминами более строго.
2*

36

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

в этом контексте он заявляет, что «пришло время говорить
простым языком разума», что надо «говорить с веком язы­
ком века, а не устарелым языком догмата», не уповать на
слепую «веру» и «сердце», а «обратиться прямо к мысли»
(Там же. С. 434, 436; ФП III. С. 355; ФП VIL· С. 417;
примеч.) Двигаясь в этом рационалистическом русле,
опираясь на концепцию параллелизма двух миров и их
единства, рассуждая, как мы бы теперь сказали, о мето­
дологии исторического познания, Чаадаев применяет
к нему принципы своей гносеологии. Он многократно
подчеркивает допустимость перенесения методов пости­
жения мира физического на познание мира духовного,
к каковому, по его взгляду, относится и мир человеческой
истории. Он усматривает аналогию между философией
истории и естествознанием и полагает, что «естественные
пауки, астрономия, геология и даже физика» оказали ис­
тории «содействие», как и «критические труды», «истори­
ческая критика» (ФП VI. С. 392-393; ФП V. С. 380).
Онтология философии истории и должна решить за­
дачу, которую Чаадаев поставил перед «новой философией
истории»,— найти принцип единства истории человече­
ства ее всеобщий закон. Эта онтология теоретически ба­
зируется на онтологии общефилософской и является даль­
нейшим развитием учения о мире духовном. Мир духовный
подчинен «общему закону мировому», непререкаемому
«порядку» мироздания, «всеобщему закону, управляющему
нравственным движением веков», «высшему закону» ис­
торического развития (ФП III. С. 357; ФП V. С. 377;
ФП VI. С. 393; ФП VII. С. 418). Закон объективен: ибо
«закон только потому и закон, что он не от нас исходит»
(ФП III. С. 360).
Законосообразность исторического процесса означает
и наличие исторической необходимости, которая, однако,
должна быть понята в ее сочетании со свободой.
Существование свободы для Чаадаева столь же аксио­
матично, как и необходимости, и здесь он вполне диалек­
тичен. Ему удается проплыть между Сциллой фатализма
и Харибдой волюнтаризма, волюнтаристского индиви­
дуализма. В той онтологической системе, в которой пре­
бывает мысль Чаадаева, приоритет необходимости, «гла­
венство подчиненности над свободой» и «зависимость...
от общего закона мирового» несомненны. Более того, «было
бы высшей ступенью человеческого совершенства» «до-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

37

вести свою подчиненность до совершенного лишения себя
своей свободы». Но тогда — что же такое свобода? Эту
проблему Чаадаев решает указанием на то, что необхо­
димость опосредуется сознанием и действием. Разум за­
блуждающийся, говорит он о свободе, ссылаясь на библей­
ского Иова, понимает ее как свободу «дикого осленка»
(ФП III. С. 357, 375; примеч. 21), т. е. как полную
независимость от необходимости, от объективности. Но
такая свобода есть не более, чем заблуждение, и притом
ведущее к тяжелым последствиям, к гибели личности и це­
лых обществ. Напротив, подлинная свобода ведет к гар­
моническому развитию и состоит в осознании необходи­
мости и сообразованной с ней деятельности: «человек
постоянно побуждается силой, которой он не ощущает,
это правда; но это внешнее действие имеет на него влияние
через сознание, следовательно, как бы ни дошла до меня
идея, которую я нахожу в своей голове, нахожу я ее там
только потому, что сознаю ее. А сознавать, значит дей­
ствовать. Стало быть, я действительно и постоянно дей­
ствую, хотя в то же время подчиняюсь чему-то, что гораздо
сильнее меня,— я сознаю»; «действие человека исходит
действительно от него лишь в том случае, когда оно со­
ответствует закону. Всякий раз, как мы от него отступаем,
действия наши определяются не нами, а тем, что нас окру­
жает» (ФП IV. С. 374, 375). Словом, Чаадаев самостоятель­
но приходит здесь по существу к мысли, известной евро­
пейской философии по крайней мере со времен Спинозы
(на которого Чаадаев и ссылается в эпиграфе к ФП IV)
и наиболее остро сформулированной Гегелем: свобода
петь познанная необходимость.
II Ч;ІЛДІМ'ІІ приходит к идее, которую поистине можно
ΓΜΐιτίΠΊ. ид;ѵи века, поскольку к ней приходили с разных
( горой даже и крайние философские противники — и мыс­
лители атеистического и деистического направлений кон­
ца XVIII — пачала XIX в., и немецкие диалектики-идеа­
листы того же времени. Речь идет об идее родовой сущно­
сти человека, которую Маркс и Энгельс переработали вско­
ре (еще при жизни Чаадаева) в идею общественной сущ­
ности человека.
Как уже говорилось в разделе о России, одной из
важнейших исторических закономерностей является тра­
диция. Интеллект и нравственность человека формиру­
ются под воздействием того, что накопило человечество

38

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

за всю историю своего умственного и нравственного раз­
вития. Поэтому человек не есть самодовлеющая индиви­
дуальность, некоторая робинзонада, его подлинная сущ­
ность — родовая. Духовность человека унаследована «от
наших предшественников на земле... и когда мы размыш­
ляем о способностях нашего ума, мы пользуемся лишь
более или менее удачно этим самым мировым разумом,
с тем, чтобы наблюдать ту его долю, которую мы из него
восприняли в продолжение нашего личного существова­
ния». «Лишенные общения с другими сознаниями,— фор­
мулирует Чаадаев идею родовой сущности человека,—
мы щипали бы траву, а не размышляли бы о своей приро­
де. Если не согласиться с тем, что мысль человека есть
мысль рода человеческого, то нет возможности понять,
что она такое» и «ничто в мире сознаний не может быть
постигнуто как совершенно обособленное, существующее
само собой» (ФП V. С. 385); без включения в обще­
человеческую культуру «человек был бы просто-напросто
двуногим или двуруким млекопитающим» (Там же.
С. 389).
Родовая сущность человека реализуется прежде всего
в той общности людей, которая называется нацией, наро­
дом. Здесь хотелось бы подчеркнуть, что хотя проблема
нации к концу 20-х годов в России уже стояла и обсуж­
далась — декабристами, любомудрами и другими пред­
ставителями общественной мысли,— Чаадаеву принадле­
жит, как и по другим проблемам, заслуга ее рассмотрения
в контексте философской системы в целом. В нацию люди
организуются благодаря объединяющим их идеям и це­
лям. «Непременно должен быть, следовательно, особен­
ный круг идей, в пределах которого идет брожение умов
в том обществе, где цель эта (речь идет о провиденциаль­
ной цели, стоящей перед народом.— 3 . К.) должна осу­
ществиться... Этот круг идей, эта нравственная сфера неиз­
бежно обусловливают особый образ жизни и особую точку
зрения
у разных народов», у них вырабатывается
«национальное сознание», «домашняя нравственность, лич­
ное чувство, вследствие которого они сознают себя как бы
выделенными из остальной части человеческого рода» (ФП I.
С. 333-334; ФП VI. С. 397-398).
Таким образом, ни один человек не принадлежит чело­
вечеству вообще. Он принадлежит ему через нацию,
α потому для Чаадаева патриотизм, особепно патриотизм

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

39

идеолога,— «это общий закон», который он формулирует
так: «чтобы воздействовать на людей, надо влиять в до­
машнем кругу, там, где кто находится, на социальную
среду, в которой кто родился; чтобы явственно говорить
роду человеческому, надо обращаться к своему народу:
иначе не будешь услышан и ничего не сделаешь» (ФП VII.
С. 423).
Несмотря на то, что «дух народа» объективно обуслов­
лен стоящей перед ним целью, отдельным нациям, как и
отдельным личностям, присуща свобода. Она, как и у
отдельного человека, может быть истинной, т. е. сооб­
разной с объективной определенностью,— и тогда нация
движется по прямому пути к своему совершенству. Тако­
вы, по мнению Чаадаева, западноевропейские народы,
«европейское общество», в котором совершенство дейст­
вительно «в известном смысле... осуществлено» (ФП L
С. 336). Но нации, подобно отдельным людям, могут
впасть в ложное понимание и употребление свободы, сво­
боды «дикого осленка», игнорирующей необходимость,—
и тогда они движутся по ложному историческому пути.
Так, по мнению Чаадаева, случилось не только с Россией,
древней Грецией и Римом, ной с Китаем и Индией (ФП VL
С. 403—404), и выход из этого положения состоит в том,
чтобы осознать свое предназначение, свою цель и пойти
по пути ее осуществления. И поскольку «народы — сущест­
ва нравственные, точно так, как и отдельные личности»
(ФП I. С. 326), постольку к пониманию единства истории
и, следовательно, своего места в ней ведет «отчетливое
понимание всеобщего закона, управляющего нравствен­
ным движением веков»; постичь же этот закон можно с по­
мощью не разума отвлеченного, «геометрического», кото­
рым познается природа, а «разума нравственного» (ФП VI.
С. 393—395). Законы, которые устанавливают люди, также
должны быть соотнесены с высшим, необходимым, объек­
тивным нравственным законом, а отсутствие этой связи,
этой подчиненности приводит нации и отдельных людей
к заблуждениям, ошибкам, к неправедной жизни (ФП III.
С. 364—365). Можно сказать поэтому, что нравствен­
ность, нравственные законы — это альфа и омега филосо­
фии истории Чаадаева, его философской антропологии.
На нравственности основан и прогресс человеческого обще­
ства, которое совершенствуется постольку, поскольку че­
ловек и нация совершенствуются нравственно»

40

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Проблему прогресса Чаадаев решает, прежде всего,
как проблему его движущих сил, в связи с диалектиче­
скими представлениями о соотношении свободы и необхо­
димости. Он полагает, что истинно человеческое общество,
каковым в отличие от общества античного является для
Чаадаева «новое», т. е. христианское западноевропейское
общество, развивается на основе нравственных принци­
пов, идей — «убеждений». «Утвержденное с самого начала
на этой основе („на почве убеждений".— 3. К.), новое
общество двигалось вперед лишь под влиянием мысли.
Интересы в нем всегда следовали за идеями и никогда им
не предшествовали... Все политические революции были
там по сути революциями нравственными. Искали истину
и нашли свободу и благоденствие». Мы уже говорили о ме­
ханизме этого движения: «убеждения», идеи поставляют
обществу, народным массам духовные вожди, духовная
элита. Посредством этих идей осуществляется прогресс,
«все интересы — материальные, положительные, лич­
ные — поглощались этим интересом» (ФП 1. С. 334—335).
Когда, однако, речь идет о личности самой по себе, взятой
в отдельности от общества, Чаадаев отнюдь ие призывает
к аскетизму, отказу от земных благ, он даже возражает
против него. Но между двумя этими рядами утверждений
нет противоречия. Истинная свобода как осознанная не­
обходимость оставляет достаточно простора для удовлет­
ворения материальных потребностей, и «единственная дей­
ствительная основа деятельности, исходящая от нас са­
мих, связана с представлением о нашей выгоде в преде­
лах того отрезка времени, который мы зовем жизнью;
это не что иное, как инстинкт самосохранения, который
присущ нам, как и всем одушевленным существам»; «ру­
ководит нами всегда один только этот интерес, более или
менее правильно понятый» (ФП IL С. 340—341, 344,
348, 349). Иначе прогресс общества становится невозмож­
ным, как это и произошло с дохристианскими народами,
погрязшими в разврате. На этом основании Чаадаев по­
рицает философию, мораль и даже искусство античности.
На этом же основании порицает он и другие общества,
которые не прониклись христианскими идеями.
Все эти принципы философии истории создают теоре­
тическую основу для некоторых утопических построений
Чаадаева, для его социальной утопии, у которой была и
социально-историческая основа — чрезвычайная неудов-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

41

летворенность современным ему состоянием человечества
в целом. Хотя Чаадаев и полагал, как мы видели, что
в Европе в известном смысле царство божье уже осущест­
вилось, его неудовлетворенность касается также и Евро­
пы, нравственные устои которой далеки от совершенства.
Главное, чем недоволен Чаадаев в современной циви­
лизации,— это нарушение принципа единства, коллекти­
визма как между личностями внутри нации, так и наций
между собой. Его социальная утопия носит принципиаль­
но коллективистский и интернационалистский характер.
Свобода «дикого осленка» делает человека и целые нации
эгоистическими, отрывает их от подобных себе — лично­
сти от личностей, нации от наций. Это нарушает всю
структуру законосообразной общественной жизни: «вы­
ходя из пределов закона, мы себя уничтожаем» (ФП IV.
С. 375); «ощущение своей собственной воли выделяет его
(человека.— 3. К.) теперь из всеобщего распорядка и де­
лает из него обособленное существо... он проникнут
своей собственной обособляющей идеей, личным началом,
разобщающим его от всего окружающего и затуманиваю­
щим в его глазах все предметы»;«жизнь совершенства»
есть «прежде всего — жизнь совершенной подчиненности»,
и «предельной точкой нашего прогресса только и может
быть полное слияние нашей природы с природой всего
мира». Эту мысль Чаадаев развивает далее подробнее и
с поэтическим вдохновением (ФП III. С. 361, 363).
Все это касается не только отдельного человека, но и
наций. В самом фундаменте теории наций Чаадаева зало­
жена идея их единства, общности всех народов — идея
всечеловечества. Каждый народ посредством достижения
своих целей является участником генерального движения
человечества к идеальному состоянию. Каждый народ,
утверждает Чаадаев, должен сотрудничать с другими
«в достижении цели, стоящей перед всем человеческим
обществом в целом» (ФП I. С. 333). Если народ осознает
свой истинный исторический путь, вырабатывает свое
«национальное сознание», то «национальности, которые
до сих пор лишь разделяли людей, избавившись от ослеп­
ления и от страстного преследования своих интересов,
объединились бы для достижения согласованного и все­
общего результата; тогда все народы протянули бы, мо­
жет быть, друг другу руки и вместе пошли бы к одной
цели»*

42

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Идеал будущего человеческого общества, как идеал
единства всех народов мира, представляется Чаадаеву,
во всяком случае в обозримом будущем, как состояние,
нри котором национальные различия не только сохра­
нятся, но и разовьются. Нации не отомрут; «космополити­
ческий» идеал, весьма распространенный в те времена
даже и среди более чем Чаадаев радикальных деятелей,
не привлекает его сочувствия, хотя он и не отвергает его
полностью (ФП VI. С. 397-398) 25.
Как видим, социальная утопия Чаадаева отмечена не­
которыми социалистическими идеалами (коллективизм,
единство наций, нравственная чистота и совершенствова­
ние и т. п.). Недаром, сообщая Пушкину о своих ожида­
ниях социальных перемен в жизни европейцев, он не
исключает возможности того, что эти изменения произой­
дут в духе Сен-Симона или других социалистов-утопистов
(Письма. № 54 и коммент. к нему).
Вся конструкция социальной утопии Чаадаева предоп­
ределяет и его представления о путях ее реализации.
Осуждая революцию в принципе, в частности револю­
ционные действия декабристов, а позже Французскую ре­
волюцию 1830 г. и польское восстание 1831, надеясь на
постепенность социальных преобразований, Чаадаев по­
лагает, что осуществить идеал общественного устройства
можно посредством воспитания, просвещения, нравствен­
ного совершенствования и потому он оптимистически
убежден, что человечество своими силами может достичь
этой высшей ступени «человеческого совершенства», «пре­
красного существования» — «это всецело зависит от нас
и не требует выхода из мира, который гас окружает»
(ФП III. С. 360—361).
Таково позитивное содержание философии истории.
Однако и в данной области это содержание испытывает
давление со стороны религнозно-иррационалистического
комплекса идей. Чаадаев и здесь объявляет себя сторон­
ником библейской философии истории и ее дальнейшей
богословской интерпретации. Он стоит за «религиозный
способ осознавать историю», согласно которому истинное
единство истории — это «религиозное единство истории».
И утверждает, что ходом исторических событий управля25
Чаадаев утверждает, что нации нельзя «устранить» «сразу»,
а не вообще (ФП VI. С. 398),

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

43

ет «совершенно мудрый разум» (ФП VI. С. 392, 390).
Истинный философ «стремится лишь как можно лучше
постигнуть пути господни во всемирной истории челове­
чества» (ФП U.C. 353). Разрушая все то, что сам же он
говорил о новой философии истории с ее рационалистиче­
ской, сциентистской устремленностью, с ее построением
рациональной методологии исторического познания, Чаа­
даев утверждает вслед за Священным писанием и бого­
словскими версиями истории человечества, что «сущест­
вовал народ, среди которого традиция первоначальных
внушений бога сохранилась в большей чистоте, с большей
определенностью, чем среди других, и что время от вре­
мени появлялись люди, через которых как бы возобнов­
лялось первоначальное действие нравственного порядка»;
«человек шествовал по предписанному ему пути лишь при
свете этих всесильных истин». Если народ или отдельный
человек сходил с этого пути, то они двигались ко все
большему «падению».и вновь становились на путь прог­
ресса лишь тогда, когда «сверхъестественная сила заста­
вила ум человеческий принять новое направление».
С этой позиции, по мнению Чаадаева, и должна быть
рассмотрена вся история человечества, история отдель­
ных народов, в том числе и тех, которые были бездухов­
ны, преследуя лишь материальные интересы (ФП VI.
С. 391, 400; 400-401).
* * *

Мы подошли к одной из центральных тем чаадаевоведения — характеру и значению религии в системе ФП.
В качестве предпосылки рассмотрения этой проблемы
следует указать на тот факт, что в начале XIX в. почти
не существовало свободных от религии философских си­
стем. Атеизм имел распространение во французской фило­
софии XVIII в., встречался в воззрениях некоторых
декабристов (В. Ф. Раевского, А. П. Барятинского,
Н. А. Крюкова) и других деятелей русской философской
мысли. Но это были капли в море философских идей, так
или иначе связанных с религией или подчиненных ей. Диа­
пазон различий был здесь огромен — от крайних сторон­
ников фидеизма, иррационализма, религиозной мистики
до деистов, которые мало отличались от материалистоватеистов, Даже в таковых деистических системах бог при-

44

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

сутствовал, но для деизма, в его отличии от теизма, была
характерна существенная отделенность принципа божества
от процесса, так сказать, от быта философствования.
Иным является положение бога в религиозных, теис­
тических системах. Они характеризуются тем, что прин­
цип бога и божественного как бы нисходит в самые недра
системы и там действует, включается в процесс философст­
вования. Такова и система Чаадаева, в которой между
двумя чужеродными содержаниями — рациональным и ре­
лигиозным — существует отношение несовместимости; по­
пытки их совмещения приводят лишь к их взаимному от­
торжению, что и образует парадоксальность системы.
О характере религиозности Чаадаева много писали
и спорили, и мы лишь отчасти включимся в этот спор, не
затрагивая многих проблем, в частности оставим без вни­
мания вопрос о католических истоках философии Чаадае­
ва.
Трудно согласиться с авторами, которые полагают,
что религиозность Чаадаева «была уже по существу лише­
на традиционного теологического содержания» 26. Говоря
о противостоянии рационального и иррационального
в философии Чаадаева, мы имеем в виду сами их сущнос­
ти, а вовсе не весь тот комплекс идей, который зачастую
выступал в религиозной форме (идея коллективности об­
щественного устройства, объективной обусловленности по­
знания, единства мира). Религиозность Чаадаева выража­
лась в вере в сверхъестественное и оформлялась как широ­
кое использование библейских текстов при осмыслении
вполне земных проблем. Именно поэтому она имеет «тра­
диционное теологическое содержание», хотя и не исчер­
пывается им, так как в пределах той же системы Чаадаев
ведет и собственное философское, безотносительное к ре­
лигии рациональное исследование. Суть другого мнения
о религиозности Чаадаева состоит в том, что она была чемто внешним по отношению к системе его идей, хотя при
этом и не отрицается ее традиционность. Основоположни­
ком такого мнения является Н. Г. Чернышевский. В ян­
варской книжке «Современника» за 1861 г. он намеревал­
ся напечатать большие выдержки из ΦII I и АС со своими
комментариями, но цензура не разрешила этой публика26
Филиппов Л. И. Религиозная утопия Чаадаева и современ­
ные іеологи//История СССР. 1961, № 7, С. 192,

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

45

ции: запрет на сочинения Чаадаева еще не был снят. Чер­
нышевский считал, что «Чаадаев был человек глубоко религиозный», что в его сочинениях уделялось место «собст­
венно-религиозным размышлениям» и что все свои мысли
он «подводил под точку зрения назидательного благочес­
тия». Но замечал, что «мы обратим внимание только на об­
щественную и историческую сторону этого интересного
произведения (имелось в виду ФП ƒ.— 3. ІГ.)>>, ибо в нем
«собственно, заключается сущность взгляда, а религиоз­
ность составляет едигс.венно облачение его»27.
Следуя этому соображению, а также намерению Чаа­
даева рассмотреть философский вопрос в свете «чистого
умозрения», мы попытались выше вычленить из Филосо­
фических писем те идеи, которые соответствовали этому
его намерению. Мы получили комплекс онтологических,
гносеологических и историософских идей, который, разу­
меется, принадлежит Чаадаеву, но отчленен, однако, от
связей с религиозными идеями и потому сам по себе не вы­
ражает системы в целом, а оказывается некоторой абст­
ракцией от его реальной, действительной системы в со­
вокупности всех ее сторон. Но включив этот комплекс
идей в присущую им связь, мы пришли к выводу, что ре­
лигия в системе его идей есть не столько «облачение»,
сколько существенная ее сторона, а по его субъективному
убеждению — даже и подлинная истина системы. Следо­
вательно, Чернышевский некорректно сформулировал со­
отношение этих сторон системы Чаадаева. И неудивитель­
но, что он сам впадает здесь в противоречие. Отметив, что
религиозность составляет лишь «облачение» позитивных
идей Чаадаева, он затем констатирует «глубокую рели­
гиозность» его самого. Но можно ли говорить о точке зре­
ния «глубокой религиозности», под которую к тому же
подводятся все прочие мысли, что она есть не более, чем
«облачение»? Чернышевский в сущности решал в своей
статье не проблему характера религиозности и ее соотно­
шения с рациональностью, а — как он и сам это сформу­
лировал — вопрос об общественной и исторической сторо­
не ФП, т. е. вопрос о рациональном содержании трактата
Чаадаева и общественном его значении.
Чаадаев был озабочен выяснением характера своей ре­
лигиозности и не хотел, чтобы общественность считала его
!

2 Чернышевский Н% Λ Поли. собр. соч. MtJ 1950, Т. 7, С. 595,

46

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

религиозным догматиком, ортодоксом какой-либо конфес­
сии. По Москве ходили слухи, будто он перешел в католи­
чество, что было инспирировано содержащейся в ФП вы­
сокой оценкой исторической роли католицизма и крити­
кой православной церкви. Опровергая эти толки и домыс­
лы, Чаадаев писал своему приятелю и постоянному кор­
респонденту А. И. Тургеневу: «Моя религия не совсем
совпадает с религией богословов... это та религия, которая
скрыта в умах, а не та, которая у всех на языке... Если бы
в те времена, когда я искал религии, я встретил бы в ок­
ружающей меня среде готовую, я наверное принял бы ее;
но не найдя таковой, я принужден был принять исповеда­
ние Фенелонов, Паскалей, Лейбницев и Бэконов. Вы, меж­
ду прочим, были неправы, когда определили меня как ис­
тинного католика» (Письма. № 72). Тем более не был он
ортодоксальным сторонником православной религии. Это
видно не только из содержания ФП, но и из того факта,
что именно православная духовная цензура не пропустила
еще до «телескопской истории» печатания отдельными из­
даниями VI и VII Философических писем, и именно по со­
ображениям догматических расхождений с Чаадаевым
(см. в Приложениях сам запрет, а также письмо по поводу
этого запрета проф. Московской духовной академии Ф. Голубинского к близкой знакомой Чаадаева, А. П. Елаги­
ной). Резко отрицательно к этой стороне содержания ФП I
отнесся митрополит Серафим, который через.неделю после
выхода книжки «Телескопа» с Письмом обратился с жало­
бой по этому поводу к царю (Лемке. С. 412). Но как бы
неортодоксальна ни была религиозность Чаадаева, как
бы он ни открещивался от всех существующих конфессий,
религия составляла консервативную сторону его системы.
Сложившаяся на этой почве парадоксальность фило­
софских воззрений Чаадаева не находила логического
разрешения у самого автора трактата. Оно происходило
в общественном мнении и обнаруживается в том, какое
значение Φ Π имели для русской общественной мысли. Как
ни старался Чаадаев уверить читателя в значимости имен­
но религиозной стороны своих идей, объективно его ФП
показывали обратное, а именно, что попытка соединить
религию с наукой — дело безнадежное, что такая попытка
ведет к логической несовместимости сосуществующих
в трактате идей и тенденций. И именно так ФП были вос­
приняты передовым общественным мнением, Именно так

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

47

понял ФП Чернышевский, который в сущности сказал,
что для понимания истинного значения этого «интересного
произведения» «глубокая религиозность» Чаадаева, его
религиозное проповедничество не представляют никакого
интереса, и что автор взялся не за свое дело, когда повел
в нем религиозную проповедь 28.
Так же подошел к оценке Чаадаева и Герцен, который,
как и Чернышевский, рассматривал значение ФП с точ­
ки зрения их реального воздействия на современность.
Как и Чернышевский, он уловил двойственность воззре­
ний Чаадаева. Позиция Герцена выясняется не только
по его прямым высказываниям о Чаадаеве, но и по анало­
гии с тем, как он оценивал взгляды Т. Н. Грановского.
В начале 40-х годов между Грановским и группой Герце­
на—Огарева возникли разногласия, в которых первый
отстаивал идеалистический и религиозный взгляд на мир
а последние — материалистический, социалистический.,
В эти споры втягивалось и московское студенчество.
«Прежде, чем мы сами привели в ясность наш теоретиче­
ский раздор,— вспоминал Герцен,— его заметило новое
поколение, которое стояло несравненно ближе в моему
воззрению. Молодежь... сильно читала мои статьи о „Ди­
летантизме в науке" и „Письма об изучении природы"...
университетская молодежь, со всем нетерпением юности
преданная вновь открывшемуся перед ним свету реализ­
ма, с его задорным румянцем, разглядела... в чем мы рас­
ходились с Грановским. Страстно любя его, они начали
восставать на его „романтизм". Они хотели непременно,
чтобы я склонил его на нашу сторону, считая Белинского
и меня представителями их философских мнений» 2ö.
Расходясь по этим вопросам с Грановским, Герцен от­
несся резко критически и к религиозности Чаадаева.
В своем Дневнике он записал 10 септ. 1842 г.: «Спор с Чаа­
даевым о католицизме и современности; при всем большом
уме, при всей начитанности и ловкости в изложении и раз­
витии своей мысли он ужасно отстал. Даже мне было жаль
употреблять все средства, в нем как-то благородно вопло­
тилась разумная сторона католицизма з0 . Он в ней нашел
28
28
30

Чернышевский Н. Г. Цпт. соч. С. 595.
Герцен. Т. IX. С. 204, 206-207.
См. также: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 306:
«Крупным интернациональным центром феодальной системы была
римско-католическая церковь. Несмотря на все внутренние войны,

48

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

примирение и ответ и притом не путем мистики и пиетизма,
а социально-политическим воззрением. Но тем не менее
и это голос из гроба — голос из страны смерти и уничто­
жения. Нам странен этот голос. Истинного оправдания нет
им, что они не понимают живого голоса современности» 31.
Справедливости ради следует сказать, что Герцен не
только находил в католицизме «разумную сторону» и не­
которую основу для чаадаевского «социально-политиче­
ского воззрения», но даже называл его католицизм «рево­
люционным». Думается, Герцен имел в виду то принци­
пиальное различие, которое существовало между апологе­
тической религиозностью русских церковных и светских
идеологов того времени и оппозиционной религиозностью
Чаадаева. Так, философское учение знаменитого митро­
полита московского «лукавого» Филарета или мракобеса
М. Л. Магницкого, православие непосредственно и вуль­
гарно использовало для оправдания царизма и всех его
«прелестей». Религиозность же Чаадаева не только не
имела апологетической направленности, но не помешала
ему обличать русскую действительность и даже само пра­
вославие.
И тем не менее, передовая молодежь России, не пошед­
шая за «романтизмом» Грановского, тем более не пошла бы
за религиозностью Чаадаева, имей он возможность, по­
добно Грановскому, излагать свои идеи в печати и с уни­
верситетской кафедры.
Бесплодность и бесперспективность религиозной про­
поведи для России с присущей ему страстностью сформу­
лировал В. Г. Белинский. России, писал он, «нужны не
проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (до­
вольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства
человеческого достоинства, столько веков потерянного
в грязи и навозе,— права и законы, сообразные не с уче­
нием церкви, а с здравым смыслом и справедливостью,
и строгое по возможности их выполнение» 32. Именно по­
этому Белинский высоко ценил выступление Чаадаева
и защищал его от псевдопатриотической критики. Так по­
нимали соотношение религии и науки, «учения церкви»
она объединяла всю феодальную Западную Европу в одно большое
политическое целое».
31
Герцен. Т. П. С. 226. О «революционном католицизме»
Чаадаева
см.: Там же. Т. IX. С. 144.
2
? Белинский В. Г. Поли. собр. соч. М., 1956. Т. X. С. 213.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

49

и «здравого смысла» представители самого передового на­
правления русской общественной мысли того времени. Сре­
ди них был и Герцен, который в еще большей степени, чем
Чернышевский, разглядел и оценил значение идей Чаа­
даева, связанных с решением проблемы «Россия».
Таким образом, при оценке идей Чаадаева периода
«Философических писем» и их общественного значения мы
пришли к необходимости различить, с одной стороны, два
конфликтующих их содержания, а с другой — выделить
все имеющееся в нем рациональное, рассмотреть ФП как
целое.
В целом же Философические письма предстают перед
нами как выдающееся явление русской культуры, первый
русский самобытный философско-исторический трактат
XIX в., в котором синтезирован анализ сложного комплек­
са философских и исторических проблем. Общественное
значение Писем было огромным, они оставили неизглади­
мый след в русской культуре, определив в известной мере
ее последующее развитие. Их идеи сохранили свое значе­
ние и для наших дней.
ПОСЛЕ «ФИЛОСОФИЧЕСКИХ ПИСЕМ»
Я нѳ из тех, кто добровольно засты­
вает на одной идее, кто подводит
все — историю, философию, религию
под свою теорию, я неоднократно
изменял свою точку зрения на многое,
и уверяю Вас, что буду изменять
ее всякий раз, когда увижу свою
ошибку.
Чаадаев — А. И. Тургеневу

Вся творческая жизнь Чаадаева после написания ФП
проходила под знаком этого мужественного императива.
Чувство некоторой неудовлетворенности постигло Чаа­
даева сразу после того, как он завершил свой труд, и оно
со временем все ширилось. Это чувство инспирировалось
не столько незавершенностью самой работы, сколько
стремлением быть на высоте современности. Он вниматель­
но следит за событиями на Западе и, конечно, у себя на
родине. Он видит, как бурно развиваются не только поли­
тические события, но и философская и историческая мысль,

50

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

в том числе и русская, и сам стремится не отставать, хо­
чет говорить со своими современниками «на языке века».
Закончив ФПу он пишет Пушкину: «Я окончил, мой
друг, все, что имел сделать, сказал все, что имел сказать».
И, однако, через несколько строк: «Главная забота моей
жизни, это довершить ту мысль в глубинах моей души
и сделать из нее мое наследие». Это уже настораживает.
И уж тем более непонятно, как это завершение окончен­
ного может стать главной заботой жизни. Пройдет еще не­
много времени и Чаадаев станет пересматривать свой «за­
вершенный» труд, главным образом концепцию России,
а спустя еще несколько лет (в ноябре 1836) напишет: «дав­
но ли запрещено видоизменять свои мнения после такого
длинного промежутка времени? Давно ли не дозволено уму
человека идти вперед, когда ум человечества стремится бе­
гом? Давно ли приказано существу мыслящему на векнвеков остаться пригвожденным к одной мысли, подобно
бессмысленному факиру?». Здесь очень важен новый мо­
тив: изменение его взглядов происходит в связи с даль­
нейшим развитием, обновлением человеческой мысли.
Этот мотив мы слышим и позднее, и притом в еще более
осознанной форме: Чаадаев понимает, что взгляды, выра­
женные в ФП, устаревают, во всяком случае он сомнева­
ется в их истинности и употребляет относительно них тер­
мин «сомнение», чувствуя необходимость «или укрепиться
в своих убеждениях, или уступить потоку времени и при­
нять другие» {Письма. № 52, 1831; № 83; № 106, 1842).
Вскоре после этого он произнесет слова, которые мы выпесли в эпиграф к этому разделу, и здесь сам Чаадаев
подтверждает, что изменял свою точку зрения неоднократ­
но и не может обязаться не изменять ее в дальнейшем. Он
рассматривает такое изменение позиции как некое право
мыслителя, право научное, право этическое, право граж­
данское.
И, наконец, уже в 50-х годах, как бы осмысливая весь
пройденный путь, он осознает его зигзагообразпость и
усматривает причину этой неустойчивости в невыноси­
мости тех условий, в каких пришлось ему провести свою
жизнь, в каких протекало его творчество, когда он был
лишен нормального научного общения, необходимой пу личности, контактов с научной молодежью, с зарубежной
и отечественной университетской профессурой, «Неуже­
ли вы воображаете, будто такой пустяк — вырвать лыт-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

51

ливый ум из сферы его мышления и втиснуть его в тот уз­
кий и мелочный мир, в котором вращается людская пош­
лость?... Преградить ему путь — значит восстать против
эаконов природы. Вы думаете, что лишь невипная шут­
ка — бросать камни под ноги мыслящего человека, чтобы
он споткнулся, чтобы он грохнулся на мостовой во весь
рост и мог бы подняться лишь облитый грязью, с разби­
тым лицом, с изодранной одеждой?... Уязвленный, иска­
леченный, измученный окружающей его пустотой — он
тайна для самого себя, а тем более для вас; как же, в са­
мом деле, разгадать, что сокрыто на дне этой стесненной
души, как разгадать те мысли и чувства, которые вы и
ваши присные загнали в его бедное сердце; не вам понять,
сколько задатков, какие силы задушены миром и жизнью,
среди которых он, задыхаясь, влачит свое существова­
ние... как дерзнули вы заткнуть ему рот, посадить его
на цепь? А кто знает, кем бы он стал, если бы вы не пре­
градили ему путь? Быть может, потоком, смывающим все
нечистоты, под которыми вы погребены? Быть может,
мечом, рассекающим сковывающие вас цепи?» (ОРМ.
№ 198).
Чаадаев никак не мог обрести успокоения, уверенности
в завершенности своих исторических и философских ис­
следований. Сомнения терзали его постояпно и были при­
чиной перманентной эволюции его взглядов.
ФИЛОСОФИЯ

В последующие после написания Философических
писем годы Чаадаев не создал какого-либо законченного
сочинения по философии. Собственно философская проб­
лематика не занимала в его творчестве ведущего места,
оно принадлежало проблемам России. Правда, Чаадаев,
по-видимому, намеревался написать трактат не менее ши­
рокой тематики, чем ФП. Вторую половину ОРМ (после
№ 104) можно рассматривать как подготовительные ма­
териалы для него. Но этого намерения Чаадаев не осу­
ществил, хотя высказывался о нем весьма определенно
(брату; Письма. № 154 (1849) и примеч. к нему; С. Д. Пол­
торацкому; № 167 (1850) и примеч. 2 к нему). В письмах
он сообщал, что завершение нового труда (он даже гово­
рит о томе) совсем близко, но он не приближался к

52

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

обобщению разрозненных материалов. И тем не менее*
по оставшимся несистематизированными отрывкам, по от­
дельным статьям и наброскам можно проследить, как раз­
ливались, эволюционировали его философские взгляды
после завершения главного произведения его жизни.
Прослеживая эту эволюцию, мы прежде всего отмеча­
ем, что философия была областью, в которой взгляды Ча­
адаева начали изменяться позже, чем его взгляды на Рос­
сию. И еще одна особенность — происходит некоторое
разделение в изложении материала на экзотерическое и
эзотерическое.
Первое осуществляется в конце 30 — начале 40-х го­
дов главным образом в письмах, которые Чаадаев широко
пропагандирует, дает переписывать и читать (Письма,
введение к коммент.). Однако в этот период оп так и ос­
тается, как он сам себя называл, религиозным философом
(А. И. Тургеневу; Письма. № 72, 1835; С. С. Мещерской;
№ 96, 1839).
Чаадаев по-прежнему и даже может быть еще энергич­
нее отстаивает свою идею единства философии и религии.
Он пытается мобилизовать новейшие достижения науки
и показать, как й современные сторонники этого един­
ства, по преимуществу из числа церковных деятелей и
теоретиков, что естествознание обосновывает библейскую
космогонию и вообще библейскую картину мира. Таковы
его письма к другу молодости, декабристу И. Д. Якушкину, томившемуся в эти годы в Сибири, которому он
стремился доказать, что «общее представление о природе,
вытекающее из последних завоеваний естественных наук,
сводится к подтверждению всей космогонической и бытий­
ной системы еврейских преданий; это вытекает из всякого
нового открытия, из всякого шага вперед человеческого ра­
зума, и особенно любопытно то, что Беккерель, опровер­
гая Кювье, который уже представил основательные дово­
ды в защиту этой системы, со своей стороны приводит но­
вые, еще более убедительные» 33. Он не только осуждает
былой «оледеняющий деизм» Якушкина и других декаб­
ристов, но и порицает вольномыслие (чтобы не сказать —
атеизм), к которому пришел в эти годы, по мнению Ча­
адаева, его друг декабрист М. Ф. Орлов (Письма. № 75, 93).
33
Те же мысли он высказывает и в других письмах И. Д. Якупь
кину (№91, №94), А. И, Тургеневу (№72), С. С. Мещерской
(№ 96).

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

53

Со временем религиозная мысль Чаадаева все более
устремляется, с одной стороны, к догматическим пробле­
мам, а с другой — к проблемам исторического значения
христианства, различия католицизма и православия,
часто переходящим в обсуждение проблем формирования
религиозных идей и исторических закономерностей статуирования церкви. В пределах этой проблематики в це­
лом мы обозначим некоторые новые тенденции его мысли,
но не последуем за Чаадаевым в область догматики, ибо
она — вне нашей компетенции и интересов.
Чаадаев не согласен с теми, кто полагает, что в Свя­
щенном писании — все боговдохновенно: «я считаю,—
пишет он,— невозможным принять учение об одинаковой
важности всего, находящегося в Писании. Работа здра­
вой экзегезы научила меня различать в святой книге то,
что является прямым воздействием Св. Духа, и то, что
есть дело рук человеческих... Чтобы стать понятным для
человеческого разума, божественнее слово должно было
пользоваться человеческим языком, а следовательно и
подчиниться несовершенствам этой речи» (Письма. № 96).
Спорам по поводу излишней верности букве «мы обязаны
всеми раздорами в христианском обществе». В этом пись­
ме Чаадаев полемизирует с автором (не исключено, что
им был Якушкин — см. коммент. к № 96), который ут­
верждает необходимость разделения науки и религии
и считает невозможным учитывать библейскую космого­
нию при изучении истории мироздания. Однако нельзя
не видеть, что признание правомерности и даже необхо­
димости экзегезы открывает путь для религиозного ра­
ционализма, противопоставления религии церкви, и в
этом смысле — для религиозного вольнодумства (Там
же) 34.
Наряду с проблемой свободы экзегезы, Чаадаева чрез­
вычайно занимает вопрос об отношении религии, церкви
и общества, государства (Письма. № 171, 172, 177). Его
основная точка зрения состоит здесь в том, что — во вся­
ком случае применительно к Западу — «политическое
христианство отжило свой век, оно в наше время не имеет
смысла; оно тогда было нужно, когда созидалось новей34

Ср. также письмо № 102, где утверждается тот же религиоз­
ный рационализм: «ее (церкви.— 3. К.) земные судьбы могут быть
выполнены лишь в условиях человеческого разума».

54

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

шее общество, когда вырабатывался новый закон общест­
венной жизни... Но теперь дело совсем иное. Великий
подвиг совершен; общество сооружено; оно получило свой
устав... Таким образом, бразды мироправления должны
были естественно выпасть из рук римского первосвящен­
ника; христианство политическое должно было уступить
место христианству чисто духовному»,— точка зрения,
соответствующая в общем и концепции ФП, но в соедине­
нии с отстаиванием права на экзегезу и с тем, что писал
Чаадаев несколько лет тому назад, а именно, что он при­
нял не религию богословов, а религию философов, видна
тенденция его религиозности в сторону дальнейшей ее
рационализации. Более развернуто проблему светской
власти пап Чаадаев обсуждает в полемике с Ф. Тютче­
вым и приходит к выводу, который достоин быть отмечен­
ным: «отнюдь не папство создало историю Запада, как,
похоже, считает наш друг Тютчев, ... напротив, именно
история создала напство» {Письма. № 95, 171). Это далеко
продвинутая, хотя, вероятно, не столь уж оригинальная
экзегеза. Однако здесь в сущности правомерно увидеть
намек,— которого, быть может, Чаадаев и не хотел де­
лать,— что и сама-то религия не столь уж боговдохновенна, ибо речь идет не столько о пане, сколько о «пап­
стве» как продукте истории. А заодно, используя смелость
Массильона, Чаадаев соглашается с ним в том, что π ко­
ролей создают «народы», и потому короли должны пове­
левать «лишь в наших интересах». В этой связи Чаадаев
рассматривает особенности Восточной христианской церк­
ви, православия, внося здесь, как и в развитие концепции
России, существенные коррективы в то осуждение право­
славия, которое содержалось в ФП. Он подчеркивает
теперь, что в мире не существует церкви «более снисходи­
тельной, чем православная», что она «по существу — цер­
ковь аскетическая, как ваша (т. ѳ. католическая.—
3. К.) по существу — социальная» (Письма. № 118;
№ 123, А. Сиркуру; № 171, Е. Долгоруковой). Восточная
церковь приспособлена к тому, «чтобы жить в христиан­
ском смирении и его проповедовать», и это, как будет го­
ворить Чаадаев и в других документах, соответствует
национальному характеру русского народа. Из собствен­
но догматических проблем он обсуждает также вопрос
о «почитании Св. Девы и святых», о догмате filioque (трак­
тующем отношение бога-отца и бога-сына) — одном из

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

55

камней преткновения в спорах Западной и Восточной
христианских церквей (Письма. № 171, 102, 172).
Исходя из необходимости экзегезы (а может быть учи­
тывая выдвинутую еще в ФП концепцию отношения масс
и их духовных вождей) он теперь резко возражает против
известного положения христианского социалиста Ламенне, к учению которого ранее он относился с большими
надеждами, что глас народа — это глас божий. Ие из
народа, «не из толпы, а из среды избранных или призван­
ных», считает Чаадаев, приходит истина, истинное истол­
кование христианства (№ 95 и примеч. 2 к нему). Теперь
идея элитарности выступает в связи с рационализмом, или
рационализм ищет себе обоснование в элитарности: исти­
ну рождает разум, а им располагает в достаточной мере
лишь элита. Элитарность, таким образом, подчиняется
рационалистической и в сущности вольнодумной тенден­
ции религиозных идей Чаадаева. Необходимость экзеге8ы, подчинение богословия разуму,— вот что теперь он
проповедует.
В период написания ФП Чаадаев, по-видимому, не был
знаком с философией Гегеля. Лишь в декабре 1836 —
январе 1837 г. он просит А. И. Тургенева прислать ему
сочинения Гегеля (Письма. № 87 и примеч. 2 к нему).
Первым откликом на них является заключительная часть
письма к С. С. Мещерской (декабрь 1841 г.): эта «заносчи­
вая философия» имеет по существу антихристианскую на­
правленность, стремясь «свести... святую работу рели­
гиозных умов к какому-нибудь неудачному компромиссу,
к каким-нибудь философским пересудам, недостойным
религии Христа», и претепдует на то, чтобы «с помощью
нескольких варварских формул примирить все неприми­
римое» (Письма. № 102). Здесь Чаадаев включался в об­
суждение влободневпой для развития передовой русской
мысли проблемы «примирения с действительностью», воз­
никшей на почве осмысления русской действительности
с помощью гегельянства.
В эти годы против «примирепия с действительностью»
выступила группа молодых радикалов — Бакунин, Бе­
линский и др. Неприятие Чаадаевым этой гегелевской
идеи совпадало с отношением к ней молодых русских мыс­
лителей. Чаадаев и сам связывал свою антипатию к ге­
гельянству с тем, «что большая часть наших юношей,
в жажде новых знаний, поспешила приобщиться к этой

56

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

готовой мудрости» (Письма. № 103). И Чаадаев крити­
кует не только «систему всеобщего примирения» Гегеля,
но и «фаталистическую логику, почти уничтожающую сво­
боду воли», «неумолимую необходимость», признавае­
мую ею.
В отличие от многих своих и даже наших современни­
ков он понимает уже на этой ступени знакомства с фило­
софией Гегеля, что, уничтожая свободу воли, Гегель «вос­
станавливает ее в то же время». Относясь к философии Ге­
геля в целом негативно, он все же почувствовал диалектичность его концепции соотношения необходимости и
свободы, и именно потому, что сам отстаивал ее в ФП.
Это была близость не только двух общефилософских кон­
цепций, но и близость их историософской интерпретации:
идея необходимости, объективной обусловленности про­
исходящего, всего великого в истории — одна из руково­
дящих в историософии ФП и размышлений Чаадаева на­
чала 40-х годов. Учение Гегеля давало теоретические ос­
новы и для чаадаевской идеи новой «философии истории»
как некоей мыслящей истории, постигающей необходи­
мость исторического процесса (Письма., № 116, 94). Не­
удивительно поэтому, что с середины 40-х и в 50-х годах
Чаадаев с большим пониманием подойдет к философии
Гегеля и ее отношению к шеллингианству, а пока он при­
ветствует Шеллинга на посту ниспровергателя гегелев­
ской философии в Берлинском университете.
В начале 40-х годов гегельянство представляется Ча­
адаеву теоретической базой национализма, вызревавшего,
по его мнепию, в учении славянофилов. Думается, не
столько к молодым, освободившимся от заблуждений, рус­
ским радикалам, сколько к молодым и старшего поколения
русским консерваторам-славянофилам следует отнести мпение Чаадаева о том, что гегельянство — это «готовая муд­
рость, разнообразные формулы которой являются для не­
терпеливого неофита драгоценным преимуществом, из­
бавляя его от трудностей размышления, и горделивые
замашки которой так нравятся юношеским умам». И да­
лее Чаадаев разворачивает картину того, как гегельян­
ство оказывается в России теоретической основой «самых
причудливых фантазий о нашем предназначении в мире,
о наших грядущих судьбах» (Письма. № 103).
Вся эта критика относится скорее к вульгаризации
гегельянства на русской почве. Тут новторялась ситуа-

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

57

ция, когда в России в конце 20-х годов произрастало вуль­
гарное шеллингианство, подвергнутое критике Н. И. Надеждиным и другими сторонниками русского диалекти­
ческого идеализма, глубоко и органично воспринявшими
философию молодого Шеллинга. И все-таки критика Ча­
адаевым Гегеля в этот период производит впечатление
некоей историко философской несуразности: Чаадаев яв­
но не выделяет философии раннего и позднего Шеллинга,
не понимает исторического соотношения философии Ге­
геля и Шеллинга. Недооценивает оп и того, что славяно­
филы были гораздо ближе к позднему Шеллингу, нежели
к Гегелю, хотя это заблуждение в известной мере объяс­
нимо тем, что к этому времени они еще не оформили н не
высказали своих общефилософских идей.
Но как бы то ни было, можно с полным основанием ут­
верждать, что резко отрицательное отношение Чаадаева
к философии Гегеля в начале 40-х годов в значительной
мере объясняется тем, что он усматривал в ней теорети­
ческое основание концепции «примирения с действитель­
ностью», славянофильского национализма и некоторой ра­
ционалистической антихристианской тенденции. Пиетет
к Шеллингу остается для него незыблемым еще и потому,
что и во второй половине 30-х годов для Чаадаева одним
из основных философских принципов является принцип
единства. В этом отношении характерна его переписка
с французским индологом и ориенталистом бароном
Ф. д'Экштейном. Благодаря его за присланный анализ
Катха-упанишады, он выделяет именно принцип един­
ства, как вызывающий его «особую симпатию» {Письма»
№ 74).
Как мы уже говорили^ в 30—40-е годы Чаадаев остается
приверженцем религиозной философии, хотя в ней и обиаживается некоторое усиление рационалистической тен­
денции, В последнее десятилетие своей жизни он не отхо­
дит ни от этой проблематики, ни от этой позиции. Но то,
что происходит в данной области его философствования,
можно назвать разрушением основ философского кредо,
дерелигизацней его воззрений. Вся их действительная эво­
люция прослеживается по эзотерическому изложению ма­
териала, которое находит некоторое выражение в пере­
писке, но главным образом — в ОРМ, в нескольких не­
больших статьях, так и оставшихся ненапечатанным^
в заметках на книгах собственной библиотеки, О знаком-

58

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

стве кого-либо при его жизни со всеми этими материалами
нам не известно ничего определенного.
Теперь Чаадаева обуревают сомнения в том, что рели­
гия сможет сыграть руководящую роль при конструиро­
вании нового, истинно человеческого общества, в ее по­
знавательной дееспособности, следовательно — в истин­
ности самых заветных, самых глубоких его убеждений*
Проблема отношения веры (религии) и знания (науки)
становится для него все более философской, гносеологи­
ческой проблемой. Религия все более лишается реального
философского содержания1 а религиозная вера низводится
с пьедестала высшего судьи в познании истины до степени
одной из разновидностей более широкой гносеологической
категории — веры вообще, интерпретированной как не­
кая функция сознания, строящая гипотетическое зна­
ние. Он трактует теперь веру не как форму слияния с бо­
гом, постижение бога и тем самым истины, а как «момент
или период человеческого знания, не более того» (ОРМ.
№ 171). «Не совершаете ли вы двадцать раз в день акт
веры, хотя религия тут не при чем? Как же вы хотите за­
ключить многообразные верования человеческого разума
в единую сферу религиозного чувства? Это невозможно».
Его былые надежды на то, что именно христианское уче­
ние поведет и приведет человечество к некоему идеаль­
ному состоянию, надежда, которую он любил выражать
евангельским текстом,— «да приидит царствие твое»,—
рушатся: «религиозное чувство, наивные чаяния,— го­
ворит он в одном из последних своих афоризмов,— ...
более не могут овладеть массами» (Там же. № 173,
221).
Но Чаадаев не отходит от религии. Многие философ­
ские вопросы он решает со ссылкой на библейские тексты.
Таковы ОРМ. № 174, в котором обосновывается объектив­
ность всякого закона мироздания; № 175, где доказыва­
ется единство законов физического и нравственного ми­
ров, идея возможности осознания объективных законов
и прогресс человечества в нем. Однако в постановке этих
проблем уже нет прежней убежденности в верховенстве
религии, Священного писания. Философские вопросы как
бы выводятся за рамки религии и ставятся в гораздо более
адекватной форме — как проблема субъект-объектного
отношения. Именно ее теперь считает Чаадаев основной

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

59

философской проблемой. «Каковы, впрочем, естественные
основы философии?— спрашивает он и отвечает: Я и не-Я,
мир внутренний и мир внешний, субъект и объект». «Вы
имеете форму познания и его содержание; факт субъек­
тивный и факт объективный; Я и не-Я; приходится согла­
совать все это. Все философские системы пытались этого
достигнуть» (Там же. № 172, 143).
В этой связи существенно изменяется взгляд Чаадаева
и на историю философии. Теперь история философии для
него не есть, как в Ф/7, история осознания человечеством
воздействия божества на индивидуальное сознание чело­
века и коллективное сознание народов, так что все рассмо­
трение истории философии и оценка значимости философов
от Гомера и всей древнегреческой философии через Воз­
рождение и до Нового времени ведется по их отношению
к христианской религии. Нет, «все философские системы»
пытались осознать не бога, а отношение субъекта и объ­
екта, и тогда вся картина истории философии, в особен­
ности новой и новейшей, предстает перед Чаадаевылі в
другом свете, нежели прежде. В ОРМ он как бы отре­
шается от былого интереса к теологической (преимущест­
венно католической) литературе и сосредоточивается на
истории новейшей немецкой философии, из осознания
которой, надо полагать, и родились его отточенные форму­
лировки задач философского знания. Теперь он считает,
что шеллингианство — это лишь подготовительная сту­
пень к философии Гегеля, так как именно Гегель придал
философии необходимую спекулятивность.
У Шеллинга Я растворилось в пантеистическом
«ВСЕМ», а потому «оказалась необходимой новая реакция,
при которой Я, не отказываясь от своих прав, должно было
признать свершившийся синтетический факт и предстать
перед лицом вселенной и бога в истине и реальности. Это
последняя главасовременной философии», и ее задачу «бле­
стяще» решил Гегель. Вся философия Гегеля «заключена
в двух понятиях: бытие и дух». Движение категорий фи­
лософии Гегеля Чаадаев рассматривает как «фазы всеобщей
жизни человечества» и «последняя фаза человеческого раз­
вития» тем самым сводится к полному осознанию бытия,
его сущности, его развития, а «прогресс человечества,
таким образом, должен бы заключаться во все большем
приближении к такому положению» (Там же, № 195а,
197, 2172 196).

60

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Таким образом, уже не Библия и не католицизм питают
«басманного философа», а немецкий классический идеа­
лизм. Актуализируя свои историко-философские размыш­
ления, он приходит к выводу, что и философия Гегеля от­
нюдь не есть «последняя глава современной философии».
Он критикует Гегеля и пытается наметить путь дальнейше­
го развития философии, используя идеи, рождавшиеся
в эти годы в среде преемников Гегеля, гегелевской «ле­
вой», а отчасти самостоятельно развивая свои прежние
взгляды.
Теперь Чаадаев понимает, что речь у Гегеля идет во­
все не об уничтожении Я, а «только о том, чтобы воссоздать
это Я на основе более достоверной» (Там же. № 207).
И именно с этого пункта начинается движение Чаадаева
эа пределы гегельянства, преодоление гегельянства, кри­
тика его. Подобно другим своим русским современникам,
хотя и позже их (напр., Надеждина и Станкевича), Чаадаев
идет по пути младогегельянцев. Он знаком с их произве­
дениями, читал еще в 1836 г. сочинение Д. Штрауса и ин­
тересуется какими-то опровержениями его (№ 82). В его
библиотеке были (и содержат пометки) и другие сочениения этого одного из основоположников младогегельянства
(Каталог. № 637). В серии ОРМ имеется чаадаевский пе­
ревод разбора Михелетом историософии младогегельянца
Цешковского (ОРМ. № 208—210) — того самого младо­
гегельянца, которым интересовался Станкевич и который
сыграл некоторую роль в духовном развитии Герцена
(ср. ОРМ. № 130—134 и прим. 85—87 к ОРМ).
Чаадаев выдвигает на первый план типичные младогегельянские проблемы слияния философии с действитель­
ностью, деятельности и деятельного отношения к жизни.
Гегель, считает он, вплотную подошел к разрешению ос­
новной задачи философии — объединению субъекта и объ­
екта. Но «в наши дни» философия «и субъект и объект вы­
водит из области неопределенной абстракции,— говорит
Чаадаев, имея в виду, по-видимому, уже младогегельянское движение, поскольку это написано где-то в конце
40-х — начале 50-х годов, когда уже нельзя было сказать
о философии самого Гегеля как о философии „наших
дней",— вводит их в действительность и таким образом
уже ныне в известном отношении осуществляет то их согласование1 которое она должна была найти лишь в кон-

П А Р А Д О К С Ы ЧААДАЕВА

ß{

це своей деятельности». Но у самого Гегеля этот процесс
происходит абстрактно, только в теории. Гегель слишком
поддался схоластике, «узкой логомахии (игре словами)»,
и даже в теоретическом отстаивании прав субъекта увлек­
ся» «объектом и в своей теории всеобщего примирения»
все-таки оставил совершенно недостаточное место «инди­
видууму». «Гегель, очевидно, приписал диалектике слиш­
ком большую роль; он, очевидно, не понял своего века,
века, столь поглощенного идеей практической» (Там же.
№ 207, 217).
Идею соединения теории с жизнью Чаадаев распрост­
раняет и на философию истории. Он упрекает некоего фран­
цузского автора за тог что, взявшись решать социальные
вопросы, он опирается на французские «логические и по­
литические анархические теории», что он не знает немец­
кой философии. Чаадаев утверждает, что социальные
вопросы но решило пи одно из современных учений — ни
утопический социализм («фурьеризм»), ни — с чем сам
он не согласился бы прежде! — христианство. Социальные
вопросы, которые ранее Чаадаев считал решенными на
путях христианства, «еще никогда не были разрешены ра­
зумом» и дело современной философии то же, что прежде
было делом христианства,— устроение идеальной обще­
ственной жизни человечества, «перенесенное или продол­
женное на почве чистой мысли»; «общественные вопросы,—
заключает он,— ждут разрешения всех проблем жизни,
но в философской области они должны будут раскрыться
сами собой, когда разум будет окончательно утвержден,
идея завершена, логическое действие совершено: до тех
пор философии нечего сказать по этому поводу» (Там же.
№ 2Ö6).
Туманное завершение философских исканий! Ибо что
же предлагает Чаадаев в результате более чем четвертьве­
ковых поисков? В сущности — ничего: философии и сей­
час «нечего сказать по этому поводу»! А что значит, что
эти трудности в философии «должны будут раскрыться
сами собой»? Как идея может найти себе завершение, если
о ней «нечего сказать»? И как можно утверждать, что о
ней «нечего сказать», если все-таки Чаадаев вслед за пред­
ставителями классической немецкой философии высказы­
вает о ней свои соображения? Как это неоднократно мы
наблюдали и прежде2— нет завершенности^ нет ясности

62

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

в этих поисках, а есть сам поиск и парадоксы. Чаадаев
но обретает гавани, и мы можем лишь согласиться с ним
в том, что он кончает жизнь «уязвленный, искалечен­
ный, измученный окружающей его пустотой», остающийся
«тайной для самого себя, а тем более для вас». Нет, эзотѳрия не привела его к более определенным результатам,;
парадоксальность прежних лет обрела новую форму, но
нѳ разрешилась в какую-либо определенную положи­
тельную программу, вокруг которой могли бы объединить­
ся сторонники и образовать направление.
Но то, что он говорит теперь, свидетельствует о сущест­
венной дерелигизации его взглядов. Утверждать, что ре­
лигиозная вера есть лишь одна из возможных форм чело­
веческих верований наряду с другими, не менее правомоч­
ными; что религия уже неспособна увлечь за собой народы;
что религиозное решение социальных проблем, т. е. ре­
шение, данное христианством, уже не может считаться
достаточным, так чтобы оставалось только внедрить его
в жизнь; утверждать, что решение это следует ждать от
развития философии,— этого всего Чаадаев не сказал бы
в период написания ФП1 когда он страстно пропагандиро­
вал необходимость внедрения принципов христианства
і\ ждал воцарения «царства божия» на земле. Другим,
пробивающимся через все парадоксы и противоречия,
результатом его эволюции является стремление на основа­
нии опыта развития философии, по преимуществу немец­
кой, вплоть до гегелевской «левой», синтезировать теорию
и практику, основать теорию, которая была бы не абстракт­
ной, а могла быть внедрена в жизнь.
Вот, собственно, результат философской эволюции
Чаадаева. Результат немалый, но все-таки неопределен­
ный, свидетельствующий более о разрушении старой, не­
жели о создании новой концепции. И не потому ли он так
и не вышел на широкий простор общественной пропаган­
ды своих идей даже в той мере, в какой он мог бы это сде­
лать?
Иначе сложилась судьба^ историческое воздействие
его концепции России.

ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА

63

РОССИЯ
Я не научился любить свою родину
с закрытыми глазами, со склоценной
головой, с запертыми
устами.
Я нахожу, что человек может быть по­
лезен своей стране только в том слу­
чае, если хорошо понимает ее; я ду­
маю, что время слепых влюбленнос­
тей прошло, что теперь мы прежде
всего обязаны родине истиной.
Я люблю мое отечество, как Петр
Великий научил меня любить его.
Мне чужд, признаюсь, »тот блажен­
ный патриотизм, этот патриотизм
лени, который умудряется все ви­
деть в розовом свете и носится со
своими иллюзиями
Чаадаев

В размышлениях Чаадаева после написания ФП на
первый план выдвигается проблема России, и новое еѳ
решение существенно отлично от прежнего 35.
Развитие взглядов Чаадаева на Россию поело ФП можно
разделить на два этапа — 30-е — середина 40-х годов и
и конец 40-х — до его смерти в 1856 г. Первый из них ха­
рактеризуется весьма существенным отходом от концеп­
ции ФП, чрезвычайным усилением оптимизма. Чаадаев
все более отрешается от былого провиденциализма и про­
никается «рациональным воззрением» на историю вообще^
историю России в частности. Он надеется на то, что Рос­
сии сможет не только быстро пойти по пути собственного
прогресса, но и помочь Западу решить его проблемы, встать
во главе человечества. На втором этапе оптимистическая
35
Он все внимательнее изучает историю России. Увлечен кни­
гой Голикова о Петре (А. И. Тургеневу; Письма. №87), читает и вы­
соко ценит Карамзина как историка и писателя (ему же; № 95);
по его письмам к А. И. Тургеневу (№ 70) и И. С. Гагарину (№ 105)
видно, что он изучает русское средневековье. Знанием фактов рус­
ской истории изобилует письмо № 115 к А. И. Тургеневу; он
сиорит с А. С. Хомяковым (№ 117) по поводу оценки Грозного,
царя Федора и Годунова, а в письме к Ю. Ф. Самарину (№ 135)
формулирует требование о расширении работ по русской истории.
Насколько серьезно работал Чаадаев в области истории России,
видно и по его статьям 40—50-х годов («Письмо из Ардатова в Па­
рила, «Ответ на статью А. С.Хомякова,,,» и др.).

64

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

футорология дает трещину и главным образом потому,
что Чаадаев все определеннее исключает возможность того,
что при существующих в России социально-политических
и нравственно-идеологических условиях она пойдет по
пути прогресса и станет лидером прогресса европейского
и даже общечеловеческого. Ему все более становится яс­
ным, что для осуществления этих судеб Россия должна
быть коренным образом преобразована во всех отношениях.
В последние годы жизни Чаадаев как бы возвращается
к концепции ФП — критическая сторона в его суждениях
вновь занимает приоритетное место.
Важнейшим документом первого периода, в котором
выразилась эволюция взглядов Чаадаева на Россию после
написания ФП, является Апология сумасшедшего (1837),
хотя многие ее идеи он высказывал и ранее в письмах
и других документах начала 30-х годов. После написания
АС он продолжал обосновывать ее положения в переписке
и в статьях.
Прежде всего хотелось бы отметить, что во взглядах
Чаадаева этого периода мы постоянно встречаем реликто­
вые идеи ФП. Таковы неистребимые и оживляемые дог­
матическими штудиями его провиденциалистские воскли­
цания, которыми он сопровождает свои рассуждения о
о России даже тогда, когда по существу идет строгий на­
учный разбор ее истории. Историю России, пишет он
в А С, «нельзя объяснить нормальными законами нашего
разума», ее «таинственно объясняет верховная логика
Провидения» {АС. С. 527)36. Еще ранее в письме к А. И.
Тургеневу он прибегает к такого, же рода аргументации:
«Провидение создало нас слишком великими, чтоб быть
эгоистами» (№ 72). То же и в более поздних работах: рус­
ская история произрастала из «семян, брошенных» «на
почву» «провидением» 37. Уже в 50-х годах, в письме
к Ф. Тютчеву он будет говорить о некоторых специфиче­
ских чертах русского народа как об «идее, заложенной
в нашей душе рукой Провидения» (№. 151), и т. д. и т. п.
Апеллируя к Провидению, Чаадаев, тем не менее,
продолжает доказывать, что историю надо изучать на
основе новой философии истории, и стремится реализо­
вать эту теоретическую установку в анализе истории Рос3

•

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME
,

i'

• -·ΐ"ΐι

-

-

-

м

,

•

•

-Î

se sent vivre; en même temps il éprouve que cette puissance
n'est point illimitée: il sent son propre néant; après cela il
s'aperçoit que la puissance extérieure le domine, et qu'il
faut s'y soumettre: c'est là toute sa vie. Du moment où il
a l'usage de sa raison, ces deux notions, l'une d'un pouvoir
intérieur et imparfait, l'autre d'un pouvoir extérieur et
parfait, viennent se placer d'elles-mêmes dans son intelligence. Et, quoique ces deux notions ne nous arrivent point
claires et précises, comme celles qui nous sont suggérées par
nos sens ou transmises par la communication avec nos semblables, toutes nos idées de bien, de devoir, de vertu,
de loi, ainsi que toutes les idées opposées, ne nous viennent
que de ce besoin que nous ressentons de nous subordonner à
ce qui ne provient pas de notre nature éphémère, de agitations de notre volonté mobile, des entraînements de nos désirs inquiets. Toute notre activité n'est que l'effet d'une force qui nous pousse à nous placer dans l'ordre général, dans
celui de la dépendance. Que nous consentions, que nous résistions à cette force, n'importe, nous sommes toujours sous
son empire, Nous n'avons donc autre chose à faire que de
chercher à nous rendre le meilleur compte possible de son
action sur nous et, une fois que nous en avons découvert quelque chose, de nous y livrer avec foi et confiance; car cette
force qui agit sur nous à notre insu, c'est celle qui ne se trompe jamais, c'est celle qui fait marcher l'univers à sa destinée. Ainsi la grande question de la vie, quelle est-elle? La
voici: que faut-il faire pour découvrir l'action de la puissance souveraine sur notre être?
Tel nous concevons le principe du monde intellectuel,
et tel, vous le voyez, il correspond parfaitement à celui du
monde physique. Mais l'un de ces principes nous apparaît
comme une force irrésistible, à laquelle tout se soumet inévitablement, tandis que l'autre ne nous semble qu'un pouvoir en combinaison avec notre propre pouvoir, et, en quelque sorte, modifiable par lui. C'est là l'aspect logique imposé au monde par notre raison artificielle. Mais cette raison artificielle que nous avons substituée volontairement à
la portion de raison universelle qui nous fut départie dans
l'origine, cette mauvaise raison qui renverse si souvent les
objets à notre vue et nous les montre tout autres qu'ils ne le
sont en effet, ne nous cache par cependant l'ordre absolu
des choses au point que nous ne puissions y voir le fait de la
passivité précédant celui de [la] libertéj et la loi que nous

LETTRE TROISIÈME

123

nous faisons nous-mêmes dérivant de la loi générale du
monde. Elle ne ro. s empêche donc nullement, en acceptant
la liberté ccmir.e téalité donnée, de reconnaître dans la passivité la réalité réelle de Tordre moral tout comme de
Tordre physique. Toutes les forces de l'esprit, tous ses moyens de connaissai ce ne lui sauraient donc venir, en effet,
que de sa docilité. Il n'est puissant qu'à force d'être soumis. Il ne s'agit pour la raison humaine que de savoir à quoi
elle doit se soumettre. Sitôt que Ton se soustrait à cette
règle suprême do toute activité intellectuelle et morale,
on se précipite à l'instant dans le vice du raisonnement
ou dans celui de la volonté. Démontrer donc cette règle
d'abord, puis faire voir d'où nous luit la lumière qui
doit nous guider dans la vie, voilà toute la mission de la
bonne philosophie.
D'où vient, par exemple, qu'en aucun de ses procédés
l'esprit ne s'élève si haut que dans le calcul? Qu'est-ce
que le calcul? Manipulation intellectuelle, travail mécanique de la raison, où la volonté raisonnante n'entre
pour rien. D'où vient la puissance prodigieuse de l'analyse
en mathématiques? C'est que c'est un emploi de la raison
parfaitement subordonné à une règle donnée. Pourquoi la
grande efficacité de l'observation en physique? C'est qu'elle fait violence au penchant naturel de l'esprit humain;
c'est qu'elle le soumet à une marche diamétralement opposée à son allure habituelle; c'est qu'elle le place en face
de la nature dans l'humble posture qui lui appartient *.
Comment la philosophie naturelle est-elle parvenue à sa
grande certitude? En réduisant la raison à une activité toute passive, toute négative. Et que fait enfin la belle logique, qui a donné à cette philosophie une si énorme puissance? Elle enchaîne la raison, elle la courbe au joug universel d'obédience, et la rend aussi aveugle et soumise que la
nature elle-même, objet de son étude. La seule routey dit
Bacon, ouverte à Γ homme pou?* régner sur la nature est la
même qui conduit au royaume des cieux: on n'y entre que sous
Γ humble personnage d'un enfant **.
Ensuite l'analyse logique, qu'est-ce autre chose encore
sinon une violence que l'esprit se fait à lui-même? Laissez
faire votre raison, elle n'opérera que par synthèse* Nous ne
* Pourquoi les Anciens ne savaient - ils pas observer? Parce
qu'ils n'étaient pas chrétiens.
** Novum Organum (chf 68)4

J 24

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES À UNE DAME

pouvons procéder par voie analytique qu'en travaillant sur
nous-mêmes avec un effort extraordinaire: nous retombons
toujours dans la voie naturelle, dans la synthèse. Aussi,
c'est par la synthèse que l'esprit humain a commencé, c'est
la synthèse qui caractérise la science des anciens. Mais toute
naturelle, toute légitime qu'est la synthèse, et plus légitime
bien souvent que l'analyse, il est certain pourtant que ce
n'est qu'au procédé de la soumission, à l'analyse, qu'appartiennent les énergies les plus efficaces de la pensée.
De l'autre côté, si l'on y regarde bien, l'on trouve que nos
plus grandes découvertes dans les sciences naturelles ne sont
jamais que pures intuitions parfaitement spontanées:
c'est-à-dire qu'elles ne viennent que d'un principe synthétique. Or, remarquez que l'intuition, bien qu'elle appartienne essentiellement à la raison humaine et qu'elle en
soit un des instruments les plus actifs, il nous est impossible de nous en rendre compte comme de nos autres facultés.
C'est que nous ne la possédons pas purement et simplement
comme les autres, c'est qu'il y a en elle quelque chose d'une
intelligence supérieure, c'est qu'elle n'est destinée qu'à
refléter cette autre intelligence dans la nôtre. Et voilà précisément ce qui fait que nous lui devons nos lumières les
plus belles.
Il est donc clair que la raison humaine n'est point conduite à ses connaissances les plus positives par un pouvoir
proprement interne, mais qu'il faut que son mouvement lui
soit toujours imprimé du dehors. Le véritable principe de
notre puissance intellectuelle n'est donc au fond qu'une
sorte d'abnégation logique, identique avec l'abnégation morale et procédant de la même loi.
Du reste, la nature ne s'offre pas à nous uniquement comme matière d'expérience et de connaissance, mais encore
comme règle de raisonnement. Tout phénomène naturel est
un syllogisme qui a sa majeure, sa mineure, sa conséquence.
C'est donc la nature elle-même qui impose à l'esprit la méthode qu'il doit suivre pour apprendre à la connaître; notre raison ne fait donc là que se soumettre à une loi qui s'offre
â elle dans le mouvement même des choses. Ainsi, quand
les anciens, les Stoïciens, par exemple, qui eurent de si magnifiques pressentiments, parlaient d'imiter la nature, de
lui obéir, de se conformer à elle, plus rapprochés que nous de
l'origine des choses et n'ayant pas encore, comme nous,
brisé le monde, ils ue faisaient que proclamer ce principe

LETTRE TROISIÈME

125

primitif de la nature intelligente, à savoir que nul pouvoir,
nulle règle ne nous vient de nous-mêmes«
Quant au principe qui nous fait agir, et qui n'est autre
chose que le désir de notre bien, le genre humain où en serait-il si l'idée de ce bien n'était qu'une invention de notre
raison? Chaque siècle, chaque peuple, n'en aurait-il pas une
idée à lui? Comment l'humanité en masse avancerait-elle
dans son progrès indéfini s'il n'y avait dans le coeur de l'homme une notion universelle du bien, commune à tous les temps,
à tous les lieux, et par conséquent non point de la création de l'homme? Qu'est-ce qui produit la moralité de nos
actions? N'est-ce pas le sentiment impératif qui nous ordonne de i:ous soumettre à la loi, de respecter la vérité?
Mais la loi n'est loi que parce qu'elle ne vient pas de nous;
la vérité n'est la vérité que parce que nous ne l'avons pas
imaginée. Que s'il arrive que nous prenons pour règle de
conduite ce que nous n'aurions pas dû prendre pour telle,
c'est que nous ne sommes pas assez forts pour soustraire
notre jugement à l'influence de nos penchants; ce sont nos
penchants qui nous dictent alors la loi que nous suivons,
mais c'est que dans cette loi nous croyons reconnaître la
loi générale du monde. Il y a des hommes sans doute qui
semblent se conformer tout naturellement à tous les préceptes de la morale; tels sont plusieurs de caractères éminents que nous admirons dans l'histoire. Mais c'est que le sentiment du devoir ne s'est point développé, en ces âmes privilégiées, par la pensée, mais par ces moyens cachés qui dirigent les hommes à leur insu, par ces grands enseignements
que l'on trouve dans la vie sans les chercher, plus puissants que notre pensée personnelle et qui font la pensée générale des hommes: tantôt un exemple qui frappe fortement
l'esprit, tantôt un concours heureux de choses qui s'empare
de vous et vous élance au-dessus de vous-mêmes, tantôt
un arrangement favorable de toute la vie qui vous fait ce
que vous n'auriez pas été sans cela: leçons vivantes des
temps, singulièrement dispensées à certains individus selon une loi à nous inconnue; et si une psychologie vulgaire
ne tient guère compte de tous ces ressorts mystérieux du
mouvement intellectuel, une psychologie plus profonde,
qui considère l'hérédité de l'humaine pensée comme le premier élément de la nature intelligente, y trouve une solution à la plupart de ses problèmes. Toujours donc est-il que,
lorsque l'héroïsme de la vertu ou l'inspiration du génie ne

126

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

sont point la pensée de l'individu, ils sont la pensée des
âges écoulés. Que nous ayons donc réfléchi ou non, quelqu'un
a réfléchi pour nous avant que nous fussions au monde;
au fond de chaque acte moral, si spontané qu'il soit, si isolé qu'il soit, il y a donc nécessairement sentiment de devoir,
partant, soumission.
Or, voyons, qu'arriverait-il si l'homme pouvait se rendre tellement soumis qu'il se dépouillât entièrement de sa
liberté? Il est clair 3, a5après ce que nous venons de dire,
que ce serait là le dernier degré de la perfection humaine.
Chaque mouvement de san âme ne serait-il pas produit
alors par le même principe qui produit tous les autres mouvements du monde? Au ILu donc d'être séparé de la nature, comme il l'est maintenant, ne se confondrait-il pas avec
elle? A la place du sentiment de sa volonté propre, qui le
soustrait à l'ordre général, qui fait de lui un être à part9
ne se trouverait-il pas celui de la volonté universelle, ou,
ce qui est la même chose, le sentiment intime, la conscience
profonde de son rapport réel avec la création entière? Au
lieu donc de cette idée individuelle et solitaire, dont il est
rempli à cette heure, de cette personnalité qui l'isole de
tout ce qui l'environne et voile toutes choses devant ses
yeux, et qui n'est rien moins que la condition nécessaire
de sa nature particulière, mais uniquement l'effet de sa
séparation violente de la nature générale, en abdiquant le
funeste moi actuel, ne recouvrerait-il pas l'idée, la vaste
personnalité et toute la puissance de la pure intelligence
dans sa liaison native avec le reste des choses? Et alors,
serait-ce encore de cette vie étroite, de cette vie mesquine
qui le force à tout attirer vers lui, à ne rien voir qu'à travers
le prisme de sa raison factice, qu'il se sentirait vi vie? Non,
sans doute; mais de la vie que Dieu même lui avait faite,
le jour où il le tira du néant. C'est cette vie primitive que
l'exercice tout entier de nos facultés est destiné à retrouver.
Un beau génie a dit autrefois que l'homme avait souvenance
d'une vie meilleure: grande idée qui ne fut point jetée en
vain sur la terre 4; mais ce qu'il n'a pas dit, ce qu'il fallait
dire, et voilà la portée à laquelle ni ce beau génie ni nul
autre à cet âge de la pensée humaine n'a pu atteindre, c'est
que cette existence perdue, cette existence plus belle, il
8 Le manuscrit dit: «et il est clair».
4
Allusion à Platüu.

LETTRE TROISIÈMB

127

ne tient qu'à nous de la retrouver, et cela sans sortir de ce
monde.
Le temps et l'espace, voilà les limites de la vie humaine
telle qu'elle est faite maintenant. Mais, premièrement, qui
m'empêche de me dérober aux étreintes étouffantes du
temps? D'où me vient l'idée du temps? De la mémoire des
choses écoulées. Mais qu'est-ce que le souvenir? Rien qu'un
acte de la volonté: la preuve, c'est que l'on n'a jamais plus
de souvenirs que l'on en veut avoir; autrement toute la suite
des événements qui se sont succédé dans le cours de ma vie
serait toujours présente à ma mémoire, se presserait toujours
dans ma tête; loin de là, je n'accueille, dans les moments
mêmes où je laisse flotter le plus librement ma pensée, que
les réminiscences qui coïncident avec l'état actuel de mon
âme, avec le sentiment qui m'émeut, avec l'idée qui m'occupe. Nous nous faisons des images du passé précisément comme nous nous en faisons de l'avenir. Pourquoi donc ne pourrais-je pas repousser le fantôme du passé qui se tient immobile derrière moi, tout comme je puis anéantir, si je le veux,
la vision mouvante de l'avenir qui plane devant moi, et
m'enlever à ce moment intermédiaire, appelé le présent, si
court qu'il n'est plus à l'instant même où je prononce le
mot qui l'exprime? Tous les temps, nous les faisons nousmêmes, voilà ce qu'il y a de certain: Dieu n'a point fait le
temp.c9 il a permis à l'homme de le faire. Mais alors, où serait le temps? Cette funeste pensée, le temps, qui m'obsède
et me lesserre de toutes parts, ne s'évanouirait-elle pas entière de mon esprit? Cette imaginaire réalité du temps, qui
me domine et m'écrase si cruellement, ne se dissiperait-elle
pas complètement? Plus de terme à mon existence, plus
d'obstacle à la vue de l'infini; mon regard plonge dans
l'éternité; l'horizon terrestre a disparu; la voûte des cieux
ne vient plus se joindre à la terre au bout de l'immense campagne qui se déroule devant mes yeux; je ma perçois en cette
durée illimitée, non divisée en jours, en heures, en instants
fugitifs, mais une à jamais, où il n'y a plus de mouvement,
plus de changement, où toutes les individualités se sont
perdues les unes dans les autres, où durent enfin les choses
éternelles. Toutes les fois que notre esprit sait se dégager
des entraves qu'il s'est forgées lui-même, il conçoit cette
espèce de temps tout aussi bien que celui où il demeure à
présent. Pourquoi s'élance-t-il sans cesse hors de la succession
immédiate des choses que mesurent les battements mono-

J28

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

tones du balancier? Pourquoi se jette-t-il sans cesse dans
cet autre monde où la voix fatale de Γ horloge ne se fait
plus entendre? CBest que l'infini est l'atmosphère naturelle
de la pensée; c'est que c'est là le seul temps vrai, et que
l'autre n'est que celui que nous nous créons nous-mêmes,
je ne sais pourquoi.
Quant à l'espace, la pensée ne réside pas dans l'espace,
tout le monde sait cela: elle accepte logiquement les conditions du monde tangible, mais elle n'habite pas ce monde.
Quelque réalité que l'on suppose donc à l'espace, ce n'est
qu'un fait en dehors de la pensée, et qui n'a rien à faire à
l'être même de l'esprit: forme inévitable, si vous voulez,
mais rien que forme, sous laquelle nous apparaît le monde
extérieur. Ainsi, encore moins que le temps, l'espace ne
saurait enfermer l'existence nouvelle dont il s'agit ici.
Voilà cette vie supérieure vers laquelle l'homme doit
tendre; vie de perfection, de certitude, de clarté, de connaissance infinie, mais, avant tout, de soumission parfaite;
vie qu'il posséda naguère, mais qui lui est promise encore.
Et savez-vous ce qu'elle est, cette vie? C'est le Ciel: il n'y
a point d'autre ciel que celui-là. Il nous est permis d'y entrer dès à présent, n'en doutons pas. Ce n'est rien que la
complète rénovation de notre nature, dans l'ordre donné,
le dernier terme du labeur de l'être intelligent, la destinée
finale de l'esprit dans le monde. Chacun de nous est-il
appelé à remplir cette immense carrière, chacun de nous
touchera-t-il au but glorieux qui la termine, je l'ignore;
mais ce que je sais, c'est que le point définitif de notre
progrès· ne saurait être autre qu'une fusion complète de
notre nature avec la nature universelle, car ce n'est que de
cette manière que notre esprit peut s'élever à la perfection
des choses qui sont l'énoncé même de l'intelligence suprême *.
Mais en attendant que nous soyons arrivés au terme de
notre pèlerinage, avant que cette grande combinaison de
notre être avec l'être universel se soit accomplie, ne pouvons-nous pas nous confondre du moins avec le monde
intellectuel? N'avons-nous pas en nous le pouvoir de
* Il faut remarquer ici deux choses: premièrement, que l'on n'a
pas voulu dire que le Ciel est tout entier dans cette vie, mais seulement
qu'il commence dès cette vie, attendu que la mort n'existe plus du
jour où elle fut vaincue par le Sauveur; secondement, qu'il ne s'agit
point ici, comme de raison, d'une fusion matérielle dans le temps et
dans Γ espace, mais d'une fusion dans l'idée et dans le principe.

