Энергия [Владимир Вениаминович Бибихин] (pdf) читать онлайн

B I B L I O T H E C A
Б О Г О С Л О В И Е ,

I G N A T I A N A

Д У Х О В Н О С Т Ь ,

Н А У К А

Б. Б. Бибихин

ЭНЕРГИЯ

AIM

ÏÏIG
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ, ТЕОЛОГИИ И ИСТОРИИ СВ. Ф О М Ы
МОСКВА

2010

Научный совет издания:
о. Михаил Арранц (SJ.) f
Анатолий Ахутин
Владимир Бибихин f
о. Октавио Вильчес-Ландин (SJ.)
Андрей Коваль — ученый секретарь
о. Рене Маришаль (SJ.)
Николай Мусхелишвили
Дмитрий Спивак

Бибихин В.В.
Энергия — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы,
2 0 1 0 . - 4 8 8 с.
Энергия как центральная проблема европейского человечества про­
ясняется в свете классической онтологии. Ключевым моментом здесь
исходно была и остается действительная (действенная) полнота бытия.
Неустанная энергия неподвижного перводвигателя в античности сопо­
ставляется с современным опасением исчерпания ее источников в плане­
тарном и энтропии в космическом масштабах. Прослеживается история
энергии от Аристотеля через средневековое осмысление акта (актуаль­
ности) до современного энергетизма. Оценивается движение соответ­
ствующего понятия в отечественной мысли от освоения паламитского
догмата о божественных энергиях через развитое учение об энергиях у
А.Ф. Лосева до синергетики С.С. Хоружего.
© В.В. Бибихин,2010
© O.E. Лебедева, составление, примечания, 2010
© Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010
ISBN 978-5-94242-051-2
Текст публикуется в авторской редакции с сохранением орфографии и
пунктуации.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроиз
в какой бы то ни было форме, включая размещение в сети Интернет, без пи
ного разрешения владельцев авторских прав.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие

5
Лекции
9
33
52
74
94
114
135
153
173
194
213
232
253
259
263
267
278
291

I (30.10.1990)
II (20.11.1990)
III ( 27.11.1990)
IV (4.12.1990)
V (11.12.1990)
VI (18.12.1990)
VII (25 декабря 1990)
VIII (12 февраля 1991)
IX (19.02.1991)
X (26.2.1991)
XI (5.3.1991)
XII (12.3.1991)
XIII-XIV (19.3.1991)
XIV (16.4.1991)
XV (23.4.1991)
XVI (7.5.1991)
XVII (14.5.1991)
XVIII (21.5.1991).
Приложение
Энергия (Семинар в ИФ 25.9.1990)
Энергия. Введение. (Доклад в ИФ 26.1.1993
Материалы к исихастским спорам
Энергия 1-5 (редакция 2002 г.)
Темы к зачету (2002)

309
322
346
384
476

Примечания составителя

479

ПРЕДИСЛОВИЕ1
Античное ощущение энергии (действительности) как осуществлен­
ной полноты бытия (Аристотель) продолжает присутствовать непро­
ясненным образом в современном сознании. В совершенствуемой
технологии добычи и переработки энергоносителей продолжается
по существу то искание действительности как действенности, кото­
рым традиционно занята религиозная и философская мысль. Акту­
альность энергии развертывается в деятельности, так или иначе за­
хватившей в наши дни каждого человека.
Апория современного человечества, неспособного поддерживать
свою жизнедеятельность без масштабного использования энергии, с
одной стороны, и не имеющего дальних перспектив выживания при
нынешних нормах ее расходования, с другой, возвращает к аристо­
телевской и, шире, античной энергии покоя. Ее важнейшая и вместе
с тем самая проблематичная черта заключается в неустанности и не­
исчерпаемости («...всегда в энергии солнце и звезды и всё небо, и
не надо бояться, что когда-то остановятся, как боятся пишущие о
природе; и они не устают, делая это», Аристотель), заставляя пере­
проверить их основания.
В курсе лекций предпринимается попытка обойтись без редук­
ции энергии к возможности и к незавершенному акту движения. По
Аристотелю, перемещение из пункта А в Б, будучи движением, не
является энергией, когда имеет целью не само себя, а достижение
пункта Б, тогда как счастье, также не исключающее движения, яв­
ляется энергией в той мере, в какой жизнь вполне осуществляет в
нем себя. В качестве феноменологической базы для анализа энер­
гии как полноты действительности (действенности) предполагается
рассмотреть опыт творчества. Феноменология может и должна быть
принята в более широком смысле чем анализ данных сознания. Она
опирается на весь экономический, политический и духовный опыт
человеческого существа и исторических сообществ.
В работе разобрана полемика Гегеля с Кантом вокруг действиСоставлено на основании заявки и отчета в РГНФ. — Прим. ред.

5

ПРЕДИСЛОВИЕ

тельности мысли (казус «ста талеров») в связи с хайдеггеровским
анализом тезиса Канта о бытии. Объявляя в порядке опровержения
Канта возможность мысли самой по себе стать не только полноцен­
ной, но и единственной истинной действительностью, Гегель гово­
рит, в данном случае независимо от Аристотеля, о покое, с каким
мысль через понятие (идею) развертывает высшее бытие. Совпаде­
ние покоя с интенсивным движением обеспечивает неустанность
(вечность) высшей действительности (энергии). Мало замечаемая
интерпретаторами, обращающими особое внимание на аспект дви­
жения (процесса), тема энергичного покоя у Гегеля представляет со­
бой попытку аутентичного продолжения соответствующей античной
темы. Дальнейший разбор показывает однако, что Гегелю не в боль­
шей мере, чем Канту, удается обосновать достижимость действи­
тельности для мысли. Ступенью к высшей ступени познания ока­
зывается покой смерти, через которую проходит дух. Гегельянство
в отличие от самого Гегеля уже не в силах даже поставить проблему
неподвижности двигателя. Революционная энергия по Марксу пи­
тается в конечном счете за счет роста производительных сил, кото­
рый предполагается неограниченным в иллюзии неисчерпаемости
природных ресурсов. Ленин в комментарии к вышеупомянутому
месту у Гегеля подчеркивает только вечность процесса движения, не
касаясь темы покоя и не ставя вопрос о смысле вечного процесса.
В работе прослежена нить известной византийско-западной дис­
куссии 14 в., так называемых паламитских споров. Показана их не­
завершенность. Принятый на Константинопольском соборе-синоде
1351-го года догмат о наличии в самом Божестве предпосылки ре­
ального человеческого приобщения к нетварным (личным) энер­
гиям (о реальном или условно-реальном отличии в Нем сущности
от энергии) не сумел с достаточной отчетливостью утвердить себя
в полемике с традиционным философским учением о непостижи­
мости Первоединого. Вместе с тем вопрос, не решенный последним
византийским возрождением, подтвердил свою актуальность, воз­
обновившись со свежей интенсивностью в современной религиоз­
ной философии, анализ основных результатов которой проведен в
монографии. Главный из подлежащих здесь рассмотрению авторов,
А.Ф. Лосев, как показывает разбор его теории энергий, упрощает

6

ПРЕДИСЛОВИЕ

проблему по сути дела методом Гегеля, а именно оставляя за энер­
гией все ее идеальные свойства, но не умея объяснить связь такой
энергии с миром в его истории и участие в ней человека. В связи с
лосевской философией энергийного имени работа дополнена экс­
курсом в ведическое сущностное имя (по первоисточникам).
Современная богословская догматическая интерпретация так
называемых нетварных божественных энергий обнаруживает свою
зависимость от античных философских разработок, но неспособна
уже ни продолжить античную мысль на должном фундаментальном
уровне, ни даже воспроизвести ее без обращения к недоказуемым
пунктам доктрины. Вне вероучительной религиозной догматики,
в светском сознании, понятие энергии покоя теперь по-видимому
дискредитировано и отодвинуто в музейную область преодоленной
метафизики. Вместе с тем, ведущая философская мысль возвраща­
ется, хотя иногда в терминологически измененном облике, к на­
званной теме.
Мобилизация человечества в связи с исчерпанием запасов энер­
гии обращает к проблемам духовной (интеллектуальной) и пси­
хической энергии. С этим отчасти связано возобновление темы
божественных энергий, особенно у А.Ф. Лосева в продолжение дог­
матических споров вокруг паламизма (исихазма). В работах С.С. Хоружего на той же почве складывается развернутая концепция си­
нергии, призванной встать на уровень современных мыслительных
задач. Вместе с тем, как терминология, так и философские кон­
струкции в области энергии еще далеки от необходимой отчетли­
вости. Современные исследования по проблеме энергии, оставляя
в стороне так называемый энергетизм (В. Оствальд), разбросаны по
областям теоретической физики (соотв. философии науки), эконо­
мики и истории философии (богословия). Новую остроту дискусси­
ям придают еще мало оформившиеся идеи синергии (синергетики)
в совершенно разных областях общей научной методологии и пра­
вославного богословия (см. литературу в сб.: Синергия. Проблемы
аскетики и мистики православия. М. 1995).

Энергия
(курс лекций 1990-1991 гг., МГУ)

I (30.10.1990)
Этот курс, сегодня первый раз, называется «энергия». Энергии мало,
ее надо добыть, хотя бы для освещения, каждый киловатт энергии
добывается нелегко, с натугой, работой машин и оборудования, ко­
торые непоправимо изнашиваются, так что их надо специальными
большими усилиями поддерживать в работоспособном состоянии,
ремонтировать, заменять. Нужна человеческая деятельность, чело­
веческая энергия, чтобы поддерживать добывание энергии, нуж­
но «энергично функционировать», как говорил один герой Андрея
Платонова, и неважно, что он не знал как следует этих иностран­
ных слов и произносил их неправильно, «энегрично фукцировать»,
смысл энергичного функционирования он схватил очень точно. Лег­
ко видеть еще и то, что убыль энергии («тепловая смерть») — это вы­
несенное в природу состояние человеческой энергии; человека гнал
и гонит кошмар остановившихся машин, всеобщего застывания,
остановки, которая вот-вот наступит и всё оледенит, если человек
не предпримет вот сейчас же отчаянные меры. Надо добыть тепло,
электроэнергию, согреть, осветить. Можно ли сказать, что дело до­
бывания природных энергий двинуто тревогой за энергию челове­
ческого существа, что ее убыль компенсируется добываемыми при­
родными энергиями? Как будто бы это именно так. Вся огромная
индустриальная риторика принимает тогда новый оборот. Да, слу­
чилось так, что природа своей энергией участвует в человеке, что
убыль его огня прямо восполняется горением, вспышками бензина
(под поршнем двигателя). Собственно, Солнце дает очень много
энергии земле, так называемая солнечная постоянная, количество
тепловой и световой энергии, которое Солнце дает на квадратный
метр земной поверхности, — это очень много; если собирать ее, так
сказать, с протянутыми ладонями, ловить и беречь то, что солнце да-

9

ЛЕКЦИЯ I

рит, скажем, летом, в виде роста растений и живых существ, в июне
рост трав на удивление быстрый, — то, может быть, хватит запастись
на холодное время. А что, если не хватит? За проблемой энергии пря­
чется экзистенциальная паника: а что, если энергии не хватит? Хотя
механизм этого удивительного сращения человека с природой — не­
бывалого в истории сращения, совсем вопреки тому, что говорится
об отдалении современного человека от природы — неясен. С нашей
собственной, человеческой энергией прежде всего дело обстоит не
совсем благополучно. Она как-то опадает. Она то есть, то ее нет. Не
хватает энергии подняться утром. Но: т.е. как это энергии мало? Мо­
жет быть, наоборот, ее слишком много, ее некуда девать. Так с энер­
гией атомной бомбы, или землетрясения, или газового или нефтяно­
го факела: ее вдруг слишком много, она пугает. Мыс энергией как у
костра: если придвинемся слишком, то обжигает, если отодвинемся,
то мерзнем. Казалось бы, чего проще: надо только держаться золотой
середины. Но как раз когда энергии слишком много, не хватает уже
человеческой энергии: оказывается, в нее всё дело упирается! Она
стоит за разговорами об энергетических ресурсах! Она незаметно
имеется в виду! Нужна главнее всего по-настоящему наша энергия,
или бодрость: ума, поступка. Ее у нас не хватает.
Или, наоборот, опять слишком много? Воли, власти? Мы не зн^ем. С энергией какая-то неопределенность. При первой попытке
разбора мы оказались отброшены сложностью дела. Дело с энергией
неясно.
Этим как будто бы вся проблема энергии и решается, наша тема
на первый взгляд выдохлась. Есть энергии, есть их правильное ис­
пользование; дело сводится к контролю, учету, управлению, как и в
отношении всех вещей мира. Среди вещей мира есть такая важная,
как энергия, природная или психическая; важно научиться с ней об­
ращаться, ею распоряжаться.
Самое простое — отсюда, из этой аудитории протянуть руку, по­
мочь как-то тем, кто занят добычей и распределением энергии. Они
ошибаются, их надо поправить. Нас не послушают, особенно люди,
озабоченные, встревоженные надвигающимся энергетическим кри­
зисом, только раздраженно с недоумением отмахнутся, если услы­
шат, что в университетской аудитории рассуждают об энергиях. Ну,
10

30 ОКТЯБРЯ 1990

что еще они нарассуждают, если в одной части земли внезапный за­
хват одной нефтяной страны другой нефтяной страной ведет, похо­
же, к большой войне; а в нашей стране, похоже, не хватит энергии
для того, чтобы прожить в тепле и при работающих машинах зиму.
Геологоразведчики, нефтяники, шахтеры, железнодорожники, во­
дители, снабженцы, они загнаны работой, они задыхаются от своих
страстей, как мы им поможем? Мы найдем философскую дефини­
цию, чтобы энергию найти, чтобы ее стало больше? Или исхитримся
переформулировать понятие энергии, чтобы, положим, ее стали луч­
ше экономить? Перенаправим ее на нужные, от ненужных, приме­
нения, — в случае, если нас вообще услышат, в случае, если хоть ктото нас вообще заметит? Нет; и никакой энергии у нас в руках, чтобы
дать ее или обещать на будущее, и никаких новых методов контроля
и учета, чтобы помочь контролирующим инстанциям, у нас просто
нет. И не предвидится. Не предвидится — или это было бы блефом,
шарлатанством, еще одной спекуляцией на тему пользы философии
или фундаментальной науки для экономики, — будто мы можем от­
сюда как-то помочь хотя бы убрать оставленные на полях морковку,
картошку, капусту, свеклу, накопленную в питательных веществах
за лето солнечную энергию.
Хуже того, как бы мы не помешали деловым людям своими рас­
суждениями. Не нарушили более или менее всё-таки накатанный
ход дела. Мы бы стали советовать отсюда из тишины, как лучше рас­
порядиться. Выступить такими философскими экспертами по делам
энергетики. Недоразумение начнется со слова. Неясно вообще, го­
ворит ли философия о той энергии, которую добывает и расходует
современное человечество. Не получится ли с самого начала кон­
фуз. Я говорю еще даже не о том, что аристотелевское понятие энер­
гии, или понятие энергии у Григория Паламы, или у Алексея Фе­
доровича Лосева, или у Сергея Сергеевича Хоружего другое, — они
сами сказали бы, что другое, — чем когда говорят о киловатт-часах
электроэнергии. Не доходя еще до этих тонкостей, до исторического
понимания энергии, — что-то неладное произойдет сразу при стол­
кновении нашей мысли с лихорадочной деятельностью добывания,
распределения и расходования энергии в нашей стране и во всём
мире. Мы еще не определяем понятие «энергии», слышим его так,
как оно слышится. Но мы хотим думать. В мысли есть что-то несо11

ЛЕКЦИЯ I

вместимое с лихорадочным активизмом. Мы вот хотим просто ду­
мать, и оказывается, этим ставим палки в колеса производственной
машине. Лучше не приукрашивать дело, будто мысль помогает про­
изводству, будто знание — ему сила. Лучше сразу трезво признать,
что чтобы делать, не надо думать; и если задуматься, то тому делу,
которым мы до этого занимались, наше думание не поможет, оно
скорее помешает, и поможет какому-то другому делу.
Мы пока еще только хотим просто думать, не касаемся ни ари­
стотелевского, ни паламитского понятия энергий, слышим слово
«энергия», как оно слышится. Нам ясно: энергия относится к це­
лям и средствам, которые ставит себе и которыми пользуется совре­
менное человечество. Мы невинно спрашиваем, просто потому, что
думаем: к целям или средствам? Этот первый вопрос сам собой на­
прашивается, мы о него спотыкаемся, мы его обойти не можем. Но и
разрешить его, спрашивая у «современного человечества», мы тоже,
оказывается, не сможем. И на этом кончится всё наше философское
советничество по делам энергетики. Мы не сможем отвязаться со
своим вопросом от «современного человечества», а оно никогда нам
на него не ответит.
Первым — сразу же — бездумным ответом будет: ну конечно же
энергия — средство. Чтобы крутить станки, запускать ракеты. Энер­
гия для него. Но сразу же ясно, что в ту цель, для которой энергия,
входит не последним, а, может быть, первым пунктом: сила, рост
силы — экономики, государства, армии, — возрастание энергии.
Энергия такое средство, которое одновременно и цель, поскольку
важнейшая цель — не нуждаться, не испытывать скудости, нехват­
ки в средствах: цель— всемогущество, т.е., теперь для нас, энер­
гия. Или другими словами: энергия такое средство, которое должно
освободить нас от недостижимых целей, т.е. энергия такое средство,
с получением которого всякая цель достигнута. Экономика, госу­
дарство, армия своей главной целью имеют состояние «под парами»,
энергетическую мощь, мощную готовность для достижения любых
целей. Так обладание энергией, силой оказывается не средством, а
главной целью. Государство стремится прежде всего к мощи, просто к
могуществу, особенно это заметно в противостоянии государств.
Безвыходная неясность, что такое энергия, средство или цель
или такое средство, которое цель, и тогда стало быть энергия это
12

30 ОКТЯБРЯ 1990

то удивительное, в чем различение цели и средства вообще отпадает
будет путаться у нас в ногах и не даст нам стать в какой-либо мере
философскими советниками в области энергетики. Мы завязнем.
Мы не будем знать, что советовать. Если энергия цель — одно дело,
если она средство — то совсем другое надо же советовать. Нас смутит
беспроблемность энергетиков, хозяйственников, политиков, им всё
равно, средство или цель; а мы раздражим их, дознаваясь, что она,
энергия, для них, цель или средство. Они никогда не скажут. Нас
будет сбивать с толку эта нерешенность, нам будет казаться, что беда
в том, что люди не прояснили себе понятие энергии; мы захотим его
прояснить. Это будет досадно тем, перед кем мы собирались красо­
ваться экспертами: ну разве не ясно, что единственная проблема с
энергией, которая просто нужна, как цель там или как средство, —
это где ее взять, как можно скорее, как можно больше, как можно
дешевле! Когда мы скажем: остановитесь, ваш дефицит энергии,
вдумайтесь только, происходит в сущности оттого, что вы не решили
сами для себя, она вам средство или цель, — нас оттолкнут с дороги.
Вы не нужны, философские советчики, у нас и так дел по горло.
Мы попадем в роли незваных философских экспертов по делам
энергетики еще и вот в какое стыдное положение. Причастность к
энергии, к ее источникам, всякая, даже самая малая, дает в наше
время престиж, статус, валюту. Вызвавшись советовать об энергии,
мы, хотим или не хотим, покажемся людьми, которые тоже немнож­
ко претендуют — а докажи, что не претендуют — на участие в дележе
выгод от потока энергии. Нам пришлось бы доказывать, — это не
удалось бы, — что мы вовсе не хотим участвовать в большом энер­
гетическом консорциуме, не выгадываем себе частицы богатства,
что наша цель полностью интеллектуальная. А что это такое, «чи­
сто интеллектуальная»? Нас не поймут; подумают, что нам от нашей
робости достаточно, так сказать, только вприглядку участвовать в
Панаме или в Даниловом монастыре современной энергетики, не
ожидая своей доли, своего куска; что глядеть наше достаточное удо­
влетворение. Voyeurisme, при широко поставленном насиловании
земли. Нам пришлось бы доказывать, что мы не заражены, даже в
косвенных формах, пристрастием к энергии, что наше отношение
к ней бескорыстно. Попробуй докажи. Мы попали бы в очень двус­
мысленное положение. Ведь если энергия всё-таки цель, тем более
13

ЛЕКЦИЯ I

высшая, то незаинтересованным отношение к ней быть не может.
Высшая цель подлежит достижению. Мы здесь в этом Университете
хотим как-то приобщиться к энергии, когда на всём пространстве
Татарии, Сибири идет ее интенсивная добыча в миллионах тонн
нефти и миллиардах кубометров природного газа. Наше положение
осложняется тем, что по учению Аристотеля энергия как раз именно
цель, а не средство; тем труднее нам будет доказать, что мы в сторо­
не от великого дележа природных энергий, что нам всё равно, кто
какой кус захватил. Но вдвойне будет недоразумение — если мы, по­
читав у Аристотеля, в качестве философских советников выступим
при современной экономике и заявим: «Энергия — всё-таки одно­
значно и определенно цель»; мы уже не выпутаемся из путаницы.
Потому что об аристотелевской энергии хозяйственники ничего не
знают и знать не хотят. Аристотелевская энергия, которая цель, —
совсем другая вещь, чем энергия современной энергетики. Нас так и
так просто-напросто не поймут.
Почему же мы тогда не спешим определиться, определить энер­
гию, распределить, где ее аристотелевское, где современное пони­
мание, чтобы не влипать в недоразумения? Как будто бы опреде­
лениями можно было бы что-то прояснить. Как будто бы на наши
определения не нашлось бы других определений. Как будто бы де­
лом и спецификой философии действительно были бы определения,
словно пришел Сократ и начал философию занятием определения
всего, якобы без иронии и с добросовестным старанием. Как буд­
то бы системы дефиниций не громоздились в философии Платона,
в «Софисте», например, где даются дефиниции видов рыболовного
искусства, для пародии. Пародируется ловкость софиста. Определе­
ние в философии отличается от определения в логике, математике
и праве тем, что в философии я обязан смотреть не на определение,
а за определением на саму вещь. Попробуйте сделать то же самое в
праве. «Но имею в виду не букву закона, а что человек хороший».
Или в математике. Там мы обязаны не задуматься, что точка невоз­
можна, иначе все наши определения рассыплются. В философии
мы не имеем разрешения смотреть не отрываясь на дефиницию. Всего
проще на нее смотреть. В так называемой философии так на самом
деле происходит, мысль легко соскальзывает в логику, математику,

14

30 ОКТЯБРЯ 1990

законничество. Но мысль возвращается к себе, когда через собствен­
ные слова и дефиниции рискует видеть вещи.
С чем мы хотим иметь дело, с определением или с самой вещью —
энергией? С вещью. Я должен сказать здесь общее замечание о том,
что значит иметь дело с определением или с вещью. Это замечание
довольно длинное, но оно должно быть. В начале «Софиста» Плато­
на*, на третьей странице диалога, 218 с, Чужеземец, из Элей, «друг
тех, кто вокруг Парменида и Зенона», как его представляет Феодор
из Кирены, математик, учитель Платона, говорит о намечаемой охо­
те на софиста так: мы ищем, что такое софист; пока ты, Теэтет, и я
относительно него, софиста, имеем только имя общее; само же дело
(£ργον), находящееся под названием, или — более буквальный пе­
ревод, само же дело, над которым, έπί, наше название, — пожалуй,
для каждого из нас свое, каждый из нас имеет свое; тогда как надо,
с чем бы мы ни имели дело, согласиться о самом деле το πράγμα
αυτό, через рассуждения, логосы, δια λόγων, и мало сойтись толь­
ко на имени, без или вне рассуждения. Что софист, или, вернее, не
сам софист, а софист как добыча честной охоты, софист как.такой,
которого надо гнать и догнать и поймать и надеть на определение,
чтобы он не сбежал больше впредь, есть, и задача есть — это вот Со­
крату, чужеземцу из Элей, и Феодору Киренскому, и Теэтету, всем
дано, дано как jißno-ipyov, дело, которое надо делать, которое тре­
бует работы, затраты сил, и как дело-πράγμα: оно людям дано, даже
навязано; софиста надо выследить, как надо выследить и выгнать
крысу, которая пробралась в дом; надо уж потрудиться как следует,
οιαπονεΐσθαι καλώς, 218 с, не жалея сил. Что мы скажем после этого,
вольное занятие на досуге философия или служба, работа, как уход
за огородом, или защита дома, или обеспечение семьи, или работа
сторожевой собаки? Положение, ситуация, история, злоба дня под­
брасывают совершенно определенное дело, которое надо сделать во
что бы то ни стало, собравшись с силами. Не все видят дело. Не­
которые вообще не видят разницы между софистом и философом
(216 cd); для них тогда вообще непонятно, почему надо гнать и уни­
чтожать софиста. Пусть ездит по городам и говорит! Но кто увидел
дело, — немногие увидели, вот эти Сократ, гость из Элей, математик
Феодор Киренский, Теэтет, который погибнет на войне, — они за
работой, у них дело. У мысли вообще есть дело, не которое ей по-

15

ЛЕКЦИЯ I

ручили, а дело самой мысли. Об этом хорошо сказано, в отношении
молитвенной мысли, у Макария Египетского, прочитаю из недавно
вышедших «Новых духовных бесед» в издательстве «Интербук»: «...
Приступай [к молитве]... не леностно и словно во сне, но с трезвен­
ной мыслью, как имеющий дело, и не блуждай помыслами, словно
ничем не занятый. Как делая плотское дело ты весь погружаешься
в него умом и мыслью и телом, так же надо приступать к молитве,
как бы надеясь совершить какое-то духовное дело: ...старайся всегда
сосредоточиться на своем деле, на искании Бога и на стремлении к
нему... как земледелец, склоняясь над бороздой, никоим образом не
отвлекается, но весь в своем деле, чтобы провести борозду правиль­
но... насколько сосредоточеннее душа должна быть в молитве как
истинном деле» (Беседа XIII)1. То же самое — дело, эргон, прагма,
мысли, философии.
Мы не хотим, чтобы было иначе в деле, которым мы занялись.
Энергия, которую мы назвали, — не «понятие» энергии, не «опреде­
ление» энергии, не история концепции, не что-то из истории фило­
софских учений. Мы хотим иметь дело с самой энергией. Наше дело
энергия. Но как же так — хотим иметь дело? Энергия сама и есть
дело, она давно уже делает свое дело в нас, в деле, которым мы за­
хвачены. Энергию не нужно определять, чтобы она была; не нужно
даже искать ее; она есть и задела нас давно, задействует нас.
Вещи, которые есть, дела, которые всегда заранее уже нас задей­
ствовали, важно не заслонить, не заговорить. Мы поэтому не дали
определения энергии и не дадим, — по-аристотелевски ли мы ее
понимаем, по-паламитски ли, в русле ли имяславия Флоренского,
Булгакова, Лосева, в смысле ли философии синергии Сергея Сер­
геевича Хоружего* или еще как. Мы хотим иметь дело просто с самой
вещью, с энергией, раз она и так уже нас задела. Не с концепцией, не с
именем, не с определением. Один из способов иметь дело с самой ве­
щью — не упустить так называемого первого впечатления, «первого
приближения», первого взгляда — того первого взгляда, когда и мы
взглянули на вещь, и вещь взглянула на нас: встреча с лицом вещи,
пока мы еще ничего не успели с ней сделать, не успели манипулиро­
вать ею, не начали «обработку» впечатлений, данных, восприятий.
1

Макарии Египетский. Новые духовные беседы. М., 1990, с. 83-84.

