Ведите себя правильно (СИ) [Павел Сергеевич Иевлев] (fb2) читать онлайн

— Она тебе не нравится? — удивился я. — Мне показалась довольно безобидной.

— Это ты ей у доски не отвечал, — скривилась девушка. — Ух и въедливая! Нет, так-то она ничего. Не злая. Но ни черта не видит за своими учебниками. Столько лет тут прожила, а так и не поняла ничего.

— Слыхала про «досрочную аттестацию»?

— Да, наши «сладкие лимонадики» третий день обсуждают.

— И как тебе?

— Мне? Ты серьёзно, босс? Не прикидывайся наивным, тебе не идёт.

— Ладно, не буду. Давай об актуальном. С завтрашнего дня тебе придётся ходить в школу.

— Да, босс. Но это не очень большая проблема. Утром я и так не работаю, а дневной лимонад придётся сдвинуть попозже, потому что однокласснички-то тоже будут отсиживать положенное. Единственное… — она замялась.

— Что?

— Ничего, если я буду тут держать комплект сменной одежды? Школьная у меня одна, и в ней надо дотянуть до конца года, когда бы он ни случился. Домой бежать переодеваться далеко, а лимонадики, зуб даю, будут припираться сразу после последнего урока.

— Конечно, не вижу проблемы.

— Товар утром будет забирать твой всратый питомец, но тебе, наверное, придётся за ним приглядывать. Чтобы успеть до «клушатника», придётся поднимать его пораньше. Кстати, где он?

— Мусор пошёл выносить.

— Куда? В Африку пешком?

— Да, что-то его давно не слышно. Наверное, горюет где-то.

— Чегой-та?

— Ему твоя подружка дала по лицу. А у него чувства.

— Всего-то? — фыркнула Швабра. — Скажи ему, чтоб не плакал. Она не обиделась.

— Это она тебе сказала?

— Да что я её, не знаю? Для неё это технический момент. Распустил руки, получил по морде, проехали и забыли. Я тебя уверяю, завтра опять будет строить ему глазки, как ни в чём не бывало. Её это забавляет. Она прекрасно знает, как парни на неё ведутся, что же теперь, убивать их всех? Я бы, если б кто полез меня лапать… — девушка перехватила мой скептический взгляд в область между животом и шеей и надулась: — Да, нечего. Но представь себе, не всех это останавливает.

— Даже так?

— Знаешь, — сказала она зло, — в пятом классе компания придурков завела привычку хватать меня на переменах за грудь. Да, там тогда и того, что сейчас ещё не было, но у остальных-то девчонок вообще по нулям. Я… скажем так, рано начала, но так ничего и не достигла. У них это называлось «прыщи давить» — прижать меня в коридоре и ущипнуть за сосок. Дико больно, кстати. И вот с ними со всеми случилось острое пищевое отравление. Прямо на уроке. С обоих концов хлестало. Вонища была — ты себе не представляешь! Что-то съели в столовке не то. Только они, вот такое совпадение. Их увезли в больничку, а ночью я их навестила. Каждого. Разбудила шилом, приставленным к глазу, и сказала, что так будет с каждым. А если они пожалуются, то будут искать свои пиписьки на ощупь. Двоим пришлось снова менять постель, но с тех пор они орали про меня гадости издали.

— Школьные годы чудесные, — прокомментировал я.

— Не то слово, босс. Обожаю школу. Поэтому у меня есть к тебе ещё одна странная просьба… Можешь меня послать, я пойму. И даже не обижусь. Я бы себя послала, вот честно.

— Излагай, — удивлённо кивнул я.

— Можешь завтра прийти на церемонию?

— Куда?

— Церемония начала нового учебного года, — смущённо сказала Швабра. — Возле школы, утром.

— Зачем?

— Ну, не хочешь, не ходи, не надо. Обойдусь, подумаешь.

— Нет, тебе это зачем?

— Туда все придут с родителями, бабушками и дедушками. Так принято. Все, кроме меня. Я так-то привыкла за столько лет, что стою одна, как дура, но в этом году… Я в курсе, что тебе насрать, что я на тебя просто работаю, но блин, я бы хоть манекен из одёжного рядом поставила, чтобы не стоять там одна завтра. Но у меня нет манекена и украсть его негде. Я понимаю, дурацкая просьба, но…

— Побуду твоим манекеном.

— Серьёзно?

— Почему нет?

— Потому что про тебя могут начать… шептаться, — призналась она. — Типа я тебе не только полы мою…

— Я выгляжу человеком, который не нашёл никого привлекательнее?

— Уел, — ответила она мрачно. — Ты точно мог бы найти получше. Вон, училка, как по мне, не прочь, только мигни. Кстати, ты чего не мигаешь?

— Не твоё дело.

— Зря, она ничего, хоть и старовата, конечно. Тебе сколько лет, кстати?

— Мы договаривались не лезть в жизнь друг друга, не так ли?

— Блин, ты прав, босс. Я дура. Вывернула тебе на башку свою помойку, — мрачно сказала Швабра. — Извини, босс. Я чисто на нервах, босс. Я больше не буду, босс. Пошла я в жопу, босс. Но всё равно спасибо, босс.

Глава 14. Господин Шмурдяк

— Виски. Содовая. Два раза, — сказал Депутатор, сняв фуражку. Верен себе.

Я налил.

— Вы рискуете вашими деньгами, Роберт, — сказал он, выпив первую.

— В каком смысле?

— Ваш залог. Где тот, за кого вы его внесли?

— Чёрт, — выругался я, сообразив, что не видел панка уже несколько часов. — Без понятия, если честно. Ушёл выносить мусор и не вернулся.

— Неофициально, — он постучал пальцем по лежащей на столе фуражке, — его видели в самогонном шалмане.

— Это плохо.

— Это очень плохо, Роберт. Молодой человек ведёт себя очень… непринуждённо, а тамошняя публика не любит приезжих. Боюсь, он уже не в том состоянии, чтобы осознавать последствия своих действий. Если случится драка, неважно будет, кто её начал.

— Да, я понимаю.

— Если туда за ним приду я, это будет официальным действием полиции, — сказал Депутатор, вставая. — Так что лучше бы вам решить этот вопрос… самостоятельно.

— Разумеется. Спасибо за понимание.

— Корпоративная солидарность, — кивнул полицейский, надевая фуражку. — Хорошего вечера.

— Тебе придётся постоять за стойкой, — сказал я Швабре. — Мне надо срочно отлучиться. Надеюсь, ненадолго.

— Эй, босс, мне нельзя торговать бухлом, ты забыл? Я типа несовершеннолетняя.

— Не торгуй. Просто наливай и записывай. Потом разберусь.

— А что, так можно было? — удивилась она.

— Нет. Но мне отчего-то кажется, что полиция нас за это не арестует.

— Ладно, босс, но…

— Чаевые твои, — заверил я девушку.

— Тогда конечно.

***

— Молодой человек платит, молодой человек пьёт, — заявил мне владелец шалмана, которого я сразу окрестил «Господин Шмурдяк». — У нас демократическое заведение, поэтому никто не помешает ему тратить тут деньги. В баре своём командуй.

«Молодой человек» уже набрался так, что даже не заметил моего появления. Он пьяно раскачивается на стуле, держит в руке баночку из-под джема, которые тут используют вместо стаканов — видимо, потому что они крепкие и бесплатные. Вокруг собрались мужчины за тридцать в рабочей одежде, тоже довольно нетрезвые, но не до такой степени. Они ведут себя не то чтобы агрессивно, скорее, как шакалы, загнавшие в угол барана. Уверенно и предвкушающе. Вот только баран настолько баран, что этого не понимает, — пьяно смеётся и несёт какую-то невнятную чушь.

— Откуда у молодого человека деньги, мы ещё отдельно выясним, — ответил я спокойно, — но сейчас ему пора заканчивать.

— Вы ему не папаша, — ухмыляется Шмурдяк, — да хоть бы даже и папаша. Он совершеннолетний и может пить здесь. Если я позволю всяким барам забирать моих клиентов, то это будет прямой ущерб бизнесу.

— И кто же мне помешает? — спросил я, взяв с длинного кухонного стола, заменяющего тут стойку, ёмкость с самогоном и понюхав его.

Скривился — керосин какой-то, как они это пьют.

Господин Шмурдяк явно хотел сказать в ответ что-то угрожающее, но посмотрел мне в глаза и передумал. У людей, ходящих по краю законности, обычно отличное чутьё на неприятности.

— Я в твой бизнес не лезу, так? — буркнул он. — Наливай кому хочешь, чего хочешь, почём хочешь. Вот и ты в мой не лезь. У тебя публика чистая, при деньгах, можешь позволить себе выпендриваться. А мне любая копейка не лишняя. Простым людям тоже надо где-то расслабиться.

— Мне до тебя дела нет, — пожал я плечами, — но этого парня я заберу. Он мой. Я его, можно сказать, купил. С большой переплатой. Так что не надо вставать между мной и моей собственностью.

— Как скажешь, бармен, — скривился Шмурдяк, — но ребята могут быть против.

«Ребята» откровенно подначивают Говночела. Им хочется почесать кулаки, но остатки уличных понятий требуют хоть какого-то оправдания расправе «десять на одного», так что они провоцируют его ударить первым.

Заводилой выставили худого чернявого парня, единственного, кто тут моложе остальных. Лет двадцать пять, вряд ли больше, с лицом неприятным и туповатым. С панком они в одной весовой категории, два мелких дрища, но стоит начаться драке, Говночелу тут же наваляют всей толпой, а потом дружно скажут, что сам начал. Плакал тогда мой залог.

— Эй, придурок, — кривляется панку в лицо местный, — а правда, что тебя детишки отмудохали?

— Слы, чел, — пьяно отвечает тот, — не надо так, чел. Рили, не надо.

— И говоришь ты как придурок. Ты вообще дебил, или как?

— Чел, ты ща огребёшь, чел, — начинает подниматься со стула панк, но мелкий толкает его обратно, выхватывает из рук недопитую баночку самогона и выливает ему на штаны.

— Да ты уже обоссался! — хохочет заводила. — Смотрите, он обоссался!

— Развлекаетесь? — спросил я. — Шутки, радость и веселье? Одобряю. Приятного вечера. Но этому гражданину пора домой.

Я взял Говночела за плечо и сильно сжал его, прижимая к стулу.

— Мы с ним не закончили, — мрачно сказал один из взрослых работяг. — Он тут много чего наговорил, к нему есть вопросы.

— Задай их мне, — посмотрел ему в глаза я.

Тот смешался и отвёл взгляд.

— Ты кто такой вообще? — спросил недовольно другой, но настаивать на ответе не стал.

Рабочие не настолько пьяны и не настолько молоды, чтобы пренебречь сигналами мозжечка, настойчиво говорящего, что со мной не стоит связываться. Эта сигнальная система старше неокортекса. Те, кто не слушали её предупреждений во тьме веков, не оставили потомства. И только молодой заводила оказался то ли лишён ума и интуиции разом, то ли слишком много выпил, то ли уже накрутил себя для драки.

— А ну пошёл отсюда, урод! А то сейчас и тебе наваляем! Ты чего, не понял? Проваливай бегом!

Я бы проигнорировал дурака, но он решил толкнуть меня в грудь.

— Вопросы? Пожелания? Предложения? — спросил я у остальных.

— Нет, — сказал коротко наименее бледный из них. — Извини… те. Нас. Пожалуйста.

Похоже, они зря сегодня потратились на выпивку. Алкоголь покинул их организмы стремительно и безвозвратно. Разными путями.

— Пошли, — сказал я Говночелу. — Там бар без присмотра брошен.

И мы пошли.

С баром всё оказалось в порядке. Швабра довольно уверенно чувствует себя за стойкой, хотя вид имеет несколько нервный и замотанный. Надо научить её правильно протирать стаканы.

— В какой канаве ты подобрал эту падаль, босс? — спросила она, окинув брезгливым взглядом влекомого мной за шиворот панка. — И зачем?

— Залог, — напомнил я раздражённо.

— Ах, да, мой мудрый босс прикупил себе проблем на шею, — покивала она ехидно, — лучше бы мне этакие деньжищи отдал.

— И что бы ты с ними сделала?

— Не скажу. Но точно не стала бы покупать скунса-алкоголика в домашние питомцы.

Я оттащил спотыкающегося панка наверх, бросил на кровать приходить в себя и вернулся. Надеюсь, его утро будет достаточно хмурым, чтобы он осознал ошибочность своего поведения.

***

— …Спин — это не просто одно из многих квантовых свойств материи, а нечто большее — ещё более фундаментальная сущность мироздания, чем само пространство-время. Более того, не исключено, что само пространство-время представляет собой проявление спина, оказывается спиновой пеной. Тогда, если сознание есть порождение спина, то оно оказывается напрямую укоренённым в самом фундаменте нашего мира… — рассказывает телевизор в кафе единственному слушателю.

— Почему я вас не помню, когда не вижу? — спрашиваю я у него прямо.

Мадам Пирожок оставила мне выпечку на стойке и молочный коктейль в холодильнике, и я неторопливо наслаждаюсь своим поздним ужином. Мужчине не предлагаю — зачем? Всё равно не вспомню, только не наемся.

— Потому что у меня нулевой детерминант. Я уже говорил вам об этом, но вы, конечно, не помните.

— И что это значит?

— Я не могу ни на что повлиять. Любые мои действия, ведущие к разрушению суперпозиций, оказываются ничтожны.

— Эка вас угораздило, — посочувствовал я, с удовольствием поедая пирог. Сегодня он особенно удался, или просто я очень голодный.

— Да, нелепая случайность. Можно сказать, подорвался на собственной квантовой бомбе.

— А есть и такие?

— Да, эксперимент Элицура – Вайдмана, не слышали?

— Нет.

— Впрочем, это неважно. С практической точки зрения, вы не помните меня, потому что в противном случае то, что я говорю, могло бы повлиять на ваши действия. Это, учитывая уровень вашего детерминанта, стало бы вторичным модулированием.

— А что у меня с уровнем?

