Алая заря (СИ) [Саша Штольц] (fb2) читать онлайн

Пролог, в котором все неправильное

Этот сон ей снился не впервые.

Он преследовал ее именно в те ночи, когда она оказывалась особенно уязвимой.

За три дня до того, как на небе еле заметно высвечивалась тонкая дуга молодой луны, приходила немилосердная бессонница. Она занимала голову страшными мыслями и образами: все тайные и жуткие желания пробуждались, набирали силу и крепли, медленно сводя с ума до самого рассвета. Но когда небо светлело и усталость становилась невыносимой, бессонница уступала место другому истязателю — кошмару.

В темном переулке, рядом с кирпичным зданием с выбитыми окнами, за которым прятался лунный месяц, она стояла одурманенная голодом и отчаянием и вслушивалась в ночные звуки.

Темнота — не враг, даже если непроглядная. Зрение могло и подвести — что во сне, что наяву. Зато слух и чутье были отменными.

Она сжимала ладони в кулаки, вдавливая острые ногти в кожу — каждый раз зачем-то пыталась привести себя в чувство.

Себя она почти не слышала, но шершавые сухие губы двигались и продолжали шептать знакомые слова, без усилий всплывающие в голове — наверное, их теперь уже невозможно забыть.

— Be. Was, were. Been. (быть)

Ее бабушка тоже была учительницей. Правда не английского, а математики.

— Если нервничаешь, повторяй таблицу умножения, — советовала она в детстве.

Это иногда помогало, но растревоженный беспокойством разум часто сбивался и путался в цифрах. Математика в школе давалась с натужной легкостью — мозг был больше заточен под буквы, поэтому таблица неправильных английских глаголов, которую дали в пятом классе, стала настоящим спасением.

Выучить их оказалось легко: настойчивости и трудолюбия ей всегда было не занимать. Она с выражением повторяла их вслух, словно стихи, расхаживая дома перед мамой, затем уверенно отвечала в школе у доски, а потом нередко вспоминала их вместо таблицы умножения и проговаривала шепотом, если сильно волновалась.

Когда пальцы впивались в чужое лицо, закрывая рот, чтобы оттуда не вырвалось ни звука, она все еще надеялась, что сумеет успокоиться.

— Bite. Bit. Bitten. (кусать)

Зубы промахивались и щелкали в пустоте, потому что тело в ужасе металось в смертельных объятиях и стремилось вырваться.

— Catch. Caught. Caught. (ловить)

Она скрежетала зубами, как будто это могло помочь затупить острые клыки, но этим лишь царапала себя и сглатывала собственную кровь. Она была на вкус омерзительной и лишь сильнее раззадоривала.

— Cut. Cut. Cut. (резать)

Голод был нестерпимым.

В конце концов, она видела этот сон так много раз и прекрасно знала, что произойдет, сколько бы ни шептала себе под нос дурацкие неправильные глаголы.

— Drink. Drank. Drunk. (пить)

Она вдавила голову жертвы в сырую землю и, дернув руку вверх, в клочья разодрала шерстяную ткань, сковывающую белеющие в темноте запястья.

— Hurt. Hurt. Hurt. (причинять боль)

От первого слишком жадного глотка она чуть не захлебнулась. Теплая кровь хлынула в иссушенное жаждой горло — и разум тут же слегка прояснился. Вот что ее успокаивало — куда уж там теперь неправильным глаголам!

Она почувствовала, что жертва в руках дернулась, перестала скулить и обмякла.

Хорошо.

Детали этого сна она помнила четко и ясно.

Темный переулок. Кирпичное здание с зияющими проемами выбитых окон. Бесполезные неправильные глаголы. Жертва — молодая девушка. Кровь — черная в темноте, невкусная — на языке, но долгожданная — внутри.

Одежда на ней была та же, что и в тот злополучный день, изменивший ее жизнь до неузнаваемости: нарядная белая блузка с маминой брошкой — янтарным жуком — и длинная светлая юбка, а также тонкие телесные колготки и черные туфли на низком каблуке.

После содеянного она всегда смотрела не на неподвижное тело перед собой, а на себя. На темные разводы на задравшейся до бедер юбке. На пятна на колготках. Они пачкались на коленях в земле и рвались: вверх по тонкому капрону ползли стрелки.

Она смотрела на себя и каждый раз отказывалась верить в то, что смогла так сильно замарать кровью и грязью и свой наряд, и свою душу, поддавшись голоду.

Чудовище.

Она опустила глаза и увидела под полами светлого расстегнутого пальто подол голубого платья. Она вытаскивала его из шкафа редко. Потому что красивое и только для праздников. В последний раз она надевала его на свой выпускной, а в декабре собиралась пойти в нем на свадьбу подружки.

Подол был чистым и в темноте светлел так же, как и кожа обескровленной девушки. А крови-то на нем и ни следа. Три темных пятнышка по краю почти не считались.

Как ей удалось сделать все аккуратно?..

Коленям вдруг стало очень холодно. Колготки были целы, но промокли. Вместо туфель — высокие сапоги. Земля под ногами покрылась тонкой изморосью.

Снег?

Как же так?..

Она отпрянула от тела и быстро поднялась, оглядываясь по сторонам.

Губы против воли начали шептать английские слова прежде, чем ее охватил ужас.

— Do. Did. Done. (делать) Feel. Felt. Felt. (чувствовать) Go. Went. Gone. (идти) Learn. Learnt. Learnt. (учить, узнавать) See. Saw. Seen. (видеть)

Темный переулок. Каменное здание. Целые окна. Голубое платье. Снег.

— Think. Thought. Thought. (думать) Understand. Understood. Understood. (понимать)

Сон теперь другой?

Это же… точно сон?..

Или?..

Глава первая, в которой звенит первый звонок

Желтый Москвич начало сильно потряхивать на ухабах дороги, когда водитель, седой улыбчивый дядя Саша, объявил, что через пять минут покажется школа.

На заднем сиденье оттесненная к окну двумя крупными гогочущими парнями сидела вчерашняя студентка Соня Багрякова. Теперь уже Софья Николаевна — учительница английского языка в кстовской школе номер четыре.

Она всю дорогу сидела тихо, сложив ладони на лежавшем на коленях портфеле — новеньком, блестящем, с серебристыми заклепками, которые бросали дрожащих в дороге зайчиков на желто-серую обшивку потолка. Его привез дед из столицы в начале августа. Сказал, что негоже с мамкиным потрепанным ходить, надо бы свой. Портфель был дорогим не только по деньгам, но теперь уже и сердцу, как подарок, поэтому Соня крепко прижимала его к себе и задумчиво поглаживала пальцами прохладную металлическую застежку. Слева от нее шумели незнакомые ребята, которых дядя Саша тоже подвозил сегодня до работы — на завод.

Сентябрьский день выдался не таким погожим, каким виделся в планах и мечтах. Соня с трепетом воображала, как будет щурить глаза от яркого солнца и, уверенно выпрямив спину, зацокает каблучками — не новых, но маминых, очень хорошо сохранившихся — туфель по дорожке, ведущей к школьным воротам, а любопытные ребята будут провожать робкими взглядами свою будущую новую учительницу.

Однако небо было серым и ватным — сквозь облака еле пробивался белый солнечный свет. Было тепло, да и дождя вроде никто не ждал сегодня, но яркость красок от пасмурности поутихла и природа была мрачнее обычного.

По дорожке пройтись тоже не удалось.

Поблагодарив дядю Сашу и махнув рукой вежливо попрощавшимся парням, Соня поспешно выбралась из машины и подняла голову на возвышавшееся через дорогу трехэтажное здание. Так близко! От напускной уверенности к этому моменту почти ничего не осталось.

На подступах к школе Соню тут же подхватила под локоток завуч Любовь Васильевна и повела не к главным воротам, а к калитке с правой стороны, заявив, что новых учителей ждет короткое напутствие от директора.

Если с утра все тревоги затмевало предвкушение, то по дороге в учительскую в сопровождении завуча Соня заволновалась уже всерьез. Ей не только предстояло сегодня встретиться с несколькими классами незнакомых детей, ее ведь и коллектив ожидал совсем новый! И везде необходимо было заслужить уважение, показать себя с наилучшей стороны: как взрослого, ответственного и достойного педагога!

Когда она начала очень тихо бормотать под нос глаголы, Любовь Васильевна, которая шла впереди, обгоняя на полшага, покосилась на нее с удивлением.

— Брейк, броук?.. Это что?

— Неправильные глаголы, — смутившись, ответила Соня.

— Как интересно… — сказала Любовь Васильевна, нисколько не звуча заинтересованно. — Я их уже и не помню. Не признала.

Соня перебрала влажными от волнения пальцами ручки портфеля.

Любовь Васильевну она встретила еще в июле, когда впервые беседовала с директором. Она показалась ей неприветливой и строгой: весь разговор она внимательно слушала, но ни разу не проронила ни слова, а на сбивчивую речь Сони о своем обучении в институте отреагировала поджав тонкие бледные губы.

Сегодня Любовь Васильевна выглядела немного приятнее и разговорчивее, и ее повышенное внимание застало врасплох. Особенно внимание к привычке Сони успокаивать себя повторением глаголов, которой она почему-то застеснялась.

— Что ж, Софья Николаевна, ваша задача сделать так, чтобы ученики нашей школы запомнили больше, чем мое поколение.

— Я приложу к этому все усилия.

Любовь Васильевна сдержанно кивнула и распахнула дверь учительской.

Соня неловко улыбнулась и шагнула вперед.

Молодежи в этом учебном году, по словам директора школы Бориса Ивановича Алиева, прибавилось немало. Помимо нескольких учителей, которые должны были помогать в первый день молодняку, Соня сразу приметила еще пятерых бывших студентов: трех парней и двух девушек. И почти у всех, к ее облегчению, на лице читалась такая же растерянность, как и у нее. Невозмутимо слушал директора лишь темноволосый парень в очках и синей рубашке, и, как выяснилось во время общего знакомства, новичком он и не был вовсе.

Борис Иванович выглядел молодо — не старше своих пятидесяти лет — опрятно и свежо, а его спокойный и ясный взгляд внушал доверие. В отличие от Любови Васильевны, он понравился Соне с первого взгляда. На собеседовании он был очень дружелюбен, не хмурился, когда она начинала тараторить, а под конец даже разулыбался, когда немного поговорил с ней на английском, которого совсем уже не помнил.

Его напутственная речь действительно оказалась короткой. Может быть, потому что Борис Иванович берег слова для линейки, а может, из-за того, что до нее оставалось мало времени и нужно было сказать только самое важное. Он по очереди представил каждого из учителей, напомнил всем об уважении, взаимовыручке и необходимости быть мудрыми, но справедливыми по отношению к детям, затем картинно смахнув пот со лба, объявил, что дети ждут не дождутся момента, когда в их светлые головы начнут вкладывать знания, поэтому пора бы им всем идти. Соня, к своему собственному стыду, наивно поверила в сказанное и не сразу сообразила, почему все остальные учителя развеселились.

На линейку Любовь Васильевна также отправилась вслед за Соней и встала неподалеку от нее — сегодня им предстояло провести какое-то время вместе. За новыми учителями требовался глаз да глаз, Соня все понимала, так что деваться было некуда. Страшно, но нужно.

Школьный двор за те несколько минут, что они провели в учительской, успел заполниться детьми и их родителями, цветами, громкими разговорами и смехом.

Небо не прояснилось, но улица стала краше и насыщеннее от обилия ярких цветов.

Праздник Соне пришелся по душе.

Теплый ветер развевал красное знамя, белые банты и пионерские галстуки. Первоклассники несмело шагали к школе с рассеянно-радостными лицами. Некоторые сворачивали не туда и их приходилось подхватывать ребятам постарше. Кто-то даже вытирал слезы, еще не до конца осознавая, что ждет впереди, но уже почему-то расстраиваясь.

Глядя на ровные ряды нарядных мальчиков и девочек, Соня чувствовала, как лицо озаряет улыбка, которую и захотела бы — не скрыла — настолько она была широкой и искренней. А она и не хотела прятать радость и гордость за еще незнакомых детей, которым предстояло провести чудесные годы за школьными партами. И на сердце становилось очень тепло и совсем чуть-чуть тоскливо. Вроде и сама недавно стояла со своим первым классом в таком же кофейном платьице и нарядном белом фартуке, с букетом цветов, закрывающим обзор, побаивалась высокую и красивую классную руководительницу, стоявшую рядом, и стыдилась того, что толкалась локтями со своим заклятым другом Степкой прямо перед ней.

На школьную скамью не вернуться и подобного больше не испытать, однако теперь она имела право наблюдать за молодым поколением, стоя чуть поодаль, но в то же время совсем рядом. Она учительница! Подумать только!

— Нравится? — шепнул рядом незнакомый голос.

Соня вздрогнула и перевела взгляд с читающего стих пионера на незаметно подобравшегося к ней Виктора Ивановича — молодого учителя, которого она сначала приняла за такого же новичка.

— Нравится, — ответила она, не скрывая неодобрения в голосе — школьников за разговоры на линейке не поощряли, а учителя вообще-то должны были показывать им пример.

Виктор Иванович выглядел прилично. А еще он был учителем русского и литературы. Уж не утомился ли он вдруг от поэзии?

Соня предположила, что, наверное, все это в новинку только в первые годы работы в школе, а потом одни и те же стихи и песни становятся обыденностью.

— Софья Николаевна… — начал он. — Софья… разрешите звать вас так?..

От невиданной наглости она опешила, но, быстро взяв себя в руки, отрицательно мотнула головой.

— Не разрешаю.

Виктор Иванович ничуть не смутился и продолжил как ни в чем не бывало, не глядя на нее и старательно делая вид, что смотрит на выступавших ребят.

— Тогда Софья Николаевна. Вы так миловидны… Нам не хватало столь прелестного цветка в нашем учительском букете. Однако позволю себе подсказать вам, 9 “Б” — сущее наказание. Ваш ангельский лик не смягчит их сердец. Берегите себя.

Соня нервно поправила идеально выглаженную юбку, отворачиваясь и пряча за пышной прической заалевшие щеки, а затем быстро нашла взглядом среди толпы группу ребят, один из которых — самый высокий и хмурый — держал табличку с классом.

Сущее наказание, значит. Этого-то она и боялась.

— Спасибо за предупреждение, Виктор Иванович.

— Крепитесь. Школа — это пламя, а мягкая глина становится твердой при обжиге.

Соня резко повернулась к Виктору Ивановичу.

— Вы только что назвали меня мягкотелой?

У него были светло-карие глаза, которые от широкой улыбки сузились так, что почти закрылись.

Весь двор захлопал группе выступивших со стихотворениями ребят. Соня усердно зааплодировала тоже, хотя и прослушала последние строчки из-за Виктора Ивановича, отчего-то решившего завязать с ней беседу и бестактно намекнуть на ее неопытность.

— Ну что вы! Я только что сказал вам готовиться к тому, что придется потрудиться, — сказал он.

— Ну так я здесь за этим, — ответила Соня. — Поверьте, я знала, на что иду.

— И я знал три года назад, — загадочно усмехнулся Виктор Иванович.

— И к чему вы это говорите? Разочаровались?

— Чуть-чуть.

Все ученики вернулись к своим классам, и вперед выступил Борис Иванович.

Соня честно хотела послушать его речь, но не сумела промолчать. Возможно, учитель русского и литературы в этой школе был не так уж хорош, и раз он позволил себе вольность в намеках, то и она тоже может.

— Не всем дано быть отличными педагогами, — с упреком заявила она.

— А вам дано? — спросил Виктор Иванович.

— Я думаю, что да, и я намерена сделать все, что в моих силах, чтобы справиться с возложенной на мои плечи ответственностью и донести до учеников все необходимые знания.

— Похвально, но очень многое зависит от учеников. Да и вы собираетесь вести всего лишь английский.

Пока Борис Иванович расхваливал их маленькую школу, а ученики и их родители внимали его словам, Соню охватывал праведный гнев.

— Я собираюсь вести такой же важный для изучения предмет, как и любой другой в программе!

Виктор Иванович посмотрел на нее так, будто она ляпнула что-то абсурдное.

Соня с досадой цокнула языком, понимая, что отчасти не права, но честь своего предмета она собиралась защищать до последнего.

— Он развивает ум и память, как и любой другой предмет! — понизив голос, пояснила она. — И это также язык науки и культуры. Что если именно в этой школе учится будущий мировой ученый, который распространит величие советской науки по всему миру?

— Ду ю спик инглиш?

Соня сдвинула брови, не понимая, то ли Виктор Иванович неожиданно сдался и решил свести все к шутке, то ли просто потерял интерес к бессмысленному спору.

— Ес, ай ду, — неохотно ответила она.

— А я не ду, — с непонятной снисходительностью сказал Виктор Иванович. — Зато я говорю на языке величайшего литературного искусства.

— Мы все говорим.

— Верно. Потому что это и есть язык культуры и науки.

— Вы пытаетесь доказать, что мой предмет бесполезен?

Задравший было нос Виктор Иванович вдруг глупо моргнул и тотчас же растерял высокомерный вид.

— Вовсе нет! Извините, если обидел ненароком. Я только пытался поддерживать с вами беседу и хотел произвести хорошее впечатление.

— Боюсь, у вас не получилось.

— Виноват.

— Где же ваше уважение к моему предмету? К чужой культуре и чужим достижениям науки?

— Простите, Софья. Я всего лишь пытался сказать то, что и вам и так должно быть очевидно.

Соне очень хотелось бы поспорить и дальше, но ей хватило короткого взгляда на Виктора Ивановича, чтобы понять, что она проиграет.

Все и правда было очевидно.

Английскому в школе успешно обучали лишь новых будущих учителей английского, туристических гидов, переводчиков и дипломатов. Не так уж было велико разнообразие людей, хорошо говорящих на нем в стране. Не настолько далеко в люди и мир неопытная студентка, едва переступившая порог школы, способна была отправить своих учеников. По крайней мере, пока. Соне стоило сосредоточиться на том, чтобы для начала стать детям справедливой наставницей.

— Полагаю, проводить вас сегодня и продолжить занимательную беседу не получится? — уточнил Виктор Иванович.

— Верно полагаете.

Некоторую заинтересованность он, кажется, и не старался скрыть, однако даже несмотря на то что Соне это польстило, она совсем не впечатлилась. Учитель литературы выражениями, может, и блистал, но оказался необыкновенно неловок в выборе темы для беседы и сумел оскорбить ее, сам того не желая.

— Тогда сегодня пожелаю вам успехов на первых уроках, — с досадой проговорил Виктор Иванович. — И берегитесь 9 “Б”.

— Спасибо. Прислушаюсь к вашему совету.

— Смею надеяться, что мы с вами еще поладим.

— Да. Конечно.

Когда прозвенел первый в новом учебном году звонок и толпа школьников хлынула в школу, Соня отыскала глазами Любовь Васильевну и обнаружила, что та уже с осуждением смотрит на нее.

— Вы же пример для детей! — напомнила она, проходя мимо.

Ну вот. Поймали, как первоклашку.

Замечание было коротким, но попало в цель, и Соня замерла, оставаясь один на один со стыдом, и лишь спустя несколько мгновений сообразила, что вообще-то ей надо было идти за завучем.

Любовь Васильевну нагнать не получилось — ее маленькая и очень худая фигура быстро затерялась в толпе, поэтому Соня обнаружила ее уже возле кабинета номер 212, где должен был пройти ее первый урок с пятиклассниками. Какое счастье, что хоть этаж она от переживаний не забыла!

— У вас есть тридцать пять минут на то, чтобы приготовиться, пока проходит классный час, — сказала Любовь Васильевна. — Соберитесь. И не забывайте, что дети волнуются не меньше вас. Для них это тоже первый английский.

Это не очень утешало, но Соня понятливо кивнула и, зайдя в класс, сразу принялась готовиться к предстоящему уроку. Первым делом вытащила из портфеля несколько газет и журналов с интересными фотографиями. Ее коллекция иностранной макулатуры была гораздо обширнее: в течение четырех лет она либо покупала все, что могла отыскать об Англии, либо получала в подарок или в обмен на что-либо другое. Самыми бесценными сокровищами были два плаката и маленькая фигурка Биг Бена, привезенные дедом прямиком из Лондона. Плакаты Соня прикрепила к доске, а Биг Бен возвысился над разложенными журналами.

Волнение разрослось до такой степени, что с Соня, с благоговением присев за учительский стол, открыла чистую тетрадь и написала почти все неправильные глаголы, какие пришли в голову. Когда они кончились, она поднялась с места и подошла к доске, чтобы написать дату. От приятных и знакомых постукиваний и шуршаний мела она ощутила, как по коже побежали мурашки. Буквы получились крупными и ровными. Теперь она будет писать тут каждый день!

Не удержавшись, Соня позволила себе почеркать на доске и насладиться звуками еще немного. Флаг Англии уже был на плакате, но кому помешает еще один нарисованный? “Abc” — алфавит. Они как раз с него и начнут! “English” — это написано на обложке учебника, да, ну и что?

Любовь Васильевна сидела на последней парте и не отвлекала вопросами, но Соня чувствовала на себе ее взгляд. Недовольна чем-то? Лучше не оборачиваться, пока не позовут…

Звонок прозвучал настолько неожиданно, что Соня вздрогнула и едва не выронила мел. Испуганное сердце подпрыгнуло и быстро-быстро — почти больно — заколотилось в груди.

Сейчас. Сейчас начнется!

Соня изо всех сил стиснула в пальцах мел и разломила его пополам.

Любовь Васильевна отправила ей понимающую улыбку.

Дети гурьбой ввалились в класс, на ходу бормоча неловкое “здравствуйте”, и принялись рассаживаться по местам. Курносая девочка с косичками несмело подошла к Соне, замершей у стола, и протянула цветы, а затем еще один мальчишка с портфелем под мышкой тоже вручил ей большой букет гладиолусов. Как неожиданно! Соня растерянно улыбнулась и заозиралась в поисках вазы. Нигде поблизости ее не нашлось, поэтому пришлось совсем не изящным движением сложить букеты рядом с английскими журналами до перемены.

Соня написала слова вступительной речи для сегодняшних первых уроков накануне вечером и не меньше двух часов кружила по своей старой комнате в городе, эмоционально проговаривая снова и снова, что такое английский язык и зачем его учить. Она надеялась, что в светлых и наивных детских глазах увидит отголоски того вдохновения, которое испытала на своем собственном первом уроке английского. Воображала, как ее начнут засыпать вопросами самые активные ребята, а она с удовольствием будет на них отвечать.

Пока какой-нибудь мальчишка хулиганистого вида не задаст ей каверзный вопрос и она не начнет хлопать глазами и заливаться краской…

Звонок, возвещающий о начале урока, отозвался прямо в желудке.

Глядя на незнакомые детские лица, пугающе разные — пока что — и в то же время невероятно одинаковые в своем любопытном выражении, Соня поняла, что не помнит ни единого слова из своей речи.

Дети встали, и Соня заставила себя разлепить губы и тише необходимого пробормотать единственное, что смогла выловить из множества спешно покидавших голову мыслей:

— Good morning, children. Доброе утро, дети.

Глава вторая, в которой ничего не получается

Рыжеволосую девятиклассницу, которая жевала жвачку и лопала пузыри прямо во время урока, звали Кристиной, и если бы у Сони уже не дергался глаз из-за двух мальчишек, затеявших потасовку на задних партах, она бы непременно дала девчонке знать, насколько неприлично та себя вела.

К четвертому уроку Соня перестала сильно нервничать и запинаться, однако все самое интересное ей предстояло пережить на пятом с 9 “Б”, о котором ее великодушно предупредили заранее. И не зря. Охрипший с непривычки от долгих разговоров голос было очень жалко, поэтому повышать его для того, чтобы убедить неуправляемых подростков послушать ее, она не стала даже пытаться.

Соня распахнула дверь и встала на пороге, опершись спиной на дверной косяк, чтобы было видно и пустые коридоры, и вакханалию в классе. В середине прямо на парте сидел крупный девятиклассник Дима Корешков со злыми глазами — местный заводила, сразу сообразила Соня. Он крошил в пальцах мел и периодически совал кусочки в рот, а красивая девчонка Катя Скворцова сидела рядом с ним и без особого вдохновения листала учебник английского, поглядывая то на одноклассника, то на Соню. Парни на последнем ряду сосредоточенно рисовали на парте. На первом ряду собралась группа девочек и они переговаривались о том, что не имело никакого отношения ни к Соне, ни к ее предмету. Самой громкой была возня на последних партах — там что-то не поделили. Спокойные ребята достали учебники по другим предметам и, наверное, делали по ним домашнее задание. Вихрастый пацан в белой рубашке с закатанными рукавами рисовал на доске карикатуру на Соню, только почему-то с непомерно большой грудью и бедрами. Она узнала себя по кудрявым волосам, торчащим во все стороны, и написанному рядом с рисунком “helo”.

Почти ничьи имена она не узнала, потому что не провела перекличку. Не забыла. Просто не дали это сделать.

Соня вдыхала коридорный воздух, который был прохладным и менее душным, в отличие от того, что повис в кабинете, и с непонятным смирением, пусть и поспешным, размышляла о том, что, может быть, она оказалась не такой уж и хорошей учительницей. Потому что дети учителей вообще-то уважали. А ее вот не захотели. Обидно. Виктор Иванович напрямую ее мягкотелой не назвал, но это и подразумевал — и оказался прав.

Мелковатый для своего возраста черноволосый парнишка, сидевший ближе всего к выходу, с сочувствием глянул на нее и вежливо сказал:

— Вы уж извините и не подумайте ничего такого. Тут Кореш решает, тихо сидеть и не рыпаться или урок срывать. Он дебил. Да и первый день сегодня. У вас просто ни шанса не было.

Соня безучастно посмотрела на него в ответ и ничего не сказала.

— Вы вообще-то красивая, — продолжил парнишка. — Только нам английский не нужен. У нас его в прошлом году почти не было уже в конце. И не отупели, знаете ли! Может, почитаете чего-нибудь? На русском только! Эти дурачки точняк успокоятся.

Сидевшая позади него девушка с темными разводами вокруг ярких синих глаз — по всей видимости, ее отправляли смывать косметику — тоже зачем-то решила сжалиться и высказаться. Соня всех девятиклассников, разумеется, не запомнила, но у этой была фамилия Корчагина — староста.

— Софья Николаевна, их только завучем успокоить можно.

Соня отвернулась к коридору. Разве Любовь Васильевна не знала, что отправила ее в логово чудищ? Неужели она рассчитывала, что Соня справится?

Карикатурщик с вихрами закончил свои художества и подобрался поближе.

— Метелка — зубастая. Ее все хулиганы боятся, — заявил он. — А знаете, почему? Потому что она хулиганов ест на обед. Вы, Софья Николаевна, совсем не зубастая. А у нас тут жестко! Вы не сожрете — вас сожрут.

— Фу, нашелся советчик, — скривила лицо Корчагина.

— Это закон выживания. Отрастите зубы покрепче, — со смешком повторил парень, отряхивая руки от мела.

Сомнительный совет Соня проигнорировала, но прозвищем заинтересовалась.

— Что за Метелка? — спросила она.

— Так завуч же. Любовь Васильевна. Она ж Щиткова. Метелка.

Логику Соня не уловила, но уточнять не стала. Просто вздохнула и с тоской посмотрела на часы, которые висели над таблицей неправильных глаголов возле доски. Еще немного осталось.

— Вам тоже кликуху дадим.

— Не надо.

— Э-э, нет, у всех есть — и вам дадим.

Вихрастый парень вернулся к учительскому столу и потыкал фигурку Биг Бена.

— Это че?

Соня почувствовала сильное желание убрать все свои английские сокровища обратно в портфель и больше никогда не приносить их в школу.

— Достопримечательность Лондона. Биг Бен.

— Лондон из кэпитал ов грейн британ. Да?

Исправлять ошибки не захотелось тоже. Соня очень устала. Она плохая учительница.

— Оф грейт британ, — вместо нее это сделала Корчагина.

— Пофиг.

Наверное, 9 “Б” был недостаточно громким, потому что до самого звонка никто так и не пришел проверить, не сожрали ли они новую учительницу английского языка. Когда прозвенел звонок с урока, Соня с облегчением вошла обратно в класс, который тут же спешно стали покидать ученики.

Когда мимо прошел высоченный Дима Корешков, Соня невольно поежилась от его неприятного взгляда. Хотя, возможно, так казалось всего лишь из-за глубоко посаженных карих глаз, над которыми низко нависали темные брови.

— Нормальный урок, Софья Николаевна, — сказал он. — Если всегда так будет, станете любимой училкой! До свиданья.

Только этих слов Соне и не хватало для полного счастья.

— Goodbye, — смиренно ответила она, чувствуя, как опускаются плечи: то ли расслабленно, так как все наконец закончилось, то ли под весом почетного учительского авторитета, который она не сумела удержать.

В классе осталась только рыжеволосая Кристина, почему-то застрявшая на своей последней парте, склонившись куда-то вниз.

— Что-то случилось? — спросила Соня.

Прошло несколько минут, а та все не спешила уходить.

Больше уроков английского по расписанию не планировалось, но минут через десять сюда должны были нагрянуть пионеры на свое первое в новом учебном году собрание.

Кристина резко вскинула голову с покрасневшими щеками и блестящими глазами. Она плакала. Удивительно, как приключившаяся с ней беда быстро стерла наглость с лица, будто ее там и не бывало никогда.

— Мама меня убьет… — всхлипнула она.

— Что? Почему?

— Я колготки порвала! Мне их только на прошлой неделе привезли!

Соня медленно приблизилась, чтобы оценить масштаб трагедии.

На тонком полупрозрачном капроне за правым коленом появилась зацепка и от еле заметной дырочки уже потянулась вниз стрелка. Неприятнее этого было только то, что колготки точно были импортными, поэтому мама Кристины, может, ее и не убьет, но расстроится сильно.

Побывав в трех кабинетах сегодня, Соня не могла не обратить внимание на то, что ремонта тут не было уже как минимум два десятилетия. Сама она училась в горьковской школе, но за партами сидела точь-в-точь такими же: массивными, неудобными, с жесткими лавками, которые зазубривались по краям от времени, царапали голые ноги в жару и цеплялись за ткань юбки. Выбираться из этой конструкции было тем еще испытанием: в началке Соня регулярно спотыкалась об перекладину, соединявшую лавку со столом.

Колготки рвать ей, к счастью, доводилось редко, с этим везло, да и обращалась она с одеждой предельно аккуратно, а вот институтская подружка Полина штопала свои так часто, что изнашивала их насмерть, поэтому Соня прекрасно понимала, как могла произойти подобная неприятность.

— Стрелка маленькая. Если зашить, то почти и не видно будет. Умеешь?

— Умею. Немножко, — вытерев слезы, ответила Кристина. — Но мамка-то дыру сразу увидит, когда приду. Хана мне.

— Давай попробуем что-нибудь сделать сейчас, — неуверенно предложила Соня, оглядываясь на дверь. — Снимай колготки и пойдем раздобудем что-нибудь для починки. Уверена, что в кабинете технологии найдется крючок. Ну а если петли не поднимем, то уж зашьем-то наверняка.

Вообще-то крючком для поднятия петель Соня пользоваться не умела и понадеялась его либо не найти и помочь зашить вручную, либо наткнуться на учительницу технологии. Судя по испуганному виду Кристины, ее мама, видимо, была достаточно суровой женщиной, а Соня по натуре своей умудрялась с легкостью погружаться в чужие проблемы и разделять с людьми их эмоции, поэтому всерьез забеспокоилась.

Кристина на несколько секунд замешкалась, а затем принялась стягивать колготки. Она успела сделать это до того, как в класс заглянул мальчик в красном галстуке.

— Здравствуйте, — смущенно проговорил он. — А нам сказали… А мы тут…

— Проходите, уроки закончились, — проговорила Соня и взглядом указала Кристине на дверь.

Та быстро подхватила свои вещи и послушно двинулась к выходу, прижимая к правому боку ладонь с намотанными на нее колготками.

Соня задержалась у стола для того, чтобы сложить в стопку свои газеты и журналы, собираясь на ходу засунуть их в портфель, но, едва она взялась за ручки, Кристина, уже ждавшая ее в коридоре, в панике ахнула и бросилась обратно в кабинет.

И чуть-чуть опоздала.

Пальцы Сони мазнули по чему-то холодному, мягкому и липкому одновременно. Она перекрутила ручки и увидела с обратной стороны два расплющенных шарика жвачки.

Соня повернулась к Кристине, которая тут же захлопнула распахнувшийся от ужаса рот, где все так же раздражающе белела жвачка, которую она жевала весь урок.

— Простите… — пискнула она. — Пожалуйста…

Несколько ребят, среди которых было двое уже знакомых пятиклассников, к этому моменту расселись на передних партах и с любопытством наблюдали за происходящим.

Соня поджала губы и ничего не ответила. Оглядев портфель со всех сторон — мало ли, вдруг еще сюрпризы найдутся — она обхватила его одной рукой, а второй забрала газеты, журналы и Биг Бен со стола, затем попрощалась с пионерами и вышла из класса.

Разочарование наполнило ее изнутри и лишь чудом не вылилось наружу слезами. Она изо всех сил старалась не терять достоинства и шла по коридору с прямой спиной, а Кристина уныло плелась позади нее и что-то бормотала, неуверенная, стоило ли теперь вообще рассчитывать на помощь.

Соня от своих слов не отказывалась.

Где кабинет технологии, она не знала, но спрашивать у провинившейся девятиклассницы не захотела, поэтому дошла до учительской, где немолодая учительница математики посоветовала сходить в кабинет директора и обратиться за помощью к его секретарше. Соня поблагодарила женщину и положила свои вещи на подоконник, к букетам, попросив присмотреть за всем добром.

У секретарши Светланы Валерьевны и крючок имелся, и опытные руки были в наличии. Она забрала колготки и принялась творить неведомое волшебство, в процессе с ехидным, как Соне почудилось, интересом расспрашивая ее о первом дне.

— Как вам тут у нас, Софья Николаевна?

— Очень хорошо, — соврала Соня.

Кристина сидела на стульчике рядом с ней и не поднимала головы. Весь ее вид говорил о том, что колготки, с которыми теперь было все в порядке, ее волновали меньше того, что она натворила. По крайней мере, она была способна испытывать стыд — Соня утешала себя тем, что не все потеряно.

— Не проказничали ребятки? — продолжала допытываться Светлана Валерьевна. — Если что, Борис Иваныч за стенкой сидит.

— Не настолько серьезно, чтобы идти жаловаться, не волнуйтесь.

В порыве эмоций Соня, может, и пошла бы жаловаться, но, остыв по дороге сюда, теперь думала только о том, что совсем ничего у нее не вышло как надо. Наверное, никто ничего сверхъестественного от нее и не ожидал в первый день. Ну, подумаешь, старшеклассники пошутили. А вот сама она по дурости и наивности ожидала от себя большего.

Получив свои обновленные колготки обратно, Кристина опять хвостиком последовала за Соней обратно в учительскую.

— Спасибо вам большое за помощь, Софья Николаевна, — промямлила она. — И извините. Мне очень-очень…

— Пожалуйста.

— …Стыдно.

— До свидания, Кристина.

Соне тоже стало стыдно. Она предпочла сбежать.

Наверное, надо было что-то полезное сказать: воззвать к совести, объяснить, научить — но Соня к таким беседам была совершенно не готова. И так ребяческую обиду удерживала с большим трудом — не хватало еще демонстрировать свои слабость и бесхарактерность больше, чем она уже сделала это на уроке.

В учительской, дожидаясь завуча, Соня познакомилась с парочкой других учителей, однако включаться в их беседу и делиться впечатлениями о первом дне не захотела, сославшись на некое важное задание.

Никаких особых поручений ей, конечно же, никто пока не давал. После того, как Соня отодрала жвачку от портфеля, она уселась писать список предложений о внеучебной деятельности, связанной с английским языком. Уровень продолжающих учеников, с которыми она провела сегодня уроки, был настолько слабым, что учебник открывать смысла не было никакого. Кружки бы этой школе не помешали. А еще было бы так здорово открыть английский клуб!..

Любовь Васильевна после шестого урока долго молчала, вчитываясь в листок с идеями Сони.

— Хм, — выдала она спустя несколько минут ее нервного ожидания. — Да. Неплохо. Я подумаю.

Не “посмотрим, куда можно вписать”, не “обсудим это позже”. Любовь Васильевна собиралась подумать, но при этом с многозначительными взглядом отдала листок обратно в руки Соне.

— 9 “Б” присутствовал на уроке? — спросила Любовь Васильевна.

— Да.

— Весь?

Соня кивнула. По ее подсчетам пришли все: даже без переклички она сверила количество ребят с журналом. Может, никто не прогулял в честь первого учебного дня? Или потому что всем стало любопытно посмотреть на новых учителей?

— И что вы с ними делали? — продолжила допрос Любовь Васильевна.

Если Соня жизнерадостно скажет неправду, ее точно сразу поймают на вранье.

Она нахмурилась. А правда означала бы, что она даже не попыталась наладить нужные отношения — стало быть, не такая уж она бойкая и находчивая, какой старалась предстать перед директором и завучем с самого начала.

— Ничего, — призналась она под строгим взглядом.

— Я прекрасно понимаю, насколько трудная задача стояла перед вами в первый же день, но попрошу вас впредь заниматься тем, для чего вы здесь находитесь. 9 “Б” сформировали из… весьма сложных детей, которых перевели в нашу школу из другого учреждения в связи с его закрытием. Справиться с ними под силу не каждому педагогу, но также среди них есть и те, кто пойдет навстречу, если вы не опустите руки. Найдите этих детей и преподавайте ваш предмет, пока не поймете, как совладать с зачинщиками проблем. Подход можно найти ко всем.

Несмотря на то что все, что говорила Любовь Васильевна, находило отклик в душе Соне, неприятное чувство, знакомое с юных лет, терзало ее слишком сильно. Она ненавидела слушать замечания, какими бы полезными они ни были, потому что была уверена, что свои ошибки видит и сама и как поступать правильно тоже знает без чужих нравоучений. Проблема только в том, что не получается. Слишком уж легко она терялась и размякала.

Лучшее, что могла предложить Любовь Васильевна — это прийти на уроки и щелкнуть своими хвалеными зубами, чтобы никто не посмел выйти из-за парты и заняться чем-то, помимо урока. Впрочем, и в этом случае Соня сгорела бы со стыда из-за своей беспомощности. Жалобы завучу и уроки под ее бдительным контролем с задней парты в глазах девятиклассников Соню точно не поднимут.

Со старшими и опытными людьми можно было только соглашаться, поэтому она вздохнула и ответила:

— Да. Я поняла. Я обязательно справлюсь с этой задачей.

— Оптимистично, — прокомментировала Любовь Васильевна. — Дерзайте.

Она еще немного порасспрашивала Соню об уроках, затем рассказала про все ближайшие мероприятия, участие в которых было добровольным, но очень желательным, а потом, махнув рукой, сказала идти домой.

В половине третьего закончился первый рабочий день Сони.

Со школьного крыльца она спускалась уже не с такой легкостью, с какой порхала утром. Она прокручивала в мыслях бабушкины слова, которые та всегда любила повторять, когда видела слезы внучки из-за любых промахов: надо быть проще. Если что-то не получилось, то это вовсе не конец света. С первого урока Соня не могла стать идеальной учительницей, в самом-то деле! Пора бы уже перестать быть такой наивной.

Уже оказавшись за пределами школьной территории, Соня вдруг вспомнила, что забыла в учительской подаренные ей цветы, поэтому сентиментальный порыв заставил ее вернуться. Цветов, может, еще будет немало, но первые — особенные!

На первом этаже до носа донесся аппетитный аромат булочек из столовой. На большой перемене Соня отказалась от обеда, потому что перенасыщения новыми эмоциями ей и так хватило, но теперь голод наконец-то дал о себе знать.

Заглянув в столовую на обратном пути из учительской, чтобы взять ватрушку, и, к счастью, никого из уже знакомых людей не встретив, Соня покинула школу и пешком отправилась домой. Точнее в место, которые в ближайшее время должно было им стать.

Вкус ватрушки приободрил ее, поэтому во время неспешной прогулки она окончательно расслабилась и успокоилась.

Дальше будет лучше. Несомненно.

Глава третья, в которой ничего не происходит, но это все и меняет

Степа должен был объявиться на следующий день. Он хотел приехать и встретить Соню первого сентября, но с работой у него что-то не срослось — не отпустили.

Соня не очень расстроилась.

Баба Валя, у которой она поселилась, уж больно весело поглядывала на нее с прошлого вечера после предупреждения о том, что приедет друг. Кажется, она ждала Степу даже больше самой Сони. Несложно было догадаться, о чем она думала: жених едет, не иначе!

Как-то так оно вроде и было, хотя даже мысленно слово “жених” пока не очень сочеталось с именем Степы. А язык так и вовсе не осмеливался произносить это вслух. Степа тоже ее невестой не торопился называть, так что все было в порядке. Замуж Соня хотела, но собиралась все-таки не скоро — у нее ведь только-только работа началась.

А Степка был хорошим парнем. Ладно сложенным, щедрым, рукастым и очень надежным. Тетя Вера — его мать — нахваливала его и так, и эдак, крутила-вертела, как школьника на рынке, чтоб можно было рассмотреть, как куртка сидит, со всех сторон. Пунцовевший ушами Степка тогда, собственно, и был школьником.

Соня знала его с детства. Во дворе им частенько приходилось вместе играть. Они с первой встречи невзлюбили друг друга, много ругались и не могли поделить даже песочницу, но детей подходящего возраста было слишком мало для того, чтобы быть заклятыми врагами, поэтому постоянно приходилось мириться. Однажды он в порыве детского безосновательного гнева оторвал Сониной кукле руку, а в ответ на слезы растерянно обозвал ее ревой-коровой. Соня, почувствовав, что слез вот-вот станет еще больше, недолго думая, попыталась треснуть обидчика все той же куклой, но неуклюже дернулась и выпустила ее из рук. Не успевший раскаяться Степа в ответ на это еще больше разозлился и со всей дури вдавил кукольное лицо пяткой в песок. Соня большедраться не решилась и со всех ног помчалась домой жаловаться маме. А та, возмущенно отряхнув руки от мучной пыли, тут же бросила тесто и побежала совершать возмездие. Вернулась она со Степкой и его матерью, которая втащила его за красное ухо на порог квартиры и заставила извиняться, потому что девочек нельзя обижать, а уж если оплошал, то тогда вину понести обязан. Соне сначала его жалко стало — в светлых глазах Степки тоже стояли слезы — а потом он бросил на нее такой лютый взгляд, что она в ту же секунду разъярилась и решила не прощать его никогда.

Мамы после того случая сдружились, новых ребят во дворе не появилось — простить пришлось. Тетя Вера с румяными от водки щеками порой шутливо заикалась о том, что вырастут ребятки — можно будет и свадебку сыграть, ну не судьба ли? Не менее развеселая мама одобрительно смеялась.

Дошутились они до того, что такой вариант стрельнул в голову и Степке. На выпускной из школы он подарил Соне крупную охапку полевых цветов — надо признать, с умом собранных — и, отчаянно краснея, предложил гулять. Соня помялась то ли для виду, то ли неуверенно — сама толком не понимала — а затем согласилась. Почему бы и нет?

Но уже осенью их дороги разошлись. Степа уворачиваться от армии не стал, хотя тетя Вера, хранившая горькую память о погибшем на фронте отце, который не сдержал данное ей, маленькой девочке, обещание вернуться, всеми правдами и неправдами готова была приписать сыну все болезни мира и не пустить служить. Но Степа, махнув рукой, ушел отдавать долг, а его мать, уверовавшая в Бога, так усердно молилась, что ему повезло не угодить в капкан Афганской войны и вернулся домой он аккурат в ноябре 1979 года с переломом руки. Пока оправлялся, идти туда добровольцем передумал.

Соня же после окончания школы, недолго думая, поступила в Горьковский педагогический институт иностранных языков. Английский увлек ее в школе почти сразу, во многом благодаря учительнице. Строгая и очень терпеливая Ольга Анатольевна, которая на первый же урок принесла пестрые вырезки из самых настоящих английских журналов, чем мгновенно взбудоражила класс, в свое дело вкладывалась всем сердцем и душой и искренне, но настойчиво передавала свои знания ученикам. Она стала любимой учительницей и лучшей наставницей для многих ребят. В том числе и для Сони. Она тоже решила гореть так же ярко и красиво и с честью вручать каждому, кто откликнется, ключик в новый мир, интригующий и очень загадочный.

В голове эта цель гордо возвышалась среди остальных, и Соня никогда и никому не хотела признаваться, что в одиннадцать лет, случайно выяснив, чем занимался дед, заигралась в слежку за прохожими со Степкой и захотела стать разведчицей.

В старших классах Соня, как образцовая ученица, искренне интересующаяся предметом, листала учебники, слушала пластинки, которые иногда давала Ольга Анатольевна — свои личные! — и сосредоточенно повторяла выражения за диктором. И иногда, почувствовав, как накатывает усталость, она переводила взгляд в стену и цепенела. Чем живут Джон и Джейн в своей Великобритании?..

Соня Багрякова стала октябренком в шесть лет, раньше всех в своем классе: семь лет ей исполнилось ровно через неделю после того, как на груди появилась красная звездочка. Соня училась на одни пятерки, лучше всех ухаживала за цветами в кабинете, помогала Степке с математикой и рисовала красивые стенгазеты. В девять она нацепила пионерский значок и с гордостью взяла под крыло группу из октябрят, с которыми регулярно собирала мусор в парке возле школы и играла в казаков-разбойников. Уже тогда, наверное, стало ясно, что ее призвание — обучать других, потому что чаще всего она вызывалась помогать отстающим ребятам. По активности она не могла обогнать только отличницу Олю, которая тянула руку раньше, чем учитель договаривал вопрос, совала нос во все звенья октябрят, из ниоткуда брала килограммы макулатуры и удостаивалась похвалы от самого директора — тут вообще мало кто мог посоперничать.

Соня не помнила себя бездельницей. Степка часто ныл, что школа — мучительница, и качался на скрипучем стуле, пока Соня рисовала плакаты для уроков английского — лучшие обещали повесить в классе (и вешали!). В четырнадцать она вступила в комсомол и почти все время, свободное от активной учебы, посвящала местной газете, театру, кружкам для пионеров и лагерям.

Но что же в это время делали Джон и Джейн?..

Соня листала учебники, пропуская географические справки про разные страны, биографии английских и американских писателей, научные статьи, очередные тексты про космические достижения, про строительство Байкало-Амурской магистрали и про Ленина, вчитывалась в рассказы о том, как Стив и Ник обсуждают водную прогулку по Волге — почему не по Темзе? В учебниках в общем-то было много чего, только про Советский союз, а про Англию почти ничего. Там туманно и холодно, там есть настоящая королева, у них замечательная литература и их язык красивый и мелодичный. И… все? А люди? Ее ровесники? Что ж, похоже, авторы советских учебников английского не очень-то знали, как люди живут в стране, где на этом языке говорили.

Пожалуй, Соня думала об Англии больше, чем следовало.

Она прекрасно знала, как сказать по-английски, что она добросовестная комсомолка, что ей нравится быть гражданкой своей страны и как она стремится стать важной частью какого-нибудь дружного коллектива, который сделает всеобщее будущее светлым и процветающим. Но она не знала, что делает для своего английского общества Джон. Не знала, чем занимается Джейн после школы. Проводят ли они внешкольное время так же интересно и с пользой? Заботятся ли о младших ребятах? Помогают ли старшему поколению? Что строят? Какие у них мечты? Как они вообще живут?

Благодаря усердию в обучении, Соня знала, как задать эти вопросы по-английски. Стало быть, вот он — обмен культур и международные отношения. Вот зачем она учит язык! Удручало только то, что попасть в Англию было почти невозможно. Дед там был по работе. А Соне было шестнадцать лет. Возможно, если ее пустят в разведку…

В тридцать восьмом году ее деда Валерия Багрякова пригласили работать в органах НКВД, и после спецподготовки в разведшколе в сороковом он отправился на свою первую, но не последнюю командировку — прямо в Великобританию. Ему всегда было о чем рассказать, хотя даже после четырех стопок самогонки он сохранял трезвый вид и болтал лишь о том, как занимательно было быть туристом. Однако бабушка вечно смешно выпучивала глаза и била его тряпкой по плечу, призывая закрыть рот, когда он, по ее мнению, начинал говорить лишнее. Соня молча улепетывала пельмени и гадала, насколько же сильно отличается их необъятная страна от крошечного Лондона, где возвышался Биг Бен и где еще молодой тогда дед поднял платок, оброненный юной английской леди: ему довелось коротко с ней побеседовать — правда, от волнения он чуть не забыл почти все иностранные слова. Он не раз добавлял, посмеиваясь, что после его беспорядочного отчета о поездке всерьез думал, что его больше никуда не пустят.

О капиталистических странах дед отзывался с легким и, как Соне казалось, неубедительным неодобрением и всегда упоминал, что обычные граждане вообще-то очень приличные люди, а улицы и чудны́е домишки у них очень красивые.

На увлечение внучки английским языком он отреагировал положительно и даже предложил пораскинуть связями и устроить ее после выпуска из института на хорошее местечко в “Интуристе”. Соня сначала обрадовалась, потому что возможность отправиться за границу сразу начала казаться уже не такой труднодоступной, однако этого энтузиазма хватило ненадолго. Преподавать-то хотелось сильнее! А за границу ее и так бы пустили рано или поздно: уж она-то точно будет этого достойной и успешно пройдет все собеседования.

К концу последнего курса института Соню распределили в кстовскую школу, и ее счастью не было предела: и от отчего дома недалеко уезжала, и в то же время начиналась самостоятельная жизнь. Квартирку свою, конечно, не дали, но опять же стараниями деда, который души не чаял в единственной внучке, Соня практически бесплатно получила комнату у его сестры: двоюродная бабка была немного ворчливой, но совсем не злой, поэтому согласилась ее приютить и взамен просила только помогать ей по дому, готовить ужин и развлекать беседами по вечерам. Учебных часов обещали много, а зарплату — сто десять рублей. У Сони дергались руки и подводило живот от страха и восторга одновременно — так близко она подходила к своей мечте.

Мама всегда говорила, что она витает в облаках слишком много, оттого ее воображение рисовало будущее несуществующими оттенками. Уж очень яркими и пестрыми…

Второго сентября зарядил ливень. Стекла на окнах помутнели, залитые дождевыми потоками, классы потускнели, дети притихли. Лица шестиклассников были угрюмыми, а их красные галстуки так же, как вчера, с оживлением серости непогожего дня уже не справлялись.

