Трилогия Бартимеуса [Джонатан Страуд] (fb2) читать онлайн

Джонатан Страуд Трилогия Бартимеуса

1. Амулет Самарканда

Джине

Эта история произошла в Лондоне в начале третьего тысячелетия. Вот только это вовсе не тот Лондон, который мы знаем. Хотя бы потому, что волшебники там — весьма обыденное явление. Равно как и демоны — джинны, бесы, африты и многие другие.

Волшебники призывают демонов и при помощи заклинаний принуждают их выполнять свои приказы. Демонам это, разумеется, совсем не нравится. Так что, когда юный ученик волшебника вызвал джинна по имени Бартимеус, джинн хотел только одного: побыстрее выполнить прихоть хозяина — выкрасть могущественный Амулет Самарканда у другого волшебника — и забыть о настырном мальчишке. Однако все оказалось далеко не так просто…

Часть первая

Бартимеус

1

С каждой секундой становилось всё холоднее. Шторы заледенели, а вокруг люстры образовалась толстая корка льда. Нити накаливания в лампочках съежились и потускнели, а огоньки свечей, торчащих отовсюду, словно поганки, затрепетали и погасли. В комнате потемнело; её заполнило жёлтое, удушливое серное облако, в нем клубились и корчились расплывчатые чёрные тени. Откуда-то издалека донесся многоголосый крик. Что-то с силой надавило на дверь, выходящую на лестничную площадку. Дверь прогнулась внутрь; дерево застонало. По половицам протопали невидимые ноги, а невидимые рты зашептали всякие гадости из-под стола и из-за кровати.

Серное облако сгустилось и превратилось в столб дыма. Толстый столб постоянно выбрасывал тонкие щупальца. Они лизали воздух, словно языки, и тут же отдергивались. Столб завис в центре пентакля, вспенился и устремился вверх, будто дым над извергающимся вулканом. На едва уловимое мгновение всё замерло. Затем среди дыма возникли два жёлтых, широко распахнутых глаза.

Ну захотелось мне припугнуть новичка!

В чем я и преуспел.

Во втором пентакле, расположенном в метре от главного, стоял темноволосый парнишка. Его пентакль был меньше и заполнен иными рунами, чем мой. Мальчишка был бледен как смерть, дрожал как осиновый лист и стучал зубами. Со лба его срывались капли пота, на лету превращались в льдинки и со звоном, словно градины, падали на пол.

Я, конечно, постарался на славу, но толку-то с этого! В смысле — ему же лет двенадцать! Глаза как блюдца, щёки впалые. Пугать до полусмерти тощего пацана — тоже мне удовольствие!^[1K1]

Потому я просто парил в воздухе и ждал. Авось ему потребуется не так много времени, чтобы дойти до освобождающего заклятия. А покамест я, чтобы поразвлечься, окружил его пентакль синим пламенем. Огненные языки делали вид, будто пытаются прорваться внутрь и схватить мальчишку. Естественно, исключительно зрелищности ради. Я уже всё проверил и убедился, что печать наложена совершенно правильно. Нигде ни единой ошибки. Увы.

Во всяком случае, похоже было, будто сорванец собирается с духом, чтобы заговорить. Мне так показалось по его дрожащим губам — вроде бы дрожали они не только от страха. Я убрал огонь и заменил его отвратительной вонью. Мальчишка заговорил. На редкость писклявым голосом.

— Я велю, чтобы ты… ты… — Ну, давай же!

— …чтобы ты назвал своё имя!

Да, обычно молодежь именно с этого и начинает. Полная бессмыслица. Он и так уже знает моё имя и знает, что я знаю, что он знает. А иначе как бы он меня вызвал? Для вызова демона необходимы правильные слова, правильные действия и — самое главное — правильное имя. Это вам не такси вызывать — надо чётко знать, кто тебе нужен, иначе ничего не получится.

Я выбрал низкий, звучный, бархатистый голос — такой, который исходит отовсюду и в то же время ниоткуда, и от звуков которого у многих с непривычки волосы встают дыбом.

— БАРТИМЕУС!

Пацаненок, заслышав это имя, судорожно сглотнул. Ага, уже неплохо. Значит, не дурак — знает, кто я и что я. И знает мою репутацию.

Он помедлил мгновение, чтобы справиться с накопившейся во рту слюной, потом снова заговорил:

— Я вновь велю тебе ответить: ты — тот самый Бартимеус, которого в давние времена вызвали, чтобы отстроить заново стены Праги?

Нет, парень просто мастер попусту время тратить. Естественно, тогда, в Праге, был я. Кто ж ещё? Я чуток подбавил мощности. Лёд на лампочках пошёл трещинами, словно жженый сахар.

Оконное стекло за грязными занавесками замерцало и загудело. Мальчишка покачнулся.

— Я — Бартимеус! Я — Сакар аль-Джинни, Н'горсо Могучий, Серебряный Пернатый Змей! Я восстановил стены Урука, Карнака и Праги. Я беседовал с Соломоном. Я мчался по прерии с предками бизонов. Я хранил Старое Зимбабве, пока стены не рухнули и шакалы не пожрали его народ. Я — Бартимеус! Я не признаю никаких господ. И потому я, в свой черед, требую ответа от тебя, мальчишка. Кто ты такой, чтобы вызывать меня?

Впечатляет, а? И к тому же всё, от начала до конца, чистая правда, что придает словам ещё больше силы. И вовсе я не хвастался попусту. Просто надеялся, что парнишка с перепугу назовет своё имя — и тогда пусть он только повернётся ко мне спиной, я уж что-нибудь придумаю!^[1K2]

Увы, номер не сработал.

— Я — твой господин, силою уз круга, граней пентакля и цепью рун! Ты будешь повиноваться моей воле!

Выслушивать этот старый вызов от худосочного подростка с его смехотворным писклявым голосом было особенно оскорбительно. Мне захотелось высказать всё, что я о нём думаю, но я поборол искушение и нараспев затянул традиционный ответ. Чем быстрее всё это закончится, тем лучше для меня.

— Какова твоя воля?

Честно признаться, к тому времени мальчишка уже успел меня удивить. Большинство начинающих волшебников сперва присматриваются, а потом уже задают вопросы. Они глазеют на витрины, прицениваются к потенциальному могуществу, но подойти и взять, что хочется, — духу у них не хватает. И вообще нечасто бывает, чтобы такой сопляк набрался наглости вызвать существо вроде меня.

Мальчишка кашлянул, прочищая горло. Его звёздный час настал. Он много лет грезил об этом, ворочаясь в постели перед сном — вместо того чтобы мечтать о гоночных автомобилях или девчонках. Я мрачно ожидал, когда же он изложит свою жалкую просьбу. Ну, и что это будет? Обычно они просят заставить воспарить какую-нибудь вещицу или переместить её из одного угла комнаты в другой. Возможно, он захочет, чтобы я сотворил иллюзию. Неплохая возможность позабавиться. Всегда существует способ истолковать подобную просьбу превратно и вывести просителя из душевного равновесия^[1K3].

— Я велю тебе похитить Амулет Самарканда из дома Саймона Лавлейса и завтра на рассвете, когда я снова тебя вызову, отдать Амулет мне.

— Чего?!

— Я велю тебе похитить…

— Спасибо, я не глухой.

Я вовсе не собирался хамить. Как-то само вырвалось. Я даже замогильный тон позабыл поддерживать.

— Тогда ступай!

— Эй, подожди минутку!

Меня слегка замутило, как всегда бывает, когда тебя отсылают. Гнусное ощущение — как будто кто-то пытается изнутри тебя просморкать дорогу на волю. Если у тебя хватает наглости задержаться, заклинателю приходится приказывать трижды, прежде чем он сможет от тебя отделаться. Правда, обычно мы не особенно упрямимся. Но на этот раз я не сдвинулся с места — два горящих глаза посреди бурлящих клубов дыма.

— Малый, ты вообще понимаешь, о чём просишь?

— Я не стану вступать с тобою в беседы либо споры, не стану играть в загадки либо азартные игры, не…

— Слушай, я и сам не жажду вступать в беседы с тощей недорослью вроде тебя, так что оставь всю эту зазубренную чушь при себе. Кто-то пытается тебя использовать. Небось твой хозяин, да? Какой-нибудь трусливый высохший хрыч, прячущийся за спиной мальчишки.

Я позволил дыму немного развеяться, и мой парящий силуэт впервые выступил из тени.

— А задумав с моей помощью ограбить настоящего волшебника, ты вдвойне играешь с огнём. Где мы сейчас? В Лондоне?

Мальчишка кивнул. Ну конечно же, это был Лондон. Какой-то безобразный домишка в центре города. Я осмотрел комнату, насколько что-то можно было разглядеть сквозь едкие испарения. Низкий потолок, пузырящиеся обои. На стене — одна-единственная поблекшая репродукция, унылый голландский пейзаж. Хм, необычный выбор для мальчишки. Я бы скорее ожидал увидеть портреты поп-звезд или знаменитых футболистов. Волшебники в массе своей конформисты, даже юные.

Голос мой смягчился, и в нем зазвучала смутная тоска.

— Этот мир жесток, а ты далеко не всё о нём знаешь.

— Я тебя не боюсь! Ты слышал моё повеление, а теперь — изыди!

Второй приказ удалиться. Такое ощущение, будто по моим внутренностям прокатился паровой каток. Я почувствовал, как мой силуэт затрепетал, словно огонек свечи. Да, паренек хоть и молод, но с задатками могущественного волшебника.

— Вовсе не меня тебе надо бояться. Во всяком случае пока. Стоит Саймону Лавлейсу обнаружить, что его Амулет украден, и он заявится к тебе. И не посмотрит, что ты ещё ребёнок.

— У тебя нет выбора. Ты выполнишь мою волю.

— Да.

Да уж, парень, надо отдать ему должное, непреклонен. И очень глуп.

Он взмахнул рукой. До меня донеслись первые слова Направленного Ущемления. Мальчишка готов был причинять боль.

Я оставил его. И на сей раз не стал тратить силы на спецэффекты.

2

Когда я опустился на верхушку уличного фонаря, лондонские сумерки пронизывал гнусный моросящий дождик. Вечно мне везёт, ничего не скажешь. Я пребывал в образе чёрного дрозда, бойкой птахи с ярко-жёлтым клювом и блестящим чёрным оперением. Несколько секунд спустя я уже был столь же мокрым и нахохлившимся, как и любая другая птица в Хэмпстеде. Я повертел головой и углядел на другой стороне улицы здоровенный бук. Ноябрьские ветра уже успели сорвать с него всю листву, и теперь она гнила у подножия дерева, но густое переплетение ветвей всё-таки обещало хоть какое-то укрытие от дождя. Я пролетел над одинокой машиной, с урчанием ползущей куда-то по широкой пригородной дороге, и вспорхнул на бук. Вдоль улицы стояли немаленькие виллы, окруженные вечнозелёными садами и высокими заборами. В сумерках их уродливые фасады белели, словно лица мертвецов.

Впрочем, я был не в духе, может, потому мне всё и виделось таким мрачным. Меня раздражали пять пунктов. Во-первых, тупая ноющая боль, сопровождающая любую физическую манифестацию. Я её просто-таки каждым перышком чувствовал. Изменение облика ненадолго притупляет боль, но зато может привлечь ко мне внимание. Причём в самый неподходящий момент. Значит, до тех пор, пока я не буду уверен, что меня никто не видит, придётся оставаться птицей.

Во-вторых — погода. Вышеупомянутая.

В-третьих, я позабыл об ограниченных возможностях материальных тел. Вот сейчас, например, у меня зудело над самым клювом, и я тщетно пытался почесать это место крылом.

Четвертым был давешний мальчишка. Прорва неясностей. Кто он такой? С чего ему вдруг взбрела на ум столь опасная прихоть? Как мне с ним расквитаться за то, что он меня втравил в это дело, прежде чем он умрет?

В-пятых… В-пятых — сам Амулет. Это — очень могущественный артефакт, по любым меркам. Что мальчишка собирается с ним делать, когда его заполучит, — это было выше моего понимания. Парень же не умеет им пользоваться! Возможно, будет носить, словно некое сверхмодное украшение. А может, это последний писк моды среди магов — воровать друг у друга могущественные артефакты. Простые люди колпаки с колесных дисков крадут, а волшебники — амулеты. Но даже если и так, я никогда прежде не занимался подобными кражами. А дело может оказаться непростым даже для меня. Я закрыл свои птичьи глаза и открыл глаза внутренние, одни за другими, на разных планах^[1K4].

Я огляделся по сторонам, перескакивая с ветки на ветку в поисках наилучшего обзора. Как минимум у трёх вилл, стоящих вдоль улицы, имелась магическая защита — наглядное доказательство фешенебельности района. Те две, что находились подальше, я изучать не стал. Меня интересовала вилла, стоящая через дорогу — в некотором отдалении от проезжей части, так, что свет уличных фонарей до неё не доставал. Резиденция Саймона Лавлейса, волшебника. На первом плане всё было чисто, но на втором владелец поместья потрудился сварганить защитную цепь; она опутывала высокую стену сада, словно синяя светящаяся паутинка. Но этим дело не ограничивалось: свечение уходило вверх, образуя огромный мерцающий купол над невысоким белым домом.

Что ж, придумано неплохо. Но мне по зубам.

Ни на третьем, ни на четвертом планах ничего не было. А вот на пятом я углядел троих сторожей-охранников, рыщущих в воздухе, над самой кромкой стены. Они были сплошь тускло-жёлтые. Передвигались эти ребята на трёх мускулистых ногах, причём каждая нога описывала полный круг, так что движение их конечностей напоминало вращающийся в вертикальной плоскости трехлопастной винт, насаженный на хрящ-ступицу. Над ступицей клубилась какая-то расплывчатая масса, а в ней красовались два рта и несколько внимательных глаз. Охранники беспорядочно носились по периметру сада. Издали я выглядел дроздом на всех семи планах. Но если подберусь поближе, не исключено, что они раскусят мою маскировку.

На шестом плане было чисто. А на седьмом… Хм, любопытно. На седьмом вроде бы ничего подозрительного не наблюдалось: обычный дом, обычная дорога, обычная ночь; но я был абсолютно уверен — нутром чуял, если хотите, — что-то там притаилось. Я с сомнением почесал клюв об нарост на стволе. Как и следовало ожидать, здесь была задействована мощная магия, причём в изобилии. Я слыхал о Лавлейсе. У него была репутация грозного волшебника и безжалостного повелителя. Мне как-то везло — меня Лавлейс никогда не вызывал, и теперь я вовсе не жаждал испортить отношения с ним или его слугами.

Но у меня не было выбора — я должен был выполнить приказ мальчишки.

Насквозь промокший дрозд спикировал с ветки и перелетел через дорогу, старательно обогнув круг света от уличного фонаря. Птаха приземлилась у угла ограды, на пятачок, заросший чахлой травой. На пятачке валялись четыре чёрных мешка с мусором, ждали утра и мусорщиков, которые их подберут. Дрозд вприпрыжку скрылся за мешками. Кот, наблюдавший за птицей с некоторого расстояния^[1K5], несколько мгновений ожидал, что та выпорхнет, не дождался и из любопытства сунулся за ней. Но дрозда за мешками не оказалось. И вообще никаких птиц там не было — лишь свежая кротовина.

3

Терпеть не могу вкус грязи. Неподходящая это субстанция для существа, сотворенного из воздуха и огня. Назойливая тяжесть земли здорово меня угнетает всякий раз, когда приходится близко соприкасаться с этой стихией. Потому-то я очень привередлив в выборе воплощений. Птицы? Прекрасно. Насекомые? Отлично. Летучие мыши? В самый раз. Всякие быстро бегающие твари — тоже неплохо. Лазающие по деревьям — ещё лучше. Те, кто копошится под землей, — мерзость. Кроты — хуже некуда.

Но когда надо обойти охранный щит, особо привередничать не приходится. Я предположил, что под землю он не уходит, и оказался прав. Крот прокопал себе дорогу глубоко внизу, под основанием стены. Магическая сигнализация не сработала, хотя я раз пять ударился головой об камень^[1K6]. Но я продолжал рыть, и через двадцать минут копания, сопения и ворочения носа от дождевых червяков я очутился на поверхности.

Крот осторожно высунул голову из небольшого земляного холмика, образовавшегося посреди безукоризненно ухоженного лавлейсовского газона. Зверёк огляделся по сторонам, проверяя, что творится вокруг. В доме, в окнах первого этажа, горел свет. Шторы были задернуты. Окна верхних этажей, насколько мог видеть крот, были темны. Над головой высился полупрозрачный синеватый свод магического защитного купола. Один из жёлтых караульных тупо катился в трёх метрах над живой изгородью. Остальные двое, скорее всего, находились сейчас с другой стороны дома.

Я ещё разок попробовал заглянуть на седьмой план. И снова ничего. И снова всё то же ощущение притаившейся опасности. Ну, ладно.

Крот вернулся под землю, двинулся под корнями травы по направлению к дому и вынырнул посреди клумбы, расположенной прямехонько под ближайшими окнами. Тут я всерьёз задумался. Невзирая на искушение прокопаться в подвал, двигаться дальше в этом облике не стоило. Надо было придумать что-нибудь другое.

До поросших шерстью ушей крота донесся смех и звон бокалов. Звук был на удивление громким, как будто раздавался совсем рядом. В стене, в каком-нибудь полуметре от меня, красовалась потемневшая от времени решётка вентиляционного отверстия.

Я облегченно вздохнул и превратился в муху.

4

Прячась за вентиляционной решёткой, где меня никто не мог видеть, я оглядел своими фасеточными глазами вполне традиционную гостиную. Толстый пушистый ковер, тошнотворные полосатые обои, кошмарная хрустальная конструкция, претендующая на роль люстры, две потемневшие от времени картины маслом, диван и два удобных кресла (тоже полосатые), низенький кофейный столик с серебряным подносом на нём, а на подносе — бутылка красного вина. Бокалов на подносе не было. Они обнаружились в руках у тех двоих, что пребывали в комнате.

Одной из них была женщина. Она выглядела довольно молодо (а для людей это означало, что она чрезвычайно юна) и, пожалуй, была довольна хороша собою, на эдакий чувственный манер. Большие глаза, коротко подстриженные тёмные волосы. Я машинально запомнил её внешность. Завтра, когда я отправлюсь с визитом к мальчишке, нужно будет явиться в её облике. Только в обнаженном виде. Посмотрим, как на это отреагирует его непреклонный, но всё-таки незрелый разум!^[1K7]

Впрочем, в тот момент меня куда сильнее интересовал мужчина, которому эта женщина улыбалась. Он был высок, худощав и красив несколько педантичной красотой. Волосы, прилизанные при помощи какого-то сильно пахнущего геля. Небольшие круглые очки. Крупный рот с хорошими зубами. Выступающий вперёд подбородок. Что-то мне подсказывало, что это и есть тот самый волшебник, Саймон Лавлейс, — то ли неуловимая аура силы и властности, то ли собственнический жест, которым он обвёл гостиную, то ли мелкий бесенок на втором плане, парящий у него за плечом и бдительно высматривающий, не грозит ли хозяину какая опасность.

Я раздраженно потёр передние лапки. Придётся удвоить осторожность. Бесенок сильно осложняет дело^[1K8].

Жаль, что я не превратился в паука. Они способны часами сидеть неподвижно и ни о чём не думать. Мухи куда более нервны и подвижны. Но если сменить облик прямо здесь, раб волшебника наверняка меня засечет. Пришлось принудить моё тело затаиться и не обращать внимания на боль, которая вновь настигла меня. На этот раз она нарастала под хитиновой оболочкой.

Волшебник толкал речь и был всецело поглощен этим занятием. Дамочка таращилась на него глазами влюбленного спаниеля, такими круглыми, глупыми и восхищенными, что мне захотелось её укусить.

— …это великолепнейшая возможность, Аманда. Ты станешь одной из тех, кого зовут сливками лондонского общества! Ты знаешь, что сам премьер-министр высказывал желание взглянуть на твоё поместье? Я сумел этого добиться. Мои враги несколько недель преследовали его своими гнусными инсинуациями, но он по-прежнему намерен провести конференцию в твоем поместье. Так что, как видишь, любовь моя, я по-прежнему способен влиять на него, когда дело того стоит. Главное — знать, как сыграть на его слабостях, как подольститься к его самолюбию… Между нами говоря, он ведь на самом-то деле довольно слаб. Его конек — Очарование, но в нынешние времена премьер-министр даже эту магию редко пускает в ход. Да и зачем? У него достаточно людей в штатском, которые сделают за него…

Лавлейс трещал без умолку, так и сыпал именами тех или иных шишек. Женщина потягивала вино, кивала, удивленно ахала и восклицала в нужных местах, и придвигалась к нему поближе. Я чуть не зажужжал от скуки^[1K9].

Внезапно бесенок насторожился. Он развернул голову на сто восемьдесят градусов, уставился на дверь, располагавшуюся в противоположном конце гостиной, и осторожно ущипнул волшебника за ухо, о чём-то его предупреждая. Несколько секунд спустя дверь отворилась, и в гостиную почтительно вступил лысый лакей в чёрной ливрее.

— Прошу прощения за беспокойство, сэр, но ваша машина готова.

— Спасибо, Картер. Мы будем через минуту. — Лакей удалился. Волшебник поставил свой (по-прежнему полный) бокал обратно на столик и галантно поцеловал даме руку. Бесенок у него за спиной скривился, демонстрируя глубочайшее отвращение.

— Мне страшно не хочется идти, Аманда, но долг зовет. Сегодня я уже не вернусь домой. Можно, я тебе позвоню? Сходим завтра вечером в театр?

— Это было бы чудно, Саймон.

— Тогда договорились. Один мой друг, Мейкпис, поставил новую пьесу. Я сейчас же закажу билеты. Ну а пока что Картер отвезет тебя домой.

Мужчина, женщина и бесенок вышли, оставив дверь приоткрытой. У них за спиной осторожная муха выползла из укрытия и беззвучно перелетела через комнату к новому наблюдательному пункту, откуда был виден холл. Несколько минут были заполнены бурной деятельностью: пальто надевались, распоряжения отдавались, двери хлопали. Затем волшебник отбыл.

Я вылетел в холл. Он был широким и холодным; пол был выложен чёрными и белыми плитками. В огромных керамических горшках росли ярко-зелёные папоротники. Я покружил вокруг люстры, прислушиваясь. В доме было очень тихо. Звуки доносились лишь из кухни, и то вполне невинные: звон тарелок и кастрюль да изредка — громкая отрыжка. Должно быть, у повара проблемы с желудком.

У меня мелькнула мысль пустить в ход осторожный магический импульс и попробовать с его помощью определить, где волшебник хранит свои магические артефакты. Но потом я решил, что это чересчур рискованно. Даже если внутри, в доме, нет никаких стражей, импульс могут засечь караульные, дежурящие на улице. Что ж, придётся мне отправиться на поиски собственной мушиной персоной.

На всех планах было чисто. Я пролетел по коридору, а затем, доверившись интуиции, — вверх вдоль лестницы.

Лестничная площадка выходила в коридор. Пол застелен толстыми коврами; стены увешаны картинами. Меня сразу же заинтересовало ответвление, уходящее вправо: там, примерно на полпути до конца коридора, притаился наблюдатель. Человек принял бы его за датчик противопожарной сигнализации, но на других планах проступал истинный облик наблюдателя: на потолке сидела жаба с пренеприятными выпученными глазами. Примерно раз в минуту она подпрыгивала на месте и немного разворачивалась. Когда волшебник вернётся, сторож доложит ему обо всем, что происходило за это время.

Я направил в сторону жабы немножко магии. Из потолка вытек густой маслянистый пар и окутал наблюдателя. Пока временно ослепленная жаба в недоумении подпрыгивала и квакала, я пулей пронесся по коридору, к двери, расположенной в его торце. Из всех дверей, выходящих в этот коридор, лишь у этой не было замочной скважины. Под деревом, выкрашенным в белый цвет, скрывались металлические полосы. Целых две причины начать с этой двери.

Под дверью имелась крохотная щель. Она была слишком маленькой для насекомого, но мне всё равно до боли хотелось измениться. Муха растаяла струйкой дыма, дым втянулся в щель — как раз в тот миг, когда паровая завеса, окутывавшая жабу-наблюдателя, развеялась.

В комнате я превратился в ребенка.

Если бы я знал, как зовут того подмастерья, то из чистой вредности принял бы его облик. Пускай бы Саймон Лавлейс поломал себе голову, распутывая это похищение. Но поскольку имени его я не знал, то и возможности такой не имел. Потому я превратился в мальчика, которого некогда знавал и даже любил. Его прах давным-давно уплыл по водам Нила, так что моё преступление ничем ему не повредит. А мне приятно было его вспомнить. Мальчик был смуглым, с живыми, блестящими глазами; облачен он был в набедренную повязку. Он огляделся по сторонам, по своему обыкновению немного склонив голову набок.

В комнате не было ни единого окна. Вдоль стен стояло несколько застекленных шкафчиков, заполненных всякими магическими атрибутами. Большинство из них годились лишь для того, чтобы пускать пыль в глаза несведущему люду^[1K10]. Но было здесь и несколько весьма любопытных вещичек.

Вот, например, рог для вызова демонов. Я знал, что он настоящий, поскольку мне при одном взгляде на него сделалось нехорошо. Стоит разок подуть в него, и все, кто окажется в пределах досягаемости волшебника, приползут к нему на брюхе и станут слезно молить, чтобы он им что-нибудь поручил. Жестокий и очень древний инструмент. Я обошел его стороной. В другом шкафчике лежал глаз, вылепленный из глины. Мне уже случалось видеть такой — в голове голема. Интересно, этот идиот Лавлейс знает, какая мощь таится в глиняном глазу? Почти наверняка нет. Небось приобрел безделицу на ярмарке где-нибудь в Центральной Европе — так, в качестве сувенира. Магический туризм, блин^[1K11]. Ну что ж, если Лавлейсу не повезёт, когда-нибудь эта штуковина его прикончит. И здесь же хранился Амулет Самарканда. Он располагался в отдельном небольшом ящичке, защищенный стеклом и собственной репутацией. Я подошёл поближе, попутно прочесав планы на предмет затаившейся опасности. Ничего особенного я не обнаружил, но на седьмом плане чувствовалось какое-то движение. Не здесь, нет — но где-то поблизости. Надо поторапливаться.

Амулет, сделанный из потускневшего золота, был невелик. Он висел на короткой золотой цепи. В центре красовалась овальная нефритовая вставка. На Амулете был вычеканен несложный узор — стилизованное изображение бегущих коней. Кони были главным богатством некоего народа из Центральной Азии, три тысячи лет назад сотворившего Амулет, а затем схоронившего его вместе с одной из своих принцесс. Там его и нашёл в пятидесятых годах двадцатого века какой-то русский археолог. У археолога его вскорости украл волшебник, распознавший ценность находки. Как Амулет попал к Саймону Лавлейсу и кого он ради этого убил или одурачил, я понятия не имел.

Я снова наклонил голову набок и прислушался. В доме было тихо.

Смуглый мальчик занёс руку над шкафчиком и улыбнулся своему отражению, стиснувшему кулак.

А затем с силой опустил кулак на стекло.

Сотрясение магической энергии разнеслось по всем семи планам. Я схватил Амулет и надел на шею. Потом быстро развернулся. В комнате всё было по-прежнему, но я чувствовал, как что-то движется по седьмому плану и стремительно приближается ко мне.

Время шнырять крадучись миновало.

Уже ринувшись к двери, я краем глаза увидел, как в воздухе внезапно открылся портал. Кто-то шагнул в комнату, заслонив чёрный проем.

Я налетел на дверь и врезал по ней своим мальчишечьим кулачком. Дверь сложилась пополам, словно игральная карта. Не медля ни мгновения, я бросился через порог.

Когда я очутился в коридоре, жаба тут же повернулась в мою сторону. Из её распахнутой пасти вылетел ком зелёной слизи — сторожевая тварь метила мне в голову. Я увернулся, и ком врезался в стену, уничтожил картину и разъел обои и штукатурку до самых кирпичей.

Я швырнул в жабу заклинание Сжатия. Жаба жалобно квакнула, съежилась в маленький шарик и шлёпнулась на пол. А я уже мчался дальше. На бегу я соорудил вокруг своего физического тела Щит — на случай, если в меня тоже что-нибудь метнут.

Как оказалось, это был мудрый шаг, ибо в следующее мгновение сверкнула зелёная вспышка и в пол буквально рядом со мной ударил сгусток энергии — преследователь сотворил заклинание Взрыва. Удар был столь силен, что меня швырнуло вперёд и я врезался головой в стену. Зелёные языки пламени облизнули меня, оставив полосы на обоях, словно кто-то провел по стене гигантской рукой.

Я поднялся, стряхнув с себя осколки кирпича, и оглянулся.

В дальнем конце коридора в проеме разбитой двери стоял некто, принявший облик очень высокого мужчины с ярко-красной кожей и головой шакала.

— Бартимеус!!!

По коридору прокатился ещё один Взрыв. Я сделал сальто в сторону лестницы и, когда Взрыв разнес в пыль угол стены, кубарем пролетел по перилам и проехал метра два по чёрно-белому полу, расколошматив множество плиток.

Я вскочил на ноги и взглянул в сторону главной двери. Сквозь матовое стекло виднелся жёлтый силуэт одного из караульных. Этот тупица притаился в засаде, не сообразив, что его могут увидеть изнутри. Я решил, что выйду где-нибудь в другом месте. Разум всегда берет верх над грубой силой!

Но всё-таки мне нужно было убираться, и побыстрее. Доносившийся откуда-то сверху шум свидетельствовал о погоне. Я пробежал через пару комнат — библиотеку и столовую, — каждый раз кидаясь к окну и каждый раз отступая, поскольку за окном маячила какая-нибудь из жёлтых тварей, а то и не одна. Глупость охранников, заставлявшая их действовать столь тупо и прямо, была сопоставима лишь с моим нежеланием проверять, каким именно магическим оружием они оснащены.

Сзади кто-то яростно вопил, выкрикивая моё имя. Что-то мне подсказывало, что впереди меня не ждёт ничего хорошего, и подсказывало всё громче. Под эти вопли я распахнул очередную дверь и оказался на кухне. Межкомнатных дверей здесь больше не было, но зато был проход, ведущий во что-то вроде пристроенной теплицы; там росли травы и всякая зелень. За теплицей виднелся сад — и все те же трое караульных, с поразительной скоростью носившихся вдоль этой стороны дома на своих вращающихся ногах. Чтобы выиграть время, я наложил на дверь, сквозь которую вошёл, Печать. Потом осмотрелся и увидел повара.

Повар восседал, откинувшись на спинку стула и водрузив ноги на кухонный стол. Тучный, жизнерадостный, красномордый дядька с огромным тесаком для рубки мяса в огромной лапище. Занимался он тем, что при помощи этого тесака холил ногти — каждый обрезок приземлялся точнехонько в камин. При этом повар не сводил с меня своих маленьких тёмных глазок.

Мне сделалось как-то не по себе. Похоже, этого типа ни капли не удивило внезапное появление у него на кухне мальчика-египтянина. Я проверил повара на других планах. С первого по шестой он выглядел одинаково: дородный дядька в белом фартуке. А вот на седьмом…

Оп-па…

— Бартимеус.

— Факварл.

— Как дела?

— Да ничего.

— Давненько тебя было не видно.

— Ну, как-то так…

— Жаль, жаль.

— Да. Ну… вот я здесь.

— Это точно.

Во время этой очаровательной беседы из-за двери непрерывно доносились раскаты Взрывов. Но моя Печать держалась крепко. Я постарался улыбнуться как можно любезнее.

— Джабор всё такой же заводной, как я погляжу.

— Угу, всё такой же. Только сдается мне, Бартимеус, что теперь он стал ещё голоднее. По-моему, это единственная перемена. На вид, так он никогда не бывает сытым, даже когда ему только что довелось поесть. А в нынешнее время, как ты можешь догадаться, такое случается нечасто.

— У вашего хозяина что, девиз «держи слуг впроголодь, чтоб злее были»? Однако он должен быть очень могущественным, чтобы держать в рабстве тебя и Джабора.

На губах повара промелькнула лёгкая улыбка, резким движением ножа он отправил очередной обрезок ногтя в полёт. Ноготь вонзился в штукатурку на потолке и там застрял.

— Бартимеус, ты же знаешь — в приличном обществе таких слов не говорят. Просто мы с Джабором ведем игру с дальним прицелом.

— Конечно-конечно.

— Кстати, о различии в силах — я заметил, что ты предпочитаешь не обращаться ко мне на седьмом плане. Это как-то невежливо. Ты что, опасаешься моего истинного облика?

— Ничуть, Факварл. Просто меня от него тошнит^[1K12].

— Как славно. Кстати, Бартимеус, я в восторге от выбранного тобою облика. Очень миленький. Но я смотрю, ты отягощен неким амулетом. Не будешь ли ты столь любезен снять его и положить во-он на тот стол? Тогда, если ты скажешь мне, на какого волшебника ты работаешь, я постараюсь что-нибудь придумать, чтобы наша встреча не завершилась роковым образом.

— Очень мило с твоей стороны. Но ты же знаешь, что я не могу этого сделать^[1K13].

Повар воткнул свой мясницкий нож в край стола.

— Давай начистоту. Ты можешь и именно так и сделаешь. Я ничего против тебя не имею. Возможно, мы когда-нибудь снова будем работать вместе. Но сейчас я связан, точно так же, как и ты. И тоже должен исполнять возложенные на меня обязанности. Так что вопрос, как обычно, сводится к силе. Поправь меня, если я ошибаюсь, но у меня такое ощущение, что ты сегодня не в самой лучшей форме — иначе ты вышел бы через парадный подъезд, на ходу прихлопнув триногов. А так они гоняли тебя по всему дому, пока не загнали сюда, ко мне.

— Мне просто захотелось поразвлечься.

— Хм. Бартимеус, может, ты перестанешь потихоньку продвигаться к окну? Такую неуклюжую уловку заметил бы даже человек…^[1K14]

— …а кроме того, снаружи тебя всё равно поджидают триноги. Отдай Амулет, или тебе придётся убедиться, что твой дряхлый Щит никуда не годится.

С этими словами он встал и протянул руку. Воспоследовала пауза. Из-за моей Печати по-прежнему слышались Взрывы. Воображения у Джабора маловато, зато упорства — хоть отбавляй. Ничего, эта дверь и сама по себе должна довольно долго продержаться. В саду парили трое охранников, таращась на меня всеми глазами. Я оглядел комнату, пытаясь срочно что-нибудь придумать.

— Амулет, Бартимеус.

Я медленно, даже немного напыщенно поднял руку и взялся за Амулет. А потом прыгнул влево. И в тот же самый миг снял Печать с двери. Факварл раздраженно выругался и попытался сделать какой-то жест. Но завершить его он не успел: его накрыл особенно мощный Взрыв, проломившийся сквозь дыру на том месте, где прежде была Печать. Факварла швырнуло в камин и засыпало обломками стены.

Я же прорвался в теплицу, в тот самый момент, когда в кухню сквозь пролом шагнул Джабор. Пока Факварл выбирался из-под завала, я выскочил в сад. Караульные — глаза-блюдца и вращающиеся ноги — ринулись на меня. На концах их ног появились когти, напоминающие косы. Я сотворил Иллюминацию — самую яркую, какую только мог. Сад залило ослепительным светом, словно здесь взорвалось солнце. Караульные зачирикали от боли в обожжённых глазах. Я перепрыгнул поверженных стражей и помчался через сад, уворачиваясь от бьющих из дома магических молний. Несколько деревьев они таки испепелили.

Я забежал в дальний угол сада, между компостной кучей и газонокосилкой, и перескочил через стену. Сквозь синюю магическую сеть я прорвался напролом; в ней осталась дыра в форме мальчишеского силуэта. Тут же повсюду затрезвонила сигнализация.

Я тяжело приземлился на тротуар; Амулет тяжело болтался у меня на груди. Из-за стены послышался топот копыт. Кто-то мчался галопом. Пожалуй, самое время сменить облик.

Соколы-сапсаны — самые быстрые птицы на свете. В пикировании они способны разгоняться до двухсот километров в час. Но вряд ли хотя бы один из них развивал такую скорость в горизонтальном полете над крышами северной части Лондона. Многие даже усомнились бы в том, что такое вообще возможно — особенно когда на шее у птицы висит увесистый Амулет.

Однако же достаточно сказать, что когда Факварл и Джабор наконец-то выбрались в хэмпстедский закоулок и создали незримую преграду — впрочем, её тут же пробил идущий на большой скорости автомобиль, — меня нигде не было видно.

Я давно успел смыться.

Натаниэль

5

— И прежде всего, — говорил наставник, — нам следует вколотить в твою злосчастную черепушку один-единственный факт, но так, чтобы ты никогда уже о нём не забывал. Ты догадываешься, что это за факт?

— Нет, сэр, — сказал мальчик.

— Нет? — Кустистые брови приподнялись, изображая насмешливое удивление. Мальчик, словно загипнотизированный, следил, как они исчезли под ниспадающими на лоб густыми белоснежными прядями. Брови на миг скрылись там, почти застенчиво, а потом опустились обратно, весомо и решительно. — Значит, нет. Ну что ж, тогда… — Волшебник подался вперёд. — Тогда я тебе скажу.

Он медленно, осторожно сложил пальцы «домиком», так, что острие клина смотрело на мальчика.

— Запомни, — негромко произнёс наставник, — демоны чрезвычайно злобны и опасны. Они непременно причинят тебе вред, если только смогут. Понял?

Мальчик продолжал следить за бровями. Он никак не мог оторвать от них взгляда. Теперь они сурово устремились вниз и сошлись на переносице, словно две стрелы. Брови двигались с поразительной живостью: поднимались, опускались, наклонялись, изгибались — когда вместе, а когда поодиночке. Это странное подобие самостоятельной жизни зачаровывало мальчика. А кроме того, как он обнаружил, следить за ними куда предпочтительнее, чем смотреть в глаза учителю.

Волшебник кашлянул, в кашле послышалась отчётливая угроза.

— Ты понял?

— Да, сэр.

— Что ж, ты говоришь «да», и я уверен, что именно это ты и имеешь в виду, и всё же…

Одна из бровей задумчиво приподнялась.

— И всё же я не уверен, что ты действительно это понял.

— Я понял, сэр. Демоны очень злые и опасные, и, если ты только это допустишь, они непременно сделают тебе что-нибудь плохое.

Мальчик беспокойно заерзал на подушке. Ему очень хотелось доказать учителю, что он и вправду внимательно его слушает. На улице летнее солнце поджаривало траву и асфальт; пять минут назад под окнами весело проехал фургончик мороженщика. Но в комнату волшебника проникали лишь узкие лучики яркого света, просачивавшиеся в щелки вокруг плотных красных штор; в комнате царила духота. Мальчик никак не мог дождаться, когда же урок закончится и ему разрешат идти.

— Я очень внимательно слушал, сэр, — сказал он.

Его наставник кивнул.

— Ты когда-нибудь видел демона?

— Нет, сэр. То есть только в книжках.

— Встань.

Мальчик поспешно вскочил, едва не поскользнувшись, неловко вытянулся в струнку и стал ожидать дальнейших указаний. Учитель небрежно ткнул пальцем в сторону двери, находившейся у него за спиной.

— Ты знаешь, что находится там?

— Ваш кабинет, сэр.

— Хорошо. Спустись по лестнице и зайди в кабинет. В дальнем конце стоит мой стол. На столе — коробка. В коробке — очки. Надень их и принеси сюда. Ты всё понял?

— Да, сэр.

— Отлично. Ступай.

Под внимательным взглядом учителя мальчик подошёл к двери; дверь была сколочена из некрашеных досок со сложной текстурой. Мальчику пришлось повозиться, чтобы одолеть тяжелую бронзовую ручку, но прикосновение к прохладному металлу было приятным. Дверь беззвучно повернулась на смазанных петлях, и мальчик, шагнув через порог, оказался на лестнице. Ступени покрывала ковровая дорожка, стены были оклеены обоями с изящным цветочным узором. Сквозь небольшое окошко на середине пролета струился ласковый солнечный свет.

Мальчик спустился, осторожно перебираясь со ступеньки на ступеньку. Тишина и солнечный свет успокоили его и умерили часть страхов. Мальчик никогда прежде не бывал здесь и в своих представлениях о кабинете наставника мог опираться лишь на всякие байки. Ему на ум пришли чучела крокодилов и глаза в банках. Мальчик сердито отогнал эту картинку. Вовсе он и не боится!

Внизу обнаружилась другая дверь, похожая на первую, но поменьше. И ещё на ней была нарисована красная пятиконечная звезда. Мальчик повернул ручку и толкнул дверь; дверь отворилась, но неохотно — мешал толстый ковер.

Мальчик шагнул через порог, невольно затаив дыхание. А потом глубоко вздохнул — почти с разочарованием. Здесь всё было таким… таким обычным! Длинная комната; вдоль стен — книжные полки. В дальнем углу — большой деревянный стол, рядом с ним — мягкое кожаное кресло. На столе — ручки, какие-то бумаги, старый компьютер и небольшая металлическая коробка. За окном — большой каштан во всём его летнем великолепии. Солнечный свет, проходя сквозь его крону, приобретал приятный зеленоватый оттенок.

Мальчик двинулся к столу.

На полпути он остановился и оглянулся.

Ничего. И всё-таки его преследовало странное ощущение… Почему-то при виде приоткрытой двери, через которую он прошёл всего несколько секунд назад, мальчику сделалось не по себе. Мальчик пожалел, что не додумался затворить дверь поплотнее. Он встряхнул головой. Да ну, зачем? Он же всё равно сейчас пойдёт обратно.

Четыре торопливых шага, и мальчик очутился у стола. Он снова огляделся по сторонам. Нет, он точно слышал какой-то шум…

Комната была пуста. Мальчик прислушался, настороженно, словно кролик в кустах. Нет, ничего не слыхать — только отдаленный гул уличного движения.

Мальчик повернулся к столу. Глаза его округлились, дыхание участилось. Металлическая коробка поблескивала на солнце. Мальчик потянулся к ней через стол. В этом не было особой необходимости — он вполне мог бы обойти стол и взять её без помех, — но ему почему-то хотелось управиться побыстрее, взять то, за чем пришёл, и уйти отсюда. Итак, он перегнулся через стол и протянул руку — но не достал до коробки. Мальчик подался вперёд и попытался подцепить коробку кончиками пальцев. Но промазал и вместо этого опрокинул карандашницу.

Струйки холодного пота, выступившего на подмышках, потекли по бокам. Мальчик спешно кинулся собирать ручки и складывать их обратно в стакан.

Тут прямо у него за спиной послышался чей-то хриплый смешок.

Мальчик стремительно развернулся, едва удержавшись, чтобы не закричать. Но в комнате никого не было.

На миг мальчик застыл, привалившись спиной к столу и окаменев от страха. Потом у него словно бы что-то шевельнулось внутри. «Забудь про карандаши, — шепнул внутренний голос. — Ты пришёл сюда не за этим». Мальчик медленно, осторожно принялся огибать стол; он держался спиной к окну, чтобы не упускать комнату из виду.

Кто-то постучал в окно. Три раза, очень настойчиво. Мальчик развернулся. Никого. Лишь ветерок покачивает ветви каштана.

Ничего и никого.

Тут одна из упавших ручек скатилась со стола на ковер. Она упала беззвучно, но мальчик уловил движение краем глаза. Вторая ручка начала раскачиваться — сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее. Внезапно она завертелась, оттолкнулась от компьютера и свалилась на пол. За ней вторая. И третья. И вдруг все ручки развернулись в разные стороны и покатились к краям стола, сталкиваясь, падая, застывая.

Мальчик смотрел. Наконец упала последняя ручка.

Мальчик не шелохнулся.

Кто-то громко засмеялся, прямо ему в ухо.

Мальчик вскрикнул и отчаянно взмахнул рукой, но рука ни на что не наткнулась. Не удержавшись, он по инерции развернулся лицом к столу. Теперь коробка стояла прямо у него перед носом. Мальчик схватил её — и тут же выронил; нагревшийся на солнце металл обжег ему ладонь. Коробка ударилась об стол, и у неё отвалилась крышка. Из коробки вывалились очки в роговой оправе. Мгновение спустя мальчик подхватил их и кинулся к двери.

Позади него возникло нечто. Мальчик услышал, как оно прыгнуло ему на спину.

Он был уже совсем рядом с дверью. Он уже видел лестницу, ведущую наверх, к учителю.

И тут дверь с грохотом захлопнулась.

Мальчик принялся дёргать за ручку, колотить по двери, звать наставника, захлебываясь рыданиями, — но всё тщетно. Кто-то что-то шептал ему на ухо, но мальчик не разбирал слов. В смертельном ужасе он пнул дверь, но лишь ушиб пальцы.

Тогда он обернулся и взглянул на пустую комнату.

Вокруг слышались шорохи, негромкие постукивания, шелест — как будто по ковру, по книжным полкам и даже по потолку двигались какие-то неведомые существа. Одна из теней у него над головой слегка качнулась от несуществующего ветерка.

Мальчик совладал со страхом и слезами и нашёл в себе силы заговорить.

— Стой! — крикнул он. — Изыди!

Шорох, шелест и постукивания мгновенно стихли. Тень притормозила и остановилась.

В комнате воцарилась мёртвая тишина.

Тут мальчик вспомнил про очки, которые до сих пор сжимал в кулаке. Сквозь липкую пелену страха пробилось воспоминание: наставник велел надеть их, а потом уже идти обратно. Может, если их надеть, дверь отворится и он сможет спокойно подняться наверх?

Дрожащими руками мальчик расправил дужки и нацепил очки.

И увидел правду.

Кабинет был заполнен — просто-таки забит — мелкими демонами. Их были сотни. Они сидели на головах друг у дружки, будто семечки в арбузе, пихаясь локтями и наступая на физиономии соседей. Их было так много, что под ними не видно было ковра. Демоны сидели на столе, свисали с люстры и полок, парили в воздухе — и все жадно глазели на мальчика. Некоторые балансировали на выступающих носах сородичей или цеплялись за их конечности; иные демонстрировали тыл. Повсюду виднелись хвосты, крылья, рога, бородавки — а ещё лишние руки, ноги, рты и глаза. И слишком много чешуи, и слишком много волос, и всего другого — в совершенно невероятных местах. У некоторых были клювы, у других хоботки, и почти у всех — зубы. Демоны были всех мыслимых цветов и оттенков, зачастую сочетавшихся совершенно неуместным образом. И все они что было сил старались вести себя как можно тише, чтобы убедить мальчика, будто тут никого нет. И им действительно приходилось прилагать массу усилий, чтобы стоять недвижно, невзирая на подергивание хвостов и крыльев и непроизвольное шевеление их чрезвычайно подвижных ртов.

Но в тот самый миг, когда мальчик надел очки, демоны уразумели, что теперь он способен их видеть.

И с торжествующими воплями накинулись на него.

Мальчик закричал, прижался спиной к двери и сполз на пол. Он вскинул руки в попытке защититься и сшиб очки с носа.

Уже ничего не видя, он перевернулся на живот и свернулся клубком, задыхаясь от кошмарных звуков, окруживших его со всех сторон, — шелеста крыльев, шороха чешуи, поскребывания маленьких острых коготков.

Двадцать минут спустя, когда наставник спустился за ним и разогнал бесенят, мальчик лежал на том же месте. Его перенесли к нему в комнату. Сутки после этого мальчик ничего не мог есть. Неделю он молчал и не отвечал ни на какие расспросы. Но постепенно к нему вернулся дар речи, и мальчик вновь принялся за учебу.

Наставник никогда больше не упоминал об этом происшествии, но он доволен был результатами урока — источником ненависти и страха, что пробился в его ученике в той залитой солнцем комнате.

Это было одним из самых ранних жизненных уроков Натаниэля. Он никогда ни с кем не говорил об этом, но тень этого происшествия навсегда омрачила его сердце. Было ему тогда шесть лет.

Бартимеус

6

У таких мощных магических артефактов, как Амулет Самарканда, имеется одна неприятная особенность — их окружает своеобразная пульсирующая аура. Она бросается в глаза не меньше человека, заявившегося нагишом на похороны^[1K15]. Ясно было, что как только Саймону Лавлейсу сообщат о моей дерзкой выходке, он тут же разошлет своих шпионов высматривать ауру Амулета. И чем дольше я буду оставаться на одном месте, тем больше вероятность, что меня кто-нибудь засечет. Мальчишка вызовет меня лишь завтра на рассвете^[1K16], так что мне нужно умудриться пережить ещё несколько часов.

Кого этот волшебник мог за мной послать? Вряд ли у него имеется в распоряжении много джиннов, сопоставимых по силе с Факварлом или Джабором. Но он наверняка способен наскоро собрать ораву слуг послабее и отправить их на охоту. Вообще-то я способен разделаться с фолиотами и им подобными одной левой, но если они навалятся кучей — а я и так уже изрядно устал, — могут возникнуть проблемы^[1K17].

На предельной скорости я примчался из Хэмпстеда в Лондон и уселся под карнизом заброшенного дома, стоящего на берегу Темзы. Там я устроился поудобнее, почистил клювом перышки и стал смотреть на небо. Через некоторое время по небу на небольшой высоте проплыли семь красных светящихся шариков. Добравшись до середины реки, они разделились: три продолжили двигаться на юг, два свернули на запад и два — на восток. Я забился поглубже под крышу, но заметил, что, когда ближайший из поисковых шаров двинулся вниз по течению и скрылся из вида, пульсация Амулета усилилась. Я занервничал. Через некоторое время я перелетел на другой берег и устроился на одном из пролетов подъёмного крана. Здесь возводили шикарный многоквартирный дом для волшебников средней руки.

В безмолвии прошло пять минут. Вокруг грязных свай причала бурлили небольшие водовороты. Луна скрылась за облаками. Вдруг все окна заброшенного дома на том берегу озарились тошнотворным зелёным светом, неясные тени принялись сновать там в поисках вора. Они ничего не нашли. Свет потускнел, превратился в светящийся туман, выплыл из окон, и его унесло ветром. Дом вновь погрузился во тьму. Я тут же взлетел и направился на юг, стремительно переносясь с улицы на улицу.

Моя безумная пляска длилась полночи; я метался над Лондоном, уходя от преследователей. Шаров-шпионов^[1K18] оказалось даже больше, чем я опасался (очевидно, их вызывал не один волшебник), и они объявлялись где-нибудь поблизости через регулярные промежутки времени. Чтобы уберечься, мне приходилось постоянно перемещаться с места на место, и всё-таки меня дважды едва не сцапали. Один раз я облетел деловой квартал и едва не натолкнулся на шар, плывущий мне навстречу. Другой шпион едва не напоролся на меня, когда я, окончательно вымотавшись, прикорнул на березе в Грин-парке. В обоих случаях я сумел удрать прежде, чем к шарам подошло подкрепление.

Но вскоре силы мои стали подходить к концу. Необходимость постоянно поддерживать физическое тело утомляла меня и сжирала драгоценную энергию. Потому я решил изменить план — найти какое-нибудь местечко, где пульсацию Амулета заглушали бы другие магические излучения. Настала пора смешаться с многоголовой толпой, с чернью. Иными словами — с людьми. Я уже достаточно отчаялся, чтобы пойти на это.

Я полетел в центр города. Даже в столь поздний час на Трафальгарской площади вокруг памятника Нельсону кишела пестрая толпа туристов. Они покупали уцененные талисманы в официальных киосках-автоматах, втиснутых между львами. Над площадью поднималась дикая мешанина магических излучений. Что ж, здесь и вправду можно затеряться.

Пернатая молния обрушилась с ночного неба и скрылась в узкой щели между двумя киосками. Вскорости оттуда выбрался мальчик-египтянин с печальными глазами и принялся протискиваться через толчею. На нём были новые синие джинсы, белая футболка и чёрная пилотская куртка, а ещё — чересчур большие белые кроссовки, у которых постоянно развязывались шнурки. Мальчик смешался с толпой.

Амулет жег мне грудь. Через равные промежутки времени он испускал сильные волны жара, сдвоенные, словно удары сердца. Я всей душой надеялся, что мешанина аур вокруг заглушает этот сигнал.

Большая часть здешней магии была чистой показухой. Площадь была запружена лицензированными шарлатанами, продававшими мелкие амулетики и всяческие безделушки — то, что разрешено властями^[1K19]. Японские и североамериканские туристы с горящими жадностью глазами копались в грудах разноцветных камней и бижутерии, разыскивая соответствующие знаки зодиака для всех своих родственников, а бодрые продавцы-кокни терпеливо впаривали им свой товар. Если бы не фотовспышки, я с легкостью мог бы вообразить, будто нахожусь в Карнаке. Вокруг заключались сделки, звучали радостные возгласы, сияли улыбки. Неподвластная времени живая картина легковерия и алчности.

Но на площади можно было найти и кое-что посерьёзнее этих пустяковин. То тут, то там у входа в небольшие шатры стояли сдержанные, спокойные люди. В эти шатры посетителей пропускали по одному. Очевидно, там находились по-настоящему ценные артефакты, ибо у каждого такого шатра околачивался хранитель, принявший какой-нибудь неброский облик — к примеру, личину голубя. Я старался держаться подальше от хранителей. А то мало ли, вдруг они восприимчивее, чем кажутся.

Среди толпы бродило несколько волшебников. Не похоже, чтобы они тут что-то покупали; скорее, вышли прогуляться с ночной смены в каком-нибудь правительственном учреждении Уайтхолла. Одного из этих волшебников, облаченного в хороший деловой костюм, сопровождал на втором плане бес — прыгал по пятам за хозяином; за прочими, одетыми попроще, тянулся следом лишь многозначительный запах фимиама, пота и восковых свеч.

Полиция тоже была представлена: несколько обычных констеблей и пара неприятных типов с каменными мордами — парни из ночной полиции. Последние демонстрировали своё присутствие ровно настолько, насколько это требовалось для предотвращения неприятностей.

Вокруг площади то и дело мелькали огни фар; автомобили уносили министров и прочих волшебников из их кабинетов в здании Парламента в клубы на Сент-Джеймс. Я находился в непосредственной близости от ступицы огромного колеса власти, распростершейся до границ империи, и здесь, если повезёт, я незамеченным просижу до того самого момента, пока меня не вызовут.

А может, и не просижу.

Я как раз неспешно брел мимо особо невзрачного ларька и разглядывал разложенный в нем товар, когда меня кольнуло неприятное ощущение слежки. Я немного повернул голову и оглядел толпу. Сплошная бесформенная масса. Я проверил сопредельные планы. Никакой скрытой угрозы. Обычное жвачное стадо, сплошь тупое и человеческое. Я снова повернулся к ларьку и рассеянно взял в руки «Мое волшебное зеркало», кусок дешевого стекла, оправленного в рамку из розовой пластмассы и разукрашенного жезлами, котами, волшебниками и шляпами.

Опять! Я резко развернул своё тело. В толпе образовался просвет — прямо напротив меня, — и я разглядел невысокую полную волшебницу, группку подростков, столпившихся вокруг киоска, и полисмена, с подозрением косившегося на подростков. Казалось, будто никому из них нет до меня никакого дела. Но я не мог ошибиться — подобные ощущения меня не подводят. Ну что ж, буду наготове. Я принялся разглядывать зеркало и устроил из этого форменное представление. «Великолепный подарок из Лондона, мировой столицы магии!» — кричала этикетка на обороте зеркала. «Сделано в Тайва…»

Ощущение недоброго взгляда вернулось вновь. Я обернулся проворнее, чем кошка, — и на сей раз удачно! Я поймал взгляд наблюдателя. Точнее, наблюдателей. Их было двое, мальчишка и девчонка, затерявшиеся среди той компании подростков. Они не успели отвести взгляды. Мальчишке было лет пятнадцать; его физиономию осадили прыщи, и отчасти преуспели. Девчонка была помладше, но взгляд у неё был холодный и жестокий. Я демонстративно уставился на них. И чего я разволновался? Это просто люди, они не могут увидеть, кто я на самом деле. Пускай себе глазеют.

Через несколько секунд они не выдержали и отвели глаза. Я пожал плечами и сделал было движение, чтобы уйти. Человек, стоявший за прилавком, громко кашлянул. Я аккуратно положил «Мое волшебное зеркало» обратно на прилавок, расплылся в улыбке и пошёл своей дорогой.

Ребятня двинулась за мной.

Я заметил их у следующего киоска — они выглядывали из-за ларька с сахарной ватой. Малолетки держались кучей — не то шесть, не то семь человек. Чего им надо? Обчистить карманы? Но почему тогда они прицепились ко мне? Вокруг десятки кандидатов пожирнее, побогаче и поперспективнее меня. Проверки ради я пристроился поближе к низкорослому и на вид весьма состоятельному туристу с огромной кинокамерой и толстенными очками. Если б я хотел кого-нибудь обчистить, то непременно начал бы с этого типа. Но когда я оторвался от него и описал петлю в толпе, подростки последовали за мной. Странно. И неприятно. Мне не хотелось изменять облик и улетать отсюда. Я слишком устал и хотел лишь одного — чтобы меня оставили в покое. Мне и без того надо как-то дотянуть до рассвета, а до него ещё далеко.

Я прибавил шагу. Ребятня — тоже. Мы описали три круга по площади, и я понял, что с меня хватит. Двое полисменов наблюдали, как мы кружим, и похоже было, что они скоро нас остановят хотя бы ради того, чтобы избавиться от головокружения. Так, пора уходить. Чего бы там ни хотела эта компания, но я не желаю привлекать к себе ещё больше внимания.

Неподалеку находился подземный переход. Я ссыпался вниз по ступеням, проигнорировал вход в подземку и выскочил на другую сторону, через дорогу от центральной площади. Подростки исчезли — наверное, тоже кинулись в переход. Вот он, мой шанс. Я быстро свернул за угол, проскочил мимо книжной лавки и нырнул в переулок. И подождал немного в тени, за мусорными контейнерами.

В конце переулка проехала пара машин. За мной никто не шёл. По губам моим скользнула улыбка. Я решил, что оторвался от преследователей.

Я ошибался.

7

Мальчик-египтянин неспешно миновал переулок, пару раз свернул направо и вышел на одну из многочисленных дорог, лучами расходившихся от Трафальгарской площади. Я шёл и на ходу пересматривал планы.

О площади можно забыть. Там слишком много несносного молодняка. Но, возможно, если я найду укрытие неподалёку от магического базара, шарам по-прежнему трудно будет засечь пульсацию Амулета. Можно забиться за какой-нибудь мусорный бак и подождать там до утра. Пожалуй, это единственный выход. Я слишком устал, чтобы вновь устремляться в небо.

И я хотел кое о чём поразмыслить.

Прежняя боль вернулась и запульсировала в груди, в животе, в костях. Нет, это всё-таки вредно для здоровья — так долго оставаться заключенным в тело. Я, наверное, никогда не пойму, как это люди умудряются пребывать в нем и не сходить с ума^[1K20].

Я брел вдоль длинной, холодной улицы, поглядывая на своё отражение, мелькавшее в чёрных прямоугольниках окон. Мальчик втянул голову в плечи, прячась от ветра, и засунул руки в карманы куртки. Подошвы кроссовок шаркали по асфальту. Вся его фигура превосходно выражала досаду и раздражение, которые я сейчас испытывал. Амулет при каждом шаге тяжело ударялся о мою грудь. Будь это в моей власти, я бы сейчас же сорвал его и зашвырнул в ближайшую урну, а потом дематериализовался бы, оскорбленный до глубины души. Но я был связан повелением мальчишки. Приходилось держать Амулет при себе^[1K21].

Я свернул на боковую улицу, подальше от машин. Тёмные громады домов, высящихся по обе стороны улицы, действовали на меня угнетающе. Я вообще неважно чувствую себя в городах — почти так же, как под землей. А Лондон — самый паршивый из всех городов, холодный, серый, вонючий и дождливый.

Влево уходил ещё один переулок, засыпанный мокрым картоном и газетами. Я машинально проверил сопредельные планы и ничего не увидел. Что и следовало ожидать. Первые две подворотни я отверг — из гигиенических соображений. В третьей было сухо. Там я и сел.

Было самое время обдумать события нынешней ночи. Ночка выдалась хлопотная. В неё вместились тот бледный мальчишка, Саймон Лавлейс, Амулет, Джабор, Факварл… Да уж, поистине адская смесь. Хотя — какая мне разница? На рассвете я отдам Амулет и с радостью покончу со всей этой историей.

Со всей, кроме моего счета к мальчишке. Клянусь, он за это поплатится. Если вы заставили Бартимеуса Урукского ночевать в каком-то закоулке Вест-Энда, не ждите, что это вам так просто сойдет с рук. Первым делом я разузнаю его имя, а потом…

Стоп! Это ещё что?..

Шаги в переулке. Приближающиеся шаги. Несколько человек.

Возможно, это просто совпадение. Лондон — это город. Люди ходят по городу. Люди ходят в том числе и по переулкам. Возможно, кто-то просто решил срезать путь по дороге домой. Пройти по тому самому переулку, в котором так уж вышло — решил спрятаться я.

Но я не верю в совпадения.

Я забился поглубже в тень и наложил на себя чары Маскировки. Слой туго натянутых чёрных нитей укрыл меня, и я слился с темнотой. И стал ждать.

Шаги приближались. Кто бы это мог быть? Патруль ночной полиции? Фаланга волшебников, посланных Саймоном Лавлейсом? Возможно, шары всё-таки выследили меня.

Но оказалось, что это и не полицейские, и не волшебники. Это были подростки с Трафальгарской площади. Пятеро пацанов под предводительством девчонки. Они брели по переулку и время от времени небрежно поглядывали по сторонам. У меня немного отлегло от сердца. Я ведь хорошо спрятался. Да даже если бы и не чары — здесь, вдали от скопления народа, мне бояться нечего. Да, правда, мальчишки рослые и на вид хамоватые — но, в конце концов, это всего лишь мальчишки в джинсах и кожанках, и не более того. На девчонке были чёрная кожаная куртка и сильно расклешенные брюки. Да, из таких клешей можно было бы выкроить вторую пару брюк, для лилипута. Подростки шли, шаркая ногами по разбросанному мусору. И вдруг я осознал, до чего же тихо они держатся. Просто-таки неестественно тихо.

Меня охватили сомнения, и я снова проверил другие планы. Внимательно и придирчиво изучил каждого из подростков. Просто шестеро детей. Дети как дети, ничего подозрительного.

Я сидел, спрятавшись за своей завесой, и ждал, пока они пройдут.

Девчонка вышагивала впереди. Вот она поравнялась со мной.

Я зевнул, пользуясь тем, что под защитой чар они меня всё равно не видят.

Один из подростков похлопал девчонку по плечу.

— Здесь, — сказал он, сопровождая свои слова указующим жестом.

— Взять его! — скомандовала девчонка.

И прежде чем я успел совладать с изумлением, трое самых крепких мальчишек прыгнули в подворотню и накинулись на меня. Как только они коснулись хрупкого колдовского покрова, нити порвались и развеялись. В мгновение ока меня захлестнула волна запахов нездоровой кожи, дешевого лосьона для бритья и немытых тел. На меня навалились, меня залягали и огрели по голове. После чего бесцеремонно вздернули на ноги.

Потом я всё-таки опомнился. В конце концов, я — Бартимеус!

Переулок озарила короткая яркая вспышка, сопровождавшаяся волной жара. Камни подворотни стали выглядеть так, словно их опалило огнём.

К моему удивлению, мальчишки не ослабили хватки. Двое держали меня за запястья, словно парочка наручников, а третий обхватил сзади за пояс.

Я повторил трюк — с большим усилием. С ближайшей улицы донесся вой: у нескольких автомобилей сработала сигнализация. Честно признаться, я ожидал, что на этот раз избавлюсь от захвата; в конце концов, обугленные трупы никого не могут удерживать^[1K22].

Но мальчишки остались на месте; они тяжело дышали, но продолжали удерживать меня мертвой хваткой. Что-то здесь было не так. Совсем не так.

— Держите его покрепче, — сказала девчонка. Я уставился на неё, она — на меня. Она была чуть повыше моего нынешнего воплощения. Темноглазая, с тёмными длинными волосами. Я начал терять терпение.

— Чего вам надо? — спросил я.

— У тебя на шее кой-чего висит. — Для столь юной особи — по моим прикидкам, ей было лет тринадцать — у девчонки был на редкость ровный и властный голос.

— Кто тебе сказал?

— Кретин, оно уже две минуты как висит на виду. Вывалилось из-под футболки, когда тебя встряхнули.

— А, верно…

— Давай эту штуку сюда.

— Нет.

Девчонка пожала плечами.

— Как хочешь. Тогда мы снимем её сами.

— Вы ведь не знаете, кто я такой на самом деле, верно? — Я постарался произнести это как можно небрежнее, с лёгким оттенком угрозы. — Ты — не волшебница.

— Что верно, то верно, — презрительно выплюнула она.

— Волшебник поостерегся бы связываться со мной и мне подобными.

Я решил как следует припугнуть их. Но вообще-то этот фокус трудно провернуть, когда в тебя словно клещами вцепился дюжий недоумок.

Девчонка холодно усмехнулась.

— А волшебник смог бы так хорошо управиться с твоими кознями?

Тут она меня уела. Волшебник, для начала, не подошёл бы ко мне и на пушечный выстрел, не обвешавшись предварительно с головы до ног всякими амулетами и не очертившись пентаклями. Далее, ему бы понадобилась помощь демонов, чтобы разглядеть меня под покровом чар. И, наконец, ему пришлось бы вызвать какого-нибудь весьма внушительного джинна, чтобы схватить меня. Если бы он, волшебник, вообще отважился бы на такое. Но эта девчонка и её приятели справились своими силами и, похоже, не видели в этом ничего особенного.

Пожалуй, стоило бы сейчас угостить их хорошим, качественным Взрывом, но я слишком устал для всяких изысков.

Я преувеличенно весело рассмеялся.

— Ха! Да я просто играю с вами!

— Ты гонишь.

Я решил сменить тактику.

— Должен признаться, — сказал я, — что вы меня заинтриговали. Я аплодирую вашей храбрости — немногие посмели бы так обращаться со мной. Если ты назовешь своё имя и цель, я пощажу тебя. Возможно, я даже смогу вам помочь. Я располагаю массой возможностей.

К моему разочарованию, девчонка заткнула уши.

— Не морочь мне голову, демон! — выкрикнула она. — Я не поддаюсь на искушения.

— Конечно же, ты не хочешь навлечь на себя мою немилость, — успокаивающе произнёс я. — Куда выгоднее пребывать со мной в дружеских отношениях.

— Меня ни то ни другое не колышет, — ответила девчонка, перестав всё-таки зажимать уши. — Мне нужно лишь то, что висит у тебя на шее.

— Ты его не получишь. Но ты ещё можешь спастись бегством, если хочешь. Не говоря уже о том, насколько эта вещь опасна сама по себе, — я в случае чего позабочусь о том, чтобы сюда слетелась вся ночная полиция, как горгоны из ада. Ты ведь не хочешь привлечь их внимание, а?

Эта мысль заставила её заколебаться. Я принялся закреплять достигнутый успех.

— Не будь такой наивной, — сказал я. — Подумай-ка вот о чём: вы пытаетесь украсть у меня очень могущественный предмет. Он принадлежит одному зверски могущественному волшебнику. Если вы хотя бы прикоснетесь к этой вещи, он вас из-под земли достанет.

Уж не знаю, то ли эта угроза так подействовала, то ли упрек в наивности, но девчонка явно была озадачена — судя по тому, как поджала губы.

Я в порядке эксперимента попытался пошевелить рукой. Подросток, державший моё предплечье, недовольно заворчал и вцепился покрепче.

Где-то неподалёку взвыла сирена. Девчонка и её телохранители беспокойно заозирались, вглядываясь в темноту переулка. С пасмурного неба упали первые капли; начинался дождь.

— Всё, хватит, — сказала девчонка и шагнула ко мне.

— Осторожнее! — предупредил её я.

Она протянула руку. Я раскрыл рот — очень-очень медленно. Она попыталась взяться за цепь.

И тут я превратился в нильского крокодила с уже распахнутой пастью. И цапнул её за пальцы. Девчонка завизжала и отскочила — я даже не ожидал от неё такого проворства. Мои зубы клацнули у кончиков её ногтей. Я забился в руках у подростков и снова попытался цапнуть её. Девчонка завопила дурным голосом, поскользнулась и села с размаху на кучу мусора. Да при этом ещё сшибла с ног одного из своих телохранителей. Моё внезапное превращение застало мальчишек врасплох — особенно того, который теперь держал меня поперёк чешуйчатого туловища. Он ослабил хватку, но остальные двое продолжали меня удерживать. Мой длинный сильный хвост хлестнул влево, потом вправо, от души врезав по двум тупым башкам. Мозги у парней, если таковые имелись, хорошо сотряслись, челюсти отвисли, а руки разжались.

Один из двух телохранителей девчонки быстро опомнился, сунул руку под куртку и выхватил что-то блестящее. Когда он швырнул это в меня, я снова превратился.

Смею заметить, быстрое превращение из чего-нибудь большого (скажем, крокодила) во что-нибудь некрупное (скажем, в лиса), даёт неплохие результаты. Три пары рук, изо всех сил пытавшиеся удержать мощное чешуйчатое тело, вдруг обнаружили, что хватают воздух — а комок рыжего меха и лихорадочно работающих когтей ускользнул от них и шлёпнулся на землю. В тот же самый миг серебряный метательный снаряд пронесся через то место, где только что было горло крокодила, и врезался в металлическую дверь.

Лис помчался по переулку, едва касаясь лапами скользкой булыжной мостовой.

Впереди раздался пронзительный свист. Лис притормозил. По стенам и мостовой заметались лучи фонарей. Послышался топот бегущих ног.

Ага, как раз то, что нужно. Явление ночной полиции.

Когда луч метнулся в мою сторону, я изящным прыжком заскочил в открытый мусорный бак. Голова, туловище, хвост — готово! Луч фонаря скользнул по бачку и сместился дальше по переулку.

Затем появились люди. Они орали, дули в свистки и бежали в ту сторону, где осталась девчонка и её приятели.

Затем послышалось рычание и разнесся едкий запах. Нечто вроде большой собаки пронеслось мимо людей и исчезло в ночи.

В переулке было шумно. Уютно свернувшись между прохудившимся мусорным пакетом и ящиком с пустыми бутылками, лис слушал, поставив уши торчком. Крики и свистки начали удаляться, и лису показалось, будто к ним присоединился возбужденный, обеспокоенный вой.

Затем шум окончательно стих. В переулке воцарилась тишина.

Затаившийся лис лежал среди мусора и выжидал.

Натаниэль

8

Артур Андервуд был волшебником среднего уровня и работал на министерство внутренних дел. По природе своей он был склонен к уединению и несколько сварлив, и проживал вместе со своей женой Мартой в Хайгейте, в величественном георгианском доме.

У мистера Андервуда никогда не было учеников, да он и не желал их брать. Он работал сам по себе, и его это вполне устраивало. Но он знал, что рано или поздно придёт его черед и ему придётся, как и другим волшебникам, взять в дом ребенка. И конечно же, однажды это неминуемое событие произошло. Из министерства занятости прибыло письмо с тем кошмарным требованием, которого он так страшился. Мистер Андервуд с мрачной покорностью выполнил свой долг. В назначенный день он отправился в министерство, дабы забрать своего безымянного подопечного.

Он прошёл меж двух гранитных колонн, поднялся по мраморным ступеням и вошёл в гулкий вестибюль. Это было обширное безликое помещение с двумя рядами деревянных дверей. По залу, деликатно ступая по полу, сновали работники министерства — выходили из одних дверей, чтобы тут же скрыться в других. На противоположной стороне вестибюля высились два изваяния, исполненных в героической манере, — изображения бывших глав сего министерства, а между ними был зажат стол, заваленный бумагами. Мистер Андервуд подошёл к нему. Лишь приблизившись вплотную к столу, он разглядел за бумажным бастионом щуплого улыбчивого клерка.

— Добрый день, сэр, — поздоровался клерк.

— Я — помощник министра Андервуд. Прибыл за учеником.

— А, да-да, сэр! Я вас ждал. Вам только нужно подписать несколько документов… — Клерк принялся копаться в ближайшей стопке бумаг. — Это быстро, буквально одна минута. А потом вы сможете забрать его из комнаты отдыха.

— «Его»? Так это мальчик?

— Да, мальчик, пяти лет. Очень смышленый — если, конечно, верить тестам. По-видимому, сейчас он в некотором смятении… — Клерк нашёл нужную кипу и извлек из-за уха ручку. — Не будете ли вы так любезны расписаться на каждой странице…

Мистер Андервуд изобразил несколько завитушек.

— Его родители… они, я полагаю, удалились?

— Да, сэр. Им прямо-таки не терпелось исчезнуть. Как всегда: схватили деньги и убежали, если вы понимаете, что я имею в виду. Хорошо хоть притормозили на минутку, чтобы попрощаться с мальчиком.

— А меры безопасности приняты?

— Его свидетельство о рождении и прочие документы изъяты и уничтожены. А мальчику строго-настрого велели забыть имя, данное при рождении, и никогда никому его не называть. Теперь он официально не существует. Вы можете начать с чистого листа, сэр.

— Прекрасно. — Мистер Андервуд в последний раз изобразил смахивающую на раздавленного паука закорючку и вернул бумаги клерку. — Если это всё, я, пожалуй, заберу его.

Он миновал несколько безмолвных коридоров и, отворив тяжелую, обшитую панелями дверь, вошёл в комнату, вся обстановка которой была выдержана в ярких тонах. Комната была заполнена игрушками, призванными утешить несчастных детей. Вот там-то, между гримасничающей лошадкой-качалкой и пластмассовой куклой — волшебником в смешной остроконечной шляпе, он и нашёл маленького бледного мальчика. Видно было, что мальчик недавно плакал — но теперь, к счастью, перестал. Он безучастно посмотрел на волшебника красными от слез глазами. Мистер Андервуд кашлянул.

— Я — Андервуд, твой наставник. С этого дня начинается твоя настоящая жизнь. Идем со мной.

Ребёнок громко шмыгнул носом. Мистер Андервуд заметил, что у мальчика опасно задрожал подбородок. С некоторым отвращением он взял мальчика за руку, заставил встать с пола и повел по гулким коридорам вниз, где ждала его машина.

На обратном пути к Хайгейту волшебник пару раз пытался завести разговор с ребенком, но мальчик лишь тихо плакал. Это не понравилось мистеру Андервуду. Он раздраженно фыркнул, оставил мальчишку в покое и включил радио, послушать репортаж с соревнований по крикету. Ребёнок замер на заднем сиденье, уткнувшись взглядом в собственные коленки.

На пороге их встретила жена мистера Андервуда. В руках у неё был поднос, а на нём — печенье и кружка горячего шоколада. Она сразу же отвела мальчика в уютную гостиную с камином. В камине горел огонь.

— Марта, это бестолочь какая-то, — недовольно проворчал мистер Андервуд. — Он ни единого слова не сказал.

— А чему ты удивляешься? Он же перепуган, бедняжка. Предоставь это мне, я все улажу.

Миссис Андервуд была маленькой, кругленькой женщиной, с коротко стриженными седыми волосами. Она усадила мальчика в кресло у камина и предложила ему печенье. Мальчик словно не заметил её.

Прошло полчаса. Миссис Андервуд весело болтала обо всем, что только приходило ей на ум. Мальчик выпил немного шоколада и потихоньку съел одно печенье. В конце концов миссис Андервуд кое-что придумала. Она села рядом с мальчиком и обняла его за плечи.

— А теперь, милый, давай с тобой договоримся, — сказала она. — Я знаю, что тебе велели никому не говорить своё имя, но для меня ты можешь сделать исключение. Ведь если я буду звать тебя просто «мальчик», мы же никогда толком не поймем друг дружку, верно? Так что давай ты скажешь мне своё имя, а я тебе — своё, по секрету. Ну что, ты согласен? Вот и прекрасно. Я — Марта. А ты?

Мальчик шмыгнул носом и еле слышно произнёс:

— Натаниэль…

— Чудесное имя. Не беспокойся, милый, я никому не скажу. Ну что, тебе уже лучше? Возьми ещё печенье, Натаниэль, и пойдём со мной, я покажу тебе твою комнату.

Когда ребёнок был накормлен, вымыт и наконец-то уложен спать, миссис Андервуд явилась с докладом к мужу — мистер Андервуд сидел у себя в кабинете и работал.

— Наконец-то он заснул, — сказала она. — Похоже, он в шоковом состоянии. Хотя чему тут удивляться? Его же бросили родители. По-моему, это бесчеловечно — отрывать такого маленького ребенка от семьи.

— Но, Марта, так заведено. Нужно же откуда-то брать учеников.

Волшебник демонстративно уткнулся в книгу. Жена на намек не отреагировала.

— Лучше бы ему позволили остаться с родителями, — упрямо сказала она. — Или хотя бы разрешили время от времени видеться с ними.

Мистер Андервуд устало закрыл книгу и положил её на стол.

— Ты сама прекрасно знаешь, что это невозможно. Его имя, полученное при рождении, должно быть забыто, иначе в будущем любой враг сможет навредить ему, узнав истинное имя. А как оно может быть забыто, если он будет поддерживать связь с семьей? Кроме того, его родителей никто не заставлял расставаться со своим щенком. Посмотри правде в глаза, Марта: они сами хотели от него избавиться. Иначе они просто не откликнулись бы на объявление. Всё честно и откровенно. Они получили изрядную сумму денег, он — возможность сделать прекрасную карьеру и послужить своей стране, а государство — нового ученика. Всё очень просто. Все остались в выигрыше. Никто ничего не потерял.

— И всё-таки…

— Меня это не волнует, Марта. Мистер Андервуд потянулся за книгой.

— Если бы волшебникам позволили иметь своих детей, этой жестокости можно было бы избежать.

— А этот путь ведёт к созданию династий, союзам семейств — а заканчивается все кровной враждой. Марта, загляни в свои книги по истории. Почитай, что творилось в Италии. А о мальчишке не беспокойся. Он мал. Скоро он обо всем позабудет. Лучше приготовь мне что-нибудь на ужин.

Дом волшебника Андервуда относился к тому типу зданий, которые являют улице скромный, но величественный лик, а за фасадом у них скрывается настоящий лабиринт из коридоров и лестниц. В доме было пять основных этажей: подвал со стеллажами для винных бутылок, ящиками с грибами и коробками сухофруктов; первый этаж, на котором располагались гостиная, столовая, кухня и оранжерея; второй и третий этажи, занятые в основном ванными, спальнями и кабинетами; и на самом верху — мансарда. Там и спал Натаниэль, под белеными стропилами покатой крыши.

Каждое утро на рассвете его будил гомон голубей. В потолке было небольшое окно. Если взобраться на стул, через это оконце можно было полюбоваться на Лондон, укутанный серой дымкой дождя. Дом стоял на холме, и оттуда открывался хороший обзор. В погожие дни Натаниэль мог разглядеть даже радиомачту Хрустального дворца, находящегося на другом конце города.

В комнате у Натаниэля стоял дешёвый платяной шкаф из клееной фанеры, небольшой комод, стол, стул и книжная полка. Каждую неделю миссис Андервуд ставила в вазу на столе свежие цветы из сада.

С самого первого, злосчастного дня жена волшебника взяла Натаниэля под своё крылышко. Она хорошо относилась к мальчику и была добра к нему. Дома, без посторонних, она часто обращалась к нему по имени, невзирая на неприкрытое неудовольствие мужа.

— Нам вообще не полагается знать имя этого отродья, — говорил ей мистер Андервуд. — Это запрещено! Со временем, когда ему исполнится двенадцать, он получит новое имя, и уже под этим новым именем его и будут знать как волшебника и как члена общества — до конца жизни. А сейчас это глубоко неверно…

— Да кто узнает? — возражала Марта. — Никто. А бедного мальчика это утешает.

Она была единственным человеком, звавшим его по имени. Приходящие репетиторы называли его Андервудом, по фамилии наставника. А сам наставник обращался к нему просто — «мальчик».

Натаниэль отвечал на привязанность миссис Андервуд беззаветной преданностью, ловил каждое её слово и беспрекословно слушался.

Когда подошла к концу первая неделя пребывания Натаниэля в доме Андервудов, миссис Андервуд поднялась к нему в мансарду с подарком.

— Это тебе, — сказала миссис Андервуд. — Она старая и немного печальная, но мне показалось, что тебе она придётся по душе.

Это была картина: лодки в небольшой бухточке, а вокруг — низкие берега, затопляемые во время прилива. Краски так потемнели от времени, что трудно было разглядеть детали, но Натаниэль сразу полюбил эту картину. Он смотрел, как миссис Андервуд вешает её над его письменным столом.

— Ты будешь волшебником, Натаниэль, — сказала миссис Андервуд, — а это — высочайшая честь, какая только может выпасть человеку. И твои родители пошли на величайшую жертву, предоставив тебе возможность пойти по этой благородной стезе. Не надо, милый, не плачь. Теперь ты должен быть сильным, стараться изо всех сил и хорошо учить уроки. Иди-ка сюда, к окну. Встань на стульчик. А теперь глянь во-он туда. Видишь маленькую башенку там, вдалеке?

— Вон ту?

— Нет, милый, это административный корпус. А я говорю вон про то маленькое коричневое здание. Видишь? Это здание Парламента. Там собираются самые лучшие волшебники. Оттуда они правят Британией и нашей империей. Это туда постоянно ездит мистер Андервуд. Если ты будешь хорошо учиться и слушаться наставника, когда-нибудь ты тоже туда поедешь, и я буду тобой гордиться.

— Хорошо, миссис Андервуд.

И Натаниэль смотрел на башню до тех пор, пока у него не заболели глаза. Но он накрепко запомнил, где она находится. Поехать в Парламент… Да, когда-нибудь так и случится. Он будет очень стараться. И миссис Андервуд сможет им гордиться.

Постепенно тоска Натаниэля по дому начала затухать — немалую роль в этом сыграла и теплота миссис Андервуд. Воспоминания о родителях потускнели, и душевная боль понемногу унялась; а потом он и вовсе забыл о том, что у него когда-то были мама и папа. Этому способствовала и размеренная рутина работы и учебы: она занимала почти всё время Натаниэля, и ему просто некогда было тосковать. Каждый будний день начинался с того, что миссис Андервуд будила его стуком в дверь.

— Чай снаружи, на ступеньке. Для питья, не для мытья.

Это ритуальное замечание обязано было своим возникновением одному происшествию: как-то утром Натаниэль, ещё не до конца проснувшийся, шёл в ванную — и угодил носком ноги точнехонько по кружке. Волна горячего чая выплеснулась на стену лестничной площадки. Пятно было заметно даже несколько лет спустя, словно въевшаяся кровь. К счастью, наставник Натаниэля так и не узнал об этом происшествии. Он никогда не поднимался в мансарду.

Умывшись в ванной на третьем этаже, Натаниэль надевал рубашку, серые брюки, серые гольфы, неудобные чёрные туфли и, если стояла зима и в доме было холодно, толстый свитер, который купила для него миссис Андервуд. Он тщательно причесывался перед высоким зеркалом в ванной и наскоро оглядывал своё отражение — худощавого бледного мальчика. Потом он, прихватив свои тетрадки, спускался по чёрной лестнице на кухню. Пока миссис Андервуд готовила для него кукурузные хлопья и тосты, Натаниэль пытался доделать оставшиеся со вчерашнего вечера домашние задания. Миссис Андервуд по мере сил частенько помогала ему.

— Азербайджан? По-моему, его столица — Баку.

— Баку?

— Да. Глянь у себя в атласе. А для чего это тебе?

— Мистер Парцелл сказал, на этой неделе мы проходим Средний Восток — я должен выучить страны и остальную чепуху.

— Зря ты так. Кстати, тосты уже готовы. Для тебя и вправду важно выучить всю эту «чепуху» — иначе ты не сможешь перейти к более интересным вещам.

— Но это же так скучно!

— Это тебе так кажется. Я бывала в Азербайджане. Баку, конечно, та ещё дыра — но это важный центр изучения афритов.

— А кто они такие?

— Огненные демоны. Вторая по могуществу разновидность духов. В горах Азербайджана очень сильна стихия огня. Именно там зародился зороастризм. Приверженцы этой религии почитали божественный огонь и верили, что он горит во всех живых существах. Если ты ищешь шоколад, то он за хлопьями.

— Миссис Андервуд, а вы видели там джинна?

— Чтобы увидеть джинна, вовсе не обязательно ездить в Баку, Натаниэль. И не говори с набитым ртом. Ты всю скатерть засыпал крошками. Нет, джинн сам к тебе придёт — особенно здесь, в Лондоне.

— А когда мне можно будет посмотреть на фрита?

— На африта. Скоро, если ты будешь хорошо учиться. Доедай поскорее — наверное, мистер Парцелл уже ждёт.

После завтрака Натаниэль собирал учебники и шёл в кабинет на втором этаже, где его и вправду уже ждал мистер Парцелл. Это был молодой человек со светлыми редеющими волосами, которые он часто приглаживал в тщетном старании скрыть проплешины. Звали его Уолтер. Он нервничал по любому поводу, а от разговора с мистером Андервудом (время от времени им доводилось беседовать) его просто-таки корежило. В результате мистер Парцелл срывал раздражение на Натаниэле. По-настоящему грубо обходиться с мальчиком ему не позволяла некоторая внутренняя порядочность — ведь ученик не отлынивал и работал в полную силу; но зато мистер Парцелл повадился придираться к каждой ошибке и при этом только что не повизгивал, словно какая-нибудь шавка.

Мистер Парцелл не учил Натаниэля магии. Он сам её не знал. Зато он изучил множество других предметов, и глубже всего — математику, современные языки (французский и чешский), географию и историю. Кроме того, большое внимание уделялось политике.

— Ну-ка, юный Андервуд, — мог сказать мистер Парцелл, — в чем основное предназначение нашего достойного правительства?

Натаниэль задумывался.

— Живее!

— Править нами, сэр?

— Защищать нас! Не забывай, что наша страна находится в состоянии войны. Прага до сих порудерживает равнины восточнее Богемии, а мы стараемся не допустить её армии в Италию. Мы живем в опасное время. Агитаторы и шпионы чувствуют себя в Лондоне как дома. Чтобы сохранить целостность империи, нам нужно сильное правительство, а сила означает магию. Только представь себе страну без волшебников! Это же немыслимо — жалкие простолюдины у власти! Мы скатимся в хаос, а за этим неминуемо последует вражеское вторжение. И лишь наши руководители спасают нас от анархии. Вот к чему ты должен стремиться, мальчик. К тому, чтобы войти в правительство и править с честью. Запомни это.

— Да, сэр.

— Честь — самое важное достоинство волшебника, — продолжал мистер Парцелл. — Он владеет огромной силой и должен использовать её осторожно и благоразумно. В прошлом случалось, что бесчестные волшебники пытались устроить государственный переворот. Но у них ни разу ничего не вышло. А почему? Да потому, что против них сражались истинные волшебники, на чьей стороне были доблесть и справедливость.

— Мистер Парцелл, а вы волшебник? — Учитель пригладил волосы и вздохнул.

— Нет, Андервуд. Я… меня не избрали. Но всё же я служу стране по мере своих сил. Ну, а теперь…

— Значит, вы простолюдин?

Мистер Парцелл с размаху хлопнул ладонью по столу.

— Андервуд, здесь вопросы задаю я! Доставай свой транспортир, займемся геометрией.

Вскоре после того, как Натаниэлю исполнилось восемь лет, его учебная программа расширилась. Он начал изучать химию и физику. А ещё — историю религии и несколько важнейших языков, включая латынь, арамейский и иврит.

Этим и было занято его время с девяти утра до часу дня. В час он спускался на кухню, чтобы перекусить. Миссис Андервуд оставляла для него несколько сандвичей и заворачивала в оберточную бумагу, чтоб они не сохли.

Вторая половина дня проходила по-разному. Два дня в неделю Натаниэль и после обеда занимался с мистером Парцеллом. Ещё два его водили в бассейн, где дородный мужчина с пышными усами вел тяжелые, изматывающие тренировки. И Натаниэль в компании других, столь же мокрых детей плавал туда-сюда по этому бассейну всеми мыслимыми стилями. Он всегда был слишком застенчив, да и чересчур уставал, чтобы болтать с другими ребятишками-пловцами, а они, чувствуя это, сторонились Натаниэля. Так уже в возрасте восьми лет он узнал, что такое одиночество и каково это, когда тебя все избегают.

Ещё два дня были отданы музыке (четверг) и рисованию (суббота). Музыки Натаниэль боялся даже больше, чем плавания. Преподаватель музыки, мистер Синдра, был вспыльчив и тучен; его многочисленные подбородки колыхались на ходу. Натаниэль внимательно следил за этими подбородками: если они трепетали больше обычного, это недвусмысленно свидетельствовало о приближающейся вспышке гнева. Вспышки эти происходили с гнетущим постоянством. Мистер Синдра с трудом сдерживал гнев всякий раз, когда Натаниэль слишком торопливо исполнял гаммы, путался в нотах или ошибался в сольфеджио — а это случалось частенько.

— Как ты намереваешься вызывать ламию при помощи этого дребезжания?! — завопил однажды мистер Синдра. — Как?! Кошмар! Дай сюда!

Он выхватил у Натаниэля лиру, прижал её к своей обширной груди и заиграл сам, прикрыв глаза в исполнительском экстазе. Чарующая мелодия заполнила комнату. Короткие, жирные пальцы порхали над струнами, словно танцующие сардельки. На дерево за окном слетели птицы и умолкли, заслушавшись. На глазах у Натаниэля выступили слёзы. Перед его мысленным взором проплывали воспоминания далекого прошлого…

— А теперь ты!

Музыка оборвалась на пронзительной, дребезжащей ноте. Мистер Синдра сунул лиру Натаниэлю. Натаниэль принялся перебирать струны. Пальцы плохо его слушались. Несколько птиц в шоке свалились с ветки. Щёки мистера Синдры затряслись, словно остывший клейстер.

— Недоумок! Немедленно прекрати! Ты что, хочешь, чтобы ламия сожрала тебя? Её нужно очаровать, а не разъярить! Положи несчастный инструмент. Попробуем свирель.

Свирель, лира или пение — за что бы ни брался Натаниэль, его робкие попытки встречались воплями возмущения и отчаяния. А вот уроки рисования были совсем иными. Они протекали тихо и мирно. Учительница рисования, мисс Лютьенс, стройная, как тростинка, мягкая и доброжелательная, была единственной из всех преподавателей, с которой Натаниэль мог говорить откровенно. Как и миссис Андервуд, она не пожелала мириться с его безымянностью. Учительница попросила сказать, как его зовут — по секрету, конечно, — и Натаниэль без малейших колебаний назвал ей своё имя.

— А почему, — спросил он мисс Лютьенс как-то весной, когда они сидели в кабинете, а в распахнутое окно задувал лёгкий ветерок, — почему я должен копировать этот узор? Это трудно и скучно. Я бы лучше нарисовал сад или эту комнату — или вас, мисс Лютьенс.

Учительница рассмеялась.

— Наброски с натуры хороши для художников, Натаниэль, и для богатых дам, которым больше нечем заняться. Ты — не богатая дама, да и художником вряд ли станешь. И карандаш тебе нужен вовсе не для тех целей. Ты — ремесленник, рисовальщик, чертежник. Ты должен уметь воспроизвести любой узор, какой только тебе потребуется, — быстро, уверенно и, самое главное, предельно точно.

Натаниэль уныло посмотрел на лист бумаги, лежащий между ними. На листе был изображен сложный орнамент: переплетение листьев и цветов и вписанные меж ними абстрактные фигуры. Натаниэль перерисовывал этот узор в свой альбом. Он трудился над ним вот уже два часа без перерыва, но позади была едва половина работы.

— Ну, просто это кажется таким бессмысленным… — тихо сказал он.

— Нет, это вовсе не бессмысленно, — возразила мисс Лютьенс. — Дай-ка я взгляну, что у тебя получается. Хм. Неплохо, Натаниэль. Очень даже неплохо. Только вот взгляни — тебе не кажется, что этот купол чуть больше, чем в оригинале? Вот здесь — видишь? И ты оставил дыру вот в этой веточке — а это уже серьёзная ошибка.

— Но ведь маленькая! А остальное всё в порядке, разве нет?

— Не в этом дело. Если ты будешь копировать пентакль и оставишь в нем прореху — что получится? Ты можешь поплатиться жизнью. Ты же не хочешь умереть из-за такой мелочи, ведь правда, Натаниэль?

— Не хочу.

— Вот и прекрасно. Значит, ты не должен делать ошибок. Или они тебя погубят. — Мисс Лютьенс откинулась на спинку стула. — Ну а теперь начни сначала.

— Мисс Лютьенс!!!

— Мистер Андервуд не стал бы делать поблажек. — Учительница ненадолго умолкла, задумавшись. — Но судя по твоему крику души, бесполезно ожидать, что прямо сейчас ты преуспеешь больше. Потому мы на сегодня закончим. Отправляйся-ка ты в сад. Тебе не помешает погулять на свежем воздухе.

Для Натаниэля сад был приютом и местом уединения. Здесь никогда не проводилось никаких уроков. С этим местом не было связано никаких неприятных воспоминаний. Сад был вытянутым и редким; его окружала высокая стена из красного кирпича. Летом по ней вился цветущий плющ, а над лужайкой простирали ветви шесть яблонь. В самом сердце сада разрослись два рододендроновых куста; за ними был укромный уголок — его почти не было видно из окон дома. Здесь росла высокая, сочная трава. Каштан, возвышающийся за стеной сада, отбрасывал тень на каменную скамью. Рядом с позеленевшей от лишайников скамейкой стояло мраморное изваяние человека, сжимающего в руке разветвленную молнию. Человек был одет в викторианский сюртук, а на щеках его топорщились короткие баки, словно жвала у жука. Статуя потемнела от времени и непогоды и покрылась тонким слоем мха, но до сих пор производила впечатление огромной энергии и мощи. Натаниэль был очарован ею и даже однажды решился спросить у миссис Андервуд, кто это. Но она лишь улыбнулась.

— Спроси у своего наставника, — сказала она. — Он знает все.

Но Натаниэль не посмел ни о чём расспрашивать мистера Андервуда.

Именно сюда, в это тихое местечко с его уединением, скамьей и статуей, и приходил Натаниэль, когда ему нужно было собраться с духом перед уроком у своего грозного, сурового наставника.

9

В промежутке между шестью и восемью годами Натаниэль виделся со своим наставником лишь раз в неделю. Эти визиты происходили по пятницам, во второй половине дня, и превратились в настоящий ритуал.

После обеда Натаниэль поднимался к себе наверх, чтобы умыться и надеть чистую рубашку. Потом, ровно в половине третьего, он должен был предстать перед дверью читальни, расположенной на первом этаже. Ему следовало постучать три раза, и тогда изнутри раздавалось дозволение войти.

Наставник, небрежно развалившись, восседал в плетеном кресле у окна. Свет с улицы окутывал силуэт мистера Андервуда туманным ореолом, так что лицо его оставалось в тени. Натаниэль входил, и длинная тонкая рука указывала на заваленную грудой подушек тахту у противоположной стены. Мальчик садился туда и, сдерживая волнение, заставляющее сердце выпрыгивать из груди, изо всех сил ловил каждое слово наставника, каждую его интонацию, чтобы, не дай бог, ничего не упустить.

Поначалу, пока Натаниэль был мал, волшебник обычно довольствовался тем, что расспрашивал мальчика, как идут занятия, обсуждал с ним векторы, алгебру или принципы вероятности, просил вкратце пересказать историю Праги или изложить по-французски ключевые события Крестовых походов. Мистер Андервуд почти всегда оставался доволен ответами — Натаниэль был способным учеником.

Изредка наставник жестом велел мальчику умолкнуть посреди ответа и сам начинал говорить о целях и ограничениях магии.

— Волшебник, — говорил он, — обладает властью. Он напрягает волю и добивается результата. Он может совершать это и из эгоистических побуждений, и из добродетельных. Его действия могут вести и к добру, и ко злу. Но по-настоящему плохим можно назвать лишь некомпетентного волшебника. В чем заключается некомпетентность, мальчик?

Натаниэль беспокойно заерзал на подушках.

— В потере контроля.

— Правильно. Если исключить из контроля над необходимыми силами магическую составляющую, что останется?

Натаниэль качнулся взад-вперёд.

— Э…

— Пошевели мозгами, мальчик. Пошевели мозгами. Три «С».

— Скрытность, сила, самосохранение, сэр.

— Правильно. Что есть величайшая тайна?

— Духи, сэр.

— Демоны, мальчик. Называй их так, как они того заслуживают. О чём никогда нельзя забывать?

— Демоны очень злобные и непременно причинят вред, если только смогут, сэр. — При этих словах голос Натаниэля дрогнул.

— Недурно, недурно. У тебя превосходная память. Но отнесись внимательнее к тому, как ты произносишь слова — такое впечатление, будто у тебя язык заплетается. Стоит тебе в неподходящий момент неправильно произнести хотя бы один слог, и демон мгновенно воспользуется представившейся возможностью.

— Да, сэр.

— Итак, демоны — великая тайна. Простолюдины знают об их существовании и знают, что мы можем общаться с ними, — и потому они так боятся нас! Но они не осознают истины в её полноте — что всей своей силой мы обязаны демонам. Без помощи духов мы были бы всего лишь дешевыми фокусниками и шарлатанами. Наше единственное великое дарование заключается в умении вызывать демонов и связывать их своей волей. Если мы всё проделываем правильно, они вынуждены подчиняться нам. Но стоит нам допустить хоть малейшую ошибку, как эти твари накинутся на нас и разорвут нас в клочья. Мы ходим по лезвию ножа, мальчик. Сколько тебе лет?

— Восемь, сэр. Через неделю будет девять.

— Девять? Хорошо. Значит, со следующей недели ты начнешь должным образом изучать магию. Мистер Парцелл хорошо потрудился, дав тебе все необходимые базовые познания. Впредь мы будем встречаться дважды в неделю. Я начну знакомить тебя с основными принципами и догматами нашего сословия. Ну а на сегодня мы закончим тем, что ты расскажешь древнееврейский алфавит и сосчитаешь на иврите до десяти. Приступай.

Под присмотром наставника и учителей образование Натаниэля продвигалось вперёд семимильными шагами. Он с радостью рассказывал миссис Андервуд о своих успехах и млел от её похвал. По вечерам он смотрел в окно на далекое жёлтое сияние, окутывающее башню Парламента, и мечтал о том дне, когда он войдет туда как волшебник, как один из министров благородного правительства.

Через два дня после дня рождения Натаниэля, когда он сидел и завтракал, на кухню вошёл его наставник.

— Оставь это и ступай за мной, — велел волшебник.

Натаниэль прошёл следом за ним в комнату, служившую его наставнику библиотекой. Мистер Андервуд остановился рядом с широкой книжной полкой, заставленной томами всех цветов и размеров, от переплетенных в кожу словарей великих языков древности до потрепанных жёлтых книжечек в бумажных переплетах с таинственными знаками на корешках.

— Вот твой круг чтения на ближайшие три года, — сказал волшебник, похлопав по полке. — К двенадцати годам ты должен ознакомиться со всем, что содержится в этих книгах. Здесь в основном книги на среднеанглийском, латыни, чешском и иврите, хотя в описаниях египетских похоронных ритуалов встречаются фрагменты на коптском. Тут тебе пригодится коптский словарь. Твоё дело — прочитать всё это. Нянчиться с тобой мне некогда. Мистер Парцелл по-прежнему будет заниматься с тобой языками. Ты всё понял?

— Да, сэр. Сэр…

— Что, мальчик?

— А когда я всё это прочту, я буду знать всё, что нужно? В смысле, для того, чтобы стать волшебником. Тут же так много всего…

Мистер Андервуд фыркнул и красноречиво приподнял брови.

— Оглянись, — велел он.

Натаниэль обернулся. Рядом с дверью располагался книжный шкаф, протянувшийся до самого потолка. В нем стояли сотни книг, одна толще и пыльнее другой, и, даже не открывая их, можно было сказать, что все они напечатаны мелким шрифтом, по две колонки на странице. Натаниэль гулко сглотнул.

— Проработай все эти материалы, — сухо сказал мистер Андервуд, — и, может быть, ты чего-нибудь добьешься. В этом шкафу хранятся описания ритуалов и заклинаний, необходимых для вызова серьёзных демонов. Но ты начнешь вызывать духов лишь после того, как тебе исполнится двенадцать, так что покамест выброси это из головы. На твоей полке, — он снова постучал по дереву, — содержатся все необходимые подготовительные знания. И для настоящего момента этого более чем достаточно. А сейчас следуй за мной.

Они прошли в кабинет, в котором Натаниэль никогда прежде не бывал. На грязных, невесть чем заляпанных полках стояло множество бутылок и пробирок, заполненных разноцветными жидкостями. В некоторых бутылках что-то плавало. Что именно, Натаниэль сказать не мог, но толстое, изогнутое стекло бутылок искажало содержимое и придавало ему загадочный вид.

Волшебник сел за простой деревянный стол и жестом велел Натаниэлю усаживаться напротив. И подвинул к нему узкую коробку. Натаниэль открыл её. Внутри оказались небольшие очки. Давнее воспоминание заставило его содрогнуться.

— Ну, бери же их. Они тебя не укусят. Вот так. Теперь посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Что ты видишь?

Натаниэль неохотно подчинился. Ему почему-то было очень трудно смотреть в беспокойные ярко-карие глаза старика, и разум его сковало странное оцепенение. Он ничего не увидел.

— Ну?

— Э-э… Простите, но я…

— Посмотри на край радужки. Видишь что-нибудь?

— Э-э…

— Олух! — раздраженно воскликнул волшебник и оттянул нижнее веко. — Ну что, теперь видишь? Линзы! Контактные линзы! Вокруг середины глаза! Видишь?

Натаниэль в отчаянии присмотрелся снова и на этот раз разглядел еле заметный круглый ободок, опоясывающий радужку, тоненький, словно волосок.

— Да, сэр! — с пылом сообщил он. — Да, я их вижу.

— Ну наконец-то. Хорошо. — Мистер Андервуд откинулся на спинку стула. — Когда тебе исполнится двенадцать, произойдут два важных события. Во-первых, тебе дадут новое имя, и ты его примешь. Зачем это нужно?

— Чтобы демоны не могли узнать имя, данное мне при рождении, и обрести надо мной власть, сэр.

— Правильно. Естественно, вражеские волшебники не менее опасны в этом отношении. Во-вторых, ты получишь свою первую пару линз и будешь постоянно их носить. Они позволят тебе зреть сквозь обманные иллюзии демонов. До тех пор ты будешь пользоваться этими очками, но только по моему указанию. И ни под каким видом их нельзя выносить из этого кабинета. Тебе ясно?

— Да, сэр. А как эти очки позволяют видеть сквозь обман, сэр?

— Когда демоны материализуются, они могут полностью перенять все манеры того, кем прикидываются, и не только в царстве материи, но и на других планах бытия, — я скоро расскажу тебе об этих планах, а пока воздержись от вопросов. Некоторые демоны более высокого ранга могут даже становиться невидимыми; их злокозненной изобретательности нет предела. Линзы и, в меньшей степени, очки позволят тебе видеть на нескольких планах одновременно, и тем самым ты получишь возможность проникнуть взором за завесу их иллюзий. Вот, смотри…

Наставник Натаниэля пошарил по заставленной всякой всячиной полке, что висела у него за спиной, и выбрал большую стеклянную бутыль, заткнутую пробкой и запечатанную воском. В бутыли, в зеленоватой жидкости, напоминающей цветом морскую воду, плавала дохлая крыса — коричневая жесткая шерсть да бледная плоть. Натаниэль брезгливо сморщился. Его наставник это заметил.

— Ну, мальчик, что это такое, по-твоему?

— Крыса, сэр.

— Какая крыса?

— Коричневая. Rattus norvegicus, сэр.

— Неплохо. Любишь блеснуть латынью? Очень неплохо. Правда, совершенно неверно, но всё-таки. Это вообще не крыса. Надень очки и посмотри ещё раз.

Натаниэль повиновался. Очки были тяжелыми и холодили переносицу. Натаниэль посмотрел сквозь толстые дымчатые стекла; ему потребовалась пара мгновений, чтобы сфокусировать взгляд. А потом он разглядел бутылку и чуть не вскрикнул. Крыса исчезла. На её месте очутилось маленькое чёрно-красное существо с пористой физиономией, хитиновыми крыльями и складчатым, как гармошка, брюшком. Глаза существа были открыты, и в них отражалась горькая обида. Натаниэль снял очки и посмотрел ещё раз. В рассоле плавала крыса.

— Надо же!

— Алый надоеда, пойман и посажен в бутылку в медицинском институте одной юридической корпорации, — ворчливо пояснил наставник Натаниэля. — Мелкий бес, но выдающийся разносчик чумы. Способен прикидываться крысой лишь на материальном плане. На всех прочих проступает его истинная сущность.

— А он мёртв, сэр? — спросил Натаниэль. Мистер Андервуд хмыкнул.

— Мертв? Думаю, да. А если нет, то он наверняка очень зол. Он сидит в этой бутылке уже лет пятьдесят. Достался мне в наследство от моего учителя.

Он поставил бутылку обратно.

— Пойми, мальчик, — сказал волшебник, — даже самые слабые демоны злы, опасны и вероломны. Когда имеешь с ними дело, нельзя ни на миг забывать о бдительности. Смотри.

Мистер Андервуд извлек откуда-то из-за бунзеновской горелки стеклянный ящичек. Казалось, будто крышки у него и вовсе нет. В ящичке мельтешили шесть крохотных созданий, то и дело врезаясь в стены своей тюрьмы. Издали они походили на букашек, но взглянув поближе, Натаниэль понял, что для насекомых у них слишком много ног.

— Это так называемые букашки, — сказал наставник. — Вероятно, самая примитивная разновидность демонов. Их умственные способности даже не заслуживают упоминания. Но и они могут быть опасны, если вырвутся из-под контроля. Видишь оранжевые жала у них под хвостами? Они вызывают чрезвычайно болезненные опухоли, хуже, чем от укуса осы или пчелы. Букашки — хороший способ наказать кого-нибудь, хоть чересчур надоевшего соперника… хоть непослушного ученика.

Натаниэль посмотрел, как крохотные существа колотятся о стекло, и энергично закивал.

— Да, сэр.

— Злобные мелкие твари. — Наставник отодвинул ящичек. — Однако же достаточно произнести нужную команду, и они выполнят любое приказание. Тем самым они демонстрируют, на низшем уровне, принципы нашего ремесла. Мы владеем опасными орудиями, с которыми необходимо правильно обращаться. А теперь мы начнём изучать, как защитить себя.

Вскоре Натаниэль обнаружил, что ему ещё долго не позволят самостоятельно управляться с магическими орудиями. Он занимался с наставником дважды в неделю — и в течение нескольких месяцев только и делал на этих занятиях, что вел записи. Он изучал принципы пентаклей и искусство рун. Он узнал о должных ритуалах очищения, каковые следовало проделывать, прежде чем приступить к заклинанию демона. Он возился с пестиком и ступкой — составлял ароматические смеси, поощряющие нужных демонов и отпугивающие ненужных. Он изготавливал свечи самых разнообразных форм и расставлял их по бессчетному количеству узоров. Но наставник так ни разу никого и не вызвал.

Натаниэлю же не терпелось перейти к практике, и в свободное время он запоем читал книжки из библиотеки. Он поразил мистера Парцелла своей ненасытной жаждой знаний. Он с необычайным рвением трудился на уроках мисс Лютьенс, применяя обретенные навыки в черчении пентаклей под пристальным взглядом глаз-бусинок своего наставника. И всё это время очки пылились на полке мастерской. Единственным человеком, с кем Натаниэль поделился своей досадой, была мисс Лютьенс.

— Терпение! — сказала она ему. — Терпение — это высшая добродетель. Если будешь спешить, то потерпишь неудачу. А это довольно болезненно. Ты всегда должен оставаться спокойным и в то же время сосредоточенным на своей задаче. Ну а теперь, если ты готов, нарисуй это ещё раз, только с завязанными глазами.

Лишь через полгода учебы Натаниэлю впервые пришлось увидеть, как вызывают демона. К его величайшей досаде, сам он при этом остался всего лишь зрителем. Наставник сам нарисовал пентакли — в том числе и дополнительный, предназначавшийся для Натаниэля. Волшебник даже не позволил ученику зажечь свечи и, что ещё хуже, не позволил ему надеть очки.

— Но ведь без них я ничего не увижу! — не выдержал Натаниэль, хотя никогда прежде не позволял себе разговаривать с наставником столь обиженным тоном. Но мистер Андервуд прищурился, и Натаниэль тут же умолк.

Поначалу ритуал совершенно разочаровал мальчика. После заклинаний, которые Натаниэль, к удовольствию своему, по большей части понял, почему-то ничего не произошло. В мастерской подул лёгкий ветерок — и всё. Пустой пентакль так и остался пустым. Наставник стоял рядом, закрыв глаза; казалось, будто он уснул. Натаниэлю стало очень скучно. У него заныли ноги. Очевидно, этот демон решил не приходить. И вдруг Натаниэль с ужасом заметил, что несколько свечей, стоявших в углу мастерской, упали. Груда бумаг вспыхнула, и огонь побежал в разные стороны. Натаниэль вскрикнул и шагнул…

— Стоять!

От испуга у Натаниэля едва не остановилось сердце. Он так и окаменел с поднятой ногой. Оказалось, что глаза у наставника уже открыты, и он гневно смотрит на Натаниэля. Волшебник громовым голосом произнёс семь Слов Изгнания. Огонь в углу комнаты исчез, а вместе с ним и груда бумаги; свечи стояли себе и преспокойно продолжали гореть. Сердце Натаниэля заколотилось так, словно хотело выскочить из груди.

— Так ты захотел выйти из круга, а? — Натаниэль никогда ещё не слыхал, чтобы его наставник говорил столь язвительным тоном.

— Я же говорил тебе, что некоторые из них остаются невидимыми! Демоны — мастера иллюзий, и им ведомы сотни способов отвлекать и искушать тебя. Ещё один шаг, и ты сам вспыхнул бы, как свечка. Подумай об этом хорошенько. Сегодня ты пойдёшь спать без ужина. Марш к себе в комнату!

Последующие практические занятия происходили куда спокойнее. Натаниэль, вооружённый лишь своими обычными чувствами, наблюдал за демонами, являвшимися во множестве разнообразнейших личин. Некоторые выглядели как обычные животные — мяукающие кошки, глазастые собаки, несчастные, прихрамывающие хомячки, которых Натаниэлю до ужаса хотелось подержать в руках… Прелестные птички скакали внутри круга и что-то клевали. Однажды прямо из воздуха обрушился дождь яблоневого цвета, и комната наполнилась пьянящим ароматом, нагнавшим на Натаниэля дремоту.

Натаниэль учился противостоять всем искушениям и соблазнам. Некоторые духи насылали на него отвратительное зловоние, от которого Натаниэля тошнило. Другие очаровывали ароматами, напоминавшими ему о мисс Лютьенс или миссис Андервуд. Некоторые пытались напугать его всякими ужасными звуками: шепотки, бормотание, треск — такой, будто что-то рвется. Слышались чьи-то умоляющие голоса — сперва они звучали пронзительно, потом делались все ниже и ниже, пока не становились гулкими, как похоронный звон. Но ученик волшебника оставался глух ко всему этому и никогда больше не пытался выйти из круга.

Год спустя Натаниэлю было позволено надевать при заклинаниях свои очки. Теперь он мог видеть многих демонов в их истинном облике. Но некоторые, чуть более могущественные, сохраняли иллюзорный облик даже на других планах. Натаниэль спокойно и уверенно осваивался с этими искажениями восприятия. Обучение продвигалось успешно, равно как успешно крепли и его навыки самообладания. Натаниэль стал жёстче и упорнее и ещё решительнее рвался к знаниям. Его свободное время без остатка уходило на всё новые и новые манускрипты.

Наставник был доволен успехами своего ученика, а Натаниэль, несмотря на всё своё нетерпение, был очень рад уже и тому, что успел узнать. Взаимоотношения учителя и ученика стали весьма плодотворными, хоть и нельзя было назвать тёплыми. И, возможно, так всё и продолжалось бы, если бы не ужасный случай, произошедший летом, незадолго до того, как Натаниэлю исполнилось одиннадцать лет.

Бартимеус

10

В конце концов рассвет таки настал.

На восточном краю небосклона затрепетали первые скупые лучи. За доками начало медленно разгораться сияние. Я встретил его радостным улюлюканьем. Ну наконец-то!

Ночь выдалась утомительной, а во многом — и унизительной. Мне постоянно приходилось то прятаться, то слоняться где ни попадя, то удирать — я обегал добрую половину Лондона! Меня обхамила какая-то тринадцатилетняя девчонка. Мне пришлось искать убежища в мусорном бачке. И вот теперь, в довершение всего, я сидел, скорчившись, на крыше Вестминстерского аббатства и притворялся горгульей. Да, бывает и хуже. Но редко.

Первый солнечный луч коснулся Амулета, что висел на моей покрытой лишайником груди. Амулет засверкал, словно зеркало. Я машинально прикрыл его лапой — просто так, на всякий случай. Вдруг меня кто-нибудь ищет? Но на самом деле это не особо меня волновало.

Я просидел в том бачке в переулке часа два — достаточно, чтобы отдохнуть и насквозь пропитаться ароматом гниющих овощей. Потом меня осенила блестящая идея: добраться до аббатства и прикинуться каменным изваянием. Там меня защищало множество магической утвари, находящейся в этом здании, — её аура заглушала сигнал Амулета^[1K23].

Со своего нового наблюдательного пункта я видел вдали несколько шаров-шпионов, но к аббатству ни один из них так и не приблизился. Наконец ночь растаяла и волшебники утомились. Вместе с ночной тьмой исчезли и шары с неба. Охотники отступили.

Когда встало солнце, я с нетерпением принялся ожидать предполагаемого вызова. Мальчишка сказал, что призовет меня на рассвете, но, очевидно, проспал. Чего ещё ждать от малолетнего лодыря?

Ну а тем временем я приводил мысли в порядок. Одна из них была совершенно очевидной: мальчишка — всего лишь козёл отпущения для какого-то взрослого волшебника, предпочитающего остаться в тени и переложить вину за кражу на пацана. Догадаться об этом труда не составляло. Ни один мальчишка столь зелёного возраста не поручил бы мне такую кражу по собственной инициативе.

Предположим, неизвестный волшебник желал нанести удар по Лавлейсу и заполучить в своё распоряжение силу Амулета. Если это и вправду так, он очень сильно рискует. Судя по масштабам охоты, от которой я еле-еле ушёл, пропажа Амулета Самарканда серьёзно обеспокоила многих могущественных людей.

Саймон Лавлейс даже сам по себе был весьма серьёзной проблемой. Уже один тот факт, что он в состоянии держать на службе (и в узде) Факварла и Джабора одновременно, говорит о многом. Когда он доберется до мальчишки, я пацану не позавидую.

А ещё эта девчонка-неволшебница и её приятели, которые противостояли моей магии и видели сквозь мои иллюзии. Я уже несколько столетий не встречался с людьми такого типа и, честно говоря, был немало заинтригован, обнаружив их здесь, в Лондоне. Хотя трудно сказать, осознают ли они подлинное значение своей силы. Девчонка, кажется, даже не понимала, что собой представляет Амулет Самарканда. Она просто знала, что это ценная вещь, которую стоит заполучить. Девица явно никак не связана ни с Лавлейсом, ни с мальчишкой. Странно… Как же она вообще влезла в это дело? Ну да ладно, меня это не касается. Крышу аббатства залил солнечный свет. Я позволил себе роскошь потянуться и слегка изогнул крылья.

И в этот самый момент меня и настиг вызов.

В меня словно вонзилась тысяча рыболовных крючков. Меня потянуло в несколько сторон сразу. При слишком длительном сопротивлении саму мою сущность могло бы разорвать в клочья — но сейчас мне совершенно незачем было медлить. Мне не терпелось поскорее сбыть Амулет с рук и выйти из игры. И я, искренне надеясь на это, подчинился вызову и исчез с крыши…

…и тут же появился в комнате у мальчишки. Я огляделся по сторонам.

— Ну и?

— Я приказываю тебе, Бартимеус, поведать: выполнил ли ты порученное тебе задание с усердием и…

— Естественно, выполнил! Это что, по-твоему, — бижутерия для маскарада? — Я ткнул своим горгульим клювом в Амулет, висящий у меня на груди. — Вот Амулет Самарканда. Он был у Саймона Лавлейса. Теперь он у тебя. А скоро опять вернётся к Лавлейсу. Забирай его и наслаждайся последствиями. Кстати, насчёт твоего пентакля: а что это за руны? А вон та дополнительная линия?

Мальчишка выпятил грудь.

— Это пентакль Адельбранда!

Я готов был поклясться, что он самодовольно ухмыльнулся — совершенно неподобающее выражение лица для столь зелёного юнца.

Пентакль Адельбранда. Да, я влип. Я принялся демонстративно оглядывать звезду и круг, выискивая хотя бы малейший пропуск в нарисованной мелом черте, хоть одну нетвердо проведенную линию. Потом я уставился на сами руны и символы.

— Ага! — взревел я. — Ты написал это неправильно! Ты понимаешь, что это означает?

И я подобрался, словно кот, изготовившийся для прыжка.

Мальчишка исхитрился одновременно побледнеть и покраснеть — лицо у него пошло пятнами, нижняя губа задрожала, а глаза чуть не вылезли из орбит. Казалось, будто он готов кинуться к этой надписи. Но он не кинулся, и мой план провалился^[1K24].

Мальчишка поспешно осмотрел знаки на полу.

— Злокозненный демон! В пентакле нет изъяна — и он по-прежнему удерживает тебя!

— Ну ладно, ладно, я приврал. — Я уменьшился в размерах и сложил крылья под горбом. — Так ты хочешь получить этот Амулет или как?

— П-положи его вот в этот сосуд.

В самом узком месте между двумя кругами на полу стояла небольшая стеатитовая чаша. Я снял Амулет Самарканда и с изрядным облегчением кинул его в чашу. Мальчишка наклонился за ней. Я внимательно следил за ним краешком глаза: если бы его нога — да что там нога, пальчик! — оказалась за пределами круга, я сцапал бы его быстрее, чем богомол муху.

Но мальчишка был для этого слишком умен. Он извлек из кармана потрепанной куртки палку. На конце её торчал проволочный крючок, подозрительно напоминающий разогнутую скрепку для бумаг. После пары осторожных попыток мальчишка зацепил этим крючком за край чаши и втащил добычу в свой круг. Потом он поднял Амулет за цепь и скривился.

— Ну и вонь!

— Я тут ни при чем. Все претензии — к Ротерхитскому коллектору сточных вод. Ну, и во вторую очередь — к тебе самому. Я всю ночь только и делал, что спасался от погони, и всё из-за тебя. Тебе ещё повезло, что мне вообще удалось из этого выпутаться.

— За тобой гнались? — почти что с нетерпением спросил он.

Неправильная эмоция, малый. Попробуй страх.

— Половина всех демонов Лондона. — Я закатил глаза и прищёлкнул клювом. — Имей в виду, мальчик, — они идут сюда, желтоглазые и хищные, они стремятся схватить тебя. Ты беззащитен перед их силой. У тебя остался один-единственный шанс: выпусти меня из этого круга, и я избавлю тебя от их когтей^[1K25].

— Ты меня что, за дурака держишь?

— На этот вопрос отвечает сам Амулет в твоих руках. Ну да ладно, неважно. Всё, я выполнил задание. Желаю тебе приятно провести краткий остаток жизни!

Мой облик замерцал и начал рассеиваться. Из пола поднялся зыбкий столб пара, словно для того, чтобы поглотить меня и унести прочь. Увы, это были лишь мечты. И пентакль Адельбранда позаботился, чтобы они не сбылись.

— Ты не можешь уйти! У меня есть для тебя другое задание! Ты выполнишь ещё одно деяние по моей воле.

Больше всего — даже больше, чем повторное пленение, — меня раздражали мелькавшие в его речи архаизмы. «Деяние», «злокозненный демон»! Каково, а? Да так уже лет двести как никто не говорит. И ежу ясно, что мальчишка выкопал всё это из какой-то старинной книги.

Но архаизмы архаизмами, а он был прав. Большинство обычных пентаклей связывают тебя лишь на один раз, для одного поручения. Выполнишь его — и гуляй. Если ты снова понадобился волшебнику, ему придётся проделывать всю канитель с вызовом с самого начала, а это довольно утомительно. Но на пентакль Адельбранда это не распространяется. Его дополнительные линии и заклинания запирают дверь, и ты вынужден остаться и исполнять дальнейшие приказы. Пентакль Адельбранда — сложная магическая формула. Для неё требуется сила и сосредоточение взрослого. И потому я перешёл в наступление.

Я позволил столбу пара опасть.

— Ну так и где же он?

Мальчишка был занят: вертел Амулет Самарканда в бледных руках. Он оторвался от созерцания и рассеянно взглянул на меня.

— Кто — он?

— Босс, твой наставник, серый кардинал, тот, кто стоит за кулисами и дергает за ниточки. Тот, кто втравил тебя в это дело, кто научил тебя, что нужно нарисовать и что сказать. Тот, кто так и будет тихо-мирно сидеть в тени, когда джинн Лавлейса поволочет твой истерзанный труп по лондонским крышам. Он затеял какую-то игру, о которой ты даже не догадываешься, сыграл на твоем невежестве и мальчишеском тщеславии.

Это его задело. Уголки его губ слегка изогнулись. Я постарался развить успех.

— Интересно, что он тебе сказал? «Молодец, мальчик, — нарочито покровительственным напевным голосом произнёс я. — Я никогда ещё не видел такого способного маленького волшебника. Скажи, а ты хотел бы вызвать могущественного джинна? А смог бы? Давай попробуем! Подшутим над кем-нибудь — украдем у него Амулет…»

Мальчишка расхохотался. Гм, неожиданная реакция. Я думал, что он возмутится или забеспокоится. А он рассмеялся.

Он последний раз повертел Амулет в руках, наклонился и положил его в чашу. Новая неожиданность. Мальчишка вытолкнул чашу на прежнее место — всё так же при помощи своей палки с крючком.

— Что ты делаешь?

— Возьми его обратно.

— Да не нужен он мне!

— Бери, кому говорят!

Я совершенно не желал препираться как идиот с двенадцатилетним мальчишкой — особенно с учетом того, что этот мальчишка сумел навязать мне свою волю. Потому я дотянулся до чаши и подобрал Амулет.

— Ну и что дальше? Предупреждаю: когда Саймон Лавлейс явится сюда за этой штукой, я не стану её отстаивать. Я верну её хозяину с поклоном. И укажу на штору, за которой ты будешь прятаться и трястись от страха.

— Подожди.

Мальчишка извлек из внутреннего кармана своей объемистой куртки нечто блестящее. Не помню, упоминал ли я об этом, но куртка была размера на три больше, чем нужно. Очевидно, когда-то она принадлежала очень неаккуратному волшебнику, потому что даже сейчас, несмотря на тщательную починку, носила недвусмысленные следы огня, крови и когтей. Я мысленно пожелал мальчишке такой же судьбы.

Теперь он держал в левой руке отполированный диск — бронзовое гадательное зеркало. Мальчишка проделал правой рукой несколько пассов и сосредоточенно уставился на зеркальную металлическую поверхность. Вскоре пленный бес, обитающий в диске — уж не знаю, кто именно это был, — отозвался. В зеркале появилось затуманенное изображение; мальчик поднес зеркало поближе к глазам. Я стоял слишком далеко, чтобы что-либо разглядеть в зеркале, но мне и так было на что посмотреть, пока мальчишка отвлекся.

Я оглядывал комнату. Я искал хоть какую-нибудь зацепку, которая позволила бы узнать, кто он такой. Какое-нибудь письмо с надписанным адресом, прачечная метка на одежде. И то и другое уже случалось. Нет, я, конечно, не надеялся узнать его истинное имя — это уже чересчур. Но для начала сгодилось бы и официальное^[1K26].

Но мне не повезло. Самое сокровенное и самое красноречивое место — его рабочий стол — было аккуратно застелено плотной чёрной тканью. Платяной шкаф в углу был закрыт. Комод — тоже. Среди свечей стояла надтреснутая ваза с цветами. Хм, странная деталь. Вряд ли он сам их туда поставил. Значит, кто-то о нём заботится.

Мальчишка взмахнул рукой, и поверхность зеркала потускнела. Он вернул диск обратно в карман, а потом внезапно посмотрел на меня. Ой-ой-ой. Сейчас что-то будет.

— Бартимеус, — произнёс мальчишка, — я велю тебе взять Амулет Самарканда и спрятать его в хранилище магических предметов волшебника Артура Андервуда, спрятать так, чтобы волшебник ничего не узнал об этом. И ты должен сделать это скрытно, так, чтобы никто, ни человек, ни дух, ни на этом плане, ни на всех прочих, не заметили тебя ни по дороге туда, ни по дороге обратно. Я велю тебе после этого немедленно вернуться ко мне, незримо и беззвучно, и ожидать дальнейших приказаний.

Он выпалил всё это на одном дыхании, а потому, когда он завершил свою тираду, лицо у него начало синеть^[1K27].

Я насупил каменные брови и сверкнул глазами.

— Отлично. Где это несчастное хранилище? — Мальчишка едва заметно улыбнулся.

— Внизу.

11

Внизу… Да, он меня удивил.

— Да ты никак подставляешь своего наставника? Ну ты и гаденыш.

— Ничего я его не подставляю. Просто мне нужно, чтобы эта вещь находилась в безопасности, под защитой его силы. Никто не станет искать Амулет Самарканда там. — Он на миг умолк. — Ну, а если станет…

— То ты будешь вне подозрений. Типичный ход волшебника. Да, ты — способный ученик.

— Никто не станет искать его там.

— Ты так думаешь? Ну, посмотрим.

Но как бы там ни было, я не мог болтаться тут весь день и препираться с мальчишкой. Я наложил на Амулет чары, на время уменьшив его и придав ему вид плывущей по воздуху паутинки. Затем я просочился сквозь дыру от сучка в ближайшей доске, туманом пробрался сквозь пустое, пространство между этажами и, приняв обличье паука, осторожно вылез через щелку в потолке комнаты, расположенной этажом ниже.

Я оказался в пустой ванной. Дверь была открыта. Я засеменил по оштукатуренному потолку, поспешно перебирая восемью лапками. Мои жвала тряслись от возмущения. Экая, однако, наглость!

Подставы среди волшебников были делом обычным. Это как бы само собою разумелось^[1K28].

В том, чтобы подставить собственного наставника, тоже не было ничего из ряда вон выходящего — не считая той подробности, что сопляку всего лет двенадцать. Конечно, взрослые волшебники грызутся со смехотворной регулярностью. Но ввязываться в это в самом начале карьеры, когда ещё только-только изучаешь правила игры…

Почему я был так уверен, что этот волшебник, о котором идёт речь, — наставник мальчишки? Ну, до тех пор, пока древние традиции не рухнут и подмастерьев не начнут обучать всех вместе, в школах (что маловероятно), другого варианта просто и не представишь.

Волшебники жаждут власти, которую дают знания, страстно, как нищий алчет золота. Так что они ревностно берегут добытую мудрость и очень неохотно ею делятся. Ещё со времен Срединных Магов ученики всегда живут в доме у своих мастеров. Один наставник — один ученик. И уроки проводятся втайне, скрытно. От зиккуратов до пирамид, от священных дубов до небоскребов — ничто не изменилось за прошедшие четыре тысячи лет.

Итак, подведем итог: похоже, что этот неблагодарный ребёнок ради спасения собственной шкуры готов был навлечь на неповинную голову своего наставника гнев могущественного волшебника. Надо признаться, это произвело на меня сильное впечатление. Даже если учитывать, что он состоит в сговоре с каким-то взрослым — предположительно с каким-то врагом своего учителя, — для двенадцатилетки это восхитительно извращенный план.

Я пробрался на своих восьми цыпочках в коридор. А потом я увидел наставника.

Я никогда не слышал об этом волшебнике, мистере Артуре Андервуде. А потому предположил, что это, должно быть, какой-нибудь мелкий фокусник, жульничающий и играющий на суевериях, и что он просто-напросто никогда не решался беспокоить высших существ, таких как я. И конечно же, когда он прошёл подо мной, направляясь в ванную (вовремя я оттуда убрался!), оказалось, что он выглядит как типичнейшая посредственность. И верным признаком того были все неизменные атрибуты, которые почему-то ассоциируются у обычных людей с великой и могущественной магией: нечесаная пепельная грива, длинная белесая борода, торчащая вперёд, словно нос корабля, и чрезвычайно косматые брови^[1K29].

Мне представилось, как он, в чёрном бархатном костюме, шагает по лондонским улицам, и волосы развеваются у него за спиной. В руках у него должна быть трость с золотым набалдашником, а на плечах — щегольской плащ. Да, впечатляющая картина. Особенно по сравнению с тем, как он выглядел сейчас: старик то и дело наступал на слишком длинные штанины пижамных брюк и почёсывал свои неудобосказуемые места, а из подмышки у него торчала свернутая газета.

— Марта! — крикнул волшебник, прежде чем затворить за собой дверь ванной.

Из спальни вынырнула маленькая шарообразная женщина — ксчастью, одетая.

— Что, дорогой?

— Ты же, кажется, говорила, что та женщина вчера делала уборку!

— Да, дорогой, делала. А что такое?

— Да то, что с потолка на самом видном месте свисает паутина. И там же болтается омерзительный паук. Гадость какая! Эту уборщицу стоило бы уволить.

— Ох, вижу! И вправду гадкий. Не волнуйся, я с ней поговорю. И сейчас же всё уберу.

Великий волшебник недоверчиво хмыкнул и закрыл дверь. Женщина снисходительно покачала головой и, напевая себе под нос какой-то веселенький мотивчик, ушла вниз. «Омерзительный» паук сделал двумя лапками непристойный жест и побежал по потолку, волоча за собой паутинку.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы отыскать вход в рабочий кабинет — он находился под коротким лестничным пролетом. И там-то я и застрял. Дверь защищал от непрошеных гостей охранный знак в виде пятиконечной звезды. Довольно простое приспособление. Казалось, будто звезда нарисована отслаивающейся красной краской. Но если какой-нибудь неосторожный чужак откроет дверь, ловушка сработает, и «краска» вернётся в изначальное состояние. А из звезды ударит огненная молния.

Да-да, звучит это всё очень неплохо. Но на самом деле — совершенно примитивная штука. Такой можно прихлопнуть разве что не в меру любопытную горничную, но уж никак не Бартимеуса. Я прикрыл себя Щитом, коснулся кончиком лапки верхнего края двери и тут же отскочил на метр.

В красных контурах звезды проступили тонкие оранжевые прожилки. Секунду спустя нарисованные линии растеклись во все стороны, а затем из верхнего луча ударила струя пламени, срикошетила от потолка и ринулась ко мне.

Я готов был к тому, что сейчас на мой Шит обрушится удар, но этого так и не произошло. Пламя обогнуло меня и ударило в паутинку, которую я тащил за собой. И паутинка впитала его — выпила всё пламя из звезды, как пьют сок через соломинку. Мгновение, и всё было кончено. Пламя исчезло. Оно скрылось в паутинке, а та осталась такой же холодной.

Я в лёгком недоумении огляделся по сторонам. На деревянной двери кабинета выделялась угольно-чёрная, словно бы выжженная звезда. Пока я глазел, знак постепенно начал наливаться красным — накапливал энергию для следующего непрошеного гостя.

И вдруг я понял, что произошло. Ну конечно же! Амулет Самарканда сделал именно то, что и полагается делать амулетам, — защитил своего носителя!^[1K30] И неплохо защитил к тому же. Он без малейших затруднений выпил заряд знака. Прекрасно, мне это на руку. Я снял Щит, протиснулся в щель между дверью и косяком и оказался в рабочем кабинете Андервуда.

За дверью ловушек уже не оказалось, ни на каком плане. Ещё один признак того, что этот волшебник — птица невысокого полета. (Мне вспомнилась обширная сеть, которую воздвиг вокруг своего дома Саймон Лавлейс — и которую я преодолел лишь на чистом нахальстве. М-да, если мальчишка думает, что под «защитой» его наставника Амулет будет в безопасности, то он сильно ошибается.) Комната была аккуратной, хотя и пыльной. Среди прочего там имелся запертый шкаф — наверное, именно там Андервуд держал свои сокровища. Я забрался туда через замочную скважину и протащил паутинку.

Оказавшись внутри, я устроил небольшую Иллюминацию. На трёх стеклянных полках была любовно разложена всякая магическая мишура — жалкий набор. Некоторые из вещей — хоть тот же Кошелек Лудильщика, с потайным отделением для «исчезновения» монет, — вообще не были волшебными. Да, я, пожалуй, чрезмерно завысил оценку, когда назвал этого Андервуда посредственностью. Мне почти стало жаль старого недотепу. Авось Саймон Лавлейс никогда не доберется до него и не призовет к ответу.

В дальней части шкафа стояла яванская птица-тотем; её клюв и перья сделались серыми от пыли. Я проволок паутинку между кошельком и кроличьей лапкой времен короля Эдуарда и засунул за тотемную птицу. Отлично. Тут её никто не найдёт — разве что если специально будут искать. В конце концов я развеял заклинание и вернул Амулету нормальный вид и размер.

На этом моё задание было выполнено. Оставалось лишь вернуться к мальчишке. Я безо всяких затруднений покинул шкаф и кабинет и отправился наверх. Тут-то и началось самое интересное.

Само собой, я отправился обратно в мансарду и как раз поднимался по наклонному потолку над лестницей, когда мимо меня вдруг прошёл мальчишка. Он недовольно плелся следом за женой волшебника. Очевидно, его только что вытащили из комнаты.

Я мгновенно воспрянул духом. Он оказался в незавидном положении и, судя по лицу, сам это понимал. Он знал, что я где-то здесь неподалёку и ничем не связан. Он знал, что я пойду обратно, поскольку мне было велено «немедленно вернуться к нему, незримо и беззвучно, и ожидать дальнейших приказаний». Он понимал, что этот приказ теперь даёт мне возможность следовать за ним, смотреть и слушать, возможность побольше разузнать о нём, — и он ничего не мог с этим поделать. И не сможет до тех самых пор, пока не вернётся к себе в комнату и не встанет в пентакль.

Одним словом, он утратил контроль над ситуацией, а такое положение дел опасно для любого волшебника.

Я развернулся и заспешил за ними следом. Меня никто не видел и не слышал — в точности как мне и было приказано.

Женщина с мальчиком спустились на первый этаж и остановились у какой-то двери.

— Он здесь, милый, — сказала женщина.

— Ага, — сказал мальчик.

В голосе у него звучали покорность и уныние, что меня немало порадовало.

Они вошли — женщина первой, мальчик за нею. Дверь захлопнулась так быстро, что мне пришлось срочно выбросить вперёд пару паутинок, чтобы успеть влететь в дверной проем. Получился на редкость эффектный акробатический трюк. Даже жаль, что его никто не видел. Но ничего не поделаешь. Сказано «незримо и беззвучно» — будем незримыми и беззвучными.

Мы очутились в столовой, в которой царил полумрак. Волшебник, Артур Андервуд, в одиночестве восседал во главе тёмного полированного обеденного стола. Перед ним стояли серебряный кофейник и чашка с блюдцем. Его внимание по-прежнему было поглощено газетой. Когда женщина и мальчик вошли, волшебник как раз перевернул страницу и снова сложил газету пополам. Он даже не поднял взгляда.

Женщина подошла поближе к столу.

— Артур, Натаниэль пришёл, — сказала она. Паук попятился и забился в тёмный угол у двери. И даже не вздрогнул, услышав эти слова, — сидел неподвижно, как умеют только пауки. Но внутренне он затрепетал от восторга. Значит, Натаниэль! Неплохо для начала.

Мальчишка скривился, и у него забегали глаза. Несомненно, он пытался догадаться, здесь ли я. Я с удовольствием любовался на его терзания.

Волшебник не подал виду, что услышал жену, — так и остался сидеть, уткнувшись носом в газету. Его жена принялась возиться с довольно жалкой композицией из сухоцветов на каминной доске. Я начал догадываться, откуда взялся букет в комнате мальчишки. Сухие цветы для мужа, свежие для ученика — хм, любопытно.

Андервуд развернул газету, перевернул страницу, снова сложил газету вдвое и продолжил чтение. Мальчик молча стоял и ждал. Теперь, когда я пребывал за пределами круга — то есть не находился под непосредственным контролем мальчишки, — я мог изучить его более беспристрастно. Он, естественно, снял свою потрепанную куртку, и теперь на нём был скромный наряд, состоящий из серых брюк и джемпера. Влажные волосы были зачесаны назад. Подмышкой мальчишка держал стопку бумаги. В общем, совсем другой вид.

У него не было никаких особых примет — ни родинок, ни шрамов, ни ещё чего-нибудь запоминающегося. Тёмные прямые волосы, лицо с заостренными чертами. Очень бледная кожа. Посторонний человек сказал бы, что это самый обыкновенный, ничем не примечательный мальчишка. Но поскольку я был мудрее и предубежденнее случайного зрителя, то подметил и проницательный, цепкий взгляд, и пальцы, нетерпеливо постукивающие по стопке бумаги, а самое главное — его настороженность и готовность мгновенно изобразить именно то выражение лица, которого от него ожидают. Вот сейчас он изображал покорность и внимание, польстившие бы любому тщеславному старику. Но при этом парнишка продолжал зыркать по сторонам, выискивая меня.

Я решил облегчить ему задачу. Когда мальчишка посмотрел в мою сторону, я сделал несколько быстрых шажков, помахал лапками и бодро повилял брюшком. Мальчишка заметил меня, побледнел ещё сильнее и прикусил губу. Сейчас он ничего не мог со мной поделать, не раскрыв при этом своей затеи.

Когда мой танец был в самом разгаре, Андервуд вдруг заворчал и хлопнул ладонью по газете.

— Нет, ты только глянь, Марта! — сказал он. — Мейкпис опять забивает театры своим восточным вздором. «Лебеди Аравии». Ты когда-нибудь слыхала подобную сентиментальную чушь? И однако же все билеты распроданы, вплоть до конца января! Экая нелепость!

— Что, уже все билеты проданы? Ой, Артур, а мне бы хотелось сходить…

— И я цитирую: «…о том, как милая девушка-миссионерка из Чизвика влюбилась в опаленного солнцем джинна…» — это не просто высокопарная романтика, это ещё и довольно опасные бредни! Они вводят людей в заблуждение.

— Но, Артур…

— Марта, тебе доводилось видать джиннов. Тебе попадался хоть один «темноглазый джинн, от взгляда которого тает сердце»? От взгляда которого тает лицо — в это я ещё поверю.

— Конечно, дорогой, ты совершенно прав.

— Мейкпису следовало бы это знать. Позор. Я непременно вмешался бы, но он уж больно в хороших отношениях с премьер-министром.

— Да, дорогой. Хочешь ещё кофе?

— Нет. Лучше бы премьер-министр не убивал время на светские развлечения, а помог моему департаменту внутренних дел. Ещё четыре кражи, Марта! Ещё четыре за последнюю неделю! И опять — разнообразные ценные предметы. Я уже говорил, Марта: так мы полетим под откос!

И с этими словами Андервуд осторожно приподнял рукой усы и отработанным движением поднес к губам чашку. Пил он долго и шумно.

— Марта, кофе совсем остыл. Принеси ещё, пожалуйста.

Жена поспешила выполнить его просьбу. Когда она вышла, волшебник отложил газету и наконец-то соизволил заметить своего ученика.

— Угу, — ворчливо протянул старик. — Ты тут. — Несмотря на все тревоги, голос мальчишки был ровен и спокоен.

— Да, сэр. Вы за мной посылали, сэр.

— Действительно, посылал. Я поговорил с твоими учителями, и все они, за исключением мистера Синдры, вполне довольны твоими успехами.

Мальчик открыл было рот, чтобы поблагодарить наставника, но тот жестом велел ему умолкнуть.

— Видит небо, после того, что ты натворил в прошлом году, ты не заслуживаешь таких отзывов. Однако же, несмотря на отдельные недочеты, на которые я неоднократно обращал твоё внимание, ты добился определённого успеха в основных дисциплинах. А потому, — драматическая пауза, — я решил, что тебе пора произвести своё первое заклинание демона.

Он произнёс последнюю фразу медленно и звучно, явно для того, чтобы ученик исполнился благоговейного трепета. Но Натаниэлю, как я теперь, к немалой своей радости, мог величать парнишку, было не до того. Его мысли занимал паук.

Его беспокойство не ускользнуло от внимания Андервуда. Волшебник властно постучал по столу, чтобы привлечь внимание ученика.

— Послушай-ка меня, мальчик, — сказал он. — Если ты будешь так волноваться при одной лишь мысли о вызове демона, ты никогда, никогда не станешь волшебником. Волшебник, получивший хорошую подготовку, ничего не боится.

Мальчик собрался и заставил себя переключить внимание на наставника.

— Да, сэр. Конечно, сэр.

— Кроме того, во время этого ритуала я буду рядом с тобой, в дополнительном круге. Я подготовлю десяток защитных заклинаний и возьму с собой толченый розмарин. Мы начнём со слабенького демона, с жабба^[1K31]. Если всё пройдет успешно, затем мы вызовем мулера^[1K32].

Старый волшебник был на редкость невнимателен: он не заметил презрительного огонька, вспыхнувшего в глазах мальчишки. Он слышал лишь его вежливые, в меру нетерпеливые слова.

— Да, сэр. Не могу дождаться.

— Превосходно. Ты получил свои линзы?

— Да, сэр. Они прибыли на прошлой неделе.

— Хорошо. Нам остается уладить лишь один вопрос — а именно…

— С той дверью, сэр?

— Не смей меня перебивать, мальчик. Этот вопрос — и я его отложу, если ты будешь дерзить, — это выбор твоего официального имени. Мы займемся этим сегодня во второй половине дня. После обеда принеси ко мне в библиотеку Альманах имен Лоэва. Мы вместе подберем для тебя что-нибудь.

— Да, сэр, — еле слышно произнёс мальчишка. Плечи его поникли. Ему не нужно было смотреть, как я радостно отплясываю в углу, чтобы удостовериться, что я всё слышал и всё понял. Натаниэль — это не официальное имя. Это его настоящее имя! Этот дурень вызвал меня прежде, чем предал своё истинное имя забвению! И теперь оно известно мне!

Андервуд поерзал в кресле.

— Ну, и чего ты ждёшь, мальчик? Сейчас не время бездельничать. Тебе пора на уроки. Давай, иди.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

И мальчишка поплелся к двери. А я сделал сальто, оттолкнувшись всеми восемью лапками, развернулся в воздухе и последовал за ним.

Теперь у меня была на него управа. Я почувствовал себя чуть увереннее. Он знает моё имя, а я знаю его. У него шесть лет опыта, у меня — пять тысяч десять. Вы просто не поверите, каких результатов можно добиться при таком раскладе.

Я сопровождал его всю дорогу. Теперь мальчишка еле брел, волоча ноги. Ну давай же, шевелись! Возвращайся в свой пентакль! Я помчался вперёд. Мне не терпелось приступить к состязанию.

О, теперь мы поговорим по-другому!

Натаниэль

12

Однажды летом, когда Натаниэлю было десять лет, он сидел со своей преподавательницей на каменной скамейке в саду и рисовал с натуры каштан, возвышающийся над стеной. Солнце горело на красных кирпичах. На стене валялся серо-белый кот, лениво помахивая хвостом. Лёгкий ветерок шевелил листья дерева и нес слабый аромат цветущих рододендронов. Мох на статуе человека с молнией отливал ярко-зелёным. Жужжали насекомые.

В тот день всё изменилось.

— Терпение, Натаниэль.

— Вы уже столько раз это повторяли, мисс Лютьенс!

— И, несомненно, повторю ещё. Ты слишком неугомонен — это твой главный недостаток.

Натаниэль раздраженно принялся штрихами изображать тень.

— Но ведь обидно же! — воскликнул он. — Он никогда мне ничего не разрешает даже попробовать! Я только и делаю, что расставляю свечи и благовония — да я бы это мог сделать, не просыпаясь и стоя на голове! Он даже не разрешает мне разговаривать с ними.

— И правильно, — твёрдо заявила мисс Лютьенс. — Натаниэль, не забывай — я просила изобразить игру светотени. Никаких резких линий.

— Всё равно обидно! — скривившись, сказал Натаниэль. — Он же даже не понимает, что я могу. Я прочитал все его книги, и…

— Все-все?

— Ну, не совсем. Все с той полки. Он говорил, что мне там хватит работы до двенадцати лет. А мне ещё не исполнилось одиннадцати, мисс Лютьенс. Я же уже освоил все Слова Управления и Контроля. Ну, большую часть. Я мог бы отдать приказ джинну, если мистер Андервуд вызовет его для меня. Но он не позволяет мне даже попробовать!

— Я даже не знаю, Натаниэль, что выглядит непригляднее: твоя похвальба или твоя раздражительность и нетерпеливость. Лучше бы ты перестал злиться из-за того, чего у тебя пока ещё нет, и радовался тому, что у тебя есть. Например, этому саду. Я вот очень рада, что ты придумал провести наш сегодняшний урок здесь.

— Я стараюсь почаще сюда приходить. Здесь мне лучше думается.

— Меня это не удивляет. Тихое, уединенное местечко… В Лондоне немного найдётся таких уголков, так что будь благодарен судьбе.

— А он составляет мне компанию. — Натаниэль указал на статую. — Он мне нравится, хоть я и не знаю, кто это.

— Кто — он? — Мисс Лютьенс подняла взгляд от альбома, хотя рука её продолжала работать. — А, это несложно. Это Глэдстоун.

— Кто-кто?

— Глэдстоун. Разве ты не знаешь? Вы же должны были с мистером Парцеллом изучать новую историю.

— Мы изучаем современную политику.

— Но это тоже не такая уж давняя политика. Глэдстоун жил около ста лет назад. Он был великим героем своего времени. Наверное, по стране стоят тысячи его статуй. И это вполне справедливо, если посмотреть на дело с твоей стороны. Ты многим ему обязан.

— Я? Почему? — озадаченно переспросил Натаниэль.

— Это был самый могущественный волшебник из всех, кто когда-либо становился премьер-министром. Он властвовал тридцать лет викторианской эпохи. И это именно он подчинил враждующие группировки волшебников государственному контролю. Ты наверняка должен был слышать о его дуэли с чародеем Дизраэли в Вестминстерском сквере. Нет? Непременно сходи туда и посмотри. Там до сих пор видны оплавленные пятна. Глэдстоун славился своей необычайной энергией и непреклонностью. Он никогда не отступал, даже если обстоятельства складывались не в его пользу.

— Ясно.

Натаниэль посмотрел на суровое лицо, глядящее из-под мха. Каменная рука крепко, уверенно сжимала молнию, собираясь метнуть её во врага.

— Мисс Лютьенс, а из-за чего случилась та дуэль?

— Насколько я понимаю, Дизраэли отпустил какое-то грубое замечание в адрес подруги Глэдстоуна. Это было большой ошибкой с его стороны. Глэдстоун никогда и никому не позволял задевать его честь или честь его друзей. Он был очень могущественным и готов был в любой момент бросить вызов любому, кто нанесёт ему обиду.

Она сдула с бумаги графитовую пыль и, повернув рисунок к свету, принялась придирчиво его разглядывать.

— Кроме того, Глэдстоун больше всех послужил магическому возвышению Лондона. В те дни Прага по-прежнему оставалась самым могущественным городом мира, но её время давно ушло. Старый, испорченный, декадентский город. Её волшебники развлекались драками в трущобах гетто. Глэдстоун же выработал новые идеалы и новые пути. Он приобрел некоторые реликвии и привлек сюда множество иностранных волшебников. И Лондон стал таким, каким, к добру или к худу, остается по нынешний день. Вот этим ты ему обязан.

Натаниэль удивленно взглянул на преподавательницу.

— А почему «к добру или к худу»? Чего в этом плохого?

Мисс Лютьенс поджала губы.

— Нынешняя система чрезвычайно выгодна для волшебников и тех немногих счастливчиков, кто сумел пристроиться рядом с ними. И куда менее благоприятна для всех прочих. А теперь покажи, что у тебя получается.

Что-то в тоне мисс Лютьенс пробудило негодование Натаниэля, и в памяти у него всплыли уроки мистера Парцелла.

— Не смейте так говорить о правительстве! — заявил он. — Без волшебников страна оказалась бы беззащитной! К власти пришли бы простолюдины, и империя просто развалилась бы. Волшебники отдают свои жизни служению стране. Не забывайте об этом, мисс Лютьенс.

Голос его прозвучал резко и неприятно — Натаниэль сам это слышал.

— Не сомневаюсь, что ты, когда вырастешь, непременно посвятишь свою жизнь служению родной стране, Натаниэль, — непривычно резким тоном произнесла мисс Лютьенс. — Но на самом деле далеко не во всех странах есть волшебники. Многие прекрасно обходятся и без них.

— Похоже, вы много об этом знаете.

— Много — для скромной преподавательницы? И что, это тебя удивляет?

— Ну, вы же всего лишь простолюдинка… — Натаниэль запнулся и покраснел. — Извините, я не хотел…

— Да нет, ничего, — отрывисто отозвалась мисс Лютьенс. — Я действительно простолюдинка. Но, видишь ли, волшебники не владеют монополией на знания. Отнюдь нет. И, кроме того, знания и разум — разные вещи. И когда-нибудь ты сам в этом убедишься.

Несколько минут они молча трудились над рисунками. Кот на стене лениво отмахнулся от кружившей над ним осы. Наконец Натаниэль нарушил молчание.

— Мисс Лютьенс, а вы не хотите стать волшебницей? — негромко спросил он.

Учительница коротко рассмеялась.

— Я не удостоена такой привилегии, — сказала она. — Нет, я всего лишь учительница рисования и довольна этим.

Натаниэль попробовал зайти с другой стороны.

— А чем вы занимаетесь, когда вы не здесь? В смысле, не на наших уроках?

— Учу других учеников, естественно. Что по-твоему, я иду домой и там маюсь от скуки? Мистер Андервуд платит мне не настолько много, чтобы я могла позволить себе просто сидеть и скучать. Мне нужно работать.

— А…

Натаниэлю никогда не приходило в голову, что у мисс Лютьенс могут быть другие ученики. И от этой новости у него почему-то противно заныло под ложечкой.

Наверное, мисс Лютьенс это почувствовала. Она немного помолчала и добавила уже не таким ледяным тоном:

— Ну, во всяком случае, я всегда с нетерпением жду уроков в этом доме. Это один из лучших моментов моей рабочей недели. С тобой приятно общаться, хотя ты и склонен к поспешности и думаешь, будто знаешь всё на свете. Так что выше нос! И покажи мне, как у тебя получился каштан.

И они принялись спокойно обсуждать всякие тонкости изобразительного искусства. Беседа вновь вернулась в обычное мирное русло. Но вскорости урок прервало появление чрезвычайно взволнованной миссис Андервуд.

— Натаниэль! — воскликнула она. — Вот ты где!

Мисс Лютьенс и Натаниэль вежливо поднялись со скамьи.

— Я уже тебя обыскалась, милый, — тяжело дыша, произнесла миссис Андервуд. — Я думала, вы в комнате для занятий…

— Извините, миссис Андервуд, — начала было мисс Лютьенс. — Но день выдался такой чудный…

— Ой, да ничего страшного. Всё в порядке. Просто муж велел немедленно позвать Натаниэля. У него гости, и он захотел представить им своего ученика.

— Ну, вот видишь, — тихонько сказала мисс Лютьенс, пока они поспешно шли к дому. — Мистер Андервуд вовсе не пренебрегает тобой. Раз он решил представить тебя другим волшебникам, значит, он очень тобою доволен. Он собирается тобой хвастаться!

Натаниэль слабо улыбнулся, но ничего не ответил. При мысли о встрече с другими волшебниками ему сделалось очень не по себе. За все эти годы ему никогда не позволяли попадаться на глаза коллегам его наставника, которые порой бывали в доме. Его всегда выпроваживали в мансарду или отсылали вместе с преподавателем куда-нибудь наверх, с глаз подальше. И нынешний поворот событий был если не пугающим, то уж точно новым и волнующим. Натаниэлю представилась комната, заполненная высокими, погруженными в раздумья людьми, сильными мира сего, представились их бороды и свободные одеяния, представилось, как они смотрят на него… У него задрожали колени.

— Они в гостиной, — сказала мисс Андервуд, когда они вошли в кухню. — Дай-ка я на тебя взгляну…

Она намочила палец и быстренько стерла с виска Натаниэля полосу, оставленную грифелем.

— Вполне приличный вид. Ну хорошо, иди.

В комнате действительно было полно народу — это Натаниэль угадал верно. В ней было жарко от жара тел, запаха чая и потуг вести светские беседы. Но в тот самый миг, как он затворил за собой дверь и шагнул к единственному незанятому пятачку рядом с резным комодом, представлявшаяся ему величественная картина общества великих людей развеялась без следа.

Они выглядели совершенно иначе.

Ни единого плаща в гостиной не оказалось. Виднелось, правда, несколько недурственных бород, но всем им было далеко до бороды мистера Андервуда. На мужчинах по большей части были надеты тусклые, невыразительные костюмы и ещё более тусклые галстуки; лишь немногие дозволяли себе какой-нибудь смелый штрих — например, серый жилет или выглядывающий из нагрудного кармана носовой платок. На всех были начищенные чёрные туфли. У Натаниэля возникло ощущение, будто он по ошибке угодил на вечеринку сотрудников похоронного бюро. Никто из присутствующих не походил на Глэдстоуна ни силой, ни манерами. Одни были низкорослыми, другие — старыми и раздражительными, и многие — склонными к полноте. Они увлечённо беседовали, попивали чай, лениво грызли печенье, и ни один не возвышал голос настолько, чтобы выбиться из общего гула.

Натаниэль был жестоко разочарован. Он засунул руки в карманы и глубоко вздохнул.

Его наставник медленно пробирался через толчею, пожимая руки и время от времени издавая странный короткий смешок, когда кто-нибудь из гостей говорил нечто такое, что, по мнению мистера Андервуда, следовало считать шуткой. Заметив Натаниэля, наставник жестом велел ему подойти. Натаниэль подошёл, протиснувшись между чайным подносом и чьим-то объемистым животом.

— А вот и мальчик, — грубовато произнёс мистер Андервуд и неуклюже хлопнул Натаниэля по плечу. Трое мужчин уставились на него. Один из них был старым, седым, с морщинистым и красным, словно иссушенный солнцем помидор, лицом. Второй — средних лет тип с одутловатым лицом и водянистыми глазами; кожа у него на вид была холодной и склизкой, словно у рыбы на прилавке. Третий был куда моложе и красивее, с зачесанными назад волосами, круглыми очками и сверкающими белыми зубами. Натаниэль молча уставился на них.

— Не особенно впечатляет, — сказал склизкий тип. Фыркнул и что-то проглотил.

— Он медленно учится, — сказал наставник Натаниэля; он по-прежнему рассеянно похлопывал Натаниэля по плечу, и было ясно, что он себя чувствует не в своей тарелке.

— Лентяй, значит? — переспросил старик. Он говорил с таким сильным акцентом, что Натаниэль с трудом разбирал его слова. — С мальчиками это бывает. Ты должен упорно трудиться.

— А вы его бьете? — спросил склизкий тип.

— Нечасто.

— Зря, зря. Это стимулирует память.

— Сколько тебе лет, мальчик? — спросил младший из волшебников.

— Десять, сэр, — вежливо ответил Натаниэль. — В ноябре будет одинна…

— Еще два года до того, как вам с него будет хоть какая-нибудь польза, Андервуд. — Молодой человек вел себя так, словно Натаниэля здесь и вовсе не было. — И, наверное, обходится вам в кругленькую сумму?

— Что, его содержание? Ну да, естественно.

— И наверняка ведь прожорлив, как хорек.

— Обжора, значит? — сказал старик и с сожалением кивнул: — Да, с мальчиками это бывает.

Натаниэль едва сдерживал негодование.

— Я не обжора, сэр, — возразил он, стараясь говорить как можно вежливее.

Старик скользнул по нему взглядом и тут же отвернулся, словно бы ничего и не услышал. Но наставник довольно чувствительно хлопнул Натаниэля по плечу.

— Ладно, мальчик, можешь возвращаться к урокам, — сказал он. — Иди.

Натаниэль только рад был уйти отсюда, но едва лишь он двинулся к двери, как молодой волшебник в очках вскинул руку.

— Я смотрю, у тебя острый язык, — сказал он. — И старших ты не боишься.

Натаниэль промолчал.

— Может, ты не веришь, что мы не только старше, но и лучше?

Он произнёс это небрежно, но в голосе отчётливо прозвучали резкие нотки. Натаниэль понял, что сам он тут не имеет никакого значения и что молодой волшебник старается через него допечь его наставника. Он чувствовал, что должен ответить, но вопрос сбил его с толку, и Натаниэль просто не понимал, что тут можно сказать.

Молодой волшебник неверно истолковал его молчание.

— Похоже, он считает, что мы недостойны беседовать с ним, — сказал он коллегам и усмехнулся.

Склизкий тип прыснул, прикрыв рот ладонью, а краснолицый старик покачал головой.

— Ай-ай-ай.

— Иди, мальчик, — повторил наставник Натаниэля.

— Погодите, Андервуд, — широко улыбаясь, произнёс молодой волшебник. — Давайте, прежде чем отпускать его, посмотрим, чему вы научили щенка. Это будет забавно. Иди сюда, малый.

Натаниэль посмотрел на наставника, но тот отвел взгляд. Натаниэль медленно и неохотно вернулся обратно. Молодой волшебник с напыщенным видом щёлкнул пальцами и принялся засыпать Натаниэля вопросами.

— Сколько классифицированных типов духов известно на настоящий момент?

— Тринадцать тысяч сорок шесть, сэр, — без малейшей запинки ответил Натаниэль.

— А неклассифицированных?

— Петроний говорил о сорока пяти тысячах, а Заваттини — о сорока восьми, сэр.

— Каков вид аррагепс карфагенской подгруппы?

— Они являются в виде плачущих младенцев или копируют облик самого волшебника в молодости.

— Что нужно сделать, чтобы удержать такого духа в узде?

— Заставить его выпить кадку ослиного молока.

— Хм. Какие предосторожности нужно предпринять, если вызываешь василиска?

— Запастись зеркалом, сэр. И поставить зеркала по сторонам от пентакля, чтобы василиск мог смотреть только в одну сторону, туда, где его будет ожидать написанный приказ.

К Натаниэлю вернулась уверенность. Все эти несложные вещи он выучил давным-давно. А кроме того, ему приятно было видеть, что его безукоризненно верные ответы бесят молодого волшебника. Склизкий тип перестал хихикать, а старик, который слушал Натаниэля, склонив голову набок, пару раз даже кивнул и проворчал нечто одобрительное. Наставник Натаниэля самодовольно улыбался. «Это всё не твоя заслуга! — с яростью подумал Натаниэль. — Ты ничему меня не научил! Всё это я прочел сам!»

Шквал вопросов, которые обрушил на Натаниэля молодой волшебник, стих. Похоже, тот задумался.

— Ну, ладно, — сказал он наконец. Теперь он говорил медленно и напыщенно. — Назови шесть Слов Управления. На любом языке.

— Саймон, это нечестно! — попытался было возразить мистер Андервуд. — Он ещё не может этого знать!

Но в тот же самый миг заговорил и Натаниэль. Он уже успел покопаться в большом книжном шкафу и заглянуть кое в какие старые книги.

— Appare; Mane; Ausculta; Se Dede; Pare; Redi — Появись; Останься; Слушай; Подчиняйся; Повинуйся; Вернись.

И, договорив, он победно взглянул в глаза молодому волшебнику.

Слушатели одобрительно загомонили. Наставник Натаниэля сиял, не скрывая улыбки, склизкий тип приподнял брови, а старик состроил насмешливую гримасу и пробормотал одними губами: «Браво!» Но молодой волшебник лишь небрежно пожал плечами, словно всё это было сущим пустяком. Он держался так надменно и презрительно, что законная гордость Натаниэля сменилась яростью.

— Да, видать, стандарты нынче не те, что раньше, — сказал молодой волшебник, извлекая из кармана носовой платок и стирая с рукава несуществующее пятнышко, — раз отстающего ученика хвалят за то, что мы впитывали ещё с молоком матери.

— Вы просто не любите проигрывать, — сказал Натаниэль.

На миг воцарилась тишина. Потом молодой волшебник пролаял какое-то слово, и Натаниэль почувствовал, как на его плечи легло что-то маленькое, плотное и тяжелое. Невидимые руки вцепились в волосы Натаниэля и дернули с такой силой, что лицо его оказалось запрокинуто к потолку, и он вскрикнул от боли. Натаниэль попытался поднять руки, но обнаружил, что они крепко прижаты к бокам; его с силой обвило нечто вроде гигантского языка. Он не видел ничего, кроме потолка; чьи-то тонкие пальцы легонько погладили его незащищенное горло. Натаниэль в панике принялся звать наставника.

Кто-то подошёл к нему — но это был не наставник. Это был тот молодой волшебник.

— Ты, наглый сорванец, — негромко произнёс волшебник. — И что ты теперь будешь делать? Способен ли ты освободиться? Нет. Поразительно, правда? Ты совершенно беспомощен. Ты выучил несколько слов, но ты ни на что не способен. Возможно, благодаря этому уроку ты поймёшь, как опасно дерзить, если тебе не под силу дать сдачи. А теперь — прочь с глаз моих.

Кто-то хихикнул прямо в ухо Натаниэлю и взлетел с его плеч, с силой оттолкнувшись. В тот же миг мальчик почувствовал, что руки его свободны. Голова его упала на грудь, из глаз хлынули слёзы. Слёзы текли от боли — всё-таки его очень чувствительно дернули за волосы, — но Натаниэль боялся, что волшебники припишут их трусости. Он быстро вытер лицо рукавом.

Было тихо. Все волшебники оторвались от беседы и смотрели на мальчика. Натаниэль взглянул на наставника, безмолвно взывая о поддержке, но глаза Артура Андервуда горели гневом, и гнев этот, похоже, был направлен на ученика. Он ответил учителю таким же взглядом, потом развернулся, прошёл сквозь комнату — волшебники молча расступались перед ним, — открыл дверь и вышел.

И осторожно, тихо затворил дверь за собой.

Он поднялся наверх, с бледным, ничего не выражающим лицом.

На лестнице ему встретилась миссис Андервуд — она как раз спускалась.

— Ну как, милый? — спросила она у Натаниэля. — Удалось тебе блеснуть? Всё в порядке?

Натаниэль не мог смотреть ей в глаза, так ему было горько и стыдно. Он хотел было молча пройти мимо, но в последний момент притормозил.

— Да, всё нормально, — сказал он. — А скажите, пожалуйста, вы случайно не знаете, кто этот волшебник в круглых очках и с крупными белыми зубами?

Миссис Андервуд озадаченно нахмурилась.

— Должно быть, это Саймон Лавлейс. Замминистра торговли. Зубы и вправду примечательные, правда? Я слыхала, его называют восходящей звездой. А что, ты с ним познакомился?

— Да. Познакомился. «Ты ни на что не способен».

— С тобой точно всё в порядке? Ты очень бледен.

— Спасибо, миссис Андервуд, всё в порядке. Я пойду наверх.

— Мисс Лютьенс ждёт тебя в комнате для занятий.

«Ты совершенно беспомощен».

— Хорошо, миссис Андервуд, я уже иду.

Но Натаниэль не пошёл в комнату для занятий. Медленным, размеренным шагом он дошел до мастерской наставника. Пыль, покрывающая грязные бутылки, поблескивала на солнце и мешала разглядеть их содержимое.

Натаниэль подошёл к рабочему столу, покрытому пятнами и небольшими впадинками. На столе были разложены диаграммы, над которыми он работал вчера.

«Ты слишком слаб, чтобы дать сдачи».

Натаниэль остановился и взял в руки небольшую стеклянную коробку, в которой с жужжанием сновали шесть существ.

Это мы ещё посмотрим!

Всё так же медленно и размеренно Натаниэль подошёл к шкафу и выдвинул один из ящиков. Ящик был покороблен и на полдороге застрял. Натаниэль осторожно поставил стеклянную коробку на стол и пару раз сильно дёрнул ящик. Там среди множества прочих инструментов лежал маленький стальной молоток. Натаниэль достал молоток, подобрал коробку и, не задвинув на место ящик, покинул залитую солнцем мастерскую.

Остановившись на прохладной, затененной лестничной площадке, он мысленно повторял Слова Управления и Контроля. Букашки с удвоенным рвением принялись носиться и жужжать в своем узилище, так, что стеклянный ящичек дрожал в руках у Натаниэля.

«Ты ни на что не способен».

Гости расходились. Дверь отворилась, и показалось несколько волшебников. Мистер Андервуд проводил их до выхода. Обычный обмен любезностями, слова прощания. Никто не заметил бледного мальчика, следившего за ними с лестницы.

Надо назвать нужное имя после первых трёх команд, но перед последней. Это нетрудно — если, конечно, не запнуться. Натаниэль ещё раз мысленно перебрал нужные слова. Нет, всё в порядке.

Ещё несколько волшебников удалились. Пальцы Натаниэля были холодными, но там, где они соприкасались с коробкой, на коже проступил пот.

Наконец из гостиной вышли молодой волшебник и два его спутника. Они оживленно беседовали. Склизкий тип отпустил какое-то замечание, и остальные рассмеялись. Двое гостей лениво, неспешно приблизились к наставнику Натаниэля, стоявшему у двери.

Натаниэль крепко сжал молоток.

Он вытянул руку с ящиком перед собой. Ящик вибрировал.

Старик пожал руку мистеру Андервуду. Молодой волшебник шёл следующим, и он уже поглядывал на улицу, словно ему не терпелось поскорее уйти.

Натаниэль громко произнёс первые три команды, назвал имя Саймона Лавлейса и добавил завершающее слово.

А потом разбил ящик.

Звон стекла, неистовое гудение. Осколки дождём обрушились на ковер. Шесть крошечных демонов вырвались из темницы и молнией ринулись вниз, нетерпеливо выставив жала.

Волшебники едва успели поднять головы, а букашки уже добрались до них. Три твари нацелились прямиком в лицо Саймону Лавлейсу. Он вскинул руку и быстро начертил какой-то знак. Демоны превратились в огненные шары; их отбросило к стене, и там они взорвались. Ещё три букашки нарушили приказ. Две накинулись на склизкого, одутловатого волшебника. Тот вскрикнул, отшатнулся, перевалился через порог и грохнулся на садовую дорожку. Букашки покрутились в воздухе и ринулись на упавшего, выискивая незащищенные места. Склизкий тип отчаянно замолотил руками — но тщетно. Демоны всё-таки куснули его несколько раз, и каждый укус сопровождался отчаянным воплем. Ещё одна букашка устремилась к старику. Тот вроде бы ничего и не делал, но в нескольких дюймах от его лица мелкая тварь вдруг резко затормозила, кувыркнулась и устремилась прочь — но потеряла равновесие и приземлилась рядом с Саймоном Лавлейсом. Тот втоптал её в ковер.

Артур Андервуд с ужасом смотрел на происходящее. Но теперь он опомнился. Он подскочил к гостю, корчившемуся на цветочной клумбе, и резко хлопнул в ладоши. Две букашки, орудия мщения, оглушенными шлёпнулись на землю.

Тут Натаниэль решил, что разумнее будет отступить.

Он потихоньку пробрался в комнату для занятий. Мисс Лютьенс сидела за столом и читала какой-то журнал. Она улыбнулась Натаниэлю.

— Ну, как твои успехи? Что-то вечеринка выдалась шумная. Мне даже послышался звон бьющегося стекла.

Натаниэль не ответил. У него перед глазами стояла картина: три демона, отлетающие к стене и там взрывающиеся. Его начало трясти, не то от страха, не то от гнева и разочарования, он и сам толком не знал.

Мисс Лютьенс быстро поднялась из-за стола.

— Натаниэль, подойди ко мне. Что случилось? Почему у тебя такой нездоровый вид? Да ты дрожишь!

Она обняла мальчика, и Натаниэль уткнулся лицом ей в бок и закрыл глаза. Лицо его горело. Ему было одновременно и холодно, и жарко. Мисс Лютьенс что-то говорила, но он не мог ничего ответить…

И тут дверь комнаты распахнулась, словно от удара.

На пороге стоял Саймон Лавлейс; очки его сверкали в солнечных лучах, бьющих в окно. Он выкрикнул команду. Натаниэля оторвало от мисс Лютьенс и подняло в воздух. На мгновение он завис между полом и потолком и успел за это время заметить ещё двоих волшебников за спиной у Лавлейса, а где-то за ними — его наставника.

Натаниэль услышал, что мисс Лютьенс что-то кричит, но тут его перевернуло вверх ногами, кровь прилила к голове, её стук заглушил все звуки.

Потом его развернуло задом кверху; голова, руки и ноги беспомощно болтались. Чья-то невидимая рука — или невидимая палка — ударила его по ягодицам. Натаниэль завопил и принялся брыкаться и лягаться. Рука опустилась снова, на этот раз — сильнее. И ещё раз. И еще…

Натаниэль перестал брыкаться задолго до того, как неутомимая рука закончила трудиться. Он висел, не осознавая ничего, кроме жгучей боли и унизительности наказания. И оттого, что мисс Лютьенс всё это видела, наказание сделалось ещё более жестоким, куда более жестоким, чем Натаниэль мог выдержать. Он отчаянно желал умереть. И когда в конце концов темнота окутала его и куда-то повлекла, он возрадовался этому всем сердцем.

Невидимые руки отпустили его, но Натаниэль потерял сознание ещё до того, как ударился об пол.

Натаниэля на месяц заточили в его комнате и подвергли множеству наказаний и лишений. После первой серии кар наставник решил подвергнуть его бойкоту, и Натаниэль был полностью отрезан от внешнего мира — только миссис Андервуд приносила ему еду и выносила ночной горшок. Натаниэля не водили на уроки и не давали ему никаких книг. Он сидел у себя и от рассвета до заката смотрел туда, где над лондонскими крышами возвышалось здание Парламента.

Он сошел бы с ума от одиночества, если бы не нашёл под кроватью когда-то закатившуюся туда шариковую ручку. Ручка и бумага помогли ему скоротать часть времени: он рисовал то, что видел из окна. Когда ему надоедало рисовать, Натаниэль самозабвенно писал прямо поверх рисунков подробные, проработанные планы и заметки и прятал их под матрас, когда на лестнице раздавались шаги. Эти заметки были началом мести Натаниэля.

К великому огорчению Натаниэля, мистер Андервуд запретил жене разговаривать с ним. И хотя Натаниэль чувствовал, что миссис Андервуд отчасти сочувствует ему, это было слабым утешением. Он ушёл в себя и не заговаривал с ней, когда она наведывалась к нему. И потому лишь через месяц, когда его заточение окончилось и занятия вновь возобновились, Натаниэль узнал, что мисс Лютьенс уволена.

13

Всю долгую, дождливую осень Натаниэль при первой же возможности уходил в сад. Когда погода была хорошая, он брал с собой книги из шкафа наставника и жадно глотал страницу за страницей, а листья падали на газон и каменную скамью. В дождливые дни он просто сидел и смотрел на мокрые кусты, а мысли его бродили по знакомым дорожкам горечи и отмщения.

Натаниэль делал большие успехи, но душу его жгла ненависть. Все ритуалы вызова духов, все заклинания, при помощи которых можно защититься от нападения, все слова силы, позволяющие врезать непослушному демону или мгновенно отослать его, — Натаниэль читал всё это и запоминал. Если ему попадалось какое-нибудь трудное место — например, написанное на самаритянском или коптском, или сокрытое каким-нибудь зубодробительным руническим шифром, — и Натаниэль падал духом, ему довольно было лишь взглянуть на серо-зелёное изваяние Глэдстоуна, и к нему тут же возвращалась решимость.

Глэдстоун мстил всякому, кто оскорблял его. Он защищал свою честь и тем прославился. Натаниэль намеревался поступить точно так же. Но он более не дозволял нетерпению брать над собою верх. Теперь он использовал нетерпение, чтобы подстегивать себя. Он хорошо усвоил болезненный урок и намеревался перейти к действиям лишь тогда, когда будет полностью готов. И на протяжении долгих, одиноких месяцев он неустанно трудился, дабы достичь своей первой цели — унизить Саймона Лавлейса.

В исторических книгах, проштудированных Натаниэлем, часто описывались стычки соперничающих волшебников. Иногда в этих столкновениях брали верх более могущественные маги — но зачастую более слабому волшебнику удавалось победить хитростью и коварством. Натаниэль не собирался в открытую бросать вызов своему грозному врагу — во всяком случае, до тех пор, пока не вырастет. Нет, он отплатит обидчикуиначе.

Обычные уроки превратились для Натаниэля в нудную помеху. С того самого момента, как они возобновились, он научился изображать повиновение и искреннее раскаяние. Он намеревался убедить Артура Андервуда в том, что стыдится своей зловредной выходки. Натаниэль никогда не снимал этой маски, даже когда ему приходилось выполнять в мастерской самые утомительные и примитивные задания. Если он допускал какую-нибудь пустячную ошибку и наставник принимался читать ему нотации, Натаниэль не позволял себе ни малейших проявлений досады. Он просто опускал голову и спешил исправить ошибку. Внешне он сделался идеальным учеником. Он беспрекословно слушался учителя и никогда не жаловался, что их занятия движутся черепашьим шагом.

По правде говоря, всё это было вызвано тем, что Натаниэль больше не считал Артура Андервуда своим наставником. Его наставниками были волшебники давних дней, говорившие с ним языком своих книг, позволявшие ему учиться теми темпами, какие его устраивали, и предлагавшие его жаждущему знаний разуму все новые и новые чудеса. Они не относились к нему свысока и не предавали его. Артур Андервуд лишился права на повиновение и уважение Натаниэля, когда не пожелал защитить его от насмешек и побоев Саймона Лавлейса. А Натаниэль знал, что так не делается. Ученикам всегда внушалось, что наставник для них всё равно что родитель. Наставники оберегали учеников до тех пор, пока те не становились достаточно взрослыми, чтобы самим постоять за себя. А Артур Андервуд не захотел его защищать. Он просто стоял и смотрел, как Натаниэля унижают — сперва в гостиной, а потом и в комнате для занятий. Почему? Да потому, что он трус, он испугался могущества Лавлейса.

И хуже того — он уволил мисс Лютьенс.

Из коротких разговоров с миссис Андервуд Натаниэль узнал, что, пока он болтался в воздухе, а бес Лавлейса лупил его, мисс Лютьенс изо всех сил пыталась спасти своего ученика. Официально её уволили «за недопустимую дерзость», но Натаниэль понял по некоторым намекам, что мисс Лютьенс попыталась ударить мистера Лавлейса, — но спутники волшебника помешали ей.

Когда Натаниэль думал об этом, у него кровь закипала в жилах — даже сильнее, чем при мысли о собственном унижении. Она пыталась защитить его, сделать то, что должен был сделать мистер Андервуд, его наставник, — а её уволили!

Натаниэль знал, что никогда не простит этого своему наставнику.

Когда мисс Лютьенс ушла, единственным человеком, чьё общество доставляло Натаниэлю хоть какое-то удовольствие, стала миссис Андервуд. Её доброта скрашивала дни учебы, холодную отрешенность наставника и безразличие преподавателей. Но Натаниэль не мог посвятить её в свои планы: слишком уж они были опасны. Кто стремится к силе и безопасности, должен хранить тайну. Настоящий волшебник не советуется ни с кем.

Несколько месяцев спустя Натаниэль устроил себе первое настоящее испытание — вызов мелкого беса. Конечно, в этом был определённый риск. Натаниэль хорошо освоил заклинания, но у него не было контактных линз, позволяющих следить за первыми тремя планами, к тому же он ещё так и не получил официального имени. И то и другое ему должны были дать по достижении совершеннолетия, но Натаниэль не мог ждать так долго. Ничего, пока сойдут и очки. Что же касается имени — он не даст демону возможности узнать его.

Натаниэль украл из мастерской кусок старой листовой бронзы и после долгих усилий вырезал из неё грубый диск. Он несколько недель полировал этот диск и вручную, и на полировальном круге, пока кусок бронзы не превратился в зеркало.

Потом Натаниэль дождался выходного дня, когда и наставник, и миссис Андервуд ушли из дома. Как только их машина отъехала, Натаниэль принялся за работу. Он скатал ковер в своей комнате и нарисовал мелом на дощатом полу два простых пентакля. Несмотря на то что в комнате было холодно, Натаниэля бросило в пот. Он задёрнул шторы и зажег свечи. Между кругами он поставил чашу из рябины и орешника. (Чаша требовалась всего одна, поскольку этот бес считался слабым и трусливым.) Когда всё было готово, Натаниэль положил в центре того круга, в котором должен был появиться демон, полированный бронзовый диск. Затем он надел очки, накинул потрепанную рабочую куртку, которую нашёл в мастерской учителя, и шагнул в свой круг, чтоб начать заклинание.

У Натаниэля сразу пересохло во рту, но он всё-таки произнёс шесть слов заклинания и выкрикнул имя демона. Он слегка охрип и пожалел, что не додумался прихватить с собой стакан воды. Нельзя было произнести неправильно ни единого слова.

Затаив дыхание, Натаниэль выждал девять секунд: за это время его голос должен был донестись сквозь пустоту в Иное Место. Потом он отсчитал ещё семь секунд, за которые звук имени должен был пробудить демона. И в заключение Натаниэль отсчитал ещё три секунды, за которые демон…

…и тут в круге появился голенький младенец. Он парил в воздухе и сучил ручками и ножками, словно плыл на месте. Его жёлтые глаза мрачно уставились на Натаниэля. Бес поджал красные губки и высокомерно сплюнул.

Натаниэль произнёс слова Заточения.

Младенец негодующе загугукал и замолотил пухлыми ручонками, а ноги его повлекло к сверкающему бронзовому диску. Приказ оказался слишком силен: младенец вытянулся и превратился в цветной поток. Поток завертелся спиралью и устремился к диску, словно вода из ванны — в отверстие слива. На мгновение в толще диска показалась негодующая физиономия беса — нос приплющен к поверхности, — а потом её скрыла сияющая дымка, и поверхность диска вновь очистилась.

Натаниэль произнёс несколько заклинаний, чтобы запечатать диск и проверить, нет ли каких ловушек. Но всё было чисто. Натаниэль вышел из круга. У него подгибались ноги.

Его первый вызов демона прошёл успешно.

Плененный бес оказался угрюмым и нахальным, но при помощи небольшого заклинания, действующего примерно так же, как электрический разряд, Натаниэлю удалось убедить его показывать события, происходящие где-нибудь в отдалении. Бес умел пересказывать подслушанные разговоры и передавать изображение на диск.

Натаниэль хранил своё примитивное, но вполне действующее гадательное зеркало снаружи, под выступом черепичной крыши. С его помощью он узнал множество полезных вещей.

Для начала он велел бесу показать, что происходит в кабинете наставника. Натаниэль следил за волшебником целое утро и выяснил, что Андервуд большую часть времени висит на телефоне, пытаясь идти в ногу с политическими событиями. Старого волшебника не покидала параноидальная уверенность, что его враги в Парламенте только и думают, как бы его погубить. Натаниэля это в принципе заинтересовало, но частности были чересчур скучны, и он вскоре перестал шпионить за своим наставником.

Потом он отыскал мисс Лютьенс. Поверхность диска заволокло дымкой, потом дымка рассеялась, и Натаниэль — сердце его забилось быстрее — увидел свою учительницу такой, какой он её помнил. Она улыбалась… и вела урок. Картинка немного сместилась, и в диске появился маленький, щербатый мальчишка-подмастерье. Он что-то лихорадочно рисовал в альбоме и явно ловил каждое слово мисс Лютьенс. У Натаниэля защипало глаза от ревности и горя. Он сдавленным голосом приказал изображению исчезнуть и скрипнул зубами, услышав злорадный хохот беса.

Затем Натаниэль перенес внимание на главный свой объект. Однажды поздно вечером он приказал бесу показать ему Саймона Лавлейса, но вместо этого, к замешательству Натаниэля, в бронзовом зеркале появилась младенческая физиономия.

— Ты что делаешь? — возмутился Натаниэль. — Я отдал тебе приказ — выполняй его!

Младенец сморщился и басовитым, совершенно не вяжущимся с его внешностью голосом произнёс:

— Проблемка есть. Этот тип хитрый. Ясно? Он барьеров понатыкал. Не уверен, что обойду их. Могут стрястись неприятности — ежели ты понимаешь, о чём я.

Натаниэль угрожающе пошевелил рукой.

— Так ты говоришь, что это невозможно? — Младенец скривился и осторожно высунул изо рта заостренный язычок, словно пытался зализать старую рану.

— Да нет, не невозможно. Просто трудно.

— Тогда делай, что велено.

Младенец тяжело вздохнул и исчез. Последовала краткая пауза, а затем на диске постепенно проступило изображение. Оно мигало и плыло, словно в плохо настроенном телевизоре. Натаниэль выругался. Он уже готов был произнести слово Кары, но потом подумал, что это, наверное, всё, на что бес способен. Натаниэль наклонился над диском и стал всматриваться изо всех сил…

Какой-то мужчина сидел за столом и что-то быстро печатал на клавиатуре ноутбука.

Натаниэль нехорошо сощурился. Это был Саймон Лавлейс собственной персоной.

Бес благоразумно устроился на потолке, и Натаниэль хорошо видел комнату, в которой сидел волшебник. Правда, изображение получалось немного искаженным, словно через линзу «рыбьего глаза». В комнате царил полумрак. Единственным источником света была лампа на столе у Лавлейса. Позади виднелись тёмные шторы, длинные, от потолка до самого пола.

Волшебник продолжал печатать. Он был одет в смокинг; узел галстука был ослаблен. Пару раз волшебник почесал нос.

Внезапно изображение заслонило лицо младенца.

— Не могу больше, — пропыхтел он. — Устал очень. И я тебе честно скажу — ежели мы будем слишком долго тут ошиваться, будут крупные неприятности.

— Ты будешь оставаться там столько, сколько я тебе велю! — огрызнулся Натаниэль.

Он произнёс слово, и младенец зажмурился от боли.

— Ладно, ладно! Изверг! Как ты только можешь так обращаться с несчастным младенцем!

Детское личико исчезло, и в бронзовом зеркале появилось прежнее изображение. Лавлейс сидел всё на том же месте и всё так же печатал. Натаниэлю очень хотелось поближе взглянуть на бумаги на столе у Лавлейса, но он знал, что волшебники часто держат при себе датчики, чтобы засекать проявления магии рядом с собой. Нет, приближаться неразумно. Ему и отсюда хорошо видно…

Натаниэль подскочил.

В комнате Саймона Лавлейса находился кто-то ещё; он стоял в тени, рядом со шторами. Натаниэль не видел, как он вошёл. Не видел этого и волшебник, который так и продолжал стучать по клавиатуре, сидя спиной к гостю — высокому, крепко сбитому мужчине, закутанному в кожаный дорожный плащ. И плащ, окутывавший фигуру незнакомца с головы до пят, и сапоги гостя были заляпаны грязью. Густая чёрная борода скрывала чуть ли не большую часть лица. Над бородой виднелись поблескивающие в темноте глаза. Отчего-то при взгляде на этого человека по спине у Натаниэля поползли мурашки.

Очевидно, неизвестный что-то сказал или издал какой-то звук, потому что Саймон Лавлейс дернулся и резко обернулся.

Изображение замерцало, потускнело, проступило снова. Натаниэль выругался и наклонился ещё ниже. Сцена в зеркале за эти несколько секунд успела измениться. Гость и хозяин теперь оказались рядом — бородач в плаще подошёл к столу. Саймон Лавлейс что-то быстро говорил ему. Он протянул руку, но неизвестный коротким кивком указал на стол. Волшебник кивнул, выдвинул ящик, извлек оттуда мешок и вытряхнул его содержимое на столешницу. Из мешка посыпались пачки банкнот.

Бронзовый диск заговорил, хрипло и настойчиво.

— Я просто хотел тебя предупредить — пожалуйста, не надо больше меня бить! — что туда идёт какой-то наблюдатель. Он в двух комнатах оттуда и приближается. Нам надо сматываться, босс, и побыстрее.

Натаниэль прикусил губу.

— Оставайся там до последней возможности. Я хочу видеть, за что он платит. И запомни их разговор.

— Босс, ты роешь себе могилу.

Незнакомец выпростал из-под плаща руку в перчатке и медленно сложил банкноты обратно в мешок. Натаниэль едва не скакал от ярости — бес в любой момент может смыться оттуда, и тогда он, Натаниэль, так и не выяснит, что означала эта сцена!

К счастью, Саймон Лавлейс вполне разделял его нетерпение. Он снова протянул руку, на этот раз — более настойчиво. Незнакомец кивнул. Он запустил руку под плащ и достал небольшой пакетик. Волшебник тут же вцепился в него и принялся сдирать обертку.

— Он в дверях! — взвыл бес. — Сматываемся! — Но Натаниэль всё-таки успел увидеть, как его враг справился с оберткой и извлек из пакетика что-то блестящее, — а потом изображение исчезло. Натаниэль произнёс короткую команду, и в зеркале неохотно возникло лицо младенца.

— Чего, опять? Слушай, ну мне нужно хоть немного соснуть! Уф, ну и близко же он был! Нас чуть не сцапали!

— О чем они говорили?

— Э-э… о чём, бишь, они говорили?.. Нет, я, конечно, мог услышать какие-то обрывки, мог, хотя слух у меня теперь уже не тот, после такого долгого заточения…

— Сейчас же говори!

— Тот здоровый тип почти ничего и не говорил. Ты случайно не заметил красные пятна у него на плаще? Оч-чень подозрительные. Не кетчуп, точно. Да, так что же он сказал… «У меня». А потом: «Плата вперед». Я бы сказал, этот человек знает цену словам.

— Это был демон?

— Судя по твоему невежливому замечанию, ты имеешь в виду кого-то из благородных обитателей Иного Места? Нет. Это был человек.

— А что сказал волшебник?

— Ну, он был малость разговорчивее. Я бы даже сказал, болтливее. «Он у тебя?» Это он с этого начал. Потом сказал: «Как ты его?.. Нет, не надо, я не хочу знать подробностей. Просто отдай мне». Это всё он выпалил на одном дыхании. Потом достал денежки.

— Что это было? Что за вещь? Никто не сказал?

— Уж не знаю, смогу ли я припомнить… Э-ей! Погоди! Не надо меня бить — я же всё рассказываю! Когда тот здоровый тип отдал волшебнику пакетик, он кое-что сказал…

— Ну?!

— Очень тихо сказал, еле-еле слышно…

— Да что, что он сказал?!

— Он сказал: «Амулет Самарканда твой, Лавлейс». Вот что он сказал.

Натаниэлю потребовалось ещё шесть месяцев, прежде чем он решил, что готов. Он оттачивал своё мастерство, учил всё новые, всё более сильные Приказы и заставлял себя плавать каждое утро, чтобы стать сильнее. И действительно, он окреп разумом и телом.

Ему никогда больше не удавалось понаблюдать за своим врагом. Уж неизвестно, засекли их тогда или нет, но у демона больше не получалось подобраться достаточно близко к Лавлейсу. Ну да неважно. Натаниэль уже узнал всё, что нужно.

Весна сменялась летом. Натаниэль сидел в саду, обдумывая и шлифуя свой план. План ему нравился — он выгодно отличался простотой и ещё одним, даже более важным достоинством: никто во всём свете не догадывался об истинной силе Натаниэля. Наставник лишь теперь заказал ему линзы и начал поговаривать насчёт того, что зимой нужно будет заняться простейшими заклинаниями демонов. В глазах наставника, преподавателей и даже миссис Андервуд Натаниэль был учеником, лишенным особых талантов. И пускай оно так и остается, пока он не похитит Амулет Саймона Лавлейса.

Эта кража должна стать началом, пробой сил. А уж потом, если всё пройдет нормально, он расставит свою ловушку.

Оставалось лишь найти слугу, способного сделать то, что требовалось Натаниэлю. Кого-нибудь достаточно сильного и находчивого, чтобы выполнить его план, но не настолько могущественного, чтобы он представлял угрозу для самого Натаниэля. Ещё не время браться за подчинение самых могучих демонов.

Натаниэль проштудировал все имевшиеся у его наставника труды по демонологии. Он изучил послужные списки многовековой давности. Он прочел о меньших слугах Соломона и Птолемея.

В конце концов он сделал свой выбор.

Это будет Бартимеус.

Бартимеус

14

Я знал, что по возвращении в мансарду нам предстоит изрядная потасовка, и как следует к ней приготовился. Первым делом я решил, какой облик мне принять. Мне нужно было что-нибудь такое, чтобы мальчишка хорошенько разозлился, вышел из себя и обо всем позабыл, — а значит, как ни странно это звучит, большинство моих жутких личин не годились. Тут требовалось нечто вполне определённое. Как ни странно, но волшебники злятся куда сильнее, если их оскорбляет кто-то, похожий на человека, чем когда их осыпает ругательствами привидение или пышущий огнём крылатый змей. Только не спрашивайте меня почему. Так уж у людей устроены мозги.

Я прикинул, что лучше всего будет принять обличье мальчишки примерно одних лет с Натаниэлем, чтобы тут же разбудить в нем чувство соперничества. Нет проблем. Птолемею, когда мы с ним общались теснее всего, было четырнадцать. Значит, пусть будет Птолемей.

После этого мне осталось лишь освежить в памяти лучшие свои контрзаклинания и с удовольствием предвкушать скорое возвращение домой.

Проницательные читатели могли заметить, что я воспрянул духом и стал гораздо оптимистичнее смотреть на свои взаимоотношения с этим мальчишкой. Они совершенно правы. Почему я приободрился? Да потому, что узнал имя, данное ему при рождении^[1K33].

Впрочем, надо отдать парню должное: он не стал уклоняться от боя. Едва лишь он добрался до своей комнаты, как тут же натянул куртку, скакнул в свой круг и громко вызвал меня. Мог бы и не орать так, кстати. Я и без того скользил рядом с ним.

Мгновение спустя во втором круге возник мальчишка-египтянин в обычном наряде лондонского сорванца. Я ослепительно улыбнулся.

— Так значит, Натаниэль? Круто! И совершенно тебе не идёт. Я бы скорее подумал, что тебя зовут как-нибудь попроще — Берт или там Чак.

Мальчишка побелел от гнева и страха; я заметил в его глазах панику. Он с трудом взял себя в руки и соврал:

— Вовсе это и не моё истинное имя. Истинного не знает даже мой наставник.

— Ага, как же. Ты что, меня за дурака держишь?

— Думай, что хочешь. Я велю тебе…

Я просто ушам своим не поверил — он пытался поручить мне ещё что-то! Я расхохотался ему в лицо, нахально подбоченился и перебил его:

— А у тебя ничего не слипнется?

— Я велю тебе…

— Облезешь и неровно обрастешь!

У мальчишки чуть пена изо рта не повалила, так он взбеленился^[1K34].

Он топнул, словно ребёнок, который только учится ходить, а потом, как я и надеялся, позабыв обо всем, ринулся в лобовую атаку. Это снова было Направленное Ущемление, любимое оружие задир.

Мальчишка выпалил заклинание, и я почувствовал, как стягиваются оковы^[1K35].

— Натаниэль, — прошептал я одними губами и добавил подходящее контрзаклинание.

Оковы немедленно разжали хватку и принялись расширяться, словно круги на воде. Они вышли за пределы круга, и мальчишка сквозь свои линзы увидел, что оковы движутся в его сторону. Он коротко вякнул, на миг запаниковал, но потом всё-таки вспомнил слова отмены. Мальчишка выпалил их, и оковы исчезли.

Я стряхнул с рукава куртки вымышленную пылинку.

— Ну ты даёшь, — заметил я. — Чуть сам себе голову не оторвал.

Если бы мальчишка притормозил, он бы понял, что произошло, — но для этого он был слишком зол. Вероятно, он решил, что допустил какую-то ошибку, что-то напутал в заклинании. Тяжело дыша, он принялся припоминать свой набор грязных трюков. Затем хлопнул в ладоши и снова заговорил.

Признаться, я не ожидал столь мощного заклинания, как Подхлестывающий Обод. Из пяти вершин пентакля, в котором я находился, с шипением и треском ударили вверх светящиеся колонны электрических разрядов. Казалось, будто пять молний застыли на миг. А в следующий миг из каждой колонны вылетел горизонтальный луч. И все пять врезались в меня, словно копья. Моё тело прошили электрические разряды. Я с криком рухнул на пол и забился в корчах. Но мне всё-таки удалось выдавить сквозь стиснутые зубы: «Натаниэль!» — и добавить контрзаклинание. Результат последовал мгновенно. Разряды прекратились, и я без сил растянулся на полу. Молнии ударили в разные стороны. Мальчишка упал ничком, и вовремя: в тот самый миг, как он хлопнулся об пол, его развевающуюся сзади куртку прошил электрический разряд, достаточно мощный, чтобы прикончить его на месте. Остальные молнии полетели в сторону кровати и стола: одна угодила в вазу с цветами и расколола её надвое, прочие попали в стены, усеяв их выжженными пятнышками в форме звездочек. Восхитительное зрелище.

Куртка задралась и накрыла мальчишку с головой. Он медленно приподнялся и выглянул из-под полы своего одеяния. Я с самым дружелюбным видом показал ему большой палец и улыбнулся.

— Продолжай в том же духе. Если ты будешь упорно трудиться и перестанешь делать дурацкие ошибки, когда-нибудь ты станешь настоящим волшебником.

Мальчишка ничего на это не ответил. Он медленно, с трудом поднялся на ноги. По счастливой для него случайности он рухнул строго вниз и по-прежнему находился под защитой своего круга. Но это мало меня беспокоило. Я ждал его следующей ошибки.

Но к нему уже вернулась способность шевелить мозгами. Где-то с минуту он стоял неподвижно и размышлял.

— Ты бы лучше отпустил меня, да побыстрее, — услужливо подсказал я. — А то ведь старик Андервуд припрется посмотреть, что тут за шум.

— Не припрется. Мы слишком высоко.

— Всего-то двумя этажами выше.

— А он глухой на одно ухо. Ни черта не слышит.

— А его жена…

— Заткнись. Я думаю. Ты оба раза что-то такое сделал… Что ж это было-то… — Он щёлкнул пальцами. — Ну конечно! Моё имя! Ты воспользовался им, чтоб отразить мои заклинания. Чтоб тебе пусто было!

Я выразительно приподнял брови и принялся изучать свои ногти.

— Может, так, а может, и нет. Моё дело — знать, а твоё — догадываться.

Мальчишка снова топнул ногой.

— Хватит! Не смей так со мной разговаривать!

— Так — это как?

— Так, как ты сейчас говоришь! Ты говоришь, как будто ты мальчишка!

— С кем поведёшься, от того и наберешься.

Я от души веселился. Мне таки удалось раздразнить его. Он здорово взбеленился из-за потери имени. Парень встал в позу, приготовившись снова броситься в атаку. Я принял подобную же позу, только оборонительную — как у борца сумо. Птолемей был точно такого же роста, как этот мальчишка, той же комплекции, с такими же тёмными волосами^[1K36], так что получилось симметрично и выразительно.

Мальчишка сделал над собой усилие и взял себя в руки. Невооружённым глазом было видно, что он сейчас лихорадочно воскрешает в памяти свои уроки, пытаясь вспомнить что-нибудь подходящее случаю. Он уже понял, что обстрел карающими заклинаниями не годится: я просто оберну их против него же.

— Я найду другой способ, — мрачно пробормотал он. — Я тебе покажу!

— Ой-ой-ой, я уже весь дрожу! — язвительно отозвался я.

Мальчишка погрузился в размышления. Под глазами у него залегли тёмные круги. С каждым новым заклинанием он всё сильнее изматывал себя. Меня это устраивало как нельзя лучше. Бывали случаи, когда волшебники падали замертво от одного лишь перенапряжения. Бедолаги. Такая уж у них жизнь, полная стрессов и перегрузок.

Мальчишка задумался надолго. Я демонстративно зевнул и скоренько сообразил себе наручные часы, чтобы можно было устало на них посмотреть.

— Почему бы тебе не обратиться за советом к боссу? — предложил я. — Он бы тебе помог.

— Кто, мой наставник? Да ты издеваешься!

— Да не этот старый дурень. Тот, кто натравил тебя на Лавлейса.

Мальчишка нахмурился.

— Никто меня не натравливал. И никакого босса у меня нет.

Теперь пришёл мой черед опешить.

— Я всё делал сам, — заявил он. Я присвистнул.

— Ты хочешь сказать, что вызвал меня в одиночку, собственными усилиями? Неплохо… для такого пацана. — Я постарался подбавить льстивых ноток, но так, чтобы не переборщить. — Ладно, позволь, я сделаю тебе небольшой подарок. То есть дам совет. Сейчас тебе лучше всего будет отпустить меня. Тебе необходим отдых. Ты в зеркало давно смотрел? В смысле — в обычное, без беса. У тебя уже морщины появились. В твоем-то возрасте! А дальше что, седина? Что ж ты будешь делать, когда встретишь своего первого суккуба?^[1K37] Небось постараешься от неё отделаться!

Я слишком много болтал и сам это знал, но не мог ничего с этим поделать. Мне было не по себе. Мальчишка смотрел на меня и что-то прикидывал, и мне не нравилось выражение его лица.

— А кроме того, — добавил я, — когда я уйду, никто не будет знать, что Амулет Самарканда у тебя. Ты сможешь втайне пользоваться им. Это же бесценная вещь! Похоже, все только и мечтают, как бы его заполучить. Я тебе этого ещё не рассказывал, но когда я шатался по городу, ко мне привязалась какая-то девчонка — хотела отнять Амулет.

Мальчишка нахмурился.

— И чего она сделала?

— Пыталась меня обыскать.

Я не стал упоминать, что она почти преуспела в этом начинании.

Мальчишка пожал плечами.

— Меня интересует не Амулет, а Саймон Лавлейс. Он унизил меня, и за это я намерен его уничтожить.

— Слишком сильно ненавидеть — вредно, — рискнул заметить я.

— Почему?

— Э-э…

— Я открою тебе одну тайну, демон, — сказал он. — При помощи своей магии я увидел, как Амулет Самарканда попал к Саймону Лавлейсу. ^[1K38] Несколько месяцев назад посреди ночи к Лавлейсу явился некий человек — смуглый, чернобородый, закутанный в плащ. Он и принёс Амулет. А взамен получил деньги. Это была тайная встреча.

Я презрительно фыркнул.

— И чего тут удивительного? Таковы обычаи волшебников. Уж тебе бы следовало это знать. Они просто обожают всякую таинственность, даже если без неё спокойно можно обойтись.

— Тут была не просто таинственность. Это было видно по их глазам. Они творили что-то незаконное, что-то… У этого человека плащ был в крови.

— Подумаешь! Убийство давно стало частью игры. Ты на себя посмотри: тебе всего шесть, а ты уже одержим мечтой о мести.

— Двенадцать!

— Невелика разница. Нет, в этой истории ничего необычного нету. А тип в окровавленном плаще, возможно, работает на какую-нибудь известную контору. Если дашь себе труд покопаться в телефонном справочнике фирм, наверняка его там отыщешь.

— Я хочу выяснить, кто он такой.

— Хм… С чёрной бородой и в плаще? Эти приметы позволяют сузить круг подозреваемых до каких-нибудь пятидесяти пяти процентов волшебников Лондона. Для этого всего лишь нужно исключить всех женщин.

— Хватит болтать!

Кажется, у мальчишки лопнуло терпение.

— А в чем дело? По-моему, мы славно беседуем.

— Я твёрдо знаю, что Амулет Самарканда был украден. Кого-то убили ради того, чтобы заполучить его. Когда я выясню, кто был убит, я разоблачу Лавлейса и полюбуюсь, как его уничтожат. Я подброшу Амулет, так, чтобы подманить злодея и одновременно насторожить полицию. И его возьмут на горячем. Но сперва я хочу узнать всё о Лавлейсе и о том, что он затевает. Я хочу знать его тайны, хочу знать, как он ведёт дела, с кем водится — хочу знать всё! Мне нужно выяснить, у кого Амулет находился раньше и что именно там произошло. И мне нужно знать, почему Лавлейс его украл. И потому я велю тебе, Бартимеус…

— Одну минутку! Ты ничего не позабыл?

— Чего?

— Да того, что я знаю твоё истинное имя, малыш Натти. А значит, я имею определённую власть над тобой. Так что теперь всё не так просто.

Мальчишка задумался.

— Теперь тебе сложновато причинить мне какой-либо вред, — продолжал я. — И это здорово ограничивает твою свободу маневра. Попробуй-ка, швырни в меня чем-нибудь — и я тут же запущу это обратно.

— Я по-прежнему могу связать тебя своей волей. Ты по-прежнему вынужден повиноваться моим приказам.

— Да, правда. Твои приказы — это условия, на основании которых я вообще нахожусь в этом мире. Я не могу нарушить их, под угрозой Испепеляющего Пламени. ^[1K39] Но я прекрасно могу отравлять тебе жизнь, не отрываясь от выполнения твоих приказов. Например, что мне мешает, шпионя за Саймоном Лавлейсом, попутно настучать на тебя какому-нибудь другому волшебнику? До сих пор мне не давал это сделать лишь страх перед возможными последствиями. Но теперь мне нечего бояться. И даже если ты ясно и недвусмысленно запретишь мне ябедничать на тебя, я найду какой-нибудь другой способ насолить тебе. Например, упомянуть твоё истинное имя при ком-нибудь из моих знакомых. Да стоит лишь тебе представить, что я могу натворить, и ты уже никогда заснуть не сможешь от страха!

Сомнений быть не могло, мне удалось запугать его. У мальчишки забегали глаза, как будто он пытался выискать слабое место в моих доводах. Но я был спокоен. Давать поручение джинну, знающему твоё имя, это всё равно что швырять зажженные спички на фабрике, производящей петарды. Рано или поздно столкнешься с логически вытекающими последствиями. Максимум, что мог сделать мальчишка, это отпустить меня и надеяться, что меня никто больше не вызовет при его жизни.

То есть это я так думал. Но он оказался необычайно умным и изобретательным ребенком.

— Нет, — медленно произнёс он, — я не смогу тебя остановить, если ты захочешь предать меня. Но я могу позаботиться, чтобы ты, в случае чего, пострадал вместе со мной. Ну-ка, ну-ка…

Он принялся рыться в карманах своей потрепанной куртки.

— Ведь должно же было быть… Ага!

В руке у него оказалась небольшая помятая жестянка с надписью «Старина Забористый».

— Да это же табак! — воскликнул я. — Ты что, не знаешь, что от курения умирают?

— Нет там давно никакого табака! — огрызнулся мальчишка. — Мой наставник держит в таких жестянках благовония. И в этой — розмарин.

Он чуть-чуть приподнял крышку. Мгновение спустя омерзительный запах донесся до меня, и у меня волосы встали дыбом. Некоторые травы очень вредно действуют на самую нашу сущность, и розмарин — одна из этих трав. Поэтому волшебники норовят нагрести себе побольше такого добра^[1K40].

— Я бы на твоем месте выкинул эту дрянь подальше и насыпал старого доброго табачка, — посоветовал я. — Всё полезнее для здоровья.

Мальчишка закрыл жестянку.

— Я намерен дать тебе задание, — сказал он. — Как только ты уйдёшь, я наложу заклинание Бесконечного Заточения, и оно привяжет тебя к этой жестянке. Заклинание сработает не мгновенно, а через месяц. Если в течение месяца я не отменю его — не важно, по какой причине, — тебя затянет в эту жестянку и ты будешь сидеть в ней, пока её кто-нибудь не откроет. Как тебе нравится такая перспектива? Просидеть несколько столетий в жестянке, набитой розмарином. У тебя будет просто потрясающий цвет лица!

— Ну ты и изворотливая тварь! — хмуро сказал я.

— А на тот случай, если ты решишь рискнуть, я привяжу жестянку к кирпичу и сегодня же закину её в Темзу. Так что не надейся, что тебя быстро освободят.

— Я и не надеюсь.

Это было чистой правдой. Я оптимист — но я не сумасшедший^[1K41].

Мальчишка смотрел на меня с отвратительно победоносным видом — как будто мы с ним находились на детской площадке и он только что выиграл мой лучший шарик.

— Ну, Бартимеус, — фыркнув, сказал он, — что ты на это скажешь?

Я одарил его лучезарной улыбкой.

— А может, плюнешь на эти дурацкие фокусы с жестянкой и просто доверишься мне?

— Черта с два!

Плечи мои поникли. Такова уж жизнь: как ты ни стараешься, в конечном итоге волшебник всё равно находит способ прижучить тебя.

— Ладно, Натаниэль, — сказал я. — Так чего ты там от меня хочешь?

Часть вторая

Натаниэль

15

Когда джинн превратился в голубя и выпорхнул в окно, Натаниэль запер окно на задвижку, задёрнул шторы и без сил опустился на пол. Лицо его покрывала мертвенная бледность. Натаниэля трясло от переутомления. Почти целый час он сидел, привалившись к стене и тупо глядя перед собой. Он всё-таки справился! Он одолел демона и снова подчинил его. Теперь осталось лишь наложить на жестянку связывающее заклинание, и Бартимеусу придётся служить ему до тех пор, пока он, Натаниэль, этого желает. Всё закончилось хорошо. Ему не о чём беспокоиться. Совершенно не о чём.

Так уговаривал себя Натаниэль. Но руки, лежавшие на коленях, дрожали, и сердце гулко, болезненно колотилось в груди, и все заверения тут же бесследно улетучивались. Разозлившись, Натаниэль заставил себя дышать глубже и крепко сцепил руки, чтобы они перестали дрожать. Да, он боится, и ничего удивительного в этом нет. Он чудом успел увернуться от Подхлестывающего Обода. Он впервые почувствовал на своем лице дыхание смерти. Конечно, такие вещи не могут пройти бесследно. Он посидит немного и придёт в себя. Сотворит заклинание, потом проедется на автобусе до Темзы…

Джинн знает его истинное имя.

Его истинное, данное при рождении имя.

Бартимеус Урукский, Сакр аль-Джинни Аль-Аришский… Натаниэль допустил, чтобы этот демон узнал его имя. Миссис Андервуд произнесла его, а джинн услышал, и в этот миг нарушено было главное правило. И теперь Натаниэль, возможно, никогда не сможет спать спокойно.

Страх железной рукой сдавил горло, и Натаниэль едва не задохнулся от ужаса. Его глаза наполнились слезами — на его памяти такое случилось впервые. Главное правило… Кто нарушил его, тот всё равно что пропал. Демоны непременно найдут способ погубить тебя. Только дай им возможность, и рано или поздно они до тебя доберутся. Иногда на это уходят годы, но исход неотвратим…

Натаниэлю припомнились известные случаи, о которых он читал в книгах. Вернер Пражский. Он допустил, чтобы его истинное имя узнал безвредный мелкий бес, состоявший у него на службе. Бес в своё время сказал его фолиоту, фолиот — джинну, а джинн — африту. И три года спустя, когда Вернер шёл через площадь Венцесласа, чтобы купить копчёной колбасы, его подхватил смерч. И несколько часов с неба неслись дикие крики, да такие, что у горожан, шедших по своим делам, закладывало уши; а в завершение на флюгеры и каминные трубы посыпалось то, что осталось от волшебника. И это ещё не самая ужасная участь, постигшая позабывшего о бдительности волшебника. Был ещё Паоло Туринский, Септимус Маннинг, Иоганн Фауст…

Натаниэль всхлипнул, и этот тихий, жалкий звук заставил его встряхнуться и прекратить предаваться отчаянию и самосожалению. Довольно! Он пока не умер, и демон всё ещё в его власти. Или будет в его власти, как только Натаниэль как следует зачарует эту жестянку. Надо взять себя в руки.

Натаниэль с трудом поднялся на ноги. Ноги подгибались. Героическим усилием Натаниэль загнал страх поглубже и принялся за подготовку. Перерисовал пентакль, сменил благовония, зажег новые свечи. Тайком пробрался в библиотеку к наставнику и перепроверил заклинание. Потом добавил в жестянку розмарина, поставил её в центр круга и начал читать заклинание Бесконечного Заточения. Через пять очень долгих минут у него пересохло во рту и голос сделался хриплым, но вокруг жестянки начала образовываться серо-стальная аура. Появилась, вспыхнула и медленно угасла. Натаниэль произнёс имя Бартимеуса, добавил астрологическую дату, начиная с которой заклинание должно было начать действовать, и завершил его. Теперь жестянка выглядела в точности так же, как и прежде. Натаниэль сунул её в карман куртки, задул свечи и закрыл изрисованный пол ковром. А потом без сил рухнул на кровать.

Через час миссис Андервуд принесла мужу ленч и решила поделиться с ним своими заботами.

— Меня беспокоит мальчик, — сказала она. — Он почти не притронулся к сандвичам. Рухнул за стол, да так и просидел, белый как полотно. Такое впечатление, будто он всю ночь не спал. То ли он приболел, то ли чего-то боится. — Она на миг умолкла. — Дорогой!

Мистер Андервуд изучал содержимое своей тарелки.

— Марта, а где манговое чатни? Ты же знаешь, что я люблю приправлять им ветчину и салат.

— Чатни закончилось, дорогой. Так как, по-твоему, нам быть?

— Купить ещё, разумеется! Силы небесные, женщина…

— Как нам быть с мальчиком.

— М-м? А, да с ним всё в порядке! Сопляк нервничает из-за Наречения. Ну, и из-за первого заклинания беса. Помнится, я и сам этого боялся — моему наставнику пришлось силой загонять меня в круг. — Мистер Андервуд сунул в рот кусок ветчины. — Скажи ему, чтобы он через полтора часа подошёл ко мне в библиотеку и не забыл прихватить Альманах. Нет, через час. Мне потом ещё нужно будет позвонить Дювалю насчёт этих краж, чтоб ему пусто было.