16

30 ОКТЯБРЯ 1990

Эта последующая работа обязательно начнется, но она должна быть
работой над тем, что не нами устроено или подстроено, над первым
явлением вещи. Существо феноменологии — в доверии к этому пер­
вому лицу вещей, к тому, что открывается внезапно, что нас захваты­
вает или вернее уже захватило врасплох, до того, как мы сообразим.
Характер того, что открывается вдруг, потому что заранее уже было,
совсем не тот, что у вещей, которые мы устанавливаем, выстраива­
ем. Они нас опровергают, хотя и не обязательно: они в принципе не
наши, не в нас, они, по выражению одной студентки философского
факультета, нам. В этом доверии к первому взгляду нет ничего гада­
тельного, ничего психологического. Как ни внезапны первые взгля­
ды, как ни неуловимы, но они — единственный способ, каким нам
непосредственно даны сами вещи.
Вещи с первого взгляда — неприступные; в самом деле, взгляды и
вещи с нами самими случаются вдруг, мы с ними ничего не успеваем
сделать, так они врасплох; они с нами делают то, что оставляют нас
с этим так называемым «первым впечатлением», которое исправить
нельзя, можно только потом забыть, задним числом подредактиро­
вать.
Нелепо говорить о том, каким способом выйти к этому первому
лицу вещей. В отношении первого взгляда, феноменологии, нет ме­
тода, нет техники. Истина — или метод. Поэтому когда я говорил,
что философия это техника, то я имел в виду технику обходиться в
самом существенном без техники, — в том, где мы рискуем иметь
дело с лицом самих вещей. В этом смысле философия невозможное
занятие, потому что нельзя спросить, каким путем нам избежать ме­
тода: говоря «каким путем», я уже говорю о методе и на языке мето­
да. Философию поэтому нельзя показать: когда ее показывают, то,
как в начале «Софиста», одни видят софизмы, другие — скрытую по­
литику, третьи — просто сумасшествие. «Каким способом» показать
философию — вопрос опять промахивается мимо вещи, спросите
лучше, каким способом показать не способ.
Это значит, если посмотреть с другой стороны, что никаким пу­
тем избежать методологизма я не могу. Нет такого готового пути —
проторенного — показываемого мне — внушаемого мне, — по кото­
рому я мог бы пойти, направиться, чтобы не заслонить от себя саму
вещь, ее первое внезапное лицо.
17

ЛЕКЦИЯ I

Тут два вопроса. Во-первых, что же, я хочу ходить без путей? Ка­
ким образом? Такое возможно? И во-вторых, бывают ли неготовые
пути, новые! Оба вопроса связаны между собой. Можно ли отдать
должное правде Гадамера, который в книге «Истина и метод» требу­
ет выбирать, или мы следуем методу и заслоняем им от себя истину
как она есть, или мы рискуем сойти с проторенных дорог, рискуем
заблудиться и только так рискуя получаем шанс встретиться с на­
стоящим, — можно ли признать эту правду и всё равно не расстаться
с путем? Мет-одон — это подход, путь.
Между прочим, антиметодологизм — это как раз один из са­
мых торных, даже заезженных путей, на который часто съезжают
все, кому не лень. Начинают действовать и поступать наугад. Анти­
методологизм — даже не просто метод, а еще хуже всякого метода,
хотя и метод тоже, самый тривиальный. В тривиальном понимании
зен — это метод избавиться от метода. Никуда, кроме путаницы, он
не приведет. Я не могу хотеть избавиться от метода, от проторенно­
го пути для того, чтобы просто ходить и действовать без пути, быть
беспутным. Я в любом случае хочу делать всё путем. Кто не путем
делает, тот и останется непутевым. Кто не имеет метода, ведет себя
не технично, тот действует как халтурщик. У греков для этого было
презрительное слово βάναυσος; переводят «ремесленник», и это не­
хорошо, ремесленник по-гречески τεχνίτης, человек техники, че­
ловек подходов, a βάναυσος скорее чернорабочий, этимологически
это значит похоже истопник, но имеющий дело не со сложными, а
с обычными печами, у него нет и ему не нужно техники, стиля, он
что называется ломит, ломает, больше ломает, чем делает, слишком
груб; в переводе Нины Владимировны Брагинской βάναυσος в не­
специальном смысле слова «безвкусный» (Этик. Ник. IV 6, 1123 а
19)1 — или невежа, в контексте «Этики» — богатый невежа, который
тратится почем зря и сверх меры, т.е. как раз не* простой ремеслен­
ник, а человек, у которого пожалуйста есть довольно достатка для
схоле, для школы, но он пользуется деньгами и временем не путем.
Βάναυσος «неквалифицированный индивид» (Рената Гальцева).

1

Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М., 1984, с. 129.
18

30 ОКТЯБРЯ 1990

В «Политике» Аристотеля (VI 2, 7, 1319а 27)2 βάναυσοι — это разряд
людей — городских — которые, если к ним прибавить еще торгов­
цев рыночных и поденщиков, то вместе они составляют городскую
толпу; они к добродетели, доблести, достоинству... — αρετή, хорошести, добротности, пригодности, всё это значения одного непере­
водимого слова αρετή, и когда переводчик вынужден писать одно,
добродетель или доблесть, то надо иметь в виду и добротность, и
хорошесть, и достоинство, — толпа не думает об этой основатель­
ной добротности натуры, любит толкаться на площадях и главных
улицах города и устраивать нелепые сборища, на которых, возмож­
но, принимает какие-то постановления и решения, но все эти по­
становления и решения негодны, и ради успеха демократии толпу
надо оттеснять от управления государством. Чем, по Аристотелю,
плохи βάναυσοι, не годятся для управления, для настоящей военной
службы, не говоря уж о философии? Потому что они, бедные или
богатые, всё равно, нищие или очень богатые, привыкли всё делать,
не умеют иначе, с оглядкой — между прочим, с оглядкой на то, как на
них поглядят. Вещи не имеют шанса на них взглянуть лицом, потому
что они не могут взглянуть на вещи без оглядки. Или, вернее: они не
могут отдаться делу, иметь дело только с самим делом. Мне хочется
привязать это к тому, что я говорил раньше: они не имеют дела с
лицом вещей, не смотрят прямо только на вещь, одержимы подхода­
ми к вещам, тем, с какой стороны и как можно по-разному к вещи
подойти; их беспокойный (не знающий схоле, покоя) ум перебирает
способы смотрения, точки зрения, чему не будет конца, раз он ото­
двинулся от того, чтобы в упор смотреть в лицо вещей. Βάναυσος ду­
мает не о том, что делает, а о том, что подумают, кто посмотрит, как
заплатят. Он не свободен. Только свободный рискует отдаться само­
му делу, не думая о внешнем делу, о плате за него, — не потому, что
свободный богат: богатый не обязательно тем самым и свободен, как
и наоборот, для свободы нужно не богатство, а поступок, — т.е. не
сбивая мысль оглядкой на выгоду (скажу, что всё делающая негод­
ным выгода может быть и очень часто бывает «чисто духовная», или
воображаемая). Знания с оглядкой на выгоду, пишет Аристотель в
Там же, с. 576.

19

ЛЕКЦИЯ I

«Политике» (начало VIII книги, 1337 b 14-15) ασχολον... ποιοΰσιτήν
διάνοιαν και ταπεινήν. Малая примесь оглядки на готовый результат
делают ум негодным для схоле, для задумчивости, когда человек то­
нет в самом деле мысли. С отрешенности — еще один перевод слова
схоле — начинается настоящая школа мысли, которую корыстный
не знает, не имеет туда окошка. Отрешенность имеется в виду не от
дела, а для дела.
Βάναυσος, не имеющий вкуса к самой вещи и ее сути, не обяза­
тельно всё делает грубо. Наоборот, он может стать необыкновенно
щепетильным, аккуратным. Но это ему не поможет. Он всё равно
промахнулся, в самой этой своей подчеркнутой тщательности он
опять погнался не за тем, — не за существом дела, а за тщательно­
стью, воображением точности. Он скажет: что за беда, если хочу
точности? Почему придирки за мою аккуратность? Он перейдет в
наступление и скажет: почему у Аристотеля, занимаясь свободны­
ми науками, даже математикой, музами, не надо доходить то «точ­
ности», акривии, ακρίβεια, почему для Аристотеля это мелочность,
крохоборство, μικρολογία? Почему он говорит, что такое крохобор­
ство, а мы скажем — математическая точность, — годится на рынке,
но не в философии? Это наверное барство, рабовладельческий ари­
стократизм? Мы теперь это преодолели и любим математическую
точность.
Акрибейя, математический методизм противны Аристотелю не
сами по себе, а потому, что из человека, который полностью мог
уйти в них, что-то вынуто: то состояние, из которого, по Аристотелю,
только и достойно философствовать и из которого он сам говорит.
У Николая Александровича Бердяева, у которого нет на виду
связей с Аристотелем, невидимых таких связей неожиданно много, и
одна из них то состояние, которое Бердяев называет подъемом. Толь­
ко такое состояние ему важно, только из состояния подъема он фи­
лософствует, только ему верит, только от него дожидается решения
вопросов. Это почти забывающееся, но и зоркое, как в увлеченном
ребенке, состояние, в дь/мке всё обнимающей, всё принимающей
дружественности. Не увлеченными, охладившимися оно забыто.
Найдутся многие, которые ухмыльнутся: при чем здесь философия,
строгая наука, а я говорю о дь/мке? Но состояние подъема очень стро20

30 ОКТЯБРЯ 1990

roe, требовательное, оно не потерпит низости, ταπεινότης, корысти,
потребует благородной отрешенности, схоле. Оно ждет от человека
очень многого. Философия: любящее мудрствование, как по Фоме
Аквинскому, т.е. опять по Аристотелю, переведет это слово Данте в
трактате «Пир»1. Настроение подъема — осуществление человека, не
когда-то, а сейчас. Это состояние сердца, и тут надо вспомнить Па­
скаля, «логика сердца», «разум сердца»2, и Макса Шелера, который
сделал эту паскалевскую logique du coeur одним из оснований своей
этики, в работах «Существо и формы симпатии», «Феноменология
и теория чувств симпатии», «Любовь и познание»3; потом Памфила Юркевича, его главную работу «Сердце и его значение в духов­
ной жизни человека» (Киев, 1860), и ученика Юркевича, Владимира
Сергеевича Соловьева, в его статьях и книгах «О философских тру­
дах Памфила Д. Юркевича», «Смысл любви» и «Оправдание добра».
Это отступление о «подъеме», чтобы вспомнить о настоящем
существе философской схоле: не барская праздность, не досуг до­
сужего рабовладельца, а рискованный поступок целиком отдаться
делу без оглядки на выгоду. В схоле свобода и сосредоточенность
вместе, чистое внимательное — вбирающее — присутствие. И это
приобретение человека — в обоих смыслах, оно высшее человече­
ское приобретение, и человек тут приобретается, обретается, нашел
себя, — такая драгоценность, что рядом с ним странны императивы
механической методологии, точности: не сами по себе они плохи, но
они там, где подъем уже забыт. Вот почему в философии всё этолшкрология, крохоборство — математичность, которой только и оста­
лось пробавляться умам иссушенным, оказавшимся среди богатства
мира как-то ни с чем.
В настроении подъема философская мысль впервые дотягивает1

[...] filosofia è uno amoroso uso di sapienza, lo quale massimamente è in Dio, pero
ehe in lui è somma sapienza e sommo amore e sommo atto (Dante. Convivio III 12,
12). Actus (atto) — латинский перевод греческого ενέργεια.
2
Pascal. Pensées, 479. — L'Oeuvre de Pascal. Texte établi et annoté par Jacques
Chevalier. Paris: Gallimard 1941.
3
Wesen und Formen der Sympathie, Phänomenologie und Theorie der Sympathiegefühle; Liebe und Erkenntnisse, in: Krieg und Aufbau, Leipzig, 1916, S. 393—429, zit.
nach: Dahm Helmut, Gründzuge..., S. 433.

21

ЛЕКЦИЯ I

ся до языка, начинает догадываться, что ей не нужно искусствен­
ного, терминологизированного, математизированного языка; фило­
софия, мысль, как поэзия, начинает видеть, насколько настоящий
язык, естественный — не потому, что природный, а потому, что его
никогда не требуется обуславливать, он сам условие всего, — на­
сколько язык льнет к настоящему существу человека, и существо
человека, которое осуществляется в настроении подъема, щедрого
увлечения, льнет к языку. Мысль догадывается тогда, что критика
языка с претензиями к его якобы неточности, многозначности — от
забывания того размаха, к которому способно свободное человече­
ское существо.
Но если философ это знает, имеет опыт, то он знает и то, что
подъем, схоле, из тех первых и последних вещей, которые надо чув­
ствовать', где, как говорит Аристотель, объяснения и определения
уже не помогут.
В аристотелевской схоле, бердяевском подъеме человек показы­
вает первый раз свое настоящее лицо — и получает шанс увидеть в
лицо вещи, настоящие, неожиданные, устроенные тоже с широтой
и запасом, так, что каждая выходит в целый мир, окошко туда. Лич­
ность не то же, что лицо; личность очень темное дело.
Нам могут сказать, что это романтизм, или реакционный роман­
тизм. На это придется повторить: когда нет самого опыта схоле, ни­
какие объяснения не помогут.
Метод, стало быть, не в метод, и никакая точность никуда не вы­
везет, если нет человека. А есть ли метод, если ли способ стать чело­
веком, как достойно быть человеку? Есть правила, нормы для подъ­
ема, для схоле! Вот как раз нет! Что же, тогда метод надо стряхнуть с
себя? — Каким методом??!
Но зато сам такой человек, к которому путь не проторен, и есть
путь, если хотите, «метод». Через такого человека только и продол­
жается, как может, история, иначе остановилась бы среди торжества
математической методологии. Человек, когда находит себя, для чего
правил нет, находит одновременно путь — «метод» — через время,
или, вернее, время происходит через него, в меру его подъема, или
хотя бы в меру его решимости и риска. Так совершенный Человек
мог сказать о себе, имел это право: «Я есмь путь и истина и жизнь».
22

30 ОКТЯБРЯ 1990

И по стоикам истина не что, а кто. Только «кто» не в смысле готовой
«личности», а в смысле места, в котором могут иметь место вещи,
могут показать свое настоящее лицо, не под углом зрения.
Пути для того, чтобы стать таким местом — путем ко всему — нет
по простой причине: потому что нет еще того пространства време­
ни (истории), которое будет, когда человек станет путем, т.е. пути к
тому человеку еще негде быть. Время истории еще не открыто, в нем
расположится путь.
Человек— это путь, развертывающий историческое простран­
ство времени? Неожиданно так сказалось определение человека,
одно из многих. Дело не в нем; оставим себе только то, что мы не
можем положиться на метод, подход так, как если бы метод и подход
заранее уже были; мы ими неким образом призваны быть сами.
Отсюда ясно отношение к методу. Нелепо бежать от метода, если
мы сами начало метода, подхода, осуществляемся как путь. Лицо ве­
щей, к которому человек должен уметь повернуться лицом до мето­
дической обработки — в этом существо феноменологии, — это ключ
ко всякому методу, то, на что только и может опереться метод, чтобы
не закружиться в методологизме.
Феноменология — искусство взглянуть вещи в лицо. Человек
имеет отношение — прямое, он так осуществляется — к вниманию,
по-ниманию как допускающему (вещам быть тем, что они есть)
принятию. Человек и есть понимание, по Аристотелю и Розанову*.
Человек сбывается — и с таким событием имеет местоистория —
поскольку видит истину вещей. У Розанова есть загадочное слово
о Пушкине: Пушкин — «всемирное внимание». В этом же смысле
Достоевский в Пушкинской речи говорил о всечеловечестве Пуш­
кина.
У нас на руках энергия, задела нас раньше, чем мы догадались
к ней повернуться. Сказанное о феноменологии служит на пользу
доверия к лицу этой вещи, энергии, как она обращена к нам. Т.е. в
пользу того, чтобы иметь дело с ней, а не с ее определениями, вста­
вая на позицию, скажем, аристотелевского или другого прошлого
или нынешнего, допустим, теоретико-физического понятия энер­
гии. Мы хотим иметь дело с самой энергией, и в принципе — если
нам повезет — можем иметь с ней дело, потому что она-то нас уже
задела, наше дело теперь заметить, что с нами произошло.
23

ЛЕКЦИЯ I

Вокруг энергии, я уже говорил, всё в нашей экономике, она
питается энергией. Напитавшись ею, полагаясь на мощь добытой
энергии, она добывает еще больше энергии и от мощи достигает
еще сверхмощи. Всё в экономике — вокруг энергии. С энергетиче­
ских кризисов начинаются всякие другие. Главная тема глобальной
проблематики — что энергии не хватает и скоро будет катастрофи­
чески не хватать; положение человечества станет бедственным. Не
будет несущей, везущей, движущей силы. Бессильное человечество
отвыкло существовать, оно уже не умеет быть слабым, молящим о
милостях природу, зависимым, ожидающим. Мы, конечно, уже не
говорим, что «не надо ждать милостей от природы, взять их у нее
наша задача», не говорим, что наша задача вырвать у природы всё,
что нам надо. Но ведь и что мы должны ждать милостей от приро­
ды, мы всё-таки тоже не говорим; сидеть ждать дождя или ходить с
крестным ходом вымаливая дождя, это мы уже отвыкли. Ни взять,
ни ждать — тогда что же? Поставить природу в такое положение,
чтобы она сама дала, чтобы ей некуда было деться.
Человечество пристрастилось к энергии. Ему без энергии уже
нельзя. Оно всё время, по крайней мере до самого последнего време­
ни, непрерывно цвело, развивалось, численно разрасталось благода­
ря, в первую очередь, источникам энергии, начиная с эпохи ранней
промышленности, когда всё вдруг двинулось, когда животная сила
человека, лошади была заменена, умножена силой угля и пара, по­
том нефти и электричества. Изобретены были, кстати сказать, не
пар и электричество, — пар, паровые игрушки, янтарь, электриче­
ство, порох были известны в античности, в Средние века, — а было
изобретено сделать их просто энергией', Леонардо да Винчи уже имел
поршень, сделал его, но не догадался или, вернее, не хотел явление
превращать в чистую силу, самостоятельность явления его привлека­
ла и отвлекала от извлечения силы в чистом виде. Он, возможно, не
видел, зачем извлекать из огня энергию, когда она уже здесь вместе
с огнем есть.
Современное ощущение энергии, от физического до экономи­
ческого, включая философский энергетизм Вильгельма Оствальда
(1853-1932), где энергия в начале всего и загустевает в вещи, явно
или неявно приписывает энергии дело первого толчка. Энергия де24

30 ОКТЯБРЯ 1990

лает, она как тот бог, который обязан дать миру первый толчок, по­
сле которого в мире начинает всё происходить. А иначе ничего бы
не делалось, всё бы стояло, как после наступления энтропии, когда
энергетическое состояние внутри системы — скажем, космической
системы — всё выровнялось бы между ее частями так, что перепа­
дов бы не стало, заставляющих энергию переливаться из более на­
пряженного в менее напряженное состояние, как на запруде в реке,
позволяющей крутить колеса. В стоячей воде колесо не крутится.
Без энергии история нового мира кончается, ничего не происходит.
Есть напор энергии — есть движение.
Тут мы еще яснее понимаем, почему принципиально невозмож­
но сейчас решить, что такое энергия, цель или средство. Работа, ко­
торую делает энергия, может быть, средство, для получения продук­
ции; но рабочий сам по себе оправданная для нас фигура, даже если
неясно, что он производит. Чтобы шла работа, всё равно какая — это
одновременно и цель.
Энергия каждый раз, каждый день, каждый час выплескивает в
мир что-то новое, неожиданное, дающее современному миру пере­
пасть в очередное состояние, не закоснеть. Энергия, так сказать,
заботится о том, чтобы мир двигался. Она двигатель современного
мира. Должна быть работа, должна быть сила, которая постоянно
истекает, излучается, иначе всё застынет. Откуда страх энтропии,
что взрывы истечения прекратятся — революции, революционные
взрывы прекратятся так, что кончится история? Этот страх не заме­
тен только потому, что мы к нему привыкли; он всех подстегивает,
он измеряется мерой лихорадочной добычи энергии, и природной
в виде нефти-газа, и психической в виде всевозможной активиза­
ции человеческих сил, или физических при помощи зарядки (под­
разумевается зарядка энергией, чтобы человек не вышел на улицу
без перепада энергии, чтобы от него искрило, чтобы он никак не
поддавался энтропии), или психических и парапсихических путем
самовнушения, самогипноза, других способов поддержания пси­
хического тонуса («заряжаю себя и вас, даю вам психологическую
установку», говорят мастера такой тонкой зарядки), идет гонка за
энергией, паническая: скорее, скорее, нужно новое горение, чтобы
мир не остановился. А то он остановится. Ежедневно, ежечасно в по-

25

ЛЕКЦИЯ I

следних известиях человечество щупает пульс у самого себя, ежечас­
ные эти облетающие мир электрические радиоимпульсы похожи на
электронный стимулятор сердца человечества, чтобы оно билось, не
останавливалось. Очень важно, чтобы секунда в секунду каждый час
этот стимулятор заставлял весь мир еще раз припасть к транзисто­
рам. Тревожный страх застоя. Жажда новизны нашего нового мира
питает со своей стороны заботу об энергии, прочно устанавливает
энергию на ее ключевую позицию, во всех главных смыслах.
Энергия ключ к новой и новейшей и современной истории.
Энергия питает то предприятие, каким стало человеческое присут­
ствие на земле. Что делает это предприятие? Оно не решило, что для
него важнее, сделать что-то, дойти до цели — или достаточно уже
просто поддерживать энергетическое напряжение и наращивать его.
Энергия — материальная и психическая — гарантия истории. Не так
важно, что человек делает так энергично; существенно, что он дела­
ет: лишь бы делал.
Мы не определили энергию. Энергия — сила: это еще не опреде­
ление, потому что силу мы потом незаметно определим как энер­
гию. Энергия слишком много для нас значит, в обоих смыслах:
много разных вещей и великие вещи. В том, что мы не определяем
энергию, мы неожиданно совпадаем с Аристотелем: он ее тоже не
определяет. Было бы так просто сказать, что аристотелевское поня­
тие энергии «ну конечно совсем другое, чем наше». Мы так не скажем.
Ловля эффектных полюсов, — «у нас понятие природы совсем дру­
гое, чем в античности»; «у нас история линейная однонаправленная,
а в античности круговая возвращающаяся»; «наше государство со­
всем не то, что античный полис, прямая противоположность», — это
философское циркачество, ψмеет целью нас ошарашить, озадачить,
что называется, «заставить думать». Такой эффект действительно
годится только на то, чтобы заставить нас думать и, думая, быстро
понять, что такие поляризации только трюк. Античная или восточ­
ная или первобытная или новоевропейская мысль не другая мысль.
От всяких эффектов типа: «Ну аристотелевское понятие энергии со­
всем другое» или: «Ну в 14-м веке в Византии споры о божественных
энергиях никакого отношения к современной энергии не имеют», от
таких и подобных эффектов нам лучше заранее отказаться. Будем
просто видеть то, что видно.

26

30 ОКТЯБРЯ 1990

Мы увидим, что между нашим и аристотелевским понятием
энергии странное перемежение, чередование сходства и несходства,
неожиданного совпадения и тут же как будто бы полного несовпаде­
ния. Мы начали с того, что споткнулись о вопрос, средство энергия
или цель; мы подумали пристать с этим вопросом к современному
человечеству, но вовремя сообразили, что ответа не получим. И у
Аристотеля в самом начале «Никомаховой этики» вдруг то же самое
различение между энергией-целью и энергией-средством. «Всякая
техне и всякий метод, μέθοδος *, и равным образом поступок и намерение, явно
направлены к какому-то добру, поэтому хорошо назвали добро тем,
к чему всё стремится. В целях обнаруживается различие: некоторые
цели — это энергии < Брагинская: деятельности>, другие — получа­
ющиеся от энергий эрга, дела повышаются»2.
Чтобы поддерживать добычу энергии, требуется в свою очередь
человеческая энергия. Как понял герой Андрея Платонова, нужно
«энегрично фукцировать». Несущественно, что он не знал проис­
хождение этих иностранных слов и произносил их неправильно.
Настоятельность энергичного функционирования была осмыслена
им очень точно. Открывая опять же Frankfurter Allgemeine Zeitung:
«Работодатели во всех областях без исключения и независимо от
масштабов в качестве основных качеств требуют от работников
собственной инициативы, увлеченности и энергии. Что бы ни дела­
ли сотрудники, они должны ко всему подходить с высоким уровнем
энергии»*.
Легко видеть, что убыль энергии (тепловая смерть) касается и
людских ресурсов. Человечество преследуемо кошмаром остановив1
Работа ведется при поддержке фонда РГНФ (проект № 01 - 03 - 00374).
Нумерация глав соответствует порядку занятий при первом изложении данной
темы внутри одноименного курса, прочитанного на философском факультете
M ГУ с 30.10.1990 по 21.5.1991. Названия глав, примечания и стилистическая
правка внесены при подготовке текста к настоящему изданию*.
2
Europäische Zentralbank-ChefVolkswirt Otmar Issing über Terror, Rezession und
New Economy// Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung, 11. November 2001, Nr. 45.
Wirtschaft, S. 37.
3
Die Renaissance der klugen Macher. — Ibid., S. 38.