LETTRE TROISIEME

129

nous identifier indéfiniment avec les êtres qui nous ressemblent? N'avons-nous pas la faculté de nous appliquer leurs
besoins, leurs intérêts, de nous approprier leurs sentiments,
et cela au point de ne plus vivre que pour eux, de ne plus
sentir que par eux? Assurément. Sympathie, amour, charité, de quelque nom que vous appeliez cette capacité singulière que nous possédons de nous confondre avec ce qui
se passe autour de nous, il est certain qu'elle est inhérente
à notre nature. Nous pouvons, si nous le voulons, si bien
nous mêler avec le monde moral qu'il n'y arrive rien, pourvu que nous en ayons connaissance, que nous ne le ressentions comme une chose qui adviendrait à nous-mêmes;
bien plus: il ne faut pas même que les événements du monde
nous préoccupent extraordinairement; la seule idée générale, mais profonde, des affaires des hommes, la seule conscience intime de notre lien réel avec l'humanité, suffit
pour faire battre notre coeur aux destinées de tout le genre
humain, à faire accorder chacune de nos pensées, chacune
de nos actions avec les pensées et les actions de tous les hommes, dans un concert harmonique. En cultivant cette eminente propriété de notre nature, en la développant de plus
en plus en notre âme, nous arriverons à des sommités d'où
le reste de la route que nous avons à parcourir se découvrira
à nous tout entier; et bienheureux les mortels qui, une fois
arrivés là, sauront se tenir à cette hauteur, sans retomber
dans les basses régions d'où ils sont partisl Jusque-là
notre existence n'était qu'une oscillation perpétuelle entre
la vie et la mort, une agonie prolongée; dès ce moment la
vie véritable a commencé, dès ce moment il ne tient plus
qu'à nous de cheminer dans les voies du vrai et du bien,
car dès ce moment la loi du monde nmral n'est plus pour
nous un mystère impénétrable.
Mais les choses se passent-elles ainsi par le monde.
Bien s'en faut. Cette loi de la nature intelligente, qui ne
saurait nous apparaître dans la vie que si tard et si voilée,
vous voyez qu'il ne s'agit point de l'imaginer, pas plus que
la loi physique. Tout ce que nous pouvons faire, c'est
d'avoir l'âme ouverte à cette connaissance alors qu'elle
viendra s'offrir à notre idée. Dans le cours ordinaire des
choses, dans la préoccupation journalière de notre esprit,
dans le sommeil habituel de notre âme, la loi morale se
manifeste à nous bien moins clairement que la loi physique:
5

П. Я. Чаадаев, т. 1

«30

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

elle règne sur nous souverainement, il est vrai, elle ordonne
chacune de nos actions, chaque fait de notre raison et, en
nous laissant par une combinaison merveilleuse, par un
miracle perpétuel, la conscience de notre propre activité,
elle nous impose une solidarité effrayante pour chaque chose
que nous faisons, pour chaque pulsation de notre coeur,
pour chacun même de ces pensers fugitifs qui ne font qu'effleurer en courant notre cerveau; mais, malgré cela, elle
se dérobe à notre intelligence dans des ombres profondes.
Qu'arrive-t-il? A défaut de connaître le vrai principe dont
il est l'agent, sans le savoir, l'homme se fait sa propre Ici;
et cette loi qu'il se prescrit ainsi de son propre chef, c'est
ce qu'il appelle la loi morale, autrement sagesse, souverain
bien, loi tout court, que sais-je *? Et c'est à cette oeuvre
fragile de ses mains, qu'il est le maître de briser sitôt que
fantaisie lui en prendra, et qu'aussi brise-t-il à chaque
instant du jour, qu'il attribue en son aveuglement tout le
positif, tout l'absolu, tout l'immuable de la véritable loi
de son être, principe caché dont évidemment il ne saurait
connaître autre chose, au moyen de sa seule raison, que
l'inévitable nécessité, rien de plus.
Du reste, bien que la loi morale existe hors de nous,
tout comme la loi physique, et indépendamment de notre
connaissance, il y a une différence essentielle entre ces deux
lois. Des multitudes innombrables ont vécu et vivent encore sans nulle idée des forces matérielles qui meuvent le
monde de la nature; Dieu voulut que la raison de l'homme
découvrît tout cela elle-même, et peu à peu. Mais quelque
dégradé que soit l'être intelligent, si bornées que soient
ses facultés, il ne saurait être totalement dépourvu d'une
certaine connaissance du principe qui le fait agir. La délibération, le jugement supposent nécessairement la notion
du bien et du mal; ôtez à l'homme cette notion, il ne délibérera pas, il ne jugera pas, ce ne sera plus un être raisonnable: Dieu n'a donc pu nous laisser vivre un seul instant
sans elle; c'est ainsi qu'il nous fit. Et cette imparfaite idée,
déposée en notre âme d'une manière incompréhensible,
c'est elle qui fait tout l'homme intellectuel. Vous venez de
voir ce que l'on pourrait tirer de cette idée si l'on parvenait
à la retrouver dans sa pureté native, telle qu'elle nous fut
donnée primitivement; mais il faut voir ce que l'on peut
* Voyez les Anciens,

LETTRE QUATRIÈME

131

faire en ne cherchant absolument que dans notre propre
nature le principe de tous nos savoirs.
Sakolniky. 1 er juin 5.
LETTRE IV
La volonté n'est qu'une manière
de penser. Que l'on s imagine la volonté comme finie ou comme infinie,
toujours faut-il reconnaître une cause qui la détermine à agir: elle no doit
donc être envisagée que comme un
principe nécessaire et non comme un
principe libre.
SPINOZA. De Anima1

Nous avons vu que tout phénomène naturel peut être
envisagé comme un syllogisme: mais il peut l'être encore
comme un chiffre. Ou Ton fait chiffrer la nature et on la regarde faire, c'est l'observation; ou l'on chiffre en abstraction, c'est le calcul; ou bien l'on prend pour unités les quantités que Ton trouve dans la nature et on calcule avec;
alors on applique le calcul à l'observation, et on complète
la science. C'est là tout le cercle de la connaissance positive.
Il faut seulement savoir qu'il n'y a point de quantités proprement dites dans la nature: s'il y en avait, une résultante
analytique équivaudrait à un Fiat du Créateur, car il n-'4
manquerait rien à sa certitude parfaite, donc à sa to ute·
puissance *. L'impuissance c'est l'erreur; au-dessus de
la vérité parfaite il n'y a rien. Il n'est de valeurs réelles,
c'est-à-dire d'unités absolues, que dans notre esprit;
dans l'univers il n'y a que des apparences numériques. Ces
apparences sous lesquelles la matérialité s'offre à nos regards,
ce sont elles qui nous donnent les idées des nombres: voilà
la base de la conception mathématique. L'expression numérique des choses n'est donc qu'un mécanisme idéologique
que nous construisons de ces données fournies par la nature.
ft
1

1830, selon la remarque de CHAKHOVSKOÏ (P. 68, note 13).
II n'existe pas d'ouvrage de Spinoza intitulé De anima. Mais
on trouve un texte équivalent dans la première partie de Γ Ethique
(proposition 32), dont Tchaadaev utilisait une version allemande
(cf. CHAKHOVSKOÏ, p. 68, note 2, et le fac-similé allemand en regard).
* Ce ne serait plus alors la foi qui transporterait les montagnes,
ce serait l'algèbre.
5*

132

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

Nous les transformons d'abord en abstractions; nous les
concevons ensuite comme valeurs; après quoi nous en
faisons ce que nous voulons. La certitude mathématique
a donc aussi sa limite: gardons-nous bien de perdre cela
de vue*
Il est certain que, dans l'application aux phénomènes
de la nature, la science des nombres satisfait pleinement
au raisonnement empirique ainsi qu'au besoin matériel de
l'homme; mais il s'en faut que, dans l'ordre abstrait, elle
contente de même l'exigence de certitude que ressent l'esprit. Une raison géométrique fixe, immuable, telle que la
conçoivent la plupart des géomètres, est chose aussi niaise
qu'impie. S'il y avait certitude complète en mathématiques,
le nombre serait quelque chose de réel. Ainsi l'entendaient
par exemple les Pythagoriciens, les Cabalistes et autres gens
de même espèce, qui attribuaient aux nombres toutes sortes
de vertus, et qui y trouvaient le principe et la substance
de tous les êtres. Ils étaient parfaitement conséquents:
ils concevaient la nature comme composée de valeurs numériques, et ils ne se souciaient guère d'autre chose. Mais
nous autres qui voyons dans la nature autre chose encore
que des chiffres, nous qui croyons sérieusement à Dieu, lorsque nous nous avisons d'armer la main du Créateur d'un
compas, nous sommes absurdes; nous oublions que mesure
et limite sont la même chose; que l'infini est le premier
attribut de la divinité, celui qui fait pour ainsi dire toute
sa divinité; qu'en faisant de l'Etre suprême un géomètre
nous lui enlevons sa nature éternelle et le ravalons à notre
niveau a . Mais les idées païennes nous dominent encore à
notre insu: voilà ce qui fait que nous tombons dans ces sortes d'erreurs. Il n'est point vrai que le nombre soit dans la
pensée divine; les créations découlent de Dieu, comme les
eaux du torrent, sans mesure et sans fin; mais il faut à
l'homme un point de contact entre son intelligence bornée
et l'infinie intelligence de Dieu, séparées entre elles par
l'immensité: c'est pour cela qu'il aime tant à emprisonner
la puissance divine dans les proportions de sa propre nature.
Et voilà aussi le véritable anthropomorphisme, plus mauvais
mille fois que celui de ces coeurs simples qui, en leur ardeur
de s'approcher de Dieu, et faute de pouvoir se figurer un
individu moral autrement fait que celui dont ils ont la con2

Allusion à la maçonnerie, selon la remarque de KOYRE, p. 65«

LETTRE QUATRIÈME

133

science, réduisent la divinité à un être semblable à euxmêmes. Les philosophes ne font pas mieux, au fait. «Ils
attribuent à Dieu, dit un grand penseur qui s'y connaissait
bien, une raison pareille à celle qu'ils possèdent euxmêmes. Pourquoi? Parce qu'ils ne savent rien dans leur
propre nature de plus parfait que leur raison. Or, la raison
divine étant la cause de tout, et celle de l'homme n'étant
qu'un effet, que peut-il y avoir de commun entre ces deux
raisons? Tout au plus, dit-il, ce qu'il y a de commun entre
la constellation du Chien qui brille au firmament et le chien
qui court dans la rue, le nom seul *».
Vous voyez que tout le ρ ο ilif des sciences que nous ap­
pelons exaclea vient de ce que les objets dont elles s'occu­
pent sont des quanîit'Sy c'est-à dire des choses limitées.
Il est nalu el aue l'esprit* pouvant embrasser ces objets
complètement, arrive dans leur connaissance à sa plus grande ceititude. Ma's vous voyez aussi que, malgré tout ce
que nous avons de part directe dans la production de ces
vérités, nous ne les tirons point pourtant de notre propre
fonds. Les premières idées qui nous les suggèrent nous sont
donc données hors de nous. La conséquence logique qui ressort d ne tout d'abord de la nature même de ces connaissances les plus susceptibles de certitude que nous puissions
avoir, c'est qu'elles ne se rapportent qu'à quelque chose
de borné, qu'elles n'originent pas immédiatement dans
notre cerveau, que nous n'exerçons nos facultés, dans cet
ordre d'idées, que sur le fini, et que nous n'y inventons
rien. Que si donc nous voulons appliquer à nos autres connaissances la règle qui s'offre à nous de là, que trouvonsnous? Que la forme absolue de l'objet connu, quel qu'il
soit, doit être nécessairement celle d'une chose finie; que
son lieu, dans la sphère intellectuelle, doit être en dehors
de nous. Telles sont les conditions naturelles de la certitude.
Or, où en sommes-nous d'après cela vis-à-vis des choses intellectuelles? Premièrement, où est la limite des données fournies à la psychologie et à la morale? Point de
limite. Secondement, où le fait moral se passe-t-il? En
nous-mêmes. Ainsi, la méthode que suit l'esprit dans
l'ordre des idées positives, peut-il en faire usage dans cet
autre ordre? Impossible. Et alors comment arriver à l'évidence? Pour ma part, je n'en sais rien. Ce qu'il y a de sin* SPINOZA (Ethique, p. 1, proposition 17, schol.).

134

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

gulier, c'est que ce raisonnement, tout simple qu'il soit,
la philosophie ne Га jamais fait. Jamais elle n'a voulu
poser nettement cette distinction essentielle entre les deux
sphères de la connaissance humaine; toujours elle a confondu le fini avec l'infini, le visible avec l'invisible, ce qui
tombe sous les sens avec ce qui n'y tombe pas. Et si parfois
elle a changé de langage, dans le fond de sa pensée elle n'a
jamais douté un instant que l'on ne pût connaître le monde
moral, tout comme le monde physique, en l'étudiant l'instrument à la main, en calculant, en mesurant les dimensions intellectuelles comme les matérielles, en expérimentant
sur l'être intelligent comme sur l'être inanimé. Etrange
paresse de l'esprit humain! Pour se débarrasser du labeur
qu'exige l'intelligence claire du monde supérieur, il dénature ce monde, il se dénature lui-même, et puis va
toujours son chemin, comme si de rien n'était. Nous verrons pourquoi il agit de la sorte.
Il ne faut pas s'imaginer non plus que dans les sciences
naturelles tout n'est qu'observation et expérience. Un des
secrets de leurs belles méthodes, c'est que l'on n'y observe que ce qui peut être véritablement objet d'observation.
Principe négatif, si vous voulez, mais plus puissant, plus
fécond que le principe positif même. C'est à ce principe que
la chimie nouvelle doit son progrès; c'est ce principe qui
fait dans la physique générale cette horreur de la métaphysique, devenue depuis Newton sa principale règle et le
fond de sa méthode. Or, que veut dire cela? Rien autre
chose sinon que la perfection de ces sciences, toutes leurs
puissances, viennent de ce qu'elles savent se circonscrire
parfaitement dans le cercle légitime, voilà tout. Quant au
procédé même de l'observation, quel est-il? Que faisonsnous lorsque nous observons le mouvement des astres sur
la voûte des cieux, ou celui des forces vitales dans l'être
organisé; lorsque nous étudions les puissances qui meuvent
les corps, ou celles qui agitent les molécules intégrantes dont
ils sont formés; lorsque nous traitons chimie, astronomie,
physiologie? Nous concluons de ce qui a été à ce qui va être,
nous lions les faits qui se suivent immédiatement dans la
nature, et nous en déduisons le résultat prochain. C'est
là l'orbe obligé de la méthode expérimentale. Mais, dans
l'ordre moral, connaissez-vous quelque chose qui se
fasse en vertu d'une loi constante, irrevocable, qui donnerait lieu à conclure de même manière d'un fait à un autre

LETTRE QUATRIÈME

135

fait, et préjuger ainsi avec certitude de la chose postérieu.e par la chose antérieure? Rien de tel. Tout ne s'y fait,
au contraire, qu'en vertu de volontés libres, divergentes,
qui ne reconnaissent de règle que leur caprice; tout y est
l'effet du vouloir et de la liberté de l'homme. La méthode
expérimentale à quoi y servirait-elle donc? A rien du
tout.
Telle est la leçon que nous donne la marche naturelle de
l'esprit humain dans la sphère de connaissance où il lui
est donné l'atteindre à ses plus hautes certitudes. Passons
à l'enseignement qui ressort de cette connaissance même.
Les sciences positives ont été cultivées de tout temps,
comme de raison; mais vous savez que ce n'est que depuis
un siècle qu'elles se sont élevées tout à coup à la portée
où nous les voyons aujourd'hui. Telles qu'elles sont faites
maintenant, trois choses leur imprimèrent l'essor qui les
porta si rapidement à cette hauteur: l'analyse, créée par
Descartes, l'observation, par Bacon, la géométrie céleste,
par Newton. L'analyse, circonscrite entièrement dans
l'ordre mathématique, ne nous regarde pas; remarquez seulement qu'elle a fait entrer dans les sciences morales un
élément de rigueur fausse qui a nui prodigieusement à
leurs progrès. La manière nouvelle de traiter les sciences
naturelles, conçue par Bacon, est de la plus haute importance pour toute la philosophie, car c'est elle qui lui a donné
cette tendance empirique qui fit si longtemps tout le caractère de la pensée moderne. Mais, dans l'étude que nous faisons, c'est la loi en vertu de laquelle tous les corps gravitent
vers un centre commun qui nous intéresse spécialementr
c'est donc cette loi qui doit nous occuper.
Il semble d'abord que la gravité universelle absorbe en
elle toutes les forces de la nature: elle n'est point cependant
la force unique de la nature; et c'est précisément pour cela
que la loi à laquelle elle obéit est si profonde dans notre
point de vue. L'attraction toute seule non seulement n'explique pas le monde, mais elle n'explique rien du tout: à elle
seule elle ne ferait de toute la matérialité qu'une masse
informe et inerte. Tout mouvement dans la nature est le
produit de deux puissances sollicitant le mobile dans deux
directions différentes, et c'est surtout dans le mouvement
cosmique que ce principe se voit le plus clairement. Mais,
les astronomes ayant une fois reconnu que les corps célestes
sont assujettis à la loi de la pesanteur, et les effets de cette

136

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

loi pouvant être évalués avec précision, tout le système du
monde est devenu un problème de géométrie, et c'est sous le
seul nom d'Attraction ou de Gravité universelle que Ton conçoit aujourd'hui, par une espèce de fiction mathématique, la
loi la plus générale de la nature. Cette autre force sans laquelle
la pesanteur ne servirait de rien, c'est l'Impulsion initiale,
ou la Projection. Voici donc les deux puissances motrices
de la nature: la Gravité et la Projection. Dans l'idée nette
de l'action simultanée de ces deux puissances, telle que la
science nous la donne, est contenue toute la doctrine du
Parallélisme des deux mondes: il ne s'agit à cette heure que
de l'assimiler à la combinaison des deux puissances que nous
avons précédemment reconnues dans l'ordre intellectuel,
l'une dont nous avons la conscience, notre libre arbitre,
notre vouloir, l'autre qui nous domine à notre insu, Taction
d'un pouvoir extérieur sur notre être, et de voir ce qui en
résultera *.
* Il est certain que les applications de la loi découverte par Newton sont immenses dans Tordre des choses tangibles, et qu'elles deviendront de jour en jour plus nombreuses encore; mais il ne faut pas oublier
que la loi de la chute des graves a été trouvée par Galilée, et celle du
mouvement planétaire par Kepler. Newton n'eut donc que Theureuso
inspiration de lier Tune de ces lois à l'autre. Tout ce qui regarde d'ailleurs cette célèbre découverte est important. Un illustre géomètre,
par exemple, regrettait que nous ignorions certaines formules dont
Newton s'est servi dans son travail. C'était fort bien: nul doute que
la science n'eût infiniment gagné à retrouver ces talismans du génie.
Mais peut-on croire sérieusement que tout le secret du génie de Newton,
toutes ses puissances ne se révèlent qu'en ses procédés mathématiques?
Ne savons-nous pas qu'il y avait encore autre chose, dans cette
haute intelligence, que la capacité du calcul? Je vous le demande.
Jamais pensée de la proportion de celle dont il s'agit ici vint-elle
à une raison impie? Jamais vérité de cette grandeur fut-elle donnée
au monde par un esprit incrédule? Et comment s'imaginer que, lorsque Newton, fuyant l'épidémie qui ravageait Londres, se réfugiait
à Cambridge et que, là, la loi de la matérialité venait3 à luire à son
esprit et le voile de la nature se déchirait devant lui , il n'y avait
que chiffres en son âme pieuse? Chose singulière! Il est encore des
gens par le monde qui ne sauraient comprimer un sourire de pitié
quand ils songent à Newton commentant l'Apocalypse. On ne voit
pas que c'est le Newton tel qu'il a été, le génie aussi soumis que vaste,
aussi humble que puissant, qui a seul pu faire les grandes découvertes
dont se glorifie l'humaine espèce entière, et jamais 1 homme présomptueux que Ton voudrait qu'il fût. Encore une fois, où donc a-t-on vu,
je ne dis pas l'athée, mais l'esprit seulement froid à la religion, reculer
comme lui la science au-delà des bornes qui semblaient lui être prescrites?
3
Le manuscrit porte «venant à luire» et «se déchirant», mais
notre correction, grammaticalement nécessaire, s'autorise aussi de la

LETTRE QUATRIÈME

[37

Nous connaissons l'Attraction dans une infinité de ses
effets: elle se produit devant nos yeux perpétuellement; nous
la mesurons; nous en avons une connaissance parfaitement
certaine. Ceci, comme vous voyez, correspond à merveille
à Tidée que nous avons de notre propre pouvoir. De
Γ Impulsion, nous ne connaissons que sa nécessité absolue,
de même que nous n'en connaissons pas davantage de Taction
divine sur notre âme. Cependant nous sommes tout aussi
convaincus de Tune de ces forces que de l'autre. Ainsi,
dans les deux cas, connaissance nette et précise d'une chose,
connaissance vague et obscure de l'autre, certitude parfaite
pour toutes les deux. Telle est l'application immédiate de
cette façon de se figurer l'ordre matériel du monde, et vous
voyez qu'elle s'offre tout naturellement à l'esprit. Mais il
faut encore considérer que l'analyse astronomique étend la
loi de notre système solaire à tous les systèmes sidéraux qui
remplissent les espaces du ciel; que la théorie moléculaire
en fait la cause de la formation même des corps; et que nous
sommes parfaitement autorisés à regarder la loi de notre
système comme une condition universelle de toute la création, ou peu s'en faut: alors ce point de vue devient d'une
portée immense.
D'ailleurs, toutes les lignes que nous traçons entre les
différents êtres, toutes les distinctions imaginaires que nous
établi,fsons entre eux, pour notre commodité, et selon notre
bon plaisir, tout cela n'est-il pas absolument nul à l'égard
du principe cieateur? N'avons-nous pas, quoi que nous
fassions, le sentiment intime d'une réalité supérieure à
l'apparente réalité qui nous environne? Et cette autre réalité
n'est-elle pas la seule véritablement réelle, la réalité objective, qui embrasse l'être tout entier et nous confond nousmêmes dans l'unité générale? Là s'abîment donc toutes les
différences, toutes les limites que pose l'esprit en raison de
son imperfection et de la borne de sa nature; et dés lors il
n'y a plus dans toute l'infinité des choses qu'un seul fait
unique et universel. En effet, le sentiment intime de notre
propre nature, tout autant que la vue de l'univers, ne saurait nous faire concevoir l'être créé autrement que dans un
état de motion continuelle. Voilà le fait universel. L'idée
du mouvement doit donc naturellement précéder en philosoversion russe de cette lettre, conservée dans la collection Dachkov,—
CHAKHOVSKOÏ, dont la traduction va dans le même sens, fait en
outre remarquer l'inexactitude du déplacement prêté à Newton,

138

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

phie toute autre шее. Mais cette idée, c'est à la géométrie
qu'il faut la demander, car ce n'est que là qu'on la trouve
dépouillée de toute métaphysique arbitraire, ce n'est que dans
le mouvement linéaire que nous pouvons recueillir la notion
absolue de tout mouvement quelconque. Eh bien! Le géomètre
ne saurait se figurer d'autre mouvement qu'un mouvement
communiqué. Il est donc obligé de poser, avant tout,
que la chose mue est inerte de soi, et que tout mouvement
est l'effet d'une impulsion imprimée du dehors. Dans
la plus haute abstraction, tout comme dans la nature, nous
sommes donc toujours ramenés à une action extérieure et
primitive, sans égard à l'objet considéré. L'idée d'une action distincte de tout pouvoir, de toute cause se trouvant
dans la chose même en laquelle s'opère le mouvement, est
donc logiquement inséparable de l'idée même du mouvement. Et voilà aussi pourquoi l'esprit humain a tant de peine
à se débarrasser de cette vieille erreur que toutes ses idées
lui viennent par les sens. C'est tout simple: il n'y a rien au
monde dont nous soyons plus portés à douter que de notre
propre pouvoir; ce qu'il y a donc de positivement absurde
dans le système sensualistc, c'est seulement qu'il attribue
à la chose matérielle une action immédiate sur la chose immatérielle, faisant ainsi choquer les corps avec les intelligences, au lieu de mettre en contact choses de même nature,
comme dans l'ordre physique, c'est-à-dire intelligences
avec intelligences. Enfin, comprenons-le bien: dans l'idée
pure du mouvement, la matérialité ne signifie absolument
rien; toute la différence entre le mouvement matériel et le
mouvement moral consiste en ce que les éléments de l'un
sont l'espace et le temps, tandis que le temps seul est l'élément de l'autre; or, il est évident que la seule idée du temps
suffit pour nous donner celle du mouvement. La loi du mouvement est donc la loi de l'universalité des choses, et ce que
nous avons dit du mouvement physique s'applique parfaitement au mouvement intellectuel ou moral.
Que faut-il conclure de tout cela? Qu'il n'y a nulle difficulté à concevoir le propre procédé de l'homme comme un
principe occasionnel, comme une puissance qui n'agit qu'en
vertu de sa combinaison avec une autre puissanse supérieure, de même manière que la force d'attraction n'agit qu'en
se combinant avec la force de projection. C'est là où nous en
voulions venir.
On croira peut-être qu'il n'y a point de place dans ce sy-

LETTRE QUATRIÈME

139

stème pour la philosophie du moi. Ce serait une erreur. Elle
s'arrange au contraire fort bien avec ce système; seulement
elle y est réduite à sa juste valeur, voilà tout. De ce que nous
venons de dire de la double action qui régit les mondes, il ne
résulte en aucune façon que notre propre activité soit nulle:
il est donc fort utile de méditer le pouvoir que nous possédons et de chercher à nous en rendre le meilleur compte
possible. L'homme est poussé incessamment par une puissance dont il n'a point le sentiment, c'est vrai; mais c'est au
moyen de la connaissance que cette action extérieure s'exerce
sur lui; ainsi, de quelque manière que me vienne l'idée que je
trouve dans ma tête, c'est parce que je la connais, cette idée,
que je l'y trouve. Or, connaître c'est agir. J'agis donc véritablement et sans cesse, en même temps que je suis domine
par quelque chose de plus puissant que moi, je connais. Un
fait ne détruit pas l'autre ils se suivent sans se nier; l'un
m'est tout aussi bien démontré que l'autre. Que si l'on me
demande comment cette action agit sur moi du dehors,
c'est une tout autre question; et vous sentez bien que ce
n'est point ici le moment de la traiter: à une philosophie
haute à y répondre. La raison commune n'a pas autre chose
à faire qu'à montrer l'action extérieure, et à la poser comme
l'une de ses croyances fondamentales: le reste ne la regarde
pas. Mais qui ne sait comment les pensées étrangères s'introduisent dans notre intelligence? comment nous nous soumettons aux avis, aux opinions des autres! Quel est l'homme
réfléchissant qui ne conçoive fort bien le mécanisme d'une
raison subordonnée à une autre raison, et qui néanmoins
conserve tout son pouvoir, toutes ses facultés? Il est donc
certain que le grand problème du libre arbitre, tout abstrus
qu'il soit, n'offrirait guère de difficulté si l'on savait seulement se bien pénétrer de l'idée que la nature de l'être intelligent ne consiste que dans la connaissance, et que, tant que
l'être intelligent connaît, il ne perd rien de sa nature, n'importe de quelle manière lui vienne la connaissance.
Le fait est que l'école écossaise 4, qui a si longtemps régenté
le monde philosophique, a déplacé toutes les questions
de l'Idéologie6. Vous savez qu'elle prétend donner l'origine
4

Tchaadaev se référera à Γ Ecole écossaise à deux reprises dans
la Lettre V. CHAKHOVSKOÏ (p. 70, note 20) signale l'existence,
dans la bibliothèque de Tchaadaev, des oeuvres de Thomas Reid
(1710—1796) et de Dugald Stewart (1753—1828).
6
Ecole française issue de Condillac.

140

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAME

de chaque pensée humaine et tout expliquer en montrant
le fil qui lie la perception actuelle à la perception précédente.
Une fois arrivés à l'origine d'un certain nombre d'idées au
moyen de leur association, on a conclu que tout ce qui se passe
dans notre intelligence est produit par ce principe-là, et dès
lors on n'a plus voulu tenir compte de rien autre chose.
On s'est donc figuré que tout se réduit au fait de conscience,
et sur ce fait s'est élevée la psychologie empirique. Mais,
je vous le demande, y a-t-il rien au monde dont nous ayons
plus le sentiment que de la production incessante d'idées
dans notre cerveau, à laquelle nous n'avons nulle sorte
de part? Y a-t-il une chose dont nous soyons plus assurés
que de ce travail continu de notre intelligence, qui se fait
sans que nous y soyons absolument pour rien? Du reste,
le problème n'en serait pas plus résolu si l'on était même
parvenu à ramener toutes nos idées à un seul faisceau d'idées
dont la source nous fût parfaitement connue. Il ne se passe
rien sans doute dans nos esprits qui ne soit en rapport d'une
manière ou d'une autre avec ce qui s'y est passé précédemment;
mais il ne s'ensuit nullement que chaque mutation de ma
pensée, chaque forme qu'elle prend tour à tour, se produise
par mon propre pouvoir: il y a donc là lieu encore à une
immense action parfaitement distincte de la mienne. La
théorie empirique ne fait donc tout au plus que constater
certains phénomènes de notre nature; quant au phénomène
général, elle n'en rend pas compte du tout.
Enfin l'action propre de l'homme n'est véritablement
telle qu'alors qu'elle est conforme à la loi. Toutes les fois
que nous agissons contrairement à la loi, ce n'est plus nousmêmes qui nous déterminons, ce sont les choses autour de nous
qui nous déterminent. Quand nous nous abandonnons à ces
influences étrangères, quand nous sortons de la loi, nous nous
anéantissons. Mais, dans notre soumission au pouvoir divin,
nous n'avons jamais la conscience parfaite de ce pouvoir;
il ne saurait donc jamais empiéter sur notre liberté. Notre
liberté ne consiste donc qu'en ce que nous n'avons pas le sentiment de notre dépendance: il n'en faut pas davantage pour
que nous nous considérions comme parfaitement libres, et
comme solidaires de chaque idée que nous pensons. Malheureusement ce n'est pas ainsi que l'homme conçoit sa liberté:
il se croit libre, dit Job, comme le petit de Vâne sauvage e#
6

Job 11, 12 selon la Vulgate.

LETTRE QUATRIÈME

141

Oui, je suis libre, comment en douterais-je? Au moment
où j'écris ces lignes, ne sais-je pas que je suis le maître de
ne pas les écrire? Si une providence a irrévocablement ordonné de moi, qu'importe si son pouvoir ne m'est point sensible?
Mais une idée vient s'associer à celle de ma liberté, une idée
effrayante, la terrible, l'inexorable conséquence, l'abus de
ma liberté et le mal qui en est la suite. Supposons qu'une
seule molécule de la matière vint à s'imprimer une fois un
mouvement volontaire; que, par exemple, au lieu de tendre
vers le centre de son système, elle déviât delà moindre
chose du rayon où elle est située. Qu'arriverait-il? Toute
l'économie du monde ne se troublerait-elle pas aussitôt?
Chaque atome dans les infinis espaces ne se trouverait-il
pas déplacé? Plus que cela, tous les corps ne s'entrechoqueraient-ils pas à l'aventure et ne s'entre-détruiraient-ils
pas? Eh bien, concevez-vous que c'est là ce que chacun de
nous fait à chaque instant du jour? Nous ne faisons pas autre chose que nous imprimer des mouvements volontaires,
et à chaque fois nous ébranlons l'univers entier; et ce ne sont
point seulement nos mouvements extérieurs qui causent
cet épouvantable ravage au sein de la création, c'est chaque
pulsation de notre âme, chacune de nos pensées les plus
intimes. Tel est le spectacle que nous offrons à l'Etre suprême.
D'où vient qu'il le souffre? D'où vient qu'il ne balaye pas de
l'espace ce monde de créatures révoltées? Chose encore plus
étrange, pourquoi leur avoir donné ce pouvoir formidable?
Il l'a voulu ainsi. Faisons, a-t-il dit, Vhomme à notre image
et à notre ressemblance7. Cette image de Dieu, cette ressemblance avec lui, c'est notre liberté. Mais, créatures si singulièrement faites, nous sommes faits aussi de manière à ce que nous
sachions que nous résistons à notre Créateur. Comment
donc douter que, s'il a voulu nous revêtir de cette étonnante
puissance qui semble contredire tout l'ordre du monde,
il n'ait voulu aussi la régler et nous éclairer sur l'usage que
nous devons en faire? Toute l'humanité, d'abord, personnifiée dans celui qui contenait en lui toutes les générations
futures, a entendu la parole de Dieu; ensuite Dieu daigna
éclairer quelques hommes choisis, afin qu'ils conservassent
la vérité sur la terre; enfin il a jugé digne l'un d'entre nous
d'être investi de toute son autorité, d'être initié à tous ses
secrets, tellement qu'il ne fut qu'un avec lui, et il l'a chargé
l Genèse, 1,

26.

142

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

de nous faire connaître tout ce qu'il nous est possible de
savoir du mystère divin. Voilà ce que nous apprend la doctrine sacrée. Mais notre raison ne nous dit-elle pas la même
choi-e? Si Dieu ne nous instruisait, le monde, nous-mêmes,
rien pourrait-il subsister un instant? Tout ne retomberait-il
pas aussitôt dans le chaos? Oui, certes; et dès que notre raison ne s'aveugle point par sa trompeuse confiance en ellemême, dès qu'elle ne s'abîme pas tout entière en son orgueil,
elle nous dit précisément ce que nous dit la foi, à savoir
que Dieu a dû nécessairement instruire et conduire l'homme du
premier jour de sa création, qu'il n'a jamais cessé de l'instruire et de le conduire, qu'il ne cessera jamais de le faire
jusqu'à la consommation des siècles.
Sakolniky. 30 juin.
LETTRE V
Much of the soul they talk,
but all awry
MILTON1

Vous voyez que tout nous ramène à ce principe absolu
que la raison del'homme ne saurait se donner une loi à
elle-même, pas plus qu'elle n'en saurait donner une à toute
autre chose créée. Comme la loi de la nature physique, la loi
de la nature morale nous est donc donnée une fois pour toutes:
si nous trouvons l'une toute faite, il n'y a nulle raison que
nous ne trouvions l'autre toute faite aussi. Mais telle 2 la
lumière de ces soleils qui roulent en d'autres cieux, mais
dont le rayon nous parvient pourtant quoique affaibli,
telle la lumière de la loi morale nous luit aussi d'une région
lointaine et ignorée: à nous d'avoir l'oeil ouvert pour la
recevoir alors qu'elle vient à briller devant nous. Vous avez
vu que nous sommes arrivés à ces résultats par des inductions logiques qui nous ont fait découvrir certaines identités
entre l'ordre matériel et l'ordre intellectuel. La psychologie
de Vécole part à peu près du même point, mais elle n'arrive
pas aux mêmes conséquences. Elle ne prend à la science de
1

John MILTON, Paradise regained, livre IV, v. 313: «Ils parlent
beaucoup de l'âme, mais tout de travers». Le texte vise les insuffisances2 de la philosophie païenne.
Le manuscrit dit* «telle que».

LETTRE CINQUIÈME

143

la nature que l'observation, c'est-à-dire ce qu'il y a de moins
applicable à l'objet de son étude. Au lieu donc de s'élever
à la véritable unité des choses, elle ne fait que confondre ce
qui doit demeurer éternellement séparé; au lieu de trouver
la loi, elle trouve le chaos. Sans doute il existe une unité
absolue dans l'ensemble des êtres; et c'est précisément ce
que nous-mêmes nous cherchons à démontrer de notre mieux;
il y a plus: c'est là le credo de toute saine philosophie. Mais
cette unité, c'est l'unité objective, complètement en dehors
de la réalité sensible; fait immense sans doute, qui répand
une lumière ineffable sur le grand Tout, qui donne la logique
des causes et des fins, mais qui n'a rien de commun avec cette
espèce de panthéisme que professent la plupart des philosophes de nos jours, doctrine funeste qui colore aujourd'hui
de sa teinte fausse tous les systèmes philosophiques, qui
fait qu'il n'y a plus aujourd'hui de système quelconque qui,
malgré ses belles promesses de spiritualisme, ne finisse
par traiter le fait spirituel exactement comme s'il avait affaire au fait matériel.
L'esprit par sa nature tend à l'unité: mais malheureusement on n'a pas encore bien compris en quoi consiste l'unité réelle des choses. Pour vous en convaincre, voyez comment
la généralité des esprits conçoit la durée de l'âme.
Un Dieu éternel et une âme éternelle comme lui, un infini
absolu et un autre infini absolu en présence de celui-là,
est-ce chose possible? L'infini absolu n'est-ce point la perfection absolue? Comment donc y aurait-il deux êtres éternels, deux êtres parfaits l'un en face de l'autre? Mais voici
le fait. Comme il n'y a nul motif légitime d'admettre, dans
l'être formé d'intelligence et de matière, l'anéantissement
simultané des deux natures qui le composent, il était naturel que l'esprit humain en vint à l'idée de la survivance
de l'une de ces natures à l'autre. Mais c'est à quoi il fallait
s'en tenir. Que je vive cent mille ans après ce moment que
j'appelle la mort, et qui n'est rien qu'un phénomène physique n'ayant rien à faire à mon être intellectuel, il y a loin
encore delà à l'éternité. Et, comme toutes les idées instinctives de l'homme, l'idée de l'immortalité de l'âme fut
simple et raisonnable d'abord; mais, une fois tombée sur
le sol trop fécond de l'Orient, elle y grandit démesurément
et, toujours grandissant, elle arriva un jour à ce dogme
impie qui confond la créature avec le Créateur, qui rompt
la ligne qui les sépare à tout jamais, qui accable l'esprit

144

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAM 5

du poids immense d'un avenir sans terme, et qui mêle et
brouille tout. Après cela, en s'introduisant dans le christianisme à la suite de maintes choses qu'il hérita des païens,
elle se donna tout l'appui de cette puissance nouvelle, et
c'est ainsi qu'elle parvint à subjuguer complètement le
cœur humain. Personne n'ignore cependant que la religion
chrétienne considère la vie éternelle comme la récompense
d'une vie parfaitement sainte; si donc il faut mériter la
vie éternelle, il est clair qu'il ne faut pas l'avoir possédée
auparavant; si la vie éternelle n'est que le prix d'une vie
parfaite, comment se trouverait-elle au bout d'une existence
passée dans le péché? Chose étonnante! Eclairé par la plus
haute des lumières, l'esprit humain ne peut, malgré cela,
se saisir de la vérité complète: toujours il oscille entre le
vrai et le faux. Il faut le dire, toute philosophie se renferme
nécessairement dans un certain cercle fatal, d'où il lui est
impossible de sortir. En morale, c'est toujours une loi qu'elle se prescrit elle-même d'abord, et à laquelle ensuite
elle se met à obéir on ne sait ni comment ni pourquoi; en
métaphysique, c'est toujours un principe qu'elle pose premièrement, et dont elle fait découler ensuite tout un monde
de choses de sa création. C'est donc toujours une pétition
de principe; mais elle est inévitable: autrement, qu'aurait
la raison à faire dans tout cela? Rien du tout, cela est
évident.
Voici, par exemple, comment procède la philosophie la
plus positive, la plus rigoureuse de notre temps 3. Elle commence par poser en fait que, notre raison étant l'instrument donné de la connaissance, c'est notre raison qu'il
faut avant tout apprendre à connaître: sans cela, dit-elle,
pas moyen d'en faire un usage convenable. Après cela elle
se mit à disséquer, à dépecer cette raison de son mieux.
Or, ce travail préliminaire, ce travail indispensable, cette
anatomie de l'intelligence, avec quoi le fait-elle? N'estce pas avec cette même raison? Ainsi, réduite dans sa toute
première et sa plus importante opération à un outil dont
elle ne sait pas encore se servir, d'après son propre aveu,
comment fera-t-elle pour arriver à la connaissance qu'elle
recherche? On ne le conçoit pas. Mais ce n'est pas tout.
Plus sûre de son fait que toutes les philosophies qui l'ont
3

Allusion à l'Ecole écossaise, déjà mentionnée dans la Lettre lVf
p. 1C8.

LETTRE CINQUIÈME

145

précédée, elle déclare qu'il faut traiter l'esprit absolument
comme les objets extérieurs. Le même oeil donc avec lequel
vous voyez le monde, vous fera voir aussi votre propre
être; comme vous posez le monde devant vous, de même
vous pouvez vous poser vous-mêmes devant vous; comme
vous méditez sur le monde, comme vous expérimentez sur
le monde, méditez, expérimentez sur votre propre être.
La loi d'identité étant commune à la nature et à l'intelligence, vous pouvez opérer de même manière sur l'une et
sur l'autre: si vous concluez d'une série de phénomènes
identiques, dans l'ordre matériel, à un phénomène général,
qui vous empêche de conclure de même façon, dans l'ordre
intellectuel, d'une suite de faits semblables à un fait universel? Comme le fait physique vous est connu d'avance,
vous pouvez prévoir le fait moral avec la même certitude:
il n'y qu'à agir en psychologie comme on agit en physique.
Telle est la philosophie empirique. Heureusement cette
philosophie n'est plus aujourd'hui que la pensée individuelle de quelques esprits paresseux qui s'obstinent encore
à demeurer dans leurs vieilles ornières.
Une lumière nouvelle pointe déjà à travers nos obscurités, et tout ce qui se passe aujourd'hui dans la région
philosophique, jusqu'à cet Eclectisme si bénévole, si officieux qu'il semble n'aspirer qu'à s'effacer lui-même 4 ,
tout concourt à nous ramener dans de meilleures voies.
Parmi les sagesses du jour, il en est une surtout qu'il faut
distinguer des autres. C'est une espèce de Platonisme subtil,
création récente de la profonde et rêveuse Germanie; c'est
un Idéalisme transcendant 5, tout plein d'une haute poésie
rationnelle, et qui a fait déjà branler sur sa base l'antique
édifice des superstitions philosophiques. Mais il ne vit en*
core que dans les sphères éthérées où l'on a de la peine à
respirer. A le voir planer dans son atmosphère diaphane,
tantôt éclairé par je ne sais quelle lumière douce et suave,
tantôt s'éclipser dans un crépuscule douteux ou sombre,
on dirait un de ces mirages fantastiques qui flottent parfois au ciel du midi et disparaissent l'instant d'après sans
4
La Lettre VI, également, formulera des réserves à l'égard de
Cousin;
cf. p. 138.
5
Allusion à Schelling. Selon Falk, mieux avisé sur ce point que
Chakhovskoï, «idéalisme transcendant» est plus large crue «idéalisme
transcendantal» et donc vise toute la philosophie de Schelling. Heinrich FALK, Das Weltbild Peter J. Tschaadajews..., p. 115, note 3»

146

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

laisser de trace ni dans les airrs ni dans le souvenir. Espérons que cette belle et grandiose pensée descendra bientôt dans la région habitable: alors nous la saluerons de
nos plus vives sympathies. En attendant, laissons-la poursuivre sa course vagabonde, et nous, continuons la route
plus sûre que nous nous sommes tracée.
Que si donc nous avons conçu le mouvement du monde
moral comme étant l'effet d'une impulsion primitive tout
comme celui du monde physique 6, «ne suit-il pas de là que
ces deux mouvements, dans leur continuité, sont soumis
aussi aux mêmes lois, et que par conséquent tous les phénomènes de Γ intelligence ne sont que le résultat de cette
analogie? De même donc que le choc des corps continue
dans la nature cette première impulsion communiquée à la
matière, c'est le choc des intelligences qui continue le mouvement de l'esprit; de même que chaque chose dans la nature est liée à tout ce qui la précède et à tout ce qui la suit,
chaque individu humain et chaque pensée humaine sont
liés à tous les êtres humains et à toutes les pensées humaines qui les ont précédés et qui les suivront; comme la nature
est une, toute la suite des hommes, selon l'expression pittoresque de Pascal, est un seul homme qui existe toujours 7,
et chacun de nous participe directement à l'oeuvre intellectuelle qui se consomme à travers les siècles. Enfin, de
même qu'un certain travail plastique et perpétuel des éléments matériels ou des atomes, c'est-à-dire la génération
des êtres physiques, constitue la nature matérielle, de même
un travail semblable des éléments intellectuels ou des idées, c'est-à-dire la génération des esprits, constitue 8 la nature intelligente; et de même que je conçois toute la matière
tangible comme un seul tout, je dois concevoir aussi l'ensemble des intelligences comme une seule et unique intelligence.
Le principal véhicule de la procréation des esprits est,
0

Dans la Lettre IV, p. 104 et suiv.
1 PASCAL utilise cette expression, en un tout autre contexte,
dans un fragment du Traité sur le vide (éd. Brunschvicg, 1946, p. 80):
«De sorte que toute la suite des hommes, pendant le cours de tant de
siècles, doit être considérée comme un même homme qui subsiste toujours et qui apprend continuellement». Tchaadaev l'utilisera de nouveau
dans sa Lettre VII, p. 160. Ici le manuscrit ne souligne que toute la
suite des hommes.
8
Le manuscrit dit: «continue», Chakhovskoï, lui aussi, a cru
devoir rétablir: constitue.

LETTRE CINQUIÈME

147

comme de raison, la parole: sans elle on ne saurait s'imaginer ni l'origine de l'intelligence dans l'individu ni son
développement dans le genre humain. Mais la parole seule
ne suffit pas pour produire le grand phénomène de l'intelligence universelle; il s'en faut qu'elle fasse toute la communication entre les hommes, et par conséquent qu'elle
comprenne toute l'action intellectuelle s'exerçant dans le
monde. Mille liens invisibles unissent les pensées d'un
être raisonnable à celles d'un autre; nos pensées les plus
intimes trouvent toutes sortes de moyens de se reproduire
au-dehors; en se répandant, en se croisant, elles se confondent, se combinent, passent d'un esprit à l'autre, germent,
fructifient, et finalement engendrent la raison générale.
Une idée quelquefois en se manifestant ne semble causer
aucune impression sur les objets environnants; cependant le mouvement a été communiqué, le choc a eu
lieu; en son temps elle trouvera une pensée affine qu'elle
ébranlera par son attouchement, et alors vous la verrez
reparaître au jour et produire quelque surprenant effet dans
le monde intellectuel. Vous connaissez cette expérience de
physique: on suspend plusieurs boules sur un fil horizontal;
on écarte la première; c'est la dernière qui part, les intermédiaires restant en repos. Voilà comment l'idée se transmet à travers les cerveaux des hommes *. Que de pensées
grandes et belles, parties de je ne sais où, ont envahi des
multitudes et des générations sans nombre! Que de hautes
vérités vivent, agissent, régnent ou brillent parmi nous,
puissances formidables ou lumières éclatantesf sans que
l'on sache ni d'où elles sont venues ni comment elles ont
parcouru les temps et les espaces. «La nature, dit quelque
part Cicéron, a disposé la face humaine pour représenter
les sentiments cachés de notre coeur: quelque affection que
nous éprouvions, nos yeux la rendent toujours l0.» Cela est
parfaitement vrai; tout dans l'être intelligent traduit sa
pensée intime: l'homme tout entier se communique à son
semblable, et ainsi s'engendrent les intelligences. Car l'intelligence ne se produit pas plus miraculeusement qu'autre
* On sait quo la fameuse démonstration de l'existence de Dieu
attribuée à Descartes fut inventée par saint Anselme au XI e siècle.
Elle était restée enfouie dans un coin de Γ esprit humain depuis tantôt
cinq cents ans quand Descartes vint et la livra à la philosophie e .
9
Affirmation bien rapide: l'argument «ontologique» est un des
lieux10 communs de la scolastique.
CICERON, De legibus, I, chap. IX, 2 6 - 2 7 .

148

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES Ä UNE DAME

chose: c'est une génération comme une autre. Une seule
et même loi préside à toute production de quelque nature
qu'elle soit; rien ne s'engendre que par le contact ou la fusion des êtres; nulle force, nul pouvoir n'agit d'une manière
isolée. Il faut seulement remarquer que le fait même de la
génération se passe dans une certaine région soustraite à
notre perception directe. Ainsi, comme dans le monde physique où vous voyez les effets des différentes puissances de
la nature telles que l'attraction, l'assimilation, l'affinité,
etc., mais où vous arrivez en dernier résultat à un fait insaisissable, à l'acte qui confère la vie physique, de même
dans le monde intelligent on voit bien les effets des différentes puissances humaines, mais en définitive on arrive
à une chose qui sort du domaine de notre perception immédiate, à l'acte qui confère la vie intellectuelle.
Quant à cette intelligence universelle qui répond à la matière universelle, au sein de laquelle s'opèrent les phénomènes
moraux comme les phénomènes physiques s'opèrent au sein de
la matérialité, c'est tout simplement la somme du toutes les
idées qui vivent dans le souvenir humain. Il faut que l'idée
traverse un certain nombre de générations pour devenir
le patrimoine de l'humanité: en d'autres termes, l'idée ne
tombe dans le domaine de la raison générale qu'à l'état
de tradition n . Mais il ne s'agit point ici des traditions
seules que l'histoire et la science fournissent à l'esprit
humain, et qui ne font qu'une partie du souvenir universel.
Il en est qui ne furent jamais ni récitées devant les peuples
assemblés, ni chantées par des rhapsodes; qui ne furent
jamais tracées ni sur la colonne ni sur le parchemin; dont les
dates ne furent jamais vérifiées par le calcul et par le cours
des astres; que la critique ne pesa jamais dans sa balance
partiale; mais qu'une main inconnue dépose dans l'intérieur
des âmes, que le premier sourire de la mère, la première
caresse du père apportent au coeur nouveau-né. Voilà les
souvenirs puissants dans lesquels se résume l'expérience
des âges: chaque individu les recueille avec l'air qu'il respire. C'est le milieu dans lequel s'accomplissent toutes
les merveilles de l'intelligence. Sans doute cette expérience
cachée des temps n'arrive point complète à chaque fraction
humaine; mais elle forme la substance intellectuelle de l'uni11
Sur la place du Traditionalisme dans la pensée de Tchaadaev,
cf. l'Introduction, p. 12 et 13.

LETTRE CINQUIÈME

Щ

vers, elle coule dans le sang des races humaines, elle s'in­
corpore avec leur fibre, enfin elle continue ces autres tra­
ditions plus mystérieuses encore, sans origine sur la terre,
qui ont servi de point de départ à toutes les sociétés. C'est
un fait connu que, dans la tribu la plus isolée du grand mouvement du monde, on trouve toujours un certain nombre
de notions plus ou moins nettes sur Γ Etre suprême, sur
le.bien et le mal, sur le juste et l'injuste: sans ces notions,
elle n'aurait pas pu subsister, pas plus que sans les aliments
grossiers que lui fournissent le sol qu'elle foule, les arbres
qui l'abritent. D'où lui viennent-elles? Personne ne le sait:
des traditions, voilà tout; il n'y a pas moyen de remonter
à leur origine: les enfants les ont apprises de leurs pères
et mères, cVst là toute leur généalogie. Ensuite les siècles
viennent descendre sur ces idées primitives, l'expérience
s'accumule sur elles, la science s'édifie sur elles, l'esprit
humain grandit sur cette base invisible, et voilà comment
on arrive par la voie du fait au même point où nous a onduit le raisonnement, à cette impulsion initiale sans laquelle, nous l'avons vu, rien ne bougerait dans la nature,
et qui est tout aussi nécessaire ici que là.
Et dites-moi, je vous prie, concevez-vous un être intelligönt sans nulle idée quelconque? Concevez-vous dans l'homme une raison avant qu'il en ait fait usage? Pouvez-vous
vous imaginer quelque chose, dans la tête d'un enfant,
d'antérieur à ce qui lui a été enseigné par ceux qui assistèrent
à son entrée dans la vie? On a vu des enfants ramassés parmi les bêtes de la forêt, dont ils partageaient les moeurs,
recouvrer ensuite leurs facultés mentales; mais ces enfants
n'avaient pas été abandonnés dès les premiers jours de leur
existence. Le petit de l'animal le plus robuste périrait
infailliblement s'il était délaissé par la femelle aussitôt que
mis bas; l'homme, de tous les animaux le plus faible, ne
pouvant se passer d'allaitement pendant six ou sept mois,
dont le crâne n'est pas même ossifié plusieurs jours après sa
naissance, à plus forte raison ne saurait traverser la première époque de la vie s'il ne trouve les bras d'une mère
pour le recueillir. Ces enfants ont donc reçu le germe intellectuel avant qu'ils fussent enlevés à leurs parents. Qu'un
homme se fût trouvé, du moment où ses yeux s'ouvrirent
à la lumière, séparé des auteurs de ses jours et de tout être
humain; qu'il n'eût pas aperçu une seule fois le regard
de son semblable ni entendu un seul son de sa voix, et qu'il

150

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

eût ainsi vécu jusqu'à Tage de raison, je vous garantis
qu'entre ce mammifère-là et les autres que le naturaliste
place dans le même genre, il n'y aurait différence aucune.
Y a-t-il rien de plus absurde que de considérer chaque individu humain comme recommençant son espèce ainsi que la
brutel Voilà pourtant l'hypothèse qui sert de base à tout
l'édifice idéologique. On suppose que cette petite créature
informe, que le cordon ombilical tient encore nouée aux
entrailles de la mère, est un être intelligent. Mais d'où
le sait-on? Est-ce à ce trépignement galvanique qui l'agite
que vous avez reconnu le don céleste qui lui fut départi?
Est-ce dans ce regard stupide, dans ces larmes, dans ces
cris perçants que vous avez découvert l'être fait à l'image de
Dieu? Aura-t-il jamais, je vous le demande, une idée qui
ne lui sera venue du petit nombre de notions que sa mère,
sa nourrice ou toute autre créature humaine aura fait entrer
dans son cerveau aux premiers jours de son existence? Le
premier homme ne fut pas un enfant criard, mais un homme
tout fait; il pouvait donc fort bien ressembler à Dieu, et lui
ressemblait en effet; mais certes ce n'est pas l'embryon humain
qui est fait à l'image de Dieu. Ce qui constitue la véritable
nature de l'homme, c'est que de tous les êtres c'est le seul
qui peut recevoir une instruction infinie: là est sa grandeur,
là est sa supériorité sur toute chose créée. Mais, pour qu'il
s'élève à la condition d'être intelligent, il faut qu'un rayon
de la raison suprême illumine son front. Le jour où l'homme
fut créé, Dieu lui parla, et l'homme l'écoutait et l'entendait:
telle est la vraie genèse de la raison humaine; jamais la psychologie n'en trouvera de plus profonde. Ensuite il perdit
en partie la faculté d'ouïr la voix de Dieu, et ce fut l'effet
naturel du don de liberté illimitée qu'il avait obtenu: mais
il ne perdit pas la mémoire des premières paroles divines
qui retentirent à son oreille. C'est donc cette même parole
de Dieu, adressée au premier homme et qui, transmise d'âge
en âge, frappe l'enfant au berceau, qui l'introduit dans le
monde des intelligences et en fait un être pensant. Le même
procédé dont Dieu se servit pour tirer l'homme du néant
est donc encore celui dont il fait usage aujourd'hui pour
créer chaque nouvelle intelligence. C'est toujours Dieu
qui parle à l'homme, par l'intermédiaire de ses semblables«
L'idée de l'être humain venant au monde avec une intelligence toute faite n'a donc, vous le voyez, aucune base
ni dans l'expérience ni dans l'abstraction. La grande loi

LETTRE CINQUIÈME

15 J

de Taction constante et directe d'un principe suprême ne
fait donc que se reproduire dans la vie générale de l'homme
comme elle se reproduit dans toute la création. Là c'est une
force contenue dans une quantité, ici c'est un principe contenu dans une tradition; mais toujours le même fait d'une
action extérieure s'exerçant sur l'être quel qu'il soit, instantanément d'abord, puis d'une manière continue et
permanente.
On a beau se replier sur soi-même, on a beau creuser dans
les plus secrètes profondeurs de son coeur, jamais on n'y
trouvera autre chose que la pensée que nous avons héritée
de ceux qui nous précédèrent sur la terre. Cet entendement
que l'on décomposera, que l'on mettra en pièces, ce ne sera
jamais que celui de toutes les générations qui se sont succédé
depuis le premier homme jusqu'à nqus; et lorsque nous
méditons sur les facultés de notre esprit, nous ne faisons que
nous servir, tant bien que mal, de cette même raison universelle pour observer la portion que nous en avons recueillie
dans le cours de notre existence personnelle. Qu'est-ce qu'une
faculté de l'âme? Une idée, une idée que nous trouvons
toute faite dans notre esprit, sans savoir comment elle y
est venue, et qui en provoque une autre. Mais l'idée première,
d'où voulez-vous qu'elle nous arrive si ce n'est de cet océan
d'idées dans lequel nous nageons? Privés du contact des
autres intelligences, nous brouterions l'herbe au lieu de
spéculer sur notre nature. Si l'on ne veut pas que la pensée
de l'homme soit la pensée du genre humain, il n'y a pas moyen
de concevoir ce qu'elle est. Tout autant que le reste du monde
créé, rien ne se peut concevoir dans le monde intellectuel
de parfaitement isolé, de subsistant par soi-même. Enfin,
s'il est vrai que, dans la réalité suprême ou objective, la
raison de l'homme n'est que la reproduction perpétuelle
de la pensée de Dieu, il est certain aussi que sa raison actuelle
ou sa raison subjective n'est que la raison qu'il s'est faite
lui-même en vertu de son libre arbitre. Il est vrai que l'école
ne fait nul cas de tout cela: pour elle il n'est qu'une seule
et unique raison; pour elle l'homme donné, c'est l'homme
tel qu'il est sorti des mains du Créateur; créé libre, il n'a
pas mésusé de sa liberté; être volontaire, il est resté le
même, comme la chose inerte obéissant à une force irrésistible; les erreurs innombrables, les grossières superstitions
qu'il a enfantées, les crimes dont il s'est souillé, rien de tout
cela n'a laissé de trace dans son esprit: le voici tel qu'il

152

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

fut au jour où le souffle divin anima son moule terrestre,
aussi pur, aussi chaste qu'avant 12 que nulle chose encore
n'eût entaché sa jeune nature; pour l'école l'homme est
toujours le même; il a été le même en tout temps, il est le
même en tous lieux; tels nous sommes, tels nous devons être;
et cet amas d'idées incomplètes, fantasques, incohérentes,
que nous appelons l'esprit humain, selon elle c'est là la
pure intelligence: la céleste émanation écoulée de Dieu
même; rien ne l'a altérée, rien n'y a touché. Voilà la sagesse
humaine.
L'esprit de l'homme a pourtant toujours éprouvé le
besoin de se reconstruire d'après un type idéal. Il n'a fait
autre chose, jusqu'au moment où parut le christianisme,
que travailler à ce type qui lui échappait toujours et qu'il
recommençait toujours: c'était la grande affaire de l'antiquité. Et l'homme était naturellement réduit alors à le
chercher en soi-même. Mais ce qu'il y a de singulier, c'est
que de nos jours encore le philosophe s'obstine parfois, en
présence des hautes instructions offertes par le christianisme,
à demeurer dans le cercle où l'antiquité était confinée; qu'il
ne songe pas à s'enquérir ailleurs que dans la nature humaine
d'un exemplaire de l'intelligence parfaite; à le demander,
par exemple, à la doctrine sublime destinée à conserver parmi
les hommes les plus antiques traditions du monde, à ce
livre admirable qui porte si bien le cachet de la raison absolue,
c'est-à-dire de cette raison même qu'il cherche et qu'il ne
trouve pas. Pour peu que vous méditiez de bonne foi le
système révélé, vous serez frappé de la grande formule de
perfection intellectuelle qui le domine tout entier; vous
verrez que toutes les intelligences eminentes que vous y rencontrez ne sont que des fractions d'une seule et vaste intelligence qui remplit et pénètre ce monde où le passé, le présent
et l'avenir ne font qu'un seul tout indivisible; vous sentirez
que chaque chose y tend à vous faire comprendre la nature
d'une raison qui n'est point soumise aux conditions du temps
et de l'espace, et que l'homme posséda naguère, qu'il perdit,
qu'il retrouvera un jour, et qui nous fut montrée dans la personne du Christ. Remarquez que sur ce point le spiritualisme
philosophique ne diffère en rien du système opposé; car, que
Ton prenne l'entendement humain pour table rase et que l'on
s'en tienne au vieil adage de l'école sensualiste: rien dans
12

Le manuscrit dit: «alors».

LETTRE CINQUIÈME

153

la raison qui ne soit d'abord dansles sens, ou qu'on le suppose
agissant par sa propre puissance, et que Ton répète avec
Descartes: je bouche tous mes sens et je vis 13, ce sera toujours
la raison que nous nous trouvons aujourd'hui, non la raison
qui nous fut octroyée dans l'origine; ce ne sera donc jamais
le véritable principe spirituel que l'on analysera, mais ce
principe dénaturé, mutilé, vicié par la volonté de l'homme.
Du reste, de tous les systèmes connus, celui qui, pour se
rendre compte du phénomène intellectuel, s'efforce de construire de bonne foi une intelligence absolument abstraite,
une nature simplement intelligente, sans remonter à la
source même du principe spirituel, est assurément le plus
profond et le plus fécond en résultats 14. Mais comme c'est
toujours l'homme donné qui lui fournit les matériaux don«
il construit son modèle, il se trouve que c'est encore la raison artificielle qu'il nous montre, et non la raison primitive. Le penseur profond, auteur de cette philosophie, n'a
point vu qu'il ne s'agissait point de se représenter une
intelligence qui n'eût de volonté que pour rechercher et)
évoquer l'intelligence suprême; mais qui, ainsi que tout ce
qui existe, eût un mode de mouvement parfaitement légitime, et dont le pouvoir ne consistât qu'en une tendance
infinie à se confondre avec cette autre intelligence. S'il
était parti de là, il serait certainement arrivé à l'idée d'une
raison véritablement pure parce qu'elle ne serait qu'un reflet
de la raison absolue; et l'analyse de cette raison l'aurait
conduit indubitablement à des conséquences d'une portée
immense; de plus, il ne serait point tombé dans la mauvaise
doctrine de Vautonomie de l'esprit humain, je ne sais quelle
loi imperative gisante dans notre raison même, qui lui donne
le pouvoir de s'élever par son propre élan à toute sa perfection possible; enfin, une philosophie plus arrogante encore,
la philosophie de Vomnipotence du moi humain, ne lui aurait
point dû le jour 1б. Toutefois, justice doit lui être rendue;
son oeuvre, telle qu'elle est, mérite tous nos respects. C'est
à la marche qu'il imprima à la science philosophique que
nous devons tout ce qu'il y a aujourd'hui de saines idées
par Je monde; et nous-mêmes, nous ne sommes qu'une
conséquence logique de son idée. Il posa d'une main sûre
les limites de la raison humaine; il lui fit voir qu'elle était
13
14
15

Cf. Méditations métaphysiques, Troisième Méditation.
Allusion à Kant.
Allusion à Fichte.

154

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

réduite à accepter ses deux plus profondes convictions, sans
pouvoir se les démontrer, à savoir l'existence de Dieu et
la durée indéfinie de son propre être; il nous apprit qu'il
existait une logique suprême qui n'est point de notre façon,
mais qui nous est imposée malgré nous, et qu'il est un monde,
différent et contemporain de celui dans lequel nous nous
agitons, que notre raison est tenue de reconnaître sous peine
de tomber dans le néant, et que c'est de là que nous devons
tirer toutes nos connaissances pour les appliquer ensuite
au monde réel. Mais après cela il faut aussi convenir qu'il
n'avait de mission que pour frayer à la philosophie une route
nouvelle et que, s'il a bien mérité de l'esprit humain, c'est
pour lui avoir fait rebrousser chemin.
Voici donc en somme ce qui résulte de l'étude que nous
venons de faire. Tout ce qui existe dans le monde des idées
ne vient que d'un certain nombre de notions traditives qui
n'appartiennent pas plus à l'individu intellectuel que les
forces de la nature n'appartiennent à l'individu physique.
Archétypes de Platon, Idées innées de Descartes, A priori
de Kant, tous ces éléments divers de la pensée, que force fut
à tous les penseurs profonds de reconnaître comme précédant
toute espèce d'opération de l'âme, comme antérieurs à toute
expérience, à toute action propre de l'esprit, tous ces germes
préexistants de l'intelligence sans lesquels l'homme ne serait
qu'un mammifère bipède ou bimane, ni plus ni moins, malgré la grande ouverture de son angle facial, malgré le volume
de son organe encéphalique, malgré sa station verticale,
etc., se résument dans les idées qui nous viennent des intelligences qui nous précédèrent dans la vie, et de celles qui
furent chargées de nous faire entrer dans notre existence
personnelle. Infuses miraculeusement dans l'esprit du premier être humain au jour de sa création, par la même main
qui projeta la planète sur son orbite elliptique, qui imprima
le mouvement à la matière inerte, qui donna la vie à l'être
organisé, ce sont ces idées-là qui communiquèrent à l'intelligence le mouvement qui lui est propre, et poussèrent
l'homme dans le cercle immense qu'il est destiné à parcourir.
En se reproduisant par le contact mutuel des esprits, et
d'après un principe mystérieux qui perpétue dans l'intelligence créée l'action de l'intelligence suprême, elles font
durer la nature intellectuelle de la même manière qu'un
contact semblable et un principe analogue font durer la
nature matérielle. Ainsi se continue l'impulsion initiale

LETTRE SIXIÈME

15J

en toutes choses; ainsi elle se résout définitivement en une
providence constante et directe, s'exerçant sur toute l'universalité des êtres.
Cela posé, l'étude qui nous reste à faire est simple: nous
n'avons plus qu'à rechercher la marche de ces traditions à
travers l'histoire du genre humain, afin de voir comment et
où l'idée primitivement déposée dans le coeur de l'homme
s'est conservée entière et pure,
LETTRE VI
On peut demander comment, au
milieu de tant de secousses, de guerres intestines, de conspirations, de
crimes et de folies, il y a eu tant
d'hommes qui aient cultivé les arts
utiles et les arts agréables en Italie,
et ensuite dans les autres Etats chrétiens; c'est ce que nous ne voyons
pas sous la domination des Turcs
VOLTAIRE. Essai sur les Moeurs *

Madame,
Vous avez vu dans mes lettres précédentes combien il
est important de bien concevoir le mouvement de la pensée
dans la succession des âges. Mais vous avez dû voir aussi que,
lorsque l'on est pénétré de l'idée fondamentale qu'il n'est
point d'autre vérité dans l'esprit humain que celle que
Dieu y a déposée de sa main alors qu'il a tiré l'homme du
néant, on ne saurait guère envisager le mouvement des
siècles de la même manière que l'envisage l'histoire vulgaire.
On trouve alors que non seulement une providence ou une
raison parfaitement sage préside au cours des événements,
mais on découvre encore une action directe et constante de
cette providence, ou de cette raison, sur l'esprit de l'homme.
Si l'on admet une fois qu'il a été nécessaire que la raison de
l'être créé, pour se mettre en mouvement, ait primitivement
r eçu une impulsion qui ne provenait pas de sa propre nature,
1
Chapitre CXCVIL
Dans le manuscrit, on lit en surcharge: «Deux lettres sur l'histoire,
adressées à une dame» et, plus bas, «Moscou. Imprimerie de A. Semen.
1832». Voit, au sujet de la publication projetée, l'Introduction, p. 28.
Cf. le fac-similé de cette page dans CHAKHOVSKOÏ, p. 61.

156

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

que ses premières idées, ses premières connaissances, n'avaient pu être que des communications miraculeuses de la raison suprême: il s'ensuit que, dans le cours du progrès de
la raison humaine, la puissance qui Га ainsi constituée
a dû continuer d'exercer sur elle la même action dont elle
a fait usage au moment où elle lui imprimait son premier
mouvement.
Cette manière de concevoir l'être intelligent dans le
temps, et son progrès, doit vous être devenue familière, si
vous avez bien saisi, Madame, les choses dont nous sommes
convenus précédemment. Vous avez vu que le pur raisonnement métaphysique démontre parfaitement la perpétuité
d'une action extérieure sur l'esprit de l'homme. Mais il
n'est pas besoin d'avoir recours à la métaphysique; la conséquence est rigoureuse sans cela: on ne saurait la nier
sans nier les prémisses dont elle se tire. Si alors on réfléchit
sur le mode même de cette action continue de la raison
divine dans le monde moral, on trouve qu'outre qu'elle
devait être, comme nous venons de le voir, conforme à son
action initiale, elle devait encore avoir lieu de manière
à ne pas détruire la liberté de la raison humaine, ni à rendre
inutile la propre activité de cette raison. Il n'y a donc rien
de singulier qu'il y ait eu un peuple au milieu duquel la
tradition des premières communications de Dieu s'était
préservée plus pure, plus certaine que parmi les autres,
et que des hommes eussent apparu, de temps en temps, dans
lesquels se renouvelait le fait primitif de l'ordre moral. Otez
ce peuple, ôtez ces hommes privilégiés, il faudra supposer
que chez tous les peuples, à toutes les époques de la vie universelle de l'homme, dans chaque individu, la pensée divine
se recelait également pleine, également vivante. Ce serait,
vous le voyez, détruire toute personnalité et toute liberté
dans le monde: ce serait anéantir la chose donnée. Il est
évident qu'il n'y a de personnalité ni de liberté qu'autant
qu'il y a diversité d'intelligences, diversité de forces morales,
diversité de connaissances. Au lieu qu'en supposant seulement dans une nation, ou dans quelques esprits isolés, comme
spécialement chargés de la garde de ce dépôt, un degré extraordinaire de soumission aux traditions primitives, ou une
capacité particulière pour concevoir la vérité originairement
infuse dans l'esprit humain, on ne fait absolument rien que
poser un fait moral parfaitement semblable à ce qui se passe incessament devant nos yeux, savoir, peuples et individus

LETTRE SIXIÈME

I57

en possession de certaines lumières dont d'autres peuples et
d'autres individus sont privés.
Dans le reste du genre humain, ces grandes traditions
s'entretenaient aussi, plus ou moins pures, selon les différentes situations des peuples; et l'homme n'a marché
dans la voie qui lui a été prescrite qu'au flambeau de ces
vérités puissantes qu'une autre raison que la sienne a engendrées dans son intelligence. Mais il n'y avait qu'un
seul foyer de lumière sur la terre. Ce foyer ne brillait pas,
à la vérité, à la manière des lumières humaines; il ne
répandait pas au loin un éclat trompeur; concentré sur
un seul point, lumineux et invisible à la fois, comme tous
les grands mystères du monde; ardent, mais caché, comme
le feu de la vie, tout s'éclairait de cette lumière ineffable
et tout tendait à ce centre commun, tandis que tout semblait reluire de son propre éclat et se diriger vers les fins
les plus opposées *. Mais quand arriva le moment de la
grande catastrophe du monde intellectuel, toutes les vaines
puissances que l'homme avait créées s'évanouirent aussitôt, et il ne resta debout, au milieu de la conflagration
générale, que le seul tabernacle de la vérité éternelle.
Voilà comment se conçoit l'unité de l'histoire; et voilà
comment cette idée l'élève à une véritable philosophie
des temps, qui nous montre l'être intelligent aussi subordonné à loi générale et absolue que le reste des choses
créées.
Je voudrais bien, Madame, que vous pussiez arriver
à cette manière abstraite et religieuse de ressentir l'histoire;
car rien n'agrandit notre pensée et n'épure notre âme
comme ces vues, quoique obscures, d'une providence qui
domine les temps et conduit le genre humain à ses destinées finales. Mais, en attendant, cherchons à nous faire
une philosophie de l'histoire qui répande du moins, sur
la vaste région des souvenirs humains, une lumière qui
soit pour nous comme l'aurore de la vive clarté du jour.
Nous tirerons d'autant plus de fruit de cette étude préparatoire qu'elle fait un système complet à elle seule,
et dont nous pourrions à la rigueur nous contenter si, par
aventure, quelque chose venait à nous arrêter dans notre
* Il n'est pas nécessaire de chercher à déterminer géographiquement
le point de la terre où se trouvait ce foyer; mais une chose est certaine,
c'est que les traditions de tous les peuples du monde s'accordent à
faire provenir les premières connaissances des hommes des mêmes
légions du globe.

158

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

progrès ultérieur. Du reste, souvenez-vous, je vous prie,
Madame, que je ne suis pas en chaire, et que ces lettres
ne sont que la continuation de nos entretiens interrompus,
entretiens où j'ai recueilli tant et de si doux moments,
et qui, j'aime à le redire, m'avaient été de véritables consolations dans un temps où j'en avais grand besoin. Ne
vous attendez donc pas à me trouver cette fois plus didactique qu'à l'ordinaire; et vous, comme à l'ordinaire, préparez-vous à mettre du vôtre dans cette méditation.
Vous vous serez aperçue, sans doute, que la tendance
actuelle de l'esprit humain se porte évidemment à revêtir
toute connaissance de la forme historique. En méditant
sur les bases philosophiques de la pensée de l'histoire,
on ne peut s'empêcher de reconnaître qu'elle est appelée
aujourd'hui à s'élever à une portée infiniment plus haute
que celle ou elle s'est tenue jusqu'ici. On peut dire que
l'esprit ne se plaît aujourd'hui que dans l'histoire; qu'il
ne fait plus que se replier incessamment sur le temps passé,
et ne cherche plus à se donner des forces nouvelles qu'en
les résumant de ses souvenirs, de la contemplation de la
carrière parcourue, de l'étude des puissances qui ont réglé
et déterminé sa marche à travers les siècles. C'est là assurément une tournure fort heureuse que la science moderne
a prise. Il est temps de concevoir que la force que la raison humaine trouve dans l'étroit présent ne la constitue
pas tout entière, et qu'il existe en elle une autre force qui,
en ramassant dans une seule pensée et les temps écoulés
et les temps promis, fait son être véritable et la place dans
sa véritable sphère d'activité.
Mais ne trouvez-vous pas, Madame, qu'en général
l'histoire traditive, ou racontée, est nécessairement incomplète? De cette histoire il n'y aura jamais, n'est-il pas vrai,
que ce qui en reste dans la mémoire des hommes? Or, tout
ce qui se passe dans le monde n'y reste pas. Ainsi le point
de vue historique actuel ne saurait satisfaire la raisonMalgré l'esprit philosophique dont l'histoire s'est pénétrée
de nos jours, malgré les utiles travaux de la critique, malgré les secours que les sciences naturelles se sont plu à lui
prêter en dernier lieu, l'astronomie, la géologie et même
la physique proprement dite, vous le voyez, elle n'a pu
arriver encore ni à Vunité ni à cette haute moralité qui
dériverait de la vue distincte de la loi générale dans le
mouvement moral des âges. De tout temps l'esprit humain,

LETTRE SIXIÈME

I59

dans la contemplation des temps passés, a aspiré à ce grand
résultat; mais la facile instruction qui se tire autrement
de l'histoire, ces leçons de philosophie banale, ces exemples
de je ne sais quelles vertus, comme si la vertu s'étalait
sur le grand Ihéâtre du monde et que son caractère essentiel ne fût prs de rester cachée, cette vaine morale psychologique de l'histoire, qui n'a jamais fait un seul honnête,
homme mais foule de scélérats et de fous de tout genre,
et qui ne sert qu'à perpétuer la mauvaise comédie du monde,
tout cela a détourné la raison des véritables instructions
que les traditions humaines sont destinées à lui offrir.
Tant que l'esprit de la religion chrétienne dominait la
science, une pens ѳ profonde, quoique mal articulée, répandait sur ces études quelque chose delà sainte inspiration dont elle provenait elle-même. Mais pour lors la critique historique était encore si peu avancée, tant d é f a i t s ,
ceux surtout des temps primitifs, gisaient encore si défigurés dans les souvenirs du genre humain, que toutes
les lunières de la religion ne pouvaient dissiper ces ténèbres profondes; et l'histoire, quoique éclairée par une
lumière supérieure, n'en marchait pas moins terre à terre.
Aujourd'hui, une manière tout à fait rationnelle d'envisager l'histoire produirait sans nul doute un résultat parfaitement positif. C'ert une philosophie de l'histoire toute
nouvelle que requiert la raison du siècle; une philosophie
qui ne ressemblerait pas plus à l'ancienne philosophie de
l'histoire que les analyses savantes de l'astronomie de nos
jours ne ressemblent aux séries d'observations gnomoniques d'Hipparqre et du reste des astronomes anciens. Seulement, il faut savoir qu'il n'y aura jamais assez de faits
pour tout démontrer, et qu'il y en a eu suffisamment pour
faire pressentir beaucoup de choses dès le temps de Moïse
et d'Hérodote. Quelque accumulation que l'on en fasse,
les faits ne feront jamais certitude; elle ne peut dériver
que de la manière dont ils seront conçus. C'est ainsi que
l'expérience des siècles, qui avait enseigné à Kepler les
lois du mouvement planétaire, n'avait pas suffi à lui dévoiler la loi générale de la nature: cette découverte était
réservée à une sorte de révélation extraordinaire, d'une
pieuse méditation 2 . Voilà, Madame, l'histoire qu'il nous
faut chercher à comprendre.
2
Cf. la longue note de Tchaadaev sur Newton, dans la Lettre TV,
p. 104-105.

160

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAME

Et d'abord, que signifient tous ces rapprochements de
siècles et de peuples, qu'entasse une vaine érudition? Toutes
ces origines de langues, de peuples et d1idées? Une philosophie aveugle ou entêtée ne saura t-elle pas toujours s'en
débarrasser par son vieil argument de l'uniformité générale de la nature humaine? De tout ce merveilleux entrelacement des temps, par sa théorie du développement naturel de l'esprit humain, sans traces aucunes de providence,
sans autre cause que la force mécanique de sa nature? L'esprit
humain n'est tout au plus, pour elle, que la boule de neige
qui grandit en roulant, rien que cela. Du reste, ou elle
voit partout un progrès et un perfectionnement naturels
qui, selon elle, sont inhérents à l'être humain, ou elle
ne trouve qu'un mouvement sans motif et sans raison.
Selon les différentes trempes d'esprit, sombre et désespérée
ou toute en espérances et en compensations, tantôt elle
ne voit l'homme que se trémousser, imbécile, comme le
moucheron au soleil, tantôt s'élever et monter toujours,
par l'effet de sa sublime nature; mais toujours, pour elle,
c'est l'homme, et rien que l'homme. Volontairement ignorante, le monde physique qu'elle croit connaître ne lui
apprend rien, sinon ce qu'il donne à la vaine curiosité
de l'esprit et aux sens; les grandes lumières que ce monde
épanche sans cesse de son sein n'arrivent pas jusqu'à elle;
et si, enfin, elle se décide à reconnaître un plan, un dessein, une raison dans l'ensemble des choses, à y soumettre
l'intelligence humaine et à accepter3 toutes les conséquences qui résultent de là par rapport au phénomène moral
universel, cela lui est impossible aussi longtemps qu'elle
est ce qu'elle est. Il ne sert donc de rien ni de lier les temps
ni de travailler perpétuellement sur le matériel des faits:
il faut chercher à caractériser profondément les grandes
époques de l'histoire, il faut déterminer sévèrement et avec
une parfaite impartialité les traits de chaque âge, selon
la loi d'une haute raison pratique. D'ailleurs, que l'on
y regarde bien, l'on trouvera que la matière historique
est achevée; que les peuples ont récité toutes leurs traditions; que, si des époques reculées sont mieux éclaircies
un jour [et encore ne sera-ce pas par cette critique qui ne
sait que remuer les vieilles cendres des peuples, mais par
3

Le manuscrit dit: «d'y soumettre [...] et d'accepter».

LETTRE SIXIÈME

161

des procédés purement rationnels], pour des faits proprement dits il n'y en a plus à retrouver. Vhistoire rCa donc
plus autre chose à faire aujourd'hui qu'à méditer.
Cela conçu, elle se placerait tout naturellement dans
le système général de la philosophie, et en ferait un élément
intégrant. Nombre de choses s'en détacheraient alors,
comme de raison, qu'on abandonnerait aux romanciers et
aux poètes fabuleux. Mais il y en aurait bien plus encore
qui surgiraient de l'atmosphère nébuleuse où elles gisent
pour se placer aux sommités les plus apparentes du nouveau système. Ces choses ne recevraient plus leur caractère de vérité uniquement de la chronique, mais, de même
que ces axiomes de la philosophie naturelle que l'expérience
et l'observation ont fait trouver mais que la raison géométrique a réduits en formules, ce serait désormais la raison morale qui leur imprimerait le cachet de la certitude.
Тсііэ est, par exemple, cette époque encore si peu comprise,
non faute de données et de monuments, mais faute de pensée, où aboutissent tous les temps, où tout se termine,
où tout commence, dont on peut dire sans exagérer que
tout le passé du genre humain s'y réunit à tout son avenir,
je veux dire les premiers siècles de notre ére. Un jour, la
méditation historique ne pourra se détacher de ce spectacle
imposant de toutes les grandeurs premières des hommes
réduites en poussière, de toutes leurs grandeurs futures
venant à éclore. Telle est aussi la longue période qui a
suivi et continué cet âge du renouvellement de l'être humain; période dont le préjugé et le fanatisme philosophique se faisaient naguère une si trompeuse image, où de
si vives lumières se cachaient au fond des plus épaisses
ténèbres, où de si prodigieuses forces morales se conservaient et s'alimentaient au milieu de l'immobilité apparente des esprits, et qu'on n'a commencé à concevoir que
depuis le nouveau tour que l'esprit humain a pris. Mais
alors elle se ferait voir dans toute son admirable réalité,
et avec toute sa grande instruction. Puis, des figures gigantesques, perdues à cette heure dans la foule des personnages historiques, sortiraient de l'ombre qui les enveloppe, tandis que mainte renommée, à laquelle les hommee
ont prodigué longtemps une coupable ou imbécile vénération, s'abîmerait pour jamais dans le néant. Telles seraient,
entre autres, les nouvelles destinées de quelques-uns des
personnages de la Bible, méconnus ou négligés par la
6

П. Я. Чаадаев, т. і

162

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

raison humaine, et de quelques sages païens, qu'elle a entourés de plus de gloire qu'ils ne l'ont méritél
Par exemple, de Moïse et de Socrate; on saurait, une fois
pour toutes, que l'un a donné le Dieu véritable aux hommes,
que l'autre ne leur a légué que le doute pusillanime et inquiet. De David et de Marc-Aurèle; on verrait que l'un
est le modèle parfait du plus saint héroïsme, que l'autre
n'est qu'un exemplaire curieux d'une artificielle grandeur
et d'une vertu de faste et d'apparat. On ne se rappellerait
plus aussi Caton, déchirant en fureur ses entrailles, que pour
apprécier à leur juste valeur et la philosophie qui inspirait
une vertu si forcenée et la misérable grandeur que l'homme
s'était faite. Parmi les gloires du paganisme, je crois que
le nom d'Epicure serait dégagé du préjugé qui le flétrit,
et qu'un intérêt nouveau s'attacherait à son souvenir. D'autres grandes renommées subiraient de même un sort nouveau.
Le nom du Stagirite 4, par exemple, ne serait plus prononcé
qu'avec une sorte d'horreur, celui de Mahomet qu'avec un
respect profond: le premier serait considéré comme un ange
de ténèbres, qui a comprimé pendant nombre de siècles toute * les puissances du bien parmi les hommes; le second, comm> un être bienfaisant, l'un de ceux qui ont le plus conlritme à l'accomplissement du plan formé par la sagesse divine pour le salut du genre humain. Enfin, le dirai-je? une espèce d'infamie s'attacherait au grand nom d'Homère. Le
jugement que l'instinct religieux de Platon lui a fait porter sur ce corrupteur des hommes ne serait plus regardé comme une de ses fameuses saillies utopiques, mais comme une
des anticipations les plus admirables des pensées de l'avenir.
Il faut que les hommes apprennent une fois à rougir au souvenir de cet enchanteur coupable, qui a contribué d'une manière effrayante à dégrader la nature humaine; il faut qu'ils
se repentent de l'encens qu'ils ont prodigué à cet aduJnteur
de leurs passions, qui, pour leur plaire, a souillé la tradition
sacrée de la vérité, et a rempli leur coeur d'ordure. Toutes
ces idées, qui n'ont fait jusqu'ici qu'effleurer légèrement la
pensée humaine ou qui, tout au plus, gisent sans vie dans
quelques cerveaux indépendants, se placeraient désormais
irrévocablement dans le sentiment moral du genre humain
et deviendraient autant d'axiomes du sens commun.
4
Le manuscrit dit: «de Stagyrite».— Voir d'autres appréciations
de Tchaadaev sur Aristote, p. 75, 171, 182.

LETTRE SIXIÈME

jfi3

Mais un des enseignements les plus importants de l'histoire conçue dans cette pensée consisterait à fixer clans les
réminiscences de l'esprit humain les"rangs respectifs des peuples qui ont disparu de la scène du monde, et à remplir la
(OTîfc'e ce des pe iples vivants du sentiment des destinées
qu'ils hont appelés à accomplir. Chaque peuple, en eoncev mt claiiement les différentes époques de sa vie passée, verrait е prisent de son existence tel qu'il est, et saurait pres­
sentir la carrière qu'il a à parcourir dans le futur. Il se ferait une véritable conscience nationale chez tous les peup
les, qui se composerait d'un certain nombre d'idées positives, de vérités évidentes, déduites de leurs souvenirs; de
convictions fortes, qui, plus ou moins, domineraient tous
les esprits et les pousseraient vers une même fin. Pour lors,
les nationalités, qui n'ont fait jusqu'à cette heure que diviser les hommes, dépouillées de leurs aveuglements et de
leurs intérêts passionnés, se combineraient les unes avec
les autres pour produire un résultat harmonique et universel; pour lors, tous les peuples se donneraient la main et
marcheraient ensemble vers un même but. Je sais que cette
fusion des intelligences est promise, par nos sages, à la philosophie et au progrès des lumières en général; mais si l'on
réfléchit que les peuples, quoique des êtres composés, sont
en effet des êtres moraux, comme les individus, que, par
conséquent, une même loi préside à la vie intellectuelle
des uns et des autres, on verra que Γ activité des grandes familles humaines dépend nécessairement de ce sentirnent personnel qui fait qu'elles se conçoivent comme séparées du reste du genre humain, comme ayant une existence propre et un intérêt
individuel. Ce sentiment est un élément nécessaire de Vintelligence universelle et constitue, pour ainsi dire, le moi de Vêtre
humain collectif. Dès lors, dans nos espérances de futures
félicités et de perfections indéfinies, on ne saurait d'abord
abstraire les grandes personnalités humaines, pas plus que
les autres moindres dont elles se composent. Jl faut les accepter comme principes et moyens donnés pour arriver à
un état plus parfait. L'avenir cosmopolitique de la philosophie n'est donc qu'une chimère. Il faut qu'il se fasse premièrement une certaine morale domestique des peuples,
différente de leur morale politique; il faut qu'ils apprennent d'abord à se connaître et à s'apprécier, tout comme les
individus; qu'ils sachent leurs vices et leurs vertus; q u ' i b
apprennent à se repentir des fautes, des crimes, qu'ils ont
6*

164

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

commis, à réparer le mal qu'ils ont fait, à persister dans le
bien dont ils suivent la voie. Voilà les conditions inévitables d'une véritable perfectibilité, pour les peuples comme
pour les individus; les uns et les autres, pour remplir leur
destination dans le monde, doivent se replier sur leurs vies
écoulées et trouver leur avenir dans leur passé.
Vous voyez que la critique historique ne serait plus alors
une vaine curiosité, mais bien la plus auguste des magistratures. Elle exercerait une justice implacable sur les illustrations et les grandeurs de tous les âges; elle scruterait
scrupuleusement toutes les renommées, toutes les gloires;
elle ferait raison de tout fantôme, de tout prestige historique; elle ne s'occuperait plus qu'à détruire les fausses images dont la mémoire des hommes est encombrée, afin que,
le passé s'offrant à la raison dans son jour véritable, elle
puisse б en déduire des conséquences certaines par rapport
au présent et porter ses regards avec une sorte d'assurance
dans les espaces infinis de l'avenir.
Je crois qu'une immense gloire, la gloire de la Grèce,
s'évanouirait alors tout entière; je crois qu'un jour viendra
où la pensée morale ne s'arrêtera plus que pénétrée d'une
sainte tristesse sur cette terre de déception et d'illusion, d'où
le génie de l'imposture a versé si longtemps sur le reste de la
terre la séduction et le mensonge. Et alors on ne verrait
plus l'âme pure d'un Fénelon se repaître mollement des imaginations voluptueuses enfantées par la plus effrayante dépravation où l'esprit humain soit tombé, ni de puissantes
intelligences se laisser envahir par les sensuelles inspirations de Platon *; mais, au contraire, les vieilles pensées,
presque oubliées, des esprits religieux (nommément de quelques-uns des forts penseurs, de ces véritables héros de la
pensée, qui à l'aurore de la société nouvelle traçaient d'une
main la voie qu'elle devait parcourir, tandis qu'ils se débattaient de l'autre contre le monstre agonisant du polythéisme) 6 et les prodigieuses conceptions de ces sages que
Dieu avait commis à la conservation des premières paroles
proférées par lui en présence de la créature, trouveraient
sans doute d'aussi admirables que d'inattendues applications. Et comme, vraisemblablement, dans les visions sin6

Le manuscrit dit: «put».
* Schleiermacher, Schelling, Cousin, etc.
Ces parenthèses, qui ne figurent pas dans le manuscrit, ont été
ajoutées pour faciliter la lecture.
6

LETTRE SIXIÈME

155

gulières de Γ avenir dont quelques hommes avaient été favorisés autrefois, on verrait surtout l'expression de l'intime
connaissance de la liaison absolue des temps, on trouverait
que ces prédictions, dans le fait, ne se rapportent à aucune
époque déterminée, mais que ce sont des instructions qui
regardent indifféremment tous les temps et, bien plus, qu'on
n'a en quelque sorte qu'à regarder autour de soi pour voir
leur perpétuel accomplissement s'opérer dans les phases
successives de la société, comme manifestation journalière
et lumineuse de la loi éternelle du monde moral, de sorte
que le fait de la prophétie serait alors aussi sensible que le
fait môme des événements qui nous emportent *.
Enfin, voici la plus importante de toutes les leçons que
nous doni.erait cette histoire; et, dans notre système, cette
leçon, en nous faisant concevoir cette vie universelle de
l'être intelligent qui seule donne le mot de l'énigme humaine,
résume toute la philosophie des temps: au lieu de se complaire dans le système insensé de la perfectibilité machinale
de notre nature, si manifestement démentie par l'expérience de tous les siècles, on saurait qu'abandonné à lui-même
l'homme n'a jamais marché, au contraire, que vers une dégradation indéfinie; que, s'il y a eu des époques de progrès
chez tous les peuples, et des moments de haute lucidité dans
la vie universelle de l'homme, des élans sublimes de sa raison, des efforts prodigieux de sa nature, ce qui est vrai, rien
ne démontre un avancement permanent et continu de la
société en général; et que ce n'est réellement que dans la
société dont nous sommes les membres, dans la société chrétienne et qui n'a pas été faite de mains d'hommes, qu'on
aperçoit un mouvement ascendant véritable, et un principe de progression réelle ainsi que de durée infinie. Nous
avons, sans doute, recueilli ce que l'esprit des anciens avait
imaginé ou découvert; nous en avons fait notre profit, et
nous avons ainsi refermé le chaînon brisé de la chaîne des
temps; mais il ne suit pas de là que les peuples seraient arrivés à l'état où ils sont aujourd'hui sans le phénomène historique tout à fait spontané, tout à fait isolé de tout anté* Entre autres, on ne cherchera plus, comme on faisait naguère,
la grande Babylone dans telle ou telle domination de la terre, mais
on se sentira vivre au milieu du fracas de son écroulement: c'est-à-dire
que l'on saura que le sublime historien des âges futurs qui nous a raconté
cette épouvantable chute ne songeait à celle d'aucun empire quelconque, mais à celle de toutes les sociabilités matérielles existantes
e». à exister,

16(3

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

cèdent, tout à fait en dehors de la génération habituelle des
idées humaines et de tout enchaînement naturel des choses,
qui sépare le monde ancien du monde nouveau.
Pour lors, Madame, quand le sage se retournerait vers le
passé, le monde, au moment où une puissance surnaturelle
imprima à l'esprit humain une direction nouvelle, se retracerait à son imagination dans sa couleur véritable, corrompu, sanglant, menteur. Il reconnaîtrait que le progrès des
peuples et des générations, qu'il a tant admirés, ne les avait
conduits, en effet, qu'à un abrutissement infiniment au«
dessous de celui des peuples que nous appelons sauvages;
et, ce qui fait bien voir combien les civilisations de l'an·
cien monde étaient imparfaites, il verrait qu'il n'y avait
nul principe de durée et de permanence en elles. Sagesse profonde de l'Egypte, grâces charmantes de l'Ionie, vertus de
Rome, éclat d'Alexandrie, qu'êtes-vous devenus, se diraitil? Comment, brillantes civilisations, vieilles de tout l'âge
du monde, nourries par toutes les puissances, associées à
toutes les gloires, à toutes les grandeurs, à toutes les dominations et, enfin, au pouvoir le plus énorme qui ait jamais
écrasé la terre, comment avez-vous pu être anéanties *?
A quoi donc tendait tout ce travail des siècles, tous ces efforts superbes de la nature intelligente, si des peuples nouveaux, qui n'y avaient pas participé, devaient un jour détruire tout cela, mettre en pièces ce magnifique édifice et
faire passer la charrue sur ses decombresl L'homme n'avait-il
donc édifié que pour voir tout l'ouvrage de ses mains réduit
en poussière? N'avait-il tant accumulé que pour tout perdre
en un jour? Ne s'était-il élevé si haut que pour descendre
plus bas?
Mais ne vous y trompez pas, Madame. Ce ne sont point les
barbares qui ont détruit le monde ancien; c'était un cadavre
pourri; ils n'ont fait que jeter sa poussière au vent. Ces mêmes barbares avaient attaqué avant cela les sociétés anciennes sans pouvoir les entamer: à peine l'histoire se souvient-elle de leurs premières invasions. Le fait est que le
principe de vie qui avait fait subsister la société humaine
jusque-là était épuisé; que l'intérêt matériel ou, si l'on veut,
l'intérêt réel, qui avait seul jusque-là déterminé le mouvement social, avait pour ainsi dire rempli sa tâche et consommé l'éducation préliminaire du genre humain: car la pen* Alexandre, Séleuçides, Marc-Aurèle, Julien, Lagides,

etc.