Натаниэль сидел на кухне. С грехом пополам ему удалось прикончить половину сандвича. Миссис Андервуд взъерошила мальчику волосы.

— Ну, выше нос, — сказала она. — Что тебя так волнует, Наречение? Не стоит из-за него так беспокоиться. Натаниэль — хорошее имя, но есть много других, не хуже. Только представь себе: ты можешь выбрать любое имя. В разумных пределах, конечно. Если его сейчас не носит никто из волшебников. А вот у простолюдинов такой привилегии нет. Им приходится жить с тем именем, какое дадут.

Миссис Андервуд хлопотала вокруг Натаниэля, заливала заварочный чайник кипятком, искала молоко — и говорила, говорила, говорила. А Натаниэль чувствовал, как жестянка оттягивает ему карман.

— Миссис Андервуд, можно, я пройдусь? — спросил он. — Мне хочется немного подышать свежим воздухом.

Миссис Андервуд непонимающе посмотрела на него.

— Но, милый, не сейчас же! У тебя скоро Наречение! Твой наставник хочет, чтобы ты через час пришёл к нему в библиотеку. И он велел тебе не забыть Альманах. Хотя, раз уж об этом зашла речь, вид у тебя какой-то нездоровый. Пожалуй, тебе и вправду не помешало бы подышать свежим воздухом… Думаю, если ты выйдешь на пять минут, твой наставник ничего и не заметит.

— Да нет, миссис Андервуд, не стоит. Я лучше останусь.

Какие пять минут?! Ему нужно два часа, если не больше! Значит, придётся заняться жестянкой попозже. Остается лишь надеяться, что Бартимеус не успеет до этого момента что-нибудь выкинуть.

Миссис Андервуд налила ему чаю и поставила чашку перед Натаниэлем.

— Вот, это должно добавить тебе румянца. У тебя сегодня очень знаменательный день, Натаниэль. Когда я снова увижу тебя, ты уже будешь кем-то другим. Возможно, сейчас я в последний раз называю тебя твоим прежним именем. Наверное, мне следует его позабыть.

«И почему вы только не позабыли его сегодня утром?» — мрачно подумал Натаниэль. Какая-то мелочная, злобная частичка его души жаждала упрекнуть миссис Андервуд за её лёгкомысленную привязанность, но Натаниэль знал, что это несправедливо. Он сам виноват, что демон очутился поблизости и услышал её слова. «Сила, скрытность, самосохранение». У него больше не было ни одного, ни другого, ни третьего. Натаниэль глотнул чая и обжег рот.

— Давай, мальчик, входи.

Наставник, сидевший у библиотечного стола, в кресле с высокой спинкой, выглядел почти добродушно. Не спуская глаз с приближающегося Натаниэля, он указал на стоявший рядом стул.

— Присаживайся. Я смотрю, ты сегодня принарядился, а? И даже жакет надел? Приятно видеть, что ты понимаешь важность момента.

— Да, сэр.

— Это хорошо. Где там у нас Альманах? Давай-ка глянем…

У Альманаха был переплёт из блестящей зелёной кожи и узкая закладка, сплетенная из бычьей щетины. Его лишь вчера доставили от Ярослава, и его никто ещё не читал. Мистер Андервуд осторожно открыл книгу и взглянул на титульный лист.

— Альманах имен Лоэва, триста девяносто пятое издание… Как летит время! Я выбирал себе имя по триста пятидесятому изданию — можешь ты себе такое представить? А я всё помню, как будто это было вчера.

— Да, сэр.

Натаниэль с трудом подавил зевок — сказалось утреннее напряжение. Но нужно было сосредоточиться на текущей задаче. Он смотрел, как наставник, болтая без умолку, листает страницы.

— Альманах, мальчик, — это список всех официальных имен, которыми пользовались волшебники от золотого века Праги и до нынешнего дня. Многие из этих имен использовались неоднократно. Рядом с каждым именем есть графа, в которой указывается, носит ли его кто-либо в настоящий момент. Если нет, значит, имя свободно, и ты можешь его взять. Или придумать своё. Вот, смотри: «Андервуд, Артур; Лондон»… Я — второй, кто носит это имя, мальчик. Первый Артур Андервуд был видным якобинцем, если не ошибаюсь — близким другом короля Иакова Первого. А теперь мне нужно поразмыслить. Думаю, тебе стоило бы пойти по стопам какого-нибудь великого волшебника.

— Да, сэр.

— Вот, скажем, Теофил Трокмортон — это был видный алхимик. И… Да, это сочетание свободно. Нет? Не нравится? А как насчёт Балтазара Джоунса? Что, тебя терзают сомнения? Ну, пожалуй, его примеру следовать трудновато. Ты что-то хочешь сказать, мальчик?

— Сэр, а Уильям Глэдстоун свободен? Я им восхищаюсь.

— Глэдстоун! — У мистера Андервуда глаза полезли на лоб. — Это же надо такое… Мальчик, некоторые имена окружены таким величием и так свежи в памяти, что к ним не смеют прикасаться. Никто бы не посмел взять это имя! Нужна невероятная самонадеянность, чтобы примерить на себя мантию Глэдстоуна.

Волшебник приподнял брови.

— Если ты не в состоянии предложить что-нибудь разумное, я сделаю выбор за тебя.

— Простите, сэр, я не подумал.

— Честолюбие — это хорошо, мальчик мой, но его следует скрывать. Если ты будешь слишком явно демонстрировать его, то можешь и не дожить до своего двадцатилетия. Волшебнику не следует преждевременно привлекать к себе внимание — по крайней мере до тех пор, пока он не вызовет своего первого мул ера. Ну что ж, давай просмотрим Альманах с самого начала…

Прошло мучительных полтора часа, прежде чем выбор состоялся. Наставник Натаниэля, похоже, питал слабость к малоизвестным невразумительным волшебникам с ещё более невразумительными именами. Натаниэлю с трудом удалось уклониться от превращения в Фитцгиббона, Трикла, Хумса или Гэллимефри. Его же собственный выбор постоянно казался мистеру Андервуду то слишком самонадеянным, то слишком хвастливым. Но в конце концов решение всё же было принято. Мистер Андервуд произнёс официальную формулировку, отыскал соответствующую графу и расписался напротив занятого имени. Натаниэль тоже поставил свою подпись в большой врезке в самом низу страницы. Подпись получилась корявая и угловатая, но ведь он ставил её впервые. Он расписался и про себя перечитал:

«Джон Мэндрейк».

Он стал третьим волшебником из носивших это имя. Ни один из его предшественников не совершил ничего значительного, но Натаниэлю было уже всё равно. Все лучше, чем Фитцгиббон. Пустьуж так и будет.

Наставник Натаниэля сложил бумагу, спрятал в коричневый конверт и откинулся на спинку кресла.

— Ну что ж, Джон, — сказал он. — Дело сделано. Я заверю документ непосредственно в министерстве, и с этого момента начнётся твоё официальное существование. Не вздумай, однако, задирать нос! Ты всё ещё почти ничего не знаешь — и сам в этом убедишься завтра же, когда попытаешься вызвать жабба. И все же первый этап твоего образования завершен, благодаря мне.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

— Видит бог, это были шесть долгих, утомительных лет. Я частенько сомневался, сумеешь ли ты продвинуться достаточно далеко. А после того прошлогоднего происшествия большинство наставников вообще выкинули бы тебя на улицу. Но я упорен… Впрочем, неважно. Отныне ты можешь носить свои линзы.

— Спасибо, сэр.

Натаниэль едва удержался, чтоб не сощуриться. Он уже носил их.

В голосе мистера Андервуда появились самонадеянные нотки.

— Если всё пойдёт хорошо, через несколько лет мы пристроим тебя на достойную работу: возможно, помощником секретаря при каком-нибудь из замминистров. Не слишком роскошно, но зато в соответствии с твоими скромными способностями. Не каждый волшебник способен возвыситься до столь важной должности, как я, Джон, но ты всё равно должен стремиться внести свой, пусть даже скромный вклад в общее дело. Ну а пока что ты, как мой ученик, сможешь помогать при простых магических операциях и тем самым хоть немного отблагодаришь меня за все те усилия, что я на тебя потратил.

— Сочту за честь, сэр.

Волшебник взмахнул рукой, показывая, что ученик может идти. Натаниэль развернулся, чтоб уйти, и скривился. Он был уже на полпути к двери, когда его наставник вдруг ещё кое-что припомнил.

— Да, кстати! — сказал он. — Твоё Наречение состоялось очень вовремя. Через два дня я отправлюсь в Парламент, выслушать речь, которую премьер-министр будет читать перед самыми важными членами его правительства. Это очень важное событие; премьер-министр вкратце изложит свои ближайшие планы, затрагивающие внутреннюю и внешнюю политику. Волшебники могут приводить с собой супруг, а также учеников, уже получивших имя. Если ты будешь хорошо себя вести, я возьму тебя с собой. Это будет для тебя чрезвычайно поучительно — увидеть всех наших ведущих волшебников сразу!

— Да, сэр! Большое вам спасибо, сэр!

Почти впервые на его памяти Натаниэль встретил предложение своего наставника с истинным энтузиазмом. Парламент! Премьер-министр! Натаниэль покинул библиотеку и стрелой взлетел наверх, к себе в комнату, к окну, сквозь которое на фоне серого ноябрьского неба смутно виднелось здание Парламента. Но Натаниэлю казалось, будто стройная башня купается в солнечном сиянии.

Вскорости он вспомнил про жестянку, до сих пор лежавшую у него в кармане.

До обеда оставалось ещё два часа. Миссис Андервуд возилась на кухне, а мистер Андервуд был у себя в кабинете, висел на телефоне. Натаниэль тайком вышел из дома через парадную дверь, прихватив пять фунтов из банки для мелочи — миссис Андервуд держала её в прихожей на полке. Добравшись до дороги, Натаниэль сел на автобус, идущий на юг.

Волшебники не привыкли пользоваться общественным транспортом. Натаниэль сел на боковое сиденье, как можно дальше от остальных пассажиров, но то и дело поглядывал на них краем глаза. Мужчины и женщины, молодые и старые. Молодежь была одета в тусклые, блеклые наряды. На девушках поблескивали украшения. Они бранились, смеялись или сидели тихо, читая газеты, книги, иллюстрированные журналы. Да, это были люди, но невооружённым глазом видно было, что они не обладают могуществом. Натаниэлю, чей опыт общения с людьми был весьма скуден, его попутчики казались плоскими, двухмерными. Они говорили ни о чём, читали примитивные книги. Натаниэль совершенно ничего не мог бы о них сказать — кроме того, что, по его ощущению, большинство из них слегка вульгарны. Через полчаса автобус доехал до Темзы. Натаниэль сошел на остановке у моста Блэкфрай-арз, дошел до середины моста и перегнулся через кованые перила. Был прилив; река быстро несла серые воды, и поверхность её бурлила. Вдоль набережных тянулись деловые кварталы; там уже начали мелькать фары машин и зажигались уличные фонари. Натаниэль знал, что здание Парламента находится как раз за излучиной реки. Ему никогда ещё не случалось бывать так близко от своей заветной цели. От одной лишь мысли об этом сердце Натаниэля забилось быстрее. Нет, о Парламенте можно подумать и потом. А сейчас надо выполнить то, что жизненно необходимо. Натаниэль вытащил из одного кармана пакет и обломок кирпича, подобранный в саду, а из другого — жестянку из-под табака. Он сунул жестянку и кирпич в пакет и крепко завязал его.

Потом он быстро огляделся по сторонам. Прохожие спешили мимо, втянув головы в плечи. Никто даже и не взглянул на него. Тогда Натаниэль преспокойно перебросил пакет через перила и посмотрел, как он падает.

Всё ниже… ниже… В конце концов пакет превратился в белое пятнышко. Натаниэль едва-едва разглядел всплеск.

Готово! Жестянка камнем пошла на дно.

Натаниэль поднял воротник куртки, защищаясь от ветра, дующего над рекой. Теперь ему ничего не грозит. Ну, пока что не грозит. Он выполнил свою угрозу. И если Бартимеус посмеет его предать…

Пока Натаниэль шёл через мост к автобусной остановке, начался дождь. Мальчик брел нога за ногу, погрузившись в задумчивость. Несколько раз он едва не столкнулся с какими-то простолюдинами, шедшими ему навстречу. Те бросали ему вслед ругательства, но Натаниэль их не слышал. Сейчас значение имело лишь одно — он в безопасности…

И с каждым шагом на его плечи всё сильнее наваливалась усталость.

Бартимеус

16

Когда я вылетел из мальчишкиного чердачного окна, голова моя была настолько забита конкурирующими между собою замыслами и сложными многоступенчатыми планами, что я совсем не смотрел, куда лечу. И в результате угодил прямиком в каминную трубу.

В этом было нечто символичное. Вот что с нами делает мнимая свобода.

Я выбрался наружу и вспорхнул в небо, один из миллионов голубей великой столицы. Я купался в солнечных лучах, а холодный ветер ерошил моё чудное оперение. Внизу раскинулись бесконечные ряды серовато-коричневых крыш; они тянулись до самого горизонта, словно вспаханное по осени поле. Как же этот простор манил меня! Мне хотелось лететь и лететь, пока проклятый город не останется далеко позади, улететь отсюда и никогда не возвращаться. Я мог бы так и сделать. Меня никто бы не остановил. Никто бы не вызвал меня снова.

Но я не мог поддаться этому искушению. Мальчишка совершенно определённо дал понять, что произойдет, если я не стану шпионить за Саймоном Лавлейсом или попытаюсь одурачить своего юного хозяина. Да, конечно, я хоть сейчас мог отправиться, куда душе моей угодно. Конечно, я мог по своему усмотрению использовать любые способы, дабы заполучить нужную информацию (не забывая при этом, что всякий вред, причиненный Натаниэлю, обернется в конечном итоге вредом для меня). Конечно, мальчишка не станет меня вызывать — по крайней мере некоторое время, он устал и нуждается в отдыхе^[1K42]. Но я по-прежнему вынужден выполнять его приказания. Если же он останется недоволен, меня ждёт встреча со «Стариной Забористым», который, вероятно, в настоящий момент уже покоится в густом иле на дне Темзы.

Свобода — это иллюзия. За неё всегда приходится платить.

Поразмыслив над этим, я понял, что выбор у меня невелик: начинать надо либо с известного места, либо с известного факта. Местом была вилла Саймона Лавлейса в Хэмпстеде, где он наверняка обделывал большинство своих тайных делишек. Мне как-то не хотелось снова совать туда нос, но, возможно, удастся найти поблизости наблюдательный пункт и проследить, кто бывает в гостях у волшебника. Факт же заключался в том, что Лавлейс, по-видимому, заполучил Амулет Самарканда незаконным путем.

Возможно, мне удастся найти кого-нибудь, кто что-нибудь знает о недавнем прошлом Амулета — например, кто был его последним владельцем.

Из двух отправных точек посещение Хэмпстеда выглядело более перспективным началом. По крайней мере мне известно, как туда добраться.

На этот раз я старался держаться как можно дальше от виллы. Я отыскал на противоположной стороне дороги дом, с крыши которого открывался отличный вид на ворота виллы Лавлейса, спустился и уселся на водосточный желоб. Затем я обозрел местность. По сравнению со вчерашней ночью здесь произошли кое-какие изменения. Защитную сеть восстановили и добавили к ней дополнительный слой. Большинство обгоревших деревьев уже срубили и убрали. На четвертом и пятом плане видны были красноватые создания, высокие и тощие; они крадучись бродили по лужайке.

Ни Лавлейса, ни Факварла, ни Джабора не наблюдалось, но я и не надеялся вот так вот сразу обнаружить что-нибудь интересное. Придётся потратить часок-другой. Я встопорщил перья, чтобы их не так продувало ветром, уселся поудобнее и приготовился выжидать.

Я проторчал на этом водосточном желобе три дня. Три дня, с утра до вечера, с вечера до утра. Конечно, этого мне хватило, чтобы отдохнуть, но зато я начал сходить с ума от усиливающейся боли — я слишком долго пробыл в одном воплощении. Мало того — я чуть не умер от скуки.

Здесь не происходило ничего примечательного. Каждое утро пожилой садовник ковылял вокруг поместья и посыпал удобрениями проплешины на лужайках — места, куда угодили Взрывы Джабора. После обеда он подрезал кусты и разравнивал граблями подъездную дорожку, а потом шёл пить чай. Он совершенно не обращал внимания на красных тварей, а три из них постоянно нависали над ним, словно хищные птицы над добычей. Несомненно, лишь строгие условия, наложенные при вызове, мешали этим тварям пожрать садовника.

Каждый вечер из поместья выплывала целая флотилия поисковых шаров — продолжать обшаривать город. Сам волшебник из дома не выходил; несомненно, оттуда он руководил поисками Амулета. Интересно, а Факварл и Джабор получили по голове за то, что упустили меня? Хотелось бы надеяться.

Утром третьего дня моё внимание привлекло нежное воркование. Справа от меня на водосточном желобе появился маленький аккуратненький голубок; и вот теперь он сидел, склонив голову набок, и заинтересованно поглядывал на меня. Что-то в его внешности заставило меня заподозрить, что это самка. Я постарался в ответ прокурлыкать как можно заносчивее и неприязненнее и отвернулся. Голубка кокетливо придвинулась поближе. Ну вот, только влюбленной птицы мне не хватало! Я отодвинулся. Голубка придвинулась ближе. Я снова отодвинулся. Теперь я сидел на краю желоба, прямо над отверстием водосточной трубы.

Мне отчаянно хотелось превратиться в уличного кота и напугать глупую пичугу так, чтобы она из собственных перьев выскочила, но менять облик так близко от виллы было чересчур рискованно. Я уже готов был сняться и улететь отсюда куда подальше, но тут кто-то наконец пожелал покинуть владения Саймона Лавлейса.

В мерцающей синей сети появилось небольшое круглое отверстие, и сквозь него прошёл бутылочно-зелёный бес с крыльями летучей мыши и свиным рылом. Дыра закрылась. Бес взмахнул крыльями и взмыл над уличными фонарями. В лапе он сжимал пару конвертов.

Тут голубка заворковала прямехонько мне в ухо. Я повернул голову — и едва не наткнулся на клюв этой чрезмерно любвеобильной заразы. Она с чисто женской хитростью воспользовалась удобным случаем, чтобы подобраться ко мне вплотную. Мой ответ был краток и выразителен. Она получила кончиком крыла в глаз и пинок в бок. А я тут же взлетел и кинулся в погоню за бесом.

Было ясно, что это посыльный, и, вероятно, он несёт некое сообщение, нечто чересчур опасное или чересчур секретное, чтобы его можно было доверить телефону или почте. Мне уже доводилось встречаться с подобными существами^[1K43]. Что бы он ни нес в данный момент — это было моей первой возможностью разнюхать, чем занят Лавлейс.

Бес плыл над чьими-то садами, паря в восходящих воздушных потоках. Я следовал за ним, усердно работая своими короткими крылышками. Попутно я тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию. Безопаснее всего — да и разумнее к тому же — не трогать конвертов, которые несёт гонец, а вместо этого постараться найти общий язык с ним самим. Можно, например, принять облик ещё одного беса-посланца, завязать беседу и постараться втереться к нему в доверие при помощи нескольких «случайных» встреч. Если я буду терпелив, дружелюбен и осторожен, он, несомненно, прольет свет на происходящее…

Или можно просто выбить из него всё, что нужно. Так будет быстрее и вернее. Именно на этом способе я и остановился. Потому я продолжал лететь следом за бесом, а над Хэмпстед-Хит набросился на него.

Мы находились уже достаточно далеко от виллы, и потому я, воспользовавшись моментом, превратился из голубя в горгулью, камнем обрушился на несчастного гонца, подхватил его на лету и вместе с ним приземлился среди каких-то жалких низкорослых деревьев. Утвердившись на земле, я перехватил беса поудобнее и как следует встряхнул.

— Пусти! — завизжал он, беспорядочно молотя всеми четырьмя когтистыми лапами. — Щас как дам! Я тебе шею сверну!

— Да ну? Неужели?

Я отволок беса в заросли и придавил небольшим валуном; теперь наружу торчали только его рыло и лапы.

— Ну вот, — сказал я, уселся на валуне, скрестив ноги, и вырвал у беса из лапы конверты. — Сперва я это прочту, а потом можно будет и побеседовать. У тебя появится прекрасная возможность рассказать мне всё, что ты знаешь о Саймоне Лавлейсе.

И, не обращая внимания на несущиеся из-под валуна ругательства (в которых явственно слышалось глубокое и искреннее потрясение), я принялся изучать конверты. Они оказались очень разными. Один был совсем простой и совершенно чистый. На нём не было ни имени, ни адреса — совсем ничего, кроме небольшой печати из красного воска. Другой оказался более помпезным: мягкая желтоватая веленевая бумага и печать, выполненная в виде монограммы волшебника, «СЛ». Это письмо было адресовано некоему Р. Девероксу, эсквайру.

— Первый вопрос, — сказал я. — Кто такой Р. Деверокс?

Голос беса был приглушенным, но наглым.

— Ты чё, издеваешься? Ты чё, Руперта Деверокса не знаешь? Дурак или только прикидываешься?

— Один небольшой совет, — сказал я. — Чрезвычайно неразумно хамить тому, кто крупнее тебя, особенно когда этот кто-то засунул тебя под валун.

— Засунь свои советы себе…

***^[1K44]

— Итак, повторяю вопрос. Кто такой Руперт Деверокс?

— Это премьер-министр Британии, о Милосердный и Великодушный.

— Что, правда?^[1K45] Однако Лавлейс вращается в высших сферах, как я посмотрю. Ну-ка, глянем, что он желает сказать самому премьер-министру…

Я осторожно поддел восковую печать острым когтем, снял её и сохранности ради положил рядом с собой на валун. После чего открыл конверт.

Скажем прямо, мне приходилось перехватывать куда более пикантные письма.

«Дорогой Руперт!

Я вынужден смиренно извиниться перед Вами: я немного опоздаю сегодня в Парламент. Меня задерживает одно неотложное дело, связанное с событием, которое мы наметили на следующую неделю, и мне просто необходимо попытаться уладить его сегодня. Мне очень бы не хотелось, чтобы вся подготовка пошла насмарку. Искренне надеюсь, что Вы простите меня за опоздание.

Позвольте мне воспользоваться случаем и ещё раз выразить нашу глубочайшую признательность за возможность провести эту конференцию.

Аманда уже обновила зал и теперь подбирает для Вашего кабинета новую мягкую мебель в новоперсидском стиле. Она также заказала множество Ваших любимых деликатесов, включая свежие язычки жаворонков.

И снова приношу свои извинения. Я непременно буду присутствовать при Вашем выступлении.

Ваш покорный слуга

Саймон».

Вот типичная для волшебников манера изъясняться: сплошное угодничество и пресмыкательство. Льстивое пустословие, от которого во рту появляется противный маслянистый привкус. А информации — с гулькин нос. Ну что ж, по крайней мере, я мог с уверенностью предположить, что за «неотложное дело» задержало Лавлейса — пропажа Амулета, больше нечему. И ещё одна примечательная подробность: Лавлейсу позарез необходимо вернуть Амулет до начала «события», намеченного на следующую неделю, — до начала какой-то конференции. Аманда — это явно та самая женщина, которая была с Лавлейсом во время моего первого визита на виллу. Пожалуй, не помешало бы разузнать о ней побольше.

Я аккуратно вложил письмо в конверт, взял печать и при помощи слабой вспышки тепла предусмотрительно разогрел её с обратной стороны. Потом я приложил печать на прежнее место — и алле оп! Будто так и было.

Затем я вскрыл второй конверт. Внутри оказался листок с нацарапанной на нём запиской.

«Билетов по-прежнему нет. Возможно, придётся отменить представление. Пожалуйста, обдумай возможные варианты. Увидимся сегодня вечером в П.».

Ага, вот это уже горячее! Второе послание куда подозрительнее: ни тебе адреса, ни подписи в конце. Всё очень мило и совершенно неопределённо. И, как это подобает тайному посланию, истинное содержание скрыто. Ну, по крайней мере оно было бы скрыто от любого тупицы-человека, которому письмо могло бы случайно попасться на глаза. Я же сразу проник за дымовую завесу и болтовню о «билетах». Лавлейс снова вел речь о своем пропавшем амулете. А ведь, похоже, мальчишка прав: кажись, Лавлейсу и вправду есть что скрывать. Пожалуй, пора задать моему приятелю-бесу несколько прямых вопросов.

— Ну, а этот неподписанный конверт? — сказал я. — Куда ты его несешь?

— В резиденцию мистера Скайлера, о Устрашающий. Он живёт в Гринвиче.

— А кто такой мистер Скайлер?

— Я полагаю, о Светоч Джиннов, что это старый наставник мистера Лавлейса. Они регулярно обмениваются письмами при моём посредстве. Оба они занимают министерские должности в правительстве.

— Ясно.

Ну что ж, негусто, но с этого уже можно начинать. Что же они затевают? И что это за «представление», которое, возможно, придётся отменить? Судя по некоторым деталям, содержащимся в обоих письмах, Лавлейс и Скайлер намерены сегодня вечером встретиться в Парламенте и обсудить свои дела. Неплохо бы послушать, о чём они будут беседовать.

Ну а пока что я возобновил расспросы.

— Саймон Лавлейс. Что ты о нём знаешь? Что это за конференцию он устраивает?

Бес издал жалобный вопль.

— О Сияющий Луч Света, к прискорбию моему, я ничего об этом не знаю! Да поджарят меня за моё неведение! Я, в ничтожестве своем, просто ношу письма. Я отправляюсь, куда велят, и приношу обратно ответ, никуда не сворачивая и не задерживаясь, — и так было до того самого момента, пока ваша милость не соизволили подкараулить меня и придавить этим камнем.

— Хм, верно. Ну, и с кем Лавлейс связан наиболее тесно? Кому ты чаще всего носишь письма?

— О Высоко достойный, вероятно, чаще всего он пишет мистеру Скайлеру. Никто более не получает от него столько писем. Все прочие адресаты — это политики и видные персоны из лондонского высшего света. Конечно же, всё это волшебники, но состав их меняется. Вот например, не далее как вчера я относил письма Тиму Хилдику, министру по делам регионов, Шолто Пинну из «Магических принадлежностей Пинна» и Квентину Мейкпису, театральному импресарио, а также приносил ответ от последнего. Вот типичный разброс.

— «Магические принадлежности Пинна» — это что такое?

— Если бы этот вопрос задал кто-то иной, о Великий и Устрашающий, я сказал бы, что он — невежественный глупец. В твоих же устах он свидетельствует о той обезоруживающей простоте, в коей источник всех добродетелей. «Магические принадлежности Пинна» — это самый престижный во всём Лондоне магазин магических артефактов. Он находится на Пикадилли. Шолто Пинн — его владелец.

— Любопытно. Так значит, если волшебник желает приобрести какой-нибудь артефакт, он идёт к этому Пинну?

— Да.

— И что?

— Прости меня, о Поразительный, но мне трудно придумывать тебе новые титулы, когда ты задаешь столь краткие вопросы.

— Ладно, это мы пока опустим. Итак, помимо Скайлера ты никого не можешь особо выделить из его знакомых? Ты уверен?

— Да, о Возвышенный. У него много друзей. Я не могу выделить кого-то одного.

— Кто такая Аманда?

— Не могу сказать, о Лучший из Лучших. Возможно, его жена. Я никогда не носил ей посланий.

— «Лучший из Лучших»? Ты никак и вправду стараешься? Ну, ладно. Последние два вопроса. Первый: случалось ли тебе когда-либо видеть или относить послания высокому мужчине с тёмной бородой, в перчатках и плаще, заляпанном дорожной грязью? Вида он мрачного и загадочного. И второй: кто состоит на службе у Саймона Лавлейса? Я имею в виду могущественных духов наподобие меня, а не таких, как ты. Подумай как следует, и тогда я, быть может, отодвину этот камешек, прежде чем уйду.

Голос беса сделался горестным.

— Я счастлив был бы удовлетворить каждый твой каприз, о Владыка Всего Зримого, но что касается первого твоего вопроса — боюсь, я никогда не видел подобного бородача. Что же касается второго — я не имею доступа во внутренние покои Лавлейса. Там присутствуют некие могущественные сущности; я чувствую их силу, но, к счастью, никогда с ними не встречался. Всё, что мне известно, это то, что сегодня утром хозяин поместил у себя в саду тринадцать прожорливых крелей. Тринадцать! Одного и то бы за глаза хватило! Они вечно ходят за мной по пятам, когда я приношу письма.

Я ненадолго задумался. Самым перспективным представлялся выход на Скайлера. Сомнений быть не могло: они с Лавлейсом что-то затеяли, и если сегодня вечером мне удастся подслушать их разговор в Парламенте, быть может, я узнаю, в чем там дело. Но до этой встречи ещё несколько часов. А тем временем я мог бы разобраться с этими «Магическими принадлежностями Пинна» на Пикадилли. Ясно, что Амулет Лавлейс добыл не там, но, может, в этой лавочке мне удастся разнюхать что-нибудь о недавнем прошлом этой игрушки.

Тут бес под камнем рискнул пошевелиться.

— Если ты уже закончил, о Всемилостивейший, не позволишь ли ты мне продолжить свой путь? Если я вручу послания слишком поздно, меня накажут Раскаленным Пунктиром.

— Ну, так и быть.

Многие в такой ситуации просто проглотили бы малого демона, оказавшегося втянутым в разборку сильных мира сего, но это не мой стиль^[1K46].

Я слез с валуна и откатил его в сторону. Сплющенный в лепёшку посланец кое-как сложился в паре мест и с трудом поднялся на ноги.

— Держи свои письма. Не беспокойся, я их не подделал.

— Да даже если бы и подделал, мне-то какое дело, о Великолепный Метеор Востока? Я просто разношу конверты. Откуда мне знать, чего в них? Это дело не моё.

Стоило кризису миновать, как к бесу тут же вернулась его прежняя неприятная манера изъясняться.

— Если расскажешь кому-нибудь о нашей встрече, я подкараулю тебя ещё раз и тогда ты пожалеешь.

— Я чё, дурак — искать неприятностей на свою шею? Нетушки. Ну так чё, если я больше не нужен, я полетел?

И бес, несколько раз тяжело взмахнув кожистыми крыльями, оторвался от земли и скрылся за деревьями. Я выждал несколько минут, чтобы дать ему время убраться подальше, потом снова превратился в голубя и полетел над пустошью на юг, в сторону Пикадилли.

17

«Магические принадлежности Пинна» относились к тому разряду магазинов, куда посмеет войти только очень богатый или очень храбрый человек. Лавочка занимала стратегически выгодную позицию на углу Пикадилли и Дьюк-стрит и более всего походила на дворец, который сюда зачем-то притащила шайка сноровистых джиннов, притащила и кое-как втиснула промеж здешних однообразных домов. По обе стороны широкого серого бульвара тянулись книжные лавки волшебников и всякие кофейни, и на их фоне ярко освещённые окна и золотые колонны с каннелюрами просто-таки бросались в глаза. Даже при взгляде с воздуха в здании за милю чувствовалась аура утонченного изящества.

Мне пришлось поморочиться с приземлением — многие выступы были утыканы шипами или покрыты чем-то липким, дабы отвадить всяких пакостных голубей вроде меня, — но в конце концов я умостился на дорожном знаке. Оттуда открывался прекрасный вид на магазин. Я продолжил его изучение.

Каждая витрина являла собою памятник претенциозности и вульгарности, к которым втайне питают слабость все волшебники: драгоценности на вращающихся подставках, огромные увеличительные стекла над сверкающим великолепием колец и браслетов, автоматические манекены в пижонских итальянских костюмах с бриллиантовыми булавками в лацканах и все такое прочее. Второразрядные волшебники в поношенном повседневном платье, проходя мимо, невольно притормаживали, завистливо глазели на витрину и шли дальше, одолеваемые мечтами о славе и богатстве. Неволшебников здесь почти что и не мелькало. В этой части города простолюдины появлялись редко.

Сквозь одну из витрин я разглядел высокий прилавок из полированного дерева. За ним сидел невероятно толстый мужчина, с ног до головы одетый в белое. Он восседал на своем стуле, словно на насесте, и трудолюбиво отдавал приказы груде коробок, пошатывавшейся рядом с ним. Вот наконец прозвучала последняя команда, толстяк отвернулся, и коробки поплыли через комнату. Мгновение спустя они повернули, и я смог увидеть небольшого коренастого фолиота^[1K47]. Он и волок всю эту груду. Добравшись до стеллажа в углу, фолиот развернул небывало длинный хвост и принялся ловко подхватывать коробки по одной и осторожно раскладывать по полкам.

Толстяк оказался не кем иным как самим Шолто Пинном, владельцем магазина. Бес-посланец упомянул, что он — волшебник, и я заметил, что он носит в одном глазу монокль в золотой оправе. Несомненно, именно благодаря ему толстяк и видел истинный облик своего слуги, поскольку на первом плане фолиот выглядел как обычный парень — чтобы не пугать прохожих-неволшебников. С виду Шолто показался мне весьма незаурядным и даже опасным типом: невзирая на значительные габариты, двигался он уверенно и плавно, а глаза у него были живые и проницательные. Что-то мне подсказывало, что одурачить его нелегко, а потому я отказался от своего первоначального намерения обернуться человеком и попытаться что-нибудь вытянуть из Пинна.

Малыш фолиот показался мне более подходящей кандидатурой. Я принялся терпеливо ждать подходящего момента. Когда настало время обеденного перерыва, ручеек посетителей, текший к Пинну, сделался полноводнее. Шолто лебезил перед покупателями, не забывая обдирать их как липку, а фолиот метался по магазину, поднося шкатулки, плащи, зонты и прочие требуемые предметы.

Несколько покупок таки состоялось; потом обеденный перерыв завершился и покупатели разошлись. Теперь уже Шолто обратился мыслями к своему брюху. Он выдал фолиоту указания, надел мохнатое меховое пальто и удалился. Я видел, как он подозвал такси, уселся в него, и машина влилась в поток транспорта. Прекрасно. Значит, некоторое время его не будет.

Фолиот тем временем повесил на дверь магазина табличку «Закрыто», уселся за прилавок и, подражая Шолто, напустил на себя важный вид.

Подходящий момент наступил. Я сменил облик. Долой голубя! Вместо этого в дверь магазина постучал бес-посланец, срисованный с того, которого я отлупил в Хэмпстеде. Фолиот поднял голову, посмотрел на меня удивленно и сердито и жестом велел мне проваливать. Я постучал ещё раз, погромче. Фолиот с раздраженным возгласом соскочил со стула, рысцой подбежал к двери и отворил её. Дверь скрипнула. Колокольчик, висевший над ней, звякнул.

— У нас закрыто.

— Письмо для мистера Шолто.

— Его нет. Зайди попозже.

— Письмо срочное. По неотложному делу. Когда он вернётся?

— Примерно через час. Хозяин пошёл обедать.

— А куда он пошёл?

— Он мне не сообщил.

Фолиот держался заносчиво и высокомерно. Он явно считал ниже своего достоинства разговаривать со всякими там бесами.

— Ладно, неважно. Я подожду.

Я извернулся, просочился сквозь приоткрытую дверь, поднырнул под рукой у фолиота и очутился в магазине.

— Ух ты! У вас тут круто!

Фолиот в панике ринулся за мною следом.

— Нельзя! Нельзя! Мистер Пинн оставил мне указание никого не пускать…

— Да не кипятись ты так, приятель. Я ничего не свистну.

Фолиот решительно встал между мною и ближайшим стеклянным шкафчиком с серебряными карманными часами.

— А я этого и не боюсь! Стоит мне топнуть ногой, как сюда явится хорла и сожрёт любого вора или непрошеного гостя! А теперь будь любезен удалиться!

— Ладно, ладно. — Я, понурившись, повернул к двери. — Ты слишком силен для меня. Да ещё и везунчик к тому же. Не всякого возьмут в такое шикарное место.

— Это ты правильно сказал.

Фолиот был задиристым, но тщеславным и слабохарактерным.

— Тебя-то небось не бьют и Раскаленным Пунктиром не жгут! — продолжал плакаться я.

— Естественно нет! Я — воплощение умелого и полезного работника, и хозяин прекрасно со мною обращается.

Таких типов я уже видал. Соглашатель наихудшего толка. Мне захотелось его укусить^[1K48]. Но, как бы там ни было, он дал мне требуемую зацепку.

— Ха! Ещё бы он обходился с тобой плохо! — сказал я. — Он небось знает, как ему повезло, что у него такой работник, как ты. Чего бы он без тебя делал? Ты же наверняка переносишь тут все тяжести. А ещё ты можешь доставать хвостом до верхних полок, или подметать им пол, или…

Фолиот возмущенно подбоченился.

— Ах ты наглая поганка! Хозяин ценит меня куда за более важные услуги! Чтоб ты знал, он называет меня помощником — и это при посетителях, попрошу отметить! Я вместо него присматриваю за магазином, пока он обедает. Я веду счета, я помогаю разыскивать предметы, которые требуются покупателям, я…

— Погоди-погоди! «Предметы»? — Я присвистнул. — Ты хочешь сказать, что он позволяет тебе возиться с товаром — ну, со всем этим магическим добром, амулетами и всяким прочим? Да ты гонишь!

Гнусная физиономия фолиота расплылась в самодовольной ухмылке.

— А вот и нет! Вот и позволяет! Мистер Пинн доверяет мне безоговорочно.

— И что, он тебе доверяет взаправду мощные вещи или всякий ярмарочный хлам — ну, рука славы, зеркало мулера и всё такое?

— Естественно мощные! Самые опасные и редкие артефакты! Хозяин хочет быть уверенным в их силе и всегда проверяет, не подсунули ли ему подделку, — и тут ему необходима моя помощь.

— Да ну?! Что, правда? И как, попадается что-нибудь знаменитое?

Я прислонился к стене и умостился поудобнее. Голова этого подлизы уже так распухла,^[1K49] что он напрочь позабыл, как минуту назад собирался выставить меня за дверь.

— Еще как попадается, да только ты небось и не слыхивал о таких редкостях. Хотя если припомнить… Вот в прошлом году гвоздем сезона был ножной браслет Нефертити. Он вызвал настоящую сенсацию! Один из агентов мистера Пинна откопал его в Египте и доставил сюда специальным самолетом. Мне доверили чистить его! Подумай об этом в следующий раз, когда будешь лететь куда-нибудь под дождём. Этот браслет продали с аукциона. Его купил герцог Вестминстерский и выложил за него кругленькую сумму. Поговаривают, — фолиот подался поближе ко мне и понизил голос, — будто он купил его в подарок жене, поразительно некрасивой особе. Этот браслет придает своему носителю небывалую красоту и очарование — собственно, именно благодаря ему Нефертити удалось заполучить фараона. Хотя откуда тебе об этом знать!

— Угу…^[1K50]

— Что там у нас еще… Волчья шкура Ромула, флейта из Шартра, череп отца Бэкона… Я мог бы и продолжить, но не хочу тебя утомлять.

— Да, это для меня малость чересчур, приятель. О, вспомнил! Знаешь, о чём я слыхал? Об Амулете Самарканда, вот о чём! Мой хозяин несколько раз про него упоминал. Готов поспорить, что вот его ты никогда не чистил.

Это невинное замечание заставило фолиота занервничать. Он прищурился, и кончик его хвоста слегка задергался.

— А кстати, кто твой хозяин? — вдруг спохватился он. — И где послание? Что-то я у тебя ничего не вижу.

— Конечно не видишь. Как же ты увидишь, когда оно здесь! — И я постучал себя когтем по голове. — А насчёт хозяина, так это не секрет. Саймон Лавлейс — вот кто у меня хозяин. Ты, может, даже видел его.

Пожалуй, приплетать сюда волшебника, дабы исправить положение, было немного чересчур. Но стоило мне упомянуть Амулет Самарканда, и поведение фолиота резко изменилось, а мне вовсе не хотелось усугублять его подозрительность — ведь тогда он точно не ответил бы на мой вопрос. К счастью, мои слова явно произвели на него сильное впечатление.

— А, мистер Лавлейс! Ты никак у него новенький? А где Ниттлес?

— Он вчера ночью потерял послание. Ну, хозяин ему и всыпал.

— Потерял послание? Я всегда считал, что Ниттлес тот ещё разгильдяй. Поделом ему.

Кажется, приятные размышления о том, что бес-посланец получил по заслугам, привели фолиота в умиротворенное состояние; в глазах у него появилось мечтательное выражение.

— Да, мистер Лавлейс — настоящий джентльмен и превосходный клиент. Всегда так прекрасно одет и так вежливо разговаривает, когда просит что-нибудь подать… Они, конечно же, добрые друзья с мистером Пинном. Так значит, он упоминал про Амулет Самарканда? Ну, это и неудивительно, если вспомнить, что произошло. Грязное дело. А убийцу так и не нашли, хотя прошло уже шесть месяцев.

Я тут же насторожился, но постарался не подать виду.

— Да, мистер Лавлейс упоминал, что там стряслось что-то нехорошее. Но в чем там дело, он не говорил.

— Ну, так ему и не по чину беседовать со всякой шушерой вроде тебя. А вообще-то некоторые считают, что это дело рук Сопротивления — что бы это ни значило. Или какого-нибудь волшебника-ренегата — это, пожалуй, больше похоже на правду. Не знаю, известно ли тебе, что все ресурсы государства…

— Ну так а чего с Амулетом-то стряслось? Его свистнули?

— Да, его украли. И, что самое ужасное, воры даже пошли на убийство. Чудовищно! Бедный, бедный мистер Бихэм! — И эта пародия на фолиота смахнула с глаз слезу^[1K51]. — Так ты спрашивал, не проходил ли этот Амулет через нас? Ну конечно же нет. Он слишком ценен, чтобы выставлять его в открытую продажу. Амулет Самарканда долгое время был собственностью правительства. Последние тридцать лет он хранился в Суррее, в поместье мистера Бихэма. Все меры предосторожности, порталы и всё такое прочее. Мистер Бихэм иногда упоминал об этом в беседе, когда заглядывал к нам с мистером Пинном. Мистер Бихэм был хорошим человеком — строгим, но справедливым. Превосходный человек. Увы!

— И что, кто-то украл Амулет Самарканда у Бихэма?

— Да, шесть месяцев назад. Ни один портал не был задействован, стражи ничего не заметили, а Амулет исчез. Как сквозь землю провалился! Остался только пустой ящик. А несчастный мистер Бихэм лежал рядом в луже крови. Ужасная кончина! Должно быть, он как раз находился в комнате, где хранился Амулет, когда туда забрались воры, и, прежде чем мистер Бихэм успел позвать на помощь, ему перерезали горло. Какая трагедия! Мистер Пинн был очень расстроен.

— Ну ещё бы! Да, приятель, ужасная история, и вправду ужасная.

Я напустил на себя скорбный вид — насколько это возможно для беса, — но в душе ликовал. Это была та самая кроха сведений, которой мне недоставало. Так значит, Саймон Лавлейс и вправду заполучил Амулет посредством кражи — и пошёл на убийство, лишь бы получить его. Тот чернобородый человек, которого Натаниэль видел в кабинете у Лавлейса, должно быть, явился туда сразу после убийства Бихэма — ещё и кровь не высохла. Мало того: работал Лавлейс сам или в сговоре с какой-то группой, но он украл Амулет Самарканда у правительства, а это уже попахивает государственной изменой. Ну что ж, если мальчишка не запрыгает при этом известии, то я — мулер.

Одно было несомненным: этот паренек, Натаниэль, сам не понимает, какой гадюшник он разворошил, когда приказал мне свистнуть Амулет Самарканда. Саймон Лавлейс пойдёт на всё, лишь бы вернуть эту штуковину, — ему просто ничего больше не остается. И он прикончит любого, кто узнает, как он эту вещь заполучил.

Но зачем он украл Амулет у Бихэма? Что заставило его пойти на такой риск — ведь он может навлечь на себя гнев государства? Я, конечно, слыхал об Амулете Самарканда, но не знал истинной природы его силы. Возможно, фолиот поможет мне восполнить этот пробел.

— Должно быть, этот амулет и вправду что-то особенное, — сказал я. — Небось полезная штуковина?

— Насколько я могу понять со слов хозяина — да. Говорят, будто в нем заключено некое невероятно могущественное существо — кто-то из самых отдаленных краев Иного Места, где царит хаос. Он защищает того, кто его носит, от любого магического…

Тут фолиот уставился куда-то мне за спину и поперхнулся. На полированный пол упала тень — достаточно широкая, чтобы накрыть нас обоих. Звякнул колокольчик, дверь отворилась, и в проем ворвался шум Пикадилли. Я медленно обернулся.

— Ну-ну, Симпкин, — произнёс Шолто Пинн, толкнув дверь тростью с набалдашником из слоновой кости. — Я, значит, ухожу, а ты тут принимаешь друзей? Кот за дверь…

— Нет-нет, хозяин! Вовсе нет!

Это хныкающее ничтожество убрало челку с лица и попятилось, старательно кланяясь. Его распухшая голова заметно уменьшилась в размерах. Да, изумительное зрелище. Я же остался стоять на прежнем месте, спокойный, как слон.

— Что, он тебе не друг?

У Шолто был низкий, раскатистый, очень звучный голос; при его звуках в воображении отчего-то возникали солнечные отсветы на потемневшем от времени дереве, кувшины, натертые воском, и бутылки с хорошим красным портвейном^[1K52]. Это был добродушный голос; казалось, будто его обладатель вот-вот засмеется. На тонких губах Пинна играла улыбка, но глаза оставались холодными и настороженными. Вблизи владелец магазина оказался даже крупнее, чем я думал: не человек, а здоровенная белая стена. В этой его огромной шубе и при плохом освещении Пинна вполне можно было принять за мамонта, вид сзади.

Симпкин ещё немного отполз вдоль конторки.

— Нет, хозяин. Это п-посланец, к вам. Он п-принёс п-послание.

— Ты меня поражаешь, Симпкин! Посланец с посланием! Невероятно. Ну и почему же ты не забрал послание и не отправил его восвояси? У тебя ведь масса работы.

— Совершенно верно, хозяин, вы совершенно правы. Просто он только что явился!

— Еще поразительнее! А мне через гадательное зеркало показалось, что вы тут уже десять минут болтаете, словно торговки рыбой. И как это понимать? Возможно, мой преклонный возраст наконец-то начал сказываться на моём зрении?

Волшебник извлек свой монокль из жилетного кармашка, водрузил его на законное место, в левый глаз^[1K53], и подошёл на пару шагов поближе, лениво помахивая тростью. Симпкин подался назад, но ничего не ответил.

— Ну, ладно. — Трость внезапно устремилась в мою сторону. — Твоё послание, бес. Где оно?

Я почтительно коснулся лба.

— Оно хранится у меня в памяти, сэр. Мой хозяин счел его слишком важным, чтобы доверить его бумаге.

— Да ну? — Он смерил меня взглядом через монокль. — Твой хозяин — это…

— Саймон Лавлейс, сэр! — Я ловко отсалютовал и вытянулся по стойке «смирно». — И если вы позволите, сэр, я бы хотел передать вам сообщение и отбыть. Мне бы не хотелось отнимать ваше драгоценное время.

— Очень хорошо. — Шолто Пинн подошёл поближе и устремил на меня пронзительный взгляд (на этот раз уже обоих глаз). — Прошу. Излагай послание.

— Слушаюсь, сэр. Вот оно. «Дорогой Шолто, приглашен ли ты в Парламент на сегодняшний вечер? Я — нет. Похоже, премьер-министр обо мне позабыл, и я чувствую себя оскорбленным. Пожалуйста, ответь и посоветуй, как мне быть. Всего наилучшего, Саймон». Слово в слово, сэр, слово в слово.

Это звучало вполне правдоподобно даже для меня, но я не хотел испытывать удачу. Я отсалютовал ещё раз и двинулся к двери.

— Оскорбленным? Хм. Бедный Саймон. — Волшебник на мгновение задумался. — Прежде чем уйти, назови своё имя, бес.

— Э… Бодмин, сэр.

— Бодмин. Хм. — Шолто Пинн потёр щёку. На толстом пальце красовался перстень. — Я понимаю, Бодмин, что тебе не терпится вернуться к своему хозяину, но, прежде чем отпустить тебя, я хочу задать тебе два вопроса.

Я неохотно притормозил.

— К вашим услугам, сэр.

— Какой ты, однако, вежливый бес. Ну да ладно. Итак, во-первых: почему это Саймон не мог записать столь безвредное послание? В нем нет ничего бунтарского, но оно вполне могло выветриться из памяти низшего демона вроде тебя.

— У меня очень хорошая память, сэр! Это мой особый дар, всем известно.

— Пусть даже так — это всё равно странно… Ладно, неважно. А второй мой вопрос… — С этими словами Шолто приблизился ещё на пару шагов и навис надо мной. Навис очень успешно. В нынешнем своем облике я невольно почувствовал себя маленьким и жалким. — Второй мой вопрос таков: почему Саймон не попросил у меня совета лично, пятнадцать минут назад, во время ленча, о котором мы с ним договаривались заранее?

Оба-на! Пора сматываться.

Я метнулся к выходу, но Шолто Пинн оказался проворнее. Он пристукнул тростью об пол и вытянул её перед собой. Из трости вырвался жёлтый луч. Он ударил в дверь, и во все стороны брызнули шары плазмы, мгновенно замораживавшие всё, к чему только прикасались. Я в кувырке перелетел над ними, проскочив сквозь облако ледяного пара, и приземлился на витрину с атласным бельем. Из трости ударил ещё один луч. Прежде чем он достиг цели, я уже был в воздухе. Я перескочил через волшебника и грузно приземлился на прилавок; бумаги так и полетели в разные стороны.

Я стремительно развернулся и выстрелил Взрывом — он врезался точнехонько волшебнику в спину, и Пинн полетел на замороженную витрину. Волшебника окружало защитное поле — надругих планах оно вспыхнуло чудненькими жёлтыми искрами, — но хоть у меня и не получилось проделать в Шолто дыру, дух из него вышибло знатно. Он осел среди заледенелых шортиков, хватая ртом воздух. Я же кинулся к ближайшему окну, намереваясь прорваться сквозь него на улицу.

Увы, я позабыл про Симпкина. Он ловко вынырнул из-под стойки с плащами и нацелился огреть меня по голове здоровенным жезлом (оснащенным ярлычком с надписью «Самый большой»). Я пригнулся. Жезл врезался в застекленную витрину прилавка. Симпкин отступил, намереваясь повторить удар. Я прыгнул на него, вырвал жезл у него из лап и отвесил фолиоту затрещину, здорово изменившую топографию его физиономии. Симпкин хрюкнул и рухнул на груду каких-то дурацких шляп, а я двинулся своим путем.

Я заметил между двумя манекенами прекрасную полоску окна, сделанную из прозрачного изогнутого стекла; солнечные лучи преломлялись в нем и приобретали нежный радужный оттенок. Очень красивая и очень дорогая витрина. Я швырнул в неё Взрыв. На мостовую хлынул ливень мельчайших осколков, а я нырнул в дыру.

Но было поздно. Разбившееся стекло привело в действие ловушку.

Манекены развернулись.

Они были сделаны из тёмного полированного дерева — безликие витринные болваны. Просто овал на месте лица. Лёгкий намек на нос, но ни следа рта или глаз. Манекены демонстрировали последний писк моды среди волшебников: чёрные костюмы в стиле «унисекс», в тонкую белую полоску, с узкими лацканами, лимонно-белые рубашки с высокими крахмальными воротничками и галстуки смелых расцветок. Обуви на манекенах не было: из штанин просто торчали скругленные деревяшки.

Когда я прыгнул между манекенами, они вскинули руки, преграждая мне путь. Из рукавов выскочили серебряные клинки и со щелчком легли в лишенные пальцев конечности. Я слишком хорошо разогнался, чтобы тормозить, но при мне по-прежнему был тот жезл-переросток. Я едва успел выставить его перед собой: клинки манекенов метнулись ко мне, синхронно описав в воздухе широкие дуги. Серебряные лезвия с размаху ударили по жезлу, при этом едва не перерубили. Я таким образом уцелел, но мой красивый полёт прервали. Остановка получилась резкой и довольно болезненной.

На миг я почувствовал кожей прикосновение холодной ауры серебра^[1K54]. Но в следующее мгновение я выпустил жезл и ринулся назад. Манекены встряхнули ножами; жезл упал на пол, развалившись на две половинки. Деревянные болваны подогнули колени и прыгнули…

Я сделал сальто назад и перемахнул через прилавок.

Серебряные клинки врезались в паркет на том самом месте, где я только что стоял.

Мне нужно было сменить облик, и побыстрее — пожалуй, тут как раз подошёл бы сокол, — но для этого мне требовалась хоть крошечная передышка, а противники не собирались её мне предоставлять. Прежде чем я успел сообразить, что же мне теперь делать, манекены снова двинулись на меня; клинки со свистом рассекали воздух; слишком большие для деревянных шей воротники трепетали на ветру. Я нырком ушёл от одного из стражей и по пути врезался в груду пустых коробок для упаковки подарков. Один манекен приземлился на прилавок, второй — за прилавком. Их гладкие безликие головы повернулись в мою сторону.

Я чувствовал, что силы меня покидают. Слишком много превращений и заклинаний за слишком краткий промежуток времени. Но я пока мог постоять за себя. Я сколдовал на ближайшего манекена — того, который взгромоздился на прилавок — Инферно. Из-под хрустящей белой рубашки вырвалось синее пламя и мгновенно растеклось по ткани. Галстук съежился, пиджак начал тлеть. Манекен, как и следовало ожидать, не обратил на это ни малейшего внимания^[1K55]. Он снова вскинул оружие. Я отступил. Манекен согнул ноги, приготовился к прыжку. Огонь лизал его грудь; уже всё его лакированное деревянное тело было охвачено огнём.

Манекен высоко подпрыгнул и обрушился на меня; пламя билось у него за плечами, словно просторный плащ. В последнее мгновение я отскочил в сторону. Манекен тяжело ударился об пол. Раздался душераздирающий треск: обгоревшее дерево не выдержало удара и сломалось. Накренившись, манекен шагнул ко мне — тело его при этом наклонилось под нелепым углом, — но тут его ноги не выдержали. Он рухнул и превратился в огненную груду, из которой торчали почерневшие конечности.

Я уже примерился, как бы половчее проделать то же самое с его напарником — тот перескочил через костёр и теперь быстро приближался ко мне, — но тут раздавшийся позади негромкий звук известил меня, что Шолто Пинн отчасти пришёл в себя. Я оглянулся. Шолто полусидел, и вид у него был такой, будто по нему пробежалось стадо бизонов. Голова его была очень симпатично задрапирована парой бюстгальтеров. И всё-таки он был опасен. Он нашарил свою трость, подтянул поближе и направил её на меня. Из трости снова ударил жёлтый луч — но меня там, куда Шолто целился, уже не было. Так что плазма обволокла второй манекен. Тот как раз прыгнул, и удар застал его в полете. Манекен мгновенно оцепенел, свалился на пол и раскололся на десяток кусков.

Шолто выругался и яростно огляделся по сторонам. Ему не пришлось долго меня разыскивать. Я находился прямо над ним — балансировал на шкафу. Точнее, на полках, поставленных друг на друга и не привинченных к стене. Полки были загружены папками, педантично расставленными в алфавитном порядке, и красиво разложенными щитами, статуэтками и старинными книгами. Последние, несомненно, были похищены у законных владельцев и свезены сюда со всех уголков света. Должно быть, эти безделушки стоили целое состояние. Я прислонился спиной к стене, упёрся покрепче ногами в стеллаж и оттолкнулся.

Полки заскрипели и зашатались.

Шолто услышал этот звук. Он поднял голову. Глаза его расширились от ужаса. Я подналег ещё, вложив в это усилие всю свою злость. Я думал о несчастных джиннах, запертых внутри изувеченных манекенов.

Полки наконец-то подались. Первым рухнул небольшой египетский кувшинчик-канопа. Почти сразу же за ним последовала тиковая шкатулка с ладаном. Затем центр тяжести сместился, полки содрогнулись, и всё сооружение с поразительной быстротой обрушилось на валяющегося волшебника.

Шолто и пикнуть не успел, как всё это его магическое хозяйство грохнулось ему же на голову.

С Пикадилли донесся визг тормозов и грохот сталкивающихся машин. Над останками прекрасной витрины Шолто поднялось облако ладана и погребальной пыли.

Я был вполне удовлетворен достигнутым результатом — но подстраховаться никогда не помешает. Я внимательно оглядел полки. Под ними не наблюдалось никакого шевеления. Я не знал, оказался ли Щит Пинна достаточно мощным, чтобы спасти его. Да меня это и не волновало. Главное, что теперь я мог спокойно уйти.

И снова я двинулся к дыре в витрине. И снова мне преградили путь.

Симпкин.

Я застыл в воздухе.

— Пожалуйста, — с нажимом произнёс я, — не заставляй меня понапрасну терять время. Я уже один раз перекроил тебе физиономию.

Нос Симпкина, ранее гордо вздымавшийся, теперь был вдавлен в голову, словно палец неудачно вывернутой перчатки. Вид у фолиота был очень недовольный.

— Ты причинил вред хозяину, — прогнусавил он.

— Да, и тебе следовало бы сейчас плясать от радости, ренегат несчастный! — огрызнулся я. — Я бы на твоем месте прикончил его, а не скулил над раскиданными товарами.

— Мне теперь понадобится несколько недель, чтобы починить эту витрину.

Моё терпение лопнуло.

— Я тебе сейчас вторую разгрохаю, предатель!

— Поздно, Бодмин! Я включил сигнал тревоги. Полицейские прибудут через…

— Ага, ага.

Я собрал остаток сил и превратился в сокола. Симпкин не ожидал ничего подобного от жалкого беса на побегушках. Он испуганно отшатнулся. Я пронесся над его головой, уронив ему на макушку прощальную каплю помета, и наконец-то вырвался на вольный воздух.

А из этого воздуха обрушилась сеть из серебряных нитей и поволокла меня вниз, к мостовой Пикадилли.

Эти нити являли собою Силки наилучшего качества. Они связали меня на всех планах, облепили всё моё птичье тело. Я бил крыльями, брыкался лапами и щёлкал клювом. Я сражался изо всех сил, но тщетно. Нити несли в себе силу земли, самой чуждой мне стихии, и серебро, прикосновения которого были мучительны. Я не мог сменить облик, не мог задействовать никакую магию, хоть мощную, хоть простейшую. Сущность моя изнемогала от одного лишь соприкосновения с этими нитями, и чем сильнее я бился, тем хуже мне становилось.

Через несколько секунд я сдался и застыл неподвижно — накрытый сетью комок плоти и перьев. Правда, я украдкой выглядывал одним глазом из-под крыла. Но видел я лишь смертоносное переплетение нитей на серой мостовой, всё ещё мокрой после недавнего дождя и покрытой слоем стеклянной пыли. Откуда-то издалека доносился хохот Симпкина, заливистый и пронзительный.

А потом на плиты мостовой упала тень.

На тротуар с негромким стуком приземлились два огромных ороговевших копыта. Асфальт под ними пошёл пузырями от жара.

Над сетью поплыл дымок, насыщенный зловредными испарениями чеснока и розмарина. Разум мой был отравлен; голова пошла кругом, мышцы обмякли…

А затем тьма окутала сокола и погасила его сознание, словно огонек свечи.

Натаниэль

18

Два дня, последовавшие за Наречением, доставили Натаниэлю множество неудобств. Физически он был совершенно измотан: вызов Бартимеуса и воспоследовавшая магическая дуэль вытянули из него все силы. Уже на обратном пути с Темзы мальчик начал шмыгать носом. К вечеру он уже не шмыгал, а просто-таки хрюкал, не хуже свиньи. К утру у него обнаружилась качественная, полномасштабная простуда. Когда он появился на кухне, здорово смахивая на привидение, миссис Андервуд хватило одного взгляда, чтобы тут же развернуть его и отправить в постель. Вскорости она сама поднялась к Натаниэлю в комнату — принесла бутылку с горячей водой, сандвичи, шоколадку и кружку горячего чая с медом и лимоном. Натаниэль, укрытый одеялом по самые уши, прокашлял слова благодарности.

— Не за что, Джон, — сказала миссис Андервуд. — Чтобы сегодня утром ты носа отсюда не высовывал. Нам же нужно, чтобы ты поправился ко времени поездки в Парламент, ведь верно? — Она оглядела комнату и нахмурилась.

— Что-то здесь сильно пахнет свечами, — сказала она. — И благовониями. Надеюсь, ты не практиковался здесь?

— Нет, миссис Андервуд. — Натаниэль мысленно проклял свою беспечность. Он ведь собирался открыть окно и проветрить комнату, но к вечеру так вымотался, что напрочь об этом позабыл. — Такое иногда бывает. Сюда поднимаются запахи из мастерской мистера Андервуда.

— Странно. Никогда раньше этого не замечала.

Она снова принюхалась. Натаниэль поймал себя на том, что неотрывно смотрит на край ковра — оттуда, к его ужасу, предательски выглядывала пентаграмма. Сделав над собою неимоверное усилие, Натаниэль отвел взгляд и зашелся в кашле. Миссис Андервуд тут же позабыла обо всем и сунула в руки Натаниэлю кружку с чаем.

— Выпей-ка это, милый. А потом постарайся заснуть, — сказала она. — Я загляну днём.

Задолго до того, как миссис Андервуд выполнила своё обещание, окно было открыто, и комната успешно проветрилась. Пол под ковром был начисто вытерт.

Натаниэль лежал в постели. Новое имя, которое мистер Андервуд навязал ему, вызывало у него странные чувства. Оно звучало фальшиво и даже немного по-дурацки. «Джон Мэндрейк».

Вполне подходяще для какого-нибудь волшебника из книги по истории, но как-то не очень — для сопливого простуженного мальчишки. Натаниэлю трудно было привыкнуть к новому имени и ещё труднее — позабыть старое…

Хотя кто ж ему позволит его позабыть? Уж точно не Бартимеус. Даже меры предосторожности — жестянка из-под табака, ныне покоящаяся на дне реки, — не помогали Натаниэлю почувствовать себя в безопасности. Как он ни старался выбросить всё это из головы, тревога возвращалась снова и снова. Она преследовала его, грызла и изводила, словно нечистая совесть. А вдруг он позабыл что-нибудь важное, а демон это заметил?.. А вдруг в эту самую минуту Бартимеус строит страшные козни, вместо того чтобы шпионить за Лавлейсом, как было приказано?

Натаниэль валялся на смятых простынях, среди апельсиновых шкурок, и в голову ему непрерывно приходили разнообразнейшие неприятные возможности. Его терзало сильнейшее искушение достать из тайничка под черепицей своё гадательное зеркало и проверить, чем сейчас занят Бартимеус. Но Натаниэль прекрасно понимал, что это неразумно: соображал он с трудом, говорил тихо и хрипло, и у него едва хватало сил сесть в постели. Где уж тут управиться с норовистым мелким бесом! Так что придётся на время предоставить джинна самому себе. Ничего, как-нибудь обойдётся.

Заботами миссис Андервуд на третье утро Натаниэль поднялся с постели.

— Очень вовремя, — сказала миссис Андервуд. — Ведь сегодня вечером наш выход в свет.

— А кто там будет? — спросил Натаниэль. Он сидел, скрестив ноги, в уголке кухни и чистил свои башмаки.

— Триста министров, входящих в правительство, с супругами, некоторые особо везучие ученики, уже получившие имя… и несколько прихлебателей — меньших волшебников, состоящих на гражданской или военной службе, которые уже продвинулись по службе, но ещё не познакомились с нужными людьми. Это собрание — прекрасная возможность посмотреть, кто сейчас в фаворе, Джон, не говоря уже о возможности взглянуть, что сейчас носят. На летнем рауте, в июне, некоторые женщины из числа министров экспериментировали с длинными одеяниями в самаркандском стиле. Это было довольно интересно, но, конечно же, не прижилось. Джон, что с тобой?

Натаниэль выронил обувную щетку.

— Ничего особенного. Просто она выскользнула. А почему именно Самарканд, миссис Андервуд? Что в нем такого модного?

— Понятия не имею. Если ты уже справился с башмаками, почисти свою куртку.

Возможно, уроки помогли бы Натаниэлю хотя бы ненадолго избавиться от волнения, но было воскресенье, и потому тревога терзала его весь день, всё нарастая и нарастая. В три пополудни — за несколько часов до назначенного времени — Натаниэль облачился в свой лучший костюм и принялся слоняться по дому. Это длилось до тех пор, пока наставник не высунулся из спальни и не приказал Натаниэлю прекратить.

— Хватит топать, мальчик! У меня из-за тебя в голове гудит! Или, может, ты хочешь остаться сегодня дома?

Натаниэль очумело помотал головой и на цыпочках спустился в библиотеку. Там он занялся поисками принуждающих заклинаний для демонов среднего ранга и на время позабыл о беспокойстве. В общем, Натаниэль неплохо провел время. Он трудился над сложным заклинанием Зазубренного Маятника, когда в библиотеку влетел мистер Андервуд в лучшем своем плаще.

— Вот ты где, недоумок! Я тебя ищу по всему дому! Ещё минута — и мы бы ушли без тебя!

— Простите, сэр… я зачитался…

— Чем — этой книгой? Дурень сонный. Это же четвертый уровень. Она написана на коптском — ты в ней ни слова не разберешь. Ты просто заснул и не смей отнекиваться! А ну-ка пошевеливайся, или я вправду оставлю тебя дома!

Действительно, в тот момент, когда мистер Андервуд вошёл в библиотеку, глаза Натаниэля были закрыты: ему так легче было запоминать. Учитывая обстоятельства, можно было сказать, что Натаниэлю повезло: ему не пришлось сочинять других объяснений. Отброшенная книга осталась валяться в кресле, а Натаниэль вылетел из библиотеки следом за наставником. Сердце его готово было выскочить из груди. Он промчался вслед за мистером Андервудом через прихожую и вылетел на улицу. Там их ждала улыбающаяся миссис Андервуд; она была одета в блестящее зелёное платье, а вокруг шеи у неё было небрежно обмотано нечто вроде мохнатой анаконды. Жена волшебника стояла у большой чёрной машины.

Натаниэлю всего однажды довелось ехать в машине своего наставника, и он совершенно не помнил той давней поездки. Он забрался на заднее сиденье; его изумило прикосновение к блестящей коже сидений и странный, какой-то ненастоящий запах соснового ароматизатора, висевшего под зеркалом заднего обзора.

— Сиди смирно и не прикасайся к стеклам.

Мистер Андервуд строго взглянул на отражение ученика в зеркале заднего обзора. Натаниэль сел смирно, послушно сложив руки на коленях, и путешествие в Парламент началось.

Машина торжественно ехала на юг. Натаниэль смотрел в окно. Отсветы бессчетных лондонских огней — уличные фонари, витрины магазинов, окна, следящие шары — мелькали по его лицу. Натаниэль смотрел на всё это великолепие широко распахнутыми глазами, позабыв моргать, и жадно впитывал всё, что представало его взору. Поездка по городу уже сама по себе была из ряда вон выходящим событием — Натаниэлю, познававшему мир в основном посредством книг, нечасто доводилось выбираться из дома. Правда, миссис Андервуд иногда возила его на автобусе в одежный и обувной магазины. А однажды, когда у мистера Андервуда выдалось свободное время, Натаниэля сводили в зоопарк. Но ему редко доводилось выбираться за пределы Хайгейта. И уж точно он никуда ещё не ездил в столь позднее время.

Как обычно, от грандиозности всего окружающего у Натаниэля перехватило дыхание — от великого множества улиц и переулков, от причудливо изгибающихся полос света… Большинство домов были совсем не такими, как на той улице, где проживал мистер Андервуд, — поменьше и поплоше. И они жались друг к другу, или теснились вокруг больших зданий без окон, с плоскими крышами и высокими трубами; наверное, это были те самые фабрики, на которых зачем-то собирались простолюдины. Впрочем, фабрики мало интересовали Натаниэля.

Кстати, самих простолюдинов тоже хватало. Натаниэль всегда поражался, до чего же их много. Несмотря на темноту и моросящий дождик, они кишели вокруг, словно муравьи в саду, спешили куда-то, втянув головы в плечи, входили в магазины и выходили оттуда, а иногда скрывались в ветхих трактирах; трактиры ютились в боковых улочках, и сквозь матовые стекла сиял тёплый оранжевый свет. У каждого такого дома над дверью, не скрываясь, висел следящий шар.

Когда под ним проходили, шар дергался, будто поплавок, и пульсировал тёмно-красным.

Машина как раз проезжала мимо одного такого трактира — очень большого, расположенного прямо напротив станции метрополитена, — когда мистер Андервуд стукнул кулаком по приборной доске. Натаниэль аж подскочил.

— Вот он, Марта! — воскликнул мистер Андервуд. — Будь моя воля, туда сегодня же наведалась бы ночная полиция и забрала бы с собою всех, кто там есть.

— Как можно, Артур! Только не ночная полиция! — страдальчески отозвалась его жена. — Наверняка существуют более приемлемые способы перевоспитать их.

— Ты не понимаешь, о чём говоришь, Марта. Ткни пальцем в любой лондонский трактир, и я отыщу в нем помещение для тайных сборищ простолюдинов. На чердаке, в подвале, в потайной комнате за баром… Я этого добра навидался — министерство внутренних дел частенько проводит такие облавы. Но нам никогда не удаётся никого застукать, так же как не удаётся раздобыть доказательства — просто пустые комнаты, несколько столов да стульев… Уж поверь мне на слово: из этих мерзких дыр берут начало все наши неприятности такого рода. Премьер-министру вскоре придётся принять меры — но кто знает, что ещё к тому времени успеют натворить смутьяны? Следящих шаров недостаточно! Необходимо выжечь эти язвы каленым железом, сровнять их с землей — я так сегодня и сказал Дювалю. Но меня, конечно же, никто не слушает.

Натаниэль давным-давно научился не задавать наставнику вопросов, как бы его ни интересовала обсуждаемая тема. Он просто извернулся и посмотрел ещё раз на тающие позади оранжевые огни трактира.

Они въехали в центральную часть Лондона; здешние дома были большими и величественными, в лучших традициях империи. На дорогах стало попадаться больше частных автомобилей, витрины магазинов увеличились и сделались более кричащими, а на тротуарах помимо простолюдинов стали попадаться и волшебники.

— Как ты там, милый? — спросила миссис Андервуд.

— Спасибо, миссис Андервуд, хорошо. А нам ещё далеко?

— Еще несколько минут, Джон. — Наставник снова взглянул на Натаниэля в зеркало.

— Вполне достаточно времени, чтобы предупредить тебя, — сказал он. — Сегодня вечером ты представляешь меня. Мы будем находиться в одном зале с величайшими волшебниками страны, с людьми, наделенными такой властью, что ты даже представить себе не можешь. Один неверный шаг — и ты погубишь мою репутацию. Ты слышал, что случилось с учеником Дизраэли?

— Нет, сэр.

— Это произошло на собрании наподобие сегодняшнего. В тот момент, когда Дизраэли представляли собранию, его ученик споткнулся об ступеньку. Он врезался в своего наставника, и тот кубарем полетел по лестнице. И упал на герцогиню Аргайлскую — к счастью, весьма объемистую даму.

— Да, сэр.

— Дизраэли встал и чрезвычайно любезно извинился перед герцогиней. Потом он повернулся к ученику — тот так и скулил на лестнице — и хлопнул в ладоши. На пятнадцать секунд зал окутала тьма. А когда она развеялась, ученика не было. На его месте стояла железная статуя зловредного мальчишки. В руках статуя держала обувную щетку, так что в последние сто пятьдесят лет всякий, кто входит в этот зал, может навести блеск на свою обувь.

— Правда, сэр?! А я увижу эту статую?

— Суть этой истории в том, мальчик, что если ты хоть в чем-то меня подведёшь, я позабочусь, чтобы рядом с этой статуей появилась вешалка для шляп, ей в пару. Ты понял?

— Да, сэр. Понял, сэр.

Натаниэль мысленно сделал пометку: взглянуть на формулу Окаменения. Похоже, тут был задействован весьма могущественный африт. Судя по всему, что Натаниэлю было известно о способностях своего наставника, мистеру Андервуду было не по плечу провернуть такую сложную операцию. Мальчик едва заметно усмехнулся, пользуясь тем, что в темноте его не видно.

— Не отходи от меня ни на шаг, — продолжал наставлять его мистер Андервуд. — Пока я не велю тебе говорить — помалкивай. И не смей глазеть на волшебников, как бы они ни выглядели. А теперь тихо — мы приехали, и мне нужно сосредоточиться.

Машина замедлила ход и пристроилась к процессии таких же чёрных автомобилей, двигавшейся по широкой серой дороге — подъезду к Уайтхоллу. Они проехали мимо ряда гранитных монументов — памятников волшебникам-воителям викторианской эпохи и павшим героям Великой войны, потом — мимо нескольких монолитных скульптур, представляющих собою Идеальные Добродетели (Патриотизм, Почтение к Власти, Послушная Жена). За монументами вздымались многооконные фасады зданий, в которых размещалось правительство империи.

Теперь их машина еле ползла. Натаниэль заметил, что на тротуаре стоят группки зрителей и молча смотрят на проезжающие автомобили. Насколько он мог судить, настроены эти люди были мрачно, если не сказать враждебно. Большинство из них выглядели худыми и осунувшимися. На некотором расстоянии от них стояли рослые мужчины в серых мундирах и внимательно наблюдали за толпой. Все они, и полицейские, и простолюдины, явно страдали от холода.

А Натаниэль сидел в машине, в уюте и тепле; и постепенно в душе его начало подниматься самодовольство. Он был частью существующего порядка вещей. Он наконец-то ехал в Парламент. Он был важной персоной, не чета прочим — и это доставляло ему удовольствие. Впервые в жизни Натаниэль познал праздное наслаждение легко доставшейся властью.

Машина въехала на Парламентскую площадь и свернула налево, в ажурные железные ворота. Мистер Андервуд показал пропуск. Кто-то подал ему знак — «проезжайте!». Машина проехала по мощенному булыжником двору и спустилась по пандусу в подземный гараж, освещённый неоновыми лампами. Мистер Андервуд поставил машину на свободное место и выключил зажигание.

Натаниэль крепко вцепился в кожаное сиденье. Его трясло от сдерживаемого возбуждения.

Они приехали.

19

Мимо бесконечного ряда сверкающих чёрных машин они прошли к двустворчатым металлическим дверям. Обуреваемый предвкушением, Натаниэль не мог ни на чем сосредоточиться. Он был настолько не в себе, что почти не обратил внимания на двух подтянутых охранников, преградивших им путь в дверях, и не заметил, что его наставник предъявил охранникам три пластиковые карточки. Те проверили пропуска и вернули обратно. Он едва разглядел лифт, обшитый дубовыми панелями, и крохотный красный шарик, наблюдавший за ними с потолка. Лишь когда двери лифта разошлись и Андервуды вышли в великолепный Вестминстер-Холл, чувства вновь вернулись к нему, а с ними — способность воспринимать окружающее.

Вестминстер-Холл оказался огромным: просторное помещение с высоким сводчатым потолком и потемневшими от времени балками. Стены и пол были сделаны из огромных полированных каменных блоков. В стрельчатых окнах красовались причудливые витражи. В дальнем конце зала окна и двери открывались на террасу, ведущую к реке. Жёлтые люстры свисали с потолка, другие светильники были закреплены на стенах как бра. В зале уже находилось человек двести, но для такого гигантского помещения это была капля в море, и он казался почти пустым. У Натаниэля пересохло во рту. Он вдруг почувствовал себя маленьким и незначительным.

Он стоял рядом с мистером и миссис Андервуд на верхней площадке лестницы, что вела в зал. Слуга в чёрной ливрее неслышно очутился рядом и принял плащ мистера Андервуда. Второй слуга вежливо указал в зал, и они начали спускаться.

Тут Натаниэль что-то заметил краем глаза. Тускло-серая статуя: скорчившийся мальчик в странной одежде. Глаза у него были широко распахнуты, а в руке он держал обувную щетку. Хотя черты лица статуи сгладились от времени, на нём застыло выражение такой отчаянной мольбы, что у Натаниэля по спине побежали мурашки. Он заспешил следом за наставником, изо всех сил следя за тем, чтобы ненароком не поставить ему подножку. У подножия лестницы они остановились. Слуги разносили бокалы с шампанским (которого Натаниэлю хотелось) и с лимонадом (которого он вовсе не хотел, но получил). Мистер Андервуд жадно отпил из своего бокала и принялся беспокойно обшаривать зал взглядом. Миссис Андервуд поглядывала по сторонам, и на губах её играла мечтательная улыбка. Натаниэль хлебнул лимонада и тоже принялся осматриваться.

Вокруг просто-таки кишели волшебники, молодые и старые. Они болтали и смеялись. Зал превратился в хоровод чёрных костюмов и элегантных платьев, белозубых улыбок и сверкающих в свете ламп драгоценностей. У каждого входа маячили люди с каменными лицами, в одинаковых серых костюмах. Должно быть, решил Натаниэль, это полицейские или волшебники из службы безопасности, готовые при первом же намеке на неприятности вызвать джинна. Но сам он даже при помощи линз не смог разглядеть в зале ни одного магического существа.

Зато он заметил нескольких важничающих мальчишек и девчонок — очевидно, таких же учеников, как и он сам. Только в отличие от него все они оживленно разговаривали с другими гостями и держались совершенно непринужденно. И внезапно Натаниэль до боли остро осознал, как неловко держатся мистер и миссис Андервуд, одинокие и словно отрезанные от всех.

— А нам не следует с кем-нибудь поговорить? — отважился спросить Натаниэль.

Мистер Андервуд смерил его недовольным взглядом.

— Я же, кажется, сказал тебе…

Но тут он осёкся и радостно кинулся к какому-то толстяку, который как раз спустился с лестницы.

— Грегори!

Не похоже было, чтобы эта встреча привела Грегори в восторг.

— А, Андервуд. Привет.

— Как я рад тебя видеть!

Мистер Андервуд преградил толстяку дорогу. Он едва не приплясывал от нетерпения, так ему хотелось завязать беседу. Миссис Андервуд и Натаниэль оказались предоставлены сами себе.

— А он не собирается представить нас? — раздраженно поинтересовался Натаниэль.

— Не волнуйся так, милый. Твоему наставнику необходимо переговорить с некоторыми высокопоставленными особами. А нам ведь не нужно ни с кем говорить, верно? Зато мы можем смотреть, а это всегда так приятно… — По лицу её проскользнула тень неудовольствия. — Надо сказать, наряды в этом году исключительно консервативные.

— Миссис Андервуд, а премьер-министр здесь?

Миссис Андервуд вытянула шею.

— Не думаю, милый. Кажется, ещё нет. Зато вон там стоит мистер Дюваль, начальник полиции.

Неподалеку от них действительно стоял дородный мужчина в сером мундире и терпеливо слушал двоих без умолку тараторящих молодых женщин.

— Я как-то встречалась с ним. На редкость обаятельный джентльмен. И, конечно же, очень влиятельный. Давай-ка глянем, кто тут еще… О боже мой, неужто… видишь вон ту леди?

Натаниэль посмотрел. Леди была поразительно худой, с белыми, коротко подстриженными волосами. Пальцы, сжимающие дужку очков, напоминали когти хищной птицы.

— Это Джессика Уайтвелл. Она как-то связана со службой безопасности. Очень уважаемая волшебница. Это именно она десять лет назад разоблачила чешских агентов. Они вызвали марида и натравили на неё, но она сотворила Пустоту, и марида засосало туда. И надо отдать ей должное, жертв при этом почти что не было. Так что, Джон, когда подрастешь, не вздумай становиться ей поперёк дороги.

Миссис Андервуд рассмеялась и осушила свой бокал. Тут же за плечом у неё объявился слуга и заново наполнил бокал почти до краев. Натаниэль тоже засмеялся. Как это часто бывало с ним в обществе миссис Андервуд, её безмятежность передалась и ему. Натаниэль немного расслабился.

— Дорогу герцогу и герцогине Вестминстерским!

Мимо них поспешно прошли двое слуг в ливреях. Натаниэля бесцеремонно оттолкнули в сторону. Сквозь толпу шла маленькая чем-то недовольная женщина в старомодном чёрном платье. На лодыжке герцогини поблескивал золотой браслет. Держалась она властно и высокомерно. За ней по пятам следовал мужчина с измученным лицом. Миссис Андервуд потрясенно поглядела им вслед.

— Ужасная женщина. Не понимаю, и что герцог в ней нашёл?

Она снова пригубила шампанское.

— А вон там… Силы небесные! Что это с ним стряслось?! Там торговец Шолто Пинн.

Натаниэль увидел рослого толстяка в белом льняном костюме. Он спускался по лестнице, опираясь на костыли. Похоже, каждое движение причиняло ему сильную боль. Лицо толстяка покрывали синяки; один глаз почернел и заплыл. К нему тут же подскочили двое слуг и провели его к креслу у стены.

— Что-то он неважно выглядит, — заметил Натаниэль.

— И вправду неважно. Должно быть, произошло что-то ужасное. Наверное, он допустил ошибку при обращении с каким-нибудь артефактом. Бедняга…

И так, потягивая шампанское, миссис Андервуд рассказывала Натаниэлю о выдающихся мужчинах и женщинах, собравшихся в зале. Это были сливки правительства и света, самые влиятельные люди Лондона (а значит — и всего мира). И чем больше она рассказывала, тем мрачнее становился Натаниэль, осознавший, насколько же он далек от всего этого величия и мощи. Довольство собою, которое охватило его тогда, в машине, давно улетучилось, сменившись мучительным осознанием собственной ничтожности. Натаниэль несколько раз замечал в толпе своего наставника; мистер Андервуд старался примазаться к какой-нибудь группке гостей, но видно было, что его просто терпят — или игнорируют. Правда, Натаниэль ещё со времен инцидента с Лавлейсом знал, что его наставник — пустое место. Теперь же он получил лишнее подтверждение тому. Все коллеги мистера Андервуда считали его ничтожеством. Натаниэль скрипнул зубами. Презренный ученик презренного волшебника! Не так он мечтал начать жизнь! Он заслуживает лучшего!

Но тут миссис Андервуд дернула его за руку.

— Вот он! Джон, ты видишь? Вот он!

— Кто — он?

— Руперт Деверокс. Премьер-министр. — Натаниэль не мог даже предположить, откуда премьер появился в зале. Просто взял и возник: высокий, худощавый мужчина с русыми волосами. Он стоял посреди бушующего круговорота вечерних костюмов и платьев для коктейлей, каким-то чудом сохраняя изящество и спокойствие. Он слушал кого-то, кивал и слегка улыбался. Премьер-министр! Самый могущественный человек во всей Британии, а может — и во всём мире… Даже издалека Натаниэль чувствовал тёплые волны обаяния, исходящие от премьера; ему хотелось сейчас лишь одного — находиться рядом с этим человеком, слушать его, смотреть на него. Ему казалось, что с появлением премьер-министра зал оказался заполнен, что все, с кем бы они ни разговаривали, следят только за ним. Но едва лишь Натаниэль уставился на премьер-министра, толпа сомкнулась, и стройная, изящная фигура скрылась из вида.

Натаниэль неохотно отвел взгляд. Он хлебнул лимонада — и застыл, словно громом пораженный.

Почти у самого подножия лестницы стояли два волшебника. Они единственные из всех гостей не обратили никакого внимания на премьер-министра, а придвинувшись поближе друг к другу, оживленно беседовали о чём-то своем. Натаниэль с трудом перевел дыхание. Он знал их обоих. Эти лица намертво запечатлелись в его памяти — и были связаны с тем унижением, которое он пережил год назад. Морщинистый старик, сделавшийся ещё более иссохшим и согбенным. Волшебник помоложе — тот, склизкий; прямые волосы падают на плечи. Друзья Лавлейса. Раз они здесь, не значит ли это, что и Лавлейс где-то неподалёку? У Натаниэля противно заныло под ложечкой, и это проявление слабости здорово его разозлило. Он облизнул пересохшие губы. Спокойно. Бояться нечего. Лавлейс никак не мог разузнать, что это Натаниэль похитил Амулет Самарканда, и не узнает, даже если они столкнутся нос к носу. Его ищейкам пришлось бы войти в дом Андервудов, чтобы почувствовать ауру Амулета. Так что Натаниэлю ничего не грозит. Нет, ему, как и всякому истинному волшебнику, следует воспользоваться подвернувшейся возможностью. Надо подобраться поближе к врагам — вдруг удастся подслушать, о чём они говорят?

Натаниэль огляделся. Миссис Андервуд на время позабыла о нём. Она беседовала с каким-то невысоким, коренастым джентльменом и заливисто смеялась. Натаниэль начал пробираться сквозь толпу по траектории, которая должна была привести его в тень лестницы, неподалёку от того места, где стояли два приятеля Лавлейса.

На полпути он увидел, как старик оборвал фразу на середине и посмотрел наверх, на галерею. Натаниэль проследил его взгляд, и у него заколотилось сердце. На галерее стоял Саймон Лавлейс, красный и запыхавшийся. Очевидно, он только что прибыл. Лавлейс поспешно скинул пальто, сунул его слуге, поправил лацканы пиджака и быстро зашагал к лестнице. Он выглядел точно так же, как при их первой встрече: очки, зачесанные назад волосы, энергичные движения и широкий рот, расплывающийся в дежурной улыбке всякий раз, когда Лавлейс встречался взглядом с кем-нибудь из волшебников. Он сбежал вниз по лестнице, отмахнулся от предложенного шампанского и устремился к друзьям.

Натаниэль прибавил шагу. Через несколько секунд он добрался до свободного пятачка за полукруглой балюстрадой. Теперь он находился неподалёку от подножия лестницы, рядом с декоративным постаментом, увенчанным каменной вазой. С одной стороны от вазы виднелся затылок склизкого волшебника, с другой выглядывал пиджак старика. Лавлейс как раз спускался по лестнице, чтобы присоединиться к друзьям, и его не было видно.

Ваза закрывала Натаниэля от волшебников. Он подобрался к постаменту-столбику и прислонился к нему, постаравшись принять непринужденный вид. А потом напряг слух, чтобы распознать голоса врагов среди общего гула. И преуспел. До него донесся голос Лавлейса, хриплый и раздраженный.

— …и ничего! Я испробовал все мыслимые варианты стимулирования. Кого я только не вызывал! Но никто так и не смог сказать мне, кто же его контролирует.

— Вы просто теряете время впустую. — Судя по сильному акценту, это сказал старик. — Откуда другим демонам это знать?

— Я привык не упускать ни единой возможности. Но да, вы правы. И шары тоже оказались бесполезны. Так что, возможно, нам придётся изменить наши планы. Вы получили моё послание? Я считаю, нам следует вовсе отказаться от этой затеи.

— Отказаться?

Третий голос. Наверное — того склизкого типа.

— Я всегда могу свалить всё на девушку.

— Думаю, это неразумно, — негромко произнёс старик. Натаниэль едва-едва расслышал его слова. — Если вы отмените мероприятие, Деверокс разозлится на вас ещё сильнее. Он ждёт не дождётся всех тех скромных радостей жизни, которые вы ему наобещали. Нет, Саймон, нужно сражаться до последнего. Продолжайте поиски. У нас есть несколько дней. Всё ещё может уладиться.

— А если не уладится, то мне конец! Вы в курсе, сколько стоит это помещение?

— Успокойтесь. Вы повышаете голос.

— Ладно, ладно. Но вы понимаете, что я не могу остановиться? Кто бы это ни сделал, он где-то здесь. Наблюдает за мной и посмеивается… Когда я узнаю, кто это, я его…

— Тише, Лавлейс! — Снова склизкий.

— Возможно, Саймон, нам следовало бы найти более уединенный уголок…

Натаниэль, притаившийся за постаментом с вазой, дернулся, словно от удара тока. Нельзя допустить, чтобы они наткнулись на него! Не мешкая, Натаниэль скользнул прочь от лестницы и затесался в толпу. Удалившись на безопасное расстояние, он оглянулся. Лавлейс с друзьями стояли на прежнем месте; к ним пристроился какой-то пожилой волшебник и теперь болтал без умолку, а приятелям явно не терпелось отвязаться от старика.

Натаниэль глотнул лимонада и успокоился. Он многого не понял из подслушанного разговора, но ясно было, что Лавлейс в ярости, и это радовало. Чтобы узнать побольше, нужно вызвать Бартимеуса. Возможно, его раб даже сейчас находится где-то поблизости, следит за Лавлейсом… Правда, Натаниэль ничего такого не видел, даже через линзы — но джинн вполне мог изменить свой облик на каждом из первых четырёх планов. Так что любой из этих солидных господ мог оказаться оболочкой, скрывающей демона. Натаниэль, задумавшись, приостановился поблизости от небольшой компании волшебниц. Постепенно он стал разбирать, о чём они беседуют.

— …такой красивый! Он свободен?

— Кто, Саймон Лавлейс? У него есть какая-то женщина. Не помню, как её зовут.

— Лучше не клейся к нему, Девина. Он больше не баловень судьбы.

— Но он ведь проводит эту конференцию на следующей неделе, разве не так? И он так хорош собой…

— Он чёрт знает сколько давил на Деверокса, чтобы добиться этого. Нет, его карьера летит под откос. Премьер-министр отвернулся от него. Лавлейс ещё в прошлом году хотел возглавить министерство внутренних дел, но Дюваль ему помешал. Дюваль терпеть его не может — уж не помню, за что.

— А кто это там с Лавлейсом, никак старина Скайлер? Интересно, кого он вызвал, что заполучил такую физиономию? Бесы, и те покрасивее попадаются.

— Я бы сказала, что Лавлейс подбирает себе странных друзей — для министра-то. А кто вон тот сальный тип?

— Некто Лайм, если не ошибаюсь. Ведает сельским хозяйством.

— Смахивает на снулую рыбу…

— Кстати, а где будет проходить эта конференция?

— Где-то в пригороде. В какой-то богом забытой дыре.

— Да неужто? Как неприятно! Нас же там перережут какие-нибудь землекопы.

— Ну, если премьер-министр этого хочет…

— Ужасно!

— Джон!

— Ничего ты не понимаешь, Девина. А мне вот интересно, где он взял такой костюм.

— Джон!!!

Перед Натаниэлем возникла миссис Андервуд; лицо её раскраснелось — возможно, оттого, что в зале было жарко. Она схватила Натаниэля за руку.

— Натаниэль, сколько можно тебя звать! Мистер Деверокс сейчас будет говорить речь! Нам нужно отойти назад, впереди будут только министры. Скорее!

Они шмыгнули в сторону, и тут зацокали каблуки и зашуршали платья: могучий инстинкт толпы заставил гостей ринуться к небольшому помосту, задрапированному пурпурной тканью, — его только что выкатили из какой-то боковой комнаты. В толчее Натаниэлю и миссис Андервуд здорово досталось, но в конце концов им всё-таки удалось пробраться в задние ряды. Они остановились неподалёку от дверей, выходящих на террасу. С тех пор как Андервуды прибыли, гостей стало заметно больше. Натаниэль прикинул на глазок — похоже, в зале уже находилось несколько сотен человек.

Руперт Деверокс по-юношески легко вспрыгнул на помост.

— Леди и джентльмены, министры — я рад видеть всех вас здесь…

У него оказался очень приятный голос, низкий, но при этом живой и полный ненавязчивой властности. По залу прокатилась волна аплодисментов и приветственных возгласов. Миссис Андервуд от волнения едва не выронила свой бокал с шампанским. Натаниэль с энтузиазмом зааплодировал.

— Это необычайно приятный долг — обращаться к вам с ежегодной речью, — продолжал тем временем Деверокс. — Ведь приходится выступать перед такими замечательными людьми…

Эти слова вызвали новый шквал возгласов и аплодисментов; балки старинного зала дрогнули.

— Спасибо вам. Сегодня я рад сообщить об успехах на всех фронтах: и на внутреннем, и на внешнем. Чуть позже я упомяну об этом поподробнее, а пока скажу лишь, что наши войска оттеснили итальянских мятежников к Турину и в настоящее время заняли укрепленные позиции вдоль линии фронта до окончания зимы. Кроме того, наши альпийские батальоны уничтожили чешские экспедиционные силы…

Голос премьер-министра на миг потонул в новом взрыве аплодисментов.

— …и множество джиннов противника. — Деверокс сделал паузу.

— Что же касается внутреннего фронта, покой мирных граждан в последнее время тревожит новая вспышка мелких краж в Лондоне: лишь за последние несколько недель было похищено множество магических артефактов. Теперь всем нам известно, что это дело рук горстки предателей, сущих ничтожеств. Однако если не пресечь беззакония, простолюдины могут последовать за этими отступниками, словно безмозглые бараны, каковыми они и являются. А потому нам придётся принять драконовские меры, дабы положить конец вандализму. Все подозреваемые в подрывной деятельности будут заключаться под стражу без постановления суда. Я уверен, что теперь, получив новые возможности, министерство внутренних дел в самые скорейшие сроки посадит зачинщиков под замок.

Речь, время от временипрерываемая вспышками ликования со стороны гостей, затянулась надолго. Конкретики в ней было немного, да и та потонула в бесконечно повторяющихся дежурных штампах о добродетелях правительства и порочности его врагов. Вскоре Натаниэлю стало скучно; он старался прислушиваться, но всякий раз чувствовал, что мозги у него превращаются в кашу. В конце концов он плюнул на эти попытки и принялся смотреть по сторонам.

Оказалось, что если немного повернуться, то можно выглянуть сквозь открытую дверь террасы. За мраморной балюстрадой виднелись чёрные воды Темзы, в которых отражались жёлтые огни светильников. Был прилив. Река несла свои воды под Вестминстерский мост, а оттуда к докам и дальше, к морю.

Очевидно, кто-то ещё счел речь невыносимо скучной — и попросту вышел на террасу. Рядом с пятном света, падавшего сквозь дверной проем, Натаниэль заметил тёмный силуэт. Какой-то безрассудный гость откровенно игнорировал премьер-министра… нет, скорее, это кто-то из охраны.

Натаниэль унесся мыслями прочь из зала. Ему представилось илистое дно Темзы. Должно быть, жестянка Бартимеуса уже наполовину ушла в него, навеки затерянная в струящейся тьме…

Краем глаза он увидел, как человек на террасе вдруг сделал резкое движение — похоже, достал что-то из-под пиджака или куртки.

Натаниэль попытался присмотреться, но темнота надежно укрывала незнакомца. Позади все продолжал звучать медоточивый голос премьер-министра.

— …наступает эпоха консолидации, друзья мои. Мы — элита волшебников всего земного шара. Никто кроме нас…

Неизвестный шагнул к двери.

Сквозь линзы Натаниэль засек цветную вспышку во тьме — что-то, существующее сразу на нескольких планах…

— …мы должны последовать примеру наших предков и добиться…

Заподозрив неладное, Натаниэль попытался что-то сказать, но язык его примерз к нёбу.

Неизвестный огромным прыжком заскочил в зал. Это был юноша с безумными тёмными глазами, в чёрных джинсах и чёрной же куртке с капюшоном; лицо его было вымазано каким-то тёмным кремом или мазью. В руках он сжимал ярко-голубой шар размером с крупный грейпфрут. Шар пульсировал, какие-то крохотные белые существа копошились в нем.

— …ради дальнейшего господства. Наши враги…

Юноша вскинул руку. Шар заблестел в свете ламп.

Из толпы донесся судорожный вздох — кто-то заметил…

— …да, я снова повторяю…

Рот Натаниэля распахнулся в беззвучном крике.

Юноша взмахнул рукой, и шар сорвался с неё.

— …наши враги…

Голубой шар взмыл в воздух над головами гостей. Его полёт загипнотизировал Натаниэля, как взгляд змеи гипнотизирует мышь. Натаниэлю казалось, что шар летел целую вечность. В зале смолкли все звуки, кроме едва слышимого гудения шара — а потом откуда-то из толпы вырвался пронзительный женский крик.

Шар исчез в гуще толпы. Затем раздался звон бьющегося стекла.

И долю секунды спустя — взрыв.

20

Если разбить шар с элементалями в замкнутом пространстве, последствия неизбежно будут разрушительными и ужасающими. Чем меньше пространство и чем больше шар, тем хуже последствия. Натаниэлю и прочим волшебникам повезло, что Вестминстер-Холл такой огромный и что разбитый шар был относительно невелик. Но даже при этом результат был впечатляющим.

Как только стекло разбилось, пленные элементали, просидевшие в этом шаре много лет и уже озверевшие друг от дружки и от однообразных разговоров, не разбирая дороги, ринулись прочь, подальше от своих товарищей по несчастью. Воздух, земля, огонь и вода: четыре стихии вырвались из тюрьмы, снося всё на своем пути и сея хаос. Людей, стоявших поблизости, в долю секунды швырнуло наземь, осыпало камнями, обожгло огнём и хлестнуло струями воды. Почти все волшебники попадали на пол и разлетелись, точно кегли, в разные стороны от эпицентра. Благодаря тому, что он стоял в задних рядах толпы, Натаниэль уберегся от ожогов, но его всё равно подняло в воздух и припечатало об дверь, ведущую на террасу.

Сильные волшебники ничуть не пострадали. У них всегда имелись наготове средства страховки; по большей части это были джинны, которым велено было вмешиваться сразу же, как только против их хозяев применяется враждебная магия. Волшебные Щиты впитали или отразили удары огня, земли и воды и перенаправили потоки ветра в потолок. А вот меньшим волшебникам и их гостям не посчастливилось. Некоторых зажало между защитными полями других магов, и соревнующиеся между собой стихии отдубасили бедолаг до потери сознания. Других волны кипящей воды проволокли по полу и оставили валяться посреди зала мокрыми кучками.

Когда Натаниэль опомнился, премьер-министра в Вестминстер-Холле уже не было. Как только шар разбился о каменные плиты пола, в трёх метрах от помоста, из воздуха тут же появился тёмно-зелёный африт, окутал премьер-министра Герметичной Мантией, подхватил его и унес сквозь застекленное окно в крыше.

Натаниэль, оглушенный ударом о дверь, как раз пытался встать, когда увидел, что на него с пугающей скоростью мчатся двое мужчин в серых пиджаках. Натаниэль упал. Мужчины перепрыгнули через него и вылетели на террасу. Когда второй из них перелетал через Натаниэля, у него вырвалось странное нутряное рычание, и от этого звука у Натаниэля волосы встали дыбом. На террасе послышались шум драки, царапанье, напоминающее скрежет когтей по камням, и два отдаленных всплеска. Натаниэль осторожно приподнял голову. Терраса была пуста. Накопившаяся за годы заточения энергия освободившихся элементалей постепенно рассеивалась. Вода утекала сквозь щели между плитами пола. Стены и лица гостей были разукрашены грязью. Язычки пламени вяло лизали край пурпурной драпировки помоста. Большинство волшебников уже встали на ноги и отряхивались или помогали подняться другим. Некоторые так и продолжали лежать. По лестнице и из смежных комнат примчались слуги. К пострадавшим постепенно возвращался дар речи; слышались возгласы, плач, изредка — запоздалые крики.

Натаниэль встал, не обращая внимания на боль в плече — всё-таки ему здорово досталось, — и принялся разыскивать миссис Андервуд. Ноги его скользили по мокрой грязи, покрывающей пол.

Толстяк в белом костюме стоял, опираясь на костыли, и разговаривал с Саймоном Лавлейсом и старым морщинистым волшебником. Похоже, никто из них особо не пострадал от буйства элементалей — только у Лавлейса на лбу красовалась шишка, да очки треснули. Когда Натаниэль проходил мимо, они развернулись и, похоже, произнесли совместное заклинание, потому что перед ними внезапно возникли шесть высоких худощавых джиннов в серебристых одеяниях. Волшебники отдали приказ. Демоны взмыли в воздух и вылетели через террасу в ночь.

Миссис Андервуд сидела на полу; вид у неё был ошарашенный. Натаниэль присел рядом с ней.

— Миссис Андервуд, с вами всё в порядке? — Её подбородок был испачкан грязью, а волосы над одним ухом немного обгорели, но в остальном она, кажется, не пострадала. Натаниэль чуть не расплакался от облегчения.

— Кажется, да, Джон. Не надо сжимать меня так крепко. Хорошо, что ты не пострадал. А где Артур?

— Не знаю. — Натаниэль оглядел мокрую потрепанную толпу. — А, вон он!

Очевидно, его наставник не успел воздвигнуть эффективную защиту — если судить по бороде, теперь напоминавшей дерево, расщепленное надвое ударом молнии. Модная рубашка и пиджак перестали существовать как единое целое, остался лишь почерневший жилет и слегка подпаленный галстук. Брюки тоже пострадали: теперь они начинались слишком низко и заканчивались слишком высоко. Мистер Андервуд стоял рядом с группкой волшебников, выглядящих подобным же образом, и на его красном, испачканном сажей лице было написано праведное негодование.

— Думаю, он будет жить, — сказал Натаниэль.

— Джон, пойди помоги ему. Пойди, пойди. Со мной всё в порядке. Мне просто нужно немножко посидеть.

Натаниэль с опаской подошёл к наставнику. С Андервуда вполне сталось бы объявить Натаниэля крайним.

— Сэр! С вами все в…

Наставник, похоже, даже не заметил мальчика. Его глаза под почерневшими бровями горели яростью. Он горделиво запахнул на груди лохмотья, в которые превратился пиджак, и застегнул их на единственную уцелевшую пуговицу. Потом поправил галстук и слегка скривился — тот всё ещё не до конца остыл. А затем мистер Андервуд размашистым шагом направился к ближайшей группе гостей. Натаниэль, не вполне представляя, что же ему делать, двинулся вслед за ним.

— Кто это был? Вы видели? — отрывисто спросил Андервуд.

Женщина, чьё вечернее платье теперь свисало с плеч хозяйки, словно мокрая тряпка, покачала головой.

— Всё произошло так быстро… — Несколько человек согласно закивали.

— Что-то вылетело откуда-то сзади…

— Возможно, через портал. Волшебники-ренегаты…

В разговор вмешался седовласый мужчина с визгливым голосом.

— Говорят, что кто-то вошёл через террасу…

— Да вы что! А служба безопасности?

— Простите, сэр…

— Как вы думаете, это случайно не Сопротивление?

— Лавлейс, Скайлер и Пинн послали вниз по течению демонов-ищеек.

— Сэр…

— Наверное, негодяй прыгнул в Темзу и уплыл.

— Сэр! Я его видел!

Наконец-то Андервуд повернулся к Натаниэлю.

— Что? Что ты сказал?!

— Я его видел, сэр. Того парня на террасе…

— Силы небесные, если ты врешь…

— Нет, сэр. Это было незадолго до того, как он кинул эту штуку, сэр. У него в руках был голубой шар. Этот человек вбежал в дверь и швырнул его, сэр. Это был темноволосый парень, немного старше меня, сэр. Худой, в тёмной одежде. Кажется, в куртке. Я не видел, что с ним было после того, как он бросил шар. Это был шар с элементалями, сэр, довольно небольшой. Так что он мог и не быть волшебником — разбить такой шар может кто угодно…

Натаниэль остановился, чтобы перевести дух, и вдруг осознал, что он в порыве энтузиазма выказал куда больше познаний в магии, чем подобает ученику, ещё не вызвавшему своего первого мулера. Но, похоже, ни Андервуд, ни остальные волшебники не заметили его промаха. Они застыли на миг, переваривая слова Натаниэля, потом отвернулись от него и затараторили наперебой: каждый спешил первым высказать свою версию происходящего.

— Это наверняка Сопротивление — но из кого оно состоит, из волшебников или из простолюдинов? Я всегда говорил, что…

— Послушайте, Андервуд, внутренние дела — это ваша епархия. Ни у кого последнее время не крали шар с элементалями? А если крали, то какие меры предприняты по этому поводу?

— Извините, я не могу об этом говорить. Это конфиденциальная информация.

— Да не бормочите вы себе под нос, в свои остатки бороды! Мы имеем право знать!

— Леди и джентльмены…

Этот негромкий голос мгновенно подействовал на присутствующих. Шум тут же стих, и все повернулись к говорившему. Рядом с тараторящими волшебниками стоял Саймон Лавлейс. Волосы его снова были зачесаны назад. И вообще, несмотря на разбитые очки и ссадину на лбу, он умудрился не растерять своей обычной элегантности. У Натаниэля пересохло во рту.

Лавлейс обвёл гостей быстрым взглядом тёмных глаз.

— Пожалуйста, не налетайте на бедного Артура, — сказал он. На миг на лице его промелькнула усмешка. — Он, бедолага, не повинен в этом безобразии. Похоже, нападавший пробрался сюда со стороны реки.

Какой-то чернобородый мужчина ткнул пальцем в сторону Натаниэля.

— Вот и мальчишка говорит то же самое. — Лавлейс взглянул на Натаниэля, и его тёмные глаза слегка расширились: он узнал мальчика.

— А, молодой Андервуд. Так ты его видел? — Натаниэль молча кивнул.

— Ага. Ты наблюдателен, как всегда. Андервуд, у него уже есть имя?

— Э… да. Джон Мэндрейк. Я официально его зарегистрировал.

— Ну что ж, Джон. — Взгляд тёмных глаз снова устремился к Натаниэлю. — Несомненно, тебе обрадуются. Пока что никто из гостей, с которыми я успел поговорить, не может ничего сказать по этому поводу. Возможно, полиция захочет с тобой побеседовать, в свой черед.

— Да, сэр, — с трудом выдавил Натаниэль. Лавлейс повернулся к остальным.

— Нападавший подплыл к террасе на лодке, потом взобрался по стене и перерезал горло охраннику. Тела мы не нашли, но зато обнаружили лужу крови; очевидно, злоумышленник сбросил труп в Темзу. Вероятно также, что после диверсии преступник прыгнул в воду и уплыл вниз по течению. Не исключено, что он утонул.

— Это неслыханно! — возмутился чернобородый волшебник. — Что себе думает Дюваль? Полиция должна была предотвратить этот инцидент!

Лавлейс вскинул руку.

— Полностью с вами согласен. Однако же должен заметить, что два офицера сразу бросились в погоню за преступником. Возможно, им удастся что-то обнаружить — хотя на воде, как мы знаем, следов не остается. Я тоже послал джинна осмотреть берега. Боюсь, в настоящий момент мне больше нечего к этому добавить. Нам следует радоваться, что премьер-министр не пострадал и никто из высокопоставленных лиц не погиб. Я бы сказал, что всем нам разумнее было бы отправиться сейчас по домам и привести себя — и свою одежду — в порядок. Несомненно, через некоторое время вам сообщат всё, что удастся узнать. Ну а пока позвольте с вами раскланяться…

И Лавлейс, одарив всех на прощание улыбкой, направился к другой группке гостей. Волшебники смотрели ему вслед, приоткрыв рты.

— Что за заносчивый… — Чернобородый волшебник, не договорив, презрительно фыркнул. — Можно подумать, будто он — единственный помощник министра торговли. Он допрыгается, что когда-нибудь его будет ждать африт… Ладно, лично я не намерен здесь торчать — а вы как хотите.

И он, прихрамывая, заковылял прочь. Остальные потянулись за ним следом. Мистер Андервуд молча подобрал жену — та общалась с какой-то парой из министерства иностранных дел; они сравнивали полученные синяки — и покинул разгромленный Вестминстер-Холл. Натаниэль поспешил за ними.

— Мне остается лишь надеяться, — сказал наставник Натаниэля, — что они хоть теперь сподвигнутся выделить мне дополнительные фонды. А если нет, то пусть не рассчитывают на прогресс! Тоже мне, министерство — каких-то жалких шесть волшебников! Я им не чудотворец!

Первую половину пути в машине царило тяжелое молчание и запах паленой бороды. Однако когда они выехали из центра, Андервуд внезапно разговорился. Казалось, его что-то гложет.

— Ты ни в чём не виноват, дорогой, — успокаивающе произнесла миссис Андервуд.

— Да! Но обвинят во всём меня! Ты же слышал, мальчик, они накинулись на меня — и всё из-за этих хищений!

Натаниэль решил воспользоваться редкостным случаем и спросил:

— А что за хищения, сэр? — Андервуд в ярости стукнул по рулю.

— Да те, которые устраивает так называемое Сопротивление! По всему Лондону у беспечных волшебников крадут магические принадлежности — наподобие тех же шаров с элементалями. Насколько я припоминаю, несколько таких шаров похитили со склада ещё в январе. За последнюю пару лет преступлений такого рода становится всё больше и больше — а я должен это всё расхлебывать! И это при том, что в министерстве внутренних дел всего шесть волшебников!

Натаниэль, осмелев, подался вперёд.

— Простите, сэр, а что такое Сопротивление? — Андервуд слишком быстро завернул за угол и чуть не сбил какую-то пожилую леди. Задавить не задавил, зато напугал до полусмерти, грохнув по клаксону кулаком.

— Шайка предателей, которым не нравится, что власть находится в наших руках! — рявкнул он. — Как будто эта страна не нам обязана всем своим богатством и величием! Кто они такие, никто не знает, но их явно не так уж много. Горстка простолюдинов, собирающихся в молитвенных домах. Несколько полоумных смутьянов, не переваривающих магию и всё, что делается с её помощью.

— Так значит, они не волшебники, сэр?

— Конечно нет, дурень! Чем ты слушаешь? Это простолюдины — простые, как навоз! Они ненавидят нас и вообще всё волшебное и хотят свергнуть правительство! Можно подумать, это возможно!

Андервуд проскочил на красный свет, нетерпеливо махнув рукой пешеходам; те поспешно отпрыгнули обратно на тротуар.

— Но зачем же они тогда крадут магические предметы, сэр? Ну, они же вроде как ненавидят магию…

— Понятия не имею! У них ведь извращенное мышление! Это же всего лишь простолюдины. Возможно, они надеются подобным образом подорвать наши силы — как будто потеря нескольких артефактов способна что-то решить! Но некоторые из этих предметов могут использовать и неволшебники, как ты сам мог видеть сегодня. Может, они запасаются оружием для будущих беспорядков — возможно, по указке какого-нибудь иностранного правительства… Пока мы не отыщем их и не вытрясем из них все подробности, ничего нельзя сказать наверняка.

— Но это было их первое нападение, сэр?

— Подобного масштаба — первое. До сих пор случилось лишь несколько довольно нелепых происшествий, вроде подсовывания мулеровых зеркал в служебные автомобили. Несколько волшебников пострадали. Один даже попал в аварию. А пока он валялся без сознания, у него украли дипломат с несколькими магическими предметами. Конечно, у этого идиота потом были большие проблемы. Но теперь Сопротивление зашло слишком далеко. Так ты говоришь, нападавший был молод?

— Да, сэр.

— Любопытно… Если верить рапортам, в других преступлениях тоже была замешана молодежь. Ну, молоды они или стары, но в тот день, когда их поймают, эти воры пожалеют обо всем. После сегодняшнего происшествия всякий, у кого обнаружат похищенное магическое имущество, будет наказан строжайшим образом. Можешь не сомневаться, лёгкой смерти им не видать. Ты что-то сказал, мальчик?

У Натаниэля невольно вырвался сдавленный звук, нечто среднее между хрипом удавленника и писком. Ему представился Амулет Самарканда — украденный! — и спрятанный ныне где-то в кабинете Андервуда. Натаниэль молча покачал головой.

Машина последний раз завернула за угол и выехала на тёмную, безмолвную дорогу. Андервуд поставил автомобиль на стоянке перед домом.

— Попомни мои слова, мальчик, — сказал он, — теперь правительству придётся перейти к решительным действиям. Первое, что я сделаю завтра утром, — потребую расширить наш штат. А потом мы, быть может, начнём вылавливать этих воров. А когда мы их поймаем, то разорвем в клочья.

Он вышел из машины, хлопнув дверью; в салоне вновь повеяло паленой бородой. Миссис Андервуд посмотрела назад. Натаниэль сидел, оцепенев, и смотрел перед собой невидящим взглядом.

— Не хочешь выпить перед сном горячего шоколада, милый? — спросила она.

Бартимеус

21

Тьма, обволакивающая мой разум, рассеялась. Я мгновенно сделался таким же собранным, как всегда; все мои чувства обострились до предела. Я был словно готовая распрямиться пружина. Самое время бежать!

Но не тут-то было.

Мой разум работает на нескольких уровнях сразу^[1K56]. Я вполне могу одновременно вести лёгкую беседу, составлять заклинание и прикидывать различные варианты побега. Очень полезная способность. Но в данный момент мне с лихвой хватило бы одного-единственного уровня сознания, чтобы понять, что с побегом пока что ничего не выгорит. Я вляпался по-крупному.

Ладно, будем последовательны. Как минимум я мог привести в порядок свою внешность. Очнувшись, я сразу же почувствовал, что за то время, которое я пробыл в отключке, моя личина наполовину развеялась. Сокол расплылся густым маслянистым облачком, и оно теперь слегка покачивалось в воздухе, как будто его колыхал невидимый прибой. На самом деле эта субстанция ближе всего к моей истинной сущности^[1K57] в чистом её виде, насколько это возможно во время пребывания в рабстве на земле. Но, несмотря на свою благородную природу, выглядело это облачко не слишком-то привлекательно^[1K58]. Я быстро придал себе вид хрупкой женщины, задрапированной в тунику простого покроя, а потом добавил завершающий штрих — пару рожек на макушке.

Покончив с этим, я настороженно огляделся по сторонам.

Я стоял на небольшом постаменте или колонне высотой примерно метра два. На первом плане казалось, будто вокруг всё чисто, но на других планах, со второго по седьмой, меня окружала редкая гадость — небольшая энергетическая сфера необычайной мощности. Она состояла из тонких белых силовых линий, что выходили из верхушки столба под моими точеными ножками и снова скрещивались над моей изящной головкой. И мне не нужно было дотрагиваться до этой энергетической сети, чтобы понять, что при прикосновении она отшвырнет меня обратно, попутно причинив нестерпимую боль.

В моей тюрьме не было ни щелки, ни слабого места. Я не мог из неё выбраться. Я торчал в этой сфере, словно какая-то дурацкая золотая рыбка в аквариуме.

Но у меня в отличие от золотой рыбки была хорошая память. Я мог вспомнить, что происходило после того, как меня сцапали у магазина Шолто. Падающие на меня серебряные Силки. Камни мостовой, плавящиеся под раскаленными копытами африта. Запах розмарина и чеснока, который душил меня, словно руки убийцы, — и ускользающее сознание. Яростное негодование: меня, Бартимеуса, сцапали посреди лондонской улицы! Ладно, беситься будем позже. Сейчас надо сохранять спокойствие и глядеть в оба.

Сфера, в которую я был заключен, находилась в большой комнате довольно старинного вида. Стены были сложены из серых каменных блоков, а вверху виднелись тяжелые деревянные балки. Сквозь единственное окно проникал тусклый свет, с трудом пробивавшийся сквозь кружащиеся в воздухе пылинки, — луч едва достигал пола. Окно было забрано магическим барьером той же природы, что и моя тюрьма. В комнате высилось ещё несколько столбов вроде того, на котором стоял я. Большинство из них были пусты, но на одном балансировал маленький, яркий и очень плотный голубой шар. Трудно было сказать наверняка, но мне почудилось, будто внутри этой сферы можно разглядеть искаженный силуэт какого-то спрессованного создания.

В стенах не было ни одной двери, но это ещё ни о чём не говорило. В магических тюрьмах всегда хватало порталов. Войти в эту комнату (или выйти из неё) явно можно лишь сквозь врата, открывающиеся по приказу нескольких доверенных волшебников-стражей, причём отдать приказ они должны одновременно. Выбираться отсюда было бы чрезвычайно утомительно, даже если бы мне удалось вырваться из своей сферы-тюрьмы.

Да и стражники, прямо скажем, не облегчали пути к свободе. По периметру комнаты вяло маршировали два здоровенных утукку^[1K59]. У одного была увенчанная хохолком голова пустынного орла, с хищно загнутым клювом и встопорщенными перьями. Другой был быкоголовым, и из ноздрей у него вырывались клубы мелких брызг слюны. Манерой двигаться оба напоминали массивных людей. В здоровенных жилистых руках утукку сжимали копья с серебряными наконечниками. Тяжелые оперенные крылья были сложены на мускулистых спинах. Глаза стражей безостановочно двигались, и от тупого, мрачного взгляда не укрывалась ни единая пядь комнаты. Я вздохнул — тихонько, по-девичьи. Да, радоваться особо нечему. Но с другой стороны, я ещё не побежден. Учитывая уровень тюрьмы — а он таки производил впечатление, — я, вероятно, нахожусь в руках у правительства. Но это лучше проверить. Значит, первым делом нужно как можно больше вытянуть из моих охранников^[1K60]. Ближайший утукку (тот, который с головой орла), тут же обернулся, и жало копья взглянуло в мою сторону.

Я обворожительно улыбнулся.

— Привет!

Утукку зашипел, словно змея, высунув красный, заостренный птичий язык. Он подошёл ко мне, продолжая поигрывать копьем.

— Осторожнее с этой штукой, — сказал я. — Неподвижное оружие всегда впечатляет куда сильнее. А то у тебя такой вид, будто ты пытаешься проткнуть зефир шампуром.

Орлиный Клюв остановился рядом со мной. Он стоял на полу, а я — на постаменте в два метра высотой, но наши глаза находились как раз на одном уровне. Страж благоразумно предпочитал не приближаться к сияющим стенам моей сферы.

— Гавкни ещё что-нибудь, — сказал утукку, — и я быстро понаделаю в тебе дырок.

Он указал на наконечник своего копья.

— Знаешь, что это? Серебро. Если ты не заткнешься, оно пройдет сквозь твою сферу и сквозь твою шкуру.

— Веское замечание. — Я смахнул челку со лба. — Что ж, я в твоей власти.

— Именно.

Утукку отошёл, но в пустыню его разума откуда-то забрела одинокая мысль.

— Мой коллега, — добавил он, указав на Бычью Голову, — говорит, что уже видел тебя где-то.

Бычья Голова стоял в отдалении и пялился на нас маленькими красными глазками.

— Это вряд ли.

— Это было давно. И выглядел ты иначе. Но он говорит, что знает твой запах, это точно. Только не может вспомнить, где вы встречались.

— Ну, может, он и прав. Мне довелось немало попутешествовать. Только, увы, у меня плохая память на лица. Так что я ничем не смогу ему помочь. Кстати, а где мы сейчас?

Я постарался сменить тему, поскольку чувствовал, что так разговор может вскорости свернуть на битву под Аль-Аришем, и от этого мне становилось как-то не по себе. Если Бычья Голова сражался там, и если он вспомнит моё имя…

Увенчанная хохолком голова утукку слегка откинулась назад — он обдумывал мой вопрос.

— Можно и сказать — вреда от этого не будет, — промолвил он наконец. — Мы в Тауэре. В лондонском Тауэре.

Он произнёс это с заметным удовольствием, пристукивая при каждом слове древком копья по каменному полу.

— Да ну? И что, это хорошо?

— Не для тебя.

В голову мне пришло сразу несколько дерзких реплик, но я ценой больших усилий сдержался и промолчал. Мне вовсе не хотелось, чтобы во мне понаделали дырок. Утукку двинулись по прежнему маршруту, но Бычья Голова постепенно подходил всё ближе, то и дело втягивая воздух своим гнусным мокрым носом. Когда он оказался настолько близко от стен моей сферы, что клубы пара из его ноздрей с шипением осели на заряженных энергией белых нитях, у него вырвалось сдавленное рычание.

— Я знаю тебя! — изрек он. — Я знаю твой запах! Да, это было давно — но я никогда не забуду. Я знаю твоё имя.

— Может, у нас есть общие друзья?

Я с беспокойством наблюдал за наконечником его копья. Бычья Голова в отличие от Орлиного Клюва не размахивал им вовсе.

— Нет… мы враги…

— Когда что-то вертится в голове, а вспомнить не получается — это ж просто жуть, — заметил я. — Ведь правда? Думаешь, изо всех сил стараешься вспомнить, а не можешь, и всё потому, что какой-нибудь дурак тебя постоянно отвлекает, болтает о чём-то и не даёт сосредоточиться, и…

— Заткнись! — в ярости взревел Бычья Голова. — Я уже почти вспомнил!

Комната содрогнулась; дрожь пробежала по полу и отдалась в колонну. Бычья Голова мгновенно развернулся, рысцой подбежал к ничем не примечательному участку стены и замер там по стойке «смирно». В нескольких метрах от него вытянулся Орлиный Клюв. Между ними в воздухе возник овальный шов. В нижней точке шов разошелся, прореха в пространстве расширилась и превратилась в арку. За аркой возникла чернота, и из этой черноты в комнату шагнули два силуэта, постепенно обретая цвет и объем, по мере того как они преодолевали вязкое ничто портала. Обе фигуры были человеческими, хотя они настолько различались между собой, что поверить в это было трудно.

Одним из этих людей был Шолто.

Он был всё такой же пухлый, но изрядно хромал и вообще двигался так, словно у него болело всё тело. Я от души порадовался, увидев, что вместо трости, плюющейся плазмой, при нем оказалась пара обычнейших костылей. Физиономия у Шолто выглядела так, словно с неё вот сию секунду слез слон, и я готов поклясться, что монокль у торговца магическими принадлежностями был подклеен скотчем. Под глазом красовался огромный фингал. Я не смог сдержать улыбки. Хоть я и очутился в затруднительном положении, в мире ещё оставалось чему порадоваться.

Рядом со здоровенной помятой тушей Шолто его спутница казалась ещё более худой, чем была на самом деле. Она здорово смахивала на цаплю: серый верх, длинная чёрная юбка, коротко подстриженные белые волосы. Лицо у неё состояло из скул и глаз и было совершенно бесцветным. Даже глаза, и те какие-то вылинявшие: два тусклых куска мрамора цвета дождевой воды, вставленные в череп. Из рукавов с пышными оборками выглядывали длинные пальцы с длинными же ногтями — просто-таки скальпели какие-то, а не ногти. Женщину окружал аромат власти и опасности. Утукку щёлкнули каблуками и отсалютовали ей, а портал по щелчку её пальцев схлопнулся в нуль.

Я смотрел, как они приближаются: толстый и тонкая, хромой и сутулая. Здоровый глаз Шолто неотрывно следил за мной сквозь монокль. Они остановились в нескольких метрах от меня. Женщина снова щёлкнула пальцами и, к некоторому моему удивлению, каменные плиты, на которых они стояли, медленно поднялись в воздух. Пленные бесы в камнях время от времени ворчали, вздымая ношу, но в целом плиты двигались очень плавно. Ни тебе рывков, ни раскачивания. Вскоре плиты остановились, и двое волшебников, очутившись на одном уровне со мной, уставились на меня. Я ответил бесстрастным взглядом.

— Ну что, очнулся? — спросила женщина. Голос её напоминал битое стекло в ведерке со льдом^[1K61]. — Отлично. Тогда, быть может, ты сможешь нам помочь. Во-первых, как твоё имя? Я не желаю тратить время впустую, именуя тебя Бодмином; мы уже подняли документацию и знаем, что оно не соответствует действительности. Единственный джинн, носивший это имя, был убит во время Тридцатилетней войны.

Я пожал плечами и ничего не ответил.

— Мы желаем знать твоё имя, цель твоего визита к мистеру Шолто и всё, что тебе известно об Амулете Самарканда. Но прежде всего мы желаем знать, кто твой хозяин.

Я смахнул волосы с глаз и пригладил их. Взгляд мой рассеянно блуждал по комнате.

Женщина не выказывала ни гнева, ни нетерпения; её голос оставался всё таким же ровным.

— Не хочешь вести себя разумно? — спросила она. — Ты можешь рассказать нам всё прямо сейчас или чуть позже. Дело твоё. Кстати, мистер Пинн не думает, что ты проявишь благоразумие. Потому-то он и пришёл сюда. Ему хочется посмотреть, как ты будешь мучиться.

Я подмигнул излупленному Шолто.

— А теперь ты мне подмигни, — поддразнил его я (хотя, честно признаться, мне было не до шуток). — Прекрасное упражнение для подбитого глаза.

Женщина шевельнула рукой, и её плита скользнула вперёд.

— Ты сейчас не в том положении, демон, чтобы хамить. Позволь, я опишу тебе состояние дел. Это — лондонский Тауэр, где отбывают наказание враги правительства. Быть может, ты слыхал об этом месте? Вот уж сто пятьдесят лет, как сюда доставляют волшебников и демонов всех мастей. И никто из них не вышел отсюда иначе как по нашей воле. Это помещение окружено тремя слоями магической защиты. Пространство между слоями постоянно патрулируют бдительные батальоны хорл и утукку. Но чтобы добраться до них, тебе нужно выбраться из твоей сферы, а это невозможно. Ты находишься в Скорбном Шаре. Стоит тебе лишь прикоснуться к нему, и он разорвет твою сущность. Стоит мне приказать, — она произнесла какое-то слово, и силовые линии сферы вздрогнули и словно бы стали толще, — и шар немного сожмется. Конечно же, ты тоже съежишься, так что поначалу избегнешь ожогов и волдырей. Но шар может сжаться в точку — а ты нет.

Я непроизвольно взглянул на соседнюю колонну — ну, на ту, с плотной голубой сферой. Кого-то поместили в этот шар, и его останки так и покоились там. Шар будет сжиматься, пока в нем совсем не останется места для пленника. Ощущение было — как будто мельком заметишь дохлого паука на дне тёмной стеклянной бутылки. Женщина заметила, куда я смотрю.

— Вот именно, — сказала она. — Мне нужно ещё что-нибудь добавлять?

— Если я заговорю, — сказал я, впервые обратившись к ней, — что будет со мной потом? Кто вам помешает при любом раскладе сплющить меня в лепёшку?

— Если ты будешь сотрудничать с нами, мы тебя отпустим, — ответила женщина. — Какой нам смысл убивать рабов?

Она говорила с такой циничной прямотой, что я почти поверил ей. Почти — но не совсем.

Прежде чем я успел как-либо отреагировать на её слова, Шолто Пинн сипло кашлянул, привлекая внимание женщины. Он говорил с трудом, как будто у него болели рёбра.

— Теракт, — прошептал он. — Сопротивление…

— А, да!

Женщина снова повернулась ко мне.

— Твои шансы значительно улучшатся, если ты сможешь что-либо сообщить о происшествии, случившемся вчера вечером, уже после твоего ареста…

— Погодите-погодите, — сказал я. — Сколько вы держали меня в отключке?

— Чуть меньше двадцати четырёх часов. Нам бы следовало допросить тебя ещё вчера вечером, но, как я уже сказала, это происшествие… Мы сняли с тебя серебряную сеть лишь тридцать минут назад — раньше у нас не доходили руки. Признаться, меня впечатлило, как быстро ты пришёл в себя.

— О, ничего особенного. Просто у меня была богатая практика^[1K62]. Так что, собственно, за происшествие? Расскажите, о чём речь.

— Нападение террористов, именующих себя Сопротивлением. Они утверждают, будто ненавидят магию во всех её видах и проявлениях, но, несмотря на это, мы полагаем, что они так или иначе с нею связаны. Возможно, посредством джиннов. Или вражеских волшебников. Возможно.

Опять это Сопротивление! Симпкин тоже о них упоминал. Он предполагал, что это они украли Амулет Самарканда. Но как раз в этом-то повинен Лавлейс — возможно, он же стоит и за последней заварушкой.

— И что это было за нападение?

— Шар с элементалями. Брошенный наудачу. Чепуха.

М-да, это не Лавлейсов кусок радости. Он, по-моему, чистой воды интриган, из тех, кто отдает распоряжения об убийстве, сидя в саду и наслаждаясь овощным сандвичем. И кроме того, если судить по его письму к Скайлеру, они планировали что-то на более поздний срок.

Тут в мои размышления грубо вторгся посторонний звук — нутряное рычание моего старого приятеля, Шолто.

— Довольно болтовни! Он ничего вам не расскажет по своей воле! Сожмите шар, дорогая Джессика, чтобы эта тварь завизжала! Мы с вами оба слишком занятые люди, чтобы торчать в этой норе весь день.

Щель, исполняющая на лице этой особы роль рта, впервые растянулась в неком подобии улыбки.

— Видишь, демон? Мистеру Пинну не терпится, — сказала Джессика. — Ему всё равно, говоришь ты или молчишь, лишь бы шар работал. Но лично я всегда предпочитаю соблюдать установленную процедуру. Я уже сказала тебе, что нам нужно, — теперь твоя очередь говорить.

Пауза затянулась. Я бы сказал, что она была исполнена неопределённости. Конечно, можно было бы сказать, что в душе моей сражались желание выдать Натаниэля с потрохами и намерение выполнить своё поручение, что по моему личику то и дело пробегала тень сомнения, а мои тюремщики с нетерпением ждали, что же я решу. Да, можно было бы так сказать, но это было бы ложью^[1K63]. А на самом деле это была куда более тягостная и безысходная пауза, во время которой я пытался морально подготовиться к ожидающей меня боли.

Я бы с величайшим удовольствием сдал им Натаниэля. Я бы сказал им всё — имя, адрес и даже размер обуви, если бы их это интересовало. Я бы также рассказал им и о Лавлейсе с Факварлом и объяснил, где именно находится Амулет Самарканда. Я бы пел, как канарейка, — только б слушали! Но… если я это сделаю, мне конец. Почему? Да потому, что, во-первых, существовала немалая вероятность, что они всё равно сплющат меня в этом шаре, а во-вторых, даже если они меня отпустят, Натаниэля убьют или тем или иным способом переведут в бессознательное состояние — и сидеть мне тогда в жестянке от «Старины Забористого» на дне Темзы. При одной лишь мысли о розмарине у меня засвербило в носу^[1K64]. Лучше уж быстрый конец в шаре, чем бесконечное прозябание. Потому я потёр изящный подбородок и стал ждать неизбежного.

Шолто заворчал и взглянул на женщину. Та постучала пальцем по наручным часам.

— Время истекло, — сказала она. — Итак?

И тут, словно в романе скверного автора, произошло невероятное. Я уже готов был бросить им в лицо последнее бесстрастное (но остроумное) оскорбление, как ощутил внутри знакомое болезненное ощущение. Множество раскаленных клешней дергали меня, впиваясь в мою сущность…

Меня вызывали!

22

Впервые я был благодарен мальчишке. Нет, ну до чего же вовремя, а! Поразительное стечение обстоятельств! Теперь я могу смыться прямо у них из-под носа, дематериализованный вызовом, пока они будут таращиться и хватать воздух ртом, словно перепуганные рыбы. Если поторопиться, я ещё успею показать им нос, прежде чем исчезнуть.

Я печально покачал головой.

— Какая жалость! — с улыбкой произнёс я. — Я бы с удовольствием вам помог. Нет, правда! Но мне пора. Быть может, мы как-нибудь вскорости сможем ещё поиграть в камеру пыток. Только немного кое-что подправим. Я буду снаружи шара, а вы двое — внутри. Так что тебе, Шолто, лучше заблаговременно сесть на диету. Ну а пока что вы оба можете — ох! — прочистить себе мозги — ай!..

Да, я признаю, что это была не самая остроумная из моих тирад, но мне мешала боль вызова. Меня дергало даже хуже, чем обычно, — как-то болезненней, но менее энергично…

И длилось это дольше, чем всегда.

Я перестал хамить и скорчился на верхушке колонны. Хоть бы мальчишка побыстрее забрал меня отсюда! Ну что там у него такое? Он что, не понимает, как мне плохо? Я даже не мог нормально скорчиться — силовые линии сферы располагались слишком близко.

Через две чрезвычайно неприятных минуты удавка вызова ослабла, а там и вовсе исчезла, оставив меня в унизительной позе — клубком, с головой, засунутой между коленями, и руками, сцепленными на затылке. Я приподнял голову — с трудом, поскольку тело окостенело от боли, — и очень осторожно убрал волосы с глаз.

Я по-прежнему находился внутри шара. Волшебники тоже были на месте; они смотрели на меня сквозь стены моей тюрьмы и ухмылялись.

Да, тут хорошую мину не сделаешь — больно уж плохая игра. Я мрачно выпрямился — меня всё ещё терзала остаточная боль, — встал и неукротимо взглянул на них.

Шолто хохотнул себе под нос.

— Да, дорогая Джессика, на это стоило посмотреть, — сказал он. — Только взгляните на него — какое изысканное выражение лица!

Женщина кивнула.

— Изумительное стечение обстоятельств, — отозвалась она. — Я очень рада, что мы очутились здесь в этот момент и смогли понаблюдать за процессом. Ты что, ещё не понял, глупец? — Её каменная плита подплыла чуть поближе. — Я же тебе говорила: выбраться из Скорбного Шара невозможно — ни при каких обстоятельствах. Твоя сущность заперта внутри этой сферы. Даже твой хозяин не сможет вызвать тебя оттуда.

— Ничего, она что-нибудь придумает! — выпалил я и тут же прикусил губу, словно бы сожалея о своих словах.

— Она? — Женщина прищурилась. — Твой хозяин — женщина?

— Он лжет! — Шолто Пинн покачал головой. — Это же явный блеф! Джессика, я устал. И я уже опаздываю на массаж в византийской бане. Я бы сказал, что этому существу нужен дополнительный стимул. Так может, предоставим ему необходимую стимуляцию?

— Восхитительная идея, дорогой Шолто.

Она пять раз щёлкнула пальцами. Жужжание, дрожь. Пора превращаться! Я бросил все свои остатки энергии на превращение и, как только мерцающие линии сферы приблизились ко мне, перетек в новый облик. Изящный кот, выгнувшись дугой, отскочил от сжимающихся стен шара.

В считанные секунды шар уменьшился на треть. Мои кошачьи уши отчётливо улавливали гудение его отвратительной энергии, но между мною и стенами всё ещё сохранялось приличное расстояние. Женщина снова щёлкнула пальцами, и стены притормозили.

— Очаровательно, — сказала она, обращаясь к Шолто. — В критический момент он превратился в пустынного кота. Очень по-египетски. Думаю, у этого демона долгий послужной список.

Потом она снова повернулась ко мне.

— Шар будет сжиматься и дальше, демон. То медленнее, то быстрее. Со временем он сожмется в точку. За тобой будут наблюдать, так что если ты захочешь заговорить, тебе достаточно будет сказать об этом. В противном случае — прощай.

Кот в ответ зашипел и плюнул. Это были все доступные мне на тот момент способы высказать своё мнение. Плиты развернулись и спустились на своё законное место. Шолто с этой женщиной вернулись в арку, и портал поглотил их. Шов в воздухе рассосался, и стена сделалась такой же, как прежде. Орлиный Клюв и Бычья Голова вновь принялись маршировать по комнате. Смертоносные белые линии шара жужжали, светились и мало-помалу сближались.

Кот свернулся клубочком на вершине колонны и подогнул хвост вокруг туловища, поджав его покрепче.

На протяжении следующих нескольких часов моё положение становилось всё более неуютным. Кота хватило надолго, но всё-таки постепенно шар сжался настолько, что мне пришлось прижать уши к голове, а кончик хвоста уже начал поджариваться.

Пришлось превращаться дальше. Я знал, что за мной следят, и потому не сделал первого, что приходило в голову, — не стал превращаться в муху. Думаю, тогда шар просто стал бы сжиматься быстрее, чтобы достать до меня. Я же вместо этого перебрал череду пушистых и чешуйчатых существ, не намного опережая мерцающие решётки моей темницы. Сперва я превратился в кролика, потом в мартышку, потом в непритязательную мышь-полевку…

Думаю, если бы сложить все мои облики, получился бы неплохой зоомагазин, но проблемы это не решало.

Как я ни старался, придумать план побега мне не удавалось. Да, я могу добиться отсрочки, что-нибудь сочинить, поводить эту женщину за нос — но она вскорости выяснит, что я вру, и всё равно прикончит меня. Да, дело дрянь.

В довершение всего паскудный мальчишка ещё дважды пытался вызвать меня. И оба раза подолгу не желал уняться — наверное, думал, что в первый раз допустил какую-то ошибку. Он так меня допек, что я уже почти решил сдать его.

Почти, но не совсем. Ещё не время сдаваться. Мало ли что может стрястись? Надежда умирает последней.

— Ты бывал в Ангкор-Том?

Опять Бычья Голова. Всё пытается вспомнить, кто ж я такой.

— Что?

Я в этот момент былполевкой. Мне хотелось бы выглядеть величественно и невозмутимо, но у мышей почему-то всегда обиженный вид.

— Ну, в империи кхмеров. Я работал на тамошних волшебников, когда они завоевывали Таиланд. Ты к этому никак не причастен? Может, ты был на стороне мятежников?

— Нет^[1K65].

— Точно?

— Совершенно точно! Ты меня с кем-то спутал. Но забудь об этом на минутку. Послушай, что я тебе скажу… — Мышь понизила голос и заговорщицки поднесла лапку ко рту. — Ты определённо умный парень: ты повидал мир, ты работал на самые злобные империи. Слушай — у меня есть могущественные друзья. Помоги мне выбраться отсюда — а они убьют твоего хозяина, и ты будешь свободен.

Если бы у Бычьей Головы было побольше мозгов, я мог бы поклясться, что он смотрит на меня скептически. И всё-таки я продолжал гнуть свою линию.

— Сколько ты уже караулишь эту несчастную клетку? Пятьдесят лет? Сто? Разве ж это жизнь для утукку? С тем же успехом ты мог бы сидеть в таком же шаре, как мой.

Голова утукку придвинулась к прутьям решётки. Из ноздрей его вырвалась струя пара, и на моём мехе повисли липкие капельки.

— Что за друзья?

— Ну… марид — очень большой, — и четыре африта, намного сильнее меня. Ты мог бы присоединиться к нам…

Голова отдернулась, испустив презрительное рычание.

— Ты меня что, за дурака держишь?

— Нет-нет. — Полевка пожала плечами. — Это все Орлиный Клюв. Он сказал, что тебя не надо посвящать в наш план. Конечно, если тебе не интересно…

И мышь, извернувшись и немного подскочив, повернулась спиной к утукку.

— Чего?! — Бычья Голова поспешно обежал колонну, держа наконечник копья поближе к шару. — Не смей от меня отворачиваться! Что-что сказал Ксеркс?

— Эй!

Из дальнего угла комнаты к нам спешил Орлиный Клюв.

— Я слышал своё имя! Немедленно прекрати болтать с пленником!

Бычья Голова оскорбленно уставился на него.

— Захочу — и буду говорить! Ты что, за дурака меня держишь? Так вот, я не дурак! Что там у вас за план?

— Не говори ему, Ксеркс! — громко прошептал я. — Не говори ему ничего!

Утукку скрежетнул клювом.

— План? Не знаю я никакого плана. Пленник врет тебе, Базтук. Что он там говорит?

— Всё нормально, Ксеркс, — радостно отозвался я. — Я ничегошеньки не сказал про… ну, ты понимаешь.

Бычья Голова взмахнул копьем.

— Похоже, Ксеркс, это мне пора задавать вопросы! — заявил он. — Ты о чём-то сговариваешься с пленником!

— Да нет же, дурень…

— Кто дурень — я?!

И они позабыли обо всем на свете — нос к клюву, выпяченные мускулы, вздыбленные перья на загривке — и с выкриками принялись пихать друг дружку в грудные пластины. Всё, готовы. Утукку всегда было легко одурачить. Обо мне они позабыли, и меня это вполне устраивало. В других обстоятельствах я с удовольствием полюбовался бы, как они вцепятся друг другу в глотку, но сейчас эта картина была слабым утешением — уж слишком серьёзно я влип.

Шар в очередной раз сделался до неуютности тесным, так что я опять уменьшился. На этот раз я превратился в жука-скарабея. Конечно, особого смысла в этом не было, но всё-таки превращения малость оттягивали неизбежное. После превращения мне стало несколько просторнее. Пользуясь этим, я принялся бегать по вершине колонны и махать крылышками. Меня одолевала ярость и нечто похожее на отчаяние. Натаниэль, поганец! Если мне только удастся выбраться, я так ему отомщу, что история моей мести войдет в легенды и кошмары его народа! Подумать только: меня, Бартимеуса, говорившего с Соломоном и Гайаватой, враг давит, словно жука, — причём не глядя! Нет! Я всё равно найду выход!..

Я носился взад-вперёд и думал, думал, думал…

Но выхода не существовало. Смерть неумолимо подступала со всех сторон. Положение было — хуже не придумаешь.

Но тут раздался рёв, взметнулась струя пара, и на мой уровень опустился красный безумный глаз.

— Бартимеус!!!

Ага. Оказывается, можно придумать и хуже. Бычья Голова перестал вздорить с собратом. Он вдруг вспомнил, кто я такой.

— Я узнал тебя! — выкрикнул он. — Твой голос! Это ты — губитель моего народа! Наконец-то! Я ждал этого мига двадцать семь столетий!

Когда тебе в лицо летят подобные заявки, трудно придумать подходящий ответ.

Утукку вскинул серебряное копьё и испустил победный боевой вопль — они всегда так кричат, прежде чем нанести смертельный удар.

Я забил крылышками в отчаянном, но бесполезном вызове.

Натаниэль

23

Этот день стал наихудшим в жизни Натаниэля. Хотя они вернулись из Парламента очень поздно, Натаниэль никак не мог заснуть. В ушах у него звенели последние слова наставника, и ему всё сильнее и сильнее становилось не по себе. «Всякий, у кого обнаружат похищенное магическое имущество, будет наказан строжайшим образом». Строжайшим образом… А что такое Амулет Самарканда, если не похищенное магическое имущество?

Правда, с одной стороны, Натаниэль был уверен, что Лавлейс сам украл Амулет: он ведь поручил Бартимеусу нынешнее задание именно затем, чтобы доказать это. Но с другой стороны, он — или, строго говоря, Андервуд — на настоящий момент владеют похищенным имуществом. Если Лавлейс или полиция, или кто-нибудь из правительства обнаружат Амулет у них в доме… да даже если сам Андервуд обнаружит его в своей коллекции… Натаниэлю страшно было подумать, что тогда произойдет.

То, что начиналось как личный выпад против личного же врага, вдруг превратилось в нечто гораздо более рискованное. Теперь Натаниэлю предстояло иметь дело не только с Лавлейсом, но и с правительством, а у правительства руки длинные. Он слыхал о висящих на стенах Тауэра стеклянных призмах с прахом предателей. Очень впечатляющая деталь. Нет, навлекать на себя гнев властей неразумно.

К тому моменту, как по небу разлился тусклый свет, предшественник зари, Натаниэль был твёрдо уверен в одном: нашёл джинн доказательства или не нашёл, необходимо как можно быстрее избавиться от Амулета. Лучше уж вернуть его Лавлейсу и как-нибудь навести на него полицию. Но для этого Натаниэлю нужен был Бартимеус.

А Бартимеус отказывался являться.

Несмотря на смертельную усталость, за утро Натаниэль трижды провел ритуал вызова демона. И трижды джинн не появился. На третий раз Натаниэль уже всхлипывал от страха и бормотал заклинания кое-как, напрочь позабыв, что даже неверно произнесенный слог может повредить ему. Закончив, он, тяжело дыша, уставился на круг.

«Приди, ну приди же!»

Ни дыма, ни вони, ни демона.

Выругавшись, Натаниэль завершил ритуал, пнул горшочек с благовониями так, что тот отлетел к противоположной стене, а сам рухнул на кровать. Что происходит? Если Бартимеус изыскал какой-то способ уклониться от порученного ему дела… Нет, это невозможно. Насколько было известно Натаниэлю, подобное не удалось ещё ни одному демону. Мальчик в бессильной ярости стукнул кулаком по одеялу. Ну дайте только ему добраться до этого джинна — он дорого заплатит за это промедление! Он получит Зазубренный Маятник! Посмотрим, как он будет корчиться!

Но что же делать до тех пор?

Может, воспользоваться зеркалом? Нет, лучше попозже. Три неудачных ритуала подряд измотали Натаниэля. Сперва нужно отдохнуть. Библиотека наставника! Вот с чего нужно начать! Надо проверить: может, существуют другие, более современные методы вызова. А может, там найдутся сведения о фокусах, которые демоны используют, дабы уклониться от возвращения.

Натаниэль встал и пинком раскатал ковер, закрыв начерченные мелом круги на полу. Сейчас некогда убирать. Через пару часов ему следует явиться к наставнику для долгожданного вызова жабба. Натаниэль бессильно застонал. Только этого ему не хватало! Да он может вызвать этого вшивого жабба, даже не просыпаясь! Но учитель непременно заставит его по нескольку раз проверить каждую линию и каждую фразу, и в результате ритуал затянется на несколько часов. Тупая, совершенно бессмысленная трата сил. Ну и дурень же достался ему в наставники!

Натаниэль отправился в библиотеку. Он помчался вниз по лестнице — и налетел на наставника, который как раз поднимался наверх.

Андервуд отлетел к стене, схватившись за объемистый живот — Натаниэль с размаху угодил туда локтем. Наставник отвесил ученику оплеуху и в гневе вскричал:

— Негодник! Ты же мог меня убить!

— Сэр! Простите, сэр! Я не думал…

— Носится по лестницам, словно бестолочь какая-то, словно простолюдин! Волшебник никогда не должен забывать о своих манерах. Ты что, тут в игры играешь?

— Сэр, простите, пожалуйста… — Натаниэль понемногу оправился от потрясения и кротко произнёс: — Я просто шёл в библиотеку, чтобы ещё кое-что проверить перед сегодняшним ритуалом. Простите, что я был так несдержан.

Его смирение произвело требуемый эффект. Андервуд дышал по-прежнему тяжело, но лицо его разгладилось.

— Ну что ж, думаю, раз намерения твои были благие, мне не стоит сильно тебя винить. На самом деле я поднимался к тебе, чтобы сказать, что сегодня днём я, к сожалению, занят. Случилось нечто серьёзное, и я должен… — Андервуд умолк. Брови его сошлись к переносице. — Чем это пахнет?

— Сэр?

— Этот запах… Пахнет от тебя, мальчик. — Он придвинулся поближе и громко принюхался.

— Я… прошу прощения, сэр, я сегодня утром забыл вымыться. Миссис Андервуд уже сделала мне замечание.

— Я говорю не о твоем запахе, мальчик, хотя он и неприятен. Нет, это скорее похоже… похоже на розмарин… Да! И лавр… и сусло святого Иоанна…

Глаза волшебника внезапно расширились и сверкнули в полумраке лестничной клетки.

— От тебя пахнет основными благовониями вызова демона!

— Нет, сэр…

— Не смей мне возражать, мальчик! Как это… — В глазах Андервуда мелькнуло подозрение. — Джон Мэндрейк, я желаю видеть твою комнату! Иди вперёд.

— Сэр, там такой беспорядок… мне так неловко…

Наставник выпрямился во весь рост; глаза его метали молнии, опаленная борода топорщилась. Он никогда ещё не казался Натаниэлю таким высоким — хотя, возможно, тут ещё сыграло свою роль то, что Андервуд стоял на ступеньку выше. Натаниэль невольно съежился.

Наставник воздел указующий перст.

— Марш наверх!

Натаниэль беспомощно повиновался. Он молча поднялся к себе, слыша за спиной тяжелые шаги учителя. Когда мальчик отворил дверь комнаты, в лицо ему пахнуло безошибочно узнаваемым запахом благовоний и восковых свеч. Натаниэль хмуро отступил в сторону, а его наставник, согнувшись — потолки здесь были низкие, — вошёл в мансарду.

Несколько мгновений Андервуд созерцал открывшуюся его взору картину. Картина говорила сама за себя: перевернутый горшок и вытекшая из него разноцветная лужица благовоний; несколько десятков тлеющих свечей, расставленных на столе и вдоль стен; на кровати две открытые книги по магии, изъятые с личных полок Андервуда. Единственное, чего не было видно, это магических кругов. Их скрывал ковер. Натаниэль уж было понадеялся, что это поможет ему вывернуться. Он кашлянул.

— Сэр, разрешите, я объясню…

Но наставник не обратил на него ни малейшего внимания. Он шагнул вперёд и пинком откинул край ковра. Тот отлетел, открывая часть круга и несколько внешних рун. Андервуд наклонился и отшвырнул ковер в сторону; теперь стал виден весь рисунок целиком. Несколько мгновений волшебник изучал надписи, потом мрачно повернулся к ученику.

— Ну и?

Натаниэль сглотнул. Он знал, что его теперь не спасут никакие объяснения, но решил всё-таки попытаться.

— Сэр, я просто тренировался рисовать пентакли, — дрожащим голосом начал он. — Просто чтобы посмотреть, что получится. Конечно же, на самом деле я никого не вызывал, сэр. Я бы не посмел…

Он запнулся и умолк. Наставник же одной рукой ткнул в центр большего круга — после первого явления Бартимеуса там осталось выжженное пятно. Другой рукой Андервуд указал на многочисленные следы огня на стенах: их оставил взорвавшийся Подхлестывающий Обод. Натаниэль понурился и пробормотал нечто невнятное.

На миг ему показалось, что мистер Андервуд вот-вот позабудет о манерах. Лицо волшебника исказилось от гнева; он порывисто шагнул к ученику и уже занёс руку для удара. Натаниэль отшатнулся, но удара не последовало. Андервуд опустил руку.

— Нет, — тяжело дыша, произнёс наставник. — Нет. Мне нужно подумать, что с тобой делать. Ты многократно ослушался меня и при этом рисковал собственной жизнью и жизнью всех, кто находился в этом доме. Ты занимался магией превыше твоего разумения — я вижу здесь «Компендиум Фауста» и «Уста Птолемея»! Ты вызвал или пытался вызвать джинна как минимум четырнадцатого уровня и пытался связать его пентаклем Адельбранда — деяние, на которое не решился бы даже я. И то, что ты, без сомнения, потерпел неудачу, нисколько не умаляет твоих прегрешений. Глупый мальчишка! Неужто до тебя не доходит, что подобное существо может сделать с тобой, если ты допустишь хоть малейшую ошибку? Неужто все мои уроки так и пропали втуне? Мне ещё год назад следовало бы понять, что тебе нельзя доверять — после той гнусной выходки, направленной против моих гостей, что чуть не погубила мою карьеру. Нужно было избавиться от тебя ещё тогда, пока ты был безымянным, никто не осудил бы меня! Но теперь, когда у тебя есть имя и тебя внесут в следующее издание Альманаха, от тебя уже не так просто отделаться. Начнутся вопросы, придётся оформлять разнообразные документы, моё суждение снова поставят под сомнение. Нет, мне нужно сперва подумать, что с тобой делать — хотя у меня просто руки чешутся сию же секунду вызвать Оскорбителя и оставить тебя на его попечение.

Он сделал паузу, чтобы набрать воздуху в грудь. Натаниэль тяжело опустился на край кровати; силы покинули его.

— Поверь мне на слово, — сказал наставник, — я не спущу своему ученику столь дерзкого неповиновения. Скажи спасибо, что мне нужно срочно ехать в министерство, а то я разобрался бы с тобою прямо сейчас. Но поскольку мне некогда, ты будешь сидеть здесь, под замком, пока я не вернусь. Но сперва, — с этими словами он шагнул к платяному шкафу и распахнул дверцы, — я прослежу, чтобы у тебя в запасе не осталось никаких припрятанных сюрпризов.

На протяжении следующих десяти минут Натаниэлю оставалось лишь сидеть и тупо смотреть, как его наставник обыскивает комнату. Андервуд обшарил платяной шкаф и комод, вышвырнул на пол весь скудный гардероб Натаниэля. При этом были обнаружены несколько пакетиков с благовониями, небольшой запас цветных мелков и записи, сделанные Натаниэлем во время своих внеурочных занятий. Лишь гадательное зеркало, спрятанное под черепицей, осталось лежать в своем тайнике.

Мистер Андервуд собрал благовония, книги, мелки и записи.

— По возвращении из министерства я прочту, что ты тут накарябал, — сказал он, — и выясню в подробностях, что именно ты натворил, прежде чем наказать тебя. А пока что сиди здесь и думай о своих проступках и загубленной карьере.

Не добавив больше ни слова, волшебник вышел из мансарды и запер за собой дверь. Сердце Натаниэля обратилось в камень и кануло на самое дно тёмного, глубокого колодца. Он недвижно сидел на кровати и слушал, как дождь барабанит по стеклянному оконцу в крыше и как далеко внизу его разъярённый наставник носится из комнаты в комнату, хлопая дверьми. Через некоторое время грохот парадной двери возвестил, что мистер Андервуд покинул дом.

Невесть сколько времени спустя щелчок поворачивающегося ключа вывел Натаниэля из горестного ступора. Сердце его бешено забилось — от страха. Не может быть, чтобы наставник так быстро вернулся!..

Но это была миссис Андервуд. Она вошла, неся на подносе тарелку с томатным супом. Жена волшебника поставила поднос на стол и внимательно посмотрела на Натаниэля. Натаниэль, не выдержав, отвел глаза.

— Ну что, ты собою доволен? — не повышая голоса, спросила миссис Андервуд. — Судя по тому, что рассказал Артур, ты повел себя очень, очень нехорошо.

Взрыв гнева мистера Андервуда просто вверг Натаниэля в оцепенение, а вот немногословное, тихое порицание миссис Андервуд пронзило его до глубины души. Его покинули последние остатки самообладания. Натаниэль поднял взгляд, чувствуя, как на глазах выступают слёзы.

— Ах, Нат… Джон! — Никогда прежде в её голосе не звучало такого укора и досады. — Ну почему ты не мог потерпеть? Мисс Лютьенс часто говорила, что нетерпение — твой главный недостаток, и она была права! Ты попытался пуститься вскачь, прежде чем научился ходить, и теперь я не знаю, простит ли тебя твой наставник хоть когда-нибудь.

— Он никогда меня не простит. Он уже это сказал, — едва слышно произнёс Натаниэль, с трудом сдерживая слёзы.

— Он очень сердит на тебя, Джон, и поделом.

— Он сказал, что моя… моя карьера загублена.

— Не удивлюсь, если именно этого ты и заслужил.

— Миссис Андервуд!..

— Но, быть может, если ты честно и откровенно расскажешь обо всем, что натворил, есть ещё вероятность, что он по возвращении прислушается к тебе. Очень маленькая вероятность.

— Не прислушается. Он слишком зол. — Миссис Андервуд присела рядом с Натаниэлем и обняла его за плечи.

— Неужто ты думаешь, будто ты — первый ученик, до времени замахнувшийся на слишком сложную задачу? Зачастую по этому признаку узнают самых талантливых. Артур в бешенстве, но, скажу тебе по секрету, твои успехи произвели на него сильное впечатление. Думаю, тебе стоит во всём сознаться и безоговорочно отдаться на его милость. Ему это понравится.

Натаниэль шмыгнул носом.

— Вы вправду так думаете, миссис Андервуд? — Как и всегда, ощущение уюта, исходящее от миссис Андервуд, и её спокойный здравый смысл проникли за его линию обороны и уняли задетую гордость. Возможно, она права. Возможно, ему действительно стоит рассказать всю правду…

— Я тоже постараюсь успокоить Артура, — продолжала тем временем жена волшебника. — Хотя, видит небо, ты этого не заслужил. Посмотри, на что похожа твоя комната!

— Я всё уберу, миссис Андервуд. Прямо сейчас и уберу.

У Натаниэля немного отлегло от сердца. Возможно, он вправду расскажет наставнику все свои подозрения насчёт Лавлейса и Амулета Самарканда. Так будет болезненнее, но проще.

— Съешь сперва суп. — Миссис Андервуд встала. — И подумай хорошенько, что ты скажешь своему наставнику, когда он вернётся.

— А почему мистер Андервуд поехал в министерство? Сегодня же воскресенье, — спросил Натаниэль, собирая одежду и запихивая её обратно в шкаф.

— Из-за чрезвычайного происшествия, милый. Прямо посреди Лондона поймали какого-то негодника-джинна.

У Натаниэля по спине поползли мурашки.

— Джинна?

— Да. Не знаю точно, в чем там дело, но он, кажется, притворялся одним из бесов мистера Лавлейса. Он вломился в магазин мистера Пинна и учинил там форменный погром. Но туда послали африта, и джинна вскоре поймали. Сейчас его допрашивают. Твой наставник думает, что действия этого джинна как-то связаны с кражами артефактов, которые так его беспокоят, — а может, ещё и с Сопротивлением. Потому он хочет присутствовать при допросе. Но тебе сейчас следует беспокоиться не об этом, Джон. Тебе надо решить, что ты скажешь наставнику. И вымой пол начисто!

— Да, миссис Андервуд.

— Молодец. Хороший мальчик. Я зайду за подносом попозже.

Едва лишь дверь за ней затворилась, как Натаниэль ринулся к окну в крыше, рывком распахнул его и сунул руку под мокрую холодную черепицу. Извлекши оттуда бронзовый диск, Натаниэль поспешно захлопнул окно, спасаясь от хлещущих струй дождя. Диск был холодным; Натаниэлю пришлось провозиться с ним несколько минут, прежде чем в диске неохотно возникла физиономия беса.

— Вот это да! — сказал бес. — Ну надо же! А я уж думал, что ты про меня забыл. Ну так как, ты ещё не надумал отпустить меня?

— Нет. — Натаниэль был не в том настроении, чтобы вести подобные перепалки. — Бартимеус. Найди его. Я желаю видеть, где он и чем он занят. Немедленно. Или я зарою диск в землю.

— Ты что, не с той ноги встал? Неужто нельзя попросить по-хорошему? Ладно, я поищу, но должен сказать, что бывали у меня задания и попроще — даже от тебя…

Бормоча и гримасничая, младенческое лицо исчезло — лишь для того, чтобы появиться снова, смутно, как будто издалека.

— Ты сказал — Бартимеус? Бартимеус Урукский?

— Да! Их что, так много?

— Ты не поверишь, мистер Гневливец. Ладно, не кипятись. На это может потребоваться некоторое время.

Диск потемнел. Натаниэль швырнул его на кровать, потом передумал и спрятал под матрас, подальше от чужих глаз. Маясь от беспокойства, он принялся убирать комнату и тёр пол до тех пор, пока с него не исчезли последние следы пентаклей, и даже сальные пятна от свечей уже не так бросались в глаза. Натаниэль аккуратно сложил одежду и вернул всё на свои места. Потом съел суп. Суп успел остыть.

Миссис Андервуд вернулась за подносом и одобрительно оглядела комнату.

— Молодец, Джон, — сказала она. — Теперь приведи в порядок себя и вымойся, пока есть время. Что это?

— Где, миссис Андервуд?

— Мне показалось, будто я слышу чей-то голос.

Натаниэль тоже его слышал. Приглушенный возглас из-под кровати.

— Кажется, это где-то внизу, — пролепетал он. — Может, кто-то пришёл?

— Ты так думаешь? Пожалуй, схожу-ка я гляну.

И миссис Андервуд удалилась, закрыв за собою дверь.

Натаниэль откинул матрас.

— Ну? — рявкнул он.

Теперь у беса-младенца под глазами появились мешки, а физиономия почему-то стала казаться небритой.

— Что — «ну»? — огрызнулся он. — Я сделал всё, что было в моих силах. Не проси от меня большего.

— Показывай!

— На, смотри.

Лицо исчезло. Его сменил вид Лондона. На заднем плане протянулась серебристая ленточка — должно быть, Темза. Вокруг неё теснились тёмно-серые склады и верфи. Из-за пелены дождя трудно было что-либо рассмотреть, но Натаниэль сразу отыскал центр изображения: огромный замок, окруженный кольцом высоких серых стен. В центре замка высилась квадратная башня, над которой развивался «Юнион Джек», британский флаг. Внизу, во дворе замка, мельтешили чёрные полицейские грузовики и легионы крохотных фигурок — и не все эти фигурки были людскими.

Натаниэль знал, что он видит, но разум его отказывался воспринимать истину.

— И при чем тут Бартимеус? — раздраженно спросил он.

— Насколько я мог определить, он там, — устало и мрачно отозвался бес. — Я проследил его след до центра Лондона, но след был уже остывший. Он ведёт сюда, но я не могу подобраться к Тауэру ближе, чем сейчас, и ты сам прекрасно это знаешь. Слишком уж там много наблюдателей. Даже с такого расстояния, и то меня чуть не засекли несколько шаров внешней цепи. Я вымотался вусмерть. Ну что, у тебя всё? — спросил он, так и не дождавшись от Натаниэля никакой реакции. — А то мне нужно хоть чуть-чуть поспать.

— Да, всё.

— Первая твоя разумная мысль за весь день, — сказал бес, но почему-то не исчез. — Если Бартимеус и вправду там, значит, у него крупные неприятности, — непринужденно заметил он. — Ты ведь не посылал его в Тауэр, верно?

Натаниэль не ответил.

— Вот так-так! Тогда я сказал бы, что у тебя тоже неприятности, почти такие же крупные, — заметил бес. — Я подозреваю, что как раз сейчас он им сообщает твоё имя.

Он расплылся в улыбке, оскалив мелкие острые зубки, презрительно фыркнул и исчез.

Натаниэль сидел недвижно, сжимая диск в руках. В комнате постепенно темнело.

Бартимеус

24

Поставьте против жука-скарабея размером со спичечный коробок четырехметрового быкоголового громилу с серебряным копьем в руках, и вы сами поймете, что схватка получается неравная, особенно когда жук заключен внутри небольшого шара, при малейшем прикосновении испепеляющем его сущность. Конечно, я постарался сделать всё, что было в моих силах, — завис над колонной в смутной надежде, что так мне удастся увернуться от карающего копья; но, если честно, надежда была слабенькой. Меня вот-вот раздавит увалень с мозгами блохи. Ну что ж, тогда давайте покончим с этим поскорее.

Я несколько удивился, когда пронзительный боевой вопль утукку перекрыл другой голос — как раз в тот самый миг, когда копьё уже готово было обрушиться мне на голову.

— Стоять! Базтук, стоять!

Это произнёс Орлиный Клюв, произнёс властно и настойчиво. Если уж утукку что-то втемяшилось, вышибить эту мысль у него из башки трудно. Бычья Голова с трудом приостановил продвижение копья, но продолжал держать его над шаром.

— Ну чего тебе ещё, Ксеркс? — огрызнулся он. — Не стой на пути моего возмездия! Я двадцать семь столетий ждал, пока Бартимеус окажется у меня в руках…

— А значит, можешь подождать ещё чуть-чуть. Никуда он не денется. Прислушайся — ты ничего не слышишь?

Базтук склонил голову набок. Я сложил крылышки, чтобы жужжание не мешало, и тоже прислушался. Какое-то негромкое постукивание… такое тихое, что даже нельзя было понять, откуда оно доносится.

— Чепуха. Это рабочие где-то на улице. Или люди снова принялись маршировать. Всё, Ксеркс, заткнись.

Базтук не склонен был терять время на праздную болтовню. Он вскинул копьё; мышцы на его руке вздулись.

— Это не рабочие. Это где-то поблизости. — Перья на голове у Ксеркса взъерошились, и вообще видно было, что он нервничает. — Оставь Бартимеуса в покое и сходи проверь. Я хочу знать, что происходит.

Базтук выругался и тяжело затопал прочь. Они с Ксерксом принялись обходить комнату по периметру, едва ли не прижимаясь ухом к камням, и каждый шипел на другого, чтобы тот, дескать, ступал потише. И всё это время постукивание продолжалось, тихое и неровное. И откуда оно исходит, было совершенно неясно, хоть ты тресни.

— Не могу понять, где стучит. — Базтук ткнул стену копьем. — Будто отовсюду и ниоткуда. Постой-ка!.. Может, это он шумит…

И утукку злобно взглянул на меня.

— Невиновен, ваша честь, — тут же отозвался я.

— Не будь дурнем, Базтук, — сказал Орлиный Клюв. — Он же в шаре, а значит, может пользоваться магией только внутри него. Нет, это кто-то другой. Я думаю, нам следует поднять тревогу.

— Но ведь ничего не произошло! Кажется, Бычья Голова запаниковал.

— Они нас накажут! Ну, или хотя бы дай мне сперва убить Бартимеуса! — взмолился он. — Я не могу упустить такой случай!

— Мне кажется, вам обязательно нужно позвать на помощь, — посоветовал я. — Это наверняка что-то такое, с чем вам самим не справиться. Возможно, жук-могильщик. Или заблудившийся дятел.

Из ноздрей у Базтука вырвался настоящий гейзер пара.

— Ну всё, Бартимеус! Это была последняя капля! Ты покойник!

Тут он притормозил.

— Слушай, а ведь это и вправду может быть жук-могильщик — просто…

— Где — в замке, сложенном из каменных блоков? — Ксеркс фыркнул. — Не думаю.

— Ты не думаешь! А с каких это пор ты сделался всеведущим?

Перепалка вспыхнула с новой силой. Мои тюремщики вновь сошлись нос к носу, наскакивая друг на друга и толкаясь. Каждый был в бешенстве от тупости напарника, а я ещё подбавлял жару, время от времени отпуская ехидные замечания.

А постукивание тем временем продолжалось. Я давно уже определил, откуда оно исходит: из участка в стене, расположенного неподалёку от единственного окошка. Я подначивал скандалящих утукку, а сам всё поглядывал в ту сторону — и через несколько минут был вознагражден зрелищем струйки каменной пыли, вытекшей из щели между двумя плитами. Мгновение спустя в том месте образовалась крохотная дырочка. Пыль посыпалась быстрее. Отверстие стремительно увеличивалось. Видно было, что его просверливает нечто маленькое, острое и чёрное.

К моей досаде, Ксеркс с Базтуком, успевшие в ходе своей потасовки обежать всю комнату, теперь решили малость передохнуть и остановились неподалёку от отверстия. Они не могли не заметить сыплющейся пыли — это было лишь вопросом времени, — так что я решил пойти ва-банк.

— Эй, вы, пожиратели песка! — заорал я. — Луна освещает трупы ваших соплеменников! Шакалы тащат их головы на потеху своим щенкам! ^[1K66]

Как я и ожидал, Базтук тут же перестал пихать Ксеркса в крылатый бок, а Ксеркс выпустил нос Базтука. Оба медленно повернулись ко мне. Из глаз утукку на меня глянула смерть. Ну что ж, пока всё идёт как надо. Я прикинул, что тому, кто сверлит дыру, нужно ещё примерно тридцать секунд, чтобы выбраться наружу. Если он замешкается, я умру — если не от руки Базтука или Ксеркса, то от шара, успевшего уже сжаться до размеров некрупного грейпфрута.

— Базтук, — вежливо произнёс Ксеркс, — я предоставляю тебе право первого удара.

— Ты очень любезен, Ксеркс, — отозвался Базтук. — А ты потом сможешь нашинковать то, что останется, как душе твоей будет угодно.

Они вскинули копья и двинулись ко мне. Постукивание у них за спинами внезапно прекратилось, и из дыры в стене — она уже стала довольно большой — появился большой блестящий клюв, напоминающий наковальню. За ним показалась увенчанная хохолком чёрная голова с глазами-бусинками. Глаза быстро заморгали, призывая к молчанию, и птица бесшумно выбралась наружу, протискиваясь совершенно не по-птичьи. Огромный чёрный ворон встряхнулся и уселся на краю отверстия. Когда блестящий чёрный хвост покинул дыру, в ней показался ещё один клюв. Но утукку уже подошли к моей колонне. Базтук занёс руку для удара. Я кашлянул.

— Эй, что это там у тебя за спиной?

— Я на такие фокусы не покупаюсь, Бартимеус! — выкрикнул Базтук.

Рука его пришла в движение, и копьё начало опускаться. Но ей наперерез метнулась чёрная молния, вцепилась в древко копья и вырвала оружие из рук утукку. Базтук изумленно вскрикнул и оглянулся. Ксеркс тоже развернулся.

Ворон сидел на пустой колонне и аккуратно держал копьё в клюве.

Базтук нерешительно шагнул к нему.

Ворон с нарочитой небрежностью прикусил стальное древко покрепче. Древко со щелчком развалилось надвое. Половинки упали на землю.

Базтук застыл, словно вкопанный.

Второй ворон выпорхнул из дыры и опустился на соседнюю колонну. Оба сидели молча и смотрели на утукку немигающими глазами.

Базтук взглянул на напарника.

— Слушай, Ксеркс…

Орлиный Клюв предостерегающе зацокал языком.

— Поднимай тревогу, Базтук, — велел он. — А я разберусь с ними.

Он оттолкнулся и взмыл в воздух. Раздался звук, напоминающий треск раздираемой ткани: это распахнулись его огромные белые крылья. Крылья взмахнули раз, другой… Ксеркс поднимался всё выше и выше, к самому потолку. Потом крылья сложились. Утукку развернулся и спикировал вниз, головой вперёд; крылья за спиной, занесенное для удара копьё — живая молния.

Он несся к ворону. Ворон невозмутимо ждал.

В глазах Ксеркса промелькнула тень сомнения. Он подлетел уже почти вплотную к ворону, но тот даже не шелохнулся. Внезапно сомнение сменилось страхом. Ксеркс отчаянно забил крыльями, пытаясь избежать столкновения…

Ворон распахнул клюв.

Ксеркс закричал.

Стремительное, едва различимое движение, щелчок и звук, как будто кто-то гулко сглотнул. На камни вокруг колонны, кружа и трепеща, медленно опустилось несколько перьев. Ворон сидел всё так же неподвижно, задумчиво глядя куда-то вдаль. Ксеркс исчез.

Базтук прижался к стене, в которой должен был возникнуть портал, и лихорадочно пытался что-то нашарить у себя в поясной сумке. Второй ворон лениво перескочил с колонны на колонну, подбираясь поближе к утукку. Базтук горестно взвыл и метнул копьё. По ворону он не попал: копьё по самое древко вошло в камень колонны. Ворон сокрушенно покачал головой и расправил крылья. Базтук рывком распахнул сумку и выхватил оттуда маленький бронзовый свисток. Он поднес его к губам…

Ещё одно неуловимое движение, стремительный смерч, за которым невозможно уследить. Надо отдать должное Базтуку: он был проворен. Я успел разглядеть, как он опустил голову, нанёс удар рогами… и тут смерч поглотил его. Потом вихрь исчез, и Базтук вместе с ним. Ворон неловко опустился на пол; из крыла у него сочилась зелёная кровь.

Скарабей заметался по шару.

— Отличная работа! — крикнул я, изо всех сил пытаясь добиться, чтобы мой голос звучал не слишком пискляво. — Не знаю, кто вы такие, но, может, вы всё-таки заберете меня отсюда…

Тут я осёкся. Из-за шара я мог видеть нежданных гостей лишь на первом плане, а на нём они по-прежнему сохраняли облик воронов. Вероятно, они это поняли — и внезапно на мгновение пропустили на первый план свои истинные облики. Это был лишь краткий проблеск, но мне его хватило. Теперь я знал, кто это.

Жук в шаре сдавленно сглотнул.

— А, это вы… — сказал я. — Привет.

— Привет, Бартимеус, — отозвался Факварл.

25

— И тебе привет, Джабор, — добавил я. — Как это мило с вашей стороны — навестить меня.

— Нам подумалось, Бартимеус, что тебе тут одиноко.

Ближайший ворон — тот, у которого кровоточило крыло, — мелко завибрировал и превратился в повара. В руке повара зияла кошмарная рана.

— Нет-нет, ничуть. Я не страдаю от недостатка внимания.

— Оно и видно. — Повар подошёл поближе и осмотрел мой шар. — Однако! Тебе, как я посмотрю, и вправду туго.

Я натужно хихикнул.

— Ладно, старина, шутки в сторону. Может, ты знаешь какой-нибудь способ помочь мне? А то я уже ощущаю давление барьера.

Повар поскреб один из своих подбородков.

— Сложный вопрос. Но могу предложить один вариант.

— Отлично!

— Ты можешь превратиться в блоху или ещё какого-нибудь мелкого паразита. Это даст тебе ещё несколько драгоценных минут жизни, прежде чем твоя сущность будет уничтожена.

— Спасибо за полезный совет. — Я уже начал понемногу задыхаться. Стены шара подступали всё ближе. — А ты не можешь как-нибудь обезвредить этот шар и выпустить меня отсюда? Моя благодарность…

Повар поднял палец.

— Мне пришла в голову ещё одна мысль. Ты можешь рассказать нам, куда ты подевал Амулет Самарканда. Если ты будешь говорить быстро, возможно, мы успеем разрушить шар раньше, чем он уничтожит тебя.

— Нет, давай лучше мы поступим в обратном порядке.

Повар тяжело вздохнул.

— Боюсь, ты не в том положении, чтобы…

Он не договорил — его перебил какой-то далекий вой. Одновременно с этим по комнате побежала знакомая дрожь.

— Сейчас откроется портал, — поспешно сказал я. — В дальней стене.

Факварл взглянул на другого ворона. Тот по-прежнему сидел на колонне, внимательно изучая собственные когти.

— Джабор, не будешь ли ты столь любезен…

Ворон шагнул вперёд и превратился в высокого человека с головой шакала и ярко-красной кожей. Он пересек комнату и остановился у дальней стены, встав поустойчивей и вытянув руки вперёд.

Повар повернулся ко мне.

— Итак, Бартимеус…

Я уже начал ощущать жжение.

— Давай сперва договоримся, — сказал я. — Мы оба знаем, что если я тебе скажу, где сейчас находится Амулет Самарканда, ты оставишь меня здесь умирать. Мы также знаем, что при таких обстоятельствах я не скажу тебе правды — хотя бы просто назло. Таким образом, всё, что я сказал бы, находясь в шаре, не имеет смысла. А это значит, что тебе следует выпустить меня отсюда.

Факварл раздраженно постучал по краю моей колонны.

— Досадно, но в некотором смысле ты прав.

— А это завывание наверняка издает сирена, — продолжал напирать я. — Волшебники, засадившие меня сюда, что-то такое упоминали насчёт легионов хорл и утукку. Вряд ли даже Джабор сможет проглотить их всех. Так что, может, мы продолжим эту беседу чуть попозже?

— Согласен. — Лицо Факварла оказалось вплотную с шаром. Тот уже был не больше мандарина. — Без нас, Бартимеус, тебе ни за что не сбежать из Тауэра, так что не вздумай хитрить. Должен тебе сообщить, что я получил два приказа. Первый — узнать у тебя местонахождение Амулета Самарканда. А второй — уничтожить тебя, если это не удастся. Думаю, ты догадываешься, какой из них мне приятнее будет выполнить.

Он отодвинулся. В этот самый миг в дальней стене возникла овальная трещина и превратилась в арку портала. Из темноты один за другим начали выныривать бледнолицые хорлы^[1K67] с трезубцами и серебряными сетями в тонких руках. Стоило им выйти из портала, и окружающие их Щиты сделались бы непроницаемыми. Но пока хорлы проходили сквозь портал, Щиты слабели, и их сущности на мгновение оказывались уязвимы. Джабор умело воспользовался этим — зашвырнул в портал три Взрыва подряд. Арку озарила ярко-зелёная вспышка. Хорлы жалкой содрогающейся грудой осели на пол — наполовину в портале, наполовину уже в темнице. Но следом шли другие, с брезгливой осторожностью переступая через трупы соплеменников. Джабор стрельнул ещё.

Факварл тем временем тоже не сидел сложа руки. Он извлек из кармана куртки железное кольцо размером с наручный браслет, прикрепленное к длинной деревянной палке. Я смотрел на это кольцо без особого доверия^[1K68].

— И что мне делать с этой штукой? — осведомился я.

— Прыгнуть сквозь кольцо, что же ещё. Представь себе, будто ты — дрессированная собачка. Я уверен, Бартимеус, что тебе это удастся без труда. Ты в своё время и не такое проделывал.

Факварл осторожно взял палку двумя пальцами и поднес железное кольцо к поверхности шара. Силовые линии с неистовым шипением расступились и сомкнулись вокруг кольца. Внутри его в силовом поле образовалась брешь.

— Лавлейс специально укрепил это кольцо, дабы усилить устойчивость железа к магии, — продолжал Факварл. — Но всё-таки оно не будет действовать вечно, так что я посоветовал бы тебе не мешкать.

Он был прав. Края кольца уже начали шипеть и пузыриться под воздействием силы шара. В виде жука у меня не оставалось пространства для маневра, поэтому я собрал последние силы и наконец-то превратился в муху. Без лишней суеты я описал круг по шару, чтобы разогнаться получше, и стрелой вылетел сквозь плавящееся кольцо на свободу.

— Чудесно! — сказал Факварл. — Не хватало только барабанной дроби.

Муха опустилась на пол и превратилась в чрезвычайно раздраженного сокола.

— Смею тебя заверить, для меня всё это было достаточно драматично, — сказал я. — Что дальше?

Факварл швырнул то, что осталось от кольца, на пол.

— Теперь нам пора сматываться. — Трезубец с серебряным наконечником вспорол воздух и упал между нами, зазвенев на каменных плитах. Джабор медленно отступал от портала, уже наполовину заваленного трупами хорл. К порталу подоспела новая порция стражников, преимущественно утукку; они шли, закрывшись общим Щитом. Щит отражал и без того ослабевшие Взрывы Джабора и отсылал их обратно в темницу. Наконец-то какому-то хорле удалось вырваться из портала, и он, ухватив оружие наизготовку, двинулся вдоль края Щита. Джабор пульнул в него Взрывом. Удар пришелся в хилую грудь хорлы, и страж поглотил его без малейшего вреда для себя. Хорла одарил нас ледяной улыбкой и ринулся вперёд, орудуя своей сетью, словно метательными шарами-боло.

Факварл обернулся вороном и с трудом оторвался от земли, волоча раненое крыло. Я-сокол последовал за ним — прямиком к лазейке в стене. Сеть пронеслась совсем рядом со мной; трезубец воткнулся в стену.

— Джабор! — крикнул Факварл. — Уходим!

Я бросил взгляд через плечо. Джабор сцепился с хорлой врукопашную; казалось, будто силы его неисчерпаемы. Но из портала лезли всё новые и новые стражники. Мне стало ни до чего: я думал лишь о том, как просочиться в лазейку. Факварл уже проскользнул сквозь неё. Я устремился за ним. Темницу у меня за спиной сотряс чудовищной силы взрыв, до моих ушей донесся яростный вой шакала.

В кромешной тьме узкого туннеля голос Факварл а звучал приглушенно и странно.

— Мы почти выбрались. Теперь лучше всего обернуться вороном.

— Почему?

— Их здесь сотни. Мы можем смешаться со стаей и выиграть время — так легче будет выбраться за стены.

Хоть у меня совершенно не лежала душа следовать какому бы то ни было совету Факварла, я понятия не имел, что ждёт нас снаружи. Первым делом нужно удрать из Тауэра. Удрать от Факварла я смогу и попозже. Потому я сосредоточился и сменил облик.

— Ты превратился?

— Да. Я прежде никогда не носил этот облик, но ничего особо трудного в нем вроде бы нет.

— Джабора там позади не слыхать?

— Нет.

— Ладно, догонит. Значит, так: выход наружу у меня перед носом. На дыре стоит Маскировка, так что они не должны были её обнаружить. Быстро вылетай и лети прямо вниз. Увидишь кухонный двор: вороны слетаются туда за объедками. Там и встретимся. Главное — держись понезаметнее.

Впереди послышалось царапанье, а затем последовала внезапная вспышка света. Факварл исчез; теперь я увидел очертания выхода, накрытого сетью из маскирующих нитей. Я подскакал к барьеру, ткнулся в него клювом, надавил, и голова моя очутилась на холодном ноябрьском воздухе.

Я, не мешкая, выбрался сквозь дыру, расправил крылья и плавно скользнул по воздуху вниз, во двор.

За время спуска я наскоро осмотрелся по сторонам и убедился, что до безопасности мне ещё далеко: лондонские крыши виднелись где-то вдалеке, за множеством круглых башен и высоких крепостных стен. По стенам расхаживали стражники, а по небу беспорядочно носились следящие шары. Тревога уже поднялась. Откуда-то сверху неслись завывания сирены, а неподалёку, в центральном, лучше всего огражденном дворе целая толпа полицейских мчалась к какой-то невидимой мне цели.

Я приземлился в маленьком боковом дворике; теперь от всеобщей паники меня отделяли два здания, примыкающие к главной башне. Булыжная мостовая была усеяна пропитанными жиром хлебными корками, шкурками от бекона и шумной стаей голодного воронья.

Один из воронов бочком, незаметно подскочил поближе ко мне.

— Бартимеус, ты кретин!

— В чем дело?

— У тебя клюв ярко-синий! Сейчас же переделай его.

Ну, в конце концов, это мой первый опыт воплощения в ворона. И превращаться мне пришлось в темноте. Чего он, интересно, ожидал? Но сейчас было не время для споров. Я переделал клюв.

— Они всё равно увидят сквозь маскировку! — огрызнулся я. — Тут, должно быть, сотни всяких часовых!

— Да, верно, но нам нужно лишь немного времени. Они ещё незнают, что мы — вороны, и если мы сможем затесаться в стаю, у них уйдёт несколько лишних секунд на то, чтобы распознать нас. Нам нужна стая, чтобы улететь…

Вот только что добрая сотня воронов преспокойно клевала холодные беконовые шкурки, пребывая в ладу с собою и окружающим миром.

А в следующее мгновение Факварл явил им на первом плане свой истинный облик: это длилось какую-нибудь долю секунды, но её вполне хватило. Четыре ворона сдохли на месте, несколько штук вернули свой завтрак обратно, а все прочие в панике рванули прочь, каркая и молотя крыльями по воздуху. Мы с Факварлом очутились в самой гуще стаи. Мы тоже изо всех сил работали крыльями, разворачиваясь, поднимаясь и опускаясь вместе с остальными, и напрягались, стараясь не отстать.

Стая взмыла вверх, перемахнув через плоскую крышу главной башни; над башней реял огромный флаг, и люди-часовые смотрели на Темзу. Потом стая спустилась и пронеслась через серый двор, расположенный с другой стороны башни. Посреди плаца было нарисовано штук двадцать будничных пентаклей, и я, проносясь мимо, успел заметить появившуюся в них целую компанию духов; их как раз в этот момент вызвал отряд волшебников в серых мундирах. Духи были из числа меньших, в основном — хваленые бесы^[1K69], но в таком количестве и они могли создать достаточно проблем. Я от души понадеялся, что вороны не захотят приземлиться в этом дворе.

Но птицы вообще не выказывали ни малейшего желания останавливаться. Страх по-прежнему гнал их вперёд, и они кружили среди укреплений Тауэра. Несколько раз они вроде бы уже направлялись к внешней стене, но каждый раз закладывали вираж и поворачивали обратно. Разок мне даже захотелось было рвануть наружу в одиночку, но тут на зубчатой стене появился какой-то странный часовой — иссиня-чёрный, на четырёх паучьих лапках, — и я сразу передумал. Ну, не понравилось мне, как он выглядит. А я после плена и стольких вынужденных превращений слишком устал, и мне не хотелось рисковать столкновением с неведомой силой.

Наконец мы очутились ещё в одном дворе. С трёх сторон его окружали постройки, а с четвертой к стене поднималась крутая насыпь, поросшая зелёной травой. Вороны опустились на насыпь и принялись ковылять по ней, бесцельно клюя землю.

Факварл подскочил ко мне. Одно крыло у него бессильно свисало, и из него по-прежнему сочилась кровь.

— Эти птицы совершенно не желают улетать, — сказал я. — Они собрались здесь попастись.

Ворон кивнул.

— Они доставили нас туда, куда смогли, — и ладно. Это внешняя стена. Перебраться через неё — и мы свободны.

— Ну так вперёд!

— Одну минутку. Мне нужно передохнуть. И, может, Джабор…

— Джабор мёртв.

— Ты его плохо знаешь, Бартимеус, — Факварл ткнулся клювом в раненое крыло, отодвигая перо в сторону от засыхающей крови. — Сейчас, одну минуту. Чертов утукку! Кто ж знал, что он такой шустрый!

— Бесы идут! — прошипел я.

Целый батальон этих тварей как раз тек через арку в дальнем углу двора; бесы рассыпались веером и принялись придирчиво осматривать каждый камешек. Воронья стая все ещё укрывала нас, но это не могло продолжаться долго.

Факварл выплюнул ещё одно перо на траву; там оно, прежде чем растаять, на миг превратилось в извивающуюся полоску студенистой массы.

— Ладно. Взлетаем, перемахиваем через стену и сваливаем. Ни в коем случае не останавливайся.

Я вежливо взмахнул крылом.

— Только после вас.

— Нет-нет, Бартимеус, после вас. — Ворон несколько раз согнул и разогнул здоровенную когтистую лапу, разминая её. — Я постоянно буду держаться у тебя за спиной, так что, пожалуйста, разнообразия ради не пытайся сбежать.

— Что за отвратительная подозрительность.

Бесы подобрались ближе; они обнюхивали землю, словно псы. Я взлетел и стрелой ринулся к зубчатой крепостной стене. Поднявшись на высоту стены, я заметил расхаживавшего по галерее часового. Это был некрупный фолиот, и к голове его был сбоку привязан помятый бронзовый горн. К несчастью, он тоже меня заметил. Прежде чем я успел хоть что-то предпринять, фолиот прижал мундштук к губам и затрубил, коротко и резко. Ему тут же ответили — вдоль всей стены запели трубы: то пронзительно, то хрипло, то громко, то тихо, угасая где-то вдали. Неизбежное случилось: наша маскировка была разгадана. Растопырив когти, я ринулся на часового. Фолиот пискнул, потерял равновесие и свалился со стены. Я перемахнул через стену, пронесся над крутой насыпью из чёрных камней и земли и помчался в город, прочь от Тауэра. Некогда тормозить, некогда оглядываться. Я несся вперёд, изо всех сил работая крыльями. Внизу промелькнули широкая серая магистраль с оживленным движением, гаражи с плоскими крышами, какая-то узкая дорога, берег, усыпанный галькой, излучина Темзы, верфь, пристань, ещё какая-то дорога… Эй! А ведь дела не так уж плохи — я удираю с обычным моим щегольством! Меня и Тауэр разделяет уже не меньше мили. Скоро я смогу…

Я поднял голову и оторопело заморгал. Это ещё что такое?! Прямо передо мной вырисовывался лондонский Тауэр. Над центральной башней во множестве кружили знакомые силуэты. Я прилетел обратно! Что-то случилось с моим чувством направления. Я стремительно развернулся, описав петлю вокруг трубы на какой-то крыше, и стрелой понесся в обратном направлении. Позади послышался голос Факварла.

— Бартимеус, стой!

— Ты что, не видишь их?! — проорал я через плечо. — Они же нас сейчас сцапают!

И я наддал, не обращая внимания на настойчивые вопли Факварла. Крыши так и мелькали подо мной. Потом внизу пронеслись мутные воды Темзы — я перелетел через неё за рекордно короткий промежуток времени. Потом…

Лондонский Тауэр — в точности такой же. Теперь знакомые силуэты разбились на группы и понеслись в разные стороны, следуя за следящими шарами. Одна такая группа направлялась прямиком ко мне. Все мои инстинкты требовали развернуться и спасаться бегством, но я был окончательно сбит с толку. Я опустился на крышу. Через несколько секунд рядом со мной приземлился Факварл и, едва переведя дыхание, разразился ругательствами.

— Кретин! Теперь мы вернулись в исходную точку!

Лишь теперь до меня дошло, в чем тут дело.

— Ты хочешь сказать, что…

— Тот, первый Тауэр был зеркальной иллюзией. Нам нужно было просто пролететь сквозь него^[1K70]. Лавлейс предупреждал нас с Джабором — а ты не стал меня слушать! Чтоб тебе пусто было, Бартимеус, — тебе и моему крылу!

Над крепостной стеной пронеслось целое войско джиннов. От преследователей нас отделяла лишь дорога. Факварл спрятался за трубу.

— Нам от них не улететь!

Тут меня посетило вдохновение.

— Значит, мы не полетим. Где-то тут был светофор…

— И чего?

Вежливость Факварла дала трещину.

— Ничего. Просто поймаем попутку.

Стараясь держаться так, чтобы здание закрывало меня от преследователей, я спорхнул с крыши и полетел к перекрестку, к веренице машин, дожидающихся, пока вспыхнет зелёный свет. Я приземлился на мостовую, рядом с хвостом этой вереницы. Факварл следовал за мной по пятам.

— Ну, самое время превращаться, — сказал я.

— И во что?

— Во что-нибудь с крепкими когтистыми лапами. Поторопись — свет сейчас сменится.

И прежде чем Факварл успел возразить, я вскочил на бордюр и нырнул под ближайшую машину, стараясь не обращать внимания на отвратительный запах масла, пары бензина и тошнотворную вибрацию, усилившуюся, когда невидимый водитель прибавил оборотов. Без малейших сожалений я распростился со шкурой ворона и превратился в стигийского бесенка — они состоят в основном из шипов и сплетенных мышц. Шипы и зубцы тут же впились в грязное днище машины, и в тот же миг автомобиль задрожал, готовясь сорваться с места. Я понадеялся было, что Факварл замешкается и не успеет присоединиться ко мне, но увы: рядом со мной появился второй бесенок. Он мрачно повис между колесами, не сводя с меня глаз.

Во время пути мы почти не разговаривали. Слишком уж громко ревел мотор. Впрочем, в стигийских бесенят превращаются ради их зубов, а не ради языков.

Целую вечность спустя автомобиль остановился. Водитель покинул машину и куда-то отошёл. Воцарилась тишина. Я со стоном ослабил свои хитроумные захваты и тяжело хлопнулся на гудрон дороги. Меня подташнивало от всяческих высокотехнологичных запахов^[1K71]; к тому же меня ещё и укачало. Факварл чувствовал себя не лучше. Мы, не сговариваясь, превратились в двух матерых, слегка потрепанных котов, прихрамывая, выбрались из-под машины, пересекли лужайку и нырнули в густые заросли кустов. И там мы наконец смогли расслабиться, приняв свои излюбленные облики.

Повар тяжело опустился на пень.

— Я тебе это припомню, Бартимеус! — выдохнул он. — Ну и мука! Мне никогда ещё не бывало так паршиво!

Мальчишка-египтянин ухмыльнулся.

— Но ведь сработало, верно? Мы в безопасности.

— Я шипом бензобак проткнул! И теперь весь в этой дряни! У меня уже начинает лезть какая-то сыпь…

— Хватит ныть.

Я осторожно огляделся сквозь завесу листвы. Дорога, домики на две семьи, изобилие зелени. Вокруг никого не было — лишь на ближайшей аллейке маленькая девочка играла в мячик.

— Мы в каком-то пригороде, — сказал я. — Предместья Лондона. А может, и подальше.

Факварл лишь проворчал нечто невнятное. Я осторожно взглянул в его сторону краем глаза. Он вновь принялся изучать рану, нанесенную Базтуком. Выглядела она скверно. Факварл явно ослабел.

— Даже с этой раной я вполне в состоянии справиться с тобой, так что давай, иди сюда. — Повар сопроводил эти слова нетерпеливым взмахом руки. — Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

Я послушно уселся на землю, скрестив ноги, как это любил делать Птолемей. Но уселся на некотором расстоянии от Факварла. От него разило бензином.

— Во-первых, — сказал Факварл, — я выполнил свою часть сделки: без сомнений могу заявить, что я спас твою шкуру. Теперь твоя очередь. Где Амулет Самарканда?

Я заколебался. Лишь жестянка, валяющаяся где-то на дне Темзы, помешала мне в этот миг назвать имя и личный номер Ната. Да, правда, я в долгу перед Факварлом — но своя рубашка ближе к телу.

— Послушай, — начал я. — Ты только не подумай: я очень тебе признателен за помощь. Но для меня всё это не так просто. Мой хозяин…

— Явно уступает в могуществе моему. — Факварл нетерпеливо подался вперёд. — Бартимеус, напряги свои жалкие мозги и хоть чуть-чуть пошевели извилинами. Лавлейс очень хочет получить Амулет обратно. Он настолько сильно этого желает, что приказал мне с Джабором вломиться в тайную правительственную тюрьму, чтобы спасти такого ничтожного раба, как ты.

— Да, это очень мило с его стороны, — не мог не признать я.

— Ты только представь себе, насколько это было опасно — и для нас, и для него. Он рисковал всем. Уже одно это о многом говорит.

— Но зачем ему Амулет? — перебил его я, решив, что пора брать быка за рога.

— Этого я не могу тебе сказать. — Повар побарабанил кончиками пальцев по крылу носа и понимающе улыбнулся. — Но зато я могу сказать, Бартимеус, что в твоих интересах присоединиться к нам. Наш хозяин далеко пойдёт — если ты понимаешь, о чём я.

Я фыркнул.

— Все волшебники так говорят.

— Далеко пойдёт в самое ближайшее время. В считанные дни. Но для этого ему позарез нужен Амулет.

— Возможно. Но что выиграем мы от его успеха? Я уже не раз слыхал подобную болтовню. Волшебники используют нас, чтобы укрепить свою власть, а потом просто берут и снова накладывают на нас узы подчинения. Нам-то какая с этого польза?

— У меня есть план, Бартимеус…

— Конечно-конечно! У нас у всех есть планы! Но все они не отменяют того простого факта, что я по-прежнему связан моим изначальным заданием. И наказание…

— Наказание можно перетерпеть! — Факварл раздраженно мотнул головой. — Когда ты смылся с Амулетом, Лавлейс так мне всыпал, что моя сущность до сих пор ещё не до конца восстановилась! Но правде говоря, само наше существование здесь — не пытайся извиняться, Бартимеус, я же знаю, что тебе на меня глубоко плевать! — всего лишь цепь наказаний, и не более того. Ничего не меняется, кроме треклятых волшебников! Стоит одному из них сдохнуть, как тут же появляется другой, выкапывает твоё имя из пыльных книжек и снова тебя вызывает! Они приходят и уходят, а мы все страдаем.

Я пожал плечами.

— По-моему, мы уже как-то об этом беседовали. Кажется, в Великом Зимбабве?

Запал Факварла угас. Джинн кивнул.

— Может, и так. Но я ощущаю перемены, и ты тоже должен их ощущать, если ты не ослеп и не оглох. Упадок империи всегда влечет за собой неспокойные времена: начинаются волнения, волшебники грызутся между собой из-за всякой чуши и тупеют от роскоши и власти… Мы с тобой не раз это видали. Подобное стечение обстоятельств предоставляет нам великолепное поле деятельности. Наши хозяева обленились, Бартимеус, — они предоставляют нам больше свободы.

— Это вряд ли.

— Лавлейс именно таков. Да, он силен, с этим не поспоришь — но он безрассуден. Ещё с тех самых пор, когда он впервые вызвал меня, его бесит, что он как министр недостаточно влиятелен. Он из кожи вон лезет, лишь бы превзойти великих волшебников прошлого, потрясти мир своими достижениями. И в результате он носится со своими связями в кулуарах власти, как собака с протухшей костью. Он тратит всё своё время на бесконечные интриги и заговоры, на непрестанные попытки одержать верх над соперниками… он просто не в силах остановиться. Впрочем, не он один. В правительстве полно таких, как Лавлейс, и некоторые ещё опрометчивее его. Да ты знаешь этот тип: когда волшебники ставят на кон так много, они обычно долго не живут. Рано или поздно они допустят ошибку, и вот тогда-то придёт наш черед. Рано или поздно мы получим возможность отыграться.

Повар посмотрел на небо.

— Ладно, время уходит, — сказал он. — Вот моё последнее предложение: отведи меня к Амулету, и я обещаю, что взамен, каким бы ни было наказание, Лавлейс впоследствии возьмет тебя на службу. Твой хозяин, кем бы он ни был, не сможет встать поперёк дороги Лавлейсу. Так что мы с тобой, Бартимеус, из врагов станем партнёрами. Неплохая перемена, а?

— Очаровательная, — отозвался я.

— Или… — Факварл положил руки на колени и явно изготовился перейти к действиям. — Или ты можешь умереть прямо сейчас, среди этих невзрачных пригородных кустов. Ты сам знаешь, что тебе никогда не удавалось одержать надо мною верх. Твою шкуру всегда спасал какой-нибудь счастливый случай^[1K72]. Теперь же этот номер не пройдет.

Пока я обдумывал это чрезвычайно весомое заявление и прикидывал, как бы мне половчее смыться, нас перебили. Листва зашуршала, и что-то маленькое, проскользнув сквозь ветки, подкатилось к нашим ногам. Теннисный мячик. Факварл вскочил с пня, и я тоже подхватился на ноги, но прятаться было поздно. Кто-то уже ломился сквозь кустарник.

Это была та самая девочка, которая играла на дорожке. На вид ей было лет шесть. Растрепанные волосы и мешковатая футболка длиной аж до грязных коленок. Девчушка уставилась на нас чрезвычайно заинтересованно и в то же время встревоженно.

На пару секунд все застыли. Девочка смотрела на нас. Мы с Факварлом смотрели на девочку. Потом она заговорила.

— От вас пахнет бензином, — сказала девочка.

Мы не ответили. Факварл приподнял руку, собираясь сделать какое-то движение. Я понял его прискорбное намерение.

Почему я вмешался? Из чистейшего шкурного интереса. Ибо Факварл на мгновение отвлекся, и это была наилучшая возможность для бегства. Ну, а если я попутно спас девчонку… что ж, это было справедливо. В конце концов, это она подкинула мне идею.

Я зажег на кончике пальца маленькую Искру и метнул её в повара.

Послышался негромкий звук, напоминающий шипение вспыхивающей газовой конфорки, и Факварл превратился в оранжево-жёлтый огненный шар. Когда он взревел — ему стало как-то не по себе, — и вслепую стал неуклюже оборачиваться, поджигая кустарник, девочка завизжала и кинулась наутек. Это была неплохая мысль. Я и сам поступил точно так же^[1K73].

Через несколько мгновений я уже был в воздухе и со всех крыльев несся к Хайгейту и моему придурку-хозяину.

Натаниэль

26

Время шло, и мучительный страх всё сильнее сжимал в своих тисках душу Натаниэля. Мальчик расхаживал по комнате, словно тигр по клетке, и чувствовал себя так, словно угодил в десяток ловушек одновременно. Да, дверь комнаты была заперта, и он физически не мог из неё выйти — но это было наименьшей из проблем.

Сейчас, в этот самый миг, его слуга Бартимеус находится в Тауэре, и его подвергают всем пыткам, какие только способны изобрести волшебники высокого ранга. Если демон и вправду устроил бойню в центре Лондона, то по заслугам ему. Но Натаниэль — его хозяин. Он в ответе за преступления своего слуги. А это значит, что волшебники будут искать и его тоже.

Под пытками любой позабудет об угрозе Бесконечного Заточения. Бартимеус назовет имя Натаниэля, и в дом Андервудов явится полиция. А потом…

Натаниэль, содрогнувшись от страха, вспомнил, каким измордованным выглядел вчера Шолто Пинн. Да, последствия будут неприятными — сомневаться в этом не приходилось.

Даже если Бартимеус каким-то чудом промолчит, всё равно остается Андервуд. Наставник Натаниэля уже пообещал отречься от него — а может, сделать и чего похуже. Теперь Андервуду осталось только разобрать наспех набросанные записи, чтобы в точности узнать, кого именно вызвал его ученик. Затем волшебник потребует полного отчёта. Натаниэль представил, какими методами убеждения может воспользоваться его наставник, и его передернуло.

Что же ему делать? Миссис Андервуд предложила выход. Она посоветовала Натаниэлю просто рассказать правду. Но при мысли о том, чтоб раскрыть свои тайны озлобленному и язвительному наставнику, Натаниэлю стало тошно.

Отрешившись на время от этой дилеммы, Натаниэль вызвал усталого беса и, не обращая внимания на его протесты, снова отправил его следить за Тауэром. Он с трепетом смотрел с безопасного расстояния, как разгневанные орды зеленокрылых демонов кружили над стенами, словно саранча, — а потом вдруг разлетелись во все стороны.

— Да, впечатляет, — прокомментировало гадательное зеркало. — Круто. С высшими джиннами лучше не связываться. Хотя кто знает? — добавило оно. — Быть может, кто-то из них летит за тобой.

— Найди Андервуда! — рявкнул Натаниэль. — Где он сейчас и чем занят?

— Что, идем по убывающей? Щас посмотрим. Артур Андервуд… Увы, ни фига. Извини — он тоже в Тауэре. Туда не проберешься. Но предполагать-то мы можем, верно? — Бес хихикнул. — Вероятно, он как раз беседует с твоим приятелем, Бартимеусом.

Продолжать наблюдение за Тауэром было бессмысленно. Натаниэль сунул бронзовый диск под кровать. Дела обстояли паршиво. Ему придётся во всём сознаться. Придётся обо всем рассказать наставнику — человеку, которого Натаниэль совершенно не уважал, который не смог защитить его, который трусливо лебезил перед Лавлейсом. Натаниэль прекрасно представлял, в чем будет проявляться гнев Андервуда: издевки, придирки и страх за свою драгоценную репутацию… А что будет потом…

Где-то через час снизу донесся стук хлопнувшей двери. Натаниэль застыл, с ужасом прислушиваясь, не раздадутся ли на лестнице шаги наставника, но к нему долго никто не шёл. А когда некоторое время спустя в замке наконец щёлкнул ключ, Натаниэль уже услышал по негромкому затрудненному дыханию, что за дверью стоит миссис Андервуд. Она принесла на подносике стакан молока и бутерброд с нарезанными кружочками помидором и огурцом.

— Извини, что я так задержалась, Джон, — сказала миссис Андервуд. — Я давно уже приготовила тебе еду, но не успела принести — твой наставник вернулся домой. — Она вздохнула. — Не стоит мне тут засиживаться. Что-то там внизу всё бурлит.

— А что… что случилось, миссис Андервуд?

— Ешь свой бутерброд, будь хорошим мальчиком. Тебе нужно перекусить — что-то ты очень бледный. Я уверена, что наставник скоро призовет тебя.

— Но он что-нибудь сказал насчёт?..

— О небо, Джон! Ты когда-нибудь перестанешь задавать вопросы? Он много что сказал, но ничего такого, с чем я стала бы делиться с тобой сейчас. У меня кастрюля на плите, и мне нужно быстренько что-нибудь сготовить для него. Так что ешь бутерброд, милый.

— А наставник?..

— Он заперся у себя в кабинете и приказал, чтобы его не беспокоили. Только, конечно, чтобы принесли еду. Происходит нечто чрезвычайное.

Нечто чрезвычайное… В этот миг Натаниэль внезапно принял решение. Миссис Андервуд — единственный человек, которому он может доверять. Единственная, кто вправду о нём заботится. Ей он всё и расскажет — и об Амулете Самарканда, и о Лавлейсе. Она поможет ему всё уладить с Андервудом, а если понадобится, то и с полицией. Она всё устроит — Натаниэль в этом не сомневался.

— Миссис Андервуд… — Она вскинула руку.

— Не сейчас, Джон. Мне некогда.

— Но, миссис Андервуд, мне вправду очень нужно…

— Ни слова больше! Мне пора идти.

И она ушла, устало улыбнувшись. Дверь захлопнулась. Ключ повернулся в замке. Натаниэль остался сидеть и смотреть на дверь. На какое-то мгновение ему показалось, что он не сможет сдержать слез, — но потом в нем поднялась волна гнева. Он что, нашкодивший ребёнок, чтобы его запирали на чердаке, пока взрослые придумают, как его наказать? Нет! Он волшебник! С ним нельзя не считаться!

У него всё отобрали. Не осталось ничего, кроме гадательного зеркала, и он ничего не мог сделать — только смотреть. Однако наблюдение может дать ему знания. А знания — это сила.

Натаниэль откусил кусочек бутерброда и мгновенно об этом пожалел. Он отставил тарелку в сторону, подошёл к окну и стал смотреть на Лондон — раскинувшийся под ночным небом ковер из жёлтых огоньков. Несомненно, если бы Бартимеус выдал дознавателям имя своего хозяина, Андервуд или полиция уже взяли бы Натаниэля за горло. Любопытно… А тут ещё это чрезвычайное происшествие… Связано оно с Бартимеусом или нет? Андервуд сейчас висит на телефоне — в этом можно не сомневаться. Что ж, выход прост: немного понаблюдать за ним, и всё станет ясно.

Натаниэль снова достал зеркало.

— Мой наставник сейчас у себя в кабинете. Подберись к нему поближе, так, чтобы я всё видел. А главное — в точности передавай мне всё, о чём он говорит.

— Ну и кто тут после этого мелкий проныра? Да ладно, ладно, всё в порядке! Твой моральный облик меня не касается. Ну что, поехали…

Середина диска прояснилась, и там возникло отчётливое изображение кабинета волшебника. Андервуд сидел в своем кожаном кресле, опершись локтями на стол. В одной руке у него была телефонная трубка, а второй он размахивал, сопровождая свои слова бурной жестикуляцией. Бес подобрался поближе. Теперь стало видно, что на лице Андервуда написано смятение. Он явно кричал.

Натаниэль постучал по диску.

— Что он говорит?

Голос беса включился с середины фразы. Звук немного запаздывал по сравнению с шевелением губ Андервуда, но Натаниэль видел, что бес всё передает верно.

— …вы говорите?! Все трое бежали? Десятки жертв? Неслыханно! Уайтвелл и Дюваль должны за это ответить! Да, Грегори, я вне себя! Это серьёзнейший удар по моему расследованию. Я намеревался сам допросить этого демона. Да, я. Потому что я уверен, что он связан с кражами артефактов… и с увеличением числа этих краж в последнее время. Всем известно, что наилучшие экземпляры хранятся у Пинна. Демон явно намеревался похитить их… Да, да, это значит, что в деле замешан какой-то волшебник… Да, я понимаю, что это невероятно… И всё равно, это была моя лучшая ниточка… а если говорить правду, то и вовсе единственная. А чего можно ожидать с нашим-то финансированием? Удалось установить, кто это был? Что, совсем? Да, вот это будет оплеуха для Джессики! Хоть что-то хорошее во всей этой прискорбной истории… Да. Думаю, да. И кстати, Грегори, пока вспомнилось — мне хотелось посоветоваться с тобой по одному личному вопросу…

Тут комментарии беса стихли, хотя Андервуд продолжал говорить, почти вплотную прижав трубку к губам. Натаниэль как следует встряхнул диск, и в нем появилась физиономия беса.

— Эй, ты чего?!

— Звук! Где звук?!

— Он же говорит шёпотом! Я ничегошеньки не слышу. А подбираться ближе опасно.

— Я хочу это слышать!

— Босс, но ты же знаешь о безопасном пределе. Волшебники часто устанавливают оградительные датчики. Ты же понимаешь, даже этот тип…

У Натаниэля от напряжения заболели мышцы лица. Ему было не до соображений безопасности.

— Я сказал — передавай! И не заставляй меня повторять это дважды!

Бес не ответил. В зеркале появилось лицо Андервуда — крупным планом, так, что оно почти заполнило центр диска. На переднем плане красовались торчащие из ноздрей клочковатые волосы, в цвете и объеме. Волшебник кивал.

— Да, согласен. Думаю, я и вправду должен чувствовать себя польщённым… Да, если взглянуть на дело с этой стороны, мальчик и вправду являет собою наглядный результат тех тяжких трудов, которые я в него вложил. Теперь мой старый наставник…

Андервуд не договорил. Он скривился и передернулся, словно от прикосновения чего-то холодного.

— …Прошу прощения, Грегори. Я просто почувствовал…

Волшебник сощурился; Натаниэль увидел, как знакомые брови сошлись к переносице. И тут изображенная в диске картина внезапно расширилась, как будто бес поспешно отскочил в другой угол кабинета. Андервуд громко произнёс какое-то слово. Бес попытался повторить это слово, но его голос словно отрезало — как будто выключили радио. Изображение осталось, но как-то странно задрожало.

— В чем дело, бес?

Голос Натаниэля дал петуха. Ответа не последовало.

— Я приказываю тебе покинуть кабинет и вернуться ко мне.

Ответа не последовало.

Изображение в диске трудно было назвать успокаивающим. Несмотря на то что картинка теперь дрожала, Натаниэль видел, как Андервуд положил трубку телефона, потом медленно поднялся и обошел вокруг стола. Взгляд его перемещался по комнате, как будто преследовал кого-то, и взгляд этот был цепким и недобрым. Изображение дрожало всё сильнее. Похоже, бес изо всех сил старался вырваться и удрать, но у него ничего не получалось. Охваченный паникой Натаниэль нанёс по диску несколько отчаянных Ударов — но тщетно. Бес застыл, не в силах шевельнуться или вымолвить хоть слово.

Андервуд отошёл к шкафу, стоявшему у дальней стены, покопался в нем и вернулся обратно с металлическим цилиндром в руках. Волшебник встряхнул цилиндр. Из четырёх небольших отверстий в верхней части цилиндра посыпался белый порошок; вскоре он заполнил всю комнату. Как бы там ни действовал этот порошок, эффект был мгновенным. Андервуд вздрогнул и посмотрел вверх — прямо на Натаниэля, как будто диск превратился в окно и волшебник смотрел сквозь него. На миг мальчику почудилось, будто наставник и вправду видит его, но потом он понял, что тот просто обнаружил висящего беса.

Скованный ужасом, Натаниэль смотрел, как его наставник наклонился и потянул за ленту, пришитую к ковру. Большой прямоугольник свернулся и откатился в сторону. Под ковром обнаружилось два нарисованных пентакля. Волшебник вошёл в меньший из них, ни на миг не сводя взгляда с застывшего беса. Андервуд начал говорить, и несколько мгновений спустя в большем круге появилась высокая туманная фигура. Андервуд что-то приказал. Призрак поклонился и исчез. К изумлению Натаниэля, тело Андервуда как будто замерцало и скользнуло в сторону. Наставник Натаниэля по-прежнему стоял в пентакле, но теперь рядом с ним стояла ещё одна его версия, призрачная и полупрозрачная. Призрачная версия, оттолкнувшись, поднялась в воздух и поплыла вперёд — прямо к беспомощному бесу, по-прежнему передававшему на диск изображение кабинета. Натаниэль, выкрикивая команды, принялся яростно трясти диск, но ничего не помогало: ему не удалось остановить медленно приближающегося наставника. Ближе, ближе… Призрачные брови были насуплены, сверкающие глаза неотрывно смотрели на беса. Теперь призрак Андервуда заполнял собою весь диск. Казалось, будто он вот-вот пройдет сквозь зеркало… Потом призрак исчез, и в диске видно было лишь физическое тело Андервуда, недвижно стоящее посреди пентакля.