384

ЭНЕРГИЯ - 2002

шихся машин, застывшего производства, всеобщей разрухи, кото­
рая наступит, прекратив экономическое развитие, если не принять
немедленно адекватных мер. Надо добыть тепло, электроэнергию,
согреть, осветить. Можно ли сказать, что интенсивность добывания
природных энергий питается тревогой за энергию человеческого
существа, чья убыль компенсируется ростом добычи? Похоже, что
дело обстоит именно так. Вся обширная индустриальная риторика
принимает тогда неожиданный оборот. Природа своей энергией
участвует в человеке. Убыль его энергий непосредственно воспол­
няется горением газа, вспышками бензина под поршнем двигателя.
Вопреки тому, что говорится об отдалении современного человека
от природы, через энергию происходит небывалое в истории сращени
его с нею. Энергия протез, без которого современное человечество
обойтись уже не может — срослось с протезом.
Солнце дает много энергии земле, достаточно для продолжения
жизни на ней. Так называемая солнечная постоянная, количество
лучистой энергии, приходящей на поверхность земли, — это очень
много, 1,95 калорий на квадратный сантиметр в минуту. Живой при­
роде, которая собирает ее, так сказать, с протянутыми ладонями,
ловит и бережет то, что солнце дарит летом, в виде роста растений
(именно в июне рост трав на удивление быстрый) и живых существ,
хватает запастись на зиму и впрок на неудачные годы. Человечество
сейчас растрачивает кроме того за годы природные запасы прошлых
миллионов лет. Тем не менее — или именно поэтому? — задача обе­
спечения энергией встает всё острее. Факт, что ее может не хватить,
связан не столько с ее иссяканием в природе, сколько с неблагополу­
чием прежде всего нашей собственной, человеческой энергии. Она
по-видимому идет на убыль. В массах распространяются настроения
конца. Не хватает сил бодро подняться утром. Парадоксальным об­
разом среди интенсификации энергодобычи самой по себе физиче­
ской энергии, может быть, наоборот, слишком много. В каком-то
отношении ее некуда девать. В атомных зарядах, в геотермических
источниках, в постоянном горении газовых и нефтяных факелов
энергии пугающе много.
С энергией как у костра. Если придвинемся слишком, он обжи­
гает, если отодвинемся, то мерзнем. Казалось бы, чего проще: надо
385

ПРИЛОЖЕНИЕ

только держаться золотой середины. Но ее трудно найти из-за несо­
поставимости избытка природных энергий с недостатком человече­
ских. По сути дела безусловной ценностью считается прежде всего
энергия или бодрость ума, поступка. Их не хватает.
Или и их тоже слишком много? Силы воли, страсти, господства,
власти тоже избыток?
Так при первой попытке разбора мы оказываемся отброшены в
неопределенность. Имеет ли место избыток или недостаток энер­
гии, физической или человеческой, оказывается неясным.
Может показаться, что проблема решается просто. Дело сводится
по-видимому к правильному использованию ресурсов. Как в отноше­
нии всех вещей мира, решает контроль, учет, управление. Пусть энер­
гия, природная или психическая, среди вещей мира всего важнее;
тогда тем нужнее научиться с ней обращаться, ею распоряжаться.
Однако потоки энергии, будь то физической или психической,
мало подчиняются разумным решениям. Едва ли кто-то из управ­
ляющих ими расположен выслушивать советы. Ученые редко могут
из-за своего письменного стола протянуть руку тем, кто занят до­
бычей и распределением энергии. Со стороны видно, что практики
должны ошибаться, не беря в свой учет сразу замеченную нами ком­
пенсацию психических энергий природными. Люди, озабоченные
надвигающимся энергетическим кризисом, скорее всего с недоуме­
нием отмахнутся, если услышат, что в университетской аудитории
говорят об энергиях. Что значат теоретические соображения, когда
внезапный захват одной нефтяной нацией своего нефтеносного со­
седа ведет, похоже, к большой войне; а в нашей стране по некото­
рым прогнозам не хватит энергии для того, чтобы прожить зиму в те­
пле и поддерживая работу машин. Геологоразведчики, нефтяники,
шахтеры, железнодорожники, водители, снабженцы перегружены
работой. Как мы им поможем? Если мы найдем философскую дефи­
ницию энергии, поможет ли это нахождению новых нефтяных ме­
сторождений? Сумеем ли мы переформулировать понятие энергии
так, чтобы ее стали лучше экономить? Перенаправим ли ее на нуж­
ные, от ненужных, применения? В лучшем случае нас заметят, но не
услышат люди, увлеченные злобой дня, задыхающиеся от страстей.
У нас самих нет и не предвидится никакой энергии в руках, чтобы

386

ЭНЕРГИЯ - 2002

дать или хотя бы обещать ее, и никаких новых методов добычи и
учета, чтобы помочь инстанциям, в чьих руках контроль. Блефом
или хуже остаются спекуляции на тему пользы философии или фун­
даментальной науки для экономики. Мы не можем отсюда помочь
убрать накопленную за лето солнечную энергию в виде оставленных
на полях моркови, картофеля, капусты, свеклы.
Хуже того, как бы мы не помешали деловым людям своим вме­
шательством. Неполезно нарушать более или менее накатанный ход
дела. Допустим, мы бы стали советовать отсюда из тишины распоря­
дителям, выступив философскими экспертами по вопросам энерге­
тики. Недоразумение начнется со слова. Совершенно неясно, гово­
рит ли философия о той же самой энергии, которую добывает и рас­
ходует современное человечество, на которую оно надеется, которой
оно боится. Недоразумения начнутся с первого шага. Я говорю пока
еще даже не о том, что аристотелевское нововведение, термин энер­
гия, или понятие энергии у Григория Паламы, или у Алексея Федо­
ровича Лосева, или у Сергея Сергеевича Хоружего имеют в виду дру­
гое, чем когда в экономике говорят о киловатт-часах электроэнергии.
Еще не доходя до этих тонкостей, не вдаваясь в историю понятия,
что-то неладное произойдет сразу при столкновении философской
мысли с лихорадочной деятельностью добывания, распределения и
расходования энергии в нашей стране и во всём мире. Воздержива­
ясь от определения понятия энергии, мы слышим его так, как оно
звучит. Но мы намерены думать, и мысль обнаруживает свою несо­
вместимость с активизмом современного предприятия обеспечения
благосостояния. Мы хотим просто думать, и уже этим оказываемся
вне функционирования производственной машины.
Лучше не внушать себе и другим, будто мысль в конечном счете
помогает производству и всякое знание сила. Разумнее трезво при­
знать, что для того, чтобы делать, не обязательно думать, и если за­
думаться, то тому делу, которым мы до сих пор занимались, наше
размышление едва ли поможет, скорее помешает, хотя, скорее все­
го, послужит какому-то другому делу.
Решимся однако отпустить мысль на свободу. Не будем для на­
чала касаться ни аристотелевского, ни паламитского понятия энер­
гий. Энергия относится к целям, которые ставит себе, и к средствам,

387

ПРИЛОЖЕНИЕ

которыми пользуется современное человечество. Наивно спросим,
просто потому, что хотим прояснить положение вещей: к целям или
средствам? Вопрос сам собой напрашивается, мы о него спотыкаем­
ся, обойти его трудно. Разрешить его, спрашивая у современного че­
ловечества, окажется однако невозможно! Оно не знает\ Уже здесь,
как мы о том и догадывались, кончится всё наше философское советничество по делам энергетики. Мы не сможем отвязаться со сво­
им вопросом о целях и средствах от современного человечества, а
оно никогда нам на него не ответит.
Первым бездумным ответом подвернется по-видимому тот, что
конечно же энергия средство. Она служит тому, чтобы вращать стан­
ки, запускать ракеты. Энергия для него. Но сразу же ясно, что в ту
цель, для которой энергия, входит не последним, а, может быть, пер­
вым пунктом сила государства, армии, экономики. Энергия такое
средство, которое одновременно и цель, поскольку важнейшей це­
лью государственного предприятия остается не нуждаться, не испы­
тывать скудости, нехватки в средствах. Несомненно целью высится
могущество, которое должно освободить нас от недостижимости це­
лей. Можно сказать, что энергия такое средство, с получением ко­
торого всякая цель достигнута. Государство стремится прежде всего
к компетентности, что особенно заметно в международных отноше­
ниях. Экономика, государство, армия своей главной целью имеют
состояние безотказного функционирования. Энергетическая мощь
оказывается в этой перспективе не столько средством, сколько глав­
ной целью.
Интересная неясность в вопросе, что такое энергия, средство,
цель или такое средство, которое цель, разрешается в пользу третьего
ответа. Энергия есть величина, в которой различение цели и средства
отпадает. Понимание этой важной особенности при ее несуществен­
ности для людей дела будет мешать взаимопониманию. Если энергия
цель, то поведение в отношении ее должно быть другим чем если
она средство. Нас смутит беззаботность энергетиков, хозяйственни­
ков, политиков в этом вопросе. Они не решатся признать, что она в
принципе и в конечном счете и то и другое. Нас будет сбивать с толку
эта нерешенность и мы справедливо будем видеть здесь тупик. Нам
досадно, что люди, для которых единственная проблема с энергией
388

ЭНЕРГИЯ - 2002

сводится к тому, что она просто нужна, как цель или как средство,
и ее надо взять где угодно и как можно скорее, как можно больше,
как можно дешевле, не видят, что дефицит энергии происходит во
многом, если не в основном, от непонимания, что она такое.
В роли незваных философских экспертов по делам энергетики
мы попадем в неловкое положение. Всякая, вплоть до самой малой,
причастность к энергии, к ее источникам дает престиж, статус, ва­
люту. Вызвавшись советовать об энергии, мы, хотим или не хотим,
покажемся людьми, которые претендуют — доказать обратное будет
трудно — на участие в дележе выгод от энергетических потоков. Нам
придется настаивать, по всей видимости безуспешно, на своей неза­
интересованности. Вряд ли поверят, что кто-то не хочет участвовать
в глобальном энергетическом консорциуме, не думает о частице бо­
гатств для себя. Что такое чисто философская захваченность, суще­
ствует ли она?
В лучшем случае о нас подумают, что нам довольно робкого на­
блюдательского, вприглядку, участия в Панаме или в Даниловом
монастыре современной энергетики. Для кого-то просто глядеть на
события уже достаточное удовольствие. Тем труднее будет доказы­
вать, что мы не заражены даже в таких косвенных формах участием в
дележе богатств и наше отношение к миру бескорыстно.
Мы неизбежно попадаем в двусмысленное положение и еще в
одном отношении. Если энергия цель, тем более высшая, незаин­
тересованным отношение к ней быть не может. Высшая цель под­
лежит достижению. Тематизируя энергию, мы намерены по-своему
приобщиться к ней. Одновременно на пространстве Татарии, За­
падной Сибири идет интенсивная добыча миллионов тонн нефти
и миллиардов кубометров природного газа. По учению Аристотеля
энергия определенно цель, а не средство. Недоразумение упрочится,
если мы, полагаясь на авторитет Аристотеля, выступим перед совре­
менной экономикой с заявлением, что энергия всё-таки однозначно
и определенно цель. Избежать путаницы не удастся, потому что об
аристотелевской энергии хозяйственники ничего не знают и знать
не хотят. А мы уверены в том, что именно в связи с тем, что для соз­
дателя термина энергия совсем другое, чем для современной энерге­
тики, осмысление этой последней еще предстоит.

389

ПРИЛОЖЕНИЕ

Мы не спешим к разграничениям, отличив аристотелевское по­
нимание энергии от современного. Казалось бы, таким путем можно
избежать недоразумений. Но, прежде всего, определениями редко
удается многое прояснить. Любые определения оказываются оспо­
рены другими. Неверно представление, будто делом и спецификой
философии надо считать определения. Говорят, что пришел Сократ
и присвоил философии занятие определения всего, якобы без иро­
нии и с добросовестным старанием. Между тем системы дефиниций
в философии Платона, например в «Софисте», где даются дефини­
ции видов рыболовного искусства, громоздятся для пародии, ими­
тируя рассуждения софиста.
Определение в философии отличается от дефиниций в логике,
математике и праве тем, что здесь я обязан смотреть не на словесную
формулу, а за пределами всякой лексики на саму вещь. Попробуйте
поступить таким же образом в юриспруденции, следуя, например,
не букве закона, а своей вере в доброкачественность человеческой
природы. В философии мы не имеем разрешения опираться на соб­
ственную дефиницию в следующей же за нею фразе. Как только
мысль оказывается привязана к слову, она соскальзывает в логику,
математику, юриспруденцию. В математике, наоборот, мы обязаны
держаться буквы первых постулатов и аксиом, не задумываясь о том,
что Евклидова точка, не имеющая частей, невозможна, в противном
случае все наши последующие построения рассыплются. Мысль
возвращается к себе, когда через собственные слова и дефиниции
отваживается не отводить глаз от самих вещей.
На вопрос, с чем мы предпочли бы иметь дело, с самой вещью,
энергией, или с ее дефиницией, ответ может быть только один. Для
большей ясности имеет смысл сделать общее замечание о том, что
значит держать в руках саму вещь или ее определение. Различия
между тем и другим придется коснуться еще не раз. В начале «Со­
фиста» Платона, на третьей странице диалога (218 с) Чужеземец из
Элей, «друг тех, кто вокруг Парменида и Зенона», как его представ­
ляет Феодор из Кирены, математик и учитель Платона, говорит о
намечаемой охоте на софиста. Мы ищем, что такое софист; на на­
стоящий момент ты, Теэтет, и я относительно него, софиста, имеем
пока только общее имя, само же дело (£ργον), находящееся под на-

390

ЭНЕРГИЯ - 2002

званием, или (более буквальный перевод) дело, над которым (έπί)
наше название, для каждого из нас пожалуй свое. Мы пока еще ду­
маем о разном, тогда как надо, с чем бы мы ни имели дело, согла­
ситься о самом этом деле (το πράγμα αυτό) через рассуждения, лого­
сы (δια λόγων). Мало сойтись только на имени, не дойдя разумом до
дела. Что софист, или, вернее, не сам софист, а софист как добыча
честной охоты, софист как такой, которого надо гнать, догнать, пой­
мать и надеть на определение, чтобы он не сбежал больше впредь,
есть, и тем самым есть задача, — это Сократу, чужеземцу из Элей,
Феодору Киренскому и Теэтету, всем дано, задано как дело-задача
(Εργον). Его надо делать, оно оправдывает старания, затрату сил. Как
дело-занятие (πράγμα) оно принадлежит к жизненным обязанно­
стям. Софиста надо выловить, как надо выследить и выгнать крысу,
пробравшуюся в дом. Так или иначе, придется уж потрудиться как
следует (διαπονεΐσθαι καλώς, 218 с), не жалея сил.
Что сказать о таком задании? вольное ли занятие на досуге плато­
новская философия или служба, работа, как пахота, защита города,
ведение хозяйства? Положение, история, злоба дня диктуют важное
дело, которое надо сделать во что бы то ни стало, собравшись с си­
лами. Трудность однако в том, что дело философа видят не все. Для
некоторых вообще нет различия между софистом и философом (216
cd); тем непонятнее, почему надо гнать и уничтожать софиста, пусть
ездит по городам и говорит. Но кто увидел дело — немногие увиде­
ли, вот эти: Сократ, гость из Элей, математик Феодор Киренский,
Теэтет, который погибнет на войне, — те за работой.
У мысли есть дело, не властями порученное, а дело самой мысли.
О том же сказано применительно к молитвенной мысли у Макария
Египетского1: «Приступай [к молитве] не леностно и словно во сне,
но с трезвенной мыслью, как имеющий дело, и не блуждай помыс­
лами, словно ничем не занятый. Как делая плотское дело ты весь по­
гружаешься в него умом и мыслью и телом, так же надо приступать
к молитве, как бы надеясь совершить какое-то духовное дело [...]
старайся всегда сосредоточиться на своем деле, на искании Бога и
на стремлении к нему [...] как земледелец, склоняясь над бороздой,
1

Макарий Египетский. Новые духовные беседы. М., 1990, беседа XIII.

391

ПРИЛОЖЕНИЕ

никоим образом не отвлекается, но весь в своем деле, чтобы прове­
сти борозду правильно [...] насколько сосредоточеннее душа должна
быть в молитве как истинном деле». Того же требует дело (£ργον и
πράγμα) мысли.
Мы не хотим, чтобы было иначе в деле, которым мы занялись.
Энергия, которую мы назвали, не понятие, не дефиниция, не кон­
цепция в ее генеалогии, не что-то из истории философских учений.
Мы хотим иметь дело с самой энергией. Она наше дело. Да больше
того, она давно делает свое дело в нас и в том, чем мы захвачены.
Чтобы иметь энергию своим предметом, ее не нужно определять, не
нужно даже ее искать, она сама собой есть и задела нас давно.
Вещи, которые есть, дела, которые всегда заранее уже нас задели,
важно не заслонить своими представлениями и не заговорить. Поэ­
тому мы не дали и не дадим определения энергии. Мы не уточним,
по-аристотелевски ли мы ее понимаем, по-паламитски ли, в русле
ли имяславия Флоренского, Булгакова, Лосева, в смысле ли синер­
гии Сергея Сергеевича Хоружего или в каком-то другом смысле. Бу­
дем иметь дело не с термином, а с задевшей нас вещью, не с ее тенью
и следом. Один из способов иметь дело с самой вещью — не упустить
так называемого первого впечатления, «первого приближения», ран­
него взгляда, когда мы взглянули на вещь и она на нас. Во встрече
лицом к лицу мы пока еще ничего не успели сделать с вещью, не
научились манипулировать ею, не начали обработку впечатлений.
Толкование начнется, но пусть оно будет работой над первым явле­
нием вещи, которое не нами устроено. Существо феноменологии в
доверии к первому лицу вещей. Оно открывается внезапно и захва­
тывает, вернее, захватило нас прежде наших соображений. Вдруг от­
крывается то, что всегда уже было. Иначе, чем установленное нами,
оно чаще опровергает чем подтверждает наши расчеты. Оно в прин­
ципе не наше и не в нас, а, по выражению одной студентки фило­
софского факультета, нам.
В доверии к первому взгляду вещей нет ничего гадательного и
психологического. Как ни внезапны первые взгляды и неуловимы
впечатления, они единственный способ, каким непосредственно
даны сами вещи в их неприступности. Поскольку они случаются
вдруг, мы с ними ничего не успеваем сделать. Они с нами делают то,

392

ЭНЕРГИЯ - 2002

что оставляют по себе память, которую нельзя исправить и можно
только забыть или отредактировать.
Нельзя совещаться о способе, каким выйти к первому лицу ве­
щей. Приемов здесь в принципе не существует. Когда философию
называют искусством, имеют в виду ее неприступность для техники.
Здесь идут на риск иметь дело с лицом самих вещей. В этом смысле
философия невозможная наука. Чтобы спросить в ней об истине,
надо выйти из колеи метода, а каким путем мы оставляем путь? Го­
воря «каким путем», я уже пользуюсь языком метода и вхожу в его
область. Философию нельзя показать. Когда о ней рассказывают,
то, как в начале «Софиста», одни видят софизмы, другие скрытую
политику, третьи прямое безумие. Каким способом увидеть вещи,
которым отдала себя философия, — вопрос опять промахивается
мимо цели. С таким же успехом можно спросить, каким способом
показать не способ.
Это значит, если посмотреть с другой стороны, что никаким пу­
тем избежать методологии я не могу. Нет такого готового, хоженого,
показанного, внушенного мне пути, по которому я мог бы напра­
виться, не пройдя мимо первого внезапного лица вещи.
Возможно ли ходить без дорог? Бывают ли нехоженые пути? Оба
вопроса связаны между собой. Можно отдать должное правде Гадамера, который разводит истину и метод, требуя выбрать, последуем
ли мы методу, заслонив им истину как она есть, или рискуем сойти с
предписанных дорог с опасностью заблудиться в надежде на встречу
с настоящим.
Между тем антиметодологизм — один из самых заезженных пу­
тей, на который съезжают все, кому лень. Начинают действовать и
поступать наугад. Отказ от всякого метода тоже полномерный ме­
тод, хотя и самый тривиальный. В примитивном понимании зенбуддизм кажется методом избавления от метода. Вместо пути здесь
предлагается путаница. Нельзя позволить себе расстаться с методом,
каким бы он ни был, чтобы ходить и действовать без пути. В любом
случае мы хотим делать всё путем. Кому это не удалось, тот останет­
ся непутевым. Кто не знает приемов, действует бестолково.
У греков для немудрого было презрительное слово βάναυσος.
Принятый перевод ремесленник нехорош. Этому нашему слову в гре­
ческом соответствует скорее τεχνίτης, человек техники, владеющий
393

ПРИЛОЖЕНИЕ

подходом. Βάναυσος в сравнении с мастером чернорабочий, исходно
что-то вроде истопника, причем имеющего дело не с плавильными,
а с обычными печами, где не нужно искусства. Чернорабочий, что
называется, ломит, ломает, для тонкой работы он слишком груб.
В переводе Нины Владимировны Брагинской βάναυσος безвкус­
ный (Этик. Ник. IV 6, 1123 а 19) или невежа, в контексте «Этики»
богатый невежа, который тратится почем зря и сверх меры. Он не
ремесленник, хотя в данном случае и не чернорабочий, а человек, у
которого пожалуй есть довольно достатка и дохода для схоле, школы,
но он пользуется деньгами и временем не путем. Βάναυσος — «не­
квалифицированный индивид» (Рената Гальцева).
В аристотелевской «Политике» (VI 2, 7, 1319а 27) βάναυσοι раз­
ряд городских жителей, которые вместе с торговцами и поденщика­
ми составляют городскую толпу. Она непричастна добродетели, до­
блести, достоинству, αρετή. Хорошесть, добротность, пригодность
входят в значение этого непереводимого слова, и когда переводчик
вынужден выбирать одно, например добродетель или доблесть, то
надо иметь в виду и остальные смыслы. Толпа не думает об основа­
тельной добротности натуры, любит толкаться на площадях и глав­
ных улицах города и устраивать нескладные сборища, на которых,
возможно, принимает какие-то постановления и решения, но ее
волеизъявления неразумны, и ради успеха демократии толпу надо
оттеснять от управления государством. По Аристотелю, βάναυσοι
плохи, не годятся для управления, для настоящей военной службы,
не говоря уж о философии, потому что они, всё равно, нищие или
очень богатые, привыкли всё делать — и не умеют иначе как — с
оглядкой на то, как на них поглядят.
Вещи не открывают лица тем, кто смотрит на них чужими гла­
зами. Βάναυσοι не могут отдаться делу так, чтобы иметь дело только
с ним самим. В плане сказанного выше, они не имеют дела с лицом
вещей и одержимы подходами к вещам. Теряясь в возможностях поразному видеть вещи, их беспокойный (не знающий схоле) ум пере­
бирает способы смотрения, точки зрения, чему не будет конца после
отказа от встречи с лицом вещей. Βάναυσος думает не о том, что де­
лает, а о том, что о нем подумают, как на него посмотрят, много ли
заплатят. Он не свободен. Только свободный рискует отдаться само394

ЭНЕРГИЯ - 2002

му делу, не думая о посторонних вещах, к каким относится и плата,
не потому что свободный всегда обеспечен. Богатый не обязательно
тем самым и свободен, как и наоборот, для свободы нужно не богат­
ство, а поступок. Свободная мысль не сбита оглядкой на выгоду. Всё
сделает негодным, между прочим, и оглядка на воображаемую или
духовную выгоду. Знания с оглядкой на выгоду делают разум суетли­
вым (лишенным школы) и ползучим, άσχολον ποιοΰσι τήν διάνοιαν
καΐ ταπεινήν1. Малая примесь оглядки на готовый результат отнима­
ют задумчивость, в какой человек потонул бы в самом деле мысли.
С отрешенности — еще один перевод слова схоле — начинается на­
стоящая школа мысли, которую корыстный не знает, не имея туда
пути. Отрешенность предполагает далекость не от дела, а от всего
кроме дела.
Аристотелевский βάναυσος, не имеющий вкуса к самой вещи и
ее сути, не обязательно всё делает грубо. Наоборот, он может ока­
заться необыкновенно щепетильным и аккуратным. Но это не улуч­
шит его результат. Он всё равно промахнется, в своей подчеркнутой
тщательности отдавая себя не существу дела, а воображению со­
вершенства. Казалось бы, старательная точность никому не может
повредить. За аккуратность обычно не осуждают. Критике иногда,
наоборот, кажется подозрительным Аристотель, не советующий в
занятиях свободными науками, даже математикой, музами, доби­
ваться последней точности, акривии (ακρίβεια). Он называет это
мелочностью, крохоборством (μικρολογία), уместным на рынке, но
не в философских науках. «Дотошность (το ακριβής) имеет что-то
такое (se. τήν μικρολογίαν), из-за чего она в делах (договорах, έπΙ
των συμβολαίων) и в речах (рассуждениях, доказательствах, έπι των
λόγων) кажется некоторым рабской (низменной, ανελεύθερον)»2.
В списке пороков несвободы (ακολουθεί δέ τη ανελευθεριότητι) на
первом месте стоит μικρολογία3. Нет ли здесь барства, рабовладель­
ческого аристократизма? Демократическая эпоха его преодолела и
полагается на точную математику.
1

Аристотель. Политика, VII init.(1337 b 14—15).
Аристотель. Метафизика II 3 (995а 10—12).
3
Аристотель. О достоинствах и пороках 1251b 14—15. Ср. Большая этика I
25 (1192а 10).
2

395

ПРИЛОЖЕНИЕ

Аристотель назвал вещь. Акривия, математическая придирчи­
вость противна мысли Аристотеля не сама по себе, а потому, что
для человека, целиком подчинившего себя оглядке на норму, недо­
ступно состояние, из которого только и достойно философствовать
и из которого говорит сам Аристотель. У Николая Александровича
Бердяева, имеющего внешне мало связей с Аристотелем, невидимых
перекличек с ним оказывается неожиданно много. Одна из них на­
строение, которое Бердяев называет подъемом. Оно соответствует
благородному достоинству свободного человека у Аристотеля. Толь­
ко такое расположение духа ценно Бердяеву. В подъеме он философ­
ствует, верит только этому настроению и от него ждет прояснения
вопросов. Мысли в этом настроении свойственно самозабвенное и
вместе с тем зоркое, как в увлеченном ребенке, внимание и всё об­
нимающее, всё принимающее дружелюбие. Кто не свободен вполне
отдаться делу, такого настроения не знает. Приняв отрешенность за
холодную отчетливость, многие ждут от научной мысли бесстрастия.
Состояние благородного подъема придает незаменимое досто­
инство мысли. Исключая низость (ταπεινότης), корысть, даря бла­
городную широту, она остается строгой и требовательной. Челове­
ческое существо достигает полноты в светлой страсти. Философия
есть любящее мудрствование, как по Фоме Аквинскому, т.е. опять
же по Аристотелю, определит это слово Данте в трактате «Пир»1. На­
строение подъема приближает человека к осуществлению не когдато, а сейчас. Тут уместно вспомнить Паскаля, идущего в своей фило­
софии от сердца2. «Мы познаём истину не только разумом, но еще и
сердцем; этим вторым способом мы познаем первые начала [...] что
существуют пространство, время, движение, числа»; больше того,
«на эти познания сердца и инстинкта необходимо опирается разум,
тут имея основание всех своих рассуждений»3. На Западе Макс Ше1

[...] filosofiaè uno amoroso usodi sapienza, loquale massimamente è in Dio, pero
ehe in lui è somma sapienza e sommo amore e sommo atto (Dante, Convivio 11112,12).
Actus (atto) — латинский перевод греческого ενέργεια.
2
Paola-Ludovika Coriando. Pascal et les limites de la métaphysique. — La fete de la
pensée. Hommage à François Fédier. Paris: Lettrage 2001, p. 276.
3
Pascal. Pensées, 479. — L'Oeuvre de Pascal. Texte établi et annoté par Jacques
Chevalier. Paris: Gallimard 1941.

396

ЭНЕРГИЯ - 2002

лер сделал паскалевскую logique du coeur одним из оснований своей
этики, особенно в работах «Существо и формы симпатии», «Фено­
менология и теория чувств симпатии», «Любовь и познание»4. У нас
Памфил Юркевич назвал свою главную работу «Сердце и его значе­
ние в духовной жизни человека» (Киев 1860). Его ученик Владимир
Сергеевич Соловьев останется плохо понят в отрыве от того же уче­
ния, особенно в статьях и книгах «О философских трудах Памфила
Д. Юркевича», «Смысл любви» и «Оправдание добра».
Отступление об аристотелевском достоинстве свободного чело­
века, бердяевском подъеме и сердце как органе философии призвано
напомнить о существе философской схоле. Пропуск к ней дает не
барская праздность, не досуг рабовладельца, а рискованный посту­
пок целиком отдаться делу без оглядки на выгоду. В схоле сходят­
ся свобода и сосредоточенность, чистое бескорыстие и вбирающее
внимание. Это приобретение человека в обоих смыслах, оно высшее
человеческое достижение и человек тут находит себя. Рядом с такой
ценностью странны императивы механической методологии с ее
придирчивостью. Не сами они плохи, а место, которое они занима­
ют, раньше принадлежало интуиции сердца. Они там, где подъем уже
забыт. Вот почему в философии всё это микрология, крохоборство —
математичность, которой только и осталось пробавляться умам ис­
сушенным, оказавшимся среди богатства мира как-то ни с чем.
В настроении подъема философская мысль впервые поднима­
ется до языка. Становится ясно, что ей не нужно искусственного
языка терминов и логических связок. Мысль начинает видеть, на­
сколько настоящий язык, естественный не потому, что природный,
а потому, что его никогда не требуется обуславливать, тогда как он
условие всего, — насколько в настроении подъема, щедрого увлече­
ния язык льнет к человеку, а мысль к слову. Делается очевидно, что
критика языка с претензиями к размаху его многозначности начи­
нается после забывания того размаха, на какой способна свобода.
Кто знает это на опыте, конечно не забудет, что достоинство, подъ4

Мах Weber. Wesen und Formen der Sympathie; Phänomenologie und Theorie
der Sympathiegefühle; Liebe und Erkenntnis. — Krieg und Aufbau. Leipzig 1916,
S. 393-429.