— Он просто чудовищный. У меня есть версия того, что вы такое…

— И оставьте её при себе, — отмахнулся я. — Раз уж болтаетесь в спиновой пене, как пустая бутылка.

— Я имею дерзость считать себя бутылкой с посланием. Хотя всё, что я могу, это транслировать сигналы общего характера, надеясь на случайный триггер, — он показал на телевизор, который продолжает вещать:

— …основываясь на спинах водорода и фосфора, Ху и Ву построили первую модель квантового сознания. Согласно введённым ими постулатам, в мозгу имеются пиксели сознания, в них осуществляется квантовая запутанность спинов водорода и фосфора…

— И что это за послание?

Мужчина сказал, я даже успел удивиться, но тут вернулась с бумагами уложившая мужа Мадам Пирожок, я отвлёкся на неё и забыл.

***

— Чел, мне хреново, чел! — стонет панк. — Дай мне спокойно сдохнуть, чел!

— Встал. Умылся. Взял телегу. Пошёл на склад.

— Чел, ну зачем ты так, чел?

— У меня не очень много терпения, и оно вот-вот закончится.

— И что? Ты сдашь меня в тюрягу?

— Нет. Но тебе не понравится.

— Блин, чел, — сказал он с мукой в голосе, садясь на кровати. — Что вчера было-то?

— Ты нажрался говённой косорыловки.

— Не, это понятно, чел. Не в первый раз, чел. Я почти всё помню, но когда ты за мной пришёл… Знаешь, мне показалось…

— Показалось, — ответил я твёрдо. — А теперь, как сказано в Библии, «встань и иди».

— Блин, как же меня таращит, чел! Может, твоя худющая злючка сегодня сходит сама? Рили сдохну же, чел!

— Не сдохнешь, — я безжалостно вытащил его из комнаты и направил в ванную, — а у неё сегодня первое сентября. Торжественное мероприятие, на которое я из-за тебя, дурака, уже опаздываю.

— Чел, может, пивца, чел? — заныл панк из-за двери. — Для поправки онли!

— Нет. Вчера со стакана пива началось твоё падение. И учти, у меня записан весь алкоголь в заказе. Если бутылки не хватит или какая-то окажется вскрыта…

— Блин, чел, я понял, чел. Ты рили жестокий чел…

— Это ты плохо меня знаешь, — согласился я, — на самом деле всё ещё хуже.

***

На большом школьном дворе люди расположены разновозрастными группками. Я ожидал некоего «отделения агнцев от козлищ», то есть школьников от взрослых, но здесь коллектив разбит по принципу «ячеек общества». Двое-четверо подростков, двое-шестеро взрослых, представляющих поколения от молодых родителей до престарелых прабабок. Понимаю, почему Швабре тут неуютно, — она единственная стоит, набычившись, в полном одиночестве, и вокруг неё такая пустота, как будто это заразно.

— Я уже думала, ты не придёшь, босс.

— Тебе идёт платьице.

— Не издевайся. Я из него выросла на два размера. Хорошо хоть груди нет, а то меня арестовали бы за непристойное поведение.

— Ты неплохо заработала за август, могла бы купить новое.

— Я не для того мою сортиры, чтобы тратиться на тряпки для школы. На мне что угодно смотрится как на пугале. Почему в школу нельзя ходить в джинсах и рубашке, как везде?

— Почему?

— Не знаю. Дурь какая-то. О, ну, начинается…

— Что?

— Чёртова речь чёртова директора чёртова Завода. Мне кажется, его специально выпускают в первый день учебного года, чтобы мы сразу прочувствовали, каким говённым он будет.

— А у вас большой класс, — сказал я, оглядывая собравшихся.

Такое ощущение, что тут весь город.

— Угу, аж две смены. И обе такие, что с задней парты на доску надо было бы смотреть в бинокль, если бы там было что-то интересное.

— Надо полагать, ты на задней?

— Чёрта с два. Я на первой.

— Так любишь учиться?

— Ненавижу. Но на первой реже харкают в тетрадь и кидают жвачку в волосы, учительница же рядом.

— Я думал, такие методы ухаживания заканчиваются классу к третьему.

— Не у нас, босс. Большинство моих одноклассничков слишком тупые, чтобы взрослеть.

— Я смотрю, в каждой семье несколько детей? И все одного возраста?

— Да, я одна как дура с тупорылым братом двадцати трёх лет.

— А он где учился?

— А с чего ты взял, что он вообще учился? Не уверена, что он даже читать умеет.

На трибуну меж тем поднялся директор. В костюме и шляпе, даже с галстуком. Шляпы тут носят многие, но галстук, кажется, один на всю площадь.

— Кхм-кхм, — прокашлялся в микрофон он.

Люди разом замолкли. Воцарилась звенящая тишина.

— Мы собрались здесь, чтобы отметить важную дату. Начавшийся сегодня учебный год последний в жизни ваших — наших — детей.

Как по мне, прозвучало несколько двусмысленно, но публика внимает молча.

— Вскоре, я надеюсь, даже очень скоро, это здание опустеет, — он показал на школу за своей спиной, — зато наполнятся звуками молодых голосов цеха нашего Завода. Это очень своевременно, нам не хватает ваших ловких рук, ваших умных голов, вашего трудового энтузиазма.

— Хреназма, — буркнула тихо Швабра.

— Все мы одна семья! На Заводе работают ваши родители, работали ваши деды и прадеды. Завод — это мы, Завод — это наш город, традиции которого мы высоко чтим и постоянно поддерживаем. Новый, масштабный проект, который на нём реализуется сейчас, новые заказчики, новая продукция — это не пустые слова, а доказательство того, что мы по-прежнему востребованы и актуальны, что наши перспективы прекрасны, а прибыльность вне сомнений. Уже этой осенью зарплаты всем работникам будут подняты на четыре целых и три десятых процента! А минимальная стартовая зарплата, с которой начнёте трудовую карьеру все вы, будет скорректирована в сторону повышения на пять целых и две десятых процента!

Собравшиеся одобрительно зашумели.

— Начиная с завтрашнего дня, мы начнём организовывать для вас экскурсии на Завод, чтобы вы могли познакомиться со своим будущим местом работы, освоиться в цехах, проникнуться корпоративной культурой. Мы проведём для вас семинары и лекции, устроим небольшую, но познавательную трудовую практику, что даст вам возможность определиться с приоритетами и подать предварительные заявки по вакансиям, предоставленным кадровой службой. Все участники экскурсий получат бесплатное угощение в заводской столовой. Более того! — он повысил голос. — Хотя вы пока не являетесь работниками завода и на вас не распространяется рабочая страховка, все вы сможете пройти полный бесплатный медосмотр в заводской клинике! Ведь профилактика — лучшее лечение! Мы следим за здоровьем наших кадровых резервов! Расписание экскурсий и других мероприятий подготовит и согласует администрация школы, очень надеюсь на её полное сотрудничество. Более того, поскольку ваша школа — кузница наших кадров, Завод счёл возможным премировать педсостав в размере полугодового оклада за его тяжёлый труд в части вашего образования.

Площадь разразилась аплодисментами.

— Экскурсии, производственная практика и медосмотр являются обязательными мероприятиями, — добавил Директор и спустился с трибуны.

— Быстро он на этот раз, — прокомментировала Швабра. — Обычно дольше нудит.

— Слушай, — спросил я, оглядевшись, — а где твоя подружка? Белобрысая? Что-то я её тут не вижу.

— А хрена ей тут делать?

— Она что, не учится в вашей школе?

— Не в этой жизни, — резко оборвала меня девушка. — Ладно, мне пора. Вытирать плевки со спины и выслушивать, какая я дура, уродина, ссаная тряпка и тупая шлюха.

— А шлюха-то почему?

— Потому что не мог же ты мне дать работу просто так? Теперь, когда ты пришёл на открытие, эта тема будет в тренде, я предупреждала.

— Это твой выбор, — напомнил я.

— Мой, ага, — сказала она. — Я пошла. После уроков сразу в бар.

— Отличная программа, — кивнул я, — мечта школьника.

— Иди к чёрту, босс. И спасибо.

***

— Решили посетить общественное мероприятие? — поймал меня за рукав Заебисьман.

— В рамках моральной поддержки наёмного персонала, — пояснил я туманно.

— А, ну заебись тогда. Я, некоторым образом, тоже, — кивнул он в сторону раскланивающегося с родителями директора.

— Впечатляющая речь.

— Да бросьте, обычная чушь. Ну, кроме экскурсий. Это правда. Очень настойчиво вас приглашаю посетить завод с одной из них. Можно как раз с вашим персоналом, в рамках той же моральной поддержки, — он кивнул в спину Швабры, идущей гордым шагом приговорённого к расстрелу революционера.

— Зачем?

— Это познавательно. Разве вы не хотите заглянуть в логово конкурентов?

— Бар не конкурирует с заводом. Это непересекающиеся сферы деятельности.

— Ой, я вас умоляю, Роберт, Вы знаете, что мы знаем, что вы знаете и так далее… К чёрту рекурсии, просто приходите. Я, в отличие от местных, не сторонник средневековых предрассудков и считаю, что мы вполне можем сотрудничать. Противоречия в концепциях всего лишь условность.

— То есть вы не местный?

— Очевидно же! Мне не исполнится в сентябре тридцать шесть, или пятьдесят четыре, или семьдесят два и даже, к сожалению, восемнадцать не отпраздную. Мне скучные сорок три и день рождения у меня в мае. А значит, я ну никак не могу быть местным. Вы же обратили внимание на эту милую особенность локального «generation gap»?

— Похоже, они неплохо экономят на праздновании дней рождения.

— Да, с этим тут заебись, весь город отмечает разом. Увидите через пару недель, будет презабавно. А ещё все они — Девы! Разве это не символично? В общем, жду вас на экскурсии.

— Ничего не обещаю.

— И не надо. Я уверен, всё у нас с вами будет заебись! — Заебисьман раскланялся и бодро потопал туда, где распинался окружённый родителями Директор.

Интересно, за кого он меня принимает?

***

Клушатник сегодня собрался позже обычного — видимо, тоже посещали торжественное мероприятие. Кофе и чизкейки помогают им справиться с переполняющими эмоциями — идёт активное обсуждение: кто, с кем и в чём пришёл, где, как и с кем стоял, куда, как и на кого смотрел. На меня в этом контексте кидают косые, но заинтересованные взгляды. Неужели, правда, кому-то может прийти в голову, что у меня адюльтер с уборщицей? Наверное, местный бомонд это страшно шокирует. Или интригует. Или всё разом.

Впрочем, на дамские пересуды мне плевать. На что мне не плевать, так это на то, что Говночел не вернулся со склада. Тележки в подсобке нет, значит, туда он отбыл. Неужто припал к запасам и упал там, где припал? С него станется. Ситуация вызывает беспокойство, но оставить «клушатник» нельзя, придётся ждать, пока они допьют, дощебечут и дослушают радио.

— …Мы оба знаем, что девчонка — отродье.

Я уже различаю голоса, этот похож на директорский. Неформальный лидер местной общины, управляющий какой-то шахтой, активист и руководитель тайного общества борьбы с Древним Злом. Глава самодеятельной инквизиции.

— Это моя дочь. Рождённая человеком от человека, как и заповедно нам Господом. Ибо сказано: «Плодитесь и размножайтесь».

Это владелец таверны. Мой средневековый коллега.

— И кто её мать?

— Моя жена. Она умерла от горячки. Есть записи доктора, есть запись в церковной книге…

— Она подделана.

— Что?

— Викарий всё рассказал. Ты подкупил его. Хорошо подкупил, он не признавался, пока на оказался на дыбе.

— На дыбе люди признаются в чём угодно. Даже в том, чего не было.

— Твоя дочь умерла во время мора, твоя жена покончила с собой, эта девчонка — отродье. Да она же вылитая Ведьма!

— О, так ты знаешь, как та выглядит? Может быть, ты даже не столь безгрешен, как говоришь? Тогда почему ты так хочешь убить мою дочь?

— Убери руку с арбалета, я знаю, что он у тебя под стойкой и направлен мне в живот. И знаю, что ты можешь выстрелить…

Голос звучит натужно-примирительно, но я тоже рефлекторно опускаю руку под стойку и проверяю дробовик. Не верю я таким голосам.

— …но я пришёл просто поговорить, старый друг.

— Никаких факелов с кольями? — скептически спрашивает владелец таверны.

— Не в этот раз. Просто выслушай меня.

— Говори.

— Отродий всё больше.

— Разве?

— Люди стали слабы, друг. Огонь истинной веры больше не горит в их сердце. Они принимают отродья как детей своих. Они не хотят отдавать их. Они врут, подделывают записи, подкупают доктора… да ты и сам это знаешь. Я уже не уверен, что сами они не отродья, пропущенные нами в прошлый приход Ведьмы. Сколько из городских детей действительно рождены женщиной? Если мы дадим им вырасти, не окажется ли однажды, что отродий больше, чем нас? Что вскоре они будут решать нашу судьбу? Подумай над этим, старый друг.

— А может быть, они окажутся милосерднее нас? Подумай над этим ты, — ответил ему трактирщик.

Надеюсь, тогда уже изобрели стаканы, чтобы их протирать.

Глава 15. Говнюк Лимонадик

— Уехал он, — сказала Мадам Пирожок, глядя на меня с обидным сочувствием. — Пока ждали разгрузки, я ему коктейля налила, уж больно бледный. Парнишка подсел в зале к водителю, поболтал с ним — уж не знаю о чём, мне недосуг слушать, — а потом, смотрю, в кабине отъезжающего трака дурная голова маячит.

— Понятно. Тогда заберу товар сам. Видимо, теперь так и будет.

— Говорят, вы за него залог внесли? Правда, что ли?

— Внёс.

— Зря.

— Вижу. Будем считать, что я пополнил муниципальный бюджет крупным и не вполне добровольным пожертвованием. Надеюсь, город использует мои деньги на что-нибудь полезное.

— Не расстраивайтесь. Осенью люди больше пьют, а значит, бар становится прибыльнее.

— Осенняя депрессия — барменский хлеб, — согласился я, забирая тележку.