Несмотря на терзающий его страх, Натаниэль прекрасно понял, что происходит. Обнаружив соглядатая и заморозив его, Андервуд решил пройти по астральной нити беса к источнику, дабы опознать враждебно настроенного волшебника. Подобные источники могли находиться во многих милях от объекта наблюдения. Возможно, наставник рассчитывает на длительное путешествие в астральном теле, управляемом джинном. Если это и вправду так, его ожидает сюрприз.

Лишь с запозданием Натаниэль сообразил, как ему следует поступить. Окно! Если выбросить диск на улицу, может, наставник не догадается…

Он успел сделать два шага по направлению к окну, когда сквозь доски пола беззвучно начала подниматься полупрозрачная голова Артура Андервуда. Голова светилась зеленоватым фосфоресцирующим светом. Вот из пола показался кончик встрепанной бороды… Голова томительно медленно повернулась на девяносто градусов — и наконец увидела Натаниэля, что стоял над ней, по-прежнему сжимая в руках бронзовый диск.

Тут на лице волшебника появилось такое выражение, которого Натаниэль ни разу ещё не видел. Это не было нетерпеливое презрение, столь долго характеризовавшее Андервуда как наставника. Это даже не была ярость, которую он выказал сегодня утром, разоблачив Натаниэля. Нет. Сперва на лице Андервуда проступило потрясение — а потом оно сменилось такой злобой, что у Натаниэля подогнулись колени. Диск выпал у него из рук. Натаниэль обессиленно сполз по стене. Он попытался заговорить, но не смог произнести ни слова.

Призрачная голова смотрела на него с середины комнаты. Натаниэль смотрел на неё. А потом из перевернутого диска донесся приглушенный, очень отдаленный — наверное, потому, что издавало его физическое тело, находящееся сейчас в кабинете, — голос Андервуда:

— Предатель!..

Натаниэль открыл рот, но с губ его слетел лишь сдавленный хрип. Голос послышался снова.

— Предатель! Ты предал меня. Я выясню, кто подучил тебя шпионить за мной!

— Никто… Никто меня… — Натаниэля хватило лишь на едва слышный шёпот.

— Готовься! Я иду за тобой!

И голос стих. Призрачная голова Андервуда по спирали ушла в пол. Натаниэль дрожащей рукой поднял диск и взглянул в него. Через несколько секунд изображение кабинета затуманилось — это дух волшебника прошёл сквозь беса. Затем дух проплыл над ковром туда, где стояло тело. Подобравшись вплотную, дух принял ту же самую позу, и они с телом слились. Ещё мгновение спустя Андервуд сделался прежним, а во втором круге появился призрак. Андервуд, хлопнув в ладоши, отпустил джинна. Тот поклонился и исчез. Волшебник вышел из пентакля — глаза его метали молнии — и размашистым шагом покинул кабинет.

Заклинание, связывавшее беса, развеялось, и в диске вновь возникла младенческая физиономия. Бес облегченно перевел дух.

— Ох! Ты себе не представляешь, насколько же это паршиво! — выпалил он. — Чтобы этот кошмарный старикашка проходил прямо сквозь меня и по моей нити!.. Как вспомню, так меня всего трясет, вот право слово!

— Заткнись! Заткнись! — Натаниэль, обезумев от страха, пытался что-нибудь придумать.

— Слушай, окажи мне услугу, а? — сказал бес. — У тебя осталось не так уж много времени. Не мог бы ты освободить меня сейчас, пока ты ещё не умер? Жизнь в этом диске — такая тоска! Ты даже не представляешь, до чего же в нем одиноко. Ну давай, босс. Я буду тебе чрезвычайно признателен.

Младенец попытался обворожительно улыбнуться, но Натаниэль с размаху запустил диском в стену.

— Ай! Ну ладно, желаю тебе сполна насладиться тем, что тебя ждёт!

Натаниэль подбежал к двери и принялся отчаянно дёргать дверную ручку. Снизу уже слышались быстрые шаги наставника.

— Он на самом деле зол, — подал голос бес. — Даже его астральная составляющая чуть не угробила мою сущность, когда проходила через меня. Жалко, что я лежу лицом в пол — с удовольствием бы полюбовался, что будет твориться, когда он сюда доберется.

Натаниэль кинулся к платяному шкафу и рванул его на себя. Он хотел подпереть шкафом дверь, но тот был слишком тяжел. Натаниэлю не хватило сил. Дыхание его сделалось судорожным и прерывистым.

— А в чем дело? — поинтересовался бес. — Ты же теперь крутой волшебник. Вызови кого-нибудь и вели ему спасти твою шкуру. Например, африта — это работенка как раз для него. Или твоего драгоценного Бартимеуса, о котором ты так заботишься. Почему его нет рядом, когда ты так в нем нуждаешься?

Натаниэль сдавленно всхлипнул, побрел, спотыкаясь, на середину комнаты и медленно повернулся лицом к двери.

— Что, тошно? — В голосе беса звучало глубочайшее удовлетворение. — Противно находиться в чьей-то власти? Теперь ты знаешь, каково это. Как аукнется, так и откликнется, малый. Никто тебе не поможет.

Тут кто-то постучал в окошко в крыше.

У Натаниэля на миг перестало биться сердце. Он поднял взгляд. Рядом со стеклом сидел взъерошенный голубь и бурно жестикулировал обоими крыльями сразу. Натаниэль нерешительно шагнул к окну.

— Бартимеус — это ты?

Голубь несколько раз несильно стукнул по стеклу. Натаниэль потянулся к задвижке…

Послышался щелчок замка. Дверь с грохотом растворилась. На пороге стоял Андервуд; красное от натуги лицо обрамляла белая грива волос и бороды. Натаниэль быстро опустил руку и повернулся к наставнику. Голубь исчез из окна.

Андервуду потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух.

— Паршивец! Кто тобою руководит? Который из моих врагов?

Натаниэля трясло, но он заставил себя стоять неподвижно и не отводить взгляда.

— Никто, сэр.

— Дюваль? Мортенсен? Лавлейс? — Заслышав последнее имя, Натаниэль не сдержал кривой ухмылки.

— Нет, сэр, не они.

— Кто научил тебя, как сделать зеркало? Кто подговорил тебя шпионить за мной?

Невзирая на страх, в душе у Натаниэля разгорелся гнев.

— Вы что, не слышите? Я же уже сказал — никто!

— Ты продолжаешь лгать даже сейчас! Что ж, отлично! Посмотри на эту комнату в последний раз. Ты никогда больше сюда не вернешься. Мы сейчас пойдём ко мне в кабинет, и там ты будешь наслаждаться обществом моих бесов до тех пор, пока не станешь поразговорчивее. А ну, марш!

Натаниэль попытался помедлить, но это ему не помогло. Рука наставника сжала его плечо, словно тисками, и Натаниэль полетел сквозь дверной проем, вниз по лестнице.

На первой площадке их встретила запыхавшаяся миссис Андервуд. Когда она увидела беспомощное положение Натаниэля и разъярённое лицо своего мужа, глаза её расширились, но она ничего не сказала по этому поводу.

— Артур, — с трудом выдохнула она, — к тебе посетитель.

— Мне некогда. Этот мальчишка…

— Он говорит, что у него дело величайшей важности.

— Кто? Кто говорит?

— Саймон Лавлейс. Он буквально вломился в дом.

27

Андервуд насупился.

— Лавлейс? — недовольно проворчал он. — А ему чего тут надо? Очень на него похоже — появляться в самый неподходящий момент. Ладно, сейчас подойду. А ну прекрати выворачиваться! — Последние слова относились к Натаниэлю. Мальчик несколько раз судорожно дернулся, пытаясь вырваться их хватки волшебника. — Ты будешь сидеть в чулане, пока я не решу, что с тобой делать!

— Сэр…

— Молчать! — Андервуд поволок Натаниэля через лестничную площадку. — Марта, приготовь чай для нашего гостя. Я подойду через несколько минут. Мне нужно привести себя в порядок.

— Хорошо, Артур.

— Сэр! Пожалуйста, выслушайте меня! Это важно! В кабинете…

— Тихо!

Андервуд распахнул узкую дверь и втолкнул Натаниэля в маленькую холодную комнату, заполненную старыми папками и стопками правительственных документов. А потом, даже не взглянув на Натаниэля, захлопнул и запер дверь. Натаниэль лихорадочно замолотил по деревянной двери.

— Сэр! Сэр!

Но никто не отозвался.

— Сэр!

— Ты очень любезен. — Из-под двери выбрался крупный жук с огромными жвалами. — На самом деле обращение «сэр» кажется мне чересчур церемонным, но оно всё же лучше, чем «злокозненный демон».

— Бартимеус!

Натаниэль изумленно попятился. Прямо у него на глазах жук принялся расти, изменяться… и вот перед Натаниэлем, подбоченившись и немного склонив голову набок, стоит смуглый мальчишка. Как всегда, личина демона была безукоризненна: и растрепавшиеся волосы, и игра света на коже. Мальчишка ничем не отличался от тысяч ему подобных. И всё-таки что-то — возможно, спокойный взгляд его тёмных глаз — просто-таки кричало о его инакости. Натаниэль моргнул; он с трудом пытался взять себя в руки. Он был сбит с толку, в точности как и во время их предыдущей встречи.

Лжемальчишка оглядел голые доски пола и груды всяческого хлама.

— Ну, и куда подевался маленький паскудный волшебник, которого я знал? — сухо поинтересовался он. — Как я вижу, ты наконец-то попался Андервуду на горячем. Ну, теперь он отыграется.

Натаниэль не обратил ни малейшего внимания на его слова.

— Так это всё-таки был ты — там, в окне! — начал он. — Как ты…

— По печной трубе. Чего тут неясного? И можешь не трудиться говорить об этом — я знаю, что ты меня сейчас не вызывал. Но события развиваются слишком стремительно, и мне некогда было ждать. Амулет…

Натаниэля словно озарило, и он содрогнулся от ужаса.

— Так это ты привел Лавлейса сюда?!

— Что? — искренне удивился мальчик.

— Не лги мне, демон! Ты предал меня! Ты привел его сюда!

— Кого — Лавлейса? — Похоже, известие и вправду застало Бартимеуса врасплох. — Где он?

— Внизу. Только что пришёл.

— Я тут ни при чем. Ты что, протрепался?

— Кто — я?! Это ты…

— Я ничего никому не говорил. Меня удерживала мысль об одной жестянке из-под табака… — Мальчик нахмурился и вроде как задумался. — Хотя совпадение странное, согласен.

— Странное?! — Натаниэль подскочил от возмущения. — Идиот! Это ты его сюда привел! Скорее забери Амулет! Унеси его из кабинета, пока Лавлейс его не нашёл!

Мальчик неприятно рассмеялся.

— Не поможет. Если Лавлейс здесь, он непременно установил снаружи десяток шаров. Они засекут его ауру и накинутся на меня, как только я выйду из дома.

Натаниэль взял себя в руки. Теперь, когда его слуга вернулся, он уже не так беспомощен, как прежде. Бедствия ещё можно избежать, если заставить демона делать, что ему говорят.

— Я приказываю тебе подчиниться! — начал он. — Отправляйся в кабинет…

— Ой, Нат, брось, — утомленно отмахнулся мальчишка. — Ты сейчас не в пентакле. И не можешь заставить меня подчиниться новому приказу. Побег с Амулетом станет роковым — уж ты мне поверь. Насколько Андервуд силен?

— Что? — в замешательстве переспросил Натаниэль.

— Насколько он силен? Какого он уровня? Я предположил, судя по его бороде, что он из мелких сошек, но вдруг я ошибся? Насколько он хорош? Может ли он одолеть Лавлейса? Вот в чем вопрос.

— А! Нет. Нет, не думаю…

На самом деле конкретных доводов у Натаниэля не было, но он почти не сомневался: достаточно вспомнить, как его наставник пресмыкался перед Лавлейсом…

— Ты считаешь…

— Тебе остается надеяться лишь на одно: что Лавлейс, отыскав Амулет, захочет решить всё это в узком кругу, без лишнего шума. И он может попытаться устроить разборку с Андервудом. Если он не…

Натаниэль похолодел.

— Так ты считаешь, что он…

— Оп-ля! Из-за всей этой суматохи я совсем позабыл рассказать тебе, что я разузнал! — И мальчик заговорил низким, протяжным голосом: — Знай же, что я преданно исполнил порученное мне дело. Я шпионил за Лавлейсом. Я старался разузнать тайны Амулета Самарканда. Я рисковал ради тебя, о мой господин. И узнал в результате, — тут его голос снова сделался привычно язвительным, — что ты — идиот. Ты сам не догадываешься, какую кашу заварил. Этот Амулет настолько могуществен, что десятилетиями находился в собственности правительства — до тех пор, пока его не спер Лавлейс. Так-то. Его наемный убийца прихлопнул ради этого какого-то высокопоставленного волшебника. Исходя из этого я полагаю, что он запросто решится убить Андервуда, дабы вернуть Амулет. А ты как считаешь?

Мир закружился, и Натаниэль почувствовал, что сейчас свалится в обморок. Такого оборота дел он даже представить себе не мог.

— Но не можем же мы просто сидеть здесь, — запинаясь, пробормотал он. — Нужно что-то делать!..

— Правильно. Я пойду и посмотрю, как будут развиваться события. А ты покамест посиди всё-таки тут, будь хорошим мальчиком. И будь готов быстренько отступить, если дела пойдут паршиво.

— Никуда я не побегу! — тихо-тихо сказал Натаниэль.

У него голова шла кругом. Миссис Андервуд…

— Позволь дать тебе один совет, плод богатого жизненного опыта. Если на кону целостность твоей шкуры, бегство — вполне приемлемый выход из положения. Так что привыкай к этой мысли, приятель.

Мальчик повернулся к двери чулана и приложил к ней ладонь. Дверь отчаянно затрещала, раскололась рядом с замком и распахнулась.

— Отправляйся к себе в комнату и жди. Я скоро сообщу тебе, что происходит. И будь готов срочно рвануть когти.

И с этими словами джинн исчез. Когда Натаниэль вышел из чулана, на лестничной площадке уже никого не было.

Бартимеус

28

— Прошу прощения за вторжение, Артур, — сказал Саймон Лавлейс.

Я нагнал Андервуда, когда он только-только входил в свою длинную, тёмную столовую — он несколько минут проторчал перед зеркалом, приглаживая бороду и поправляя галстук. Правда, это мало помогло: по сравнению с более молодым волшебником — тот стоял у камина, разглядывая собственные ногти, холодный и напряжённый, словно сжатая пружина, — старик казался встрепанным и траченным молью.

Андервуд с преувеличенным энтузиазмом замахал руками.

— Ну что вы! Чувствуйте себя как дома! Простите за задержку, Лавлейс. Нехотите ли присесть?

Лавлейс не хотел. На нём был тёмный, стройнящий его костюм с тёмно-зелёным галстуком. Очки ловили свет лампы под потолком и при каждом движении посверкивали. Глаз не было видно, но под глазами набухли тёмные мешки.

— Вы, кажется, взволнованы, Андервуд, — сказал он.

— Нет-нет! Я просто спускался с верхнего этажа и немного запыхался.

Я превратился в паука, перебрался через притолоку и пополз по стене в самый дальний и тёмный уголок. Там я поспешно сплел паутину, так, чтобы она получше закрывала меня. На то была причина: Лавлейс прихватил с собой беса, тот сидел на втором плане и так и зыркал по сторонам, приглядываясь ко всем уголкам и щёлкам.

Мне как-то не хотелось прикидывать, как именно Лавлейс вычислил этот дом. Нет, это определённо было неприятным совпадением — что он прибыл одновременно со мной! Но эти размышления могли подождать: будущее мальчишки — а значит, и моё — зависело теперь от моей способности быстро соображать, что к чему, и действовать по обстоятельствам.

Андервуд уселся на своё обычное место и выдавил вымученную улыбку.

— Итак… — сказал он. — Вы точно уверены, что не хотите присесть?

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда хотя бы скажите этому вашему бесу, чтобы перестал мельтешить. Мне от этого делается нехорошо, — неожиданно грубо и раздраженно заявил Андервуд.

Саймон Лавлейс прищёлкнул языком. Бес, паривший у него над головой, мгновенно замер, на его физиономии застыло нарочито несчастное выражение, нечто среднее между гримасой и ухмылкой.

Андервуд старательно сделал вид, будто не замечает всего этого.

— У меня на сегодня запланировано ещё несколько дел, — сказал он. — Может, вы наконец скажете, чем я могу быть вам полезен?

Саймон Лавлейс мрачно наклонил голову.

— Несколько дней назад, — сказал он, — меня обокрали. Когда меня не было дома, у меня похитили некий предмет, обладающий силой.

— Как прискорбно! — сочувственно произнёс Андервуд.

— Благодарю вас. Этот предмет был чрезвычайно дорог мне. Естественно, мне очень хочется получить его обратно.

— Естественно! Вы думаете, тут замешано Сопротивление?..

— Именно в связи с этим я к вам и явился, Андервуд…

Он говорил медленно и осторожно, кружа вокруг да около. Возможно, он даже теперь надеялся, что ему не придётся выдвигать прямого обвинения. Волшебники всегда осторожно подбирают выражения, ибо любое поспешно брошенное слово — даже в критической ситуации — способно привести к беде. Но Андервуд не понимал намеков.

— Конечно же, вы можете всецело рассчитывать на мою поддержку, — спокойно отозвался он. — Эти кражи просто омерзительны. Нам некоторое время назад стало известно, что существует чёрный рынок, на котором торгуют крадеными артефактами, и лично я, например, считаю, что сопротивление нашему правлению возникло во многом благодаря этой торговле. Все мы вчера видели, к каким возмутительным инцидентам это может привести.

Брови Андервуда слегка приподнялись в некотором подобии радостного изумления.

— Должен признаться, — продолжал он, — я поражен, что жертвой оказались вы. До сих пор от этого страдали, простите мне мою откровенность, лишь относительно слабые волшебники. Существует предположение, что кражи совершает молодежь, если не дети. Я предположил бы, что уж ваша защита совладала бы с ними шутя.

— Именно, — сквозь зубы процедил Лавлейс.

— Как вы полагаете, это как-нибудь связано с нападением на Парламент?

— Одну минуту. — Лавлейс вскинул руку. — У меня есть основания подозревать, что кража… кража моей вещи — дело рук не так называемого Сопротивления, а одного из коллег-волшебников.

Андервуд нахмурился.

— Вы так считаете? Но откуда такая уверенность?

— Да оттуда, что я знаю, кто совершил налет. Некий Бартимеус. Джинн среднего уровня, выдающейся наглости и ограниченных умственных способностей^[1K74]. В общем, ничего примечательного. Его мог бы вызвать любой недоумок. Конечно, недоумок-волшебник, а не простолюдин.

— И тем не менее, — спокойно заметил Андервуд, — этот Бартимеус сумел похитить вашу собственность^[1K75].

— Но он напортачил! Он допустил, чтобы его опознали! — Лавлейсу явно стоило больших усилий удержать себя в руках. — Хотя да, вы правы. Ему удалось уйти.

— А что касается того, кто его вызвал… — Очки Лавлейса сверкнули.

— Именно поэтому, Артур, я здесь. Чтобы повидаться с вами.

На миг возникла пауза, пока Андервуд скрипел извилинами, пытаясь сообразить, какая между всем этим связь. В конце концов он преуспел. На лице его на миг промелькнули разнообразные противоречивые чувства, но старик быстро взял себя в руки и состроил надменную и непроницаемую мину. В комнате ощутимо похолодало.

— Простите, — неестественно спокойно произнёс Андервуд, — что вы сказали?

Саймон Лавлейс подался вперёд, взявшись за край обеденного стола. Маникюр у него был превосходный.

— Артур, — сказал он, — в последнее время Бартимеус вел себя несдержанно. Не далее как сегодня утром его заточили в лондонский Тауэр, за нападение на магазин Пинна на Пикадилли.

Андервуд от изумления даже отшатнулся.

— Так это — тот самый джинн?! Но как… как вы об этом узнали? Они же не смогли узнать его имя… И… и он же бежал, сегодня, во второй половине дня…

— Да, он действительно сбежал. — Лавлейс не стал уточнять, как именно это произошло. — И после его побега мои агенты… выследили его. Они прошли по его следу через весь Лондон — и след привел сюда^[1K76].

Андервуд ошарашенно встряхнул головой.

— Сюда? Вы лжете!

— Бартимеус в виде облачка просочился в вашу печную трубу не далее как десять минут назад. Неужто вас удивляет, что я сразу же явился, дабы заявить права на свою вещь? И теперь, когда я здесь, в доме… — Лавлейс повел головой, словно принюхиваясь к какому-то необычайно приятному запаху. — Да, я чувствую её ауру. Она где-то рядом.

— Но…

— Мне бы и в голову никогда не пришло, что это вы, Артур. Не то чтобы я думал, что вас не привлекают мои сокровища. Просто я полагал, что вам недостает умения захватить их.

Старик принялся хватать воздух ртом, словно извлеченная из аквариума золотая рыбка, и издавать бессвязные звуки. Бес Лавлейса на миг скорчил рожу, потом снова застыл. Его хозяин постучал по столу указательным пальцем.

— Я мог бы вломиться к вам силой, Артур. И был бы вполне в своем праве. Но я предпочел решить дело по-хорошему. И кроме того, как вы и сами, несомненно, понимаете, эта моя вещь… в общем, ситуация щекотливая. Ни вам, ни мне не хотелось бы, чтобы кто-либо прознал о наличии этой вещи у нас, не так ли? Так что… если вы немедленно вернете мне её, я уверен, что нам удастся достичь взаимовыгодного соглашения. — Он выпрямился, поигрывая манжетой. — Я жду.

Если бы Андервуд понял, о чём говорит Лавлейс, он мог бы спастись. Если бы он вспомнил проступок своего ученика и сопоставил очевидное, все могло бы обойтись^[1K77]. Но сбитый с толку Андервуд не понял ничего, кроме того, что его обвиняют в том, чего он не делал, — и он в гневе вскочил со стула.

— Зазнавшийся выскочка! — вскричал он. — Да как ты смеешь обвинять меня в воровстве?! Я не брал твоей вещи — я ничего о ней не знаю и знать не желаю! Она мне не нужна. Я не подхалимничаю, не лизоблюдствую и не бью в спину. Я не рвусь к власти, как свинья к помойной яме! А даже если бы и рвался, то не стал бы утруждать себя и что-то у тебя красть. Всем известно, что твоя звезда закатилась. Ты не стоишь того, чтобы тебе вредить. Твои агенты промахнулись — или, скорее даже, соврали. Бартимеуса здесь нет! Я ничего о нём не знаю. И твоего хлама в моём доме нет!

По мере того как он говорил, лицо Саймона Лавлейса словно бы затягивалось тьмой — хотя на стеклах очков по-прежнему играли блики света. Лавлейс медленно покачал головой.

— Не валяйте дурака, Артур, — сказал он. — Мои осведомители не лгут мне. Это могущественные существа, полностью покорные моей воле.

Старик вызывающе вскинул бороду.

— Вон из моего дома! — Но Лавлейс не унимался.

— Вряд ли мне нужно напоминать вам о том, какими возможностями я располагаю. Но если вы уйметесь и будете разговаривать спокойно, мы сможем избежать ненужных сцен.

— Мне не о чём с тобой разговаривать. Все твои обвинения лживы.

— Ну, в таком случае…

Саймон Лавлейс щёлкнул пальцами. Его бес мгновенно соскочил на обеденный стол из красного дерева и, гримасничая, напрягся. На кончике хвоста у него стала набухать выпуклость, превратившаяся в конце концов в зазубренные вилы. Бес с задумчивым видом опустил зад и покрутил хвостом. Затем вилы вонзились в полированную крышку стола и прошли насквозь, как нож сквозь масло. Бес резво помчался по столу, волоча хвост за собой и рассекая столешницу надвое. Андервуд выпучил глаза. Лавлейс улыбнулся.

— Что, Артур? Фамильная ценность? — поинтересовался он. — Так я и думал.

Бес как раз добежал до противоположного края стола, когда в дверь постучали. Оба волшебника обернулись. Бес застыл на полушаге. В столовую вошла миссис Андервуд с нагруженным подносом.

— А вот и чай! — сказала она. — И песочное печенье — Артур, твоё любимое. Я поставлю поднос, ладно?

Волшебники и бес безмолвно смотрели, как миссис Андервуд приближается к столу. Она осторожно поставила тяжелый поднос посередине между трещиной, расколовшей стол, и тем краем, у которого стоял Андервуд. В тягостном молчании миссис Андервуд переставила с подноса на стол тяжелый фарфоровый чайник (невидимому бесу пришлось попятиться, чтобы чайник не поставили прямо на него), две чашки с блюдцами, две тарелочки, вазочку с печеньем и столовое серебро из лучшего её набора. Край стола заметно накренился под весом посуды и негромко затрещал.

Миссис Андервуд забрала поднос и улыбнулась гостю.

— Угощайтесь, мистер Лавлейс, не стесняйтесь. Вы такой худой — вам бы не мешало немного поправиться.

Под её взглядом Лавлейс взял из вазочки печенье. Стол пошатнулся. Лавлейс выдавил улыбку.

— Вот и прекрасно. Если захотите ещё чаю — позовите меня.

И, прихватив поднос, миссис Андервуд поспешно двинулась к выходу. Мужчины смотрели ей вслед.

Дверь захлопнулась.

Волшебники и бес одновременно повернулись обратно к столу.

Последний уцелевший до сих пор кусок дерева, соединявший две половинки, раскололся с гулким треском. И весь край стола осел на пол, вместе с чайником, чашками, блюдцами, тарелочками, вазочкой с печеньем и лучшим столовым серебром миссис Андервуд. Бес взмыл в воздух и приземлился на каминную полку, рядом с композицией из сухих цветов.

На миг в комнате воцарилась тишина.

Саймон Лавлейс бросил печенье на пол.

— То, что можно сделать со столом, можно сделать и с тупой башкой, Артур, — сказал он.

Артур Андервуд посмотрел на него. Голос его прозвучал сдавленно и как-то отстранённо, словно издалека.

— Это был мой лучший чайник.

И он трижды пронзительно свистнул. Раздался ответный клич, низкий и гулкий, и из-под кафельных плит, которыми был выложен пол перед камином, поднялся дюжий синемордый гоблин. Андервуд снова свистнул и взмахнул рукой. Гоблин прыгнул, разворачиваясь в воздухе. Он обрушился на более мелкого беса, прятавшегося за букетом, сгреб его своими беспалыми лапами и принялся душить, не обращая внимания на хлещущий по нему хвост-трезубец. Сущность мелкого беса задрожала, поплыла и принялась плавиться, будто воск. В мгновение ока он превратился в сплющенный желтоватый шар, где сгинул и хвост, и все остальное. Гоблин умял шар поплотнее, подбросил в воздух, поймал разинутой пастью и проглотил.

Андервуд повернулся к Лавлейсу. Тот, поджав губы, наблюдал за происходящим. Должен честно признать: старый хрыч меня удивил. Он показал себя куда с лучшей стороны, чем я ожидал. И всё же напряжение, потребовавшееся для того, чтобы вызвать ручного гоблина, далось ему слишком дорого. На шее Андервуда выступила испарина.

Лавлейс тоже это понял.

— Даю вам последний шанс! — отрывисто бросил он. — Верните мне мою собственность — или пожалеете! Ведите меня в ваш кабинет.

— Ни за что!

Андервуд был вне себя от напряжения и гнева. Он напрочь позабыл о всяком здравомыслии.

— Тогда смотрите!

Лавлейс пригладил смазанные гелем волосы и беззвучно, одними губами произнёс несколько слов. По комнате прошла дрожь. Дальняя стена сделалась нематериальной. Она принялась отступать и удалялась до тех пор, пока вовсе не исчезла из вида. На её месте открылся коридор неведомой длины. Из глубины этого коридора возникла фигура. И двинулась в нашу сторону, стремительно увеличиваясь в размерах, — судя по тому, что ноги её оставались неподвижны, она плыла по воздуху.

Андервуд задохнулся и попятился. И налетел на собственный стул.

Да, тут было от чего задохнуться. Я узнал эту фигуру — крепко сбитую, с шакальей головой.

— Стойте!

Лицо Андервуда сделалось восковым. Он вцепился в спинку стула, чтобы не упасть.

— Что-что? — Лавлейс сделал вид, будто прочищает ухо. — Я вас не слышу^[1K78].

— Остановитесь! Вы победили! Я отведу вас в мой кабинет — сейчас же, немедленно! Отзовите его!

Фигура тем временем продолжала расти. Андервуд съеживался просто на глазах. Гоблин скорчил унылую мину и поспешно отступил сквозь кафель. Я заерзал в углу, прикидывая, как же мне поступить, когда Джабор наконец войдет в комнату^[1K79].

Наконец-то Лавлейс подал знак. Бесконечный коридор и приближающаяся фигура исчезли. Стена снова выглядела как обычно, и даже пожелтевшая фотография улыбающейся бабушки Андервуда висела на прежнем месте.

Андервуд стоял на коленях среди осколков своего чайного сервиза. Его трясло с такой силой, что он даже не мог подняться на ноги.

— Ну так как пройти в ваш кабинет, Артур? — спросил Лавлейс.

Натаниэль

29

Натаниэль стоял на лестничной площадке; он вцепился в перила, словно боясь упасть. Снизу, из столовой, доносились невнятные голоса — то повышались до крика, то становились очень тихими, — но Натаниэль почти не слышал их. Охвативший его страх заглушал все звуки. «У волшебника может быть лишь один непростительный недостаток — некомпетентность». А что такое некомпетентность? Потеря контроля над ситуацией. На протяжении последних нескольких дней события медленно, но неуклонно выходили из-под контроля Натаниэля. Сперва Бартимеус узнал его истинное имя. Это Натаниэль исправил при помощи жестянки из-под табака, но передышка длилась недолго. Беды принялись валиться на него одна за другой. Власти схватили Бартимеуса. Андервуд поймал Натаниэля с поличным. Карьера рухнула, не успев начаться. И вот теперь демон отказывается выполнять его приказы, а на пороге стоит Лавлейс. А Натаниэль ничего, совершенно ничего не может поделать — лишь стоять и смотреть. Он оказался во власти событий, которые сам же и привел в движение. И не может ничего изменить…

Какой-то негромкий звук пробился сквозь кокон жалости к себе и заставил Натаниэля встряхнуться. Это миссис Андервуд, негромко напевая, прошла из кухни в столовую. Она несла чай: Натаниэль слышал позвякивание фарфоровых чашечек на подносе. Затем послышались стук в дверь, новое позвякивание — миссис Андервуд вошла в столовую, — и снова тишина.

В этот миг Натаниэль напрочь позабыл о собственных неприятностях. Миссис Андервуд в опасности! Враг в доме! Натаниэль был уверен, что Лавлейс вот-вот убедит либо заставит Андервуда провести его в кабинет и обнаружит Амулет Самарканда. А потом… что Лавлейс сделает с мистером Андервудом и с его женой?

Бартимеус сказал ему оставаться здесь, наверху, и быть готовым к самому худшему. Но Натаниэль не мог больше торчать тут и безвольно ждать дальнейшего развития событий. Да, ситуация отчаянная — но он ещё может действовать. Волшебники сейчас сидят в столовой. В кабинете Андервуда никого нет. Если ему удастся пробраться туда и вынести Амулет, возможно, ему удастся и где-нибудь его спрятать, что бы там ни говорил Бартимеус.

Натаниэль быстро и бесшумно двинулся вниз по лестнице, на тот этаж, где находились кабинет и рабочая комната его наставника. Приглушенные голоса, доносившиеся с нижнего этажа, сделались громче; Натаниэлю показалось, что он слышит крик Андервуда. Время поджимало. Натаниэль подбежал к двери, за которой начиналась ведущая к кабинету лестница, — и остановился. Последний раз он проходил здесь, когда ему было шесть лет. Полузабытые воспоминания всплыли в памяти и заставили его содрогнуться, но Натаниэль отмахнулся от них. Он шагнул за порог, на лестницу…

И застыл как вкопанный.

Перед ним была дверь кабинета Андервуда — с намалеванной на ней красной пятиконечной звездой. У Натаниэля вырвался стон. Он узнал огненное заклятие. Стоит ему коснуться двери — и эта звезда его испепелит. Без защиты ему здесь не пройти. А для защиты нужны круг, ритуал вызова, тщательная подготовка…

Но у него нет на это времени. Он совершенно беспомощен! Беспомощен и бесполезен! Натаниэль врезал кулаком в стену. Откуда-то из дома донесся возглас, очень напоминающий крик страха.

Натаниэль помчался обратно, наверх, и, очутившись на лестничной площадке, услышал, как отворилась дверь столовой. В коридоре послышались шаги. Шаги приближались.

А потом откуда-то снизу донесся встревоженный голос миссис Андервуд — и при звуках его Натаниэля пронзила боль.

— Артур, что случилось?

И ей откликнулся другой голос, усталый и бесцветный, едва узнаваемый:

— Мне просто надо кое-что показать мистеру Лавлейсу в кабинете. Не волнуйся, нам ничего не нужно.

Волшебники уже начали подниматься по лестнице. Натаниэля раздирали мучительные сомнения. Что же ему делать? В тот самый миг, как кто-то показался из-за поворота, Натаниэль нырнул в ближайшую дверь и притворил её за собой. И, тяжело дыша, приник к замочной скважине.

Мимо проплелась процессия. Возглавлял её мистер Андервуд. Его одежда и прическа были в беспорядке, взгляд безумен, спина согнулась, словно бы под тяжкой ношей. За ним шёл Саймон Лавлейс: глаза скрыты очками, губы мрачно поджаты. А за Лавлейсом двигался паук, выбирая уголки потемнее.

Процессия удалилась в сторону кабинета. Натаниэль привалился к стене. Голова шла кругом, и его мутило от страха и чувства вины. Лицо Андервуда… Хотя Натаниэль терпеть не мог своего наставника, но видеть его таким… Это противоречило всему, чему его учили, и душа его восставала. Да, Андервуд слаб. Да, он мелочен и ограничен. Да, он всегда обращался с Натаниэлем свысока. Но всё-таки он министр, один из трёх сотен министров, входящих в правительство. И он не похищал Амулет Самарканда. Это сделал Натаниэль.

Натаниэль прикусил губу. Лавлейс — преступник. Кто знает, на что он способен? Пускай за всё ответит Андервуд — он это заслужил. Он никогда не заступался за Натаниэля, он уволил мисс Лютьенс… Пусть ему тоже будет плохо. Ведь Натаниэль затем и спрятал Амулет в кабинете Андервуда, чтобы подстраховаться — на случай появления Лавлейса. Так что лучше всего отойти в сторонку, как советовал джинн. Отойти и приготовиться бежать, если понадобится…

Натаниэль обессиленно спрятал лицо в ладонях.

Он не мог бежать. Он не мог прятаться. Это совет демона, вероломного и коварного. Порядочные волшебники так не поступают. Они не бегут и не прячутся. Если он оставит своего наставника самого разбираться с Лавлейсом, как ему дальше жить? Если его наставник пострадает, миссис Андервуд тоже будет страдать, а этого Натаниэль допустить не мог. Нет, бежать — это не выход. Теперь, когда наступил критический момент, Натаниэль, к своему ужасу и изумлению, вдруг понял, как ему следует поступить. Он должен вмешаться, и будь что будет.

При одной лишь мысли о том, что ему сейчас нужно сделать, Натаниэлю стало дурно. Тем не менее он заставил себя сдвинуться с места и, пошатываясь, поплелся вперёд. Порог, лестничная площадка, ступени, по одной за шаг…

Его здравый смысл исходил на крик, требуя развернуться и бежать прочь, но Натаниэль не поддавался. Его бегство погубит миссис Андервуд. Он должен прийти и сказать правду, чем бы это ни закончилось для него самого.

Дверь кабинета была открыта, огненное заклинание разряжено. Изнутри лился жёлтый свет. Натаниэль застыл на пороге. Похоже, разум его отключился. Натаниэль не вполне понимал, что именно он делает.

Он толкнул дверь и вошёл — как раз в тот момент, когда волшебники обнаружили Амулет Самарканда.

Лавлейс и Андервуд стояли у шкафа, спиной к Натаниэлю. Двери шкафа были распахнуты настежь. На глазах у Натаниэля Лавлейс нетерпеливо подался вперёд, словно кот на охоте, схватил что-то в шкафу — и издал победный вопль. А потом медленно повернулся и сунул свою добычу под нос мертвенно-бледному Андервуду.

У Натаниэля поникли плечи.

Каким маленьким, каким незначительным казался Амулет Самарканда, болтающийся на тонкой золотой цепочке, которую зажал в руке Лавлейс… Амулет слегка покачивался и поблескивал на свету.

Лавлейс улыбнулся.

— Ну, и что это у нас?

Сбитый с толку Андервуд очумело затряс головой. Он явно не верил своим глазам. Казалось, будто он постарел за эти доли секунды.

— Нет, — прошептал он. — Это какая-то хитрость… Вы меня дурачите…

Лавлейс даже не взглянул на него. Он смотрел лишь на свою добычу.

— Просто не представляю, о чём вы себе думали, когда решились на это, — сказал он. — Уже одного лишь вызова Бартимеуса с лихвой хватило бы, чтобы вытянуть из вас все силы.

— Я же говорил, — еле слышно произнёс Андервуд, — я ничего не знаю ни про этого Бартимеуса, ни про вашу вещь, ни про то, как она сюда попала.

Тут Натаниэль услышал ещё один голос, тонкий и дрожащий. Его собственный голос.

— Он говорит правду, — сказал этот голос. — Это я взял Амулет. Вам нужен я.

Тишина, воцарившаяся после этого заявления, длилась целых пять секунд. Оба волшебника резко развернулись — и потрясенно уставились на Натаниэля, разинув рты. Брови мистера Андервуда поползли на лоб, потом опустились, потом снова взмыли, отражая его полнейшее замешательство. На лице Лавлейса застыло непонимание.

Натаниэль воспользовался этой возможностью и подошёл поближе.

— Это был я, — повторил он. Теперь, когда дело было сделано, его голос зазвучал чуть тверже. — Он ничего об этом не знает. Оставьте его в покое.

Андервуд моргнул и затряс головой. Кажется, он не верил своим глазам и ушам. Лавлейс стоял недвижно, не сводя глаз с мальчика. Амулет Самарканда слегка покачивался в застывшей руке. У Натаниэля пересохло в горле, и он кашлянул. Он боялся даже думать, что будет дальше. Когда он решался на признание, то просто не заглядывал дальше этого шага. Где-то в комнате притаился его слуга, так что он не полностью беззащитен. Натаниэль надеялся, что, если понадобится, Бартимеус придёт к нему на помощь.

Тут к его наставнику наконец-то вернулся дар речи.

— Что ты несешь, недоумок? Да ты даже не знаешь, о чём мы беседуем! А ну убирайся отсюда!

Но тут его посетила мысль.

— Стой! Ты как выбрался из чулана?

Тут нахмуренное лицо Лавлейса рассекла странная подергивающаяся улыбка. Он негромко рассмеялся.

— Одну минуту, Артур. Возможно, вы судите слишком поспешно.

На миг к Андервуду вернулась его обычная раздражительность.

— Не говорите глупостей! Этот щенок никак не может быть связан с преступлением! Да он даже не смог бы миновать моё огненное заклятие — я уж молчу о вашей системе обороны!

— И вызвать джинна четырнадцатого уровня, — пробормотал Лавлейс. — Это тоже чересчур.

— Вот именно! Эта идея абсурд… — Андервуд поперхнулся на полуслове. В глазах его мелькнул проблеск понимания. — Погодите!.. Возможно… Неужто такое возможно? Лавлейс, не далее как сегодня я поймал этого выродка с оборудованием для вызова демона, а на полу его комнаты был нарисован пентакль Адельбранда. Я нашёл у него весьма сложные книги — например, «Уста Птолемея». Я думал, что его одолели амбиции, но он потерпел неудачу… Но что, если я ошибся?

Саймон Лавлейс ничего не ответил. Он неотрывно глядел на Натаниэля.

— А час назад, — продолжал Андервуд, — я поймал его за тем, что он шпионил за мной, когда я сидел у себя в кабинете. У него было гадательное зеркало — хотя я никогда не давал ему ничего подобного. А если он оказался способен на это — кто знает, какие ещё преступления он мог совершить?

— Даже если так, — негромко проговорил Лавлейс, — зачем ему красть у меня эту вещь?

Натаниэль видел по поведению своего наставника, что тот не узнал Амулет Самарканда, и понял, что это невежество может спасти Андервуда. Но поверит ли Лавлейс, что он, Натаниэль, тоже ничего не знает об Амулете? Натаниэль поспешно заговорил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более по-детски.

— Я… Я просто неудачно пошутил, сэр! Я хотел вам отплатить за то, что вы меня тогда побили. Я велел демону унести у вас что-нибудь — ну, что сможет. Я хотел спрятать у себя эту вещь до тех пор, пока не подрасту… ну, и до тех пор, пока не смогу выяснить, для чего она и как ею пользоваться. Я думал, сэр, что она не очень ценная. Я очень извиняюсь, если доставил вам какие-то неприятности…

Он умолк, до боли остро осознавая, до чего же неубедительно это всё звучит. Лавлейс молча смотрел на него, и Натаниэль не мог понять по лицу волшебника, что же тот думает.

А вот наставник сразу ему поверил. И наконец-то получил возможность дать волю своему гневу.

— Это последняя капля, Мэндрейк! — крикнул он. — Я отдам тебя под суд! И даже если тебя не посадят, тебя отчислят из учеников и вышвырнут на улицу! Я тебя выгоню! Никто не возьмет тебя на работу! Ты превратишься в нищего, в простолюдина!

— Да, сэр.

Натаниэль был сейчас согласен на всё, только бы Лавлейс ушёл.

— Лавлейс, мне остается только принести свои извинения. — Андервуд немного совладал со своим порывом и теперь горделиво выпятил грудь. — Мы оба пострадали. Он предал меня — а у вас украл это могущественное сокровище, этот амулет…

Он взглянул на небольшой овальный медальон, свисающий из кулака Лавлейса, и во внезапном роковом озарении осознал, что же это за вещь. И судорожно, со свистом втянул воздух сквозь зубы. Звук был негромким, но Натаниэль отчётливо расслышал его.

Лавлейс не шелохнулся.

Лицо Андервуда залила мертвенная бледность. Он быстро взглянул на Лавлейса, проверяя, заметил ли тот что-либо. Натаниэль невольно последовал его примеру. В висках звонко пульсировала кровь, но Натаниэль всё равно услышал, как Андервуд пытается продолжить прерванную фразу:

— …и… и мы оба должны теперь проследить, чтобы он понес должное наказание, да, должны. Он пожалеет о том дне, когда придумал всё это…

Второй волшебник вскинул руку. Андервуд мгновенно умолк.

— Что ж, Джон Мэндрейк, — сказал Саймон Лавлейс. — Тебе почти что удалось произвести на меня впечатление. Да, я действительно пострадал. Последние несколько дней были весьма трудными для меня. Но, как видишь, я вернул себе то, к чему стремился, и теперь всё будет хорошо. Можешь не извиняться. Для твоего возраста вызов такого джинна, как Бартимеус, — незаурядное достижение. А то, что ты сумел на протяжении нескольких дней удержать его под контролем, — ещё поразительнее. Ты заставил меня понервничать — это мало кому удаётся — и оставил Андервуда в дураках — в этом, впрочем, ничего примечательного нет. Всё прекрасно. Только вот конец подкачал. Что это на тебя нашло, что ты решил во всём сознаться? Я мог втихую разобраться с Андервудом и не тронуть тебя.

Голос Лавлейса звучал спокойно и рассудительно.

Андервуд попытался было что-то сказать, но Лавлейс оборвал его:

— Помолчите! Я хочу услышать соображения мальчишки.

— Да просто он не был в этом виноват, — бесстрастно произнёс Натаниэль. — Он ничего не знал. Вражда была между вами и мною, даже если вы ничего об этом и не знали. А он тут ни при чем. Потому я и вмешался.

Натаниэля охватило тягостное чувство: ему показалось, что все его усилия были тщетны. Лавлейс рассмеялся.

— Это что, этакая детская концепция благородства? — поинтересовался он. — Что-то в этом роде я и предполагал. Да, весьма благородный поступок. Геройский, но дурацкий. Откуда ты всего этого набрался? Что не от Андервуда, так это точно.

— Я обворовал вас, потому что вы меня оскорбили, — сказал Натаниэль. — Я хотел сам отомстить вам. Вот и всё. Накажите меня, если хотите. Мне всё равно.

В душе Натаниэля под мрачной покорностью судьбе начал пробиваться росток надежды. Может, Лавлейс всё-таки не поймёт, что они знают об Амулете Самарканда! Может, он как-нибудь накажет Натаниэля да с этим и уйдет…

Очевидно, Андервуд лелеял ту же надежду. Он нетерпеливо ухватил Лавлейса за руку.

— Саймон, вы же видите — я тут совершенно ни при чем! Это всё паршивец Мэндрейк. Разбирайтесь с ним, как вашей душе угодно. Вы можете наказать его за это преступление, как сочтете нужным. Я предоставляю вам в этом вопросе полную свободу действий.

Лавлейс спокойно высвободил руку.

— Спасибо, Андервуд. Я в самом ближайшем будущем определю ему меру наказания.

— Вот и прекрасно.

— Сразу же после того, как разберусь с вами.

— Что?..

Андервуд на миг оцепенел, а потом развернулся и со скоростью, удивительной для человека его лет, ринулся к открытой двери. Но в тот самый миг, когда он несся мимо Натаниэля, невесть откуда взявшийся порыв ветра захлопнул дверь. Андервуд вцепился в ручку двери и принялся дёргать её изо всех сил. Но дверь не открывалась. Андервуд зарычал от страха и обернулся. Теперь они с Натаниэлем смотрели на Саймона Лавлейса — а тот глядел на них, стоя в дальнем углу кабинета. У Натаниэля подгибались ноги. Он в отчаянии озирался по сторонам в поисках Бартимеуса, но паука нигде не было видно.

Лавлейс плавным, изящным движением надел на шею цепочку с Амулетом Самарканда.

— Я не дурак, Джон, — сказал он. — Конечно, вполне возможно, что ты и вправду не знаешь, что это за вещь, — но мне, честно говоря, слабо в это верится. А бедолага Артур уж точно всё знает.

Заслышав это, Андервуд схватил Натаниэля за шиворот. Голос его срывался от страха.

— Да, но я никому ничего не скажу! Вы можете на меня положиться, Лавлейс! Держите Амулет у себя, сколько вам угодно, — я и слова не скажу! Но этот придурок слишком привык лезть не в свои дела! С ним надо покончить, пока он ничего не разболтал! Убейте его, и вопрос будет решен!

Он больно сжал шею Натаниэля и швырнул его вперёд. Мальчик вскрикнул от боли. Лавлейс самодовольно ухмыльнулся.

— Какая преданность наставника своему ученику! Очень трогательно. Вот видишь, Джон, — мы с Андервудом преподали тебе завершающий урок искусства волшебства. Возможно, с нашей помощью ты поймёшь, как ошибся, явившись сегодня ко мне с повинной. Ты верил в некий кодекс благородного волшебника, которому полагается отвечать за свои деяния. Так вот, всё это лишь пропаганда. Ни кодекса, ни волшебников, которые его соблюдают, не существует. Равно как не существует чести, благородства и справедливости. Каждый волшебник действует исключительно в своих интересах и не упускает ни малейшей возможности провернуть что-либо к собственной выгоде. Пока он слаб, он старается избегать опасностей — именно поэтому посредственности из кожи вон лезут, лишь бы найти себе местечко внутри системы. Артуру об этом прекрасно известно — не так ли, Андервуд? Но если волшебник силен, он наносит удары. Как, по-твоему, Руперт Деверокс пришёл к власти? Его наставник двадцать лет назад убил предыдущего премьер-министра в ходе государственного переворота — а Деверокс унаследовал титул. Такова истина. Такова жизнь. И когда я на следующей неделе пущу Амулет в ход, я буду следовать великой традиции, восходящей ещё к Глэдстоуну.

Сверкнули очки, и рука Лавлейса начала подниматься в каком-то жесте.

— Кстати, может, это тебя немного утешит: ещё до того, как ты появился на сцене, я решил, что убью всех в этом доме. Я не могу позволить себе рисковать. А потому твоя глупость, заставшая тебя явиться сюда, на самом деле ничего не изменила.

Перед глазами Натаниэля встала миссис Андервуд, хозяйничающая на кухне. На глаза у него навернулись слёзы.

— Пожалуйста!..

— Ты слаб, мальчик. В точности как и твой наставник.

Лавлейс хлопнул в ладоши. В кабинете резко потемнело. По полу пробежала дрожь. Натаниэль почувствовал, как что-то возникло в дальнем углу комнаты, но от страха не мог сдвинуться с места. Он не смел даже поднять глаза и взглянуть в ту сторону. Стоявший рядом с ним Андервуд пробормотал защитное заклятие. Его окружила мерцающая зелёная сеть. Натаниэль остался за её пределами, одинокий и беззащитный.

— Наставник!..

Но в этот самый миг — словно обрушился штрек в сланцевом руднике — по комнате раскатился чудовищный голос:

— Какова твоя воля? — И Лавлейс отозвался:

— Уничтожь их обоих. И всё живое, что найдёшь в этом доме. А потом сожги дом дотла, вместе со всем содержимым.

Андервуд испустил отчаянный вопль.

— Не трогайте меня! Возьмите мальчишку!

Он с силой отчаяния толкнул Натаниэля. Мальчик полетел вперёд, споткнулся и упал. Слёзы застилали ему глаза. Он попытался подняться, не воспринимая ничего, кроме собственной беспомощности. Где-то рядом раздался громкий треск. Натаниэль уже готов был закричать, но тут чьи-то когтистые лапы сомкнулись на его шее.

Бартимеус

30

Я сделал ставку на стол Андервуда. Это было старомодное, массивное, крепко сколоченное сооружение. К счастью, Джабор материализовался по другую сторону от него. Моему старому знакомому потребовалось три секунды, чтобы проломиться сквозь стол, и это дало мне выигрыш во времени. До этого я околачивался на потолке, в щели за кругом света, отбрасываемого лампой. Теперь же я обрушился вниз, на лету преобразившись в горгулью, как мне это уже случалось проделывать. Я приземлился прямо на моего хозяина, бесцеремонно схватил его за шею и, поскольку подход к окну перекрывал Джабор, ринулся к двери.

Моё вмешательство почти что прошло незамеченным: волшебники были заняты другим. Андервуд, закутанный в свою защитную сеть, метнул в Лавлейса потрескивающую голубую молнию. Молния ударила Лавлейса в грудь и исчезла без следа. Амулет Самарканда поглотил всю её мощь.

Я с мальчишкой на руках проломился сквозь дверь и помчался вверх по лестнице. И не успел я добраться до верха, как позади прогремел чудовищной силы взрыв. Нас припечатало к стене. Сила удара оглушила меня. И пока я лежал, ошеломленный, послышалось несколько оглушительных ударов. Кажется, Джабор перестарался: похоже было, будто пол кабинета попросту провалился под ним^[1K80].

Мне понадобилось не так уж много времени, чтобы привести свою сущность в порядок и подняться на ноги, но за эти несколько мгновений невежественный мальчишка успел исчезнуть — хотите верьте, хотите нет. Я краем глаза заметил, как он мчался к лестнице — и вниз.

Я потряс головой, не веря глазам своим. Я же ему сказал, чтобы он не лез в заварушку! И что же? Он заявился прямиком в руки Лавлейсу, рискуя при этом жизнью, причём не только своей, но и моей! А теперь он мчится навстречу Джабору! Я понимаю: бежать со всех ног, спасая свою шкуру, — это очень даже правильно. Но пускай же он бежит в нужном направлении! Я взмахнул крыльями и мрачно ринулся в погоню.

Второе золотое правило бегства гласит: никогда не издавай звуков, без которых можно обойтись. Когда мальчишка добрался до первого этажа, я услышал, как он злостно нарушает это правило. Он орал так, что по коридору катилось эхо.

— Миссис Андервуд! Миссис Андервуд! Где вы?

Его крики перекрывали даже оглушительный грохот ударов, от которых содрогался весь дом.

Я страдальчески возвел глаза к небу и преодолел последний пролет лестницы. И обнаружил, что прихожую уже начало заволакивать дымом. В коридоре виднелись пляшущие отблески пламени. Мальчишка по-прежнему опережал меня — я видел, как он, спотыкаясь, бредет к этому пламени.

— Миссис Андервуд!

В дыму что-то шевельнулось. Какая-то фигура, скорчившаяся в углу, за стеной из языков огня. Мальчишка тоже заметил её. И заковылял туда. Я вытянул передние лапы и наддал ходу.

— Миссис Андервуд! Вы не…

Фигура встала и распрямилась. У неё была голова зверя.

Мальчишка уже открыл рот, чтобы закричать, но тут я настиг его и ухватил поперёк туловища. В результате у него вырвался лишь сдавленный вскрик.

— Идиот, это я! — Я стремительно поволок его обратно к лестнице. — Он собирается убить тебя. Ты что, так жаждешь умереть вместе со своим наставником?

Мальчишка помертвел. Похоже, мои слова потрясли его. Боюсь, до этого момента он не вполне осознавал, что происходит — несмотря на то что всё это разворачивалось буквально у него на глазах. Но я только рад был всё растолковать ему. Пускай знает, что он наворотил.

Сквозь стену огня шагнул Джабор. Кожа его блестела, словно натертая маслом, и пока он шёл через прихожую, на ней играли пляшущие отсветы пламени.

Мы принялись подниматься по лестнице. Мне пришлось поднапрячься, чтобы унести своего хозяина. Мальчишка обмяк и, похоже, не способен был двигаться самостоятельно.

— Наверх! — рявкнул я. — Этот дом одной высоты с соседними. Попытаемся уйти по крышам.

— Мой наставник… — пролепетал мальчишка.

— Мертв, — отрезал я. — Скорее всего, проглочен целиком.

Я предпочитал сейчас изъясняться максимально конкретно и доходчиво.

— Но миссис Андервуд…

— Несомненно, там же, где и её муж. Ты уже ничем ей не поможешь.

И тут — хотите верьте, хотите нет — этот придурок принялся колотить меня кулачками и вырываться.

— Нет! — закричал он. — Это я во всём виноват! Я должен найти её!..

Он извивался, словно угорь, и выворачивался у меня из рук. Ещё мгновение — и он свалился бы через перила, прямиком в объятия Джабора. Я с чувством выругался^[1K81] и, ухватив его за ухо, потащил за собой.

— Прекрати брыкаться! — прикрикнул я. — Тебе что, мало на сегодня бессмысленных жестов?

— Миссис Андервуд…

— Не хотела бы, чтобы ты тоже умер, — рискнул заявить я^[1K82]. — Да, ты виноват, но… хм… не вини себя. Живые должны жить, и… хм… ну, в общем, вот так вот.

На этом я иссяк^[1K83].

Уж не знаю, что подействовало — мои увещевания или что другое, — но мальчишка перестал вырываться. Я ухватил его за шею и поволок за собой; сам я наполовину бежал, наполовину летел — настолько быстро, насколько мне только позволяла дополнительная тяжесть. Мы добрались до третьего этажа и двинулись дальше, в мансарду. А лестница внизу трещала под ногами Джабора.

К тому времени, как мы взобрались на самый верх, мой хозяин уже достаточно оправился, чтобы ковылять почти самостоятельно. И таким вот образом мы, словно участники какой-то странной гонки трехногих существ, последними, под аплодисменты сострадательных зрителей прибывающие к финишу, добрались до мансарды целыми и невредимыми. А это, пожалуй, уже было немалым достижением.

— К окну! — скомандовал я. — Нам нужно выбраться на крышу!

Я пихнул Натаниэля в нужном направлении и толчком распахнул окно. В проем ворвался холодный воздух. Я вылетел наружу, уселся на крышу, зацепился понадежнее и протянул руку мальчишке.

— Давай, вылезай!

Но этот чертов мальчишка, чтоб ему пусто было, замешкался. Он поплелся в угол комнаты и что-то там подобрал. Это оказалось его гадательное зеркало. Каково, а? За ним по пятам идёт смерть с шакальей головой, а он тратит время на всякую ерунду! Лишь после этого он не торопясь подошёл к окну — и лицо его было всё таким же застывшим, ничего не выражающим.

У Джабора всё-таки есть одно положительное качество — он медлителен. Ему потребовалось некоторое время, чтобы преодолеть хитроумные повороты лестницы. С Факварла, будь он на месте Джабора, сталось бы опередить нас и запереть окно — а может, и вообще заделать его наглухо. Но мой хозяин по-прежнему еле полз, как сонная муха, и к тому моменту, когда на верхней площадке лестницы появился Джабор — от него так и летели искры, поджигая всё вокруг, — мальчишка только-только подошёл ко мне на расстояние вытянутой руки. Джабор заметил его, вскинул руку и шагнул вперёд.

И с размаху врезался башкой в низкую притолоку.

Это происшествие и подарило мне недостающее мгновение. Я нырнул в окно вниз головой, уцепившись, словно гиббон, за крышу ногами, схватил мальчишку за руку и рванулся обратно. Мы рухнули на черепицу, и в тот самый миг сквозь окно вырвался сгусток пламени. Здание содрогнулось.

Дай я ему волю, мальчишка так и пролежал бы всю ночь, пялясь остекленевшими глазами в небо. Наверное, он был в шоковом состоянии. Возможно, его впервые всерьёз пытались убить. Я же, напротив, обладал условными рефлексами, порожденными длительной практикой. В долю секунды я снова вскочил на ноги, подхватил своего хозяина и помчался по покатой крыше, крепко цепляясь когтями за черепицу.

Я добрался до ближайшей трубы, закинул мальчишку за неё и оглянулся. Бушующее внизу пламя делало своё дело: черепица с треском соскакивала со своих мест, и сквозь щели выглядывали язычки пламени. Где-то внизу затрещали и переломились балки.

В окне что-то мелькнуло: огромная чёрная птица взмахнула крыльями. Я нырнул за конек крыши и изменил облик. Джабор огляделся по сторонам. Я спрятался за трубу и осторожненько осмотрелся. Других рабов Лавлейса в окрестностях не наблюдалось, ни джиннов, ни следящих шаров. Возможно, теперь, когда Амулет Самарканда снова был у него в руках, он решил, что больше не нуждается в них. И всецело положился на Джабора.

Все дома на этой улице были одной высоты, и потому перед нами открывался отличнейший путь к бегству. Слева крыши тянулись тёмным уступом над фонарями, заливающими улицу светом. Справа под ними раскинулись густые сады, сплетение деревьев и кустарника. Какое-то особенно высокое дерево росло почти вплотную к дому. Это сулило определённые перспективы.

Номальчишка всё ещё был медлителен и вял. И не стоило надеяться, что при отступлении он разовьет достаточную скорость. Мы и пяти метров не одолеем, как Джабор накроет нас Взрывом.

Я рискнул выглянуть из укрытия. Джабор приближался, опустив голову и принюхиваясь к нашему следу. Вскоре он догадается, где мы прячемся, и превратит эту трубу в пар. Что ж, самое время пустить в ход какой-нибудь блестящий, надежный план.

Но поскольку плана у меня не было, пришлось импровизировать.

Я оставил мальчишку лежать, а сам в облике горгульи поднялся над трубой. Джабор увидел меня. Когда он открыл огонь, я на миг сложил крылья и резко снизился. Заклинание пронеслось у меня над головой, улетело по дуге куда-то вниз, на улицу, и там взорвалось, не причинив никакого вреда. ^[1K84] Я снова взмахнул крыльями и взлетел повыше. Под ногами у Джабора плясало пламя — оно явно исходило от балок, удерживающих крышу; черепица трескалась.

Я вскинул лапу, всем видом изображая смирение.

— Эй, может, попробуем договориться? Вдруг твой хозяин захочет получить мальчишку живым?

Джабор никогда не относился к любителям поболтать. Очередной его снаряд чуть не привел к полному и бесповоротному окончанию беседы — к счастью, он промазал. Я понесся вокруг Джабора по спирали, стараясь по возможности удерживать его на одном месте. Всякий раз, как он запускал в меня Взрывом, отдача расшатывала этот участок крыши. С каждым разом крыша содрогалась всё сильнее. Но силы мои были на исходе, и мне становилось всё труднее уворачиваться. В конце концов очередной Взрыв задел меня по касательной, опалив крыло. Я рухнул на черепицу.

Джабор шагнул ко мне.

Я вскинул руку и пальнул в ответ. Удар был слабым и пошёл низко — слишком низко, чтобы зацепить Джабора. Он пришелся в черепицу, ровнехонько ему под ноги. Джабор даже не дал себе труда отступить. Вместо этого он победно расхохотался…

…и подавился смехом, когда огромный участок крыши провалился вниз. Главная балка, проходящая вдоль всего здания, переломилась. Стропила попадали. Брусья, пласты штукатурки и черепица посыпались вниз, в тот пылающий ад, в который превратились внутренности дома, и увлекли Джабора за собой. А падать ему, должно быть, пришлось далеченько — сквозь четыре горящих этажа в подвал. Большая часть дома обрушилась сверху.

Сквозь пролом с ревом вырвалось пламя. Мне этот рёв — я как раз ухватился за край трубы и перебросил тело через неё — показался громом аплодисментов.

Мальчишка, скорчившись, валялся за трубой и смотрел в темноту невидящим взглядом.

— Я выиграл для нас несколько минут, — сообщил я, — но нам нельзя терять время. Так что пошевеливайся.

Уж не знаю, что на него подействовало — быть может, мой дружелюбный тон, — но он поднялся довольно быстро. А потом зашаркал по крыше с проворством и изяществом ходячего трупа. При такой скорости передвижения ему потребовалась бы неделя, чтобы добраться до деревьев. Его бы сцапал даже какой-нибудь старикашка, слепой на оба глаза, не то что разъярённый джинн. Я оглянулся. Покамест погони было не видать — лишь пламя с ревом билось в проломе. Не теряя ни секунды, я собрал все силы, что у меня ещё оставались, и подхватил мальчишку на плечо. А потом со всех ног помчался по крыше.

Примерно через четыре дома перед нами оказалось подходящее дерево, ель. До ближайших её ветвей было всего четыре метра. Вполне можно допрыгнуть. Но сперва мне нужно было передохнуть. Я свалил мальчишку на черепицу и снова оглянулся, проверяя, как там дела. Никого и ничего. Очевидно, у Джабора хватает своих проблем. Я представил себе, как он мечется по раскаленному добела погребу, заваленному многотонными пылающими руинами, и старается пробиться наружу…

Тут в огне что-то зашевелилось. Пора было сматываться.

Я не дал мальчишке возможности запаниковать — просто ухватил его в охапку и прыгнул. Пока мы летели по воздуху — пламя окрасило всё вокруг в оранжевый цвет, — мальчишка даже не пикнул. Я лихорадочно работал крыльями и всё-таки сумел достаточно долго продержать нас в воздухе. А потом мы врезались в крону дерева. Ветки хлестали и лупили нас со всех сторон. Я вцепился в ствол и остановил наше падение. Мальчишка ухватился за ветку. Я оглянулся на горящий дом. Сквозь огонь медленно двигалась чёрная фигура.

Я ослабил хватку, и мы заскользили вниз. Кора так и брызнула из-под когтей. Мы приземлились на мокрую траву у подножия дерева.

Я поставил мальчишку на ноги.

— А теперь — ни звука! — прошептал я. — И не высовывайся из-под деревьев.

И мы с моим хозяином крадучись двинулись по промозглому тёмному саду. А улицу заполонили сирены пожарных машин и грохот рушащихся балок: дом его наставника все продолжал гореть.

Часть третья

Натаниэль

31

Небо за разбитым стеклом начинало светлеть. Упорный зануда-дождь наконец-то прекратился. Натаниэль чихнул.

Лондон просыпался. Лежавшая внизу дорога понемногу оживала: унылые красные автобусы, ворча моторами, везли к центру города первых простолюдинов; немногочисленные легковые машины пронзительно гудели, если кто-нибудь пытался перебежать им дорогу; появились даже велосипеды — их хозяева зябко сутулились, пытаясь поглубже упрятаться в воротники, и трудолюбиво крутили педали.

Мало-помалу стали открываться магазины на противоположной стороне улицы. Хозяева выбирались наружу и с грохотом поднимали металлические жалюзи. Приводились в порядок витрины: мясник бросил на наклонный эмалированный поднос розовые ломти мяса, а торговец табачными изделиями развесил над прилавком множество журналов. По соседству располагалась булочная, тамошние печи затопили ещё несколько часов назад; теперь оттуда запахло свежим хлебом и сахарными пончиками. Натаниэль, голодный и замерзший, ощущал этот аромат даже на другой стороне улицы.

Неподалеку ожил уличный рыночек. В воздухе звенели крики, то бодрые и радостные, то хриплые, гортанные. Мимо топали мальчишки, катя тележки, доверху нагруженные овощами. По дороге проехала полицейская машина, притормозила у рынка, потом заносчиво поддала газу и умчалась прочь.

Над крышами повисло солнце — бледный желток, полускрытый туманной дымкой. В это время миссис Андервуд обычно готовила завтрак.

Натаниэль просто-таки видел её: маленькую, трудолюбивую, неизменно весёлую. Видел, как она хлопочет на кухне, звенит крышками кастрюль, режет помидоры, закладывает ломтики хлеба в тостер… Ждёт, пока он, Натаниэль, спустится вниз…

Прежде так оно и было бы. Но теперь кухни больше не было. Дома больше не было. И миссис Андервуд, миссис Андервуд больше…

Натаниэлю хотелось заплакать. У него сводило мышцы лица — так ему хотелось заплакать. Все его чувства были, словно набухшая талыми водами река, готовая вот-вот прорвать плотину. Но глаза его оставались сухими. Облегчение не приходило. Натаниэль смотрел на уличную суматоху, не видя её и не чувствуя холода, пронизывавшего его до самых костей. Стоило ему закрыть глаза, и перед его внутренним взором вставали колеблющиеся белые тени — воспоминание о пламени.

Миссис Андервуд больше…

Натаниэль судорожно вздохнул. Он сунул руки в карманы штанов и почувствовал под пальцами гладкую поверхность бронзового диска. И тут же отдернул руку. Его знобило от холода. И разум его тоже словно сковало льдом.

Его наставник — Натаниэль сделал для него всё, что мог. Но она… Он должен был предупредить её, отослать её из дома, пока всё это не произошло. А он вместо этого…

Нужно подумать. Сейчас не время для… Нужно придумать, что делать, или он пропадет.

Полночи Натаниэль, словно сумасшедший, носился по ночному Лондону, по улицам и садам, разинув рот и ничего не видя вокруг. Он помнил лишь бег в темноте, какие-то стены, через которые он перелезал, стремительные броски через освещённые участки, приказы шёпотом, которым он машинально повиновался. Он помнил, как прижимался к холодной кирпичной стене, потом ломился сквозь живую изгородь, раздирая кожу в кровь. А какое-то время — неведомо, минуты или часы — он прятался у подножия компостной груды, прижавшись щекой к гниющим отбросам. Всё это происходило словно во сне.

Во время бегства у Натаниэля перед глазами стояли искаженное ужасом лицо Андервуда и встающая из пламени шакалья голова. Но и это тоже казалось нереальным. Сон во сне.

Он не помнил погони, хотя иногда она шла за ними по пятам. Жужжание следящего шара, долетающий откуда-то странный химический запах. Больше он ничего не знал. А потом, уже перед самым рассветом, они очутились среди закоулков, застроенных узкими кирпичными домами, и нашли среди них один заколоченный.

Здесь он был в безопасности — на время. У него было время подумать, сообразить, что делать дальше. Но миссис Андервуд больше…

— Что, замерз? — произнёс чей-то голос.

Натаниэль отвернулся от окна. Посреди разоренной комнаты стоял мальчишка, который не был мальчишкой. Глаза его блестели. Он соорудил себе подобие зимней одежды: куртка, новые синие джинсы, крепкие коричневые ботинки, шерстяная вязаная шапочка. На вид всё это казалось очень даже тёплым.

— Ты дрожишь, — сказал мальчишка. — Хотя одежка у тебя неподходящая для зимы. Что у тебя под свитерком? Небось ничего, кроме рубашки? А эти тоненькие туфли! Да они же наверняка промокли насквозь!

Натаниэль не слышал его. Мыслями он был далеко отсюда.

— Тут не то местечко, где можно сидеть полуголым, — не унимался мальчишка. — Ты только глянь! В стенах трещины, в потолке дыра… Мы открыты всем стихиям. Бррр! Дубак.

Они сидели на верхнем этаже здания, в котором раньше явно размещалось какое-то учреждение. Похожая на пещеру комната была пуста; по беленым стенам расползлись жёлтые и зелёные пятна плесени. Вдоль стен тянулись ряды пустых полок, покрытых пылью, грязью и птичьим пометом. В углу громоздились обломки — должно быть, всё, что осталось от столов или стульев. Высокие окна выходили на улицу. Вниз вела широкая лестница, отделанная под мрамор. Воняло сыростью и гнилью.

— Хочешь, я помогу тебе избавиться от холода? — спросил мальчишка, искоса поглядывая на Натаниэля. — Тебе стоит лишь попросить.

Натаниэль не ответил. Изо рта у него при дыхании вырывались клубы пара. Джинн подошёл поближе.

— Я могу сотворить огонь, — сказал он. — Прекрасный жаркий огонь. Я властен над этой стихией. Смотри!

На ладони у него заплясал крохотный огонек.

— А здесь столько деревяшек, валяющихся без пользы… Как по-твоему, что здесь было? Может, библиотека? Да, наверное, библиотека. Похоже, простолюдинам больше не дозволяется слишком много читать. Да, всё как обычно.

Огонек разгорелся поярче.

— Тебе нужно лишь попросить, о мой повелитель. Я сделаю это просто в качестве дружеской услуги.

Натаниэль стучал зубами. Он нуждался в тепле сильнее, чем в чем бы то ни было, даже сильнее, чем в еде, — хотя голод уже вгрызался в его внутренности, словно пёс. Огонек плясал и извивался.

— Да, — сипло произнёс Натаниэль. — Разведи огонь.

Огонек тут же погас. Мальчишка нахмурился.

— Не слишком-то вежливо. — Натаниэль зажмурился и выдохнул:

— Пожалуйста.

— Вот так уже намного лучше.

Искорка скакнула на ближайшую груду деревяшек, и та загорелась.

Натаниэль, шаркая, подобрался к ней и скорчился рядом, сунув руки едва ли не прямо в пламя.

Несколько минут джинн молчал — только расхаживал по комнате взад-вперёд. Постепенно к пальцам Натаниэля вернулась чувствительность, хотя лицо всё ещё не отошло от окоченения. Лишь теперь он осознал, что джинн остановился рядом, присел на корточки и лениво ворошит в костерке какой-то длинной деревяшкой.

— Ну, и как самочувствие? — спросил Бартимеус. — Надеюсь, оттаиваешь понемногу?

Джинн вежливо подождал, не воспоследует ли ответ, но Натаниэль промолчал.

— Я тебе вот что скажу, — доверительно произнёс джинн. — Ты — интересный тип. Я знавал немало волшебников, но среди них не было ни одного с такими суицидальными наклонностями. Большинство из них решило бы, что являться к могущественному врагу и сообщать, что это ты спер его сокровище, — не самая разумная идея. Особенно если сам ты совершенно беззащитен. А ты? Это ж надо было столько наворотить за один-единственный день!

— Надо, — отрезал Натаниэль. Ему было не до разговоров.

— Хм. Несомненно, у тебя был блестящий план, но я — да и Лавлейс, похоже — его не понял. Не поделишься, в чем он заключался?

— Пошел ты! — Джинн сморщил нос.

— Что, и это всё? Да, негусто. Кстати, не забывай: ты рисковал и моей жизнью тоже, из-за этого твоего странного приступа угрызений совести.

Он вдруг запустил руку в костёр, извлек оттуда горящий уголек и принялся вертеть его в пальцах.

— У меня когда-то был хозяин, смахивающий на тебя. Тоже был упрямый как осел и часто действовал себе же во вред. Долго не прожил.

Джинн вздохнул и сунул уголек обратно в огонь.

— Ну да ладно — всё хорошо, что хорошо кончается.

Натаниэль впервые за это время взглянул на джинна.

— Хорошо?!

— Ты жив. Это разве не считается за хорошее?

На миг Натаниэлю почудилось, будто из огня на него смотрит миссис Андервуд. Он потёр глаза.

— Не хотелось бы этого говорить, — сказал джинн, — но Лавлейс был прав. Ты вчера повел себя совершенно неразумно. Волшебники так не поступают. Мне пришлось попотеть, чтобы спасти тебя. Ну, и куда ты теперь направишься? В Прагу?

— Что?

— Ну, Лавлейс знает, что тебе удалось бежать. Он будет искать тебя — и ты сам понимаешь, что он постарается утихомирить тебя навеки. Тебе остается лишь одно: покинуть Лондон и затаиться. Безопаснее всего будет отправиться за границу. То есть в Прагу.

— А что я забыл в Праге?

— Тамошние волшебники могут тебе помочь. Да и пиво там, говорят, хорошее.

Натаниэль скривился.

— Я не предатель. — Мальчишка пожал плечами.

— Ну, тогда тебе придётся начать здесь новую жизнь, тихую и неприметную. Ну-ка… Глядя на тебя, я бы сказал, что о тяжелых физических работах речи быть не может — слишком уж ты тщедушен. Значит, работяги из тебя не выйдет.

Натаниэль возмущенно насупился.

— Я не собираюсь!..

Но джинн его не слушал.

— Но ты можешь извлечь выгоду как раз из своих невеликих габаритов. Ага! Помощник трубочиста! Им всегда нужны пацаны, чтобы лазать по дымоходам!

— Подожди! Я не…

— Или ты можешь пойти в ученики к чистильщику канализации. А что? Возьмешь щетку и багор, будешь забираться в самые узкие трубы, искать, что где засорилось.

— Я не…

— Да вокруг море возможностей! И всё это лучше, чем быть мертвым волшебником.

— Заткнись! — От усилий, потраченных на этот крик, голова Натаниэля едва не раскололась надвое. — Я не нуждаюсь в твоих советах!

Он с трудом поднялся на ноги. Глаза его горели гневом. Насмешки джинна пробили пелену усталости и горя, и Натаниэля внезапно охватила таившаяся где-то в душе ярость. Она была порождена чувством вины, потрясением и жестокими душевными терзаниями. Лавлейс сказал, что чести не существует, что волшебники действуют исключительно исходя из личных интересов. Ну что ж, отлично! Натаниэль учтет его слова. Он больше не станет совершать подобных ошибок.

Но Лавлейс и сам допустил ошибку. Он недооценил своего врага. Он назвал Натаниэля слабаком, потом попытался убить его. А Натаниэль выжил.

— Ты хочешь, чтоб я сбежал и затаился? — выкрикнул он. — Я не могу! Лавлейс убил единственного человека, который обо мне заботился…

Натаниэль осёкся, на мгновение лишившись голоса. Но глаза его по-прежнему оставались сухими.

— Кого — Андервуда? Ты что, шутишь? Да он терпеть тебя не мог! Это был в высшей степени благоразумный человек.

— Я говорю о его жене. Я хочу отомстить за неё. За то, что натворил Лавлейс.

Впечатление от этих гордых слов было несколько подпорчено презрительным фырканьем джинна. Джинн встал, печально покачав головой, как будто под грузом великой мудрости.

— Мальчик, ты стремишься не к мести, а к забвению. Вчера ночью ты потерял в огне всё, что у тебя было. И теперь тебе больше нечего терять. Да я просто слышу, что ты думаешь! Тебе хочется выступить против Лавлейса и прославиться.

— Нет. Я хочу отомстить. — Джинн расхохотался.

— Да, это легко — уйти следом за своим наставником и его женой во тьму. Куда легче, чем начать жизнь заново. Гордость туманит тебе рассудок и ведёт тебя к смерти. Неужто прошлая ночь ничему тебя не научила? Нат, тебе с ним не тягаться. Брось эту затею.

— Никогда.

— Дело в том, что ты, по сути, более не волшебник. — Джинн повел рукой, указывая на осыпающиеся стены. — Да ты посмотри по сторонам! Где мы? Это тебе не какой-нибудь уютный домик, заполненный книгами и бумагами. Где свечи? Где благовония? Где комфорт? Нравится тебе это или нет, Натаниэль, но ты потерял всё, что нужно волшебнику. Богатство, безопасность, самоуважение, наставника… Посмотри правде в лицо: у тебя ничего не осталось.

— У меня осталось моё гадательное зеркало, — возразил Натаниэль. — И ещё ты.

Он поспешно уселся обратно к костерку. Царящий в комнате холод по-прежнему пронизывал его до костей.

— Ага. Я как раз собирался перейти к этому вопросу. — Джинн принялся разгребать хлам носком ботинка, расчищая на полу свободный пятачок. — Когда ты немного успокоишься, я добуду для тебя кусочек мела. Тогда ты сможешь нарисовать здесь круг и освободить меня.

Натаниэль уставился на него.

— Я выполнил своё задание, — сказал смуглолицый мальчишка. — Я сделал куда больше, чем ты мне поручал. Я выследил для тебя Лавлейса. Я разузнал про Амулет. Я спас тебе жизнь.

Голова Натаниэля сделалась странно лёгкой и вязкой, как будто её набили ватой.

— Только, пожалуйста, не надо меня благодарить! — продолжал мальчишка. — Я такой застенчивый! Просто нарисуй этот пентакль — больше мне ничего не нужно.

— Нет, — сказал Натаниэль. — Не нарисую. Пока что.

— Прости? — переспросил мальчишка. — Кажется, после драматических событий прошлой ночи слух начал подводить меня. Мне показалось, будто ты сказал «нет».

— Сказал. Я не освобожу тебя. Пока что не освобожу.

Воцарилось тяжелое молчание. Потом маленький костерок стал угасать прямо на глазах у Натаниэля, будто утекал в пол. А потом и вовсе исчез. И деревяшки, что лишь несколько мгновений назад так радостно горели, начали с тихим потрескиванием покрываться ледяной коркой. Кожа Натаниэля тут же покрылась пупырышками, а дыхание стало хриплым и болезненным.

Он с трудом поднялся на ноги.

— Прекрати сейчас же! — выдохнул Натаниэль. — Верни костёр на место!

Глаза джинна сверкнули.

— Это исключительно ради твоего блага, — заявил он. — До меня лишь сейчас дошло, насколько бестактно я поступил. Тебе ведь тяжело видеть огонь — после того, что ты натворил вчера ночью. Тебя, должно быть, мучает совесть.

Перед глазами у Натаниэля встало пламя, пожирающее разрушенную кухню.

— Пожар устроил не я, — прошептал он. — Это не моя вина.

— Да ну? Это ты спрятал в доме Амулет Самарканда. Ты подставил Андервуда.

— Нет! Я не думал, что Лавлейс придёт к нам. Я просто подстраховался, безопасности ради…

Мальчишка насмешливо фыркнул.

— Ага! Ради твоей безопасности.

— Если бы Андервуд хоть чего-то стоил, он бы выжил! Он бы отбился от Лавлейса — или поднял тревогу!

— Ты же сам не веришь в то, что говоришь. Посмотри правде в лицо: это ты убил их обоих.

Лицо Натаниэля исказилось от ярости.

— Я собирался разоблачить Лавлейса! Я хотел поймать его в ловушку при помощи Амулета и сдать властям!

— И кого это теперь волнует? Ты опоздал. Ты проиграл.

— Только из-за тебя, демон! Если бы ты не привел их за собой, ничего этого не произошло бы! — Натаниэль уцепился за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Это всё ты виноват! И я с тобой за это расквитаюсь! Ты что, надеешься освободиться? Вот уж нет! Ты связан навсегда! Тебя ждёт Вечное Заточение!

— Даже так? В таком случае, — лжемальчишка шагнул к Натаниэлю и внезапно оказался рядом, — я прекрасно могу убить тебя сам, прямо сейчас. А чего мне терять? Я так или иначе окажусь в той жестянке, но так я сперва хоть получу своё удовольствие — сверну тебе шею.

И его рука мягко легла Натаниэлю на плечо.

По спине у Натаниэля поползли мурашки. Ему отчаянно хотелось увернуться и броситься наутек, но он заставил себя остаться на месте и смотреть, не отводя взгляда, в тёмные бесстрастные глаза.

Бесконечно долгий миг никто не произносил ни слова.

Наконец Натаниэль облизнул сухие губы.

— В этом нет необходимости, — еле ворочая языком, произнёс он. — Я освобожу тебя ещё до конца месяца.

Джинн подтянул его к себе.

— Освободи сейчас.

— Нет. — Натаниэль сглотнул. — Нам сперва нужно справиться с одним делом.

— С одним делом? — Джинн нахмурился. — С каким ещё делом?

Натаниэль заставил себя не шевелиться.

— Мой наставник и его жена мертвы. Я должен отомстить за них. Лавлейс заплатит за своё преступление.

Теперь демон смотрел на Натаниэля почти в упор, но хотя лицо его было совсем рядом, Натаниэль не чувствовал движения воздуха, когда тот шептал.

— Но я же тебе уже сказал. Лавлейс слишком силен. Тебе с ним не совладать. Забудь об этом деле, как я забыл. Отпусти меня и забудь об этих неприятностях.

— Не могу.

— Почему?

— Я… я в долгу перед моим наставником. Он был хорошим человеком…

— Нет, не был. И причина вовсе не в этом. — Теперь джинн шептал прямо Натаниэлю на ухо. — Тебя ведёт не честь и не справедливость, мальчик, а чувство вины. Ты не в силах ответить за последствия твоих поступков. Ты пытаешься позабыть о том, что ты сделал со своим наставником и его женой. Ну что ж, если вы, люди, предпочитаете страдать — это ваше дело. Но меня увольте.

— Если хочешь обрести свободу, до исхода этого месяца ты будешь повиноваться мне, — твёрдо и уверенно произнёс Натаниэль, хотя на самом деле никакой уверенности не испытывал.

— Охота на Лавлейса и так равнозначна самоубийству, и для тебя, и для меня. — Мальчишка гаденько ухмыльнулся. — А потому не вижу причин, почему бы мне не убить тебя прямо сейчас…

— Но должен же существовать способ разоблачить его! — Натаниэль заговорил быстро и лихорадочно, не в силах остановиться. — Просто нужно подумать как следует. Я предлагаю тебе сделку. Помоги мне отомстить Лавлейсу, и я сразу же тебя освобожу. Так мы чётко определимся с нашими взаимоотношениями. Мы оба заинтересованы в успехе.

Джинн сверкнул глазами.

— Всё как всегда! Похвально честное соглашение, диктуемое с позиций силы. Что ж, прекрасно. У меня нет выбора. Но предупреждаю: если ты ещё хоть раз подвергнешь нас ненужному риску, я тут же осуществлю своё возмездие.

— Согласен.

Мальчишка отступил и выпустил плечо Натаниэля. Натаниэль, тяжело дыша, сделал шаг назад. Глаза его были широко распахнуты. Джинн, негромко напевая себе под нос, прошёл к окну, а по дороге небрежно, мимоходом вновь разжёг огонь. Натаниэль тем временем старался взять себя в руки. На него вновь нахлынуло безудержное горе, но он не поддался. Сейчас не время горевать. Он не должен выказывать слабость при своем рабе.

— Ну так просвети меня, хозяин, — сказал джинн. — Что мы будем делать?

— Во-первых, мне нужна пища, — отозвался Натаниэль, стараясь, чтобы голос его не дрожал, — и, возможно, новая одежда. Потом мы сведем воедино всё, что знаем о Лавлейсе и Амулете. И ещё нам нужно узнать, что власти думают о… о том, что произошло прошлой ночью.

— Ну, последнее как раз нетрудно, — сказал Бартимеус, указывая в окно. — Глянь-ка сюда.

32

— «Таймс»! Утренний выпуск!

Мальчишка-газетчик медленно вез по тротуару ручную тележку, притормаживая, когда кто-нибудь из прохожих кидал ему монетку. Толпа была плотной, и мальчишка продвигался медленно. К тому моменту, как Натаниэль с Бартимеусом выскользнули из заброшенной библиотеки и перебежали улицу, он только-только добрался до пекарни.

У Натаниэля в кармане завалялось несколько монеток, остатки того, что он несколько дней назад стащил из кувшина миссис Андервуд. Он взглянул на тележку. Та была заполнена стопками «Таймс», официального правительственного издания. Мальчишка-газетчик был одет в клетчатую кепку, перчатки со срезанными пальцами и длинное тёмное пальто, достающее почти до земли. Кончики пальцев у него посинели от холода. Он периодически повторял свой хриплый клич:

— «Таймс»! Утренний выпуск!

Натаниэль практически не имел опыта общения с простолюдинами. Он окликнул мальчишку, стараясь говорить как можно увереннее.

— Сколько стоит «Таймс»?

— Сорок пенсов, малый.

Натаниэль холодно протянул ему мелочь и получил взамен газету. Мальчишка посмотрел на него, сперва безразлично, а потом вдруг в его глазах вспыхнул огонек интереса. Натаниэль уж было собрался уйти, но тут газетчик обратился к нему.

— Ну и видок у тебя, приятель, — сказал он. — Что, провел всю ночь на улице?

— Нет, — отрезал Натаниэль и напустил на себя строгий вид, надеясь, что это отобьет у мальчишки желание любопытствовать.

Но это не помогло.

— Ну да, ну да, конечно, — согласился мальчишка. — А даже если и так, а просто ты сознаваться не хочешь, я тебя понимаю. Только будь поосторожнее во время комендантского часа. А то полиция теперь так и шныряет.

— А что за комендантский час? — поинтересовался джинн.

Газетчик вытаращился на него.

— Ты откуда свалился, приятель? После того позорного нападения на Парламент на эту неделю ввели комендантский час. С восьми вечера. Ничего особенного, конечно, но следящих шаров полно, да и ночная полиция не дремлет. Так что приходится забиваться в какую-нибудь нору, чтобы они тебя не нашли и не сожрали. А вам, видно, до сих пор везло. Я вам вот что скажу: если нужно, я могу подыскать для вас убежище на ночь. Местечко безопасное, и ещё, — мальчишка сделал паузу, огляделся по сторонам и продолжил, понизив голос: — Там можно что-нибудь продать, если хотите.

Натаниэль бесстрастно взглянул на него.

— Спасибо. Мне нечего продавать. — Газетчик почесал в затылке.

— Дело ваше. Ладно, чего это мы языками зацепились? Некоторым, между прочим, работать надо. Я пошёл.

Он взялся за ручки и повез тележку дальше, но Натаниэль заметил, что тот несколько раз оглядывался на них.

— Странно, — сказал Бартимеус. — Что бы всё это значило?

Натаниэль пожал плечами. Он уже выбросил этот эпизод из головы.

— Отправляйся и раздобудь мне какой-нибудь еды и одежду потеплее. А я пойду в библиотеку и прочитаю, что тут пишут.

— Ладно. Постарайся не ввязываться ни в какие неприятности, пока я не вернусь.

Джинн развернулся и растворился в толпе.

Нужная статья обнаружилась на второй странице, между ежемесячным объявлением министерства по трудоустройству о наборе новых учеников и короткой заметкой о ходе итальянской кампании. Она состояла из трёх столбцов. В статье с прискорбием сообщалось, что министр внутренних дел Артур Андервуд и его жена Марта погибли во время пожара. Пожар начался примерно в четверть одиннадцатого вечера; пожарникам и магической службе чрезвычайных происшествий удалось потушить его лишь три часа спустя. К этому времени дом сгорел дотла. Два соседних дома сильно пострадали; их жителей пришлось эвакуировать. Причина возникновения пожара неизвестна, но полиция разыскивает ученика мистера Андервуда, Джона Мэндрейка, двенадцати лет от роду, чьё тело не было обнаружено. Есть сведения, что его якобы видели бегущим прочь. По слухам, Мэндрейк отличался неуравновешенным характером; известно, что год назад он попытался напасть на нескольких видных волшебников, и потому с ним следует обращаться с осторожностью. В заключение статья сообщала, что смерть мистера Андервуда стала тяжкой утратой для правительства. Он отдал всю жизнь своему министерству и внес крупный вклад в деятельность правительства — какой именно, обозреватель не уточнял, сославшись на необходимость быть кратким.

Сидевший у окна Натаниэль выпустил из рук газету, листы скользнули на пол. Он опустил голову на грудь и закрыл глаза. Он и сам всё это знал — но увидеть всё это напечатанным… Подтверждение оглушило его, словно удар по голове. Натаниэлю хотелось заплакать, но горе ускользало и продолжало прятаться в глубине души. Плохо. Он слишком устал. Он ничего уже не хочет — только уснуть…

Кто-то не слишком вежливо пнул Натаниэля в бок. Натаниэль вздрогнул и проснулся.

Над ним стоял джинн и усмехался. В руках у него был бумажный пакет, над которым поднималась многообещающая струйка пара. Чувство собственного достоинства пало под напором голода: Натаниэль выхватил у джинна пакет и чуть не опрокинул пластиковый стаканчик с кофе себе на колени. К его облегчению, под стаканчиком обнаружились ещё два пакетика, горячий бифштекс и сандвич, аккуратно завернутые в пергаментную бумагу. Натаниэлю показалось, будто он в жизни не ел ничего вкуснее. За каких-нибудь пару минут еда была уничтожена подчистую, и Натаниэль остался сидеть, тяжело дыша и лелея в окоченевших пальцах стаканчик с кофе.

— Какое зрелище! — заметил джинн. Натаниэль глотнул кофе.

— Где ты это раздобыл?

— Украл. Зашёл в кулинарию и попросил продавца упаковать это, а пока он выбивал чек, убежал. Ничего интересного. Продавец вызвал полицию.

Натаниэль застонал.

— Только этого нам и не хватало!

— Не волнуйся. Они будут искать высокую блондинку в шубе. Кстати, — джинн указал на вещи, валяющиеся прямо на полу, среди местного мусора, — тут ты найдёшь кой-какую одежку получше. Куртка, брюки, шапка и перчатки. Надеюсь, они тебе подойдут. Я взял самые маленькие размеры, какие только удалось найти.

Несколько минут спустя Натаниэль был сыт и переодет и отчасти ожил. Он сидел у огня и грелся. Джинн примостился рядом и смотрел на пламя.

— Они думают, что это сделал я, — сказал Натаниэль, указав на газету.

— Ну а ты чего ожидал? Лавлейс с повинной не явится, и не надейся. Нормальные волшебники таких глупостей не совершают. — Бартимеус смерил Натаниэля многозначительным взглядом. — Пожар для того и был затеян, чтобы уничтожить все следы его визита. А поскольку убить тебя ему не удалось, уж он постарается, чтобы тебя хотя бы засадили за решётку.

— Меня разыскивает полиция.

— Угу. С одной стороны полиция, а с другой — Лавлейс. Он наверняка припряжет всех своих ищеек, чтобы выследить тебя. В результате образуются восхитительные клещи. Именно этого он и желает: чтобы ты спасался от преследования и думать позабыл о нём самом.

Натаниэль скрипнул зубами.

— Это мы ещё посмотрим! А что, если я пойду в полицию? Они могут устроить обыск в доме Лавлейса, найдут там Амулет…

— Ты что, всерьёз думаешь, что они станут тебя слушать? Ты в розыске. Тебя подозревают в преступлении. А даже бы если и не подозревали, я бы на твоем месте крепко подумал, прежде чем связываться с властями. Лавлейс действует не в одиночку. Есть ещё его наставник, Скайлер…

— Скайлер?

Ах, ну да, тот морщинистый краснолицый старик.

— Так Скайлер — его наставник? Да… Я его знаю. Я подслушал в Парламенте, как они говорили об Амулете. Скайлер, Лавлейс и ещё один тип. Его называли Лаймом.

Джинн кивнул.

— Вероятно, это лишь верхушка айсберга. В ту ночь, когда я украл Амулет, за мной гонялась целая прорва следящих шаров — там явно работал не один волшебник. Возможно, это разветвленный заговор. В таком случае, если ты пойдёшь к властям, может оказаться, что тот, к кому ты обратишься, либо предупредит Лавлейса, либо сам тебя убьёт. Вот, например, Шолто Пинн, торговец артефактами, явно в одной упряжке с ними. Он — один из ближайших друзей Лавлейса. Они не далее как вчера обедали вместе. Я узнал это вскоре после того, как меня сцапали в магазине Пинна.

Натаниэль обозлился.

— Ты вел себя слишком неосторожно! Я просил тебя разузнать побольше о Лавлейсе, а не ставить меня под удар.

— Не бушуй. Я как раз выполнением твоего поручения и занимался. Именно у Пинна я и разузнал про Амулет. Лавлейс украл его у волшебника, работавшего на правительство, некоего Бихэма, — при этом Бихэму перерезали горло. Правительство очень хочет вернуть Амулет. Я узнал бы и больше, но тут по сигналу тревоги приперся африт и отволок меня в Тауэр.

— Но ты оттуда бежал. Как?

— А тут произошла одна интересная штука, — сообщил Бартимеус. — Меня извлек оттуда сам Лавлейс. Должно быть, он услышал от Пинна или ещё от кого-то, что власти изловили необычайно виртуозного джинна, и сразу же предположил, что это и есть похититель Амулета. Он отправил своих джиннов, Факварла и Джабора, в спасательную экспедицию. Чрезвычайно рискованное предприятие. Как ты думаешь, почему он это сделал?

— А чего тут думать? Хотел получить Амулет обратно.

— Вот именно. И он собирается вскоре его использовать. Он сам об этом сказал прошлой ночью. И Факварл говорил то же самое: что в ближайшую пару дней Амулет собираются использовать для чего-то серьёзного. И что время дорого.

В сознании у Натаниэля шевельнулись какие-то полузабытые воспоминания.

— В Парламенте кто-то говорил, что Лавлейс что-то вскорости устраивает, не то бал, не то конференцию. Не в самом Лондоне, а где-то рядом.

— Да, это я тоже знаю. У Лавлейса есть то ли жена, то ли подружка по имени Аманда. Это она принимает у себя конференцию, в какой-то усадьбе или вроде того. Там должен присутствовать даже премьер-министр. Я видел эту Аманду дома у Лавлейса, ещё когда крал Амулет. Он изо всех сил старался обаять её, так что, видимо, она ему всё-таки не жена. Скорее всего, они даже не очень давно знакомы.

Натаниэль ненадолго задумался.

— Я слыхал, как Лавлейс говорил Скайлеру, что он хочет отменить конференцию. Это было, когда он остался без Амулета.

— Да. Но теперь он снова его заполучил. Душу Натаниэля вновь окатило волной ледяного гнева.

— Амулет Самарканда. Ты выяснил его свойства?

— Лишь немного сверх того, что я и так знал. Он давно уже славится как вещь необычайной мощи. Шаман, который сделал его, был воистину могущественным волшебником — куда могущественнее любого из нынешней своры ничтожеств. Его — или её — племя не имело письменности. Все их знания хранились в памяти и передавались исключительно из уст в уста. В общем, Амулет защищает своего носителя от магического нападения — с этим всё ясно. Это не талисман: его невозможно использовать для нападения — скажем, для того, чтобы убить своих соперников. Он работает лишь на защиту. Все амулеты…

— Не нужно читать мне лекцию! — оборвал его Натаниэль. — Я знаю, как работают амулеты.

— Я так, на всякий случай. Кто его знает, как у вас сейчас поставлено обучение. В общем, я сам имел случай удостовериться в силе Амулета, когда по твоему приказу подбрасывал его в кабинет Андервуда.

Лицо Натаниэля исказилось.

— Я его не подбрасывал!

— Конечно-конечно. Но Амулет легко и непринужденно управился с несчастным огненным заклинанием, которым был защищен кабинет. Просто впитал в себя весь заряд. А вчера ночью проделал то же самое с той убогой атакой Андервуда, как ты и сам мог видеть, болтаясь у меня подмышкой. Один из моих осведомителей сказал, что, по слухам, в Амулете заключено некое существо из самого сердца Иного Места. Если это правда, то Амулет Самарканда — воистину могущественная вещь.

У Натаниэля болели глаза, и он, не удержавшись, потёр их. Теперь, когда он был сыт и немного согрелся, ему в первую очередь требовалось выспаться.

— Каковы бы ни были свойства Амулета, — продолжал тем временем джинн, — ясно одно: Лавлейс намеревается пустить его в ход в ближайшие несколько дней, на той конференции, которую он устроил. Как именно он намерен его использовать? Трудно сказать. Ради чего? А вот это нетрудно. Он рвется к власти. — Джинн зевнул. — История древняя как мир.

— Предатель! — выругался Натаниэль. — Изменник!

— Всего лишь нормальный волшебник. Ты точно такой же.

— Что? Да как ты смеешь! Я…

— Ну, может, покамест не совсем такой. Погоди несколько лет. — Вид у джинна сделался скучающий. — Ну так что ты предлагаешь?

Тут Натаниэля осенило.

— Я вот думаю… — сказал он. — На Парламент напали два дня назад. Как ты полагаешь, за этим тоже стоит Лавлейс?

Джинн явно заколебался.

— Сомневаюсь. Очень уж дилетантски всё было проделано. И кроме того, судя по переписке Лавлейса, они со Скайлером ничего такого не ожидали.

— Мой наставник думал, что это дело рук Сопротивления — ну, тех людей, которые ненавидят волшебников.

Бартимеус ухмыльнулся.

— Вот это уже больше похоже на истину. Будь осторожен — возможно, сейчас они ещё недостаточно организованны, но в конце концов возьмут верх. Так было всегда. Посмотри хоть на Египет, хоть на Прагу…

— Прага в упадке.

— Пражские волшебники в упадке. И они более не у власти. Глянь сюда…

В одном месте прогнившие библиотечные полки обвалились, и стена была расписана разнообразнейшими надписями — в том числе там красовалось и несколько тщательно выписанных иероглифов.

— Ругательства Древнего Царства, — сказал Бартимеус. — Среди здешних преступных элементов есть весьма образованные люди. Вон тот иероглиф гласит: «Смерть господам». Если я не ошибаюсь, ты, малыш Натти, тоже к ним относишься.

Натаниэль не обратил внимания на этот выпад. Он старался привести мысли в порядок.

— Получается, что обращаться к властям за помощью против Лавлейса слишком опасно, — медленно произнёс он. — Значит, остается всего один выход. Я проберусь на эту конференцию и там разоблачу заговор.

Джинн многозначительно кашлянул.

— Мне казалось, мы уже договорились насчёт неразумного риска… Осторожнее — мне твоя последняя идея кажется чистым самоубийством.

— Вовсе это не самоубийство. Надо только всё тщательно продумать. Прежде всего нужно узнать, где и когда будет проходить конференция. Это, пожалуй, будет непросто… Тебе отправиться на разведку. — Натаниэль, не сдержавшись, выругался. — Но всё это требует времени! Будь у меня с собой несколько книг и нужные благовония — я бы набрал целое войско бесов, столько, что хватило бы приставить к каждому министру! Хотя нет — бесов трудно контролировать. Или я мог бы…

Джинн подобрал газету и быстро перелистал её.

— Или ты мог бы просто прочитать, что тут написано.

— Что?

— Вот тут есть раздел «Парламентский вестник». Читаем. «В среду, второго декабря, Аманда Кэчкарт принимает у себя в Хедлхэм-Холле ежегодную парламентскую конференцию и даёт традиционный Зимний бал. В числе гостей ожидаются достопочтенный Руперт Деверокс, Ангус Нэш, Джессика Уайтвелл, Хлоя Баскар, Тим Хилдик, Шолто Пинн и другие высокопоставленные лица».

Натаниэль выхватил у джинна газету и пробежал заметку глазами.

— Аманда Кэчкарт — это, должно быть, та подруга Лавлейса. Больше некому. Значит, конференция будет там…

— Жаль, что мы не знаем, где расположен этот самый Хедлхэм-Холл.

— Это мы выясним при помощи гадательного зеркала.

И Натаниэль достал из кармана бронзовый диск.

Бартимеус посмотрел на него с подозрением.

— Сомневаюсь. В жизни не видал такой корявой штуковины.

— Я сам его сделал!

— Ясно.

Натаниэль дважды провел рукой над диском и пробормотал заклинание вызова. На третий раз в зеркале, вращаясь, словно на карусели, возникла физиономия беса. Он удивленно приподнял брови.

— Так ты что, не умер? — поинтересовался бес.

— Нет.

— Жаль!

— Прекрати вертеться! — прикрикнул на него Натаниэль. — У меня для тебя поручение.

— Одну секунду, — отозвался бес и резко затормозил. — Кто это с тобой?

— Бартимеус, ещё один мой раб.

— То есть ему нравится так думать, — отозвался джинн.

Бес нахмурился.

— Бартимеус? Тот самый, который сидел в Тауэре?

— Да.

— Он что, не умер?

— Нет.

— Жаль.

— Экий вздорный тип. — Бартимеус потянулся и зевнул. — Скажи ему, чтобы был поосторожнее. А то ведь мне бесы вроде него на один зуб.

Младенец состроил скептическую мину.

— Да ну? Да я таких, как ты, на завтрак ел, приятель!

Натаниэль топнул.

— Заткнитесь оба и не мешайте мне отдавать приказ! Главный здесь я! Вот так вот. Бес, я желаю, чтобы ты показал мне здание, известное как Хедлхэм-Холл. Это где-то неподалёку от Лондона. Оно принадлежит женщине по имени Аманда Кэчкарт. Иди же и выполняй поручение!

Диск затуманился. Натаниэль нетерпеливо ожидал, пока зеркало прояснится. Ждать пришлось долго.

— Ну это зеркало и волынит, — заметил Бартимеус. — Слушай, ты точно уверен, что оно работает?

— Конечно! Просто задание трудное, и его мгновенно не выполнишь. А ты не думай, что легко отделался. Когда мы отыщем это поместье, ты отправишься туда и изучишь его. Посмотришь, что там происходит. Лавлейс наверняка заготовил какую-нибудь ловушку.

— Я бы сказал, что для того, чтоб одурачить всех тех волшебников, которые туда заявятся в среду, нужна очень хитроумная ловушка. Слушай, ты бы хоть потряс его, что ли?

— Говорю тебе, оно работает! Ага, вот!

В зеркале вновь возник бес. Он тяжело дышал, как будто вовсе выбился из сил.

— Да что с тобой такое? — задыхаясь, пропыхтел бес. — Другие волшебники пользуются зеркалами, чтобы подглядывать за какой-нибудь красоткой в ванной. Так нет же! Для тебя это слишком просто! Я сроду ещё не видал места, которое так хорошо охраняют. Этот Хедлхэм-Холл почти не уступит Тауэру! Взведенные ловчие сети, произвольно материализующиеся часовые и куча всего другого. Я только подошёл туда — и сразу же пришлось удирать. Вот самое лучшее, что я могу показать.

В центре диска возникло размытое изображение. На нём с трудом угадывалось коричневое здание с несколькими башенками, окруженное лесом. С одной стороны к нему вела подъездная дорога. В небе над зданием стремительно перемещалась пара чёрных точек.

— Видите? — подал голос бес. — Вон они, часовые. Они почувствовали меня, как только я материализовался. Это они мчатся ко мне. Видите, как быстро? Так что не удивляйтесь, что я сразу же дал деру.

Изображение исчезло. Его место заняла младенческая физиономия.

— Ну и как?

— Бесполезно, — сказал Бартимеус. — Мы так и не знаем, где находится этот Хедлхэм-Холл.

— А вот тут ты ошибаешься. — Лицо беса сделалось неописуемо самодовольным. — Пятьдесят миль к югу от Лондона и девять миль к западу от Брайтонской железнодорожной ветки. Огромное поместье. Его не пропустишь. Я, может, действую не быстро, но зато тщательно и качественно.

— Можешь пока отдыхать.

Натаниэль провел рукой над диском, стирая изображение.

— Ну вот, теперь нам есть с чего начать, — сказал он. — Столь плотная магическая защита подтверждает, что именно там и будет проходить конференция. Среда… У нас два дня на то, чтобы пробраться туда.

Джинн непочтительно фыркнул.

— Значит, через два дня мы вновь отдадимся на милость Лавлейса, Факварла, Джабора и доброй сотни паскудных волшебников, считающих тебя поджигателем. Превосходно! Просто жду не дождусь этого момента!

Лицо Натаниэля закаменело.

— Мы заключили соглашение — ты не забыл? Нам теперь нужно только как следует всё спланировать. А теперь отправляйся в Хедлхэм-Холл. Подберись к нему как можно ближе и найди способ проникнуть внутрь. Я подожду тебя здесь. Мне нужно поспать.

— До чего же всё-таки вы, люди, хилые… Ладно, я пошёл.

Джинн встал.

— Сколько тебе потребуется времени?

— Несколько часов. Я вернусь к вечеру. Не забывай о комендантском часе и о следящих шарах. Лучше вообще не выходи отсюда.

— Хватит мне указывать! Иди, и всё! Нет, подожди! Как мне поддерживать костёр?

Несколько минут спустя джинн удалился. Натаниэль улегся прямо на пол, рядом с потрескивающим костерком. Горе и чувство вины обволакивали его, словно тень, но усталость была сильнее. Через минуту он уже спал.

33

Во сне Натаниэль сидел в летнем саду, рядом с какой-то женщиной. Натаниэлю было легко и спокойно. Женщина говорила, а он слушал, и её голос сливался с птичьим пением и прикосновением солнечных лучей к лицу. На коленях у Натаниэля лежала закрытая книга, но он не обращал на неё внимания: то ли ему не нужно было её читать, то ли просто не хотелось. Женщина говорила то громче, то тише. Натаниэль рассмеялся и почувствовал, как её рука легла ему на плечи. Но тут на облако набежала туча, и стало холодно. Внезапный порыв ветра перевернул обложку книги и принялся громко ворошить страницы. Голос женщины сделался более низким, и Натаниэль впервые взглянул на нее… И увидел под копной длинных белокурых волос глаза джинна и его плотоядно ухмыляющийся рот. Лежавшая на плече рука сжалась, и Натаниэля повлекло к врагу. Демон открыл пасть…

Натаниэль проснулся и обнаружил, что лежит, скорчившись и в испуге закрывая лицо руками.

Костёр прогорел, и дневной свет угасал. В комнате сгустился полумрак. Судя по всему, Натаниэль проспал несколько часов, но сил не восстановил — лишь окостенел да замерз. Живот подводило от голода. Натаниэль попытался встать и обнаружил, что ноги не хотят его держать. Глаза были сухими и горячими.

Натаниэль подошёл поближе к окну и посмотрел на часы. Без двадцати четыре. День почти прошёл. Бартимеус ещё не вернулся.

С наступлением сумерек из магазинчиков повыныривали люди с шестами, подцепили края жалюзи и закрыли витрины на ночь. На протяжении нескольких минут на улице только и слышалось, что дребезжание и лязг металла, как будто в доброй сотне замков опускали решётки на воротах. Один за другим начали вспыхивать жёлтым светом уличные фонари, и Натаниэль увидел, как окна над магазинами задергиваются шторами. Мимо с грохотом проезжали автобусы — их окошки тоже уже светились. По тротуарам спешили люди: им не терпелось поскорее вернуться домой.

А Бартимеуса всё не было. Натаниэль в нетерпении расхаживал по тёмной, промозглой комнате. Промедление приводило его в бешенство. Он снова чувствовал себя бессильной игрушкой судьбы. Опять всё как всегда. Всякий раз в критические моменты — от первого годичной давности нападения Лавлейса до убийства миссис Андервуд — Натаниэль оказывался не в состоянии совладать с обстоятельствами. И всякий раз эта слабость дорого ему обходилась. Но теперь всё должно измениться. Его ничто больше не сдерживает. Ему больше нечего терять. Когда джинн вернётся, он…

— Вечерний выпуск! Последние новости! — донеслось откуда-то издалека, из уличной темноты.

Натаниэль прижался лицом к крайнему окну и увидел, как над тротуаром, покачиваясь, плывет тусклый фонарик. Он висел на длинном шесте, прикрепленном к тележке. Опять тот самый мальчишка-газетчик.

Натаниэль несколько минут следил за его приближением и колебался. В общем-то, в покупке ещё одной газеты особого смысла не было. Ну что могло измениться с утра? Но «Таймс» был единственным звеном, связывающим его с внешним миром. Возможно, он сможет почерпнуть там что-нибудь полезное — о действиях полиции или о конференции. А кроме того, ему нужно хоть что-то делать, иначе недолго сойти с ума. Натаниэль пошарил в кармане и проверил, сколько у него осталось денег. Результат проверки положил конец его сомнениям. Осторожно ступая — в здании было уже совсем темно, — Натаниэль добрался до лестницы, спустился на первый этаж, отодвинул неплотно приколоченную доску и выбрался в переулок.

— Газету, пожалуйста.

Натаниэль поймал мальчишку-газетчика, когда тот заворачивал со своей тачкой за угол. Кепка газетчика была сдвинута на затылок, и на лоб падала белобрысая прядь. Мальчишка оглянулся и улыбнулся. Зубов у него недоставало.

— А, опять ты. Что, всё ещё шатаешься по улицам?

— Мне газету. — Натаниэлю показалось, что мальчишка присматривается к нему. Он нетерпеливо протянул монеты. — Не волнуйся, у меня есть деньги.

— А что, разве в этом кто-то сомневается, приятель? Беда в другом — я уже всё распродал. — Он показал на пустую тележку. — Но тебе повезло — у моего напарника что-то да останется. У него участок не такой выгодный, как у меня.

— Ладно, неважно.

Натаниэль повернулся, чтобы уйти.

— Эй, да он сейчас подойдет! Подожди минутку. Мы с ним всегда встречаемся под конец дня у «Лошадиной головы». Это за следующим углом.

— Ну…

Натаниэль заколебался. Бартимеус мог вернуться в любой момент. А ему было велено не высовываться. Велено?! А кто здесь, собственно, хозяин? В конце концов, ему только и нужно, что дойти до следующего угла. Ничего за это время не случится.

— Ну ладно, — сказал он.

— Вот и классно. Тогда пошли.

И мальчишка двинулся в путь. Колеса тележки поскрипывали и подпрыгивали на неровной булыжной мостовой. Натаниэль шагал рядом.

Переулочек был более пустынным, чем улица, и за то время, пока мальчишки дошагали до угла, им почти никто не встретился. Улочка, до которой они добрались, оказалась ещё более тихой. На ней обнаружился трактир, уродливое приземистое здание с плоской крышей и серыми оштукатуренными стенами. Над дверью красовалась скверно нарисованная вывеска со столь же уродливой и столь же приземистой лошадью. Натаниэль заметил парящий у двери шар-наблюдатель и пришёл в замешательство.

Мальчишка-газетчик, похоже, заметил охватившие Натаниэля колебания.

— Не беспокойся, мы не будем подходить к соглядатаю. Он следит только за дверью — ну, и ещё висит для устрашения. Только это всё равно не работает. В «Лошадиную голову» все ходят через чёрный ход. А кстати, вон и старина Фред.

От улицы отходил втиснувшийся между двумя домами узенький переулочек, и у его начала примостилась ещё одна тележка. За ней в тени переулка виднелся прислонившийся к стене высокий юноша в чёрной кожаной куртке. Он меланхолично жевал яблоко и посматривал на мальчишек из-под полуопущенных век.

— Привет, Фред! — радостно воскликнул мальчишка-газетчик. — Я тут привел к тебе одного малого.

Фред не отозвался. Он откусил здоровенный кусок яблока, медленно прожевал и проглотил. И оглядел Натаниэля с головы до ног.

— Ему нужна вечерняя газета, — пояснил мальчишка.

— Газета?

— Ну да. Я всё распродал. Это тот самый, о котором я говорил, — быстро добавил мальчишка. — Только он теперь оделся.

Заслышав это, Фред выпрямился, подтянулся, швырнул огрызок куда-то в переулок и повернулся лицом к мальчишкам. Его кожаная куртка заскрипела. Фред оказался широкоплечим и высоким — на голову, или даже больше, выше Натаниэля. Он выглядел грозно, и этого впечатления не умаляла даже угревая сыпь на щеках и подбородке. Натаниэлю сделалось слегка не по себе, но он взял себя в руки и заговорил, уверенно и бесцеремонно:

— Ну так чего, есть у тебя газета? А то мне некогда.

Фред посмотрел на него.

— Я тоже всё распродал.

— Ну, тогда ладно. На самом деле не очень-то она мне и нужна, — сказал Натаниэль. Ему не терпелось уйти.

— Погоди… — Фред схватил его за рукав своей здоровенной лапищей. — Чего тебе бежать? Комендантский час ещё не наступил.

— Пусти! Убери руки! — пронзительно вскрикнул Натаниэль и попытался вырваться.

Мальчишка-газетчик дружески похлопал его по плечу.

— Да не бойся ты. Мы ничего плохого не хотим. Разве мы похожи на волшебников? Ну вот и успокойся. Мы только хотим кой о чём тебя спросить. Верно, Фред?

— Верно.

И Фред играючи, безо всяких видимых усилий поволок Натаниэля за собой в переулок, подальше от улицы и входа в трактир. Натаниэлю лишь ценой больших усилий удалось подавить встающий в душе страх.

— Чего вам надо? — спросил он. — У меня нет денег.

Мальчишка рассмеялся.

— Приятель, мы вовсе не собираемся тебя грабить. Мы действительно только хотим кое о чём спросить. Тебя как зовут?

Натаниэль сглотнул и, запнувшись на миг, ответил:

— Джон Лютьен.

— Лютьен? Вот это класс! Ну, а чего ты тут делаешь, Джон? Живешь-то ты где?

— Ну, в Хайгейте.

Лишь выпалив это, Натаниэль осознал, что допустил ошибку.

Фред присвистнул. А в голосе мальчишки-газетчика появилось вежливое, но недвусмысленное недоверие.

— Ишь ты! Джон, это ведь район волшебников. Ты что, волшебник?

— Нет.

— А твой друг? — Натаниэль на миг растерялся.

— Друг?

— Ну, тот чернявый красавчик, который был с тобой утром.

— Кто? Красавчик? Да это просто случайный знакомый. Я не знаю, куда он делся.

— А где ты взял новую одежду? — Этого Натаниэль уже не выдержал.

— А вам какое дело? — огрызнулся он. — Чего я должен перед вами отчитываться? Отстаньте от меня!

К нему отчасти вернулась прежняя заносчивость. Чтобы какие-то простолюдины его допрашивали? Что за бред!

— Не заводись, — сказал мальчишка. — Мы просто тобой интересуемся — ну, и тем, что у тебя в кармане.

Натаниэль озадаченно заморгал. В карманах у него не было ничего, кроме гадательного зеркала — но ведь никто не видел, как он им пользовался! В этом Натаниэль был твёрдо уверен. Он и доставал-то его только там, в библиотеке.

— В кармане? Да ничего у меня там нет.

— Нет, есть, — возразил Фред. — Стенли знает, что говорит. Верно, Стенли?

Мальчишка кивнул.

— Угу.

— Если он говорит, будто что-то видел, то он врет.

— Нет, видеть я не видел, — сказал мальчишка. Натаниэль нахмурился.

— Так чего ты несешь чушь? Отпустите меня. Пожалуйста.

Это было нестерпимо! Если бы только Бартимеус был сейчас рядом! Уж он бы научил этих простолюдинов почтительности!

Фред мимоходом взглянул на часы.

— Стенли, нам надо управиться до комендантского часа. Может, я просто заберу у него эту штуку?

Мальчишка-газетчик вздохнул.

— Послушай, Джон, — терпеливо сказал он. — Мы просто хотим посмотреть на ту штуковину, которую ты спер, только и всего. Мы не копы и не волшебники — поэтому давай поговорим начистоту. Кто его знает? Может, мы сумеем сделать так, чтобы ты не остался внакладе. Кстати, а что ты собрался с ней делать? Использовать? В общем, давай ты просто покажешь нам безделицу, что лежит у тебя в левом кармане. А не покажешь добром — старина Фред сам посмотрит.

Натаниэль понял, что деваться ему некуда. Он вытащил диск из кармана и молча сунул его мальчишке.

Мальчишка принялся вертеть зеркало в руках, поворачивая его то так, то сяк и рассматривая в тусклом свете фонаря.

— Ну и чего, Стенли? — спросил Фред.

— Современное, — отозвался наконец мальчишка. — Очень грубая работа. Я бы сказал, кустарная. Ничего примечательного, но не помешает.

Он передал зеркало Фреду. Внезапно Натаниэля охватили подозрения. Министров волновали участившиеся в последнее время кражи артефактов. Деверокс упоминал об этом в своей речи, а наставник Натаниэля связывал эти кражи, равно как и давешнее нападение на Парламент, с деятельностью таинственного Сопротивления. Мелькала мысль о том, что к кражам причастны простолюдины и что именно таким образом магические предметы попадают в руки врагов правительства… Натаниэлю вспомнился юноша с безумными глазами — тот, с террасы Вестминстерского дворца, — и несущийся по воздуху шар с элементалями. А вот, пожалуй, и само Сопротивление в действии… Сердце Натаниэля забилось сильнее. Ему следует быть очень осторожным.

— А это… это ценная вещь? — спросил он.

— Да, — сказал Стенли. — В умелых руках она может быть полезной. Как ты её заполучил?

Натаниэль долго не думал.

— Ну, ты угадал, — сказал он. — Я… я его украл. Меня занесло в Хайгейт — сам я там, конечно, не живу, — и я проходил мимо одного большого дома. Там было открытое окно, и я увидел, как что-то блестит. Ну, я его и стащил. Меня никто не заметил. Я просто подумал, что его можно будет продать.

— Не исключено, Джон, — сказал мальчишка. — Не исключено. А ты знаешь, что это за штука?

— Нет.

— Это диск, который волшебники используют для прорицаний — его ещё называют гадательным зеркалом.

Натаниэль почувствовал себя более уверенно. Одурачить этих типов оказалось нетрудно. Он притворился удивленным и даже рот раззявил — с его точки зрения, именно так и должен был выглядеть потрясенный простолюдин.

— И чего, в нем можно увидеть будущее?

— Возможно.

— И ты умеешь им пользоваться? — Стенли яростно сплюнул.

— Ты, слизняк вонючий! Я тебе сейчас как врежу, чтобы не говорил про меня такого!

Натаниэль даже попятился в замешательстве.

— Извини, я ничего такого не хотел… Э-э… Раз оно ценное, может, ты подскажешь, кто бы мог его купить? А то мне позарез нужны деньги.

Стенли взглянул на Фреда. Тот молча кивнул.

— Тебе повезло! — бодро заявил Стенли. — Фред согласен — а я всегда согласен со стариной Фредом. Мы и вправду знаем кое-кого, кто может дать тебе за эту штуку хорошую цену и, возможно, помочь тебе, если ты вдруг окажешься на мели. Пошли с нами, и мы тебя сведем с этим человеком.

Это было интересное предложение, но сопряженное с изрядными неудобствами. Натаниэль не мог сейчас шататься по Лондону ради какой-то непонятной встречи. Он и так уже слишком надолго покинул библиотеку. Сейчас куда важнее было добраться до конференции Лавлейса. А кроме того, если уж связываться с этими преступниками, так надо брать с собой Бартимеуса.

Натаниэль покачал головой.

— Я не могу прямо сейчас, — сказал он. — Скажите мне, что это за человек или где его искать, и я приду попозже.

Собеседники уставились на него.

— Ты уж извини, но с этим делом такой номер не пройдет — да и с этим человеком тоже, — сказал Стенли. — А чего у тебя такого важного, что ты не можешь?

— Ну, мне надо встретиться с другом, — ляпнул Натаниэль и тут же мысленно выругался. Опять промах!

Фред пошевелился. Его куртка снова заскрипела.

— Ты же только что сказал, будто не знаешь, где он.

— Ну да. Мне нужно его найти. — Стенли посмотрел на часы.

— Извини, Джон, но сейчас или никогда. Твой друг может подождать. Ты же вроде как хотел продать эту вещь?

— Хотел, но не обязательно прямо сегодня. Меня очень интересует ваше предложение, но я правда сейчас не могу. Слушайте, давайте встретимся завтра. В это же время на этом же месте.

Натаниэль начал впадать в отчаяние и от этого стал говорить слишком быстро. Он чувствовал, как растёт недоверчивость его собеседников. Надо уладить всё это как можно быстрее!

— Не, не катит. — Мальчишка-газетчик поправил кепку. — Наверное, Фред, надо решать это дело. Нам что-нибудь мешает?

Фред покачал головой. Натаниэль, не веря глазам своим, увидел, как тот сунул его гадательное зеркало к себе в карман.

— Эй! Это моё! — в гневе выкрикнул он. — Отдай сейчас же!

— Ты упустил свой шанс, Джон, — если тебя и вправду так зовут. Отвали.

Стенли наклонился, чтоб поднять с земли ручки своей тележки. А Фред толкнул Натаниэля, и тот распластался по мокрой каменной стене.

От этого удара у него слетели последние тормоза, и Натаниэль со сдавленным криком накинулся на Фреда, молотя его по чему попало.

— Отдай моё зеркало!

Он чувствительно пнул Фреда в голень, и тот взвыл. А потом размахнулся и заехал Натаниэлю в челюсть. И в следующий миг Натаниэль обнаружил, что он валяется на грязном тротуаре и в голове у него звенит, а Фред со Стенли спешат к выходу из переулка, волоча за собою тележки, а те дребезжат и подпрыгивают.

Бешенство оказалось сильнее головокружения. Натаниэль поднялся с земли и, пошатываясь, ринулся в погоню.

Но двигаться быстро он не мог. На переулок уже опустилась ночь. Стены домов превратились в серые занавеси, лишь немногим светлее непроглядной черноты, маячащей впереди. Натаниэль пробирался на ощупь, шаг за шагом, придерживаясь рукой за кирпичную стену и изо всех сил вслушиваясь в поскрипывание тележек где-то впереди. Похоже, Фред со Стенли тоже вынуждены были сбавить шаг — скрип и топот не становились тише, и это давало Натаниэлю возможность следить за их передвижениями.

И снова он был в ярости от собственной беспомощности. Проклятый джинн! Вечно, когда он позарез нужен, его где-то носит! Ну, попадись мне эти воры, я им… А куда они подевались?

Натаниэль остановился у высокого, необыкновенно грязного окна, забранного решёткой. Издалека донесся стук колес о брусчатку. Ага, налево. Натаниэль свернул туда, откуда доносился шум.

Но вскоре он осознал, что шум изменился. Грохот колес сменился приглушенными голосами. Натаниэль пошёл осторожнее, прижимаясь к стене и на каждом шаге пробуя дорогу перед собой, чтобы не угодить в лужу и не нашуметь.

Переулок уткнулся в узкую, мощенную булыжником улицу; вдоль улицы тянулись убогие мастерские, позаброшенные и заколоченные досками. В дверных проемах паутинками затаились тени. Едва различимо пахло древесными опилками.

Натаниэль увидел посреди улочки тележки. Висевший на шесте фонарик сняли с тележки Стенли, и теперь он освещал какое-то крыльцо. И в тусклом круге света стояли и тихо беседовали трое — Фред, Стенли и ещё кто-то худощавый, в чёрной одежде. Натаниэль не видел его лица.

Натаниэль затаил дыхание и прислушался. Не помогло. Он стоял слишком далеко. Он не мог сейчас драться с ними, но даже малейшая крупица информации может пригодиться в будущем. Ради этого стоило рискнуть. Натаниэль подобрался чуть поближе.

И опять не повезло. Ясно было лишь, что Фред и Стенли по большей части молчат, а говорит их собеседник. У него был молодой голос, высокий и резкий.

Ещё чуть ближе…

А на следующем шаге он в потемках задел ногой пустую винную бутылку, стоявшую у самой стены. Бутылка покачнулась, негромко звякнула, но устояла. Она не упала. Но и этого негромкого дребезжания оказалось довольно. Свет фонаря дернулся. Трое собеседников резко развернулись в ту сторону, откуда донесся шум, — Стенли, Фред и…

Натаниэль видел это лишь долю секунды, но оно навеки запечатлелось в его памяти. Девичье лицо, юное, бледное, обрамленное прямыми тёмными волосами. Глаза её расширились, но страха в них не было — лишь ярость. Натаниэль услышал, как девчонка выкрикнула приказ. Фред прыгнул вперёд. И тут что-то бледное и блестящее метнулось к Натаниэлю из темноты. Он стремительно пригнулся и врезался виском в стену. К горлу подкатила желчь, и перед глазами вспыхнул свет. И Натаниэль сполз в лужу у подножия стены.

Он лежал в полубессознательном состоянии, не в силах пошевелиться — глаза его были закрыты, мышцы обмякли, — и почти не осознавал, что происходит вокруг. Чьи-то дробные шаги приблизились к нему; послышались скрежет металла, поскрипывание кожи. Натаниэль почувствовал, что рядом кто-то есть. Что-то легонько коснулось его лица.

Женский голос:

— Ты промазал. Он в отключке, но жив.

— Если хочешь, Китти, я перережу ему глотку. — А это уже Фред.

Натаниэль не мог бы сказать, сколько длилась пауза, последовавшая за этими словами.

— Не надо. Он всего лишь мальчишка, хоть и дурень. Пусть живёт.

На тёмной улице воцарилась тишина. Со временем голова Натаниэля перестала кружиться, а куртка его промокла насквозь, и вода леденила тело, но Натаниэль долго ещё лежал неподвижно. Он боялся пошевелиться.

Бартимеус

34

Я просидел в библиотеке почти пять часов, прежде чем наконец-то послышался скрип отодранной доски и в здание ввалился мой унылый, мокрый, грязный и чрезвычайно дурнопахнущий хозяин. Оставляя за собой грязный след — надеюсь, это всё-таки была грязь, а не что иное, — словно какая-то огромная сухопутная улитка, он доковылял до второго этажа, где и сполз по стеночке на пол. Я, ведомый духом научной любознательности, зажег небольшое Пламя и осмотрел мальчишку. Хорошо, что у меня есть опыт общения со стигийскими бесенятами и им подобными — ибо выглядел он неважнецки. Складывалось впечатление, будто его взяли и поваляли по какому-то вонючему болоту или скотному двору, а потом окунули головой в бочку с нечистотами и мелко нарубленной соломой. Волосы его слиплись в жесткие пряди, которые стояли торчком, словно иглы распущенного хвоста дикобраза. На скуле красовался здоровенный синяк, а над ухом — неприятного вида порез. И тем не менее глаза его пылали бешенством.

— Надеюсь, вы приятно провели вечер, сэр? — полюбопытствовал я.

— Костер! — прорычал он. — Разведи костёр. Я окоченел.

Столь высокомерный хозяйский тон странно звучал в устах существа, от которого сейчас и шакал отвернулся бы с презрением, но я не стал спорить. Очень уж это всё меня забавляло. Потому я собрал деревяшки, какие подвернулись, зажег животворящий огонь и присел (в облике Птолемея) поближе — насколько мог вытерпеть.

— Какая приятная перемена, — бодро заметил я. — Обычно лезть во всякие передряги и измазываться в грязи с головы до ног приходится джиннам. Мне нравятся подобные новшества. И что же заставило тебя покинуть библиотеку? Тебя обнаружили прихвостни Лавлейса? Сюда вломился Джабор?

— Я вышел за газетой, — медленно процедил он сквозь стиснутые зубы.

Всё забавнее и забавнее! Я опечаленно покачал головой.

— Тебе следовало бы доверить столь опасное предприятие тем, кто лучше к нему подготовлен. В следующий раз попроси сходить за газетой какую-нибудь бабусю или карапуза-ползунка…

— Заткнись! — Мальчишка яростно сверкнул глазами. — Это был тот мальчишка-газетчик! И его приятель, Фред! Два простолюдина! Они украли моё зеркало — то самое, которое я сделал, — и заманили меня подальше отсюда. Я пошёл за ними, а они попытались меня убить. И убили бы, если бы не та девчонка…

— Девчонка? Какая ещё девчонка?

— …и всё равно я расшиб голову и свалился в лужу, а потом они ушли, а я не мог найти обратную дорогу, а уже начался комендантский час, и везде шныряли следящие шары, и приходилось от них прятаться. В конце концов мне пришлось чёрт знает сколько валяться в грязюке, сидя под мостом, пока улицу прочесывали прожекторами. А потом, когда патрульные убрались, снова искать дорогу! Несколько часов подряд! И я расшиб колено.

Ну, это, конечно, не Шекспир, однако же мне давно уже не рассказывали на сон грядущий такой великолепной истории. Я веселился от души.

— Они из Сопротивления, — продолжал тем временем Нат, глядя в огонь. — Я уверен! Они собираются продать мой диск — отдать его тем самым людям, которые устроили нападение на Парламент!

Он сжал кулаки.

— Ну почему тебя там не было! Ты был мне нужен! Я мог бы поймать их всех и заставить рассказать, кто у них главный.

— Хотелось бы напомнить, — холодно заметил я, — что я в это время выполнял задание, которое ты же мне и поручил. А что за девчонка?

— Не знаю. Я её видел всего пару секунд. Она ими командовала. Нет, я когда-нибудь её найду! Она за всё заплатит!

— А мне показалось, будто ты сказал, что она не позволила тебя убить.

— Да, но она забрала мой диск! Она воровка и предательница!

Что-то мне это всё напоминало… Тут меня вдруг посетила одна мысль.

— А откуда они вообще узнали, что у тебя есть это зеркало? Ты им его показал?

— Нет, конечно. Ты что, меня за дурака держишь?

— Это к делу не относится. Ты точно уверен, что не доставал его, когда лез в карман за мелочью?

— Уверен. Газетчик просто знал это, и всё. Как будто он сам — джинн или бес.

— Любопытно…

Всё это до боли напоминало свору, которая набросилась на меня в ту ночь, когда я украл Амулет Самарканда. Той девчонке с её приятелями тоже не нужно было видеть Амулет, чтобы знать, что он у меня. А потом они отыскали меня под моими чарами Маскировки. Полезные способности… и ими, судя по всему, привыкли пользоваться. Если этот молодняк и вправду принадлежит к Сопротивлению, похоже, движение против волшебников куда разветвленнее — и куда серьёзнее, чем я предполагал. Да, на Лондон надвигаются перемены…

Я не стал делиться этими мыслями с мальчишкой. В конце концов, он мой враг. И я вовсе не рвался предостерегать волшебников.

— Может, ты пожелаешь на время отвлечься от своих злоключений и выслушать мой доклад? — поинтересовался я.

Мальчишка заворчал.

— Ты нашёл Хедлхэм-Холл?

— Нашел. И если ты пожелаешь, я смогу доставить тебя туда. Вдоль Темзы на юг идёт железнодорожная ветка, в ту сторону. Но сперва я тебе расскажу, какую линию обороны возвел Лавлейс вокруг дома своей подружки. Весьма внушительную, надо признать. С воздуха окрестности патрулируются фолиотами, а на земле — в произвольных местах — время от времени материализуются сущности посерьёзнее. Над самим поместьем установлено минимум два защитных купола. Они также меняют расположение. Я не смог пробраться внутрь. А с мертвым грузом на буксире — с тобой, скажем, — это будет ещё труднее.

Мальчишка на подначку не повелся. Слишком устал.

— И тем не менее, — продолжал я, — я чувствую, что они что-то прячут в поместье. Защиту возвели заблаговременно, за два дня до начала конференции — а это требует колоссального расхода сил. А значит, назревает грандиозная пакость.

— Долго ли туда добираться?

— Если ехать утренним поездом, то можно успеть к вечеру. Там довольно долго нужно идти пешком. Но нам придётся выходить прямо сейчас.

— Хорошо.

И он начал подниматься на ноги; во все стороны полетели брызги. В ботинках у него зачавкало.

— Ты уверен, что нам непременно нужно действовать в соответствии с этим планом? — поинтересовался я. — Я могу вместо этого отвести тебя в доки. На кораблях часто нужны юнги. Жизнь тяжелая, но увлекательная. Представь себе — дышать соленым воздухом…

Мальчишка не ответил. Он уже вышел. Я вздохнул, погасил огонь и последовал за ним.

Выбранный мною маршрут пролегал по пустырю, протянувшемуся узкой полосой на юго-восток, между фабриками и пакгаузами, вдоль притока Темзы.

Речушка была воробью по колено, но она вилась по своей миниатюрной пойме, образуя настоящий лабиринт — холмы, болота и озерца, — и весь остаток ночи ушёл у нас на то, чтобы преодолеть этот отрезок пути. Обувь наша увязала в грязи, осока резала руки и ноги, над головами со звоном вились насекомые. А мальчишка скулил, почти не переставая. После того как он напоролся на Сопротивление, он пребывал в прескверном расположении духа.

— Мне хуже, чем тебе! — не выдержав, огрызнулся я, когда он особенно разнылся. — Я мог бы перелететь это всё за пять минут, а вместо этого составляю тебе компанию. Ползать в грязи — это твоя привилегия по праву рождения, человек, а вовсе не моя.

— Я не вижу, куда ступаю, — сказал он. — Сделай какой-нибудь свет. Ты же можешь!

— Могу — особенно если тебе не терпится привлечь внимание какого-нибудь джинна, ведущего ночной образ жизни. За улицами следят вовсю — ты сам имел случай в этом убедиться. И не забывай, что Лавлейс тоже может до сих пор продолжать искать нас. Я выбрал этот путь именно потому, что он такой тёмный и паршивый.

Не похоже было, чтобы это объяснение его утешило. Впрочем, ныть он стал поменьше^[1K85].

Мы, спотыкаясь, шли вперёд. А я, пустив в ход свою безукоризненную логику, обдумывал ситуацию. С того момента, как мальчишка впервые вызвал меня, прошло шесть дней. Шесть дней я чувствую себя всё хуже и хуже. А конца пока что не видать.

Этот мальчишка. Какое место он займёт в моём списке самых паршивых людей всех времен и народов? Нет, он не худший из хозяев, которых мне приходилось терпеть^[1K86], но он представляет собою весьма специфическую проблему. Все здравомыслящие волшебники, знающие толк в разумной жестокости, понимают, когда следует драться, а когда — бежать. Они сравнительно редко рискуют собою (и своими слугами). А вот мальчишка не имел о благоразумии ни малейшего представления. Он раздавлен несчастьем, которое сам же на себя по глупости и навлек, а теперь стремится вцепиться в противника, словно раненая змея. Каковы бы ни были его изначальные счеты с Лавлейсом, прежнюю осторожность и благоразумие сменило отчаяние, питаемое горем. Он шёл навстречу своей смерти. И скатертью дорога! Да вот только он и меня с собой норовил утянуть. Я не знал, что с этим поделать. Я был прикован к своему хозяину. И мне оставалось лишь одно: сделать всё, что в моих силах, чтобы он выжил.

К рассвету мы дошли по этой пустоши от северной части Лондона почти до самой Темзы. Здесь речушка ненадолго расширялась, а потом, пройдя через несколько водосливов, впадала в Темзу. Пора было выбираться на дорогу. Мы взобрались по крутому берегу к ограде из металлической сетки (я прожег в ней аккуратный проход), перебрались через неё и вышли на мощенную булыжником улицу. Слева от нас находился центр города, справа — район Тауэра, впереди — Темза. Комендантский час благополучно миновал, но вокруг пока что было пустынно.

— Итак, — сказал я, останавливаясь, — станция уже близко. Но прежде чем идти туда, нам нужно решить одну проблему.

— Какую?

— Добиться, чтобы ты не выглядел — и не пах, — как свинопас, — пояснил я.

После похода по пустоши мальчишку покрыл новый слой художественно наляпанной грязи. Хоть оправляй его в рамочку и вешай на стену.

Мальчишка нахмурился.

— Да. Сперва почисти меня. Должен быть какой-то способ…

— А то!

Возможно, мне не следовало хватать его и окунать в реку. Темза ненамного чище того болота, через которое мы прошли. Однако же самое худшее она смыла. Я простирнул его и отпустил. Мальчишка выскочил, отплевываясь и откашливаясь, и издал невнятный булькающий звук. Но я сумел истолковать это бульканье.

— Что, опять? Да ты просто деспот.

Я прополоснул мальчишку ещё разок, и он стал как новенький. Тогда я оттащил его в тень бетонной набережной и, аккуратно используя Пламя, просушил ему одежду. Пахнуть от него стало терпимее, а вот настроение отчего-то не улучшилось. Ну и ладно. Нельзя же получить всё и сразу.

Покончив с этим делом, мы двинулись в путь и добрались до железнодорожной станции как раз вовремя, чтобы успеть на первый поезд, идущий на юг. Я украл в кассе два билета и, пока работники станции прочесывали платформы в поисках краснолицей женщины-пастора с представительными манерами, преспокойно занял своё место — как раз в тот момент, когда поезд отошёл от платформы. Натаниэль уселся в другой вагон — я бы сказал, чересчур демонстративно. Похоже, он всё ещё злился на меня за импровизированную ванну.

Первые полчаса пути были самыми мирными и спокойными за всё время с момента моего первого вызова. Поскрипывая во всех сочленениях, словно больной артритом, поезд неспешно ковылял через бесконечные предместья Лондона, удручающего вида каменные джунгли, более всего напоминающие морену, оставленную гигантским ледником. Мы ехали мимо заброшенных фабрик и неухоженных забетонированных площадок. За ними тянулись узкие улочки, застроенные однообразными типовыми домишками, кое-где из труб вился дымок. Однажды я увидел в небе, на фоне светлого облака, заслонившего солнце, целый отряд джиннов. Они двигались на запад. Даже отсюда видно было, как сверкают на солнце их нагрудники.

В поезд почти никто не подсаживался и почти никто с него не сходил. Я расслабился. Джинны не спят, но я погрузился в некое подобие дремоты: унесся мыслью в прошедшие столетия, созерцая счастливейшие моменты жизни — ошибки волшебников, мою месть…

Из этих грёз меня вывел мальчишка, плюхнувшийся на противоположное сиденье.

— Давай составим какой-нибудь план, — угрюмо произнёс он. — Как нам пройти через выставленную защиту?

— С этими произвольно перемещающимися куполами и часовыми, расставленными в определённых местах, никакого безопасного способа просто не существует. Нам нужно что-нибудь наподобие троянского коня.

Мальчишка непонимающе воззрился на меня.

— Ну, что-нибудь такое, что выглядело бы совершенно безобидно, что они пропустили бы через ворота. А внутри будем прятаться мы. Слушай, а чему вообще учат нынешних волшебников?^[1K87]

— Значит, нам нужно в чем-нибудь спрятаться, — буркнул мальчишка. — И какие идеи?

— Никаких.

Мальчишка насупился и задумался. Я просто-таки слышал, как его мозги скрипят от усилий.

— Гости прибудут завтра, — пробормотал он. — Их придётся впускать, значит, через ворота будет постоянно въезжать всякий транспорт. Возможно, нам удастся подсесть к кому-нибудь в машину — попросить, чтобы нас подвезли.

— Возможно, — отозвался я. — Но все волшебники будут по самые уши закутаны в Щиты и обсажены бесами, раздувшимися от усердия. Нам трудновато будет проскользнуть мимо них незамеченными.

— Ну, а как насчёт слуг? — спросил мальчишка. — Они же должны как-то попадать внутрь?

Надо отдать ему должное — мысль была неплоха.

— Большинство из них к этому моменту уже будут находиться внутри, — сказал я. — Но ты прав — некоторые ещё могут прибывать. И еду тоже должны подвозить. А может, ещё приедут артисты — ну там музыканты или жонглеры…

Мальчишка презрительно взглянул на меня.

— Жонглеры?

— Слушай, кто из нас лучше знает волшебников, ты или я? Жонглеры есть всегда^[1K88], но, главное, что в поместье должны будут входить какие-то люди со стороны, не волшебники. Значит, если мы заблаговременно займем выгодную позицию на подступах, возможно, нам удастся с кем-нибудь за компанию пробраться внутрь. Во всяком случае попробовать стоит. Ну а пока что… пока что спи. Нам ещё предстоит проделать долгий путь пешком.

Судя по виду мальчишки, веки у него были налиты свинцом. В кои-то веки он не стал со мной спорить.

Мне встречались ледники, двигавшиеся быстрее этого поезда, — так что мальчишка вполне успел выспаться. Но в конце концов мы всё же доехали до ближайшей к Хедлхэм-Холлу станции. Я разбудил своего хозяина, и мы выскочили из вагона на платформу. Перрон был недалек от того, чтобы вернуться в лоно природы. Сквозь бетон в изобилии пробивалась разнообразная трава, а стены и крышу ветхого зала ожидания обвили предприимчивые лозы. На ржавых фонарных столбах гнездились птицы. Кассы здесь не было — равно как и прочих признаков присутствия человека.

Поезд заковылял дальше с таким видом, будто собирался помереть под первым же забором. Поблизости от путей обнаружились белые ворота, за ними начиналась грунтовая дорога. По обе стороны дороги раскинулись поля. Я приободрился. Приятно всё-таки вырваться из зловредной хватки города и очутиться среди полей и лесов^[1K89].

— Мы пойдём по дороге, — сказал я. — До поместья самое меньшее девять миль, так что покамест нам особенно нечего опасаться. Я… В чем дело?

Мальчишка побледнел, и вид у него сделался какой-то неуверенный.

— Ни в чем. Просто… Я не привык… не привык к такому простору. Здесь не видно ни одного дома.

— Ну и прекрасно. Нет домов — значит, нет людей. А значит, и волшебников нет.

— Мне как-то не по себе. Здесь так тихо… — Хотя чему тут удивляться? Он же никогда раньше не был за городом. Скорее всего, он даже в большом парке не бывал. Его пугает простор.

Я перешёл через рельсы и открыл ворота.

— Вон за теми деревьями какое-то село. Там ты можешь получить еду и пообниматься с домами.

Моему хозяину потребовалось некоторое время, чтобы избавиться от нервной дрожи. Он словно ожидал, что пустые поля или зимние кусты встанут, словно враги, и набросятся на него, и непрерывно поглядывал по сторонам, чтобы не проворонить нападения. Он вздрагивал от каждого птичьего посвиста. Я же, напротив, по-прежнему чувствовал себя прекрасно — именно потому, что вокруг раскинулась безлюдная сельская местность. Здесь не чувствовалось абсолютно никакой магической деятельности, даже вдали, в небесах.

Добравшись до села, мы устроили налет на единственный здешний бакалейный магазинчик и стащили достаточно провизии, чтобы на сегодня мальчишка остался желудочно-удовлетворенным. Это было даже не село, а деревушка — несколько домиков, сгрудившихся вокруг разрушенной церкви, — настолько маленькая, что здесь даже не было своего волшебника. Те немногочисленные люди, которые попадались нам на глаза, спокойно и неторопливо шли по своим делам, и ни один не волок за собой даже самого завалящего беса. У моего хозяина это просто не укладывалось в голове.

— Они что, не понимают, насколько они уязвимы? — фыркнул он, когда мы миновали последний домик. — У них же нет совершенно никакой защиты. Любая магическая атака — и они окажутся беспомощны.

— Возможно, для них это не самый больной вопрос, — намекнул я. — Им и без этого есть о чём беспокоиться. Например, как прокормить себя и семью. Боюсь, как раз этому тебя не учили^[1K90].

— Ну и что? — возмутился мальчишка. — Быть волшебником — великое призвание! Наше искусство и наше самопожертвование удерживают страну от развала, и эти дурни должны быть нам благодарны.

— В смысле — благодарны людям наподобие Лавлейса?

Мальчишка нахмурился, но промолчал. После полудня мы попали в опасное положение. Мой хозяин узнал об этом прежде всего благодаря тому, что я кинулся на него, сшиб с ног, и мы оба полетели в неглубокую придорожную канаву. Я прижал его к земле — чуть сильнее, чем это действительно было необходимо.

Он вдоволь наелся земли.

— Что ты делаешь?!

— Тихо! Впереди летит патруль. С севера на юг.

Я указал на щель в живой изгороди. Вдалеке среди облаков виднелась стайка скворцов. Мальчишке наконец-то удалось отплеваться.

— Я их не вижу.

— На пяти прилегающих планах видно, что это фолиоты^[1K91]. Можешь не сомневаться. Дальше нам придётся держаться осмотрительнее.

Скворцы скрылись в южном направлении. Я осторожно поднялся на ноги и оглядел горизонт.

— Нам лучше сойти с дороги. Здесь мы слишком заметны. Когда стемнеет, мы сможем подобраться к поместью поближе.

Мы со всеми мыслимыми предосторожностями просочились через дыру в живой изгороди и, обойдя поле по краю, укрылись под деревьями, в относительной безопасности. Ничего угрожающего заметно не было — ни на одном плане.

Через лес мы пробрались без приключений. Спустя некоторое время мы уже сидели, затаившись, на опушке и рассматривали раскинувшийся перед нами край. Местность немного понижалась, и потому нам открылся превосходный вид на осенние поля — вспаханные, бурые, с лиловым отливом.

Поле тянулось примерно с милю, а дальше вставала старая кирпичная стена, обозначающая границу владений, обветренная и полуразрушенная. За ней высились тёмные ели; там начиналось поместье Хедлхэм. Над елями поднимался красный купол (его было видно на пятом плане). Пока я наблюдал за ним, купол исчез, а несколько мгновений спустя чуть дальше возник другой, синеватый (на шестом плане).

Среди деревьев виднелась высокая арка — должно быть, официальный въезд на земли поместья. Сквозь арку проходила дорога, прямая, словно стрела. В полумиле от того места, где мы стояли, рядом с маленькой дубовой рощицей, был перекресток: там сходились дорога, ведущая к поместью, грунтовка, по которой мы шли, и ещё две дороги — не знаю уж, куда они вели.

Край солнца ещё виднелся над деревьями; мальчишка сощурился, присматриваясь к чему-то.

— Это и есть часовой?

Он указал на пенек, торчащий между нами и перекрестком. На нём примостилось нечто неясное — неподвижный чёрный силуэт.

— Он самый. А ещё один только что материализовался на краю вон того треугольного поля.

— Ой! А первый исчез!

— Я же тебе говорил: они материализуются в произвольной последовательности. Мы не сможем предсказать, где и когда они будут появляться. Видишь этот купол?

— Нет.

— Тогда грош цена твоим линзам. — Мальчишка выругался.

— А ты чего ожидал? У меня нет такого зрения, как у тебя, демон. Где этот купол?

— Не скажу. Грубость до добра не доводит.

— Не мели чушь! Мне нужно знать!

— А какое до этого дело демону?

— Где он?!

— Смотри под ноги. Ты на что-то наступил.

— Да скажи же наконец!

— Я, кажется, уже как-то упоминал об этом. Мне не нравится, когда меня называют демоном. Тебе ясно?

Мальчишка глубоко вздохнул.

— Ясно.

— Это так, к твоему сведению.

— Ладно.

— Я — джинн.

— Ну ладно, ладно! Где купол?

— В лесу. Он сейчас находится на шестом плане. Но он скоро переместится.

— Нам трудно будет пробраться.

— Да. Именно для этого и ставится защита. — Лицо мальчишки было серым от усталости, но на нём читалась всё та же мрачная решимость.

— Итак, цель ясна. Эти воротаотмечают официальный вход в поместье — единственное отверстие в защитных куполах. Именно там они проверяют всех входящих. Если мы сможем пробраться за ворота, то окажемся внутри.

— Морально готовые к тому, что нас в любой момент могут скрутить и прикончить, — заметил я. — Ура.

— Вопрос в том, как нам туда пробраться…

И мальчишка надолго умолк. Он сидел, прикрыв глаза рукой, и смотрел, как солнце исчезает за лесом, а поля окутывают холодные зелёные тени. Часовые то возникали, то исчезали (мы сидели слишком далеко от них и запаха серы не чувствовали).

Затем наше внимание привлек шум, доносящийся откуда-то издалека, со стороны дороги. Примерно в миле от нас на той дороге, что уходила к горизонту, объявилась машина, смахивающая на чёрный спичечный коробок. Она петляла между живыми изгородями и властно сигналила на каждом повороте. Машина подъехала к перекрестку, притормозила — водитель благоразумно убедился, что навстречу никто не движется, — и свернула направо, к Хедлхэму. Когда она направилась к воротам, двое часовых стремительно метнулись к ней через тёмное поле, их одеяния реяли за ними, словно изорванные отрепья. Часовые добрались до живой изгороди, окаймляющей дорогу, но перескакивать не стали, а двинулись вдоль дороги следом за автомобилем, который был уже недалеко от ворот. Почти стемнело, и разглядеть что-либо удавалось с трудом. Машина остановилась перед воротами. Что-то приблизилось к ней. Часовые застыли под деревьями. Машина проехала сквозь арку и скрылась из вида. Часовые унеслись обратно в поля.

Мальчишка уселся прямо и потянулся, разминая руки.

— А вот и подсказка, — сказал он. — Теперь понятно, что нам нужно делать.

35

Местом засады был избран перекресток. Любой машине приходилось здесь притормаживать во избежание возможного столкновения. А от ворот поместья перекресток закрывала густая купа дубов и лавра. Она же предоставляла нам укрытие на время ожидания.

Соответственно, мы отправились туда ночью. Мальчишка полз вдоль края живой изгороди, окаймляющей дорогу, а я порхал впереди в облике летучей мыши. Ни один часовой не материализовался поблизости. Ни один наблюдатель не пролетел над нами. Мальчишка дополз до перекрестка и спрятался в подлеске за самым большим дубом. Я повис на ветке — на страже.

Мой хозяин спал — или пытался уснуть. Я же созерцал ночную жизнь: стремительные движения совы и какого-то мелкого грызуна, шуршание ежей в кустах, рысканье беспокойного джинна. Задолго до рассвета облака разошлись и засияли звезды. Может, Лавлейс сидит сейчас на крыше и пытается постичь, что говорят созвездия? Интересно, а что они ему говорят? Стало ощутимо холоднее. Землю покрыл искрящийся иней.

Мне вдруг пришло в голову, что мой хозяин должен здорово страдать от холода.

Примерно с час я тешился этой мыслью. Но затем мне в голову пришло ещё кое-что. Он мог на самом деле замерзнуть до смерти в своем укрытии. А это уже было бы скверно: мне тогда вовеки не выбраться из проклятой жестянки. Я неохотно спланировал в кусты и осмотрел мальчишку. К моему облегчению, он всё ещё был жив, хотя и начал синеть. Нат закутался в куртку и забился в груду палой листвы. Листва постоянно шуршала, поскольку мальчишку била дрожь.

— Давай я тебя согрею, — шёпотом предложил я.

Мальчишка мотнул головой: трудно было сказать, то ли он отказывается, то ли так сильно дрожит.

— Что, нет?

— Нет.

— Почему?

Он с трудом разомкнул намертво стиснутые зубы.

— А вдруг они заметят?

— Ты точно отказываешься не из гордости? Не потому, что брезгуешь принять помощь от мерзкого демона?^[1K92] Ты осторожнее с этим заморозком — так можно и отморозить себе кой-чего. Мне доводилось видать такое.

— От-тстань!

— Ну, твоё дело.

И я вернулся на дерево. Некоторое время спустя небо на востоке начало светлеть. Мальчишка чихнул разок — но всё остальное время упрямо хранил молчание, замкнувшись на своей добровольно избранной тяжкой доле.

С наступлением рассвета облик летучей мыши стал выглядеть недостаточно убедительным. Я спрятался в кустах и превратился в мышь-полевку. Мальчишка сидел всё на том же месте; он напрочь окоченел, и у него потекло из носа. Я примостился на соседней веточке.

— Не нужен ли тебе носовой платок, о мой господин? — поинтересовался я.

Мальчишка с трудом поднял руку и вытер нос рукавом. Потом шмыгнул носом.

— Что-нибудь уже произошло?

— Ты недостаточно хорошо вытер левую ноздрю.

— На дороге!

— Нет. Ещё слишком рано. Если у тебя осталось что-нибудь из еды, поешь сейчас. К тому моменту, как появится первая машина, нам надо быть наготове.

Как выяснилось, нам вовсе не обязательно было спешить. Все четыре дороги были пусты. Мальчишка доел остатки еды, потом уселся под куст, прямо на мокрую траву, и принялся следить за одной из дорог. Похоже, он всё-таки простыл: его била дрожь, и он никак не мог её унять. Я пробежался вокруг, присматриваясь, нет ли где какого подвоха, потом вернулся к мальчишке.

— Не забывай, — сказал я, — остановившийся автомобиль не должен исчезать из виду дольше чем на несколько секунд, иначе кто-нибудь из часовых может заподозрить неладное. Нам нужно проникнуть в машину сразу же, как только она окажется на перекрестке. Тебе придётся двигаться быстро.

— Я буду готов.

— Я имею в виду — по-настоящему быстро.

— Я же сказал, что буду готов.

— Ладно, ладно. Но мне приходилось видать улиток, которые тебя опередили бы. А теперь ты ещё и заболел — из-за того, что ночью отказался от моей помощи.

— Я не заболел.

— Извини, но как-то не верится. Слишком уж ты громко стучишь зубами.

— Со мной всё в порядке. Оставь меня в покое.

— Эта твоя простуда может нас здорово подвести, когда мы проберемся в дом. Лавлейс может выследить нас по следу из соп… Тихо! Слышишь?

— Что?

— Машина! Приближается. Отлично! Она затормозит прямо здесь. Жди моего приказа.

Я поспешно пробрался сквозь высокую траву на другую сторону рощицы и пристроился на грязном крутом склоне над дорогой, за большим камнем. Шум мотора становился все громче. Я оглядел небо: наблюдателей не было видно, а деревья закрывали машину от поместья. Я изготовился к прыжку…

И поспешно спрятался обратно. Нет, не катит. Сверкающий чёрный лимузин. Автомобиль волшебника. Не стоит и пытаться — слишком уж рискованно. Машина пролетела мимо — только галька брызнула из-под колес да в воздухе повисло облако пыли, только взвизгнули тормоза да сверкнул капот. Я успел краем глаза заметить пассажира: какой-то незнакомый мужчина, одутловатый, губастый, с прилизанными чёрными волосами. Ни беса, ни какого иного охранника я не заметил, но это ещё ничего не значило. Нет уж, устраивать засаду на волшебников я не собираюсь.

Я вернулся к мальчишке. Тот застыл, скорчившись под кустом.

— Не то, — сказал я. — Волшебник.

— Я не слепой! — неприязненно фыркнул он. — Я его знаю. Это Лайм, один из дружков Лавлейса. Уж не знаю, зачем он ввязался в заговор — он не особенно силен. Я однажды напустил на него несколько мелких демонов — он потом распух, словно воздушный шарик.

— Что, вправду? — Надо признать, это произвело на меня впечатление. — И что же было дальше?

Мальчишка пожал плечами.

— Они меня отлупили. А это кто едет? — Из-за поворота показался велосипед. На нём восседал приземистый полный мужчина; он вертел ногами, словно вертолёт пропеллером. Над передним колесом велосипеда была прикреплена здоровенная корзинка, накрытая плотной белой тканью.

— Мясник, — сказал я. Мальчишка снова пожал плечами.

— Может быть. Ну что, берем его?

— Ты сможешь надеть его одежду?

— Нет.

— Тогда пускай едет. Будут и другие варианты.

Раскрасневшийся, взмокший велосипедист доехал до перекрестка, притормозил на мгновение, вытер пот со лба и двинулся в сторону поместья. Мы смотрели ему вслед. Точнее, мальчишка неотрывно смотрел вслед корзине.

— Надо было его взять, — тоскливо протянул он. — Очень есть хочется.

Прошло некоторое время, и мясник-велосипедист поехал обратно. Он крутил педали и насвистывал. Корзинка его опустела, а вот бумажник, несомненно, потяжелел. Мясника сопровождал один из часовых, двигавшийся огромными неравномерными скачками вдоль живой изгороди; в солнечном свете тело и изорванное одеяние часового казались полупрозрачными.

Мясник уехал прочь. Мальчишка с трудом подавил позыв чихнуть. Часовой исчез. Я взобрался на верхушку колючего куста и огляделся. Небо было ясное. Зимнее солнце пригревало не по сезону жарко. Дороги были пусты.

За следующий час перекресток миновали ещё две машины. Первая — фургон торговца цветами. Его вела неряшливого вида женщина с сигаретой в зубах. Я уже готов был ринуться на неё — и тут заметил боковым зрением троих часовых в обличье дроздов, лениво проплывавших над рощицей. Они бы точно всё засекли. Я спрятался и пропустил женщину.

Дрозды улетели. Но следующий проезжий тоже нам не подошёл. Это опять была машина волшебника — дорогой автомобиль с открытым верхом, да и ехал он со стороны поместья. Лицо водителя было почти полностью скрыто шляпой и защитными очками. Я успел разглядеть лишь рыжеватую бородку, короткую и аккуратно подстриженную, — и он уже унесся прочь.

— Кто это был? — поинтересовался я. — Ещё один соучастник?

— Первый раз вижу. Возможно, это тот самый, который приехал вчера вечером.

— Кто бы он ни был, он в поместье не задержался.

Мальчишка в расстройстве ударил кулаком по земле.

— Если мы не проберемся внутрь в самое ближайшее время, начнут прибывать остальные гости! А нам ещё нужно успеть выяснить, что тут происходит. Ах, если бы только я был могущественнее!

— Извечный крик души всех волшебников, — утомленно заметил я. — Потерпи.

Он посмотрел на меня зверем и огрызнулся:

— Чтобы терпеть, нужно время! А у нас его нет!

Но на самом деле мы поймали свой шанс всего лишь двадцать минут спустя.

Снова послышался шум подъезжающей машины. Снова я пробрался на другой край рощицы и выглянул из-за гребня насыпи. И мгновенно понял, что наше время пришло. Это был фургон бакалейщика, высокий, прямоугольный, свежевымытый, с аккуратными чёрными крыльями. На борту у него красовалась горделивая надпись: «Скволлс и сын, бакалея из Кройдона, вкусная еда для всех».

К моему великому облегчению, похоже было, что в кабине восседают сами Скволлс и сын. Вел машину лысый мужчина постарше, а рядом с ним сидел бодрый юнец в зелёной кепке. Оба были полны энергии и явно принарядились ради великого дня; лысина старшего блестела, будто отполированная.

Мышь, притаившаяся за камушком, начала разминать мышцы.

Фургон подъехал поближе; из-под капота неслось подвывание и дребезжание мотора. Я взглянул в небо. Ни дроздов, ни прочей пакости. Всё чисто.

Фургон подъехал к роще, и деревья заслонили его от ворот Хедлхэма.

Скволлс и сын опустили стекла, чтобы подышать свежим воздухом. Сын напевал себе под нос что-то веселенькое.

Когда они уже наполовину миновали рощу, сын услышал где-то сбоку негромкий шорох. Он посмотрел направо.

И увидел, что прямо на него по воздуху в позе атакующего каратиста несется полевая мышь.

Мышь влетела прямиком в открытое окно. Ни Скволлс, ни сын не успели даже пальцем пошевельнуть. В кабине завертелся неизъяснимый водоворот, да так, что она закачалась из стороны в сторону. Фургон слегка отклонился и подъехал к земляной насыпи у края дороги, где и притормозил. Мотор чихнул и заглох.

На мгновение воцарилась тишина. Потом дверца со стороны пассажирского места отворилась. Из кабины выпрыгнул мужчина, до чрезвычайности похожий на Скволлса, нырнул обратно и вытащил недвижные тела Скволлса и сына. Сын лишился большей части одежды.

Перетащить эту парочку через дорогу, на насыпь и в глубь рощи было делом нескольких секунд. Я спрятал их в зарослях ежевики и вернулся к фургону^[1K93].

Тут-то и началось самое неприятное. Джинны и автомобили просто не совмещаются между собой. Очень уж противно чувствовать себя заключенным в жестяной колпак и окруженным со всех сторон вонью бензина, машинного масла, искусственной кожи, людей и их изделий. Невольно начинаешь думать, какая же это слабая и ничтожная тварь — человек, раз он для путешествий на дальние расстояния нуждается в таких жалких приспособлениях.

А кроме того, я просто не умею водить машину^[1K94].

И тем не менее я снова завел мотор и как-то умудрился вырулить от обочины обратно на середину дороги. А потом — и к перекрестку. На всё это ушло не более минуты, но я, честно признаться, уже начал психовать: какой-нибудь глазастый часовой мог задуматься, отчего это фургон так долго не показывается из-за деревьев. На перекрестке я притормозил, быстро огляделся по сторонам и наклонился к окну.

— Быстро сюда!

Кусты лихорадочно зашуршали, и вот мальчишка рванул дверь на себя и ввалился в кабину, пыхтя, словно загнанный слон. Дверь захлопнулась. Секунду спустя мы уже покатили дальше и свернули на дорогу, ведущую к Хедлхэм-Холлу.

— Это ты? — спросил мальчишка, уставившись на меня.

— Кто же ещё? Переодевайся, и поживее. Часовые вот-вот доберутся до нас.

Мальчишка забарахтался на сиденье, сдирая свою куртку и стараясь дотянуться до одежды Скволлса-младшего — рубашки, брюк и зелёной куртки. Каких-нибудь пять минут назад всё это было чистеньким и аккуратным; теперь же вся одежда была напрочь измята.

— Быстрее! Они приближаются!

И действительно, через поле с обеих сторон, подскакивая, неслись часовые. Чёрные отрепья реяли на ветру. Мальчишка возился с рубашкой.

— Здесь пуговицы тугие! Я не могу их расстегнуть!

— Надевай через голову!

Часовой, который слева, приближался быстрее. Я видел его глаза — два чёрных овала с горящими в глубине крохотными огоньками. Я попытался прибавить скорость, но нажал не на ту педаль; фургон задрожал и чуть не остановился. Мальчишка как раз в этот момент просовывал голову в воротник рубашки и влетел носом в приборную доску.

— Эй! Ты что, нарочно?!

Я отыскал нужную педаль. Мы снова поехали быстрее.

— Скорее натягивай куртку, или нам конец. И кепку.

— А брюки?

— Забудь про брюки. Времени нет. — Мальчишка управился с курткой и как раз успел натянуть кепку на взъерошенные волосы, когда часовые нагнали нас. Они остались по ту сторону изгороди, но их блестящие глаза были прикованы к нам.

— Не забывай — нам не положено их видеть, — сказал я. — Смотри вперёд.

— Я и смотрю.

Тут его посетила очередная мысль.

— А они не догадаются, кто ты такой?

— Они недостаточно сильны для этого.

Я от души надеялся, что это правда. Мне показалось, что это гули^[1K95], но в наше время ни в чём нельзя быть уверенным^[1K96].

Некоторое время мы ехали в сторону гряды деревьев и оба смотрели строго вперёд. Часовые по-прежнему сопровождали машину.

Затем мальчишка снова заговорил.

— А что мне делать с брюками?

— Ничего. Обойдешься тем, что уже есть. Мы вот-вот подъедем к воротам. Во всяком случае, твоя верхняя половина выглядит достаточно прилично.

— Но…

— Расправь куртку и разгладь все складки, которые найдёшь. Итак, я — Скволлс, а ты — мой сын. Мы везем в Хедлхэм-Холл всякие продукты ко дню конференции. Кстати, хорошо, что вспомнил — нам бы лучше выяснить, что же мы на самом деле везем. Глянь, а?

— Но…

— Не беспокойся, в том, чтобы посмотреть назад, ничего подозрительного нет.

В задней стенке кабины, посередке, красовался люк. Я указал на него.

— Давай, глянь скоренько. Я бы сам посмотрел, но я за рулем.

— Ну ладно.

Мальчишка встал коленками на сиденье, открыл люк и сунул голову вовнутрь.

— Тут темно… и целая куча всего…

— Достать что-нибудь можешь?

Я взглянул на мальчишку и едва не выпустил руль из рук. Фургон лихорадочно вильнул к обочине; я едва успел его выровнять.

— Штаны! Сядь немедленно! Где твои штаны?

Мальчишка сел. Картина слева от меня заметно улучшилась.

— Свои я снял. А ты мне сказал, чтобы я не надевал новые.

— Я не понял, что ты выбросил те! Сейчас же оденься!

— Но часовые увидят…

— Часовые и так уже всё увидели, уж поверь мне на слово. Надевай, и всё.

Он снова проехался ботинками по приборной доске. Я сокрушенно покачал своей лысой головой.

— Нам остается лишь надеяться, что гули мало что смыслят в человеческой одежде. Возможно, их ничуть не удивит, что тебе взбрело в голову переодеваться прямо сейчас. Но охранники у ворот будут куда проницательнее — можешь в этом не сомневаться.

Мы находились уже у самой границы поместья. Теперь впереди весь обзор закрывали деревья. Дорога неспешно обогнула их, и почти сразу после этого показалась огромная арка. Построенная из массивных глыб жёлтого песчаника, она с напыщенной солидностью поднималась из придорожных кустов, подобно тысячам других арок, разбросанных по всему миру^[1K97]. Полагаю, теперь уже никто и не помнит, какой мелкий дворянчик заплатил за эту арку и с чего ему вдруг приспичило её возвести. Лица кариатид, поддерживающих свод, давно стерлись, равно как и надписи на арке. А плющ, обвивающий её, упорно трудился над тем, чтобы разрушить саму каменную кладку.

Над аркой возвышался красный купол, накрывая заодно и часть леса. Единственный проход шёл через арку.

Сопровождавшие нас часовые выжидающе уставились вперёд.

Я остановил фургон в нескольких метрах от арки, но не стал выключать двигатель. Мотор тихо урчал. Мы сидели в кабине и ждали.

В основании арки отворилась деревянная дверь, оттуда вышел человек. Мальчишку передернуло. Я взглянул на него. Он и до того-то был бледным, а теперь вовсе побелел как мел. А глаза сделались круглыми, словно блюдца.

— В чем дело? — прошипел я.

— Это он… тот самый, которого я видел в зеркале. Тот, который забрал Амулет.

Ни отвечать, ни придумывать что-либо времени не было. Убийца размашистым шагом приближался к фургону, чуть улыбаясь на ходу.

36

Итак, это был он — тот самый человек, который украл Амулет Самарканда и исчез без следа, тот самый, который перерезал горло хранителю Амулета и оставил его валяться в луже крови. Наёмник Лавлейса.

Он был здоровенный — для человека, конечно, — на голову выше среднего обывателя и шире в плечах. На нём были длинная тёмная куртка и белые брюки восточного фасона, заправленные в ботинки с высокими голенищами. Угольно-чёрная борода, широкий нос, пронзительные голубые глаза под густыми бровями. Для своих габаритов он двигался на редкость грациозно, небрежно помахивая одной рукой и заткнув большой палец другой за пояс.

Наёмник обошел капот и подошёл к кабине с моей стороны, ни на миг не сводя с нас взгляда. Подойдя поближе, он махнул рукой. Я заметил краем глаза, как сопровождавшие нас гули умчались обратно в поля.

Я высунулся в окно и весело поздоровался с ним, надеясь, что мне достаточно правдоподобно удаётся воспроизвести лондонский выговор.

— Доброе утро! Эрнест Скволлс и сын, доставка бакалейных товаров.

Мужчина остановился и несколько мгновений молча созерцал нас.

— Скволлс и сын…

Голос у него оказался низким и тягучим; голубые глаза будто видели меня насквозь. Честно признать, это смущало. Мальчишка невольно сглотнул. Я молча понадеялся, что он не впадет в панику.

— Скволлс и сын… Да, вас ждут.

— Да, начальник.

— Что вы везете?

— Бакалею, начальник.

— А именно?

— Э… — Я понятия не имел, что сказать. — Самую разную, начальник. Не желаете ли взглянуть?

— Мне хватит списка. — Проклятье!

— Ну, как хотите. У нас там коробки, консервные банки — множество консервных банок, сэр, — пакеты, бутылки…

Наёмник сощурился.

— Как-то это чересчур расплывчато.

Тут рядом со мной послышался чей-то высокий голос — это Натаниэль высунулся у меня из-за спины.

— Он не составлял список, сэр. Это делал я. Мы везем балтийскую икру, яйца ржанки, свежую спаржу, вяленую салями по-болонски, сирийские оливки, черешковую ваниль из Центральной Америки, свежайшие макароны, желе с язычками жаворонка, гигантские улитки, замаринованные в раковинах, свежемолотый чёрный перец и каменную соль, уиррелские устрицы, страусиное мясо…

Наёмник вскинул руку.

— Довольно! Вот теперь мне действительно хочется на это взглянуть.

— Да, начальник.

Я мрачно выбрался из кабины и поплелся к заду фургона. Приспичило же этому мальчишке демонстрировать своё богатое воображение! О том, что произойдет, когда наёмник обнаружит в фургоне совсем другие товары, я старался не думать. Но тут уже ничего нельзя было поделать. Наёмник бесстрастно нависал надо мной. Я открыл заднюю дверь.

Наёмник несколько секунд изучал содержимое фургона.

— Отлично. Можете ехать дальше.

Сам себе не веря, я оглядел груз. На глаза мне попался деревянный ящик с бутылочками. Сирийские оливки. Из-за ящика выглядывали небольшая коробка жаворонковых язычков, пакеты с макаронами… Я захлопнул дверь и вернулся в кабину.

— Куда ехать-то, начальник?

Наёмник положил руку на край моего открытого окна. Тыльную сторону руки пересекали тонкие белые шрамы.

— Впереди будет развилка. Вам — направо, к чёрному ходу. Там вас кто-нибудь встретит. Занесете ваши товары и езжайте обратно. Да, и должен вас предупредить: вы вступили во владения великого волшебника. Если дорожите жизнью, не вздумайте забираться куда не полагается. Кара будет скорой и ужасной.

— Да, начальник.

Наёмник кивнул, отступил на шаг и жестом велел нам проезжать. Я включил зажигание, и мы медленно въехали под арку. А потом — под защитные купола; мою сущность пробрала дрожь. Потом мы оказались внутри и поехали между деревьями, по усыпанной песком извилистой дороге.

Я взглянул на мальчишку. Лицо его было невозмутимо, но по виску ползла капля пота.

— Откуда ты всё это узнал? — спросил я. — Ты же смотрел назад не больше пары секунд.

Мальчишка слабо улыбнулся.

— Меня кое-чему учили. Я быстро читаю и хорошо запоминаю. Ну, а о нём ты что думаешь?

— Об этом наёмнике Лавлейса? Любопытный тип. Он — не джинн и даже, скорее всего, не волшебник. От него не разит тухлятиной, как от вас^[1K98]. Но мы знаем, что он сумел завладеть Амулетом, а значит, он обладает некой силой… И от него просто-таки исходит ощущение уверенности в собственных силах. Ты обратил внимание, как его слушаются гули?

Мальчишка наморщил лоб.

— Если он не демон и не волшебник, какой силой он может обладать?

— Не занимайся самообманом, — мрачно сказал я. — Есть и другие силы.

Мне вспомнилась та девчонка из Сопротивления и её приятели.

От дальнейших вопросов меня избавила дорога: она повернула и вынырнула из-под деревьев. И перед нами предстал Хедлхэм-Холл. Мальчишка тихо ахнул.

На меня усадьба особого впечатления не произвела. После того как поучаствуешь в возведении нескольких самых величественных зданий мира и сумеешь дать архитекторам несколько полезных советов^[1K99], уже не станешь восхищенно присвистывать при виде второразрядного викторианского поместья, стилизованного под готику. Ну, вы наверняка знаете такие постройки: куча всяких завитушек, украшений и башенок^[1K100].

Здание окружала широкая лужайка; по ней разгуливали павлины и кенгуру^[1K101].

Посреди лужайки стояли два полосатых шатра, а по террасе уже сновали слуги, разнося подносы с бутылками и бокалами. Перед домом возвышался массивный древний тис; рядом с ним, под его раскидистыми ветвями, дорога раздваивалась. Левое ответвление изящно изгибалось перед фасадом, а правое скромно сворачивало за дом. Мы поехали к чёрному ходу, как и было велено.

Мой хозяин всё ещё продолжал жадно пожирать взглядом открывшуюся ему картину.

— Забудь свои трогательные грёзы, — сказал ему я. — Если ты хочешь дожить до их исполнения, нам сперва нужно пережить сегодняшний день. Итак, мы проникли внутрь. Теперь нам нужно сформулировать наш план. Что мы собираемся делать?

Мальчишка мгновенно подобрался.

— Исходя из того, что сказал нам Лавлейс, — сказал он, — можно предположить, что он намеревается каким-то образом нанести удар по министрам. Но каким именно, нам неизвестно. Произойдет это сразу же, как только гости прибудут — пока они расслаблены и беспечны. И Амулет жизненно важен для плана Лавлейса, каков бы ни был этот план.

— Да. Согласен. — Я побарабанил пальцами по рулю. — Ну а как насчёт нашего плана?

— У нас две задачи: отыскать Амулет и вычислить, что за ловушку готовит Лавлейс. Вероятно, Амулет он будет держать при себе, чтобы при любом повороте событий быть уверенным в собственной безопасности. Нам полезно будет знать, где Амулет, но незачем отбирать его у Лавлейса, пока не прибудут все приглашенные. Нужно показать министрам истинное лицо Лавлейса. Доказать, что он предатель. Если при этом мы ещё и сможем разоблачить заготовленную им ловушку — тем лучше. Мы получим все требуемые доказательства.

— Тебя послушать — так всё это проще простого. — Я подумал про Факварла, Джабора и всех прочих рабов, которых Лавлейс наверняка держит под рукой, и вздохнул. — Ладно, первым делом нам нужно отделаться от фургона и этой маскировки.

Дорога внезапно закончилась круглой, усыпанной гравием площадкой у задней части дома. На площадке уже стоял фургон цветочницы. Неподалеку виднелись несколько открытых белых дверей; на крыльце стоял человек в тёмной ливрее. Он жестом велел нам подъехать к краю площадки и остановиться.

— Ладно, — сказал мальчишка. — Разгружаем фургон и хватаемся за первую же подвернувшуюся возможность. Жди моих приказаний.

— А разве я когда-нибудь поступал иначе? — Я едва не въехал в декоративный кустарник, но каким-то чудом сумел остановить фургон. Лакей подошёл к нам.

— Мистер Скволлс?

— Я, начальник. А это… мой сын.

— Вы опаздываете. Повару нужны ваши товары. Пожалуйста, побыстрее отнесите их на кухню.

— Конечно, начальник.

Мою сущность пробрало неприятное ощущение, и волоски на загривке встали дыбом. Повар… Нет, не может быть. Он, конечно же, где-нибудь в другом месте. Я открыл дверь фургона.

— А ну пошевеливайся, сынок, а не то я тебе наподдам!

Я с мрачным злорадством под завязку нагрузил мальчишку сирийскими оливками и гигантскими улитками и отправил тащить всё это. И он пошёл, пошатываясь под тяжестью — совсем как Симпкин в магазине у Пинна^[1K102]. Я же выбрал небольшую упаковку жаворонковых язычков и двинулся следом за мальчишкой — через дверь, по прохладному коридору с белеными стенами. Множество слуг самого разного вида, пола и габаритов так и сновали вокруг, словно перепуганные зайцы. Повсюду стояли галдеж и гвалт. Пахло свежевыпеченным хлебом и жареным мясом; запах доносился из широкой арки, ведущей на кухню. Я заглянул туда. Десятки поварят в белых халатах резали, терли, поливали жиром, промывали… Что-то жарилось прямо в очаге, на вертеле. На столах громоздились груды овощей; рядом приготовленные к выпечке булочки начинялись фруктами в желе. Работа так и кипела. Дирижировал всем этим толстый шеф-повар. В данный момент он как раз орал на мальчишку в голубой униформе. Рукава повара были закатаны. И одна рука у него была перебинтована.

Я на миг заглянул на седьмой план.

И тут же нырнул обратно. Все мои сомнения мгновенно улетучились Я слишком хорошо знал эти щупальца.

Мой хозяин вошёл на кухню, сложил свою грозящую рассыпаться ношу на ближайший стол и собрался выйти, ничего не разузнав. Когда он шагнул за дверь, я сунул ему в руки упаковку с жаворонковыми язычками.

— Отнеси и это, — прошипел я. — Я не могу туда войти.

— Почему?

— Делай, что тебе говорят!

Ему хватило ума подчиниться, и притом быстро, ибо в коридоре вновь появился слуга в тёмной ливрее и принялся внимательно наблюдать за нами. Мы двинулись обратно к машине, за новой порцией товаров.

— Здешний шеф-повар, — прошептал я, извлекая из дальней части фургона коробку с паштетом из вепря, — это джинн Факварл. Не спрашивай меня, за что он так любит эту личину, — я понятия не имею. Но мне нельзя соваться на кухню. Он сразу же меня узнает.

Мальчишка сощурился.

— Откуда мне знать, что ты не врёшь?

— Просто поверь мне на этот раз, и всё. Ты не прихватишь ещё один пакет со страусиным мясом? Ох! Пожалуй, не прихватишь.

Мальчишка несколько раз сбегал туда-обратно, и за это время мы с лихорадочной скоростью сочинили план кампании. Но прежде чем прийти к согласию, изрядно погрызлись. Он хотел, чтобы мы оба прошмыгнули через кухню и отправились исследовать дом, но мне отчаянно не хотелось проходить неподалёку от Факварла. Я предлагал разгрузить фургон, бросить его где-нибудь в лесу и тайком пробраться обратно, и тогда уже и приниматься за расследование. Но мальчишку это предложение категорически не устраивало.

— Тебе-то хорошо! — сказал он. — Ты можешь перелететь через эту лужайку хоть облачком, хоть ветерком! А я не могу! Я и половины пути не одолею, как они меня схватят! Нет, раз уж я попал в дом, я намерен этим воспользоваться и пробраться подальше.

— Но ты — мальчишка-бакалейщик. Как ты объяснишь своё присутствие, если тебя заметят?

Мальчишка неприятно ухмыльнулся.

— Не беспокойся. Я не намерен долго оставаться бакалейщиком.

— Ну, как бы там ни было, а для меня слишком рискованно проходить через кухню, — сказал я. — Мне и так, можно сказать, повезло. Обычно Факварл чует меня за милю. Нет уж. Я лучше найду другой способ проникнуть внутрь.

— Мне это не нравится, — сказал мальчишка. — Как нам тогда встретиться?

— Я тебя найду. Просто постарайся, чтобы тебя за это время не сцапали.

Он пожал плечами. Если он и был перепуган до потери соображения, то хорошо это скрывал.

Я всучил ему последние коробки с яйцами ржанки и посмотрел, как он вразвалку идёт к дому. Затем я захлопнул дверь фургона, оставил ключи на водительском сиденье и задумался над текущим положением вещей. Собственную идею — бросить фургон где-нибудь в лесу — я быстро отверг; там он куда скорее привлечет внимание, чем здесь, на стоянке. В конце концов, вон фургон цветочницы никого не волнует.

В этом доме было слишком много окон. За любым из них мог притаиться наблюдатель. Я зашагал к дверям, как будто собирался зайти внутрь, и по пути проверял прилегающие планы. Вдали, над деревьями пронесся патруль — прямо под внутренним куполом. Отлично — они ничего не заметили. Сам дом на вид был чист.

Я шагнул за порог, скрывшись от посторонних взглядов, и сменил облик. Мистер Скволлс превратился в ящерку. Ящерка упала на землю, выскочила на улицу и полезла по стене на второй этаж. Моя бежевая шкурка идеально сливалась с камнем. Мельчайшие ворсинки на лапках обеспечили мне великолепное сцепление с поверхностью стены. Вращающиеся глаза обшаривали окружающее пространство. Если подумать, это был идеальный выбор облика. И я проворно взбирался наверх, размышляя, что будет делать мой хозяин с его куда более нескладной и обременительной маскировкой.

Натаниэль

37

Натаниэль поставил корзинку с яйцами на свободный стол и оглядел кухню, выискивая свою предполагаемую жертву. Вокруг суетилось столько народу, что Натаниэль сперва не смог отыскать мальчишку в тёмно-синей форме и испугался, что тот уже ушёл. Но затем он увидел его за спиной у грузной старшей кондитерши. Он укладывал на двухъярусное серебряное блюдо крохотные бутербродики-канапе.

Очевидно, мальчишка собирался нести это блюдо куда-то в дом. Натаниэль решил присоединиться к нему.

Он пробрался через кухню, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, делая вид, будто выкладывает продукты из своих корзин и ящиков, и дожидался подходящего момента. А мальчишка до боли медлительно раскладывал на блюде канапе с мягким сыром и креветками.

Тут Натаниэля постучали по плечу чем-то твердым и тяжелым. Натаниэль обернулся.

Над ним возвышался шеф-повар, раскрасневшийся и вспотевший от жара очага, и взирал на Натаниэля сверху вниз своими ярко-чёрными глазами. В толстой руке он сжимал мясницкий нож. Им он и постучал Натаниэля по плечу — незаточенной стороной.

— И что ты, собственно, делаешь у меня на кухне? — спокойно поинтересовался повар. Ничто в этом человеке, ни на одном из планов, доступных Натаниэлю, не наводило на мысль о его нечеловеческой сущности. И тем не менее, помня предупреждение Бартимеуса, Натаниэль решил не рисковать.

— Просто собираю наши корзины, — вежливо ответил он. — Понимаете, их у нас не так-то много. Если я кому-то помешал — прошу прощения.

Повар указал ножом в сторону двери.

— Уходи.

— Да, сэр. Уже иду.

Но ушёл он не дальше коридора — а там прижался к стене у самой двери и принялся ждать. Когда из кухни кто-нибудь выходил, Натаниэль тут же наклонялся и делал вид, будто завязывает шнурок на ботинке. Он нервничал и боялся появления шеф-повара — и в то же время его охватил странный задор. Увидев в воротах поместья того наёмника, Натаниэль перепугался, но потом страх исчез, сменившись нервным возбуждением, которое Натаниэлю до этого редко приходилось испытывать, — азартом действия. Что бы ни произошло, он не станет больше сидеть сложа руки и позволять врагам безнаказанно творить всё, что им заблагорассудится. Теперь он контролирует происходящее. Он — охотник. Он ведёт наступление.

Быстрые лёгкие шаги. Из арки показался мальчик-слуга. Он шёл, водрузив двухъярусное блюдо себе на голову, и придерживал его одной рукой. Мальчик свернул направо, в коридор. Натаниэль пристроился к нему.

— Привет! — произнёс он преувеличенно дружелюбно и внимательно оглядел мальчишку с головы до ног. Отлично! Как раз нужный размер!

Естественно, слуга тоже обратил на него внимание.

— Тебе чего-то нужно?

— Ага. Тут есть где-нибудь поблизости уборная? А то мы долго ехали… Ну, ты понимаешь.

Мальчик остановился у подножия широкой лестницы и указал на коридор, отходящий вбок.

— Вон там.

— А ты не мог бы мне показать? А то я боюсь ошибиться дверью.

— Приятель, я и так опаздываю.

— Ну пожалуйста!

Мальчик недовольно вздохнул и повел Натаниэля по нужному коридору. Он шёл так быстро, что блюдо у него на голове начало опасно сползать. Слуга остановился, поправил его и зашагал дальше. Натаниэль притормозил лишь для того, чтобы достать из верхней корзинки украденную с кухни тяжелую скалку. Слуга остановился у четвертой двери.

— Тебе сюда.

— Ты точно уверен? А то мне не хотелось бы ввалиться, куда меня не просили.

— Говорю же тебе — сюда! Вот, смотри! — Мальчишка пнул дверь ногой. Та отворилась.

Натаниэль врезал мальчишке скалкой. Слуга и блюдо рухнули на кафельный пол уборной с грохотом, напоминающим ружейный выстрел. Канапе с сыром и креветками градом посыпались с блюда. Натаниэль проворно нырнул следом и запер дверь. Мальчишка был без сознания, и Натаниэль без особых затруднений содрал с него форменную одежду. А вот собрать обратно канапе оказалось неизмеримо труднее: они рассыпались и размазались по всем углам и трещинам. Сыр благодаря тому, что он был мягкий, Натаниэль просто намазывал обратно, а вот часть креветок спасти так и не удалось.

Приведя, насколько это было в его силах, блюдо в порядок, Натаниэль порвал свою рубаху на полосы, связал слугу и заткнул ему рот. Затем он оттащил мальчишку в одну из кабинок, запер дверь изнутри, а сам выбрался через верх, взгромоздившись на бачок.

Когда следы преступления были заметены, Натаниэль оглядел себя в зеркале, расправил форму, водрузил блюдо на голову и покинул уборную. Резонно рассудив, что вряд ли он отыщет что-либо, заслуживающее внимания, в части дома, отведенной для слуг, Натаниэль вернулся обратно и направился вверх по лестнице.

Мимо него сновало множество слуг, разносивших подносы с выпивкой, но ни один из них не окликнул Натаниэля.

На самом верху лестницы обнаружилась дверь, ведущая в светлый коридор с множеством высоких сводчатых окон. Полы здесь были из полированного мрамора, и их покрывали роскошные восточные и персидские ковры. Вдоль беленых стен в нишах стояли алебастровые бюсты великих исторических деятелей. Даже в неярких лучах зимнего солнца этот коридор выглядел ослепительно светлым. Натаниэль прошёл по коридору, держа ухо востро.

Впереди послышались громкие голоса и смех; какие-то люди здоровались друг с другом. Натаниэль решил, что разумнее будет не встречаться с ними. Он заметил в открытой двери полки с книгами и шагнул туда. Это оказалась красивая круглая библиотека, возносящаяся на два этажа, со стеклянным куполом вместо крыши. На высоте выше человеческого роста вдоль стен шла металлическая галерея, и к ней вела винтовая лестница. Сквозь стеклянные двери и расположенное над ними окно открывался прекрасный вид на лужайку и расположенный вдали декоративный пруд. Вдоль стен протянулись полки с книгами, большими, дорогими, старинными, собранными со всего света. Натаниэль в восхищении уставился на них, и сердце его забилось быстрее. Когда-нибудь у него тоже будет такая библиотека…

— Ты что здесь делаешь?

Панель с книгами скользнула вперёд, открывая устроенную за ней дверь. В проеме стояла темноволосая молодая женщина и недовольно смотрела на Натаниэля. Она чем-то напомнила ему мисс Лютьенс. Вся предприимчивость тут же покинула его. Натаниэль только и мог, что хватать воздух ртом.

Женщина шагнула к нему. На ней было элегантное платье; изящную шею обвивало драгоценное ожерелье. Натаниэль взял себя в руки.

— Э… не хотите ли канапе?

— Ты кто такой? Я раньше тебя не видела. — В голосе её зазвучали металлические нотки. Натаниэль лихорадочно ломал голову, как бы половчее соврать.

— Я — Джон Скволлс, мэм. Мы вместе с отцом доставили к вам заказанные деликатесы. Одному мальчику-слуге стало плохо, мэм, и меня попросили его заменить. Ну, ведь в такой важный день каждая пара рук на счету. Если я зашёл не туда, прошу меня простить, я ведь не знаю дома…

— Довольно! — Женщина по-прежнему была настроена враждебно. Теперь она, сощурившись, разглядывала блюдо. — Ты только глянь на них! Как ты посмел принести такое…

— Аманда! — следом за женщиной в библиотеку вошёл какой-то молодой мужчина. — Вот ты где!.. Слава небесам — еда!

Он шагнул к Натаниэлю и схватил с серебряного блюда сразу три-четыре самых помятых канапе.

— Спаситель! Я чуть не умер с голоду, пока мы сюда доехали. М-м, какие креветки! — Он с энтузиазмом принялся жевать. — Интересный запах. Очень свежий. Аманда, поведай же мне, неужто это правда? Ну, насчёт вас с Лавлейсом. Все только об этом и говорят…

Аманда Кэчкарт рассмеялась — словно колокольчик зазвенел — и указала Натаниэлю на дверь.

— Эй, ты, отнеси это в прихожую. И проследи, чтобы следующее блюдо выглядело приличнее.

— Слушаюсь, мэм.

Натаниэль слегка поклонился — он запомнил, как это делали слуги в Парламенте, — и покинул библиотеку.

Он понимал, что чудом вышел сухим из воды, и сердце его лихорадочно билось, но разум был спокоен. Чувство вины, жегшее его огнём, сменилось холодным пониманием. Миссис Андервуд умерла потому, что он украл Амулет. Она умерла, а он, Натаниэль, остался жить. Так случилось. А теперь он, в свой черед, уничтожит Лавлейса. Натаниэль знал, что, скорее всего, не переживет сегодняшнего дня. Но ему было всё равно. Перевес был на стороне врага. Что ж. Значит, так тому и быть. Он добьется своего или умрет, пытаясь это сделать.

Эта формула привлекала его своим героизмом. Она была ясной и простой и помогала избавиться от путаницы в мыслях.

Натаниэль отыскал прихожую по гулу голосов. Гости валили толпами; их весёлая болтовня эхом отражалась от мраморных колонн. Министры поспешно входили, стягивали перчатки и развязывали длинные шелковые шарфы; в прихожей было прохладно, и изо ртов гостей вырывались облачка пара. Мужчины были в смокингах, женщины — в элегантных платьях. Слуги, выстроившиеся вдоль стен, принимали пальто и предлагали гостям шампанское. Натаниэль на миг оробел, а затем, подняв блюдо повыше, нырнул в толпу.

— Сэр, мадам, не желаете ли?..

— Мадам, канапе с мягким сыром и креветками…

— Не угодно ли?..

Натаниэль вертелся во все стороны, протискивался то туда, то сюда, а протянутые со всех сторон руки парили над его блюдом, словно чайки, высматривающие добычу в волнах. Никто не заговаривал с ним. Его вообще словно не замечали. Несколько раз гости, тянувшиеся за канапе или уже готовые отправить его в рот, довольно чувствительно ударяли Натаниэля по голове. За считанные секунды нагруженное с верхом блюдо опустело; остались лишь крошки да несколько штук бутербродов из нижнего яруса. Натаниэля, растрепанного и с трудом переводящего дух, вытолкнули из группы гостей.

Рядом с ним оказался высокий, мрачного вида слуга; он разливал вино по бокалам.

— Словно звери, верно? — произнёс он еле слышно. — Проклятые волшебники!

— Да.

Натаниэль не слушал, что ему говорят. Он смотрел на столпившихся в прихожей министров. Линзы позволяли ему оценить истинный масштаб толкотни и столпотворения. Почти над каждым из присутствующих парил его собственный бес, и пока их хозяева вели светскую болтовню и хвастались драгоценностями, слуги общались на свой лад. Каждый бес пыжился, прихорашивался и принимал напыщенные позы и время от времени пытался поставить кого-нибудь из противников на место, исподтишка ткнув его заостренным хвостом в уязвимую часть тела. Некоторые бесы меняли цвет, переливались всеми цветами радуги и останавливались в конце концов на предостерегающем алом или ярко-жёлтом. Третьи же копировали выражение лиц и жесты своих соперничающих хозяев. Если волшебники это и замечали, то старательно не показывали вида; но у Натаниэля от этого сочетания неискренних улыбок хозяев и кривляния бесов голова пошлакругом.

— Ты их разносишь или погулять вышел? — Мрачная женщина, широкая в бедрах и талии, а за ней парит ещё более широкий бес. А рядом с ней… У Натаниэля душа ушла в пятки — он узнал эти водянистые глаза и рыбью физиономию. Мистер Лайм, приятель и собеседник Лавлейса; а из-за уха у него выглядывает самый мелкий и нескладный бес, какого только можно вообразить. Натаниэль, сохраняя бесстрастное выражение лица, поклонился и протянул блюдо.

— Прошу прощения, мадам.

Женщина взяла пару канапе, Лайм — одну штучку. Натаниэль смиренно уставился в пол, но чувствовал, что Лайм пристально смотрит на него.

— Где я мог тебя видеть раньше? — сказал этот склизкий тип.

Женщина дернула своего спутника за рукав.

— Руфус, пойдём! Тоже ещё, придумал — обращаться к простолюдину, когда здесь столько настоящих людей, с которыми можно поболтать! Ой, смотри! Да это же Аманда!

Волшебник пожал плечами и позволил утащить себя. Натаниэль мельком взглянул им вслед и заметил, что бес Руфуса Лайма продолжает смотреть на него, повернув голову на девяносто градусов, — и ему стало не по себе.

Стоявший рядом с Натаниэлем слуга не обратил внимания на эту сцену. Ну, а бесов он и вовсе не мог видеть.

— Раз эта партия у тебя закончилась, бери поднос с напитками, — сказал слуга. — Эти гости пьют, словно верблюды. А ведут себя по большей части ещё хуже.

Часть гостей двинулась из прихожей вглубь дома, и Натаниэль, радостно воспользовавшись подвернувшейся возможностью, двинулся вместе с ними. Ему нужно было как-то оторваться от толпы, дабы исследовать прочие части дома. Он до сих пор даже не увидел ни Лавлейса, ни Амулет и ничего не узнал о готовящейся западне. Хотя покамест ничего и не должно происходить, ведь премьер-министр ещё не прибыл.

В коридоре посреди группы гостей стояла та женщина из библиотеки и о чём-то говорила, а все внимательно слушали. Натаниэль остановился рядом с этой группкой, предоставив гостям возможность поменять пустые бокалы на полные.

— …вы сами все увидите через несколько минут, — сказала женщина. — Я в жизни не видала ничего столь чудесного! Саймон привез его из Персии специально ради этого вечера.

— Он очень хорошо к тебе относится, — сухо сказал какой-то мужчина, потягивая вино.

Аманда Кэчкарт зарделась.

— Да, правда, — подтвердила она. — Он очень добр ко мне. Но то, о чём я говорю, — поразительнейшая вещь! Я уверена, что она породит новую моду. Но учтите, что следовать ей будет нелегко — люди Саймона трудились здесь целую неделю. Я сама лишь сегодня утром впервые увидела этот зал. Саймон говорил, что у меня дух захватит, и оказался совершенно прав.

— Премьер-министр! — воскликнул кто-то.

Гости, взволнованно загудев, ринулись обратно ко входу, и Аманда Кэчкарт — первая. Натаниэль же, подражая прочим слугам, почтительно встал рядом с колонной, ожидая, пока его позовут.

Руперт Деверокс вошёл, похлопывая по ладони снятыми перчатками и очаровательно улыбаясь. Он выделялся среди преисполненной обожания толпы не только благодаря своей элегантности и личному изяществу (которые и вправду производили столь потрясающее впечатление, как это запомнилось Натаниэлю), но и благодаря своим спутникам — четверым угрюмым волшебникам-телохранителям в серых костюмах и массивному двухметровому африту с блестящей тёмно-зелёной кожей. Африт держался строго за спиной у хозяина, и взгляд мрачных красных глаз непрерывно шарил по толпе.

Бесы затряслись от страха. Гости застыли в почтительном поклоне. Натаниэль понял, что премьер-министр устроил наглядную демонстрацию своего могущества для собравшихся министров, часть из которых, возможно, мечтала занять его место. Что ж, на Натаниэля эта демонстрация произвела сильное впечатление. Неужто Лавлейс и вправду надеется одолеть столь могущественного духа, как африт? Думать об этом — и то настоящее безумие.

Но тут появился сам Лавлейс; он сбежал в вестибюль, дабы поприветствовать главу государства. Лицо Натаниэля не дрогнуло, но все жилы скрутило от ненависти.

— Руперт! Добро пожаловать!

Бурное рукопожатие. Казалось, будто Лавлейс не замечает африта, нависающего над ним. Он повернулся и обратился к толпе.

— Леди и джентльмены! Теперь, когда наш дражайший премьер-министр здесь, конференция официально считается открытой! Позвольте мне от имени леди Аманды приветствовать вас в Хедлхэм-Холле. Чувствуйте себя как дома!

Он взглянул в сторону Натаниэля. Мальчик поглубже забился в тень колонны. Взгляд Лавлейса скользнул мимо.

— Вскоре мы выслушаем первые речи в Большой гостиной, которой леди Аманда придала новый блеск — специально ради сегодняшнего дня. Ну а тем временем я прошу вас пройти в гостевое крыло, где вы сможете утолить жажду и подкрепиться.

И он взмахнул рукой. Гости понемногу двинулись в указанную сторону.

Лавлейс же подался вперёд, желая что-то сказать Девероксу. До Натаниэля, укрывшегося за колонной, донеслось:

— Мне нужно прихватить кое-какой реквизит для речи в честь открытия конференции. Вы позволите? Я вернусь к вам через несколько минут.

— Конечно, конечно, Лавлейс. Как вам будет удобнее.

Деверокс со свитой покинул вестибюль. Последним плыл светящийся африт. Лавлейс мгновение смотрел им вслед, потом двинулся в противоположную сторону.

Натаниэль остался на прежнем месте, усиленно изображая, будто собирает пустые бокалы, брошенные на старинной мебели и мраморном цоколе, протянувшемся вдоль стен. А потом, когда последний слуга удалился из вестибюля, Натаниэль преспокойно поставил поднос на стол и бесшумно, словно призрак в ночи, двинулся по следам Лавлейса.

38

Саймон Лавлейс быстро шагал по коридорам и галереям огромного дома. Он шёл, наклонив голову и сцепив руки за спиной. Он не обращал ни малейшего внимания на картины, скульптуры, гобелены и прочие произведения искусства, мимо которых проходил. Он ни разу не оглянулся.

Натаниэль перебегал от колонны к пьедесталу статуи, от книжного шкафа к письменному столу и расставался с очередным укрытием не раньше, чем убеждался, что волшебник отошёл достаточно далеко. Сердце его бешено колотилось, кровь стучала в висках — совсем как тогда, когда он валялся в лихорадке. Только теперь Натаниэль чувствовал себя не больным, а преисполненным энергии.

Приближался момент, когда Лавлейс нанесёт удар. Натаниэль знал это так же отчётливо, как если бы сам все спланировал. Он всё ещё не имел представления, каким будет удар, но ощущал готовность нанести его в закаменевших плечах волшебника, в скованной, какой-то безумной походке.

Скорее бы объявился Бартимеус! Джинн был единственным оружием Натаниэля.

Лавлейс поднялся по узкой лестнице и вошёл под арку. Натаниэль взобрался следом, бесшумно ступая по скользким мраморным ступеням.

Добравшись до арки, Натаниэль огляделся. Пред ним предстало нечто вроде небольшой библиотеки или галереи; свет проникал сюда лишь через окна в крыше, и в помещении царил полумрак. Лавлейс шёл по центральному проходу между стеллажами. То тут то там стояли невысокие застекленные витрины с предметами весьма странного вида. Натаниэль ещё раз заглянул внутрь, прикинул, что объект его слежки уже почти дошел до двери в противоположной стене, и на цыпочках прокрался в комнату.

Тут Лавлейс вдруг произнёс:

— Морис!

Натаниэль стрелой метнулся за ближайший стеллаж и прижался к нему, стараясь дышать потише. Он услышал, как отворилась дальняя дверь. Натаниэль медленно, дюйм за дюймом, повернул голову и выглянул из-за книг. Другой стеллаж заслонял от него дальнюю часть галереи, но Натаниэль разглядел в промежутке между двумя полками красное морщинистое лицо Скайлера, старого волшебника. Самого Лавлейса видно не было.

— Что случилось, Саймон? Зачем ты пришёл?

— Чтоб доставить тебе подарок, — небрежно, весело произнёс Лавлейс. — Того самого мальчишку.

Натаниэль от потрясения чуть не свалился без чувств. Он напрягся, готовый рвануться прочь… И тут позади него из-за стеллажа вышел Лавлейс.

— Даже не думай. Попробуй только покинуть эту комнату, и ты умрешь.

Натаниэль оцепенел и остался стоять недвижно, на грани паники.

— Давай-ка, обходи стеллаж и иди к Морису.

И Лавлейс с показной любезностью уступил ему дорогу.

Натаниэль поплелся, куда было велено.

— Молодец, хороший мальчик. И перестань дрожать как больной. Вот ещё один урок для тебя: волшебник никогда не выказывает страха.

Натаниэль вошёл в главный проход и остановился, глядя на старого волшебника. Его трясло — но не от страха, а от гнева. Он быстро взглянул по сторонам в поисках пути к бегству, но бежать было некуда. Лавлейс похлопал его по спине. От этого прикосновения Натаниэля передернуло.

— Боюсь, мне сейчас некогда разговаривать, — сказал Лавлейс. — Так что оставляю тебя на попечение Мориса. У него есть к тебе предложение. Прости? Ты что-то сказал?

— Откуда вы узнали, что я здесь?

— Тебя узнал Руфус Лайм. Я не думал, что ты выкинешь что-нибудь поспешное там, внизу, учитывая, что тебя и так разыскивает полиция в связи с… с давешним пожаром. Потому я решил, что проще всего будет увести тебя подальше от толпы, пока ты ничего не учинил. А теперь прошу прощения, меня ждут спешные дела. Морис — пора.

Скайлер довольно сморщился.

— Так Руперт уже прибыл?

— Прибыл, и его люди вызвали весьма внушительного африта. Как ты думаешь, он что-то подозревает?

— Ха! Вряд ли. Обычная паранойя, обострившаяся из-за того треклятого нападения на Парламент. Сопротивление за это ответит! Если б не они, нам бы сегодня было куда проще. Саймон, как только мы придем к власти, необходимо будет искоренить эту напасть, этих проклятых детей, и развешать на стенах Тауэра.

— Африт будет присутствовать при речи, — проворчал Лавлейс. — На этом настояли люди Руперта.

— Тебе придётся встать поближе к нему, Саймон. Он должен будет сразу же отреагировать во всю мощь.

— Да. Надеюсь, Амулет…

— Хватит терять время впустую! Мы об этом уже говорили. Ты знаешь, что он устоит.

Что-то в голосе старого волшебника напомнило Натаниэлю холодную раздражительность его собственного наставника. Морщинистое лицо неприятно исказилось.

— Надеюсь, ты не дорожишь этой женщиной?

— Амандой? Конечно нет! Она мне совершенно безразлична. Итак, — Лавлейс глубоко вздохнул, — всё ли готово?

— Пентакль готов. Я подготовил хороший обзор комнаты. Руфус как раз сейчас несёт рог на место, так что это улажено. Я буду следить. Если хоть кто-то из них окажет сопротивление, мы знаем, что нужно делать. Но я не думаю, что в этом возникнет необходимость. — Старик хихикнул. — Я жду не дождусь этой минуты!

— Тогда до скорой встречи.

Лавлейс развернулся и направился к арке. Казалось, будто он позабыл про существование Натаниэля.

Но тут старик окликнул его.

— Амулет Самарканда. Ты его уже надел? — Лавлейс не оглянулся.

— Нет. Он у Руфуса. Африт, если дать ему время, непременно его учует. Я надену Амулет перед тем как войти.

— Ну, тогда удачи, мальчик мой. — Лавлейс не ответил. Натаниэль услышал шаги, удаляющиеся вниз по лестнице.

Скайлер улыбнулся; глаза его окружила сеточка морщин, но сами глаза при этом напоминали щели, холодные и непроницаемые. Он так ссутулился под тяжестью лет, что был лишь немногим выше Натаниэля. Восковую кожу рук покрывали старческие пигментные пятна. И всё же Натаниэль чувствовал в нем силу.

— Джон, — сказал Скайлер. — Ведь тебя зовут именно так? Джон Мэндрейк. Мы были очень удивлены, обнаружив тебя в этом доме. А где твой демон? Ты что, потерял его? Очень неосторожно с твоей стороны.

Натаниэль сжал губы. Он отвел взгляд и стал смотреть на ближайшую витрину. В ней лежало несколько странных предметов: каменные чаши, костяные флейты и большой, траченный молью головной убор, возможно, из числа тех, что некогда носили шаманы Северной Америки. Ничего полезного.

— Лично я просто убил бы тебя на месте, — сказал Скайлер. — Но Саймон куда дальновиднее меня. Он решил, что стоит обратиться к тебе с предложением.

— И каким же?

Натаниэль взглянул на следующую витрину. Там обнаружилось несколько маленьких тусклых металлических кубиков, завернутых в выцветшие полоски бумаги.

Волшебник проследил за его взглядом.

— Что, любуешься на коллекцию мисс Кэчкарт? Ты не найдёшь здесь ничего могущественного. Среди богатых и глупых простолюдинов сейчас модно владеть магическими предметами, но совершенно немодно в них разбираться. Ха! Невежество — вот истинное счастье! Шолто Пинну постоянно докучают великосветские дурни, жаждущие обзавестись подобными безделушками.

Натаниэль пожал плечами.

— Вы говорили о каком-то предложении.

— Да. Через несколько минут сотня самых выдающихся и могущественных министров правительства будут мертвы, включая нашего обожаемого премьера. Когда к власти придёт администрация Саймона, низшие слои волшебников подчинятся, даже не рассуждая, поскольку мы сильнее их. Однако же мы довольно малочисленны, и у нас до сих пор имеются вакантные места в правительстве. Нам нужны среди власть имущих талантливые молодые волшебники. Наших союзников ждут великое богатство и все выгоды власти. Ты молод, Мэндрейк, но мы разглядели твой талант. У тебя все задатки великого волшебника. Присоединяйся к нам, и мы предоставим тебе возможность учиться так, как ты всегда того желал. Подумай: тебе не придётся больше экспериментировать в одиночку, наугад, не придётся расшаркиваться перед ничтожествами, недостойными даже вылизывать твои башмаки! Мы будем испытывать и вдохновлять тебя, мы поможем твоему дару развернуться в полную мощь. И, быть может, однажды, когда мы с Саймоном уйдем на покой, ты станешь…

Голос старика оборвался, оставив простор воображению. Натаниэль безмолвствовал. Шесть лет подавляемого честолюбия оставили неизгладимый след в его сознании. Шесть лет неудовлетворенного желания — желания заслужить признание, желания открыто продемонстрировать свою силу, желания войти в Парламент и стать министром. И вот теперь враги предлагают ему всё это… Натаниэль тяжело вздохнул.

— Я же вижу, Джон, тебе этого хочется. Так что ты скажешь?

Натаниэль посмотрел прямо в глаза старому волшебнику.

— Что, Саймон Лавлейс на самом деле думает, что я к нему присоединюсь?

— Да.

— После всего, что произошло?

— Да, после всего, что произошло. Он знает твой образ мыслей.

— Тогда Саймон Лавлейс просто дурак.

— Джон…

— Заносчивый дурак!

— Ты должен…

— После всего, что он со мной сделал? Да если бы он предложил мне весь мир, я и то бы отказался! Присоединиться к нему? Я скорее умру!

Скайлер кивнул. Казалось, будто он доволен услышанным.

— Да. Я знаю. Я сразу сказал Саймону, что именно так ты и ответишь. Я слишком хорошо угадал, что ты из себя представляешь: глупый мальчишка с кашей вместо мозгов. Ха! Тебя неправильно воспитывали; твой разум затуманен предрассудками. Ты для нас бесполезен.

Старик сделал шаг вперёд по натертому до блеска полу. Туфли скрипнули.

— Ну так как, мальчишка, ты не собираешься бежать? Твой джинн удрал. Иной силы у тебя нет. Почему бы тебе не попытаться сбежать?

Натаниэль не шелохнулся. Он знал, что это привело бы к роковым последствиям. Он быстро оглядел остальные витрины, но не сумел толком рассмотреть, что в них лежит; враг преграждал ему путь.

— Знаешь, — заметил старик, — при первой нашей встрече ты произвел на меня немалое впечатление. Столь обширные познания в столь юном возрасте… Я считал, что Саймон обошелся с тобой слишком сурово. Даже эта история с букашками была забавна и свидетельствовала об изрядной предприимчивости. При других обстоятельствах я убил бы тебя медленно, чтобы поразвлечься. Но сейчас нас ждут важные дела, и у меня нет свободного времени.

Волшебник вскинул руку и произнёс некое слово. И его пальцы окружил сверкающий чёрный ореол, мерцающий и колеблющийся.

Натаниэль метнулся в сторону.

Бартимеус

39

Я надеялся, что мальчишка сумеет продержаться достаточно долго и не ввяжется ни в какие неприятности, пока я до него не доберусь. Но на то, чтобы проникнуть в дом, ушло куда больше времени, чем я предполагал.

Ящерица сновала по стене то вверх, то вниз: вокруг карнизов, над арками, через пилястры; её движения становились всё быстрее и беспорядочнее. Все окна, к которым она подбегала — а в поместье их было множество, — были накрепко закрыты, и ящерица раздраженно высовывала язычок. Неужели Лавлейс и компания никогда не слыхали о пользе свежего воздуха?

Бежали минуты. Невезение продолжалось. По правде говоря, мне очень не хотелось вламываться в дом силой — ну, разве что в самом крайнем случае. Ведь в любой комнате мог оказаться наблюдатель и обратить внимание на малейший неуместный шум. Найти бы хоть какую-нибудь щелочку, хоть какую-нибудь трещинку, через которую можно протиснуться… Но дом был слишком надежно закупорен. Ладно, делать нечего — придётся рискнуть и пробираться через трубу. И я направился в сторону крыши. Но тут моё внимание привлек ряд очень высоких, изукрашенных окон, расположенных неподалёку от выступающего крыла дома. Они заставляли предположить, что за ними находится какое-то обширное помещение. А кроме того, на седьмом плане эти окна закрывала мощная магическая решётка. На прочих окнах поместья ничего подобного не наблюдалось. Во мне взыграло любопытство. Ящерица, шурша чешуей по камням, побежала поближе к окнам — взглянуть, что же там такое. Она уцепилась за колонну и вытянула голову, стараясь не приближаться к светящимся прутьям решётки.

Да, внутри и вправду обнаружилось кое-что интересненькое. Сквозь окна открывался вид на большой круглый зал; десяток люстр, свисающих с потолка, заливали его ярким светом. В центре располагалось небольшое возвышение, задрапированное красной тканью, а вокруг была симметрично расставлена сотня кресел. На возвышении стояла трибуна докладчика, а на ней — стакан и кувшин с водой. Очевидно, здесь и должна была проходить конференция. Вся отделка этого помещения, от хрустальных люстр до пышных узоров позолоты на стенах, предназначена была для создания ощущения богатства и престижа — в понимании волшебников (то есть в весьма вульгарном понимании). Но самым необычным здесь был пол; казалось, будто он сделан из стекла. Он блестел и сверкал, и свет люстр переливался в нем самыми необыкновенными оттенками. Но мало этого: под стеклом раскинулся огромный и необыкновенно красивый ковер. Он явно был из Персии, и на нём изображена была поразительно детальная сцена охоты: драконы, химеры, мантикоры и птицы. Принц (вытканный в натуральную величину) ехал по лесу в окружении придворных и сопровождении псов, леопардов, ловчих соколов и прочих охотничьих животных. Трубили рога, реяли знамена. Это был идеализированный двор из восточных волшебных историй, и он произвел бы на меня глубокое впечатление, не обрати я внимание на двоих придворных. У одного из них была омерзительная морда Лавлейса, второй — вылитый Шолто Пинн. Неподалеку я разглядел и портрет своей недавней тюремщицы, Джессики Уайтвелл. Она ехала верхом на белой кобыле. Да, испортить великолепное произведение искусства столь тонко замаскированной пакостью — в этом весь Лавлейс^[1K103].