397

ПРИЛОЖЕНИЕ

ем, схоле принадлежат к тем первым и последним вещам, где надо
чувствовать и где по Аристотелю объяснения и определения уже не
помогут. В аристотелевской схоле, бердяевском подъеме человек от­
крывает впервые свое лицо и получает шанс увидеть в лицо вещи.
Настоящие и неожиданные, они устроены с широтой и запасом так,
что каждая вырастает до целого мира. Надо помнить, что в сравне­
нии с ясностью открытого лица личность скрытное образование.
На упрек в романтизме или реакционном пассеизме придется по­
вторить, что когда нет опыта независимой мысли, объяснения будут
поняты неверно.
Метод не покажет путь и точность никуда не выведет, если нет
человека. Существует ли метод или способ стать чем достойно быть?
Никаких правил и норм здесь нет, как нет и приемов выхода из ко­
леи метода. Сам человек, к которому путь не проторен, и есть путь
или, можно сказать, метод. Через неизвестного человека продолжа­
ется, как может, история, которая иначе остановилась бы среди тор­
жества научной методологии. Человек, когда находит себя, для чего
правил нет, находит одновременно путь (метод), проходящий через
него в меру его подъема или хотя бы в меру его решимости к риску.
Совершенный Человек имел право сказать о себе: «Я есмь путь и ис­
тина и жизнь». Истина не что, а кто, конечно не в смысле самоза­
конной личности, а в смысле места, где вещи могут показать свое
лицо, не искаженное углом зрения.
Пути для того, чтобы стать таким местом и путем ко всем вещам,
не существует по той причине, что нет еще того пространства вре­
мени (истории), которое будет, когда человек станет путем. Иначе
говоря, пути к такому человеку еще негде быть. Еще не открыто вре­
мя истории, в котором расположится путь. Человек — это путь, раз­
вертывающий историческое пространство времени? Таким могло
бы быть одно из его определений, служащих обычно целям критики
узких представлений о нем. Пусть наше определение напоминает о
том, что для мысли нет возможности положиться на метод, подход,
прием, так, как если бы эти пособия заранее уже имелись; мы неким
образом призваны быть путем сами.
Отсюда ясно отношение к методу. Нелепо бежать от него, если
мы сами начало метода (подхода) и осуществляемся как путь, вер398

ЭНЕРГИЯ - 2002

ный или неверный. Лицо вещей, к которому человек должен уметь
повернуться лицом до всякой их обработки и интерпретации — здесь
существо феноменологии, само ключ ковсякому методу. На него
только и может опереться всякий подход, чтобы не закружиться в
безысходном методологизме.
Феноменология — искусство взглянуть вещи в лицо. Человек
имеет отношение — прямое, он так осуществляется, — к вниманию
(пониманию) как принятию, допускающему вещам быть тем, что
они есть. Человек и есть понимание по Аристотелю. В нашей фило­
софской традиции это особенно ясно видел переводчик Аристотеля
В.В. Розанов*. Человек сбывается — и с таким событием имеет ме­
сто история — поскольку видит истину вещей. У Розанова есть зага­
дочное слово о Пушкине: «всемирное внимание». В сходном смысле
Достоевский в Пушкинской речи говорил о всечеловечестве Пуш­
кина.
У нас на руках тема энергии. Она задела нас раньше чем мы дога­
дались к ней повернуться своим вниманием. Сказанное выше о фе­
номенологии призвано оправдать доверие к лицу этой вещи, энер­
гии, как она обращена к нам. Всё говорит в пользу того, чтобы иметь
дело с ней, а не с ее определениями, вставая на позицию, скажем,
аристотелевского или другого прошлого или нынешнего, допустим,
физико-теоретического определения энергии. Мы хотим иметь дело
с самой энергией, и в принципе можем и должны иметь с ней дело в
той мере, в какой уже относимся к ней. Наша задача заметить, что с
нами в отношении к ней уже произошло.
Но разве не того же подъема ищет человечество в энергии сей­
час? Вокруг энергий вращается всё в современной экономике. Раз­
вернув свои возможности в опоре на мощь добытой энергии, она
производит ее еще больше в перспективе бесконечного роста. Энер­
гия безусловно основа народного и мирового хозяйства. Его успех
напрямую связан с доступностью источников энергии. С энергети­
ческих кризисов начинаются все другие. Главная тема глобальной
проблематики сводится к тревожному ожиданию, что энергия ис­
сякнет. Когда ее нехватка станет катастрофической, само существо­
вание человечества окажется под угрозой. Без несущей, везущей,
движущей механической силы его жизнеобеспечение уже невоз399

ПРИЛОЖЕНИЕ

можно. Человечество отвыкло от бессилия, оно уже не умеет быть
слабым. Потребовалось бы коренное изменение образа мысли, что­
бы как прежде молили Бога и Его природу о милости. Велика уве­
ренность, что природа податлива и техника способна взять у нее всё
что нам надо. Ждать дождя, сокращая время крестным ходом, мало
кто готов. Научный эксперимент и вслед за ним производственная
практика ставят природу в положение, когда она обязана дать ответ
на поставленную задачу.
Человечество пристрастилось к энергии. Без траты энергии оно
непредставимо. Уже несколько веков по крайней мере до последнего
времени оно технически развивается и численно разрастается бла­
годаря в первую очередь источникам энергии. В эпоху ранней про­
мышленности были вскрыты давние запасы Земли. Живая сила че­
ловека, лошади была заменена, умножена силой угля и пара, потом
нефти и электричества. Изобретены были не пар и электричество —
паровые игрушки, янтарь, электричество, порох были известны с
античности и в Средние века, — а способ превратить их в энергию.
Леонардо да Винчи начертил поршень, изготовил его, но не умел
или, вернее, не хотел явление превращать в чистую силу. Самостоя­
тельность явления привлекала и отвлекала от извлечения силы в чи­
стом виде. Он, возможно, не видел, зачем извлекать из огня другой
вид энергии, когда она уже вполне дана вместе с огнем.
Современное ощущение энергии, от физического до экономи­
ческого, включая философский энергетизм химика Вильгельма
Оствальда (1853, Рига — 1932, Лейпциг), где энергия выступает на­
чалом всего, конкретизируясь вторично в вещи, явно или неявно
приписывает энергии акт первого толчка. Энергия поступает. Она
начало, дающее миру первый толчок, без которого ничто не могло
бы произойти. Всё остановится снова после наступления энтропии,
когда энергетическое состояние внутри системы — в конечном счете
космической — выровняется между частями так, что не станет пере­
падов, создающих движение между более напряженным и менее на­
пряженным состоянием, как запруда на реке вызывает поток и кру­
тит колеса. В стоячей воде они остановятся. История нового мира
продолжается в основном за счет технического вскрытия природных
энергий. Социальная энтропия, нивелирование глобальной техни400

ЭНЕРГИЯ - 2002

ческой среды, со своей стороны создает ощущение конца истории.
Движение возвращается с перепадом энергетических уровней.
Становится очевиднее принципиальная невозможность решить,
является ли энергия целью или средством. Работа, которую делает
энергия, может быть средством для получения продукции. Но рабо­
та сама по себе — оправданная нашей цивилизацией величина, даже
если неясно, что производится. Продолжение работы, всё равно ка­
кой, служит одновременно и целью. Ожидается, что работа всякий
раз, каждый день, каждый час выплескивает в мир новое, небыва­
лое, дающее миру перепасть в очередное состояние и не закоснеть.
Энергия, так сказать, заботится о том, чтобы мир двигался. Она дви­
гатель современности.
Сила, расточаясь в работе, истекает. Излучение энергии гро­
зит застыванием. В социальной сфере уверенность, что революци­
онные взрывы, как вспышки в камере внутреннего сгорания, слу­
жат движению, также имеет оборотной стороной страх истощения
энергии. Он мало заметен только потому, что все к нему привыкли.
Всех подстегивая, он измеряется мерой лихорадочной добычи энер­
гии, природной в виде нефти и газа, психической в виде всемерной
активизации духовных и душевных сил, парапсихических путем
самовнушения, самогипноза, других способов поддержания пси­
хического тонуса («заряжаю себя и вас, даю вам психологическую
установку», говорят мастера высоких энергий), физических при по­
мощи зарядки (подразумевается зарядка в конечном счете психиче­
ской энергией, чтобы человек не вышел на люди без перепада энер­
гии и не стал очагом энтропии). Погоня за энергией приобретает
панические черты. Почерпнуть свежую энергию кажется первооче­
редной необходимостью. Оставленный сам себе без энергетических
вливаний, мир кажется готовым к остановке. Ежедневно в газетах и
книгах, каждые полчаса в последних радиоизвестиях человечество
щупает пульс у самого себя. Облетающие мир электрические радио­
импульсы свежих сообщений похожи на электронный стимулятор
сердца человечества, которое иначе могло бы остановиться. Секунда
в секунду в урочные часы мир припадает к экранам и транзисторам.
Тревожный страх застоя питает жажду новостей, а та в свою очередь
заботу об энергии, прочно помещая все ее формы на главную пози401

ПРИЛОЖЕНИЕ

цию. Энергия, двигатель новой, новейшей и современной истории,
питает то расширяющееся предприятие, каким стало человеческое
присутствие на земле. Чем бы ни было занято это предприятие, оно
еще не решило, что для него важнее, достичь определенной цели или
поддерживать и наращивать энергетическое напряжение. Энергия,
материальная и психическая, теперь гарант истории. Не так важно,
что человек делает с такой энергией; существенно, что он продол­
жает работу. Выявленный в 20-м веке Эрнстом Юнгером рабочий
стал центральной фигурой давно. С победой homo faber'a, неустан­
ного изготовителя продукции, Ханна Арендт связывает начало Но­
вого времени. «Продуктивность и творческая гениальность, эти боги
Нового времени, вот законодательные идеалы для homo faber'a с его
фабрикующим изготовительством»1.
Мы не определили энергию. Что она сила, еще не определение,
потому что сила потом исподволь получит определение как энергия.
Энергия значит для нас слишком много в обоих смыслах множества
разных вещей и величия этих вещей. В неготовности предложить
дефиницию энергии мы неожиданно совпадаем с Аристотелем, ко­
торый ее тоже не определяет. Было бы слишком просто сказать, что
античное понятие энергии должно быть совсем другим чем наше.
Мы однако воздержимся от культурологической схемы. Ловля эф­
фектной полярности — «у нас понятие природы совсем другое чем
в античности»; «у нас история имеет линейный однонаправленный
характер, тогда как в античности круговой и возвратный»; «наше го­
сударство совсем не то, что античный полис, вплоть до прямой про­
тивоположности», — относится к жанру публицистического цирка­
чества и имеет целью нас ошарашить и озадачить, что и называется
в мнимо философской толпе «заставить думать». Если создатели
впечатляющих эффектов действительно разбудят самостоятельную
мысль, то она быстро придет к пониманию, что все подобные по­
ляризации только трюк. Античная, восточная, первобытная мысль
в качестве мысли не другая чем новоевропейская. Конечно, Аристо­
тель приводил к понятию энергии примеры из медицины, психоло­
гии и этики. В Византии 14-го в. споры о божественных энергиях не
Ханна Арендт. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб., 2000, с. 387.

402

ЭНЕРГИЯ - 2002

имели никакого отношения к добыче сырья и наоборот. Осущест­
вление полноты бытия однако остается единым горизонтом всей
темы энергий на протяжении тысячелетий. Воздерживаясь от деше­
вых противопоставлений, постараемся рассмотреть то, что можно
видеть.
Между нашим и аристотелевским понятием энергии мы увидим
странное переплетение. Имеет место чередование сходства и не­
сходства, неожиданного совпадения и тут же как будто бы полного
несовпадения. Мы начали с того, что споткнулись о вопрос, считать
ли энергию средством или целью. Мы не видели в практике совре­
менного человечества ни ответа на него, ни надежды его когда-либо
получить. В самом начале «Никомаховой этики» Аристотеля вводит­
ся тема различения между энергией-целью и энергией-средством.
«Всякая техне и всякий метод, μέθοδος , и рав­
ным образом поступок и намерение, явно направлены к какому-то
добру, поэтому хорошо назвали добро тем, к чему всё стремится.
В целях обнаруживается различие: некоторые цели — это энергии
(деятельности, Брагинская), другие — получающиеся от энергий
дела, 2ργα ». Примеры из Аристотеля или
близкие ему: радость — такая энергия, которая сама себе цель, она
самоценна, другой задаче не служит; наоборот, энергия шорника, из­
готовляющего уздечку, не самоцель, поскольку имеет внеположную
цель, эту самую уздечку. Энергия в одном случае достигается ради
самой себя, в другом — развертывается для достижения результата.
У Аристотеля таким образом ставится наш вопрос внутри нашей
темы. Энергия самоцель, когда она означает самоосуществление.
Полнота мощи, власти, которую дает владение энергией, представ­
ляется полнотой самоосуществления, пусть иллюзорного, и для со­
временного человечества. Кипение мощи, энергия такого кипения
оказывается самоцелью. Правда, в нашем сегодняшнем мире это во­
енная и технологическая мощь, тогда как у Аристотеля добродетель,
доблесть, добротность, достоинства, но важное совпадение остает­
ся, его не нужно считать притянутым: энергия самоцель как полно­
та, изобилие через край, расцвет, подъем. Заметим, что полнота,
расцвет конечно еще не определение энергии. Остается спросить, о
полноте чего речь.
403

ПРИЛОЖЕНИЕ

Совпадение между аристотелевской и современной энергией в
качестве ее самоцели, когда она означает полноту, расцвет и подъ­
ем, мелькнув убедительным сходством, резко обрывается, когда мы
узнаем в «Метафизике» IX 6 и в других местах, что энергия противо­
положна силе и способности. Мы теперь хотели бы понимать энер­
гию именно как силу, способность, заряженность возможностями.
Противопоставление энергии силе сбивает с толку, кажется искус­
ственным. В лучшем случае оно воспринимается как неожиданная
новость.
Да, энергия, когда она сама себе цель, для Аристотеля не способ­
ность. Для нас, наоборот, паровоз, стоящий под парами и готовый
двинуться одинаково вперед и назад, способный везти одно и другое,
скорее будет представляться полным энергии. Энергия-самоцель
у Аристотеля всегда уже дошла до завершения, ей не надо ничего
ждать, некуда больше идти, не к чему готовиться. У цели движение
перестает быть поступательным. Но, может быть, различие между
нами касается понимания не столько энергии, сколько силы? Оно
у Аристотеля более четко и противоположно полноте, у нас более
размыто и включает полноту. Понимая силу как энергию, и наобо­
рот, энергию как силу, мы предполагаем в них неполноту средства,
ожидающего себе применения, но в то же время непоследователь­
но готовы остаться при одной силе (энергии), не делая из нее упо­
требления. Сила ради силы, мощь для самой себя, воля к власти в
видах своего возрастания притягательны нам в большей мере чем
мы готовы признать. Не узнавая в ницшевских анализах себя, 20-й
век указывает на него пальцем с нравственным негодованием: это у
него, Ницше, сила превыше всего, имеет целью саму себя и доволь­
на своим ростом.
Оставляя открытым вопрос, для чего современному человечеству
нужна сила, мы обязаны решить его для самих себя. Тем же занят
Аристотель. Мы поэтому можем пока спокойно следить за ним. Он
ведет нас, куда мы сами хотели бы. Не давая, как и мы, определения
энергии, Аристотель делает это откровенно вызывающим образом.
В 6-й главе IX книги «Метафизики», взявшись определить, что такое
энергия (διορίσωμεν τί τέ έστιν ή ενέργεια, 1048 а 26), Аристотель дает
откровенно тавтологическое определение. Русскому переводчику
404

ЭНЕРГИЯ - 2002

становится по-видимому стыдно за классика, и он улучшает текст.
Где у Аристотеля стоит буквально: «Энергия есть то, что пребывает
[...] в энергии», в переводе получается: «Действительность — это су­
ществование вещи [...] в смысле осуществления». Тем самым какоето, пусть формальное, определение всё-таки складывается: энергия
есть осуществленность. Неясно, правда, чего, самой энергии? чегото другого? Но тавтологии, очевидной у Аристотеля, в русском тек­
сте нет.
Аристотель однако вряд ли нуждается в таких поправках. Он за­
метил и согласился, что определения у него не получилось. Если
обещание не удалось выполнить, значит определение почему-то не
дается. Аристотель останавливается на этом отрицательном резуль­
тате. Не получилось так не получилось; не надо натяжек, излиш­
ней щепетильности, μικρολογία. Достаточно ясно из приведенных
примеров, что мы хотим сказать. Вообще не обязательно силиться
отыскивать определения всему на свете, ού δεΐ παντός öpov ζητεΐν
(1048 а 35-36). Энергия решительно оставляется без дефиниции че­
рез десять строк после того, как обещано определить что она такое.
По-видимому, энергия — предельная вещь из тех, которым опреде­
ления в принципе нет, потому что они сами определяют собой всё.
Нет определения числу. Или слову. Или началу. Или пределу. Энер­
гия — полнота. Полноте, может быть, тоже нет определения?
Надо усмотреть энергию из примеров, приглашает Аристотель.
Устроителя есть умение, способность (δύναμις) создавать дома.
Когда он вводит способность в действие, строит, она переходит в
энергию, пребывает в действии, ενεργεία. Спящий может и не обя­
зательно всегда спать; если он просыпается, то вводит в действие,
энергию, свою способность не спать. Зрячий, не слепой, имел спо­
собность видеть, когда держал глаза закрытыми, но не переводил ее
в энергию, пока не открыл глаза. Из дерева делали изделие, оно мог­
ло быть, ожидалось, и наконец оно есть в энергии.
Наша электроэнергия в противоположность всему этому кажет­
ся прежде всего способностью (силой). Первое впечатление однако
может оказаться обманчивым. То, что в современной цивилизации
формально лишь служит целям, встраивается в ряд аристотелев­
ских примеров энергии. Было замечено, что мы склонны гордиться

405

ПРИЛОЖЕНИЕ

силой как самоценностью. Так древний человек должен был засма­
триваться на костер, не всегда думая только о его пользе для теп­
ла и приготовления пищи. Первый гимн первой мандалы Ригведы
начинается воспеванием божества огня, которого поэты чтут бес­
корыстными подношениями: «Пою огонь, первосвященника, бога
жертвы, учредителя (мирового) порядка». Не нужно думать, что со­
временность далеко ушла от восторга почитателей огня. По суще­
ству так же герои Андрея Платонова приходят в экстаз от вида мощ­
ного паровоза под парами, и им жаль, что великолепной машине
предстоит тянуть вагоны, разменивать свою праздничную мощь на
будничную работу, да еще и изнашиваться при этом. Их приводит в
восторг само по себе электричество. Способы его применения они
предлагают нарочно фантастические. Они нехотя, поневоле думают
об утилитарной стороне электричества. Пусть они редко признают­
ся себе в этом, для счастья им часто достаточно держать в своих ру­
ках чистую мощь. И здесь надежда: что энергия как сила как будто
бы обеспечивает полноту бытия, помимо которой ничего другого
уже не надо.
Мы обеднили бы свой странный и сложный мир, если бы не за­
метили, что у нас энергия не всегда только служебная сила для при­
ведения в действие исполнительных машин, а часто или, может быть,
в большей мере, как и у Аристотеля, — полнота нашего бытия.
Решающие различия между античным и современным ощуще­
нием энергии имеют свойство вдруг пропадать и потом неожиданно
и резко появляться. Видя бегущего человека, мы скорее всего будем
думать о нем, что он уж во всяком случае энергичнее чем лежащий.
Аристотель опять очень отчетливо различает. Он спросит, бежит
ли человек в медицинских целях, чтобы похудеть, и тогда его бег
не энергия, а только движение; но если тот же человек бежит ради
самого бега и радости движения, тогда это энергия. Определением
энергии и этот пример тоже не сопровождается. Движение из пункта
А в пункт Б не энергия, а просто перемещение с целью достичь Б,
а не ради самого себя; такое движение окончится, когда человек до­
берется до цели. Наоборот, движение ума — энергия, потому что
само себе цель: мыслить вообще хорошо, и не мешало бы человеку
мыслить вообще всегда; человек в своем существе есть ум и внима406

ЭНЕРГИЯ - 2002

ние; разум входит в эйдос человека. Мысль тут своя же цель. Для
живого разумного существа нет причин остановить движение ума.
В нем осуществление человека как такового. (Новейшие исследо­
вания аналогичным образом выявляют зависимость долголетия от
добротного дошкольного и начального воспитания, умственного
развития и постоянного труда.)
При том что жизнь по Аристотелю равнозначна движению, сча­
стье не только и не всегда движение, поскольку счастливым может
быть и покой, но оно во всяком случае энергия. Нет причин жизни,
которая стала счастливой, служить чему-то другому. Хорошая жизнь
самоцель; человек счастлив не ради очередного шага и не для отчета,
а чтобы найти и осуществить себя. Счастье поэтому энергия. Наобо­
рот, учеба, например, — всего лишь движение ради цели, приобре­
тения науки; самой по себе учебе еще не хватает полноты. Учащийся
всё еще никак не выучился в том смысле, в каком взглянувший сразу
же и видит (видеть по Аристотелю тоже энергия), а думающий тем
самым и оправдывает себя как человека.
Эти примеры соблазнительно подытожить в определении, но
Аристотель говорит, как мы уже знаем: понимающему довольно,
определения не будет. То μέν οΰν ενεργείς* τί τέ έστι και ποίον, έκ
τούτων και τώντοιούτων δήλον ήμιν ёото, «что такое и каково это „в
энергии", из сказанного и из подобного будем считать нам ясным»
(1048 b 35-36).
Аристотель отказывает в определении энергии, потому что оно
не прибавит понимания. Энергию как полноту осуществления мож­
но только чувствовать из опыта полноты. Переживания счастья, не
нуждающегося в формулировке, как опыт счастья, никакие самые
пространные пояснения не дадут.
Здесь происходит то же, что с настроением философствования, о
котором шла речь выше, когда мы говорили о методе и о том, что нет
метода для осуществления человека как исторического пути. Энер­
гия — то решающее осуществление, которому нет заранее данного
метода, нет предписанной нормы и соответственно нет определения.
Полнота есть полнота. Бытие есть бытие. Оно каждый раз такое, ка­
кое оно каждый раз есть. Счастье есть счастье. Предел есть предел.
Чувство есть чувство. Заметим, что примеры энергии у Аристотеля
407

ПРИЛОЖЕНИЕ

не похожи на иллюстрации к чему-то, что можно описать. Пример с
мышлением, которое самоцель и тем самым энергия, обращен к нам
как вызов. Для статистически среднего из нас вовсе не само собой
разумеется, что мысль своя собственная цель, она скорее понимает­
ся нами как средство. Аристотель своим примером спрашивает, спо­
собны ли мы на мысль, которой себя довольно и которая счастлива
собой? Опыт чего-то подобного надо привнести от себя.
Счастливый экстаз от энергии, даже, как у Платонова, от элек­
троэнергии доступен и современности. Существует и другая при­
чина не поляризовать наше понимание энергии как силы, которая
только еще будет введена в действие, и не подчеркивать ее отличие
от аристотелевской энергии как достигнутой полноты бытия. Дело
в следующем. Примеры Аристотеля как будто бы говорят: сначала
способность строить, потом строительство; сначала способность не
спать, потом бодрое состояние. Примеры однако частичны и хро­
мают. Будет ошибкой думать об аристотелевской энергии, что она
всегда второй шаг после первично данной силы (способности).
Энергия не всегда равнозначна введению силы в действие, никогда
не происходит от силы как способности (δύναμις) и не редуцируется
к силе, потому что включает не имеющуюся у силы полноту. Аристо­
тель неожиданно сближается с нами.
Как современная энергия-сила — перводвижущее начало всего,
так аристотелевская энергия в собственном смысле изначальна, она
источник и первый двигатель вселенной. С учетом меньшей отчет­
ливости современных представлений они как в космогонии и теоре­
тической физике, так и в массовых идеологиях склоняются к такому
же первенству энергии. Энергии уделяется тем самым причинная
роль. Кипящая в начале всего, она включает силу. Введение силы
(способности) в действие равнозначно лишь вторичной форме энер­
гии, которая уже не самостоятельна и зависит, как мы рассмотрим
ниже, от первичной энергии.
Рядом с этим важнейшим сходством современной и аристотелев­
ской энергий обнаруживается однако опять резкое различие. Ари­
стотелевская первичная энергия включает (предполагает) силу (спо­
собность), но не тождественна этой последней. Вторичная энергия
больше чем актуализированная ею способность в той мере, в какой
408

ЭНЕРГИЯ - 2002

возвращается от неопределенности силы к завершенной полноте,
в меру осуществления энергии как таковой. В примерах со строи­
тельством и сном энергия, развертывающаяся позже силы (способ­
ности), посильно подражает первичной и исходной. Вторая как бы
тень первой.
Трудность этого различения очень осложняется следующим мо­
ментом. Первая энергия онтологически выше неопределенной силы
как начала изменения (Метафизика IX 8 конец, 1051 а 2-3). Предше­
ствуя таким образом всякому движению, она в своей совершенной
полноте пребывает в покое. Первый двигатель неподвижен. Энергия
покоя нам непонятна. Она однако в важном аспекте, который бу­
дет прояснен ниже, заслуживает того, чтобы не быть отодвинутой в
музей отживших представлений. Ясно, что полнота должна быть в
смысле своей завершенности покоем. Отсутствие движения кажется
поражением в полноте. Мы более склонны видеть энергию в напря­
женном стремлении к цели. Вся наша наука собрана вокруг законов
термодинамики, вокруг необратимости убыли энергии.
2. Энергия покоя
Мы взяли тему, которая похожа на одну из многих при кафедре исто­
рии и теории мировой культуры. Понимая культуру в том смысле,
в каком говорят например о европейской традиции, мы не сужаем,
а расширяем область; в самом деле, глобальная ориентация снижа­
ет подробность рассмотрения, переводя его в плоскость паралле­
лей, тогда как европейская культура включает конкретный замысел
мира, проект восстановления (апокатастасиса) истины человека и
мира, с переменным успехом, но с постоянным упорством осущест­
влявшийся до последнего времени на протяжении трех тысячеле­
тий. В словосочетании «мировая культура» заложено таким образом
сравнительно меньше содержания. Мы берем слово во втором, более
весомом смысле, ограничивая тему энергией, одним из центральных
понятий нашей цивилизации. Мы пытаемся однако иметь дело не с
понятием, а с самой вещью, как она задела нас.
При неясности и нерешенности в отношении почти всего, что
связано с энергией, ее существа, ее определения, меры нашего уча­
стия в ней, мы повернулись к Аристотелю, от которого идет понятие

409

ПРИЛОЖЕНИЕ

энергии. От соприкосновения с его отчетливой, разборчивой мыс­
лью мы сразу приобрели много. Для него, как для нас, энергия, ко­
торой он, как и мы, не дает определения, раньше всего и причина
всему; она и цель, и средство, и на нас лежит решение, что из двух.
Поскольку мы сложно связаны с ней, не получится взять эту
вещь, энергию, подобно наглядному пособию и, повесив на стене
или выставив на столе на стенде, с разных сторон осматривать и из­
учать. С самой вещью мы имеем дело теснее, чем если бы вывесили
плакаты и оборудовали стенд. С нами зато давно произошло то, что
энергия вошла в нашу жизнь, хотели мы того или нет, — не только
в виде энергии нефти и газа, но и — даже главным образом — в виде
человеческой энергии, нашей собственной и чужой.
О ее утрате мы постоянно заботимся. Одно высказывание Зиг­
мунда Фрейда может послужить примером этой заботы, настоль­
ко обычной, что большинство перестает ее у себя замечать. Слова
Фрейда сохранились в записях о нем психоаналитика Макса Графа:
«Я колебался, не будет ли лучше воспитать моего сына в христиан­
ской вере. Фрейд советовал мне не делать этого. „Если вы не дадите
своему сыну вырасти евреем", сказал он, „вы лишите его тех источ­
ников энергии, которые невозможно заменить больше ничем. Ему
придется бороться в жизни как еврею, и вам следует развить в нем
всю энергию, которая понадобится ему для этой борьбы"»1. Забота
о культуре переплетается здесь с заботой об энергии, в которой об­
наруживается не только важнейшая составная часть культуры, но и
первая ее проблема.
Решение думать, говорить направленно о чем-то таком, что до
того участвовало в нашей жизни на правах привычных и потому не­
заметных вещей, над которыми мы по-настоящему не задумыва­
лись, называется на философском языке тематизацией. Мы делаем
вещь темой, полагаем ее в нашем внимании. Мы словно вдруг про­
снувшись заметили, что давно ввязаны в разнообразные и сложные
отношения с энергией, — захватывающие, рискованные, трудные,
грозящие, может быть уже сейчас безвыходные. Казалось бы, коль
1