LETTRE SIXIÈME

167

sée humaine, tout ardente qu'elle est de sortir de sa sphère
terrestre, ne peut s'élever que de moments en moments aux
régions où réside le véritable principe de toutes choses; elle
ne saurait donc jamais donner à la société toute sa permanence. Dans cette vérité est renfermée toute l'histoire dont
je vous parle.
Malheureusement, on a trop longtemps été habitué à
ne voir en Europe que des Etats séparés. La permanence de
la société nouvelle et son immense supériorité sur l'ancienne
ne pouvaient donc être comprises. On ne songeait pas que,
pendant une suite de siècles, elle avait formé un véritable
système fédéral, ou plutôt un seul peuple, et que ce système
n'a été dissous que par la réformation. Mais, quand la réformation arriva, la société était déjà tout édifiée pour
Γ éternité. Antérieurement à ce funeste événement, les peuples de l'Europe ne se considéraient que comme faisant un
seul corps social, divisé géographiquement en différents
Etats, mais n'en faisant qu'on seul moralement. Longtemps
il n'y eut parmi eux d'autre droit public que celui de l'Eglise; les guerres qui se faisaient alors étaient regardées comme des guerres intestines; un seul et unique intérêt animait
tout ce inonde; une seule pensée l'inspirait. Voilà ce qui rend
riiistoire du Moyen Age si profondément philosophique;
c'est littéralement l'histoire de l'esprit humain; le mouvement moral, le mouvement de la pensée y font tout; les événements purement politiques n'y occupent jamais que le second plan du tableau; et ce qui le démontre, ce sont précisément ces guerres d'opinions que la philosophie du siècle
passé a eues tant en horreur. Voltaire remarque fort bien
que Горіпіоп n'a causé de guerres que chez les chrétiens 7;
puis, il se met à divaguer à sa façon. Mais, quand on trouve
dans l'histoire un fait unique, il mérite bien, je crois,
que l'on cherche avant tout à bien comprendre ce qui
l'a produit et ce qui en est résulté. Je vous le demande,
le règne de la pensée pouvait-il s'établir autrement dans le
monde qu'en donnant au principe de la pensée toute sa réa7

«L'opinion n'a guère causé de guerres civiles que chez les chrétiens; car le schisme des Osmanlis et des Persans n'a jamais été qu'une
affaire de politique. Ces guerres intestines de religions, qui ont désolé
une grande partie de l'Europe, sont plus exécrables que les autres,
parce qu'elles sont nées du principe même qui devait prévenir toute
guerre». VOLTAIRE, Remarques pour servir de supplément à VEssai
sur les moeurs et Vesprit des nations, Remarque VII (Ed. Delangle, 1828,
p. 316),

168

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

lité, toute son intensité? L'apparence des choses a changé,
si Ton veut, et c'est le résultat du schisme: en brisant l'unité de l'idée, il a brisé aussi celle de la société; mais le fond
des choses est bien certainement le même: l'Europe est encore la Chrétienté, quoi qu'elle fasse. Sans doute elle ne reviendra plus à l'état où elle se trouvait à son âge de jeunesse
et de croissance; mais nul doute aussi qu'un jour les lignes
qui séparent les peuples chrétiens ne s'effacent derechef et
que, sous une forme nouvelle, le principe primitif de la société moderne ne se manifeste plus puissamment que jamais.
Pour le chrétien, c'est chose de foi: il ne lui est pas plus permis de douter de cet avenir que du passé sur lequel se fondent ses croyances 8; mais pour tout esprit un peu profond
c'est, je crois, une chose démontrée. Qui sait même si ce
jour n'est pas moins éloigné qu'on ne le croirait? Il y a certainement aujourd'hui un travail religieux au fond des esprits; des retours dans la marche de la science, puissance
suprên ѳ du siècle; de temps en temps, je ne sais quoi de solennel et de recueilli dans les âmes; qui sait si ce ne sont pas
là les précurseurs de quelques grands phénomènes moraux
et sociaux qui détermineront une révolution générale dans
toute la nature intelligente, telle que, de croyances de la
foi que sont maintenant les destinées promises à l'homme,
elles deviendraient alors probabilités, certitudes de la raison générale?
C'est, Madame, dans la grande famille des peuples chrétiens qu'il faut méditer le caractère spécial de la société
nouvelle; c'est là que se trouve l'élément de stabilité et de
véritable progrès qui la distingue de tout autre système social qui fut au monde; et c'est là que se cachent toutes les
grandes lumières de l'histoire. Ainsi voyons-nous que, malgré toutes les révolutions que la nouvelle société a éprouvées,
non seulement elle n'a rien perdu de sa vitalité, mais que
tous les jours elle croît en force et que tous les jours de nouvelles puissances, plus énergiques encore que celles qui se
développèrent en elle premièrement, se manifestent en
elle. Ainsi encore, les Arabes, les Tatares, les Turcs, non seulement n'ont pu l'anéantir, mais n'ont fait au contraire que
l'affermir. Vous savez que les deux premiers de ces peuples
l'avaient attaquée antérieurement à la découverte de la
poudre à canon, ce qui prouve que ce n'est point les armes
1

Le manuscrit

dit.; «ces croyances».

LETTRE SIXIÈME

lß9

à feu qui l'ont préservée de la destruction; et Tun de ces peuples envahissait en même temps les deux sociétés restantes de l'ancien monde, l'Inde et la Chine. Ces deux sociétés n'ont point péri non plus, il est vrai, grâce à leurs immenses populations, masses quoique inertes mais réactives;
mais l'indigénité y a été perdue, l'ancien principe vital
a été rejeté aux extrémités du corps social; de sorte que
l'arrêt de mort n'en a pas été moins prononcé pour elles.
Ces deux pays, d'ailleurs, étaient destinés à donner un
grand enseignement dont nous devons profiter. En les
regardant aujourd'hui, nous devenons en quelque sorte
contemporains de ce monde dont nous ne retrouvons plus
autour de nous que la poussière; c'est donc là que nous
pouvons apprendre ce que serait devenu le genre humain
sans l'impulsion nouvelle qui lui a été imprimée par une main
toute-puissante. Et remarquez que la Chine paraît être
en possession, depuis un temps immémorial, des trois grands
instruments qui ont, dit-on, le plus accéléré le progrès de
l'esprit humain parmi nous: de la boussole, de l'imprimerie,
de la poudre à canon. Eh bien, à quoi lui ont-ils servi? Les
Chinois ont-ils fait le tour du globe? Ont-ils découvert un
hémisphère nouveau? Possèdent-ils une littérature plus
vaste que celle que nous avions avant l'invention de l'imprimerie? Dans l'art funeste de la guerre, ont-ils eu des
Frédéric, des Bonaparte, comme nous? Quant à l'Indoustan,
y a-t-il rien au monde qui fasse mieux voir l'impuissance
et la triste condition de toute société non fondée sur la
vérité émanée immédiatement de la raison suprême, que
cet état abject où la conquête des Tatares et celle des Anglais l'ont réduit! Je ne puis douter que cette immobilité
stupide de la Chine et cet avilissement extraordinaire du
peuple indien, dépositaire des plus antiques lumières naturelles et des germes de toutes les connaissances humaines,
ne renferment une immense leçon, et que c'est pour cela
que Dieu les a conservés sur la terre *.
* Ne serait-ce pas, peut-être, Γ application de cette loi à Γ intel­
ligence collective des peuples, dont nous voyons les effets chaque jour
dans l'individu, qu'une raison qui, par quelque cause que ce soit,
n'a rien tiré de la masse d'idées répandues dans tout le genre humain,
et ne s'est point ainsi soumise a l'action d'une loi générale, mais
qui s'est trouvée isolée de la famille humaine et s'est retirée tout entière
en elle-même, subit nécessairement une dégradation d'autant plus
grande que son action propre a été plus insubordonnée? Jamais, en
effet, nation a-t-elle été réduite à un tel état d'abjection que de devenir

570

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

Vous avez entendu souvent attribuer la chute de l'empire romain à la perte des moeurs et au despotisme qui en a
6uivi. Mais, dans cette révolution universelle, ce n'est
point de Rome qu'il s'agit, ce n'est point Rome qui a péri,
c'est la civilisation ancienne tout entière. L'Egypte pharaonique, la Grèce de Périclès, la seconde Egypte des Lagides, et toute la Grèce d'Alexandre, qui s'étendait pardelà l'Indus; enfin, le judaïsme même, depuis qu'il s'était
hellénisé, tout cela s'était fondu dans la masse romaine et
ne faisait plus qu'une pièce, qu'une société unique, qui
représentait toutes les générations antérieures, depuis l'origine des choses, qui contenait tout ce qu'il y a eu de forces
morales et intellectuelles de développées jusque-là dans
la nature humaine. Ce n'est donc point un empire, c'est
la société humaine qui a été anéantie, et qui a recommencé.
Depuis que le globe a été comme entouré par l'Europe,
qu'un monde nouveau, sorti de l'océan, a été refait par
elle, que le reste des populations humaines lui sont devenues tellement assujetties que Ton peut dire qu'elles n'existent plus, en quelque sorte, que sous son bon plaisir, il
est facile de comprendre ce qui se passait sur la terre alors
que s'abattait le vieil édifice et que le nouveau surgissait
miraculeusement en sa place: c'était l'élément moral de
l'univers qui obtenait une nouvelle loi, une nouvelle constitution.
Les matériaux de l'ancien monde ont servi certainement
à l'édification du monde nouveau; il fallait que labase
matérielle de l'ordre moral restât la même; et d'autres matériaux encore, tout nouveaux, tirés d'une carrière que la
civilisation ancienne n'avait pas explorée, ont été encore
fournis par la providence; les capacités énergiques et concentrées du Nord se sont combinées avec les puissances
expansives du Midi et de l'Orient; la pensée froide et sérieuse des climats sévères s'est confondue avec la pensée
chaude et riante des climats tempérés; on dirait [que] tout
ce qu'il y a eu de forces intellectuelles disséminées sur la
terre est venu se fondre en ce jour, pour enfanter des généla proie, non d'un autre peuple, mais de quelques trafiquants, sujets
eux-mêmes dans leur propre pays, potentats absolus au milieu d'elle?
Au surplus, outre cette dégradation inouïe des Indous, résultat de la
conquête, le dépérissement de la société indienne date de bien plus
loin. Cette littérature, cette philosophie, et jusqu'à la langue dans
laquelle tout cela a été débité, appartiennent à un ordre de choses
qui n'existe plus depuis longtemps.

LETTRE SIXIEME

J7j

rations d'idées dont les éléments avaient été jusque-là
ensevelis dans les profondeurs les plus mystérieuses du coeur
humain. Mais ni le plan de l'édifice ni le ciment qui a lié
ces divers matériaux n'étaient oeuvre humaine: la pensée
venue du ciel a tout fait. Voilà ce qu'il nous importe de
comprendre, et voilà le fait immense dont le raisonnement
simplement historique, en appelant à lui tous les ressorts
humains qu'il trouve dans cette époque, ne saurait jamais
rendre compte. Voilà le pivot sur lequel tourne la sphère
entière de l'histoire, voilà ce qui explique et démontre le
phénomène de l'éducation du genre humain.
Rien que la grandeur de cet événement, sa liaison intime, nécessaire, toute providentielle, avec ce qui Га précédé et suivi, suffiraient, je crois, pour le placer hors du
cours ordinaire du fait humain; mais son action décisive
sur l'intelligence, les forces toutes nouvelles qu'il a jetées
en elle, les besoins nouveaux qu'il lui a donnés et, au-dessus de tout cela, ce nivellement des esprits qu'il a opéré, et
qui fait que l'homme est devenu, dans toutes les situations,
à toutes les portées, dans toutes conditions, désireux de la
vérité et apte à la connaître, voilà ce qui rend cette époque
tout empreinte d'un caractère étonnant de providence et
de raison suprême. Aussi, voyez, la raison humaine, malgré
ses fréquents retouis vers les choses qui ne sont plus, qui ne
doivent et ne peuvent plus être, quoi qu'elle fasse, ne
s'est-elle pas toujours, depuis, ralliée tout entière à ce moment? Cette portion de l'intelligence universelle qui domine
et entraîne aujourd'hui tout le reste de sa masse, ne datet-elle pas du jour premier de notre ère? L'esprit du monde
n'est-il pas aujourd'hui l'esprit chrétien? Je ne sais, peutêtre la ligne qui nous sépare du monde ancien n'est-elle
pas visible à tous les yeux. Quant à moi, toute ma philosophie, toute ma morale, toute ma religion est là. Un temps
viendra, je l'espère, où tous les retours vers le paganisme,
et celui-là surtout qui a été effectué au quinzième siècle,
qu'on appelle, je crois, la renaissance des lettres, avec
toutes leurs suites et conséquences, ne seront plus regardés
que comme de coupables enivrements dont il faut tâcher
d'effacer le souvenir par tous les moyens possibles dans la
mémoire du monde.
Il faut remarquer que, par une espèce d'illusion visuelle,
on se figure l'antiquité comme une succession d'âges sans

172

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

fin, tandis que la période moderne semble n'avoir commencé
que d'hier.
Or, l'histoire du monde ancien, en remontant par exemple jusqu'à rétablissement des Pélasges en Grèce, n'embrasse
qu'un espace de temps ne surpassant que d'un siècle la
durée de notre ère. Mais les temps historiques n'ont pas
même cette étendue-là. Dans cet espace de temps, que de
sociétés ont péri dans l'ancien mondel Tandis que dans
l'histoire des peuples modernes on ne voit que les limites
géographiques des Etats se déplacer, la société et les peuples restent intacts. Je n'ai pas besoin de vous dire que des
faits tels que l'expulsion des Maures en Espagne, la destruction des populations américaines, l'anéantissement des
Tatares en Russie, ne font qu'appuyer le principe. C'est
ainsi que la chute de l'empire Ottoman, qui déjà retentit
à nos oreilles, va encore offrir le spectacle d'une de ces
grandes catastrophes que les peuples chrétiens ne sont pas
destinés à éprouver. Viendra ensuite le tour des autres
peuples non chrétiens, qui touchent aux extrémités plus
reculées de notre système. Voilà le cercle de l'action toute-puissante de la vérité sacrée: tantôt refoulant les populations, tantôt les embrassant dans sa circonférence, il
s'élargit incessamment et nous approche des temps annoncés. Ainsi s'accomplissent les destinées du genre humain.
C'est une chose merveilleuse que l'indifférence avec
laquelle on a longtemps envisagé la civilisation moderne.
Vous voyez pourtant que la bien concevoir, l'expliquer
parfaitement, c'est en quelque sorte résoudre le problème
social. C'est pour cela que, dans les considérations les plus
vastes et les plus générales de la philosophie de l'histoire,
il faut toujours revenir bon gré sur cette civilisation. En
effet, ne renferme-t-elle pas le produit de tous les âges
écoulés? Les âges futurs seront-ils autre chose que la conséquence de cette civilisation? Or, l'être moral n'est rien
que l'être fait par les temps et que les temps doivent achever. Jamais dans la société humaine toute la masse des
idées répandues sur la surface intellectuelle du monde
s'est-elle trouvée concentrée comme dans la société actuelle?
Jamais, dans aucun temps de la vie universelle de l'être
humain, une pensée seule a-t-elle embrassé l'activité entière
de sa nature comme au jour où nous sommes? Nous sommes
donc positivement héritiers de tout ce qui a été jamais dit
ou fait par les hommes, et il n'y a pas un point sur la terre

LETTRE SIXIÈME

173

qui soit soustrait à l'influence de nos idées: il n1y a donc
plus, dans l'univers, qu'une seule puissance intellectuelle.
Ainsi toutes les questions fondamentales de la philosophie
de l'histoire sont nécessairement contenues dans la question
de la civilisation européenne.
Mais, quand on a proféré les mots de perfectibilité
humaine, de progrès de l'esprit humain, on croit avoir
tout dit, tout explique. On dirait que l'homme n'a fait
de tout temps que marcher en avant, sans jamais s'arrêter,
sans reculer; que, dans le mouvement de la nature intelligente, il n'y a jamais eu ni percussion ni retour, rien que
développamcnt et progrès. Mais pourquoi donc ces peuples
dont je vous ai parlé tout à l'heure ne bougent-ils pas depuis
que nous les connaissons? On vous dit que les nations de
l'Asie sont stationnaires. Mais pourquoi sont-elles stationnâmes? Pour arriver à la condition où elles se trouvent
aujourd'hui, elles ont dû apparemment faire comme nous,
chercher, inventer, découvrir? D'où vient donc qu'arrivées à un certain point elles se sont arrêtées tout court et
n'ont su, depuis, rien imaginer, rien créer *? La réponse
est toute simple: c'est que le progrès de la nature humaine
n'est nullement indéfini, comme on se l'imagine; il y
a une limite qu'il ne saurait dépasser. C'est pour cela
que les sociétés de l'ancien monde n'ont pas marché toujours; c'est pour cela que l'Egypte, depuis qu'Hérodote
l'avait visitée, n'a plus bougé jusqu'au temps de la domination grecque; c'est pour cela que le monde romain, si
beau, si brillant, où tout ce qu'il y avait de lumières, depuis les colonnes d'Hercule jusqu'au Gange, était venu se
fondre, était arrivé, au moment où une lumière nouvelle
vint éclairer l'esprit humain, à cet état d'immobilité qui
termine nécessairement tout progrès humain. Pour peu
que l'on réfléchisse sur ce moment si fécond en résultats
sans les préjugés de l'école, fléaux de l'histoire, on verra
qu'outre l'excessive dépravation des moeurs, la perte de
tout sentiment de vertu, de liberté, d'amour de la patrie,
qu'outre la décadence de toutes les branches des connaissances humaines, il y avait encore alors immobilité complète en toutes choses, et que les esprits étaient venus à ne
plus se mouvoir qu'en un cercle étroit et mauvais, d'où
* Quand on dit d'une nation civilisée qu'elle est stationnaire,
il faut dire depuis quand; autrement il n'y a point de conclusion à
tirer de ce fait.

174

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAME

ils ne sortaient que pour se précipiter dans un dérèglement
stupide. L'intérêt matériel satisfait, l'homme n'avance
plus, heureux s'il ne recule pas! Voilà le fait. Il ne faut pas
s'y tromper: en Grèce comme dans l'Indoustan, à Rome
comme au Japon, au Mexique comme à la Chine, tout le
travail de l'esprit, quelque prodigieux qu'il ait pu être
ou qu'il le soit encore, n'a jamais tendu et ne tend qu'à
une même chose. Et ce qu'il y a de plus exalté et de plus
exubérant dans les doctrines et dans les habitudes de
l'Orient, loin de contredire ce fait général, ne fait encore
que le confirmer. Qui ne voit que tous ces débordements de
la pensée ne proviennent que des illusions et des prestiges
de l'homme matériel? Il faut comprendre seulement que
cet intérêt terrestre, mobile éternel de toute activité humaine, n'est point borné aux seuls appétits des sens, mais
que c'est le besoin général de bien-être qui se manifeste
diversement, selon l'état plus ou moins avancé de la société,
selon différentes causes locales, sous les formes les plus
variées, mais qui ne s'élève jamais en définitive jusqu'au
besoin de l'être purement moral.
Il n'y a que la société chrétienne qui soit véritablement
conduite par les intérêts de la pensée et de l'âme. Voilà ce
qui fait la perfectibilité des peuples modernes, voilà où se
trouve le mystère de leur civilisation. De quelque manière
que l'autre intérêt s'y produise, vous trouverez qu'il y est
toujours subordonné à cette force puissante qui s'y empare
de toutes les facultés de l'homme, qui y met à contribution
toutes les capacités de sa raison, qui ne laisse aucune chose
sans la faire servir à l'accomplissement de sa destination.
Cet intérêt ne saurait être jamais satisfait assurément: il
est infini; il faut donc que les peuples chrétiens avancent
toujours. Et, bien que la fin vers laquelle ils tendent n'ait
rien de commun avec l'autre bien-être, le seul que les peuples non chrétiens peuvent se proposer, ce bien-être-là, ils le
trouvent aussi sur leur route et en font leur profit; et les
jouissances de la vie, que les autres peuples recherchent uniquement, ils les obtiennent aussi, mais par une autre voie,
selon cette parole du Sauveur: Désirez le royaume des cieux,
et tout vous sera donné en sus 9. De sorte que l'énorme déploiement de toutes les puissances intellectuelles que suscite
l'esprit qui les domine, les comble de tous les biens. Mais,
ь

Matthieu* 0,

33.

LETTRE SIXIÈME

I75

bien certainement, jamais il n'y aura chez nous ni immobilité chinoise, ni décadence grecque, et encore moins destruction totale de la civilisation. On n'a qu'à regarder autour
de soi pour s'en convaincre. Pour que cela arrive, il faudrait
que le globe entier fût bouleversé de fond en comble, qu'une
seconde révolution semblable à celle qui lui a donné sa forme actuelle se reproduisît; et, à moins d'un autre cataclysme universel, on ne saurait se figurer chose pareille. Que l'un
des deux hémisphères s'engloutisse tout entier, ce qui restera
de nos idées dans l'autre suffira pour renouveler Γ esprit
humain. Jamais, non jamais, la pensée qui doit subjuguer
le monde ne s'arrêtera ni ne périra: il faudrait pour cela
qu'un décret particulier de celui-là môme qui l'a placée dans
l'âme humaine vienne la frapper d'en haut. Enfin, j'espère,
Madame, que vous trouverez ce résultat philosophique de
la méditation de l'histoire plus positif, plus évident, plus
instructif surtout, que ceux que la vieille histoire tire, à sa
manière, du tableau des siècles, en mettant à contribution
sol, climat, races d'hommes, et la fameuse perfectibilité humaine.
Et savez-vous, Madame, à qui la faute si l'influence du
christianisme sur la société et sur le développement de l'esprit humain n'est encore ni suffisamment comprise ni suffisamment appréciée? Aux hommes qui ont brisé l'unité
morale; à ces hommes qui ne datent le christianisme que depuis leur avènement; à ceux qui s'appellent les réformateurs!
Il est clair qu'ils ne sont aucunement intéressés à suivre la
marche du christianisme à travers le Moyen Age. Toute cette
immense période n'est donc pour eux qu'un vide dans le
temps. Comment voulez-vous qu'ils conçoivent l'éducation
des peuples modernes? Rien n'a tant servi, croyez-moi,
à défigurer le tableau de l'histoire moderne que ce faux point
de vue des protestants. De là vient que l'on a si fort exagéré
l'importance de la renaissance des lettres, chose qui, à proprement parler, n'a jamais eu lieu, puisque jamais les lettres n'avaient été totalement perdues; de là vient que l'on
a imaginé une foule de causes diverses de progrès, qui n'ont
agi que d'une manière secondaire ou qui ne procèdent que
de la cause unique qui a tout fait; de là vient que l'on a
cherché partout les causes du progrès des peuples modernes,
excepté là où elles se trouvent réellement et que l'on a ainsi
renié le christianisme.
Mais, depuis que l'esprit d'une philosophie moins étroite t

176

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

plus haute en ses vues, par un retour heureux sur le temps
passé, s'est dirigé sur l'étude de cette période intéressante,
tant de choses ignorées jusque-là se sont tout à coup révélées à la pensée que la malveillance même la plus obstinée ne
saurait dorénavant résister à ces lumières nouvelles. S'il
entre donc dans le plan de la providence que les hommes
soient éclairés par cette voie, le moment n'est sûrement
pas éloigné où une grande clarté va jaillir de l'obscurité
qui couvre encore l'histoire de la société moderne, et cette
nouvelle philosophie de l'histoire dont je désire vous donner
une idée ne tardera certainement pas à être conçue par les
hommes de la science* 10.
Il faut avouer que cet entêtement des réformés est une
chose bien eti ange. Selon eux, dès le second ou dès le troisième siècle il n'y a plus de christianisme que tout juste ce
qu'il en fallait pour qu'il ne fût pas entièrement détruit.
La superstition ou l'ignorance de ces onze ou douze siècles
leur s(m'l>nt telles qu'ils n'y voient plus qu'une idolâtrie
aussi dé lorable que celle des peuples païens; à les en croire, s'il nfy avait pas eu de Vaudois, le fil de la tradition
sacrée aurait été rompu entièrement, et, si Luther n'était
venu, quelques jours encore et c'en était fait de la religion
du Christ. Mais comment, je vous prie, reconnaître le cachet divin dans cette doctrine sans force, sans perpétuité,
sans vie, qu'ils font du christianisme? Comment voir l'oeuvre de Dieu dans cette religion menteuse qui, au lieu de régénérer le genre humain et de le remplir d'une vie nouvelle,
comme elle l'avait promis, n'a paru un moment sur la terre
que pour s'éteindre, n'était née que pour mourir aussitôt
ou pour ne servir que d'instrument aux passions des hommes!
Le sort de la religion n'avait donc tenu qu'à l'envie qu'eut
Léon X d'achever la basilique de Saint-Pierre? Qu'il n'eût
pas fait vendre, à cet effet, des indulgences en Allemagne,
au jour où nous sommes, de christianisme il n'y aurait plus
vestige. Je ne sais s'il y a quelque chose qui fasse mieux
voir le vice radical de la réforme que cette manière étroite
et mesquine d'envisager la religion révélée. N'est-ce pas démentir toutes les promesses de Jésus-Christ, n'est-ce pas là
* Depuis que cette lettre a été écrite, M. Guizot a rempli en
grande partie notre espoir.
10
Tout le passage «Mais, depuis que...» jusqu'ici, la note y comprise, est rayé dans le manuscrit, Cf. Introduction, p. 28,

LETTRE SIXIÈME

177

renier u toute sa pensée? S'il est vrai que sa parole doit survivre au ciel et à la terre, que lui-même est incessamment
présent au milieu de nous, comment le temple édifié par ses
mains avait-il pu être au moment de crouler? Comment ce
temple avait-il pu rester abandonné tel qu'une maison destinée à tomber en ruines?
Il faut pourtant convenir d'une chose, c'est que les réformateurs ont été conséquents. S'ils ont mis d'abord toute
l'Europe en feu, s'ils ont ensuite rompu les liens qui unissaient les peuples et en faisaient une seule famille, s'ils ont
répandu tant de misères et tant de sang sur la terre, c'est
que le christianisme était sur le point de périr. Ne fallait-il
pas tout immoler pour le sauver? Mais voici le fait. Rien,
au contraire, ne démontre mieux la divinité de notre religion que son action perpétuelle et incessante sur l'esprit
humain: action qui, pour s'être modifiée selon les temps,
pour s'être combinée avec les différents besoins des peuples
et des siècles, ne s'est point ralentie un seul instant, bien
loin de cesser totalement. C'est ce spectacle de sa souveraine puissance, toujours agissante au milieu des obstacles
sans nombre que ne cessaient de lui susciter et le vice do
notre nature et le funeste héritage du paganisme, qui satisfait le mieux la raison à son égard.
Que signifie de dire que l'Eglise avait dégénéré de la
primitive Eglise? Les Pères, dès le troisième siècle, ne
déploraient-ils pas la corruption des chrétiens? Et toujours,
dans chaque siècle, à chaque concile, les mêmes plaintes
n'avaient-ellcs pas été répétées? Toujours, la piété véritable
n'a-t-elle pas élevé sa voix contre les abus et les vices du
cierge et, quand il y avait lieu, contre les usurpations du
pouvoir hiérarchique? Rien n'est plus admirable que les
lumières brillantes que s'élançaient, de temps à autre, du
sein de la nuit sombre qui couvrait le monde: tantôt des
exemples des plus sublimes vertus, tantôt des effets merveilleux de la foi sur l'esprit des peuples et des individus; l'Eglise recueillait tout cela, et en faisait sa force et sa richesse;
ainsi s'édifiait la fabrique éternelle, de la manière qui pouvait le mieux lui donner sa forme nécessaire. La pureté primitive du christianisme ne pouvait pas naturellement se
conserver toujours; il fallait que le christianisme traversa^
toutes les phases possibles de corruption, qu'il portât toute g
11

Mot difficile à lire; peut-être: «ruiner».

178

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAME

les empreintes que la liberté de la raison humaine dut ia
lui imprimer. De plus, la perfection de l'Eglise apostolique
était celle d'une communauté peu nombreuse, perdue dans
la grande communauté païenne; elle ne saurait donc être celle
de la société universelle du genre humain. L'âge d'or de l'Eglise, on le sait, était celui de ses plus grandes souffrances,
celui où s'opérait encore l'oeuvre de douleur qui devait
fonder l'ordre nouveau, où encore ruisselait le sang du Sauveur: il est absurde de rêver le retour d'un état de choses
qui ne résultait que des immenses misères qui accablaient
les premiers chrétiens.
Or, voulez-vous savoir ce qu'a fait cette réformation qui
se vante d'avoir retrouvé le christianisme? Et vous voyez
bien, du reste, que c'est une des plus grandes questions que la
science historique puisse se faire. Elle a replacé le monde
dans la désunité du paganisme; elle a rétabli les grandes
individualités nationales, l'isolement des âmes et des esprits; elle a rejeté derechef l'homme dans la solitude de ?a
personne; elle a tenté d'ôter de nouveau du monde toutes
les sympathies, toutes les harmonies que le Sauveur avait
apportées au monde. Si elle a accéléré le mouvement de l'esprit humain, elle a aussi enlevé à la conscience de l'être intelligent la féconde, la sublime idée d'universalité et d'unité, source unique du véritable progrès de l'humanité, c'està-dire d'un progrès infini. Le fait propre de tout schisme,
dan»; 1з monde chrétien, est de rompre l'unité mystérieuse
dans laquelle est comprise toute la divine pensée du christianisme, et toute sa puissance. C'est pour cela que l'antique Eglise dans laquelle le christianisme a mûri ne transigera jamais avec les communions nouvelles. Malheur à elle,
et malheur au monde, si jamais elle reconnaissait le fait de
la séparation! Tout ne serait bientôt, encore une fois, que
chaos des humaines idées, que multiplicité du mensonge, que
ruine et poussière. La fixité visible, palpable, plastique,
de la vérité peut seule conserver le règne de l'esprit sur la
terre. Ce n'est qu'en se réalisant dans les formes données de la
nature humaine que l'empire de la pensée trouve permanence et durée. Et que deviendra donc le sacrement de la communion, cette merveilleuse découverte de la raison chrétienne qui pour ainsi dire matérialise les âmes afin de les mieux
12
Le manuscrit dit: «dût». Cette concordance abusive des modes
ne correspond pas au sens général du texte, qui réclame non un subjonctif, mais un passé simple de l'indicatif.

LETTRE SIXIÈME

J79

unir, si Ton ne veut plus d'union visible, si Ton se contente
d'une communauté interne d'opinions sans réalité extérieure! A quoi bon s'unir au Sauveur, si l'on est séparés les uns
des autres? Que le féro:e Calvin, l'assassin de Servet, que
le spadassin Zwingli, que le tyran Henri ѴШ avec son hy­
pocrite Cranmer aient méconnu les puissances d'amour et
d'union que contient le grand sacrement, je ne m'en étonne
pas; mais que des esprits profonds, sincèrement religieux,
tels qu'on en voit beaucoup parmi les luthériens, chez qui
d'ailleurs cette spoliation de l'Eucharistie n'est pas dogmatique, elle 13 que leur fondateur avait combattue avec tant
d'ardeur, puissent se méprendre si étrangement sur l'idée de
cette grande institution, et qu'ils s'abandonnent à la déplorable doctrine du calvinisme, c'est ce qui ne se conçoit
pas! 11 faut convenir qu'il y a un goût étrange de ruine dans
toutes les Eglises protestantes. On dirait qu'elles n'aspirent
qu'à s'anéantir; qu'elles craignent de se trouver trop vivantes; qu'elles ne veulent de rien qui pourrait les faire trop
durer. Est-ce donc là la doctrine de celui qui est venu apporter la vie sur la terre, de celui qui a vaincu la mort? Sommes-nous donc déjà au ciel, que nous puissions impunément
rejeter les conditions de l'économie terrestre? Et cette économie est-elle autre chose que la combinaison des ригеь
pensées de l'être intelligent avec les nécessités de son existence? Or, la première de ces nécessités, c'est la société,
le contact des esprits, la fusion des idées et des sentiments.
Ge n'est qu'en y satisfaisant que la vérité devient vivante;
que, de la région de la spéculation, elle descend dans celle
de la réalité; que, de pensée, elle devient fait; qu'elle obtient enfin le caractère d'une force de la nature, et que son
action devient aussi certaine que celle de toute autre puissance naturelle. Mais comment tout cela se ferait-il dans une
société idéale, qui n'aurait d'existence que dans des voeux
et dans des imaginations des hommes? Voilà ce que c'est
que l'Eglise invisible des protestants: invisible, en effet,
comme le néant.
Le jour où toutes les communions chrétiennes se réuniront sera celui où les Eglises schismatiques se décideront à
reconnaître en pénitence et en humilité, dans le sac et la
cendre, qu'en se séparant de l'Eglise mère elles ont au loin
d'elles repoussé l'effet de cette prière sublime du Sauveur;
Le manuscrit dit: «et»*

180

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

Père saint, garde-les en ton nom, ceux que tu m'as donnés^
afin qu'ils soient un comme nous sommes un 14. Quant à là
papauté, qu'elle soit comme on le dit d'institution humaine,
comme si les choses de cette proportion se faisaient de mains
d'hommes, qu'importe? Ce qu'il y a de certain, c'est qu'eij
son temps elle procéda essentiellement du véritable esprit
du christianisme, et qu'aujourd'hui, toujours signe visible
d'unité, elle est encore signe de réunion. A ce titre, pourquoi ne pas lui déférer préséance sur toutes les sociétés
chrétiennes? Du reste, qui n'admirera pas ses singulières
destinées? Qui ne sera pas frappé d'étonnement quand il la
verra, malgré toutes ses vicissitudes, tous ses désastres,
malgré ses propres fautes et coulpes, malgré tous les assauts et le triomphe inouï de l'incrédulité, debout, plus ferme que jamais! Dépouillée de son éclat humain, elle n'en
est que plus forte; et l'indifférence où l'on est à sou égard
ne fait que l'affermir encore plus et mieux garantir sa durée. Jadis ce fut la vénération du monde chrétien qui la faisait subsister, et un instinct des nations qui leur faisait voir
en elle la cause de leur salut temporel et de leur salut éternel; maintenant, c'est son humble posture au milieu des
puissances de la terre; mais toujours elle remplit parfaitement sa destination; elle centralise encore aujourd'hui les
pensées chrétiennes, elle les attire encore aujourd'hui les
unes vers les autres malgré elles, elle rappelle aux hommes qui
ont renié l'unité le principe suprême de leur foi; et toujours
par ce caractère de sa vocation céleste, dont elle est tout empreinte, elle plane majestueusement au-dessus du monde des
intérêts terrestres. Quelque peu que l'on ait l'air de s'en
occuper à cette heure, que, par impossible, elle disparaisse
tout à coup de dessus la terre, et vous verrez l'égarement où
tomberont toutes les communautés religieuses, quand ce
monument vivant de l'histoire de la grande communauté
ne sera plus devant elles. Cette unité visible dont elles font
si peu de cas maintenant, on voudra la retrouver partout:
nulle part, on ne la trouvera; et, chose certaine, la précieuse
conscience de son avenir qui remplit maintenant la raison
chrétienne, qui lui donne cette vie supérieure qui la distingue
de la raison commune, se dissipera nécessairement alors tout
entière, comme ces espérances que l'on a fondées sur le souvenir d'une existence active, on les perd du moment que tou14

Jean, 17, 11.

LETTRE SEPTIÈME

181

te cette activité se découvre être sans résultat, et que, pour
lors, la mémoire même de notre passé nous échappe, inutile.
Bonjour, Madame. Je vous promets que, cette fois, la
lettre suivante ne se fera pas attendre 15.
15

Le passage «Bonjour, Madame...», jusqu'à la fin, est rayé dans
le manuscrit.
LETTRE VII

Madame,
Plus vous réfléchirez sur ce que je vous disais l'autre
jour, plus vous trouverez que tout cela avait déjà été dit
maintes fois par gens de tous partis et de toutes opinions, et
que seulement nous y mettons un intérêt que Ton n'y avais
pas mis encore. Je ne doute pas cependant que, si ces lettret
venaient par hasard à voir le jour, Ton ne manquât de crier
au paradoxe. Si vous appuyez avec un certain degré de conviction sur les idées même les plus communes, toujours vous
verrez qu'on les prendra pour des nouveautés singulières.
Moi, je pense que l'âge du paradoxe et des systèmes sans hase réelle est si bien passé que Ton ne saurait plus sans stupidité tomber dans ces vieux travers de l'esprit humain. Il
est certain que, si la raison humaine n'est aujourd'hui ni
si vaste, ni si haute, ni si féconde qu'aux grands siècles d'inspiration et d'invention, elle est infiniment plus sévère, plus
sobre, plus rigoureuse, plus méthodique, plus juste, enfin,
qu'elle ne le fut jamais; et j'ajouterai, et cela avec un sentiment de véritable bonheur, qu'elle est encore, depuis quelque temps, plus impersonnelle que jamais, ce qui est le plus
sûr garant contre la témérité des opinions particulières К
Si, en méditant sur les souvenirs humains, nous sommes
arrivés à quelques aperçus qui nous sont propres et qui ne
s'accordent pas avec le préjugé, c'est que nous avons pensé qu'il était temps de prendre son parti franchement sur
ces matières, comme on l'avait fait dans le siècle passé sur
les sciences naturelles. Nous avons cru qu'il était temps de
concevoir l'histoire dans toute son idéalité rationnelle, comme on a conçu celles-ci dans toute leur réalité empirique.
Le sujet de l'histoire et ses moyens de connaissance étant
Tout ce début de la Lettre est rayé dans le manuscrit«

182

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

toujours les mêmes, il est clair que le cercle de Inexpérience
historique doit se refermer un jour. Les applications ne finiront jamais, mais, la règle une fois trouvée, il n'y aura
plus rien à y ajouter. Dans les sciences physiques, chaque
nouvelle découverte ouvre une carrière nouvelle à l'esprit
et découvre un champ nouveau à l'observation: pour ne pas
aller plus loin, le seul microscope n'a-t-il pas fait connaître
un monde entier inconnu aux naturalistes anciens? Dans
l'étude de la nature, le progrès est donc nécessairement infini; mais, dans l'histoire, c'est toujours l'homme que lYn
étudie, et c'est toujours le même instrument qui nous sert
dans cette étude. Ainsi, s'il y a une grande instruction cachée dans l'histoire, il faut que l'on arrive un jour à quelque chose de fixe, qui fera clore une fois pour toutes l'expérience, c'est-à-dire à quelque chose de parfaitement rationnel. Cette belle pensée de Pascal, que je vous ai déjà, je
crois, citée une fois, que toute la suite des hommes n'est qu'un
seul homme qui subsiste toujours 2, il faut qu'un jour elle ne
soit plus l'énoncé figuré d'un principe abstrait, mais qu'elle
devienne le fait réel de l'esprit humain, qui, dès lors, sera
pour ainsi dire forcé à ne plus opérer qu'en ébranlant à chaque fois toute l'immense chaîne des idées humaines qui
s'étend à travers tous les siècles.
Mais on se demande: l'homme pourra-t-il jamais se donner, à la place de la conscience toute personnelle, toute solitaire, qu'il trouve maintenant en soi, cette conscience
toute générale qui le ferait ainsi se ressentir constamment
comme portion du grand tout moral? Oui, sans doute. Que
Ton songe que, outre le sentiment de notre individualité
personnelle, nous portons en notre coeur celui de notre rapport avec la patrie, la famille, la communauté d'opinion
dont nous sommes les membres; que ce sentiment est même
souvent plus vif que l'autre; que l'on songe que le germe
d'une conscience supérieure réside bien véritablement en
nous, qu'il forme l'essence de notre nature; et que, le moi
actuel, ce n'est nullement une loi inévitable qui nous l'inflige, mais que nous l'avons mis nous-mêmes dans notre âme:
on verra alors que toute la destination de l'homme consiste
dans ce travail de l'anéantissement de son être personnel
et de la substitution, à celui-là, de l'être parfaitement social ou impersonnel. Vous avez vu que c'est la base unique
2

Cf. Lettre V, p. 117,

LETTRE SEPTIÈME

183

de la philosophie morale *; vous voyez que c'est aussi celle
de l'idée de l'histoire. Dans cette vue, toutes les illusions
qui voilent ou défigurent les différents âges de la vie générale de l'être humain ne sauraient être considérées avec le
froid intérêt de la science, elles doivent l'être avec le sentiment profond de la vérité morale. Comment s'identifier avec
chose qui n'a jamais eu lieu? Comment se lier avec le néant? Ce n'est que dans la vérité que se produisent les puissances attractives de l'une et de l'autre nature. Il faut que
nous nous habituions, en étudiant l'histoire, à ne jamais
négocier ni avec les rêveries de l'imagination ni avec les
habitudes de la mémoire, mais que nous soyons aussi ardents à y trouver le positif et la certitude qu'on a toujours
été à y trouver le pittoresque et l'amusant. Il ne s'agit plus
de remplir la mémoire de faits: il n'y en a que trop dans la
momoire. C'est une grande erreur de se figurer que la masse
des faits emporte nécessairement certitude en histoire *.
Ce n'est point le défaut des faits qui fait l'hypothétique de
l'histoire et ce n'est pas l'ignorance des faits qui fait l'ignorance de l'histoire, mais le défaut de réflexion et le vice
du raisonnement. Si l'on ne voulait obtenir de certitude,
ni arriver à une connaissance positive, dans cette région de
la science, qu'à force de faits, il n'y en aurait jamais assez.
Souvent un seul trait, s'il est bien saisi, éclaire et démontre
mieux que toute une chronique. Voilà donc notre règle:
méditons les faits que nous savons, et tâchons d'avoir dans
l'esprit plus d'images vivantes que de matières mortes. Que
d'autres se fatiguent à fouiller dans la vieille poussière des
peuples, nous avons autre chose à faire. Nous regardons la
matière historique comme parfaitement complète; mais
nous avons peu de confiance dans la logique de l'histoire.
Et si, dans le flot des temps, nous ne trouvions, comme les
autres, rien que la raison des hommes, des volontés parfaitement libres, nous aurions beau entasser les faits dans notre esprit et les faire dériver le plus merveilleusement les uns
des autres, l'histoire ne nous offrirait rien de ce que nous
cherchons; nous n'y verrions jamais, de cette manière, que
le même jeu humain que l'on y a vu de tout temps**. Ce se* Voyez la seconde Lettre.

3

Cf. Lettre VI, p. 133, où se retrouve la même formule.
** On ne peut reprocher ni à Hérodote, ni à Tite-Live, ni à Grépoire de Tours, de ne pas faire intervenir la providence dans les affaires
de hommes; mais faut-il dire que ce n'est point à l'idée de cette inter-

184

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES À UNE DAME

rait toujours cette histoire dynamique et psychologique
dont je vous parlais tantôt et qui veut rendre raison de tout
par l'individu et par un enchaînement imaginaire de causes et d'effets, par les fantaisies des hommes et les conséquences supposées inévitables de ces fantaisies, et qui livre
ainsi l'intelligence humaine à sa propre loi; ne concevant
pas que, justement à raison de la supériorité infinie de
cette portion de la nature totale sur l'autre, l'action d'une
loi suprême y doit être nécessairement encore plus évidente
qu'en l'autre *.
Et tenez, pour vous en citer quelque chose, voici, je
crois, un des exemples les plus remarquables de la fausseté
de certaines conceptions de l'histoire telle qu'elle est faite
aujourd'hui. Vous savez que ce sont les Grecs qui ont fait
de l'art une vaste idée de l'esprit humain. Or, voyons en
quoi consiste cette magnifique création du génie hellénique.
Ce qu'il y a de matériel dans l'homme a été idéalisé, agranvention superstitieuse et journalière
de Dieu que nous aurions voulu
voir 4 revenir l'esprit humain 4?
Cette note est rayée dans le manuscrit. Et la phrase qui Γ in­
troduit: mous n'y verrions jamais...» est corrigée d'une façon qui
la rend inintelligible; aussi avons-nous reproduit la première rédaction. Il semble que Tchaadaev ait voulu écrire: «ce serait le même
jeu humain que tout le monde y a vu».
* Dans cette Rome dont on parle tant, que tout le monde va
voir et que l'on conçoit si peu, il est un monument singulier, dont on
peut dire que c'est un fait ancient qui dure encore, un événement d'un
autre âge qui s'est arrêté au milieu des temps: c'est le Colisée. A mon
avis, il n'y a point de fait dans l'histoire qui suggère tant de profondes idées que la vue de cette ruine, qui fasse mieux ressortir le caractère des deux âges de Γ humanité, et qui démontre mieux ce grand
axiome de l'histoire, savoir, qu'il n'y a jamais eu ni véritable progrès ni véritable permanence dans la société avant l'époque du christianisme. Cette arène où le peuple romain venait en masse s'abreuver
de sang, où tout le monde païen se résumait si bien en un jeu épouvantable, où toute la vie de ces temps se déployait en ses jouissances
les plus vives, en ses pompes les plus éclatantes, n'est-elle pas en
effet là, debout devant nous, pour nous dire à quoi le monde avait
abouti, alors que tout ce qu'il y a de forces dans la naturo humaine
avait déjà été fourni à la construction de d'édifice social, alors que
sa chute s'annonçait déjà de toutes parts, et qu'une nouvelle ère de
barbarie allait recommencer? C'est la encore qu'a fumé pour la première fois le sang qui devait arroser la base du nouvel édifice. Ainsi
ce monument, à lui seul, ne vaut-il pas un livre tout entier? Chose
singulière, jamais ce monument n'a inspiré une pensée historique pleine de ces grandes vérités! Parmi les nuées de voyageurs qui affluent
à Rome, il s'en est trouvé un, pourtant, qui, d'une hauteur voisine
et bien fameuse d'où il pouvait le contempler tout à son aise dans
son cadre étonnant, a cru, dit-il, voir les siècles se dérouler à ses

LETTRE SEPTIÈME

|g5

di, divinisé; Tordre naturel et légitime des choses a été interverti; ce qui devait rester à jamais dans les régions inférieures du monde intellectuel a été lancé dans la plus haute des sphères de la pensée; l'action des sens sur l'esprit a
été augmentée à l'infini; la grande ligne de démarcation qui
sépare le divin de l'humain dans le sentiment a été rompue.
De là une confusion chaotique de tous les éléments moraux.
L'intelligence s'est jetée avec passion sur les choses les moins dignes de l'occuper; un attrait inouï s'est répandu sur
tout ce qu'il y a de plus vicieux dans la nature de l'homme;
à la place de la poésie primitive de la vérité, la poésie du
mensonge s'est introduite dans l'imagination; cette faculté
puissante, faite pour nous figurer l'infigurable et nous faire
voir l'invisible, ne s'est plus employée dès lors qu'à rendre
le sensible plus sensible encore, le terrestre plus terrestre
encore; en sorte qu'il est auvenu que notre être physique a
grandi d'autant que notre être moral a été rapetissé. Et, si
des sages, tels que Pythagore et Platon, ont lutté contre
cette funeste tendance de l'esprit de leur temps, eux-mêmes
plus ou moins envahis par cet esprit, leurs efforts n'ont servi de rien; et ce n'est qu'après que le christianisme eut renouvelé l'esprit humain que leurs doctrines obtinrent une
véritable influence. Voilà ce qu'a fait l'art des Grecs. C'est
l'apothéose de la matière, on ne peut le nier. On regarde les
monuments qui nous en restent, sans comprendre ce qu'ils
signifient; on se dilate à la vue de ces inspirations admirables d'un génie qui heureusement n'existe plus, sans se douter seulement de ce qui se passe dans le coeur d'impur, dans
l'esprit de faux: c'est un culte, un enivrement, une fascination, où le sentiment moral s'abîme tout entier. Cependant,
il ne faudrait que se rendre raison de sang-froid du sentiment dont on est rempli au milieu de cette admiration imbécile, pour reconnaître que c'est la portion la plus vile de
notre être qui le produit, que c'est pour ainsi dire avec nos
yeux et lui apprendre l'énigme de leur mouvement6. Eh bien! ce
n'est que des triomphateurs et des capucins que cet homme y a vus!
Comme s'il ne s'était jamais rien passé là que des triomphes et des
processions! Petite et mesquine idée à laquelle nous devons la production menteuse que tout le monde connaît: véritable
prostitution
d'un des plus beaux génies historiques qui fut jamais 6!
6
Cf. Edward GIBBON, Decline and Fall of the Roman Empire
(1776-1788).
6
Toute cette note et la phrase qui l'introduit («ne concevant
pas...) font partie de la première rédaction et sont rayées dans le manuscrit.

186

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

corps que nous concevons ces corps de marbre et de bronze.
Et remarquez que toute beauté, toute perfection de ces figures ne viennent que de la stupidité parfaite qui y est empreinte; pour peu que le signe de la raison osât s'y produire, l'idéal qui nous charme disparaîtrait à l'instant. Ainsi,
ce n'est pas même la figure de l'être raisonnable que nous
contemplons, c'est celle de je ne sais quel être imaginaire,
espèce de monstre produit par le débordement le plus déréglé de l'esprit humain, dont l'image, bien loin de nous
гецірііг de plaisir, devrait plutôt nous repousser. Voilà
comment les choses les plus graves de la philosophie des
temps sont défigurées par le préjugé, par ces habitudes de
l'école, par ces routines de l'esprit, par ce charme d'une
illusion trompeuse, qui font l'idée actuelle de l'histoire.
Vous me demanderez peut-être si, moi-même, j'ai touj urs été étranger à ces séductions de l'art? Non, Madame,
au contraire; avant même de les avoir connues, je
ne sais quel instinct me les avait fait pressentir comme de
doux enchantements qui devaient remplir ma vie. Lorsqu'un
des grands événements du siècle me conduisit dans la capitale où la conquête avait rassemblé momentanément toutes
с s merveilles, je fis comme les autres, et plus dévotement
encore je jetai mon encens sur l'autel des idoles. Puis, quand
j > les ai revues une seconde fois, à la lumière de leur soleil
natal, j'en ai encore joui avec délices 7. Mais il est vrai de
dire aussi qu'au fond de cette jouissance quelque chose
d'amer, semblable à un remords, se cachait toujours: aussi,
lorsqu'est venue la pensée de vérité, je n'ai regimbé contre
aucrne des conse'quences qui en dérivaient, je les ai toutes
aussitô acceptées, sans tergiverser.
Revenons, à présent, à ces grands personnages de l'histoire, qu'elle a méconnus ou effacés du souvenir humain. Commençons par Moïse, la plus gigantesque et la plus imposante
d toutes les figures historiques.
Grâce à Dieu, nous ne sommes plus au temps où le grand
législateur des Juifs n'était, pour ceux mêmes qui se mêlent
de réfléchir tout de bon, qu'un de ces êtres d'un monde de
fiction, comme toutes ces images surnaturelles, héros, demidieux, prophètes, que l'on trouve aux premières pages de
toutes les histoires des peuples anciens, un personnage poé? Allusions au premier séjour de Tchaadaev à Paris en 1814 (il
devait y revenir en 1825), puis au voyage en Italie en 1825.

LETTRE SEPTIÈME

187

tique, dans lequel la pensée de l'histoire n'est tenue qu'à
découvrir l'enseignement qu'il contient comme type, symbole ou expression de l'âge où le placent les traditions humaines. Personne aujourd'hui ne doute, je crois, de la réalité historique de Moïse. Toutefois, il est certain que l'atmosphère sacrée qui l'entoure i\e lui est point très favorable, et
qu'il nVst pas au lieu qui lui appartient dans l'histoire.
L'influence que ce grand homme a exercée sur le genre humain est bien loin d'être comprise et appréciée comme elle
devrait l'être. Sa physionomie est restée trop voilée dans le
jour mystéui ux qui la couvre. N'ayant pas été assez étudié,
la leçon qui iésulî de la vue des grands hommes de l'histoire,
Moïse ne la donne pas. Ni l'homme public ni l'homme privé, ni celui qui pense ni celui qui agit, ne trouvent dans
l'histoire de sa vie tout l'enseignement qu'ils pourraient y
trouver. C'est l'effet des habitudes introduites dans l'esprit par la religioni en imprimant aux figures de la Bible un
air surhumain," elle les fait paraître tout autres qu'elles ne
sont en effet *. Il y a dans la personne de Moïse un certain
mélange singulier de hauteur et de simplicité, de force et
de bonhomie, de dureté et de douceur, que l'on ne peut assez méditer. Il n'y a pas, je crois, un seul caractère, dans
l'histoire, qui offre l'assemblage de traits et de puissances
si opposés. Et quand je réfléchis sur cet être prodigieux et
sur l'action qu'il a exercée sur les hommes, je ne sais ce que
je dois admirer le plus, du phénomène historique dont il
a été la cause ou du phénomène moral que je trouve en sa
personnel D'une part, cette immense conception d'un peuple élu, c'est-à-dire d'un peuple revêtu de la mission suprême
de garder sur la terre l'idée d'un seul Dieu, et ce spectacle
des moyens inouïs dont il s'est servi pour constituer ce peuple de manière à ce que cette idée se conservât au milieu
de lui, non seulement intacte, mais telle qu'un jour elle put
apparaître puissante, irrésistible, comme une force de la
nature en présence de laquelle toutes les forces humaines
* Remarquez qu'au fond les personnages bibliques nous devraient
être les mieux connus, car il n'y en a point dont les traits soient
mieux tracés. C'est là un des grands ressorts de Γ Ecriture. Comme
il fallait que l'on pût s'identifier tellement avec ces hommes qu'ils
agissent directement sur notre sens le plus intime, afin de préparer
ainsi les âmes à se soumettre à l'influence autrement nécessaire de la
personne du Christ, elle a trouvé le secret de si bien dessiner leurs
traits que leurs images se gravent dans l'esprit de manière à faire sur
nous l'effet des hommes avec lesquels on a vécu familièrement.

188

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

devront disparaître, devant laquelle tout le monde intelligent devra un jour s'incliner. De l'autre, l'homme simple
jusqu'à la faiblesse, l'homme qui ne sait exhaler son courroux que par son impuissance, qui ne sait commander qu'en
s'épuisant à convaincre, qui se laisse instruire par le premier venu. Génie étrange, à la fois le plus fort et le plus docile des hommes! Il crée les temps à venir, et se soumet humblement à tout ce qui s'offre à lui sous l'apparence de la vérité; il parle aux hommes du milieu d'un météore, sa voix
retentit à travers les siècles, il frappe les peuples comme une
destinée, et il cède au premier mouvement d'un coeur sensible, à la première raison juste qui l'aborde! N'est-ce pas
là ui θ grandeur étonnante, une leçon unique?
On a cherché à rabaisser cette grandeur, en disant qu'il
n'avait songé dans l'origine qu'à délivrer son peuple d'un
joug insupportable, tout en lui faisant honneur de l'héroïsme qu'il avait déployé en cette heure. On a affecté de ne voir
en lui que le grand législateur, et aujourd'hui, je crois, l'on
trouve dans ses lois un libéralisme admirable. On a dit encore que son Dieu n'était qu'un dieu national, et qu'il avait
pris des Egyptiens, toute sa théosophie. Sans doute, il était
patriote: et comment une grande âme, quelle que soit sa
mission sur la terre, ne le serait-elle pas! C'est d'ailleurs la
loi générale: pour agir sur les hommes, il faut agir dans le
cercb domestique où l'on est placé, sur la famille sociale
dans laquelle on est né; pour parler distinctement au genre
humain, il faut s'adresser à sa nation, autrement on ne sera
pas е ,tendu, on ne fera rien. Plus l'action morale de l'homme
sur ses semblables est directe et pratique, plus elle est cer­
taine et forte; plus la parole est personnelle, plus elle est
puissante. Rien ne fait mieux connaître le principe suprême qui faisait mouvoir ce grand homme que l'efficacité parfaite et la justesse des moyens dont il s'est servi pour effectuer l'oeuvre qu'il s'était proposée. Il se peut aussi qu'il ait
trouvé chez sa nation, ou chez d'autres peuples, l'idée d'un
Dieu national et qu'il ait fait usage de cette donnée, comme
de tant d'autres qu'il aura trouvées dans ses antécédents naturels, pour introduire dans la pensée humaine son sublime monothéisme. Mais il ne s'ensuit pas de là que Jéhovah
ne fut pour lui, comme il l'est pour les chrétiens, le
Dieu de toute la terre. Plus il a cherché à isoler et à renfermer ce grand dogme dans sa nation, plus il a employé de
moyens extraordinaires pour arriver à cette fin, plus on dé-

LETTRE SEPTIÈME

j89

couvre à travers tout ce travail d'une raison supérieure la
pensée tout universelle de conserver pour le monde entier,
pour toutes les générations à venir, la notion du Dieu unique. Quels moyens plus surs y avait-il d'ériger au vrai Dieu
un sanctuaire inviolable, au milieu du polythéisme qui
envahissait alors toute la terre, que d'inspirer au peuple
gardien du sacré monument une horreur de sang pour tout
peuple idolâtre, de rattacher tout l'être social de ce peuple,
toutes ses destinées, tous ses souvenirs, toutes ses espérances à ce seul principe? Lisez le Deutéronome avec cette vue,
vous serez étonnée de la lumière qui reluira de là, non pas
seulement sur le système mosaïque, mais sur toute la philosophie révélée. Chaque mot de ce singulier livre fait voir
l'idée surhumaine qui dominait l'esprit de son auteur- De
là aussi ces effrayantes exterminations ordonnées par Moïse, qui contrastent si étrangement avec la douceur de son
naturel, et qui ont tant révolté une philosophie encore plus
niaise qu'impie. Elle ne concevait pas, cette philosophie,
que l'homme qui fut un instrument si prodigieux dans la
main de la providence, le confident de tous ses secrets, n'avait pu agir que comme elle, que comme la nature; que les
temps et les générations ne pouvaient avoir pour lui aucune
sorte de valeur; que sa mission n'avait pas été d'offrir un
modèle de justice et de perfection morale, mais de placer
dans l'esprit humain une immense idée que l'esprit humain
n'avait pu produire de lui-même. Croit-on que, lorsqu'il
étouffait le cri de son coeur affectueux, qu'il commandait
le massacre des nations, qu'il abaissait sur les populations
le glaive de la justice divine, il ne songeait qu'à coloniser
la populace stupide et indocile qu'il conduisait? Excellente psychologie, en vérité! Pour ne pas s'élever à la véritable
cause du phénomène qu'elle considère, que fait-elle? Elle se
débarrasse de la peine en combinant dans la même âme les
traits les plus contradictoires, des traits dont nulle expérience ne lui a jamais fait voir la réunion dans un seul individu!
Et qu'importe, après tout, que Moïse ait puisé quelques
enseignements dans la sagesse égyptienne! Qu'importe qu'il
n'ait pensé d'abord qu'à soustraire sa nation au joug de la
servitude! En serait-il moins vrai pour cela que, en réalisant dans ce peuple la pensée qu'il a ou recueillie quelque
part ou tirée du fond de son âme, et en l'entourant de tous
les éléments de conservation, de perpétuité, que contient la
nature humaine, il ait ainsi donné aux hommes le vrai Dieu,

190

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

par conséquent que tout le développement intellectuel du
genre humain, qui découle de ce principe, lui est dû incontestablement?
David est un des personnages historiques dont les traits
nous ont été le mieux transmis. Rien de plus vivant, de plus
dramatique, de plus vrai que son histoire, rien de plus caractérisé que sa physionomie. Le récit de sa vie, ses chants
sublimes, en lesquels le présent se perd si admirablement
dans l'avenir, nous peignent si bien l'intérieur de son âme
qu'il n'y a absolument rien de son être qui nous soit caché.
Malgré cela, il n'y a que les esprits profondément religieux
sur lesquels il fasse l'effet des héros de la Grèce et de Rome.
C'est qu'encore une fois tous ces grands hommes de la Bible,
ils sont d'un monde à part: l'auréole qui brille sur leur front,
malheureusement, les relègue tous dans une région où
l'esprit n'aime guère a se transporter, région des importunes puissances qui commandent inflexiblement soumission, où l'on se trouve perpétuellement en face de l'implacable loi, où il n'y a plus rien à faire qu'à se prosterner et adorer. Et cependant, comment concevoir le mouvement des
âges si on ne l'étudié là où le principe qui le crée se manifeste le mieux?
En opposant Socrate et Marc-Aurèle à ces deux géants de l'Ecriture, j'ai voulu vous faire apprécier par ce
contraste de grandeurs si différentes les deux mondes dont
elles sont tirées. Lisez d'abord dans Xénophon les anecdotes
de Socrate, si vous pouvez, sans le préjugé attaché à son
souvenir; réfléchissez à ce que sa mort a ajouté à sa renommée; songez à son fameux démon; songez à cette complaisance pour le vice, qu'il poussait quelquefois, il faut l'avouer, jusqu'à un étrange point *; songez aux différentes accusations dont ses contemporains l'ont chargé; songez à
ce mot qu'il a prononcé l'instant d'avant sa mort, et qui
léguait à la postérité toute l'incertitude de sa pensée; enfin, songez à toutes les opinions divergentes, absurdes, contradictoires, sorties de son école. Quant à Marc-Aurèle,
point de superstition non plus; méditez bien son livre;
rappelez-vous le massacre de Lyon, l'homme épouvantable
auquel il a livré l'univers, le temps où il a vécu, la haute
sphère où il a été placé, tous les moyens de grandeur que
* Si je n'écrivais à une femme, j'aurais surtout engagé le lecteur
pour s'en faire une idée, à lire le Banquet de Platon.

LETTRE SEPTIÈME

Щ

lui offrait sa position dans le monde. Puis, comparez, je
vous prie, le résultat de la philosophie de Socrate avec
celui de la religion de Moïse, la personne de l'empereur romain avec celle de l'homme qui, de pâtre, devenu roi, poète, sage, a personnifié en soi la vaste et mystérieuse conception du prophète législateur, qui s'est fait le centre de ce
monde de merveilles dans lequel les destinées du genre
humain devaient s'accomplir; qui, en déterminant définitivement en son peuple la tendance spécialement et profondément religieuse qui devait absorber toute l'existence de
ce peuple, a produit ainsi sur la terre l'ordre de choses qui
seul pouvait rendre possible la génération de la vérité
ici-bas. Je ne doute pas que vous ne conveniez alors que,
si la pensée poétique nous représente des hommes tels que
Moïse et David comme des êtres surhumains, et les environne d'un éclat singulier, la commune raison, toute froide,
ne soit aussi tenue à voir en eux quelque chose de plus que
simplement des grands hommes, des hommes extraordinaires; et il vous paraîtra évident, je crois, que, dans le cours
du monde moral, ces hommes furent certainement des manifestations tout à fait directes de la loi suprême qui governe
ce monde, que leurs apparitions répondent à ces grandes
époques de l'ordre physique qui, de temps en tempsT refont
ou renouvellent la nature *. Vient ensuite Epicure. Vous
pensez bien que je n'attache pas une importance particulière à la réputation de ce personnage. Mais il faut que vous
sachiez premièrement que, quant à son matérialisme, il
n'était nullement différent des idées des autres philosophes
anciens; seulement, ayant le jugement plus franc, plus
conséquent que la plupart d'entre eux,. Epicure ne s'embrouillait pas comme eux dans des contradictions sans fin.
Le déisme païen lui paraissait ce qu'il était en effet, une
absurdité; le spiritualisme, une déception« Sa physique,
qui au reste n'était que celle de Démocrite^, dont Bacon a
dit quelque part que c'était le seul physicien raisonnable
parmi les anciens, n'était pas inférieure à celle des autres
naturalistes de son temps; et pour ses atomes,; si l'on en
é arte la métaphysique, aujourd'hui que la philosophie
* Rirn de plus simple, du reste, que l'énorme gloire de Socrate,
le seul homme que l'ancien monde ait vu mourir pour une conviction.
Cet exemple unique de l'héroïsme de Γ opinion a dû en effet étrangement étourdir ces peuples. Mais pour nous, qui avons vu des populations euières donner leur vie pour la cause de la vérité, n'est-ce point
iolie que de nous méprendre comme eux sur son compte?

192

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

moléculaire est devenue si positive, il s'en faut qu'ils soient
aussi ridicules qu'on Га dit. Mais c'est à sa morale, comme
vous savez, que son nom est principalement attaché, et
c'est elle qui Га flétri. Or, cette morale, nous n'en jugeons
que sur les dérèglements de sa secte et sur les interprétations plus ou moins arbitraires que l'on en a faites après
lui; pour ses propres écrits, vous savez qu'on ne les a plus.
Permis à Cicéron, sans doute, de frémir au seul nom de
volupté 8: mais comparez, je vous prie, cette morale tant
décriée, telle qu'il faut la concevoir principalement d'après ce que nous savons de la personne même de son auteur
et en faisant abstraction du résultat qu'elle a eu dans le
monde païen, attendu que ce résultat appartient bien plus
à l'a titude générale de l'esprit humain dans ces temps qu'à
cette doctrine même; comparez-la, dis-je, aux autres systèmes moraux des anciens, vous trouverez que, ni si arrogante, ni si dure, ni si impraticable que celle des Stoïciens,
ni si vague, ni si vaporeuse, ni si impuissante que celle des
Platoniciens, elle était affectueuse, bénévole, humaine, en
quelque sorte qu'elle contenait quelque chose du principe
de la morale chrétienne. Il n'y a pas moyen de méconnaître
qu'il y avait dans cette philosophie un élément essentiel
qui manquait totalement à la pensée pratique des anciens,
élément d'union, de lien, de bienveillance entre les hommes. Il y avait surtout en elle un bon sens et une absence
de fierté que l'on ne trouve dans aucune des philosophies
contemporaines. Du reste, elle faisait consister le souverain
bien dans la paix de l'âme et dans une joie douce, qui imitaient sur la terre le bonheur céleste des Dieux. Epicure
lui-même avait donné l'exemple de cette existence paisible; il vécut presque obscur au sein des plus douces affections et de l'étude. Si sa morale avait pu se fixer dans l'esprit des peuples sans se laisser dénaturer par le principe
vicieux qui alors dominait le monde, nul doute qu'elle
n'eiit répandu dans les coeurs une douceur et une humanité
que ni la vantarde morale du Portique ni la spéculation
rêveuse des Académiciens n'étaient faites pour répandre.
Faites, je vous prie, attention encore qu'Epicure est le seul
d'entre les sages de l'antiquité dont les moeurs aient été
parfaitement irréprochables, et le seul dont le souvenir
se confondait, chez ses disciples, en un amou^ en une véAllusion possible au De legibus, l t ch. XIX,

LETTRE SEPTIÈME

193

nération, qui tenaient du culte *. Vous comprenez à présent pourquoi nous avons dû chercher à rectifier un peu
notre souvenir au sujet de cet homme.
Nous ne reviendrons pas sur Aristote. Il fait pourtant
un des chapitres les plus importants de l'histoire moderne;
mais c'est un trop grand sujet pour n'être traité qu'incidemment. Vous remarquerez seulement, s'il vous plaît, qu'Anstote est en quelque sorte une création de l'esprit nouveau.
Il est naturel que dans sa jeunesse la nouvelle raison, tourmentée par son énorme besoin de connaître, s'attachât
de toutes ses forces à ce mécanicien de l'intelligence qui,
à l'aide de ses manivelles, de ses leviers, de ses poulies, faisait marcher l'entendement avec une prodigieuse vélocité.
Et il était fort simple aussi que les Arabes, qui l'ont déterré les premiers, l'eussent si fort trouvé de leur goût. Ce
peuple improvisé n'avait rien à lui à quoi se rattacher: une
sagesse toute faite devait donc naturellement lui convenir.
Enfin, tout cela a passé: Arabes, Scolastiques et leur maître
commun; tout cela a rempli ses différentes missions. Il
en est revenu à l'esprit plus de consistance, plus d'aplomb;
sa marche en est devenue plus assurée; il s'est fait une allure qui facilite ses mouvements, qui accélère ses procédés.
Tout s'est fait au mieux, comme vous voyez; le mal a tourné
en bien, grâce aux forces et aux lumières cachées de la raison nouvelle. Aujourd'hui il faut revenir sur nos pas, il
faut reprendre les voies larges des temps où l'intelligence
n'avait d'autres machines à son usage que les ailes d'or et
d'azur de sa nature angélique.
Venons à Mahomet. Si l'on réfléchit sur le bien qui a
résulté de sa religion pour l'humanité, premièrement parce
qu'elle a concouru avec d'autres causes plus puissantes à la
destruction du polythéisme, ensuite parce qu'elle a répandu
sur une étendue immense du globe, et jusqu'en des climats
qu'on dirait inaccessibles au mouvement général de l'intelligence, l'idée d'un seul Dieu et d'une croyance universelle; qu'elle a ainsi préparé d'innimbrables populations
aux destinées définitives du genre humain: on ne saurait
ne pas reconnaître que,, malgré le tribut que sans doute ce
grand homme a payé à son temps, aux lieux qui l'ont vu
naître, il ne mérite plus incomparablement les hommages
* Pythagore ne fait pas exception. C'était un personnage fabuleux à qui Ton attribuait tout ce que l'on voulait.
7

П. Я. Чаадаев, т. i

194

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSBES A UNE DAME

des humains que cette foule de sages inutiles qui n'ont
jamais su donner ni corps ni vie à aucune de leurs imaginations, remplir un seul coeur d'une conviction fortef qui n'ont
fait que diviser l'être humain, au lieu de chercher à uni»
les éléments épars de sa nature. L'islamisme est une des
manifestations les plus remarquables d'une loi générale;
c'est méconnaître l'universelle influence du christianisme,
dont il dérive, que de le juger autrement, La plus essentielle capacité de notre religio^ c'est de pouvoir se revêtir
des formes les plus diversifiées de la raison religieuse, de
savoir se combiner même* quand il le faut, avec l'erreur
pour arriver à son résultat total. Dans le grand développement historique de la religion révélée, celle de Mahomet)
doit être nécessairement considérée comme une de ses branches. Le dogmatisme le plus exclusif ne doit pas faire difficulté d'admettre ce fait important; et il le ferait certainement s'il se rendait une fois bien raison de ce qui nous fait
regarder les mahométans comme les ennemis naturels de
notre religion, car ce n'est que de là que vient le préjugé *.
Vous savez, du reste, qu'il n'y a point presque de chapitre dans le Coran où il ne soit question de Jésus-Christ. Or,
nous sommes convenus que l'on n'a point une idée nette du
grand oeuvre de la rédemption, que l'on ne comprend rien
au mystère du règne du Christ, tant que l'on ne voit pas
l'action du christianisme partout où le seul nom du Sauveur
est prononcé, tant que Ton ne conçoit pas son influence
s'exerçant sur tous les esprits qui, de quelque manière que
ce soit, se trouvent en contact avec ses doctrines; autrement
il faudrait exclure du nombre de ceux qui profitent du bienfait de Ja rédemption des multitudes entières qui portent
le nom de chrétiens: ne serait-ce pas là réduire le royaume
de Jésus-Christ à fort peu de chose, l'universalité du
christianisme à une fiction dérisoire? Résultat, donc, de la
fermentation religieuse amenée en Orient par l'apparition
de la nouvelle religion, le mahométisme se trouve en première ligne parmi ces choses qui ne semblent sortir à la première vue du christianisme, mais qui en viennent certaine**
ment. De sorte que, outre l'effet négatif qu'il a eu sur la
* Dans l'origine, les mahométans n'avaient nulle antipathie
contre les chrétiens; ce n'est qu'à la suite des longues guerres qu'ils
eurent avec eux que la haine et le mépris pour le christianisme s'introduisirent parmi eux. Pour les chrétiens, il est naturel qu'ils durent les considérer d'abord comme idolâtres, ensuite comme ennemis
de leur religion, ce qu'Us devinrent effectivement.

LETTRE SEPTIÈME

I95

formation de la société chrétienne, en confondant les intérêts particuliers des peuples dans celui du salut commun,,
outre les nombreux matériaux que la civilisation des Arabes a fournis à la nôtre, choses qu'il faut regarder comme
des voies indirectes dont la providence s'est servie pour
consommer la régénération du genre humain, dans son action
propre sur l'esprit des peuples qu'il s'est soumis on doit
reconnaître un effet direct et positif de la doctrine dont
il dérive, qui n'a fait ici que s'arranger avec certains besoins
locaux et contemporains pour se donner le moyen de
répandre sur un plus vaste terroir la semence de la vérités
Heureux ceux, sans doute, qui servent le Seigneur en connaissance et en conviction! Mais, ne l'oublions pas, il est
dans le monde nombre infini de puissances obéissant à la
voix du Christ, qui n'ont nulle notion de la puissance
suprême qui les met en mouvement!
Il ne nous reste plus qu'Homère. C'est une question toute
décidée, aujourd'hui, quo celle de l'influence qu'Homère
a exercée sur l'esprit humain. On sait fort bien aujourd'hui
ce que c'est que la poésie homérique; on sait de quelle façon
elle a contribué à déterminer le caractère grec, qui à son
tour a déterminé celui de tout le monde ancien; on sait que
cette poésie a remplacé une autre poésie plus haute, plus
pure, dont on ne trouve plus que des lambeaux; on sait
aussi qu'elle a substitué un nouvel ordre d'idées à un
autre ordre d'idées qui n'était pas né du sol de la Grèce, et
que ces idées primitives, repoussées par la nouvelle pensée
réfugiées soit dans les mystères de Samothrace soit à l'ombre,
des autres sanctuaires des vérités perdues, n'existèrent dès
lors que pour un petit nombre d'élus ou d'adeptes *щ Mais
* Si Ton veut se faire une idée de Γ influence morale d'Homère
dans le monde, on n'a qu'à lire le traité de Plutarque et le chapitre
de Maxime de Туг qui traitent de lui. Ensuite, dans le livre do Heeren,
les chapitres où il est question de la civilisation des Grecs, et surtout,
dans l'excellent ouvrage de Kreutzer sur les religions de l'antiquité,
tout ce qui regarde cette matière 9 .
9
Tchaadaev se réfère ici à Arnold Hermann HEEREN (1760—
1842), dont le fameux Handbuch der Geschichte der Staaten des Alterbums... existait en traduction française sous le titre: Manuel de
VHistoire ancienne... (2e éd. en 1827); et à Friedrich CREUZER
l771—1858), dont l'ouvrage Symbolik und Mythologie der alten Volrer, besonders der Griechen, fut traduit dès 1829 sous le titre Religions
de VAntiquité, considérées principalement dans leurs formes symbolic
ques et mythologiques.

Î

7·

196

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSBES A UNE DAME

ce que l'on ne sait guère, je trouve, c'est ce qu'Homère peut
avoir de commun avec le temps où nous vivons, ce qui en
reste encore dans l'intelligence universelle. Et voilà justement
où est l'intérêt de la véritable philosophie de l'histoire, son
étude principale n'étant, comme vous l'avez vu, que de
chercher les résultats permanents et les effets éternels des
phénomènes historiques. Pour nous donc, Homère n'est
encore que le Typhon ou l'Ahrimane du monde actuel comme
il Га été de celui qu'il avait créé. A nos yeux, funeste héroïsme
des passions idéal, fangeux de beauté, goût effréné de la terre,
tout cela nous vient encore de lui *. Remarquez qu'il n'y
a jamais eu rien de tel dans les autres sociétés civilisées du
monde. Il n'y a que les Grecs qui se soient avisés d'idéaliser et de diviniser le vice et le crime; la poésie du mal ne
s'est donc jamais trouvée que parmi eux et parmi les peuples
qui ont hérité de leur civilisation. On peut voir clairement
dans le Moyen Age quelle direction la pensée des nations
chrétiennes aurait prise si elle s'était entièrement abandonnée
à la main qui la guidait. Cette poésie n'a donc pu nous venir
de nos ancêtres septentrionaux; l'esprit des hommes du Nord
était fait tout autrement et ne tendait à rien moins qu'à
s'attacher à la terre; combiné tout seul avec le christianisme,
au lieu de ce qui est arrivé, il se serait plutôt perdu dans le
vague nuageux de ses imaginations rêveuses. D'ailleurs,
nous n'avons plus rien du sang qui a coulé dans leurs veines,
et ce n'est point parmi les peuples décrits par César ou Tacite
que nous allons chercher les leçons de la vie, mais parmi
ceux du monde d'Homère; c'est dépuis quelques jours seulement qu'un retour vers notre propre passé commence à nous
ramener dans le sein de la famille et nous fait peu à peu
retrouver le partimoine paternel. Des peuples du Nord nous
n'avons hérité que des habitudes, des traditions; l'esprit ne
se nourrit que de connaissances; les habitudes les plus invétérées se perdent, les traditions les plus enracinées s'effacent, lorsqu'elles ne se lient pas à la connaissance. Or, toutes
nos idées, excepté nos idées religieuses, nous viennent cer* Les effets de la poésie homéricrue se confondent naturellement
avec ceux de l'art grec, parce qu'elle en est le type; c'est-à-dire
qu'elle a fait l'art grec, et que l'art grec a continué son effet. Du rester
qu'un homme tel qu'Homère ait existé ou non, c'est ce qu'il importe
peu de savoir; la critique historique ne pourra jamais anéantir le souvenir d'Homère; c'est donc l'idée qui se lie à ce souvenir qui doit occuper le philosophe, et non la personne même du poète.

LETTRE SJflPTIÊMB

197

tainement des Grecs et des Romains. Ainsi la poésie homérique, après avoir détourné dans le vieil Occident le cours
dos pensées qui rattachaient les hommes aux grands jours de
la créai ion, a fait la même chose dans le nouveau; en se
trau f rant à nous avec la science, la philosophie, la littérature
des anciens, elle nous a si bien identifiés avec eux que, tels
que nous sommes aujourd'hui, nous sommes encore suspendus
entre le monde du mensonge et celui de la vérité. Bien que
Ton s'occupe fort peu aujourd'hui d'Homère, et qu'assurément on ne le lise guère, ses dieux et ses héros n'en disputent pas moins encore le terrain à l'idée chrétienne. C'est
qu'en effet il y a une étonnante séduction dans cette poésie
toute terrestre, toute matérielle, prodigieusement douce au
vice de notre nature, qui relâche la fibre de la raison, qui
la tient stupidement enchaînée à ses fantômes et à ses prestiges, et la berce et l'endort de ses illusions puissantes. Mais
tant qu'un profond sentiment moral, dérivé d'une vue claire
de l'antiquité et d'une entière absorption de l'esprit dans
la vérité chrétienne, n'aura pas rempli nos coeurs de dégoût
et de mépris pour ces 'âges de déception et de folie dont encore
nous sommes si engoués, véritables saturnales dans la vie du
genre humain; tant qu'une sorte de repentance réfléchie
ne nous fera pas rougir du culte insensé que nous avons trop
longtemps prodigué à ces détestables grandeurs, à ses atroces
vertus, à ces impures beautés, les vieilles mauvaises impressions ne cesseront jamais de faire l'élément le plus vital,
le plus actif de notre raison. Quant à moi, je crois que, pour
nous régénérer complètement selon la raison révélée, il nous
manque encore quelque immense pénitence, quelque expiation formidable, parfaitement ressentie par l'universalité
des chrétiens, généralement éprouvée, comme une grande
catastrophe physique sur toute la surface de notre monde:
je ne conçois pas comment, sans cela, nous pourrions nous
débarrasser de la boue qui souille encore notre mémoire *.
Voilà de quelle manière la philosophie de l'histoire doit
* C'est une véritable bonne fortune de notre temps que la région
nouvelle, qui vient de se découvrir depuis peu à la méditation historique, que rhomérisme n'avait pas infectée. Déjà l'influence
des
idées de l'Inde sur la marche de la philosophie se fait l0 sentir fort
utilement. Dieu veuille que nous arrivions le plus tôt possible, par
cotte voie indirecte, au point où une route plus courte n'a pu jusqu'ici
nous conduire!
10
Le manuscrit dit: «se fait-elle».

198

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

concevoir l'homérisme. Jugez d'après cela de quel oeil elle
doit regarder la figure d'Homère. Voyez si, d'après cela,
elle n'est point tenue en conscience d'apposer sur son front
le sceau d'une flétrissure ineffaçable?
Nous voilà, Madame, au bout de notre galerie. Je ne vous ai
pas dit tout ce que j'avais à vous dire, mais il faut finir. Or,
ßavez-vous une chose? C'est qu'au fond, Homère, Grecs, Romains, Germains, pour nous autres Russes, nous n'avons rien
de commun avec tout cela. Tout cela nous est parfaitement
étranger. Mais que voulez-vous? Il faut bien parler le langage de l'Europe. Notre civilisation exotique nous aacculés
de telle sorte à l'Europe que, bien que nous n'ayons pas ses
idées, nous n'avons pas d'autre langage que le sien: force
donc nous est de parler celui-là. Si le petit nombre d'habitudes de l'esprit que nous possédons, de traditions, de souvenirs, si nul de nos antécédents ne nous lie à aucun peuple
de la terre, si nous n'appartenons en effet à aucun des systèmes de l'univers moral, par nos superficies sociales nous
tenons pourtant au monde de l'Occident. Ce lien, bien faible
à la vérité, sans nous unir aussi intimement à l'Europe qu'on se
l'imagine, ni nous faire ressentir sur tous les points de notre
être le grand mouvement qui s'y opère, fait cependant dépendre nos destinées futures de celles de la société européenne.
Ainsi, plus nous chercherons à nous identifier avec elle,
mieux nous nous en trouverons. Nous avons vécu jusqu'ici
tout seuls; ce que nous avons appris des autres est resté à
l'extérieur de nous, simple décoration, sans pénétrer dans
l'intérieur de nos âmes; aujourd'hui, les forces de la société
souveraine ont tellement grandi, son action sur le reste de
l'espèce humaine a tellement gagné en étendue, que bientôt
nous serons emportés dans le tourbillon universel, corps
et âmes, cela est certain: assurément nous ne saurions rester
longtemps encore dans notre désert. Faisons donc ce que
nous pouvons pour préparer les voies à nos neveux. Ne pouvant
leur laisser ce que nous n'avons pas eu: des croyances, une
raison faite par le temps, une personnalité fortement dessinée,
des opinions développées dans le cours d'une longue vie
intellectuelle, animée, active, féconde en résultats, laissonsleur du moins quelques idées qui, bien que nous ne les ayons n
pas trouvées nous-mêmes, transmises ainsi d'une génération
à une autre, auront toutefois quelque chose de l'élément
Le manuscrit dit: «aurons».