Несомненно, в образе принца тут был изображен сам Деверокс, премьер-министр, а вокруг толпились все самые влиятельные волшебники.

Этот занятный пол был не единственной необычной деталью в зале. Все окна, выходящие наружу, светились защитой, как и то, сквозь которое заглядывал я. Разумно: вскоре тут соберется большая часть правительства, и нужно, чтобы зал был защищен от нападения. Но в каменную кладку вокруг моего окна было вделано нечто наподобие замурованных железных прутьев, и назначение их оставалось неясным.

Я как раз размышлял над этим, когда в дальнем конце зала отворилась дверь и в зал поспешно вошёл волшебник. Это был тот самый угодливый тип, которого я видел в машине: со слов мальчишки я знал, что это Лайм, один из доверенных людей Лавлейса. Он нес в руках какую-то вещь, завернутую в ткань. Суетливо и нервно поглядывая по сторонам, Лайм подошёл к возвышению, взобрался на него и приблизился к трибуне докладчика. Внутри трибуны имелась полка, невидимая со стороны кресел для публики, и вот на эту-то полку Лайм и положил свою ношу.

Но прежде чем сделать это, он развернул ткань, и по моей чешуе пробежала дрожь. Это был тот самый рог для вызова духов, который я видел в кабинете Лавлейса в ночь, когда я украл Амулет Самарканда. Слоновая кость пожелтела от времени, и рог обхватили тонкие полоски металла, но чёрные отпечатки пальцев на боку рога^[1K104] все ещё были видны.

Рог для вызова…

До меня начало доходить. Магические решётки на окнах, металлические решётки, вмонтированные в стены и готовые мгновенно выдвинуться… Защита зала предназначалась не для того, чтобы не впустить никого внутрь, а для того, чтобы никого оттуда не выпустить.

Да, мне определённо пора очутиться в доме. Почти не думая о шныряющих сверху часовых, я стремительно взбежал по стене дома и ринулся по красной черепичной крыше к ближайшей трубе. Я стрелой метнулся к отверстию, уже нацелился прошмыгнуть внутрь — и отпрянул, дрожа. Дымоход перекрывала сеть из искрящихся нитей. Закрыто. Я кинулся к соседней трубе. Та же картина.

Я в смятении принялся метаться по крыше Хедлхэм-Холла, заглядывая в каждую трубу. Все они были запечатаны. Кто-то хорошенько потрудился, чтобы обезопасить дом от соглядатаев, и это явно был не один человек.

В конце концов я остановился и задумался, как же мне быть дальше.

Всё это время к дому безостановочно, одна за другой подъезжали машины^[1K105], высаживали пассажиров и направлялись на отведенную для них стоянку. Большинство гостей уже прибыло. Конференция вот-вот должна была начаться.

Я оглядел лужайку. К дому быстро приближались последние запоздавшие гости. И не только они.

Посреди лужайки виднелся пруд, украшенный фонтаном с изваянием какого-то влюбленного греческого бога, пытающегося поцеловать дельфина^[1K106]. За озером проходила дорога, изгибалась и уходила сквозь деревья к воротам. И по этой дороге шли трое, из них двое — быстро, а третий — ещё быстрее. Для человека, которого совсем недавно нокаутировала мышь-полевка, мистер Скволлс мчался, можно сказать, во весь опор. Сын двигался ещё проворнее: видимо, его подстегивала нехватка одежды (отсюда казалось, будто он состоит сплошь из гусиной кожи). Но оба они сильно уступали в скорости бородатому наёмнику — тот несся через лужайку с такой скоростью, что плащ так и реял за спиной. Ага. Похоже, дело пахнет керосином.

Я взгромоздился на край трубы, проклиная себя за то, что так гуманно обошелся со Скволлсом и сыном^[1K107] и размышляя, могу ли я просто проигнорировать приближающуюся троицу. Но в очередной раз взглянув в их сторону, я отбросил сомнения. Бородач приближался даже быстрее, чем раньше. Странно: он вроде бы шёл как обычный человек — но при этом преодолевал расстояния с обескураживающей скоростью. Он находился уже почти на середине пути, у озерца. Ещё минута — он доберется до усадьбы и поднимет тревогу.

Значит, с проникновением в дом придётся подождать. Время осторожности миновало. Я превратился в дрозда и спорхнул с крыши.

Человек в чёрном подошёл ближе. Я заметил трепетание воздуха вокруг его ног и странное несоответствие, как будто его движения толком не помещались ни на одном из планов. Тут до меня дошло: на нём были сапоги-скороходы^[1K108]. Ещё несколько шагов, и за ним будет не угнаться. Он может преодолевать милю за шаг. Я прибавил скорости.

Пруд был очень миленький (если не считать сомнительного изваяния бога с дельфином). Молодой садовник пропалывал бережок. Несколько ни в чём не повинных уток сонно покачивались на воде. Камыш шелестел на ветру. Кто-то соорудил на берегу беседку, увитую жимолостью, и её листва отливала приятной умиротворяющей зеленью под лучами полуденного солнца.

Это так, описание на память. Первым Взрывом я промазал по наёмнику (трудно правильно рассчитать скорость человека в сапогах-скороходах), но зато попал в беседку. Та мгновенно испарилась. Садовник взвизгнул и прыгнул в озеро; утки закачались на волне. Камыши вспыхнули. Наёмник поднял голову. До этого момента он меня не замечал — наверное, был слишком занят тем, чтобы удержать сапоги под контролем, — так что это было не очень-то спортивно. Но что ж поделать — я опаздывал на конференцию. Мой второй Взрыв угодил ему прямехонько в грудь. Наёмник исчез в вспышке изумрудного пламени.

Эх, если бы все мои проблемы решались так просто!

Я быстро описал круг, оглядывая горизонт, но вокруг не видно было ни наблюдателей, ни вообще чего бы то ни было нехорошего, если не считать розовой задницы Скволлса-сына: они с папашей развернулись и резво дернули обратно к воротам. Прекрасно. Я уже готов был повернуть обратно к дому, но тут дым от Взрыва рассеялся, и я увидел наёмника. Он сидел в воронке метровой глубины, в грязи с головы до ног, и ошарашенно моргал — но при этом был живехонек.

Хм. Вот на такое я как-то не рассчитывал.

Я резко затормозил в воздухе, развернулся и нанёс ещё один, более концентрированный удар. От такого удара даже Джабор бы слегка покачнулся, а большинство людей превратились в облачко дыма на ветру.

Но бородач к большинству не относился. После того как пламя угасло, он взял и вскочил на ноги, легко и непринужденно. Правда, выглядел он слегка одуревшим. Надо признать, что большая часть его плаща сгорела, но тело под ним осталось всё таким же крепким и здоровым.

Я не стал предпринимать других попыток. Я умею понимать намеки.

Наёмник запустил руку под плащ, извлек из потайного кармана серебряный диск — и метнул его с совершенно неожиданной скоростью. Диск пронесся на расстоянии волоска от моего клюва и небрежно по дуге вернулся к хозяину.

Однако! За последние несколько дней мне многое пришлось пережить. Такое впечатление, что все, кто встречался мне на пути, желали урвать кусочек меня — все, будь то джинны, волшебники или обычные люди. Меня вызывали, избивали, в меня стреляли, меня брали в плен, загоняли в сжимающийся шар — и считали это чем-то само собой разумеющимся. И вот теперь, в довершение всего, этот тип тоже присоединился к моим недоброжелателям, хотя я всего-то и пытался его убить.

Я вышел из себя.

Самый разъярённый дрозд, какой только существовал на свете, спикировал на статую в фонтане. Дрозд приземлился на хвост дельфина, обхватил камень крыльями и принял облик горгульи. Дельфин с богом^[1K109] откололись от постамента. Заскрежетал раздираемый свинец, и статуя рухнула в озеро. Из разорванных труб зафонтанировала вода. Горгулья схватила статую за голову, рванула и перенесла на берег озера, неподалёку от того места, где стоял наёмник.

Он выглядел не настолько обеспокоенным, как мне хотелось бы. И снова метнул диск. Диск впился мне в руку — ядовитое прикосновение серебра.

Не обращая внимания на боль, я швырнул статую — так шотландские горцы на состязаниях швыряют бревно. Статуя пару раз элегантно перевернулась и рухнула на наёмника. Раздался приглушенный удар.

Наконец-то я его достал! Но всё-таки его не сплющило, как я надеялся. Я видел, как он барахтается, пытаясь ухватить лежащего ничком бога хоть за что-нибудь и стащить статую с себя. Это начинало становиться скучным и утомительным. Ну что ж, если я его и не остановил, то уж наверняка задержал. И пока наёмник барахтался, я подскочил к нему вплотную и стащил с него сапоги-скороходы. А потом размахнулся как следует и зашвырнул их на середину озерца, в гущу энергично кружащих уток. Сапоги булькнули и ушли под воду.

— Ты за это заплатишь! — сказал наёмник. Он всё ещё продолжал бороться со статуей и мало-помалу сдвигал её.

— Что, ты так до сих пор и не научился признавать своё поражение? — поинтересовался я, раздраженно почёсывая рог. Я как раз раздумывал, чего бы ещё такого сделать, но тут…

…тут я почувствовал, как у меня все внутри перевернулось. Самая моя сущность забилась в корчах. Я задохнулся и начал таять и испаряться прямо на глазах у наёмника.

Он рванулся изо всех сил и сбросил статую с себя. Сквозь боль я разглядел, как он поднялся на ноги.

— Стой, трус! — выкрикнул он. — Остановись и сражайся!

Я махнул ему расплывающейся лапой.

— Считай, что тебе повезло, — простонал я. — Я тебя отпускаю. И не забывай…

Тут я исчез, и моя остроумная реплика исчезла вместе со мной.

Натаниэль

40

Стрела блестящей чёрной плазмы ударила в ближайшую витрину. Головной убор шамана, горшки и флейты, сама витрина и часть пола — всё испарилось с таким звуком, какой издает вода, быстро втягиваясь в слив. Из бреши в полу поднялись четыре столба пара.

Натаниэль преодолел в кувырке около метра и вскочил на ноги. У него закружилась голова, но он не колебался ни мгновения. Он кинулся к следующей витрине, той, в которой лежали металлические кубики. Когда старый волшебник снова вскинул руку, Натаниэль сгреб несколько кубиков — сколько смог — и нырнул за ближайший стеллаж с книгами. В то место, где он только что стоял, ударила вторая стрела плазмы. Старик прищёлкнул языком.

— И что ты собираешься сделать? Напустить на меня ещё букашек?

Натаниэль взглянул на кубики у себя в руках. Нет, не букашки — но немногим лучше.

Всего лишь Пражские Кубики: мелкий реквизит волшебников низкого уровня, промышляющих фокусами. В металлической скорлупе каждого кубика сидело по демону-букашке; туда же были заключены различные минералы, истолченные в порошок. Высвобождаясь по команде, букашки и порошок вспыхивали, порождая причудливые языки пламени. Дурацкая игрушка, и ничего больше. Уж никак не оружие.

Каждый кубик был завернут в бумагу со знаменитым логотипом алхимиков с Золотой улицы. Кубики были старые, возможно, ещё прошлого века. Возможно, они вовсе не работали.

Натаниэль схватил один из кубиков и швырнул как есть, не разворачивая, через стеллаж.

И выкрикнул слово Освобождения.

Демон, сидевший в кубике, вспыхнул, рассыпав сноп серебряных искр и испустив металлический звон. Галерею наполнил слабый, но безошибочно узнаваемый запах лаванды.

Старик радостно захихикал.

— Как это мило с твоей стороны! Ещё, пожалуйста! Я желаю, чтобы наш приход к власти сопровождался наилучшими ароматами. А запах рябины у тебя есть? Мой любимый!

Натаниэль выбрал следующий кубик. Реквизит? Ну и ладно! Всё равно у него ничего больше нет.

Он услышал поскрипывание туфель старика: тот, шаркая, шёл по галерее к краю прохода. Что теперь делать? Но путь к бегству перекрывали стеллажи с книгами.

А действительно ли они его перекрывают? Полки были открыты с обеих сторон. Он мог заглянуть через щель между книгами и верхней полкой в соседний проход. Если протиснуться через…

Натаниэль швырнул следующий кубик и подбежал к полке.

Морис Скайлер завернул за угол; руки его скрывались в колеблющемся силовом шаре.

Натаниэль ударился о второй ряд полок, словно прыгун, берущий высоту. И пробормотал приказ Освобождения.

Кубик взорвался прямо в лицо старику. На миг в воздухе в качестве аккомпанемента повис чешский марш девятнадцатого века.

В следующее мгновение пять десятков книг водопадом посыпались вниз. Натаниэль грохнулся поверх этой груды.

Он скорее почувствовал, чем увидел третью стрелу, уничтожившую проход у него за спиной.

Теперь в голосе волшебника появилась нотка раздражения.

— Мальчик! Время дорого! Постой, пожалуйста!

Но Натаниэль уже успел вскочить и метнуться к следующей полке. Он двигался быстро, не думая, не позволяя себе остановиться ни на миг, чтобы ужас не взял над ним верх. Теперь он стремился лишь к одному: добраться до двери в дальнем конце галереи. Старик сказал, что за ней приготовлен пентакль.

— Джон! Послушай!

Натаниэль грохнулся навзничь в следующий проход, вместе с посыпавшимися книгами.

— Я восхищаюсь твоей решимостью!

Сверху на Натаниэля свалился словарь в кожаном переплете, и из глаз у мальчика посыпались искры. Он с трудом поднялся на ноги.

— Но это же глупо — пытаться отомстить за твоего наставника!

Ещё один выброс магической энергии. Ещё один исчезнувший стеллаж. Комнату заполнил густой едкий дым.

— Глупо и противоестественно! Лично я много лет назад убил своего наставника. Я бы ещё понял, если бы твой Андервуд был человеком стоящим.

Натаниэль швырнул через плечо третий кубик. Кубик упал на витрину, но не вспыхнул. Натаниэль забыл произнести приказ.

— Но ведь он же был просто ничтожеством! Ведь правда, Джон? Выжившим из ума ничтожеством. А ты готов ради него пожертвовать жизнью. Лучше отойди в сторону!

Натаниэль добрался до последнего прохода. Дверь была уже близко — оставалось всего лишь несколько шагов. И лишь теперь Натаниэль остановился словно вкопанный. В душе у него вспыхнул гнев и заглушил страх.

Тихо скрипнули туфли. Старик, шаркая, шёл по галерее, по следу из рассыпанных книг, и заглядывал в каждый боковой проход. Но мальчишка словно сквозь землю провалился. Скайлер свернул в последний проход, на ходу поднимая руку…

И раздраженно прищёлкнул языком. Проход был пуст.

Натаниэль, бесшумно перелезший через стеллаж в предыдущий проход и теперь крадущийся за старым волшебником, сполна использовал фактор неожиданности.

В волшебника врезалось три кубика одновременно, и взорвались они так же одновременно, по одной команде. Это были лимонно-зелёная «Прялка Катерины», рикошетирующая «Венская пушка» и «Ультрамариновый костер», и хотя по отдельности каждый из них давал весьма скромный эффект, в сумме они оказались достаточно мощными. Послышалась мешанина популярных песенок, и в воздухе поплыл густой, насыщенный запах рябины, эдельвейса и камфары. Взрыв сбил старика с ног и швырнул на дверь — ту самую, в конце галереи. Скайлер с силой врезался в дверь — головой. Дверь рухнула внутрь, и волшебник упал за порог; шея его как-то странно искривилась. Чёрный сгусток энергии, пульсировавший у него в руке, тут же погас. Натаниэль медленно пошёл к нему сквозь дым, сжимая в руке последний кубик.

Волшебник не шевелился.

Возможно, он притворялся. Он мог в любое мгновение вскочить и кинуться в драку. Возможно. Натаниэль был готов к этому.

Ближе… Старик по-прежнему не шевелился. Натаниэль уже был рядом с его туфлями.

Ещё шажок… Вот теперь он наверняка вскочит…

Морис Скайлер не шелохнулся. У него была сломана шея. Лицо его обмякло, рот приоткрылся. Натаниэль стоял уже достаточно близко, чтобы пересчитать все морщинки на щеке у старика. Он видел тоненькие красные сосуды, проступившие на носу и под глазом…

Глаз был открыт, но смотрел на мир незряче. Как будто у рыбы на прилавке. На глаз упала редкая седая прядь.

У Натаниэля задрожали плечи. На миг ему показалось, что он вот-вот расплачется.

Но он заставил себя стоять неподвижно, выжидая, пока дыхание восстановится и бьющая его дрожь уймется. Овладев наконец своими эмоциями, Натаниэль переступил через труп старика.

— Ты ошибся, — сказал он негромко. — Я делаю это не ради своего наставника.

За дверью обнаружилась маленькая комнатка без окон. Наверное, когда-то тут был чулан. Посередине был нарисован пентакль, а вокруг аккуратно расставлены свечи и сосуды с благовониями. Две свечи сшибло падающей дверью. Натаниэль аккуратно вернул их на место.

На одной из стен висела золоченая рама. В раме не было ни картины, ни холста — но её заполняло прекрасное изображение большого, круглого, залитого солнцем помещения, в котором двигалось множество фигурок. Натаниэль мгновенно понял, что это за рама — гадательное зеркало, куда более мощное и качественное, чем его утраченный бронзовый диск. Он подошёл ближе. Зеркало показывало просторный зал, уставленный множеством стульев; застеленный ковром пол как-то странно блестел. В зал входили министры — смеялись и болтали, продолжали потягивать вино из бокалов и принимали от выстроившихся у входа слуг аккуратные чёрные ручки и папки. Премьер-министр уже находился там, в центре бурлящей толпы. Мрачный африт по-прежнему следовал за ним по пятам. Лавлейса пока что не было видно.

Но он в любой момент мог появиться в зале и приступить к претворению своего плана в жизнь. Натаниэль заметил лежащий на полу спичечный коробок. Он поспешно зажег свечи, перепроверил благовония и шагнул в пентакль, невольно восхитившись изяществом, с которым был выполнен рисунок. Затем Натаниэль закрыл глаза, сосредоточился и припомнил заклинание вызова. Через несколько секунд он почувствовал, что готов. От дыма у него першило в горле. Натаниэль откашлялся и прочел заклинание.

Результат последовал незамедлительно. Натаниэль давно уже никого не вызывал и теперь слегка вздрогнул при появлении джинна. На этот раз джинн появился в облике горгульи; вид у него был раздраженный и обиженный.

— Ну ты никак не мог выбрать другого момента, а? — вопросил джинн. — Я только-только загнал того наёмника в удобное для меня положение, и тут ты вдруг решаешь, что неплохо бы меня вызвать!

— Оно вот-вот начнётся! — От усилий, ушедших на вызов Бартимеуса, у Натаниэля закружилась голова. Он привалился к стене, чтобы не упасть. — Смотри — вон там, в зеркале! Они собираются. Лавлейс сейчас идёт туда. Он собрался надеть Амулет, значит, ему всё будет нипочём. Я думаю, он кого-то вызовет.

— Да что ты говоришь? А я и сам уже это вычислил. Ну, ладно, тогда приди в мои нежные когти.

Джинн потянулся, проверяя, как работают мышцы; лапы протестующе затрещали.

Натаниэль побелел. Горгулья закатила глаза.

— Я всего-то навсего собираюсь отнести тебя туда. Просто отнести! — сказал джинн. — Если мы хотим перехватить Лавлейса, прежде чем он войдет в зал, нам нужно поторопиться. Как только он туда войдет, зал будет запечатан — можешь не сомневаться.

Натаниэль осторожно сделал шаг вперёд. Горгулья нетерпеливо притопнула.

— За меня можешь не переживать! — резко бросил джинн. — Я не потяну себе спину. Я очень зол, и силы ко мне вернулись.

С этими словами он сграбастал Натаниэля и развернулся было, чтобы выйти из комнаты, но споткнулся об мертвое тело в дверях.

— Ты бы хоть не раскидывал трупы жертв где попало! Я себе палец отшиб!

Джинн одним прыжком перемахнул через обломки двери и помчался по галерее, помогая себе мощными взмахами каменных крыльев.

Желудок Натаниэля на каждом шаге грозил вывернуться наизнанку.

— Потише! — выдохнул Натаниэль. — Меня тошнит!

— Значит, поездка тебе не по нутру. — Бартимеус сиганул сквозь арку, ведущую в галерею, и, проигнорировав лестницу, опустился в коридоре десятью футами ниже. Вопль Натаниэля эхом отдался от стропил.

Наполовину бегущая, наполовину летящая горгулья преодолела следующий коридор.

— Итак, ты совершил своё первое непосредственное убийство. И как ощущения? — дружелюбно поинтересовался джинн. — Я уверен, что теперь ты чувствуешь себя настоящим мужчиной. Помогло ли это загладить воспоминания о смерти жены Андервуда?

Натаниэля так тошнило, что ему не под силу было даже слушать это, не то что отвечать.

Минуту спустя гонка окончилась, да так внезапно, что Натаниэля мотнуло, словно тряпичную куклу. Горгулья остановилась на углу длинного коридора, поставила Натаниэля на пол и молча указала вперёд. Натаниэль встряхнул головой, чтобы мир перестал кружиться перед глазами, и посмотрел, куда было указано.

На противоположном конце коридора располагалась дверь, ведущая в зал, и дверь эта была открыта. Рядом с дверью стояли трое — чопорный слуга, придерживающий дверь, тот волшебник с рыбьей физиономией, Руфус Лайм, и сам Саймон Лавлейс, застегивающий воротник. Под рубашкой на миг блеснуло золото — а потом Лавлейс застегнул-таки воротник и поправил узел галстука. Покончив с этим, Лавлейс хлопнул спутника по плечу и вошёл в дверь.

— Мы опоздали! — прошипел Натаниэль. — Может, ты?..

Он оглянулся и застыл в изумлении: горгульи рядом не было.

Тут над ухом у него зазвучал еле слышный голосок:

— Пригладь волосы и иди к двери. Ты можешь притвориться слугой и войти в зал. Живо! Пошевеливайся!

Натаниэль подавил настойчивое желание почесать ухо — там копошилось что-то маленькое и щекотное. Он выпрямился, откинул волосы с лица и быстро засеменил по коридору. Лайм куда-то ушёл. Слуга как раз собрался закрыть дверь.

— Подождите! — Натаниэлю отчаянно хотелось, чтобы его голос звучал более солидно и властно. — Впустите меня! Им нужен ещё один человек, чтобы разносить напитки.

— Что-то я тебя не знаю, — нахмурившись, сказал слуга. — А где Уильям?

— У него разболелась голова. И вместо него отправили меня. В последнюю минуту.

Шаги в коридоре. Чей-то властный голос.

— Погодите!

Натаниэль обернулся. И услышал, как Бартимеус выругался у него над ухом.

По коридору к ним стремительно приближался чернобородый наёмник — босой, в изорванной одежде, — и его голубые глаза метали молнии.

— Скорее! — повелительно произнёс джинн. — Дверь приоткрыта — давай, ныряй внутрь!

Наёмник прибавил шагу.

— Задержите мальчишку!

Но каблук Натаниэля уже опустился с размаху на ногу слуги. Слуга взвыл от боли и отдернул руку. И тут же попытался схватить обидчика. Натаниэль увернулся, толкнул дверь и протиснулся в образовавшийся проем.

Насекомое у него на ухе возбужденно запрыгало.

— Теперь запри дверь, чтобы они не вошли! Натаниэль изо всех сил толкнул дверь — уже в обратную сторону, — но слуга налегал на неё всем телом, и дверь начала отворяться.

А затем за дверью раздался голос наёмника, тихий и вкрадчивый.

— Оставь, — сказал он. — Пусть себе идёт. Он заслужил эту участь.

Давление на дверь ослабло, и Натаниэль наконец-то смог её захлопнуть. Щёлкнули замки. Щёлкнули ипровернулись.

Над ухом у Натаниэля вновь раздался все тот же голос:

— Недобрый знак.

Бартимеус

41

С того момента, как мы вошли в роковой зал и он был запечатан, события начали разворачиваться стремительно. Мальчишка, наверное, даже не успел оценить обстановку, прежде чем она необратимо изменилась, но мои чувства, конечно же, более совершенны. За оставшийся краткий миг я оценил её во всех подробностях.

Во-первых, где мы находимся? За запертой дверью, на самом краю круглого стеклянного пола. Поверхность стекла была шероховатой, и потому обувь по ней не скользила, но при этом стекло было достаточно прозрачным, чтобы лежащий внизу ковер был виден во всей его красе. Мальчишка стоял прямо над краем ковра — каймой, украшенной узором из переплетающихся виноградных лоз. Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга маячили бесстрастные слуги с сервировочными столиками, уставленными пирожными и напитками. Далее полукругом стояли стулья, те самые, что я видел в окно; теперь они поскрипывали под тяжестью собравшихся волшебников. Волшебники потягивали напитки и вполуха слушали ту женщину, Аманду Кэчкарт. Она стояла в центре зала, на возвышении, и обращалась к гостям с приветственной речью. За плечом у неё с непроницаемым лицом торчал Саймон Лавлейс. Женщина продолжала вещать:

— …и в завершение мне хотелось бы обратить ваше внимание на ковер у вас под ногами. Мы заказали его в Персии. Думаю, это самый большой ковер во всей Англии. И я полагаю, что каждый из вас, если присмотрится, сможет отыскать на этом ковре себя.

(Одобрительный гул. Отдельные восклицания.)

— Итак, сегодня дебаты продлятся до шести вечера. Затем мы сделаем перерыв и пообедаем в шатрах на лужайке. Там же вы сможете посмотреть выступление латвийских жонглеров.

(Одобрительные возгласы.)

— Благодарю вас. А теперь я передаю слово вашему истинному хозяину, мистеру Саймону Лавлейсу!

(Напряженные, резкие аплодисменты.) Пока она бубнила, я был занят — шептал мальчишке на ухо^[1K110]. В этот момент я пребывал в облике вши — самой мелкой твари, о которой я успел подумать. Зачем? Да затем, что я предпочитал не попадаться на глаза африту до тех самых пор, пока без этого можно обойтись. Она (а это была афритша) была сейчас единственным иномирным существом в зале (из соображений вежливости на время собрания бесы прочих волшебников были распущены), но в соответствии с условиями вызова она восприняла бы меня как источник угрозы.

— Это наш последний шанс, — сказал я. — Можешь мне поверить: что бы Лавлейс ни задумал, он провернет это сейчас, пока африт не уловил ауру Амулета. Амулет висит у него на шее. Может, ты подкрадешься к Лавлейсу и вытащишь безделицу у него из-под рубашки, на всеобщее обозрение? Это встряхнет волшебников.

Мальчишка кивнул и начал обходить толпу по краешку. Лавлейс тем временем завел подобострастную речь.

— Премьер-министр, леди и джентльмены, позвольте сказать вам всем, как я польщён оказанной мне честью…

Теперь мы очутились на краю аудитории, и перед нами открылся проход к возвышению. Мальчишка помчался по нему галопом, а мне пришлось исполнять роль жокея на усердной (хотя и глупой) лошади.

Но едва лишь он миновал первое кресло, как чья-то костлявая рука схватила его за загривок.

— И куда это ты несешься, слуга?

Я узнал этот голос. Он вызвал у меня неприятные воспоминания о Скорбном Шаре. Это была Джессика Уайтвелл: ввалившиеся, словно у мертвеца, щёки и коротко подстриженные белые волосы. Натаниэль дернулся, пытаясь вырваться. Я, не теряя времени, выбрался из его уха и пополз по мягкой белой коже за ухом, к руке, вцепившейся в его загривок.

— Пустите! — извиваясь, выкрикнул Натаниэль.

— …какая это радость для меня… — Лавлейс всё ещё не услышал поднятого этой возней шума.

— Как ты смеешь вмешиваться в ход собрания?

Острые ногти Джессики безжалостно впились в кожу мальчишки. Вошь тем временем приближалась к её тонкому бледному запястью.

— Вы не понимаете! — задыхаясь, выпалил Натаниэль. — Лавлейс…

— Умолкни, отродье!

— …рад видеть вас всех. Шолто Пинн передает свои извинения: он плохо себя чувствует…

— Джессика, набрось на него Путы, да и всё, — посоветовал волшебник, сидевший в соседнем кресле. — Разберемся с ним позже.

Я добрался до её запястья. До его тыльной стороны с синими прожилками вен.

Вошь была недостаточно велика для моего замысла. Я превратился в жука-скарабея с очень острыми жвалами. И с глубоким удовольствием цапнул Джессику.

От её визга зазвенели подвески на люстрах. Джессика выпустила Натаниэля, и тот кинулся вперёд, да так резво, что я едва не свалился с его загривка. Лавлейс, прервав свою речь, обернулся, и глаза его расширились. Все повернулись в нашу сторону.

Натаниэль вскинул руку в указующем жесте.

— Смотрите! — прохрипел он (Джессика едва его не удавила). — У Лавлейса Аму…

Тут Натаниэля накрыла сеть, сплетенная из белых нитей. Джессика опустила руку и поднесла кровоточащее запястье к губам.

— …лет Самарканда! Он собирается убить вас всех! Я не знаю, что он задумал, но это что-то ужасное и…

Скарабей устало похлопал Натаниэля по плечу.

— Побереги дыхание, — сказал я. — Тебя никто не слышит. Она нас запечатала^[1K111].

Мальчишка непонимающе уставился на меня.

— Что, ты никогда раньше не оказывался в такой ситуации? А ведь с другими ты это делал, и не раз.

Я принялся наблюдать за Лавлейсом. Он неотрывно смотрел на Натаниэля, и я заметил в его глазах тень сомнения и гнев. А потом он медленно отвернулся, дабы продолжить речь. Лавлейс кашлянул, ожидая, пока утихнет гомон в зале. А сам тем временем запустил руку на потайную полку на трибуне.

Мальчишка запаниковал и принялся колотить по упругой стене Пут.

— Успокойся, — посоветовал ему я. — Дай лучше я их проверю: у большей части Пут попадаются слабые звенья. Если я найду такое звено, то смогу выпустить нас отсюда.

Я превратился в муху и принялся кружить вдоль кокона Пут, выискивая в них изъян.

— Но у нас нет времени…

— Просто смотри и слушай, — мягко сказал я, чтобы успокоить его.

Я не хотел этого выказывать, но мне и самому было тревожно. Мальчишка сказал чистую правду: у нас и вправду не было времени.

Натаниэль

— Но у нас нет времени… — начал было Натаниэль.

— Заткнись и смотри!

И муха с лихорадочным жужжанием стала носиться вдоль стен их тюрьмы. В этом звуке слышалась паника.

Здесь было так тесно, что Натаниэль едва мог пошевелить кистями рук; для большего просто не было места. Такое ощущение, будто ты очутился внутри египетского саркофага или «железной девы»… Стоило лишь Натаниэлю подумать об этом, как в нем волной поднялся ужас перед замкнутым пространством. Натаниэль с трудом сдержал крик; он глубоко вздохнул и, чтобы отвлечься, сосредоточился на том, что происходило вокруг.

После того как нежданно возникшая помеха была устранена, внимание волшебников вновь оказалось приковано к оратору, который продолжал, как будто ничего и не случилось:

— В свою очередь, я хотел бы поблагодарить леди Аманду за то, что она предоставила в наше распоряжение этот прекрасный зал… Кстати, позвольте обратить ваше внимание на здешний потолок с его коллекцией бесценных люстр. Они были извлечены из руин Версаля после Французских войн. Сделаны они из кристаллов адамантина. Их создатель…

Лавлейсу было что порассказать об этих люстрах. Все волшебники дружно задрали головы к потолку, вразнобой выражая своё восхищение. Роскошь этого зала вызывала у них самый искренний интерес.

— Ты ещё не нашёл слабое звено? — обратился Натаниэль к мухе.

— Пока что нет. Сеть неплохо сработана, — раздраженно прожужжала муха. — Почему ты позволил, чтобы тебя схватили? Теперь мы беспомощны!

Опять беспомощны! Натаниэль прикусил губу.

— Я думаю, Лавлейс собирается кого-то вызвать, — сказал он.

— Конечно. И для этого у него есть рог, так что ему не придётся читать заклинаний. Это очень экономит время.

— И что это будет?

— А кто его знает! Видимо, нечто достаточно большое, чтобы справиться с афритом.

И снова страх сдавил Натаниэлю горло, норовя прорваться криком. Снаружи Лавлейс продолжал расписывать достопримечательности потолка. Натаниэль обшаривал глазами зал, надеясь поймать взгляд кого-нибудь из волшебников, но те неотрывно глазели на чудесные люстры. Натаниэль в отчаянии потупился.

И боковым зрением заметил нечто странное.

Пол… Свет, сверкающий на стекле, мешал смотреть, но всё-таки Натаниэлю показалось, что он заметил какое-то движение под полом, нечто вроде белой волны, прокатившейся от дальней стены и по всему залу. Натаниэль сощурился. Сеть Пут загораживала ему обзор, и Натаниэль плохо понимал, что именно он видит. Но похоже было, будто что-то накрывает ковер.

Муха покружила у головы Натаниэля.

— Одно утешает, — сказала она. — Это не может быть кто-то слишком уж могучий, иначе Лавлейсу пришлось бы использовать пентакль. Амулет его, конечно, защитит, но чтобы удержать по-настоящему могущественные сущности, с ними нужно обращаться очень осторожно. Нельзя допустить, чтобы они разбежались — или они снесут всё вокруг к чертям. Вспомни хоть тот же Атлантис.

Натаниэль понятия не имел, что произошло с Атлантисом. Он продолжал смотреть на пол. И вдруг осознал, что ощущение движения затронуло весь зал: казалось, будто сам пол перемещается, хотя стекло оставалось все таким же твердым и недвижным. Натаниэль поглядел себе под ноги и увидел, как под ними быстро проскользнуло улыбающееся лицо какой-то молодой волшебницы, а вместе с ним — голова коня и крона дерева…

И лишь теперь Натаниэль осознал истину. Ковер ничем не накрывали. Его убирали, быстро и бесшумно. И никто ничего не заметил. Пока волшебники, разинув рты, глазели на потолок, пол под ними изменился.

— Бартимеус… — позвал Натаниэль.

— Чего тебе? Я пытаюсь сосредоточиться.

— Пол…

Муха охнула и опустилась Натаниэлю на плечо.

— А вот это паршиво.

Пока Натаниэль смотрел вниз, под ним проплыл орнамент из вьющихся растений, а следом — и украшенный бахромой край ковра. А под ковром обнаружились какая-то светлая поверхность — возможно, штукатурка — и огромные руны, выписанные блестящими чёрными чернилами. Натаниэль мгновенно понял, что это, и ему хватило одного взгляда, чтобы окончательно убедиться. Он увидел части безукоризненно выписанных кругов, две прямые линии, образующие луч звезды, изящно изгибающиеся рунические надписи, красные и чёрные…

— Гигантский пентакль, — прошептал он. — И мы все внутри него.

— Натаниэль, — сказала муха, — помнишь, я велел тебе сохранять спокойствие и не дёргаться?

— Помню.

— Так вот, забудь об этом. Дергайся, как только сможешь. Возможно, нам удастся привлечь внимание кого-нибудь из этих идиотов.

И Натаниэль заплясал на месте, дергая кистями рук и вертя головой. Он кричал, пока у него не заболело горло. Муха летала вокруг него и переливалась яркими сверкающими красками. Но сидевшие поблизости волшебники ничего не замечали. Даже Джессика Уайтвелл, сидевшая совсем рядом, по-прежнему смотрела на потолок. Натаниэля вновь затопило то самое ощущение ужасающей беспомощности, что он испытывал в ночь пожара. Вся его энергия и решимость развеялись.

— Ну почему они не смотрят?! — взвыл он.

— Алчность в чистом виде, — отозвалась муха. — Их удерживают путы богатства. Дрянь дело. Я бы попытался использовать Взрыв, но в таком тесном замкнутом пространстве он тебя убьёт.

— Да уж, лучше не нужно, — сказал Натаниэль.

— Разве что ты освободил бы меня от Бесконечного Заточения… — пробормотала муха. — Тогда я смог бы выбраться отсюда и заняться Лавлейсом. Ты, конечно, погиб бы, но я спас бы всех остальных, честное слово, а потом рассказал бы им о твоем самопожертвовании. Это было бы… Смотри! Начинается!

Натаниэль и сам уже смотрел на Лавлейса. Тот больше не указывал на потолок. Он с лихорадочной поспешностью сунул руку под кафедру, достал оттуда какой-то предмет, сбросил укрывавшую его ткань на пол и поднес предмет к губам — старинный рог, весь в пятнах и трещинах. На лбу Лавлейса выступили капельки пота и заблестели в свете люстр.

Где-то в толпе раздался гневный нечеловеческий вопль. Волшебники потрясенно опустили головы.

Лавлейс подул.

Бартимеус

Когда ковер уполз и под ним обнаружился гигантский пентакль, я понял, что мы вляпались в какую-то редкостную мерзость. Лавлейс всё рассчитал. Все мы, включая его самого, оказались заключены внутри круга, в котором он взывал к Иному Месту. На окнах установлены решётки, да и в стенах наверняка тоже, а значит, ни у кого из нас нет ни малейшего шанса улизнуть. У Лавлейса — Амулет Самарканда, а значит, учитывая силу этой вещи, он неуязвим. А вот все прочие окажутся в полной власти того, кого вызовет Лавлейс.

Я не врал мальчишке. Есть существа, которых ни один нормальный волшебник по своей воле не вызовет, пока не позаботится о связывающем пентакле. Величайшие сущности в такой ситуации впадают в неконтролируемое бешенство, стоит предоставить им лишь малейший шанс^[1K112], а втайне заготовленный Лавлейсом пентакль означал, что вызванная им сущность будет ограничена в своих действиях пределами одного-единственного зала, вот этого самого.

Но Лавлейсу только того и надо было. Когда его раб уйдёт, он окажется единственным выжившим членом правительства. И он уже готов взять власть в свои руки.

Лавлейс подул в рог. Он не произвел ни звука ни на одном из семи планов бытия, но в Ином Месте сейчас должно было разнестись гулкое и протяжное пение рога.

Как и следовало ожидать, афритша отреагировала первой. Как только рог для вызова оказался в поле её зрения, она взвыла, схватила Руперта Деверокса за плечи и ринулась к ближайшему окну, на ходу наращивая скорость. Афритша врезалась в стекло. Магические прутья вспыхнули синим пламенем, раздался грохот, напоминающий раскат грома, и афритша полетела обратно в зал, головой вперёд, прижимая к груди обмякшего Деверокса.

Лавлейс отнял рог ото рта и слегка улыбнулся.

Самые умные из волшебников всё поняли в тот самый миг, как он затрубил в рог. У некоторых над плечом во вспышке разноцветного пламени возникли их бесы. Другие вызвали помощников получше: скажем, эта женщина, Уайтвелл, бормотала заклинание, призывая своего джинна.

Лавлейс осторожно спустился с возвышения, неотрывно глядя куда-то вверх. В стеклах его очков плясали блики. Костюм его оставался столь же элегантным и безукоризненным, как и всегда. Лавлейс не обращал ни малейшего внимания на воцарившийся вокруг ужас.

Что-то на миг сверкнуло.

Я отчаянно метался вдоль удерживающей нас паутины; я искал слабое место и не находил его.

Ещё одна вспышка. Вся моя сущность содрогнулась.

Натаниэль

Многие волшебники с встревоженными возгласами повскакивали со своих мест и теперь в замешательстве оглядывались по сторонам; а в это время толстые железные и серебряные прутья выскользнули из стен, перекрыв окна и двери. Натаниэль давно уже прекратил дёргаться. Ясно было, что на него никто и не посмотрит. Ему оставалось лишь глядеть, как какой-то волшебник, сидевший впереди, отшвырнул своё кресло и бросил в Лавлейса жёлтый огненный шар — их разделяло каких-нибудь два метра. К изумлению волшебника, на середине пути шар чуть-чуть изменил траекторию полета, коснулся груди Лавлейса и исчез. Лавлейс, внимательно глядевший в потолок, как будто ничего и не заметил.

Муха с жужжанием металась взад-вперёд, стукаясь головой об преграду Пут.

— Это действие Амулета, — сказала она. — Он поглотит всё, чем бы они ни швырялись.

Джессика Уайтвелл завершила своё заклинание. Рядом с ней в воздухе повис невысокий коренастый джинн, принявший облик чёрного медведя. Она указала на Лавлейса и выкрикнула приказ. Медведь ринулся вперёд — прямо по воздуху, загребая лапами, словно пловец.

Прочие волшебники тоже накинулись на Лавлейса. Примерно с минуту он находился в сердце бури — такая бешеная энергия бушевала вокруг него. Но Амулет Самарканда поглотил всю эту энергию. Лавлейс нимало не пострадал — лишь аккуратно пригладил волосы.

Афритша тем временем пришла в себя, осторожно уложила оглушенного премьер-министра в кресло и ринулась в бой. Она летела, рассекая воздух сверкающими крыльями — но Натаниэль заметил, что она приближается к Лавлейсу по кругу, старательно огибая возвышение для оратора.

Несколько волшебников подбежали к дверям и теперь безуспешно дергали за ручки.

Афритша послала в Лавлейса мощный магический заряд. То ли всё произошло слишком быстро, то ли происходило оно по большей части на том плане, которого Натаниэль не мог видеть, но мальчик заметил лишь струю дыма, рванувшуюся к волшебнику. И ничего за этим не последовало. Афритша озадаченно склонила голову набок.

Тем временем с другой стороны к Лавлейсу быстро приближался джинн-медведь. Он уже выпустил когти, напоминающие изогнутые кинжалы.

Волшебники беспорядочно носились по залу, пытаясь ломиться в двери и окна, а за ними по пятам носились пронзительно визжащие бесы.

А потом с афритшей что-то произошло. Натаниэлю показалось, будто он смотрит на отражение демоницы в озерной глади и что кто-то побеспокоил воду. Афритша словно бы рассыпалась на тысячу дрожащих осколков, и эти осколки затянуло в пространство над возвышением. Мгновение — и все они исчезли.

Джинн-медведь притормозил. Втянул когти. И принялся отступать — очень, очень осторожно.

Тут над самым ухом Натаниэля вновь раздалось пронзительное жужжание мухи.

— Началось! — в ужасе завопила она. — Ты видишь?

Но Натаниэль ничего не видел.

Мимо него промчалась какая-то женщина, вопя от страха. Волосы у неё были бледно-голубые.

Бартимеус

Первое, что все заметили, было исчезновение афритши. Очень уж зрелищная получилась картина. Эффектная прелюдия. Но на самом деле многое уже успело произойти в предшествующие мгновения. Афритше просто не повезло, только и всего. В своем стремлении устранить опасность, грозящую хозяину, она слишком близко подошла к краю щели.

Эта щель имела четыре метра в длину, и её было видно лишь на седьмом плане. Возможно, кое-кто из бесов её и заметил, но людям это точно было не под силу^[1K113].

Это не была аккуратная, ровненькая вертикальная щель — отнюдь. Она шла наискось, и края у неё были рваные, как будто воздух превратился здесь в толстую ткань из плотных волокон. Из своей тюрьмы я наблюдал, как она возникает. После первой вспышки над возвышением воздух задрожал, чудовищно исказился и в конце концов лопнул вдоль этой линии^[1K114].

Вскоре после появления щели начались перемены.

Трибуна оратора на возвышении принялась изменяться: материал, из которого она была сделана, из дерева превратился в глину, потом в какой-то странный оранжевый металл, а потом во что-то, подозрительно напоминающее воск. Трибуна немного осела набок, как будто подтаяла.

Сквозь возвышение пробилось несколько травинок.

Хрустальные подвески люстры, висевшей над помостом, превратились в капли воды; они на несколько мгновений замерли, переливаясь всеми цветами радуги, а потом пролились дождём.

Какой-то волшебник в костюме в тонкую полоску бежал к окну. Каждая полоска на его костюме пошла волнами, словно под порывами ветра. Никто не заметил эти первые, незначительные изменения, равно как и десятки им подобных. Лишь после того, что случилось с афритшей, до волшебников дошла суть происходящего.

Зал превратился в ад кромешный. Люди и бесы визжали и выкрикивали нечто нечленораздельное. А мы с Лавлейсом, словно не замечая всего этого, наблюдали за щелью. Мы ждали того, кто шагнет сквозь неё.

42

А затем это произошло. Все планы вокруг щели вдруг потеряли всякую согласованность, как словно их потянуло в разные стороны и с разной скоростью. Все вокруг поплыло, как будто меня хорошо навернули по голове. Я вдруг увидел семь рядов окон, малость смещенных друг относительно друга. Это как-то сбивало с толку.

Если Лавлейс вызвал настолько могущественную сущность, что она способна вот таким вот образом смешивать планы, значит, всем нам, кто заключен внутри пентакля, придётся солоно. И, должно быть, эта сущность уже совсем рядом. Я не спускал глаз со щели…

Мимо нас с криком пронеслась Аманда Кэчкарт; её коротко подстриженные волосы приобрели очаровательный голубой оттенок. Одновременно с этим произошло несколько изменений, которые были замечены всеми без исключений: два волшебника, слишком близко подошедших к помосту в тщетной попытке атаковать Лавлейса, вдруг обнаружили, что их тела неприятно удлинились; ещё у одного мужчины нос нелепо вытянулся, а у другого исчез совсем.

— Что происходит? — шёпотом спросил мальчишка.

Я не ответил. Щель открывалась. Все семь планов перемешались, словно варенье в тазу под черпаком домохозяйки. Щель расширилась, и сквозь неё пролезло нечто вроде руки. Она была прозрачной, словно её сделали из безукоризненно чистого стекла. На самом деле она была бы совершенно невидимой, если бы не конвульсии, сотрясающие планы вокруг неё. Рука нерешительно подвигалась из стороны в сторону: похоже, её хозяин пытался привыкнуть к странному для него ощущению пребывания в материальном мире. Я заметил на конце руки четыре тонких не то выступа, не то пальца. Они, как и сама рука, не имели собственной плоти, и форму им придавал лишь идущий рябью воздух.

Лавлейс попятился и схватился за пуговицы рубашки, ища успокаивающего прикосновения Амулета.

Теперь, когда планы перемешались, остальные волшебники наконец-то разглядели эту руку^[1K115]. Они разразились горестными воплями — все, от самого здоровенного и самого волосатого мужчины до самой маленькой и самой визгливой женщины, — образовав гармоничный диапазон из нескольких октав. Несколько самых храбрых волшебников бросились к центру зала и вынудили своих слуг-джиннов применить против щели Взрывы и другие магические приемы. Это было ошибкой. Ни один Взрыв и ни одна молния даже не приблизились к руке. Все они разлетелись и врезались в стены или потолок, либо стекли на пол, словно вода из протекающего крана, лишившись всей своей энергии.

У мальчишки отвисла челюсть — да так, что мышь могла бы покататься на ней, словно на качели.

— Э-это… — заикаясь, пробормотал он. — Э-это ч-что?

Неплохой вопрос. Что это за существо, перемешавшее все планы и разрушившее мощную магию, — при том, что здесь находится лишь его рука? Я мог бы сказать что-нибудь драматичное и зловещее, например: «Это наша погибель!», — но это не принесло бы нам особой пользы. Да и кроме того, тогда он снова повторил бы вопрос.

— Точно не знаю, — отозвался я. — Судя по тому, как осторожно он выбирается наружу, его прежде редко вызывали. Вероятно, он удивлен и разгневан, но, несомненно, силен. Да глянь сам! Здесь, внутри пентакля, магия действует не так, как обычно, вещи и существа изменяются… Все обычные законы исказились либо перестали действовать. Величайшие из нас всегда приносят с собой хаос Иного Места. Неудивительно, что Лавлейсу для защиты понадобился Амулет Самарканда^[1K116].

Тем временем прямо у нас на глазах вслед за гигантской прозрачной рукой появилось дюжее прозрачное плечо в добрый метр длиной. А потом из щели показалось нечто наподобие головы. Но и это были лишь очертания: сквозь неё прекрасно были видны окна и далекие деревья за ними; планы вокруг щели содрогнулись в новом приступе безумия.

— Лавлейс не смог бы вызвать это самостоятельно, — сказал я. — Ему должен был кто-то помогать. И я имею в виду отнюдь не то старое пугало, которого ты убил, и не того склизкого типа в дверях. Тут приложил руку кто-то, обладающий реальной силой^[1K117].

Тем временем огромное существо протискивалось сквозь щель. Появилась вторая рука, за ней — намек на туловище. Большинство волшебников столпились вдоль стен, но те немногие, что стояли у окон, заметили рябь, пробежавшую по всем планам. Их лица изменились: мужчины превратились в женщин, а женщины — в детей. Обезумев от такого превращения, какой-то волшебник в ослеплении кинулся к помосту — и его тело в мгновение ока будто стало жидким. Его затянуло в щель, словно в воронку слива, и он исчез из вида. Мой хозяин задохнулся от ужаса.

Теперь в щель просунулась огромная прозрачная нога — вкрадчивым, почти кошачьим движением. Положение становилось отчаянным. И тем не менее в глубине сердца я оставался оптимистом. Я заметил, что рябь, исходящая от этого существа, изменяла природу всех заклинаний, какие только пускали в ход волшебники. И это дало мне надежду.

— Натаниэль! — позвал я. — Слушай меня. — Сперва он не ответил. Вид лордов и леди его королевства, мечущихся, словно испуганные курицы, поверг мальчишку в шок. После всего, что произошло за последние несколько дней, я почти позабыл, насколько он на самом деле молод. А сейчас он ни капли не походил на волшебника — всего лишь перепуганный мальчишка.

— Натаниэль!

— Что? — слабо отозвался он.

— Слушай. Если мы выберемся из Пут, ты знаешь, что нам нужно будет сделать?

— Но как нам отсюда выбраться?

— Об этом не беспокойся. Если мы вырвемся, что нам нужно сделать?

Он пожал плечами.

— Тогда я тебе скажу. Нам нужно сделать две вещи. Во-первых — отнять у Лавлейса Амулет. Этим придётся заняться тебе.

— Почему?

— Потому что теперь, когда Лавлейс надел его, я не могу прикоснуться к Амулету. Амулет поглощает все проявления магии, оказывающиеся рядом с ним, и мне как-то не хочется, чтобы он за компанию поглотил и меня. Но я постараюсь отвлечь Лавлейса, чтобы ты мог подобраться к нему поближе.

— Хорошо.

— А во-вторых, — продолжал я, — мы должны обернуть магию вызова вспять и отправить этого громилу обратно. Это тоже твоя работа.

— Опять моя?!

— Да. Я тебе помогу — стащу у Лавлейса рог. Чтобы справиться с этим делом, рог необходимо разрушить. Но тебе придётся призвать на помощь нескольких волшебников, чтобы произнести изгоняющее заклинание. Кого-нибудь достаточно сильного и знающего — если, конечно, они ещё в сознании. Не беспокойся — тебе не придётся делать это в одиночку.

Мальчишка нахмурился.

— Но Лавлейс как раз намеревался отослать это существо в одиночку.

В голосе вновь послышались нотки присущей ему энергичности.

— Да. Но он — волшебник экстра-класса, искусный и могущественный. Ладно, с этим определились. Нам нужно заполучить Амулет. Если не получится, удирай и ищи помощи у других волшебников, пока я буду заниматься Лавлейсом.

Я так и не узнал, что собирался ответить мальчишка, поскольку в этот самый миг то огромное существо вышло из щели, и по всем планам пробежала совсем уж сильная рябь. Она пронеслась по валяющимся креслам — часть из них разжижились, другие вспыхнули — и добралась до мерцающих белых Пут, места нашего заключения. И когда она коснулась Пут, те взорвались с оглушительным грохотом. Я полетел в одну сторону, мальчишка — в другую. Упал он неудачно и разбил лицо.

Неподалеку от нас медленно повернулась огромная прозрачная голова.

— Натаниэль! — заорал я. — Вставай!

Натаниэль

У него звенело в голове от взрыва, по губам что-то текло. Сквозь стоящий в зале дикий шум пробился голос. Кто-то звал Натаниэля, выкрикивал его истинное имя. Мальчик, пошатываясь, поднялся на ноги.

Существо уже целиком присутствовало в зале. Натаниэль не столько видел, сколько ощущал его огромную фигуру, воздвигшуюся под самый потолок. За спиной твари в некотором отдалении беспомощно сбились в кучу волшебники вместе со своими бесами. А перед существом стоял Саймон Лавлейс и выкрикивал приказы своему рабу. Одну руку он прижимал к груди, а во второй, вытянутой вперёд, он по-прежнему держал рог.

— Ты видишь, Рамутра? — крикнул он. — У меня Амулет Самарканда, и потому ты ничего не можешь сделать со мной. Но все прочие живые существа в этом зале, будь то люди или духи, — в твоей власти! Я приказываю тебе уничтожить их!

Огромное существо согласно склонило голову и повернулось к ближайшей кучке волшебников; по залу словно прокатилась ударная волна. Натаниэль кинулся к Лавлейсу. И заметил неподалёку уродливую муху, летевшую над самым полом.

Лавлейс тоже заметил муху. Он, нахмурившись, следил за её продвижением — муха сперва подлетела к нему, потом отступила, потом снова приблизилась, — и всё это время Натаниэль подкрадывался к Лавлейсу сзади.

Всё ближе, ближе…

Муха агрессивно метнулась Лавлейсу в лицо, волшебник отшатнулся, и в этот самый момент Натаниэль бросился на него. Он прыгнул на спину волшебнику и рванул его воротник. В тот же самый миг муха превратилась в мартышку и ловко схватилась за рог, который Лавлейс держал в руках. Лавлейс вскрикнул и так врезал мартышке, что та кубарем отлетела прочь. Затем он перебросил Натаниэля через себя, и мальчик тяжело грохнулся на пол.

Натаниэль и мартышка валялись рядом, а Лавлейс стоял над ними. Очки волшебника свисали с уха. Натаниэлю всё-таки удалось наполовину оторвать ему воротник, и теперь золотая цепь, на которой висел Амулет Самарканда, оказалась на виду.

— Итак, — сказал Лавлейс, обращаясь к Натаниэлю, и поправил очки, — ты всё-таки отверг моё предложение. Жаль. Как тебе удалось ускользнуть от Мориса? С помощью этой твари? — Он указал на мартышку. — Очевидно, это и есть Бартимеус.

Натаниэль едва переводил дух. Когда он попытался подняться, тело его пронзила боль.

Мартышка вскочила; силуэт её сделался расплывчатым, и она словно бы начала увеличиваться.

— Давай! — прошипела она Натаниэлю. — Пока он не…

Лавлейс сделал знак рукой и произнёс одно-единственное слово. У него за плечом возникла массивная фигура с шакальей головой.

— Я не собирался вызывать тебя, — сказал волшебник. — Хорошего раба, будь то человек или джинн, найти нелегко. А я подозреваю, что буду единственным, кто выйдет из этой комнаты живым. Но увидев здесь Бартимеуса, я решил, что было бы неправильно не предоставить тебе возможности покончить с ним лично.

С этими словами Лавлейс небрежно указал на изготовившуюся к прыжку горгулью, что стояла теперь рядом с Натаниэлем.

— Не подведи меня на этот раз, Джабор, — сказал он.

Демон с головой шакала шагнул вперёд. Горгулья выругалась и стрелой метнулась в воздух. Джабор распахнул крылья, испещренные красными прожилками, взмахнул ими — раздался звук, напоминающий хруст ломающихся костей, — и ринулся в погоню.

Лавлейс и Натаниэль остались вдвоем. Боль в груди Натаниэля немного утихла, и он смог подняться на ноги. И теперь он неотрывно смотрел на золото, поблескивающее на шее у волшебника.

— Знаешь, Джон, — сказал Лавлейс, небрежно похлопывая рогом по ладони, — если бы тебе повезло и ты сразу попал в ученики ко мне, вместе мы могли бы вершить великие дела. Ты — словно отражение меня в юности. Мы оба наделены волей к власти.

Он улыбнулся, продемонстрировав белоснежные зубы.

— Но тебя испортила бесхребетность Андервуда и его посредственность.

Тут его перебили: какой-то волшебник с воем вклинился между ними; кожу волшебника покрывали мелкие сверкающие синие чешуйки. По всему залу звучали неясные, тревожные звуки — шум искажающейся магии; они раздавались всё громче по мере того, как распространялись волны, идущие от Рамутры. Большинство волшебников и их бесов сгрудились у дальней стены и едва не лезли друг другу на голову в поисках пути к бегству. Огромное существо лениво шагало к ним, оставляя за собой груды хлама: преобразившиеся кресла, раскиданные в беспорядке портфели и сумочки, прочие пожитки — скрученное, вытянутое, сверкающее неестественными цветами и оттенками. Натаниэль постарался выбросить всё это из головы. Он смотрел на цепочку Амулета и готовился к следующей попытке. Лавлейс улыбнулся.

— Ты даже теперь не сдаешься, — сказал он. — Именно об этом я и веду речь — о твоей железной воле, стремлении действовать. Это очень хорошо. Но если бы ты был моим учеником, я научил бы тебя сдерживаться до тех пор, пока у тебя не появится возможность осуществить свои стремления. Настоящий волшебник должен быть терпелив, если он желает оставаться в живых.

— Да, — хрипло отозвался Натаниэль. — Мне об этом уже говорили.

— Тебе следовало прислушаться к этим словам. Ну что ж, теперь поздно. Тебя уже не спасти. Ты причинил мне слишком много вреда, и даже если бы я и хотел тебе помочь, я не имею такой возможности. Амулетом поделиться нельзя.

На миг Лавлейс взглянул на Рамутру. Демон загнал группку волшебников в угол и теперь тянул к ним руку. Раздался чей-то пронзительный крик — и оборвался.

Натаниэль едва заметно шевельнулся. Лавлейс тут же перевел взгляд обратно на него.

— Всё ещё сохраняешь волю к борьбе? Что ж, раз уж ты не хочешь подождать, когда тебя, вместе со всеми этими трусами и дураками, постигнет неминуемая смерть, мне придётся покончить с тобой в первую очередь. Считай это комплиментом, Джон.

Он поднес рог к губам и коротко подул. По коже у Натаниэля поползли мурашки; он ощутил, что за спиной у него происходят какие-то перемены.

Заслышав пение рога, Рамутра остановился. Пертурбация планов, обрисовывающая его силуэт, усилилась, словно существо излучало какие-то сильные эмоции — возможно, ярость. Натаниэль следил, как оно оборачивается; казалось, будто оно смотрит на Лавлейса через зал.

— Не мешкай, раб! — крикнул Лавлейс. — Ты должен исполнять мои повеления! Пусть этот мальчишка умрет первым!

Натаниэль почувствовал, как чуждый взгляд остановился на нём. И почему-то со странной, отстраненной отчётливостью обратил внимание на прекрасный златотканый гобелен, висевший прямо над головой гиганта. Гобелен казался крупнее, чем был на самом деле, как будто сущность демона каким-то образом увеличивала его.

— Вперед! — Голос Лавлейса сделался резким и надтреснутым.

От демона пошла мощная волна ряби, превращая ближайшую люстру в стаю крохотных жёлтых птичек; птахи кинулись врассыпную и заметались под стропилами — а потом растворились. Рамутра повернулся спиной к оставшимся волшебникам и, тяжеловесно шагая, направился к Натаниэлю.

От ужаса у Натаниэля свело живот. Он попятился.

И услышал позади смешок Лавлейса.

Бартимеус

Итак, мы с Джабором снова закружились, словно партнёры в танце: я отступал, он преследовал, и так шаг за шагом, синхронно. Мы летели сквозь хаос, царящий в зале, уворачиваясь от столкновения с панически мечущимися людьми, от вспышек вышедшей из-под контроля магии, от волн, исходящих от огромного существа, что величаво шествовало в центре зала. На лице Джабора застыла гримаса, которая в равной мере могла отражать и раздражение, и неуверенность, поскольку здешняя окружающая среда должна была стать серьёзным испытанием даже для его необычайной жизнеспособности. Я решил подорвать его боевой дух.

— Ну и каково это — чувствовать себя ниже Факварла по статусу? — крикнул я, ныряя под одну из немногих уцелевших люстр. — Как я погляжу, его жизнью Лавлейс рисковать не захотел — его он сегодня не вызвал!

Джабор, отделенный от меня люстрой, попытался обрушить на меня Чуму, но очередная волна энергии исказила её, и к полу медленно поплыло облачко прекрасных цветов.

— Очаровательно, — заметил я. — Теперь тебе осталось лишь научиться оформлять это должным образом. Хочешь, я подарю тебе симпатичную вазочку?

Не думаю, что Джабор способен улавливать суть столь тонких оскорблений. Но тон он понял и даже сподвигся ответить.

— ОН ВЫЗВАЛ МЕНЯ ПОТОМУ, ЧТО Я СИЛЬНЕЕ! — взревел он, вырвал люстру из потолка и швырнул в меня. Я увернулся, исполнив почти балетный пируэт, и люстра разбилась об стену. На головы волшебников посыпался ливень хрустальных осколков.

Похоже, мой изящный маневр не произвел на Джабора должного впечатления.

— ТРУС! — взвыл он. — ТЫ ТОЛЬКО И ЗНАЕШЬ, ЧТО УСКОЛЬЗАТЬ, КРАСТЬСЯ, УДИРАТЬ И ПРЯТАТЬСЯ!

— Это называется «применять интеллект», — сообщил ему я, проделал ещё один пируэт, схватил обломок балки и метнул в него как копьё. Джабор даже не потрудился её отбить; балка сломалась об его плечо и отлетела прочь. Затем он двинулся вперёд. Несмотря на моё тонкое замечание, всё моё умение ускользать, красться, удирать и прятаться в настоящий момент не могло принести мне особой пользы. Взглянув вниз, я увидел, что ситуация стремительно ухудшается. Рамутра^[1K118] повернулся и пошёл через зал обратно, туда, где стояли этот волшебник и мой хозяин. Нетрудно было понять, что задумал Лавлейс: мальчишка стал слишком сильно раздражать его, и он возжелал покончить с ним немедленно. Я мог его понять.

Лавлейс по-прежнему держал в руке рог. И Амулет по-прежнему болтался на шее волшебника. Так что мы до сих пор ничего не добились. Лавлейса необходимо было как-то отвлечь, пока Рамутра не подобрался достаточно близко, чтобы уничтожить мальчишку. Тут меня посетила одна неожиданная идея. Любопытненько…

Но сперва мне нужно было хотя бы ненадолго отделаться от Джабора.

М-да, это проще сказать, чем сделать. Джабор — на редкость упрямый тип.

Увернувшись от его протянутой руки, я поднырнул под него и метнулся к центру зала. Соседство со щелью давно уже превратило помост в нечто вроде бланманже. Вокруг валялись разбросанные туфли и кресла, но ни единой живой души рядом с возвышением не осталось. Я спикировал вниз. Сзади со свистом рассекал воздух разогнавшийся Джабор. Чем ближе я подлетал к щели, тем сильнее напрягалась моя сущность. Я чувствовал, что меня начинает засасывать. Это неприятно напоминало ощущения, когда тебя вызывают. Когда же выносливости моей пришёл предел, я остановился в воздухе, быстро перекувыркнулся и оказался лицом к лицу с приближающимся Джабором. Он мчался, вытянув руки вперёд, пылая гневом и не помышляя об осторожности — сейчас он мог думать лишь о том, как настичь меня. Он жаждал одного: запустить когти в мою сущность, разорвать меня на части, как те свои жертвы в древнем Омбосе^[1K119] или в Финикии. Но я — не какой-нибудь человечек, корчащийся от ужаса в темноте храма. Я — Бартимеус, и я не трус. Я стоял как вкопанный^[1K120].

Джабор снижался. Я принял борцовскую стойку.

Джабор уже разинул пасть, чтобы испустить шакалий вопль…

Я резко взмахнул крыльями и рывком поднялся выше. А когда Джабор стрелой пронесся мимо, я развернулся и изо всей силы отвесил ему пинка. Он слишком разогнался, чтобы быстро остановиться — особенно теперь, после моей дружеской помощи. Джабор лихорадочно забил крыльями, пытаясь затормозить… Вот он замедлил ход… начал с рычанием разворачиваться…

И тут на него подействовало притяжение щели. Внезапно на физиономии Джабора отразилось некое сомнение. Он попытался взмахнуть крыльями, но те плохо его слушались. Со стороны похоже было, будто Джабор погрузился в поток быстро текущей патоки; с его перьев срывались капли какого-то чёрно-серого вещества, и их уносило прочь. Это начала истекать его сущность. Джабор рванулся изо всех сил и действительно сумел немного приблизиться ко мне. Я показал ему поднятый большой палец.

— Круто! — сказал я. — Думаю, ты преодолел целых пять сантиметров. Продолжай в том же духе.

Джабор предпринял ещё одно титаническое усилие.

— Еще сантиметр! Отличная попытка! Ещё немного, и ты до меня доберешься.

Чтобы подзадорить Джабора, я вытянул ногу и нахально помахал ею прямо у него перед носом. Джабор зарычал и попытался врезать мне. Но потоки сущности срывались уже и с его конечностей; его мышечный тонус изменялся с каждой секундой — и не в лучшую сторону. Силы его убывали, а притяжение щели всё усиливалось, и Джабор начал пятиться, сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее. Будь у него хоть капля мозгов, Джабор превратился бы во что-нибудь наподобие комара; стань он поменьше — и ему, возможно, удалось бы вырваться из зоны притяжения. Возможно, дружеский совет спас бы его, но, видит небо, я был так занят, наблюдая за ним, что даже не подумал об этом, пока не стало слишком поздно. Теперь же его ноги и крылья превратились в поток жирного серо-чёрного вещества, и вещество это, сворачиваясь спиралью, утекало в щель — и дальше, прочь от Земли. Джабор наверняка испытывал неприятные ощущения, особенно если учесть, что данное Лавлейсом задание по-прежнему удерживало его здесь, но на лице его не отражалось боли — одна лишь ненависть. Таков уж он. Верен себе до последнего. Даже когда его затылок потерял форму, сверкающие красные глаза Джабора продолжали сверлить меня. А потом и они исчезли, скрылись в щели, я остался один и помахал ему ручкой. Но я не стал тратить слишком много времени на прощание. У меня была масса дел.

Натаниэль

— Поразительная вещь этот Амулет Самарканда.

То ли из страха, то ли из садистского стремления лишний раз продемонстрировать свою власть, Лавлейс продолжал вести одностороннюю беседу с Натаниэлем, словно не обращая внимания на неумолимо приближающегося Рамутру. Казалось, будто он просто не в силах замолчать. Натаниэль пятился, медленно и обреченно; он понимал, что ничего уже не может сделать.

— Видишь ли, Рамутра разрушает стихии, — продолжал Лавлейс. — Там, где он проходит, начинается возмущение стихий. А это подрывает порядок мироздания, на котором зиждётся всякая магия. Ты не можешь даже пытаться бороться с ним — ни одно магическое воздействие не сработает. Ты не можешь причинить никакого вреда мне, не можешь бежать. Рамутра всё равно схватит тебя. Но Амулет содержит силу, равную Рамутре. И потому мне ничто не грозит. Даже если Рамутра поднесет меня ко рту и на меня обрушится всё неистовство хаоса, я этого и не почувствую.

Демон преодолел уже половину пути и постепенно ускорялшаг. Огромная прозрачная рука уже была вытянута в сторону Натаниэля. Возможно, Рамутре не терпелось узнать, каков он на вкус.

— Этот план предложил мой дражайший наставник, — сказал Лавлейс. — Он и был его вдохновителем. А в этот самый миг он наблюдает за нами.

— Это вы про Скайлера? — Даже сейчас, на пороге смерти, Натаниэля захлестнуло злорадство. — Навряд ли. Он лежит мертвым — там, наверху.

При этих словах самообладание впервые изменило Лавлейсу. Усмешка покинула его лицо.

— Вот так-то, — подтвердил Натаниэль. — Я не просто бежал от него. Я его убил.

Волшебник рассмеялся.

— Не лги мне, мальчик…

Тут из-за спины Лавлейса послышался женский голос, нежный и печальный.

— Саймон!

Волшебник оглянулся. Позади, совсем рядом, стояла Аманда Кэчкарт. Элегантное платье было испачкано и изорвано, прическа растрепалась, волосы приобрели бордовый оттенок. Она протянула руки к Лавлейсу в отчаянной мольбе.

— Саймон, о, Саймон! — позвала она. — Что ты делаешь?

Лавлейс побледнел и повернулся к женщине.

— Отойди! — крикнул он, и в голосе его послышался панический страх. — Прочь от меня!

По щекам Аманды заструились слёзы.

— Как ты мог, Саймон? Что, и я тоже умру? — Она пошатнулась. Волшебник вскинул руки, пытаясь оттолкнуть её. Ему явно было сильно не по себе.

— Аманда… мне… мне жаль… Это… так нужно…

— Саймон, нет! А как же твои обещания? — Всеми позабытый Натаниэль бесшумно шагнул к Лавлейсу.

Неловкость Лавлейса переросла в гнев.

— Оставь меня в покое, женщина, или я прикажу демону разорвать тебя в клочья! Смотри — он уже почти рядом с тобой!

Аманда Кэчкарт не шелохнулась. Казалось, ей уже всё безразлично.

— Как ты мог так поступить со мной, Саймон? После всего, что ты говорил… Ты бесчестен.

Натаниэль сделал ещё шажок. Над ним уже навис силуэт Рамутры.

— Аманда, предупреждаю…

И тут Натаниэль прыгнул. Его пальцы скользнули по шее Лавлейса и сомкнулись на чем-то холодном, твёрдом и подвижном. На цепочке Амулета. Натаниэль рванул изо всех сил. Голова волшебника качнулась назад, а потом какое-то звено не выдержало, и цепочка оказалась в руках у Натаниэля.

Лавлейс испустил чудовищный вопль.

Натаниэль отскочил и покатился по полу. Цепочка оказалась у него перед самым лицом. Натаниэль отчаянно вцепился в небольшой, тонкий овальный медальон, висящий на середине порванной цепочки. И ощутил, что гнетущая его тяжесть исчезла, как будто преследовавший его беспощадный взгляд был теперь устремлен на кого-то другого.

Лавлейс оправился от потрясения и кинулся на Натаниэля. То есть хотел кинуться — но его удержали тонкие, изящные руки.

— Саймон! Неужто ты хочешь ударить несчастного ребенка?!

— Аманда, ты с ума сошла! Отстань от меня! Амулет!.. Мне нужно…

Несколько мгновений он боролся, пытаясь вырваться от женщины, вцепившейся в него со всей силой отчаяния, а потом заметил существо, нависающее над ними. У Лавлейса подкосились ноги. Рамутра был уже совсем рядом; от его соседства одежды и волосы людей забились под порывами несуществующего ветра. Воздух начал потрескивать, словно от разрядов атмосферного электричества.

Лавлейс попятился. И едва не упал.

— Рамутра! Я повелеваю тебе схватить этого мальчишку! Он украл Амулет! Он не имеет права на его защиту!

Но в голосе его не было уверенности. Огромная полупрозрачная рука потянулась вперёд. Тут Лавлейс передумал.

— Оставь мальчишку! Хватай женщину! Забери её первой!

Рука на миг зависла в воздухе. Лавлейс собрал все силы и всё-таки вырвался из хватки Аманды.

— Вот! Видишь? Вот она! Хватай её!

Тут ниоткуда и отовсюду послышался голос — как будто огромная толпа говорила в унисон:

— Я НЕ ВИЖУ НИКАКОЙ ЖЕНЩИНЫ. ТОЛЬКО УХМЫЛЯЮЩЕГОСЯ ДЖИННА.

Лицо Лавлейса окаменело. Он повернулся к Аманде Кэчкарт; та смотрела на него с мукой и мольбой во взгляде. Но под взглядом Лавлейса лицо её начало медленно изменяться. На губах её заиграла улыбка, злорадная и торжествующая. А потом девушка молниеносно выхватила рог из ослабевших пальцев Лавлейса. И Аманда Кэчкарт исчезла в прыжке — а под потолком, зацепившись хвостом за люстру, закачалась обезьяна. И принялась размахивать рогом, дразня объятого ужасом волшебника.

— Ты не станешь возражать, если я заберу его себе? — крикнула мартышка. — Там, куда ты отправишься, он тебе не понадобится.

Все силы покинули волшебника в мгновение ока; Лавлейс сделался пепельно-бледным и обмяк. Плечи его поникли. Он шагнул к Натаниэлю, словно намереваясь потребовать Амулет обратно… Но тут гигантская рука опустилась, сомкнулась и подняла Лавлейса в воздух. И чем выше возносился Лавлейс, тем сильнее изменялось его тело. А голова Рамутры склонилась ему навстречу. И видно было, как в ней распахнулось нечто, что могло бы быть ртом.

Мгновение спустя Саймон Лавлейс исчез.

Демон приостановился, чтобы взглянуть на радостно кривляющуюся мартышку, но она исчезла в тот же миг. Тогда демон, не обращая никакого внимания на валяющегося на полу Натаниэля, тяжело повернулся к волшебникам, сгрудившимся в противоположном конце зала.

Тут рядом с Натаниэлем раздался знакомый голос:

— Двое готовы. Остался один.

Бартимеус

Я был так окрылен своим успешно исполненным трюком, что рискнул и принял облик Птолемея, когда Рамутра отвлекся. С Джабором и Лавлейсом было покончено. Теперь оставалось лишь разобраться с этой великой сущностью. Я ткнул своего хозяина ногой в бок. Он валялся на спине и прижимал Амулет Самарканда к груди, словно мамаша младенца. Я положил рог рядом с ним.

Мальчишка кое-как сел.

— Лавлейс… Ты видел?

— Угу. Неприятное зрелище.

Натаниэль встал. Тело плохо слушалось его, но глаза горели странным светом — в нем ужас смешался с восторгом.

— Я добыл его! — прошептал он. — Амулет у меня!

— Да-да! — поспешно одобрил я. — Отлично сработано! Но Рамутра всё ещё здесь, и, если мы хотим что-либо предпринять, нельзя терять ни минуты.

Я взглянул в дальний конец зала. Охватившее меня радостное возбуждение померкло. Присутствующие здесь министры в настоящий момент являли собою жалкое зрелище. Одни впали в ступор и, онемев, съежились и застыли, другие колотили в двери или дрались друг с дружкой за возможность занять место как можно дальше от приближающегося Рамутры. Отвратительная картина. Всё равно что наблюдать за дракой чумных крыс в канализации.

Но кроме отвращения эта сцена внушила мне глубокое беспокойство. Похоже, никто из них был сейчас не в состоянии прочесть сложное заклинание отсылания.

— Давай! — сказал я. — Пока Рамутра заберет несколько штук, мы сможем привести остальных в чувство. Кто из них быстрее всего вспомнит контрзаклинание?

Мальчишка скривился.

— Судя по их виду — никто.

— И всё-таки попытаться нужно. — Я дёрнул его за рукав. — Давай! Всё равно мы с тобой заклинаний не знаем^[1K121].

— Отучись говорить за других, — медленно произнёс мальчишка. — Я как раз знаю.

— Ты? — По правде сказать, он несколько обескуражил меня. — Ты уверен?

Он смерил меня разъярённым взглядом. Физически он был плох — бледный, весь в синяках и ссадинах. Да и вообще его шатало. Но в глазах горела упрямая решимость.

— Что, тебе это даже в голову не приходило? — сказал он. — Да, я это выучил.

Но в голосе его наличествовала нотка неуверенности — или даже не нотка, а кое-что посущественнее, — да и в глазах тоже. Я заметил, как она борется с решимостью.

— Это заклинание высшего уровня, — сказал я, стараясь говорить не слишком скептическим тоном. — И сложное к тому же. И рог нужно разбить строго в определённый момент. Мальчик, сейчас не время для ложной гордости. Ты ещё можешь…

— Попросить помощи? Не думаю.

Уж не знаю, что в нем говорило, гордыня или практичность, но он был прав. Рамутра уже почти добрался до волшебников. Не стоило рассчитывать на подмогу от кого-нибудь из них.

— Отойди, — сказал мальчишка. — Мне нужно место, чтобы подумать.

На миг я заколебался. Да, я отдавал должное его силе духа — но слишком ясно видел, куда она ведёт. Амулет там или не Амулет, но последствия проваленного отсылания неизменно ужасны, и на этот раз я пострадаю вместе с мальчишкой. Но ничего иного я предложить не мог.

И потому беспомощно отступил. Мой хозяин подобрал рог и закрыл глаза.

Натаниэль

Он закрыл глаза, чтобы не видеть хаоса, царящего в зале, и постарался дышать как можно медленнее и глубже. До него по-прежнему долетали крики ужаса и муки, но Натаниэль заставил себя отрешиться от них.

Это было относительно легко. Но в сознании у него звучал собственный сонм голосов, и ему никак не удавалось заглушить поднятый ими гомон. Настал его миг! Миг, когда следовало отбросить и позабыть все бесчисленные оскорбления и лишения. Натаниэль знал это заклинание — он давным-давно его выучил. Он произнесет его, и тогда все поймут, что им нельзя пренебрегать. Его всегда, всегда недооценивали! Андервуд считал его недоумком, едва ли способным начертить правильную окружность. Старик отказывался верить, что его ученик способен самостоятельно вызвать джинна. Лавлейс считал его слабаком, бесхарактерным мягкосердечным ребенком, способным клюнуть на первое же предложение силы и видного положения в обществе. Он отказался поверить, что Натаниэль убил Скайлера; так и не верил до самой своей смерти. И вот теперь даже Бартимеус, его собственный слуга, сомневается, что Натаниэль и вправду знает заклинание отсылания! Вечно его унижали!

Но теперь настал миг, когда всё в его руках. Слишком часто его делали беспомощным — запирали в комнате, уносили прочь от пожара, отнимали гадательное зеркало, связывали Путами… Воспоминание об этих унижениях жгло Натаниэля, словно огнём. Но теперь он будет действовать! Он всем им покажет!

Этот крик уязвленной гордости заполнил его почти до краев. Он вместе с кровью бился в висках. Но из самых глубин его существа рвалось ещё одно желание — даже более глубинное, чем стремление преуспеть, спастись и прославиться. Натаниэль услышал, словно бы издалека, чей-то крик боли и содрогнулся от жалости. Если он не сможет восстановить в памяти это заклинание, все присутствующие здесь волшебники умрут. Их жизни зависят от него. И он обладает знаниями, необходимыми для того, чтобы помочь им. Контрзаклинание. Отсылание духа. Куда же оно улетучилось?! Он читал это заклинание! Он точно помнил, что читал — и заучил наизусть, ещё несколько месяцев назад. Но теперь ему никак не удавалось сосредоточиться и вспомнить его.

Плохо-то как! Они же умирают сейчас — в точности, как тогда миссис Андервуд, — а он опять не сможет ничего сделать! Натаниэль отчаянно хотел помочь погибающим. Но одного лишь желания было недостаточно. Ведь и тогда он больше всего на свете хотел спасти миссис Андервуд, вынести её из огня. Он отдал бы жизнь за неё, если бы мог. Но он её не спас. Джинн унес его прочь, а миссис Андервуд ушла навеки. Его жизнь потеряла смысл.

На миг боль минувшей потери и сила нынешнего желания смешались и переполнили Натаниэля. По лицу его потекли слёзы.

«Терпение, Натаниэль».

Терпение…

Он медленно вздохнул. Скорбь отступила. И в море этой скорби показался памятный островок мира и покоя — сад его наставника. Натаниэль словно воочию увидел кусты рододендронов, их тёмно-зелёную листву, поблескивающую на солнце. Увидел яблони, роняющие белоснежные лепестки, кота, дремлющего на красной кирпичной стене. Почувствовал лишайник под пальцами. Увидел мох на статуе. И почувствовал себя защищенным от огромного внешнего мира. Он представил себе мисс Лютьенс — как она тихо сидит рядом с ним и что-то рисует. И на Натаниэля снизошел покой.

Сознание его очистилось, и память вернулась.

Нужные слова сами пришли к нему — в точности такие, какими он заучил их год назад, сидя в саду, на каменной скамье.

Натаниэль открыл глаза и произнёс эти слова вслух, и голос его был громок, чист и звонок. И в конце пятнадцатого слова он с силой ударил рог об колено и разломил его надвое.

Когда слоновая кость раскололась и слова отзвучали, Рамутра замер словно вкопанный. Окружавшая его воздушная рябь затрепетала, сперва слабо, потом всё сильнее и сильнее. Щель в центре зала немного приоткрылась. А потом демон как-то внезапно съежился, отступил к щели и исчез.

Щель закрылась, и даже шрам на её месте молниеносно затянулся.

Когда она исчезла, зал вдруг показался пустым, словно огромная пещера. Всего одна люстра и несколько небольших настенных светильников по-прежнему продолжали гореть, рассеивая полумрак.

За окном вечернее небо успело посереть — уже сгущались сумерки. Слышно было, как ветер шуршит в кронах деревьев.

А в зале царила абсолютная тишина. Толпа волшебников и парочка избитых, потрепанных бесов застыли недвижно. Двигался лишь один: мальчишка, что, прихрамывая, шёл к центру зала, и в руке у него болтался Амулет Самарканда. Нефритовая вставка Амулета тускло поблескивала.

Среди всеобщего гробового молчания Натаниэль подошёл к Руперту Девероксу, наполовину придавленному распростертым министром иностранных дел, и осторожно вложил Амулет ему в ладонь.

Бартимеус

43

Вот в этом весь этот мальчишка. После того как он свершил величайшее деяние всей своей невеликой жизни, логично было бы ожидать, что он тихо осядет на пол от изнеможения и облегчения. И что же, осел он? Как бы не так! Это был его счастливый шанс, и мальчишка использовал его на полную катушку, самым мелодраматическим образом. Он, еле живой, словно раненая птица, прохромал под взглядами присутствующих через разгромленный зал прямо к средоточию власти. Что он намеревался сделать? Этого не знал никто. И никто не смел предполагать (я собственными глазами видел, как дернулся премьер-министр, когда мальчишка протянул к нему руку). А затем состоялся кульминационный момент сей маленькой постановки: легендарный Амулет Самарканда — подними его повыше, чтобы всем было видно! — вернулся в лоно правительства. Мальчишка даже не забыл почтительно поклониться.

Естественно, это произвело фурор.

Каково представление, а? На самом деле это инстинктивное стремление произвести впечатление на толпу даже в большей степени, чем его способность изводить джиннов, заставило меня подумать, что мальчишке, возможно, суждено добиться в этой жизни редкостных успехов^[1K122]. И эти его действия определённо произвели желаемый эффект: он в мгновение ока оказался в центре восхищенной толпы. Воспользовавшись тем, что в этой суматохе никому не было дела до меня, я сменил облик Птолемея на внешность мелкого беса и, когда толкотня немного улеглась, скромно повис у мальчишки за плечом. Я совершенно не желал, чтобы кто-нибудь засек мои истинные возможности. В противном случае кто-то мог вспомнить об отчаянном демоне, недавно бежавшем из государственной тюрьмы.

Плечо Натаниэля оказалось идеальным насестом для желающего понаблюдать за последствиями несостоявшегося государственного переворота, ибо мальчишка ещё самое меньшее несколько часов оставался в центре внимания. Куда бы ни шли премьер-министр и прочие видные лица правительства, Натаниэль постоянно был рядом с ними, отвечал на множество их вопросов и подкреплял силы конфетами, услужливо подносимыми всякими мелкими сошками.

Когда наконец-то была произведена перекличка, выяснилось, что среди пропавших числятся четыре министра (к счастью, достаточно незначительных) и один замминистра^[1K123]. Кроме того, несколько волшебников сильно преобразились внешне либо претерпели иные неудобства.

Всеобщее облегчение быстро сменилось гневом. С уходом Рамутры волшебники сумели натравить своих рабов на магические барьеры в дверях и в окнах и поспешно выскочили из зала. Усадьбу тщательно обыскали, но так никого и не нашли, кроме множества слуг, мертвого старика и очень злого мальчишки-слуги, запертого в туалете. Тот волшебник с рыбьей физиономией, Руфус Лайм, удрал — что и неудивительно. Никаких следов чернобородого человека, охранявшего ворота, тоже не обнаружилось. Оба словно растаяли в воздухе.

Натаниэль также провел дознание на кухне, среди поваров, забившихся в кладовку и там дрожавших от страха. Повара сообщили, что примерно с полчаса назад^[1K124] шеф-повар испустил громкий вопль, вспыхнул синим пламенем и чудовищно увеличился в размерах, а потом исчез в облаке серы. При обыске кухни был обнаружен мясницкий нож, глубоко погрузившийся в камни очага — последнее воспоминание о рабстве Факварла^[1K125].

Поскольку главные заговорщики погибли или бежали, волшебники принялись допрашивать слуг. Однако же те сумели доказать, что ничего не знали о готовящемся заговоре. Они сообщили, что несколько недель назад Саймон Лавлейс принялся наводить на зал новый лоск и вход туда надолго оказался закрыт для всех. Незримые работники — их труды сопровождались странными звуками и цветными вспышками — сделали стеклянный пол и заложили под него новый ковер^[1K126], а надзирал за ними некий хорошо одетый джентльмен, круглолицый, с рыжеватой бородкой.

Это дало новую зацепку. Мой хозяин тут же сообщил, что сегодня утром видел именно такого человека, уезжающего из поместья, и в лондонскую полицию — а также полицию окрестных графств — тут же полетели гонцы с описанием этого человека.

Когда все мыслимые меры были приняты, Деверокс со старшими министрами подкрепились шампанским, холодным мясом и фруктами в желе и наконец-то выслушали историю моего хозяина целиком. Что это была за история! Какую потрясающую байку он состряпал! Даже меня, хоть я давно привык к людскому двуличию, потрясла та наглая ложь, которую он сочинил. Откровенно говоря, ему действительно было что скрывать. Например, то, что он сам стащил Амулет Самарканда. Или моё столкновение с Шолто Пинном. Но в его истории наличествовало много и такого вранья, без которого прекрасно можно было обойтись. Я тихо сидел на плече у мальчишки и слушал, как меня именуют «мелким бесом» (пять раз) «разновидностью фолиота» (два раза) и даже «гомункулусом» (один раз)^[1K127]. Можете себе представить подобное оскорбление?!

Но и это было ещё не всё! Мальчишка поведал (сделав круглые скорбные глаза), что его дорогой наставник, покойный Артур Андервуд, давно подозревал Саймона Лавлейса, но не мог добыть доказательств. И так тянулось до того рокового дня, когда Андервуд случайно узнал, что у Лавлейса находится Амулет Самарканда. Но прежде чем он успел сообщить об этом властям, Лавлейс в сопровождении своего джинна явился к ним домой, задумав убийство. Андервуд вместе со своим верным учеником, Джоном Мэндрейком, оказал героическое сопротивление, и даже миссис Андервуд внесла свой вклад, отважно попытавшись остановить Лавлейса. Но всё было тщетно. Мистер и миссис Андервуд погибли, а Натаниэлю пришлось бежать, спасая свою жизнь. Ему помог один мелкий бес. Когда мальчишка рассказывал об этом, в глазах у него стояли слёзы, как будто он и вправду верил во всю эту белиберду.

На этом основная часть вранья закончилась. Не имея возможности доказать вину Лавлейса, Натаниэль отправился в Хедлхэм-Холл в надежде как-нибудь предотвратить готовящееся чудовищное преступление. И теперь он счастлив, что ему удалось спасти жизни благородных правителей его страны, и так далее, и тому подобное. Честное слово, бес, и тот бы заплакал от умиления.

Но они это съели! Проглотили и даже не поморщились! Натаниэль ещё раз наскоро перекусил, глотнул шампанского, и его увезли в министерском лимузине в Лондон, навстречу новым расспросам.

Я, конечно же, отправился следом за ним. Не хватало ещё, чтобы он исчез из виду! За ним должок. Невыполненное обещание.

44

Шаги слуги стихли. Мы с мальчишкой огляделись по сторонам.

— Мне больше нравилась твоя старая комната, — сказал я. — Тут воняет. И даже повернуться негде.

— Ничего и не воняет.

— Воняет. Свежей краской, пластиком и всякими новыми сборными штуковинами. Хотя тебе это, я полагаю, как раз подходит — не так ли, мистер Мэндрейк?

Мальчишка не ответил. Он подошёл к окну и выглянул наружу.

Шёл вечер второго дня после великого хедлхэмского явления демона, и впервые с того момента мой хозяин оказался предоставлен сам себе. Большую часть миновавших суток он провел в беседах с министрами и полицией, пересказывая свою историю и, несомненно, с каждым разом привирая что-нибудь ещё. Я тем временем торчал на улице^[1K128] и дрожал от нетерпения. Когда Натаниэль остался на ночь в Уайтхолле, в спальне, специально сооруженной для особых случаев — а Уайтхолл охраняется нехило, — я занервничал ещё сильнее. Пока он там храпел, мне пришлось слоняться снаружи. Мне необходимо было переговорить с ним, а случая никак не представлялось.

Но теперь миновал ещё один день, и будущее Натаниэля было определено. Служебный автомобиль отвез мальчишку в дом его нового наставника — современное здание на южном берегу Темзы. Ужин должны были подать в половине девятого; наставник будет ждать мальчишку в обеденном зале в восемь пятнадцать. А значит, у нас с Натаниэлем есть час свободного времени. Я надеялся, что этого хватит.

Комната была обставлена совершенно заурядно: кровать, письменный стол, платяной шкаф (на этот раз — встроенный), стеллаж с книгами, тумбочка, стул. За дверью — крохотная ванная комната. На беленом потолке — мощный электрический светильник; в стене — небольшое окно. Снаружи лунный свет играл на водах Темзы. Мальчишка смотрел на здание Парламента, расположенное почти напротив, и на лице у него застыло странное выражение.

— Отсюда до него намного ближе, — заметил я.

— Да. Она гордилась бы мною.

Он повернулся и обнаружил, что я принял облик Птолемея и развалился у него на кровати.

— А ну уберись оттуда! Я не желаю терпеть твои… Ух ты! — Он заметил книгу на полке над кроватью. — «Компендиум Фауста»! Мой личный экземпляр! Вот здорово! Андервуд запрещал мне даже притрагиваться к этой книге.

— Не забывай — Фаусту она не принесла ничего хорошего.

Но он не слышал — увлечённо листал книгу.

— Блестяще… И мой наставник говорит, что я могу заниматься мелким чародейством у себя в комнате.

— Ах, да! Твой замечательный новый наставник! — Я печально покачал головой. — Ну и как, ты ею доволен?

Мальчишка энергично закивал.

— Мисс Уайтвелл очень могущественна. Она многому меня научит. И будет относиться ко мне с должным уважением.

— Ты так думаешь? Считаешь её благородной достопочтенной волшебницей? — Я скривился. Моя старая знакомая, Джессика Уайтвелл, тощая, как кочерга, глава службы безопасности и лондонского Тауэра, контролирующая Скорбный Шар… О да, с могуществом у неё всё в порядке. И, несомненно, уже само то, что власти поручили Натаниэля её заботливому уходу, свидетельствует, как высоко они его ценят. Конечно, она будет совсем не таким наставником, как Артур Андервуд, и позаботится, чтобы таланты Натаниэля не пропадали впустую… А вот как это всё повлияет на его характер — уже другой вопрос. Ну… Несомненно, он получил именно то, чего заслуживает.

— Она сказала, что меня ждёт превосходная карьера, — продолжал тем временем мальчишка, — если я правильно воспользуюсь ситуацией и буду трудиться изо всех сил. Она сказала, что займётся моей подготовкой и что, если всё пойдёт хорошо, я окажусь на гребне волны и скоро уже буду работать где-нибудь в министерстве, набираться опыта.

Глаза Натаниэля снова вспыхнули торжеством, и мне сразу захотелось позлить его. Я демонстративно зевнул и хлопнулся на подушку, но он продолжал.

— Она сказала, что там нет никаких ограничений по возрасту — только по способностям. Я сказал, что мне хотелось бы поучаствовать в работе министерства внутренних дел, того отдела, который занимается поисками Сопротивления. Ты в курсе, что, пока нас не было в Лондоне, здесь произошло ещё одно нападение? Взорвали кабинет в Уайтхолле. Пока что никому ничего не удалось обнаружить, но я готов поспорить, что сумею выследить этих типов! Первым делом я изловлю Фреда и Стенли, и ту девчонку. Потом я заставлю их говорить, а потом…

— Сбавь обороты, — сказал я. — Тебе что, мало подвигов? Прикинь: ты убил двух свихнувшихся на власти волшебников, спас сотню свихнувшихся на власти волшебников… Ты и так герой.

Мой сарказм пропал впустую.

— Вот и мистер Деверокс сказал то же самое.

Я резко сел и повернулся к окну, приставив к уху ладонь.

— Слушай! — воскликнул я.

— Что?

— Восхищенные кличи толпы. — Мальчишка нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что правительство предпочло замолчать всю эту историю. Где фотографы? Где репортеры? Я думал, что твоя фотография будет сегодня красоваться на первой странице «Таймс». Они должны бы были расспрашивать тебя о жизни, торжественно вручить тебе медаль, выпустить марки с твоим портретом… И где же это всё, а?

Мальчишка фыркнул.

— Они держат это в секрете по соображениям безопасности. Мне так и сказали.

— Да не ради безопасности, а ради того, чтобы не выглядеть идиотами. «ДВЕНАДЦАТИЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК СПАСАЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВО». Представляешь себе такой заголовок? Да над ними хохотали бы повсюду. А этого ни один волшебник не желает — уж можешь мне поверить. Когда над волшебниками начинают смеяться, это начало их конца.

Мальчишка самодовольно ухмыльнулся. Он был ещё слишком молод, чтобы понять всё это.

— Нам следует бояться не простолюдинов, — сказал он, — а заговорщиков, тех, кому удалось ускользнуть. Мисс Уайтвелл говорит, что этого демона должны были вызывать как минимум четыре волшебника, значит, помимо Лавлейса, Скайлера и Лайма там участвовал по крайней мере ещё один. Лайм удрал, а того рыжебородого волшебника не видели ни в портах, ни на аэродромах. Вот где настоящая загадка. Я уверен, что Шолто Пинн тоже в этом замешан, но не могу об этом говорить — после того, что ты учинил у него в магазине.

— Да, — согласился я, закинув руки за голову и задумчиво уставившись на него. — Полагаю, тебе и вправду есть что скрывать. Например, меня, твоего «мелкого беса», и все мои подвиги. И то, что это ты украл Амулет и подставил своего наставника…

Мальчишка вспыхнул и притворился, будто ему срочно понадобилось что-то отыскать в платяном шкафу. Я встал и подошёл к нему.

— Кстати, — добавил я, — я заметил, что в своем изложении событий ты отвел мистеру Андервуду ведущую роль. И зачем, интересно? Чтобы избавиться от угрызений совести?

Натаниэль стремительно обернулся. Оказалось, что он покраснел ещё сильнее.

— А если ты и прав, что с того? — огрызнулся он.

Я серьёзно взглянул на него.

— Ты сказал, что отомстишь Лавлейсу за себя, — сказал я, — и ты выполнил своё обещание. Возможно, это немного уменьшит твою боль. Во всяком случае, я на это надеюсь. Хотя не уверен. Но ты также обещал, что, если я помогу тебе справиться с Лавлейсом, ты меня освободишь. Что ж, я помог, хоть это и было нелегко. Полагаю, несколько раз я спас тебе жизнь. Лавлейс мёртв, а ты возвысился — в собственных глазах — на немыслимую прежде высоту. Итак, настало время выполнить обещание, Натаниэль, и отпустить меня.

На миг воцарилось молчание.

— Да, — наконец произнёс мальчишка. — Ты помог мне… Ты спас меня…

— К вечному моему стыду.

— И я… — Он остановился.

— Смущен?

— Нет.

— Счастлив?

— Нет.

— Чуть-чуть благодарен? — Мальчишка глубоко вздохнул.

— Да. Я благодарен тебе. Но это не отменяет того факта, что ты знаешь моё подлинное имя.

Пора было решить этот вопрос раз и навсегда. Я устал. После девяти дней, проведенных в материальном мире, мою сущность терзала боль. Мне необходимо было уйти.

— Верно, — согласился я. — Я знаю твоё имя, а ты знаешь моё. Ты можешь вызвать меня. Я могу причинить вред тебе. Мы квиты. Но кому я могу сказать твоё имя, если буду находиться в Ином Месте? Никому. Так что ты сам заинтересован в том, чтобы как можно скорее отослать меня. Если нам обоим повезёт, меня ни разу больше не вызовут при твоей жизни. Как бы то ни было, если даже… — Я сделал паузу и тяжело вздохнул. — Я обещаю не выдавать твоего имени.

Мальчишка ничего на это не сказал.

— Ты хочешь официальной клятвы? — выкрикнул я. — Так сойдет: «Если я нарушу эту клятву, пусть верблюды втопчут меня в песок и пусть меня разбросают по полям вместе с навозом»?^[1K129] Теперь ты веришь, что я говорю правду?

Натаниэль заколебался. В какой-то миг он уже готов был согласиться.

— Не знаю… — пробормотал мальчишка. — Ты же де… джинн. Для тебя клятвы ничего не значат.

— Ты путаешь меня с волшебниками! Значит, так? Ну, ладно! — Я в гневе вскочил с кровати. — Тогда, если ты немедленно меня не отпустишь, я спущусь вниз и расскажу твоей драгоценной мисс Уайтвелл, как всё было на самом деле! Ей будет очень интересно увидеть меня в моём подлинном облике!

Мальчишка прикусил губу и потянулся за книгой.

— Я могу…

— Да-да-да, ты можешь сделать массу всего! — сказал я. — В этом и кроется корень твоих бед. Ты слишком умен — отсюда все твои неприятности. Многое произошло именно потому, что ты был слишком умен, чтобы позволить событиям идти своим чередом. Ты хотел отомстить, ты вызвал благородного джинна, ты украл Амулет, ты заставил окружающих расплачиваться за это. Ты делал, что хотел, а я помогал тебе, потому что мне больше ничего не оставалось. И, несомненно, ты со своей сообразительностью вполне способен измыслить для меня какие-то новые узы — но ты не сможешь наложить их настолько быстро, чтобы я не успел рассказать твоей наставнице правду про тебя, меня, Андервуда и Амулет.

— Прямо сейчас? — тихо спросил он.

— Прямо сейчас.

— Тогда ты попадешь в жестянку.

— Тем хуже для нас обоих.

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза — кажется, впервые. Потом мальчишка вздохнул и отвел взгляд.

— Отпусти меня, Джон, — сказал я. — Я достаточно потрудился. Я устал. Да и ты тоже.

Мальчишка улыбнулся.

— Я как раз ничуть не устал, — возразил он. — Мне ещё столько хочется сделать!

— Вот именно, — подхватил я. — Сопротивление. Заговорщики. Тебе нужно развязать себе руки, чтобы охотиться за ними без помех. Подумай обо всех тех других джиннах, которых тебе понадобится вызвать, когда ты начнешь свою великую карьеру. Конечно, они мне не чета, но зато они не станут так мотать тебе нервы.

Похоже, эти слова наконец-то задели в нем какую-то струнку.

— Ладно, Бартимеус, — сказал он. — Я согласен. Но тебе придётся подождать, пока я нарисую круг.

— Никаких проблем! — Я превратился в живое воплощение энтузиазма. — Я готов развлекать тебя, пока ты будешь этим заниматься! Что ты предпочитаешь? Я могу петь соловьем, сделать так, чтобы прекрасная музыка играла сама собою, вызвать сотни чудных ароматов… Если хочешь, я готов даже показывать фокусы!

— Спасибо, не нужно.

Один угол в комнате нарочно не был закрыт ковром и слегка приподнят. Там мальчишка и нарисовал куском чёрного мела, обнаруженного в ящике письменного стола, простой пентакль — очень точно и чётко, всего пару раз заглянув в свою книгу с формулами, — и два круга. Пока он этим занимался, я сидел тише воды, ниже травы. Наконец мальчишка завершил свой труд и разогнулся, держась за поясницу.

— Готово, — сказал он, потягиваясь. — Входи. — Я внимательно изучил руны.

— Он должен завершить действие пентакля Адельбранда?

— Да.

— И разрушить путы Бесконечного Заточения?

— Да! Видишь вот этот иероглиф? Он разрывает нить. Ну так ты хочешь, чтобы тебя отослали или как?

— Я просто хочу быть уверен.

Я запрыгнул в больший круг и повернулся лицом к нему. Мальчишка приготовился, мысленно повторил нужные слова, потом строго посмотрел на меня.

— Прекрати ухмыляться так по-дурацки, — сказал он. — Ты меня отвлекаешь.

— Извини.

Я изобразил на лице вселенскую скорбь.

— Это ничуть не лучше.

— Ну ладно, ладно, извини.

— Давай, приготовься.

Он набрал побольше воздуху в грудь.

— Одну минутку, — сказал я. — Если ты соберешься в ближайшее время вызывать кого-нибудь ещё, я бы порекомендовал тебе Факварла. Он хороший работник. Поручи ему что-нибудь, требующее творческого подхода — например, вычерпывать озеро ситом или считать песчинки на берегу. Он просто создан для этого!

— Слушай, ты хочешь уйти или нет?

— Хочу! Очень хочу!

— Ну тогда…

— Натаниэль — последнее замечание.

— Ну что тебе?

— Послушай меня. Для волшебника ты обладаешь неплохим потенциалом. И я имею в виду вовсе не то, что ты думаешь. Во-первых, ты куда более инициативен, чем большинство волшебников, — но если ты не будешь соблюдать осторожность, они тебя раздавят. А ещё у тебя есть совесть — опять-таки редкое свойство, которое очень легко потерять. Береги её. Собственно, всё. Ах, да! Я бы на твоем месте был поосторожнее с твоей новой наставницей.

Несколько секунд он смотрел на меня, как будто хотел что-то сказать. А потом нетерпеливо покачал головой.

— Со мной всё будет в порядке. Можешь обо мне не беспокоиться. Ладно, это твой последний шанс. Мне через пять минут пора идти ужинать.

— Я готов.

И мальчишка быстро, без малейшей запинки произнёс контрзаклинание. И с каждым произнесенным им звуком я чувствовал, как слабеет бремя слов, привязывающих меня к Земле. А когда он подошёл к концу, мой облик расплылся и вышел за пределы круга. В планах открылось множество дверей, маня меня к себе. Я превратился в густое облако дыма и с ревом ринулся прочь, заполнив комнату, что с каждым прошедшим мигом становилась всё менее реальной.

Мальчишка завершил заклинание. И закрыл рот. Последняя ниточка уз лопнула.

И я ушёл, оставив позади едкий запах серы.

Просто так, на память.

2. Глаз голема

Посвящается Филиппе

Хорошо быть молодым и талантливым волшебником. Волшебников в Британской империи уважают.

Еще бы, ведь именно волшебники правят страной, прочим остается лишь благодарить судьбу, что об их благополучии заботятся могущественные маги (правда, не все в народе это понимают). Натаниэлю всего четырнадцать лет, но его уже ценит начальство, и даже сам премьер-министр ему покровительствует. Одна беда – друзей нет (у волшебников их вообще, как правило, не бывает), зато завистников – хоть отбавляй. А тут, как назло, в Лондоне по ночам начинает твориться форменное безобразие, и шеф полиции утверждает, что это дело рук тех самых хулиганов, поймать которых было поручено Натаниэлю. Да уж, в такой переделке без сильного союзника не обойтись. И Натаниэлю не остается ничего, кроме как снова вызвать джина по имени Бартимеус, который однажды уже помог ему вернуть Амулет Самарканда...

«Глаз Голема» продолжает «Трилогию Бартимеуса», великолепный цикл детской Фэнтези Джонатана Страуда.

Главные действующие лица

Волшебники

М-р Руперт Деверокс — премьер-министр Великобритании и Империи.

М-р Карл Мортенсен — министр обороны.

Г-жа Джессика Уайтвелл — министр госбезопасности.

М-р Генри Дюваль – шеф полиции.

М-р Мармадьюк Фрай – министр иностранных дел.

Г-жа Хелен Малбинди — министр информации.

М-р Джулиус Тэллоу — министр внутренних дел.

М-р Джон Мэндрейк — помощник министра внутренних дел.

М-р Джордж Ффукс – волшебник четвертого уровня, департамент внутренних дел.

Г-жа Джейн Фаррар — помощник шефа полиции.

М-р Шолтпо Пинн — торговец, владелец магазина «Снаряжение Пинна» на Пиккадилли.

М-р Квентин Мейкпис – драматург, автор «Лебедей Аравии» и иных произведений.

А также многие иные волшебники, полицейские и соглядатаи.

Простолюдины

Китти Джонс.

Якоб Гирнек.

М-р Т. Э. Пеннифезер.

Энн Стивене.

Фред Уивер.

Стен Хеш.

Николас Дру.

Клем Хопкинс.

И прочие участники Сопротивления.

Духи

Бартимеус — джинн, на службе у м-ра Мэндрейка.

Квизл — джинн, на службе у м-ра Ффукса.

Шубит – джинн, на службе у г-жи Уайтвелл.

Немиадес — джинн, на службе у м-ра Тэллоу.

Симпкин — фолиот, на службе у м-ра Пинна.

И множество иных афритов, джиннов, фолиотов и бесов.

Пролог

Прага, 1868

В сумерках один за другим вспыхивали вражеские костры. Их было куда больше, чем в любую из минувших ночей. Костры сверкали на серых равнинах, точно россыпь огненных самоцветов, и было их так много, что казалось, будто из-под земли возник зачарованный город. В наших же стенах, напротив, дома стояли с затворенными ставнями, и светильники были притушены. Все сделалось шиворот-навыворот: сама Прага стояла темной и мертвой, в то время как земли вокруг города пылали жизнью.

Вскоре после этого улегся ветер. Перед тем он дул в течение нескольких часов – сильный и ровный западный ветер, приносивший нам вести о передвижениях захватчиков: грохот осадных машин, голоса солдат и животных, вздохи полоненных духов, запахи творимых чар. А теперь ветер утих с неестественной внезапностью, и воцарилось безмолвие.

Я парил высоко в небе над Страховым монастырем, держась внутри кольца величественных городских стен, которые сам же и отстроил три века тому назад. Мои кожистые крылья мерно двигались мощными взмахами; глаза мои прозревали все семь планов до самого горизонта.^[2K1] Нельзя сказать, чтобы зрелище было отрадное. Само британское воинство пряталось за Сокрытиями, однако же волны его мощи уже подкатывали к подножию Пражского Града. Во мраке смутно виднелись ауры огромного контингента духов; ежеминутно очередные краткие содрогания планов возвещали о прибытии все новых отрядов. По темным полям целеустремленно перемещались в разных направлениях группы людей-солдат. В центре громоздилось скопище огромных белых шатров, похожих на яйца птицы Рок. Вокруг шатров густо, точно паутина, висели Щиты и прочие заклинания.^[2K2]

Я поднял взгляд к темнеющему небосводу. На небе теснились гневные черные тучи, слегка подкрашенные желтым на западе. На большой высоте, вне пределов досягаемости Взрывов и почти незримые в гаснущих сумерках, кружили шесть размытых точек. Они плавно двигались противу-солонь, в последний раз обозревая наши стены, проверяя, насколько прочна наша защита.

Да, кстати, не мешало бы и мне сделать то же самое.

У Страховых ворот, самого дальнего и уязвимого места в стенах, была возведена укрепленная башня. Древние ворота были заперты тройным наговором и бесчисленным множеством засовов, а грозные зубцы на вершине башни щетинились пиками недремлющих часовых.

По крайней мере, должны были щетиниться.

К башне летел я, коршуноглавый, кожисто-крылый, сокрытый призрачной завесой. Я беззвучно ступил босыми ногами на высокий каменный гребень. Я ожидал мгновенного оклика, сурового «Стой, кто идет?!», стремительной реакции готовых к битве воинов.

Тишина. Я снял с себя Сокрытие и стал ждать хотя бы скромного, запоздалого проявления бдительности. Потом громко кашлянул. И снова – ничегошеньки.

Часть парапета была загорожена мерцающим Щитом, за которым и примостилось пятеро часовых.^[2K3] Щит был изрядно узок и рассчитан на одного солдата-человека или максимум на трех джиннов. Поэтому на площадке царила изрядная толкотня.

– Ну чего ты пихаешься, чего пихаешься?

– Поосторожней с когтями, ты, придурок!

– А ты подвинься. Я ж тебе говорю, у меня вся задница наружу торчит! Еще увидят, чего доброго.

– Ну, это само по себе могло бы принести нам победу.

– Кончай крыльями размахивать! Едва глаз мне не вышиб!

– А ты превратись во что-нибудь поменьше. Как насчет глиста, например?

– Если ты еще раз ткнешь меня локтем!..

– А я чё, виноват, что ли! Это Бартимеус нас сюда поставил. Этот надутый…

Ну, короче, вот такой образец плачевной расхлябанности и бестолковщины. Думаю, целиком это пересказывать совершенно незачем. Коршуноглавый воитель сложил свои могучие крыла, выступил вперед и привлек внимание часовых, ловко отвесив им крепкую затрещину, одну на всех.^[2K4]

– И это называется часовые? – прогремел я. Я был не в настроении устраивать тут долгое разбирательство: полгода непрерывной службы изрядно источили мою сущность. – Прячетесь за Щитом, ссоритесь, как торговки на базаре… Я вам что велел? Бдеть!

Часовые что-то жалко бубнили в свое оправдание, переминались с ноги на ногу и смотрели в пол. Наконец лягушонок несмело поднял лапку.

– Извините, мистер Бартимеус, сэр, – сказал он, – но что толку в нашем бдении? Британцы-то повсюду: и на небе, и на земле. Мы слыхали, что у них там целая когорта афритов – это правда?

Я устремил свой клюв к горизонту и сузил глаза.

– Быть может. Лягушонок застонал:

– А у нас-то ни единого не осталось, верно ведь? С тех пор, как Феб накрылся медным тазом. А еще у них есть мариды – и не один, если верить слухам. А у предводителя еще и этот посох – страсть какой мощный. Говорят, он им и Париж, и Кельн разнес по пути сюда. Это тоже правда?

Ветерок слегка шевелил перышки у меня на голове.

– Быть может.

Лягушонок ахнул.

– Но ведь это же просто ужас, верно? Нам теперь просто не на что надеяться. С самого обеда прибывают все новые и новые отряды духов, а это может означать только одно. Сегодня ночью они пойдут в атаку. И к утру мы все будем покойниками.

Мда-а, ничего не скажешь, хорошенький боевой дух будет у нашего войска от таких разговорчиков!^[2K5] Я положил руку на его склизкое, бородавчатое плечо:

– Послушай, сынок… Как тебя звать?

– Наббин, сэр.

– Наббин. Так вот, Наббин: не стоит верить всему, что тебе говорят. Да, конечно, британская армия сильна. Болеетого: редко случалось мне видеть воинство сильнее этого. Но пусть так. Пусть у них есть мариды, целые легионы афритов и целые бочки хорл. Пусть все это обрушится на нас сегодня ночью, прямо здесь, у Страховых ворот. Ну что ж, пусть явятся! У нас еще есть в запасе нечто такое, от чего им придется убраться несолоно хлебавши.

– Например, сэр?

– У нас есть такое, от чего все эти африты и мариды кувырком попадают с неба. Тайные приемы, которым мы научились в огне десятков битв. Приемы, которые сулят одну сладостную возможность: выжить!

Лягушонок уставился на меня своими выпученными глазами.

– Это мой первый бой, сэр…

Я небрежно махнул рукой:

– В любом случае, императорские джинны говорят, что его волшебники над чем-то там трудятся. Последняя линия обороны. Какой-нибудь сумасшедший план, как пить дать. – Я похлопал его по плечу, как это принято у мужчин. – Ну что, сынок, полегчало тебе?

– Никак нет, сэр. Только хуже стало.

Ну, в общем, справедливо. Что поделаешь, не спец я по части таких задушевных бесед!

– Ладно! – проворчал я. – Вот вам мой совет: уворачивайтесь пошустрее и, где возможно, удирайте. Если повезет, ваших хозяев убьют раньше, чем вас. По крайней мере, сам я рассчитываю именно на это.

Надеюсь, они сумели извлечь пользу из моей воодушевляющей речи. Потому что именно в этот момент британцы пошли в атаку. По всем семи планам раскатилось далекое эхо. Мы все ощутили его: это был властный приказ, звучащий на одной мощной ноте. Я резко развернулся, вглядываясь во тьму, и пятеро часовых, один за другим, тоже высунули головы из-за зубцов.

Внизу, на равнинах, могучая армия пришла в движение.

Во главе войск, несомые внезапным порывом яростного ветра, мчались джинны в алых и белых доспехах, вооруженные тонкими пиками с серебряными наконечниками. Крылья их гудели, и башня содрогалась от их воплей. А по земле двигались призрачные полчища: хорлы со своими костяными трезубцами. Они обшаривали все дома и хижины, построенные снаружи городских стен, ища добычи.^[2K6] Вокруг них порхали смутные тени – гули и мороки, призраки холода и несчастья, нематериальные на любом из планов. А вслед за ними, вереща и щелкая челюстями, подобно пыльной буре или гигантскому пчелиному рою, взмыли в небо тысячи бесов и фолиотов. И все они – а также многие иные – устремились к Страховым воротам.

Лягушонок подергал меня за рукав.

– Хорошо, что вы с нами поговорили, сэр, – сказал он. – Теперь благодаря вам я чувствую себя абсолютно уверенно.

Но я его почти не слушал. Я смотрел вдаль, поверх чудовищного воинства, на невысокий холмик рядом с куполами белых шатров. На холмике стоял человек, державший палку – точнее, посох. Человек был слишком далеко, чтобы разглядеть его как следует, однако его мощь я чувствовал даже отсюда. Его аура озаряла весь холм, на котором он стоял. У меня на глазах из кипящих в небе туч вырвались несколько молний – и втянулись в верхушку воздетого ввысь посоха. Холм, шатры, ожидающие вокруг солдаты – все вокруг него на миг озарилось ярким, как солнце, светом. А потом свет угас – посох вобрал в себя энергию молний. И над осажденным городом прокатился гром.

– Значит, это и есть он? – пробормотал я. – Знаменитый Глэдстоун…

Джинны уже приближались к стенам, минуя равнину и руины недавно разоренных домов. Когда они подлетели вплотную, сработал защитный наговор: в небо рванулись фонтаны голубовато-зеленого пламени, испепелившие тех, кто мчался впереди. Однако пламя быстро угасло, и остальные понеслись дальше как ни в чем не бывало.

Пришла пора вступить в дело защитникам города: со стен взмыла к тучам сотня бесов и фо-лиотов. Они верещали металлическими голосами и швыряли Взрывы навстречу летящей орде. Нападающие отвечали тем же. В полутьме встречались и смешивались Инферно и Потоки, вспышки света отбрасывали причудливые сплетенные тени. Вокруг уже горели окраины Праги; первые из хорл теснились под нами, пытаясь порвать прочные соединяющие заклятия, которыми я скрепил основания стен.

Я развернул свои крылья, готовясь ринуться в схватку; стоявший рядом лягушонок раздул горло и издал воинственное кваканье. В следующий миг из посоха волшебника, стоявшего вдали на холме, вырвался сгусток энергии. Он дугой пронесся по небосводу и врезался в башню Страховых ворот, под самыми ее зубцами. Наш Щит порвался, точно папиросная бумага. Во все стороны полетели камни и куски цемента, крыша просела. Я кубарем взлетел в воздух…

… И едва не рухнул на землю. Впрочем, мне повезло: я упал на возы с сеном, которыми перегородили ворота перед началом осады. Деревянный остов башни уже полыхал. Часовых было не видать. В небе мельтешили бесы и джинны, обмениваясь магическими атаками. Тела убитых сыпались вниз, поджигая крыши домов. На улицу с воплями выбегали женщины и дети. Страховы ворота содрогались от ударов трезубцев хорл. Было ясно, что простоят они недолго.

Защитники города явно нуждались в моей помощи. Я выкарабкался из кучи сена со свойственным мне проворством.

– Бартимеус, когда закончишь обирать с себя соломинки, имей в виду, что тебя зовут в замок, – послышался знакомый голос.

Коршуноглавый воитель обернулся.

– А, Квизл! Привет.

Посреди улицы, глядя на меня желто-зелеными глазами, восседала изящная леопардица. Когда я оглянулся, она небрежно встала, отошла на несколько шагов в сторону и села снова. Мгновением позже на то место, где она только что восседала, обрушился поток горящей смолы, оставив дымящийся кратер на булыжной мостовой.

– Вижу, ты малость занят, – заметила она.

– М-да. Пожалуй, тут нам не выстоять.

И я спрыгнул с воза.

– Похоже, соединяющие заклинания стен долго не продержатся, – сказала леопардица, взглянув на шатающиеся ворота. – Халтурная работенка. Интересно, что за джинн их строил?

– Понятия не имею, – ответил я. – Так что, хозяин нас зовет?

Леопардица кивнула:

– И давай-ка поживее, а то достанется нам Иголок. Пошли пешком. В небе чересчур большая толкотня.

– Ну, веди.

Я сменил облик, обернувшись пантерой чернее ночи. И мы помчались по узеньким улочкам в сторону площади Градчаны. Улочки были пусты: мы нарочно избегали мест, где, точно охваченное паникой стадо, метались люди. Вокруг вспыхивали все новые и новые здания. Рушились кровли, падали стены. Над крышами плясали мелкие бесы, размахивая головешками.

На площади перед замком суетились в неверном свете фонарей императорские слуги, которые кое-как грузили на телеги разрозненные предметы мебели. Конюхи тщетно пытались привязать обезумевших лошадей к коновязям. Небо над городом пестрело разноцветными вспышками; от Страховых ворот и монастыря доносились глухие удары разрывов. Мы проскользнули в парадный вход замка, и никто не преградил нам пути.

– Что, Император съезжает? – пропыхтел я. Навстречу нам проносились очумевшие бесы с тюками тряпок на головах.

– Он все больше из-за своих ненаглядных птичек тревожится, – откликнулась Квизл. – Требует, чтобы наши африты перенесли их в безопасное место.

И ее зеленые глаза сверкнули насмешливо и печально.

– Так ведь афритов же всех перебили.

– То-то и оно. Ну вот, мы уже почти пришли.

Мы прибыли в северное крыло замка, где располагались волшебники. Здесь сами камни были густо пропитаны магией. Леопард и пантера сбежали по длинной лестнице, очутились на балконе, выходящем на Олений ров, и через арку вступили в Нижнюю Мастерскую. Это была просторная круглая зала, занимавшая почти весь первый этаж Белой башни. На протяжении этих веков меня не раз вызывали сюда, но на сей раз все атрибуты магического искусства: книги, горшочки с благовониями, канделябры – были сдвинуты к стенам, а в центре залы были расставлены десять столов и кресел. На каждом из столов покоился хрустальный шар, мерцающий светом. На каждом из кресел сидел волшебник, который, пригнувшись, вглядывался в глубь шара. В зале царила гробовая тишина.

Наш хозяин стоял у окна, глядя сквозь телескоп в темное небо.^[2K7] Он заметил нас, сделал нам знак молчать и провел в соседнюю комнату. Его седые волосы окончательно побелели от напряжения последних нескольких недель; крючковатый нос поник и заострился, и глаза стали красные, как у беса.^[2K8] Он почесал в затылке.

– Можете не рассказывать, – сказал он. – Сам знаю. Сколько у нас времени?

Пантера дернула хвостом.

– Час, не больше.

Квизл оглянулась в сторону большой залы, где трудились безмолвные волшебники.

– Я вижу, вы выпустили големов, – сказала она.

Волшебник коротко кивнул:

– Они причинят врагу большой ущерб.

– Этого все равно будет недостаточно, – возразил я. – Даже если их десять. Вы видали, какие там полчища?

– Вечно ты, Бартимеус, лезешь со своими дурацкими и непрошеными замечаниями. Это всего лишь затем, чтобы отвлечь их. Мы планируем вывести его величество по восточной лестнице. У берега ждет лодка. А големы окружат замок и прикроют наше отступление.

Квизл все еще смотрела на волшебников. Те скрючились над хрустальными шарами, непрерывно бормоча безмолвные указания своим созданиям. Крохотные движущиеся изображения в магических кристаллах показывали каждому из них, что видит его голем.

– Британцы не станут возиться с этими чудовищами, – сказала Квизл. – Они найдут тех, кто ими управляет, и убьют их.

Хозяин осклабился:

– К тому времени император будет уже в безопасности! Кстати, это и есть ваше новое поручение. Вы будете стеречь его величество во время этого побега. Поняли?

Я поднял лапу. Волшебник тяжко вздохнул:

– Ну, Бартимеус?

– Сэр, – сказал я, – нельзя ли внести встречное предложение? Прага окружена со всех сторон. Если мы попытаемся выбраться из города вместе с императором, всех нас ждет ужасная гибель. Может, плюнем на старого идиота и смоемся? На Карловой улице есть маленький пивной погреб с пересохшим колодцем. Колодец неглубокий. Правда, отверстие довольно узкое, но…

Волшебник нахмурился:

– Ты рассчитываешь, что я стану там прятаться?

– Ну, там для вас тесновато, конечно, но, по моим расчетам, мы сумеем вас туда запихнуть. Ваше пузо, конечно, будет мешать, но если хорошенько нажать… Уй-яа!

Моя шерсть задымилась; я осекся на полуслове. Раскаленные Иглы всегда сбивают меня с мысли.

– Я знаю, что такое преданность, – в отличие от тебя! – прогремел хозяин. – Меня не нужно принуждать вести себя благородно по отношению к своему господину. Повторяю: вы оба должны защищать его особу, даже ценой своей собственной жизни! Поняли?!

Мы нехотя кивнули; и как раз в этот момент пол под ногами содрогнулся от близкого разрыва.

– Тогда следуйте за мной, – приказал он. – Времени мало.

Мы поднялись по той же лестнице и углубились в гулкие коридоры замка. Окна озарялись яркими вспышками; отовсюду доносились жуткие вопли. Хозяин трусил на своих длинных, тощих ногах, хрипя и отдуваясь на каждом шагу, мы с Квизл длинными прыжками неслись следом.

Наконец мы выбежали на террасу, где в течение многих лет император держал свой птичник. Птичник был огромный: нагромождение просторных вольеров с узорчатыми бронзовыми решетками, с куполами, башенками и выдвижными ящичками для корма и с дверцами, через которые император мог входить внутрь. Внутри все было заставлено деревьями и кустарниками в горшках, между которыми носилось множество разнообразных попугаев, чьи предки прибыли в Прагу со всех концов света. Император был буквально без ума от этих птиц; в последнее время, когда мощь Лондона стала расти и империя начала ускользать из его рук, он все чаще подолгу просиживал в птичнике, беседуя со своими друзьями. Теперь, когда в ночном небе шло магическое сражение, птицы были в панике. Они носились по клеткам, роняя перья и издавая пронзительные крики. Император, низенький пухлый господин в атласных штанах и мятой белой сорочке, суетился не меньше попугаев. Он о чем-то спорил с людьми, приставленными ходить за птицами, совершенно игнорируя советников, которые теснились вокруг. Главный министр, Майринк, бледный, с грустными глазами, дергал его за рукав:

– Ваше величество, прошу вас! Британцы уже в Пражском Граде! Мы обязаны перевезти вас в безопасное место…

– Но я не могу бросить моих птиц! Где мои волшебники? Вызовите их сюда!

– Сир, они все участвуют в битве…

– Ну, тогда где мои африты? Мой верный Феб…

– Сир, я уже несколько раз информировал вас, что…

Мой хозяин протолкался сквозь толпу.

– Сир, разрешите представить вам Квизл и Бартимеуса. Они будут содействовать нам в отъезде, а потом вернутся, дабы спасти ваших замечательных птиц.

– Как? Кошки? Две кошки?! Император побледнел и надулся.^[2K9]

Мы с Квизл закатили глаза. Она превратилась в деву невиданной красы; я принял облик Птолемея.

– А теперь, ваше величество, прошу вас к восточной лестнице… – сказал мой хозяин.

В городе прогремели мощные взрывы; горела уже половина окраин. Через парапет, окружавший террасу, перемахнул мелкий бес с горящим хвостом. Он, скользя, подлетел к нам и замер на месте.

– Разрешите доложить, сэр! К замку прорывается множество неистовых афритов. Атаку возглавляют Гонорий и Паттернайф, личные слуги Глэдстоуна. Они очень ужасные, сэр. Наши отряды не могут выстоять перед их натиском.

Он умолк и оглянулся на свой дымящийся хвост.

– Разрешите поискать воды, сэр?

– А что големы? – осведомился Майринк. Бесенок содрогнулся:

– Так точно, сэр. Големы только что вступили в битву с врагом. Я, разумеется, старался держаться подальше от облака, но, кажется, британские африты несколько смешались и отступили. Так как насчет воды?

Император издал дребезжащий победный вопль.

– Прекрасно, прекрасно! Победа у нас в руках!

– Это лишь временное преимущество, – возразил Майринк. – Сир, нам нужно идти.

И, невзирая на протесты императора, его оторвали от клеток и потащили к калитке. Майринк и мой хозяин возглавляли процессию, следом за ними шел император, но его приземистой фигурки было не видно за толпой придворных. Мы с Квизл замыкали шествие.

Вспышка света. Через парапет у нас за спиной перемахнули две черные фигуры. Рваные плащи развевались у них за плечами, в глубине капюшонов горели желтые глаза. Они неслись через террасу большими летящими скачками, лишь изредка касаясь земли. Птицы в клетках внезапно умолкли.

Мы с Квизл переглянулись.

– Твои или мои?

Прекрасная дева улыбнулась мне, обнажив острые зубки.

– Мои.

И она осталась позади, чтобы встретить приближающихся гулей. А я побежал догонять свиту императора.

За калиткой под стеной замка шла вдоль рва на север узкая тропинка. Внизу полыхал Старый город, мне были видны бегающие по улицам британские солдаты и пражане, которые разбегались от них, сражались с ними и умирали от их рук. Но все это казалось ужасно далеким – до нас долетало лишь легкое дуновение. В небе, точно галки, носились стаи бесов.

Император наконец прекратил громко жаловаться. Свита молча торопилась вперед. Пока что все в порядке. Мы уже у Черной башни. Вот и восточная лестница. Путь был свободен.

Позади послышалось хлопанье крыльев, и рядом со мной приземлилась Квизл. Лицо у нее было серым. В боку зияла рана.

– Что-то не так? – спросил я.

– Это не гули. Там был африт. Пришел голем, уничтожил африта. Я в порядке.

Свита стала спускаться с холма. В водах Влтавы внизу отражались сполохи горящего замка, придавая реке скорбную красоту. Мы никого не встретили, никто не пытался нас преследовать.

Река была уже совсем рядом. Мы с Квизл переглянулись с надеждой. Город потерян, а с ним и вся империя, однако это бегство позволит нам спасти хотя бы остатки попранной гордости. Мы, конечно, питали глубочайшее отвращение к этому рабству, но при этом мы терпеть не могли проигрывать.

Засада подстерегала у самого подножия холма.

На ступени перед свитой внезапно с шумом и грохотом выпрыгнули шестеро джиннов и целая стая бесов. Император и придворные вскрикнули и отшатнулись. Мы с Квизл напряглись, готовые ринуться в бой.

Позади кто-то слегка кашлянул. Мы обернулись одновременно.

На пять ступенек выше нас стоял хрупкий молодой человек. Курчавые светлые волосы, большие голубые глаза, сандалии на босу ногу и тога в позднеримском стиле. В лице у него было что-то застенчивое и сентиментальное – как будто он из тех, что, как говорится, и мухи не обидят. Однако одна деталь, которая невольно бросилась мне в глаза, портила все впечатление: в руке он держал чудовищных размеров косу с серебряным лезвием.

Я проверил его на других планах, лелея слабую надежду, что это на самом деле всего лишь эксцентричный человек, нарядившийся для маскарада. Увы, нет. Это был африт, и притом довольно могучий. Я сглотнул. Дело запахло жареным.^[2K10]

– Мистер Глэдстоун передает императору свои наилучшие пожелания, – произнес молодой человек. – Он хотел бы видеть его в своем обществе. Все прочие могут убираться восвояси.

Предложение звучало вполне разумно. Я вопросительно взглянул на хозяина, но тот яростно махнул рукой, приказывая мне вступить в бой. Я тяжело вздохнул и нехотя шагнул навстречу африту.

Молодой человек неодобрительно поцокал языком:

– Проваливай, слабак! Тебе против меня не выстоять.

Это оскорбление разожгло во мне ярость. Я вытянулся во весь рост.

– Берегись! – холодно ответствовал я. – Меня опасно недооценивать!

Африт похлопал ресницами с показным безразличием.

– Да ну? А ты кто такой? Имя-то у тебя есть?

– Имя?! – воскликнул я. – Есть, и не одно! Я – Бартимеус! Я – Сакар аль-Джинни, Н'гор-со Могучий, Серебряный Пернатый Змей!

Я сделал выразительную паузу. Молодой человек остался невозмутим.

– Не-а. Первый раз слышу. Так вот, не будешь ли ты столь любезен…

– Я беседовал с Соломоном!..

– Нашел чем хвастаться! – отмахнулся африт. – Кто с ним не беседовал? Скажем прямо, он ни одного из нас не пропустил.

– Я восстановил стены Урука, Карнака и Праги!..

Молодой человек хмыкнул.

– Это вот эти, что ли? Которые Глэдстоун за пять минут раскатал по камушку? А стены Иерихона – это, часом, не твоя работа была?

– Его, его! – встряла Квизл. – Один из его первых опытов. Он об этом предпочитает помалкивать, но…

– Слушай, Квизл!..

Африт провел пальцем вдоль лезвия косы.

– Последний раз предупреждаю, джинн, – сказал он. – Валяй отсюда. У тебя нет шансов.

Я пожал плечами, покоряясь своей судьбе.

– Мы еще посмотрим!

Ну что ж, посмотрели. И увидели, что африт был прав, – причем почти мгновенно. Мои первые четыре Взрыва он отразил взмахом косы. Пятый же, который я сделал действительно сокрушительным, полетел обратно в мою сторону. Меня смело с лестницы, и я покатился вниз с холма, рассыпая свою сущность. Остановившись, я попытался встать, но снова упал, корчась от боли. Моя рана была слишком велика, я никак не мог оправиться вовремя.

А наверху, на тропе, бесы уже набросились на придворных. Мимо меня пронеслись Квизл и коренастый джинн, вцепившиеся друг другу в глотку.

Африт с оскорбительной небрежностью принялся спускаться ко мне. Он подмигнул – и занес серебряную косу.

Но в этот миг вмешался мой хозяин.

Нельзя сказать, чтобы он был таким уж хорошим хозяином – например, он питал просто какое-то нездоровое пристрастие к Раскаленным Иглам, – но, с моей точки зрения, его последний поступок был лучшим деянием в его жизни.

Вокруг него кишели бесы. Они тянулись поверх его головы, ныряли у него между ног, – они рвались к императору. Хозяин издал яростный возглас и выхватил из кармана сюртука Взрывной жезл – один из этих новоделов, изготовленных алхимиками с Золотой улицы в ответ на британскую угрозу. Делались эти жезлы кое-как, на скорую руку, имели тенденцию взрываться раньше, чем надо, а иногда не взрывались совсем. В любом случае, при их использовании самым разумным было как можно быстрее швырнуть их куда-нибудь в сторону врага. Но мой хозяин – он же был типичный волшебник. Не привык он лично участвовать в битвах. Команду-то он выкрикнуть сумел, а вот дальше замешкался: держал жезл над головой и тыкал им в сторону бесов, словно никак не мог решиться, которого выбрать.

Ну, и промедлил дольше, чем следовало.

Взрывом снесло пол-лестницы. Бесы, придворные и сам император разлетелись, как пух с одуванчика. А от хозяина моего вообще ничего не осталось.

И в миг его смерти узы, сковывавшие меня, распались и исчезли.

Африт махнул своей косой как раз в том месте, где только что была моя голова. Но лезвие бесполезно воткнулось в землю.

Так, через несколько сотен лет, после дюжины хозяев, оборвались узы, приковывавшие меня к Праге. Однако надо сказать, что, когда моя сущность с облегчением разлеталась в разные стороны и я смотрел с высоты на горящий город, на марширующие войска, на плачущих детей и завывающих бесов, на предсмертные корчи одной империи и кровавое крещение другой, особого торжества я не испытывал.

Было у меня ощущение, что скоро все станет еще хуже.

Часть 1

НАТАНИЭЛЬ

1

Лондон. Великая и процветающая столица, существующая уже две тысячи лет. Под руководством волшебников она стремилась к тому, чтобы сделаться центром мира. И отчасти преуспела – по крайней мере, в том, что касалось размеров. Разжиревшая на завоеванных империей богатствах столица разрослась, сделалась огромной и неуклюжей.

Город тянулся на несколько миль по обе стороны Темзы: пропитанная гарью корка домов, разукрашенная дворцами, башнями, храмами и рынками. В любом месте города в любое время кипела оживленная деятельность. Улицы были запружены и забиты туристами, рабочими и прочими людьми, спешащими по своим делам, в то время как в воздухе незримо кишели бесы, спешащие по делам своих хозяев.

На шумных пристанях, тянущихся в серые воды Темзы, отряды солдат и бюрократов ждали своей очереди отплыть за моря. В тени их одетых сталью парусников скользили по реке разноцветные торговые суда всех видов и размеров. Шустрые европейские караки; арабские дау с треугольными парусами, нагруженные пряностями; китайские джонки с презрительно задранными носами; элегантные американские клиперы со стройными мачтами; а вокруг них кишели, мешая проходу, лодчонки лоцманов, которые громко ссорились из-за того, чья очередь вести судно к причалу.

Два сердца задавали ритм столичной жизни. На востоке – район Сити, где собирались торговцы из далеких земель, чтобы обменяться товарами; а на западе, там, где река делала резкий поворот, растянулся на целую милю район политиков, Вестминстер, где волшебники день и ночь трудились над тем, чтобы непрестанно расширять и защищать территорию Британской империи.

Мальчишка побывал по делу в центре Лондона и теперь пешком возвращался в Вестминстер. Шагал он не спеша: несмотря на ранний час, солнце уже изрядно припекало, и парень чувствовал, как воротничок мало-помалу намокает от пота. Легкий ветерок трепал полы длинного черного пальто, заставляя его развеваться за спиной у мальчишки. Юнец сознавал, как это смотрится, и был доволен производимым эффектом. Это выглядело мрачно и впечатляюще. Парень не раз ловил на себе взгляды прохожих. В дни, когда ветер был действительно сильным, пальто имело тенденцию развеваться горизонтально, параллельно земле, а это смотрелось совсем не так стильно.

Мальчишка пересек Риджент-стрит и, миновав беленые здания эпохи Регентства, вышел на Хей-маркет, где уличные метельщики деловито прибирались перед фасадами театров и молодые торговки фруктами уже раскладывали свой товар. Одна женщина тащила лоток, на котором красовалась гора отличных спелых апельсинов из колоний. Апельсины сделались в Лондоне редкостью с тех пор, как в южной Европе начались войны. Проходя мимо, мальчишка метко бросил монету в оловянную кружку, что висела у женщины на шее, и ловко подхватил верхний апельсин из кучи. И, не обращая внимания на ее благодарности, пошагал дальше, даже не сбившись с шага. Пальто по-прежнему впечатляюще развевалось у него за спиной.

На Трафальгарской площади только что установили ряды высоких шестов, украшенных разноцветными спиральными полосами. Артели рабочих как раз протягивали между ними веревки. Веревки были разукрашены красными, белыми и синими флажками. Парень остановился, чистя свой апельсин и наблюдая за работой.

Мимо проходил рабочий, пошатывающийся под тяжестью мотков веревки.

– Эй, милейший! – окликнул его парень. – К чему все это?

Рабочий покосился в его сторону, увидел длинное черное пальто, что было на мальчишке, и немедленно попытался отвесить ему неуклюжий поклон. Половина мотков тут же раскатилась по мостовой.

– Это к завтрашним торжествам, сэр, – сказал он. – Завтра ведь День Основателя. Национальный праздник, сэр.

– Ах да, конечно. День рождения Глэдстоуна. Я и забыл.

Парень бросил в канаву ленту апельсиновой кожуры и удалился, пока рабочий возился, собирая мотки веревки и бранясь сквозь зубы.

И так до самой улицы Уайтхолл, района массивных, серого цвета зданий, густо пропитанных запахом прочно укоренившейся власти. Здесь сама архитектура вселяла в любого случайного прохожего страх и благоговение: огромные мраморные столпы; широкие бронзовые двери; сотни и сотни окон, светящихся круглыми сутками; гранитные статуи Глэдстоуна и прочих выдающихся деятелей, чьи мрачные, морщинистые лица сулили справедливую расправу всем врагам Государства. Однако парень миновал их всех легкой походкой, продолжая чистить апельсин с небрежностью человека, рожденного для того, чтобы обитать в этих стенах. Он кивнул полисмену, мимоходом продемонстрировал свой пропуск охраннику и через боковые ворота вошел во двор департамента внутренних дел, над которым простирало свои ветви могучее ореховое дерево. Только тут он замедлил шаг, доел апельсин, вытер руки носовым платком и поправил галстук, воротничок и манжеты. Потом в последний раз пригладил волосы. Хорошо. Теперь он готов. Пора браться за работу.

Более двух лет миновало со времен мятежа Лав-лейса и с тех пор, как Натаниэль нежданно-негаданно сделался причастен к высшим кругам общества. Теперь ему стукнуло четырнадцать. Он был уже на голову выше, чем тогда, когда он вернул Амулет Самарканда в руки благодарного правительства. Он также слегка раздался в плечах, однако все еще выглядел худощавым. Длинные темные волосы спадали ему на лицо растрепанными прядями, как того требовала нынешняя мода. Лицо его было худым и бледным от долгих часов, проведенных за книгами, зато глаза ярко блестели, и во всех его движениях чувствовалась с трудом сдерживаемая энергия.

Натаниэль был юноша наблюдательный: он быстро заметил, что среди практикующих волшебников внешний вид имеет большое значение для поддержания статуса. На тех, кто не следил за собой, смотрели косо – на самом деле это был верный знак посредственного дарования. Натаниэль производить подобное впечатление не собирался. На жалованье, которое выплачивали ему в департаменте, он приобрел себе черный облегающий пиджак, брюки-дуд очки и длинное итальянское пальто – последний писк моды. Натаниэль носил узкие ботинки со слегка заостренными носами, а в его нагрудных карманах неизменно красовались шикарные носовые платки, один ярче другого. Всегда тщательно одетый, ухоженный, он расхаживал по галереям Уайтхолла размашистым, целеустремленным шагом, похожий на цаплю со стопками бумаг под мышкой.

Имя, данное ему при рождении, он держал в тайне. Своим коллегам и товарищам он был известен под официальным именем «Джон Мэндрейк».

Это имя до него носили еще два волшебника, но особой известности ни тот, ни другой не добились. Первый жил при королеве Елизавете и занимался алхимией. Прославился он в основном тем, что на глазах всего двора обратил свинец в золото. Позднее обнаружилось, что он покрыл золотые слитки тончайшим слоем свинца, который расплавился, когда его слегка подогрели. Весь двор восхищался его находчивостью, но это не помешало его обезглавить. Второй Джон Мэндрейк был сыном мебельщика и всю свою жизнь изучал многочисленные разновидности демонических букашек. Ему удалось описать 1703 никому не интересных подвида, пока наконец один из них, малый сборчатый зеленый шершнекрыл, не укусил его за незащищенное место; бедняга распух до размеров шезлонга и от этого умер.

Однако бесславная участь его тезок Натаниэля отнюдь не тревожила. Напротив, он был только рад этому. Он намеревался прославить свое имя лично.

Наставницей Натаниэля была госпожа Джессика Уайтвелл, волшебница неопределенного возраста с коротко подстриженными белыми волосами и телосложением хрупким, приближающимся к скелетоподобному. Она считалась одной из четырех наимогущественнейших волшебников в правительстве, и влияние ее было весьма велико. Она признавала талант своего ученика и твердо намеревалась предоставить ему возможность развиться в полную силу.

Натаниэль обитал в просторных апартаментах в особняке своей хозяйки, стоявшем на самом берегу Темзы. Существование он вел упорядоченное и размеренное. Особняк был суперсовременный: скупая обстановка, повсюду ковры расцветки «под рысь» и стены крахмальной белизны. Мебель была изготовлена из стекла и посеребренного металла либо из бледной древесины, срубленной в лесах Севера. Весь дом имел холодный, деловитый, почти стерильный облик, который Натаниэлю нравился чрезвычайно: это говорило о сдержанности, чистоте и компетентности – все фирменные знаки современного мага.

Излюбленный стиль госпожи Уайтвелл чувствовался даже в ее библиотеке. В домах большинства волшебников библиотеки представляли собой мрачные, угрюмые помещения. Книги там были переплетены в кожи экзотических животных, а на корешках у них красовались пентакли или руны проклятия. Но теперь Натаниэль знал, что весь этот антураж – сплошной прошлый век. Госпожа Уайтвелл заказала «Ярославу», конторе печатников и переплетчиков, переплести все ее книги заново, в простую белую кожу. Потом все книги были каталогизированы, и номера из каталога были проштампованы на них черными чернилами.

В центре белой комнаты, заставленной аккуратными белыми томами, красовался прямоугольный стеклянный стол. За этим столом Натаниэль каждую неделю проводил по два дня, изучая высшие таинства.

В первые месяцы своего обучения у госпожи Уайтвелл он с головой ушел в учебу и, к ее изумлению и одобрению, в рекордно короткие сроки овладел последовательно всеми ступенями вызывания духов. Он начал с наинизших разновидностей демонов (букашек, мулеров, бесов и гоблинов), потом перешел к средним (все разновидности фолиотов) и наконец достиг высших (джиннов различных каст) – и все это буквально за несколько дней.

Видя, как ученик спровадил дюжего джинна импровизированным заклятием, включавшим в себя шлепок по его синей заднице, наставница не стала скрывать восхищения.

– Вы талант, Джон, – сказала она, – прирожденный талант. В Хедлхэм-Холле, изгоняя демона, вы проявили отвагу и хорошую память, однако я и не подозревала, насколько вы одарены в области вызывания в целом. Трудитесь прилежно, и вы далеко пойдете.

Натаниэль сдержанно поблагодарил госпожу Уайтвелл. Он не стал ей говорить, что все это большей частью не представляет для него ничего нового, что он уже в двенадцать лет вызывал джинна средней руки. О своей связи с Бартимеусом он предпочитал помалкивать.

Госпожа Уайтвелл вознаградила его раннее развитие посвящением в новые тайны и наставлениями. Это было именно то, чего желал Натаниэль. Под ее руководством он научился давать демонам многоступенчатые или полупостоянные поручения, не пользуясь такими громоздкими средствами, как Пентакль Адельбранда. Он узнал, как защищаться от вражеских шпионов, сплетая вокруг себя сенсорные сети; как отражать внезапные атаки, вызывая стремительные Потоки, которые поглощают враждебную магию и уносят ее прочь. За весьма короткий промежуток времени Натаниэль вобрал такое же количество новых знаний, каким обладали его коллеги-волшебники лет на пять-шесть старше него. И теперь он был готов к своей первой работе.

Всем многообещающим молодым магам принято было поручать обязанности мелких служащих в департаментах, чтобы они имели возможность научиться практическому использованию магии. Возраст, в котором это происходило, зависел от талантов ученика и от влияния наставника. В случае с Натаниэлем присутствовал и еще один фактор: ведь во всех кофейнях Уайтхолла было известно, что за его карьерой весьма пристально и благосклонно наблюдает сам премьер-министр. В результате Натаниэль с самого начала сделался объектом всеобщего внимания.

Его наставница предупреждала его об этом.

– Держите свои тайны при себе, – говорила она, – в особенности имя, данное вам при рождении, если оно вам известно. Держите рот на замке. Иначе из вас все вытянут.

– Кто? – поинтересовался он.

– Враги, которых вы еще не нажили. Они предпочитают все предусматривать заранее.

Разумеется, истинное имя волшебника может сделаться источником большой слабости, если оно станет известно кому-то другому, и Натаниэль свое имя хранил как зеницу ока. Однако поначалу его считали ротозеем. Хорошенькие волшебницы подкатывали к нему целыми компаниями, усыпляли его бдительность ахами, охами и похвалами, а потом пытались выведать, кто он такой и откуда. Эти грубые искушения Натаниэль отразил сравнительно легко, но за этим последовали и более опасные атаки. Как-то раз во сне к нему явился бес, который нашептывал ему на ухо ласковые слова и просил сказать, как его зовут. Быть может, только гулкий звон Биг-Бена за рекой спас его от неосторожного признания. Пробило полночь, Натаниэль заворочался, проснулся и обнаружил беса, сидящего на спинке кровати; он не растерялся, вмиг вызвал ручного фолиота, который схватил беса и спрессовал его в камень.

В этом новом состоянии бес, увы, был не в состоянии ничего поведать о том волшебнике, который его прислал. С тех пор Натаниэль поручил фолиоту постоянно стеречь свою комнату по ночам.

Вскоре сделалось ясно, что установить личность Джона Мэндрейка так просто не удастся, и попытки прекратились. А через некоторое время, когда Натаниэлю едва исполнилось четырнадцать, молодой волшебник наконец получил долгожданное назначение и приступил к работе в департаменте внутренних дел.

2

В кабинете Натаниэля приветствовал разгневанный взгляд секретаря и колеблющаяся груда свежих бумаг в лотке для входящих документов.

Секретарь, подтянутый, холеный молодой человек с прилизанной рыжеватой шевелюрой, задержался, выходя из комнаты.

– Вы опоздали, Мэндрейк! – сказал он, поправляя очки резким, нервическим движением. – Чем вы станете оправдываться на этот раз? У вас, знаете ли, тоже имеются обязанности, так же как и у постоянных работников!

Секретарь стоял в дверях и гневно хмурился, задрав свой короткий носик.

Волшебник откинулся на спинку стула. Он испытывал искушение задрать ноги на стол, но отказался от этой мысли – это выглядело бы чересчур показным. Он решил ограничиться ленивой усмешкой.

– Я выезжал на место происшествия с мистером Тэллоу, – небрежно сказал он. – Работал там с шести часов. Если не верите, можете у него спросить, когда он придет, – возможно, он сообщит вам кое-какие подробности. Если, конечно, это не слишком секретная информация. А вы чем занимались, Дженкинс? В поте лица переснимали документы, я полагаю?

Секретарь зашипел сквозь зубы и снова поправил очки.

– Давайте, давайте, Мэндрейк, – сказал он. – Продолжайте в том же духе. Пока что вы — любимчик премьер-министра, но долго ли это продлится, если вы не оправдаете его надежд? Еще одно происшествие? Второе за неделю? Скоро вы снова будете драить посуду, и тогда – посмотрим!

И с этими словами он удалился – а может быть, сбежал.

Мальчишка скорчил рожу в сторону закрывающейся двери и некоторое время сидел, глядя в никуда. Он устало протер глаза и взглянул на часы. Всего-то девять сорок пять. А каким долгим уже кажется день!

Гора бумаг на столе требовала его внимания. Натаниэль вздохнул, поправил манжеты и потянулся за верхней папкой.

У Натаниэля были свои причины давно уже интересоваться департаментом внутренних дел, подразделением обширного аппарата госбезопасности, который возглавляла Джессика Уайтвелл. Департамент внутренних дел расследовал различные случаи преступной деятельности, в особенности волнения среди иностранцев и террористические акты, направленные против государства. Когда Натаниэль только поступил в департамент, ему поручали в основном самые скромные обязанности: подшивать документы, делать копии, заваривать чай. Но это длилось недолго.

Его стремительное продвижение вовсе не было (как о том шептались его недруги) плодом голого фаворитизма. Нет, разумеется, Натаниэль воспользовался благоволением премьер-министра и влиянием своей наставницы, госпожи Уайтвелл, которой все прочие волшебники в департаменте старались угодить. Но все это ничегошеньки бы Натаниэлю не дало, будь он некомпетентен или хотя бы посредствен в своем ремесле. Однако Натаниэль был юноша одаренный, и, более того, он умел работать в поте лица. А потому продвигался он чрезвычайно быстро. Не прошло и нескольких месяцев, как он, миновав ряд ступеней обычной служебной лестницы, сделался помощником самого главы департамента внутренних дел, мистера Джулиуса Тэллоу. И это несмотря на то, что Натаниэлю не исполнилось и пятнадцати.

Мистер Тэллоу, плотный коротышка, телосложением и темпераментом смахивающий на быка, даже в наилучшем расположении духа был резок, ядовит и склонен к внезапным вспышкам гнева, от которых его подчиненные разбегались в страхе. Помимо непредсказуемого нрава, мистер Тэллоу выделялся также необычным цветом лица: желтым, точно одуванчик на солнышке. Его подчиненные не знали, откуда у него это; некоторые утверждали, будто это наследственное, поскольку мистер Тэллоу якобы является плодом союза волшебника с суккубом. Другие отвергали эту гипотезу, ссылаясь на то, что это невозможно с точки зрения биологии, и выдвигали другую: что он стал жертвой некой магической атаки. Натаниэль придерживался второй версии. Но какова бы ни была причина, мистер Тэллоу изо всех сил скрывал свое уродство. Воротники у него были высокие, волосы свисали как можно ниже. Он постоянно носил широкополые шляпы и тщательно прислушивался, не острит ли кто из сотрудников по поводу его внешности.

Всего в департаменте служило восемнадцать человек, включая Натаниэля и самого мистера Тэллоу; начиная от двух простолюдинов, исполнявших административные обязанности, которые не требовали владения магией, до мистера Ффукса, волшебника четвертого уровня. Натаниэль со всеми держался ровно и учтиво, за исключением Клайва Дженкинса, секретаря. Дженкинс с самого начала не скрывал презрения к его молодости и возмущения по поводу того, что мальчишке доверяют все более ответственные посты, – ну, а Натаниэль, в свою очередь, обращался с ним с веселой наглостью. Это было совершенно безопасно. Дженкинс не имел ни связей, ни способностей.

Мистер Тэллоу вскоре обнаружил, насколько велики дарования его помощника, и поручил ему важную и трудную задачу: преследование таинственной группы, известной под названием «Сопротивление».

Мотивы действий этих фанатиков были прозрачны, хотя и странны. Их не устраивало великодушное правление волшебников – они жаждали вернуться к анархии Правления Простолюдинов. Их деятельность с каждым годом причиняла все больше вреда. Они похищали магические артефакты у небрежных или невезучих волшебников и позднее использовали их во время своих беспорядочных нападений на членов правительства или государственную собственность. В результате этих нападений серьезно пострадало несколько зданий и погибло немало людей. Во время самого дерзкого теракта Сопротивление даже предприняло попытку убить премьер-министра. Правительство откликнулось драконовскими мерами: немало простолюдинов было арестовано по подозрению в соучастии, нескольких казнили, других заточили в плавучую тюрьму и отправили в колонии. И тем не менее, невзирая на предпринятые разумные акты возмездия, теракты следовали один за другим, и мистер Тэллоу начал ощущать недовольство вышестоящих особ.

Натаниэль взялся за доверенное ему дело с большим энтузиазмом. Несколько лет тому назад ему самому довелось пересечься с Сопротивлением, причем встреча эта давала Натаниэлю основания предполагать, что он немного разбирается в природе этого явления. Однажды темной ночью он столкнулся с тремя подростками-простолюдинами, которые работали на черном рынке волшебных артефактов. Воспоминания об этом столкновении у Натаниэля остались самые неприятные. Троица ловко похитила его гадательное зеркало – и, мало того, едва не убила его. И теперь Натаниэль жаждал хотя бы отчасти отомстить им.

Однако задача оказалась не из простых.

Он ничего не знал об этих трех простолюдинах, только их имена: Фред, Стенли и Китти. Фред со Стенли работали газетчиками, и первое, что предпринял Натаниэль, – это отправил крошечные поисковые шары, которые должны были выследить всех газетчиков в городе. Однако наблюдение ничего не дало – очевидно, юнцы сменили профессию.

Потом Натаниэль уговорил своего шефа отправить нескольких отборных взрослых агентов работать под прикрытием в Лондоне. За несколько месяцев им удалось внедриться в преступный мир столицы. Им было поручено, как только простолюдины привыкнут к ним, предложить продать «краденые артефакты» любому, кто ими заинтересуется. Натаниэль надеялся, что эта наживка поможет выманить из подполья агентов Сопротивления.

Увы, и эта надежда оказалась тщетной. Большинство подсадных уток не сумели ни в ком пробудить интереса к своим магическим безделушкам, а тот единственный, кому это удалось, исчез без следа, не успев оставить отчета. Позднее его труп выловили из Темзы, к крайнему разочарованию Натаниэля.

Нынешняя стратегия Натаниэля, на которую он поначалу возлагал немалые надежды, сводилась к тому, что он велел двум фолиотам обернуться детьми-сиротками иотправил их шататься по городу. Натаниэль сильно подозревал, что Сопротивление по большей части состоит из детских уличных банд, и рассудил, что те рано или поздно попытаются заманить новичков к себе. Но пока что и эта приманка не подействовала.

В конторе в то утро было душно и клонило в сон. Об оконные стекла с жужжанием колотились мухи. Натаниэль даже дошел до того, что снял пиджак и закатал широченные рукава своей рубашки. Подавляя зевоту, он добросовестно разбирал кипы документов. Большая их часть относилась к последней наглой выходке Сопротивления: нападение на магазин в одном из переулков Уайтхолла. Сегодня на рассвете в слуховое окно бросили взрывное устройство, по всей вероятности – небольшой шар. Был тяжело ранен продавец. Магазинчик торговал табаком и благовониями, и основными его клиентами были волшебники – очевидно, именно поэтому его и избрали мишенью.

Свидетелей происшествия не нашлось, а следящих шаров поблизости не оказалось. Натаниэль выругался сквозь зубы. Дело выглядело безнадежным. Никаких следов! Он отшвырнул бумаги и взялся за следующий отчет. Стены по всему городу опять расписаны грубыми высказываниями в адрес премьер-министра. Натаниэль вздохнул и подписал приказ немедленно все закрасить. Он прекрасно знал, что надписи появляются едва ли не быстрее, чем маляры успевают их замазывать.

Наконец наступило время ланча. Натаниэль отправился на прием в саду посольства Византии, устроенный в преддверии грядущего дня Основателя. На приеме он бродил среди гостей точно потерянный. Ему не давала покоя проблема Сопротивления.

Наливая себе крепкий фруктовый пунш из серебряной чаши, стоявшей на столике в углу сада, Натаниэль заметил неподалеку девушку. Он осторожно пригляделся к ней – и наконец сделал жест, который, как он надеялся, был достаточно элегантным.

– Насколько я понимаю, вы не так давно сумели добиться успеха, госпожа Фаррар? Примите мои поздравления.

Джейн Фаррар сдержанно поблагодарила его.

– Это было всего лишь небольшое гнездо чешских шпионов. Мы полагаем, что они приплыли сюда из Фландрии на рыбачьей лодке. Довольно бестолковые любители, выследить их не составило особого труда. К тому же преданные простолюдины вовремя подняли тревогу.

– Вы слишком скромны, – улыбнулся Натаниэль. – Я слышал, что полиции пришлось гнаться за этими шпионами через пол-Англии и что шпионы сумели убить нескольких магов.

– Да, увы, было несколько печальных происшествий.

– И тем не менее это значительная победа. Натаниэль отхлебнул пунша, довольный своим сомнительным комплиментом. Наставником госпожи Фаррар был шеф полиции, мистер Генри Дюваль, вечный соперник Джессики Уайтвелл. Так что они с Натаниэлем часто вели такие кошачьи беседы: мурлыкали комплименты и прятали коготки, испытывая нрав друг друга.

– Ну, что же тогда сказать о вас, Джон Мэн-дрейк! – пропела Джейн Фаррар. – Правда ли, что на вас возложена ответственность за ликвидацию этого несносного Сопротивления? Это большая честь для вас!

– Ну что вы, я всего лишь собираю информацию. У нас целая сеть осведомителей, надо же им чем-нибудь заниматься. Ничего особо интересного пока не обнаружено.

Джейн Фаррар взяла серебряный черпак и аккуратно помешала пунш.

– Быть может, это и так, и все же поручить это столь малоопытному работнику, как вы, – воистину неслыханно! Вы далеко пойдете. Хотите еще пуншу?

– Нет, благодарю вас.

Натаниэль с неудовольствием ощутил, что краснеет. Ну да, конечно, это правда: он действительно молод, действительно неопытен. И все следят за ним и только и ждут, когда он наконец споткнется. Натаниэль с трудом поборол сильное желание нахмуриться.

– Полагаю, не пройдет и полугода, как Сопротивлению придет конец, – сказал он осипшим голосом.

Джейн Фаррар налила себе стакан пуншу и вскинула брови, глядя на него с выражением, которое вполне можно было назвать насмешливым.

– Однако вы меня поражаете! – заметила она. – За ними охотятся вот уже три года, и никаких прорывов пока что не случалось. А вы, значит, одолеете их за полгода! Но знаете, Джон, я верю, что вы на это способны. Вы уже сейчас юноша весьма выдающийся.

Снова покраснел! Натаниэль попытался справиться со своими эмоциями. Джейн Фаррар была года на три-четыре старше и такого же роста, как он сам, а быть может, и выше. Ее длинные прямые светло-каштановые волосы свободно ниспадали на плечи. Ее зеленые глаза, сверкающие лукавым умом, изрядно смущали Натаниэля. Рядом с ней он невольно чувствовал себя нескладным и простоватым, невзирая на свой роскошный алый платок. И он невольно принялся обосновывать свое утверждение, хотя, конечно, разумнее было бы помолчать.

– Нам известно, что эта группа состоит по большей части из молодежи, – сказал он. – Жертвы их нападений постоянно отмечают этот факт, и те один или два преступника, которых нам удалось убить, были не старше нас с вами, – он сделал особенный упор на последние слова. – Так что решение очевидно. Мы отправим агентов, которые должны будут внедриться в организацию. Как только они войдут в доверие к изменникам и получат доступ к их предводителю… можно сказать, дело будет в шляпе.

Снова улыбка и усмешка.

– Вы уверены, что это будет настолько просто? Натаниэль пожал плечами:

– Я сам едва не встретился с их предводителем, несколько лет тому назад. Так что это вполне реально.

– В самом деле? – Ее глаза расширились, демонстрируя неподдельный интерес – Расскажите поподробнее!

Однако Натаниэль уже взял себя в руки. «Скрытность, сила, самосохранение». Чем меньше он рассказывает, тем лучше. Он обвел взглядом лужайки сада.

– О, я вижу, госпожа Уайтвелл прибыла без предупреждения! – сказал он. – В качестве преданного ученика я обязан подойти и спросить, не могу ли я быть чем-нибудь полезен. Прошу прощения, госпожа Фаррар.

Натаниэль рано ушел с приема и вернулся к себе в контору в ярости. Он удалился в укромную комнату для вызывания духов и выпалил заклинание. Перед ним появились два фолиота, оба по-прежнему в облике сироток. Они выглядели уныло и опасливо переминались с ноги на ногу.

– Ну? – коротко осведомился Натаниэль.

– Все без толку, хозяин, – сказал белокурый сиротка. – Уличные мальчишки попросту не обращают на нас внимания.

– Это если повезет, – добавил лохматый. – А то еще и швыряются всякой дрянью.

– Как?! – возмутился Натаниэль.

– Да вот так, и еще орут всякие гадости.

– Да я не об этом! Я хочу сказать – до чего люди озверели! Этих мальчишек на каторгу отправить мало! Свинство какое! Вы оба – славные малыши, оба худые, в чем душа держится, еле стоите на ногах, – они просто обязаны были взять вас под покровительство!

Сиротки покачали своими славными головками:

– Нет. Они относятся к нам крайне враждебно. Как будто видят, что мы такое на самом деле.

– Это немыслимо. Откуда им взять линзы? Должно быть, вы что-то не так делаете. Вы уверены, что ничем себя не выдали? Когда вы с ними встречались, вы не парили в воздухе? У вас не торчали рога? Мало ли какую глупость вы могли выкинуть!

– Нет, сэр, честное слово, нет!

– Нет, сэр. Хотя Кловис один раз действительно позабыл спрятать хвост.

– Ах ты, ябеда! Он врет, сэр! Натаниэль устало хлопнул ладонью по столу.

– Да плевать мне, что вы там делали! Мне все равно. Но если вы в ближайшее время не сумеете выполнить задания, вас обоих ждут Раскаленные Иглы. Пробуйте сменить возраст, пробуйте работать по отдельности. Попытайтесь обзавестись каким-нибудь мелким увечьем, чтобы возбудить в них сочувствие, – только без заразных болезней… Впрочем, это я уже говорил. Можете идти. Прочь с глаз моих!

Натаниэль вернулся к себе за стол и мрачно принялся подводить итоги. Фолиоты вряд ли преуспеют, это уже ясно. Демоны низкого ранга… Возможно, как раз в этом все дело. Они недостаточно хитры и умны, чтобы полностью перевоплотиться в человека. Это же надо до такого додуматься: будто бы дети способны видеть их истинную природу! Это идею Натаниэль отмел сразу.

Но если они потерпят поражение, что делать дальше? Сопротивление каждую неделю совершает все новые преступления. Они грабят жилища волшебников, совершают кражи из машин, нападают на магазины и конторы. Схема преступлений достаточно очевидная: полухулиганские выходки, совершаемые мелкими, подвижными группами, которые каким-то образом ухитряются не попадаться в поле зрения следящих шаров, патрулирующих улицы, и прочих демонов. Очень хорошо. Однако зацепиться по-прежнему не за что!

Натаниэль знал, что терпение мистера Тэллоу на исходе. Судя по шуточкам и подковыркам, вроде тех, что он слышал сегодня от Клайва Дженкинса и Джейн Фаррар, другие тоже об этом знают. Он сидел, постукивая карандашом по блокноту, и размышлял о тех трех членах Сопротивления, которых он видел. Фред и Стенли… Он скрипнул зубами и принялся еще энергичнее постукивать карандашиком. Рано или поздно он их непременно схватит, провалиться ему, если не схватит! И еще эта девчонка, Китти. Темноволосая, решительная. Лицо лишь смутно виднеется в полумраке. Предводительница шайки. Интересно, они все еще в Лондоне? Или сбежали куда-нибудь, подальше от глаз закона? Ему нужен всего лишь ключ, один-единственный паршивенький ключик! И тогда он настигнет их быстрее мысли.

Но опереться совершенно не на что.

– Кто же вы такие? – пробормотал он себе под нос. – Где вы прячетесь?

Карандаш в его руке сломался пополам.

КИТТИ

3

Ночь была великолепная, самая что ни на есть подходящая ночь для чар. Огромная полная луна, цвета среднего между абрикосом и спелой пшеницей, окруженная пульсирующим ореолом, одиноко царила в пустынном небе. Редкие прозрачные облачка попрятались от ее царственного лика, оставив небеса нагими и иссиня-черными, точно бок какого-то исполинского космического кита. Вдали виднелись залитые лунным светом барханы; внизу, в темном ущелье, золотистая дымка сочилась сквозь контуры утесов, стремясь омыть дно, выточенное в песчанике.

Однако высохшее русло реки было глубоким и узким, и выступ скалы, нависавший над ним, погрузил кусок ущелья в непроглядную тьму. В этой тени утеса горел небольшой костерок. Жидкие язычки рыжего пламени почти не давали света. Столб дыма, заслоняющий звезды, восходил от костра и растворялся затем в холодном ночном воздухе.

На краю круга света, который отбрасывал костер, сидел скрестив ноги человек. Мускулистый, бритый наголо мужчина с блестящей, смазанной маслом кожей. В ухе у мужчины висело тяжелое золотое кольцо; лицо было каменное, бесстрастное. Он шевельнулся: достал из широкого пояса бутылку, закупоренную металлической пробкой. Ленивыми движениями, которые тем не менее выдавали в нем звериную, небрежную мощь пустынного льва, он открыл бутылку и выпил то, что в ней было. Потом выбросил бутылку и уставился в огонь.

Несколько секунд спустя ущелье заполнилось странным ароматом, послышался отдаленный звон цитры. Человек уронил голову на грудь. Теперь виднелись только белки его полузакрытых глаз – он уснул сидя. Музыка становилась все громче – казалось, она исходит из самых недр земли.

Из темноты выступила чья-то фигура, миновала костер, миновала спящего, вышла на озаренную луной середину ущелья. Музыка нарастала – казалось, сам лунный свет сделался ярче из благоговения перед ее красотой. Девушка-рабыня – юная, сказочно красивая, но слишком бедная, чтобы позволить себе одеяние, достойное ее прелести. Ее волосы ниспадали на плечи длинными темными локонами, которые подпрыгивали при каждом неверном шаге. Лицо ее было бледным и гладким, точно фарфор, в огромных глазах блестели слезы. Она принялась танцевать – поначалу осторожно, боязливо, а потом будто дала волю чувствам. Она выгибалась и кружилась, и напрасно пыталось поспеть за ней ее полупрозрачное покрывало. Ее тонкие руки плели в воздухе колдовские узоры, а с губ лился странный напев, полный одиночества и желания.

Наконец девушка завершила свой танец. Она тряхнула головой в гордом отчаянии и воззрилась в темноту, в сторону луны. Музыка утихла. Тишина.

Потом далекий голос, словно бы принесенный ветром:

– Амариллис…

Девушка вздрогнула, огляделась по сторонам. Ничего, кроме скал, неба и янтарной луны. Она издала очаровательный вздох.

– Моя Амариллис…

Девушка откликнулась хрипловатым, дрожащим голосом:

– Сэр Бертилак! Это вы?

– Это я.

– Где же вы? Зачем вы так меня мучаете?

– Я прячусь за луной, моя Амариллис. Я страшусь, как бы ваша красота не опалила моей сущности. Закройте свое лицо той вуалью, что ныне так бесполезно лежит на ваших плечах, и тогда, быть может, я и решусь приблизиться к вам.

– О Бертилак! Я всем сердцем готова исполнить вашу просьбу!

И девушка сделала то, о чем ее просили. Из темноты донесся одобрительный ропот. Кто-то кашлянул.

– Дражайшая Амариллис! Отойдите в сторону! Я спускаюсь на землю.

Девушка тихонько ахнула и прижалась спиной к ближайшей скале. Она откинула голову и застыла в гордом ожидании. Прогремел гром, столь оглушительный, что и мертвого пробудил бы. Девушка, раскрыв рот, посмотрела наверх. С небес, царственно шествуя, спускался воин. Он был облачен в посеребренную курточку-безрукавку на голое тело, длинный развевающийся плащ, штаны с буфами и изящные туфли с загнутыми носами. За поясом, разукрашенным самоцветами, торчала впечатляющая сабля. Воин спускался вниз, запрокинув голову, сверкая темными глазами, задрав орлиный нос и гордо выпятив подбородок. На лбу у него торчала пара белых кривых рожек. Он мягко ступил на землю неподалеку от распластавшейся по скале девушки и небрежно сверкнул роскошной улыбкой. Вокруг раздались слабые женские вздохи.

– Как, Амариллис, неужто вы онемели? Или вы так быстро забыли лицо своего возлюбленного джинна?

– Ах, нет, Бертилак! Пусть бы даже миновало не семь, но семьдесят лет – и тогда бы мне не забыть ни единого волоска на вашей напомаженной голове. Однако дар речи отказывает мне, и сердце трепещет от страха: как бы волшебник не пробудился и не застиг нас! Тогда он скует мои стройные белые ноги тяжкими цепями, вас же заточит в своей бутылке!

Джинн на это только раскатисто расхохотался.

– Волшебник спит беспробудно! Моя магия сильнее, чем его, и так будет всегда. Однако ночь клонится к рассвету, а когда взойдет солнце, мне придется вернуться к моим братьям афритам, чтобы вместе с ними скользить на воздушном океане. Приди же ко мне в объятия, о дражайшая! В эти краткие часы, пока я все еще ношу человеческий облик, пусть луна станет свидетельницей нашей любви, которая бросит вызов взаимной ненависти наших народов до конца времен!

– О Бертилак!

– О Амариллис, мой Лебедь Аравии!

Джинн подошел и заключил прекрасную рабыню в свои мускулистые объятия. Тут Китти окончательно отсидела зад и заерзала в кресле.

Джинн с девой начали замысловатый танец, красиво взмахивая полами одежды и вытягивая руки и ноги. Из зрительного зала донеслись разрозненные хлопки. Оркестр грянул с удвоенным жаром. Китти зевнула, как кошка, сползла пониже и потерла глаз ладонью. Нащупала бумажный пакетик, достала оттуда последние несколько штук соленых орешков, закинула их в рот и принялась жевать без особого энтузиазма.

Нервное предчувствие, которое всегда охватывало ее перед работой, навалилось, ножом вонзившись ей в бок. Это было нормально, и Китти была к этому готова. Но на все это наложилась еще и скучища от бесконечной нудной пьесы. Несомненно, Энн права: это будет превосходное алиби. Но Китти предпочла бы сейчас побродить по улицам, чтобы отвлечься от нарастающего напряжения. Лучше уж прятаться от патрульных, чем смотреть эту ерунду на постном масле.

А на сцене Амариллис, попавшая в рабство девушка-миссионерка родом из Чизвика, затянула песню, где снова (уже не в первый раз!) выражала свою негасимую любовь к джинну, которого она прижимала к груди. Высокие ноты у нее были такие мощные, что у Бертилака шевелились волосы на голове и раскачивались серьги в ушах. Китти поморщилась и обвела взглядом темные силуэты сидящих впереди зрителей, ища Фреда и Стенли. Вот они. Оба сидели, подавшись вперед и не отводя глаз от сцены. Китти поджала губку. Видимо, им нравится Амариллис.

Ничего, главное, чтобы ушами не хлопали.

Китти скосила глаза в темноту у себя под ногами. Там лежала кожаная сумочка. При виде этой сумочки в животе противно засосало; Китти зажмурилась и инстинктивно похлопала себя по боку, нащупывая привычную, надежную рукоять ножа. Успокойся… Все будет прекрасно.

Да когда же наконец антракт? Китти подняла голову и обвела глазами темные стены зала. По обе стороны сцены находились ложи для волшебников, отягощенные золотой лепниной и толстыми красными занавесями, которые должны были защищать сидящих внутри от любопытных глаз простолюдинов. Однако все волшебники в городе эту пьесу уже посмотрели много лет тому назад, задолго до того, как ее показали жадной до сенсаций черни. Так что сегодня занавеси были отдернуты и ложи стояли пустыми.

Китти бросила взгляд на запястье, но в зале было слишком темно, часов не видно. Несомненно, ей придется вынести еще немало душераздирающих расставаний, жестоких похищений и радостных воссоединений, прежде чем дело дойдет до антракта. И главное, зрители будут в восторге. Они, точно овцы, набиваются в этот зал вечер за вечером, год за годом. Наверняка сейчас уже весь Лондон посмотрел «Лебедей Аравии», а кое-кто и не один раз. Но из провинции по-прежнему приезжали автобусы, привозившие все новых зевак, жаждущих поглазеть на эту дешевую роскошь.

– Дражайшая! Умолкни!

Китти одобрительно кивнула. Молодец, Бертилак. А то этой арии конца было не видно.

– В чем дело? Что ты чувствуешь такого, чего я не слышу?

– Тсс! Молчи. Не говори ни слова. Нам грозит опасность…

Бертилак поводил из стороны в сторону своим благородным профилем. Он посмотрел вверх, он посмотрел вниз. Он втянул в себя воздух. Все было тихо. Костер догорел; волшебник мирно спал; луна ушла за облака, и на небе высыпали холодные звезды. Из зрительного зала не было слышно ни звука. Китти с неудовольствием обнаружила, что и сама затаила дыхание.

Внезапно джинн изрыгнул проклятие, со звоном обнажил свой меч и прижал к себе трепещущую деву.

– Амариллис! Они идут! Я вижу их своим магическим зрением!

– Что, Бертилак? Что ты видишь?

– Семь неистовых бесов, моя драгоценная, семь неистовых бесов, которых прислала королева афритов, дабы схватить меня! Наш роман ей не по сердцу – они свяжут нас обоих и приволокут нагими к подножию ее трона, чтобы доставить ей жестокое наслаждение! Ты должна бежать! Нет – у нас нет времени на нежные речи, хотя твой влажный взор и молит меня. Беги!

Девица со множеством трагических жестов отцепилась наконец от своего возлюбленного и побрела в левый угол сцены. Джинн же сбросил свой плащ, сорвал с себя курточку и, обнаженный по пояс, изготовился к битве.

Из оркестровой ямы раздался грозный диссонанс. Из-за скал выскочили семеро жутких бесов. Бесов играли карлики, одетые в кожаные набедренные повязки и выкрашенные светящейся зеленой краской трико. Жутко завывая и гримасничая, они обнажили стилеты и ринулись на гения. Последовала битва, сопровождаемая хором визжащих скрипок.

Злобные бесы… Злой маг… Тонкая штука, эти «Лебеди Аравии». Китти это прекрасно понимала. Идеальная пропаганда: вместо того чтобы огульно отвергать страхи народа – сдержанно признать их. Мельком показать нам то, чего мы боимся, но при этом выдрать ему зубы. И еще немножко музычки, драк и неземной любви. Пусть демоны нас попугают – а потом мы увидим, как они погибнут. Все под контролем. И наверняка все в конце концов закончится чудесно. Злого колдуна прикончат добрые волшебники. Злые африты тоже будут повержены. А Бертилак, заблудший джинн, несомненно, окажется человеком, каким-нибудь восточным принцем, превратившимся в чудовище под воздействием неких злых чар. И они с Амариллис будут жить счастливо до конца дней своих, под присмотром мудрых и великодушных волшебников…

На Китти внезапно накатил острый приступ тошноты. На этот раз он не имел отношения к работе – его источник лежал глубже, в том котле ярости, который вечно кипел у нее в душе. Это чувство возникло оттого, что Китти вдруг осознала: все, что они ни делают, бесполезно и заранее обречено. Им не удастся ничего изменить. Она поняла это по реакции толпы. Смотри! – Амариллис схватили: бес взял ее под мышку и потащил, не обращая внимания на слезы и сопротивление. Слышишь, как ахнула толпа? Но не тут-то было! Отважный джинн Берти лак поднял одного из бесов и швырнул его через плечо прямо в тлеющий костер! И вот он погнался за похитителем и – раз, два! – зарубил его своей саблей. Ур-ра-а! Слышишь, как радостно взревела толпа?

И совершенно не имеет значения все, что они делают, все, что им удается похитить, все их отважные действия. Все это ничего не меняет. Завтра на улицах, ведущих к театру «Метрополитен», снова будут стоять очереди, и шары снова будут наблюдать за ними сверху – волшебники по-прежнему будут повсюду и по-прежнему будут наслаждаться своей узурпированной властью.

Так всегда было, так всегда будет. И что бы она ни делала, все равно это ничего не изменит.

4

Шум на сцене затихал. Вместо него Китти услышала птичье пение и отдаленный шум городского транспорта. Перед ее мысленным взором вместо темноты зрительного зала встал виденный когда-то свет.

Три года тому назад. Парк. Мяч. Их смех. Катастрофа, нагрянувшая, точно молния средь ясного неба.

Якоб, с улыбкой бегущий навстречу. Тяжесть деревянной биты в руке.

Удар! Торжество! Она запрыгала от радости.

И звон стекла вдали.

Как они бежали, как колотилось сердце… А потом – тварь на мосту…

Китти протерла глаза кончиками пальцев. Но разве все началось именно тогда, в тот ужасный день? В течение первых тринадцати лет своей жизни Китти пребывала в неведении относительно подлинной сущности правления волшебников. Или, быть может, знала – но не осознавала; потому что теперь, оглядываясь назад, она видела, что сомнения и догадки посещали ее задолго до того.

Волшебники давно уже пребывали в расцвете своего могущества, и никто не помнил времен, когда все было не так. По большей части простым смертным редко доводилось сталкиваться с волшебниками – те поддерживали дистанцию, обитая у себя в центре города либо в фешенебельных пригородах, где вдоль широких зеленых бульваров стояли безмолвные, недоступные для посторонних виллы. А пространство между центром и пригородами было предоставлено всяким иным-прочим: улочки, забитые мелкими лавчонками, пустыри, фабрики, унылые кирпичные дома. Волшебники периодически проезжали мимо всего этого в своих больших черных машинах, но в основном их присутствие ограничивалось следящими шарами, которые время от времени пролетали над улицами.

– Шары нас охраняют, – объяснил Китти отец однажды вечером, после того как большой красный шар безмолвно провожал ее домой от самой школы. – Ты их не бойся. Если ты будешь хорошей девочкой, они не причинят тебе зла. Пусть их боятся плохие люди, воры и шпионы.

Однако Китти все равно было страшно, и потом во сне ее часто преследовали полупрозрачные, светящиеся шары.

Родителей ее подобные страхи не посещали. Ни отец, ни мать не страдали избытком воображения, но при этом они трезво представляли себе, как велик Лондон и какое малое место занимают в нем они сами. Превосходство волшебников они принимали как нечто само собой разумеющееся, и неизменность правления магов их вполне устраивала. Более того: для них это было источником уверенности в завтрашнем дне.

– За нашего премьер-министра я бы жизнь отдал! – говаривал отец. – Это великий человек!

– Он держит в узде этих чехов, – поддакивала матушка. – Кабы не он, по нашим улицам давно бы разъезжали гусары – а ведь тебе этого не хотелось бы, верно, солнышко?

Да, наверное, этого Китти не хотелось.

Они жили втроем в убогом домишке в Белеме, в южном Лондоне. Домик был тесный: внизу – гостиная и кухонька, а за ней — крошечная ванная; на втором этаже – узкая площадка и две спальни, одна – родителей Китти, другая – самой Китти. На площадке стояло узкое, высокое зеркало, перед которым по утрам толпилась вся семья, по очереди причесываясь и прихорашиваясь. Отец всегда особенно долго возился со своим галстуком. Китти никак не могла понять, отчего он то завязывает, то снова развязывает эту узкую полоску ткани, скручивает, поправляет, выравнивает: разница была микроскопическая.

– Внешний вид очень важен, Китти, – говорил отец, сосредоточенно изучая … надцатый узел. – При моей работе необходимо сразу произвести нужное впечатление, второго шанса не будет.

Отец Китти был высокий жилистый человек с упрямым лицом и грубоватой речью. Он возглавлял отдел большого универмага в центральном Лондоне и очень гордился тем, что на нем лежит такая ответственность. Он был начальником отдела кожаных изделий: просторного зала с низким потолком, тускло освещенного оранжевыми лампами и наполненного дорогими сумками и чемоданами из выделанной кожи. Кожаные изделия считались предметами роскоши – это подразумевало, что большинство покупателей в отделе были волшебники.

Китти бывала в магазине раза два, и от тяжелого запаха кожи у нее всегда начинала кружиться голова.

– Смотри, не суйся под ноги волшебникам, – говорил ей отец. – Это все очень важные персоны, и они не любят, когда кто-то путается у них под ногами, даже если это такие славные девчушки, как ты.

– А как узнать, кто волшебник, а кто нет? – спрашивала Китти.

Ей тогда было лет семь, и она еще плохо разбиралась в таких вещах.

– Они всегда хорошо одеты, лица у них суровые и мудрые, и иногда они носят красивые трости. От них пахнет дорогими духами, а изредка еще и магией: экзотическими благовониями, химикалиями… Но если ты почувствуешь этот запах, значит, ты уже подошла к ним ближе, чем следует! Держись от них подальше.

Китти честно пообещала, что так и сделает. Когда в отдел кожаных изделий заходили покупатели, она убегала в самый дальний угол и оттуда смотрела на них во все глаза. Советы отца помогли мало. Все, кто заходил в магазин, выглядели хорошо одетыми и носили трости, а что до запахов, вонь кожи перешибала все. Однако вскоре Китти научилась отличать волшебников по другим признакам: по некой особой жесткости в глазах, холодному и властному виду – и прежде всего по тому, как вдруг напрягался ее отец. Когда он разговаривал с волшебниками, он всегда выглядел неуклюжим и пиджак у него морщился от волнения, а галстук нервно съезжал набок. Когда волшебники ему что-то говорили, он все время кивал и кланялся, кланялся и кивал. Эти признаки были почти незаметны, но Китти их хватало. Они расстраивали и даже угнетали ее, хотя она сама не знала отчего.

Мать Китти принимала посетителей в бюро «Перьев Палмера» – старого, почтенного заведения, прячущегося среди многочисленных переплетных мастерских и переписчицких контор южного Лондона. Бюро поставляло магам специальные гусиные перья, необходимые для их заклинаний. Писать гусиными перьями тяжело, медленно, и вдобавок они ставят кляксы. Так что чем дальше, тем меньше волшебники ими пользовались. Служащие «Перьев Палмера» сами писали шариковыми ручками.

Эта работа позволяла матери Китти регулярно встречаться с волшебниками, поскольку время от времени кто-нибудь из них лично заглядывал в контору, чтобы взглянуть на новую партию перьев. Мать Китти находила их общество чрезвычайно захватывающим.

– Она та-ак роскошно выглядела! – говаривала матушка. – Можете себе представить: одеяние из тончайшей ало-золотой тафты! Должно быть, из самой Византии доставили. А как она властно держится! Стоит ей щелкнуть пальцами – и все прыгают, как кузнечики, стараясь ей угодить.

– По-моему, это выглядит довольно хамски, – замечала Китти.

– Ну что ты, милочка, ты просто еще слишком мала! – отвечала мать. – Нет, она замечательная женщина.

И вот в один прекрасный день, когда Китти было десять лет, она вернулась домой из школы и обнаружила, что мать сидит на кухне, вся в слезах.

– Мамочка! Что случилось?

– Да ничего. Хотя что это я? Ну да, обидно немного. Китти, боюсь… Боюсь, я потеряла работу. О Господи, что же мы скажем твоему отцу?

Китти усадила мать за стол, заварила ей чаю, принесла печенье. Мать долго всхлипывала, хлюпала и охала, но наконец кое-как рассказала следующее. Старый мистер Палмер ушел на покой. Его заведение перекупили трое волшебников, которым не нравится держать у себя простолюдинов. Поэтому они привели с собой новых работников, а половину старого персонала, в том числе и мать Китти, выставили на улицу.

– Но они не могут так поступить! – возмутилась Китти.

– Могут, детка. Это их право. Они защищают страну, они сделали нас самой могущественной нацией в мире. Поэтому у них масса привилегий.

Мать промокнула глаза и отхлебнула еще чаю.

– Но все равно, немного обидно. После стольких лет…

Обидно – не обидно, а это был последний день, что мать Китти работала у Палмера. Месяца полтора спустя ее подруга, миссис Гирнек, которую тоже уволили, нашла ей место уборщицы в типографии и жизнь вновь вошла в привычную колею. Однако Китти ничего не забыла.

Родители Китти с жадностью читали газету «Таймс», в которой ежедневно публиковались известия о последних победах армии. По всей видимости, в течение многих лет все шло как по маслу: владения империи росли с каждым годом, и богатства всего мира рекой текли в столицу. Однако за успех приходилось платить. Газета то и дело советовала читателям остерегаться шпионов и вредителей, засланных враждебными государствами. Эти шпионы могут спокойно жить по соседству с вами и строить свои грязные планы на погибель нации.

– Смотри в оба, Китти! – наставляла ее матушка. — На таких девчушек, как ты, внимания никто не обращает. Как знать, глядишь, чего и заметишь.

– Ну да, – мрачно замечал отец, – особенно тут у нас, в Белеме!

Район, где жила Китти, был известен своей издавна сложившейся чешской общиной. На главной улице стояло несколько трактирчиков, в которых подавали борщ. На окнах трактирчиков висели плотные тюлевые занавески, на подоконниках стояли расписные горшки с цветами. На улицах перед трактирчиками загорелые пожилые джентльмены с длинными висячими усами играли в шахматы и в кегли, и многие местные фирмы принадлежали внукам эмигрантов, перебравшихся в Англию еще во времена Глэдстоуна.

Несмотря на то что райончик был процветающий (там находилось несколько весьма почтенных типографий, включая знаменитую фирму «Гирнек и сыновья»), его европейский дух регулярно привлекал к нему внимание ночной полиции. Взрослея, Китти мало-помалу привыкала видеть, как среди бела дня наезжают патрули полисменов в серой форме, как они взламывают двери и выбрасывают вещи на мостовую. Иногда они увозили с собой в фургонах молодых людей, иногда семейство в полном составе оставалось собирать свое имущество. Китти эти сцены всегда выводили из равновесия, невзирая на папочкины разъяснения.

– Ну ты же понимаешь, – говорил он, – полиции необходимо держать подозрительных в узде. Всякому должно быть ясно, что власти не дремлют. Поверь мне, Китти: раз уж полиция так поступает, значит, это неспроста!

– Но, папа, это же друзья мистера Гирнека! Отец только кряхтел в ответ:

– Ну что ж, возможно, ему следовало бы тщательнее выбирать себе приятелей, а?

С мистером Гирнеком отец Китти всегда держался вежливо: в конце концов, это ведь его жена нашла матери Китти новую работу! Гирнеки были семьей почтенной, и немало волшебников пользовались их услугами. Их типография занимала большой участок земли рядом с домом Китти, и многие жители района там работали. Тем не менее богачами Гирнеки никогда не выглядели: жили они в большом, бестолково выстроенном и изрядно запущенном доме немного в стороне от улицы. Перед домом был сад, заросший травой и лавровыми кустами. Со временем Китти неплохо изучила все закоулки этого сада, благодаря своей дружбе с Якобом, младшим из сыновей Гирнеков.

Китти была высокой для своих лет и с каждым годом становилась все выше. Ее стройную фигурку было нелегко разглядеть под мешковатым школьным жакетом и широкими брюками. И она была сильнее, чем казалась. Многим пацанам довелось пожалеть о шуточках в ее адрес: Китти не любила тратить слов там, где можно было обойтись хорошим тумаком. Волосы у нее были темно-каштановые, почти черные, и прямые, только на концах беспорядочно вились. Китти стриглась короче большинства девчонок – чуть выше плеч.

У Китти были темные глаза и густые черные брови. Ее лицо всегда открыто выражало все ее мысли, а поскольку мысли у нее сменялись стремительно, ее брови и губы пребывали в непрестанном движении.

– У тебя лицо никогда не бывает одним и тем же, – сказал как-то раз Якоб. – Эй, это комплимент! – поспешно добавил он, заметив, что Китти нахмурилась.

Они несколько лет учились в одном классе, пытаясь выудить хоть что-нибудь ценное из того бестолкового багажа знаний, которым нагружали детей-простолюдинов. Особо приветствовались занятия ремеслами, поскольку будущее ждало их на фабриках, на заводах и в мастерских. Их учили гончарному, слесарному делу, резьбе по дереву и началам математики. Обучали их также черчению, вязанию, вышиванию и кулинарии. Тех, кто, подобно Китти, имел склонность к словесности, обучали также чтению и письму, с условием, что со временем они используют это умение во благо – например, посвятив себя профессии секретаря.

Одним из важнейших предметов была история: им ежедневно рассказывали о возникновении и развитии достославной Британской империи. Уроки истории Китти всегда нравились: на них немало говорилось о магии и далеких странах. Однако она чувствовала, что им многого не говорят. Время от времени она поднимала руку.

– Да, Китти? Что еще?

Тон наставников зачастую выдавал легкое утомление, хотя они, разумеется, изо всех сил старались его скрывать.

– Простите, сэр, не могли бы вы подробнее рассказать о том правительстве, которое сверг мистер Глэдстоун? Вы говорите, тогда уже был парламент. И сейчас у нас тоже парламент. Чем же так плох был старый?

– Ну, Китти, если бы ты слушала как следует, ты бы знала, что об этом я уже говорил. Старый Парламент был не столько плох, сколько слаб. В нем заседали обычные люди, такие же, как мы с тобой, не обладающие никакими магическими способностями. Можешь себе представить? Разумеется, это означало, что им то и дело досаждали другие, более сильные страны, а они не могли ничего сделать, чтобы положить этому конец. А между тем самой опасной нацией в те дни была – какая? Ну-ка, ну-ка… Якоб!

– Не знаю, сэр.

– Говори громче, мальчик, не бубни себе под нос! Ну, Якоб, уж тебе-то стыдно не знать таких вещей. Разумеется, Священная Римская империя. Твои предки! Чешский император из своего замка в Праге правил практически всей Европой. Он был такой жирный, что восседал на троне на колесиках, отделанном золотом, и по замку его возил белый вол. А когда император желал покинуть замок, его приходилось спускать на специальной стальной лебедке. У него был целый птичник попугаев-ара, и каждый вечер он отстреливал одного из них себе на ужин. Да, дети, вижу, что вам противно, – и это понятно. Вот такой-то человек и правил в те дни Европой, а наш Старый Парламент ничего не мог с ним поделать! Потому что в подчинении у императора было ужасное сборище магов, злых и продажных. А их предводитель, Ганс Майринк, говорят, был вампиром! Их солдатня… Да, Китти? Что еще?

– Но сэр, если Старый Парламент был настолько беспомощен, отчего же тогда жирный император не захватил Британию? Ведь он этого не сделал, верно, сэр? И почему…

– Китти, я ведь не волшебник, я могу отвечать только на один вопрос за раз! Британии просто повезло, только и всего. Прага всегда была медлительна. Император тратил слишком много времени на то, чтобы пить пиво и предаваться ужасному обжорству. Но можете мне поверить: в конце концов он обратил бы свой злобный взгляд и на Лондон. На наше счастье, в те времена в Лондоне все же было несколько волшебников, и несчастные, лишенные могущества министры время от времени советовались с ними. Одним из этих волшебников и был мистер Глэдстоун. Он увидел, в какой опасной ситуации мы находимся, и решил нанести упреждающий удар. Все помнят, что он сделал, дети? Да, Сильвестр?

– Он убедил министров передать всю власть ему, сэр. Однажды вечером он пришел к ним и поговорил с ними так убедительно, что его тут же избрали премьер-министром.

– Молодец, Сильвестр, хороший мальчик. Ты получаешь звездочку. Да, это была так называемая «ночь долгого совета». После длительных дебатов в парламенте красноречие Глэдстоуна взяло верх, и министры, все как один отказались от власти в его пользу. На следующий год он, для того чтобы защитить нашу страну, выступил в поход против Праги и сверг императора. Да, Абигейл?

– А попугайчиков он выпустил на свободу, сэр?

– Ну конечно, я в этом уверен. Глэдстоун был очень добрый. Он был весьма рассудительным человеком, умеренным во всех своих вкусах и привычках, и каждый день, кроме воскресенья, носил одну и ту же накрахмаленную рубашку, а по воскресеньям его матушка ее стирала. После этого мощь Лондона возросла, а сила Праги пошла на убыль. И, как мог бы догадаться Якоб, если бы он думал головой, а не сидел мешком за своей партой, именно тогда многие граждане Чехии, в том числе и его семья, эмигрировали в Британию. В их числе были и многие из лучших пражских волшебников. Они помогли нам создать наше современное государство. А теперь, может быть…

– Но вы же вроде бы говорили, что все чешские маги были злые и продажные, сэр!

– Ну как ты думаешь, Китти, – наверное, злых волшебников всех перебили, а? А эти просто заблуждались. Они увидели, что были не правы, и раскаялись в своих поступках. А, уже звонок! Пора завтракать! Нет-нет, Китти, хватит на сегодня вопросов. Все встали, задвинули стулья под парты, и выходим. Потише, прошу вас!

После подобных дискуссий в школе Якоб зачастую делался мрачен, но его дурного настроения редко хватало надолго. Он был парень жизнерадостный и энергичный; худощавый, темноволосый, с открытой и нахальной физиономией. Он любил подвижные игры, и они с Китти с самого раннего детства много времени проводили вместе, носясь по саду его родителей. Гоняли мяч, учились стрелять из лука, пытались играть в крикет – и, главное, старались держаться подальше от его многочисленного и шумного семейства.

Номинально главой семьи считался мистер Гирнек, но на деле он, как и все остальные, подчинялся своей супруге, миссис Гирнек. Стремительный сгусток материнской заботы, широкоплечая, пышногрудая, она носилась по дому, точно галеон на всех парусах, гонимый прихотливым ветром, то заливаясь раскатистым хохотом, то обрушивая чешские ругательства на головы своих четверых непутевых сынков. Старшие братья Якоба, Карел, Роберт и Альфред, унаследовали импозантное телосложение матушки, и, когда они приближались к Китти, девочка замолкала и старалась отойти в сторонку, устрашенная их ростом, силой и мощными, гулкими голосами. А мистер Гирнек был такой же, как Якоб: маленький, худощавый, но при этом с морщинистым лицом, которое всегда напоминало Китти увядшее яблоко. Он курил изогнутую рябиновую трубочку, от которой по всему дому и саду расплывались клубы сладкого дыма. Якоб ужасно гордился своим отцом.

– Он блестящий мастер! – говорил он Китти, когда они сидели под деревом, отдыхая после игры в пятнашки. – С пергаментом и кожей он буквально чудеса творит – никто такого не умеет! Видела бы ты крошечные книжечки с заклинаниями, над которыми он работает в последнее время! Он оправил их в золотую филигрань в старинном пражском стиле, но при этом уменьшил ее до микроскопических размеров. Он делает крошечные фигурки животных или цветы, а потом вправляет в них малюсенькие кусочки слоновой кости или драгоценные камни. Никто, кроме папы, такого не может.

– Должно быть, эти книжечки будут стоить целое состояние, – заметила Китти.

Якоб выплюнул стебелек травы, который он жевал.

– Ты, наверно, шутишь, – сказал он потускневшим голосом. – Волшебники платят ему гораздо меньше, чем стоит его работа. Ему никогда не платили по справедливости. Он едва сводит концы с концами. Вон, погляди!

Он кивнул на дом – с разъезжающейся черепицей на крыше, с покосившимися, чумазыми ставнями, с облупившейся дверью веранды.

– Думаешь, мы заслуживаем того, чтобы жить в таком доме? Не свисти!

– Ну, он все-таки побольше моего будет, – заметила Китти.

– Типография Гирнека вторая по величине во всем Лондоне, – возразил Якоб. – Только у Ярослава типография больше нашей. И к тому же они шлепают самые простые книжки: обычные кожаные обложки, ежегодные альманахи, указатели – ничего особенного. А у нас – тонкая работа, настоящее ремесло! Вот почему так много волшебников приходят к нам, когда им надо переплести свои лучшие книги: им нравится эксклюзив и роскошь. Вон, на той неделе папа закончил обложку с пентаклем, выложенным крохотными бриллиантами. Нелепо, конечно, но ничего не попишешь: заказчица так хотела.

– Но почему же волшебники не платят твоему папе как следует? Неужели они не боятся, что он станет работать хуже, начнет все делать спустя рукава?

– Мой папа для этого слишком гордый. Но на самом деле, ему просто некуда деваться. Ему приходится быть паинькой, иначе нас прикроют, а типографию отдадут кому-нибудь другому. Ты не забывай: мы ведь чехи, подозрительные чужестранцы. Нам нельзя доверять – и это несмотря на то, что Гирнеки живут в Лондоне уже полтора столетия.

– Как?! – возмутилась Китти. – Но это же смешно! Естественно, вам доверяют – иначе бы вас в два счета вышвырнули из страны!

– Нас просто терпят, потому что нуждаются в нашем умении. Но теперь, из-за всех этих передряг на материке, за нами следят в оба, на случай, если мы вдруг вступим в заговор со шпионами. На папиной фабрике, например, постоянно работает поисковый шар; и за Карелом с Робертом все время наблюдают. За последние два года к нам четырежды являлась полиция. Последний раз весь дом вверх дном перевернули. Бабушкапринимала ванну, так ее так прямо и вытащили на улицу в ее старой жестяной ванне.

– Ужас какой!

Китти подкинула крикетный мячик высоко в воздух и поймала его, протянув руку.

– Ну да. Вот тебе твои волшебники. Мы их ненавидим, конечно, но что мы можем-то? Эй, в чем дело? Ты чего губу закусила? Случилось что-то?

Китти поспешно перестала кусать губу.

– Да нет, я вот просто подумала: вы волшебников ненавидите, но при этом вся ваша семья их поддерживает – и твой папа на них работает, и братья твои работают в его типографии. Все, что бы вы ни делали, так или иначе идет им на пользу. И при этом они так мерзко с вами обращаются. По-моему, это неправильно. Почему бы твоей семье не заняться чем-нибудь другим?

Якоб печально усмехнулся:

– Знаешь, как говорит мой папа: безопаснее всего плыть за хвостом акулы. Мы делаем для волшебников всякие красивые штуковины, они и рады. А пока они нами довольны, они нас не трогают. Ну, почти не трогают. А если мы им не угодим, что будет? Они нас просто сожрут, наверняка. Ну вот, снова ты хмуришься.

Китти осталась недовольна его рассуждениями.

– Если вы не любите волшебников, вам не следует с ними сотрудничать! – твердо сказала она, – Это неправильно с точки зрения морали.

– Чего-о?

И Якоб пнул ее в ногу – он рассердился по-настоящему.

– Не надо ля-ля! Что, твои родители с ними не сотрудничают, что ли? Все с ними сотрудничают! Другого выхода просто нет. Если ты откажешься на них работать, явится ночью полиция – или кто-нибудь еще похуже – и поминай как звали! Просто нет другого выхода. Или все-таки есть? Есть или нет?

– Н-нет, наверное…

– Вот то-то и оно, что нету. Хочешь жить – работай на них. И все.

5

Катастрофа стряслась, когда Китти было тринадцать лет.

Лето было в разгаре. В школе начались каникулы. Убогие домишки стояли, залитые солнцем; щебетали птицы, комнаты были пронизаны светом. Отец мурлыкал, стоя у зеркала и поправляя свой галстук. Мать оставила ей на завтрак в холодильнике замороженную булочку.

Якоб заглянул к Китти с утра пораньше. Она открыла дверь — и он приветствовал ее взмахом шляпы.

– Крикет! – выпалил он. – Сегодня идеальный день для крикета. Пошли в парк. Все сейчас на работе, никто нас не прогонит.

Парк находился к западу от Белема, в стороне от фабрик и магазинов. Ближе к Белему он представлял собой обычную пустошь, заваленную кирпичом и обрывками ржавой колючей проволоки и поросшую бурьяном. Якоб с Китти, как и другие ребятишки, постоянно там играли. Но если пройти подальше и перейти старый металлический мост через железную дорогу, парк мало-помалу становился все приятнее: раскидистые буки, тенистые аллеи и пруды с дикими утками, рассеянные по ровной зеленой травке. За парком проходило широкое шоссе, а дальше стоял ряд высоких особняков за глухими заборами, говорящий о том, что тут живут волшебники.

Простолюдинов в приятной части парка не жаловали. На детских площадках рассказывали страшные истории про детей, которые забрели туда на свой страх и риск – и больше их никто никогда не видел. Китти не особенно верила в эти байки. Они с Яковом пару раз переходили металлический мост и добирались до самых прудов. Один раз хорошо одетый джентльмен с длинной черной бородой принялся орать на них с той стороны пруда. Якоб ответил ему красноречивым жестом. Сам джентльмен на это никак не отреагировал, но его спутник, которого ребята прежде не заметили – очень низенький человечек неприметной внешности, – помчался к ним вокруг пруда с удивительным проворством. Китти с Якобом еле успели унести ноги.

Но обычно, когда они смотрели через железную дорогу, запретная часть парка была пуста. Просто обидно было, что такое славное место пустует, тем более в такой славный денек, когда все волшебники на работе. И Китти с Якобом побежали туда.

Их подошвы гулко стучали по гудроновой поверхности моста.

– Никого нету, сказал Якоб. – Я же тебе говорил!

– Точно? – Китти прикрыла глаза ладонью и принялась вглядываться в кольцо буков, которые трудно было рассмотреть из-за яркого солнца, бившего в глаза. – А вон там, под деревом, вроде бы есть кто-то. Только я разглядеть не могу.

– Где? Нет, это просто тени. Ну, если трусишь, пошли тогда к стенке. Там нас не будет видно из домов через дорогу.

Якоб пересек дорогу и побежал по густой зеленой травке, ловко подбрасывая мяч плоской стороной биты. Китти пошла следом, но более осторожно. Высокая кирпичная стена отделяла парк от шоссе, с противоположной стороны которого возвышались особняки волшебников. У стены ты действительно чувствовал себя в большей безопасности, потому что середина просторного газона просматривалась насквозь из черных окон верхних этажей особняков и ощущение было на редкость неуютное. Но для того, чтобы оказаться у стены, придется пересечь весь парк, и до железного моста оттуда слишком далеко. Китти это казалось неразумным. Однако денек такой славный, а вокруг ни души! И Китти побежала следом за Якобом, чувствуя, как ветерок ласкает ее тело, и радуясь высокому голубому небу над головой.

Якоб остановился в нескольких метрах от стены, у посеребренного фонтанчика для питья. Он подкинул мяч в воздух и запульнул его на недосягаемую высоту.

– Здесь самое подходящее место, – сказал он, дожидаясь возвращения мяча. – Это будут воротца. Чур, я первый отбиваю!

– Ну, ты же обещал!

– А бита чья? А мячик?

Невзирая на протесты Китти, право собственности возобладало, и Якоб занял позицию перед фонтанчиком. Китти отошла немного назад и потерла мячик о шорты, как делают боулеры. Потом обернулась и, прищурившись, окинула Якоба оценивающим взглядом. Он постучал битой по траве, глупо ухмыльнулся и оскорбительно повертел задницей.

Китти начала разбегаться, сперва медленно, потом набирая скорость, зажав в руке мяч. Якоб все постукивал по траве.

Китти замахнулась и выпустила мяч с демонической скоростью. Мяч отскочил от асфальтовой дорожки и полетел к фонтанчику.

Якоб взмахнул битой. Удар был безупречный. Мяч просвистел у Китти над головой, взмыл высоко-высоко, превратился в крохотную точку в небе… И наконец упал на землю где-то далеко-далеко, в середине парка.

Якоб исполнил победный танец. Китти посмотрела на него исподлобья. Тяжко вздохнула и отправилась на поиски мяча.

За десять минут Китти успела подать пять мячей и пять раз прогуляться на тот конец парка. Солнце жарило как сумасшедшее. Она запыхалась, вспотела и рассердилась. В последний раз она вернулась, волоча ноги, демонстративно швырнула мячик на траву и плюхнулась рядом.

– Что, притомилась? – заботливо спросил Якоб. – Ну, в последний раз я едва не промахнулся.

Китти только саркастически хмыкнула в ответ. Якоб протянул ей биту:

– Ладно, теперь твоя очередь.

– Погоди минутку.

Они немного посидели молча, глядя, как колышутся листья на деревьях, и слушая шум изредка проносившихся по шоссе машин. Через парк с криками пролетела большая стая ворон и уселась на дуб где-то в стороне.

– Хорошо, что моей бабушки тут нет, – сказал Якоб. – Ей бы это не понравилось.

– Что?

– Вон те вороны. А что такого?

Китти всегда немного побаивалась бабушку Якоба: крохотное, высохшее создание с маленькими черными глазками и немыслимо морщинистым личиком. Бабушка никогда не вставала со своего кресла в теплом углу кухни, и от нее крепко пахло паприкой и квашеной капустой. Если верить Якобу, ей было уже сто два года.

Якоб щелчком сбил жука с травинки.

– Она бы сказала, что это духи. Слуги волшебников. Она утверждает, будто это одно из их излюбленных обличий. Она всего этого наслушалась от своей матушки, которая родилась еще в Праге. Она терпеть не может, когда окна на ночь оставляют открытыми, какая бы жара ни стояла.

И Якоб проблеял старческим дребезжащим голосом:

– «Закрой окошко, малый! Демонов напустишь!» Она вечно твердит о таких вещах.

Китти нахмурилась:

– А ты что, не веришь в демонов?

– Верю, конечно! А то иначе откуда бы волшебники брали свою силу? В книгах заклинаний, которые они отдают в печать или в переплет, только об этом и говорится. В этом и состоит магия. Маги продают свои души, а демоны им за это помогают – ну, если они правильно прочтут все заклинания. А если нет, то демоны убивают их насмерть. И кто после этого захочет быть магом? Лично я бы не захотел, ни за какие коврижки.

Китти некоторое время молча лежала на спине, глядя на облака. Потом ей в голову пришла одна мысль.

– Погоди-ка, но тогда, если я правильно понимаю. .. – начала она. — Если твой папа, а до него – его папа, всегда работал над книгами заклинаний для волшебников, значит, они прочли кучу заклинаний, верно? А это значит…

– Ну да, я вижу, к чему ты клонишь. Да, должно быть, они и впрямь повидали немало всякого — по крайней мере, достаточно, чтобы им хватало ума держаться от всего этого подальше. К тому же там многое написано на непонятных языках, и для заклинаний не только слова требуются – я так понимаю, если хочешь подчинить себе демонов, еще и чертить что-то надо, зелья варить и учиться всяким ужасам. Нет, порядочный человек во все это соваться не захочет. Мой папа просто закрывает на все глаза и знай себе книжки печатает.

Он вздохнул.

– Ты ж пойми, люди всегда предполагали, что моя семья тоже замешана во все это. Когда волшебники в Праге лишились власти, одного из дядюшек моего деда толпа загнала на верхушку башни и выбросила из окна. Он упал на крышу и умер. Вскоре после этого дедушка переселился в Англию и начал тут свое дело заново. Для него так было безопаснее. Как бы то ни было…

Он сел и потянулся.

– Я сильно сомневаюсь, что эти вороны – демоны. Зачем бы демонам сидеть на дереве? Пошли, теперь твоя очередь! – И он бросил ей биту. – Спорим, я тебя сделаю с первой же подачи?

И так оно и вышло, к огромному разочарованию Китти. И со второй подачи было то же самое, и с третьей тоже. По парку шел металлический звон от ударов крикетного мяча о фонтанчик. К небесам возносились торжествующие вопли Якоба. Наконец Китти швырнула биту на землю.

– Это нечестно! – воскликнула она. – Ты утяжелил мячик, или еще что-нибудь!

– Просто уметь надо, и все! Моя очередь!

– Ничего подобного, у меня еще одна подача!

– Ну ладно.

Якоб бросил мяч из-под руки, с показной небрежностью. Китти замахнулась битой изо всех сил – и, к своему величайшему удивлению, попала по мячу так четко, что едва руку себе не вывихнула.

– Ура! Есть! Вот поймай-ка, если сумеешь! Она торжествующе запрыгала, ожидая, что Якоб сейчас бросится разыскивать мячик, – но он застыл на месте, в неуверенной позе, глядя в небо куда-то над ее головой.

Китти обернулась и тоже посмотрела в ту сторону. Оказалось, она запульнула мячик не вперед, а вверх, куда-то себе за плечо, и теперь он невозмутимо падал все вниз и вниз, за стену, за пределы парка, на дорогу.

Потом раздался ужасающий звон разбитого стекла, визг тормозов, резкий металлический грохот.

Китти взглянула на Якоба. Якоб взглянул на Китти.

И они бросились бежать.

Они мчались без оглядки через газон, к мосту. Они бежали бок о бок, опустив головы, работая локтями, как на беговой дорожке. Китти все еще сжимала в руках биту. Бита мешала ей бежать. Сообразив это, девочка ахнула и отшвырнула ее в сторону. Якоб вскрикнул и резко затормозил.

– Дура ты! На ней же моя фамилия!..

Он бросился назад. Китти замедлила бег, оглянулась, чтобы увидеть, как он подберет биту… И, оглянувшись, она увидела позади, не так уж далеко, открытую калитку в стене, ведущую на дорогу. В проеме калитки появилась фигура в черном. Она стояла и осматривала парк.

Якоб подобрал биту и догонял Китти.

– Скорей! – пропыхтела девочка, когда он поравнялся с ней. – Там кто-то стоит…

Она умолкла – ей не хватало дыхания, чтобы говорить.

– Уже близко!

Якоб пробежал вдоль берега пруда. Стайка диких уток, перепугавшись, загалдела и взмыла в воздух. Они миновали рощицу буков и оказались на тропинке, ведущей наверх, к мосту.

– Нам бы только на тот берег… там мы в безопасности… Спрячемся в яме… Недалеко уже…

Китти с трудом подавляла желание обернуться. Она уже представляла себе, как черная фигура бежит по траве следом за ними. У нее мурашки по спине ползали от этой мысли. Но они бегут слишком быстро, он их ни за что не поймает… Все будет хорошо, они сумеют скрыться.

Якоб взбежал на мост, Китти следом. Их ноги топали по мосту, точно отбойные молотки, отдаваясь гулом вибрирующего металла. Вот они уже на середине моста, осталось совсем немного…

И тут в конце моста возникло из ниоткуда нечто.

Якоб с Китти оба вскрикнули и с разбегу остановились, замерли на месте, налетев друг на друга, отчаянно, инстинктивно пытаясь избежать столкновения с тварью.

Тварь была ростом с человека и держалась так, как будто и была человеком: она стояла на двух длинных ногах, протянув навстречу детям руки с цепкими пальцами. Но это был не человек. Больше всего существо смахивало на мартышку, только очень большую и сильно растянутую в высоту. Все его тело поросло бледно-зеленым мехом, за исключением головы и морды, где мех был темно-зеленым, почти черным. Злобные глаза сверкали желтизной. Существо склонило голову набок и ухмыльнулось, разминая длиннющие руки. За спиной у него, точно хлыст, извивался тонкий ребристый хвост, со свистом рассекая воздух.

На какой-то момент Якоб с Китти остолбенели, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хоть звук. Потом Китти вскричала:

– Назад, назад, назад!

А Якоб, ошеломленный, все стоял как вкопанный. Китти схватила его за воротник рубашки и потянула назад. И сама обернулась.

У противоположного конца моста, преграждая собой другой выход, стоял, руки в карманы, с галстуком, аккуратно заправленным под молескиновый жилет, джентльмен в черном костюме. И джентльмен этот ни чуточки не запыхался.