Graf M. Reminiscences of Professor Sigmund Freud. — Psychoanalytical Quaterly, 1942, II, p. 473.
410

ЭНЕРГИЯ - 2002

скоро открылось богатое поле исследований, то думай, осмысли­
вай, формулируй. В избранной нами теме достаточно аспектов со­
временности, будущего (футурология) и прошлого для актуальной
дискуссии. Она уже широко ведется. Однако включиться в нее со
своими мнениями было бы наивным промахом, показывающим, что
к философии мы на самом деле имеем немного отношения. Мы не
имеем права браться даже за самую богатую тему как за разработку
нефтяного месторождения.
Есть топос восточной мудрости. Когда над спящим человеком
произносят слова: «Девадатта, вставай», Девадатта поднимается и
сознает себя с момента просыпания, но разбудивших его слов не
помнит. Если произнесший их человек не покажется или если их
произнес не человек, Девадатта никогда не узнает, что те слова были,
какие они были, кем произнесены и для чего. Он знает только то,
что сознает, но причину, почему он начал сознавать, он не знает.
При всякой тематизации, при всяком вообще открытии или на­
значении темы, например в Университете, напрасно кажется, что с
появлением и формулировкой темы наша задача определилась ею.
Настоящая мысль, философия, заслуживающая этого имени, нач­
нется там, где мы спросим, кто и как спустил нам эту тему, почему
мы к ней повернулись, тогда как раньше не обращали на нее внима­
ния или касались ее походя.
Соображение, что она продиктована нам своей важностью, ни­
чего не объясняет. Не обязательно важное надо тематизировать. Как
раз самое важное часто не обсуждается и не должно. Для близких
людей нет ничего важнее друг друга. Они смотрят не отрываясь друг
на друга, но никогда не делают друга предметом обсуждения. По­
смотреть на друга с целью его феноменологического разбора было
бы развалом отношений. Мы заметили, что у людей, занятых до­
быванием энергий и распределением энергетических ресурсов, наш
вопрос, как обстоит дело с энергией, цель она или средство, вызо­
вет досаду или даже раздражение. Практики редко задумываются о
существе энергии, [еще] реже они по-настоящему тематизируют ее.
Между тем никто не скажет что она им не важна. Они захвачены
страстным отношением к ней. Они поглощены манипуляциями с
энергией, ни на минуту не давая себе задуматься, что такое энергия,
411

ПРИЛОЖЕНИЕ

и не глядя на свою увлеченность со стороны. Стоит им посмотреть
на нее отрешенным взглядом, и они уже сошли с дистанции. Вместо
них энергетическую гонку продолжат другие.
Мы тематизировали энергию не потому что она важна. Она ко­
нечно крайне важна, но если бы дело ограничивалось этим, наш долг
был бы по-видимому как можно скорее подключиться к громадно­
му предприятию добывания и расходования энергии, если не в роли
производственников, то в числе экспертов, так сказать, учетчиков,
конторщиков, летописцев, фактографов при громадном предприя­
тии. Так во время большого общественного начинания недостойно
остаться в стороне от общего дела. Для неспособных полезно при­
соединиться к нему оставалась бы еще позиция сочувствующих на­
блюдателей. Что такое так называемая философия науки и техники,
как не аудитория наблюдателей, получивших профессиональное
философское образование, при горячем деле. Как ни велика область
необязательной публицистики вокруг науки и техники, она остается
безобидной пристройкой к гигантскому производству добывания и
расходования природных и психических энергий, которое разверну­
лось во всём мире.
Мы взялись за нечто более трудное. Не только энергия, но и захваченность современного человечества ею, включая дисциплину
философии науки и техники, входит в нашу тему. Мыс удивлением
смотрим, как разрослось гигантское предприятие извлечения энер­
гий, втянув в свой шлейф и философию, которая встревожена, тре­
вожится, хлопочет, обсуждает глобальную проблематику, вопросы
нехватки энергии, ее альтернативных источников, ее рационально­
го использования. Не сама по себе важность энергии разбудила нас,
иначе мы должны были проснуться раньше и заняться делом. Втянутость в отношения с энергией стала для нас темой, мы взглянули на
эти отношения со стороны не ради же так называемой критической
функции философии, когда она словно служба наблюдения называ­
ет себя обязанной высказаться по поводу всякого идеологического
события, особенно важного. Критическая функция — оправдание
косной мысли, ожидающей толчка извне. Жизнь идет своим чере­
дом, и ленивый ум, растревоженный ею, называет свою недоволь­
ную реакцию, свое цепляние за живое человеческое дело осущест412

ЭНЕРГИЯ - 2002

влением критической функции. Не в этом смысл философской тематизации.
Может быть, причина нашего поступка в том, что мы расстаем­
ся с энергией? Не сама энергия, которая давно гудит во множестве
машин, разбудила нас, а еще не очень заметный, но уже просачи­
вающийся холод неминуемого расставания с ней? Уходящая энергия
разбудила нас взглянуть на нее и задуматься о том, как обстоит с ней
дело. Что энергия уходит и уйдет, заставило вспомнить об аристо­
телевской энергии, которая никогда не кончится. Она оседает по­
немногу, незаметно утекает у нас из рук, причем в гораздо более
задевающем нас смысле чем просто конец нефти — для современ­
ного человечества найти другие источники энергии лишь бодрящая
задача: в последнем смысле, когда факт, что на планете кончаются
ресурсы энергии, есть только символ, способ сказать и показать, что
со всякой энергией вообще стало непросто. Это происшедшее такого
рода, как если бы в комнате, где спал человек, сделалось вдруг мо­
розно, и он проснулся. Энергия, похоже, разбудила нас схватиться
за нее, тематизировать ее тем, что она уходит из нашего мира.
И когда энергии непомерно много, как в неподконтрольной
радиации или атомной бомбе, она тоже уходит от нас, разве что в
другом смысле. Мы так или иначе расстаемся с ней; ее движение
становится нам недоступно, как траектория звезд; мы при ней уже
неуместны. Так конь, взнуздать которого нет никаких сил и у кото­
рого нет причин быть покорным, уходит от нас. Энергии опять же
очень много у экстрасенса, у инопланетянина, но она тоже уходит от
нас. Мы расписываемся в своей беспомощности, передоверяя ее от
себя высшему существу, при чьей энергии мы вялые игрушки. Здесь
тоже расставание с энергией, которая совсем рядом и ее очень мно­
го, но она от нас ушла.
Самое неожиданное, что мы встретили в аристотелевской энер­
гии, самое непонятное для нас, но имеющее прямое отношение к
расставанию с энергией, разбудившему нас для ее тематизации, это
слова Аристотеля об энергии покоя. Речь идет не о вещи, которая
пребывает пока в покое, но разожмется как сжатая пружина и по­
кажет свою энергию, — это нам было бы нетрудно понять, как лег­
ко себе представить бомбу, спокойно лежащую до взрыва и полную
413

ПРИЛОЖЕНИЕ

мощи, — а именно об энергии покоя. Она покажет себя не потом,
когда перейдет в действие, а есть уже сейчас. Среди полного покоя
полнота энергии присутствует так, что не надо ничего ждать и это
присутствие энергии не надо ничем доказывать. Когда бомба взор­
вется, она покажет свою энергию, но в ней, взрывающейся, уже не
будет покоя, а ее энергия мгновенно вся растратится на взрыв. Ча­
сти разорвавшейся бомбы будут снова лежать, как до взрыва, в пол­
ном покое, но в них уже не будет энергии. Покой в бомбе разлучен с
энергией. Пока она в покое, она не показала свою энергию, которой
там, возможно, вообще нет, если бомба дефектная, — по ее покою
нельзя распознать, есть ли в ней энергия или ее там не больше чем в
разорвавшейся бомбе. При понятности энергии, которая до времени
остается потенцией, энергию покоя, о которой говорит Аристотель,
мы не понимаем.
Не кажется неуместным предположение, что именно непонима­
ние энергии покоя, как ее видел создатель термина, является обратной
стороной ощущения, что с энергией вообще необходимо придется
расстаться. В самом деле, энергия для нас спокойна в потенции до
своего перехода в действие, потом действует и по мере растраты пе­
реходит в мертвый покой. Расставание с ней таким образом неиз­
бежно. Мечты экологов («зеленых») о сохранении нерастраченного
баланса природы питаются всё тем же опытом расставания. Только с
энергией покоя не пришлось бы расставаться. Мы слышим от Ари­
стотеля, что она без движения, т.е. без возможности своей растра­
ты, остается двигателем всего. Мысль об энергии покоя нам чужда
до такой степени, что мы подозреваем в ней идеализм или религию.
Но насколько она остается нам странной, настолько ясно, что здесь
узел нашей темы. Мы неизбежно должны были проснуться, разбу­
женные ускользанием энергий, если для нас перестала существовать
энергия покоя, непонятная вещь, которая одна только, логически
говоря, дает нам шанс не расстаться с ней.
Одним из приемов (методов) решения проблемы служит при­
глашение человечества назад к (христианскому) идеализму. «Вот
решающая философская и богословская головоломка: возможно ли
пробиться через имманенцию к истине? и если да, то как? Берясь за
эту головоломку, наша книга приглашает читателя к христианству
414

ЭНЕРГИЯ - 2002
первого тысячелетия, к христианству, укорененному в мистике или,
лучше сказать, в умном богословии. Здесь решается головоломка и
обнаруживается просвет в горизонте имманенции к истине: откры­
тие христианством непосредственного опыта нетварных энергий
радикально трансцендентного, личного Бога»1. Сделав над собой
усилие, наполниться церковным образом мысли и верой во вселен­
скую гармонию? Бедствующий вернется под родительский кров, за­
блудившаяся корова даст загнать себя в теплое стойло?
Владимир Соловьев красиво говорит:
Всё, кружась исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
Состояние кружения и исчезания никто не признает здравым. При­
глашение от дурного блуждания всем людям доброй воли вернуться
под солнце любви кажется единственно правильным. Благодатное
прибежище предлагает православный энергетизм. Он указывает не­
поколебимую истину и успокаивает сознание.
[...] В [...] энергийной сфере, в энергиях [...] осуществляется соедине­
ние человека с Богом, поскольку и сама Божия благодать, к стяжанию
которой направлен подвиг, есть не иное что как Божественная энергия
[...] каждая ступень есть некоторое устроение человеческих энергий, посвоему служащее стяжанию благодати.2
Соловьев, называя неподвижное солнце, едва ли думает однако, что
оно открыто для приобщения и достаточно войти под его лучи. Он
даже не обещает научить его видеть. Говоря, что солнце любви не­
подвижно, он знает на своем предельном опыте, сколько захваченности, порыва и усилия мы вкладываем от себя, чтобы издали видеть
блестки солнца. К сожалению, многие философы, не решившие, в
какой мере они готовы к богословию, и богословы, на всякий случай
называющие себя философами, высказываются с долей размытости,
не условившись сами с собой, хотят ли они говорить как проповед­
ники в жанре гомилетического богословия, или им еще больше на
Hugo Tristram Engelhardt, Jr. The Foundations of Christian Bioethics. Lisse;
Abingdon; Exton (Pa); Tokyo: Swets & Zeitlinger 2000, S. xiii.
2
C.C. Хоружий. Что такое православная мысль. III. Дефиниция третья: дис­
курс энергий. — С.С. Хоружий. О старом и новом. СПб., 2000, с. 26.

415

ПРИЛОЖЕНИЕ

руку, чтобы то, о чем они говорят в оптативе, слышалось в изъяви­
тельном наклонении, когда всё желаемое сбывается без уточнения,
каким образом.
Не нашей пользе служит наше слишком скорое понимание аб­
солютной вечности, неподвижной и неизменной, пребывающей в
вечном покое. Беспроблемность историко-философского и религи­
озного освоения этих понятий служит иллюзии того, что насколько
легко нам их усвоить, настолько же легко обозначаемым ими вещам
присутствовать в нашей культуре. Неизвестно, в какое небо показы­
вают пальцем приглашающие нас к абсолюту, как философ, уверяю­
щий, что достаточно нам перестать надеяться, что когда-нибудь наш
быт перестанет быть позорным и оскорбительным, и мы вернемся к
абсолюту, «оставь надежду и живи».
Сбой у богословствующих философов или философствующих
богословов начинается сразу, как только они встречаются с античной
метафизикой. Они переходят от прекрасной проповеди к делу. Смы­
каясь с деловитой современной мыслью, они называют ее [античную
метафизику] преодоленной, оставленной позади, превзойденной.
Напоминание, что распространяясь о вечности и бесконечности
они лишь сбивчиво повторяют частицу азов Платона и Аристотеля,
возмутит их. Мы со всех сторон окружены тенями. Надеяться, что из
философско-богословской темноты нам разъяснят, что такое энер­
гия, тем более что такое энергия покоя, мы не можем.
Одним из напрашивавшихся решений было то, чтобы считать
нашу теперешнюю энергию и аристотелевскую совсем разными
вещами. Мы не ошиблись, отказавшись от фиксации внимания на
том, насколько противоположны современные и античные подходы
и результаты. Оказалось, что, хотя и ссылаясь на непривычные нам
примеры, Аристотель думает подобно нам о том, цель ли энергия или
она средство. Так ли обстоит дело, что энергия лишь служит, везет,
движет, вращает, или в самом ее кипении суть и цель — вопрос, ко­
торый не может решить современное человечество. По Аристотелю,
энергия иногда самоцель. Оказалось также, что, как для нас, энер­
гия для него движущее начало всего. Приходится оставаться при от­
крытом вопросе.
Затем мы натолкнулись на неожиданность, с которой не нашли
416

ЭНЕРГИЯ - 2002

честного способа справиться. Оказалось, что аристотелевская пер­
вая энергия — назовем ее так в отличие от второй, т.е. просто введе­
ния в действие той или иной силы, способности, умения, — раньше
всякого умения и всякой способности всегда уже была и есть пол­
нота бытия. Вторая энергия быстро позволяет разглядеть за собой
первую, ее обеспечивающую. В самом деле, только на первый взгляд
курица после яйца; если быть внимательным, то чтобы появилось
яйцо, уже должна была быть курица, только мы ее уже не видим ког­
да видим яйцо. Мы цитировали фразу из главы 8-й книги II «Ме­
тафизики»: энергия раньше силы (способности) и всякого начала
изменения. Ряд куриц и яиц тянется, если идти от наблюдаемого со­
стояния к ненаблюдаемому началу, не бесконечно. В начале всего
движения первая энергия, в которой нет никакого движения, хотя и
без движения она полнота, в которой нет никакой нехватки. Первая
невидимая курица одновременно курица и яйцо.
Тут стоп. Наше понимание с трудом идет дальше запоминания и
повторения лексики. Формально конечно очевидно, что Аристотель
здесь избавляется от ухода в дурную бесконечность. Это избавление
кажется большинству современных исследователей не больше чем
метафизическим приемом. Мы согласны, что нельзя идти в дур­
ную бесконечность и необходим способ избежания такой перспек­
тивы. Однако неподвижный перводвигатель кажется обычно лишь
удобной конструкцией. Говорят, что гармоничная вселеннаябыла
обеспечена Аристотелю традиционной космологией. Типичное
решение вопроса. Древние были чудаки и думали странные вещи.
Подразумевается, что в наше время полагаться на такое обеспечение
было бы наивно. Всегда, конечно, можно вернуться при желании к
религиозной картине мира.
Принадлежащий к поелехристианской цивилизации или к
поздней европейской культуре исследователь способен понять всё.
Любые построения античного диалектического и средневекового
догматического ума считаются открытыми для реконструкции и со­
ответственно деконструкции. Сознание интеллектуальной мощи со­
временности сопровождается чувством уникального превосходства.
Парадоксальным образом превосходство создается чувством траги­
ческой открытости нашей эпохи. По своему настроению современ417

ПРИЛОЖЕНИЕ
ность втайне готова к чему-то худшему чем дурная бесконечность —
к аду. С равным успехом всё, допускаем мы, может быть устроено
и кошмарным образом. Нам кажется, что древние греки слишком
уютно устроились в своем космосе, создали гармоническую картину
мира, вообразили окаймляющий божественный эфир и внутри него
красоту и порядок природы. Теперь однако совсем другое. Вокруг
насад.
...Гомер молчит,
И море черное , витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью. '
Витийствует уже не Гомер, а чернота моря в бурю тревожной ночью,
бессонной ночью. Она нашептывает не те усыпляющие речи, что
Гомер. Красивые игры кончились, начались совсем другие:
Когда бы грек увидел наши игры...
Древнее пропало, отброшенное как игрушка.
Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры;
Светильник в глубине пещеры
И воздух горных стран — эфир ;
Эфир, которым не сумели,
Не захотели мы дышать.2
Не сумели или не захотели — второй и не самый существенный во­
прос. Важно, что нет эфира, окаймляющей божественной стихии,
которая движется и покоится одновременно; чей покой успокои­
тельным образом начало всякого движения.
Там где эллину сияла
Красота,

Мне из черных дыр зияла
Срамота.

Греки сбондили Елену
По волнам,

Осип Мандельштам. Бессонница. Гомер. Тугие паруса (1915).
Мандельштам. Зверинец (январь 1916).

418

ЭНЕРГИЯ - 2002
Ну а мне — соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет —
Нищета.3

Мандельштама спустя пятнадцать лет опять интересует зоология,
как в «Зверинце» января 1916-го г. о войне, потому что у века-зверя
сломаны позвонки, «словно нежный хрящ ребенка».
[...] Разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век.
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.4

Как обратно слепить или сцепить позвоночник — старая задача, не­
решаемость которой сводила с ума Гамлета.
The time is out ofjoint: — О cursed spite,
That ever I was born to set it right!
Свихнулось время. О, скверней всего
Что я на свет рожден вправлять его! 5

После Гамлета Мандельштам уже только риторически спрашивает:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?

Всего проще для нас, как говорилось выше, решить, что древние
одно, а теперь всё другое. Раньше век был целый, позвонки станово­
го хребта не были сдвинуты и потом сломаны. Из уюта ненарушен­
ного мира внутри эфирной защиты Аристотель учил о покое вер3
Мандельштам. Я скажу тебе с последней прямотой... (март 1931, Москва,
Зоологический музей).
4
Мандельштам. Век (1923).
5
Шекспир. Гамлет, акт I, конец.

419

ПРИЛОЖЕНИЕ
ховной энергии, чей неподвижный перводвигатель совершает всё в
мире. Потому у него решающая первая исходная энергия не устает.
Мы всегда поспешим сказать, что времена переменились.
И вечный бой. Покой нам только снится.1
Нам тяжело, но зато мы проснулись от метафизического сна, где в
вечном покое лепной скульптурный лосевский космос словно боль­
шое прекрасное тело дремал под охраной космического порядка.
Нам никакой защиты нет.
Я глубоко ушел в немеющее время,
Но резкость моего горящего ребра
Не охраняется [...]2
Эффектная поляризация льстит нам, подкрепляя тайную гордость
жителей пусть грозной, но уникальной эпохи. Мы движемся среди
наследия древности как по раскопкам, с музейным чувством. Здесь
когда-то жили, но наш дом другой.
— Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году, и столетья
Окружают меня огнем.3
Но мы рано останавливаемся в констатации нашей полной исклю­
чительности. Тот самый поэт, который казалось бы, оправдывал ее,
неожиданно видит спасенный мир не сзади, а впереди, хотя смеет
только издалека догадываться о том, что этот мир нерушим, никуда
не делся и с ним ничего не может случиться. Поэт только по важной
причине не считает нужным сейчас, пока длится распад времен, го­
ворить о надежном мире вслух.
Я скажу это начерно — шепотом,
Потому что еще не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра.
1

Александр Блок. На Куликовом поле.
Мандельштам. Как светотени мученик Рембрандт... (8 февраля 1937, Во­
ронеж).
3
Мандельштам. Наливаются кровью аорты...(февраль-март 1937, Воронеж).
2

420

ЭНЕРГИЯ - 2002

Потом зверя от боли смертельной раны и опытом неохраняемой пу­
стоты, ненадежной нищеты достигается безотчетность неба, приот­
крывается свобода простора, который ни перед кем не держит ответа
и достаточен себе, играя от своей полноты.
И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище —
Раздвижной и пожизненный дом.4
Временное небо раненого времени — место испытания, где выраба­
тывается чистота взгляда. Утвердившись, она не даст забыть, хотя
все молчат, о надежном спасающем доме, который ни при жизни,
ни после жизни не отнимется от нас. В своей вечности он подви­
жен, в его небе достаточно простора, чтобы вместить всё, что есть
вместить.
Если кто-то решил, что трагический поэт тоже уверен в невоз­
вратном уходе античного мира, то реальность оказывается глубже.
Хотя сейчас еще не пора сказать, но можно догадаться о присут­
ствии тайны. Мы по-настоящему не знаем, где античный космос,
позади нас или впереди. Нельзя поэтому сказать, снисходим ли мы
к античной мысли или подтягиваемся к ней, на высшей мы ступе­
ни понимания или на низшей. Спросить, что именно происходит с
нами, не у кого. Мы время нерешенности. Неизвестно, как нам надо
относиться к древнегреческой философии, старый ли она музей или
то, что мы напрасно забыли под небом своего времени, разучившись
ясно видеть в нашем тумане. Скорее всего, античная мысль всё же
не там, где мы думаем. Рано только говорить об этом громко, «по­
тому что еще не пора». Мало кому будет под силу увидеть, что она
впереди.
В афоризме 419 «Воли к власти» Ницше писал:
Возможно, несколько столетий спустя начнут судить так, что всё немец­
кое философствование [включая Ницше] свое собственное достоин­
ство имеет в том, что шаг за шагом отвоевывает назад античную почву
[schrittweises Wiedergewinnen des antiken Bodens] и что всякая претензия
на «оригинальность» звучит мелочно и смехотворно по отношению к
4

Мандельштам. Я скажу это начерно... (9 марта 1937, Воронеж).

421

ПРИЛОЖЕНИЕ
более высокому притязанию немцев — вновь завязать казавшуюся разо­
рванной связь [das Band, das zerrissen schien], — связь с греками, до сего
времени выше всего поставленным типом «Человек».

Решение оставляется за потомством.
Поскольку по крайней мере возможно, что оборванная связь
времен восстановится, то при всей неопределенности в отношении
того, имеем ли мы дело с преодоленной метафизикой или с мыслью,
до которой мы, возможно, уже сейчас отчасти поднимемся, если
вложим достаточно усилия и если нам повезет, книга IX «Метафи­
зики», где Аристотель развертывает различие возможности и энер­
гии, заслуживает более пристального внимания. С самого начала
энергия здесь встроена в отчетливую схему, как если бы профессор
разграфил на доске клетки: она противоположна силе, способности
(δύναμις), и энергия то же самое, что завершенность, законченность,
энтелехейя (εντελέχεια от εντελώς έχειν, быть в состоянии завершен­
ного, законченного, пришедшего к своей цели, достигшего своей
полноты). Способность в отличие от энергии еще не осуществилась,
но не просто отсутствует среди действительных вещей, а имеет силу
указания, стрелки, нацеленной на свое другое, осуществленное, так
что дюнамис в определенном смысле тоже полнота, но не действи­
тельная, а ожидаемая. Энтелехия, энергия стоит в конце перспекти­
вы, на которую указывает своими стрелками дюнамис; там то, чего
не хватало дюнамис, есть, исполнилось. В энтелехии, энергии вещь
дошла до полноты осуществления, до совершенства своего бытия.
Аристотель изложен нами неполно. Тем не менее уже сейчас на­
прашивается вопрос относительно вещи, которую он принимает за
само собой разумеющуюся. Полнота для него есть полнота (целость)
и не нуждается в дефиниции. Откуда мы вообще знаем про полноту,
предел осуществления? Как мы приобрели способность опознавать
полноту, полагаясь на какой критерий? Человек незаконченное су­
щество с несовершенным опытом. Он растет и неуверенно говорит
о достижении окончательного совершенства: вот совершенно окон­
чательное во мне; он растет. В чем достоверные признаки полноты?
Можно ли считать с человека, измерив его прибором, состояние
осуществленности? Наблюдается ли на самой вещи нечто такое, что
определенно бы говорило о ее завершении? Мы везде видим однако
422

ЭНЕРГИЯ - 2002

намеки на полноту. Казалось бы, за себя говорит например цвету­
щий сад весной. Или впечатление благополучия происходит оттого,
что мы смотрим на него с эстетическим удовлетворением, не видя
его проблем, тогда как в нем самом полноты нет или ее мало и для
опытного глаза он указывает на то, что ему не хватает времени, тепла,
дождя? Цветущий сад ждет питания, влаги, ухода, облетания цвета,
долгого трудного завязывания и созревания плодов. Но и осенний
сад полон, по-видимому, только для нашего любующегося взгляда.
Плоды уже начинают портиться и готовы к тому, чтобы внутри раз­
ложившейся мякоти спаслись семена, ради которых всё и которые,
может быть, врастут в землю и начнут опять трудный цикл. Таким
образом, в осеннем саде тоже нет покоя, остановки, полноты? С дру­
гой стороны, намеком она есть во всём и всегда, если вглядеться, на­
пример, в весеннем саде и в осеннем саде, в июльскую жару и зимой,
когда способности дерева вобраны внутрь и в самом их бездействии
есть своеобразная полнота.
Пристальный взгляд в незаконченном увидит осуществление,
исполнение, достижение. Он полагается при этом на внутренний
опыт полноты? Но, как сказано, вовсе не обязательно, чтобы мы
его имели. Мы можем жить несытыми и в принципе не знать опы­
та полноты. Тем отчетливее мы однако будет опознавать неполно­
ту. Мы можем быть подорваны и, глядя на то, что раньше казалось
полнотой, видеть кричащую ущербность. Так Гамлет, которому от­
крылось, что мир подточен изнутри.
Последнее время, — но отчего не знаю, — я потерял всё свое веселье,
забросил все привычные забавы; и, в самом деле, состояние мое так тя­
гостно, что эта добротная основа, земля, кажется мне бесплодным мы­
сом; это удивительнейшее покрывало, воздух, посмотрите, эта роскош­
ная нависающая над нами твердь, эта величественная крыша, усеянная
золотыми огнями, — вот, мне представляется ничем иным, как грязным
и заразным сгущением паров. Что за произведение искусства человек!
Как благороден в своем разуме! Как беспределен в способностях! обли­
ком и движением своим, как складен и дивен! действиями как похож на
ангела! восприятием как похож на бога! красота мира! вершина живых
существ! И всё равно, что для меня эта квинтэссенция праха?1

Шекспир. Гамлет II 2.
423

ПРИЛОЖЕНИЕ

Где Гамлета приглашают видеть совершенство, например в женщи­
не, он не видит. Не потому, что он ослеп, сошел с ума, не выспался
или в его пище мало витаминов. Если бы тут была причина, он не
заражал бы нас своим невидением совершенства. Не безумные и не
больные, мы начинаем проваливаться в черноту как он. Впечатление
совершенной полноты имеет свойство сволакиваться как завеса, от­
крывая черные дыры. Содержательно ничего не меняется, по чис­
лу и сиянию звезды на небе те же. Вид природы внешне, особенно
на цветных открытках, тот же что в античности, но он не потесняет
ощущения беды. Решает стало быть наше настроение? Перечислен­
ные примеры ведут по-видимому к тому, что говорить о полноте, со­
вершенстве, энергии, энтелехии самой по себе вещи независимо от
нашего взгляда нельзя.
С другой стороны*, здравый смысл требует признать, что не толь­
ко наше настроение привносит в вещи добро и зло. Постановить, что
Аристотель идеализирует и энергии как полноты осуществления, за­
вершения, достигнутой цели в самих по себе вещах мира нет, никто
не решится. Мы снова оказываемся взвешены в неопределенности,
уже не в первый раз. Явно не от нас зависит и не нами устраивает­
ся, но через нас проходит решение того, существует ли вообще такая
вещь как полнота бытия и где она или ее не существует. Она не от
нас, но не без нас.
Ленивая мысль подсказывает простой выход. Проблему суще­
ствования или несуществования полноты можно считать мнимой,
метафизической. Диалектический метод предлагает считать, что ко­
нечно нет абсолютной полноты, но есть относительная. Вместо ре­
шения здесь предлагается не задумываясь отодвинуть и замусорить
вопрос. Разумеется, на опыте мы знаем только более или менее пол­
ное бытие. Неким образом мы распознаем степень полноты. Ее рас­
пределение в вещах неравномерно. Как мы могли бы о нем судить,
не имей мы критерия полноты или, что то же, пустоты? Об обеих мы
знаем одним и тем же знанием.
Задетая тема проработана в истории мысли и потребует не раз
внимания. Критерии полноты и пустоты оба сводятся к чему-то
одному, что известно нам априори до встречи с вещами. О критерии
пустоты говорит Иосиф Бродский в конце большого стихотворения
«Назидание».
424