LETTRE HUITIÈME

199

traditif et, par cela même, certaine puissance, certaine
fécondité de plus que nos propres pensées. Nous aurons ainsi
bien mérité de la postérité, nous n'aurons pas passé inutilement sur la terre»
Bonjour, Madame, Il ne tiendra qu'à vous de me faire
reprendre cette matière, quand vous voudrez. Au demeurant,
dans une causerie intime où Ton s'entend bien, à quoi bon
élaborer et épuiser chaque idée? Si ce que je vous en ai dit suffit
à vous faire trouver quelque instruction nouvelle dans Γ étude
de l'histoire, quelque intérêt plus profond que celui que
l'on y trouve ordinairement, il n'en faut pas davantage 12.
Moscou. 1829, 16 février.

LETTRE VIN

Oui, Madame, le temps est venu de parler le langage
de la simple raison. Il ne s'agit plus de foi aveugle, de croyance du coeur; il faut s'adresser directement à la penséeLe sentiment ne saurait plus se faire jour à travers cette
foule de besoins factices, d'intérêts violents, de préoccupations inquiètes, qui envahissent la vie. En France, ед
Angleterre, l'existence est devenue trop compliquée, trop
intéressée, trop personnelle; en Allemagne, elle est trop
abstraite, trop excentrique, pour que les puissances du coeur
y puissent produire leur effet légitime. Le reste du monde,
pour le moment, ne compte pas. Il faut chercher aujourd'hui
à tout réduire, s'il se peut, à un problème de probabilités,
dont la solution serait au niveau de toutes les intelligences,
s'accorderait avec toutes les humeurs, ne blesserait aucun
des intérêts présents, et emporterait ainsi les esprits les
plus rebelles.
Ce n'est pas à dire que les choses du sentiment soient à
jamais exclues du monde intellectuel. A Dieu ne plaise!
Leur tour reviendra. Elles reparaîtront alors plus puissantes,
plus larges, plus pures que jamais. Je ne doute pas que ce
moment n'arrive bientôt. Mais aujourd'hui, dans le présent
actuel, à elles n'est pas donné de mouvoir les âmes. Il est
très important de se remplir de cette conscience. Si un cer12
L'édition Gagarine insère ici une note qui ne figure pas dans
notre manuscrit. On la trouvera plus loin (Annexe II, p. 197),

200

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSEES A UNE DAME

tain réveil des vives capacités de la jeunesse du genre humain
se fait apercevoir en ce moment, ce n'est que Гаигоге d'un
beau jour; la campagne est encore toute couverte des ombres
du crépuscule, quelques sommités seulement commencent
à se colorer des premiers feux du jour naissant.
Les preuves matérielles de la vérité sont complètes, pour
qui se soucie de la vérité. Vous savez, Madame, ce que j'entends par preuves matérielles de la vérité? La masse des faits
historiques, dûment analysés» Il faut à cette heure les résumer en un cadre systématique et populaire, les formuler de
façon à ce qu'ils fassent impression sur les esprits les plus
froids au bien, les plus fermés au vrai, ou qui se débattent
encore dans le temps passé, dans ce temps qui est fini pour
le monde, et qui certainement ne reviendra plus pour le monde,
mais qui dure encore pour ces coeurs lents, pour ces âmes
traînantes qui ne devinent jamais le jour d'aujourd'hui, qui
se tiennent toujours dans le jour d'hier.
La démonstration finale doit se tirer de l'idée générale
de l'histoire. Et cette idée ne doit être dorénavant que l'idée
d'une haute psychologie concevant, une fois pour toutes,
l'être humain comme l'être intelligent abstrait, jamais
comme l'être individuel et personnel, circonscrit dans le moment présent, éphémère insecte qu'un même jour voit naître
et mourir, et qui ne se lie à l'ensemble des choses que par la
loi de génération et de pourriture. Il faut donc montrer ce qui
fait réellement subsister le genre humain; il faut découvrir
à tous les yeux la réalité mystérieuse qui se cache au fond
de la nature intellectuelle et qui n'est visible encore qu'à
l'oeil éclairé par quelque lumière singulière. Pourvu que l'on
ne soit ni trop exclusif, ni trop rêveur, ni trop symétrique;
pourvu surtout que l'on ne parle au siècle que le langage
du siècle, et non plus la langue vieillie du dogme, devenue
inintelligible; on y parviendra, nul doute, aujourd'hui que
la raison, la science, et l'art même, semblent se précipiter
avec passion, comme à la grande époque du Sauveur, audevant d'un nouveau cataclysme moral.
Je vous ai si souvent parlé de l'influence que la vérité chrétienne a exercée sur la société. Je ne vous ai pas dit tout.
On ne le croirait pas, cela est certain pourtant, c'est là une
matière toute neuve. On apprécie assez bien l'action morale
du christianisme; mais quant à son action proprement intellectuelle, à sa puissance logique, à peine si l'on s'en doute.

LETTRE HUITIÈME

201

On n'a rien dit encore de la part qu'il a eue dans le développement et dans la formation de la pensée moderne. On ne sait
pas que tout notre argument est chrétien; on se croit encore
dans les catégories et dans le syllogisme d'Aristote. C'est que
les longues palinodies des philosophes et des sectaires sur les
prétendus âges de superstition, d'ignorance et de fanatisme,
ont fait perdre totalement de vue les effets salutaires de la
religion. Si bien que, lorsque la fièvre de l'incrédulité fut
passée, les esprits les plus justes et les plus soumis se trouvèrent dépaysés sur leur propre terrain et eurent grand-peine
à remettre chaque chose à sa place dans leur idée. Il est vrai
aussi que l'étude du fait purement humain n'a pas pour ces
esprits tout l'intérêt qu'il aurait dû avoir. Ils le négligent
trop. Et, habituée qu'ils sont à ne regarder que l'action
surhumaine, ils ne voient pas ce qu'il y a dans le monde de
forces naturelles; de sorte que l'économie matérielle de l'intelligence leur échappe presque entièrement. Mais il est temps
que la raison moderne sache enfin que toute sa vertu, elle la
doit au christianisme. Il est temps qu'elle apprenne que ce
n'est qu'au moyen des instruments extraordinaires que lui
a fournis l'idée révélée, et de la vive clarté qu'elle a su répandre sur tous les objets de la réflexion humaine, que s'est élevé
l'imposant édifice de la science nouvelle. Il faut que cette
superbe science conçoive enfin elle-même qu'elle n'est montée
si haut que grâce à la règle sévère, au principe fixe, et surtout
à cet instinct, à cette passion de vérité qu'elle a trouvés x
dans les doctrines du Christ.
Heureusement nous ne sommes plus au temps où l'on
prenait les entêtements de parti pour des convictions, les
colères de secte pour de la ferveur. On peut donc espérer de
s'entendre. Mais vous pensez bien que ce n'est point à la
vérité à faire des concessions. Et ce n'est pas affaire d'étiquette: pour l'autorité légitime, céder c'est abdiquer tout
pouvoir, toute action, c'est s'anéantir. Il ne s'agit pas de prestige, d'un effet extérieur quelconque. Tout prestige est
à jamais dissipé, toute illusion est à jamais manquée. II
s'agit d'une chose très réelle, plus réelle qu'on ne saurait
le dire. C'est l'existence écoulée qui garantit l'existence future: telle est la loi de la vie. Annihiler son passé, c'est s'enlever son avenir. Mais, par exemple, les trois cents ans de durée
que compte la grande erreur chrétienne ne font point un
Le manuscrit dit: «trouvée».

202

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

Bouvenir que Ton ne puisse effacer à volonté. Aux gens du
schisme donc il ne tient qu'à se construire tel avenir qu'ils
veuillent. La vieille communauté n'a respiré, dès le commencement, que d'espérances et de foi en ses destinées promises,
tandis qu'eux, ils ont vécu jusqu'à cette heure sans nulle
idée d'avenir.
Mais, d'abord, il est un point essentiel, qu'il faut éclairçir avant tout. Parmi les choses qui contribuent à conserver
la vérité sur la terre, il est certain que le code sacré de la
raison nouvelle est l'une des plus efficaces. Une vénération
machinale s'attache naturellement au livre qui contient
le document authentique de l'établissement du nouvel ordre
de choses. La parole écrite ne s'en va pas comme la parole
articulée. Elle fait violence à l'esprit. Elle le soumet rigoureusement par sa fixité et par sa longue consécration. Mais,
en même temps, elle l'immobilise en le codifiant, elle le
comprime en le resserrant dans la borne étroite de l'Ecriture,
et l'enchaîne de toutes les manières. Rien n'arrête la pensée
religieuse dans son élan sublime, dans son progrès infini,
autant que le livre; rien ne l'empêche autant de s'établir
dans l'esprit humain d'une façon parfaitement décisive*
Tout se fonde aujourd'hui dans l'ordre religieux sur la lettre,
et la voix même de la raison incarnée reste muette. Les chaires
de vérité ne retentissent plus que de mots sans volonté,
sans autorité. La prédication n'est plus qu'une chose incidente dans l'oeuvre du bien. Mais enfin, il faut bien en convenir, le discours qui nous a été transmis par la lettre ne
s'adressait, comme de raison, qu'aux présents, qu'à ceux
qui l'ouïesaient. Il ne saurait donc être également intelligible aux hommes de tous les temps, de tous les lieux.
Nécessairement il doit être empreint d'une certaine couleur
locale, contemporaine, qui l'enferme dans une sphère d'où
on ne peut le faire sortir qu'au moyen d'une interprétation
plus ou moins arbitraire et tout humaine. Comment voulezvous donc que cette vieille parole parle au monde toujours
avec la même puissance, comme à l'époque où elle était le
véritable langage du temps, la force réelle du moment? Ne
faut-il pas au monde une voix nouvelle, selon le cours des
choses, dont les sons ne soient étrangers à aucune oreille,
qui vibre également sur tous les points de la terre, dont les
échos du siècle se saisissent à l'envi pour la porter d'un
bout de l'univers à l'autre 2?
2

Le manuscrit porte un point d'exclamation.

LETTRE HUITIÈME

203

Le verbe, la parole qui s'adresse à tous les siècles, ce
n'est point le discours du Sauveur seulement, c'est sa figure
céleste tout entière, ceinte de son auréole, couverte de son
sang, suspendue à sa croix, telle enfin que Dieu Га mise une
fois dans le souvenir humain. Lorsque le fils de Dieu disait
qu'il enverrait l'esprit aux hommes, et que lui-même serait
au milieu d'eux éternellement, croyez-vous qu'il songeait
à ce livre que l'on a fait après sa mort, où l'on a raconté,
tant bien que mal, sa vie et ses discours et recueilli quelques-uns des écrits de ses disciples? Croyez-vous qu'il
pensait que ce serait ce livre qui perpétuerait sa doctrine
sur la terre? Certainement, telle n'était pas sa pensée. Mais
il voulait dire qu'il viendrait après lui des hommes qui
s'absorberaient si bien dans la contemplation et dans l'étude
de ses perfections, qui se rempliraient tellement de sa doctrine et de la leçon de sa vie qu'ils ne feraient moralement qu'un
avec lui; que ces hommes, se succédant à travers tous les
âges futurs, se transmettraient de main en main toute son
idée, tout son être: voilà ce qu'il voulait dire, et voilà ce que
Ton ne comprend pas. On croit trouver son héritage entier
dans ces pages que tant d'interprétations diverses ont tant)
de fois défigurées, ont fait plier tant de fois à leurs fantaisies *.
On s'imagine qu'il suffit de disperser ce livre par toute
la terre pour convertir toute la terre: pauvre idée, dont se
nourissent passionnément les réfractaires! C'est en des hommes faits comme nous, faits comme lui, que demeure sa
divine raison, non dans le volume fabriqué par l'Eglise*
Et c'est pourquoi justement l'attachement obstiné des gens
de la tradition au singulier dogme de la présence réelle du
corps dans l'Eucharistie, ce culte hyperbolique qu'ils rendent
au corps du Sauveur, sont si admirables. Rien ne fait mieux
concevoir que cela d'où se tire la vérité chrétienne: rien
ne fait mieux voir comme il est nécessaire de chercher, par
tous les moyens possibles, à réaliser au milieu de nous la
présence matérielle de l'homme-Dieu; d'évoquer sans cesse
* On sait que le christianisme s'est constitué sans le secours
d'aucun livre. Dès le second siècle, il avait conquis 3le monde. Dès
lors, 8 Г esprit humain lui était irrévocablement soumis .
Ces phrases, dans le manuscrit, se trouvent rejetées à la finA du
texte. Mais la présence d'un signe à cet endroit-ci et le sens même
invitent à les placer ici (soit en note, soit dans le texte même).

204

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESSÉES A UNE DAME

son image corporelle, afin d'avoir cette image formidable
toujours en face de nous, type et enseignement éternels de
la nouvelle humanité. Chose bien digne, je trouve, d'être
méditéel Cette étrange doctrine de l'Eucharistie, objet de
dérision, objet de mépris, livrée par tant de faces a la malveillance de l'argument humain, malgré cela se conserve
toujours dans quelques têtes, inviolable et pure! Pourquoi?
Ne serait-ce pas pour servir un jour d'élément d'union entre les différents systèmes chrétiens? Ne serait-ce pas pour
faire jaillir un jour sur le monde quelque lumière nouvelle,
qui à présent se cache encore en sa destinée miraculeuse?
Je n'en doute pas.
Bien que l'on doive donc considérer le signe tracé de la
pensée humaine comme un élément nécessaire du monde
moral, il n'en est pas moins vrai que le véritable principe
du contact des intelligences et du développement universel de l'être raisonnable se trouve ailleurs: dans la vivante
parole, dans cette parole qui se modifie selon les lieux, selon
les personnes; toujours ce qu'elle doit être; qui n'a besoin
ni de commentaires ni d'exégèse; dont l'authenticité n'a
que faire d'être soumise à un canon; enfin, dans l'instrument
naturel de notre pensée. Il est donc, je ne dis pas hétérodoxe,
mais fort peu philosophique sans doute de supposer, comme
font les sectaires, que toute sagesse est renfermée dans les
pages d'un livre. Et aussi est-il certain qu'il est une haute
philosophie en ces croyances si fermes des gens de la loi,
qui leur font reconnaître une autre source de la vérité, plus
pure, une autre autorité moins terrestre.
Il faut savoir apprécier cette raison chrétienne, si sûre,
si correcte chez ces hommes. C'est l'instinct du vrai, c'est
l'effet du principe moral reporté de l'action dans d'esprit;
c'est la logique involontaire d'un raisonnement parfaitement discipliné. Intelligence extraordinaire de la vie apportée sur la terre par l'auteur du christianisme; esprit d'immolation; horreur de la division; amour passionné de l'unité:
voilà ce qui guide les chrétiens purs, en toutes choses. De
cette façon se conserve l'idée révélée; de cette façon se fait,
par cette idée, la grande opération de la fusion des âmes et
des différentes puissances morales du monde en une seule
âme, en une seule puissance. Cette fusion, c'est toute la
mission du christianisme. La vérité est une; le royaume de
Dieu, le ciel sur la terre, toutes les promesses évangéliques

LETTRE HUITIÈME

ne sont rien que la prévision et l'oeuvre de l'union de toutes
les pensées des hommes dans une pensée unique; et cette
pensée unique, c'est la pensée même de Dieu, c'est-à-dire
la loi morale accomplie. Tout le travail des âges intellectuels
n'est destiné qu'à produire ce résultat définitif, terme et)
fin de toutes choses, dernière phase de la nature humaine,
dénouement du drame universel, la grande synthèse apocalyptique 4e

4
Ici se trouve une sorte de post-scriptum, que nous avons replacé plus haut, p. 185, en note.

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES
(1828 —1850-е годы)
i.» Comme dans ce que je viens de vous dire, l'inutilité
c'est Г impersonnalité et c'est par là que le bon et le beau se
lient et se confondent dans l'idée la plus absolue et la plus
vaste de la morale,
2. Point de droit que celui de prescription. Dans l'ordre
moral comme dans la nature, rien ne se fait aujourd'hui
qui ne se soit fait hier, le lien qui lie les choses morales entre
elles, est le même qui lie les choses physiques: continuité,
succession. Chose nouvelle, jamais.
3. Est-ce là, la loi de mon esprit, est-ce celle du monde,
c'est ce que j'ignore, et peu m'importe, ce que je sais c'est
ce que dehors ce cercle, je ne puis rien m'imaginer. Comment
aurai-je un droit à cette heure, que je n'ai pas eu le moment
d'auparavant? D'où me serait-il venu? Je puis acquérir
un droit nouveau sans doute, mais ce n'est point de ce droit
qu'il s'agit, c'est de celui d'acquérir ce droit-là, du droit
primitif, du droit qui donne le droit.
4. Ainsi la métaphysique du droit ne consiste point à
démontrer à qui tel ou tel droit appartient, mais bien à faire
voir, où tel droit réside par la nature même des choses.
5. Par exemple, qu'un homme vint au monde avec supériorité évidente sur tous ses semblables, un droit naturel
de supériorité lui reviendrait. Or, comme tous les hommes
naissent avec mêmes capacités, point supériorité naturelle
pour qui que ce soit. Cependant puisque l'homme est fait
de telle sorte qu'il peut dans le cours de sa vie se mettre en
possession d'une véritable supériorité sur les autres hommes,
le droit d'autorité réside nécessairement dans les mains de
quelques-uns d'entre nous: le créer, on ne le peut, le constater
voilà tout ce qu'il est possible de faire. Et ce droit, ce n'est
point à l'individu qui s'en trouve par hasard investi, qu'il
appartient, il gît en la puissance de la nature dont la
personne est en possession. Mettre en question ce droit-là,
serait même chose que mettre en question la force qui fait
peser les corps, qui retient le soleil, qui fait tourner la terre«
6. Tel est le principe qui fonde tout pouvoir dans la société; non certes, comme on se l'imagine, je ne sais quel

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

207

pacte tacite ou articulé, qui jamais n'a pu avoir lieu, comme
de raison, que la société était déjà toute faite,
7. La possession matérielle n'a point d'autre fondement)
non plus. Que fait-on lorsque l'on dispute la propriété d'une
chose à quelqu'un? On prouve qu'il ne l'a point possédée
je moment d'avant, voilà tout.
8. Si l'on savait s'élever au premier chaînon de la chaîne
que Jupiter tient en main, on arriverait au commencement
de tout, du droit comme de tout le reste. En attendant, reconnaissons qu'en ce monde, le passé fait le présent, donc, principe et cause de chaque chose, il faut les chercher dans le
temps: rien en dehors du temps.
9. Enfin, le droit ne peut qu'accorder la liberté d'agir
conformément à la loi universelle du monde; c'est pour
cela que le premier de tous, c'est celui de sa propre conservation. Or, la loi generaleest comprise toute dans la continuité, dans la persistance des êtres: continuité mécanique,
c ontinuité vitale, continuité intellectuelle, continuité morale,
t ous modes de l'existence universelle. En l'idée claire de cette
e xistence, se trouve la règle de tout fait moral, comme en
j'idée claire de la vie physique se trouverait la véritable
joi du monde physique.
10. Il est en la raison de l'homme quelque chose de tellement nécessaire, que, si on la lui enlevait, il n'y aurait
plus de raison. C'est avec cela qu'elle commence à expérimenter, toute son action ultérieure n'est rien que suite de
ce premier acte.
11. Ce quelque chose, ce sont certaines notions qui sont
comme les organes de l'intelligence. On les appelle facultés
de l'âme. Mais qu'est-ce que des facultés de l'âme? Autre
chose y a-t-il dans l'esprit de l'homme qu'idées encore,
et idées toujours? L'esprit de l'homme est-il autre chose
qu'un ensemble d'idées? Et comment une idée s'y produitelle sinon qu'elle découle d'une autre idée? Etrange fantaisiel Vouloir faire de l'origine de nos idées question d'expérience, d'empirie. Puisque nous ne gardons pas le souvenir
de nos premières années, comment donc voulez-vous poursuivre la pensée humaine jusqu'à sa naissance? Pas moyen.
Puisque nous-mêmes, nous ne sommes pas témoins de ce qui
se passe en nous dès le commencement, qui le serait donc?
Le philosophe spéculatif observant l'enfant, pour qu'il

208

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

conçut ce qui arrive dans ce petit cerveau, faudrait qu'il
fût philosophe et enfant à la fois, ou qu'il eût gardé souvenance de ce qui se faisait dans son propre cerveau à cette
époque. Et encore, à quoi bon? Etudiez donc l'embryon dans
le sein de la mère, c'est là que commence la vie, non pas
à la lumière du jour.
12. On demande, l'intelligence quand survient-elle à
l'être humain? Eh, qu'en sais-je? Ce que je sais, c'est que
l'homme n'en aurait, de cette intelligence, à aucun âge
de sa vie, pas plus qu'à Tage de l'embryon, si, de manière
ou d'autre, elle ne lui était versée du dehors.
13. Tout système psychologique, idéologique, anthropologique etc., ne veut que de l'homme isolé, l'homme individu, seul au milieu de ses semblables: physiologie, histoire
naturelle, mais ce n'est point là de la philosophie. La philosophie ne connaît que Vhomme fait par Vhomme dans la suite
des temps.
14. La vanité fait le sot, l'orgueil le méchant. Le môme
individu est stupide ou féroce, selon qu'il est emporté par
la vanité ou par l'orgueil. Attendez un moment, l'accès
est-il passé? Le voilà raisonnable et bon.
15. La plupart des hommes nous paraissent non comme
ils sont réellement, mais tels que nous les faisons. C'est que
nous mettons toujours en jeu ou leur vanité ou leur orgueil.
Mais, motif de plus de n'en vouloir qu'à nous-mêmes pour
ce qui nous arrive de fâcheux dans nos rapports avec nos
semblables.
16. En se regardant bien soi-même on trouve que l'on
a été tantôt imbécile à se méconnaître, tantôt méchant à
avoir horreur de soi; et parfois bon et sage à se prosterner
devant soi. Et tout cela pourquoi? C'est qu'on a été tantôt
vain, tantôt arrogant, tantôt ni Tun ni l'autre. Peut-être
n'est-on jamais vain et orgueilleux à la fois, je ne sais;
mais qu'on le fût un moment, on serait sot et cruel à la fois:
et arrivé là, revenir à son assiette véritable, on ne le pourrait,
car rien ne resterait dans l'âme pour l'éclairer, ni coeur, ni
raison.
17. Tel homme se trouve dans telle situation que sa vanité est continuellement excitée, son orgueil continuellement froissé. Celui-là n'est jamais ce qu'il est effectivement, pas même en ses rêves, à tous les moments de sa vie

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

209

il est ce que fait de lui la funeste situation, où il se trouve
jeté. Ce sont de ces situations qui font ces caractères inabordables, si fatiguants à voir, si malheureux à eux-mêmes.
On les rencontre fréquemment dans la société, souvent fort
bonnes gens, même gens de mérite quelquefois, mais abîmés
par leur mauvaise étoile et par la faiblesse de ne savoir se
soustraire à la circonstance. On les haït; il faut les plaindre«
18. La position la plus favorable, à mon avis, au calme
des passions, à l'usage entier de nos facultés, c'est une soumission réfléchie, volontairement déférée à une autorité
parfaitement légitime. Pour foule de gens, par exemple, la
chose la plus désirable serait de se trouver sous l'ascendant
d'un homme, dont ils auraient appris à respecter le jugement
et le caractère; ou pour être heureux il ne leur faudrait que
savoir se soumettre à vivre à l'ombre d'une raison qui ne
fut pas la leur. Ils s'en gardent bien; plutôt misérables que
soumis: tels sont la plupart des hommes.
19. * Uinspiration faut-il la considérer comme un fait
tellement surnaturel, qu'il anéantisse le cours ordinaire de
la nature? Nullement. Il suffit de la regarder comme conséquence de l'action directe d'un principe inconnu sur les
forces de la nature morale, en raison de laquelle ces forces
obtiennent une intensité infiniment plus considérable qu'elles n'en sauraient avoir à leur état donné.
20. Pourvu que l'on comprenne que cette exaltation de
la puissance intelligente, ne provient pas de la créature mais
du créateur, qu'elle ce coordonne avec un plan général;
qu'elle n'aboutit point à un effet individuel, mais qu'elle
se rapporte à un effet universel,comme toute chose immédiatement émanée de Dieu: on sera parfaitement orthodoxe, et
l'on aura de plus cet avantage sur le dogmatique outre,
que mieux que lui l'on concevra l'objet de sa foi. Ainsi de
même, la connaissance révélée, n'est autre chose que connaissance supérieure à la connaissance acquise par les voies
communes de la raison: connaissance surnaturelle en aucune
façon.
21. En se manifestant à l'esprit de l'homme, Dieu ne se
communique pas tout entier: personne n'a vu la face du père.
Dès lors point de renversement de l'ordre donné: augmenta·
* Le passage compris entre cet astérisque et celui de la page
29 à déjà été publié en russe dans СП I, p. 143—160.

210

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

tion prodigieuse des puissances naturelles, voilà tout.
L'impulsion qui leur a été donnée primitivement est renouvelée une seconde fois par la même main qui la leur imprima
d'abord. Où est le miracle?
22. D'ailleurs, sait-on bien tous les moyens de connaissance que possède l'âme? Sait-on toutes les combinaisons, tous les effets possibles de ses facultés? Pourquoi à
certaines époques des forces nouvelles, des capacités nouvelles, par le concours de circonstances particulières, ne
pourraient-elles pas se développer, ou se réveiller d'ans la
nature humaine? En d'autre temps s'éteindre faute d'aliment ou d'exercice? Une autre fois, apparaître de nouveau,
et toujours d'après un plan déterminé de la providence?
Où serait encore le prodige? Enfin, s'il est telle chose en
l'homme, qu'une volonté libre, elle doit avoir certainement
quelque analogie, quelque identité avec la volonté suprême, rien que puissance de liberté aussi, ni plus, ni moins.
Et alors, comment savoir ce que cette volonté de l'homme
peut obtenir de force, d'énergie, d'étendue quand elle vient
à se rencontrer avec l'autre volonté, se confondre avec
elle, se perdre en elle?
23. Tombé en Angleterre sans préambule, sans avertissement aucun, l'étranger se sent singulièrement froissé
par tous les rouages de cette machine industrielle qui fait
la vie extérieure des Anglais. Point de pensée à communiquer avec; un mouvement énorme, voilà tout ce qu'il trouve; rien avec quoi sympathiser d'ailleurs. C'est qu'il n'y
a que la pensée active qui en Angleterre se produise au
dehors, la pensée réfléchie, la pensée tranquille s'y relègue
dans le plus intime de l'intérieur domestique, ou de l'âme:
c'est là qu'il faut l'aller chercher. Et encore arrivé à cet
intime, le singulier mélange de réserve et d'excentricité,
qui caractérise l'esprit anglais, si bien fait pour dérouter
le nouveau venu, vous repoussera sans doute encore. Mais
aussi une fois installé au foyer de la vieille Angleterre, foule
de jouissances et sympathies douces viendront vous entourer, et compenser l'ennui du premier abord, et qu'un
jour vous arriviez à prononcer le mot home, au sein d'une
famille anglaise dans une jolie maison de campagne à la
verte pelouse, aux hêtres et aux chênes si beaux, comme le
prononce l'indigène, alors je ne sais mais je crois que vous

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

211

laisserez échapper sans regret de votre mémoire, le souvenir
de votre pays, ce pays fut-il la chère Russie,
23a. En Allemagne, Ton vogue sans cesse sur l'océan
de l'abstraction; l'Allemand est là, plus domicilié, plus
à son aise que sur terre: c'est pour cela qu'on y porte l'intempérence de la pensée à l'extrême. Chose toute simple;
la pure pensée, sans application, sans corps, pourquoi se
restreindra it-elle dans son vol? Où est le danger? Quand
elle veut entrer dans la vie, quand elle devient pratique,
quand de la haute région où elle plane elle vient s'abbatre
sur la réalité positive pour lors il faut bien qu'elle se modère. Mais sans cela tous les infinis espaces de la nature
ne sauraient lui suffire. S'emportant au-delà de toutes les
réalités, elle va toujours s'emportant: nulle raison qu'elle
s'arrête jamais.
24. Cependant, il faut en convenir, c'est jouissance
prodigieuse que ces voyages sans terme de l'âme. Et je
crois, que ce n'est que par cet oubli, par cette négligence
du réel, qu'elle peut se donner tout l'élan dont elle est
capable, et arriver en dernier résultat à la connaissance la
plus élevée qu'il lui est donné d'obtenir en la portion de
sa vie qu'elle est forcée de passer ici-bas.
25» Le Verbel Qu'est-ce donc que le Verbe? Voyez le
pilote manoeuvrant un vaisseau au milieu des écueils, le
tournant et le retournant, comme il ferait une pièce de bois
flottant sur l'eau: ce sont quelques mots qu'il profère de moment en moment qui font cela. Voilà le Verbe. Voyez au champ
de bataille cent bataillons s'ébranler à la fois et se précipiter sur l'ennemi: c'est un signe, un geste du général qui
a fait cela. Voilà encore le Verbe! Figurez de cette parole
autrement puissante, qui, plus distinctement que nulle voix
humaine ne le saurait oncques faire en l'espace borné, retentit dans tout l'infini de la nature. Et cella-là est le Verbe
parfait. Le verbe, donc, c'est la parole agissante, la parole
créante.
26. On s'imagine que les prophéties de l'Ecriture ne
sont que de simples prédictions, annonces de l'avenir et
voilà tout. Erreur grave. Ce sont enseignements, enseignements se rapportant à tous les temps; parties essentielles
de la doctrine autant que le reste.
27, L'esprit saint en parlant par la bouche de ses pro-

212

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

phètes ne refaisait pas la nature humaine. Or, le coeur de
l'homme est une fois fait de manière qu'il ne peut pressentir l'avenir qu'en le déduisant d'un présent et d'un passé
donnés: à moins de cesser d'être ce qu'il est, le coeur de
l'homme, nature raisonnable agissant par son propre pouvoir, il ne saurait faire autrement. C'est donc cette liaison
rigoureuse de l'avenir avec le passé et le présent, cachée
à la plupart des hommes qu'il était donné aux voyants
d'Israël d'apercevoir clairement, plus clairement je veux
dire, qu'au reste des humains. Et cette liaison étant constante, nécessaire, absolue, naturellement est même aujourd'hui,
même demain, même toujours: des circonstances, des
situations parfaitement semblables amènent dans tous
les temps des résultats parfaitement semblables. La leçon du prophète est donc de tous les temps, de tous lieux,
pourvu que l'on sache l'appliquer convenablement,
28. Sans doute cette similitude rigoureuse des époques
n'est pas chose facile à saisir. Un sentiment profond, une
conscience intime des voies de Dieu, provenant d'une soumission infinie aux manifestations de sa volonté suprême,
peuvent seuls la dévoiler. Le même principe supérieur qui
fait le don de prophétie, donne aussi l'intelligence de la
prophétie. Le prophète et son interprète sont placés sur
la même ligne dans la hiérarchie intellectuelle. Celui-là
est prophète qui comprend parfaitement le prophète.
29. On a voulu, par exemple, rapporter les hautes
voyances de l'Apocalypse à des époques de temps particulières: folie niaise. La pensée de Γ Apocalypse n'est qu'une
leçon immense, s'appliquant absolument à chaque moment
de la durée infinie, et à ce que l'on voit tous les jours se
passer autour de soi. Ces voix effrayantes qui retentissent
de là, on les entend tous les jours, ces monstres horribles
qu'on nous y montre on les voit tous les jours; ce craquement de la machine du monde qui s'y fait, nous en sommes
témoins perpétuellement. En un mot, drame journalier,
éternel du monde, voilà ce que le superbe poème de S. Jean:
et, le dénouement de ce drame, non pas comme dans ceux
produits par notre imagination, mais selon la loi de l'infini, est perpétuel, et commence dès l'ouverture de la scène.
30. Les rêveurs qui ont interprété l'apocalypse, avaient
mission obligée· Toutes folies auxquelles le livre sacré a
donné lieu, jamais n'ont été vaines, il y avait raison pour

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

213

tout. Par exemple, des millénaires, il en fallait absolument;
sans millénaires, point de croisades. Or, les croisades de
toutes manières avaient été indispensables. Premièrement,
la société nouvelle ne pouvait se former sans elles. Ensuite
sans ce prodigieux événement, l'exemple de la plus grande
exaltation possible du sentiment religieux aurait manqué
à la raison humaine, et de ce grand mobile des choses d'icibas l'on n'aurait pas la mesure véritable. Enfin, un souvenir immense, indispensable, tout plein d'instruction et
de pensées singulièrement fécondes, n'eût pas été livré sans
cela aux générations futures.
31. «Homme de sens», dites-vous, «mais comme tout
le monde, il court après le bonheur: c'est pour cela qu'il
s'agite de la sorte». Pour le bonheur voyons que faut-il
avant tout? Ne faut-il pas être content de soi et de tout
au monde? Je vous le demande, cela se peut-il à qui n'est
pas un imbécile? Excellent moyen, je trouve, de dégoûter
certaines gens de l'ardent désir du bonheur, leur démontrer
que les sots peuvent être heureux.
31a. Il est certain que le bonheur, celui que désire la
plupart des hommes est chose impossible sans un contentement stupide de soi et de tous. Pour arriver à ce bonheur,
on recherche richesse, honneur, gloire. Mais tout cela obtenu, ne faut-il pas se trouver encore le plus sage et le plus
parfait des hommes, et n'avoir rien à redire à tout ce qui
se passe autour de vous? Autrement, à quoi bon? Le moyen
d'être heureux sans cela? Que l'on se figure la félicité icibas de quelque manière que l'on voudra, il faut toujours
supposer au bout de cette félicité, folle satisfaction de soi,
indifférence plus folle encore pour tout ce qui nous environne. Les anciens le savaient fort bien. Plus francs, plus
naïfs que nous, ils n'avaient pas d'autre morale que cellelà. Qu'est-ce que leur sage? Sot arrogant, ravi de lui-même,
insensible à tout ce qui se fait devant lui. En cela point
de différence entre Epicure et Zenon. Tel est l'idéal le plus
parfait que l'homme ait su se faire de la suprême sagesse.
Quel intervalle entre cette philosophie apathique, immobile,
desséchante, et cette autre qui nous dit: «Désirez le royaume
des cieux, et tout vous sera donné en sus!» Et pourtant que
de plus simple que la leçon contenue dans cette belle parole
du Sauveur? Ne cherchez pas, vous dit-il, le bien pour vousmême, cherchez-le pour les autres, il vous arrivera à

214

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

vous-même immanquablement, sans que vous y songiez:
votre bonheur particulier n'est-il pas dans le bonheur général?
32. Point de personnalité, point d'égoïsme. C'est là ce
qui tue le bonheur. Vivre pour les autres, c'est vivre pour
soi. Bienveillance, amour infini pour vos semblables, voilà,
croyez-moi, la véritable félicité; il n'y en a point d'autre,
33. Tout le mouvement matériel ne serait-il point par
hasard, le produit de la vibration sonore et harmonique du
fluide aérien, ou de quelque autre fluide semblable, plus
subtil encore, plus ethéré, qui pénétrerait dans les solides
les plus compacts, et agirait directement sur les molécules
élémentaires qui les composent?
34. Le son pour nous est quelque chose qui affecte notre
organe auditif. Mais pourquoi ne serait-il point, par l'effet
de son action harmonique, principe ou cause d'infinité de
mutations et de transpositions dans la matière, dont nous
ignorons aujourd'hui la cause et les principes?
35. Vibration de Гаіг, voilà ce que c'est que le son dans
la réalité. Or, comment l'air peut-il vibrer, sans affecter
d'une manière quelconque les corps qu'il environne? Le
contraire, d'ailleurs, est prouvé.
36. Il est certain que l'air est en agitation perpétuelle.
Pourquoi donc, par exemple, quelques-uns de ces phénomènes
inexplicables de la nature organisée qui se passent dans
l'intérieur des êtres, tels que le mouvement ascendant de
la sève dans les végétaux, la circulation du sang dans les
animaux etc.; qui contredisent plus ou moins les loies connues de la nature, notamment celle de la gravité universelle, ne seraient-ils pas produits par ce mouvement continuel
de la nature aériforme? Je ne vois pas, par exemple, pourquoi par suite de ce mouvement, certaines consonnances
n'auraient-elles pas lieu, entre les substances médullaires,
fibrilles et autres, se trouvant entre elles en certains rapports harmoniques, dans un même être ou dans des êtres
différents; et pourquoi ces consonnances n'amèneraient pas
ainsi maint effet qui nous étonne? Si une ondulation de l'air
peut ébranler une corde tendue en accord avec une autre
corde, pourquoi, je vous demande, le nerf, par exemple,
ne serait-il pas ébranlé de même manière par une cause semblable?

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

215

37. Rien que questions encore, sans doute; mais convenez que s'il y eut réponse à ces questions, quelles immenses applications le calcul ne pourrait-il pas obtenir un jourt
et combien pour lors le domaine de la certitude mathématique ne se trouverait-il pas agrandi.
38. S'il y a telle chose qu'un infini d'espace c'est ce
que j'ignore, mais je sais qu'il y a infini de temps, et que
cet infini, cette durée incommensurable, cette succession
sans terme des choses ce n'est rien que la vie тёте, ou l'exi­
stence parfaite.
Et d'abord le fini est multiple, l'infini point. L'idée du
multiple se confond en mon esprit avec celle d'anéantissement, Tidée d'unité avec celle d'éternité. L'anéantissement est donc pour moi le mal, l'éternité le bien: le mal ne
tend qu'à détruire, le bien qu'à faire durer. Eternité donc,
bien, vie, c'est tout même chose.
J'appelle cela les deux idées terminales de l'esprit humain,
attendu qu'elles se trouvent aux deux bouts de la ligne
qui donne sa mesure. Toutes autres idées de l'homme y sont
contenues, ou s'associent à celles-là de telle manière que
l'esprit ne saurait rien concevoir que Tune ou l'autre de
ces idées, l'idée d'anéantissement ou celle de durée, ne
s'y rattache nécessairement. Base de tous nos jugements, et
non seulement de tous nos jugements mais encore de tous
nos sentiments, cet encadrement dans lequel se passe tout
le mouvement de l'intelligence, fait la loi de toute notre
pensée, sans que nous nous en doutions. Remarquez que même
les idées numériques, tout étrangères qu'elles semblent
être à ces notions n'en sortent point, puisqu'elles ne sont
que des idées de division et d'addition: diviser c'est anéantir, ajouter c'est produire.
La pensée morale surtout ne saurait avoir d'autre principe, à mon avis, que celui-là. Toute idée de perfection, de
beauté, d'harmonie, de vertu, d'amour n'est que modification de celle de durée, toute idée d'imperfection, de laideur, de discorde, de vice, de haine, n'est que modification de celle d'anéantissement. Nous ne saurions rien nous
imaginer de bon ni de beau que nous ne lui attributions
en même temps durabilité, continuité, persistance; nous
ne saurions rien nous figurer de mauvais et de laid que nous
n'y attachions l'idée de précarité, de cessation, d'annihilation. Ainsi notre esprit est constamment entre la pensée

216

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

de la vie et celle de la mort, et il n'est réellement gouverné
que par ces deux pensées.
Il faut observer que le sentiment de notre propre conservation n'entre pour rien dans ces notions élémentaires
de la raison. Le principe de notre conservation n'est que
celui de la nature animale, tout différent du principe moral*
Mais il fallait les réunir pour produire la vie complète:
c'est justement ce qu'a fait la philosophie chrétienne, en
offrant à l'esprit humain l'idée du salut éternel, comme
étant celle du bien absolu.
39. Je demande lorsque l'on aura expliqué le phénomène
historique de l'établissement du christianisme le plus naturellement possible, par exemple par une sorte de développement du mosaïsme produit par son mélange avec la
philosophie orientale et celle de la Grèce.., qu'aurait-on
prouvé contre le fait de la révélation? Où a-t-on vu que le
Sauveur ait dit que le père se soit découvert à lui dans une
révélation extraordinaire et instantanée, comme lui-même,
par exemple, s'était après révélé à S. Paul? Ne savionsnous donc pas qu'il écoutait et interrogeait les docteurs?
Et encore, que le petit enfant croissait et se fortifiait en esprit?
40. Il y a vérité historique de fait, il y a vérité historique de raison, il y a analyse dans l'histoire, mais aussi
il y a synthèse: je dirai presque, il y a dans l'histoire de
Vapriori, aussi bien que de Vaposteriori.
41. Bien certainement ce que raconte l'histoire, ce n'est
point ce qu'elle a de plus vrai, c'est ce qu'elle pense, c'est
ce qu'elle imagine, c'est ce qu'elle invente. En ce sens, il
y a telle conception poétique en histoire qui peut-être plus
vrai que tel récit le plus scrupuleux, tout comme la pure
réflexion souvent est plus vraie que l'expérience. La chaîne
des faits ne peut qu'être imaginée, elle ne se trouve pas en
la chronique; déductions de la raison simple ne servent
là de rien, car, à la rigueur, la raison ne saurait avoir prise
sur le temps passé, domaine propre de l'imagination et de
la poésie. D'ailleurs le témoin oculaire bien souvent ne
voit pas la chose telle qu'elle est, peut-être jamais; et il
se trouve qu'après des siècles révolus, le penseur profond
s'imagine plus correctement la fait que le contemporain
qui Га touché du doigt. Pour cela, qu'aura fait le penseur?
Il sera parti d'un principe hors du cours des événements

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

217

historiques, donc d'un principe apriori. Voilà de l'invention et voilà aussi la vérité historique la plus haute. On
peut dire que cette vérité n'est pas proprement en l'histoire
même, mais qu'elle lui est communiquée par la pensée.
Tel est vrai que Ton trouve dans Niebuhr, Guizot etc.
42. Quand on a beaucoup raconté, reste à deviner. Alors
la masse des événements, le chaos des faits disparaît, vient
le raisonnement; à la place du récit vous avez un argument,
un syllogisme, et finalement, la loi morale des temps.
42a. L'histoire de notre pays, par exemple, n'a pas encore été assez racontée, cela n'empêche pas pourtant que
l'on ne puisse la deviner. Une pensée plus forte, plus divinatoire que celle de Karamzine le fera un jour. Le peuple
russe saura pour lors ce qu'il est ou plutôt ce qu'il n'est
pas. Il se prend à cette heure pour un peuple comme un
autre; j'ai croyance qu'alors il sera effrayé de sa nullité
morale; qu'il apprendra que la providence ne Га fait encore
vivre que pour avoir en lui certain pouvoir dynamique dans
le monde, et non encore pour l'y faire figurer intellectuel­
lement. Nous saurons alors que nous n'avons encore que
pesé sur la terre, et point encore agi. De même que les nations qui ont formé la société nouvelle n'avaient d'abord
été appelées sur la scène du monde que comme puissances
matérielles et qui n'ont pris place dans Tordre intellectuel
que lorsqu'elles ont subi le joug de sa loi. Nous aussi nous
ne sommes encore à cette heure que force physique, force
morale ne serons qu'alors que nous aurons fait même chose
qu'elles. Mais quand?
43. Le mécréant ne ressemble pas mal, je trouve, à un
bateleur tout gauche, qui, d'un pied se tient sur la corde et
fait maladroitement l'équilibre de l'autre. Mais le mauvais
bateleur des trétaux se fait payer ses tours de force; cet
autre mauvais bateleur que lui en revient-il pour la peine?
Que je sache, rien que la fatigue. Quand on le voit se balancer de la sorte sur sa corde, l'on a peur pour lui, l'on voudrait
lui tendre la main, et lui dire, «descendez donc, mon ami,
vous allez vous casser le cou».
44. «Many are poets, that have never pen's», a dit Byron*
Mais quoiqu'il en dise, la pensée seule ne fait point le poète,
il faut encore qu'il la sache réciter. C'est que la pensée
poétique n'est point complète tant qu'elle n'est point re-

218

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

vêtue par la parole. L'inspiration poétique, à mon avis,
est autant celle du mot que celle de l'idée. La pensée
en silence est une pensée sans corps, or la poésie est tout
corps, lors même qu'elle ne fait comme aujourd'hui que raisonner. Poète, l'on n'est jamais en prose. Tous ces grands
prosateurs que l'on traite de poète, Fénelon, Buff on, Rousseau, ne possédaient selon moi, absolument rien de la puissance poétique. L'élément matériel de cette puissance est
son élément intégral. Je veux que le poète ébranle mes nerfs,
aussi bien que mon âme.
45. La poésie est donnée pour réunir le monde physique
au monde intellectuel, et pour tromper l'esprit par cette
confusion. La musique avait même mission et elle a précédé la poésie; mais à elle seule, elle n'aurait pas suffi à
produire cet effet: l'esprit lui résisterait. Or, il était urgent que l'esprit fut trompé; en conséquence est survenue
ja poésie.
45a. L'on fait fort bien d'appuyer dans la spéculation
sur le principe de contradiction: grande loi, sans doute, mais
par rapport à Dieu ce principe n'est point plus valable que
tout autre principe de la raison bornée de l'homme. Ce qui
justement fait l'être de Dieu, c'est que toute contradiction
disparaît en sa toute puissance, et que tous nos impossibles
à nous, en lui se trouvent possibles.
46. La raison quand elle cherche toute seule à connaître
Dieu, fait un Dieu de ses mains; ne tâche point de concevoir
celui qui est. C'est pourquoi, s'il ne s'était révélé luimême, il n'y aurait jamais de Dieu sur la terre qu'un Dieu
fait de main d'homme.
Mais on dit: donc il s'est fait voir tout entier à l'homme?
Point du tout. Il ne s'est montré à l'homme qu'autant qu'il
le fallait pour qu'il pût le chercher en cette vie, le trouver
en l'autre; voilà tout.
47. Que sont les anges? Intelligences supérieures à l'humaine intelligence, natures inaccessibles à nos organes«
Pourquoi n'y en aurait-il pas? Ce n'est point ici, je trouve,
le cas du doute, c'est celui de l'ignorance.
La Genèse ne parle pas de la création des anges; c'est que
ce n'est point la Genèse de toutes choses, mais seulement
des choses humaines. Et c'est là, à mon avis, un des caractères qui la distinguent le mieux de toutes les cosmogonies

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

219

connues; c'est là une des grandes preuves, je trouve, de
l'origine qui lui est attribuée; elle ne dit tout juste que ce
qu'il fallait dire: cela ne rappelle-t-il pas le principe physique de la moindre action? On ne manque pas d'anges dans
la suite de la Bible; language des temps; Dieu ne saurait
parler à l'homme qu'en la langue de l'homme; ne soyons pas
surpris qu'il veuille être entendu de l'homme, lorsqu'il
daigne lui adresser la parole. Mais cela ne doit pas fonder
la croyance des anges; autrement chaque mot du livre sacré
ferait dogme.
48. La doctrine des anges est-elle donc de foi? Non,
assurément. Bien plus, l'homme fait à l'image de Dieu,
peut-il légitimement reconnaître des natures supérieures
à lui-même? J'en doute. Jésus n'était pas ange, mais il
était Dieu et homme à la fois. Il est donc permis de douter,
je crois, que l'intervalle entre la nature intelligente de
l'homme et celle de Dieu soit rempli par une nature intermédiaire. Ce qui est bien vrai, c'est qu'en tout temps les
multitudes, autant que les esprits les plus profonds, étaient
portés à admettre des natures plus parfaites que nos propres natures. Fort bien on peut ne pas attacher d'importance
à cette croyance, mais la repousser comme grossière superstition, ce serait superstition bien grossière, je trouve»
49. Swedenborg était un homme d'une grande profondeur. Seulement il a eu tort de se faire une doctrine ésotérique; cela n'a servi qu'à diminuer l'effet que ses ouvrages
auraient produit sans cela. Mais quant à sa familiarité
avec les puissances célestes, il n'y a pas là de quoi s'étonner. J'aurais été bien plus surpris, si, ayant l'esprit fait
comme il l'avait, il n'eût pas été aussi familier avec elles,
50. Vous avez souvent entendu dire que le sommeil
était la figure de la mort: ce n'est point cela du tout. Moi
je trouve que c'est le sommeil plutôt qui est une mort véritable; et, ce que l'on appelle la mort, peut-être est-ce
là la vie? Dans le sommeil il y a interruption du moi; il
n'y en a point après la mort, car s'il n'y avait alors persistance du moi, il y aurait anéantissement. De la tombe l'on ne
revient plus, mais l'on revient du sommeil et l'on reprend
le moi. Mais, dites, vit-on, quand on ne se doute pas que
l'on vit, ne fut-ce qu'un seul instant?
51* Le fait est que la mort véritable est essentiellement

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

52. La vie sans cesse nous échappe, puis on la retrouve;
tant s'en faut que nous vivions perpétuellement. La vie de
Γ intelligence est interrompue à chaque fois que la conscience se perd. Plus il y a de ces moments, moins il y a de vie
intellectuelle; et s'il n'y a plus que de ces moments-là,
voilà bien la mort. Pour mourir de la sorte [il] ne faut sortir
de cette vie, et d'autre mort, bien certainement, il n'en
est point. La mort dans la vie, c'est donc là toute la mort
qu'il y a.
53. Entendons-nous cependant. Quand je dis conscience
je n'entends point cette conscience idéologique sur laquelle
est assise la philosophie moderne, simple sentiment de notre
existence. J'entends cette autre conscience qui fait que non
seulement nous nous ressentons vivre, mais que nous savons
encore comment nous vivons. C'est le pouvoir a nous donné
d'agir dans chaque moment de la durée, sur le moment
suivant, de faire notre vie nous-mêmes, au lieu de la laisser
couler comme fait la brute. Cette conscience-là une fois
entièrement perdue voilà qui tue irrévocablement: et savez-vous pourquoi? C'est là la damnation parfaite. Peine
plus grande, l'être intelligent peut-il encourir que le néant?
54—55. Ce qu'appelaient les païens sagesse, vertu, souverain bien, nous appelons tout cela ciel. Je sais bien d'où
me viennent les mauvaises pensées; l'insensé seul pense
savoir d'où lui viennent les bonnes.
56. Charité chrétienne: raison dépouillée de la faculté
de se rapporter à elle-même.
57. L'esprit bien fait gravite vers une croyance, vers
une soumission aussi naturellement que l'esprit mal fait
repousse toute croyance, résiste à toute soumission.

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

221

57a. Le philosophe fait de Dieu une loi, une harmonie,
un univers, je ne sais quoi encore; puis il dit, la divinité
ne saurait se concevoir; je le crois bien. Ce Dieu incohérent, multiple à l'infini, intelligence et matière à la fois,
comment le concevrai-je? Mais ce n'est point là le Dieu,
qui est, c'est le Dieu que vous avez fait. En place de l'idée
la plus simple de toutes, vous avez là l'idée la plus complexe possible: grande merveille en vérité, que vous ne sachiez
pas la faire entrer dans votre esprit.
576. Nous ne connaissons qu'un petit bout de notre être,
celui que nous trouvons dans la vie présente; nous savons
bien qu'il se continue fort au delà, et pourtant, chose inouïe!
nous voulons connaître la loi de notre être tout entier.
58. Le panthéiste appelé de monde le tout. Il le suppose
parfait. Il trouve cause et principe de tout dans le tout.
Ce tout est éternel, infini, intelligent; il embrasse tous les
temps, tous les espaces. Enfin tous les attributs que le déiste
trouve en Dieu, le panthéiste les trouve en son tout.
Et, à la bonne heure. Système parfaitement conséquent,
et qui peut se démontrer rigoureusement. Le mot du tout
une fois prononcé, le reste n'est plus qu'un corollaire nécessaire du principe ainsi posé.
Mais tout cela se réduit évidemment à un mot substitué
à un autre, de sorte que Spinoza 1 pouvait très bien être fort
religieux, et il Tétait nul doute, en le lisant on se sent en
effet comme entraîné malgré soi par quelque chose d'extraordinairement dévot, quelque chose qui perce à travers
l'arrogance mathématique de son argument, et qui fait
d'autant plus d'impression que l'on s'y attendait le moins.
Au reste du panthéisme, il y en a au fond de toute admiration exagérée de la nature; à force de voir de l'intelligence
partout, on fait de tout une intelligence, et tout l'univers
se trouve être de cette manière une grande intelligence,
comme chez le panthéiste. Regardez Bonnet 2 , Paley 3 et
les autres.
1
Pour ce qui est Spinoza, voir «L'Epigraphe» de la Lettre IV;
Quénet, op. cit., p. 163, 165, 174 et 192; McNally, Chaadaev and His
Friends, p. 74, 178 et 195.
2
Pour ce qui est de Bonnet, voir Quénet, ibid., p. 172—174 et
186; McNally, ibid., p. 189.
3 Cf. Quénet, ibid., p. 172, 174, 188-189 et 212; McNally,
ibid., p. 183.

222

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

59. Instinct animal, instinct humain sont deux choses
toutes différentes. Le premier, impulsion physique ou sensitive; l'autre, perception confuse de la raison qui ne se confond avec la sensation que parce qu'elle est confuse, mais
en effet bien distincte d'elle.
L'homme ne possède pas son instinct à la manière des
bêtes; cela exclurait la raison, mais il le possède d'une manière qui lui est propre. En l'homme l'instinct tout seul ne
détermine rien; il n'agit en lui qu'en se combinant avec sa
raison dont il augmente quelquefois et parfois affaiblit
Ténergie. Dans les animaux, l'instinct est le principe unique de toute leur activité, c'est pour cela que son pouvoir
est si puissant en eux, et qu'en certain cas il semble aller au
delà du pouvoir de la raison même de l'homme.
60. Que faire pour voir clair? Ne point regarder à travers soi.
61. Qu'est-ce que le christianisme? Science de la vie et
ds la mort.
62. Qu'est-ce que l'ordre social? Remède temporaire à
un mal temporaire.
63. Institutions législatives, politiques, judiciaires et
toutes combinaisons de cette nature que font-elles? Elles
corrigent le mal qu'elles ont fait.
64. Que sont devenus les barbares, les destructeurs du
monde ancien? Des chrétiens.
65. Que serait devenu le monde si Jesus-Christ
n'était venu? Néant,
66. Est-il jamais arrivé à quelqu'un de rêver que deux
et deux font cinq? Point. Pourquoi donc dire, qu'en dormant, Ton n'a pas l'usage de sa raison?
67. En France que fait-on de la pensée? On la dit. Qu'en
fait-on en Allemagne? On la digère. Qu'en fait-on chez
nous? Rien du tout, et savez-vous pourquoi?
68. Les hommes
sont réunis en des
qu'ils n'ont qu'à se
parquer comme des

se figurent être en société lorsqu'ils
villes, ou en autre enclos. On dirait
presser les uns contre les autres, à se
moutons, pour être en société.

69. Il y a de cela cinq ans que je rencontrai à Florence

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

223

un homme qui 4 me plut fort. Je n'ai passé que quelques
heures avec lui; quelques heures seulement, mais bien douces et bien bonnes à la vérité; et encore ne savais-je tirer
de cet homme tout le parti qu'il y avait à en tirer. C'était
un méthodiste anglais, établi je crois en mission de
Midi de la France; mais lorsque je fis sa connaissance, il
revenait de terre sainte. Il y avait en lui un singulier mélange de chaleur, d'onction, de vivacité pour le grand objet de sa préoccupation, la religion, et d'indifférence, de
froideur, de tranquillité pour tout le reste. Dans les galeries
de l'Italie, les chefs-d'oeuvre de l'art ne le touchaient
guère, mais les petits sarcophages des premiers siècles de
l'église l'occupaient singulièrement. Il les considérait et
les méditait avec exaltation, il y voyait je ne sais quoi de
saint, de touchant et de profondément instructif, et il s'absorbait dans les réflexions qu'ils lui suscitaient. Donc je
n'ai passé que quelques heures avec cet homme, un temps
bien court, un moment; depuis nulle nouvelle de lui. Hé
bien, voilà l'homme avec lequel je suis a cette heure le plus
en société. Point de jour que son souvenir ne me revienne;
et cela toujours avec une émotion, avec une pensée qui au
milieu de mes peines si grandes me raniment, au milieu
de mes découragements si nombreux me soutiennent. Voilà la société véritable des êtres intelligents; voilà comment
deux âmes agissent véritablement l'une sur l'autre: espace
et temps n'y peuvent rien.
70. On entend dire quelquefois d'un vieillard, il est
retombé en enfance, le pauvre homme! Eh non, c'est qu'il
n'en est pas encore sorti, de l'enfance. Regardez sa vie;
enfant toujours, plus enfant qu'à cette heure, il n'est que
ce qu'il a toujours été.
71. Bienheureux serait l'homme s'il pouvait revenir
sur ses pas. Ce n'est point là l'ordre établi; faut qu'il avance
toujours et que toujours il avance; pas un seul pas en arrière, devant soi toujours; et que sur sa tête coulpe sur coulpe
il accumule. Mais la mort franchie, alors, oui alors, la miséricorde divine, il faut bien l'espérer, lui accordera de
s'arrêter un moment, de réviser le temps écoulé, peutêtre même de reculer un peu.
4

Charles Cook; voir notre «Introduction»; ЛЫ, t. 19—21, p. 21·

224

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

72. Cependant vous le savez, il est une communion
chrétienne; de purgatoire elle n'en veut pas; elle veut que
nous sautions à pieds joints de cette vie dans cette autre où
tout est irrévocable, irrémissible, irréparable. Cruelle doctrine, plus cruelle encore que fausse.
73. Si vous voulez connaître ce que c'est que l'âme des
bêtes, je vous en demande pardon, mais voyez ce qui se
passe en vous la moitié du jour, vous en saurez quelque chose.
74. Faites attention que l'animal le plus intelligent ne
prouve absolument rien. Si on le voit, par exemple, hésiter
quelquefois avant de se déterminer à agir comme s'il réfléchissait, c'est que l'on ne sait pas toute l'étendue de la sensation, et jusqu'où elle peut se continuer dans les êtres qui
n'ont qu'elle pour se guider. Il y a dans les animaux une
imitation toute sensitive, presque mécanique, qui si on la
concevait bien expliquerait tout ce qui se fait en eux, ne
laisserait difficulté aucune sur ce sujet. Nous-mêmes, nous
imitons machinalement mille choses sans la moindre réflexion, sans nous en douter, les habitudes des gens avec lesquels nous vivons; nous contractons leurs allures, nous
imitons leurs gestes et jusqu'à leur son de voix. Voilà notre
nature purement animale.
Quant à ce faible élément de perfectibilité que l'on trouve dans les bêtes, il n'est besoin de recourir à la sensation;
le principe organique seul suffit pour en rendre raison. Les
plantes n'ont-elles pas leurs habitudes? On pourrait leur en
donner de nouvelles, si l'on connaissait mieux leur structure, et cela ferait l'éducation des plantes; il y aurait donc
là progrès comme dans les bêtes.
Buffon 5 et d'autres naturalistes ont dit à peu près la
même chose. Mais il est nécessaire d'appuyer sur la considération que nous fournit l'expérience de notre nature propre. Car, il n'y a rien de si important que bien nous sachions,
qu'hommes nous ne sommes pas tout le long du jour, il s'en
faut.
Buffon, si je m'en souviens, après leur avoir ôté toute
espèce d'intelligence, attribue aux animaux une sorte de
conscience de leur être. Singulière idée! Moi-même, ai-je
donc constamment cette conscience? Et plus, ne me faut-il
pas certain effort pour me la donner? L'animal aurait-il
5

Pour ce qui est de Buffon, voir Quénet, op. cit., p. 174, № 1,
212; McNally, op. cit., p. 166.

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

225

donc quelque chose que moi je n'ai point à toute heure?
Folie.
75. Répétons-nous sans cesse: comment pouvons-nous
être misérables? Ne sommes-nous pas faits à l'image de Dieu?
76. Oui, tout se reflète dans la conscience. Point de loi
dans nature qui ne se trouve répétée dans le moi. Tous les
phénomènes du monde physique se reproduisent dans le
monde intellectuel. La pensée récapitule dans son intérieur
tout le mouvement de la nature. Mais elle connaît et la
nature ne connaît pas. Sa vie c'est la connaissance; la vie
de la nature c'est le mouvement passif. Quand la pensée a
cessé de connaître, elle a cessé d'être. Voilà pourquoi le Sauveur a dit: La vie éternelle est de vous connaître, mon père.
77. L'homme durant toute sa vie peut croire à l'anéantissement de son être; jamais il n'y a cru, jamais il n'y
croira, l'instant d'avant sa mort. Au moment même où il
se sent dissoudre, il se sent durer. Voilà, je crois, le grand
principe de la persistance universelle des êtres, cette fois
exprimée dans le moi au plus haut degré.
78. Il est une force plastique dans la nature qui ne fait
que des formes. C'est là probablement le véritable principe
vital, résumé de toutes les forces naturelles. Nulle part elle
ne se manifeste d'une manière plus instructive que dans la
cristallisation: là, il la faut étudier et méditer. Singulier
phénomène en effet que cette cristallisation. Rien que géométrie. Et faites-y bien attention: c'est dans la formation
des matières premières des corps que la nature procède de
cette manière: immense sujet de réflexion.
79. Dans l'intelligence il y a aussi une force qui répond à celle-là, l'imagination. Ces deux puissances de la
nature universelle ne seraient-elles pas celles qui tiendraient le plus de la puissance créative, et qui l'imiteraient le
mieux? Très possible.
80. En opérant son salut que fait-on? C'est la vie que
l'on donne à son âme: oeuvre toute divine. Celui donc qui
a donné la vie à des multitudes sans nombre d'âmes, celui
qui ne cesse de la donner perpétuellement, celui qui jusqu'à
la fin des siècles ne fera autre chose que toujours répandre,
semer la vie partout, je vous le demande, est-il un Dieu
ou non?
81. Qu'est-ce que la raison? De raison, je n'en connais
3

П. Я. Чаадаев, т. 1

226

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

que ma raison à moi: or, oelle-là je neTappelle pas raison;
je l'appelle néant: dites, n'en suis-je pas le maître?
82. *Croyez-vous que naturellement l'homme comprendrait mieux la mort que la naissance? Non, certainement.
Il voit autour de soi les êtres se former et se dissoudre, et
entre autre, des êtres semblables à lui; il ne sait s'ils ont
vécu sous une autre forme, avant qu'il« «eussent leur forme
actuelle; il ne sait s'ils vivront quand ils l'auront perdu,
cependant il croit concevoir quelque chose à la mort, puisqu'il la craint. Ce n'est point la douleur qui lui fait peur,
car il ignore s'il y a douleur; ce n'est point non plus l'anéantissement, car après tout qu'y a-t-il donc de si effrayant
à cesser d'être? Reste donc, qu'il aura appris, je ne sais
comment, qu'après la mort il vivra encore. Mais il ne sait
ce que sera cette autre vie; et c'est de vivre de cette vie nouvelle, et d'une manière différente de la manière actuelle,
qui lui semble terrible. Ce n'est donc là encore qu'une do
ces grandes traditions, dont l'origine se perd dans les temps
inconnus comme de tant d'autres idées fondamentales de
l'esprit humain, qu'il ne s'est point données lui-même non
plus, mais qui ont dû lui être communiquées alors que se
créait l'intelligence dans l'univers.l
83. Mais enfin, qu'est-ce donc que la mort? Rien que le
moment dans la durée totale de l'homme, où il cesse de se
percevoir en son corps, rien que cela.
84. Ni l'immortalité de l'âme, ni son immatérialité
ne sauraient se démontrer rigoureusement. Mais ce qui peut
être démontré c'est son existence après l'instant que nous
appelons la mort; et il n'en faut pas davantage pour la morale universelle*
85. Le chrétien passe sans cesse de la terre au ciel, et du
ciel à la terre; et il finit par s'installer au ciel,
85a. Il y a plus de croyances légitimes que de doutes*
voilà ce que signifie oe mot sublime de St. Paul: la charité
croit toute,
86. Personne ne prétend obtenir chose quelconque sans
зе donner au moins la peine de tendre la main pour s'en saisir,
* Ce paragraphe, entre deux astérisques, fut publié on russe
dans СП II, p. 24—25.
6
Corinthiens, I, 3—17, Au début d'apologie,,»» Tchaadaev
cite cette phrase.

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

227

Il n'y a qu'une seule chose qu'il en faut excepter, c'est le
bonheur. Pour le bonheur l'on trouve tout simple de le posséder sans avoir rien fait pour l'acquérir, je veux dire, pour
le mériter.
87. Seule manière de croire en Dieu, espérer en lui; voilà pourquoi qui ne prie pas, ne croit pas.
88. L'immortalité chrétienne, c'est la vie avec la mort
de- moins: point du1 tout, comme· on se l'imagine, une vie
après la mort.
89. Cet homme qui vient de mourir vous l'aimiez, vous
le vénériez. A cette heure il n'est plus pour vous qu'un triste
souvenir, un souvenir triste et peut-être doux à la fois. Mais
vous ne l'aimez plus, vous ne le vénérez plus, vous ne faites que vous en rappeler. Et comment en effet aimer, vénérer une poussière? Mais si, par hasard, cet homme vivait
encore, je ne sais où, dans quelque région lointaine, dans
quelque pays inconnu? S'il n'était qu'absent, rien qu'absent, comme tant d'autres de vos amis? Pour lors pourquoi
ne lui porteriez-vous pas à présent les mêmes sentiments que
vous lui portiez autrefois? Je n'en vois de raison aucune.
Et voilà le culte des saints. Croire sérieusement, de bonne
foi à l'immortalité de l'âme et ne pas vénérer les hommes
qui méritent notre vénération parce qu'ils ne vivent plus
tei, sur la terre, cela n'est-il pas absurde?'
90. Vous rappelez-vous ce qui vous est arrivé la première année de votre vie? Non, dites-vous. Hé bien, qu'y a-t-il
d'étrange que vous ne vous rappeliez pas non plus ce qui
vous est arrivé avant votre naissance?
91. Aimer le prochain nous est ordonné, mais pourquoi?
Pour aimer autre chose que soi. De la morale ce n'en est
point? C'est tout simplement de la logique. J'ai beau faire,
je retrouve toujours quelque chose qui s'interpose entre la
vérité et moi; cette chose c'est moi-même: la vérité ne m'est
cachée que par moi. Il n'est donc qu'un moyen de la découvrir, écarter le moi. L'on ferait bien, je trouve, de se redire
souvent à soi, ce que Diogène, vous savez,, a dit une fois à
Alexandre: Retire-toi, mon ami, tu m'empêches de voir le
soleil.
92. Il n'y a que l'oeil de la charité qui voie clair: voilà
toute la philosophie du christianisme,
8*

228

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

93. Que font les hommes en vivant ensemble? De l'azote: ils s'entretuent.
94. Concevez-vous la génération de la vérité en vous?
Non. Et celle du mensonge? Certainement.
95. Tout mon être se révolte à l'idée d'attribuer une incapacité quelconque à Dieu. On fait cela toutes les fois que
l'on s'imagine des lois éternelles, soit ordre immuable, soit)
harmonie préétablie, soit matière éternelle, des monades,
des éléments, ou toute autre chose pareille. Toujours l'on
suppose à Dieu l'incapacité de détruire cela qu'on le dise
ou qu'on ne le dise pas.
96. Descartes 7, on le sait, ne pouvait supporter l'idée de
limiter la puissance divine. Quant à moi, je n'en puis douter; c'est l'horreur que j'ai toujours eu de cette idée, qui a
été l'étoile de ma vie.
97. Quelque définition que l'on fasse de l'être organisé,
vous trouverez qu'elle peut s'appliquer parfaitement au
globe terrestre. On a divisé la nature en organisée et inorganisée. Or les corps célestes ne pouvant appartenir ni à
l'une ni à l'autre de ces deux divisions, on en a fait, à cause
de l'immensité des espaces où elles se meuvent des points
mathématiques jusqu'à nouvel ordre. Quant à la planète
que nous habitons, n'en connaissant que l'épiderme, on a
fait de cette épiderme matière d'une vaste science. Hé
bien, qu'avez-vous à redire à cela? L'empirisme n'est-il
point parfaitement satisfait de cet arrangement? Que voulez-vous de plus?
98. Bien forts vous pensez être, vous autres, qui au christianisme n'avez pas créance. Sachez donc même de cette
force-là, dont vous vous targuez, il y en a plus, vu le jour
sous lequel le christianisme vous est offert, à être chrétien,
qu'à ne point l'être. C'est le préjugé et la superstition qui
vous font peur; hé bien, c'est dans l'incrédulité que se trouvent et le préjugé et la superstition, non pas dans la foi. Dites, comment êtes-vous devenu ce que vous êtes? N'estce pas justement comme le peuple devient chrétien? Faites-vous autre chose que répéter, comme le peuple votre
cathéchisme sans le comprendre? Ce que vous débitez avec
tant d'assurance, vous croyez donc l'avoir imaginé? Pauv7
Pour ce qui est de Descartes, voir «Lettres philosophiques»;
p. 103, 118, 123, 125; Quénet, op. cit., p. 163—165, 187—189;
McNally, op. cit., p. 74.

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

229

res gens! Voyez un peu, n'est-ce pas le curé qui vous Га ap­
pris?
99. Quand le philosophe prononce le mot homme, sait-il
bien toujours ce qu'il veut dire? Je n'en crois rien.
100. L'homme vient au monde comme les autres animaux;
il n'en diffère que par une organisation qui lui est particulière, et qui fait de lui une espèce unique du règne animal.
Ce n'est point là, comme de raison, l'homme intelligent,
c'est-à-dire l'homme instruit; être à part qui n'a point de
place dans la nature. Quand l'on fait des traités sur l'entendement humain, l'on cherche à découvrir comment l'animal humain arrive à être l'être intelligent. Il y a là erreur et
confusion. L'homme animal devient l'homme intelligent,
oui, mais il ne le devient pas nécessairement, mais fortuitementé
101. L'hypothèse de l'homme animal et je dis hypothèse
puisque oncques cet homme-là ne s'est vu, attendu que naissant au milieu de ses semblables, l'homme ne saurait rester un instant dans son étatnatif; cette hypothèse donc est
fort bonne en pathologie et en hygiène philosophique; mais
la philosophie proprement dite que voulez-vous qu'elle en
fasse? Quand elle s'en occupe de philosophie de l'homme celle devient philosophie de l'animal; et ce n'est plus alors que
cette partie de l'histoire naturelle qui traite des moeurs des
animaux, le chapitre de l'homme dans la zoologie *.
102. (В первоисточнике этот фрагмент написан порусски).
103. Inviter*** à fonder un prix pour la découverte d'une
idée, née en Russie.
104. Que l'on me dise ce que le juste milieu a fait ou
peut faire éclore? Voilà toute la question.
105. Vous voulez créer un monde slave; pourquoi les
Tartares ne s'aviseraient-ils pas de créer à leur tour un monde tartare? Comparez les destinées des deux races et vous verrez que les Tartares ont plus de chances de succès que vous.
Comme conquérants, comme fondateurs, ils ont fait leurs
preuves. Le mahométanisme n'a plus de vie, il est vrai,
et tant qu'ils seront mahométans ils ne sauraient reparaître
sur la scène du monde avec éclat, mais qu'un beau jour ils
se convertissent au christianisme et vous verrez. Singulier
avenir promis à l'universl Deux hémisphères, l'hémisphère
* Fin du passage dont la traduction russe figure dans СП I,
p. 143-160,

230

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

slave et l'hémisphère tartare. Pan-slavisme et pan-tartarisme, voilà dorénavant les deux idées gouvernantes de
rhumanité. Il faut avouer que c'est là un système qui simplifie admirablement le mouvement progressif de la société
humaniste.
106. On dît la Russie n'appartient ni à l'Europe, ni à
l'Asie, c'est un monde à part. Soit, mais il faut prouver quo
l'humanité, excepté de deux faces-là caractérisées par les
mots d'Occident et d'Orient, possède encore une troisième face*
107. J'aime mieux blesser mon pays, faire mieux l'affliger, j'aime mieux l'humilier que de le tromper.
108. Le liberal russe est le moucheron stupide qui se
trémousse dans un rayon de soleil; ce soleil c'est le soleil
de l'Occident.
109. Il y a derrière chaque objet de la nature quelque
chose que lui prête notre esprit ou notre imagination; c'est
cette chose invisible que l'artiste doit réaliser dans son oeuvre, car c'est là précisément ce qui nous touche, ce qui nous
émeut, et non l'objet même de notre contemplation.
110. Malheur à la nation que l'esclavage n'a pu dégrader, elle est faite pour être esclave.
111. «L'exagération,— disait le comte de Maistre,—est
la vérité des honnêtes gens», c'est-à-dire des gens à conviction car un honnête homme ne saurait en être dépourvu.
112. La malveillance est mortelle à l'éloquence, à moins
qu'elle ne provoque l'indignation ou le mépris.
113. Il y a des visages qui disent «non»; l'homme à convictions s'en détourne par instinct,
114. Il y a des natures dépourvues de la faculté d'affirmer, qui craignent de prononcer le «oui» fatal, comme la
jeune vierge que la volonté inexorable de ses parents a jeté
dans les bras d'un homme détesté.
115. La parole ne vibre que dans les milieux sonores.
116. La parole est une fleur qui ne s'épanouit que dans
les atmosphères sympathiques.
117. Les hommes qui parlent toujours bien ne sont jamais
éloquents.
118. Il y a des sots tellement stériles que le soleil même
du génie ne saurait les féconder.

FRAGMENTS ET PENSEES DIVERSES

231

119. Il y a des esprits tellement faux que le vrai même
devient faux exprimé par eux.
120. La maladie seule est contagieuse, la santé ne Test
pas; ainsi de Terreur et de la vérité. Voilà pourquoi les erreurs se répandent avec rapidité, les vérités avec lenteur,
121. Dieu créa la beauté pour nous aider à le comprendre,
122. Il est évident que le jour où Dieu accorda le libre
arbitre à l'homme, il abdiqua une partie de son autorité
en ce monde, pour y faire place à ce nouvel élément dans
l'économie universelle, voilà pourquoi Ton peut et l'on
doit lui demander sans cesse que son règne arrive sur la
terre, c'est-à-dire qu'il daigne rétablir l'ordre de choses
où se trouvait le monde alors que l'abus de la liberté
humaine n'y avait pas encore introduit le mal. Mais lui demander, comme le voudraient quelques-uns de nos docteurs,
que son règne arrive au ciel, cela est absurde, puisque
son règne n'y fut jamais interrompu, puisque nous savons
que parmi les intelligences destinées par leur nature à
habiter le ciel, celles qui désobéirent à Dieu, en furent expulsées; que les autres éclairées par la lumière ineffable qui
y luit, n'abusèrent jamais de leur liberté et marchèrent toujours dans les voies de Dieu. Il faut ajouter à cela que dans
le système en question, tant que le règne de Dieu n'est
point arrivé, Dieu ne règne nulle part, ni sur la terre ni
au ciel. Nous aimons à croire que cette conséquence n'a
pas été prévue par les adeptes.
123. Le bien que le christianisme a fait, disent encore
nos docteurs, si toutefois il en a fait, il n'était nullement
tenu de le faire, c'était par hasard; il ne doit agir que sur
l'individu, il n'a rien à démêler avec la société et le genre
humain. L'humanité, selon eux, marche à sa perdition et
doit y marcher; J. C. n'est point venu et ne dût point venir à son secours. Encore une fois, le christianisme ne s'adresse qu'à l'individu; s'il fut utile au genre humain, c'est
par inadvertance. D'ailleurs, il ne s'embrasse guère des
biens di.la terre; il ne s'occupe que de ceux du ciel. Il faut
que le monde arrive à une parfaite désorganisation, gardezvous bien d'arrOter le mouvement qui l'emporte vers sa ruine. Enfin cette prière sublime, «que ton règne arrive» prescrite par le Sauveur, et qui résume en quelque sorte toute l'idée
sociale de la doctrine chrétienne, elle ne se trouve être dans

232

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

ce système, qu'un voeu indiscret qui ne doit jamais se
réaliser. On ne voit que le point de vue d'un ascétisme exagéré ou peu éclairé au fond ne diffère guère ou peu s'en fauü
de celui des incrédules qui eux aussi nient les bienfaits du
christianisme, ou ne les considèrent que comme un effet
involontaire de cette religion, par la belle raison que l'intérêt de la terre ne la regarde pas.
124. Il y a des gens qui se font un coeur avec la tête, il
y en a d'autres qui se font une tête avec le coeur: ces derniers réussissent mieux que les autres, parce qu'il y a beaucoup
plus d'intelligence dans le sentiment qu'il n'y a de sentiment dans l'intelligence.
125. La religion commence par croire à la chose qu'elle
veut connaître: c'est le procédé de la foi; la science ne croit
à une chose qu'après l'avoir reconnue dans une série de faits
identiques: c'est le procédé de l'induction, mais toutes les
deux, comme on le voit, par des voies différentes, arrivent
au même résultat, à la connaissance.
126. La religion est la connaissance de Dieu, la science
est la connaissance de l'univers, mais on peut dire avec
plus de raison encore, que la religion apprend à connaître
Dieu dans son être et la science dans ses oeuvres: de cette
manière toutes les deux aboutissent à Dieu.
Il y a dans la science deux choses distinctes, son contenu
ou son produit, son procédé ou sa méthode; quand il s'agit
donc d'établir son rapport avec la nature, il faut indiquer
clairement si c'est de la substance même de la science ou
de sa manière qu'on veut parler; et voilà ce que l'on ne fait
guère.
127. Il n'y a rien de si facile que d'aimer les gens que
Ton aime, mais il faut aussi aimer un peu ceux que l'on
n'aime pas.
128. Il n'existe que deux manières d'être heureux: ne
songer qu'à Dieu, ne songer qu'à son prochain, ne songer
qu'à une idée,
129. Dans l'ordre moral, on ne marche pas pour le plaisir de marcher, il faut un but; nier la possibilité d'arriver
à la perfection, c'est-à-dire d'atteindre le but, c'est donc
tout simplement rendre le mouvement impassible.
130. Il y а trois manières de concevoir Dieu, d'abord

FRAGMENTS ET PENSÉES DIVERSES

comme créature de l'univers et pourtant son maître absoluî
c'est Dieu le père; puis, comme esprit ou intelligence, agissant sur les esprits ou par les intelligences: c'est le Saintesprit enfin, comme identifié avec l'être humain et se manifestant directement dans l'esprit de l'homme: c'est Dieu
le Fils. On le voit voilà bien trois personnes d'un même
Dieu puisque dans chacune d'elles il est contenu tout entier. Les instincts sérieux de l'esprit humain se sont toujours figuré la divinité de cette manière, mais il fut réservé au christianisme de formuler le sentiment vague de l'humanité d'une manière absolue, et de l'introduire dans la
conscience logique de l'homme, comme élément intégral
de sa substance. Loin donc d'être un mystère indéchiffrable,
le dogme de la trinité est au contraire un des axiomes les
plus lumineux de la raison régénérée.
131. Il y a des gens qui ne font jamais rien de bon pour
le seul plaisir do bien faire: quoi d'étonnant qu'ils ne sauraient concevoir le bien absolu, qu'ils ne comprennent,
comme ils disent que le bien relatif? Il n'est donné de concevoir la perfection qu'à ceux qui y tendent dans le seul
but d'en approcher.
132. Ce ne sont point les hommes qui se balancent entre
le vrai et le faux, les danseurs de corde qui font marcher la
société, ce sont les hommes à principes. La logique du juste
milieu ne peut donc tout au plus que faire durer la société
un certain temps, mais elle ne saurait jamais la faire avancer d'un pas. Il n'y a de fécond que le fanatisme de la perfection, que la passion du vrai et du beau.
133. Les lois pénales ne se proposent pas seulement la
conservation de la cité, elles ont encore pour but le plus
grand perfectionnement possible de l'être humain. Les deux
fins se concilient à merveille; il y a plus, l'une ne saurait
être atteinte sans l'autre. La législation criminelle n'est
donc pas seulement destinée à garantir la société de l'ennemi intérieur, mais encore à développer le sentiment de la
justice. C'est de ce point de vue que toutes les pénalités doivent être considérées, ainsi que la peine de mort elle-même*
qui n'est qu'un formidable enseignement, dont l'efficacité
malheureusement est fort douteuse, mais nullement une
rémunération.
134. Personne n'ignore

428

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

оно видело высшее благо в душевном мире и в тихой радос­
ти, которые переносили на землю небесные блаженства
богов. Эпикур самолично подавал пример такого безмя­
тежного существования: он жил почти в полной неизвест­
ности, среди самых нежных привязанностей, погружен­
ный в науку. Если бы его мораль могла закрепиться в со­
знании народов и не подверглась извращениям порочного
начала, господствовавшего тогда в мире, она несомненно
водворила бы в сердцах кротость и человечность, распро­
странить которые были неспособны ни кичливая мораль
Портика 1в, ни мечтательные рассуждения последователей
Академии 17. Обратите еще внимание на то, что Эпикур
единственный из мудрецов древности, нравы которого
были безупречны, и единственный, память о котором со­
единялась у его учеников с любовью и почитанием, грани­
чащим с культом *. Вы теперь понимаете, почему я был
вынужден внести некоторые поправки в наши представ­
ления об этом человеке,
К Аристотелю мы не станем возвращаться. Он мог бы,
однако, составить одну из самых важных глав новой ис­
тории, но это слишком обширный предмет, нельзя гово­
рить о нем мимоходом. Заметьте только, пожалуйста, что
Аристотель до некоторой степени создание нового духа.
Вполне естественно было новому разуму в юности под
влиянием мучительной и огромной потребности познаний
всеми силами привязаться к этому механику ума, который
при помощи своих рукояток, рычагов и блоков заставлял
мыслительную способность работать с поразительной
быстротой. Легко понять и то, что он пришелся так по
вкусу арабам, которые его первые откопали. Этот внезап­
но появившийся народ не имел за собой ничего, на что он
мог бы опереться; поэтому вполне готовая мудрость долж­
на была ему, естественно, как нельзя более пригодиться.
В конце концов, все это миновало — арабы, схоластика,
а также и их общий наставник; все они выполнили каж­
дый свое предназначение. Что касается ума, то это при­
дало ему больше устойчивости, и уверенности в себе; ход
его развития стал поэтому более уверенным; он усвоил
себе приемы, облегчающие движение и ускоряющие его
работу. Как видите, все устроилось к лучшему; зло обраПпфагор пѳ составляет в этом отношепии исключения. Он
личность баснословная, и ему приписывалось все, что угодно.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

429

тилось в добро благодаря силам и скрытым источникам
знания нового разума. Теперь нам надо вернуться назад,
снова вступить на широкий путь той поры, когда ум нѳ
имел в своем распоряжении других орудий, кроме золо­
тых и лазоревых крыльев своей ангельской природы.
Перейдем к Магомету, Если подумать о благе, выте­
кающем для человека из его религии, то видно, что, вопервых, она вместе с другими более сильными причинами
содействовала уничтожению многобожия, затем, что она
распространила на громадном протяжении земного шара,
и притом в таких областях, которые можно было считать
недоступными влиянию общего движения разума,—
идею единого Бога и всемирного верования: она таким об­
разом приготовила бесчисленное множество людей к ко­
нечным судьбам человеческого рода; поэтому необходимо
признать, что, несмотря на дань, которую этот великий
человек заплатил своему времени и своей родине, он за­
служивает несравненно большего уважения людей, чем
толпа бесполезных мудрецов, которые никогда не умели
воплотить и использовать ни одного из своих измышле­
ний, а лишь раздробили человеческое существо вместо
того, чтобы стремиться к объединению разрозненных эле­
ментов его природы. Исламизм есть одно из самых заме­
чательных проявлений общего закона; судить о нем ина­
че, значит не понимать всемирное влияние христианства,
от которого он происходит. Самое существенное свойство
нашей религии состоит в способности принимать самые
различные формы религиозного мышления, в умении со­
гласовывать свои действия в случае необходимости, даже
и с заблуждением, для того чтобы достигнуть конечного
результата. В великом историческом развитии религии
откровения религия Магомета должна быть непременно
рассматриваема как одно из ее разветвлений. Самый ис­
ключительный догматизм должен без затруднений при­
знать этот важный факт; он бы это и сделал, если бы толь­
ко хоть раз отдал себе ясный отчет в там, что именно за­
ставляет нас смотреть на магометан как на естественных
врагов нашей религии, потому что только из этого и воз­
ник данный предрассудок *, Впрочем, вы знаете, что поч* Вначале у магометан не было никакого враждебного чувства
к христианам; только в результате продолжительных войн между
ними и христианами у них возникла ненависть и презрение к по­
следним. Что касается христиан, то совершенно естественно, что

430

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

ти нет главы в Коране, где бы не говорилось об Иисусе
Христе, А мы согласились на том, что нет ясного понятия
о великом деле искупления, что ничего не понятно в тай­
не царства Христа, пока не видно действия христианства
везде, где только произнесено имя Спасителя, пока не
понятно, что его влияние распространяется на все умы,
соприкасающиеся как бы то ни было с его учением:
в противном случае пришлось бы исключить из числа
пользующихся благами искупления великое множество
людей, носящих имя христиан; не значило ли это свести
все царство Иисуса Христа к ничтожным пустякам,
а всемирность христианства к смешному притворству?
Итак, магометанство как результат религиозного броже­
ния, вызванного на Востоке появлением новой веры,
стоит в первом ряду тех явлений, которые на первый
взгляд не вытекают из христианства, но на самом деле,
конечно, исходят из него. Таким образом, помимо влияния
отрицательного, которое оно имело па образование хрис­
тианского общества, сливая разрозненные интересы на­
родов в единую задачу общего спасения, помимо богатого
материала, который цивилизация арабов передала нашей,
что следует рассматривать как косвенные пути, использо­
ванные провидением для довершения возрождения чело­
веческого рода,— в собственном воздействии ислама на
дух покоренных им народов следует видеть прямое поло­
жительное действие учения, из которого оно исходит, ко­
торое здесь лишь приспособилось к некоторым местным
и современным потребностям для того, чтобы получить
средство посеять семена истины на более обширном прост­
ранстве. Счастливы те, кто служит Господу сознательно
и убежденно! Но не забудем и того, что имеется в мире
бесконечное множество сил, послушных голосу Христа,
хотя они не имеют никакого понятия о верховной силе, ко­
торая приводит их в движение!
Нам остается еще сказать о Гомере. В наши дни во­
прос о влиянии Гомера на человеческий ум вполне разре­
шен. Отлично знают теперь, что такое поэзия Гомера;
внают, каким путем она способствовала образованию ха­
рактера греков, который, в свою очередь, определил
характер всего древнего мира; знают, что эта поэзия
8аменила другую поэзию, более возвышенную и чистую,
Они должны были смотреть на магометан как на язычников, позднее
Как на врагов своей веры; а те затем ими и стали.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

431

от которой сохранились одни отрывки; знают также^
что она сменила другой круг представлений, зародивших­
ся не на греческой почве* и что эти-то первоначальные
представления, оттесненные новой мыслью, нашли пршот
в таинствах Самофракии 18 и других святилищ утрачен­
ных истин и продолжают жить только для небольшого
числа избранных, или посвященных *. Не знают, как
мне кажется, только того, что может быть общего у Го­
мера со временем, в котором мы живем, того, что до сих
пор уцелело от него в мировом сознании. А именно в этом
и заключается значение настоящей философии истории,.
так как главный предмет ее изучения, как мы видели,
не что иное, как изыскание постоянных результатов н
вечных последствий исторических явлений. Итак, для
нас Гомер еще и теперь Тифон 22 или Арпман 23 современ­
ного мира, как он был им и для мира, им созданного.
На наш взгляд, гибельный героизм страстей, запятнан­
ный идеал красоты, необузданное влечение ко всему
земному — все это и теперь заимствовано нами у него **.
Заметьте, что никогда не было ничего подобного в других
цивилизованных обществах мира. Одни только греки ре­
шились таким образом идеализировать и обожествлять
порок и преступление; поэзия зла нашла себе, следова­
тельно, место только у них и у народов,, унаследовавших
их цивилизацию. Можно ясно разглядеть, изучая средние
века, какое направление припяла бы мысль христианских
народов, если бы они всецело вверились руке, : которая
их вела. Итак, эта поэзия не могла к нам явиться от своих
северных предков,— ум людей севера был создан совсем
по-иному и менее всего стремился привязаться к земному;
если бы он один сочетался с христианством, он бы^ вместо
* Если пожелать составить себе понятие о нравственном влия­
нии1ѲГомера в мире, следует только прочитать сочинение2оПлутар­
ха или главу Максима Тирского, к нему относящиеся . Затем
в книге Геерена а і главы, в которых говорится о цивилизации гре­
ков, а в особенности все, что касается этого предмета, в отличном
труде Крейцера о религиях древности 24.
** Действие поэзии Гомера естественно сливается с действием
греческого искусства, потому что она типичная представительница
этого искусства, т. е. последнее создано поэзией Гомера, а греческое
искусство продолжало ее действие. Впрочем, существовал ли такой
человек, как Гомер, или нет — знать это не важно; историческая кри­
тика никогда не сможет вычеркнуть из жизни память о Гомере:
философа должна занимать идея, которая связана с памятью о нем,
а не сама личность поэта.