Маленькая для своего возраста девчушка по имени Лена Черноусова на последней парте первого ряда старательно писала правой рукой, и Соня, проходя мимо рядов, с жалостью смотрела на ее потуги и вспоминала, как бабушка ее саму больно лупила линейкой по ладоням и заставляла переучиваться на правшу. “Правое — это правильно, а все, что слева — все скверно”, говорила она. Соне было неудобно и обидно настолько сильно, что хотелось обидеть бабушку в ответ. И она обижала: огрызалась, уворачивалась от ее шустрых рук и убегала прятаться за деда. Но это тогда. Тогда Соня была маленькой и глупой. Зато теперь писала красиво — и на русском, и на английском — и от вида своих плавно выведенных на доске округлых букв испытывала гордость.

И Лена тоже будет мучиться и обижаться на весь мир. Помучается и привыкнет.

Соня поморщилась от неуместного желания подойти утереть собравшиеся в уголках глаз девочки злые слезы или сказать, может быть, что-то строгое и мотивирующее, но сдержала себя. Лена по-своему не делала и проявляла старательность — наверняка справится сама.

Соня постучала ручкой по столу, привлекая внимание и писавших самостоятельную ребят, и зазевавшегося шестиклассника, который стоял истуканом у своей парты и подозрительно долго молчал, потеряв мысль. Саша Большаков вздрогнул, вымученно улыбнулся и бросил тоскливый взгляд в окно.

— Ай… ай пионер, — выдал он.

Соня покачала головой и кивнула тянущей руку Ксюше Новиковой. Девочка ей понравилась с первых же минут тем, что активно включалась в работу, смотрела снизу вверх своими сверкающими от восхищения и уважения глазами и была воплощением всех Сониных ожиданий от взаимодействия с учениками.

— Надо говорить “ай эм”, — сказала Ксюша.

— А еще?

— Еще “пайонир”, — подумав, добавила она.

— Э, — подсказала Соня. — Э пайониэ.

— Ай эм э пайонир-р, — послушно отчеканил Саша.

— Хорошо.

Соня натянуто улыбнулась.

Не очень-то хорошо на самом деле.

Если в пятом классе эти дети что-то и знали, то к сентябрю, видимо, все напрочь забыли.

Учителя английского языка, как Соне объяснили, в этой школе не задерживались. Кого-то срочно перевели в другое место, кому-то потребовалось уйти по семейным обстоятельствам, у кого-то случился декрет, а однажды всех учителей разобрали при распределении и никого не осталось, чтобы сюда направить.

Предыдущую англичанку вообще сначала исключили из комсомола, а затем запоздало уволили за распутное поведение — не хватало даже плохих учителей! Эта сплетня предназначалась не для Сониных ушей, но она случайно услышала ее, когда стояла в очереди в столовой. Подробности выведать было пока не у кого.

Соня была твердо намерена нарушить традицию ежегодной смены преподавателя и отработать здесь по крайней мере три положенных ей года. А там как получится.

Никаких новых потрясений во второй день не произошло — возможно, потому что девятиклассников сегодня ей не поставили. Однако Соня немного утомилась, потому что все пять уроков объясняла, как составлять простейшие предложения: и пятым классам, и восьмым, и десятым. Тех, кто мог внятно ответить хоть на какие-то вопросы, можно было пересчитать по пальцам. Она вспоминала свою последнюю институтскую практику и идеальных, как на подбор, школьников, словно списанных с учебника по педагогике, а затем разглядывала здешних присмиревших и смущенных ребят, не знавших, как посчитать на английском хотя бы до двадцати. Небо и земля!

В общем, работать было с чем.

На большой перемене Соня познакомилась с учительницей географии Мариной Сергеевной, по распределению приехавшей в Кстово из Владимира. Она показалась ей милой, простодушной и очень жизнерадостной. Наверное, потому что с 9 “Б” ей еще не довелось познакомиться.

Будто бы соответствуя своему предмету, Марина оказалась заядлой путешественницей: она уже побывала во многих уголках страны и даже несколько раз летала за границу. От ее восторженных рассказов о Чехословакии Соня почувствовала легкий укол зависти, но вовсе не потому, что грезила о Чехословакии, а потому что сама она соответствовала своему предмету только тем, что листала книги Хемингуэя и Сэлинджера в оригинале, привезенные прямиком из-за границы. А еще у нее был маленький Биг Бен… И только.

По дороге к 10 “А” Соня наткнулась на Виктора Ивановича, и его общество на сей раз не вызвало у нее досаду, а короткая беседа даже доставила удовольствие. Видимо, он выучил вчерашний урок и старался аккуратнее, без лишнего высокомерия подбирать выражения, когда спрашивал про ее первые успехи. Его интерес стал совсем очевидным, когда он снова предложил проводить ее домой после работы, но Соне пришлось его расстроить: она сразу и честно призналась, что домой ее провожать будет молодой человек.

— Самые прекрасные цветы срывают слишком быстро, — с сожалением произнес Виктор Иванович.

Соня зарделась еще больше, когда после этих слов он открыл дверь на лестницу и любезным жестом руки пропустил ее вперед. Она мельком взглянула ему в глаза и невольно отметила, что они красивые.

Может, и не так уж хорошо, что дело со свадьбой у них со Степой затягивалось. Не ровен час, в Кстово найдутся ребята порасторопнее… Виктор Иванович, конечно, говорун тот еще: заболтает красивыми фразами про цветы — и не заметишь, как увлечешься. Зато очаровательный и холостой, проявляет любопытство и всегда был бы рядом.

Эта мысль почему-то была неприятной, поэтому Соня быстро выкинула ее из головы, и, к счастью, до конца последнего урока больше ничто не отвлекало ее от приевшихся am, is, are и артиклей, о существовании которых десятиклассники как будто бы услышали от нее впервые в жизни.

Вместе с рабочим днем закончился и дождь. После него стало ощутимо прохладнее, поэтому Соня, медленно бредущая по аллее, которая вела к площади Ленина, где они со Степой договорились встретиться, надеялась, что ждать его долго не придется.

Уже хотелось поскорее свернуть к дому и выпить пару чашек горячего чая с яблочным пирогом, который она приготовила вчера вечером. Предполагалось, что им она будет угощать Степу, но баба Валя оценила ее кулинарный шедевр быстрее него и в силу своего сложного характера, не подала виду, что ей понравилось. Скорее всего, понравилось, раз она взялась за второй кусок. Соня не возражала. За комнату деньгами она не платила, так что считала, что при любом удобном случае должна показывать, что приносит пользу.

Степу она увидела издалека ровно в ту же секунду, когда он вылетел из-за угла серой четырехэтажки. Он был в милицейской форме, с букетом ярко-красных георгинов и с улыбкой до ушей.

— Сонька!.. — воскликнул он, подхватывая ее свободной рукой за талию, чтобы слегка покружить.

— Софья Николаевна, — поправила Соня, прижимая к груди букет, который Степа сразу сунул ей под нос.

— Ну да. Софья Николаевна, — хохотнул он и опустил ее на землю. — Точно. Ну что? Как оно?

— Пока не поняла толком.

— Пойдем погуляем — расскажешь.

Он поправил фуражку и огляделся по сторонам, размышляя, в какую сторону двигаться.

Разумеется, Соня могла уговорить его пойти домой сразу, потому что там их ждал пирог, но она не сделала этого. Еда в принципе могла и подождать, раз ему так охота было погулять.

Соня изучила городок довольно неплохо еще в августе, когда привозила свои вещи к бабе Вале, поэтому молча взяла Степу за руку.

Выбор был пустячным и сделанным наугад. Таким, на который и внимания-то не обратишь — настолько он ничего не значил. Соня жила просто и без лишней философии, и даже чутья у нее никакого не было, поэтому никогда не задумывалась о том, что ее несущественный выбор — свернуть направо или налево — может привести к чему-то хорошему или плохому. Да и возможно ли предугадать заранее, что будет дальше? Можно только сожалеть позже.

Спустя несколько месяцев, оглядываясь назад, Соня с отчаянием понимала, что именно в тот момент, когда она уверенно развернулась и потянула Степу за собой, она сделала непростительную ошибку. Выбранная дорога вела в сторону площади Мира, но не к миру. Ни в душе, ни в жизни.

Глава четвертая, в которой преступник попадает в милицию раньше, чем совершил преступление

Серый автомат с газировкой был старенький, невзрачный, с облупившейся краской и, как Соня выяснила еще в первый раз, когда приехала сюда, нерабочий — монетки проглатывал, но воду не наливал.

Мужчина в потрепанном коричневом костюме этого явно не знал. Он сунул три копейки в монетоприемник до того, как Соня шагнула к нему, чтобы предупредить об этом. Степа с подозрением покосился в его сторону и перехватил Соню за руку. Она послушно остановилась и рваться вперед передумала. Все равно с помощью уже опоздала.

— Тебя никто не обижал? — спросил Степа, когда они остановились, потому что ему приспичило покурить.

Порывшись свободной рукой в кармане, он вытащил мятую белую пачку “Явы” и губами вытащил оттуда сигарету. Затем под укоризненным взглядом Сони зажег ее и с возмутительным удовольствием затянулся.

Курить он научился в армии, а зажигалку с олимпийским мишкой, которой он редко пользовался, потому что берег, Соня сдуру подарила ему в год олимпиады.

Ее рассказ о работе оказался коротким, хотя до площади они добирались не меньше пятнадцати минут. Слушатель из Степки всегда был не то чтобы плохим, но… да совсем неважным он был. Ему трудно было сосредотачиваться на чем-то долго, и его мысль резво перепрыгивала с услышанного на то, что мимоходом рождалось в его шальной голове, а когда предмет разговора вылетал из головы собеседника тоже, он вдруг вспоминал о нем и требовал продолжения. Может, еще и по этой причине слова подбирались неохотно и все жалобы остались при себе. Почему-то Соня решила, что если Степа напрямую не спросит о ее затруднениях, то говорить о них она и не будет.

Только он вспомнил и спросил.

— Если не считать учеников, то нет, — призналась она.

Она немного отступила влево, чтобы не вдыхать дым, который ветер бросал прямо ей в лицо, и снова уставилась на странного мужчину у автомата позади Степы.

Тот немного постучал сначала по его боковой стенке, затем по передней, но так ничего и не получив, присел на корточки и заглянул в кран сверху вниз, будто пытался уловить момент, когда из глубины потечет вода. Напрасно.

— А что ученики?

— Младшие ребята — все замечательные, и даже старшие десятые классы хорошие, а вот девятый… — Соня вздохнула. — Меня, конечно, предупредили, и я на всякий случай поискала кнопки на своем стуле, но к чему я совсем не была готова, так это к тому, что кто-то подрисует английской королеве усы в моей газете! У меня, между прочим, всего один такой экземпляр был. И жвачку прилепили к портфелю…

Степа снова глянул назад, отвлекаясь на шум — это мужчина решил посильнее ударить автомат — затем хмыкнул и почесал усы. Соне эти усы категорически не нравились. Без них он был симпатичнее, а за ними часто прятал ехидную усмешку.

— С детьми сложно. Надо с ними строго. Покажи им свой авторитет и власть!

Соня страдальчески подняла брови.

— Посмотри на меня. Там один девятиклассник ростом почти с тебя!

Степа усмехнулся, словно только что получил комплимент.

Он всю жизнь был худым и долговязым, и Соня едва ему до плеч доходила. В детстве у него была самая необидная кличка — дядя Степа, и он был ею страшно доволен. Соня подозревала, что его тезка сыграл не последнюю роль в его решении пойти в милиционеры. Ни после школы, ни после армии он не отличался особым усердием и стремлением освоить какую-то профессию, где пришлось бы слишком много думать, поэтому выбрал ту, где пригодилась бы сила. Работа участковым Приокского района в Горьком, где он, собственно, и жил много лет и пока никуда не собирался, ему была очень по душе, хотя распределение Сони его огорчило. Но он был рад тому, что ее не отправили совсем далеко, и обещал приезжать регулярно — в прошлом году от дяди в наследство он получил видавшего виды Запорожца шестидесятых годов и чрезвычайно этим гордился.

Соня долго смотрела на его сержантские погоны находившиеся выше уровня ее глаз, а Степа долго думал, как ей ответить.

— И все же женщин среди учителей много, — наконец заметил он, — и их уважают. Это только поначалу, Сонь, привыкнут к тебе — успокоятся. Да и потом…

Он не договорил. Грохот от сильного удара заставил подскочить и его, и Соню, и прохожих. Даже из окон пятиэтажек рядом повысовывались люди.

— Это еще что такое?..

Степа среагировал мгновенно: передал недокуренную сигарету Соне, развернулся на месте и поспешил к мужчине, которому так и не удалось справиться с автоматом с газировкой. По его стенкам бил много кто, но этот человек по силе своего негодования, кажется, превзошел всех.

— Эй, уважаемый! — с возмущением воскликнул Степа.

Автомат слегка накренился в сторону, а его левый бок, который хорошо был виден Соне, слегка промялся. Удивительно.

Она с отвращением перехватила двумя пальцами сигарету и подошла поближе. Рядом с лавкой в паре метров от дурацкого происшествия стояла урна, куда она без сожалений кинула окурок.

— Автомат не работает! — сурово проговорил Степа. — Вы зачем буяните?

— А деньги мне кто вернет? — глухо ответил мужчина.

Он вытащил свой пластмассовый стаканчик — белый, с надписью “Фанта” — и заглянул внутрь, словно хотел проверить, точно ли автомат ему ничего не выдал.

Мужчине на вид было около сорока лет, но из-за печально опустившихся уголков губ на его лице вдруг сделалось больше морщин. Наверное, день у него совсем не задался.

Соня переступила с ноги на ногу, а затем опустилась на лавочку, укладывая перевязанные белой ленточкой цветы себе на колени.

— Вы пили? — спросил Степа.

Мужчина рассеянно покачал головой и, подняв стаканчик к лицу, покрутил им перед Степой.

— Как видите, нет-с.

— Не воду.

— Чай утром. Сахар кончился, поэтому горький пить пришлось.

— Да я не про это. Вы пьяны?

Мужчина сдвинул густые темные брови и отвернулся, игнорируя вопрос и взглядом шаря по траве возле бордюра, будто что-то искал.

— Уважаемый, вы говорить собираетесь? — начал терять терпение Степа.

— Я говорю.

Мужчина опустил руки и вместе с ними плечи. Наблюдавшей за ним Соне вмиг стало его жалко. У него же явно что-то неприятное в жизни случилось, а Степа в упор не видел и наседал.

— Пили алкоголь?

— Не пил.

— Документики покажите.

— Дома забыл. Три копейки на воду взял да, как видите, потерял, — проворчал мужчина. — Убирайте, что ли, раз негодный!

— А где ваш дом?

— Далеко отсюда.

— Так, — понизил голос Степа. — Пойдемте-ка.

— Куда?

— В местное отделении милиции. Там с вами разберутся. И воды дадут, и домой отправят!

Мужчина пожал плечами и не стал сопротивляться.

Степа обернулся и многозначительно посмотрел на Соню.

— Я поняла, — сказала она. — Давай сходим.

— Я бы отправил тебя домой, становится прохладнее… Но боюсь, потом тебя не отыщу. Прости.

Да и отделение милиции без нее он тоже не найдет.

— Все хорошо, — заверила его Соня.

Она поднялась с лавочки и подошла к Степе и мужчине.

Тот вблизи совсем не выглядел пьяным и невменяемым. А вот автомат с газировкой, грустно склонившийся набок, был совсем плох. Ну, теперь-то уж точно уберут.

— Ба. Да вы сами не местный, что ли? — догадался мужчина, когда Соня их обогнала и повела в милицию. — Вы точно милиционер, а не ряженый?

— Точно-точно, — ответил Степа.

Некоторое время они шли молча, но потом мужчина снова подал голос.

— Как звать вас, товарищ милиционер?

— Степан Павлович.

— А у меня что не спросили имя?

— В отделении спросят.

— А вы им что скажете? За что поймали?

— За порчу городского имущества.

— Ну так все его портят. Я сам видел. Что же, всем можно, а мне одному нельзя?

— Никому нельзя, но его никто не ломал до сегодняшнего дня. А вы сломали!

— Разве не до меня его сломали? Он ведь не работал.

Степа ничего не ответил, и мужчина успокоился, видно, решив, что победил в споре.

По дороге до отделения милиции Соня размышляла о том, что, возможно, сейчас они со Степой уже могли бы заходить в теплый коридор квартиры бабы Вали. До нее было примерно столько же, сколько и до отделения милиции.

Чувство справедливости Степа тоже у своего тезки перенял, поэтому всегда смотрел в оба и видел правонарушителей даже чаще, чем они перед ним объявлялись. Соня пару раз слышала, как над ним незлобно подшучивают коллеги: мол, все плакаты, восхваляющие милицию, точно рисовали про него. Улыбающийся милиционер в дождевике с плаката “будь бдителен” так вообще вылитым Степкой был, разве что усов не хватало. Его товарищи этот недостаток исправили. Правда после их выходки плакат из коридора их отделения пришлось снять. Иногда Степа перебарщивал — и сам это прекрасно понимал, но он жил по принципу “лучше больше, чем меньше”, поэтому не видел в этом ничего дурного.

В отделение Соня заходить не стала. Несмотря на то что Степа уже три года как милиционером работал, лишний раз сталкиваться с милицией ей не хотелось. Коллеги его были неплохими ребятами, а вот их начальник имел вид совершенно устрашающий: он неприятно скалил зубы, а его сальный взгляд отлично ощущался спиной — и намерения в отношении Сони у него были примерно такие же. От такого милиционера защиты она бы не ждала, поэтому позволяла себе думать, что не все они были хорошими.

Быстрые шаги за входной дверью послышались довольно скоро. Степа вышел оттуда с очень самоуверенным выражением лица, словно действительно поймал преступника, однако задержанный мужчина плелся позади него, попивая из своего стаканчика воду.

— Все уладили? — спросила Соня.

— Конечно! Автомат уберут сегодня же вечером и сдадут на металлолом.

— Вот видите, — влез мужчина. — И ничего я не сломал, а только благое дело сделал.

Степа нахмурился и потянулся за сигаретами.

— Не дадите прикурить? — тут же попросил мужчина.

Густое облако сизого дыма окутало крыльцо, поэтому Соне опять пришлось отойти подальше, спустившись с крыльца. От запаха сигарет у нее болела голова, чесалось в носу и першило в горле.

— Степан Павлович, — спросил вдруг мужчина. — Скажите мне вот что… вам жить долго хотелось бы?

Степа от неожиданности выпустил еще больше дыма, вскинулся и напрягся, поднимая хилые, по сравнению с руками крупного мужчины, руки в защитном жесте.

Смешной какой.

Мужчина добродушно заулыбался, расправляя сутулые плечи и становясь еще выше. Хотя куда уж еще выше рядом с таким дылдой, как Степка!

— Это еще что такое? Угрожаете? — насупился он.

— Да больно надо. Я про другое. Вот отведено вам лет семьдесят, например. А если б можно было больше хотеть, захотели бы? Еще семьдесят лет? Или даже сто?

Степа исподлобья посмотрел на мужчину. Быть может, прикидывал в уме, что раз назад в отделение уже не вернуться — не поймут — то, может, в больницу теперь стоило заглянуть?

— Нет, — жестко ответил он.

— А почему? — живо заинтересовался мужчина.

— Сколько получится — столько и буду жить. Больше мне не надо.

— А если мало окажется? Если все книжки прочитать захочется? Или мир повидать? Что там, как там люди живут, узнать? Наживетесь тут вдоволь, а надоест — за границу переберетесь.

Соня и сама не заметила, как навострила уши и подалась вперед, вслушиваясь в то, что говорит странный мужчина.

Степа неприязненно поморщился.

— Какая чепуха! Мне никаких заграниц не надо. Я туда ни ногой.

— Да хоть куда. Парень, ну ты, конечно…

— Товарищ милиционер, — поправил Степа.

— Да не дай Бог. Я всего лишь фермер. Был им всю свою долгую жизнь.

— Это я товарищ милиционер!

— А, — просто сказал мужчина и умолк.

Разговор почти сошел на нет, а сигареты еще не были выкурены до конца. Степа кинул обеспокоенный взгляд на Соню, которая всем своим видом показывала, что ни за что подойдет раньше, чем выветрится дым, потом внезапно усмехнулся и спросил у мужчины:

— Почему вы о таком спросили?

— Да просто так, — пожал плечами тот. — От скуки. Под сигаретку вести задушевные беседы — самое то. Чем старше становишься, тем больше задумываешься о всякой ерунде.

— И что вы бы ответили на свой вопрос?

— В твоем возрасте согласился бы. Славно быть молодым.

— Разве вы старый?

— Очень старый.

— Хорошо сохранились, значит.

— Да, — задумчиво произнес мужчина и, сделав одну длинную затяжку до фильтра, бесстрашно затушил окурок пальцами. — Ну, бывай, товарищ милиционер. Спасибо за водичку и сигарету.

— Ага. Не за что, — кивнул Степа. — Не буяньте больше.

— Не буду.

— Всего хорошего.

Степа постоял на крыльце всего несколько секунд, затем выбросил недокуренную сигарету и поспешил спуститься к Соне.

— Что за странный мужик, — обескураженно произнес он, оглядываясь назад, в ту сторону, куда направился мужчина. — Местным оказался. Сказал там, что дал себя привести в милицию, потому что пить хотел, представь себе! А все и подпрыгнули сразу, воду ему искать, наливать. Видать, знают…

— А я бы согласилась, — мечтательно заявила Соня, когда мужчина скрылся в переулке между домами. — Жить подольше. Особенно за границей побывать когда-нибудь. Везде, где только можно!

Степа едва заметно дернул губой, выражая явное неодобрение.

— Что там делать?

— Как что? Смотреть. Вот Биг Бен, например.

— Да у меня у бабушки в зале часы в разы красивее.

Соня с сомнением посмотрела на Степу. Серьезно он, что ли?

— Тебе там делать нечего, — выпалил он.

— Я обычная советская учительница.

— Английского языка! Примут за шпионку.

Соня вздохнула. Похоже, Степа забыл, с каким азартом они вместе играли в шпионов в детстве.

Она поджала губы.

— И что же я — просто так английский учила?

— Чтобы детям в школе преподавать.

— А детям он зачем?

Степа не нашелся с ответом и просто угрюмо буркнул:

— Надо. Будут образованными. Сдался тебе этот Биг Бен.

Возможно, Соня слишком часто об этом говорила и это превратилось в навязчивую мысль, но да, сдался. Она собиралась во что бы то ни стало увидеть Биг Бен, а потом вернуться в стены школы и в красках поведать своим ученикам, какой он и что за люди вокруг него ходят. Может быть, она, как и дед, тоже поможет какому-нибудь англичанину и осмелится заговорить с ним!

— Сдался, — упрямо ответила Соня. — И я его увижу.

— Ну-ну, — сказал Степа.

По голосу было понятно, что не поверил. Соня вдруг с пугающей ясностью осознала, что замуж за него не пойдет, пока не побывает в Лондоне, иначе не видать ей Биг Бена в браке с ним никогда.

Она испустила раздраженный выдох через рот, быстро развернулась на каблуках и, не дожидаясь Степу, зашагала прочь.

— Да не злись ты, — миролюбиво сказал он из-за ее спины, догнав ее.

— Я голодная и хочу домой. Там пирог.

— Ого, пирог! Для меня сделала? Пошли тогда скорее!

Он поравнялся с ней и взял под руку, перехватывая за холодную ладонь своей теплой. На его лице играла дурацкая улыбка.

— Что я там говорил, когда нас прервали? Про жену Славика, да? Если б у нас все женщины такими были, как она, то и милиция бы никому не нужна была бы! Как она того воришку по башке… Ух!

Глава пятая, в которой хуже худшего бывает

У бабы Вали жилось сносно, хотя характер у нее был сложный. Ходила она прихрамывая, поэтому Соня благоразумно решила дать ей отдыхать побольше и взяла на себя столько обязанностей по дому, сколько смогла, не подозревая, что на каждое ее действие — не имело значения, правильное или нет — у бабы Вали найдется слишком много слов. Далеко не хвалебных.

Разумеется, Соня была очень благодарна за жилье, но ежедневные упреки она слушала сквозь стиснутые зубы. Не пол помыла, а размазала грязь. Не подмела, а пыль встряхнула. Картошку не пожарила, а маслом залила и погрела. И говорила не по-нашенски!

— Баб Валь, это же работа моя. Я учительница, — оправдывалась Соня, не отрываясь от проверки тетрадок. — Брат же ваш тоже английский знает.

— Брат мой как был балбесом, так и остался. Семью столько раз бросал, пока разъезжал по своим Лондо́нам, а бабка твоя с пузом ходила и помощи просила у всех родственников — одна-то не справлялась. А ты могла б что полезнее выбрать! Младшие классы учить вот. Это важнее. Все с малых лет закладывается.

Соня скрипела зубами, но не перечила.

Когда она была совсем маленькой, она помнила, что баба Валя была очень доброй и смешливой. Она частенько приходила в гости и каждый раз приносила ей гостинцы: шоколадку “Аленку”, а летом еще и горсть гороховых стручков со своего огорода — Соня горох обожала и всегда съедала прямо с маминой грядки, поэтому кончался он очень быстро. Теперь бабе Вале было уже семьдесят четыре, и она стала несговорчивой и придирчивой, горох не выращивала, “Аленкой” не угощала, зато с аппетитом ела сладкие пироги, которые готовила Соня. Только они критики и не удостаивались — хоть что-то она одобряла, пусть и молча.

— И замуж тебе уж давно пора, — непременно добавляла баба Валя после того, как любимые темы исчерпывались. — Засиделась в девках!

Когда приезжал Степка, она веселела и превращалась в очаровательную бабушку, которую будто милиционер только что перевел через дорогу. Он ей очень нравился, его она захваливала и смущала.

За первые две недели сентября он наведывался пять раз: водил Соню в театр и на местный концерт, гулял с ней по паркам и лез целоваться там, где никто не видел. Баба Валя по вечерам накладывала ему побольше еды, которую готовила Соня, наливала чай, а после восьми вечера выпроваживала домой в Горький. Степа уезжал расстроенным, но ему было не привыкать.

Две с половиной недели сентября пролетели стремительно.

Соня сильно уставала в школе, но это не останавливало ее от регулярных задержек допоздна. К сожалению, засиживаться приходилось не потому, что она проводила факультативы и устраивала английский клуб — Любовь Васильевна добро на это так и не дала. Нет, вместо этого Соня придумывала планы уроков и составляла упражнения и проверочные для всех классов, которые ужасно отставали от программы. Дома присесть после готовки и уборки удавалось только тогда, когда накапливалась стопка тетрадей с домашними заданиями, а отдохнуть — только укутавшись одеялом на скрипящей койке ночью.

На уроках было чаще трудно, чем легко и весело. Соня старалась увлекать младшие классы, как могла, но чувствовала, что того энтузиазма, который она испытывала на своих уроках английского много лет назад, нет, а как растормошить и оживить детей, пока не придумала. Послушные дети выполняли все, что им было сказано, но их глаза не блестели от любознательности и стремления к знаниям — и блеск Сониных понемногу затухал тоже.

С 9 “Б” отношения сдвинулись с мертвой точки, но лучше бы не сдвигались. На следующих двух уроках они играли в карты, складывали самолетики и пускали их летать по всему классу, самые бесстрашные и наглые устроили пародийный спектакль со случайными английскими словами прямо у нее под носом, а некоторые помахали ей руками, как только она зашла в класс, и сбежали.

Заслуги Сони в том, что позже они все-таки присмирели, не было никакой. Это Любовь Васильевна пришла на четвертый, на пятый, а затем и на шестой уроки, благодаря чему все неподвижно рассаживались по своим местам и не издавали никаких лишних звуков. При всей своей правильности картина выглядела жуткой: дети замирали, словно были самым примерным классом на свете, однако Соня ясно видела напряженные спины и презрительные взгляды и понимала, что, видимо, они недолюбливают ее за стукачество. Очень обидно и незаслуженно!

Когда Соня осторожно спрашивала их о чем-либо по кое-как пройденной теме, они открывали рот, чтобы сказать, что не знают ответ на вопрос — “I don’t know”. Она быстро пожалела, что научила их этой фразе. Да, научила — хоть чему-то! — но успех был уж очень сомнительным. Девятиклассники начали с совершенно серьезными минами издеваться над ней, вставляя эту фразу в любых ситуациях и в немыслимых вариантах корявого произношения. “Айдоуноу”. “Ай дунт кнов”. “Ай дон нау”.

Любовь Васильевна все замечала на своей последней парте, делала какие-то записи в блокноте и странно кривила лицо. А может, и не кривила. Соне за учительским столом было плоховато видно, так что это могло и воображение дорисовать.

Кристина с колготками делала вид, что проблемы с ними у нее вообще не было, а значит и помощи от Сони — тоже. Рядом со своими товарищами она сидела с таким же каменно-презрительным лицом. “Ай донт ноу” разве что произносила верно — только этим и отличилась.

А Дима Корешков, временно потеряв контроль над бунтарями, наверное, навсегда вычеркнул Соню из кандидаток в “любимые училки”. Он глазел на нее так часто и пронзительно, что от неловкости ее всерьез начинало подташнивать.

Долго все это длиться, конечно же, не могло, и уже на седьмой урок Любовь Васильевна приходить отказалась, поэтому Соня заранее предчувствовала катастрофу.

— Как долго с вами нянчиться нужно, Софья Николаевна? — спросила та в учительской, чуть не заставив ее подавиться чаем. — Сегодня отпускаю вас в свободное плавание.

Марина принесла целый пакет вкусных конфет в честь своего дня рождения, но даже первую после этого предупреждения Соня доела с трудом.

— Со мной она тоже нянчится, — задумчиво сказала Марина, когда та ушла. — Я совсем не знаю, что с 9 “Б” делать. География им не нравится. И меня они ненавидят…

Виктор Иванович, который сидел рядом с ними за столом и ел только конфеты, без чая, усмехнулся.

— Им вообще ничего не нравится. Русский с литературой тоже не удостоились их внимания. А это, между прочим, самые важные предметы.

— Вам, Виктор Иваныч, проще, — возмутилась Марина. — Вы хоть и молоды, но мужчина. Дети вас лучше воспринимают и больше уважают.

— Едва ли.

Соня слышала, что боятся девятиклассники только директора, завуча, учителей истории, математики и физры, а вот всем остальным приходится тяжко. Но Виктор Иванович лукавил: он с девятиклассниками как-то ладил — чему-то за три года все же научился.

— Знаете, в чем секрет наших глубокоуважаемых опытных коллег? — склонив голову набок, задумчиво проговорил он.

— В чем? — спросила Марина вяло, не надеясь на полезный совет.

— В особых ежовых рукавицах.

— Мне Миша Воронин на первом уроке говорил, что все дело в зубах, — вздохнула Соня. — Но ведь ни ежовые рукавицы, ни зубы не подходят. Детей нужно воспитывать не угрозами и грубой силой. Не через страх!

Виктор Иванович вскинул брови, а Марина даже перестала теребить фантик от конфеты и непонятно с чего хихикнула, прикрывая рот ладонью.

— Наивная Сонечка, — покачал головой Виктор Иванович.

Они, конечно, пересекались ежедневно и постоянно сидели втроем в столовой, но такая фамильярность Соню раздражала — сближаться и дружить с человеком, который был к ней неравнодушен, она не хотела.

— Софья Николаевна я, не путайте!

— Да-да, Софья Николаевна, — небрежно отозвался Виктор Иванович. — В общем, вы наивны. Времена настали другие. Ни добрым словом, ни красивыми обещаниями современных детей уже не проймешь. У целой трети класса родители в партийных органах сидят. Отец Димы Корешкова — первый секретарь Горьковского обкома. А? Как вам такое?

— Но я слышала, что в 9 “Б” много ребят из неблагополучных семей, — растерянно пробормотала Соня.

— И это тоже правда. У Миши Воронина, например, отец — местный алкоголик. Когда-то классов было два и какое-никакое разграничение было, а потом ученики и учителя разбежались, школу их прошлую закрыли и всех оставшихся перевели сюда. Двадцать два человека — как тут делить, если и так учителей не хватает? Это трудный класс, потому что выходцы из неблагополучных семей связались с обласканными детьми из приличных. И вот кашу-малу эту мы с вами теперь кушаем и не можем прожевать.

— Кушаем и не можем прожевать, — фыркнула Марина. — Ну Виктор Иваныч! Покрасивше бы хоть подобрали метафору, что ли.

— Зубы для каши не нужны, — сказала Соня.

— Для обычной, может, и не нужны. А нашу размягчать чем-то надо.

Марина скорчила гримасу отвращения.

— Какая гадость.

Соня согласно качнула головой. Затем, положив так и не развернутую вторую конфету на стол, поднялась.

— Пойдемте уже. Звонок скоро.

Несмотря на то что она всех поторопила и выдвигались от учительской они вместе, сама она добралась до класса на третьем этаже только после звонка. Опоздание не было нарочным — Соня просто не торопилась и невольно отвлекалась, так что успела и в туалет забежать, и понаблюдать за младшими классами в школьном дворе, которые шумной толпой спешили на урок физкультуры.

Ее почти не задело то, что, увидев ее без завуча, большинство девятиклассников даже не потрудились встать — это было ожидаемо. Некоторые ребята по привычке поднялись, но тут же, не дожидаясь разрешения, сели обратно, когда Корешков мрачно на них взглянул. Даже скромные и довольно тихие девочки, которых, как Соня насчитала, тут было пять, следовали примеру большинства и не выделялись своим послушанием.

Это стаядиких и неприручаемых волчат.

Зубы показать им? Что за глупость!

Если Соня попытается провести нормальный урок, а в ответ на их сопротивление начнет кричать и угрожать им прогулками к директору и вызовом родителей в школу, они быстро оскалят уже свои зубы, устроят очередной погром и Соне опять придется шагнуть за порог кабинета, чтобы не задохнуться от мятежного духа, охватившего все пространство.

Она вытащила из портфеля стопку листов, которые накануне вечером вручную исписала простыми упражнениями, разделила на три части и пустила по рядам. Она бы не удивилась, если бы почти все листки затерялись уже на первых партах, но в итоге оказались они практически у всех.

— Это че? — лениво протянул Корешков.

— Контрольная. Пишите. До конца урока.

После первого же слова отовсюду послышались возмущения и недовольный ор.

— Э!

— Чево?

— Э-э-э!

— Да вы че? Какая еще контрольная?

— Мы ничего ваще не знаем!

— В жопу английский!

На короткий миг Соне захотелось объясниться, но она опустила взгляд на свой изрисованный мелом стул и передумала.

Свободный стулья находились в конце кабинета, и по дороге туда Соня искренне опасалась получить подножку или чего похуже. Беспокойство оказалось не напрасным. Когда она возвращалась к учительскому столу с чистым стулом в руках, друг Димы Корешкова Ваня Дорохов шлепнул ее сзади по бедру — не сильно, не больно, но унизительно. Класс дружно взорвался хохотом.

— Ниче такая задница, — самодовольно заявил Дорохов.

Соня покраснела до выступивших в уголках глаз слез.

Она совсем не запомнила свои последние движения перед тем, как с грохотом поставила новый стул рядом с изрисованным, после чего под улюлюканье выбежала в коридор.

Любопытная семиклассница из кабинета по соседству выглянула из-за приоткрытой двери и тут же скрылась, закрывая ее полностью.

Соня зажмурилась и прикрыла тыльной стороной ладони рот, чтобы не начать рыдать. Как после такого позора идти обратно? Она не знала.

Умом она понимала, что сделала только хуже. Что нужно было остаться в классе, до боли сжать зубы и терпеть, показывая свою стойкость. Ведь если все время давать слабину, то ее совсем ни во что ставить не будут и никогда не зауважают. Соня была эмоциональной, но прежде не считала, что это плохо, даже когда преподаватели в институте порой сетовали на то, что она придерживалась чересчур мягкого подхода в своем видении учебного процесса. Вместе с чувствительностью в ней уживалось упрямство, до последнего не дававшее ей признать, что если ей попадутся настолько трудные дети, она сломается раньше, чем добьется хоть какого-нибудь взаимопонимания.

Но разве не должно именно доверие идти рука об руку с уважением? Получалось, что на самом деле уважение рождалось в тени страха?

Смех и разговоры в классе еще были слышны, когда через несколько мучительно долгих минут позора, в течение которых Соня безуспешно пыталась успокоиться, к ней кто-то вышел.

— Вы сдались, Софья Николаевна? — услышала она прозвучавший за спиной голос Миши Воронина — вихрастого художника с первого урока.

— А ты написал контрольную? — хрипло спросила она, не поворачиваясь к нему.

— Нет, вы же знаете, что я… это… донов. Ай донов. Инглиш ваш.

— Возвращайся в класс и пиши! — повысила голос Соня, морщась от надрыва в собственном голосе.

— А зачем?

Соня промолчала. Что бы она ни сказала, все без толку.

— Вы, Софья Николаевна, хорошая, по вам видно, — вздохнув, сказал Воронин. — И учительница вы, может, тоже хорошая, только нам уже это не надо. И не получится у вас. Два года осталось до выпуска — поздно нас учить. Старайтесь с мелкими, а тут не переживайте так — не стоит оно того.

— А тебе и подавно не надо меня учить. Иди в класс.

— Да я не учу, чего вы сразу… жалко мне вас стало. Я против вас ничего не имею. И Дороха, кстати, осуждаю.

Глаза снова защипало. Жалко ему стало — вот же ободрил!

— Вы тоже в класс вернитесь, — сказал Воронин. — Он извинится… Хотите?

— Иди в класс, — в третий раз повторила Соня.

Она честно попыталась вложить в голос побольше гнева и холода, но вместо этого получилось истерично и отчаянно.

Воронин хмыкнул и затопал обратно.

Соня в кабинет так и не вернулась. Простояла у окна до звонка и не обернулась даже тогда, когда за спиной зашептались и позвали на “эй”.

Последний урок прошел совсем неловко и нескладно, хотя шестые классы Соне нравились: они отзывались и тянулись навстречу с большей охотой, чем остальные. Она подгоняла детей, чтобы они произносили скороговорки так быстро, как получится, но при этом сама дважды запнулась. Спросила слова, которые еще не проходили. А маленькую самостоятельную, которую провела в начале, проверить так не успела, постоянно отвлекаясь на шебутного Женю Косулина и делая ему замечания.

Отличница Лена Щеглова с волнением замельтешила после звонка перед столом.

— Я нормально написала? Посмотрите мою, пожалуйста.

Соня виновато вздохнула и не смогла придумать отговорку, поэтому стала перебирать листочки и искать работу ученицы. Завидев это, подтянулись и другие ребята с настойчивым выкриками “и мою, и мою!” Соня оглядела толпу и беспомощно улыбнулась. В итоге пришлось проверить почти все и выдать результаты в руки всем жаждущим их узнать.

Два часа после всех уроков она без толку просидела в кабинете музыки на втором этаже за разговором с пожилой учительницей Галиной Федоровной, одновременно пытаясь оживить хотя бы один из двух старых проигрывателей. Один работал с помехами, а другой воспроизводил звук кусками. Вполуха слушая про то, как младшая дочурка Галины Федоровны поступила в аспирантуру, Соня перебирала пластинки и передвигала проигрыватель по столу, потому что ей казалось, что в определенных положениях он начинает работать лучше. Но выводы были неутешительными — в работу ни один из них не годился.

К четырем часам ее позвали помочь с продленкой, потому что одной из учительниц срочно потребовалось уйти. Дети началки были на удивление спокойными и развлекали себя сами настольными играми, правда один мальчик, обыграв всех в шахматы, застенчиво попросил Соню составить ему компанию. И она тоже потерпела поражение.

Когда детей разобрали родители, Соня очень долго копошилась прежде, чем уйти. Все тело наполнила невероятная усталость, будто она весь день таскала кирпичи, а не с детьми общалась. Руки лениво собирали листочки и тетрадки, а ноги медленно несли ее к выходу. На первом этаже участливый охранник с седой бородой угостил ее и учительницу истории Тамару Алексеевну, которая также собиралась домой, киселем и булочками с изюмом из столовой, и голодная Соня снова чуть-чуть задержалась.

По правде говоря, домой она спешить и не хотела. Ей нравилось сидеть в пустой школе рядом с приятными людьми, рассуждающими о филармонии, вдали от домашних дел, за которые ее непременно отругает баба Валя, и тетрадок с беспорядочными неровными английскими буквами. Особенно ей понравилось то, что, заслушавшись голосами охранника и исторички, она сладко задремала на неудобном стуле возле окна.

— Вы как-то слишком быстро подустали, Софья Николаевна, — заметила Тамара Алексеевна. — Год только начался.

— И не говорите.

— Не надо брать на себя так много и так сразу, — посоветовал охранник.

— Да. Наверное.

Соня покинула школу, когда начало темнеть и зажглись фонари, а плутала по улицам так неторопливо, что с площади в переулок, ведущий к дому, свернула, уже когда солнце село и на город опустилась темнота.

Под вечер зрение Сони всегда садилось. Оно и так всю жизнь было не очень хорошим, но ближе к концу дня она почти всегда ощущала острую нужду в очках, которые ненавидела всей душой.

Они лежали в портфеле, но до дома уже было рукой подать, так что доставать их она не посчитала нужным. Поэтому и не замечала высокую темную фигуру впереди до тех пор, пока не подобралась достаточно близко, чтобы уловить исходящий от нее запах сигарет и пыли.

Соня вздрогнула, подняла глаза вверх, чтобы попросить прощения за свою невнимательность, но слова извинений так и не сорвались с ее губ.

Глава шестая, в которой хочется жить

Таких страшных глаз Соня не видела никогда. Возможно, так ей показалось, потому что в блеснувших в полутьме зрачках молниеносно пронеслась вся ее короткая жизнь, которой, видимо, суждено было стать еще короче.

Огромная холодная ладонь закрыла ей рот, но она, наверное, и так не закричала бы от нахлынувшего ужаса. Сердце бешено заколотилось в тишине совершенно пустого и темного переулка, где она иногда подкармливала дворовых кошек: по утрам они выбирались из подъездов дома бабы Вали и приходили сюда встречать Соню с ее старыми жестяными банками с кашей или колбасными обрезками. Она была так близко к дому, но в то же время безнадежно от него далеко.

Острые блестящие зубы оказались у виска, и голос, глубокий и гудящий, влился в уши и пронесся по всему телу, будто парализующий яд.

— Закричишь — я тебя убью. Убежишь — поймаю и разорву на части.

Соня оцепенела, и единственное, что она оказалась способна сделать — это сморгнуть пелену с глаз, от которой быстро слиплись ресницы и слезы скатились вдоль носа прямо на страшную руку.

Огромный мужчина дернул верхней губой, снова показывая нечеловеческие зубы, и внезапно отпрянул, отпуская Соню. Ее тут же мелко затрясло, когда она узнала мужчину, которого Степа приводил в милицию.

— Иди за мной, — рыкнул он. — Не то поволоку за шкирку.

Соня, спотыкаясь и едва не теряя по пути свой портфель, который так и норовил сползти вниз из трясущихся рук, последовала за ним.

Она старалась шмыгать носом потише, но мужчина не обращал на нее внимания. Его черная фигура закрывала почти весь свет от фонарей впереди, и Соня плелась в его тени, чувствуя себя слишком маленькой, чтобы ее заметила хоть одна живая душа.

Ей конец?

Что можно было сделать такими зубами? Для какой еды они были предназначены?..

Это не пьяница, не сумасшедший и не маньяк. Это чудовище.

Как же так? У нее ведь… тетрадки с домашними заданиями. Дети. Степка. Баба Валя. Мама, бабушка и дед. Они не узнают, что с ней случилось?

Что с ней случится?!

Может быть, если она побежит…

— Шевелись!

Соня подскочила на месте от грозного приказа и засеменила быстрее, яростно вытирая щеки, которые все не никак не мог высушить ледяной ветер.

Она не чувствовала ни времени, ни дороги. Она шла за мужчиной пять минут или целый час и не узнавала дома и узкие улицы. Глупая надежда сбежать больше не зажглась, сколько бы Соня ни пыталась убедить себя, как важно запоминать все, что было вокруг нее. Бесполезно же?

Голова разрывалась от страшных мыслей о том, что ее убьют или съедят заживо и перемелют крупными острыми зубами.

Мужчина втолкнул ее в черный подъезд деревянной двухэтажки и, поскрипев ключом где-то на первом этаже, потянул внутрь какой-то квартиры.

Услышав звук закрывающейся на замок двери, Соня скривила лицо в безмолвном плаче и, шатаясь, прошла вглубь квартиры, в которой пахло так же, как и от мужчины: пылью и дымом.

Вспыхнула лампочка над головой, и узкий коридор, заваленный коробками и многочисленным хламом, озарил тусклый мигающий свет.

— Ты хочешь жить? — пугающе спокойно спросил мужчина.

Соня обернулась, сглатывая слезы. В горле застревали рыдания и произнести не удавалось ни слова, поэтому она отчаянно закивала.

В глазах мужчины полыхнули алые искры, а черты его лица странно разгладились, делая его облик почти молодым. Наклонившись к сжавшейся Соне, он прорычал:

— А крови моей хочешь?

Она замешкалась всего на мгновение, пронзенная непониманием, а затем тут же замотала головой.

— Уверена?! — голос громко и душераздирающе задребезжал. — А если я твое горло прокушу?

Соня вскрикнула, в ужасе кидаясь в сторону и роняя портфель. Больно шлепнувшись на пол, она быстро-быстро засучила ногами по деревянным доскам, затем по ковру, отползая все дальше и дальше, пока не уперлась спиной в стену с такой силой, словно от ее напора каменная кладка могла поддаться и разойтись.

— Отпустите меня, — прошептала она, зажмуриваясь до разноцветных пятен перед внутренним взором.

— Крови моей хочешь? — опять спросил он, медленно приближаясь.

Наверное, рассудок в панике покинул ее голову, потому что Соня не понимала ровным счетом ничего и, понадеявшись на простейшую логику, решила, что если ответ “нет” был неверным, то надо попробовать “да”.

— Хочу, — всхлипнув, выдавила она и открыла глаза.

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе ее испить? Попроси!

Соня невидящим взглядом обвела комнату — кажется, гостиную — лишь бы не видеть так близко шерстяную потрепанную ткань костюма, в который был одет мужчина.

— Я не… я не понимаю, что вам нужно. Не убивайте меня, пожалуйста!

— Попроси крови!

— З-зач… Я… — она начала заикаться и судорожно тереть мокрые веки. — Дайте… хорошо… дайте мне вашу кровь…

Мужчина оскалился в безумной усмешке, и Соня, тут же поднявшая голову на звук, увидела, как тот полоснул длинным ногтем по ладони, с легкостью, словно ножом, рассекая кожу. Темная кровь немедленно заструилась вниз по запястью, но не успела достичь подвернутого рукава пиджака и серой рубашки под ним. Не дав Соне и шанса сообразить, что происходит, он схватил ее за затылок и склонил к раскрытой глубокой ране.

Соня трепыхнулась, замычав, и инстинктивно попыталась вырваться, но рука удерживала ее за голову слишком крепко.

— Пей, — низким и рычащим голосом сказал мужчина.

Он прижал ладонь к ее рту так сильно, что от его напора заболела челюсть.

Соня взвыла, мотая головой и чувствуя, как кровь размазывается по ее губам, заливается в рот и попадает на язык.

— Пей, ты же хотела!

Пальцы перекрыли нос, и Соня начала задыхаться и терять сознание. Однако мужчина тотчас же встряхнул ее, чтобы привести в чувство, резко дал глотнуть воздуха, а вместе с ним и крови.

Соня не понимала вкуса, но слишком ясно ощущала, как вздрагивает в глотательном рефлексе горло, как рождается в нем кашель и как поднимается вверх тошнота.

Она давилась чужой кровью, слезами и собственной рвотой, а внутри нее было пусто и безумно странно. Ничего, кроме липкого ужаса и осознания, что вся жизнь до этого момента ей, должно быть, приснилась — настолько далекой и ненастоящей она сейчас казалась. Неужели там, за окнами этого темного и пыльного дома, горел теплый свет в чужих домах, жили добрые семьи и их непоседливые дети? Неужели там люди верили, что дальше будет только лучше, не имея ни малейшего представления о том, что где-то совсем рядом могло твориться что-то чудовищное и невероятное?

Почему… она?..

Соня едва чувствовала свое тело, когда мужчина отцепил ее от своей руки и запрокинул ее голову назад, прислоняя к стене. Зато она хорошо чувствовала, как вся та мерзость, так и не выплеснувшаяся наружу, стекает вниз по пищеводу в желудок и вытолкнуть ее больше не получается.

Просидев на полу неопределенное количество времени, она наконец поняла, что сильно замерзла от холода, просачивающегося сквозь доски, и, обхватив колени мелко дрожащими руками, вжалась в угол комнаты. Слезы перестали течь и засохли на щеках, неприятно стянув кожу.

Мужчина больше никаких действий не предпринимал. Он накрыл рану какой-то не самой чистой тряпкой, отошел от Сони и грузно опустился в кресло напротив, небрежно свешивая обе руки с подлокотника.

— Звать тебя как? — спокойно и как ни в чем не бывало спросил он.

Соне казалось, что омывшая горло кровь напрочь лишила ее дара речи, поэтому она ничего не ответила и просто затравленно уставилась на мужчину.

Это же был какой-то яд? Не может быть кровь монстра не отравленной. Скорее всего она теперь умрет…

Мужчина устало вздохнул и всей здоровой пятерней потер лицо, натягивая кожу вверх и вниз. Когда его глаза открылись вновь, красная дымка в них развеялась и они приобрели обманчиво человеческие размер и цвет.

Он выглядел почти нормально и почему-то смотрел с досадой и неудовольствием на забившуюся в угол Соню, словно не понимал, чего она боится. Словно весь этот кошмар минуту назад ей привиделся.

А может, и правда кошмар?

— Как тебя зовут? — повторил мужчина.

С языка сорвались едва различимые свистящие звуки.

— С-со…

— Софья, что ли?

Она кивнула.

— Хорошо. Ну все. Не трясись так. Все закончилось.

Соня не поверила и трястись не перестала.

— Не съем и даже не собирался, — добавил мужчина. — Честно. Вот — видишь? — держусь за красное.

Он и впрямь схватился за красный платок, выглядывающий из нагрудного кармана. Не то чтобы Соня безоговорочно доверяла пионерским клятвам — все-таки ей уже не двенадцать лет было — но слышать это от взрослого человека было еще большим абсурдом. И выглядело это не иначе как гнусная насмешка. Особенно после того, что ее заставили сделать.

— Кто вы такой? — спросила Соня.

— Меня зовут Тарбеев Тимур Андреевич. А это мой дом. К гостям я не готовился, поэтому тут не прибрано, — ровно ответил он, окидывая безразличным взглядом свою неуютную и заваленную мусором гостиную. — Хотя если бы и готовился, то тоже было бы не прибрано.