ЭНЕРГИЯ - 2002

Когда ты стоишь один на пустом плоскогорье, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому кажется ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты. '
Через тебя проходит решение о величии и малости, ты можешь су­
дить о полноте по своей пустоте. Вещи тайно нуждаются в твоем
суде. Ты поэтому не смеешь выносить свой приговор произвольно.
Хотя он окончателен и будет молчаливо встречен вещами, решаешь,
верен он или нет, не ты.
Не мы решаем, тем более не мы назначаем, что достигло полно­
ты осуществления, при том что мы и не считываем решение с вещей.
Оно неким образом взвешивается в нас.
Или объективный критерий полноты бытия есть независимо от
нашего настроения и служения? В онтологической эстетике Кон­
стантина Николаевича Леонтьева ступень сложного цветения, когда
народное бытие достигает полноты, наблюдается как реальное со­
бытие независимо от нашей оценки. Через так называемый трие­
диный процесс проходит, развертываясь его стадиями, всё в мире.
Первая бездонная простота детства переходит на второй ступени к
развертыванию богатства. На третьей ступени начинается вторич­
ное смесительное упрощение, катящееся к смерти. Пышное цвете­
ние на фоне начальной простоты, с одной стороны, и его деграда­
цию, с другой, можно по выражению Леонтьева наблюдать научно.
Эстетическое зрение таким образом опознает объективно полноту
бытия, и этот критерий «единственно научный». Все другие мерки
относительны и обманчивы, зависят от установок, системы отсчета,
мировоззрения, веры, философии. Эстетический критерий сложно­
го цветения не зависит. «Эстетика универсальнее христианства. Что
христианство для китайца и римлянина: »Местное явление*"»
Но заметим: цветущая сложность, пышная полнота для Леон­
тьева эстетический критерий. Почему не критерий просто, если ни1

Знамя 1990, №6.
425

ПРИЛОЖЕНИЕ

каких других всё равно нет? Потому что для его применения надо
иметь айстесис, орган, которым воспринимается цветение как пол­
нота бытия. Такой орган имеют не все. Идеолог, позитивист или со­
циалист смотрит и вблизи не видит размаха существования, скажем,
в сложном цветении русской провинции, где барская усадьба вросла
в село и переплелась с жизнью нищего крестьянина. Социального
критика будет шокировать контраст между изысканностью библио­
теки и убранства барского дома и нищетой крестьянской избы, у
него не будет чувства воспринять несопоставимость как еще один
знак богатства жизни. Надо иметь эстетику, которой большинство
обделено. Поверхностные люди не переживают достаточно глубоко,
чтобы видеть настоящую, объективную полноту.
Это значит: суждение о, хотелось бы ему, вполне научно установимой фазе цветения необходимо проходит через человека. Сам че­
ловек должен быть соответствующим, настроенным на действитель­
ную полноту бытия. Такое требование к человеку и эстетику-чувство
(αϊσθησις) у Леонтьева можно без преувеличения назвать подлинно
античными чертами его мысли. У Аристотеля энергия, энтелехия
тоже подлежат чувству, которое надо иметь, иначе никакие объяс­
нения не помогут. Надо уметь чувствовать. По этой причине Ари­
стотель в конечном итоге отказался определить энергию. Философпрофессионал скажет, что у Леонтьева не было школы, и не примет
его сближения с известными мыслителями. Есть однако независимое
родство мысли. Леонтьев, подобно Василию Васильевичу Розанову,
один из редчайших в России, чья мысль по-настоящему вросла в по­
чву и на этой основе перекликается с античностью. Благодаря Чаа­
даеву, Леонтьеву, Розанову можно дополнить Ницше из цитирован­
ного выше афоризма «Воли к власти». Schrittweises Wiedergewinnen
des antiken Bodens, постепенное шаг за шагом отвоевание античной
почвы, шло в 19—20 вв. не только в Германии, но и в России.
Мы обратились к отечественной мысли в поисках подходов к
аристотелевской энергии покоя, о которой современность не гото­
ва пока еще говорить всерьез. Леонтьев специально подчеркивает
в своей эстетике: сложное цветение, полнота, совершенство, за­
вершенность не измеряются мерой движения. «Усиление движения
само по себе не есть еще признак усиления жизни. Машина идет, а
426

ЭНЕРГИЯ - 2002
живое дерево стоит»1. В том же точно плане с совпадением не в лек­
сике, а в сути и связи мысли, имея в виду то самое, Аристотель пред­
упреждает в начале книги IX «Метафизики»: хотя мы будем говорить
также и о способности (δύναμις) к движению, вообще изменению,
та способность (двигаться), о которой всего чаще говорят и которую
прежде всего имеют в виду, упоминая δύναμις, говоря о силе, для
нашего рассмотрения не самая важная, потому что сила и энергия
больше тех вещей, о которых говорят только в связи с движением
(изменением), έπί πλέον γάρ έστιν ή δύναμις και ή ενέργεια των μόνον
λεγομένων κατά κίνησιν (1046 а 1-2).
Сделаем предварительное обобщение. Отказавшись дать дефи­
ницию энергии, Аристотель приводит ее примеры, т.е. указывает
на области опыта, где мы могли бы прикоснуться к ней — конечно
без гарантии успеха. Опыт действенной полноты бытия может одна­
ко остаться для нас на протяжении всей жизни закрыт ощущением
несовершенства, даже негодности всего встречного. Есть умы, счи­
тающие своей заслугой умение увидеть во всём дурную сторону. Повидимому, человеческое существо должно быть от себя причастно к
опыту полноты, чтобы сказать безусловное да чему бы то ни было.
Опыт полноты дает о себе знать преимущественно в пережива­
нии пустоты. Оба переносятся с трудом, надрыв между обоими тоже
предъявляет большие требования к добротности человеческого суще­
ства. Тем самым тема энергий соприкасается с этикой, учением о до­
стоинстве (αρετή). Видение, понимание, мысль, самоценная жизнь,
счастье, приводимые Аристотелем в пример энергий, являются у
него вместе и достоинствами, причем высшими. Достоинство есть
энергия по преимуществу. Здесь снова не надо спешить с решением,
что это слишком далеко от энергий, как мы их понимаем. В самом
деле, только в христианско-платоническом переводе αρετή превра­
тилась в добродетель. Исходно она доблесть, добротность. Мощная,
хорошо смазанная, мягкого сильного хода блестящая машина, пы­
шущая энергией, в наших глазах mutatis mutandis в том же смысле
1

Розанову 30.7.1891. — Константин Леонтьев. Письма к Василию Розан
Вступление, комментарии и послесловие В. В. Розанова. Вступительная статья
Б.А. Филиппова. London: Nina Karsov, 1981, с. 98.
427

ПРИЛОЖЕНИЕ

добротна или, сказать по-немецки, tüchtig — слово того же корня
что Tugend добродетель, — в каком для Аристотеля добротный чело­
век, проработанный телесно и духовно, ровно и сложно активный,
вводящий в действие все свои силы и способности, есть разогнанная
до полного хода и предельного размаха человеческая махина, разо­
гревшаяся до божественности так, что к ней уже нет подступа ниче­
му сырому, сколькому, соблазнительному. Почему наша цивилиза­
ция сосредоточилась на создании механических машин и по тому же
типу — машин другого рода, учреждений, институтов, партий, ря­
дом с расцветом которых человек пришел в упадок, почему энергией
для нас стала преимущественно энергия таких машин — это важный
вопрос, внутри темы энергий обязательный. Давно и не раз высказа­
но мнение, что перед глазами всех в 19-м и 20-м веках европейским
человечеством исподволь завладела и теперь господствует религия
машины, в которую постепенно встраивается христианство.
Яснее становится неизбежность противостояния человека и тех­
ники, с которой он не может справиться. Аристотелевская доблесть
как труднодостижимая золотая середина предполагала стойкость че­
ловеческого существа между противоположными соблазнами. Энер­
гия в свою очередь оказывается достаточно сложной темой, чтобы в
ней можно было потеряться. Тем важнее не упускать главное. Мы
проснулись к взятой нами теме потому, что энергия, машинная и
человеческая, уходит. Отдаться панической заботе о том или ином
способе сохранения энергии значит не сделать первого необходимо­
го шага. Сначала необходимо и достаточно вглядеться в то, что нас
разбудило: в очевидный уход энергий.
3. Действительность*
За способность с высоты современной философской историогра­
фии и искусства перевода понять в античной мысли всё, в том числе
и странную энергию покоя, по Аристотелю высшую, объясняющую
неустанность неподвижного перводвигателя, мы расплачиваемся от­
чуждением. Понятое остается далеким. Не в последнюю очередь это
касается энергичного покоя неподвижного двигателя. Мы соглас­
ны, что он красив, но видим тут метафизику, гармонию античного
428

ЭНЕРГИЯ - 2002

космоса, давно сданного в музей, в библиотеку, на курс античной
философии в университете. Многое оставлено нами в прошлом.
Всякое разделение на чужое, с одной стороны, и свое, с другой,
должно настораживать. Надо отказаться от эффектных поляриза­
ций, к которым относится различение античного космоса и новоев­
ропейской Вселенной, философии природы-фюсис и естественных
наук. Отчетливое различение между ними конечно удастся. От со­
временного всепонимания не отстает наше умение всё сконструи­
ровать.
При всякой тематизации главный вопрос ставит не сама по себе
тема, в данном случае не энергия, а то, как и почему она вызвала
наше занятие ею. Так же при поляризациях, особенно затрагиваю­
щих исключительность современной ситуации в сравнении с тем
или иным прошлым, для мысли важно не вычисление пунктов раз­
личия, а причина, почему мы так поступаем, почему нам потребова­
лось разделить на мы и они. Это труднее чем конструировать пары
оппозиций, но зато для мысли открывается неожиданный путь, по
которому надо обязательно пойти, в отличие от работы конструиро­
вания всевозможных интеллектуальных построек, которые можно
и создавать и не создавать без того чтобы от этого многое измени­
лось.
Ответ, сразу же подвертывающийся на вопрос, почему энергия
покоя не наше, чуждое метафизическое понятие, оставшееся в древ­
ности, — а именно тот, что мы живем динамичнее и в отличие от
античной циклической истории с ее вечными возвращениями наша
история линейно устремлена к цели, — интуитивно кажется нео­
кончательным. Он таит или мы с его помощью что-то скрываем от
себя. Когда появляется такое подозрение, обязательное дело мысли
разузнать, что и зачем она от себя скрывает. Рядом с ним конструи­
рование, как сказано, совсем не обязательно. Положение, когда мы
что-то без своего ведома скрываем от себя, абсолютно нетерпимо, с
ним нужно покончить по возможности как можно быстрее. На бли­
жайший момент тут первая задача, задача задач, вся задача.
В самом деле, вовсе не очевидно, что мы действительно живем
динамичнее древних. Скорее наоборот, история греческой класси­
ки, вся уложившаяся на удивление последующих тысячелетий чуть
429

ПРИЛОЖЕНИЕ

больше чем в один век, в три поколения, которые создали почти всё
то, чем жила вслед затем римская культура, потом средневековая,
чем до сих пор живем мы, была устремлена к цели совершенства,
предельного достижения. Более правдоподобно, что циклами воз­
вращений к ней живем в течение тысячелетий мы. Тем более подо­
зрительно общее место нашей культурологии, согласно которому
древняя история была циклическая и двигалась кругами повторе­
ний. Не призвано ли оно скрыть нашу ситуацию и не лишает ли оно
нас стимула исторической инициативы, каким служил для древних
природный круговорот.
Разберем в меру сил представление об особой динамике (энер­
гии) современной жизни, которая делает античную энергию покоя
чуждой нам. О массовом или базовом статусе современного челове­
ка после нескольких столетий обеспечения им своего благополучия
можно сказать, что он во многом занял место перводвигателя. Таково
его положение за приборной доской или за рулем машины. Субъектперводвигатель по своему определению, а также в своей практике
существенно неподвижен. В движении находится в основном его
счетно-решающая, формально-логическая способность. Она соот­
ветственно занята прежде всего обеспечением для себя системы, в
которой она могла бы двигаться без трения. Бертран Рассел сравнил
формальную логику со скольжением ногами по гладкому льду, от
которого нельзя оттолкнуться, но если по нему уже движешься, то
невозможно остановиться.
На практике скоро каждый житель земли должен получить бла­
гоустроенную квартиру. В ней человеческий организм включен по
существу в систему искусственного жизнеобеспечения. Вода подво­
дится непосредственно к телу, питание доставляется через близкие,
часто расположенные в том же доме магазины. Помещение обогре­
вается теплом, которое вводится в него по трубам. Ненужное тоже
отводится или оттягивается по трубам. Телу обеспечены условия
для покоя. Когда тело передвигается, в средствах транспорта ему по
возможности создаются почти те же условия системы жизнеобеспе­
чения.
Традиционно системой жизнеобеспечения была природа. Реки
подводили, отводили воду, земля рядом с домом служила тем, что
430

ЭНЕРГИЯ - 2002

теперь обеспечивает агропромышленный комплекс и транспорт.
Природная система была оценена как ненадежная. Новоевропей­
ский человек вдвинул между собой и природой предприятие научнотехнического хозяйства, с одной стороны наступающего на природу,
с другой стороны повернутого к человеческому телу средствами на­
дежного жизнеобеспечения, наличие которых разрешает индивиду
чувствовать себя обеспеченным.
Разумеется, такое обеспечение человек принял не сразу. Жители
севера, тропических лесов, пустынь до сих пор отчужденно смотрят
на городских людей. Однако привыкнуть к жизни в системе искус­
ственного жизнеобеспечения оказывается физически легко. Когда
до эскимосов, индейцев дошли блага цивилизации, они без труда
встроились в нее. Потребовалась в сущности лишь психологическая
подготовка, а именно разрешение себе на телесную обеспеченность.
Таким разрешением послужила вера в то, что о каждом человеке,
обо мне, включая мое тело и всё мое существо, чтобы я жил и вырос
как самоценность в силу моей принадлежности к высшему челове­
ческому роду, заботится кто-то настолько сильный, что природа ему
подчиняется. Это Бог, законы самой же природы, законы истории,
мировая гармония или наука с ее техникой.
Веры в центральность человека, успокаивающей насчет того, что
с ним все в порядке, он главный и храним, не было в античности.
Человек, если о нем вообще заходила речь, был худшим, низшим в
космосе. Поэтому было понятно, что он достоин рабства, если не
прошел с детства строгой, в пределе безжалостной школы доброде­
телей. Откуда пришла вера в самоценность человеческого существа
и в его право на покой — особая тема. Пока достаточно заметить по­
дозрительность нашей веры, будто мы живем энергичнее размерен­
ных древних и нам чужд их покой. Мы скорее психологизировали
космический покой, присвоив его себе. Официально мы поддержи­
ваем видимость, что поскольку обеспечение не кончилось, оно мо­
жет продлиться. То, что искренней веры в это уже нет и мы втайне
тревожимся, не меняет дела. Наше официальное лицо остается уве­
рено в надежном обеспечении.
Наедине с собой мы готовы к аду. Когда он придет, мы примем
его как заслуженный. Наше мнение о себе, что мы живем энергичнее
431

ПРИЛОЖЕНИЕ

древности, означает по сути наше желание энергии и боязнь покоя.
Наша система жизнеобеспечения как бомба замедленного действия
требует непрерывного обслуживания. Система научно-технического
хозяйства, в которую вмуровано человечество, обеспечивает его, но
сама обеспечена только им. Наш мир не прост. Он имеет своей обо­
ротной стороной войну. Наш покой поддержан войной, и наоборот.
Это создает состояние войны и мира или, по Хайдеггеру, мировойны. Мир-покой, не смешанный с войной, и примирение с миром
возможны только в опыте целого. Он у нас есть только в виде под­
черкнутого отсутствия. Опыт целого мира близок нам как то, чего
мы в принципе лишены. Только кричащее отсутствие этого опыта
указывает на него и делает нас причастными ему. Он задевает нас
тем, что прошел мимо нас. Наше ведущее настроение — смута от рас­
кола мира. Недвойственный покой не имел бы своей обратной сто­
роной раздор и войну.
Целый мир, вызывающим образом отсутствующий, так же тру­
ден для понимания как аристотелевский энергичный покой. Среди
смены декораций на исторической сцене путь к покою целого надо
пройти заново. Он загорожен странным мнением, что мы живем под­
вижнее древних. На деле нам грозит, наоборот, бесславная останов­
ка истории. Стагнация подготовлена нашей верой в историческую
закономерность. Пока боги работают — из них главный машина, не
обязательно механическая, а например машина института, полити­
ческого или научного, — можно спокойно спать.
Динамизм, который, как принято считать, отличает нашу со­
временность от античного мира, сводится к революционному жесту.
Политическая и научная, насильственная и промышленная рево­
люция служит главным средством смены старого, в конечном счете
древнего, новым. Последнее почему-то быстро ветшает и требует за­
мены более актуальным. Новое время сменяется новейшим, новей­
шее современностью, самым последним этапом, на котором опять
же нужно вырваться вперед так, чтобы идти вровень с событиями,
о которых пришли известия буквально только что. Первой потреб­
ностью остается опережать других в модернизации. Чтобы меньше
видеть, как механизм обновления движется кругами возвращения
забытого старого, мы делегируем циклическую историю древности.
Поощряется иллюзия неуклонного поступательного развития.
432

ЭНЕРГИЯ - 2002

Революцию вызывает угроза срыва такого развития. Чем замет­
нее становится наращивание его темпа, тем острее страдают от увя­
зания в прошлом. Кажется обязательным принятие немедленных
мер. Всякая революция это праздник власти, которая как феникс
обновляется из пепла костра. Она выходит из огня молодой и све­
жей. По Ницше, распространение новоевропейского человечества
направляется его волей к власти. Революционное обновление — спо­
соб упрочить господство над желательным кругом вещей. В усилиях
по расширению власти, прежде всего над природой, современность
пошла дальше древности.
Нужно не упускать из виду, что дело идет об учете и контро­
ле в целях обеспечения надежной государственно-технической и
глобальной системы. Можно ли сказать, что ее покой оказывается
таким образом причиной революционного движения? Цель рево­
люции — такое установление действительности, когда она уже не
ускользала бы от контроля и учета. Государство приводится в по­
рядок, неуправляемость сокращается, непредвиденное развитие
исключается. Вооруженный знаниями и техническими средствами
коллективный индивид обеспечивает действительность самому себе
и тем обеспечивает себя.
Новоевропейский индивид прагматически опознаёт в себе того,
кто овладевает миром, природой, землей, обществом. Стороны от­
ношения (овладевающий и овладеваемое) исходно не определены.
Единственной константой (аналогом аристотелевского неподвиж­
ного перводвигателя) оказывается здесь сама по себе деятельность
расширения и упрочения охвата действительности. Задача контроля
и учета организует природу, мобилизует и дисциплинирует челове­
ка. Система обеспечения должна прежде всего гарантировать свою
непрерывность. Для этого ей необходимо ускорение, сделавшееся
нормальным состоянием.
Обеспечение в условиях бедности принимает форму накопле­
ния запасов в масштабах предвидимых минимальных потребностей.
В условиях изобилия задача избавления от запасов решается путем
развития максимальных потребностей. В обоих случаях скрытой
проблемой остается угроза возникновения потребностей, удовлетво­
рить которые окажется в принципе невозможно. Применяются все
433

ПРИЛОЖЕНИЕ

меры для устранения неопределимых, неявных потребностей. Они
заранее интерпретируются. Культура опережающе объясняет по­
требности как, например, сексуальные и тут же предлагает способы
их удовлетворения или подавления. Для духовных потребностей ин­
дустрия предлагает всегда многие варианты нейтрализации или вы­
теснения. При скудости и при избытке ситуация несмотря на кажу­
щийся контраст аналогична. Бедствующие ареалы вызывают тревогу
невозможностью удовлетворить потребности, процветающие — тем,
что несмотря на их удовлетворение не удается исключить смутную
неудовлетворенность. Она сохраняется и тогда, когда, казалось бы,
человек с избытком имеет всё что пожелал. Упрямая неспособность
бедных устроиться внутри цивилизации потребления только кажет­
ся разрешимой проблемой. Конечно, изготовить нужное количество
товаров и предметов потребления технически возможно. Но опти­
мизм производителей кончается, когда дают о себе знать смутные
потребности, которые в принципе удовлетворены быть не могут.
В этом свете отказ так называемых развивающихся ареалов вый­
ти хотя бы на технически достижимый уровень производства и удо­
влетворить элементарные потребности можно во многом объяснить
инстинктом принципиальной неудовлетворимости потребностей.
По подсказке этого инстинкта деятельность обеспечения прекра­
щается сразу, как только обозначается неразрешимость проблемы
и внедряется ощущение, что при любом количестве предметов по­
требления что-то останется не в порядке. Некоторые ареалы внутри
планетарного общества потребления до сих пор выносят техниче­
скую недообеспеченность. Не дожидаясь, когда после всеобщего
удовлетворения утвердится принципиальное недовольство, они с
самого начала принимают всевозможную неудовлетворенность как
нормальное состояние. В такой политике есть стиль и действует не­
явная мудрость, знающая, что дело человека не устройство на зем­
ле, что его в принципе невозможно устроить и в конечном счете его
устроит только целый мир.
Недостижимость удовлетворения (обеспечения, успокоения),
ясно или неявно ощущаемая, не мешает тому, чтобы обеспеченность
тем не менее оставалось главной целью. Назначением динамичной
деятельностью остается так или иначе покой. Не энергия покоя, а
434

ЭНЕРГИЯ - 2002

покой, обеспеченный энергией, остается как у Аристотеля причи­
ной исторического движения. Еще недостигнутый покой обеспечен­
ности давно заявил о себе как оборотная сторона нашей динамики.
Всем слишком знакомый опыт покоя, разлучившегося с энергией, тр
бует динамичной компенсации. Он известен современности больше
чем энергия, особенно в ее античном понимании. Воображая себя
динамичными, мы не спешим заметить, что наша деятельность вра­
щается вокруг успокоения действительности под нашим контролем.
Подвижность технической цивилизации не совпадает с полнотой
бытия, определяющей аристотелевскую энтелехию.
Хотя для прояснения темы достигнуто мало, стала яснее приро­
да стоящей перед нами трудности. Она в том, что наш опыт покоя
противоположен энергии. Его обеспечение требует динамичной де­
ятельности, в которой нет покоя. Энергия для нас расслоилась. Со­
ответственно распалось и ее имя. От единой аристотелевской энер­
гии мы унаследовали два слова, одно так же звучащее и другое, более
частое — действительность (Wirklichkeit, Reality, Actuality). Обычно
этим последним словом переводится ενέργεια античных текстов.
Действительность одно из самых удивительных философских
понятий, при том что мы пользуемся им легко и часто. Что такое
действительность, в сущности неясно. Как аристотелевская энер­
гия, она воображается самопонятной. Показать действительность
невозможно. Рабочее (живое) применение этого термина оказывает­
ся большей частью полемическим или критическим. О действитель­
ности мы начинаем говорить, когда надо отмести то, в чем действи­
тельности нет, или когда мы отрезвляем сами себя: надо вернуться
к действительности, и вот какова она на деле; мы размечтались,
воспарили, тогда как на деле всё жестче и суровее; не надо жить в
воображении, надо научиться смотреть правде в глаза. За критиче­
ской функцией термина стоит аристотелевское различение между
ενέργεια и δύναμις. В возможности есть неким образом всё, но не­
развитым образом, тогда как действительность есть уже нечто ося­
заемое, не воображаемое, а убедительное бытие.
Действительность согласно ее современному определению есть
«объективная реальность, актуально наличное бытие». Во второй
части дефиниции обращает на себя внимание то, что термин акту435

ПРИЛОЖЕНИЕ

алъностъ (actus, actualitas)* возник в древности как перевод аристо­
телевской ενέργεια на латинский язык. Дефиниция в этом отноше­
нии оказывается тавтологическим жестом, взывающим к простому
несловесному пониманию. Важная сторона живого значения дей­
ствительности, тоже понятная без определения и полемически зао­
стренная против мечтаний и фантазий, состоит в действии, которое
в контексте вышеописанного динамизма современной цивилизации
автоматически заслуживает уважения. В этом смысле действитель­
ность убедительна. Она тот веский аргумент, который мы безуслов­
но признаем. С действием мы в любом случае считаемся. Действи­
тельное поэтому говорит само за себя. Потому не беда, если его
определение тавтологично. Дело идет о базовых вещах, которые надо
чувствовать, чтобы была общая почва для разговора. Таким образом
наша действительность обходится без определения примерно в та­
ком же смысле, в каком ее источник, аристотелевская энергия, не
нуждалась в дефиниции и пояснялась через тавтологию, как в при­
водившейся цитате из Аристотеля, где «энергия есть то, что [...] пре­
бывает в энергии (эргон)».
Действительность непосредственно убеждает. Она такова, что
подействует на каждого. В материализме, который считает веще­
ство самым весомым аргументом, действительность несомненно
материальна. В идеализме она интеллектуальна, и материя там,
наоборот, наиболее иллюзорна из всего существующего. Самое
важное с действительностью происходит однако при отказе от этой
доходчивой, но примитивной поляризации. Как отмечалось выше,
у Аристотеля критерием энергии была в конечном счете полнота
нашей собственной осуществленности. Через нас проходило, от на­
шего опыта зависело решение об энергии. То же самое включение
нашего поступка создает проблему современной действительности.
Можем ли мы доказать, что она есть. Кант называет ее философ­
ским скандалом. Человек может не признать действительность, на­
звав ее иллюзией.
У Канта действительность то, что получается, когда к понятию,
т.е. к чистой мыслимости, а стало быть всего лишь возможности бы­
тия, прибавляют der Stoff, материю, которую можно воспринимать.
Содержательно при этом ничего не меняется. В действительности
436

ЭНЕРГИЯ - 2002

имеет место то же самое, что в возможности, но получает печать вос­
приятия, Wahrnehmung, и ощущения, Empfindung, не животных, а
таких, которые человеком сознаются, deren man sich bewußt ist (Кри­
тика чистого разума, А2251). Сознание подтверждает действитель­
ность ощущения. Как у Аристотеля в отношении энергии, человек
удостоверяет за действительностью ее статус своим поступком (ак­
том сознания).
Что содержательно действительность ничего не прибавляет к
понятию, чистой мыслимости и тем самым всего лишь возможно­
сти, — это загадочное учение Канта подробно поясняется им. Осно­
вательно продумав понятие Бога со всеми его предикатами, включая
всемогущество, я содержательно ужеисчерпал высшее существо в
своей мысли и важными новыми чертами, помимо дедуцируемых из
понятия всемогущества, дополнить Его уже не могу. Иначе она была
и не мысль. Если затем я сопровождаю Его предикаты, все вместе
или по отдельности, утверждением «Бог есть», то не прибавляю к
Нему никакого нового предиката — поскольку существование вхо­
дило в понятие совершенства и всемогущества, — а даю Бога со все­
ми его предикатами как действительный предмет, которого не было
в мысленном понятии. Тот понятийный Бог и этот мой теперь уже
действительный Бог содержательно заключают в себе одно и то же.
К понятию Бога ничего не прибавилось. «Действительное не содер­
жит ничего большего, чем просто возможное. Сто действительных
талеров не содержат ни на чуточку больше, чем сто возможных»
(А 599). Тезис доказывается от противного: не может быть, чтобы
в действительном предмете содержалось что-то большее чем в по­
нятии, потому что это означало бы неадекватность понятия. Через
несколько строк Кант возвращается к тому же доводу, подкрепляя
его сходным доказательством от противного. Конечно, для меня,
для моего имущественного положения разница велика, 100 действи­
тельных талеров в руках явно больше, чем понятие о 100 талерах в
голове. Но «если я мыслю вещь, с какими бы и сколькими бы пре1

Цитируем редакцию А, т.е. первое издание «Критики чистого разума» Им­
мануэля Канта, профессора в Кенигсберге, опубликованной в Риге в 1781 г.
книгоиздателем Иоганном Фридрихом Харткнохом.