432

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

того, что произошло, скорее затерялся бы в туманной
неопределенности своего мечтательного воображения«
К тому же, в нас нет более ни капли крови^ текшей в их жи­
лах, и мы ищем уроков жизни не среди народов,; описан­
ных Цезарем и Тацитом, а среди тех, которые составляют
мир Гомера; только с недавнего времени возврат к нашему
собственному прошлому начинает водворять нас в наше
семейное лоно и дает нам возможность мало-помалу
вновь обретать отцовское достояние. От народов севера
мы унаследовали лишь одни привычки и традиции; ра­
зум же питается только знанием: самые застарелые обы­
чаи теряются, пустившие наиболее глубокие корни тра­
диции стираются, если те и другие не связаны со знанием.
Между тем все наши идеи,: за исключением идей религиоз­
ных, идут, конечно, от греков и римлян. Таким образом,
поэзия Гомера, после того, как она в старину на западе
отвела в другое русло течение мыслей, привязывающих
людей к великим дням творения, совершила то же и в но­
вое время; переносясь к нам с наукой, философией и ли­
тературой древних, она так успешно отождествила нас
с ним, что мы еще и сейчас на самом деле все еще колеб­
лемся между миром лжи и миром истины. Хотя в наши
дни Гомером занимаются очень мало и хотя, наверное,,
его совсем не читают, ого боги и его герои, тем не менееж
все еще оспаривают почву у христианской идеи. И дейст­
вительно, есть какая-то поразительная прелесть в этой
поэзии, всецело земной, чисто материальной, необычайно
снисходительной к порочности нашей природы: она
ослабляет напряжение ума, держит его безрассудно при­
кованным к своим призракам и самообольщениям, убаю­
кивает и усыпляет его своими мощными иллюзиями.
И пока глубокое нравственное чувство,; порожденное ясным
представлением всей древности и совершенным погруже­
нием ума в христианскую истину, пе наполнит наши
сердца отвращением к этим векам обмана и безумия, ко­
торые нами еще владеют, к этим настоящим сатурналиям 25
в жизни человеческого рода; пока некое сознательное
раскаяние не заставит нас краснеть за бессмысленное
поклонение, которое мы слишком долго расточали перед
этим отвратительным величием, этими ужасными добро­
детелями, этой нечистой красотой, до тех пор старые
вредные впечатления не перестанут составлять наиболее
жизненный и деятельный элемент нашего разума. Лично

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

433

я думаю,- что для совершенного возрождения, в согласии
с разумом откровения, нам не хватает еще какого-то
огромного испытания, какого-то грозного искупления,
вполне прочувствованного всем христианским миром в це­
лом и всеми испытанного как великая физическая ката­
строфа на всем пространстве нашего мира; я не постигаю,
как без этого мы могли бы избавиться от грязи, еще
оскверняющей нашу память *. Вот как философия истории
должна понимать гомеризм. Посудите теперьг какими
глазами она должна смотреть на Гомера! Разве на этом
основании не должна она по совести наложить на его
чело несмываемое клеймо бесчестия!
Вот, сударыня, мы и у конца нашей галереи. Я не
договорил всего, что намеревался Вам сказать, но пора
кончать. А знаете ли Вы вот что: в сущности, до Гомера,
греков, римлян, германцев нам, русским, нет никакого
дела. Нам все это вполне чуждо. Но что поделаешь! По­
неволе приходится говорить языком Европы. Наша чуже­
земная цивилизация так загпала нас в Европу, что хотя
мы и не имеем ее идей, у нас нет другого языка, кроме
языка той же Европы; им и приходится пользоваться.
Если ничтожное количество установившихся у нас умст­
венных навыков, традиций, воспоминаний, если ничто
вообще из нашего прошлого не объединяет нас ни с одним
народом на земле, если мы на самом деле не принадлежим
ни к какой нравственной системе вселенной, своими со­
циальными мерками мы все же связаны с западным ми­
ром. Эта связь, надо признаться, очень слабая, не соеди­
няющая нас с Европой так крепко, как это воображают,
и не заставляющая нас ощущать всей своей сущностью
великое движение, которое там совершается, все же ста­
вит нашу будущую судьбу в зависимость от судьбы евро­
пейского общества. Поэтому, чем более мы будем старать­
ся с нею отождествиться, тем лучше нам будет. До сих
пор мы жили обособленно; то, чему мы паучились от дру­
гих, осталось вне нас как простое украшение>; не прони­
кая в глубину наших душ; в наши дни силы высшего
* Настоящим счастьем нашего времени является новая область,
не загрязненная гомеризмом, которая недавно открылась для исто­
рического размышления. Влияние идей Индии уже проявляется
с большой пользой в развитии философии. Дал бы Бог, чтобы мы
пришли как можно скорее этим окружным путем к той точке, куда
нас не смогла до сих пор привести более прямая g°Pora зв.

434

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

общества так возросли, его действие на остальную часть
человеческого рода так расширилось, что вскоре мы будем
увлечены всемирным вихрем, и телом и духом, это несо­
мненно: нам никак не удастся долго еще пробыть в нашем
одиночестве. Сделаем же, что в наших силах, для расчист­
ки путей нашим внукам. Не в нашей власти оставить
им то, чего у нас не было: верований, разума, созданного
временем, определенно обрисованной личности, убежде­
ний,; развитых ходом продолжительной духовной жизни^
оживленной, деятельной,; богатой результатами; оставим
им, по крайней мере, несколько идей, которые,; хотя бы
мы и не сами их нашли,; переходя из одного поколения
в другое,— тем не менее,; они получат нечто,; свойственное
традиции, и тем самым приобретут некоторую силу,^ не­
сколько большую способность приносить плод, чем это
дано нашим собственным мыслям. Этим мы оказали бы
услугу потомству и не прошли бы без всякой пользы свой
земной путь.
Прощайте,> сударыня. От вас одной зависит,, чтобы я,;
как только вы пожелаете,; вновь заговорил на ту же тему.
А пока в задушевной беседе,, где собеседники подхваты­
вают мысль друг друга с полуслова^ зачем разрабатывать
и исчерпывать до дна каждую мысль? Если сказанное
мною побудит вас поискать каких-либо новых указаний
при изучении истории, возбудит к ней более глубокий
интерес, чем обыкновенно там находят^—я большего не
домогаюсь 27.
MocKBaf 1829,; 16 февраля,
ПИСЬМО

ВОСЬМОЕ

Да,- сударыня, пришло время говорить простым язы­
ком разума. Нельзя уже более ограничиваться слепой
верой, упованием сердца; пора обратиться прямо к мысли.
Чувству самому по себе не проложить себе пути через
всю эту груду искусственных потребностей,; неистовых
интересов, беспокойных забот^, овладевших жизнью. Во
Франции и Англии она стала слишком сложной,, слиш­
ком подвластной интересам, слишком личной; в Герма­
нии — она слишком отвлеченна, слишком эксцентрична%
так что веления сердца утрачивают там присущую им силу,
А об остальном мире сейчас не стоит и говорить, Прихо-

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

435

дится ныне свести вопрос к одной, основанной на учете
всех возможностей, задаче, разрешение которой было бы
по плечу всем умам, подходило бы ко всяким настроениям,
не поражало бы ничьих наличных интересов и таким
образом могло бы увлечь даже самые непокорные умы.
Это не значит, что предметы чувства навсегда изъяты
из мира мысли. Не дай Бог, настанет вновь и их черед.
И тогда мы их увидим столь сильными, широкими, чис­
тыми, какими они еще никогда не бывали. Я не сомне­
ваюсь, время это скоро настанет. Но в наши дни, в данной
обстановке, чувствам не дано потрясать души. Очень
важно проникнуться этим сознанием. Правда, сейчас
заметно некоторое пробуждение живых дарований, свойст­
венных юношеской поре человечества. Но это лишь заря
прекрасного дня; равнины пока сплошь покрыты суме­
речной тенью, только некоторые вершины начинают за­
гораться первыми лучами рассвета.
Для всякого, кому истина не безразлична, явные при­
знаки ее налицо. Знаете ли вы, сударыня, что я разумею
под этими признаками? Это вся совокупность историчес­
ких фактов, должным образом проработанных. Сейчас
их надо свести в стройное целое, облечь в доступную форму
и так их выразить, чтобы они подействовали на душу лю­
дей, самых равнодушных к добру, менее всего открытых
правде, на тех, кто еще топчется в прошлом, когда для
всего мира оно уже миновало и, конечно, более не вер­
нется, но которое еще живо для ленивых сердец, для
низменных душ, никогда не угадывающих настоящего
дня, а вечно пребывающих во вчерашнем.
Окончательное просветление должно вытекать из об­
щего смысла истории. И этот смысл должен быть впредь
сведен к идее высшей психологии, а именно, чтобы раз
навсегда человеческое существо было постигнуто как от­
влеченное разумное \ а отнюдь не существо обособлен­
ное и личное, ограниченное в данном моменте, т. е. насе­
комое-поденка, в один и тот же день появляющееся на
свет и умирающее, связанное с совокупностью всего
одним только законом рождения и тления. Да, надо
обнаружить то, чем действительно жив человеческий род:
надо показать всем таинственную действительность, ко­
торая скрывается в глубине духовной природы и которую
пока еще усматривают только при некотором особом оза­
рении, Лишь бы не быть слишком исключительным^ меч-

436

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

тательным, или схематичным, а главное — лишь бы го­
ворить с веком языком века,- а не устарелым языком дог­
мата, ставшим непонятнымг и тогда, без всякого сомненияй
успех обеспечен,— именно в наше время, когда и разум,
и наука, и даже искусство страстно рвутся навстречу
новому нравственному переворотуА как это было и в вели­
кую эпоху Спасителя .
Я вам уже не раз говорил о влиянии христианской
истины на общество. Но я сказал не все. Трудно этому
поверить, а между тем то* что я скажу,: совсем еще но­
вая мысль: нравственное значение христианства достаточ­
но оценено, но о чисто умственном его действии, о могу­
чей силе его логики почти еще не думают. Ничего еще не
было сказано о том значении,; которое имело христианство
в развитии и в образовании современной мысли. Пока
еще не осознано€ что вся наша аргументация — христиан­
ская; мы все еще мыслим себя в царстве категорий ц сил­
логизмов Аристотеля. Дело в том, что нескончаемые се­
тования философов и диссидентов на те века, когда все­
сильны были якобы одни только предрассудки, невежест­
во и фанатизм, заставили нас совершенно упустить из
виду^ как благодетельно было действие веры. Так что,}
когда пыл неверия миновалх самые праведные и смиренные
уже оказались чуждыми на собственной своей почве
и лишь с большим трудом вновь водворяли в своих мыс­
лях все на свои места. Правда, эти умы к тому же не ин­
тересуются в должной мере изучением чисто человеческой
действительности. Они к этому относятся слишком пре­
небрежительно. По привычке созерцать действия сверх­
человеческие,; они не замечают действующих в мире при­
родных сил и почти совсем упускают из виду веществен­
ные условия умственной деятельности. Как бы то ни
было, пора современному разуму признать, что всей своей
силой он обязан христианству. Пора уразуметь, что лишь
при содействии необычайных средств, дарованных откро­
вением, и благодаря той живой ясности, которую оно
сумело внести во все предметы человеческого мышления,,
воздвигнуто величавое здание современной науки. Эта
горделивая наука должна, наконец, сама признать, что
она так высоко поднялась только благодаря строгой дис­
циплине,; незыблемости принципов и, прежде всего, бла­
годаря инстинкту и страстному исканию истины2 которые
она нашла в учении Христа»

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

437

По счастью, мы живем уже не в те времена, когда
упорство сторон принималось за убеждение, а выпады
сект — за благочестивое рвение. Можно поэтому надеять­
ся, что удастся сговориться. Но вы, конечно, согласитесь,
что не истине делать уступки. И тут дело не в требованиях
этикета: для законного авторитета уступка означала бы
отказ от всякой власти, всякой активной роли, уступка
была бы самоуничтожением. Вопрос тут не в поддержании
престижа, не в каком-либо внешнем впечатлении. Всякий
престиж навсегда утратил значение, и иллюзии отошли
в вечность. Дело идет о самой реальной вещи, более реаль­
ной, чем это можно выразить словами. Ведь протекшее
определяет будущее: таков закон жизни. Отказаться от
своего прошлого, значит лишить себя будущего. Но те
триста лет, которые числит за собой великое христианское
заблуждение2, вовсе не такое воспоминание, которое
иѳ могло бы быть при желании стерто. Отколовшиеся
могут поэтому строить свое будущее согласно своему же­
ланию. Исконная община изначала дышала лишь надеж­
дой и верой в обещанпое ей предназначение, а они —
пребывали до сих пор без всякой идеи будущего.
Необходимо, однако, прежде всего выяснить одно
важное обстоятельство. Между предметами, которые спо­
собствуют сохранению истины на земле, одним из наибо­
лее существенных является, без сомнения, священная
книга Нового Завета. К книге, содержащей подлинный
акт установления нового порядка на земле, естественно
относятся с особым непререкаемым уважением. Слово
писаное не улетучивается, как слово произнесенное.
Оно кладет свою печать на разум. Оно его сурово подчи­
няет себе своею нерушимостью и длительным признанием
святости. Но вместе с тем, кодифицируя дух, слово ли­
шает его подвижности, оно гнетет его, втесняя его в узкие
рамки писания, и всячески его сковывает. Ничто так не
задерживает религиозную мысль в ее высоком порыве,
в ее беспредельном шествии вперед, как книга; ничто
так не затрудняет вполне прочного утверждения религиоз­
ной мысли в человеческой душе. В религиозной жизни
все теперь основано на букве, и подлинный голос вопло­
щенного разума пребывает немым. С амвона истины раз­
даются только лишенные силы и авторитета слова. Про­
поведь стала лишь случайным явлением в строительстве
добра, А между темА— надо же^ наконец^ прямо признать

438

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

это,— проповедь, переданная нам в писании,; была, само
собою разумеется, обращена к одним присутствовавшим
слушателям. Она не может быть одинаково понятна для
людей всех времен и всех стран. По необходимости она
должна была принять известную местную и современную
ей окраску, а это замыкает ее в такие пределы, вырваться
из которых она может лишь с помощью толкования, более
или менее произвольного и вполне человеческого. Так
может ли это древнее слово всегда вещать миру с той же
силойг как в то время, когда оно было подлинной речью
своего векаг действительной силой данного момента!
Не должен ли раздаться в мире новый голос,: связанный
с ходом истории, такой,: чтобы его призывы не были ни­
кому чужды, чтобы они одинаково гремели во всех кон­
цах земли и чтобы отзвуки и в нынешнем веке наперебой
его схватывали и разносили его из края в край вселеннойI
Слово,— обращенный ко всем векам глагол,— это не
одна только речь Спасителя, это весь его небесный образ,
увенчанный его сиянием, покрытый его кровью, с распя­
тием на кресте. Словом, тот самый, каким Бог раз на­
всегда запечатлел его в людской памяти. Когда сын Бо­
жий говорил, что он пошлет людям дух и что он сам пре­
будет среди них вечно, неужели он помышлял об этой
книге, составленной после его смерти, где худо ли, хоро­
шо ли, рассказано о его жизни и его речениях и собраны
некоторые записи его учеников? Мог ли он полагать, что
эта книга увековечит его учение на земле? Конечно, не
такова была его мысль. Он хотел сказать, что после него
явятся люди, которые так вникнут в созерцание и изуче­
ние его совершенств, которые так будут преисполнены
его учением и примером его жизни, что нравственно они
составят с ним одно целое; что эти люди, следуя друг за
другом из поколения в поколение, будут передавать из
рук в руки всю его мысль, все его существо: вот что он
хотел сказать и вот именно то, чего не понимают. Думают
найти все его наследие в этих страницах, которые столько
раз искажены были различными толкователями, столько
раз сгибались по произволу.
[Как известно, христианство упрочилось без содейст­
вия какой бы то ни было книги. Начиная со второго века
оно уже покорило мир· И с тех пор человеческий дух был
ему подчинен безвозвратно.] 3
Воображают, что стоит только распространить эту

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

439

книгу по всей земле, и земля обратится к истине: жалкая
мечта, которой так страстно предаются отколовшиеся.
Его божественный разум живет в людях, таких, каковы
мы и каков он сам, а вовсе не в составленной церковью кни­
ге, И вот почему упорная привязанность со стороны вер­
ных преданию к поразительному догмату о действитель­
ном присутствии тела в евхаристии 4 и их не знающее
пределов поклонение телу Спасителя столь достойны ува­
жения. Именно в этом лучше всего постигается источник
христианской истины: здесь всего убедительнее обнару­
живается необходимость стараться всеми доступными
средствами делать действительным присутствие среди нас
Богочеловека, вызывать беспрестанно его телесный об­
раз, чтобы иметь его постоянно перед глазами, во всем
его величии, как образец и вечное поучение нового чело­
вечества. По-моему, это заслуживает самого глубокого
размышления. Этот странный догмат об евхаристии, пред­
мет издевательства и презрения, открытый со стольких
сторон злым нападкам человеческих доводов, сохраняется
в некоторых умах, несмотря ни на что, нерушимым и чис­
тым. В чем тут дело? Не для того ли, чтобы когда-нибудь
послужить средством единения между разными христиан­
скими учениями? Не для того ли, чтобы в свое время явить
миру новый свет, который пока еще сокрыт в тайниках
судьбы? Я в этом не сомневаюсь.
Итак, хотя печать, наложенную человеческой мыслью,
надо признать необходимой составной частью нравствен­
ного мира, настоящая основа слияния сознаний и мирово­
го развития разумного существа, на самом деле, содер­
жится в ином, а именно в живом слове, в слове, которое
видоизменяется по временам, странам и лицам и пребыва­
ет всегда тем, чем оно должно быть; которое не нуждается
ни в разъяснениях, ни в толкованиях, подлинность кото­
рого не требует эащиты на основе канонов,— в слове,
этом естественном орудии нашей мысли. Так что предпо­
ложение, будто вся мудрость заключается в столбцах
одной книги, как это утверждают протестанты, не скажу
даже — не правоверно, оно, во всяком случае, не имеет
ничего общего с философией. С другой стороны, несо­
мненно, есть высшая философия в этих столь устойчивых
верованиях, заставляющих людей закона признавать дру­
гой источник истины, более чистый, другой авторитет,
менее земной,

440

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

Надо уметь ценить этот христианский разум, столь
уверенный в себе, столь точный, столь определенный
в этих людях: это инстинкт правды, это последствие нрав­
ственного начала, перенесенного из области поступков
в область сознания; это бессознательная логика мышле­
ния, вполне подчинившегося дисциплине. Удивительное
понимание жизни, принесенное на землю создателем хрис­
тианства; дух самоотвержения; отвращение от разделе­
ния; страстное влечение к единству: вот что сохраняет
христиан чистыми при любых обстоятельствах. Так сохра­
няется раскрытая свыше идея, а через нее совершается
великое действие слияния душ и различных нравственных
сил мира в одну душу, в единую силу. Это слияние —
все предназначение христианства. Истина едина: царство
Божье, небо на земле, все евангельские обетования — все
это не иное что, как прозрение и осуществление соедине­
ния всех мыслей человечества в единой мысли; и эта еди­
ная мысль есть мысль самого Бога, иначе говоря,— осу­
ществленный нравственный закон. Вся работа сознатель­
ных поколений предназначена вызвать это окончательное
действие, которое есть предел и цель всего, последняя
фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы,
великий апокалипсический синтез.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ
(1828—1850-е годы)
ОБ АРХИТЕКТУРЕ»

Вы находите, по вашим словам, какую-то особенную
связь между духом египетской архитектуры и духом ар­
хитектуры немецкой, которую обыкновенно называют го­
тической, и вы спрашиваете меня, откуда эта связь,
т. е. что может быть общего между пирамидою фараона и
стрельчатым сводом, между каирским обелиском и шпи­
лем западноевропейского храма? Действительно, как ни
удалены друг от друга эти две фазы развития искусства
промежутком более, чем в тридцать веков, между ними
есть разительное сходство, и я не удивляюсь, что Вам
пришло на ум это любопытное сближение, так как оно
до известной степени неизбежно вытекает из той точки
зрения, с которой мы с вами условились рассматривать
историю человечества. И прежде всего, прошу вас, обра­
тите внимание на эту геометрическую фигуру — треуголь­
ник,— которая в равной мере присуща и тому, и другому
стилю, и так хорошо выражает оба. Это относится к их
пластической природе, к их внешней форме. Заметьте,
далее, общий опять-таки обоим характер бесполезности
или, если хотите, простой монументальности.
Именно в нем, по-моему,— их глубочайшая идея, то,
что в основе составляет их общий дух. Но вот что особен­
но любопытно: сопоставьте вертикальную линию, харак­
терную для этих построек, с горизонтальной, лежащей
в основе эллинского зодчества,— и вы тем самым вполне
определите все разнообразные архитектурные направле­
ния всех времен и всех стран. И эта глубокая антитеза
сразу укажет вам отличительную черту всякой эпохи и
всякой страны, где только она обнаруживается. В грече­
ском стиле, как и во всех более или менее приближаю­
щихся к нему, вы найдете чувство оседлости, домовито­
сти, привязанность к земле и ее утехам; в египетском и
готическом — монументальность, мысль, порыв к небу и
его блаженству; греческий стиль со всеми производными
от него оказывается выражением материальных потреб­
ностей человека, вторые два — выражением его нравст­
венных устремлений; другими словами, пирамидальная
архитектура является чем-то освященным, небесным, го­
ризонтальная же — человечным и земным. Скажите, нѳ

442

ОТРЫВКИ и РАЗНЫЕ МЫСЛИ

воплощается ли здесь вся история человеческой мысли,
еначала устремленной к небу в своем природном цело­
мудрии, потом, в период своего растления, пресмыкав­
шейся во прахе, и, наконец, снова вознесенной к небу
всесильной десницей Спасителя мира!
Надо заметить, что архитектура, еще ныне сущест­
вующая на берегах Нила, без сомнения, старейшая в мире.
Есть, правда, древность еще более отдаленная, но не
для искусства. Так, циклопические постройки, и в том
числе индийские, наиболее обширные в этом роде, пред­
ставляют собой лишь первые проблески идеи искусства,
а не произведения искусства в собственном смысле слова*
Поэтому с полным правом можно утверждать, что египет­
ские памятники содержат в себе первообразы архитекто­
нической красоты и первые элементы искусства вообще.
Таким образом, египетское искусство и готика действи­
тельно стоят на обоих концах пути, пройденного челове­
чеством, и в этом тождестве его начальной идеи с той, ко­
торая определяет его конечные судьбы, нельзя не видеть
дивный круг, объемлющий все протекшие, а может быть,
и все грядущие времена.
Но среди разнообразных форм, которые постепенно
принимало искусство, есть одна, заслуживающая с нашей
точки зрепия особенного внимания, именно готическая
башня, высокое создание строгого и вдумчивого северного
христианства, как бы целиком воплотившее в себе основ­
ной принцип христианства. Достаточно будет немногих
слов, чтобы объяснить вам ее значимость в области ис­
кусства. Вы знаете, как прозрачная атмосфера полуден­
ных стран, их чистое небо и даже их бесцветная раститель­
ность способствуют рельефности очертаний греческих и
римских памятников. Прибавьте сюда этот рой прелест­
ных воспоминаний, которые витают и группируются во­
круг них и окружают их таким ореолом и столькими ил­
люзиями,— и вы получите все элементы, составляющие
их поэзию. Но готическая башня, не имеющая другой ис­
тории, кроме темного предания, которое старая бабушка
рассказывает внучкам у камелька, такая одинокая и пе­
чальная, ничего не заимствующая от окружающего,—
откуда ее поэзия? Вокруг нее — только лачуги да облака,
ничего больше. Все ее очарование, значит, в ней самой.
Это мнится,— сильная и прекрасная мысль, одиноко рву­
щаяся к небесам; не обыкновенная земная идея, а чудес-

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

443

ное откровение, без причины и земных корней, увлекаю­
щее нас из этого мира и переносящее в лучший мир.
Наконец, вот черта, которая окончательно выразит
нашу мысль. Колоссы Нила, так же как и западные хра­
мы, кажутся нам сначала простыми украшениями. Не­
вольно спрашиваешь себя: к чему они? Но, присмот­
ревшись ближе, вы заметите, что совершенно так же
обстоит дело и с красотами природы. В самом деле: вид
звездного небосвода, бурного океана, цепи гор, покрытых
вечными льдами, африканская пальма, качающаяся в пус­
тыне, английский дуб, отражающийся в озере,— все наи­
более величественные картины природы, как и изящней­
шие ее произведения, точно так же сначала не будят
в уме никакой мысли о пользе, вызывают в первую мину­
ту лишь совершенно бескорыстные мысли; между тем
в них есть полезность, но на первый взгляд она не видна
и только позднее открывается по размышлении. Так и обе­
лиск, не дающий даже достаточно тени, чтобы на минуту
укрыть вас от зноя почти тропического солнца, не слу­
жит ни к чему, но заставляет вас поднять взор к небу;
так великий храм христианского мира, когда в час суме­
рек вы блуждаете под его огромными сводами, и глубокие
тени уже наполнили весь неф, а стекла купола еще горят
последними лучами заходящего солнца, более удивляет
вас, чем чарует своими непостижимыми размерами; но
эти размеры показывают вам, что человеческому творе­
нию было дано однажды для прославления Богавозвы­
ситься до величия самой природы *. Наконец, когда теп­
лым летним вечером, идя по долине Рейна, вы прибли­
жаетесь к одному из этих старинных средневековых
городов, смиренно простершихся у подножья своего колос­
сального собора, и диск луны в тумане реет над верхуш­
кой гиганта,— зачем этот гигант перед вами? Но, может
быть, он навеет на вас какое-нибудь благочестивое и
глубокое мечтание; может быть, вы с новым пылом падете
ниц перед Богом этой могучей поэзии; может быть, нако­
нец, светозарный луч, исходящий от вершины памятника,
пронижет окружающий вас мрак и, осветив внезапно
путь, вами пройденный, изгладит темный след былых
* Мы с умыслом причислили собор Св. Петра в Рпмѳ к готиче­
ским храмам, ибо, на наш взгляд, они хотя и составлены из разиьис
элементов, по порождены одним и тем же началом и носят на оебѳ
его печать.

444

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

ошибок и заблуждений! Вот почему стоит перед вами этот
гигант.
А после этого идите в Пестум и опять ждите впечатле­
ний. Вот что с вами случится: вся изнеженность, все
соблазны языческого мира, приняв самые обольстительные
формы, внезапно встанут толпой вокруг вас и опутают
вас своей фантастической сетью; все воспоминания о ва­
ших безумнейших утехах, о самых пламенных ваших
порывах проснутся в ваших чувствах, и тогда, забыв
ваши искреннейшие верования и задушевнейшие убежде­
ния, вы вопреки собственной воле будете всеми фибрами
вашего земного существа поклоняться тем нечистым си­
лам, которым так долго в опьянении своего тела и души
курил фимиам человек. Ибо и прекраснейший из грече­
ских храмов не говорит нам о небе; приятное чувство,
которое внушают нам его прекрасные пропорции, имеет
целью лишь заставить нас полнее вкушать земные наслаж­
дения; храмы древних представляли собой в сущности
не что иное, как прекрасные жилища, которые они строи­
ли для своих героев, ставших богами, тогда как наши
церкви являются настоящими религиозными памятника­
ми. И потому лично я испытал, признаюсь, в тысячу раз
больше восторга у подножья Страсбургского собора, не­
жели пред Пантеоном или даже внутри Колизея, этого
внушительного свидетеля двух величайших слав челове­
чества: владычества Рима и рождения христианства. Гос­
пожа де Сталь сказала как-то о музыке, что она одна от­
личается прекрасной бесполезностью и что именно поэто­
му она глубоко нас волнует 2. Вот наша мысль, выражен­
ная на языке гения; мы только проследили в другой
области тот же принцип. В общем несомненно, что красо­
та и добро исходят из одного источника и подчиняются
одному и тому же закону, что они являются таковыми
л ишь в силу своей бескорыстности, что, наконец, история
как символическая история
и скусства — не что иное,
^еловечества 3,
1. ...как и во всем, выше сказанном, бесполезность
есть безличность, и именно потому добро и красота свя­
зываются и сливаются в самой абсолютной и самой об­
ширной идее нравственности 4.
2. Нет иного права, кроме права давности 5. В поряд­
ке нравственном, как π в природе, не совершается ныне

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

445

ничего такого, что не совершалось вчера. Связь, соеди­
няющая явления нравственного порядка, та же, какая
соединяет явления физические — непрерывность, преем­
ственность 6. Ничего нового, никогда.
3. Есть ли это закон моего ума, или закон вселенной,
я этого не знаю и мне это не важно; я знаю только одно:
что вне этого круга я ничего представить себе не могу.
Как могу я в эту минуту иметь право, которого не имел
в предшествующее мгновение? Я могу, конечно, приоб­
рести новое право, но речь идет не об этом праве, а о пра­
ве приобрести право, о праве первичном, о праве, которое
дает право.
4. Итак, метафизика права состоит не в том, чтобы
доказать, кому принадлежит то или иное право, но имен­
но в том, чтобы показать, в чем заключается то или иное
право по самой природе вещей.
5. Если бы, например, родился человек с очевидным
превосходством пад всеми себе подобными, это дало ему
естественное право на превосходство. Но так как все люди
рождаются с одинаковыми способностями, то естествен­
ного права не может быть ни для кого. Однако раз человек
создай таковым, в течение своей жизни он может приобре­
сти истинное превосходство над другими людьми,— право
авторитета по необходимости пребывает в руках неко­
торых из нас; создать его нельзя, все, что можно сделать —
это засвидетельствовать его. Но право это принадлежит
но той личности, которая случайно им облечена; оно за­
ключается в подлинной мощи, которой обладает это лицо.
Сомневаться в этом праве — то же самое, что сомневаться
в силе, которая придает тяжесть телам, которая удержи­
вает солнце, которая заставляет вращаться землю 7.
6. Таково пачало, на котором зиждется всякая власть
в обществе, по оно, конечно, вопреки обычному пред­
ставлению, не в каком-то молчаливом или определенно
выраженном договоре, каковой, разумеется, мог быть
заключен только
после того, как общество было вполне
организовано 8 .
7. Владение вещественной собственностью также не
имеет иного основания. Что делает тот, кто оспаривает
право собственности кого-либо, на что-либо? Доказывает,
что он не обладает им за минуту до этого, вот и все,

446

ОТРЫВКИ II РАЗНЫЕ МЫСЛИ

8. Если бы уметь подняться до первого звена той цепи,
которую держит Юпитер, то можно достичь начала всего,—
как права, так и всего остального ô. A пока что признаем,
что в этом мире прошедшее создает настоящее; поэтому
начало и причину всякого явления следует искать во
времени; вне времени — ничего.
9. Наконец, право может даровать лишь свободу дей­
ствовать согласно общему закону вселенной, поэтому
основным является право самосохранения. Ведь общий
закон всецело заключен в непрерывности, устойчивости,
сущего; непрерывность механическая, непрерывность
жизненная, непрерывность интеллектуальная, непрерыв­
ность нравственная — все виды существования в мире.
В ясной идее этого существования заключается правило
всякого нравственного действия, как в яспой идее жизни
физической заключен подлинный закон физического
мира 10.
10. В разуме человеческом есть нечто столь необходи­
мое, что если от него нечто отнять, не будет и разума. При
помощи этого нечто разум начинает познавать па опыте:
всякая его последующая деятельность не что иное, как
последствие этого первого действия.
11. Это нечто — известные понятия, которые являются
как бы орудиями разумения. Их называют свойствами
души. Но что такое свойства души? Есть ли в уме челове­
ческом что-либо иное, кроме идей, еще раз идей и всегда
только идей? Не является ли ум человеческий чем-то
иным, нежели совокупностью идеи? И как может в нем
зародиться идея иначе, чем вытекая из другой идеи? Стран­
ная фантазия! Пытаться источник наших идей свести
к опыту, эмпирии п . Мы не сохраняем воспоминания о
первых годах нашей жизни,— как же вы хотите просле­
дить человеческую мысль до ее зарождения? Это невоз­
можно. Раз мы сами не являемся свидетелями того, что
происходит в нас с самого начала, кто может быть этим
свидетелем? Для того, чтобы наблюдающий за ребенком
умозрительный философ мог понять то, что происходит
в этом детском мозгу, он должен был бы одновременно быть
и философом и ребенком или же сохранить воспоминания
о том, что происходило в его собственном мозгу в то вре­
мя. Да и зачем все это? Изучайте уж тогда зародыш в ут­
робе матери,— жизаь начинается там, а не при свете дня.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

447

12. Вы спрашиваете: когда в человеческом существе
появляется разум? Что я знаю об этом? Я знаю только то,
что ни в одном возрасте своей жизни человек не имел бы
разумения больше, чем в период утробной жизни, если
бы оно не было дано ему извне.
13. Всякая система психологическая, идеологическая,
антропологическая и т. д. не хочет знать ничего, кроме
отдельного человека, индивидуума, одного среди себе
подобных, но физиология, естественная история — это
еще не философия. Философия знает только человека как
произведение самого человека в последовательности времен 12.
14. Тщеславие порождает дурака, надменность —
элобу. Один и тот же человек будет глуп или жесток в зави­
симости от того, владеет ли им тщеславие или надменность.
Переждите минуту, приступ прошел, вот он опять рас­
судителен и добр.
15. Большей частью люди представляются нам не та­
кими, каковы они па самом деле, а такими, какими мы их
создаем сами. Это потому, что мы всегда принимаем в рас­
чет их тщеславие или их надменность. Но тем более мы
должпы пенять на себя за все свои неудачи в отношениях
с себе подобными.
16. Внимательно приглядываясь к самому себе, по­
нимаешь, что был то глуп до неузнаваемости, то зол до
самобоязни, а иногда добр и мудр, так что хочется пасть
ниц перед самим собой. И все это почему? Потому что бы­
ваешь то тщеславен, то надменен, а иногда ни тем, ни
другим. Быть может, человек никогда не бывает одно­
временно тщеславен и надменен, я этого не знаю; если бы
он дошел до такого состояния, он стал бы и глуп и жесток,
и тогда он уже не мог бы вернуться к подлинному своему
душевному строю, ибо в его душе не осталось бы ничего,
что послужило бы к его просветлению,— ни сердца, ни
разума.
17. Человек, находящийся в таких условиях, что его
тщеславие беспрестанно возбуждено, а надменность бес­
престанно задета, никогда, даже во сне, не будет тем,
что он есть на самом деле; во все минуты своей жизни он
будет таким, каким создало его роковое стечение обстоя­
тельств, в которые он попал. Так и создаются эти непри­
ступные натуры, столь тягостные для других^ сами столь

448

ОТРЫВКИ

и РАЗНЫЕ мысли

несчастные. Их нередко встречаешь в обществе; часто это
люди неплохие, иногда даже достойные, но загубленные
своей несчастной звездой и малодушием, не позволяющим
им избавиться от власти обстоятельств. Их ненавидят,
их надо пожалеть.
18. Положение наиболее, по-моему, благоприятное
для умиротворения страстей, для полного обладания на­
шими способностями — это сознательное подчинение,
добровольно приносимое авторитету вполне законному 13.
Для множества людей, например, самое желательное —
это находиться под воздействием человека, суждения и
характер которого они научились уважать; для того,
чтобы быть счастливым, им нужно только уметь подчи­
нить себя тому, чтобы проводить жизнь под сенью чу­
жого разума. Однако именно этого они не хотят; лучше
быть несчастными, чем подчиненными; таково большинство
людей.
19. Следует ли рассматривать вдохновение как явление
настолько сверхъестественное, что оно уничтожило бы
обычный ход природы? Нисколько. Достаточно рассмат­
ривать его как следствие прямого действия неизвестного
начала на силы природы нравственной, соразмерно ко­
торой эти силы получают несравнимо более значительное
напряжение, чем то, которое они имели бы в их данном
состоянии.
20. Только бы понимали, что это возвышение могу­
щества ума исходит не от создания, а от создателя; что оно
согласуется с одним общим планом 14; что оно оказывается
действием не личным, но относится к действию всеобщему,
как и всякая божественная эманация: остались бы со­
вершенно православными и, сверх того, имели бы то пре­
имущество над крайним догматиком, что лучше него по­
стигли бы предмет его веры. Таким образом, знание, по­
лученное в откровении, является не чем иным, как зна­
нием высшим по сравнению с тем, которое приобретается
обычным разумом; но никак не знанием сверхъестествен­
ным.
21. Являясь человеческому уму, Бог не полностью
себя обнаруживает: никто не видел лика Отца 1б. Следо­
вательно, данный порядок не нарушен: поразительное
увеличение природных сил, и более ничего. Первона-

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

449

чально сообщенный им толчок и следующий раз возобновлен
той же рукой, которая его придала ему прежде. Где же
чудо?
22. Впрочем, хорошо ли известны все способы позна­
ния, которыми владеет душа? Известны ли все сочетания,
все возможные проявления ее свойств? Почему в некоторые
эпохи при особых стечениях обстоятельств в природе че­
ловека не могли бы развиться или пробудиться новые силы,
новые способности? А в другое время угаснуть из-за недо­
статка пищи или упражнения? В следующий раз появиться
вновь,— и всегда согласно плану, начертанному прови­
дением? И опять, где же чудо? Наконец, если в человеке
есть нечто, именуемое свободной волей, нет сомнения в том,
что она должна иметь некую аналогию, некое тождество
с высшей волей, являющейся также могуществом свободы,
не больше и не меньше. И как же тогда узнать, сколько
эта воля человека может получить силы, энергии, обшир­
ности, когда она встретится с другой волей, с ней соеди­
нится и в пей потеряется?
23 16. Иностранца, попавшего в Апглию без подго­
товки, без предупреждения, неприятно поражает меха­
низм той промышленной машины, которая составляет
внешнюю жизнь англичан. Не с кем обмепяться мыслью.
Движение невероятное 17, вот все, что он находит, но ни­
чего такого, что вызвало бы его сочувствие. И происходит
это потому, что в Англии проявляет себя одна лишь дея­
тельная мысль; но размышления, но мысль спокойная
хранится в тайниках души или тесных семейных отноше­
ниях; здесь и нужно их искать. Однако если вы и получите
доступ к этому сокровенному, вас, вероятно, еще раз
оттолкнет та странная смесь сдержанности и эксцентрич­
ности, которая составляет отличительную черту англий­
ского характера и которая так легко может сбить с толку
вновь прибывшего путешественника. Но зато, если вы
будете приняты у семейного очага старой Англии^ на вас
прольется множество тихих радостей и симпатий, которые
вознаградят вас за скуку первого приема, а если вам
когда-нибудь удастся среди английской семьи, в красивом
загородном доме, на зеленой лужайке с великолепными
дубами и буками произнести слово home * так, как его
* Дом, домашний очаг
15 П. Я. Чаадаев, т. і

(англ.).

450

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

произносит коренной житель Англии, я не знаю, но ду­
маю, что вы не пожалеете об утраченных воспоминаниях
о вашей стране, хотя бы эта страна и была любезная Рос­
сия.
23-а. В Германии вечно плавают по безбрежному
океану абстракции; в нем немец чувствует себя более дома,
более по себе, чем на суше; поэтому невоздержанность
мысли доходит там до крайности. Это очень понятно. Что
задержит полет чистой мысли, бестелесной, ни к чему не
примененной? Где здесь опасность? Когда мысль хочет
воплотиться в жизни, хочет осуществиться на практике,
когда с тех высот, где она парила, она опускается к поло­
жительной действительности, ей недостаточны и беспре­
дельные пространства вселенной. Уносясь за пределы
всего реального, она стремится все больше и дальше, и нет
оснований ей остановиться 18.
24. Однако надо признать, что в этих беспредельных
странствиях души — наслаждение чрезвычайное. И я
думаю, что только при этом забвении действительности,
при этом пренебрежении к ней душа может осуществить
весь тот порыв, к которому способна, и в конечном итоге
достигнуть высшего познания, доступного ей в том отрезке
бытия, который она принуждена провести на земле lö .
25. Слово! Что же такое слово? Взгляните на кормчего;
он ведет корабль среди подводных камней, по воле своей
вертит им как плывущим по воде куском дерева; это де­
лают несколько слов, которые он время от времени про­
износит. Таково слово. Взгляните на поле битвы, где сто
батальонов разом приходят в движение и устремляются
на врага; это делает один знак, один жест генерала. Снова
слово. Вообразите этот голос, еще более могучий, раздаю­
щийся во всей беспредельности природы более отчетливо,
чем какой бы то ни было голос человеческий может это
сделать в замкнутом пространстве. И именно этот голос
есть Слово совершенное. Слово, следовательно, является
голосом действенным, голосом творящим 20.
26 21. Воображают, что пророчества Св. Писания яв­
ляются не более, чем простыми предсказаниями, предве­
щающими будущее, только и всего. Серьезное заблужде­
ние. Это наставления,— наставления, относящиеся ко
всем временам, существенные части учения, как и все
остальное.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

451

27. Дух Святой, говоря устами своих пророков, нѳ
переделывал человеческой природы. Следовательно, сердце
человека было сотворено однажды таким образом, что
он может предчувствовать будущее лишь выводя его из известпых настоящего и прошедшего: сердце человека,
разумное по природе и действующее своей собственной
властью, не может поступать иначе, если не перестанет
быть тем, чем оно является. Именно эту суровую связь
будущего с прошлым и настоящим, скрытую от большин­
ства людей, дано было узреть провидцам Израиля, я хочу
сказать, более ясно, чем остальным смертным людям.
И поскольку связь была постоянной, необходимой и абсо­
лютной, то естественно, что и сегодня она является такой
же; такой же она будет и завтра, и всегда; совершенно
одинаковые обстоятельства, положения приводят во все
времена к совершенно одинаковым результатам. Следо­
вательно, поучение пророка принадлежит всем временам,
всем местностям, лишь бы только его умели соответствую­
щим образом применить.
28. Не легко, конечно, постичь эту строгую схожесть
эпох. Глубокое чувство, внутреннее сознание путей Бо­
жьих, происходящее от беспредельной покорности прояв­
лениям Его высшей воли, одни только могут ее обнару­
жить. То же верховное начало, которое создает дар про­
рочества, дает также и понимапие пророчества. Пророк и
его истолкователь в умственной иерархии расположены
на одной линии. Пророком является тот, кто в совершенстве
понимает пророка.
29. Думали, например, отнести великие предвидения
Апокалипсиса к определенным временным эпохам: глупая
затея. Мысль Апокалипсиса — нечто иное, как необъятный
урок, безусловно применимый к каждому мгновению бес­
конечного времени, ко всему тому, что изо дня в день про­
исходит вокруг нас. Ежедневно слышатся раздающиеся
оттуда ужаспые юлоса; ежедневно мы видим страшные
чудовища, которые оттуда показываются; мы постоянные
свидетели скрежета машины мира, который в нем совер­
шается. Словом, ежедпевная, вечная, всемирная драма —
вот чем является прекрасная поэма Св. Иоанна 22: и раз­
вязка этой драмы не такова, как в драмах, порожденных
нашим воображением, но, согласно закону бесконечного,
15*

452

ОТРЫВКИ и РАЗНЫЕ МЫСЛИ

она продолжается вечно и начинается вместе с началом
действия.
30. Мечтатели, толковавшие Апокалипсис, действо­
вали по призванию. Все безумства, повод к которым дала
священная книга, никогда не были напрасными, все они
объяснимы. Например, милленарии23 положительно были
нужны: без милленариев не было бы крестовых походов.
Крестовые же походы в любом случае были необходимы.
Во-первых, без них не могло бы образоваться новое об­
щество. Далее, без этого поучительного деяния челове­
ческому разуму недоставало бы величайшего примера
возможного воодушевления религиозным чувством и не
было бы истинной меры для великого двигателя всех дел
па этом свете. Наконец, без этого грядущие поколения
не имели бы воспоминания великого, необходимого, ис­
полненного поучения и удивительно плодотворных мыс­
лей 2\
31. «Оп человек здравомыслящий,— говорите вы,—
но, как и все, гонится за счастьем, поэтому так и суетится».
Посмотрим, что же прежде всего нужно для счастья?
Не нужно ли быть довольпым собою и всем на свете?
Но я вас спрашиваю, пѳ одному ли только глупцу это
доступно? Прекрасное средство, по-моему, отвратить лю­
дей от жажды счастья — это доказать им, что счастливы
могут быть только глупцы 25.
31-а. Без сомнения, счастье, к которому стремится
большинство людей, невозможно без тупого довольства
собой и всеми. Чтобы достигнуть этого счастья, люди
добиваются богатства, почестей, славы. Но после того,
как все это будет приобретено, пе нужно ли еще считать
себя самым умным и самым совершенным из людей и быть
довольным всем происходящим вокруг себя? Без этого
какое счастье? Как пи представлять себе блаженство на
земле, для полноты этого блаженства всегда нужно глу­
пое самодовольство, еще более глупое равнодушие ко
всему окружающему. Древние хорошо это знали. Более
откровенные, более наивные, чем мы, они не имели иной
морали, чем та. Что такое их мудрец? Надменный глупец,
восхищающийся самим собой, нечувствительный к тому,
что происходит вокруг него. В этом отношении нет раз­
ницы между Эпикуром и Зеноном26. Таков самый совершен­
ный идеал высшей мудрости, который сумел создать себе

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

453

человек. Какая бездна между этой философией, вялой,
неподвижной, иссушающей, и той, которая нам говорит:
ищите царствия небесного и все остальное приложится
вам 27. И, однако, что же может быть проще поучения,
содержащегося в этих прекрасных словах Спасителя?
Не ищите, говорил он, блага для самих себя, ищите его
для других,— оно неминуемо к вам придет, даже если
вы пе будете об этом заботиться: не содержится ли ваше
личное счастье в счастье общем?
32. Прочь себялюбие, прочь эгоизм. Оии-то и убивают
счастье. Жить для других значит жить для себя. Добро­
желательность, бесконечная любовь к себе подобным —
вот, поверьте мне, истинпое блаженство; иного нет.
33. Не есть ли все движение вещества результат зву­
ковых и гармонических колебаний, воздушного флюида
или какого-либо иного подобного флюида, еще более тон­
кого, более эфирного, который проникает в самые плотные
тела и действует непосредственно на составляющие их
элементарные молекулы?
34. Для нас звук — это нечто, действующее па пат
орган слуха. Но почему не может он быть, по своему гар­
моническому действию, пача л ом или причиной бесчислен­
ного множества изменений и преобразований вещества,
законы и причины которых нам ныне неизвестны?
35. Колебания воздуха — вот что на самом деле звук.
Но может ли воздух колебаться, не воздействуя извест­
ным образом на окружающие его тела? Впрочем, противное
уже доказано.
36. Несомненно, воздух находится в постоянном дви­
жении. Почему же, например, этим непрерывным движе­
нием воздухообразной природы не могут быть вызваны
некоторые из необъяснимых явлений природы органиче­
ской, происходящие внутри тел, как то: восходящее дви­
жение соков в растениях, кровообращение в животных
и т. д., явлений, находящихся так или иначе в противо­
речии с известными пам закопами природы, а именно с
законом всеобщего тяготепия? Я, например, не вижу, по­
чему не могли бы в результате этого движепия создаваться
известные созвучия между частицами мозгового вещества,
волокнами и пр., находящимися между собой в определен­
ных гармонических отношениях, будь то в одном и том же

454

ОТРЫВКИ

и РАЗНЫЕ мысли

существе или в разных, и почему не могут эти созвучия
привести к некоторым действиям, которые нас удивляют?
Если волнообразное движение воздуха может вызывать ко­
лебания струны, натянутой в созвучии с другой струной,
почему, я вас спрашиваю, нерв не может испытать тех
же колебаний и по той же причине?
37. Конечно, все это пока только вопросы: но согла­
ситесь, что если бы на эти вопросы были ответы, какие
огромные возможности применения открылись бы тогда
для науки о числах и как была бы расширена область
математической достоверности 28!
38. Существует ли бесконечность пространства, я не
знаю, но знаю, что существует бесконечность времепи,
что эта бесконечность, эта неизменяемая длительность,
эта беспредельная преемственность всего и есть сама
жизнь или совершенное существование 29. И прежде всего:
конечное множественно, бесконечное — нет. Идея мно­
жественности сливается в моем уме с идеей уничтожения;
идея единства — с идеей вечности. Итак, уничтожение
для меня есть зло, вечность — добро, зло стремится только
к уничтожению, благо — только к сохранению; следо­
вательно, вечность, благо, жизнь — это одно и то же.
Я называю это двумя конечными идеями человеческого
разума, ибо они находятся на двух концах той черты,
которая является его мерилом. Все другие идеи человека
заключаются в этих идеях или связываются с ними, так
что разум человека не может знать ничего такого, с чем
не была бы связана идея уничтожения или идея сохранения.
Будучи основой всех наших суждений, и не только сужде­
ний но и всех наших чувств, эти рамки, в пределах которых
происходит все движение нашего разума, являются, бес­
сознательно для нас, законом нашего мышления. Заметьте,
что даже идеи числовые, как ни кажутся они чуждыми
этим понятиям, все же не выступают за их пределы, ибо
идеи числовые — это идеи деления и сложения: делить
значит уничтожать, складывать значит производить.
Мысль нравственная особенно, намой взгляд, не может
иметь иной основы, кроме этой. Всякая идея совершенства,
красоты, гармонии, добродетели, любви есть только видо­
изменение идеи сохранения; всякая идея несовершенства,
безобразия, раздора, порока, ненависти, есть видоизме­
нение идеи уничтожения. Мы не можем представить себе

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

455

ничего доброго или прекрасного, не приписывая ему в то
же время длительности, непрерывности, устойчивости,
или представить себе зло, безобразие, не соединяя их
с идеей неустойчивости, прерывности, уничтожения. Та­
ким образом, наш ум постоянно пребывает между мыслью
о жизни и смерти, и, действительно, лишь эти две мысли
управляют им.
Следует заметить, что чувство самосохранения со­
вершенно не входит в эти элементарные понятия нашего
разума. Начало самосохранения есть начало мира живот­
ного, совершенно отличное от начала нравственного 30.
Следовало их объединить, чтобы создать совершенную
жизнь; именно это и сделала христианская философия,
внеся идею вечного спасения, как блага совершенного.
39. Предположим, что исторический факт утверждения
христианства будет объяснен самым естественным образом,
подобно, например, развитию иудаизма под влиянием его
смешения с восточной философией и философией грече­
ской,
спрашивается, в чем здесь доказательство, опро­
вергающее откровение? Когда же Спаситель утверждал,
что Отец открылся ему в явлении необычном и внезапном,
в каком сам он, например, впоследствии явился апостолу
Павлу 31? И не сказано ли нам, что он слушался и вопрошал
учителей, и еще что ребенок возрастал и укреплялся ду­
хом

32

?

40. Есть историческая правда факта, есть историческая
правда смысла: в истории есть анализ, но есть там и синтез;
я бы даже сказал, что в истории есть a priori не в меньшей
степени, чем a posteriori33.
41. Без всякого сомнения наиболее истинным в исто­
рии является не то, что она повествует, а то, что она мыслит,
что она воображает, что она измышляет. В этом смысле
поэтические представления могут быть ближе к истине,
чем самый добросовестный рассказ, точно так же как чис­
тое рассуждение часто достовернее опыта. Связь между
событиями можно себе только представить, в хронике
ее не отыщешь: здесь бесполезны заключения чисто рас­
судочные, ибо рассудок, в конце концов, не может овла­
деть прошлым, всецело являющимся достоянием вообра­
жения и поэзии. К тому же, очевидец очень часто, а может
быть и никогда, не видит событие таким, каким оно было,
и по истечении веков глубокий мыслитель представляет

456

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

себе исторические события вернее, чем современник, в них
участвовавший. Что должен был для этого проделать мыс­
литель? Он исходил из принципа, стоящего вне течений
исторических событий, т. ѳ. из принципа априорного. Вот
измышление и вместе с тем высшая историческая правда.
Можно сказать, что этой правды пет в самой истории, но
что она внесена в нее мыслью. Такова правда, которую
мы находим у Нибура, у Гизо 34 и др.
42. После того, как много рассказано, остается еще
разгадывать. Тогда множественность событий, хаос фак­
тов исчезает, подчиняясь рассуждению; на место рас­
сказа появляется аргумент, силлогизм и, в конце концов,
нравственный закон времен.
42-а. История нашей страны, например, рассказана
недостаточно; из этого, однако, не следует, что ее нельзя
разгадать. Мысль более сильная, более проникновенная,
чем мысль Карамзина, когда-нибудь это сделает. Русский
народ тогда узнает, что он такое, или, вернее, то, чего
в нем нет. Он принимает себя теперь за такой же народ,
как и другие; тогда, я уверен, он с ужасом убедится в своем
нравственном ничтожестве; он узнает, что провидение
пока еще давало ему жизнь лишь для того, чтобы иметь
в его лице динамическую силу в мире, и пока еще не для
того, чтобы проявить себя сознательно. Тогда мы поймем,
что имеем вес на земле, но еще не действовали. Подобно
тому, как народы, образовавшие новое общество, были
сначала призваны на мировую арену как материальная
сила и заняли свое место в порядке сознательном лишь
после того, как подчинились игу его закона, точно так же
и мы в настоящее время представляем только силу фи­
зическую; силой нравственной мы станем тогда, когда со­
вершим то же, что совершили они. Но когда это будет зь?
43. Неверующий, на мой взгляд, уподобляется неуклю­
жему циркачу на канате, который, стоя на одной ноге,
неловко ищет равновесие другой. Но и плохой циркач
требует оплаты за свои штуки. А тот другой циркач, что
получит он за свой труд? Насколько я знаю, ничего кроме
утомления. Когда видишь, как он балансирует, за него
становится страшно; хочется протянуть ему руку и сказать:
слезай, приятель, иначе ты сломишь себе шею.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

457

44. «Many are poets, that have never penn's *,— сказал
Байрон 3β. Но что бы он ни говорил, одна только мысль
не создает поэта, он должен еще уметь ее выразить, ибо
поэтическая мысль не полна, пока она не облечена в слово.
Поэтическое вдохновение, на мой взгляд, есть столько же
вдохновение слова, сколько вдохновение идеи. Мысль
безмолвна, мысль бесплотна, между тем вся поэзия есть
плоть, хотя бы, как в настоящее время, она лишь рассуж­
дала. Нельзя быть поэтом в прозе. Все великие прозаики,
которых причисляют к поэтам — Фенелон, Бюффоп, Рус­
со 37,— не обладали, по-моему, ни малейшим даром по­
этического творчества. Вещественный элемент этого дара
ее обусловливает. Я требую от поэта, чтобы он потряс
мои нервы точно так же, как и мою душу.
45. Поэзия дана нам для того, чтобы слить физический
мир с умственным и чтобы прельстить ум этим слиянием.
Музыка была призвана к тому же и она предшествовала
поэзии, но она одна была бы не в силах осуществить это
действие: ей сопротивлялся бы ум. Необходимо было
обмануть ум; так возникла поэзия.
45-а. Правы те, кто в умозрении опираются на закон
противоречий: это, без сомнения, величайший закоп, но
по отношению к Богу он не более применим, чем любой
другой закон, созданный ограниченным разумом человека;
сущность Бога в том и состоит, что в его всемогуществе
исчезает всякое противоречие, и невозможное нам —
возможно ему.
46. Когда разум один стремится познать Бога, он
создает себе Бога своими руками, не пытаясь постигнуть
Бога сущего. Поэтому, если бы Бог не открыл себя людям,
человек знал бы только того Бога, который есть дело рук
человеческих.
Но говорят: итак, Он открыл себя человеку во всей
полноте своей? Отнюдь нет. Он явил себя настолько, на­
сколько это было необходимо для того, чтобы человек мог
искать Его в этой жизни и найти Его в иной — вот и все.
47. Что такое ангелы? Разумные существа, превос­
ходящие разумную сущность человека и недоступные
нашему чувству. Почему бы им пе быть? Мне кажется,
дело тут не в сомнении, а в неизвестности. В книге Бытия
* Много есть поэтов, никогда не писавших (англ.).

458

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

не упоминается о сотворении ангелов, но она касается
не возникновения всех вообще вещей, а только того, что
относится к человеку. Это и есть, по-моему, одна из черт,
всего более отличающих ее от всех известных космогонии;
одно из важнейших доказательств истинности того проис­
хождения, которое ей приписывают. В ней говорится
именно только то, что необходимо было сказать: не на­
поминает ли это физический закон наименьшего действия?
Немало встречается ангелов в дальнейшем в Библии: но
это язык того времени. Бог может говорить с человеком
только на языке человека; нас не должно удивлять, что
он хочет, чтобы человек понял его, когда он снисходит,
обращается к нему.
Но вера в ангелов пе должна на этом основываться,
иначе каждое слово священной книги становилось бы
догматом.
48. Итак, является ли верой учение об ангелах? Бе­
зусловно, нет. Более того, может ли человек, созданный
по образу Божьему, законно признать существа более
высокого порядка, чем он сам? Сомневаюсь в этом. Иисус
не был ангелом, но он был Богом и человеком одновремен­
но. Думаю, поэтому позволено усомниться в том, что меж­
ду умственной природой человека и умственной природой
Бега имеется некая промежуточная природа. Однако
исключительно верным является то, что во все времена
толпа, так же как и наиболее глубокие умы, была склонна
допускать свойства более совершенные, чем наши соб­
ственные свойства. Вполне можно не придавать значения
этому верованию, но отвергать его как грубое суеверие
кажется мне суеверием еще грубейшим 38.
49. Сведенборг был человеком глубокомысленным. Но
только он был неправ, создав эзотерическое учение 3Ö:
это лишь уменьшило действие, которое его труды произвели
бы сами по себе. Но что касается его короткого знакомства
с небесными силами, то тут удивляться нечему. Я удивился
бы гораздо больше, если, при том, как устроен его ум,
он не был бы с ними накоротке.
50. Вы часто слышали, что сон есть подобие смерти;
это совершенно неверно. Я нахожу, что именно сон скорее
есть настоящая смерть, а то, что называется смертью, быть
может, и есть жизнь? Во сне жизнь моего Я прерывается,;
в смерти этого нет; п6ог если бы при этом перестало су-

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

459

ществовать мое Я, наступило бы уничтожение. Из мо­
гилы нет возвращения, но после сна мы возвращаемся
к своему Я. Но скажите, жизнь ли это, когда нет мысли
о том, что живешьг хотя бы в течение данного мгнове­
ния 40?
51. Дело в том, что в сущности настоящая смерть со­
держится и в самой жизни. Мы бываем мертвы, совершенно
мертвы половину нашей жизни без преувеличения, без
иносказания, но ъ буквальном, истинном смысле слова
мертвы. Тысячу раз в день, если вы внимательно посмот­
рите на самих себя, вы увидите, что за мгновение перед
тем в вас было не больше жизни, чем до вашего рожде­
ния; что в вас не было ни малейшего сознания своих по­
ступков, ни даже ощущения своего существования. Где
же тут была жизнь? Жизнь дерева, в лучшем случае
жизнь зоофита 41t даже не жизнь одушевленного сущест­
ва и уж, конечно, не жизнь существа разумного.
52. Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она воз­
вращается, но было бы неверным утверждать, что мы жи­
вем непрерывно. Жизнь разумная прерывается всякий
раз, когда теряется сознание. Чем больше таких минут
забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет
ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы уме­
реть таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а
другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни — только
и есть смерть.
53. Однако условимся. Когда я говорю: сознание, я
подразумеваю не то идеологическое сознание, на котором
построена современная философия,— простое чувство на­
шего существования 42. Я подразумеваю иное сознание,
благодаря которому мы не только чувствуем, что живем,
но и знаем, как мы живем. Я подразумеваю дарованную
нам власть во всякую данную минуту влиять на минуту
грядущую, творить самим свою жизнь, вместо того чтобы
предоставить ее собственному течению, как это делает
скотина. Окончательная утрата этого сознания — вот
что убивает безвозвратно, и знаете ли почему? Потому
что это и есть вечное проклятие. Может ли разумное су­
щество навлечь на себя большую муку, чем небытие?
54. То, что язычники называли мудростьюг добродетельюг высшим благом,— все это мы называем небом.

460

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

55. Я очень хорошо знаю, откуда ко мне приходят дур­
ные мысли; одни лишь сумасшедшие думают, что знают,
откуда к ним приходят хорошие 43.
56. Христианское милосердие: разум, лишенный спо­
собности относиться к самому себе.
57. Хорошо устроенный ум так же естественно тяго­
теет к верованию, к подчинению, как дурно устроенный
ум отвергает всякое верование, сопротивляется всякому
подчинению.
57-а. Философ делает из Бога закон, гармонию, все­
ленную, не знаю что еще; затем говорит: божество невоз­
можно постигнуть. Думаю, что так. Как я постигну этого
Бога — несвязного, умноженного до бесконечности, ра­
зум и материю одновременно? Но это совсем не тот Бог,
который есть сущий 44, это Бог, которого создали вы. Из
самой простой идеи вы сделали самую сложную; по прав­
де говоря, удивительно, что вы не знаете как вбить ее
себе в голову.
57-6. Мы знаем лишь небольшую частицу нашего бы­
тия, ту, которая относится к настоящей жизни; мы хо­
рошо знаем, что оно продолжается гораздо дольше, и при
всем этом — неслыханное дело!— мы хотим постигнуть
закон нашего бытия и во всей его полноте.
58. Пантеист называет мир «Всё» 46. Он предполагает
его совершенным. Причину и начало всего он находит во
«Всем». Это «Всё» вечно, бесконечно, разумно, оно охва­
тывает все времена, все пространства. Наконец, все атри­
буты, которые деист находит в боге, пантеист находит
в своем «Всё».
Ну, пусть будет так. Система совершенно последова­
тельная и которую можно строго доказать. Стоит только
признать «Всё» — и остальное будет лишь необходимым
выводом из установленного таким образом начала.
Но все это, очевидно, сводится к замене одного слова
другим, так что Спиноза мог быть весьма религиозным
и, без сомнения, был таковым; в самом деле, читая его,
поневоле увлекаешься чем-то чрезвычайно благочести­
вым, что видно сквозь математическое дерзновение его
аргументации и производит тем большее впечатление, чем
менее его ожидаешь.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

461

Впрочем, пантеизм есть во всяком преувеличенном
преклонении перед природой; силясь видеть сознание
всюду, превращают все в сознание и таким образом ока­
зывается, что вся вселенная есть единый великий разум,
как у пантеиста. Посмотрите на Бонне, Палея 46 и других.
59. Инстинкт животный и инстинкт человеческий —
две совершенно различные вещи. Первый — это импульс
физический, или чувственный; второй — смутное вос­
приятие разума, которое смешивается с ощущением лишь
потому, что оно смутно, но на самом деле оно совершенно
от него отличное. Человек обладает инстинктом не так, как
обладает им животное; это исключало бы разум; он обла­
дает им свойственным ему одному образом. В человеке
инстинкт сам по себе ничего не определяет; он действует
в нем лишь в соединении с его разумом, энергию которого
иногда усиливает, а иногда и ослабляет. У животных ин­
стинкт является единственной основой всей их актив­
ности; именно поэтому власть его в них так сильна, а в не­
которых случаях как будто превосходит даже силу чело­
веческого разума47.
60. Что нужно для того, чтобы ясно видеть? Не смот­
реть сквозь самого себя.
61. Что такое христианство? Наука жизни и смерти 48.
62. Что такое общественный порядок? Временное ле­
карство от временного недуга.
63. Что делают законодательные, политические, юри­
дические и им подобные учреждения? Они исправляют
зло, ими же вызванное 49.
64. Кем стали варвары, разрушители древнего мира?
Христианами.
65. Чем сделался бы мир, если бы не пришел Иисус
Христос? Ничем.
66. Случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что дваж­
ды два — пять? Нет. Зачем же говорить, что во сне мы
не пользуемся нашим разумом?
67. Как поступают с мыслью во Франции? Ее выска­
зывают. В Англии? Ее применяют на практике. В Герма­
нии? Ее переваривают. А как поступают с ней у нас?
Никак; и знаете ли, почему?

462

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

68. Люди воображают, что находятся в обществе, когда
сходятся в городах или в других огороженных местах.
Как будто тесниться один к другому, сбиваться в кучу,
держаться стадом, как бараны,— означает жить в об­
ществе,
69. Лет пять тому назад я встретил во Флоренции че­
ловека, который мне очень понравился б0. Я провел с ним
только несколько часов; часов, не больше, правда, очень
приятных и очень хороших; и я не сумел еще извлечь из
этого человека всей пользы, которую можно было из­
влечь. Это был английский методист, обосновавшийся,
кажется, в миссии на юге Франции; но когда я с ним по­
знакомился, он только что возвратился из Святой земли.
В нем было странное смешение пыла и благочестия, жи­
вого интереса к великому предмету своей заботы — рели­
гии, и безразличия, холодности, спокойствия ко всему
остальному. В галереях Италии великие произведения
искусства его почти не трогали, но маленькие саркофаги
времен первых веков Церкви особенно его занимали. Он
их рассматривал и размышлял о них с воодушевлением;
в них он видел что-то святое, трогательное и глубоко
поучительное, и он погружался в размышления, которые
они у него вызывали. Итак, я провел с этим человеком
лишь несколько часов — время совсем непродолжитель­
ное почти мгновение; с тех пор я не имею о нем никаких
известий. И что же! С этим человеком я в настоящее время
общаюсь больше, чем с кем бы то ни было. Не проходит
и дня, чтобы я не вспоминал о нем; и всегда с волнением,
с мыслью, которая среди моих столь великих печалей
меня ободряет, среди столь многочисленных разочарова­
ний меня поддерживает. Вот настоящее общество для ра­
зумных существ; поистине, вот как две души влияют друг
на друга: пространство и время здесь немогут ничего
поделать.
70. Часто слышно, как про старика говорят — он
впал в детство, бедняга! Нет, дело в том, что он еще не
вышел из детства. Взгляните на его жизнь: он всегда был
ребенком, и теперь он продолжает быть только тем, чем
всегда был.
71. Блажен бы был человек, если бы он мог возвра­
щаться назад. Это невозможно! Установленный порядок
требует, чтобы он все продвигался и продвигался вперед,

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

463

ни единого шага назад, вперед беспрестанно^ и чтобы
он копил (на свою голову) грех за грехом. Но после смерти^
тогда — да, именно тогда — божественное милосердие —
надо на него уповать — позволит ему на мгновение оста­
новиться, пересмотреть прошедшее время2 может быть,у
даже немного отступить назад.
72. Однако вы знаете, что существует христианское
вероисповедание; оно не признает чистилища; оно хо­
чет, чтобы мы, поджавши ноги, прямо перескочили бы из
этой жизни в ту, другую, где все непреложно, невозврат­
но, неисправимо. Жестокое учение, еще более жестокое^
чем ложное 51.
73. Если вы захотите узнать, что такое душа живот­
ных, то (простите пожалуйста) обратите внимание на то,;
что происходит в вас самих в течение половины дняА и вы
получите об этом некоторое представление.
74. Заметьте, что и самое умное животное ничего не
доказывает. Если мы иногда и видим колебания живот­
ного перед переходом к действию и как бы его размышле­
ния, то ведь не знаем предела его ощущений и как далеко
они могут зайти в тех существах, которые руководствуют­
ся только ими. Животным присуща подражательность
чисто чувственная, почти механическая, и если бы нам
удалось ее вполне понять, она объяснила бы нам все, что
в них происходит, так что не осталось бы ни малейшего
основания для непонимания. Мы сами подражаем мно­
жеству вещей совершенно машинально, вовсе того не по­
дозревая; бессознательно перенимаем привычки людей,;
с которыми живем; присваиваем себе их приемы, подра­
жаем их движениям и даже их интонациям. В этом выра­
жается наша чисто животная природа.
Что касается до некоторой способности к совершен­
ствованию, которую мы находим у животных, то для объ­
яснения ее нет нужды прибегать к ощущениям; достаточным
объяснением служит закон органической жизни. Разве
у растений нет своих привычек? Мы могли бы привить им
и новые, если бы лучше знали их строение,— это соста­
вило бы воспитание растений; значит и здесь было бы
движение вперед, как и у животного.
Бюффон и другие натуралисты говорили приблизитель­
но то же. Но необходимо обратить особое внимание на со-

464

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

ображение, доставленное нам опытом, нашей собственной
природой. Ибо самое важное для нас — понять, что вов­
се не в течение всего дня человек остается человеком; до
этого далеко.
Бюффон, если мне не изменяет память, отрицая у жи­
вотных всякое разумение, приписывает им в то же время
своего рода сознание собственного бытия δ2 . Странная
мысль! Всегда ли я сам имею это сознание? Более того, не
нужно ли мне сделать известное усилие, чтобы придти
к этому сознанию? Неужели животное обладает чем-то
таким, чем и я не обладаю постоянно? Вздор!
75. Будем повторить непрестанно: как можем мы быть
несчастными? Разве мы не сотворены по образу Божье­
му б3?
76. Да, все отражается в сознании. Нет в природе того
закона, который не повторялся бы в моем Я. Все явления
физического мира воспроизводятся в мире интеллектуаль­
ном. Мысль внутри себя воспроизводит все движения
природы. Но мысль знает, а природа не знает. Жизнь
мысли есть познание, жизнь природы есть пассивное дви­
жение 54. Когда мысль перестает сознавать, она переста­
ет существовать. Вот почему Спаситель сказал: Вечная
жизнь состоит в том, чтобы познать тебя, Отец мой ъь.
77. Человек на протяжении всей своей жизни может
верить в уничтожение своего бытия; но за минуту до
смерти он в него никогда не верил и никогда не поверит.
В то самое мгновение, когда он чувствует, что распадает­
ся, он чувствует, что продолжает существовать. Вот, я
полагаю, великое начало всеобщей устойчивости сущего,
на этот раз выраженное в высшей степени нашего Я б6,
78. В природе есть пластическая сила, творящая одни
формы. Это и есть, вероятно, истинное жизненное начало,
заключающее в себе все естественные силы. Нигде она не
проявляется так наглядно, как в кристаллизации: там
нужно ее изучать и о ней размышлять. Действительно,
странное
это явление — кристаллизация б7. Чистая
геометрия! И обратите внимание, так действует природа
при образовании первоначальных тел: необъятный пред­
мет для размышления.
79. Есть сила разума и есть соответствующая ей сила
воображения. Не ближе ли подходят эти две силы все-

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

465

мирной природы к силе творящей, не лучше ли всего под­
ражают ей? Весьма возможно.
80. Что делают, совершая молитву? Даруют жизнь
своей душе: труд поистине божественный. Тот же, кто да­
ровал жизнь бесчисленному множеству душ, тот, кто не
перестает даровать ее вечно, тот, кто до скончания веков
не будет делать ничего иного, как всегда и везде распро­
странять, сеять жизнь,— является ли он Богом или нет,
я вас об этом спрашиваю?
81. Что такое разум? Я не знаю иного разума, кроме
своего собственного; его же не называю разумом; я назы­
ваю его ничтожеством: скажите, разве я не властен над
ним?
82. Думаете ли вы, что человек от природы лучше по­
нимает смерть, чем рождение? Конечно, нет. Он видит, как
вокруг него существа образуются и разрушаются, и,
среди прочих,— существа ему подобные; он не знает, су­
ществовали ли они ранее в ином образе — прежде, чем
обрести образ нынешний; он не знает, будут ли они жить,
если его утратят; однако он думает некоторым образом
постичь смерть, поскольку он ее боится. Боится он от­
нюдь не страдания, поскольку он не знает, будет ли стра­
дание; также боится он не уничтожения, поскольку
что же устрашающего в прекращении существования?
Выходит, он узнал, не знаю как, что после смерти он еще
будет жить. Но он не знает, какой будет та, другая жизнь,
и жить этой новой жизнью, и образом, отличным от обра­
за настоящего, кажется ему ужасным. Вот еще одно из
великих преданий, зародившееся в незапамятные време­
на точно так же, как и фундаментальные идеи человече­
ского ума, которые он также не сам себе даровал, но ко­
торые должны были быть ему сообщены в то время, когда
во вселенной создавалось разумение.
83. Но что же такое смерть? Не что иное, как то мгно­
вение в целом бытии человека, когда он перестает ощу­
щать себя в своем теле,— и ничего более.
84. Ни бессмертие души, ни ее бесплотность пе могут
быть строго доказаны. Но что может быть доказано, так
это ее существование после того мгновения, которое мы
называем смертью; и ничего более не нужно для всеобщей
нравственности б8.

466

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

85. Христианин непрестанно переходит с земли на не­
бо и с неба на землю, и кончает тем, что поселяется на
небе.
85-а. Имеется больше законных верований, чем сом­
нений: вот что означают возвышенные слова Св. Павла:
милосердие всему верит б9.
86. Никто не считает себя вправе что-либо получить,
не дав себе труда по крайней мере протянуть за этим ру­
ку. Одно есть только исключение — счастье. Считают
совершенно естественным обладать счастьем, не сделав
ничего для того, чтобы приобрести его, т. е. чтобы его
заслужить.
87. Единственный способ верить в Бога — надеяться
на него: вот почему тот не верует, кто не молится 60.
88. Христианское бессмертие — это жизнь без смер­
ти, а вовсе не жизнь после смерти 61.
89. Вы любили этого недавно умершего человека, вы
его почитали. Сейчас же для вас он является печальным
воспоминанием, воспоминанием печальным и, может быть,
светлым одновременно. Но вы его больше не любите, вы
его больше не почитаете, вы лишь его помните. Да и
как же, в самом деле, любить и почитать прах? Но если
бы случайно этот человек еще жил, не знаю где — в ка­
ком-нибудь отдаленном краю, в какой-нибудь неизвест­
ной стране? Если бы он лишь отсутствовал, как многие
ваши друзья? Почему же в таком случае вам не испыты­
вать к нему тех же чувств, которые вы испытывали преж­
де? Я не вижу к тому никаких препятствий. И вот покло­
нение святым. Верить серьезно, добросовестно в бессмер­
тие души и не почитать достойных нашего почитания
людей лишь потому, что они не живут здесь, на земле,—
разве это не абсурдно?
90. Помните ли вы, что было с вами в первый год ва­
шей жизни? Нет, говорите вы. Так что же странного
в том, что вы не помните, что было с вами до вашего рож­
дения?
91. Нам предписано любить ближнего, но почему?
Для того чтобы мы любили кого-нибудь, кроме самих
себя. Это не мораль, это просто логика. Что бы я ни де­
лал, между истиной и мной всегда становится что-то:

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

467

это что-то — я сам; истину заслоняю я себе сам. Поэтому
есть одно только средство открыть ее — устранить себя.
Не худо бы почаще повторять себе то, что, знаете, однаж­
ды сказал Александру Диоген: отойди, друг, ты засло­
няешь мне солнце 62.
92. Только око милосердия ясновидяще: вот вся фи­
лософия христианства 63.
93. Что производят люди при совместной жизни?
Азот: они убивают друг друга в4.
94. Чувствуете ли вы, как зарождается в вас истина?
Нет. А ложь? Конечно 6б .
95. Все мое существо возмущается при мысли о том,
что Богу приписывают какую-нибудь неспособность. Это
делают всякий раз, когда представляют себе вечные за­
коны, недвижимый порядок, предустановленную гармо­
нию, вечную материю, монады, элементы или что-либо
в ином роде. Всегда предполагают, что Бог не способен
устранить это, говорят об этом или нет.
96. Декарт, как известно, не мог переносить мысли
об ограниченности божественного могущества Ge. Что же
касается меня, то я не могу в нем усомниться; страх,
который я всегда испытывал перед этой мыслью, был
звездой моей жизни.
97. Какое пи дать определение органическому сущест­
ву, оно всегда будет вполне применимо к земпому шару.
Природу разделили на органическую и неорганическую.
Небесные тела не могут быть отнесены ни к той, ни к дру­
гой категории, а принимая во внимание безмерность про­
странства, в которых они движутся, их пока что превра­
тили просто в математические точки. Что касается той
планеты, на которой мы живем, мы знаем лишь одну ее
наружную оболочку, и эта оболочка стала предметом
обширной науки. Что вы можете возразить против этого?
Разве эмпиризм не вполне удовлетворен таким разделе­
нием? Чего же вам больше 67?
98. Вы все, пе испытывающие доверия к христианст­
ву,— вы считаете себя очень сильными. Так знайте же,
что даже этой силы, которой вы так кичитесь, ввиду того
освещения, в котором вам представлено христианство,
гораздо больше заложено в том, чтобы быть христиани-

468

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

ном, нежели в том, чтобы им не быть. Вас страшат пред­
рассудок и суеверие; и что же, именно в неверии, а не
в веровании и заключаются предрассудок и суеверие.
Скажите, как вы сделались таким, какой вы есть? Не
так ли, как народ становится христианином? Разве вы
не так, как народ, повторяете катехизис, не понимая его?
То, что вы излагаете с такой уверенностью,— не вообра­
жаете ли вы, что сами это придумали? Бедные люди!
Оглянитесь: не приходской ли священник вас этому нау­
чил?
99. Когда философ произносит слово человек, всегда ли
он хорошо знает, что он хочет сказать? Не думаю.
100. Человек родится так же, как и другие животные;
оп отличается от них только организацией, свойственной
ему одному и благодаря которой он составляет особый
вид в животном царстве. Это, конечно, еще не человек
разумный, т. е. человек образованный,— особое существо,
которому нет места в природе. Когда пишут трактаты
о человеческом разумении 68, стараются объяснить себе,
как человек-животное становится существом разумным.
Здесь заблуждение и неясность. Человек-животное ста­
новится человеком разумным — это так, но не по необ­
ходимости, а случайно.
101. Гипотеза о человеке-животном — говорю: гипо­
теза, ибо такого человека никто никогда не видел, ибо он,
родившись среди себе подобных, ни минуты не может
оставаться таким, каким явился на свет,— гипотеза эта,
повторяю, очень полезна для научной патологии и для
философической гигиены. Но что делать с ней философии
в настоящем смысле слова? Когда философия этим зани­
мается, то из философии человека она превращается в фи­
лософию животного и становится уже тем отделом естест­
венной истории, который изучает нравы животных, гла­
вой о человеке в зоологии 69.
102 70. Народ русский, народ певучий, а не говоря­
щий. В одной громогласной русской песне заключается
более русской жизни, нежели как в целой кипе русских
летописей 71.
103 72. Предложите *** 73 основать премию за то, что­
бы найти идею, родившуюся в России 74.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

469

104. Пусть мне скажут, что создала золотая середи­
на 7б или чему она помогла расцвести. В этом весь вопрос.
105. Вы хотите создать славянский мир: почему бы
татарам не попытаться в свою очередь создать мир та­
тарский? Сравните прошлые судьбы двух этих рас и вы
убедитесь, что у татар больше шансов на успех, чем у вас.
Они себя зарекомендовали как завоеватели, как основа­
тели. Магометанство изжило себя, это правда, и пока они
будут магометанами, они не смогут с блеском снова поя­
виться на мировой арене, но пусть они в один прекрасный
день обратятся в христианство — и вы увидите! Странное
будущее, ожидающее вселенную,— полумир славянский
и полумир татарский. Пан-славизм и пан-татаризм; вот
отныне две руководящие идеи человечества. Надо при­
знать, что эта система удивительно упрощает движение
вперед человеческого общества 7в.
106. Говорят про Россию, что она не принадлежит
ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир 77. Пусть
будет так. Но надо еще доказать, что человечество, поми­
мо двух сторон, определяемых словами — запад и восток,
имеет еще и третью сторопу.
107. Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочи­
таю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее
не обманывать.
108. Русский либерал — бессмысленная мошка, тол­
кущаяся в солнечном луче; солнце это — солнце запада 78.
109. За каждым предметом в природе имеется нечто,
что вкладывается в него нашим умом или нашим вообра­
жением; это и есть невидимое, что художник должен
воплотить в своем произведении 79, ибо это именно нас
трогает, пас волнует, а вовсе не сам предмет, нами созер­
цаемый.
110. Горе народу, которого рабство не смогло уни­
зить,— он создан быть рабом.
111. Граф де Местр говорил: «Преувеличение есть
правда честных людей» 80, т. е. людей с убеждениями,
потому что честный человек не может не иметь их.
112. Недоброжелательство смертельно для красноре­
чия, если только оно не вызывает негодования или пре­
зрения.