Выгрузив товар в подсобку, отправился в полицейский участок. Всё-таки нарушение условий залога — это почти побег из тюрьмы.

— Удрал, значит, — констатировал Депутатор, выслушав меня.

— Как есть удрал. Надо подавать в федеральный розыск, такой придурок далеко не убежит. Снова попробует ограбить какой-нибудь бар, и либо ему снесёт пустую башку из дробовика бармен, либо пристрелит при аресте полиция.

— Вы же не стали в него стрелять, Роберт.

— Он безобидный дурак. Но не все станут над этим задумываться.

— Я не буду подавать его в розыск, — вздохнул Депутатор.

— Даже так?

— Город не хочет внимания, и, как вы правильно сказали, парень опасен только для себя самого. Предоставим его судьбе. Залог вам, впрочем, всё равно не вернут, это местная юрисдикция.

— У вас на руках классическое ритуальное убийство или его удачная имитация, — удивился я. — Один сбежавший придурок на этом фоне ничего не меняет.

— У нас нет убийства, — сказал полицейский задумчиво. — Имел место несчастный случай.

— Споткнулся и случайно привязал себя к крючьям, воткнув в сердце кол?

— Нечто вроде этого. Только без подробностей. Расследование официально закрыто. Похороны завтра.

— Довольно цинично, не находите?

— Ему уже безразлично. Хотя моя профессиональная совесть крайне травмирована.

— Дело не в нём, — покачал головой я, — дело в том, кто будет следующим.

— Неофициально я продолжаю расследование. Собираюсь найти того, кто это сделал до того, как он соберётся продолжить.

— И как успехи?

— Пока не очень, — признался Депутатор. — Ваш завсегдатай, оказывается, был довольно загадочным типом. Вот, например: во сколько он обычно покидал ваш бар?

— Ну, иногда сидел почти до закрытия, но чаще всё же часов в шесть-семь. Приходил к открытию, быстро набирал ежедневную дозу и отчаливал.

— И куда он отправлялся, как вы думаете?

— Откуда мне знать? У меня в это время самый наплыв, кручусь за стойкой.

— На работу он выходил в ночную смену, после полуночи. Отсыпался после смены утром. В общежитие не возвращался, я выяснил. Где он пропадал шесть часов в сутки, будучи, как я понимаю, в наиболее активном и адекватном состоянии?

— У своей загадочной босоногой дамы?

— Особа, которую мы с вами видели, в городе не проживает. Он слишком мал для неучтённых жителей, тем более такой приметной внешности.

— Они встречаются в мотеле?

— Одна из версий, — кивнул полицейский. — Его дважды видели выходящим через заднюю дверь кафе, но это было перед самой смертью, за два дня и за день. До того — нет. Эта дверь в самом центре, место людное, да и участок в двух шагах. Войти и выйти незамеченным… не то чтобы невозможно, но уж точно не при регулярном посещении. Какие ещё варианты?

— Ну… — задумался я. — Он как-то говорил мне, что любит гулять по здешнему лесу. Девственная природа, тишина, красота… Может быть, вечера он посвящал этим прогулкам?

— По лесу, значит… — сказал Депутатор.

Его тон показался мне странным, и я переспросил:

— А что такого? Многие люди любят прогулки. Лесной воздух полезен для здоровья.

— А не подскажете, где именно он гулял?

— Нет, он просто сказал «в лесу». Мол, из города он не виден, потому что рельеф…

— Рельеф, значит.

— Что-то не так?

— Посмотрите сюда, — полицейский отдёрнул занавеску на стене, за ней оказалась большая, два на полтора, карта города с окрестностями.

— Вы видите тут лес?

— Хм… Нет.

Если верить карте, населённый пункт окружён голой суглинковой пустошью без единого дерева.

— Откуда лес? — спросил Депутатор. — Тут даже трава толком не растёт. Сухие засоленные почвы. Горожане газоны с трудом поддерживают.

— Удивительно, что тут вообще кто-то поселился. Город, как я понимаю, довольно старый?

— Да, ему, как ни странно, сотни лет, никто не знает точно, сколько. Сходите в городской музей, если интересно, там есть какие-то материалы. Но, на мой взгляд, крайне скудные и недостоверные.

— Тут есть музей?

— При школе. Самодеятельный. Я как-то раз заходил. Вроде бы тут добывали соль, отсюда и поселение. Потом перестали, но появился завод… В целом, жизнь как-то теплится, но леса, как видите, нет, — полицейский снова показал на карту. — Скорее всего, ваш клиент вам зачем-то врал.

— А это точная карта? — усомнился я. — На ней и озера нет.

— Какого озера?

— Моя уборщица говорит, что ночами ходит купаться на озеро.

— Ночами?

— Она не любит компанию.

— В первый раз слышу об озере.

— Люди часто врут, — признал я, — но редко без мотива. У неё не было никакого резона что-то выдумывать. Впрочем…

Я пригляделся к карте.

— А где трасса? Мотель? Кафе?

— Они… не часть города. Это, как я понимаю, своеобразная традиция.

— В картографии? Оригинальный подход. Чего тут ещё нет? В силу традиции?

— Вы правы, я как-то не задумывался над этим. Да, видимо, карта может быть не вполне достоверной и в других деталях. Знаете, Роберт, а давайте прогуляемся и посмотрим сами?

— У меня не больше часа, — предупредил я, посмотрев на часы. — Дети придут отмечать окончание первого школьного дня. Ожидается ураганный спрос на газировку и намёки на то, что им почти восемнадцать, а значит, им почти можно пиво. Но «почти» не считается.

— Думаю, мы успеем, город небольшой… А впрочем… Хотите прокатиться?

— У вас есть машина? — удивился я.

— У полиции есть машина, — уточнил Депутатор. — Ещё у пожарных и у клиники. Работает мусоровоз. У завода грузовой трал, но он ездит только на перевалочный склад и обратно. И учебный автомобиль школы, чуть не забыл! Детишки получают права, хотя ездить тут не на чем и некуда. Кажется, этим городской автопарк ограничивается. Я не выписал ни одного штрафа за парковку.

***

— Какая древность! — восхитился я. — Он точно ездит?

В гараже участка стоит старый седан с длинным плоским капотом. Я такие только в кино видел.

— По регламенту техобслуживания я регулярно его завожу, — кивнул Депутатор. — И проверяю давление в шинах.

На улице на нас смотрели так, как будто мы ехали на цирковом слоне, сопровождаемые парадом-алле из клоунов-стриптизёров. Кажется, горожане отвыкли от автомобильного движения: о том, что это проезжая часть и автомобиль неплохо бы пропустить, вспоминали с трудом. Так что катились мы неспешно, чуть быстрее пешеходов, иначе просто передавили бы их к чертям. Но даже таким темпом до окраины оказалось пять минут.

— И где ваш лес? — спросил полицейский скептически.

Я вышел из машины, посмотрел на бескрайний, плоский, раскинувшийся до горизонта глиняный солончак с редкими островками какой-то живучей степной травы, и сел обратно.

— Давайте попробуем в другую сторону.

Мы неторопливо пересекли город, провожаемые удивлёнными взглядами жителей. На противоположной окраине ровно то же самое — уходящая в даль, плоская, как стол, пустошь. Улица кончается с последним домом, дороги дальше нет.

— Жаль, тут нет окружной, — сказал я. — Объехали бы по периметру.

— Ничего, — утешил меня Депутатор. — Сейчас прокатимся на юг и север.

В участок мы вернулись через полчаса после выезда, так что времени действительно хватило.

— Приходится констатировать, — признал я, — что карта верна. Там, где на ней ничего нет, действительно нет ничего. Я одного не понимаю…

— Чего?

— Чёрт с ними, с лесом и озером. Но трасса? Если задняя дверь кафе в центре города, то где же проходит шоссе?

— Очень уж тут рельеф… обманчивый.

— Да, врёт как дышит, — согласился я.

— Просто надо знать, куда смотреть, — вздохнул Депутатор. — И вести себя правильно.

***

Швабра вошла в бар молча. Глядя мимо меня, промаршировала в подсобку, вышла оттуда через две минуты в джинсах и рубашке, засовывая платье в пакет. Что-то в выражении её лица подсказало мне, что вопрос «Как прошёл первый учебный день?» лучше не задавать.

— Может, я их сам обслужу? — спросил я осторожно.

Боюсь, сегодня она может не ограничиться плевком в стакан.

— Я справлюсь, — отрезала девушка. — Не лезь ко мне!

Школьников, как назло, много. Сухость учебного материала вызвала у них жажду, и газировка течёт рекой. Мне не нравится, как они поглядывают, перешёптываясь, на Швабру, мелко и неприятно хихикая. Не все. Некоторые. Но этого хватает. Её ненакрашенные губы сжались в бледную ниточку, а глаза сверлят одноклассников злыми буравчиками. Девушка сдерживается с трудом.

— А мне пива, — развязно говорит один из подростков, подойдя к стойке.

— Детям не наливаем, — цедит Швабра сквозь сжатые зубы.

Я в подсобке, разбираю утренний завоз, но, слыша её тон, сдвигаюсь ближе к двери. Это один из тех хихикающих подошёл. Раньше ни его, ни его компании я тут не видел. Новенькие, значит.

— Да ладно тебе, две недели осталось!

— Вот через две недели и попросишь. Если доживёшь.

— Ты мне угрожаешь, что ли, коза драная?

— Спроси меня об этом через две недели.

— Так некого будет спросить-то. Отродья должны умереть!

— Лимонадику? — спросила она его ледяным тоном.

— Пива налей, отродье.

— В жопу иди, говнюк.

Так, кажется, сейчас кто-то получит шваброй в глаз. Не надо нам этого.

— Вопросы, молодой человек? Пожелания? Предложения? — вышел из подсобки я. — Администрация может отказать в обслуживании без объяснения причин.

— Ничего. Я газировочки просто выпью, — сказал тот, резко побледнев.

— Отличный выбор, молодой человек. Также настоятельно рекомендуется проявлять вежливость к персоналу заведения. Например, если вы невольно нагрубили, очень правильным шагом будет извиниться.

Он возмущённо поднял брови, открыл было рот, чтобы сказать глупость, но посмотрел мне в глаза и передумал.

— Извини, — буркнул он Швабре. — Один лимонад. Сдачи не надо.

— Нет уж, — сказала она зло, — вот твоя сдача.

И высыпала ему пригоршню мелочи в стакан с газировкой. Он взял его, покосился на меня, выдавил из себя «спасибо» и пошёл обратно к столику при гробовом молчании собравшихся подростков.

— Я и сама бы прекрасно справилась, босс, — прошипела девушка. – Тоже мне говнюк-лимонадик.

— Не сомневаюсь.

— Врёшь.

— Вру.

— К чёрту. Если бы мне не были так нужны деньги…

— Что это за разговорчики про отродья?

— Глупости, не обращай внимания.

— И всё же.

— Радио переслушали. Самая весёлая игра сезона в школе — решаем, кто в классе человек, а кто отродье. Угадай, куда записали меня.

— А если отродье, то что?

— То не человек. А значит, можно всё. Пока у них хватило фантазии только в сумку насрать. Я осталась без тетрадей. Впрочем, говорят, что училку почти уломали на досрочную аттестацию, так что они, может быть, не понадобятся.

— Полна оптимизма?

— Как всегда, босс. Как всю мою жизнь, идущую в жопу под лозунгом: «Дотерпеть и не сдохнуть». Я дотерплю, босс, что тут осталось-то. Всё, пора тащить этим дебилам радио…

***

— …Слушайте меня, братья и сёстры! — проклюнулся сквозь шум прогревающегося приёмника голос.

Тот самый, директорский. Ей богу, если бы его надутый вид не исключал наличие каких-либо творческих хобби, кроме употребления односолодового, я бы решил, что он на досуге развлекается любительскими постановками.

Голос вещает:

— Я расскажу вам об отродьях! Вы не хотите о них слышать, я знаю. Мы не говорим о них. Мы отводим глаза. Мы делаем вид, что их нет. Но, пока мы это делаем, их становится больше! Наши прадеды топили их вмешках, как котят. Наши деды откармливали ими свиней. Наши отцы вешали их на осинах и оставляли так, пока не сгниют, чтобы Ведьма знала, как мы им рады!

Интересно, какой возрастной рейтинг у этой программы? Её точно стоит слушать несовершеннолетним?

— …Но мы стали слабы! — продолжает распинаться радио. — Мы приняли их. Да, я знаю, что мор забрал много наших детей. Но был ли он случайным поветрием? Не наслала ли его Ведьма, чтобы мы пали духом? Не в этом ли был её план — заменить их отродьями? Не лучше ли тогда нашим родам пресечься и нашим семьям прекратиться без потомства, нежели допустить её торжество?

Подростки слушают этот бред, забыв про выдыхающийся лимонад. Тает в креманках мороженое, прекратилась болтовня и смешки. Внимают с горящими глазами, сжав пальцы на краях столов.

— …Вы снова отводите глаза! — возвышается до обвиняющего пафоса голос. — Делаете вид, что это не про вас. Каждый скажет, что уж его-то ребёнок точно не отродье! Он рождён матерью от отца, а не подброшен к порогу осенней ночью, взамен умершего от поветрия младенца, не так ли? Каждый из вас поклянётся в этом. Каждый. Но все ли скажут при этом правду? Посмотрите друг на друга — кто-то из ваших соседей лжёт. Посмотрите на их детей — точно ли они люди? Я знаю, что отродья среди них есть. Вы это знаете. Все это знают. Не ждите, пока к вам придут с факелами и кольями. Сделайте то, что должно сами. Подайте пример колеблющимся. Устрашите упорствующих. Отродья должны умереть!

***

— Чаевых неплохо накидали, однако, — слегка воспряла духом Швабра, — умеешь ты нагнать жути, босс. Так на него посмотрел, даже у меня что-то ёкнуло. А где наша приблудная вонючка? Почему не выносит мусор?

— Сбежал, — ответил я коротко.

— То есть ты вложился за него баблом, а он тебя кинул?

— Да. Кстати, он вчера ещё и из кассы денег стащил. На самогонку.