Китти так и застыла, вцепившись в воротник Якоба. Она просто не могла разжать руку. Она смотрела в одну сторону, Якоб в другую. Она почувствовала, как Якоб тоже протянул руку и вцепился в ткань ее футболки. И ни звука – только их частое дыхание да хвост чудовища со свистом рассекает воздух. В небе, громко каркнув, пролетела ворона. Китти слышала, как кровь стучит у нее в ушах.

Джентльмен не спешил заговорить с ними. Он был довольно низенький, но при этом крепкий и плечистый. В центре его круглого лица торчал на удивление длинный и острый нос, который, даже в эти мгновения унизительного ужаса, напомнил Китти стрелку солнечных часов. Лицо незнакомца было совершенно лишено какого бы то ни было выражения.

Стоящий рядом Якоб дрожал как лист. Китти поняла, что он рта не откроет.

– Пожалуйста, сэр, — хрипло начала она. — Ч-что вы хотели?

Последовала длительная пауза. Такое впечатление, что джентльмену было противно с ней разговаривать. А когда он наконец заговорил, его голос звучал чрезвычайно мягко, и это было очень страшно.

– Несколько лет тому назад, – сказал он, – я купил свой «роллс-ройс» на аукционе. Он, конечно, сильно нуждался в ремонте, но, несмотря на это, обошелся мне в значительную сумму. С тех пор я потратил на него гораздо больше денег: поменял кузов, колеса, мотор и, главное, поставил оригинальное ветровое стекло из тонированного хрусталя. В результате моя машина сделалась, наверное, самым лучшим «роллс-ройсом» во всем Лондоне. Можно сказать, это было мое хобби, маленькое развлечение посреди тяжких трудов. Только вчера, после многомесячных поисков, я сумел раздобыть подлинный фарфоровый номерной знак и прикрепил его к капоту. И вот наконец моя машина приобрела завершенный облик. Сегодня я выехал на ней прокатиться. И что же произошло? На меня ни с того ни с сего напали двое щенков-простолюдинов! Вы разбили мне ветровое стекло, из-за вас я утратил контроль над собой; я врезался в фонарный столб, разбил кузов, колеса и мотор, а мой фарфоровый номер разлетелся на дюжину осколков. Моя машина уничтожена. Восстановить ее невозможно…

Он умолк, чтобы перевести дыхание, облизнул губы толстым розовым языком.

– И ты спрашиваешь, что я хотел? Ну, прежде всего, мне любопытно послушать, что вы скажете.

Китти оглянулась по сторонам, пытаясь срочно что-нибудь придумать.

– Э-э-э… Ну, для начала, наверное, «Извините»?

– «Извините»?!

– Да, сэр. Понимаете, это вышло случайно, мы совсем не…

– Это после всего, что вы натворили? После причиненного вами ущерба? Двое зловредных маленьких простолюдинов…

У Китти на глазах выступили слезы.

– Это неправда! – с отчаянием сказала она. – Мы не нарочно разбили вашу машину. Мы просто играли! Мы даже не видели, кто там едет по дороге!

– Играли? В этом частном парке?

– Он не частный. Ну, может, и частный, но это неправильно!

Китти понимала, что этого говорить не следует, но, помимо своей воли, почти кричала.

– Тут ведь никого не было, никто тут не гулял, верно? Мы никому не мешали! Почему же нам сюда нельзя?

– Китти, заткнись! – прохрипел Якоб.

– Немиадес, – сказал джентльмен, обращаясь к обезьяноподобной твари на противоположном конце моста, – не будешь ли ты так любезен подойти на пару шагов поближе? У меня тут есть дело, хотелось бы, чтобы ты с ним разобрался.

Китти услышала негромкое клацанье когтей, почувствовала, как съежился Якоб.

– Сэр, – тихо сказала она, – нам очень жаль, что с вашей машиной так вышло. Честное слово.

– Тогда почему же, – осведомился маг, – вы оба бросились бежать, вместо того чтобы остаться и принять на себя ответственность?

– Пожалуйста, сэр… – тихо-тихо пролепетала девочка. – Мы испугались…

– Ах, как остроумно! Немиадес… Думаю, Черная Молотилка тут будет в самый раз, а?

Китти услышала потрескиванье гигантских пальцев и задумчивый голос:

– А на какой скорости? Эти двое меньше среднего веса.

– Думаю, на достаточно суровой, как тебе кажется? Машина была очень дорогая. Займись-ка.

И волшебник, похоже, счел свою роль в этом деле завершенной. Он развернулся, не вынимая рук из карманов, и, прихрамывая, направился обратно к калитке.

Быть может, они сумеют смыться… Китти дернула Якоба за воротник:

– Бежим!

Лицо у него сделалось мертвенно-бледным. Китти еле разобрала его слова:

– Нет смысла. Мы не сможем…

Он выпустил ее футболку и стоял, безвольно уронив руки. Цокот когтей.

– Повернись ко мне лицом, дитя.

На миг Китти пришло в голову, что можно бросить Якоба и убежать одной. Сбежать с моста, скрыться в парке… Но она тут же устыдилась этой мысли и себя самой за эту мысль. Она повернулась и уставилась в лицо твари.

– Вот так лучше. Для Молотилки предпочтительно поддерживать зрительный контакт.

На обезьяньей роже не было заметно особой злобы – разве что легкая скука.

Китти, справившись со страхом, умоляюще подняла руку:

– Пожалуйста, не обижайте нас!

Желтые глаза расширились, черные губы грустно выпятились.

– Боюсь, это невозможно. Я получил приказ, а именно: подвергнуть вас двоих наказанию с использованием Черной Молотилки, – и я не могу не выполнить его, не подвергнувшись большой опасности. Неужели вы хотите, чтобы меня подвергли Испепеляющему Пламени?

– По правде говоря, я бы предпочла именно это…

Демон дернул хвостом из стороны в сторону, как рассерженная кошка, после чего согнул ногу и почесал внутреннюю сторону противоположного колена длинным когтем.

– Несомненно. Ну что ж, ситуация неприятная для нас всех, не будем же ее затягивать.

И поднял руку.

Китти обхватила Якоба за талию. Сквозь тело и ткань она чувствовала, как колотится его сердце.

В точке перед растопыренными пальцами демона возникло расширяющееся кольцо серого дыма, которое устремилось к ним. Китти услышала, как завизжал Якоб. Она еще успела увидеть красно-оранжевое пламя, бьющееся в центре дымного кольца, а потом ей в лицо ударило жаром, и все потемнело.

6

– Китти… Китти!

– А?

– Проснись! Пора уже!

Китти подняла голову, поморгала, вздрогнула – и очнулась. На нее нахлынул шум театрального антракта. В зрительном зале зажегся свет, перед сценой опустился большой фиолетовый занавес. Публика распалась на множество отдельных краснолицых людей, медленно пробирающихся между рядами. Волны звука накатывали и бились о виски, как прибой о скалу. Девушка встряхнула головой, чтобы прийти в себя, и взглянула на Стенли, который перегнулся через спинку кресла соседнего ряда и смотрел на нее иронически.

– Ой! – сказала она смущенно. – Да-да, я готова.

– Сумка. Сумку не забудь.

– Когда такое было, чтобы я что-то забывала?

– А когда такое было, чтобы ты заснула посреди бела дня?

Тяжело дыша, Китти отбросила со лба длинную прядь волос, нагнулась за сумочкой и тут же встала, чтобы пропустить мужчину, который протискивался к выходу. Потом пошла следом за ним. На миг она перехватила взгляд Фреда, но в его тусклых глазах, как всегда, трудно было что-то прочесть. Однако же Китти померещилась легкая насмешка. Девушка поджала губы и выбралась в проход.

Проходы в партере были набиты битком: кто торопился в буфет, кто в туалет, кто – к стоящей у стены мороженщице. Продвигаться в любом направлении было непросто: все это напомнило Китти рынок скота, где стадо медленно гонят по лабиринту из бетонных столбов и металлических прутьев. Девушка глубоко вздохнула и нырнула в людское стадо, то бормоча извинения, то ловко работая локтями. Она пробиралась между спинами и животами в сторону двустворчатых дверей.

На полпути к дверям кто-то похлопал ее по плечу. Обернувшись, она увидела ухмыляющуюся физиономию Стенли.

– Что, видно, не нравится тебе спектакль?

– Нет, конечно. Чушь собачья.

– Ну, все же была там пара приятных моментов.

– Для тебя – разумеется.

Стенли присвистнул от притворного удивления.

– Ну, зато я не дрых на работе!

– Работа, – отрезала Китти, – только начинается!

Со стиснутыми зубами и растрепанными волосами она вывалилась наконец в боковой коридор, огибавший зрительный зал. Теперь она злилась на себя – и за то, что заснула, и за то, что так легко поддалась на насмешки Стенли. Он ведь всегда высматривает любые признаки слабости и пытается этим воспользоваться, чтобы подчинять себе других людей; а этот случай даст ему дополнительное оружие. Китти раздраженно встряхнула головой. Забудь об этом, сейчас не время.

Она просочилась в фойе. Оттуда многие зрители выходили на улицу, выпить чего-нибудь холодненького и полюбоваться летним вечером. Китти присоединилась к ним. Небо было темно-синим, сумерки потихоньку густели. Дома напротив были увешаны яркими флажками и стягами в честь предстоящего государственного праздника. Слышался звон стаканов, людской смех. Трое молодых людей прошли сквозь веселящуюся толпу молча, не теряя бдительности.

Дойдя до угла, Китти взглянула на часы.

– У нас пятнадцать минут.

– Тут есть несколько волшебников, – сказал Стенли. – Видишь старуху, что хлещет джин, – вон ту, в зеленом? У нее в сумке что-то есть. И аура мощная. Можно спереть.

– Нет. Будем придерживаться плана. Давай, Фред.

Фред кивнул. Достал из кармана своей кожаной куртки сигарету и зажигалку. Прошел вперед еще немного, встал на углу, так, чтобы видеть переулок, и, закуривая, окинул его взглядом. Очевидно, удовлетворенный увиденным, он, не оборачиваясь, скрылся в переулке. Китти со Стенли двинулись следом. В переулке находились магазины, бары и рестораны. Довольно много народу прогуливалось по тротуарам, дыша свежим воздухом. На следующем углу Фред достал еще одну сигарету и приостановился, чтобы ее зажечь, одновременно внимательно оглядевшись по сторонам. На этот раз его глаза сузились и он вразвалочку зашагал обратно, туда, откуда пришел. Китти со Стенли деловито разглядывали витрины – счастливая парочка, держащаяся за руки. Мимо прошел Фред.

– Сюда направляется демон, – сказал он вполголоса. – Спрячь сумку подальше.

Прошла минута. Китти со Стенли мило ворковали, обсуждая роскошные персидские ковры. Фред изучал букеты в соседней витрине. Китти краем глаза наблюдала за улицей. Из-за угла показался невысокий пожилой джентльмен, седой, прилично одетый, насвистывающий военный марш. Он пересек переулок и скрылся за противоположным углом. Китти искоса взглянула на Фреда. Тот незаметно качнул головой. Китти со Стенли остались стоять у витрины. Из-за угла появилась леди средних лет, в большой шляпке, украшенной цветами. Она брела медленно, словно размышляя о несовершенстве мира. На углу она помедлила, тяжело вздохнула и повернула в их сторону. Когда леди проходила мимо, Китти ощутила запах ее духов – сильный, довольно вульгарный аромат. Наконец ее шаги затихли в отдалении.

– Порядок, – сказал Фред.

Он вернулся на угол, снова произвел разведку, кивнул и исчез за ним. Китти со Стенли отлепились от витрины и пошли следом, расцепив руки так поспешно, словно внезапно обнаружили друг у друга чуму. Сумочка, которую Китти до того прятала под курткой, снова очутилась у нее в руке.

Следующий переулок, в который они свернули, был уже предыдущего, и прохожих поблизости не было. По левую руку, за черным железным забором, лежал темный и пустой внутренний двор магазина, что торговал коврами. Фред стоял, прислонясь к забору, и смотрел по сторонам.

– В том конце только что промелькнул поисковый шар, – сказал он. – Но тут все чисто. Твоя очередь, Стен.

Ворота, ведущие во двор, были заперты на висячий замок. Стенли подошел поближе и внимательно осмотрел его. Потом откуда-то из недр своего костюма достал стальные клещи. Зажал, повернул, и цепочка лопнула. Они вошли во двор, Стенли – впереди. Он пристально вглядывался в землю под ногами.

– Что-нибудь видишь? – спросила Китти.

– Тут – ничего. На двери какая-то дымка – видимо, охранное заклинание. Надо ее сторониться. Но окно вполне безопасно.

– Хорошо.

Китти подобралась к окну, заглянула внутрь. Судя по тому немногому, что она сумела разглядеть, за окном находился склад, заваленный коврами, каждый из которых был скатан и тщательно завернут в холстину.

– Ну? – прошипела она. – Видите что-нибудь?

– Разумеется, – усмехнулся Стенли. – То же, что и ты. Вот почему ужасно глупо, что ты всем командуешь. Без нас ты ведь совершенно беспомощна. Все равно как слепая. Нет, никаких ловушек там нет.

– И демонов тоже, – добавил Фред.

– Хорошо.

Китти натянула на руки черные перчатки. Сжала кулак и ткнула им в нижнюю половину окна. Треск, короткий звон осколков о подоконник. Китти просунула руку внутрь, открыла задвижку, подняла раму. Легко перескочила через подоконник, беззвучно приземлилась, стрельнула глазами из стороны в сторону – и, не дожидаясь остальных, пошла вперед между пирамидами холщовых рулонов, вдыхая густой, пыльный запах невидимых ковров. Вскоре она очутилась у полуотворенной двери. Из сумочки появился фонарик. Луч света обежал просторный, богато обставленный кабинет. Столы, кресла, картины на стенах. В углу – низкий и темный сейф.

– Потише! – Стенли схватил Китти за локоть. – Над полом между столами на высоте фута тянется тоненькая светящаяся ниточка. Сторожевое заклятие. Смотри, не задень!

Китти сердито стряхнула его руку.

– Я и не собиралась врываться туда очертя голову. Я же не дура!

Стенли пожал плечами.

– Конечно, конечно.

Китти прошла между столами, высоко поднимая ноги, чтобы не задеть невидимую нить, подошла к сейфу, открыла сумочку, достала из нее белый шарик и положила на пол. Потом осторожно отступила. Очутившись у двери, она произнесла активирующее заклятие. Шарик с легким хлопком взорвался вовнутрь. Возникшим порывом ветра сорвало картины со стены, ковер с пола и дверь сейфа с петель. Китти спокойно переступила через невидимую нить, опустилась на колени рядом с сейфом и принялась деловито загружать его содержимое в сумочку.

Стенли подпрыгивал от нетерпения.

– Ну, чего там есть?

– Стаканы с мулерами, пара шаров с элементалями… документы… И деньги. Много денег.

– Здорово! Давай быстрее, пять минут осталось.

– Знаю.

Китти закрыла сумочку и не спеша покинула кабинет. Фред со Стенли уже вылезли из окна и нетерпеливо топтались снаружи. Китти пересекла склад, выпрыгнула во двор и зашагала к воротам. Мгновением позже она обернулась, словно по наитию, – и увидела, как Фред что-то бросил в окно склада.

Китти остановилась как вкопанная.

– Что там за чертовщина?

– Некогда болтать, Китти, – сказали Фред со Стенли, торопливо обгоняя ее. – Пьеса начинается.

– Вы что сделали?

Они уже выходили на тротуар. Стенли подмигнул:

– Жезл Инферно. Маленький прощальный подарочек.

Шагавший рядом Фред хихикнул:

– Эй, это не по плану! Это всего лишь ограбление!

Она уже чувствовала в воздухе запах дыма. Они свернули за угол и оказались перед витриной магазина.

– Ну, мы же не могли забрать с собой ковры, верно? Зачем же их оставлять? Чтобы их продавали волшебникам? Прихлебателей жалеть нельзя, Китти. Они это заслужили.

– Нас поймать могут…

– Не поймают. Расслабься. И вообще, что такое ограбление? На первые полосы газет с этим не попадешь. Вот ограбление с поджогом – другое дело.

Китти шагала рядом с ними, бледная от ярости, стискивая ручки сумочки. Дело вовсе не в том, что Стенли стремится придать делу максимальную огласку. Он просто снова бросает вызов ее авторитету. И на этот раз дело куда серьезнее, чем прежде. Это был ее план, она все продумала и рассчитала – а он намеренно поступил ей наперекор. Нужно что-то предпринять, причем немедленно. Рано или поздно он их всех погубит.

В театре «Метрополитен» звенел звонок, и остатки публики втягивались в двери театра. Китти, Стенли и Фред, не замедляя шага, присоединились к ним и через несколько секунд оказались на своих местах в партере. Оркестр уже разыгрывался перед началом акта, на сцене поднимали противопожарный занавес.

Китти, все еще дрожа от ярости, поставила сумочку себе под ноги. Стенли повернул голову и усмехнулся.

– Можешь мне поверить! – шепнул он. – Теперь мы точно попадем на первые полосы газет. Завтра утром мы станем главной из новостей!

СИМПКИН

7

В полумиле к северу от темных вод Темзы торговцы всего мира ежедневно собирались в районе Сити, чтобы заключать сделки, покупать и продавать. Повсюду, насколько хватал глаз, тянулись ряды прилавков, жмущихся под карнизами старинных домов, точно цыплята под крылом у наседки. Богатству и роскоши не было конца: золото из южной Африки, самородки с Урала, полинезийский жемчуг, россыпи балтийского янтаря, разноцветные драгоценные камни, радужные шелка из Азии и тысячи иных чудес. Однако ценнее всего были магические артефакты, награбленные в древних империях и привезенные в Лондон на продажу.

В сердце Сити, на перекрестке Корнхилл и Поултри-стрит, в уши так и лезли крики навязчивых торговцев. Сюда, в центр Сити, допускались только волшебники, и вход на ярмарку охраняли полицейские в серых формах.

Все прилавки были завалены товарами, претендовавшими на уникальность. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы обнаружить тут зачарованные флейты и лиры из Греции, урны с погребальной землей из царских гробниц Ура и Нимрода, хрупкие золотые вещицы из Ташкента, Самарканда и иных городов Великого Шелкового пути, племенные тотемы из Северной Америки, полинезийские маски и статуи, странные черепа с кристаллами, вделанными в рот, каменные кинжалы, запятнанные кровью множества жертвоприношений, добытые в разрушенных храмах Теночтитлана.

Именно сюда раз в неделю, по понедельникам, под вечер, торжественно являлся достопочтенный волшебник Шолто Пинн, дабы взглянуть на своих конкурентов и приобрести кое-какие безделушки, если что-нибудь вдруг приглянется.

Стояла середина июня, солнце только-только спряталось за крышами. Сама рыночная площадь, зажатая между домами, уже утонула в голубой тени, однако стены домов еще хранили достаточно тепла, чтобы прогулка мистера Пинна была приятной. На нем был белый льняной пиджак и такие же брюки, а на голове – соломенная шляпа. Он небрежно помахивал тростью слоновой кости. В другой руке мистер Пинн держал огромный желтый платок, которым время от времени протирал затылок.

Костюм мистера Пинна был безупречен до самых носков его начищенных туфель. И это несмотря на грязь на тротуарах, заваленных останками тысяч торопливых ланчей: огрызками яблок, банановой кожурой, обертками от горячих бутербродов, ореховыми скорлупками, устричными ракушками, косточками и хрящиками. Мистера Пинна это не волновало: всюду, где он проходил, невидимая рука разметала мусор.

Проходя вдоль рядов, он озирал прилавки по обе стороны от себя сквозь толстый стеклянный монокль. На лице его сохранялось привычное выражение пренебрежительной скуки – защита от приставаний торговцев, которые его хорошо знали.

– Сеньор Пинн! Вот, у меня есть забальзамированная рука таинственного происхождения! Ее нашли в Сахаре – подозреваю, это мощи некоего святого. Я всем отказывал, все вас дожидался…

– Постойте минутку, месье! Взгляните на эту странную обсидиановую коробочку.

– Взгляните на этот клочок пергамента: эти рунические символы…

– Мистер Пинн, сэр, не слушайте этих бандитов! Ваш изысканный вкус вам подскажет…

– … Эта изысканная статуя…

– … Эти драконьи зубы…

– … Эта тыквенная бутыль…

Мистер Пинн вежливо улыбался, осматривал товары, пропускал мимо ушей крики торговцев и мало-помалу продвигался вперед. Он никогда не покупал много – основную часть товаров доставляли ему напрямую от его агентов, работающих по всей империи. Но все равно, никогда ведь не знаешь наперед, что тебе попадется. Взглянуть всегда стоит.

В конце ряда стоял прилавок, заваленный стеклом и керамикой. Большая часть вещей представляла собой явные современные подделки, однако крошечный сине-зеленый горшочек с запечатанной крышкой привлек внимание мистера Пинна. Он небрежно обратился к продавцу:

– Вон та вещица – что это?

За прилавком стояла молодая женщина в яркой головной повязке.

– Это, сэр, фаянсовый горшочек из Омбоса в Египте. Его нашли в глубокой гробнице, под тяжелым камнем, рядом со скелетом высокого крылатого мужчины.

Мистер Пинн приподнял бровь.

– В самом деле? А удивительный скелет у вас сохранился?

– Увы, нет. Кости растащила взбудораженная толпа.

– Как удачно получилось… А как насчет горшочка — его открывали?

– Нет, сэр. Полагаю, в нем содержится джинн – или, возможно, Моровое Заклятие. Купите, откройте и проверьте сами.

Мистер Пинн взял горшочек и покрутил его в своих толстых белых пальцах.

– Хм… Он кажется довольно тяжелым для своих размеров, – пробормотал он. – Быть может, спрессованное заклинание… Да, этот предмет представляет кое-какой интерес. Назовите вашу цену.

– Для вас, сэр, – сто фунтов.

Мистер Пинн от души расхохотался.

– Я действительно богат, дорогая моя. Но это еще не значит, что меня можно дурачить.

Он щелкнул пальцами. Зазвенела посуда, зашелестела ткань: невидимое существо проворно взобралось по одному из шестов, поддерживающих навес, пробежало но парусине и спрыгнуло на плечи женщине. Продавщица завизжала. Мистер Пинн даже не поднял глаз от горшочка, который держал в руке.

– Торг всегда уместен, дорогая моя, но начинать следует все же с разумной цены. Итак, почему бы вам не назвать другую цифру? Мой помощник, мистер Симпкин, охотно подтвердит, если указанная вами сумма будет приемлемой.

Несколько минут спустя женщина, посиневшая и задыхающаяся от незримых пальцев, стискивающих ей шею, в конце концов назвала цену, за которую горшочек был приобретен изначально. Мистер Пинн бросил на прилавок несколько монет и удалился в превосходном расположении духа, унося свою добычу в кармане пиджака. Покинув рынок, он зашагал по Поултри-стрит туда, где ждала его машина. Всех, кто преграждал ему путь, незримая рука мимоходом отодвигала в сторону.

Мистер Пинн погрузил свое грузное тело в машину и сделал шоферу знак ехать. Потом, устроившись поудобнее на сиденье, обратился в пустоту:

– Симпкин!

– Да, хозяин?

– Сегодня я не стану работать допоздна. Завтра День Глэдстоуна, и мистер Дюваль дает обед в честь нашего Основателя. К сожалению, я буду вынужден присутствовать на этом нуднейшем мероприятии.

– Хорошо, хозяин. Вскоре после обеда прибыли несколько ящиков из Персеполиса. Прикажете распаковать?

– Распаковывай. Все менее важное и ценное рассортируй и снабди ярлыками. Предметы, помеченные красным пламенем, не разворачивай – этот штамп означает, что вещь чрезвычайно ценная. Там еще должен быть ящик с брусками сандалового дерева – с ним поосторожнее. Там внутри спрятана коробка с мумией младенца времен Саргона. Персидская таможня чрезвычайно бдительна, и моему агенту приходится изобретать все новые способы пересылать контрабанду. Все ясно?

– Ясно, хозяин. Повинуюсь со всем усердием.

Машина остановилась перед золочеными столбиками и сияющими витринами «Магических принадлежностей Пинна». Дверь черного хода открылась и закрылась, но сам мистер Пинн остался в машине. Машина поехала дальше, влившись в поток транспорта на Пиккадилли. Вскоре после этого в замке центрального входа в магазин загремел ключ. Дверь приотворилась и мягко закрылась снова.

Несколько минут спустя вокруг здания на четвертом и пятом планах возникла густая сеть голубых предупреждающих узлов. Она стянулась над крышей дома и запечаталась. Магазин «Магические принадлежности Пинна» закрылся на ночь.

Время шло к ночи. Поток машин на Пиккадилли поредел, и прохожих мимо магазина проходило все меньше. Фолиот Симпкин взял хвостом палку с крючком и опустил на окна деревянные ставни. Одна из ставень тихонько скрипнула. Симпкин огорченно цокнул языком и сделался видимым. Он оказался маленьким, склизко-зеленым, кривоногим и озабоченным. Сбегал к прилавку, нашарил там пузырек с маслом и задрал хвост, чтобы смазать петлю. Потом подмел пол, опорожнил мусорные корзины, поправил стоящие вдоль витрин манекены и наконец, убедившись, что все в порядке, выволок из кладовки несколько больших ящиков.

Прежде чем взяться за работу, Симпкин лишний раз тщательно проверил магическую систему сигнализации. А то пару лет тому назад одному зловредному джинну удалось незамеченным проникнуть в магазин, из-за чего погибло множество ценных предметов. Симпкину очень повезло, что хозяин его пощадил. Он не заслужил такого снисхождения. Но все равно влетело ему изрядно – у него до сих пор вся сущность содрогалась при одном воспоминании об этом. Так что Симпкин чрезвычайно заботился о том, чтобы такое не повторилось.

Однако все узлы были на месте и предостерегающе вибрировали всякий раз, как Симпкин приближался к стенам. Все было в порядке.

Симпкин вскрыл первый из ящиков и принялся вынимать шерсть и опилки, набитые туда для амортизации. Первый предмет, на который он наткнулся, был невелик и завернут в просмоленную марлю. Симпкин привычно развернул марлю и с сомнением уставился на вещицу. Это было нечто вроде куколки, изготовленной из кости, соломы и ракушек. Симпкин взял длинное гусиное перо и нацарапал: «Бассейн Средиземного моря, ок. 4000 лет. Представляет интерес исключительно как диковинка. Стоимость невелика». Потом положил куколку на прилавок и принялся копаться дальше.

Время шло. Симпкин добрался до предпоследнего ящика. Это был тот самый, с сандаловыми брусками, и он бережно разбирал их в поисках спрятанной мумии, когда до него донесся странный рокот. Что бы это могло быть? Шум машин? Да нет, не похоже: рокот возникал и стихал чересчур резко. Быть может, отдаленные раскаты грома?

Шумы делались все сильнее. Это тревожило фолиота. Симпкин отложил перо и прислушался, слегка склонив набок свою круглую башку. Странный, отрывистый треск… и глухие удары. Откуда же они доносятся? Одно ясно: это где-то за пределами магазина. Но где?

Симпкин вскочил на ноги, осторожно подошел к ближайшему окну и ненадолго приподнял ставню. За голубыми сигнальными узлами виднелась темная пустынная улица Пиккадилли. В зданиях напротив свет почти нигде не горел, и машин было мало. Короче, ничего такого, что могло бы производить эти странные звуки, Симпкин не увидел.

Он прислушался снова… Звуки сделались сильнее. На самом деле казалось, будто они доносятся откуда-то сзади из глубины здания. Симпкин опустил ставню, нервно подергивая хвостом. Отошел к прилавку и достал оттуда длинную, суковатую дубинку. Вооружившись таким образом, он подошел к двери кладовки и заглянул туда.

Вроде бы все было нормально: штабеля ящиков и картонных коробок, полки с артефактами, подготовленными к продаже. Под потолком слабо гудели лампы дневного света. Симпкин, озадаченно хмурясь, вернулся в магазин. Шум сделался значительно громче – явно где-то что-то ломали. Может, предупредить хозяина? Нет, это было бы неразумно. Мистер Пинн терпеть не может, когда его беспокоят без нужды. Лучше его не тревожить.

Снова раскатистый треск и звон бьющегося стекла. Симпкин впервые обратил внимание на правую стену магазина Пинна, за которой находился магазин деликатесов и вин. Очень странно… Симпкин подошел поближе, чтобы посмотреть, что там такое. И тут произошли сразу три вещи.

Полстены провалилось внутрь магазина.

В пролом вступило нечто огромное.

Весь свет в магазине погас.

Симпкин, застрявший посреди магазина, ничего не видел – ни на первом плане, ни на остальных четырех, доступных ему. Магазин накрыла волна ледяной тьмы, и в глубине этой волны двигалось нечто. Симпкин услышал шаг, потом жуткий грохот с той стороны, где у мистера Пинна стоял старинный фарфор. Еще шаг – и звук рвущейся, раздираемой ткани – это могли быть только одеяния, которые Симпкин столь тщательно развесил сегодня утром.

Негодование профессионала на время взяло верх над страхом: Симпкин испустил гневный стон и взмахнул дубинкой. И случайно задел ею за прилавок.

Шаги затихли. Фолиот почувствовал, как нечто уставилось в его сторону. Симпкин застыл. Вокруг клубилась тьма.

Он стрельнул глазами туда-сюда. По памяти он знал, что ближайшее окнонаходится всего в нескольких метрах от него. Быть может, если он тихонько отступит назад, ему удастся добраться до окна прежде, чем…

Нечто шагнуло через комнату в его сторону. Оно ступало тяжко и неумолимо.

Симпкин на цыпочках пробирался к окну.

Внезапно по магазину разнесся треск. Симпкин застыл и сморщился. Это был любимый шкафчик мистера Пинна! Из красного дерева, эпохи Регентства, с ручками черного дерева и лазуритовыми инкрустациями! Ах, беда-то какая!

Симпкин заставил себя сосредоточиться и забыть о шкафчике. До окна осталось всего метра два. Главное, не останавливаться… Он уже почти дошел. Неведомое существо двигалось следом, и пол содрогался от каждого его шага.

Внезапный звон и скрежет искореженного металла. Нет, это уже слишком! Он убил целую вечность на то, чтобы разобрать и рассортировать эти серебряные обереги, а тут…

Симпкин так возмутился, что снова остановился. А шаги были все ближе, ближе… Фолиот торопливо просеменил оставшееся расстояние, и его пальцы нащупали ставни. Он ощутил, как за ними вибрируют сигнальные узлы. Оставалось только прорваться наружу.

Но ведь мистер Пинн велел ему постоянно сидеть в магазине и охранять его! «Жизнью, – сказал, – отвечаешь!» Правда, это не было официальное задание, отданное внутри пентакля. Мистер Пинн уже много лет не загонял его в пентакль. Так что Симпкин вполне может и ослушаться, если захочет… Но что скажет мистер Пинн, если он оставит свой пост? Эта мысль была совершенно невыносимой.

Еще один гулкий шаг за спиной. Повеяло землей, червями и глиной.

Если бы Симпкин послушался своих инстинктов и бросился бежать, поджав хвост, он бы вполне еще мог спастись. Проломить ставни, порвать сигнальную сеть, вылететь на улицу… Но годы добровольного повиновения мистеру Пинну лишили его инициативы. Он забыл, как делать что-то по своей собственной воле. Так что теперь Симпкин мог только стоять, дрожать и издавать все более пронзительные хриплые вопли. А воздух вокруг него наполнился могильным холодом и присутствием кого-то незримого.

Симпкин вжался в стену.

Над головой у него разбилось что-то стеклянное. Симпкин почувствовал, как осколки посыпались на пол.

Банки с благовониями! Совершенно бесценные!

Симпкин издал гневный крик и в последний момент вспомнил про дубинку, зажатую в руке. Он вслепую замахнулся изо всех сил и ударил по клубящейся тьме, которая нависла над ним, чтобы принять его в свои объятия.

НАТАНИЭЛЬ

8

К тому времени, как наступил рассвет Дня Основателя, на Пиккадилли давно уже трудились следователи из департамента внутренних дел. Невзирая на постановления касательно праздника, предписывающие гражданам носить праздничные яркие одежды, все служащие были одеты в строгие темно-серые костюмы. Издали они, неутомимо ползающие по развалинам магазина, походили на муравьев, кишащих в разворошенном муравейнике. Всюду, куда ни глянь, трудились мужчины и женщины, наклоняющиеся к полу, выпрямляющиеся, пинцетами собирающие фрагменты обломков в полиэтиленовые пакеты или изучающие крохотные пятнышки на стенах. Они что-то записывали в блокноты, что-то зарисовывали на полосках пергамента. И что еще удивительнее – по крайней мере, так казалось толпе, собравшейся за пределами запретной территории, обнесенной желтыми флажками, – время от времени они отдавали приказы или подавали знаки куда-то в пустоту. Эти приказы сопровождались то неожиданными порывами ветра, то легкими шорохами, которые говорили о стремительных и уверенных передвижениях. Эти ощущения неприятно будоражили воображение зевак, и те внезапно вспоминали о других делах и удалялись восвояси.

Натаниэль стоял на груде строительного мусора, оставшейся от «Магических принадлежностей Пинна», и смотрел, как приходят и уходят простолюдины. По правде говоря, он понимал их любопытство.

Пиккадилли была перевернута вверх дном. Все магазины и заведения от Греба до Пинна были разорены, их содержимое переворошено, товары валялись на мостовой, выброшенные через взломанные двери и разбитые витрины. Испорченные и растоптанные продукты, книги, костюмы, артефакты печально валялись вперемешку со стеклом, щепками и щебнем. Внутри зданий все выглядело еще ужаснее. Каждое из здешних заведений существовало несколько веков, пользовалось популярностью – и ни одно из них не подлежало восстановлению. Полки и прилавки, стойки и шкафчики были разбиты в щепки, ценные товары стерты в порошок и смешаны с грязью.

Зрелище было удручающее – и весьма странное. Создавалось такое впечатление, будто нечто прошлось сквозь стены, отделявшие один магазин от другого, более или менее придерживаясь одного направления. Стоя на одном конце пострадавшего квартала, можно было увидеть насквозь все пять разоренных магазинов и рабочих, копавшихся в обломках на противоположном конце квартала. Кроме того, пострадали только первые этажи зданий. Все, что выше, осталось нетронутым.

Натаниэль задумчиво постукивал себя по зубам шариковой ручкой. Странно. Это было совсем не похоже ни на одно из нападений Сопротивления, которые ему довелось повидать. Во-первых, неизмеримо больше разрушений. Во-вторых, неясна их точная причина.

В пустой раме ближайшего окна показалась молодая женщина.

– Эй, Мэндрейк!

– Да, Фенхель?

– С вами хочет поговорить Тэллоу. Он тут, внутри.

Юноша слегка нахмурился, однако повернулся и, ступая как можно осторожнее, чтобы не слишком запачкать кирпичной пылью свои великолепные кожаные ботинки, спустился с груды мусора внутрь разгромленного здания. Невысокий коренастый человек в темном костюме и широкополой шляпе стоял на том месте, где когда-то находился центр торгового зала. Натаниэль подошел к нему:

– Вы меня звали, мистер Тэллоу? Министр энергично взмахнул рукой, указывая на окружающее безобразие.

– Как вы полагаете, что тут произошло?

– Понятия не имею, сэр, – чрезвычайно остроумно ответил Натаниэль. – Однако это чрезвычайно любопытно.

– Мне плевать, любопытно это или нет! – рявкнул министр. – Я вам не за то плачу, чтобы вы развлекались! Мне нужен ясный и точный ответ. Как вы считаете, что все это означает?

– Пока не могу сказать, сэр.

– А мне что с того? Все это не стоит и ломаного фартинга! Люди потребуют объяснений, Мэндрейк, и нам необходимо предоставить эти объяснения.

– Да, сэр. Быть может, если вы позволите мне продолжить поиски, я смогу…

– Вы мне одно скажите, – перебил его Тэллоу, как вы думаете, что за существо все это натворило?

Натаниэль вздохнул. От него не укрылось отчаяние, звучавшее в голосе министра. На Тэллоу явно давили сверху: такая наглая вылазка, да еще и в самый День Основателя, наверняка пришлась начальству не по вкусу.

– Демон, сэр, – ответил он. – Подобные разрушения мог бы оставить после себя африт. Или марид.

Мистер Тэллоу устало провел рукой по лицу.

– Нет, никого из этих существ здесь не было. Наши парни отправили в квартал поисковые шары, когда злодей был еще здесь. Незадолго до того, как исчезнуть, шары доложили, что никаких следов демонической деятельности не заметно.

– Простите, мистер Тэллоу, но это не может быть правдой. Люди на такое не способны.

Министр выругался.

– Это вы так говорите, Мэндрейк! Но, если по совести – много ли вам удалось разузнать о том, как именно действует Сопротивление? Ответ: немного.

Тон его не предвещал ничего хорошего.

– Но что заставляет вас думать, что это было именно Сопротивление, сэр?

Натаниэль заставил себя сохранять внешнее хладнокровие. Он видел, к чему идет дело: Тэллоу собирался свалить большую часть вины на плечи своего помощника.

– Эта атака сильно отличается от всех их действий, с которыми нам приходилось сталкиваться до сих пор, – продолжал он. – Масштаб принципиально иной.

– Пока мы не отыщем доказательств противного, наиболее вероятные подозреваемые – они, Мэндрейк. Они – единственные, кто занимается подобным бессмысленным вредительством.

– Да, но они используют только стаканы с мулерами и прочие тому подобные мелкие артефакты. Они не могли бы разорить целый квартал, тем более без применения демонической магии.

– Быть может, у них свои методы, Мэндрейк. А теперь изложите мне еще раз события минувшей ночи.

– Да, сэр. С удовольствием.

Пустая трата времени. Кипя в душе, Натаниэль на несколько секунд заглянул в свой веленевый блокнот.

– Итак, сэр: около полуночи свидетели, проживающие на противоположной стороне Пиккадилли, вызвали ночную полицию, сообщив, что из «Роскоши» Греба, расположенной на углу, доносятся тревожные звуки. Полиция прибыла, обнаружила огромный пролом в боковой стене магазина и мостовую, залитую лучшим шампанским мистера Греба и засыпанную его лучшей икрой. Такая жалость, сэр, столько добра пропало зря! К тому времени жуткий грохот доносился уже из «Царства шелков» Дашелла через два дома от Греба. Полицейские заглянули внутрь сквозь витрину, однако внутри не горела ни одна лампа, и источника шума не было видно. Возможно, стоит отметить, сэр, – добавил юноша, оторвав взгляд от блокнота, – что сегодня все электрическое освещение в зданиях функционирует отменно.

Министр раздраженно махнул рукой и пнул останки куколки из кости и ракушек, которая валялась на полу вместе с прочим мусором.

– И что это означает?

– Что источник причиненных разрушений, чем бы он ни был, обладал способностью затмевать весь свет. Просто еще один странный момент, сэр. Как бы то ни было, офицер ночной полиции отправил внутрь своих людей. Шесть человек, сэр. Отменно натасканных, решительных ночных полицейских. Они вошли в магазин Дашелла сквозь витрину, один за другим. Они направились туда, откуда доносился треск и грохот. Внезапно все затихло… Потом внутри магазина сверкнуло шесть голубых вспышек. Одна за другой. Ни шума, ничего. И снова стало темно. Офицер ждал, но его люди так и не вернулись. Немного погодя он снова услышал треск, на этот раз со стороны магазина Пинна. К этому времени – около двадцати пяти минут второго, – прибыли волшебники из службы безопасности, которые замкнули весь квартал в кольцо магических уз. Затем, как вы уже упоминали, сэр, внутрь были направлены поисковые шары. Они немедленно исчезли… Вскоре после этого, в час сорок пять, нечто прорвало кольцо уз в задней части здания. Что это было, мы не знаем, потому что караулившие там демоны тоже исчезли.

Юноша закрыл блокнот.

– И это все, что нам известно, сэр. Погибло шесть полисменов, пропало восемь демонов из службы безопасности… ах да, и еще помощник мистера Пинна. – Он взглянул в сторону дальнего угла здания, где дотлевала кучка углей. – А экономический ущерб, разумеется, неизмеримо больше.

Много ли мистер Тэллоу вынес из этого повествования, неизвестно: он только что-то сердито буркнул и отвернулся. Сквозь груды мусора пробирался волшебник в черном костюме с изможденным, землистого цвета лицом. В руках у волшебника была золотая клеточка, в которой сидел бес. Время от времени бес яростно сотрясал прутья клетки, вцепившись в них когтями.

Когда волшебник проходил мимо, мистер Тэллоу обратился к нему:

– Ффукс, от госпожи Уайтвелл никаких известий пока не поступало?

– Поступали, сэр. Она требует прислать результаты, и чем быстрее, тем лучше. Ее собственные слова, сэр.

– Понятно. Указывает ли состояние беса на то, что в соседнем магазине остался яд или какая-нибудь зараза?

– Нет, сэр. Бес проворен, как ласка, и вдвое злее. Никакой опасности нет.

– Хорошо. Спасибо, Ффукс.

Проходя мимо Натаниэля, Ффукс успел шепнуть ему:

– Ну, Мэндрейк, над этим делом вам придется попотеть! Судя по тому, что я слышал, премьер от него не в восторге.

Он ухмыльнулся и ушел. Грохот клетки с бесом затих в отдалении.

Натаниэль сделал каменное лицо, заложил за ухо прядь волос и пошел следом за Тэллоу, который пробирался через заваленный мусором торговый зал.

– Мэндрейк, сейчас мы с вами осмотрим останки полисменов. Вы завтракали?

– Нет, сэр.

– Оно и к лучшему. Нам надо в соседний магазин, в «Деликатесы» Кута.

Тэллоу вздохнул:

– Какую превосходную икру я там, бывало, покупал!

Они подошли к капитальной стене, отделявшей один магазин от другого. В стене зиял изрядный пролом. У пролома министр остановился.

– Ну-ка, Мэндрейк, – сказал он. – Воспользуйтесь своим интеллектом, о котором мы так много слышали, и скажите мне, какие выводы можно сделать на основании этой дыры.

Натаниэль, помимо своей воли, всегда наслаждался подобными испытаниями. Он поправил манжеты и задумчиво поджал губы.

– Она может дать некоторое представление о форме и размерах пришельца, – начал юноша. – Потолок здесь имеет высоту в четыре метра, а дыра – только три, так что существо, которое ее сделало, вряд ли крупнее трех метров. Ширина отверстия – полтора метра, так что, на основании соотношения высоты и ширины, я бы сказал, что существо это может иметь форму человека, хотя, разумеется, куда крупнее. Однако куда интереснее то, каким образом было проделано это отверстие.

Тут он сделал паузу и потер подбородок, надеясь, что выглядит достаточно умным.

– Пока что все достаточно очевидно. Продолжайте.

Натаниэль, однако, не думал, что мистер Тэллоу сам успел произвести соответствующие расчеты.

– Так вот, сэр, если бы злодей использовал Взрыв или какую-то еще аналогичную магию, кирпичи, преграждавшие ему путь, испарились бы либо разлетелись на мелкие части. Однако все кирпичи остались целы – разумеется, они побились, растрескались и обкололись по краям, однако же немалая их часть по-прежнему сцементирована в единое целое. Я бы сказал, сэр, что существо, ворвавшееся сюда, попросту проломило стену, прошло ее насквозь, как будто ее не было.

Он ожидал какой-нибудь реакции, но министр только кивнул, сохраняя на лице выражение нестерпимой скуки.

– Ну, итак?..

– Итак, сэр…

Мальчишка скрипнул зубами. Он понимал, что шеф просто заставляет его думать вместо себя, и его это бесило.

– Итак… Маловероятно, что это был африт или марид. Они бы проложили себе путь с помощью Взрыва. Можно сказать, что мы имеем дело не с одним из обычных демонов.

Вот тебе! Больше Тэллоу от него не добьется ни слова.

Однако министр, похоже, пока что удовлетворился и этим.

– Именно так я и думал, Мэндрейк. Именно так я и думал. Однако столь многое еще остается неясным… Вот, кстати, еще один нерешенный вопрос.

И он шагнул через пролом в стене в следующий магазин. Юноша, надувшись, последовал за ним. Джулиус Тэллоу – просто осел. Он выглядит самодовольным, но при этом похож на неопытного пловца, заплывшего на глубину: дрыгается изо всех сил, лишь бы удержаться на плаву. И что бы ни случилось, тонуть вместе с ним Натаниэль был не намерен.

В «Деликатесах» Кута висел в воздухе своеобразный запах, резкий и неприятный. Натаниэль сунул руку в карман за своим широким носовым платком, прикрыл им лицо и осторожно вступил в полутемное помещение. Бочонки с оливками и маринованными анчоусами были опрокинуты, и содержимое их разлилось по полу. Их пряный аромат неприятно сочетался с чем-то другим, более густым и острым. Нечто вроде гари… У Натаниэля слегка защипало в глазах. Он закашлялся, зажимая рот платком.

– Вот они, лучшие люди Дюваля! Голос Тэллоу был полон сарказма.

По полу магазина там и сям были разбросаны шесть конусовидных кучек угольно-черного пепла и костей. В ближайшей из кучек отчетливо виднелась пара острых собачьих клыков и конец длинной тонкой кости – очевидно, большая берцовая кость полисмена. А большая часть тела полностью обратилась в пепел. Мальчишка прикусил губу и сглотнул.

– Вам придется привыкнуть к таким вещам, если собираетесь служить в департаменте внутренних дел, – благодушно заметил волшебник. – Если вам дурно, Джон, не стесняйтесь, можете выйти наружу.

Парень сверкнул глазами:

– Нет, благодарю вас. Со мной все в порядке. Это весьма…

– Любопытно, не так ли? Обратились в чистый уголь – или почти обратились, разница невелика. Только пара косточек да зубов осталась. И тем не менее каждая из этих кучек может поведать нам свою отдельную историю. Вон, взгляните, например, на ту, что у двери. Она более растянутая, чем остальные. Вероятно, он двигался быстрее других, спасался бегством, быть может. И тем не менее, очевидно, он оказался недостаточно проворен.

Натаниэль промолчал. Бессердечность министра казалась ему куда отвратительнее этих останков – они, в конце концов, выглядели довольно аккуратными.

– Итак, Мэндрейк? – осведомился Тэллоу. – Какие будут соображения?

Юноша глубоко, мрачно вздохнул и торопливо пролистал свою тщательно упакованную память.

– Это не Взрыв, начал он, – не Миазмы, не Чума – все они оставляют куда более грязные следы. Возможно, это было Инферно…

– Вы так думаете, Мэндрейк? Почему?

– Я хотел сказать, сэр, это могло быть Инферно, однако никаких повреждений, помимо самих останков, не заметно. Только они и сгорели, остальное осталось цело.

– Ах, вот как. Тогда что же? Мальчишка взглянул на шефа.

– Честно говоря, сэр, понятия не имею. А вы как думаете?

Неизвестно, нашелся бы мистер Тэллоу, что ответить, или нет. Мальчишка в этом сильно сомневался. Однако министра избавил от необходимости отвечать призрачный звон незримого колокольчика, который донесся словно бы из воздуха перед ним. Звон извещал о прибытии слуги. Мистер Тэллоу произнес приказ, и демон полностью материализовался. По неизвестным причинам он носил облик маленькой зеленой мартышки, которая сидела по-турецки на светящемся облаке. Мистер Тэллоу смерил его взглядом.

– Докладывай!

– Мы, как вы и приказывали, осмотрели развалины и все этажи зданий на всех планах в самом мелком масштабе. Однако никаких следов магической деятельности обнаружено не было, не считая следующих. Во-первых, слабое свечение границы уз, воздвигнутых службой безопасности по периметру места происшествия. Во-вторых, остаточные следы присутствия трех полуафритов, которые были посланы внутрь зданий. Судя по всему, их сущность была уничтожена в заведении мистера Пинна. В-третьих, многочисленные ауры артефактов из «Магических принадлежностей Пинна». Большинство из них остались валяться на дороге, однако ряд мелких, но ценных предметов, пока вы не смотрели, присвоил ваш помощник, мистер Ффукс. Вот к чему сводятся результаты наших изысканий.

Мартышка непринужденно вильнула хвостом.

– Нужны ли вам на этом этапе еще какие-то сведения, хозяин?

Волшебник махнул рукой:

– Нет, Немиадес, пока все. Можешь идти.

Мартышка кивнула, задрала хвост вертикально вверх, вцепилась в него всеми четырьмя лапами, как будто то был канат, проворно полезла по нему и исчезла из виду.

Министр и его помощник немного помолчали. Наконец мистер Тэллоу произнес:

– Как видите, Мэндрейк, ситуация весьма загадочная. Это не может быть делом рук магов: любой мало-мальски серьезный демон оставил бы следы своего пребывания. Например, ауры афритов сохраняются в течение нескольких дней. И тем не менее никаких следов не осталось, ни единого! Так что, пока не удастся обнаружить доказательств иного, остается предположить, что изменники из Сопротивления нашли некий способ причинять вред без помощи магии. Что ж, нам остается только работать не покладая рук, пока они не нанесли нового удара!

– Да, сэр.

– М-да… Ну что ж, думаю, на сегодня вы повидали достаточно. Отправляйтесь к себе и займитесь исследованиями. Поразмыслите над этой проблемой.

Мистер Тэллоу искоса взглянул на Натаниэля и многозначительно добавил:

– В конце концов, ведь официально именно вы отвечаете за это дело, поскольку оно связано с Сопротивлением.

Юноша напряженно поклонился.

– Да, сэр.

Министр махнул рукой:

– Можете быть свободны. Да, кстати, не могли бы вы по дороге попросить мистера Ффукса заглянуть на минутку ко мне?

По губам Натаниэля промелькнула мимолетная улыбка.

– Разумеется, сэр. С удовольствием!

9

В тот вечер Натаниэль возвращался домой мрачнее тучи. Денек выдался хуже некуда. Начальство разных уровней непрерывно бомбардировало его запросами, что говорило о том, насколько взбудоражены старшие министры. Каковы последние новости о возмутительном происшествии на Пиккадилли? Арестованы ли какие-либо подозреваемые? Стоит ли вводить по этому поводу комендантский час, учитывая, что сегодня национальный праздник? Кто именно отвечает за ведение расследования? Когда, наконец, полиции будет придано больше сил, чтобы раз и навсегда покончить с изменниками в нашем обществе?

Натаниэль трудился, не поднимая головы, и все время чувствовал косые взгляды коллег и хихиканье Дженкинса у себя за спиной. Доверять нельзя было никому: любой из них будет только рад, если он оступится. Натаниэль был один, без союзников, и не имел даже надежного слуги, на которого можно было бы положиться. Два фолиота, например, оказались абсолютно бесполезными. Он сегодня отпустил их восвояси, даже не всыпав заслуженных Иголок – так был расстроен.

«Что мне нужно, – размышлял он, когда уходил из конторы, даже не оглянувшись на прощание, – так это хороший слуга. Настоящий слуга. Наделенный подлинным могуществом. Кто-то, кто наверняка станет повиноваться мне. Кто-то вроде Немиадеса Тэллоу или Шубита моей наставницы».

Но это было проще сказать, чем сделать.

У любого из волшебников состоял в личном услужении как минимум один, а то и несколько демонов. И природа этих рабов была верным признаком статуса волшебника. Великие маги, такие как Джессика Уайтвелл, повелевали могущественными джиннами, которые являлись по первому зову. Самому премьер-министру служил не кто иной, как сине-зеленый африт, – хотя словесные узы, необходимые для того, чтобы подчинить себе это существо, были созданы не в одиночку, а с помощью нескольких подручных. Для повседневного использования большинство волшебников применяли фолиотов, а также более или менее могущественных бесов, которые, как правило, сопровождали своих хозяев на втором плане.

Натаниэлю давно не терпелось завести собственного слугу. Для начала он призвал к себе какого-то гоблина, явившегося в желтых клубах серного дыма. Гоблин служил ему верой и правдой, но его ужимки и гримасы вскоре извели Натаниэля настолько, что молодой волшебник прогнал его с глаз долой.

Потом он попробовал завести себе фолиота. Тот держался куда скромнее, но оказался при этом немыслимо лжив и любой приказ Натаниэля норовил перетолковать по-своему. Натаниэлю приходилось даже простейшие приказы оформлять в замысловатых юридических формулировках, так, чтобы эта тварь ни к чему не могла придраться. Когда он поймал себя на том, что потратил пятнадцать минут, чтобы отдать приказ слуге наполнить ванну, терпению Натаниэля пришел конец: он обдал фолиота огненным Трепетом и прогнал прочь.

Последовало еще несколько попыток. В поисках идеального слуги Натаниэль бесстрашно призывал все более могущественных демонов. Сил и умения ему хватало – не хватало опыта, чтобы предвидеть личные особенности вызываемых демонов заранее, до того, как становилось слишком поздно. В одной из переплетенных в белую кожу книг своей наставницы он отыскал джинна по имени Кастор, которого в последний раз вызывали во времена итальянского Возрождения. Джинн явился на зов, держался любезно, действовал добросовестно и, как с удовольствием отметил Натаниэль, выглядел куда элегантнее неуклюжих бесов его коллег по работе. Но у Кастора обнаружился один-единственный недостаток: он был болезненно обидчив.

В один прекрасный день в персидском консульстве устроили важный официальный прием. Это был удобный случай для всех продемонстрировать своих слуг, а следовательно, и свои способности. Поначалу все шло отлично. Кастор парил за плечом Натаниэля в облике пухлого, розовощекого херувима и более того – нарядился в хитончик под цвет галстука своего хозяина. Однако его жеманный облик вызвал отвращение у других бесов, и те принялись мимоходом нашептывать ему всяческие оскорбления. Кастор не стерпел, рванулся к ближайшему блюду, схватил с него шампур с кебабами и, даже не дав себе труда оборвать с него лук и помидоры, метнул его, точно дротик, в своего главного обидчика. Воцарился ад кромешный. В свалку кинулись еще несколько бесов, и на втором плане образовалась куча-мала из мелькающих конечностей, вилок, ножей и искаженных рож с выпученными глазами. У волшебников ушло немало времени на то, чтобы разнять потасовку.

По счастью, Натаниэль сумел в тот же миг отпустить Кастора и, невзирая на проведенное расследование, выяснить, чей именно демон затеял драку, так и не удалось. Натаниэль с удовольствием наказал бы Кастора за эту выходку, но призывать его снова было бы слишком опасно. Пришлось вернуться к менее гордым рабам.

И тем не менее, сколько Натаниэль ни пытался, никто из тех, кого он призывал, не обладал необходимым сочетанием инициативности, мощи и послушания. По правде говоря, он не раз с удивлением ловил себя на том, что почти жалеет о своем первом слуге…

Однако он твердо решил Бартимеуса больше не призывать.

Уайтхолл был полон толп взбудораженных простолюдинов – они тянулись к реке, смотреть традиционный морской парад и салют. Натаниэль скривился: весь день, пока он корпел над столом, в открытое окно доносилась музыка многочисленных духовых оркестров и шум праздничной толпы, что мешало ему сосредоточиться. Но ничего не поделаешь, это было официально одобренное безобразие, и разогнать его не представлялось возможным. В День Основателя простому люду полагалось праздновать. Волшебники, которые не были обязаны глотать всю пропаганду, не разжевывая, работали как обычно.

И теперь вокруг, куда ни глянь, виднелись раскрасневшиеся, лоснящиеся лица, счастливые улыбки. Простолюдины уже много часов с великой охотой потребляли халявную еду и выпивку, которые раздавали со специальных лотков, расставленных по всей столице, и наслаждались халявными зрелищами, организованными министерством развлечений. Все парки в центре Лондона кишели чудесами: канатоходцы, огнеглотатели из Пенджаба, ряды клеток – часть с экзотическими животными, часть – с угрюмыми мятежниками, взятыми в плен во время североамериканских кампаний; горы сокровищ, собранных со всей империи; военные шествия; качели и карусели.

В толпе виднелось несколько парней из ночной полиции, но даже они изо всех сил старались участвовать во всеобщем веселье. Кое-кто держал в руках ярко-розовые шары сахарной ваты, а один, натужно осклабясь, позировал с обнимку с пожилой леди, пока супруг леди фотографировал их своей «мыльницей». Толпа выглядела вполне беззаботной, что радовало: стало быть, события на Пиккадилли их не особо встревожили.

Когда Натаниэль переходил Вестминстерский мост, солнце стояло еще высоко и воды Темзы внизу сверкали. Юноша прищурился. Через контактные линзы он видел, как вместе с чайками над рекой кружат демоны, оглядывающие толпу в поисках возможных нарушителей спокойствия. Натаниэль закусил губу, яростно пнул скомканную целлофановую обертку от бутерброда. Именно такие дни Сопротивление обычно избирало для своих мелких пакостей: максимум огласки, наибольший урон авторитету правительства… Возможно ли, чтобы инцидент на Пиккадилли тоже был делом их рук?

Нет, Натаниэль этого признать не мог. Это не имело ничего общего с их прошлыми выходками – слишком жестоким и куда более разрушительным по масштабу было это преступление. И это не было делом рук человеческих, что бы там ни говорил этот идиот Тэллоу.

Натаниэль достиг южного берега и свернул налево, прочь от толпы, в фешенебельный квартал, куда простому народу вход был закрыт. У причалов лениво покачивались оставленные без присмотра прогулочные яхты волшебников. Самой длинной и элегантной среди них был «Огненная буря» госпожи Уайтвелл.

На углу квартала Натаниэль вздрогнул от внезапного гудка за спиной. Обернувшись, юноша увидел, что у тротуара, не глуша мотора, остановился лимузин госпожи Уайтвелл. За рулем маячил крепко сбитый шофер. Из заднего окна выглянуло угловатое лицо наставницы. Она поманила Натаниэля к себе.

– Ну наконец-то! Я отправила за вами беса, но вы уже ушли. Садитесь. Мы едем в Ричмонд.

– Премьер-министр?..

– Желает встретиться с нами лично. Поживей!

Натаниэль трусцой подбежал к машине. Сердце у него отчаянно колотилось. Такое внезапное приглашение на аудиенцию ничего доброго не сулило.

Не успел он захлопнуть дверцу, как госпожа Уайтвелл сделала шоферу знак трогаться. Машина внезапно рванула вперед по набережной Темзы, и застигнутый врасплох Натаниэль неловко плюхнулся на сиденье. Но тут же уселся как следует, чувствуя внимательный взгляд наставницы.

– Полагаю, вы понимаете, по какой причине нас вызывают? – сухо осведомилась она.

– Да, мэм. Из-за утреннего инцидента на Пиккадилли?

– Естественно. Мистер Деверокс желает знать, что мы предприняли. Обратите внимание, Джон, я говорю «мы». Поскольку я – одна из старших министров, отвечающая за внутренние дела, это происшествие сулит определенные неприятности и мне лично. Мои враги попытаются использовать его в своих целях. Что мне отвечать им, когда меня спросят об этом преступлении? Вы успели кого-нибудь арестовать?

Натаниэль прочистил горло.

– Нет, мэм.

– Кто в нем виновен?

– Мы… Нам пока точно не известно, мэм.

– Да ну? Я уже говорила с мистером Тэллоу. Он вполне недвусмысленно обвинял во всем Сопротивление.

– А-а… А он… кхм… А мистер Тэллоу тоже едет в Ричмонд, мэм?

– Нет, он не едет. Я взяла вас, потому что мистер Деверокс испытывает к вам расположение, – это может оказаться полезным для нас. Мистер Тэллоу не настолько презентабелен. Я нахожу его чересчур самоуверенным и развязным и недостаточно компетентным. Ха! Он не способен даже как следует произнести заклятие – о чем свидетельствует цвет его кожи.

Она фыркнула своим бледным, тонким носом.

– Вы, Джон, юноша неглупый, – продолжала она. – Вы понимаете, что если премьер-министр разгневается на меня, то я разгневаюсь на своих подчиненных. Поэтому мистер Тэллоу озабочен. Он трепещет, ложась в постель. Он понимает, что во сне к человеку может явиться кое-что пострашнее кошмаров. Пока что основная сила моего гнева обрушится на него, но и вам не стоит расслабляться. Как вы ни молоды, вас тоже можно обвинить во многом. Вот и мистер Тэллоу уже норовит свалить всю ответственность на вас.

Натаниэль промолчал. Госпожа Уайтвелл некоторое время наблюдала за ним, но наконец отвернулась и уставилась на реку, по которой, под пение фанфар, уже спускалась в сторону моря небольшая флотилия мелких военных судов. Были там и «окованные» – суда для дальних плаваний, с деревянным корпусом, обшитым металлическими листами, – и небольшие патрульные боты, предназначенные в основном для каботажного плавания вдоль европейских побережий. Но все они, как одно, шли под всеми парусами, с развернутыми вымпелами и флагами. Толпа на набережных ликовала, ленты серпантина взмывали высоко в небо и дождем падали в реку.

К тому моменту мистер Руперт Деверокс пробыл в должности премьер-министра почти двадцать лет. Его магические способности были весьма посредственными, зато он был выдающимся политиком и держался у власти за счет того, что искусно стравливал своих коллег. Его несколько раз намеревались свергнуть, но его эффективной шпионской сети почти каждый раз удавалось отловить заговорщиков прежде, чем они успевали что-нибудь предпринять.

Мистер Деверокс с самого начала понимал: власть его во многом основывается на том, чтобы сохранять дистанцию между собой и своими подчиненными в Лондоне. А потому он перенес свой двор в Ричмонд, расположенный милях в десяти от центра столицы. Старшие министры еженедельно посещали его для консультаций, сверхъестественные посланцы переносили туда-сюда доклады и приказы, так что премьер-министр был в курсе всех событий. И в то же время он имел возможность удовлетворять свою склонность к роскошной жизни, чему уединенное, уютное расположение ричмондской резиденции способствовало как нельзя более. Помимо всех прочих удовольствий, мистер Деверокс питал подлинную страсть к театру. В течение нескольких лет он поддерживал знакомство с ведущим драматургом своего времени, Квентином Мейкписом, джентльменом, исполненным бесконечного энтузиазма. Мейкпис регулярно посещал Ричмонд и давал частные представления для премьер-министра.

По мере того как мистер Деверокс старел и силы его убывали, он все реже выезжал из Ричмонда. А если он и выбирался в Лондон – устроить ли смотр войскам, отбывающим на континент, или побывать на театральной премьере, – его неизменно сопровождал отряд телохранителей, набранных из волшебников девятого уровня, и батальон хорл на втором плане. Особенно большие предосторожности принимались со времен заговора Лавлейса, когда мистер Деверокс едва не погиб. Его паранойя разрасталась, точно сорняки на компостной куче, оплетая и заражая всех, кто ему служил. Ни один из его министров не чувствовал себя в безопасности: они страшились и за свою должность, и за свою жизнь.

Вымощенное щебенкой шоссе миновало несколько деревень, разбогатевших под покровительством мистера Деверокса, и наконец привело их в сам Ричмонд – скопление благоустроенных коттеджей, разбросанных по ровному лугу среди дубов и каштанов. На том краю луга виднелась высокая кирпичная стена с узорчатыми чугунными воротами, защищенная множеством заклятий. За воротами начиналась короткая тисовая аллея, которая вела во двор кирпичного замка Ричмонд-Хауз.

Лимузин развернулся и замер у парадного крыльца. Четверо лакеев в алых ливреях выбежали на крыльцо, чтобы помочь приехавшим выйти из машины. Несмотря на то что на дворе был ясный день, над входом горели яркие фонари и высокие окна первого этажа весело светились. Где-то вдали нежно и печально заиграл струнный квартет.

Однако госпожа Уайтвелл не спешила подать лакеям знак отворить дверцы машины.

– Там будут все министры, – сказала она. – Мне нет нужды учить вас, как себя вести. Несомненно, мистер Дюваль будет сегодня особенно враждебен. Он сочтет сегодняшний инцидент прекрасной возможностью добиться серьезных преимуществ. Нам обоим следует быть начеку.

– Да, мэм.

– Не подведите меня, Джон!

Она постучала в окошко. Слуга бросился к машине и распахнул дверцу. Госпожа Уайтвелл и Натаниэль вместе поднялись по невысоким каменным ступеням и вступили в холл замка. Здесь музыка звучала громче, лениво струясь среди тяжелых портьер и восточной мебели. Временами она накатывала волной и тотчас вновь затихала. Казалось, источник звука где-то рядом, однако музыкантов было не видать. Впрочем, Натаниэль и не рассчитывал их увидеть. Сколько раз он ни бывал в Ричмонде, тут всегда играла такая музыка. Она словно бы следовала за тобой, куда бы ты ни шел, постоянно подчеркивая прелесть замка и его окрестностей.

Лакей провел их через анфиладу роскошных покоев, и вот наконец они миновали высокую белую арку и вступили в длинный, просторный, озаренный солнцем зал. Очевидно, то была оранжерея, пристроенная к дому. По обе стороны тянулись бурые клумбы, аккуратные, пустые и чинные, усаженные замысловато подстриженными розовыми кустами. Там и сям незримые садовники разравнивали землю граблями.

Воздух в оранжерее был теплый и неподвижный, под потолком сонно покачивался веер. Внизу, на низеньких тахтах и кушетках, расставленных полукругом, восседали премьер-министр и его свита. Они прихлебывали кофе из крошечных византийских чашечек и слушали жалобы чрезвычайно толстого мужчины в белом костюме. Когда Натаниэль его увидел, у него засосало под ложечкой: это был Шолто Пинн, в одночасье лишившийся своего магазина.

– На мой взгляд, это мерзко и возмутительно, – говорил мистер Пинн. – Вопиющее оскорбление. Я понес такие убытки…

Ближайшая ко входу кушетка была пуста. Госпожа Уайтвелл опустилась на нее, и Натаниэль, слегка поколебавшись, последовал ее примеру. Он проворно обвел взглядом тех, кто находился в комнате.

Во-первых, Пинн. Обычно Натаниэль относился к торговцу с подозрением и неприязнью, поскольку тот был близким другом изменника Лавлейса. Но вина Пинна так и не была доказана, а в данный момент явно именно он был стороной пострадавшей. Пинн продолжал изливать свои жалобы:

– … Что не уверен, сумею ли я когда-нибудь снова встать на ноги. Вся моя коллекция уникальных реликвий погублена! Все, что осталось, – это фаянсовый горшочек с какой-то бесполезной засохшей массой! Я едва способен…

Сам Руперт Деверокс развалился на диване с высокой спинкой. Премьер-министр был среднего роста и телосложения. Когда-то он был хорош собой, но теперь, из-за многочисленных и разнообразных излишеств, слегка расплылся в талии, и щеки у него обвисли. Пока он слушал Пинна, на лице у него непрестанно сменяли друг друга выражение скуки и досады.

Мистер Генри Дюваль, шеф полиции, сидел поблизости, скрестив руки на груди и положив на колени свое серое кепи. Он ходил в форме «Серых Спин», элитного подразделения ночной полиции, которой он командовал: белая рубашка с оборками, серая, под цвет городского смога, отутюженная куртка с ярко-красными пуговицами и серые брюки, заправленные в высокие черные сапоги. На плечах, точно когтистые лапы, сидели блестящие латунные эполеты. В этом костюме шеф полиции, и без того массивный, казался еще крупнее – даже сейчас, когда он сидел и молчал, казалось, будто он заполняет собой все помещение.

Кроме него, присутствовали еще три министра. Скромный мужчина средних лет, с жидкими белокурыми волосами, сидел, изучая свои ногти, – то был Карл Мортенсен, министр обороны. Рядом с ним, зевая напоказ, сидела Хелен Малбинди, весьма скрытная и вкрадчивая дама, министр информации. Министр иностранных дел, Мармадьюк Фрай, славившийся своим неумеренным аппетитом, даже не пытался делать вид, будто слушает мистера Пинна, – вместо этого он громко отдавал распоряжения почтительному лакею.

– Шесть картофельных крокетов и стручковую фасоль, нарезанную вдоль…

– … Сорок пять лет собирал я свою коллекцию! Каждый из вас не раз прибегал к моим услугам…

– … И еще один омлетец с тресковой икрой, сдобренный черным перчиком – но в меру.

На том же диване, что мистер Деверокс, но отделенный от него внушительной грудой персидских подушек, восседал невысокий рыжеволосый джентльмен. На нем был изумрудно-зеленый жилет, черные штаны в обтяжку с блестками, и на лице его играла широкая улыбка. Судя по всему, он от души наслаждался, внимая этой беседе. Натаниэль на миг задержал на нем свой взгляд. Квентин Мейкпис был автором двадцати с лишним пьес. Все они имели большой успех, а последняя, «Лебеди Аравии», побила рекорды кассовых сборов повсюду в империи. Его присутствие было несколько неуместным, но не сказать, чтобы неожиданным. Все знали, что Мейкпис – ближайшее доверенное лицо премьер-министра, и прочие министры терпели его присутствие, относясь к нему с осмотрительной любезностью.

Мистер Деверокс заметил, как вошла госпожа Уайтвелл, и поднял руку, приветствуя ее. Теперь он скромно кашлянул. Мистер Пинн тотчас прекратил свои излияния.

– Благодарю вас, Шолто, – сказал премьер-министр. – Мы вас прекрасно поняли. Мы глубоко сочувствуем вашему горю. Быть может, как раз сейчас мы узнаем хотя бы часть ответов на ваши вопросы. Сюда прибыла Джессика Уайтвелл вместе с юным Мэндрейком, которого все вы наверняка хорошо помните.

Мистер Дюваль иронически хмыкнул:

– Ну конечно, кто же не знает великого Джона Мэндрейка? Мы с большим интересом наблюдаем за его карьерой, а в особенности за его усилиями в борьбе с этим назойливым Сопротивлением. Надеюсь, он наконец-то принес новости о том, каких успехов ему удалось достичь.

Все обернулись к Натаниэлю. Он отвесил короткий, сдержанный поклон, как того требовали правила этикета.

– Добрый вечер, леди и джентльмены. Кхм… Никаких достоверных сведений я пока сообщить не могу. Ведется тщательное расследование, и в скором времени…

– Я так и знал! – воскликнул шеф полиции, возмущенно брякнув всеми регалиями, что болтались у него на груди. – Слышали, Шолто? «Никаких достоверных сведений»! Это безнадежно.

Мистер Пинн воззрился на Натаниэля сквозь свой монокль.

– В самом деле. Это большое разочарование.

– Давно пора отстранить департамент внутренних дел от этого расследования! – продолжал Дюваль. – Мы, полиция, управимся с ним куда лучше. Сопротивление пора стереть в порошок!

– Вот-вот! – согласился мистер Фрай, на миг оглянувшись в их сторону, – и снова принялся терзать лакея: – А на десерт – клубничный рулет…

– Это правда, – сурово подтвердила Хелен Малбинди. – Я и сама понесла некоторые убытки – у меня не так давно похитили ценную коллекцию африканских масок.

– Ряд моих помощников, – добавил Карл Мортенсен, – тоже подверглись ограблению. А сегодня ночью подожгли склад торговца, поставляющего мне персидские ковры.

Мистер Мейкпис невозмутимо улыбнулся из своего уголка:

– По правде говоря, большая часть этих преступлений чрезвычайно мелкомасштабна, не правда ли? Они не причиняют нам подлинного ущерба. Члены Сопротивления – изрядные глупцы: все эти взрывы только отталкивают простолюдинов – народ их попросту боится.

– Мелкомасштабна? – возопил мистер Дюваль. – Да как вы можете так говорить? Разорена одна из самых престижных улиц Лондона! Наши враги со всего мира разнесут по домам хорошие новости: Британская империя настолько слаба, что не способна предотвратить нападения у себя дома! Я заранее предвижу, как порадуются этому известию в дебрях Северной Америки! Да еще в самый День Глэдстоуна!

– Кстати, этот праздник – смехотворная нелепость, – заметил Мортенсен. – Пустая трата средств. Не понимаю, зачем мы чтим память этого старого дурака.

– Не думаю, что вы решились бы повторить это ему в лицо, Мортенсен! – хохотнул мистер Мейкпис.

– Джентльмены, прошу вас! – встрепенулся премьер-министр. – Не будем ссориться. Генри прав. День Основателя – дело серьезное и требует тщательной организации. Мы делаем все, чтобы пустить населениюпыль в глаза пустой роскошью. Казна тратит миллионы на организацию забав и дармовой кормежки. Мы даже задержали отправку в Америку четвертой флотилии ради того, чтобы лишний раз разнообразить зрелище. И все, что может испортить эффект – и к тому же наносит ущерб мистеру Пинну, – необходимо немедленно ликвидировать. В настоящее время расследование подобных преступлений входит в обязанности департамента внутренних дел. Джессика, не будете ли вы так любезны представить свой доклад…

Госпожа Уайтвелл указала на Натаниэля:

– Мистер Мэндрейк расследует это дело вместе с мистером Тэллоу. Он пока не успел доложить мне о достигнутых результатах. Я предлагаю выслушать его вместе.

Премьер-министр благосклонно улыбнулся Натаниэлю:

– Что ж, рассказывайте, Джон.

Натаниэль сглотнул. Его наставница предоставила ему выкручиваться самостоятельно. Ну что ж, ладно.

– Говорить о том, что именно вызвало произошедшие сегодня разрушения, еще слишком рано… – начал он.

Шолто Пинн выронил свой монокль, и тот закачался на шнурке.

– Разрушения?! – взревел он. – Да это самый настоящий теракт! Это катастрофа! Как вы смеете, молодой человек!

Однако Натаниэль упрямо продолжал:

– Еще слишком рано, сэр, – повторил он, – утверждать, что это действительно дело рук Сопротивления. Вполне возможно, что Сопротивление тут вовсе ни при чем. Это могли быть иностранные агенты или же выходка какого-нибудь доморощенного ренегата. В деле имеется ряд странных моментов…

Мистер Дюваль вскинул волосатую руку.

– Да это просто смешно! Разумеется, это очередной теракт Сопротивления, и ничто иное! Дело обладает всеми признаками их обычных преступлений.

– Нет, сэр.

Натаниэль заставил себя встретиться взглядом с шефом полиции. Он не собирался больше заискивать и отступать перед ним.

– Все вылазки Сопротивления – это мелкие происшествия, зачастую связанные с магическими атаками низшего уровня: стаканы с мулерами, шары с элементалями и тому подобное. Они всегда имеют политический подтекст – они направлены против магов или предприятий, которые поставляют нам какие-либо товары, – и отдают авантюризмом. Все они проводятся по принципу «укусить и сбежать». Инцидент на Пиккадилли выглядит совершенно иначе. Он ужасен по своим последствиям и длился около двух часов. Здания были разрушены изнутри – наружные их стены по большей части остались нетронутыми. Короче говоря, я полагаю, что мы имеем дело с магическим вмешательством весьма высокого уровня.

Тут заговорила госпожа Уайтвелл:

– Однако никаких следов бесов или джиннов не найдено.

– Это так, мэм. Мы методично прочесали все место преступления, ища каких-либо улик, однако ничего не нашли. Не было обнаружено никаких обычных следов магии, что, по всей видимости, указывает на отсутствие каких-либо демонов; однако следов человеческого вмешательства также замечено не было. Все, кто присутствовал при инциденте, были убиты некой мощной магией, однако нам до сих пор не удалось идентифицировать ее источник. Откровенно говоря – мистер Тэллоу весьма добросовестен, однако его методы не рассчитаны на нестандартные ситуации. И в случае, если наш загадочный противник вздумает нанести новый удар, боюсь, мы окажемся не в силах его предотвратить, если не изменим свою тактику.

– Просто необходимо дать больше полномочий Серым Спинам, вот и все, – сказал мистер Дюваль.

– При всем моем уважении, – возразил Натаниэль, – шестерых ваших волков сегодня ночью оказалось недостаточно.

На несколько секунд воцарилась тишина. Мистер Дюваль смерил Натаниэля взглядом своих маленьких черных глазок. Нос у шефа полиции был короткий, но необычайно широкий; синий от щетины подбородок выпирал, точно нож бульдозера. Мистер Дюваль ничего не сказал, но взгляд его был весьма красноречив.

– Ну что ж, по крайней мере, сказано откровенно, – произнес наконец мистер Деверокс. – И что же предлагаете вы, Джон?

Вот оно! Надо воспользоваться шансом! Они все только и ждут, чтобы он оступился…

– Думаю, есть все причины предполагать, что вчерашнее происшествие может повториться, – сказал Натаниэль. – Атака была направлена против Пиккадилли – одного из наиболее привлекательных для туристов районов Лондона. Быть может, неведомый противник стремится нас опозорить, посеять смятение среди зарубежных гостей, пошатнуть авторитет нашего государства. Как бы то ни было, следует выпустить на улицы столицы патрули могущественных джиннов. Я бы расставил эти патрули вблизи всех популярных торговых районов, а также у достопримечательностей, музеев и картинных галерей – везде, где часто бывают туристы. И тогда, если что-нибудь случится, мы сможем отреагировать незамедлительно.

Министры откликнулись неодобрительным фырканьем и принялись наперебой возражать. Это предложение попросту смехотворно: улицы и так патрулируются следящими шарами, да и полисменов на улицах предостаточно; для управления могущественными джиннами потребуется слишком много энергии… Помалкивал лишь премьер-министр – да еще мистер Мейкпис. Драматург сидел и явно веселился от души, наблюдая за министрами.

Наконец мистер Деверокс призвал всех к тишине.

– Мне кажется, что у нас недостаточно улик. Это преступление – дело рук Сопротивления? Может быть, да, может быть, нет. Стоит ли вводить дополнительные патрули? Кто знает? Как бы то ни было, я принял решение. Мэндрейк, в прошлом вы доказали, что способны на многое. Докажите это еще раз. Организуйте это наблюдение сами и выследите преступника. И Сопротивление тоже не упускайте из виду. Если департамент внутренних дел не справится с заданием, – тут он многозначительно взглянул на Натаниэля и госпожу Уайтвелл, – нам придется передать это дело другим организациям. А пока что отправляйтесь к себе и постарайтесь отобрать своих демонов как можно тщательнее. Что же касается остальных – сегодня День Основателя, и нам положено праздновать. Идемте обедать!

Госпожа Уайтвелл молчала до тех пор, пока деревня Ричмонд не скрылась позади.

– Вы нажили себе могущественного врага в лице Дюваля, – сказала она наконец. – Да и остальным вы, похоже, не по душе. Но на данный момент это наименьшая из ваших проблем.

Она смотрела в окно на темные деревья и поля, мало-помалу тонущие в сумерках.

– Я в вас верю, Джон, – продолжала она. – Эта ваша идея вполне может оказаться плодотворной. Поговорите с Тэллоу, расшевелите свой департамент, разошлите демонов.

Она поправила длинной тонкой рукой прическу.

– Сама я, к сожалению, этой проблемой заняться не смогу. У меня слишком много дел в связи с подготовкой к американским кампаниям. Но если – если! – вам все-таки удастся обнаружить этого злодея, если вы сумеете обелить департамент внутренних дел, вы будете хорошо вознаграждены…

Она не стала договаривать, что произойдет в противном случае. Все и без того было ясно. Натаниэль чувствовал, что надо что-то ответить.

– Да, мэм, – сказал он севшим голосом. – Спасибо.

Госпожа Уайтвелл медленно кивнула. Она взглянула на Натаниэля – и, невзирая на все его восхищение наставницей, невзирая на все уважение, которое он к ней питал, невзирая на то, что он столько лет прожил в ее доме, юноша внезапно ощутил, что она смотрит на него совершенно равнодушно, словно бы откуда-то издалека. Так парящий в воздухе ястреб мог бы взглянуть на тощего кролика, прикидывая, стоит ли на него охотиться. Натаниэль внезапно остро ощутил, как он молод и уязвим, как он беззащитен перед ее могуществом.

– Времени у нас мало, – сказала наставница. – Надеюсь, у вас есть под рукой толковый демон?

БАРТИМЕУС

10

Разумеется, я, как всегда, попытался воспротивиться.

Я использовал всю свою энергию для того, чтобы противостоять призыву, однако заклятие оказалось чересчур мощным: каждый его слог был точно гарпун, вонзающийся в мою сущность, стягивающий ее воедино, влекущий меня вовне. В течение трех кратких секунд мягкое тяготение Иного Места помогало мне сопротивляться – а потом, внезапно, его поддержка исчезла, и я оторвался от него, точно ребенок от груди матери.

Моя сущность в долю мгновения собралась воедино, растянулась до бесконечности и, секундой позже, вырвалась в мир, в знакомую и ненавистную темницу пентакля.

Где, следуя законам, возникшим в незапамятные времена, я тут же воплотился.

Передо мной открывался богатый выбор. Чем мне стать? Призыв был чрезвычайно мощным – неведомый волшебник явно опытен, так что вряд ли его смутит ревущий ураган или скелет с глазницами, затянутыми паутиной. Так что я избрал деликатную, утонченную внешность, дабы изумить его своей неповторимой изощренностью.

Идея была действительно оригинальной, хотя не мне бы говорить. В воздухе повис огромный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги. В воздухе распространился тончайший аромат благородного дерева и неуловимый, эфирный звук арф и скрипок. Внутри пузыря восседала прекрасная дева^[2K11], в круглых очочках на точеном носике. Дева невозмутимо огляделась по сторонам.

И возмущенно взвыла.

– Ты!

– Погоди, Бартимеус…

– Ты!!!

Эфирная музыка оборвалась с мерзким чваком; вместо нежных ароматов потянуло тухлятиной. Личико прекрасной девы побагровело, глаза выпучились, точно пара вареных яиц, стекло в очочках пошло трещинами. Дивный ротик, подобный розовому бутону, оскалился острыми желтыми клыками, которые скрежетали от злости. В радужном пузыре заплясали языки пламени, и сам пузырь угрожающе вспух, словно вот-вот лопнет.

Он завертелся так стремительно, что воздух загудел.

– Послушай минуточку…

– Мы же договаривались! Мы оба принесли клятву!

– Ну, строго говоря, это не совсем так…

– Ах вот как?! Что, забыл уже? Времени-то ведь немного прошло, а? Там, в Ином Месте, я, конечно, сбился со счета, но ты практически не изменился. Ты все еще мальчишка!

Парень вытянулся во весь рост.

– Я теперь высокопоставленный член правительства…

– Ты даже еще не начал бриться! Сколько же лет прошло – два, три?

– Два года восемь месяцев.

– Ага, это, стало быть, тебе всего четырнадцать. И ты уже вызвал меня снова!

– Да, но погоди минутку. Я ведь тогда так и не принес клятвы. Я просто отпустил тебя, и все. Я не говорил…

– … Что больше не станешь меня вызывать? Но это отчетливо подразумевалось! Я должен был забыть твое имя, а ты – мое! Уговор дороже денег! А теперь…

Лицо прекрасной девы во вращающемся пузыре стремительно возвращалось вспять по ступеням эволюции: покатый лоб ушел назад и порос шерстью, на клыкастой морде загорелись красные звериные глазки. Круглые очочки были тут как-то не к месту, поэтому когтистая лапа сгребла их и засунула в пасть, где острые зубы перетерли их в порошок.

Мальчишка поднял руку.

– Ты, главное, не суетись, выслушай меня сначала.

– Ах, выслушать? Почему это я должен тебя слушать, когда у меня еще с того раза вся сущность ноет? Должен тебе сказать, я предполагал, что мне понадобится куда больше, чем два года…

– Два года и восемь месяцев!

– .. . Чем два вшивых человеческих года, чтобы оправиться от общения с тобой! Нет, я, конечно, знал, что рано или поздно какой-нибудь придурок в остроконечной шляпе вызовет меня снова, но я не думал, что это будет тот же самый придурок, что и в прошлый раз!

– У меня нет остроконечной шляпы! – надулся мальчишка.

– И тем не менее ты придурок! Я знаю твое истинное имя, а ты вытаскиваешь меня обратно в этот мир помимо моей воли! Ну что ж, прекрасно: я растрезвоню его во всеуслышание, пока не смогу убраться отсюда!

– Нет! Ты же поклялся…

– С моей клятвой покончено! Она утратила силу, развеялась, расточилась, пошла прахом, попала не по адресу! Ты не подумал, что не ты один можешь так поступить, а, малый?

От девичьего личика не осталось и следа. Свирепый зверь скалился на него изнутри пузыря, словно пытаясь вырваться наружу.

– Помолчи хоть минуту, дай объяснить! Я тебе услугу оказываю!

– Да ну? Услугу? Бесценная, должно быть, услуга! Это надо слышать!

– В таком случае, помолчи хоть полсекунды и дай мне сказать.

– Ладно! Чудесно! Я весь внимание.

– Хорошо.

– Я буду нем, как могила. Кстати, ты в курсе, что это твоя могила?

– В таком случае…

– И посмотрим, сумеешь ли ты выдумать хоть какое-нибудь оправдание, которое стоило бы услышать, потому как я в этом сильно сомневаюсь…

– Заткнись, будь так любезен!!! Волшебник внезапно вскинул руку, и я ощутил давление на внешнюю сторону пузыря. Я временно прекратил орать.

Он перевел дух, пригладил волосы и поправил манжеты, хотя никакой нужды в этом не было.

– Так вот, – начал он. – Я действительно стал на два года старше, как ты верно угадал. Но я еще и стал на два года опытнее. И должен предупредить тебя, что, если ты не будешь вести себя как следует, я не стану использовать Направленное Ущемление. Нет. Ты когда-нибудь испытывал Выворачивание Кожи? А Раздирание Сущности? Испытывал, конечно. С такими личностями, как ты, это единственное средство.^[2K12] Вот то-то. Не испытывай же мое терпение.

– Это все мы уже проходили, – ответил я. – Только не забывай: ты знаешь мое имя, но и я знаю твое. Попытаешься меня наказать – я отвечу тебе тем же. Так что никто не выиграет. Обоим придется плохо.

Парень вздохнул и кивнул:

– Это верно. Видимо, нам обоим следует успокоиться.

Он скрестил руки на груди и несколько секунд мрачно созерцал мой пузырь.^[2K13]

Я, в свою очередь, мрачно наблюдал за ним. Лицо его выглядело все таким же бледным и изможденным – по крайней мере, та часть лица, которая была мне видна, потому что минимум половина его была завешена настоящей гривой. Могу поклясться, он не знался с ножницами с тех самых пор, как я видел его в последний раз; жуткие патлы ниспадали ему на плечи черной сальной Ниагарой.

Что же касается остального, мальчишка, несомненно, сделался малость покрепче, но не столько вырос, сколько вытянулся, точно сорняк, и притом весьма нескладно. Как будто какой-то великан ухватил его за голову и за ноги, рванул разок, а потом плюнул и бросил: торс узкий, как веретено, руки-ноги длинные и словно растут не оттуда, а стопы и кисти больше подошли бы горилле.

Его костюм только подчеркивал нескладность фигуры: щегольской пиджак, такой тесный, как будто его нарисовали прямо на голом теле, дурацкое длиннющее черное пальто, ботинки с кинжально-острыми носами, а из нагрудного кармана торчит носовой платок с кружевами, размером с небольшой тент. Сразу было видно, что самому мальчишке кажется, будто выглядит он сногсшибательно.

Тут было над чем поязвить, но я решил оставить это на будущее. Я быстро оглядел комнату – это оказалось какое-то специальное помещение для вызывания духов, вероятно, в правительственном здании. Пол был выстелен чем-то вроде искусственного дерева, абсолютно гладким, без сучков и щелей, явно идеально подходящим для создания пентаклей. В углу стоял шкаф со стеклянными дверцами, где хранились мелки, линейки, циркули, свечи и бумага. В соседнем шкафу стояли баночки и бутылочки с несколькими десятками благовоний. И больше в комнате не было ничего. Стены были выкрашены в белый цвет. Квадратное окно в одной из стен смотрело в темное ночное небо. Комнату освещала унылая гроздь голых лампочек, свисающих с потолка. Единственная дверь была железной и запиралась изнутри на засов.

Мальчишка наконец закончил размышлять, снова поправил манжеты и нахмурил лоб. Лицо его слегка скривилось – то ли он старался выглядеть повнушительнее, то ли страдал несварением желудка, что именно – сказать трудно.

– Бартимеус, – торжественно сказал он, – слушай внимательно. Поверь мне, я глубоко сожалею о том, что пришлось снова тебя вызвать, но выбора у меня не было. Здешние обстоятельства изменились, и возобновление знакомства пойдет на пользу нам обоим.

Он сделал паузу – похоже, решил, что я захочу вставить конструктивное замечание. Фигушки. Пузырь остался непрозрачным и неподвижным.

– В целом, – продолжал он, – ситуация проста. Правительство, частью которого я ныне являюсь^[2K14], планирует этой зимой высадить в американских колониях большое войско. Война, по всей вероятности, дорого обойдется обеим сторонам, но, поскольку колонии упрямо отказываются повиноваться воле Лондона, избежать кровопролития, увы, не удастся. Мятежники хорошо организованы, и у них имеются свои волшебники, некоторые из них даже весьма могущественны. Чтобы одолеть их, мы высылаем большой отряд магов-воинов в сопровождении джиннов и меньших демонов.

Тут я подал голос. Посреди пузыря раскрылся рот.

– Проиграете вы эту войну! Ты в Америке бывал? А я там жил двести лет – с перерывами, правда. Там такая глушь – конца-краю не видать. Мятежники отступят, втянут вас в бесконечную партизанскую войну и рано или поздно обескровят.

– Нет, мы не проиграем, но выиграть будет трудно, в этом ты прав. Немало людей и джиннов погибнет там.

– Людей-то уж точно.

– И джиннов всегда гибнет не меньше. Разве не так? Ты в свое время побывал во многих битвах. Ты знаешь, как это бывает. Так что я действительно оказываю тебе услугу. Старший архивариус прошерстил летописи и составил список всех демонов, которые могут пригодиться в американской кампании. Твое имя там тоже есть.

Большая кампания? Списки демонов? Ой, что-то не верится! Но я не стал возражать вслух, надеясь вытянуть из него побольше сведений. Пузырь дернулся движением, отдаленно напоминающим пожатие плеч.

– Ну и ладно, – сказал пузырь. – Америка мне всегда нравилась. Она уж всяко лучше, чем этот лондонский свинарник, который ты зовешь своей родиной. Никакого тебе мерзкого столпотворения – только небо да травы, да горы на горизонте…

И чтобы подчеркнуть, как мне нравится Америка, изнутри пузыря проступила морда счастливого бизона.

Мальчишка улыбнулся – той самой знакомой улыбочкой, которую я так ненавидел два года тому назад.

– А-а! Видно, ты давненько не бывал в Америке, верно?

Бизон взглянул на него косо.

– А что?

– Да ничего, только теперь там тоже всюду города, особенно вдоль Восточного побережья. Один или два даже не уступают размерами Лондону. В том-то и загвоздка. Дальше на запад действительно простирается глушь, о которой ты говоришь, но глушь нас не интересует. Сражаться тебе придется в городах.

Бизон с напускным безразличием разглядывал свое копыто.

– А мне-то какая разница?

– В самом деле? Может, ты все же предпочтешь остаться здесь и работать на меня? Я могу устроить так, чтобы тебя вычеркнули из списков тех, кто подлежит призыву. А на меня работать придется не так долго, всего несколько недель. Всего лишь караульная служба.

– Стоять в карауле? – возмутился я. – Беса себе вызови.

– А у американцев, между прочим, африты имеются.

Это зашло уже слишком далеко.

– Знаешь что, – сказал я, – я и сам о себе могу позаботиться. Битву при Аль-Арише и осаду Праги я пережил и без твоей опеки. Посмотрим правде в глаза: у тебя большие проблемы, иначе бы ты ни за что не решился нризвать меня снова. Особенно учитывая то, что мне известно, – верно, Ham?

На миг мне показалось, что мальчишка вот-вот взорвется, однако же он вовремя взял себя в руки. Только устало выдохнул воздух.

– Ладно, – сказал он. – Признаю: я вызвал тебя не только затем, чтобы оказать тебе услугу.

Бизон закатил глаза:

– Поразительно!

– У меня тут проблемы, – продолжал мальчишка. – Мне нужно срочно добиться результатов. Если этого не произойдет, – он крепко стиснул зубы, – я… меня, возможно, просто уничтожат. Поверь мне, я охотно вызвал бы де… джинна с лучшими манерами, чем у тебя, но мне просто некогда разыскивать такого.

– Ну, вот это больше похоже на правду, – ответил я. – А вся эта история про Америку – полная лажа, верно? Ты просто пытался заранее заручиться моей благодарностью. Ну, не повезло тебе. Я не купился. Я знаю твое истинное имя и намерен им воспользоваться. Если у тебя есть хоть капелька мозгов, ты меня отпустишь, и немедленно. Наш разговор окончен.

И чтобы это подчеркнуть, бизон задрал морду к небу и принялся надменно вращаться в пузыре.

Парень запрыгал от возбуждения.

– Бартимеус, послушай!..

– Нет и нет! Сколько ни умоляй, этот бизон тебя слушать не станет.

– Я и не собирался тебя умолять!

Его гнев наконец вырвался наружу. Ух ты, как мы дуемся!

– Слушай меня! – рявкнул он. – Если мне никто не поможет, мне конец. Тебя это, наверно, не волнует…

Бизон оглянулся через плечо и сделал удивленные глаза.

– Ну надо же, какое могущество! Ты читаешь мои мысли!

– … Так, может быть, взволнует другое. Американская кампания – это не выдумка. Да, никакого списка не существует, это правда, но если ты мне не поможешь и я погибну, перед смертью я позабочусь о том, чтобы твое имя было рекомендовано для призыва в войска. А тогда уж ты сможешь твердить мое истинное имя хоть до посинения – никакого толку тебе с этого не будет. Мне от этого не будет ни холодно, ни жарко. Так что выбор у тебя один, – заключил он, снова скрещивая руки на груди. – Либо немного постоять на карауле, либо отправляться на войну. Решать тебе.

– В самом деле? – переспросил я. Парень тяжело дышал, его патлы снова завесили ему пол-лица.

– Да. Предашь меня – пеняй на себя.

Бизон развернулся и уставился на него тяжелым пристальным взглядом. По правде говоря, немного постоять на карауле, разумеется, несравнимо лучше, чем отправляться на войну: битвы, увы, отличаются непредсказуемостью. И как ни злил меня этот юнец, я всегда находил его все-таки чуточку приятнее большинства хозяев. Остался ли он таким и поныне – сказать пока трудно. Времени прошло немного, возможно, он еще не совсем испорчен. Я расстегнул переднюю стенку пузыря и высунулся наружу, упершись копытом в подбородок.

– Ну, похоже, ты снова выиграл, – негромко сказал я. – Похоже, выбора у меня нет.

Парень пожал плечами:

– Ну да, особого выбора у тебя нет.

– В таком случае, – продолжал я, – ты обязан, как минимум, ввести меня в курс дела. Я вижу, ты изрядно продвинулся по службе. И кем же ты стал?

– Я работаю на департамент внутренних дел.

– Внутренних дел? Это где Андервуд работал, что ли?

Бизон вскинул брови:

– Ага, значит, кто-то все же пошел по стопам своего бывшего наставника…

Мальчишка закусил губу.

– Неправда. Это не имеет никакого отношения к моему бывшему наставнику.

– Возможно, кто-то все еще чувствует себя виноватым в его смерти…^[2K15]

Парень покраснел.

– Чушь! Это чистое совпадение. Моя новая наставница порекомендовала мне поступить на службу именно туда.

– Ах да, конечно! Милейшая госпожа Уайтвелл. Восхитительное создание.^[2K16]

Я пристально разглядывал его, все более вдохновляясь своей новой задачей.

– А костюмы тебе тоже она подбирает? Что это за портки в обтяжечку – никак, с циркача снял? Да сквозь них можно прочитать этикетку на твоих трусах! А эти твои манжеты…

– Это очень дорогая рубашка! – ощетинился парень. – Миланского шелка. А широкие манжеты сейчас в моде.

– Больше всего они смахивают на кружевные вантузы. Странно, что тебя не сносит сквозняком. На твоем месте я бы их обрезал и пошил себе из них второй костюм. Вышло бы не хуже твоего нынешнего наряда. А то еще можно было бы пошить чудный чепчик…

Заметно было, что эти выпады в адрес его костюма задевали его куда сильнее, чем упоминание об Андервуде. Все-таки его приоритеты сильно изменились за эти два года. Он пытался как-то взять себя в руки, то и дело поправлял манжеты и приглаживал волосы.

– Посмотри на себя! – продолжал я. – Как много новых мелких привычек! Держу пари, ты подражаешь этим своим ненаглядным волшебникам.

Он поспешно отдернул руку от волос.

– Ничего подобного!

– Ты, небось, и в носу ковыряешь точь-в-точь как госпожа Уайтвелл – ты ведь так стараешься во всем походить на нее!

Неприятно, конечно, снова возвращаться в этот мир, но все же славно было видеть, как мальчишку снова корежит от ярости! Я дал ему немного попрыгать от злости в своем пентакле.

– Ты ведь не забыл, – весело сказал я наконец, – что, когда вызываешь меня, приятные беседы прилагаются? В нагрузку, так сказать.

Парень застонал, закрыв лицо руками.

– Может, я бы лучше умер?

Мне слегка полегчало. По крайней мере, основные принципы наших взаимоотношений остались прежними.

– Ладно, – сказал я. – Давай рассказывай об этой караульной службе. Ты говоришь, там все просто?

Парень встряхнулся:

– Да.

– И тем не менее твоя работа и сама твоя жизнь зависят от этого?

– Именно так.

– Но ничего мало-мальски опасного или сложного там нет?

– Нет. Ну… – он сделал паузу. – Почти нет. Бизон сердито стукнул копытом.

– Давай выкладывай все начистоту!

Мальчишка вздохнул.

– В Лондоне завелась какая-то нечисть, весьма опасная. Это не марид, не африт и не джинн. Никаких магических следов оно после себя не оставило. Сегодня ночью оно снесло пол-Пиккадилли. Разрушены в том числе «Магические принадлежности Пинна».

– Да ну? А что стало с Симпкином?

– С фолиотом? Погиб он.

– Ц-ц-ц! Жалость какая!^[2K17] Мальчишка пожал плечами:

– Я отчасти несу ответственность за безопасность в столице, и теперь всю вину норовят свалить на меня. Премьер-министр в ярости, а наставница отказывается меня защищать.

– А ты что, удивлен? Я же тебя предупреждал насчет Уайтвелл.

Парень сделался мрачным.

– Она еще пожалеет о своем вероломстве, Бартимеус! Как бы то ни было, мы тратим время зря. Мне нужно, чтобы ты стоял на страже и выслеживал агрессора. Я прикажу и другим волшебникам, чтобы выслали своих джиннов. Что ты на это скажешь?

– Давай заканчивать побыстрее, – ответил я. – Что ты мне поручаешь и каковы твои условия?

Он гневно уставился на меня из-за своих роскошных патлов.

– Я предлагаю контракт, подобный тому, что был в прошлый раз. Ты соглашаешься служить мне, не разглашая моего истинного имени. Если ты будешь усердно выполнять мои приказания и сведешь к минимуму оскорбительные замечания, длительность твоей службы будет относительно краткой.

– Я хочу знать точный срок. Чтобы не зависеть от твоих капризов.

– Хорошо. Полтора месяца. Для тебя это один миг.

– А мои точные обязанности?

– Общая многоцелевая защита твоего хозяина (то есть меня). Охрана определенных мест в Лондоне. Преследование и определение неведомого злодея, наделенного значительной мощью. Вопросы есть?

– Охрана – это ладно. А вот пункт насчет защиты чересчур растяжимый. Почему бы нам его не вычеркнуть?

– Потому что тогда я не смогу положиться на то, что ты будешь заботиться о моей безопасности. Ни один волшебник не пренебрежет этим.^[2K18] Иначе ты пырнешь меня ножом в спину при первом же случае. Ну так что, ты согласен?

– Согласен.

– Тогда приготовься принять свое поручение!

Он вскинул руки и выпятил подбородок. Смотрелось это не настолько впечатляюще, как ему хотелось бы, поскольку волосы все время лезли ему в глаза. Выглядел он в точности как четырнадцатилетний щенок, каким и был.

– Погоди. Давай помогу. А то уже поздно, тебе баиньки пора.

На носу у бизона вновь очутились очки, которые не так давно носила прекрасная дева.

– Как насчет вот этого… – и я завел унылым, официальным тоном: — «Обязуюсь вновь служить тебе в течение полутора месяцев, не более или не менее. Под страхом наказания, обещаю в течение этого времени не разглашать твоего имени…»

– Моего истинного имени!

– Ну ладно – «твоего истинного имени никому из людей, что мне встретятся». Пойдет?

– Нет, Бартимеус, этого недостаточно. Не то чтобы я тебе не доверяю, просто для полноты картины. Предлагаю такой вариант: «в течение этого времени не разглашать его ни человеку, ни бесу, ни джинну, ни другому разумному духу, ни в этом мире, ни в ином, ни на одном из планов; не произносить ни единого слога этого имени таким образом, чтобы кто-то мог подслушать хотя бы эхо, не шептать его ни в бутылке, ни в пещере, ни в ином тайном месте, где следы имени могут быть обнаружены с помощью магических средств; не записывать его ни на одном из известных языков и не переводить имя на другие языки таким образом, чтобы его значение могло быть разгадано».

Ну что ж, это честно. Я угрюмо повторил слова клятвы. Целых полтора месяца! Ну что ж, по крайней мере, он упустил из виду хотя бы одну зацепку, которую я оставил: как только названный срок истечет, я смогу называть его имя, сколько мне будет угодно. А уж я молчать не стану, если у меня появится хоть малейший шанс проболтаться!

– Хорошо, – сказал я. – Договорились. Расскажи-ка поподробнее об этом вашем неведомом злодее.

Часть 2

КИТТИ

11

На следующее утро после Дня Основателя погода заметно испортилась. Небо над Лондоном заволокли унылые серые облака, и заморосил мелкий дождь. Все пешеходы, кроме тех, кто торопился по делам, немедленно исчезли с улиц, и члены Сопротивления, которые в другое время шатались бы по улицам, выискивая новые объекты для своих акций, собрались у себя на базе.

Местом встреч им служил небольшой, но процветающий магазинчик в глубине Саутуорка. Магазинчик торговал красками, кистями и прочими подобными товарами и пользовался популярностью у простолюдинов, наделенных художественной жилкой. В нескольких сотнях метров к северу, за рядом заброшенных складов, катила свои воды широкая Темза, а дальше начинался центр Лондона, где кишели волшебники. Однако сам Саутуорк был сравнительно бедным районом, заселенным мелкими ремесленниками и торговцами, и волшебники здесь показывались редко.

Что вполне устраивало обитателей магазинчика.

Китти стояла за стеклянным прилавком, сортируя стопки бумаги по формату и весу. Сбоку от нее на прилавке красовалась куча пергаментных свитков, перевязанных веревкой, маленькая подставочка с мастихинами и шесть больших стеклянных банок, ощетинившихся кистями из конского волоса. С другой стороны – пожалуй, чересчур близко, – красовалась задница Стенли. Он сидел на прилавке, скрестив ноги по-турецки, с головой уйдя в утреннюю газету.

– Слышь, во всем обвиняют нас, – сказал он.

– В чем? – спросила Китти, хотя и так прекрасно знала, в чем именно.

– В том безобразии, что случилось в городе.

Стенли сложил газету пополам и аккуратно опустил ее на колени.

– Цитирую: «Комментируя возмутительное преступление, совершенное на Пиккадилли, представитель департамента внутренних дел, м-р Джон Мэндрейк, призвал всех законопослушных граждан удвоить бдительность. Изменники, ответственные за бойню, все еще на свободе и бродят но Лондону. Подозрение пало на ту самую группу, что ранее совершила серию нападений в Вестминстере, Челси и на Шафтсбери-авеню». Шафтсбери-авеню… Ведь это же про нас, Фред!

Фред в ответ буркнул что-то неразборчивое. Он сидел в плетеном кресле между двух мольбертов, откинувшись назад, так, что кресло балансировало на двух ножках, упираясь спинкой в стену. Он уже почти час сидел так, глядя в никуда.

– «Предполагается, – читал дальше Стенли, – что так называемое „Сопротивление“ состоит из недовольных юнцов, чрезвычайно опасных, фанатичных и питающих болезненную тягу к насилию…» Эй, Фред, уж не твоя ли мамаша это писала? Похоже, они тебя знают как облупленного! «… Ни в коем случае не приближаться к ним… Пожалуйста, сообщите в ночную полицию… трам-пам-пам… мистер Мэндрейк организует особые ночные патрули… комендантский час после девяти вечера ради общественной безопасности…» – ну, в общем, все как обычно. Он бросил газету на прилавок.

– По-моему, это свинство. О нашем последнем деле почти не упомянули. Весь шум оттянула на себя эта история на Пиккадилли. Совершенно никакого толку. Надо предпринять еще что-нибудь.

Он взглянул на Китти, которая деловито отсчитывала листы бумаги.

– А ты как считаешь, босс? Надо бы использовать часть того добра, что лежит у нас в кладовке: в «Ковент-Гарден» наведаться или еще куда-нибудь. Расшевелить их как следует, чтоб забегали.

Китти подняла глаза, мрачно взглянула на Стенли исподлобья.

– А к чему, собственно? За нас уже потрудился кто-то другой.

– Кто-то потрудился, да… Интересно, кто это был?

Стенли приподнял кепку и точным движением почесал в затылке.

– Лично я бы обвинил во всем чехов.

И он краешком глаза взглянул на Китти.

Снова он ее дразнит, проверяет на прочность ее авторитет, выискивает слабые места… Китти зевнула. Кишка у него тонка!

– Может быть, – сказала она. – А может, венгры или американцы… или другой кто-нибудь, их же сотни. Конкурентов у нас хватает. Кто бы это ни был, они устроили погром в общественном месте, а это не наш метод, как тебе прекрасно известно.

Стенли застонал:

– Ну ты что, все еще дуешься из-за того пожара у ковровщика? 3-зануда. Если бы не это, про нас бы вообще ни слова не сказали.

– Люди пострадали, Стенли. Простые люди.

– Не люди, а прихвостни магов! Прибежали спасать хозяйские ковры!

– Помолчал бы ты лучше!..

Китти осеклась на полуслове: дверь отворилась. Отряхивая капли с зонтика, вошла женщина средних лет, темноволосая, с лицом, на котором уже появились первые морщины.

– Привет, Энн, – сказала Китти.

– Всем привет!

Новоприбывшая огляделась и почувствовала напряжение, царящее в магазинчике.

– Что, это плохая погода так действует? Экие вы все невеселые! Случилось что-нибудь?

– Да нет, ничего. Все в порядке. – Китти попыталась беззаботно улыбнуться. Спорить дальше не имело смысла, все равно это ни к чему не приведет. – Ну что, как ты вчера поработала?

– О, добыча богатая! – сказала Энн.

Она повесила свой зонтик на мольберт и подошла к прилавку, взъерошив мимоходом волосы Фреда. Сложена она была довольно нескладно и ходила слегка вперевалочку, но глаза у нее были быстрые и блестящие, как у сороки.

– Все волшебники выползли на набережную, полюбоваться морским парадом. И при этом почти никто из них не следил за своими карманами, даже удивительно.

Энн подняла руку и сделала хватающее движение.

– Помимо всего прочего, раздобыла пару камушков с мощными аурами. Шеф наверняка заинтересуется. Он может показать их мистеру Хопкинсу.

– Они у тебя с собой? – оживился Стенли. Энн показала ему язык.

– Нет, я по дороге зашла в конюшни и заныкала их в кладовке. Неужели ты думаешь, что я притащила бы их сюда? Сходи-ка лучше, завари мне чайку, глупый мальчишка.

Стенли спрыгнул со стойки и скрылся в подсобке магазина.

– Но я подозреваю, что на ближайшее время это будет последний товар, который нам удалось раздобыть, – продолжала Энн. – Кто бы ни устроил этот бардак на Пиккадилли, шуму вышло очень много. Как будто в осиное гнездо булыжником кинули. Вы видели, что сегодня ночью в небе творилось? Демоны так и кишат.

– Кишат, – подтвердил Фред.

– Опять этот Мэндрейк, – сказала Китти. – В газете написано.

Энн мрачно кивнула:

– Ох, и въедливый же он! Молодой да ранний…

– Погоди!

Китти кивнула на дверь. С улицы вошел худощавый мужчина с бородой. Он долго копался в карандашах и блокнотах. Китти с Энн деловито расставляли товар на полках, и даже Фред встал и чем-то занялся. Наконец мужчина купил все, что хотел, и вышел.

Китти взглянула на Энн – та покачала головой:

– С ним все в порядке.

– Когда Шеф возвращается? – спросил Фред, бросив на пол ящик, который тащил.

– Надеюсь, что скоро, – ответила Энн. – Они с Хопкинсом затеяли что-то серьезное.

– Это хорошо. А то варимся тут в собственном соку.

Вернулся Стенли, принес поднос, уставленный чашками. Вместе с ним вошел крепко сбитый молодой человек с волосами цвета пакли и с рукой на перевязи. Он улыбнулся Энн, похлопал по спине Китти и взял с подноса чашку с чаем.

Энн увидела перевязь и нахмурилась.

– Где? – лаконично спросила она.

– Подрался.

Молодой человек отхлебнул чаю.

– Вчера вечером, за пабом «Черная собака». Группа простолюдинов, занимающих так называемую «активную гражданскую позицию». Попытался заинтересовать их настоящей борьбой. Они все перетрусили и отказались наотрез. Я малость разозлился и сказал им все, что я о них думаю. Дерьмо! – он скривился. – Ладно, фигня.

– Идиот ты, Ник, – сказала Китти. – Так ты никого вовлечь не сумеешь.

Ник набычился:

– Ты бы слышала, что они несли! Они боятся до колик!

– Трусы! – булькнул Стенли, прихлебывая чай.

– Чего же они боятся? – спросила Энн.

– Да всего на свете: и демонов, и волшебников, и шпионов, и шаров, и магии – любой, – и полиции, и репрессий… Безнадежно!

– Ну, это неудивительно, – заметила Китти. – Они же не обладают нашими преимуществами!

Ник покачал головой:

– А откуда это известно? Они ведь даже не решаются проверить! Я слегка намекнул на то, чем мы занимаемся, – про магазин ковров упомянул, к примеру, – а они все сразу приутихли, уставились в свои кружки с пивом и на вопросы не отвечают. Самоотверженности им не хватает!

И он сердито брякнул чашкой о прилавок.

– Поскорей бы Шеф вернулся, – сказал Фред. – Он бы нам сказал, что делать.

Китти снова дала волю гневу:

– Разумеется, никто не захочет, чтобы его вовлекали в такие дела, как история с магазином! Грязная, опасная работа, и вдобавок от нее куда больше вреда простолюдинам, чем волшебникам. В том-то все и дело, Ник: надо им показать, что мы не просто взрывы устраиваем. Показать, что мы ведем их к…

– Ой, посмотрите вы на нее! – фыркнул Стенли. – Китти размякла!

– Слушай, ты, мелкий гад…

Энн дважды стукнула своей чашкой о стеклянный прилавок, так сильно, что чашка треснула. Взгляд ее был обращен в сторону входной двери. Молодежь, не торопясь и не оглядываясь в ту сторону, куда смотрела она, рассредоточилась по магазину. Китти встала за прилавок, Ник вернулся в подсобку, Фред снова подхватил ящик.

Входная дверь магазинчика открылась, и внутрь проскользнул худощавый молодой человек в плаще-дождевике, застегнутом на все пуговицы. Молодой человек сбросил капюшон плаща, открыв копну темных волос. И, застенчиво улыбаясь, подошел к прилавку, где Китти изучала пробитые чеки.

– Здравствуйте, – сказала Китти. – Чем могу служить?

– Доброе утро, мисс, – молодой человек почесал нос. – Я работаю на министерство госбезопасности. Нельзя ли задать вам пару вопросов?

Китти положила чеки в ящик и устремила на молодого человека внимательный, открытый взгляд:

– Валяйте!

Тот улыбнулся шире.

– Спасибо. Вы, наверное, уже читали о недавних неприятных инцидентах. Знаете, взрыв и другие теракты…

Газета лежала на прилавке рядом с Китти.

– Да, – согласилась Китти. – Читала.

– В результате этих злодеяний, помимо ущерба, нанесенного собственности наших благородных руководителей, пострадало немало достойных простых людей, – сказал молодой человек. – Необходимо обнаружить преступников прежде, чем они успеют нанести новый удар.

– Разумеется, – закивала Китти.

– Мы просим добропорядочных граждан следить за всем, что может оказаться подозрительным: если вдруг в вашем районе появятся чужие, если вдруг что-то странное происходит и так далее. Вам, мисс, не случалось замечать чего-то подобного?

Китти призадумалась.

– Трудно сказать. Чужаков кругом всегда полно. Тут ведь порт рядом. Иностранные моряки, торговцы… За всеми не уследишь.

– А не замечали ли вы чего-то необычного, такого, что сразу приходит на ум?

Китти погрузилась в глубокие раздумья.

– Боюсь, что нет.

Улыбка молодого человека сделалась разочарованной.

– Ну, если вдруг что-то заметите, обращайтесь к нам. Осведомителям у нас платят очень неплохо.

– Ну конечно, конечно!

Молодой человек еще раз пристально вгляделся в ее лицо – и отвернулся. Мгновением позже он выскользнул на улицу и направился к следующему магазину. Китти обратила внимание, что он забыл накинуть свой капюшон, несмотря на то что дождь припустил как из ведра.

Из подсобок и закутков один за другим появились остальные. Китти вопросительно взглянула на Энн и Фреда. Они оба были бледны, на лбу у них блестел пот.

– Я так понимаю, это был не человек, – сухо сказала Китти.

Фред молча кивнул. Энн сказала:

– Это была тварь с головой жука, вся черная, как уголь, и с багровыми жвалами и усами. Усищи она растопырила и почти касалась ими тебя. Бр-р! И как ты сама не видишь?

– Это к числу моих талантов не относится, – коротко ответила Китти.

– Они стягивают кольцо, – пробормотал Ник. Глаза у него расширились, и говорил он как будто сам с собой. – Нужно срочно предпринимать какие-то решительные действия, иначе они до нас доберутся. Достаточно одного неверного шага…

– Думаю, у Хопкинса уже есть какой-то план, – сказала Энн, стараясь их успокоить. – Он добьется прорыва. Вот увидите.

– Надеюсь, – буркнул Стенли. Он выругался себе под нос. – Жалко, что я не способен видеть так, как ты, Энни!

Энн поджала губы.

– Не очень-то это приятный дар. Ну ладно, демон там или не демон, а я хочу определить, что за штуку я сперла. Кто хочет пойти к тайнику? Да, я знаю, на улице льет, но ведь это всего пара кварталов отсюда…

Она огляделась.

– Багровые усы… – Фреда передернуло. – Видели бы вы их! Усеянные бурыми волосками…

– Мы спаслись чудом! – сказал Стенли. – Если вдруг эта тварь подслушала наш разговор…

– Достаточно одного неверного шага. Один неверный шаг, и нас всех…

– Слушай, Ник, заткнись!

Китти хлопнула крышкой прилавка и решительно направилась к выходу. Она понимала, что испытывает то же самое чувство, что и все остальные: клаустрофобию существа, загнанного в угол. В такой день, как сегодня, когда непрерывно хлещет дождь, все они были вынуждены беспомощно ютиться под крышей, а это усиливало вечно терзающее их ощущение страха и одиночества. Они былиотрезаны от многолюдного города, где всегда можно раствориться в толпе, и остались наедине со злобным, коварным и могущественным врагом.

Это ощущение не было новым для Китти. Ей никогда не удавалось полностью избавиться от него, все эти три долгих года. Со времени того случая в парке, когда ее мир вывернулся наизнанку.

12

Прошло, должно быть, около часа, прежде чем некий джентльмен, гулявший с собакой, обнаружил на мосту бесчувственные тела и связался с властями. Вскоре приехала «скорая», и Китти с Якобом увезли с глаз долой.

Очнулась Китти уже в машине. Далеко-далеко включилось маленькое светящееся окошечко, и в течение некоторого времени девочка наблюдала, как оно медленно приближается по дуге сквозь тьму. В окошечке двигались какие-то фигурки, но разглядеть их Китти не могла. Уши как будто заткнули пробкой. Свет мало-помалу становился ярче и наконец внезапно вернулся к ней полностью – глаза у нее раскрылись, – и одновременно с этим, больно резанув уши, вернулись звуки.

Над ней склонилось женское лицо.

– Постарайся не шевелиться. С тобой все будет в порядке.

– Что?.. Где?..

– Постарайся не разговаривать. Внезапно к ней вернулась память, а вместе с ней и пережитый ужас.

– Это чудовище! Обезьяна!

Китти попыталась вскочить и обнаружила, что ее руки пристегнуты к носилкам.

– Пожалуйста, не надо, дорогая моя. С тобой все будет в порядке.

Китти снова выпрямилась, напрягшись всем телом:

– А Якоб?..

– Твой приятель? Он тоже здесь.

– С ним все в порядке?

– Просто постарайся отдохнуть.

И то ли от убаюкивающего движения машины, то ли от накопившейся усталости, но Китти и в самом деле вскоре уснула, а проснулась уже в больнице, где обнаружила, что санитарки срезают с нее одежду. Вся передняя часть ее футболки и шортов обуглилась и рассыпалась от малейшего прикосновения, точно клочки сгоревшей газеты. Китти переодели в легкую белую рубашку, и на время она очутилась в центре внимания: доктора кружили возле нее, как осы над вареньем, проверяли пульс, дыхание и температуру. А потом внезапно все куда-то делись и Китти осталась лежать одна в пустой палате.

Прошло довольно много времени, прежде чем к ней заглянула медсестра.

– Мы сообщили твоим родителям, – сказала она. – Они сейчас приедут и заберут тебя домой.

Китти смотрела на нее непонимающим взглядом. Женщина задержалась, чтобы объяснить:

– Ты вполне цела и невредима. По всей видимости, Черная Молотилка пощадила тебя, зацепила только краем. Тебе чрезвычайно повезло.

До Китти дошло не сразу.

– А с Якобом тоже все в порядке?

– Боюсь, ему повезло меньше.

Китти охватил ужас.

– То есть как? Где Якоб?!

– Он в соседней палате. У него врачи. Китти расплакалась.

– Но как же так? Он же стоял рядом со мной! С ним тоже все должно быть в порядке!

– Я тебе сейчас принесу поесть, дорогая. Тебе станет лучше. Может, попробуешь что-нибудь почитать, чтобы отвлечься? Вон на столике журналы.

Китти не стала читать журналов. Когда медсестра ушла, она соскользнула с койки и, пошатываясь, встала на ноги. Пол был деревянный и прохладный. Шаг за шагом, потихоньку обретая уверенность в своих силах, девочка пересекла тихую палату, миновав теплые квадраты солнечного света, падавшего из высокого, сводчатого окна, и вышла в коридор.

Напротив была еще одна дверь, и окошечко в ней было задернуто изнутри занавеской. Китти поспешно оглянулась по сторонам, беззвучно, словно призрак, перебежала коридор и ухватилась за ручку двери. Она прислушалась – но за дверью все было тихо. Китти повернула ручку и вошла.

За дверью оказалась палата, небольшая, но светлая, в ней стояла одна койка, окно смотрело на крыши южного Лондона. Косые лучи солнца падали на койку косым ромбом, деля ее ровно пополам. Верхняя часть койки оставалась в тени, как и лицо человека, который на ней спал.

Воздух в палате был пропитан обычными больничными запахами – пахло лекарствами, йодом, антисептиками, – но все это перешибал иной запах, запах гари.

Китти затворила за собой дверь и на цыпочках подкралась к койке. Она посмотрела на Якоба и на глаза снова навернулись слезы.

Сперва она рассердилась на докторов за то, что ему сбрили все волосы. На фига было брить его наголо? Теперь тыщу лет не отрастет а ведь миссис Гирнек так гордилась его черными кудрями! Якоб выглядел так странно – особенно сейчас, когда на его лицо падали эти необычные тени… И только тут до Китти дошло, что это были не тени.

Там, где кожу Якоба защищали волосы, она сохранила свой обычный смугловатый цвет. А все остальное, от основания шеи до линии волос, было исчерчено вертикальными извилистыми полосами, черно-серыми, цвета пепла и горелого дерева. На лице у него не осталось ни единого участка, сохранившего прежний цвет, разве что чуть-чуть на том месте, где были брови. Брови ему действительно сбрили, и на их месте остались два узких коричневато-розовых полумесяца. Но губы, веки, мочки ушей остались обесцвеченными. Лицо Якоба походило теперь больше на какую-то африканскую маску, на личину для карнавального шествия, чем на лицо живого человека.

Грудь Якоба, накрытая больничным одеялом, судорожно вздымалась и опадала. Из губ вырывалось слабое, хриплое дыхание.

Китти коснулась руки, лежащей поверх одеяла. Кисти Якоба, которые он вскинул, чтобы защититься от дыма, были тоже исчерчены дымными полосами, как и лицо.

Ее прикосновение вызвало отклик: голова повернулась из стороны в сторону, синюшное лицо слегка скривилось. Серые губы разомкнулись и шевельнулись, словно пытаясь что-то сказать. Китти отвела руку, но наклонилась ближе:

– Якоб!

Его глаза распахнулись – так внезапно, что Китти невольно отшатнулась и больно ударилась об угол прикроватного столика. Она снова наклонилась вперед, хотя тут же поняла, что Якоб без сознания. Его глаза смотрели прямо перед собой, широко раскрытые и незрячие. На фоне черно-серой кожи они казались бледными и прозрачными, как два молочно-белых опала. Тут Китти пришло в голову, что он, возможно, ослеп.

Когда пришли доктора, которые привели мистера и миссис Гирнек, а вслед за ними прибежала причитающая мать Китти, они обнаружили, что девочка стоит на коленях у койки, сжимая руки Якоба и уронив голову на одеяло. Ее с большим трудом сумели оторвать от койки и увести прочь.

Дома Китти отделалась от встревоженных расспросов родителей и поднялась по лестнице на площадку между первым и вторым этажами. Она долго стояла перед зеркалом, глядя на себя, на свое нормальное, не обесцвеченное лицо. Она видела гладкую кожу, густые черные волосы, губы и брови, веснушки на руках, родинку на крыле носа. Все было как всегда, хотя этого просто не могло, не имело права быть.

Машина Закона – или того, что служило таковым, – медленно, со скрипом, но все же пришла в движение. Якоб все еще лежал без сознания на больничной койке, а полиция уже позвонила родителям Китти и сообщила, что к ним приедет следователь, чтобы снять показания. Родителей это чрезвычайно встревожило. Китти сдержанно, без преувеличений и добавлений, рассказала все, что ей было известно, и молодая женщина-полицейский тщательно все это записала.

– Мы надеемся, что никаких неприятностей из-за этого не будет, госпожа полицейский, – сказал отец Китти, когда разговор завершился.

– Только бы не было никаких неприятностей! – добавила мать. – Это главное.

– Будет проведено расследование, – сказала женщина, продолжая писать.

– Как вы его найдете? – спросила Китти. – Я не знаю его имени, а имя его… его твари я забыла.

– Его можно отыскать по машине. Если машина действительно так сильно пострадала, ее увезли в какую-нибудь мастерскую, чтобы починить. Мы найдем его и узнаем всю правду.

– Я уже рассказала всю правду, – сказала Китти.

– Только бы не было неприятностей, – повторил отец.

– С вами свяжутся, – сказала женщина и захлопнула свой блокнот.

Машина, «роллс-ройс» модели «сильвер трастер», нашлась быстро. Была установлена и личность владельца. Это оказался мистер Джулиус Тэллоу, волшебник, служивший в департаменте внутренних дел, под началом мистера Андервуда. Должность он занимал не особо высокую, но у него были хорошие связи и волосатая лапа где-то в верхах. Мистер Тэллоу как ни в чем не бывало признался, что да, это действительно он напустил Черную Молотилку на двух детей, игравших в Уондзуортском парке, – более того, он дал понять, что гордится этим деянием. Он мирно ехал себе мимо, как вдруг на него напали означенные личности. Они разбили ему ветровое стекло каким-то снарядом, в результате чего он утратил контроль над собой, затем подошли к нему, агрессивно размахивая длинными деревянными дубинками. В тех обстоятельствах он действовал исключительно в рамках самозащиты и нанес упреждающий удар, не дав им возможности напасть. Учитывая обстоятельства, он полагает, что действовал достаточно сдержанно.

– Но он же нагло врет, – возразила Китти. – Во-первых, мы были достаточно далеко от дороги – а если он утверждает, будто действовал в рамках самозащиты, как он объясняет то, что нас нашли на мосту? Вы его арестовали?

Женщина-полицейский, похоже, удивилась:

– Но это не так просто! Он же волшебник. Он отрицает ваши обвинения. Дело будет заслушано на Суде Справедливости в следующем месяце. Если ты желаешь и дальше добиваться своего, тебе следует явиться туда и самой предъявить обвинения мистеру Тэллоу.

– Ладно, – сказала Китти. – Жду не дождусь.

– Никуда она не явится, – сказал отец. – Она и так уже наделала дел.

Китти фыркнула, но промолчала. Ее родители испытывали ужас при одной мысли о том, чтобы вступать в конфликт с волшебниками, и крайне не одобряли того, что она осмелилась вторгнуться в запретный парк. После ее благополучного возвращения из больницы родители, казалось, куда больше сердились на нее, чем на Тэллоу, – и это положение дел внушало ей сильное негодование.

– Ну, вам решать, – сказала женщина-полицейский. – Протоколы-то я в суд все равно отправлю.

Примерно неделю или даже больше о состоянии Якоба почти никаких известий не было. Он по-прежнему лежал в больнице. Посещения были запрещены. Стремясь разузнать хоть что-нибудь, Китти наконец набралась смелости и, впервые со дня инцидента, отправилась к Гирнекам. Она шла по знакомой дорожке боязливо, не зная, как ее примут. Ее тяготило чувство вины.

Однако миссис Гирнек приняла ее достаточно вежливо – более того, она прижала Китти к своей обширной груди и крепко обняла, прежде чем впустить девочку в дом. Она провела ее на кухню, где, как всегда, висел густой и острый запах стряпни. Посреди стола – большой доски, положенной на козлы, – стояли миски с недорезанными овощами; вдоль стены тянулся большой дубовый кухонный шкаф с полками, заставленными кричащими расписными блюдами. На темных стенах висела разнообразная кухонная утварь. Бабушка Якоба сидела в своем высоком кресле у большого закопченного очага и помешивала длинной ложкой в кастрюле с супом. Все было как всегда, вплоть до последней знакомой трещинки на потолке.

Только Якоба не было.

Китти села за стол и взяла предложенную кружку крепкого, душистого чая. Миссис Гирнек, тяжело вздохнув, опустилась напротив, и стул под ней протестующе скрипнул. В течение нескольких минут она сидела молча – само по себе явление необычайное. Китти же чувствовала, что ей не к лицу начинать разговор первой. У печки бабушка Якоба по-прежнему помешивала дымящийся суп.

Наконец миссис Гирнек шумно отхлебнула чаю, глотнула и внезапно сказала:

– Он сегодня очнулся.

– О! Так он…

– Он чувствует себя настолько хорошо, насколько можно было ожидать. То есть не очень.

– Ну да, но… Но ведь раз он очнулся, это ведь хорошо, да? С ним все будет в порядке?

Миссис Гирнек сделала выразительную гримасу.

– Ха! Это ж была Черная Молотилка. Лицо у него никогда уж не станет таким, как было.

Китти почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Что, совсем-совсем?

– Слишком сильно его обожгло. Уж тебе ли не знать! Ты ведь это вблизи видела.

– Но почему же… – Китти нахмурилась. – Я имею в виду… Со мной-то все в порядке, а ведь меня тоже задело. Нас обоих…

– Тебя?! Тебя-то как раз не тронуло! – Миссис Гирнек похлопала себя пальцами по щеке и взглянула на Китти с таким яростным осуждением, что девочка осеклась на полуслове и вжалась в стенку.

Миссис Гирнек смерила ее огненным взглядом василиска, а потом снова взялась за свой чай.

– Я… Извините, миссис Гирнек…

– Ты-то не извиняйся! Это ведь не ты покалечила моего мальчика.

– И что, это уже никак нельзя исправить? – спросила Китти. – Ну, в смысле, если доктора ничего поделать не могут, возможно, волшебники что-то сделают?

Миссис Гирнек покачала головой:

– Нет, последствия остаются навсегда. Да если бы даже и нет, вряд ли бы они согласились нам помочь.

– Но они обязаны это сделать! – насупилась Китти. – Как же иначе? То, что сделали мы, вышло случайно. А то, что сделал он, было преднамеренным преступлением.

В душе у нее нарастал гнев.

– Он хотел нас убить, миссис Гирнек! Суд не может этого не понять! Мы с Якобом им об этом расскажем, через месяц, на слушаниях – ему ведь к тому времени будет уже лучше, верно? Мы докажем, что ложь Тэллоу шита белыми нитками, и его посадят в Тауэр. И тогда они найдут способ вылечить лицо Якоба. Вот увидите, миссис Гирнек!

Даже в запале своей речи Китти чувствовала, какими пустыми кажутся ее слова. Но тем не менее то, что сказала миссис Гирнек, оказалось для нее полной неожиданностью.

– Якоба не будет на суде, дорогая. И тебе туда ходить не стоит. Твои родители не хотят, чтобы ты туда ходила, и они совершенно правы. Это неблагоразумно.

– Но мы должны туда пойти, надо же объяснить…

Миссис Гирнек потянулась через стол и накрыла своей большой розовой ладонью руку Китти.

– Как ты думаешь, что станет с фирмой «Гирнек и сыновья», если Якоб ввяжется в суд с волшебником? А? Мистер Гирнек в двадцать четыре часа лишится всего, что у него есть. Они закроют наше предприятие или передадут его Ярославу или еще кому-то из наших конкурентов. А кроме того, – она грустно улыбнулась, – зачем вообще это делать? У нас ведь все равно нет никаких шансов выиграть дело.

В первое мгновение Китти была слишком ошеломлена, чтобы отвечать.

– Но ведь меня вызвали на суд! – сказала она. – И Якоба тоже.

Миссис Гирнек пожала плечами.

– Ну, такое приглашение всегда можно отклонить, – сказала она. – Власти предпочтут, чтобы их не тревожили подобными мелочами. Двое детишек-простолюдинов? Пустая трата драгоценного времени. Послушайся моего совета, дорогая. Не ходи на суд. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Китти не поднимала глаз от исцарапанного стола.

– Но ведь это значит, что он – мистер Тэллоу – уйдет от ответственности, выйдет сухим из воды, — тихо сказала она. – Я не могу… Это будет несправедливо.

Миссис Гирнек внезапно встала. Ее стул, скрипнув, отъехал назад по плитке, которой был выложен пол.

– Речь идет не о справедливости, девочка, – сказала она. – Речь идет о здравом смысле. И в любом случае, – она подхватила одной рукой миску с нарезанной капустой и подошла к очагу, – еще неизвестно, действительно ли мистеру Тэллоу удастся уйти от ответственности.

Она наклонила миску, и капуста с бульканьем и шорохом посыпалась в кипящую воду. Сидящая сбоку от очага бабушка Якоба кивнула и ухмыльнулась сквозь клубы пара, точно гоблин, все мешая и мешая суп своими узловатыми, костлявыми руками.

13

Миновало три недели, и все это время Китти, благодаря соединению упрямства и гордости, успешно отвергала все попытки сбить ее с того пути, который она избрала. Чем сильнее ее родители пытались запугивать или умасливать ее, тем упорнее стояла Китти на своем: она твердо решила в назначенный день явиться на суд и позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Ее решимость подкреплялась известиями о состоянии Якоба: он по-прежнему лежал в больнице, и, хотя сознание вернулось к нему и он был в здравом рассудке, он все еще ничего не видел. Его семья надеялась, что со временем зрение к нему вернется. При мысли о том, что эти надежды могут не оправдаться, Китти содрогалась от горя и гнева.

Если бы ее родители были в силах, они бы, конечно, отклонили пришедшую повестку. Однако истицей была Китти, и для того, чтобы прекратить дело, необходима была ее подпись, а она бы этого ни за что не подписала. Так что машина судопроизводства двинулась дальше, и в назначенное утро Китти появилась у главного входа суда ровно в восемь тридцать, в своей самой приличной куртке и лучших замшевых брюках. Родителей с ней не было – они наотрез отказались присутствовать на суде.

Вокруг кишела разношерстная толпа, которая толкалась и пихалась локтями в ожидании, пока откроют двери. В толпе бегало несколько уличных мальчишек, продававших горячие пирожки и булочки с больших деревянных лотков. Китти покрепче прижимала к себе свою сумочку каждый раз, как они пробегали вплотную к ней. Она заметила еще нескольких торговцев, таких же простолюдинов, как она сама, одетых в свои лучшие костюмы, бледно-зеленых от переживаний. Но в основном толпа состояла из озабоченных и деловитых волшебников, облаченных в великолепные костюмы с Пиккадилли или официальные плащи и мантии. Китти обводила взглядом их лица, ища мистера Тэллоу, но его нигде видно не было. Вокруг толпы стояли на страже крепкие парни из ночной полиции.

Наконец двери открылись, раздался свисток, и толпа хлынула внутрь.

Посетителей встречал служащий в алой с золотом форме. Китти назвала свое имя. Служащий заглянул в список.

– Зал номер двадцать семь, – сказал он. – По левой лестнице до самого верха, и там направо, четвертая дверь. Поторапливайтесь!

Он подтолкнул Китти вперед, она миновала служащего, прошла высокую каменную арку и очутилась в прохладном мраморном фойе Дома правосудия. Из ниш в стенах бесстрастно смотрели каменные бюсты великих людей; молчаливые люди торопились туда-сюда. В воздухе висела серьезность, тишина и отчетливый запах хозяйственного мыла. Китти поднялась по лестнице, прошла по многолюдному коридору и нашла зал номер двадцать семь. Снаружи стояла деревянная скамья. На двери висело объявление, в котором говорилось, что посетителям следует сидеть и ждать, пока их вызовут.

Китти села и принялась ждать.

В течение ближайших пятнадцати минут у дверей зала мало-помалу собралась небольшая группа задумчивых людей. Они молча сидели или стояли, погруженные в свои мысли. Большинство из них были волшебниками. Они рылись в ворохах юридических документов, написанных на бумаге, разукрашенной звездочками и замысловатыми символами, и старались избегать взглядов других волшебников.

Дверь зала номер двадцать семь отворилась, и оттуда выглянул молодой человек в изящной зеленой шапочке и с деловитым выражением лица.

– Кэтлин Джонс! – провозгласил он. – Здесь ли Кэтлин Джонс? Она следующая.

– Это я.

Сердце у Китти колотилось, и запястья покалывало от страха.

– Хорошо. Джулиус Тэллоу здесь? Он тоже нужен.

Из коридора никто не откликнулся. Мистер Тэллоу не пришел.

Молодой человек сделал гримасу:

– Ну, не ждать же его! Нет так нет. Мисс Джонс, не будете ли вы так любезны…

Он впустил Китти в зал и мягко прикрыл за ней дверь.

– Вот ваше место, мисс Джонс. Суд вот-вот начнется.

Зал суда оказался квадратной комнаткой довольно скромных размеров, залитой унылым разноцветным светом из двух огромных сводчатых витражных окон. На обоих витражах были изображены доблестные рыцари-маги. Один, облаченный в доспехи, пронзал мечом брюхо какой-то огромной демонической твари, сплошь состоящей из когтей да бугристых зубов. Другой, в шлеме и белом одеянии, более всего напоминающем длинную ночную рубашку, изгонял кошмарного гоблина, который проваливался в квадратную черную дыру, разверзшуюся в земле. Прочие стены комнаты были обшиты темными деревянными панелями. Потолок тоже был деревянный, но покрытый резьбой, которая долженствовала напоминать каменные своды церкви. Весь зал выглядел ужасающе старомодно. Китти ощутила благоговение и собственную неуместность – возможно, на то и был расчет.

Вдоль одной из стен тянулось возвышение, на котором стоял длинный стол и высокий деревянный трон. К краю стола примыкал еще небольшой письменный стол, за которым трое секретарей в черных костюмах деловито печатали на компьютерах и листали кипы бумаг. Китти прошла вдоль возвышения, туда, куда указал молодой человек, к одинокому стулу с высокой спинкой, черный силуэт которого вырисовывался на фоне окон, и села. У противоположной стены стоял еще один похожий стул.

У четвертой стены стояла пара скамеек для публики, отделенная от зала латунными перильцами. К удивлению Китти, там уже собралось несколько зрителей.

Молодой человек взглянул на часы, вздохнул поглубже и завопил так громко, что Китти подпрыгнула на стуле:

– Всем встать! Встать перед госпожой Фицуильям, волшебником четвертого уровня и судьей Дома правосудия! Всем встать!

Скрип стульев, шарканье подошв. Китти, клерки и зрители поднялись на ноги. Тут за троном, в стене, обшитой панелями, распахнулась неприметная дверца и вошла женщина в черной мантии с капюшоном. Женщина села на трон и откинула капюшон. Она оказалась довольно молодой, с короткими каштановыми кудряшками и слишком густо накрашенными губами.

– Спсибо, леди и жентельмены, спсибо! Прошу всех садиться.

Молодой человек отвесил поклон в сторону трона, отошел и скромно сел в уголочке.

Судья с холодной улыбочкой обратилась к собравшимся:

– Доброе утро всем. Начнем мы, я так понимаю, с дела Джулиуса Тэллоу, мага третьего уровня, и Кэтлин Джонс, простолюдинки из Белема. Мисс Джонс, я вижу, явилась на суд. А где же мистер Тэллоу?

Молодой человек вскочил на ноги, точно чертик из коробочки.

– Его нет, мэм!

Он отвесил изящный поклон и снова сел.

– Это я и сама вижу. Так где же он?

Молодой человек снова вскочил на ноги.

– Не имею ни малейшего понятия, мэм!

– Ну что ж, очень жаль. Секретари, запишите мистеру Тэллоу замечание за неуважение к суду, с отсрочкой. Ну что ж, начнем, пожалуй…

Судья нацепила на нос очки и несколько секунд проглядывала бумаги. Китти сидела, вытянувшись в струнку, окаменев от напряжения.

Наконец судья сняла очки и взглянула на нее.

– Кэтлин Джонс?

Китти вскочила.

– Да, мэм?

– Сядьте, сядьте. Мы тут стараемся поддерживать максимально неформальную обстановку. Так вот, поскольку вы молоды… Сколько вам лет, мисс Джонс?

– Тринадцать, мэм.

– Понятно. Так вот, поскольку вы молоды и явно из простых – я вижу, что отец ваш – продавец, а мать – уборщица, – судья произнесла эти два слова с легким отвращением, – вся эта торжественная обстановка вас, возможно, угнетает. – И судья указала на зал. – Но я уверяю вас, что бояться вам нечего. Это – храм справедливости, и вход сюда открыт даже наименее равным среди нас, с условием, что они говорят правду и только правду. Это понятно?

У Китти стиснуло горло, и она лишь с трудом сумела выдавить:

– Да, мэм.

– Очень хорошо. Тогда мы выслушаем вашу точку зрения. Прошу вас, изложите свое дело.

В следующие несколько минут Китти довольно осипшим голосом излагала события со своей точки зрения. Начала она довольно неуклюже, но постепенно разошлась и стала рассказывать более связно, настолько подробно, насколько могла. Суд слушал молча, в том числе и судья, которая бесстрастно созерцала Китти сквозь очки. Секретари деловито стучали по клавишам.

Завершила Китти свой рассказ страстным описанием того, в каком состоянии пребывает Якоб после Черной Молотилки. Когда она закончила, в зале повисла тяжкая тишина. Кто-то где-то кашлянул. Пока Китти говорила, на улице пошел дождь. Капли негромко барабанили по стеклам, освещение в зале сделалось тусклым и водянистым.

Судья устроилась в кресле поудобнее.

– Секретари суда, все ли вы записали? Один из трех людей в черном поднял голову:

– Да, мэм.

– Хорошо.

Судья нахмурилась, словно была чем-то недовольна.

– Что ж, в отсутствие мистера Тэллоу я вынуждена, хотя и неохотно, принять данную версию событий. Вердикт суда…

Тут внезапно раздался громкий стук в дверь. Сердце Китти, которое взлетело до небес при последних словах судьи, снова ушло в пятки под грузом дурного предчувствия. Молодой человек в зеленой шапочке бросился к двери и открыл ее… И его тут же чуть не сшиб с ног ввалившийся мускулистый Джулиус Тэллоу. Одетый в серый костюм в узенькую розовую полоску, он, выпятив подбородок, прошагал к свободному стулу и решительно уселся на него.

Китти взглянула на него с ненавистью и отвращением. Он ответил ей завуалированной ухмылочкой и обернулся к судье.

– Мистер Тэллоу, я так понимаю, – сказала она.

– Именно так, мэм, – сказал он, потупившись. – Я смиренно…

– Вы опоздали, мистер Тэллоу!

– Да, мэм. Я смиренно прошу прощения у суда. Сегодня утром дела задержали меня в департаменте внутренних дел, мэм. Чрезвычайное происшествие – в Уоппинге вырвались на свободу три быкоголовых фолиота. Возможно, это был теракт. Мне пришлось помочь проинструктировать ночную полицию относительно наилучших методов борьбы с ними, мэм.

Он уселся поудобнее и подмигнул публике.

– Надо выложить горку фруктов и полить их медом – в этом весь секрет. Они, видите ли, слетаются на сладкое, и тогда нужно…

Судья стукнула по столу своим молоточком.

– С вашего разрешения, мистер Тэллоу, это не имеет никакого отношения к делу. Для нормального функционирования суда необходима пунктуальность. Я обвиняю вас в неуважении к суду и подвергаю штрафу в размере пятисот фунтов.

Он опустил голову – живое воплощение неуклюжего раскаяния.

– Тем не менее, – голос судьи слегка смягчился, – вы прибыли как раз вовремя, чтобы изложить свою сторону дела. Версию мисс Джонс мы уже выслушали. Обвинения вам известны. Что вы на это ответите?

– Не виновен, мэм!

Волшебник внезапно снова выпрямился, раздувшись от агрессивной самоуверенности. Полоски у него на груди растянулись, точно струны арфы.

– Вынужден признаться, мэм, что мне неприятно вспоминать об этом происшествии, настолько немыслимо дикой была эта выходка. Двое громил – в том числе, как ни печально об этом упоминать, эта аккуратная юная особа, сидящая напротив меня, – подкараулили мою машину с целью ограбления и причинения ущерба. И лишь благодаря счастливой случайности, по которой я владею достаточной силой, чтобы отражать подобные нападения, мне удалось справиться с ними и спастись.

Это вранье продолжалось минут двадцать. Он описывал угрозы двоих грабителей, от которых волосы вставали дыбом. Не раз он уходил в сторону и рассказывал небольшие случаи из жизни, которые должны были напомнить суду, сколь важный пост он занимает в правительстве. Китти сидела вся белая от ярости и стискивала кулаки так, что ногти вонзались в ладони. Раз или два она заметила, как судья неодобрительно качала головой, услышав какую-нибудь неприятную подробность. Двое из секретарей возмущенно охнули, когда мистер Тэллоу рассказал, как крикетный мяч ударился о ветровое стекло его машины. А уж публика на скамейках стенала и ахала непрестанно. Китти видела, к чему клонится дело.

И наконец, когда мистер Тэллоу, изображая из себя этакого невинного ягненочка, заявил, будто натравил Черную Молотилку исключительно на Якоба, как предводителя, стремясь свести к минимуму возможные тяжкие последствия, Китти не выдержала.

– Снова ложь! – вскричала она. – Она набросилась и на меня тоже!

Судья стукнула молоточком по столу:

– Тишина в суде!

– Но это же явная ложь! – возразила Китти. – Мы с Якобом стояли рядом. Тварь, похожая на обезьяну, направила заклинание на нас обоих, как и приказывал Тэллоу. Я потеряла сознание. «Скорая» отвезла меня в больницу.

– Тихо, мисс Джонс!

Китти подчинилась:

– Я… Извините, мэм.

– Продолжайте, мистер Тэллоу, будьте любезны.

Волшебник вскоре закруглился. Слушатели принялись возбужденно перешептываться друг с другом. Госпожа Фицуильям на некоторое время призадумалась. Периодически она наклонялась со своего трона и шепотом обменивалась какими-то замечаниями с секретарями. В конце концов она стукнула по столу молоточком. Воцарилась тишина.

– Дело это весьма сложное и запутанное, – начала судья, – и вынесению решения изрядно мешает отсутствие свидетелей. Мы имеем показания одного человека против показаний другого. Да, мисс Джонс, в чем дело?

Китти вежливо подняла руку:

– Есть ведь и другой свидетель, мэм. Якоб.

– Если так, то почему же его здесь нет?

– Он плохо себя чувствует, мэм.

– В таком случае семья могла бы прислать кого-то, кто выступил бы от его имени. Однако они решили этого не делать. Быть может, потому, что они сознавали, что их дело проигрышное?

– Нет, мэм, – сказала Китти. – Они боятся.

– Боятся? – Судья вскинула брови. – Но это же смешно! Чего, спрашивается?

Китти заколебалась, но отступать было некуда.

– Репрессий, мэм. Если они осмелятся выступить в суде против волшебника.

Публика, сидевшая на скамьях, взорвалась изумленными воплями. Трое секретарей от удивления прекратили стучать по клавишам. Молодой человек в зеленой шапочке разинул рот у себя в углу. Глаза госпожи Фицуильям сузились. Ей пришлось несколько раз постучать по столу, чтобы все успокоились.

– Мисс Джонс! – сказала она. – Если вы посмеете еще раз сказать подобную чушь, я сама на вас в суд подам! И не смейте больше говорить, пока вас не спросят!

Китти увидела, что Джулиус Тэллоу ухмыляется уже в открытую. Она с трудом сдерживала слезы.

Судья сурово воззрилась на Китти.

– Ваше безумное обвинение лишь увеличивает груз улик, которые были приведены против вас. Молчать!

Китти, ошеломленная, машинально снова открыла было рот.

– Каждая ваша лишняя реплика лишь усугубит ваше положение, – продолжала судья. – Совершенно очевидно: если бы ваш приятель был уверен в своей правоте, он явился бы сюда лично. Точно так же очевидно, что Черная Молотилка вас лично не коснулась, вопреки тому, что вы только что утверждали, – в противном случае вы… как бы это сказать?.. выглядели бы сегодня не столь цветущей.

Судья прервалась, чтобы выпить глоток воды.

– Меня почти восхищает та дерзость, с которой вы явились в суд, – продолжала она, – как и та беспардонность, с которой вы осмелились бросить вызов такому видному гражданину, как мистер Тэллоу. – И она указала на волшебника, чья физиономия сделалась самодовольной, как у кота, которого почесали за ухом. – Однако подобные соображения не могут определять решения суда. Утверждения мистера Тэллоу подкрепляются его хорошей репутацией и огромным счетом, который выставил гараж за ремонт поврежденной вами машины. Ваши утверждения не основываются решительно ни на чем: это голословные обвинения, и я полагаю, что они сфабрикованы!

Публика заахала.

– Почему? Да просто потому, что вы солгали относительно Молотилки – ведь вы утверждали, будто она задела и вас, а это явно не так. Следовательно, у суда нет причин верить и остальной части вашей истории. Более того, вы не можете представить никаких свидетелей – с вами нет даже вашего приятеля, второго «пострадавшего». Как показали ваши выпады, вы явно являетесь нервозной и неуравновешенной личностью, склонной гневаться по любому поводу. Учтя все эти соображения, я не могу не задуматься об очевидном факте, на который я изо всех сил старалась закрыть глаза. А именно: вы – всего лишь несовершеннолетняя простолюдинка, и ваше слово имеет мало веса по сравнению со словом верного слуги государства.

Тут судья остановилась, чтобы перевести дыхание, и на скамьях сдержанно загомонили: «Верно! Верно!» Один из секретарей поднял голову и пробормотал: «Отлично сказано, мэм!», после чего снова уткнулся носом в компьютер. Китти ссутулилась, раздавленная свинцовым отчаянием. Она не могла смотреть ни на судью, ни на секретарей, ни тем более на мерзкого мистера Тэллоу. Вместо этого она уставилась на тени дождевых капель, ползущие по полу. Теперь она хотела только одного – спастись отсюда.

– В заключение, – судья скроила особенно торжественную мину, – суд пришел к выводу, что ваши обвинения ложны, мисс Джонс, и отверг их. Будь вы постарше, вы бы наверняка не избежали тюремного заключения. Но, учитывая вашу молодость, а также то, что мистер Тэллоу уже сумел самостоятельно покарать вашу молодежную банду, я ограничусь штрафом за то, что вы вынудили суд даром потратить время.

Китти сглотнула. Только бы ее оштрафовали не слишком на много, только бы…

– Вы приговариваетесь к штрафу в сто фунтов.

Ну, не смертельно. С этим она справится. На ее банковском счету почти семьдесят пять фунтов.

– Кроме того, принято возлагать на проигравшую сторону расходы, понесенные тем, кто выиграл процесс. Мистер Тэллоу оштрафован на пятьсот фунтов за опоздание. Вы должны выплатить и эту сумму тоже. Таким образом, вам следует выплатить суду общим счетом шестьсот фунтов.

У Китти голова пошла кругом. Она едва не разревелась. Бешеным усилием она заставила себя сдержать слезы. Она не расплачется. Нельзя реветь! Только не здесь!

Она сумела превратить первый вырвавшийся у нее всхлип в громкий, раскатистый кашель. Тут судья стукнула молоточком в последний раз.

– Суд окончен!

И Китти опрометью выбежала из зала.

14

Китти забежала в один из вымощенных булыжником переулков, ведущих от Странда, и остановилась там, чтобы выплакаться. Потом она вытерла зареванное лицо, купила булочку в персидском кафе на углу напротив Дома правосудия, чтобы хоть как-то прийти в себя, и принялась думать, что же делать. Штрафа она, разумеется, заплатить не сможет, да и родители ее вряд ли смогут. Это означает, что ей необходимо в течение месяца где-то раздобыть шестьсот фунтов, а иначе ее – а возможно, и ее родителей тоже, – упекут в налоговую тюрьму. Она это знала, потому что до того, как она выбралась наконец из гулких коридоров, появился один из секретарей в черном, почтительно подергал ее за локоть и сунул в ее дрожащие пальцы ордер на уплату с еще не высохшими чернилами. Там было четко прописано, до какого срока надо уплатить и что будет за неуплату.

От одной мысли о том, что придется все рассказать родителям, Китти ощутила острую боль в груди. Она не могла заставить себя пойти домой и решила сперва пройтись вдоль реки.

Мощеный переулок вел от Странда на Набережную, приятную пешеходную дорожку, идущую вдоль берега Темзы. Дождь перестал, но булыжники все еще были темными и влажными. По обе стороны переулка тянулись магазинчики: восточные обжорки, туристские лавчонки, набитые дешевыми кричащими сувенирчиками, ларьки травников, откуда выпирали на улицу корзины с дешевым кизилом и розмарином.

Китти была уже почти на Набережной, когда услышала за спиной дробный стук: это катилась трость, вслед за которой наполовину трусил, наполовину падал древний старичок, споткнувшийся на идущей под горку булыжной мостовой. Китти отскочила с дороги. К ее удивлению, старичок, вместо того чтобы пролететь мимо и упасть в реку, запыхавшись, остановился прямо напротив нее.

– Госпожа Джонс? – прохрипел он, переводя дух.

– Да, – ответила Китти.

На сердце стало еще тяжелее. Очевидно, еще один секретарь с очередным требованием.

– Очень хорошо. Погодите, дайте отдышусь… На то, чтобы отдышаться, ему потребовалось несколько секунд, в течение которых Китти разглядывала незнакомца. Это был тощий, костлявый, старый джентльмен, с лысой макушкой и полукругом грязно-белых волос, окаймлявших его голову с затылка. Лицо его было болезненно худым, но глаза блестели, как у юноши. На джентльмене был аккуратный костюм и зеленые кожаные перчатки; когда он наклонился за своей палкой, руки у него тряслись.

И вот наконец:

– Извините, что так получилось. Боялся, что потерял вас. Сперва пошел по Странду, но потом свернул сюда. Интуиция.

– Чего вам надо? – Китти было не до бесед со старыми джентльменами, даже если у них прекрасная интуиция.

– Да-да. Ближе к сути. Хорошо. Ладно. Я сидел сейчас среди публики. В двадцать седьмом зале. Видел вас в деле.

Он пристально вглядывался в нее.

– И что?

– Хотел спросить. Всего один вопрос. Простой. Если можно.

– Мне не хочется это обсуждать. Спасибо большое.

Китти повернулась было, чтобы уйти, но палка старичка с изумительным проворством, хотя и вежливо, перегородила ей путь. В душе у Китти снова закипал гнев – в том настроении, в каком она пребывала сейчас, она вполне могла просто отшвырнуть старичка через улицу.

– Извините! – сказала она с нажимом. – Мне нечего вам сказать.

– Понимаю. Да, действительно. Однако, возможно, вам это окажется полезным. Выслушайте, потом решайте. Черная Молотилка. Сидел на одной из задних скамей. Малость глуховат. Вы вроде бы сказали, что Молотилка вас зацепила.

– Да, сказала. Зацепила.

– Ага. Вы говорили, потеряли сознание.

– Да.

– Вокруг были пламя и дым. Опаляющий жар.

– Да. Ну, я пошла…

– Но суд вам не поверил.

– Нет. Слушайте, мне действительно пора идти.

Китти обошла палку, которая загораживала ей дорогу, и трусцой пробежала последние несколько метров, остававшиеся до Набережной. Но, к ее изумлению и возмущению, старичок не отставал. Он то и дело подставлял ей под ноги свою тросточку, так что Китти спотыкалась об нее либо вынуждена была делать гигантские прыжки. Наконец девочка не выдержала: она ухватилась за конец палки и дернула изо всех сил. Джентльмен потерял равновесие и упал, ударившись о парапет набережной. Китти стремительно зашагала прочь, но снова услыхала за спиной отчаянное постукиванье трости.

Она гневно развернулась:

– Послушайте!..

Старичок трусил за нею по пятам, запыхавшийся, бледный, как снятое молоко.

– Госпожа Джонс, прошу вас! Я понимаю ваше раздражение. Правда. Но я на вашей стороне! Что, если я скажу… что, если я скажу, что мог бы заплатить штраф – тот, что повесил на вас суд? Все шестьсот фунтов! Это поможет?

Китти уставилась на старичка.

– А-а! Это вас заинтересовало. Мне удалось добиться результатов.

Сердце у Китти бешено колотилось от смущения и гнева.

– О чем вы? Вы пытаетесь меня во что-то втянуть. Чтобы меня потом арестовали за участие в заговоре, или… или еще за что-нибудь…

Старый джентльмен улыбнулся; его морщинистая кожа туго обтянула скулы.

– Госпожа Джонс. Дело совсем не в этом. Я вовсе не собираюсь заставлять вас ввязываться во что-то очертя голову. Послушайте. Меня зовут Пеннифезер. Вот моя визитная карточка.

Он сунул руку в карман пиджака и торжественно протянул Китти маленькую визитку. На визитке красовались две скрещенные кисти, а под ними – надпись «Т. Э. Пеннифезер, товары для художников». В уголке был номер телефона. Китти неуверенно взяла карточку.

– Хорошо. Ну, я пойду. А вы пока погуляйте. Хороший денек для прогулки. Вон, солнышко выглядывает. Позвоните, если вас это заинтересовало. Через недельку.

Китти в первый раз за все время, сама не очень понимая, почему, попыталась проявить вежливость.

– Но, мистер Пеннифезер, – сказала она, – почему вы должны мне помогать? Я не вижу смысла…

– Пока не видите, потом увидите. Аи! Что за?.. Восклицание его было вызвано тем, что двое молодых людей – явно волшебники, судя по их дорогим костюмам, – которые шагали по улице, громко хохоча и уминая сладости, купленные в персидском кафе, проходя мимо, толкнули старика и едва не спихнули его в канаву. И весело прошли мимо, даже не оглянувшись. Китти протянула было руку, чтобы поддержать старого джентльмена, но отдернула ее, испуганная вспышкой гнева в его глазах. Старик медленно выпрямился, тяжело опираясь на палку и что-то бормоча себе под нос.

– Извините, – сказал он. – Ах, эти… Они воображают себя хозяевами жизни. И… и возможно, что так оно и есть. До поры до времени.

Он окинул взглядом Набережную. Повсюду, куда ни глянь, люди торопились по делам, покупали что-то на лотках или поднимались по людным переулкам. На реке медленно ползли вниз по течению четыре соединенные вместе угольные баржи, и барочники курили, стоя у борта. Старик осклабился.

– Мало кто из этих идиотов подозревает, что кружит у них над головами в ясном небе, – сказал он. – Или догадывается, что скачет по улицам у них за спиной. И даже те, кто догадывается, не смеют бросить этому вызов. Они позволяют волшебникам расхаживать среди них, позволяют им возводить свои дворцы на сломанном хребте народа, позволяют им втаптывать в грязь любые понятия о справедливости. Но мы с вами – мы видели, что творят волшебники. И с помощью чего они это творят. Быть может, мы не будем настолько пассивны, как наши сограждане, а?

Он одернул пиджак и внезапно усмехнулся.

– Ну, вам самой решать. Я больше ничего говорить не стану. Только одно: я вам поверил. Всему вашему рассказу – да, разумеется, – но особенно тому, что вы говорили про Черную Молотилку. В конце концов, кто будет настолько глуп, чтобы утверждать это, если он совершенно не пострадал? А ведь это-то и есть самое интересное. Я буду ждать вашего звонка, госпожа Джонс.

И с этими словами старик развернулся и быстро зашагал обратно в переулок, постукивая тростью по булыжникам и не обращая внимания на пронзительные уговоры травника, стоявшего у дверей своего магазинчика. Китти провожала его взглядом, пока он не свернул на Странд и не скрылся из виду.

Дожидаясь в полутемной кладовой, Китти перебирала в памяти те давнишние события. Каким далеким все это казалось теперь… Какой наивной она была, когда требовала справедливости в зале суда! Китти покраснела от гнева – ей даже теперь было больно вспоминать об этом. Ждать справедливости от волшебников? Сама эта мысль была смехотворной. Очевидно, единственной возможной альтернативой было предпринять что-то самим. По крайней мере, теперь они не сидят сложа руки, они делают хоть что-то, протестуют открыто.

Китти взглянула на часы. Энн уже довольно давноушла в потайную комнату. Всего в День Основателя было похищено одиннадцать магических артефактов. Девять, представляющие собой не особо мощное оружие, и еще два камня непонятного предназначения. Теперь Энн их прятала. Дождь на улице усилился. Пока они шли от магазина до заброшенных конюшен, все промокли. Даже тут, в кладовой, нельзя было как следует укрыться от дождя: из глубокой трещины в оштукатуренном потолке одна за другой падали капли. Под трещиной стояло черное ведро незапамятной древности. Ведро было полно почти до краев.

– Слышь, Стенли, вылей воду, а? – попросила Китти.

Стенли сидел на угольном ларе, ссутулившись и положив голову на колени. Он поколебался – на миг дольше, чем следовало. Наконец он спрыгнул с ларя, поднял ведро, не без труда доволок его до решетки в полу рядом со стеной и вылил воду.

– Не знаю, чего он не починит эту трубу? – буркнул Стенли, возвращая ведро на место.

На весь маневр ушло несколько секунд, однако на полу кладовой, среди щербатых кирпичей, уже образовалась небольшая лужица.

– Потому что мы хотим, чтобы подвал выглядел так, как будто им никто не пользуется, – сказала Китти. – Неужели не ясно?

Стенли хмыкнул:

– А барахло лежит тут без толку. Все-таки здесь ему не место.

Фред, стоявший у входа, кивнул. Он вертел в руках раскрытый выкидной нож.

– И чего нас туда не пускают? – буркнул он. В дальнем конце тесного помещения, тускло освещенного одной-единственной лампочкой, лежала кое-как наваленная куча поленьев. Стенка позади этой кучи выглядела вполне неподвижной, хотя и слегка обветшалой, но все они знали, как действует механизм: надо утопить в пол стальной рычаг и одновременно толкнуть кирпичную стену над поленницей. Все они знали глухой скрежет открывающейся двери и холодный, химический запах, исходящий изнутри. Но что там, в этом чулане, они не знали, потому что входить в потайную комнату разрешалось только Энн, возглавлявшей их группу. Прочие всегда оставались снаружи, на страже.

Китти переступила с ноги на ногу.

– Пока что использовать все это сразу нет смысла, – сказала она. – Нам необходимо приберечь это на будущее, когда у нас будет больше сторонников.

– Ага, когда рак на горе свистнет! – сказал Стенли. Он не вернулся на угольный ларь, а беспокойно расхаживал взад-вперед. – Все-таки прав Ник. Простолюдины – как волы. Они никогда не раскачаются.

– А сколько там оружия! – мечтательно сказал Фред. – Мы бы могли с его помощью сделать гораздо больше. Как Март.

– Ага, а многого ли он добился? – возразила Китти. — Премьер-министр по-прежнему живехонек. А где теперь Март? Пошел на корм рыбам.

Она нарочно сказала так, чтобы задеть Стенли, – и добилась своего. Стенли с Мартином были близкими друзьями.

– Ему просто не повезло! – возразил Стенли пронзительным, срывающимся голосом. – Шар оказался недостаточно мощным, только и всего. А то бы он мог замочить Деверокса и половину министров в придачу. Ну где же Энн? Чего она там застряла?

– Ты обманываешь сам себя, – с горечью гнула свою линию Китти. – У них слишком мощная защита. У Марта не было ни единого шанса. Сколько всего волшебников убили мы за эти годы? Четырех? Пятерых? И то паршивеньких. Я вам говорю: даже если у нас есть оружие, все равно нужна какая-то другая, более надежная стратегия.

– Я ему передам, что ты это говорила, – сказал Стенли. – Когда он вернется.

– С тебя станется, ябеда! – уничтожающим тоном ответила Китти.

Но тем не менее одна только мысль об этом заставила ее содрогнуться.

– Есть хочу, – заявил Фред.

Он нажал кнопку на рукоятке ножа, снова сверкнул лезвием.

Китти взглянула на него.

– Ты же нажрался за ланчем. Я сама видела.

– А теперь снова хочу есть.

– Проглот.

– Не могу я драться не жрамши.

Фред внезапно подался вперед и взмахнул рукой так стремительно, что пальцы сделались невидимыми. Раздался свист, и выкидной нож вонзился в слой раствора между кирпичами на три дюйма выше головы Стенли. Стенли медленно задрал голову, увидел над собой колеблющуюся рукоятку ножа и слегка позеленел.

– Видали? – сказал Фред. – Рука дрогнула. Он скрестил руки на груди.

– Это оттого, что я голодный.

– А по-моему, неплохой бросок, – сказала Китти.

– Неплохой? Я же в него промахнулся!

– Верни ему нож, Стенли, – сказала Китти. Она внезапно почувствовала себя ужасно усталой.

Стенли все еще безуспешно пытался выдернуть засевший в стене нож, когда потайная дверь над кучей поленьев отворилась и появилась Энн.

Маленькой сумочки, которую она брала с собой, при ней теперь не было.

– Снова ссоримся? – игриво спросила она. – Идемте, детки!

По дороге обратно все вымокли точно так же, как и по дороге туда, и, когда они вернулись в магазин, вся компания вконец приуныла. Когда они вошли и принялись отряхиваться, распространяя брызги и клубы пара, навстречу им вылетел Ник, сияющий от воодушевления.

– В чем дело? – спросила Китти. – Что случилось?

– Только что узнал! – выдохнул он. – Новости от Хопкинса! Они возвращаются через неделю. И собираются рассказать нам нечто очень важное. Новая работа. Серьезнее, чем все, что мы делали до сих пор.

– И даже чем Вестминстер-Холл? – недоверчиво переспросил Стенли.

Ник усмехнулся:

– Да, при всем уважении к памяти Марта, даже чем Вестминстер-Холл. В письме Хопкинса не говорится, что именно, но он пишет, что это встряхнет всю страну. Это то, чего мы всегда хотели, чего хотел каждый из нас! Мы сделаем нечто, что одним махом изменит нашу судьбу! Он пишет, что это опасно, но, если сделать все правильно, нам удастся сшибить волшебников с их насеста. Лондон никогда уже не будет прежним.

– Давно пора, – сказала Энн. – Стенли, сходи, поставь чайник.

БАРТИМЕУС

15

Представьте себе эту сцену. В Лондоне льет дождь. Серые потоки воды хлещут с неба и рушатся на мостовые с грохотом почище пушечных выстрелов. Мощные порывы ветра треплют завесу дождя, занося ее в подъезды и галереи, под арки и карнизы, осыпая любое место, где можно было бы укрыться от дождя, мелкими ледяными брызгами. Повсюду вода: вода струится по асфальту, бурлит в канавах, закручивается воронкой над водостоками. Все городские резервуары переполнены. Вода течет горизонтально, по трубам, наискосок, по крышам, и вертикально, по стенам, покрывая кирпичную кладку размашистыми потеками, похожими на кровь. Вода сочится между стропил и в трещины на потолках. Вода висит в воздухе, в виде промозглого белого тумана, и над головой, незримо, в черных хлябях небесных. Вода въедается в стены домов и в кости их продрогших обитателей.

В темных подземных закоулках ежатся в своих норах крысы, прислушиваясь к дробному гулу, доносящемуся сверху. В скромных хижинах простолюдины затворяют ставни, включают поярче свет и жмутся к очагам, прихлебывая горячий чай. Даже волшебники в своих одиноких особняках избегают бесконечного дождя. Они прячутся в своих мастерских, запирают двери на засов, наколдовывают облака согревающих благовоний и погружаются в мечты о дальних странах.

Крысы, простолюдины, волшебники – короче, все стремились к теплу и уюту. И их таки можно понять. Улицы были пусты, весь Лондон как будто вымер. Время шло к полуночи, и ливень хлестал чем дальше, тем сильнее.

Никто в здравом уме не высунул бы в такую ночь носа наружу.

Само собой.

Но где-то посреди потоков дождя есть место, где сходятся семь дорог. На самом перекрестке стоит гранитный постамент, а на постаменте – конная статуя, могучий человек верхом на лошади. Человек размахивает мечом, и лицо его застыло в героическом кличе. Лошадь поднялась на дыбы, широко расставив задние ноги и воздев передние в воздух. Быть может, это вызов врагу, быть может, она собирается ринуться в битву. А может, просто пытается стряхнуть с себя этого толстого дядьку. Этого мы никогда не узнаем. Но вглядитесь повнимательнее: под брюхом у лошади, ровнехонько посреди постамента, элегантно обернув хвост вокруг лапок, восседает здоровенный серый кот.

Кот старается делать вид, будто не замечает пронзительного ветра, который ерошит его отсыревший мех. Его чудные желтые глаза неотрывно смотрят во мрак, как бы пронзая пелену дождя.

И лишь слегка прижатые уши с кисточками выдают то, как он недоволен окружающими обстоятельствами. Одно ухо время от времени подергивается. Если бы не это, легко было бы решить, будто кот высечен из камня.

Становилось все темнее. Дождь лил как из ведра. Я мрачно поджал хвост поплотнее и все вглядывался в дороги.

Время потихоньку капало.

Четыре ночи – не особенно длительный срок, даже для людей, не говоря уже о нас, высших существах из Иного Места.^[2K19] Однако последние четыре ночи буквально ползли! Каждую из этих ночей я патрулировал центральные кварталы Лондона, выслеживая неведомого вредителя. Разумеется, я был не один – мне составляли компанию еще несколько злосчастных джиннов и целый воз фолиотов. С фолиотами хлопот был полон рот: они то и дело норовили увильнуть от своих обязанностей, прячась под мостами или в каминных трубах, а временами пугались до непроизвольного расслабления прямой кишки^[2K20] раскатов грома или собственной тени. Я из кожи вон лез, стараясь удержать их в узде. И при этом непрерывно лил дождь, да еще такой сильный, что буквально сущность плесневела.

Не стоит и говорить, что Натаниэль не испытывал ни малейшего сочувствия. Он говорил, что ему и самому приходится несладко и что ему срочно нужно добиться результатов. Ему тоже стоило немалого труда управиться с кучкой волшебников из его департамента, которые предоставляли остальных джиннов-патрульных. А если по правде, волшебники открыто бунтовали: им не нравилось, что ими командует какой-то сопляк-выскочка. И – посмотрим правде в глаза – их можно было понять! Однако же тем не менее каждую ночь джинны наравне с фолиотами уныло собирались на шиферных крышах Уайтхолла и оттуда разлетались по назначенным им постам.

В нашу задачу входило охранять определенные места, наиболее привлекательные для туристов – Натаниэль и его непосредственный начальник, некий мистер Тэллоу, полагали, что опасность в первую очередь грозит именно им. Нам выдали список возможных мест происшествия: музеи, галереи, навороченные рестораны, аэропорт, торговые ряды, статуи, арки и прочие архитектурные памятники… Короче говоря, практически весь Лондон. А это означало, что нам приходилось целыми ночами мотаться с место на место, не покладая крыльев.

Работенка была не только скучная и утомительная (не говоря уже о том, какая она была мокрая), но еще и изрядно нервная, поскольку наш неведомый противник был явно опасен. Некоторые из фолиотов, те, что понервознее, с самого начала принялись распускать слухи: дескать, наш враг – взбесившийся африт… Нет, хуже – марид! Он является, окутанный плащом тьмы, так, что его жертвы не видят надвигающейся гибели… Нет, он рушит стены своим дыханием!^[2K21] Он носит с собой могильный смрад, парализующий и людей, и нашего брата. Чтобы поднять их боевой дух, я попытался распустить слухи противоположного содержания: что это, мол, всего лишь мелкий бес с дурным нравом. Но, увы, слух не прижился: фолиоты и даже отдельные джинны по-прежнему летали по ночам с безумными глазами и дрожащими крыльями.

Единственным светлым моментом для меня лично было то, что среди прочих джиннов появилась не кто иная, как Квизл, моя старинная напарница со времен работы в Праге. Ее только что сызнова поработил один из других волшебников того департамента, где работал Натаниэль, кислый сухарь по фамилии Ффукс. Однако Квизл, невзирая на его суровую власть, не утратила своей былой силы. И мы, по возможности, старались охотиться вместе.^[2K22]

В первые две ночи ничего особенного не произошло, если не считать того, что двух фолиотов, прятавшихся под Лондонским мостом, унесло ветром. Однако на третью ночь, незадолго до полуночи, из западного крыла Национальной галереи послышался громкий треск. Первым на место происшествия поспел джинн по имени Зенон, а вскоре вслед за ним появился и я. Одновременно с этим прибыли в качестве сопровождения несколько магов, в том числе и мой хозяин. Они обнесли галерею плотными узами и послали нас в бой.

Зенон проявил незаурядную отвагу. Он без колебаний устремился прямо к источнику шума, и больше его никто никогда не видел. Я следовал за ним по пятам, но у меня так некстати подвернулась нога, а коридоры в галерее оказались такие запутанные, что я отстал, заблудился и опоздал в западное крыло, так что, когда я прибыл, вредитель уже исчез.

Мои извинения не смягчили сердца моего хозяина, и он бы непременно изобрел для меня какое-нибудь на редкость неприятное наказание, кабы я, на мое счастье, не знал его имени. А так он только поклялся заточить меня в железном кубе, если я еще раз посмею не вступить в поединок с злодеем, когда тот явится. Я, как мог, старался его успокоить, подозревая, что он терзаем тревогой: волосы у него были растрепаны, манжеты обвисли, как тряпочки, и брюки-дудочки висели на нем мешком, как будто он внезапно отощал. Я указал ему на это – разумеется, сочувственно.

– Тебе надо больше кушать, – посоветовал я. – Ты так похудел! Тебе расти надо, а у тебя пока если что и растет, то только волосы. Если не будешь следить за собой, так и до истощения недолго.

Он протер красные от недосыпания глаза.

– Слушай, отвяжись ты от моих волос, а? Еда – это для тех, кому больше делать нечего, Бартимеус. А я живу взаймы, как и ты. Сумеешь уничтожить злодея – твое счастье. Ну, а если не получится, по крайней мере попытайся разузнать хоть что-то о его природе. В противном случае, по всей вероятности, им займется ночная полиция.

– Да ну? А мне-то что?

– Тогда мне конец, – сказал он совершенно серьезно.

– Да ну? А мне-то что?

– А то, что прежде, чем я уйду, я таки заточу тебя в железный куб. Или даже не в железный, а в серебряный – это будет еще мучительнее. А это непременно случится, если мне не удастся в ближайшее время добиться результатов.

Тут я прекратил спорить. Смысла не было. Парень изрядно переменился с тех пор, как я виделся с ним в последний раз, и переменился не в лучшую сторону. Наставница и карьера будто бы наложили на него злые чары: он сделался более жестким, жестоким и куда более холодным. И с чувством юмора у него сделалось еще хуже, чем раньше – а это само по себе уже крупное достижение. Так что я буквально не мог дождаться, когда наконец истекут эти полтора месяца.

Но до тех пор меня ждали бдение, опасность и дождь.

С моего места под статуей мне были видны три из семи улиц. Вдоль всех улиц тянулись витрины навороченных магазинов, темные и призрачные, защищенные стальными решетками. В нишах над дверями светились чахлые лампочки, но дождь был сильнее света, и их свет распространялся недалеко. По мостовой катились потоки воды.

Внезапно на левой улице что-то шевельнулось. Кошачья голова повернулась в ту сторону. Что-то упало на подоконник окна на первом этаже. Некоторое время посидело там, черной кляксой во мраке, а потом одним пружинистым движением соскользнуло с подоконника и потекло по стене, змеясь по бороздкам между кирпичами, точно тонкая струйка горячей патоки. У подножия стены оно плюхнулось на мостовую, снова обернулось черной кляксой, отрастило ножки и пошлепало по мостовой в мою сторону.

Я внимательно наблюдал за происходящим, не шевельнувшись ни на дюйм.

Черная клякса выбралась на перекресток, перешла вброд несколько луж и вскочила на постамент. Только тут стало видно, что это на самом деле изящная спаниелька с огромными карими глазами. Спаниелька остановилась напротив кота, постояла, потом энергично отряхнулась.

Брызги полетели во все стороны, в том числе и прямо в морду коту.

– Ну, спасибочки, Квизл! – сказал я. – Должно быть, ты решила, что я еще недостаточно мокрый.

Спаниелька виновато моргнула, склонила голову набок и гавкнула в знак извинения.

– И можешь не выпендриваться, – продолжал я. – Я не какой-нибудь остолоп-человек, который позволит ввести себя в заблуждение влажными глазами и охапкой мокрой шерсти. Не забывай, что я прекрасно вижу тебя на седьмом плане, со всеми потрохами.

– Ничего не могу с собой поделать, Бартимеус.

Спаниелька задрала заднюю лапу и непринужденно почесалась за ухом.

– Это все из-за подпольной работы. Конспирация становится для меня второй натурой. Это тебе еще повезло, что ты кот, а не кролик.

Я не удостоил это замечание ответом.

– Где же тебя носило? – осведомился я. – Ты пришла на два часа позже, чем договаривались.

Спаниелька устало кивнула:

– Ложная тревога на шелковых складах. Паре фолиотов что-то померещилось. Пришлось тщательно обыскать все склады, прежде чем я смогла доложить, что все чисто. Придурочные новички! Разумеется, пришлось их слегка наказать.

– Что, ты покусала их за пятки?

На спаниельей морде появилась кривая ухмылочка.

– Ну да, что-то типа того.

Я подвинулся, уступив Квизл часть места в центре постамента. Не то чтобы там было намного суше, чем везде, но мне показалось, что так оно будет по-товарищески. Она села рядом и прижалась ко мне.

– По правде говоря, я их понимаю, – заметил я. – Они нервничают. Это все из-за дождя. И из-за того, что случилось с Зеноном. Да и то, что их вызывают каждую ночь, не улучшает самочувствия. От этого сущность мало-помалу изнашивается.

Квизл покосилась на меня круглым щенячьим глазом.

– Что, Бартимеус, и твоя сущность тоже?

– Да нет, это я просто образно выразился. Со мной-то все в порядке.

И чтобы доказать это, я выгнул спину роскошным кошачьим движением, когда тянешься всем телом, от кончиков усов до кончика хвоста.

– Во-от, так-то лучше. Ничего, я повидал кое-что пострашнее, да и ты тоже. Это просто какой-то возомнивший о себе бес, таящийся во мраке. Ничего такого, с чем мы не сумели бы управиться, главное – его найти.

– Помнится, Зенон тоже говорил что-то в этом духе.

– Что я, помню, что там говорил Зенон? А где нынче твой хозяин? Под крышей прячется?

Спаниелька негромко заворчала:

– Он уверяет, что находится достаточно близко, чтобы услышать мой зов. По идее, он должен быть в Уайтхолле. А на самом деле, по всей вероятности, он сейчас сидит в каком-нибудь баре для волшебников, в одной руке – кружка, в другой – подружка.

Я фыркнул:

– А-а, так он из таких?

– Ну да. А твой на что похож?

– Да такой же. Если не хуже. У него в каждой руке по кружке и по подружке.^[2K23]

Спаниелька сочувственно заскулила. Я медленно поднялся на ноги.

– Ну что ж, пожалуй, нам стоит махнуться участками, – сказал я. – Я начну делать обход отсюда до Сохо и обратно, а ты прогуляйся по Джиббет-стрит между шикарных магазинов до района Музея.

– Я, пожалуй, отдохну немного, – сказала Квизл. – Что-то я устала.

– Ага. Ну, удачи.

– Удачи.

Спаниелька угрюмо опустила голову на лапы. Я вышел на край постамента, под ливень, и присел, собираясь спрыгнуть вниз. И тут позади раздался голосок:

– Бартимеус!

– Чего, Квизл?

– Да нет, ничего.

– В чем дело-то?

– Да нет, просто… Хотя нет, это не просто фолиоты. Я тоже нервничаю.

Кот вернулся назад и немного посидел рядом, ласково обвив ее хвостом.

– Ты не нервничай, – сказал я.— Полночь уже миновала, а никто из нас еще ничего не видел. Каждый раз, как эта тварь появлялась, это происходило где-то около полуночи. Так что бояться тебе нечего, кроме длинного, скучного дежурства.

– Да, наверное.

Вокруг плотной стеной сыпал дождь. Мы сидели внутри него, точно в коконе.

– Бартимеус, – тихо сказала Квизл, – только между нами: что ты сам думаешь обо всем этом?

Я дернул хвостом.

– Не знаю я, и предпочел бы не узнавать. Пока что эта тварь убивала всех, кто с ней встречался. Мой тебе совет: смотри в оба и, если заметишь что-то необычное, поскорей удирай в другую сторону.

– Но мы же должны его уничтожить. Это наша задача.

– Ну, вот и уничтожь его, убежав прочь.

– Как?

– Ну-у… Скажем, замани его на оживленную автотрассу. Что-нибудь в этом духе. Я-то откуда знаю? Просто не бери пример с Зенона и не бросайся на него очертя голову.

Спаниелька вздохнула.

– Зенон мне нравился.

– Беда в том, что он был чересчур энергичен.

Квизл ничего не сказала. Воцарилось тяжелое молчание. Только непрерывный шум дождя.

– Ну ладно, – сказал я наконец. – Увидимся.

– Увидимся.

Я спрыгнул с постамента и, задрав хвост, побежал сквозь дождь через залитую водой улицу. Одним прыжком взлетел на невысокую стену рядом с опустевшим кафе. А потом, скачок за скачком – со стены на крыльцо, с крыльца на подоконник, с подоконника на карниз по-кошачьи непринужденно поднялся наверх, на желоб ближайшей, самой низкой крыши.

Я мельком оглянулся назад, на площадь. Спаниелька унылым и одиноким пятнышком съежилась в тени под брюхом лошади. Потом стена усилившегося дождя скрыла ее от моих глаз. Я побежал вперед по крышам.

В этой части города старинные дома теснились вплотную друг к другу и вдобавок наклонялись вперед, точно сплетничающие между собой горбуны, так что кровли вверху почти сходились. И потому даже сейчас, в дождь, ловкому коту не составляло труда стремительно продвигаться в любом направлении. Я и продвигался. Тот, кому повезло бы выглянуть наружу из-за ставен, мог бы заметить вспышку серой молнии (и не более того), перемахивающую с трубы на флюгер, струящуюся по шиферу и соломе, ни разу не оступившись.

Я остановился на миг в ложбине между двух крутых крыш и с тоской взглянул в небо. На крыльях я мог бы добраться до Сохо куда быстрее, но у меня был приказ: держаться как можно ближе к земле и следить, не появится ли оттуда что-то подозрительное. Никто не знал доподлинно, откуда и как появляется злодей и куда он потом исчезает, однако же мой хозяин предполагал, что он как-то связан с землей. Он сомневался, что это существо имеет какое-то отношение к джиннам.

Кот лапой стер с морды часть влаги и приготовился к очередному прыжку – на этот раз большому: мне предстояло перемахнуть через нормальную улицу. И тут все озарилось внезапной вспышкой оранжевого света: я увидел крыши и трубы рядом с собой, и низкие облака над головой, и даже падающие капли дождя. А потом снова непроглядный мрак.

Оранжевая вспышка была условленным сигналом опасности. И источник ее был неподалеку, у меня за спиной.

Квизл!

Она что-то обнаружила – или что-то обнаружило ее.

Сейчас было не до правил. Я развернулся и мгновенно сменил облик: в небо торопливо взмыл орел с черным хохолком и золотыми кончиками крыльев.

Я успел уйти всего за два квартала от того места, где дородный всадник стерег перекресток семи улиц. Даже если Квизл и пустилась в обход, она не успела бы уйти далеко. На то, чтобы вернуться, уйдет не больше десяти секунд. Ничего, я успею.

Десять секунд спустя я услышал ее вопль.

16

Орел обрушился с ночного неба, навстречу терзающим клыкам бури. Над крышами, к одинокому перекрестку, и вниз, к статуе. Я опустился на край постамента, где ливень хлестал по камню. Все было точно таким же, как пару минут тому назад. Но спаниелька исчезла.

– Квизл!

Тишина. Только завывание ветра.

Мгновением позже я уже восседал на шляпе всадника и озирал все семь улиц на всех семи планах. Спаниеля не было видно нигде; не было поблизости ни джиннов, ни бесов, ни наговоров, ни других магических истечений. Улицы были пусты. Я пребывал в полном одиночестве.

Раздираемый сомнениями, я вернулся на постамент и тщательно его оглядел. Мне показалось, что на камне, примерно там, где мы сидели, виднеется крохотное черное пятнышко, но определить, было оно там раньше или нет, представлялось невозможным.

Я внезапно ощутил себя чрезвычайно уязвимым. Куда бы я ни обернулся, моя спина оставалась открытой для чего-то, незримо подкрадывающегося сквозь дождь. Я проворно взлетел и начал подниматься по спирали вокруг статуи. В ушах эхом отдавался гул дождя. Я поднялся выше уровня крыш, став недосягаемым для всего, что там ни бродило по улицам.

И тут я услышал треск. Нет, не приятный, умеренный треск – вроде звука, какой издает бутылка, разбитая о чью-нибудь лысину. Нет, это походило скорее на то, как если бы огромный лесной дуб вырвали с корнем и небрежно отшвырнули в сторону, или как если бы нечто очень большое раздраженно отпихнуло с дороги целое здание. Иными словами, ничего хорошего этот треск не сулил.

Хуже того, я мог точно определить направление, откуда он раздался. Шуми дождь чуть посильнее или окажись этот треск капельку потише, я вполне мог бы ошибиться и отважно направиться искать его источник не в ту сторону. Но, увы, мне не повезло.

Ну, в конце концов, всегда остается небольшой шанс, что Квизл все-таки еще жива.

Так что я сделал две вещи. Во-первых, устроил еще одну Вспышку, надеясь, что ее, паче чаяния, заметит кто-то еще из нашей группы. Если память мне не изменяет, ближе всех находился фолиот, патрулирующий район Чаринг-Кросс. Довольно хлипкая личность, ни отваги, ни предприимчивости, однако сейчас мне сгодилось бы любое подкрепление, хотя бы в качестве пушечного мяса.

После этого я, держась на высоте каминных труб, полетел на север, вдоль той улицы, откуда раздался треск. Я направлялся в сторону Британского музея. Летел я настолько медленно, насколько может лететь орел, не падая при этом на землю.^[2K24]

И непрерывно осматривал здания, находившиеся подо мной. Это был район магазинчиков, торговавших предметами роскоши, маленьких, темных, подчеркнуто скромных. Над дверями висели старинные рисованные вывески, намекающие на таящиеся внутри богатства: ожерелья, рулоны шелка, карманные часики, разукрашенные камушками. Судя по вывескам, в этом районе водилось немало золотишка, да и бриллиантами он был не обижен. Именно в эти заведения приходили волшебники, чтобы прикупить тех мелких излишеств, которые подчеркивали их статус. Богатые туристы тоже слетались сюда стаями.

Жуткий треск более не повторялся. Все витрины магазинов выглядели целыми и невредимыми, лампочки в нишах над дверьми горели как горели, и деревянные вывески поскрипывали на ветру.

Вокруг меня лил дождь. Местами булыжники совершенно исчезли под покрытой кругами поверхностью воды. Не было видно ни души, ни смертной, ни бессмертной. Такое впечатление, будто я летел над городом призраков.

Улица слегка расширилась, огибая с двух сторон маленький пятачок, засеянный травкой и миленькими цветочками. Странно выглядело это место посреди узенькой улочки, странно и неуместно. Но потом вы замечали посреди газона старый, растрескавшийся столб и каменные плиты, полускрытые цветами, и вам становилось ясно былое предназначение этого места.^[2K25] Сегодня газончик выглядел очень мокрым и жалким, но кое-что заинтересовало меня, заставив сделать круг и опуститься на вершину столба. Следы на траве.

Это были отпечатки ног или нечто вроде того. Большие отпечатки. Они имели форму шпателя, и у широкого конца виднелся отдельно отстоящий отпечаток большого пальца. Следы шли через весь газон, и каждый отпечаток был глубоко вдавлен в землю.

Я стряхнул влагу с перьев на голове и задумчиво побарабанил когтями по столбу. Чудесно. Просто чудесно. Мой злодей не только загадочный и могущественный – он еще и большой и тяжелый. Все лучше и лучше.

Своим орлиным взором я проследил направление, куда вели отпечатки. На протяжении первых нескольких шагов после газона они все еще были видны: неведомый великан оставил за собой размокающие ошметки грязи. Потом следы исчезали, но было очевидно, что ни один из магазинов по обе стороны улицы от внимания вредителя не пострадал. Мой подопечный явно направлялся куда-то еще. Я взлетел и полетел дальше вдоль улицы.

Джиббет-стрит выходила на широкий бульвар, ведущий слева направо и исчезающий во тьме. Напротив возвышалась высокая, внушительная металлическая изгородь: каждый из столбиков метров шесть в высоту, сантиметров пять в толщину, и не полые, а литые. В изгороди имелись широкие двустворчатые ворота, и створки их стояли раскрытые. Точнее, не стояли, а висели раскрытые, на ближайшем фонаре, вместе с изрядным куском забора. А в самом заборе зияла огромная кривая дыра. Видимо, неведомая тварь разодрала его надвое, так она торопилась войти. Надо же, какой энергичный! Я же, напротив, приближался к дыре крайне неохотно.

Подлетев к забору, я уселся на погнутом и искореженном металлическом столбе. За сломанными воротами была дорожка, ведущая к широкому и высокому крыльцу. Над крыльцом высился гигантский портик на восьми внушительных колоннах, присобаченный к огромному зданию, высокому, точно замок, и унылому, точно банк. Я помнил его по прежним временам: то был знаменитый Британский музей. Он уходил во все стороны, крыло за крылом, флигель за флигелем, дальше, чем хватал глаз. Размером музей был с приличный городской квартал.^[2K26]

Неужели тут действительно все такое огромное? Орел взъерошил перья, стараясь казаться покрупнее, но по-прежнему чувствовал себя унизительно крохотным. Я поразмыслил над ситуацией. Угадать, отчего неведомый, большеногий и, по всей видимости, очень сильный злодей явился именно сюда, было несложно. В музее хранилось столько добра, стоящего того, чтобы его уничтожить, что вражине хватило бы на неделю. Тот, кто стремился причинить британскому правительству побольше неприятностей – кто бы он ни был, – сделал весьма удачный выбор, и я мог с уверенностью сказать, что, если ночной вредитель беспрепятственно довершит свой труд, злосчастной карьере моего хозяина действительно придет конец.

Разумеется, отсюда вытекало, что мне надлежит последовать за ним внутрь музея.^[2K27]

Орел снялся со столба, спланировал над дорожкой, пролетел над крыльцом и сел между колонн портика. Впереди были мощные бронзовые двери музея. Но мой подопечный, как обычно, не стал искать легких путей и вместо дверей прошел в музей прямиком сквозь каменную стену. Выглядело это не элегантно, но впечатляюще – настолько впечатляюще, что я малость струхнул и, вместо того чтобы устремиться следом, предпочел протянуть пару минут в поисках улик среди образовавшейся груды щебня.

Зияющая дыра в стене походила на черную разверстую пасть. Я с почтительного расстояния заглянул внутрь, в нечто вроде вестибюля. Все было тихо. Ни на одном из планов ничто не шевелилось. Груда щепок, битого камня и обломок вывески с жизнерадостной надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БРИТ» указывали путь, который проложил себе неведомый гость. В воздухе висело густое облако пыли. Стена слева была проломлена. Я прислушался. Вдали, за неумолчным шумом дождя, мне померещился отчетливый звук разбиваемых бесценных древностей.

Я отправил в небо еще одну Вспышку, на случай, если тот бездельник-фолиот все же соизволит взглянуть в мою сторону. Потом сменил облик и вошел в здание.

Свирепый минотавр^[2K28] властно оглядел разоренный вестибюль. Из ноздрей у него валил пар, когтистые руки искали, в кого бы вцепиться, копыта нетерпеливо рыли мусор. Кто осмелится бросить вызов такому чудищу? Никто! Ну да, тем более что в помещении, как я и ожидал, никого не оказалось. Ладно. Прекрасно. Значит, придется заглянуть в следующий зал. Без проблем! Минотавр перевел дух и на цыпочках прокрался сквозь обломки к пробитой стене. И осторожненько заглянул в пролом.

Тьма, в окна барабанит дождь, по полу рассыпаны осколки амфор и финикийских горшков. И откуда-то издалека – звон бьющегося стекла.

Злодей по-прежнему был на несколько залов впереди. Это хорошо. Минотавр отважно зашагал вперед.

Следующие несколько минут мы с ним довольно медлительно играли в кошки-мышки. Я каждый раз повторял все сначала: новый зал – пусто – грохот далеко впереди. Вредитель продолжал радостно вредить, а я опасливо крался за ним по пятам, не особенно стремясь его догонять. Да, признаю, в данном случае Бартимеус не спешил проявлять свою обычную отвагу. Можете назвать меня чересчур осмотрительным, но я памятовал о печальной судьбе Зенона и пытался измыслить какой-нибудь надежный способ не быть убитым.

Судя по масштабам разрухи, царившей в залах, через которые я проходил, это никак не могло быть делом рук человеческих. Но кто же тут потрудился? Африт? Возможно, но совершенно не в их стиле. Африты, знаете ли, предпочитают магические атаки – скажем, высококлассные Взрывы и Инферно, – а тут не было никаких следов магии, сплошная грубая физическая сила. Марид? То же самое, и потом, уж наверное я бы давно почуял их магическое присутствие.^[2K29] А между тем я не чувствовал никакой обратной связи. Все залы были холодны и пустынны. Это совпадало с тем, что мальчишка рассказывал мне о предыдущих атаках: судя по всему, здесь вообще не присутствовало никаких духов.

Чтобы убедиться окончательно, я отправил слабый магический Импульс впереди себя, в очередную дыру, откуда доносился грохот. И стал ждать, когда Импульс вернется ко мне, либо ослабленный (если впереди нет ничего волшебного), либо усиленный (если там таится что-то мощное).

К моему замешательству, Импульс вообще не вернулся.

Минотавр задумчиво потер морду. Странно и смутно знакомо… Где-то я такое уже видел…

Я прислушался, стоя у дыры. И снова не услышал ничего, кроме отдаленного грохота. Минотавр проскользнул в дыру…

И очутился в огромной галерее, вдвое выше всех прочих залов. Дождь хлестал в высокие прямоугольные окна где-то под потолком, и откуда-то, возможно, с какой-то далекой башни, сочился слабый беловатый свет, слегка освещавший верхние части предметов. Галерея была наполнена древними статуями колоссальных размеров, окутанными тьмой: два ассирийских джинна-привратника – крылатые львы с человечьими головами, что некогда охраняли ворота Нимрода^[2K30]; разношерстное сборище египетских богов и духов, выточенных из десятка сортов цветного камня и снабженных головами крокодила, кошки, ибиса и шакала^[2K31]; огромные скульптурные изображения священных жуков-скарабеев; саркофаги давно канувших в Лету жрецов и, прежде всего, фрагменты высеченных из единого монолита статуй великих фараонов: обломки лиц, рук, торсов, ног, отрытые в песке и привезенные на парусниках или пароходах в серые северные земли.

В других обстоятельствах я бы совершил здесь ностальгическую прогулку в поисках лиц давних друзей или хозяев, но сейчас время было неподходящее. Вплоть до середины галереи тянулся отчетливый коридор. Несколько фараонов помельче уже валялись по сторонам, точно жалкие кегли, а пара-тройка богов стояли куда ближе друг к другу, чем допустили бы это в жизни. Но с ними у хулигана проблем не возникло, а вот некоторые статуи покрупнее, похоже, сумели-таки оказать сопротивление. В середине галереи, прямо на пути злодея, высилось гигантское изваяние сидящего Рамзеса Великого, более девяти метров в высоту, из цельного куска гранита. Верхушка его головного убора слегка содрогалась; из темноты у ее подножия доносился приглушенный скрежет – видимо, неведомый злодей пытался отпихнуть Рамзеса с дороги.^[2K32]

Через пару минут даже утукку мог бы сообразить, что такого здорового противника проще всего обойти стороной и продолжать свой путь. Но мой злодей продолжал трудиться над статуей, словно болонка, пытающаяся разгрызть слоновью берцовую кость. Так что, по всей видимости, мой противник (приятная мысль!) чрезвычайно глуп. Или, возможно (не такая приятная мысль), он просто крайне честолюбив и стремится причинить максимальный ущерб.

Как бы то ни было, на данный момент он явно был занят по уши. И это давало мне возможность поближе взглянуть на то, с чем мне предстояло иметь дело.

Минотавр беззвучно прокрался через темный зал к высокому саркофагу, который пока что оставался нетронутым. И выглянул из-за него в сторону статуи Рамзеса. Выглянул – и озадаченно нахмурился.

У большинства джиннов идеальное ночное зрение. Это одно из бесчисленных преимуществ, которыми мы обладаем по сравнению с людьми. Понятие темноты для нас практически не имеет смысла, даже на первом плане, который способны видеть и вы тоже. Но теперь, хотя я со скоростью мысли просматривал все планы с первого до седьмого, я обнаружил, что не в силах пронзить взглядом глубокий омут черноты, расположенный у подножия статуи. Черное пятно то разбухало, то сжималось, но оставалось все таким же непроницаемым на любом из планов. То, что заставляло содрогаться Рамзеса, находилось глубоко во тьме, и разглядеть его я не мог.

И тем не менее я вполне мог приблизительно определить его местонахождение. А поскольку злодей любезно оставался на одном месте, по всей видимости, наступило время для внезапной атаки. Я огляделся в поисках подходящего снаряда. Поблизости, накрытый стеклянным ящиком, лежал странный черный камень неправильной формы, достаточно скромного размера, чтобы его поднять, однако достаточно большой, чтобы расколоть башку африту. Одна сторона его была плоской, и на ней красовались какие-то письмена, но читать их мне было некогда. По всей вероятности, это были правила для посетителей, потому что они вроде бы были написаны на двух, не то трех языках. В общем, ничего ценного.

Минотавр аккуратно и бесшумно поднял стеклянный ящик, которым был накрыт камень, и поставил его рядом на пол, так же бесшумно. Потом оглянулся – облако черноты все так же агрессивно колыхалось у ног Рамзеса, однако статуя оставалась неподвижной. Хорошо.

Минотавр повернулся, наклонился – и вот камень уже оказался в его мускулистых руках. Я принялся отступать назад, ища позицию повыигрышнее. Мне попался на глаза сравнительно небольшой фараончик. Лицо его было мне незнакомо – должно быть, он был не из самых известных. Даже его статуя вид имела слегка виноватый. Однако сидел он на высоком резном троне, стоящем на помосте, и колени его выглядели достаточно широкими, чтобы минотавру было где встать.

Не выпуская из рук камня, я запрыгнул сперва на помост, потом на трон, а оттуда на колени к фараону. Я прищурился через его плечо — превосходно: теперь я находился как раз на расстоянии броска камнем от пульсирующей черноты, и притом достаточно высоко. Я напряг свои козлиные ноги, занес руку, фыркнул, призывая удачу, и запустил камень по крутой траектории, точно из осадной катапульты.

На секунду – а может быть, на две – его исчерченная письменами поверхность взблеснула в свете, падающем из окон, а потом камень рухнул вниз, точнехонько перед статуей Рамзеса, в середину черной тучи.

Хрясь! Раздался удар камня о камень, скалы о скалу. Из тучи полетели во все стороны мелкие черные осколки, рикошетя от стен и разбивая стеклянные витрины.

Ну, во всяком случае, во что-то я попал, и попал сильно.

Черная туча вскипела, точно охваченная порывом гнева. На миг завеса отдернулась. Я мельком разглядел в ее глубине нечто ужасное и огромное, размахивающее гигантской рукой в безрассудной ярости. Потом облако снова сомкнулось и поползло в стороны, окутывая подножия близлежащих статуй, словно пытаясь вслепую нащупать супостата.

А отважный минотавр тем временем старался сделаться как можно незаметнее: я съежился на коленях фараона и подсматривал сквозь щелочку в мраморе. Даже рога мои слегка поникли, чтобы не быть замеченными. Я следил, как тьма двинулась вперед: то, что находилось внутри нее, направилось на поиски недруга. Оно оставило статую Рамзеса в покое и поползло вперед, поочередно окутывая близлежащие статуи. До меня доносились равномерные глухие удары – звук шагов невидимых ног.

По правде говоря, мои надежды на успех были и так не особенно велики, раз уж мой противник был в состоянии проходить сквозь каменные стены. И все же я был слегка разочарован тем, что камень причинил злодею так мало вреда. И тем не менее это все же позволило мне хотя бы мельком увидеть существо внутри облака, а поскольку одной из моих задач, если я не сумею уничтожить эту тварь, было раздобыть хоть какие-то сведения о ней, мое поручение, пожалуй, можно было считать отчасти исполненным. Если небольшой камень сумел пробить небольшую брешь в окутывающей его тьме – что удастся сделать с помощью большого?

Колышущееся облако уползло прочь, исследовать подозрительную группу статуй на другом конце галереи. Минотавр неслышно, точно тень, соскользнул с колен фараона и короткими перебежками устремился на противоположную сторону галереи, где он заприметил стоящий у стены огромный, высеченный из песчаника торс другого фараона.^[2K33]

Торс был высоченный, метра четыре. Я протиснулся в тень позади него, прихватив по дороге маленькую погребальную урну с соседней витрины. Хорошенько спрятавшись, я высунул наружу волосатую руку и швырнул урну на пол в трех метрах от себя. Урна разбилась с подобающим грохотом.

Облако тьмы тотчас же развернулось и резво поплыло на шум, как будто только того и ждало. Торопливые шаги эхом отдавались в зале. Щупальца тьмы тянулись во все стороны, охлестывая статуи, мимо которых проплывало облако. Облако приблизилось вплотную к разбитой урне и остановилось над ней, неуверенно колыхаясь.

Оно стояло как раз в нужном месте. К тому времени минотавр успел вскарабкаться до середины каменного торса, упереться спиной в стену и изо всех сил толкнуть статую своими раздвоенными копытами. Торс качнулся, слегка поскрипывая.^[2K34] Черная туча мгновенно уловила звук и устремилась в мою сторону.

Однако она опоздала. Я толкнул еще разок, и центр тяжести статуи сместился необратимо. Она тяжко обрушилась вниз, прямиком на черную тучу.

Удар был столь силен, что облако распалось на тысячу рваных клочков, которые так и полетели во все стороны.

Я вовремя отскочил в сторону и ловко приземлился на пол. И поспешно оглянулся, чтобы узнать, что получилось.

Торс не долетел до пола. Он раскололся пополам, и верхняя его часть висела где-то в метре над землей, как будто под нею находилосьнечто объемистое.

Я осторожно подошел поближе. С той стороны, где я стоял, мне было никак не разглядеть, что за тварь лежит без сознания, придавленная статуей. И тем не менее, судя по всему, мне удалось добиться успеха. Сейчас улечу отсюда, свяжусь с мальчишкой – и да здравствует свобода!

Я приблизился и наклонился, чтобы взглянуть, что лежит под статуей.

И тут из-под нее быстрее мысли вылетела гигантская рука и ухватила меня за волосатую ногу. Рука была сине-зеленая, четырехпалая, твердая и холодная, как могильная плита. В ней виднелись прожилки, точно в мраморе, но в этих прожилках струилась жизнь. Рука стиснула мою сущность, точно клещами. Минотавр взревел от боли. Надо было сменить облик, вырваться из этого кулачища – но у меня голова шла кругом, и я не мог сосредоточиться. Жуткий холод разлился вокруг, окутал меня, точно одеялом. Я чувствовал, как пламя во мне угасает, как энергия уходит из меня, будто кровь, вытекающая из раны.

Минотавр пошатнулся и рухнул на пол, словно брошенная марионетка. Вокруг меня царило ледяное одиночество смерти.

Но тут неожиданно каменное запястье дернулось, хватка разжалась; тело минотавра взлетело в воздух и, описав кривую дугу, шлепнулось о ближайшую стену. Я на миг потерял сознание и кубарем обрушился на пол.

Некоторое время я лежал там, оглушенный, не понимая, что происходит. До меня донесся скрежет, как будто каменный торс сдвинулся в сторону – но я ничего не предпринял. Я почувствовал, как содрогнулся пол, словно статуя наконец упала, – и ничего не предпринял. Я услышал сперва один, потом другой тяжкий удар – это гигант встал на свои каменные ноги, – а я снова ничего не предпринял. Однако все это время ужасающий жгучий холод от прикосновения огромной руки мало-помалу рассеивался, и огонь во мне разгорался вновь. И вот, когда каменные ноги целеустремленно направились в мою сторону и я почувствовал, как что-то пристально уставилось на меня ледяным взглядом, ко мне вернулось достаточно энергии, чтобы начать действовать.

Я открыл глаза. Увидел надвигающуюся тень.

Мучительным усилием воли минотавр снова сделался котом. Кот подпрыгнул в воздух, увернувшись от опускающейся на него ножищи, вдавившейся глубоко в паркет. Он приземлился немного в стороне, ощетинившись, как сапожная щетка, и с воплем подскочил снова. В прыжке он оглянулся и увидел надвигающегося противника во всей его красе.

Вокруг него уже сызнова, точно шарики ртути, собирались клочья черной тьмы, образуя непроницаемую завесу. Однако на виду оставалось достаточно, чтобы я успел разглядеть в лунном свете силуэт, повернувший голову в ту сторону, куда я отскочил.

На первый взгляд казалось, будто то ожила одна из статуй, стоявших в зале: огромная фигура с более или менее человеческими очертаниями, метров трех в высоту. Две руки, две ноги, массивный торс, относительно маленькая, гладкая головка на плечах.

Все это существовало только на первом плане. На всех остальных царила абсолютная, непроглядная тьма.

Кот приземлился на чешуйчатую голову Себека, бога в облике крокодила, и на миг застыл, вызывающе шипя. Все в этой фигуре излучало чуждость. Я чувствовал, как энергия уходит из меня просто оттого, что я на нее смотрю.

Фигура шагнула в мою сторону с неожиданным проворством. На мгновение ее лицо если это можно было назвать лицом, – озарилось светом из окна, и всякое сходство с древними статуями тотчас исчезло. Статуи, все, как одна, были выточены с большим тщанием – египтяне всегда славились этим, наряду со своей сложной религией и общественным устройством. В этом же существе первое, что бросалось в глаза – помимо размеров, – это то, как грубо, как неестественно оно выглядело. Поверхность кожи была неровной, комковатой, растрескавшейся, как будто его лепили впопыхах. Ни ушей, ни волос. Там, где должны были находиться глаза, зияли две круглые дырки, выглядящие так, словно их проковыряли тупым концом огромного карандаша. Носа тоже не было, а рот выглядел как огромный разрез, слегка приоткрытый, жадно и тупо, как у акулы. А в центре лба – овальная выпуклость, которую я явно видел прежде, причем не так давно.

Выпуклость была довольно маленькая, из того же темного сине-зеленого вещества, что и остальная фигура, но настолько же сложная и выверенная, насколько грубы были лицо и тело. Это был открытый глаз, без век и ресниц, но с тщательно прорисованной радужкой и круглым зрачком. И в центре этого зрачка, прежде чем завеса черноты скрыла его от моего взгляда, я уловил отблеск темного разума, следящего за мной.

Тьма набросилась; кот отскочил. Я услышал, как позади меня раскололся Себек. Я спрыгнул на пол и рванул к ближайшей двери. Пора было уходить. Я выяснил все, что надо. Не стоило обманывать себя: больше я ничего сделать не мог.

Над головой у меня что-то просвистело, ударилось о дверь и застряло в ней. Я выскочил в соседний зал. Тяжкие шаги грохотали следом.

Я очутился в маленьком, темном зале, увешанном хрупкими туземными тканями и коврами. Высокое окно в конце зала сулило путь к спасению. Кот устремился к нему, встопорщив усы, прижав уши к голове, скребя когтями по полу. Он прыгнул – и в последний миг свернул в сторону, выругавшись совсем не по-кошачьи. Он успел заметить за окном светящиеся белые линии мощных уз. Волшебники прибыли. Они запечатали нас в музее.

Кот развернулся, ища другого выхода. Не нашел.

Чертовы волшебники!

Кипящее облако тьмы заполнило дверной проем.

Кот прижался к полу и угрожающе выгнул спину. За спиной барабанил в окно дождь.

На миг кот и тьма застыли, не двигаясь. Потом из облака вырвалось что-то маленькое и белое: крокодилья голова Себека, оторванная от плеч. Кот отскочил. Голова пробила окно и затрещала, ударившись об узы. В разбитое окно хлынул горячий дождь, вскипевший от столкновения с барьером. Одновременно потянуло сквозняком. Ковры и ткани на стенах заполоскались на ветру.

Шаги. Надвигающаяся тьма. Она. казалось, росла, заполняя собой весь зал.

Кот вжался в угол, стараясь сделаться как можно меньше. Вот-вот этот глаз заметит меня…

Новый порыв ветра с дождем. Ткани взметнулись и затрепетали. Мне в голову пришла идея.

Не очень блестящая идея, но на тот момент я был непривередлив.

Кот прыгнул к ближайшему куску ткани, ветхому и древнему, вероятно, из Америки: на нем были изображены люди с квадратными лицами на фоне стилизованного кукурузного поля. Один взмах когтистой лапы – и ткань сорвалась со стены. Ветер тут же подхватил ее и понес через зал, где она и налетела на что-то в глубине черной тучи.

А кот уже срывал со стены второй кусок ткани. Потом следующий. Не прошло и нескольких секунд, как на середину зала вылетело уже с дюжину кусков ткани, которые плясали на ветру, точно бледные призраки.

Первый кусок ткани тварь, что таилась в облаке, немедленно разодрала, но на нее тут же налетел второй. Со всех сторон, куда ни глянь, кружились и развевались клочья материи, сбивая тварь с толку, загораживая ей обзор. Я чувствовал, как размахивают огромные руки, как гигантские ноги топочут по комнате.

А я, пока он был занят, попытался пробраться куда-нибудь в другое место.

Это было проще сказать, чем сделать, потому что черная туча заполнила почти весь зал, а мне вовсе не хотелось столкнуться со смертоносным телом, которое пряталось внутри. Так что я пробирался осторожно, по стеночке.

Я был уже на полпути к выходу, когда тварь, очевидно, совсем отчаялась и утратила всякое чувство направления. Раздался гулкий топот и мощный удар о левую стену. С потолка посыпалась штукатурка, комната наполнилась пылью и обломками, как будто мало было ветра, дождя и обрывков старинных тканей.

От второго удара стена обрушилась, а вместе с ней рухнул и весь потолок.

На долю секунды кот замер в неподвижности, выпучив глаза… и тут же свернулся в комок.

Мгновением позже десятки тонн камня, кирпича, цемента и стали посыпались прямо мне на голову, завалив весь зал.

НАТАНИЭЛЬ

17

Маленький человечек виновато улыбнулся.

– Мы разобрали большую часть завалов, мадам, – сказал он, – но пока что ничего не нашли.

В голосе Джессики Уайтвелл звучало ледяное спокойствие.

– Ничего, Шубит? Ты отдаешь себе отчет, что то, что ты говоришь, абсолютно невозможно? Думается мне, что кто-то просто отлынивает от работы.

– Я смиренно полагаю, что это не так, мадам.

Он действительно выглядел довольно смиренно: стоял, слегка согнув свои кривоватые ноги, опустив голову, и мял в руках кепку. Ничто не говорило о его демонической природе, кроме того факта, что стоял он в центре пентакля, да еще левой ноги: из штанины брюк торчала лохматая медвежья ступня, которую он по недосмотру или из прихоти не потрудился замаскировать.

Натаниэль уничтожающе воззрился на джинна и постучал пальцами по подлокотнику, надеясь, что это выглядит одновременно грозно и вопрошающе. Натаниэль сидел в кресле с высокой спинкой, обитом зеленой кожей, – одном из нескольких, элегантно и продуманно расставленных вокруг пентакля. Юноша нарочно принял ту же позу, что и госпожа Уайтвелл: прямая спина, скрещенные ноги, руки на подлокотниках, – пытаясь воспроизвести ее властный и решительный вид. Однако испытывал неприятное ощущение, что это ничуть не помогло замаскировать его страх. Но тем не менее изо всех сил старался говорить как можно более ровным тоном.