437

ПРИЛОЖЕНИЕ

дикатами я ее ни мыслил (даже давая ей сплошное определение), то
оттого, что я еще прибавлю, что эта вещь есть, к ее составу вовсе
ничего не привносится. Потому что иначе существовало бы не то же
самое, а больше, чем я помыслил в понятии, и я не мог бы сказать,
что существующее есть именно предмет моего понятия» (А 600).
Это известное место из «Критики чистого разума» открыто мно­
гим прочтениям и едва ли может быть полностью исчерпано толко­
ваниями. Не будем усложнять уже имеющиеся новыми интерпретативными конструктами. Конкретизируя и тем офаничивая область
мыслимых толкований, покажем, что у Канта здесь не столько но­
вовведение, сколько возвращение — в условиях его языка, эпохи,
ситуации и философского контекста — к исходной аристотелевской
мысли об энергии.
На первый взгляд такой подход кажется противоположным
хайдеггеровскому толкованию этого места в статье «Тезис Канта о
бытии», впервые опубликованной в юбилейном сборнике Эрику
Вольфу в 1962-м году и затем вошедшей в «Wegmarken» (1967)'. По
Хайдеггеру Кант целиком остается в рамках картезианской метафи­
зики трансцендентального субъекта, поскольку определяет бытие
из этого субъекта как то, что субъектом удостоверено, установлено,
признано именно в качестве бытия. Ставя таким образом на первое
место субъекта, Кант не дает слова самому бытию, не вслушивается
в то, что оно есть, как оно есть. Если выделить в чистом виде ин­
тенцию хайдеггеровского категорического приговора, вынесенного,
между прочим, не одному Канту, а всей новоевропейской метафизи­
ке в том, что она, мета-физика, проходит мимо бытия, φύσις, то мы
увидим здесь на самом деле вызов заново прочесть Канта и метафи­
зиков с тем чтобы наконец увидеть у них, как они всё-таки дают сло­
во тому бытию, с которым так или иначе имеет дело всякая мысль.
О поведении Пушкина, нередко эксцентрическом, говорят, что
он вел себя с каждым собеседником так, как следовало бы ожидать
от того Пушкина, каким его по своей мерке представлял этот со­
беседник. Хайдеггер читает, интерпретирует, излагает Канта, Ниц1

Теперь: М. Heidegger. Gesamtausgabe. 1. Abteilung: Veröffentlichte Schriften
1914-1970. Bd. 9. Wegmarken. Frankfurt а. M.: Klostermann 1976.

438

ЭНЕРГИЯ - 2002

ше, Платона так, как нужно было бы это делать перед аудиторией,
которая всё понимает, т.е. и бытие тоже, с налета, с намека и с по­
луслова. Поэтому Хайдеггер настаивает, уверяет: бытие такая вещь,
которую великие, в отличие от вас, всё понимающих, не понимали.
Своими интерпретациями, которые почти всегда критикуются как
фактически неверные, Хайдеггер пытается нам, своим слушателям,
сказать: в отличие от вас, всепонимающих, Кант, Ницше, Платон
не понимали бытие, поэтому всегда не улавливали, упускали, не на­
зывали главного. В вызывающем тезисе Хайдеггера та правда, что
бытие относится к вещам, которые понять нельзя. Хайдеггер может
позволить себе задеть Канта. Он обращается к читателям, которые
изучали великого философа и, слыша о нем, могут восстановить его
в памяти и возразить, если считают нужным. Хайдеггер не имел дела
с аудиторией, впервые слышащей в его изложении о Канте, и мог не
бояться, что оставит одностороннее впечатление о мыслителе или
своей характеристикой его как метафизика отпугнет от него.
Когда Кант говорит, что существующая вещь, т.е. такая, которой
придано бытие, нисколечко, im mindesten, не отличается от вещи,
мыслимой в моем понятии, т.е. пока еще только возможной, он име­
ет в виду, что обстоятельная, durchgehendes, мысль охватывает всю
вещь сплошь, полностью ее вбирает в себя, доходит до ее и до свое­
го предела, но не может допонять от себя еще и действительность
вещи — тождественную у Канта бытию, как и у Аристотеля ενέργεια
есть лицо самого бытия. Вобрать в себя бытие и добавить его от себя
вещи мысль не может. Кант обстоятельно разъясняет всё это с хо­
лодной отрешенной отчетливостью северного бесстрастного, каза­
лось бы, ума, в котором экстаз доведен до бешенства, до белого ка­
ления и уже кажется предельным невозмутимым спокойствием. Это
если говорить о вызывающем характере философии.
Мысль всегда провокация. Уже было замечено, что один из ари­
стотелевских примеров энергии (служащих ему вместо ее определе­
ния), а именно что мысль есть энергия, т.е. осуществленное бытие,
которое полно в себе, полно собой и само себе цель, надо считать
не столько примером — в качестве такового он не работает, потому
что среднестатистически мысль как раз бывает служебна и функцио­
нальна, — сколько вызовом: способны ли мы еще к такой мысли,
439

ПРИЛОЖЕНИЕ

которая сама в себе была бы высшим осуществлением и полнотой
бытия? Кантовский пример со 100 талерами — по сути тот же, что у
Аристотеля, отчаянный вызов мысли: неужели ей вечно иметь дело
с пустотой и перебирать нули; неужели она никогда не может (Кант
подчеркнуто, резко говорит: не может, и в этом отказе приглашение)
быть действительностью.
На вызов Канта пришел скорый отклик. Почти весь Гегель мо­
жет быть прочитан как энтузиастический, и оттого снова обречен­
ный, ответ Канту: не только может мысль стать действительностью,
но она одна и есть действительность. Гегель видимо спорит с Кан­
том, на деле работает над его заданием. Мысль спорит и зовет. Кант
с его отказом мысли в осязаемой ценности, в ста талерах — вызов
Гегелю или, вернее, вызов Гегеля, который после Канта уже не мог
не возникнуть. Если не он, камни бы заговорили в ответ на властное
заклинание.
Кант настойчиво повторяет, чтобы нашелся кто ему возразит, что
действительность абсолютно неприступна для понятия, что мысль
обречена со своими концептами вращаться среди теней, пустых ве­
роятностей, что она жалким образом похожа на купца, который в
отчаянном желании улучшить свое финансовое положение добавил
к своему бухгалтерскому отчету несколько нулей (А 603).
Отождествление действительности (энергии) с бытием и при­
глашение мысли самой стать действительностью — это прямо и
по сути аристотелевское у Канта. И еще одно. Когда, дразня мысль,
Кант говорит, что она может успокоиться и что содержание 100 дей­
ствительных талеров точно такое же, с повтором, ни чуточку не дру­
гое чем мыслительное содержание 100 возможных и воображаемых
талеров, то этим сказано как раз прямо противоположное хайдеггеровскому тезису о ключевой роли трансцендентального субъекта в
метафизическом полагании бытия. Подобно тому как Кант пригла­
сил Гегеля, Хайдеггер заставляет увидеть, до какой степени бытие у
Канта на деле не является следствием полагающего акта мыслящего
субъекта, кроме разве что может быть Бога. Никакими усилиями вы­
прыгнуть за воображаемость помысленных мною 100 талеров я не
могу, мыслью создать их себе не могу, пока мысль не стала действи­
тельностью, а мысль не станет, повторяет Кант, никогда, никаким
440

ЭНЕРГИЯ - 2002

образом не станет. Стало быть, те 100 талеров мне кто-то должен
дать, ведь они мне всё-таки нужны. «Для моего имущественного по­
ложения, — с наивной простотой напоминает Кант, — сто действи­
тельных талеров означают больше чем голое понятие о них» (А 600).
Гегель будет наоборот настаивать: нет, понятие никогда не голое;
в понятии больше действительности чем в любых 100 талерах. Для
Канта действительность это действительность. Бытие есть бытие.
Оно не мыслью добывается, мыслью имущества себе не прибавишь.
В понимании действительности бытия как имущества, осязаемого, а
не воображаемого достатка, богатства Кант опять же возвращается к
Аристотелю и вообще к античной мысли, которая понимала бытие в
согласии со звучанием слова ουσία в языке, — имущество, богатство.
О том, как чувство слова не изменяет античности, много писали.
Парадокс Канта со 100 действительными талерами, которые со­
держательно, или, как он еще говорит, реально те же самые, что и
мыслимые сто талеров — ничего действительные талеры к моей мыс­
ли о них не прибавят, — но тем не менее моя мысль о них чистый
нуль без осязания их в руках, надо считать повторением аристоте­
левского отказа от определения энергии. Мы видели, что Аристотель
вызывающим образом отказался выполнить собственное обещание
дать ей дефиницию. Это вызов, когда объявив: «Определим, что та­
кое энергия», он дает откровенно тавтологическую формулу и по­
том неодобрительно высказывается о крохоборах, требующих всему
определения. Подобным образом Кант демонстративно оставляет
нам выпутываться из антиномии полного реального тождества и
полного бытийного нетождества ста мыслимых талеров сотне дей­
ствительных. Когда он говорит, что действительность начинается
там, где мысль исчерпала себя, причем с такой полнотой, что к по­
нятию вещи действительность уже ничего не прибавит, то это перифрасис аристотелевского решения, что определения энергии не будет.
Где выступает действительность, там всё другое: не что-то другое,
потому что всякое «что» можно было бы опять понятийно (реально,
содержательно) определить, а другое настолько, что понятиями не
достанешь. Действительность, в меру сил показывает Кант, это та­
кая вещь, которая, если она начнется, будет непохожа на всё, с чем
мы привыкли иметь дело. Мы хотим работать с действительностью,
441

ПРИЛОЖЕНИЕ

взяв ее для начала мыслью, но она немыслимая. Она не возможна.
Этим Кант встает не на голову, а надоблачно выше всего последую­
щего 19-го века, который мечется, ища действительность то в поня­
тии, то в материи, то в истории, то в политике, то в чистой логике, и
помогает этим своему концу в мировой войне.
Наша беда не в том, что действительность ускользает от нас, пря­
чась то в социальной практике, то в природе. Ошибкой было с само­
го начала надеяться, будто мы способны в конце концов установить,
что она такое. Мы этого не можем установить, потому что энергия
не считывается с вещей. Решение о ней проходит через нас, но не
нами выносится. Не человеческий субъект ставит на ней удостове­
ряющую печать. Не мы постановляем действительности быть такойто. Решение о ней выносится не от нашего только имени. Что при
этом вступает в действие, подлежит прояснению.
Не пройдем однако мимо Гегеля, который был спровоцирован
Кантом на утверждение, что мысль не только может стать действи­
тельностью, но и есть первая действительность. Пусть для жадного
купца сто талеров в руке предпочтительнее, но не обязательно брать
его за эталон человеческого существа. Истинная действительность
располагается там, где дух, интеллект, ум узнаёт сам себя. «Чистое
понятие — сердцевина предметов, их простой жизненный пульс»
(Наука логики, Предисловие)1.
Уже отмечалось, что когда Гегель приостанавливает свою триадную машину с ее тезисом, как бы прямым ходом поршня, антитези­
сом, обратным ходом, и синтезом, вспышкой, рождающей энергию
для обновленного хода, а именно в так называемых примечаниях, он
отвечает на то, что его больше задевает, тогда как вне примечаний
идет строительство системы и порядок разбора тем определяется ло­
гикой целой структуры. Едва начав в разделе первом «Определен­
ность (качество)» Книги первой («Учение о бытии») «Науки логики»
развертывать взаимоотношение бытия, ничто и становления, он че­
рез две страницы перебивает себя несоразмерно длинным Приме­
чанием 1 о кантовских ста талерах.2 Философский пейзаж при пере1

См. весь контекст: Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Наука логики. Т. 1. Мо­
сква: Мысль, 1970, с. 88.
2
Там же с. 141-148.

442

ЭНЕРГИЯ - 2002

ходе от Канта к Гегелю, конечно, полностью меняется. Лексически
одинаковые, одни и те же выражения будут иметь другой вес.
Прежде всего, Гегель постулирует — тут его аксиомы, на которых
он будет потом строить, — что бытие и ничто пустые абстракции, вы­
думанные вещи (Gedankendinge). Мысль пользуется этими инстру­
ментами как подпорками чтобы приблизиться к действительности,
но реально (для Гегеля то же что действительно) никакого чистого
бытия и чистого ничто нет. Везде и всегда встречается их смесь, при­
чем не так, что некие исходные бытие и ничто впоследствии пере­
мешались: нет, бытия и ничто не было никогда, они абстракции;
было то, что было, действительное, из которого мысль выкроила для
себя бытие и ничто. Бытие как абстракция существования до всякой
очерченности (конкретности) настолько неопределенно, что ни на
что не похоже. Этим своим «свойством» оно совпадает с одной един­
ственной вещью, которая так же неопределенна, с ничто. Поэтому
бытие есть ничто, а ничто есть чистое бытие.
Гегель пародирует ожидаемое здесь поведение обыденного со­
знания: ага, если для вас, философов, бытие и ничто одно, значит
вам всё равно, есть у вас сто талеров или нет; мы их тогда у вас за­
бираем. Или еще: если, как вы утверждаете, чистая мысль в своем
движении, деятельность духа творит всё в мире, пусть она вам соз­
даст сто талеров. Пародируемое Гегелем обыденное сознание — это
ближайшим образом Кант, настолько бесцеремонно обращаются
философы друг с другом.
Логика Гегеля безупречна. Кант думает, что он смирил мыслите­
лей, поставив им на вид, что никакими своими усилиями измыслить
действительность, или, что для Канта то же, бытие, они не могут; для
этого надо прибавить к мысли что-то не мыслимое. Хотя в царство
мысли тут якобы никто не вмешивается, допуская, что сто талеров
реально именно таковы, как она их себе представляет, но неспособ­
ность мысли осязать конципируемое ею богатство принимается за
свидетельство ее нищеты. Мысль не нищая, возражает Гегель. Пред­
почтительность ста талеров в руке еще вовсе не очевидна. Они могут
оказаться обузой. Свобода иногда требует избавиться от имущества.
Один привязан к нему жадностью, другому мыслить об отношении
деньги-товар-деньги важнее чем их иметь. «Если поднимают шуми443

ПРИЛОЖЕНИЕ

ху вокруг этих ста талеров, утверждая, что для моего имущественно­
го состояния не безразлично, обладаю я ими или нет, и тем более не
безразлично, существую ли я или нет, существует ли иное или нет,
то не говоря уже о том, что бывают имущественные состояния, для
которых обладание ста талерами безразлично, — можно напомнить,
что человек должен подняться в своем образе мыслей до такой аб­
страктной всеобщности, когда ему в самом деле будет безразлично,
существуют или не существуют эти сто талеров независимо от их ко­
личественного соотношения с его имущественным состоянием, как
ему будет столь же безразлично, существует ли он или нет, т.е. суще­
ствует он или нет в конечной жизни (поскольку имеется в виде некое
состояние, определенное бытие) и т.д. Даже si fractus illabatur orbis,
impavidum ferient ruinae1, сказал один римлянин, a тем более должно
быть присуще такое безразличие христианину».
Пусть над своими ста талерами трясется кенигсбергский лавоч­
ник. Мы над ними возвысимся, как вообще отвлечемся от конечных
вещей. Меня хотели поймать на золоте, внушить мне, что понятия
мало, ему якобы недостает самой вещи. А она мне не нужна. Мне
вообще никакие частные вещи не нужны. Мне достаточно единого
Бога. Кант говорит, что Бога я получу, как сто талеров, только когда
к моему понятию Его будет прибавлено еще и бытие Божие, которое
в понятие не входит. Кант неправ. В частных вещах понятие и бытие
разные вещи, так что мысленная конструкция вещи отличается от ее
бытия, но в Боге понятие и бытие неотделимы.
Так дерзко наотмашь оттолкнуть Канта Гегель имел право по­
тому, что в ответ на его вызов сказал по сути то же самое. Утверждая,
что действительность не может быть придана себе никакой мыс­
лью, Кант как бы молчаливо продолжал: но Бог... Гегель сказал эти
слова вслух. У Бога что мысль, то и дело. И если мы не безродные
пасынки, а подобны Ему — и что подобны, видно по тому, что как
Он выше всего в мире, так истинным христианам всё в мире может
оказаться не нужно, кроме Его одного, — если мы не фантомы, то в
нашей высшей способности, мысли, хотя бы крупица действитель­
ности есть.
1

«Если целый свет, надтреснув, рухнет, тело, не дух сокрушат руины»
(лат.).

444

ЭНЕРГИЯ - 2002

Понятие и бытие в Боге тождественны у Гегеля так же, как для
западного христианского богословия в Нем и только в Нем совпа­
дают essentia и existentia, или actus, а для восточного — сущность и
энергия. Этот тезис, или догмат, выступал на видном месте в визан­
тийской полемике 14-го века и соответственно в отечественной ре­
лигиозной философии начала 20-го века.
В каком смысле Гегелю безразлично, существуют ли действи­
тельно вещи, охваченные его понятием, или их нет? Стратег напо­
леоновского размаха, он ставит под удар каждого отдельного солдата
своей армии, не заботясь о том, выживет этот конкретный солдат
или нет. Для солдата важнее его личной жизни и смерти выполне­
ние долга. Его действительность поэтому не непосредственна, т.е.
не сводится к его существованию. В погибшем герое больше дей­
ствительности чем в дезертире. Отрекаясь, лишаясь, умирая, част­
ные существа могут утверждать свою действительность. 100 талеров,
от которых я отказался, могут быть более действительными, чем те,
которые я положил в кассу. Здесь у Гегеля то же настроение, что в
знаменитых стихах из Западно-восточного дивана Гёте:
Und solang du das nicht hast,
Dieses «Stirb und werde»,
Bist du nur ein trüber Gast
Auf der dunklen Erde.2

Гегель делает сходный жест, отрешаясь от существования вещи ради
понятийной мысли. В учении о понятии (начало 3-й книги «Науки
логики») открывается царство свободы, рискованное, конечно, но
где впервые руки человека не связаны веществом. Это простран­
ство скачка, весь ужас и вся роскошь которого в том, что в полете
нет опоры и моментально возможно всё, включая молниеносный
переход мысли в действительность,— тот самый, какой имел в виду
Аристотель, приводя пример мысли, которая сама уже цель, чистая
осуществленность, энергия, полнота бытия.
Поскольку Кант, по-видимому отказываясь от скачка, ждет, ког­
да к мысли извне прибавится действительность, он кажется Гегелю
2

«И пока в тебе еще нет, пока ты не достиг этого, „Умри и стань", ты только
унылый гость на мрачной земле».

445

ПРИЛОЖЕНИЕ

предателем Духа. Для Канта «понятия разума, в которых следовало
бы ожидать более высокой силы и более глубокого содержания...
[суть] только идеи; их, правда, вполне дозволительно применять, но
[...] как гипотезы, приписывать которым истину в себе и для себя
есть якобы полный произвол и безумная дерзость, так как они не мо­
гут встретиться ни в каком опыте. — Можно ли было когда-нибудь
подумать, что философия станет отрицать истину умопостигаемых
сущностей потому, что они лишены пространственной и временной
материи чувственности?»1 От чувственности по Гегелю бессмыслен­
но дожидаться какого-либо удостоверения действительности. А если
Кант настаивает, что вещь действительна только когда она дана в
восприятии, ощущении, на опыте, то ведь есть же восприятие, ощу­
щение, опыт самой мысли\ Она и вязкая, и плотная, и захватывающая
субстанция.
Возможно ли что Кант не имел этого убедительного опыта мыс­
ли? Имел, конечно. Различие между Кантом и Гегелем — в перерас­
пределении поля молчания. Гегель вступил со своим словом в область,
по которой Кант проходит не говоря ни слова, считая безмолвие
тут необходимым. Соответственно близость к Аристотелю у Канта
тайная, у Гегеля на виду. В очередном раунде полемики с Кантом в
начале 3-й книги «Науки логики» Гегель ставит ему в укор Аристоте­
ля2, который умел видеть в мысли не только гипотезы, нуждающиеся
в последующей проверке, а присутствие самой истины.
И еще одна энергичная инвектива против Канта с его ста тале­
рами помещена опять в важном месте, в самом начале последнего
третьего раздела (Идея) третьей книги (Понятие) «Науки логики».
Гегеля возмущает, что мысль должна идти на поклон к внеполож­
ной ей действительности, чтобы удостовериться в своей. К какой
такой действительности? Мы окружены случайными блестками су­
ществования, осколками бытия, которые при всей своей реально­
сти стоят меньшего чем хорошая мысль. Скорее наоборот, мнимая
действительность должна идти на поклон к мысли, чтобы выпросит
у нее себе идею. «Реальность, не соответствующая понятию, есть
1
2

Гегель. Наука логики. Т. 3. М. 1972, с. 24.
Там же, с. 30.

446

ЭНЕРГИЯ - 2002

просто явление, нечто субъективное, случайное, произвольное, не
являющееся истиной». Мысль даже без внешней действительности
многого стоит, а что такое действительность, в которой нет смысла?3
Она хуже чем мертва, ее просто нет. Поэтому — знаменитое гегелев­
ское — «всё действительное разумно, всё разумное действительно».
Свободный мир идей рассеивает, раздаривает смыслы и рядом с их
весомостью разлетается в ненужную пыль мнимая действительность
ста жалких талеров, всё достоинство которых ограничивается их
осязаемостью.
Производность гегелевской позиции от кантовской сама по себе
интересна. По-настоящему здесь захватывают однако возвышенное
негодование, с каким Гегель отстаивает действительность мысли
против Канта, который своим кричащим умолчанием вызвал его
проговорить энтузиастические тирады о мысли как высшем бытии.
В последнем разделе «Науки логики», разбирая идею познания, Ге­
гель снова и по тому же поводу нападает на Канта. «Довольствоваться
явлением и тем, что в обыденном сознании дано простому представ­
лению, значит отказываться от понятия и от самой философии. Всё,
что превышает такое представление, считается в кантовской критике
чем-то запредельным, на что разум не имеет никаких прав. На деле
понятие выше того, что лишено понятия, и прямым свидетельством
его превосходства служит, во-первых, само понятие, а во-вторых, с
отрицательной стороны, неистинность явления и представления»4.
Гегель повторяется. С Кантом ему определенно не по пути. Правда,
Кант понял необходимость диалектики для разума, но сделал из нее
вывод, противоположный тому, какой следовало5.
Кант Гегелем преодолен. Вспомним однако, каким было кантовское понимание действительности: она не мыслимая и начинается
там, где кончается мысль, когда она уже построила всё что могла и
создала вещь во всех ее содержательных моментах, не сумев только
сделать ее существующей. Бытие у Канта, не забудем, то же что дей3

Почти во всех этих выкладках Гегеля (соответствие реальности понятию,
привнесение действительности извне, отсутствие у действительности смысло­
вого содержания) легко видеть перевертывание кантовских тезисов.
4
Гегель. Наука логики, т. 3, с. 238-239.
5
Там же, с. 296.

447

ПРИЛОЖЕНИЕ

ствительность. У Гегеля началом действительности является дух, от­
части даже конечный, пока еще скованный цепями обстоятельств, а
вполне — абсолютный. Там собраны в единство возможность и дей­
ствительность (potentia и actus), не в том смысле, что возникло новое
цельное начало, связавшее то, что в конечных неабсолютных вещах
разведено, а так, что в абсолюте нет возможности, которая не была
бы действительностью. Говорить «не была бы» правильнее, чем «не
стала бы», потому что в абсолюте от возможности (которую в силу
его всемогущества можно было бы называть всевозможностью) к
действительности нет перехода. Всякая возможность там сразу же и
действительность, «абсолютный дух есть абсолютное единство дей­
ствительности и понятия, или возможности духа» (Энциклопедия
философских наук, Философия духа, § 383 конец).
В этом рассуждении Гегеля нам чего-то не хватает. Интуитив­
но ощущается какая-то неладность. Ну хорошо, пусть дух свобо­
ден и потому его действительность такова, какова она всякий раз
есть, ведь дух «открывает себя самому же себе» как хочет. К тому,
что действительность не получает определения — она всегда такая,
какая есть, — мы уже привыкли, читая Аристотеля, демонстративно
уклонившегося от дефиниции энергии, и Канта, по которому дей­
ствительность в принципе не мыслима, стало быть неопределима.
В отношении критерия действительности соответственно тоже есть
предварительная ясность: он проходит через нас, хотя он не в нас, и
как у Аристотеля об энергии судит счастливая полнота достойного
человека, так у Гегеля всего способнее судить о действительности
тот, кто сам действителен, поскольку действует в полную меру. Од­
нако Кант, по-видимому, всё же не зря упрямо встал на пути идеали­
стического энтузиазма и с порога потребовал, как неверный Фома,
чтобы действительность можно было осязать. Где у Гегеля гарантия,
что при всём деятельном действовании духа разогнанная им машина
не промахнется мимо настоящей действительности?
Не мы, сам Гегель велит отличать случайную действительность,
которая хуже понятия, от абсолютной действительности духа. А что
если есть еще более действительная действительность? Это подозре­
ние кошмаром повисает над гегелевской системой. Явить действи­
тельность понятия призвана она сама своим фактом. В коротком
448

ЭНЕРГИЯ - 2002

§ 550 Энциклопедии философских наук говорится о жесткости духа.
Он всегда прав в своей свободе, к несвободным человеческим инте­
ресам он безразличен или еще хуже. За всеми волнами человеческой
истории надо увидеть верховный процесс самоосвобождения духа.
Народы всего лишь исполнители этой задачи. Возвышается среди
других тот народ, которому дух поручил свое дело. «По отношению
к [...] абсолютной воле воля других отдельных народов бесправна».
Послушный абсолютной воле народ «господствует над всем миром».
Неостановимо стремясь к своей цели, абсолютный дух пересажива­
ется с одного народа на другой как наездник меняет коня. «Абсолют­
ная воля выходит и за пределы своего, в этот момент имеющегося у
нее, достояния, преодолевает его как некоторую частную ступень и
затем предоставляет послуживший ей народ его случайной судьбе,
творя над ним суд».
Абсолютная воля конечно будет творить свой суд над народом,
который послужил ей только частной ступенью для восхождения, и
в том случае, если никакого другого народа, который понес бы ее
дальше, у нее в запасе уже нет. Действительность абсолютного духа
кипит по-прежнему, даже если нет людей, способных дотянуться до
нее. Тогда, может быть, вообще среди людей нет никого, кто оказал
ся бы в полной мере на высоте верховной действительности! В таком
случае, решительно оттолкнувшись было от Канта, не вернется ли
Гегель после всего проделанного им круга к признанию, что дей­
ствительность в своей совершенной полноте всё-таки немыслима?
4. Движение
Мы видели, что Гегель отталкивается от Канта. Соответственно он
снова и снова вынужден возвращаться к нему. Если Кант не может
обеспечить человеку Бога с его безусловной действительностью, то
Гегель — уместно ли в таком случае говорить «наоборот»? — не мо­
жет обеспечить Богу (божественному Духу) человека. Абсолютный
дух, как мы читаем у Гегеля, может гореть настолько высоко, что не
найдется человека и народа, способных до него дотянуться.
Можно было бы сказать, если бы мы любили схемы, что говоря о
загадочно неопределимой действительности и подчеркивая ее отри449

ПРИЛОЖЕНИЕ

цательную, непостижимую сторону, Кант склоняется к апофатике, а
Гегель, настаивая на ее достижимости, трактует ее больше катафатически, при том что оба имеют в виду одно и то же. Потом останется
только сказать, что всякая апофатическая крайность провоцирует
катафатику выступить со своими утверждениями; так в их взаимном
отталкивании друг от друга между ними устанавливается равнове­
сие. Констатируя это, мы тоже сохраняем равновесие и можем удо­
влетворенно чувствовать себя на вершине историко-философского
сознания, а именно там, где оно уже всё понимает.
К сути дела мы тут однако не приблизимся ни на шаг. Скорее,
мы откатимся от нее. Всякие обобщения, когда перед обозревателем
развертываются широкие панорамы, подозрительны. Правильнее
всегда доверять чувству дистанции. Мы в нашей наблюдательной
позиции далеки от мысли, о которой беремся судить.
Мы оказались бы ближе к этой мысли, возможно даже, подошли
бы вплотную к ней, если бы, наоборот, полностью перестали пони­
мать ее и она открылась бы нашему взгляду со стороны странной.
Такое случается редко. Как правило, мы осваиваем философскую
мысль с непонятной легкостью.
На первый взгляд может показаться, что один важный предмет,
некстати легко нами понятый, отнесенный к преодоленной мета­
физике и отправленный в философский музей, а именно античная
энергия покоя, у Канта и Гегеля, наших относительных современ­
ников, тоже отсутствует. У Гегеля покой сопровождается эпитетом
мертвый, причем как раз в месте, говорящем о действительности во
введении к III разделу (Идея) книги третьей (Учение о понятии) «На­
уки логики». «Мысль, освобождающая действительность от видимо­
сти бесцельной изменчивости
и преображающая ее в идею, не должна представлять эту истину
действительности как мертвый покой, как простой образ, тусклый,
без импульса и движения, как гения, или число, или абстрактную
мысль.»1 Образ-эйдос, гений, число — экспонаты из античного му1

Там же, с. 214.