— Какой прекрасный человек! — восхитилась Швабра. — Может, ещё одного такого заведём, раз этот сбежал? Глядишь, следующий тебя во сне зарежет…

— Это не было моей идеей. Его мне навязали.

— Да ладно, босс, не верю, что ты не смог бы отмазаться.

— Ну, значит, дурак я.

— Вот уж нет, — сказала Швабра серьёзно, — кто угодно, но не ты. У тебя-то точно всё продумано. Одно мне обидно, что деньги пропали. Эх, мне бы их…

Интересно, а она меня за кого принимает?

— Слушай, — спросил я, — а где озеро, куда ты купаться ходишь? Я бы тоже, может быть, сходил, пока осенние холода не начались. Как-то не выдалось в этом году искупаться.

— Ну, как, — удивилась она, — за городом же. Я бы показала, но днём не хочу идти. Там, поди, мужики в трусах будут. Заблюю весь пляж. А ночью хорошо, ночью пусто. Ни разу никого не встретила.

— Так проводи меня ночью, после закрытия. Недалеко?

— Тут всё недалеко. А ты не полезешь голый купаться? А то при начальстве блевать неудобно.

— Отвернёшься.

— Не поможет. Я же буду знать, что ты голый.

— Я и сейчас голый. Под одеждой.

— Тьфу на тебя, — побледнела Швабра, — разве можно такие гадости девушкам говорить? Ну вот, опять тошнит… Я сегодня уже трижды блевала в школе. Не хочу больше.

— Просто старайся об этом не думать. А я обещаю, что не буду при тебе купаться. Ни голый, ни в трусах, ни в водолазном костюме. Покажешь озеро и уйдёшь.

— В водолазном костюме можно, — фыркнула девушка. — У него шлем смешной, с окошками. И можно на шланг наступить, пока ты там булькаешь. Я бы не наступила, босс, честно! Но смотрела бы на него и думала: «А ведь могу!»

Добрая девочка Швабра.

— Только не сегодня, ладно, босс? Мне надо платье успеть постирать школьное, оно блевотиной пахнет. В холодной воде, чтобы не село, а то даже на мои мослы не налезет. Оно и так на мне выглядит как тряпка на швабре…

— Давай сходим в лавку, куплю тебе новое. За счёт заведения.

— Иди к чёрту, босс, — внезапно разозлилась Швабра.

— В чём дело?

— Ни в чём, отстань. Себе платье купи и ходи в нём, если деньги девать некуда.

— Мне не пойдёт, у меня ноги волосатые.

— Ты сегодня решил обязательно довести меня до рвоты? Не уймёшься, пока я не заблюю тут всё?

Я молча пожал плечами. Что на неё нашло?

Швабра сосредоточенно драила столы, потом мыла посуду, потом расставляла пепельницы, но всё это было с таким видом, как будто я её смертельно оскорбил и она ждёт извинений. Я бы извинился, мне не сложно, но у меня нет ни единой идеи, за что именно. И это всего лишь моя уборщица! А некоторые ещё спрашивают, почему я не женат.

— Извини, — сказал я в конце концов просто так, без уточнений.

Скоро открываться, а она таким лицом всех клиентов распугает.

— Иди в задницу, босс, — ответила она, но уже без злости, спокойно. — Ты правда не понимаешь, что ли?

— Чего не понимаю?

— Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать?

— Что?

— Ты думаешь, почему я блевала в школе?

— Из-за говна в сумке?

— Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя.

— И чем я заслужил?

— Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное.

— Отличное начало учебного года.

— И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно?

— Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора.

***

Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра.

Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час.

— Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо.

— Не мохито, значит. Что случилось?

— Мой сын. Он пропал.

Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас.

— Успокойтесь. Воды?

— Да, пожалуйста.

Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат.

— Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели?

— Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел!

— Почему вы пошли не в полицию, а сюда?

— Там темно, дверь закрыта, а вы…

Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен?

— Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать!

— Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов. Он мог загуляться, забыть про время…

— Нет, — помотала курчавой головой она. — Только не он. Он очень обязательный! Всегда делает, как я скажу!

— До поры до времени, поверьте. У каждого пацана наступает однажды возраст безумного идиотизма. Может быть, пришла его очередь. Вы правильно сделали, что пришли сюда, полиция подтянется позже, а пока…

— Внимание! — сказал я громко, выключив музыку и постучав мерной ложечкой по бокалу. — Важное сообщение. У этой женщины (вы все её знаете, это ваша школьная учительница) пропал ребёнок. Скорее всего, ничего страшного не случилось, но лучше бы так было и дальше. Поэтому я прошу вас, вас всех, припомнить, не видел ли сегодня кто-нибудь этого мальчика. Вы наверняка в курсе, как он выглядит, обойдёмся без описаний. Итак, кто что может сказать?

Направленные на меня взгляды потухли, люди разом отвели глаза, отвернулись, уставились в свои стаканы и рюмки, зачиркали зажигалками, закуривая. В нашу сторону обращены одни затылки. Что творится? Если пацана никто не видел, то должна быть рефлекторная отрицательная жестикуляция — покачивание головой, пожатие плечами, разведённые руки, сочувственные заинтересованные взгляды с оглядкой на соседей. Заткнуться и отвернуться, как будто я не обратился к ним с просьбой, а внезапно громко пёрнул — мягко говоря, нетипичная реакция в таких случаях. Сидящие у стойки быстро допивают, кладут деньги и идут к выходу. Сидящие за столами начинают собираться.

Что тут происходит, чёрт побери?

— Я не понимаю, — жалобно говорит Училка. Глаза её быстро наполняются слезами.

— Так, — сказал я громко и чётко. — Бар закрывается досрочно. Прямо сейчас. Допивайте и выметайтесь, или оставайтесь и помогите искать ребёнка.

Ни один не остался. Ни один.

Глава 16. Водила Гамбургер

— Мы потеряли до черта денег, — мрачно сообщила Швабра, глядя как клиенты покидают бар. — А такой жирный был вечер…

— Это единственное, что тебя смущает? — спросил я, собирая посуду.

— То, что в городе одни бессердечные говноеды, для меня не новость.

— Ты тоже тут живёшь, — напомнил я.

— И я не подарок. Что будем делать?

— Где вы в последний раз видели сына? — обратился я к Училке.

— Дома, утром, — всхлипнула она.

— Давайте прогуляемся к вам домой. Надо же с чего-то начинать. Ну, и вообще, вдруг он уже вернулся?

Увы, небольшой чистенький домик пуст, окна темны.

— Дом принадлежит вам?

— Город выделил как учительнице. Мне тут не принадлежит ничего…

Одноэтажный коттедж, три комнаты и столовая-гостиная-кухня. Ванная. Кладовка. Очень чисто, умеренно уютно, везде идеальный порядок. Даже в детской.

— Здесь ничего не изменилось с утра? — спросил я, оглядывая помещение.

Аккуратно заправленная узкая кровать. На столе чистота, на полке учебники и тетради — видимо, Училка занимается с ним сама. Игрушки не разбросаны, а расставлены на специальном стеллажике. Конструкторы. Машинки. Электрическая железная дорога. Ни одного завалящего пистолетика, что для мальчика слегка странно.

— Нет, я слежу, чтобы он всё ставил на место…

— Одежда? Обувь? В чём он ушёл? Посмотрите, пожалуйста.

Училка раскрыла створки встроенного шкафа — внутри него, как и следовало ожидать, ничего не валяется скомканным и не распихано по углам. Рубашки на вешалках, футболки сложены квадратиками на полках, бельё разложено по пакетам.

— Всё тут, кроме того, что было на нём.

— И это?..

— Джинсовые шорты. Белая майка. Обувь в прихожей, надо посмотреть…

Оказалось, что все пацанячьи кеды-кроссовки-сандалии на своих местах.

— Он что, ушёл босиком? — спросила растерянно Училка. — Я не понимаю…

— Он не ушёл. Его забрали, — сказал я, осмотрев дверь. — Замок тут паршивый, полотно двери просто отжали от косяка, вставив что-то в щель. На дереве остался отчётливый свежий след.

— Моего сына похитили? — сползла по стене Училка.

— Очень похоже на то.

— О боже… Что же делать, что делать?

— Держитесь. Не паникуйте. Ситуация тяжёлая, но не безнадёжная. Зачем-то он похитителям нужен, а значит, скорее всего, жив-здоров.

Я старался не думать про Калдыря, который оказался нужен своим похитителям довольно своеобразным образом.

— Боже-боже-боже, они его убьют… — не слушает меня женщина.

— Принеси ей воды, — велел я Швабре. — И вообще, присмотри.

— А ты куда, босс? — испугалась девушка. — Эй, не бросай меня здесь!

— Просто огляжусь.

Я включил фонарик и пошёл вокруг дома, внимательно осматривая дорожку и газоны. Всё очень аккуратно пострижено и тщательно полито. Кто бы сомневался. Наверняка это входило в обязанности пацана. Так же, как посуда, уборка и вытирание пыли. Можно даже не спрашивать. При такой строгой матери парень мог бы взбрыкнуть, и однажды непременно бы устроил ей какой-нибудь фантастически глупый эмоциональный перформанс, как это умеют подростки. Но не сейчас. Надеюсь, у него ещё будет шанс продемонстрировать свою независимость.

— Спокойно, это я, — сказал Депутатор, когда я дёрнулся на шум. — Услышал, что случилось, и решил, что вы тут. Рад, что не ошибся. Учительница в доме?

— Да, она в шоке, но моя уборщица отпаивает её минералкой.

— Что-то уже нашли?

— Здесь были три человека. Мужчины. Высокий рост, стандартные рабочие ботинки. Один следил через окно детской. Использовали что-то вроде монтировки, толстую железку с уплощённым концом. Мальчик не оказал сопротивления и не пытался удрать — видимо, был сильно напуган. В доме ничего не искали, не пытались украсть, паренька, видимо, просто вынесли, потому что он был в одних носках. Может быть, у них был с собой мешок, может быть, его оглушили или усыпили. Я не очень понимаю, как можно утащить ребёнка среди бела дня так, чтобы никто этого не видел. Все подходы к дому просматриваются из соседних.

— Например, все отвернулись? — озвучил полицейский мысль, которая неприятно крутится у меня в голове.

— Не могу исключать такой версии, — сказал я, вспоминая реакцию публики в баре. — Но соседей опросить стоит.

— Непременно этим займусь, — согласился Депутатор. — Вы прекрасно воспроизвели последовательность событий, искренне завидую вашим навыкам в расследовании.

— Это всего лишь версия. И это было несложно, остались отчётливые следы.

— Знаете, Роберт, — сказал он спокойно, — вы можете не признаваться, что полицейский. Но, когда я вышел из кустов, ваша правая рука моментально оказалась на поясе. Там, где обычно висит кобура.

Я ничего не ответил, да Депутатор и не ждал. Меня вечно принимают за кого-то другого.

— На вас, кстати, поступил довольно странный донос, — продолжил он, глядя на меня очень внимательно.

— И в чём же меня обвиняют? В недоливе?

— В чём-то ужасном.

— В чём именно?

— Я так и не понял. Заявители были весьма нетрезвы. И очень сильно напуганы. Сказали, что вы сделали что-то запредельно жуткое с их собутыльником.

— А что говорит сам пострадавший?

— Его нет. И они не смогли с уверенностью сказать, кто это был. А к концу беседы начали сомневаться, что он был вообще. С утра я их навестил, надеясь застать трезвыми, но они уже не смогли вспомнить даже то, что приходили в участок.

— Экую же дрянь они пьют.

— Да, с этим шалманом вечно проблемы. Но знаете, что? Даже забыв всё, что случилось, они бледнели и начинали трястись при каждом упоминании вашего имени.

— Пьянство до добра не доводит.

— Определённо, так, — кивнул Депутатор. — Ладно, мне пора делать мою работу.

Он направился к ближайшему дому, постучал в дверь, там зажёгся свет, но, о чём говорят, отсюда не слышно. Почему-то мне кажется, что опрос соседей не очень поможет. Уверен, никто ничего не видел. Здесь знают, куда не надо смотреть.

— Проводить тебя домой? — спросил я Швабру.

Училка теперь в надёжных стальных руках полиции, пусть с ней Депутатор нянчится. Это его работа, в конце концов. А мне с утра на склад подрываться, потому что больше некому.

— А знаешь, босс, — зябко повела плечами она, — проводи, пожалуй. Никогда не боялась гулять по ночам, но сейчас как-то не по себе. Только давай сначала в бар вернёмся, платье школьное там осталось.

***

— Ты же найдёшь мальчика? — спросила она по дороге.

— Я? Почему я? Делом занялась полиция.

— Да ладно, наш железный дровосек свою жопу в штанах не найдёт, — скептически оценила уборщица следственные компетенции Депутатора.

— Не стоит недооценивать упорство и методичность, — поддержал я реноме местной полиции. — Он действует последовательно и соблюдает инструкции. Свидетелей опрашивает, например.

— Чёрта с два ему кто-то чего-то скажет. Он же не местный.

— Я тоже.

— Но ты умный. И хитрый. И жуткий.

— Разве?

— Хорошо шифруешься, босс, — вздохнула она, — но если знать, куда смотреть…

— Тебя послушать, так я чудовище какое-то.

— Очень надеюсь, что так и есть, — мрачно сказала Швабра.

— Почему? — удивился я.

— Потому что справиться с чудовищами может только другое чудовище. Более страшное.

— Здесь водятся чудовища?

Я знаю ответ, но мне интересно, что она скажет.

— Здесь только они и водятся, босс.

***

— Чёрт, надеюсь, оно просохнет до утра… — Швабра крутит в руках платье, нюхает его, брезгливо морщится, суёт обратно в пакет. — Ладно, пошли, время уже к полуночи. Я понимаю, что на фоне похищенного ребёнка это не тянет даже на мелкую неприятность, но блин! Я теперь буду его пол ночи сначала стирать, потом сушить, а утром пойду на уроки не просто как уродливая обсоска, а как невыспавшаяся уродливая обсоска.

— В семнадцать лет недосып не влияет на внешность. Молодой растущий организм справится.