470

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

113. Есть лица, на которых написано «нет»; человек
с убеждениями инстинктивно от них отворачивается.
114« Есть натуры, лишенные способности утверждать
что-либо, которые боятся произнести роковое «да», как
молодая девушка, брошенная неумолимою вслей родите­
лей в объятия ненавистного человека.
115, Слово звучит лишь в отзывчивой среде.
116, Слово — цветок, который распускается лишь в
сочувственной атмосфере.
117, Люди, всегда красно говорящие, никогда не бы­
вают красноречивыми.
118, Есть глупцы столь бесплодные, что и солнце ге­
ния не в силах сделать их плодовитыми.
119, Есть умы столь лживые, что даже истина, выска­
занная ими, становится ложью.
120« Болезнь одна лишь заразительна, здоровье —
нет; то же самое с заблуждением и истиной· Вот почему
заблуждения распространяются быстро, а истина так мед­
ленно 81.
121. Бог создал красоту, чтобы помочь нам понять
е г о 81-а #

122. Очевидно, что в тот день, когда Бог предоставил
человеку свободу воли, он отказался от части своего вла­
дычества в мире и предоставил место этому новому началу
в мировом порядке; вот почему можно и должно беспре­
станно взывать к нему о пришествии царствия его на
земле, т, ѳ. о том, чтобы он соблаговолил восстановить
порядок вещей, господствовавший в мире, пока злоупо­
требление человеческой свободой еще не ввело в него зло.
Но просить его, как этого требуют некоторые из наших
учителей, чтобы царство его наступило на небе, бессмыс­
ленно, потому что там царство его никогда не прерыва­
лось, так как мы знаем, что умы, по своей природе пред­
назначенные обитать на небе, которые ослушались Бога,
были оттуда изгнаны, прочие же, просветленные неизъяс­
нимым светом, там сияющим, никогда не злоупотребляли
своей свободой и шествовали всегда по божьим путям.
Надо еще сказать, что если бы указанная система была
верна, пока не настало царство Бога, он не царствует

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

471

нигде, ни на земле, ни на небе. Мы хотели бы верить, что
это следствие не было утрачено сторонниками этого уче­
ния.
123. Благо, привнесенное христианством, утверждают
еще наши «учителя», если оно и воспоследовало, вовсе не
должно было произойти, а явилось чисто случайно; хрис­
тианство должно было воздействовать на личность: до
общества и всего рода человеческого ему нет дела. Чело­
вечество, по их мнению, шествует к погибели и должно
к ней идти; И Х не пришел и не должен
был придти ему на помощь. Повторяю, христианство об­
ращается именно к личности, если же оно было полезно
человечеству, то произошло это по недосмотру. К тому жѳ
христианство вовсе не заботится о зелшых благах, оно
занимается лишь благами небесными. Мир неизбежно дол­
жен придти в полное расстройство; отнюдь не останавли­
вайте его движения, несущего его к разрушению! Нако­
нец, эта предписанная Спасителем возвышенная молитва:
«да приидет царствие твое» 82, которая как бы заключа­
ет в себе всю социальную идею христианского учения,
согласно этому взгляду, есть лишь нескромное пожела­
ние, которому никогда не суждено сбыться. Ясно, что
эта точка зрения чрезмерного или непросвещенного ас­
кетизма в сущности не отличается вовсе или очень мало
от взгляда неверующих, так как те также отрицают бла­
годеяния христианства или же рассматривают их как не­
вольное последствие этой религии на том бесспорном ос­
новании, что ей дела нет до земных интересов 83.
124. Есть люди, которые умом создают себе сердце,
есть и другие, которые сердцем создают себе голову;
последние успевают больше первых, потому что в чувст­
ве гораздо больше разума, чем в разуме чувств.
125. Религия начинает с веры в то, что она хочет по­
знать: это путь веры; наука принимает что-либо на веру,
лишь подтвердив это путем ряда совпадающих фактов:
это путь индукции; и та и другая, как видите, разными
путями приходят к одному и тому же результату — к по­
знанию.
126. Религия есть познание Бога. Наука есть познание
вселенной. Но с еще большим основанием можно утверж­
дать, что религия научает познавать Бога в его сущности,

472

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

а паука — в его деяниях; таким образом, обе приводят
к Богу.
В науке имеются две различные вещи: содержапие или
достижения, с одной стороны, и приемы или методы —
с другой; поэтому, когда речь идет об определении ее
отношения к природе, следует ясно указать, хотят ли
говорить о самой сущности науки или об ее методе; а вот
этого как раз и не делают.
127. Нет ничего легче, чем любить тех, кого любишь;
но надо немного любить и тех, кого не любишь.
128. Есть только три способа быть счастливым: ду­
мать только о Боге, думать только о ближнем, думать
только об идее.
129. В области нравственности идут вперед не только
ради одного удовольствия двигаться, должна быть и цель;
отрицать возможность достичь совершенства, то есть дой­
ти до дели, значило бы — просто сделать движение не­
возможным,
130. Есть три способа представить себе Бога: прежде
всего, как творца вселенной и поэтому ее абсолютного
владыку, это — Бог-Отец; затем, как дух или разум,
действующий на души через умы; это — Дух Святой;
наконец, как отождествившегося с человеческим сущест­
вом и проявляющегося непосредственно в человеческом
сознании — это Бог-Сын. Здесь имеются, очевидно, три
лица одного и того же Бога, так как в каждом он цели­
ком содержится. Основательные предчувствия человече­
ского духа всегда таким образом представляли себе бо­
жество, но христианству выпало на долю выразить смут­
ное чувство человечества в непреложной форме и ввести
его в логическое сознание человека как составную часть
его сущности. Таким образом, догмат троицы вовсе нѳ
есть непостижимая тайна, а напротив — одна из самых
очевидных аксиом возрожденного ума.
131. Есть люди, которые никогда не творят добро
из-за одного удовольствия поступать хорошо; немудреноі
что они не могут постичь абсолютного блага, что они,
по их же словам, понимают только благо относительное.
Постичь совершенство дано только тем, которые к нему
стремятся с единой целью приобщиться к нему.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

473

132. Общество заставляют двигаться вперед не те,
кто колеблется между истиной и ложью, эти плясуны на
канате, а люди принципиальные. Логика золотой сере­
дины 84 может поэтому, в лучшем случае, продлить на
некоторое время существование общества, но она никогда
ни на шаг не двипет его вперед. Плодотворен один лишь
фанатизм совершенства, страсть к истине и красоте.
133. Законы о наказаниях не только охраняют об­
щество — целью их служит еще наибольшее возможное
усовершенствование человеческого существа. И эти две
задачи как нельзя лучше согласуются одна с другой;
более того: пи одна из них не достижима без другой.
Уголовное законодательство предназначено не только
оградить общество от внутреннего врага, но еще развить
чувство справедливости. С этой точки зрения следует
рассматривать все виды наказания, и даже смертную
казнь, которая ни в коем случае не есть возмездие, а лишь
грозное поучение, действенность которого, к сожалению,
весьма сомнительна.
134. Как всем известно, христианство с самого воз­
никновения своего подверглось живейшим нападкам, и
только путем отчаянной, страстной сознательной борьбы
возвысилось до господства над миром. И все же нашлись
в наше время люди, которые в религии Христа усматри­
вают не что иное, как миф 85. Между тем, видано ли, что­
бы миф создавался в подобной среде и при таких усло­
виях? Правда, добавляют, что христианская легенда яви­
лась па свет не в образованных слоях, среди евреев,
а среди населения невежественного и весьма склонного
принимать самые нелепые верования. Но это совсем не
так: мы видим, напротив, что христианство с первого же
века поднимается до верхушки общества и немедленно
упрочивается среди самых выдающихся умов. Другие
уверяют нас, будто христианство просто-напросто еврей­
ская секта, будто все его нравственное учение заключает­
ся в Ветхом Завете, что И Х присоединил
к этому лишь несколько идей, повсеместно распространен­
ных в его время 8в. Надо признать, что эта последняя
точка зрения, как она ни отлична от христианской, вно­
сит нечто такое, что может до некоторой степени удов­
летворить, если не положительное христианство, то по
крайней мере христианство рассудочное. В самом деле,

474

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

было ли это простым человеческим действием — придать
жизнь, действительность и власть всем этим разрознен­
ным и бессильным истинам, разрушить мир, создать
другой, соорудить из всей груды разрозненных идей,
разнообразных учений однородное целое, единое строй­
ное всемогущее учение победоносной силы, чреватое
бесчисленными последствиями и заключающее в себе
основу беспредельного прогресса? И выразить всю сово­
купность рассеянных в мире нравственных истин на язы­
ке, доступном всем сознаниям, и, наконец, сделать осу­
ществимыми Добро и Правду? Удивительное дело! Даже
и низведенное до этих ничтожнейших размеров, великое
явление христианства еще в такой степени носит на себе
печать произвольного действия высшего разума, что по
может быть объяснено приемами человеческой логики,
какие бы логические измышления при этом ни пускались
в ход.
135. Есть три непобедимые вещи: гений, добродетель,
рождепие.
136. Неудовлетворительность философских
методов
особенно ясно обнаруживается при этнографическом
изучепии языков. Разве не очевидно, что ни наблюдение,
ни анализ, пи индукция нисколько не участвовали в соз­
дании этих великих орудий человеческого разума? Никто
не может сказать, при помощи каких приемов народ соз­
дал свой язык; но несомненно, что это не был ни один из
тех приемов, к которым мы прибегаем при наших логиче­
ских построениях. Это был лишь синтез с начала до кон­
ца. Нельзя себе представить ничего остроумнее, ничего
искуспее, ничего глубже различных сочетаний, которые
народ применяет на заре своей жизни для выражения
тех идей, которые его занимают и которые ему нужно
бросить в жизнь, и вместе с тем нет ничего более таин­
ственного. Сверх того язык первобытпых людей несом­
ненно явился на свет разом, и это по той простой причипе,
что без слов нельзя мыслить. Но вот как образовались
эти группы, эти семьи наречий, на которые распадается
ныне мир,— все это наши философы-лингвисты никогда
не смогут объяснить. А именно в глубине этих порази­
тельных явлений заключены самые плодотворные методы
человеческого ума, то есть именно те, которые было бы
всего важнее изучить.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

475

137. Вы ведь хотите быть счастливыми? Так думайте
как можно меньше о собственном благополучии; заботь­
тесь о чужом; можно биться об заклад, тысяча против
одного, что вы достигнете высших пределов счастья,
какие только возможны.
138. Как известно, по Канту работа разума сводится
к некой постоянной проверке собственных наших вос­
приятий; по его мнению, мы видим только свою собствен­
ную сущность: поэтому мы можем воздействовать только
на самих себя. Ясно, что человеческий разум никак не
мог на этом остановиться, как не мог он несколько поздпее довольствоваться и точкой зрения Фихте, в действи­
тельности являющейся чрезмерным развитием критиче­
ской философии. Впрочем, это возвеличивание своего
«Я», начатое Кантом и завершенное Фихте, должно было
неизбежно ввергнуть человеческий разум в некий ужас и
заставить его отшатнуться от необходимости в будущем
раз навсегда рассчитывать на одни только свои единич­
ные силы; поневоле человеческому разуму пришлось
искать убежища в «абсолютном тождестве» Шеллинга,
т. е. искать помощи и содействия в чем-то вне самого себя,
в чем-то таком, что не есть он сам. К несчастью, разум
обратился к природе, к еще большему песчастыо, он,
в конце концов, слился с природой Ѳ7. Вот в каком он
сейчас положепии, песмотря на работу спекулятивной
философии, песмотря на все те более или менее тонкие
различия, которые она пытается установить. Остается
теперь, воспользовавшись все же завоеванием человече­
ского разума, вернуть его к подножию предвечного.
Таково предназначение философии наших дней, п, как
нам кажется, она его недурно выполняет, хотя может
быть и не отдает себе отчета во всем значении своей
работы.
139. Бессильный враг — наш лучший друг; завист­
ливый друг — злейший из наших врагов 88.
140. Вопрос о человеческих расах стал для нас зло­
бодневным с тех пор, как мы принялись создавать для
себя новую народность. Точка зрения привержепцев
этой идеи весьма любопытна. Вся философия истории
сводится у них к физиологической классификации вели­
ких семейств человечества; отсюда — всякого рода не­
ожиданные выводы о социальном развитии человечества,

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

движении человеческого ума, о будущем мира. А так как
все идеи, как бы они ни были отвлеченны, в наши дни про­
питаны некоей материальной актуальностью, те и эти
идеи отвечают на известные запросы и вступают отчасти
в область политики. К несчастью, вся эта работа совер­
шается вдали от великих очагов цивилизации, откуда
появляются плодотворные мысли. Успех этой своеобраз^
ной революции в пользу расы, которая выступает до сих
пор на мировой арене лишь в пассивных ролях, пока
довольно сомнителен. Но как бы то ни было, это интерес­
ное и немаловажное явление для дальнейшего хода про­
свещения, поэтому следует обратить на него внимание
основательных умов и постараться его охарактеризовать.
141. Что расы существуют, в этом никто не сомне­
вается; что они внесли во всю совокупность знаний на
земной поверхности свои необходимые начала, никто не
станет оспаривать; но как только что выяснено, сейчас
дело этим не ограничивается; речь идет о том, чтобы уз­
нать, должны ли они сохраниться навсегда; нужно ли
стремиться к общему слиянию всех народов или же, на­
против, надлежит монголу всегда оставаться монголом,
малайцу — малайцем, негру — негром, славянину — сла­
вянином? Словом, следует ли идти вперед по пути,
начертанному евангелием, которое не знает рас помимо
одной человеческой, или же следует обратить человечест­
во вспять, вернуть его к исходной точке, на которой оно
стояло в то время, как слово человечность еще не было
изобретено, т. е. следует ли вернуться к язычеству?
Истина заключается в том, что вся эта философия своей
колокольни, которая занята разграничиванием народов
на основании френологических и филологических призна­
ков, только питает национальную вражду, создает новые
рогатки между странами, она стремится совсем к другому,
нежели к созданию из рода человеческого одного народа
братьев.
142. Реальное, без сомнения, не есть материальное,
потому что всякая истинная мысль становится более или
менее реальной вне зависимости от того, воплотилась ли
она в материю; но не следует забывать, что совершенно
реальное, как таковое, способно материализоваться,
потому что совершенная реальность заключает в себе
также форму, в которой она должна явиться в свет.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

477

Такова, например, любая математическая аксиома 89,
всякая абсолютная истина; так обстояло дело и с истиной
христианской, пока она еще не обнаружилась в мире и,
наконец, так обстоит дело и с царством Божием, совер­
шенной реальностью, еще не материализованной.
142-а. Если вы не желаете согласиться ни с необходи­
мостью, ни с возможностью царства Божьего на земле как
с целью и конечной фазой развития общества, вы не смо­
жете также допустить этого развития; вы возвращаетесь
в замкнутый круг, некогда поглотивший все древпие ци­
вилизации и который еще неизбежно поглотит все челове­
ческое общество целиком, подобно Риму, самому совер­
шенному его выражению в дохристианский период. Вер­
нуться к этой точке зрения означает не больше не меньше
как отречься от христианства, являющегося по преиму­
ществу философией жизни.
143. Вы имеете форму познания и его содержание;
факт субъективный и факт объективный; Я и не-Я\ при­
ходится согласовать все это. Все философские системы
пытались этого достигнуть, порой более или менее созна­
тельно относясь к этой задаче, порой не сознавая ее;
философия наших дней действует с полным сознанием по­
ставленной перед собой цели и в этом заключается ее от­
личие по сравнению со всеми прежними системами.
144. Без слепой веры в отвлеченное совершенство не­
возможно шагу ступить по пути к осуществлению совер­
шенства. Только поверив в недостижимое благо, мы можем
приблизиться к благу достижимому. Без этой светящейся
точки, которая сияет вперед нас в отдалении, мы не могли
бы продвинуться ни на шаг среди глубокой окружающей
пас тьмы. Всякий раз, когда этот блестящий светоч за­
тмевается, приходится останавливаться и выжидать его
появления на беспросветном небосклоне. И именно на
пути, ведущем к абсолютному совершенству, расположе­
ны все те маленькие совершенства, на которые могут
притязать люди.
145 90. Позволительно, думаю я, всякому истинному
русскому, искренне любящему свое отечество, в этот
решающий час слегка досадовать на тех, кто влиянием
своим, прямым или косвенным, толкнул его на гибельную
войну, кто не учел его нравственных и материальных

478

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

ресурсов и свои теории принял за истинную политику
страны, свои незавершенные изыскания — за подлинное
национальное чувство, кто, наконец, преждевременно
запев победные гимны, ввел в заблуждение общественное
мнение, когда еще не поздно остановиться на том скольз­
ком пути, по которому увлекло страну легкомыслие или
бездарность.
146. Позволительно, думаю я, пред лицом наших
бедствий не разделять стремлений разнузданного патрио­
тизма, который привел страну на край бездны, который
думает выпутаться, упорствуя в своих иллюзиях, не же­
лая признавать отчаянного положения, им же созданного.
147. Позволительно, думаю я, надеяться, что если
провидение призывает народ к великим судьбам, оно
в то же время пошлет ему и средства свершить их: из
лона его восстанут тогда великие умы, которые укажут
ему путь; весь народ озарится тогда ярким светом знаний
и выйдет из под власти бездарных вождей, возомнивших
о себе, праздные умники, упоенные успехами в салонах и
кружках.
148. Позволительно, я думаю, всякому истинному
русскому, предпочитающему благо своей страны торжест­
ву нескольких модных идей, позволительно ему заметить,
что на свете есть только две страны, обремененные нацио­
нальной партией; одна из этих стран накануне исчезнове­
ния с мировой арены именно благодаря этому патрио­
тизму; другой грозит потеря положения первостепенной
державы, плода вековых благородных и настойчивых уси­
лий, мудрости и мужества91.
149. По-видимому, есть несколько способов любить
свое отечество и служить ему, прежде всего это...02
150. Слава Богу, я ни стихами, пи прозой не содей­
ствовал совращению своего отечества с верного пути.
151. Слава Богу, я не произнес ни одного слова, ко­
торое могло бы ввести в заблуждение общественное мне­
ние.
152. Слава Богу, я всегда любил свое отечество в его
интересах, а не в своих собственных.
153. Слава Богу, я не заблуждался относительно
нравственных и материальных ресурсов своего отечества.

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

479

154. Слава Богу, я не принимал отвлеченных систем
и теорий за благо своего отечества.
155. Слава Богу, успехи в салонах и в кружках я нѳ
ставил выше того, что считал истинным благом своего
отечества.
156. Слава Богу, я не мирился с предрассудками и
суеверием, дабы сохранить блага общественного поло­
жения — плода невежественного пристрастия к некото­
рым модным идеям.
156-а. По моему мнению, вы все воспитанники.
157. Как вы думаете, не должен ли был тридцатилетпий гнет со стороны правительства, жестокого и упорного
в своих воззрениях и поступках, развратить ум парода,
который его не особенно упражнял 93?
158. Воображают, что имеют дело с Францией,
с Англией. Вздор. Мы имеем дело с цивилизацией, с ци­
вилизацией во всей ее полноте, а не только с результата­
ми этой цивилизации, но с ней самой как с орудием, как
верованием, с цивилизацией, применяемой, развиваемой,
усовершенствоваемой тысячелетними трудами и усилия­
ми. Вот с чем мы имеем дело, мы, которые ведем отсчет
лишь со вчерашнего дня, мы, у которых ни один орган,
в том числе даже и память, достаточно не упражнялся и
не развивался 04.
159. Не характером, не мудростью создан английский
народ; он создан историей; но, будучи таким, каков он
есть, английский народ, естественно, считает себя более
мудрым, чем другие народы; привилегированной является
не англо-саксонская раса, но Англия, и история ее —
сплошная удача от начала до конца. Не английский народ
дал себе свою конституцию, ее вырвали норманскиѳ ба­
роны у своих норманских королей. Старые учреждения
Альфреда 95 ни к чему бы не привели, если бы пе меч
феодального барона. Некогда говорили, что учреждения
создают народы, теперь говорят, что народы создают
учреждения. И то и другое верно. Но нужно принять во
внимание хронологию фактов. Сперва история создает
учреждения, затем народы, воспитанные своими учрежде­
ниями, продолжают дело истории, завершают или иска­
жают его, в зависимости от того, насколько они счастли­
во одарены. Таков естественный ход общественного раз-

480 ОТРЫВКИ и РАЗНЫЕ мысли
вития. Делить народы на расы привилегированные и от­
верженные бессмысленно.
160. Среди причин, затормозивших наше умственное
развитие и наложивших на него особый отпечаток, сле­
дует отметить две: во-первых, отсутствие тех центров,
тех очагов, в которых сосредоточивались бы живые силы
страны, где созревали бы идеи, откуда по всей поверх­
ности земли излучалось бы плодотворное начало; а вовторых, отсутствие тех знамен, вокруг которых могли бы
объединяться тесно сплоченные и внушительные массы
умов. Появится неизвестно откуда идея, занесенная какимто случайным ветром, пробьется через всякого рода пре­
грады, начнет пезаметно просачиваться в умы и вдруг
в один прекрасный день испарится или же забьется
в какой-нибудь темный угол национального сознания,
чтобы затем уж более не проявляться: таково у нас дви­
жение идей. Всякий народ несет в самом себе то особое
начало, которое накладывает свой отпечаток на его со­
циальную жизнь, которое направляет его путь на протя­
жении веков и определяет его место среди человечества;
это образующее начало у нас — элемент географический,
вот чего пе хотят понять; вся наша история — продукт
природы того необъятного края, который достался нам
в удел. Это она рассеяла нас во всех направлениях и раз­
бросала в пространстве с первых же дней нашего сущест­
вования; она внушила нам слепую покорность силе вещей,
всякой власти, провозглашавшей себя нашей повелитель­
ницей. В такой среде нет места для правильного повсед­
невного общения умов; в этой полпой обособленности от­
дельных сознаний нет места для их логического развития,
для непосредственного порыва души к возможному улуч­
шению, нет места для сочувствия людей друг к другу,
связывающего их в теспо сплоченные союзы, пред которы­
ми неизбежно должны склониться все материальные силы;
словом, мы лишь географический продукт обширных про­
странств, куда забросила пас неведомая центробежная
сила, лишь любопытная страница физической географии
земли. Вот почему, насколько велико в мире наше мате­
риальное значение, настолько ничтожно все наше значе­
ние силы нравственной. Мы важнейший фактор в поли­
тике и последний из факторов жизни духовной. Однако
эта физиология страны, несомненно имеющая недостатки

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

481

в настоящем, может представить большие преимущества
в будущем, и, закрывая глаза на первые, рискуешь ли­
шить себя последних 9в.
161. А. Причина и следствие не разнородны; начало
и результат — одно целое. Одно не может существовать
без другого, ибо начало таково, поскольку оно произво­
дит такое-то следствие или порождает такую-то вещь.
В индивиде часто преобладает та или другая сторона;
только во вселенной, в совокупности вещей субъект и
объект совершенно сливаются, тождество полное. Такова
система Шелл н а.
B. Раз не Я признано и допущено его действие на
мое Я, спрашивается, нет ли в не-Я чего-то, что по отно­
шению к самому себе тоже есть Я, и если это нечто дей­
ствительно существует, то какова его природа и каково
его действие на первичное Я. Такова проблема, постав­
ленная Фихте,
C. Движение человеческого ума не что иное, как по­
следовательное рассуждение. Достигнув конечпого преде­
ла этого универсального рассуждения, человеческий
разум достигнет полной своей мощи. Гегель.
161-а. В первой части своей системы, или, вернее§
в первый период своей философской деятельности Фихто
утверждает, что в мире нет ничего реального, кроме поз­
нания, а так как всякое познание необходимо заключается
в Я, то в действительности ничего не существует помимо
Я. Этому учению возражали, что познание, естественно,
предполагает познаваемый предмет, следовательно, су­
ществует еще нечто помимо Я и познания. Впоследствии
Фихте отказался от этого учения, не признаваясь, однако,
в том открыто, а может быть, не вполне отдавая в этом
отчет и самому себе, ибо он никогда не переставал рас­
сматривать свою новую точку зрения лишь как вывод из
первой. Как бы то ни было, чтобы правильно судить об
учении Фихте, нужно придерживаться только того, что
мы предпочитаем называть второй его манерой, рассма­
тривая первую часть его системы лишь как предваритель­
ную, как глубокий анализ природы Я или субъекта, как
опыт, принадлежащий истории97.
162 98, Думаете ли вы, что для Европы и для самой
России было бы полезно, чтобы эта последняя стала
вершителем судеб мира?
16 П, Я. Чаадаев, т. 1

482

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

163. Другой вопрос. Что должна была выбрать Ев­
ропа: сохранение Турции или всемогущество России?
164. Что такое эта война? Семейная ссора между
истинно верующими " .
165. Жаль, что наши бедные славяне прогуляли третье
отделение.
166. Я согласен с мнением архиепископа Иннокентия,
и не сомневаюсь в том, что скипетр мировой власти
останется в руках русского императора; меня удивляет
только одно: почему святой отец не изобразил нам карти­
ны того благоденствия, которым будет наслажаться мир
под этим охранительным скипетром.
167. Известно, что Шеллинг считается лишь продол­
жателем Спинозы, развившим его учение и придавшим
окончательную форму современному пантеизму. Нет сом­
нения, что ç его точки зрения действенные силы природы
только утверждают себя, проявляя свое действие в мире,
и что поэтому природные явления рассматриваются как
логические операции, а не как вещественные факты. Из
этого, однако, не следует, что при таком взгляде на физи­
ческие силы вселенной природа превращается вразум,
а отсюда вообще еще далеко до пантеизма. В сущности
это не что иное, как философская фразеология, налагае­
мая на нас бессилием человеческого языка и потребностью
нашего разума все свести к идее единства, идее, под вдох­
новением которой, как известно, была формулирована
вся эта система. Идеалист объясняет природу на языке
спиритуализма, вот и все; но отсюда не следует, что он
видит повсюду Дух и Идею. За каждым явлением при­
роды он видит акт духа, но этот акт духа, по его мысли,
всегда остается отличным от явления. Вы рассуждаете,
вы вычисляете,— говорит оп,— и вы приходите к извест­
ным логическим выводам, реальное осуществление кото­
рых зависит только от вас; вы встречаетесь затем в при­
роде с фактами, которые соответствуют этим выводам и
которые, как вам известно, являются результатом анало­
гичных актов; из этого вы заключаете, что между приро­
дой и вашим разумом существует тождество. Вот исход­
ный пункт этой системы. Но, очевидно, здесь речь идет
не о самой природе, но о силе, определяющей движение
материи, совокупностью которых только и является

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ

483

природа. Но пребывает ли эта сила в педрах самой при­
роды пли вне ее, этого идеалист не знает; более того,
у него нет пиfc Я распространил бы это определение на закон
нравственный (140, т. 1, р. 4).
95. «Изучение природы физической, рассмотрен­
ное во всем ее объеме, сводится сегодня к трем раз­
ным вещам: наблюдению явлений; эксперимен­
тальному исследованию последующего их пове­
дения, которому они подчиняются и которое
является их физическим законом; наконец, к опре­
делению тех абстрактных и механических сил^
вычисляемым следствием которых они являются»*
+ Если возможно это определение (140, т. 1,
р. 5).

96. « эти утверждения, как и все другие%
имеют свою степень вероятности, и если с точки
$с I зрения философии имеется мало оснований при­
нять их без доказательства, то так же мало ос­
нований отвергнуть их без проверки».
+ Священная логика (140, т. 2, р. 105).

602

ЗАМЕТКИ НА КНИГАХ

Catéchisme du Concil de Trente. P., 1826 32.
Катехизис Тридентского Собора. Париж, 1826):
97· «if нельзя называть Сына Божьего прием­
ным,— сколь бы ни обладал он тем духом, коим
святые люди обретают восприятие в сыновей Божиих, ибо Он есть Сын Божий по природе, и
никак невозможно полагать, будто к Нему имеет
отношение благодать усыновления или имя усы­
новленного *.
Против испанской ереси (177, т. 1,
р. 93).
98. «Собор не принял никакого решения по воп­
росам, является ли Чистилище каким-то особым
местом, в которое помещают души умерших; ка­
ким образом они там очищаются — горя в огне
или как-то иначе; насколько тяжело ожидающее
их там наказание и как долго оно продолжается;
наконец, можно ли его смягчить молитвой и бла%С гими поступками живущих или же надо отслу­
жить святую мессу; и каким образом помогает
ѳта месса — ex opère operato или как-то иначе;
приносит ли эта месса пользу всем вообще или
только тем, кто назван поименно, и т. д.».
Все эти вопросы были решены Тридентским
Собором в других канонах (177, т. 1, р. 151).
Damiron / . Ph. Essai sur l'histoire de la philo­
sophie en France au dix-neuviême siècle. P., 1828,
(Дамирон Ж. Ф. Очерк истории философии во
Франции XIX в. Париж, 1828):
>К

99. «Философии de Mecmpa не суждено в наше
время надолго одерживать триумф».
Ничтожество! Известно ли тебе, что в то вре­
мя, когда ты это пишешь, католики в Англии
справляют триумф? И это тебя не убеждает?
(212, р. 124).
Перевод с латинского А. А. Столярова.

ЗАМЕТКИ НА КНИГАХ

>(с

100. « Я ощущает свое единство,
его деятельность
непрерывна».
И д а ж е во сне? {212, р . 315).

потому

что

De l'imitation de Jésus-Christ, P., 1796 33.
(О подражании Иисусу Христу. Париж, 1796):
101. «Ты в своей келье думаешь, что покидать
ее оказывается очень часто вредным для тебя.
Пока ты сидишь в своей келье сладко тебе, и
столкновение со злом вызывает отвращение у те­
бя».
1810 34 (221, р. 62).

>К

¥: \

102. «Мы крайне чувствительны к страдани­
ям, причиняемым другими, и не замечаем, как
I другие страдают от пас».
Брат, бедный брат! 1825 (221, р. 114).
103. «Враги человеку — домашние его» *.
26 января 1827 (221, р. 310).

>!<

104. « „ # несчастен и истаеваю с юности11 **.
На душе у î

652

ВАРИАНТЫ

но прежде-всего необходимо у з н а т ь : въ ч чеиъ
д ѣ л о , ч т о э т о аа в о с п и т а н і е человѢческаго
роде , и какое м ѣ с т о занииаемъ мы в ъ о б щемъ порядкѣ міра?
Народы живупть т о л ь к о мощными в п е ч а т лѣніями временъ прошедшихъ на умы и х ъ
и соприкосновеніемъ с ъ другими народами. Т а кимъ обрааомъ каждый человѣкъ ч у в с т в у е т е »
свое соотношеніе с ъ ц ѣ л ь т ъ ч е л о в ѣ ч е с т в о м ъ .
•»Что т а к о е жизнь человѢка, г о в о р и т ъ Ци~
церонъ, если память о предшествовавшемъ
не соединяет*» настоящего с ъ прошедшимъ?0
Мы явились въ міръ, какъ незаконнорожден\

J

ные дыни, беаъ наслѣдетва, б е з ъ связи с ъ
людьми, к о т о р ы е намъ предшествовали,
не
усвоили себѣ ни одного и з ь поучительных?»
уроковъ минуншаго.Каждый и з ъ насъ д о л ж е н ъ
едмъ связывать разорванную н и т ь с е м е й н о с т и ,
к о т о р о й мы соединялись с ъ цѣлымъ человѣчес т в о м ъ . Намъ должно молотами в б и в а т ь в ъ
голову πιο} ч т о у другихъ сдЬлалось привыч­
кою, и н с т и н к т о м ъ . Наши воспоминания не далѣе вчерашняго дня; мы, т я к ъ - с к а з а т ь , ч у ж д ы
самимъ себѣ. Мы идемъ по п у т и временъ т а к ъ
странно, ч т о каждый сдѣланный шагъ исчезаешъ для насъ безвозвратно. В с е э т о е с т ь
слѣдствіе образования совершенно привознаго,
подражательнаго. У насъ н ѣ т ъ развитія с о б ­
ственна™, самобытного , совершенствовав!«

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

логического· Старыя идеи у н и ч т о ж а ю т с я но­
выми, п о т о м у - ч т о послѣднія не истекаюптъ
*лзъ первыхъ, а западаютъ къ намъ Богъ-зиает*ь о т к у д а ; наши умы не браядятся неизгла­
димыми слѣдами послѣдовательнаго движенія
идей, к о т о р о е составляешь ихъ силу ; п о т о м у - ч т о мы заимствуемъ идеи уже развитый.
Мы р о с т е м ъ , но не зрѣемъ; идемъ впередъ,
но по какому-то косвенному направленно, не
иедущему кг» цьли. Мы подобны дѣтямь, КОІІІОрыхъ не заставляли разеуждать ; возмужавъ,
ОІЗИ не и м ѣ ю т ъ ничего собственнаго; все ихъ
знаніе во в н е ш н о с т и ихъ существования ; во
»нѣшности вся душа ихъ.
Народы с у щ е с т в а нравственны я , т о ч н о
т а к ж е какъ и люди. Они образуются вѣками, какъ люди годами. Но мы, п о ч т и можно
сказать , народъ исключительный. Мы прииадлежимъ къ націямъ, которыя к а ж е т с я не
сосіпаиляюгпъ еще необходимой ч а с т и человѣчества , а с у щ е с т в у ю т ь для т о г о ч т о б ъ
со-временемъ преподать какой.- нибудь ве­
ликий урокъ міру. Н Ь т ъ никакого еомнѣнія ,
ч т о э т о «предназначеше принесетъ свою поль­
зу; но к т о з н а е т ъ , когда з т о будешъ?
Народы Европы имѣютъ одну общую ф и оіономію, к а к о й - т о о т б л е с к ъ односемейносгаи. Н е смотря на раэдѣленіе ихъ на в ѣ т ви латинскую и т е в т о н и ч е с к у ю , на южную и

653

654

ВАРИАНТЫ

с ѣ в е р н у ю , между ними е с т ь связь о б щ а я ,
которая сосдиняетъ и х ъ ,
связь видимая
для всякаго , к т о углублялся въ и х ъ о б ­
щ у ю и с т о р і ю . Давио-ли вся Европа назы­
валась » х р и с т і а н с т в о м ъ « , и э т о
названіе
нмѣло м ѣ с т о въ ея публичномъ правѢ? Н о
кромѣ э т о г о общего характера, каждый и з ъ
нихъ и м ѣ е т ъ еще свой о с о б е н н ы й , прида­
ваемый ему и с т о р і е й и преданіями· И т о
и
ДрУ г о е
составляетъ
родовое
наелЬдіе
идей а т и х ъ народовъ. К а ж д о е ч а с т н о е лицо
п о л ь з у е т с я плодами э т о г о наслѣдія ;
безъ
утомленія, б е з ъ т р у д а , с о б и р а е т ъ на жизненномъ п у т и свѣденія, разсѣянныя въ о б щ е с т ­
ва», м у п о т р е б л я е т ъ и х ъ в ъ свою пользу*
Теперь сравните сами: много-ли с о б е р е т е вы
у масъ начальныхъ идей , кошорыл , какимъбы т о ни было образомъ, могли-бы руковод­
с т в о в а т ь насъ въ ж и з н и ? З а м ѣ т ь т ѳ , ч т о
лдѣсь
дѣло не о б ъ учеиіи , не о л и т е ­
р а т у р а , или наукъ ; но п р о с т о о соприкосновеніи умовъ , о б ъ т ѣ х ъ идеяхъ , к о т о р ы й
овладѣваюпіъ ребеикомъ еще въ колыбели,
н о т о р ы я о к р у ж а ю т ъ его в ъ играх ь , к о т о рыя м а т ь в д ы х а е т ъ в ъ него своими ла­
сками ; которыя въ видь различныхъ ч у в с т вованій проникдютъ в ъ его с у щ е с т в о вмѣ~
с т ѣ с ъ воздухомъ , которымъ онъ дышешъ,
и
образуютъ
его
нравственное
бытіе

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

до всшупленіл въ *гіръ и въ общеошите-ли знать, ч т о э т о за чгдеи?
Э т о идеи долга , закона , правды , порядка.
Онѣ развиваются изъ произшествіи , содѣйствовавшихъ образованно общества; онъ пе~
обходимы* начала міра общественного. В о т ъ
ч т о составляете атмосферу Запада ; э т о
боліе чѣмть исторія, боліе чЬмъ психологія:
ото физіологія Европейца. Чѣнъ вы замѣзште все э т о ?
Не знаю, можно*ли вывести изъ сказаинаго что - нибудь совершенно безусловное и
основать на немъ непременное правило ; но
очевидно, какое сильное вліяніе на дух ь каждаго
отдѣльиаго лица должно имьть э т о странное
положеше народа, по которому онъ не можепгъ
аноьить своей мысли пи на одномъ рядѣ
J, развивавшихся ы» обществѣ постепенно
одна из-ь другой; по которому ©къ принимала
участіе въ общемъ дви/кенік человъческаго
разума, только слѣпымг», поверхностным*» к
часто дурньш-ь подражаиіемъ другимть націямъ. Отъ-этого, вы нейдете , что всѣм-ь
иамъ не достаешь нѣкотораго рода осно­
вательности , методы , логики. Силлогизма
Запада нам-ъ неизвЬстенъ, Въ нашихъ луч>
тикъ головахъ есть ч т о - т о больше чѣмъ
неосновательность. Лучшія идеи, о т ъ не­
достатка саяги и последовательности, какъ

055

656

ВАРИАНТЫ

безялодные призраки, цѣпенЬюіпъ ЬЪ нашемь мозгу. Человѣкъ т е р я е т с я , не находг
средства придти въ соотношение, свяэатьс*
съ тѣмъ, что ему предшествует* и что
послѣдуетъ; онъ лишается всякой уверенно­
с т и , всякой твердости ; юмгъ не руководи
ствуетт* чувство непрерывнаго существованія, и онь заблуждается ві* мІрѣ. Tenia
потерявшіяся существа встречаются во всѣхъ
странахъ; wo у насъ э т а черта общая. Э т о
нѳ т а легкомысленность, которою нѣкогда
упрекали французов*» , которая, не отрицая
ни глубины, ни многообъемлсмости ума, зависѣла только о т ъ способности понимать
все съ чрезвычайною легкостью, ч т о придав
вало обращению болѣе прелести и любезно­
с т и ; нѣтъ! э т о вѣтреность жизни безъ
опыта и предвидѣнія ; жизни , которая огра­
ничивается эфемерным ь существованіемъ недьдимаго , оторваннаго о т ъ своей породы;
жизни, которая не заботится ни о славѣ, ни
о раапространеніи какихъ-либо общих/ъ идей
или выгод-ъ, ни даже о гаъхъ ссмейныхъ ,
наследственных* интересах* , о т о м ъ мно­
жества притязаний и надежд*, освященных*
давностью, которыя въ общества , основан­
ном* на памяти прошедшаго и на нон л mix.
будущего, составляют* жизнь обществен­
ную и жизнь частную. Въ наших* головах*

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

решительно нѣтъ ничего общаго ; все в *
них* частно, и ктому еще ке вѣрно, ие
полно. Даже в* нашем* взгляда я нахожу
ч т о - т о чрезвычайно неопределенное , холод­
ное, насколько сходное с* физІономіею народовъ, стоящих* на низших* ступенях* об­
щественной лЪствицы. Находясь » ь других*
странах* и вособеиности южных*, гдѣ
лица т а « * одушевленны , т а г * говорящи , я
сравнивал* не*раз* моих* соотечественни­
ков* съ туземцами, и всегда поражала меня
эта нѣмота наших* лиц*.
Чужестранцы ставили нам* в* досто­
инство нѣкотораго рода безпечную отваж­
ность, которую встречали особенно в* низ­
ших* классах*· Ио но нѣскольким* отдѣльиымъ проявлетям* народного характера они не
могли вѣрно судить о цѣлом*. Они не видят*,
что т о ж е самое начало, которое иногда придает* нам* э т у смелость , дѣлает* нас* в?>
т о ж е «время неспособными ни. к* глубокомыслію, ни к* постоянству; они не видят*, чщо
э т о равнодушіе к* матеріялъным* опасно­
стям* дѣлает* нас* также равнодушными
ко всему хорошему , ко всему дурному , во
всякой истинѣ, ко всякой лжи , и ч т о т Ь м *
самым* уничтожает* в * нас* всѣ сильны«
возбуждения, который стремят* людей по
пути совершенствован)«; они не видят*, ч т о ,
Твлвск. Х Х Х І У .
19

657

658

ВАРИАНТЫ

по милости этой - то базпечиок отвага, у
яасъ и ьъ высшихъ нлассахъ f къ прискорбію 5 существуют ь пороки , которые въ
других ъ страиахъ
принадлежатъ только
нисшимъ ) не замьчаюгчъ, ч т о имѣя нѣкоторыя изъ добродѣтелей народовъ кшыхъ,
еще необразованныхъ, мы лишены »сіѵхъ достоикствъ народовъ зрѣлых-ъ, наслаждаю­
щихся высшимть иросвѣщеніемъ. Л совсЬм«ь
не хочу сказать, ч т о у насъ только пороки,
a добродѣтели у европейцев·!» ; избави Боже!
Но я говорю, ч т о для вѣрнаго суждснія о иародахъ надобно изучить общій духъ, ихъ жи­
вотворящей ; ибо не т а или другая черта
ихъ характера , а только этогаъ дуѵъ мо~
ж е т ъ довести ихъ до совершеннЬйшаго нрав«
ственнаго состояния , до развитія бсзконечнаго.
Массы находятся подъ вліяніемъ особеннаго рода силъ, развивающихся нъ избранных^
членахъ общества. Массы сами не думаютъ;
посреди ихъ есть мыслители, которые думаэотъ за нихъ , возбуждаютъ собирательное
разумѣніе націи, и заставляют!» ее двигаться
впередь. Между-тѣмъ какъ небольшее число
мыслитъ , остальное чувствуете , и общее
движеніе проявляется. Э т о истинно в о т ношеніи всѣхъ народовъ , исключая нѣкогаорыя поколінія, у которыхъ человѣческаго

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

осталось только одно лицо. Первоначальные
народы Европы, Дельты , Скандинавы, Гер­
манцы, имѣли Друидовъ, Скальдовъ, Бардовъ^
э т о были сильные мыслители, разумѣетсяг
з ъ своемъ родѣ. Посмотрите на народы Сѣверной Америки , истребленіемъ поторыхъ
ліакъ равностно занимается матеріяльное
г;росвѣщеніе Соединеиныхъ-ОІтагповъ: между
ними есть люди дивнаго глубокомыслія. Те­
перь спрашиваю васъ, гдѣ наши мудрецы, на­
гни мыслители? Когда и к т о думаль за насъ,
к т о думаетъ въ настояіцее время?
По нашему мѣстному положеиію между
Востокомъ и Западомъ, опираясь однимъ лок~
темъ на Китай, другимъ на Германію , мы
должны - бы соединять въ себѣ два великія
начала разумѣні* : воображение и разсудокъ;
должны-бы совмѣщать въ нашемъ граждан ственномъ образованіи исторію всего міра.
Но не таково предназначеше, павшее на на­
шу долю. Опмтъ ввковъ для насъ не суш,«с т в у е т ъ . Взглянувъ на наше положеніе, мож­
но подумать, ч т о общій законъ человечества
не для насъ. Отшельники въ мірѣ, мы ничего
ему не дали, ничего не взяли у него; не пр7*общили ииодной идеи »ъ массѣ идей человѣчества \ ничѣмъ не содействовали совѳршенетвованію человѣчесиаго рааумѣнія, и иска-

650

[UT,

ВАРИ Ml ТЫ

зклм все ч т о сообщило намъ э т о совсрньч*ствовйніе. Во все продолжение нашего общественнаго существовав!« мы ничего не сдѣ~
лалн для общего блага людей: ниодной полез­
ной мысли ни воарасло на безплодной нашей
почвѣ ; ішодной великой истинны не воз­
никло изъ*среди иасъ. Мы ничего не выду­
мали сами , и изъ всего, ч т о выдумано дру*
гими, заимствовали только обманчивую Ягаруж ноешь и безполезнунэ роскошь.
Странное дѣло! Даже въ мірѣ* наукъ, ко­
торый обнимаепіъ в с е , наша иеторія разобщена о т * всего , ничего не объясняет*,
ничего не доказывает*. Если-бъ орды вар­
варов*, возмутивших* міръ, не прошли, прежде-иежели наводнили Западъ , страны нами
обитаемой, мы не доставили - бы и4'одной
главы для всемирной исторіи. Ч т о б * обра­
т и т ь на себя вииманіе, мы должны были
разпространиться о т * Берингова пролива
до Одера. Нѣкогда великій царь хотѣл*
нас* образовать, и ч т о б * заоохотшпь къ
просвѣщенію, бросил* намъ мантію цивили­
зации мы подняли мантію, но не коснулись
просвѣщенія· Въ другой раз*, другой великій
государь пріобщии* нась своему великому
послаиію, проведши победителями съ одного
края Европы на другой; мы прошли просвѣ-

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ ***

іценнѣйшш страны свѣта, и что-же принесли
домой? Одиь дурныя понятія, гибельныя за­
блуждения, которыя отодвинули насъ назадъ
еще на полстолѣтіе. Не знаю, въ крови у насъ
есть что - т о отталкивающее , враждебное
совершенствованию· Повторю еще: мм жили,
мы живемъ, какъ великій урокъ для ошдаленныхъ п о т о м с т в ъ , которыя воспользуются
имъ непремѣнно, но въ насптоящемъ времени,
что бы ки говорили, мы составляемъ пробЬлъ
в-ъ порядкѣ разумѣиія. Для меня нътъ ничего
удивительнѣѳ "этой пустоты и разобщеиности нашего существонанія. Конечно, въ
зшомъ виновата отчасти какая*шо непости­
жимая судьба ; но у но правы и люди , к о т о рмхъ содѣйствіе , во всемъ ч т о свершается
ль нравствешюмъ мірь, неизбѣжно» Заглянемъ
еще разъ въ исшорію: она объясняетъ бытіе
народовъ лучше всего.
Ч т о дѣлали мы въ т о время, какъ изъ
жестокой борьбы варварства сѣверныхъ на­
родовъ, съ высокою мыслію религіи, возникало
величественное зданіе новаго образованія ?
Ведомые злою судьбою , мы заимствова­
ли первыя сЬмена нравственного и умственнаго просвѣщенія, у растленной, презираемой
всѣми народами, Византіи Мѣлкая суетность
только-что оторвала ее о т ъ всемірнаго брат­
ства; и мы приняли о т ъ ней идею, искажен-

661

ВАРИАНТЫ

иук> человѣчесноѵо ск,а
> »mo &реиѵ>
животворящее начало
одушевляло
всю Европу. Все истекало m амъ ѵ-.^ъ э т о ю
начала; все сосредоточивалось \ всякое ум­
ственное движеше силилось сбъ?,
ловѣческую мысль ; всякое побуждсніе прс
лвлялосг» могучею потребностью отыскать
одну всемирную идею : эгао самое и соста­
вляешь духъ новъйшкхъ временъ. *Іуждыarnowty дивному началу , мы сдълались добы
нею завоевателей. Свергнувъ иго чужемнос,
мы могли-бы воспользоваться идеями, кото
рыя развились между тѣмъ у нашихъ запа;
иыхъ брашій ; но мы были оторваны от?
обіцаго семейства.
Сколько свѣтлыхъ лучей прорѣзало ьъ эг<
время мракъ, покрывавши* всю Европу Î Болі
man чаешь поснаній, которыми умъ человѣческій теперь гордится, были уже предчур
ствуемы тогдашними умами; хзракгаеръ нг
дѣйшаго общества былъ уже определен:. ï
шруі христіанскому не доставало только
формъ прекраснаго , и онъ отъискалъ и х ь ,
обратив*» взох>ы на древности язычества.
Уединившись въ своихъ пустыняхъ, мы не ви­
дали ничего происходившая въ Европь. Мы не
вмѢшивались въ великое двло міра. Мы оста­
лись чужды высокимъ доблестямъ , кото­
рые -л релягія озарила новѣйщія поколЬнія и

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

соторыя ьъ глаэахть здраваго смысла яозвышаютъ йхъ надъ древними народами, т а к ъ ate какъ э т и послѣдкіе возвышаются надъ
Г о т т е н т о т а м и и Лапландцами. В ъ насъ не
разнились »тѣ новыя силы, которыми ОНА
обогатила человеческое разумѣяіе; з т а кро«
т о с т ъ нравовъ, потерявшихъ свое перво­
бытное звѣрство о т ъ покорности власти
безоружной. Ке смотря на иазваніѳ христіаиъ, мы не тронулись съ мѣста, тогда-какъ
западное христианство величественно шло по
пути, начертанному его божествеиньшъ осно^ателемъ- Міръ пересоздавался, а мы прозябали вь нашихъ лачутахъ изъ бревеиъ и гли­
ны. Коротко , не для насъ совершались но­
вы« судьбы человечества; не для насъ , христіаиъ, зрѣли плоды христианства.
Послв згаого , скажите, справедливо-ли у
насъ почти общее l· предположение , ч т о мы
можемъ усвоить европейское просвѣщеніе,
развивавшееся такъ медленно , и иритомъ
подъ прямымъ и очевидиымъ вліяніемъ одной
нравственной силы, съ-разу, даже но затруд­
няясь розысканіемъ, какъ э т о дълалось?
Т о т ъ рѣшительно не лонимаетъ христиан­
ства , к т о не замѣчаетъ въ немъ стороны
чисто исторической; стороны , которая по­
казывая , что сдѣлало оно для людей и ч т о

663

В64

ПАРИ АНТЫ

должно еще сдѣлать, закликаешь в * себѣвс*>
его философію и составляет* необходимую
масть его догматики. Таким* обраломъ хрисгаіаиская религі« является не только нрав*
слівенною системой, выразившеюся в * пре­
ходящих* формах* человЬческаго ума ; но
силою божественнною , вѣчною, действу­
ющею во всем* пространстве міра умственііаго ; силою, которой видииыя дѣйствія
должны нам* служить вечными урокаии.
В * мірѣ христианском* все необходимо
должно содействовать, и в * самом* - дѣлѣ
содействует* учрежденію на земле cQBCpшеннаго порядка. В * противномъ случае дей­
ствительность против'оречила~бы слову Г«;
спода: он* не былъ-бы посреди своей церкви
до скоичанія веков*. Новый порядок* , царствіе Божіе, которое должно было осуще­
ствиться искупленіем*, неотличелось-бы о т *
лрежняі о порядка/ о т * царства зла, которое
искупленіе должно было уничтожить: тогда
существовала-бы одна вообразительная усо~
вершииость, о которой м е ч т а е т * философія и которую обличает* во лжи каждая
страница исторш ; суетное волненіе ума,
удовлетворяющее только нуждам* существа
матеріяльнаго , которое если когда и воз­
носило человека на некоторую высоту, т о

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖИ *•*

да« того только, чтобг» низвергнуть погпомъ
въ глубочайшія пропасти. .
Но вы возразите: развѣ мы не христиане,
развѣ образование возможно только по об­
разцу европейскому? Везсомнѣнія, мы христІаче : но развь Абиссинцы , не христиа­
не - же ? Разумеется > молшо образоваться
отлично о т ъ Европы : развѣ Японцы не
образованы и, если вѣрить одному изъ на·:
ши.гіі соотечественников!*, даже болѣе насъ?
Но неужели вы думаете, ч т о христианство
Абиссиицевъ м образованность Япокцев-ь могулгъ возсоздать гаотъ порядокъ , о которомъ я говорил* сію-минуту, порядокъ, ко­
торый составляет* конечное предназначеше
человѣчества ? Неужели вы думаете, ч т о
этѣ жадкія отклонения о т ъ божественных*
м человѣческихъ истин* низведут* небо на
землю?
В * христіанствъ есть два направления, рѣзко отличающаяся одно о т ъ другаго: ато его
дѣмствіе на человека и дѣйствіе на исемірное
разумѣніе. Онѣ сливаются оба вь Верхов­
ном* Разумѣ и в е д у т * к* одной и той-же
цѣли. Но наше ограниченное зрѣніе не можетъ
обнять время, впродолженіс котораго дол*
жны осуществиться вьчныя предначертания
божественной мудрости. П о э т о м у мы дол­
жны различать божественное дѣйствіе ; про-

ßß5

66G

ВАРИАНТЫ

являющееся въ данное время въ жизни человѣка, о т ъ проявляющегося только въ безкоиечности. Конечно, »ъ день окончательнаго исполнения великой тайны иекупленія всѣ
сердца и всѣ умы соединятся въ одно чув­
ство и въ одну мысль, и всѣ преграды, раадъляющія народы и вѣроисповѣдонія, исчезнуліъ ; но, въ настоящее время, каждый долженъ знать свое мЪсто въ порядкѣ общаго
нризванія христіанъ, mo-есть долженъ оиать,
чѣмъ и какъ можетъ содействовать онъ w
все его окружающее конечной цѣли , пред*
положенной всему человечеству.
По-этому необходимо долженъ быть осо­
бенный кругъ идей, гдѣ должны двигаться умы
общества, въ крторомъ должна достигать­
ся эта конечная цѣль , т о - е с т ь гдѣ возбуж­
денная мысль должна созрѣть и достигнуть
»сей полноты своей. Э т о т ъ кругъ идей, ата
нравственная сфера даютъ обществу особен­
ный родъ существования, особенный взглядъ,
которые не будучи совершенно тождествен­
ны для каждаго недѣлимаго этого общества,
какъ вотношеніи насъ , такъ и вотношенш
другихъ ие-европеюскихъ народовъ, составляю т ъ одинаковый способъ ихъ бытін: слѣдствіе
огромной умственной работы осьмнадцати
вЪповъ, работы въ которой участвовали всѣ

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ЖЕ ***

667

\
страсти, всѣ выгоды, веѣ сгпраданія, всѣ ме*;
т ы , »db усилія разума.
Всѣ европейскіе народы проходили эпгЬ
с т о л і т і я рука-въ-руку, и въ настоящее вре
мя, не смотря иа всѣ слунайныя отклонения,
онѣ всегда будуяпъ сходиться на одной и т о й же дорогі · Чтобъ понять семейное развиг
этихъ народов* нѳ нужно дал«е изучат;
мсторію: прочтите только Тасеа, и вы уви1
дите какъ всѣ они склоняются въ прахъ пе~
редъ Ісрусалимомъ ; вспомните, я т о впродол·
женіе пятнадцати въковъ они молились Бо­
гу иа одномъ языкі, покорялись одной нрав­
ственной власти % имѣли одно убіжденіе ·
вспомните, ч т о впродолжеиіе пятнадцати вѣковъ, каждый годъ, въ одинь и гаотъ-л
день, въ одинъ и гаотъ*же часъ, одмѢми
тъми же словами, всЬ вдругъ они возносили
хвалебные гимны Всевышнему, торжествуя
величайшее иаъ его благод&яиій: дивный коицерт-Ъ) въ тысячу рааъ иэяіцнъйшій, возьы
шеннѣйшій всіхъ гармоній жра физического!
И такъ если эта сфера , въ которой жив у т ъ европейцы, сфера единственная, гдѣ
человѣческій родъ можешь достигнут?» сво­
его конечнаго предназначения , есть плод
релшіи; если напротивъ враждебныя обстоя­
тельства отстранили насъ о т ь общего дви

668

ВАРИАНТЫ

женія, въ которомъ общественна * идея хри­
стианства раавилась и приняла иэвѣстныя
формы ; если э т ѣ причины отбросили насъ
въ категорію народов*., которые не могли
воспользоваться всѣмъ вліяиіемъ хриешіанства ; т о не очевидно«ли , ч т о должно ста*
раться оживить в-ь насъ в&ру всѣмп воз­
можными способами? Вопгъ ч т о я хотѣлъ
сказать, говоря, ч т о у нас*» должно переначать все воспитаніе человѣческаго рода.
Вся исторія новаго общества совершает­
ся въ области миѣнія. СлѢдовательно здѣсь
настоящее воспитаніе • Новое общество,
основанное на этомъ началѣ - двигалось впе­
ред* только мыслію. Выгоды всегда следо­
вали за идеями , но никогда имъ нѳ пред­
шествовали. Мнѣнія раждали выгоды, но
выгоды никогда не раждали мнѣній. Всѣ
успѣхи Запада в-ь сущности были успѣхи
нравственные. Искали истину, и нашли бла­
госостояние. Врпѵъ какъ объясняется явле­
ние новаго общества и его образование; ина­
че оно совершенно непонятно.
ТТервыя столѣтія новой исторіи наполняют­
ся: гоненіями за вѣру, мученичесшвомсь, распространеиіемъ христіанской вЬры , ересями
и соборами. Движеніе всей этой эпохи, не ис­
ключая и нашествія варваровъ, связано т ѣ с -

ФИЛОСОФІІЧІХКИК ПИСЬМА К Г-ЖЕ·*·

но с ъ усилиями иовЬйшаго разума сицевъ £,*\т~
с т а » · В т о р у ю эіхохунаполняютъ; 'образова-nie iepapxw, сосредоточен?« духовной власти:
и безпрерывное распространение редигіи на
Сѣьеръ» За-тѣк^слѣдуюггіъ: усиленіерелиЛоз-;
наго чувства до высочайшей степени и упроченіе религіозной власти • Философическое ис
литтерагаурное развмшіе ума к образова?
ніе нравовъ подь шінтеѵѵь религіи оканчи-*
вакшгъ з т у мсторію, которая им&спгь шсчно т а к о е ж е право на нааваніе священной,
кзкъ и исторія древнего 'избраннаго народа.
Наконец·*», и настоящее положеніе обществ}*
ааимсшвуепгъ свой харавтеръ отъ религіозиаго противодействуя, о т ъ иоваго направл'енщ,
которое релмгія дала человеческому духу- Такимъ образомъ, можно сказать, ч т о у новѣйашхъ народов/ъ мнѣніе было единственными*
могучимъ дЬдтелемъ; оно поглодало все маіперіяльмыя у полояттелвныя и личныя вы­
годы.
Знаю: ί вмесшо-того ч т о б ъ дивиться а т о ~
му дивному порыву человечества пъ воз­
можному совершенству, его называли ф с т тизмомь, суевѣріемъѵНо ч т о бы ни говорили,
подумайте, какъ сильно должно о т п е ч а т л е т ь ­
ся на характерах* з т и х ъ народовъ, капъ в'ъ
добромъ, т а к ъ и вг> дурному отношении, э т о
раавиппе общественности, вполнЪ совершенное

669

670

ВАРИАНТЫ

одиимъ чувством*! П у с т ь поверхностная философія ь о т е т ь , ч т о хочетъ,
противъ
войнъ аа вѣру, противъ костровъ зажженныхъ нетерпимостью: мы можемъ только за­
видовать нородамъ, которые въ этой ошиб­
ки миѣній, въ этой кровопролитной борьбѣ
аа и с т и н у , создали себѣ ц&лый міръ идей,
шръ, который мы не можемъ представить
себѣ воображеніемъ , не только перенестись
въ него тъломъ и душой, какъ у насъ пред­
полагают^
Повторяю еще: въ Европѣ не все было умно«
добродетельно , религіоэно ; но в ъ ней вез
проникнуто таинственною силой , которая
царила самодержавно цѣлый рядъ столѣтій;
въ ней все слѣдствіе т о г о безкоиечнаго
сцѣпленія идей и явленій, которыя образова­
ли настоящее общество· Изъ многихъ доказательствъ , в о т ъ одно. У народа , физіономія нотораго оттѣнена рѣзче прочихъ,
постаиовленія котораго проникнуты наибо­
лее иовьйшимъ духомъ , Словомъ у Аиглиманъ,
почти одна религіозная исторія.
ЧтЬ такое бурная эпоха Карла I и Кромве­
ля, предшествовавшая ихъ настоящему бла~
ѵ. осостоянію, и весь этотъ длинный рядъ
происшествий, ее породивших*; до самаго Ген­
риха УШѵ какъ не развилііе чисто религиоз­
ное? Во всемъ этомъ періодѣ, выгоды чисто

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА К Г-ШЕ ***

^олитическія появляются второстепенными
побудителями, и часто исчезают*» совершен­
но, или приносятся въ жертву і
обіцѳсшвеинаго бытія, во все проделаете его
существовать ?
Дѣйстгдіе христианства отнюдь не ограни­
чивается его ьрямынь и непосредственным*
»діяніем*» на умы людей. Исполинское пред
назначеше его должно быть слѣдствіем*» мно
тества нравственных*», умсшвеішыжь и об­
щественных*» сопрягкеній , ъъ которых^
пеловѣнесяізо должно кайпт возможный про
сшеръ длд всѣхъ нвпрзьлешй сзогй &Ъяхпгхх
ности. Отсюда понятно, ч т о все свершившее­
ся с-ь перваго дня нашей зры, или лучше с*» т о й
минуты, какъ Спаситель сказал*» своим*» уче­
никам*»: ν идите,
пропоаЪдуйтс
Евангеліз
есей твари!*
неисклюна/г и самыя гоненіяс на хркстіанетво, совершенно ^огла *
* ш$.

671

672

ВАРИАНТЫ

суется съ ьтѵтъ общимъ понятіемъ объ его
вліяніи. Чпгсобъ убѣдипіься въ дѣйыпвиптельномъ осуществлен!« иророческихъ изреченій Христа, довольно одного .взгляда на по­
всеместное проявление его царствія въ сердцах-ъ людей, проявлеиіе сознательное или безсознательное , вольное или невольное* Такимь образомъ, не смотря» на всѣ несовер­
шенства, на все ч т о е с т ь дурнаго и порочнаго въ настоящем!* европеискомъ обществе,
частное осуществленіе царствія Божія вь
немъ неоспоримо > потому~что оно заключаетъ въ себѣ начало беэконечнаго совершенствованія м содержитъ въ зародышѣ и
въ начальныхъ проявленіяхъ все нужное для
конечного осуществлена его на эемлѣ»
Теперь позвольте мнѣ заключить э т о разсу жденіе о вліяиіи религіи на общество вы­
пискою изъ одной ваиъ неизвѣстной с т а т ь и ,
написанной мною гораздо прежде·
устремляя въ
т о ж е время двйстшя всѣхъ къ одной цѣліз* При
разсматрпваніи хрисппанстла съ з т о и т о ч 2чи, каждое изъ пророческихъ изречсиій Хри­
ста дѣлаешся осязаемою истиною. Отсюда
можно' видьть ясно игру всѣхъ рьпагонъ ,
которые приводить въ движеше его всемо­
гущая рука, ведя человѣка къ его предназна­
чению, никакъ не ограничивая его дѣчтельносгаи, никакъ не подавляя ни одной изъ сил*
вроікденныхъ, но нанротивъ удвояя ихъ, воз­
вышая до безкрнечности. Нмодно изъ τ
ственныхъ началъ не остается бездейственньшъ; оно пользуется всѣки способностями
мысли, всею пламенною расширимостію чув­
ства, героизмомъ души "сильной */ преданно­
стью ума покорнаго. Доступное всякому соТІЛЕСК. X X X I V .
ао

22 il. il. Чаадаев, г. I

67

674

ВАРИАНТЫ

зданію, одаренному разумѣніемъ, сливаясь с ь
каждьшъ біеніемъ нашего сердца, оно поглощ а е т ъ все , росгаетъ и даже ухрѣпляется
препятствиями, когаорыя встрѣчаегаъ. С ъ г е ніяльнымъ человѣкомъ, оно в о з н о с и т с я на
в ы с о т у недосягаемую для другихъ ; с ъ умомъ
робкимъ , и д е т ъ
по землѣ мѣрнымъ шагомъ : въ умѣ мыслящемъ, безусловно , глу­
боко ; в ъ душѣ преобладаемой
воображеніемъ ,
зѳирно , т в о р и т ъ
миріады обра­
з о в а ; въ сердцѣ нѣжномъ , любящемъ ,
проявляется милосердіемъ и любовью. Оно
м д е т ъ всегда вмѣстѣ с ъ разумѣніемъ
предавшимся , сообщая ему силу , т е п л о ­
т у , я с н о с т ь . П о с м о т р и т е , какъ разнообраз­
ны природы, иакъ многочисленны силы,
т о р ы я оно п р и в о д и т ъ въ движеніе ; ско.
различныхъ дѣятелей сливается во-едиио ?
сколько сердецъ, совершенно несходныхъ од­
но съ другимъ, б ь е т с я для одной единстве«,
ной идеи!**
4*Еще удивительнее общее д ѣ й с т в і е хри
с т і а н с т в а . В з г л я н и т е на к а р т и н у полнаго
развитія новаго о б щ е с т в а , и вы у в и д и т е .
ч т о х р и с т і а н с т в о преобразуете» всѣ человѣческія выгоды въ свои собственныя; п о таребность
вещественную вездѣ зсмѣкя
потребносшію нравственною ; воабужда
в ъ мірѣ мыслительномъ з т ѣ великія -

ФИЛОСОФИЧЕСКИ!·: ПИСЬМА К Г-ЖЕ***

кія, которыхъ вы не всптрѣтигае въ исторіи другихъ зпохъ, другихъ общесіпвъ; вос­
пламеняешь э т о ужасное бореніе мнъній , въ
которомъ цѣлая жизнь народовъ стано­
вится одною великою мдеею, однимъ безконечнымъ чувствованіемъ. Вы увидите , что
все создано игмъ, и только имъ : и жизнь
частная и жизнь общественная, и семейство
η отечество, и наука яг поэзія, η умъ и воображеніе, и воспоминаиія и надежды, и вос­
торги и горести- Счастливы шѣ , которые
глубинѣ души сооиаютъ свои дѣйствія
въ згаомъ великомъ движеніи міра, движеніи
возбужденномъ самимть Богомъ !
Но время обратиться къ вамъ , сударыняПризнаюсь , мнѣ тяжело оторваться
эшихъ общихъ взглядовъ» Картина, которая е ь
этой высоты представляется мнѣ, есть д.
меня источникъ всего утѣшительнаго. Сладо­
стное вѣрованіе въ будущее благоденствіе
человѣчества жизитъ мою душу, когда ,
сдавленный жалкою 7 окружающею меня су­
щественностью , я жажду повышать воздуз*омъ чистѣйшимъ, взглянуть на небо яснѣи
шее. Впрочемъ, мнѣ кажется , ч т о я не
употребилъ вашего шерпѣнія во зло· Преж­
де всего надобно было показать вамъ точ­
ку зрѣнія, съ которой должно смотрѣть
риеппанекш міръ и на наши дѣйствія въ

676

ВАРИАНТЫ

нашемть мірѣу Можешь-быть ваять покажет­
ся, ч т о я слишкомъ нападаю на насъ: н ѣ т ь ;
я говориАъ и с т и н у , и еще не высказаль
ее вполнѣ. Впронемъ духь христианства
не терпигоъ никакого ослѣплеиія, a тѣмъ
болѣе народиыхь предразсудновь , потому^гпо опи разьединяютъ людей болѣѳ всего.
Э т о письмо довольно длинно. Внаналѣ я
полагаль , ч т о выскажу все въ. иетюгихъ
словахъ, но впослѣдствіи увидѣлъ, что разсмоітгрѣніе этого предмета можешь соста­
вить цѣлый іцомь« Вы ннѣ напишете 1 согласиььли в ы с ь моими миъніями. Но во ясялоиъ едунаѣу вы не избавитесь втораго пись­
ма, потому~*яіно мы только приступили кь
предмету нашего разсужденія,. · .

Н&нгополись.'
1829» декабря 1*.

КОММЕНТАРИИ

С78

СУДЬБА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА

СУДЬБА

ЛИТЕРАТУРНОГО

НАСЛЕДСТВА

Произведения Чаадаева появлялись в русской печати при его
жизни лишь дважды и оба раза без упоминания имени автора: пер­
вый раз под общим названием — Нечто из переписки NN (с Фран­
цузского)//Телескоп. 1832. № 11. С. 347—357 (ср. о них в
комментарии к ОРМ) — небольшая статья об архитектуре и шесть
отрывков; во второй *— Философические письма к Г-же ***. Письмо
первое // Телескоп. 1836. № 15. С. 275—310. Последовавшее за
последней публикацией запрещение печататься привело к тому, что
в дальнейшем сочинения Чаадаева либо имели хождение в рукопис­
ных списках, либо оставались неизвестными публике. Согласно
«Завещанию» (С. 573), бумаги и библиотека Чаадаева перешли
к его внучатому племяннику М. И. Жихареву, бывшему с начала
1840-х годов одним из наиболее близких Чаадаеву лиц. Перевезя
библиотеку и архив в свое имение — с. Варварино Шапкинской во­
лости Борисоглебского уезда Тамбовской губернии (ныне Новохо­
перского p-на Воронежской обл.), Жихарев па протяжении полуто­
ра десятилетий неутомимо занимался разбором рукописей и их под­
готовкой к публикации. «Участь оставшихся после покойного Чаа­
даева рукописей составляет одну из самых серьезных забот моей
жизни»,— писал он основателю и редактору «Вестника Европы»
М. М. Стасюлевичу 28.XI.1870 г. (ИРЛИ, ф. 293, оп. 1, №566,
л. 1).
В 1859 г. он предложил И. И, Панаеву опубликовать их в «Со­
временнике». Первой должна была увидеть свет АС, которую в кон­
це 1859 — начале 1860-х годов подготовил к печати Н. Г. Черны­
шевский. Он написал предисловие и исправил довольно неуклюжий
в отношении стилистики перевод Жихарева. Публикация предна­
значалась для январского номера 1861 г., но по цензурным условиям
в свет не вышла.
Убедившись в невозможности издания сочинений Чаадаева
в России, Жихарев отправился за границу. В 1860 г. он встретился
в Париже с И. С. Гагариным и в Лондоне с А. И. Герценом. Жиха­
рев сообщил Гагарину тексты важнейших известных ему сочинений
Чаадаева. В 1860 г. Гагарин опубликовал на языке оригинала
ФП I в журнале «Correspondent» и в своей книге «Tendances catho­
liques dans la société russe» (P.; Lpz) и сборник избранных сочинений
Чаадаева (Oeuvres choisies, publiées pour la première fois par le Père
Gagarin. P.; Lpz., 1862), куда вошли ФП I, ФП VI и ФП VII, от­
рывок «Об архитектуре», А С, записка А. X. Бенкендорфу и десять
писем к разным лицам. Все это составило лишь четверть того, что
Жихарев был готов предоставить для издания (ИРЛИ, φ. 293, on. 1,
№ 566, л. 1), Опубликованный в «Телескопе» перевод ФП I был
переиздан Герценом в «Полярной звезде».
По возвращении в Россию Жихарев продолжил попытки опуб­
ликовать произведения Чаадаева на родине, а оригиналы произве­
дений, изданных Гагариным, «раздарил разным приятелям покой-

СУДЬБА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА

679

ника, которые могли интересоваться его автографами и которых
в то время в живых было еще довольно» (ИР ЛИ, ф. 293, оп. 1,
№ 566, л. 1, об.). Что же касается писем разных лиц к Чаадаеву,
в том числе Пушкина, Жуковского, Гоголя, Хомякова, то Жиха­
рев «не счел нужным разбирать и приводить в порядок» (Там же.
Л. 2) π в 1862 г. передал их в Румянцевский музей; ранее туда же
им была передана библиотека Чаадаева и иконографические о нем
материалы. Копии рукописей Чаадаева со своим переводом он пере­
дал через А. Н. Пыпина в редакцию «Вестника Европы». Из этой
большой коллекции было напечатано немногое — наиболее инте­
ресные его письма лишь в переводе (Неизданные рукописи
П. Я. Чаадаева // ВБ. 1871. № И . С. 324—344; 1874. № 7. С. 83—
95). В конце XIX в. в периодической печати появились отдельные
письма Чаадаева, но вплоть до 1905 г., русский читатель практиче­
ски не был знаком даже с основными его сочинениями. Несмотря на
то что гагаринское издание проникало в Россию довольно свободно
и не подвергалось когда-либо изъятию из фондов крупнейших биб­
лиотек (см. рецензию М. Н. Лонгинова // РА, 1863, № 3. Стлб.
270—272), его относительная редкость, а также то, что сочинения
Чаадаева были опубликованы исключительно на языке оригинала,
не сделали эту книгу достоянием читательских масс.
До 1905 г. попытку ознакомить русского читателя с важнейши­
ми сочинениями Чаадаева предпринял лишь В. Я. Богучарский,
поместивший свой перевод I, VI и VII ФП в книге «Три западника
сороковых годов (П. Я. Чаадаев, В. Г. Белинский и А. И. Герцен)»
(М., 1901), однако весь тираж книги был сожжен цензурой, впрочем,
не за публикацию сочинений Чаадаева (см. ЛII. С. 6; ср. Добро­
вольский Л. М. Запрещенная книга в России. 1825—1904. М., 1962.
С. 228-229).
Манифест 17 октября 1905 г., провозгласивший «свободу слова»,
позволил опубликовать важнейшие произведения Чаадаева в пере­
воде на русский язык; все они (кроме ФП I, которое печаталось по
переводу «Телескопа») осуществлялись по гагаринскому изданию.
В короткий срок вышли переводы I, VI и VII ФП, а также АС,
принадлежавшие М. О. Гершензону (Вопр. философии и психоло­
гии, 1906; приложение к кн. 92 и 94 и в приложении к его книге:
Чаадаев. Жизнь и мышление. СПб., 1908. С. 204—278), Б. П. Денике (Чаадаев П. Я. Философические письма. Казань, 1906 // Фи­
лософская библиотека, № 8) и неизвестного лица (Щербатов М. М.
О повреждении нравов в России // Чаадаев П. Я. Философические
письма и Апология сумасшедшего. М.: Русская жизнь, 1908).
С 1904 г. к работе над изданием сочинений Чаадаева приступил
М. О. Гершензон. Несмотря на девятилетние труды по разысканию
чаадаевских рукописей, ряд важнейших сочинений Чаадаева (II—
V, VIII ФП, ОРМ) остался ему неизвестным. Тщетными были его
попеки автографов сочинений Чаадаева — их не оказалось ни в Румянцевском музее, ни в редакционном архиве «Вестника Европы»,
ни в личном архиве М. М. Стасюлевича. Сам Гершензон осознавал
значительную неполноту своего издания (СПІ. С. IV), Тем не менее
подготовленные им при участии Г. А. Рачннского «Сочинения
и письма П. Я. Чаадаева» (М.: Путь, 1913—1914.Т. 1—2.) на дол­
гие годы остались основным сводом чаадаевских текстов. Следует
отметить значительную помощь Гершензону со стороны таких вы­
дающихся исследователей русской истории и литературы первой по-

680

СУДЬБА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА

ловины XIX в., как Б. Л. Модзалевский, Н. П. Чулков, a таюкѳ
сотрудницы Библиотеки пмп. Академии наук Е. Н. Алмазовой,
предоставившей в его распоряжение материалы архива братьев
Тургеневых.
После выхода в свет 1-го тома «Сочинений и писем» стали из­
вестны не вошедшие в издание сочинения π письма Чаадаева — жихаревские копии, хранившиеся в личном архиве Пыпина, исрегасдшие к его зятю Е. А. Ляцкому (ИРЛИ, ф. 163, оп. 2, № 144, л. 18),
но не опубликованные им, а также материалы семейного архива
Свсрбеевых, отчасти напечатанные Н. В. Голицыным в «Вестнике
Европы» (1918. № 1—4. С. 233—254).
Еще до Октябрьской революции тщательно собирал относящие­
ся к Чаадаеву материалы связанный с ним родственными узами
Д. И. Шаховской. Все, что ему удалось собрать до 1913 г., Шахов­
ской сообщил Гсршензону, но особенно результативны были его
поиски в послереволюционное время, когда стали доступны многие
ранее закрытые архивы. Шаховской ввел в научный оборот жихаревскио копии, сохранившиеся в пыппнском архиве и поступившие
в 1926 г. в Пушкинский Дом, в том числе и ОРМ. Далее последова­
ли материалы о Чаадаеве, рассеянные но многочисленным служеб­
ным и ведомственным дореволюционным архивам (б. ΤII Отделения
Собственной е. п. в. канцелярии, Министерства народного просве­
щения, Военного министерства и др.). Шаховской, в сотрудничество
с О. Г. Шереметевой, начал изучение маргипалнй на книгах чаадасвской библиотеки. И, наконец, главной находкой явилось от­
крытие пяти ранее неизвестных «Философических писем». Они были
обнаружены в поступившем в Пушкинский Дом в 1919 г. собрании
выдающегося русского коллекционера П. Я. Дашкова, образовав­
шем фонд 93, оп. 3. Наибольшую ценность представлял собой пакет
бумаг III Отделения с заглавием «Дело о Философических письмах
Чаадаева», в котором и были найдены первопсточные все восемь Φ Π
(см. описание содержания этого пакета в Приложениях).
Находка Шаховским неизвестных ранее«Философических пи­
сем», напечатанных им в ЛΗ (вступ. статья В. Ф. Асмуса), вызвала
сенсацию в СССР и за рубежом. Отдельные полученные от Шахов­
ского тексты использовал Ш. Кенэ (см.: Quénet).
Со второй половины 20-х годов Шаховской приступил к подго­
товке издания сочинений Чаадаева, а в 30-х годах осуществил ряд
частных публикаций. Он обследовал все центральные, а также не­
которые провинциальные архивы для выявления относящихся
к Чаадаеву материалов; со всего найденного были сняты копии,
сосредоточенные в его личном архиве. Следует, однако, отметить,
что в этом архиве чаадаевских автографов нет (хотя некоторые, осо­
бенно отдельные из ФЯ, имеются в других фондах ИРЛИ). Впро­
чем, мы не теряем надежды обнаружить их хотя бы частично. Так,
в 1934 г. Д. И. Шаховской писал: «По сообщенным мне одним ли­
цом сведениям подлинные бумаги Чаадаева из коллекции Жихаре­
ва перед Октябрьской революцией находились в Москве, по затем
куда-то исчезли, и о дальнейшей их судьбе сколько-нибудь дос­
товерных сведений у меня нет» (Звенья. М.; Л м 1934. Кн. III—IV.
С. 370). В 1951 г. архив Шаховского был передан в ИРЛИ, где
и находится в настоящее время (ф. 334). Шаховской дважды приго­
товил к изданию Собрание сочинений Чаадаева — первое для из-

СУДЬБА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА

ßg|

дательства «Academia» (оно не было завершено) π второе для Госполитиздата, которое к концу 30-х годов было сверстано. Однако
это издание не вышло в свет, так как Шаховской был репрессирован.
В 50—60-х годах собрание сочинений Чаадаева готовил связан­
ный с Д. И. Шаховским М. О. Чечановскпй, но и его издание не по­
явилось.
В 1983—1988 годах некоторые сочинения и письма Чаадаева
были напечатаны в журнале «Вопросы философии» (1983, № 12 —публикация Р. Темпеста; 1986, № 1 — 3. Λ. Каменского; 1988,
№ 6 — 3. А. Каменского и В. В. Сапова). Отдельные письма
и статьи Чаадаева появились и в других изданиях в 1960—1980 го­
дах. В 1987 г. вышло в свет подготовленное Б. Н. Тарасовым изда­
ние (Тарасов), которое, однако, весьма неполно и пмеет недостаточ­
ный научный аппарат. После издания Гагарина (Gagarin) и особен­
но ужо в XX в. интерес к сочинениям Чаадаева рос и за рубежом,
где они многократно издавались. Наиболее значительными из них
можно считать: Schriften und Brief. München, 1921; Philosophischo
Biief//Ostlicho Christentum Documente. München, 1923. Bd. 1; Lottere
filosofiche seeuite dall' Apologia di un pazzo et da una lettcra a Schelling. Ваго, 1950; Philosophischen Briefen. II—V, VIII // Falk H.
Weltbild Peter J. Tschaadaews nach Seinen acht «Philosophischen
Briefen». München, 1954. S. 85—128; McNally (1966); The Major
Works of Peter Chaadaev // A translation and Commentary by Raymond T. McNally. Notre Dame; London, 1969; Rouleau (1970). Изда­
ние американского исследователя Р. Т. Мак-Наллп, подготовлен­
ное по материала ИР ЛИ, явилось первым полным изданием Φ Π на
языке оригинала.
Издание французского исследователя Ф. Руло, подготовлен
пое по микрофильмам ИРЛИ', является во мпогих отношениях ито
гом текстологических изысканий по ΦII (почему мы и печатаем пмен
но этот текст в 1 т. настоящего издаппя) и АС.
Коллектив, работавший над подготовкой настоящего издаппя,
обследовал архивы Москвы и Ленинграда. Поэтому издание наше
может рассматриваться как итоговое, включающее все сочинения
(на языке оригинала и в русском переводе) и наиболее значительные
письма П. Я. Чаадаева. Некоторые тексты (ряд ОРИ, маргиналии,
но в основном Письма) публикуются впервые. Впервые также пуб­
ликуется ряд переводов текстов уже известных по другим переводам
(таков, например, перевод Д. И. Шаховским / , VI и VII ФІІ).
Думается, что читатель с большим интересом отнесется не толь­
ко к обширному Комментарию, но π к многочисленным Приложе­
ниям, и прежде всего к письмам корреспондентов Чаадаева (многие
из которых публикуются впервые), к документам, характеризую­
щим различные события жизни Чаадаева, восприятие его идей об­
щественностью (тоже по преимуществу ранее не публиковались).
Особое внимание читателя хотелось бы обратить на Именной
указатель. Здесь он найдет сведения о всех встречающихся в сочи­
нениях и письмах Чаадаева лицах, зачастую и о тех, о которых ра­
зыскать даже самые общие биографические и библиографические
данные чрезвычайно затруднительно.
8. Ач Каменский^ М. И, Лепехин

682

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ
К ТЕКСТАМ НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

LETTRES PHILOSOPHIQUES ADRESEES A
< 1829—1830)

UNE

DAME

Rouleau» Датировка сочинений на франц. языке дается в соот­
ветствии с датировкой русских текстов. Обоснование см. во всту­
пительной части к коммент. и примеч. к текстам на русском языке.
Издание Ф. Руло в настоящее время является наилучшим.
К сожалению, все наши попытки организовать подготовку нового,
каноппческого текста не увенчались успехом. Надеемся, что это
удастся сделать в будущем академическом издании сочинений
П. Я. Чаадаева.
Ф. Руло снабдил свое издание пояснительной статьей, перевод
отрывков раздела II которой (С. 23—30), необходимых для понима­
ния текстологических проблем, мы даем ниже в переводе Л. 3. Ка­
менской.
«Известно, что „Философические письма" написаны на фран­
цузском языке. Вы сможете убедиться, с каким искусством это сде­
лано. В те времена такое случалось неродко; Пушкин, например,
писал Чаадаеву по-французски: „Друг мой, я буду
говорить с вами
на языке Европы, он мне привычнее нашего..." 1. Теперь подобное
не встречается, но здесь вы увидете одно из его блестящих проявле­
ний Г-н Александр Копре некогда попросил меня сделать эту
работу (напечатать по-французски полный текст Ф/7.— Ред.).
В то же время профессор Раймонд Мак-Налли в 1966 г. издал эти ру­
кописи, а также новую версию „АПОЛОГИИ сумасшедшего". Таким
образом, именно ему принадлежит заслуга первого издания ориги­
нального текста 2.
Поскольку мы работали независимо от Мак-Налли — по той
простой (и печальной) прпчине, что не подозревали о существова­
нии его труда,—и поскольку, с другой стороны, наш взгляд на
вещи не совсем совпадает, смеем надеяться, что новое издание „Фило­
софических писем" не будет излишним, пока не выйдет в свет Пол­
ное собрание сочинений Чаадаева, которое, как будто, подготавли­
вается в СССР. Надежды наши основаны на том, что для Франции
сочинение это представляет особый интерес, свидетельствуя о пред­
почтительной связи между русской и французской мыслью, а так­
же по методическим соображениям.
Итак, мы ставили себе целью публикацию „Философических
писем" только по тем рукописям, которые полиция изъяла у Чаадае­
ва (с одним исключением: чтобы заполнить пробел в начале второго
письма, нам пришлось прибегнуть к другому документу. Речь об
этом пойдет ниже); тогда как г-н Мак-Налли использует и другие
рукописные источники (кстати, определить их происхождение и при­
роду не всегда легко). К тому же, несмотря на всю тщательность
г-на Мак-Налли, мы выявили в его работе целую серию погрешнос* Пушкин А. С. Поли. собр. соч. Л., 1979. Т. 10. С. 658.
* См.: McNally. P. 24—129.

К ТЕКСТАМ НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

683

тей, таких, например, как неверное 3 в некоторых местах или жѳ
спорное 4 прочтение.
Эти недостатки, безусловно, незначительны по сравнепшо с дос­
тоинствами первой публикации. К тому же, наличие издания МакНалли позволяет нам сопроводить текст минимальным количест­
вом примечаний, поскольку специалисты всегда смогут обратиться
к этому изданию, в котором Мак-Налли чрезвычайно скрупулезно
выявил грамматические и орфографические ошибки, имеющиеся
во французском тексте рукописи. Специалисты смогут также вос­
пользоваться микрофильмом, который мы сняли 5. Мы решили пред­
ставить текст как можно более тщательно подготовленный, но прос­
той для чтения; с этой целью мы модернизировали орфографию оби­
ходных слов (temps вместо tems) и выражений (Eh bien вместо Hó
bien) и взяли на себя смелость придать единообразие написанию не­
которых слов, которые в разных Письмах начинались то с заглав­
ной, то со строчной буквы (христианство, провидение, Запад и т. д.);
мы добавили таьже несколько абзацев (в частности, в Письмах VI
и VII) и привели в порядок пунктуацию рукописи, зачастую воль­
ную, с тем чтобы она соответствовала ооычяой пунктуации фран­
цузского текста. Это единственные вольности, которые мы себе поз­
волили с чаадаевским текстом
ф. 3, № 1, don,, ед. хр. 1). С копии М. И. Жихарева печаталась в:
California Slavic Studies. 1980. Vol. IX. P. 217—228 (публикация
и вступит, статья Julia Brun-Zejmis).
1
После этого слова над строкой вставлено: dans 1ѳ port de Polangen.
2
В оригинале — Crapates.
5
De
— вставлено над строкой.
4
La — вставлено над строкой.

MEMOIRE AU COMTE BENKENDORF
(1832)

СП I. С. 333—341.
APOLOGIE D'UN FOU
(1837)

СП 1. С, 219—234.
* Как отмечено в комментарии к русскому тексту ОРМ, мы
придерживаемся другой реконструкции расположения материала
и приводим эти выдержки из комментария первого публикатора
ОРМ на языке оригинала для того, чтобы читатель был осведомлен
и о его аргументации по этому поводу,·™ *ъед*

К ТЕКСТАМ НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

689

1851

Публикуется впервые по тексту ИРЛИ 3. А. Каменским.
К сожалению, не удалось найти цельного французского текста того
перевода, который опубликован Д. И. Шаховским (см. коммент.
к рус. тексту). Удалось, однако, реконструировать французский
текст по разрозненным кускам, хранящимся в следующих листах
фонда № 334: отрывок 1 — № 269, л. 1, об.— 7, об; отрывок 2 —
№ 268, л. 5, об.— 7, об.; отрывок 3 — л. 7, об.— 8, об.; отры­
вок 4 — № 268, л. 8, об., № 267, л. 10, об.— 8, об.
ЗАМЕЧАНИЯ НА ДВА МЕСТА
ИЗ БРОШЮРЫ А. С. ХОМЯКОВА
В ОТВЕТ ЛОРАНСИ


СП / . С. 304—306. Как указывает М. Гершензон {СП і.
С. 421), он перепечатывал эти замечания из 4-го издания Сочинений
А. С. Хомякова (М., 1900. Т. 2. С. 509—511), где помещен фран­
цузский текст и указано, что он «найден в бумагах Хомякова»
(С. 509). Название настоящего сочинения в оригинале дано порусски.
«L'UNIVERS» 15 JANVIER 1854

Cahiers du monde russe et soviétique. P., 1974. V. XVt M 3—4.
P. 409—413,
ВЫПИСКА ИЗ ПИСЬМА НЕИЗВЕСТНОГО
К НЕИЗВЕСТНОЙ
(1854)

СП I. С. 308—310. Название настоящего сочинения в ориги­
нале дано по-русски.