– Вам следует обыскать все, до последней щелочки, – сказал он. – Там должен быть мой демон.

Человечек мельком взглянул в его сторону ярко-зелеными глазами, но в целом делал вид, как будто Натаниэля здесь вообще нет. Джессика Уайтвелл произнесла:

– Вполне возможно, что ваш демон уничтожен, Джон.

– Думаю, я бы почувствовал его потерю, мадам, – вежливо ответил Натаниэль.

– Или же он вырвался из своих уз, – раздался рокочущий бас Генри Дюваля, сидевшего в черном кресле напротив Натаниэля. Шеф полиции заполнял собою все кресло без остатка; он нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотникам. Его черные глаза сверкали. – Такое частенько случается с чересчур честолюбивыми подмастерьями.

Натаниэлю хватило ума не отвечать на вызов. Он промолчал.

Госпожа Уайтвелл снова обратилась к своему слуге.

– Мой ученик прав, Шубит, – сказала она. – Прочешите развалины еще раз. Сделайте это как можно быстрее.

– Слушаю и повинуюсь, мадам. Он склонил голову и исчез.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Натаниэль сохранял каменное лицо, однако в душе его кипела буря эмоций. На кону стояла его карьера, а быть может, и сама жизнь, а Бартимеус куда-то подевался. Натаниэль поставил все на своего слугу, и, судя по выражениям лиц присутствующих, все они считали, что он вот-вот проиграет. Юноша огляделся, обратил внимание на голодное удовлетворение в глазах Дюваля, жесткое, как кремень, недовольство в глазах своей наставницы, робкую надежду в глазах мистера Тэллоу, утонувшего в глубине своего кожаного кресла. Глава департамента внутренних дел большую часть ночи занимался тем, что старался отмежеваться от всей этой затеи с патрулированием и всячески критиковал Натаниэля. По правде говоря, Натаниэль его понимал. Сперва – Пиккадилли, потом – Национальная галерея, а теперь и того чище – Британский музей! Департамент внутренних дел находился в отчаянном положении, и честолюбивый шеф полиции готовился сделать свой ход. Как только сделались очевидны масштабы причиненного музею ущерба, мистер Дюваль настоял на том, чтобы присутствовать при расчистке. И наблюдал за всем происходящим с плохо скрываемым торжеством.

– Ну-с! – мистер Дюваль хлопнул ладонями по коленям, собираясь встать. – Думаю, Джессика, я достаточно много времени потратил впустую. Подведем итоги. В результате всех трудов департамента внутренних дел мы имеем следующее: разрушено целое крыло Британского музея, погибла добрая сотня экспонатов. Вредитель прошелся вдоль всего первого этажа, уничтожил или разбил несколько бесценных статуй, а Розеттский камень^[2K35] рассыпался в пыль. Виновник данного преступления так и не обнаружен, и перспектив его найти – никаких. Сопротивление порхает на свободе, точно пташка. Зато мистер Мэндрейк потерял своего демона. Не особенно утешительно. Думаю, мне все-таки следует связаться с премьер-министром.

– Ос-ставайтесь на месте, Генри! – В голосе госпожи Уайтвелл было столько яда, что у Натаниэля мурашки поползли по спине.

И даже шефа полиции, похоже, пробрало: какое-то мгновение он поколебался, а потом все-таки снова откинулся на спинку кресла.

– Поиски еще не окончены, – продолжала она. – Подождем еще несколько минут.

Мистер Дюваль щелкнул пальцами. Из темного угла комнаты выскользнул слуга-человек с серебряным подносом, на котором стояли бокалы с вином. Мистер Дюваль взял бокал, но пить не стал, а принялся задумчиво взбалтывать вино. На этот раз тишина воцарилась надолго.

Джулиус Тэллоу, прятавшийся под своей широкополой шляпой, наконец решился открыть рот.

– Жаль, что там не было моего демона, – сказал он. – Немиадес – весьма способное создание, и уж как-нибудь ухитрился бы связаться со мной, прежде чем умереть. Этот Бартимеус, по всей видимости, был чрезвычайно слаб.

Натаниэль зыркнул на него исподлобья, но ничего не сказал.

– Ваш демон, – спросил Дюваль, внезапно взглянув на Натаниэля, – какого уровня он был?

– Четвертого, сэр.

– Скользкие твари. – Дюваль снова покачал бокалом. Вино сверкнуло в свете неоновых ламп на потолке. – Хитрые и трудно поддающиеся контролю. Не многие люди вашего возраста способны с ними справиться.

Было ясно, к чему он клонит. Однако Натаниэль проигнорировал намек.

– Я стараюсь, как могу, сэр.

– Они требуют весьма сложных заклинаний. Малейшая ошибка способна погубить волшебника или дать демону возможность творить, что ему вздумается. Порой результаты весьма разрушительны случалось, что и целые здания рушились…

Черные глаза насмешливо сверкнули.

– В моем случае этого не произошло, – ответил Натаниэль ровным тоном. И сцепил пальцы, чтобы руки не тряслись.

Мистер Тэллоу фыркнул:

– Ну да, юнец явно замахнулся на то, что было ему не по силам.

– Именно так, – кивнул Дюваль. – Первая разумная вещь, которую вы сказали за все это время, Тэллоу. Быть может, госпожа Уайтвелл, которая его и выдвинула, имеет что-нибудь сказать по этому поводу?

Он усмехнулся.

Джессика Уайтвелл вознаградила Тэллоу взглядом, исполненным неподдельной ненависти.

– Ну да, Джулиус, – сказала она, – кто же, как не вы, является специалистом по ошибкам в заклинаниях. Не из-за этого ли ваша кожа приобрела столь изумительный оттенок?

Мистер Тэллоу сдвинул свою широкополую шляпу еще ниже, пытаясь спрятать желтое лицо.

– Это была не моя вина, – буркнул он. – Просто в моей книге обнаружилась опечатка.

Дюваль улыбнулся и поднес наконец бокал к губам.

– Ну надо же: глава департамента внутренних дел – и не заметил опечатки в книге заклинаний! Ай-яй-яй. На что же нам остается надеяться? Ну что ж, посмотрим, не сумеет ли мой департамент пролить наконец свет на это таинственное Сопротивление, после того как ему придадут дополнительные полномочия.

Он осушил бокал одним глотком.

– Прежде всего я предложил бы…

И тут, без малейшего звука, запаха или иных театральных приемов в пентакле вновь появился демон. Виноватый человечек на этот раз был о двух медвежьих ступнях вместо одной. Обеими руками он бережно держал какой-то предмет. Это оказался кот, мокрый и грязный, и, судя по всему, неживой.

Демон открыл было рот, чтобы заговорить, но тут вспомнил, что надлежит изображать смирение, и уронил руки, продолжая держать кота, но уже за хвост, вниз головой. Другой рукой он сдернул с себя кепку и подобострастно поклонился.

– Мадам, – начал он, – мы нашли этот предмет в щели между двумя обрушившимися балками; щелка была совсем крохотная, и там-то он и лежал. В первый раз мы его проглядели.

Госпожа Уайтвелл поморщилась:

– Это существо… Ты уверен, что оно достойно нашего внимания?

Линзы Натаниэля, как и линзы его наставницы, ничем помочь не могли: на всех трех видимых для него планах это существо было котом, и только котом. Тем не менее юноша догадывался, кто это, и этот кто-то выглядел абсолютно дохлым. Натаниэль закусил губу.

Человечек скорчил гримасу и помахал котом в воздухе.

– Это зависит от того, что вы считаете достойным, мадам. Этот джинн из весьма малопочтенной касты, что верно, то верно. Уродливый, неухоженный и изрядно пованивает на шестом плане. Более того…

– Я так понимаю, – перебила его госпожа Уайтвелл, – что он все еще жив.

– Да, мадам. Недостает лишь подобающего стимула, чтобы заставить его очнуться.

– Ну, так позаботься об этом, а затем можешь идти.

– С удовольствием.

Человечек бесцеремонно подкинул кота в воздух, указал на него и произнес заклинание. Из его пальца с треском вырвался зеленоватый электрический разряд, который пронзил голову кота и заставил его повиснуть в воздухе. Кот беспорядочно подергивался, вся шерсть на нем встала дыбом. Человечек хлопнул в ладоши и ушел в пол. Прошла еще секунда. Зеленоватый разряд исчез. Кот вылетел на середину пентакля и, вопреки всем законам природы, приземлился на спину. И некоторое время лежал неподвижно, растопырив все четыре лапы.

Натаниэль поднялся на ноги.

– Бартимеус!

Кот открыл глаза. Выражение их было самое негодующее.

– И незачем так орать.

Он огляделся, поморгал.

– Что это с тобой такое?

– Со мной – ничего. Это ты лежишь вверх тормашками.

– А-а!

Кот стремительно извернулся и принял более нормальное положение. Обвел взглядом комнату, обратил внимание на Дюваля, Уайтвелл и Тэллоу, бесстрастно восседающих в своих высоких креслах. Непринужденно почесался задней лапой.

– Я вижу, ты не один.

Натаниэль кивнул. И скрестил пальцы в кармане своего черного пиджака, молясь, чтобы Бартимеус не ляпнул чего-нибудь неуместного – например, не вздумал обратиться к нему по имени.

– Будь осмотрителен в своих речах! – предостерег он. – Мы среди великих.

Он постарался, чтобы предупреждение звучало как можно напыщеннее.

Кот молча взглянул на прочих волшебников. Потом подался вперед, заговорщицки приложив лапу ко рту.

– Между нами, видывал я и поважнее.

– Они тоже. Ты сейчас смахиваешь на помпон с лапками.

Тут кот в первый раз обратил внимание на то, как он выглядит. Он раздраженно зашипел и мгновенно сменил облик: теперь в пентакле сидела черная пантера, с гладким, блестящим мехом. Хвост пантера аккуратно обернула вокруг лап.

– Ну так что, хочешь ты выслушать мой доклад?

Натаниэль поднял руку. От того, что именно скажет джинн, зависело все. Если ему не удалось постичь природу их противника, его, Натаниэля, положение сделается действительно уязвимым. Ущерб, причиненный Британскому музею, почти сравнялся с тем, что произошло на Пиккадилли неделю тому назад, и Натаниэль знал, что у госпожи Уайтвелл уже побывал бес-посланец с сообщением о том, что премьер-министр в гневе. Натаниэлю это ничего хорошего не сулило.

– Бартимеус, – сказал он, – нам известно следующее. Твой сигнал вчера ночью видели у входа в музей. Я прибыл на место вскоре после этого, вместе с прочими волшебниками из моего департамента. Изнутри музея доносился шум. Мы его опечатали.

Пантера вытянула лапу и многозначительно побарабанила по полу когтями.

– Ну да, я вроде как заметил.

– Примерно в час сорок четыре мы увидели, как обрушилась одна из внутренних стен восточного крыла. Вскоре после этого нечто неизвестное прорвало оцепление, убив находившихся поблизости бесов. С тех пор мы обыскивали место происшествия, но не нашли ничего, кроме тебя – в бессознательном состоянии.

Пантера пожала плечами:

– Ну, а ты чего ждал после того, как на меня обрушилась крыша? Что я буду танцевать мазурку на развалинах?

Натаниэль громко кашлянул и вытянулся.

– Как бы то ни было, – сурово заявил он, – в отсутствие иных улик ответственность за все эти разрушения может быть возложена на тебя, если ты не сумеешь представить информации об обратном.

– Чего-о?! – Глаза пантеры возмущенно расширились. – И я же еще виноват? После всего, что мне пришлось пережить? Между прочим, моя сущность представляет собой сплошной огромный синяк! У меня синяки даже на тех местах, где синяков быть не может!

– Ну так кто же это устроил? – спросил Натаниэль.

– Из-за кого обрушилось здание?

– Да.

– Ты хочешь знать, кто устроил весь этот ночной погром, а потом ушел прямо у вас из-под носа?

– Вот именно.

– То есть тебя интересует, чем является существо, которое приходит словно бы ниоткуда и уходит снова незамеченным, а пока находится здесь, окутывает себя черной тучей, скрывающей его от взора духов, людей и животных на этом и на любом другом из планов? Тебя серьезно интересует именно это?

Душа у Натаниэля ушла в пятки.

– Да…

– Так это же просто. Это голем.

Госпожа Уайтвелл тихонько ахнула, Тэллоу с Дювалем презрительно фыркнули. Натаниэль невольно отшатнулся.

– Г-голем?

Пантера лизнула лапу и пригладила шерсть возле уха.

– Уж поверь, малый.

– Ты в этом уверен?

– Гигантский человек из одушевленной глины, тверже гранита, неуязвимый для любых атак, способный проламывать стены. Окутывает себя тьмой, оставляет после себя запах земли. Его прикосновение приносит смерть всем созданиям воздуха и пламени вроде меня – мы в течение нескольких секунд обращаемся в кучку чадящего пепла. Да, могу сказать, что я практически уверен.

Госпожа Уайтвелл небрежно отмахнулась:

– Ты можешь и ошибаться, демон.

Пантера перевела свои желтые глаза на нее.

На миг Натаниэль ужаснулся, что сейчас Бартимеус снова скажет какую-нибудь гадость. Но если он и хотел сделать это, то, видимо, передумал и почтительно склонил голову.

– Могу, мадам. Но мне уже доводилось видеть големов, в те времена, что я обитал в Праге.

– Ну да, в Праге! Сто лет тому назад! – впервые открыл рот мистер Дюваль: похоже, такой оборот событий его раздражал. – Големы исчезли вместе со Священной Римской империей. Последний раз, когда их использовали против нас, был отмечен во времена Глэдстоуна. Они загнали один из наших батальонов во Влтаву, под стенами замка. Однако волшебников, которые их контролировали, удалось вычислить и уничтожить, и големы распались прямо посреди Каменного моста. Это все содержится в анналах, где описан день штурма.

Пантера снова поклонилась:

– Вполне возможно, что это правда, сэр.

Мистер Дюваль стукнул тяжелым кулаком по ручке кресла.

– Это и есть правда! Со времен падения Чешской империи ни одного появления голема не зарегистрировано. Волшебники, перебежавшие на нашу сторону, не принесли с собой тайны их создания, те же, кто остался в Праге, были лишь жалкими тенями своих предшественников, чистыми дилетантами. Так что наука эта совершенно утрачена.

– Ну, видимо, не для всех. – Джинн вильнул хвостом. – Кто-то же управляет действиями этого голема? Он – или она – наблюдает за происходящим через глаз у него на лбу. Я заметил отблеск его разума, когда развеялась черная завеса.

– Ба! – не поверил мистер Дюваль. – Это все фантазии. Демон попросту лжет!

Натаниэль взглянул на свою наставницу. Та нахмурилась.

– Бартимеус, – сказал он, – я повелеваю тебе говорить правду и только правду. Могут ли быть сомнения в том, что ты видел?

Желтые глаза медленно моргнули.

– Ни малейших. Четыреста лет тому назад я был свидетелем деятельности первого голема, которого великий волшебник Лёв создал во глубине пражского гетто. Он послал его со своего чердака, заросшего пылью и паутиной, дабы вселять ужас во врагов своего народа. Голем сам по себе был созданием магическим, однако он работал против магии джиннов. Он владел стихией земли и обладал великой тяжестью: наши заклинания становились бессильны в его присутствии, мы слепли и лишались сил, и он поражал нас. То существо, с которым я сражался сегодня ночью, было того же рода. Оно убило одного из моих товарищей. Я не лгу.

Дюваль снова фыркнул.

– Если я прожил так долго, то лишь благодаря тому, что не спешил верить каждой байке, которую рассказывает демон. Все это – явная фальшивка, измышленная ради того, чтобы покрыть своего хозяина.

Он отшвырнул свой бокал, встал и исподлобья обвел взглядом собравшихся.

– Но даже если это и в самом деле голем, это ничего не меняет. Очевидно, что департамент внутренних дел утратил всякий контроль над ситуацией. Посмотрим – возможно, мое учреждение справится с делом лучше. Я буду просить аудиенции у премьер-министра, чтобы говорить с ним на эту тему. До свидания.

И он направился к двери, вытянувшись по струнке, поскрипывая кожаными сапогами. Никто не произнес ни слова.

Дверь захлопнулась. Госпожа Уаитвелл не шелохнулась. Лампы-трубки на потолке озаряли ее лицо беспощадным белесым светом, отчего оно еще более обычного походило на лицо трупа. Госпожа Уаитвелл задумчиво погладила свой острый подбородок. Длинные ногти, скользя по коже, издавали слабый царапающий звук.

– Здесь все надо очень тщательно продумать, – сказала она наконец. – Если демон говорит правду, мы получили весьма ценные сведения. Но Дюваль со своими сомнениями тоже в чем-то прав, хотя он и говорит это из чистого желания принизить наши достижения. Создание голема – дело чрезвычайно сложное, граничащее с невозможным. Тэллоу, что вам об этом известно?

Министр поморщился:

– Слава богу, очень мало, мадам. Это такая примитивная разновидность магии, в нашем просвещенном обществе ею никогда не занимались. Мне никогда даже в голову не приходило в это вдаваться.

– А вам, Мэндрейк?

Натаниэль прочистил горло – он всегда был рад случаю продемонстрировать свою эрудицию.

– Для этого, мэм, волшебнику необходимы два могущественных артефакта, – уверенно начал он, – каждый из который имеет свою особую функцию. Во-первых, нужен пергамент с текстом заклинания, которое оживляет голема. После того как тело вылеплено из речной глины, этот пергамент вкладывается в рот голема и оживляет его.

Его наставница кивнула:

– Именно так. Это то самое заклинание, которое считалось утраченным. Чешские мастера так никогда и не записали своей тайны.

– Второй артефакт, – продолжал Натаниэль, – это особый кусок глины, созданный с помощью отдельных заклятий. Он помещается во лбу чудовища и помогает фокусировать и направлять его силу. Он действует как следящее око для управляющего волшебника, примерно так, как и описывал Бартимеус. Это позволяет контролировать создание с помощью обычного хрустального шара.

– Верно. Итак, если ваш демон говорит правду, нам следует найти кого-то, кто сумел раздобыть и глаз голема, и оживляющий пергамент. Кто бы это мог быть?

– Да никто! – Тэллоу сцепил пальцы и хрустел ими так громко, точно из ружья палил. – Это же абсурд! Этих предметов больше не существует. Демона Мэндрейка следует подвергнуть Испепеляющему Пламени. Что же до самого Мэндрейка, мадам, то ответственность за эту катастрофу целиком лежит на нем!

– Похоже, вы чересчур уверены в своих познаниях, – заметила пантера, громко зевая и демонстрируя внушительные клыки. – Да, конечно, когда пергамент вынимают изо рта голема, он рассыпается в прах. И, согласно условиям заклинания, чудовище после этого обязано вернуться к своему хозяину и снова обратиться в глину, так что тела тоже не остается. Однако глаз голема при этом не уничтожается. Его можно использовать многократно. Так что один из них вполне мог бы очутиться и здесь, в современном Лондоне. А чего это вы такой желтый?

Тэллоу уронил челюсть от возмущения.

– Мэндрейк! Держите эту тварь под контролем, или я заставлю вас отвечать за последствия!

Натаниэль поспешно спрятал ухмылочку.

– Да. мистер Тэллоу. Молчать, раб!

– Ах, простите, пожалуйста!

Джессика Уайтвелл подняла руку:

– Невзирая на свою наглость, демон прав по крайней мере в одном. Глаза голема действительно существуют. Я сама видела один, два года тому назад.

Джулиус Тэллоу приподнял бровь.

– В самом деле, мадам? И где же?

– В коллекции человека, о котором у всех нас есть причины помнить. Саймона Лавлейса.

Натаниэль слегка вздрогнул; по спине у него пробежал холодок. Это имя все еще имело над ним власть. Тэллоу же только пожал плечами:

– Лавлейс давно мертв.

– Я знаю…

Вид у госпожи Уайтвелл сделался весьма озабоченный. Она развернула свое кресло в сторону другого пентакля, похожего на тот, в котором сидела пантера. В комнате было несколько пентаклей, и каждый из них чуточку отличался от остальных. Волшебница щелкнула пальцами, и в пентакле тотчас появился джинн – на этот раз полностью в медвежьем облике.

– Шубит, – сказала она, – посети сокровищницу артефактов под зданием госбезопасности. Найди коллекцию Лавлейса и просмотри ее всю. В коллекции, в числе прочего, должен находиться резной глаз из обожженной глины. Доставь мне его, срочно.

Медведь присел на лапах, подпрыгнул – и пропал.

Джулиус Тэллоу одарил Натаниэля елейной улыбочкой.

– Вот какой слуга вам нужен, Мэндрейк! Не юлит, не болтает без дела. Повинуется, не задавая вопросов. А от этой языкастой змеи я бы на вашем месте избавился, и как можно скорее.

Пантера вильнула хвостом:

– Эй, друг, у каждого свои проблемы! Ну да, я чересчур болтлив. А ты зато смахиваешь на поляну лютиков в костюме.

– У изменника Лавлейса была чрезвычайно любопытная коллекция, – размышляла вслух госпожа Уайтвелл, не обращая внимания на возмущенные вопли Тэллоу. – Глаз голема – лишь один из нескольких примечательных предметов, которые мы конфисковали. Было бы небезынтересно изучить ее теперь…

Раздался хруст лохматых суставов, и в центре пентакля вновь бесшумно приземлился медведь. Лапы его были пусты, если не считать кепки, которую он по-прежнему смиренно мял.

– Во-во, именно такой слуга тебе и нужен, – заметила пантера. – Не болтает. Послушен. Абсолютно бесполезен. Вот погоди: сейчас выяснится, что он забыл, за чем его посылали.

Госпожа Уайтвелл раздраженно тряхнула головой:

– Шубит, ты видел коллекцию Лавлейса?

– Видел, мадам.

– Был ли среди находящихся в ней предметов глиняный глаз?

– Нет, мадам. Глаза не было.

– А был ли он среди предметов, перечисленных в инвентарном списке?

– Был, мадам. Номер тридцать четыре: «Глиняный глаз, девять сантиметров длиной, украшенный каббалистическими знаками. Назначение: следящее око голема. Происхождение: Прага».

– Можешь удалиться.

Госпожа Уайтвелл развернулась лицом к остальным.

– Итак, – сказала она, – глаз действительно был. А теперь исчез.

Щеки Натаниэля вспыхнули от возбуждения.

– Это не может быть случайным совпадением, мэм! Кто-то его украл и пустил в ход.

– Но разве в коллекции Лавлейса был оживляющий пергамент? – сердито возразил Тэллоу. – Разумеется, нет! Откуда же он тогда мог взяться?

– А вот это-то нам и следует выяснить, – сказала Джессика Уайтвелл. Она потерла свои тонкие белые ручки. – Джентльмены, ситуация изменилась. После сегодняшней катастрофы Дюваль потребует от премьер-министра расширить его полномочия за мой счет. Мне нужно немедленно отправляться в Ричмонд и приготовиться выступить против него. В мое отсутствие прошу вас, Тэллоу, продолжать организованное патрулирование. Несомненно, голем – если это голем – появится снова. Теперь я доверяю это вам одному.

Мистер Тэллоу самодовольно кивнул. Натаниэль кашлянул:

– Вы… э-э… вы не хотите, чтобы я и дальше в этом участвовал, мэм?

– Нет, Джон. Вы ходите по краю пропасти. Я возложила на вас большую ответственность – и что же? Национальная галерея и Британский музей разгромлены! Тем не менее благодаря вашему демону мы получили представление о природе нашего злодея. Теперь нам необходимо выяснить, кто именно им управляет. Иностранная разведка? Местный изменник? Кража глаза голема заставляет предположить, что некто сумел найти способ создать оживляющее заклинание. Возможно, с этого вам и стоит начать. Отыщите утраченное заклятие, и чем быстрее, тем лучше.

– Хорошо, мэм. Как прикажете.

Взгляд Натаниэля задумчиво затуманился. Он понятия не имел, как выполнить задание и с какого конца к нему вообще можно подступиться.

– Мы нанесем голему удар через его хозяина, – сказала госпожа Уайтвелл. – Когда мы обнаружим источник сведений, мы будем знать врага в лицо. И тогда мы сможем нанести решительный удар.

Голос ее звучал хрипло.

– Да, мэм.

– Этот ваш джинн, похоже, небесполезен…

Госпожа Уайтвелл пристально взглянула на пантеру, которая сидела к ним спиной, деловито умываясь, и старательно игнорировала весь разговор.

Натаниэль слегка поморщился:

– Надеюсь, вы не в претензии…

– Он остался жив после встречи с големом, а это больше, чем удалось до сих пор кому-либо еще. Возьмите его с собой.

Натаниэль помолчал.

– Простите, мэм, боюсь, я вас плохо понял. Куда вы меня посылаете?

Джессика Уайтвелл встала, собираясь уйти.

– А вы как думаете? На историческую родину всех големов. В то единственное место, где могло сохраниться предание об их создании. Я хочу, чтобы вы поехали в Прагу.

КИТТИ

18

Китти редко позволяла себе отвлекаться на что-то помимо дел организации, но на следующий день после того, как ливень наконец перестал, она решила съездить навестить родителей.

Сегодня вечером, на экстренном совещании, Сопротивлению предстояло узнать о самом крупном деле, какое они когда-либо предпринимали, на которое они возлагали большие надежды. Подробностей еще никто не знал, однако в магазинчике царила атмосфера почти болезненного предвкушения. Китти ходила буквально сама не своя от возбуждения и неизвестности. Ей не сиделось на месте. Поэтому она ушла с работы пораньше, купила в цветочном ларьке небольшой букетик и втиснулась в автобус до Белема.

Их улочка была такой же тихой, как всегда, и домик таким же ухоженным и чистеньким. Китти громко постучала, одновременно нашаривая в сумочке ключи и пытаясь удержать букетик между плечом и подбородком. Ключи она отыскать так и не успела: за стеклом появилась тень, и мать отворила дверь, опасливо выглянув наружу. При виде Китти глаза у нее вспыхнули.

– Кэтлин! Как хорошо! Входи, входи, радость моя!

– Привет, мам. Вот, это тебе.

Засим последовали неуклюжие ритуальные объятия и поцелуи, перемежающиеся с разглядыванием цветов. Китти все пыталась протиснуться-таки в прихожую, но ей это никак не удавалось. Наконец дверь кое-как затворили, и Китти провели в знакомую кухоньку, где на плите кипела картошка, а отец сидел за столом и чистил ботинки. Он встал, не выпуская из рук ботинок со щеткой, дал Китти чмокнуть себя в щеку и указал на свободный стул.

– А у нас сегодня мясо с картошкой! – объявила мать Китти. – Через пять минут будет готово.

– Замечательно! Привет, папочка.

– Ну что… – Отец немного поразмыслил, потом положил щетку прямо на стол, поставил рядом ботинок и широко улыбнулся Китти. – Как тебе жизнь среди красок и кистей?

– Спасибо, неплохо. Ничего особенного, конечно, но я понемногу привыкаю.

– А мистер Пеннифезер как?

– Стареет, здоровье уже не очень. Ходит совсем плохо.

– Ай-яй-яй! Ну, а как ваш бизнес? Главное, волшебники-то к вам захаживают? Они ведь немало рисуют…

– Волшебники – редко.

– Вот бы чем тебе заняться, дочка! Тут денег непочатый край.

– Да, папа. Мы сейчас как раз волшебниками и занимаемся. Как твоя-то работа?

– Да так, знаешь. Вот, на Пасху неплохо расторговался.

– Так ведь с тех пор уже несколько месяцев прошло, пап!

– Ну да, дела идут ни шатко ни валко. Как насчет чашечки чаю, а, Маргарет?

– Только после обеда!

Мать суетливо ставила на стол лишний столовый прибор для Китти, как будто дочка была невесть каким важным гостем.

– Знаешь, Китти, – сказала она, – не понимаю, почему бы тебе не жить с нами. Не так уж далеко до твоей работы. А насколько дешевле обойдется!

– Да с меня за квартиру недорого берут, мам.

– Да, но ведь еще и питаться отдельно приходится. Ты, небось, на это уйму денег тратишь, а так бы мы и на тебя готовили. Это ведь все лишние расходы.

– Угу…

Китти взяла вилку и принялась рассеянно постукивать ею по столу.

– Как поживает миссис Гирнек? – спросила она. – И как там Якоб? Ты его давно в последний раз видела?

Мать натянула здоровенные варежки-прихватки и полезла в духовку; оттуда вырвался порыв раскаленного воздуха, крепко благоухающий ароматом мяса с приправами. Голос матери отдавался в духовке странным эхом.

– У Ярмиллы все вроде нормально, – сказала она. – Якоб работает на своего отца – ну, это ты знаешь. Я его не видела. Он к гостям не выходит. Джордж, будь так добр, достань подставочку, кастрюлька ужасно горячая… Вот так. И слей картошку. Ты бы зашла к нему, дорогая. Он так обрадуется – а то, небось, скучает один, бедный мальчик. Тем более тебе. Жалко, что ты его так редко навещаешь.

Китти нахмурилась:

– Раньше ты, мам, говорила иначе.

– Ну, так то когда было-то… Ты теперь гораздо уравновешеннее. Да, кстати, бабушка умерла, Ярмилла мне сказала.

– Да ну? Когда?

– Где-то в прошлом месяце. И не смотри на меня так – если бы ты почаще заходила, так и новости бы узнавала раньше, верно? Хотя, по-моему, тебе все равно. Накладывай, накладывай, Джордж! А то все остынет.

Картошка слишком разварилась, но мясо вышло очень вкусное. Китти ела с жадностью и положила себе добавки прежде, чем родители доели первую порцию, к вящей радости матушки. Потом мать принялась рассказывать новости о людях, которых Китти либо не помнила, либо и вовсе никогда не встречала, а Китти тем временем сидела молча, теребя в кармане брюк маленький, гладкий и тяжелый предмет, и думала о своем.

Вечер после суда был для Китти очень неприятным: сперва мать, а потом и отец выражали свой гнев по поводу последствий. Тщетно Китти напоминала им о том, что она ни в чем не виновата, и о том, какой плохой Джулиус Тэллоу. Тщетно она клялась как-нибудь раздобыть эти шестьсот фунтов, необходимые для того, чтобы утолить гнев правосудия. Родители были неумолимы. Их доводы в целом сводились к нескольким блестящим пунктам: 1) Денег у них нет. 2) Придется продать дом. 3) Только такой самонадеянной тупице, как она, могло прийти в голову бросить вызов волшебнику. 4) Что ей все говорили? 4а) Что они ей говорили? 5) Не надо было этого делать! 6) А она, дурья башка, не послушалась! И 7) что же теперь делать?!

Беседа завершилась так, как и следовало ожидать: мать разрыдалась, отец разорался, Китти умчалась к себе в комнату и хлопнула дверью. И только там, сидя на кровати и уставившись горящими от непролитых слез глазами в противоположную стенку, она вспомнила про старичка, мистера Пеннифезера, и его странное предложение. Пока длился спор, оно совершенно вылетело у нее из головы, и теперь, посреди охватившего ее смятения и отчаяния, казалось абсолютно нереальным. Так что Китти постаралась о нем забыть.

Несколько часов спустя мать принесла ей чашку чаю в знак примирения и обнаружила, что дверь надежно заперта изнутри ножкой стула. Она сказала через дверь – дверь была тонкая, и слышно было прекрасно:

– Я совсем забыла сказать тебе одну вещь, Кэтлин. Твоего друга Якоба выписали из больницы. Его привезли домой сегодня утром.

– Да ну?! Что же ты сразу не сказала?! Из-за двери послышался грохот лихорадочно вынимаемого стула. В щели показалось покрасневшее лицо под гривой растрепанных волос.

– Мне нужно его повидать!

– Думаю, это не получится. Врачи сказали…

Но Китти уже ссыпалась вниз по лестнице.

Он сидел в кровати. На нем была новенькая, с иголочки голубая пижама, с еще не расправившимися складочками на рукавах. Пестрые руки были сложены на коленях. Поверх одеяла стояла нетронутой стеклянная ваза с виноградом. Глаза были завязаны двумя кружочками свежей марли. На черепе отросла короткая щеточка свежих волос. Лицо осталось таким же, как запомнила его Китти: расписанным жуткими черно-серыми полосами.

Когда она вошла, Якоб улыбнулся слабой, кривоватой улыбкой:

– Китти! Быстро ты.

Девочка, дрожа, подошла к кровати и дотронулась до его руки:

– Откуда… Откуда ты знаешь, что это я?

– А кто же еще ломится по лестнице, точно бешеный слон? Кроме тебя – никто. Ты как, в порядке?

Китти взглянула на свои чистые, бело-розовые руки.

– Да. Все нормально.

– Да, я слышал…

Якоб попытался снова улыбнуться, но удалось ему это с трудом.

– Тебе повезло… Я рад.

– Да. Как ты себя чувствуешь?

– Ну, измотанным. Больным. Как кусок копченого бекона. Кожа болит, если пошевелиться. И чешется. Но мне сказали, что все это пройдет. И глазам моим уже лучше.

Китти испытала прилив облегчения.

– Как здорово! А когда…

– Ну, когда-нибудь. Не знаю…

Он внезапно сделался усталым и раздражительным.

– Ладно, забудь об этом! Расскажи лучше, что происходит. Мне говорили, что ты была на суде?

Она рассказала ему обо всем, кроме встречи с мистером Пеннифезером. Якоб сидел в постели очень прямо, и его закопченное лицо выглядело очень мрачно. Когда она закончила, он вздохнул.

– Какая же ты все-таки дура, Китти! – сказал он.

– Ну, спасибочки!

Она оторвала от кисти несколько виноградин и сердито запихнула их в рот.

– Ведь говорила тебе моя мама! Она сказала…

– И она, и все остальные тоже. Они все так правы, а я вся так ошиблась!

Китти выплюнула косточки в горсть и бросила их в мусорное ведро, стоявшее рядом с кроватью.

– Поверь мне, я очень признателен за то, что ты пыталась сделать. И мне очень жаль, что ты теперь страдаешь из-за меня.

– Да ладно, фигня. Найдем мы эти деньги.

– Всем известно, что в суде справедливости не добьешься: там имеет значение не то, что ты делал и чего не делал, а то, кто ты такой и какие у тебя связи.

– Ну ладно, все! Хватит об этом!

Китти была не в том настроении, чтобы выслушивать лекции.

– Ну, хватит так хватит. – Якоб улыбнулся,несколько более убедительно, чем в прошлый раз. – Я даже сквозь повязки чувствую, как ты хмуришься!

Они немного посидели молча. Наконец Якоб сказал:

– В любом случае, не думай, будто Тэллоу это все так и сойдет с рук.

И почесал щеку.

– Прекрати чесаться! Что ты имеешь в виду?

– Так чешется же! Я имею в виду, что справедливости можно добиться не только через суд.

– А как еще?

– Ой-ой! Все без толку: придется мне сесть на руки. Подвинься-ка поближе – вдруг кто-то подслушает… Так вот. Тэллоу – волшебник и поэтому наверняка думает, что вышел сухим из воды. Он про меня быстро забудет – а может, уже забыл. И уж конечно ему не придет в голову, что я имею какое-то отношение к Гирнекам.

– К фирме твоего папы?

– А к чьей же еще? Конечно, к папиной фирме. И Тэллоу это дорого обойдется. Он, как и многие другие волшебники, переплетает свои книги заклинаний у Гирнека. Мне об этом сказал Карел – он проверил по нашим гроссбухам. Тэллоу присылает нам заказы примерно раз в два года. Причем предпочитает крокодиловую кожу свекольного цвета – да-да, так что мы можем к прочим его преступлениям добавить еще и отсутствие вкуса. Так вот, мы можем позволить себе подождать. Рано или поздно он пришлет нам очередную книгу на переплет или закажет что-нибудь… Нет, не могу! Мне необходимо почесаться!

– Не надо, Якоб! Съешь вот лучше виноградинку – отвлекись как-нибудь.

– А толку-то? Я просыпаюсь по ночам – и обнаруживаю, что чешусь. Маме приходится забинтовывать мне руки, чтобы я не чесался. Нет, я сейчас умру! Скажи маме, пусть принесет крем.

– Я лучше пойду…

– Погоди минутку! О чем это я? Ах да, так вот: в следующий раз мы не только переплетем Тэллоу книжку, но и поменяем еще кое-что.

Китти наморщила лоб:

– А что именно – заклинания? Якоб мрачно усмехнулся:

– Можно поменять местами страницы, подправить слово или запятую, изменить график – главное, знать, что делаешь. На самом деле это вполне возможно – для некоторых папиных знакомых это проще простого. Мы переделаем несколько самых употребительных заклинаний, а потом… Посмотрим.

– А он не заметит?

– Да он просто прочтет заклинание, начертит пентакль, или что там полагается сделать, и тогда… Кто знает? С волшебниками, которые неправильно читают заклинания, могут случиться самые неприятные вещи. Папа всегда говорит: «Магия – наука точная».

Якоб откинулся на подушки.

– Быть может, пройдут годы, прежде чем Тэллоу наконец попадется в ловушку, – ну и что? Мне-то уж точно торопиться некуда. Мое лицо останется изуродованным еще как минимум лет пять. Я могу и подождать.

Он внезапно отвернулся.

– Ладно, позови маму. И не говори ей того, что я тебе сейчас сказал.

Миссис Гирнек Китти обнаружила на кухне, она растирала в ступке странное месиво, белое и маслянистое, смешанное с темно-зелеными душистыми травами. Когда Китти передала ей просьбу Якоба, она устало кивнула.

– Едва успела приготовить новую порцию, – сказала она, поспешно накрыла ступку крышкой и взяла с полки кусок чистой материи. – Я тебя провожать не буду, ладно?

И выбежала из комнаты.

Китти, волоча ноги, поплелась в сторону прихожей, но не успела она сделать и двух шагов, как ее остановил негромкий, короткий свист. Девочка обернулась: старая бабушка Якоба сидела на своем обычном месте, в кресле возле очага, и на ее костлявых коленях стояла большая миска с гороховыми стручками. Ее блестящие черные глазки смотрели на Китти в упор; бесчисленные морщинки на лице двигались – старуха улыбалась. Китти неуверенно улыбнулась в ответ. Старуха подняла иссохшую руку и дважды согнула узловатый палец, маня Китти к себе. Китти подошла к ней. Сердце у нее колотилось. Сколько раз она ни бывала в этом доме, ни разу не довелось ей перемолвиться и парой слов с бабушкой Якоба – девочка вообще ни разу не слышала, чтобы та разговаривала. Ее охватил дурацкий, беспочвенный страх. Что ей говорить? Китти ведь не знает чешского! Чего старуха от нее хочет? Китти внезапно почувствовала себя точно в сказке, где маленькая девочка заблудилась и попала на кухню к ведьме-людоедке… Она…

– Вот, это тебе, – произнесла бабушка Якоба с отчетливым, жестким южнолондонским выговором. И, не отводя глаз от лица Китти, принялась рыться в складках своих объемистых юбок. – Береги ее… Да куда же она запропастилась, негодница? Ах, вот она! Держи.

Ее рука, протянутая к Китти, была крепко стиснута. Китти подставила ладонь и сперва ощутила, что легший в нее предмет – тяжелый и холодный, а потом увидела, что это. Это была металлическая подвесочка в форме капли. На остром конце имелась небольшая петелька для цепочки. Китти не знала, что и сказать.

– Спасибо, – сказала она. – Она очень… Очень красивая.

Бабушка Якоба хмыкнула:

– Хо. Она серебряная. Так будет верней, девочка.

– Но… но она же, наверно, очень ценная. Я даже не знаю, могу ли я…

– Бери, бери. И носи ее.

Туго обтянутые кожей руки сжали ладонь Китти, свернули ее в кулак.

– А то мало ли… Ну, иди, а то мне еще надо вылущить сотню гороховых стручков. А то, может, и все сто два – по одному на год, а? То-то же. Иди, не мешай. Убирайся!

В течение нескольких следующих дней Китти с родителями все обсуждали, что же им делать, но результат всегда был один и тот же: даже если собрать все семейные сбережения, все равно на то, чтобы уплатить штраф, наложенный судом, не хватало нескольких сотен фунтов. Все шло к тому, что придется продавать дом, – а дальше маячила полная неопределенность.

Оставалась одна надежда – на мистера Пеннифезера.

«Позвоните, если вас это заинтересовало. Через недельку». Китти не говорила о нем ни родителям, ни кому другому, но его слова твердо запечатлелись у нее в памяти. Он обещал ей помочь, и она была, в принципе, не против. Весь вопрос – почему? Вряд ли по доброте душевной.

Но если она ничего не предпримет, ее родители останутся без крыши над головой!

В телефонном справочнике Т. Э. Пеннифезер действительно наличествовал: он значился как «поставщик товаров для художников», проживающий в Саутуорке, и телефонный номер был тот самый, что на визитке, которую он дал Китти. Так что, похоже, он, по крайней мере, был личностью реальной.

Но что ему надо? Часть души Китти настоятельно советовала ей не связываться с ним; другая часть возражала, что терять ей нечего. Если не заплатить штраф в ближайшее время, ее арестуют и посадят в тюрьму, а предложение мистера Пеннифезера – единственная ниточка, за которую она может ухватиться.

И наконец Китти решилась.

За два квартала от ее дома была телефонная будка. И в одно прекрасное утро Китти втиснулась в ее тесное, душное нутро и набрала номер.

Ей ответил сухой, астматический голос:

– «Товары для художников», слушаю.

– Мистер Пеннифезер?

– Госпожа Джонс! Очень рад. Я боялся, что вы так и не позвоните.

– Вот, звоню. Видите ли, я… Меня интересует ваше предложение, но, прежде чем согласиться, я должна узнать, что вы хотите взамен.

– Разумеется, разумеется. Я должен вам все объяснить. Не могли бы мы встретиться?

– Нет. Объясните так, по телефону.

– Это было бы неблагоразумно.

– Для меня это благоразумнее. Я не хочу рисковать. Я не знаю, кто вы такой, и…

– Конечно, конечно. Могу предложить одну вещь. Если откажетесь, дело ваше. На этом наше знакомство завершится. Если согласитесь, пойдем дальше. Так вот, мое предложение: давайте встретимся в кофейне «У друидов», что у Семи Циферблатов. Знаете ее? Популярное местечко, всегда полно народу. Там вы сможете побеседовать со мной в полной безопасности. Если вы все же сомневаетесь, могу предложить еще один вариант. Положите мою визитку в конверт вместе с информацией о том, где назначена встреча. И оставьте конверт у себя в комнате или отправьте его себе по почте. Как пожелаете. Если с вами что-нибудь случится, полиция меня разыщет. Возможно, это вас успокоит. И еще одно. Чем бы ни завершилась наша беседа, денег я вам в конце концов все равно дам. К вечеру ваш долг будет оплачен.

Похоже, этот долгий монолог утомил мистера Пеннифезера. Пока он пытался отдышаться, Китти размышляла над его предложением. Долго ей размышлять не пришлось. Предложение было чересчур заманчивым, чтобы отказаться.

– Хорошо, – сказала она. – Договорились. «У друидов» – во сколько?

Китти подготовилась тщательно: написала родителям записку и сунула ее в конверт вместе с визитной карточкой. Конверт она оставила на кровати прислоненным к подушке. До семи вечера родители не вернутся. Встреча была назначена на три. Если все пойдет нормально, она вполне успеет вернуться домой и убрать записку прежде, чем ее найдут.

Китти вышла из метро на Лестер-Сквер и пошла в сторону Семи Циферблатов. Мимо промелькнула пара-тройка волшебников в лимузинах, управляемых шоферами. Все прочие брели по тротуарам, запруженным туристами, и берегли карманы от воришек. Так что шла Китти не так быстро, как хотелось бы.

Чтобы сэкономить время, Китти свернула в переулок, который огибал магазин маскарадных костюмов, тянулся в глубь квартала и выходил на другую улицу у самой площади Семи Циферблатов. Переулок был сырой и узкий, но зато тут не было ни уличных музыкантов, ни туристов, так что с точки зрения Китти это было настоящее шоссе. Она нырнула в переулок и стремительно зашагала по нему, поглядывая на часы. Без десяти три. Она вполне успевает.

Дойдя до середины переулка, она испытала шок. С какого-то подоконника на уровне ее лица с воплем, достойным банши, спрыгнула полосатая кошка и шмыгнула сквозь решетку в противоположной стене. Из-за решетки послышался грохот сыплющихся бутылок. И тишина.

Китти перевела дух и зашагала дальше.

Мгновением позже она услышала за спиной тихие, крадущиеся шаги.

У нее волосы встали дыбом. Девочка ускорила шаги. Главное, без паники. Просто кто-то еще решил срезать путь. В любом случае, конец переулка недалеко. Китти уже видела прохожих на большой улице.

А шаги за спиной ускорились – похоже, кто-то пытался ее догнать. Сердце у Китти отчаянно забилось, и она пустилась трусцой.

Но тут из тени дверного проема впереди выступил кто-то в черном. Лицо его было закрыто гладкой сплошной маской с узкими щелочками для глаз.

Китти вскрикнула и остановилась.

Сзади к ней подбирались еще две фигуры в масках.

Она открыла было рот, чтобы заорать, но не успела. Один из преследователей взмахнул рукой, и из нее вылетел маленький темный шарик. Шарик ударился о мостовую у ног Китти и испарился. А на том месте, где он исчез, поднялся, густея, черный дымок.

Китти была так напугана, что не могла даже шевельнуться. Она просто стояла и смотрела, как дымок приобретает форму маленького существа с черными крылышками, длинными тонкими рожками и огромными красными глазами. Существо немного покувыркалось в воздухе, словно не понимая, что ему делать.

Тот, кто бросил шарик, указал на Китти и выкрикнул приказ.

Существо прекратило кувыркаться и расплылось в злобной улыбочке.

Оно опустило рожки, лихорадочно заработало крылышками и с пронзительным торжествующим воплем устремилось в лицо Китти.

19

Миг – и тварь вплотную приблизилась к Китти. Острые рожки блестели, зубастая пасть была широко разинута. Иссиня-черные крылышки хлестали Китти по лицу, мозолистые ручонки тянулись к глазам. Китти ощутила зловонное дыхание. Уши заложило от пронзительного визга твари. Китти завопила и принялась бешено отбиваться кулаками…

И тварь с громким хлопком лопнула и разлетелась дождем холодных черных брызг, оставив после себя липучий горький запах.

Китти привалилась к ближайшей стенке, тяжело дыша и очумело оглядываясь по сторонам. Да, сомнений быть не могло: тзарь исчезла, и три фигуры тоже как сквозь землю провалились. Переулок был пуст. Ни души.

Теперь Китти бросилась бежать, бежать со всех ног. Она с разгону вылетела на людную улицу и понеслась дальше, виляя в толпе, вверх по пологому склону, ведущему к Семи Циферблатам.

Семь улиц сходились сюда, к круглой, вымощенной брусчаткой площади, со всех сторон окруженной обветшалыми средневековыми зданиями с черными деревянными балками и цветной штукатуркой. В центре круга стояла конная статуя какого-то военачальника, и под статуей сидели и грелись на солнышке гуляющие. Напротив военачальника стояла другая статуя: Глэдстоуна в образе Законодателя. Глэдстоун был облачен в длинное одеяние и держал в руке длинный свиток, а другую руку простер вперед, словно обращаясь к многочисленной толпе. Кто-то, то ли спьяну, то ли из врожденной склонности к анархизму, надел ему на голову оранжевый пластмассовый конус, какие ставят на дороге, когда ее ремонтируют, отчего почтенный Основатель приобрел облик потешного колдуна из комедии. Полиция еще не заметила непорядка.

Прямо за спиной Глэдстоуна располагалась кофейня «У друидов», где собиралась в основном молодежь, желающая попить кофейку. Стены первого этажа были снесены, и вместо них установили грубые каменные столбы, оплетенные виноградными лозами. Ряды столиков, застеленных белыми скатертями, огибали столбы и, на французский манер, выползали на мостовую. Все столики до единого были заняты. Между ними сновали взад-вперед официанты в синих ливреях.

Китти остановилась возле конной статуи и перевела дух. Она окинула взглядом столики. Ровно три. Где же он? А, вон! Блестящая макушка, окруженная венчиком седых волос. Его было почти не видно в тени столба.

Когда Китти подошла к мистеру Пеннифезеру, он прихлебывал кофе с молоком. Его тросточка лежала поперек стола. Увидев Китти, он расплылся в улыбке и указал ей на стул.

– Госпожа Джонс! Минута в минуту! Садитесь, пожалуйста. Чего вам хочется? Кофе? Чаю? Булочку с корицей? Здесь чудные булочки с корицей.

Китти рассеянно пригладила волосы.

– Э-э… Чаю. И шоколаду. Мне необходим шоколад.

Мистер Пеннифезер щелкнул пальцами; к ним приблизился официант.

– Чайничек чаю и один эклер. Большой эклер. А что с вами такое, госпожа Джонс? Вы как будто слегка запыхались. Вы бежали бегом? Или я ошибаюсь?

Его глаза весело блеснули, он улыбнулся еще шире. Китти сердито подалась вперед.

– Ничего смешного! – прошипела она, покосившись на соседние столики. – На меня только что напали! И, между прочим, как раз когда я торопилась на встречу с вами! – добавила она для весу.

Однако веселости у мистера Пеннифезера ничуть не убыло.

– Да ну? В самом деле? Однако это серьезно! Вы должны непременно рассказать… Ах! Вот и ваш чай. Экие они тут расторопные! И эклер – вполне внушительный эклер. Прекрасно. Вот, перекусите немного, а потом расскажите, что с вами случилось.

– Я шла по переулку, и на меня напали трое. Они швырнули что-то – видимо, какой-то сосуд, – и появился демон. Он набросился на меня и попытался меня убить, а я… Мистер Пеннифезер, вы это всерьез воспринимаете, или мне лучше просто встать и уйти?

Его улыбающаяся физиономия начинала уже бесить Китти. Однако после ее последних слов он улыбаться перестал.

– Извините, госпожа Джонс. Дело действительно серьезное. И тем не менее вам удалось спастись. Как же это получилось?

– Сама не знаю. Я отбивалась – била руками эту тварь, когда она пыталась вцепиться мне в лицо, – но на самом деле ничего особенно я не делала. Она просто лопнула, как воздушный шарик. И люди, что напали на меня, тоже исчезли.

Она сделала большой глоток чая. Мистер Пеннифезер спокойно изучал ее, ничего не говоря. Лицо его оставалось серьезным, однако глаза искрились довольством.

– Это все этот волшебник, Тэллоу! – продолжала Китти. – Я знаю, это он! Он пытается отомстить мне за то, что я говорила на суде. Этот демон пропал, но он пришлет следующего. Я не знаю, что мне…

– Да съешьте же хоть кусочек эклера! – сказал мистер Пеннифезер. – Это первое, что вам стоит сделать. А потом, когда вы успокоитесь, я скажу вам одну вещь.

Китти слопала эклер в четыре укуса, запила его изрядным количеством чая и слегка успокоилась. Она огляделась по сторонам. Оттуда, где она сидела, ей была хорошо видна большая часть посетителей кофейни. Часть из них были туристами – они сидели, уткнувшись носом в яркие карты и путеводители. Остальные – молодежь, по всей вероятности – студенты, плюс несколько семей, выбравшихся отдохнуть. Похоже, в данный момент новое нападение ей не грозило.

– Ладно, – сказала она. – Выкладывайте, мистер Пеннифезер.

– Хорошо.

Старик промокнул губы аккуратно сложенной салфеточкой.

– К этому… инциденту я вскоре вернусь, но для начала мне хотелось бы сказать кое-что другое. Вам наверняка любопытно, отчего это я так заинтересовался вашими проблемами. Ну так вот: на самом деле меня интересуют не столько ваши проблемы, сколько вы сами. Кстати, ваши шестьсот фунтов – вот они!

Он улыбнулся и похлопал себя по нагрудному карману.

– Вы действительно получите их в конце нашей беседы. Итак. Я присутствовал в зале суда и слышал ваш рассказ о Черной Молотилке. Никто, кроме меня, вам не поверил: судья – из гордыни, прочие – из невежества. Но я навострил уши. «К чему бы ей лгать?» – спросил я себя. Ни к чему. Стало быть, это правда.

– Это и есть правда! – сказала Китти.

– Но никто из тех, кого зацепила Черная Молотилка – хотя бы и самым краем, – не уходил целым и невредимым, не унеся на себе ее следов. Это я тоже знаю.

– Откуда? – резко спросила Китти. – Вы что, волшебник?

Старик поморщился:

– Послушайте, вы можете оскорблять меня, как вам угодно: можете говорить, что я лысый урод, что я – старый дурень, воняющий кислой капустой, или еще что-нибудь, – но только не обзывайте меня волшебником! Это оскорбляет меня до глубины души. Разумеется, я кто угодно, только не волшебник. Но не одни волшебники владеют знаниями, госпожа Джонс. И мы тоже умеем читать, пусть даже мы и не погрязли во зле, подобно им. Вот вы, госпожа Джонс, читаете книжки?

Китти пожала плечами:

– Конечно. В школе.

– Нет-нет, это не то, что следует читать. Школьные книжки все написаны волшебниками, им верить нельзя. Однако я отвлекся… Поверьте мне: Черная Молотилка оставляет след на всем, к чему прикоснется. А вы утверждаете, что она коснулась вас, однако следов на вас не осталось. Это парадокс.

Китти подумала об исчерченном полосами лице Якоба и ощутила приступ вины.

– С этим я ничего поделать не могу.

– Тот демон, что напал на вас только что. Опишите его.

– Черненькие крылышки. Огромная красная пасть. Два тонких прямых рога…

– Толстый живот, покрытый шерстью? Без хвоста?

– Да, именно так. Старик кивнул:

– Мулер. Мелкий демон, не обладающий особой силой. Но в любом случае вы должны были потерять сознание от его отвратительной вони.

Китти наморщила нос:

– Он вонял, конечно, но не настолько уж сильно!

– К тому же мулеры обычно не взрываются. Они вцепляются тебе в волосы и висят так, пока хозяин не прикажет им отцепиться.

– Ну, а этот просто лопнул.

– Дорогая госпожа Джонс, вы уж простите мне, что я так веселюсь. Видите ли, меня просто очень радует то, что вы мне говорите. Это означает, всего-навсего, что вы обладаете особым даром: врожденной устойчивостью к магии.

Он поудобнее устроился на стуле, подозвал официанта и с улыбкой заказал еще кофе, чаю и пирожных, не обращая внимания на ошеломленное лицо Китти. Все время, пока не принесли заказ, он только сидел и улыбался ей через стол, время от времени хихикая себе под нос. Китти заставила себя оставаться вежливой. Денег-то она пока не получила, они все еще у него в кармане…

– Мистер Пеннифезер, – сказала она наконец, – я очень извиняюсь, но я совершенно вас не понимаю.

– Чего же тут непонятного? Мелкая магия – как насчет более серьезных вещей, мы пока еще не знаем, – на вас не влияет, ну, или почти не влияет.

Китти покачала головой:

– Чушь. Я ведь потеряла сознание от Черной Молотилки!

– Я сказал – «почти». Вы не полностью неуязвимы. Я, кстати, тоже, однако мне довелось пережить нападение трех фолиотов одновременно, что, на мой взгляд, довольно необычно.

Китти это ничего не говорило. Она взглянула на него непонимающе. Мистер Пеннифезер нетерпеливо махнул рукой:

– Я хочу сказать, что мы с вами – и кое-кто еще, поскольку мы не одни такие, – способны противостоять некоторым заклинаниям волшебников! Мы не волшебники – но мы и не бессильны перед ними, в отличие от большинства «простолюдинов», – в последнее слово он вложил немало яда, – этой несчастной, забытой Богом страны. Голова у Китти шла кругом, однако же она все еще относилась к услышанному скептически и не готова была ему поверить.

– По-моему, все это фигня, – сказала она. – Никогда не слышала о такой «устойчивости». Я хочу одного: не попасть в тюрьму.

– Да ну?

Мистер Пеннифезер небрежно сунул руку в карман пиджака.

– В таком случае, вот ваши деньги. Берите и убирайтесь. Отлично. Однако сдается мне, что вам хочется не только этого. По лицу вижу. Вам хочется нескольких вещей. Отомстить за вашего друга Якоба. Переменить то, как устроена наша жизнь. Жить в стране, где такие люди, как Джулиус Тэллоу, не катались бы как сыр в масле и не ходили бы задрав нос. Не все страны такие, как наша, – кое-где волшебников нет вообще! Ни единого! Подумайте об этом в следующий раз, как пойдете навещать своего друга в больнице. И я говорю вам, – продолжал он, понизив голос, – что вы можете что-то изменить. Если послушаете меня.

Китти смотрела на чаинки, оставшиеся на дне ее чашки, и видела вместо них изуродованное лицо Якоба. Она вздохнула:

– Я не знаю…

Она подняла голову и посмотрела на мистера Пеннифезера. Старик улыбался ей, однако глаза его блестели тем же злым блеском, который Китти видела в них, когда его толкнули на набережной.

– Волшебники причинили вам зло, – сдержанно сказал он. – Вместе мы сможем поднять меч возмездия. Но только если сперва вы окажете мне содействие. Помогите мне, а я помогу вам. Это честная сделка.

На миг перед Китти вновь всплыло лицо Тэллоу, самодовольно ухмыляющееся в зале суда, исполненное самоуверенности. Он рассчитывал на то, что дружки его поддержат… Китти содрогнулась от отвращения.

– Сперва скажите, в чем вам нужна моя помощь.

Кто-то, сидевший за два столика от них, громко кашлянул, и в душе у Китти словно вдруг упала тяжелая штора: она осознала, в какой опасности она находится. Она сидит среди чужих людей и открыто ведет разговоры о государственной измене!

– Да мы с ума сошли! – прошипела она. – Нас же кто угодно подслушать может! Вызовут ночную полицию – и нас заберут!

На это старик только рассмеялся.

– Никто нас не подслушает, – сказал он. – Не бойтесь, госпожа Джонс. Все предусмотрено.

Но Китти его не слушала. Ее внимание привлекла белокурая девушка, сидящая за столиком за левым плечом мистера Пеннифезера. Стакан девушки давно был пуст, однако она все сидела, по-видимому, поглощенная чтением. Голова ее была опущена, взор скромно потуплен; рука теребила уголок страницы. Но Китти внезапно заподозрила, что все это – сплошное притворство. Она смутно припоминала, как эта девушка села за столик. Все это время она просидела, не меняя позы, и, хотя Китти было ее прекрасно видно, девочка не припоминала, чтобы девушка хоть раз перевернула страницу.

В следующий миг подозрение превратилось в уверенность. Словно почувствовав взгляд Китти, девушка подняла голову, взглянула ей в глаза, мило улыбнулась и снова погрузилась в чтение. Ну да, сомнений быть не могло: все это время она подслушивала!

– С вами все в порядке? – послышался откуда-то извне, из-за пределов ее страха, голос мистера Пеннифезера.

У Китти едва язык не отнялся от ужаса.

– У вас за спиной… – прошептала она. – Девушка… Шпионка, доносчица. Она слышала все, о чем мы говорили.

Мистер Пеннифезрр даже не соизволил обернуться.

– Белокурая такая? Читает книжку в желтой обложке? Это, наверное, Глэдис. Не волнуйтесь, она – одна из нас.

– Одна из?..

Девушка снова подняла голову, широко улыбнулась и откровенно подмигнула Китти.

– Слева от нее – Энн. Справа от меня – вот за этим столбом, – сидит Ева. Слева от меня – Фредерик; Николас и Тимоти – у вас за спиной. Стенли с Мартином столика не хватило, так что они сидят в пабе напротив.

У Китти голова пошла кругом. Она огляделась. Из-за правого плеча мистера Пеннифезера улыбалась ей черноволосая женщина средних лет. Справа от Китти поднял голову от затрепанного «Торговца мотоциклами» прыщавый, неулыбчивый юнец. Женщину, сидящую за столбом, было не видно: Китти разглядела только черный пиджак, висящий на стуле. Рискуя свернуть себе шею, Китти оглянулась назад и мельком увидела за соседними столиками еще два лица – молодые и серьезные.

– Так что, как видите, волноваться не из-за чего, – сказал мистер Пеннифезер. – Вы среди друзей. Никто, кроме них, нас не слышит, а демонов поблизости нет, мы бы об этом узнали.

– Как?

– Время для расспросов наступит чуть позже. А сперва я должен перед вами извиниться. Боюсь, с Фредериком, Мартином и Тимоти вы уже встречались.

Китти снова почувствовала, что ничего не понимает. Похоже, это входило у нее в привычку…

– Там, в переулке, – пояснил мистер Пеннифезер.

– В переулке? Погодите-погодите…

– Это они напустили на вас мулера. Постойте! Не уходите! Мне ужасно жаль, что мы вас напугали, но надо же было убедиться, сами понимаете. Удостовериться, что вы так же устойчивы, как и мы. Стакан с мулером был у нас под рукой, остальное было очень просто…

Китти наконец обрела утраченный было дар речи.

– Ах вы свинья! Да вы ничем не лучше Тэл-лоу! Я же могла погибнуть…

– Не могли. Я же вам говорил: самое худшее, что мог причинить вам мулер, – это заставить потерять сознание. Его вонь…

– А это, по-вашему, пустяки? Китти гневно, вскочила на ноги.

– Если уж вы уходите, не забудьте это!

Старик извлек из кармана толстый белый конверт и пренебрежительно швырнул его на стол между чашками.

– В нем вы найдете шестьсот фунтов. Старыми купюрами. Я своему слову хозяин.

– Не нужны мне ваши деньги!

Китти разозлилась до белого каления. Ей ужасно хотелось что-нибудь разбить.

– Не будьте дурой! – Глаза у старика вспыхнули. – Что, хотите сгнить в тюрьме Маршалси? Это место, куда отправляют несостоятельных должников, знаете? Этот пакет выполнит первую часть нашей сделки. Если хотите, можете считать его извинением за мулера. Но возможно – возможно, – это только начало…

Китти схватила конверт, едва не расшвыряв стоявшие на столе чашки.

– Вы псих! Вы, и ваши дружки тоже! Ладно. Деньги я возьму. Все равно я только за ними и пришла.

Она продолжала стоять. Свой стул она задвинула на место.

– Рассказать вам, как все начиналось для меня?

Мистер Пеннифезер подался вперед, его узловатые пальцы крепко стиснули скатерть. Говорил он тихо, но страстно, борясь с одышкой.

– Поначалу я был такой же, как и вы: волшебники для меня ничего не значили. Я был молод, счастлив в браке – какое мне дело до остального? Но потом моя драгоценная жена – упокой, Господи, ее душеньку! – попалась на глаза одному волшебнику. Почти такому же, как ваш мистер Тэллоу: жестокому и чванливому хлыщу. Он захотел, чтобы она принадлежала ему. Поначалу пытался соблазнить ее драгоценностями и роскошными восточными нарядами. Но моя жена, бедняжка, отвергла его ухаживания. Она только посмеялась над ним. Это было смело, но глупо. Теперь я бы предпочел – я думал об этом все тридцать лет, – чтобы она согласилась и ушла к нему. Жили мы в квартирке над моим магазинчиком, госпожа Джонс. Каждый день я работал допоздна, раскладывая товары и разбирая счета, а жена моя уходила наверх пораньше, чтобы приготовить ужин. Однажды вечером я, как обычно, засиделся за работой. В камине пылал огонь. Перо скрипело по бумаге. И вдруг на улице завыли собаки. Мгновением позже пламя задрожало и потухло, только раскаленные уголья зашипели, точно на них плеснули водой. Я вскочил на ноги. Мне уже стало страшно… Чего, я и сам не знал. И тут – я услышал крик своей жены. Короткий вскрик, и он тут же оборвался. Никогда еще я не бегал так быстро. Вверх по лестнице, спотыкаясь второпях, распахнул дверь, ворвался в нашу маленькую кухню…

Глаза мистера Пеннифезера уже не видели Китти. Они смотрели куда-то вдаль, и видели нечто иное. Китти машинально, сама не сознавая, что делает, опустилась на стул.

– Тварь, которая это сделала, – сказал наконец мистер Пеннифезер, – едва успела уйти.

В воздухе еще ощущалось ее присутствие. Когда я опустился на колени на старый линолеумный пол рядом с моей женой, газовые конфорки снова ожили, и мясо на плите закипело как ни в чем не бывало. Я услышал, как загавкали собаки, как на улице захлопали окна от внезапно налетевшего ветра… – и тишина.

Он сгреб пальцем крошки эклера, лежавшие на тарелочке, ссыпал их в горсть и отправил в рот.

– Она хорошо готовила, госпожа Джонс, – сказал он. – Тридцать долгих лет прошло, а я все еще помню.

На другом конце кофейни официант пролил кипяток на посетителя. Поднявшийся шум словно бы отделил мистера Пеннифезера от его воспоминаний. Он моргнул, снова уставился на Китти.

– Ладно, госпожа Джонс, к чему долго рассказывать? Довольно будет сказать, что волшебника я отыскал. В течение нескольких недель я выслеживал его, разузнавал, когда и где он бывает, не поддаваясь ни скорби, ни нетерпению. И в свое время случай представился: я подстерег его в пустынном месте и убил. Труп его присоединился к прочему мусору, плывущему по течению Темзы. Однако прежде, чем умереть, он вызвал трех демонов. Один за другим нападали они на меня, но все их атаки завершились ничем. Вот таким образом я – к своему немалому удивлению, потому что я твердо приготовился умереть, верша свою месть, – обнаружил, что устойчив к магии. Не стану делать вид, что понимаю, в чем тут дело, но факт остается фактом: я устойчив к магии, мои друзья устойчивы к магии – и вы тоже устойчивы к ней. Каждый из нас может выбирать: воспользоваться этим или нет.

Старик умолк. Он внезапно сделался ужасно усталым, и лицо его показалось древним и изможденным.

Китти немного поколебалась, прежде чем ответить.

– Хорошо, – сказала она наконец, ради Якоба, ради мистера Пеннифезера и ради его погибшей жены. – Я пока не уйду. Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

20

В течение нескольких недель Китти регулярно встречалась с мистером Пеннифезером и его друзьями: то у Семи Циферблатов, то в других кафе, разбросанных по центру Лондона, то в квартирке мистера Пеннифезера над его магазином, на шумной улочке на южном берегу Темзы. Каждый раз она все больше узнавала об их организации и ее целях; и каждый раз она все теснее сходилась с ними.

По всей видимости, свою организацию мистер Пеннифезер собрал с бору по сосенке, с помощью слухов или газетных репортажей выходя на людей, которые могли обладать необычными способностями. Временами он посещал залы суда, выискивая таких, как Китти. А то и просто использовал подслушанные в барах разговоры о людях, которые пережили магические атаки – и вышли сухими из воды. Его магазинчик, торговавший товарами для художников, более или менее процветал. Обычно мистер Пеннифезер оставлял его на помощников, а сам бродил по Лондону по своим тайным делам.

Последователей он собирал очень долго. Энн, жизнерадостная сорокалетняя дама, присоединилась к нему лет пятнадцать назад. Они вместе пережили немало битв. Глэдис, белокурой девушке, которую Китти видела в кафе, было немногим больше двадцати. Она еще ребенком пережила побочный эффект поединка двух волшебников. Они с Николасом, крепко сбитым, слегка задумчивым молодым человеком, работали на мистера Пеннифезера с детства. Остальные были моложе – никому еще не исполнилось восемнадцати. Китти и Стенли, оба тринадцатилетние, были самыми младшими. Но старик самодержавно повелевал всеми, одновременно вдохновляя и подавляя их. Воля у него была стальная, дух – неутомим, однако тело мало-помалу подводило его, и это порой вызывало у него вспышки безудержного гнева. Однако поначалу такое происходило нечасто, и Китти внимательно слушала его страстные повествования о великой борьбе, в которой все они участвовали.

Обычно, утверждал мистер Пеннифезер, противостоять волшебникам и их власти невозможно. Они творят, что хотят, в чем каждый из членов организации имел случай убедиться на собственной шкуре. Они заправляют всеми мало-мальски важными общественными институтами: в правительстве сидят волшебники, все чиновники – волшебники, волшебникам принадлежат все крупные предприятия, и газеты издают они же. Даже пьесы, идущие в театрах, подвергаются строгой цензуре, чтобы не пропустить тайной крамолы. И в то время, как волшебники наслаждаются радостями жизни, все остальные – подавляющее большинство людей! – занимаются тем, что обеспечивают волшебникам их безбедное существование. Работают на заводах и фабриках, готовят и подают еду в ресторанах, служат в армии – короче, всюду, где речь идет о настоящей работе, трудятся простолюдины. И волшебники их не трогают – до тех пор, пока простолюдины тихо делают свое дело. Однако стоит проявиться малейшим признакам возмущения, волшебники жестоко подавляют недовольных. Их шпионы повсюду, одно неосторожное слово – и тебя схватят и отправят в Тауэр. Многие возмутители спокойствия исчезли таким образом навсегда.

Волшебники обладали такой огромной властью, что восстать было практически невозможно: они повелевали темными силами, которые большинство людей не могли даже обнаружить – и тем сильнее их боялись. Однако организации мистера Пеннифезера – горстке отважных душ, собранной воедино и движимой его неутолимой ненавистью, – повезло больше, чем остальным. Во многих отношениях.

Все друзья мистера Пеннифезера в той или иной степени разделяли его устойчивость перед магией, но насколько велика была эта устойчивость, сказать трудно. Благодаря прошлому мистера Пеннифезера можно было с уверенностью утверждать, что он способен выстоять перед довольно серьезной атакой. Большинство же остальных, подобно Китти, до сих пор подвергались лишь сравнительно мягким испытаниям.

Некоторые из них – а именно, Энн, Ева, Мартин и прыщавый Фред – обладали иными талантами. Они с раннего детства замечали мелких демонов, снующих туда-сюда по улицам Лондона. Одни из этих тварей летали, другие прохаживались в толпе. Никто другой их не замечал, и постепенно выяснялось, что большинство людей демонов либо не видят вообще, либо видят лишь личины, в которые те рядятся. По словам Мартина, который работал на фабрике, изготовляющей краски, и был самым страстным и непримиримым борцом после самого мистера Пеннифезера, очень многие кошки и голуби – совсем не то, чем кажутся. Фред рассказывал, что однажды видел, как демон, усаженный колючками на манер ежа, зашел в бакалейную лавку и купил связку чеснока. А мать Фреда, которая была там вместе с ним, увидела только сгорбленную старую леди.

Эта способность видеть сквозь иллюзии была, разумеется, чрезвычайно полезна для мистера Пеннифезера. Другой способностью, которую он высоко ценил, обладал Стенли, довольно задиристый и самоуверенный парнишка, который, хотя и был ровесником Китти, школу уже бросил и торговал на улицах газетами. Демонов Стенли не видел, зато он был способен видеть слабое, неверное свечение, распространяемое любым предметом, что обладает магической силой. Когда он был маленьким, эти магические ауры так ему нравились, что он повадился воровать предметы, у которых они имелись. И к тому времени, как мистер Пеннифезер с ним повстречался (в суде), Стенли сделался закоренелым воришкой. Энн и Глэдис тоже обладали похожими способностями, однако у них этот дар был не настолько выражен, как у Стенли, который чуял волшебные предметы сквозь одежду и даже сквозь тонкие деревянные перегородки.

В результате Стенли сделался одной из ключевых фигур в организации мистера Пеннифезера.

А вот тихий, сдержанный Тимоти (курчавый шатен пятнадцати лет, все еще учившийся в школе) не столько видел магическую ауру, сколько слышал ее. Как он это описывал, присутствие магии воспринималось им как некое гудение.

– Словно колокольчик звенит, – говорил Тимоти, когда от него требовали объяснений. – Или звук вроде того, какой бывает, когда постучишь по пустому стакану.

При отсутствии других посторонних звуков Тимоти, хорошенько сосредоточившись, мог определить источник шума – демона или какой-либо магический предмет.

По словам мистера Пеннифезера, благодаря объединению этих способностей они все представляли собой небольшую, но эффективную силу, способную успешно противостоять власти волшебников. Разумеется, они не могли заявить о себе в открытую, однако могли действовать втайне, подрывая могущество своих врагов. Они могли обнаруживать магические артефакты, избегать скрытых опасностей и, главное, нападать на волшебников и их подлых прислужников.

Эти откровения с самого начала завораживали Китти. Она видела, как Стенли в день тренировки уверенно различил магический кинжал среди шести обычных предметов, каждый из которых был спрятан от него в отдельной картонной коробке. Она следовала по пятам за Тимоти, который ходил взад-вперед по магазину мистера Пеннифезера, разыскивая на слух волшебное ожерелье, спрятанное в банке с кистями.

Магические предметы были основой стратегии их организации. Китти то и дело видела, как члены организации приносят в магазин сверточки или мешочки, которые они вручали Энн, правой руке мистера Пеннифезера, чтобы та спрятала их в надежное место. В этих сверточках и мешочках находились краденые артефакты.

– Китти, – сказал ей мистер Пеннифезер как-то вечером, – я в течение тридцати лет изучаю наших отвратительных властителей и, как мне кажется, сумел определить их наиболее слабое место. Они чрезвычайно жадны до всего: денег, власти, положения, чего угодно, – и непрерывно из-за всего этого грызутся. Однако ничто не возбуждает в них большей страсти, чем магические безделушки.

Китти кивнула:

– Всякие волшебные кольца и браслеты, вы это имеете в виду?

– Не обязательно драгоценности, – уточнила Энн. Они с Евой сидели вместе с Китти и мистером Пеннифезером в подсобке магазина, рядом с рулонами ватмана. – Это может быть что угодно: посохи, вазы, лампы, деревяшки. Вот, например, тот стакан с мулером, который мы в тебя швырнули, – он ведь тоже считается магическим артефактом, так, шеф?

– Считается. Потому мы его и украли. Потому мы и воруем все эти вещи, при любой возможности.

– Этот стакан, кажется, был из дома в Челси, так ведь? – продолжала Энн. – Того, куда Ева со Стенли проникли по водосточной трубе, пока в парадных комнатах шла вечеринка.

Китти разинула рот от изумления.

– Но ведь это ужасно опасно, разве нет? Ведь дома волшебников защищены… ну, всякими там заклинаниями?

Мистер Пеннифезер кивнул:

– Да, защищены, хотя насколько это мощные заклинания – зависит от того, насколько могуществен сам волшебник. У того волшебника из Челси была всего лишь сигнализация, невидимые магические веревки, натянутые по всей комнате. Естественно, Стенли без труда через них переступил… Мы тогда раздобыли немало ценных предметов.

– А для чего они вам? – спросила Китти. – Ну, разумеется, если не считать того, что вы швыряетесь ими в меня.

Мистер Пеннифезер улыбнулся:

– Артефакты – основной источник силы любого волшебника. Мелкие чиновники – такие, как помощник министра сельского хозяйства, бывший владелец стакана с мулером, – могут позволить себе только слабые артефакты, в то время как могущественнейшие из волшебников стремятся завладеть вещами ужасающей мощи. Они все цепляются за артефакты, потому что все они ленивы и искусство их приходит в упадок. Ведь куда проще поразить врага с помощью волшебного кольца, чем вызывать из бездны какого-нибудь демона.

– И к тому же куда безопаснее, – добавила Ева.

– Вот именно. Так что, сами видите, Китти, чем больше магических предметов мы раздобудем, тем лучше. Это заметно ослабит волшебников.

– И мы сможем пустить их в ход сами! – тут же добавила Китти.

Мистер Пеннифезер помолчал.

– На этот счет мнения расходятся. Вот Ева, к примеру, – он слегка осклабился, – она полагает, что подражать волшебникам – опасно с точки зрения этики. Она считает, что артефакты следует просто уничтожать. Однако я – а фирма, в конце концов, принадлежит мне, так что последнее слово остается за мной, полагаю, что против таких врагов следует использовать любое оружие, которое нам доступно. В том числе и их собственную магию.

Ева поерзала в своем кресле.

– Мне кажется, Китти, – сказала она, – что, используя подобные вещи, мы уподобляемся волшебникам. А если так, чем мы лучше их? Не стоит поддаваться дурному искушению.

– Ба! – Старик пренебрежительно фыркнул. – А как еще мы можем подорвать владычество сильных мира сего? Для того, чтобы дестабилизировать правительство, требуются прямые атаки. Рано или поздно народ поднимется и поддержит нас.

– И когда же? – осведомилась Ева. – Пока что никаких…

– Мы, в отличие от волшебников, магии не обучаемся, – перебил ее мистер Пеннифезер. — Так что нашей морали ничто не угрожает. Однако благодаря кое-каким исследованиям – например, тем сведениям, которые можно вычитать в украденных нами книгах, – мы можем узнать достаточно, чтобы управиться с простейшим оружием. Вот ваш стакан с мулером, Китти, – он потребовал всего лишь несложного заклинания на латыни. Этого достаточно для небольших… проявлений нашего неудовольствия. Ну, а более сложные артефакты мы можем хотя бы хранить в безопасности, там, где они недоступны волшебникам.

– А я думаю, что мы идем неверным путем, – тихо возразила Ева. – Несколько мелких взрывов погоды не сделают. Они всегда будут сильнее. Мы…

Тут мистер Пеннифезер стукнул своей тростью по прилавку, так громко, что Ева с Китти обе вздрогнули.

– Так что же, вы предпочли бы сидеть сложа руки?! – возопил он. – Пожалуйста! Возвращайтесь обратно в стадо баранов, живите не поднимая головы, тратьте свою жизнь впустую!

– Я не это имела в виду. Я просто не понимаю…

– Магазин закрывается! Поздно уже. Вас наверняка дома заждались, госпожа Джонс.

У родителей Китти камень с души свалился, когда ониузнали, что она сумела вовремя заплатить судебный штраф. Они всегда были нелюбопытны – не стали и теперь особо допытываться, откуда взялись деньги, с радостью поверив сочиненной Китти байке про неведомого благодетеля, основавшего фонд для исправления судебных ошибок. Они с некоторым изумлением наблюдали, как Китти все больше и больше меняется: шли летние каникулы, а она все дни проводила со своими новыми друзьями в Саутуорке. Ее отец, в частности, не скрывал своего удовлетворения.

– Вот так-то лучше, – говаривал он. – А от этого мальчишки, Гирнека, держись подальше. А не то он снова втравит тебя в неприятности.

Китти продолжала навещать Якоба, однако визиты эти были краткими и малоприятными. Силы к Якобу возвращались медленно, и его мать постоянно дежурила у постели больного, отсылая Китти восвояси, как только замечала малейшие признаки того, что Якоб утомился. Так что рассказать ему про мистера Пеннифезера Китти никак не удавалось, а кроме того, и сам Якоб был всецело поглощен своим изуродованным, чешущимся лицом. Он сделался замкнут. Китти казалось, что он слегка завидует ее силе и здоровью. Постепенно она стала все реже заходить к Гирнекам, а через несколько месяцев перестала совсем.

В обществе мистера Пеннифезера Китти удерживали две вещи. Во-первых, благодарность за то, что он уплатил ее штраф. Она чувствовала, что это накладывает на нее определенные обязательства. Мистер Пеннифезер никогда об этом не упоминал, но вполне вероятно, что старик понимал ее чувства. Однако, если так, он ни разу не попытался ее разубедить.

Вторая причина во многом была куда более важной. Китти хотелось как можно больше узнать о той «устойчивости», которую обнаружил в ней мистер Пеннифезер, и выяснить, на что она способна. Судя по всему, единственным способом это выяснить было присоединиться к организации. Кроме того, это сулило ей цель в жизни, обретение смысла существования и, вдобавок, приятное ощущение принадлежности к замкнутому, тайному кружку, недоступному подавляющему большинству людей. И вскоре Китти уже начала сопровождать остальных в их вылазках.

Поначалу она оставалась простым наблюдателем: стояла на страже, пока Фред или Ева писали на стенах антиправительственные лозунги или забирались в машины и дома волшебников в поисках артефактов. Китти стояла в темном уголке, теребила серебряную подвеску у себя в кармане, готовая свистнуть, едва завидев какие-либо признаки опасности. Потом стала сопровождать Глэдис или Стенли, когда те выслеживали волшебников по аурам предметов, которые те имели при себе. Китти запоминала адреса для будущих налетов.

Временами ей случалось видеть, как Фред или Мартин ближе к ночи уходили из магазина по делам иного рода. В таких случаях они одевались в черное и мазали лица сажей; под мышкой они держали небольшие, но тяжелые сумочки. Куда и зачем они идут – никто открыто не говорил, но на следующий день в газетах неизменно появлялись сообщения о необъяснимых атаках на государственную собственность. Китти оставалось только сделать выводы.

Мало-помалу Китти, будучи умна и решительна, стала играть все более значительную роль. У мистера Пеннифезера было заведено отправлять своих друзей на дело небольшими группками, где у каждого были свои обязанности. И несколько месяцев спустя он назначил Китти главой одной из таких групп, куда входили Фред, Стенли и Ева. Тупая агрессия Фреда и несдержанная прямота Евы всегда мешали им работать вместе, однако Китти удалось обуздать их настолько эффективно, что они не раз возвращались из экспедиций в закрома волшебников с ценной добычей. В числе прочего они раздобыли пару больших голубых шаров: мистер Пеннифезер сказал, что это, по всей видимости, шары с элементалями, вещица весьма редкая и ценная.

Вскоре время, проведенное отдельно от товарищей, стало казаться Китти немыслимо скучным. Чем дальше, тем сильнее презирала она своих узколобых родителей и ту пропаганду, которой ее пичкали в школе. А ночные предприятия, в которых ей доводилось участвовать, напротив, приводили ее в восторг. Однако они были сопряжены с немалым риском. Однажды вечером некий волшебник застукал Китти и Стенли, когда те выбирались из окна его кабинета с магической шкатулкой в руках. Он вызвал мелкую тварь в обличье горностая, которая погналась за ними, изрыгая языки пламени. Караулившая внизу, на улице, Ева швырнула в демона стакан с мулером. Это отвлекло демона и дало им возможность благополучно уйти. В другой раз в саду одного волшебника на Тимоти напал сторожевой демон: он подкрался сзади и облапил мальчика тощими синими руками. Тимоти бы несдобровать, но Нику удалось снести твари голову древним мечом, который они украли буквально за минуту до того. Тимоти выжил благодаря своей устойчивости к магии, однако потом всегда жаловался на легкий душок, от которого никак не мог избавиться.

Помимо демонов, их постоянной головной болью была полиция. И в конце концов случилось несчастье. По мере того как организация предпринимала все более отважные вылазки, ночной полиции на улицах становилось все больше. Однажды осенним вечером на Трафальгарской площади Мартин со Стенли приметили демона под личиной. Демон нес амулет, распространяющий мощные магические вибрации. Тварь удрала от них, однако оставила после себя отчетливое эхо, по которому Тим без труда ее отыскал. Вскоре им удалось загнать демона в угол в безлюдном переулке. Ребята успешно противостояли всем уловкам демона, но, к несчастью, магическая стычка привлекла внимание ночной полиции. Китти и ее товарищи бросились врассыпную, преследуемые тварями, похожими на стаю псов. На следующий день все вернулись к Пеннифезеру – кроме одного. Тима больше никто не видел.

Потеря Тима потрясла ребят и вскоре повлекла за собой еще одно несчастье. Несколько членов организации, в том числе Мартин и Стенли, потребовали перейти к более смелым действиям против волшебников.

– Мы можем подстеречь их на Уайтхолле, когда они все съезжаются в Парламент, – говорил Мартин. – Или напасть на Деверокса, когда тот будет покидать свой замок в Ричмонде. Если они останутся без премьер-министра, это их здорово расшевелит. Сейчас нужно устроить им встряску, чтобы поднять народ.

– Рано еще, – брюзгливо отвечал мистер Пеннифезер. – Мы пока слишком мало знаем. А теперь убирайтесь, оставьте меня в покое.

Мартин был худощавый, темноглазый парень с тонким, прямым носом. Китти никогда прежде не встречала настолько напряженного человека. Ей говорили, что его родители погибли от рук волшебников, но при каких обстоятельствах, Китти так и не узнала. Мартин никогда не смотрел в глаза тому, с кем разговаривал; всегда немного вниз и вбок. Каждый раз, как мистер Пеннифезер отвергал его очередное предложение, Мартин поначалу страстно спорил, а потом вдруг уходил в себя, и лицо у него делалось каменное, словно ему было не под силу выразить всю силу обуревавших его чувств.

Через несколько дней после гибели Тима Мартин не явился на вечерний сбор. А когда мистер Пеннифезер зашел к себе в кладовую, то обнаружил, что потайной чулан открыт и один из шаров с элементалями исчез. Несколько часов спустя произошло нападение на парламент. Шар с элементалями был брошен в самую гущу членов парламента, несколько человек погибло. Сам премьер-министр чудом избежал смерти. А труп юноши на следующий день вынесло на галечную отмель Темзы.

Мистер Пеннифезер недели на две сделался еще более замкнутым и раздражительным, чем обычно. В магазин он почти не спускался, кроме как по делам Сопротивления. Энн докладывала, что он с головой ушел в свои ворованные книги по магии.

– Он хочет раздобыть более эффективное оружие, – говорила она. – До сих пор мы все порхали по верхам. Если мы хотим отомстить за Тима и Мартина, нам нужны более глубокие познания.

– Но сумеем ли мы справиться с ними? – возразила Китти. Тим ей особенно нравился, и его гибель потрясла девочку. – Эти книги написаны на сотне языков! Он в них ничего не разберет.

– Он нашел одного человека, – сказала Энн. – Такого, кто сумеет нам помочь разобраться.

И действительно: примерно в это же время к группе присоединился новый человек. Мистер Пеннифезер очень ценил его мнение.

– Мистер Хопкинс – ученый, – сказал он, представляя его остальным. – Очень сведущий человек. Он неплохо разбирается в тайнах этих проклятых волшебников.

– Я делаю все, что в моих силах, – скромно сказал мистер Хопкинс.

– Он служит клерком в Британской библиотеке, – продолжал мистер Пеннифезер, похлопав его по плечу. – Как-то раз я едва не попался, пытаясь… хм… присвоить книгу по магии. Мистер Хопкинс защитил меня от охраны, дал возможность уйти. Я был благодарен, мы разговорились. Никогда еще я не встречал настолько образованного простолюдина! Он многому научился, читая хранящиеся там тексты. Увы, несколько лет тому назад его брата убил демон, и он, как и мы, стремится отомстить. Он знает… Сколько языков вы знаете, Клем?

– Четырнадцать, – ответил мистер Хопкинс. – И семь диалектов.

– Вот! Видели? Увы, он, в отличие от нас, не обладает устойчивостью к магии, однако его познания способны очень сильно помочь нам в борьбе.

– Я сделаю, что смогу, – сказал мистер Хопкинс.

Сколько Китти ни пыталась вспомнить, как выглядит мистер Хопкинс, она каждый раз обнаруживала, что это на удивление трудно. Не то чтобы в нем было что-то необычное – на самом деле, как раз напротив. Нетрудно было вспомнить, что волосы у него прямые, мышиного цвета, что лицо у него гладкое и чисто выбритое. Но молод он или стар – сказать было не так-то просто. Мистер Хопкинс не имел никаких особых примет, странных привычек или особенностей выговора. В целом, можно сказать, в этом человеке было нечто настолько забываемое, что, даже находясь в его обществе, когда он о чем-то говорил, Китти ловила себя на том, что не обращает на него внимания: слова слышит, а о том, кто их говорит, совершенно не думает. Весьма любопытная особенность.

Поначалу прочие члены организации относились к мистеру Хопкинсу с некоторым подозрением, в первую очередь потому, что он, не обладая устойчивостью к магии, не участвовал в их вылазках за артефактами. Однако его сильной стороной была информация – и он быстро доказал остальным, что мистер Пеннифезер пригласил его не зря. Работа в библиотеке – и, возможно, его удивительная неприметность, – давала ему возможность подслушивать разговоры волшебников. В результате ему нередко удавалось предсказывать их передвижения, что позволяло совершать налеты на их владения, пока их самих не было дома. Он слышал разговоры об артефактах, недавно приобретенных у Пинна, что давало мистеру Пеннифезеру возможность организовывать максимально выгодные грабежи. А главное, мистер Хопкинс сообщил им изрядное количество новых заклинаний, что позволяло шире использовать новое оружие. Его советы были столь точны, что вскоре все привыкли полагаться на них безоговорочно. Мистер Пеннифезер оставался лидером организации, однако же ум мистера Хопкинса сделался для них путеводной звездой.

Шло время. В пятнадцать лет Китти, как и все, закончила школу. Школа дала ей начальное профессиональное образование, однако же монотонная работа на фабрике или должность секретарши, которую предлагало ей государство, Китти не устраивали. Ей представился приятный выход: по предложению мистера Пеннифезера, и к большому удовлетворению своих родителей, Китти сделалась продавщицей в его магазине. Она научилась вести бухгалтерские книги, резать ватман и сортировать кисти по десяти сортам волоса. Платил мистер Пеннифезер немного, но Китти все устраивало.

Поначалу ей нравилось участвовать в тайных и опасных акциях. Она ощущала приятный трепет в груди, проходя мимо государственных служащих, торопливо замазывающих какой-нибудь очередной лозунг, или видя в «Тайме» возмущенный заголовок с жалобой на новое похищение. Через несколько месяцев она, чтобы избавиться от родительского надзора, сняла себе комнатку в запущенном многоквартирном доме в пяти минутах ходьбы от магазина. Она чуть ли не круглыми сутками была на ногах: днем работала в магазине, ночью совершала вылазки с товарищами; лицо ее сделалось бледным, а взгляд – жестким от постоянной угрозы провала и потерь. Не проходило и года без очередной катастрофы: Еву убил демон в доме в Мэйфэре – ее устойчивости оказалось недостаточно, чтобы выстоять перед его нападением; Глэдис погибла во время пожара на складе, начавшегося от оброненного шара.

Круг сужался. Внезапно возникло ощущение, что власти пытаются их выследить. Новый волшебник Мэндрейк взялся за дело всерьез: ребята видели демонов в обличье детей, которые расспрашивали про Сопротивление и предлагали на продажу магические артефакты. В пабах и кафе появились шпионы-люди, обещавшие хорошо заплатить за сведения об организации. На собраниях в подсобке магазина воцарился дух осажденной крепости. Старик сдавал и делался все раздражительнее, а его юные помощники – все беспокойнее. Китти видела, что надвигается кризис.

И тут состоялось судьбоносное собрание, на котором перед ними была поставлена куда более серьезная задача, чем прежде.

21

– Идут!

Стенли караулил у решетчатого окошка в двери, следя за торговым залом магазина. Он стоял там уже довольно долго, напряженный и неподвижный. Теперь он оживился, отодвинул засов, распахнул дверь. И отступил в сторону, сдернув с головы кепку.

Китти услышала знакомое приближающееся постукиванье трости. Она встала со стула и потянулась, разминая застывшую, ноющую спину. Остальные тоже встали. Фред потер шею и выругался себе под нос. В последнее время мистер Пеннифезер стал больше обычного настаивать на соблюдении мелких условностей.

Единственным источником освещения в подсобке был фонарь, стоящий на столе, – время было позднее, и они опасались привлечь внимание пролетающих мимо шаров. Мистер Хопкинс, вошедший первым, остановился на пороге, чтобы дать глазам время привыкнуть к полумраку, потом отодвинулся в сторону, пропуская мистера Пеннифезера. В слабом свете фонаря иссохшая фигурка их предводителя казалась еще меньше обычного.

Он вошел, шаркая ногами, точно оживший скелет. Замыкала шествие могучая, надежная фигура Ника. Когда все трое очутились в комнате, Ник мягко прикрыл за ними дверь.

– Добрый вечер, мистер Пеннифезер, сэр.

Голос Стенли звучал не так бодро, как обычно.

Китти послышалось в нем тошнотворное фальшивое смирение. Ответа не последовало. Мистер Пеннифезер медленно приближался к плетеному креслу, в котором прежде сидел Фред. По всей видимости, каждый шаг давался ему с большим трудом. Наконец он сел. Энн подошла и переставила фонарь в нишу рядом с ним. Его лицо оказалось в тени.

Мистер Пеннифезер приставил свою трость к креслу. Медленно, палец за пальцем, стянул с рук перчатки. Мистер Хопкинс встал рядом с ним, аккуратный, тихий, совершенно незаметный. Ник, Китти, Стенли и Фред тоже оставались на ногах. Это был обычный ритуал.

– Ну-ну, садитесь, садитесь.

Мистер Пеннифезер положил перчатки к себе на колени.

– Друзья мои, – начал он, – мы многое совершили и пережили вместе. Мне нет нужды останавливаться на том, чем мы пожертвовали, или… – тут он осекся и закашлялся, – или ради какой цели. В последнее время я полагал – и мой добрый Хопкинс поддерживал это мнение, – что нам недостает ресурсов для того, чтобы продолжать борьбу с нашим врагом. У нас недостаточно денег, недостаточно оружия, недостаточно знаний. Мне представляется, что теперь мы имеем возможность это исправить.

Он умолк, сделал нетерпеливый жест. Подбежала Энн, подала ему стакан воды.

Мистер Пеннифезер шумно отхлебнул.

– Да, уже лучше… Так вот. Мы с Хопкинсом отсутствовали, изучая некие документы, похищенные из Британской библиотеки. Документы старые, девятнадцатого века. Благодаря им нам стало известно о существовании обширного хранилища артефактов, многие из которых обладают значительной магической силой. Если мы сумеем овладеть хотя бы их частью, это позволит коренным образом улучшить наше положение.

– А у какого волшебника они хранятся? – спросила Энн.

– На данный момент они не доступны никому из волшебников.

Стенли выступил вперед.

– Мы отправимся куда хотите, сэр! – горячо воскликнул он. – Во Францию, в Прагу… Да хоть на край света!

Китти подняла глаза к небу. Старик хихикнул.

– Так далеко ехать не придется. Точнее, достаточно будет пересечь Темзу.

Он подождал, пока уляжется ошеломленный гомон.

– Эти сокровища хранятся не в каком-нибудь далеком храме. Они совсем близко, в месте, мимо которого мы с вами проходили тысячу раз. Я сейчас все скажу, – он поднял руки, чтобы унять нарастающий шум, – тише, прошу вас, я все сейчас скажу. Это место находится в центре города, в центре империи волшебников. Я говорю о Вестминстерском аббатстве.

Китти услышала, как все ахнули, ощутила, как по спине пробежал возбужденный холодок. Аббатство? Но кто же решится…

– Вы имеете в виду гробницу, сэр? – спросил Ник.

– Именно, именно. Мистер Хопкинс, не будете ли вы так добры объяснить далее?

Клерк кашлянул.

– Благодарю вас. В аббатстве погребены многие из величайших волшебников прошлого: Глэд-стоун, Прайс, Черчилль, Китченер и многие другие. Они покоятся в тайных склепах глубоко под землей, а вместе с ними лежат их сокровища, артефакты такой мощи, о какой нынешние слабосильные глупцы могут лишь мечтать.

Как всегда, когда говорил мистер Хопкинс, Китти почти не думала о нем самом – она была всецело поглощена его словами и тем, что из них вытекает.

– Но ведь они наложили проклятие на свои гробницы, – начала Энн. – И любого, кто проникнет туда, ждет ужасная кара.

Мистер Пеннифезер одышливо расхохотался из глубины своего кресла.

– Нынешние власть имущие – все как один лишь жалкие подобия магов былых времен – действительно сторонятся этих гробниц, как чумы. Они трусы, все до единого. У них трясутся поджилки при одной мысли о том, как страшно могут отомстить их предки, если их прах будет потревожен!

– Ловушек вполне можно избежать, если все тщательно спланировать, – сказал мистер Хопкинс. – Мы не разделяем почти суеверного страха волшебников. Я поискал в архивах и обнаружил склеп, в котором хранятся такие сокровища, что и во сне не приснятся. Вот послушайте.

Клерк извлек из кармана пиджака сложенный листок бумаги. Он развернул его в гробовой тишине, достал из того же кармана небольшие круглые очки и водрузил их на нос. И стал читать:

– «Шесть золотых слитков, четыре статуэтки, украшенные самоцветами, два кинжала со вделанными в рукоять изумрудами, ониксовые четки, оловянный кубок…» А, вот кое-что интересное: «Заколдованный кошелек из черного атласа, с пятьюдесятью золотыми соверенами».

Мистер Хопкинс поднял голову и взглянул на них поверх очков:

– На первый взгляд, этот кошелек не представляет собой ничего особенного, но знайте, что свойство его таково: сколько бы золота оттуда ни вынимали, он никогда не пустеет. Полагаю, он может стать неисчерпаемым источником средств для вашей организации.

– Мы сможем купить оружие! – пробормотал Стенли. – Чехи охотно продадут нам что угодно, были бы деньги…

– Были бы деньги, а купить можно все! – хохотнул мистер Пеннифезер. – Продолжайте, Клем, продолжайте. Это далеко еще не все!

– Так, посмотрим… – мистер Хопкинс снова заглянул в свою бумагу. – Кошелек… Ах да, и хрустальный шар, в котором – цитирую: «можно увидеть будущее и тайны всех погребенных и схороненных вещей».

– Только представьте себе! – воскликнул мистер Пеннифезер. – Вообразите, какую силу это нам даст! Мы сможем заранее предвидеть каждый шаг волшебников! Мы сможет отыскать утраченные чудеса прошлого, забытые всеми драгоценности…

– Нас никто не остановит! – прошептала Энн.

– Мы будем богаты! – сказал Фред.

– Если только это правда, – вполголоса заметила Китти. N

– Там имеется также сумочка, – продолжал мистер Хопкинс, – в которую можно ловить демонов – это может оказаться полезным, если мы только сумеем найти соответствующее заклинание. И кроме того, масса других, менее ценных предметов, в числе которых… так-так… плащ, деревянный посох и некоторые другие личные вещи. Однако кошелек, хрустальный шар и сумочка являются наиболее ценными сокровищами.

Мистер Пеннифезер подался вперед, ухмыляясь, точно гоблин.

– Ну что ж, друзья мои, – спросил он, – как вы думаете: стоит ли игра свеч?

Китти сочла, что сейчас самое время предостеречь товарищей.

– Все это замечательно, сэр, – сказала она, – однако как же это получилось, что все эти сокровища до сих пор лежат нетронутыми? В чем тут подвох?

Ее замечание, похоже, слегка поостудило горячие головы. Стенли нахмурился.

– В чем дело, Китти? – осведомился он. – Что, по-твоему, это дело недостаточно крупное? Не ты ли все время ноешь, что нам требуется предпринять что-то принципиально новое?

Китти ощутила на себе взгляд мистера Пеннифезера. Она поежилась и передернула плечами.

– Вопрос Китти логичен, – сказал мистер Хопкинс. – Подвох действительно имеется. Склеп надежно защищен. Согласно сведениям, содержащимся в архивах, к замковому камню свода присоединено Моровое Заклятие. Заклятие активируется открыванием двери. Если в гробницу кто-нибудь войдет, Моровое Заклятие сорвется с потолка и поразит всех, кто окажется поблизости, – он снова заглянул в свою бумажку, – «так, что их плоть отвалится от костей».

– Очень мило! – сказала Китти. Ее пальцы теребили каплевидную подвеску в кармане.

– Э-э… И как вы предлагаете нам избежать этой ловушки? – вежливо спросила Энн у мистера Пеннифезера.

– Способы есть, – ответил старик. – Но на данный момент они нам недоступны. Мы не обладаем необходимыми познаниями в магии. Тем не менее, мистер Хопкинс знает одного человека, который может нам помочь.

Все перевели взгляд на клерка. Лицо у него сделалось виноватым.

– Он волшебник – или когда-то был волшебником. Пожалуйста, пожалуйста!.. – Его голос потонул в возмущенных воплях. – Выслушайте меня! Он разочаровался в нашем государстве – у него на то есть свои причины, – и стремится свергнуть Деверокса и прочих. Он обладает умениями – и артефактами, – которые помогут нам избежать Морового Заклятия. Кроме того, у него, – мистер Хопкинс выждал, пока в комнате воцарится тишина, – есть ключ от нужной нам гробницы.

– А кто он такой? – спросил Ник.

– Я могу вам сказать только то, что он – один из наиболее видных столпов общества, ученый и знаток искусств. Он водит знакомство со многими из сильных мира сего.

– А как его звать-то? – спросила Китти. – А то все это одни слова.

– Увы, он весьма тщательно скрывает свое имя. Собственно, нам всем не мешало бы поступать так же. Я ему про вас тоже ничего не говорил. Однако если вы согласитесь принять его помощь, он хотел бы встретиться с кем-то из вас, в ближайшее время. Он передаст сведения, которые нам нужны.

– А доверять ему можно? – осведомился Ник. – Может, он нас выдать собирается!

Мистер Хопкинс кашлянул.

– Не думаю. Он уже помогал вам, и неоднократно. Многие из тех советов и намеков, что я вам давал, переданы этим человеком. Он давно уже стремится содействовать нашим целям.

– Я просмотрел хранящиеся в библиотеке документы о захоронениях, – добавил мистер Пенни-фезер. – Они выглядят подлинными. Изготовить такую подделку было бы слишком затруднительно. Кроме того, он уже несколько лет знает о нас, через Клема. Если бы он хотел навредить Сопротивлению, возможность выдать нас была у него уже давно. Нет, я верю тому, что он говорит.

Старик, пошатываясь, поднялся на ноги, голос его сделался хриплым, сдавленным.

– И, в конце концов, это моя организация! И будьте любезны делать то, что я говорю. Какие будут вопросы?

– Вопрос один, – бросил Фред, щелкая финкой, – когда мы приступим к делу?

– Если все пойдет хорошо, налет на аббатство мы совершим завтра ночью. Остается только…

Тут старик осекся и согнулся в три погибели, захлебываясь кашлем. Его сгорбленная спина отбрасывала странные тени на стену. Энн подошла и помогла ему снова сесть. Прошло немало времени, чем он смог говорить.

– Прошу прощения, – сказал он наконец. – Но вы сами видите, в каком я состоянии. Силы мои убывают с каждым днем. По правде говоря, друзья мои, Вестминстерское аббатство – лучший шанс, который мне когда-либо представлялся. Шанс вывести вас всех… к чему-то большему. Это будет новое начало!

«И достойный конец для вас, – подумала Китти. – Ваш последний шанс добиться чего-то ощутимого, прежде чем вы умрете. Я просто надеюсь, что ваша интуиция и в этот раз вас не подведет. Только и всего».

И тут голова мистера Пеннифезера внезапно дернулась в ее сторону, как будто он прочитал ее мысли.

– Остается только встретиться с нашим таинственным благодетелем и договориться об условиях, – сказал он. – Раз уж вы сегодня так энергичны, Китти, именно вы и пойдете завтра с ним встречаться.

Китти мужественно встретила взгляд старика и сказала:

– Хорошо.

– Так вот. – Старик обвел взглядом их всех, одного за другим. – Должен сказать, что я слегка разочарован. Никто из вас даже не поинтересовался, чью же гробницу мы собираемся посетить. Неужели не интересно?

Он одышливо рассмеялся.

– Э-э… И чью же, сэр? – спросил Стенли.

– Гробницу человека, с которым все вы знакомы со школьной скамьи. Полагаю, ему до сих пор уделяется весьма значительное место в программе. Это не кто иной, как Основатель нашего государства, величайший и ужаснейший из всех наших вождей, герой Праги собственной персоной, короче, – глаза мистера Пеннифезер сверкнули в полумраке, – наш ненаглядный Уильям Глэдстоун!

Часть 3

НАТАНИЭЛЬ

22

Самолет Натаниэля вылетал из аэропорта Бокс-Хилл ровно в восемнадцать тридцать. Служебная машина должна была прибыть за ним к министерству часом раньше, в семнадцать тридцать. Это означало, что у него имеется около двенадцати часов, чтобы подготовиться к самому важному поручению за все время его короткой карьеры в правительстве: к поездке в Прагу.

Прежде всего, необходимо было разобраться со своим слугой и предполагаемым спутником. Вернувшись в Уайтхолл, он отыскал свободную комнату для вызывания духов и, хлопнув в ладоши, в очередной раз призвал к себе Бартимеуса. Когда демон материализовался, он сменил свой прежний облик пантеры на одну из своих излюбленных личин: темнокожего мальчика. Натаниэль обратил внимание, что на этот раз мальчик был не в своей обычной египетской юбочке – он облачился в старомодный твидовый дорожный костюм, дополненный перчатками, крагами и зачем-то кожаным пилотским шлемом вкупе с очками в поллица, которые были ему велики. Натаниэль нахмурился:

– Можешь снять все это барахло. Ты не полетишь.

Мальчишка сделал обиженное лицо.

– Почему это?

– Потому что я лечу инкогнито, а это означает, что мне вовсе ни к чему тащить через таможню демона.

– А чего, на нас карантин, что ли?

– Чешские волшебники проверяют все прибывающие самолеты на предмет малейших проявлений магии, а уж британский-то самолет они осмотрят особенно тщательно. Ни один артефакт, книга заклинаний или дурацкий демон мимо них не проберется. На протяжении полета мне придется оставаться «простолюдином». А тебя я вызову, только когда прибуду на место.

Мальчишка сдвинул очки на лоб, чтобы была виднее его скептическая мина.

– А я-то думал, что Британская империя заправляет всем в Европе! – сказал он. – Вы же подчинили себе Прагу сто лет тому назад! Как же это вышло, что теперь они вам указывают, что можно, чего нельзя?

– Они нам не указывают. Мы по-прежнему поддерживаем баланс сил в Европе, но официально у нас с чехами сейчас договор. Пока что мы гарантируем, что никаких магических вторжений в Прагу совершаться не будет. Вот почему эта поездка требует деликатности.

– Кстати, о деликатности! – Мальчишка широко улыбнулся и подмигнул. – Я ведь неплохо вел себя сегодня, а?

Натаниэль поджал губы.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну как же, сегодня утром я был настоящий паинька – разве ты не заметил? Я мог бы наговорить твоему начальству с три короба гадостей, однако же сдерживался – а все ради тебя!

– Да ну? А мне показалось, что ты был в своем репертуаре.

– Ты что, шутишь? Я был такой елейный, что с меня едва не капало! До сих пор тошнит, как вспомню это фальшивое смирение. Однако это лучше, чем снова оказаться в Джессикином Скорбном Шаре. – Мальчишка-египтянин содрогнулся. – Но мне-то пришлось подлизываться всего несколько минут! А как это, должно быть, ужасно – заискивать перед ними вечно, как это делаешь ты, и сознавать, что ты можешь в любой момент прекратить эту игру и уйти восвояси – но что у тебя для этого кишка тонка!

– Ты можешь прекратить это прямо сейчас. Твое мнение меня не интересует.

Натаниэль не собирался выслушивать демона – они нередко морочат голову волшебникам обманчивыми истинами, чтобы сбить их с толку. Самое разумное – вообще их не слушать.

– Кроме того, – добавил он, – Дюваль, к примеру, мне не начальник. Я его в грош не ставлю.

– А Уайтвелл что, другая, что ли? Я что-то не заметил особой любви между вами.

– Довольно. Мне пора собираться, а перед отъездом мне еще нужно зайти в министерство иностранных дел.

Натаниэль взглянул на часы.

– Ты понадобишься мне снова через… часов через двенадцать, когда я буду уже в своем отеле в Праге. До тех пор, пока я не призову тебя снова, я связываю тебя узами и оставляю здесь. Сиди в этом круге тихо и незримо для всех разумных существ, пока я не позову.

Мальчишка пожал плечами:

– Ну, если надо…

– Надо.

Фигура в пентакле подернулась рябью и медленно растаяла, как воспоминание о сновидении. Когда она окончательно исчезла, Натаниэль наложил на пентакль парочку защитных заклятий, чтобы кто-нибудь не решил воспользоваться им и не выпустил невзначай джинна, и поспешно удалился. В ближайшие несколько часов ему предстояло немало хлопот.

Прежде чем уйти к себе домой и начать собираться, Натаниэль завернул в министерство иностранных дел – здание, которое немногим уступало Британскому музею по части размеров, запутанности и угрюмой мощи. Здесь вершилась немалая часть повседневного управления империей: волшебники по телефону или через посланцев передавали наставления и инструкции своим коллегам в более скромных офисах по всему миру. Поднимаясь по широким ступеням к вращающейся двери, Натаниэль задрал голову.

Даже на тех трех планах, что были видны волшебнику, в небе над зданием кишели нематериальные силуэты: стремительные духи-курьеры, переносящие приказы в магически зашифрованных конвертах, и сопровождающие их более крупные демоны. И, как всегда, у Натаниэля захватило дух от самого масштаба великой Британской империи, который можно ощутить лишь в подобных зрелищах. В результате он не сразу сумел справиться с вращающейся входной дверью: он сильно толкнул ее в сторону, противоположную нужной, в результате чего пожилая седовласая леди, пытавшаяся выйти на улицу, влетела обратно в вестибюль, и бумаги, которые она несла, хлынули на мраморный пол.

Управившись наконец с коварной дверью, Натаниэль вбежал в здание, рассыпаясь в извинениях, помог старушке подняться на ноги и поспешно принялся собирать бумаги под аккомпанемент ее пронзительных жалоб. В это время из-за двери на противоположном конце вестибюля появилась стройная фигурка, направившаяся в его сторону. Джейн Фаррар, ученица Дюваля, такая же элегантная, с теми же блестящими темными волосами, что и всегда.

Натаниэль побагровел. Движения его лихорадочно ускорились, однако бумаг было много, а вестибюль был не так уж велик. Так что госпожа Фаррар оказалась на месте происшествия задолго до того, как он управился, в то время как старая леди продолжала с жаром рассказывать Натаниэлю все, что она о нем думает. Натаниэль краем глаза заметил туфельки Джейн – она остановилась и наблюдала за ним. Он без труда мог представить себе, как надменно и насмешливо она смотрит на него.

Он тяжело вздохнул, поднялся на ноги и сунул бумаги в руки старухе.

– Вот. Еще раз извиняюсь.

– Ну еще бы! Никогда не встречала такого небрежного, наглого, зловредного юнца…

– Разрешите, я помогу вам пройти сквозь эту дверь…

И Натаниэль твердой рукой развернул почтенную леди и придал ей путеводное ускорение в нужную сторону. Потом отряхнулся, обернулся и вскинул брови, изображая крайнее изумление.

– Госпожа Фаррар! Какая приятная встреча! Она улыбнулась ленивой, загадочной улыбочкой.

– Мистер Мэндрейк! Похоже, вы слегка запыхались.

– В самом деле? Ну да, сегодня я изрядно занят. А у этой бедной старушки подкосились ноги, так что я счел своим долгом ей помочь…

Она смерила его холодным, оценивающим взглядом.

– Ну… Я пойду, пожалуй…

Он сделал шаг в сторону, но Джейн Фаррар внезапно придвинулась ближе.

– Я понимаю, что вы заняты, Джон, – сказала она, – но мне ужасно хотелось бы вас кое о чем спросить, если можно.

Она рассеянно намотала на палец прядь длинных черных волос.

– Какая удача! Я так рада, что мы случайно встретились! До меня дошел слух, что вам недав – но удалось вызвать джинна четвертого уровня. Это что, действительно правда?

Ее темные глаза были расширены и полны восхищения.

Натаниэль чуть-чуть отступил назад. Он, наверно, слегка покраснел и уж конечно был слегка польщен, но при этом совершенно не расположен обсуждать дела настолько личные, как его выбор демона. Очень неудачно вышло, что инцидент в Британском музее получил настолько широкую огласку – наверняка Лондон уже полнится домыслами о его слуге. Однако терять осмотрительности не стоит ни при каких обстоятельствах: кто сдержан – тот молчит, кто молчит – тот в безопасности. Он улыбнулся вымученной улыбкой.

– Да, это правда. Вас не ввели в заблуждение. В этом нет ничего сложного, уверяю вас. А теперь, если не возражаете…

Джейн Фаррар тихонько вздохнула и заложила прядь волос за ухо – ей это необыкновенно шло.

– Вы действительно очень способный, – сказала она. – Знаете, я пыталась сделать то же самое – вызвать демона четвертого уровня, – но, видимо, что-то напутала: у меня просто ничего не вышло. Не могу понять, в чем проблема. Не могли бы вы пойти со мной и помочь повторить заклинания? У меня есть свой собственный пентакль для вызывания духов. Он у меня дома, совсем недалеко отсюда. Место весьма уединенное, нас там никто не потревожит…

Она слегка склонила головку набок и улыбнулась. Зубы у нее были очень белые.

Натаниэль ощутил, как по его виску совершенно неромантично ползет капля пота. Он пригладил волосы и заодно вытер пот, надеясь, что это вышло незаметно. Чувствовал он себя решительно странно: расслабленным каким-то и в то же время взвинченным и энергичным. В конце концов, почему бы и не помочь госпоже Фаррар? Это будет проще простого. Вызывание джинна – дело несложное, если ты уже несколько раз это делал. Натаниэль внезапно осознал, как ему хочется заслужить ее благодарность.

Она мягко коснулась его руки своими тоненькими пальчиками.

– Ну, что скажете, Джон?

– Хм…

Натаниэль открыл было рот, потом закрыл его и нахмурился. Что-то его удерживало. Что-то насчет времени. У него нет времени. В чем же дело? Он пришел в министерство, чтобы… А зачем, собственно? Вспомнить это оказалось непросто.

Джейн слегка надула губки.

– Вы беспокоитесь из-за своей наставницы? Она ничего не узнает! И я своему наставнику ничего не скажу. Я знаю, нам не положено…

– Не в этом дело, – сказал Натаниэль. – Просто…

– Ну, так идемте!

– Нет… Мне сегодня надо что-то сделать… что-то важное…

Он пытался отвести взгляд от ее глаз. Он не мог сосредоточиться, в этом была вся проблема. И сердце колотилось так громко, что он был не в силах вспомнить, куда и зачем шел. От нее пахло дивными благовониями – не обычным «Рябиновым притиранием», а чем-то восточным, словно бы цветами. Очень приятный запах, но несколько навязчивый. Оттого, что она стояла так близко, у него голова пошла кругом.

– А что именно? – спросила она. – Может быть, я могу помочь?

– Я… я сегодня куда-то еду… Ах да, в Прагу. Она придвинулась еще ближе.

– В Прагу? А зачем?

– Чтобы выяснить… узнать… – Натаниэль зажмурился, потряс головой. Что-то было не так.

– Знаете что, – сказала Джейн, – почему бы нам не посидеть и не поболтать немного? Вы могли бы мне рассказать о своих планах…

– Я думаю, что…

– У меня дома – чудесная длинная кушетка.

– Да?

– Мы могли бы уютно устроиться на ней, выпить ледяного шербета, а вы бы мне рассказали про этого вашего демона, про Бартимеуса. Мне так интересно!

Когда Джейн пронесла имя демона, в мозгу Натаниэля прозвенел тревожный звоночек, прорвавшийся сквозь окутавший его блаженный дурман. Откуда она может знать имя Бартимеуса? Только от Дюваля, своего наставника, – а Дюваль сам узнал его только нынче утром, в комнате для вызывания духов. И он… Дюваль ему не друг. Разумеется, он хочет вызнать все, что делает Натаниэль, в том числе и о поездке в Прагу… Натаниэль уставился на Джейн Фаррар с растущим подозрением. Он точно пробудился от сна и впервые заметил назойливое гудение окутывающей его сенсорной паутины. Гудение предупреждало о том, что на него пытаются воздействовать какой-то тонкой магией. Чары, а может быть, Морок… Стоило Натаниэлю подумать об этом, как дивный блеск волос Джейн слегка поблек и сияющие глаза потускнели.

– П-прошу прощения, госпожа Фаррар, – хрипло произнес он. – С вашей стороны очень любезно было меня пригласить, однако я вынужден отклонить ваше приглашение. Пожалуйста, передайте мой поклон вашему наставнику.

Девушка молча взглянула на него, телячий восторг в ее взгляде на краткий миг сменился глубочайшим презрением. Мгновением позже лицо Джейн Фаррар вновь приобрело обычное выражение сдержанной холодности. Она с улыбкой ответила:

– Он, несомненно, будет очень рад.

Натаниэль коротко кивнул и поспешил своей дорогой. Когда он оглянулся с другого конца вестибюля, девушки уже не было.

Он все еще был слегка не в себе после этой встречи, когда, пять минут спустя, вышел из лифта на третьем этаже министерства, пересек широкий гулкий коридор и оказался перед дверью замминистра. Натаниэль поправил манжеты, собрался с мыслями, постучал и вошел.

Это был кабинет с высоким потолком и дубовыми панелями на стенах. Освещался он элегантными стрельчатыми окнами, за которыми гудели машины на Уайтхолле. Большую часть кабинета занимали три огромных деревянных стола, со столешницами, обтянутыми зеленой кожей. На столах были развернуты с десяток карт разного размера: часть – новенькие, на белоснежной бумаге, часть – на древнем, потрескавшемся пергаменте. Все они были тщательно приколоты к столам. Заместитель министра иностранных дел, маленький, лысый человечек, стоял, склонившись над одной из таких карт, и водил по ней пальцем, что-то прослеживая. Он поднял голову и приветливо кивнул Натаниэлю:

– Мэндрейк! Это хорошо. Джессика предупреждала, что вы зайдете. Идемте. Я приготовил для вас карты Праги.

Натаниэль подошел и встал рядом с замминистра, который едва доставал ему до плеча. Лицо замминистра было желтовато-коричневым, цвета пергамента, и при этом каким-то сухим и пыльным. Он ткнул пальцем в карту:

– Вот вам Прага – карта довольно свежая, как видите. На ней видны траншеи, вырытые нашими войсками во время Великой войны. Я так понимаю, что с городом вы, в целом, знакомы.

– Да, сэр.

Ясный ум Натаниэля без труда усваивал любую нужную информацию.

– Район замка – на западном берегу Влтавы, Старый Город – на восточном. Бывший квартал волшебников находился неподалеку от замка, если я правильно понимаю, сэр.

– Верно, верно.

Палец переместился.

– Вот тут, вокруг подножия холма. Большинство императорских волшебников и алхимиков проживали на Золотой улице – ну, разумеется, до тех пор, пока туда не заявились парни Глэдстоуна. В наше время те волшебники, что остались у чехов, выселены из центра города в пригороды, так что у замка практически ничего не происходит. Я полагаю, что там все заброшено. Другой древний центр сосредоточения волшебников, – и палец пополз на восток, через реку, – это гетто, вот тут. Именно здесь Лёв во дни Рудольфа создал первых големов. И другие маги, жившие на этой территории, продолжали эту практику вплоть до прошлого века, так что, полагаю, если соответствующие знания где-то и сохранились, то только здесь.

Он взглянул на Натаниэля.

– Вы отдаете себе отчет, что ваша поездка – это, собственно говоря, пустая затея, Мэндрейк? Если у них все это время была возможность создавать големов, отчего же они этого не делали? Видит небо, мы не раз и не два побеждали их в битве. Нет, лично я себе этого представить не могу.

– Я действую только на основании полученных данных, сэр, – почтительно ответил Натаниэль. – Прага кажется подходящим местом для того, чтобы начать поиски.

Его нейтральный тон и поза скрывали тот факт, что в глубине души он был полностью согласен с каждым словом замминистра.

– Хм… Ну ладно, вам лучше знать.

Судя по тону замминистра, на самом деле он так не думал.

– Теперь… Видите этот пакет? В нем – ваш подложный паспорт для этой поездки. Вы будете путешествовать под именем Дерека Смизерса, молодого подмастерья, работающего на «Мэрил-бонскую винную компанию Уатта». Там содержатся и другие документы, подтверждающие это, на случай, если чешские таможенники начнут придираться.

– Дерек… Смизерс, сэр? – Натаниэль не выказал особого энтузиазма.

– Да. Единственный документ, который нам удалось раздобыть. Бедолага умер от водянки в прошлом месяце. Он был примерно вашим ровесником, и мы решили использовать его имя для государственных нужд. Так вот, официально вы направляетесь в Прагу затем, чтобы изучить возможность организовать импорт их великолепного пива. В пакете находится список пивоварен – заучите его, пока будете в полете.

– Хорошо, сэр.

– Ладно. Главное, Мэндрейк, держитесьтише воды, ниже травы. Никоим образом не привлекайте к себе внимания. Если придется прибегнуть к магии, сделайте это тихо и быстро. Я слышал, что вам, возможно, придется использовать демона. Если это так, ни в коем случае не выпускайте его из-под контроля, ни в коем случае!

– Разумеется, сэр.

– Чехам не следует знать, что вы волшебник. Одним из пунктов действующего ныне договора является то, что мы обязуемся не совершать на их территориях никаких магических действий. И наоборот.

Натаниэль нахмурился.

– Но, сэр, я слышал, что в последнее время в Британии активно действуют чешские резиденты. По всей видимости, они тоже нарушают этот договор?

Замминистра раздраженно сверкнул глазами на Натаниэля и забарабанил пальцами по карте.

– Да, это так. Они совершенно ненадежны. Кто знает, возможно, и за этим вашим инцидентом с так называемым «големом» тоже стоят они.

– В таком случае…

– Я знаю, что вы хотите сказать, Мэндрейк. Разумеется, мы предпочли бы прямо завтра ввести свои войска на Венцеславову площадь и показать чехам, почем фунт лиха, но прямо сейчас мы этого сделать не можем.

– Но почему, сэр?

– Из-за американских мятежников. К несчастью, в данный момент ситуация достаточно напряженная. Долго это не продлится. Мы прижучим этих янки, а потом снова обратим свое внимание к Европе. Но сейчас мы не хотим ничего, что может вызвать трения. Это понятно?

– Разумеется, сэр.

– Кроме того, мы и сами нарушаем договор не менее, чем по десяти пунктам. Что поделаешь, такое уж скользкое дело дипломатия. По правде говоря, в последние лет десять чехи мало-помалу начали поднимать голову. Итальянская и центрально-европейская кампании мистера Деверокса не принесли заметных плодов, и пражский совет принялся нащупывать слабые места нашей империи. Они то и дело покусывают нас, точно блоха собаку. Ладно, забудем об этом. Со временем все образуется…

Лицо замминистра сделалось одновременно суровым и самодовольным. Он снова обратился к карте.

– Значит так, Мэндрейк, – решительно произнес он. – В Праге вам, я полагаю, понадобится наш человек. Кто-то, кто поможет разобраться в обстановке.

Натаниэль кивнул.

– У вас есть такой человек, сэр?

– Есть. Один из лучших наших агентов… Его зовут Арлекин.

– Арлекин…

Натаниэлю представилась стройная фигура в маске, что танцующим шагом крадется среди теней, неся с собой атмосферу карнавала и угрозы…

– Именно. Это его подпольная кличка. Настоящее его имя я вам сообщить не могу – возможно, он и сам его не знает. Если вы представили себе стройного и проворного джентльмена в маске и ярком костюме, должен вас разочаровать. Наш Арлекин – тучный немолодой человек с темпераментом гробовщика. Кстати, и ходить он предпочитает в черном.

Замминистра интеллигентно поморщился.

– Это Прага так влияет на людей, если прожить там чересчур долго. Она навевает меланхолию. За эти годы уже несколько наших агентов довели себя до самоубийства. Арлекин пока что держится, но и он мрачноват по натуре.

Натаниэль откинул волосы с глаз.

– Уверен, с этим я управлюсь, сэр. Где я смогу с ним увидеться?

– Сегодня вечером, в полночь, выйдите из своего отеля и направляйтесь в сторону кладбища при гетто – кстати, гетто будет неподалеку от вас, понимаете, Мэндрейк? Прямо через Старомест-скую площадь. На вас должна быть мягкая шляпа с кроваво-красным пером. Прогуливайтесь среди надгробий. Арлекин вас разыщет. Вы узнаете его по особой свече, которая будет у него в руках.

– По особой свече…

– Верно.

– А что в ней будет такого особенного? Она будет очень длинной, или сломанной, или еще какой-нибудь?

– На этот счет он мне ничего не сообщил.

Натаниэль скривился:

– Прошу прощения, но все это выглядит чересчур театрально – вы не находите, сэр? Кладбище, свечи, кроваво-красные перья… Почему бы ему просто не позвонить мне в номер после того, как я приму душ с дороги, и не встретиться со мной в кафе на первом этаже отеля?

Замминистра слабо улыбнулся. Он передал пакет через стол Натаниэлю, обошел столы и с легким вздохом опустился в роскошное кожаное кресло. Он развернулся лицом к окну – над Лондоном снова нависали водянистые облака. Где-то на западе уже шел дождь: в небе висели косые размытые полосы, падающие на невидимые отсюда далекие крыши. Некоторое время замминистра молча сидел и смотрел на небо.

– Вот перед вами современный город, – произнес он наконец, – выстроенный в соответствии с наилучшими новейшими образцами. Взгляните на гордые здания Уайтхолла: среди них нет ни единого, которому было бы больше ста пятидесяти лет! Разумеется, у нас еще остались ветхие, не реконструированные кварталы – это неизбежно, когда вокруг столько простолюдинов, – но сердце Лондона, где все мы живем и трудимся, стремится вперед. Лондон – это город будущего. Город, достойный великой империи. Жилище вашей госпожи Уайтвелл, Мэндрейк, – прекрасное здание. Яркий пример современного направления в архитектуре. Побольше бы таких. Мистер Деве-роке планирует в будущем году снести бульдозером большую часть «Ковент-Гардена» и возвести на месте всех этих домишек с деревянными балками великолепные кварталы из стекла и бетона… Кресло вновь развернулось в сторону кабинета; замминистра указал на карты.

– А Прага – Прага другая, Мэндрейк. С какой стороны ни взгляни, место это на редкость унылое, переполненное сожалениями об утраченном величии. Они слегка зациклены на всем, что уже давно умерло и ушло в прошлое: волшебниках, алхимиках, великой Чешской империи. Любой врач вам скажет: это нездоровый взгляд на вещи. Если бы Прага была человеком, мы, несомненно, заперли бы ее в лечебнице. Смею сказать, Мэндрейк, что мы могли бы избавить Прагу от ее грез наяву, если бы захотели, – но мы к этому не стремимся. Нет уж. Пусть лучше она остается туманной и загадочной, чем сделается решительной и прозорливой, как Лондон. И таким людям, как Арлекин, которые присматривают за ней по нашей просьбе, поневоле приходится мыслить так же, как чехи. А иначе какой бы в них был толк? Арлекин, Мэндрейк, – куда лучший шпион, чем многие другие. Отсюда и красочные инструкции. Советую вам выполнить их буквально.

– Хорошо, сэр. Я сделаю все, что в моих силах.

БАРТИМЕУС

23

Едва материализовавшись, я понял, что я в Праге. Обветшалое великолепие золотого канделябра, висящего под потолком номера в отеле, вычурная и чумазая лепнина карнизов, пыльный балдахин на четырех столбиках над узкой кроватью – все указывало на это. Как и унылое раздражение на лице моего хозяина. Договаривая последние слоги заклинания, он одновременно озирался по сторонам, как будто опасался, что обстановка номера набросится на него и укусит.

– Приятная была поездка? – осведомился я. Он наложил несколько оберегов и вышел из круга, подав мне знак сделать то же.

– Не особенно. Когда я проходил через таможню, на мне еще оставались кое-какие следы магии. Меня ухватили за шиворот и привели в комнату со сквозняками, где мне пришлось изо всех сил изворачиваться: я им сказал, что моя винная лавка находится вплотную к правительственному кварталу и заклинания порой вырываются за стены. В конце концов они купились и отпустили меня.

Он насупился.

– Ничего не понимаю! Я же переоделся с головы до ног перед тем, как выйти из дома, специально, чтобы никаких следов не осталось!

– И трусы переодел? Он запнулся.

– Ох, да. Я очень торопился. Про трусы я забыл.

– Должно быть, в этом все и дело. Ты не поверишь, сколько всего там накапливается.

– А погляди на эту комнату! – продолжал парень. – И это называется лучший отель! Даю голову на отсечение: ее не переоборудовали с прошлого века! Посмотри только – у них на занавесках паутина! Ужас, просто ужас. А можешь ты мне сказать, какого цвета этот ковер? Лично я не могу.

Он раздраженно пнул кровать – в воздух поднялось облако пыли.

– А это что за хреновина со столбиками? Почему бы им не поставить тут нормальный чистый диван-кровать или что-нибудь в этом духе, как дома?

– Ничего, выше голову! Зато у тебя номер со всеми удобствами.

Я приотворил устрашающего вида дверь – она открылась с театральным скрипом, и за ней обнаружилась ванная со страшненьким кафелем, освещенная одной-единственной лампочкой. В углу притаилась чудовищная ванна на трех ножках – одна из тех, в которых топят неверных жен или держат ручных крокодилов, раскармливая их до гигантских размеров неизвестно чьим мясом.^[2K36] Напротив поджидал не менее внушительный ватерклозет (унитазом это не назовешь), и цепочка сливного бачка свисала с потолка, точно веревка, поджидающая висельника.^[2K37] Паутина и плесень сражались за владычество над дальними углами потолка, с переменным успехом. На стене замысловато переплетались металлические трубы, соединяющие ванну с туалетом и удивительно напоминающие вывороченные внутренности… Я прикрыл дверь.

– Если подумать, я бы на твоем месте не стал туда заглядывать. Ванная как ванная. Ничего особенного. А какой тут вид из окна?

Он зыркнул на меня исподлобья.

– Сам погляди.

Я раздвинул тяжелые красные шторы, и передо мной раскинулся чудный пейзаж: огромное городское кладбище. Ряды аккуратненьких надгробий уходили в ночь, охраняемые унылыми ясенями и лиственницами. Желтые фонари, развешанные через равные промежутки между деревьями, заливали сцену скорбным светом. По дорожкам кладбища блуждали несколько сутулых и одиноких личностей, и ветер доносил их вздохи до самых окон отеля.

Я задернул занавески.

– Да-а… Признаться, не особо воодушевляет.

– Воодушевляет? Да это самое жуткое место, в каком я когда-либо бывал!

– Ну, а ты чего ждал? Ты же британец. Натурально, тебе дали самый гнусный номер с окнами на кладбище.

Парень сидел за массивным столом, проглядывая какие-то бумаги, которые он достал из небольшого коричневого конверта. Он рассеянно ответил:

– Раз я британец, мне должны были предоставить самый лучший номер!

– Ты шутишь? После того, что Глэдстоун натворил в Праге? Они ничего не забыли, не думай!

На это он поднял голову:

– Это была война. Мы победили в честном бою. С минимальными потерями среди гражданского населения.

Я сейчас был Птолемеем. Я стоял у занавесок, сложив руки на груди, и, в свою очередь, смотрел на него исподлобья.

– Ты так думаешь? – насмешливо осведомился я. – Расскажи это жителям пригородов! Там до сих пор есть пустыри на месте сгоревших кварталов.

– Тебе-то откуда знать?

– Как это – откуда? Я тут был или нет? И, между прочим, сражался на стороне чехов. А вот ты все, что тебе известно, знаешь только по книжкам, составленным после войны министерством пропаганды по указке Глэдстоуна. Так что не учи ученого, мальчик!

На миг у него сделался такой вид, словно у него вот-вот снова начнется один из его старых припадков ярости. Но потом внутри него словно щелкнул переключатель, и парень вместо этого сделался холодным и равнодушным. Он снова уткнулся в свои бумаги, и лицо у него было каменное, как будто то, что я сказал, не имеет значения и не вызывает у него ничего, кроме скуки. Лучше бы уж разъярился, честно говоря.

– В Лондоне, – сказал он, словно говоря сам с собой, – кладбища располагаются за чертой города. Это куда гигиеничнее. У нас имеются специальные погребальные машины, которые увозят тела на кладбище. Это современная технология. А этот город живет в прошлом.

Я промолчал. Он был недостоин моей мудрости.

Около часа парень изучал свои бумаги при свете низенькой свечи, делая на полях какие-то пометки. Он не обращал внимания на меня, а я – на него, если не считать того, что время от времени пускал по комнате незаметный сквознячок, от которого пламя свечи противно трепыхалось. В половине одиннадцатого он позвонил вниз и на безупречном чешском заказал в номер блюдо жареной баранины и графин вина. Потом положил свою ручку и обернулся ко мне, пригладив волосы.

– Понял! – воскликнул я с кровати, на которой я вольготно расположился. – Теперь я знаю, кого ты мне напоминаешь! Это грызло меня всю неделю, с тех пор, как ты меня вызвал. Лавлейса! Ты точно так же теребишь свои волосы, как и он. Буквально ни на минуту не оставляешь их в покое.

– Я хочу поговорить о пражских големах, – сказал он.

– Должно быть, это все от тщеславия. Столько масла…

– Ты видел големов в действии. Что за волшебники их используют?

– В то же время это, на мой взгляд, говорит и о неуверенности в себе. Постоянная потребность охорашиваться…

– Их создавали только чешские волшебники? Мог ли британец изготовить голема?

– Вот Глэдстоун никогда не охорашивался, не теребил ни волосы, ни одежду. Он всегда держался очень спокойно.

Парень моргнул и впервые проявил интерес:

– А ты знал Глэдстоуна?

– Ну, «знал» – это сильно сказано. Так, видел издалека. Он обычно присутствовал во время сражений – стоял, опираясь на свой посох, и любовался на то, как его войска устраивают резню – и тут, в Праге, и по всей Европе… Как я уже сказал, он всегда держался спокойно. Наблюдал за всем, говорил мало. Зато, когда надо было действовать, каждое его движение было взвешенным и отточенным. Не то что нынешние суетливые волшебники.

– Что, в самом деле?

Видно было, что мальчишка весь обратился в слух. Нетрудно было угадать, кого он избрал себе образцом для подражания.

– Так ты восхищался им, – спросил он, – ну, на свой ядовитый, демонический лад?

– Нет. Конечно нет! Он был одним из худших. Когда он помер, по всей оккупированной Европе колокола трезвонили, как на праздник. Не стоит подражать ему, Натаниэль, уж поверь мне. К тому же, – я взбил повыше пыльную подушку, – в тебе и нет того, что надо, чтобы стать таким, как он.

У-у, как он ощетинился!

– Почему?

– Ты далеко не такая сволочь. А вот и твой ужин.

Стук в дверь возвестил о появлении слуги в черном костюме и пожилой горничной, которая принесла поднос с глубокими тарелками и охлажденное вино. Парень говорил с ними довольно вежливо, немного порасспрашивал их о расположении соседних улиц и дал на чай за труды. Все то время, что они были в номере, я оставался мышкой, уютно свернувшейся между подушек. Сохранял я этот облик и пока мой хозяин лопал. Наконец он бросил вилку на поднос, допил вино и встал.

– Ладно, – сказал он. – Сейчас не до разговоров. Уже четверть двенадцатого. Нам пора.

Отель находился на Кременцовой, коротенькой улочке на краю Пражского Старого Города, неподалеку от реки. Мы вышли и побрели на север по освещенным фонарями улицам, медленно, но верно продвигаясь в сторону гетто.

Невзирая на бедствия войны, невзирая на упадок, в который пришел город после того, как император был убит и власть перешла к Лондону, Прага все же отчасти сохраняла былую таинственность и величие. Даже я, Бартимеус, хотя я, в целом, одинаково равнодушен ко всем этим людским адским дырам, где мне доводилось пребывать в заточении, – даже я признаю, что Прага красива: дома пастельных тонов, с высокими и крутыми черепичными крышами, густо теснящиеся вокруг шпилей и колоколен бесчисленных соборов, синагог и театров; широкая серая река, вьющаяся по городу, множество переброшенных через нее мостов, каждый – в своем неповторимом стиле, в зависимости от вкуса возводившего его несчастного джинна^[2K38]; и, наконец, императорский замок, угрюмо возвышающийся на холме. Парень шел молча. Оно и неудивительно: до сих пор он почти ни разу в жизни не покидал Лондона. Я предполагал, что он озирается вокруг в немом благоговении.

– Что за жуткое место! – сказал он наконец. – Вот бы где пригодилась программа Деверокса по борьбе с трущобами!

Я взглянул на него:

– Так что, Злата Прага не нашла благоволения в твоих очах?

– Ну так… тут же такой бардак, разве нет?

Что правда, то правда: по мере того как углубляешься в Старый Город, улочки становятся все уже и запутаннее. Их соединяет между собой капилляроподобная система закоулков и проходных двориков, над которыми карнизы нависают до такой степени, что солнечный свет почти никогда не достигает булыжной мостовой. Туристы, по всей вероятности, находят этот муравейник очаровательным. Мне же, как бывшему местному жителю, эти лабиринты всегда представлялись живым воплощением запутанности и безнадежности всех людских устремлений. Что до Натаниэля, молодого британского волшебника, привычного к широким и однообразным магистралям Уайтхолла, ему это место, разумеется, казалось несколько бардачным и бестолковым.

– Тут жили великие маги! – напомнил ему я.

– Так то когда было! – кисло возразил он. – А то теперь!

Мы миновали Каменный мост, с его обветшалой древней башенкой на восточном берегу. Вокруг торчащих наружу балок башенки кружили летучие мыши, в верхних окнах мелькали огоньки свечей. Даже теперь, невзирая на поздний час, на мосту было весьма оживленно: пара-тройка старомодных машин, с высокими и узкими капотами и неуклюжим откидным верхом, множество всадников обоего пола, люди, ведущие волов или катящие двухколесные тележки, наполненные овощами или бочонками с пивом. Большинство мужчин носили мягкие черные шляпы французского фасона – очевидно, с тех пор, как я был тут в последний раз, мода изрядно переменилась.

Парень скорчил презрительную мину:

– Кстати, это мне кое-что напомнило. Лучше покончить с этим фарсом побыстрее.

У него был при себе небольшой кожаный рюкзачок; он порылся в нем и достал большую мягкую шляпу. Порывшись еще, он извлек скрюченное и изрядно помятое перо. Парень поднял перо так, чтобы на него падал свет от фонаря.

– Как тебе кажется, какого оно цвета? – спросил он.

Я поразмыслил.

– Не знаю. Красное, должно быть.

– Но какого именно оттенка? Мне нужно описание.

– Хм… Кирпично-красное? Огненно-красное? Красное, как помидор? Цвета солнечного ожога? Оно может быть каким угодно.

– Значит, не кроваво-красное?

Он выругался.

– У меня времени было в обрез, ничего другого не нашел. Ну, что поделаешь: придется обойтись тем, что есть.

Он воткнул перо в фетр и нахлобучил получившуюся конструкцию себе на голову.

– Это еще зачем? – осведомился я. – Надеюсь, ты не собираешься покорять сердца местных дам? Потому что вид у тебя совершенно идиотский.

– Уверяю тебя, это исключительно ради дела. И идея была не моя. Пошли, уже почти полночь.

Мы свернули прочь от реки, направляясь в глубину Старого Города, туда, где гетто хранило самые сокровенные тайны Праги.^[2K39] Дома, мимо которых мы проходили, становились все ниже и запущеннее и жались друг к другу так тесно, что некоторые явно стояли только благодаря опоре на соседей. Наше с Натаниэлем настроение по дороге менялось в противоположных направлениях. Моя сущность наполнялась энергией от магии, сочащейся из древних камней, и от воспоминаний о былых подвигах. Натаниэль же, напротив, все мрачнел и на ходу бурчал что-то себе под нос, точно сварливый старикашка.

– А нельзя ли, случаем, объяснить мне, куда мы направляемся? – поинтересовался я.

Натаниэль взглянул на часы.

– Без десяти полночь… Когда начнут бить часы, мне надо быть на старом кладбище.

И он снова забубнил себе под нос:

– Еще одно кладбище! Подумать только! Да сколько же их тут, этих кладбищ? Ну, короче, там я должен встретиться с нашим шпионом. Он узнает меня по этой шляпе. А я его должен узнать – цитирую: «по особой свече».

Он вскинул руку:

– Не надо, не спрашивай – я понятия не имею. Но этот человек, возможно, сумеет направить нас к кому-то, кто что-то знает о големах.

– А ты что думаешь, беспорядки в Лондоне устраивает какой-то чешский волшебник? – спросил я. – Далеко не факт, между прочим.

Он кивнул – по крайней мере, его голова совершила какое-то резкое движение под этой огромной шляпой.

– Разумеется. Глиняный глаз из коллекции Лавлейса явно похитил кто-то из своих – рядом с нами действует изменник. Однако сведения о том, как именно его можно использовать, почти наверняка пришли из Праги. В Лондоне этого прежде никто не делал. Быть может, наш шпион поможет нам. – Он вздохнул. – Хотя я сомневаюсь. Человек, который именует себя Арлекином, по всей видимости, давно уже не в себе.

– Ну уж, не более, чем все вы, с вашими дурацкими фальшивыми именами, мистер Мэнд-рейк. Ну, а мне чего делать, пока ты будешь встречаться с этим джентльменом?

– Спрятаться и смотреть в оба. Мы на вражеской территории, и я не собираюсь доверять ни Арлекину, ни кому другому. А-а, похоже, вот и кладбище. Смени-ка облик.

Мы вышли на вымощенную булыжником площадь, со всех сторон окруженную зданиями с маленькими черными окошечками. Прямо перед нами находилась лестница, ведущая к распахнутым железным воротам в покосившемся заборе. За воротами, точно гнилые зубы, высилась темная неровная масса – надгробия старого пражского кладбища.

Кладбище это было не больше, чем пятьдесят на пятьдесят метров, самое маленькое кладбище в городе. Однако использовали его в течение многих столетий, хороня все новых покойников, и это придавало ему особый стиль. На этом пятачке было похоронено столько народу, что могилы делали многоэтажными, время от времени ставя один гроб поверх другого, пока наконец поверхность кладбища не поднялась на два метра по сравнению с первоначальным уровнем. И надгробия были натыканы густо, как иголки на еже, – большие нависали над маленькими, а маленькие наполовину уходили в землю. Словом, это кладбище, с его неприкрытым пренебрежением к порядку, было как будто нарочно создано для того, чтобы вывести из себя аккуратного Натаниэля.^[2K40]

– Ну, давай, что ли, – сказал он. – Я жду.

– А-а, так ты ждешь? А мне и не видно под этой шляпой…

– Превращайся в смертоносную гадюку, или в чумную крысу, или в любую другую мерзкую ночную тварь, какая тебе по душе. А я пошел. Будь готов защищать меня, если понадобится.

– С превеликим моим удовольствием!

На этот раз я избрал облик ушастой летучей мыши с кожистыми крыльями и хохолком на голове. Я обнаружил, что это весьма маневренная личина – стремительная, бесшумная и к тому же чрезвычайно подходящая к атмосфере полуночного кладбища. Я покружил над нагромождением покосившихся надгробий. Из осторожности я осмотрел все семь планов – там оказалось довольно чисто, хотя здесь все было настолько пропитано магией, что каждый из планов слабо вибрировал от следов былых дел. Никаких ловушек или датчиков я не заметил, хотя на соседних зданиях кое-где обнаружились обереги – по-видимому, там все еще обитали кое-какие волшебники.^[2K41]

Поблизости не было ни души – в этот поздний час узенькие дорожки кладбища были пусты и погружены во тьму. Только на решетчатом заборе кладбища висели ржавые фонари, распространяющие слабый свет. Я нашел накренившееся надгробие и элегантно повис на нем, закутавшись в крылья. Отсюда мне открывался вид на главный вход на кладбище.

Натаниэль вошел в ворота. Гравий на дорожке негромко похрустывал под его ботинками. Как раз когда Натаниэль миновал ворота, на башнях Праги зазвонили колокола, отмечая наступление тайного, полуночного часа.^[2K42] Парень тяжело вздохнул, с отвращением покачал головой и принялся на ощупь пробираться по одной из дорожек кладбища. Поблизости заухала сова – возможно, предвещала чью-то скорую кончину, а возможно, просто хохотала над фасоном шляпы моего хозяина. Кроваво-красное перо трепыхалось у него на затылке, слабо поблескивая в неверном свете.

Натаниэль шагал вперед. Летучая мышь висела неподвижно. Время тянулось медленно, как всегда, когда висишь на кладбищенском надгробии. Лишь раз на улице за забором появились признаки жизни: из ночной темноты выплыло причудливое четвероногое, двурукое создание о двух головах. Мой хозяин заметил его и на всякий случай остановился. Создание прошло под фонарем и оказалось влюбленной парочкой: они брели под ручку, тесно прижавшись друг к другу и сблизив головы. Они смачно поцеловались, немного похихикали и убрели куда-то в другую сторону. Мой хозяин проводил их взглядом – выражение его лица было довольно странным. Кажется, он пытался изобразить презрение.

После этого его продвижение по кладбищу, и без того не особо стремительное, почти застопорилось. Он еле полз по дорожке, пиная невидимые камушки и кутаясь в свое черное пальто с равнодушным, поникшим видом. Судя по всему, мысли его были далеки от того, зачем он сюда явился. Я решил, что его следует подбодрить, подлетел поближе и устроился на одном из соседних надгробий.

– Гляди веселей! — сказал я ему. – Не вешай носа! А то смотри, чего доброго, спугнешь этого твоего Арлекина. Представь, что ты пришел на романтическое свидание с какой-нибудь прелестной юной волшебницей.

Поручиться не могу – темно было, и все такое, – но мне показалось, что он покраснел. Интересно… Возможно, стоит поработать в этом направлении – в свое время.

– Безнадежно! – прошептал он. – Уже почти половина первого. Если бы он собирался появиться, мы бы его уже увидели. Я думаю… Ты меня слушаешь?

– Нет.

Острый слух летучей мыши уловил какой-то шорох довольно далеко от кладбища. Я вспорхнул повыше и вперил взор во тьму.

– Должно быть, это он. Выше перо, Ромео!

Я полетел на бреющем полете среди памятников навстречу идущему, описав изрядную дугу, чтобы не столкнуться с ним.

Парень же тем временем выпрямился. Сдвинув шляпу набекрень и небрежно заложив руки за спину, он стал прогуливаться среди могил, словно бы погруженный в глубокие думы, не подавая виду, что замечает приближающееся шарканье и странный белесый свет, замаячивший среди надгробий.

НАТАНИЭЛЬ

24

Натаниэль краем глаза видел, как мышь улетела в сторону векового тиса, который каким-то чудом уцелел на кладбище. С одной особенно иссохшей ветки открывался прекрасный вид на дорожку. Мышь уцепилась за нее и повисла совершенно неподвижно.

Натаниэль перевел дух, поправил шляпу и зашагал вперед настолько беззаботно, насколько мог. Взгляд его был прикован к тому, что двигалось в глубине кладбища. Невзирая на глубокий скептицизм, с которым он относился ко всей этой театральной обстановке, это заброшенное и уединенное место произвело впечатление даже на него. Помимо своей воли, он ощущал, как сердце в его груди отчаянно колотится.

Что же это такое? Мертвенно-бледный огонек приближался, заливая все вокруг себя зеленовато-молочным сиянием, и камни, мимо которых он проплывал, словно бы светились трупным свечением. Позади огонька виднелся чей-то силуэт. Сгорбившись и шаркая ногами, эта фигура двигалась в сторону Натаниэля.

Натаниэль прищурился: на трех видимых ему планах никаких следов демонов заметно не было. Стало быть, это человек.

Наконец этот человек, судя по хрусту гравия, вступил на дорожку, на которой находился Натаниэль. Он двигался вперед не останавливаясь, ровным шагом, и потрепанное пальто – или, может быть, плащ, – жутковато развевалось у него за спиной. Когда человек подошел поближе, Натаниэль разглядел неприятно-бледные руки, торчащие из-под плаща и держащие нечто, испускавшее этот слабый колдовской свет. Натаниэль изо всех сил старался разглядеть лицо, но лица было не видать под тяжелым черным капюшоном, загибающимся вниз, точно орлиный коготь. Виднелись одни только руки. Тогда Натаниэль попытался разглядеть тот предмет, что был в бледных руках, этот светильник, разливавший странное, белесое сияние. Это была свеча, надежно воткнутая в…

– Ой, фу! – воскликнул он по-чешски. – Экая мерзость!

Фигура остановилась. Высокий и тонкий голос негодующе ответил из-под капюшона:

– Эй, чегой-то?

Тут обладатель голоса спохватился, поспешно прокашлялся и произнес уже другим, куда более низким, медленным и куда более загробным голосом:

– То есть – что вы имеете в виду?

Натаниэль скривил рот:

– Да эту жуткую вещь, что вы держите в руках. Это же гадость!

– Берегитесь! Это весьма могущественный предмет.

– Он негигиеничный, только и всего. Где вы это взяли?

– Я собственноручно срезал его с виселицы, за три дня до полнолуния.

– Могу поручиться, что она даже не законсервирована. Ну да! Поглядите – от нее же куски отваливаются!

– Отнюдь нет. Это всего лишь капли свечного воска.

– Ну, может быть, но, в любом случае, таскать ее с собой не следует. Я бы советовал вам выкинуть ее прямо здесь, на кладбище, и немедленно вымыть руки.

– Отдаете ли вы себе отчет, – осведомился его собеседник, упершись кулаком в бок, – что говорите о вещи, способной ввести в оцепенение любого из моих врагов и за пятьдесят шагов определить присутствие следящей магии? Это весьма ценный предмет. Ему не место среди мусора.

Натаниэль покачал головой:

– Зато вам место в сумасшедшем доме! Должен вам сказать, что в Лондоне такого поведения бы не потерпели.

Его собеседник внезапно вскинул голову.

– Лондон? Что мне Лондон?

– Так ведь вы же Арлекин, разве нет? Агент? Долгая пауза.

– Быть может…

– Конечно, это вы, кто же еще. Кто еще стал бы бродить по кладбищу посреди ночи. Мне даже не было нужды видеть ваш гнусный подсвечник, чтобы понять, что это вы. К тому же вы говорите по-чешски с английским акцентом. Ну, довольно! Мне срочно нужны некоторые сведения.

Его собеседник поднял свободную руку.

– Минуточку! Я еще не знаю, кто такой вы!

– Я – Джон Мэндрейк, государственный служащий. Как вам хорошо известно.

– Этого недостаточно. Мне нужны доказательства.

Натаниэль закатил глаза.

– Ну вот, видите? – он указал себе на затылок. – Кроваво-красное перо.

Его собеседник пригляделся.

– Мне кажется, оно скорее кирпично-красное.

– Кроваво-красное! А если нет, то будет кровавым, если вы сию же минуту не прекратите выпендриваться и не перейдете к делу.

– Ну… Ну хорошо, ну ладно. Но сперва, – и его собеседник принял причудливую позу, – мне надлежит убедиться, что за нами никто не наблюдает. Отступите назад!

Он поднес свой страшный подсвечник к лицу и произнес слово. В тот же миг бледное пламя вырвалось наружу и превратилось в светящееся кольцо, которое зависло в воздухе между ними. Еще один приказ – и кольцо принялось стремительно расходиться в воздухе, точно круг на воде, распространяясь по всему кладбищу. Натаниэль мельком заметил, как летучая мышь камнем рухнула вниз со своей ветки за долю секунды до того, как светящаяся полоса пролетела мимо. Что стало с мышью, Натаниэль не видел; светящееся кольцо ушло за пределы кладбища и быстро растаяло вдали.

Пришелец кивнул:

– Здесь безопасно. Теперь можно и поговорить.

– Я знаю этот трюк, – сказал Натаниэль, указывая на светильник, который вновь обрел прежние размеры. – Это называется Освещенный Круг, его создает бес. Для того чтобы это устроить, вовсе не нужны никакие конечности мертвецов. Вся эта готическая дребедень годится только для несведущих простолюдинов. На меня она не подействует, Арлекин.

– Может быть…

Иссохшая рука скрылась в глубине капюшона и что-то там задумчиво почесала.

– Но даже если это и так, мне кажется, что вы, Мэндрейк, чересчур щепетильны. Вы игнорируете фундаментальные основы нашей магии. А ведь она далеко не так чиста и стерильна, как вы себе воображаете. Кровь, обряд, жертвоприношение, смерть… Вот что таится за каждым заклинанием, которое мы произносим! Все мы, в сущности, полагаемся на ту же «готическую дребедень» .

– Здесь, в Праге, – быть может, – ответил Натаниэль.

– Не забывайте, мощь Лондона основывается на мощи Праги. Так что…

Тон Арлекина внезапно сделался деловитым.

– Прибывший ко мне бес сообщил, что вы здесь с особо секретным заданием. В чем его суть и какие сведения вам от меня нужны?

Натаниэль быстро и с некоторым облегчением изложил события нескольких предыдущих дней. Человек в капюшоне выслушал его молча.

– Так значит, в Лондоне завелся голем? – сказал он, когда Натаниэль закончил рассказ. – Воистину, нет ничего невозможного! Вот, пожалуйста, готическая дребедень прямо у вас под боком, нравится вам это или нет. Интересно…

– Интересно и объяснимо? – с надеждой спросил Натаниэль.

– Насчет этого не знаю. Но возможно, я сумею раздобыть для вас кое-какие… Быстро! Пригнитесь!

И он со змеиным проворством рухнул ничком; Натаниэль, не раздумывая, последовал его примеру. Он лежал, уткнувшись лицом в кладбищенскую землю, и слушал шаги кованых сапог по булыжной мостовой за забором. Ветер донес слабый запах сигаретного дыма. Шаги затихли. Через минуту агент медленно поднялся на ноги.

– Патруль, – сказал он. – По счастью, их обоняние притуплено этими цигарками. Пока что мы в безопасности.

– Так вы говорили… – напомнил Натаниэль.

– Да. Во-первых, происхождение глаза голема. Несколько этих предметов имеется в магических хранилищах, принадлежащих чешскому правительству. Пражский совет никого к ним не допускает. Насколько мне известно, в магических целях они никогда не используются, но они весьма дороги чехам как память, поскольку с помощью големов удалось нанести серьезный ущерб армии Глэдстоуна во время его первой европейской кампании. Несколько лет тому назад один из этих камней был похищен, и отыскать вора так и не удалось. Я предполагаю – и это только предположение, заметьте себе, – что этот пропавший камень и есть тот самый, который позднее обнаружился в коллекции вашего друга Саймона Лавлейса.

– Прошу прощения, – натянуто сказал Натаниэль, – но он мне не друг!

– Ну, теперь-то он никому не друг, верно? Поскольку он потерпел поражение. А если бы он победил, вы бы ловили каждое его слово и давали бы обеды в его честь.

Откуда-то из глубины капюшона послышалось шумное и меланхоличное фырканье, исполненное презрения.

– Подержите-ка минутку, мне надо выпить.

– Уй! Какая она мерзкая и холодная! Пейте, да поскорее!

– Щас.

Арлекин принялся шарить в складках своего плаща. Вскоре его руки вынырнули наружу, держа темно-зеленую бутылку, заткнутую пробкой. Арлекин откупорил бутылку, и она исчезла в тени его капюшона. Раздалось громкое бульканье, крепко запахло спиртным.

– Во-от, так-то лучше!

Невидимые губы причмокнули, пробка вернулась в бутылку, а бутылка – в карман.

– Давайте ее сюда. Вы ее не повредили? Она и впрямь немного хрупкая. Так вот, – продолжал Арлекин, – возможно, Лавлейс рассчитывал воспользоваться оком сам. Но если так, смерть нарушила его планы. И теперь кто-то другой, быть может, даже его бывший союзник – кто знает? – похитил око у нашего правительства и, похоже, нашел ему применение… А вот дальше начинаются сложности.

– Нужно еще и формообразующее заклятие, – сказал Натаниэль. – Его следует написать на куске пергамента и вложить в рот голему, чтобы он ожил. И этого-то заклятия в течение всех этих лет никто не знал. По крайней мере, в Лондоне.

Агент кивнул:

– Возможно – возможно! – тайна и впрямь утрачена. Возможно также, что в Праге она до сих пор известна, однако пока что хранится без дела. Сейчас совету вовсе ни к чему ссориться с Лондоном – британцы слишком сильны. Чехи предпочитают посылать в Лондон шпионов и мелкие диверсионные группы для тихой, незаметной работы и сбора информации. Этот ваш голем… Для чехов это чересчур драматический ход – за ним вполне может последовать британское вторжение. Нет, я думаю, что вам следует разыскивать какого-нибудь диссидента-одиночку, человека, преследующего свои собственные цели.

– И где же мне его искать? – спросил Натаниэль.

Говоря это, он невольно зевнул: он был на ногах со времени вчерашнего инцидента в Британском музее. День выдался чрезвычайно утомительный.

– Надо подумать…

И агент на несколько секунд погрузился в раздумья.

– Мне нужно время, чтобы навести справки. Давайте встретимся снова завтра вечером. Тогда я назову вам некоторые имена.

И он театральным жестом закутался в свой плащ.

– Ищите меня…

– Надеюсь, – перебил его Натаниэль, – вы не скажете «в тени виселицы», или «на Лобном месте», или еще в каком-нибудь кошмарном уголке?

Арлекин надменно вытянулся:

– Это просто смешно. Как вы могли подумать!..

– Это хорошо.

– Я собирался предложить встретиться у старых чумных ям на Гибернекой улице.

– Нет!

Агент, похоже, изрядно обиделся.

– Ну ладно, – проворчал он. – Тогда в шесть на Староместской площади, у ларька с хот-догами. Это место для вас достаточно обыденно?

– Да, это вполне подойдет.

– Ну, тогда до встречи…

И, снова взмахнув плащом и похрустывая невидимыми коленями, его собеседник развернулся и зашагал прочь по кладбищенской дорожке. Мертвенный свет его светильника тускло поблескивал в отдалении. Вскоре свет угас, и только смутная тень да приглушенное ругательство, раздавшееся, когда агент споткнулся о надгробие, говорили о том, что он только что был здесь.

Натаниэль присел на могильную плиту, ожидая, пока появится Бартимеус. Встреча с агентом была изрядно утомительной, но в целом прошла успешно; теперь у него было достаточно времени, чтобы отдохнуть перед завтрашней встречей. Натаниэль устал, и мысли путались. Ему вспомнилась Джейн Фаррар. Как приятно было стоять так близко к ней… Это подействовало на него почти как наркотик. Натаниэль нахмурился: ну разумеется, это и был наркотик! Она навела на него Чары, разве нет? И он почти попался на удочку, проигнорировав предупреждение своих сенсоров. Каким же он был идиотом!

Девушка хотела либо задержать его, либо вытянуть из него все, что ему было известно. В любом случае, она работала на своего наставника, Дюваля, который явно не хотел, чтобы департамент внутренних дел добился успеха в этом деле. И когда Натаниэль вернется в Лондон, ему, без сомнения, еще не раз придется столкнуться с подобной враждебностью. Дюваль, Тэллоу, Фаррар… Даже на его наставницу, госпожу Уайтвелл, нельзя положиться, если он не сумеет обеспечить ей успех…

Натаниэль протер глаза. Он внезапно почувствовал себя ужасно усталым.

– Ох, да ты спишь на ходу!

Джинн сидел на могильной плите напротив в знакомом обличье мальчишки. Он закинул ногу на ногу точно так же, как Натаниэль, и широко зевнул.

– Тебе давным-давно пора баиньки!

– Ты все слышал?

– Почти все. Часть пришлось пропустить, когда он создал этот Круг. Меня едва не зацепило, пришлось срочно отступить на заранее подготовленные позиции. По счастью, корни дерева выворотили несколько могильных плит. Мне удалось спрятаться под землю, пока заклинание проходило мимо.

Мальчишка остановился и стряхнул с волос немного серой пыли.

– Хотя, по правде говоря, никому не посоветовал бы прятаться в могилах. Никогда не знаешь, с чем столкнешься. Однако хозяин той конкретной могилы оказался вполне гостеприимен. Он любезно разрешил мне прижаться к нему и переждать несколько секунд.

И мальчишка многозначительно подмигнул. Натаниэля передернуло.

– Экая пакость.

– Кстати, о пакостях, – сказал джинн. – Та свечка, что таскает с собой этот мужик, – это действительно была?..

– Да. Я стараюсь об этом не думать. Этот Арлекин – настоящий псих. Вот что бывает, когда слишком долго живешь в Праге!

Натаниэль встал и застегнул пальто.

– Но от него тоже есть польза. Он сказал, что, возможно, завтра вечером сумеет вывести нас на нужных людей.

– Это хорошо, – сказал мальчишка, деловито застегивая куртку точно так же, как это только что сделал Натаниэль. – А после этого нам, вероятно, придется немного потрудиться. Самый верный способ обращаться с информаторами – это поджарить их на медленном огне или привязать их за ногу и вывесить за окно на верхушке башни. После этого чехи обычно раскалываются.

– Таких крайностей мы по возможности постараемся избегать.

И Натаниэль зашагал к выходу с кладбища.

– Власти не должны знать, что мы здесь, так что нам не следует привлекать к себе внимание. А стало быть, никакого насилия или бросающейся в глаза магии. Это ясно?

– Ну разуме-ется! – широко улыбнулся джинн, пристраиваясь рядом с ним и шагая в ногу. – Ты ж меня знаешь!

КИТТИ

25

Утром того дня, на который было назначено великое ограбление, в девять двадцать пять Китти шла по переулку в лондонском Уэст-Энде. Шла она быстро, почти бежала: автобус застрял в пробке на Вестминстерском мосту, и она опаздывала. Маленький рюкзачок подпрыгивал на спине; волосы развевались у нее за плечами.

Ровно в девять тридцать, растрепанная и немного запыхавшаяся, Китти подошла к служебному входу театра «Колизей», легонько толкнула дверь и обнаружила, что там не заперто. Она мельком оглянулась, окинула взглядом замусоренный переулок, никого не увидела и проскользнула внутрь.

За дверью оказался унылый и грязный коридор, заставленный какими-то ведрами и непонятными деревянными конструкциями, по всей видимости, деталями декораций. В пыльное окно сочился мутный свет. В затхлом воздухе сильно пахло краской.

Напротив была еще одна дверь. В соответствии с заученными наизусть инструкциями, Китти шагнула к ней и вошла в комнату. Здесь царила тишина и стояли ряды вешалок с костюмами. Воздух тут был еще более затхлым. На столе валялись останки чьего-то ланча: огрызки сандвича, крошки от чипсов, недопитые стаканчики с кофе. Китти вошла в третью комнату – и словно попала в другое здание: под ногами пушистый ковер, стены оклеены красивыми обоями. Тут воздух был почище, слабо пахло лаком и сигаретным дымом. Отсюда было уже недалеко до той части театра, что предназначена для публики.

Китти постояла, прислушалась. Похоже, театр был пуст, не было слышно ни звука.

Однако наверху ее кто-то ждал.

Инструкции она получала сегодня утром, в обстановке лихорадочных приготовлений. Мистер Пеннифезер запер магазин и уединился в подсобке, готовя снаряжение для налета. Все прочие тоже суетились: собирали черную одежду, чистили и налаживали орудия своего ремесла, а Фред удалился в кладовку и практиковался в метании ножей. Мистер Хопкинсобъяснил Китти, как пройти в «Колизей». Он сказал, что неведомый благодетель выбрал заброшенный театр местом встречи на том основании, что это ничейная земля, где волшебник и простолюдин могут встретиться на равных. Там Китти предстояло получить помощь, необходимую для того, чтобы проникнуть в гробницу Глэдстоуна.

Несмотря на то что все предприятие внушало Китти некоторые сомнения, она невольно испытывала трепет при имени Глэдстоуна. О его величии ходили тысячи легенд. Друг народа, ужас врагов нации… Осквернение его могилы было поступком настолько немыслимым, что едва укладывалось в голове. И тем не менее, если они добьются успеха, если они вернутся домой с сокровищами Основателя, Сопротивление сможет творить чудеса!

Ну, а если они потерпят поражение… Китти не питала иллюзий относительно последствий. Организация трещала по швам. Пеннифезер стар – невзирая на всю его страсть и ярость, силы его убывают. А без его жесткого руководства группа распадется, и все они вернутся к обыденной монотонной жизни под пятой волшебников. Но если они раздобудут хрустальный шар и волшебный кошелек – что тогда? Быть может, их судьба переменится и в их ряды вольется свежая кровь. При одной мысли об этом сердце Китти отчаянно колотилось.

Но сперва надо встретиться с этим неведомым благодетелем и добиться его помощи.

Коридор вел мимо нескольких полуоткрытых дверей, через которые был виден темный зрительный зал. Было очень тихо – ковер на полу и изысканные плюшевые обои на стенах глушили все звуки. Ковер был бордово-красный, обои – в розовую и терракотовую полоску. Единственным украшением коридора служили выцветающие театральные афиши и щербатые латунные канделябры, распространяющие слабый, неверный свет. Китти быстрым шагом дошла до лестницы.

Длинный, полукруглый лестничный марш с невысокими ступеньками, потом еще один, ведущий в противоположную сторону, еще один безмолвный коридор и, наконец, шесть ниш, задернутых портьерами. В каждой из ниш была дверь, ведущая в ложу, откуда смотрели представления волшебники.

Над нишами висели латунные таблички с выгравированными на них номерами лож. Китти, не останавливаясь, прошла к последней нише в ряду. Это была седьмая ложа, где должен был ждать ее благодетель.

Портьера, скрывающая нишу, была наглухо задернута. Китти остановилась снаружи, прислушалась, но ничего не услышала. Прядь волос упала ей на лицо. Китти откинула ее назад и погладила лежащую в кармане подвеску – на удачу. Потом решительно отодвинула портьеру и вошла.

Ложа была пуста – там стояло только два тяжелых золоченых кресла, повернутых в сторону сцены. Занавеска слева была задернута, отгораживая ложу от зрительного зала. Китти нахмурилась, смущенная и разочарованная. Может, она перепутала номер или время? Да нет. Скорее, благодетель в последний момент струсил и не пришел.

К ручке одного из кресел была приколота бумажка. Китти подошла и взяла ее в руки. И тут ощутила слабое движение воздуха, какой-то легчайший шум. Ее рука дернулась было к куртке. Но тут в шею ей уперлось что-то холодное и острое. Китти застыла.

Голос, тихий и задумчивый:

– Прошу вас, дорогая моя, ни в коем случае не оборачивайтесь. Булавочный укол, который вы ощущаете, – это острие стилета, выкованного в Риме для семейства Борджиа. Он не просто острый – на расстоянии пальца от острия находится капелька яда. Если этот яд попадет вам в рану, смерть наступит в течение тринадцати секунд. Я упоминаю об этом просто затем, чтобы мы с вами соблюдали надлежащие тонкости. Пожалуйста, не оборачиваясь, возьмите это кресло и разверните его к стене… Хорошо. Теперь садитесь. Я сяду у вас за спиной, и мы побеседуем.

Китти волоком развернула кресло к стене, медленно обошла его и неуклюже села, не переставая ощущать острие, упирающееся ей в шею. Она услышала шорох одежды, скрип кожаных ботинок, негромкий вздох – человек садился в кресло и устраивался поудобнее. Китти молча смотрела в стену.

Снова послышался голос:

– Хорошо. Теперь мы готовы, и, надеюсь, можем перейти к делу. Вы понимаете, что предпринятые мною предосторожности связаны с суровой необходимостью? Я вовсе не хочу вам зла.

– Мы вам тоже, – ответила Китти ровным голосом, глядя в стену. – Однако мы тоже приняли свои меры.

– И какие же? – хмыкнул голос.

– У театра ждет одна из моих соратниц. У нее с собой маленькая кожаная сумочка. В сумочке заточены шестеро мелких демонов, погруженные во взрывающийся гель. Я полагаю, что это достаточно эффективное оружие – его хватит, чтобы снести все это здание. Мы не так давно похитили его со складов министерства обороны. Я говорю об этом затем, чтобы дать вам понять: мы способны на решительные действия. Но еще и потому, что, если через пятнадцать минут я не вернусь, моя подруга приведет бесов в действие и забросит сумочку в театр.

Лицо Китти оставалось каменным. Разумеется, все это была чистейшая ложь.

Смешок.

– Неглупо придумано, дорогая моя. Ну что ж, значит, нам стоит поторопиться. Как мистер Хопкинс вам, несомненно, говорил, у меня много свободного времени и немало знакомых среди волшебников, – я и сам порой балуюсь этим искусством. Однако меня, как и вас, тошнит от их власти!

В голосе послышались гневные нотки.

– Из-за мелкого финансового недоразумения правительство лишило меня моего состояния и владений! И теперь я, некогда спавший на ташкентских шелках, нищий! Совершенно невыносимая ситуация. Ничто не принесет мне большего наслаждения, чем зрелище падения волшебников! Вот почему я готов помочь вашему делу.

Все это было высказано с большой страстностью, и на каждом ударении острие стилета втыкалось Китти в шею. Девушка облизнула губы.

– Мистер Хопкинс говорил, что у вас имеются для нас ценные сведения.

– Да, это так. Вы должны понимать, что я не испытываю сочувствия к простолюдинам, которых вы защищаете. Однако ваша деятельность тревожит сильных мира сего, и это меня радует. Итак, к делу. Хопкинс изложил суть моего предложения?

Китти осторожно кивнула.

– Так вот, благодаря своим связям я получил доступ к архивам Глэдстоуна и немного изучил их. Расшифровав некоторые секретные коды, я выяснил особенности Морового Заклятия, которое стережет его останки.

– Оно кажется довольно хилой защитой, при его-то силе, заметила Китти. – Если можно так сказать.

– Вы девушка неглупая и себе на уме, – одобрительно сказал голос. Когда Глэдстоун умирал, он был стар и немощен, прямо ходячий скелет, и все, на что его хватило, это такое простое заклятие. Однако, несмотря ни на что, свою службу оно сослужило. Никто не решился потревожить гробницу Глэдстоуна из страха перед Моровым Заклятием. Тем не менее обойти его можно, если принять соответствующие меры предосторожности. Я могу сообщить вам, какие именно.

– Но почему мы должны вам доверять? — осведомилась Китти. Я не понимаю. Зачем вам это?

Голос, казалось не имел ничего против ее вопросов.

– Если бы я хотел погубить вашу организацию, невозмутимо откликнулся он, – вы бы оказались в наручниках в тот же миг, как отодвинули эту портьеру. Кроме того, как я уже сказал, я стремлюсь к свержению волшебников. Но вы, разумеется, правы. Меня интересует кое-что еще. Просматривая архивы Глэдстоуна, я обнаружил список ценностей, находящихся в гробнице. Там имеются предметы, которые интересуют как вас, так и меня.

Китти немного поерзала в широком золоченом кресле.

– Мне нужно не менее двух минут на то, чтобы выйти из здания, – заметила она. – Уверяю вас, моя подруга чрезвычайно пунктуальна.

– Я буду краток. Мистер Хопкинс, видимо, уже рассказал вам о чудесах, которые хранятся в склепе, – вы получите их, и магическое оружие, и все остальное. Мне они не нужны – я человек мирный. Однако я коллекционирую редкости и диковинки и хотел бы получить плащ Глэдстоуна, который лежит сложенным на его саркофаге. Никаких магических свойств он не имеет, так что вам от него пользы не будет. И кстати, если его деревянный посох уцелел, я хотел бы получить и его тоже. Магическая ценность его невелика – насколько я понимаю, он снабдил его слабым оберегом, отпугивающим насекомых, — но мне было бы приятно видеть его в своей скромной коллекции.

– Если мы раздобудем остальные сокровища, – сказала Китти, — плащ и посох мы с радостью отдадим вам.

– Прекрасно, договорились. Согласие принесет процветание обеим сторонам. Вот необходимое вам снаряжение.

Раздался шорох, и на ковре в поле зрения Китти появилась черная сумочка.

Пока что не трогайте. Там шкатулка и молоток. Они защитят вас от Морового Заклятия. Подробные инструкции прилагаются. Следуйте им, и останетесь живы. Слушайте внимательно, – продолжал голос. Сегодня ночью, в половине двенадцатого, служители аббатства уйдут. Подойдите ко входу во двор аббатства – я устрою так, чтобы двери оставили открытыми. Путь в сам собор преграждает еще одна дверь. Как правило, ее запирают на два средневековых замка и засов. Но я и ее оставлю незапертой. Проберитесь в северный трансепт и отыщите там статую Глэдстоуна. Позади нее, в колонне – вход в гробницу. Чтобы войти, нужно просто отпереть его ключом. Китти шевельнулась.

– Ключом?

Что-то маленькое и блестящее мелькнуло в воздухе и упало на пол рядом с сумочкой.

– Берегите его, – сказал голос. – И пожалуйста, не забудьте защитить себя с помощью моей магии, прежде чем отопрете гробницу, а не то все эти утомительные приготовления пропадут впустую.

– Мы не забудем, – сказала Китти.

– Вот и хорошо.

Она услышала, как ее собеседник встал. Голос звучал теперь у нее над головой, очень близко.

– Тогда это все. Желаю удачи. Не оборачивайтесь.

Острие, упиравшееся ей в шею, начало отодвигаться, но так медленно и постепенно, что Китти даже не заметила, когда оно исчезло. Она выждала целую минуту, неподвижно глядя в пустоту широко раскрытыми глазами.

Наконец терпение ее иссякло.

Она развернулась одним стремительным движением; нож уже был у нее в руке.

Ложа была пуста. И когда Китти вынырнула в коридор, спрятав ключ и крепко сжимая сумочку, поблизости не было ни души.

26

Когда-то в далеком прошлом, задолго до того, как в Лондоне появились первые волшебники, Вестминстерское аббатство господствовало над городом. Династия забытых королей строила аббатство на протяжении нескольких веков, оно занимало большую площадь, в его стенах жили ученые монахи, которые молились в соборе, работали в библиотеке и трудились на полях. Главный собор монастыря возносился в небо более чем на тридцать метров, и надменные башни смотрели на город с западного конца и из центра здания. Собор был построен из прочного белого камня, который с ходом веков потемнел от дыма и магических эманации, поднимающихся над растущим городом.

Шли годы. Короли утратили власть, и их сменила череда парламентов, собиравшихся в Вестминстер-Холле неподалеку от аббатства. Влияние церкви тоже мало-помалу слабело, и монахам пришлось затянуть пояса – для них наступили тяжелые времена. Большая часть зданий монастыря пришла в упадок, и лишь монастырская аркада – четыре широких крытых колоннады, окружающих прямоугольное открытое пространство, засеянное травой, – оставалась в приличном состоянии. А с тех пор, как власть перешла от парламента к новым владыкам – группе могущественных волшебников, которым было не до традиций и не до церкви, – казалось, что древнее аббатство вот-вот превратится в руины.

Однако благодаря одной традиции здание сохранилось. С незапамятных времен властителей страны, будь то короли или министры, было принято хоронить в подземельях собора. Среди колонн нефа уже теснились бесчисленные гробницы и памятные доски, а земля под собором была источена склепами и могилами. И волшебники, которые стремились к вечной славе не меньше любого из древних королей, решили традицию продолжить. Быть похороненным в стенах собора сделалось большой честью.

Оставшихся монахов выпроводили взашей, оставили только несколько клириков, чтобы те время от времени отправляли службы, и аббатство дожило до наших дней, сделавшись чем-то вроде гигантского мавзолея. Мало кто из простолюдинов забредал туда даже среди бела дня, а уж по ночам аббатства сторонились, как чумы. У него была нездоровая репутация.

А потому здание практически не охранялось. Так что у грабителей почти не было шансов столкнуться с какими-либо охранниками, когда, ровно в одиннадцать тридцать, первый из них подошел к незапертым дверям, ведущим в монастырскую подсобку, и бесшумно проскользнул внутрь.

Китти хотела сходить в монастырь в то время, когда он был открыт для посещения, чтобы произвести разведку и изучить расположение гробницы Глэдстоуна. Однако мистер Пеннифезер ей запретил.

– Мы не должны давать повод для подозрений, – сказал он.

На самом деле, Китти тревожилась напрасно. Мистер Хопкинс, как всегда, обо всем позаботился. За этот долгий и нервный день он перелистал множество карт и планов аббатства и его окрестностей. Он показал им расположение трансепта, в котором находилось большинство захоронений; он показал им крытые галереи, в которых некогда сидели и читали, а в плохую погоду и прогуливались монахи. Он показал им улицы, ведущие к аббатству, и обвел кружочками посты ночной полиции и известные пути передвижения следящих шаров. Он указал, где находится дверь, которая должна быть оставлена незапертой, и посоветовал пробираться в аббатство по одному, чтобы не привлечь внимания ночных патрулей. Короче, мистер Хопкинс предусмотрел все.

– Жаль, что я не обладаю такой устойчивостью, как вы, – печально говорил он. – А не то я бы и сам поучаствовал.

Тут вошел мистер Пеннифезер, провожавший Стенли, который, пыхтя, приволок из кладовой ящик с оружием.

– Ну-ну, Клем! – воскликнул он. – Вы свое дело уже сделали! Остальное предоставьте нам. Мы – профессионалы по части краж и грабежей.

– Простите, сэр, – сказала Китти, – а вы что, тоже идете?

Старик пошел пятнами от ярости.

– Разумеется! Это будет величайший момент моей жизни! Да как вы могли подумать, что я не пойду? Думаете, я совсем уже развалина?

– Да что вы, что вы, сэр! Нет, конечно!

И Китти снова склонилась над планом собора.

Большие надежды и тревога сказывались на группе: все они, даже Энн, обычно такая уравновешенная, в тот день были на взводе и напряжены, как струна. С утра всем было роздано нужное снаряжение, и некоторое время все молча сидели и готовились. Когда Китти вернулась и принесла дары благодетеля, мистер Пеннифезер и мистер Хопкинс уединились в подсобке и принялись изучать заклинания. А прочие тем временем бродили среди красок и мольбертов и почти не разговаривали. Энн готовила бутерброды на обед.

После обеда Китти, Фред, Стенли и Ник пошли в кладовую потренироваться. Фред со Стенли по очереди метали диски в искромсанный столб, а Ник с Китти тем временем затеяли шуточную драку на ножах. Вернувшись, они обнаружили, что мистер Хопкинс с мистером Пеннифезером все еще сидят взаперти и что-то обсуждают. В половине шестого, когда атмосфера сделалась совсем уж взрывоопасной, Энн принесла поднос с чаем и миндальным печеньем. Часом позже мистер Пеннифезер наконец появился из подсобки. Он не спеша подошел и налил себе остывшего чаю.

– Мы расшифровали заклинание, – объявил он. – Теперь мы действительно готовы!

Он поднял чашку и провозгласил торжественный тост:

– За все, что ни принесет сегодняшняя ночь! Правда на нашей стороне. Будьте уверенны и тверды, друзья мои! Если нам хватит мужества и мы не дрогнем, отныне наша жизнь никогда уже не будет прежней!

Он залпом выпил чай и со стуком опустил чашку обратно на поднос.

И начались последние обсуждения.

Китти проникла в монастырскую подсобку второй. Первой вошла Энн, буквально за минуту до нее. Девушка смотрела в непроглядную тьму. Поблизости слышалось дыхание Энн.

– Свет зажечь рискнем? – прошептала Китти.

– Фонарик-ручку, – откликнулась Энн. – У меня с собой.

Тонкий луч осветил противоположную стену, потом пробежал по лицу Китти. Китти поспешно зажмурилась и прикрыла глаза рукой.

– Свети в пол! – сказала она. – А то мало ли, вдруг тут окна.

Пригнувшись к выложенному каменными плитами полу, Энн водила вокруг себя фонариком. Из темноты выныривали то штабель банок с краской, то лопаты, то вилы, то новенькая блестящая газонокосилка. Китти сбросила с плеч свой рюкзачок, опустила его на пол и взглянула на часы.

– Сейчас должен подойти следующий, – сказала она.

Словно бы в ответ на ее слова, снаружи, откуда-то из-за двери, донесся шорох. Энн выключила фонарик, и обе застыли в ожидании.

Дверь открылась и закрылась. Послышалось громкое сопение. Пролетевший сквознячок принес с собой мощный запах одеколона.

Китти расслабилась.

– Привет, Фред, – сказала она.

Остальные прибывали с пятиминутными интервалами. Последним пришел сам мистер Пеннифезер. Он уже устал и задыхался. Преодолевая одышку, он распорядился:

– Стенли, Фредерик! Включите… фонари! В этой… в этой комнате нет окон. Нам нечего опасаться.

Вспыхнули два мощных фонаря, и стала видна вся группа: шесть фигур с рюкзаками, все в черном. Мистер Пеннифезер даже тросточку свою выкрасил в черный цвет, а ее конец обмотал тряпочкой, чтобы она не стучала. Теперь он стоял, опираясь на нее, нарочито неспешно обводя взглядом своих помощников, выжидая, пока восстановятся силы.

– Хорошо, сказал он наконец. – Энн, головные уборы, пожалуйста.

Энн достала и раздала черные шерстяные шлемы-маски, закрывающие лицо. Фред взглянул на свою маску с большим недоверием.

– Не нравятся мне эти штуки! – пробурчал он. – Они кусаются.

Мистер Пеннифезер раздраженно цокнул языком.

– Нам нужна максимальная скрытность, Фредерик, – сказал он. — Это слишком важно. Надевайте. Последняя проверка, потом выходим во двор. Итак, Николас, шкатулка с Герметическим Плащом у вас?

– У меня.

– А молоток, которым нужно по ней ударить?

– И молоток тоже.

– Фредерик, ломик у вас с собой? Хорошо. А ваш незаменимый набор ножей? Великолепно. Стенли – веревка и компас. Китти – лейкопластырь, бинты и мазь. Хорошо. А у меня – ключ от гробницы. Что касается оружия – у каждого из нас должен быть как минимум один стакан с мулером и какой-нибудь шар с элементалями. Прекрасно.

Он еще немного выждал, чтобы восстановить дыхание.

– И последнее, – добавил он. – Прежде, чем мы войдем. К оружию прибегать, только если нас попытаются схватить. В противном случае главное – не поднимать шума. Остаться незамеченными. Если двери собора окажутся заперты, мы уйдем. В самой гробнице мы отыщем сокровища. Я разделю их между вами. Наполните свои рюкзаки и вернетесь тем же путем, каким мы пришли. Соберемся в этом помещении. Если что-то пойдет не так, при первой же возможности отправляйтесь в нашу кладовую. К магазину не приближайтесь. Если, по каким-то причинам, со мной что-нибудь случится, мистер Хопкинс скажет вам, что делать дальше. Он будет ждать вас в кофейне «У друидов» завтра после обеда. Вопросы есть? Нет? Николас, не будете ли вы так любезны…

В конце подсобки была вторая дверь. Николас молча подошел к ней и толкнул ее. Дверь распахнулась. За ней царила непроглядная уличная тьма.

– Идемте, – сказал мистер Пеннифезер.

Они двинулись в путь в следующем порядке: Ник, за ним Китти, за нею Фред, потом Энн, Стенли и мистер Пеннифезер в арьергарде.

Беззвучно, точно летучие мыши, скользили они по колоннаде – темные пятнышки на фоне черной стены. Чуть более светлые прямоугольники виднелись на месте окон слева от них, но внутреннего двора аббатства было вообще не видно. Луны не было, и путь ничто не освещало. Их ноги, обутые в кеды, ступали по каменным плитам, производя не больше шума, чем сухие листья на ветру. Обмотанная тряпкой тросточка мистера Пен-нифезера тихо постукивала где-то позади. Впереди накрытый тканью фонарь Ника покачивался на длинной цепочке, скользя над самой землей, точно блуждающий огонек – Ник нес его как можно ниже, чтобы их нельзя было заметить с улицы.

Китти считала окна, мимо которых они проходили. Миновав восьмой серый прямоугольник, путеводный огонек свернул направо, за угол аркады. Китти тоже свернула следом и вновь принялась считать арки. Раз, два… Рюкзак давил ей на спину; она чувствовала, как его содержимое перекатывается внутри. Девушка от души надеялась, что шары надежно замотаны в тряпки и не побьются. Четыре, пять… На ходу она машинально проверила остальное оружие: нож на поясе, метательный диск в кармане куртки. Они придавали ей куда больше уверенности, чем любое магическое оружие: они были не запятнаны прикосновением демонов.

Шесть, семь… Они были в конце северной колоннады. Путеводный огонек дернулся и замер. Китти едва не налетела на Ника, но успела вовремя остановиться. Сзади еще некоторое время слышался шорох шагов, потом все стихло.

Китти почувствовала, что Ник повернул голову. До нее донесся его шепот:

– Вход в собор… Сейчас проверим.

Они приподнял фонарь, провел им перед собой. Китти мельком увидела черную поверхность старинной двери, сильно исцарапанной и усаженной гигантскими гвоздями. Когда мимо пронесли фонарь, тени от шляпок взметнулись и закружились. Фонарь снова опустился. Тьма, тишина, легкое царапанье. Китти ждала, сжимая подвеску в кармане. Она представляла себе, как пальцы Ника шарят по темному дереву и шляпкам гвоздей, отыскивая огромную железную задвижку. До нее донесся шорох, сдавленное кряхтение и ругань Ника. Очевидно, у него возникли какие-то проблемы.

– Ну, давай же!

Что-то негромко брякнуло… Слабый свет разлился по каменным плитам. Ник поставил фонарь на пол и теперь сражался с задвижкой обеими руками. Стоящий позади Китти, прямо за спиной, Фред бурчал себе под нос ругательства. Девушка осознала, что от напряжения так сильно стискивает зубы, что у нее заныла челюсть. Неужели благодетель ошибся? А вдруг дверь все-таки заперта? Если так, то они попали впросак. Это их единственный путь внутрь собора, а дверь ломать нельзя. Взрыв может привлечь внимание.

Кто-то протиснулся мимо нее – Китти по запаху определила, что это Фред.

– Пусти, дай я. Подвинься…

Снова шорох – Ник отступил в сторону. Что-то скрежетнуло, Фред крякнул. Потом раздался громкий треск и удар, а сразу вслед за этим – скрип старых петель.

– А я-то думал, тут проблемы! – в голосе Фреда слышалось удовлетворение. – Она даже не ржавая!

Он вернулся на свое место в процессии, и, не тратя лишних слов, группа прошла в дверь и притворила ее за собой. Они очутились в нефе Вестминстерского аббатства.

Ник поправил покрывало на своем фонаре, так, чтобы тот отбрасывал только узкий кружок света на пол. Они немного выждали, пока глаза привыкнут к тусклому освещению. В соборе было не так уж темно: постепенно Китти начала различать призрачные силуэты высоких стрельчатых окон напротив них, в северной стене нефа. Постепенно их очертания становились все четче: их подсвечивали далекие огни города, в том числе фары проезжающих мимо автомобилей. На стеклах окон были изображены непонятные фигуры, но свет был недостаточно силен, чтобы их разглядеть. Снаружи не доносилось ни звука. Китти чувствовала себя так, словно находится в огромном коконе.

Поблизости от нее виднелась каменная колонна. Капитель ее терялась где-то во мраке свода. Вдоль нефа через равные промежутки тянулись другие такие же колонны, у оснований которых громоздились многочисленные темные пятна самой причудливой формы. При виде этих пятен у Китти засосало под ложечкой – все это были памятники и гробницы.

Приглушенный стук известил их о том, что мистер Пеннифезер двинулся вперед. Его чуть слышный шепот из-под маски пробудил целый рой отзвуков, которые пошли гулять взад-вперед среди каменных колонн.

– Ну, быстрей! За мной!

И они заторопились через неф вслед за слабым пятнышком света. Мистер Пеннифезер шагал первым, настолько быстро, насколько мог, а прочие следовали за ним по пятам. Стенли отклонился влево. Когда они проходили очередное бесформенное пятно тьмы, Стенли из любопытства поднял свой фонарь – и шарахнулся с воплем. По стенам заметались тени. Отголоски его крика еще долго стояли у всех в ушах. .

Мистер Пеннифезер развернулся в его сторону; Китти выхватила нож; в руках Фреда и Ника сверкнули серебристые диски.

– В чем дело? – прошептала Китти, еле слыша себя из-за стука собственного сердца.

Жалобный голос из темноты:

– Тут, рядом с нами… там… там привидение!

– Привидений не бывает. Подними фонарь!

Стенли повиновался, с явной неохотой. Дрожащий свет фонаря озарил нишу, в которой высился каменный постамент. На обращенной к ним стороне постамента была высечена арка, а в ней – скелет, закутанный в саван и потрясающий копьем.

– А-а! – растерянно протянул Стенли. – Это статуя…

– Идиот! – прошептала Китти. – Это просто чья-то гробница. Ты погромче заорать не мог?

– Идемте, – мистер Пеннифезер уже двинулся дальше. – Мы теряем время.

Когда они прошли неф до конца, обогнули массивную колонну и свернули в северный трансепт, гробниц, теснящихся между колонн, сделалось еще больше. Ник и Стенли время от времени поднимали свои фонари, чтобы посветить на могилы – где-то тут должна была находиться и гробница Глэдстоуна. Многие статуи были точными, в человеческий рост изображениями усопших волшебников: одни восседали в резных креслах, изучая пергаментные свитки, другие стояли в героических позах, в длинных, складчатых одеяниях, и их бледные лица с резкими чертами взирали незрячими глазами на торопящихся мимо людей. Одна из волшебниц держала в руках клетку с унылой лягушкой внутри; эта женщина была, для разнообразия, изображена смеющейся. И даже Китти, невзирая на ее стальную решимость, сделалось не по себе. Чем скорей они отсюда уйдут, тем лучше…

– Вот! – прошептал мистер Пеннифезер.

Скромная статуя из белого мрамора – человек, стоящий на невысоком, круглом пьедестале. Чело его было нахмурено, на лице запечатлелась суровая озабоченность. На нем была развевающаяся мантия, а под ней – старомодный костюм с высоким жестким воротничком. Пальцы небрежно сцеплены перед собой. На пьедестале значилось всего одно слово, глубоко врезанное в мрамор:

ГЛЭДСТОУН

Это прославленное имя произвело впечатление даже на отчаянных грабителей. Они сгрудились в кучку, стараясь держаться на почтительном расстоянии от статуи. Мистер Пеннифезер негромко сказал:

– Ключ от гробницы – у меня в кармане. Вход – вон в той колонне. Маленькая бронзовая дверца. Китти, Энн – у вас самые острые глаза. Найдите дверцу и замочную скважину на ней. Согласно… – он с трудом подавил приступ кашля, – согласно архивам, скважина должна быть где-то слева.

Китти с Энн обогнули статую и приблизились к колонне. Энн направила на колонну свет своего фонарика. Они осторожно пошли вокруг колонны, и вот в луче фонарика блеснул металл. Они подступили вплотную. Металлическая панель была невысока: метра полтора в высоту, – и довольно узка. Никаких украшений на ней не было, если не считать цепочки мелких заклепок, шедшей вдоль краев.

– Нашла! – шепнула Китти.

Крошечная дырочка была у левого края дверцы, примерно посередине. Энн поднесла фонарик поближе: замочная скважина заросла паутиной.

Мистер Пеннифезер привел остальных, и все столпились у колонны.

– Николас, – сказал он, – готовьте Плащ.

Минуты две Китти вместе со всеми неподвижно стояла в темноте, ровно дыша сквозь шерстяные волокна маски и дожидаясь, пока Ник все приготовит. Изредка раздавалось приглушенное гудение, говорящее о том, что снаружи, по Парламентской площади, прокатил лимузин. А в остальном было тихо, если не считать того, что мистер Пеннифезер деликатно покашливал, закрываясь перчаткой.

Ник прочистил горло.

– Готово.

В этот момент они услышали вой сирен. Вой все нарастал, потом пронесся по Вестминстерскому мосту и растаял в ночи. Наконец мистер Пеннифезер коротко кивнул.

– Давайте, – сказал он. – Подойдите ближе, а не то Плащ вас не защитит.

Ни Китти, ни остальных уговаривать не пришлось. Они сдвинулись в тесный кружок, лицами внутрь, плечом к плечу. В середине круга стоял Ник, который держал в одной руке гладкую шкатулку черного дерева, а в другой – небольшой молоточек. Мистер Пеннифезер кивнул:

– Ключ у меня. В тот момент, когда Плащ нас укроет, я поверну ключ в замке. И когда это произойдет, стойте и не двигайтесь – что бы ни случилось.

Ник занес молоточек и с размаху опустил его на крышку черной шкатулки. Крышка распалась надвое, треск разнесся по собору, точно пистолетный выстрел. Из шкатулки вылетел поток желтых частиц, которые закружились в воздухе, мерцая своим собственным светом. Они взмыли над их головами на высоту примерно четырех метров, а потом посыпались в стороны и вниз, точно вода из фонтана, падая на каменный пол и растворяясь в нем. А из шкатулки летели все новые частицы, вздымаясь вверх и осыпаясь вниз, образуя бледный светящийся шатер, который накрыл их всех.

Мистер Пеннифезер достал маленький золотой ключик. С удивительным проворством, но не забывая следить, чтобы его рука оставалась внутри светящегося купола, он воткнул ключ в замочную скважину, провернул его и отдернул руку, как от гремучей змеи.

Они ждали. Никто не шевельнул ни единым мускулом. Скулы Китти омывал холодный нот.

Бронзовая дверца беззвучно распахнулась внутрь. За ней открылась чернота, из которой медленно поплыл наружу светящийся зеленый шарик. Приближаясь к отверстию, он внезапно ускорил движение и одновременно увеличился в размерах с редкостно отталкивающим шипением. Еще миг – и в трансепт вылетело ярко-зеленое облако, озарившее все статуи и памятники, точно вспышка пламени. Люди съежились под своим защитным Плащом, пока Моровое Заклятие выжигало воздух вокруг них, поднявшись до середины стен трансепта. Они были в безопасности, главное – не покидать пределов купола; но, несмотря на это, в ноздри им ударил такой сильный запах мерзости и гниения, что они с трудом сдерживали тошноту.

– Надеюсь, – прохрипел мистер Пеннифезер, пока зеленое облако металось взад-вперед по собору, – Плащ протянет дольше, чем Моровое Заклятие. Ну, а если нет – боюсь, Стенли, следующие скелеты, которые ты увидишь, будут наши собственные.

Внутри Плаща сделалось очень жарко. Китти чувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Девушка закусила губу и постаралась сосредоточиться – потерять сейчас сознание было поистине смерти подобно.

Моровое Заклятие развеялось с удивительной внезапностью. Зеленое облако как будто втянулось внутрь, точно оно за неимением жертвы было вынуждено пожрать само себя. Только что весь трансепт был залит его жутким светом, а в следующий миг оно испарилось, и вновь воцарилась тьма.

Прошла минута. С носа Китти капал пот. Все они по-прежнему не шевелили ни единым мускулом.

Потом мистер Пеннифезер внезапно разразился хохотом. Это был пронзительный, почти истерический смех, от которого у Китти волосы встали дыбом. В нем звучали торжествующие нотки, несколько выходящие за пределы нормального. Девушка инстинктивно отшатнулась и выступила за пределы Плаща. Минуя желтый покров, она ощутила покалывание, а потом – ничего. С минуту она озиралась по сторонам, потом перевела дух.

– Ну что, гробница открыта, – сказала она.

БАРТИМЕУС

27

Вечерело. Владельцы мелких кофеен в переулочках рядом с площадью наконец-то зашевелились, засветили фонари, висящие над дверьми, и утащили внутрь деревянные стулья, которые целый день стояли на мостовой. Перезвон вечерних колоколов поплыл над городом из-под черных шпилей старого Тынского собора, где покоится мой старый приятель Тихо^[2K43], и улицы заполнились говором пражан, возвращающихся по домам.

Парень большую часть дня просидел за столиком с белой скатертью у входа в трактир, читая одну за другой чешские газеты и дешевые книжонки. Когда он поднимал голову, ему открывался хороший вид на Староместскую площадь, на которую выходила улица в десятке метров оттуда; а когда он опускал голову, ему открывался еще лучший вид на нагромождение пустых кофейных чашек и тарелок, заваленных колбасными шкурками и крошками от крендельков – остатками его послеполуденной трапезы.

Я сидел за тем же столиком. На мне были огромные темные очки и навороченный костюм, почти такой же, как у него. В знак солидарности я положил и себе один кренделек и разломал его на кусочки, чтобы сделать вид, будто я его ел. Хотя, разумеется, я ничего не ел и не пил.^[2K44]

Староместская площадь была одним из самых просторных открытых пространств в восточной части города: неровная мостовая из ярких булыжников, усеянная пешеходами и цветочными лотками. Стайки птиц лениво перелетали с места на место перед фасадами элегантных пятиэтажных домов, из тысячи труб вился дымок… Сцена была настолько мирная, насколько только можно желать, и тем не менее мне было не по себе.

– Прекратишь ты ерзать, или нет? – Парень хлопнул книжкой об стол. – Я из-за тебя не могу сосредоточиться!

– Ничего не могу с этим поделать, – ответил я. – Слишком уж мы на виду!

– Нам ничто не угрожает, расслабься.

Я украдкой огляделся по сторонам.

– Это тебе так кажется. Лучше бы мы подождали в отеле!

Парень покачал головой:

– Я бы с ума сошел, если бы еще хоть немного просидел в этой блошиной яме. Я на этой постели спать не могу, такая она пыльная. А еще на мне всю ночь пировала стая клопов – я буквально слышал, как они с меня сыплются каждый раз, стоит мне чихнуть.

– Ну, если тебе кажется, что ты слишком пыльный, мог бы принять ванну.

Парень вроде как смутился.

– Чем-то мне не нравится эта ванна. Вид у нее какой-то… хищный. В любом случае, Прага — достаточно безопасное место: тут и магии-то практически не осталось. Ты ведь за все время, что мы тут сидим, так ничего и не видел – ни единого беса, ни единого джинна, ни единого заклятия. А мы в самом центре города! Вряд ли кто-то увидит, кто ты такой на самом деле. Расслабься.

Я пожал плечами:

– Ну, как скажешь. В конце концов, не мне придется бегать по стенкам и не меня солдаты будут тыкать пиками в зад.

Но он не слушал. Он снова взял свою книжонку и, сосредоточенно хмурясь, принялся читать дальше. А я вернулся к своему прежнему занятию, то есть принялся проверять и перепроверять все планы.

Вот ведь в чем штука: парень был абсолютно прав – за весь день мы так и не видели ничего магического. Это не значит, что поблизости не имелось представителей властей: на площадь время от времени забредали несколько солдат в темно-синих формах, блестящих сапогах и отполированных до блеска фуражках.^[2K45] Один раз они даже остановились у столика моего хозяина и потребовали наши документы. Хозяин достал свой фальшивый паспорт, а я навел на них Пелену, так что они забыли, чего хотели, и пошли дальше своей дорогой. Однако мы не видели ни одного из проявлений магии, столь характерных для Лондона: ни поисковых шаров, ни фолиотов, замаскированных под голубей, ничего. Все выглядело абсолютно невинным.

Однако, при всем при том, я ощущал мощную магию где-то по соседству, неподалеку от того места, где мы находились, магию, действующую одновременно на всех планах. Каждый из планов звенел от нее, особенно седьмой, откуда обычно и является большая часть неприятностей. Магия была направлена не на нас – и тем не менее она меня нервировала, в особенности потому, что мальчишка, будучи человеком, юнцом и гордецом, ничего не чуял и старательно изображал из себя туриста. А мне отчаянно не хотелось оставаться на виду.

– Надо было согласиться, когда он предлагал встретиться где-нибудь в уединенном месте, – настаивал я. – Тут чересчур многолюдно.

Парень фыркнул:

– Это чтобы предоставить ему возможность снова вырядиться гулем? Думаю, не стоило. Он вполне может носить костюм и галстук, как все нормальные люди.

Скоро должно было пробить шесть. Парень оплатил наш счет и торопливо запихал все свои газеты и книжонки в рюкзачок.

– Ну, пошли к ларьку с хот-догами, – сказал он. – Держись позади меня, как и в прошлый раз, и защищай меня, если что-нибудь случится.

– Слушаюсь, босс. Кстати, сегодня на тебе нет шляпы с пером. Как насчет розочки или ленты в волосах?

– Нет, благодарю.

– Ну, я просто спросил…

Мы разошлись в толпе. Я немного отстал, держась поближе к зданиям на краю площади, в то время как парень направлялся прямиком к ее центру. Поскольку большая часть торопящихся домой горожан по той или иной причине шла вдоль стен, он несколько бросался в глаза. Я смотрел ему вслед. Стайка воробьев выпорхнула у него из-под ног и улетела куда-то на крыши. Я поспешно проверил их, но тайных наблюдателей среди них не оказалось. Пока что все шло хорошо.

Некий джентльмен с жидкими усиками и предприимчивой натурой приладил к велосипеду жаровню и устроился на бойком месте почти в самой середине площади. Он разжег уголья и деловито поджаривал сосиски со специями для голодных пражан и гостей столицы. К нему выстроилась небольшая очередь – в нее-то и встал мой хозяин, лениво озираясь по сторонам в поисках Арлекина.

Я непринужденно привалился к одной из стен, оглядывая площадь. Площадь мне не нравилась: слишком много окон, полыхающих отсветами заходящего солнца – поди, угадай, кто оттуда за тобой следит!

Шесть пробило и миновало. Арлекин не появился.

Очередь к сосисочнику таяла. Натаниэль стоял последним. Он подвигался вперед и рылся в карманах в поисках мелочи.

Я проверял прохожих на дальних подступах к площади. У входа в ратушу стояла и болтала небольшая кучка народу, но большинство людей по-прежнему торопились по домам, появляясь с улиц, ведущих на площадь, и снова исчезая на них.

Если Арлекин и был поблизости, он ничем не выдавал своего присутствия.

Мое беспокойство росло. Никакой ощутимой магии поблизости по-прежнему не было, но щекочущее ощущение на всех планах сохранялось.

Я чисто по привычке проверил все выходы с площади. Их было семь… Ну что ж, хоть это хорошо: случись что, будет куда бежать.

Натаниэль был уже вторым в очереди. Впереди него стояла девочка, которая просила налить ей еще кетчупа.

На площадь размашистым шагом вышел высокий человек. На нем был костюм и шляпа, в руках он нес потертую сумку. Я смерил его пристальным взглядом. По росту он вполне мог быть Арлекином, но сказать наверняка было трудно.

Натаниэль его еще не заметил. Он смотрел на девочку, которая уходила, пошатываясь под тяжестью своего огромного хот-дога.

Человек направлялся к Натаниэлю и шагал быстро. Быть может, слишком быстро – как будто направляясь к какой-то неизвестной цели…

Я устремился в ту сторону.

Человек прошагал поблизости от Натаниэля, даже не взглянув в его сторону, и, не сбавляя скорости, пошел дальше.

Я снова расслабился. Быть может, мальчишка все же прав. Я действительно чересчур нервозен.

Натаниэль покупал себе сосиску. Он, похоже, спорил с продавцом насчет добавочной порции квашеной капусты.

Но где же все-таки Арлекин? Часы на башне Старой ратуши показывали двенадцать минут седьмого. Он очень сильно опаздывает…

И тут откуда-то из толпы прохожих на краях площади послышалось позвякиванье: негромкое, ритмичное, словно колокольчики на лапландских санях, издалека слышные над снежной пустыней. Позвякиванье доносилось как будто со всех сторон одновременно. Звук был знакомый и в то же время отчего-то непохожий ни на что из того, что мне доводилось слышать прежде… Я никак не мог определить, что это такое.

Но тут я увидел синие пятнышки, прокладывающие себе путь через толпу у выхода на все семь улиц, и все понял. По булыжной мостовой грохотали сапоги, солнечные зайчики взблескивали на дулах винтовок, металлические феньки позвякивали на груди – чуть ли не половина вооруженных сил Праги стянулась к этой площади. Толпа подалась в стороны, послышались испуганные возгласы. Солдаты внезапно остановились. Все выходы с площади были перекрыты плотными шеренгами.

Я уже мчался через площадь.

– Мэндрейк! – крикнул я. – Забудь про Арлекина! Надо уходить!

Парень обернулся, держа свой хот-дог, и только теперь увидел солдат.

– А! – сказал он. – Как это некстати!

– Ты прав, как никогда. И по крышам уйти не удастся. Там тоже перевес не на нашей стороне.

Натаниэль поднял голову – и получил возможность насладиться великолепной панорамой крыш, усиженных несколькими десятками фолиотов. Они, очевидно, взобрались по крышам с той стороны и теперь восседали на коньках и трубах всех домов, что выходили на площадь, осклабившись и делая нам оскорбительные жесты хвостами.

Торговец хот-догами тоже увидел оцепление. Он испуганно вскрикнул, вскочил в седло своего велосипеда и помчался прочь по мостовой, теряя по пути сосиски, квашеную капусту и шипящие уголья из жаровни.

– Это всего лишь люди, – сказал Натаниэль. – Здесь ведь не Лондон, верно? Давай прорвемся.

Мы уже бежали бегом к ближайшей из улиц – Карловой.

– Я думал, ты хочешь, чтобы я не применял насилия или какой-либо бросающейся в глаза магии, – заметил я.

– Ну, теперь выбирать не приходится. Если наши друзья-чехи желают затеять скандал, то мы имеем право… Ой!

Мы еще не потеряли велосипедиста из виду, когда это случилось. Велосипедист, словно обезумев от страха и не зная, что ему делать, два раза промчался по площади взад-вперед, а потом вдруг изменил направление и, опустив голову и изо всех сил работая ногами, устремился прямиком на одну из солдатских шеренг. Солдат поднял винтовку, прогремел выстрел. Велосипедист дернулся, уронил голову набок, ноги его упали с педалей и задергались, волочась по земле. Увлекаемый инерцией, велосипед продолжал стремительно мчаться вперед, грохоча жаровней, пока не врезался в разбегающуюся шеренгу и не упал наконец. Во все стороны полетели труп, сосиски, горячие уголья и холодная капуста.

Мой хозяин остановился, тяжело дыша.

– Мне нужен Щит, – сказал он. – Немедленно!

Я поднял палец и окутал нас обоих Щитом. Он повис в воздухе, мерцая, видимый на второмплане, – неровный шар, смахивающий на картофелину, перемещающийся вместе с нами.

– А теперь – Взрыв! – яростно сказал парень. – Мы все-таки проложим себе путь!

Я пристально взглянул на него.

– Ты уверен? Это все-таки люди, а не джинны.

– Ну ладно, тогда как-нибудь расшвыряй их в стороны. Можешь наставить им синяков. Мне пофиг. Главное – пройти сквозь оцепление целыми и невредимыми…

Из кучи-малы выбрался солдат и быстро прицелился. Выстрел. Пуля, выпущенная с тридцати метров, прошила Щит насквозь и снова вылетела наружу, зацепив по пути волосы на макушке Натаниэля.

Парень гневно уставился на меня:

– И это называется Щит?!

Я поморщился:

– Они стреляют серебряными пулями.^[2K46] Щит ненадежен.

Я повернулся, ухватил его за шиворот и тем же движением сменил облик. Стройная, изящная фигурка Птолемея выросла и раздалась; кожа обернулась камнем, черные волосы – зеленым мхом. И вскоре все солдаты на площади получили прекрасную возможность наблюдать темнокожую, кривоногую горгулью, которая удирала со всех ног, волоча за собой негодующего подростка.

– Куда ты прешь? – вопил мальчишка. – Мы же окружены!

Горгулья сердито щелкнула клювом.

– Тихо. Я думаю.

Что было не так-то просто во всем этом бардаке. Я вылетел обратно на середину площади. Со стороны всех улиц медленно наступали солдаты: винтовки наизготовку, сапоги грохочут, регалии побрякивают. Фолиоты на крышах нетерпеливо загомонили и принялись спускаться пониже. Шорох их когтей по черепице напоминал стрекот тысяч насекомых. Горгулья замедлила бег и остановилась. Мимо просвистело еще несколько пуль. Парень, болтающийся у меня в лапах, был очень уязвим. Я поставил его перед собой, и каменные крылья сомкнулись над ним, защищая от пуль. Это принесло дополнительную выгоду: теперь я не слышал его возражений.

Серебряная пуля отлетела от крыла, ужалив мою сущность своим ядовитым прикосновением.

Мы были окружены со всех сторон: на уровне улицы – серебро, вверху – фолиоты. Оставался только один выход. Средний путь.

Я немного отвел крыло и приподнял парня, чтобы ему было виднее.

– Взгляни-ка, – сказал я. – Как тебе кажется, у какого из этих домов самые тонкие стены?

Парень сперва не понял. Потом глаза у него расширились.

– Ты что, решил…

– Вон у того? С розовенькими ставенками? Да, возможно, ты прав. Ну, посмотрим…

И с этими словами мы рванули вперед, сквозь дождь пуль: я – вытянув клюв и сузив глаза, он – задыхаясь и пытаясь одновременно сжаться в комок и закрыть голову руками. На земле горгульи могут развивать довольно приличную скорость, главное – изо всех сил помогать себе крыльями. Не могу не отметить, что на мостовой за нами оставался узкий выжженный след.

Вот краткое описание моей цели: затейливый четырехэтажный дом, ухоженный, длинный, с высокими арками в первом этаже, говорящими о том, что там находятся торговые ряды. Позади него вздымались суровые шпили Тынского собора.^[2K47] Владелец дома явно его любил. На каждом окне были двустворчатые ставенки, свежевыкрашенные в миленький розовый цвет. На каждом подоконнике стояли длинные, низкие цветочные ящики, до отказа набитые розово-белыми петуниями; каждое окно изнутри было целомудренно занавешено тюлевыми занавесками с оборочками. Короче, все на редкость изящное. Только что сердечки в ставнях не выпилены.

С двух ближайших улиц побежали солдаты, намереваясь нас отрезать и окружить.

Фолиоты посыпались с водосточных желобов и принялись спускаться на мостовую, расправив складки кожи под мышками, точно парашюты.

Взвесив все обстоятельства, я решил, что целиться надо во второй этаж, как раз посередине между теми и другими противниками.

Я подпрыгнул с разбегу, крылья мои загремели, развернувшись, и двухтонная горгулья гордо взмыла в воздух. Навстречу нам устремились две пули и мелкий фолиот, слегка опередивший своих товарищей. Пули пролетели мимо, а фолиот получил в морду каменным кулаком. От удара он превратился в нечто круглое и плоское, смахивающее на грустное блюдо.

Двухтонная горгулья влетела в окно второго этажа.