— Если это был комплимент, босс, то довольно тухлый. Типа я и так уродина и этак, хоть спи, хоть не спи… Впрочем, однокласснички не дают мне об этом забыть. В прошлом году они на сентябрьский праздник устроили весёлый конкурс с голосованием «Самая уродливая и тупая». Угадай, кто был единственным номинантом и победил за неявкой соперников?

— И администрация школы это позволяет?

— Ну, Училка, надо отдать ей должное, пыталась что-то вякать, но никто её не послушал, разумеется. В школе меня запрещено бить, синяки плохо выглядят на медосмотрах. Всё остальное в меру фантазии нашего дружного ученического коллектива. Так что было весело. Всем, кроме меня.

— А с чего ты взяла, что уродина? — спросил я.

Швабра остановилась, как будто наткнулась с разгона на стену.

— А с каких пор для этого недостаточно зеркала?

— И что такого ужасного ты в нём увидела?

— Я худая, как вешалка.

— Многие девушки мечтают похудеть.

— У меня нет груди.

— Вырастет, какие твои годы.

— У меня страшная рожа.

— У тебя довольно правильные симметричные черты. Большие глаза. Широкий лоб. Чёткие скулы. Ничего такого, что нельзя изменить капелькой макияжа и выражением лица.

— Знаешь, босс, — ответила Швабра резко и зло, — вот от тебя не ожидала, правда. Не смей пичкать меня этим жалостливым дерьмом! Мне не нужны мерзкие утешалочки: «Ах, бедняжка, всё не так уж плохо, можно исправить вставными сиськами, пластикой жопы и ампутацией головы!» Я с детства знаю, что я уродина. «Смотри, смотри, мама, как смешно ковыляет наше маленькое злобное уёбище! Ножки-веточки, ручки-палочки, зубки как у крыски, пахнет как какашка! Мама, она опять наблевала, смотри! Можно я макну её туда башкой?» Я привыкла быть уродиной. Это не так уж плохо, на самом деле, никаких иллюзий. Не всем же быть красивыми, богатыми и успешными? Кто-то должен быть дерьмом, жить в дерьме и жрать дерьмо. Но наше с тобой трудовое соглашение, босс, кормление меня дерьмом не включает. Ещё раз скажешь что-то такое, и я… Не знаю что. Но лучше не пробуй. После того, как я тебе так позорно плакалась, глупо говорить «Не смей лезть в мою жизнь», но я всё равно скажу: «Не смей!» Это была минута слабости, меня от неё уже тошнит, меня от себя уже тошнит… Подержи пакет, я сейчас.

Девушка метнулась в кусты, и её бурно стошнило.

— Тьфу, какая мерзость, — сказала она, вернувшись. — Забудь, пожалуйста, что от меня услышал сегодня. Тогда я забуду то, что услышала от тебя. Мы шли молча, понял?

— Как скажешь.

— Забудешь?

— Что? Ведь мы молчали.

— Вот именно. Всё, пришли. Спасибо, что проводил. Это было один раз и больше не повторится. Я прекрасно могу сама о себе позаботиться.

Швабра живёт в маленьком старом домике, ветхом даже на вид. Дворик запущенный, но чистый. Трава выгорела, и сквозь неё проглядывает проплешинами рыжий суглинок. Покосившийся заборчик давно не крашен. Деревянный сайдинг на доме облупился. Нет даже слабых попыток украсить быт. От этой недвижимости веет беспросветной нищетой и полнейшей безнадёгой.

— Чего смотришь?

— Ничего.

— Вот ничего и не говори. До завтра.

***

Первое, что я увидел, вернувшись к бару, — это панк, сидящий у задней двери прямо на земле, откинувши голову на стену.

— Слы, чел, я это… вернулся, кароч. Сорьки, чел, опять наговнял. Я говночел, чел. Рили.

— Факт, — согласился я.

— Можешь грохнуть меня, чел, рили. Я заслужил. Знаю, тебе это как чихнуть, ты трындец стрёмный чел.

— Чего тогда вернулся?

— Так вышло, чел. Я не хотел, рили, но вот так оно всё…

— Заходи, — сказал я, отпирая дверь.

— Сенкаю, чел. Пожрать нету? Я двое суток не жрал, рили.

— Тебя не было всего день.

— Рили правда, чел. Не знаю, как так вышло, чел.

— Иди помойся и переоденься. Я пока схожу в кафе, отнесу заявки и принесу пирогов.

— Да, чел. Как скажешь, чел.

***

— Рада вас видеть, Роберт. Какая ужасная беда! Надеюсь, мальчик найдётся.

— Вы уже в курсе?

— Все всегда в курсе всего, даже если делают вид, что не так. Маленький город. Проходите, поешьте, вечер, я вижу, выдался хлопотным.

— Мне бы ещё с собой, там этот…

— Да-да, тот молодой человек. Я знаю, ведь он только что приехал. Вон, водитель ещё сидит.

За столиком неторопливо вкушает поздний ужин старый водитель старого трака, с которым я уже однажды беседовал. Кафе пустое, но я подсел за его столик.

— Здешний гамбургер — это лучшее, что есть в моей жизни, — поделился он со мной, кивнув как старому знакомому. — Иногда мне кажется, что я просто еду от гамбургера к гамбургеру. Еду и не могу уехать. Сейчас поем, переночую, завтра с утра разгружусь, съем ещё один, второй возьму в дорогу и поеду. Сюда. К вечернему гамбургеру.

Душевное здоровье этого водилы по-прежнему представляется мне заслуживающим пристального медицинского внимания, но у меня к нему простой вопрос.

— С вами приехал этот… молодой человек?

— А то с кем же? Кто ещё такого подберёт?

— И где вы его взяли?

— Так здесь же.

— Здесь посадили и сюда же привезли?

— А как же ещё? — удивился он. — Таков маршрут. От гамбургера до гамбургера, всё чётко.

— Понятно. Приятного аппетита, хорошего вечера и счастливого пути.

— И вкусного гамбургера, — засмеялся тихо водила.

— И его, да.

— Как ваш муж сегодня? — спросил я вернувшуюся Мадам Пирожок. — Когда он не спит у меня на столе, в баре как будто чего-то не хватает.

— Ох, вы всё шутите, Роберт, — отмахнулась она. — Уже дома, слава богу, третий сон видит. Вы припозднились сегодня.

— Обстоятельства…

— Да, я знаю. Ничего страшного, у меня часто бывают ночные клиенты. И вообще бессонница. Заказ ваш записала, корзинку собрала, покормите там вашего беглеца-бумеранга.

— Спасибо. А скажите, тут один мой… Ну, который…

— Убили которого?

— Знаете?

— Все знают.

— Он, вроде бы, к вам заходил.

— Да, было дело несколько раз. Я так-то не люблю, когда туда-сюда без толку шляются, но ему было надо.

— Что ему было надо?

— Что-то. Я не спрашивала. Но сильно. «Вопрос жизни и смерти», так и сказал. Я посмотрела на него — и поверила. Жаль, что его вопрос, похоже, решился не в ту сторону…

— А не знаете ли вы случайно некую женщину? Высокий рост, белые волосы, чёрное платье, может быть босиком…

— Конечно, знаю.

— Правда?

— Все её знают, Роберт. Каждый человек. Но никто вам не скажет. Да и я промолчу. Не лезли бы вы в это дело.

— Я бы не лез, — вздохнул я, — но человека убили.

— И ещё убьют, — пообещала она оптимистично. — Да только не ваша это проблема.

— А чья?

— Ничья. Да и не проблема вовсе. Один умирает, другой родится, так вся жизнь наша верти́тся. Идите спать, время позднее. И постарайтесь вести себя правильно.

— До завтра, — попрощался я и ушёл.

***

— Да, чел, я попятил чуть кэша из кассы. Моё говно, рили, — признаёт панк, жадно пожирая пироги. — Я ж говночел, чел. Я не хотел. Ну, то есть хотел, но рили бы не стал. Но я втащил пивца, помнишь? А я, когда выпью, вообще всё говняю. Вот я втащил пивца, и мне загорелось добавить, потому что, чел, я был в крэшах по той блонде, и мне было трындец обломно. Ты бы мне не налил… Ведь не налил бы, чел?

— Нет, — подтвердил я.

— Значит, рили так. Ну вот я и сдёрнул мало-мало кэш. И пробухал его. Да, это говённо, я в курсе, чел. Ты, конечно, ни во что не въезжаешь и вообще стрёмный, но мне ты рили не говнял. А вот я тебе — да. Я говночел, чел.

— Это я знаю. А удрал-то почему?

— Блин, чел, а ты типа не знаешь, да?

— Скажи.

— Ладно, давай делать вид, что всё норм, чел. Типа норм, что ты с тем козлом сделал, да?

— А что я с ним сделал?

— Рили, чел, не знаю. Но это было самое стрёмное, что я в своей жизни видел. Я пьяный был, чел, я не въехал сперва, потом забыл. Утром встал — бодунище, вообще ни до чего. Потом с тележкой на склад, еле дотащился, башка раскалывается… Мне та тётка и говорит, хочешь, мол, попить? А у меня сушняк дикий. Я попил, и меня как растащило снова! Ну, с самогонки так бывает, рили, водички попьёшь и опять накрывает. И тут я как вспомнил! Так резко вспомнил, чел, что еле до сортира добежал. Блевал, как уборщица твоя, фонтаном. Выползаю по стеночке, и тут до меня доходит — а я ведь вчера у этого чела бабло попятил! И ведь он это сегодня узнает! Снимет кассу и поймёт, что это я! И так мне стало от этого стрёмно, чел, что я вообще забыл башку включить. Мне бы допереть, что если ты такие штуки можешь, то хрен от тебя сбежишь, чел. Но я ж дурак, чел. Сначала делаю, потом думаю. Да и то не всегда.

Панк вздохнул, взял ещё кусок пирога и продолжил:

— Смотрю, на парковке фура. Я к водиле: «Возьмёшь»? Старый дед, и грузовик старый. «Возьму, говорит, только гамбургер себе купи, а то у меня один, и я тебе свой не отдам». Но я сказал, что к чёрту жратву, мне бы свалить. И мы уехали. Кстати, гамбургер он и правда сам схавал, не поделился, я только слюнки глотал — к вечеру меня бодун отпустил, и жрать хотелось жёстко. Но я терпел, лишь бы подальше уехать. Ехали весь день, потом встали. «Всё, говорит, я приехал. Тут ночую, завтра двину дальше». Я ему: «Спасибо, драйвер, рили выручил, буду другую тачку ловить». Вылезаю, иду такой, радуюсь, что так ловко свалил, думаю пожрать и снова выйти на стоп, подхожу к кафе — и фигею, рили. Это то же самое кафе! И тётка та же самая! Чёртов водила привёз меня обратно! Я конкретно зассал — я же, типа, из-под залога сдриснул, вот она меня щас увидит, вызовет полиса, и тут-то я точно в тюрягу заеду, даже не пожрамши. Спрятался в кустах за помойкой, и там просидел до утра. Замёрз как яйца у моржа. Жрать хотелось так, что желудок сам себя переваривал. Утром выполз на трассу, отошёл, чтобы из кафе не увидели, стою — без толку, никто не притормозил даже. А потом раз — та же фура. С тем же дедом. «Опять, говорит, ты без гамбургера?» Ехали весь день, дед жрал свой гамбургер, а я только икал от голода. Спецом следил — прямо ехали, не сворачивали никуда! Потом опять ночь, парковка, кафе… Вылезаю — то же самое. Вот тут до меня и дошло, чел.

— Что?

— Что ты ещё более стрёмный чел, чем я про тебя думал, чел. И что дурак я был, когда думал, что вот так просто свалю от тебя, чел. Как ты это сделал, чел?

— Я ничего не делал, — сказал я абсолютно честно. Но он мне, конечно, не поверил.

— И с тем пьяным козлом, в шалмане, тоже ничего не делал?

— С каким ещё козлом?

— Который на меня быдлил по-дурному. Ты ещё скажи, что его не было!

— Его не было, — сказал я опять совершенно честно.

— Типа, там не было? Или как?

— Вообще не было. Не рождался, не жил, не пил самогонку, не пытался набить мне морду, не делал кучу других бессмысленных вещей, которые обычно делают люди.

— Ты ведь щас гонишь, чел? — грустно спросил панк.

— Это чистая правда. Сам подумай. Если я сделал что-то ужасное с человеком в общественном месте при куче свидетелей, то почему я ещё не в тюрьме?

— Я подумал, чел.

— И что?

— Теперь я рили сцу тебя ещё больше, чел.

— Просто постарайся вести себя правильно.

Глава 17. Помойка Бурбон

— Я схожу на склад, — сказала Швабра угрюмо.

— Что ты тут делаешь? — удивился я. — Ты разве не должна быть сейчас в школе?

— Должна.

— И?

— Я прогуливаю.

— Школьник, прогуливающий занятия, должен выглядеть более счастливым, — заметил я. — Иначе какой смысл?

— Я не хотела прогуливать. Но чёртово сраное платье село. Я честно пыталась натянуть его на свои мослы, но результат был такой, что даже ты с твоей вечно мрачной рожей хохотал бы до колик. В штанах девочек в школу не пускают. Другого платья у меня нет.

— У тебя не будет неприятностей?

— Ещё как будут. Прогулы — чуть ли не единственное, что у нас не прощают. Ну, кроме джинсов на женских жопах. Как будто у меня есть жопа… Зато я могу сходить на склад и заработать сверхурочные. Потому что, как бы мне ни было жалко денег, а платье придётся купить. Надеюсь, в лавке есть что-то дешёвое. Может быть, даже ношеное. Правда, мне обычно всё либо коротко, либо меня туда влезает три, но чёрт с ним. В уставе школы написано, что я должна быть в платье, а не что я не должна в нём выглядеть как обсоска. И не вздумай попереться в магазин со мной! Где там тележка? Мне пора.

— Прив, жаба, — поприветствовал её панк, выкатывая из подсобки тележку.

— Да уж, если день с утра не задался, то дальше так и покатится, — прокомментировала девушка. — Честное слово, босс, мне жалко твоих денег, но как же без него было хорошо!