— Я… не про это спрашивала.

— А про что?

Соня поежилась от того, с какой невозмутимостью этот человек вел беседу. И еще от того, насколько светлые и голубые у него были глаза.

— Что вы… что вы за?.. — она запнулась и обреченно выдохнула. — Вы не человек.

— Не человек, — подтвердил он.

Соня надавила пальцами на веки, стараясь снова не заплакать. Хотя уже и нечем, наверное, было.

— Зачем вы со мной… так?..

— Ты жить хотела долго. Все еще хочешь?

Соня напряглась и, сглотнув, пролепетала:

— Хочу. Не убивайте меня, прошу вас. Я ведь ничего дурного не сделала.

— Да не буду, — махнул рукой Тимур Андреевич. — И не собирался. Сделаешь еще кое-что, что попрошу — и свободна.

Соня широко распахнула глаза и вжалась в угол еще сильнее, страстно желая научиться просачиваться сквозь стену, чтобы сбежать.

Она не переживет большего.

— Дурочка, — цокнул языком Тимур Андреевич. — О чем там думаешь? Ненавидишь меня за то, что сделать заставил, да?

В плотном, сгустившемся клубке эмоций преобладал один лишь страх и сложно было отыскать там что-либо еще — Соня и пытаться не стала — не до ненависти сейчас.

— Отпустите меня домой.

— Я не держу.

Она незамедлительно оттолкнулась руками от пола, чтобы подняться, но те подкосились, почему-то не выдержав ее веса, и она рухнула обратно. Конечности налились той слабостью, какая обычно бывает при погружении в сон и которой сопротивляться почти всегда бесполезно и невозможно. Соня обреченно застонала.

— Вы отравили меня.

Тимур Андреевич непонятно дернул плечами.

— Почему? — прерывисто задышав, прохрипела Соня.

— Потому что ты пожелала жить долго.

— Я ничего не понимаю!

Тимур Андреевич сбросил грязную тряпку на пол, мельком оценивая рану на ладони, а затем откинулся на спинку кресла, обращая взгляд к потолку, испещренному трещинами.

— В верхнем ящике комода есть большой и острый охотничий нож, — начал говорить он. — Как только сможешь встать, возьми его и воткни в мое сердце. Я монстр, и я заслуживаю смерти за то, что сделал с тобой.

— Что?..

— Ты пожелала жить долго, а я воспользовался твоим желанием и исполнил его. На верхней полке книжного шкафа, за коробкой со старыми красками, ты найдешь дневник. Прочитай его и следуй написанным в нем правилам. Там ты узнаешь все, что тебе нужно. Но не медли с этим. У тебя есть два или три дня… Носи звезду не снимая!

— Какое еще желание? — прервала Соня невнятный монолог, ухватившись за единственную более-менее ясную мысль. — Я не просила вас ни о чем!

— Да… Лично не просила, но я позволил себе подслушать ваш разговор с усатым товарищем, который меня задержал, и сделал выводы.

Страх не отступал, но затаился где-то в глубине живота, давая свободу внезапной жажде узнать ответы на свои вопросы.

— Что вы со мной сделали?

Тимур Андреевич вздохнул.

— Передал тебе свою силу.

Соня застыла.

Она все еще толком не улавливала то, что до нее хотел донести монстр, прячущийся под личиной человека и заставивший ее выпить свою кровь, но по спине вдруг пополз мертвецкий холод, а на затылке явственно зашевелились волосы.

Это что-то плохое. Ничего хорошего тут быть не могло.

— Какую… еще силу…

— Проклятую силу, — сказал Тимур Андреевич. — Не буду осуждать тебя за желание отомстить, поэтому просто помни о том, что нож лежит в верхнем ящике комода.

— Что за сила?!

Он склонил голову в сторону Сони и пристально на нее посмотрел.

Он развалился в кресле вовсе не так уверенно, как мог бы, имея такой острый ряд зубов. Нет, он устало растекся по грязно-красной обивке и выглядел как изможденный старик, а не злобное чудовище.

— Бессмертие.

Соня неверяще покачала головой, и в ту же секунду от резкого движения мир тоже закачался и закружился, как на карусели, завалился набок и перевернулся.

Соня едва успела подставить перед собой руки, чтобы не сломать себе нос, но раньше досок ее лицо встретила тьма.

Глава седьмая, в которой черт заводит снова колесо

— Feel, felt, felt (чувствовать). Give, gave, given (давать). Have, had, had (иметь). Hear… — Соня запнулась и облизнула пересохшие губы.

— Heard, heard (слышать), — подсказал Тимур Андреевич. — Английскому школьников учишь, да? Тяжкий труд.

— Hold, held, held (держать). Leave, left, left (покидать, оставлять). Make, made, made (делать)…

— Ты решила пересказать мне всю таблицу неправильных глаголов? Не утруждайся, Софья, и не тяни время. Я знаю, что ты уже можешь встать.

Соня пришла в сознание довольно быстро, но с того момента, как очнулась на полу и увидела ползущего перед носом паука, который чуть не заставил ее сердце остановиться в очередной раз за этот вечер, прошло больше получаса. И она все еще не проронила ни слова в ответ на то, что услышала от Тимура Андреевича.

Бессмертие?..

Что за чудной кошмарный сон…

Осталось недолго потерпеть. Ночь не такая длинная — скоро она проснется.

Тимур Андреевич теперь сидел на промятом диване, накрытом пыльно-оранжевым покрывалом, а перед ним на низком столике стоял виниловый проигрыватель. В отличие от школьных, с которым Соне пришлось иметь дело днем, этот работал превосходно.

“В зимнем парке тополя так грустны…”

Тимур Андреевич качал головой, с видимым удовольствием вслушиваясь в мелодичный глубокий голос исполнителя. Легкая улыбка делала ее лицо приятнее и моложе. И зубы были обычные, человеческие…

Чем больше Соня всматривалась, тем больше убеждалась в том, что его возраст определить было совершенно невозможно. Подвижная мимика меняла его на глазах: сейчас ему сорок с небольшим, а глазом моргнуть не успеешь — и вот уже не меньше семидесяти.

“Но ты помнишь, как давно, по весне, мы на чертовом крутились колесе… колесе… колесе”.

— Любимая песня моя, — сказал Тимур Андреевич. — Надеюсь, ты не возражаешь?

Соня перестала по привычке перебирать вслух неправильные глаголы — опять стало дурно. Даже если бы она хотела возразить, не смогла бы и рта раскрыть. Если она будет дышать только носом и не будет шевелить языком и губами, быть может, ей полегчает.

Едва эмоциональные потрясения после обморока чуть-чуть улеглись, как тут же, не давая ей и секунды перевести дыхание, ее настигли физическая немощь и тошнота.

Бессмертие, значит… Какая ерунда. Она посмеет встать и сбежать — и старик тут же обратится в монстра и сожрет ее.

Но Соня чувствовала, что не посмеет. Потому что если она не спала, значит умирала — иного исхода она не видела.

Под Магомаева умирать было очень тяжело и тоскливо, несмотря на веселый ритм песни. Если уж так подумать, то умирать вообще было обидно — она же так молода… Под веселые песни — тем более!

— Что за артист, — с улыбкой сказал Тимур Андреевич. — Будет великим.

Он направил немигающий взгляд куда-то в стену и задумался.

Пластинка заскрипела, и песня сменилась. Заиграла веселая мелодия и запел женский голос: “Не грусти о том, что проходят дни…”

От неудобного положения затекли ноги, и Соня осторожно пошевелилась, заставляя себя хоть чуть-чуть расслабить сильно напряженные мышцы.

“А любовь пришла, навек пришла любовь”.

Музыкальное сопровождение было, мягко говоря, неудачным, и у Сони по коже ползли мурашки — и вовсе не от звонкого сильного голоса Ларисы Мондрус. А Тимур Андреевич постукивал носком ботинка по полу и словно уже напрочь забыл о том, что к себе домой он привел пленницу.

Он крутил пластинку по кругу еще три раза, и с каждым новым воспроизведением песни Магомаева Соне чудилось, что ее укачивает все больше, будто это ее мотает на чертовом колесе с немыслимой скоростью.

“И как будто позабыл я про все, только черт заводит снова колесо”.

Тошнота то наступала, накатывая мощной волной, то затихала на полпути. На всякий случай Соня прижала пальцы к пересохшим губам и запрокинула голову, вглядываясь в потрескавшийся и заплесневевший потолок.

Гостиная в этой квартире мало походила на обжитую, скорее на свалку ненужных вещей. Комната была большой, но из-за хлама казалась тесной. Повсюду были толстые слои пыли: она гнездилась на беспорядочно лежащих горах книг, не поместившихся в книжные шкафы, на подоконниках и стоявших на них замысловатых сервизах, на старых подсвечниках и чернильницах, даже на проигрывателе, в котором крутилась пластинка. Сбоку на нем виднелись следы пальцев Тимура Андреевича — похоже было на то, что достал он его впервые за долгое время.

Музыка играла негромко, но отдавалась прямо в животе, и это было неприятно. То, что туда попало, ее телу точно не нравилось.

Вкус крови во рту необъяснимо быстро рассосался, и Соня сглатывала слюну снова и снова, зачем-то пытаясь уловить омерзительный ржавый привкус, но не получалось.

Тимур Андреевич отодвинулся от проигрывателя, и под задорный припев опять решил обратиться к Соне.

— Когда ты уже возьмешь этот проклятый нож?

Она медленно приоткрыла рот, надеясь, что со словами наружу больше ничего не вырвется.

— Зачем?

“И лечу я к звездам, кричу и вновь лечу”.

— Чтобы убить меня.

Соня увидела и услышала сегодня достаточно, чтобы как минимум сойти с ума.

Она поморщилась от стрельнувшей в виске вспышки боли.

— Я не убийца.

— Молодец. Не беда. Ты желаешь, чтобы я сам это сделал?

— Что сделали?

Тимур Андреевич недовольно сомкнул губы, окончательно становясь похожим на сердитого старика.

— Я надеюсь, что ты только сейчас плохо соображаешь, а не по жизни, — пробубнил он. — Ты желаешь, чтобы я сам убил себя?

Соня втянула носом пыльный и несвежий воздух, но от этого стало только хуже. Она напряженно сдвинула брови и несколько раз сглотнула противный кислый привкус на языке, прежде чем спросила:

— Вы хотите умереть?..

— Да, — просто и не задумываясь ответил Тимур Андреевич.

— А как же бессмертие?

— Я отдал его тебе. Дело осталось за малым.

— Я ничем вам не помогу.

“И как будто позабыл я про все… Только черт заводит снова колесо…”

Тимур Андреевич выключил музыку.

— Бесполезная девчонка! — процедил он сквозь зубы. — Так и знал, что надо было парня брать!

Соне нисколько не было жаль, что она не оправдала ожидания какого-то несчастного старика, которому надоело жить. И, признаться, даже за Степку переживать и радоваться, что он избежал такой участи, сил не находилось. Ей бы вздохнуть нормально…

— Знаешь, что ждет теперь тебя? — мрачно сказал Тимур Андреевич.

— Я проснусь. Или умру.

— Ты захочешь крови.

Соня пару раз моргнула, с силой сжимая веки, и только после этого действия поняла, что до этого все вокруг расплывалось от слез. Она их уже даже не замечала. И чего это вдруг опять?..

— Нет, — возразила она.

Тимур Андреевич со злорадной горечью усмехнулся.

— Да. Не только бессмертие — проклятие. Каждый месяц тебя будет мучить жажда крови, которая убьет тебя, если ты будешь ей сопротивляться.

— Я… не верю вам, — прошептала Соня, и вдруг ее осенило: — Вы… вы что… сделали меня вампиром?!

— Да. Ты сгоришь на солнце через несколько дней, если защиту не повесишь.

— Сгорю?..

— И пользы от бессмертия никакой не будет, если будешь реветь и так глупо потеряешь жизнь.

— Прекратите! — закричала Соня и тут же поморщилась от своего наконец прорезавшегося голоса.

Тимур Андреевич встал с кресла и снова необъяснимым образом помолодел.

— Это ты прекрати! — тоже повысил он голос. — Ты ведь ненавидишь меня за то, что я тебя такой сделал. Давай! Хватит лужи разводить, выплесни гнев и отомсти! А потом забирай дневник со шкафа и уходи учиться жить новую жизнь.

— А знаете… — сказала Соня. — И правда. Я вас ненавижу.

— Как замечательно!

— Но делать я ничего не буду.

Невероятно, но злость открыла в Соне второе дыхание, в котором она так нуждалась. И это позволило ей с трудом, но все-таки подняться на ноги и шатающейся походкой отправиться к выходу. Догонит или не догонит, покажет зубы или не покажет — все равно уже теперь.

— Глупая девчонка!

Соня осмотрела узкий из-за наваленных тряпок и коробок коридор. Ключ должен быть спрятан где-нибудь… Нет, его даже не удосужились спрятать — он торчал прямо из дверной скважины.

— Дорогу запоминай, — крикнул Тимур Андреевич из гостиной.

Соня потерла лицо обеими ладонями.

Не будет она запоминать дорогу туда, куда больше никогда в жизни не вернется!

Руки уже не тряслись, поэтому пальцы смогли повернуть ключ, но слабость во всем теле была по-прежнему ужасающей: немного отклонившись при открытии двери, Соня чуть не повалилась на пол, лишь в последний момент успев мазнуть рукой по обшарпанной стене.

Не дождавшись ответа, Тимур Андреевич вышел в коридор и добавил:

— Не думай, что можно теперь так просто закрыть глаза на то, что случилось. Я буду ждать тебя здесь, Софья. Мы не договорили.

Соня хотела ответить, что не придет, но промолчала. Если это не страшный сон, то она все равно собиралась его забыть, как забывала всех чудовищ, которые прятались в темных углах и без следа пропадали, растворяясь в рассветных лучах.

Она обернулась.

Тимур Андреевич стоял сгорбившись и смотрел прямо на нее. Уголки его губ опустились, состаривая лицо, а густые брови скорбно изогнулись. Еще недавно зловеще поблескивающие красным голубые глаза потускнели в слабом болезненно-желтом свете лампочки.

Соня раздосадованно нахмурилась, ощутив нечто похожее на жалость. Нонсенс. Какую бы ерунду этот сумасшедший ни нес, ей была противна сама мысль о том, что можно испытывать сочувствие к его несбыточным мечтам, порожденным каким-то душевным недугом. И глаза, и зубы — это наверняка тоже какая-то жуткая болезнь. Все это выдумки. Вампиров нет. И Соня точно не стала монстром!

Больной человек похитил ее, заставил пить его кровь и попросил себя убить. Вот как все было.

Она с безжалостной злобой в упор посмотрела на угрюмого старика, оттолкнулась от стены и, покачиваясь, дернула за ручку входную дверь, которая, как ей думалось, наконец-то вела на свободу.

Вот только тревога остро и навязчиво колола в груди, подсказывая страшное: свободой за пределами этой жуткой квартиры теперь и не пахло.

На улице было очень темно: фонари не горели, дома и деревья освещал лишь тонкий полумесяц сквозь кустистые облака. Улица была незнакомой, и Соня выбрала направление наугад. Не так уж важно куда идти, главное, чтобы подальше отсюда.

Изо рта вырвался густой пар, пальто распахнулось от быстрого шага, но холода Соня совсем не чувствовала. Она наконец дышала полной грудью и не могла надышаться. Воздух был свежим, вкусным и опьяняющим. Он проникал в голову и остужал раскаленные и натянутые до предела нервы. Тошнота отступала. Сердце стучало ровнее.

Она пока не умирала.

Но и не просыпалась.

Глава восьмая, в которой хочется есть

Обычно она вставала затемно.

Так уж получилось, что Соня никогда не была соней, даже в детстве, и больше предпочитала бодрствовать и активничать. Так и спалось потом слаще, и успевалось все, и не было ощущения потерянного времени — долгий сон казался ей пустой его тратой. Если организму нужно семь часов, значит, надо спать семь часов и не более.

Соня всегда ложилась с удовольствием, засыпала быстро и просыпалась самостоятельно, потому что внутренние часы работали без перебоев и будили ее в одно и то же время.

Сегодня ее разбудила баба Валя.

— Вставай, — подергала она за плечо. — На работу опоздаешь.

Соня перевернулась на своей узкой скрипучей койке, и тело непроизвольно выгнулось под немыслимым углом. Мышцы во всем теле заныли, а веки еле удалось разлепить. Она и не помнила, когда ей в последний раз было настолько паршиво утром.

— Пришла невесть во сколько вчера… — заворчала баба Валя. — Подняла меня посреди ночи и топала, как слон? Не переоделась даже. Где шлялась?

Соня уткнулась лицом в подушку и застонала от боли в висках.

— Уж не в клуб ли ходила, а? — ахнула баба Валя. — И чумазая вся! Напоили, что ли?

— Что вы такое говорите… Не ходила я в клуб. И ничего не пила!

Соня резко распахнула глаза, и желание забраться под одеяло и нырнуть обратно в пучины сновидения вмиг улетучилось.

Пила!.. Пила чужую кровь!

Соня невольно сглотнула, чувствуя противный кислый привкус на языке и уверяя себя, что это нормально по утрам. Кровь на вкус совсем другая. А это… а это неприятное и как будто бы настоящее воспоминание о том, как ее тошнило.

Она не помнила, как и во сколько вернулась домой, но разве это повод поверить в то, что та чертовщина приключилась с ней на самом деле? Она просто утомилась. Так бывает, когда много дел.

Баба Валя продолжала бубнить себе под нос, пока перевешивала занавески в комнате, но Соня уже не слушала. Она незаметно выползла из кровати и ушла в ванную.

До работы оставалось не так много времени, поэтому пришлось торопливо, но очень тщательно намыливаться, чтобы смыть следы кошмара, которые Соня явственно ощущала всем телом.

Приснится же такое…

В ванной было жарко и запотело зеркало, так что мурашки по телу точно не были связаны с холодом.

Наверное, где-то в глубине души Соня уже понимала, что обманывает себя, хотя признавать это было тяжело. Ничего ей не приснилось. И уберечь себя отрицанием не получится. Хотя бы потому что она уже знала, что когда будет выходить из дома, не обнаружит портфеля на пуфике под полкой, где обычно лежали ключи. Да и ключей тоже не найдет, потому что они остались в портфеле, а тот она уронила на пол, когда испугалась зычного голоса вампира.

Она пообещала не возвращаться, но выбора сама себе не оставила.

В желудке было так пусто, что от голода заметно дрожали руки, когда Соня одевалась.

В холодильнике не нашлось никакой еды. Баба Валя ела как птичка, но остатки лапши она, похоже, доела вчера на ужин и на завтрак, потому что больше Соня ничего не наготовила да и в магазин сходить не успела. Она бы обязательно пристыдила себя, если бы не мучительный спазм в животе.

На скорую руку она сделала себе яичницу, использовав яиц в два раза больше обычного, и запила все чаем со вчерашней немного подсохшей булкой. Баба Валя отказалась, но смотрела на то, с каким аппетитом ест Соня, с подозрительным осуждением.

Спрашивать о запасных ключах она не стала, понадеявшись на то, что после школы без особых трудностей вернет свой портфель. Под трудностями Соня, конечно же, подразумевала поиск двухэтажки, в которую ее насильно вчера привели, и возможный разговор. Его она хотела избежать.

Зубы и страшные глаза. Окровавленная ладонь и металлический привкус. Дневник на шкафу и охотничий нож в ящике комода, которых она не видела, но о которых ей рассказали. И мрачный молодой старик, который просил ее о мести и, кажется, очень хотел умереть.

Все это вызывало вопросы, ответы на которые Соня просто не сумеет удержать в голове так, чтобы не сойти с ума.

Да, все это было, но она осталась жива, сбежала и сбежит еще раз, как только заберет свой портфель.

И она не вампир.

Сегодня ей предстояло провести шесть уроков, и она была настроена вполне решительно и серьезно, когда заходила в школу. Ни отсутствие личного журнала и записей, ни дурные размышления — ничто не способно было помешать ей сосредоточиться на учебном процессе. Кроме физического состояния, к сожалению.

К середине первого урока с седьмым классом Соне поплохело, и она была вынуждена отлучиться в туалет, где распахнула окно и несколько минут простояла, жадно вдыхая потеплевший осенний воздух, стараясь то ли справиться с приступом тошноты, то ли наоборот ее вызвать, чтобы облегчиться.

На втором уроке она снова почувствовала голод, поэтому принялась ходить кругами по классу, нервируя этим писавших самостоятельную десятиклассников. На месте не сиделось — сразу почему-то то нога начинала дергаться, то пальцы начинали отбивать беспокойный ритм по столу, поэтому, натянув на лицо маску строгой учительницы, Соня расхаживала вдоль рядов, то и дело заглядывая в тетрадки учеников. Таким образом она обнаружила у пары ребят шпаргалки и неприятно этому удивилась.

В столовой на переменке выстроилась длиннющая очередь из учеников, но молодая помощница поварихи Маша, которая расставляла стаканы с компотом на подносы, заметила растерянную Соню из-за прилавка и быстро вернулась к ней с пирожком.

— Только что вытащили из печи, — подмигнула она. — Что-то ты бледновата, Софья Николаевна.

Соня благодарно улыбнулась и положила перед Машей пять копеек.

— Не позавтракала толком. Спасибо большое.

— О, я эти голодные глаза знаю.

Вкусный пирожок оказался с повидлом, и после него Соня почувствовала себя лучше, хотя она была уверена, что на большой перемене обязательно придет снова за более плотным обедом. Еда в школьной столовой была отменной, поэтому любившая хорошо покушать Соня с первых же дней смекнула, что с ее работниками будет видеться очень часто, поэтому неплохо бы и подружиться.

Во время третьего урока Соне пришлось много говорить, потому что с пятыми классами они разбирали фонетику и учили стишки. Однако в эти моменты внезапно предательски оживали и вспыхивали воспоминания вчерашнего вечера. Особенно самые омерзительные, от которых возникло ощущение, что пирожок настойчиво просится наружу. Вовремя Соня выйти не смогла, однако тошнота, к счастью, затихла сама по себе.

Перед четвертым уроком она всю перемену просидела без движения, устало наблюдая за очередным классом — шестым — и дергая глазом от звона в ушах.

Голова гудела и кружилась, во рту было очень сухо. В прошлом году подружка Катя выкрала у своего деда початую бутылку водки и тайком протащила ее в куртке на день рождения к Соне домой. Остальные подруги воодушевились и заставили Соню, как именинницу, выпить аж две рюмки, а потом еще три, но разбавленные компотом. Утром было несладко. И примерно такое же похмелье по ощущениям Соня переживала сейчас.

Что-то было не так…

— Софья Николаевна.

Тонкий жалобный писк позади был таким тихим и неуверенным, что Соня даже не пошевелилась, надеясь, что девочка растеряет решимость что-то спрашивать и уйдет.

Это была Ксюша Новикова. Соня, конечно же, ее узнала.

— Женя сказал, что меня заберет черная Волга.

Соня задержалась невидящим взглядом на пушистой макушке Ксюши и вздрогнула, когда та несмело потопталась на месте, привлекая ее внимание шорохом подошв своих туфель.

— Что?

— Женя Косулин сказал, что меня Волга заберет! Что злые дяденьки подъедут и схватят меня прямо на улице. Это же неправда? Да?

Ксюша с надеждой смотрела на Соню влажными глазами.

Соня моргнула несколько раз — ее собственные были ужасно сухими.

Что ответить?

Откуда-то сбоку очень вовремя выскочила Ира Попова.

— Неправда — мне папа говорил! — брякнула она. — Черная Волга днем не катается и детей не забирает. Увидят же все! И милицию позовут. Только по ночам ездит. А ночью ты будешь спать.

— Но Женя Косулин…

— А Женя Косулин — дурак, — пожала плечами Ира.

Ксюша нахмурилась и снова с надеждой подняла на Соню глаза.

Соня была в детстве такой же трусливой, и пугал ее такой же хулиганистый тогда Степка, но машин всегда немного побаивалась, причем любого цвета. Только не потому, что верила байкам — дед их сразу развеял в пыль — а потому, что бабушкину сестру десять лет назад машина сбила. Не черная и совсем не Волга, а Жигули — инвалидом до конца жизни оставила. А за рулем был местный пьянчуга, укравший машину у председателя районного комсомола. Бояться нужно было пьяных и сумасшедших. Ну, и вампиров, получается…

Ира вдруг расширила глаза и, прикрыв ладошкой распахнувшийся следом рот, вопросительно-задумчиво промычала, словно ей в голову пришла идея, которую стоило тщательно обдумать. Или не очень тщательно, поскольку она тут же поделилась своим внезапным открытием:

— А ведь у нашего директора Бориса Иваныча машина тоже черная. Волга!

Соня чувствовала себя недостаточно хорошо для того, чтобы втянуться в детскую беседу и придумать что-нибудь взрослое и умное, что сможет утихомирить буйное воображение учениц, поэтому молча стыдила саму себя за то, что не в состоянии выполнять толком свою работу.

— Это получается, что он и есть бандит?.. — побледнела Ксюша.

— Нет, конечно! — воскликнула Ира. — Борис Иваныч хороший. И это значит, что он тоже жертва бандитов! Только бандитам неинтересно взрослых красть. Они крадут их машины. Чтобы потом на них ездить, красть детей и путать милицию.

— А детей почему?..

— А с детьми что-то жуткое делают!.. Опыты ставят!

— Опыты ставят ученые! — воскликнул подкравшийся к девочкам Женя Косулин, напугавший Ксюшу. — А у Бориса Иваныча брат — ученый как раз.

— Чего?.. — с сомнением протянула Ира. — Тебе-тооткуда знать?

— Это мне папка сказал!

— А папка твой откуда знает?

— А не твое дело!

— Если у Бориса Иваныча — брат ученый, то значит, ему нечего бояться: ни его машину, ни его самого не украдут, — сказала Ксюша.

Женя Косулин шкодливо заулыбался.

— Ага, но если не удастся поймать детей, то Борис Иваныч может помочь брату, так как работает директором в школе. Передаст ученому кого-нибудь из нас, если в лаборатории будет не хватать!

На этот раз Ира не нашлась с ответом, поэтому обе девочки с ужасом переглянулись, а потом вопросительно посмотрели на Соню, будто она разбиралась в этих интригах.

Соня дернула бровью — в висок что-то больно стрельнуло. Как же хотелось домой. Плотно поесть и лечь спать. Кажется, она заболела.

— Ребята…

Звонок не дал ей договорить, поэтому она с облегчением сказала детям идти на свои места.

Оставалось пережить три урока.

В столовой к ней за стол подсел Виктор Иванович и вежливо спросил, нормально ли она себя чувствует.

— Нет, — честно призналась Соня.

Она разглядывала тарелку борща перед собой со смешанными эмоциями. С одной стороны, плохое самочувствие никуда не делось и ее по-прежнему мутило, а с другой стороны, сосущая пустота внутри требовала еды.

Виктор Иванович стал досаждать ей своим беспокойством, поэтому она безжалостно попросила его посидеть в тишине, которой в столовой во время большой перемены в принципе никоим образом не могло быть. Тот обиделся, но умолк.

Потом их отыскала Марина с неприятной новостью о том, что после уроков намечается совещание. Соня испуганно покачала головой.

— Предупреди о плохом самочувствии Щиткову, — сказала Марина, когда узнала, в чем дело.

— Не вздумайте, — подал голос Виктор Иванович. — Если появитесь перед ней, не отпустит. Просто идите домой, а мы с Мариной Сергеевной предупредим ее сами.

Соне тут же стало неловко из-за того, что ранее чересчур резко с ним разговаривала.

— Спасибо, — еле слышно сказала она, на что Виктор Иванович сдержанно улыбнулся.

— Может, сразу пойдешь, если совсем плохо? — сочувственно предложила Марина. — Сейчас окно у исторички. Тамара Алексеевна тебя подменит…

— Нет, дотерплю.

Соня дотерпела, но нисколько не гордилась тем, как провела последние уроки. Да, уважительная причина у нее имелась, но шла уже третья неделя учебного года, а она все еще не была довольна собственной работой. Только в вампира ей еще не хватало превращаться! С этими мыслями она выбегала со школьной территории — слишком поспешно для примерной учительницы.

Свои поиски Соня начала с переулка, где кормила кошек. Те встретили ее голодным мяуканьем, но у нее с собой ничего не было. Виновато потрепав рыжего кота и черную кошку по головам, она отправилась туда, куда ее вчера предположительно повел Тимур Андреевич.

На самом деле это было ближе, чем она помнила. Спустя пять минут она вышла к ряду деревянных двухэтажек, утопающих в желтоватой зелени. Между ними она плутала долго. Она чувствовала, что жил он где-то здесь, в одной из них, но все дома были одинаковыми: мрачно-темными и потрепанными временем. Некоторые из них даже не были жилыми.

Это что же, ей теперь надо обращаться в отделение милиции, куда Тимура Андреевича приводил Степа? Или, может, рискнуть и у местных прохожих поспрашивать?

Соня неловко стояла перед одним из крайних слева подъездов — только в этом расположении она и была уверена — а потом поймала за хвост удачу, увидев выходящего оттуда мальчишку лет десяти.

— Мальчик… Мальчик!

Тот огляделся, нахмурился и прижал мячик к груди, будто решил, что чем-то провинился и незнакомая тетенька решит его отобрать.

— Кто живет в квартире слева на первом этаже? — спросила Соня.

— А вам зачем?

— Боюсь ошибиться домом и хочу узнать, точно ли пришла к кому надо.

Мальчик замялся.

— Ну… Там Терехины живут.

Не то.

Соня разочарованно вздохнула.

— А вы кого ищете? — спросил мальчик.

— Тимура Андреевича. Такой… высокий мужчина. Очень высокий.

Мальчик удивленно приподнял брови и быстро оглянулся. Соня с надеждой подалась вперед. Неужели?..

— Он из десятого дома.

— Правда? Спасибо тебе большое! Ты очень помог.

Мальчик покивал и снова оглянулся:

— Он не любит гостей. И мама говорила, что у него нет родственников. Вы дочка?

— Нет. Я… — Соня замешкалась. — Я дальняя родственница. Очень дальняя.

— Понятно. Когда стучать будете, скажите погромче, что это вы. А то он не откроет, — мальчик оглянулся опять и почесал голову. — Он… это…

— Он что?

— Ну, злой типа. Людей не любит.

Соня могла себе это представить. Но ведь Тимур Андреевич сказал ей вчера запоминать адрес. И портфель наверняка заметил. Выходит, должен знать, что она придет.

Нужный дом оказался совсем рядом.

Соня с тревогой посмотрела на крайний подъезд с выкрашенной в зеленый цвет приоткрытой дверью, виднеющиеся за ней половые доски и ступеньки — все казалось уже не таким жутким, как прошлым вечером — сделала глубокий вдох и зашла внутрь.

Вопреки тому, что сказал ей мальчик, открыли ей сразу.

Тимур Андреевич был одет в темно-красный застиранный халат и в руке держал кружку с чем-то очень темным в полумраке коридора. Искренне надеясь, что не с кровью, Соня подавила в себе новый приступ тошноты.

— А ты быстро пришла, — одобрительно покачал головой Тимур Андреевич. — Хорошо, что тянуть не стала.

Он выглядел безобидно, но Соня с опаской следила за каждым его ленивым движением, словно вот-вот ожидала нападения.

Имело ли теперь значение то, что он говорил вчера? Она проигнорировала его сумасшедшую просьбу! Вдруг за ночь он хорошенько подумал и решил, что жизни она не достойна?

Тимур Андреевич зевнул, демонстрируя ровные человеческие зубы, развернулся и пошел в гостиной, на ходу бросая “заходи”.

— Я пришла за портфелем, — взволнованно произнесла Соня.

— Каким портфелем?

— Моим.

— А. Я не видел его.

И впрямь. Портфель лежал ровно там, где Соня его уронила. Как его можно было не заметить? Он же был прямо у порога в гостиную — споткнешься не глядя.

Соня тут же его подхватила и попятилась назад.

— И куда? — спросил Тимур Андреевич. — Не дури и проходи. Поговорить надо.

— Я не хочу с вами ни о чем говорить. После того, что вы сделали… Я… вообще пойду в милицию.

— Приходила бы уж сразу с ней, а не одна. Ты отважная или просто глупая?

Соня вцепилась в дверную ручку так сильно, что побелели пальцы.

Не отважная точно. Ведь она никого и не предупредила даже. Где ее потом искать будут?..

— И милиция, кстати, тут точно не поможет. Угадай, куда тебя пошлют оттуда, — сказал Тимур Андреевич.

— У меня друг — милиционер!

— И что теперь? Голову-то включи. Даже в больницу было бы разумнее пойти, а не в милицию. Только тебе ни в одно из этих мест нельзя, если не хочешь проблем.

Соня нерешительно поцарапала короткими ногтями гладкую кожу портфеля, быстро оглядывая знакомую и при свете дня еще более грязную гостиную.

— Ну, соображай быстрее, Софья, — нетерпеливо затопал ногой Тимур Андреевич. — Теперь не тебе бояться надо, а мне. Садись — чаем угощу. И сушками. От голода умираешь, наверное, но уж извини, больше нечего предложить.

Соня прикусила губу. На несколько долгих секунд она почувствовала сильное желание бросить все здесь и вернуться домой в Горький. Только не к маме, а к деду. Прибежать к нему, как в детстве, пожаловаться и поплакать. Дед бы сразу все ее проблемы решил и подсказал, что делать.

Но, наверное, дед не знал ничего о вампирах. А этот старик знал.

Все-таки глупая.

Соня отпустила ручку двери и прошла в гостиную.

А что ей еще делать?

Глава девятая, в которой нет покоя нечисти

Соня съела все сушки, который положил перед ней Тимур Андреевич, а к чаю притронулась, только когда в пакете остались одни крошки и он был уже холодным.

— Сейчас что-нибудь сытнее старайся есть, — сказал он. — Много сил нужно на то, чтобы превращение не было слишком неприятным. Я свое едва помню, потому что три дня без сознания провалялся.

Соня не чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы задавать уточняющие вопросы, но по крайней мере, теперь не так сильно боялась Тимура Андреевича после того, как он сказал, что больше не сможет превратиться в то красноглазое и острозубое чудовище, которое она вчера видела.

Зато очень сильно она теперь боялась себя. Потому что он весело сообщил, что теперь таким чудовищем может стать она сама.

— Я не буду, — сказала Соня, с усилием проглатывая пережеванную сушку.

— Тогда не превращайся, — легко ответил Тимур Андреевич. — Делай что хочешь. Живи как хочешь. Но знай, что раз в месяц тебе нужна человеческая кровь. И лучше бы тебе озаботиться заранее о том, где ее раздобыть. Думается мне, ты не захочешь убивать невинных людей. Голод этот страшный. И не заметишь, как человека до капли выпьешь!

Соня прижала ладонь ко рту и сморгнула выступившие в уголках глаз слезы.

Да как же так…

— Ну и плакса! — цокнул языком Тимур Андреевич. — Не реви. Привыкнешь и сможешь жить нормально. Зато долго.

— Я не хочу, — прошептала Соня.

— И Биг Бен свой точно увидишь. Ты же хотела.

Соня готова была отказаться от мечты побывать в Англии, лишь бы время обернулось вспять и она не никогда не сказала те слова, которые перечеркнули всю ее оставшуюся жизнь. А еще лучше никогда бы не повела Степу гулять и вместо этого они отправились бы домой есть пирог!

— Не такой ценой!

— У бессмертия не может быть другой цены, — отрезал Тимур Андреевич.

— Заберите его обратно!

— Нет.

Соня уткнулась лбом в скрещенные руки.

— Бог дает короткую жизнь, — продолжил Тимур Андреевич, — но если осмеливаешься хотеть большего — будь готова примкнуть к злу, потому что всегда поступать по совести уже не получится.

— Я не верю в Бога.

— Дело твое. Значит, вини во всем случай. А повезло или не повезло — это сейчас тебе знать не дано. Поживи сначала и уму наберись. Пожалеть всегда успеешь. Я пожалел только через сто с лишним лет.

Соня приподняла голову, вглядываясь в лицо Тимура Андреевича, исчерченное морщинами, и волосы, черные и густые, но на висках седые.

— Сколько вам?

— Двести сорок восемь.

— Откуда вы знаете, что были бессмертны? Вы ведь все-таки постарели.

— Знал вампиров и постарше. А молодым всегда выглядеть можно, но нельзя и неудобно. Надо позволять себе стареть — меньше вопросов будет у людей.

Соне стало гадко и душно. Тошнота вернулась, а от сушек начал болеть живот. Она уперлась в него предплечьями и отвернулась к окну, сквозь которое едва ли можно было что-то разглядеть — настолько оно было заляпанным.

— Ты меняешься, — сказал Тимур Андреевич, заметив ее состояние. — Это скоро прекратится, но вместе с тем придут и слабости. Запоминай. Крест, солнце и голод. Крест и все, что он освятил, будут причинять ужасающую боль, потому что Богу вампиры неугодны. Не умрешь, но приятного мало. А солнце будет более жестоким. Сожжет заживо и, если не спрячешься или не защитишься, умирать будешь мучительной смертью. Носи красный цвет или звезду на теле, а лучше и то, и другое — солнцу такую магию не преодолеть. Голод убьет быстрее, но это надо очень постараться. Инстинкт погонит искать кровь, и никакая сила воли не поможет и не остановит. Голоду невозможно сопротивляться и лучше не дожидаться момента, когда он лишит тебя рассудка! Какая луна вчера была, в такую выпивай кровь. И все будет хорошо.

— Что… — пролепетала Соня, задыхаясь от возмущения. — Все, что вы рассказываете… отвратительно! Что тут хорошего?!

Тимур Андреевич не ответил, поднялся со стула и куда-то ушел. Вернулся он со стеклянной бутылкой без этикетки. Внутри колыхалась прозрачная и мутная жидкость, и Соня нахмурилась, предположив, что это самогон. Хотя все лучше, чем кровь.

— Человек ко всему привыкает.

— Но я не хочу привыкать!

Тимур Андреевич отпил немного из бутылки и нисколько не изменился в лице, словно в ней была вода.

— Есть людей не надо, — принялся объяснять он дальше. — Можно кусать и пить понемногу, но слюна твоя для них будет и ядом, и лекарством: они потеряют волю и сделают все, что пожелаешь, а их раны заживут очень быстро, поэтому никто не узнает, что с ними случилось. Даже они сами, если прикажешь забыть. Можешь упростить себе жизнь еще больше: сделать их своими слугами и заставить их приносить кровь для тебя. Таких обычно зовут пиявцами. От твоего яда и человеческой крови они тоже становятся вампирами. Вернуться к обычной жизни им потом сложно, да они и не захотят. Это может произойти, только если помрет их хозяин. Стратилат. Главный вампир. Высший. Его так прозвали потому, что он создает себе армию из пиявцев и… да что угодно он может делать с этой армией.

Волосы у Сони на затылке вздыбились от леденящего ужаса, а Тимур Андреевич причмокнул губами, смакуя ядреный вкус спиртного, и о чем-то задумался.

— Знавал я одного стратилата. Он недолго прожил. Целую кормушку себе устроил таким образом в лагере пионерском. Было очень удобно. Только детишек жалко.

— Это… — Соня обескураженно выдохнула. — Это чудовищно!

Тимур Андреевич хмыкнул.

— Я это к чему… Удобная у тебя работа, Софья.

Она сжала пальцами лоб и зажмурилась.

— Не говорите такие вещи! Я никогда — слышите? — никогда не трону детей. И вообще никого не трону!

Тимур Андреевич закивал головой и отпил еще самогонки, делая очень большой глоток. Соня снова отвела взгляд и сглотнула.

— До следующей луны думай, — сказал он. — Где-то кровь раздобыть придется.

— Не буду думать! Я просто… да я просто… сама себя убью! — выпалила Соня.

Это были слишком громкие слова для нее: она бы ни за что так не поступила с жизнью, данной ей матерью, и, скорее всего, страдала бы до последнего, но как выразить свое негодование иначе не знала.

Тимур Андреевич помрачнел и грузно зашевелился на стуле — тот заскрипел от его веса.

— Я вот, как ты уже должна была понять, пытался. Уезжал и в поля, и в леса, далеко-далеко, да только мозг умнее и хитрее. Не успевал я и заметить, как уже поворачивал назад, туда, где люди. Не хватало у меня духу голодовку себе устроить. Не получается обмануть зло в себе! И на солнце не сгореть. Выбили мне звезду на шее, как клеймо — и никак теперь… А может, и без звезды бы тоже не сумел. Тварь эта внутри тебя жить будет хотеть сильнее. Потому-то я и способ вон какой нашел замысловатый… Чтоб не я себя… А другой кто, — на этих словах Тимур Андреевич опять приложился к горлышку бутылки. — И проворонил шанс на несговорчивую дуреху.

— Вы хотели снять с себя вину за преступление, — сердито сказала Соня. — Вы в Бога ведь верите, а самоубийство — тяжкий грех! Вам проще повесить вину на невинного человека, да? Вы слабак.

Тимур Андреевич не стал ничего отрицать, поморщился слегка и ответил лишь спустя полминуты молчания, когда с тихим стуком поставил пустую бутылку на пол.

— Ты, что ли, сильная? Девчонка еще совсем. Вчерашняя студентка! Трава зеленая! Какая в тебе сила?

— Да хотя бы чувство справедливости, честность и альтруизм, которые не дадут мне воспользоваться беззащитными людьми!

— Все мы альтруисты, Софья. До поры до времени. А по сути животные. От голода и товарища съедим.

— Я вам не верю.

Тимур Андреевич устало вздохнул.

— Ты уж прости, что бремя такое на тебя взвалил. Тяжко тебе будет. Очень. Особенно с такой светлой головой.

Соня совсем не ждала извинений от человека, который посчитал, что имеет право взвалить на нее то, с чем и сам справляться не хотел. Он насильно передал ей то, о чем она не просила — так поступали только жестокие и эгоистичные люди. И, услышав его слова, она вдруг поняла, что извинения ей и не были нужны вовсе, потому что ничего они не исправят и жизнь ей не облегчат.

— Я вас не прощу, — еле слышно произнесла она.

Взгляд Тимура Андреевича смягчился.

— Я не горжусь своим поступком. Но мне греет душу надежда, что ты смиришься с этой тяжелой ношей, потому что вместе с тем это и бесценный дар.

— Вы сотню лет искали способ отказаться от этого дара!

— Мне двести сорок восемь, Софья! Я устал. Я пожил свое. Не просто так Бог отвел каждому свое время. Не нужно человеку бессмертие тела — все в жизни сразу ценность теряет. Но не поймешь ты пока.

Легко было старику сказать, что юная девчонка ничего не поймет.

— А мне теперь с этим что делать? — процедила Соня.

— Принять этот дар вместе с проклятьем и жить столько, сколько захочешь. Как надоест — сделай, как я. Если человек попросит у тебя кровь, ты не сможешь отказать. Это важное условие. А дав ее выпить, ты свою силу передашь и станешь слугой нового вампира. Так умереть проще. Вампиры, утратившие силу, обычно долго не живут — их убивает хозяин.

Соня почувствовала, как сжимается горло. Беспомощная злоба поднялась из самых темных глубин ее души, и с языка сорвалось признание — не громкое и пылкое, а тихое, почти шепотом произнесенное и оттого самое искреннее:

— Вы мне противны. Я вас ненавижу!

Тимур Андреевич понимающе кивнул.

— Ну так помоги мне отойти в мир иной.

— Ни за что. Не моей волей!

— Упрямая девчонка!

Он поднялся со стула с лицом таким бешеным, что Соне показалось, что он вот-вот на нее накинется и разорвет на кусочки. Она на мгновение напряглась, но затем плечи вдруг плавно опустились и она медленно выдохнула. Нет, он ничего ей не сделает — не сможет.

— Так вы мой слуга теперь…

Тимур Андреевич замер, глядя на нее сверху вниз.

— Живите дальше! — сказала Соня. — Это… это мой приказ. Вы не заслуживаете покоя.

Черты его лица поплыли и эмоции с него быстро схлынули: его неопределенное выражение ничего ей не сказало, как и он сам.

Покопавшись на захламленных полках, он выудил оттуда очередную пластинку, а затем, одним махом сдвинув со стола чашки и пакет с крошками, взвалил на него проигрыватель.

Заиграла “Королева красоты” Магомаева. Видимо, это был любимый исполнитель Тимура Андреевича.

Садиться обратно на стул он не стал. Вместо этого устроился в кресле и так же, как в прошлый раз, принялся изучать потолок.

Соня неподвижно просидела до конца песни с пустой головой, несмотря на веселую музыку, мрачнея с каждой секундой все больше и больше.

Под “Мираж” она встала с дивана.

— Я домой.

— Ты еще не все узнала, — равнодушным голосом сказал Тимур Андреевич.

А ведь могло быть еще что-то… более ужасное!

Соня яростно замотала головой.

— Я ничего больше не хочу знать. Я хочу домой.

“Идем мы пустыней безлюдной…”

— Ну, — пожал плечами Тимур Андреевич. — Приходи опять, как появятся вопросы.

— Я больше не приду.

— Да-да, — покивал Тимур Андреевич, прикрывая веки и погружаясь в музыку.

“И трудно в песках нам идти… Мираж… мираж… опять мираж…”

Соня ушла бесшумно и ни разу не оглянувшись.

Глава десятая, в которой проливается кровь

К вечеру лучше не стало, но и хуже — тоже нет.

Когда Соне было четырнадцать, бабушка в первый раз — и, как потом оказалось, в последний — взяла ее с собой в свое любимое ежегодное летнее путешествие по Волге на теплоходе. Мало того, что лишили смены в пионерском лагере, так еще и плавание это никакого удовольствия не принесло, потому что Соню сильно укачивало и штормило все то время, что она провела на борту.

Сейчас она чувствовала себя примерно так же.

Однако за домашними делами ей немного удалось отвлечься.

Перед тем, как вернуться домой, она побродила по городу, чтобы закупиться едой. В магазине возле дома бабы Вали было не густо, а Соня всерьез решила прислушаться к совету Тимура Андреевича и приготовить что-то сытное — вдруг и правда сил наберется. Внутреннее желание идти наперекор его словам было сильным, но бесполезным. Себе же хуже будет, если делать все ровно наоборот. Поэтому она отправилась на поиски мяса и нашла его в магазине через три улицы.

От запаха плова вернулся дикий голод, и Соня с радостью навернула аж две тарелки. Баба Валя пожаловалась на “твердоватый” рис, но вкусное мясо явно оценила и с аппетитом съела все, что перед ней поставили.

— Многовато ешь, — только и сказала она, когда Соня дожевывала четвертый пряник без чая.

— Восполняю силы после трудного рабочего дня.

— Трудный рабочий день у тебя был бы на заводе. А с детишками одно удовольствие работать должно быть.

Насколько Соне было известно, баба Валя всю жизнь проработала в сборочном цеху Горьковского автозавода. К Сониному преподаванию она относилась хорошо, хоть и не понимала надобности в предмете, но лишний раз не могла отказать себе в напоминании о том, как усердно трудилась сама в свое время и что нынче молодежи намного проще жить и работать.

Соня на рожон не лезла и всячески поддакивала, но сегодня настроения притворяться, что она согласна со всем, что ей говорят, не было. Она молча собрала тарелки и пошла мыть посуду, а баба Валя по десятому кругу начала рассказывать о том, как ей жилось в военное время. Новых деталей в этих рассказах никогда не прибавлялось, поэтому Соня слушала ее вполуха.

Намывая старую чугунную сковородку, она невольно и с тревогой прислушивалась к своему телу. И что дальше?

А может, все же отравилась? Просто так совпало, что именно в это время она встретила больного человека с безумными фантазиями. Потому-то и история сложилась до безобразия складно.

Что умели делать вампиры из того, что отличало бы их от людей? Как ей проверить, что она не сошла с ума на пару со стариком? Разумеется, без участия крови…

В пионерском лагере страшилки любили все. Даже трусливая Соня. Она часто занимала койку у стены, поэтому после отбоя отодвигалась поближе к ней, чтобы монстры из страшных выдумок не хватали ее за ноги из-под кровати, заворачивалась в тонкое одеяло и наружу выставляла только одно ухо — слушать истории соседей по комнате — страшно, но любопытно.

Про вампиров она, скорее всего, там и услышала в первый раз. Их еще некоторые ребята называли упырями. Выходят ночью, пьют кровь, убить можно осиновым колом — прибить, так сказать, к земле ожившего мертвеца. Звучало жутко, но, по правде говоря, Соня тогда больше боялась Пиковую даму. А теперь…

Тимур Андреевич ничего про кол не сказал. Если бы он убивал, то он бы его сам в себя воткнул, раз умереть хотел, нет? И вообще он предлагал ей охотничий нож!

Соня нахмурилась.

Как вообще можно было хотеть умереть? Уму непостижимо! Хуже всего то, что он считал, что она могла бы замарать свои руки и позволить ему умереть, чтобы ему самому не пришлось мучиться от невозможности сделать это самостоятельно. Отвратительно! Она ни за что на свете это сделает. Пусть он живет дальше в наказание за зло, которое совершил!

Соня помыла раковину и столы, вытерла руки и только после этого заметила, что бабы Вали уже давно нет. Судя по доносившимся из зала приглушенным разговорам, она ушла смотреть телевизор.

Когда Соня потянулась за ножом, у нее подрагивала рука.

Она просто проверит.

Собственная кровь вряд ли была по душе вампирам, но Соня не особенно задумывалась об этом, когда резала кончик указательного пальца. Если она все-таки вампирша, то что-то наверняка заметит и почувствует.

Порез оказался глубже, чем она планировала, и очень болезненным.

Соня закусила губу, чтобы пережить эту боль достойно и молча, не привлекая внимание бабы Вали с ее весьма чутким для старушки слухом. Затем она, скривив лицо, на пробу лизнула алую каплю у основания пальца.

Гадость.

На вкус кровь была ровно такой же, какой Соня помнила ее с детства, когда зализывала ранки после слишком активной и небезопасной беготни.

Почему-то она думала, что вкус изменится.

Надежда на то, что все неправда, что ее подло обманули и что она идиотка самая настоящая, раз поверила старику, который даже не выглядел достаточно добропорядочным, вспыхнула быстро, как спичка, и тут же погасла.

Соня поднесла дрожащий палец к глазам, чтобы убедиться в том, что глаза ее не обманывают, резко зажмурилась, распахнула их и проморгалась, чтобы увлажнить и вернуть зрению четкость.

Кровь из пореза остановилась, а сам он — Соня готова была поклясться — больше напоминал уже царапину.

Она непрерывно смотрела на палец, пытаясь уловить изменения, но ничего не происходило, и она отважилась потереть засохшую кровь и тонкую корочку на ранке большим пальцем, а когда отодвинула его, увидела чистую кожу без единого намека на шрам.