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ
К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА
(1829—1830)

Φ Π Ι, VI и VII — публикуются по переводу Д. И. Шаховско­
го (И Ρ ЛИ, ф. 334, № 277, 290 и 292), сверенному Л. 3. Каменской
и М. И. Лепехиным; II—V и VIII — по тексту его же перевода
(М 279, 281, 286, 287, 295), напечатанному в ЛИ. Таким образом,
в настоящем нзданнп впервые публикуется весь трактат в переводе
Д. И. Шаховского. Вступительная часть, примечания к ФП I со­
ставлены 3. А. Каменским и М. И. Лепехиным, к ФП VI и ФП
VII — 3. А. Каменским. В основу комментария к остальным ФП
положен комментарий Д. И. Шаховского в ЛН, Более или менее
значительные дополнения к ним мы борем в скобки и помечаем «Ред.»,
мелкие вносим без каких-либо оговорок. При комментировании
настоящего издания использованы также и примечания Б. Н. Та­
расова {Тарасов).
Написаны ФП в 1828—1830 гг. Можно предполагать, что еще
ранее и во всяком случае параллельно написанию ФП Чаадаев
делал заметки, наброски, записывал отдельные мысли и формули­
ровки, о чем свидетельствуют как маргиналии па книгах его биб­
лиотеки, так и многие из ранних ОРМ (см. об этом в примеч. к
ОРМ. № 6, 11, 12, 18, 19 и др.). Внешним побудительным моти­
вом для написания ФП послужило общение с Е. Д. Пановой ц
переписка с ней (см. ее письма в Приложениях). Принятый порядок
расположения ФП основан па том, что вся серия, отобранная у пего
во время обыска, была пронумерована Чаадаевым собственно­
ручно. О некоторых неясностях и даже противоречиях в хроноло­
гии написания ФП см. в Примечаниях к ним. Название всего про­
изведения впервые употреблено Чаадаевым в письме к П. А. Вя­
земскому от 9 марта 1834 г. *, ошибочно датированном Д. И. Ша­
ховским 1835 г. (Письма, № 69 и коммент. к нему).
Вскоре после окончания работы над ФП, в мае 1831 г., Чаадаев
при посредничестве А. С. Пушкина (который читал ФП I в Москве
еще в июне 1830 г.— см. его письмо к М. П. Погодину, июнь
1830 г. // Поли. собр. соч.: В 10 т. М., 1979. т. X. С. 231) пытался
напечатать ФП VI и VII у петербургского издателя Ф. М. Беллизара, но неудачно. Безрезультатной оказалась попытка напечатать
в 1832 г. в Москве в типографии А. Семена ФП VI и VII под на­
званием «Deux lettres sur Tüistoire, adressées à une dame». Публи* A может быть и 1833, ибо Вяземский в письме к А. И. Турге­
неву 10 мая 1833 г. уже называет его именно так (см. ОА. III. 1899.
С. 232), что, в свою очередь, странно, так как в письме упоминается
книга Μ. Φ. Орлова «О государственном кредите», цензурное раз­
решение на печатание которой было дано 22 авг. 1833 г. Впрочем,
Вяземский мог читать эту книгу и до цензурного разрешения еще
в рукописи. Ср. коммент. к письму № 69. О «Философических пись­
мах» пишет 26 июня 1833 г. Тургенев Вяземскому (Там же. Пг.,
1921. Вып. 6.).

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

691

нацию не разрешила духовная цензура (см. в Приложениях текст
запрета * и письмо Ф. Голубинского к А. П. Елагиной). Не имело
успеха и обращение Чаадаева с переводом ФП I в редакцию «Мос­
ковского наблюдателя»: редактор В. П. Андросов потребовал из­
менений, на которые Чаадаев не согласился. Не удалась и повая
попытка напечатать через П. А. Вяземского какие-то части трак­
тата Чаадаева в Петербурге (см. письмо Чаадаева № 69). В 1835 г.
Чаадаев переслал рукопись ФП I (а затем вторую, улучшенную
ее редакцию) А. И. Тургеневу в Париж для напечатания в одном
из французских журналов — «какой-то France littéraire» (Письма
№ 70 и 71).
Летом 1836 г. Чаадаев предложил Н. И. Надеждину ФП для
«Телескопа», на что издатель ответил согласием.
Чаадаев предполагал начать публикацию с ФП III, представ­
лявшегося ему наиболее безопасным в цензурном отношении, однако
Надеждин убедил его публиковать ФП, соблюдая хронологию.
Ввиду событий, последовавших за напечатанием ФП I в октябре
1836 г. в№ 15 «Телескопа» (т. XXIV), журнал был закрыт (см. не­
которые документы в Приложениях) и последующие ФП при жизни
Чаадаева света пѳ увидели (в отобранных у Чаадаева бумагах со­
хранился корректурный экземпляр первых двух листов русского
перевода Φ Π ІІІ^ который должен был появиться в невышедшем
№ 17 «Телескопа», т. X X V / / ИРЛИ, ф. 93, оп. 3, № 1359). Пуб­
ликация «Телескопа» была озаглавлена «Философический письма
к Г-же ***. Письмо первое». Адресат долгое время оставался не­
известен современникам, в качестве наиболее вероятных кандида­
тур называли Е. Г. Левашову (Герцен, Т. VIII. С. 367); Ε. Η. Ор­
лову (—Ъ С. Воспоминание о Чаадаеве // Библиогр. записки. 1861.
№ 1. С. 9) и 3. А. Волконскую (Лебедев К. Н. Записки// РА.
1910. № 7. С. 361).
Однако настоящим адресатом являлась Е. Д. Панова, как это
видно из прямых указаний Чаадаева (см. его письмо к Л . М , Цынскому, № 88) и переписки Чаадаева с ней. Как показал М. Д. Эльзон, перевод был выполнен Ал. С. Норовым, исправлен Н. X. Кѳтчером, с именем которого традиционно связывался перевод, и, мо­
жет быть, отредактирован Надеждиным; версию же об участии
в этом переводе В. Г. Белинского следует считать несостоятельной
(Элъзон М. Д. Кем было переведено «Философическое письмо?»
(К истории закрытия «Телескопа») // РЛ. 1982. № 1. С. 168—176).
Согласно предположению Шаховского (Шаховской Д. И. Опи­
сание рукописен и печатных первоисточников для текста «Фило­
софических писем» и установление текста спорных мест// ИРЛИ,
ф. 334, № 207, д. 3), оригиналом
для обеих публикаций Гагарина
(1860) послужил список Тург 2 (сокращение обозначений этого и
других списков ФП см. ниже при описании рукописных источников).
Между публикаций ФП I 1860 г. (в дальнейшем — Гагх)
и в «Oeuvres choisies» (Гаг2) имеется 14 разночтений (перечень
их см. Que net. P. 102); характер их свидетельствует не только о
не совсем точной передаче Гагариным бывшего в его распоряжении
текста Чаадаева, но и о стремлении к его сознательному «улучшѳ* Опубликован Кирпичниковым (РМ. 1896. Кн. 4. С, 149—
151. Ср.; Гершензон С. 134).

692

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

нию», преимущественно со стороны стилистической.
Довольно
2
многочисленные
разночтения
между
Тург
и
его
публикациями
Гаг х и Гаг 2 очевидны; они объясняются тем, что Гагарин предпо­
чел привезенную Жихаревым копию как более испра'вную; в поль­
зу этого предположения свидетельствует и меньшее число разно­
чтений между Гаг х и принятым в качество канонического текста
списком Φ Π Ι с собственноручной правкой Чаадаева, отобранном
у пего во время обыска (Дашк.).
Дальнейшая история публикаций Φ Π описапа во вступлении
к настоящему комментарию.
В «Сочинениях и письмах П. Я. Чаадаева» Гершензон помес­
тил в качестве ФП /, ƒ/, III и IV по только оригинальный
текст
ФП I, IV и VII1 и отрывка
об архитектуре
по Гаг2, но и дал разно­
2
1
чтения по Тург и Тург , обосновав Тург в качестве ранней ре­
дакции ФП 1 (СП I. С. 368). Все оригинальные тексты ФП в этом
издании были переведены запово, а перевод «Телескопа» был по­
мещен как один из вариантов.
В нашем издании оригинальный текст всех ФП публикуется
в переводе Д. И. Шаховского, сделанном им по рукописям, храня­
щимся в ИР ЛИ в упомянутом фонде Дашкова. К последнему они
поступили, вероятно, в начале XX в. Просмотр его переписки,
посвященной комплектованию его собрания (ИР ЛИ, ф. 93, оп. 1,
№ 1—58), ne позволил установить конкретный источник приобре­
тения. Если же учесть, что некоторые из хранившихся у Дашкова
чаадаевских материалов были известны М. К. Лемке по его работе
в архиве б. III Отделения Собственной е.и.в. канцелярии в 1904—
1906 гг., возможно предположение о приобретении их Дашковым
η 1906—1908 гг. от злоупотребившего своими обязанностями со­
трудника этого архива. Впрочем, предпринятые Лемке в период
его работы в этом архиве поиски неизвестных ФП (по просьбе
Гсршепзона) уже тогда успехом не увенчались.
В настоящее время известны следующие рукописи ФП *.
ФП 1.1. Писарская копня с собственноручной правкой Чаадае­
ва, отобранная у него при обыске (ИГЛИ, φ. 93, on. 3, № 1350;
сокр. Дашк.). Используется в качестве основного текста. 2. Список
так называемой ранней редакции ФП 1, увезенной А. Й. Тургене­
вым 1из Москвы в начале 1835 г. (ИРЛИ, ф. 309, № 2867-1: сокр.
Тург ', ср. письмо Чаадаева, № 70). а. Список, посланный Чаадае­
вым 1 в 1835 г. А. И. Тургеневу через А. К. Мейендорфа взамен
Тург , признанного неудовлетворительным (Там же. № 2867-2;
сокр. Тург 2; ср. письмо Чаадаева, № 71). 4. Писарская копия с соб­
ственноручной правкой Чаадаева, вероятно, принадлежавшая не­
коему Α., чьи инициалы вытиснены на корешке (ОПИ ГИ M, б.Щукинское собрание, Г8О; сокр. Щук.). На переплете вытиснено:
Tchaadaief — 1829 — Lettre Philosophique»; титульный лист оза­
главлен: «Tchaadaieff. Lettre I. Adveninat regnum tuum. 1829»
и ниже: «adressée à madame Catherine Panof, née Oulybychef. Е кат.
Ив. Панова, урожд. Улыбышева». (Написание фамилии Чаадаева
различно и отчество Пановой указано неверно.) Писарский текст
* ОПИСЬ составлена на основании упомянутого выше «Описания
рукописей...» Д. И. Шаховского,

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

6Q3

соответствует Дашк., однако пометы Чаадаева несомненно позд­
нейшего (не ранее октября 1836 г.) происхождения. По причине
многолетнего ремонта ОПИ Г И M сверка с рукописью Щук. про­
изведена не была.
ФП ИЛ. Неисправная писарская копия (начало рукописи от­
сутствует), отобранная у Чаадаева при обыске с собственноручной
его правкой многочисленных орфографических ошибок перепис­
чика; правка доведена лишь до л. 3 включ. (ИРЛИ, ф. 93, оп. 3,
№ 1551; сокр. Чаад.). 2. Выполненная Жихаревым копия х начала
этого письма (ИРЛИ, ф. 250, оп. 1, № 340; сокр. Ж их. ). Как
показал Д. И. Шаховской (ЛН. С. 9), совокупность этих двух
рукописей образует полный текст ФП II.
ФП III.1. Автограф, отобраный у Чаадаева при обыске (ИРЛИ,
ф. 93, оп. 3, № 1352). Написан на бумаге не позднее 1835 г., анало­
гичной автографам ФП IV, ФП V и ФП VIII, а также письму
к А. И. Тургеневу 1835 г. (ГБЛ, ф. 103). 2. Выполненная Жиха­
ревым копия, озаглавленная им «Absorpta est mors ad victoriam» —
эпиграф был2 пм принят за название (ИРЛИ, ф. 250, оп. 1, № 282;
сокр. Ж их. ), дающая многочисленные разночтения, самым сущест­
венным из которых является точное указание на дату написания:
«Sacolniki. Juin 1830».
Корректурный экземпляр первых двух листов перевода ФП І1І%
предназначенный для не вышедшего № 17 «Телескопа» за 1836 г.
(т. XXXV), отобран у Чаадаева при обыске (ИРЛИ, ф. 93, оп. 3,
№ 1359).
ФПІѴ.1. Автограф, отобранный у Чаадаева при обыске (ИРЛИ,
ф. 93, оп. 3, № 1353), аналогичный автографам ФП III, ФП V
и ФП VIII. 2. Изготовленная для «Телескопа» копия перевода
с многочисленными поправками, вставками, подчеркиваниями каран­
дашом. На допросе Надеждип показал, что этот перевод был ему
доставлен самим Чаадаевым (шифр рукописи тот же).
ФП V.l. Автограф, отобранный у Чаадаева при обыске (ИРЛИ,
93, оп. 3, № 1354), аналогичный автографам ФП III, ФП IV
и ФП VIII.
ФП VI и VII.1. Отобранная у Чаадаева при обыске копня
с его правкой, озаглавленная «Deux lettres sur l'histoire, adres­
sées à une dame». По предположению Шаховского (Описание руко­
писей. Л. 31—32), правка носит более поздний характер (1833—
1836 гг.), вследствие чего именно этот исправленный Чаадаевымх
текст принят
в качестве основного. Имеются разночтения с Гаг
и Гаг2.
ФП VIII. 1. Автограф, отобрапный у Чаадаева при обыске
(ЙРЛЙ, ф. 93, оп. 3, № 1356), аналогичный автографам ФП III,
ФП IV и ФП V.
Письмо первое
* Евангелие от Матфея, 6, 10.
Имеется в виду второе из писем Е. Д. Пановой к П. Я. Чаа­
даеву, по-видимому 1829 г. См. об этих письмах и их текст в Приложѳнпях.
3
Сокращенный текст Евангелия от Иоанна, 17.11. Современ­
ный полный перевод: «Отче Святый! Соблюди их во имя Твое,
тех, которых Ты мне дал, чтобы они были едино, как и Мы».
2

694

КОММЕНТАРИЙ Ц ПРИМЕЧАНИЯ

* Речь идет о теории катастроф Кювье, о котором Чаадаев
писал также в письме к И. Д. Якушкину (Письма. № 75).
è См.: Цицерон. Об ораторском искусстве, XXXV, 120.
β
С переводом этого места возникает трудность. Чаадаев упо­
требил здесь глагол «retrouveront», т. е. «вновь найти», «вновь
обрести», и мы так и переводим его. Гершензон и Шаховской пере­
водят этот глагол просто «обрести» (СП II. С. ИЗ), хотя во фран­
цузском тексте приведен именно названный глагол и для русского
слова, у потребленного ими, существует глагол «trouveront». Но
задача вдѳсь не просто лингвистическая, а семантическая. Почему
Чаадаев пишет «обрести себя вновь», если, по ого мнению, Россия
никогда прежде (в истории) не находила себе места в совокупном
человечестве?
Небезынтересно отметить также, что в тексте Φ Π ƒ, напеча­
танном в «Телескопе», этой строки вообще нет (СП II. С. 9).
* Друиды — жрецы у кельтов.
8
Скальды — средневековые норвежские и исландские поэты.
*10 Барды — певцы древних кельтских племен.
Имеется в виду Петр I.
11
Имеется в виду Александр I.
12
Имеется в виду заграничный поход русской армпи 1813—
181418гг.
Имеется в виду восстание декабристов.
Здесь восстановлен текст «осуждения» декабристов, который
был смягчен в изданиях Гагарина—Гершензона по сравнению
с тем, что содержалось в оригинале, которым располагал Гагарин.
В письме к «Александру Ивановичу» (вероятно, Герцену) от 17 июля
1860 г. Гагарин сообщал, что текст ФП I он получпл от Н. И. Тур­
генева. «Я по требованию Николая Ивановича,— писал Гагарин,—
вычеркнул „дурные идеи и роковые ошибки" и напечатал» (ГБЛ
M 8526 24 — старый шифр, 1940) — далее следует текст, переведен­
ный Гершепзоном так: «идеи и стремления» (СП II. С. 117;
Д. И. Шаховской перевел приведенные Гагарипымслова песколько
иначе, чем Гагарин: «дурные идеи и гибельные заблуждения»,
как и напечатано в нашем издании). Следует также отметить, что
в «Телескопе» вообще был снят намек на декабризм, содержащийся
в оригинальном тексте и в варианте Тургенева—Гагарина. Там
напечатано, что мы «принесли домой» «одпе дурные понятия, ги­
бельные заблуждения, которые отодвинули нас назад еще на пол­
столетия»
(СП II. С. 13) — о бедственных последствиях речи нет.
14
В интерпретации Чаадаева инициатива разрыва Восточной
церкви с Западной нрипадлежпт Фотию, что но совсем верно. Эта
инициатива исходила от Рима, Фотий же стремился к установле­
нию равного положения обеих церквей. Окончательный разрыв
произошел при патриархе Михаиле Кируларии на Соборе 1054 г.
В данном случае Чаадаев следовал традиционной католичес­
кой версии о деятельности Фотия как первопричины «схизмы»
(разделения).
*£ Символ веры — краткое изложение христианских догматов;
сформулирован на Нпкѳйском вселенском Соборе 325 г. и видо­
изменен в 362 и 374 годах. Добавления к этому символу веры,
сделанные к VII в. н.э. (гл. обр. filioque), послужили одним из
поводов к «схизме». Чаадаев будет обсуждать проблему «filioque»

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

695

и в дальнейшем, особенно в переписке с кн. Е, А. Долгоруковой
(Письма,
№ 171 и примеч. 4 к нему; № 172 и примеч. 4—9).
16
Речь идет о книге В. М. Головнина «Записки о приключе­
ниях в плену у японцев* (ч. 1—3, СПб., 1816), содержащей бога­
тейшие материалы о Японии. Труд Головнина, несмотря на пере­
несенные им во время трехлетнего плена лишения, отличался бес­
пристрастием и искренним стремлением к сближению русского и
японского народов. За короткий срок книга была переведена на
все европейские языки. В 1825 г. был издан первый японский
перевод. Бесхитростный рассказ «Монтаня у японцев» (Батюш­
ков К. Я. Соч., СПб., 1887. Т. III. С. 423) пользовался значитель­
ным успехом в русском обществе 1820-х годов. Указание Руло
(Bouleau. P. 58), что Чаадаев имел в виду русского государствен­
ного деятеля, посетившего по поручению правительства Я-пониго
в 1804—1805 гг. с целью установления торговых отношений между
двумя странами, Н. П. Резанова, неверно.
17
Речь идет о поэме Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим»
(1580;
рус. пер. 1900).
18
Имеется в виду апглийская буржуазная революция 1640 г.
В переводе «Телескопа» были внесены отсутствующие в авторском
тексте имена «Карл I и Кромвель» (см. СП I. С. 17), о чем была
сделана помета в отобранном у Чаадаева авторизованном списке
ФП I.
W Чаадаев подразумевает здесь дебаты вокруг принятия Билля
о правах (1829), уравнивавшего в правах католиков и протестантов.
10
Евангелие от Марка, 16, 15. Современный полный перевод:
«Идите
по всему миру и проповедуйте Евангелие всякой твари».
21
Об этих словах Чаадаева см. разъяснения в Примеч. 23.
22
Нѳкрополис — город мертвых (греч.). Так Чаадаев называет
вдесь Москву.
23
Эта датировка требует разъяснений. ФП VII датировано
более ранней датой — 16 февраля того же года, и тогда получает­
ся, что оно написано ранее первого. Но это не так, и этот факт
свидетельствует лишь о том, что наиболее распространенный в пе­
чати вариант первого Ппсьма с датировкой не является первона­
чальным. Как видно из письма Чаадаева Цынскому, первое Письмо
написапо еще в 1828, быть может в самом начале 1829 г., но шікак
ne в конце его (декабре): Чаадаев познакомился с Пановой «в 1827
году», а «на другой год... получил я письмо, па которое отвечал
тем, которое напечатано в Телескопе» (Письма. № 88). Что Чаа­
даев не медлил с ответом, пндпо из его слов в конце первого Письма
(ФП I. С. 339): «Я взялся за перо в самый день получения письма
(Пановой.— Ред.)*. Это и был исходный вариант
ФП ƒ, который
не был датирован, пзвестпый нам как Type х и Туре 2 , а дати­
рован декабрем 1829 более поздний. Что ФП VII не было первым
(как это выходит по датировке), видно также и из того, что оно
содержит ссылки на предыдущие (на ФП V, где речь идет о Па­
скале, и на «другие письма» в подстрочных примечаниях).
Что же касается ссылки ФП I на некое более раннее сочинение,
то она может означать ссылку позднего варианта, относящегося,
по-видимому, к 1835 г., на ФП VII. В нем нет буквально приведен­
ного Чаадаевым в кавычках текста, но есть довольно близкие фор­
мулы и идентичные мысли (ср. ФП VII. С. 430: «...ничего не понятпо
в тайне царства Христа.,.» и далее). Изложение этих идей ФП VII

696

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

в Φ Π Ι имеет тот смысл, что в последнем теория исторического
процесса не развита и в изолированном от других писем чтении
ФП I (каковым это чтение оказывалось при публикации только
ФП I) была бы неясной читателю. О ходе работы Чаадаева над
Письмами см., кроме введения к этим примечаниям, заметку
Д. И. Шаховского «П. Я. Чаадаев — автор „Философических пи­
сем44», предваряющую публикацию пяти из них (ЛИ. С. 14—15).
Письмо второе
1
Второе письмо, не по гагаринскому, а по настоящему счету,
тесно примыкает к первому, вступительному. То кончалось сло­
вами: «На этот раз вам не придется долго ждать: завтра слова бе­
русь за перо». Это же начинается так: «Если я удачно передал на­
медни
свою мысль...».
2
Чрезвычайно показательно для понимания Чаадаевым хрис­
тианства и его мировоззрения вообще проводимое здесь отрицатель­
ное 3отношение к аскетизму.
Все эти картины природы, по-видимому, списаны из диалога
Платона «Федр».
4
Конечно, при чтении этих строк сразу вспомипается обста­
новка диалога Платона «Пир». Об этом диалоге говорится и в
ФП VIL
О Платоне Чаадаев несколько раз упоминает и в других Пись­
мах, (см., напр., Φ Π III, примеч. 8). Более существенные замеча­
ния о нем даются затем в ФП III (где оп, впрочем, пѳ назван)
и ФП V. Сочинения Платона были широко представлены в библио­
теке Чаадаева (Каталог. № 545—550). На многих страницах име­
ются различные пометкп владельца.
§ Здесь кончается перевод текста, взятого из жихаревского
собрания, и начинается текст части Письма, сохранившейся среди
отобранных у Чаадаева бумаг.
° Этой последней фразы нет в переводе Д. И. Шаховского.
7
Страпно читать эти строки, рисующие истинное положение
дел, после только что нарисованных пленительных картин. В по­
следних словах автор, очевидно, тщательно обрисовывает два вида
помещичьего владения крепостными: окружающий ядовитый воз­
дух —
дворовые; ядовитая почва — крестьяне на барщине.
8
Слова эти напоминают стих Грибоедова:
Я ненавижу слово рабі

9 Аристотель действительно высказывал в «Политике» припи­
сываемые ему здесь мысли: «одни люди по природе свободны, дру­
гие — рабы» (Аристотель. Соч. М., 1984. Т. 4. С. 384).
*° Не входя в подробную критику слов Чаадаева о борьбе
христианства с рабством, отметим только, что оно и на Западе
более чем терпимо относилось к этому институту. Сам Чаадаев
хорошо знал это и в своей заграничной поездке запасался брошю­
рами о Вильяме Вильберфорсѳ и самой его брошюрой (Каталог.
№ 679), имея в виду, вероятно, использовать его высказывания
для поучения своих соотечественников, В свеем враждебном отно­
шении к факту лишения людей свободы Чаадаев пытается исполь-

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

697

зовать довод, приходящий ему на ум, упуская из виду то, что
и· на Западе церковь мирилась с рабством.
11
В словах о пушках на Босфоре имеется в виду блокада Бос­
фора эскадрой адм. Грейга в мае 1829 г. Под громом пушек на
Евфрате разумеется, конечно, взятие Эрзерума армией (в которой
находился и самовольно туда попавший Пушкин) под предводи­
тельством Паскевича в апреле 1829 г. Несколько странно, что именно
к ФП 77, которое следует считать написанным позже 1 декабря
1829 г., даты написания ФП / , приурочены события апреля—мая
1829 г. Вероятно, сопоставление было в черновике, где материал
мог быть иначе редактирован.
12
Антонин — один из основателей христианского монашества,
живший в Египте с середины III до середины IV в. н.э. Легенды
об искушении его в пустыне дали богатый материал множеству
писателей
и художников.
13
Бытие, 3, 22.
14
В этом месте в сохранившейся рукописи несомненно пропу­
щено несколько слов. Помещенные в квадратных скобках слова
включепы по смыслу всего места и по аналогии с соответствующими
местами в ФП IV и ФП V,
х
£ Евангелие от Иоанна, 1, 9—10.
16
Как уже говорилось, Чаадаев намеревался начать публи­
кацию своих Писем с ФП III. Когда затем план изменился и ре­
шено было печатать сначала ФП / , то естественно встал вопрос,
не должно ли затем последовать ФП II, По словам Надеждина на
допросе его, Чаадаев устранил печатание Φ Π II и решил печатать
вслед за первым сразу ФП III. Оно было набрано и должно было
пойти в 17-ю книжку «Телескопа», корректура которого, как это
указано во введении к настоящим примечаниям, дошла до нас.
Остановило ли Чаадаева в сдаче в печать второго Письма очевид­
ное несоответствие его советов корреспондентке с ее действитель­
ной судьбой, недопустимые с цензурной точки зрения выпады пер­
вой части Письма или некоторая слабость аргументации второй
части, доводы которой повторяются в следующих Письмах, сказать
трудно. Во всяком случае при издании всей серии ФП мы поме­
щаем его на том месте, где оно должно было находиться по перво­
начальному, не зависящему от цепзурных соображений, плану.
Письмо третье
1
«Поглощена смерть победою». Эпиграф к письму взят из
I послания апостола Павла к коринфянам — глава 15, стих 54.
Там слова эти в свою очередь заимствованы из книги пророка
Исайи
— глава 25, стих 8.
2
«Повиновение есть истинный долг души разумной, признаю­
щей небесного владыку и победителя». Цитата из 12 главы II книги
«Опытов» Монтепя приводится у Чаадаева, как вообще принято
во французской литературе, в правописании подлинника.
Книга Монтеня с этой цитатой сохранилась в библиотеке Чаа­
даева (Каталог. № 486). Приведенное место, как впрочем и многие
другие, подчеркнуто в книге Чаадаевым.
Ф. А. Когап-Берптптейп перевела это место несколько иначе,
чем Д. И. Шаховской: «повиновение есть главная обязанность

698

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

разумной души, признающей верховного благодетеля» (Мишель
Монтенъ. Опыты. М.; Л., 1960. Кн. 2. С. 185).— Ред.
8
Не совсем ясно, какое значение придавал Чаадаев в своем
сочинении термину «La philosophie naturelle». Подбор книг по
философии природы в его библиотеке довольно случаен, хотя он
и старается вникнуть в новейшие учения электричества, магнетиз­
ма и палеонтологии. Удивительно, что среди сохранившихся книг
библиотеки нет главных сочинений Шеллинга, которых у Чаадаева
нѳ могло не быть. В пей имеются лишь два его сочинения по натур­
философии (Каталог. № 603 и 604), но по контексту под натур­
философией Чаадаев понимает не шеллингианство, а естествозна­
ние, постижение природы, мира физического (о чем и шла выше
речь), противопоставленное постижению мира духовного.
4
«Новый Органон» — сочинение Ф. Бэкона. Цитата из Но­
вого Органона в современном переводе звучит так: «пусть вход
в царство человека, основанное па науках, будет почти таким же,
как вход в царство небесное... куда никому не дано войти, не упо­
добившись детям» (Бэкон Ф. Соч. М., 1972. Т. 2. С. 34).— Ред.
5 Слова «анализ» и «синтез» применяются здесь Чаадаевым
в несколько своеобразном смысле: под анализом понимается на­
ведение, индукция, под синтезом — дедукция. В «Апологии сума­
сшедшего» (АС. С. 530) синтез рассматривается в качестве отличи­
тельной черты восточного мировоззрения.
6
Эту мысль о преемственности сознаний, составляющих в со­
вокупности одно мировое сознанпѳ, автор развил более подробно
в ФП V.
7
Говоря о совершенном лишении себя своей свободы, автор
не отрицает ее существования, но стремится понять ее в связи
с необходимостью. Свобода человека признается им бесспорно за
основной и величайший дар: дело идет лишь об устранении «сво­
боды дикого осленка», т. е. о свободном слиянии отдельных созна­
нии с необходимостью, с жизнью мира.
8
Конечно, здесь имеется в виду Платон (см. примеч. 4 к ФП II).
Та же мысль неоднократно встречается у Сенеки, сочинения которого
Чаадаев усердно читал, как это видно из сохранившегося в его
библиотеке экземпляра шеститомного издания сочинений этого
писателя во французском переводе с многочисленными отметками
и заметками рукой Чаадаева (Каталог. № 616).
Чрезвычайно существенны для Чаадаева последние слова этого
абзаца о том, что обретение вновь утраченного нами «прекрасного
существования... всецело зависит от нас и не требует выхода из
мира, который нас окружает». Таким образом, достижение совершен­
ных общества и людских отношений произойдет, согласно и другим
высказываниям Чаадаева, в пределах земной жизни и но требует
ухода в потусторонность через смерть. Это важно для понимания
смысла эпиграфа к письму, какой ему придавал Чаадаев.
? Взятый в скобки абзац в оригинале вычеркнут, как это ука­
зывает
McNally (P. 60—61). Rouleau (Р. 94) печатает без скобок.
10
Чаадаев признает, как это встречается и в других местах
его сочинений, непреложность общего закона жизни, с одной сто­
роны, свободы человека — с другой. Но он не указывает пути
к согласованию этих начал и называет их сосуществование аросто
«длящимся чудом».

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

699

11

Здесь как будто допускается существование врожденных
идей в человеке,— мысль, которую Чаадаев отвергает в ФП V.
Идеи эти, как видно из следующих ва этой двух фраз, оп считает
внушенными богом.
12
В варианте этого письма Жих. 2 (см. коммент. к Φ Π С. 695)
проставлена дата «1830».
Письмо четвертое
А

Чрезвычайно знаменательно, что эпиграфом к письму Чаа­
даев выбрал категорическое выражение подзаконности всякого
действия. Это определяет общую твердую установку Чаадаева,
которую он, впрочем, не всегда выдерживает.
Что касается самого эпиграфа, то с ним сопряжено несколько
недоразумении, которые, в конечном счете, все вполне благополучно
разрешаются. Начать с того, что никакого сочинения Спинозы
под заглавием «De anima» (О душе) не существует. Вторая часть
«Этики», трактующая о душе, носит название «De Mente». В ней
есть теорема 48-я, довольно близко соответствующая данному текс­
ту, но па самом деле цитата взята из доказательства теоремы 32-п
первой части «Этики» с купюрой, которую Чаадаев не обозначил.
Н. А. Иванцов несколько иначе перевел с латинского оригинала
это место в сочинении Спинозы: «Воля составляет только извест­
ный модус мышления... все равно, представляется ли воля конеч­
ной или бесконечной, всегда найдется причина, которая опреде­
лила бы ее к существованию и действию, и потому (по определению 7)
воля пе может быть названа свободной причиной, по только необ­
ходимой или принужденной» (Спиноза Б. Избр. произв.: В 2-х т.
М., 1957. Т. 1. С. 389).
Другой недоуменный вопрос. Откуда Чаадаев мог почерпнуть
свое знапие текста Спинозы? Французы, нередко на него ссылав­
шиеся, опубликовали первый перевод «Этики» в 1843 г. Книга
эта была и в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 625), но по вре­
мени своего издания она пе могла служить источником для цитаты.
Знакомство с библиотекой вполне удовлетворительно разрешает
это недоумение.
В библиотеке находятся еще два произведения Спинозы, оба
на немецком языке (Каталог. № 626 и 627), составляющие два
первые тома собрания его философских сочинений: в первом томе,
изданном у Бекмана в Гере в 1787 г., есть трактат под заглавием:
«Священное писание, еврейство, права высшей власти в духовных
предметах и свобода мысли». Второй том, изданный у Бёмѳ в Лейп­
циге вторым изданием в 1796 г., содержит только две первые части
(из пяти) трактата «Этика», Обе книги усердно читаны Чаадаевым,
эпиграф из первой части «Этики» взят несомненно из этого экземп­
ляра. Там данная теорема нарочито подчеркнута, соответствую­
щая страница загнута пополам, как имел обыкновение это делать
Чаадаев в исключительных случаях. Следовательно, он восполь­
зовался переводом немецкого издания.
2
Пифагорейцы — последователи древнегреческого философа
Пифагора.
3
Каббалисты — представители еврейской философской шко­
лы мистического характера.

700

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ
4

Цитата о сопоставлении созведия Пса с собакой, бегающей
по улице, взята в сокращении из схолии к 17-й теореме первой
части «Этики». (В указанном переводе Н. А. Иванцова см. с. 379.)
â Чаадаев несколько раз возвращается к доказательству не­
возможности познать сущность души приемами, применимыми
в точных науках: он беседовал об этом в ФП II и будет еще бесе­
довать
в ФП V.
ѳ
Ссылка эта очевидно имеет в виду то место в ФП IV (см.
с. 373), где автор усматривает ошибки сенсуалистов в невозможности
для человеческого разума допустить причину своих действий внутри
самого
себя (см. примеч. 15).
7
Слова «ход» и «содержание» выделены здесь мною, чтобы
обратить внимание на два раздела в рассуждении Чаадаева, который
их устанавливает,
но недостаточно явственно разграничивает.
8
В библиотеке Чаадаева имелось двухтомное издание сочи­
нений Бэкона на французском языке (Р., 1798—1799). На обоих
томах есть условные знаки (Каталог. № 106).
» В оставшихся от Чаадаева книгах ни одного сочинения Нью­
тона не найдено. Сохранился лишь трактат ученика его Кларка
(Каталог. № 193), но, по-видимому, не от него заимствовал свои
мысли Чаадаев,
1° В отличие от Д. И. Шаховского, следующего при этом за
переводчиком ФП IV', приготовившего текст для публикации
в журнале «Телескоп» (см. примеч. 10 к ФП IV II ЛН. С. 70), мы
переводим термин «Projection» как «отталкивание» вместо «вержениѳ». Но ни то, ни другое решение нельзя считать абсолютным.
Этот же термин Чаадаев употребляет и в ОРМ при характеристи­
ке силы, «которая некогда потрясла инертную материю и раски­
дала миры в пространстве» (Bon р. фи л ос. 1968. № 1. С. 129; здесь
ошибка публикатора: вместо слова «вѳржение» напечатано «вер­
нее»).
_
Таким образом, речь здесь идет о силе, которая «оросила»
материю в движение, т. е. о первотолчке, да и сам Чаадаев в сущ­
ности так ее и определил: Г impulsion initiale ou la Projection,
что и переведено Д. И. Шаховским как «Начальный толчок или
Вержение». С таким переводом, может быть, и можно было согла­
ситься, пренебрегая неупотребительностью термина, если бы не
то обстоятельство, что у Чаадаева эта сила не есть только перво­
начальная сверхъестественная акция и она осуществляет не только
первый толчок. Весьма непоследовательно относительно креацио­
низма Чаадаев тут же пишет: «Итак, вот две движущие силы при­
роды: Тяготение и Вержение». А ранее, на этой же странице
проводит рассуждение, согласно которому без силы, противостоя­
щей тяготению, «вся вещественность обратилась бы в одну бес­
форменную и инертную массу»; «с первого взгляда кажется, будто
все силы природы сводятся к всемирному тяготению; а между тем
эта сила природы отнюдь не единственная», и «всякое движение в
природе (опять — природы — Ред.) производится двумясилами,
возбуждающими в движимом стремление в двух противоположных
направлениях», причем все это касается не только Земли, но и
«всего явственнее» «проявляется» «в космическом движении» (ФП
I V. С. 370)
Как видим, действие и значение этой силы выходит далеко
за пределы только первоначального толчка и является для Чаа-

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

701

даева столь же постоянно действующей, столь же непременной
природной силой, как и тяготение. Это две парные силы, неотрыв­
ные друг от друга, о дно порядковые и отделимые только в абстрак­
ции. Очень важным аргументом в пользу столь широкого и рацио­
нального понимания силы отталкивания является и другое утверж­
дение Чаадаева Он говорит об «отчетливой идее совокупного действи ι этих дну сил как она нам дается наукой» (С. 371). Есть и еще
один аргумѳ τ — традиция Канта—Шеллинга и его русских по­
следователей — се временников Чаадаева — Д. М. Велланского,
М. Г. Павлова, Н. И. Надеждина, которые тоже с помощью этой
пары сил объясняют формирование и действие природы. Ту же
традицию со ссылкой на Канта продолжает Гегель (Соч. М., 1930.
Τ I, С. 168—169; ср. также: Т. II. С. 61) и — со ссылкой на Гег о л я — Энгельс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20, С. 559),
причем Энгельс связывает эту силу (называя ее также «тангенциаль­
ной») с ньютоновской концепцией первоначального толчка (Там же.
С. 349; 588).
Вот почему и несмотря на то, что термин «projection» перево­
дится иначе, чем «отталкивание», и, более того,— что для «оттал­
кивания» во французском языко имеется другое слово — «геропsoment», мы все-таки решили ввести в комментируемом месте тер­
мин 11«отталкивание» вместо «вержение» (Ред.).
Довольно страппая попытка связать великое открытие
Ньютоном законов движения с каким-то внутренним озарением,
навеяппым изучением Апокалипсиса, имеет весьма слабое обосно­
вание
в том, что он действительно им интересовался.
12
Бегство Ньютона от чумы — исторический факт, но бежал
он вовсе не из Лондона и вовсе не в Кембридж, а именно из
Кембриджа, где был преподавателем, к себе на родину, в Вулсторп.
13
Апокалипсис (от греч. αροκάλυρςι,ς — откровение) — книга
Нового
Завета, Откровение апостола Иоанна Богослова.
14
Откуда почерпнул Чаадаев свои сведения о Ньютоне и свои
понятия о теории движения и законе тяготения, выяснить не уда­
лось. Как известно, о Ньютоне писал Вольтер, конечно, хорошо
знакомый Чаадаеву. Вольтер и сообщил предание о падении яблока,
будто бы вызвавшем у Ньютона ряд представлений, завершивших­
ся затем его знаменитой теорией. Но и факты и соображения, при­
веденные у Чаадаева, не основаны на высказываниях Вольтера.
х
1 Вот именно то место, на которое Чаадаев ссылался в начале
письма, обещая дать разъяснение поставленного там вопроса (ср.
примеч.
6).
*в «Principe occasionnel» — термин, употребляемый последова­
телями Декарта,— окказионалистами Мальбрапшем, Гсйлинксом
и ДР17
Чаадаев снова выступает здесь защитником свободы воли.
18
Здесь в оригинале Чаадаев употребляет «Je connais», оче­
видно
передавая
им знаменитое декартовское «cogito».
19
Д. И. Шаховской перевел французское словосочетание «La
raison commune» как «простой разум». Вряд ли этот перевод при­
емлем. Точное значение этого словосочетания — общий (или обще­
ственный) разум. Но поскольку Чаадаев употребляет его для
характеристики шотландской школы и полемизируя с ней, то, по

702

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

видимому, речь здесь идет о центральном понятии этой школы —
«здравом смысле», которое в шотландских первоисточниках, т. ѳ.
по-английски, обозначается как «common sense» (где sense столько
же «разум», сколь и «чувство»), так что Чаадаев до известной сте­
пени калькирует английское выражение (Ред.).
Впрочем трудно сказать, связывается ли сказанное здесь
Чаадаевым с учением шотландской школы, о которой речь пойдет
лишь в следующем абзаце, или же термин этот имеет общее зна­
чение.
20
Шотландская школа — учение, развившееся в английской
философии в 60—80-х годах XVIII в м было в большом ходу во
Франции в начале XIX в. Чаадаев к учению этой школы вернется
дважды в ФП V. Основателем школы был Т. Рид (1710—1796),
шеститомное собрание сочинений которого находилось в библио­
теке Чаадаева {Каталог. № 571), как и два собрания сочинений
(см. № 634 и 635) другого представителя этой школы — Д. Стю­
арта (1753-1828).
21
Слова из книги Иова: «Но пустой человек мудрствует, хотя
человек рождается подобно дикому осленку» (11, 12). В публикации
Φ Π IV в Л Η (С. 44) эти слова приписаны Ионе, хотя во француз­
ском тексте Чаадаева написапо «Job» (Иов). Ошибка Л Η повторена
Б. Н. Тарасовым (Тарасов. С. 78).— Ред.
22
Бытие, 1, 26.
Письмо пятое
λ
В предыдущих письмах Чаадаев рассмотрел главную
тему этого отдела его сочинения с религиозной, философской и
научной точек зрения. В ФП V он вводит свою систему в порядок
философских исканий века.
2
Цитируется поэма Мильтона. Христос обращается к сатане,
искушающему его и указывающему в поучение ему на рассуждаю­
щих об истине афинских мудрецов Сократа, Платона, стоиков и
эпикурейцев:

Увы, чему способны па учить
Все мудрецы подобные, когда
ОНИ самих себя не постигают,
Понятия о боге не имея,
О таинствах великих мирозданья,
О горестном паденьи человека,
И меж собой толкуя о душе,
Они о ней превратно рассуждают
(Мильтон Д.
Потерянный и возвращенный рай.
СПб., 1899. С. 154).
В английском издании сочинений Мильтона, сохранившемся
в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 482) и, очевидно, купленном
им в Лондоне в 1823 г., означенный стих отмечен, впрочем, подобно
многим другим.

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

703

При чтении письма нельзя не вспомнить важного для понима­
ния Чаадаева раннего сочинения Ламенне «Опыт о безразличии
в делах религии» (Essais sur Г indifférence en matière de religion.
Hound in, 1819—1820) и составляющую органическую часть его —
книгу «В защиту опыта...» (Defence en Г Essais sur l'indifférence en
matière de religion. Paris, Lyon, 1821). Две первые, самые важные,
части (из четырех) первого сочинения, а также и второе, сохра­
нились в библиотеке Чаадаева с многочисленными его пометками
и несколькими записями, с отметками о чтении второго тома в нояб­
ре] 1829 г., т. е. именно в самый разгар работы над Письмами. По­
следняя отметка о чтении сделана 1 декабря 1829 г.; эта же дата
стоит и под Φ Π I. Кроме того, в библиотеке, также с пометками
Чаадаева, имелась и третья книга Ламенне (Reflection sur l'état
de l'église en France... P., 1819; Каталог. № 410—412). О записях
Чаадаева на книгах Ламенне см.: Т. 1. С. 585—587, 589,
593, 616 наст, издания. Не останавливаясь подробно на поучитель­
ных совпадениях и на различиях в мыслях Ламенне и Чаадаева,
укажем только, что именно здесь живее всего можно наблюдать
отношение Чаадаева к католической мысли. Чрезвычайно высокая
оценка Чаадаевым Ламенно раннего периода хорошо известна из
его прямых высказываний в АС и в письме № 95 А. И. Тургеневу
от 1838 г. В Л С Ламенне но назван, но конечно его имеет в виду
Чаадаев в начале статьи: «Великий писатель нашего времени» (АС.
С. 524). В тексте, бывшем в руках у Чернышевского, иод этой стро­
кой есть вставка: Ламенне (см. примеч. 5 к АС).
3
Мы исправляем здесь перевод Д. И. Шаховским «que» как
«он», на «оно». По Шаховскому получается, что «логику причин и
следствий» «создает» «факт», в то время как по смыслу «создает»
должно быть отнесено на счет «объективного единства», или «ве­
ликого ВСЕ». Равным образом в церово до этой же фразы Шахов­
ским получается, что с пантеизмом не имеет ничего общего тот же
«факт», в то время как по смыслу речь у Чаадаева идет о неправо­
мерности пантеистического истолкования «ВСЕ». Важный коммен­
тарий к понятию «ВСЕ» и к пониманию пантеизма дает отрывок
№ 58 (ср. примеч. 45 к ОРИ).— Ред.
4
Здесь в ход изложения врывается маленький трактат о бес­
смертии — вопрос, к которому Чаадаев впоследствии неоднократно
возвращался (ср. прпмеч. 56 к ОРМ).
2 Petitio ргіпсіріі — ошибка в доказательстве, состоящая в том,
что для доказательства пользуются доводом, еще не доказанным.
6
Имеется в виду шотландская школа, а не философия Канта,
как 1может показаться с первого взгляда.
Здесь начинается характеристика философии Шеллинга.
Чаадаев указывает только одну заслугу этой философии: успеш­
ную борьбу с ложным направлением господствующей философии.
Чаадаев не принимает шеллингианства и говорит, что пойдет «на­
меченной себе дорогой, более надежной», а позже, в 1832 г., напи­
шет Шеллингу: «Мне часто доводилось приходить в конце кон­
цов не туда, куда приходили вы» (Письма. № 59. Д. И. Шаховской
считал, что это шгсьмо относится к 1833 г. // ЛН. С. 72). Но из
этого же письма видно, какое впечатление произвело на него озна­
комление с сочинениями Шеллинга: «Изучение ваших произведе­
ний открыло мне целый мир». И надо сказать, что те понятия, о ко­
торых Чаадаев говорит в начало пятого ФП -=· «абсолютное единство

704

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

во всей совокупности существ», единство вещей», «великое ВСЕ»
и вообще идея единства, являющаяся основой его убеждений,—
укрепились в нем и сложились в определенную систему под су­
щественным воздействием не только Спинозы, но и Шеллинга.
Хотя в библиотеке Чаадаева сохранилось только несколько бро­
шюр с ранними натурфилософскими сочинениями Шеллинга (ка­
талог. № 603 и 604), но он свидетельствует в том же письме, что
прочитал все сочинения знаменитого философа. Надо думать,
что к Чаадаеву по прославленной близости его к Шеллингу обра­
щались за книгами последнего, а затем книги эти не возвраща­
лись их владельцу. Чаадаев рассматривал философию Шел­
линга также в ОРМ № 167, 197.
8
В подлиннике (ошибочно) «трансцендентный». Основное
сочинение молодого Шеллинга, давшее название его ранней фило­
софии, называлось «Система трансцендентального идеализма».
?хо Слова «как мы убедились» имеют в виду рассуждения ФП IV
Цитированное высказывание Паскаля, которым Чаадаев
пользуется для выражения своей основной идеи, взято им из мало
известного и дошедшего до нас не полностью «Предисловия к рас­
суждениям о пустоте» («Préface sur le trait du viae»), т. е. трактата
по физике, предположительно написанного в 1647 г. (см.: Oeuvres
de Biais Pascal publiées... par Leon Brunschvicq et Pierre Boutroux.
2-ème éd. P., 1923. V. II. P. 127—145). В оригинале это место до­
словно читается так: «De sortie que toute la suite des hommes pendant
le cours de tant de siècles doit estre considérée comme un mesme homme
qui subsiste toujours et qui apprend continuellement».
В комментарии к этому месту указывается, что подобное же
соображение приводили до Паскаля Р. Бэкон в первой части «Opus
ma jus» и Φ. Бэкон в «Novum Organum», кн. I, 84 и De augmentis,
11.
Чаадаев едва ли заимствовал это изречение непосредственно
у Паскаля; вероятно, он встретил его у какого-либо другого ав­
тора. Как указал в своей книге Ш. Кенэ (см.: Quénet)% это изречение
стоит в общем эпиграфе ко всей книге Шарпантьѳ «Опыт истории
средневековой литературы», вышедшей в Париже в 1833 г. Инте­
ресно, как это также напоминает Кенэ (Quénet. P. 176), по словам
Надеждина, в его показании, Чаадаев советовал последнему между
прочим поместить в своем журнале выдержки из этой книги. Самую
книгу Чаадаев, вероятно, получил от А. И. Тургенева, так как
последний пишет о ней Вяземскому 1 сентября 1833 г. и сообщает
при этом о своем намерении «отправить книгу московскому фило­
софу» («Переписка А. И. Тургенева с кн. П. А. Вяземским». Пг.,
1921. Т. 1. С. 310; место это также указано у Кенэ). Книги Шарпантьѳ
в библиотеке Чаадаева не оказалось. Но это еще не значит, что ее
там не было, тем более что она вполне могла остаться у Надеждина.
Конечно, предположить заимствование у Шарпантьѳ было бы хо­
рошим решением вопроса. Однако предположение это приходится
отбросить из-за хронологических соображений. Книга Шарпантьѳ
вышла в свет в 1833 г., а ФП V было написано несомненно раньше.
Ведь на это место Чаадаев ссылается в ФП VII', которое было в ру­
ках Пушкина еще в июне 1831 г. Кене совершенно справедливо
указывает на возможность позднейшей вставки в написанный ра­
нее текст. Мы знаем по примеру ФП / , значительно исправленного
Чаадаевым в 1835 г., а также и по примеру ФП III, VI и VII, со-

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

705

хранившихся в двух редакциях, о тщательной его работе над тек­
стом своего сочинения и много позднее пх написания, вероятно до
злополучпого октября 1836 г., когда он навсегда лишился, по соб­
ственному его выражению в письме брату, «трудов всей моей жизни...»
(Письма, № 89). Но в данном случае позднейшая вставка совершенно
невозможна. Не говоря уже о том, что изречение, заимствованное
у Паскаля, оргапично вросло в изложение теории Чаадаева, как бы
заменяя его собственную формулировку, почему оно и приводится
у пего в самых центральных пунктах двух разветвлений его рас­
суждения — общефилософском (в ФП V) и историческом (в ФП
VII) — со ссылкой в ФП VII па ФП V. С большими натяжками
это соображение псе же можно было бы устранить. Но неустранимо
другое: изречение Паскаля имеется π том экземпляре ФП VII,
которое находилось в московской цензуре в ноябре 1832 г., а не­
зависимо от точной даты выхода книги Шариантье (год выхода
указан в ней 1833) Тургенев мог послать ее Чаадаеву лишь после
1 сентября 1833 г. Таким образом, источник заимствования цитаты
Чаадаевым был другой. Одна из книг, сохранившихся в библиотеке
Чаадаева (Каталог. № 579), по-видимому, удовлетворительно ре­
шает этот вопрос. Это книга Λ. F. Rio «Essais sur l'histoire do l'esprit
humain dans l'antiquité» (P., 1829. V. 1), в которой пастоящее изре­
чение Паскаля фигурирует в качестве эпиграфа, как и в книге
Шариантье (Каталог. № 579).
11
Говоря о слове как «главном средстве формирования дут» π
сознаний, Чаадаев, вероятно, имеет в виду известную теорию Бональда, по тут же ставит вопрос гораздо шире, так что предпола­
гать заимствование в даппом случае оснований нет. Нот пнкаких
дапных для предположения об основательпом непосредственном
знакомстве Чаадаева с сочинениями Рональда, хотя теория его Ча­
адаеву была известна, папрпмер из книги Дамирона «Очерк истории
философии XIX века во Франции», вышедшей в 1828 г. Еще до
окопчапин работы над Письмами Чаадаев читал книгу Дамирона,
как :>то видно из его заметок на сохранившемся экземпляре кпиги
в его библиотеке (Каталог. № 212), сделанных характерным для
этого времени почерком владельца.
12
Слова Цицеропа взяты из его сочинения «О законах» (кн. I,
№ 26 н 27), впрочем, в значительно измененном виде (см. Цицерон.
Диалоги.
М., 1966. С. 97).
13
Рассуждение о детях, паходимых среди лесных зверей, повидимому, заимствовано Чаадаевым у Ламенне («Опыт о безразли­
чии»,14 ч. II, гл. XVI).
Вероятно, здесь и далее речь идет о сенсуализме вообще,
хотя излагается это учение весьма произвольно. Еще менее удачно
сформулировал ниже Чаадаев основной припцип философии Де­
карта и рационализма XVII в.— cogito ergo sum,— который обычпо
переводится как «мыслю, следовательно существую». Чаадаев же
замещает слово «мыслю» словом «ощущать», «чувствовать» (sens),
чем вносит в рационализм сенсуалистическую струю (Ред.).
18
Здесь Чаадаев, наконец, подходит к Канту. О Канте он, ко­
нечно, знал еще со времени своего студенчества и по курсу проф. Бу­
ле, записанному его братом Михаилом (ныне хранится в ЦГАЛИ),
в котором Буле осудительно говорил о «Критике чистого разума».
Из отрывка письма Чаадаева к Облеухову от 1812 г. (Письма К: 3)
23 И. Я. Чаадаев, т. 1

706

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

видно, что первый по поручению друга разыскивает в книжных
лавках Петербурга сочинения Канта. Но лучшим показателем его
эанятий Кантом служат сохранившиеся в его библиотеке экземпляры
двух Критик — чистого и практического разума в издании 1818 г.
(Каталог, № 378—379), обе на языке оригинала. «Критика чистого
>азума» на французском языке, изданная в Париже в 1835—1836 гг.
Там же. № 380), была приобретена им поажѳ написания этого
письма. Судя по отметкам, Чаадаев прочитал лишь первые ее стра­
ницы. Немецкие книги, как ото надписано па них, приобретены
в Дреадѳпе в 1826 г. Она испещрены отметками, но далеко не на
всем протяжении и притом «Критика практического разума»
гораздо более усердно, чем другая. Общее заключение Чаадаева
• впечатлении, произведенном на него этими книгами, видно пэ
надписей, сделанных им на титульном листе «Критики чистого ра­
зума». На «Kritik der reinen Vernunft» он надписал: «Apologete»,
зачеркнул «der reinen» и поставил вместо них «adamitischer», так
что получилось измененное ваглавио, говорящее о том, что ou счи­
тает книгу Канта защитой испорченного грехом, ограниченного и
неподвижного (адамова) разума. Книгу он читал, по-видимому,
дважды, так как отметки сделаны простым и красным карандашами.
На обороте титульного листа «Критики практического разума»
Чаадаев чрезвычайно четко, еще ранним (до 1831 г.) своим почерком
написал: «Er war nicht das Licht, sondern das er zeugte von dem
Lichte». Это известное изречение из евангелия от Иоанна об Иоаннекрестителе, как предшественнике Христа, приготовлявшем путп
его: «Он не был светом, но он свидетельствовал о свете» («За­
метки на книгах». № 136).
10
В самом критическом месте своего изложения недостатков
философии Канта, вскрывающем и собственное понимание разума,
постоянно развивающегося и постигаемого лишь в свете вечного
устремления к совершенству, Чаадаев допустил при переписке не­
простительную ошибку, пропустив слово que, вследствие чего
получился смысл, обратный мысли Чаадаева. Впрочем, ошибка
эта столь очевидна, что поправка не вызывает никаких сомнений.
11
Под «философией всемогущества человеческою Я» подра­
зумевается, конечно, учение Фихте. Пять его книг уцелело в библио­
теке Чаадаева (Каталог. N° 266—270; подробнее о пих см. в при­
меч. к ОРМ. № 161а); на одной из пих остались следы недовольства
его гордыней — Arogantia, на всех — пометки. Однако иозднеѳ,
как это видно из ОРМ, Чаадаев воспринял учение Фихте более
глубоко и относился к нему справедливее. Весьма существенно
отметить, что в обзоре истории повой философии, данном в ФП ѴІ%
совсем не нашла себе места философия Гегеля, хотя по времени
написания трактата Чаадаев мог бы ее зпать. Ведь «Феноменология
духа» увидела свет ѳщо в 1807 г., первое издание «Энциклопедии
илософских наук» — в 1817 г., с 1818 г. Гегель занимал кафедру
илософии в Берлине. По-видимому, в то время Чаадаев попросту
не энал философии Гегеля. Позднее оп с пей познакомился, но в его
библиотеке сохранилось только изложение философии Гегеля В иль­
мом на французском языке, изданное в 1835 г., с отметками и «Энпиклопедия» без всяких отметок (Каталог. № 327). Как иввестно,
книгу В ильма в свое время начал переводить Станкевич (часть ра­
боты В ильма в переводе Станкевича была напечатана в «Телескопе»

?

Ф

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

707

и включена в кн.: Станкевич Я» В. Стихотворения. Трагедия. Проза.
М., 1890). С философией Гегеля Чаадаев ознакомился позже и вы­
соко оценил ее в ОРМ (ср. вступит, ст., с. 59—60).
18
Последние слова письма обещают дать рассмотрение тех жѳ
вопросов в историческом аспекте. Обещание это Чаадаев выполнил,
впрочем в несколько ограниченных пределах, в ФП VI и Φ Π VII.
Письмо шестое
1

Как указано во введении к примечаниям, в оригинале этого
Письма, приготовленном для издания, имелся заголовок, соответ­
ствующий намерению автора издать это и следующее (седьмое)
Ппсьма в виде отдельной брошюры под названием: «Два письма об
истории, адресованные даме». После эпиграфа сделана падпись:
«Напечатано в Москве у А. Семена 1832» и подзаголовок «Письмо
первое». Мы не воспроизводим, как это делает в своей публикации
Р. Мак-Налли, этих надписей, поскольку печатаем все восемь ФП
в качестве единого сочинения.
2
Voltaire, F. M. A, Essai sur les moeurs et l'esprit des nations.
Chapitre CXCVII.
8
Д. И. ІІІахопской крайне пѳудачно перевел это место. Слово
«matière» он перевел как «содержание», что совершенно не учитывает
контекста рассуждения Чаадаева, противопоставляющего факто­
логический — размышляющему, «рациональному» «приемам» изу­
чения истории. Да и непосредственно такой перевод вводит читателя
в недоумение — как можно «исчерпать» «содержание» истории? Мы
постарались учесть настоящий контекст в другом переводе этого
места (Ред.).
4
Здесь Чаадаев имеет в виду средневековье.
δ
Стагирит — Аристотель, родившийся в городе Стагира.
β
Вавилон — древний город на берегу реки Евфрат, близ со­
временного г. Хилла в Ираке. Основанный в 3-м тыс. до н. э., не­
однократно подвергался разрушению и сейчас существует в виде
развалин. О Вавилоне рассказывает Библия (Бытие, 11).
7
Селевкнды — династия, основанная Селевком I Никатором
в 312 г. до и. э м в западной Азии (в нее входили Сирия, Месопота­
мия,0 часть Ирана и Ср. Азии).
Лагпды — династия, правившая в Египте в 305—330 гг.
до п. э.
0
Реформация — широкое антифеодальное движение, воз­
никшее в XVI в. в Западной и Центральной Европе и принявшее
религиозную
форму антикатолического протестантизма.
10
Речь идет о книге Вольтера: Voltaire, F. M. A. Remarques
pour servir de supplément à l'Essai sur les moeurs et Γ esprit des na­
tions. P., 1828. P. 316.
n
Иудаизм — религия евреев, возникшая в I тыс. до п. э. и
к VII
в. д о н . э. ставшая монотеистической.
12
Пелазги (пеласги) — догреческоѳ население Древней Гре­
ции.
13
Столбы (столпы) Геркулеса (Геракла) — две скалы на про­
тивоположных сторонах Гибралтарского пролива, поставленные,
по преданию, Гераклом во время его путешествия.
14
Евангелие от Матфея, 6, 33. В оригинале текста, переведен­
ного Шаховским, нет слов, заключенных в скобки. Полный текст
23*

708

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

содержится в варианте этого Письма, напечатанного Гагариным
и перепечатаиного Гершензоном (СП I. С. 133; пер. СП II. С. 146)
и Тарасовым (Тарасов. С. 106). В этом месте вообще имеются разно­
чтения оригиналов, с которыми работали Шаховской и Гагарин.
В современном русском издании Нового Завета этот текст напечатан
так: «Ищите же арѳждѳ Царства Божия и иравды Его, и это все при­
ложится вам». Как видим, ни в тексте Чаадаева, ни в современном
тексте нот слова «остальное».
*5 По мнению Б. Н. Тарасова (Тарасов. С. 333, примеч. 20),
речь здесь идет о французской романтической историографии (Балланш, Гизо, Тьерри, Тьер и др.). В библиотеке Чаадаева имелись
сочинения Баллашпа (Каталог. № 107—110), Гизо (№ 311—314),
Мииье (JV° 480), Тьерри (№ 649—650) π Тьера (№ 651), все с многочисленными пометками владельца.
16
По мнению Б. II. Тарасова (Тарасов. С. 333, примеч. 21),
имеется в виду книга Гизо (Gutsot F. Cours d'histoire moderne: His­
toire générale de la civilisation en Europe. P., 1828; y Тарасова
ошибочно — 1928). Но вряд ли это так, ибо у Чаадаева речь идет
о книге, появившейся после написапии ФП VI, а оно не могло быть
написано ранее конца 1828— начала 1829 ι. (ФП I датировано даже
декабрем 1829, что, впрочем, не является датой написания первого
варианта — см. примеч. 23 к ФП I). Скорее, примечание Чаадае­
ва относится к следующей книге Гизо (Cours d'histoire moderne:
Histoire de la civilisation en France), вышедшей годом позже (1829)
предыдущей. Обе книги имелись в библиотеке Чаадаева (ср. примеч.
24 и 34 к ОРМ).
Связь идей Чаадаева с воззрениями Гизо привлекала внимание
мпогих исследователей. Эту связь и вопрос о том, какую кппгу имеет
в виду Чаадаев, ссылаясь на Гизо, ивучал Шарль Кѳиэ (Quénet).
Интересные параллели между Гизо и Чаадаевым устанавливает
Г В. Макарове кая в статье: «Философические письма» Чаадаева
в оценке Пушкина // Освободительное движение в России. Саратов,
1986. Вып. П.
17
Текст в квадратных скобках и примечание к нему в оригинале
вычеркнуты, но он воспроизводится у McNally и — с существенными
равночтениями — у Гагарина—Г'ершенвона— Тарасова.
18
Собор Св. Петра в Риме строился около полутораста лет
Ч Индульгенция (от лат. indulçontia — снисходительность,
милость) — отпущение грехов, даваемое католической церковью;
с XII
в. продавалась за деньги.
20
Имеется в виду таипство Евхаристии, которое оспаривали
деятели Реформации Лютер, Кальвин и др. О Евхаристии см. при­
меч. 2 4 к ФП VIII и Письма. № 118 и примеч. G к нему.
* Евангелие от Иоанна, 17, 11
22
Текст в квадратных скобках из рукописи вычеркпут, но
воспроизводится McNally и Rouleau. В тексіах Гагарина—Гершенгона—Тарасова его нет.
Письмо седьмое
1

В оригинале к этому Письму имеется подзаголовок: «Письмо
второе» (см. примеч. 1 к Φ Π VI).
2
Текст в квадратных скобках иа рукошісы иычи^киуі, υυ вое-

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

709

произведен у McNally и Rouleau с этой оговоркой; без нее — в из­
даниях Г агарипа-Г ершензона—Тарасова.
3
См. примеч. 10 к ФП V.
4
Это (и следующее) примечание зачеркнуто в оригинале, по
воспроизведено во всех изданиях: Гагарина — Гершензона—McNally — Rouleau—Тарасова.
С переводом этого примечания связапо одно педоразумепие,
имеющее, впрочем, существенное зпачепие для поппмапия мысли
Чаадаева. Перевод Д. И. Шаховского точно соответствует фран­
цузскому тексту Чаадаева, в то время как перевод М. Гершепзона
ему не соответствует. Но приходится признать, что перевод Гершен­
зона точнее выражает смысл отрывка, так что можно предположить,
что Чаадаев допустил здесь описку. У Чаадаева сказано и Д. И. Ша­
ховской так это и не ре вел: «идеи суеверного повседневного вмеша­
тельства Бога». Но выражение «суеверное вмешательство» в данном
случае не имеет смысла, и Гершензон, совершенно резонно исправ­
ляя Чаадаева, переводит: «суеверная идея повседневного вмеша­
тельства Бога» (СП II. С. 155, примеч. X). Мы принимаем поправку
Гершензона.
56 Имеется в виду английский историк XVIII в. Э. Гиббон.
Имеется в виду Отечественная война 1812 г., приведшая
Чаадаева
в 1814 г. в Париж.
7
Имеется в виду заграничное путешествие Чаадаева (1823—
1826),
когда он в 1825 г., побывал в Италии.
ь
Второзаконие — название пятой кпигн Моисеевой в Вотхом
Завете.
ü
Имеются в виду «Защита Сократа на суде» («Апология Со­
крата») и «Воспоминания о Сократе» («Меморабилни») // Ксенофопт.
Сократические сочинения. М., 1935 (см. также: Ксенофопт. Соч.
В 5-и вып. Воспоминания о Сократе. Митава, 1879. Вып. 2).
10
Имеется в виду книга Марка Аврелия «Размышления». М.,
1985.
11
В августе 178 г. Марк Аврелий подверг кровавым гонениям
христиан г. Лиона, бывшего в то время административным центром
римской
провинции Лугдунская Галлия.
12
Речь идет о сыне Марка Аврелия, императоре Коммодѳ,
терроризировавшем римский Сенат и убитом придворными заго­
ворщиками.
13
Трудпо определить, какое высказывание Бэкопа имел в виду
Чаадаев, тем более что Ф. Бэкон вовсе не считал Демокрита «един­
ственным». Но у Бэкона есть высказывания о том, что Демокрит
«яснее всех других» утверждал вечность материи и отрицал «веч­
ность пашего мира» (Бэкон Ф. О мудрости древних. Соч.: В 2-х т.
М., 1972. Т. 2. С. 255). Иногда этот приоритет оп отдавал не самому
Демокриту, а его школе, «которая глубже, чем другие, проникала
в природу» (Афоризмы об истолковании природы... // Там же.
С. 23). Но чаще всего Бэкон отдавал предпочтение группе античных
философов, которых оп обычно противопоставлял Платону и Арис­
тотелю как спекулятивным, умозрительным мыслителям (см., на­
пример: Там же. С. 29, 37 и др.).
14
См. примеч. 16.
15
Платоники — сторонники платонизма, последователи Пла­
тона в 4 в. до н. э. — 3 в. н. э., т. е. до возникновения неоплате*-

710

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

шізма. Впрочем, не исключено, что Чаадаев имеет здесь в виду π
неоплатонизм, который просуществовал до 6 в. п. э. В широком
смысло идеи платонизма и неоплатонизма никогда пѳ иссякали π
существуют в Западной философии до сих пор (ср. примеч. 17).
*в Т . е . мораль школы стоицизма, которая получила свое на­
звание по наименованию помещения, в котором собирались ее члепы.
Стоей называлась в античности галерея перед каким-либо зданием,
обычно с колоннами; она жѳ называлась и Портиком, если была срав­
нительно короткой. Стоики — сторонники учения стоицизма, школы
древнегреческой и древнеримской философии, основанной Зѳноном
нз Китиона (336—264 до н. э.) и просуществовавшей до первых ве­
ков н. э . , когда стоицизм слился с неоплатонизмом.
12
Академия — название школы Платона, происходящее от
имени мифического героя Академа, в честь которого была названа
местность вблизи Афин, где и собиралась школа (ср. примеч. І5).
18
Самофракия (или Самотракия) — остров в Эгейском море,
на котором с древнейших времен (раскопки обнаружили алтарь
2-го тыс. до н. в.) проводились празднества — мистерии в честь
кабиров — богов Земли, плодородия, покровителей мореплавания.
19
По-видимому, Чаадаев имеет в виду сочипениѳ Плутарха
«О жизни и поэзии Гомера» в 2-х книгах (Ьѳ vita et poesi Homeri,
lib. I—II // Plutarchi Cnaeronsis moralia / recensuit G. Bernardkis. Lipsiae, 1896. Vol. VII). Много сведений о Гомере и его поэзии
содержится также и в трактате «Как юноше слушать поэтические
произведения» (Quomodo adolescens poetas audiro debeat. Lipsiae,
1888. Vol. I) того же издания.
20
Гомеру посвящены три речи Максима Тирского в его сочи­
нении «Maxime Turii Philosophumena / H. Hobein. Lipsiae, 1910.
XVII, XXII, XXVI.
w Греции посвящена 2-я часть 3-го тома книги Геерена:
Heeren А. Н. L. Ideen über die Politik, den Verkehr und den Handel
der vornehmesten Völker der alten, Welt, 3-е издание которой (Göttin­
gen, 1821) имелось в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 325). На
полях книги есть его пометки (см.: о них: Гречанинова В. С.
Библиотека П. Я. Чаадаева. Федоровские
чтения. M., 197C),
в том числе на с. 83 и ел., где идет речь о Гомере и
его воздействии на формирование «моральной сущности» (с. 85)
греков. Ср. о Геѳрене примеч. 26.
82
Тифоп — в древнегреческой мифологии стоглавое огнеды­
шащее чудовище, которое победил Зевс.
23
Ариман — греческое название древнеирапского божестгѳ
Апхра-Майнью, начала зла, главы злых божеств.
24
Creuzer G. F. Symbolik und Mythologie der altern Völker.
Lpz.; Darmstadt, 1810-1812. Bd. 1—3.
2
5 Сатурналии — ежегодные праздпики в Древнем Риме в честь
бога Сатурна, сопровождавшиеся карнавалами и видимостью урав­
нивания богатых и бедпых, которым выдавали деньги и т. п. У*Чаа­
даева — синоним хаоса, беспорядка, нарушения порм взаимоотно­
шения людей.
20
Об интересе Чаадаева к Индии свидетельствует наличие в его
библиотеке указаппой в примеч.23 книги Гоерепа,во 2-й части 1-го т.
которой имеется специальный раздел об Индии. На нолях этой
части есть пометки Чаадаева {Каталог. КІ 325), Об этих же интересах

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

711

Чаадаева в ранний период его творчества свидетельствует и фрагмент
«Об архитектуре» (см. его в ОРМ π примеч. к нему). Позднее этот
интерес не исчез, о чем свидетельствует переписка Чаадаева с ба­
роном Д'Экштейном (Письма. N° 74 и коммент. к нему, а также всту­
пительную заметку к первой публикации этого письма: Чемерисская М. И. Письмо П.Я.Чаадаева об индийской философии//
Народы Азии и Африки. 1986. № 5).
Следует отметить, что работы Геерена по гражданской истории
и истории искусств пользовались популярностью в 20—30-ѳ годы
XIX в., что могло питать Чаадаева сведениями и соображениями
по этому поводу. Так, еще до того, как Чаадаев приступил к на­
писанию ФП, Геереном заинтересовался Д. В. Веневитинов (с ко­
торым Чаадаев мог быть знаком по совместному слушанию чтения
автором драмы «Борис Годунов» в Москве в 1826 г.). В 1827 г. тя­
готевший к кружку любомудров, в который входил Д. В. Веневи­
тинов, Н. М. Рожалпн напечатал в «Московском Вестнике» за 1827 г.
два перевода из Геерена — в кн. I (С. 304—321) о Рамайянѳ, в кн. IV
(С. 394—407) о Махабхаратѳ. Веневитинов перевел «Общие пред­
варительные замечания» к 3-му т. указанной книги Геерена под
пазваниѳм «Европа» (см.: Веневитинов Д., Стихотворения. Проза.
М., 1980. С. 170-181).
Часть книги Геерена была переведена под названием «Руковод­
ство к истории политических учений» (СПб., 1832—1834), М. П. По­
годин напечатал «Лекции... по Геерену» (М., 1835—1836). На «Идеи»
Геерена в самом начале 30-х годов опирался при характеристике
искусства Древней Индии Н. И. Надеждин, читавший в это время
курс истории искусства в Московском университете. Он отмечал,
что «руководства этой части (т. ѳ. истории искусства в Индии.—
3. Я.) ... в то время па русском языке пе было, да и пынѳ (в 1854 г.)
нет. Я прибегнул к единственно тогда бывшим у меня под рукой
источникам: Геерсиу, к его „Идеям"» (цит. по: Каменский 3. А.
Н. И. Надеждин. М., 1984. С. 175). Это показывает, что Чаадаев
в этих вопросах стоял на уровне тогдашней науки в ее новаторском
для того времени направлении, которое возглавлял H. II. Надеж­
дин. О Геѳрене см.: Бузескул В. П. Из истории критического метода.
Л., 1927.
27
В варианте ФП VII, папечатапном Гершензоном (СП II.
С. 171—172) и перепечатанном в издании: Тарасов (С. 127—128),
здесь следовало примечание, отсутствующее в оригинале, с которого
сделан публикуемый перевод ФП VII: «Отдавая эти письма в печать,
нам следовало бы, может быть, просить читателя о снисхождении
к слабости и даже неправильности слога. Излагая свои мысли на
чужом языке и пе имея никаких литературных притязаний, мы, копечпо, вполно сознавали, чего нам недостает в этом отпошении.
Но мы полагали, во-первых, что в нынешнее время сведущий чита­
тель не придает уже форме, как прежде, большего значения, чем
она заслуживает, и готов немного потрудиться, чтобы извлечь
мысль, если она кажется ему стоящей того, из-под спуда самого не­
совершенного изложения. Затем мы полагали, что в паше время
цивилизация более чем когда-либо требует распространения идей
в какой бы то ни было форме, и что бывают такие случаи, такие со­
циальные условия, когда человек, полагающий, что он имеет сооб­
щить человечеству нечто важное, лишен выбора; ему ничего дру-

712

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

гого не остается, как говорить па общераспространенном языке,
хотя бы он владел лишь смешным, искаженным наречием его. На­
конец, мы полагали, что литературная держава слишком благородна
в настоящее время, чтобы предписывать всем споим подданным
всяких местностей и широт официальный язык своего академического
трибунала, и что дорожа лишь тем, чтобы высказываемое было
правдою, она не обращает особенного внимания на то, хорошо или
дурно эта правда высказана. Вот па что мы рассчитывали».
Письмо восьмое
Чаадаев здесь выразился крайне неудачно даже по отноше­
нию к своей собственной терминологии, употребляемой в том же
контексте в предыдущих Письмах. Он хочет противопоставить
«обособленному», оторванному от других людей и от общества че­
ловеческому существу, его индивидуальному сознапию (personnello
conscience), другое, связаппое с обществом и находящееся с нпм
в единстве. И в этом случае оп обращается к термину «générale
conscience» (общее сознание), и даже «социальное», или «безличное»
«существование» (см. С. 417 паст, издания) Вот почему употреб­
ление в комментируемом месте термипа «существо ... отвлеченное
разумное» (humain intelligent abstract) там, где речь должна была
бы идти об «общем сознании» и «социальном существовании», пред­
ставляется нѳсообразпым пи с ранее использованной терминологией,
пи с самим смыслом излагаемого противопоставления (Ред.).
2
Имеются в виду реформация, протестантизм.
3
Текст, заключенный в прямые скобки и расположенный во
фрапц. оригинале в сноске, мы перенесли па несомненно принадле­
жащее ему место. Здесь эти строки вполне уместны, между тем как
поставленные в конце Письма, они положительно ни с чем не вяжут­
ся.
4
Евхаристия — в христианской религии таинство причащепия,
т. е. приобщение (посредством хлеба и вина) к X ристу, освобождаю­
щее от грехов (ср. примеч. 20 к ФП VI), В этой фразе в первой публи­
кации ФП VIII (см. ЛН. С. 60) допущена ошибка: вместо «дух»
(в оригинале — l'esprit) напечатано «род». В издапии Б. II. Тара­
сова (С. 131) ошибка повторена.
1

ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ
(1828—1850-е годы)

В переводе, сделанном Д. И. Шаховским с жихаревского списка
{ИРЛИ, ф. 250, on. 1, № 287, 292, 293, S40), публикуются пол­
ностью * по машинописной копии, хранящейся в личном архиве
3. А. Каменского, за исключением № 19—22, 25—31, 47—49, 51—
* Полный состав ОРМ на русском языке в переводе М. И. Жи­
харева по тексту ИРЛИ (ф. 250, оп. 1, № 292 и 293) напечатан со
вступительной статьей Ф. Руло в парижском журнале «Символ»
(1986. №. 15. С. 215—284). По сведениям Ф. Руло, которые нам иѳ
удалось проверить ввиду отсутствия в СССР (по данным ГВЛ) жур­
нала «Пламя», издающегося в Медоне (Франция), часть этого текста
была напечатана в данном журнале в 1984 г. (№ 65. С. 21—30).

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

713

57, 60, 61, 63—66, 68—72, 75, 77, 80, 8 2 - 8 5 , 87, 89, 90, 9 2 - 9 6 , 98,
переведенных с жихаревского списка М. П. Лепехиным и № 142а —
Л. 3. Каменской. Перевод Шаховского сверен со списком Жихарева
М. П. Лепехиным н Л. 3 . Каменской, которая сверила также и
перевод М. П. Лепехина. ОРМ № 102, 156а, 165, 228 π 229 у Жи­
харева приводятся по-русски. Комментарий 3. А. Каменского,
М. П. Лепехина, В В . Сапова. Примечания составлены В. В. Са­
повым.
Чаадаев записывал отдельные мысли с копца 20-х годов, так
что некоторые из пих можно рассматривать как подготовительный
материал для ФІІ (см., напр., примеч. 11, 12, 13, 16, 20 26 и др.).
Шесть отрывков (№ 81, 83, 88—91), а также статья «Об архитектуре»
явились, как отмечалось в начале комментария, первым нечатпым
выступлением Чаадаева.
В 1911 г. в составе собрания С. И. Пономарева (к которому опа
перешла от М. А. Максимовича) в Библиотеку Академии Наук (от­
куда в 1931 г. — в ИРЛИ) поступила дефектная копия другого
перевода ОРМ (недостает первого листа — соответственно отрывков
№ 1—18), переписанная А. П. Елагиной. Копня снабжена несколь­
кими пометками но полях, возможно, принадлежащими самому
Чаадаеву (СП Т. С. 377). Эта серия включает в себя отрывки № 19—
38, 49—101. По свидетельству Жихарева, перевод ОРМ был выпол­
нен Д. Н. Свѳрбеевым (письмо к А. Н. Пыпину от 2. X. 1871 //
ИРЛИ, ф. 250, оп. 3, № 89, л. 5), однако точная принадлежность
ему копкретного из двух вышеуказанных переводов в настоящее
время не находит документального подтверждения.
Наиболее полный текст ОРМ известен в копии,снятой М. И. Жи­
харевым. Эта рукопись, озаглавленная им «Fragments et pensées
diverses. 1828—1830*, содержит все извостиые Жихареву произ­
ведения фрагментарного характера, куда он ошибочно включил
н начало Φ Π III Жихарев в целом высоко оценивал ОРМ: «Есть
совершенно пустые записки. Но есть и такие, и их довольное ко­
личество, которые или драгоценны как отголосок времени, или,
без запинки, могут быть названы гепиальными по глубипе и сило
мысли, по верности и меткости суждения. Толстая тетрадь, озаглав­
ленная „Fragments et pensées diverses. 1828—1830", заключает
в себе такие вещи, которые, мне кажется, никого не удивили бы,
если бы попались на страницах паска левых Pensées» (письмо к
M M Стасюлевичу от 25.XI.1870// ИРЛИ; ф. 293, оп. 1, № 566,
л. 2); «Редкое из того, что им написапо, не блещет какой-нибудь
оригинальной, весьма часто гениальной, мыслью < .•> В числе его
писаний есть отрывочные мысли и изречения, в которых почти
всегда глубина и верность наблюдения изумительны. Их, без за­
труднении, можно поставить рядом с произведениями в том же роде
Вовенарга, Ларошфуко, Паскаля и первого Наполеона; множество
им разбросанных в разных местах, и часто мимиходом, мыслей,
догадок и примечаний о внутреннем смысле русской истории в раз­
личных ее периодах, о характерных общих чертах ее физиономии
еще до сих пор составляют поле совершенно непочатое и неразра­
ботанное» (BE. 1871. № 9 . С. 38).
Жихаревская коллекция ОРМ, как и другие его копии, оста­
лись неизвестными Гершензону. При подготовке к печати сочине­
ний Чаадаева большая работа по переводу и систематизации ОРМ

714

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

была проделана Шаховским, Несмотря на то, что подготовленное
нм издание не увидело света, отдельные фрагменты ОРМ в его пе­
реводе были введены в научный оборот как им самим при публика­
ции некоторых сочинений Чаадаева (см., например, его коммента­
рий и «Приложение» при публикации статьи: L'Univers... 1854//
Звенья, 1934. Кн. III—IV. С. 387—389), так и другими лицами, по­
лучившими доступ к его переводу. Обильно процитированы ОРМ
в диссертации 3. А. Каменского «Из истории русской философии.
П. Я. Чаадаев» (Мм 1941), в его брошюре «П. Я. Чаадаев» (М., 1946)
и в статье о Чаадаеве в Философской Энциклопедии (М., 1970. Т. V.).
Располагал, вероятпо полным, списком ОРМ и М. О. Чечаповскпй,
состоявший в 30-х годах в контакте с Д. И. Шаховским и также го­
товивший (так и невышедшее) издание сочинений Чаадаева с вклю­
чением ОРМ. По спискам Чечановского ОРМ цитировали
М. М. Григорьян (в статье: Чаадаев и его философская система // Из
истории философии. М., 1958. Вып. 2) и 3. В. Смирнова (в разделе:
П. Я. Чаадаев // История философии в СССР. М., 1968. Т. 2). Часть
ОРМ через участника нашего издания И. В. Черепанова, получив­
шего их от М. О. Чечановского, публикуется в пастоящем издании.
Впервые па русском языке большую часть ОРМ (№ 106—227) с не­
которыми исключениями опубликовал 3. А. Камепский (Вопр. фи­
лософии. 1986. № 1); перепечатано Б. Н. Тарасовым (см. Тарасов).
Оригинальный текст ОРМ по жпхаревской копии впервые был опуб­
ликован Р. Т. Мак-Налли: A Hitherto Unpublished Document of
Petr Jakovlevich Chaadaev // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. В., 1978. Bd. 25 (OPM. Ks 105—144) π Togava (OPM.
№ 1 - 1 0 2 , 145-229) *.
Следует заметить, что ввиду отсутствия автографа ОРМ, су­
ществующая в настоящее время их фрагментация и периодизация
условна. Ее первоисточником является копия Жихарева, который
плохо представлял себе взаимосвязь сочинений Чаадаева: «... вся
совокупность сочинений Чаадаева носит па себе пекоторый харак­
тер однообразия, весьма изъяснпмый и понятный, но от того не
меньше довольно огорчительный и до некоторой степени ведущий
к скуке и утомлению. И странное дело, в то бесконечное количество
раз при жизни Чаадаева, когда с ним вместе разговаривали об всей
целостности его деятельности, ни ему, пи мне эта ее черта никогда
не приходила в голову. И поразила она меня только годов семь пос­
ле его конца, когда по издании «Oeuvres Choisies» я стал окончатель­
но и усилешю заниматься приведением в порядок последних бумаг»
(письмо к А. Н. Пыпину от 20.1.1871 // ГПБ, ф. 621, № 320, л. 1).
Это подтверждают и копкретные действия Жихарева при копиро­
вании ОРМ — отнесение в их число начала ΦΠ III, объединенного
им в одну тетрадь с ОРМ № 103,104, а также введение в ОРМ напе­
чатанного в «Телескопе» русского перевода шести из ппх. Мехапическое копирование Жихаревым в дальнейшем было усугублено
в достаточной степени формальным и поверхностным разбором
снятых им копий в процессе обработки пыпинского архива поело
передачиего в Пушкинский Дом, когда каждая тетрадь поначалу
описывалась в качестве самостоятельной единицы хранения; при
* Этот текст печатался также в: Slavic Studies University ol
Toronto. 1978. № 39.