450

ЭНЕРГИЯ - .2002

зея; они выглядят у Гегеля соответственно: «мертвый покой», «ту­
склый, без импульса и движения».
Впрочем, если назван мертвый покой, то должен быть повидимому и другой. В самом деле, следующая фраза Гегеля, разъяс­
няющего действительность идеи, говорит о каком-то покое внутри
ее полноты. «Идея, ввиду свободы, которой понятие достигает в ней,
имеет внутри себя и самую острую противоположность', ее покой со
стоит в твердости и уверенности, с какими она вечно порождает эту
противоположность и вечно ее преодолевает и в ней сливается с са­
мой собой»2.
Употребление терминов покой, действительность (исторически
тождественная энергии), вечность напоминает аристотелевский
ландшафт. Покой идеи состоит однако явно в некоем движении.
Она непрестанно порождает внутри себя «самую острую противо­
положность», которая разрешается не в борении с собой, неуверен­
ности, саморазъедании, внутреннем расколе, иначе нельзя было бы
говорить о покое. Покой состоит в том, что на острейшую противо­
положность в себе и с собой идея идет твердо и уверенно. Это покой
непоколебимости, с какой идея уверенно раскалывается в себе —
гибнет, можно сказать, — преодолевает раскол и единится с собой.
Для современного читателя покой здесь, после упоминания
мертвого покоя чуть выше, звучит почти иронически. Можно поду­
мать даже о скрытой полемике с Аристотелем. Кто-то надеется ви­
деть в эйдосах, числах, в верховной идее покой? Вот он вам: острей­
шая противоположность, вечное порождение антитезы, вечное той
же противоположности преодоление и только таким путем новый
синтез с собой. Получаем покой, неотличимый от лихорадочного
движения. Не случайно толкователи Гегеля, как правило, вовсе не
замечают у него здесь покоя. В памяти остается острейшая противо­
положность, порождение, слияние. Так читает Гегеля В. И. Ленин.
Выписав процитированную выше фразу («ее [идеи] покой состоит
в твердости и уверенности, с которыми она вечно порождает [...]
противоположность»), в комментарии к ней он не только проходит
мимо покоя, словно не заметив его, но подчеркивает отсутствую2

Там же.
451

ПРИЛОЖЕНИЕ

щее в гегелевской лексике движение: «Познание есть вечное, бес­
конечное приближение мышления к объекту. Отражение природы
в мысли человека надо понимать не "мертво", не "абстрактно", не
бездвижения,яе5ез противоречий, а в вечном процессе движений,
возникновения противоречий и разрешения их»1.
«Не без движения» понимает свой энергичный покой конечно и
Аристотель. Его покой во всяком случае не лишен движения. У Ле­
нина формула «не без движения» имеет более плоский смысл. Она
означает просто, что движение налицо. Это подчеркнуто поясняю­
щей фразой «в вечном процессе движения». Проблема, возможно ли
вечное движение, выдвинута из поля зрения.
Следует ли понимать гегелевский покой иносказательно как его
противоположность, движение? Нет. Гегелю слишком ясно, что не­
скончаемый процесс уводит в дурную бесконечность. Над человече­
ским порывом возвышается не более сильный порыв и так без кон­
ца, а всё-таки покой. Он вместе с тем плодотворная, порождаемая
и порождающая «острейшая противоположность». Пройти мимо ге­
гелевского покоя мы не можем. Сдавать его в музей истории мысли
как метафизический пережиток слишком рано. Непосредственному
пониманию он поддается не в большей мере, чем аристотелевская
энергия покоя.
Гегелевская, уже не очень далекая от нас во времени, философ­
ская система возвращает нам аристотелевскую проблему. Ситуация,
в которой волевое решение не даст разумного результата, традици­
онно называется в философии апорией. Это слово, однокоренное с
нашими паром, брод, переть, опора, начинается с отрицательной ча­
стицы. Оно означает, что мы уперлись в такую преграду, когда сило­
вой напор и спор бесполезны. Переправы через помеху в принципе
нет. Не на что опереться, дно расступается под ногами. Расчет ума,
движущегося в заданной системе исчисления, обязан предвидеть и
заранее исключить возможность апории. Но в открытом мире, ко­
торый продумывает философия, непроходимость встретится если не
в вещах, то в человеке, собственное существо которого коренится в
бездне (Ungrund, Abgrund) свободы.
1

В. И. Ленин. Философские тетради. — В. И. Ленин. Полное собрание сочине­
ний, т. 29, с. 177. Подчеркивание и разрядка здесь и ниже Ленина.

452

ЭНЕРГИЯ - 2002

Скорее всего апория помешает тому, кто надеется никогда не по­
терять почву под ногами. Напрасно думать, что пространство мысли
везде проходимо. Как раз в решающие моменты она вынуждена об­
ходиться без опор. Одна из бездонных вещей — смерть. Человек не
может пройти через нее так, как ему желается.
Хорошо, что мы не успокоились на представлении, будто у Геге­
ля вечно подвижный дух не знает передышки, а человек вечно стре­
мится к нему и рад непрестанному движению, вот-вот достигнет и
никогда не достигает цели. Именно так прочитывает Гегеля Ленин.
Мысль человека «надо понимать [...] в вечном процессе движения,
возникновения противоречий и разрешения их»2. На вопрос, почему
революционера не пугает бесконечность процесса (тогда как Авгу­
стину, например, «смертоносный прогресс» грозит вечным повторе­
нием того же самого), есть простой ответ. Мысль не знает покоя, и
слава Богу. Пусть она вечно занимается своими аппроксимациями,
ее не жалко. Туда ей, мысли, и дорога, пускай копается в идеальном,
сколько ей вздумается. Есть кое-что поважнее мысли. «Практика
выше познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщ­
ности, но и непосредственной действительности»3.
Практика представляется эпохе переделки мира настоящей дей­
ствительностью в отличие от всего лишь теории. Практика так полна
собой, что она походя перекрывает познание, теорию, мысль еще и
в том отношении, в каком теория хотела отличиться, а именно во
всеобщности: практика универсальна. Можно ли понять практику,
которая выше познания? По определению нельзя. Может ли такая
практика, которая выше познания, понять саму себя? Нет, не может,
опять по определению. Она упоенно действует, сама будучи действи­
тельностью и творя действительность. Какую она действительность
творит? Это опять знать нельзя, и снова по определению. Если дей­
ствительность становится тесной? Выход в новом действии. Сделает
ли новое действие действительность менее удушливой? Этого знать
тоже пока нельзя. Сначала пустимся с головой в практическое дей­
ствие, потом посмотрим.
2
3

Там же, с. 177.
Там же, с. 195.

453

ПРИЛОЖЕНИЕ

Когда люди, назвавшие себя консерваторами, на съезде народ­
ных представителей стыдят зал за безостановочное говорение и при­
зывают немедленно взяться за дело, а их противники, согласивши­
еся на звание либералов, как недавно Илья Заславский и историк
Юрий Афанасьев, предлагают: «Довольно болтовни, надо действо­
вать», то и те и другие, хотя это возможно не входило в их намере­
ния, остаются по сути ленинцами, верными не букве, а духу револю­
ционного учения. От тех и других в увлечении преобразовательной
практикой одинаково ускользает, что переход к действию, всегда
конечно необходимый, требовал бы — hic Rodos, hic salta — прекра­
тить бездельные толки здесь же, на месте, сделав слово действенным
или по крайней мере правдивым. Иначе где гарантия, что практика
не окажется такой же пустой, каким были речи. От мечтательного
будущего ожидают то, что не удалось в настоящем. Произойдет об­
ратное, недоработка мысли отразится на практике, помноженная на
ее сложность. Надрывное «довольно болтовни, надо действовать»
равносильно признанию: наша мысль недейственна. Она конечно
нуждается в действительности. Но как этого достичь, изменив мыс­
ли неверием в нее? Дело, не обеспеченное смыслом, в лучшем случае
заставит снова задуматься.
Гегель именует покой1 бегло, словно тоже опасаясь его2. Есть
чего пугаться, если само это слово невольно ассоциируется у него с
мертвой недвижностью. Застывший эйдос, тусклое античное число,
стоячие небеса и неподвижный мир идей тяготят как груз прошлого,
мешающий стремиться вперед. Трудно думать о неподвижном перводвигателе, не впадая в постылую метафизику. Гегель в сущности
так же мельком упоминает о нерушимом покое, как Мандельштам
«начерно — шепотом» говорит о «безотчетном небе» и «счастливом
небохранилище», потому что «еще не пора». Перспектива покоя для
новоевропейского мировосприятия искажена. Покой оборачивает­
ся неприемлемым лицом соглашения с неподвижностью. И всё же
покой, в котором нет нисколько смерти, только острейшее напря­
жение, у Гегеля хотя бы кратко назван.
См. выше и прим. 1, с. 450.
См. выше об акцентируемом динамизме современной эпохи.

454

ЭНЕРГИЯ - 2002

Вернемся к уже высказанному выше предположению, что идея
покоя отодвинута подчеркнутым динамизмом европейской циви­
лизации. Не упустим однако из виду, насколько ее активность вы­
звана целями самообеспечения, т.е. в конечном счете стабильности
глобальной системы. Она стремится всесторонне обеспечить себя от
непредвиденности вещей. Они в своей непосредственной данности
тревожно непредвиденны и требовательны. Каждая из них способна
при несдержанном рассмотрении поглотить всё наличное внимание.
Гегель говорит о тенденции ухода от вещества к схемам: «Нетерпе­
ливое желание [...] выйти за пределы определенного [...] и оказаться
непосредственно в абсолютном»3. Едва ли имеет смысл искать при­
чины соскальзывания от конкретности к отвлеченностям в школе
христианского отречения от мира или в неогнозисе, стремящемся
редуцировать разнообразие сущего к решающим принципам. И без
дальних причин отказ от подробности вещей ради манипулирования
ими манил бы экономией духовной энергии. Нетерпеливое ожида­
ние конца жизненному труду всегда силится свести бытие к той или
иной разгадке.
Вместо желанного абсолюта после отрешения от слишком опре­
деленных, неизменно конечных, всегда частных вещей человек
получает «пустую отрицательность», абстрактную «вечность и бес­
конечность, мнимый абсолют»4. Таким бывает например небрежное
представление о Боге, негативно выстроенное по сути дела из недо­
вольства окружающим, из неумения обращаться с вещами, из стра­
дания от неудачных встреч с людьми. Религия часто упрощается до
болезненного или истерического желания запереться в уединении
отгороженного пространства среди успокоительных образов и усы­
пляющих мелодий, приближенных к детским колыбельным.
Неподдельный «конкретный» абсолют достигается путем тер­
пеливого, пусть медленного, собирания вещей в их истине. В по­
нимании этой цели Гегель возвращается к антично-христианскому
замыслу апокатастасиса, всеобщего восстановления. Дух возвыша­
ется к абсолюту не в бегстве от подробностей жизни, а вбиранием
3
4

Наука логики, окончание.
Там же.
455

ПРИЛОЖЕНИЕ

их всех1. «На каждой ступени дальнейшего определения всеобщее
возвышает всю массу своего предыдущего содержания и не только
ничего не теряет от своего диалектического движения вперед, не
только ничего не оставляет позади себя, но несет с собой всё приоб­
ретенное и обогащается и сгущается внутри себя»2.
Сгущаясь, идея становится «полнее» вплоть до «совершенной
интенсивности». Здесь среди предельного движения впервые при­
открывается перспектива покоя.Когда в вихре собирания, захваты­
вающем всё больший, вплоть до универсума, круг вещей, и вбираю­
щем их всё полнее, вплоть до полной правды каждой вещи, мысль
добирается до абсолютной идеи — причем уже нет необходимости
различать, чья эта мысль, божественная или человеческая, потому
что такая идея в любом случае божественна, когда понятие начи­
нает ощущать, что вобрало в себя всё, ничего не упустив, и ничто
не осталось ему чужим, потому что оно включило в себя всё без на­
силия, уважая правду или свободу каждой вещи и тем самым свою
правду и свободу, — тогда становится возможен неожиданный по­
ступок: мысль, долгим терпеливым, но и одновременно экстатиче­
ским творческим трудом согласившая в своем понятии целый мир,
теперь может наоборот вдруг и спокойно отпустить всё, счастливо
позволив всему быть именно тем, что оно есть, и так же себе. Аб­
солютное понятие в абсолютной идее распускает себя, отпуская всё
на свободу. «Чистая идея [...] есть [...] абсолютное освобождение [...]
идея сама себя свободно отпускает, абсолютно уверенная в себе и
покоящаяся внутри себя»3. Как в начале раздела об идее, так в его
конце Гегель говорит о покое в связи с «уверенностью». Там4 шла
речь о бесстрашии, с каким идея сама порождает себе острейшую
противоположность, теперь о надежности, с какой идея отпускает
себя во «внешнюю явленность пространства и времени», т.е. в под1

Мы находим возможным при изложении Гегеля воспользоваться здесь вы­
ражением Бориса Пастернака: «Жизнь как тишина осенняя подробна».
2
Наука логики, т. 3, с. 306-307.
3
Наука логики, 4-ая фраза от конца.
4
Наука логики, т. 3, с. 214.

456

ЭНЕРГИЯ - 2002

робное разнообразие бесконечного множества вещей. Непривычно
называть покоем отдание себя океану мира в единственной опоре на
новую уверенность, что в нем нет ничего чужого, только свое в смыс­
ле саморазвертывания идеи. Мы проверяем, есть ли под нами еще
ступени, даже когда сходим с невысокого крыльца. Здесь абсолютная
идея не сходит осматриваясь, а вольно дает себе упасть в конкретные
вещи, все вместе и каждую по отдельности, заранее охватывая каж­
дую, видя в них свою правду, а в себе их правду и их свободу.
Что значит гегелевское свободное отпускание себя идеей? Бро­
сание ею себя в пространство и время есть покой идеи в том смысле,
что она успокаивается, бросая себя в океан вещей. Можно ли, как
предлагают комментаторы, продолжать здесь говорить о стадиях са­
мопознания мирового духа, а именно о его высшей ступени, на ко­
торой дух получает «знание тех форм и законов, которые управляют
изнутри всем процессом духовного развития»5? Хочет ли Гегель ска­
зать, что дух решается отпустить себя в мир вещей, когда он познал
управляющие всем «формы и законы»? Такое отпускание допусти­
мо по букве Гегеля называть ступенью познания, которая однако в
качестве высшей по сути другая чем все предшествовавшие. Отпу­
скание себя не похоже ни на научное познание, ни на психологиче­
ское самопознание. Гегелевский интенсивный покой, заряженный
«острейшими противоречиями», велит пересмотреть наше представ­
ление о познании.
Указательную стрелку для такого пересмотра мы найдем, перей­
дя от только что разобранного конца «Науки логики» к концу «Фе­
номенологии духа». Здесь в том же контексте собранного и всё соби­
рающего в себе абсолютного духа говорится неожиданным образом
о Голгофе. Этим именем названа последняя ступень познания. Гол­
гофа место распятия, где Спаситель отдал себя миру за грехи мира.
Здесь Он был оставлен Богом, согласившись на кеносис, опусто­
шение до абсолютного бессилия в полном истощении. Свободное
отпускание себя в вещи, поглощающие дух своей конечностью и
ограниченной определенностью, возводит дух на его Голгофу, где в
кеносисе он опустошается, т.е. впуская в себя всё таким, каково оно
5

ФЭС,с. 103 (Ильенков)*.
457

ПРИЛОЖЕНИЕ

есть, ничего для себя не оставляет. Высшей ступенью познания ока­
зывается таким образом смерть духа.
Уверенное отпускание себя в покой собственной смерти и толь­
ко оно готовит в свой черед воскресение духа. Сохранение всех его
форм, какие знает или могла бы знать на всём своем протяжении
история — собирание или вбирание в себя целого мира, намеченное
в завершении «Науки логики», — «и составляет опамятование [...] вхождение абсолютного духа в себя и
его Голгофу, действительность, истину и достоверность его престола,
без чего он был бы безжизненным и одиноким».
Безжизненным остался бы дух, если бы не умер, отпустив себя
всему и опустев для того, чтобы впустить в себя всё. К истине ведет
высокий порог смерти. Перед нами пейзаж, всего отчетливее откры­
тый в истории европейской мысли Гераклитом. Говоря о встрече и
единении противоположностей, Гегель опирается на него. Гегелев­
ский покой надо понимать не как противоположный полюс дви­
жения, а как трудную середину жизни и смерти. Гётевское stirb und
werde, умри и стань, брось себя в смерть чтобы жить, упоминалось
выше как настроение Гегеля в поэзии. Музыкальной транскрипцией
той же темы можно считать «Гибель богов» Рихарда Вагнера и осо­
бенно одну черту его мысли, которую вернее было бы назвать у него
ведущим тоном. Зигфрид и Брунгильда одновременно гибнут и по­
беждают силой решимости на смерть. Когда Брунгильда, к которой
после временного затмения зрения Валькирии вернулось ее сверхче­
ловеческое знание, видит, что Зигфрид не обманщик, что он неви­
новен и она его напрасно погубила, выдав Хагену секрет его уязви­
мости, она не упрекает себя, не жалеет о своей ошибке и не думает о
мести Хагену. Вместо упадка, например от угрызений совести, ее за­
хватывает восторг. Она не раздумывает о том, что она должна теперь
делать. Ей сразу все ясно. Она уже на коне в погребальном костре.
Всё, что остается исполнить в промежутке времени, велеть вассалам
разжечь костер, оплакать Зигфрида, делается задним числом из уже
неким образом совершившегося последнего поступка. Жадное при­
нятие того, что суждено и решено, имеет характер победы. У Дунса
Скота в его теории свободы воли есть соображение, что законы при­
роды не только не мешают свободному поступку, но обслуживают
458

ЭНЕРГИЯ - 2002

его; так человек, падающий с высоты башни, не может не падать,
принадлежа природе с ее жестким законом; но если он хотел упасть
и продолжает хотеть этого всё то время, какое падает, то он падает
свободно. Брунгильда всей силой воли хочет, чтобы было так, как,
она решила, будет. Сила ее порыва, опережающая здесь силу судьбы,
губит дворец богов Валгаллу, которая в таком погребальном костре
не может не сгореть со всем ее старым уставом. Так же заранее побе­
доносна собранная решимость Зигфрида, который не измеряя опас­
ность идет с мечом против копья Одина в огонь, разожженный вокруг
спящей Брунгильды. Ни на мгновение расчет, платить ли смертью за
достижение цели, не отвлекает его. Он как внутри огненного кру­
га. Мгновение промедления или колебание отняло бы его победу.
У него тоже нет промежутка времени для отчаяния. Оба, Зигфрид
и Брунгильда, своим порывом опережают судьбу. Хотя судьба их не
минует, успев бросить себя в поступок неким образом раньше судь­
бы, они не дают ей шанса распорядиться и тем ее отменяют.
В мгновенном экстазе решения есть покой. Будущее перестало
быть неопределенным. Брунгильда всем своим собранным суще­
ством уже в гигантском костре на коне, и ничто ни на небе, ни на
земле не остановит ее воссоединиться с тем, что станет. Ее действия
можно считать происходящими в обратном порядке: она сначала в
костре, потом велит этот костер сложить и зажечь, потом оплакивает
сгорающее в нем тело Зигфрида. Вернее сказать, эти действия Брун­
гильды растянуты во времени только для постороннего наблюдателя.
Так в вечности события сцеплены временной последовательностью
и только при взгляде из времени растягиваются в цепь. Извне мы
видим не покой, а быстрое движение, небывалое пламя, скачущую
Брунгильду, рушащуюся Вальгаллу, возвращающееся в Рейн коль­
цо. По сути всё сковано нерушимым покоем. Необратимость звучит
в словах Брунгильды, в лейтмотиве Валькирий, во всей оркестровке
Вагнера.
Покой так же правит на вершине абсолютной идеи Гегеля. Сре­
ди интенсивного собирания, которое с приближением к пределу
движения становится вихрем всеобщего восстановления, экстати­
ческий дух «отпускает», бросает себя в мир, дает вещам «кипеть»,
или «бурлить», как сказано в двустишии Шиллера, стоящем в самом
459

ПРИЛОЖЕНИЕ

конце «Феноменологии духа» после процитированной выше фразы,
и гибнет как распинаемый на Голгофе в отдании себя всей действи­
тельности, чтобы воскреснуть и жить через смерть.
Вагнер однако здесь может служить только одной из иллюстра­
ций. Мы до сих пор пока еще не знаем, что такое у Гегеля абсолютная
идея и ее покой. Одно мы теперь, правда, можем уверенно говорить
об этом покое: он наступит не когда напряжения, «интенсивности»,
энергии, действительности будет меньше, а наоборот, когда их будет
больше, до предела много.
Уверенный покой абсолютной идеи у Гегеля — высшая действи­
тельность. Помогая понять, в каком смысле Аристотель не отличает
и вместе с тем отличает исходную, предшествующую возможности,
энергию от движения, говоря о неподвижности первого двигателя,
Гегель позволяет сделать шаг от удивления перед энергией покоя к
вопросу: а возможна ли в принципе энергия как полнота осущест­
вления без покоя? В самом деле, что не спокойно, то не свободно
от бесконечного процесса. С его движением, например познанием,
еще не произошел поворот к завершенности. Возможно, говорить
об этом в нашей ситуации еще не пора, разве что шепотом, по Ман­
дельштаму. Потому что у нас еще не разведены две разные вещи,
одинаково названные у Гегеля покоем, — мертвое прекращение дви­
жения, с одной стороны, и уверенная полнота бытия. Действитель­
ность в этом последнем смысле уже не полнота только движения, а
вся полнота, поэтому и движения тоже. Движение, например дви­
жение познания, надо однако понимать теперь по существу иначе.
Возможно, покой, в котором достигнута завершенная полнота дви­
жения, нужно называть каким-то другим словом.
Найдя помощь в кантовской и гегелевской вариациях на тему
энергии покоя и неподвижного перводвигателя, мы сможем со вре­
менем вернуться к нему самому. Сначала однако расширим свой
взгляд на вещи, рассмотрев, как взята та же тема учителем Аристо­
теля Платоном.
Первая Дуинская элегия Рильке начинается присутствием анге­
ла.
Кто, закричи я, услышал меня бы из ангельских
Чинов? положим даже, один из них

460

ЭНЕРГИЯ - 2002
Подступил бы вдруг к моему сердцу: я погиб бы от силы
Его присутствия. Потому что красота есть не что иное
Как начало того ужаса, который мы только что еще выносим,
И мы так дивимся ей, когда она отрешенно чурается
Нас разрушить. Каждый ангел ужасен, ein jeder Engel ist
schrecklich.

Страшный ангел стоит в начале второй Дуинской элегии.
Каждый ангел ужасен. И всё равно, увы мне,
Я вас пою, почти смертоносные птицы души,
Зная это о вас.

Начало третьей элегии зовет одного из ангелов, бога моря Нептуна,
хозяина глубокой воды.
Одно дело петь возлюбленную. Другое, увы, —
его, затаенного, виновного бога потоков, бога крови.
Тем более должен быть ужасен ангел света. Когда в начале VI 1-й
книги платоновской «Республики» человека, от рождения сидев­
шего на цепях в подземной пещере, обращают лицом к свету после
слежения за тенями манекенов в мерцании искусственного огня, он
распрямляет скованное тело, у него режет глаза, он слепнет от ярко­
сти открытого солнца. Потом, видя, что нестерпимое сияние его не
убило (у Рильке: «почти смертоносные птицы души»)», он понимает,
что ему теперь не будет пощады от людей. Они с ним расправятся, не
смогут его не убить (516а), ненужного, ослепшего для их пещерных
дел, сбивающего всех с толку.
Где здесь можно было бы искать соответствие аристотелевской
энергии или гегелевской действительности? По-видимому, в блеске
идеи Блага. Он смертелен, невыносим для зрения. Описание пути к
нему заставляет вспомнить о гегелевской Голгофе. Вообще говоря,
видеть идею блага открытыми глазами никто не может. Несомнен­
ность ее существования выводится из опыта человеческих стремле­
ний к цели и из предположения, что целью в каждом случае ставится
благо. Тогда последней целью должно быть общее благо. Ничто не
стоит на месте, но невозможно, чтобы цель стремлений была нехо­
роша. Платон не допускает такой мысли. Идея блага соответственно
просвечивает во всяком для чего. Пещерные жители тоже стремятся
461

ПРИЛОЖЕНИЕ

к какому-то своему благу. С приближением к истине однако благо­
получная схема постепенного восхождения рушится.
Пробиться через узкий выход из пещеры очень трудно. Человек
идет к свету почти невыносимым путем через ежедневную, еже­
часную аскезу со страхом ослепнуть, обезуметь от прямых лучей.
Вырваться из подземных пещерных оков, пересилить привычку и
притом не дать себя задержать товарищам по подземелью, которые
всегда держат и не пускают, само по себе уже нелегко, но двигаться
надо к тому же против сопротивления и странной боли света, когда
никто не тянет помогая за руку, а многое отбрасывает назад. Пока
человек не пересилит двойное сопротивление пути через трудность и
ради трудного, он тонет в мнимостях и о действительности не может
быть речи. Здесь всё кажется, там человек узнает; здесь неистинное,
там мы «действительно знаем» (Государство 510 а, пер. Егунова).
Против истины вся очевидность в буквальном смысле всего ви­
димого глазами на земле, включая зримое солнце, которое в луч­
шем случае способно только косвенно напомнить своей яркостью
о блеске блага. «Область, охватываемая зрением, подобна тюрьме, а свет от