Соня сглотнула снова подкатившую тошноту.

Так же не бывает…

В животе гулко заурчало, и урчание это все еще было непривычным, хотя ощущала его Соня весь сегодняшний день. Это не было обычным голодом. Создавалось впечатление, будто у нее внутри раскрылась чудовищная пасть и еда проваливалась в нее, как в черную дыру — насытиться было невозможно.

Соня с досадой смахнула злые слезы с щек и заскрипела зубами — пока еще нормальными, но кто ж их знал…

Если это тот самый голод, то означало ли это, что ей нужна кровь раньше, чем через месяц?..

Она совсем не представляла, что будет дальше, и всем сердцем желала никогда этого не узнавать. Она же просто учительница. Она же только начала! Не успела еще даже разобраться в том, как нужно делать правильно, не привыкла к обращению “Софья Николаевна”, не научила пятиклассников читать, не устроила английский клуб, не поладила с 9 “Б”. Как же теперь все это осуществить, если чудовище внутри успокоить могла только человеческая кровь?

Соня не жуя проглотила еще три пряника и зачем-то закинула в рот несколько попавшихся на глаза кубиков рафинада. Еще одна тарелка плова будет очень подозрительной, а Соня понятия не имела, как оправдываться за свое странное поведение перед любопытной бабой Валей.

На проверку тетрадок уговорить себя получилось с большим трудом. Это было очень важной задачей, потому что в портфеле лежала стопка тех, что она не смогла проверить вчера. Если копить работу и не выдавать ученикам их тетради вовремя, будет стыдно и перед ними, и перед собой. Соня убеждала себя в этом, когда выкладывала их на стол, но ее замутило так сильно, что сначала она решила прилечь. Ненадолго. Просто чтобы утихомирить организм, который так же, как и она, не понимал, что творится.

Лежа было не так плохо. Лежа оказалось очень легко заснуть.

Посреди ночи Соня подскочила на кровати и стремительно бросилась в туалет. Сон как рукой сняло, потому что кашель был такой сильный, что она всерьез начала опасаться за свои органы дыхания — лишь бы на месте остались!

Рвота была кровавой.

Может, она все-таки умирает?.. И может, это не плохо и не страшно?

Соня соскользнула по стене на холодный пол, пригвожденная к нему быстрой потерей сил и осуждающим взглядом проснувшейся бабы Вали.

— Залетела? — проворчала та.

— Ерунду не говорите, баб Валь!

— Это ты мне тут лапшу на уши не вешай и не огрызайся! Какая хорошая девчонка была, умненькая, послушная, взрослым не перечила. А как из гнезда выпорхнула — так и пустилась во все тяжкие! Вот Степан твой не знает, что ночами непонятно где шляешься, незнамо с кем шашни крутишь за его спиной и вот, пожалуйста! — пузатая вернулась!

Соня прикрыла глаза. Обидеться не получалось, но прояснить ситуацию и восстановить справедливость она была обязана.

— Ни с кем я не крутила шашни. И не беременна я. Это отравление обычное.

С этими словами ее снова качнуло к унитазу.

Тошнить уже было нечем, поэтому горло зашлось в очередном приступе болезненных спазмов.

— Рассказывай сказки! — гневно воскликнула баба Валя. — Я вот с плова твоего не отравилась что-то. Деду расскажу.

Соня вытерла холодный пот со лба.

Что бы ни случилось дальше, это точно не останется без внимания бабы Вали. А там и правда до деда может дойти… Только его приезда не хватало для полного счастья.

— Не тревожьте его, — попросила Соня.

— Это ты меня тревожить перестань!

Баба Валя не предложила ей никакой помощи и, недовольно шаркая тапками, ушла к себе.

Не то чтобы хоть кто-то мог здесь помочь… Но Соня вдруг почувствовала себя как никогда одинокой. Слез хватило только на несколько минут глухих рыданий, но долгожданного облегчения они не принесли.

До утра ей совсем не спалось, поэтому она просто лежала еще два часа на кровати и слушала сводящее с ума громкое тиканье часов, а на заре встала окончательно и, чтобы заглушить ужасные мысли о будущем, начала суетиться по дому.

Баба Валя тоже всегда просыпалась рано, и Соне даже не нужно было поворачиваться в ее сторону, чтобы ловить ее косые взгляды.

— У меня знакомая есть, — вдруг заявила баба Валя, откладывая газету, которую читала, пока Соня проверяла школьные тетради. — Чикнет быстро и без разговоров, никто и не узнает. Позор только в твоей непутевой голове останется.

От этого предложения Соне стало не по себе еще больше, чем от гложущей пустоты в животе. В нем совершенно точно никого не было, а если что и развивалось в ее теле, так это чудовище, которое “чикнуть” просто так было невозможно.

— Я не беременна, — сказала Соня.

Баба Валя почему-то считала, что ей лучше знать, но больше не донимала.

Подождав, пока она позавтракает, Соня пробралась на кухню и опустошила большую кастрюлю манки, которую сварила больше часа назад. Если она продолжит в том же духе, то разорится на еде… Ее учительская зарплата ее аппетиты не покроет.

Последнюю ложку Соня глотала уже с усилием, потому что вспомнила о том, как легко ночью оставила непереварившуюся еду в туалете. Возможно, эту кашу постигнет та же участь? Не хотелось бы.

В школу она собиралась долго, нерешительно перебирая свой не самый большой и богатый, но довольно приличный запас одежды.

Мама была большой мастерицей и всегда старалась одевать дочь по последней моде с того самого момента, как та переросла игры на траве и в грязи и стала аккуратнее обращаться с вещами. До отъезда Сони она сшила три элегантных наряда, которые, по ее мнению, прекрасно подходили образу молодой учительницы. Соня была с ней согласна, но надевала обновки всего раз — в первый день — уж больно праздничными и красивыми они ей казались. Хотелось пока поберечь. А если случится что? Испачкает сильно? Порвет случайно? Последнее вообще катастрофой будет, потому что без матери не сумеет починить… Сама Соня в рукоделии в мать не пошла и иглу в руках держала только по мелочам, но даже в таких случаях умудрялась все пальцы исколоть и пришить пуговицу криво и совсем не добротно. Что уж говорить про ее дружбу со швейной машинкой: на ее строчки, как говорится, без слез не взглянешь — школьная учительница технологии, пожалуй, была единственной, кто не хвалил Соню. С работой, требующей мелких и выверенных движений, у нее было совсем плохо.

Красный ремень в руках ощущался приятно, и даже пах хорошо, не раздражая нюх. Итальянскую кожу мама раздобыла у своей знакомой в начале семидесятых. Пошила той кричаще-красную сумку, а обрезки оставила себе, чтобы чуть позже умело сшить лоскуты и сделать необычный ремень. Соня получила его только перед отъездом вместе с юбками, жакетами и блузками. Мама сказала, что он везде хорошо впишется: деталь яркая — разбавит строгость учительских костюмов.

Вдобавок к ремню Соня повязала на шею бежево-коричневый платок с узорами из красных роз. Зеркала в полный рост у бабы Вали не было, но то, что находилось в ванной, показывало, что вроде бы все выглядело хорошо.

Заживший вчера палец казался очень странным сном, но ей все теперь таким казалось — не резаться же опять, чтобы посмотреть, что ей не померещилось! А вот выходить на солнце просто так и проверять, как оно на нее подействует, Соне точно не хотелось.

Почему красный?.. Это вопрос не давал ей покоя, и она с неудовольствием признавала, что, может быть, переборет себя и сходит к сумасшедшему старику еще раз.

Достаточно ли будет красного цвета? Звезд у Сони не было. Только пионерский значок, который лежал дома у мамы.

Символ коммунизма, оберегающий вампиров от ужасной смерти, тоже вызывал недоумение. Вся страна красные знаки отличия носила. Это что же?.. Среди них вампиры скрывались? Пионеры ежедневно носили на груди звезду! А в качестве магического знака разве пентаграмма не должна была защищать от злых сил? Как же так вышло, что звезда оказалась на стороне зла?..

Соня выходила из подъезда, воровато оглядываясь по сторонам, словно преступница какая-то. А ведь ничего дурного не сделала! Пока что.

Соня с опаской повернула голову на восток и подставила лицо утренним лучам поднимающегося солнца. Ничего не произошло, но она и не знала, чего ожидать.

Она вдохнула свежесть и прохладу осеннего воздуха и закрыла глаза. Завтрак спокойно улегся в животе, а чудовище присмирело и почти не давало о себе знать.

Что бы ни принес Соне новый день, она постарается сделать все возможное, чтобы не доставить никому проблем. Наверное, будет очень трудно, но разве был у нее другой выход? Сдаться и сбежать разве что?

Соня хоть и была трусливой, но не до такой же степени! Предавать свои мечты из-за коснувшейся ее несправедливости она точно не собиралась.

Может, и не так все страшно, как она себе успела вообразить? Ко всему можно приспособиться, и все можно обернуть в свою пользу.

Что-нибудь да придумает!

Все будет хорошо.

Глава одиннадцатая, в которой отрастают зубы

Английский с 9 “Б” стоял вторым уроком, и успевшая запаниковать Соня была близка к тому, чтобы обратиться за помощью к Любови Васильевне.

Разумеется, это было худшей идеей, которую только можно было придумать, начиная с того, что так она еще раз покажет девятиклассникам, как легко ее снова получилось задеть и вывести из себя, какая она ябеда и что уважать ее вообще не за что, и заканчивая тем, что завуч могла обратить внимание на ее некомпетентность и невменяемый вид. Который пока что вроде был вменяемым, но Соня в себе не была уверена.

Она освободила седьмой класс за три минуты до конца урока ради того, чтобы прийти во второй кабинет, где обычно вела английский, раньше 9 “Б”. Не успела толпа шестиклассников высыпать из-за двери сразу после звонка с предыдущего урока, как Соня уже была тут как тут. Надо было убедиться, что ничего в классе не испортят и доску ничем не измажут. Виктор Иванович как-то говорил, что его урок они таким образом не раз срывали.

К тому моменту, как почти все собрались, Соня успела исписать всю доску заданиями. Это здорово отвлекало от мыслей, потому что заранее она ничего не готовила и придумывала все на ходу.

— Че Метелку не притащили? — из-за спины спросил Коля Тихорецкий.

Соня резко повернулась, опасаясь того, что может повториться случившееся в прошлый раз.

Этот парнишка ее тревожил не меньше Корешкова и его приятелей. Лично к Соне он не обращался, предпочитая ее игнорировать, но девчонок из своего же класса задирал постоянно, отпуская в их сторону похабные комментарии и щелкая лямками лифчиков на их спинах. Девчонки, конечно, в этом классе тоже не пальцем деланные были: они не молчали, громко материли его и довольно агрессивно лупили — только не поодиночке, а вдвоем или даже втроем. Тихорецкому же все было нипочем: он хохотал, толкался в ответ, совершенно не заботясь о том, что в его шутливых толчках силы было больше, чем в двух парах девичьих рук вместе взятых.

Соня почувствовала раздражение от его наглого тона.

— Захочешь прибраться — обратись к техничке. Она подыщет для тебя то, чем можно подмести пол, — мрачно ответила она.

— О, — протянул Тихорецкий. — Так вы разговаривать с нами и без завуча умеете. Слышь, Белый!

Артем Белов, сидевший на подоконнике, скосил на него глаза и вопросительно поднял брови.

— Училка-то говорить по-русски может!

— Офигеть, — совершенно равнодушно сказал тот.

Мимо прошмыгнула группка девчонок, бросивших на Сонин наряд оценивающие взгляды. Наверное, мама была права: яркий ремень действительно был изюминкой в простом сочетании темно-серого свитера и светлой юбки.

— На места садитесь, — сказала Соня.

— А можно я за ваш стол сегодня сяду? — спросил Тихорецкий. — Вместо вас урок проведу, а вы отдохните.

От его бесстрашного и нахального взгляда у Сони по всему телу поползли неприятные мурашки.

Если она не подберет правильные слова, то опять потеряет контроль и выйдет из себя — и из класса. Не то чтобы она его хоть раз удерживала дольше нескольких секунд. Разве что с Метелкой… тьфу, с Любовью Васильевной на задней парте. Но это и контролем-то неловко было называть.

— Если объяснишь разницу между present simple и present continuous, то конечно, устраивайся поудобнее, — слегка дрогнувшим голосом заявила Соня.

— Это то, что вон там написано? — уточнил Тихорецкий, кивая на доску.

На краткий миг ей даже показалось, что сейчас он это действительно каким-то неведомым образом сделает — то ли слушал ее на прошлых уроках, где она что-то пыталась объяснять, то ли все это время успешно притворялся, что ничего не знает.

— Да.

Тихорецкий прищурился, вчитываясь в написанное на доске, а затем, скривившись, выдал:

— Симпл — это то, что покороче, а континьюс — подлиннее.

— Замечательное наблюдение, — похвалила его Соня, испытывая внутреннее облегчение вперемешку с раздражением. — А теперь присаживайся. За свою парту, будь добр.

— А если не буду добр, что сделаете?

Соня нахмурилась.

Что учителя вообще могли сделать с такими учениками? Накричать? Соня не умела. Пригрозить? Запугать? Чем? Завучем? Директором? Двойками? Не так она представляла себе учебный процесс. Она вообще ничего полезного не могла сделать, поэтому предприняла жалкую и банальную попытку привлечь кого-то более авторитетного.

— Доброте тебя родители не научили? Может, стоит вызвать в школу мать?

— Вы и так умеете! Из могилы поднимите? — с любопытством спросил Тихорецкий.

Соня смутилась.

— Отца тоже заодно разбудите, — добавил он со злой усмешкой. — Они в соседних лежат.

— С кем ты живешь?

— Со старой бабкой, которая ходить разучилась.

Соня поджала губы, чтобы ненароком не ляпнуть что-то еще.

Стыдно. Знала же, что полкласса из неблагополучных семей. Только за три недели так не удосужилась узнать про каждую.

— Что, не найти на меня управы, да? — поинтересовался Тихорецкий все с той же злой улыбкой.

— Видимо, да. Тебе всего пятнадцать, а ты уже безнадежен.

Она не хотела этого говорить, но слова пролетели мимо той части мозга, которая обычно анализирует все то, что готовилось сорваться с языка.

— Сначала маменьку с папенькой помянули, теперь меня обижаете. Вроде такой лапушкой казались, а на самом деле жестокая.

Соня похолодела. Она вовсе не была такой!

— Садись на место, — подобрав остатки невозмутимости, повторила она.

Обиженным Тихорецкий не выглядел, но почему-то, хмыкнув, послушался и пошел за свою парту.

Осознав, что в течение всего этого короткого разговора почти не дышала, Соня медленно выдохнула.

Плохо. Очень плохо.

После звонка шум в классе не стих. Арсений Пономарев единственный встал, шутливо присел и сделал реверанс, вызвав несколько смешков. Дима Корешков неохотно слез с парты и развалился на своем стуле, скорее всего, для того, чтобы Кате Скворцовой было удобнее что-то кокетливо шептать ему на ухо. Ваня Дорохов на своем стуле раскачивался и жевал незажженную сигарету. Кристина Мамаева расчесывала рыжие кудри и как обычно чавкала жвачкой. На последней парте у окна спал Саша Арзамасов. Остальные с незаинтересованным видом пялились на Соню, ожидая каких-то слов, после которых определенно найдут себе занятие, далекое от темы урока.

Они безнадежны как ученики, а она безнадежна как учительница. Ей не удастся совершить чудо.

Взгляд быстро пробежался по головам. Семнадцать из двадцати двух. Можно для начала отметить в журнале отсутствующих. Перекличку в этом классе устраивать было себе дороже. К счастью, у Сони была отличная память: она запомнила всех по именам и фамилиям уже на второй неделе, поэтому теперь без труда определяла, кого в классе не было.

Рядом со списком учеников были сплошь пустые клетки. Ни одной оценки…

Соня выпрямилась и, взяв со стола указку, ткнула ею в левую часть доски.

— Вот схема, — сказала она, глядя куда угодно, только не на беспорядочно сидевших учеников, затем показала на середину. — Вот задание. Самостоятельные на прошлом уроке вы не сдали, поэтому сегодня пишете снова.

— Не пишем, — покачал головой Корешков, и остальные его одноклассники закивали головой и принялись ему вторить.

— Все, кто не желает писать самостоятельную, могут встать и уйти, — сказала Соня чуть громче, не особо, впрочем, надеясь на то, что в гуле голосов ее все расслышат.

Однако избирательным слухом, видимо, обладал каждый бездельник.

— Че, прям отпускаете? — не поверил Миша Воронин.

— Отпускаю.

Не меньше половины учеников переспрашивать не захотели: они дружно поднялись и последовали к выходу.

Соня сглотнула. Во время первой институтской практики в школе это зрелище было ее самым страшным кошмаром. Теперь покидающих ее урок учеников она боялась не так сильно, как неизвестности относительно своей жажды крови, но разочарование и обида все равно ее настигли.

— У вас у всех два, — произнесла она, когда возглавлявший толпу Воронин уже был готов повернуть дверную ручку. — Пересдача будет возможна в понедельник после шестого урока. В противном случае эта двойка сильно повлияет на итоговую четвертную оценку.

Воронин резко остановился и развернулся к Соне.

— Мы с вами так не договаривались.

— Мы с вами с первого урока договориться не можем.

— Софья Николаевна!

Соня перевела взгляд на полки с учебниками, контурными картами и глобусом на дальней стене — помимо английского в этом кабинете проходила еще и география. Если не смотреть на девятиклассников, становилось как-то даже проще.

— Вы угрожать вздумали нам, Софья Николаевна? — спросил Денис Гребенщиков, выглянув из-за спиныКорешкова, с которым обычно дымил в курилке под лестницей вместе с физруком.

— Какая разница, получим мы двойку за то, что ушли сейчас, или за саму самостоялку? — пробурчал Воронин.

— Разница в том, что за самостоялку можно получить не два.

— Тут никто ничего не знает. Мы ваш инглиш не бэ, ни мэ, ни дубль вэ, — заявил Гребенщиков. — Корчагина вон, может, два слова напишет единственная.

Староста Даша Корчагина была одной из немногих оставшихся сидеть на месте. Только вряд ли потому что так уж жаждала знаний. Может, просто статус обязывал. Она сидела, скрестив руки на груди, и с невозмутимым видом глядела на своих одноклассников у выхода.

Соня дернула бровью, но поворачиваться к ученикам все еще не решалась, по-прежнему глядя на полки на дальней стене. Это неправильно, но все же говорить не глядя им в глаза было гораздо легче.

— Интересно, почему же это никто ничего не знает? — не дожидаясь ответа, Соня продолжила: — Если сдадите листок хоть с чем-нибудь, то получите как минимум три.

Манипулирование оценками Соня считала последним делом. Последним после всех попыток наладить отношения и достучаться. Сейчас, видимо, этот момент, когда стоило прибегнуть к крайним мерам, настал.

Несколько девчонок цокнули языками и вернулись обратно за парты. Миша Воронин шумно потоптался у двери, а затем тоже недовольно пошел к своему месту. Еще трое парней, включая Колю Тихорецкого, последовали его примеру.

— Кореш, тебе пофиг на гуся? — спросил сомневающийся Гребенщиков.

— Пофиг, — ответил Корешков. — Пошлите.

Наверное, любому раздолбаю, у которого отец был секретарем обкома было бы пофиг. Но некоторые его приятели замешкались. Застревать в школе из-за английского не хотелось даже самым отпетым хулиганам, иначе на уроки Сони добрая половина класса вообще бы никогда не приходила.

Корешков и еще четверо ребят все-таки ушли, остальные сели писать самостоятельную. Точнее что-то черкать и рисовать на вырванных из тетрадок листках. В конце урока Соня ожидала получить порцию художеств.

Спустя десять минут, наслушавшись совсем не тихих разговоров о том, что ее покусала Метелка и что в столовой сегодня будут сосиски в тесте, она решила попробовать выполнить свою роль учителя и, поднявшись, чуть подробнее разъяснила правила, написанные на доске. Задания по ним были безобразно простыми: всего-то и нужно было следовать схемам и подставлять в них необходимые слова. Об учебнике Соня уже забыла. В этом классе он был особенно бесполезен.

Наверное, ее мало кто слушал, но она все равно не умолкала, создавая видимость работы для самой себя.

Она старалась!

Во время прочтения первого предложения из задания, Соня внезапно содрогнулась всем телом и согнулась пополам, плотно прижимая к животу предплечье. Она закусила губу, чтобы не издать ни звука, но тихий болезненный стон все равно вырвался и донесся до чужих ушей.

— Софья Николаевна? — первой подала голос Кристина.

На лбу и над верхней губой выступила испарина, и Соня тяжело задышала.

Пожалуйста… Только не сейчас!

— Вам нехорошо?

— Эй, сгоняйте за медсеструхой!

— А где она?

— Блин, она вечно шарится где-то…

— У секретарши?

— Софья Николаевна?!

— Блин, да беги уже, а то подохнет тут — потом скажут, что мы довели!

— Очень смешно, дебил!

Сердце колотилось где-то у виска, и от громких голосов будто надвое раскалывалась голова. С усилием выпрямившись, Соня подняла голову и посмотрела на всполошившийся класс.

— Сели на место и заткнулись! Сейчас же! — сама от себя не ожидая, рявкнула она.

Ребята застыли.

Соня готова была поклясться, что услышала, как участился пульс и у них.

Она испуганно закрыла лицо ладонью.

Что? Что там на нем? Оно страшное? Она превратилась в монстра на глазах учеников?

Пустота в животе снова разверзлась. Рука мелко задрожала, и Соня быстро опустила ее и сжала в кулак.

Она хотела есть. Она очень сильно хотела есть.

Сглотнув быстро наполнившую рот слюну, она оглядела притихших учеников и позволила себе совершенно вольную мысль: всегда бы так.

— Я вернусь через несколько минут, — сказала она и медленно с прямой спиной пошла на выход, игнорируя треск в голове и ноющую боль в пустом желудке. — Пишите самостоятельную.

До столовой она добралась так быстро, что непременно бы этому поразилась, если бы задумалась.

Выглянувшая на нетерпеливый стук Маша удивленно вздернула брови.

— Софья Николаевна? Что такое?

— Пообещала в классе, что те двое ребят, кто напишет мне самостоятельную на отлично, получат по сосиске в тесте, — соврала она. — Окажешь услугу? Я занесу деньги на перемене.

Маша фыркнула, но согласилась.

— Только не увлекайся, — посоветовала она, протягивая ей завернутые в салфетку две ароматные сосиски. — Баловать этих оболтусов не стоит, а то без награды вообще перестанут что-либо делать.

Соня кивнула, с излишней нетерпеливостью сжимая пальцы на салфетке с едой.

— Конечно.

Утолить свой голод она отправилась на лестницу. Во время уроков вероятность встретить там кого-то была очень низкой. Заодно, осознав только что произошедшее, Соня немного всплакнула от гнева и бессилия.

Сосиски в тесте были бесподобными. Они тяжелым и долгожданным грузом опустились вниз по пищеводу к желудку.

Но что если пустоте внутри требовалась не такая еда? Хотя какие уж тут размышления о всяких “что если”… Ясно же все было, как день за окном.

Соня вернулась в класс позже обещанного, молча собрала листки и сухо попрощалась с учениками. Те ничего не спросили, вслух это не обсуждали — наговорились, должно быть, пока она отсутствовала — и вообще косились на нее с неопределенными выражениями лиц, когда покидали кабинет.

— Это мы на вас так дурно повлияли? — спросил задержавшийся Миша Воронин. — Вам гнев не идет совсем.

Соня устало моргнула и посмотрела на него.

— Это я зубы отрастила, Воронин. Спасибо за совет.

Он почему-то решил, что она шутит, поэтому, удовлетворившись ее ответом, расслабленно и с улыбкой бросил:

— Не кусайтесь только, Софья Николаевна.

— Как скажешь.

Пока класс еще был пустым, она рассчитывала на то, что сможет немного успокоиться и упорядочить хаос в голове, но это было ни к чему. Там царила полная тишина — неожиданная и пугающая.

— Take, took, taken (брать). Teach, taught, taught (обучать). Tear, tore, torn (разрывать)…

Соня, не задумываясь, бормотала себе под нос неправильные глаголы и неотрывно и, по ее ощущениям, очень долго смотрела на коричневый линолеум с темными полосами от обуви, а затем, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, провела языком по зубам и с ужасом почувствовала, как рот наполняется кровью от пореза.

Глава двенадцатая, в которой чай восстанавливает силы

После длинной и полной нерадостных размышлений прогулки Соня не смогла пойти домой, где баба Валя непременно обвинила бы ее в беременности снова. Поэтому едва добежав до двухэтажки Тимура Андреевича, она проскочила мимо него на пороге и бросилась на поиски туалета.

— Дверь слева, — подсказал тот и через минуту весело заметил откуда-то из-за спины: — А говорила, что не придешь больше.

У Сони не было никаких сил испытывать смущение от его присутствия. Больше всего она была озабочена тем, чтобы успеть вовремя склониться к унитазу.

На его пожелтевших от старости стенках вместе с содержимым желудка потекли кровавые разводы.

К глазам подкатили слезы отчаяния.

Соня дергалась в мучительных попытках опустошить организм, но то, что ее отравляло, покинуть тело не могло.

Она даже не поняла в какой момент на ее плечи легла тряпка — очень широкая, так как ее хватило на то, чтобы обернуться вокруг тела несколько раз и защитить одежду от рвоты.

— Почему меня всегда тошнит? — выдавила Соня, вытирая рот тряпкой и приваливаясь к стене.

Ноги уже совсем не держали.

Тимур Андреевич стоял в дверном проеме и смотрел на нее с раздражающим сочувствием, будто его вины в том, что происходило, совсем не было. Впрочем, черт его знал, может, он ее и правда не осознавал. Двести с лишним лет старику — сердце у него наверняка очерствело уже раз десять.

— Потому что ты меняешься, я же говорил. А еще ты не принимаешь кровь.

Значит, она все-таки была права…

— Как я должна принять что-то настолько отвратительное?

Тимур Андреевич постучал пальцем по виску.

— Головой принять. А кровь вкусная.

С совершенно неприличным звуком Соню вывернуло опять.

Тимур Андреевич усмехнулся.

— Чаечку налить?

— Не хочу.

— А я налью. Эдак ты все, что в теле есть, выблюешь.

Он пропал из виду, но после того, как загремел чашками неподалеку, продолжил говорить как ни в чем не бывало, даже не повышая голоса — Соня почему-то и без того прекрасно его слышала.

— Судя по тому, что блевать тебе есть чем, ты хорошо ешь. Продолжай. Любая пища понадобится, чтобы наращивать силу. Хотя кровь, конечно, помогла бы больше.

— Не буду я ее пить! — прохрипела Соня.

Поморщившись, она прокашлялась. Болезненное ощущение в горле лишь усилилось.

— Чай тогда попей иди. Надеюсь, ты любишь сладкий.

— Не люблю.

— Да без разницы. Я уже положил. Иди пей и восстанавливай силы.

Соня хотела упрямиться и дальше, но промочить саднящее горло действительно не помешало бы, поэтому кое-как она поднялась и доползла туда, откуда шел голос — на тесную и не менее грязную кухню.

Видно было, что пользовались ей крайне редко. Шкафчики были приоткрыты и полупусты, столы — заставлены пыльной утварью и выстроенными в ряд пустыми банками. В одной из них была мутноватая вода с плавающими в ней мухами. Пол был липким, и обувь, которую Соня, даже если бы не ворвалась по острой нужде, ни за что не стала бы снимать, приклеивалась к нему на каждом шагу.

Ее передернуло, но, к счастью, отвращение не побудило ее вернуться обратно в туалет.

— Чего скукожилась, как жаба? — спросил Тимур Андреевич.

— Здесь очень грязно, — брезгливо сказала Соня, замечая засохшие круглые пятнышки на поверхности клеенки на столе.

— У меня нет времени убираться.

Она с недоумением посмотрела на старика. Это у него-то времени не было? У бессмертного вампира?

— Для тебя я расстарался и помыл чашку, — сказал Тимур Андреевич. — В следующий раз будешь мыть сама.

— Следующего раза не будет. Я больше не приду.

Он согласно мотнул головой, решив не спорить.

Себе он чай не налил, поэтому, расслабленно развалившись на табуретке и уперевшись спиной в подоконник, правой рукой подносил ко рту графин с водой, а левую держал в кармане старой спортивной кофты. Соня с тревогой уставилась на спрятанную руку — ту самую, из которой он поил ее кровью — и задалась вопросом, который не смогла пока озвучить: зажила ли она? Или теперь он лишился такой силы?

Фарфоровая чашка — явно из какого-то старенького симпатичного сервиза — с липким звуком оторвалась от клеенки, и Соня начала придирчиво ее рассматривать. По верхнему краю шла тонкая трещина, а кроме этого, никаких других особенностей она не обнаружила. Чай был очень крепкий, почти черный, поэтому дна видно не было. Соня немного покачала чашку из стороны в сторону, пытаясь оценить чистоту изнутри хотя бы по краям.

— Да пей уже! — сказал Тимур Андреевич. — С мылом помыл!

— А там точно чай? — уточнила Соня.

— Чем хотел потравить, тем уже потравил.

Она вмиг помрачнела. Действительно. Бояться-то уже нечего было.

Осторожно присев на краешек табуретки, она сделала глоток безобразно сладкого чая и едва не выплюнула его обратно в чашку.

— Пей-пей, — начал подгонять ее Тимур Андреевич. — Тебе сахар нужен!

— Вы туда весь, что был, положили?

— Что на донышке оставалось — все вывалил.

Благо чашка была небольшой — Соня прикончила чай в несколько больших глотков.

— Вкусно?

— Мерзость.

Тимур Андреевич спрятал улыбку за краешком графина, к которому снова приложился.

— Ну и зачем пришла? — спросил он. — Надеюсь, чтобы убить меня?

Соня неприязненно поджала губы.

— Нет. Мимо проходила.

На языке теперь осел ужасный сладко-горький привкус, от которого не получалось избавиться. Фу.

— И чего? Прям ни одного вопроса не появилось? Нормально в школе-то работается?

— Замечательно.

— Никого еще не покусала?

— И не планирую.

Соня сжала края пустой чашки, и та издала жалобный треск. Трещинка поползла дальше, к середине, а от ободка отвалился маленький кусок. Она испуганно поставила чашку на стол, и ее виноватый взгляд лихорадочно заметался по кухне.

Тимур Андреевич почему-то не разозлился и всего лишь усмехнулся, отставляя графин в сторону.

— Голодать будешь?

— Не буду. У нас в столовой делают очень вкусные пирожки.

— Правда? — оживился он. — Принеси мне в следующий раз.

— Не будет никакого следующего раза! — вспылила Соня и встала так резко, что табуретка пошатнулась и с грохотом упала на пол, а одна из ножек покосилась вовнутрь.

— Ну давай, сломай мне тут все, — беззлобно проворчал Тимур Андреевич.

— Я не нарочно!

— Осторожнее будь. В твоих руках очень много силы.

— Неправда, — возразила Соня.

В студенческие годы она много плавала и регулярно ходила зимой на каток, но после окончания института и тем более с началом работы стало совсем не до оздоравливающего спортивного досуга, поэтому она даже сильным плечевым поясом теперь не могла похвастаться.

Тимур Андреевич фыркнул.

— Правда. Захочешь — и человека пополам сложишь. Можешь попробовать, кстати, на мне. Возражать не буду.

Опять он за свое…

Соня подняла табуретку и попятилась назад.

— Я пошла.

— Уже? Может, еще чашечку чая? — предложил Тимур Андреевич. — Полегче станет.

Она замерла в коридоре напротив газеты 1897 года, которая торчала из-под зеркала. Но ее заинтересовали вовсе не объявления о каких-то продажах книжном магазине.

Полегче станет? От чая?

Она вернулась обратно в кухню, чтобы полоснуть Тимура Андреевича яростным взглядом.

— Руку покажите, — процедила она сквозь зубы. — Немедленно!

Он невозмутимо вытащил левую из кармана и вытянул ее вперед. Не успев удивиться, Соня вдруг вспомнила, что он теперь должен делать все, что она ему прикажет. Какая кошмарная власть!

На его ладони блестела кровь от свежей раны, прямо поверх едва зажившей позавчерашней.

Теперь Соня могла отчетливо уловить знакомый привкус в налипшей во рту сладости. И как только сразу не поняла!

Ее замутило, и она прижала ладонь ко рту, но порыва снова бежать к унитазу и избавляться от содержимого желудка не возникло. И только от этого осознания стало еще более гадко, чем от того, что она опять пила его кровь.

— Тебе же помогаю, — пожал плечами Тимур Андреевич, беспечно разглядывая ужасную рану на своей руке. — А то так и будешь мучиться, пока какого-нибудь ученика не покусаешь, если, не дай Бог, разозлит тебя. А ученики что сейчас, что сотню лет назад — одни и те же. Даже самого спокойного учителя из себя смогут вывести, если захотят. А вампира так вообще лучше не тревожить лишний раз.

Соня же смотрела на его руку с жуткой смесью отвращения и любопытства. По крайней мере, вгрызться в нее ей не хотелось — уже хорошо.

Если рана не заживала, значит больше не было у Тимура Андреевича никаких способностей, а в таком гадюшнике этот старик легко мог помереть от заражения крови. Может, он того и добивался, если не удосужился как следует ее обработать? Такого Соня допустить не могла. И это говорило в ней вовсе не доброе сердце. Он должен был жить дальше, а не получить то, чего так отчаянно хотел.

Промыв его рану водкой, найденной в углу за холодильником, Соня молча перевязывала его руку единственной более-менее чистой тряпкой — огрызком простыни, которую он накидывал ей на плечи. Тимур Андреевич тоже продолжать беседу не торопился. Просто недовольно хмурился и пялился в пол.

Тишина быстро стала в тягость, потому что разум Сони разрывался от вопросов.

— Я не испытываю желания выпить вашу кровь, — сказала она.

— Очень жаль. А ведь у меня в ней столько всего понамешано — компота разнообразнее ты не выпьешь никогда.

Он не умел нормально разговаривать, поняла наконец Соня. Он был как баба Валя, который перевалило за семьдесят, только еще хуже. Она просто придиралась к каждой мелочи, а он еще и кривлялся и издевался, уходя от темы. Вот что значил огромный возраст.

— Разве я не должна хотеть кровь? — терпеливо пояснила она. — Чуять ее как-то?

— А ты не чуешь?

— Не… нет, — неуверенно произнесла Соня.

Тимур Андреевич поднял руку повыше, и она сразу догадалась, что он предлагает ей сделать. Чуть-чуть наклонившись, она принюхалась.

— Спиртом воняет.

— А еще?

— Как будто бы солеными огурцами…

Тимур Андреевич приподнял густые черные брови и скосил глаза куда-то вверх, что-то припоминая.

— Закатки, наверное, были в этой простынке. Но давно. Обоняние-то, значит, улучшилось.

Соня вдохнула воздух чуть увереннее и наконец почувствовала ее.

— Пахнет кровью. Как и всегда пахло. Железом. Неаппетитно.

— А ты думала, она булочками пахнуть будет?

Соня неопределенно тряхнула головой.

Не думала, но предполагала, что раз это вызывает у вампиров зависимость, то пахнет чуть более приятно.

— Со временем привыкаешь, — сказал Тимур Андреевич.

Снова эта фраза. Она у Сони уже поперек горла сидела!

Не хотела она ни к чему привыкать!

Она закончила перевязывать рану и потуже затянула на ней узел, но Тимур Андреевич даже не вздрогнул, словно боли совсем не ощущал. Разве не должен был?.. Или за сотни лет научился игнорировать ее?

Уточнять Соня все же не рискнула. У нее были вопросы и понасущней.

Она отодвинулась и нервно потеребила пальцы.

— Ну? — Тимур Андреевич выжидательно склонил голову набок. — Постареешь, пока дождешься… Спрашивай давай.

— Вы и так старый.

— Три секунды назад явно был моложе, чем сейчас.

Соня внимательно взглянула на его лицо, по которому ему можно быть дать и сорок, и семьдесят. Неужели еще позавчера это было лицом монстра, искаженным, с налитыми кровью глазами и распахнутым в чудовищной гримасе зубастым ртом?.. Теперь уже с трудом верилось.

Вздохнув, Соня озвучила волнующий ее вопрос:

— Что если я не буду никого кусать? Вообще? А просто… буду брать немного крови… через шприц, например? Человек так не станет пиявцем?

— Ба! — воскликнул Тимур Андреевич. — Да ты соображать и вопрошать по делу начала!

Соня сердито засопела.

— Человек не станет пиявцем, даже если ты его укусишь. До тех пор, пока сам кровь не попробует. Кусай на здоровье — яд вампирский от раны и следа не оставит. А люди, если кровь пить их не заставишь и не будешь их гонять, выздоровеют рано или поздно. Это как болезнь. Укусишь — отравишь. Побегают маленько с туманной головой — и пройдет. Это не навсегда.

— Но вы же говорили…

— Если кормушку захочешь сделать, то станет. Власть возьмешь в руки безграничную и сможешь сделать сосуд из чужого тела. Но тебе не нужно заставлять человека пить кровь и хранить ее для тебя, укорачивая срок жизни. С чего ты взяла, что это обязательное условие?

— С того, что вы рассказывали про пионерский лагерь, — растерянно проговорила Соня.

— Тот стратилат затейником был. Со временем скука одолевать начинает — вот и начинаешь подстраивать свой образ жизни под систему. Раньше в усадебной глуши крестьян пили: вроде все свои души, а особо не разгуляешься — каждого приходилось заставлять крест снимать да надевать обратно, чтоб не забыл. И всюду иконы с распятиями и дух церкви не выветришь… А после революции хорошо стало. Удобно. По всей стране смогли разъехаться, больше свободы обрели. И люди обычные стали… тоже удобнее.

Соня нахмурилась.

— Что вы имеете в виду?

— Звезды красные откуда, думаешь, взялись? — хитро прищурившись, спросил Тимур Андреевич.

— Звезда — это символ нашей страны. Свобода пролетариата. Кровь и труд рабочих. Искра, зажигающая юные сердца.

— Про кровь это ты верно говоришь. Интересно как совпало, да?

От мысли, что кто-то из вампиров был там, в тот судьбоносный день, когда красная звезда становилась частью истории, стало дурно.

— Сколько вас таких?..

— А я что? А меня среди вас уже нет, — заметил Тимур Андреевич. — Да не так уж много. Неужто думала, что все пионеры и комсомольцы кровь пьют?

Соня поджала губы. Действительно думала. Если не все, то многие.

— Нет, — сказал Тимур Андреевич. — Говорил же. Жить хочется. Только не душе, а разуму поганому. А коли будет вампиров очень много, так ведь и попасться кому нехорошему можно — истребят же, не дай-то Бог! Всегда находятся люди, которым покоя кровопийцы не дают. Одному мне только не повезло: меня не нашли, и я не нашел. А ты не теряй бдительность. А то мало ли…

Час от часу не легче. Не так уж и хорошо вампиры скрывались, раз об их существовании знали. Каждый подросток эти страшилки не раз слыхал, стало быть, распространили их люди знающие.

Соня поежилась.

Тимур Андреевич несколько раз сжал и разжал перевязанную ладонь.

— Отвык я от того, что само не лечится, — протянул он, а затем почему-то довольно сказал: — Здорово!

Соня этой радости понять не могла, но могла попытаться. Наверное, у того, кто на двести с лишним лет забыл о том, каково это быть обычным человеком, возвращение к чему-то обыденному и естественному могло вызвать либо сожаление об утерянном, либо облегчение. Раз Тимур Андреевич мечтал умереть и теперь стал смертным, то ему однозначно подходил второй вариант.

А вот Соня еще помнила. И своим переменам и новым способностям, пусть и в некоторой степени удивительным, совсем не радовалась и все бы отдала за то, чтобы этого с ней никогда не случалось.

Когда она засобиралась домой, Тимур Андреевич не стал ее задерживать, но напомнил ей о пирожках.

— Не принесу и не приду больше, — снова сказала Соня, оглядываясь через плечо.

— Ага, — снова согласился Тимур Андреевич.

Он знал, что она придет. И она тоже знала. Довериться ей некому, поделиться этим нельзя, а если бы и были у нее тут близкие друзья, то совет ей точно дать не смогли бы.

Она придет, потому что у нее появятся новые вопросы, а другой выбор — нет.

И, возможно, в следующий раз она даже захватит пирожки.

От пирожков старый вампир, скорее всего, тоже отвык.

Глава тринадцатая, в которой развеивается дым

Соня не приходила к Тимуру Андреевичу три дня. После работы она порывалась свернуть на теперь уже знакомую улицу, но каждый раз передумывала. Так как все было хорошо, не стоило туда и соваться. Объяснения ей пока были не нужны, советы тоже, а язвительные комментарии слушать просто так она точно не хотела.

После его “восстанавливающего” чая ее состояние улучшилось. Она не чувствовала тошноту, не ела в два раза больше, уроки провела без привычного беспокойства о том, что что-то пойдет не так. Видимо, даже превратившись в вампира, можно было жить нормальной жизнью. О том, что будет через месяц, она пока не задумывалась и всячески старалась вытряхивать любые мысли об этом из головы. После последних событий ей хотелось хоть немного прийти в себя и расслабиться. Пусть это и было самообманом.

Через два дня Соня сходила с седьмыми классами на субботник, а после него наступил выходной. Из Горького приехал Степа и привез маму.

Увидев ремень, который Соня носила не снимая, та восторженно захлопала в ладоши.

— Ну красота! — заявила мама. — Все взгляды на себя небось перетянешь с местных красавиц. Хороша ведь, Степк? Смотри в оба — а то уведут!

— Хороша, конечно, — подтвердил Степа и посмотрел на Соню пронзительным взглядом. — Не уведут.

Она почувствовала его, но никак не отреагировала, больше озабоченная легкой тревогой, свербевшей в груди, которая, кажется, возникла сразу же после того, как они прогулялись в облагороженном во время вчерашнего субботника парке.

На улице было тепло, свежо и красиво — одним словом, бабье лето. Они гуляли по площади, и мама не выпускала из рук свою “Вилию-Авто” и с видимым удовольствием щелкала Соню вместе со Степой там, где солнышко интересно падало.

И Соня себя чувствовала хорошо, если не считать странного беспокойства. Настолько хорошо, что начала стягивать пальто, привлекая к себе слишком много внимания.

— Соня, ты чего? — удивился Степа, перехватывая ее суетливые пальцы, расстегивающие плохо поддающиеся пуговицы.

— Не май месяц! — воскликнула мама.

— Очень тепло сегодня, — Соня тут же попыталась оправдываться и скинуть с себя ледяные руки Степы. — Душно.

— Глупости не говори, приморозило же. Ну-ка надевай обратно! Не хватало еще простудиться! Вон щеки-то как на холоде покраснели.

От маминого негодования в воздух взвился пар из ее рта, и до Сони запоздало дошло, что холодно тут всем, кроме нее. А ее солнце припекало. Только не очень-то дружелюбно.

Неужели?..

Она задрала голову к синему безоблачному небу и, прищурившись от яркого света, дотронулась до лица пальцами. Горячее.

— Пойдемте домой, — пробормотала Соня. — Кажется, я и правда немного замерзла. А дома… яблочный пирог.

И почему только она не отдала предпочтение пирогу несколько недель назад?..

Соскучившаяся мама решила остаться на ночь — благо баба Валя не возражала — а на утро следующего дня поехать в город вместе с дядей Сашей. Степу, естественно, такой расклад не порадовал: ему баба Валя отыскала бы место для ночлега только в том случае, если он бы наконец надумал жениться. А пока он вынужден был отправляться восвояси.

Оставив маму чаевничать с бабой Валей, в восьмом часу вечера Соня пошла напоследок прогуляться со Степой еще раз и заодно проводить его в путь.

Солнце как раз село, багряный закат догорал за домами, а фонари потихоньку начинали зажигаться.

— Ты какая-то не такая сегодня, — заметил Степа, но прежде, чем Соня успела придумать подходящий ответ, предложил: — Пойдем целоваться?

Соня замедлила шаг и неуверенно замотала головой.

Языком во рту она опасливо потрогала верхние зубы. Нормальные. Но разве ж могла она знать наверняка, что не заострит их ненароком, когда Степка потянется к ней.

— Я зря думаю, что тебя тут не уведут? — он недоуменно сдвинул брови.

— Да где тут меня уведут… Коллектив-то почти весь женский.

Виктора Ивановича Соня благоразумно даже вспоминать не стала.

— Тебе тут нравится?

— Да. Наверное. Честно говоря, я пока не добилась больших успехов в преподавании… но все впереди?

Степа кивнул каким-то своим мыслям и сжал Сонину руку.

— Может, удастся мне перевестись сюда в ближайшие месяцы, — задумчиво проговорил он.

— Да ты чего вдруг? — изумилась Соня. — Не уводит меня никто, не веришь, что ли?

— Ты хочешь, чтобы я сюда приехал?

В это непростое время она совершенно точно не хотела больше никаких перемен. Если Степа переедет в Кстово, снимет себе квартиру, будет видеть ее каждый день — там и до сожительства недалеко, а до свадьбы еще ближе.

А Соня еще не разобралась со своим голодом! У нее клыки растут! И на солнце даже с красным ремнем кожу печет — звезду надо где-то срочно искать! Степа небось не согласится ей подносить стакан с кровью каждый месяц. Испугается и вообще пристрелит жуткую кровопийцу. Еще и в отделение милиции притащит: смотрите, мол, я долг свой общественный выполнил — угрозу истребил! А угроза возьмет и подымется у всех на глазах — и сожрет каждого, кто свидетелем будет!

Страшные события, которые, скорее всего, и не случились бы никогда, стремительно пронеслись в мыслях Сони, вгоняя ее в дрожь.

Нет. Степе ни в коем случае нельзя сюда!

Иначе ей придется раскрыться. А он не поймет. Соня бы на его месте не поняла.

Или того хуже: она не решится рассказать ему, будет скрываться — и тогда жизнь превратится в настоящее мучение. И рано или поздно она все равно выдаст себя голодным взглядом.

— Не хочешь, — сделал вывод Степа и остановился на месте.

— Рано пока, — выдавила Соня, отводя виноватый взгляд в сторону.

— Чего рано-то? Все вокруг о свадьбе говорят! Замуж за меня идти не собираешься?

— А ты не предлагал.

— Предлагаю вот.

Соня вздохнула. Романтикой в этом предложении и не пахло.

Зато запахло сигаретами.

Степа, похоже, занервничал, и Соня вместе с ним. Еще вчера она поняла, что проверять, как пахнет кровь Тимура Андреевича в тот раз было бесполезно — слишком рано. А вот накануне вечером она обнаружила, что пространство вокруг нее полнится огромным количеством запахов, которые она без труда могла бы распознать, если бы как следует сосредоточилась. Более того, эта чувствительность, по сравнению с вчерашним днем, усилилась, поэтому Соня уловила аромат бумаги и табака, что был в нее завернут даже раньше, чем Степа вытащил пачку.

Она нахмурилась.

— Не кури, пожалуйста.

— Очень хочется, Сонь. Отойди в сторонку, как обычно, ладно?

В желудке дернулось что-то неприятное и холодное, но Соня не обратила внимания на это ощущение и всего лишь поджала губы, делая несколько длинных шагов подальше от источника дыма.

Обычно этого расстояния хватало, чтобы дышать свежим воздухом, особенно если вставать против ветра, но в этот раз почему-то не помогло. Соня побродила вокруг, пытаясь отыскать удобное местечко, но тошнотворный запах преследовал ее, где бы она ни стояла, забивался в нос и препятствовал движению кислорода.

Недовольство разрослось быстро и незаметно, поэтому Соня не успела себя остановить и задуматься о том, что творит.

— Хватит!

Она выдернула сигарету из пальцев Степы, и неожиданно для нее самой этого показалось недостаточно, поэтому она, на миг оцепенев, не бросила ее на землю, а с яростью раздавила в кулаке.

Степа обескураженно уставился на темные разводы на ее раскрытой ладони, с которой посыпались пепел и бумага. Ни боли, ни жжения она не ощутила. Только отвращение.

— Соня?..

Порыв злости сразу утихомирить не удалось. От неудобства дернув верхней губой, под которой прорезались клыки, она перевела бешеный взгляд на Степу и процедила:

— Больше не кури при мне.

— А?..

— Я не выношу этот запах, но ты снова и снова продолжаешь курить!

— А мне это нужно! — вдруг вспылил и Степа. — Ты что, хочешь, чтобы я мучился от желания выкурить сигарету только потому, что тебе трудно отойти в сторонку и немного подождать?

Уж он-то точно не захотел бы, чтобы Соня мучилась при нем от желания разодрать ему глотку. Эту мысль Соня даже не успела осознать, потому что Степа упрямо потянулся за новой сигаретой.

Она перехватила его руку.

— Давай не будем ссориться, — сдержанно попросил он.

— Мне неприятно дышать дымом.

— Ну так отойди! — огрызнулся Степа, стряхивая с себя ее руку. — Почему хорошо и просто надо делать только тебе одной?

— А почему хорошо и просто надо делать тебе одному?

— У нас негласная договоренность: не нравится — отойди. Не можешь потерпеть без меня и двух минут?

Почему Соня должна была просто отходить и терпеть, если ей что-то не нравилось? Сейчас, когда ее переполнял необъяснимый гнев, все казалось невероятно простым и понятным. Она может делать все, что хочет, и с тем, что ей не по душе, смиряться не обязана. Если она желает дышать чистым воздухом, она будет это делать там, где никто не заставит ее ждать и терпеть неудобство.

— Я отойду и не вернусь, — произнесла она.

Степа закатил глаза и все-таки снова вытащил пачку из кармана.

— Ну и не возвращайся, — насмешливо кинул он. — Я докурю и подойду сам.

Без лишний размышлений Соня ушла от него на такое расстояние, что подходить к ней Степе было уже ни к чему.

Только оказавшись у дома, она осознала, что натворила. Она даже не оглянулась, чтобы посмотреть на его ошалелое выражение лица.

Что это?.. Что на нее нашло?

Если бы мама не вышла в коридор, чтобы спросить, все ли нормально, Соня, должно быть, бежала бы уже обратно, надеясь на то, что Степа еще не уехал.

Какая же она идиотка!

Он же ей предложение сделал, а она на ровном месте устроила скандал!

Они почти никогда не ссорились — наругались в детстве на годы вперед, как говорили их мамы. Да и не то чтобы у них было много времени на подобные глупости. С армией, учебой и работой они виделись раз или два в неделю — в этом, как Соне думалось, и крылся секрет их долгих отношений.