Мой Щит все еще действовал. Так что нас с парнем в целом защитило от посыпавшихся на нас осколков стекла, кирпичей, щепок и кусков штукатурки. Это не помешало парню испуганно вскрикнуть. Пожилая леди в инвалидной коляске, которую мы миновали в высшей точке нашего маршрута, сделала то же самое. Я успел мельком заметить уютную спаленку, в которой, пожалуй, было многовато кружевных салфеточек, а потом мы снова навеки ушли из жизни пожилой леди, покинув ее спальню сквозь противоположную стену.

Мы рухнули вниз, в прохладную тень тихой улочки, вместе с ливнем кирпичей, запутавшись по пути в белье, которое какая-то неразумная хозяйка вывесила на веревке напротив своего окна. Мы тяжело приземлились. Горгулья большую часть удара приняла на свои жилистые лапы, однако парень все же выпал из ее объятий и закатился в канаву.

Я устало поднялся на ноги. Мальчишка тоже. Шум позади нас звучал теперь приглушенно, но солдаты с фолиотами не заставят себя ждать. Улочка, на которой мы стояли, вела в глубь Старого Города. И мы, не сговариваясь, направились туда.

Полчаса спустя мы сидели в тенистом заброшенном саду и переводили дух. Шума погони давно уже было не слышно. Я, разумеется, принял менее приметный облик Птолемея.

– Итак, – сказал я. – Как насчет не привлекать к себе внимания?

Парень не ответил. Он смотрел на что-то, зажатое у него в руке.

– Про Арлекина, полагаю, придется забыть, – продолжал я. – Если у него есть хоть капля разума, после всей этой потехи он эмигрирует куда-нибудь на Бермуды. Ты его больше никогда не увидишь.

– Мне это и не нужно, – ответил мой хозяин. – К тому же и никакого проку от этого не было бы. Арлекин убит.

– А?

Мое прославленное красноречие изрядно пострадало в результате недавних событий. Именно в этот момент я осознал, что мальчишка до сих пор держит свой хот-дог. После всех пережитых приключений хот-дог выглядел не блестяще: вместо квашеной капусты он теперь был облеплен пылью от штукатурки, щепками, осколками и цветочными лепестками. Парень смотрел на него, не отрывая глаз.

– Послушай, – сказал я, – я понимаю, ты проголодался, но всему же есть предел! Давай я тебе гамбургер раздобуду, что ли.

Парень покачал головой и грязными руками развернул булочку.

– Вот, – медленно произнес он. – Вот то, что обещал нам Арлекин. Наш следующий контакт в Праге.

– Сосиска, что ли?

– Да нет, дубина! Вот.

Он вытянул из-под сосиски клочок картона, слегка помятый и замаранный кетчупом.

– Арлекин был продавцом хот-догов, – продолжал он. – Это было его прикрытие. А теперь он погиб за родину, и отомстить за него – часть нашей миссии. Но для начала – вот тот волшебник, которого нам нужно отыскать.

И он показал мне картонку. На ней было накарябано всего четыре слова:

КАВКА ЗОЛОТАЯ УЛИЦА, 13

28

К великому моему облегчению, происшествие на Староместской площади мальчишку кое-чему научило. Он больше не пытался строить из себя беспечного английского туриста. Вместо этого он весь тот мрачный, неуютный вечер предоставил мне водить его по лабиринту ветхих пражских закоулков осторожно, крадучись, как то и подобает шпионам, находящимся на вражеской территории. Мы пробирались на север крайне терпеливо. Встреч с патрулями, которые разошлись во все стороны от площади, мы избегали, окутывая себя Сокрытием или, по возможности, прячась в заброшенных зданиях, пока солдатня не протопает мимо. Нам помогали сумерки и то, что нас почти не выслеживали с помощью магии. Несколько фолиотов скакали по крышам, рассылая магические Импульсы, но их я легко отражал, не будучи замеченным. А кроме фолиотов, не было никого: ни спущенных с цепи полуафритов, ни самого завалящего джинна. Пражские власти полагались в основном на своих ненаблюдательных людей-солдат, и я этим воспользовался сполна. Не прошло и часа с тех пор, как мы пустились в бегство, а мы уже пересекли Влтаву верхом на грузовике с овощами и теперь пешком пробирались через сады к подножию замка.

Во дни величия империи невысокий холм, на котором стоял замок, каждый день, едва стемнеет, озарялся тысячей фонариков. Фонарики меняли цвет, а порой и расположение, в соответствии с прихотями императора, озаряя многоцветным сиянием деревья и дома, цепляющиеся за склоны холма.^[2K48] Теперь все фонарики были перебиты и приржавели к своим столбам. Не считая нескольких бледно-оранжевых пятен на месте окон, Замковая гора лежала перед нами темная, окутанная ночью.

Наконец мы вышли к подножию крутой мощеной лестницы. Высоко наверху находилась Золотая улица – я различал ее огни, мерцающие на фоне звезд, на самом краю холодного черного массивного холма. У подножия лестницы была невысокая стенка, и за ней – помойка. Я оставил Натаниэля там, а сам обернулся летучей мышью и полетел на разведку.

Восточная лестница не особенно изменилась с того далекого дня, когда смерть моего хозяина освободила меня от службы. Надеяться, что и сегодня откуда-нибудь нежданно-негаданно выскочит африт и утащит моего нынешнего хозяина, не приходилось. Поблизости не было ни души, если не считать трех жирных сов, прячущихся в темных аллеях по обе стороны от нашего пути. Я проверил и перепроверил: они были совами даже на седьмом плане.

Вдали, за рекой, все еще продолжалась охота. Я слышал свистки солдат, исполненные унылой безнадежности, и этот звук наполнил меня возбуждением. Почему? Да потому, что Бартимеус слишком шустр для них, вот почему; потому что джинн, которого они разыскивали, давно уже порхал над двумястами пятьюдесятью шестью ступенями, ведущими на Замковую гору. И потому, что где-то впереди, в ночной тиши, таился источник возмущения, которое я ощущал на каждом из планов – странная, не похожая ни на что магическая активность. История начинала становиться интересной.

Летучая мышь прошелестела над обрушенным остовом старинной Черной башни – когда-то здесь располагалась элитная гвардия, а теперь башня служила домом десятку спящих воронов. А за башней находилась цель моего путешествия. Улочка, узкая и непритязательная, вдоль которой выстроился ряд скромных домиков – высокие, закопченные трубы, маленькие окошки, потрескавшаяся штукатурка фасадов и обыкновенные деревянные двери, выходящие прямиком на мостовую. Там всегда было так, даже в годы расцвета. Золотая улица жила по своим правилам.

Крыши, и всегда-то просевшие, теперь уже вообще не подлежали ремонту: сплошные покосившиеся балки и выпавшие плитки черепицы. Я устроился на торчащем наружу стропиле крайнего дома и оглядел улицу. Во дни Рудольфа, величайшего из императоров, на Золотой улице кипела бурная магическая деятельность, целью которой было, ни много ни мало, создание философского камня.^[2K49] В каждом доме обитало по алхимику, и на какое-то время крошечные домики наполнились жизнью.^[2K50] И даже после того, как поиски были прекращены, Золотая улица по-прежнему оставалась домом для иностранных волшебников, работающих на чехов. Правительство хотело, чтобы они жили поближе к замку, где за ними было бы проще приглядывать. И так оно и шло до той самой кровавой ночи, когда город заняли войска Глэдстоуна.

Теперь никаких иностранных волшебников здесь не было. Здания казались меньше, чем мне помнилось, и теснились друг к другу, точно чайки на мысу. Я чуял старую магию, все еще сочащуюся из камней, но нового почти не было. Если не считать… Слабая дрожь на всех планах сделалась сильнее, ее источник находился куда ближе. Летучая мышь осторожно огляделась по сторонам. Что ей было видно? Собака, усердно роющая землю под старой стеной. Освещенное окно, окаймленное прозрачными занавесками, и в окне – старик, сгорбившийся у очага. Освещенная фонарем девушка, осторожно шагающая по булыжной мостовой в туфлях на высоком каблуке, – очевидно, она направлялась в замок. Пустые окна, запертые ставни, дыры в крышах, обвалившиеся трубы. Мусор, разносимый ветром. Ничего не скажешь, жизнерадостная картинка!

И дом номер тринадцать, в середине улицы, такая же чумазая и мрачная халупа, как и все соседние дома, но на шестом плане окруженная светящимися зелеными силовыми узами. Там кто-то был, и этот кто-то не желал, чтобы его тревожили.

Мышь пролетела над улицей взад-вперед, старательно огибая узы в том месте, где они выпирали вверх. Остальная часть Золотой улицы была темна и пустынна, полностью поглощенная мелкими вечерними делишками. Я проворно спланировал назад, к подножию холма, чтобы сообщить об увиденном своему хозяину.

– Нашел то место, – сказал я. – Там стоит кое-какая защита, но, думаю, мы прорвемся. Пошли скорей, пока никого нету.

Я знаю, я уже говорил об этом, но скажу еще раз: люди абсолютно безнадежны, когда нужно куда-то быстро перемещаться! У парня ушло столько времени, чтобы подняться на эти вшивые двести пятьдесят шесть ступенек, он так кряхтел, пыхтел и отдувался, и лицо у него сделалось такого изумительного цвета – никогда еще не видел ничего подобного.

– Надо было с собой пакетик захватить или еще что-нибудь, чтобы прикрыться, – сказал я ему. – Твоя физиономия так горит, что, наверно, с того берега Влтавы видать. Горка-то плевая!

– А к-какая… какая там защита?

Его мысли были всецело поглощены делом.

– Хлипкие узы, – сказал я. – Не проблема. Ты хоть каким-нибудь спортом занимаешься?

– Нет. Нет времени. Слишком занят.

– А-а, ну да! Ты теперь слишком важная персона. Я и забыл.

Минут десять спустя мы добрались-таки до разрушенной башни, и я снова сделался Птолемеем. В этом обличье я провел Натаниэля туда, где находится пологий спуск на улицу. Там мой хозяин привалился к стене, чтобы отдышаться, и мы принялись вместе созерцать развалюхи Золотой улицы.

– Жалкое зрелище, – заметил я.

– Ага. Им следовало бы… снести это все… и построить заново.

– Да нет, я про тебя.

– К-который дом?

– Номер тринадцатый? Вон тот, справа, третий от нас. Белый оштукатуренный фасад. Давай заканчивай помирать, и посмотрим, что тут можно сделать.

Мы осторожно прошли по улице, прячась в тени стен, и остановились в нескольких метрах от нужного дома. Мой хозяин был за то, чтобы подойти прямиком к двери. Я поднял руку.

– Постой тут. Узы начинаются прямо перед тобой. Еще полшага — и ты приведешь их в действие.

Он замер на месте.

– Думаешь, ты сумеешь проникнуть внутрь?

– Я не думаю, мальчик. Я – знаю. Я проделывал такие штуки еще в те времена, когда Вавилон был скромным овечьим выгоном. Отойди в сторонку, смотри и учись.

Я подошел к сеточке хрупких светящихся нитей, преграждавшей нам путь, нагнулся к ней, выбрал дырочку побольше и осторожно подул в нее. Расчет оказался верен: облачко Послушного Дыхания^[2K51] проскользнуло сквозь дырочку и зависло в ней, не проходя внутрь и не оттягиваясь назад. Оно было слишком легким, чтобы потревожить сигнальные нити. Остальное было проще пареной репы. Я принялся мало-помалу раздувать облачко. Расширяясь, оно раздвигало нити уз.

Через несколько минут в сети невысоко над землей образовалась большая круглая дыра. Я придал Дыханию форму обруча и непринужденно шагнул сквозь него.

– Вот, – сказал я. – Твоя очередь.

Парень нахмурился:

– А что делать-то надо? Я ничего не вижу.

Я тяжело вздохнул и изменил Дыхание таким образом, чтобы оно стало видимым на втором плане.

– Ну что, теперь доволен? спросил я. – Просто аккуратно пройди сквозь этот обруч.

Он повиновался, но, похоже, особого впечатления на него это не произвело.

– Подумаешь, – сказал он. – Может, ты вообще все это выдумал, откуда я знаю.

– А что я, виноват, что люди такие слепые? — огрызнулся я. – И тем не менее ты все равно полагаешься на мои способности. В твоем распоряжении – опыт пяти тысячелетий, а ты бы хоть спасибо сказал! Отлично. Если не веришь, что тут есть узы, так я с удовольствием приведу их в действие, чтобы ты мог убедиться. Сейчас увидишь, как выскочит волшебник Кавка.

– Нет-нет! – Ишь как зачастил. – Верю я тебе, верю!

– Точно?

Я протянул палец к светящимся нитям.

– Да! Только уймись. Ну, а теперь влезем в окно и застанем его врасплох.

– Пожалуйста. Только после вас.

Он с мрачной решимостью устремился вперед, прямиком на линии вторых уз, которых я не заметил.^[2K52]

Из дома донесся громкий сигнал тревоги, состоящий, казалось, из доброго десятка колоколов и звонков. Весь этот шум длился несколько секунд. Натаниэль уставился на меня. Я – на Натаниэля. Но не успели мы что-либо предпринять, как шум прекратился, и за дверью послышался грохот отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, наружу вылетел высокий человек в ермолке^[2K53], с безумными глазами, и громко завопил:

– Я же вам говорил! – орал он. – Еще слишком рано! Он будет готов только на рассвете! Не будете ли вы так любезны оставить меня в п… Ох!

Он только теперь заметил нас.

– Что за черт?

– Почти угадали, – откликнулся я. – Впрочем, это как посмотреть.

Я бросился вперед и прижал его к земле. Мгновение – и его руки были аккуратно стянуты поясом от халата.^[2K54] Это чтобы предотвратить какие-нибудь поспешные жесты, с помощью которых он мог бы призвать к себе на выручку кого-то лишнего.^[2K55] Рот ему мы заткнули куском Натаниэлевой рубашки, на случай, если ему вздумается выкрикнуть заклинание. Управившись с этим, я поставил его на ноги и запихнул обратно в дом – и все это прежде, чем мой хозяин успел хотя бы разинуть рот, чтобы вымолвить приказ. Вот как проворен может быть джинн, когда в том есть нужда!

– Видал? – гордо сказал я. – И даже без особого насилия!

Мой хозяин растерянно заморгал.

– Ты мне рубашку испортил! – заявил он. – Ты разорвал ее напополам!

– Беда какая! – сказал я. – Ладно, закрой дверь. Потолковать можно и внутри.

Закрыв за собой дверь, мы получили возможность оглядеться. Состояние дома мистера Кавки проще всего описать выражением «рабочий беспорядок». Весь пол и все имеющиеся в доме предметы мебели были завалены книгами и страницами разрозненных рукописей. Местами они образовывали замысловатый культурный слой толщиной в несколько дюймов. Все это, в свою очередь, было затянуто тонкой корочкой пыли, ручек и перьев и усеяно многочисленными темными и вонючими пятнами, судя по всему – останками волшебниковых трапез месячной и большей давности. Под всеми этими наслоениями были погребены большой письменный стол, кресло, кожаный диван и, в углу, примитивная прямоугольная раковина с единственным краном. В раковине каким-то образом очутились несколько заблудившихся пергаментов.

Судя по всему, данный этаж домика был целиком занят этой единственной комнатой. Окно в противоположной от входа стене выходило на склон холма и смотрело в ночь: в нем виднелись тусклые далекие огоньки расположенного внизу города. Приставная лестница вела к дыре в потолке – там, по всей видимости, находилась спальня. Однако такое впечатление, что в последнее время волшебник там не бывал: при пристальном взгляде обнаружилось, что под глазами у него набухли серые мешки, а щеки пожелтели от усталости. Кроме того, волшебник был худ как щепка и стоял ссутулившись, как будто у него совершенно не было сил.

В целом, не особо впечатляющее зрелище – что сам волшебник, что его комната. И тем не менее именно тут находился источник вибрации всех семи планов: я ощущал его сильнее, чем когда бы то ни было. У меня аж зубы шатались от этой вибрации.

– Усади его, – распорядился мой хозяин. – Можно на диван. Смахни весь этот мусор на пол. Хорошо.

Сам он уселся на край стола, одну ногу поставил на пол, другой непринужденно болтал в воздухе.

– Так вот, господин Кавка, – продолжал он, обращаясь к своему пленнику на безупречном чешском, – времени у меня мало. Надеюсь, вы согласитесь со мной сотрудничать.

Волшебник смотрел на него усталым взглядом. Услышав его слова, он заметно пожал плечами.

– Предупреждаю вас, – продолжал мальчишка, – я весьма могущественный волшебник. Я повелеваю множеством ужасных созданий. Это существо, которое вы видите перед собой, — тут я расправил плечи и угрожающе выпятил грудь, – всего лишь слабейший и наименее грозный из моих рабов.

На это я ссутулился и опустил плечи.

– Если вы не сообщите мне нужные сведения, вам же будет хуже.

Господин Кавка издал невразумительный звук. Он покачал головой и закатил глаза. Парень посмотрел на меня:

– Как ты думаешь, что это означает?

– А я откуда знаю? Я бы предложил вынуть кляп и попросить объяснить поподробнее.

– Ладно. Но если он произнесет хотя бы слог какого-то заклинания, убей его на месте!

В дополнение к этим словам мальчишка постарался скорчить грозную мину – от этого лицо у него сделалось такое, словно у него разыгралась язва. Я вынул тряпку. Волшебник некоторое время откашливался и отплевывался. Ничего вразумительного он по-прежнему не говорил.

Натаниэль постучал костяшками пальцев по свободному от бумаг краешку стола.

– Слушайте внимательно, господин Кавка! Я хочу, чтобы вы ответили на все мои вопросы. Предупреждаю, молчание вам ничем не поможет. Для начала…

– Я знаю, зачем вы пришли! – выпалил волшебник с силой реки, прорвавшей плотину. Голос его звучал одновременно вызывающе, угнетенно и бесконечно устало. – Можете не объяснять. Это из-за манускрипта! Ну разумеется! Как это может быть чем-то еще, когда в последние полгода я только и занимался, что его тайнами? За это время он высосал всю мою жизнь – он украл мою молодость! Моя кожа увядает с каждым штрихом, проведенным по бумаге. Манускрипт! Что же еще?

Натаниэль был несколько ошарашен.

– Манускрипт? Ну да, возможно. Однако позвольте мне изложить…

– Я поклялся хранить тайну, – продолжал господин Кавка. – Мне грозили смертью, но какая мне теперь разница? Одного раза было вполне достаточно. А двух раз ни один человек не вынесет. Взгляните, как иссякли мои силы…

Он поднял руки и продемонстрировал свои связанные запястья – они походили на палочки и тряслись, кожа была такой тонкой, что на просвет можно было разглядеть отдельные кости.

– Видите, что он натворил со мной? А ведь до того я был полон жизни!

– Да… но что?..

– Я точно знаю, кто вы такой, – говорил волшебник, не обращая внимания на моего хозяина. – Вы – агент британского правительства. Я ждал, что со временем вы явитесь, хотя, честно говоря, не предполагал, что это будет кто-то настолько юный и неопытный. Но, в сущности, все это совершенно не важно. Мне все равно.

Он тяжело вздохнул.

– Он у вас за спиной, на столе.

Парень оглянулся назад, протянул руку и взял лежащую на столе бумажку. Он тут же вскрикнул от боли и выронил ее из рук.

– Уй-я! Да он под напряжением! Эта уловка…

– Не демонстрируй лишний раз своей юности и неопытности, – сказал я. – А то мне за тебя неудобно. Ты что, сам не видишь, что это за вещь? Любой, если он только не слеп, сказал бы тебе, что это центр всей магической активности в Праге. Неудивительно, что тебя тряхануло. Вынь из кармана свой щегольской платочек, возьми манускрипт платочком и разгляди его повнимательнее. А потом скажи мне, что это такое.

Я-то, разумеется, это уже понял. Мне и раньше доводилось видеть такие штуки. Однако приятно было посмотреть, как этот самоуверенный мальчишка дрожит от страха и от растерянности покорно выполняет мои инструкции, как он оборачивает руку своим аляповатым платочком и осторожно-осторожно берет документ. Это был манускрипт большого формата, написанный на куске телячьего пергамента, по всей видимости, высушенного и выделанного в полном соответствии со старинными технологиями, – плотный лист кремового цвета, безупречно гладкий и буквально потрескивающий от силы. Сила исходила не от самого материала, а от слов, на нем написанных. Они были начертаны необычными чернилами, наполовину алыми, наполовину черными^[2K56], и красиво струились справа налево, от низа страницы к ее верхней части – строка за строкой замысловатых письмен, начертанных каллиграфическим почерком. Глаза мальчишки расширились от изумления. Он чувствовал, сколько искусства и труда вложено в эту работу, даже если не мог прочесть сами письмена. Быть может, он выразил бы свое изумление, если бы мог вставить хоть слово. Однако волшебник, старый Кавка, не унимался – он продолжал тараторить, как попугай:

– Манускрипт еще не окончен, сами видите. Не хватает еще полстроки. Мне предстоит трудиться всю ночь напролет – впрочем, для меня эта ночь в любом случае будет последней, потому что он наверняка меня убьет, если даже чернила не высосут из меня всю кровь до капли. Видите пробел наверху – маленькую прямоугольную рамочку? Его владелец должен будет вписать туда свое имя. Это вся кровь, которую придется израсходовать ему, чтобы управлять этим созданием. Ему хорошо, да! А вот бедному Кавке – не очень.

– А как его имя? – поинтересовался я.

Я нахожу, что лучше сразу брать быка за рога.

– Владельца? – Кавка рассмеялся хриплым смехом безумной старой птицы. – Не знаю. Никогда с ним не встречался.

Мальчишка тем временем все еще глазел на манускрипт, точно завороженный.

– Еще один голем… – медленно произнес он. – Это надо будет вложить ему в рот, чтобы оживить его. Он вливает в рукопись кровь своей жизни, которая и будет питать голема…

Он поднял взгляд на Кавку, и на лице его отразились ужас и изумление.

– Но зачем вы это делаете? спросил он. – Это же убивает вас!

Я махнул ему рукой.

– Нам не это надо знать, – сказал я. – Нам надо выяснить – кто. Время уходит, рассвет уже близко.

Но волшебник снова заговорил. Взгляд его сделался слегка остекленевшим – похоже, он уже видел нас не вполне отчетливо.

– Ради Карла, разумеется, – сказал он. – И ради Мии. Мне обещали, что, если я создам эти существа, Карл и Мия вернутся живыми и невредимыми. Вы должны понять, что я сам в это не верю, но я не могу отказаться от своей последней надежды. Быть может, он выполнит свое обещание. Быть может, нет. Быть может, они уже мертвы.

Он зашелся жутким кашлем, сотрясавшим все его тело.

– По правде говоря, боюсь, что так оно и есть…

Парень поднял брови.

– Карл, Мия? Не понимаю.

– Это все, что осталось от моей семьи, – сказал волшебник. – Ужасно жаль, что они пропали. Мир несправедлив. Но если вам предложат лучик света, вы потянетесь к нему – даже вы, проклятый британец, должны это понять. Я не мог пренебречь единственным шансом вновь увидеть их лица.

– А где же они, ваши родные? – спросил Натаниэль.

– Ха! – Тут волшебник шевельнулся, и глаза у него на миг вспыхнули. – Откуда я знаю? В какой-нибудь забытой богом плавучей тюрьме? В лондонском Тауэре? А быть может, их кости уже сожжены и погребены? Это ведь твоя вотчина, мальчишка-англичанин – скажи мне, где они? Ты ведь из британского правительства, не так ли?

Мой хозяин кивнул.

– Тот человек, кого вы ищете, не желает вашему правительству ничего хорошего, – Кавка снова закашлялся. – Впрочем, это вы и сами знаете. Потому вы и здесь. Наше правительство тоже убило бы меня, если бы знало, что я наделал. Им вовсе не хочется, чтобы был создан новый голем – они боятся, что это навлечет на Прагу нового Глэдстоуна с новым ужасным посохом.

– Я так понимаю, – уточнил парень, – что ваши родственники – чешские шпионы? Они отправились в Англию?

Волшебник кивнул:

– И были пойманы. Я о них ничего не знаю. А потом ко мне явился некий господин и сказал, что его наниматель вернет их мне живыми и невредимыми, если я открою тайну голема. Если я создам нужный для этого пергамент. Что мне оставалось делать? Как поступил бы любой отец на моем месте?

Мой хозяин, против обыкновения, молчал. Против обыкновения, и я молчал тоже. Я смотрел на изможденное лицо и руки Кавки, на его потускневшие глаза, видел в них бесконечные часы, проведенные над книгами и рукописями, видел, как он каплю за каплей вливал свою жизнь в этот манускрипт ради призрачной надежды, что его родные вернутся к нему.

– Первый манускрипт я завершил месяц тому назад, – продолжал Кавка. – Именно тогда посланец изменил свои требования. Теперь нужны были два голема. Тщетно я возражал, что это меня убьет, что я не доживу до того, чтобы снова увидеть Мию и Карла… Он жесток. Он не пожелал меня слушать.

– Расскажите нам об этом посланце, – внезапно сказал мальчишка. – И если ваши дети живы, я вам их верну. Я это гарантирую.

Умирающий человек сделал титаническое усилие. Его взгляд сфокусировался на моем хозяине, из тусклого он сделался энергичным и пристальным. Он тщательно оценивал Натаниэля.

– Вы слишком молоды, чтобы давать подобные обещания, – прошептал Кавка.

– Я уважаемый член правительства, – возразил Натаниэль. – Я обладаю необходимой властью…

– Да, но можно ли вам доверять? – Кавка тяжело вздохнул. – Вы ведь все-таки британец! Я лучше спрошу у вашего демона.

И, не сводя глаз с Натаниэля, спросил:

– Что скажешь? Можно ли ему верить?

Я надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Вопрос сложный. Он ведь волшебник. А значит, по определению продаст свою родную бабушку на мыло. Однако же он все-таки чуточку менее испорчен, чем большинство из них. Возможно. Самую малость.

Натаниэль взглянул на меня:

– Ну, спасибо, Бартимеус. Поддержал, нечего сказать!

– Всегда пожалуйста!

Но, к моему удивлению, Кавка кивнул:

– Хорошо, мальчик. Оставляю это на твоей совести. В любом случае я не доживу до того, чтобы встретиться с ними. По правде говоря, я одной ногой стою в могиле. И мне плевать и на него, и на тебе. По мне, так можете рвать друг другу глотки до тех пор, пока вся Британия не будет лежать в руинах. Однако я расскажу тебе то, что я знаю, и покончим на этом.

Он снова слабо закашлялся, уронив голову на грудь.

– Однако можешь быть уверен в одном: манускрипта я теперь не закончу. И по улицам Лондона не будут бродить целых два голема.

– М-да, вот это жаль! – откликнулся низкий голос.

НАТАНИЭЛЬ

29

Откуда он тут взялся, Натаниэль понять не мог. Ни одна из двух сетей магических уз не была потревожена, и никто – ни Натаниэль, ни Кавка, ни даже Бартимеус – не заметил, как он вошел в дом. Однако он был тут и стоял, небрежно привалившись к лестнице, что вела на чердак, и сложив на груди мускулистые руки.

Натаниэль разинул рот. Оттуда не вырвалось ни слова, только испуганное аханье: он узнал этого человека.

Бородатый наемник! Убийца, работавший на Саймона Лавлейса!

Два года тому назад, после событий в Хедлхэм-Холле, наемнику удалось скрыться. Правительственные агенты охотились за ним повсюду, в Британии и по всей Европе, однако все было напрасно – его и след простыл. Со временем полиция сдалась – дело было закрыто, и поиски прекращены. Но Натаниэль ничего не забыл. Жуткий образ – наемник, выступающий из тьмы кабинета Лавлейса с Амулетом Самарканда в руках, в куртке, заляпанной кровью убитого человека, – навеки запечатлелся в его памяти. И много лет висел в его душе, словно туча.

И вот теперь убийца стоял в двух метрах от него, по очереди меряя холодным взглядом всех присутствующих.

От него, как и прежде, исходило ощущение злобной энергии. Он был высокий, мускулистый, голубоглазый, с густыми, нависающими бровями. Бороду он немного укоротил, зато его черные волосы сделались длиннее, доставая почти до плеч. Одет он был во все черное – свободная рубашка, утепленный китель, брюки, расширяющиеся пузырями выше колена, и высокие ботфорты. Его всепоглощающая уверенность оглушила Натаниэля, точно удар кулака. Натаниэль тут же осознал, насколько он слаб и беззащитен, насколько бессильны его руки…

– Не трудись нас представлять, Кавка, – сказал человек. Говорил он низким голосом, с ленцой и с расстановкой. – Мы все трое – старые знакомые.

Старик издал долгий, тяжелый вздох. Что он им хотел сказать, осталось неизвестным.

– Это в любом случае невозможно. Я не знаю ваших имен.

– Так ведь не в именах дело!

Возможно, джинн и был напуган, но, если так, он не подал виду.

– Я вижу, сапоги вы себе вернули, – заметил он.

Темные брови сдвинулись.

– Я ведь говорил, что ты за это заплатишь! И ты заплатишь. И ты, и мальчишка тоже.

Натаниэль до этого момента сидел на столе Кавки, ошеломленный и растерянный. Но теперь он все-таки взял себя в руки и, пытаясь сохранить остатки достоинства, поднялся на ноги и встал, подбоченясь.

– Вы арестованы! – грозно провозгласил он, в упор глядя на наемника.

Убийца ответил ему таким равнодушным и уничтожающим взглядом, что Натаниэль почувствовал, как будто он усох и сделался меньше ростом. Он гневно прочистил горло.

– Вы слышали, что я сказал?

Убийца шевельнул рукой – столь стремительно, что Натаниэль едва успел заметить это движение, – и в его руке очутился меч. Он лениво указал мечом в сторону Натаниэля.

– Где твое оружие, детка?

Натаниэль вызывающе выпятил подбородок и через плечо указал большим пальцем на Бартимеуса.

– Вот, – сказал он. – Это африт, повинующийся мне одному. Одно мое слово – и он разорвет тебя в куски!

Джинна это заявление, похоже, застигло врасплох.

– Э-э… Ну да, – сказал он без особой уверенности. – Это так.

Из-под бороды сверкнула ледяная улыбка.

– Это то создание, что было при тебе прежде. Тогда ему не удалось меня убить. Что заставляет тебя думать, что ему это удастся на сей раз?

– Ну, умение приходит с опытом! – заметил джинн.

– И то правда.

Еще одно движение, неуловимое для глаза, и в другой руке убийцы оказался метательный диск в форме буквы S.

– У меня большой опыт в обращении с этим оружием, – сообщил наемник. – Оно рассечет твою сущность и снова вернется в мою протянутую руку.

– Да у тебя к тому времени и руки-то не останется! – возразил Натаниэль. – Он проворен, мой африт. Стремителен, как нападающая кобра. Он убьет тебя прежде, чем ты успеешь метнуть эту штуковину.

Он обвел взглядом джинна и наемника. Похоже, его слова не показались особо убедительными ни тому, ни другому.

– Я проворнее любого демона, – заявил наемник.

– В самом деле? – отпарировал Натаниэль. – Попробуй-ка опередить его!

Бартимеус поспешно вскинул руку:

– Эй, послушайте!..

– Метни свой диск – и увидишь!

– Возможно, я так и сделаю.

– И посмотришь, что с тобой будет!

– Эй, потише! – вмешался джинн. – Можете сколько угодно спорить, кто из вас круче, только меня, пожалуйста, в это не втягивайте. Почему бы вам не подраться на кулачках, не помериться бицепсами или чем другим? Заодно и напряжение снимете.

Натаниэль не обратил на него внимания.

– Бартимеус, – начал он, – я повелеваю тебе…

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное. Кавка встал.

– Оставайся на месте!

Наемник перевел взгляд на старого волшебника, и острие его меча устремилось в ту же сторону.

Кавка, казалось, не слышал. Он немного постоял, пошатываясь, а потом засеменил по усеянному бумагами полу. Пергаменты слегка похрустывали под его босыми ногами. Сделав несколько шагов, он очутился у стола. Костлявые руки с неожиданным проворством выхватили манускрипт голема из ослабевшей руки Натаниэля. И волшебник отшатнулся, прижимая пергамент к груди.

Наемник занес руку, словно собираясь метнуть диск, но остановился.

– Положи его на место, Кавка! – рявкнул он. – Подумай о своей семье – подумай о Мии!

Глаза Кавки были полузакрыты; он снова пошатывался. Он поднял лицо к потолку.

– Мия? Мия для меня потеряна.

– Допиши сегодня этот манускрипт, и завтра ты ее увидишь. Я тебе клянусь!

Глаза открылись. Они были тусклые, но ясные.

– Какая разница? К рассвету я уже умру. Моя жизненная сила иссякла.

На лице наемника отразилось крайнее раздражение. Он был не из тех людей, кому нравится торговаться.

– Мой наниматель заверил меня, что они живы и здоровы, – сказал он. – Мы можем освободить их из тюрьмы уже сейчас, и к утру они будут в Праге. Подумай как следует – неужели тебе хочется, чтобы все твои труды пропали даром?

Натаниэль покосился на джинна. Тот потихоньку продвигался в сторону. Наемник этого, похоже, не замечал. Натаниэль решил получше его отвлечь. Он прокашлялся.

– Не слушай его, Кавка! – сказал он. – Он лжет!

Наемник бросил взгляд в сторону Натаниэля.

– Я был крайне рассержен, – сказал он, – тем, что ты не попался сегодня на площади. Я выдал полиции самые подробные инструкции, но они все равно все прошляпили. Надо было самому с тобой разобраться.

– Так ты знал, что мы здесь? – спросил Натаниэль.

– Разумеется. Вы на редкость неудачно выбрали время. Еще пара дней, и это уже не имело бы значения – манускрипт был бы готов, и я вернулся бы с ним в Лондон. Все ваши расследования ничего бы не дали. А так мне было нужно нейтрализовать тебя. Пришлось натравить на вас полицию.

Глаза Натаниэля сузились.

– И кто же тебя уведомил, что я прибуду в Прагу?

– Разумеется, то лицо, которое меня наняло, – ответил наемник. – Я сообщил о тебе чехам, и они весь день следили за этим бестолковым британским шпионом, зная, что рано или поздно он выведет их на тебя. Кстати, они полагают, будто ты явился в Прагу затем, чтобы заложить бомбу. Но теперь это все чисто академический вопрос. Они меня подвели.

Говоря, он держал меч и диск наготове, глядя то на Натаниэля, то на волшебника. У Натаниэля голова шла кругом: ведь почти никто не знал, что он едет в Прагу, и тем не менее эта информация все же дошла до наемника! А это означает… Нет, надо сосредоточиться. Он видел, что Бартимеус мало-помалу движется в сторону, неприметно, как улитка. Еще чуть-чуть – и джинн окажется вне поля зрения наемника и сможет атаковать…

– Я вижу, ты нашел другого гнусного изменника взамен Лавлейса! – бросил он.

– Лавлейс? – Убийца насмешливо вскинул брови. – Лавлейс не был моим основным нанимателем даже тогда. Так, побочный приработок, дилетант, слишком торопливый, чтобы добиться успеха. Мой наниматель поощрял его до поры до времени, однако Лавлейс был не единственным его орудием. Да и теперь я – не единственный его слуга.

Натаниэль выходил из себя от ярости.

– Но кто же это?! На кого ты работаешь?

– Человек, который хорошо платит. Это же очевидно. Экий ты странный, волшебничек!

В этот момент джинн, который благополучно пробрался за спину наемнику, поднял руку, чтобы нанести удар. Но одновременно с ним внезапно ожил Кавка. Все это время он стоял рядом с Натаниэлем, держа в руках пергамент голема. И теперь, не говоря ни слова и не открывая глаз, он внезапно напрягся и разодрал пергамент пополам.

Эффект получился неожиданный.

Мощный заряд магической энергии, вложенный в пергамент, вырвался наружу и пронесся по хижине, точно ураган. Натаниэля подбросило в воздух и понесло вихрем вместе с другими предметами: джинном, наемником, столом, диваном, книжками, бумагами, ручками и чернилами. Какую-то долю секунды Натаниэль мог наблюдать, как три доступных ему плана слегка сместились: все предметы словно бы умножились втрое. Стены содрогнулись, пол накренился. Электричество затрещало и погасло. Натаниэль с размаху ударился об пол.

Волна просочилась сквозь доски пола и ушла в землю. Заряд манускрипта исчез. Планы стабилизировались, вибрация стихла. Натаниэль поднял руку. Он лежал под перевернутым диваном, глядя в сторону окна. В окно по-прежнему виднелись огни города, но теперь они почему-то находились гораздо выше. Натаниэль не сразу понял, что произошло. Хлипкий домик накренился и теперь висел на самом краю холма, над обрывом. Пол приобрел изрядный уклон в сторону окна. Натаниэль увидел, как мелкие предметы медленно катятся к той стене.

В комнате было совершенно темно, слышался легкий шелест оседающих на пол бумаг. Где наемник? И где Бартимеус? Натаниэль лежал под диваном абсолютно неподвижно и пялился в темноту широко раскрытыми, как у кролика, глазами.

Кавку ему было видно довольно хорошо. Старый волшебник лежал ничком на своей накренившейся раковине, и несколько листов бумаги укрывали его импровизированным саваном. Натаниэлю не было нужды подходить ближе, чтобы понять, что он мертв.

Диван придавил к полу ногу Натаниэля. Юноше отчаянно хотелось ее вытащить, но он понимал, что это слишком рискованно. Так что он лежал тихо, вглядывался и вслушивался.

Шаг… В поле зрения медленно возникла фигура. Наемник остановился около тела, лежащего на раковине, окинул его взглядом, выругался сквозь зубы и принялся рыться в нагромождении мебели возле окна. Он передвигался медленно, напрягая ноги на наклонном полу. Меча при нем больше не было, но в правой руке по-прежнему поблескивало что-то серебристое.

Среди обломков мебели наемник ничего не нашел и направился наверх, к двери, прищурившись и методично обшаривая взглядом комнату. Натаниэль, к ужасу своему, увидел, что убийца подходит все ближе к дивану. Отступать было некуда: диван, скрывавший его от глаз врага, был в то же время и ловушкой. Натаниэль закусил губу, вспоминая слова подходящего заклинания.

Бородач, похоже, только теперь заметил перевернутый диван. Он замер на пару секунд, а потом, держа наготове серебряный диск, согнул колени и наклонился, чтобы поднять диван. Натаниэль втянул голову в плечи.

И тут за спиной наемника появился Бартимеус.

Мальчик-египтянин парил над накренившимся полом; ноги у него были расслаблены, рука вытянута вперед. Он был окутан серебристым сиянием, озарявшим его белую набедренную повязку и блестевшим в темных волосах. Джинн лихо свистнул. Наемник развернулся стремительным, неуловимым для глаза движением… Диск вырвался из его руки, просвистел в воздухе, рассек серебристый нимб у самого бока Бартимеуса и описал петлю по комнате.

– Не-а, промазал! – сказал джинн.

Инферно сорвалось с его пальцев и поглотило наемника. Вся верхняя половина его тела окуталась пламенем. Тот вскрикнул и схватился за лицо. Потом,пошатываясь, сделал несколько шагов вперед, озаряя комнату желтыми сполохами и глядя сквозь охваченные огнем пальцы.

А свистящий диск тем временем достиг самого дальнего угла комнаты и, сменив тембр, полетел назад, навстречу руке наемника. По пути он зацепил-таки бок мальчика-египтянина. Натаниэль услышал возглас джинна; силуэт Бартимеуса задрожал и начал расплываться.

Диск вернулся в горящую руку.

Натаниэль выдернул ногу из-под дивана, лихорадочно оттолкнул его от себя и, пошатываясь на неровном полу, встал.

Мальчик-египтянин исчез. На его месте очутилась озаряемая пламенем крыса, которая, прихрамывая, убежала в тень. Горящий человек заковылял следом за ней, щурясь от жара. Одежда на его теле быстро чернела и обугливалась, диск в руке отсвечивал красным.

Натаниэль попытался собраться с мыслями. Поблизости была чердачная лестница-стремянка, которая покосилась и теперь стояла криво, упершись в потолок. Юноша прислонился к ней.

Крыса бежала по старому пергаменту. Пергамент громко шуршал под ее лапками.

Диск рассек пергамент пополам. Крыса пискнула и откатилась в сторону.

Движение горящих пальцев – и в них появилось еще два диска. Крыса торопливо метнулась прочь – но опоздала. Один из дисков вонзился в доски пола, зажав крысиный хвост острым се-ребряным краем. Крыса слабо задергалась, пытаясь освободиться.

Наемник подошел и занес дымящийся сапог.

Натаниэль титаническим усилием вырвал застрявшую лестницу и с размаху обрушил ее на спину наемника. Застигнутый врасплох, тот потерял равновесие и повалился набок, рассыпав дождь искр. Он приземлился на пол домика, подпалив рассыпанные вокруг рукописи.

Крыса отчаянно рванулась – и вытащила-таки свой хвост. Судорожно метнувшись, она очутилась рядом с Натаниэлем.

– Спасибо! – выдохнула она. – Заценил, как ловко я тебе его подставил?

Натаниэль не мог оторвать глаз от пылающей фигуры, которая ворочалась на полу, яростно пытаясь спихнуть с себя лестницу, и, казалось, совершенно не обращала внимания на охватившее ее пламя.

– Почему он до сих пор жив? – прошептал юноша. – Он ведь весь в огне! Он скоро совсем сгорит!

– Боюсь, что только одежда, – возразила крыса. – Тело у него совершенно неуязвимое. Зато теперь он у самого окна. Поберегись!

Она вскинула розовую лапку. Бородач обернулся и только тут заметил Натаниэля. Он взревел в ярости и вскинул руку. В пальцах сверкнуло что-то серебристое. Он занес руку…

И тут ему в лицо ударила вся мощь Урагана – Ураган вырвался из лапки крысы, сшиб его с ног и выбросил в окно вместе со сверкающим водопадом разбитого стекла и горящей бумаги, подхваченных с пола вместе с ним. Наемник выпал наружу, в ночную тьму, и покатился вниз по склону холма, как огромный огненный шар. Натаниэль видел, как он один раз подскочил на каком-то бугорке и неподвижно распластался внизу.

А крыса уже неслась по накренившемуся полу в сторону двери.

– Пошли! – крикнула она. – Думаешь, это его остановит? У нас в запасе пять минут, максимум десять.

Натаниэль вскарабкался следом, перешагивая через груды тлеющей бумаги, и выскочил в ночь, потревожив сперва одни, потом вторые узы. Трезвон поднялся до небес, в очередной раз перебудив обитателей Золотой улицы, погруженных в свои меланхоличные сны, однако крыса и юноша уже миновали разрушенную башню и мчались вниз по лестнице так, словно все демоны, которых когда-либо призывали сюда, гнались за ними по пятам.

На следующее утро, ближе к полудню, Натаниэль, успевший переодеться в новый костюм и купить себе парик, пересек чешскую границу, помахав перед носом у пограничников свежестырен-ным паспортом, и очутился в Пруссии, на территории, подконтрольной Британии. Там Натаниэль сел в фургон булочника и доехал до Хемница. В Хемнице он направился прямиком в британское консульство и объяснил ситуацию. Там позвонили куда надо, Натаниэль назвал все необходимые пароли, и его личность была установлена. Вскоре после обеда он уже сидел в самолете, отправлявшемся с местного аэродрома в Лондон.

Джинна Натаниэль отпустил еще на границе, поскольку непрерывное напряжение, требовавшееся для столь продолжительного вызова, начинало сказываться на молодом волшебнике. Он уже несколько дней почти не спал. В самолете было тепло и уютно, и, несмотря на то что Натаниэлю не терпелось поразмыслить как следует над словами наемника, усталость и монотонное гудение моторов вскоре сделали свое дело. Не успел самолет оторваться от земли, как Натаниэль уже задремал.

Стюардесса разбудила его уже в Бокс-Хилле:

– Сэр, мы уже прибыли. Вас ждет машина. Просили поторопиться.

Натаниэль вышел на трап и попал под мелкий холодный дождик. У посадочной полосы ждал черный лимузин. Натаниэль медленно спустился по трапу – он еще не совсем проснулся. Он почти ожидал увидеть в машине свою наставницу, но заднее сиденье было пустым. Когда Натаниэль распахнул дверцу, шофер взял под козырек.

– Вам привет от госпожи Уайтвелл, сэр, – сказал он. – Вам следует немедленно отправиться в Лондон. Сопротивление нанесло удар в самом сердце Вестминстера, и… Ну, результаты вы увидите сами. Нельзя терять ни минуты. У нас тут настоящая катастрофа.

Натаниэль молча забрался в машину. Дверца за ним захлопнулась.

КИТТИ

30

Винтовая лестница уходила в землю, закручиваясь по часовой стрелке вокруг основания колонны. Проход был узкий, потолок низкий. Даже Китти пришлось пригнуться, а Фред с Ником, которые сложились чуть ли не вдвое, и вовсе спускались боком, так что они походили на двух неуклюжих крабов. Здесь было жарко и слегка пованивало.

Мистер Пеннифезер возглавлял шествие. Фитиль в его фонаре был вывернут на всю катушку. Все остальные последовали его примеру – от яркого света они чувствовали себя увереннее. Теперь они были под землей, и не приходилось опасаться, что их кто-то заметит. Самая опасная часть вылазки осталась позади.

Китти шла следом за Ником, а Стенли шел за ней, почти вплотную. Но несмотря на то что у нее за спиной светил его фонарь, тени так и норовили сомкнуться вокруг – они непрестанно прыгали и метались на краю поля зрения.

В трещинах камней в стенах прохода обитало изрядное количество пауков. Судя по проклятиям мистера Пеннифезера, ему приходилось расчищать себе путь от накопившейся за сотню лет паутины.

Спуск занял не много времени. Китти насчитала тридцать три ступеньки, а потом она миновала решетчатую дверцу и очутилась в большом помещении, лишь отчасти освещенном светом фонарей. Девушка отступила в сторону, чтобы Стенли тоже мог выйти с лестницы, и стянула с себя маску. Мистер Пеннифезер только что сделал то же самое. Лицо у него было красное, седые волосы встрепаны и торчали во все стороны.

– Добро пожаловать в гробницу Глэдстоуна! – прошептал он пронзительным, хриплым шепотом.

Первым ощущением Китти была воображаемая тяжесть нависшей над нею земли. Свод гробницы был сложен из тщательно обтесанных каменных плит. За прошедшие годы камни слегка сдвинулись и в центре свода угрожающе выпирали, как будто стремясь задавить слабый свет. Воздух был затхлый, и чад фонарей густо клубился под потолком. Китти поймала себя на том, что дышит так судорожно, будто каждый вздох – последний.

Сама крипта была довольно узкой, метра четыре в самом широком месте. Длину определить было сложно, поскольку подземелье уходило в темноту, куда не досягал свет фонарей. Каменный пол был голым, если не считать плотного ковра белой плесени, которая местами достигала середины стен. Деловитые пауки, жившие на лестнице, спускаться за решетку, очевидно, не решались: паутины нигде видно не было.

В боковой стене склепа, прямо напротив входа, была вырублена длинная полка, на которой не было ничего, кроме трех стеклянных полушарий. Хотя стекло запылилось и заплесневело, Китти все же различила внутри каждого полушария засохший венок: старинные лилии, маки и веточки розмарина, покрытые мерзкими пятнами лишайника. Погребальные венки великого волшебника… Китти содрогнулась и перевела взгляд на то, на что было обращено внимание большинства ее товарищей: мраморный саркофаг, стоящий под самой полочкой.

Саркофаг был метра три в длину и более метра в высоту, лишенный каких-либо украшений или надписей, только в центре одной из сторон была прикреплена бронзовая табличка. Крышка саркофага, тоже мраморная, лежала немного косо, словно ее положили второпях, а поправлять не стали.

Мистер Пеннифезер и остальные сгрудились вокруг саркофага в большом возбуждении.

– Египетский стиль, – говорила Энн. – Типичная пышность, стремление подражать фараонам. Но при этом никаких иероглифов.

– А чего там написано? – спросил Стенли, вглядываясь в табличку. – Я чего-то не разберу.

Мистер Пеннифезер тоже прищурился.

– Это какой-то дьявольский язык. Хопкинс, может быть, и прочел бы, но нам даже и пытаться не стоит. Ну, а теперь, – он выпрямился и постучал тросточкой по крышке саркофага, – как бы нам это открыть?

Китти нахмурилась от отвращения и чего-то похожего на дурное предчувствие.

– А надо ли это открывать? Почему вы уверены, что вещи именно там?

Мистер Пеннифезер, видимо, нервничал, потому что ответ его был весьма резок.

– Ну, вряд ли их оставили бы прямо на полу, – не так ли, девочка? Старый гуль наверняка хотел иметь их при себе, даже в смерти. Остальная часть комнаты пуста.

Китти стояла на своем:

– А вы проверяли?

– А! Пустая трата времени! Энн, возьмите фонарь и проверьте дальний конец склепа. Убедитесь, что там нет никаких ниш. Фредерик, Николас, Стенли, – нам понадобится объединить все наши силы, чтобы это сдвинуть. Там, с вашей стороны, зацепиться не за что? Возможно, понадобится веревка…

Мужчины столпились вокруг саркофага, а Китти пошла следом за Энн. Немедленно обнаружилось, что мистер Пеннифезер был прав. Через несколько шагов фонарь Энн осветил дальнюю стену склепа, ровную поверхность из обтесанных каменных плит. Энн несколько раз провела фонарем вдоль стены, высматривая ниши или очертания потайной двери, но ничего такого там не обнаружилось. Энн обернулась к Китти, пожала плечами и вернулась на середину помещения.

Стенли достал свою веревку и осматривал свой конец крышки.

– Тут и не подцепишь, – говорил он, почесывая в затылке. – Все такое гладкое… И приподнять не приподнимешь – тяжелая слишком.

– Можно ее просто сдвинуть, – предложил Фред. – Я бы взялся.

– Не-е, тяжелая слишком. Это ж камень!

– Да нет, она должна легко пойти, – возразил Ник. – Трения особого не будет, мрамор довольно гладкий.

Мистер Пеннифезер вытер пот со лба.

– Ну, мальчики, придется попробовать. Единственная альтернатива – взорвать на крышке шар, а это может повредить вещи. Если вы, Фред, упретесь ногами в стену, это даст дополнительный выигрыш в силе. Ну, Ник…

Пока шли эти споры, Китти наклонилась, чтобы получше разглядеть бронзовую табличку. Табличка была густо исписана мелкими клиновидными знаками, которые явно складывались в какие-то слова или символы. Китти не впервые пожалела о собственном невежестве. Древних алфавитов в школе не проходят, а мистер Пеннифезер нипочем не разрешал своим помощникам изучать похищенные ими книги заклинаний. Китти мимоходом подумала, смог ли бы прочесть это отец Якоба, а если бы смог, много ли он бы там понял.

– Китти, уйди с дороги, а? Вот так, ха-арошая девочка!

Стенли ухватился за один угол крышки, Ник за другой, а Фред забрался за саркофаг и уперся ботинком в стенку чуть пониже полочки. Китти прикусила губу, возмущенная дурашливым тоном Стенли, и отошла в сторону, утирая лицо рукавом. На коже выступили капельки пота – в крипте было чрезвычайно душно.

– Ну, парни! Раз-два, взяли!

И парни, крякнув, принялись толкать крышку. Мистер Пеннифезер и Энн светили им фонарями. Свет озарял искаженные лица, оскаленные зубы, блестящие от пота лбы. Кряхтение похитителей на миг заглушил скрежет.

– Молодцы! Отдыхайте.

Ник, Фред и Стенли, задыхаясь, рухнули на пол. Мистер Пеннифезер обошел вокруг, звонко похлопал каждого по плечу.

– Она сдвинулась! Явно сдвинулась! Молодцы, ребята! Внутренности саркофага еще не видно, но мы обязательно до нее доберемся! Передохните, а потом возьмемся снова.

И они взялись снова. И снова. С каждым разом кряхтение становилось все громче, мышцы трещали от усилий; с каждым разом крышка сдвигалась все дальше и дальше, но упрямо застывала опять. Мистер Пеннифезер понукал их, приплясывал вокруг, точно демон, почти забыв о своей хромоте, с лицом, искаженным неровным светом.

– Давай! Вот так! Наша удача – здесь, в нескольких дюймах от вашего носа, главное – не жалеть сил! Давай же, Стенли, черт бы тебя взял! Еще чуть-чуть! Давайте, парни, напрягитесь!

Китти, подобрав брошенный фонарь, слонялась по пустынному склепу, шаркая кедами по толстому слою белой плесени, чтобы хоть как-то убить время. Она доходила до дальнего конца помещения, почти до самой стены, потом разворачивалась и брела обратно.

И тут она обнаружила нечто странное – какой-то пустячок выпадал из общей картины, и это могло иметь значение… Некоторое время она пыталась понять, в чем дело и что именно показалось ей странным, – это было тем труднее, что в этот момент парням удалось сдвинуть плиту особенно далеко, и они разразились торжествующими возгласами, которые мешали думать. Китти развернулась на пятках, подняла повыше фонарь и уставилась на дальнюю стену склепа.

Ну, стена как стена, ничего особенного.

Тогда что же?..

Плесень. На стене не было плесени.

Под ногами повсюду, куда ни глянь, все было бело от плесени – все плиты пола были затянуты ею. И обе боковые стены тоже. За прошедшие века плесень мало-помалу подбиралась к потолку. Быть может, в один прекрасный день ею зарастет весь склеп.

Но на дальней стене не было ни пятнышка. Камни были чисты, и их очертания оставались такими отчетливыми, как будто каменщики покинули это помещение только сегодня вечером.

Китти обернулась к остальным:

– Эй, ребята!..

– Вот, дело пошло! Еще разок – и мы управимся с нею, парни!

Мистер Пеннифезер только что не скакал козлом.

– В углу уже появилось отверстие! Еще немного – и мы станем первыми, кто увидит старика Глэдстоуна с тех пор, как его останки приволокли сюда!

Китти никто не услышал и внимания на нее не обратил.

Девушка снова обернулась к дальней стене. Никакой плесени… Непонятно. Может, эта стена сложена из какого-то другого камня?

Китти шагнула поближе, чтобы дотронуться до камней, зацепилась носком за выбоину в полу и потеряла равновесие. Она пошатнулась, вытянула руки, чтобы опереться о стену, – и упала прямо сквозь нее.

Мгновением позже она растянулась на каменном полу, разбив руки и колено. Фонарь вылетел у нее из руки и покатился по полу.

Китти зажмурилась от боли. Она содрала кожу на ладонях, и колено мучительно ныло. Но сильнее всего было удивление. Что случилось? Она была уверена, что упадет на стену, а вместо этого словно пролетела насквозь, как будто стены не было.

Позади нее раздался душераздирающий скрежет, потом жуткий грохот, несколько торжествующих возгласов и крик боли. Потом – голос мистера Пеннифезера:

– Молодцы, ребята! Мо-лод-цы! Стенли, не хнычь, не так уж сильно ты поранился. Идите-ка сюда, давайте взглянем на него!

Они все-таки сдвинули плиту. Надо пойти посмотреть. Китти медленно, с трудом поднялась на четвереньки и потянулась за фонарем. Потом встала на ноги — и тут фонарь озарил то небольшое помещение, в котором она очутилась.

Помимо ее воли и невзирая на весь ее боевой опыт, несмотря на то что она множество раз чудом избегала гибели, попадала в ловушки, встречалась с демонами, теряла друзей, увиденное настолько ее потрясло, что она вновь перепугалась и растерялась, как много лет назад, на железном мосту при встрече с чудовищем. Пульс стучал у нее в ушах, голова шла кругом. Китти услышала, как по комнате раскатился долгий, пронзительный вопль, вздрогнула, и только потом поняла, что этот вопль исходит из ее собственных уст. Ее торжествующие товарищи внезапно стихли. Голос Энн:

– Что случилось? Где Китти?

Китти стояла неподвижно, глядя прямо перед собой.

– Я здесь… – шепотом ответила она.

– Китти!

– Где ты?

– Чертова девчонка – неужели она ушла наверх? Николас, сходи посмотри.

– Китти!!!

– Да тут я, тут. В дальнем конце склепа. Вы что, не видите?

Говорить громче она не могла – горло сдавило.

– Я здесь. И я не одна…

Настоящий конец склепа был немногим дальше, чем иллюзорная стена, сквозь которую она упала, – быть может, метрах в трех от того места, где она стояла. Белая плесень, не обращая внимания на фальшивый барьер, проросла сквозь него: она покрывала и стены, и пол, и то, что лежало на полу, и тошнотворно светилась в холодных лучах фонаря. Но, невзирая на толстый слой плесени, предметы, аккуратно разложенные вдоль стены, были видны отчетливо, так что ошибки быть не могло. Их было шесть; они лежали бок о бок, головами к Китти, их заплесневелые башмаки упирались в дальнюю стену помещения, а костлявые руки покоились на груди. Благодаря спертому воздуху крипты их плоть разложилась не полностью; то, что осталось, ссохлось и плотно прилегало к костям, так что челюсти черепов открылись, оттянутые натянувшейся кожей, навеки придав их лицам выражение безграничного ужаса. Сама кожа почернела, точно ископаемое дерево. Глаза запали и провалились внутрь черепа. Одежда на всех шестерых была непривычная: старомодные костюмы и тяжелые башмаки на ногах. Грудная клетка одного из них проступала сквозь рубашку. А волосы остались точно такими, как были при жизни, и свисали с жутких голов, точно речные водоросли. Китти обратила внимание, что у одного из людей при жизни были роскошные каштановые кудри.

Ее товарищи все еще звали ее по имени. Китти удивлялась их тупости.

– Да здесь я, здесь!

Она внезапно нашла в себе силы преодолеть шок, в котором находилась, повернуться и крикнуть на все помещение. Ник и Энн были поблизости. Услышав ее голос, они резко обернулись, однако, судя по их глазам, Китти они так и не увидели: их взгляд был удивленным, и они искали девушку, но не видели ее. Китти досадливо вздохнула и шагнула в их сторону. Когда она это сделала, то ощутила странное щекочущее прикосновение.

Ник вскрикнул. Энн выронила фонарь.

– Идите, взгляните на это, – напряженно сказала Китти.

Они не ответили.

– Да какого черта, – возмутилась она, – что со мной не так?

Ее гнев привел Ника в себя.

– Т-ты посмотри на себя! – выдавил он. – Ты наполовину в стене!

Китти оглядела себя – и да, действительно, с этой стороны иллюзия сохранилась: ее живот, грудь и стоящая впереди нога торчали из камней так, как будто ее разрезало пополам. Там, где магия касалась тела, ощущалось легкое покалывание.

– И даже не мерцает! – прошептала Энн. – Никогда еще не видела такой сильной иллюзии!

– Сквозь нее можно пройти, – хмуро сказала Китти. – Там кое-что есть.

– Сокровища? – обрадовался Ник.

– Нет.

Все собрались у стены и, немного поколебавшись, один за другим прошли сквозь иллюзию. Камни даже не шелохнулись. С другой стороны барьер был совершенно не виден.

Все шестеро в потрясенном молчании уставились на освещенные фонарями трупы.

– Я за то, чтобы немедленно уйти отсюда, – сказала Китти.

– Вы только поглядите на эти волосы! – прошептал Стенли. – И ногти… Поглядите, какие они длинные!

– Лежат как сардинки на тарелке…

– Как вы думаете?..

– Задохнулись, наверное…

– Да нет, вон, видите, дыра на груди? Вряд ли она появилась сама собой…

– Бояться нам нечего. Трупы очень старые.

Мистер Пеннифезер говорил уверенным тоном, стараясь ободрить других – и, возможно, себя тоже.

– Взгляните, какая темная кожа. Они практически мумифицировались.

– Вы думаете, они лежат тут со времен Глэдстоуна? спросил Ник.

– Несомненно. Об этом говорит хотя бы стиль одежды. Конец девятнадцатого века.

– Но их шестеро… По одному на каждого из нас…

– Фред, заткнись.

– Но зачем они здесь?..

– Может, их в жертву принесли?..

– Послушайте, мистер Пеннифезер, нам действительно…

– Нет, но зачем было их прятать? Какой смысл?

– Может, они собирались ограбить гробницу, и их за это похоронили заживо?

– … Нам действительно лучше уйти.

– Да, это больше похоже на правду. Но, опять же, зачем было их прятать?

– И кто это сделал? И как насчет Морового Заклятия? Вот чего я не понимаю. Если они его пробудили…

– Мистер Пеннифезер! – крикнула Китти, топнув ногой. Ее крик прогремел по всему склепу, и дискуссия мгновенно прекратилась. Китти говорила с трудом – ей по-прежнему сдавливало горло. – Тут есть что-то, о чем мы не знаем. Какая-то ловушка. Надо немедленно уходить. Фиг с ними, с сокровищами.

– Но кости-то старые, — сказал Стенли, подражая решительному тону мистера Пеннифезера. – Успокойся, девочка.

– Не смей говорить со мной свысока, ты, мелкий прохвост!

– Я согласна с Китти, – заявила Энн.

– Дорогие мои… – Мистер Пеннифезер потрепал Китти по плечу, стараясь выглядеть беспечным и добродушным. – Я понимаю, это ужасно неприятное зрелище. Однако же нельзя придавать ему слишком большое значение. Как бы ни погибли эти несчастные, их положили здесь очень давно – возможно, еще в то время, когда гробница только строилась. Именно поэтому на иллюзорной стене, скрывающей их, нет плесени, не так ли? Потому что плесень наросла гораздо позднее. Когда эти люди встретили свою смерть, стены были чистыми и новыми. Подумайте сами, – он указал на трупы тросточкой. – Эти юноши лежали здесь еще до того, как гробница была запечатана, иначе, вломившись сюда, они привели бы в действие Моровое Заклятие. А Заклятие оставалось непотревоженным, потому что мы только что видели и расточили его.

Большую часть группы его слова успокоили – молодые люди закивали и вполголоса выразили свое согласие. Однако Китти покачала головой.

– Вот лежат шесть мертвых людей, взывающих к нам, – сказала она. – Мы были бы глупцами, если бы не обратили на них внимания.

– Ха! Так они ведь старые!

Судя по облегчению, звучавшему в голосе Фреда, до него только теперь дошло, что из этого вытекает.

– Просто старые кости!

Он насмешливо ткнул ближайший череп носком кеда. Череп отвалился от шеи, упал набок и немного покачался на полу, как опрокинутый кувшин.

– Китти, дорогая, тебе следует научиться быть менее эмоциональной, – сказал мистер Пеннифезер, доставая из кармана платок и промакивая лоб. – Мы ведь уже открыли саркофаг этого старого черта – и земля под нами покамест не разверзлась, не так ли? Идем, девочка, ты ведь этого еще не видела. На самом верху лежал шелковый саван – должно быть, он один стоил целого состояния. Пять минут, Китти! Нам нужно всего пять минут, чтобы поднять саван и вытащить кошелек и хрустальный шар. Мы не станем долго тревожить сон Глэдстоуна.

Китти ничего не сказала. Она повернулась и, вся белая, прошла сквозь преграду и направилась к саркофагу. Заговорить она не решалась. Ее гнев был направлен отчасти на себя – на свою собственную слабость и безрассудный страх, – отчасти же на предводителя. Его возражения казались ей слишком поверхностными – наверняка не все так просто… Однако Китти не привыкла открыто противостоять его воле. К тому же она знала, что большинство на его стороне.

У нее за спиной раздавалось постукивание тросточки мистера Пеннифезера. Он слегка задыхался.

– Надеюсь, дорогая Китти, что ты… ты окажешь мне честь… положить сам хрустальный шар… к себе в сумку. Видишь ли, я тебе доверяю – тебе я доверяю безоговорочно. Нам нужно быть сильными еще пять минут, а потом мы навеки оставим это проклятое место. Идите все сюда и приготовьте рюкзаки. Наша фортуна ждет нас!

Крышка саркофага косо лежала на том же месте, куда она упала, одним краем опираясь на гробницу. Один угол при падении откололся и лежал в плесени немного в стороне. Стоящий на полу фонарь весело горел, но во тьму разверстой гробницы свет не проникал. Мистер Пеннифезер встал в головах саркофага, прислонил к нему свою тросточку и оперся на камень. Он улыбнулся всей компании и принялся разминать пальцы.

– Фредерик, Николас, поднимите повыше ваши фонари. Я хочу точно знать, к чему я прикасаюсь.

Стенли нервно хихикнул.

Китти оглянулась на другой конец склепа. Теперь она различала сквозь тьму фальшивую стену и знала о таящейся за ней жуткой тайне. Девушка глубоко вздохнула. Зачем? Непонятно…

Она снова обернулась к саркофагу. Мистер Пеннифезер наклонился, взялся за что-то и потянул.

31

Шелковая ткань поднялась из саркофага почти беззвучно, с тончайшим сухим шелестом. От нее во все стороны полетело облако бурой пыли, точно споры из лопнувшего гриба-дождевика. Пыль немного покружила в скрестившихся лучах нескольких фонарей, потом медленно осела. Мистер Пеннифезер собрал ткань и осторожно опустил ее на край мраморного саркофага… И только после этого наклонился вперед и заглянул внутрь.

– Свет пониже! – шепнул он.

Ник опустил фонарь. Все вытянули шеи и тоже заглянули внутрь.

– Ах! – вздохнул мистер Пеннифезер, точно гурман, садящийся за стол, на котором стоит его обед, и знающий, что блаженство близко.

Ему откликнулся хор ахов, охов и восклицаний. Даже Китти на миг забыла о своих опасениях.

Каждый из них знал это лицо не хуже своего собственного. Оно было центром жизни Лондона, его можно было встретить в любом общественном месте. Они видели его тысячу раз: на статуях, на памятниках, на стенах. Этот профиль красовался на школьных учебниках, на казенных бланках, на плакатах, висящих на улицах, на праздничных транспарантах. Это лицо сурово и властно взирало на людей, прогуливающихся в скверах; оно же смотрело с фунтовых банкнот, затасканных по карманам. Куда бы они ни шли, чем бы ни занимались, во всех их повседневных надеждах и тревогах лицо Глэдстоуна сопровождало их непрерывно, наблюдая за их скромным житьем-бытьем.

И, очутившись здесь, у его могилы, они смотрели на это лицо с трепетом узнавания.

Оно, по всей видимости, было отлито из золота – посмертная маска, достойная основателя империи. Тело еще не успело остыть, а искусные мастера уже сняли гипсовую копию, изготовили форму и заполнили ее расплавленным металлом. На похоронах маска снова легла на лицо – нетленный образ, которому предстояло вечно глядеть во тьму, пока плоть под ним будет разлагаться. Это было лицо старика: крючковатый нос, тонкие губы, запавшие щеки, – на щеках виднелся намек на бачки, – испещренное тысячей мелких морщинок. Глаза, глубоко запавшие в глазницах, были оставлены пустыми – в маске сделали прорези. Две зияющих дыры смотрели в вечность. Людям, которые глазели на маску, разинув рот, показалось, будто они видят лицо какого-то императора древних времен, облеченного безграничной властью.

Из-под маски виднелась подушка седых волос.

Он лежал прямо, в позе, напоминающей позы трупов в потайном конце комнаты, сцепив руки на груди. От пальцев остались одни кости. На нем был черный костюм, застегнутый на все пуговицы, достаточно туго натянутый на ребрах, но во всех прочих местах жутко провисший. Тут и там трудолюбивые черви проточили ткань, и сквозь нее что-то белело. Туфли были небольшие, черные и узкие, и на потускневшей коже виднелась тонкая патина пыли.

Тело покоилось на алых атласных подушках, на высокой полке, занимающей примерно половину ширины саркофага. Китти все еще рассматривала золотую маску, а остальные уже переключились на более низкую полку, идущую параллельно первой.

– Поглядите, как светится! – выдохнула Энн. – Невероятно!

– Да тут все стоит брать! – сказал Стенли, глупо ухмыляясь. – Никогда еще не видел подобной ауры. Конечно, что-то тут более мощное, что-то менее, но сила есть во всем – даже в плаще.

Поверх колен, аккуратно сложенное, лежало черное с пурпуром одеяние, застегнутое маленькой золотой фибулой.

– Плащ Правителя! – прошептал мистер Пеннифезер. – Наш друг и благодетель хочет получить его. Что ж, пожалуйста. Взгляните на остальное!

Да, вот они все, сложенные горкой на нижней полке: потрясающие погребенные сокровища, за которыми они и явились. Несколько золотых предметов: маленькие статуэтки животных, узорчатые шкатулки, украшенные самоцветами мечи и кинжалы; нитка черных ониксовых бусин; маленький треугольный череп какого-то неведомого существа; пара запечатанных свитков. Ближе к голове лежало что-то маленькое и округлое, накрытое черной тканью, теперь посеревшей от пыли, видимо, тот самый магический хрустальный шар. У ног, между фляжкой с пробкой в форме собачьей головы и тусклой оловянной чашей, лежал в стеклянном сосуде атласный кошелек. А рядом – черная сумочка, застегнутая бронзовой пряжкой. Вплотную к телу покоился церемониальный меч, длиной чуть ли не с сам саркофаг, а рядом с ним – посох из почерневшего дерева, гладкий, без украшений, если не считать набалдашника в форме пентакля в круге.

Даже Китти, не обладающая дарованиями остальных, ощущала, какая сила исходит от этих предметов. Воздух вокруг них буквально вибрировал.

Мистер Пеннифезер внезапно выпрямился.

– Так, за дело! Откройте сумки и держите их наготове. Сейчас мы все это заберем.

Он взглянул на часы – и ахнул.

– Почти час ночи! Мы и так уже потратили слишком много времени. Энн, вы первая.

Он перегнулся через край саркофага и стал брать вещи обеими руками.

– Вот. Они египетские, если я не ошибаюсь… Вот кошелек… Осторожнее, вы! Рюкзак полон? Так, хорошо. Стенли, теперь твоя очередь…

Пока они опустошали саркофаг, Китти стояла в сторонке, расстегнув рюкзак и безвольно уронив руки. Тревога, которая охватила ее, когда она обнаружила тела, накатила снова. Девушка все посматривала то в сторону фальшивой стены, то назад, в сторону входа, и по спине у нее ползали мурашки, воображение рисовало страшные картины. Тревога сопровождалась еще и растущим разочарованием. Никогда еще ее идеалы — ее мечты о том, чтобы свергнуть волшебников и вернуть власть простолюдинам, – не были так далеки от реальных действий организации мистера Пеннифезера. И насколько нелепой была эта реальность! Неприкрытая алчность ее товарищей, их возбужденные возгласы, багровое, потное лицо мистера Пеннифезера, позвякиванье магических предметов, исчезающих в подставленных сумках, – все это внезапно показалось ей бесконечно отталкивающим. На самом деле Сопротивление – всего лишь банда воров и грабителей могил, и она, Китти – одна из них!

– Китти! Сюда!

Стенли и Ник наполнили свои рюкзаки и отошли в сторону. Была ее очередь. Китти подошла. Мистер Пеннифезер наклонился глубже прежнего, его голова и плечи исчезли внутри саркофага. Он ненадолго вынырнул, передал ей маленькую погребальную урну и горшочек, украшенный змеиной головой, и снова наклонился.

– Вот! – Его голос откликнулся странным эхом внутри саркофага. Возьмите плащ… И посох тоже. Это все для благодетеля мистера Хопкинса, который… уфф! … который нам так хорошо подсобил. Нет, отсюда не дотянусь… Стенли, не будете ли вы так любезны достать вон те вещи?

Китти взяла посох и запихала плащ на дно рюкзака. Она слегка вздрогнула, коснувшись холодной и немного сальной на ощупь ткани. Она видела, как Стенли повис на краю саркофага, перегнулся внутрь – ноги его мелькнули в воздухе. Мистер Пеннифезер, стоявший напротив, прислонился к стенке, вытирая лоб.

– Еще чуть-чуть осталось, – пропыхтел он. — А потом мы… Черт побери, мальчик! Неужели нельзя быть поосторожнее?

Стенли, вероятно от избытка энтузиазма, потерял равновесие и кувырнулся внутрь саркофага, уронив на пол свой фонарь. Раздался глухой удар.

– Дуралей! Если ты что-нибудь разобьешь…

Мистер Пеннифезер нагнулся и заглянул в саркофаг, но ничего не увидел – внутри было темно. Снизу доносился шорох – Стенли неуклюже ворочался внутри.

– Вставай, только осторожно! Смотри, не повреди хрустальный шар.

Китти подняла фонарь, валявшийся на каменном полу, вполголоса бранясь на бестолкового Стенли. Он всегда был олухом, но свалиться в саркофаг – это уже из ряда вон, даже для него. Она перебралась через расколотую крышку и подняла фонарь над саркофагом, но тут же отскочила назад – так внезапно и пугающе вынырнула оттуда голова Стенли. Кепка сползла ему на лицо, совершенно заслонив его.

– Оп-ля! – воскликнул Стенли мерзким визгливым голосом. – Экий я неуклюжий!

– Ты что, сдурел, так пугать? – вскипела Китти. – Мы тут не в игрушки играем!

– Поживей, Стенли! – сказал мистер Пеннифезер.

– Ах, извините! Виноват!

Но Стенли, похоже, вовсе не чувствовал себя виноватым. Он даже не поправил кепку и из саркофага вылезать не спешил.

Мистер Пеннифезер начинал сердиться.

– Вылезай, мальчик, – воскликнул он, – а не то я тебя палкой огрею!

– Вылезать? Сейчас, сейчас вылезу!

И с этими словами голова Стенли глупо задергалась из стороны в сторону, словно под музыку, которую слышал только он один. Потом, к ошеломлению Китти, голова исчезла из виду и секунду спустя с хихиканьем вынырнула снова. Похоже, эти действия доставляли Стенли ребяческое удовольствие: он повторил это движение, сопровождая его нечленораздельными возгласами и воплями.

– Вот вы меня видите! – выкрикивал он из-под кепки. – А вот – вы меня не видите!

– Мальчик сошел с ума! – произнес мистер Пеннифезер.

– Стенли, вылезай немедленно! – произнесла Китти совершенно другим тоном.

Сердце у нее внезапно отчего-то бешено заколотилось.

– Так я Стенли, да? – переспросила голова. – Стенли… Ну что ж, это имя мне идет. Старое доброе британское имя. Мистер Г. его бы одобрил.

Фред стоял теперь рядом с Китти.

– Эй… – Он держался с несвойственной ему неуверенностью. – А чего это у него голос так переменился?

Голова замерла, потом кокетливо склонилась набок.

– Да-а, – протянула она. – Хороший вопрос. Интересно, кто первый угадает?

Китти медленно отступила на шаг. Фред был прав. Этот голос сделался непохож на голос Стенли – если он вообще был на него похож.

– Эй, девочка, не пытайся удрать! – голова энергично замоталась из стороны в сторону. – Это только все усложнит. Ну-ка, дайте взглянуть на вас поближе.

Из саркофага поднялась рука скелета, торчащая из ветхого черного рукава. Голова склонилась набок. Костлявые пальцы любовно и бережно подняли кепку с лица и нацепили ее на голову набекрень.

– Вот, так лучше, – сказал голос – Теперь мы отчетливо видим друг друга.

Под кепкой сверкнуло золотом лицо, которое не было лицом Стенли. Вокруг торчали пряди седых волос.

Энн внезапно завопила и бросилась к лестнице. Голова удивленно дернулась.

– Что за наглость! Мы ведь еще даже не успели познакомиться!

Костлявая рука нырнула в саркофаг, что-то оттуда выхватила и метнула это вслед Энн. Хрустальный шар с грохотом упал у подножия лестницы и покатился навстречу беглянке. Женщина взвизгнула и осела на пол.

Все присутствующие проводили глазами полет шара. Все видели, как он упал. Теперь все медленно развернулись назад к саркофагу, где нечто поднималось на ноги – медленно и неуклюже, гремя костями. Наконец оно выпрямилось в полный рост, окутанное тьмой, отряхивая пыль с сюртука и непрерывно бормоча себе под нос, как брюзгливая старуха:

– Вы только взгляните, какая тут грязища! Мистер Г. был бы чрезвычайно расстроен. И вдобавок черви проели его нижнее белье. Там, куда не светит солнце, повсюду сплошные дыры!

Существо внезапно наклонилось, протянуло руку и подхватило длинными костлявыми пальцами фонарь, который валялся на полу рядом с саркофагом. Потом подняло его, точно сторож, совершающий обход, и по очереди оглядело исполненные ужаса лица. Шейные позвонки хрустели, когда череп ворочался из стороны в сторону, и золотая посмертная маска тускло сияла из-под облака длинных сивых волос.

– Ну-с, итак!

Голос, исходивший из-под маски, не имел постоянного тембра. Он менялся с каждым слогом, становясь то высоким, как у ребенка, то низким и хриплым; то мужским, то женским, то рычащим, как у медведя. То ли говорящий никак не мог выбрать что-то одно, то ли наслаждался разнообразием.

– Итак, – повторил он. – Вот вы все здесь. Пять заблудших душ, глубоко под землей, и бежать некуда. Будьте любезны, представьтесь, пожалуйста!

Китти, Фред и Ник неподвижно замерли на полпути к железной решетке. Мистер Пеннифезер был дальше всех от двери он стоял, привалившись к стене под каменной полкой. Ближе всех к выходу была Энн, но она только беззвучно всхлипывала, распростершись на полу. Никто из них не мог заставить себя ответить.

– Ну же, отвечайте! – Золотая маска склонилась набок. – Я стараюсь вести себя по-дружески. Что весьма любезно с моей стороны, если учесть, что я только что пробудился и обнаружил, что в моих вещах роется ухмыляющийся придурок в кепке, которая ему велика. И мало того – взгляните, что стало с моим погребальным костюмом! Это все он порвал, пока брыкался. Ну и детки пошли, скажу я вам! Да, кстати. Какой у нас нынче год? Эй, ты, девушка! Ну, та, которая не скулит. Говори!

У Китти так пересохли губы, что она с трудом выговорила ответ. Золотая маска кивнула.

– Я так и думал, что времени прошло немало. Почему? «Из-за скуки», – скажете вы, и будете правы. Но еще и из-за боли! Ах, какая это мука, вы себе просто представить не можете! Она настолько невыносима, что я просто не могу сосредоточиться от боли, и одиночества, и еще из-за червей, грызущих меня в темноте! Кто-нибудь послабее просто сошел бы с ума на моем месте. Но не я. С болью я разобрался много лет назад, а остальное я вытерпел. И теперь, когда тут стало хоть чуть-чуть светлее и есть с кем поболтать, я вполне могу вам признаться: мне хорошо!

Скелет прищелкнул костлявыми пальцами и немного попрыгал с ноги на ногу.

– Немного окостенел – оно и понятно, связок-то не осталось, – но это пройдет. Все кости на месте? Сейчас проверим… А вещи все на месте? Не-ет…

Голос сделался грустным.

– Какие-то мыши пришли и все утащили. Мерзкие мышата! Сейчас поймаю их за хвост и усы повыдергаю!

Китти все это время медленно опускала руку в сумку, под плащ и прочие предметы, нащупывая шар с элементалями. И вот она нашла его и стиснула в липкой от пота ладони. Она чувствовала, что стоящий рядом Фред делает то же самое, только менее ловко. Китти опасалась, что скелет обратит внимание на шорох. И она заговорила – скорее чтобы отвлечь его, чем надеясь на что-то.

– Прошу вас, мистер Глэдстоун! – выдавила она. – Все ваши вещи здесь, и мы с радостью вернем их вам в прежнем виде.

Череп с неприятным скрежетом развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы заглянуть себе за спину. Ничего там не увидев, он удивленно склонился набок и развернулся обратно.

– К кому ты обращаешься, девочка? – спросил он. – Уж не ко мне ли?

– Э-э… да. Я думала…

– Что я – мистер Глэдстоун? Ты что, сумасшедшая или глупая, как курица?

– Э-э… Я…

– Ты погляди на эту руку!

Костлявая кисть вынырнула на свет и покрутилась на запястье.

– Погляди на этот таз! На эту грудную клетку!

С этими словами пальцы скелета отводили ветхую ткань в стороны, обнажая пожелтевшие кости.

– Погляди на это лицо!

Золотая маска на миг сдвинулась, и Китти мельком увидела череп с оскаленными зубами и пустыми глазницами.

– Скажи откровенно, девочка, неужели тебе кажется, будто мистер Глэдстоун жив?

– Э-э… Вообще-то нет.

– «Вообще-то»?! Ответ: нет и нет! Нет, мистер Глэдстоун не жив. «А почему?» – спросите вы. Да потому, что он помер! Помер сто десять лет тому назад и давно сгнил в своей могиле. «Вообще-то нет»! Ну что это за ответ? Дубина ты, девочка, и ты, и все твои дружки. Да, кстати…

Он указал костлявым пальцем на бронзовую табличку на стенке саркофага.

– Вы читать умеете?

Китти молча покачала головой. Скелет насмешливо всплеснул руками:

– Не умеют читать по-шумерски – а туда же, рыться в могиле Глэдстоуна! Так, значит, вы не прочли, что тут написано – «оставьте достославного вождя покоиться с миром»?

– Нет, не прочли. Простите, пожалуйста.

– А дальше, насчет «вечного стража», «ужасной мести» и «извинения не принимаются»?

– Нет, не прочли…

Краем глаза Китти увидела, что Фред немного опустил свою сумку, все еще не вынимая из нее правой руки. Значит, он готов…

– Ну, и на что же вы рассчитывали? Невежество не освобождает от ответственности, в данном случае от весьма неприятной смерти. Те, первые, тоже долго просили прощения. Видели бы вы, как они ползали на коленях и молили о пощаде! Это они там лежат, – скелет указал костлявым пальцем в сторону фальшивой стены. – Нетерпеливые были ребята, это уж точно. Нескольких недель не прошло, а они уже явились. Один, если я правильно помню, был личным секретарем мистера Г. – очень преданный малый: мало того, что сумел изготовить копию ключа, так еще и Моровое Заклятие как-то разогнал. Я их прибрал, чтобы не мусорить в гробнице, и, если будете паиньками, я и с вами поступлю так же. Погодите-ка, я сейчас…

Скелет перекинул негнущуюся ногу через край саркофага. Китти с Фредом переглянулись – и как один выхватили из рюкзаков шары с элементалями и метнули их в скелет. Скелет возмущенно махнул рукой, и что-то невидимое преградило шарам путь: они тяжело упали на пол, но, вместо того чтобы разбиться, съежились и исчезли с жалким чмоканьем – только два черных пятнышка остались на плитах.

– Я действительно не могу допустить, чтобы здесь мусорили, – укоризненно сказал скелет. – Во дни мистера Г. гости были куда как аккуратнее!

Мистер Пеннифезер выхватил из своего рюкзака серебряный диск и, опираясь на палку, метнул его в скелет сбоку. Диск вонзился в предплечье пыльного костюма и прочно застрял. Голос, исходящий из-под золотой маски, издал пронзительный вопль:

– Моя сущность! Больно же! Серебра я действительно не переношу. Посмотрим, как тебе понравится, если на тебя так напасть ни с того ни с сего, старикашка!

Из маски вылетела ярко-зеленая молния и ударила в грудь мистера Пеннифезера так, что старик отлетел и врезался в стену. Он медленно сполз на пол. Скелетудовлетворенно хмыкнул и повернулся к остальным.

– То-то же! Будет знать! – сказал он.

Однако Фред снова начал действовать: он стремительно выхватывал из потайных карманов один серебряный диск за другим и метал их в скелет. От первого диска скелет увернулся, через второй – перепрыгнул, третьим ему срезало прядь седых волос. Теперь он успел выбраться из саркофага и, по-видимому, заново обрел свободу движений: с каждым новым прыжком и шагом он делался все проворнее, пока наконец движения его не стали неуловимы для глаза.

– Эх, веселуха! – кричал он, подпрыгивая, уворачиваясь и крутясь волчком. – Очень вам признателен, ребята!

Фредовы запасы дисков были, казалось, неиссякаемы – снаряды летели дождем, а Ник, Энн и Китти тем временем отступали к лестнице. Внезапно еще одна зеленая молния хлестнула Фреда по ногам. Молодой человек рухнул на пол, но тут же вскочил – слегка пошатываясь, морщась от боли, но тем не менее вполне себе живой.

Скелет остановился в изумлении.

– Ба! – сказал он. – Природная устойчивость! Невосприимчивость к магии! Со времен Праги такого не видывал.

Он задумчиво постучал себя по золотым губам костлявым пальцем.

– И что же мне с этим делать? Даже и не знаю… Подумать надо. Ага!

И он одним прыжком вернулся к саркофагу и принялся рыться внутри.

– Подвинься, Стенли, мне надо найти… Да! Я так и думал!

И он вытащил наружу церемониальный меч.

– Вот, уж тут-то никакой магии нету. Просто кусок доброй имперской стали. Сумеешь ли ты устоять перед этим, а, мистер Прыщ? Посмотрим!

Он занес меч над головой и зашагал вперед.

Фред не дрогнул. Он вынул из кармана свою финку и открыл ее.

Китти была уже у решетки, но застыла в нерешительности у подножия лестницы. Ник с Энн уже убежали наверх – она слышала их лихорадочный топот на лестнице. Она же смотрела на мистера Пеннифезера. Его устойчивость к магии не подвела и на этот раз. Он полз на четвереньках в сторону Китти. Невзирая на то, что все ее инстинкты вопили «Беги! Беги!», девушка стрелой метнулась обратно в склеп, подхватила мистера Пеннифезера под мышки и, напрягая все силы, потащила его к лестнице.

У нее за спиной раздался яростный вопль Фреда. Потом что-то свистнуло – и послышался мягкий удар.

Китти поволокла мистера Пеннифезера вперед с такой силой, о какой она и сама не подозревала.

Они уже миновали решетку и поднялись на несколько ступеней. Мистер Пеннифезер теперь шел своими ногами. Одной рукой он по-прежнему сжимал свою палку, другой хватался за куртку Китти. Дышал он часто и с трудом. Говорить он не мог. Фонарей у них не осталось, и они поднимались в кромешной тьме. Китти опиралась на посох из гробницы, нащупывая им ступеньки. Откуда-то сзади и снизу донесся голос:

– Эге-гей! Есть кто там, наверху? Мыши разбежались и прячутся под обоями. И сколько их там? Одна… Две! И одна к тому же хромая, какая жалость!

Лицо Китти было облеплено паутиной. Дыхание мистера Пеннифезера превратилось в хриплые стоны.

– Может, вернетесь, а? – умоляюще осведомился голос. – Мне так одиноко! А ваши друзья больше не хотят со мной разговаривать.

Губы мистера Пеннифезер прохрипели ей в ухо:

– Я… мне надо передохнуть.

– Нет! Надо идти!

– Не могу.

– Ну, если вы не спуститесь вниз, то тогда… Тогда мне придется подняться наверх!

Глубоко под землей заскрипела железная решетка.

– Идемте!

Еще одна ступенька. Еще одна. Китти не помнила, сколько их, этих ступенек, – да и в любом случае, она давно сбилась со счета. Выход наверняка уже близко. Но мистер Пеннифезер слабел с каждым шагом… Он висел на ней мертвым грузом.

– Пожалуйста! – прошептала она. – Еще чуть-чуть!

Но он наконец остановился совсем. Китти чувствовала, как он скорчился рядом, борясь за каждый вдох. Тщетно она тянула его за руку, умоляла отозваться.

– Извини, Китти…

Девушка сдалась. Она прислонилась к изогнутой каменной стене, выхватила свой нож, висящий на поясе, и стала ждать.

Шелест ткани. Треск в темноте. Китти занесла нож.

Тишина.

И вдруг мистер Пеннифезер издал короткий, задыхающийся вопль – и его утащило во тьму. Вот только что он был здесь – а в следующий миг уже исчез, и только что-то тяжелое поволокли прочь от нее, вниз по лестнице – бум-бум-бум…

Китти застыла на месте секунд, наверное, на пять – а потом понеслась наверх, сквозь клочья висящей в воздухе паутины, так, как будто бы их тут не было, то и дело налетая на стену, спотыкаясь на неровных ступеньках, – и наконец она завидела впереди прямоугольник серого света и вылетела в сумрачный открытый неф, где в окна светили уличные фонари и статуи волшебников безжалостно созерцали ее отчаяние.

Китти опрометью понеслась через трансепт, чудом не налетев на несколько пьедесталов и наткнувшись-таки на ряд деревянных стульев — грохот их падения гулким эхом раскатился по огромному пространству. Миновав одну, потом вторую огромную колонну, Китти замедлила бег и теперь, когда вход в гробницу остался далеко позади, беззвучно зарыдала.

Только теперь она осознала, что, возможно, повернула ключ в замке.

– Китти!

Слабый голосок во тьме. Сердце у Китти подпрыгнуло и бешено заколотилось. Она выставила перед собой нож и принялась отступать.

– Китти, это я.

Тонкий луч света от фонарика. Лицо Энн, бледное, с запавшими глазами. Она пряталась за высоким деревянным аналоем.

– Надо уходить! – сказала Китти срывающимся голосом. – Где дверь?

– Где Фред? И мистер Пеннифезер?

– Энни, где дверь?! Можешь вспомнить?

– Нет… Может быть, туда… В темноте так трудно понять… Но…

– Тогда пошли. Выключи пока фонарик.

Китти трусцой побежала вперед, Энн заковыляла за ней. В первые мгновения охваченная паникой Китти неслась куда глаза глядят не разбирая дороги. Это все из-за мерзкой подземной тьмы – она туманила рассудок, мешала думать. Но тут, хотя вокруг и было темно и пыльно, воздух, по крайней мере, был свежим, и это помогло собраться с мыслями и сориентироваться. Высоко вверху белел ряд бледных окон – они снова были в нефе, на стороне, противоположной той, где находится дверь, ведущая в аркаду. Китти остановилась, подождала, пока Энн ее догонит.

– Дверь вон там, напротив! – прошипела она. – Идем, только осторожно!

– А где?..

– Не спрашивай!

Китти сделала еще несколько шагов.

– А Ник где?

– Исчез. Я не видела… Китти выругалась сквозь зубы.

– Ладно. Фиг с ним.

– Китти… Я сумку потеряла…

– Ну, теперь-то это все равно, верно? Мы потеряли все.

И только сказав это, Китти внезапно осознала, что по-прежнему сжимает в левой руке посох волшебника. Это ее несколько удивило – во время своего лихорадочного бегства она его совершенно не замечала. Рюкзак же, вместе с плащом и прочим добром, остался где-то на лестнице.

– Что это было?

Они замерли как вкопанные посреди темного пространства нефа.

– Я ничего не слышала…

– Какое-то шарканье. Слышишь?

– Нет… Нет, не слышу! Пошли!

Еще несколько шагов. Они скорее почувствовали, чем увидели вздымающуюся впереди колонну. Китти обернулась к Энн.

– Когда обогнем колонну, нам понадобится фонарик, чтобы найти дверь. Я не знаю, далеко ли она.

– Ладно.

И тут прямо у них за спиной раздался стремительный шорох. Обе взвизгнули и метнулись в противоположные стороны. Китти споткнулась о колонну, потеряла равновесие и рухнула на пол. Нож вылетел у нее из руки. Она как можно быстрее вскочила на ноги и развернулась…

Тьма. Откуда-то слышится слабое царапанье. Фонарик валяется на полу. Жалкий луч падает на подножие колонны. Энн нигде не видно.

Китти медленно-медленно принялась отступать за колонну.

Дверь в аркаду где-то близко, Китти была в этом уверена. Но где именно, она определить не могла. Все еще не выпуская посоха, она кралась вперед, вытянув руку, вслепую нащупывая путь вдоль южной стены нефа.

К ее изумлению и почти невыносимому облегчению, ее пальцы коснулись грубого дерева, и в лицо потянуло по-настоящему свежим, холодным воздухом. Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Китти принялась лихорадочно шарить в поисках ручки, чтобы открыть ее и протиснуться наружу…

И тут она услышала знакомый звук – где-то в нефе, совсем рядом. Постукиванье тросточки хромого.

Китти затаила дыхание. Она застыла на месте, на самом пороге аббатства.

Тук-тук-тук. И тишайший шепот:

– Китти… помоги…

Этого не может быть. Не может! Она сделала шаг в сторону аркады – и остановилась.

– Китти… Пожалуйста…

Голос был слабый, шаги неровные.

Девушка крепко зажмурилась, глубоко вздохнула – и проскользнула обратно.

Кто-то брел посередине нефа, неуверенно нащупывая путь палочкой. Было слишком темно, чтобы разглядеть, кто это. Человек, казалось, заблудился: он бродил из стороны в сторону, слабо покашливал и звал ее. Китти наблюдала за ним из-за колонны, отшатываясь и прячась каждый раз, как он поворачивался в ее сторону. Судя по тому, что она видела, это вполне мог быть он: тот же рост, та же фигура, и походка та же. Голос тоже казался знакомым, но, несмотря ни на что, сердце подсказывало, что это обман. Наверняка эта тварь пытается заманить ее в ловушку. И тем не менее Китти не могла просто повернуться и убежать, так и не узнав наверняка, – потом всю жизнь думать, что, возможно, она бросила тут мистера Пеннифезера одного, когда он был еще жив…

Фонарик нужен, вот что.

Слабый луч света по-прежнему падал на основание соседней колонны – фонарик Энн лежал там же, где она его обронила. Китти дождалась, пока прихрамывающая фигура отойдет подальше, прокралась вперед бесшумно, как кошка, опустилась на колени и схватила фонарик. Тут же выключила его и отступила назад, в темноту.

Фигура, похоже, заметила движение. На полпути к другой стороне нефа она остановилась, развернулась и издала дрожащий вздох.

– Там… есть кто-нибудь?

Китти пряталась за колонной и по-прежнему не издавала ни звука.

– Пожалуйста… Оно скоро меня отыщет! И снова раздался стук палочки. Он медленно, но верно приближался.

Китти закусила губу. Она выскочит и включит фонарик; взглянет и убежит. Но страх сковывал и не давал ей двигаться, ноги и руки отказывались повиноваться.

Тук-тук… И внезапно она услышала, как тросточка упала и покатилась по каменному полу, а вслед за этим – приглушенный удар упавшего тела.

Китти приняла решение. Зажав фонарик в зубах, она достала из кармана брюк маленькую вещицу: серебряную подвеску бабушки Гирнек, холодную и тяжелую. Потом девушка снова взяла фонарик в руку и выступила из-за колонны. И включила фонарик.

Скелет стоял, небрежно прислонясь к колонне рядом с ней, упершись рукой в бок и сверкая золотой маской.

– Сюрприз! – сказал он. И бросился на нее.

Китти с визгом отшатнулась, выронила фонарик и выставила подвеску навстречу надвигающейся тьме. Порыв ветра, стук костей, хриплый вопль.

– Эй, ну, так нечестно!

Фигура остановилась на полпути. И Китти впервые разглядела ее глаза: две красных светящихся точки, в которых сейчас вспыхнула досада.

Китти стала отступать, по-прежнему держа перед собой серебряную подвеску. Глаза крались следом, не отставая, но ворочались в темноте из стороны в сторону, когда Китти двигала подвеской.

– Опусти это немедленно, девочка! – сказал скелет чрезвычайно раздраженным тоном. – Она меня жжет. Должно быть, очень качественная, раз такая маленькая – и такая мощная.

– Назад! – рявкнула Китти.

Дверь в аркаду была где-то позади нее.

– Но могу ли я это сделать? Видишь ли, у меня ведь приказ. На самом деле, даже два. Во-первых, и прежде всего, охранять имущество Глэдстоуна. Проверка. Молодец, Гонорий! С этим никаких проблем. И во-вторых, уничтожить всех, кто вторгнется в гробницу. Что мы тут имеем на данный момент? Десять из двенадцати. Неплохо, но еще есть к чему стремиться. И ты, девочка, – одиннадцатая!

Он внезапно метнулся вперед. Китти ощутила взмах костяных пальцев в темноте… Она вскрикнула, отшатнулась и вскинула подвеску. Полетели зеленые искры, раздался звериный вопль.

– Уй-яу! Проклятье! Опусти ее!

– Но могу ли я это сделать?

Китти ощутила за спиной сквознячок, отступила еще на два шага и едва не налетела на раскрытую дверь. Она обогнула ее, спустилась на одну ступеньку – и оказалась в аркаде.

Скелет теперь был лишь темным силуэтом в дверном проеме. Он потряс кулаком.

– Надо было захватить для тебя меч, Китти! – сказал он. – Я даже подумываю, не сходить ли за ним…

Но тут он застыл и склонил голову набок. Что-то привлекло его внимание.

Китти медленно, но верно отступала по аркаде.

– Звезды… А я и забыл…

Фигура в дверном проеме вдруг подпрыгнула и встала на подоконник, глядя на небо.

– Как их много… Яркие, жемчужно-голубые…

Хотя Китти была теперь в дальнем углу аркады, в нескольких метрах от скелета, и быстро отступала все дальше, ей было слышно, как он принюхивается, вдыхая свежий воздух, и что-то бормочет себе под нос, время от время издавая радостные возгласы. Казалось, он совершенно забыл о ее существовании.

– Ни камней… Ни червей… Совершенно другое дело! Ни плесени, ни пыльной могильной тишины. Ничего подобного! Столько звезд… И столько пространства…

Китти свернула за угол и стремглав помчалась к выходу.

Часть 4

НАТАНИЭЛЬ

32

Лимузин Натаниэля пронесся через южные пригороды Лондона – индустриальные районы, застроенные кирпичными зданиями и алхимическими заводами, где над домами вечно висел слабый красноватый смог, зловеще светящийся в лучах тусклого солнца. Для удобства и скорости шоссе, по которому волшебники ездили из аэропорта в центр, было поднято на эстакаду, проходившую поверх лабиринта грязных трущоб. Ездили по нему мало, а вокруг тянулись сплошные крыши, так что временами казалось, будто машина одиноко плывет среди кирпично-красных волн. Натаниэль рассеянно скользил взглядом по этому черепичному морю, погруженный в свои думы.

Шофер был молчалив, как все шоферы важных персон, и, невзирая на все усилия Натаниэля, никаких подробностей о вчерашней катастрофе не поведал.

– Я и сам почти ничего не знаю, сэр, – сказал он. – Но на улице у моего дома сегодня утром было очень людно. Простолюдины в панике, сэр. Очень напуганы, просто очень. Непорядок, сэр.

Натаниэль подался вперед:

– А что за непорядок?

– Сдается мне, тут замешано какое-то чудовище, сэр.

– Чудовище? Нельзя ли поточнее? Не огромный каменный человек, окутанный тьмой?

– Не знаю, сэр. Мы уже подъезжаем к аббатству. Там собрались министры.

В Вестминстерском аббатстве? Натаниэль, чрезвычайно недовольный, откинулся на спинку сиденья и заставил себя успокоиться. Со временем все прояснится. Вполне возможно, что голем нанес новый удар – в этом случае доклад о событиях в Праге окажется как нельзя кстати. Натаниэль перебрал все, что ему было известно, пытаясь понять, что к чему, сопоставляя успехи и неудачные моменты и прикидывая, сочтут ли его миссию удавшейся. В целом выходило, что плюсы если и перевешивают, то ненамного.

К успехам он отнес решительный удар, нанесенный врагу: с помощью Арлекина ему удалось обнаружить источник пергаментов для изготовления големов и уничтожить его. Он узнал о том, что в деле замешан этот ужасный бородатый наемник и что за ним стоит какая-то темная фигура, которая, если верить наемнику, была причастна и к двухлетней давности заговору Лавлейса. Существование такого изменника – это, несомненно, важная новость. Однако минусом является то, что Натаниэль так и не узнал, кто же этот изменник. Разумеется, непонятно, как бы он мог это сделать, ведь даже злосчастный Кавка его имени не знал…

Тут Натаниэль нервно поерзал на сиденье, вспомнив о поспешном обещании, которое он дал старому волшебнику. Чешские шпионы, дети Кавки, по всей видимости, все еще живы и находятся в британской тюрьме. Но если это так, Натаниэлю будет чрезвычайно трудно добиться их освобождения. Однако так ли это важно? Кавка ведь все равно мертв. Для него это уже не имеет значения. Так что про обещание можно спокойно забыть. И тем не менее, невзирая на эту безупречную логику, Натаниэль обнаружил, что ему не удается выбросить это из головы. Он сердито встряхнулся и вернулся к более важным вещам.

Личность изменника остается загадкой, однако же наемник дал Натаниэлю один важный ключ. Тот, кто его нанял, знал, что Натаниэль отправляется в Прагу, и приказал наемнику предпринять соответствующие действия. При этом поездка Натаниэля была совершенно неожиданной для него самого и держалась в тайне. Почти никто об этом не знал.

А кто все-таки знал? Натаниэль сосчитал их всех по пальцам одной руки. Он сам; Уайтвелл, разумеется – ведь именно она его туда и послала; Джулиус Тэллоу – он присутствовал на совещании. И еще замминистра иностранных дел, который давал Натаниэлю инструкции перед отлетом – Уайтвелл просила его подготовить карты и документы. И все. Хотя… Погодите-ка… Натаниэль смутно припоминал, что было что-то еще. Та встреча с Джейн Фаррар в вестибюле, когда она использовала Чары… Не сболтнул ли он чего тогда? Вспомнить было очень трудно: ее заклятие несколько затуманило ему голову… Нет, бесполезно. Вспомнить он не мог.

Но даже в этом случае круг подозреваемых был сравнительно узок. Натаниэль принялся грызть ноготь. Теперь надо быть чрезвычайно осторожным. Наемник сказал кое-что еще: у того, кто его нанял, очень много слуг. Если изменник настолько близко, как теперь догадывался Натаниэль, надо следить за каждым своим шагом. Кто-то из власть имущих втайне использует голема, управляя им через следящее око. Разумеется, он не хочет, чтобы Натаниэль продолжал расследование. Возможны покушения на его жизнь. Надо, чтобы Бартимеус все время находился поблизости…

Однако, невзирая на все эти заботы, к тому времени, как эстакада наконец закончилась и машина въехала в центр Лондона, Натаниэль был изрядно доволен собой. Как бы то ни было, он предотвратил появление в столице второго голема, и за это он, несомненно, получит заслуженную похвалу. Тут же начнется расследование, изменник будет выявлен. Первое, что надо сделать, это доложить обо всем Уайтвелл и Девероксу. Несомненно, они бросят все, чтобы его выслушать.

Однако эта счастливая уверенность была несколько поколеблена еще до того, как машина подъехала к Вестминстеру. Приближаясь к Темзе, Натаниэль начал замечать кое-что необычное: простолюдины группами толпились на улицах, о чем-то судача, а на мостовой там и сям, точно следы кораблекрушения, валялись печные трубы, обломки каменной кладки и осколки стекла.

Сам Вестминстерский мост был перекрыт оцеплением из ночной полиции, и охрана проверила у шофера документы, прежде чем его пропустить. С моста Натаниэль увидел, что над офисным зданием ниже по течению поднимается густой дым. Часы на стене здания были разбиты, стрелки оторваны и воткнуты в стену. На набережной тоже толпились кучки зевак, что было вопиющим нарушением закона о праздношатающихся.

Машина миновала здание парламента и подкатила к серой громаде Вестминстерского аббатства, где разлетелись в клочья последние останки Натаниэлевой самоуверенности. Газон у западного входа в аббатство был сплошь заставлен казенными машинами: скорая помощь, фургончики ночной полиции, множество сверкающих лимузинов. Над капотом одного из них развевался золотой флажок Деверокса. Значит, здесь сам премьер-министр…

Натаниэль выпрыгнул из машины и, сунув под нос охране у дверей свое удостоверение, вошел в собор. Внутри шла кипучая деятельность. Волшебники департамента внутренних дел сновали по нефу в сопровождении своих бесов, мерили, записывали, прочесывали каждый камень в поисках улик. Их сопровождали десятки служащих госбезопасности и ночных полицейских в серой форме. В воздухе висел гул разговоров вполголоса.

Женщина из департамента внутренних дел заметила его.

– Мэндрейк! – Она указала большим пальцем себе за спину. – Они в северном трансепте, у гробницы. Уайтвелл ждет.

Натаниэль взглянул на нее непонимающе:

– У которой гробницы?

В ее глазах сверкнуло презрение.

– Сами увидите, Мэндрейк. Сами увидите.

Натаниэль зашагал вдоль нефа. Его черное пальто уныло волочилось за ним. Его охватил ужас. Пара ночных полицейских стояли на страже рядом со сломанной тросточкой, валяющейся на каменном полу. Они открыто расхохотались ему в лицо.

Он вышел в северный трансепт, где мраморно-алебастровой чащей теснились статуи великих волшебников империи. Натаниэль не раз бывал здесь прежде, созерцая лики мудрых, и теперь он был изрядно шокирован, обнаружив, что половина статуй изуродованы: у одних головы были повернуты задом наперед, у других отбиты конечности, а один колдун в чрезвычайно широкополой шляпе и вовсе стоял вверх ногами. Ужасающий вандализм.

Повсюду толпились волшебники в темных костюмах, проводящие тесты и царапающие заметки. Натаниэль брел среди них, как во сне, пока не вышел на свободное пространство, где в креслах, расставленных кольцом, восседали мистер Деверокс и его старшие министры. Тут были все: и дюжий, угрюмый Дюваль, и тщедушная Малбинди, и невыразительный Мортенсен, и дородный Фрай. Джессика Уайтвелл тоже была здесь: она сидела мрачнее тучи и смотрела в сторону, сложив руки на груди. Чуть поодаль от остальных сидел друг и доверенное лицо мистера Деверокса, драматург Квентин Мейкпис. Его жизнерадостное лицо было суровым и встревоженным. Все молчали и пристально вглядывались в огромную светящуюся сферу, висящую в нескольких футах над каменным полом. Натаниэль сразу понял, что сфера отражает то, что видно следящему шару; в данный момент в ней был виден один из районов Лондона с высоты птичьего полета. Вдалеке, и изрядно не в фокусе, виднелась крошечная фигурка, перескакивающая с крыши на крышу. Всюду, где она приземлялась, вспыхивали зеленые взрывы. Натаниэль нахмурился, подступил поближе, чтобы лучше разглядеть, и…

– А-а, так вы вернулись со своей охоты за тенями?

Желтые пальцы ухватили его за рукав – рядом стоял Джулиус Тэллоу, вытянув желтый нос и придав своему лицу выражение отвращения.

– Вы как раз вовремя. У нас тут все силы ада вырвались на волю.

Натаниэль освободился.

– Что происходит?

– Ну так что, удалось вам обнаружить неведомого злодея, управляющего големом? – голос Тэллоу так и сочился сарказмом.

– Ну, не совсем, но…

– И почему я не удивлен? Вам, возможно, интересно будет узнать, Мэндрейк, что, пока вы шатались по заграницам, Сопротивление нанесло новый удар. И не с помощью какого-то таинственного голема или таинственного изменника, владеющего давно забытым искусством, – нет, это было все то же вполне человеческое Сопротивление, с которым вы так и не сумели разобраться. Им показалось мало того, что они уничтожили половину Британского музея, – теперь они ворвались в гробницу Глэдстоуна и выпустили на волю одного из его афритов. Который, как вы сами можете видеть, теперь свободно разгуливает по городу.

Натаниэль только растерянно моргал, пытаясь переварить всю эту информацию.

– Это действительно сделало Сопротивление? Откуда вы знаете?

– Потому что мы обнаружили трупы. Никакого гигантского глиняного голема там не было, Мэндрейк. Можете сразу отказаться от этой идеи. А мы все скоро останемся без работы. Дюваль…

Он отступил назад. Наставница Натаниэля, Джессика Уайтвелл, встала со своего кресла и надменно и царственно направлялась в их сторону. Натаниэль прокашлялся.

– Мэм, мне нужно срочно поговорить с вами. В Праге…

– Это вы во всем виноваты, Мэндрейк! – набросилась она на него, яростно сверкая глазами. – Это вы сбили меня с толку лживыми измышлениями вашего демона, и теперь мы, по вашей милости, выглядим абсолютно некомпетентными! Меня выставили круглой дурой, я утратила милость премьер-министра. Сегодня утром мое министерство госбезопасности было передано под руководство Дюваля. Он взял на себя также и операцию по борьбе с Сопротивлением.

– Простите, мэм, но, прошу вас, выслушайте…

– Простить? Поздно просить прощения, Мэндрейк! Разгром Британского музея был ужасен, но это – последняя капля! Дюваль получил именно то, чего хотел. Теперь его волки повсюду, и он…

– Мэм! – Натаниэль не мог больше сдерживаться. – Я обнаружил чешского волшебника, который создал пергамент с заклинанием голема. Он уже заканчивал второй – для изменника среди членов нашего правительства!

Тэллоу презрительно скривился, но Натаниэль не обратил на это внимания.

Госпожа Уайтвелл пристально взглянула на Натаниэля:

– И кто же этот изменник?

– Пока не знаю.

– Ну, а доказательства у вас имеются? Например, тот самый пергамент?

– Нет. Все было уничтожено. Но я полагаю…

– Тогда, — сказала госпожа Уайтвелл беспощадно и неумолимо, – все это для меня бесполезно, и вы сами тоже. Весь Лондон перевернут вверх дном, Мэндрейк, и нам нужен козел отпущения. Лично я намерена отстраниться от вас – и, если у мистера Тэллоу есть хоть капля разума, он поступит так же.

Она развернулась на каблуках и направилась к своему креслу. Тэллоу последовал за ней, ухмыльнувшись Натаниэлю через плечо. Немного поколебавшись, Натаниэль пожал плечами и подошел поближе к клубящейся наблюдательной сфере. Полуафрит, передающий изображение, пытался подобраться поближе к фигурке, скачущей по крышам. Изображение увеличилось: Натаниэль успел разглядеть черный костюм, белые волосы, золотое лицо… А потом из фигуры быстрее мысли вырвалась зеленая молния. Изумрудная вспышка – и сфера погасла.

– Это уже третий, – вздохнул мистер Деверокс – Скоро их у нас совсем не останется. Ну что, какие будут комментарии или доклады?

Мистер Мортенсен, министр обороны, встал и откинул назад упавшую на лоб прядь сальных волос.

– Сэр, необходимо немедленно что-то предпринять против этого демона. Если мы не начнем действовать, имя Глэдстоуна окажется втоптано в грязь! Разве он – не величайший наш вождь? Тот, кому мы обязаны нашим процветанием, нашим владычеством над миром, нашей верой в себя? И что же? Неужто этот кровожадный мешок костей, который носится по столице, сея хаос и разрушения, и есть тот самый Глэдстоун? Простолюдины непременно так и решат, сами знаете. И наши враги за рубежом тоже. Я бы сказал…

Тут вмешался Мармадьюк Фрай, министр иностранных дел:

– Мы уже имеем несколько случаев массовой паники, и даже держиморды Дюваля оказались не в силах это предотвратить.

Он искоса взглянул в сторону шефа полиции – тот только сердито крякнул.

– Это существо, очевидно, не в себе, – добавила министр информации, госпожа Малбинди, – и это усугубляет неловкость ситуации. Останки нашего Основателя гарцуют по крышам, забираются на флагштоки, пляшут посреди Уайтхолла и, если верить нашим источникам, периодически катаются на тачке по рыбному рынку в Камберуэлле. Кроме того, эта тварь периодически убивает людей, причем совершенно случайных. Она охотится за молодыми людьми и девушками. Жертвами становятся преимущественно простолюдины, но погибло также несколько людей значительных. Она заявляет, что ищет «двух последних», что бы это ни значило.

– Последних двух грабителей, которым удалось выжить, – сказал мистер Фрай. – Это достаточно очевидно. И один из них унес с собой посох. Однако на данный момент главная наша проблема в том, что простолюдины знают, чей труп они видят.

Сбоку донесся ледяной голос Джессики Уайтвелл.

– Разрешите уточнить, сказала она. – Это действительно кости Глэдстоуна? Это не какая-то иллюзия?

Госпожа Малбинди вскинула изящные бровки:

– Да нет, это вполне себе его кости. Мы побывали в гробнице – саркофаг пуст. Тел там предостаточно, можете мне поверить, однако нашего Основателя среди них нет.

– Странно, не правда ли? – в первый раз подал голос мистер Мейкпис. – Стерегущий гробницу африт вселил свою сущность в кости. Почему? Кто знает?

– Почему – это не важно, – педантичным тоном возразил мистер Деверокс, постукивая кулаком по ладони. – Наша первейшая задача – избавиться от него. Его существование компрометирует достоинство нашего государства. Я требую, чтобы этот африт был ликвидирован, а кости преданы земле. С сегодняшнего дня каждый из старших министров обязан направить демона для этой цели. Это касается всех вас. Младшие министры, увы, до сих пор не преуспели. В конце концов, это же все-таки Глэдстоун. Это существо весьма могущественно. А тем временем надлежит разобраться с посохом.

– Да, – сказал мистер Фрай. – В дальней перспективе этот вопрос даже важнее. Теперь, когда у нас на носу война с Америкой…

– Нельзя допустить, чтобы он попал во вражеские руки. Если он окажется у чехов…

Воцарилось недолгое молчание.

– Прошу прощения! – До сих пор Натаниэль слушал всех говорящих с безмолвным почтением, однако наконец разочарование взяло верх. – Речь идет о посохе Могущества, который принадлежал Глэдстоуну? Том самом, с чьей помощью он разрушил Прагу?

Мистер Деверокс холодно взглянул на него.

– Я рад, что вы, Мэндрейк, наконец снизошли до того, чтобы присоединиться к нам, – сказал он. – Да, это тот самый посох.

– Так что если мы сумеем овладеть его Повелевающим Словом, мы сможем использовать заключенную в нем силу для новых кампаний?

– Мы – или наши враги. На данный момент его местонахождение неизвестно.

– Это действительно так? – уточнила Хелен Малбинди. – Этот… скелет, или африт, или что бы там ни было – быть может, посох у него?

– Нет. У него на спине сумка – мы подозреваем, что там большая часть сокровищ Глэдстоуна. Однако сам посох исчез. Должно быть, он у одного из грабителей.

– Я закрыл все порты и аэродромы, – сказал мистер Мортенсен. – Побережье патрулируется аферами.

– Прошу прощения, – сказал Натаниэль, – но если посох все это время лежал в аббатстве, отчего же мы до сих пор не воспользовались им?

Кое-кто из волшебников заерзал в своих креслах. Мистер Дюваль сверкнул глазами:

– Вообще-то у нас тут совещание старших министров, а не детский сад! Руперт, я бы советовал убрать этого подменыша.

– Минуточку, Генри. – Мистер Деверокс, по всей видимости, был раздражен не меньше своих министров, однако оставался вежливым. – Мальчик по-своему прав. Причина, Мэндрейк, – объяснил он, – в том, что мы опасались катастрофы, подобной той, что произошла ныне. На смертном ложе Глэдстоун поклялся отомстить всякому, кто потревожит его могилу, а мы все знаем, что превзойти его силу не так-то просто. Какое именно заклятие он измыслил и каких демонов использовал, неизвестно, но…

– Я немного занимался этим вопросом, – непринужденно улыбаясь, перебил его Квентин Мейкпис. – Я всегда интересовался Глэдстоуном. Во время погребения внутри гробницы было запечатано Моровое Заклятие – довольно мощное, однако же ничего такого, что нельзя было бы обойти. Однако свой саркофаг Глэдстоун готовил сам. Современные источники гласят, что аура магии, исходящей от его останков, убила нескольких бесов, которые несли свечи. Однако этого предупреждения оказалось недостаточно: вскоре после его смерти несколько волшебников из его правительства пренебрегли запретом и вошли в гробницу, чтобы забрать посох. Они остановили Моровое Заклятие, спустились вниз – и больше их никто не видел. Сообщники, поджидавшие их снаружи, слышали, как кто-то запер дверь гробницы изнутри. И с тех пор никому не хватало глупости испытать на прочность оборону великого старца. До вчерашней ночи.

– И вы полагаете, что все это совершило Сопротивление? — спросил Натаниэль. – Если там остались трупы, возможно, они дадут ключ к разгадке. Мне хотелось бы…

– Прошу прощения, Мэндрейк, – сказал Дюваль, но это уже не ваша работа. Теперь этим занимается полиция. Достаточно сказать, что расследование ведут мои Серые Спины.

Шеф полиции обернулся к премьер-министру:

– Руперт, я считаю, что пришла пора быть жестче. Этому мальчишке, Мэндрейку, было поручено преследовать Сопротивление. И вот теперь Вестминстерское аббатство, место, где покоятся великие, разгромлено, могила Глэдстоуна разорена и осквернена. Похищен посох. А мальчишка ничего не предпринял!

Мистер Деверокс взглянул на Натаниэля:

– Что вы имеете сказать на это?

Натаниэль думал было рассказать обо всем, что произошло в Праге, но тут же понял, что это безнадежно. У него нет доказательств. И более того, вполне вероятно, что изменник сейчас сидит здесь и следит за ним. Надо выждать…

– Ничего, сэр.

– Я разочарован, Мэндрейк, крайне разочарован!

Премьер-министр отвернулся.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – нам следует выследить остатки Сопротивления и вернуть посох. Любой, кто преуспеет в этом, будет вознагражден по заслугам. Но сперва нужно уничтожить скелет. Соберите своих лучших волшебников через… – он взглянул на часы, – через два часа. Я хочу, чтобы ситуация была разрешена. Это ясно?

Послышался сдержанный ропот, выражающий согласие.

– Тогда совет временно распущен.

Толпа министров покинула аббатство. Госпожа Уайтвелл и Тэллоу озабоченно заторопились следом за всеми. Натаниэль же за ними не последовал. «Прекрасно, – подумал он, – в таком случае, и я от вас тоже отказываюсь. Буду вести свое собственное расследование».

Молодая волшебница сидела на скамье в нефе, просматривая записи в своем блокноте. Натаниэль расправил плечи и подошел к ней настолько уверенно, насколько мог.

– Привет, Фенхель, – сказал он. – Неприятное дельце…

Девушка вздрогнула.

– А, мистер Мэндрейк! Я не знала, что вы по-прежнему им занимаетесь. Да, дело неприятное.

– О них, – он кивнул назад, в сторону гробницы, – удалось что-нибудь разузнать?

Она пожала плечами:

– Кое-что удалось, но много ли в том проку? У старика были при себе документы – это оказался некий Теренс Пеннифезер. Владелец магазинчика в Саутуорке, торгующего товарами для художников. Остальные гораздо моложе. Возможно, они работали вместе с ним в магазине. Имена их пока не известны. Я как раз собиралась отправиться в Саутуорк, чтобы проверить его бумаги.

Натаниэль взглянул на часы. До назначенного времени вызова еще два часа. Время есть…

– Я еду с вами. И еще, один вопрос…

Он поколебался. Его пульс слегка участился.

– Там, в склепе… Среди трупов не было девочки – худощавой, с прямыми черными волосами?

Фенхель нахмурилась:

– Среди тех, что я видела, – нет.

– Ладно. Хорошо. Ну что, идемте?

Вокруг магазинчика Пеннифезера были расставлены крепкие парни из ночной полиции, а внутри деловито шуровали волшебники из нескольких департаментов. Натаниэль и Фенхель показали свои пропуска и вошли. Не обращая внимания на ведущиеся вокруг поиски похищенных артефактов, они принялись пролистывать стопку потертых амбарных книг, обнаруженных за прилавком. Несколько минут спустя Фенхель нашла список с именами.

– Это запись выплат сотрудникам, – сказала она. – Пару месяцев тому назад. Возможно, все они принадлежали к Сопротивлению.

– Давайте-ка взглянем… – Натаниэль быстро проглядел список.

«Энн Стивене, Кэтлин Джонс, Николас Дру…» Все это ему ничего не говорило. Погодите-ка… «Стенли Хейк, Фредерик Уивер». Ясно как день: это и есть Фред и Стенли. Он явно напал на след. Однако никакой Китти тут не было. Он перевернул страницу и стал просматривать список выплат за следующий месяц. Те же самые. Натаниэль вернул гроссбух Фенхель и задумчиво забарабанил пальцами по стеклянному прилавку.

– Вот еще одна, сэр.

– Не трудитесь. Я уже видел… Постойте!

Натаниэль буквально вырвал бумагу из рук Фенхель, уставился на нее, моргнул, уставился снова. Ну да, вот оно – тот же список, с одним-единственным различием: «Энн Стивене, Китти Джонс, Николас Дру…» Ну да, несомненно: Китти Джонс и Кэтлин Джонс – это одно и то же лицо.

В течение многих месяцев Натаниэль просматривал официальные документы в поисках Китти и так ничего и не нашел. Теперь сделалось очевидно, что он все это время искал не то имя.

– Мистер Мэндрейк, с вами все в порядке? – Фенхель смотрела на него с тревогой.

Все встало на свои места.

– Да-да, со мной все в порядке. Я просто… – Он улыбнулся девушке, поправил манжету. – Похоже, мне в голову пришла хорошая мысль!

БАРТИМЕУС

33

Это было самое большое совместное вызывание духов, в котором мне доводилось участвовать со времен величия Праги. Сорок джиннов почти одновременно материализовались в просторном зале, выстроенном специально для этой цели в недрах Уайтхолла. Как всегда в подобных случаях, не обошлось без бардака, невзирая на все усилия магов. Они-то все стояли рядком в аккуратненьких одинаковых пентаклях, одетые в одинаковые темные костюмы, и бормотали свои заклинания себе под нос, пока помогающие им клерки записывали их имена, сидя за столиками поодаль. Ну, а мы, джинны, куда меньше заботились о казенном однообразии: мы прибыли в сорока очень разных обличьях, демонстрируя свою индивидуальность кто во что горазд с помощью рогов, хвостов, переливчатых гребней, шипов и щупалец; изобилия цветов и оттенков, от обсидианово-черного до нежно-лимонного; разнообразия криков, рыков и щебета, которые сделали бы честь любому бродячему зверинцу; и великолепного набора мерзких запахов, преобладал среди которых запах серы. Я чисто от скуки принял одно из своих излюбленных встарь обличий: крылатого змея, покрытого серебристыми перьями, которые над головой вздымались веером.^[2K57] Справа от меня возникло нечто вроде птицы на ногах-ходулях, слева – замысловатые клубы вонючего сине-зеленого дыма. Дальше был пресмыкающийся перед волшебником грифон, а за ним – скорее обескураживающая, нежели угрожающая, – приземистая и неподвижная табуретка. Все мы смотрели на своих хозяев, ожидая приказаний.

Парень почти не обратил на меня внимания – он был слишком занят какими-то своими записями.

– Кхм-кхм, – вежливо кашлянул серебристый пернатый змей. – Кхм-кхм!

По-прежнему никакого ответа. Ну не хамство ли? Сперва вызвать джинна, а потом сделать вид, что так оно и надо! И я кашлянул погромче:

– Кха-таниэль!

Это подействовало. Он вскинул голову, торопливо огляделся по сторонам.

– Заткнись! – прошипел он. – Тебя ведь кто угодно может подслушать.

– Что это тут творится? – осведомился я. – Я полагал, что все происходящее – наше с тобой личное дело. А тут слетелись люди и бесы со всей Британии!

– Срочное дело. У нас вырвался на свободу обезумевший демон. Нужно его уничтожить.

– Ну, если вы распустите всю эту ораву, он будет не единственным психом в Лондоне. – Я указал языком налево. – Взгляни хотя бы на того, с краю. Он обернулся табуреткой! Странный малый… Но мне чем-то нравится его стиль.

– Это и есть табуретка. В том пентакле никого нет. А теперь слушай. Дело не терпит отлагательств. Сопротивление ворвалось в гробницу Глэдстоуна и выпустило на волю стража его сокровищ. Теперь он носится по Лондону и крушит все на своем пути. Ты его признаешь по заплесневелым костям и вообще по запаху разложения. Премьер-министр хочет, чтобы его не стало. Вот зачем собрали всех этих джиннов.

– Что, всех нас? Могучий, должно быть, страж. Африт, что ли?^[2K58]

– Мы думаем, что да. Он могуществен и к тому же ведет себя совершенно неприлично. В последний раз, когда его видели, он вертел тазом на плац-параде конной гвардии. Но послушай: мне нужно еще кое-что. Если найдешь де… африта, попробуй раздобыть любые сведения о Сопротивлении, а в особенности о девочке по имени Китти. Я думаю, что именно она могла ускользнуть с драгоценным посохом. Возможно, это существо сумеет ее описать.

– Китти…

Змей задумчиво помахал языком. Девчонка из Сопротивления, которая носила это имя, уже встречалась нам на дороге. Если я правильно помню, это было вредное создание в мешковатых штанах… Ну что ж, похоже, за прошедшие несколько лет вредности у нее не убавилось.^[2K59] Тут я вспомнил кое-что еще.

– Это не та, что у тебя гадательное зеркало сперла?

Он скорчил свою фирменную рожу бульдога, севшего задом в терновник.

– Возможно.

– А теперь, значит, она стянула посох Глэдстоуна… Да, способный человек всегда карьеру сделает!

– Нормальное было зеркало.

– Да, но ты не можешь похвастаться, что с его помощью была разрушена великая империя. Этот посох – жуткая вещь. Так, говоришь, он все это время провалялся в могиле Глэдстоуна?

– Похоже на то.

Парень опасливо огляделся, но все прочие маги деловито отдавали приказы своим рабам, перекрикивая царящий в зале гвалт. Он заговорщицки подался вперед.

– Смешно на самом деле! – прошептал он. – Всё это время все боялись открыть гробницу. А теперь какая-то кучка простолюдинов оставила в дураках все наше правительство. Но я намерен найти девчонку и все исправить.

Я пожал оперенными плечами:

– Ну, ты мог бы просто пожелать ей всего доброго и оставить ее в покое.

– Ага, чтобы она продала посох тому, кто больше предложит? Не смеши меня!

Мой хозяин склонился еще ближе.

– Думаю, я смогу ее выследить. А когда выслежу. .. Ну, я об этом посохе много читал. Он очень мощный, это правда, но его Повелевающее Слово довольно простое. Чтобы им владеть, нужен могущественный волшебник, но в надежных руках кто знает, на что он способен?

Он нетерпеливо выпрямился.

– Что за задержка? Пора уже отдавать общий приказ выдвигаться на поиски. У меня есть дела поважнее.

– Все ждут, пока вон тот Лютик в углу закончит свое заклинание.

– Кто? Тэллоу?! Что еще задумал этот идиот? Давно бы уже вызвал свою зеленую обезьяну!

– Судя по тому количеству благовоний, которым он запасся, и по толщине книги, которую он держит, он замахнулся на что-то покрупнее.

Парень хмыкнул:

– Небось, хочет произвести на всех впечатление крутостью демона, которого он вызовет. Вполне в его духе. Он готов на все, лишь бы сохранить благоволение Уайтвелл.

– Эй, полегче! – Крылатый змей отшатнулся.

– В чем дело?

– В твоем лице. Ты на миг так мерзко усмехнулся… Простокошмар.

– Не мели ерунды. Кто бы говорил, а то гигантская змея… Тэллоу просто меня достал, вот и все.

Он выругался.

– И он, и все остальные. Я теперь никому не могу доверять. Да, кстати…

Он снова подался вперед. Змей склонил свою величественную голову, чтобы лучше слышать.

– Мне теперь, как никогда, понадобится твоя защита. Ты ведь слышал, что сказал этот наемник. Кто-то из британского правительства предупредил его о том, что мы едем в Прагу.

Пернатый змей кивнул:

– Рад, что ты обратил на это внимание. До меня это уже давно дошло. Да, кстати, ты уже освободил тех чешских шпионов?

Парень нахмурился.

– Слушай, у меня просто не было такой возможности! На мне висит множество куда более срочных дел. Кто-то из больших шишек управляет глазом голема и устраивает тут беспорядки. Эти люди могут попытаться заткнуть мне рот.

– Кто знал, что ты едешь в Прагу? Уайтвелл? Тэллоу?

– Да, и замминистра иностранных дел. Да – и, возможно, Дюваль.

– Тот волосатый шеф полиции? Но он ушел с собрания до того, как…

– Да, я помню. Но, возможно, его ученица Джейн Фаррар каким-то образом сумела вытянуть из меня эту информацию.

Интересно, здесь освещение такое или мальчишка в самом деле покраснел?

– Вытянуть?! Каким это образом, хотелось бы знать?

Парень набычился:

– Она пустила в ход Чары, и…

Но тут эта занятная история была прервана неожиданным, а для присутствующих магов – еще и малоприятным происшествием. Приземистый желтый волшебник, Тэллоу, стоявший в пентакле в конце соседнего ряда, наконец завершил свой длинный и сложный обряд вызывания и, взмахнув рукавами в полосочку, опустил книгу, по которой читал заклинание. Миновало несколько секунд. Волшебник, тяжело дыша, ждал, пока его призыв будет услышан. И внезапно в центре второго пентакля поднялся клубящийся столб черного дыма, в сердце которого то и дело вспыхивали маленькие и желтые ветвистые молнии. Слегка банально, но по-своему недурно исполнено.^[2K60]

Волшебник выпучил глаза от дурных предчувствий – и, как оказалось впоследствии, предчувствия его не обманули. Дым сгустился в мускулистую черную фигуру метров двух ростом, с четырьмя руками, тянущимися во все стороны.^[2K61] Джинн – точнее, джиннша, – медленно озирался, ища каких-либо погрешностей в пентакле.

И, к своему явному изумлению, она таки обнаружила погрешность!^[2K62]

Четыре руки на миг застыли, словно колеблясь. Потом струйка черного дыма потянулась от ног фигуры, осторожно и вкрадчиво ощупывая границы пентакля. Ей хватило двух толчков. Слабое место было вычислено – крохотная дырочка в барьере заклинания. Вперед тотчас устремилась ложноножка, которая хлынула через брешь наружу, сужаясь почти до полной невидимости, чтобы протиснуться в дыру, и снова разрастаясь по ту сторону барьера. Дым струился все стремительнее и стремительнее; он рос, разбухал и вскоре сделался могучим щупальцем, которое с энтузиазмом рванулось в сторону второго пентакля, где стоял оцепеневший от ужаса волшебник. Веточки розмарина и рябины, которые он разложил вдоль границ своего пентакля, разлетелись в стороны, как от порыва ветра. Дым растекся у его башмаков и проворно окутал его ноги густым, непроницаемым столбом. Тут волшебник, наконец, издал несколько невнятных звуков, однако ничего толкового предпринять не успел: фигура в первом пентакле уже почти исчезла – вся ее сущность проскользнула сквозь брешь и окутала теперь свою жертву. Не прошло и пяти секунд, как весь волшебник вместе с его полосатым костюмчиком и всем прочим был окутан дымом. Дым поглотил его с головой. В верхней части дымного столба сверкнуло несколько торжествующих молний, а потом столб ушел в пол, забрав с собой и волшебника.

Еще миг – и оба пентакля остались пустыми, если не считать красноречивого пятна гари на том месте, где только что стоял волшебник, и валяющейся рядом обугленной книги.

В зале для вызывания воцарилось гробовое молчание. Волшебники стояли, точно громом пораженные, их клерки обмякли на стульях, не помня себя от ужаса.

А потом все враз загомонили. Те волшебники, что уже успели как следует сковать своих рабов – и мой хозяин в их числе, – вышли из своих пентаклей и с вытянувшимися лицами столпились вокруг обгорелого пятна, что-то бормоча друг другу. А мы, высшие существа, принялись бурно и радостно обсуждать случившееся. Я тоже обменялся несколькими замечаниями с зелеными миазмами и долговязой птицей.

– Мило, не правда ли?

– Стильно, я бы сказал!

– Вот ведь свезло мерзавке! Сразу было видно, что она просто не верит своему счастью.

– Ну, так ведь и не часто представляется подобный случай!

– Да уж, не часто. Помню, было такое как-то раз в Александрии. Там был молодой ученик…

– Этот дурень, должно быть, оговорился, произнося одно из замыкающих предписаний.

– А может, в книге опечатка попалась. Видели, он читал прямо по книжке? Так вот, он сказал conligi прежде torqui. Я сам слышал.

– Да ты что? Это ж ошибка на уровне начинающего.

– То-то и оно. С тем молодым учеником, про которого я говорил, вышло так же: он дождался, пока ушел наставник, а потом… Нет, просто не верится!

– Бартимеус! Внемли мне!

Парень решительным шагом вернулся в свой пентакль. Пальто развевалось у него за спиной. Прочие волшебники по всему залу делали то же самое. Все они внезапно исполнились суровой деловитости. Я и мои товарищи по несчастью нехотя обернулись к своим хозяевам.

– Бартимеус, – повторил мальчишка; голос у него слегка дрожал, – делай то, что я тебе прикажу ныне: отправляйся в мир и разыщи взбунтовавшегося африта. Повелеваю тебе вернуться ко мне лишь тогда, когда он будет уничтожен.

– Эй, погоди!

Пернатый змей воззрился на него с чем-то, очень похожим на насмешливое изумление. Экий он вдруг сделался официальный – «внемли», «повелеваю»! Это говорило о том, что парень изрядно расстроен.

– Ты чего? – спросил я. – Было бы из-за чего переживать! Ведь этот мужик тебе вроде бы ни капельки не нравился.

Лицо у него залилось краской.

– Заткнись! Ни слова более! Я — твой хозяин, хотя ты регулярно об этом забываешь. Исполняй мою волю!

Ну, вот тебе и доверительные отношения. Парень снова взялся орать и топать ножкой. Просто удивительно, что может сделать с человеком небольшое потрясение.

Когда он в таком настроении, разговаривать с ним бесполезно. Пернатый змей повернулся к нему спиной, свернулся клубком и, вместе со своими товарищами по несчастью, исчез из зала.

34

В тот вечер над лондонскими крышами царило настоящее столпотворение. Помимо сорока или около того сверхмощных джиннов вроде меня, которые, покинув зал в Уайтхолле, более или менее беспорядочно разлетелись на все стороны света, в воздухе кишели бесы и фолиоты различных степеней бестолковости. Не было, почитай, ни единой башни, ни единого делового здания, на крыше которого не восседала бы пара-тройка духов.

Внизу маршировали отряды ночной полиции, с некоторой неохотой прочесывающие улицы в поисках взбунтовавшегося африта. Короче, столица кишела самыми разношерстными государственными служащими. Просто чудо, что африта не выследили в первые же несколько секунд.

Я в течение некоторого времени рассеянно блуждал по центру Лондона в облике горгульи, не имея в запасе никакого определенного плана действий. Как всегда в подобных случаях, моя склонность держаться подальше от опасности вступила в противоречие со стремлением как можно быстрее выполнить порученное дело и освободиться. Вся беда в том, что африты – твари подлые: убить их не так-то просто.

Через некоторое время, поскольку в голову ничего лучшего не пришло, я перелетел на неаппетитный современный небоскреб – сооружение из стекла и бетона в излюбленном волшебниками стиле – чтобы поговорить с тамошними часовыми.

Горгулья приземлилась с грацией балерины.

– Эй, вы двое! Тут скелет не пробегал? А ну, отвечайте!

В общем, относительно вежливо, поскольку это были всего-навсего два мелких синих беса – с ними по-другому и не получится.

– Так точно! – немедленно ответил первый бес.

Я ждал продолжения. Бес отдал мне честь и снова принялся чистить свой хвост. Горгулья утомленно вздохнула и внушительно кашлянула.

– Ну так и когда вы его видели? Куда он побежал?

Второй бес временно прекратил изучать свои пальцы на ногах.

– Проходил он около двух часов назад. Куда побежал – не знаем. Нам было не до того – мы прятались. Он, понимаете ли, сумасшедший.

– В каком смысле?

Бес призадумался.

– Ну, конечно, вы, высшие духи, все довольно мерзкие, но большинство из вас все-таки предсказуемо. А этот… Он говорит странные вещи. И потом, то он всем доволен, а в следующую секунду… Вы поглядите, что он сделал с Гиббетом!

– А что с ним такое? Он жив и здоров.

– Так это Тиббет. Тиббета он не поймал. И меня тоже. Он сказал, что доберется до нас в следующий раз.

– В следующий раз?

– Ну да, он тут уже раз пять пробегал. И каждый раз он читает нам довольно утомительные нотации, а потом пожирает одного из нас. Пятерых уже сожрал, двое осталось. Я вам говорю, сочетание страха и занудства – это все-таки чересчур. Как вам кажется, этот ноготь не врос?

– Не имею определенного мнения по данному вопросу. И когда этот скелет должен вернуться?

– Минут через десять, если он будет придерживаться своего прежнего графика.

– Ну, спасибо! Наконец-то хоть какая-то конкретная информация. Буду ждать его здесь.

Горгулья съежилась, усохла и превратилась в синего беса, лишь отчасти уступающего уродством двум другим. Я отошел в сторону, так, чтобы находиться с наветренной стороны от них, и уселся, скрестив ноги, на карнизе, откуда был виден почти весь Лондон. Есть шанс, что какой-нибудь другой джинн перехватит африта до того, как он вернется сюда. Ну, а если нет, значит, придется что-нибудь предпринять мне. Почему он бегает по городу кругами, оставалось только гадать. Возможно, длительное бдение в гробнице лишило его рассудка. Как бы то ни было, по соседству найдется кому меня поддержать: я видел нескольких джиннов, парящих в воздухе за пару улиц отсюда.

Пока я ждал, в голове у меня вертелись кое-какие праздные мысли. Да, несомненно, в Лондоне в последнее время творится немало странного, и все это происходит одновременно. Во-первых, по городу разгуливает голем, и кто его выпустил – неизвестно. Во-вторых, Сопротивление вломилось в тщательно охраняемую гробницу и сумело унести оттуда ценный предмет. В-третьих, как результат второго, на свободу вырвался сумасшедший африт, который создает дополнительный бедлам.

И все это давало свои плоды – во время общего вызывания я почувствовал, что волшебниками владеют страх и смятение. Может ли все это быть совпадением? Навряд ли.

Мне представлялось маловероятным, чтобы горстка простолюдинов могла проникнуть в гробницу Глэдстоуна сама по себе, без посторонней помощи. Нет, напротив: скорее всего, их кто-то надоумил, снабдил кое-какими указаниями, чтобы они сумели миновать первую линию защиты и войти в склеп. Итак, либо этот доброхот не знал о страже гробницы, либо, возможно, он (или она) о нем как раз знал. В любом случае, вряд ли эта девчонка Китти и ее дружки представляли себе, с чем им предстоит столкнуться.

И тем не менее как минимум сама Китти выжила. И теперь, пока волшебники лезут из кожи вон, пытаясь отловить расшалившийся скелет Глэдстоуна, ужасный посох оказался на свободе.^[2K63] Наверняка кто-то этим воспользуется, и вряд ли это будет та девчонка.

Я вспомнил неведомый разум, наблюдавший за мной через око голема, пока это существо пыталось прикончить меня в музее. Если взглянуть надело беспристрастно, нетрудно представить себе подобную же тень, незримо наблюдающую за событиями в соборе. Была ли это та же самая тень? Мне казалось, что это более чем вероятно.

Пока я ждал, погруженный в подобные глубокомысленные рассуждения^[2K64], я не переставал машинально озирать планы, высматривая надвигающиеся неприятности. Это позволило мне вовремя заметить на седьмом плане бесформенное свечение, приближающееся сквозь лучи заката. Свечение порхало там и сям среди каминных труб, временами вспыхивая ярче, когда оказывалось в тени, временами теряясь в красноватом отблеске озаренной солнцем черепицы. На планах со второго по шестой виднелось все то же сияние – оно не имело никакой определенной формы. Ну да, это была чья-то аура – след чьей-то сущности, – но ее материальный облик разглядеть было невозможно. Наконец я взглянул на первый план – и только теперь увидел обесцвеченную лучами заходящего солнца прыгающую с крыши на крышу человеческую фигуру.

Она перемахнула с конька на флюгер с уверенностью горного козла, покачалась на верхушке, потом поскакала дальше. Когда она приблизилась, до меня донеслись издаваемые ею пронзительные крики, похожие на крики возбужденного ребенка.

Моих соседей-бесов внезапно обуяло беспокойство. Они бросили ковырять свои ногти и чистить хвосты и принялись носиться по крыше взад-вперед, пытаясь спрятаться друг за друга и втягивая животы, чтобы сделаться как можно незаметнее.

– Ой-ей-ей! – вопили они. – Ай-яй-яй!

Я заметил парочку своих товарищей-джиннов. Они летели следом за прыгающей фигурой, держась при этом на почтительном расстоянии. Я все никак не мог понять, отчего же они не нападают. Возможно, я скоро это узнаю. Фигура двигалась как раз в мою сторону.

Я встал, перекинул хвост через плечо, чтобы выглядеть поаккуратнее, и стал ждать. Другие два беса шныряли вокруг, непрерывно вереща. Наконец я не выдержал и подставил одному из них ножку. Второй с разгону налетел на него, и оба покатились кубарем.

– А ну, тихо! – рявкнул я. – Хотя бы попытайтесь держаться с достоинством!

Они молча уставились на меня.

– Так-то лучше.

– Знаешь, что я тебе скажу… – Один бес ткнул в бок второго и указал в мою сторону. – А ведь следующим может оказаться он!

– Ага. Может, на этот раз он заберет его. Может быть, мы спасемся!

– Прячься за него! Скорее!

– Я первый! Ты за мной!

И вновь, пошла катавасия, настолько недостойная и постыдная – каждый из бесов норовил укрыться у меня за спиной, – что мое внимание на ближайшие несколько секунд оказалось полностью поглощено раздачей нескольких абсолютно заслуженных оплеух, звон от которых раскатился по всему городу. Раздавая оплеухи, я случайно поднял голову – и обнаружил, что взбунтовавшийся африт стоит на краю крыши, перекинув ногу через парапет, буквально в паре метров от меня.

Должен признаться, что его вид меня поразил.

Дело было не в золотой маске, воспроизводящей ужасные черты великого волшебника. И не в прядях седых волос, которые торчали из-под нее, развеваясь на ветру. И не в костлявых руках, небрежно упертых в бока, и не в голых позвонках, торчащих над галстуком, и не в пыльном погребальном костюме, болтающемся на костях. Во всем этом ничего особенного не было; я и сам десятки раз принимал обличье скелета – да кто из нас этого не делал? Нет, меня потрясло другое: я осознал, что все это – не просто облик, а настоящие кости, настоящие лохмотья и настоящая золотая маска. Собственная сущность африта была практически невидима, скрыта где-то внутри останков волшебника. Африт не имел своего собственного обличья – ни на этом, ни на каком другом плане. Никогда прежде не видел ничего подобного.^[2K65]

Чем бы ни занимался этот скелет в течение дня, на месте он явно не сидел: одежка на нем изрядно потрепалась. На коленке у него был этакий стильный разрезик^[2K66], на плече – след от ожога, а одна манжета выглядела так, будто ее драли когтями. Мой хозяин, по всей вероятности, заплатил бы неплохие деньги за этот костюмчик, будь он выставлен в витрине какого-нибудь миланского бутика, однако на почтенном африте эти тряпки смотрелись довольно неприглядно. Тем не менее кости под одеждой были, похоже, целы и в комплекте: суставы работали так хорошо и беззвучно, как будто их только что смазали.

Скелет, склонив голову набок, наблюдал за возящимися на крыше бесами. Мы все замерли, разинув рты, застыв посреди потасовки. Наконец скелет заговорил:

– Вы что, размножаетесь, что ли?

– Да нет, – ответил я. – Просто небольшая свалка.

– Да я не об этом. Просто в прошлый раз вас было двое.

– Подкрепление, – объяснил я. – Они меня вызвали, чтобы я выслушал твои наставления. Ну и, разумеется, чтобы ты меня съел.

Скелет завертелся волчком на краю крыши.

– Чудесно! – воскликнул он. – Наконец-то мое красноречие и прямота оценены по достоинству! А вы, бесы, куда умнее, чем кажетесь.

Я оглянулся на Тиббета и его приятеля – те стояли как вкопанные, разинув рты и капая слюнями. Заяц, попавший в луч фар, и тот взглянул бы на них с презрением.

– Нет, – сказал я, – я бы на это не рассчитывал.

В ответ на мое искрометное остроумие скелет разразился пронзительным хохотом и, вскинув руки, исполнил импровизированный танец с элементами чечетки. Метрах в пятидесяти за его спиной, точно застенчивые подростки, прятались за трубой двое джиннов. Джинны смотрели и выжидали.^[2K67] Так что, можно считать, нам удалось окружить кости Глэдстоуна.

– Вы, похоже, в приподнятом настроении, – заметил я.

– А почему бы и нет? – Скелет остановился, прищелкнув костяшками пальцев, точно кастаньетами, в такт финальному удару каблуков. – Я на воле! – воскликнул он. – На воле мне раздолье! Это стих такой, если ты не заметил.

– Ну да… Стих неплохой…

Бес задумчиво почесал затылок кончиком хвоста.

– Но ведь вы по-прежнему находитесь в этом мире, – медленно произнес я. – Или, по крайней мере, мне так кажется. Значит, вы не можете считать себя полностью свободным, разве не так? Свобода приходит только тогда, когда порвешь узы и вернешься к себе домой.

– Я и сам так думал, пока лежал в этом вонючем саркофаге, – ответил скелет. – Но теперь я так не думаю. Взгляни на меня! Я могу идти куда хочу, делать что захочу! Захочу поглядеть на звезды – могу глядеть сколько моей душе угодно. Захочу побродить среди цветов и деревьев – пожалуйста. Захочу поймать какого-нибудь старикашку и зашвырнуть его на середину реки – нет проблем! Мир взывает ко мне: «Вперед, Гонорий! Делай все, что тебе нравится!» Так вот, бес: это и называется свободой. Так или нет?

Говоря это, он сделал угрожающее движение в мою сторону. Его пальцы судорожно скрючились, а в пустых глазницах под маской внезапно вспыхнули убийственные багровые огоньки. Я поспешно отпрыгнул назад. Мгновением позже багровые огоньки слегка угасли, и скелет вновь принялся весело приплясывать.

– Взгляни на этот закат! – вздохнул он, словно говоря сам с собой. – Прямо как кровь с плавленым сыром.

– Восхитительный образ, – согласился я.

Несомненно, бесы были правы. Африт совершенно безумен. Но, безумен он или нет, кое-что все еще оставалось для меня непонятным.

– Прошу прощения, господин Скелет, – сказал я, – но я – всего лишь скромный бес ограниченных умственных способностей и надеюсь, что вы меня просветите. Вы до сих пор повинуетесь чьему-то приказу?

Длинный, загибающийся ноготь указал на золотую маску.

– Видишь его? – спросил скелет; его голос теперь был полон меланхолии. – Это все он виноват. На последнем издыхании он приковал меня к этим костям. Поручил мне вечно защищать их и оберегать его имущество в придачу. Большая часть его имущества у меня здесь.

Он развернулся и продемонстрировал современный рюкзак, совершенно неуместно смотрящийся на его спине.

– И еще, – добавил он, – уничтожать всех, кто вторгнется в его гробницу. Слушай, ведь десять из двенадцати – это не так уж мало, а? Я старался как мог, но мне все-таки не по себе из-за того, что двое ушли.

– Десять из двенадцати – это очень неплохо, – утешил его бес. – Вряд ли кому-то удалось бы добиться большего. А те двое, видно, были крепкие орешки, а?

Багровые огоньки вспыхнули снова; я услышал из-под маски скрежет зубов.

– Один, кажется, был мужчина. Я его не разглядел. Он был трус: сбежал, пока его товарищи сражались. А вот другая… Проворная маленькая плутовка. С каким удовольствием я бы стиснул ее белую шейку в своих пальцах! Но – можешь себе представить? Такая юная – и такая хитрая! У нее при себе было чистейшее серебро. Гонорий потянулся, чтобы ее погладить, а она так его огрела, что его бедные старые косточки до сих пор ноют.

– Стыд и позор! – Бес печально покачал головой. – И держу пари, что она вам даже имени своего не сказала.

– Она-то не сказала, но я все равно его подслушал – и почти поймал ее, почти поймал!

Скелет слегка задергался от ярости.

– Китти ее зовут, котеночек, значит. И умрет она как котенок, когда я ее найду. Но я не тороплюсь. Времени у меня предостаточно. Мой хозяин мертв, а я все еще повинуюсь его приказам, стерегу его старые кости. Я просто ношу их с собой, только и всего. Могу пойти куда хочу, сожрать любого беса, какого захочу. Особенно, – багровые глаза сверкнули, – особенно болтливого, самоуверенного беса.

– Угу, – бес кивнул, не раскрывая рта.

– А знаешь, что самое лучшее? – Скелет снова сделал пируэт (я увидел, как джинны на соседней крыше нырнули за трубу) и пригнулся к моему уху: – Мне совершенно не больно!

– Умм? – Я все еще не раскрывал рта, но попытался при этом изобразить живейший интерес.

– Да, вот именно! Абсолютно не больно. Именно это я и говорю каждому духу, которого встречаю по дороге. Вот эти двое, – он указал на других бесов, которые к тому времени набрались храбрости и отползли к противоположному краю крыши, – эти двое слышали все это уже несколько раз. И ты, не менее уродливый, чем они, удостоился чести выслушать меня. Мне просто хочется поделиться своей радостью. Эти кости защищают мою сущность: мне нет нужды создавать свою собственную, уязвимую форму. Я уютно угнездился внутри, как птенец в гнездышке. Таким образом, мы с моим хозяином объединились ко взаимной выгоде. Я повинуюсь его приказам, но при этом могу делать что хочу, радостно и без боли. Понятия не имею, почему до этого никто не додумался раньше.

Бес нарушил свой обет молчания:

– Есть одна мысль. Возможно, потому, что для этого волшебнику требуется умереть? – предположил я. – Большинство волшебников не согласятся принести подобную жертву. Они будут не против, если наша сущность усохнет от служения им, – напротив, они скорее были бы только за, поскольку это концентрирует наше сознание. И к тому же они, разумеется, не хотят, чтобы мы бродили повсюду и творили, что нам заблагорассудится, верно?

Золотая маска уставилась на меня.

– Ты – весьма дерзкий бес, – проговорила она наконец. – Я съем тебя следующим, поскольку моя сущность нуждается в некоторой подпитке.^[2K68] И тем не менее то, что ты говоришь, разумно. Воистину, я уникален. Некогда я был несчастен, много лет я томился в заточении во тьме гробницы Глэдстоуна. Теперь же я счастливейший из афритов. Отныне я стану странствовать по миру, в свое удовольствие мстя людям и духам. Быть может, в один прекрасный день, когда моя мстительность насытится, я возвращусь в Иное Место – но не теперь!

Он внезапно ринулся на меня. Я кувырнулся назад, держась вне пределов его досягаемости, и приземлился задом на парапет.

– Так тебя, значит, не волнует, что ты потерял посох? – поспешно осведомился я, отчаянно подавая хвостом знаки джиннам на соседней крыше.

Пришло время положить конец Гонорию с его манией величия.^[2K69] Краем глаза я увидел, как орангутан почесал подмышку. То ли это был такой хитрый сигнал, сулящий быструю помощь, то ли он просто не обратил на меня внимания.

– Посох… – Глаза скелета сверкнули. – Да, меня слегка мучает совесть. Впрочем, какая разница? Он, должно быть, у девчонки Китти. Она в Лондоне. Рано или поздно я ее найду.

Он оживился:

– Да, а когда в моих руках окажется посох кто знает, что только я не смогу совершить? Ну, постой смирно, дай я тебя сожру.

Он небрежно протянул руку, явно не ожидая дальнейшего сопротивления. Видимо, прочие бесы смирно сидели и ждали своей участи – они вообще не особо решительные ребята. Однако Бартимеус был из другого теста, и Гонорию предстояло в этом убедиться. Я прошмыгнул между протянутых рук, подпрыгнул и перемахнул через жуткую белую голову, сорвав по пути посмертную маску.^[2K70]

Маска снялась без труда – она держалась всего на нескольких прядях грязных седых волос скелета. Гонорий изумленно вскрикнул и развернулся, продемонстрировав мне свой осклабившийся череп.

– А ну, верни!

В ответ бес поскакал прочь по крыше.

– Зачем она тебе? – крикнул я через плечо. – Она принадлежала твоему хозяину, а твой хозяин мертв. О-о, а зубки у него были крепкие, а? Вон, взять хотя бы тот, что болтается на ниточке!

– Верни мне мое лицо!

– Что? Лицо?! Это нездоровые речи для африта. Ой, уронил! Экий я неуклюжий!

С этими словами я изо всех сил запустил маску вдаль, как золотую летающую тарелку. Она вылетела за пределы крыши и исчезла из виду.

Скелет взревел от ярости и один за другим стремительно выпустил три Взрыва, опалив воздух рядом со мной. Бес поскользнулся, подпрыгнул, увернулся, подпрыгнул, увернулся, перемахнул через парапет и прилип всеми своими присосками к ближайшему окну.

С этой выгодной позиции я снова замахал двум джиннам, прячущимся за трубой, и свистнул так пронзительно, как только мог. Очевидно, Гонориево умение кидаться Взрывами и было причиной их робости – но теперь я с радостью увидел, как долговязая птица двинулась в мою сторону, а за ней нехотя поплелся и орангутан.

Я слышал, как скелет вскочил на парапет надо мной и вытянул шею, разыскивая меня. Его зубы щелкали и разгневанно скрежетали. Я распластался по стеклу. Как теперь убедился Гонорий, одним из существенных недостатков его пребывания в костях было то, что он не мог менять облик. Любой уважающий себя африт тотчас же отрастил бы крылья, спикировал вниз и нашел меня, но никакой подходящей крыши пониже поблизости не наблюдалось, и африт зашел в тупик. Несомненно, он обдумывал свой следующий шаг.

А тем временем я, Бартимеус, сделал свой ход. Крайне осторожно я пополз в сторону по окну, по стеночке и обогнул угол здания. Там я проворно всполз наверх и заглянул на крышу. Скелет по-прежнему стоял, перегнувшись через парапет. Сзади он выглядел куда менее угрожающе: брюки были подраны, разошлись по швам и так угрожающе сползли, что мне представилась возможность лицезреть его копчик.

Если он еще немножко постоит в этой позе…

Бес выпрыгнул на крышу и обернулся горгульей, которая на цыпочках двинулась вперед, выставив вперед обе руки.

Но тут мой блестящий план был разрушен появлением птицы и орангутана (который теперь обзавелся оранжевыми крыльями). Они спустились с неба прямо перед носом у скелета. Каждый направил на него магическую атаку – Взрыв и Инферно, если быть точным. Двойной удар отшвырнул скелет от пропасти. С присущим мне проворством я изменил свой план атаки и присоединился к нападающим, избрав, для разнообразия, Судороги. Мерцающие чернильные ленты окутали скелет, пытаясь разбить его на куски, – но тщетно. Скелет сказал слово, топнул ногой, и останки всех трех заклинаний осыпались с него, скукожились и исчезли.

Птица, орангутан и горгулья немного отступили назад. Мы предвидели, что сейчас станет жарко.

Череп Глэдстоуна со скрипом повернулся в мою сторону.

– Как ты думаешь, отчего мой хозяин именно мне предоставил честь вселиться в его кости? Я – Гонорий, африт девятого уровня, неуязвимый для магии простых джиннов. А теперь – оставьте меня в покое!

Из пальцев скелета вырвались зеленые силовые дуги. Горгулья спрыгнула с крыши, чтобы увернуться от них, в то время как птица и орангутан камнем рухнули вниз с того места, где парили.

Скелет одним прыжком перемахнул на более низкую крышу и поскакал своей дорогой. Трое джиннов ненадолго зависли в воздухе, чтобы посовещаться.

– Что-то не нравятся мне эти игры, – сказал орангутан.

– Да и мне тоже, – сказала птица. – Слыхали? Неуязвимый он! Помню, как-то раз, в древнем Сиаме, был один царский африт…

– Он уязвим для серебра, – возразила горгулья. – Он мне сам сказал.

– Ну и что, мы для серебра тоже уязвимы, – ответил орангутан. – У меня от него вся шерсть облезет!

– Ну, нам же не обязательно к нему прикасаться, верно? Пошли.

Мы стремительно опустились на оживленную улицу внизу. Не обошлось без инцидентов: увидевший нас водитель грузовика крутанул руль и вылетел на тротуар. Нехорошо, конечно, но могло бы быть и хуже.^[2K71]

Мой коллега негодующе приостановился в воздухе.

– Что это с ним такое? Он что, орангутана никогда не видел?

– Крылатого – вряд ли. Может, станем на первом плане голубями? Так, выломайте-ка мне три прута из этой решетки. Она ведь не железная, верно? Вот и хорошо. Теперь надо найти ювелирный магазин.

Обойдя окрестные магазинчики, мы обнаружили даже кое-что получше: настоящую ювелирную мастерскую, в витрине которой красовалась целая коллекция любовно подобранных серебряных кружек, кувшинов, спортивных кубков и памятных табличек. Птица с орангутаном, сумевшие раздобыть три длинных металлических прута, старались держаться от витрины подальше: аура серебра леденила наши сущности даже с другой стороны улицы. Однако горгулье медлить было некогда. Я схватил один из прутьев, стиснул зубы и высадил стекло.^[2K72] Потом проворно подцепил прутом большую пивную кружку и отбежал назад, не обращая внимания на жалобные крики, которые донеслись из магазина.

Видали? И я помахал кружкой перед носом у моих ошарашенных спутников. Вот вам и копье. Теперь нужно еще два.

У нас ушло двадцать минут на бреющем полете на то, чтобы снова разыскать скелет. На самом деле не так уж это было сложно: мы просто летели туда, откуда доносились вопли. Видимо, Гонорий заново открыл для себя удовольствие наводить ужас на людей и теперь разгуливал по Набережной, раскачиваясь на фонарях и внезапно выныривая из-за парапета, чем до смерти пугал случайных прохожих. Довольно безобидное занятие, но мы получили приказ, а значит, необходимо было действовать.

У каждого из нас было при себе импровизированное копье с серебряным предметом. У птицы на конце металлического прута болтался кубок за метание дротиков, орангутанг же, который в течение нескольких минут безуспешно пытался уравновесить на конце прута большое блюдо, в конце концов ограничился подставочкой для тостов. Я наспех выдал им кое-какие наставления по части тактики, и мы принялись подбираться к скелету на манер трех пастушьих собак, загоняющих непослушного барана. Птица летела вдоль Набережной с юга, орангутан заходил с севера, а я подкрадывался из глубины квартала. И наконец мы загнали его в угол в районе Иглы Клеопатры.^[2K73]

Раньше всех Гонорий увидел птицу. Еще один испепеляющий заряд вылетел из его руки, прошел между голенастыми ногами птицы и обратил во прах общественный туалет. Тем временем орангутан подлетел вплотную и ткнул между лопаток Глэдстоуна подставочкой для тостов. Сноп зеленоватых искр, запах горящей ткани; скелет подпрыгнул, как ужаленный, и с пронзительным воплем рухнул наземь. Он шарахнулся в сторону проезжей части, чудом разминувшись с моей пивной кружкой.

– Ах вы, предатели!

Следующий снаряд Гонория просвистел у самого уха горгульи. Но пока он старался не упускать из виду мою ускользающую фигуру, птица подобралась поближе и пощекотала его костлявую ногу кубком за метание дротиков. Когда он стремительно развернулся навстречу новой опасности, за дело опять взялась подставочка для тостов. И так оно и шло. Сколько ни крутился, как ни вертелся скелет, то один, то другой серебряный предмет все время оказывался у него за спиной. Вскоре он, вместо того чтобы метать снаряды прицельно, принялся палить в белый свет как в копеечку, да и силы в них той уже не стало – он теперь стремился не наступать и нападать, а уйти подобру-поздорову. Бранясь и подвывая, он отступал через Набережную, подходя все ближе и ближе к парапету.

Мы трое сжимали кольцо, хотя и весьма осторожно. Я все никак не мог понять что же тут кажется мне таким непривычным. Но наконец понял: я снова принимал участие в охоте, только на этот раз я был охотником. Обычно охотились за мной.

Через несколько минут мы прижали скелет к подножию обелиска. Он лихорадочно вертел черепом из стороны в сторону, багровые огоньки так и сверкали в поисках пути к отступлению.

– Гонорий, – сказал я, – это твой последний шанс. Мы понимаем, как несладко тебе пришлось. Если ты не можешь по своей воле дематериализоваться из этих костей, наверняка кто-нибудь из современных волшебников сумеет освободить тебя от наложенного заклятия. Сдавайся, и я попрошу своего хозяина отыскать соответствующее заклинание.

Скелет издал скрежещущий возглас, исполненный презрения.

– Хозяина, говоришь, попросишь? Как будто это так просто! Можно подумать, вы с ним прямо на дружеской ноге! Оч-чень сомневаюсь. Все, все вы подчиняетесь прихотям своих хозяев-людей, один только я свободен!

– Да ведь ты же заточен в вонючем мешке костей, возразил я. – Посмотри на себя! Ты не способен даже обернуться птицей или рыбой, чтобы ускользнуть.

– Я в лучшем положении, нежели ты! – огрызнулся скелет. – Сколько уже лет вы на них пашете? Сколько вы ни меняйте облик, факт остается фактом: ты – раб, и все вы рабы, скованные кандалами и действующие под страхом наказания. Ах, поглядите: вот я бес, вот я дьявол! Подумаешь! Кому какое дело?

– Я, вообще-то, горгулья, – буркнул я. Но не слишком громко: в целом-то он был прав.

– Да если бы у тебя был хоть малейший шанс, ты бы вместе со мной бродил по Лондону, где вздумается, и учил этих волшебничков уму-разуму. Лицемер! Я бросаю тебе вызов!

Послышался хруст позвонков, торс развернулся, белые кости потянулись и ухватились за гранитную колонну. Скелет Глэдстоуна крякнул, подтянулся и полез на обелиск, цепляясь за высеченные на нем иероглифы.

Мы с моими товарищами провожали его взглядом.

– Куда это его понесло? – спросила птица. Горгулья пожала плечами.

– Все равно деваться ему некуда, – сказал я. – Он лишь оттягивает неизбежное.

Говорил я довольно злобно, потому что в словах Гонория была изрядная доля правды и сознавать это было крайне неприятно.

– Ладно, давайте кончать с ним.

Но к тому времени, как мы полетели наверх, воздев копья, на которых мрачно поблескивали в сгустившихся сумерках серебряные вещицы, скелет уже добрался до верха древнего обелиска. Оказавшись на его острие, он кое-как поднялся на ноги и воздел руки, повернувшись лицом к западу и заходящему солнцу. Закатные лучи озаряли длинные седые волосы и играли на блестящих неровностях черепа. Потом он молча согнул ноги и изящно, ласточкой полетел в реку.

Орангутан метнул следом свое копье, но на самом деле нужды в этом уже не было.

Было время вечернего прилива, вода в Темзе стояла высоко; скелет упал в воду далеко от берега и мгновенно ушел на дно. Он вынырнул еще раз, далеко вниз по течению: из глазниц хлестала вода, челюсть двигалась, костлявые руки беспорядочно размахивали. Но все это по-прежнему беззвучно. А потом он исчез.

Быть может, его унесло в море, быть может, он ушел в ил на дне Темзы. Нам с берега было не видно. Главное, что больше африта Гонория, обитавшего в костях Глэдстоуна, никто не видел.

КИТТИ

35

Китти не плакала.

Если годы, проведенные в Сопротивлении, ее чему и научили, так это сдерживать свои эмоции. Плакать сейчас не имело смысла. Катастрофа была столь гигантской и сокрушительной, что нормальная человеческая реакция тут сделалась неуместной. Ни во время отчаянного бегства из аббатства, ни сразу после него, когда Китти наконец остановилась на пустынной площади в миле оттуда, – ни разу она не позволила себе размякнуть и опуститься до жалости к себе.

Страх гнал ее дальше – девушка все никак не могла поверить, что ей удалось ускользнуть от демона. На каждом углу она, в соответствии с принятыми в Сопротивлении правилами, останавливалась, выжидала тридцать секунд, потом оглядывалась в ту сторону, откуда пришла. Но каждый раз не обнаруживала никаких признаков погони: только спящие кварталы, тусклые фонари, безмолвные аллеи. Казалось, городу все равно, есть она или нет. С неба смотрели бесстрастные звезды и равнодушная луна. В ночи никого не было, даже следящих шаров было не видать.

Ее ноги чуть слышно ступали по мостовой. Она трусила по улице, стараясь держаться в тени.

Звуков до нее доносилось немного: раз по соседней улице проехала машина, раз где-то взвыла сигнализация, раз где-то тоненько заплакал младенец.

В левой руке Китти по-прежнему держала посох.

Поначалу она ненадолго спряталась в полуразрушенном подвале жилого квартала, откуда еще видны были башни аббатства. Она едва не оставила посох там, под грудой мусора. Однако, хотя посох был совершенно бесполезен – благодетель ведь сказал, что он годится лишь на то, чтобы отпугивать насекомых, – это была единственная вещь, которую Китти унесла с собой из всего этого кошмара. И расстаться с нею она не смогла.

В подвале она несколько минут передохнула, но спать было никак нельзя. К рассвету весь центр Лондона будет кишеть полицией. Оставаться тут смертельно опасно. Кроме того, Китти боялась закрыть глаза – она страшилась того, что может увидеть.

В самые глухие послеполуночные часы Китти пробиралась на восток вдоль Темзы, пока не дошла до Саутуоркского моста. Это была наиболее опасная часть всего путешествия: мост был открытым местом, и всякий, переходящий его, оказывался на виду, а тем более она со своим посохом. От Стенли Китти знала, что все волшебные предметы излучают сияние, бросающееся в глаза каждому, кто способен это видеть, и Китти подозревала, что демоны могут заметить ее издалека. Поэтому она долго выжидала, прячась в кустах у моста, набираясь храбрости, а потом стремительно перебежала на другую сторону.

Когда небо над городом начало бледнеть, Китти миновала невысокую арку и вошла во двор заброшенных конюшен, где находилась их кладовка с оружием. Это было единственное подходящее укрытие, которое она знала, а укрыться было необходимо. Китти спотыкалась от усталости, и, хуже того, ей начало мерещиться всякое как будто кто-то подкрадывается сзади и тому подобные ужасы – и сердце у нее то и дело подпрыгивало. В магазин ходить нельзя, это ясно – теперь, когда мистер Пеннифезер лежит у стены склепа (как живо она это себе представляла!), где его вот-вот обнаружат власти. К себе на съемную квартиру тоже идти неразумно (тут Китти усилием воли заставила себя вернуться к насущным проблемам): волшебники, которые обыскивают магазин, наверняка узнают о ней и заявятся и туда тоже.

Китти вслепую нашарила в тайнике ключ, вслепую повернула его в замке. Не останавливаясь, чтобы включить свет, на ощупь нашла дорогу в извилистых коридорах и оказалась в дальнем подвале, где капало с потолка в переполненное ведро. Там она бросила посох наземь, растянулась рядом с ним на бетонном полу и уснула.

Она проснулась в кромешной тьме и довольно долго лежала, окоченевшая и продрогшая. Потом встала, нащупала выключатель и включила лампочку под потолком. В кладовке все было точно так же, как и накануне – когда здесь вместе с ней были и остальные. Когда Ник отрабатывал боевые приемы, а Фред со Стенли метали диски. Китти разглядела дырку в балке, где застрял диск Фреда. Ну, и что толку от всех этих упражнений?

Девушка села на поленницу и вперила взгляд в противоположную стенку, безвольно уронив руки на колени. В мозгах прояснилось, только голова слегка кружилась от голода. Китти глубоко вдохнула, выдохнула и попыталась сосредоточиться на том, что нужно делать теперь. Это было непросто: ведь вся ее жизнь пошла насмарку.

Более трех лет все ее помыслы занимало Сопротивление, Сопротивлению она отдавала все свои силы… А теперь, за одну-единственную ночь, все это оказалось сметено, словно потопом. Конечно, Сопротивление и в лучшие свои времена было довольно шатким сооружением: они то и дело ссорились и спорили из-за того, как им следует действовать, а за последние месяцы разногласия сделались еще сильнее. Но теперь не осталось вообще ничего. Ее товарищи погибли, а вместе с ними погибли и их общие идеалы.

Да и были ли они вообще, эти общие идеалы? То, что произошло в аббатстве, изменило не только ее будущее – оно еще и преобразило ее представление о прошлом. Теперь тщетность всего их предприятия представлялась ей очевидной. Тщетность и, вдобавок, несерьезность. Вспоминая мистера Пеннифезера, она теперь видела не стойкого, убежденного вождя, за которым она шла так долго, а ухмыляющегося воришку, краснолицего и потного, роющегося в отвратительных лохмотьях в поисках дурных и опасных вещей.

Чего они вообще надеялись добиться? Чем могли бы им помочь эти артефакты? Разве можно было остановить волшебников хотя бы этим хрустальным шаром? Нет, конечно. Все это время они обманывали самих себя. Сопротивление было не более чем блохой, кусающей мастиффа за ухо: взмах лапы – и все.

Китти достала из кармана серебряную подвеску и тупо уставилась на нее. Дар бабушки Гирнек спас ее. Ей просто повезло, что она вообще выжила.

В глубине души Китти давно знала, что организация умирает, но обнаружить, что задавить ее было так просто, все равно стало для нее шоком. Один-единственный демон – и вся их хваленая сопротивляемость ничем им не помогла. Все их отважные речи, мудрые советы мистера Хопкинса, похвальбы Фреда, рассуждения Ника – все оказалось впустую. Китти теперь с трудом могла припомнить их аргументы: события в гробнице начисто стерли более ранние воспоминания.

Ник! Демон сказал (его слова Китти вспомнила без труда!), что убил десять из двенадцати непрошеных гостей. Если учесть те, давние жертвы, получается, что Ник тоже выжил! Девушка криво усмехнулась: он слинял так быстро, что она дажене заметила, как он исчез. Ему даже в голову не пришло помочь Фреду, Энн или мистеру Пеннифезеру.

И еще мудрый мистер Хопкинс… При мысли о неприметном ученом Китти овладел гнев. А где он-то был все это время? Далеко оттуда, в полной безопасности. Ни он, ни таинственный благодетель, тот джентльмен, чьи сведения о защите Глэдстоуновои могилы оказались столь неполными, не решились приблизиться к гробнице. Если бы не влияние, которое они оказывали на мистера Пеннифезера последние несколько месяцев, остальные ее товарищи были бы сегодня живы! А что они раздобыли ценой собственной жизни? Никчемную деревяшку!

Посох лежал на полу посреди мусора. Китти внезапно разъярилась, схватила его обеими руками и с размаху ударила о колено. Но, к своему удивлению, ничего не добилась: только едва не вывихнула себе запястья. Деревяшка оказалась куда прочнее, чем выглядела. Китти швырнула ее об стенку.

Гнев ее улегся так же стремительно, как и вспыхнул, уступив место опустошенности. Быть может, со временем она и свяжется с мистером Хопкинсом. Обсудит возможный план действий. Но не сегодня. Сейчас ей нужно было что-то другое, чтобы не чувствовать себя такой одинокой. Нужно повидать родителей.

Китти вышла во двор конюшен и прислушалась. Время было уже к вечеру. Вдалеке слышались сирены, пару раз ветер донес из центра Лондона какой-то грохот. Там явно что-то происходило. Китти пожала плечами. Что ж, оно и к лучшему. Значит, ее никто не потревожит. Девушка заперла дверь, спрятала ключ и отправилась в путь.

Несмотря на то что шла она налегке – посох Китти оставила лежать в кладовке, – на то, чтобы дойти до Белема, времени потребовалось немало. К тому времени, как она вышла к знакомому перекрестку нескольких улиц недалеко от своего дома, уже темнело. Она устала, натоптала ноги и проголодалась. За весь день Китти ничего не ела, не считая пары яблок, которые ей удалось стащить с лотка зеленщика. Ее преследовали соблазнительные мысли о матушкином ужине, о своей комнате, где стоит уютная мягкая кроватка и гардероб с не закрывающейся дверью. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз там ночевала? Уже больше года, наверное. Приятно будет провести там хотя бы одну ночь.

Сумерки уже сгущались, когда Китти вышла на свою улицу и, бессознательно ускорив шаг, подошла к родительскому дому. В гостиной горел свет. Китти испытала прилив облегчения, но вместе с тем и укол тревоги. Мать, конечно, ужасно ненаблюдательна, и все же она не должна ни о чем догадаться, пока Китти не решила, что делать дальше. Она осмотрела свое отражение в соседском окне, пригладила взлохмаченные волосы, по возможности отряхнула одежду. Руки, правда, по-прежнему грязные, и под глазами круги, но с этим уж ничего не поделаешь. Китти тяжело вздохнула. Могло бы быть и лучше, но уж что есть, то есть. Она подошла к двери и постучала. Ключи от родительского дома остались на квартире.

После небольшой паузы – Китти даже чуть было не постучала снова, решив, что ее не услышали, – в прихожей появилась знакомая хрупкая фигурка. Она немного задержалась посреди прихожей, словно не зная, открывать или нет. Китти постучала по стеклу:

– Мам, это я!

Фигурка нерешительно приблизилась. Мать чуть-чуть приоткрыла дверь и выглянула наружу.

– А, Кэтлин! – сказала она.

– Привет, мам, – сказала Китти, улыбаясь как можно непринужденнее. – Извини, что я без предупреждения.

– Ага. Да.

Мать почему-то не спешила открывать дверь. Она смотрела на Китти с испуганным, слегка опасливым выражением на лице.

– Что-нибудь случилось, мам? – спросила Китти.

Она слишком устала, чтобы насторожиться.

– Нет-нет. Ничего.

– Так что, можно войти?

– Да… Да, конечно.

Мать отошла в сторону, впустила Китти, подставила холодную щеку для поцелуя и аккуратно затворила дверь.

– А папа где? На кухне? Я знаю, что уже поздно, но я ужасно голодная.

– Проходи, пожалуйста, в гостиную, милочка.

– Ладно.

Китти пересекла прихожую и вошла в маленькую гостиную. Тут все было почти так же, как она помнила: потертый и выцветший ковер; небольшое зеркало над камином; почтенный диван и кресло, которые ее отец унаследовал еще от своего отца, вместе с кружевными подголовниками на спинках. На журнальном столике стоял чайник и три чашки. На диване сидел ее отец. В кресле напротив него сидел молодой человек.

Китти остановилась как вкопанная. Мать тихо притворила дверь.

Молодой человек взглянул на нее и улыбнулся. Китти сразу вспомнилось то выражение лица, с каким мистер Пеннифезер смотрел на сокровища в саркофаге. Злорадная, торжествующая, с трудом скрываемая усмешка.

– Ну, здравствуйте, Китти, – сказал молодой человек.

Китти ничего не ответила. Она прекрасно знала, кто он такой.

– Кэтлин… – сказал ее отец еле слышным голосом. – Это мистер Мэндрейк. Из… из департамента внутренних дел, насколько я понимаю?

– Да, верно, – сказал мистер Мэндрейк, продолжая улыбаться.

– Он хочет… – Отец запнулся. – Хочет задать тебе несколько вопросов.

– Ох, Кэтлин! – внезапно вскричала мать. – Что же ты натворила?!

Китти по-прежнему молчала. У нее в кармане куртки был один метательный диск, но в остальном она была безоружна. Она мельком взглянула в сторону окна, задернутого занавесками. Окно открывается в палисадник. Можно будет выскочить, если только отец смазал задвижку и рама не застрянет. Впрочем, окно, на худой конец, можно и разбить – например, журнальным столиком. Или можно выскочить в прихожую, а там целых два выхода. Но мать стоит на дороге…

Молодой человек указал на диван.

– Может, присядете, госпожа Джонс? – вежливо спросил он. – Поговорим по-хорошему, если вам угодно. Или – уголки его губ приподнялись – вы собираетесь одним прыжком выскочить в окно?

Высказав вслух ту самую мысль, которая вертелась в голове у Китти, волшебник, преднамеренно или нет, застал Китти врасплох. Вот уж не вовремя! Девушка вспыхнула, поджала губы и опустилась на диван, глядя на волшебника настолько спокойно, насколько могла.

Значит, вот он какой, этот Мэндрейк, чьи слуги так давно преследуют Сопротивление! Она бы и за милю узнала, кто он по профессии, – это было видно по одежде: длинное черное пальто, дурацкий черный костюм в обтяжку, сверкающие лакированные ботинки. Огромный красный платок торчал из нагрудного кармана, точно коралловый куст. Длинные волосы падали на бледное худое лицо. Китти только теперь поняла, насколько он на самом деле молод: еще подросток, не старше ее самой, а быть может, и значительно моложе. Словно для того, чтобы опровергнуть это, он сложил пальцы домиком, демонстрируя уверенность в себе, и закинул ногу на ногу, покачивая носком ботинка, точно кот, дергающий хвостом. Его улыбка могла бы быть любезной, если бы не пробивающееся сквозь нее возбуждение.

Его молодость отчасти вернула Китти душевное равновесие.

– Что вам угодно, мистер Мэндрейк? – осведомилась она ровным тоном.

Волшебник протянул руку, взял со столика ближайшую чашку вместе с блюдцем, отхлебнул чаю. С подчеркнутой тщательностью примостил чашку и блюдце на подлокотник своего кресла. Китти и ее родители молча смотрели на него.

– Очень мило, миссис Джонс, – сказал он наконец. – Вполне сносный напиток. Спасибо за ваш теплый прием.

Мать Китти в ответ на эту любезность только тихонько всхлипнула.

Китти на нее даже не взглянула. Ее взгляд был прикован к волшебнику.

– Что вам угодно? – повторила она. На этот раз он ответил:

– Ну, для начала я должен вам сообщить, что начиная с данного момента вы находитесь под арестом.

– По какому обвинению? – Китти знала, что ее голос дрогнул.

– Давайте посмотрим…

И он, не расцепляя рук, принялся загибать пальцы.

– Терроризм; принадлежность к антиправительственной группировке; измена мистеру Девероксу, государству и всей империи; вандализм, бесцельное уничтожение и порча собственности; покушение на убийство; неоднократные кражи; осквернение священного для всех места… Я мог бы продолжать, но к чему расстраивать вашу матушку? Чрезвычайно прискорбная ситуация: у таких порядочных, законопослушных родителей – и такая дочь.

– Ничего не понимаю, – ответила Китти все тем же ровным тоном. – Это серьезные обвинения. Какие доказательства у вас имеются?

– Вас видели в обществе известных преступников, участников так называемого Сопротивления.

– Видели? Кто именно меня видел? Где свидетели?

– Кэтлин, глупая девчонка, расскажи ему всю правду! – вмешался отец.

– Папа, заткнись.

– Этих известных преступников, – продолжал волшебник, – нашли сегодня утром мертвыми в Вестминстерском аббатстве, в склепе, который они предварительно ограбили. Одним из них был некто мистер Пеннифезер – я так понимаю, что вы на него работаете.

– Всегда знала, что он из подозрительных! – прошептала мать Китти.

Китти тяжело вздохнула:

– Мне очень жаль это слышать. Но вряд ли вы можете рассчитывать, что мне известно все, чем занимался мой работодатель в нерабочее время. Придумайте что-нибудь получше, мистер Мэндрейк.

– Так вы отрицаете, что общались с этим Пеннифезером в свободные от работы часы?

– Разумеется.

– А как насчет его дружков-изменников? Например, двух юнцов по имени Фред и Стенли?

– На мистера Пеннифезера очень многие работали по скользящему графику. Я их, конечно, знаю, но не очень хорошо. Это все, мистер Мэндрейк? Я не верю, что у вас вообще есть какие-то доказательства.

– Ну, если уж на то пошло… – Волшебник откинулся на спинку кресла и усмехнулся. – Можно было бы спросить, откуда на вашей одежде эти зеленые пятна. Если присмотреться, выглядят они точь-в-точь как могильная плесень. Можно было бы спросить, отчего вы не явились на работу сегодня утром, при том, что магазин открываете именно вы. Можно было бы обратить внимание на документы, которые я только что нашел в архиве. В них говорится о некоем судебном процессе – Кэтлин Джонс против Джулиуса Тэллоу. Очень интересный случай. У вас уже имеется криминальное прошлое, госпожа Джонс. Вы были оштрафованы на значительную сумму за нападение на волшебника. И кроме того, не в последнюю очередь, имеется свидетель того, как вы принимали участие в краже вместе с ныне усопшими Фредом и Стенли; свидетель, на которого вы напали и оставили в покое, сочтя его мертвым.

– И кто же этот свидетель, скажите на милость? – рявкнула Китти. – Кто бы это ни был, он лжет!

– Да нет, свидетель очень надежный. – Волшебник хмыкнул и откинул назад волосы, падающие ему на лицо. – Узнаёте?

Китти смерила его непонимающим взглядом.

– Узнаю? Кого?

Волшебник слегка нахмурился.

– Меня, конечно.

– Вас? Мы разве встречались?

– А вы не припоминаете? Ну что ж, это было несколько лет тому назад; должен признать, я тогда был другим.

– Менее пижонистым?

Китти услышала, как ее мать застонала в отчаянии. Этот стон произвел на нее так мало впечатления, как будто его издал кто-то совершенно посторонний.

– Не нахальничайте, барышня!

Волшебник поменял позу – не без труда, учитывая, какие узкие у него были брюки, – и сухо улыбнулся.

– Хотя, впрочем, почему бы и нет? Валяйте, говорите все, что вам в голову взбредет. На вашу судьбу это никак не повлияет.

Теперь, когда Китти точно знала, что это конец, она обнаружила, что ей совсем не страшно. Она испытывала только всепоглощающее раздражение в адрес этого зеленого выскочки, сидящего напротив. Она скрестила руки на груди и посмотрела ему прямо в глаза.

– Ну давайте, – сказала она. – Объясните, что, по вашему мнению, я должна помнить.

Юнец прокашлялся.

– Быть может, это освежит вашу память. Три года тому назад, на севере Лондона… Одной холодной декабрьской ночью… Нет? Не помните?

Он вздохнул.

– Некий инцидент в темном переулке?

Китти устало пожала плечами:

– Я пережила немало инцидентов в темных переулках. Возможно, я вас забыла. У вас лицо незапоминающееся.

– Да? А вот я вас на всю жизнь запомнил!

Теперь он дал волю своему гневу: он подался вперед, спихнул локтем чашку с подлокотника. Чай пролился на кресло. Он виновато взглянул на Киттиных родителей:

– Ой… Извините…

Мать Китти бросилась к нему и принялась промокать кресло салфеткой.

– Что вы, что вы, мистер Мэндрейк! Не беспокойтесь, пожалуйста!

– Видите ли, госпожа Джонс, – продолжал волшебник, приподняв чашку, чтобы мать Китти могла протереть под ней еще раз, – я вас не забыл, несмотря на то что видел вас буквально пару секунд. И ваших коллег, Фреда и Стенли, я не забыл – ведь это они ограбили меня и собирались убить.

– Ограбили? – Китти нахмурилась. – А что они взяли?

– Ценное гадательное зеркало.

– А-а… – В памяти Китти всплыли смутные воспоминания. – Так вы – тот мальчишка из переулка? Маленький шпион… Ну да, я вас помню – и вас, и ваше зеркало. Фиговое было зеркало.

– Я его сам сделал!

– Мы даже не смогли заставить его работать.

Мистер Мэндрейк не без труда взял себя в руки и заговорил угрожающе спокойным голосом:

– Я вижу, что предъявленных вам обвинений вы уже не отрицаете.

– Нет, не отрицаю, – ответила Китти и, сказав это, вздохнула куда свободнее, чем за все предыдущие месяцы. – Да, все это правда. Все, что вы сказали, и не только это. Жаль, что теперь всему этому конец. Хотя нет, погодите: одно я отрицаю. Вы говорите, что я оставила вас в покое, потому что приняла за мертвого. Это неправда. Фред хотел перерезать вам глотку, но я вас пощадила. Бог знает зачем. Вы мерзкий маленький прохвост. Без вас мир стал бы лучше и чище.

– Она это не всерьез!

Ее отец вскочил на ноги и встал между ними, словно надеясь собственной грудью закрыть волшебника от слов своей дочери.

– Всерьез, всерьез. – Юнец улыбался, но в глазах у него полыхал гнев. – Пусть говорит.

Китти едва остановилась, чтобы перевести дыхание.

– Я презираю и ненавижу вас и всех прочих волшебников! Вам плевать на людей, таких, как мы! Мы живем только… только ради того, чтобы кормить вас, прибираться у вас в домах и шить вам одежду! Мы трудимся, как рабы, на ваших заводах и фабриках, пока вы с вашими демонами купаетесь в роскоши! А если нам случается перейти вам дорогу – горе нам! Мы всегда остаемся в проигрыше, как Якоб! Вы подлые, злые, бессердечные и самодовольные!

– Самодовольные? – Юнец поправил свой платочек в нагрудном кармашке. – Да у вас истерика, барышня. Я просто знаю себе цену и стараюсь выглядеть соответственно. Внешний вид весьма важен, знаете ли.

– Да для вас ничего не важно! Отцепись, мам!

Китти в ярости поднялась на ноги. Мать, обезумев от отчаяния, схватила ее за плечи. Китти отпихнула ее.

– Кстати, о внешнем виде, – бросила она. – Эти брюки вам узки!

– Да ну? – Юнец тоже встал. Его пальто взметнулось у него за плечами. – Знаете, с меня довольно. В лондонском Тауэре у вас будет предостаточно времени на то, чтобы как следует обдумать свое мнение о костюмах.

– Нет! – Мать Китти осела на пол. – Мистер Мэндрейк, прошу вас…

Отец Китти поднялся так скованно, как будто у него вдруг заныли все кости.

– Неужели ничего нельзя сделать?

Волшебник покачал головой.

– Боюсь, что ваша дочь давно уже выбрала свой путь. Я сожалею об этом, поскольку вы оба явно верны правительству.

– Она всегда была упрямой и опрометчивой девчонкой, – тихо сказал отец Китти, – но я никогда не подозревал, что она еще и дурная. Этот инцидент с Якобом Гирнеком должен был бы чему-то нас научить, но мы с Айрис всегда надеялись на лучшее… А теперь, когда наши войска отправляются в Америку и со всех сторон как никогда угрожают враги, обнаружить, что наша девочка – изменница, по уши в преступлениях… Это раздавило меня, буквально раздавило, мистер Мэндрейк. Я ведь всегда учил ее только хорошему.

– Нуда, разумеется! – поспешно ответил волшебник. – И тем не менее…

– Я ее почетный караул водил смотреть и на парады по праздникам. Она сидела у меня на плечах в День Империи, когда толпа на Трафальгарской площади приветствовала премьер-министра в течение целого часа. Вы-то этого, наверное, не помните, мистер Мэндрейк, вы сами еще так молоды, но это было великое событие. И вот теперь моей маленькой дочурки больше нет, а вместо нее откуда-то взялась эта угрюмая мерзавка, которая совершенно не считается с родителями, не чтит властей… Не любит родину…

Голос у него сорвался.

– Какой же ты идиот, папочка! – сказала Китти.

Ее мать по-прежнему стояла на коленях на полу и умоляла волшебника:

– Мистер Мэндрейк, прошу вас, не надо ее в Тауэр, пожалуйста!

– Простите, миссис Джонс, но…

– Все в порядке, мама, – сказала Китти, не скрывая своего презрения. – Можешь встать с колен. Ни в какой Тауэр он меня не заберет. Хотела бы я посмотреть, как у него это получится!

– Да ну? – усмехнулся юнец. – Вы сомневаетесь в моих возможностях?

Китти оглядела комнату.

– По-моему, вы тут один.

Слабая усмешка.

– Это только так кажется. Идемте, госпожа Джонс. На соседней улице ждет казенная машина. Вы сами пойдете, или мне придется применить силу?

– Никуда я не пойду, мистер Мэндрейк!

И Китти ринулась вперед, замахнувшись кулаком. От удара в скулу волшебник отлетел и рухнул в кресло. Китти перешагнула через скорчившуюся на полу мать и бросилась к двери. Но тут ее крепко схватили за руку. Ее отец: лицо белое, глаза выпучены.

– Папа, пусти!

Она дернула его за рукав, но он держал ее, как клещами.

– Что ты наделала? – Отец смотрел на нее так, словно она превратилась в какое-то чудовище. – Что же ты наделала?!

– Пап! Просто отпусти меня, и все. Пусти, пожалуйста.

Китти вырывалась, но ее отец только сильнее стискивал руку. Мать потянулась с пола и ухватила Китти за ногу – как-то неуверенно, словно сама не знала, чего хочет: поддержать дочь или удержать ее. Волшебник в кресле пошевелился, встряхнул головой, точно просыпающаяся собака, посмотрел в их сторону. Его взгляд, когда он наконец сфокусировался, был убийственным. Он произнес несколько неблагозвучных слов на незнакомом языке и хлопнул в ладоши. Китти и ее родители прекратили бороться. Посреди комнаты, откуда ни возьмись, повисли отвратительные клубы пара. Внутри них появилось что-то темное: иссиня-черная фигурка с тонкими рожками и кожистыми крыльями обвела их взглядом и мерзко ухмыльнулась.

Волшебник потер щеку, подвигал челюстью.

– Вот девушка, – сказал он. – Схвати ее и не отпускай. Можешь драть ее за волосы сколько хочешь.

Тварь хрипло пискнула в ответ, захлопала крылышками и вылетела из своего туманного гнезда. Отец Китти издал глухой стон, его хватка ослабла. Мать бросилась к буфету и спрятала лицо.

– И это все, на что ты способен? – спросила Китти. – Всего-навсего мулер? Тоже мне!

Она протянула руку, и не успела изумленная тварь вцепиться в нее, как девушка сама ухватила ее за шею, раскрутила над головой и швырнула в лицо волшебнику. Мулер взорвался, издав неприличный звук. Костюм и пальто волшебника, а также окружающая мебель оказались усеяны множеством мелких вонючих фиолетовых капелек. Он изумленно вскрикнул, одной рукой потянулся за платком, а другой сделал какой-то таинственный знак. У его плеча тут же появился маленький краснорожий бес. Бес прыгнул на буфет и разинул пасть. Из пасти вылетела оранжевая молния, которая ударила Китти в грудь и припечатала ее к двери. Мать завизжала, отец вскрикнул. Бес торжествующе запрыгал…

… И замер на середине прыжка. Китти встала, выпрямилась, отряхнула дымящуюся куртку и с мрачной усмешкой взглянула на волшебника. Она стремительным движением выхватила из кармана метательный диск и прицелилась; волшебник, который было в ярости кинулся к ней, поспешно отступил назад.

– Вы можете носить самые тесные брюки, какие хотите, мистер Мэндрейк, – сказала она, – но факт остается фактом: вы всего лишь тщеславный дилетант. Если вы попытаетесь меня преследовать, я вас убью. До свидания. Да, кстати, мама, папа, – она обернулась и спокойно взглянула по очереди на каждого из родителей, – не волнуйтесь: я не буду портить вашу репутацию. Больше вы меня не увидите.

И с этими словами она повернулась, вышла и закрыла за собой дверь. Родители, волшебник и бес молча пялились ей вслед. Китти медленно и неторопливо прошла через прихожую и вышла навстречу теплому вечеру. На улице она наугад выбрала направление и пошла прочь, ни разу не оглянувшись. И только когда она свернула за угол и бросилась бежать, у нее полились слезы.

НАТАНИЭЛЬ

36

Ярость Натаниэля по поводу провалившегося ареста не ведала границ. В Уайтхолл он возвращался мрачнее тучи, подгоняя шофера и колотя кулаком по кожаному сиденью каждый раз, как тот хоть чуть-чуть притормаживал. Возле департамента внутренних дел он отпустил машину и, невзирая на поздний час, потопал через двор к себе в кабинет. Там он врубил свет, плюхнулся в кресло и погрузился в размышления.

Он допустил вопиющий просчет, и тот факт, что успех был так близок, делал провал еще более невыносимым. Ему в голову пришла блестящая идея – поискать имя Кэтлин Джонс в судебных архивах. Не прошло и часа, как он отыскал ее судебное дело, в котором, помимо всего прочего, имелся ее домашний адрес. Еще одна блестящая идея – наведаться к ее родителям. Родители оба оказались совершенно бесхребетными глупцами, и его первоначальный план – уговорить обоих подольше задержать дочку дома, если она явится, а самим тем временем сообщить об этом ему, – прекрасно бы сработал, не явись дочка домой раньше, чем он рассчитывал.

Но и тогда все обошлось бы как нельзя лучше, если бы не оказалось, что у девчонки имеется какая-то особая защита от его мелких демонов. Это озадачивало… Разумеется, само собой напрашивалось сравнение с тем наемным убийцей. Весь вопрос в том, что это такое: их личные способности или результат какого-то заклинания. Его личные сенсоры ничего такого не обнаружили.

Будь при нем Бартимеус, это, возможно, позволило бы пролить свет на источник способностей девчонки – и, быть может, помешать ей скрыться. Очень жаль, что демон в это время занимался иным делом.

Натаниэль взглянул на рукав пальто – рукав был безнадежно испорчен останками мулера. Он выругался сквозь зубы. «Тщеславный дилетант…» Трудно было не восхищаться силой духа этой девчонки. И тем не менее Китти Джонс ему дорого заплатит за это оскорбление.

Помимо гнева, Натаниэля терзало еще и беспокойство. Он ведь вполне мог обратиться за помощью к полиции или попросить Уайтхолл предоставить следящий шар для наблюдения за домом ее родителей. Но он этого не сделал. Он хотел добиться успеха сам, в одиночку. Если бы он вернул посох, это чрезвычайно повысило бы его личный статус – премьер-министр осыпал бы его похвалами. Быть может, Натаниэль получил бы повышение по службе, ему разрешили бы лично исследовать свойства посоха… А Дюваль и Уайтвелл остались бы с носом, и их положение сделалось бы чрезвычайно неустойчивым.

Но девчонка ускользнула – и, если о его провале станет известно, его призовут к ответу. Из-за гибели Тэллоу все его коллеги сами не свои и куда больше обычного подвержены паранойе. Не самое удачное время попадаться на промахах. Девчонку надо найти, и чем быстрее – тем лучше.

В этот самый момент звон в ухе предупредил его о приближении магии. Натаниэль насторожился – и, мгновением позже, перед ним в синем облаке материализовался Бартимеус. Бартимеус был в виде горгульи. Натаниэль протер глаза и встряхнулся.

– Ну? Тебе есть о чем доложить?

– И я тоже рад тебя видеть.

Горгулья слепила из дыма нечто вроде подушки и со вздохом уселась.

– Да, есть. Veni, vidi, vici^[2K74], и все такое. Африта больше нет. Я чувствую себя как выжатый лимон. Хотя ты, похоже, умотался еще сильнее моего. Выглядишь ты ужасно.

– Так ты уничтожил демона? – Натаниэль приободрился.

Это была хорошая новость. Для Деверокса это очень важно.

– Ну да, естественно. Утопил в Темзе. По городу уже расходятся слухи. Да, кстати, ты был прав: посох сперла действительно Китти. Ты ее уже поймал? Нет? Ну, тогда хватит корчить рожи, пошли ее ловить. Эге-ге… – Горгулья пригляделась внимательнее. – Да у тебя синяк на скуле! Никак, подрался?

– Нет, не подрался. Не обращай внимания.

– Ввязался в драку, точно уличный мальчишка! Небось, из-за девушки? Вопрос чести? Ну ладно, не отнекивайся, мне-то рассказать можно!

— Просто забудь об этом, и все. Слушай… Я доволен, что у тебя все получилось. А теперь нужно отыскать девчонку.

Натаниэль осторожно потыкал синяк пальцем. Щеку саднило.

Горгулья вздохнула.

– Это проще сказать, чем сделать. С чего, спрашивается, начинать?

– Не знаю. Мне надо подумать. Пока что ты свободен. Я призову тебя снова утром.

– Хорошо.

Горгулья и облако втянулись в стену и исчезли.

Когда воцарилась тишина, Натаниэль немного постоял у стола, глубоко задумавшись. К окнам кабинета прильнула ночь, с улицы не доносилось ни звука. Натаниэль смертельно устал, все тело требовало немедленно лечь и уснуть. Но посох – слишком важная вещь, его нельзя упустить. Так или иначе, а найти его необходимо. Быть может, справочник поможет…

И тут внезапно в дверь, ведущую во двор, кто-то постучал.

Натаниэль прислушался. Сердце отчаянно забилось. Еще три удара, негромких, но уверенных.

Кто мог сюда прийти в этот час? Натаниэль сразу подумал о том ужасном наемнике. Но он прогнал эти мысли прочь, расправил плечи и подошел к двери.

Он облизнул губы, повернул рукоятку, распахнул дверь…

И на порог, отчаянно щурясь от яркого света, шагнул невысокий полноватый джентльмен. На джентльмене был ослепительно-зеленый бархатный костюм, белые короткие гетры и сиреневое дорожное пальто, застегнутое у горла. На голове у него была маленькая замшевая шапочка. Видя растерянность Натаниэля, он расплылся в улыбке.

– Привет, Мэндрейк, мой мальчик! Можно войти? На улице такая холодина!

– Мистер Мейкпис! Хм… да. Пожалуйста, входите, сэр.

– Спасибо, мой мальчик, спасибо.

И мистер Квентин Мейкпис вприпрыжку забежал внутрь. Он снял с себя шляпу и весьма ловко метнул ее через всю комнату, где она приземлилась точнехонько на бюст Глэдстоуна. Писатель подмигнул Натаниэлю:

– Думаю, хватит с нас этого старикашки, во всех смыслах.

Хихикая над собственной шуточкой, мистер Мейкпис водворился в кресле.

– Какая нежданная честь, сэр! – Натаниэль стоял посреди кабинета, не зная, что теперь делать. – Может, принести вам чаю?

– Нет-нет, Мэндрейк. Садитесь, садитесь. Я просто заглянул немного поболтать. – Он широко улыбнулся Натаниэлю. – Надеюсь, я не помешал вам в работе?

– Разумеется, нет, сэр. Я как раз подумывал о том, чтобы уйти домой.

– Замечательно! «Как важен сон, и как трудно его обрести!» – реплика султана в сцене в бане. Это акт второй, сцена третья из пьесы «Любовь моя, дева Востока». Видели?

– Боюсь, что нет, сэр. Я тогда был еще слишком молод. А мой бывший наставник, мистер Андервуд, как правило, не посещал театров.

– Ах, какая жалость! – Мистер Мейкпис сокрушенно покачал головой. – При таком ущербном образовании просто удивительно, как вам удалось вырасти настолько многообещающим юношей!

– Я, разумеется, видел «Лебедей Аравии», сэр, – поспешно сообщил Натаниэль. – Потрясающее произведение. Очень волнующее.

– Хм… Несколько критиков действительно утверждают, будто это мой шедевр, но я уверен, что, если постараться, моя следующая вещица его превзойдет. Я вдохновился нынешними проблемами, связанными с Америкой, и обратил внимание на запад. Такой огромный, темный континент, и мы о нем так мало знаем, Мэндрейк! Рабочее название пьесы – «Юбки и ружья». Речь там идет о юной девушке, живущей в лесной глуши….

Говоря, мистер Мейкпис одновременно совершал руками какие-то замысловатые жесты. Из его ладоней вылетел сноп оранжевых искр, искры поплыли по комнате и разместились по ее периметру. Когда искры остановились, писатель прервал себя на полуслове и подмигнул Натаниэлю:

– Ну-с, юноша, видите, что я сделал?

– Вы установили сенсорную сеть, сэр. Она должна обнаружить, если за нами кто-то следит.

– Именно так. И на данный момент все спокойно. Так вот, как ни занимательно мое очередное творение, разговаривать я пришел не о нем. Я хотел прощупать вас – поскольку юноша вы действительно многообещающий – на предмет одного предложения.

– Это большая честь для меня, сэр.

– Само собой разумеется, – продолжал мистер Мейкпис, – что содержание этой маленькой беседы должно остаться между нами. Если хоть одно слово выйдет за пределы этих стен, и вам, и мне несдобровать. По слухам, вы не только молоды и энергичны, но еще и чрезвычайно умны, Мэндрейк. Я уверен, что вы меня понимаете.

– Конечно, сэр.

Натаниэль придал своему лицу выражение любезного внимания. На самом деле он был польщен, но и озадачен. Натаниэль не понимал, с чего вдруг писатель разводит такую таинственность. О близкой дружбе мистера Мейкписа с премьер-министром знали все, но Натаниэль никогда не думал, что сам драматург может быть серьезным магом. Более того – проглядев пару его пьес, Натаниэль полагал, что это маловероятно: в глубине души Натаниэль считал их все жуткой халтурой.

– Прежде всего, заслуженные поздравления, – сказал мистер Мейкпис. – Взбунтовавшийся африт ликвидирован — и, насколько я понимаю, ваш джинн принимал в этом самое активное участие. Молодец! ПМ вам этого не забудет. На самом деле именно в связи с этим я к вам и пришел. Человек ваших способностей, возможно, сумеет мне помочь в одном весьма скользком деле.

Он сделал паузу, но Натаниэль не произнес ни звука. Беседуя с малознакомым человеком, надо быть предельно осторожным. Ему пока не ясны цели Мейкписа.

– Вы были сегодня утром в аббатстве, – продолжал мистер Мейкпис, – и слышали разговор членов совета министров. От вашего внимания наверняка не ускользнул тот факт, что наш друг мистер Дюваль, шеф полиции, добился огромного влияния.

– Да, сэр.

– В качестве командира Серых Спин он и раньше обладал немалой властью, но при этом он не скрывает, что хочет добиться большего. Он уже воспользовался текущими неприятностями, чтобы выдвинуться за счет вашей наставницы, госпожи Уайтвелл.

– Я обратил внимание, что между ними существует некое соперничество, – сказал Натаниэль. Он не счел разумным говорить больше.

– Очень мягко сказано, Мэндрейк. Так вот, будучи личным другом Руперта Деверокса, я могу вам сказать, что наблюдаю за поведением Дюваля с изрядной озабоченностью. Амбициозные люди опасны, Мэндрейк. Они дестабилизируют обстановку. А грубые, нецивилизованные личности, такие как Дюваль, — можете себе представить, он ни разу в жизни не был ни на одной из моих премьер! – опасны вдвойне, поскольку не уважают своих коллег. Дюваль много лет наращивал свое влияние, подлизываясь к премьер-министру и подсиживая остальных старших министров. То, что он крайне амбициозен, давно уже сделалось очевидным. Недавние события – например, трагическая гибель нашего друга Тэллоу – выбили министров из колеи, и это предоставляет Дювалю новые возможности, которыми он, скорее всего, не замедлит воспользоваться. На самом деле вам, Мэндрейк, это сказать можно, вы человек действительно умный и верный, – при том влиянии, которым теперь владеет Дюваль, я опасаюсь мятежа!

Мистер Мейкпис, вероятно, из-за того, что постоянно вращался в театральной среде, говорил на редкость живо: голос его то взмывал почти до крика, дрожа от негодования, то делался низким и гулким. Натаниэль, несмотря на всю свою осторожность, поддался его обаянию и придвинулся ближе.

– Да, мой мальчик, вы не ослышались: именно мятежа я опасаюсь, и, как ближайший и наиболее преданный друг мистера Деверокса, я считаю своим долгом предотвратить его. И для этого мне нужны союзники. Джессика Уайтвелл, разумеется, чрезвычайно влиятельна, но с нею мы не сходимся во взглядах. Что поделать, не любит она театра! Но в вас, Мэндрейк, я чувствую родственную душу. Я уже довольно давно слежу за вашей карьерой, со времен той прискорбной истории с Лавлейсом. И сдается мне, с вами мы вполне могли бы сдружиться.

– Вы так добры, сэр, – медленно произнес Натаниэль.

Сердце у него отчаянно колотилось: вот оно – то, о чем он так давно мечтал! Прямой выход на премьер-министра! Госпожа Уайтвелл – союзник ненадежный. Она только что дала понять, что вполне готова пожертвовать его карьерой. Что ж, если разумно сыграть на этом, он вполне может добиться быстрого продвижения. Вполне возможно, что и поддержка Джессики Уайтвелл ему не понадобится.

Однако дело это небезопасное. Надо держаться начеку.

– Мистер Дюваль – грозный противник, – напрямик сказал Натаниэль. – Выступать против него опасно.

Мистер Мейкпис улыбнулся:

– Истинная правда. Но ведь вы, кажется, уже предприняли что-то в этом направлении? Вы вроде бы не далее как сегодня посетили государственный архив, а оттуда поспешно отправились по некоему никому не известному адресу в Белеме.

Сказано это было небрежно, однако Натаниэль застыл.

– Прошу прощения, – выдавил он, – но откуда вы знаете?..

– О-о, мой мальчик, слухами земля полнится! Я же, как истинный друг мистера Деверокса, давно считаю своим долгом слушать и смотреть в оба. Да не тревожьтесь вы так! Я понятия не имею, что вы там затеяли, знаю только, что это, по всей видимости, была ваша личная инициатива.

Он улыбнулся еще шире.

– Борьба с мятежниками теперь поручена Дювалю, однако, думается мне, ему вы о своих действиях не сообщали?..

Ну разумеется, не сообщал. У Натаниэля перед глазами все плыло. Надо было выиграть время.

– Э-э… Вы что-то говорили насчет сотрудничества, сэр, – сказал он. – Что вы имели в виду?

Квентин Мейкпис устроился поудобнее.

– Посох Глэдстоуна, – сказал он. – Его, и ничто другое. С афритом разобрались, большая часть Сопротивления тоже, по всей видимости, погибла. Все замечательно. Однако посох – могущественный талисман, и его владелец получит огромную власть. Могу вас заверить, что, пока мы с вами беседуем, мистер Дюваль прилагает все усилия, чтобы найти человека, который его унес. И если он его найдет, – тут писатель в упор взглянул на Натаниэля ярко-голубыми глазами, – он, вполне возможно, предпочтет воспользоваться им сам, вместо того чтобы вернуть его правительству. Полагаю, ситуация весьма серьезная. С помощью этой вещи можно разрушить большую часть Лондона.

– Да, сэр, – сказал Натаниэль. – Я читал о посохе и полагаю, что получить доступ к его мощи можно с помощью всего нескольких простых заклятий. Дюваль вполне может им воспользоваться.

– Именно так. И думаю, нам следует его опередить. Если вы обнаружите посох и лично возвратите его мистеру Девероксу, ваше положение значительно укрепится, и мистеру Дювалю придется отступить. Я тоже останусь доволен, поскольку премьер-министр продолжит финансировать постановки моих произведений по всему миру. Что вы думаете об этом предложении?

Голова у Натаниэля окончательно пошла кругом.

– Э-э… Это интересный план, сэр.

– Хорошо, хорошо. Значит, договорились. Но действовать надо быстро!

Мистер Мейкпис подался вперед и хлопнул Натаниэля по плечу.

Натаниэль растерянно моргнул. В своем дружеском энтузиазме Мейкпис счел, что согласие Натаниэля уже получено. Нет, его предложение действительно было заманчивым, но Натаниэль колебался: нет ли тут подвоха? Ему нужно было время, чтобы разобраться, что делать. Однако времени-то как раз и не было. Разумеется, то, что писатель знает о его самодеятельности, застало его врасплох, и он потерял контроль над ситуацией. Натаниэль нехотя решил так: если Мейкпис знает о поездке в Белем, скрывать это не имеет смысла.

– Да, я уже провел кое-какое расследование, – напряженно произнес он, – и, полагаю, посох может находиться в руках одной девушки, некой Китти Джонс.

Волшебник одобрительно кивнул:

– Вижу, я не ошибся, Мэндрейк: мое высокое мнение о вас было вполне заслуженным. И как вы думаете, где она может находиться?

– Я… я едва не захватил ее в доме ее родителей сегодня вечером, сэр. Я… разминулся с ней буквально на несколько минут. Однако не думаю, что посох в это время был у нее с собой.

– Хм…

Мистер Мейкпис почесал подбородок; он даже не попытался расспросить Натаниэля о деталях.

– А теперь она, очевидно, сбежала. Выследить ее будет не так-то просто… Разве что мы сумеем выманить ее из укрытия. Родителей вы арестовали? Если распространить известия о том, что они в тюрьме и их допрашивают с пристрастием, то девчонка, вполне возможно, выползет наружу.

– Нет, сэр. Я подумывал об этом, сэр, но они не были особо близки с ней. Не думаю, что она готова будет сдаться правосудию ради того, чтобы спасти их.

– И все-таки это тоже вариант. Однако у меня есть другая подходящая идея, Мэндрейк. У меня имеется знакомый, который на короткой ноге с лондонским преступным миром. Он знаком с таким количеством бродяг, воров и карманников, какое ни в один театр не впихнешь. Поговорю-ка я с ним. Возможно, он сумеет вывести нас на эту Китти Джонс. Если повезет, завтра мы уже сможем взяться за дело. А пока что советую вам отправиться домой и прилечь вздремнуть. И не забывайте, мой мальчик, ставки высоки, а мистер Дюваль – действительно грозный противник. Так что о нашем маленьком соглашении никому ни слова!

БАРТИМЕУС

37

Полдень. Тени сделались короче некуда. Небо над головой – бледно-голубое, как яичная скорлупа, с небольшими симпатичными облачками. Солнышко славно припекает крыши домов пригорода. Короче, самый жизнерадостный час, время для добрых дел и честного труда. И, как бы в доказательство этого, несколько деловитых торговцев бредут по улочкам, катя свои тележки от дома к дому. Они снимают шляпы перед старушками, гладят по головкам ребятишек, вежливо улыбаются, предлагая свой товар. Товары и деньги переходят из рук в руки, и торговцы бредут дальше, насвистывая благочестивые гимны.

Просто не верится, что вот-вот случится что-нибудь плохое.

За всей этой мирной картиной наблюдает взъерошенная черная тень, забившаяся в глубину разросшегося куста бузины подальше от дороги. Тень представляет собой ворох растрепанных черных перьев, из которых торчат клюв и две лапы. Короче, ворона средних размеров; птица с репутацией неряшливой и зловещей твари. Ворона не сводит налитых кровью глаз с окон верхнего этажа большого и довольно запущенного дома, расположенного в глубине заросшего сада…

Короче, я снова торчал в засаде.

Когда тебя вызывают, главное – помнить, что все происходящее, в сущности, не твоя вина. Если волшебник тебе что-то поручил, ты это выполняешь, и немедленно, а иначе не миновать тебе Испепеляющего Пламени. Под угрозой подобного наказания очень быстро отучаешься от какой бы то ни было щепетильности. Имеется в виду, что за те пять тысяч лет, что я периодически бывал на Земле, я помимо своей воли не раз оказывался втянут во многие грязные дела.^[2K75] Нет, разумеется, нельзя сказать, что у меня есть совесть, но даже мы, прожженные джинны, порой стыдимся тех дел, которые нам поручают.