***

— Видел вашего беглеца, — сказал Депутатор, снимая фуражку. — Вернулся? Неужели совесть проснулась?

— Нечто в этом роде, — ответил я уклончиво и налил ему виски.

Кажется, часы работы бара все считают ненужной условностью. Чёртова рань, а я уже за стойкой.

— Простите, что в неурочное время, — уловил моё недовольство полицейский, — но я сегодня вообще не ложился. Опрашивал всех, кто живёт вокруг дома учительницы. Это довольно много народу.

— Ночью? — удивился я.

— Разбуженные люди более естественны в реакциях.

— Мне показалось, что население не спешит оказать содействие правоохранительным органам.

— Это так, — согласился Депутатор, выпивая первую и возвращая тамблер, — но я практически всегда отличаю ложь от правды по визуальным признакам. Микромимика, невербальные сигналы… Хорошая прошивка зрительных имплантов, нечто вроде детектора лжи.

— Так ваши глаза…

— Не настоящие, как и многое другое в моём организме. Это имеет свои плюсы и минусы.

— И вы всегда видите, что вам врут?

— Почти всегда. Скажем, вы для меня совершенно непроницаемы.

— Даже так?

— Вы либо абсолютно честны в каждом слове, либо проходили специальную подготовку для работы под прикрытием. Ставлю на второе.

— Почему?

— Люди никогда не говорят честно. Умалчивают, передёргивают, сдвигают акценты, меняют трактовки. Это нормально. Абсолютная искренность неестественна.

— И что показало ваше ночное расследование?

— Хотя горожане отвечали не очень охотно, но внезапность ночного опроса сделала своё дело. Я совершенно уверен, что похищение мальчика действительно никто не видел. Хотя в то время, когда оно произошло, на улице и дома было множество людей. Городок очень тихий, любая нештатная активность привлекает внимание, а уж трое мужчин, несущих по улице ребёнка, никак не могли быть незамеченными.

— Вы установили время? А говорите, у вас нет талантов к расследованию.

— Это было несложно. Мать, уходя на работу, оставляет ему в холодильнике готовую еду. Завтрак, второй завтрак, обед, полдник, ужин — строго по расписанию. Она считает, что это важная часть приучения к дисциплине, а также полезно для здоровья. Ребёнок съел второй завтрак, но не обед. Упаковка от творожка отсутствует, ведро пустое, значит, он поел и, как и положено хорошему мальчику, вынес мусор. Это с высокой вероятностью указывает на время похищения — между десятью тридцатью утра и полуднем. Ближе к первой цифре, скорее всего. В это время школьное мероприятие уже закончилось, и горожане разошлись по домам. Поскольку в честь первого сентября завод дал работникам выходной, то людей было много. Я заставил всех соседей вспомнить нужный временной промежуток буквально поминутно — свидетелей похищения был бы минимум десяток. Вариант, что все они специально тренированные лгуны, я отметаю как маловероятный. А значит, мы неверно представили себе картину случившегося. Трое мужчин не тащили по улице ребёнка, ни в мешке, ни без оного. Мне приходится снова обращаться к вам, Роберт, в надежде на ваш опыт и интуицию, потому что у меня идей больше нет.

Он выпил вторую порцию, вернул на голову фуражку и уставился на меня электронными, как выяснилось, глазами. Видимо, в ожидании, пока его озарит неземным светом моей интуиции. Обмануть такую веру в меня было бы негуманно, и я не стал.

— Пришла мне в голову одна версия, — вздохнул я, — жаль, что только сейчас.

— Рассказывайте.

— Давайте представим, что похищение происходило в два этапа, которые были разнесены по времени. В одиннадцать, условно, часов дня, некто смотрит в окно, убеждается, что ребёнок на месте, отжимает дверь и заходит в дом. Это мог проделать один человек, и скорее всего, он не привлёк бы к себе внимания, так?

— Это так, — согласился полицейский.

— Он или оглушает, или усыпляет, или связывает ребёнка, а может быть, просто пугает его, заставляя сидеть тихо. Через некоторое время по одному входят его подельники. И вот на ваши вопрос: «Видели ли вы троих мужчин, входящих в дом учительницы?» — свидетели отвечают: «Нет». Совершенно честно, потому что троих они не видели. Максимум одного. И не факт, что входящим, это мгновение.

— Это вполне возможно, — признал Депутатор. — Но как они вынесли мальчика?

— А почему вы решили, что они его вынесли?

— Потому что в доме его не было.

— А почему вы решили, что в доме его не было?

— Вы меня озадачили, Роберт. Поясните, пожалуйста.

— Мне недавно рассказали (просто к слову пришлось), что под каждым домом есть подвал. Вы осматривали подвал под домом учительницы?

— Нет. У меня не было такой информации, визуально он также не был обнаружен. Впрочем, признаю, я его и не искал.

— Вот вам версия: мальчика похитили днём, но из дома вынесли вечером, когда стало темно и люди ушли с улиц. Возможно даже, что на момент нашего прихода он был у нас буквально под ногами.

— Да, это не лишено логики, — кивнул Депутатор. — Я был бы благодарен, если бы вы прогулялись до места преступления со мной. Может быть, при свете дня у вас появятся новые идеи?

Я посмотрел на часы. До «клушатника» ещё два часа, а товар Швабра с Говночелом разгрузят сами. Надеюсь, не поубивав при этом друг друга.

— Давайте сходим, почему нет?

***

Подвал мы отыскали почти сразу, люк оказался в кладовке.

— Не похоже, что его недавно открывали, — сказал Депутатор, осмотрев всё своим электронным взором.

Я уже и сам понял, что версия была ложной. Вряд ли у похитителей было время и возможность наваливать обратно на крышку весь этот хлам.

— Ну, раз уж мы здесь…

— Разумеется, — кивнул он и потянул за кольцо своей стальной рукой.

Удобно иметь рядом кого-то с силой гидравлического домкрата.

Внутри оказалось пыльно, затхло. Застоявшийся воздух указывает на то, что сюда не спускались несколько лет как минимум. Скорее всего, Училка понятия не имеет, что под домом что-то есть.

— Мрачное местечко, — отметил Депутатор.

Подвал похож на тот, что под баром, разве что поменьше. Капитальная каменная кладка стен явно старше каркасного домика наверху, но какой-то добрый хозяин протащил сюда провода и повесил лампочки. Старые грушевидные лампы накаливания с толстыми тусклыми спиралями небольшой мощности и с выключателями прямо на патронах, провод в тканевой оплётке на фарфоровых изоляторах. Винтажно. Пыльно. Атмосферно.

Атмосфера, правда, специфическая.

— Знаете, где я видел такое? — спросил полицейский, разглядывая вкрученные в стену над лежанкой из досок кольца. — Наше подразделение освобождало заложников, которых удерживали совершенно безумные сектанты. Они окопались в подвалах заброшенного монастыря, и выкуривали мы их оттуда с большим трудом. Спасти, к сожалению, удалось не всех, в том числе и потому, что заложники были прикованы к стенам цепями. Буквально прикованы — никаких замков, стальные кольца заклепали намертво. Вывести их быстро не получалось, в подвалах до чёрта взрывчатки… Последним мы отрезали кисти рук. Это было быстрее, чем пилить цепи, но всё равно не успели.

— Там вас ранило?

— Да. Пытался обезвредить заряды. Цепи и кандалы с тех пор очень не люблю.

— Разделяю вашу неприязнь, но тут давно никого не было. Металл окислился, на досках толстый слой пыли.

— Согласен. Давайте посмотрим, что за последней дверью.

Лампочки в дальнем отсеке подвала нет, обходились свечами. Оплывшего воска и огарков полно на полу вдоль стен. Середина помещения свободна. Сейчас.

— Очень похоже на наше место преступления, — сказал Депутатор невозмутимо.

В пол ввинчены крючья, доски почернели от пролившихся на них жидкостей. И — знакомый сундучок.

— Какой интересный набор, не находите? — спросил полицейский, аккуратно его открыв.

— Да просто кружок «Умелые руки» какой-то.

Это не тот же самый раскладной ящик, что пропал у меня, а его брат-близнец. Нет набора для снаряжения патронов, но ножи, колья, маски и прочее садо-мазо в наличии.

— Это орудие не нашего преступления, — сказал Депутатор. — Последний раз инструментами пользовались довольно давно.

— Восемнадцать лет назад, я думаю.

— Вы что-то знаете, Роберт?

— Я о многом догадываюсь. Но догадки к делу не пришьёшь. Пойдёмте отсюда, нам надо мальчика искать.

Когда мы выбрались обратно в кладовку, полицейский закрыл люк, посмотрел на него с непроницаемым выражением искусственного лица и спросил:

— Значит, говорите, под каждым домом?

— Так мне сказали.

— Интересный тут… исторический бэкграунд.

— Везде интересный. Просто надо знать, куда смотреть.

***

Клушатник встретил меня неодобрительным молчанием и осуждающими взглядами. Я опоздал, впустила их Швабра, имеющая такой вид, как будто не просто плюнет в каждый стакан, а сделает это пылающим ядом.

— Спасибо, дальше я сам, — отстранил я девушку во избежание жертв и разрушений.

— Какое им дело, почему я не в школе?— прошипела она. — Пусть за своими кретинами смотрят! Они у них в школу ходят только покурить в туалете.

— Я сам обслужу дам, а ты сходи пока в лавку за платьем.

— Ох, как же жалко денег, босс!

— Верю. Но надо.

— И ведь что обидно, скорее всего, этот учебный год будет очень коротким. Получается, что деньги на платье я просто выброшу нафиг.

— Относись к этому, как к инвестиции. Может быть, ты в этом платье замуж выходить будешь.

— Скорее, меня в нём похоронят, босс.

Клушатник поглощает выпечку, пьёт кофе и слушает радио.

— …Мы все поддержим тебя, все поможем, — интонации в псевдодиректорском голосе такие приторные, что уши склеиваются. — Ты станешь примером для остальных. Просто веди себя правильно.

— Примером в чём? — мрачно спрашивает владелец таверны.

Этих двоих и ещё пару персонажей я узнаю уверенно, остальные для меня сливаются в звуковой фон. Но дамы наверняка следят за сюжетом внимательнее.

— В том, что никогда не поздно уничтожить отродье.

— Ей семнадцать лет, и она не сделала ничего плохого.

— Она отродье.

— Даже если так, и что? От неё нет никакого вреда. Она ничем не отличается от остальных детей.

— Сейчас — да. Но что будет, если она станет взрослой?

— Думаю, ничего особенного. Выйдет замуж, родит детей…

— Ты сам себя слышишь, друг? Отродье! Детей! Каких детей? Тех, что находят в корзинках, сплетённых из озёрной травы, осенней ночью на пороге дома? Как много уже тех, кто не повёл себя правильно? Как много таких, как ты?

— Не знаю.

— А я скажу тебе — их много. Они уже семнадцать лет растут среди нас. И только те, кого они выбрали родителями, знают об этом. Знают, но не говорят! Знают, но делают вид! И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что твоя, якобы, «дочь» всё ещё ходит по городу. И каждый думает: «Раз он молчит, то и я промолчу». «Где одно отродье, там и два…» — рассуждают они. «Всего одно исключение!» — говорит себе каждый. Но их много, друг. И если мы не вычистим их сейчас, то они вырастут и не дадут вычистить следующих. А те, что придут потом, вычистят уже нас. И не будет в нашем городе никого, кроме отродий, и тогда горе тому, кто свернёт с дороги в твой трактир. Подумай об этом, старый друг. Подумай и поступи правильно…

***

— Вы должны сказать ей! — возмущённо ворвалась в бар Ведьмочка Кофе.

Девушка пылает праведным негодованием, отчего разрумянилась и стала необычайно мила. Панк за моей спиной поставил на пол пивную кегу, шумно вздохнул и сглотнул слюну:

— Рили отпад герла, чел…

Блонда тянет за руку Швабру, которая имеет вид даже более унылый и несчастный чем обычно.

— Скажите же ей!

— Что сказать?

— Что она должна, просто обязана купить то платье!

— Я уже купила платье, — возражает хмуро Швабра.

— Это не платье! Это гадкая уродливая тряпка!

— Значит, мы просто созданы друг для друга.

— Боже мой, в кои-то веки в лавке нашлось что-то твоего размера, что-то, что тебе идёт, что-то, в чем ты отлично выглядишь, и ты вместо него покупаешь какое-то рубище?

— Оно дешевле. В пять раз.

— Его кто-то уже носил!

— Не придётся разнашивать.

— Оно на кого-то с грудью пятый номер!

— Буду носить там тетради. Чтобы в них не насрали снова.

— Боже, я этого просто не понимаю! — всплёскивает руками блонда. — Это такой шанс!

— Шанс на что? — зло спрашивает Швабра. — Ты веришь, что в том платье я услышу что-то кроме: «Смотрите, что нацепила эта уродина! Думает, что её примут за нормальную? Вот же идиотка!» А потом мне выльют клей на юбку и подпалят подол, чтобы знала своё место. Я не хочу быть идиоткой за такие деньги.

— Да причём тут школа! Ты должна надевать это платье и стоять у зеркала. Ты не должна стоять у зеркала ни в чём, кроме этого платья! Ты должна смотреть на девушку в зеркале и думать: «Блин, да я же офигенная, как я этого не видела раньше?» Это платье изменит твою жизнь, поверь мне.

— Мою жизнь изменит только одно, — жёстко сказала Швабра. — И ты знаешь, что это. Но на это нужны деньги. И я не буду их тратить ни на что другое.

— Даже ради меня?

— Это нечестный приём.

— Я готова на любые, лишь бы ты его купила. Ну, скажите же ей! — блонда умоляюще уставилась на меня.

— Дресс-код в нашем трудовом договоре не прописан, — покачал головой я, — уборщица может выходить на работу в любой одежде, лишь бы она была чистой и не оскорбляла общественную нравственность.

— Та поношенная тряпка оскорбляет моё эстетическое чувство!

— Я уже семнадцать лет оскорбляю эстетическое чувство всех, кто меня видит, — отмахнулась Швабра. — Пусть терпят дальше. Мне плевать. И давай уже закроем эту тему.