А Степкино курево — ну такая ерунда! Неприятная, конечно, но ведь приходить с будущим мужем к соглашению было необходимо для счастливого брака. И Степа правда сказал: нельзя, чтобы только ей хорошо и удобно было…

Подумав об этом, Соня неосознанно заскрипела зубами. Затем вздрогнула, ощутив, как они ноют, потрогала клыки пальцами и напоролась на острые края.

Порезы затянулись на глазах — сидя на кухне с выключенным светом Соня отрешенно наблюдала за этим и покрывалась холодными мурашками. В тускловатом свете далеких фонарей за окном она видела поразительно хорошо.

Внутри нее чудовище. Этому чудовищу не нравится ее обычная жизнь, и оно заставляет ее испытывать то, что было ей совершенно несвойственно. Недовольство — не собой — другими. Эгоизм. Вспыльчивость. И жгучую злобу.

Соня теперь нисколько не сомневалась в том, что не один лишь голод заставлял вампиров использовать свои зубы по назначению.

Шея у Степы была надежно спрятана за воротником его куртки, но Соне бы он доверился. А она обязательно снова спросила бы его, будет ли он курить при ней дальше. Он бы ответил, что да, потому что ей отойти проще, чем ему бросить курить. А Соня в ответ на это прокусила бы ему сонную артерию.

Закрыв лицо ладонями, она судорожно выдохнула.

Может, и к лучшему, что они повздорили. Не бывать их свадьбе в ближайшем будущем.

А дальше Соня заглядывать страшилась даже больше, чем саму себя.

Глава четырнадцатая, в которой где нет страха — там есть слабость

Соня не очень стойко, но старательно выдерживала волчьи взгляды уставившихся на нее учеников и окончательно признавала одну простую истину: с этим классом по-хорошему — как надо — у нее ничего не выйдет.

— Вы обещали, что те, кто сдадут листки, получат тройки.

Коля Тихорецкий размахивал листком так активно, что будь он потяжелее, может быть, полетел бы прямо в Соню — почти случайно, но как бы и нарочно.

— Да, — подтвердила она.

— У меня два!

Арсений Пономарев с неприязнью смял свою работу и выдавил:

— И у меня.

— Да у всех, кто писал, два!

Даша Корчагина с видимым превосходством откинулась на стуле и оглянулась на парней.

— Ну, допустим, не у всех. У меня три.

Соня не видела тут повода для гордости. Хотя, конечно же, по сравнению с остальной частью класса, Корчагина отличилась: она умудрилась случайно написать одно предложение правильно, а в честь такого и тройки было не жалко.

— Я говорила, что вы не получите двойки, если сдадите листки хоть с чем-нибудь, — напомнила Соня.

Миша Воронин ткнул пальцем в свой и завопил:

— У меня тут имя, фамилия и класс! Че вам еще надо было?

Соня сложила перед лицом руки, чтобы унять волнение.

Все нормально. Не разорвут же ее школьники на куски.

Это она и сама могла с ними сделать. Это у нее здесь была безграничная власть.

Соня стиснула пальцы так, что костяшки от напряжения побелели.

— Аня Терентьева нарисовала красивые узоры и написала несколько слов на английском, — ровным голосом пояснила она.

Светловолосая девушка подняла голову, услышав свое имя.

— Но у меня все равно два.

— И пять за рисунки. А вместе получится тройка в журнал.

Часть класса возмущенно загудела. Рисунки нарисовали всего семь человек, а большинство не посчитало, что сдавать пустой лист — это неуважительно. Впрочем, не с этими учениками говорить про уважение…

— Софья Николаевна, так дела не делаются! — воскликнул Воронин.

— Конечно, не делаются. Вы решили, что сюда можно приходить и вести себя так, будто от вас совсем ничего не требуется.

— Именно так мы и решили, — ответил Дима Корешков, недобро глядя на нее из-под низко нависших бровей.

— Ну и продолжайте в том же духе, — заявила Соня. — Можете не приходить на мои уроки вообще, только сообщите мне об этом заранее — я выставлю четвертные и годовые сразу. Мне совершенно не интересно иметь дело со сбежавшими из зоопарка детьми, не знающими ни уважения, ни правил поведения в обществе. С вашим воспитанием не справились ни родители, ни другие опекуны, ни опытные учителя, а я тем более ничего не добьюсь. Поэтому просто уходите, если не желаете работать сообща. Я не хочу и не буду стараться ради тех, кто не готов идти мне навстречу.

Стоило только начать — и остановить этот словесный поток стало невозможно.

Это наверняка не она говорила, Соня была в этом уверена. Это говорило чудовище внутри, которое, в отличие от нее, страха не знало. Да и разумности и справедливости, по всей видимости, тоже.

Девятиклассники выглядели настороженно-растерянными.

— Учителям не положено так говорить, — заметила Катя Скворцова.

— Ученикам не положено издеваться над учителем.

— Да мы же любя, — растерянно сказала Кристина Мамаева.

— Софья Николаевна, вы бы язык-то за зубами придержали, — предупредительно цокнул языком Корешков. — Не то работы лишитесь.

От угрозы у Сони засосало под ложечкой.

Она теперь знала, кто у Корешкова отец. Если он прислушается к сыну, то о работе в этой школе придется забыть. Вероятно, на преподавании вообще можно будет поставить крест. Ее выгонят из комсомола. Ее никогда не выпустят из страны. Она никогда не увидит Биг Бен.

Соня сглотнула ком в горле, но все равно продолжила:

— Зови отца в любое удобное ему время, если ты считаешь, что пользоваться его авторитетом, чтобы избавиться от какой-то там училки английского — это еще недостаточно низко для тебя.

На лице Корешкова не дрогнул ни один мускул, но он приподнял голову и с такого ракурса вдруг резко перестал выглядеть пугающе.

Его товарищи со всей внимательностью косились то на него, то на Соню, но он так и не ответил.

Немного подождав и послушав оглушительное тиканье часов на стене, она наконец встала с места и взяла в руки мел.

— Что ж… Теперь, если позволите, проведем прощальный урок. И, — Соня с напускным бесстрашием оглядела весь класс, — будьте так любезны, уважаемые девятиклассники, хотя бы напоследок сделать вид, что вы нормальные ученики.

Не поворачиваясь к ним, трясущейся рукой она начала писать на доске.

Уважаемые девятиклассники притворялись нормальными учениками ровно десять минут, после чего они снова начали шептаться и хихикать, а на вопросы отвечать “айдонов”. Тогда почти опустившая руки Соня решила научить их фразам “I forgot” (я забыл) и “I don’t remember” (я не помню) — хоть какое-то разнообразие в учебном процессе.

Если не считать урок с 9 “Б”, рабочий день в целом прошел довольно хорошо.

Пока что из всех классов пятые отличались наибольшими достижениями, по сравнению с остальными. Оно и понятно: это был их первый год и они могли идти по программе.

После четвертого урока у Сони случился короткий разговор с Борисом Ивановичем, внезапно заглянувшим в учительскую. Она даже успела подумать, что тот самый момент, когда ее вышвырнут из этой школы, наступит раньше, чем она ожидала. Но директор всего лишь поинтересовался ее успехами, спросил, нравится ли ей все, как дела у учеников и в особенности у девятого класса.

— Замечательные ребята, — чересчур жизнерадостно ответила Соня.

Сидевшая неподалеку учительница химии Анна Павловна не сдержалась и хохотнула.

Борис Иванович тоже посмеялся.

— Вы только не молчите, Софья Николаевна, если они совсем границы видеть перестанут, — добродушно сказал он.

Соня потерла верхним клыком нижний, словно хотела сточить эмаль, и, улыбнувшись поджатыми губами, кивнула.

После того, как Соня завершила все внеурочные дела, она почти в беспамятстве добрела до знакомой двухэтажки, опомнилась и захотела повернуть назад, но, взглянув на пакет в руке, вздохнула и все-таки зашла в подъезд.

Кого пыталась обмануть? Знала же с самого утра, что придет.

Тимур Андреевич выглядел бледным и осунувшимся, словно за четыре дня постарел на целых двадцать лет. Соня с беспокойством осмотрела его с ног до головы, и страшная догадка пронзила ее.

— Вы дряхлеете!

Тимур Андреевич вскинул левую бровь.

— А тебе не нужно носить очки, Софья?

Вообще-то очки ей действительно стоило носить, но и без них она была способна заметить, что что-то не так.

Она шагнула за порог его квартиры, немного продвинулась вперед и тут же застыла на месте, почувствовав себя очень странно, будто конечности онемели. Не больно, но неуютно и несвободно. И знакомо.

— Что, не можешь уже?.. Проходи, — махнул рукой Тимур Андреевич. — Вампирам особое приглашение нужно.

— То есть?.. — ужаснулась Соня.

— То есть не пустят тебя на порог жилища и будут правы.

— Так я же зашла только что…

— Так я ж не в коридоре живу. Дом начинается там, где хозяин себя чувствует в нем. Ну… у меня он там, где обои и уют.

Соня в очередной раз огляделась, с недоумением оценивая “уют” Тимура Андреевича. Обои, кстати, были ужасно грязно-золотого цвета с узором из поникших синих колокольчиков. Кошмарные.

После разрешения войти, Соня расслабилась и свободно ступила в гостиную.

— Вы были моложе в прошлый раз, — произнесла она. — Вы все-таки умираете без своей силы!

Тимур Андреевич долго смотрел на Соню прежде, чем выдал насмешливое и грудное “ха!”

— Да если бы! Я не ел просто еще.

— Что…

— Подзабыл я что-то, что человеку есть охота каждый день. Уж и не помню вкус хорошенького наваристого супчика. Хм, — он задумчиво почесал сильно отросшую щетину, выцветшую и, как и все в его доме, будто покрытую пылью. — Готовить ты умеешь?

Соня раздраженно выпуталась из рукавов пальто, не выпуская портфель с пакетом из рук — в конце концов, их иположить некуда было посреди завалов. А ведь против воли уже переживать начала, что старик помрет скоро, не помучившись как следует за то, что сделал с ней!

— Сами возьмите да приготовьте, — отрезала она.

— Где же уважение нынче у молодежи? Небось пионеркой старших вкусной выпечкой уваживала.

— И комсомолкой не забываю. Только вы недостойный член общества. На вас это не распространяется.

Тимур Андреевич с кряхтением отправился к своему дивану, на котором, судя по длинным промятым следам, лежал до прихода Сони.

— Я бывал и достойным, и недостойным! — сказал он, лениво разваливаясь в углу. — Всяким бывал. Больше всего мне понравилось не попадаться на глаза людям, которые любят судачить о других и решать, кто достойный, а кто нет. То есть почти всем.

Соня с сомнением хмыкнула.

— Так вы затворничаете, потому что не любите слухи о себе?

— Конечно. А кто их любит?

— Мальчик, который подсказал мне неделю назад, в каком доме вы живете, сказал, что вы злой и ненавидите людей.

— Это, наверное, Иваницких чадо… Вот засранец! — пробурчал Тимур Андреевич, а потом бросил на Соню неодобрительный взгляд. — А ты, выходит, дорогу не запомнила тогда?

— Конечно же, не запомнила! Я была до смерти напугана!

— Ну и глупая! Никогда нельзя позволять страху разум отключать! Всегда надо думать наперед, даже если ситуация безнадежная.

— Легко говорить двухсотлетнему вампиру, которого все боятся.

— Захочешь — и тебя будут бояться.

— Не захочу! — запальчиво ответила Соня и небрежно бросила пакет рядом с Тимуром Андреевичем.

Тот с любопытством зашуршал в нем и ухмыльнулся.

— А ты у нас, значит, достойная, да? Добрая душа. Я тебе гадость сделал, а ты мне пирожки несешь?

Соне очень хотелось ответить как-нибудь колко, но, открыв было рот, она просто выдохнула и решила промолчать.

Тимур Андреевич с удовольствием принялся уминать еду и поглядывать на нее с раздражающим ехидством.

— Ну? Чего тебя привело опять? Неужто надумала меня на тот свет отправить?

— Даже не надейтесь, — ответила Соня. — Хотела спросить…

— Спрашивай. И присядь хоть.

Она выбрала самое безобидное из того, что бросилось в глаза: табуретку, у которой не была по ее вине скошена ножка.

— Я… становлюсь злой?

— Какой-то детский вопрос, — разочарованно прокомментировал Тимур Андреевич.

— А что вы ждали?!

— Не знаю, — признался он. — Например… Чью кровь пристало пить юной девушке со светлой головой и добрыми помыслами: кровь дурного человека, чтобы он получил по заслугам, или кровь умирающего, чтобы не чувствовать вины? Это неразрешимая дилемма.

Соня изумленно распахнула глаза. Она об этом не задумывалась!

И впрямь… Чью, если не невинных людей?

Тимур Андреевич доел третий пирожок и с грустью проверил, нет ли в пакете еще.

— По моим меркам, пожалуй, ты все еще ребенок, — отрешенно проговорил он. — Ты не становишься злой только потому, что изменилась.

— Но я… веду себя не так, как обычно! Неправильно.

— А кто решил, что неправильно?

— Я.

— Ну, привыкай, — пожал плечами Тимур Андреевич и постучал указательными пальцами по вискам. — Вот тут. Рождается страх. Мозги твои больше тебя понимают. Знают, что тело твое изменилось. И что хищник теперь ты. Ты не становишься злой. Это ты и есть. Просто честнее. Если что кому не так сказала, значит, в глубине души ты этого хотела.

— Нет, — покачала головой Соня. — Не хотела. Я бы не стала никому грубить. Я бы не стала говорить то, что может навредить мне самой!

— Видимо, не очень-то боишься, что навредит, — сказал Тимур Андреевич. — “Не стала бы” не равно “не хотела”. Все люди иногда грубые. Просто умные и трусливые держат все при себе, потому что в нашем обществе принято лебезить и угождать.

— Это не так!

— Так всегда было!

— Это неправильно.

— Кто будет говорить, что правила всегда работают, тот глупец! У тебя даже глаголы английские неправильные. И ничего. Преспокойно существуют. Чай давай попьем?

Задумавшаяся Соня вздрогнула от резкой смены темы, но неохотно согласилась. Только с вымученной вежливостью предупредила, что либо делает его сама, либо пусть Тимур Андреевич наливает одному себе. Он на это лишь насмешливо прищурил глаза.

На кухне Соня до блеска вымыла кружки и заварила нормальный чай. Правда без всего — на полках было до печального пусто, не считая дохлой мухи в дальнем углу шкафчика.

Ее не было около десяти минут, и за это время она успела довести себя до головной боли. Что ей делать с бесконечными вопросами, которых становилось только больше? Не приходить же сюда к этому категоричному и циничному старику каждый день?..

На пороге между кухней и гостиной ее внезапно осенило. Онемевшее тело, которое было не способно продвинуться дальше без приглашения! Она уже переживала это ощущение раньше: на прошлой неделе, стоя рядом с Галиной Федоровной в учительской, Соне было так же непонятно и странно. Физически — ничего особенного, только покалывание и мурашки, но тревога возрастала каждый раз, когда учительница музыки проходила мимо.

Сегодня на одной из перемен она выяснила причину, когда увидела у Галины Федоровны на шее за воротом обычно наглухо застегнутой блузки цепочку. Ненавязчиво поинтересовавшись, что там у нее за украшение такое, она получила неожиданный и неприятный ответ. Галина Федоровна вытащила наружу крестик и качнув им в сторону Сони, заставила ее отшатнуться, как прокаженную. Соня притворилась, что это от удивления, но подозревала, что выглядела очень глупо.

Поставив чай на столик рядом с проигрывателем, на котором Тимур Андреевич снова поставил Магомаева, она вернулась на свою табуретку и спросила:

— Если крест и святая вода работают, то это значит… что Бог есть?

“А я весной, а я зимой, а я всю жизнь искал тебя…”

Он так долго не давал ответа — в его опустевших голубых глазах не было ни грамма осмысленности — что Соне пришлось повторить свой вопрос.

— Да есть. Есть, — хмуро ответил Тимур Андреевич.

— Вы это точно знаете?

— Точно верю.

— Но вера ничего не доказывает…

Он сначала схватился за свой чай, но, будто обжегшись, сразу убрал руку, после чего наклонился к диванному подлокотнику и зашарил где-то за ним. Соня ничуть не удивилась, увидев, что именно он оттуда достал.

Из початой бутылки самогонки он отлил немного прямо в чай.

— И что? — хлопнув глазами, выдал он.

— Как что? Я ведь ищу ответы. Вы обещали ответы.

— Я разве не ответил?

— Я спросила, откуда вам про это точно может быть известно. Про кресты… и про Бога.

Тимур Андреевич вытащил из-под рубахи нательный крестик. Маленький и серебряный.

Соня даже не дернулась.

— Что это… Вы же были вампиром! — воскликнула она. — Как вы его носили все это время? Сами же говорили, что крестов надо избегать!

Вздох, который Тимур Андреевич испустил, был протяжным и раздраженным. Он в три глотка осушил чашку с чаем.

— Какая глупая ты все-таки девчонка.

— Перестаньте меня оскорблять!

— Он не освящен.

Соня тоже почувствовала раздражение и не стала держать язык за зубами, решив досадить противному старикашке еще больше, так как дурацкие вопросы он, кажется, и правда терпеть не мог. Предлагать помощь его никто не заставлял, а раз назвался груздем, то пускай лезет в кузов и бесится дальше.

— Зачем тогда вы его носите?

На это тот всего лишь прожег ее недовольным взглядом, налил еще голой самогонки прямо в чашку и одним махом опрокинул в себя. И лишь потом заговорил дальше:

— Это символ веры. Даже если не освященный. Я прожил двести сорок восемь лет. Я впускал и Бога, и Дьявола в свою душу, поэтому имею право верить во что хочу.

Чай без всего был не очень вкусным, поэтому Соня отставила свою почти нетронутую чашку в сторону и сложила на коленях ладони.

— А я верю в науку.

— Ну и верь себе дальше.

— В восемнадцатом веке все в Бога и в царя верили. У вас это оттуда? Я бы на вашем месте после того, как меня превратили в монстра, решила, что Бог от меня отвернулся.

Удивительно, но на это Тимур Андреевич не стал огрызаться.

— Так и я решил, что отвернулся.

— Что потом изменилось?

— Многое.

— Не будете рассказывать?

Тимур Андреевич посмотрел на пустую бутылку так же печально, как до этого смотрел на пустой пакет, оставшийся от пирожков.

Жалкое зрелище, подумала Соня, едва сдерживаясь от того, чтобы скривиться от отвращения.

— В другой раз, — пробубнил Тимур Андреевич. — Тебе пора домой. Тетрадки своих бестолковых учеников проверять.

Соня вздохнула.

— Вы очень противный дядька все-таки.

— Я слишком старый дядька. Помирать надо было вовремя, чтобы не становиться противным.

Наверное, Тимур Андреевич расстроился и начал напиваться, потому что она снова навестила его не ради мести.

Покидая его квартиру, Соня в очередной раз приняла твердое решение больше не приходить.

С самоуничтожением старик прекрасно справлялся и без нее.

Глава пятнадцатая, в которой невозможно подготовиться к неизбежному

Она начала наведываться к Тимуру Андреевичу в гости несколько раз в неделю. Она осуждала себя за то, что прониклась каким-то болезненным сочувствием к нему, но поделать с этим ничего не могла. Ей всегда было жалко пожилых людей — они нуждались в заботе и поддержке не меньше маленьких детей. Да, Тимура Андреевича с трудом получалось назвать пожилым и беспомощным, но даже обстоятельства его жизни ничуть не ослабляли ее чувство жалости. Он хотел умереть — значит был несчастным.

Проживший двести сорок восемь лет старик совсем разучился жить, мало ел, быстро зарастал пылью и вяло отмахивался, когда Соня проходилась тряпкой по его проигрывателю и веником по ногам.

По-хорошему ей стоило забыть дорогу к этому дому навсегда, потому что Тимур Андреевич не только нечестным образом превратил ее в вампира, решив за нее ее судьбу, но еще и человеком был, мягко говоря, не самым приятным. Он часто ругался и ныл, сердился на Соню по любому поводу, особенно если она вызывалась ему в чем-то помочь, и много пил, совершенно не пьянея, но делаясь при этом еще более несносным.

А еще он постоянно крутил Муслима Магомаева. Это, конечно, не было существенным недостатком, но меры Тимур Андреевич не знал. Соня уходила домой с ватной головой и продолжала слышать его песни и во сне, и на уроках в школе.

Несмотря на все это, она каждый раз возвращалась. Потому что двести сорок восемь лет! Когда ей еще такой шанс побеседовать с долгожителем представится? Иногда ей везло и она уносила домой удивительные крохи информации о том, как жилось в прошлом и позапрошлом веках. Тимур Андреевич читал книги со свечами, а не при свете электрической лампочки. Ездил на карете, а не на машине. Бывал на императорских балах. Играл в преферанс за одним столом с Пушкиным. На его глазах вершилась история! Да как же Соня могла такое проигнорировать и уйти?

Выбор событий, о которых он рассказывал, частенько оставлял желать лучшего, но и это слушать было интереснее, чем его обычное ворчание.

— Однажды маменькина служанка оставила меня в погребе с вином, и я так налакался, что хорошенько там все заблевал, прямо как ты после превращения, — вспоминал Тимур Андреевич, глотая чай с коньяком, который невесть где раздобыл. — Эх… дуру Марьяшку выпороли, а мне только дополнительные часы французского дали. Молодая девчонка была. Красивая очень. В одиннадцать лет думал, что вырасту — женюсь на ней… А ее замуж за конюха выдали.

Напрямую Тимур Андреевич ничего не говорил, но по таким его рассказам Соня довольно быстро выяснила, что он из дворянского рода и где-то на юге у него имеются родственники. В отличие от своих братьев, Тимуру Андреевичу в наследство почти ничего не досталось, кроме небольшого поместья с пятьюдесятью крестьянскими душами, потому что в вампира он обратился в двадцать лет, но не скрыл этого, за что и был изгнан, после того как случайно покусал младшего брата.

Как он сам стал вампиром, Соня узнать не смогла даже после того, как спросила напрямую. Тимур Андреевич ловко увернулся от ответа, заявив, что жил в Лондоне в 1850-х годах и видел строительство Биг Бена и запуск его часов. Соню оказалось чрезвычайно легко отвлекать от интересующих ее тем.

Самый животрепещущая, правда, на первый план долго не выходила, но бесконечно оттягивать ее обсуждение с каждым новым днем было невозможно.

Миновала первая неделя октября. Скоро…

За неделю до своей луны Соня как обычно принесла Тимуру Андреевичу выпечку из школьной столовой, упаковку риса и по пакету конфет, бубликов и пряников, которые купила по дороге к нему. Он не интересовался, зачем она его подкармливает — прямо как своих кошек по утрам перед работой — но от еды никогда не отказывался. Соня не знала, чем он питается без нее, и, по правде говоря, ей было больше интересно, откуда он берет самогон.

— Вы же так алкоголиком станете, ну в самом-то деле!

Она сердито выхватила у Тимура Андреевича бутылку и, прижав к себе, отвернулась вбок, чтобы не дать ее отнять.

— Не стану. Всегда им был! — с гордостью произнес он.

Соня сурово поджала губы, сдерживаясь от неуместных вопросов.

И так все было очевидно.

Тимур Андреевич, может, и был алкоголиком раньше, но особенно сильно пристрастился к самогонке — сам признался — сразу же после того, как Соня отказалась помогать ему отойти на тот свет. Сколько могло протянуть его с виду не старое, но все-таки древнее тело никто не знал, но процесс он явно решил ускорить.

По поводу бутылки он ворчал недолго. Соня и половины из этого не услышала, потому что не вслушивалась, занимаясь на кухне чаем. Лучше пусть пьет его. Хоть литрами!

Когда она вернулась в гостиную, он уже уже занял руки делом.

— Что это вы такое делаете? — удивленно спросила она.

— Глаза открой — и заметишь.

Соня и так была с открытыми, поэтому в ответ на это просто их закатила.

Тимур Андреевич вязал. Большой клубок красных ниток валялся на другом конце дивана, а сам он сидел с совершенно серьезным выражением лица и вязал какое-то большое полотно.

— Задам вопрос по-другому. Зачем вы это делаете?

Он дернул бровью, не отрываясь от петель.

— Вот ты чем заниматься любишь, Софья?

— Учить детей английскому.

— Ну да, разумеется. А в свободное время? Как отдыхаешь?

Соня уже поняла, для чего он ее об этом расспрашивает — а мог бы просто дать ответ сразу! — но все равно ответила:

— Читаю книги и играю в лото.

— А зачем? — не скрывая вредной улыбки, спросил Тимур Андреевич.

— Потому что нравится! Все-все, я поняла вас. Вяжите дальше — на здоровье!

Она поставила перед ним на стол чай и пиалку с пряниками и конфетами, а сама, подвинув клубок шерстяных ниток в сторону, присела на другой конец дивана.

Не дожидаясь момента, когда он спросит сам — Соня уже немного освоилась и больше не стеснялась говорить и задавать вопросы — она глубоко вздохнула и начала:

— Мне снятся кошмары.

Тимур Андреевич встрепенулся и повернулся к ней с широко раскрытыми глазами.

— И мне тоже! Я в них просыпаюсь и гляжу на календарь — а там! — он картинно схватился за сердце. — Там 2022 год!

— Вы не доживете до 2022 года, — пробормотала Соня.

— Дай Боже!

Он принялся вязать дальше, казалось бы, полностью игнорируя то, о чем сообщила ему Соня. Но на самом деле, он просто затих, чтобы она продолжила делиться тем, что было у нее на душе.

Тимур Андреевич не испытывал к ней неприязни, как ей поначалу казалось. Все его колкие ответы, ругательства, несмешные шутки и язвительные комментарии были следствием его не самой приятной натуры, да и возраст играл в этом далеко не последнюю роль. Но все-таки, хоть он и был иногда просто невыносимым стариком, где-то в глубине своей черствой души он как минимум испытывал чувство вины за то, что насильно обратил Соню, и пытался загладить ее так, как мог: внимательно слушал и давал советы.

Соня взволнованно царапнула ногтем тонкую пряжку своего красного ремня на талии. Она надевала его даже тогда, когда в выходные дни из строгой учительницы переодевалась в молодую девушку в заграничных джинсах. Она уже знала, что красного цвета недостаточно, поэтому по совету Тимура Андреевича каждое утро рисовала обычной ручкой пару звездочек на запястье и иногда на бедре под колготками и юбкой, чтобы наверняка. Так солнце ее щадило. Без ремня и звезды она на улице не появлялась — как-то не хотелось проверять, что с ней будет без них.

— Мне снятся кошмары о том, как… как я пью кровь, — призналась она. — Нападаю на какую-то девушку ночью и кусаю ее руку.

— Скоро, — просто сказал Тимур Андреевич.

— Да. Неделя до моей луны.

— Это нормально. Ты беспокоишься — вот и снятся кошмары.

— Как мне… подготовиться?

— Уйти подальше от бабки. Чуть что не так скажет — и у тебя будет повод подчинить ее себе.

Соню передернуло.

— Я не буду пользоваться этой способностью. Никогда.

— Маленькая лицемерка, — невесело усмехнулся Тимур Андреевич. — А мне ты приказала жить дальше.

Соня виновато съежилась.

— Извините. Я была очень… расстроена. Хотите, я отменю этот приказ?..

Тимур Андреевич прекратил вязать и в упор посмотрел на нее.

— Хочу.

— Вы же не пойдете умирать сразу после этого?

— Пойду.

— Зачем обманываете? Вы столько лет этого не делали, а теперь вдруг решитесь.

— Может, и решусь.

Не решится, уверенно подумала Соня.

— Отменяю приказ, — сказала она. — Можете делать со своей жизнью все, что пожелаете.

— Щедро. На свой посмертный ужин хочу пироги с повидлом. И захвати веревку в следующий раз.

— Зачем веревку? — насторожились Соня.

Тимур Андреевич насмешливо закряхтел и не ответил. Через несколько мгновений Соня догадалась сама.

— Вы ужасный человек! — воскликнула она.

— Кто ж спорит.

Соня с недовольством надкусила пряник и пожевала его, не чувствуя вкуса. Да, она все еще была уверена, что старик не сможет поднять на себя руку, но все равно опасалась, что что-то пойдет не так именно тогда, когда она этого меньше всего будет ожидать.

— Так как же мне справиться?.. — вернулась к своей проблеме Соня. — С моим беспокойством.

— Да просто. Выпей крови — и все хорошо будет.

Соня сжала зубы. Она неправильно задала вопрос, но верная формулировка все никак не приходила ей на ум, а Тимур Андреевич делал вид, что совершенно ничего не понимает. Хотя видел ее насквозь.

Соня доела пряник и устремила взгляд к окну.

Тимур Андреевич громко вздохнул и опустил спицы.

— Ты не сможешь вечно полагаться на меня.

— Скажите тогда, на кого еще можно положиться!

— Занятно, что ты доверяешь мне больше, чем своим близким.

Соня досадливо поморщилась.

— Не доверяю. Просто вы единственный, кого не жалко, — неубедительно ответила она.

— Я польщен, — рассмеялся Тимур Андреевич. — Почему своего милиционера не попросишь? Жених же?

Соня мигом помрачнела.

Степа приезжал на прошлой неделе с цветами и миром. Впервые с того дня, как они поссорились. Обиделся он сильно, но Соня, хоть ей и было стыдно, так ни разу и не позвонила. Мама по телефону дважды напоминала ей о том, что Степка какой-то хмурый ходит и надо бы им поговорить. Тетя Вера тоже позвонила один раз — вся встревоженная и суетливая. Соня им обеим пообещала все уладить, но чудовище внутри нее от недовольства встало на дыбы: с чего это вообще их мамы лезли туда, куда не просили?

Соня приняла букет цветов и мир, но что делать дальше не решила, поэтому держалась холодно, от чего Степа недовольно хмурился и молчал чаще обычного.

— Не жених он мне.

— Да? Это потому что ты вампир теперь? Или обиделась? Больно обидчивая ты девка, — заметил Тимур Андреевич.

— Это не я обиделась, а Степа. Дурак. Кто во время ссоры жениться зовет? Так проблемы не решаются.

Тимур Андреевич почесал отросшую бороду, из-за которой все больше начинал походить на старика.

— А ты замуж не хочешь?

Соня неопределенно пожала плечами. Она уже не знала, хочет ли замуж именно за Степу или просто так. Наверное, уже никак не хочет.

— Деток нарожать? — продолжил расспрашивать Тимур Андреевич.

— Деток? — переспросила Соня.

Что-то в груди екнуло то ли от страха, то ли от надежды.

Тимур Андреевич кивнул.

— Народите, если захотите.

Соня задумывалась об этом всего лишь раз после того, как приобрела вампирскую силу. Сможет ли она — теперь вот такая — когда-нибудь иметь собственных детей? Она умерла и ожила. Умерло ли внутри нее все, что было способно давать жизнь? Облегчения, когда она увидела собственную кровь на белье — с небольшим запозданием, но все-таки в положенное время — она не испытала никакого. Это все равно была проклятая кровь.

Про женские дела Соня, конечно, спрашивать у Тимура Андреевича ни тогда, ни позже, и не думала, но он бесцеремонно поднял вопрос сам.

— Пиявчиков народите, — уточнил он, увидев ее замешательство.

— Пиявчиков? — одними губами повторила Соня.

— Конечно. А ты думаешь, как оно там в пузе получается. Ребенок тебя будет кушать, а твоя пища какая?

Соне безвольно откинула голову на диван и медленно выдохнула.

— И что из него вырастет?

Тимур Андреевич оторвался от вязания и задумчиво поводил глазами по трещинам на полу.

— Послушный гражданин Советского союза.

— Не человек?

— Граждане Советского союза не люди, по-твоему?

Соня раздраженно дернула головой.

— Вы опять! Поняли же, о чем я!

— Да человек вырастет, Софья, башку-то включи. От человека вампир не родится.

— А от двух вампиров?

— Это где ты второго собралась искать? Сумасшедшая, что ли?

— Просто интересно.

Тимур Андреевич замер со спицами и повернулся к ней.

— Понятия не имею, — произнес он. — Не встречал такого.

Соня еще одного вампира искать, конечно же, не планировала. Она бы и со стариком этим не якшалась, если б могла сама справиться, но увы.

— Ты все же парня своего не кидай. С милицией дружить полезно, — заметил Тимур Андреевич и усмехнулся себе под нос. — По дружбе… или по любви прикроет, если что натворишь.

Соня вздрогнула.

Она надеялась, что не натворит.

— Я никогда ему не расскажу.

— Ну, не он — так кто-нибудь еще. Придется поумнеть со временем и обзавестись полезными знакомствами.

Соня закрыла лицо руками и издала полузадушенный стон.

— Только не начинай тут опять сырость разводить, — пробурчал Тимур Андреевич.

Не было никакой сырости. Соня бы с радостью поплакала, но слез в ней уже не осталось. Печально было признавать, но, кажется, она начинала смиряться. Оставался лишь последний рубеж.

Тимур Андреевич назвал это “кормежкой”, но у Сони это слово вызывало невероятное отторжение. Принимать его означало смириться с тем, что она не просто чудовище поневоле, а животное, не способное себя контролировать.

В общем, оставалось только выпить необходимую для выживания кровь. И все. Дороги назад уже не будет. Формально ее давно уже не было, но несмотря на все очевидные перемены, несмотря на то что уже попробовала кровь, Соня все еще ощущала себя человеком. А после того, как выпьет ее осознанно и добровольно, разве останется это ощущение? Вряд ли.

— Так вы дадите свою или нет? — спокойно спросила Соня.

Тимур Андреевич отложил нитки со спицами и грузно поднялся с дивана.

Соня была быстрой, но его мрачный взгляд из-за спины — не вздумай! — быстрее, так что первый порыв дернуться при виде того, как он тянется к бутылке, сразу же затих.

Соня сердито скрестила руки на груди. В ее силах было отнять, однако сейчас ее больше волновал его ответ.

Задумчиво смакуя во рту жадный глоток, Тимур Андреевич смотрел на нее внимательно и с не меньшим осуждением.

— А когда я помру, что делать будешь?

Вопрос Соне не понравился, но она почувствовала слабый отголосок облегчения: поможет.

— Осмелею достаточно, чтобы найти донора, — тихо сказала она, отчего-то пряча глаза.

— Относись ко всему проще, Софья. Лучше незнакомые люди. Чем старые алкоголики, например, — Тимур Андреевич с улыбкой махнул ей бутылкой. — Незнакомцы не будут болеть долго после тебя, а постоянные доноры — это потенциальные пиявцы.

Зато постоянным донорам она сможет открыть свой секрет и будет перед ними честна.

Пока Соня себе этого не представляла, хотя бы потому что сомневалась, что найдет людей, которым сможет довериться в достаточной степени, но это в любом случае было намного лучше, чем голодной бродить по улицами и набрасываться на людей.

— Так вы поможете? — повторила Соня.

— Да помогу, куда я денусь-то.

Тимур Андреевич поставил пустую бутылку на пол и вернулся на диван вязать дальше.

— Когда там? Я уж забыл…

— Через неделю.

— Ты в школу не ходила б лучше в этот день.

— Вы же говорили, что жажда просыпается в темное время суток.

Сказав это, Соня поморщилась и опустила плечи.

Не то чтобы она могла выбирать… но для нее, всегда встающей ни свет ни заря, это было страшно неудобно. Придется оправдываться перед бабой Валей — опять! — а все оправдания не могли быть никакими другими, кроме лживых. Даже правда казалась менее гадкой по сравнению с тем, как становилось на душе от своего поведения.

В первые дни Тимур Андреевич предлагал ввести в историю любовника сразу, а не дожидаться момента, когда баба Валя выяснит, что Соня вовсе не в школе просиживает свои вечера. А узнать было проще простого: она знала как минимум трех Сониных коллег, с которыми не столкнуться в небольшом городишке и не поболтать было настоящим грехом.

Тимур Андреевич со своей идеи смеялся так, словно рассказал невероятную шутку, а Соня представила, как следом всплывают подробности того, что она ходит в гости к почти что старику на вид, и ужаснулась.

Нет, никаких любовников. Только работа и надежда на то, что, когда этот страшный этап будет преодолен, Соня забудет дорогу сюда.

— Я не могу пропустить школу, — подумав, добавила она.

— Вампиры — ночные хищники по природе своей.

Соня скривилась. Она-то? Хищница?

— Так сложилось за сотни лет их существования, потому что иначе плата за беспечность была бы губительной: люди бы нашли способ их всех переловить, — продолжил Тимур Андреевич. — Так что, лунное дитя, твое время — это ночь. Дети солнца — люди то бишь — под ним и его защитой ходят, а солнце вампиров не жалует. Но это все еще не исключает того, что тебе внезапно может стукнуть в голову желание испить крови. По первости тяжело контролировать свои эмоции, а у тебя с этим совсем плохо. Так что не испытывай судьбу.

Соня вздрогнула. Накануне ее луны у нее девятый класс.

Они по-прежнему ходили на ее уроки и после того злополучного якобы прощального урока приглядывались к ней. Соня предполагала, что обидеть таких сложных подростков ей вряд ли оказалось по силам, поэтому на то, что они изменят свое поведение и вдруг станут учиться, даже не рассчитывала. И действительно — не стали. Но, по крайней мере, никто не пожаловался на нее. Дима Корешков больше не угрожал и продолжал сверлить ее своими жуткими глазами. Благосклонности Соня и не ждала, поэтому просто отворачивалась к доске, игнорировала болтовню и шушуканье, упрямо объясняла правила английского языка и вскоре, увидев плачевные результаты, смирилась с видимостью своей работы. Обида и стыд в какой-то момент затаились, а потом и вовсе пропали. Времени на них попросту не было, потому что и без того было предостаточно тревог относительно своей новой жизни.

— Не переживай — не выгонят, — в ответ на ее задумчивость сказал Тимур Андреевич

Соня рассеянно кивнула и медленно произнесла:

— Да может, и к лучшему бы было. Если б выгнали. В школе не должно быть кровопийц.

— Дети кровопийцы и есть!

Соня проигнорировала этот комментарий, сложила на коленях руки и равнодушно уставилась на медленно разворачивающееся красное полотно, которое Тимур Андреевич очень неспешно вязал. Шарф, что ли?..

— Ладно… Думаю, что у меня получится пропустить этот день.

— Для твоего же блага.

— Для чужого блага, — поправила Соня.

— Как скажешь, — дернул плечами Тимур Андреевич и поднял на нее очень серьезные глаза.

Соня по недавно сложившейся привычке вся подобралась и навострила уши, приготовившись услышать еще какой-нибудь полезный совет.

— А принеси-ка мне еще тех вкусных пряников!

Соня резко расслабилась и возмущенно выдохнула.

— Лежат на кухне. Сами сходите!

— Ну и молодежь пошла, — запричитал Тимур Андреевич. — Что за неуважительное обращение со старшими… Меня бы за такие слова сразу розгами отхлестали!

Причитать и сетовать на недостаток воспитания ему нравилось, но Соня прекрасно видела, что все это баловства ради. Когда она была у него в гостях, он болтал без умолку, а поводов поворчать было куда больше, чем нормальных разговоров. Если воцарялось молчание, он включал проигрыватель и заполнял тишину Магомаевым. Сначала это раздражало, но потом Соню осенило, что же, помимо желания узнать правду о своей новой сути, заставляло ее приходить снова и снова.

Это чужое одиночество странным образом откликалось в сердце и задевало душу.

Ее тоже это ждало?..

Еще недавно она старательно убеждала себя, что она не одна. Да как это было возможно, если ее окружали люди, которым она хоть сколько-нибудь была важна? Однако колкое и тревожное чувство уже осело в ее груди и готовилось расти.

Она искренне желала взять под контроль чудовище внутри, научиться жить с ним и не отличаться от других людей, но, глядя на чудаковатого старика, осознавала, что долго себя обманывать не получится. Одна-то она может и не была, но дух одиночества, витавший в гостиной этого дома, кружил вокруг нее и все примерялся, где бы на ее плечах удобнее устроиться.

Она никому не сможет обо всем рассказать. Ее никто не поймет, про нее будут рассказывать страшилки в пионерских лагерях, ее будут бояться, даже не зная о ее существовании. Она будет жить долго, люди, которые ее знали, начнут умирать и рано или поздно она действительно останется одна…

— Софья.

Соня вскинула голову, резко вдыхая воздух.

— Пряники принесешь? — понимающе склонив голову, мягко спросил Тимур Андреевич.

От безрадостных мыслей сердце колотилось бешено и дышать было совсем тяжело.

Соня облизнула пересохшие губы и поднялась с дивана.

— Да. Принесу.

Глава шестнадцатая, в которой художника может обидеть каждый

Три дня. Осталась ровно три дня.

Как все пройдет? Что она почувствует? Будет ли это похоже на приступы случавшейся с ней ранее агрессии? Пойдет ли все по плану? Сможет ли она преодолеть это? Не сбежит ли? Да нет, куда она сбежит… Что если от голода она обезумеет? На ночные улицы ловить прохожих отправится?

Тимур Андреевич сурово сказал со шприцами к нему не приходить. Что пить придется так же, как в самый первый раз, когда он ее обратил. Руку помощи, правда, он собирался подавать другую, так как левая все никак не заживала и была перевязана. Соня долго злилась и упиралась, кричала, что так пить не будет ни за что на свете, но Тимур Андреевич пригрозил, что тогда вообще помогать ей не будет. Он утверждал, что так пить ей когда-нибудь непременно придется и уже лучше смириться с этим фактом с самого начала. Одной скупой слезинкой пронять его не удалось, а больше выдавить из себя не вышло.

— Софья Николаевна, что думаете по этому поводу?

Соня испуганно выпрямилась и заметила, что на нее выжидающе смотрят две пары глаз.

— Я думаю, — медленно проговорила она, замечая, как Виктор Иванович подмигивает ей и кивком что-то подсказывает. — Я думаю, что это отличная идея.

Любовь Васильевна одобрительно качнула головой.

— Ваш опыт вожатства в пионерских лагерях придется очень кстати.

Соня, конечно, успела надеть на лицо улыбку, но после этих слов очень быстро ее растеряла.

— Поездку планировали организовать в конце октября и начале ноября, но Виктор Иванович настаивает на том, чтобы ехать в двадцатых числах.

— Нужно застать не увядшую, а увядающую осень, — прокомментировал он.

Соня перевела на него возмущенный взгляд. Он выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Нет, погодите…

Любовь Васильевна не слушала и говорила, не отрываясь от заполнения журнала.

— Так как, помимо экскурсий, Виктор Иванович должен провести два открытых урока, старшеклассники останутся в Болдино до самого вечера. Вы вдвоем берете ответственность за 9 “Б” и 10 “А”. Сорок восемь человек будут поделены на две экскурсионные группы, поэтому, конечно же, Тамара Алексеевна и Олег Александрович будут на подхвате. Экскурсионная программа вместе с прогулками продлится три с половиной часа, после чего Виктор Иванович проведет открытый урок сначала с девятым, а затем с десятым. Подумайте над досугом класса, который будет свободен в это время, Софья Николаевна…

Любовь Васильевна также объяснила порядок размещения ребят в местной школе, организацию питания и проведение общей викторины по творчеству Пушкина, и все это время Соня молча испепеляла Виктора Ивановича злым взглядом. Предатель.

— Я предложил вашу кандидатуру, потому что иначе со мной в пару поставили бы физрука, — неохотно пояснил Виктор Иванович позже. — Ничего личного, Софья Николаевна.

Ладно. По крайней мере, в Болдино она поедет уже после того, как справится со своим голодом. Если справится.

Все должно было пройти хорошо.

Зажатый между пальцами мел дрожал и выводил волнистые буквы.

— У вас все хорошо, Софья Николаевна?

Кристина Мамаева стояла возле доски, прижимая к груди стопку тетрадей, и неуверенно глядела на неровные письмена на доске.

Какой позор…

— Да, все хорошо, — ровным голосом произнесла Соня.

— Я собрала и принесла тетради. Как вы просили.

— Спасибо.

— Я немножко полистала их. Мои одноклассники постарались для вас.

Соня сузила глаза.

— Да ну?

— Ага. Они позаботились о том, чтобы вы больше отдыхали и потратили меньше времени на проверку тетрадей.

— А… Как мило с вашей стороны, девятый “Б”.

Кристина несмело улыбнулась и, положив стопку на стол, вышла из класса.

Соня открыла верхнюю тетрадь Коли Тихорецкого и усмехнулась. Парнишка хорошо рисовал. Ну прямо класс непонятых художников…

Тимур Андреевич тоже был художником. Среди хлама, на который у Сони рука поднималась, но до которого не дотягивалась под его хмурым взглядом, было очень много холстов. Он рассказывал, что рисовать его учили еще при его человеческой жизни, но всерьез он взялся за это только спустя несколько десятков лет.

Посмотреть удалось далеко не все. Тимур Андреевич не то чтобы запрещал трогать картины, но Соня почему-то страшилась лезть без спроса — наверное, это казалось ей слишком личным — поэтому с молчаливого разрешения осторожно перебрала только ближайшую стопку у стены возле кресла. И этого было достаточно, чтобы изумиться.

На прошлой неделе Тимур Андреевич поделился еще несколькими короткими кусочками своей долгой жизни, из которых Соня узнала, что он дружил и рисовал с Репиным и Серовым и пересекался с юным Айвазовским. То и дело упоминавшиеся в разговоре люди, о которых она знала лишь из книг да по музейным выставкам, постоянно сбивали с толку, напоминая о том, с кем она говорит, и это потрясало ее до глубины души. Она вглядывалась в испещренное морщинками лицо и блеклые голубые глаза, в которых отражались истории и судьбы давно умерших людей, и это с трудом укладывалось в ее голове.

За коробками с книгами в дальнем углу стоял мольберт, на который Соня косилась так часто, что почти не удивилась, увидев его в середине гостиной, когда пришла после работы к Тимуру Андреевичу. Куда больше ее ошарашило наличие второго мольберта рядом.

— Проходи. Рисовать будем, — просто сказал он, увидев замешкавшуюся Соню на пороге.

Она сбросила пальто и портфель на спинку кресла и без вопросов согласилась, уловив необычное настроение Тимура Андреевича. В таком он мог рассказать что-нибудь интересное.

Масляными красками Соня никогда не рисовала, но от возможности попробовать не видела смысла отказываться.

Тимур Андреевич что-то хмуро выводил на своем холсте, Магомаев пел о том, что “быть намного легче на земле весельчакам”, а Соня обмакивала кисть в краску на старой деревянной палитре и, не задумываясь, заполняла уголок холста кобальтово-синим цветом. Беспокойные мысли о предстоящем новолунии улеглись и лишними движениями и обсуждениями их ворошить не хотелось.

В последний раз она по-настоящему рисовала только в институте, где, как и в школе, была ответственной за все стенгазеты. Тогда было здорово.

Соня с любопытством высунулась из-за мольберта, решив все-таки подглядеть, что же Тимур Андреевич там у себя изображает, и тут же получила кисточкой по носу. Он мазнул светло-коричневым по его кончику, и Соня едва успела отстраниться прежде, чем мазок двинулся к щеке.

— Научись терпению, — сказал он. — Тебе пригодится.

— Зачем терпеть, если можно просто заглянуть. Это просто рисунок. Чего вы жадничаете?

Тимур Андреевич покачал головой и вернул кисть на холст.

Запах масляной краски щекотал нос, поэтому Соня принялась поспешно оттирать ее пальцем.

— Вы долго учились рисовать? — поинтересовалась она, когда песни на пластинке закончились.

— А ты долго учила английский? — спросил Тимур Андреевич, не отвлекаясь.

— А это что, одно и то же?

— Да. Творчество и есть обучение.

— Чему?

— Иногда я начинаю сомневаться в советском образовании. Или в твоем в частности.

Соня обиженно скривила лицо.

— Меня учили английскому и преподаванию. Я мало чего понимаю в искусстве.

— Любое искусство — это обучение, Софья. Нет способа более увлекательного познать мир.

Соня хмыкнула, ничуть не убежденная.

Она любила музеи в детстве, и ей нравилось разглядывать картины художников, но переоценивать их настолько сильно, как это делали настоящие ценители искусства, не могла.

— Физика, например, объяснит мне, как работает свет. Английский даст понять, что говорит и как мыслит представитель другой культуры…

Тимур Андреевич бросил на нее раздраженный взгляд.

— Физика объяснит, но не запечатлит красоту солнечного луча, пробивающегося сквозь граненый стакан. А английский не передаст того мимолетного восхищения, которое ты ощущаешь в короткий миг созерцания.

— Я скажу “it is beautiful”.

— Ит из бьютифул, — передразнил ее Тимур Андреевич. — На языке искусства мы мыслим куда разнообразнее и в словах не нуждаемся.

— Вы так говорите, потому что вы творец.

— Я просто заскучавший старик, у которого по несчастливому стечению обстоятельств оказалось слишком много времени.

Соня с сомнением скосила глаза на копию “Девятого вала”, которая скромно выглядывала из стопки небрежно сложенных у стены холстов. Всем бы так скучать…

Мысль зрела еще с прошлой недели. Ей хотелось попросить что-нибудь ей подарить, потому что Тимур Андреевич свои старые работы и перерисовки просто складывал в кучу, но пока не решалась. Он мог отказать просто из вредности, а краснеть в очередной раз за свою наивность и несдержанность Соне не хотелось. Картина выглядела потрясающе, но не рисковать же ради нее…

— Все требует времени и усилий, — подытожил Тимур Андреевич.

— И таланта.

— Не нужен тебе талант, когда у тебя впереди сотни лет.

— Думаете, если я начну рисовать, то научусь?.. Лет через пятьдесят?

— Научишься и рисованию, и музыке, и писательскому мастерству.

— Вы и книги писали?

— Писал.

Соня огляделась, задерживаясь взглядом на книжных полках. Неужто там есть рукописи или даже печатные книги Тимура Андреевича?..

— И музыку играл.

— А на чем играете? Ни рояля у вас тут нет, ни скрипки, ни еще чего-либо.

— На всем играю. Все инструменты пропил четырнадцать лет назад в Италии. Ни о чем не жалею. Вина у них отменные.

Соня вымученно улыбнулась.

— В самые пьяные и веселые дни даже кровь не была такой вкусной, как бокал красного Бароло, — с усмешкой добавил Тимур Андреевич.

Соня резко перестала улыбаться и заметно помрачнела. Возможно, даже позеленела. Тимур Андреевич это заметил сразу и засмеялся.

Он сменил пластинку, и Магомаев запел “Атомный век” на всю квартиру.

— Можете дать пару уроков рисования тогда? — предложила Соня через несколько минут бесцельного рисования.

По подвижному лицу Тимура Андреевича она поняла, что он не в восторге от ее предложения. Он взмахнул кистью, словно отгонял муху.

— Рисуй дерево.