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ Я.1ЫКЕ

715

дальнейших переоформлениях архива единицы хранения укрупня­
лись и в настоящее время ОРМ разделены всего лишь на три части
без какой-либо внутренней целесообразности подобного членения.
Это не могло не вводить в заблуждение исследователей, считавших
каждую единицу хранения (зачастую и оформленную довольно про­
извольно) самостоятельным циклом афоризмов.
В переводе Шаховского в качестве отдельных фрагментов при­
водятся абзацы жихаревской копии (не соблюдено Шаховским для
№ 23, 31, 38, 47, 58, 74, 85, 142; напротив, под одним № 50 у него
объединены четыре абзаца, которые, следуя предложенной им жѳ
нумерации, должны были бы являться № 50—53, вследствие чего
образовалась лакуна). В действительности же единицей деления
ОРМ служит но абзац, а черта, которой Жихарев отделял их друг
от друга, поэтому количество отдельных фрагментов сокращается
с 232 до 133. Предложенного Жихаревым принципа фрагмонтюации ОРМ придерживались в своих публикациях и Гсршензон,
и Мак-Иалли, и Тогава. Тем не менее для удобства комментирования
в настоящее издание введена нумерация, предложенная Шахов­
ским. В пачале публикации ОРМ без № приведена статья «Об ар­
хитектуре», хронологически и по содержанию открывающая фраг­
ментарные сочинения Чаадаева (см. об этом примеч. 1).
Совокупность отдельных фрагментов объединялась Жихаревым
в тетрадь. В пользу того, что эта мера деления также была для иого
значимой и, UO всей вероятности, соответствовала но дошедшему до
нас автографу Чаадаева, свидетельствует и различное количество
листов в тетрадях, которые сшивались Жихаревым ручным спосо­
бом из бумаги в лист — от одного до пятидесяти трех; количество
листов пропорционально количеству фрагментов, ряд листов в
окончаниях тетрадей не заполнен. Все это приводит к мысли о том,
что жнхаревская тетрадь соответствовала каким-то отдельным груп­
пам фрагментов чаадаевского автографа. Таких тетрадей шестнад­
цать; (нумерация фрагментов дана по переводу Шаховского; в скоб­
ках указаны листы по ИРЛИ, ф. 250, оп. 1, № 293): 1 (л. 1—8;
№ 167-169); 2 (л. 9 - 2 2 ; № 170-177); 3 (л. 23-34; № 178-191);
4 (л. 3 5 - 4 0 ; № 192-193); 5 (л. 4 1 - 4 8 ; № 201-204); 0 (л. 4 9 - 6 0 ;
№ 205-210); 7 (л. 6 1 - 6 8 ; № 160—166); 8 (л. 6 9 - 7 6 ; № 145—159);
9 (л. 77-128; № 1-101); 10 (л. 129-140; № 194-200); 11 (л. 141 —
151; № 211—227); 12 (л. 152—156; № 102 и рус. пер. № 81, 83, 88—
91, опубл. в «Телескопе»); 13 (л. 157, № 228, 229); 14 (там же,
№ 292, л. 1—22; № 105—144); 15 (там же, № 340, л. 13—ІЗоб.;
№ 103, 104); 16 (там эне, Λ· 287; л. 1—18; иачало ФП III и № 230—
232).
Что касается исходпого для публикации ОРМ на русском язы­
ке перевода Шаховского, то его машинопись хранилась до 1951 г,
в И МЛН. При передаче архива Д. И. Шаховского в ИРЛИ ν е
перевод исчез и известен теперь лишь в копии, снятой в 1940 .
3. А. Каменским и, по-видимому, также упомянутой уже вып.э
M. О. Чечановским (которая хранится в личном архиве его сына).
Именно копня 3. А. Каменского явилась источником публикации
ОРМ в «Вопросах философии». Вместе с некоторыми новыми пере­
водами М. 11. Лепехина и отдельными ОРМ из коллекции М. О. Чечановского опа публикуется в настоящем издании. Перевод Шахов­
ского разделен на) три цикла под названием: 1) «Отрывки и мысли

716

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

(1828—1830)», ОРМ. № 1—104; ИМЛИ, 1—6812; 2) «Афоризмы и
разные заметки», № 105—144; И МЛИ, 1—6813; 3) «Отрывки и раз­
ные мысли», № 145—229; ИМЛИ, 1—6811 с присоединением № 230—
232 из ИМЛИ 1—6811. Третья из этих серий разделепа Шахов­
ским па 10 тетрадей: первая — ОРМ № 145—159, вторая —
№ 160—166; третья — № 167—169, четвертая — № 170—177, пя­
тая — № 178—191, шестая — № 192—193, седьмая — 194—200,
восьмая — № 201—204, девятая — № 205—210, десятая — № 211 —
232, что соответствует жихаревскпм 8, 7 , 1 , 2, 3, 4,10, 5, 6 и объедипеппым 11, 13 и 16 тетрадям. Первые две серии, которые Шахов­
ской не разделяет на тетради, соответствуют: одна — 9, 15 π
части 12 тетрадям Жихарева, вторая — 14 тетради. Таким образом,
Шаховской предложил такую последовательность расположения
тетрадей Жихарева: 9, 15, 14, 8, 7, 1, 2, 3, 4, 10, 5, 6,11, 13, 16. Нѳ
знавший о переводе Шаховского Тогава также заметил: «Кажется,
не следует доверять карандашной пумерацип» архивной пагипацпи
{Tognva. P. 2) и предложил располагать их существенно отличным
образом: 1, 2, 9, 12, 13, 4, 5, 6, 7, 8,10, И , 3 (тетради 14—16 привле­
чены им не были). Как подчеркивали Шаховской и Тогава, в основе
композиции ОРМ должен находиться хронологический принцип,
хотя, ввиду отсутствия авторского решения вопроса, предложения
о композиции и периодизации ОРМ будут всегда иметь в большей
пли меньшей степени условпый характер.
Три серии Шаховского достаточно уверенно можно разделить
хронологически так. Первая серия обозначена Жихаревым 1828—
1830 гг. (последняя дата подтверждается отрывком № 69, где речь
идет о пятилетней давности встрече с англичанином Куком, имев­
шей место в 1825 г.); третья песомнеппо касается 1850-х годов, так
как начинается отрывками о Крымской войпе и содержит № 190—
191, совпадающие с текстом, входящим в статью Чаадаева «L'Uni­
vers...» 1854», а № 157 написан в 1855 г., так как речь в нем идет
о 30-летнем царствовании Николая I, вступившего на престол в
1825 г.; отрывок № 230 паппсап в 1854 г. (см. примеч. 159). Вторая
серия, располагающаяся между этими двумя, касается 30—40-х го­
дов, что обосновывается также и содержанпем соответствующих
ОРМ (напр., полемикой со славяпофпльством, и др.).
Тогава разделил весь цикл ОРМ на два периода: 1830 г. (тет­
ради 1—2, 9, 12) и 1840—50-е годы (остальные тетради).
Таким образом, времепем написания ОРМ следует считать
1828—1850-е годы. В настоящем издании деление ОРМ по хроноло­
гии и тетрадям не производится.
Названием зтого произведения Чаадаева следует призпать то,
которое ему, как мы видели выше, дает Жихарев в переписке со
Стасюлевичем и в своих воспоминаниях о Чаадаеве, полагая, что
душеприказчик воспроизвел название, данпое автором: Fragments
et pensées diverses (Отрывки и разные мысли).
Ряд ОРМ, известпых Шаховскому, остались нсизвестпы
Мак-Наллп и Тогава; таковы отрывки № 103—104, 230—232; в
то же время Шаховскому пе были пзвестпы отрывки № 142а и
156а.
Зпачптелт.пая часть ОРМ представляет собой первоначальный
пабросок тех или иных сочппепий плп писем Чаадаева. По жанру
к ним довольно тесно примыкают многие «Заметки па книгах», ПОУТО-

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

717

му можно предположить, что Отрывки рождались у Чаадаева
в процессе чтения.
Для удобства читателя предлагаем следующую классифика­
цию ОРМ:
Философия — № 10—13, 23а, 24, 38, 58, 76, 81, 96, 136, 138, 142,
143, 161, 161а, 167, 168, 170, 173, 181, 195-197, 205-208, 210,
217, 218.
Религия — № 19—21, 25—30, 43, 45а, 49, 54, 57а, 576, 61, 65, 72,
80, 85а, 87, 88, 89, 95, 98, 122, 123, 125, 126, 130, 169, 182, 211,
212, 214, 221, 232.
Этика и нравственность — № 14—18, 31—32, 55, 60, 75, 84, 89, 91,
92, 94, 104, 111, 112, 124, 127-129, 131, 132, 134, 137, 144, 149,
175, 176, 184.
Государство и право — № 2—9, 62, 63, 68, 133, 142а, 174, 183, 185,
186, 188, 189, 201, 203, 213, 219, 220, 227.
Искусство и художественное творчество — № 1, 44, 45, 79, 109,
121, 176, 209.
Антропология — № 50—53, 59, 66, 70, 71, 77, 82, 83, 90, 93, 99,
100, 101, 107, 141, 194.
История — № 39, 42а, 64, 164, 200.
Россия — № 102, 103, 108, 145-148, 157, 160, 162, 163, 166, 167,
177, 179, 180, 187, 190-192, 199, 223, 228, 230.
Полемика со славянофилами — № 105, 140, 165, 193, 204, 215, 224,
225.
Этнография — № 23, 67, 158, 159.
Естественнонаучные представления — N° 33—37, 73, 74, 78, 97.
Автобиографические отрывки — № 69, 150—156, 198, 231.
Салонные остроты — № 110, 113—120, 135, 139, 216, 222.
Разумеется, предложенная классификация весьма приблизитель­
на и составлена по принципу «преобладающего содержания».
1
Под таким заголовком этот отрывок печатался во всех дорево­
люционных изданиях сочинений Чаадаева (начиная с гагарннского
на французском языке) в качестве Φ Π IV. Однако впервые, и при­
том в переводе с французского на русский язык, он был опублико­
вал при жизни Чаадаева в ином, в отличие от нашего, варианте
(исходный мы публикуем в Вариантах) в журнале «Телескоп», где
позже появилось и его первое Философическое письмо. В 11-й
книжке этого журнала за 1832 г. отрывок «Об архитектуре» был на­
печатан вместе с шестью другими отрывками (которые у нас в пере­
воде Д. И. Шаховского публикуются иод N° 91, 89, 88 (начало),
90, 82 и окончание № Щ без всякого названия, сразу поело заго­
ловка всей публикации (Нечто из переписки NN. С Французского).
Ужо первый публикатор этих отрывков, приславший их в «Те­
лескоп», отметил, что все они, включая и первый, «проникнуты так­
же одной основной мыслью», с чем соглашался и М. Гершензон,
публикуя их в своем издании сочинений Чаадаева {СП I. С. 378).
Однако он, вслед за Гагариным, ошибочно относил отрывок «Об
архитектуре» к серии ФП в качестве четвертого из них.
Д. И. Шаховской обратил внимание на то, что отрывок № l f
начинающийся в копии Жихарева с многоточия, т. ѳ. являющийся
продолжением какого-то текста, есть окончание первоначального
варианта статьи «Об архитектуре» {ЛНй Ct 9)t Вот почему мы π начи-

718

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

наем ОРМ с этой статьи без номера, поскольку Шаховской, осу­
ществивший КОМПОЗИЦИЮ и нумерацию ОРМ, ее в основной массив
не ввел.
Следует отметить * что статью «Об архитектуре» в «Телескопе»
читал Герцен и, работая сам над статьей по той же теме, упоминал
«соотечественника», которому «пришло в голову сравнить готизм
с египетской архитектурой. Мысль чрезвычайно глубокая» (Гер­
цен. Т. I. С. 327; ср.: Степанов H.H. Герцен и Чаадаев//Об­
щественная мысль в России XIX века. Л., 1986. С. 94).
А. А, Формозов доказывает, что в этом сочинении Чаадаев
использует новейшие для того времени сведения относительно ин­
дийской архитектуры и других специальных вопросов, которые
можно было найти только в очень узкоспециальных изданиях. Ав­
тор полагает, что эти сведения Чаадаев получил от известного рус­
ского египтолога И. А. Гульянова, с которым был дружен в кон­
це 20-х — начале 30-х годов и с которым состоял в переписке (см.:
Формозов A.A.
Пушкин, Чаадаев π Гульянов // Воир. истории,
1966. № 8). Предположение А. А. Формозова косвенпо подтверж­
дается но только тем соображением, что такого рода сведения
Чаадаеву просто неоткуда более было получить (работа Геерена,
о котором см. примеч. 26 к ФП VIIу была пе новой по материалу),
но и тем фактом, что между ними были самые теспые отпошсния как
в личпом плане (см. записки Чаадаева к Гульянову; Письма. № 56
и 57), так и в научном: Гульянов читал сочинения Часчдаова (повидимому, ФП) и даже распространял их. Так, он передал для чте­
ния зпакомой Чаадаева М. Бравура его «рукописи», в которых речь
шла о религиозных вопросах и где проявлялись симпатии автора
к католицизму (см. примеч. 2 к № 60).
2
Слова Ж. дѳ Сталь о музыке как о «прекрасной бесполез­
ности» см. в 4-м т. ее книги «De Г Allemagne» (P., 1818, Р. 43). На
экземпляре книги, принадлежащей Чаадаеву (Каталог. № 629),
эти слова подчеркнуты; на с. 41 рукой Чаадаева по-фрапцузски
поставлена дата: «1829, 2 сентября».
3
Сравнивая тексты двух редакций, легко заметить, что та из
них, которая опубликована в «Телескопе», гораздо в большей сте­
пени насыщена собственно философской проблематикой, чем вто­
рая и, по-видимому, позднейшая, сосредоточенная главным обра­
зом на проблемах историко-архитсктурпых. Это позволяет предпо­
ложить, что 1-й вариант Отрывка был написан еще до начала или
в самом начале работы над ФП (см. также примеч 2). Статья же «Об
архитектуре» — после завершения работы над ФП и, вероятно,
даже после опубликования ОРМ в «Телескопе» в 1832 г. Близкие
чаадаевским взгляды на архитектуру высказывал приблизительно
в то же время Н. В. Гоголь (см.: Об архитектуре нынешнего столе­
т и я / / Поли. собр. соч. М., 1959. Т. 8. С. 56—75; см. также: Кири­
ченко Е. И. Архитектурные теории XIX века в России. М., 1986.
С. 60—64; Тарасов Б. Н. Н. В. Гоголь и П. Я. Чаадаев (тема един­
ства в сознании писателя и мыслителя) // В мире человека. М., 1986,
С. 306—318).
4
Публикация этого отрывка в журнале «Телескоп» (1832, № 11)
заканчивается словами: «II в сей-то мысли, как и во всем, мною
выше сказанном, бесполезность есть безличность; а ею все доброе,
все изящное связываются и соединяются в нравственном мире»*

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
5

719

Ср. Ф. Гизо: «Политическая закоппость есть право, основан­
ное на давности, продолжительности; первенство во времени приз­
нается источником права, доказательством законности власти»
(История цивилизации в Европе. СПб., 1906. С. 47). Указанная
книга Гизо имеется в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 311) с мно­
гочисленными его отметками; на титульном листе есть надпись пофранцузски: «Сент. 1. 1830». Однако указанное место в ней не от­
мечено.
6
О совпадении «первооснов» духовного и физического мира
Чаадаев
писал в ФП III (см. С. 357 наст, издания).
7
- Этот отрывок мог быть иавеян чтением книги П. Г. Фихте
«Основные черты современной эпохи», плюющейся в библиотеке
Чаадаева (Каталог. № 266). На с. 521 рукой Чаадаева по-француз­
ски поставлена дата: «10 мая 1832». В отличие от Фихте, считавшего,
что авторитет повелевает «впепшпм образом» и осуществляется
«принудительными мерами» (Там же. S. 31, 15; пер.: СПб., 1906.
С. 15, 8), Чаадаев подчеркивает органичность, имманентность авто­
ритета.
8
Чаадаев полемизирует здесь с представителями так называе­
мой теории «общественного договора», согласно которой государство
возникло в результате соглашения между людьми, находившимися
до этого в «естественном состоянии».
В библиотеке Чаадаева имеется несколько книг (по преиму­
ществу с его пометами), в которых излагается теория общественного
договора: С. Пуффендорфа (Каталог. № 555), Т. Джефферсона
(Каталог. № 368), Т. Гоббса (Каталог. № 339), Д. Дидро (Ката­
лог. № 228).
0
Мысль о связи всего сущего, восходящей к некоторому первопачалу по цепи причип и следствий, весьма напоминает взгляды
Г. Ф. Лейбница, «Теодицею» которого Чаадаев очень тщательно
проработал еще во время своего заграничного путешествия. Книга,
судя по надписи на форзаце, была приобретена Чаадаевым в Дрез­
дене в 1826 г. (Каталог. № 423). В ней много надписей и отметок
Чаадаева, свидетельствующих о том, что он далеко не во всем со­
глашался с Лейбницем; в частности, его внимание привлекла поле­
мика Лейбница с П. Бейлем, которую немецкий мыслитель вел на
страницах «Теодицеи» — в этой полемике Чаадаев во многом на
стороне Б ей ля.
10
Ср. рассуждение, развиваемое в ОРИ № 2—10, № 174.
и
Рассуждение об «источнике наших идей» полемически паправлепо против философии Дж. Локка, с учением которого Ча­
адаев познакомился еще в молодости (см. примеч. 68), и отчасти
против идей Канта, высказываемых во введении к «Критике чисто­
го разума». «Без сомнения,— писал Капт,— всякое наше познание
начинается с опыта...» (Каталог. № 379. S. 1; пер.: Кант И. Соч.
М., 1964, Т. 3. С. 105). Против этого места на полях книги Чаадаев
поставил два знака вопроса; чуть ниже на той же странице он под­
черкнул слова Канта о том, что «хотя всякое наше знание и начи­
нается с опыта, отсюда вовсе по следует, что оно целиком происходит
из опыта».
Чаадаев критиковал сенсуализм в ФП V (см. примеч. и к не­
му; о книгах Канта в библиотеке Чаадаева см.: Там же, примеч. \ь).
Следует, одиако, отмстить существенное противоречие между этим

720

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

антпсенсуалпстнческпм отрывком и весьма значительной сенсуа­
листической тенденцией в его взгляде на механизм постижения ми­
ра физического, заметной в ФП II и ФП III. Ср. также ОРМ.
№ 33—37 и примеч. 28 к ним.
12
Перефразированные слова Паскаля, которые Чаадаев цити­
рует 13в ФП V π Φ Π VII (см. примеч. ίο κ Φ Π F).
Ср. со словами М. Монтепя, цитируемыми Чаадаевым в
ФП III (см. также примеч. 2 к нему).
11
Понятие «общего π лапа» Чаадаев запмствовал у Фихте и
Гердера, как это видно из его отметок на их книгах, имеющихся
в его библиотеке. «О мировом плане» Фихте говорит в «Основных
чертах современной эпохи» (Каталог. № 266. S. 7; пер.: СПб., 1906.
С. 5), Гердер — в «Идеях к философии истории человечества» (Ка­
талог.
№ 334. S. ХІІР, пер.: М., 1977. С. 8—9).
15
Неточпая цитата из Евангелия от Иоанна: «Бога не видел
никто никогда...» (1, 18), восходящая в свою очередь к ветхозавет­
ной кпигѳ Исход: «И потом сказал оп: лица Моего пе можно тебе
увпдеть, потому что человек пе может увпдеть меня и остаться
в живых» (33, 20). Указанное место отмочепо Чаадаевым на экземп­
ляре принадлежавшей ему Библии (Каталог. № 137).
16
В этом отрывко отразились личные впечатления Чаадаева
от пребывания в Англии в августе — поябре 1823 г. (Письма. № 21,
22). Характеристику Англии, «этой избранной страпы», см. в Φ Π Ι
(С. 336).
ΙΊ
- Ср. с характеристикой Англии, которую Чаадаев даст
в письме брату в сентябре 1823 г. (Письма. № 21). Эта характери­
стика почти дословпо совпадает с тем, что пишет Чаадаев о России
в ФП I: «Взгляните вокруг ...» и т. д. (С. 323).
18
Ср. с характеристикой философии Шеллинга — «нового
порождения глубокой и мечтательной Германии»,— которую Ча­
адаев19 развивает в ФП V (С. 380).
Это утверждение Чаадаева отражает его личный творческий
опыт. Время создания ФП (1829—1830) не случайно совпадает с
периодом его длительного затворничества (Письма. № 51 и коммент.
к пему). Мысли о «спокойствии», «тишине», «созерцательности» как
условиях работы ученого и псточпике «неизъясшімых наслажде­
ний» Чаадаев отмечал на полях романа О. Бальзака «Шагреневая
кожа», имеющемся в его библиотеке (Каталог. № 112. Т. 1. Р. 96,
232; пер.: М., 1970. С. 101, 108—109). Роман Бальзака, по-видимо­
му, произвел большое впечатление па Чаадаева, так как некоторые
мысли и характеристики его главного героя Рафаэля Валантсиа он
впоследствии не раз применял к самому себе. Дважды на страницах
романа Р. Валантен, как позже и Чаадаев, сравнивает себя с «фиваидским отшельником» (ср.: Письма. № 87, 94). Слова Чаадаева
о том, что над его диваном остались «два небольшие пятна», где
«прислоняли голову» А. С. Пушкин и М. Ф. Орлов (Герцен. Т. IX.
С. 146), есть литературпое заимствование из того же романа Баль­
зака (С. 183). Родственные ему мысли об уединении и одиночестве
Чаадаев отмечал и в книге И; Г. Гердера «Идеи к философии исто­
рии человечества» (Каталог. № 334. S. 333; пер.: М., 1977. С. 497).
20
Чаадаев пмеет в виду евангелическое Слово: «В начало было
Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (...) Все чрез пего
начало быть, и без него ничто пе начало быть, что начало быть»
(Пеан. 1, 1—3).

К ТЕКСТАМ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

721

Рассуждения о Слове (или Глаголе) часто встречаются па странпцах его сочинений; см., например, ОРМ № 115,116 и ФП V (и при­
меч. іі к нему). Надписи о Слове имеются па книгах библиотеки
Чаадаева: па форзаце 1-го т. «Римской истории» Тита Ливия и на
кппгс II. Г. Гердера «Идеи к философии истории человечества»
(«Заметки па книгах». № 36 и 57).
21
ОРМ. № 26—30, посвященные пророчествам и толкованиям
Св. Писания, несут на себе отпечаток увлечения Чаадаева книгами
библейских пророков, очень тщательно проработанными им, как
это видно по огромному количеству отметок, сохранившихся на
принадлежащем ему экземпляре Библии (Каталог. Ni 137).
22
Т. с. Апокалипсис (или Откровение) — кпига Нового Заве­
та, автором которой по христианской традиции считается Иоапн
Богослов.
23
Милленарип (или хилиасты) — сторопппкп религиозного
учения, согласно которому концу мира будет предшествовать тыся­
челетнее
царство божье на земле.
24
В библиотеке Чаадаева пет специальных работ, посвященпых
истории крестовых походов. Высокая оценка, которую дает им Ча­
адаев, основана главпым образом на лекциях Ф. Гпзо «История
цивилизации в Европе» и поэтическом эпосе Т. Тассо «Освобожден­
ный Иерусалпм». Последней книги нет в библиотеке Чаадаева, по
судя по его отзыву о ней в Φ Π ƒ, она принадлежала к числу люби­
мых его произведений мировой литературы. Что касается книги
Гпзо, то Чаадаев очень тщательно проработал в ней восьмую лек­
цию, где речь идет как раз о крестовых походах, подчеркнув в пси
слова (и отметив их крестом па полях) о том, что «крестовые походы
обпаружили существование христианской Европы» (Каталог.
N. 311. р. 11; пер.: СПб., 1905. С. 158). Далее Гизо дает краткое опи­
сание эпохи крестовых походов, характеризуя ее как «юность на­
родов», что очень близко той характеристике, которую дает и
Чаадаев крестовым походам в ФП I. Главный смысл крестовых по­
ходов Чаадаев усматривает в том, что «без них не могло бы обра­
зоваться новое общество», но судя по другим источникам из его
библиотеки, от его впимапия пе ускользнуло и то обстоятельство,
что сами крестоносцы — организаторы и участники — преследо­
вали в первую очередь другие, главным образом политические и ре­
лигиозные цели. Так, в книге Ф. Р. Шатобриапа «Путешествие из
Парижа в Иерусалим» он отметил следующее место, относящееся
к крестовым походам: «Дело шло не только о избавлении сего Свя­
того Гроба; по надобно было еще решить, кто победит на земле, та ли
вера, которая будучи врагом всякому просвещению, по системе
своей благоприятствует невежеству, самовластию, рабству; или та,
которая воскресила у новых народов честь ученой древности, отвергнула и уничтожила сие рабство» (Каталог. № 185. Т. 1. Р. 270;
пер.: М., 1815. Ч. I. С. 279).
25
Мысли о счастье, развиваемые в ОРМ. № 31 и 31а, Чаадаев
впервые высказал в беседе с А. В. Якушкиной в 1827 г. (см. коммент,20 к письму Ni 51).
Чаадаев здесь отождествляет одно из основных понятий эти­
ки стопков — апатию (состоящее в требовании полного освобожденпя души от всех страстей) — и эпикурейское понятие атараксии,
обозначающее абсолютную невозмутимость, полный душевный по-

722

КОММЕНТАРИЙ И ПРИМЕЧАНИЯ

кой. Отождествление это не вполне правомерно, но оно совершенно
в духе всей домарксовской идеалистической истории философии
(см., напр.: Гегель. Соч. М., 1932. Т. X. С. 381—382). О стоиках
см. прим. 16 к ФП VIIу в котором Чаадаев уделяет много места
Эпикуру и высоко оценивает его учение.
2
? Неточная цитата из Евангелия от Матфея: «Ищите же прежде
Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (6, 33)«
На экземпляре Библии, принадлежавшей Чаадаеву (Каталог*
N° 137), эти слова подчеркнуты. Эту цитату (так же неточно) Чаада­
ев приводит и в Φ Π VI (с. 409, см. примеч. 14 к нему).
2У
Для ОРМ. № 33—37 характерна сенсуалистическая тенден­
ция в объяснении механизма постижения человеком природы, ко­
торую можно проследить также в ФП II и ФП III, В ФП II Чаада­
ев рассуждает о том, что «великое орудие исчисления облекает еѳ
(систему познания.— В, С.) в неизменную форму математической
достоверности» (С. 350). Не исключено поэтому, что эти ОРМ яв­
ляются набросками текста ФП II.
На подобные размышления Чаадаева могла натолкпуть книга
Лапласа «Опыт философии теории вероятностей», читая которую
он подчеркнул слова: «Все действия природы пѳ что иное, как ма­
тематические результаты небольшого числа неизменных законов»
(Каталог. № 414. Р. 250; пер.: М., 1907. С. 187).
20
Ср. с рассуждениями о пространстве π времени в Φ Π III
(С. 361-363).
30
Идея эта была широко распространена в философской лите­
ратуре, и Чаадаев мог обнаружить ее, например, у Фихте, который
в «Основных чертах современной эпохи» писал: «... личная жизнь
определяется влечением к самосохранению и благополучию; далее
этого не идет природа» (Каталог. № 266. S. 51; пер.: СПб., 1906*
С. 22). О «продолжении жизни, сохранении рода» как о «цели при­
роды» писал И. Г. Гер дер (Идеи... М., 1977. С. 41). Мысль об «ин­
стинкте самосохранения, который присущ нам как и всем одушев­
ленным существам», встречается у Чаадаева и в Φ Π ƒƒ, поэтому
данный отрывок можно считать наброском этого письма.
31
О явлении Иисуса Христа Савлу (будущему апостолу Павлу)
рассказывается в «Деяниях апостолов» (22, 6—11).
32
Неточные цитаты из Евангелия от Луки, где рассказывается
о детских годах Иисуса Христа (2, 40 π 46).
33
Проблемой анализа и синтеза, их соотношением Чаадаев
занимается в ФП, напр., в ФП III (С. 358).
Мысль, выраженная в этом отрывке, положена в основу статьи
И. М. Ястребцова «Взгляд на направление истории (Письмо к
М. Ф. 0— первый
как фрагмент «Об архитектуре», остальные соответственно под
№ 91, 89, 88, 90, 82 (объединяющим два предпоследних отрывка)
и 83.
В выборе этих вариантов мы руководствовались желанием пред­
ставить современному читателю все, что было напечатано при
жизни Чаадаева и прочтено им самим и его современниками. Ре­
принтная форма преподнесения материала; дает возможность как
бы окунуться в ту словесно-духовную ауру, под влияние которой
попадали современники Чаадаева, знакомившиеся с его произве­
дениями и особенно с первым Философическим письмом, чтение
которого так потрясало русского человека середины 30-х годов
XIX в.

25 ГГ. Я. Чаадаев, т. 1

DUBIA
РЫБАКИ
ПОВЕСТЬ В СТИХАХ СОЧИНЕНИЕ П.... Ч...ВА
Москва
В типографии Августа Семена,
при императорской мед.-хирургической академии 1828
Печатать позволено с тем, чтобы по напечатании, до выпуска
из Типографии, представлены были семь экземпляров сей книги
в Цензурный Комитет, для препровождения куда следует,
ыа основании узаконений. Москва. Генваря 17 дня, 1828 года,
В должности Председателя, Цензор Сергей Аксаков.

Еще в природе все дремало
Перед весеннею зарей;
Роскошной негой все дышало,
Вкушая сладостный покой;
Еще на небе звезды млели,
Мерцая гаснущим огпем,
И звуки сладостной свирели
Не раздавались над Днепром,
Его поверхность серебрилась,
Как луг, осыпанный росой;
Еще долина не дымилась,
Не тускнул месяц молодой; —
о уж от хижины прибрежной
окой далеко убежал,
И сон прекрасный, безмятежный
Заботы голос прерывал.
«Ах, Яков, Яков! как давно я
Не спал уж сладким, крепким сном.
Теперь спокойно все кругом,
А сердце!...»
— Друг мой, наша доля
Велит нам жизнь влачить средь горя,
Среди забот. Я к ней привык...
И я бывало сокрушался,
Как ты, до утра просыпался:
Но все промчалось,— я старик!
С годами сердце каменело,
Труд горе вытеснпл давно.
От старца радость улетела,
И мне осталося одно:
Утеха совести.—
«Друг милый!
О, если б мог я не тужить

g

РЫБАКИ

771

И слезы горькие не лить!...»
— Зачем же, грустный и унылый,
Зачем с безжизненной душой
Андрей позволил над собой
Владеть порывам страсти бурной? —
«Ах, кто удержит ветер буйный?
Кто остановит гром небес
И ток моих горючих слез?...»
— Для страсти ум.—
«Ах! свет сияет,
Когда все тихо, все молчит:
Но он мгновенно исчезает,
Как ветр глухой заговорит...
II я знал счастие и радость,
И я вполне знал жизни сладость —
Мечты, надежды юных лет.
Тогда я жизнью наслаждался,
Печалью взор не омрачался,
В глазах сиял веселья свет.—
Я счастлив был... Но, ах! не долго
Меня лелеяли мечты; —
Все блага жизни отняты
И, может быть, увы, надолго!..
Утешь меня; могу ль я жить,
Скажи, мой друг, о друг бесценный!
Могу ль мечтать о несравненной?
Могу ль с надеждою любить?...»
Старик молчал; в нем сердце ныло;
Слеза блеснула — он вздохнул...
Потом лучину тихо вздул,
И пламя хату осветило.
Как луг на севере цветет:
Так чисто в ней, но все убого;
С излишком многого немного
И многого недостает.
Здесь невод, сети взор встречают,
Там уда острая лежит;
Все ясно, живо говорит,
Что рыбаки здесь обитают.
Судьба послала им в удэл
Свободу — дар пеоцененный;
Но рок угрюмый не хотел
25*

Украсить дар сей несравненный:
Он дни их грустью отравлял,
Надежды не дал в утешенье,
И что ж? — свободы наслажденье
Гнет тяжкой скорби подавлял!
Когда в душе тоска гнездится,
Когда грызет ее печаль,
Когда туманной жизни даль,
Что день, то более все тмится: —
Тогда нлчто нас не живит,
Ничто не тешит, не прельщает;
Страдалец смерти ожидает,
И грусти полный говорит:
«Приди ко мне, друг утешитель,
О смерть, надежда скорбных дней! —
И будет с жизнью примиритель
Последний вздох души моей!...»
Когда же в горести глубокой
И безотрадная любовь,
Как мысль о участи жестокой,
Волнует сердце, ум и кровь
Тогда мы жить еще желаем,
Но жизнь мучение для нас;
Надежды просим, увядаем,
Томимся грустью каждый час!...
Но как ужасно уверенье,
Что наше счастье отжило!...
«Оно дарило наслажденье,
Оно, мне помнится, цвело!...
Неясный сон, но сон ужасный!
Покой последний он мутит!»
Страдалец с грустью говорит.
Так и Андрей, рыбак несчастный,
Лишь жил страданием своим;
Забвенье грусти безотрадной,
Покой могильный — мрачный, хладный
Как редко плавали над ним!...
Бывало он совсем без цели,
Мечтою занят, одинок
Садился пасмурный в челнок;
Струи вокруг его кипели;

РЫБАКИ

Их шум до леса достигал,
И пробужденный, он роптал.
Ветр надувал слегка ветрила;
Струя с струею говорила,
И чолн летел; за чолном вслед
Волна гремучая бежала;
Она, казалось, сострадала
К питомцу горестей и бед.
И часто громы непогоды
Он с мрачной радостью внимал,
И в вое стонущей природы
Страданья сердца потоплял.
Но и Андрей знал жизни сладость,
Всю прелесть юных, нежных лет;
В беспечной неге мчалась младость,
В глазах сиял веселья свет.
Не знал он грусти и страданья,
Всегда довольный сам собой;
Утраты, страсти и желанья
Его не рушили покой.
Бывало с утренней Авророй
Счастливец песню запевал
И голос громкий и веселый
До ночи сумрачной звучал.
Зачем же, сердцем увядая,
Теперь Андрей всегда уныл?
Зачем он, в грусти изнывая,
И память счастья истребил?
Однажды осень наступила
И развенчала дол и лес,
И мрачным крепом осенила
Хрусталь лазуревых небес.
Пушистый иней серебрился
На отцветающих лугах,
Над кровлей низкой дым клубился.
Туман ложился на горах;
Кончались летние работы,
А с ними вместе и заботы,
И посиделки начались.
Часы невидимо неслись
В невинных шутках, разговорах;
Сияло счастие во взорах

77.J

Младых девиц и поселян.
Андрей явился между ними;
Он их веселье разделял:
Но чаще взорами своими
Он взоры девы вызымал; —
И дева та была Наталья.
Андрей Наталью полюбил,
И все мечты и все желанья
В одной Наталье заключил...
Святая Русь! страна родная!
Люблю тебя и дев твоих 1
Я часто, все позабывая,
Смотрю и радуюсь на них.
Люблю я очи голубые,
Люблю встречать я томный взор,
Люблю я кудри золотые
И простодушный разговор;
Они влекут непринужденно,
Они пленяют постепенно;
А полный неги, робкий взгляд
Сулит рой сладостных наград!...
Я помню время, время счастья,—
Оно текло, как сладкий сон...
Еще мне мил о прежнем стон,
Как голос дружбы, глас участья!..«
Но что ж Андрей? он утопал
В стихии страсти своевольной.
Надеждой сладкой обольщенный,
Он все Натальи рассказал,—
Он рассказал любви волненья,
Младого сердца пылкий жар,
Свои желанья, наслажденья,
Страстей негаснущий пожар.
Он говорил — и взор бесстрастный,
Взор без ответа дан в ответ;
И в сердце юноши ужасный
Вдруг просиял какой-то свет,
И он вздохнул, вздохнул глубоко.
«Оставь меня! беги далеко!...
Беги, беги! — прошу одно —
Нам счастья вместе не дано...»
Так дева юная сказала:

Она ответом сим желала
Любовь Андрея погасить;
Но он не мог уж разлюбить,
Любя однажды. Он терзался,
В догадках ревности терялся,
Надежду в помощь призывал,
И молча плакал и вздыхал.
Свидетель грусти и несчастья
С ним вместе Яков горевал,
И нежным, дружеским участьем
Страданья сердца облегчал.
Любил он искренно Андрея,
Он говорил, льстить не умея:
«АндрейI надменную забудь,
Очарованья нежных взоров...
Не делай ей своих укоров,—
Одною дружбой счастлив будь·
Еще ты можешь возвратить
Души умчавшуюся младость;
Еще Андрей, ты можешь жить
На наслажденье и на радость!.·»
И что ж? лить слезы и вздыхать —
Скажи, мой другі — уже ли вечно?
Уже ли в горести сердечной
Душе отрады не искать?...
Минут лета страстей, желаний; —
Тогда и ты вздохнешь, Андреи,
Зачем дни юности своей
Убил для жизни, упований!...»
Так старец часто толковал
В любви несчастному Андрею;
Но он любить не преставал
Душою пылкою своею.
«Оставь мне грусть! он говорил:
Я не могу забыть жестокой;
Презреть ее в душе нет сил!
И мне увять в тоске глубокой!
Мне счастье знать, какое знает
Рыбак, оставя милый брег!
Ах, мне истлеть, как истлевает
В тени долины поздний снег!...»
Он умолкал; но взор ужасный

77ü

DUBIA

Огнем страстей еще пылал;
Он вздох сердечный испускал,
Как грусти дань, как дань прекрасной,..
Яков
Когда престанешь ты вздыхать?
Когда не будешь ты стенать?
Когда? когда? О! дал бы Боже,
Чтоб мог тебя я вразумить!
Андрей
О милый другі ничто не может
Меня от страсти исцелитьI...
Мне кончить жизни путь унылый
В мученьях грусти роковой!
Натальи образ вечно милый
Всегда, везде, всяк час со мной.
Уста ли вздох откроют томный —
Натальи имя на устах;
Проснусь ли в полночь грусти полный —
Она опять в моих мечтах,
Она опять в моих очах!...
Ты примечал, как свет луны
Соединяется с тьмой ночи,
Как за мечтами льются сны,
Как сон твои смыкает очи:
Так я с Натальей съединен,
Так с ней ничем не разлучен!...
Яков
II ты надеешься, несчастный?
Андрей
Так, милый друг!... Роса живит
Увядшей розы цвет прекрасный; —
А мне ль надеждою не жить?...
Как счастлив я и средь мученья,
Когда невидимой рукой
Мой Гений сыплет надо мной
Цветы бесценного забвенья!
И ты, мой друг, не открывай
Мне истин горьких уверенья;
С меня покрова заблужденья
Рукой суровой не срывай!...

РЫБАКИ

Так говорил Андрей светлея,
И старца нежно обнимал;
И сей блаженство обретал,
Зря счастья луч в очах Андрея.
Однажды — медленно с небес
Скатилось солнце за рекою;
Златой подернут бахромою
Пред ним синел дремучий лес —
Наталья с поля возвращалась;
Тропа вилася над рекой;
Струя луной осеребрялась
И вдаль бежала за струей.
Все деву юную пленяло
Все девы взор обворажало:
Луной сребрилася река
И струй невнятное шептанье,
Лазурь небес и звезд мерцанье,
И дальний голос рыбака.
И вот — чуть слышимые тоны
Перелилися, понеслись;
Вот повторились будто стоны,—
И снова ветром разнеслись...
Но голос ближе и звучнее...
Вот он уныло раздался,
И снова громче и грустнее
Уснувший брег отозвался.
Наталья с грустию внимала
Печальной песий рыбака,
И при луне она узнала
Смиренный парус челнока.
Вот ближе он... рыбак унылый
Склонил угасший взор к струям;
И ветер нежный, легкокрылый
Прибил челнок к седым скалам.
Рыбак излучистой тропою
Между стремнин на брег побрел;
Вот он явился над рекою,
Как тень, измученный тоскою,
И устремил на небо взор.
«Когда окончатся страданья?
Когда без муки, без желанья
Андрей спокойно будет жить? —

777

778

DUBIA

Когда прервется жизни нить?...
Тогда, быть может, состраданья
Слеза блеснет в ее очах,
И скажет: он на небесах,
Уж не страдает, не томится!...
Но если с смертью не лишится
Моя душа любви страстей,
Тогда что в самом небе ей?...
Любви ужасные страданья!...
Наталья!...» Тяжкие стенанья
Прервали речь — то был Андрей.
Наталья горестно вздохнула;
Слеза в глазах ее блеснула.
Она сказала: «ах, Андрей!
Уже ли ты забыть не можешь
Твоих печалей всех вину —
Забыть меня, меня одну?...
Ты бурной страстию тревожишь
Невозмущаемый покой,
И наслажденья и мечтанья
И самый сон тревожишь мой.
Поверь ты мне: — когда желанья
Своей души перед Творцом
Я открываю,— об одном
Его молю, к Нему взываю
И слезы грусти проливаю:
Судьба и участь всех людей,
О Боже мой! в Твоей деснице;
Не попусти, чтоб по девице
Увял страдающий Андрей?...
Я не виновна,— Ты свидетель
Моих желаний. О Содетель!
Андрея с жизнью примири;
Ему ты щастье возврати!...»
— Какое счастье? — Наслажденье
Без милой сердцу обретать —
Все то ж, что солнца восхожденье
С его заката ожидать...
Когда же ты, мой друг бесценный,
Не хочешь жертв моей любви,
Хотя надежду обнови
Души, страданьем изнуренной.

РЫБАКИ

Одна надежда, может быть,
Мне возвратит всю жизни сладость! —
Ах! с упованием любить,
Жестокий друг, одна мне радость!..
Я много горя испытал,
Я позабыл и имя: счастье,
И друга нежного участье —
В борьбе страстей — я проклинал.
Ах! взор, исполненный слезами,
Был острый нож душе моей,
И Бог за яркими звездами,
Мне мнил ося... —
«Андрей! Андрей!...»
— Но ты, мой друг, одной улыбкой
Страдальца можешь оживить,
И я — жестокою ошибкой —
Я буду счастлив, буду жить!... —
Но он не знал, что близко время,
Когда он сбросит жизни бремя.
Как дни изгнанника текут
В стране чужой, в стране немилой!
Как мало радостей дают
Они душе его унылой!
Но он надеждой оживлен;
Закрыто будущее мглою.
Ах! может быть, своей судьбою
Друзьям он будет возвращен!..«
И ты зачем, Андрей, с тоскою
На деву юную глядишь?
Поникнув на руку главою,
Что ж ты еще не говоришь?..*
Ты говорил — но все напрасно! —
«Уж я с другим обручена!
Уж я другому отдана!...
Забудь меня, Андрей несчастный!
Забудь навек, прошу тебя!,..
Но если можешь ты себя
Переменить — тогда готова
Любить, как брата дорогопа,
Тебя, Андрей! но про любовь
Не говори со мною вновь...»

779

Андрей стоял, как оглушенный
Ударом грома, как злодей,
Внимая приговор судей,
Стоит, мученью обреченный.
Меж тем на небе голубом
Луна печальная дремала;
Но тень одна уже лежала
На бреге диком и крутом.
«Наталья скрылась!... Боже, Боже!...
И жить теперь, Андрей, на что же? —
Тебя Наталия бежит;
Она глуха к твоим страданьям.
Конец, сказала, упованьям!
Но мне ль, но мне ль ее забыть?...
Я сам к погибели стремился;
Последний луч отрады скрылся.
Надежда милая, прости!...
И там теперь, Андрей, грусти
Без утешенья, без отрады;
Не жди за муки ты награды;
Томись, крушись и слезы лей,
II в лютой скорби тихо тлей!»
Кто примечал, как за горами
Ложится солнце и тенями
Мрачится даль? Вот темный лес
Едва приметен; он исчез...
Вот шум деревни утихает;
Ее уж нет; а вот и луг
В тумане скрылся, и вокруг
Все постепенно исчезает,
II горизонт с тобой сливает
Ночная мгла.— Читатель мой!
Вот жизнь Андрея;— и покой,
И радость от него сокрылись,
Надежды грустью омрачились.
II что ж дано ему судьбой?
Одна тоска, одно страданье!...
Куда же взор он обратит?
Что может сердце усладить? —
Вокруг могильное молчанье....
Все скрыла мгла — и звезд блисташ.е
Уже ему не говорит
О лучшем мире. Он не чает,

РЫБАКИ

781

Не хочет верить, не желает
Жить за могилою: — «ТворецІ
Все говорят: любовь сердец
Тем не погаснет!... Но когда
И там мне знать любви страданья,
И там не знать мне упованья,
Не знать отрады: — ах! тогда,
Тогда что будет?... Верх страданья!...
И там и здесь... и здесь тужить
И трепетать от ожиданья!
Одно сносней. Зачем же жить? —
Так, так, конец моим страданьям,
Конец надеждам, упованьям....
Есть Днепр!...»
— Есть Бог, рыбак! К Нему,
К Нему прибегни одному! —
Андрей вздрогнул, оборотился:
Чернец с седою бородой
Перстом на грешника грозился.
Андрей сказал: «Отец святой!
Ах, не буди воспоминаний
О счастыі юности златой,
Когда я — полный упований —
Прельщался сладкою мечтой:
О смертный, смертный, благ Всесильный!
К нему с молитвой взор умильный....
Так я мечтал — и...»
Чернец
С нами Бог!...
Перекрестись, мой сын! подумай,
Что ты сказал...
Андрей
Сказать что мог...
Как часто я с молебной думой
Свой взор на небо обращал;
Но я душе не обретал
Ни утешенья, ни отрады.
Чернец
Не ставь роптаньем ты преграды
Меж Богом и душой своей.
Твоя надежда — Бог, Андрей!

782

DUBIA

Андрей
Надежда сгибла!... Изнуренный,
Я, в жертву страсти обреченный,
Забыл молитвы прежних дней.
Теперь не то, что было прежде; —
Я уповал в святой надежде
Смягчить сердечною мольбой
Без меры горький жребий свой;—
Но что ж Творец...
Чернец
Что ты взываешь!...
Коль не забыл, когда ты знаешь,
Что будет там — там, в жизни той...
Андрей
Кто потерял навек покой,
Кто дней отрадных не имеет,
Кого надежда не лелеет,—
Тому ль о будущем мечтать?
В грядущем может он читать
Свою судьбу — века томленья!
И что возможет заменить
Любви взаимной наслажденья?.*.
Одно просил, хотел любить,
Любить без муки, без страданий;
Одно желал я получить:
Предмет увялых упований!..»
Но без Натальи?... — Пусть Творец,
Пусть даст Святого мне венец,—
Он мне не нужен *!
И смолкая,
Андрей несчастный сел в челнок;
И легкокрылый ветерок,
Ветрила слабо надувая,
Его от брега удалял.
И долго с грустию стоял
Чернец печальный, онемелый J
Главою, в келье поседелой,
Он с содраганием качал.
* Вот до чего доводят страсти, неуправляемые, рассудком (примѳч§
автора поэмы.— В. С),

РЫБАКИ

783

Молва гласит: вотще Андрея
В тот вечер Яков ожидал,
И об усопшем, в грусти тлея,
Нередко слезы проливал.
Когда же теплилась порою
Перед Иконою святою
Его душа,— он воссылал
Одну мольбу, одно желанье:
«О Боже! я Твое созданье;
Моим молитвам Ты внимал,—
Внемли и ныне! грех Андрея
Готов я на душу принять;
Готов, отрады не имея,
Все муки жизни испытать;
Готов... но Ты, непостижимый
В своих намереньях, Творец!
Но Ты, мой Бог, мной вечно чтимый,
Несчастных, страждущих Отец! —
Прости Андрею грех ужасный,
Самоубийцу Ты прости! —
И старец дряхлый и несчастный
Возможет радость обрести!».,.
• · Ты
· в горних высях долго
Celui, dont Гате sublime,
Du ciel, comme un beau
жил,
hasard, Но вот, на наше счастье,
Fut jeteé en notre abîme,
вдруг
Ah! je Гаі connu trop tard. Низвергнут в пропасть
нашу был*
Тебя узнал я поздно, друг«
Но в горни выси возвра­
Celui, de qui la pensée
тилась,
Perçant un épais brouillard
Vers si haut s'est élancée, Преодолев порочный круг,
Ah! je Гаі connu trop tard. Твоя душа, что нам яви­
лась*
Тебя узнал я поздно, друг#
Mais j'ai rêvé ses paroles, Но облик твой, твои слова
В других я часто узнавал*
Mais jai rêvé son regard,
Je Гаі vu dans mes idoles. Кумиров много создал я,
Ah! je Гаі connu trop tard. Но поздно, друг, тебя
узнал.

784

DUBIA

C'est lui que mon âme
ardente
Cherchait partout au hasard.
Comme une étoile eclatante,
11 brille, mais trop tard*.

Подобно вспышке озаренья
Ты освещаешь все вокруг.
Ты мог рассеять заблужденья.
Узнал я это поздно, друг.
26 Juillet 1833

Стихотворная повесть «Рыбаки» включена в состав наст, из­
дания как сочинение, предцоложительно написанное Чаадаевым
па основании следующих соображений. Прежде всего, на авторство
Чаадаева недвусмысленно указывают инициалы сочинителя: кро­
ме Петра Чаадаева нет никакого другого «II... Ч...ва»,который,
живя в 1827—1828 гг, в Москве, мог бы печатать свои сочинения
в типографии А. Семена. Количество пропущенных букв в имени
и фамилии этого сочинителя, хотя и с некоторой натяжкой, совпа­
дает с соответствующим количеством букв в родит, падеже имени
и фамилии П-е-т-р-а Ч-аа-да-е-ва. Не должеп нас смущать и тот
факт, что Чаадаев оказывается «еще» и поэтом: круг его ближайших
друзей и знакомых насчитывал немало настоящих поэтов, и среди
них двух великих: А. С. Грибоедова и А. С. Пушкина. Грешил
стихами и брат Чаадаева — Михаил Яковлевич (одно из его сти­
хотворений, «Успокоение», сохранилось; см. НГУАК. С. 33). Поэ­
тому вполне понятно желание молодого и честолюбивого Чаадаева,
только что вернувшегося из-за границы, попробовать себя именно
на том поприще, на котором некогда юный и внимающий ему друг
достиг уже таких блистательных вершин. К тому же, как это не­
редко бывает, к осознанию своего философского призвания люди
приходят лишь после того, как испытают «творческую неудачу»
на другом поприще или потерпят какое-то иное жизненное пораже­
ние или потрясение,— таков еще один, «психологический» аргу­
мент в пользу авторства Чаадаева.
Обратимся теперь, к самой повести, где найдем также немало
интересного. Основное ее содержание нисколько не противоречит
духовному облику Чаадаева, каким мы его знаем по другим источ­
никам. «Я много горя испытал, я позабыл и имя: счастье..,». А раз­
ве не то же самое говорил он в это время А. В. Якушкиной (см.
коммент. к письму № 51)? Не то же самое ли пометил на страницах
своей записной книжки (см. ОРМ. № 31)? Мораль «повести»: Вот
до чего доводят страсти, не управляемые рассудком» (которую
безыскусный — надо это признать — автор, по-видимому, не слиш­
ком доверяя своему поэтическому дару, посчитал не лишним отме­
тить еще и в подстрочном примечании), опять-таки очень близка
тому умонастроению Чаадаева, которое запечатлели для нас немно­
гие современники, общавшиеся с ним в то время.
«Повесть» несомненно носит автобиографический характер. От­
сутствие у автора поэтического дарования — лучшее тому доказа­
тельство: кроме «рыбацких» аксессуаров в ней нет никакой худо* Стихотворение публикуется по автографу П. Я. Чаадаева, ГБЛ,
ф. 103, к. М1034, ед. хр. 47 (перевод Л. 3. Каменской).

DUBIA

78 5

жественной фантазии, и вероятнее всего, любовная драма, послу­
жившая сюжетной основой «повести», буквально так и происходила
в реальной жизни, как она описана пером нашего стихотворца.
Особо следует отметить, что «повесть» не вносит существенных
коррективов в представление о мировоззрении Чаадаева, хотя и со­
держит дополнительную информацию о причинах его «религиоз­
ного обращенпя». В конце поэмы появляется «Чернец», пытающийся
остановить самоубийцу: «Есть Бог, рыбак! к нему, к нему прибегни
одному!». «Рыбак» не прибегнул, отдавшись «страсти, не управляе­
мой рассудком», а Чаадаев, по-видимому, отнесся к этому призыву
более внимательно, уединился, погрузился в чтение Библии и от­
цов церкви (см. примеч. к письму № 51) — и создал «Философиче­
ские письма», обессмертившие его имя. Вообще «повесть» помогает
многое понять в его биографии 1827—1828 гг... В частности, его
«странные» отношения с A.C. Норовой и Е. Д. Пановой объясня­
ются, видимо, тем, что как раз к моменту знакомства с обеими Чаада­
ев все еще переживал свой неудавшийся роман с «Натальей». По­
лучает свое более или менее правдоподобпое объяснение и встреча­
ющееся в одном из писем Чаадаева упоминание о некоем его сочи­
нении, которое, судя но контексту, было опубликовано и поступило
в продажу (см. письмо N° 87 и примеч. 3 к нему): возможно, что
в нем речь идет именно о поэме «Рыбаки».
Не может не заинтересовать нас и вопрос о прототипе главной —
и единственной — героини «повести». Есть основания предполагать,
что им послужила Екатерина Александровна Щербатова, «прекрас­
ная кузина» Чаадаева, вышедшая замуж за Д. Н. Свербеева как
раз в 1827 г. И не о ней ли идет речь в исполненной каким-то мрач­
ным отчаянием записи на полях одной из книг Чаадаева (к сожа­
лению, исчезнувшей— см. примеч. 35 к Заметкам на книгах):
«День свадьбы Катеньки».
Наконец, рискну высказать предположение, что с поэмой Чаа­
даева, возможно, был знаком A.C. Пушкин. XV -я строфа 7-ой гла­
вы «Евгения Онегина»: «Был вечер. Небо меркло. Воды Струились
тихо...» перекликается со словами поэмы «Рыбаки»: «Однажды мед­
ленно с небес скатилось солнце за рекою...». По сути в обоих этих
отрывках рисуется одна и та же картина, описанная разными поэ­
тами. Еще разительнее следующее совпадение:
«Уж я с другим обручена,
Уж я другому отдана»,— так, почти Татьяниными словами,
отказывает «Наталья» злополучному герою Чаадаева. Едва ли эти
совпадения случайны (напомню, что VII и VIII главы «Евгения
Онегина» создавались почти одновременно с «Рыбаками» или чуть
позже). Вообще в свете обнаруженных параллелей можно выска­
зать предположение, что Чаадаев является прообразом Евгения
Онегина в гораздо большей степени, чем это до сих пор считалось.
Разумеется, все эти гипотезы нуждаются в дальнейшей самой серь­
езной проверке.
И последнее. О существовании поэмы «Рыбаки» и о месте ее
нахождения (Русский фонд ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина)
мне стало известно со слов Веры Семеповны Гречаниновой,—
пользуюсь случаем высказать ей за это самую сердечную при­
знательность.
В. В. Сапов

ЧААДАЕВИАНА
(Чаадаев говаривал...)
Храбрый, обстрелянный офицер, испытанный в трех
исполинских походах, безукоризненно благородный, чест­
ный и любезный в частных отношениях, он не имел при­
чины не пользоваться глубоким, безусловным уважением
и привязанностью товарищей и начальства..· Это уваже­
ние было так велико, что без малейшего затруднения
и без всякого нарекания он мог отказаться от дуэли \
за какие-то пустяки ему предложенной довольпо знат­
ным лпцом, приводя причиною отказа правила религии
и человеколюбия и простое нежелание; все это, под­
тверждаемое следующим размышлением в виде афоризма:
«Si pendant trois ans la guerre je n'ai pas pu établir ma
réputation d'homme comme il faut, un duel, certainement,
ne l'établira pas» *.
(Жихарев M. И. П. Я. Чаадаев. Из воспоминаний сов­
ременника ** // BE, 1871, Июль. С. 188),
Чаадаев очень часто мне сказывал, что Васильчиков
и другие генералы, уговаривавшие солдат, могли бы
достигнуть цели, если бы взялись за дело способнее и
сведущее. Он сказывал, что, ехавши на место с Васпльчиковым, говорил ему в карете: «Général, pour que le
soldat soit ému, il lui faut parlera sa langue», на что
получил в ответ: «Soyez tranquille, mon cher, la langue
du soldat m'es familière, j'ai servi à Tavant-garde» ***,
и что потом, через час спустя, когда дело дошло до уго­
варивания, тот же Васильчиков и бывшие тут генералы
порывами неуместного гнева и языком, солдату непо­
нятным, только дело испортили и солдат пуще раздраз­
нили 2.
(Жихарев М. Я, Il BE. 1871. Июль, С. 200).
* Если в течение трех лет войны я не смог создать себе репутацию
порядочного человека, то, очевидно, дуэль не даст еѳ (франц.)*
** В дальнейшем: Жихарев М. И.
*** __ Генерал, чтобы солдата проняло, с ним надо говорить его
языком...— Будьте спокойны, дорогой мой, я знаю язык сол­
дат, я служил в авангарде (франц.).

ЧААДАЕВИАНА

737

Чаадаев мне рассказывал о своем свидании с Алек­
сандром 3. Первый вопрос Государя:
— Иностранные посланники смотрели ли с балконов,
когда увозили Семеновский полк в Финляндию?
Чаадаев отвечал:
— Ваше Величество, ни один из них не живет на Нев­
ской набережной.
Второй вопрос:
— Где ты остановился?
— У князя А. С. Меншикова, Ваше Величество,
— Будь осторожнее с ним. Не говори о случившемся
с Семеновским полком.
Чаадаева поразили эти слова, так как Мѳншиков был
Начальником Канцелярии Главного Штаба ЕИВ.
Чаадаев мне говорил, что вследствие этого свидания
с государем он решился бросить службу.
(Из записок декабриста М. И, Муравьева-Апостола // ГМ0
1904. № 1. С. 139).
Почти достоверно, что серьезная сущность и самая
занимательная, любопытная часть разговора, который
Чаадаев имел с государем, навсегда останутся неизвест­
ными, и это неоспоримо доказывает, что в нем было что-то
такое, что пересказывать Чаадаев вовсе не имел охоты...
Не без причины же никогда не мог я от него узнать
ясно, обстоятельно и отчетливо настоящего повода его
отставки. Один раз я, как-то совершенно для него не­
ожиданно, спросил у Чаадаева, для чего он вышел в от­
ставку, после слов государя «теперь мы станем служить
вместе?» Он отвечал очень скоро и резко, с заметным не­
удовольствием: «Стало быть, мне так надо было».
(Жихарев М. И.// BE, 1871. Июль. С. 206—207),
В последних числах октября 1836-го года Чаадаева
потребовали к московскому обер-полицеймейстеру... Не
внаю, непосредственно ли наперед по требованию Чаадае­
ва к обер-полицеймейстеру, или непосредственно вслед
за ним, одним из московских полицеймейстеров вместе
с жандармским штаб-офицером был произведен домаш­
ний обыск в его квартире. Его бумаги отобрали и послали
в Петербург. Потом некоторые были возвращены, другие
там и остались. Тут же произошел забавный случай.
В числе бумаг полиция захватила огромный ворох «Мое-

788

ЧААДАЕВИАНА

ковских Ведомостей», причем Чаадаев заметил, что «этого
брать не для чего, что это не бумаги — а бумага».
(Жихарев М. И. II BE. 1871. Сентябрь. С. 34).
[Е. Г. Левашова] принадлежала к тем удивительным
явлениям русской жизни, которые мирят с нею, которых
все существование — подвиг, никому неведомый, кроме
небольшого круга друзей. Сколько слез утерла она,
сколько внесла утешений не в одну разбитую душу,
сколько юных существований поддержала она и сколько
сама страдала. «Она изошла любовью»,— сказал мне
Чаадаев, один из ближайших друзей ее... 4
(Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 3. Гл. XXIII).
Чаадаев часто бывал в Английском клубе. Раз как-то
морской министр Меншиков5 подошел к нему со словами:
— Что это, Петря Яковлевич, старых знакомых не
узнаете?
— Ах, это вы! — отвечал Чаадаев.— Действительно,
не узнал. Да и что это у вас черный воротник? Прежде,
кажется, был красный?
— Да, разве вы не знаете, что я — морской министр?
— Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управ­
ляли.
— Не черти горшки обжигают,— отвечал несколько
педовольный Меншиков.
— Да разве на этом основании,— заключил Чаадаев.
Какой-то сенатор сильно жаловался на то, что очень
занят.
— Чем же?— спросил Чаадаев.
— Помилуйте, одно чтение записок, дел,— и сенатор
показал аршин от полу.
— Да ведь вы их не читаете.
— Нет, иной раз и очень, да потом все же иногда
надобно подать свое мнение.
— Вот в этом я уж никакой надобности не вижу,—
заметил Чаадаев.
(Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 4. Гл. XXX),
Чаадаев пересказывал, будто Ермолов во дни своего
величия, во дни командования на Кавказе и сношений
с персидским правительством, был почему-то Грибоедо­
вым недоволен, а потом позволил себе, уже после его

ЧААДАЕВИАНА

789

умерщвления, клеветать на его нравственный характер.
Будто бы в Москве, в разговоре, в довольпо многолюд­
ном обществе, он сказал, что «Грибоедов был человек
черный», и тут же был Чаадаевым остановлен словами:
«Кто же этому поверит, Алексей Петрович?» Если это
правда, то всякий, кто помнит личность Ермолова, ко­
нечно, ни на минуту не усомнится, что такого противо­
речия Ермолов Чаадаеву никогда не простил. Сверх того
я знаю, что, несмотря на их постоянно дружеские и ясные
отношения в свете, Ермолов Чаадаева никогда недолюб­
ливал.
(М. И. Жихарев// BE. 1871. Июль. С. 185).
В Москве,— говаривал Чаадаев,— каждого иностран­
ца водят смотреть большую пушку и большой колокол.
Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который
свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в ко­
тором достопримечательности отличаются нелепостью; или,
может, этот большой колокол без языка — гиероглиф, вы­
ражающий эту огромную немую страну, которую засе­
ляет племя, назвавшее себя славянами, как будто удив­
ляясь, что имеет слово человеческое. В дополнение к то­
му,— говорил он мне в присутствии Хомякова,— они
хвастаются даром слова, а во всем племени говорит один
Хомяков.
(^4. Я . Герцен. Былое и думы. Ч. 4. Гл. XXX).
Чаадаев постоянно и очень громко критиковал все
административные распоряжения в России, считал себя
непонятым правительством и обществом, и на его вечера
(после понесенной им кары) собирались с большою охо­
тою приятели его из английского клуба, решавшие в ю
время самые запутанные политические вопросы.
Чаадаев был отличным диалектиком и говоря кусал
себе постоянно губы, вследствие чего они у него, от вре­
мени до времени, распухали так, что ему нередко прихо­
дилось (будучи уже официально несумасшедшим) обра­
щаться к доктору. Единственным достойным оппонентом
Чаадаеву являлся Η. Φ. Павлов,., который постоянно
разбивал все доводы Чаадаева и заставлял присутствую­
щих соглашаться с своим мнением.
Петр Яковлевич наружно дружил с славянофилами,
но когда таковых налицо не было, всласть насмехался

790

ЧААДАЕВИАНА

над ними, называя их «заскорузлыми тирольцами в зи­
пунах». Чаадаев был человек очень добрый и мягкосер­
дечный... Вся злость Чаадаева ограничивалась собственно
словами, которые он расточал всегда без меры.
(Арсеньев И. А. Слово живое о неживых // ИВ. 1887.
Т. XXVII. № 1. С. 81).
По миновении всех своих историй Чаадаев раз видел­
ся с графом Алексеем Федоровичем Орловым и, сказы­
вая ему, «что хотел бы побывать в Петербурге», спросил,
«как он думает, будет ли это угодно или нет государю».—
«Почему же нет? — отвечал граф Орлов.— Ты там что-то
против папы написал,— да про то давно забыли; а в са­
мом деле, не стыдно ли тебе, скажи на милость,— уж
и старика-то божьего, который никому ничего не делает,
никого не трогает,— и того-то ты не мог в покое оста­
вить?» в .
Наклонности Чаадаева в пользу папизма были, од­
нако же, довольно известны во всей России и, кажется,
не должны бы оставаться тайною для графа Орлова,
да и понятия его о римском владыке многие, я думаю,
не затруднятся назвать не совсем достаточными и до не­
которой степени поверхностными. (Это показывает), как
мало иные высокопоставленные люди у нас принимали
к сердцу самые важные и серьезные предметы и как
вполне они заслуживают сделанное им раз Чаадаевым
злое охарактеризование: «Какие они все шалуны».
(М. И. Жихарев II BE. 1871. Сентябрь. С. 37; ГАГО\
ф. 984, ou. 816, ед. хр. 15, л. 87—87об.).
Чаадаев действительно прав, говоря об этих госпо­
дах: «Какие они все шалуны!»
{Герцен А. И. Былое и думы. 4 . 4 . Гл. XXXIII).
Утренний салон или кабинет Чаадаева, этого Периклеса, по выражению друга его Пушкина, был в некотором
и сокращенном виде Ликей, перенесенный из Афин за
Красные ворота. Тут показывались иногда и приезжие
из Петербурга, бывшие товарищи и сослуживцы Чадаева, ныне попавшие уже в люди, как говорится. Хозяин бы­
вал очень рад и польщен этими иногородними посещениями*
В положении своем, если не совсем опальном, то по край-

ЧЛАДАЕВИАНА

791

пей мере несколько двусмысленном, он вероятно доволен
был показать москвичам, что и он что-нибудь да значит
в возвышенных общественных сферах. Однажды, в день
посещения одного столичного гостя, постоянный из ту­
земных посетителей его приехал как-то позднее и уже
не застал почетного гостя. «Что это вы так опоздали?—
сказал ему Чадаев,— уже все почти разъехались».—
«Как все?— возразил опоздавший гость,— у вас еще мно­
го».— «Да,— отвечал Чадаев,— но такой-то только сей­
час уехал».— «Выходка для нас, присутствующих, не
очень лестная»,— заметил Η. Φ. Павлов, рассказавший
мне этот разговор. Много ходило по городу подобных
анекдотов.
(Вяземский П. А. Из старой записной книжки // РА. 1875.
№ 1. С. 69).
Он был вежлив со всеми и охотно беседовал с жен­
щинами, но к сожалению, этот умный и чрезвычайно
образованный человек был влюблен в себя самого. Раз
я у него спросила, гуляет ли он зимой пешком. Он от­
вечал: «Я крайне удивлен, что мои привычки неизвестны
кому-нибудь. Знайте же, что я гуляю ежедневно от часа
до двух». В моем присутствии у него спрашивал молодой
человек, собиравшийся во Францию, не даст ли он ему
каких поручений. Чаадаев отвечал: «Скажите францу­
зам, что я здоров»...
Он говаривал иногда не без удовольствия: «Mon illust­
re démenée» *.
(Энгельгардт С. В. Из воспоминаний // PB. 1887. Т. 191.
№ 10. С. 697, 698) \
Лекции мои произвели более впечатления, нежели
я ожидал. В аудитории нет места, дамы приезжают sa
полчаса до начала, чтобы сесть поближе... Хвалят и
бранят не в меру... Я начал ругаться с первой лекции,
после которой Шевр **, т. е. коза, встретился с Чаадае­
вым на крыльце и деликатно закричал ему: «Что, Петр
Яковлевич, каково вас, католиков, отделали!» — «До­
сталось и вам»,— отвечал Чаадаев. После второй лекции
Чаадаев перестал ходить, чем-то обиделся. Я еще до
лекций имел с ним неприятную историю, в которой он
* Мое блестящее безумие
** С. П. Шевырев.

(франц.).

792

ЧААДАЕВИАНА

поступил со мною неделикатно, а теперь, как говорят,
поступает еще неделикатнее, рассказывая вздор. А у ме­
ня лежит его письмо, в котором он сознается, что по­
ступил глупо и извиняется.
(Т. Н. Грановский — Н. X. Кетчеру // Т. Н. Грановский
и его переписка. М., 1897. Т. II. С. 461).
...Константин Аксаков наделал в Москве большого
шуму, появясь в смазных сапогах, красной рубахе и
мурмолке.
На одном балу (это было в сороковых годах) он подо­
шел, говорят, к известной тогда в Москве по своей кра­
соте К.
— Сбросьте это немецкое платье,— сказал он ей: —
что вам за охота носить его? Подайте пример всем нашим
дамам, наденьте наш сарафан. Как он пойдет к вашему
прекрасному лицу!..
В то время как он с жаром говорил ей это, к ней подо­
шел тогдашний московский военный губернатор князь
Щербатов, Она заметила ему, что Аксаков уговаривает
ее постоянно носить сарафан.
— Тогда и нам надо будет нарядиться в кафтаны?—
возразил он не без иронии, взглянув на Аксакова.
— Да!— сказал К. Аксаков торжественным голосом,
сверкнув глазами и сжав кулак,— и почему же не так?..
Скоро наступит время, когда все мы наденем кафтаны!
Князь Щербатов, при таком энтузиазме, поспешил
удалиться.
— Что такое у Щербатова произошло с Аксаковым?—
спросил кто-то у Чаадаева, бывшего свидетел ем этой
сцены.
— Право, я не знаю хорошенько,— отвечал Чаадаев,
слегка улыбаясь,— кажется, Константин Сергеевич уго­
варивал военного губернатора надеть сарафан... что-то
вроде этого... 8
(Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1950.
С. 164).
По всей России, кроме славянофилов, никто не носит
мурмолок. А К. Аксаков оделся так национально, что
народ на улице принимал его за персианина, как рас­
сказывал, шутя, Чаадаев.
(Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 4. Гл. XXX).

ЧААДАЕВИАНА

793

Чаадаев в простом разговоре (сколько мне помнится,
ни в одном из своих сочинений он этой мысли не излагал)
возражал «славянам», .».что ни «Петр Великий, ни кто
другой, никогда не был в состоянии похитить у какого
бы то ни было народа его личности, что на свете нет и
быть не может столь сатанической индивидуальности,
которая возмогла бы в кратковременный срок человечес­
кой жизни украсть у целого народа его физиономию и
характер и унести их под полою платья».
(М. Я. Жихарев II BE. 1871. Сентябрь. С. 26).
Чаадаев был человек непрактичный. ...Мне припо­
минается частое его ко мне обращение после того, что
я назначен был в 1852 г. начальником Московских водо­
проводов. Он говаривал мне:
— Вы знаете, как я вас люблю и как я рад, что вы
живете в Москве, но право не могу понять вашего здесь
назначения; я с ребячества жил в Москве и никогда
не чувствовал недостатка в хорошей воде; мне всегда
подавали стакан чистой воды, когда я этого требовал.
Эти слова вовсе не были с его стороны натяжкою.
Он действительно полагал, что если он всегда имел чистую
воду в Москве, то и все ее имели.
(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178),
Чаадаев очень гордился своим происхождением. Час­
то в московском английском клубе желавшие подразнить
Чаадаева спрашивали его, как ему родня Михаил Ивано­
вич Чеодаев, бывший тогда генералом от инфантерии
и командиром 6 пехотного корпуса. Чаадаев обыкновенно
не отвечал на этот вопрос, но ближайшим своим знако­
мым говорил:
— Видите, до какой степени эти господа невежест­
венны; они не знают, что я не Чеодаев, а Чаадаев, и иѳ
знают той роли, какую Чаадаевы играли в русской исто­
рии.
Генерал Чеодаев не имел никакого образования и раз­
богател злоупотреблениями по службе, а потому Чаадаев
не только не был знаком с ним, но презирал его.
(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178 —
179).
[К. К. Павлова] рассказывала всем и каждому, что
этот изверг Николай Филиппович со времени рождения

794

ЧААДАЕВИАНА

сына ее покинул, а теперь 9 развозит своих любовниц
в ее каретах. Чаадаев заметил, что карета налицо была
всего одна, но Каролина Карловна для большей важнос­
ти употребляла множественное число.
(Воспоминания Б. Н. Чичерина. Москва сороковых го­
дов. М., 1929. С. 118).
Мы знали Чаадаева лично в последние три года его
жизни. Он был человек мягкосердечный, многоначитан­
ный, отменно любезный, но в то же время необычайно
суетный. Heureux à force de vanité (самодоволен в сует­
ности), говорил про него тот же Пушкин, любивший его
до конца, но в зрелых летах гораздо менее уважавший,
нежели по выходе своем из Лицея. Смешно было слы­
шать, как этот старик неустанно твердил о своей исто­
рии с «Философическими письмами». Еще за несколько
дней до кончины, поглаживая свой почти совершенно
голый череп, в сотый раз сказал он мне, что по исследо­
ванию докторов и френологов голова у него устроена
так, что повреждение ума невозможно.
(П. Бартенев. Комментарий к письму А. С. Пушкина //
РА. 1884. № 4. С. 459).
События последних трех лет 10 тяготели над ним тяж­
ким бременем. Ему, воину славной брани, подъятой за
свободу отечества и освободившей Европу,— ему горьки
были и начало и конец нашей последней войны. •• Так,
например, не принимая никакого участия в московских
торжествах при вступлении в столицу бессмертных стра­
дальцев, защитников Севастополя, он говаривал, что
некоторых из возданных им почестей не приняли бы
воины — освободители Европы (1814), что они никак не
согласились бы жить, пить, есть, гулять, плясать, весе­
литься и молиться за счет какого бы то ни было богача,
будь оп хоть какой знаменитый вельможа, будь он хоть
какой простой гражданин и русский человек по преиму­
ществу. Далее тоже говаривал Чаадаев, что ни один
знаменитый вождь того времени не дозволил бы никакому
оратору торжественно и во всеуслышание произносить
похвалы своей честности и бескорыстию на службе. То
и другое, прибавлял Чаадаев с грустной улыбкой, наши
современники сочли бы оскорблением мундира, чтобы
не сказать более.
(Свербеев. Т. 2. С. 406-407).

ЧААДАЕВНАНА

79%

Чаадаев имел постоянное предчувствие и почти жела­
ние внезапной смерти. Он боялся холеры и не скрывал
своей боязни, но боялся только потому, что конец хо­
лерою предвиделся ему в каком-то неприличном, отврательном виде. «Мало того жить хорошо, надо и умереть
пристойно»,— говаривал он мне, и еще недели за двѳ
или за три повторил то же, прибавив: «Я чувствую,
что скоро умру. Смертью моей удивлю я вас всех. Вы
о ней узнаете, когда я уже буду на столе». Такое странное
и страшное предвещание меня напугало (я же давно
замечал в нем какое-то нравственное и умственное разд­
ражение и знал ему причину), так напугало, что я ре­
шился спросить его: «Ужели вы, Петр Яковлевич, спо­
собны ЛИШИТЬ себя?..» Он не дал мне договорить, на лицѳ
его выразилось негодование, и он отвечал: «Нисколько,
а вы сами увидите, как это со мной будет». Последними
его любимыми мыслями были: радость о заключенном
мире, надежда на прогресс России и вместе опасение,
наводимое на него противниками благодатного мира*
Народная и религиозная нетерпимость известных мысли­
телей и , как грозная тень, преследовала его всюду.
{Свербеев. Т. 2. С. 409).
Чаадаев до того привыкал к местам, которые он вы­
бирал для себя, что если пришедшие прежде его занимали
эти места, то он явно выказывал неудовольствие, был
неразговорчив и скоро уходил. Это случалось с ним нѳ
только в доме Левашовых, но и в других домах, и в анг­
лийском клубе, где он сидел обыкновенно на диване в ма­
ленькой каминной комнате. Когда его место было занято
другими или когда в этой комнате, в которой обыкно­
венно не играли в карты, ставили стол для карточной
игры, Чаадаев выказывал явное неудовольствие и во
время Крымской войны называл лиц, занимавших его
место или игравших в этой комнате в карты, башибузу­
ками.
(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 177).
Чаадаев, гонимый правительством, постоянно был его
оппонентом и любил это выказывать. Совершенное не­
знание России, потребностей народа и привычка к оппо­
зиции довели его до того, что с воцарением императора

796

ЧААДАЕВИАНА

Александра II, когда начали ходить слухи об освобож­
дении крестьян от крепостной зависимости, он мне не­
однократно говорил, что намерен запереться дома, так
что только изредка будет видеться со мною и с самыми
близкими ему людьми с тем, чтобы заняться сочинением,
в котором он докажет необходимость сохранения в Рос­
сии крепостного права 12. К чести Чаадаева, постигшая
его в начале 1856 г. смерть помешала ему написать это
сочинение, если только он действительно намерен был
осуществить свои слова.
(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178).
Московский военный генерал-губернатор граф А. А. Закревский, в приезд Государя в Москву не мог дать бала
по случаю Великого поста. Бал был заменен раутом.
На нем был П. Я. Чаадаев, который, как все русские,
и в особенности участвовавшие подобно ему в действиях,
приведших к славному для России Парижскому миру
1814 г., был очень недоволен недавно заключенным миром.
Он мне, так же как и некоторым другим, говорил на
рауте: «J'ai regardé avec beaucoup d'attention le nouvel
Empereur et je suis bien affligé: voyez ses yeux qui n'expriment rien, mais rien du tout» *.
К этому он присовокуплял, что он очень рад тому,
что скоро должен умереть 13.
(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 2. С. 395).
В начале 1856 г. здоровье Чаадаева стало часто рас­
страиваться, и расположение его духа помрачаться грустию и беспокойством. Однако он храбро боролся,
выезжал, и являлся часто как ни в чем не бывало. При­
шла весна, наступила страстная неделя. В понедельник
утром я приехал к нему; он был не совсем здоров, но
бодр, и встретил меня словами: «Вот он, друг настоящий;
и сегодня приехал, когда верно никто не будет». И точно
мы просидели одни. В среду мы виделись мельком, в клу­
бе, в полутемноте, так что я едва мог видеть его лицо;
он говорил, что сильно страдает простудой и болью в гру­
ди. Но каково же было наше удивление, когда С. А. Со­
болевский и я увидели его в пятницу под вечер! Он при* Я с большим вниманием вглядывался в нового императора и
крайне опечален: посмотрите на глаза, которые ничего, ну,
положительно ничего не выражают (франц.).

ЧААДАЕШІАНЛ

797

ехал обедать по обыкновению к Шевалье, и когда вошел
в комнату, где мы сидели, мы увидели ходящий труп
согбенного старика, с мутными глазами и всеми призна­
ками разрушения на лице, говорившего глухим, гробо­
вым голосом. Впечатление было ужасное! «Это мертвец!»
сказали мы друг другу в одну минуту. Мы старались,
разумеется, скрыть это впечатление, и заговорили с Чаа­
даевым; он сказал, что доктор запрещает ему выезжать,
но что ему нужен воздух. Я посидел с ним до восьмого
часа, и мы расстались — навеки. На другой день я ехал
к нему, по был задержан непредвиденными делами от
дальней поездки в конец Новой Басманной, а в 5 часу
Чаадаева уже не было в живых! Он умер в страстную
субботу, 14 апреля 1856 г., 62 лет, 10 месяцев и 18 дней
от роду 14.
(Лонгинов М. Воспоминание о П. Я. Чаадаеве// PB. 1862.
Т. 42. № 11. С. 155-156).
«Живое слово», bon mot Чаадаева чрезвычайно высоко цени­
лось современниками, о чем имеются многочисленные свидетельст­
ва. Тем не менее, до нас дошло не так уж много этих bon mots
и вообще в воспоминаниях современников Чаадаева не часто встре­
чается его прямая речь, и причина этого, по-видимому, довольно
проста: собеседники Чаадаева зачастую совсем не понимали и нѳ
чувствовали его тонкой и язвительной иронии. Именно поэтому
так невелик вклад в «Чаадаевиану» М. И. Жихарева, который
больше чем кто-либо общался с Чаадаевым. В этом отношении он
далеко уступает даже таким бесхитростным мемуаристам, каковы
С. В. Энгельгардт и И. И. Панаев, не говоря уж об А. И. Герцене,
чьи немногочисленные, правда, образца чаадаевских остроты со­
ставляют поистине «золотой фонд» «Чаадаевианы».
И еще одно обстоятельство нуждается в пояснении. Многие
из представленных здесь образцов живой речи Чаадаева не содер­
жат в себе не только никакой иронии, но и вообще никакой «соли»
и поэтому, строго говоря, не вполне соответствуют жанру «чаадаевианы». Но, как уже отмечалось,— выбирать не приходится. Соб­
ранный здесь материал представляет «Чаадаевиану» почти в полном
объеме. Сюда не вошел только тот материал, который уместнее бы­
ло использовать в комментариях к сочинениям и письмам Чаадае­
ва, и которые читатель найдет в соответствующих разделах настоя­
щего издания. Не вошел сюда также тот материал, в котором пря­
мая речь Чаадаева слишком «косвенно» или слишком вольно пере­
дается рассказчиком, что поневоле внушает некоторое подозрение
относительно доброкачественности подобного материала. И, на­
конец, пришлось отказаться от таких высказываний Чаадаева,
для понимания которых необходим чересчур широкий контекст.
За исключением перечисленного, в этот раздел издания вошло все,
что когда-либо было сказано Чаадаевым и получило соответствую­
щее оформление в воспоминаниях современников. Материал по

793

ЧААДАЕВИАНА

возможности размещен в хронологическом порядке. Надеемся,
он поможет читателю «услышать» живую речь Чаадаева и тем са­
мым будет способствовать более глубокому его пониманию как че­
ловека и мыслителя, как подлинного сына своего времени.
Составление и комментарии В. В. Сапова.
1
Этот эпизод не поддается точной датировке; но, во всяком
случае, он мог иметь место между 1815 и 1820 гг. Можно предпо­
ложить, что о нем было известно А. С. Пушкину, который впос­
ледствии использовал его при создании образа Сильвио («Выст­
рел»). Сильвио имеет и некоторые другие черты сходства с Чаадае­
вым. Так, например, о Сильвио, как и о Чаадаеве, «никто не знал
причпны, побудившей его выйти в отставку». Если высказанное
предположение правильно, то Чаадаев является прообразом не
только длинной череды «лишних людей», созданных русской лите­
ратурой, но и прообразом «сильной личности», пренебрегающей
общественным млением и условностями светской морали, что про­
является в его демонстративном отказе от дуэли. Галерею таких
героев открывает Сильвио, а завершает, по-видимому,— Санин.
2
Разговор Чаадаева с И. В. Васильчиковым имел место ут­
ром 818 октября 1820 г. См. также комментарий к письму № 14.
В последпих числах октября 1820 г.
4
Сказано, очевидно, после смерти Е. Г. Левашовой, последо­
вавшей в 1839 г.
$0 А. С. Меншиков был военным министром в 1827—1828 гг.
Об этом разговоре, состоявшемся «лет десять спустя после
постигшей Чаадаева опалы», т. е. приблизительно в 1846—1847 г.,
рассказывает также А. В. Мещерский. См.:
Воспоминания
А. В. Мещерского. М., 1901. С. 16.
1 Воспоминания С. В. Энгельгардт относятся к началу—сере­
дине 1840-х гг.
8
Случай, о котором рассказывает И. И. Панаев, произошел
в 1844
г.
9
В 1853 г. См. примеч. 1 к письму № 195.
10
Имеется в виду Крымская война. Подробнее о том впечат­
лении, какое она произвела на русское общество и на Чаадаева,
см. примеч. 2 к письму № 205.
" Имеются в виду славянофилы и представители так называе­
мой 12«официальной народности».
Сравни со словами Д. Н. Свербеева: «Нашему времени уп­
реком он тем, чго несмотря на полувековое стремление
двух государей и всех друзей добра и истины, не представляется
еще, но его мнению, решительной возможности к уничтожению
сего зла, не может еще начаться святое дело освобождения десяти
миллионов, без страха потрясений и потрясений кровавых»,
(Сеербеев. Т. 2. С. 407).
13
См. также примеч. 2 к письму № 205.
14
О последних днях жизни Чаадаева см. также комментарий
к письму № 210. Лонгинов считает годом рождения Чаадаева
1793 (см. PB. 1862. № 11. С. 119), поэтому ошибается на год:
Чаадаев уліер в возрасте 61 года.

СОДЕРЖАНИЕ

От редактора

,

Вступительная статья. Парадоксы Чаадаева . . . .
СОЧИНЕНИЯ НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

5
9
86

ПЕРЕВОД СОЧИНЕНИЙ С ФРАНЦУЗСКОГО И СОЧИНЕНИЯ
НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

320

Ф и л о с о ф и ч е с к и е письма ( 1 8 2 9 — 1 8 3 0 )

320

Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо

первое
второе
третье
четвертое
пятое
шестое
седьмое .
восьмое

Отрывки и разные мысли ( 1 8 2 8 — 1 8 5 0 - е годы) . . .
Несколько слов о польском вопросе ( к о н е ц 1831 —
1832)
Записка графу Б е н к е н д о р ф у (1832)
Апология с у м а с ш е д ш е г о (1837)
Ответ на статью А . С. Х о м я к о в а « О сельских усло­
виях» (1843)
П р о е к т эпитафии М . Ф . О р л о в у (1843)
Письмо из А р д а т о в а в П а р и ж (1845)
П р о е к т п р о к л а м а ц и и к крестьянам (1848) . . . .
Воскресная беседа сельского священника... (1849)
«1851»
К статье К и р е е в с к о г о в « М о с к о в с к о м с б о р н и к е »
(1852)
Замечания на два места из б р о ш ю р ы А . С. Х о м я ­
кова в ответ Лоранси (1854)
«L'Univers» 15 января 1854
Выписка из письма неизвестного к неизвестной
(1854)
Завещание (1855)

320
339
355
366
377
390
415
434

441
512
516
523
539
546
546
550
550
553
559
561
564
570
573

Показания Чаадаева
1826-го года
1836-го года

Заметки на книгах
Варианты
Нечто из переписки NN
Философические письма к Г-же ***
КОММЕНТАРИИ
Судьба литературного наследства
Комментарий и примечания к текстам на французском
языке
Комментарий и примечания к текстам на русском языке
DUBIA

Рыбаки. Повесть в стихах
Ты в горних высях долго жил
ЧААДАЕВИАНА

574
574
580

582
627
629
641
677
678
682
690
770

770
784
786

П. Я. ЧААДАЕВ
Полное собрание сочинений и избранные письма

Том I
Утверждено к печати Институтом философии АН СССР
Редактор издательства Л. В. Пеняева. Художественный редактор
М. Л. Храмцов. Технический редактор 3. Б. Павлюк. Корректоры Ί\ Π, Вдов,
Η. А. Несмеева, Ε. Л. Сысоева

И Б № 46126
Сдано в набор 13.02.90. Подписано к печати І7.09.90
Формат 84х 108732 Бумага типографская Η 2 Гарнитура обыкновенная
Печать высокая Усл. печ. л. 42,1. Усл. кр. отт. 42,1. Уч.-изд. л. 46,3
Тираж 58 000 экз. Тип. зак. 4405 Цена 10 руб.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»
117864, ГСП-7, Москва, В-485, Профсоюзная ул., 90
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6