— Ты как хочешь, — решительно сказала Ведьмочка, — но я сейчас вернусь в лавку и попрошу, чтобы платье отложили. Потому что ты передумаешь. Просто не можешь не передумать. Тебе ещё на осенний бал идти, между прочим!

Девушка развернулась, встряхнув белыми волосами, и вышла на улицу.

— Рили отпад герла, чел… — повторил панк, вздыхая как всплывший кит.

— Что там с ребёнком учительницы? — спросила Швабра, отмывая посуду. — Не нашёлся?

— Нет. Но полиция работает.

— Угу. Знаешь, что странно, босс?

— Что?

— Моего сраного братца нет дома уже двое суток. Такая благодать, ты не представляешь. Не помню, чтобы он не ночевал дома хоть раз. Даже вусмерть пьяный, с обгаженными штанами, и то приползал. На биологии нам говорили, что чем меньше мозг, тем сильнее инстинкты. Вот, это как раз про него.

— Волнуешься?

— Я была бы счастлива никогда больше его не видеть. Я бы помолилась какому-нибудь богу, чтобы тот его прибрал, но где найти настолько небрезгливого бога? Я волнуюсь только, какое говно он притащит, когда наконец заявится.

— Может, он просто нашёл себе женщину? Некоторые дамы бывают не слишком разборчивы.

— Не, босс, нет на свете такой женщины, которая польстилась бы на это чмо. Даже слепоглухонемая и та поняла бы, с кем имеет дело. По запаху. Так что никуда он не денется, это было бы слишком хорошо. Я обречена на него, босс.

— Всё меняется.

— Кроме говна. Оно пребывает вовеки.

***

— Я вам скажу. Всё правильно Директор придумал! — распинается в зале Помойка Бурбон, размахивая стаканом одноимённого напитка.

Третьим стаканом, проявляя нехарактерную для него несдержанность в употреблении. Возможно поэтому он так говорлив, обычно воняет в уголке тихо. Посетители слегка морщатся от въевшегося аромата, но слушают внимательно.

— На кой чёрт им ещё год школы? Вот у меня — два пацана, здоровенные парняги, да вы знаете. Зачем таким лбам штаны за партой просиживать? Лучше бы мне помогали, мусора на наш век хватит. Или на Завод. А чем плох Завод, ну вот скажите мне, я хочу слышать?

— А кто говорит, что плох? — интересуется кто-то из слушателей.

— Да учительница эта, чтоб её… «Детям, мол, нужен выбор». Я вам так скажу — глупости это. Ну, чего умного они могут выбрать в восемнадцать лет? По танцулькам слоняться? Так я не против, танцульки — дело хорошее, сам плясал. Мы с женой там познакомились, милое дело. Отработал смену и скачи, сколько сил осталось. Но она же упёрлась: «Учиться, мол, надо». Чему? Я своих с мусоровозом управляться и сам научил. Читать-писать-считать умеют? И хорошо, спасибо школе. Но на кой чёрт им эти литературы с географиями?

— Ты чего раскричался сегодня? — спрашивает его кто-то. — Случилось чего?

— Да школа эта, чёрт бы её драл… — поворачивается к нему Помойка Бурбон. — Учительница упёрлась, что надо полный год доучить. Да ещё и хочет организовать этот… как его… колледж, во! Типа, ещё годиков несколько чтобы бездельничали. Мол, есть умные ребята, им бы учиться… А я вам скажу — умных и на Заводе чему надо научат. Там, поди, тоже не одни грузчики.

— Так пусть её уволят, да и всё тут, — подают идею из зала.

— Не, там без её подписи чего-то не срастается, — с досадой сказал Помойка. — Ну да ничего, авось уговорим. Уговорим же?

— Само собой! — смеётся кто-то. — Это мы умеем. Уговаривать.

Внезапно в баре воцаряется тишина. Так резко, как будто кто-то звук выключил.

От входной двери, через весь зал, морщась от висящего в воздухе табачного дыма, идёт, решительно закусив губу, Училка.

— Налейте мне виски, — говорит она, дойдя до стойки.

— Никаких мохито? — уточняю я.

— Да. Виски. Чистый. Я так хочу.

— Уже делаю.

Она берет стакан, отхлёбывает, кривится от непривычной крепости. В зале всё так же висят тишина и дым.

— Зачем вы так? — говорит женщина негромко, обращаясь к собравшимся. — За что вы так со мной?

Ответа нет, и она продолжает:

— Ладно я. Чужая. Приезжая. Чёрная. Но зачем вы так со своими детьми? Почему вы поставили им потолок, выше которого нельзя заглядывать? Почему вы лишаете их шанса на другую жизнь? Они могли бы уехать, поступить в университеты, научиться чему-то, стать другими, приносить пользу людям, развиваться, расти над собой! Но вы обрезаете им крылья раньше, чем они хотя бы попробуют их расправить. Поймите, они не обязаны быть такими, как вы. Жить в этом городе, работать на этом заводе, искать себе пару среди одноклассников — просто потому, что ничего другого вы им не оставили. Разве это так сложно — дать им ещё один год? Возможность доучиться, получить нормальный, а не «ускоренный» аттестат? В классе есть действительно талантливые, они хотят и могут учиться! Я всего лишь предложила… И что? Вот это? — она кинула на стойку серый конверт. — Почему вы так поступаете со мной?

— Вон, слышали, дамочка, всё грамотно обсказала, — ответил Помойка Бурбон, обращаясь не к ней, а к тем, кто сидит за столиками. — Крылья, университеты, перспективы всякие… Это я понимаю. Крылья, перья и прочий хвост распускать — молодыми все были. Но вот чего я не пойму… а как же город? Это ж так каждый захочет уехать, ума-то нету. В башке ветер, в жопе дым. Напоёт им такая фифа сладких песен, и полетят.

— И пусть летят! — громко сказала Училка.

— Э, дамочка, — покачал головой Помойка Бурбон, — вот оно ваше образование всё до копейки и видно стало. Столько книг прочитали, а так ничего и не поняли.

— Чего же я не поняла?

— Что отсюда вылететь может.

Мусорщик тяжёлыми шагами направился к нам, женщина невольно отступила назад, вжавшись спиной в стойку, но он лишь положил деньги, покачал головой и ушёл. За ним, допивая взятое, поднялись остальные — пару минут только звенели монеты и шуршали купюры, а потом бар опустел.

Второй вечер подряд Училка мне торговлю срывает.

— За что они так со мной? — ещё раз спросила женщина и подвинула мне конверт. — Нашла на пороге сегодня.

Я, осторожно взяв его через платок, вытащил оттуда листок бумаги. На нём оказалось тщательно выведенное печатными буквами краткое сообщение: «Соглашайся, или щенка не увидишь. Веди себя правильно, и никто не пострадает».

Глава 18. Никто Кальвадос

— Зря вы так расстраиваетесь, — сказал я Училке. — Радоваться надо.

— Чему тут радоваться? — она понюхала стакан с виски и поставила его на стойку. — Как вы это пьёте, гадость же…

— Употребление виски требует привычки, позволяющей чувствовать вкусы за крепостью. А радоваться надо записке. Похитители обозначили цель. Значит, скорее всего, с ребёнком не случилось ничего действительно страшного.

Я снова вспомнил распятого на полу комнаты Калдыря. Тот, кто это сделал, не стал бы писать записки.

— Что мне делать, Роберт? Соглашаться?

— А почему нет? Никого нельзя сделать счастливым насильно. Если они так активно не хотят…

— Не хотят родители, а не дети, — упрямо сказала Училка. — Уверена, если бы я сумела преодолеть сопротивление администрации и Завода, то вполне можно было бы организовать здесь заочный филиал какого-нибудь колледжа. Есть федеральная образовательная программа… Вот, например, ваша уборщица — очень умная девушка. Она вполне могла бы учиться дальше.

— Не замечал в ней особой страсти к учёбе.

— Она не любит школу, а не знания. Отлично работает голова, схватывает всё на лету, прекрасная логика и когнитивные способности. Она сильно себя недооценивает, но это возраст и влияние окружения. Уверена, девочка смогла бы поступить в колледж и с успехом его окончить. А какое будущее её ждёт здесь? Всю жизнь мыть туалеты?

***

— Роберт прав, — сказал изучивший записку Депутатор, — вам следует согласиться на требования похитителей.

Он заявился в бар практически сразу, держит руку на пульсе событий.

— Это очень унизительно, — вздохнула Училка.

— Зато мальчик не пострадает.

— Вы так уверены, что они сдержат слово?

— Почти наверняка, — вмешался в разговор я. — Это какая-то любительщина. Школьный уровень. Что они будут делать с заложником? Если бы не размер ботинок и ширина шага, я бы предположил, что вашего сына похитили ваши же ученики. Наверное, не все из них сторонники полноценного образования.

— Увы, — вздохнула Училка, — большинство только и ждёт момента, когда можно будет вырваться из школьных стен. Как будто снаружи легче.

— Скажите, — спросил я, осенённый внезапной идеей, — а вчера на уроках были все школьники? Или кто-то отсутствовал?

— В школе очень строго с посещаемостью, но детей много и почти всегда кто-то отсутствует по уважительной причине. Вы имеете в виду кого-то конкретного?

— Да. Сыновей нашего мусорщика.

— А знаете… — задумалась Училка. — Их действительно не было на двух первых уроках. Но официально, по записке отца. Что-то там семейное, без подробностей.

— Довольно крупные ребята, — уловил мою мысль Депутатор. — Думаю, размер обуви соответствует.

— Мусор, — сказал я задумчиво, — вы сказали, что мальчик вынес мусор. Вы же проверили баки?

— Разумеется, — слегка обиделся полицейский, — может быть, я и не очень хороший следователь, но осмотр провёл по всем правилам. Баки были пусты. Вы считаете…

— Почему нет? Мы никак не могли понять, каким образом ребёнка унесли незаметно посреди дня, но его могли не унести, а увезти. Мусоровоз закрыл обзор, дверь отжали монтировкой, ребёнка погрузили в машину и уехали. Вывоз мусора — обычное дело, никто не обратил внимания. Здесь так мало машин, что мы даже не подумали об этом. Мусорщик вполне ясно высказался сегодня — он активный сторонник досрочного выпуска.

— Мотив и возможность, — сказал Депутатор.

— Именно.

— Мой сын у них? — прижала руки к груди Училка.

— Пока это просто версия, — ответил я.

— Которую стоит проверить, — добавил полицейский.

Училку мы удержали от того, чтобы идти с нами, с большим трудом. Она рвалась в бой, но Депутатор убедил её, что так нужно для маскировки. Мол, похитители могут за ней следить.

Лично я думаю, что они для этого недостаточно умные. Одно выступление Помойки Бурбона в баре чего стоит. Если бы не оно, я бы, может быть, на него и не подумал.

— Цирк какой-то, — сказал я Депутатору, пока мы шли по ночному городу. — С тупыми клоунами.

— Если бы все преступники были умными, то полиции было бы куда труднее, — заметил он резонно. — Вот здесь они живут.

— Догадаться несложно, — кивнул я, глядя на мусоровоз. — У вас есть оружие?

— Есть. В сейфе. В участке. Ни разу не доставал. Думаете, может понадобиться?

— Крепкие и не особо умные ребята, которым уже пришла в голову одна дурная идея. Может прийти и другая.

— Пожалуй, я рискну, — сказал Депутатор. — Но вы, если хотите, можете подождать меня снаружи.

— Предпочту тоже рискнуть.

— Не сомневался в вас, — кивнул полицейский и постучал в дверь.

Открывший её Помойка Бурбон выпучил глаза, открыл рот, собираясь что-то сказать, потом передумал и закрыл его. Встал в проёме, выказывая явное намерение не пускать.

— Что вам тут нужно? — спросил он угрюмо.

— Поговорить, — ответил Депутатор.

— Время позднее, потом поговорим. У вас есть этот, как его… ордер, или что там вам, полицейским, требуется, чтобы ворваться в дом законопослушного налогоплательщика?

— Для разговора ордер не требуется. Не надо нервничать. Ведите себя правильно.

— Для разговоров есть другое время суток.

— Кто там пришёл? — послышался женский голос в коридоре.

— Никто, спи, — крикнул в темноту Помойка, но растрёпанная женщина в ночной рубашке подошла к двери.

Увидев полицейского, она сразу заголосила:

— А я тебе говорила, дураку, что этим кончится! Я сразу сказала, что вы попадётесь! Никогда ничего толком сделать не можешь, какой из тебя похититель? Ещё и детей подставил, придурок безмозглый!

— Пап, что там? — пробасил, выйдя из комнаты, парень в пижамных штанах, которого язык не поворачивается назвать подростком.

Рама под метр девяносто, с плечами шире, чем у Депутатора.

— Отец, тебе помочь? — из комнаты напротив вышел ещё один такой же.

Оба здоровенные лоси, но на этом их сходство и заканчивается. Ни за что бы не принял их за братьев. Один — чернявый, с лицом круглым и смуглым, второй — очень светлый белокожий шатен с квадратным подбородком и низким лбом.

— Чёрт, — Помойка Бурбон посмурнел лицом, плечи его опустились. — Чего уж теперь… Проходите. Ничего мы ему не сделали, просто… Эх…

Мальчика заперли в спальне на втором этаже, закрыв окно ставнями. Мы нашли его мирно спящим в кровати. Вокруг разбросаны игрушки, рядом с подушкой — плюшевый медведь, на столе тарелка с пирогом и стакан молока. Непохоже, что ребёнок сильно страдал в заключении.

— Пора домой, — разбудил его Депутатор, — мама волнуется.

Сын Училки собирался растеряно, очень смущённый, не зная, куда девать глаза.

— А можно я возьму… — он показал на игрушечный пистолет. — Мне подарили…

Отлично сделанная реплика классического кольта, даже не сразу понятно, что пластик. К нему кобура, пояс, имитация патронов в патронташе — дорогая игрушка.

— Спроси у них, — кивнул полицейский на подпирающих стену в коридоре братьев.