— То есть вы не будете мне ничего показывать? — уточнила Соня

— Я дал тебе краски и холст. Чего ты еще от меня хочешь?

— Несколько уроков бы хотелось. Это же вы меня убедили попробовать!

— Ничего подобного. Когда это ты такое услыхала?

Соня поникла.

И правда. Не убеждал. Сама услышала то, что захотелось услышать.

— Но…

— Учись сама, Софья. Жизнь будет долгой, а творчество еще ни одному человеку или вампиру не навредило. Самое большое удовольствие — понять все самостоятельно, поэтому не спеши и насладись каждым мгновением творческого процесса.

Соня, конечно, подозревала, что преподаватель из Тимура Андреевича получится не самым грамотным, но чтобы настолько бесполезным?..

За двадцать минут Соня, затаив негодование, нарисовала дерево. Красивое, в общем-то, дерево, со старательно прорисованными веточками и желтыми осенними листьями — воспоминание о яркой и быстротечной осени.

Тимур Андреевич быстро взглянул на него и хмыкнул.

— Я ожидал худшего.

Не иначе как высшая форма похвалы от него.

— Десять лет рисования для стенгазет, — похвалилась Соня.

— Оно и видно.

— Вам гордость не позволяет сказать мне что-то хорошее?

— Нижняя ветка справа немного похожа на настоящую.

Соня бросила кисточку на подставку и развернулась к выходу. А как хорошо всеначиналось. Она почти забыла о том, что ей предстоит, погрузившись в не такой уж и нужный ей процесс рисования — даже почувствовала азарт. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, этого бы хватило с лихвой.

Но нет же! Опять глупость сделала. Дома ее ждала гора тетрадок на проверку, а она снова пришла к этому ворчуну в какой-то непонятной надежде на то, что не потратит время впустую и выяснит еще что-то если не интересное, то хотя бы полезное о том, что ее ждет впереди.

Просить поддержки у такого человека себе дороже!

Ну не художествами же она будет себя успокаивать, когда придется продлевать свое существование кровью!

Какая ерунда!

— Софья, — окликнул ее Тимур Андреевич, когда она уже почти втиснулась в сапоги.

— Что? — буркнула она недовольно.

— Жизнь без любви, творчества и развития совершенно пуста. А на пустоты всегда наползает тьма.

Соня замерла, оглушенная запоздалым осознанием.

Ей попался не лучший наставник, но и ему с ученицей не свезло. Он называл ее глупой и совершенно не вдумчивой девчонкой — наверное, такой она и была.

Соня нерешительно потопталась у входной двери еще несколько минут, смакуя стыд за свою вспышку эмоций, но Тимур Андреевич так больше ничего и не сказал.

Глава семнадцатая, в которой кошмар становится явью

Соня отрешенно взглянула на безвольное тело. Пальцы дрогнули, хватая воздух, но не сжались. Внезапно вся невероятная сила, с которая могла переломить пополам позвоночник хрупкого человеческого тела, исчезла, будто ее и не было никогда. Как до абсурдного легко было удерживать в голове мысль, что никогда эти руки не сделают ничего дурного, ничего выходящего за пределы необходимого, что они не посмеют сломать, оборвать и украсть чужую жизнь! Как же легко оказалось напортачить, не уследить, не проконтролировать и совершить непоправимое.

Хотелось дотронуться до холодной кожи и попытаться все же отыскать отголоски жизни в нем, но Соня не шевелилась и даже не пробовала заставить себя сделать это. Она не найдет пульс — закричит и взвоет так громко, что сбегутся люди. И они найдут ее такую, опрятную, нарядную, всего лишь с несколькими крохотными пятнами на подоле и безжизненным телом юной девушки перед ней. Они не поверят случившемуся и позовут милицию. Ее заберут, будут долго допрашивать, у ее жертвы найдут на предплечье не успевшие затянуться из-за преждевременной смерти ранки, ее отправят в страшные подвалы, где выведают, выпытают и выбьют из нее все, что она знает, а затем сожгут на солнце опасную тварь — и правильно сделают.

Соня сильно прикусила губы, чтобы сдержать дрожь.

Вкус крови исчез, но чувство сытости напоминало о ней так явно, что Соню бы тут же вывернуло на месте, если бы ее тело способно было отторгнуть то, что она так сильно ненавидела, но без чего теперь не могла жить.

В сонной тишине квартала и для чутких ушей звук, с которым она шаркнула по земле сапогом, задевая и кроша тонкую льдистую корочку, был почти оглушительным. Это нога двинулась назад. Так начинался побег.

Соня скривила лицо и зажмурилась.

Это не кошмарный сон.

Она собиралась трусливо сбежать. И бросить девушку здесь остывать на морозе.

Разве же мертвым холод страшен? Нет. Но страшнее было осознание того, что она оставит это тело здесь, как что-то ненужное. Как что-то использованное. Ставшее ужином.

Соня сделала еще шаг назад, и грудь сдавило от безысходности и ужаса.

Она побежала прочь так стремительно, словно в ее прежней жизни воздух был настоящим препятствием, тяжелым, сковывающим и не пускающим вперед, а теперь она была способна разбить его с поразительной легкостью и почувствовать наконец по-настоящему свободное движение. Это было ошеломляющим и отрезвляющим открытием.

Соня по инерции пробежала несколько десятков метров прежде, чем смогла остановиться. Она огляделась по сторонам.

Куда ей теперь идти…

А ведь день начинался так хорошо, пусть Соня и проснулась с сухим горлом и чувством, будто ее кошмарный сон был реальнее некуда.

У нее оставались еще сутки, поэтому она успокаивала себя как могла. Ничего не могло пойти не так. Она же все верно рассчитала. Да?

Степа приехал неожиданно. Ворвался на школьный порог, где она разговаривала с Мариной и Виктором Ивановичем, вручил ей большой букет цветов, затем подхватил ее на руки и заявил, что они едут гулять в Горький.

— Посреди недели! Ты что?.. — обескураженно воскликнула Соня, завозившись в его объятиях и вынуждая его опустить ее.

Взгляды коллег она почувствовала всем телом. Особенно принадлежавший Виктору Ивановичу, ревнивый и жгучий. От неловкости хотелось провалиться сквозь землю, поэтому Соня поспешила попрощаться с ними, избегая необходимости смотреть им в глаза, и дернула Степу за руку, вынуждая его поскорее уйти.

— Славные ребята, — весело сказал он. — А этот… он кто?

— Учитель русского и литературы. Ты почему не предупредил, что приедешь?!

— Хотел удивить. Поехали в город!

Соня думала непозволительно долго, отчего Степа резко повернул голову в сторону школы и, по всей видимости, собирался еще как-то прокомментировать присутствие другого мужчины рядом с Соней. Но ей было совершенно не до его ревности и обиды.

А если бы он приехал завтра?..

Кажется, ей повезло…

На поездку пришлось согласиться, но с одним условием.

— Но какой смысл возвращаться? — не понял Степа. — Отвезу к твоей маме, а утром вернемся. Подвезу прямо к школе! Так же удобнее.

И возразить-то было нечего. Степка специально отпросился с работы, чтобы приехать сюда на следующий день. Но Соня была непреклонна, поэтому он неохотно пообещал вернуть ее в Кстово поздно вечером.

Они заглянули домой, чтобы предупредить об этом бабу Валю. И заодно приодеться, Наряжаться совсем не хотелось, но Степа смотрел на Соню с выжидательной просьбой, поэтому она не стала спорить и быстро сдалась.

Это только на сегодня. Нечего трястись перед неизбежными. Приятная поездка развеет все страхи.

Едва Запорожец Степы, моргнув фарами напоследок, затерялся в ночной темноте, Соня, ведомая странным ощущением, развернулась в другую сторону прямо у подъезда дома бабы Вали. Чувство времени подвело ее, и она не знала не только куда бредет, но и сколько. Она просто блуждала по улицам, пока не обнаружила самую темень неизвестного ей квартала, куда уверенно направилась, краем сознания отмечая, как подрагивают крылья носа, непривычно глубоко втягивающего морозный октябрьский воздух.

Она схватила девчонку за шиворот раньше, чем та успела пикнуть.

Голод был таким жутким и всепоглощающим, что Соня не сразу поняла, что знает свою жертву. Мутная пелена застилала взгляд даже тогда, когда она, насытившись, с мерзким звуком оторвалась от ее запястья, небрежно отбрасывая его от себя, и попыталась вернуть себе вдруг утерянную способность нормально дышать.

Соня узнала Кристину по рыжим волосам и мягкому профилю, и наваждение тут же рассеялось, отрезвляя и возвращая в действительность.

Что же она наделала?..

Ноги привели ее в единственное место, в котором ее могли принять. Даже такую. Отвратительную и запятнанную чудовищным преступлением.

Соня плакала тихо и горько, а Тимур Андреевич громко сопел ей в макушку и поглаживал по спине неожиданно ласковой рукой.

— О… он-на… Там… Я… — язык еле ворочался во рту, но молчать она не могла. — Я убила…

Тимур Андреевич ничего не говорил. Да и что он мог сказать? Что это неправда? Он же не видел. Что такое бывает? А чего еще ожидать от кровопийцы? Или может, он мог поделиться своим опытом? А вот я, Софья, в первый раз убил в восемнадцатом веке, было страшно, но потом привыкаешь?

Соня всхлипнула и боднула лбом плечо Тимура Андреевича, которое от ее слез было насквозь сырым.

— Я оставила… ее т-там. Ей ведь и шестнадцати нет… Как теперь?..

Тимур Андреевич замер, и его теплая ладонь остановилась на одном месте, в районе лопаток, согревая спину, но нисколько не онемевшие от холода внутренности.

— Как?!.. — повторила Соня еще более тихим, но отчаянным шепотом.

— Что как? — тоже тихо спросил Тимур Андреевич, будто и сам не догадывался.

— Как теперь с этим жить?..

Он шумно втянул носом воздух, от чего его грудь поднялась, и Соня отстранилась, чтобы взглянуть в глаза двухсотлетнего старика. Там же должна быть вековая мудрость? Хоть какие-то ответы и подсказки?

Тимур Андреевич на нее не смотрел. Его взгляд был устремлен куда-то в сторону, и, наверное, он и не видел ничего в тот момент, погрузившись в свое прошлое и ища ответы в нем.

Соня долго и испытующе глядела в почти бесцветные пустые глаза и с каждой секундой осознавала: он не знал.

— Софья… — наконец сказал Тимур Андреевич, медленно и очень устало. — Это теперь не как с этим жить, а просто жить. Ты не забудешь об этом. Я бы… хотел надеяться, что не забудешь.

— Что…

— Не забывай об этом, пожалуйста.

— Но я хочу забыть!

— Нельзя. С этим придется жить, если ты не хочешь превратиться в безжалостное чудовище, не знающее сострадания.

Соня заплакала сильнее, закрывая ледяными ладонями лицо.

За окном занимался морозный рассвет. На старых половых досках вытянулись розовые полосы света, и Соня следила за ними сухими глазами до тех пор, пока солнце не скрылось за домами.

Тимур Андреевич подложил ей под щеку подушку, и она до сих пор была холодной от сырости, а Соня так и не сомкнула глаз за всю ночь.

Она слышала, что он не уходил. Он задремал сидя, но момент его пробуждения она отчетливо уловила по его сердцебиению, поэтому она приподнялась с дивана и села. Тимур Андреевич неподвижно смотрел вперед.

— Вы помните их? — хрипло спросила она.

Он не стал ничего уточнять, но повернулся к ней уже с осмысленным взглядом.

— Всех.

— А про безжалостное чудовище не понаслышке знаете?

Постаревшее лицо некрасиво скривилось.

— Не понаслышке. Очерстветь, потерять человечность и обезуметь за сотню лет легко.

Обманчиво мирно унявшаяся внутри боль вновь дала о себе знать острым и ноющим ощущением.

Соня стиснула зубы. Слезы она уже все выплакала.

— Вы живете третью сотню лет…

— Да. Осознать свои проступки времени хватает. Я много дел натворил. У меня были годы на то, чтобы это обдумать и пережить. Вернуться на праведный путь.

— Обратного пути ведь… нет.

Тимур Андреевич покачал головой.

— Есть. Страдания вымывают зло, а вдохновение заполняет пустоты. Нет ничего человечнее этих вещей.

— Я не смогу.

— Сможешь.

Дыхание Сони в панике участилось, и она тут же зажала в кулаках свои волосы и ощутимо дернула за них, пытаясь вернуть себе чувство реальности.

— Я не хочу так жить, — выдавила она.

— Все так живут. Для этого даже не нужно быть вампиром. Все делают ошибки. Это неизбежно.

— Вы называете убийство ошибкой?..

Тимур Андреевич окинул ее мрачным взглядом и отвернулся.

— Да. Но мы можем назвать ошибкой твою невнимательность, если хочешь. Твоя луна была сегодня ночью. Третий лунный день, Софья. Не четвертый.

Соня зажмурилась.

— Я…

— Ты ошиблась. Впредь будешь умнее и таких ошибок больше не совершишь.

Соне снова хотелось зарыдать, но не получалось. Она притянула колени к груди и уткнулась в них лицом.

Решение было ясным, как день.

— Я сбегу, — глухо сказала она.

— Не сбежишь, — сердито сказал Тимур Андреевич.

— Сбегу отсюда куда-нибудь далеко-далеко. И буду жить в лесу. Мне нельзя жить в обществе.

— Так ты сделаешь ровно то, чего боишься. Станешь настоящим монстром. Тебе надо жить в обществе. Тебе нужны люди. Тебе нужно заниматься делом.

Соня заскрипела зубами.

Заниматься делом и на досуге убивать своих жертв. Как бы не так!

— Я не хочу никому причинять вред! — процедила она.

— Так не причиняй, — сказал Тимур Андреевич. — Учись с этим жить. Вампиры приспосабливаются к обществу, а не исключают себя из него.

— Я уже причинила вред. Поздно.

— И еще причинишь! Чем раньше ты примешь ответственность за свою новую жизнь и поступки, которые совершаешь, желая того или не желая, тем легче тебе будет дальше.

Соня подняла голову.

— Вы пытаетесь меня утешить?! Это не помогает!

— Образумить!

Соня неуклюже соскользнула с дивана на пол и пошатнулась, вставая на ноги.

— Я пойду.

— Куда? — встрепенулся Тимур Андреевич.

— Куда-нибудь.

Уход в лес действительно казался заманчивой идеей. Соню бы даже холод не испугал — от содеянного все внутренности и так будто промерзли до костей. Что ей от мороза сделается?

— Не дури, — проговорил Тимур Андреевич. — Иди домой!

— Вы шутите? Домой?! Там баба Валя!

— Домой. Ты сыта и теперь уж точно вреда никому не причинишь.

Соня пораженно распахнула глаза.

— После всего, что вы сказали!.. Неужели вы не понимаете?..

— Я все прекрасно понимаю, — отрезал Тимур Андреевич. — Именно поэтому прошу идти домой, а не на работу, где пустой стул вместо твоей ученицы вызовет у тебя истерику. А дома твоя бабка, которая волнуется и, скорее всего, все провода оборвала уже в поисках тебя.

Соня сглотнула.

Баба Валя, наверное, уже в город позвонила. Степе. Матери. Деду. А что если они мчатся сюда? Или уже здесь? Ищут ее? А если тело Кристины уже нашли? И девушку убили, и Соня пропала. А если на это совпадение обратят внимание, когда она вздумает вернуться?

Тимур Андреевич, словно услышав ее сумбурный поток мыслей, тяжело вздохнул.

— Мне не жалко места, Софья — можешь оставаться тут сколько хочешь. Но лучше не стоит.

— Выгоняете меня?

— До чего слух у тебя избирательный!

Тимур Андреевич больше ничего не стал говорить, а Соня препираться устала.

Она рухнула обратно на неудобный диван, подтащила к себе подушку и, на мгновение прикрыв глаза, уснула мертвым сном, в котором ее измотанный разум сильно нуждался, но которого она совершенно не заслуживала.

Глава восемнадцатая, в которой разбираться с последствиями поспешно принятых решений очень тяжело

За двести с лишним лет Тимур Андреевич готовить не научился, поэтому Соня без аппетита ковырялась в тарелке с пресной серой гречкой и, подперев рукой щеку, мрачно смотрела на его забинтованную руку и думала, что лучше бы он снова тайком налил ей свой особый чай.

Кровь согревала изнутри.

Вновь и вновь обращаясь к дурным воспоминаниям, Соня наконец совершила это удивительное открытие, которое нисколько не обрадовало ее, но и не огорчило. В кощунственной жажде пить человеческую кровь крылось что-то немыслимое и почти магическое. Хотя почему почти? Объяснить себе все как-то иначе — по-научному — не получалось.

Соня предположила, что секрет бессмертия вампиров крылся в том, что вместе с кровью они забирали у людей часть их жизненных сил. Интересно, есть ли среди вампиров ученые? Изучают ли они сами себя?.. Если бы Соня была ученой, она бы непременно это сделала.

В квартире Тимура Андреевича было темно и тихо. В знак поддержки Сониного траура он додумался проявить сочувствие и не стал включать пластинки Магомаева. Соня была благодарна ему и за это, и за неуклюжую заботу, и за приют. Прочь он ее не гнал, да и она уходить пока не торопилась. Не придумала еще — куда.

Она пропустила работу и чувствовала странное мнимое спокойствие, сквозь завесу которого слабо, но настойчиво прорывался страх неизвестности.

Чем больше Соня думала о возвращении домой и к нормальной жизни, тем отчетливее понимала, что с каждой минутой шансы объясниться так, чтобы не навести на себя подозрения, перед теми, кто за нее волнуется, становятся все меньше и меньше. А как только к расследованию убийства школьницы подключится милиция, от ответственности ей не отмахнуться — врала Соня плохо.

Когда короткий осенний день стал подходить к концу и за окном начало темнеть, она все-таки не выдержала и, не прощаясь, молча покинула дом Тимура Андреевича. Спрашивать, куда она и как собирается поступать дальше, он не стал. Видимо, он сказал ей все, что хотел, и предоставил возможность делать свой выбор, каким бы неправильным, по его мнению, он ни был. Хоть дом, хоть лес, хоть другая страна. Дураки учатся на своих ошибках, думал он. И Соню дурочкой называл вполне искренне.

Может, и дурочка…

Заглянув в воспаленные сердитые глаза бабы Вали, которая неизвестно сколько ждала ее прямо у подъезда, Соня виновато склонила голову, будто ожидала подзатыльника. Она слышала, что рука у бабки была тяжелой и своих собственных детей она не щадила.

— Я не позвонила деду, но я это сделаю, — сказала баба Валя. — Я слишком старая для таких переживаний.

— Хорошо, — согласилась Соня.

— Где ты была?

— У любовника.

Она бросила это с такой легкостью, что, если бы не камень на сердце, потяжелевший от подобной лжи еще больше, она бы даже позволила себе усмехнуться. Тимур Андреевич все-таки скверно на нее влиял и наверняка был бы этому даже рад.

У бабы Вали задрожали губы.

— Неблагодарная, — прошептала она и развернулась, скрываясь в подъезде.

Она могла бы сказать больше, но, наверное, не хотела устраивать скандал прямо на улице.

Вновь заглядывая ей в глаза дома и склоняясь над ее запястьем, Соня убеждала себя в том, что у нее нет выбора, и клялась, что это будет в первый и последний раз.

Кровь действительно согревала.

Соня скривилась от отталкивающего и притягательного одновременно запаха и с трудом заставила себя проглотить тот небольшой глоток, который сделала, вонзив зубы в тонкую, как пергамент, кожу.

Опустившись перед креслом бабы Вали на колени, Соня стиснула в своей руке морщинистую сухую ладонь, зачарованно наблюдая за тем, как останавливается кровь и ранки покрываются корочкой, и тихо произнесла:

— Вы не позвоните деду.

— Не позвоню, — ответила баба Валя.

Поняла ли она, что только что произошло?

Соня вскинула голову и наткнулась на разочарование в чужом взгляде.

Нет, она не поняла. Глаза бабы Вали были пустыми и стеклянными, бликующими в свете настольной лампы, и Соня силилась отыскать в них хоть что-нибудь, но видела только отражение собственного разочарования в самой себе.

А Тимур Андреевич был бы разочарован?

Как было бы здорово, если бы это он надоумил ее привязать бабу Валю к себе укусом…

— Кому вы звонили? И когда?

— Степе. В обед, когда я позвонила в школу и узнала, что ты не пришла на уроки. Он уверял, что привез тебя прямо к подъезду. Он ответил, что приедет сразу, как только отпросится с работы, и просил никого не беспокоить пока.

Значит, мама с дедом еще не в курсе. А Степа должен быть где-то в пути.

— Когда он приедет, сообщите ему…

Соня запнулась, не договорив, замерла на секунду, а затем закрыла рот.

— Что сообщить? — спросила баба Валя.

— Ничего. Я сама разберусь.

От ужаса снова скрутило живот, но Соня проигнорировала это ощущение, села в соседнее кресло и принялась ждать.

В освещенной только настольной лампой гостиной ей чудилось, что тени, как живые, осторожно ползут к ней по ковру и цепляются за ноги. Она пыталась подавить в себе порыв согнать их, но ноги ее не слушались и дергались то ли от нервов, то ли и впрямь в попытках стряхнуть наползавшую тьму. Она настойчиво пробиралась к ней со столика справа, из складок накидки на кресле, из угла и со стены. И даже баба Валя, непривычно тихая, сидевшая рядом, бросала на нее холодную тень.

Степа приехал через полчаса.

Он выглядел таким испуганным, каким Соня никогда в жизни его не видела. Он стиснул ее в объятиях, крепко прижал ее голову к груди, где бешено колотилось его сердце, и забормотал что-то совершенно неразборчивое.

— …Никогда больше так не делай, слышишь?..

Соня почувствовала, что готова вот-вот разреветься, но, до боли сомкнув веки, не выдавила ни слезинки.

Плохо. Это очень плохо.

— Не сделаю, — сказала она и отстранилась, делая несколько шагов назад.

Стук чужого сердца все еще отдавался у нее висках.

Степа потянулся за ней, но она покачала головой, глубоко вдохнула и выдохнула, расправила плечи и приготовилась приблизиться снова.

— Соня? — растерянно проговорил Степа.

Наверное, он почувствовал неладное.

Соня все еще не знала, как выглядит, когда теряет человеческие черты. Она могла почувствовать во рту зубы — и только. Но она помнила Тимура Андреевича и его налившиеся болезненным красным глаза, помнила, как его темный силуэт выпрямился и опасно замер. Это была готовность к нападению.

Соня, кажется, тоже готова была напасть. Она почти не заметила, в какой момент мышцы ее ног напряглись, верхняя часть тела плавно качнулась чуть вперед, а руки неестественно приподнялись.

У нее тоже краснеют глаза? Она моргнула, сгоняя сухость, но неприятное саднящее ощущение никуда не делось.

Это от резкости, вдруг поняла она. Свет в коридоре был слишком ярким!

Окружение стало четче, потому и глаза заболели с непривычки. До чего странно и жутко… Она почти не помнила подробности того, как нападала на Кристину вчера, а прячась весь день в углах квартиры Тимура Андреевича, в ее прохладной тени, она этого не замечала, а теперь на свету этот недостаток наконец проявился. Глаза вампиров были предназначены для охоты ночью… Но это, конечно же, не помешало бы ей броситься вперед и схватить человека быстрее, чем он это осознает, при искусственном освещении и, как она подозревала, при солнечном свете скорее всего тоже.

Просто очередное неприятное и очень раздражающее открытие.

Соню затрясло от негодования, и она провела языком по заострившимся клыкам.

— Что… — Степа захлебнулся воздухом, когда она внезапно оказалась совсем близко.

Она снова нацелилась на запястье, хотя мелькнувшая в распахнутом вороте куртки кожа на шее показалась куда более аппетитной.

Это мысль не могла принадлежать ей…

— Прости меня, пожалуйста, — жалобно пролепетала она и распорола клыками кожу на руке Степы.

Кровь почти что жениха была немногим более приятной на вкус, нежели кровь бабы Вали, но все такой же невкусной. Соня сделала два глотка и на третьем заставила себя отпрянуть — как отвратительно, она ведь даже не была голодной!

Она сразу поняла, что от неаккуратного укуса у нее испачкался рот и одна капля щекотно скользнула по подбородку, поэтому под обескураженным взглядом Степы поспешила ее вытереть.

— Как это? — только и спросил он и вместо того, чтобы напрячься, испугаться, встать в защитную позицию или броситься бежать, расслабленно опустил плечи и уголки губ.

Значит, вот как это происходило… Смирение и безоговорочное принятие.

Соня в который раз за сегодняшний день возненавидела себя.

— Перестань обо мне беспокоиться, — озвучила она свой приказ и, сглотнув ком в горле, добавила: — И не приезжай больше ко мне.

Степа сдвинул брови и, закрыв глаза, медленно кивнул.

— Мы расстаемся?

— Не говори никому об этом… так.

Она не осмелилась признать вслух, что да. Это совершенно точно было расставанием.

Тимур Андреевич часто повторял что-то про важность любви, но Соня почему-то не могла вспомнить сейчас ни единого слова, которое заставило бы ее передумать. Если всегда есть риск случайно перегрызть шею любимому человеку, то стоило ли оно того?

Любила ли она Степу? Конечно. Как это вообще возможно: не любить человека, с которым больше половины всей жизни шла бок о бок? Они даже не успели создать свою собственную семью, но он уже был ее частью — почти брат, которого у нее не было. Он будет членом ее семьи и дальше. Просто больше не рядом и в безопасности. Как мама и дед.

Степа был задумчивым и не походил на безвольную бабу Валю. Между его светлыми бровями залегла печальная складка. Под подчинением Сони он продолжал реагировать так же эмоционально, как и без него, и, кажется, где-то в глубине души, докуда чудовищная вампирская власть добраться не могла, он понимал, что происходит. И ему было больно.

— Поезжай домой, ладно? — не приказала, но попросила Соня.

— Ладно.

И все.

Вот так просто.

Она до крови закусила губу и сжала ладони в кулаки.

Когда за Степой закрылась дверь, Соня выключила режущий глаза свет и наконец смогла расплакаться.

Она думала, что испытает облегчение от пролитых слез, но сердце заныло лишь сильнее.

Если бы только месяц назад она повела его в другую сторону…

Если бы обезумевшему от долгой жизни и одиночества старику-вампиру не приспичило умереть именно тогда, когда Соня поделилась своими мечтами о будущем…

Если бы он только выбрал кого-то другого…

Соня бы и дальше продолжала исправно ходить на работу, учить английскому детей, не ладить с девятиклассниками, огорчаться, но стараться дальше и однажды преуспеть. Она могла бы общаться с коллегами больше, окончательно сдружиться с Мариной и Виктором Ивановичем и не чувствовать себя одинокой в чужом городе. Она не прогнала бы Степу, а согласилась бы выйти за него замуж. Может быть, спустя три года они бы решили остаться тут и не возвращаться в Горький. Соня могла бы жить тихой и счастливой жизнью в этом небольшом городке.

Она сплюнула на ладонь слюну, которую тяжело было сглотнуть. В ней чувствовалась кровь, и это сводило с ума.

Увидев красные потеки, Соня всхлипнула и бросилась в ванную.

Надавив пальцем на корень языка, она согнулась над унитазом.

Этот день будет отмечен черным в ее календаре. Годы не сотрут его из памяти, сколько бы лет она ни была способна уместить. Соня не позволит себе забыть, потому что если это то немногое, что сохранит в ней человечность, напомнит ей о стыде, разочаровании и боли, то она будет цепляться за это до самого конца. Если этот конец однажды придет.

И кусать лишь ради того, чтобы исправить свои ошибки, она больше никого и никогда не посмеет.

Соня, глядевшая на нее из зеркала, кивнула данному обещанию.

Никогда.

Глава девятнадцатая, в которой сквозь мрак пробивается свет

— Вы не только без предупреждения пропустили день. Вы также не ночевали дома, и ваша бабушка была вне себя от беспокойства, обзванивая ваших коллег! Как же так, Софья Николаевна?.. Что заставило вас проявить такую вопиющую безответственность?

Любовь Васильевна отчитывала ее, как школьницу, и Соня искренне хотела гореть в пламени стыда, прямо как раньше. Если бы ее не занимали совершенно другие чувства, на фоне которых прогул казался незначительным досадным недоразумением.

Она бы вообще не пришла на работу, если бы Тимур Андреевич вчера поддержал ее идею сбежать в лес. Но у него был опыт, которого не было нее. Как бы Соне ни была ненавистна новая жизнь, она должна была смириться с ней рано или поздно, поэтому все, что она могла делать теперь — это заставлять себя прислушиваться к доводам того, кто когда-то смог совладать с этой силой, причем разными способами: побывав и чудовищем, и добродетелем.

Он тоже когда-то думал, как она, но, в отличие от нее, прекрасно знал, к чему воплощение таких разрушительных идей приводит.

Соне пришлось согласиться.

Если она станет отдаляться от людей в бесплодных попытках обезопасить их, это навредит ей больше, чем она сама могла бы навредить.

— Вампиры не животные и не монстры, — однажды сказал Тимур Андреевич, когда Соня, едва дослушав его новый список правил поведения для начинающих вампиров, разозлилась и впала в очередную истерику, крича, как она ненавидит его и то, что он с ней сделал. — Монстром, не способным контролировать свой голод, их делают гнев, одиночество и скука.

— И луна! — сквозь зубы напомнила Соня, которой в те дни начали сниться первые кошмары.

— Да. Но и это не беда. Вампиры — разумные существа. Если не будешь поступать опрометчиво и идти на поводу у страхов, никто не пострадает.

Соня решила хотя бы попытаться.

Она пришла в школу к своему рабочему часу, не придумав достойного оправдания прогулу, и встретила завуча по дороге к шестиклассникам.

Увидев вытянувшееся лицо Любови Васильевны, Соня неосознанно нырнула в размышления о том, что проблем вмиг стало бы меньше, если бы она просто укусила ее так же, как бабу Валю и Степу.

Однако Любовь Васильевна не единственная, кого волновало ее отсутствие. Директор? Бабушкины знакомые учительницы музыки и технологии? Марина? Виктор Иванович?

Она могла бы покусать их всех и создать дружный и послушный коллектив, в котором к ней бы никто не придирался и в котором ее бы уважали…

Соня вздрогнула раньше, чем ее окликнул голос Любови Васильевны.

Внутренности обдало мертвецким холодом. Это снова не ее мысли!

Но на этом потрясения не закончились.

Выговор дослушать до конца и внять ему, как следовало, не получилось.

Мимо них быстро пролетела копна рыжих волос и знакомый звонкий голос бросил поспешное приветствие, прежде чем затихнуть в гуле других голосов:

— Здрасьте, Любовь Васильна! Хэллоу, Софья Николавна!

Сердце Сони пропустило удар и ухнуло вниз.

Об этом ее не предупреждали.

Теперь она будет видеть мертвецов?..

Как вечное напоминание о первой ошибке?..

— Мамаева, по коридорам не бегают! — недовольно рявкнула Любовь Васильевна вслед.

Соня с ужасом посмотрела на нее и почувствовала, как холодеет выступивший на лбу пот.

— Что такое? Вам нездоровится? Поэтому вы такая молчаливая, Софья Николаевна? И пропали вчера тоже поэтому? — не дождавшись от Сони даже кивка, Любовь Васильевна поморщилась, махнула рукой и бросила: — Ладно. Заставили же всех побегать! Если нужно на больничный, идите. Но от объяснительной вас ничего не освобождает! Еще раз повторится…

— Не повторится, — хрипло сказала Соня.

Не повторится…

Неужели она обозналась вчера?

Она опустила голову, пряча лихорадочно бегающие из стороны в сторону глаза.

Нет.

Быть этого не могло! Ее глаза видели все лучше некуда. Бледное лицо с веснушками и эти рыжие волосы Соня спутать с чьими-то другими не могла. Даже кофта под рукавом модной куртки была знакомой — Кристина была в ней, когда передавала Соне тетради.

Это точно была она.

Соня выпила ее до последней капли, и ее тело стало холодным и безжизненным.

Да?..

Соня облизнула губы, вспоминая вкус насытившей ее крови.

Что происходит?..

У нее сегодня не было урока с 9 “Б”, и она понимала, что выдержки ей не хватит — от всего пережитого она и так уже была на пределе, поэтому, едва Любовь Васильевна отошла от нее несколько шагов, Соня немедленно кинулась в сторону учительской за расписанием, едва справляясь с бурлящей в ней энергией, которая при желании могла обеспечить ей нечеловеческую скорость. Желания было много, но Соня знала, что нельзя. Иначе ей придется привязать к себе всех, кто был на этаже!

Она ворвалась в класс, столкнувшись на пороге с Мариной.

Та ойкнула, потирая руку, которую задела Соня, сдвинула тонкие брови и открыла было рот, чтобы сделать замечание, но, осознав, кто перед ней, ахнула.

— Соня! Где же ты была?!

Девятиклассники дружно повернули головы на ее восклицание.

Кристина удивленно хлопнула глазами.

Живая.

Она выжила!

Соня шумно выдохнула и опустила голову, встряхивая волосами, чтобы упали на лицо и скрыли заслезившиеся глаза. Марина дернула ее за руку, выволакивая ее в коридор, чтобы спрятать от любопытных учеников.

— Что такое, Соня?

— Ничего, — шмыгнула носом Соня и криво улыбнулась. — Извини, что так примчалась. Я… хотела сказать, что со мной все хорошо, и я не потерялась. Это если ты вдруг… волновалась.

Марина недоуменно нахмурилась.

— Конечно, волновалась. Что с тобой произошло?

Соня с облегчением рассмеялась, смахивая влагу с уголков глаз.

Она и представить себе не могла, насколько велик был груз вины, который она успела взвалить на себя, и осознала это только сейчас, когда освободилась от него.

Мир вокруг посветлел и разогнал все тени по углам, а Маринино лицо напротив вдруг показалось таким приятным и добрым, что не осталось никаких сомнений в том, что одинокой Соня не будет. Что у нее уже есть хорошая подруга и что дружба со временем окрепнет. И однажды она сможет поделиться секретом с кем-то, кому действительно будет доверять. Не сейчас. Но потом — обязательно.

Надежда согрела тело, и тепло это было гораздо мягче и реальнее того, что она испытала, когда пила кровь.

— Я заболела, — призналась Соня, — но сейчас мне гораздо лучше.

Это даже не было совсем уж неправдой.

— Но тебя же не было дома! Мы с Виктором Ивановичем ходили навестить тебя после школы, когда услышали от Метелки, что ты пропала.

— Я была в другом месте. Как-нибудь потом расскажу, хорошо?

Марина пару раз моргнула, затем смешно расширила глаза и захлопнула рот рукой.

— А как же Степка?

— Что?

— У тебя появился любовник ведь, я правильно поняла?..

Соня снова рассмеялась и неопределенно качнула головой.

Она провела уроки с огромным удовольствием, какое помнила лишь в первые рабочие дни, когда была чрезмерно вдохновленной и пылала от энтузиазма.

Хорошая новость обеспечила ее замечательным настроением на весь день.

Интересно, если она пойдет к Тимуру Андреевичу с ней, он не найдет повод его испортить, сказанув что-нибудь эдакое? Наверное, нет? Не после того, как тактично он вел себя вчера, успокаивая ее и окружая несвойственной ему заботой.

Выслушав ее сбивчивый рассказ о том, что она успела натворить за последние сутки, Тимур Андреевич аж помолодел от удивления. Он не признавался, но Соня подозревала, что какая-то часть его способностей даже после передачи ей никуда не подевалась. Иначе как он такое невероятное перевоплощение периодически умудрялся делать?

— Н-да-а-а, — протянул он. — В первый же месяц трех пиявцев завела. А ты девка не промах. Кто бы мог подумать!

Сонина улыбка растаяла.

— Я ведь думала, что я девчонку убила. А бабу Валю со Степой обезопасить хотела. Чтобы не волновались за меня и не наговорили лишнего родне…

— А поговорить? Или придумать чего более человеческое?..

— Я ничего не придумала, — сникла Соня. — Я же была в отчаянии. И вообще… Почему вы мне ничего не сказали?!

— Потому что думал, что ты и впрямь ее убила. Ты сама так сказала. Кто ж знал, что не до последней капли! — воскликнул Тимур Андреевич, театрально хватаясь за грудь. — Господи! Сколько раз я говорил, что если покусаешь, то просто отравишь и привяжешь к себе!

Настроение все-таки испортилось.

Ну да, не убила. Зато троих сделала своими рабами.

— Не жалей, — одернул ее Тимур Андреевич.

Он покрутил в руках пачку сигарет, вынул пару штук, а затем засунул обратно.

Соня знала, что он курит и довольно часто, но при ней он этого не делал. Она вежливо попросила об этом всего один раз, а он, несмотря на свой характер, в ответ просто кивнул и просьбу эту всегда исполнял.

— Не жалей, — повторил он. — Могло быть и хуже.

— Знать, что у меня есть… слуги… неприятно.

— Это не обязывает их следовать за тобой по пятам.

— Я знаю. Но… они есть. И власть у меня над ними тоже есть. Это тревожит.

Тимур Андреевич отбросил пачку на книжную стопку и сложил на животе руки, чему-то вдруг нехорошо улыбнувшись.

— Обмозговала уже эту мысль?

Соня закрыла ладонями лицо.

— Значит, думаешь об этом, — сделал вывод Тимур Андреевич. — Ничего страшного в этом нет. Пока не проверяешь на деле пределы своих возможностей, все нормально.

— А какие они? Эти пределы…

— Хочешь, чтобы соврал?

— Нет.

— Эти пределы крайне заманчивые. Если начнешь пользоваться силами чуть-чуть, то потом непременно захочешь большего. Власть пьянит. И такая — ни к чему хорошему не приводит. Сначала у меня был десяток слуг, а потом они все превратились в пиявцев.

— Пиявцы долго не живут, — рассеянно произнесла Соня.

Тимур Андреевич не мигая посмотрел на нее.

— Верно.

Соню передернуло. Она начинала забывать о том, что на совести этого старика сотни, а может быть, и тысячи жертв.

— Зачем они были вам нужны?

— Надоело добывать кровь самому.

— Ужасно.

— Да, — подтвердил Тимур Андреевич. — Но очень удобно. Не делай так.

— Не буду.

Некоторое время они сидели в тишине, пока он не предложил порисовать.

Соня вопросительно взглянула на него, но он уже пошел за мольбертами и пластинками с песнями Магомаева.

Слушая “Чертово колесо”, Соня создавала свою мазню на холсте и вспоминала, как под эту песню ее жизнь перевернулась с ног на голову.

Остатки хорошего настроения испарились, как она, собственно, и предполагала, направляясь сюда. Облегчения от осознания того, что ее первая жертва жива, оказалось недостаточно. Ведь первая жертва, к сожалению, не станет последней.

Прошел месяц, а по ощущениям будто три. Это было долго и мучительно, а впереди Соню ждали новые трудности. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть, справиться с собой и принять себя.

Все еще только начиналось.

Глава двадцатая, в которой секрет распространяется

Меньше всего на свете Соня ожидала того, что лишится надежды на все хорошее уже через неделю. Что потеряет контроль и испортит все — только на этот раз окончательно — подведет саму себя, сдастся и будет близка к тому, чтобы нарушить все свои обещания.

Она беспомощно раскрыла глаза и рот, глядя на своих изумленных учеников.

Тимур Андреевич рассказывал ей о том, что противостоять своим новообретенным охотничьим инстинктам можно и нужно. Небольшая практика — и все будет получаться.

Но Соня не успела.

Слишком поздно Тимур Андреевич поднял этот вопрос или слишком рано новое несчастье решило настигнуть неудачливую вампиршу.

Соня честно пыталась сосредоточиться и представлять что-то спокойное и умиротворяющее. Впустить солнечный образ цветущего луга в лесу, заменить просачивающийся в ноздри сладковато-ржавый запах воспоминанием о пудрово-летних цветочных ароматах, дышать неглубоко и неспешно.

Но все было зря и не вовремя.

Она опоздала.

Участившийся стук юных сердец разгонял по венам ребят кровь, и Соня слышала и ее звук, и запах, и ее собственное сердцебиение подстраивалось под ритм растущего страха.

— Софья Николаевна… вам плохо? — взволнованно спросила Кристина, подходя ближе.

Соня поморщилась от боли в деснах, пальцами обхватила свою челюсть, пытаясь остановить рост зубов, но конечно же, это было невозможно.

Только не это.

Если Миша не был первым, кто все это увидел, то по крайней мере, он был первым, кто сообразил, что происходит что-то странное и нехорошее, и быстро сориентировался, дергая Кристину за руку и уводя назад.

Классы в Болдинской школе были небольшими, и расстояние между Соней и четырьмя девятиклассниками было до обидного малым.

Она поймала их на побеге после полдника, когда у десятиклассников начался открытый урок с Виктором Ивановичем. Не обнаружив Диму Корешкова, Колю Тихорецкого, Мишу Воронина и Кристину Мамаеву среди их одноклассников, Соня рассердилась и, оставив класс на коллег, отправилась на их поиски.

Кристину — а вместе с ней и остальных — отыскать оказалось легко. И по запаху, и по странной связи, протянувшейся между ней и укусившей ее Соней.

Они оккупировали один из пустых классов и, судя по разбросанным вокруг картам, играли. До тех пор, пока кто-то из них не достал нож и не решил предоставить себя в качестве ужина для спешившей к ним учительницы английского языка.

— Не так уж часто люди кровью истекают, — легкомысленно говорил Тимур Андреевич. — Но ты уж постарайся не приближаться к тем, кто случайно поранился. Мало ли.

Мало ли!

Дима Корешков, как Соня поняла по оправдательной речи Миши, оказался не только отпетым хулиганом. Но еще и отпетым романтиком. И внезапно влюбленным в Кристину.

Горло Сони раздирал истеричный смех, которого она бы обязательно постыдилась, если бы не потеряла голову.

Романтик!

На крови решил поклясться в любви своей отчаянной!

Пока ее взгляд метался между застывшими перед ней ребятами, она цеплялась за край стола, стараясь физически удержать себя от соблазна броситься на кого-нибудь из них. Теперь подошел бы любой.

Соня даже не заметила, как по щекам потекли слезы. В затуманенном мозгу пронеслась горькая мысль, что сейчас она совершит нечто ужасное. И на этот раз действительно непоправимое.

Кристина высвободилась из защищающих ее объятий Миши и бросилась вперед.

— Нет-нет, прочь! — закричала Соня, кидаясь назад вместе со столом.

— Вернись, дура! — завопил Коля.

Но Кристина никого не послушала и подлетела к отшатнувшейся Соне и схватила ее за побелевшую от напряжения руку.

— Я дам вам выпить кровь — и вы успокоитесь, да?

Соня бездумно кивнула и наклонилась к подставленному запястью, которое однажды уже кусала.

Она замерла на полпути, словно громом пораженная. Медленно выдохнула. Выпрямилась.

Сознание резко прояснилось, а желание выпить немного крови и успокоить чудовище внутри подавил неожиданно охвативший ее ужас.

— Что ты сказала? — прошептала она, уставившись на дрожащую Кристину.

— Что дам выпить кровь, если вам нужно.

Соня дернулась в сторону так, будто ей в лицо святой водой плеснули.

Тимур Андреевич один раз брызнул на нее парой капель, чтобы познакомить с ощущением — мало ей не показалось.

Выпить кровь, если ей нужно…

— Не нужно, — одними губами проговорила Соня и рухнула на учительский стул.

Кристина с непонятной печалью во взгляде посмотрела на нее, а затем на одноклассников.

Они бы бросились ее защищать, если бы потребовалось. Никто не кричал и убегал, и решимости в их глазах было почему-то больше, чем страха.

У Димы в руке все еще был зажат нож, которым он полоснул себе ладонь. Неглубоко, чувствовала Соня, но несколько капель крови он все-таки обронил. Пробовать ее больше не хотелось.

Колю заметно потряхивало. Его взгляд метался из стороны в сторону, и он все никак не мог успокоить ногу, которая своим стуком нарушала тишину класса.

— Значит, вампиры существуют.

Все остальные вздрогнули и зашевелились — все то время, чтоони сидели здесь после того, как сюда ворвалась Соня, никто и двинуться не смел. Словно она, как в игре “море волнуется — раз”, собиралась покусать любого, кто шелохнется.

— Софья Николаевна… — Миша натужно засмеялся. — Я, когда говорил зубы вам отрастить… не это имел в виду.

Стоявший рядом с ним Дима тоже усмехнулся. И опустил нож.

— Мне такие зубы тоже не были нужны, — тихо ответила Соня.

Почему они не убегали?..

Она не понимала.

Хорошо это или плохо?

Кристина дотронулась до ее плеча, приводя в чувство.

— Софья Николаевна. Я знаю, что случилось.

Соня догадывалась, что Кристина, скорее всего, помнила, что на нее напали. И кто. Ей ведь не было приказано забыть. Но узнавать это наверняка она не спешила, потому что Тимур Андреевич ясно дал понять, что слуги не сдают хозяев и особого страха, как правило, не испытывают. Тем не менее, на последних двух уроках с 9 “Б” Соня всячески избегала любых возможностей выяснить, что там себе надумала ее жертва. Да, трусливо, гордиться было нечем, ну и пусть.

— Поверить не могу, что это правда, — вдруг пробормотал Миша.

Соня с недоумением оглядела взволнованную Кристину, заметив и напряженные плечи, и сжатые кулаки. Та выглядела очень серьезно, словно собиралась сама бросаться с кулаками на того, кто осмелится напасть на Соню.

— Ты что… всем рассказала? — звенящим голосом спросила она.

— Нет.

Дима с громким щелчком спрятал лезвие ножа и засунул его в карман.

Соня расценила это действие как безрассудное. Ей казалось, что он был готов защищаться, но чем внимательнее она приглядывалась к ребятам, тем сильнее становилось ее подозрение в том, что они не настолько потрясены, узнав о существовании вампиров, как была она сама месяц с лишним назад.

— Да давно уже слушки ходят, — сказал Дима. — Про вампиров в нашей школе.

Вот так новость.

— Что?.. Но я такой стала лишь месяц назад.

— Это как? — влез Миша. — Как вы такой стали?

— А че это тебя вдруг заинтересовало? — ухмыльнулся Дима.

— А че б нет? — буркнул Миша в ответ и отвернулся. — Я тоже, может, хочу. Стал бы вампиром — свалил бы сразу от бати. Зажил бы как надо!

Про его отца Соня слышала и один раз даже видела на родительском собрании, откуда его пьяного за шкирку выгонял учитель физкультуры. Мишу легко было понять. От такого и она бы мечтала сбежать. Только не такой ценой. Парнишка совсем не понимал, о чем говорит.

— Что со слухами? — повторила Соня свой вопрос.

— Они не про вас, — ответил Дима, усаживаясь прямо на парту. — У нас уже год болтают, что кто-то из учителей — вампир. Может, и не один. Большинство думают на завуча.

Соня перевела взгляд на Мишу.

— Ты не поэтому мне про зубастую Метелку говорил?

Тот хмыкнул и скрестил на груди руки.

— Может, и поэтому. Но поверьте, если б я знал, что вы последуете моему совету, в жизни бы такое не ляпнул! На вас никто не ставил.

— Что это значит?

Миша осторожно подошел поближе, чтобы посмотреть на кусок дерева, отошедший от края парты — видимо, это Сониных рук дело.

Он отодрал торчащую деревяшку окончательно.

То ли они храбрились, то ли просто были безбашенными.

— Не обижайтесь, но до сегодняшнего дня вы совсем на вампира не были похожи, — пробормотал он задумчиво. — Вид у вас добрый слишком.

Как будто на это можно было обидеться. Для Сони это звучало как комплимент.

— Но сегодня было жутковато, — сказал Миша. — А зубы у вас как и откуда лезут? Это больно? А вы крестов боитесь?

Соня промолчала.

Значит, ребята в девятом классе пусть и не всерьез, но обсуждали существование вампиров среди учителей? И гадали, кто это может быть? Уму непостижимо.

— Вы хоть осознаете, насколько вампиры могут быть опасными? — помедлив, спросила Соня. — Это совсем не повод для шуток.

— Ну, за год нас никто не съел, — пожал плечами Миша. — Да и в городе всегда тихо было.

Кристина сочувственно посмотрела на Соню, как будто это не ей довелось столкнуться с настоящим вампиром и едва от этой встречи не умереть. Наверное, укушенные совсем теряют инстинкт самосохранения.

— Вы ставили на Любовь Васильевну. Вы поэтому ее боитесь?

— Кто тут боится! — фыркнул Дима.

— А надо! — повысила голос Соня и дернула верхней губой, демонстрируя заострившиеся клыки.

Все умолкли и тут же заметно напряглись, кидая друг другу взволнованные взгляды.

Ей придется укусить каждого, чтобы заставить молчать…

— Так, — неуверенно начал Миша. — Кто-то еще, помимо вас, есть в школе?

— Не знаю.

— Разве вы своих не можете узнать? — с сомнением протянул Коля.

— Нет. Откуда…

— Ну, может, как-то чувствуете. Че там, как там у вас это делается?

— Понятия не имею…

Соня перебрала в памяти всех учителей. Достаточно хорошо лично она знала только Марину и Виктора Ивановича, с которыми каждый день виделась на большой перемене и обедала в столовой. Марина пришла в этом учебном году вместе с Соней, а Виктор Иванович… Он работал тут уже три года. Но какой из него вампир?.. Он просто интеллигентный и слегка заносчивый стихоплет.

Такой же безобидный, как и Соня.

Вот только Соня вовсе не была теперь безобидной. Живое воплощение поговорки “в тихом омуте черти водятся”.

Нет. Так ведь можно на каждого навесить кучу подозрений!

— Задумались? — спросил Коля. — Вот и мы все гадали — да не догадались.

— Но с чего вы изначально решили, что в школе есть вампиры? Откуда пошли слухи?

— Думаю, что это из-за меня все, — призналась Кристина, отходя от Сони и возвращаясь к ребятам, чтобы сесть рядом.

Она смущенно потерла правую щеку.

— Это я как-то сказала, что дядя мой… охотник на вампиров.

— Ха, — выдал Миша. — Так, получается, в натуре охотник.

— Он же в институте работает, да? — добавил Коля.

— Вампировед.

— Просто биолог, — уточнила Кристина.

— Вампиролог.

Тимур Андреевич про охотников рассказывал, но утверждал, что встречал их редко. Поначалу бегал от них, а когда решил нарочно попадаться под руку, чтоб поймали и убили, в рядах охотников как назло убыло. Или они просто со смертью на пару начали бегать от него.

Соне казалось, что ей пока рано думать о том, что ее кто-то может захотеть поймать и убить, когда у нее самой зубы убийственные. Да и откуда они — эти охотники — возьмутся в маленьком городишке, куда она приехала работать учительницей?

— Тебе дядя рассказал про вампиров? — спросила Соня.

Кристина странно поежилась и кивнула.

— Да. По секрету.

— И ты растрепала всему классу, — весело сказал Миша.

— Заткнись! Я не подумав тогда ляпнула. А вы раздули из этого незнамо что!

— Ну так получается, что не зря раздули, — сказал Дима. — Значит, правду говорил твой дядя.

Кристина побледнела и, резко подскочив и уперевшись руками в стол, воскликнула:

— Софья Николаевна!

— М?

— Вам лучше не ходить по городу по ночам…

Предупреждение показалось Соне нелепым.

По ночам не стоило ходить, например, той же Кристине. Который там был час?.. Очень поздний. Как пятнадцатилетняя школьница в такое время вообще могла оказаться в том темном проулке? И не повезло, потому что на Соню нарвалась, и повезло, что не до конца ее осушили.

— Это не мне нужно остерегаться, а…

Она не договорила, потому что Кристина яростно замотала головой и забормотала:

— Нет-нет-нет! Вам нужно остерегаться! Мой дядя…

Соня вопросительно нахмурилась. Ребята непонимающе переглянулись.

— Он не охотник. Но он знает о том, что вампиры существуют. Давно знает. И он всегда говорил, что был бы только рад поймать хоть одного. И мама моя ему верила. А папа с Борисом Ивановичем — нет. Дядя в семье самый младший и все всегда думали, что он немножко того, — Кристина покрутила у виска пальцем. — Как все ученые.

— Борис Иванович? — переспросила Соня.

— Софья Николаевна, вы что, не знаете фамилию директора? — спросил Миша.

— Конечно, знаю. Мамаев.

Сказав это, Соня изумленно заморгала.

Одинаковые фамилии? Подумаешь. У нее ни разу и мысли в голове не мелькнуло, что фамилия может быть общей. Она просто не обратила на это внимания!

Все-таки учительница из нее вышла никудышная. И с трудными подростками она не нашла общий язык хотя бы потому, что совершенно не интересовалась тем, что они из себя представляли.

Как там говорил Виктор Иванович про этот класс?.. Каша-мала. Отец Корешкова работает в обкоме, директор школы — дядя Кристины, получается, еще один дядя — ученый, и, судя по нарядам девушки, отец там тоже непростой. Зато у Миши Воронина отец-алкоголик, а Коля Тихорецкий — сирота. Ну и компания собралась…

— Ну и что с того, что он вампира поймать хочет? — спросил Миша. — Вампиры, наверное, и сами поймать кого угодно могут. Да, Софья Николаевна?

— И ты говорила, что дядя в институте где-то в Московской области работает, — напомнил Дима.

Кристина нервно потерла костяшки пальцев.

— Да, но он вообще-то приехал на той неделе. Он часто приезжает в гости.

На той неделе Соня на нее напала… Неужели он знает?!

— И он… мне кажется, что он знает, что на меня нападали, — подтвердила Кристины ее мысли.

— Это кто это на тебя нападал? — насупился Дима.

Соня судорожно выдохнула.

Они узнали, что слухи о вампирах могут быть правдивы, потому что они существуют. Потому что вот она — здесь, перед ними. Но они не знали, что она напала на их подругу… Вот почему они не выглядели очень напуганными, даже разглядев ее зубы, и не воспринимали ситуацию всерьез!

Хуже того, дяде Кристины что-то было известно о вампирах и вот уже Соня могла стать объектом его интереса.

У нее пошла кругом голова.

— Как он сделал такой вывод?..

— Он нашел меня там, где… где… ну…

Кристина замешкалась. В классе повисло напряжение.

— Где я на тебя напала, — договорила Соня.

Дима сузил глаза и засунул руку в карман, куда так беспечно убирал нож.

— В смысле напали?..

— Успокойся, — одернула его Кристина. — Софья Николаевна не виновата, что ей нужно пить кровь раз в месяц!

Слышать оправдания собственных действий от жертвы было неприятно. Кристина совершенно точно неправильно оценивала риски да и не могла иначе. Соня надеялась, что мальчики окажутся разумнее, хотя бы потому что их она не отравляла укусом.

— Э-э, да? — беспокойно заерзал Миша. — У Софьи Николаевны есть причины меня съесть. Я не сделал ни одной домашки на прошлой неделе.

— Я быть съеденным не собираюсь и выпрыгну в окно, — мрачно заявил Коля.

Дима руку из кармана не вынул, но сжал челюсти и вид приобрел страшно суровый.

— Никого я есть не собираюсь, — устало сказала Соня и уронила голову на сложенные на столе руки.

— Вот и замечательно, — воскликнула Кристина. — Софья Николаевна, будьте, пожалуйста, осторожны.

— Не странно, что ты говоришь это не нам? — обиженно поинтересовался Миша.

— Дядя спрашивал меня про вас, — не слушая его, продолжила Кристина, обращаясь к Соне. — Потому что он знает, что я должна вас знать, так как я теперь привязана.

Соня не нашла в себе силы выпрямиться.

Дядя Кристины явно немало знал о вампирах, раз был в курсе про связь.

— Что значит “привязана”? — спросил Коля.

— Те, кого укусили, подчиняются вампиру какое-то время. И чувствуют их.

— И ты ему рассказала про Софью Николаевну?

— Нет, конечно! Я сказала, что ничего не чувствую.

— Он тебе не поверил, — пробормотала Соня.

— Наверное, нет. Он ничего не делает, чтобы найти вас, потому что я не уверена, что он знает как. Говорю же, что не охотник. Но вам все равно нужно быть осторожнее.

Час от часу не легче.

Соня полулежала на столе еще некоторое время, в течение которого ребята хранили молчание и переваривали случившееся. Хорошо бы они сделали правильные выводы.

Хотя это не так уж важно, потому что Соня их всех укусит и заставит обо всем забыть. И Кристину тоже заставит. Иначе-то никак…

— Мы не скажем никому.

Соня подняла голову. Кристина повернулась к одноклассникам.

— Не скажем же?

— Не скажем… — медленно произнес Дима.

— А если скажем, могут же помочь? — несмело выдал Коля.

— Это кому ты собрался рассказывать? Мой дядя, если узнает, Софью Николаевну на кусочки разрежет, чтобы посмотреть, что у нее и как работает!

— Так, может, лечение есть? Пить кровь как-то… ну…

— Лечения нет, — уверенно сказала Кристина. — Есть только лекарство от длинного языка. Зубы вампира, например, который тебя заставит, если не захочешь молчать.

— Не надо ничего из страха делать, — почувствовала Соня раздражение. — Я никого из вас не трону. Если проговоритесь, я просто сбегу — и все.

Конечно же, она всех укусит и заставит их обо всем забыть. Какие тут еще варианты? Не признаваться же в этом заранее. Иначе Коля на самом деле решит выпрыгнуть из окна раньше, чем до него дойдет очередь.

— Куда сбежите? — спросил Дима.

— Куда-нибудь в лес.

— В лесу холодно зимой, — заметил Миша.

— Да что ты…

Опять повисло неловкое молчание.

Соня слегка повела носом, ощущая легкий и почти уже выветрившийся запах крови Димы, который ничего не удосужился приложить к царапине. К счастью, он больше не будоражил разум, оттого случившееся с ней помутнение показалось ей глупым. Из-за такой ерунды выдала себя. Тимур Андреевич над ней посмеется.

— А пятерку по инглишу за четверть за молчание можно получить? — вдруг нервно хихикнул Миша, разбивая тишину.

Кристина с неожиданной прытью перебралась прямо через парту к нему и, схватив его за шиворот рубашки, со всей дури потрясла.

— Ты шантажировать вздумал?!

— Да я же пошутил!

Миша поднял и выставил вперед руки, и Соня, вдруг заострив внимание на его оголившихся запястьях, тут же поняла, что нет. Не укусит. Никого из них. Она обещала себе. Да и духу попросту не хватит.

Она закрыла лицо ладонями.

Она обречена.

— Делайте что хотите, — прошептала она.

— Вы уж не осуждайте нас за то, что слегка побаиваемся, — сказал Миша. — Сами-то не боялись, что ли, когда такой стали?

— Боялась.

— Точно не тронете?

— А точно поверите, если скажу, что нет?

Ответа не дал никто, поэтому неопределенность тяжело опустилась на плечи Сони.

Потерявшихся девятиклассников и отправившуюся на ними учительницу нашел Виктор Иванович.

— Вы чего тут? — удивился он, заглянув в класс. — Тут оставаться собираетесь? Автобус уже ждет. Бегом на выход.

Соня проводила взглядом учеников, а затем взглянула на Виктора Ивановича, который нетерпеливо ждал ее на пороге.

— Соня? Идемте?

— Софья Николаевна, — машинально исправила Соня.

Виктор Иванович усмехнулся, и его светло-карие глаза за очками остро блеснули в свете ламп, вызывая смутное тревожное ощущение в груди.

Тимур Андреевич не говорил, сколько сородичей бродит по свету, потому что не знал. Но Соня быстро убедила себя и посчитала, что вероятность того, что на одну школу приходится больше одного вампира, крайне мала.

Да уж. С расчетами у нее всегда было туго. В конце концов, ее даже с луной угораздило ошибиться.

А ведь кто знает: вдруг и правда она не одна?..

Глава двадцать первая, в которой важнее всего — доверие

— И что, вообще никак не узнать?

— Ну ты удумала!

Тимур Андреевич был не в восторге от того, что она так по-дурацки выдала себя своим ученикам. А еще он разозлился и снова назвал ее глупой и безалаберной, узнав, что она не покусала их за это, чтобы тем самым обеспечить себе отсутствие проблем.

Выяснить, есть ли в школе еще вампиры, тоже не представлялось такой уж простой задачей.

— У вампиров только кровь от людской отличается. Если это женщина, можешь и узнать случайно. А если мужчина… ну тут ничего не поможет.

От разговора Соня ощутила опустошающую неудовлетворенность.

— Зачем тебе это знать? — полюбопытствовал Тимур Андреевич.

Соня и сама не понимала толком.

— Может быть, мне было бы проще? — вслух предположила она. — Может, я бы могла… подружиться с кем-то, кто меня поймет?

Тимур Андреевич издал смешок.

— Вампиры не собираются в стаи и по сути своей одиночки. Даже не мечтай.

— Может, это просто вы одиночка!

— Побудешь с тобой одиночкой. Ты сюда почти каждый день приходишь!

— И не врите, что я вам досаждаю.

— Я открываю тебе дверь и приглашаю тебя в дом только потому, что ты приносишь пироги.

Тимур Андреевич оторвался от своего вязания и вдруг с возмущением уставился на Соню.

— Ты не принесла пироги сегодня!..

— Ну да, а вы все равно меня впустили.

Тимур Андреевич что-то еще проворчал для виду, но за порог отправлять, естественно, не стал.

— Лучше бы думала о своих учениках! — наконец выдал он. — Разболтают — и не жить тебе спокойно!

— Я поставлю им пятерки в четверти… — неубедительно стала спорить Соня.

— Наивная.

Соня не отрицала. От волнения и перенапряжения нее сводило каждую мышцу, будто в любой момент тело ожидало опасности: кол в спину, крест на шею и ведро святой воды на голову — и было наготове, чтобы сбежать.

Но девятиклассники присмирели. Причем все, а не только те, что невольно стали свидетелями ее страшных зубов. Может, испугавшийся за себя и за Кристину Дима воспользовался своим авторитетом и попросил всех угомониться, а может, просто в Соне что-то изменилось.

Она перестала краснеть и запинаться, стала вести уроки увереннее и гораздо спокойнее реагировала на малейшие неприятности в виде шалостей и непослушания: просто выставляла детей за дверь и отправляла к завучу. Не чуралась плохих оценок и прямолинейно общалась с учениками, не пытаясь смягчить свои замечания, как раньше, чтобы ненароком не обидеть.

Ей совершенно не нравилось то, каким преподавателем она становилась, но и распыляться на то, что не имело смысла, она заставить себя не могла. Вместе с человеческой жизнью куда-то ушло то, что придавало ей сил поначалу, заставляло упорствовать и не предавать свои принципы. Заставляло любить свою работу, о которой она мечтала всю жизнь.

— Никуда оно не ушло, — хмурился Тимур Андреевич. — И что значит “с человеческой жизнью”? Ты не померла, а всего-то стала бессмертной!

— Всего-то! — передразнила Соня. — Во мне поселилось чудовище, которое думает и иногда говорит за меня! И мысли у него страшные!

— Выдумщица. Это настолько ты себя признавать не хочешь?

— Настолько.

— Рано или поздно признаешь.

— Не хочу.

Тимур Андреевич еще долго распинался про то, что без вдохновения и энтузиазма себя оставлять ни в коем случае нельзя, а Соня кивала, якобы соглашаясь, но отыскать их в работе по-прежнему не могла, с каждым днем как будто теряя даже то, что еще оставалось. Горы тетрадок росли и росли, внеклассная деятельность постепенно становилась в тягость, а в глазах Метелки — Любови Васильевны — которая неустанно организовывала мероприятия для сплочения коллектива, Соня все пыталась найти такое же чудовище, как и в ней самой. Вот только Сонино чудовище лишь отдаляло ее от правильного образа советской активистки, а чудовище Любови Васильевны, если бы оно существовало, точно породило бы маленькую армию послушных и готовых на все слуг. Но их не было. Коллеги частенько ошибались, за спиной беззлобно посмеивались над завучем, звали ее по имени, придуманному учениками, и не всегда охотно шли ей навстречу. Они были обычными людьми: хорошими и по-доброму ленивыми. Соня сомневалась, что завуч — вампир.

Некоторые ученики делали первые успехи, и сердце на них откликалось, но недостаточно сильно. Неудач все-таки было больше. Нехорошо было думать о детях с пренебрежением, но работа грезилась Соне совсем не такой, какой оказалась. О том, чтобы быть и учительницей, и вампиршей одновременно она точно не мечтала. И Тимур Андреевич, слушая ее откровенные признания, мрачнел и говорил, что ее одолевает какой-то противный душевный недуг. Соня ему не верила, потому что была убеждена, что все дело в чудовище.

Тимур Андреевич заставлял ее рисовать почти каждый раз, а она не сопротивлялась, понимая, что он хочет привить ей желание творить. Ему казалось это важным — ну и ладно. Жизнь ее ждала долгая, поэтому часы рисования вовсе не казались ей потерянным временем, которое она могла бы потратить на что-то более важное. Это проверка тетрадей важнее?

В середине ноября Соне отправилась в Горький, чтобы навестить маму и деда, но вместо того, чтобы насладиться воссоединением с любимыми родственниками, оказалась в ловушке из чувства вины. Мама пригласила тетю Веру и Степу, и его страдающий взгляд выжигал в Сонином сердце еще одну дыру.

— Свадьбы пока не будет, — вынуждена была признать она.

“Никогда не будет” осталось неозвученным, но всем вдруг это стало очевидно.

За праздничным, накрытом по случаю ее приезда столом тут же сделалось неуютно.

Дед задумчиво теребил бороду, а мама, разнервничавшись, наваливала всем в тарелки горы еды, шутила и звонко смеялась, чтобы скрасить атмосферу и в то же время от неловкости, потому что выходило плохо. Тетя Вера совсем ничего не говорила.

После ужина Соня отвела Степу в сторону и, не спрашивая разрешения, укусила в руку, обновляя связь. Тимур Андреевич предупреждал, что со временем она истончается, поэтому самым верным способом решить все проблемы был обычный приказ все забыть. Но Соня… Нет. Ее чудовище приняло эгоистичное решение о том, что лишать дорогого ей человека воспоминаний, пусть и болезненных, она точно не будет. Ему нельзя забывать о том, кто она, потому что однажды она может захотеть довериться ему как другу.

Глотков она сделала больше нужного. Второй месяц ее вампирской жизни подходил к концу, и она начала постепенно улавливать чувство голода. Уже скоро… Но на этот раз она была готова.

На днях Кристина поймала ее в коридоре и заставила заглянуть себе в глаза, чего Соня упрямо избегала с Болдинской поездки.

— Давайте я вам помогу?

От такого предложения у нее вмиг пересохло в горле.

— С чего вдруг?

— Считайте это извинением за жвачку на портфеле… — смутилась Кристина.

— Не думаю, что тебе надо извиняться после того, что я сделала. Это мне надо извиняться вообще-то.

— Вы же не нарочно?

— Нет, конечно.

— Ну так и я не в обиде. Я просто подумала, что вам не захотелось бы привязывать к себе кого-то еще. А я-то уже привязана, так что ничего страшного.

Соня решила было рассказать, что их связь, должно быть, уже исчезла, но, немного подумав, согласилась. Это и правда будет легче.

Тимур Андреевич устал поражаться ее глупости, поэтому лишь прикрыл рукой глаза — наверное, чтобы не смотреть на то, как доверчивая Соня опять совершает глупость.

— Вы не хотите, чтобы я была плохим вампиром и настаиваете на важности человеческих взаимоотношений, но при этом не одобряете того, что я кому-то доверяю? — не удивилась Соня. — Так? Я вас правильно поняла?

— Ты хочешь довериться девчонке, чей дядя знает, что она связалась с вампирами. Твой выбор людей, которым стоит доверять, меня очень удручает.

— Меня, знаете ли, тоже. Но я все еще зачем-то прихожу сюда, — отозвалась Соня.

После этого Тимур Андреевич выпил целую кружку самогонки, так что на ответ у него ушло несколько минут.

— Каждый раз надеюсь, что за тем, чтобы меня убить.

— Не дождетесь.

Когда выпал первый снег, Тимур Андреевич подарил ей шарф.

— Это что? Это зачем?

Почему-то Соня искренне была уверена, что он решил обновить свой гардероб и вязал шарф себе, но теперь вдруг все встало на свои места. Шарф-то был красным, а Тимуру Андреевичу вообще-то уже не надо было носить этот цвет. А больше он ни с кем и не общался. Кому еще он мог предназначаться, кроме Сони?

— Какая поразительная ненаблюдательность. Это шарф. Тебе дарю. С днем рождения.

— Сегодня не мой день рождения, — растерянно сказала Соня.

— А мне ж откуда знать, когда там он у тебя.

— Тридцатого ноября.

— Ну, значит совсем скоро. Принимай подарок.

Соня прижала шарф к груди, глядя в тусклые голубые глаза напротив, прикусила губу и сморгнула предательскую слезу.

— Спасибо…

— Нюня, — ласково бросил Тимур Андреевич и ушел за мольбертами.

В тот день он был особенно молчалив, и Соня тоже не спешила задавать свои глупые вопросы и выпытывать подробности его бурной молодости, поэтому Магомаев играл даже тогда, когда Соня покидала его квартиру, завернувшись в новый шарф.

Кристина обещала, что может без проблем ускользнуть из дома поздно вечером, и Соня с неясной тревогой ожидала, что у нее не получится, поэтому в любой момент была готова вернуться к Тимуру Андреевичу.

Но Кристина пришла. В сопровождении Димы и Коли, которые настояли на том, чтобы присутствовать и в случае чего облить Соню святой водой. Последнее неохотно предложила она сама, когда оставила всех посвященных в ее секрет ребят после уроков, чтобы обсудить возможные неприятности. Миша заметно расстроился и угрюмо сказал, что не сможет, потому что иначе некому будет тащить домой пьяное тело отца.

— В этом действии нет ничего интересного, — сказала Соня.

— Это вам так кажется! А я хотел посмотреть.

Соне это было непонятно, но она со смешком щелкнула зубами и пообещала, что покажет все в другой раз.

Другого раза, конечно же, не будет, потому что: как только она наберется смелости, она избавится от ребят: укусит и заставит все забыть.

Завидев их издалека, Соня вдохнула холодный воздух, в котором уже отчетливо ощущалась зима, и поняла, что они одни и что это все-таки не ловушка.

Наслушавшись подозрений недоверчивого Тимура Андреевича она, конечно же, нарисовала себе самый пугающий исход событий: Кристина, с которой ее спустя месяц ничего не связывало, приводит за собой хвост из людей в белых халатах со шприцами, они надевают на Соню крест, хватают ее и увозят в неизвестном направлении, а предавшие ее ученики хохочут ей вслед.

— Не волнуйтесь, — зашептала Кристина, зябко поведя плечами и кутаясь в шубку. — Дядя на работе — очень далеко — и раньше Нового года не приедет. Никто ничего не узнает.

Соня издала неопределенный звук и покосилась на Диму и Колю, которые сверлили ее внимательными взглядами. И ей придется пить кровь, пока они будут стоять у нее над душой? Как отвратительно.

— Отвернитесь.

— Нельзя! — твердо ответил Дима. — Вдруг вы лишнего выпьете?

Соня поморщилась, но настаивать не стала.

Кристина с бесстрашной улыбкой оголила руку и, не раздумывая, протянула ее вперед, и Соня завороженно уставилась на почти светящуюся в ночи кожу. Она не чувствовала сводящего с ума голода, как в прошлый раз, но ее руки задрожали, когда она для удобства обхватила ими запястье Кристины и с предвкушением наклонилась к нему.

Все прошло совершенно обычно.

Успевшая замерзнуть Соня быстро согрелась и отпрянула до того, как Коля подергал ее за шарф, призывая остановиться. Дима подхватил пошатнувшуюся Кристину и воспользовался случаем, чтобы прижать ее к себе поближе. Насколько Соня понимала, горе-романтика она водила за нос и взаимностью ему не отвечала, хотя держала при себе.

— А в прошлый раз больше выпили, — засмеялась она, разглядывая исчезающие ранки. — И было больнее.

— Извини, — пробормотала Соня, облизывая губы.

— Почему раны так быстро заживают? — спросил Коля, тоже не отрывая взгляда от руки Кристины.

— Яд залечивает.

— Так вы ядовитая, Софья Николаевна?

— Не советую проверять, — вытерев рот, рассеянно сказала Соня. — Ты сделал домашнее задание по английскому на завтра?

— Сделал, но не советую его проверять, — заржал Коля, а затем осекся и, прищурившись, напомнил: — У нас же пятерки! Берете свои слова назад?

— Только на эту четверть договаривались.

Парни помрачнели.

— Нечестно.

— Все честно, — улыбнулась Соня.

Долго на морозе стоять было слишком холодно, поэтому она сразу отправила троицу домой, наказав Кристине пить много сладкого чая, чтобы восстановиться.

Оказывается, для утоления вампирского голода крови надо было всего-то ничего. Чтобы убить человека, надо было очень постараться и дотянуть до последнего момента, а в первый раз ее одолел такой ужас, что она даже не поняла, сколько времени пила кровь. Больше, чем сегодня, но, похоже, недостаточно.

И слава Богу.

Глава двадцать вторая, в которой проясняются мечты

Декабрь выдался таким же загруженным, каким он бывал в институтские времена.

Соню втянули в добровольно-обязательную общественную деятельность и дали несколько классов, с которыми необходимо было заняться подготовкой к праздникам.

А еще Любовь Васильевна как-то неслучайно обронила в разговоре, что у шестого “Б” нет классного руководства, так что Соня ожидала на Новый год подарок и вместо радости испытывала ужас. Об этом она хоть и мечтала втайне, еще будучи студенткой, но надеялась заслужить классное руководство хотя бы через год работы, а не так сразу.

— Соня, вы же любите шестиклассников, — сказал Виктор Иванович, когда она, разрываемая новостью и не обнаружившая в учительской Марину, подсела к нему и оторвала его от проверки тетрадей.

— Софья Николаевна. Да, они хорошие.

— Вы бы предпочли 9 “Б”?

Наверное, на лице у Сони отразилось все, что она думала по поводу этой идеи, потому что Виктор Иванович разулыбался, снял очки и, закрыв одну из тетрадей, сел прямо, будто собирался слушать Соню дальше, не отвлекаясь. Словно она не прервала его, пока он был занят.

Соня стушевалась и отвела глаза в сторону.

— Я, если честно, никакой бы класс не предпочла.

— Что в вашей жизни такое случилось, что так изменило ваше отношение к преподаванию?

Задавая этот вопрос, Виктор Иванович выглядел спокойным и расслабленным, а вот Соня тут же напряглась.

А точно ли он?..

Да нет же!

Дурная привычка высматривать в коллегах признаки вампиризма выходила ей боком и в последние недели все чаще ставила в неловкое положение.

— Ничего такого не случилось, что могло бы на это повлиять, — быстро сказала она.

— Но вы так рьяно защищались на линейке, что я проникся и поверил, что нашу школу озарила путеводная звезда для детей.

Соня сердито хлопнула ладонью по столу.

— Издеваетесь?

Виктор Иванович покачал головой.

— Ничуть.

— Когда вы начинаете бросаться такими фразами, вам не хочется верить.

— Я же учитель литературы, — пожал он плечами. — Вы поверите мне больше, если я скажу, что ваш угасший энтузиазм совсем не “прикольный”?

Соня рассмеялась, и лицо Виктора Ивановича, без очков выглядевшее моложе, осветила приятная и мягкая улыбка.

— О чем вы мечтаете? — вдруг спросил он.

И вопрос этот застал Соню врасплох, поэтому она не сразу нашлась с ответом.

— Стать хорошим учителем, — неуверенно произнесла она.

— Прямо сейчас, — уточнил он. — А не три месяца назад.

Соня взволнованно сжала в руках классный журнал.

Она некоторое время молчала, вспоминая о том, что еще недавно думала о том, что скоро выйдет замуж. И вообще-то свою дочь она уже планировала назвать Настей. Как из фильма "Морозко". Они со Степкой его вместе смотрели по телевизору в детстве и по очереди стучали по боковой деревянной крышке, когда тот барахлил.

Какая теперь Настенька? Какой Степа?

Теперь она хотела жить нормальной жизнью. По крайней мере, научиться, потому что стать человеком она может, только если передаст свое бессмертие кому-то еще. Но поступить так же, как Тимур Андреевич, она бы не смогла!

Теперь ее единственным желанием был покой, которого она избегала всю свою сознательную жизнь, ни минуты не сидя на месте и вечно гоняясь за успехами и достижениями. И покой этот был сейчас настолько желанным лишь потому, что был недостижимым. В животе завязался холодным и противным узлом страх натворить делов и оступиться. Пока она мечется и обрастает новыми обязанностями, накладывающими на нее большую ответственность, с этим страхом она не справится.

— Соня? — позвал Виктор Иванович. — Похоже, вы не готовы на этот вопрос ответить…

— Софья Николаевна. И нет. Я…

Что же придумать?

— Я мечтаю… увидеть Биг Бен.

Странно. Даже не соврала.

Вот бы умчаться в Лондон прямо сейчас и посмотреть, как живут другие люди…

Виктор Иванович вскинул брови, но не посмеялся.

— Получается, все это, — он махнул рукой вокруг, — ради Англии?

— Наверное. Учитель — уважаемая профессия. Учителю же дадут возможность поехать в ту страну, чей язык он преподает. Верно?..

Прозвенел звонок на урок, но Соня не пошевелилась. Виктор Иванович тоже не двигался, задумавшись.

— Верно. Значит, вы мечтаете путешествовать.

Соня медленно кивнула.

И вдруг перед глазами стало проясняться, словно она проснулась от долгого сна и темный сумрак ночи начал развеиваться в алых предрассветных лучах.

Тимур Андреевич отдал бессмертие именно ей, подслушав ее мечту и будучи уверенным, что тем самым не проклинает, а награждает шансом когда-нибудь ее обязательно исполнить. И даже если она не справится со своей ролью хорошей учительницы и достойной советской гражданки, когда-нибудь она все равно придумает способ выбраться из страны…

— Уверен, что у вас обязательно получится, — сказал Виктор Иванович.

— Почему уверены?..

На мгновение Соне снова показалось, что он знает, кто она такая.

— Потому что рано или поздно границы в мире откроются и столько усилий прилагать, чтобы посмотреть чужую страну, не понадобится.

— Неожиданно от вас это слышать.

— Если позволите, Соня…

— Софья Николаевна…

— Нет, — возразил он. — Соня. Если позволите, я назову наши отношения дружескими. А значит, общение с вами не могло не оставить никакого следа и заставило меня пересмотреть некоторые вещи.

— Это какие?

— Например, о бесполезности вашего предмета.

— Значит, он не бесполезный?

— Нет, — улыбнулся Виктор Иванович. — Не бесполезный для жаждущих открывать новые горизонты. Я думаю… Что наука объединит мир. Нам покорится космос, мы победим болезни. Наши советские ученые невероятные. Но ведь ум и талант не положены же лишь в одно место? Все люди одинаковые. Во всех странах. И я считаю, что природа мудро распределила талант по всей планете. Людям когда-нибудь придется взаимодействовать больше и трудиться не на благо своей страны, а на благо всего мира.

Соня оглядела учительскую, охваченная странным чувством.

Их же никто не слышит?

Нет. Было пусто, потому что все учителя ушли на уроки.

Виктор Иванович продолжил:

— Мне кажется, совсем скоро мы станем более гостеприимными соседями с другими странами и нам всем будет дозволено чаще заглядывать друг к другу в гости. Тогда-то ваши уроки пригодятся вашим ученикам.

Не верилось, что из всех людей подобные вещи говорил именно Виктор Иванович.

— А не думаете, что вот ученые всех стран как раз и станут соседями и будут заглядывать друг к другу смотреть Биг Бены и Кремли? — с сомнением проговорила Соня. — А обычные люди… мы все же слишком разные в наших разных странах. Не будет никакого объединения.

— Ну так и нужно ли оно тогда — это объединение? Не лучше ли надеяться на взаимопонимание и взаимоуважение? Это тоже откроет все дороги.

— Мы ведь уважаем.

— И понимаем?

— А нет? — неуверенно спросила Соня.

Конечно же, неуверенно. Она все еще не знала, чем живут Джон и Джейн… И очень хотела это выяснить.

— Нет, — ответил Виктор Иванович.

Соня опустила взгляд на журнал седьмого класса. Кажется, она должна быть на уроке.

И Виктор Иванович тоже.

— Красиво говорите, — призналась Соня.

— Я же учитель литературы. Убедительно?

— Пока не уверена.

Одно она после этих красивых слов поняла наверняка. В сбившемся дыхании и восторженно участившемся сердцебиении она признала то, чего давно уже не ощущала и чего так сильно ей не хватало. Ее наполнили вдохновение и решимость, и, возможно, прямо сейчас она бы с радостью помчалась сворачивать горы. Или хотя бы с восторгом поведать о своей мечте семиклассникам и поделиться своими эмоциями!

— Дайте мне знать, когда будете уверены, Соня, — уловив ее настроение, весело сверкнул глазами Виктор Иванович.

На этот раз не стала его исправлять.

— Хорошо.

Он, не скрывая явного удовольствия от беседы с ней, поднялся и принялся собирать тетради со стола.

— Извините, что задержала, — спохватилась Соня.

— Был рад поболтать. Увидимся.

— Да, конечно, Виктор Иванович.

Он закатил глаза.

— Соня. Уберите уже этого Ивановича из обращения ко мне.

Она поджала губы, чтобы спрятать улыбку, но губы расползлись против воли.

— Ладно. Так уж и быть.

Глава двадцать третья, в которой новые огни загораются, а старые — затухают

Жизнь начала налаживаться не сразу, но постепенно.

В середине декабря Соня съездила на свадьбу к старой подруге, навестила родных, а затем ее закрутило и завертело в праздниках и школьно-елочной кутерьме. Всеобщее ожидание Нового года передалось и ей.

Она с энтузиазмом вернулась к усердной ежедневной подготовке к урокам, отбросила учебники и начала составлять задания самостоятельно, включая в них только то, что сама считала нужным, и выбрасывая набившие оскомину тексты, не имеющие никакого отношения к культуре страны изучаемого языка. За такие вольности ее все равно никто не уволит, даже если и прознает. А новые материалы понравились детям гораздо больше.

Когда лунный месяц подошел к концу и Кристина вновь предложила свою помощь, Соня опомнилась. Она ведь все еще не стерла им память… Что ж, тогда в следующий раз — обязательно!

К компании на этот раз присоединился Миша. Его внимание тоже привлекла рука Кристины, и он со сдерживаемым восторгом, которого явно стеснялся, принялся забрасывать Соню вопросами.

— А среди вампиров есть ученые?

— Я тоже задавалась этим вопросом, — призналась Соня. — Я думаю, что должны быть. А если нет, то когда-нибудь появятся.

— Если бы я стал вампиром, я бы стал ученым и все это изучил!

— Моя дядя — ученый, — сказала Кристина. — И лучше бы ему на глаза не попадаться!

— А вдруг можно как-то этот яд у вас в слюне превратить в лекарство? — задумался Миша. — Я бы стал знаменитым на весь мир.

— Что мешает тебе стать ученым, будучи человеком? — спросила Соня.

Он нахмурился.

— Много чего.

Вспомнив слова Виктора Ивановича… нет, просто Виктора, Соня подумала, что было бы здорово, если бы перед ней снйчас стоял будущий ученый, который и объединил бы своими открытиями мир!

Насколько Соне было известно, по биологии у Миши была вполне твердая четверка.

— Домашку ты сделал на следующий урок? — спросила она.

— Да, — кивнул Миша. — Я нарисовал вам открытку и даже подписал картинки на английском. Пойдет?

Несмотря на то что эта четверка хранила ее секрет и общение с ними с каждым разом давалось все легче, на ее уроках они по-прежнему плевали в потолок и из того, что можно было делать прилежно, прилежно рисовали картинки с подписями. Открывая их тетради, Соня вздыхала, но надеялась даже на самое малое: что, благодаря этим подписям, в их головах хоть что-то останется после нее.

— Как думаешь, — протянула она, — знаменитому на весь мир ученому пригодился бы английский?

— Знаменитому ученому — да, а мне — нет, — вяло ответил Миша.

Однако вместе с открыткой Соня получила на английское рождество одно коряво написанное упражнение из трех, которые задавала на дом. Полностью сделанное неправильно. Однако это воодушевило ее так сильно, что она полвечера потратила на то, чтобы все исправить и объяснить в записях ниже, что не так, добавив несколько нарисованных от руки картинок для наглядности. А еще поставила четыре — вместо обычной тройки — за старание. На следующем уроке Миша недоверчиво вглядывался в исписанную и изрисованную красной ручкой страницу, и Соня, затаив дыхание, следила за его реакцией и надеялась, что это его не спугнет. Судя по тому, что он начал иногда делать ее задания — не всегда до конца и зачастую неправильно — вроде не спугнуло. Получив слабый, но все-таки отклик, к проверке его тетрадки Соня стала подходить со всей ответственностью и мысленно записала Мишу Воронина в любимчики.

В январе Соня решила, что топтаться на морозе уже не нужно, и всю компанию пригласила домой — баба Валя, поворчав, дала на это добро. Кристина напоила Соню кровью, а она в свою очередь напоила всех чаем и угостила испеченным тортом.

Тимур Андреевич, узнавая об этом, неодобрительно хмурился, но молчал.

Соня заметила, что поток его дурацких и иногда обидных комментариев понемногу начинал иссякать, а истории из своей жизни он рассказывал уже совсем редко, предпочитая рисовать под песни Магомаева.

В последний раз Соня выяснила, что за двести сорок восемь лет он был женат трижды.

— Вы упоминали любовь как важную часть жизни, — спросила тогда Соня, стоя перед пустым холстом и не зная, что изобразить. — Вы любили?

Она пожалела о том, что спросила, потому что, увидев посеревшее лицо и застарелую боль в чужих глазах, не смогла и слова вымолвить. И наконец поняла, почему этот человек, проживший много-много лет, так долго и упорно искал смерти.

Тимур Андреевич похоронил не только своих жен, но и детей с внуками. От правнуков после второй жены он уходил и за дальнейшим ростом своего генеалогического древа не следил. Он знал, что у него большая семья. И что все они умрут раньше него.

Соня не знала, что сказать.

Ее тоже это ждало, но будущее казалось таким расплывчатым и далеким даже для смертных деда и мамы. И даже для старой бабы Вали!

— Ты сейчас слишком молодая, чтобы вообразить себе, насколько много лет у тебя впереди, — объяснил Тимур Андреевич. — Ты не поймешь.

— Но я понимаю.

— Нет.

С того разговора Соня начала замечать, что что-то происходит, и чувствовать беспомощность.

Ей потребовалось поразительно много времени для того, чтобы догадаться, в чемдело. Она смотрела на Тимура Андреевича в мучительном ожидании объяснения, но он прятался за мольбертом, не желал ничего долго обсуждать, закрывался и уходил в свои мысли.

Он отдалялся от нее. Отдалялся, даже находясь с ней рядом в одной комнате.

Она же ему не надоела? Ему же не было все равно?

Конечно, он всегда был вредным стариком. Она видела все его строгие выражения лица, лишь изредка заслуживала его похвалу, чаще получая в свой адрес кучу бранных слов. Она выслушивала все его порицания и обижалась на неприглядную правду, но добродушно сощуренные глаза и легкую улыбку в свою сторону не упускала никогда. Он привязался к Соне так же, как учитель привязывается к своим ученикам. Уж она-то о таком знала не понаслышке.

Она набралась смелости спросить напрямую только в конце февраля, но не потому, что умирала от любопытства и желала поскорее узнать причину его поведения. Она ее уже знала, поэтому ей требовалось только страшное подтверждение.

Тимур Андреевич ответил и замолчал, давая Соне время, и тишина густела в воздухе и тяжелела, закладывая уши и накрывая удушливым осознанием.

— Нет, — выдавила Соня.

Тимур Андреевич тяжело вздохнул, будто на последнем издыхании. Его веки дрогнули.

— Вы не можете так со мной поступать, — добавила Соня, так и не увидев понятной реакции.

— Это ты не можешь так со мной поступать, — сказал Тимур Андреевич. — Эгоистка.

Слова прозвучали с непривычным спокойствием. Обычно он с упреком кидался незлобными прозвищами или называл ее дурочкой, упрямицей или как-то в этом роде, но сегодня Соня поймала в этом слове оскорбление.

— Это не так! — принялась защищаться она. — Я думаю прежде всего о вас!

— Ни черта ты не думаешь обо мне. Если б думала, давно бы поняла и отпустила.

— Я понимаю…

— Не понимаешь.

— Я понимаю! — с нажимом повторила Соня. — Но я не могу лишить вас жизни! Нельзя… нельзя уходить. Вы стали человеком, и ваш срок еще не пришел.

Тимур Андреевич даже не посмотрел в ее сторону, чтобы как обычно одарить своим фирменным взглядом, от которого она всегда чувствовала себя несмышленым ребенком. Но Соне он и не понадобился, потому что она и без него почувствовала себя глупой, так как не могла придумать достойные слова для объяснения, почему просить о смерти неправильно. Не молодой девчонке убеждать старика, которому скоро стукнет двести сорок девять, в том, что жизнь — это бесценный подарок. Для такого возраста уже точно не бесценный, так как срок годности, вопреки всем законам природы, у него давно вышел.

Она действительно думала, что понимает Тимура Андреевича. Кроме нее, его в этой жизни ничего уже не держало. Но понимание не равно принятию.

— Мне ведь теперь не плевать, — тихо сказала Соня. — Вы ведь сами меня учили, постоянно звали в гости и рассказывали истории. Зачем привязывали к себе?..

Когда она озвучила вопрос, ответ тут же сам пришел ей в голову.

Она ненавидела этого человека всей своей проклятой душой за то, что он разрушил ее жизнь, превратил в чудовище и принес ей столько проблем. Но она с горечью и досадой осознавала, что тоже привязалась к нему сильнее, чем должна была. К этому противному, ворчливому старику, который учил ее жить и пытался направлять так, будто стремился занять роль не просто наставника. Отца.

Дети не всегда любят своих родителей и никогда не забывают допущенные ими ошибки. Однако все равно плачут на их могилах.

— Репетицию мне устроить решили?

Он не ответил, и Соня в порыве злости размазала всю краску, нанесенную на холст в одно сплошное пятно неопределенного цвета.

— Я ведь… я ведь могу приказать вам. С вами связь не разрывается, как с остальными укушенными. Так что я могу…

— Неужели ты посмела сказать это, — медленно моргнув, проговорил Тимур Андреевич.

Соне тоже не верилось, что она посмела сказать это. Она обещала себе больше никогда не пользоваться своими отвратительными способностями. Особенно по отношению к нему.

— Вы не оставляете мне выбора, — прошептала она.

Волна стыда, обрушившаяся на нее уже не была такой же стремительной и мощной, какой представлялась в детстве, когда она подводила взрослых и заставляла их испытывать разочарование. Но она окатила Соню, ложась на плечи непосильной ответственностью и оголяя нервы до такой степени, что глаза начали слезиться от не дающего дышать кома эмоций в горле.

Тимур Андреевич не удивился. Наверное, она оправдала его ожидания. Худшие, разумеется.

— Я хочу умереть, — произнес он.

— Нет.

— Я уже не живу. Я хочу на покой.

— Мы найдем вам другой смысл жить.

— Мне не нужен другой смысл жить, Софья. Я был счастлив. Я был несчастлив. Я имел семью, я похоронил семью, я побывал везде, я видел все. Я попробовал все.

Он бросил кисть на подставку, прекращая рисовать.

— Вы не могли попробовать все, — возразила Соня. — Мир на месте не стоит и дальше будет только…

— Дальше будет все то же самое, — перебил ее Тимур Андреевич.

— Люди изобретут новые вещи, построят новые города, напишут новые книги…

— Люди придумывали и будут продолжать это делать всегда. И мир будет развиваться дальше. Я наблюдал за этим больше двухсот лет, и мне надоело.

— Мы отправились в космос! Мы все полетим туда рано или поздно!

— Замечательно.

— Тимур Андреевич…

— Кончились аргументы?

Соня закрыла лицо руками.

— Я не могу.

— Эгоистка, — повторил Тимур Андреевич.

— Может, и эгоистка. Как я без вас справляться буду?

— Как всю жизнь справлялась без меня. Что хотел тебе передать — то передал. Мне больше нечего тебе дать. А историю моей жизни прочитаешь в дневнике. Я тебе аж в самую первую встречу о нем рассказал. Верхняя полка, за коробкой с красками. Все там.

— Это не то.

Тимур Андреевич поморщился и потянулся туда, куда каждый раз тянулся, когда не знал, что сказать. В угол за самогоном.

Соня едва удержала себя в руках. Хотелось кинуться вперед, вырвать из его рук проклятую бутылку и разбить ее об стену.

— Я не сделаю этого! — процедила Соня сквозь зубы. — И вы не сделаете! Я запрещаю вам умирать!

Осуждающего взгляда в спину она не почувствовала, когда развернулась и вне себя от гнева, пошла прочь из квартиры. Но она знала, что Тимур Андреевич еще посидит немного, уставившись в надоевший ему до смерти узор деревянных досок под ногами, допьет початую бутылку до конца, встанет и включит Магомаева на проигрывателе. Скорее всего, он даже не будет грустить. Потому что и на грусть, и на обиду на Соню, и на разочарование в ней у него сил давно уже не осталось. Он будет слушать Магомаева и добирать последние крупицы удовольствия от жизни, которую почти перестал ценить.

Но ведь у него все еще был Магомаев!

И мольберт он достал спустя столько лет — он сам говорил — из-за Сони. Он же любил рисовать когда-то. И вот — рисует опять.

Значит, был шанс, что смысл жить он еще найдет. Он же всегда находил.

Соня ему поможет.

Глава двадцать четвертая, в которой колготки снова порвались

Соня нашла ребят в подворотне.

Она пошла на запах крови, почти не надеясь на то, что сможет сдержаться. Что там они опять учудили… Вечером голод всегда сильнее и уже не важно, что до дня кормежки еще две недели. От крови можно было отказаться, только если ее не было поблизости. А если была…

Соня втянула носом воздух и поморщилась от собственного порыва вдохнуть побольше и наполнить им легкие до предела.

Это знакомая кровь. Ей не нужно нападать, чтобы ее получить.

Неспешно шагая к нужному месту, Соня думала лишь о том, что еще чуть-чуть — и она смирится с тем, что в борьбе с этим голодом — случайным — будет проигрывать всегда. И чего она совсем не ожидала — так это того, как сильно она оказалась не права. День, когда голод оказалось усмирить проще, чем когда бы то ни было, наступил спустя пять месяцев после того, как она впервые в жизни поддалась ему.

Их было трое. Отсутствовал только Миша.

Коля нервно курил, опершись на каменную стену дома, и выстукивал носком кроссовка беспокойный ритм. Дима держал трепыхавшуюся в его руках Кристину и что-то неразборчиво ей шептал, но она трясла головой, зажмурив веки.

Взгляд Сони сразу упал на кровоточащие ссадины на ее коленях. Колготки были порваны так сильно, что на правом бедре их ошметки болтались тряпочками, а на голени собрались в гармошку. На щеках Кристины еще не успели высохнуть черные потеки туши.

Соню затрясло от ярости.

— Не торопитесь с выводами, Софья Николаевна, — спокойно произнес Коля, бросая недокуренную сигарету под ноги и втаптывая ее в землю.

— А у вас есть для этого объяснение?

Дима обернулся, и Кристина в панике застыла, вцепившись пальцами в его куртку.

Коля быстро взглянул на них обоих и поджал губы.

— Если она захочет объяснить, то есть.

— Они тут ни при чем, — выдавила Кристина.

— А кто при чем?

— Я не хочу говорить.

Соня схватила Диму за шиворот и грубо дернула вверх, оттаскивая его от Кристины подальше. Тот не сопротивлялся, но одарил очень красноречивым бешеным взглядом.

— Они тут ни при чем! — жалобно повторила Кристина. — Софья Николаевна.

— Что произошло?

— Ничего.

Это “ничего” выглядело настолько ужасно, что Соня, в очередной раз наплевав на свое обещание не пользоваться способностями, присела перед Кристиной и, заглянув в опущенное лицо, приказала:

— Говори правду.

Кристину бросило в крупную дрожь, и она залилась слезами.

— Я сбежала из дома. Из-за дяди.

Соня посмотрела на рваные на бедрах колготки, а затем перевела взгляд на тихих мальчишек со сжатыми челюстями.

— Я сбежала, — продолжила Кристина, — потому… потому что он опять… пришел ко мне в комнату и сделал это, хотя я просила его не делать этого и кричала, что не хочу.

Соня качнулась в сторону, потеряв равновесие.

— Опять? — одними губами проговорила она.

Кристина скривилась.

— Он приходит каждый раз, когда приезжает.

— Это тот дядя?..

— Да.

Это тот дядя, который приезжал несколько раз в бесплодных попытках отыскать вампира, напавшего на его любимую племянницу? Любимую племянницу?..

Соня прижала к закрытым глазам пальцы — под веками ощутимо запульсировало.

Какая мерзость.

Выходит, он не просто человек, которому нужна была справедливость и который хотел наказания для подчинившего его племянницу вампира. А заодно забрать себе этого вампира на опыты.

Это не человек.

И кто из них был чудовищем?..

— Твои родители не знают?…

— Конечно, они не знают! Это папин брат! Он ни за что на свете мне не поверит. А мама тем более!

— Но так же… нельзя с этим ничего не делать! — Соня задохнулась от беспомощной ярости. — Пойдем в милицию!

Кристина всхлипнула.

— Я ходила. Он им заплатил, а мне потом еще больше досталось.

— Мой друг — милиционер! Я уверена, он…

— И ему он тоже заплатит, что вы какая наивная, Софья Николаевна, — подал голос Коля.

— Он вовсе не такой! — возразила Соня.

Дима громко засопел и сжал кулаки так, что побелели костяшки.

— Я предлагаю сбежать со мной.

— Это тоже неудачная идея!

— А ву вас они какие?! — немедленно вспылил он.

Соня прикусила щеку с внутренней стороны.

Она знала, чего от нее ждали. Она почти готова была это предложить, но Кристина решительно вытерла слезы и выпрямилась.

— Он уедет уже послезавтра. Не надо с ним ничего делать. Все само уладится.

— Ты хочешь, чтобы этот урод уехал безнаказанным? А потом вернулся и опять?..

— А потом мы обратимся к другу Софьи Николаевны.

— Поганый план! — прошипел Дима. — Я против.

— А тебя никто не спрашивает, — огрызнулась Кристина и ушла.

Соне тоже план виделся поганым.

Кусать не менее поганого человека и привязывать к себе ей не хотелось, но и Дима, и Коля смотрели на нее выжидающе.

— Хорошо, — сдалась Соня под их тяжелыми взглядами. — Я… заставлю его оставить Кристину в покое.

— А потом прыгнуть в реку и утопиться, — сплюнул Дима.

Соня поежилась. Только настоящего убийства на ее совести не хватало.

— Но сначала мы должны поговорить с Кристиной. В конце концов она должна показать, как он выглядит…

— Я знаю, как эта сука выглядит.

— Дима.

— Ее в любом случае надо предупредить! — строго сказала Соня. — Я уверена, она согласится. А потом мы его поймаем и…

Через два дня поймали ее саму.

Тимур Андреевич бы мрачно посмеялся, потому что он предупреждал, а глупая Соня оказалась еще глупее обычного и позволила обвести себя вокруг пальца. И кому? Тем, кому доверилась.

— Вас предавали близкие люди? — поинтересовалась у него однажды Соня.

— Конечно. И не раз. И друг, и брат, и жена, и сын. Поймешь, каково это, когда столкнешься, — говорил он.

— Звучит так, словно вы мне этого желаете!

— Не желаю. Но некоторые вещи неизбежны, так как человеческая природа неизменна. Могу только пожелать испытать это попозже. Так тебе легче станет?

— Ну спасибо большое!

Кристина не могла сдать Соню, но она была отчаянной и хитрой.

Она самостоятельно искусала свою руку, а затем аккуратно расковыряла укус до крови, придавая ему жутковатый и вообще-то ничуть не похожий на то, как обычно бывало на самом деле, вид.

Ее дядя Валентин Иванович очень вовремя заметил — ему позволили заметить — как Кристина приходит домой, пряча окровавленную руку. Он пытался узнать правду, но она, не посмев предать Соню открыто, ничего не сказала даже тогда, когда он ударил ее по лицу.

Он не уехал домой, задержавшись по необъяснимым причинам, которые были вполне очевидны для всех вовлеченных. Он принялся следить за Кристиной и, разумеется, познакомился с Соней.

— Софья Николаевна! — окликнула ее Кристина на школьном крыльце.

Соня увидела ее в сопровождении высокого и довольно молодого мужчины — не старше тридцати пяти лет — и сразу все поняла. Она сглотнула и на негнущихся ногах подошла к машущей ей ученице.

Улыбка получилась натянутая и наверняка неестественная.

— Это мой дядя. Валентин Иванович.

Кристина повернулась к нему с такой же ненастоящей улыбкой и представила Соню.

— Это моя любимая учительница.