— Конечно, бери, мелкий, — ответил тот, что посветлее, — кому он тут нужен-то?

— Мы уже взрослые, — добавил второй. — Если ещё чего из игрушек захочешь, или так, поболтать, заходи.

— Дорогу теперь знаешь, ха-ха-ха, — заржал первый.

— Всегда бы освобождение заложников так выглядело, — сказал я, — тебя не обижали?

Нести пацана не пришлось. Мать юных террористов-похитителей нашла ему кеды, из которых те выросли.

— Нет. Сначала я испугался, но они оказались не злые. Просто… не очень умные, что ли. Мы с ними играли, представляете? В машинки, в войнушку, в настолки… Они так радовались! Им неловко играть самим, взрослые, а со мной весело. Обещали, что завтра отпустят, если я пообещаю, что никому не расскажу, где был. Придумали целую историю про похитителей в масках и плащах, как в комиксах.

— Детский сад какой-то, — вздохнул Депутатор.

— Угу, для детей с задержками в развитии, — согласился я. — Что не отменяет того факта, что они совершили тяжкое уголовное преступление. Похищение несовершеннолетнего группой лиц по предварительному сговору… Хотя что-то мне подсказывает, что у Судьи может быть другое мнение.

— Думаю, — подтвердил Депутатор, — он будет настаивать на примирении сторон. Если аккуратно замять участие родителей, то выйдет, что одни несовершеннолетние балбесы заигрались с другим.

— А записка?

— Скажут, что решили пошутить. Скорее всего, судья ограничится предупреждением. Мусор-то кому-то вывозить надо. А учительница… — он покосился на мальчика и понизил голос, — она же приезжая.

***

— …Нельзя представлять себе квантовые объекты объективно существующими и имеющими определённые свойства до момента фактического измерения. Любая характеристика есть результат эксперимента. Это справедливо, даже если квантовый объект не подвергался измерению сотни лет. Временны́е суперпозиции могут наблюдаться на любых произвольных интервалах, что даёт нам новый взгляд на историю Человечества. Не является ли, например, нахождение археологом шлема античного воина актом наблюдения, делающим этого воина ретроспективно существующим в его историческом времени? Не будет ли обнаружение языческого алтаря актом боготворения?

— Как вы сюда попали? — спросил я человека, смотрящего телевизор в пустом тёмном баре.

— Ваша помощница меня не заметила и заперла дверь, оставив в помещении. Я позволил себе немного самообслуживания, извините. Питаю слабость к хорошему кальвадосу, а у вас бутылка моего любимого сорта. Деньги на стойке.

Вот как. Кальвадос, значит.

— На деньги ваш нулевой детерминант не распространяется?

— Деньги весьма специфическая субстанция, вы не знали?

— Я слаб в теории.

— Да, вы, безусловно, практик, — кивнул головой безымянный мужчина. — Уничтожили парня просто за то, что он был с вами груб.

— Вы про пьяного придурка, который пытался меня побить в самогонном шалмане? Признаюсь, был тяжёлый день. Обычно я более сдержан. Впрочем, сожалений не испытываю, он откровенно нарывался. А вы за мной следите, что ли?

— Такое влияние на амплитуды вероятностей было сложно не заметить. Вы удалили из бытия сам факт его существования, вызвав каскадный коллапс множества суперпозиций. Парень не был зачат, не родился, не рос, не учился, не работал, не влиял на тех, кто с ним рядом… Это больше, чем убийство.

— Или меньше, — пожал плечами я. — Потому что нет убитого. Нет тела — нет дела.

— Это всё, что вас волнует в данном случае? Невозможность уголовного преследования?

— Я не очень этичен. Вы пришли меня осуждать? Или вам телевизор негде больше посмотреть?

— …Квантовая механика отличается от теории вероятностей именно тем, что в случае альтернативных событий складываются амплитуды вероятности, а не сами вероятности. Переход к вероятностям осуществляется согласно правилу Борна, то есть возведением абсолютного значения в квадрат со всеми описанными последствиями. Получение информации о том, какая из альтернативных возможностей суперпозиции реализовалась, приводит к коллапсу вектора состояния и разрушает интерференцию… — вещает телеприёмник.Я впервые обратил внимание, что ведущий на одно лицо с единственным зрителем. Он слушает сам себя?

— Я бы должен возмутиться и даже, может быть, возненавидеть вас, — сказал Никто Кальвадос. — То, как вы поступили, совершенно недопустимо и чудовищно аморально. Но я слишком устал для сильных чувств, и мне не на кого больше надеяться. В чём-то это, может быть, и к лучшему…

— Я, кажется, окончательно утратил нить нашего разговора, — устало ответил я. — Мне плевать, что вы думаете по моему поводу, потому что я забуду вас, как только отвернусь. И если вы не хотите ночевать тут перед телевизором, то лучше мне вас выпустить, пока помню.

Я проводил его до двери и забыл. Несколько секунд пытался сообразить, почему работает телевизор, но слишком хотелось спать, поэтому просто выключил.

Длинный выдался денёк.

***

— …Отец, я правда не человек? — голос чертовски похож на белокурую подружку Швабры, но это радио.

«Утренний клушатник» питается физически и духовно. Пироги и «Отродья Ведьмы». Но голос… Прямо один в один. Когда я мысленно представляю себе этого персонажа, то так и вижу блонду в историческом платье. Что тогда носили девушки? Сложно сказать, я недостаточно внимательно слушал. Сколько-то веков назад в маленький городок возвращается Древнее Зло. Куда оно уходило, почему и зачем, я так и не понял, но, кажется, скучали по нему не все. Да и что в нём такого злого, тоже как-то не конкретизируется. Зло с большой буквы «З» не требует пошлых обоснований. Но по сюжету все начинают тыкать друг в друга пальцами на предмет выяснения, а не «отродье» ли собеседник? Не следует ли его… того-этого… в порядке высшей меры социальной защиты? Нервная, в общем, обстановочка. То, что нужно увлечённым слушателям, чтобы заворожённо внимать.

— …Дочка, как ты можешь спрашивать такое?

«Так, папаша, что с голосом?» — это уже думаю себе я, удивляясь вялым неубедительным интонациям средневекового коллеги. Я пропустил какой-то поворот сюжета?

— Просто скажи, отец. Честно. Я ведьмино отродье? У меня действительно не было матери? Ты нашёл меня однажды в корзинке на пороге дома? Корзинке, сплетённой из озёрной травы и выстланной лесным мхом? Вот в этой корзинке?

— Где ты нашла её?

— В конюшне, на чердаке сеновала. Это она, да?

— Надо было сразу сжечь эту дрянь… — бормочет отец.

— Это ты про меня, да? Так ещё не поздно, пап. Это так просто. Отвернись, спрячь под стойку арбалет, и они сделают это. Те, кто провожают меня взглядами, те, кто показывает пальцами, кто кричит в спину: «Сдохни, тварь!» Позволь им, и они убьют меня с радостью, хотя я никому из них не сделала ничего плохого. Я всегда вела себя правильно!

— Я говорил им. Что в тебе нет зла. Что ты не такая. Что я тебя люблю… Но они хотят, чтобы тебя не стало. Требуют, чтобы я сделал это сам.

— Они хотят, чтобы меня убил ты?

— Обряд очищения. По всем правилам. Много боли и кол в сердце.

— И этого они требуют именно от тебя?

— Да, дочь.

— Я же не дочь тебе, ведь так?

— Дочь. Не случайно корзинка оказалась именно на моём пороге. Я… Я согрешил. Я заслуживаю наказания. Но ты — нет! Я знаю тебя! Ты не способна на зло!

— Как они могут заставлять тебя делать такое? Они же знают, что ты меня любишь!

— Именно поэтому, дорогая, именно поэтому…

— Бедный, бедный мой отец! Как же тебе плохо сейчас… Дай я обниму тебя. Не плачь, не плачь, пожалуйста. Мы прожили вместе почти восемнадцать прекрасных лет. Не всем досталось в жизни даже это. Теперь я понимаю, почему год за годом мои друзья и подруги пропадали и больше не возвращались. Они же не заблудились в лесу, и не утонули в озере, да, пап?

— Да. Люди ищут отродий. И находят их. Одного за другим…

Постановка закончилась музыкальной кодой и обещанием продолжения, «Клушатник» расплатился и отбыл, чирикая о своём, я сгрузил посуду в мойку, разобрал в подсобке привезённое со склада Говночелом, отправил его подметать тротуар перед входной дверью — просто, чтобы не начудил чего-нибудь от безделья, — промыл кофемашину… В общем, обычные ежедневные хлопоты, за которыми я не сразу заметил, что не один.

— Привет, босс, — мрачно сказала Швабра.

— Здравствуйте, — вежливо улыбнулась мне блонда.

Странное возникает ощущение, когда только что слышал тот же голос по радио.

— Как школа? — спросил я уборщицу. — Произвела фурор новым платьем?

— Ещё какой, — раздражённо ответила она. — «Обноски, тряпьё, оборванка, нищебродка…» Впрочем, мой личный приз симпатий отдан автору версии, что вечером я мою этой тряпкой пол в сортире, а утром заворачиваюсь в неё и иду в школу. Даже не постирав. Поэтому от меня воняет, как от унитаза.

— Она сломала ему нос, — весело сообщила мне блондинка.

— За это меня оставили после уроков. Но я сбежала. А что они сделают? Вызовут в школу родителей? Ха-ха три раза. Мамка даже не поймёт, о ком речь.

— Будут неприятности?

— Ой, босс, да какая теперь разница! Училка сегодня сказала, что на осеннем празднике всем вручат аттестаты. Учебный год будет всего две недели, из них половина первой уже прошла, так что они могут провалиться со своими взысканиями.

— Учительница сказала, что ты хорошо учишься и вообще способная.

— Мне приходилось, — зло сказала Швабра, — уроки делать было некогда, на мне сумасшедшая мамаша и хозяйство, надо было успевать в школе.

— А брат?

— Кто?

— Брат. Твой старший брат. Он чем был занят? Кстати, он вернулся?

— У тебя есть брат? — спросила заинтересованно блонда.

— У меня есть… Ах, да! Брат. Прикинь, босс, я вдруг про него забыла!

— Точно, — спохватилась блондинка. — У тебя же брат. Редкостный козёл.

— Не то слово, — подтвердила Швабра. — Странно, впервые не вспоминала о нём. С глаз долой, из сердца вон. Нет, босс, он не объявлялся.

— Это называется «вытеснение», — важно сообщила её подруга. — Когда забываешь всякое неприятное, как будто его и не было.

— Тогда я ничего бы не помнила, начиная с рождения, — возразила ей Швабра. — Ладно, босс, я сейчас переоденусь, и за работу.

Платье ей действительно совершенно не идёт. Что-то невзрачно-серое, на пару размеров шире, чем надо бы. В нём она выглядит даже более худой, чем на самом деле.

— Зря она не купила другое платье, — сказала блондинка, проводив её взглядом. — То красивое и отлично на ней сидит. Или вы тоже считаете, что она уродина?

— Не считаю, — ответил я кратко.

— Это всё брат. Он над ней с детства измывался. Называл уродливой мелкой вонючкой, постоянно говорил, какая она мерзкая и противная. Когда её мать… ну… заболела, он как с цепи сорвался. Пока не выросла настолько, что смогла давать ему отпор, он её чуть до самоубийства не довёл несколько раз. Не знаю точно, что вытворял, она не рассказывала, но с тех пор у неё нервная тошнота на всё. Поэтому она такая худая. Прекратил, когда она его чуть не задушила во сне. Вести себя как козёл не перестал, но хотя бы не лез больше. Не знаю, куда он пропал, но надеюсь, что с концами. Вот ни чуточки его не жалко.

— А вы давно с ней знакомы? С детства?

— Она со мной — да. Я с ней — нет. Вы же знаете, как это бывает?

— Знаю, — кивнул я.

— Значит, я в вас не ошиблась.

— Это как сказать… Как правило, все ошибаются. Ты видела её брата?

— Пару раз. Провожала её домой, натыкалась. Каждый раз он был пьян и говорил гадости.

— Можешь его описать? Как можно подробней?

— Зачем вам?

— Ну, всё-таки он пропал…

— Я вас умоляю, не надо его искать! Она как будто оживает с каждым днём без этой сволочи!

— Чтобы знать, кого не искать, описание тоже пригодится.

Навыка составлять полицейские опознавалки у девушки нет, но того, что я услышал, вполне достаточно.

***

— Можем поговорить? — сказал Депутатор, сняв фуражку. — Появились новые данные по делу.

— Почему нет? Мы ещё не открылись, никто не помешает.

— А где твоя уборщица?

— На заднем дворе, с несуществующей подружкой.

— Несуществующей?

— Ну, вы же говорили, что девушек с такой внешностью в городе нет? Вот эта, которой нет, сажает там цветочки, моя уборщица ей помогает, а ваш заложный подсудимый таскает им воду. Сельская пастораль.

— Могу я на неё взглянуть?

— Отчего ж нет? В подсобке есть окно.

Депутатор кивнул и прошёл в кладовую. Вернулся, задумчив.

— Признаёте реальность существования в природе блондинок? — поддел его я.

— Ещё не вполне, надо кое-что уточнить, но это потом. Сейчас по делу. Я всё-таки заставил нашего доктора произвести вскрытие, хотя он не горел желанием. Учитывая отсутствие у него квалификации патологоанатома, я не ожидал никаких значимых результатов, но получил их.

— И что же это?

— Мужчина умер до того, как его привязали и воткнули кол.

— И какова же причина смерти?

— Утопление. Его лёгкие были полны водой. Частицы ила и водорослей указывают, что утонул он в естественном водоёме, а не, к примеру, в ванной.

— То есть весь этот ритуальный перфоманс «Я у мамы сатанист» был просто инсценировкой?

— Очень похоже, что так. Хотя я не понимаю, зачем.

— Чтобы направить следствие по ложному пути, очевидно.

— Да, — кивнул Депутатор, — само собой. Но по какому именно?

— Что-то мне подсказывает, — кивнул я ему обнадёживающе, — что мы об этом скоро узнаем.

_____________

Конец второй части