Соня остановила стеклянный взгляд на мужчине, которого еще недавно ее бурное воображение рисовало в белом халате, со скальпелем и острым шприцом в руках, а затем он превратился в ее представлении в черное пятно без очертаний, потому что Соня слишком сильно наполнила его образ ненавистью.

В реальности же он казался до омерзения приятным и дружелюбным человеком. Неужели именно так выглядели ничтожества, которые заходили в комнаты своих младших родственников без разрешения?.. Настолько… обычно? Если не знаешь, то и не подумаешь на них — неудивительно, что Кристина была уверена в том, что ей не поверят!

Валентин Иванович, глядя на Соню, тоже все понимал. Понял в момент встречи или понял еще раньше, выследив — не имело значения.

Соня хотела спросить Кристину “почему?”, но та прятала подозрительно блестящие глаза.

— Что-то стряслось?

Немую сцену прервал из ниоткуда возникший Виктор. Он дотронулся до Сониного плеча и оглядел всех присутствующих.

— Ничего, — сипло ответила она, выдавая свой страх еще больше. — Вот познакомилась с дядей Кристины.

Виктор настороженно нахмурился.

— Вы ведь брат нашего директора?

— Да, Валентин Иванович, — приветливо сказал он и протянул руку для рукопожатия.

— Я Виктор Иванович, учитель русского и литературы. Простите, руки заняты книжками.

Соня посмотрела на две книги в его правой руке и один журнал в левой.

— Не беда. Надеюсь, моя племяшка хорошо ведет себя на ваших уроках.

Валентин Иванович потрепал Кристину по спине.

У Сони дернулся глаз, но она стиснула зубы и постаралась не терять лицо окончательно.

— Конечно, — ответил Виктор. — Она очень способная ученица.

— Рад слышать. Ну, мы тогда пойдем. Спасибо за то, что учите Кристину. Достойное дело.

Валентин Иванович увел ее под руку, и Соня не знала, что делать. Бежать за ними, потому что что если он что-то с ней сделает прямо сегодня? Или бежать прочь из города, потому что теперь ее точно поймают, если она тут останется?

— Соня. Очнись.

Виктор щелкнул пальцами перед ее глазами, приводя в чувство.

— Он тебе что-то сказал?

— Нет.

— Неприятный тип.

— Да.

Виктор допытываться, к счастью, не стал, но предложил проводить ее до дома.

Соня, конечно же, отказалась.

Она собиралась… куда же она собиралась? Что же ей делать? Предупреждать Тимура Андреевича? А вдруг за ней будут следить? Она не должна вмешивать его в это дело, иначе и ему достанется!

К бабе Вале домой тоже нельзя.

Сразу на автостанцию?

Соня лихорадочно обдумывала дальнейшие действия и паниковала так сильно, что даже не заметила, что Виктор не ушел и видел все эмоции, отразившиеся на ее лице.

Он привлек внимание Сони сжав ее ледяную руку своей теплой.

— Может быть, к Марине сходишь в гости? — предложил он.

— Что? Зачем?

— Ей же нездоровится. Навестишь.

— Да, — согласилась Соня. — Да, ты прав. Можно и сходить. Сбегаю только в столовую и куплю что-то для нее. Она любит ватрушки.

Соня нервно засмеялась, поспешно выдернула у Виктора руку и бросилась обратно в школу.

Никакой Марины, черт возьми!

Никого в это втягивать нельзя!

А может, спрятаться здесь?

Столько силы в руках, а трусиха она та еще.

Надо было срочно успокоиться.

Как ее может поймать обычный человек? Он же не сможет это сделать, если она не позволит! И куда-то уволочь — тем более, верно? Она сильная. Она его ударит и тут же покусает, чтобы забыл и про нее, и про Кристину. Прикажет ему, чтобы и на десять метров не смел к ней приближаться. И вообще больше никогда не приезжал навещать семью в Кстово!

План казался идеальным.

Однако на углу ближайшего дома у Сони закружилась голова и прежде, чем она поняла, что где-то рядом кресты и поэтому ее так зашатало, она угодила в ловушку. Соня дернулась влево — не туда. Вправо — тоже нет. Вперед — тем более!

Кожу защипало и задергало от невыносимой боли — святая вода была подобна кислоте.

На заднее сиденье черной Волги ее безвольное слабо сопротивляющееся тело затащил молодой и незнакомый парень с испуганными глазами. Он трясущимися руками задрал ей юбку, чтобы вколоть что-то прямо в бедро, а затем, перебравшись на водительское место, завел двигатель.

А ведь дед ведь говорил, что нечего их бояться — машин этих дурацких…

А оказались правы дети.

Глава двадцать пятая, в которой наука проигрывает в нечестной игре

Молодой парень с бледным лицом и напряженными губами сжал правую ладонь в кулак, а затем, переложив в нее шприц, сжал левую. Потом сделал шаг вперед и, склонившись совсем близко — так, что слышно стало прерывистое нервное дыхание — осторожно завернул рукав блузки и обнажил руку до середины плеча.

— Костя, чего замешкался? — поторопил его Валентин Иванович. — Быстрее давай. А потом дуй еще за веревками. Руки тоже надо связать потом. Не дай бог еще вырвется!

Сквозь остаточную после успокоительного дрему Соня разглядела на нем белый халат и мутное темное пятно вместо лица. Вот теперь он соответствовал ее представлению.

Когда зрение стало четче, Соня сразу задергалась при виде иглы. Костя коротко вдохнул и, положив на предплечье ледяную ладонь, зафиксировал его, а затем, больше не раздумывая, вколол шприц в вену и потянул из нее кровь.

Он был совсем молодым. Наверное, такой же вчерашний студент, как и Соня. В его незамутненных глазах, еще не привыкших толком к тронутой иглой живой плоти, читался не столько страх, сколько сомнение.

Соня обмякла и медленно моргнула, не переставая смотреть в ясные светло-зеленые глаза Кости. Его не сильная, но ощутимая хватка на руке ослабла, а затем он нахмурился и отвел взгляд в сторону. Стыдно, что ли?

Соня думала об изучении вампиров и ученых. Она обговаривала это с Мишей, который медленно, но верно загорался мыслью, что у него может что-то получиться. Она сказала ему, что если он не выдаст ее секрет, то однажды она даст согласие на исследование ее крови и вообще всего, что может помочь найти лекарство от всех болезней. Миша в ответ на это просиял.

Согласие…

Соня вовсе не была против исследований, но у нее никто не спрашивал, хочет ли она доверить себя и свое тело рукам этих ученых.

Кристина согласия своему дяде тоже не давала, но ему оно, похоже, не нужно было нигде.

— Ну чего вы сопротивляетесь? Как вас там… Софья Николаевна?

Валентин Иванович подошел на место Кости, который понес ценный материал куда-то за пределы комнаты, совершенно не похожей на больницу или лабораторию. Но и домом Кристины это быть не могло — не дураки же они.

— Сами подумайте, — сказал Валентин Иванович. — Коли мы тварь какую необычную найдем, разве ж отпустим просто так, а? Только вообразите, сколько возможностей перед нами открывает изучение таких сверхъестественных существ? Сколько открытий мы сделаем! А тварь пусть навстречу идет. Разумная же. Понимаете, о чем я? Ради общего блага можно и потерпеть, да? Сможете?

Соня задергалась в путах, не чувствуя в себе никаких своих сверхъестественных сил.

Прямо поверх крепкой обмотки на ногах, был воткнут серебряный крестик. То же самое было на руках, которые связали после того, как взяли кровь. Уроды.

О чем только Кристина думала? Не могла же и правда ее сдать просто так? Она рассчитывала на то, что Соня справится и покусает всех за нее, и не подумала, что ее свяжут, увезут куда-нибудь совсем далеко, где не отыскать, и обколют какой-то дрянью, чтобы постоять за себя не смогла?

У Кристины же был план? Она же предупредила хотя бы своих друзей?!

Чем больше Соня об этом думала, тем более сильное отчаяние ее захлестывало.

Умереть ей не дадут. Но пытать, может быть, будут и на кусочки, скорее всего, тоже покромсают.

Захотелось зареветь, но злость на себя, свою доверчивость, на Кристину и на Тимура Андреевича — просто потому, что опять оказался прав — преобладала и не давала ей раскиснуть окончательно.

Не добившись от Сони никакого ответа на свои пространные речи о науке, Валентин Иванович куда-то исчез, хлопнув дверью, зато вернулся Костя. Чтобы следить за ней. Соня заметила на его шее крестик, а рядом с деревянным столом, где он сидел и портил зрение, уткнувшись в какие-то бумажки в папках, увидела полную бутылку без этикетки — ну точно со святой водой. Смешно.

— Отпусти меня.

Костя вздрогнул, роняя папки, и повернул в сторону Сони испуганное лицо.

Может быть, он совсем не ожидал, что Соня подаст голос. Голос — это слишком человеческое, а то, в чем принимал участие Костя — нет.

— Я ведь не сделала ничего плохого, — сказала Соня.

Костя отложил бумажки и осторожно приблизился к дивану, на который ее положили. Как к клетке со зверем.

За человека он ее совсем, что ли, не считает?..

Долго — очень долго — он разглядывал Соню при тусклом свете — за окном, кажется, уже стемнело, а небольшую комнату освещал только торшер в углу.

— Ты вампир, — тихо сказал он.

— Да.

— Ты можешь быть полезна науке, ты же понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда и почему я не могу тебя отпустить понимаешь тоже, верно?

Соня устало склонила голову к плечу. Шея страшно затекла от долгого неудобного положения.

— Верно. А ты поймешь, что я хочу домой? Просто домой. Меня там бабушка ждет. А в городе мама с дедом. У меня есть семья. И друзья. Я ведь только-только научилась… быть такой и не ненавидеть себя за это. Только-только поняла, что смогу жить нормально. Как все.

Костя еще немного приблизился. Соня видела, как бледны его щеки и все его тело напряжено до предела и вот-вот готово сорваться с места, если она вдруг невероятным образом освободится из пут и решит вцепиться ему в горло.

— Как давно ты… такая? — спросил он.

— Почти полгода.

Ясные глаза расширились от изумления.

У Сони затеплилась надежда на то, что у молодого парня не черствое сердце и его можно убедить помочь.

— Но как? — выдохнул он еле слышно.

Неужели он думал, что ей лет сто?..

— Не по собственному желанию. Так же, как и здесь нахожусь.

— Извини.

Костя сделал шаг назад, но совсем не ушел. Присел рядом на стул.

— Можно же по-хорошему это все устроить, — спокойно сказала Соня. — Зачем похищение?

— Валентин Иваныч сказал, что таких, как вы, обычно отлавливают и убивают, потому что вы высасываете кровь у людей до последней капли.

— Я пью кровь, которую мне разрешают пить. Немного. И никого никогда не убивала.

Соне повезло и с тем, и с другим.

Костя слушал ее с настороженным любопытством, но, похоже, не особо верил.

Хоть и пугливый, но все-таки больше запуганный — не проведешь.

Соня вздохнула.

— Хорошо. Если не можешь отпустить, то передвинь меня немного, пожалуйста? У меня все тело затекло.

— Не… не могу.

— Почему?

— Ты сбежишь.

— Я же не развязать попросила. Просто положение поменять.

Костя мучительно долго раздумывал, но все же согласился и помог Соне сесть на диване.

— Что со мной будет дальше?.. — спросила она.

— Мы… возьмем образцы.

— И?..

— Больше пока не знаю. Зависит от первых анализов. Валентин Иванович говорил, что она какая-то необычная у вампиров.

Однажды Соня выпила вампирскую кровь и сама такой стала. Слова “необычная” для ее описания было мало.

— Если изучить ее свойства, то можно сделать массу открытий. А Валентин Иванович… он…

Костя замешкался, не решаясь продолжить, и Соне пришлось его подтолкнуть.

— Он?..

— Он входит в группу ученых, которые разрабатывают искусственную кровь. Ее получилось сделать, и это очень важное открытие и очень важная работа, но… я думаю, что Валентин Иванович нуждается в собственном открытии, а не в работе на вторых ролях, куда его постоянно задвигают. Я, наверное, понимаю его. Звучит плохо, я знаю! Но эта жажда совершить открытие и стать выдающимся ученым — она очень сильная!

— Достаточно сильная, чтобы похищать людей?

Костя виновато поморщился.

— Он хороший человек. Это все на благо…

— Он насилует свою пятнадцатилетнюю племянницу. А это на чье благо?

Костя не секунду застыл, но быстро пришел в себя и, осуждающе посмотрев на Соню, покачал головой.

— У тебя ничего не получится. Ты его впервые в жизни сегодня увидела и совсем не знаешь.

— Да. Зато его племянница — моя ученица. Ты работаешь с человеком, который организовал похищение. И ты думаешь он не способен на насилие?

Костя услышать нечто подобное вряд ли ожидал, но решил уйти в глубокое отрицание.

— Я не отпущу тебя.

Упрямый.

Язык и губы Сони обжег крест воткнутый между веревками на запястьях, и даже зубы, зацепившие его кончик, заныли.

— Что ты делаешь? — запаниковал Костя, вскакивая со стула.

Соня выплюнула крест на пол и потянулась к ногам, дергая и вытягивая другой крестик за нитку.

Костя оказался не очень умным и расторопным малым. Пока он отвинчивал крышку бутылки со святой водой трясущимися руками, Соня освободила и ноги, и руки. Ударив по бутылке, она выбила ее из рук Кости, а затем повалила его на пол. Пришлось применить немного больше силы, чем нужно, чтобы отбросить его подальше от образовавшейся лужи, поэтому ударивший в нос запах крови Соню не удивил.

Соня скользнула взглядом по ссадинам на ладонях всерьез испугавшегося Кости. Не красные, но ржавые, они не кровоточили и при всей своей отвратительности притягивали взгляд.

Этот голод совсем не был похож на желание наполнить желудок пищей до приятной сытости. Этот голод рождался в помутившемся разуме в ответ на то, как с ней поступили, и бороться с ним казалось чем-то неправильным и безрассудным. Это как обычно не будет вкусно. Соня знала это заранее — уже чувствовала гадливый привкус на языке. Это будет действием таким же омерзительным, каким всегда рисовалось в воображении, но необходимым и нужным, как глоток воздуха.

Костя не закричал, но подавился воздухом и захрипел от ужаса.

Соня села на его живот и, наклонившись, сначала прокусила нитку с крестом, который отбросила так же, как и остальные, а потом вонзила клыки прямо в шею и кровь оттуда полилась неожиданно более приемлемая на вкус.

Она пила, придерживая руками слабеющее тело, и не отрывалась до тех пор, пока не почувствовала необъяснимое удовлетворение от маленькой мести за то, что он принял участие в этом похищении, не поверил ей, не поддался уговорам и не отпустил ее.

Сколько крови дяди Кристины ей захочется выпить, чтобы ощутить удовлетворение?

А может быть, до последней капли? — предложило проснувшееся чудовище внутри.

— Может быть, — прошептала Соня, отстраняясь от Кости.

Он не потерял сознание, но от страха дышал едва-едва.

— Ты забудешь о сегодняшнем дне, о моем похищении, обо мне и о том, что сегодня пережил, — приказала Соня. — Ты заснешь сейчас, а утром вернешься туда, откуда приехал, и больше никогда не будешь работать с Валентином Ивановичем. Ясно?

— Да, — просипел Костя.

Соня отпустила его и поднялась на ноги.

Наверное, ей вкололи какое-то необычное успокоительное. Хоть силы и возвращались к ней постепенно, она все еще с трудом держалась прямо.

Входная дверь ожидаемо оказалась заперта, поэтому Соня вернулась в единственную комнату этого, по всей видимости дома, перешагнула через Костю, затем, недолго думая, выбила окно и выбралась наружу.

Местность была незнакомой, но кажется, привезли ее не так уж и далеко. К окраине города: три шага — и можно сходить в лес на прогулку.

Рядом с деревянным домом с желтой облупившейся краской стояла черная Волга.

Валентин Иванович никуда не уезжал, как ей показалось поначалу, и сквозь пелену чистой и искренней злобы Соня увидела его замешательство. Будто он и впрямь рассчитывал на то, что его авантюра удастся и она не сбежит. По правде говоря, Соня тоже не рассчитывала сбежать, но ей здорово повезло.

Оставалась только самая сложная часть. Остановиться и уйти вовремя.

— Возможно, связывать вас не стоило и нужно было договориться, да? — с виноватым смешком сказал Валентин Иванович. — Никудышный я охотник.

За фальшивым смехом Соня уловила беспокойство.

Ей не было интересно, что он скажет.

Попробует ли оправдаться или возьмется за переговоры? Вытащит припрятанные за пазухой святую воду и крест и рискнет остановить?

Соня задумалась о тяжелой участи охотников. Наверное, убийство вампира требовало огромных усилий при помощи подручных средств. И самым верным способом было вышвырнуть его на солнце и сжечь до пепла.

Валентин Иванович охотником не был. Он был ученым, которого обидела конкуренция.

А еще он был плохим человеком.

Соня не собиралась рубить сгоряча, прежде чем внушать ему то, что планировала изначально.

— Вы насиловали свою племянницу?

Улыбка с его лица пропала вместе с краской.

— Какая чушь! Это вам Кристина сказала?!

— Да.

— Ну так она соврала.

Соня почувствовала совершенно непривычное для себя чувство презрения.

Мама в детстве учила ее стараться оправдывать людей, потому что все поступки — из-за чего-то. И всех людей можно понять.

А дед говорил, что мразь — это мразь — и все тут. Конечно же, это не предназначалось для ушей Сони, но дед говорил вещи позанятнее, чем остальные.

— Вы же знаете что-то о вампирах? — спросила она. — Иначе бы не полезли ко мне. Я приказала говорить ей правду, и она сказала мне правду. Солгать она не могла.

— Значит, ей приснилось.

Сердце Сони заколотилось в два раза быстрее, чем у Валентина Ивановича, который при видимом спокойствии его точно не испытывал.

— Тогда я попрошу сказать правду вас, вы разрешите?

— Нет… Не разре…

Когда Соня нависла над не сохранившим равновесие и невозмутимость Валентином Ивановичем, ее грудь разорвала ужасающая боль от ножа, который, как выяснилось, он все-таки держал у себя за пазухой.

Она вскрикнула и всем телом содрогнулась.

Одной рукой ударив мужчину виском о сырую, но твердую почву, чтобы на нее опереться, другой она начала со стоном вытягивать из груди нож. Ладонь защипало, и Соня догадалась, что скорее всего нож искупали в святой воде. Было так больно, что агония замедлила время раз в десять, а слезы лились нескончаемым потоком.

Подумать только! Она не умирает от такой раны! Хотя все тело и мозг кричали, что умирает — настолько рана была болезненной.

Валентину Ивановичу почти удалось стряхнуть ее с себя, но в последний момент Соня схватилась за его короткие волосы, царапнув его скальп ногтями, и снова вжала его голову в землю. Он забарахтался, забился руками и ногами, пытаясь вырваться, но только впустую тратил силы. Соня прикладывала еще больше своих.

Гудящая ярость закладывала уши и билась в ее висках.

Он хотел ее убить.

Она не собиралась его убивать, а он ее — да. И попытался.

Соня с рычанием, которое не принадлежало ей — она не умела издавать такие звуки! — резко и с неясным хрустом повернула его голову набок и потянулась к открытой шее, неаккуратно прогрызая кожу зубами и нисколько не стараясь причинить меньше боли своим укусом.

Кровь была гадкой до тошноты. Соня сделала три маленьких глотка, в горле булькнуло — и она, чуть не захлебываясь, оторвалась от шеи и отодвинулась, чтобы перевести дыхание.

— А теперь, — сдавленно проговорила Соня, еле сдерживая гнев и вонзая пальцы в землю рядом с головой Валентина Ивановича, — теперь скажите мне… правду.

Но правду она так и не услышала.

Мужчина был бледным, как мел, и мертвым, как воцарившаяся в голове Сони тишина.

Она не помнила, как долго просидела, вглядываясь в исказившееся лицо в ожидании того, что оно дрогнет, и прислушиваясь к звукам, которых больше не было, потому что сердце перестало биться.

Она не помнила, в какой момент начала плакать и когда этот плач перешел в истеричные рыдания. Она рыдала так сильно и громко, оглушая саму себя, и не слышала, как несколько разных голосов звали ее, пытались докричаться, и не видела, как их обладатели пытались дотянуться физически.

— Софья Николаевна!

— Соня!

Ее оторвали от тела и дернули куда-то влево и вверх, но запутавшемуся разуму показалось, что мир перевернулся вверх ногами.

— Пустите! — закричала она.

— Тихо-тихо! — зашептал на ухо мужской голос.

Соня едва его узнавала, но вовсе не потому, что не знала его обладателя. Знала.

Но его просто не могло быть здесь. Никак!

Соня отцепила чужие руки от себя и отлетела в сторону, падая на землю, царапая ветками колготки и руки. В последний момент, прежде чем она стукнулась головой о дверцу машины, ее успел подхватить Миша.

Они пришли все. Бог знает как нашли и зачем, ведь теперь было слишком поздно, но все-таки пришли.

И увидели то, что она натворила.

Поняли, какое она чудовище.

Кристина рухнула перед Соней на колени, не заботясь о своих колготках, над которыми еще в начале года готова была проливать слезы. Теперь она проливала слезы над Соней.

— Софья Николаевна, простите меня, пожалуйста! Это все моя вина! Это я… Заставила вас сделать это!

Виктор смотрел на них сверху вниз, и Соня проклинала свои глаза, которые раньше ближе к ночи начинали плохо видеть. А теперь-то она видела все.

— Что вы тут делаете?

— Привез детей.

— Понятно.

Ничего ей больше не было понятно.

Глава двадцать шестая о людях плохих и хороших

Было во всем этом что-то сюрреалистическое.

Жуткая картина маслом: непроглядная ночь, освещенная лишь светом фар втиснувшихся между деревьями Жигулей, четверо школьников и двое учителей у свежей могилы с трупом.

Виктор устало воткнул лопату в землю и застыл в напряженной позе, опустив голову. Наверное, разглядывал результат своих трудов. Миша сидел прямо на земле рядом, обняв колени — он тоже копал, но быстро выдохся, и Виктор посадил его отдыхать.

Кристина то сжимала, то разжимала руку Сони, грела в своих ничуть не теплых ладонях и шепотом перебирала утешающие слова, в которых сама нуждалась сильнее.

Дима с Колей сидели рядом и курили, а Соне впервые в жизни было все равно и она не понимала, почему же так разозлилась тогда на Степу, когда они поссорились из-за его сигарет.

Вернуться бы назад на несколько месяцев назад и все переиграть.

Не пойти гулять на площадь, не встретить Тимура Андреевича, не стать бессмертной и способной небрежно свернуть человеку шею и даже не заметить этого…

Коля нарушил молчанием первым. Сплюнув на недокуренную сигарету, он со злостью выдохнул:

— Его найдут. И нас найдут.

— Не найдут, — возразила Кристина, сразу вскинув голову. — Нас не найдут. А его пускай находят.

— Дура ты, Кристинка!

— За словами следи! — рявкнул Дима.

— Да если б она не учудила свою месть паршивую, мы бы сейчас не сидели рядом с вонючим трупом ее дядьки!

— Подраться хочешь?

— Да иди ты знаешь куда! Даже сигаретный дым не может перебить этот запашок. Он на мне теперь на всю жизнь останется! А машину Виктора Ивановича вообще теперь только сжечь остается!

Оттуда Коля вытаскивал труп за подмышки вместе с Димой. Зрелище было преотвратным.

— Тебе кажется.

Коля досадливо цокнул и умолк.

— Простите меня, — шмыгнула носом Кристина.

— Ты думаешь, надо перед нами извиняться? — спросил Миша, подняв голову.

— Софья Николаевна меня никогда не простит.

Глаза Кристины были на мокром месте даже спустя несколько часов. Откуда в ней было столько слез? Даже у Сони их было в разы меньше, хотя Тимур Андреевич называл ее плаксой.

Кристина предала не потому, что хотела избавиться от нее — это и так было ясно. Нет, она надеялась на то, что Соня убьет ее дядю. Нарочно или по неосторожности — не имело значения. Кристина ненавидела дядю всей душой, поэтому своими хрупкими девичьими руками водрузила на плечи Сони ответственность за чужую смерть. У самой бы рука не поднялась.

И у Тимура Андреевича на себя тоже рука не поднималась, только план был куда масштабнее.

Вот это люди собрались вокруг Сони!

Невероятно.

Кристина плакала и хныкала, как ребенок, но Соня чувствовала, что ей стыдно лишь за то, что из-за нее с последствиями имеют дело все, кто оказался поблизости.

Соня оправдала все ожидания, но на душе было так же погано, как и в первую луну. И снова из-за этой девчонки. В первый раз обошлось, но оказывается, что расслабляться было нельзя.

— Софья Николаевна.

Долго упиравшаяся в неровную кору дерева голова вспыхнула неприятной болью, когда Соня повернулась к ней.

— О чем вы думаете?..

Коля, сидевший в нескольких метрах от них, прекратил задумчиво мочалить в пальцах сигарету. Миша и Дима повернулись и в упор уставились на Соню и Кристину. Виктор так и остался неподвижно стоять перед могилой, не оборачиваясь. Но он не мог не услышать их и не прислушаться тоже.

Все внимание было обращено к Соне, а она не знала, что ответить.

Они все ее оправдывали, но может, для успокоения совести ей нужно оправдаться вслух тоже? Им станет легче? А ей? А ей не станет. Это ведь она убила человека, которого они привезли вглубь леса и закопали.

Кровь людей была разной. Она отличалась по многим признакам, но среди них не было какого-то особого приятного привкуса, присущего хорошему человеку, не было и гадостного привкуса у мерзавцев. Наверное, Соня и не различила бы, что именно — кого именно — пьет, но случившееся пару часов назад все еще настолько ярко и четко всплывало перед глазами, накладывалось на реальность вокруг, что ей чудилось, что мерзкую кровь во рту не смыло слюной, что она налипла пленкой на зубы, язык и щеки изнутри, что человек, чей труп теперь лежит под землей, все еще продолжает существовать, только теперь внутри ее тела. Эта никчемная, но все-таки жизнь продлит ее собственное существование. Насколько же это честно и справедливо?

— Я думаю о том, что мне с этим жить намного дольше, чем тебе.

Кристина разревелась пуще прежнего.

— Ну хватит уже слезы лить, — подал голос Виктор. — Что сделано — то сделано. Пусть вас всех успокаивает мысль о том, что убийца и насильник получил свое наказание.

Соня могла возразить, что ее нельзя было так просто убить, поэтому и убийства не могло быть, и что смерти никто не заслуживает в качестве наказания, но не сделала этого, чтобы не оросить здешнюю теперь проклятую землю новой порцией Кристининых слез.

Все равно тут Соню никто не поймет.

Виктор уложил лопаты в багажник и напомнил всем о позднем часе. Ребята понуро поплелись к машине. Их лица в темноте были мрачнее самой ночи.

— Виктор.

Соня остановилась у машины, когда все, потеснившись и забравшись чуть ли не друг на дружку, устроились на заднем сиденье, освободив ей переднее пассажирское.

— Ты же здесь не случайно?

Он не повернулся к ней, и Соня еще раз с горечью убедилась в том, что он не желает теперь смотреть ей в глаза.

— Нет, не случайно.

— Ты все знаешь?

— Да.

— И это не они тебе рассказали?

— Нет, я же видел тебя рядом с Валентином Ивановичем. Я хоть и литератор, но складывать дважды два умею.

Соня обняла себя плечи, ощутив холодную дрожь, которая не имела никакого отношения к погоде.

— Я имела в виду…

— И это я тоже знаю.

Ребята на заднем сиденье смотрели на них через заднее стекло и наверняка навострили уши, ожидая следующего вопроса.

— Потому что ты вампир?

Виктор фыркнул, покачал головой и наконец обернулся.

Он выглядел уставшим, но в глаза Соне посмотрел без неприязни, разочарования и страха.

— Я слышал разговорчики и слухи про вампиров в нашей школе. И нет. Я не вампир.

— Мы на вас ставили тоже, — приоткрыл заднюю дверь Миша.

— А вот Маша из столовой — да.

В машине шумно завозились.

— Да ну? — раздался приглушенный голос Коли. — Не похожа.

— Софья Николаевна, что ли, похожа? — сказал Дима.

— Виктор Иваныч, точно не Метелка? — с сомнением уточнил Миша. — Мы на нее больше всех думали.

— Не Метелка.

— Откуда ты все знаешь тогда? — спросила Соня. — И почему Маша мне ничего…

— С работниками пищеблока нужно дружить, тогда они поведают тебе свои тайны.

Виктор распахнул переднюю дверь для Сони и кивнул, призывая садиться.

— Она вот так просто взяла и рассказала тебе?

— Она вот так просто предложила мне бесплатную пиццу в обмен на стакан моей крови в прошлом году. Я тоже был голодным, поэтому согласился.

— А про меня ты как узнал?

— Она и рассказала. Где-то в ноябре.

— А она откуда… Ох. Я думала, что тоже с ней подружилась, — погрустнела Соня еще больше.

— Тебе будет о чем поговорить с ней при встрече, не так ли? — сказал Виктор, захлопывая свою дверь и поворачивая ключ зажигания.

— Видимо, да…

Виктор развез ребят домой по очереди, и когда настала очередь Сони, она назвала просто улицу, без дома.

— После того, как мы закопали труп убитого тобой человека, ты не доверяешь мне свой адрес, — невесело усмехнулся он. — Я огорчен.

Соня поморщилась и сглотнула поднявшуюся вдруг тошноту.

— Я не домой. Мне нужно поговорить… С тем, чей адрес я называть права не имею.

Виктор ответил ей спустя восемь минут, когда остановился на нужной улице прямо под фонарем.

— Этот человек тебя сделал вампиром? — спросил он.

— Да.

— Ты ненавидела его за это?

Соня не рассчитывала на разговор по душами с Виктором, но дать ответ она могла, не чувствуя в душе никаких препятствий.

Он и впрямь закопал труп убитого ею человека — какие уж теперь секреты?

— Ненавидела. Там есть много чего, за что можно ненавидеть.

— Но ты идешь к нему сейчас, — непонимающе нахмурился Виктор. — За советом?

Соня издала неопределенный звук: скорее да, чем нет.

— Значит простила?

— Да. Кажется, простила.

— Ты хорошая, Соня.

— Нет.

— Да. Не делай из себя чудовище. У тебя доброе сердце.

— И острые зубы.

— Ты приноровилась жить с острыми зубами.

— Да, потому что научилась вонзать их в руки знакомых людей. И пока что все живы. Мертвы только плохие люди, хотя и они… он не должен был погибать от моей руки. И я не могу обещать, что так будет всегда. Ни себе. Ни тебе. Может быть, однажды и ты протянешь мне руку помощи, а я откушу ее и выпью тебя до последней капли?

Виктор нисколько не испугался угрозы и засмеялся.

— Надеюсь, что окажусь достаточно вкусным для тебя.

Соня вспыхнула.

— Какой же ты дурак.

— Я просто верю в то, что ты справишься.

— Наивный дурак.

— Может, и дурак, — согласился Виктор. — Поздно уже бояться.

Соня захотела спросить почему, но из ее приоткрытого рта вылетел только воздух, а новый вдох сделать уже не получилось.

Виктор посмотрел на нее таким взглядом, что у нее не осталось совершенно никаких сомнений в том, что он не разочаровался в ней. Он был бесповоротно в нее влюблен. Он был и раньше, но настолько явно и открыто этого еще не показывал, и у Сони всегда были маневры для отступления. Пока не знаешь наверняка — проще.

А теперь вот — наверняка.

До чего странно. Она убила человека, а он помог ей закопать труп…

Соня рассмеялась и заплакала одновременно, а Виктор, вдруг растерявшись, нерешительно протянул к ней руку и коснулся ее ладони, как будто бы говоря: я тут, если надо. Она не шелохнулась и не убрала свою руку, а затем, бросив на него короткий взгляд, она перевернула ладонь и сжала его пальцы, тем самым отвечая: да, видимо, сейчас — надо.

— Спасибо.

Свет в окнах Тимурах Андреевича, когда она подходила к его дому, горел. Он горел для нее в любое время.

В такой поздний час он никогда не спал, потому что за кучу десятилетий привык к ночном образу жизни. Он впустил Соню без вопросов и даже без привычного ворчания. Каким-то неведомым образом ему почти всегда удавалось угадать ее настроение, словно он читал ее мысли.

— Это все-таки случилось, — пробормотала Соня, когда Тимур Андреевич принес ей горячий чай.

— Этого трудно избежать.

Она свернулась в клубок на старом, но уже родном и не кажущемся убогим диване, закрыла лицо руками и глухо произнесла:

— Он был плохим человеком.

— Я тоже плохой человек.

— Нет, вы… просто нехороший. Но не плохой. Это не одно и то же. Вы же сами говорили, что муки совести очищают и искупают грехи. Искупили уже все за столько-то лет.

— Тогда и этот плохой человек их мог бы искупить?

— У него бы не было столько времени, сколько было у вас. И столько совести у него не было.

Тимур Андреевич грустно улыбнулся.

— Ничто не способно искупить грехи в полной мере так, как это может сделать смерть. Если зло однажды проросло в человеке, засыпать его можно только землей. И тогда оно прорастет безобидной травой на могиле.

— Зло есть в каждом.

— Именно. Поэтому каждого однажды положат в гроб и засыплют землей. Кого-то раньше, кого-то позже. Смерть — естественный конец.

— Вы все это говорите только потому, что устали жить, и снова пытаетесь меня убедить закончить ваши страдания, — пробурчала Соня.

— Да, — легко согласился Тимур Андреевич. — И еще я так говорю, потому что тебе нужно услышать сейчас это, а не мои проповеди о Боге и о том, как плохо убивать людей.

— Это не очистит мою совесть. По-вашему, получается, что только смерть избавит меня от ее мук.

— Софья, живи дальше и учись на своих ошибках. Смерть нужна для более тяжких грузов. Таких, какие уже нести невозможно на своих плечах.

— Убийство — это тяжкое преступление.

— Считай, что избавила мир от зла, которое этот человек мог сделать другим.

Соне одновременно и нравилось, и не нравилось это утверждение.

— Я не имела право вершить такой суд! — воскликнула она.

— А кто имеет такое право?

— Ваш Бог? — неуверенно проговорила Соня.

— Мой?

Она заерзала на диване, принимая сидячее положение, и потянулась к чаю.

— Я уже ничего не знаю и не понимаю.

— Нельзя знать и понимать все на свете, — сказал Тимур Андреевич. — И никто и никогда не скажет тебе, что есть истина. А кто осмелится — тот неразумный дурак. Ты можешь прийти к Богу, а можешь и не прийти. Обрести успокоение в том, что именно он твоими руками вершит правосудие над злом, а можешь взять свою жить под контроль и решать сама, как тебе жить, кого пощадить, а кого казнить.

— Если я решусь взять жизнь под контроль, то с такой силой рано или поздно сойду с ума.

— Может быть. С такой силой очень легко потерять из виду ориентиры. Потому мне и нужна была вера. Чтобы не обезуметь окончательно. Чтобы найти свет, когда все другие огни погасли. А потом я подумал: почему бы не переложить ответственность со своих плеч на чужие? — Тимур Андреевич вздохнул и отвернулся к окну. — Почему бы не переложить ответственность за свою смерть на плечи невинной девушки, волей случая попавшейся мне на пути?

— Потому что вы трус и слабак, — ответила Соня.

— Да. Но не только лишь по этой причине. Я нашел свет в жизни, которая только начинается. Старое должно умирать, а не гнить. Новое должно обретать силу, процветать, зажигать новые огни и стремиться к ним. Все новое не может работать без перебоев. Ошибки нужны и важны.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Но не такую же силу!

— Уж какая есть. Не жалуйся. Она твоя, и ты вольна делать с ней все, что пожелаешь. Воспользуйся бессмертием и сделай ее полезной. Ты можешь стать сама себе маяком и рано или поздно окружишь себя множеством огней и засияешь еще ярче. А можешь, как и я, сетовать на безжалостного к нежити Бога за то, что он обрек нас на бесконечные страдания с одним лишь ему ведомым умыслом. Может, как раз для того, чтобы иногда убивать нашими руками неугодных ему грешников.

Соня отпила немного чая и его тепло пронеслось по всему телу, принося долгожданный покой.

Она подумала о том, что произошло с ней в последние месяцы. Она стала учительницей, обратилась в вампира и в попытках справиться с этой ношей успела разочароваться работой и снова ею очароваться, разлюбила детей и снова их полюбила. В разное время она чувствовала себя одинокой, недостойной и приносящей только вред. Но также она чувствовала вдохновение и восторг, желание не двигаться, но мчаться вперед. Она подружилась с коллегами и нашла тех, кому доверила свой секрет. О ней позаботились, ее защищали, а она защищала в ответ. Ее подводили, но и она подводила.

Все это… Обычная жизнь, не считая приобретенной привычки кусаться и употреблять экзотический напиток раз в месяц и от случая к случаю.

Ох, и убийство частью жизни нормального человека тоже, разумеется, не было.

Важные и нужные ошибки, значит…

И тем не менее она могла жить нормально.

Соня пока еще не была готова стать самостоятельным маяком, способным осветить горизонты, но чужой свет был к ней куда ближе, чем она думала. И она будет греться в его лучах столько, сколько сможет.

— Кто будет мне все это рассказывать, если я сделаю то, что вы просите? — тихо спросила Соня, прерывая уютное молчание.

— Ты не одна, — просто ответил Тимур Андреевич.

И правда…

Через неделю Соня притащила к нему домой самого пухлого и симпатичного котенка, родившегося у одной из кошек, которых она кормила несколько месяцев. Он был черным, самым бешеным, непутевым среди помета и уже осознанно царапал хватавшие его руки, и Соня подумала, что Тимур Андреевич обязательно найдет с ним общий язык.

Тимур Андреевич ругался и грозился взять за шкирку и котенка, и Соню и выпнуть их обоих из подъезда, чтобы летели далеко, долго и красиво.

Но подарок принял. Вместе с нелегко давшимся обещанием упокоить его душу, когда погаснет последний огонек, надоест Муслим Магомаев и когда Соня научится рисовать дерево.

Эпилог, в котором по-прежнему хочется жить

2012

Соня взяла рисунок из рук большеглазой девушки с рыжими косами, и та смущенно и очень узнаваемо поежилась, ожидая критики.

Эйфелева башня. Как очаровательно, подумала Соня.

Ее наметанный глаз проигнорировал все ошибки, а добрая душа принялась хвалить все, что видела, потому что улыбка девушки была ужасно заразительной, а Соне хотелось улыбаться.

— Мама обещала, что отвезет меня в Париж, если закончу четверть без троек. Это моя мечта! Хочу забраться на самую вершину и посмотреть на город!

Соня взглянула на пылающие энтузиазмом и предвкушением глаза, и в ее груди вдруг стало очень тесно. Болезненная ностальгия уколола в сердце знакомой, но светлой грустью.

Ей тоже было шестнадцать, и она тоже с такой же надеждой и усердием двигалась по направлению к тому будущему, где осуществится ее мечта.

— Обязательно поднимешься, — пообещала она.

Кристине недавно исполнилось сорок шесть лет, но вид она сохранила свежий и молодой, словно вместо целых тридцати лет прошло всего десять или пятнадцать.

Соня приезжала в гости к своим бывшим ученикам раз в несколько лет. Те встречали ее с радостью и гостеприимством, а она искала в их лицах следы прошедших лет и с грустью улыбалась, когда находила их.

— Так, а что там у тебя с французским? — спросила Кристина, заходя в гостиную с большим подносом пирожков.

— Боже! Ну куда ты столько?.. — ахнула Соня.

— Я помню, что ты обжора. Так что там с французским?

— Да все нормально с французским. В девяностые еще выучила.

— И хорошо?

— На три года жизни в Бордо хватило.

— Преподавала там?

— Ага.

Соня везде преподавала. В конце концов, от призвания никуда не деться.

— Как насчет того, чтобы моей мелочи дать пару уроков? — спросила Кристина.

— А твоя мелочь такая же капризная, как и ты?

— Она такая же лютая, как и Дима!

К этому Соня привыкала долго.

Бывшие ученики повзрослели, обзавелись семьями и растили детей. Их детям было столько же лет, сколько и их родителями, когда их впервые повстречала Соня.

Дима Корешков с Кристиной Мамаевой переехали в Горький и ожидаемо поженились, у них подрастала вторая дочь, и теперь все друзья семьи приезжали уже к “Корешам”. Коля Тихорецкий стал дизайнером и растил двух близнецов, а Мишу Воронина Соне приходилось вылавливать не в России, а в других странах, потому что он тоже был тем еще путешественником.

Все устроились в жизни, и Соня гордилась каждым. И немножечко собой тоже, считая, что несмотря на ошибки и нелепости своего первого года преподавания, она все-таки внесла хороший вклад в чужие судьбы.

После похода к семье Корешковых Соне поплохело от набитого желудка, поэтому, отправляясь в еще одно место встречи, она выбрала долгий путь. На крышу высоченной многоэтажки она поднималась без лифта.

Когда город начали активно застраивать домами с более чем десятью этажами, она с предвкушением ждала каждого нового раза, когда сможет подниматься все выше и выше, чтобы обозреть панорамы родного города.

Соне нравились небоскребы. Она побывала во многих странах и поднималась на немыслимые высоты, но все равно неизменно возвращалась домой, чтобы отыскать новенькую многоэтажку и пробраться на ее крышу, полюбоваться ночным городом, утопающим в иллюминации, которой с каждым годом становилось все больше, и встретить рассвет.

Рассветы в Нижнем — уже давно не Горьком — она любила больше закатов. Прошло столько лет, а она была все такой же ранней пташкой, поднималась затемно и под чашку кофе с балкона следила за тем, как алые, розовые и оранжевые всполохи поднимающегося солнца разукрашивают небосвод и воды Оки.

— Однажды я тоже захочу умереть, — задумчиво сказала Соня.

Виктор рядом с ней слегка напрягся — она почувствовала это своим плечом — но улыбку из голоса он никуда не дел.

— Вряд ли ты, как Тимур Андреевич, найдешь такую же упрямую последовательницу, которая решит, что на самом деле ты не хочешь умирать.

Соня не думала о последователях. Перед смертью такой грех ей на себя вешать бы не хотелось.

— Однажды я захочу умереть, — повторила она. — А ты не захочешь.

— Ох… Соня, ну конечно же, я не захочу твоей смерти.

Он понял ее с первого раза.

С годами он не растерял ни былой привлекательности, ни раздражающей порой высокомерности, ни страсти к метафорам, которые он научился использовать для того, чтобы лишать разговоры излишней серьезности и сглаживать острые углы в спорах. Но и Соня свою серьезность не растеряла, поэтому дотошно поднимала неприятные темы и искала ответы, которые либо пока не могла получить, либо получала, но не слышала их, потому что не хотела.

Когда-то давно она ненавидела тот факт, что ей придется понести бремя долгой жизни, мучилась вопросом, почему оно досталось именно ей и как она справится с этой участью.

Когда-то она думала, что никто не вправе отдавать этот дар тому, кто его не просит. К несчастью, сейчас она думала так же, и оттого ей было безумно горько, потому что дорогих сердцу людей в свое долгое путешествие она взять не могла.

Они все старели.

Они все умрут раньше нее.

Виктор взрослел красиво, наливался зрелостью, как терпкое вино, становился умнее. Он стал писать книги, чтобы оставить свой след в истории. Соня бережно складывала их в своей личной библиотеке, страшась мыслей о том будущем, в котором ей захочется их перечитать.

— Ты не захочешь своей смерти, — сказала она, прижимаясь к теплому боку.

— Не захочу, — подтвердил он.

— И я не захочу твоей смерти.

— Я на это рассчитываю, — серьезно кивнул Виктор. — Еще рассчитываю на то, что на моих похоронах ты наденешь то роскошное черное платье, в котором принимала мое предложение в 89 году. Ты была бесподобна, но уж прости, на свидание в кино вырядилась действительно так, будто на похороны.

— Это не смешно.

— А надо о смерти плакать? Соня. Это естественный процесс. И если ты опять собираешься предлагать мне соскочить с этой дорожки, то мой ответ снова будет нет. Я почти уверен, что ты торчала у своего вампирского бати, споря с ним на эту же тему, вот только была тогда на моей стороне.

— Я была молодой и глупой.

— Ты ценила жизнь в том виде, в каком имела. До того, как поняла, что тебе дали больше.

Сколько бы она ни спрашивала, сколько бы ни предлагала, она знала, что не сможет ничего сделать, пока он не захочет.

А он не просил. И, наверное, уже не попросит.

Ценностью ее прежней жизни было знание, что она закончится, а теперь все казалось одновременно легким и сложным. Легким, потому что она могла подключиться к решению проблем, над которой люди бились десятилетиями. А сложным, потому что… ей ли не знать недостатки долгой жизни?

— Поступлю на биофак, — внезапно сказала она.

Соня занималась лингвистикой и преподаванием уже тридцать лет, кочуя из города в город, из страны в страну, накрутив себе, должно быть, огромный тюремный срок за бесконечную подделку документов. Наверное, она могла найти себя в чем-то еще? Уже пора?

— Любопытно. Искать лекарство от смерти? — усмехнулся Виктор.

— Почему бы и нет?

— Надеюсь, себя в жертву науке ты приносить не собираешься?

— Думаю, что мне не удастся отчитаться перед мировым научным сообществом, не вызвав при этом подозрений.

— Да, — засмеялся Виктор.

— К тому же, за мной должок Воронину. Хотя его теперь не поймаешь. Надеюсь, он не забыл… Как думаешь, десяти лет хватит на то, чтобы продвинуться в этом вопросе?

— Учитывая то, что наука идет семимильными шагами, то да, наверное. К тому же, в этом научном сообществе ты наверняка не одна такая будешь.

— Наверняка, — как эхо, повторила Соня. — Я постараюсь раньше.

Соня посмотрела на Виктора в алых лучах рассветного солнца, ожидая его ответа, но он только одарил ее довольной улыбкой и закрыл глаза.

— Пойдешь к нему? — спросил он немного позже, когда стало совсем светло.

— Да.

Виктор подошел к Соне и, наклонившись, поцеловал ее в висок и накинул на шею красный шарф.

Соня сделала глубокий вдох, прислушиваясь к фантомным запахам восемьдесят второго года. Сигареты, затхлое дерево, черный чай, масляные краски. На самом деле шарф, должно быть, пах только временем — еле уловимым ванильно-пыльным ароматом давно минувших лет, а все прочее с него давно выветрилось. Но Соня снова оказалась в пыльной гостиной, захламленной книгами и рисунками, погрузившись в эту нехитрую машину времени.

В новом веке ее не придумали. Может быть, и не придумают никогда. Зачем изобретать колесо? Закрывай глаза и мчись назад — лишь бы память позволяла.

После того, как Соня один раз прочитала дневник Тимура Андреевича, она не смела притрагиваться к нему почти восемь лет. Слишком личное и болезненное, оно ударило ее сильнее, чем она ожидала. В девяносто третьем она решилась открыть его снова и лишь после этого завела свой.

Тимура Андреевича не было на этом свете уже двадцать девять лет.

Возвращаясь в Нижний Новгород раз в два или три года, Соня каждый раз приезжала на его могилу, садилась у гранитного камня и рассказывала ему о своей жизни, задавала вопросы и делала паузы для саркастичных ответов, которые могли бы прозвучать.

В 1988 году она увидела Биг Бен. Гораздо позже, чем хотела. Вернувшись на родину, она рассказала о поездке Тимуру Андреевичу и почти услышала в ответ его насмешливый голос:

— Не сообразила, как способности применить, чтобы тебя выпустили раньше? М-да. Сила есть — ума не надо.

Ну, не смогла — и не смогла. Чего бубнить-то?..

Соня тогда вздрогнула от внезапного отрезвляющего порыва ветра — был октябрь — и, взглянув на холодный гранитный камень, впервые после похорон заплакала.

Она отпустила его намного раньше, чем они договаривались, и навсегда запомнила раздирающую душу бесконечную благодарность в его голубых глазах.

Ветер шевелил отросшие длинные волосы, собранные в небрежный хвост, и шептал ей о том, какой нюней она была и быть не перестала.

Воспоминания у могилы всегда накатывали светлые и печальные.

Она надеялась, что там, где он находится, он обрел покой, о котором грезил большую часть своей жизни.

Когда-нибудь она к нему присоединится.

Но сначала… сначала она не потратит впустую дар, который от него получила.

— Дар или проклятие, — когда-то сказал Виктор и, сам того не зная, почти повторил то, о чем частенько говорил ей Тимур Андреевич. — В руках дурного человека палка — орудие, а хороший подаст ее старику, чтобы тому не тяжело было идти. С какой стороны глянешь — так и воспринимай.

Соня давно перестала воспринимать эту силу как проклятье.

До тех пор, пока она окружает себя близкими людьми, ценность жизни которых понимает, как никто другой, до тех пор, пока она зажигает огни далекого будущего и называет их большими целями, на осуществление которых могут потребоваться десятки лет, до тех пор, пока горит сама, вдохновляясь и вдохновляя других — до тех пор ее бессмертная жизнь имеет смысл.

Конец

Оглавление

Пролог, в котором все неправильное

Глава первая, в которой звенит первый звонок

Глава вторая, в которой ничего не получается

Глава третья, в которой ничего не происходит, но это все и меняет

Глава четвертая, в которой преступник попадает в милицию раньше, чем совершил преступление

Глава пятая, в которой хуже худшего бывает

Глава шестая, в которой хочется жить

Глава седьмая, в которой черт заводит снова колесо

Глава восьмая, в которой хочется есть

Глава девятая, в которой нет покоя нечисти

Глава десятая, в которой проливается кровь

Глава одиннадцатая, в которой отрастают зубы

Глава двенадцатая, в которой чай восстанавливает силы

Глава тринадцатая, в которой развеивается дым

Глава четырнадцатая, в которой где нет страха — там есть слабость

Глава пятнадцатая, в которой невозможно подготовиться к неизбежному

Глава шестнадцатая, в которой художника может обидеть каждый

Глава семнадцатая, в которой кошмар становится явью

Глава восемнадцатая, в которой разбираться с последствиями поспешно принятых решений очень тяжело

Глава девятнадцатая, в которой сквозь мрак пробивается свет

Глава двадцатая, в которой секрет распространяется

Глава двадцать первая, в которой важнее всего — доверие

Глава двадцать вторая, в которой проясняются мечты

Глава двадцать третья, в которой новые огни загораются, а старые — затухают

Глава двадцать четвертая, в которой колготки снова порвались

Глава двадцать пятая, в которой наука проигрывает в нечестной игре

Глава двадцать шестая о людях плохих и хороших

Эпилог, в котором по-прежнему хочется жить