Вот и это дело, хотя и мелкое, было как раз из таких.

Ворона сидела, уныло нахохлившись и заставляя других птиц держаться на расстоянии благодаря распространяемой ею Вони. Мне совершенно не хотелось чьего бы то ни было общества.

Я грустно покачал клювом. Эх, Натаниэль! Ну что тут скажешь? Несмотря на периодические расхождения между нами^[2K76], я до последнего времени не терял надежды, что он все-таки окажется чуточку иным, нежели обычные волшебники. Например, в прошлом он демонстрировал немалую находчивость и довольно значительные проблески альтруизма. Был, был шанс, что он все же изберет свою собственную дорогу в жизни, а не отправится по нахоженной тропинке власть – богатство – слава, которой следуют все его коллеги.

Так ли он поступил? Нет, нет и нет.

В последнее время симптомы сделались более угрожающими, чем когда бы то ни было. Когда мой хозяин призвал меня сегодня утром, он был резок до грубости. Возможно, он все еще не пришел в себя после кончины своего коллеги Тэллоу. Он был особенно бледен и особенно неразговорчив. Ни тебе дружеской беседы, ни остроумной пикировки. Достойной похвалы за ликвидацию взбунтовавшегося африта я так и не дождался и, несмотря на то что сменил несколько весьма соблазнительных женских обликов, ни малейшего проявления энтузиазма так и не заметил. Зато получил новую задачу – из тех, что однозначно относятся к категории неприятных и сомнительных. Для Натаниэля это было нечто новенькое, до такого он опустился впервые, и, надо признаться, меня это удивило.

Но задание есть задание. И вот, часа два спустя, я восседал на страже в кусте бузины в Белеме.

Одним из пунктов задания было, что действовать следует как можно тише. Только поэтому я и не вломился в дом сквозь крышу.^[2K77] Я знал, что моя добыча – дома и, по всей видимости, наверху. Вот я и ждал, устремив глазки-бусинки на окна.

Это явно не был дом волшебника. Облупившаяся краска, прогнившие оконные рамы, сорняки, проросшие сквозь щели крыльца, выложенного плиткой. Довольно обширный, да, но при этом неухоженный и немного печальный. И в траве, выросшей по колено, валялось даже несколько детских игрушек.

Просидев неподвижно около часа, ворона забеспокоилась. Хозяин, конечно, требовал, чтобы все было сделано тихо, но, помимо этого, он хотел, чтобы все было сделано быстро. В ближайшее время придется перестать бездельничать и взять быка за рога. Тем не менее я предпочел бы дождаться, пока дом опустеет и моя жертва останется одна.

Как бы в ответ на эту мысль, парадная дверь дома внезапно открылась и наружу выплыла пышная и грозная на вид дама. В руках у дамы была холщовая хозяйственная сумка. Дама проплыла подо мной и устремилась куда-то вдаль. Я не счел нужным прятаться. Для нее я был всего-навсего вороной. Вокруг дома не имелось ни уз, ни магических защит, ни признаков того, что кто-то из его обитателей способен видеть дальше первого плана. Иными словами, эта задача была недостойна моих выдающихсядарований. Говорю же, дело было грязное с начала до конца.

Тут в одном из окон что-то шевельнулось. Костлявая рука отвела в сторону пыльную тюлевую занавеску, открыла задвижку и подняла раму. Это был сигнал для меня. Ворона вспорхнула и полетела через сад, точно черные подштанники, подхваченные ветром. Она вопросительно приземлилась на подоконник открытого окна и, переступая чешуйчатыми лапами, прошла вдоль давно не стиранных занавесок, отыскивая щелочку. Найдя щелочку, ворона просунула в нее голову и осмотрелась.

Основное назначение комнаты было очевидным: у дальней стены стояла кровать. Судя по мятому одеялу, с кровати только что встали. Однако теперь кровать была наполовину заставлена несметным числом маленьких деревянных лоточков, каждый из которых делился на несколько ящичков. В одних ящичках лежали полудрагоценные камни: агаты, топазы, опалы, гранаты, нефрит и янтарь, все ограненные, отполированные и подобранные по размеру. В других лежали тонкие полоски металла, пластинки резной кости или треугольные лоскуты цветной материи. Вдоль одной из стен стоял грубый рабочий стол, тоже заставленный лоточками, стоечками с тонкими инструментами и горшочками с вонючим клеем. В углу лежала аккуратная стопка книг в новеньких, еще не отделанных кожаных переплетах разных цветов. Переплеты были расчерчены карандашными пометками, показывающими, где должны будут находиться узоры, а в центре стола, в лучах света от двух ламп, лежала еще одна книга, наполовину отделанная. На передней обложке толстого тома, обтянутого коричневой крокодиловой кожей, красовалась звезда, выложенная мелкими красными гранатами. Ворона увидела, как на последний из камушков нанесли капельку клея и пинцетом приладили его на место.

За столом, погруженный в работу и, соответственно, не замечающий моего присутствия, сидел тот самый юноша, которого мне поручено было найти. На нем был довольно поношенный халат и выцветшая голубая пижама. На ногах, скрещенных под стулом, – толстые полосатые шерстяные носки. Длинные черные волосы – до плеч – по части заселенности и неухоженности могли дать фору даже достославным патлам Натаниэля. В комнате сильно воняло кожей, клеем и немытым телом парня.

Ну что, тянуть нечего. Теперь или никогда, и все такое. Пора, Бартимеус!

Ворона тяжело вздохнула, ухватила клювом занавеску и резким движением головы разорвала тюль пополам.

Я перешагнул подоконник и вспорхнул на ближайшую стопку книг в тот самый момент, когда парень поднял голову.

Он был в очень плохой форме: сало на нем висело складками, и глаза были усталые. Увидев ворону, он рассеянно пригладил волосы. На лице его отразилась мимолетная паника, которая тут же сменилась тупой покорностью судьбе. Он положил пинцет на стол.

– Что ты за демон? – спросил он. Ворона была слегка ошарашена.

– Ты что, в линзах, что ли?

Парень устало пожал плечами.

– Моя бабка всегда говорила, что демоны являются в обличье ворон. А потом, нормальные птицы не станут драть занавески, чтобы ворваться в комнату, верно ведь?

Последнее было совершенно справедливо.

Я сменил тон на более деловой.

– Вы ли – простолюдин Якоб Гирнек?

Кивнул.

– Хорошо. Тогда готовьтесь…

– Я знаю, кто тебя прислал.

– Э-э… Откуда?

– Я давно подозревал, что скоро это случится.

Ворона удивленно поморгала:

– Во, блин! Я и сам-то это узнал только сегодня утром.

– Это только логично. Он решил довершить свое дело.

Парень сунул руки глубоко в карманы халата и издал полувздох, полувсхлип. Я был несколько растерян.

– Он? Какое это дело? Слышь, ты, перестань хлюпать, как девчонка, и объясни все толком.

– Ну как какое – убить меня, разумеется, – сказал Гирнек. – Я так понимаю, что ты – более толковый демон, чем тот, предыдущий. Хотя, надо признаться, тот выглядел куда страшнее. Ты какой-то встрепанный и хилый. И маленький.

– А ну-ка, погоди минутку!

Ворона протерла глаза сгибом крыла.

– Тут какая-то ошибка! Мой хозяин до вчерашнего дня даже не слышал о тебе. Он мне сам сказал.

Тут уже парень растерялся.

– С чего это Тэллоу такое сказал? Он что, сумасшедший?

– Тэллоу?! — У вороны буквально глаза вылезли на лоб от изумления. – А Тэллоу-то здесь при чем?

– Ну, ведь это он натравил на меня зеленую обезьяну. Так что я, естественно, предположил…

Я поднял крыло:

– Начнем с самого начала. Меня отправили по этому адресу, чтобы отыскать Якоба Гирнека. Якоб Гирнек – это ты. Верно? Хорошо. Пока что все сходится. Так вот, я ничего не знаю ни о какой зеленой обезьяне – и, кстати, должен тебе сказать, что внешний вид – это еще далеко не все. Быть может, сейчас я выгляжу не особо внушительно, однако я куда страшнее, чем кажусь.

Парень грустно кивнул:

– Я так и думал.

– Вот то-то же, малый! Я куда злее и опаснее любой обезьяны, которую тебе случалось видеть, это точно. Так вот, к чему это я? Забыл, о чем шла речь… Ах да: про обезьяну я ничего не знаю, и вызвал меня не Тэллоу. Это в любом случае было бы невозможно.

– Почему?

– Потому что его вчера вечером сожрал африт. Но это к делу не относится…

Однако с точки зрения парня это, похоже, было как раз весьма важно. Стоило ему услышать эту новость, как он буквально просиял: глаза расширились, губы медленно растянулись в искренней улыбке. Его тело, которое только что висело на стуле, точно мешок с цементом, внезапно расправилось и обрело новую жизнь. Пальцы впились в край стола с такой силой, что суставы хрустнули.

– Тэллоу мертв? Ты уверен?

– Сам видел, этими самыми глазами. Ну, не то чтобы этими самыми – я тогда был пернатым змеем…

– Как это произошло?!

Парень выглядел на удивление заинтересованным.

– Что-то не так у него пошло с заклинанием. То ли этот дурак слова не так прочел, то ли что…

Гирнек улыбнулся еще шире:

– Он по книжке читал?

– Ну да, по книжке – а откуда же еще берутся заклинания. Так вот, нельзя ли вернуться к тому, с чего мы начали? Время не ждет, знаешь ли.

– Ладно, ладно. Все равно, большое спасибо за эту новость.

Парень изо всех сил старался взять себя в руки, однако удалось ему это плохо: он продолжал ухмыляться, как дурачок, и то и дело глупо хихикал. Честно говоря, меня это изрядно сбило с толку.

– Слушай, ты, я с тобой серьезно разговариваю! Берегись, а не то… О черт!

Ворона угрожающе шагнула вперед – и наступила лапой в горшочек с клеем. Я не без труда стряхнул его с лапы и принялся сердито отчищать когти о край деревянного лотка.

– Так вот, слушай! – рявкнул я, скребя лапой. – Я явился сюда не затем, чтобы тебя убить, как ты предполагал, но затем, чтобы забрать тебя с собой. И советую тебе не сопротивляться.

Это отчасти привело его в чувство.

– Забрать меня с собой? Куда?

– Там увидишь. Одеться не хочешь? Я могу немного подождать.

– Нет. Нет, я не могу!

Парень внезапно разволновался и принялся ожесточенно тереть лицо и чесать руки. Я попытался его успокоить:

– Я не собираюсь причинять тебе зло…

– Но я никогда не выхожу из дому. Никогда!

– У тебя нет выбора, сынок. Так как насчет штанов поприличнее? Эта пижама висит на тебе мешком, а я летаю быстро.

– Пожалуйста! – взмолился он. – Я никогда не выхожу из дому, понимаете? Я уже три года как не выхожу на улицу. Вы посмотрите на меня! Посмотрите! Видите?

Я посмотрел на него непонимающе:

– Ну и что? Да, тебя слегка разнесло. Уверяю тебя, среди тех, кто ходит по улицам, встречаются куда более запущенные экземпляры. Ты без труда справишься с этим, если будешь заниматься спортом, вместо того чтобы сидеть сиднем. Прятаться в собственной спальне и разукрашивать книги заклинаний – разве это жизнь для подростка? Опять же, зрение загубишь.

– Да нет! Моя кожа! Мои руки! Взгляните на них! Я же ужасен!

Теперь он буквально орал, совал мне под нос свои руки и отбрасывал волосы с лица.

– Извини, я не…

– Да я про цвет кожи! Взгляните на руки, на лицо! Я весь такой.

Ну да, теперь, когда он об этом сказал, я действительно заметил, что его лицо и тыльная сторона кистей расчерчены вертикальными черно-серыми полосами.

– Ах, это! – сказал я. – И что такого? Я думал, ты сделал это нарочно.

В ответ на это Гирнек издал дурацкий, всхлипывающий смешок. Парень явно засиделся в одиночестве. Я не дал ему времени заговорить.

– Это Черная Молотилка, да? – продолжал я. – Ну так вот, люди народа банья из Великого Зимбабве раньше использовали ее – наряду с другими заклинаниями – чтобы сделаться более привлекательными. Считалось очень престижным, чтобы молодой жених был расписан полосами перед свадьбой. Женщины тоже украшали себя этим способом, но только в отдельных местах. Разумеется, это могли себе позволить только богачи, поскольку колдуны драли за это целое состояние. Но, в любом случае, с точки зрения банья ты смотришься просто великолепно.

Я помолчал.

– Ну, если, конечно, не считать волос – твои волосы выглядят ужасно. Но, с другой стороны, у моего хозяина волосы выглядят немногим лучше, и это не мешает ему расхаживать по улицам среди бела дня. Ну ладно, – пока я говорил, я услышал, как где-то внизу хлопнула дверь, – нам пора. Боюсь, разыскивать штаны уже некогда. Будем надеяться, что резинка твоей пижамы выдержит встречный ветер.

Я скакнул в его сторону. Мальчишка внезапно пришел в ужас. Он стек со стула и принялся отползать в сторону.

– Нет! Оставь меня в покое!

– Извини, не могу.

Парень слишком шумел а я чувствовал, что под нами кто-то ходит.

– Прости, я тут ни при чем – у меня просто нет выбора.

Ворона соскочила на иол и принялась менять облик. Вскоре она разрослась до угрожающих размеров. Мальчишка завизжал, повернулся и бросился к двери. Снизу донесся ответный вопль; вопль звучал как материнский. Я услышал тяжелые шаги на лестнице.

Якоб Гирнек уже ухватился за ручку двери, но так и не успел ее повернуть. Огромный золотой клюв ухватил его за ворот халата; лапы со стальным когтями развернулись, кромсая ковер и царапая доски пола. Мальчишка взлетел и повис в воздухе, как беспомощный кутенок в зубах матери. Взмах могучих крыльев разметал лоточки, и цветные камушки дождем разлетелись по комнате. Порыв ветра. Мальчишка оказался у окна. Крыло с пурпурными перьями обняло и прикрыло его. Стекло в окне разлетелось, в лицо ему ударил холодный ветер. Парень вскрикнул, отчаянно забился – и исчез.

Подошедший к зияющему оконному проему ничего бы не увидел и не услышал, кроме, разве что, тени гигантской птицы, скользнувшей по траве, и отчаянных воплей, затихающих в небе.

КИТТИ

38

В тот день Китти три раза прошла мимо кофейни «У друидов». В первые два раза она не увидела никого и ничего интересного, но в третий раз ей повезло. За толпой галдящих европейских туристов, которые заняли несколько крайних столиков, она разглядела спокойное лицо мистера Хопкинса, который невозмутимо восседал сам по себе, помешивая ложечкой свой эспрессо. Он, казалось, был всецело поглощен этим занятием и рассеянно подкладывал в черную жидкость один кубик сахара за другим. Но так и не отхлебнул ни капли.

Китти довольно долго наблюдала за ним из тени статуи, что стояла посреди площади. Лицо мистера Хопкинса, как всегда, выглядело безмятежным и абсолютно лишенным выражения: Китти была не в силах угадать, о чем он думает.

Теперь, когда ее предали родители, Китти чувствовала себя еще более уязвимой и одинокой, чем когда бы то ни было. Вторая ночь, проведенная без еды в холодной кладовой, убедила ее, что надо обратиться к единственному союзнику, который у нее остался. Она была уверена, что Ник залег где-то в укрытии. Но, возможно, с мистером Хопкинсом, который всегда держался как бы в стороне от остального Сопротивления, еще удастся связаться.

И да, действительно, он был здесь, ждал в назначенном месте. И тем не менее Китти не спешила подходить к нему, снедаемая сомнениями.

Возможно, мистер Хопкинс и не виноват, что ограбление закончилось катастрофой. Возможно, ни в одном из тех древних документов, с которыми он имел дело, не упоминалось о слуге Глэдстоуна. И тем не менее Китти почему-то казалось, что именно его сдержанные, обдуманные советы были причиной кошмара, который случился в гробнице. Это мистер Хопкинс свел их с тем неведомым благодетелем; это он помог разработать весь план. И вот его сведения оказалась в лучшем случае неполными. В худшем же – именно он опрометчиво подверг опасности их всех.

Но теперь, когда все остальные погибли, а за ней по пятам гнались волшебники, Китти ничего не оставалось, как обратиться к нему. И вот она вышла из-за статуи, пересекла площадь и подошла к столику мистера Хопкинса.

Не здороваясь, отодвинула стул и села. Мистер Хопкинс поднял голову и, не переставая мешать, смерил ее взглядом бледно-серых глаз. Его ложечка слегка скребла по стенкам чашки. Китти бесстрастно смотрела на него. Подбежал хлопотливый официант. Китти мимоходом что-то заказала и подождала, когда тот удалиться. Она по-прежнему ничего не говорила.

Мистер Хопкинс вынул ложечку, постучал ею о край чашки и аккуратно положил ее на стол.

– Новости я слышал, – отрывисто произнес он. – Я вас вчера весь день разыскивал.

– И не только вы, – невесело усмехнулась Китти.

– Позвольте мне сразу сказать… – Мистер Хопкинс осекся: подошел официант, торжественно водрузил перед Китти молочный коктейль и покрытую глазурью булочку и удалился. – Позвольте мне сразу сказать, как… как мне жаль. Это ужасающая трагедия.

Он запнулся. Китти взглянула на него.

– Если это вас утешит, мой… источник информации был вне себя от горя.

– Спасибо, – сказала Китти. – Нет, не утешит.

– В тех сведениях, которыми мы располагали, – а мы их полностью предоставили мистеру Пеннифезеру – даже не упоминалось ни о каком страже, – как ни в чем не бывало продолжал мистер Хопкинс – О Моровом Заклятии – да, но более ни о чем. Если бы мы это знали, мы бы, разумеется, ни за что не решились на подобный шаг.

Китти молча смотрела на свой коктейль – заговорить она не решалась. Она внезапно почувствовала себя совершенно больной.

Мистер Хопкинс взглянул на нее.

– А все остальные?.. – начал было он, но тут же осекся. – Вы – единственная, кто?..

– А я-то думала, – с горечью сказала Китти, – что вы, с вашей сложной системой получения информации, уже все знаете.

Она вздохнула.

– Ник тоже выжил.

– Да ну? В самом деле? Хорошо, хорошо. И где же Ник?

– Понятия не имею. Меня это не интересует. Он сбежал, пока все остальные сражались.

– А-а. Понятно.

Мистер Хопкинс снова принялся вертеть свою ложечку. Китти смотрела в пол. Теперь она осознала, что не знает, о чем его просить, и что он так же растерян и подавлен, как и она сама. Плохо дело: похоже, она осталась совсем одна.

– Разумеется, теперь это не имеет значения, – начал мистер Хопкинс, и что-то в его тоне заставило Китти пристально взглянуть на него. – Учитывая природу трагедии, которая имела место, все это, разумеется, не важно и не имеет значения, но все-таки: видимо, в связи со всеми неожиданными опасностями, которые вам встретились, и горем от утраты такого множества замечательных товарищей, вы не сумели вынести из гробницы ничего ценного?

Эти многочисленные экивоки произвели эффект, прямо противоположный тому, на который рассчитывал мистер Хопкинс. Глаза Китти изумленно расширились, брови нахмурились.

– Вы правы, – сухо сказала она. – Это не имеет значения.

Она в два глотка съела булочку и отхлебнула молочного коктейля.

Мистер Хопкинс снова принялся помешивать свой кофе.

– И что, вы так ничего и не взяли? – уточнил он. – Вам не удалось…

Он не договорил.

Садясь за стол, Китти подумывала о том, чтобы сказать мистеру Хопкинсу про посох. В конце концов, для нее посох бесполезен, а благодетель, которому он нужен для коллекции, может отвалить за него достаточно внушительную сумму – ей же необходимы деньги, чтобы выжить. Она предполагала, что мистеру Хопкинсу будет неудобно заговорить об этом самому – и уж, конечно, не рассчитывала, что он станет вот так напрямую выспрашивать насчет добычи. Она вспомнила про Энн, которая переживала о потерянной сумке с сокровищами в темном нефе, когда смерть гналась за ней по пятам. Губы у Китти стянулись в ниточку.

– Мы забрали из гробницы все, – сказала она. – Но нам не удалось ничего вынести наружу. Быть может, Ник сумел что-то унести, я не знаю.

Бледные глаза мистера Хопкинса пристально изучали ее.

– А вы сами – вы ничего не взяли?

– Я потеряла свою сумку.

– А-а. Разумеется. Понятно.

– У меня там был плащ, в числе прочего. Вы уж извинитесь перед вашим источником информации – это ведь был один из предметов, которые он хотел получить?

Ее собеседник сделал уклончивый жест.

– Не помню. А что стало с посохом Глэдстоуна, вы не знаете, я правильно понимаю? Мне кажется, что посох ему действительно был нужен.

– Посох, кажется, остался в гробнице.

– Да… Только я не слышал, чтобы его обнаружили в аббатстве, и среди вещей, с которыми скелет бегал по городу, его тоже не было.

– Ну, значит, Ник взял… Не знаю. Какая разница? Он ведь не особо ценный, да? Вы же сами это говорили.

Китти говорила небрежно, но при этом не сводила глаз с лица собеседника. Он покачал головой:

– Нет, не особо. Мой источник информации будет разочарован, только и всего. Он действительно мечтал его заполучить и готов был хорошо заплатить за него.

– Мы все разочарованы, – ответила Китти. – А многие из нас еще и убиты. Думаю, он это переживет.

– Да-да…

Мистер Хопкинс побарабанил пальцами по столу. Он, казалось, погрузился в раздумья.

– Ну, – сказал он наконец жизнерадостным тоном, – а что вы, Китти? Какие у вас теперь планы? Где вы будете жить?

– Не знаю. Придумаю что-нибудь.

– Вам нужна помощь? Убежище?

– Нет, спасибо. Нам лучше держаться подальше друг от друга. Волшебники уже обнаружили мою семью. Я не желаю подвергать риску ни вас, ни ваш источник сведений.

Кроме того, Китти вообще больше не желала иметь дела с мистером Хопкинсом. Его явное равнодушие к судьбе ее товарищей насторожило девушку, и теперь она стремилась оказаться как можно дальше от него.

– На самом деле, – она отодвинула стул, – мне, пожалуй, лучше уйти прямо сейчас.

– Ваша осмотрительность делает вам честь. Разумеется, я желаю вам удачи. Однако прежде, чем вы уйдете… – мистер Хопкинс почесал нос, словно не зная, как сформулировать довольно сложную мысль, – думаю, вам следует услышать то, что я узнал от одного из моих источников. Это напрямую касается вас.

Китти, уже собравшаяся было встать, остановилась.

– Меня?

– Боюсь, что да. Я услышал об этом чуть больше часа тому назад. Это большой секрет – об этом даже в правительстве знают немногие. Один из волшебников, которые вас преследуют – его, кажется, зовут Джон Мэндрейк – изучил ваше прошлое. Он узнал, что несколько лет тому назад некая Кэтлин Джонс была вызвана в суд по делу о нападении.

– И что? – Китти сохраняла каменное лицо, но сердце у нее отчаянно заколотилось. – Это же было давным-давно.

– Да, действительно. Просматривая материалы дела, он обнаружил, что вы совершили ничем не спровоцированное нападение на одного из старших волшебников, за что вас подвергли штрафу. Он рассматривает это как одну из первых акций Сопротивления.

– Чушь какая! – возмутилась Китти. – Это вышло случайно! Мы и понятия не имели…

– И более того, – продолжал мистер Хопкинс, – ему известно, что это нападение вы совершили не одна.

Китти замерла.

– Что?! Не думает же он…

– Мистер Мэндрейк полагает – справедливо или несправедливо, в данном случае особого значения не имеет, – что ваш друг… как там его зовут? Якоб… Якоб…

– Гирнек. Якоб Гирнек.

– Вот-вот. Он полагает, что юный Гирнек тоже связан с Сопротивлением.

– Да это же чушь!..

– И тем не менее сегодня утром он отправил своего демона, чтобы тот доставил вашего друга на допрос. Господи, я так и думал, что вас это расстроит!

Китти потребовалось несколько секунд на то, чтобы взять себя в руки. Когда она наконец заговорила, голос у нее срывался.

– Но я не виделась с Якобом уже несколько лет. Он ничего не знает…

– Мистер Мэндрейк, несомненно, выяснит это. Рано или поздно.

У Китти голова шла кругом. Она попыталась собраться с мыслями.

– Куда его забрали? В… в Тауэр?

– Надеюсь, вы, дорогая, не собираетесь предпринять никаких опрометчивых шагов? – пробормотал мистер Хопкинс – Мистер Мэндрейк считается одним из могущественнейших молодых магов. Талантливый юноша, один из любимчиков премьер-министра. Было бы неразумно…

Китти с трудом сдерживалась, чтобы не завопить в голос. Они тут сидят, а Якоба, может быть, пытают; демоны страшнее того скелета окружают его, тянут к нему свои когти… А ведь он совершенно ни в чем не виноват, он вообще не имеет к ней отношения. Какая же она была дура! Из-за ее опрометчивости оказался в опасности человек, за которого она когда-то не раздумывая отдала бы жизнь.

– Я бы на вашем месте постарался забыть о молодом Гирнеке, – говорил мистер Хопкинс. – Вы ничего не сможете сделать…

– Прошу вас! – воскликнула Китти. – Он в Тауэре?

– На самом деле, нет. При обычных обстоятельствах его отправили бы в Тауэр. Но мне кажется, что Мэндрейк хочет что-то провернуть самостоятельно, обойти своих соперников в правительстве. Он похитил вашего друга тайно и переправил его в надежное место. Вряд ли оно особо охраняется. Но там демоны…

– Я встречалась с Мэндрейком! – гневно перебила его Китти. Она подалась вперед и толкнула стакан с коктейлем, который накренился, выплеснув жидкость на скатерть. – Я встретилась с ним, одолела его и ушла, не оглядываясь. Если этот мальчишка причинит вред Якобу, если он причинит ему хоть малейший вред, поверьте мне, мистер Хопкинс, я его убью собственными руками. И его, и любого демона, который встанет у меня на пути.

Мистер Хопкинс поднял руки со стола и снова опустил их. Этот жест мог означать что угодно.

– Еще раз, – спросила Китти, – где это надежное место?

Бледно-серые глаза пристально взглянули на нее, потом моргнули.

– Я знаю адрес, – сказал он ровным тоном. – Я могу дать его вам.

39

Китти никогда не бывала внутри потайной кладовой мистера Пеннифезера, но как работает механизм, она знала. Она наступила на металлический рычаг, замаскированный мусором, и одновременно надавила на кирпичи над поленницей. Кирпичная кладка медленно и тяжело отошла назад. В стене появилась щель, откуда потянуло химическим запахом.

Китти протиснулась в щель и прикрыла за собой дверь.

Кромешная тьма. Девушка застыла. Потом подняла руки и принялась неуверенно шарить с обеих сторон, отыскивая выключатель. Сперва, к своему крайнему ужасу, она наткнулась на что-то холодное и мохнатое. Она отдернула руку, но другая ее рука тут же нащупала свисающий шнурок.

Китти дернула за шнурок, под потолком щелкнуло, загудело, и вспыхнул мягкий желтоватый свет.

Она с облегчением обнаружила, что мохнатый предмет – не что иное, как капюшон старой куртки, висящей на крючке. На соседнем крючке болтались три сумки через плечо. Китти выбрала самую большую, перекинула ремень через голову и стала осматриваться дальше.

Это был крохотный чулан. Вдоль стены от пола до потолка тянулись грубые деревянные полки. Это было все, что осталось от коллекции мистера Пеннифезера: магические артефакты, которые Китти и ее товарищи успели наворовать за все эти годы. Многое уже забрали для налета на аббатство, однако немало и осталось. Аккуратные ряды взрывающихся шаров и стаканов с мулерами, пара шаров с элементалями, жезлы инферно, серебряные метательные звездочки и другое несложное в обращении оружие. Все это ярко блестело на свету: похоже, мистер Пеннифезер регулярно их чистил. Китти представила себе, как он в одиночку спускался сюда и упивался своим богатством. От этой мысли ей почему-то сделалось не по себе. Девушка взялась за работу: стала наполнять сумку, стараясь напихать туда побольше.

Потом подошла к подставке с кинжалами, стилетами и прочими ножами. Некоторые из них, возможно, были наделены магией, остальные просто были очень острые. Китти выбрала два из них, серебряный спрятала в специальные ножны, пристегнутые к ноге, второй сунула за пояс. Когда она выпрямилась, его стало совсем не видно под курткой.

На следующей полке стояло несколько пыльных стеклянных бутылок разного размера, большинство из которых было наполнено бесцветной жидкостью. Их забрали из домов волшебников, но назначение их оставалось неясным. Китти мельком взглянула на них и двинулась дальше.

Последний ряд полок занимали предметы, которым мистер Пеннифезер не сумел найти применения: украшения, узоры, платья и покрывала, пара картин из Восточной Европы, азиатские безделушки, яркие раковины и камни с непонятными завитками и надписями. Стенли или Глэдис увидели в каждом из этих предметов магическую ауру, но Сопротивление так и не сумело привести их в действие. Такие вещи мистер Пеннифезер просто откладывал в сторону.

Китти на этих полках ничего нужно не было, но, когда она уже повернулась, чтобы уйти, на глаза ей попался завалившийся в глубь полки маленький, тусклый диск, сильно затянутый паутиной.

Гадательное зеркало Мэндрейка.

Китти, сама не зная зачем, взяла диск и сунула его вместе с паутиной во внутренний карман своей куртки. Потом наконец повернулась к двери. С этой стороны дверь отпиралась обычной ручкой. Китти отворила ее и выбралась в кладовку.

Посох по-прежнему лежал на полу, где она оставила его сегодня утром. Повинуясь внезапному порыву, Китти подняла его и отнесла в потайной чулан. Пусть он даже бесполезен, все равно: ее друзья погибли, чтобы его добыть, и теперь, как минимум, следовало его укрыть в надежном месте. Китти поставила его в угол, в последний раз окинула взглядом кладовую Сопротивления и выключила свет. Дверь мрачно скрипнула, закрываясь за ней. Девушка зашагала к лестнице.

Надежное место, где держали Якоба, находилось в заброшенном районе восточного Лондона, в полумиле к северу от Темзы. Китти неплохо знала эти места: это был район складов и пустырей, многие из которых оставались заброшенными еще со времен воздушных бомбардировок Великой войны. Сопротивлению тут было где развернуться: они совершили несколько налетов на склады и использовали некоторые из заброшенных зданий как временные укрытия. Присутствия волшебников здесь почитай что не чувствовалось, особенно после наступления темноты. Следящие шары появлялись тут лишь изредка, и укрыться от них было проще простого. Несомненно, волшебник Мэндрейк выбрал этот район по той же самой причине: он хотел беспрепятственно вести свой допрос.

План Китти, весьма, впрочем, расплывчатый, предусматривал два варианта развития событий. Если получится, она вытащит Якоба, а Мэндрейка и его демонов заставит оставаться на месте с помощью оружия и своей природной устойчивости к магии. После этого она попытается отвести Якоба в порт и оттуда пробраться на материк. Оставаться в Лондоне на данный момент неразумно. Ну, а если спасти и сбежать не получится, остается второй, менее приятный выход: она намеревалась сдаться, с тем чтобы Якоба отпустили. Что с ней будет дальше, было очевидно, но Китти не колебалась ни минуты. Она слишком долго воевала с волшебниками, чтобы теперь беспокоиться о последствиях.

Окольными дорогами пробиралась она через восточный Лондон. В девять вечера с башен Сити разнесся знакомый завывающий гудок: из-за давешнего налета на аббатство снова ввели комендантский час. Люди торопились по домам, опустив головы. Китти не обращала на это особого внимания: она уже столько раз нарушала комендантский час, что и счет потеряла. Тем не менее она свернула в заброшенный скверик и полчасика выждала там на скамейке, пока не уляжется суматоха. Лучше, чтобы в то время, когда она будет приближаться к своей цели, вокруг не было свидетелей.

Мистер Хопкинс не спрашивал, что она задумала, и Китти не стала посвящать его в свои планы. Ей нужен было только адрес, а в остальном она не желала иметь с ним дела. Его холодное равнодушие шокировало ее. Отныне она собиралась полагаться только на себя.

Миновало десять. Над городом встала луна, полная и яркая. Китти потрусила по пустынным улицам, бесшумно передвигаясь в своих кедах и придерживая на плече тяжелую сумку. Минут через двадцать она нашла место, которое искала: короткий тупичок, по обе стороны которого тянулись какие-то промышленные здания. Забившись в темный угол, Китти изучила диспозицию.

Улочка была узенькая, на ней горело всего два фонаря, один – в нескольких метрах от угла, где пряталась Китти, другой – ближе к концу переулка. Эти фонари и висящая над переулком луна создавали довольно тусклое освещение.

Промышленные здания были невысокие, в один-два этажа. Некоторые стояли заколоченные, у других двери и окна были выбиты и зияли черной пустотой. Китти долго вглядывалась в них, вдыхая неподвижный ночной воздух. Она всегда держала за правило не пересекать в темноте неизвестные открытые пространства. Но сейчас она вроде бы не видела и не слышала ничего настораживающего. Было очень тихо.

В конце тупичка, за вторым фонарем, стояло трехэтажное здание, немного выше соседних. На первом этаже здания, по всей видимости, когда-то был гараж: посередине фасада виднелись широкие ворота для машин, теперь кое-как затянутые сеткой-рабицей. На втором и третьем этажах были широкие цельные окна – то ли бывшие конторы, то ли квартиры. Все окна были пустые и темные – кроме одного, где горел тусклый свет.

Китти не знала точно, в котором из домов находится «надежное место» Мэндрейка, но это освещенное окно, единственное на весь переулок, тут же привлекло ее внимание. Некоторое время она пристально вглядывалась в него, но, сколько ни смотрела, ничего разобрать не смогла: окно было затянуто чем-то вроде занавески. К тому же до него было слишком далеко.

Ночь выдалась холодная. Китти шмыгнула носом и вытерла его рукавом. Сердце болезненно колотилось в груди, но девушка не обращала внимания на его протесты. Пришло время действовать.

Она выбралась на тротуар напротив первого фонаря и крадучись двинулась вперед, держась одной рукой за стену, а другую положив на свою сумку. Глаза ее непрерывно бегали по сторонам: она следила одновременно за улицей, за безмолвными зданиями, за черными окнами наверху и за занавешенным окном впереди. Через каждые несколько шагов она замирала и прислушивалась, но город молчал, замкнувшись в себе, и она скользила дальше.

Вот Китти оказалась напротив одного из зияющих дверных проемов. Она пристально наблюдала за ним, проходя мимо. По спине ползли мурашки. Однако внутри ничто не шевельнулось.

Теперь она находилась достаточно близко, чтобы видеть, что освещенное окно наверху затянуто куском грязного холста. Холст, очевидно, был не особенно толстый, потому что Китти различила медленно движущуюся за ним тень. Она пыталась понять, что это за тень, но безуспешно: силуэт был человеческий, это ясно, но всего остального было не видно.

Китти пробралась чуть дальше вдоль улицы. Слева от нее зияла еще одна выломанная дверь, а за ней бездонная тьма. У Китти опять волосы встали дыбом, пока она на цыпочках проходила мимо. Она снова пристально вгляделась в дверной проем и снова не увидела ничего, что могло бы ее встревожить. Только нос слегка дернулся: из пустого дома потянуло звериным запахом. Кошки, наверное… Или одна из бродячих собак, что обитают в заброшенных районах большого города.

Китти поравнялась со вторым фонарем и при его свете принялась разглядывать здание в конце улочки. Теперь она разглядела внутри широкого въезда в гараж, перед сеткой, узкую дверь в боковой стене. Отсюда казалось, что дверь даже слегка приоткрыта.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой? Быть может. За годы подпольной работы Китти привыкла относиться ко всему, что кажется слишком легким, с большим подозрением. Надо хорошенько оглядеться, прежде чем направляться к этой чересчур гостеприимной двери.

Китти двинулась дальше и в следующие несколько секунд увидела еще две вещи.

Во-первых, в освещенном окне, всего на миг, снова мелькнула тень, и на этот раз Китти отчетливо разглядела профиль. Сердце у нее подпрыгнуло: теперь Китти точно знала, что Якоб здесь.

А во-вторых, внизу, немного впереди, через дорогу… Свет уличного фонаря падал на стену здания напротив. В стене было узкое окно, а за ним – открытая дверь, и Китти, продвигаясь вперед, обратила внимание, что свет, падающий в окно, ложится на пол внутри дома длинной косой полосой. Эта полоса была хорошо видна через дверь. И еще Китти заметила – а заметив это, замерла на середине шага, – что на краю этой косой полосы отчетливо виднеется тень человека.

Очевидно, он стоял у самого окна, прижавшись изнутри к стене здания, потому что на силуэте выделялись только нос и брови. Нос и брови были довольно крупные – очевидно, оттого они и торчали дальше, чем рассчитывал их владелец. А в остальном он затаился превосходно.

Китти, едва дыша, прижалась спиной к стенке. На нее камнем обрушилось осознание: она уже миновала два таких же пустых дверных проема, а до конца улочки остается как минимум еще два. И велик шанс, что в каждом из них прячется по соглядатаю. Как только она дойдет до дома в конце тупика, ловушка захлопнется.

Но кто поставил эту ловушку? Мэндрейк? Или… – это была новая и ужасающая мысль – или мистер Хопкинс?

Китти скрипнула зубами от злости. Если она пойдет дальше, то окажется в окружении. Если отступит, то предоставит Якоба судьбе, которую уготовили ему волшебники. Первый вариант, по всей вероятности, равносилен самоубийству, но второе следует предотвратить любой ценой.

Китти поправила лямку сумки, так, чтобы до нее удобнее было добраться, и расстегнула молнию. Сжала в руке первое попавшееся оружие – это был жезл инферно, – и пошла вперед, не сводя глаз с фигуры в дверном проеме.

Фигура не шелохнулась. Китти пробиралась все дальше, держась у стены.

И тут из ниши прямо перед ней выступил человек.

Его темно-серая форма почти сливалась с ночным мраком – даже теперь, когда он стоял в двух шагах от Китти, его массивная фигура была еле видна – призрак, явившийся из царства теней. Но голос, хриплый и низкий, был вполне материальным.

– Ночная полиция. Вы арестованы. Поставьте сумку на землю и повернитесь лицом к стене.

Китти не ответила. Она медленно попятилась на середину дороги, подальше от зияющих дверей за спиной. Жезл инферно надежно лежал в ладони.

Полицейский не пытался ее преследовать.

– Это ваш последний шанс. Оставайтесь на месте и положите оружие. Если вы не подчинитесь, вас уничтожат.

Китти отступила еще на несколько шагов. Потом краем глаза заметила движение справа – силуэт в дверном проеме. Человек переменил позу: он наклонился вперед, и одновременно с этим его черты тоже изменились. Длинный нос еще больше вытянулся; подбородок совсем исчез, выпуклый лоб ушел назад, над макушкой поднялись острые, подвижные уши. На миг в освещенном окне перед Китти мелькнула черная как смоль морда, а потом она опустилась к полу и пропала из виду.

Силуэт в дверном проеме исчез. Из дома донеслось сопение и звук рвущейся одежды.

Китти оскалилась, стрельнула глазами в сторону полицейского, стоявшего на тротуаре. Он тоже менялся: плечи ушли вперед и вниз, одежда лопнула по швам, и из-под нее появилась жесткая, щетинистая шерсть. Глаза сверкнули желтым в темноте, зубы сердито щелкнули, голова скрылась в тени.

Китти не выдержала – она повернулась и бросилась бежать.

В конце улицы, в темноте за пределами круга света от фонаря, расхаживало что-то четвероногое. Китти увидела его горящие глаза, судорожно сглотнула – и ощутила звериную вонь.

Она приостановилась, заколебалась. Из дверного проема справа от нее выскользнул еще один темный, приземистый силуэт. Он увидел Китти, клацнул зубами и устремился в ее сторону.

Китти метнула жезл.

Он упал на мостовую как раз между передними лапами зверя, раскололся и выбросил высокий столб пламени. Визг, вполне человеческий вопль. Волк вскинулся на дыбы, молотя передними лапами, точно боксер, и рухнул на спину, корчась и пытаясь уползти.

В руке у Китти уже был наготове шар – какого именно типа, она сама не знала. Она бросилась к ближайшему заколоченному окну первого этажа, швырнула в него шар. Порыв ветра едва не сбил ее с ног. Послышался звон стекла, на мостовую посыпались осколки кирпичей. Китти нырнула в образовавшийся проем, порезала руку куском стекла, застрявшим в раме. Перекатилась и вскочила на ноги в помещении.

Снаружи донесся рык и скрежет когтей по булыжникам.

Перед Китти была пустая комната, однако в глубине ее уходила в темноту узкая лестница. Девушка бросилась к ней, прижимая порезанную руку к куртке, чтобы унять боль от свежей раны.

На первой ступеньке она остановилась, обернулась, взглянула в сторону окна.

В отверстие прыгнул волк с разверстой пастью. Шар ударил его прямо в морду.

Комнату залило водой. Китти упала на нижние ступеньки, ее на миг ослепило. Когда она наконец проморгалась, вода уже уходила, журча и булькая у нее под ногами. Волк исчез.

Китти помчалась по лестнице.

Наверху оказалось несколько открытых окон, на полу лежали серебристые полосы лунного света. Внизу, на улице, кто-то завыл. Китти стремительно окинула комнату взглядом, ища выход, не нашла и яростно выругалась. Хуже всего то, что она не могла даже прикрыть себе спину: у выхода с лестницы не было ни двери, ни люка. Снизу уже слышалось, как кто-то тяжелый шлепает по воде.

Китти отступила от лестницы к ближайшему окну. Окно было старое, рама сгнила, стекла дребезжали. Китти пнула раму ногой. Наружу полетели щепки и стекла. Не успела рама разлететься вдребезги на мостовой, как Китти уже стояла в оконном проеме, задрав голову и ища, за что бы уцепиться. Серебристый лунный свет заливал ее лицо.

Внизу, на улице, крутилась и щелкала зубами темная фигура, давя тяжелыми лапами осколки стекла. Китти чувствовала, что тварь смотрит на нее, отчаянно желая, чтобы она свалилась.

Кто-то взлетел по лестнице, да так стремительно, что едва не врезался в противоположную стену. Китти разглядела прочный карниз примерно в футе над окном. Она метнула в комнату шар, ухватилась за этот карниз, напрягая все мышцы, заскребла кедами по краю оконного проема. Порез на ладони откликнулся жгучей болью.

Под нею прогремел взрыв. Из окна, едва не опалив ей кеды, вылетели желто-зеленые языки пламени, и улица на миг осветилась, словно над ней взошло какое-то блеклое солнце.

Магическая вспышка угасла. Китти висела на стене, разыскивая новую опору для пальцев. Нашла, ощупала, убедилась, что опора надежная. Полезла наверх. До парапета совсем недалеко, а за ним, по всей вероятности, покатая крыша. Туда-то и стремилась Китти.

Голод и недосыпание лишили ее сил, руки и ноги были будто налиты водой. Через пару минут девушка остановилась перевести дух.

Снизу, на удивление близко, донесся шорох, царапанье и сопение. Китти осторожно, впившись пальцами в рыхлую кладку, оглянулась через плечо на залитую лунным светом улицу. На полпути между нею и мостовой она увидела быстро поднимающуюся фигуру. Чтобы взобраться на стену, оборотень слегка изменил свой волчий облик: вместо лап были кисти с длинными когтистыми пальцами, на звериных передних ногах вновь появились человеческие локти, и мышцы тоже изменились под стать костям. Но голова не изменилась: разверстая волчья пасть, зубы, сверкающие в серебристом свете, вываленный набок язык. Желтые глаза были устремлены на Китти.

От такого зрелища Китти едва не свалилась в пустоту. Однако взяла себя в руки, теснее прижалась к кирпичной стене, перенесла вес на одну руку, а другую, высвободив, сунула в сумку. Достала первое, что попалось под руку, – какой-то шар – прицелилась и уронила его на своего преследователя.

Шар, поблескивая, полетел вниз, на пару дюймов разминулся с ощетинившейся спиной оборотня и мгновением позже разбился на мостовой, испустив короткую вспышку пламени.

Волк издал утробное рычание. Он продолжал ползти вверх.

Китти закусила губу и полезла дальше. Не обращая внимания на протестующее тело, она отчаянно карабкалась вверх, каждый миг ожидая, что ей в ногу вот-вот вцепятся когти. Сопение зверя слышалось буквально в нескольких футах от нее.

Вот и парапет… Китти со стоном подтянулась, перекинула тело через него, споткнулась и упала. Сумка перекрутилась, девушка никак не могла добраться до лежащих внутри снарядов.

Китти перевернулась на спину. В этот же миг над парапетом медленно поднялась голова волка, жадно принюхивающегося к кровавому следу ее ладони. Желтые глаза сверкнули и уставились прямо на нее.

Китти сунула руку в потайные ножны и выхватила кинжал.

Она встала на ноги.

Волк неожиданно плавным движением перемахнул через парапет и очутился на крыше, припав на все четыре лапы, опустив голову и напрягшись. Он пристально смотрел на Китти, оценивая ее силы, решая, прыгать или нет. Китти угрожающе помахала кинжалом.

– Видишь это? – задыхаясь, проговорила она. – Он серебряный, понял?

Волк искоса взглянул на нее. Медленно поднялся на задние лапы, его сгорбленная спина вытянулась и выпрямилась. Теперь он стоял как человек, возвышаясь, над Китти, слегка покачиваясь, готовый броситься на нее.

Свободной рукой Китти шарила в сумке в поисках нового снаряда. Она знала, что их у нее осталось не так много…

Волк прыгнул, полоснул когтистой лапой, клацнул зубами. Китти увернулась и ударила кинжалом снизу вверх. Волк издал удивительно высокий визг, протянул руку и больно ухватил Китти за плечо. Когти порвали ремень сумки, и она упала на крышу. Китти ударила снова. Волк отскочил назад, на безопасное расстояние. Китти тоже отступила. В разорванном плече пульсировала боль. Волк зажимал небольшую рану в боку. Он сокрушенно покачал головой, глядя на Китти. Судя по всему, рана была несерьезная. Они некоторое время кружили друг напротив друга, озаренные серебристой луной. У Китти теперь едва хватало сил замахнуться кинжалом.

Волк вытянулкогтистую заднюю лапу и подтянул сумку поближе к себе, чтобы Китти не могла до нее дотянуться. И негромко, раскатисто хохотнул.

Шорох за спиной. Китти рискнула на миг обернуться. На другом конце дома покатая крыша образовывала невысокий гребень. И на гребне крыши стояли два волка. Когда Китти обернулась, они как раз трусцой устремились в ее сторону.

Китти выхватила из-за пояса второй кинжал, однако левая рука совсем ослабела из-за раненого плеча. Пальцы с трудом удерживали рукоять. Китти мимоходом подумала, не разумнее ли будет броситься с крыши – лучше уж быстрая смерть, чем когти волков.

Но нет, это трусость. Надо хотя бы подороже продать свою жизнь.

Трое волков надвигались на нее, двое – на четырех лапах, третий – на двух, как человек. Китти откинула волосы назад и в последний раз занесла свои кинжалы.

НАТАНИЭЛЬ

40

– Ну и скукотища! – сказал джинн. – Ничего не будет.

Натаниэль, взад-вперед шагавший по комнате, остановился.

– А я говорю, будет! Помалкивай. Если я захочу узнать твое мнение, я тебя спрошу.

Натаниэль чувствовал, что его голос звучит не особенно убедительно. Он взглянул на часы, чтобы придать себе уверенности.

– Рано еще, только что стемнело.

– Ну да, конечно. Я вижу, что ты абсолютно уверен в успехе. Вон, уже дорожку на полу протоптал от уверенности. А еще я могу поручиться, что ты жутко голоден, потому что захватить с собой поесть ты забыл.

– Еда нам не понадобится. Девчонка вот-вот должна явиться. А теперь заткнись, довольно об этом.

Джинн, устроившийся на старом комоде и вновь принявший облик египетского мальчика, потянулся и выразительно зевнул.

– Во всех гениальных планах имеются свои минусы, – сказал он. – Мелкие недостатки, из-за которых они и терпят крах. Такова человеческая натура: вы рождаетесь несовершенными. Девчонка не придет; ты будешь все ждать и ждать; поесть ты не захватил; следовательно, ты со своим пленником помрешь с голоду.

Натаниэль нахмурился:

– Насчет пленника не тревожься. С ним-то уж точно все в порядке.

– Вообще-то я довольно голоден.

Якоб Гирнек сидел на шатком стуле в углу комнаты. Под старой армейской шинелью, которую джинн отыскал на одном из чердаков «надежного места», на нем не было ничего, кроме пижамы и огромных вязаных носков.

– Я ведь даже не завтракал, – добавил он, механически раскачиваясь на своем ветхом стуле. – Так что я совсем не отказался бы перекусить.

– Во, видал? – сказал джинн. – Он голоден.

– Вовсе он не голоден. А если у него есть хоть капля ума, он будет молчать в тряпочку.

Натаниэль вновь принялся расхаживать взад-вперед, искоса поглядывая на пленника. Гирнек, похоже, уже избавился от ужаса, который нагнал на него полет, а поскольку сразу после полета его заперли в пустом доме, где никто его увидеть не мог, его параноидальный страх перед собственным лицом тоже приутих. Заточение само по себе его не особо тревожило, что Натаниэля несколько озадачило – но, и то сказать, Гирнек ведь несколько лет провел в добровольном заточении.

Взгляд волшебника то и дело обращался в сторону окна, затянутого куском ткани. Он с трудом подавил желание подойти к нему и выглянуть наружу. Терпение. Девчонка придет. На все нужно время.

– Может, поиграем? – Мальчишка улыбнулся ему с комода. – Я мог бы найти мяч и кольцо на стену и научить вас обоих ацтекской игре в мяч. Это очень весело. Надо забросить мяч в кольцо, отбивая его коленями и локтями. Это единственное правило. Ах да, и еще проигравших приносят в жертву. Я очень хорошо в нее играю, сами увидите.

Натаниэль устало махнул рукой:

– Нет.

– Ну, тогда, может, в прятки?

Натаниэль сделал глубокий вдох и медленно выдохнул через нос. Сохранять спокойствие и без того было непросто, а тут еще этот джинн треплется не умолкая. На карту было поставлено слишком многое, а о последствиях провала даже думать не хотелось.

Мистер Мейкпис тайно посетил его сегодня рано утром и принес новости. Его знакомец из преступного мира полагал, что сумеет связаться с беглой Китти Джонс и что выманить ее из укрытия возможно, если только подобрать подходящую приманку. Сообразительный и изобретательный Натаниэль тут же вспомнил про ее друга детства, Якоба Гирнека, который фигурировал в судебном деле и которому Китти явно была очень предана. Судя по тому, что знал о ней Натаниэль, – тут он осторожно потрогал синяк на скуле, – девчонка не побоится прийти на помощь Гирнеку, если ему будет грозить опасность.

Остальное было просто. Натаниэль быстро организовал похищение Гирнека, а мистер Мейкпис сообщил об этом своему знакомому. Теперь Натаниэлю оставалось только ждать.

– Эй!

Натаниэль поднял голову. Джинн манил его к себе, заговорщицки кивая и подмигивая.

– Чего?

– Поди-ка сюда на минутку. Дело есть.

Он выразительно кивнул в сторону Гирнека, который все раскачивался на стуле на другом конце комнаты.

Натаниэль вздохнул и подошел поближе:

– Ну, что?

Джинн наклонился к нему с комода.

– Я вот все думаю, – зашептал он. – А что будет, если об этом узнает твоя драгоценная госпожа Уайтвелл? Потому что она ведь не знает, что ты схватил этого парня, верно? Я не понимаю, что ты затеял. Обычно ты такой паинька, всегда на задних лапках ходишь…

Намек попал в цель. Натаниэль осклабился.

– Это все в прошлом, – ответил он. – Она ничего не узнает, пока я не поймаю девчонку и не завладею посохом. А потом ей придется рукоплескать вместе с остальными. Я окажусь слишком близко к Девероксу, и всем им останется только выражать восхищение.

Мальчишка уселся, аккуратно скрестив ноги, сделавшись похож на древнеегипетского писца.

– Но ведь ты это не сам затеял. Кто-то помог тебе все это устроить. Кто-то, кто знал, как отыскать девчонку и сказать ей, где мы. А ты не знаешь, где она, иначе бы ты ее уже сам схватил.

– У меня есть связи.

– Ага, и похоже, что этим связям очень многое известно о Сопротивлении. Ты бы поосторожнее, Нат. Еще неизвестно, кто на кого работает. Этот волосатый шеф полиции отдал бы свою правую руку, лишь бы доказать, что ты связан с этими изменниками. Если ему станет известно, что ты водишь с ними дела…

– Никаких дел я с ними не вожу!

– Ух ты! Чего это ты кричишь? Никак за живое задело?

– Ничего подобного. Я просто говорю. Я ведь собираюсь ее арестовать, разве нет? Я просто хочу сделать это по-своему.

– Замечательно. Но кто он, твой связной? Откуда он – или она – так много знает об этой девчонке? Вот о чем тебе стоило бы спросить!

– Это не важно. И я больше не хочу обсуждать эту тему.

Натаниэль повернулся к джинну спиной. Джинн был, конечно, прав: Мейкпис с поразительной легкостью нашел ходы в преступный мир. Но с другой стороны, театральный люд – вообще народ подозрительный. Наверняка Мейкпис знаком со множеством всяких странных простолюдинов – с актерами, танцовщицами, писателями, – которые находятся всего на волосок от преступного мира. Этот нежданный союзник тревожил Натаниэля, но тем не менее он был совсем не прочь воспользоваться плодами этого сотрудничества, при условии, что все обойдется хорошо. Однако если Дюваль или Уайтвелл обнаружат, что он действует у них за спиной, его положение окажется весьма рискованным. Это была главная опасность, которой он подвергался. Оба они не далее, как сегодня утром, потребовали отчета о его действиях; обоим он солгал. У него от этого до сих пор мурашки по спине бегали.

Якоб Гирнек жалобно поднял руку:

– Простите, сэр!

– Что?

– Извините, мистер Мэндрейк, но я слегка замерз.

– Ну, так встаньте и походите. Только чтоб я не видел этих дурацких носков!

Гирнек, плотно закутавшись в шинель, принялся расхаживать по комнате, сверкая полосатыми, как леденец, носками.

– Просто не верится, что кому-то придет в голову рисковать жизнью из-за подобного экземпляра, – заметил джинн. – Будь я его матерью, я бы и то отвернулся с презрением!

– Ты не видел эту Китти, – возразил Натаниэль. – Она придет за ним.

– Не придет. – Гирнек теперь стоял у окна; он услышал последнюю фразу. – Когда-то мы были друзьями, но теперь между нами все кончено. Я ее уже несколько лет не видел.

– И тем не менее, – сказал Натаниэль. – Она придет.

– С тех пор как… как мое лицо было изуродовано, – продолжал юноша. Голос у него задрожал от жалости к себе.

– Слушай, ты меня достал! – Напряжение Натаниэля обернулось негодованием. – Все у тебя нормально с лицом! Говорить можешь? Видеть-слышать можешь? Ну, вот и прекрасно. И прекрати ныть. Я видывал и похуже.

– Вот-вот, я ему то же самое говорил! – Джинн небрежно поднялся и беззвучно спрыгнул с комода. – Было бы из-за чего переживать! Взять хотя бы тебя – ты ведь тоже навсегда останешься таким, и тем не менее ты не боишься демонстрировать свое лицо всему свету. На самом деле что вас обоих по-настоящему портит, так это прическа. Честно говоря, я видывал барсучьи хвосты, которые выглядели куда опрятнее. Дайте мне ножницы и пять минут времени…

Натаниэль закатил глаза и попытался восстановить хоть какое-то подобие порядка. Он ухватил Гирнека за шиворот и развернул его прочь от окна.

– Ступайте на ваш стул! – рявкнул он. – Сядьте. А что касается тебя, – продолжал он, обращаясь к джинну, – то мой связной должен был передать девчонке адрес несколько часов назад. Она, должно быть, уже в пути, и почти наверняка с посохом, потому что это самое мощное оружие, какое имеется в ее распоряжении. Когда она появится на лестнице, сторожевой шар это заметит и здесь раздастся сигнал тревоги. Ты должен разоружить ее, как только она войдет в дверь, передать мне посох и предотвратить ее бегство. Понял?

– Яснее ясного, босс! Более того, ты говоришь это уже в четвертый, если не в пятый раз.

– Главное, не забудь про посох. Это очень важная вещь.

– Кому это и знать, как не мне? Не забывай, я присутствовал при взятии Праги!

Натаниэль хмыкнул и снова зашагал взад-вперед. И тут с улицы донесся какой-то шум. Он выпучил глаза и обернулся к джинну:

– Это что такое?

– Голос. Человеческий.

– Ты слышал?.. Вот! Снова!

– Хочешь, я взгляну? – спросил джинн, указывая на окно.

– Только чтобы тебя не заметили.

Мальчик-египтянин боком подошел к окну и исчез. Под холстину прошмыгнул жук-скарабей. Тут где-то за окном полыхнула вспышка. Натаниэль нервно переминался с ноги на ногу.

– Ну?

– Похоже, пришла твоя девчонка. – Голос джинна звучал слабо, как будто издалека. – Почему бы тебе не взглянуть самому?

Натаниэль рывком отвел холстину и выглянул наружу, как раз вовремя, чтобы увидеть, как ближе к другому концу улочки встала невысокая стена пламени. Пламя тут же улеглось. Улица, еще недавно такая пустынная, кишела бегущими фигурами. Одни передвигались на двух ногах, другие на четырех, а третьи явно никак не могли решить, что предпочтительнее, но тем не менее тоже неловко скакали в ярком лунном свете. Послышался треск, потом вой. Натаниэль ощутил, как кровь отхлынула от его лица.

– О черт! Ночная полиция!

Еще один небольшой взрыв. Пол под ногами слегка вздрогнул. Хрупкая и проворная двуногая фигурка метнулась через улицу и нырнула сквозь свежую дыру в стене дома. Один из волков погнался за ней, но его накрыло новым взрывом.

Жук-скарабей одобрительно присвистнул:

– Какое удачное использование шара с элементалями! Толковая девчонка. Но все равно вряд ли она сумеет уйти от целого отряда.

– Много их там?

– Десяток, а может, и больше. Гляди, они бегут по крышам.

– Думаешь, они ее поймают?..

– Поймают и сожрут живьем. Они теперь злы как черти.

– Ладно…

Натаниэль отошел от окна. Он принял решение.

– Бартимеус, – приказал он, – отправляйся и забери ее. Мы не можем рисковать тем, что ее убьют.

Жук-скарабей возмущенно стрекотнул:

– Еще одна славная работенка! Чудесно. Ты уверен? Это значит, что ты, ни много ни мало, бросаешь вызов авторитету шефа полиции!

– Если повезет, он даже не узнает, что это я. Отнеси ее…

Натаниэль стремительно пораскинул мозгами и щелкнул пальцами:

– В старую библиотеку – ну, знаешь, в ту, где мы укрывались, когда за нами охотились демоны Лавлейса. А я заберу пленника и встречусь с тобой позже. Нам всем следует убраться отсюда.

– В этом я с тобой согласен. Ладно. Отойди подальше.

Жук отбежал по подоконнику как можно дальше от окна, встал на задние лапки и указал усиками на стекло. Сверкнула вспышка, дохнуло жаром. В стекле образовалась неровная оплавленная дыра. Жук расправил крылышки и с гудением вылетел в темноту.

Натаниэль обернулся в сторону комнаты, как раз вовремя, чтобы увидеть стул, летящий ему в голову.

Он неловко осел на пол, наполовину оглушенный. Глаза разъехались в разные стороны, и одним из них Натаниэль увидел Якоба Гирнека, который отшвырнул стул и бросился к двери. Натаниэль выкрикнул приказ на арамейском. У его плеча материализовался мелкий бес, который метнул молнию в отвислый зад Гирнековой пижамы. Послышался треск горящей материи и пронзительный вопль. Бес, сделав свое дело, исчез. Гирнек остановился, схватился за пострадавший зад, но тут же снова заковылял к двери.

Натаниэль уже поднялся на ноги. Он метнулся вперед, пригнулся, поймал неуклюжим захватом одну из ног в вязаном носке и дернул ее в сторону. Гирнек упал. Натаниэль навалился на него и принялся отчаянно лупить по морде. Гирнек отвечал ему тем же. Так они некоторое время катались по полу.

– Что за безобразное зрелище!

Натаниэль, дравший Гирнека за волосы, замер.

Потом медленно поднял голову.

В дверях стояла Джейн Фаррар, а за ней виднелись двое плечистых парней из ночной полиции. На Фаррар была отглаженная форма и угловатая фуражка ночной полиции. В ее глазах читалось неприкрытое презрение. Один из стоявших за ней полицейских издал утробный рык.

Натаниэль попытался срочно сочинить какое-нибудь правдоподобное объяснение происходящему, но так и не нашелся, что сказать. Джейн Фаррар печально покачала головой.

– Как низко пали сильные, мистер Мэндрейк! – сказала она. – Освободитесь, если можете, от этого полуодетого простолюдина. Вы арестованы за измену.

БАРТИМЕУС

41

На улице – волки-оборотни, позади, в доме – Натаниэль. Что бы вы выбрали на моем месте? По правде говоря, я был только рад ненадолго вырваться оттуда.

Его поведение тревожило меня все больше и больше. За те годы, что миновали с нашей первой встречи, он – несомненно, благодаря тщательному воспитанию Уайтвелл – сделался подлизой и карьеристом, тщательно выполняющим приказы и постоянно ищущим возможности продвинуться. И вот теперь он по собственной воле лезет на рожон, действует исподтишка и многим при этом рискует. Само собой ему такое в голову прийти не могло. Кто-то его надоумил; кто-то им дирижирует. Я мог бы сказать о Натаниэле многое, и кое-что даже непечатное, но никогда еще он не был так похож на марионетку, как теперь.

И дело, похоже, начинало пахнуть керосином.

Внизу творился хаос. По улице там и сям, посреди куч битого кирпича и стекла валялись раненые оборотни. Они корчились, стенали и хватались за бока, меняя облик с каждой новой судорогой. Человек волк – человек волк… Это основная проблема ликантропии: ее сложно контролировать. Боль или сильные эмоции – и облик меняется сам собой.^[2K79]

«Девчонка вывела из строя как минимум пятерых, – подумал я, – не считая того, которого разнесло на куски шаром с элементалями». Однако еще несколько штук бестолково метались по улице, целые и невредимые, в то время как другие, проявив несколько больше сообразительности, деловито карабкались на крышу по трубам или рыскали в поисках пожарных лестниц.

В целом в живых оставалось штук девять-десять. С таким количеством ни одному человеку не справиться.

И тем не менее девчонка все еще боролась: теперь я видел ее, невысокую фигурку, крутящуюся на крыше. В каждой руке что-то взблескивало – она размахивала своим оружием, пытаясь отчаянными выпадами удержать на расстоянии трех волков. Но черные силуэты с каждой секундой придвигались все ближе.

У жука-скарабея масса достоинств, но в бою от него толку мало. Кроме того, с этими коротенькими крылышками мне потребовалось бы не меньше часа, чтобы долететь до места событий. Поэтому я сменил облик, пару раз взмахнул огромными алыми крыльями, и в мгновение ока оказался прямо над ними. Мои крылья заслонили луну, погрузив четверых сражающихся на крыше в чернейшую тень. Для пущей убедительности я издал тот жуткий крик, с которым птица Рок пикирует на слонов, чтобы похитить их детеныша.^[2K80]

Все это произвело подобающий эффект. Один из волков испуганно ощетинился, отскочил на метр назад и с воем исчез за парапетом. Другой вздыбился – и получил удар сжатыми когтями птицы Рок точнехонько в солнечное сплетение. Он взлетел в воздух, точно мохнатый футбольный мяч, и с грохотом приземлился где-то за трубой.

Третий, стоявший на задних лапах на манер человека, был пошустрее и соображал получше. Появление птицы застало врасплох и девчонку тоже: она разинула рот, изумленно пялясь на мое роскошное оперение, и опустила свои кинжалы. Волк тут же молча прыгнул на нее, целясь в горло.

Его зубы громко клацнули в пустоте, вокруг рассыпались яркие искры.

Девчонка была уже в нескольких метрах и поднималась все выше. Ее волосы развевались, закрывая ей лицо, ноги болтались над стремительно уменьшающейся крышей, улицей и кишащими на ней оборотнями. Возмущенный и разочарованный вой вскоре затих внизу, и мы внезапно оказались одни, высоко над бесчисленными огнями города. Мои спасительные крылья увлекали ее в мирную гавань.

– Эй! Это была моя нога! Ой! Аи! Это же серебро, будь ты проклята! Прекрати немедленно!

Девчонка размеренно тыкала меня кинжалом в лапу у самых когтей. Можете себе представить? В ту самую лапу, что не давала ей свалиться вниз, к коптящим трубам восточного Лондона. Ну, знаете ли! Я указал ей на это с присущим мне красноречием.

– Незачем так браниться, демон, – ответила она, на миг прекратив меня тыкать. Голос ее звучал пискляво и слабо из-за бьющего в лицо ветра. – А потом, мне все равно. Я хочу умереть.

– Поверь мне, если бы я мог тебе поспособствовать… Прекрати!

Новый болезненный укол, новый приступ дурноты. От серебра всегда становится дурно. Еще немного, и мы оба рухнем вниз! Я хорошенько встряхнул девчонку, так, что она едва не прикусила себе язык, а кинжалы вырвались у нее из рук. Но она и тут не успокоилась: теперь она принялась извиваться и выкручиваться, отчаянно пытаясь вырваться из моих лап. Птица Рок покрепче стиснула когти.

– Послушай, девочка, перестань дергаться! Уронить я тебя не уроню, зато могу подержать вверх ногами над трубой кожевенной фабрики.

– А мне плевать!

– Или окунуть тебя в Темзу.

– А мне плевать!

– Или отнести тебя в Ротерхайтские очистные сооружения, и там…

– А мне плевать, плевать, плевать! Казалось, ее вот-вот хватит удар от ярости и горя, и мне понадобилась вся мощь птицы Рок, чтобы не дать ей вырваться.

– Китти Джонс, – сказал я, не отрывая глаз от огней северного Лондона – мы были уже почти на месте, – разве ты не хочешь снова увидеть Якоба Гирнека?

Тут она затихла, обмякла и призадумалась. В течение некоторого времени мы летели в благословенной тишине. Я использовал передышку, чтобы немного покружить над крышами, пристально высматривая следящие шары. Но все было чисто. Мы полетели дальше.

Потом откуда-то из-под моей вилочковой кости раздался голос. Голос был более сдержанный, чем раньше, но ныла в нем не убавилось.

– Демон, – спросил голос, – зачем ты не дал волкам растерзать меня? Я ведь знаю, что ты и твои хозяева все равно собираетесь меня убить.

– По этому поводу я ничего сказать не могу, – откликнулась птица Рок. – Впрочем, можешь поблагодарить меня, если сочтешь нужным.

– Ты теперь несешь меня увидеться с Якобом?

– Да. Если все пойдет как задумано.

– А потом?

Я промолчал. Мне пришла в голову недурная идея.

– Ну так? Отвечай! И отвечай правду – если, конечно, можешь.

Птица Рок ответила снисходительным тоном, пытаясь сменить тему:

– Я бы на твоем месте был поосторожнее, милая. Неразумно отпускать язвительные замечания, когда висишь в воздухе на большой высоте.^[2K81]

– Ну, ты же все равно меня не уронишь. Ты только что сказал.

– Ах да, я и забыл!

Птица вздохнула:

– По правде говоря, я не знаю, что тебе уготовано. А теперь помолчи минутку. Я иду на посадку.

Мы канули в темноту, пересекли океан оранжевых огней и спустились на улицу, где когда-то мы с мальчишкой укрывались в ночь пожара у Андервуда. Разрушенная библиотека стояла на прежнем месте: я видел ее темную глыбу, зажатую между ярко освещенными магазинчиками. За эти годы здание обветшало еще сильнее, и в крыше на месте большого застекленного окна зияла огромная дыра. Приближаясь к ней, птица Рок несколько уменьшилась в размерах, тщательно рассчитала угол захода на посадку и опустила девчонку в дыру ногами вперед, точно письмо в почтовый ящик. Мы очутились в похожем на пещеру пространстве, освещенном там и сям столбами лунного света. Лишь оказавшись на безопасном расстоянии от заваленного мусором пола, я выпустил свою ношу.^[2K82] Девчонка с визгом упала на пол и откатилась в сторону.

Я приземлился немного в стороне и впервые как следует ее разглядел. Ну да, это та самая – девчонка из переулка, которая пыталась отнять у меня Амулет. Теперь она выросла, похудела и выглядела усталой, лицо у нее посерело и вытянулось, глаза смотрели настороженно. Видимо, эти годы дались ей недешево, а уж последние несколько минут – тем паче. Одна рука висела как плеть, плечо этой руки было рассечено, и на нем запеклась кровь. И тем не менее смотрела она по-прежнему вызывающе. Девчонка осторожно поднялась на ноги и, нарочито выпятив подбородок, уставилась на меня сквозь луч лунного света.

– Не очень-то тут уютно! – бросила она. — Что, не мог подобрать местечко поприличнее? Я рассчитывала как минимум на Тауэр.

– Тут куда уютнее, чем в Тауэре, уж поверь мне, – ответила птица Рок, точа коготь о стену. Я был не расположен к болтовне.

– Ну, так что же дальше? Где Якоб? Где волшебники?

– Скоро будут.

– Скоро будут? Тоже мне! – Она уперла руки в боки. – Я-то думала, тебе полагается быть необыкновенно расторопным. А это просто смех один!

Я поднял свою огромную хохлатую голову.

– Послушай! – сказал я. – Не забывай, что я только что спас тебя от клыков ночной полиции. Могли бы и спасибо сказать, барышня!

Птица Рок многозначительно постучала по полу когтями и смерила ее взглядом, от которого персидские моряки кидаются за борт.

Девица ответила мне взглядом, от которого молоко скисает.

– Пропади ты пропадом, демон! Я презираю тебя и твою злобу. Тебе меня не запугать!

– Да ну?

– Ну да. Ты просто бестолковый бес. И перья у тебя паршивые и заплесневелые.

– Чего?

Птица Рок поспешно оглядела себя:

– Чушь собачья! Это просто так кажется в лунном свете.

– Удивительно, как они вообще не повыпадали! Я видала голубей, у которых перья были получше твоих.

– Послушай-ка…

– Мне случалось уничтожать демонов, обладающих подлинным могуществом! – воскликнула она. – Думаешь, на меня произведет впечатление курица-переросток?

Ну и наглая девка!

– Благородная птица Рок, – ответил я с горечью и с достоинством, – не единственный мой облик. Это всего лишь одно из сотен обличий, которые я способен принимать. Вот, например…

Птица Рок вздыбилась. Я сделался, по очереди, жутким минотавром с налитыми кровью глазами и пеной у рта; гранитной горгульей, щелкающей челюстями; извивающейся змеей, плюющейся ядом; стенающим призраком; ожившим трупом и парящим в воздухе ацтекским черепом, поблескивающим в темноте. Чрезвычайно разнообразные образчики безобразия^[2K83], если можно так выразиться.

– Ну? – многозначительно осведомился череп. – Что ты теперь скажешь?

Девчонка громко сглотнула.

– Неплохо, – признала она. – Однако все эти обличья чересчур огромны и броски. А вот что-нибудь действительно тонкое тебе не по зубам, могу поручиться.

– Еще как по зубам!

– Держу пари, что тебе не под силу превратиться во что-то маленькое – скажем, настолько маленькое, чтобы забраться… ну, хотя бы вон в ту бутылку!

И она, не переставая следить за мной краем глаза, указала на горлышко пивной бутылки, торчащее из груды мусора.

А, этот старый трюк! Можно подумать, она первая, кто пытается поймать меня на эту удочку! Череп медленно качнулся из стороны в сторону и ухмыльнулся.^[2K84]

– Попытка не дурная, но я на это не ловлюсь еще с древних времен.^[2K85] А теперь, – продолжал я, – может, присядешь и отдохнешь? По-моему, ты устала как собака.

Девчонка фыркнула, надулась и не без труда скрестила руки на груди. Я видел, как она озирается в поисках выхода.

– И не вздумай чего-нибудь выкинуть, – предупредил я. – А не то тресну балкой по голове.

– В зубы ее возьмешь, что ли? Ой, какие мы гордые!

В ответ череп исчез и превратился в Птолемея. Я выбрал его внешность не нарочно: это всегда было одно из моих излюбленных обличий^[2K86], – но, как только я преобразился, она вздрогнула и отступила на шаг:

– Это ты! Тот демон из переулка!

– Ну и нечего так нервничать. В тот раз я был совершенно ни при чем. Это вы на меня первые накинулись.

Она хмыкнула:

– Ну да, это правда. Тогда меня тоже чуть не сцапала ночная полиция.

– Осмотрительнее надо быть. А зачем вам вообще понадобился Амулет Самарканда?

Девчонка взглянула на меня непонимающе:

– Что-что? Ах, тот камушек? Ну, ведь он же был волшебный, разве нет? Мы тогда воровали магические артефакты. Это была цель нашей организации. Грабить волшебников и пытаться использовать их артефакты самим. Глупо. Действительно глупо.

Она пнула кирпич.

– Уй-я!

– Правильно ли я понимаю, что ты разочаровалась в этой стратегии?

– Ну, еще бы! После того, как мы все из-за нее погибли.

– Кроме тебя.

Ее глаза сверкнули в темноте.

– Ты что, всерьез думаешь, будто я переживу эту ночь?

В чем-то она была права.

– Ну, заранее никогда не знаешь, – с жаром возразил я. — Возможно, мой хозяин попытается тебя пощадить. Он ведь уже спас тебя от волков.

Девчонка фыркнула:

– Твой хозяин! Что у него, имени нет, что ли?

– Он называет себя Джон Мэндрейк.

Клятва не позволяла мне сказать больше.

– Так это он? Тот напыщенный олух?

– А-а, так ты с ним уже встречалась?

– Целых два раза. И во второй раз я хорошенько съездила ему по физиономии.

– Да ну?! Неудивительно, что он об этом помалкивает!

Эта девушка с каждой минутой нравилась мне все больше и больше. По правде говоря, она была как глоток свежего воздуха. За все долгие века своего рабства я на удивление мало общался с простолюдинами – волшебники инстинктивно окружают нас ореолом таинственности и держат в стороне от обыкновенных людей. Всех простолюдинов, с которыми мне доводилось разговаривать по-настоящему, можно пересчитать по когтям одной лапы. Разумеется, как правило, это дело неблагодарное: что-то вроде того, как если бы дельфину вздумалось побеседовать с устрицей, – но время от времени встречаются и исключения. И эта Китти Джонс была одним из таких исключений. Мне нравился ее стиль.

Я щелкнул пальцами, и небольшой Светильник взлетел к потолку и примостился между стропил. Потом я вытащил из ближайшей кучи мусора несколько досок и кусков шлакоблока и соорудил из них нечто вроде кресла.

– Присаживайся, – сказал я. – Располагайся поудобнее. Вот так. Так ты, значит, дала Джону Мэндрейку в рожу?

– Да, – сказала она с неким мрачным удовлетворением. – Тебя это, похоже, забавляет.

Я прекратил гнусно хихикать.

– А что, так заметно?

– Это странно, учитывая, что вы с ним оба одинаково исполнены злобы и что ты выполняешь любую его прихоть.

– Исполнены злобы? Послушай, дело в том, что он – господин, а я – слуга, понимаешь? Я – его раб! У меня нет выбора.

Ее верхняя губа приподнялась.

– Ты просто выполняешь приказы, а? Ну да, конечно. Чудесное оправдание.

– Еще бы нет, если неповиновение сулит верную гибель! Попробовала бы ты сама испытать на собственной шкуре Испепеляющее Пламя! А я бы посмотрел, как тебе это понравится.

Она нахмурилась:

– По-моему, это просто гнилая отмазка. Неужели ты хочешь сказать, что все зло, которое ты творишь, ты творишь не по своей воле?

– Ну, я бы выразился несколько иначе, но в целом да. Все мы, от бесов до афритов, повинуемся воле волшебников. И ничего не можем с этим поделать. Мы связаны по рукам и ногам. Вот, например, в данный момент я вынужден помогать Мэндрейку и защищать его, нравится мне это или нет.

– Позор, – сказала она решительно. — Просто позор.

И в самом деле, высказав все это вслух, я понял, насколько это позорно. Мы, рабы, провели так много времени в своих оковах, что уже почти не говорим о них.^[2K87] Когда же я услышал со стороны свой смиренный, покорный голос, мне самому сделалось тошно до самой сердцевины моей сущности. Я попытался заглушить стыд благородным негодованием.

– Но мы же боремся! – возразил я. – Мы застаем их врасплох, когда они допустят небрежность, и извращаем их приказы, когда только возможно. Мы подзуживаем их враждовать друг с другом, подначиваем вцепляться друг другу в глотки. Мы предоставляем им возможность купаться в роскоши, пока их тела не сделаются слишком жирными, а мозги – слишком тупыми, чтобы они могли предвидеть свое собственное падение. Мы делаем все, что можем. А это больше, чем обычно удается вам, людям.

В ответ девчонка расхохоталась странным, отрывистым смехом.

– А как по-твоему, что я пыталась делать все эти годы? Вести подрывную деятельность, воровать артефакты, будоражить город – все это было безнадежно, с начала до конца. Я могла бы с тем же успехом сделаться секретаршей, как хотела моя матушка. Мои друзья погибли или свернули с пути, и все это – дело рук демонов, таких как ты. И не говори мне, что вас это не радует! Эта тварь в склепе наслаждалась каждой секундой этого…

Она содрогнулась всем телом, осеклась и принялась тереть глаза руками.

– Ну, бывают и исключения… – начал я – и умолк.

Как будто рухнула хлипкая преграда: плечи у девушки затряслись, и она внезапно разрыдалась, корчась от долго сдерживаемого горя. Она рыдала молча, зажимая себе рот кулаком, как будто не хотела меня смущать. Я даже не знал, что сказать. Все это было ужасно неудобно. Она плакала довольно долго. Я уселся, скрестив ноги, немного в стороне, вежливо отвернулся и уставился в темноту.

Ну где же этот мальчишка? Ладно, ладно. Он наверняка выжидает, тянет время.

«Позор. Просто позор». Сколько я ни пытался забыть об этих словах, они словно продолжали звучать в ночной тиши и грызли меня изнутри.

КИТТИ

42

Наконец Китти взяла себя в руки. Последние отчаянные всхлипы затихли. Она судорожно вздохнула. В полуразрушенном здании было темно, если не считать небольшого пространства под потолком, где слабо светился волшебный огонек. Его сияние потускнело. Демон сидел неподалеку, по-прежнему в обличье смуглокожего подростка, одетого только в белую юбочку. Его лицо было обращено в другую сторону, и магический свет отбрасывал угловатые тени на тонкую шею и голые плечи. Он выглядел странно хрупким.

– Я уничтожил того африта из склепа, если тебя это утешит, – произнес демон, не оборачиваясь.

Китти кашлянула, выпрямила спину, откинула волосы, упавшие на глаза. Ответила она не сразу. Безоглядное отчаяние, владевшее ею, когда демон унес ее в небеса, улеглось, смытое внезапно прорвавшейся скорбью по погибшим друзьям. Теперь Китти ощущала пустоту и головокружение. И тем не менее она попыталась собраться с мыслями.

Бежать. Можно попытаться бежать. Но нет, нельзя забывать про Якоба – надо дождаться его. Если он, конечно, действительно придет… Китти нахмурилась: в этом ей приходилось верить на слово демону. Может быть, действительно лучше скрыться… Она огляделась по сторонам, ища вдохновения.

– Ты его убил? – рассеянно спросила она. – Как?

Поблизости виднелась лестничная клетка. Стало быть, они как минимум на втором этаже. Большая часть окон заколочена…

– Утопил в Темзе. Понимаешь, он был совершенно безумный, после стольких лет. Он привязал свою сущность к костям Глэдстоуна. И не хотел – или не мог освободиться. Печальная история, но так уж вышло. Он был угрозой всему живому, будь то джиннам или людям, и лучше ему навеки упокоиться на дне.

– Угу, понятно…

А вон неподалеку разбитое окно – может быть, удастся выпрыгнуть через него наружу. Демон, конечно, может пустить в ход какую-нибудь магию, но устойчивость ей поможет, она прорвется. Выпрыгнуть на улицу, спрятаться где-нибудь…

– Надеюсь, ты не планируешь никаких опрометчивых поступков, – сказал вдруг мальчишка.

Китти виновато вздрогнула.

– Нет.

– Ты явно что-то замышляешь, по голосу слышу. Так вот, не делай этого. Я не стану использовать магического оружия. Я уже кое-что повидал, знаешь ли. И про твои способности мне известно. Я уже видел раньше такие вещи. Я просто швырну в тебя кирпичом.

Китти закусила губу и нехотя отказалась от мысли о бегстве – но только на данный момент.

– В смысле, видел раньше такие вещи? – спросила она. – Ты имеешь в виду – тогда, в переулке?

Мальчишка сверкнул на нее глазами через плечо.

– Ну да, конечно, и это тоже – твои дружки выдержали прямое попадание довольно мощного Инферно. Но я имею в виду – гораздо раньше, задолго до того, как ваши драгоценные лондонские волшебнички задумали прыгнуть выше головы. Это встречается периодически. Рано или поздно это всегда происходит. Послушай, тебе не кажется, что этот чертов Мэндрейк мог бы уже и прийти, учитывая, что поставлено на карту? Мы тут уже битый час кукуем.

Китти нахмурила лоб:

– Ты имеешь в виду, что уже встречал таких людей, как я?

– Ну разумеется! Сто раз, если не больше. Хм, я так понимаю, волшебники не дают вам читать книги по истории – неудивительно, что ты настолько невежественна.

Демон, не вставая, развернулся к ней лицом.

– А иначе как же, ты думаешь, пал Карфаген? Или Персия? Или Рим? Разумеется, их окружали враждебные государства, готовые воспользоваться слабостью великих империй, но на самом-то деле их погубил внутренний раскол. Ромул Августул, например, провел половину своего царствования, пытаясь справиться с собственным народом, и все это время Италию разоряли усатые остготы. Видишь ли, императорские джинны больше не могли контролировать плебс. Почему? А потому, что среди черни появилось слишком много таких, как ты, – устойчивых к нашей магии. Взрывы, Потоки, Инферно – все это едва опаляло им бороды. И разумеется, народ это понял – и захотел добиться каких-то прав, захотел наконец свергнуть волшебников. Воцарился такой хаос, что никто даже не заметил варварских орд, пока те не разорили Рим.

Мальчишка почесал нос.

– Думаю, что это было своего рода облегчение. Новое начало, и все такое. После этого в Вечном Городе долго-долго не было волшебников.

Китти растерянно поморгала. Историю она знала очень плохо, и все эти имена и названия ей почти ничего не говорили, однако же идея была ясна и оттого еще более поразительна.

– Ты хочешь сказать, что большинство римлян были невосприимчивы к магии?

– О нет! Процентов тридцать, не больше. Разумеется, в разной степени. Для хорошего восстания больше и не надо.

– Но нас-то никогда не было больше одиннадцати! А Лондон так велик!

– Одиннадцать процентов? Ну, для начала не так плохо.

– Нет. Одиннадцать человек. И все.

Мальчишка вскинул брови:

– Ну, вообще-то, не думаю, что ваша система вербовки была идеальной. С другой стороны, времени прошло еще слишком мало. Сколько лет назад Глэдстоун основал свою лавочку? Полтораста или около того? Ну, вот тебе и ответ. Устойчивость к магии распространяется не настолько быстро. Римом волшебники правили на протяжении пятисот лет, пока там не начались народные восстания. По городу распространяется все больше магии. Магия накапливается. Все большее и большее число детей рождаются с теми или иными способностями. Вот ты, например, что еще можешь делать? Видеть нас можешь?

– Нет. – Китти поморщилась. – Это умели Энн и Фред. У меня хорошие способности к выживанию, и больше ничего.

– Ну, это тоже немаловажный талант, – усмехнулся мальчишка. – Им пренебрегать не стоит.

– Стенли умел еще видеть магию в предметах – именно так мы увидели, что у тебя есть то ожерелье.

– Какое? Ах, Амулет! Ну да, эта способность – еще один талант. Так вот, по всей вероятности, в населении Лондона на данный момент зарождаются самые разнообразные способности. Таких людей, должно быть, уже сотни. Однако тебе не следует забывать, что большинство из них и не подозревают о собственных дарованиях. На то, чтобы люди разобрались, что к чему, требуется время. Вот ты как узнала о своем даре?

Китти стоило немалого труда вспомнить, что этот изящный, вежливый и чрезвычайно образованный парнишка – на самом деле демон, опасная и отвратительная тварь. Она уже открыла было рот – но заколебалась. Мальчишка раздраженно закатил глаза и вскинул руки.

– Послушай, не думай, будто я тут же брошусь об этом кому-то рассказывать, а уж тем более своему хозяину. Я ему ничем не обязан. И тем не менее я не собираюсь вытягивать из тебя твою историю клещами. Я не волшебник!

Это прозвучало довольно обиженно.

– Один демон напустил на меня Черную Молотилку, – призналась Китти неожиданно для себя самой.

– Ах да! Обезьяна Тэллоу! Я и забыл. Мальчишка лениво потянулся:

– Так вот, тебе приятно будет узнать, что Тэллоу уже нет в живых. Его слопала афритша. И весьма элегантно слопала, надо сказать. Нет, никаких подробностей ты от меня не услышишь. Пока не расскажешь о себе. Так что было после Молотилки?

И Китти, помимо своей воли, принялась рассказывать.

Когда она закончила, демон грустно пожал плечами:

– Видишь ли, проблема Пеннифезера состояла в том, что он был чересчур похож на волшебника, не так ли? Жадный, скрытный и узколобый. Он слишком любил тайны, хотел, чтобы все принадлежало ему одному. Неудивительно, что вас набралось всего одиннадцать. Если уж хочешь устроить революцию, мой тебе совет: привлеки на свою сторону побольше народу. Вы со своими взрывами и грабежами зашли в тупик.

Китти насупилась. Безмятежная уверенность, с которой говорил об этом демон, казалась ей оскорбительной.

– Ну, наверно, да.

– Не наверно, а точно. Главное – образование. Знания о прошлом. Вот почему волшебники дают вам такое отвратительное воспитание. Держу пари, вас только и пичкали, что патриотической шелухой на тему: «Почему Британия круче всех».

Он хихикнул.

– Самое удивительное, что возникновение в народе устойчивости к магии всегда застает врасплох и самих волшебников тоже. Каждая империя думает, что уж она-то не такая, как другие, что с ней-то такого не случится. Они забывают уроки прошлого, даже самые свежие. Глэдстоун не добрался бы до Праги так быстро, если бы половина чешской армии не устроила забастовку. Это серьезно ослабило империю. Но мой хозяин и его приятели уже позабыли об этом факте. Он понятия не имеет, как тебе удалось тогда расправиться с мулером. Кстати, они с Гирнеком и в самом деле чересчур задерживаются. Я начинаю думать, что с ним что-то стряслось. Увы, что бы это ни было, оно не смертельно, а то бы меня тут уже не было.

Якоб! Китти так увлеклась речами демона, что совсем позабыла о своем друге! Девушка покраснела. Она ведь разговаривает с врагом – с убийцей, похитителем, жутким нелюдем. Разве можно так терять бдительность?

– Знаешь, – продолжал демон доверительным тоном, – я вот все никак понять не могу. Ну почему ты явилась за этим Гирнеком? Ты ведь наверняка понимала, что это ловушка. Он сам говорил, что ты с ним уже много лет не виделась.

– Не виделась. Но ведь он попал в эту историю из-за меня, верно? – проскрежетала Китти.

– Ну да-а, – протянул демон. – Я просто нахожу это странным, только и всего.

– Да что ты можешь об этом знать, демон?! – Китти побледнела от ярости. – Ты же чудовище! Как ты вообще смеешь хотя бы представлять себе, что я чувствую?

Она просто кипела от злости.

Мальчишка неодобрительно цокнул языком.

– Позволь дать тебе дружеский совет, – сказал он. – Вот тебе, например, будет приятно, если тебя станут называть земляной тварью женского пола? Так вот, аналогичным образом, когда ты обращаешься к духу, такому, как я, слово «демон», откровенно говоря, является унизительным для нас обоих. Точный термин будет «джинн», хотя при желании можно добавить такие эпитеты, как «благородный» или «блистательный». Это просто вопрос вежливости. Чтобы нам с тобой и впредь оставаться в дружеских отношениях.

Китти хрипло расхохоталась:

– Какие могут быть дружеские отношения с демоном?

– Как правило, никаких. Все-таки уровень мышления чрезвычайно различен. Но тем не менее бывало…

Он не договорил и сделался задумчив.

– Да ну?

– Уж поверь.

– И когда же такое бывало?

– О-о, давным-давно… Не важно.

Мальчик-египтянин пожал плечами.

– Ты все сочиняешь.

Китти ждала продолжения, но мальчишка разглядывал свои ногти и молчал.

После длительной паузы Китти наконец нарушила тишину:

– Так все-таки, зачем Мэндрейк спас меня от волков? Я не вижу смысла.

Мальчишка хмыкнул:

– Это же очевидно. Ему нужен посох.

– Этот посох? Зачем?

– А ты как думаешь? Ради власти. Он пытается заполучить его раньше остальных.

Мальчишка говорил сухо и отрывисто. Похоже, у него испортилось настроение. И тут до Китти наконец дошло.

– Ты хочешь сказать, что этот посох – ценная вещь?

– Еще бы! Посох Глэдстоуна! Вы ведь это знали, иначе зачем было вламываться в гробницу?

Перед мысленным взором Китти вновь предстала театральная ложа и золотой ключ, брошенный на пол так, чтобы попасть в ее поле зрения. Она услышала голос их благодетеля, упомянувшего о посохе словно бы так, между прочим. Она увидела устремленные на нее бледные глаза Хопкинса, услышала, как он вполголоса осведомляется о посохе. Ей сделалось тошно – она поняла, что ее предали.

– А-а! Так ты не знала!

Джинн не сводил с нее блестящих глаз.

– Тебя подставили. Кто? Этот Хопкинс?

– Да, – ответила Китти слабым голосом. – И еще кто-то – его лица я так и не видела.

– Жаль. Наверняка это был один из ведущих волшебников. А что до того, который это мог быть, выбирай любого. Они все один хуже другого. И всегда готовы свалить грязную работу на кого-то еще, будь то джинн или человек.

Тут он моргнул, словно ему в голову пришла идея.

– Про голема ты, видимо, ничего не знаешь?

Китти это слово ничего не говорило. Она покачала головой.

– Я так и думал. Это огромная и вредная магическая тварь, которая в последнее время сеет хаос по всему Лондону. Им кто-то управляет, и мне ужасно хотелось бы знать, кто именно. Хотя бы потому, что он меня едва не прикончил.

Говоря это, мальчишка выглядел настолько возмущенным, что Китти с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться.

– А я-то думала, ты – благородный джинн, наделенный необычайным могуществом! – заметила она. – Как же вышло, что голем тебя одолел?

– Дело в том, что он устойчив к магии. А если я подбираюсь к нему вплотную, он высасывает мою энергию. У тебя и то больше шансов остановить его, чем у меня.

Он сказал это таким тоном, словно это была величайшая нелепость на свете.

– Ну, спасибочки! – ощетинилась Китти.

– Я серьезно. Сила голема – в манускрипте, который вложен ему в рот. Если подобраться поближе и выхватить рукопись у него изо рта, голем вернется к своему хозяину и снова превратится в глину. Я один раз видел такое, еще в Праге.

Китти рассеянно кивнула:

– По-моему, это не так уж сложно.

– Ну да, только для начала надо проникнуть сквозь удушающую черную тучу, которая его окутывает…

– А-а… Да, действительно…

– И как-то увернуться от его кулаков, которые без труда крушат бетонные стены…

– А-а.

– А в остальном – да, плевое дело.

– Ну, а если это так просто, – с жаром осведомилась Китти, – как же получилось, что волшебники до сих пор его не остановили?

Джинн холодно усмехнулся:

– Просто для этого требуется личная храбрость. Они ведь сами-то никогда ничего не делают. Все время полагаются на нас. Мэндрейк приказывает – я повинуюсь. Он сидит дома, я иду и рискую собственной шкурой. Так уж устроена жизнь.

Голос мальчишки сделался старым и усталым. Китти кивнула:

– Да, тяжело тебе…

Он пожал плечами:

– Так устроена жизнь. Выбора-то нет. Потому мне и стало интересно, отчего ты явилась спасать Гирнека. Посмотрим правде в глаза: это был дурацкий поступок, и никто не заставлял тебя это делать. Тебя никто ничего делать не заставляет. Ты сделала глупость, но из прекрасных побуждений. Поверь мне, приятно видеть такое после стольких лет общения с волшебниками.

– И вовсе не глупость! – возразила Китти. – А давно ты с ними общаешься?

– Пять тысяч лет или даже больше. Правда, с перерывами на век-другой, но, стоит пасть одной империи, вслед за ней тут же появляется другая. Британия – всего лишь последняя из них.

Китти посмотрела в темноту.

– Значит, со временем падет и Британия.

– О да. Она уже пошла трещинами. Тебе стоит побольше читать, тогда становятся видны общие тенденции. А-а, внизу кто-то есть. Наконец-то…

Мальчишка поднялся на ноги. Китти тоже встала. Теперь и до ее слуха донеслось шарканье ног и пара сдавленных ругательств. Кто-то поднимался по лестнице. Сердце у нее отчаянно заколотилось. Она снова подумала, не стоит ли сбежать, и снова подавила инстинктивный порыв.

Джинн взглянул на нее и усмехнулся. Сверкнули ослепительно белые зубы.

– Знаешь, очень приятно было с тобой побеседовать, – сказал он. – Надеюсь, мне не прикажут тебя убить.

Девушка и демон стояли в темноте и ждали. Шаги приближались.

НАТАНИЭЛЬ

43

Натаниэля привезли на Уайтхолл в бронированном лимузине. Его сопровождали Джейн Фаррар и трое молчаливых парней из ночной полиции. Слева от него сидел Якоб Гирнек, справа – полицейский. Натаниэль обратил внимание, что форменные брюки полицейского исполосованы и изодраны, а ногти на больших мозолистых руках обломаны. В воздухе висел резкий мускусный запах. Натаниэль взглянул на Джейн Фаррар, невозмутимо восседающую на переднем сиденье, и поймал себя на том, что гадает, не оборотень ли и она тоже. Хотя сомнительно: она была слишком сдержанна и слишком хрупкого сложения. Но, с другой стороны, наверняка никогда не скажешь.

В Вестминстер-Холле Натаниэля и Якоба отвели прямиком в большой зал приемов, где под потолком светились следящие шары, а за полированным столом сидели премьер-министр и прочие первые лица. Против обыкновения, на столе не было никаких изысканных закусок. Это говорило о том, что ситуация и впрямь считается чрезвычайно серьезной. Перед каждым стояла только бутылочка с газированной водой и стакан. Шеф полиции сидел теперь на почетном месте рядом с премьер-министром, и его лицо было исполнено удовлетворения. Госпожу Уайтвелл оттеснили куда-то в противоположный конец стола. Натаниэль на нее даже не взглянул. Он не сводил глаз с премьер-министра, пытаясь угадать хоть что-то по его лицу. Но мистер Деверокс смотрел в стол.

Здесь не было никого, кроме старших министров. Мистер Мейкпис также отсутствовал.

Сопровождавшие Натаниэля полицейские отдали честь шефу полиции Дювалю и, повинуясь его знаку, вышли из зала. Джейн Фаррар выступила вперед и деликатно кашлянула.

Мистер Деверокс поднял голову. Он вздохнул, как человек, которому предстоит выполнить дело, достойное сожаления.

– Да, госпожа Фаррар? Вы хотели о чем-то доложить?

– Да, сэр. Мистер Дюваль уже сообщил вам какие-либо подробности?

– Да, он кое-что упоминал. Пожалуйста, покороче.

– Да, сэр. Мы уже в течение нескольких дней наблюдали за деятельностью Джона Мэндрейка. Наше внимание привлекли некоторые мелкие противоречия в его недавних действиях – в последнее время его поступки сделались подозрительно двусмысленными и непоследовательными.

– Я протестую! – как можно вкрадчивее перебил ее Натаниэль. – Мой демон уничтожил взбунтовавшегося африта – что же тут двусмысленного?

Мистер Деверокс поднял руку:

– Да-да, Мэндрейк. У вас еще будет возможность высказаться. А пока что помалкивайте, прошу вас.

Джейн Фаррар прокашлялась.

– Позвольте уточнить, сэр: в последние несколько дней Мэндрейк неоднократно предпринимал поездки по Лондону с непонятной целью, и это во время кризиса, когда всем волшебникам следовало оставаться в Вестминстере, в ожидании приказов. Сегодня, во второй половине дня, когда он снова изволил отбыть в неизвестном направлении, мы отправили вслед за ним следящие шары. Мы проследили за ним вплоть до дома в восточном Лондоне, где он встретился со своим демоном и этим не располагающим к себе юнцом. Они расположились там, явно ожидая кого-то. Мы приняли решение выставить поблизости несколько ночных полицейских. Сегодня, поздно вечером, вблизи дома появилась направлявшаяся к нему девица. Когда полицейские ее остановили, она оказала сопротивление при аресте. Девица была вооружена: двое наших людей погибли, и еще четверо тяжело ранены при попытке ее арестовать. Тем не менее полицейские готовы были осуществить задержание, когда внезапно появился демон мистера Мэндрейка, который помог подозреваемой скрыться. В этот момент я сочла своим долгом арестовать мистера Мэндрейка.

Премьер-министр отхлебнул воды.

– А эта девушка, кто она?

– Мы предполагаем, сэр, что она – одна из членов Сопротивления, та, что выжила после нападения на аббатство. Представляется очевидным, что Мэндрейк уже в течение некоторого времени поддерживал с нею контакт. По всей видимости, именно он помог ей избегнуть правосудия. Я сочла разумным вынести это дело на ваше рассмотрение.

– Да, действительно.

Черные глаза мистера Деверокса в течение некоторого времени изучали Натаниэля.

– А когда ваши люди остановили девушку, посох Глэдстоуна был при ней?

Джейн Фаррар поджала губы:

– Нет, сэр, его при ней не было.

– Прошу вас, сэр, можно, я все объясню…

– Нет, Мэндрейк, нельзя. Вы хотите что-то добавить, Генри?

Шеф полиции во время доклада подчиненной нетерпеливо ерзал в кресле. Теперь он подался вперед и положил свои массивные руки на стол ладонями вниз. Он медленно ворочал головой, обводя взглядом всех министров по очереди.

– У меня, Руперт, уже давно возникли подозрения по поводу этого мальчишки, – начал он. – Еще когда я в первый раз его увидел, я сказал себе: «Да, этот Мэндрейк необычайно талантлив и чрезвычайно энергичен с виду, но что-то в нем не так, есть в нем какое-то двойное дно». Ну так вот, теперь мы все знаем, к чему он стремился, как он сумел вкрасться в доверие к бедной Джессике, как она, невзирая на его юный возраст, предоставила ему ответственную должность в департаменте внутренних дел. Что входило в его обязанности? Выследить организацию, именуемую Сопротивлением, по возможности уничтожить ее и сделать наш город безопаснее для всех нас. Что произошло за эти несколько месяцев? Сопротивление становилось все сильнее и сильнее. Венцом их террористической деятельности стало разграбление гробницы нашего Основателя. А все их возмутительные деяния нельзя и перечислить: Британский музей, магазины на Пиккадилли, Национальная галерея – все они подверглись нападению, а виновные так и не были обнаружены.

Натаниэль гневно шагнул вперед:

– Я уже неоднократно заявлял, что все это не имеет никакого отношения к…

Но тут в воздухе перед ним материализовалась оливково-зеленая полоса студенистого вещества, которая туго обвилась вокруг его головы, больно стянув ее и залепив рот. Мистер Мортенсен опустил руку.

– Продолжайте, Дюваль.

– Благодарю вас.

Шеф полиции взмахнул руками:

– И что же! Поначалу мы с госпожой Фаррар предполагали, что это удивительное отсутствие результатов является всего лишь плодом некомпетентности Мэндрейка. Но потом мы задались вопросом: не может ли это быть чем-то большим? Не может ли этот одаренный и амбициозный юноша быть участником куда более серьезного заговора? Мы начали присматриваться к нему. После разрушения музея он совершил подозрительное путешествие в Прагу, где – хотя в его тамошних действиях остается много неясного, – он, по нашим предположениям, встретился с иностранными волшебниками. Да, ужасно, госпожа Малбинди! Кто знает, какой вред причинил этот мальчишка, какие тайны он выдал. Известно только, что во время визита Мэндрейка в Прагу был убит один из лучших наших тамошних шпионов, человек, который много лет верой и правдой служил Британии.

На это среди министров поднялся глухой ропот. Мистер Дюваль побарабанил по столу толстыми, как сардельки, пальцами:

– Мэндрейк распространял невероятные слухи относительно лондонских беспорядков, утверждая, что за ними может стоять голем – да-да, госпожа Малбинди, вы не ошиблись, именно голем! Как это ни смешно, он, по всей видимости, сумел без особого труда заморочить голову бедняжке Джессике, и байка о големе была использована в качестве предлога для поездки в Прагу. Он вернулся, не привезя никаких доказательств своих безумных домыслов, и впоследствии, как мы только что слышали, был пойман с поличным на сношениях с Сопротивлением и враждебных действиях по отношению к нашей полиции. Вполне очевидно, что он хочет заполучить себе посох Глэдстоуна. Возможно даже, что именно он и подбил изменников проникнуть в гробницу. Я предполагаю немедленно отправить мистера Мэндреика в Тауэр и подвергнуть надлежащему допросу. Более того, я предлагаю взять это на себя.

На этот раз ропот был одобрительным. Мистер Деверокс пожал плечами. Из министров только госпожа Уайтвелл сидела молча, с каменным лицом. Дородный министр иностранных дел, Фрай, сказал:

– Вот и хорошо. Мне этот мальчишка никогда не нравился. У него слишком длинные волосы и физиономия наглая. Какие методы вы намерены применить, Дюваль?

– Быть может, Колодец Раскаяния? Я собирался погрузить его туда по самый нос, и пусть повисит так ночку. Это обычно заставляет изменников расколоться, если, конечно, мурены оставят им язык.

Фрай кивнул:

– Да, мурены… Кстати, как насчет второго ужина?

Мистер Мортенсен подался вперед.

– А как насчет Лебедки, Дюваль? Этот метод часто оказывается эффективным.

– Я нахожу, что наиболее надежный и испытанный метод – это все-таки Скорбный Шар.

– Быть может, по несколько часов в каждом?

– Быть может. Так что, Руперт, увести мерзавца?

Премьер-министр задумчиво надул щеки, откинулся на спинку кресла и неуверенно произнес:

– Думаю, да, Генри. Думаю, да.

Мистер Дюваль щелкнул пальцами. Из темного угла выступили четверо ночных полицейских. Шагая в ногу, они направились к пленнику. Их предводитель на ходу вынимал из кармана узкие серебряные наручники. На это Натаниэль, который и до того отчаянно дергался и жестикулировал, выразил настолько бурный протест, что из-под кляпа вырвался слабый придушенный возглас. Тут премьер-министр, казалось, что-то припомнил. Он поднял руку:

– Минуточку, Генри. Надо же разрешить юноше высказаться в свою защиту.

Шеф полиции раздраженно нахмурился:

– Стоит ли, Руперт? Будьте осторожны! Этот дьяволенок чрезвычайно хитер.

– Это уж мне решать, Генри.

Мистер Деверокс взглянул на Мортенсена. Тот нехотя взмахнул рукой. Студенистый кляп на губах Натаниэля испарился, оставив после себя горький привкус. Натаниэль вытащил из кармана платок и вытер пот со лба.

– Ну, говорите! – приказал Дюваль. – И смотрите, без лжи!

Натаниэль вытянулся и облизнул губы. В глазах старших волшебников он видел одну только ненависть. За исключением, может быть, самого мистера Деверокса – и это теперь была его единственная надежда. В глазах мистера Деверокса было нечто вроде неуверенности, смешанной с крайним раздражением. Натаниэль прокашлялся. Он давно гордился своими близкими отношениями с премьер-министром. Теперь пришла пора проверить их на прочность.

– Благодарю вас, сэр, что дали мне возможность высказаться, – начал он.

Он пытался придать своему голосу непринужденность и уверенность, но то и дело срывался на сдавленный писк. Одна только мысль о Доме Убеждения, части лондонского Тауэра, отведенной для допроса заключенных, повергала его в дрожь. Да, прав был Бартимеус: его действия сделали его уязвимым для его врагов. Теперь одна надежда – отболтаться.

– Инсинуации мистера Дюваля абсолютно беспочвенны, – сказал он, – а госпожа Фаррар исполняет свои обязанности, мягко говоря, излишне ревностно. Надеюсь, еще не поздно исправить тот ущерб, что они причинили.

Он услышал, как Джейн Фаррар сдержанно фыркнула где-то рядом. Мистер Дюваль издал протестующий рык, однако один-единственный взгляд премьер-министра заставил его умолкнуть. Натаниэль, слегка осмелев, продолжал:

– Моя поездка в Прагу не имеет никакого отношения к истории с той девушкой, сэр. Да, это правда: я по-прежнему считаю, что большая часть произошедших в Лондоне беспорядков – дело рук голема. Однако мое расследование этого дела еще не окончено. А тем временем я использовал этого юнца, – он кивнул в сторону Гирнека, – чтобы выманить изменницу Китти Джонс из ее укрытия. Это ее старый сообщник, и я заподозрил, что она может предпринять попытку его спасти. А оказавшись в моей власти, она вскоре рассказала бы, где находится посох, который я затем намеревался передать в ваши руки. Однако появление волков госпожи Фаррар полностью разрушило мои планы. Я рассчитываю, что ей будет вынесено суровое порицание.

– Да ведь мои люди практически схватили девчонку! – гневно вскричала Джейн Фаррар. – Но ваш демон унес ее прочь!

– Ну разумеется. – Натаниэль был сама любезность. – Потому что ваши люди разорвали бы ее в клочья. Они были исполнены жажды крови. И как бы мы тогда обнаружили посох?

– Это служащие имперской полиции, напрямую подчиняющиеся присутствующему здесь мистеру Дювалю…

– Вот именно. И трудно даже представить более жестокую и бестолковую организацию, – продолжал наступление Натаниэль. – Да, сэр, я признаю, что был чересчур скрытен, – заискивающе сказал он, обращаясь напрямую к мистеру Девероксу. – Однако я понимал, что дело чрезвычайно тонкое. Эта девица упряма и своевольна. Чтобы добыть посох, нужно было действовать крайне осмотрительно: за его возвращение я намеревался предложить ей отпустить на волю этого юнца. И я опасался, что мистер Дюваль с его обычной неуклюжестью может все испортить. Увы, так оно и случилось.

Ярость шефа полиции была довольно примечательным зрелищем. Его смугловатое лицо побагровело, точно свекла, жилы на шее и руках разбухли, как причальные канаты, а ногти – которые как будто сделались длиннее, чем минуту тому назад, – глубоко вонзились в крышку стола. Он еле мог говорить – его душил гнев.

– Охрана! Взять этого зловредного юнца! Я им сейчас займусь.

– Вы забываетесь, Генри.

Мистер Деверокс говорил негромко, но в его голосе звучала явственная угроза.

– Право судить и миловать принадлежит в нашем правительстве мне, и именно я буду решать судьбу Мэндрейка. Ваши обвинения меня никоим образом не удовлетворяют. Джон, – продолжал он, – так эта девушка, Китти Джонс, находится под охраной вашего демона?

– Да, сэр.

Лицо Натаниэля вытянулось от напряжения. Он еще не вырвался на свободу; темная тень Колодца Раскаяния еще витала над ним. Сейчас следовало быть особенно осторожным.

– Я отправил ее в укромное место, где я смог бы довести свой план до конца. Надеюсь, что эти длительные проволочки не погубят всего.

– И вы планировали вернуть посох мне? – спросил Деверокс, искоса наблюдая за ним.

– Разумеется, сэр! Я надеялся в один прекрасный день увидеть его в государственной сокровищнице рядом с Амулетом Самарканда, сэр.

Он выжидательно закусил губу. Разумеется, это был его козырь: похитив Амулет, он спас жизнь Девероксу – и нельзя было допустить, чтобы премьер-министр позабыл об этом сейчас.

– Возможно, мне это все-таки удастся, сэр, – добавил Натаниэль. – Если я отведу этого Гирнека к девчонке и пообещаю им обоим безопасность, думаю, она вернет мне посох в течение часа.

– А что же девчонка? Она останется на свободе?

– О нет, сэр! – усмехнулся Натаниэль. — Как только я получу посох, мы сможем спокойно, не торопясь допросить и ее, и Гирнека.

Его улыбка тут же исчезла, когда Якоб Гирнек пнул его ногой в лодыжку.

– Этот мальчишка – закоренелый лжец! – К мистеру Дювалю отчасти вернулась его былая уверенность. – Руперт, вы ведь не поверите этим…

– Я принял решение!

Премьер-министр подался вперед и сложил пальцы шпицем.

– В прошлом Мэндрейк уже доказал свою полезность и преданность. Так что возникшие сомнения стоит истолковать в его пользу. Поверим ему на слово. Пусть принесет посох. Если он это сделает, его подковерные действия будут прощены. Если нет, я приму версию событий, изложенную Генри, и заточу Мэндрейка в Тауэр. Удачный компромисс? Все довольны?

Он с улыбкой обвел взглядом злобно набычившегося мистера Дюваля и позеленевшего от страха Натаниэля.

– Вот и хорошо. Мэндрейк может идти. Тут, кажется, кто-то упомянул о еде? Для начала немного византийского вина!

По залу пролетел теплый ветерок. Незримые рабы выступили вперед, неся хрустальные бокалы и графины с винами абрикосового цвета. Джейн Фаррар пригнулась, когда мимо ее головы пронеслось блюдо колбасок из дичи.

– Но, сэр, неужели мы позволим, чтобы Мэндрейк отправился туда один?!

– Да-да, разумеется, надо послать с ним батальон солдат! – Дюваль раздраженно отпихнул предложенный бокал. – Мы поступим глупо, если доверимся ему!

Натаниэль был уже на полпути к двери. Услышав это, он поспешно вернулся:

– Сэр, ситуация чрезвычайно деликатная. Толпа волкоглавцев все погубит.

Мистер Деверокс смаковал вино.

– Превосходно! Эти легкие фруктовые тона… Что ж, думаю, здесь тоже можно найти компромисс. Мэндрейк отправится в сопровождении нескольких следящих шаров, так, чтобы мы могли наблюдать за каждым его движением. А теперь не будет ли кто-нибудь так любезен передать мне вон тот восхитительный кускус?

Натаниэль сковал Якоба Гирнека незримыми узами и, взяв его за локоть, вышел из зала. Победителем он себя не чувствовал. Пока что ему удалось загнать Дюваля в тупик, но если он не добудет посох, и притом в ближайшее время, это сулит самые мрачные перспективы. Натаниэль понимал, что израсходовал до капли все благоволение, которое испытывал к нему премьер-министр, а неприязнь прочих министров была просто физически ощутима. Его карьера и сама его жизнь висели на волоске.

Когда они пересекали вестибюль, откуда-то сбоку выступила им навстречу госпожа Уайтвелл. Натаниэль непримиримо взглянул на нее, но ничего не сказал. Она устремила на него ястребиный взор.

– Быть может, вы и сумели убедить нашего дорогого премьер-министра, – сказала она хриплым шепотом, – быть может, вы и отыщете посох, но теперь я знаю, что вы действовали у меня за спиной, намереваясь сделать карьеру за мой счет, и этого я вам не прощу. Нашему сотрудничеству пришел конец, и я не стану желать вам успеха. Можете сгнить в Дювалевом Тауэре, мне все равно.

И она стремительно ушла прочь, шелестя платьем, точно опавшей листвой. Натаниэль несколько секунд смотрел ей вслед. Потом, заметив, что Гирнек глядит на него с мрачной усмешкой в глазах, взял себя в руки и подал знак группке шоферов, ожидавших вызова на другом конце вестибюля.

Когда машина тронулась и поехала на север, над входом в здание материализовались четыре красных следящих шара и бесшумно поплыли следом.

БАРТИМЕУС

44

Я понял, что к чему, сразу, как они появились на лестнице. Я определил это по натянутой улыбке юного Гирнека и по тому, с какой неохотой он делал каждый шаг. Я видел это по холодному, стальному взгляду своего хозяина и по тому, как угрожающе близко держался он к своему пленнику. Нет, разумеется, Натаниэль пытался делать вид, что все хорошо и спокойно, рассчитывая усыпить бдительность девчонки. Назовите это интуицией, но я сразу сообразил, что все далеко не так радужно, как он хочет представить. Ну и, конечно, то, что на плечах Гирнека, стиснув ему глотку когтистыми ногами, незримо восседал фолиот, тоже о чем-то да говорило. Руки Гирнека были притянуты к телу длинным чешуйчатым хвостом фолиота, так что парень не мог предупредить девчонку ни словом, ни вздохом, ни жестом. Тонкие когти передних лап впивались ему в щеки, заставляя непрерывно улыбаться. При этом фолиот, не умолкая, нашептывал ему что-то на ухо, и вряд ли это были милые, приятные пустячки.^[2K88]

Но девчонка ничего этого не заметила. Увидев на лестнице Гирнека, она негромко вскрикнула и невольно подалась в его сторону.

– Пожалуйста, не подходите, госпожа Джонс!

Китти осталась на месте, но не сводила глаз со своего друга.

– Привет, Якоб, – сказала она.

Фолиот слегка разжал когти, чтобы его пленник смог прохрипеть:

– Привет, Китти.

– Ты что, ранен?

Пауза. Фолиот угрожающе поскреб щеку Гирнека.

– Нет.

Она слабо улыбнулась:

– Я… Я пришла, чтобы тебя спасти.

На этот раз ответом ей был скованный кивок. Когти фолиота снова вернулись на место. Губы Гирнека вновь растянулись в фальшивой улыбке, но я видел, что он отчаянно пытается предупредить ее взглядом.

– Не тревожься, Якоб, – твердо сказала девушка. – Я нас обоих вытащу.

Ну да, все это было чрезвычайно трогательно, просто-таки до слез, и я видел, что мой хозяин не просчитался: девчонка действительно весьма привязана к парню.^[2K89] Натаниэль наблюдал за их встречей пристально и расчетливо.

– Я пришел к вам с честным предложением, госпожа Джонс, – сказал он, что было бессовестной ложью.

Фолиот, незримо висящий на шее Гирнека, закатил глаза и беззвучно хихикнул.

Даже если бы я захотел предупредить девчонку насчет фолиота, было невозможно заговорить с нею, когда мой хозяин стоял прямо передо мной.^[2K90] Кроме того, хозяин был не единственной проблемой: теперь я заметил под потолком пару красных шаров. Волшебники издалека наблюдали за нами. Не стоило напрашиваться на неприятности. Так что я, как всегда, позорно стоял в стороне и ждал приказов.

– Я пришел с честным предложением, – повторил мой хозяин. Он вытянул руки^[2K91] вперед, ладонями вверх, показывая, что не таит никакого подвоха. – Никто, кроме меня, не знает, что вы здесь. Мы одни.

Снова брехня. Наблюдающие за нами шары кокетливо спрятались за стропила, словно смутившись. Фолиот изобразил возмущенную гримасу. Глаза Гирнека смотрели на девушку умоляюще, но она ничего не замечала.

– А волки? – коротко осведомилась она.

– Волки далеко – они все еще ищут вас, насколько мне известно. – Он улыбнулся одними губами. – Вряд ли вы можете требовать от меня каких-либо еще доказательств моих добрых намерений. Если бы не я, от вас бы сейчас осталась только груда костей в каком-нибудь проулке.

– В последний раз, когда мы с вами виделись, вы были далеко не столь щепетильны.

– Это правда.

Натаниэль отвесил то, что он сам, по всей видимости, считал изящным поклоном. Но с этими патлами и свисающими манжетами его поклон выглядел так, словно он просто споткнулся.

– Прошу прощения, что был так поспешен.

– Вы по-прежнему рассчитываете меня арестовать? Насколько я понимаю, вы именно за этим и похитили Якоба.

– Да, я подумал, что это поможет вытащить вас наружу. Но арестовывать? Честно говоря, все зависит от вас. Быть может, мы сумеем прийти к соглашению.

– Продолжайте.

– Но для начала – возможно, вы хотите подкрепиться или вам требуется первая помощь? Я вижу, что вы ранены, и вы наверняка устали. Я могу отправить своего раба, – тут он щелкнул пальцами в мою сторону, – и он принесет все, чего только пожелаете: еду, подогретое вино, тонизирующие напитки… Только попросите, и все будет исполнено.

Она покачала головой:

– Не нужна мне ваша волшебная дрянь.

– Но ведь что-то вам наверняка требуется? Перевязка? Душистые снадобья? Виски? Бартимеус может раздобыть все это в мгновение ока.^[2K92]

– Нет, – ответила она с каменным лицом, не купившись на его льстивые речи. – Так в чем же состоит ваше предложение? Я так понимаю, вам нужен посох?

Услышав это слово, Натаниэль слегка переменился в лице. Возможно, он был шокирован ее откровенностью – волшебники нечасто бывают так честны и прямолинейны. Он медленно кивнул:

– Он у вас?

Его тело застыло в напряжении. Он даже дышать перестал.

– У меня.

– Можно ли его быстро отыскать?

– Можно. Он выдохнул:

– Хорошо. Хорошо. Тогда у меня к вам следующее предложение. Внизу, на улице, ждет машина. Укажите мне, где находится посох, и вверьте его моему попечению. Как только он окажется в моих руках, вы с Гирнеком получите возможность безопасно уехать в любое место, какое выберете. У вас будет в запасе один день. Я так понимаю, что вы захотите покинуть страну – дня вам как раз хватит, чтобы собраться и уехать. Подумайте как следует над моими словами! Для такой неисправимой мятежницы, как вы, это чрезвычайно щедрое предложение. Прочие члены правительства не будут столь милосердны, в чем вы уже имели случай убедиться.

Однако девушку это не убедило.

– А где гарантии, что вы сдержите свое слово?

Он улыбнулся, стряхнул пылинку с рукава:

– Гарантий нет. Вам придется довериться мне.

– Не пойдет.

– У вас же нет выбора, госпожа Джонс! Вы уже практически загнаны в угол. При вас стоит на страже злобный демон…

Она растерянно оглянулась по сторонам. Я кашлянул и пояснил:

– Это я.

– И, помимо того, вам еще предстоит иметь дело со мной, – продолжал мой хозяин. – В прошлый раз я вас недооценил, но это больше не повторится. На самом деле, – добавил он, словно ему это только что пришло в голову, — мне было бы любопытно узнать, каков источник вашей магической защиты. Очень любопытно, на самом деле. Откуда она у вас? Кто вам ее предоставил?

Девушка ничего не ответила.

– Если вы поделитесь со мной этой информацией, – сказал Натаниэль, – если вы согласитесь откровенно рассказать о том времени, которое вы провели в Сопротивлении, я не просто отпущу вас на свободу.

Он шагнул вперед, коснулся ее руки. Она вздрогнула, но руки не отняла.

– Я могу вас озолотить, – сказал он. – Да-да, и, помимо этого, вы займете такое положение, которое вам и во сне не снилось. Такие простолюдины, как вы, – в избытке наделенные умом, отвагой и смекалкой, – могут завоевать себе место в правительстве, могут добиться реальной власти. Это ни для кого не секрет. Вы будете ежедневно общаться с первыми лицами нашего государства и узнаете много такого, от чего у вас голова пойдет кругом. Я могу вырвать вас из унылой, однообразной среды, где вы прозябаете, позволить вам заглянуть в наше славное прошлое, в те дни, когда волшебники-императоры попирали ногами весь мир. Вы и сами сможете сделаться частью нашей великой истории. К примеру, когда мы одержим победу в нынешней войне, в Америке будет заново открыто представительство Министерства по делам колоний, и нам потребуются толковые люди, которые смогут диктовать колониям нашу волю. Говорят, там можно приобрести обширные владения, госпожа Джонс, территории, на которых пока что обитают только дикие звери да горстка туземцев. Только представьте – вы станете знатной леди…

Тут Китти отошла в сторону. Его протянутая рука повисла в воздухе.

– Спасибо, но, думаю, мне это не подойдет.

Натаниэль насупился:

– Жаль. Так как насчет моего первоначального предложения? Вы согласны?

– Я хочу поговорить с Якобом.

– Да вот же он стоит.

Волшебник небрежно отошел на несколько шагов. Я тоже отступил подальше. Девушка придвинулась поближе к Гирнеку.

– С тобой точно все в порядке? – шепнула она. – Ты такой молчаливый…

Фолиот отпустил его горло, но пошевелил когтями у него перед носом в качестве сдержанного напоминания. Парень слабо кивнул:

– Со мной все отлично. Отлично.

– Я собираюсь принять предложение мистера Мэндрейка. Ты ничего не хочешь сказать?

Слабая-слабая улыбка.

– Нет-нет, Кэтлин. Ты можешь ему довериться.

Она поколебалась, кивнула, обернулась:

– Ну, хорошо. Мистер Мэндрейк, я так понимаю, что вы не хотите медлить ни минуты. Где ваша машина? Я отвезу вас туда, где посох.

Во время путешествия Натаниэль представлял собой беспорядочное смешение эмоций. На его лице одновременно отражались восторг, возбуждение и нескрываемый страх – в целом довольно неаппетитное зрелище. На месте ему не сиделось – он ерзал, то и дело оборачивался, чтобы взглянуть в заднее окно на проносящиеся мимо городские огни. С девушкой он обращался с навязчивой любезностью и в то же время с почти неприкрытым пренебрежением, то забрасывал ее вопросами, то переходил на завуалированные угрозы. Все остальные пассажиры, в отличие от него, были суровы и сдержанны. Гирнек и Китти напряженно смотрели вперед (у Гирнека по-прежнему висел на шее фолиот). Шофер, отделенный от нас стеклом, был просто виртуозом бесстрастности.^[2K93] Я же, хотя и был вынужден из-за недостатка места обернуться стоической морской свинкой, зажатой между ногой девушки и бардачком, держался, как всегда, с достоинством.

Мы степенно катили по ночному Лондону. На улицах не было ни души. Звезды над крышами начали мало-помалу гаснуть – стремительно приближался рассвет. Монотонно гудел мотор. Четыре красных огонька, невидимые Натаниэлю, подпрыгивали и раскачивались над самой крышей машины.

Девушка, в противоположность моему хозяину, вела себя очень сдержанно. Мне пришло в голову: она, должно быть, знает, что он ее обманет, – посмотрим правде в глаза, чтобы догадаться об этом, не надо обладать разумом джинна. И тем не менее она спокойно ехала навстречу своей судьбе. Морская свинка грустно покачала головой. Я более, чем когда-либо, восхищался решимостью Китти – и тем, с каким благородством она ее проявляла. Вот она, свобода воли! Я не могу себе позволить подобной роскоши в этом мире.

Повинуясь указаниям девушки, мы проехали на юг через центр города, пересекли реку и очутились в бедном районе, застроенном мелкими фабриками и скромными магазинчиками, вокруг которых теснились обветшавшие доходные дома, в основном трехэтажные. На улицах уже появились первые пешеходы, которые, сутулясь, торопились на работу. Мимо проплыла пара полуафритов и один дородный бес-посланец, с трудом волочащий гигантский сверток. Наконец мы свернули на узкую улочку с булыжной мостовой, которая проходила под низкой аркой и упиралась в заброшенные конюшни.

– Здесь.

Девушка постучала в стеклянную перегородку. Деревянная колода припарковала машину у тротуара и застыла, ожидая приказов. Остальные вышли, окоченевшие и продрогшие от утреннего холодка. Морская свинка расправила свою сущность и снова приняла облик Птолемея. Я огляделся и увидел зависшие вдалеке следящие шары.

По обе стороны от нас тянулись ряды узких беленых домиков, где раньше обитали кучеры. Тут и теперь кто-то жил, но в целом квартал выглядел несколько заброшенным. Девушка, не говоря ни слова, направилась к ступенькам, ведущим вниз, к двери подвала. Натаниэль, подталкивая перед собой Гирнека, последовал за ней. Я замыкал шествие.

Хозяин обернулся ко мне и сказал через плечо:

– Если она выкинет какой-нибудь фокус, убей ее.

– Нельзя ли уточнить? – осведомился я. – Какой именно фокус? Фокусы с картами или индийской веревкой считаются?

Он смерил меня убийственным взглядом.

– Все, что может нарушить мое соглашение с ней, все, что может причинить мне вред или способствовать ее бегству. Так ясно?

– Как божий день!

Девушка пошарила в темноте у двери и вытащила из какой-то щели ключ. Мгновением позже дверь со скрипом распахнулась. Не говоря ни слова, Китти переступила порог. Мы трое ввалились следом.

В течение некоторого времени мы петляли друг за другом по каким-то подвальным помещениям: Китти, Гирнек, Натаниэль и я словно плясали какую-то медленную и унылую летку-енку. Девушка, по всей видимости, хорошо знала дорогу. Она периодически щелкала выключателями, пригибалась перед низкими дверными проемами, в которых мы, остальные, стукались лбами, и ни разу не оглянулась назад. Это был настоящий лабиринт. Я даже начал подумывать о том, не уместнее ли сменить облик на минотавра.

Оглядываясь назад, я неизменно видел отсвет как минимум одного шара, летящего следом. За нами по-прежнему наблюдали издалека.

Когда девушка наконец остановились, мы очутились в небольшом боковом ответвлении главного подвала. Она включила хилую лампочку. Помещение было пустым, если не считать поленницы в дальнем углу. С потолка капала вода и ручейками расползалась по полу. Натаниэль сморщил нос.

– Ну? – бросил он. – Я ничего не вижу. Девчонка подошла к поленнице и ткнула ногой куда-то под бревна. Раздался скрип, и часть кирпичной стены медленно отошла в сторону, открыв зияющий черный провал.

– Стойте где стоите! Не входите туда.

Мой хозяин впервые оставил Гирнека одного, поспешно подошел и встал между Китти и потайной дверью.

– Бартимеус, войди внутрь и доложи о том, что ты там увидишь. Если посох там, принеси его мне.

Я приблизился к двери – куда более опасливо, чем то мне свойственно. Я окружил себя Щитом на случай, если внутри подстерегают какие-либо ловушки. Подходя к двери, я ощутил предостерегающую вибрацию на всех семи планах, что говорило о присутствии могущественной магии. Я осторожно просунул голову в дверь и огляделся.

За дверью обнаружилось нечто вроде шкафа-переростка: убогая дыра, наполовину заставленная дешевыми финтифлюшками, которые девчонка и ее приятели наворовали у волшебников. Стеклянные шары, металлические коробки – короче, разнообразное барахло, ничего особо ценного.^[2K94]

Единственным исключением был предмет, небрежно прислоненный к стенке в дальнем углу, в неуместном соседстве с несколькими взрывающимися пиками.

Когда я видел посох издалека, поверх пылающих крыш Праги, он сверкал и потрескивал грозовой мощью. Из разрыва облаков к нему устремлялись молнии, опоясывающие небо, его огромная тень досягала до самых облаков. Целый город пал перед его гневом. А теперь он скромно стоял в пыльной каморке, и паук как ни в чем не бывало плел сеть между его резным набалдашником и трещиной в стене.

И тем не менее в нем по-прежнему дремала скрытая мощь. Его аура мощно пульсировала, наполняя комнату светом (на высших планах). Такие предметы – это не игрушки. Я взял посох Глэдстоуна двумя пальцами, опасливо и брезгливо, как человек, вынимающий червяка из яблока, вынес его из потайной кладовки и вручил своему хозяину.

Ох, как был счастлив Натаниэль! Облегчение буквально хлынуло из него наружу. Он взял у меня посох и принялся разглядывать, и аура артефакта озаряла черты его лица тусклым сиянием.

– Мистер Мэндрейк! – это заговорила девчонка.

Она теперь стояла рядом с Гирнеком, обняв его за плечи одной рукой, словно желая защитить. Невидимый фолиот переполз на противоположное плечо Гирнека и смотрел на Китти с глубоким недоверием. Возможно, он чуял ее врожденную устойчивость к магии.

– Мистер Мэндрейк, – сказала она, – я свою часть сделки выполнила. Теперь вы должны нас освободить.

– Да-да. – Мой хозяин даже не соизволил поднять голову – он разглядывал посох. Разумеется. Я сейчас отдам соответствующие распоряжения. Вам дадут сопровождающих. Но для начала давайте выберемся из этого мрачного места.

К тому времени, как мы вышли из подвала, лучи утреннего солнца уже коснулись стен конюшен и слабо отсвечивали на хромированных боках лимузина, стоящего на противоположной стороне проезда. Шофер сидел на своем месте, точно каменный, глядя прямо перед собой. Такое впечатление, что за все то время, что нас не было, он ни разу не шелохнулся. Тут девушка повторила свою попытку. Она очень устала. В ее голосе не слышалось особой надежды.

– Нам не нужны сопровождающие, мистер Мэндрейк, – сказала она. – Отсюда мы и сами доберемся, куда нам надо.

Мой хозяин как раз поднялся по лестнице, сжимая в руке посох. Поначалу он как будто не услышал ее. Он пребывал далеко отсюда, и мысли его были заняты другим. Потом моргнул, остановился как вкопанный и уставился на Китти, точно впервые увидел.

– Вы же обещали, – сказала девушка.

– Обещал… – Он рассеянно нахмурился.

– Обещали отпустить нас.

Я заметил, что она слегка подалась вперед, словно готовясь к рывку. Мне стало интересно, что же она сделает.

– Ах да!

Было время, пару лет тому назад, когда Натаниэль выполнил бы любой уговор, который он заключил. Он счел бы ниже своего достоинства нарушить обещание, даже невзирая на вражду с девчонкой. Возможно, даже и теперь ему было отчасти не по душе то, что он делает. И уж конечно он немного поколебался, словно действительно не знал, на что решиться. Потом я увидел, как он стрельнул глазами наверх, в сторону красных шаров, которые вынырнули из подвала и снова висели в небе. Глаза его потемнели. Его хозяева смотрели на него – и это решило дело.

Разговаривая, он поправлял манжеты, но теперь его сходство с прочими волшебниками было прочнее и глубже, чем это поверхностное подражание.

– Обещания, данные террористам, вряд ли к чему-то обязывают, госпожа Джонс, – произнес он. – Наш уговор недействителен. Вас подвергнут допросу и будут судить за измену. Я лично доставлю вас в Тауэр. И не пытайтесь ничего предпринять! – Он угрожающе повысил голос: девушка сунула руку за пазуху. — Жизнь вашего друга висит на волоске. Софокл, покажись!

Ухмыляющийся фолиот на плечах Гирнека сделался видимым на первом плане, нагло подмигнул девчонке и щелкнул зубами возле уха Гирнека.

Девушка ссутулилась и поникла.

– Хорошо… – сказала она.

– Ваше оружие – или что там у вас за пазухой. Покажите его. Медленно.

Она заколебалась.

– Это не оружие…

Голос Натаниэля сделался грозным.

– У меня нет времени на эти штучки! Покажите его, или ваш друг останется без уха!

– Это не оружие. Это подарок.

С этими словами она вытащила руку из-за пазухи. У нее в пальцах сверкнуло что-то маленькое, круглое, блестящее. Бронзовый диск.

Глаза Натаниэля расширились.

– Но ведь это же мое! Мое гадательное зеркало!^[2K95]

Девушка кивнула:

– Получите его обратно.

Она взмахнула рукой. Диск, вращаясь, взлетел высоко в небо. Мы инстинктивно проводили его взглядом: Натаниэль, фолиот и я. Пока мы глазели, девчонка действовала. Она протянула руки, ухватила фолиота за тощую шею и сдернула его с плеч Гирнека. Застигнутый врасплох бес выпустил из когтей свою добычу, его лапы беспомощно замолотили но воздуху, однако тонкий хвост обвился вокруг лица Гирнека, хлестнув, точно кнут, и принялся стягиваться тугой петлей. Гирнек вскрикнул, пытаясь сорвать с себя хвост.

Натаниэль сделал шаг назад, провожая взглядом летящий диск. Он по-прежнему сжимал в руке посох, но вытянул свободную руку, надеясь поймать диск.

Девчонка изо всех сил стиснула шею фолиота. Глаза у него вылезли на лоб, лицо побагровело.

Хвост все сильнее сдавливал голову Гирнека.

Я наблюдал за всем происходящим с большим интересом. Китти сейчас полагалась на свою сопротивляемость, на способность противостоять магии фолиота. Все зависело от того, насколько сильна эта сопротивляемость. Фолиот вполне мог прийти в себя,раздавить Гирнеку череп, а потом расправиться и с самой девчонкой. Однако она была сильна и очень зла. Морда фолиота распухла. Он издал укоризненный звук. Развязка была близка. С хлопком, похожим на звук лопнувшего шарика, фолиот взорвался и превратился в пар, от хвоста до кончиков когтей. Облачко пара быстро растаяло в воздухе. Китти с Гирнеком оба потеряли равновесие и упали на землю.

Гадательное зеркало благополучно приземлилось в руку Натаниэля. Он опустил взгляд, и только теперь сообразил, что произошло. Его пленники, пошатываясь, поднимались на ноги.

– Бартимеус! – возопил он.

Я спокойно восседал на бетонном столбике. Я посмотрел на него:

– Да?

– Ты почему не воспрепятствовал? Я же дал тебе точные инструкции.

– Дал, дал.

Я почесал в затылке.

– Я велел тебе убить ее, если она что-нибудь предпримет!

– Машина! Бежим к машине!

Девчонка уже бросилась прочь, волоча за собой Гирнека. Они мчались по булыжной мостовой в сторону лимузина. Это было даже интереснее ацтекской игры в мяч. Мне только попкорна не хватало.

– И что же? – Натаниэль пылал праведным гневом.

– Ты велел мне убить ее, если она нарушит условия вашего соглашения.

– Да! Например, попытается сбежать что она как раз и делает! Быстрее! А не то Испепеляющее Пламя…

Я весело ухмыльнулся:

– Но соглашение-то расторгнуто и недействительно! Ты сам его нарушил не далее как пару минут назад – и притом довольно подлым образом, не могу не отметить. Так что она его нарушить уже не может, не правда ли? Знаешь, если положить этот посох на землю, тебе будет гораздо удобнее рвать на себе волосы.

– Ах ты! Я отменяю все предыдущие приказы и отдаю новый, который ты не сможешь вывернуть наизнанку! Не дай им уехать в этой машине!

– Ну ладно.

Ничего не поделаешь, надо повиноваться. Я не спеша спрыгнул со столбика и не торопясь ринулся в погоню.

Все то время, пока Натаниэль разорялся, мы с ним наблюдали, как наши приятели со всех ног мчатся по мостовой. Девчонка бежала впереди. Теперь она поравнялась с лимузином и распахнула дверцу водителя, явно намереваясь заставить его увезти их отсюда. Шофер, который все это время не проявлял ни малейшего интереса к происходящему, продолжал сидеть, глядя перед собой. Китти принялась орать на него, выкрикивая какие-то приказы. Потом дернула его за плечо. Шофер покачнулся и свалился вбок, прямо на ошеломленную девушку, а потом рухнул ничком на мостовую. Одна его рука бессильно откинулась в сторону.

На пару секунд все мы прекратили делать то, что делали. Девушка замерла, вероятно, удивляясь собственной силе. Я размышлял об уникальной профессиональной чести британского труженика старого закала. И даже мой хозяин ненадолго прекратил исходить пеной от удивления. Потом все подошли поближе.

– Сюрприз! – Из-за машины вынырнула улыбающаяся физиономия.

Точнее, не улыбающаяся, а ухмыляющаяся – черепа ведь, как известно, улыбаться не могут. И тем не менее от него исходила некая необузданная веселость, которая ужасно не вязалась с жидкими белыми волосами, перемазанными речным илом, с раскисшими черными тряпками, свисающими с костей, и с гнилостной кладбищенской вонью, которую донес до нас утренний ветерок.

– Уй-я!

Это я – красноречив, как всегда.

Гремя костями, африт Гонорий со злорадным воплем вскочил на капот машины, подбоченясь, сверкая торчащими бедренными костями, склонив набок череп. И оттуда, озаренный светом восходящего солнца, по очереди смерил взглядом нас всех.

КИТТИ

45

На несколько секунд Китти забыла о том, что стоит на булыжной мостовой и дышит утренним воздухом – она перенеслась обратно под землю, в темный склеп, где смерть дышала ей в лицо и один за другим гибли ее друзья. Тот же ужас, та же беспомощность. Китти ощутила, как ее сила и решимость рассыпались прахом, словно сгоревшая бумага. У нее перехватило дыхание.

Потом она рассердилась на демона Бартимеуса. Теперь стало ясно, что его заявление, будто он уничтожил скелет, было очередной ложью. Потом Китти подумала о Якобе, который стоял и дрожал рядом с ней. Из-за нее он теперь погибнет – Китти знала это совершенно точно и ненавидела себя за это.

Скелет лишился большей части своей одежды, а то, что осталось, висело бесформенными клочьями на желтовато-белых костях. Золотая маска куда-то делась, багровые огоньки горели теперь в темных глазницах черепа. Сквозь ребра и останки сюртука просвечивало солнце. От брюк ничего не осталось, туфли тоже исчезли. Однако энергии у скелета не убыло. Он прыгал с ноги на ногу с жутковатым порывистым проворством.

– Ну, разве не чудесно? – Веселый голос, исходящий из-за шатающихся зубов, звучал отчетливо, точно колокол. – На большее нельзя было и надеяться! Вот он я, радостный, как ягненок, хотя хрящи у меня слегка отсырели. Я снова готов взяться за дело. Чего же я хотел? Отыскать свое утраченное имущество, забрать его и пуститься своей дорогой. А что я нашел? Мой посох – да! Целый и невредимый, как новенький! Но мало того – к нему прилагаются еще два ягненочка, с которыми можно позабавиться: два маленьких ягненочка, о которых я думал все время, пока меня несло через дельту в холодной-прехолодной воде и мой великолепный костюм гнил у меня на костях. О, не пытайся сделать вид, будто ты тут ни при чем, дорогая. – Пронзительный голос превратился в рык. Череп повернулся в сторону Китти. – Ты – одна из них. Маленькая мышка, которая потревожила покой моего хозяина, забрала его посох и думает, будто приличная барышня может носить в сумочке мерзкое серебро. С тобой я разберусь последней!

Скелет подпрыгнул, вытянулся, постучал плесневыми костями по капоту лимузина и ткнул пальцем в сторону Бартимеуса, который по-прежнему оставался в облике смуглокожего мальчика.

– И еще ты, – сказал он. – Тот, кто украл у меня лицо. Тот, кто утопил меня в Темзе. Ох, как я зол на тебя!

Возможно, демон и испугался, но, во всяком случае, виду он не подал.

– Да, я тебя понимаю, – холодно ответил он. – По правде говоря, я и сам несколько разочарован. Не будешь ли ты так любезен объяснить, как ты здесь очутился?

Скелет яростно клацнул челюстью.

– Чистая случайность спасла меня от забвения, – прошипел он. – Меня несло течением, беспомощного, в холодной-прехолодной тьме, и тут я наткнулся локтем на ржавую цепь, ведущую на дно, к якорю, лежащему на дне реки. Я мгновенно ухватился за цепь пальцами и зубами. Борясь с водой, стремящейся в океан, я пополз наверх, к свету. И куда же я выбрался? Это была старая баржа, поставленная на прикол на ночь. По мере того как жестокая вода стекала с моих костей, ко мне возвращались силы. И чего же я хотел? Мести! Но сперва посох, который вернет мне мою силу. Я день и ночь бродил вдоль берега, вынюхивая его ауру, как собака… И сегодня, – в его голосе внезапно прорвалась буйная радость, – я его нашел, выследил его до этого самого двора и уютно поджидал его наедине с этим парнем, что на земле, – он пренебрежительно указал носком ноги на труп шофера. – Боюсь, он оказался не очень занимательным собеседником.

Бартимеус кивнул:

– Ну да, люди не славятся остроумием. Они очень скучные.

– Да-да, не правда ли?

– Просто кошмар какой-то.

– Угу. Эгей! – Скелет негодующе вскинул голову. – Да ты просто пытаешься переменить тему!

– Вовсе нет. Ты говорил, что ужасно зол на меня.

– Вот именно. О чем это я?.. Ужасно зол… Два ягненочка, девчонка и джинн…

Он, казалось, совсем утратил нить своих рассуждений.

Китти указала большим пальцем через плечо на волшебника Мэндрейка:

– А как же он?

Мэндрейк вздрогнул:

– Да я в жизни не видел этого замечательного африта! На меня ему злиться не за что.

Огоньки в глазницах черепа вспыхнули ярче.

– Если не считать того, что у тебя в руке мой посох. Это тебе не пустяк! И хуже того, ты собираешься им воспользоваться! Да-да! Не отпирайся, ты – волшебник!

Его возмущение стоило подогреть. Китти прокашлялась.

– Это он заставил меня украсть его, – сказала она. – Все это — его рук дело. Все. И Бартимеуса на тебя натравил тоже он.

– В самом деле? – Скелет смерил Джона Мэндрейка взглядом. – Как интересно…

Он снова наклонился к Бартимеусу:

– Она права, не так ли? Этот хлыщ с посохом – действительно твой хозяин?

Молодой египтянин очень убедительно изобразил смущение.

– Боюсь, что да…

– Ц-ц! Надо же. Ну, не беспокойся. Его я тоже убью – после того, как убью тебя.

Не успев договорить, скелет поднял палец. Зеленая вспышка ударила в то место, где только что стоял демон, но мальчишка уже исчез – он сделал сальто на мостовой и ловко приземлился на мусорный бак у соседнего дома. Китти, Якоб и Джон Мэндрейк в едином порыве повернулись и бросились бежать в сторону арки, которая вела из конюшенного проезда на улицу. Китти была самой быстроногой, и именно она первой заметила, как внезапно потемнело вокруг: утреннее солнце приугасло, как будто кто-то высасывал его свет. Девушка замедлила бег и наконец остановилась. Сквозь арку во двор конюшен вползали тонкие, извилистые щупальца тьмы, а вслед за ними появилось темное облако. Улицы стало совсем не видно, двор конюшен оказался отрезан от окружающего мира.

И что теперь? Китти беспомощно переглянулась с Якобом и посмотрела назад. Мальчишка-египтянин отрастил крылья и порхал по двору, уворачиваясь от подпрыгивающего скелета.

– Держитесь подальше от этого облака! – сказал Джон Мэндрейк негромким, срывающимся голосом. Он был рядом с ними, глаза его были расширены, и он потихоньку пятился назад. – Думаю, оно очень опасно!

– Можно подумать, тебе не пофиг! – фыркнула Китти. Однако тоже начала отступать.

Облако тянулось в их сторону. Его окружала гробовая тишина, по двору распространился головокружительный запах сырой земли.

Якоб коснулся ее руки:

– Ты слышишь?..

– Да.

Из глубины нависшей тени доносились тяжкие шаги. Что-то приближалось.

– Надо убраться отсюда, – сказала Китти. – Бежим в подвал.

Они повернулись и бросились к лестнице, которая вела в кладовую мистера Пеннифезера. На другом конце двора скелет, который понапрасну расходовал свои молнии на шустрого и увертливого демона, заметил их и захлопал в ладоши. Земля под ногами задрожала. Балка над дверью, ведущей в подвал, переломилась пополам, и на лестницу обрушилась добрая тонна кирпича. Когда улеглась пыль, двери больше не было.

Скелет, подпрыгивая и подскакивая, направился к ним.

– Этот треклятый демон чересчур проворен, – сказал он. – Я передумал. Первыми будете вы двое.

– А меня-то за что? – ахнул Якоб. – Я же ничего не сделал.

– Я знаю, дорогое дитя, – ответил скелет, блеснув глазницами. – Но ты полон жизни. А я, после того как столько времени провел под водой, явно нуждаюсь в том, чтобы подкрепить силы.

Он протянул руку – и только тут впервые заметил черное облако, ползущее через двор, высасывающее из воздуха свет. Скелет уставился в черноту, растерянно отвесив челюсть.

– Ох ты! – негромко сказал он. – А это что такое?

Китти с Якобом попятились в сторону и прижались к стене. Скелет не обратил на это внимания. Он вильнул тазом, развернулся лицом к облаку и крикнул что-то на непонятном языке. Китти почувствовала, как вздрогнул стоящий рядом с ней Якоб.

– Это на чешском, – прошептал он. — Что-то вроде: «Я бросаю тебе вызов!»

Череп развернулся на сто восемьдесят градусов и уставился на них.

– Прошу прощения, ребятки, подождите минуточку. У меня тут незаконченное дело. Буквально полсекундочки, и я снова займусь вами. Ждите здесь.

Он, гремя костями, отошел в сторону, и встал посреди двора, не сводя глазниц с колышущегося облака. Китти попыталась собраться с мыслями. Она огляделась вокруг. Улица была поглощена мраком, солнце превратилось в мутный диск, едва проглядывающий на небе. Выход из конюшен был прегражден грозной тьмой, со всех остальных сторон смотрели сплошные стены и зарешеченные окна. Китти выругалась. Будь у нее хоть один шар, можно было бы пробить путь наружу, а так они были беспомощны, словно крысы в ловушке.

Они ощутили порыв ветра, и на землю рядом с ними непринужденно опустилась крылатая фигурка. Демон Бартимеус сложил за спиной свои полупрозрачные крылья и любезно кивнул ей. Китти съежилась.

– О, не волнуйся! – сказал мальчишка. – У меня приказ: не дать тебе уехать на той машине. Если ты приблизишься к ней, мне придется тебя остановить. А в остальном делай что хочешь.

Китти нахмурилась:

– Что происходит? Откуда эта тьма?

Мальчишка сокрушенно вздохнул:

– Помнишь, я тебе говорил про голема? Так вот, это он и есть. Кто-то решил вмешаться. А почему – угадать проще простого. Все наши беды — из-за этого несчастного посоха. Да, кстати… – Он прищурился, вглядываясь во мглу. – Что он там?.. О нет! Только не говорите, что он… Нет, таки да. Вот же глупый мальчишка!

– Кто – он?

– Да мой драгоценный хозяин. Он пытается привести посох в действие.

На другой стороне двора, неподалеку от лимузина, стоял, прижавшись к стене, волшебник Джон Мэндрейк. Не обращая внимания на действия скелета – а скелет сейчас прыгал взад-вперед по мостовой, выкрикивая оскорбления в адрес надвигающейся тучи, – он стоял, опираясь на посох и опустив голову, и глаза его были прикрыты, как будто он дремал. Китти показалось, что она видит, как его губы шевелятся, произнося какие-то слова.

– Это все добром не кончится! – сказал демон. – Если он попытается пустить в ход какую-нибудь простейшую формулу активации, не использовав заклятий Подкрепления и Безмолвия, это сулит ему крупные неприятности. Он просто не представляет, какая сила заключена в этом посохе. Мощь двух маридов, как минимум. Он чересчур честолюбив, это его вечная проблема.

И демон грустно покачал головой. Китти из всего этого почти ничего не поняла, да и не очень-то стремилась.

– Пожалуйста, Бартимеус… тебя ведь Бартимеусом зовут? Скажи, как нам выбраться отсюда? Ты можешь проломить стену?

Темные глаза мальчишки взглянули на нее оценивающе.

– А зачем? Почему я должен это делать?

– Ну-у… Ты ведь… Ты ведь не хочешь нам зла? Ты только выполнял приказы…

Она говорила не очень уверенно. Мальчишка нахмурился:

– Я – злобный демон. Ты сама так говорила. И в любом случае, даже если бы я и правда хотел вам помочь, сейчас не стоит привлекать к себе внимание. Наш приятель африт пока что позабыл про нас. Он вспомнил осаду Праги, где такие големы, как этот, наводили панику на войска Глэдстоуна.

– Он что-то делает, – прошептал Якоб. – Скелет, в смысле.

– Ага. Пригнитесь.

Облако тьмы на несколько секунд застыло в своем продвижении, словно ужимки скачущего перед ним скелета повергли его в замешательство. Но потом оно, казалось, приняло решение. Щупальца тьмы потянулись в сторону Мэндрейка и посоха. Но и скелет не остался в бездействии: он поднял руку. Из руки вырвался сверкающий поток бледного света, который ударил в тучу. Раздался глухой удар, точно взрыв за массивными дверями. Обрывки черной тучи полетели во все стороны, извиваясь и тая в жарких лучах утреннего солнца, которое внезапно засияло с новой силой.

Бартимеус одобрительно хмыкнул:

– Недурно, недурно. Однако это ему не поможет.

Якоб с Китти затаили дыхание. Теперь, когда облако рассеялось, они увидели посреди двора гигантскую фигуру, отдаленно напоминающую человека, но при этом огромную, массивную, с грубыми, неуклюжими конечностями и колоссальной, похожей на каменную плиту головой, сидящей прямо на плечах. Исчезновение облака, казалось, выбило голема из колеи. Он бестолково размахивал руками, словно пытался собрать развеявшуюся тьму. Когда ему это не удалось, он, совершенно игнорируя торжествующие вопли скелета, тяжело зашагал дальше.

– Хм, Мэндрейку стоит поторопиться с этим заклинанием, – заметил Бартимеус. – Оп-па! Наш Гонорий снова вступил в дело!

– Прочь! – разнесся эхом по двору вопль скелета. – Посох моя собственность! Я бросаю тебе вызов! Не для того я стерег его больше сотни лет, чтобы какой-то трус его у меня похитил. Я вижу, как ты пялишься на меня сквозь этот глаз! Я вырву его и раздавлю в кулаке!

С этими словами он выпустил в голема еще несколько магических молний, однако голему это не причинило ни малейшего вреда.

Каменная фигура все шагала вперед. Теперь Китти были отчетливее видны детали головы: два условных глаза, просто дырки, а над ними, в середине лба – третий, побольше и куда более тщательно изготовленный. Этот глаз ворочался вправо-влево и сиял, как белое пламя. Расположенный ниже рот был всего лишь корявой дырой, тоже условной и совершенно бесполезной. Китти вспомнила слова демона: где-то в этом ужасном рту – волшебный манускрипт, который и придает чудовищу его силу.

Раздался вызывающий вопль. Африт Гонорий, разъяренный тем, что его магические атаки ни к чему не привели, бросился наперерез надвигающемуся голему. Крохотный на фоне массивной фигуры, скелет согнул колени и прыгнул, при этом из его рта и рук вырвались потоки магической энергии. Он приземлился прямо на грудь голему, обхватил костлявыми руками его шею, обвил ногами торс. Там, где скелет соприкоснулся с големом, поднялось голубое пламя. Голем остановился как вкопанный, поднял массивную, похожую на дубину руку и схватил скелет за лопатку.

На некоторое время двое противников замерли, сцепившись, в гробовом молчании. Пламя вздымалось все выше. Запахло паленым, повеяло немыслимым холодом.

А потом вдруг — грохот, яркая вспышка голубого света…

И скелет разлетелся вдребезги.

Осколки костей градом посыпались на мостовую.

– Странно…

Бартимеус сидел на земле, скрестив ноги. У него был вид зрителя, захваченного чрезвычайно интересным зрелищем.

– Действительно, очень странно. Понимаете, Гонорию ведь не обязательно было это делать. Это был безрассудный поступок, чистое самоубийство – хотя, конечно, в отваге ему не откажешь. Он, конечно, совершенно спятил, но все равно ведь он должен был понимать, что голем его убьет, как вы думаете? Големы уничтожают нашу магию, разносят в пыль нашу сущность, даже если эта сущность заключена в кости. Непонятно. Возможно, он все-таки устал от этого мира. Вот ты, Китти Джонс, можешь понять, зачем он это сделал?

– Китти… – Якоб настойчиво дергал ее за рукав. – Выход свободен. Мы можем выскользнуть наружу.

– Да…

Китти еще раз взглянула в сторону Мэндрейка. Он по-прежнему стоял, закрыв глаза и повторяя слова какого-то заклинания.

– Пошли…

Уничтожив скелет, голем некоторое время стоял неподвижно. Теперь он снова ожил. Его настоящий глаз сверкнул, заворочался и устремился на Мэндрейка и посох.

– Похоже, пришла очередь Мэндрейка.

Бартимеус говорил равнодушно, просто констатировал факт.

Китти пожала плечами и принялась следом за Якобом пробираться вдоль стены к арке.

И тут Мэндрейк поднял голову. Поначалу он, казалось, не сознавал надвигающейся опасности, но потом его взгляд упал на приближающегося голема. Лицо Мэндрейка расплылось в улыбке. Он поднял перед собой посох и произнес одно-единственное слово. Вдоль посоха снизу вверх заструилось светящееся розово-фиолетовое облачко. Китти замерла на месте. Послышался негромкий рокот, гудение – точно тысяча пчел, скрытых под землей. Воздух затрепетал. Земля слегка дрогнула.

– Не может этого быть! – сказал Бартимеус. – Не мог он овладеть им — по крайней мере, с первого раза.

Мальчишка улыбнулся еще шире. Он указал посохом Глэдстоуна на голема – тот растерянно остановился. Резьба на посохе переливалась цветными огоньками, лицо мальчишки было озарено их сиянием и жуткой радостью. Низким, властным голосом он изрек замысловатое заклятие. Облачко, струящееся вдоль посоха, ярко вспыхнуло. Китти сощурила глаза и наполовину отвернулась. Голем качнулся назад. Облачко заколебалось, зашипело, втянулось обратно в посох и пробежало по руке волшебника. Его голова резко откинулась назад. Его подбросило в воздух и с печальным стуком швырнуло о стену.

Мальчишка распростерся на мостовой, высунув язык. Посох вывалился из его руки.

– А-а. – Бартимеус с умным видом кивнул. – Он все-таки не сумел им овладеть. Так я и думал.

– Китти! – Якоб был уже довольно далеко впереди. Он яростно махал ей руками. – Давай, пока не поздно!

Гигантская глиняная фигура возобновила свое торжественное шествие к неподвижному телу волшебника. Китти устремилась было вслед за Якобом, потом обернулась к Бартимеусу:

– И что теперь будет?

– Теперь? После того, как мой хозяин слегка ошибся? Да ничего особенного. Вы убежите. Голем убьет Мэндрейка, заберет посох и отнесет его тому волшебнику, который смотрит на нас этим глазом.

– А ты? Ты не поможешь ему?

– Против голема я бессилен. Я уже пробовал как-то раз. Кроме того, когда вы только что пытались сбежать, мой хозяин отменил все свои предыдущие приказы – в том числе и мою обязанность его защищать. Если Мэндрейк умрет, я окажусь на свободе. Так что выручать этого идиота не в моих интересах.

Голем уже поравнялся с лимузином и приближался к телу шофера. Китти снова взглянула на Мэндрейка, который лежал без сознания у стены. Она закусила губу и отвернулась.

– Видишь ли, большую часть времени я не обладаю свободой воли, – громко сказал демон у нее за спиной. – Так что когда я ее наконец получил, вряд ли я использую ее ради того, чтобы навредить себе. Вот что делает меня высшим существом по сравнению с такими бестолковыми людьми, как ты. Это называется «здравый смысл». В любом случае, – добавил он, – тебе разумнее будет смыться. Твоя устойчивость к магии против голема может и не помочь. Приятно все-таки видеть, что ты делаешь именно то, что сделал бы на твоем месте я, и удираешь, когда этого требует благоразумие.

Китти с шумом выдохнула воздух и сделала еще несколько шагов вперед. Потом снова оглянулась через плечо.

– Мэндрейк меня бы спасать не стал, – сказала она.

– Вот именно. Ты умничка. Беги себе, и предоставь ему умереть.

Китти взглянула на голема:

– Он слишком велик. Мне на него никогда не взобраться.

– Особенно после того, как он минует лимузин.

– О черт!

И Китти бросилась вперед – не к ошеломленному Якобу, а через проезд, к неуклюжему гиганту. Она не обращала внимания ни на боль в плече и онемевшую руку, ни на отчаянные крики своего друга, ни на внутренний голос, который называл ее дурой, внушал, что это опасно и что все это зря… Китти упрямо набычилась и набрала скорость. Она не демон, не волшебник – она лучше, чем они. Алчность и себялюбие – не единственное, что движет ею. Она обежала голема сзади – достаточно близко, чтобы разглядеть неровно размазанную глину на поверхности колосса и ощутить невыносимый земляной запах, который он оставлял за собой. Китти вскочила на капот лимузина, пробежала по нему и поравнялась с торсом чудовища.

Незрячие глаза пялились вперед, точно глаза дохлой рыбы, а над ними сверкал злобным разумом третий глаз. Его взгляд был прикован к телу Мэндрейка. Тот, кто смотрел сквозь него, не заметил, как очутившаяся рядом Китти изо всех сил прыгнула на спину голему.

Голем оказался убийственно ледяным. Китти обожгло холодом, и она ахнула от боли. Даже при всей ее устойчивости, это было все равно, что прыгнуть с обрыва в ледяную воду: у нее перехватило дыхание, все нервы заныли. Голова закружилась от земляной вони, желудок скрутило. Китти обхватила здоровой рукой плечо голема и вцепилась изо всех сил. Она рисковала свалиться на каждом шагу.

Китти ожидала, что голем поднимет руку и сбросит ее, но этого не случилось. Глаз голема не видел ее, и тот, кто управлял чудовищем, не почувствовал, как она повисла на его теле.

Китти потянулась вперед раненой рукой. Плечо пронзила боль, девушка невольно вскрикнула. Она согнула локоть и принялась шарить по лицу голема, нащупывая огромный зияющий рот. Там должно быть то, о чем говорил демон: манускрипт, рукопись, спрятанная внутри. Ее пальцы коснулись ледяного каменного лица. Глаза у Китти закатились, она едва не потеряла сознание.

Нет, так не получится. До рта ей не дотянуться…

Голем остановился. Его спина внезапно начала сгибаться. Китти швырнуло вперед, она едва не слетела с его плеч. Она мельком увидела массивную, корявую руку, тянущуюся к лежащему без сознания юноше – вот-вот схватит его за шею и переломит ее, точно прутик.

Спина продолжала сгибаться. Китти заскользила вперед. Она уже с трудом держалась за голема. Ее пальцы лихорадочно шарили по огромному плоскому лицу… и внезапно наткнулись на провал рта. Пальцы скользнули внутрь. Корявый ледяной камень… Какие-то зазубренные выступы, почти как зубы… И что-то еще, мягкое и шершавое. Китти вцепилась в него – и в этот самый миг сорвалась со спины чудовища. Она полетела вниз через его плечо и тяжело рухнула на распростертое тело волшебника.

Лежа на спине, она открыла глаза – и завизжала.

Прямо над ней нависло лицо голема: зияющий рот, незрячие глаза и устремленный на нее третий глаз, сверкающий яростью. Но этот яростный блеск у нее на глазах потускнел и угас. Разум, светившийся в глиняном оке, потух. Теперь это был всего лишь глиняный овал, исчерченный замысловатыми линиями, но при этом тусклый и безжизненный.

Китти с трудом подняла голову и посмотрела на свою левую руку.

Между большим и указательным пальцем был зажат желтый пергаментный свиток.

Китти приподнялась на локтях. Голем застыл на месте. Один его кулак был в нескольких дюймах от лица Джона Мэндрейка. Камень был покрыт щербинами и трещинами – казалось, это всего лишь статуя. И могильного холода он больше не излучал.

– Ну, ты псих! Просто псих!

Мальчик-египтянин стоял рядом, уперев руки в боки и слегка качая головой.

– Ты такая же психованная, как тот покойный африт. Ну что ж, по крайней мере, ты обеспечила себе мягкое приземление! – добавил он, указывая на тело волшебника.

За демоном виднелся Якоб, который опасливо приближался, выпучив глаза. Китти застонала. Рана в плече, наверное, опять открылась, и, казалось, каждая мышца в ее теле болела. Девушка крайне осторожно поднялась и встала, ухватившись за вытянутую руку голема.

Якоб глазел сверху вниз на Джона Мэндрейка. Посох Глэдстоуна лежал поперек груди волшебника.

– Он мертв? – с надеждой спросил Якоб.

– Да нет, все еще дышит, в том-то и беда.

Демон вздохнул, искоса глянул на Китти.

– Благодаря твоей безрассудной отваге мне придется и дальше тянуть лямку.

Он взглянул на небо.

– Я бы с удовольствием с вами поболтал, но тут над нами висело несколько поисковых шаров. Думаю, облако голема заставило их отступить, но они непременно вернутся, и довольно скоро. nТак что лучше вам смыться отсюда, и чем скорее – тем лучше.

– Ага.

Китти отошла на несколько шагов, потом вспомнила про пергамент, который по-прежнему сжимала в руке. Ее внезапно охватило отвращение. Она разжала пальцы, и манускрипт упал на мостовую.

– А как насчет посоха? – спросил Бартимеус. – Ты вполне можешь его забрать. Никто тебя не остановит.

Китти нахмурилась, оглянулась на посох. Он действительно мощное оружие, это она понимала. Мистер Пеннифезер непременно бы его взял. И Хопкинс, и тот неведомый благодетель, и африт Гонорий, и сам Мэндрейк… Многие погибли из-за этой вещи.

– Да нет, – сказала Китти. – На фига он мне?

Она отвернулась и захромала следом за Якобом в сторону арки. Она почему-то ожидала, что демон снова окликнет ее, но он не окликнул. Не прошло и минуты, как Китти была уже под аркой. Сворачивая за угол, она обернулась и увидела, что смуглокожий мальчик по-прежнему смотрит ей вслед. А в следующий миг он исчез из виду.

НАТАНИЭЛЬ

46

Натаниэля окатило холодом. Он задохнулся, зафыркал и открыл глаза. Мальчик-египтянин стоял над ним, держа в руках мокрое ведро. Ледяная вода стекала по ушам, носу и открытому рту Натаниэля. Он попытался что-то сказать, закашлялся, поперхнулся, снова закашлялся, повернулся на бок. Живот отчаянно ныл, все мышцы слабо покалывало. Натаниэль застонал.

– Проснись и пой!

Это был голос джинна. Звучал он крайне жизнерадостно.

Натаниэль поднес трясущуюся руку к своему затылку.

– Что произошло? Я чувствую себя… ужасно!

– Ты и выглядишь не лучше, можешь мне поверить! Тебя поразила мощная магическая отдача посоха. Так что твои мозги и тело в течение некоторого времени будут работать еще хуже обычного. Однако тебе повезло: ты остался жив.

Натаниэль попытался перейти в сидячее положение.

– Посох…

– Магическая энергия уходила из твоего организма постепенно, – продолжал демон. – Твоя кожа слегка дымилась, и кончик каждого волоска светился. Примечательное зрелище. Твоя аура тоже вся спуталась. Избавиться от такого мощного заряда — дело непростое. Мне хотелось разбудить тебя немедленно, но я знал, что для того, чтобы ты благополучно оправился, необходимо подождать несколько часов.

– Что-о?! Сколько же я тут пролежал?

– Минут пять. Я соскучился ждать.

Натаниэль вспомнил все, что было.

– Голем! Я попытался…

– Победить голема? Это задача почти невозможная для любого джинна или волшебника, а уж тем более тогда, когда в руках у тебя столь сложный и мощный артефакт, как этот посох. Ты молодец, что вообще сумел привести его в действие. Скажи спасибо, что его заряд оказался не настолько мощным, чтобы тебя убить.

– Но голем! Посох!.. О нет!..

Натаниэля внезапно охватил ужас: он осознал все вытекающие последствия. Теперь, когда и то, и другое исчезло, он потерпел поражение и остался беспомощным перед своими врагами. На него навалилась смертельная усталость. Натаниэль уронил голову на руки, почти не пытаясь сдерживать подступившие к горлу рыдания.

Крепкий, твердый носок ноги безжалостно ткнул его в колено.

– Если бы тебе хватило ума оглядеться вокруг, – сказал джинн, – ты увидел бы кое-что полезное.

Натаниэль открыл глаза, отвел руки от лица. То, что он увидел, заставило его подпрыгнуть на месте. Буквально в полуметре от того места, где он сидел, возвышался на фоне неба голем. Голем тянулся к Натаниэлю, его растопыренные пальцы были так близко, что Натаниэль мог до них дотронуться, мрачное лицо угрожающе нависало над ним. Но искра жизни в чудовище полностью угасла. Он был неподвижен, как статуя или фонарный столб.

А к ноге голема небрежно, точно тросточка, был прислонен посох Глэдстоуна.

Натаниэль нахмурился, огляделся, нахмурился еще сильнее, однако разгадка этой тайны оказалась ему не по зубам.

– Ты бы закрыл рот, – посоветовал ему джинн. – А то еще ворона залетит.

Натаниэль не без труда – мышцы сделались как вода – поднялся на ноги.

– Но как?..

– Вот ведь трудный вопрос, верно? – ухмыльнулся мальчишка. – А как ты думаешь, что тут произошло?

– Наверно, это я сделал, перед тем как окончательно утратил контроль…

Натаниэль медленно кивнул: да, это был единственный возможный ответ.

– Я пытался обездвижить голема, и, очевидно, мне это удалось, как раз в тот момент, когда меня поразило отдачей.

Натаниэль мало-помалу начинал думать, что ему все-таки есть чем гордиться.

Джинн громко, насмешливо фыркнул:

– Попробуй еще раз, сынок! Как насчет девчонки?

– Китти Джонс? – Натаниэль обвел взглядом двор. Про нее он совсем забыл. – Она… Наверно, она сбежала.

– Снова ошибочка! Ну что, рассказать?

Джинн устремил на него пронзительный взгляд черных глаз.

– Ты поразил сам себя, как последний идиот, каковым ты и являешься. Голем приближался, явно намереваясь забрать посох и раздавить твою голову, как дыню. Однако…

– Ты его остановил? — спросил Натаниэль. – Если так, я благодарен тебе, Бартимеус.

– Кто я? Я спас тебя?! Помилуй, не повторяй таких глупостей, а то еще услышит кто-нибудь из моих знакомых. Нет. Не забывай: моя магия бессильна перед магией голема. Я отошел в сторонку и устроился поудобнее, чтобы полюбоваться спектаклем. На самом деле это были девушка и ее приятель. Это они тебя спасли. Погоди ехидничать! Я не вру. Пока мальчишка отвлекал внимание голема, девушка вскарабкалась на спину чудовищу, выхватила у него из пасти манускрипт и бросила его на землю. Но в этот самый миг голем схватил ее и мальчишку и испепелил их в мгновение ока. После этого жизненные силы оставили его, и он наконец застыл, в нескольких дюймах от твоей глотки.

Глаза Натаниэля подозрительно сузились.

– Чушь собачья! Это же просто глупо!

– Знаю, знаю. И зачем ей понадобилось тебя спасать? Это просто в голове не укладывается, Нат. И тем не менее она тебя спасла. А если ты думаешь, что это неправда, пожалуйста: вот тебе вещественное доказательство.

Джинн протянул Натаниэлю то, что все это время прятал за спиной.

– Вот что она выхватила у него изо рта.

Натаниэль сразу узнал манускрипт: он уже видел такой в Праге. Однако на этот раз свиток был туго свернут и запечатан куском черного воска. Натаниэль медленно взял его, взглянул на зияющую пасть голема, потом снова на свиток.

– Девушка… – Он никак не мог привыкнуть к этой мысли. – Но ведь я же вез ее в Тауэр… Я ее преследовал! Нет… Она бы скорее убила меня и уж тем более не стала бы меня спасать. Я тебе не верю, джинн. Ты лжешь. Она жива. Она сбежала отсюда.

Бартимеус пожал плечами:

– Ну, как скажешь. Видимо, потому и посох тебе оставила, пока ты лежал беспомощный.

– О-о…

Это был аргумент. Натаниэль нахмурился. Посох был главной целью Сопротивления. По доброй воле девчонка бы с ним ни за что не рассталась. Возможно, она и в самом деле мертва. Натаниэль взглянул на свиток, который держал в руке. И внезапно его осенило.

– Если верить Кавке, на пергаменте должно быть написано имя нашего врага! – сказал он. Давай-ка взглянем! Возможно, это позволит узнать, кто стоит за големом.

– Не думаю, что ты успеешь, – возразил джинн. – Осторожнее, он уже горит!

Из свитка со скорбным шипением вырвалось желтое пламя. Натаниэль вскрикнул и поспешно отбросил горящий пергамент на мостовую. Пергамент постепенно съеживался и обугливался.

– Если вынуть рукопись изо рта голема, сила заклятия вскоре уничтожает ее, – продолжал Бартимеус. – Ну и ладно. Знаешь, что будет теперь?

– Теперь голем исчезнет?

– Да, но не в этом дело. Сперва он возвратится к своему хозяину!

Натаниэль уставился на своего раба – до него внезапно дошло. Бартимеус с улыбкой приподнял бровь:

– Любопытно будет взглянуть, а?

– Да, весьма любопытно! – Натаниэль ощутил прилив мрачного возбуждения. – А ты уверен?

– Я один раз видел такое, давным-давно, в Праге.

– Хорошо же…

Натаниэль перешагнул через дымящиеся остатки пергамента и, прихрамывая, подошел к голему. Он поморщился от боли в боку.

– Надо же, как болит! Как будто на меня что-то упало.

– Странно. С чего бы это?

– Ладно, не важно.

Натаниэль взял посох.

– Ну, – сказал он, снова отходя от голема в сторону, – давай посмотрим.

Пламя догорело. Ветер быстро разметал по двору пепел. В воздухе остался висеть странный, мрачный запах.

– Это живая кровь Кавки, – объяснил Бартимеус. – Теперь от нее ничего не осталось.

Натаниэль поморщился. Когда догорел последний клочок пергамента, по неподвижному телу голема пробежала дрожь.

Руки шевельнулись, голова судорожно дернулась, грудь поднялась и снова опустилась. Послышался слабый звук, похожий на вздох умирающего. И снова тишина. Каменный гигант застыл. Потом, скрипя, точно старое дерево в бурю, огромная спина разогнулась, протянутая рука упала вдоль тела, голем вновь выпрямился. Он склонил голову набок, словно в раздумье. Око голема посреди лба оставалось пустым и мертвым: повелевавшего им разума в нем больше не было. Однако тело продолжало двигаться.

Натаниэль с джинном отошли в сторону, когда существо повернулось и устало зашагало прочь со двора. На них оно внимания не обращало. Оно шло все тем же неудержимым, размеренным шагом, что и прежде. Издали могло показаться, что оно осталось таким же могучим. Но оно уже начинало меняться: поверхность тела пошла мелкими трещинками. Трещинки начали появляться в центре торса, где прежде был гладкий, ровный камень, и лучами побежали к конечностям. Мелкие кусочки глины отрывались и падали на мостовую позади гиганта.

Натаниэль и джинн шагали следом за големом, стараясь не отставать. У Натаниэля ныло все тело, он опирался на посох Глэдстоуна, как на костыль.

Голем миновал арку и вышел из конюшен на улицу. Он повернул налево и, не обращая внимания на правила уличного движения, зашагал прямо посередине дороги. Первый, кто с ним встретился, плечистый, лысый торговец с татуированными руками, который катил тележку с корнеплодами, жалостно взвыл и поспешно юркнул в ближайший переулок. Голем не обратил на него внимания, Натаниэль с Бартимеусом тоже. Маленькая процессия двигалась вперед.

– Если предположить, что хозяин голема – один из старших волшебников… – рассуждал Бартимеус. – Заметь себе, если – вполне возможно, что мы сейчас направляемся прямиком в Вестминстер. А это, между прочим, центр города. Ох и наведем мы шороху!

– Тем лучше, – сказал Натаниэль. – Мне только этого и надо.

С каждой минутой на сердце у него становилось все легче, тревога и страх, копившиеся у него в душе последние несколько недель, начинали рассеиваться. Правда, подробности того, как именно ему удалось спастись от голема, по-прежнему оставались неясны, но теперь это не имело особого значения: после унижения прошлой ночи, когда все великие волшебники объединились против него и над ним нависла угроза Тауэра, он почувствовал, что свободен и снова в безопасности. Он добыл посох – Деверокс ему за это в ножки поклонится! – и, лучше того, у него есть голем. Ему никто не верил – так вот, теперь они все будут рассыпаться в извинениях: и Дюваль, и Мортенсен, и все остальные. Его наконец-то примут в их круг как равного, а простит его госпожа Уайтвелл или не простит, особого значения уже не имеет. Шагая через Саутуорк по пятам за големом, Натаниэль позволил себе широко улыбнуться.

Судьба Китти Джонс также оставалась под вопросом, но и тут все устроилось к лучшему. Невзирая на требования разума, Натаниэлю все-таки было не по душе нарушать обещание, данное девушке. С этим, разумеется, ничего поделать было нельзя – за ними наблюдали следящие шары, и отпустить ее восвояси ему бы никто не позволил, – однако тем не менее эта история слегка тревожила его совесть. Ну а теперь ему беспокоиться не о чем. Пытаясь его спасти (во что ему по-прежнему верилось с трудом) или сбежать (что больше похоже на правду), девушка погибла и исчезла, и ему не придется тратить время на мысли о ней. Даже где-то жалко… Судя по тому, что он успел узнать о ней, она была на редкость энергичной, талантливой и волевой личностью, куда более выдающейся, чем все эти великие волшебники с их вечными склоками и дурацкими пороками. Как ни странно, она чем-то напоминала Натаниэлю его самого, и волшебнику было почти жаль, что ее больше нет.

Джинн молча шагал рядом с ним, словно погруженный в раздумья. Казалось, он был не особо расположен разговаривать. Натаниэль пожал плечами. Кто может знать, какие странные и злобные мысли посещают джиннов? Лучше и не спрашивать.

Чем дальше они шли, тем чаще им под ноги попадались комочки сырой глины. Голем все быстрее рассыпался на куски. На его поверхности уже появились заметные дыры, и очертания его конечностей сделались слегка неровными. Двигался он все с той же скоростью, но его спина слегка согнулась, как будто он постарел и ослаб.

Предсказание Бартимеуса, что голем наведет в городе шороху, оправдывалось чем дальше, тем больше. Они теперь шагали по главной улице Саутуорка, вдоль которой тянулись лотки, витрины торговцев тканями и прочие мелкие торговые заведения. Завидев голема, простолюдины с воплями разбегались во все стороны, впадая в грубую, животную панику. Люди прятались в подъездах и магазинах, выламывали двери и били окна в своем стремлении спастись; кое-кто забрался на фонарные столбы; некоторые люди похудощавее нырнули в канализационные люки. Натаниэль хихикал себе под нос. Во всем этом хаосе была и своя хорошая сторона. Простолюдинам только пойдет на пользу встряхнуться, избавиться от своего благодушия. Пусть видят, от каких опасностей оберегает их правительство, пусть осознают, что им со всех сторон угрожает враждебная магия. В будущем это заставит их дважды подумать, прежде чем прислушиваться к таким фанатикам, как Сопротивление.

Над крышами появилось множество красных шаров. Они безмолвно зависли над улицей, следя за ними. Натаниэль напустил на себя серьезный вид и стал взирать на опрокинутые ларьки и перепуганные лица с тем, что ему казалось аристократическим состраданием.

– Твои приятели наблюдают за нами, – заметил джинн. – Как ты думаешь, они довольны?

– Скорее завидуют.

К тому времени, как они миновали Ламбетский вокзал и повернули на запад, очертания голема сделались заметно более неправильными, а его походка – более неровной. Крупный кусок глины, возможно палец, оторвался от него и плюхнулся на мостовую.

Впереди показался Вестминстерский мост. Теперь уже почти не оставалось сомнений, что они направляются к Уайтхоллу. Натаниэль мысленно готовился к предстоящему поединку. Это будет один из довольно крупных волшебников – в этом Натаниэль не сомневался, – тот самый, кто пронюхал о его поездке в Прагу и отправил вслед за ним наемного убийцу. Но кроме этого, ничего угадать заранее было нельзя. Не важно, скоро он все узнает.

Посох Глэдстоуна удобно лежал в ладони. Натаниэль тяжело опирался на него, потому что бок все еще болел. Он поглядывал на посох почти с нежностью. Вот вам, Дюваль и остальные! Мейкпис будет очень доволен тем, как все обернулось.

Натаниэль внезапно нахмурился. И что же теперь будет с посохом? По всей вероятности, его поместят в одну из государственных сокровищниц, пока он кому-нибудь не понадобится. Но кто из них способен совладать с посохом кто, кроме самого Натаниэля? Сегодня, с помощью одних только импровизированных заклинаний, он почти сумел воспользоваться им с первого же раза! Он легко овладеет им, если только ему дадут такую возможность. А тогда…

Натаниэль вздохнул. Жалко все-таки, что нельзя оставить посох себе.

Ну ничего, когда он снова войдет в милость у Деверокса, все будет возможно. Главное – терпение. Надо только выждать время.

Наконец они свернули на короткий подъем между двумя сторожевыми башнями из стекла и бетона, ведущий на сам Вестминстерский мост. За мостом возвышалось здание парламента. Темза искрилась в лучах утреннего солнца. Маленькие лодочки скользили по течению. Несколько туристов, завидев полуразвалившегося голема, перемахнули через перила и плюхнулись в воду.

Голем шагал вперед. Плечи его совсем поникли, руки и ноги превратились в бесформенные обрубки, от которых на ходу отваливались изрядные куски глины. Его походка стала теперь совсем неуверенной, ноги заплетались на каждом шагу. Словно сознавая, что у него осталось мало времени, голем побрел быстрее, и Натаниэлю с джинном пришлось догонять его трусцой.

С тех пор как они вышли на мост, машин навстречу почти не попадалось, и вскоре Натаниэль увидел, почему. Поперек моста небольшой и изрядно нервничающий отряд ночной полиции воздвиг заграждение. Заграждение состояло из бетонных блоков, колючей проволоки и большого количества кружащих в воздухе свирепых бесов второго плана, в шипах и с акульими зубами. Завидев приближающегося голема, бесы попрятали зубы и шипы и с пронзительными воплями разлетелись кто куда. Лейтенант полиции медленно выступил вперед, в то время как его люди неуверенно выглядывали из-за бетонных блоков.

– Стоять! – рявкнул лейтенант. – Вы вступаете на территорию, охраняемую правительством. Бесконтрольное применение магии строго запрещается под угрозой немедленной и суровой кары…

Тут он испуганно вякнул, как щенок, и отскочил в сторону с пути голема. Голем поднял руку, смел крайний из бетонных блоков в Темзу и прошел сквозь проволочное заграждение, оставив на разорванной проволоке множество мелких кусочков глины. Натаниэль и Бартимеус пробежали сквозь заграждение следом за ним, весело подмигнув отшатнувшимся охранникам.

Они миновали мост и башни Вестминстера и вышли к лужайке. Многочисленная толпа мелких волшебников – бледных бюрократов из министерств и ведомств, расположенных вдоль Уайтхолла, – услышала шум и высыпала на улицу, щурясь от яркого солнца. Они в благоговейном ужасе выстроились вдоль мостовой. Ковыляющий гигант, теперь изрядно поусохший, помедлил на углу Уайтхолла и свернул налево, в сторону Вестминстер-Холла. Кое-кто окликнул Натаниэля, когда тот проходил мимо. Натаниэль царственно помахал рукой.

– Вот что терроризировало город! – объявил он. – Я возвращаю это его хозяину!

Его ответ вызвал большой интерес. Волшебники потянулись за Натаниэлем, сперва поодиночке, по двое, а потом и вся толпа хлынула следом, держась, однако, на почтительном расстоянии.

Парадный вход Вестминстер-Холла стоял нараспашку: привратники сбежали, едва завидев приближающегося монстра и валящую следом толпу. Голем протиснулся внутрь, слегка пригнувшись под аркой. К тому моменту его голова почти утратила форму – истаяла, как свеча поутру. Рот совсем слился с торсом, резной овальный глаз перекосился и висел где-то посередине лица.

Натаниэль с джинном вошли в вестибюль. В пентаклях на полу угрожающе материализовались двое афритов, желтокожих, с сиреневыми гребнями. Увидев голема, они гулко сглотнули.

– Ага, на вашем месте я бы не вмешивался, – посоветовал им джинн, проходя мимо. – Только понапрасну покалечитесь. Но вы все-таки посматривайте – за нами по пятам идет полгорода.

Великий момент был близок. Сердце у Натаниэля отчаянно колотилось. Он уже видел, куда они направляются: голем шагал по коридорам, ведущим к залу приемов, куда допускали только избранных волшебников. При мысли о том, что отсюда следует, голова у Натаниэля шла кругом.

Из бокового коридора навстречу им выступил человек – хрупкая фигурка, серая форма, ярко-зеленые, встревоженные глаза.

– Мэндрейк, идиот! Что вы делаете? Натаниэль вежливо улыбнулся:

– С добрым утром, госпожа Фаррар! Вы, похоже, крайне взволнованы.

Девушка закусила губу.

– Члены Совета почти не спали всю ночь. Сейчас они снова собрались и следят за событиями через шары. И что же они видят? В Лондоне царит хаос! В Саутуорке – ад кромешный: бунты, демонстрации, массовое уничтожение собственности!

– Ну, я уверен, что ваша досточтимая полиция со всем этим успешно справится. Кроме того, я просто делаю то, что мне… поручили сегодня ночью. Вот посох, – Натаниэль помахал посохом, – а помимо этого, я возвращаю кое-какое имущество его законному владельцу, кто бы это ни был. Ой-ой-ой! Должно быть, она была очень ценная?

Шагающий впереди голем очутился в более тесном, чем другие, коридоре и мимоходом смахнул на пол вазу китайского фарфора.

– Вас арестуют… Мистер Деверокс…

– Будет очень рад узнать, кто же среди нас изменник. Как и все эти люди, что идут за мной.

Натаниэлю не было нужды оборачиваться – рев толпы сделался оглушителен.

– А теперь, если вам угодно будет присоединиться к нам…

Впереди показались двустворчатые двери. Голем, теперь немногим более чем бесформенный столб глины, спотыкаясь и пошатываясь, проломился сквозь них. Натаниэль, Бартимеус и Джейн Фаррар, а за ними и первые ряды зевак вошли следом.

Министры британского правительства все как один встали со своих мест. На столе перед ними лежали останки роскошного завтрака, однако тарелки и бокалы были отодвинуты в сторону, и в центре стола висели изображения, поступающие от нескольких следящих шаров. В одном из них Натаниэль узнал вид главной улицы Саутуорка с высоты птичьего полета: среди опрокинутых лотков и разбросанных товаров беспокойно кишела толпа; другой показывал толпу на Вестминстерской лужайке, третий – тот самый зал, куда они вошли.

Голем остановился посреди зала. Проламывание дверей далось ему нелегко, и сил у него, судя по всему, почти не оставалось. Оплывшая фигура покачивалась на месте. Рук у него не осталось вовсе, а вместо ног была теперь бесформенная текучая масса. Несколько секунд он шатался так, будто вот-вот рухнет.

Натаниэль обводил взглядом лица министров, сидящих вокруг стола: Деверокс, посеревший от усталости и шока; Дюваль, багровый от ярости; Уайтвелл с напряженным, заострившимся лицом; Мортенсен, чьи жидкие волосы были встрепаны и не напомажены; Фрай, все еще мирно дожевывающий жареного крапивника; Малбинди, с глазами как блюдца. К своему изумлению, он увидел в толпе жмущихся в стороне младших министров также Квентина Мейкписа и Шолто Пинна. Очевидно, здесь собрались все мало-мальски влиятельные лица.

Он смотрел в одно лицо за другим, но на всех читалось одно и то же: гнев и потрясение. На миг Натаниэль испугался, что ошибся, что голем рухнет прямо сейчас и он ничего не сумеет доказать.

Премьер-министр прочистил горло.

– Мэндрейк! – начал он. – Я требую объяснений…

Он осекся. Голем дрогнул и, точно пьяный, шатнулся влево, в сторону Хелен Малбинди, министра информации. Все глаза устремились на него.

– Он все еще может быть опасен! – Дюваль, шеф полиции, похоже, был шокирован меньше остальных. Он похлопал Деверокса по руке: – Сэр, нам необходимо немедленно покинуть этот зал!

– Ерунда! – хрипло произнесла Джессика Уайтвелл. – Мы все знаем, что происходит. Голем возвращается к своему хозяину! Надо стоять и ждать.

В гробовом молчании они смотрели, как глиняный столб ползет в сторону Хелен Малбинди. Малбинди отступала, вся дрожа. Внезапно голем накренился, его повело вбок и вправо, через стол, в сторону Джессики Уайтвелл и Мармадьюка Фрая. Уайтвелл не шелохнулась, Фрай же взвыл от страха, шарахнулся назад и подавился птичьей косточкой. Он, задыхаясь, рухнул в свое кресло, выпучив глаза и побагровев.

Голем развернулся в сторону госпожи Уайтвелл. Он навис над ней. Огромные комья глины отрывались от него и падали на паркет.

– Вот и ответ! – вскричал мистер Дюваль. – Чего еще ждать? Джессика Уайтвелл и есть хозяйка голема. Госпожа Фаррар, вызовите своих людей и отправьте ее в Тауэр!

Гора глины содрогнулась. Она внезапно качнулась прочь от госпожи Уайтвелл, к центру стола, где стояли Деверокс, Дюваль и Мортенсен. Все трое отступили на шаг. Голем теперь был немногим выше человеческого роста и окончательно превратился в бесформенный разваливающийся столб. Он привалился к краю стола и снова замер, отделенный от волшебников метром полированной доски.

Глина упала на стол и с жутким упорством поползла вперед, мучительно извиваясь, как торс, лишенный конечностей. Она ползла среди останков завтрака, распихивая тарелки и объедки; она коснулась ближайшего изображения со следящего шара – изображение тут же потухло; она упрямо тянулась вперед, к неподвижному Генри Дювалю, шефу полиции.

Теперь в зале воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь судорожным кашлем подавившегося Мармадьюка Фрая.

Мистер Дюваль, с пепельно-бледным лицом, отступал от стола. Он наткнулся на свое кресло, кресло отъехало назад и уперлось в стену.

Почти половина того, что оставалось от глиняного гиганта, налипла на стол посреди тарелок и вилок. Однако остальное доползло до края стола, вздыбилось, извиваясь, точно земляной червяк, стекло на пол и с неожиданным проворством устремилось вперед.

Мистер Дюваль шарахнулся назад, потерял равновесие и упал в свое кресло. Рот у него открылся и закрылся, не издав ни звука.

Глиняная масса доползла до его высоких сапог. Собрав все оставшиеся силы, она поднялась корявой, шатающейся башней и на миг зависла над головой шефа полиции. А потом обрушилась на него, теряя последние крохи магии Кавки. Глина рассыпалась дождем мелких кусочков, которые облепили Дюваля с головы до ног и стену у него за спиной. По его груди мягко скатился небольшой овальный предмет.

Наступила тишина. Генри Дюваль посмотрел вниз, сморгнув липкие частички глины. С его колен смотрело на него безжизненное око голема.

БАРТИМЕУС

47

Разумеется, после того как мой хозяин разоблачил Генри Дюваля, поднялся жуткий хай, но рассказывать об этом неинтересно. Надолго воцарился бедлам. Слухи волнами расходились от зала приемов, через Уайтхолл, и до самых дальних городских окраин, так что новости стали известны даже последнему простолюдину. Падение кого-то из великих всегда вызывает большое возбуждение, и этот случай не стал исключением. На улицах в тот вечер образовалась парочка стихийных народных гуляний, а с ночными полицейскими, в тех редких случаях, когда они решались высунуть нос на улицу, обходились крайне пренебрежительно.

Весь этот день прошел под знаком вселенского бардака. На то, чтобы арестовать Дюваля, ушла целая вечность – и это при том, что сам он совершенно не сопротивлялся аресту и не пытался сбежать, поскольку был совершенно ошарашен тем, как все обернулось. Однако эти несчастные волшебнички принялись спорить, кто займет его место, и в течение долгого времени ссорились как стервятники из-за того, кто теперь станет руководить полицией. Мой хозяин в склоке участия не принимал – за него говорили его дела.

В конце концов лакеи премьер-министра вызвали толстого африта, который все это время боязливо бродил по вестибюлю, не решаясь приблизиться к голему, и с его помощью навели-таки порядок. Министры были распущены, Дюваля и Джейн Фаррар отправили в тюрьму, взбудораженных зевак выставили вон.^[2K96] Джессика Уайтвелл упиралась до последнего, громогласно заявляя, что именно ей Натаниэль обязан своим успехом, но в конце концов она тоже нехотя удалилась. Премьер-министр и мой хозяин остались одни.

Что там было между ними, я точно не знаю, потому что меня вместе с афритом отправили наводить порядок на улицах. Когда я вернулся, несколько часов спустя, мой хозяин сидел один в небольшой комнате и завтракал. Посоха при нем уже не было.

Я вновь принял облик минотавра, уселся в кресло напротив него и принялся рассеянно постукивать копытом по полу. Мой хозяин взглянул на меня, но ничего не сказал.

– Ну что, начал я, – все в порядке?

Он что-то хрюкнул.

– Мы вновь в милости?

Короткий кивок.

– И кто же ты теперь?

– Глава департамента внутренних дел. Самый молодой министр в истории.

Минотавр присвистнул:

– Экий ты молодец!

– Я думаю, это только начало. Теперь Уайтвелл мне уже не начальница, слава богу.

– А посох? Тебе его оставили?

Лицо у него вытянулось. Он сердито ткнул вилкой кусок кровяной колбасы.

– Нет. Отправили в сокровищницу. Сказали, «на хранение». Пользоваться им никому не разрешат.

Тут его лицо просветлело.

– Хотя, может, во время войны его и достанут. Я думаю, возможно, позднее, во время американской кампании…

Он отхлебнул кофе.

– Судя по всему, началась она не блестяще. Ну, посмотрим. В любом случае, мне требуется время, чтобы отточить искусство обращения с ним.

– Ага, в частности, выяснить, сможешь ли ты заставить его работать.

Он насупился:

– Смогу, конечно! Я просто забыл о паре ограничительных оговорок и о направляющем заклятии, только и всего.

– Короче говоря, ты оплошал, приятель. А что стало с Дювалем?

Мой хозяин принялся сосредоточенно жевать.

– В Тауэр отправили. Госпожа Уайтвелл теперь снова министр госбезопасности. Она и будет его допрашивать. Передай-ка мне соль.

Минотавр протянул соль.

Мой хозяин был доволен, но и мне тоже было чему радоваться. Натаниэль поклялся отпустить меня, как только разрешится дело с таинственным супостатом, и теперь дело, несомненно, разрешилось. Хотя я считал, что тут еще осталась пара неясностей, которые так и не нашли убедительного объяснения. Но это уж не мое дело. И потому я с легкой душой ожидал, что меня вот-вот отпустят.

Ждать пришлось довольно долго.

Миновало несколько дней, в течение которых парень был слишком занят, чтобы выслушивать мои просьбы. Он принимал дела своего департамента; он посещал совещания на высшем уровне, где обсуждалось дело Дюваля; он съехал из дома своей бывшей наставницы и, на свое новое министерское жалованье и на деньги, презентованные благодарным премьер-министром, приобрел навороченный дом в зеленом сквере неподалеку от Вестминстера. В результате на меня свалилась куча сомнительных домашних обязанностей, в которые мне сейчас вдаваться некогда.^[2K97] Он посещал приемы в резиденции премьер-министра в Ричмонде, давал поручения своим новым подчиненным, а по вечерам ездил в театр и смотрел кошмарные пьесы, к которым внезапно пристрастился. Короче, крутился как белка в колесе.

Я при любой возможности напоминал ему о его обещаниях.

– Да-да, – отвечал он, выбегая из дома по утрам. – Скоро и с тобой разберусь. А пока, насчет штор в моей приемной. Мне нужен локоть устрично-серого шелка – купи у Филдингса и прихвати заодно пару лишних подушек. А в ванную возьми, пожалуйста, ташкентские изразцы.^[2K98]

– Твои полтора месяца уже почти истекли! – многозначительно сказал я.

– Да-да. Знаешь, мне пора.

Однажды вечером он вернулся домой раньше обычного. Я был внизу, наблюдал за тем, как клеят плитку на кухне^[2K99], но тем не менее нашел возможность оторваться от дел и снова напомнить о себе. Хозяина я нашел в столовой, просторном, но пока еще не отделанном и не обставленном помещении. Он смотрел на пустой камин и холодные голые стены.

– Сюда нужен подходящий узорчик, – заметил я. – Обои, соответствующие твоему возрасту. Что тебе больше нравится, машинки или паровозики?

Он подошел к окну. Его шаги отдавались гулким эхом.

– Сегодня Дюваль раскололся, – сказал он наконец.

– Так ведь это хорошо, – сказал я. – Хорошо ведь?

Он смотрел на деревья в сквере.

– Наверно, да…

– Потому что мои сверхъестественные способности говорят мне, что ты не в восторге.

– Нет… Да…

Он обернулся ко мне, натянуто улыбнулся.

– Это многое проясняет, но большую часть из того, что он рассказал, мы уже и так знали. В подвале дома Дюваля мы обнаружили мастерскую – яму, в которой был вылеплен голем, и кристалл, через который Дюваль управлял оком. Да, он действительно использовал это создание, без вопросов.

– Ну и?

– Сегодня он во всем этом признался. Сказал, что давно хотел добиться большего, оттеснить на задний план госпожу Уайтвелл и остальных. Он решил использовать голема: голем сеял хаос, подрывал авторитет других министров. После нескольких нападений, когда выхода так и не нашли и все были в смятении, Деверокс был только рад предоставить Дювалю дополнительные полномочия. Роль полиции выросла, Дюваль получил должность министра госбезопасности. С этого поста ему было бы проще со временем свергнуть Деверокса.

– Вроде бы все ясно, – согласился я.

– Не знаю… – парень поджал углы губ. – Все довольны: Уайтвелл получила свою прежнюю должность, Деверокс и прочие министры снова пируют и веселятся, Пинн уже отстраивает свой магазин… Даже Джейн Фаррар выпустили: нет никаких доказательств того, что она знала об измене своего наставника. Все только рады забыть об этом деле. Но я не уверен. Кое-что не сходится.

– Например?

– Дюваль утверждал, что действовал не один. Он говорит, его надоумили сделать это, некий ученый по имени Хопкинс. Он говорит, что именно Хопкинс принес ему око голема и научил, как с ним обращаться. Он говорит, что именно Хопкинс свел его с бородатым наемником и посоветовал Дювалю отправить его в Прагу, чтобы найти волшебника Кавку. Когда я начал расследование, Дюваль связался с наемником, который находился в Праге, и приказал ему остановить меня. Но мозгом всего предприятия был Хопкинс. Мне кажется, что это правда: у самого Дюваля не хватило бы ума затеять все это в одиночку. Он – вожак стаи оборотней, а не великий волшебник. Но нашли ли мы этого Хопкинса? Нет. Никто не знает, кто он и где он живет. Его никто не видел. Его как будто не существует.

– Быть может, его и правда не существует.

– Остальные так и думают. Они считают, что Дюваль просто пытается свалить вину на другого. И все предполагают, что он был замешан в заговоре Лавлейса. Они говорят, что участие наемника доказывает это. Но я не уверен…

– Это вряд ли, – сказал я. – Дюваль ведь тоже находился в том огромном пентакле в Хедлхэм-Холле вместе с прочими министрами, помнишь? Он не был участником заговора. А вот Хопкинс, возможно, и был. Все упирается в него, если только удастся его найти.

Он вздохнул.

– Вот то-то и оно: если!

– Возможно, Дювалю известно больше, чем он рассказал. Может, со временем он выложит еще что-то.

– Уже нет. – Лицо мальчишки незаметно обвисло, и он вдруг сделался усталым и постаревшим. – Возвращаясь в камеру после сегодняшнего допроса, он обернулся волком, сбил с ног своего конвоира и выскочил наружу через зарешеченное окно.

– И сбежал?

– Не то чтобы сбежал. Это был шестой этаж.

– А-а.

– Вот именно.

Мальчишка теперь стоял возле пустой каминной полки, машинально поглаживая мрамор.

– Кроме того, вторжение в Вестминстерское аббатство и похищение посоха – это отдельный вопрос. Дюваль сознался, что отправил тогда голема, чтобы отнять у меня посох, – он сказал, это был слишком удачный случай, чтобы его упустить. Но при этом клялся, что к Сопротивлению он никакого отношения не имеет и к ограблению гробницы Глэдстоуна тоже.

Он побарабанил пальцами по камню.

– Думаю, мне следует успокоиться на достигнутом, как сделали остальные. Если бы только девчонка не погибла! Она могла бы рассказать гораздо больше…

Я утвердительно буркнул что-то, но говорить ничего не стал. Тот факт, что Китти осталась жива, был всего лишь незначительной деталью, и упоминать о нем не стоило. Как и о том, что она довольно много рассказала мне о вторжении в аббатство, и, по ее словам, в этом вторжении также был замешан некий джентльмен по имени Хопкинс. Не мое дело докладывать об этом Натаниэлю. Я всего лишь смиренный слуга, делаю, что прикажут. К тому же он этого не заслужил.

– Ты с ней провел довольно много времени, – сказал он вдруг. — Она с тобой разговаривала?

Он взглянул на меня и тут же отвернулся.

– Не особо.

– Видимо, была слишком напугана.

– Да нет, напротив. Она меня слишком презирала.

Он хмыкнул.

– Жаль, что она была так своевольна. Она обладала кое-какими… замечательными качествами.

– Да ну? Неужели ты это заметил? А я-то думал, ты был слишком занят своим обещанием, которого не собирался выполнять, чтобы обращать на нее внимание.

Его щеки залились краской.

– У меня не было выбора, Бартимеус…

– Ой, вот только не надо про выбор! – перебил я. – У нее тоже был выбор: спасти тебя или позволить тебе умереть.

Он топнул ногой.

– Я не позволю тебе критиковать мои поступки…

– Вопрос не в поступках. Я говорю о твоей этике.

– А тем более мою этику! Кто из нас демон, ты или я? Тебе-то что за дело?

– Мне никакого дела до этого нет. Прежде я стоял подбоченясь, теперь скрестил руки на груди.

– Мне нет никакого дела до того, что скромная простолюдинка оказалась благороднее и порядочнее, чем ты когда-либо был, и тем более когда-либо будешь. Поступай, как знаешь.

– И буду!

– Вот и прекрасно!

– Вот и прекрасно!

Мы за несколько секунд довели друг друга до белого каления и уже готовы были сцепиться, но как-то все это было не вполне от души.

После короткой паузы, в течение которой парень пялился на угол камина, а я – на трещину в потолке, он нарушил молчание.

– Если тебя это интересует, – пробурчал он, – я поговорил с Девероксом и добился, чтобы детей Кавки выпустили из тюрьмы. Они уже в Праге. Это стоило мне кое-каких услуг, но я это сделал.

– Ах, как великодушно! – Я был не в настроении гладить его по головке.

Он нахмурился.

– Все равно это были всего лишь мелкие шпионы. Держать их в тюрьме не имело смысла.

– Разумеется. Снова молчание.

– Ладно, – сказал я наконец. – Все хорошо, что хорошо кончается. Ты получил все, чего хотел, – я обвел жестом пустую комнату. – Ты только погляди, сколько места! И ты сможешь напихать сюда столько шелка и серебра, сколько тебе заблагорассудится. Мало того, ты теперь могущественнее, чем когда-либо, и премьер-министр снова перед тобой в долгу, и из-под каблука Уайтвелл ты вырвался.

Он малость повеселел.

– Это правда!

– Разумеется, – продолжал я, – при этом у тебя нет друзей, ты совсем один, и все твои коллеги тебя боятся и только и мечтают тебе нагадить. А если ты сделаешься слишком могуществен, премьер-министром овладеет паранойя и он под каким-нибудь предлогом тебя уберет. Но ничего не поделаешь, у всех свои проблемы.

Он взглянул на меня злобно:

– Нечего сказать, милое пророчество!

– Я такой, на семь метров под землей вижу. И если не хочешь услышать еще чего-нибудь в том же духе, советую тебе отпустить меня немедленно. Твои полтора месяца истекли, и моей нынешней службе пришел конец. У меня вся сущность ноет, и та белая эмульсия мне надоела.

Он вдруг кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Я выполню наш уговор.

– А? О-о. Прекрасно…

Его согласие застигло меня врасплох. По правде говоря, я ожидал, что он снова примется торговаться, перед тем как отпустить меня. Это все равно, что делать покупки на восточном базаре: покупать не торгуясь просто неприлично. Но возможно, моему хозяину до сих пор было не по себе оттого, что он обманул девушку.

Как бы то ни было, он молча отвел меня в свою мастерскую на третьем этаже. На полу уже были начерчены основные пентакли, и все необходимое имелось под рукой.

Первые приготовления мы провели в гробовом молчании.

– Если хочешь знать, – язвительно заметил он, когда я уже стоял в пентакле, – я остаюсь не один. Вечером я иду в театр. Мой добрый друг Квентин Мейкпис пригласил меня на гала-премьеру своей последней пьесы.

– Ужас как интересно!

– Да, интересно! – Он изо всех сил старался выглядеть довольным. – Ну что, готов?

– Ага. – Я отвесил торжественный поклон. – Желаю волшебнику Джону Мэндрейку всего самого наилучшего. Пусть живет долго и счастливо и больше меня никогда не вызывает… Кстати, ты ничего не заметил?

Волшебник остановился с поднятыми руками, готовый произнести освобождающее заклятие.

– Что именно?

– Я не назвал тебя Натаниэлем. Это потому, что ты теперь скорее Мэндрейк, чем Натаниэль. Тот мальчик, который был Натаниэлем, исчезает и скоро исчезнет совсем.

– Ну и хорошо, – сухо сказал он. – Я рад, что ты наконец-то образумился.

Он прокашлялся.

– Ну вот. Прощай, Бартимеус.

– Прощай.

Он произнес заклинание, и я исчез. Я не успел ему сказать, что он так ничего и не понял.

КИТТИ

48

Миссис Гирнек простилась с ними у таможни, и Китти с Якобом одни побрели по причалу. Паром готовился к отплытию. Из труб шел дым, свежий бриз раздувал паруса. Последние путешественники поднимались на корму по трапу, накрытому веселеньким навесом, в то время как по другому трапу, ближе к носу, носильщики затаскивали багаж. В небе кружили крикливые чайки.

На Якобе была широкополая белая шляпа, сдвинутая на лоб, чтобы скрыть лицо, и темно-коричневый дорожный костюм. В руке, одетой в перчатку, он нес небольшой кожаный чемоданчик.

– Документы не забыл? – спросила Китти.

– В десятый раз говорю: не забыл!

Он был все еще слегка расстроен после расставания с матерью и оттого постоянно раздражался.

– Плыть недолго, – успокоила его Китти. – Завтра будешь уже на месте.

– Я знаю.

Он подергал шляпу за поля.

– Как ты думаешь, меня пропустят?

– Пропустят, конечно. Нас ведь никто не ищет, разве не так? Поддельный паспорт – это так, дополнительная предосторожность.

– Угу. Но мое лицо…

– Да на тебя никто и не взглянет лишний раз. Уж поверь мне.

– Ладно. А ты уверена, что не поедешь?..

– Я всегда могу приехать позже. Ты не хочешь отдать свой чемодан носильщику?

– Ага, сейчас…

– Ну, так сходи отдай. Я подожду здесь.

Якоб чуть заколебался, но отошел. Китти посмотрела, как он медленно пробирается сквозь суетящуюся толпу, и с удовлетворением отметила, что на него действительно никто не обращает внимания. На пароме засвистел свисток, где-то поблизости ударил колокол. На причале было полно народу: моряки, грузчики, торговцы спешили мимо, отдавались последние распоряжения, письма и пакеты переходили из рук в руки. Многие из отплывающих столпились у перил на палубе парома. Их лица возбужденно сияли, они весело переговаривались на разных языках. Люди из самых разных стран: из Европы, из Африки, из Византии, с Востока… Сердце Китти забилось быстрее при этой мысли. Она вздохнула. Ей тоже очень хотелось присоединиться к ним. Ну, может быть, со временем она так и сделает. Но пока что у нее есть другие дела.

В то ужасное утро они прибежали вдвоем в типографию Гирнеков, и братья Якоба спрятали их в заброшенной комнате, скрытой за одним из печатных станков. Здесь, в грохоте и духоте, где воняло кожей, Китти перевязали раны и ребята мало-помалу пришли в себя. А семья Гирнеков тем временем готовилась к неизбежным последствиям, к обыскам и штрафам. Прошел день. Полиция так и не появилась. Дошли слухи о походе голема через пол-Лондона, об аресте Дюваля, о выдвижении мальчишки Мэндрейка. Но о них, о беглецах, ничего слышно не было. Никаких обысков и репрессий не воспоследовало. В типографию каждое утро, как обычно, продолжали поступать заказы волшебников. Просто удивительно: казалось, будто о Китти и Якобе все позабыли.

Вечером второго дня в потайной комнате собрался семейный совет. Невзирая на кажущееся равнодушие властей, семья сочла, что Якобу с Китти небезопасно оставаться в Лондоне. В особенности Якобу, с его приметной внешностью. Нельзя же вечно сидеть в типографии. А рано или поздно волшебник Мэндрейк, или кто-то из его помощников и демонов, его обнаружит. Надо переправить Якоба в безопасное место. На этом особенно настаивала миссис Гирнек, и притом весьма громогласно.

Когда она наконец умолкла, встал ее муж. Попыхивая своей рябиновой трубочкой, мистер Гирнек спокойно внес предложение. Он напомнил, что искусство их семьи уже позволило отомстить Тэллоу: его книги были подправлены так, что его погубили собственные заклинания. Неужели же они теперь не смогут подделать кое-какие документы: сделать новые удостоверения личности, паспорта и все прочее, чтобы детям было проще покинуть страну? Они могут поехать на материк, где их с радостью примут другие ветви семейства Гирнеков – к примеру, в Остенде, Брюгге или Базеле.

Это предложение было встречено всеобщим одобрением, и Якоб тут же согласился: ему совсем не улыбалось вновь встретиться с волшебниками. Китти же казалась какой-то рассеянной. «Спасибо большое, вы очень добры», – сказала она.

Пока братья Якоба делали им новые документы, а миссис Гирнек и сам Якоб собирали припасы на дорогу, Китти сидела в комнате и размышляла. И два дня спустя объявила о своем решении: она в Европу не поедет.

Широкополая белая шляпа стремительно приближалась сквозь толпу. Якоб теперь улыбался и шагал веселее.

– Ну что, отдал? – спросила Китти.

– Ага. И ты была права – он на меня даже не взглянул.

Якоб взглянул на трап, потом на часы.

– Слушай, у меня всего пять минут. Я лучше пойду на паром.

– Ага. Ну… до встречи, короче.

– До встречи… Слушай, Китти…

– Да?

– Ты знаешь, я тебе очень благодарен за все, что ты для меня сделала, что ты меня спасла, и все такое. Но, откровенно говоря… По-моему, ты дура.

– Ну, здравствуйте!

– Ну зачем тебе оставаться здесь? Совет города Брюгге состоит из простолюдинов. В этом городе вообще практически нет волшебников. Мой кузен говорит, там такая свобода, что мы себе и представить не можем: там и библиотеки, и дискуссионные клубы, просто на каждой улице! И никакого комендантского часа – подумать только! Империя их почти не трогает. Хорошее место для бизнеса. А если ты захочешь продолжать свои…

Он опасливо оглянулся по сторонам.

– Свои… ну, ты знаешь… Так вот, кузен говорит, у них там тоже есть надежные связи с подпольным движением. Было бы куда безопаснее…

– Я знаю. – Китти сунула руки в карманы, надула щеки. – Ты совершенно прав. Все вы совершенно правы. Но суть не в этом. Я считаю, что мне нужно остаться здесь, где правит магия, где водятся демоны.

– Но почему?..

– Не пойми меня неправильно. Я очень признательна за новые документы. – Она похлопала себя по карману куртки, где захрустели бумаги. – Просто, видишь ли, некоторые вещи, которые сказал демон Бартимеус, заставили меня… задуматься.

Якоб покачал головой.

– Вот чего я в толк не возьму, – сказал он. – Ты поверила на слово демону – тому, который похитил меня, который угрожал тебе…

– Знаю, знаю! Просто он оказался совсем не такой, как я думала. Он говорил о прошлом, о том, что все повторяется, о том, что на протяжении всей истории волшебники захватывали власть и теряли ее. Понимаешь, Якоб, это повторяется снова и снова. И никому не удается разомкнуть этот круг – ни простолюдинам, ни демонам, ни волшебникам. Мы все связаны по рукам и ногам, прикованы к колесу ненависти и страха…

– Только не я, – твердо возразил Якоб. – Я уезжаю.

– И ты думаешь, что в Брюгге ты будешь в безопасности? Посмотри правде в глаза. Ты сам только что сказал: «Империя их почти не трогает». Почти. Так что ты все равно остаешься участником этой истории, нравится тебе это или нет. Вот почему я хочу остаться здесь, в Лондоне, где хранятся все знания. Здесь есть огромные библиотеки, Якоб, где волшебники хранят все свои летописи и архивы. Пеннифезер мне про них рассказывал. Если бы я смогла туда попасть, каким-то образом найти там работу… Возможно, я смогла бы что-то узнать – в частности, о демонах.

Китти пожала плечами.

– Я пока просто слишком мало знаю, вот и все.

Якоб фыркнул:

– Ну конечно. Ты ведь не какая-нибудь проклятая волшебница!

– Но, судя по тому, что говорил Бартимеус, волшебники тоже знают не так много. Про тех же демонов. Они просто используют их. В этом-то все и дело. Мы – Сопротивление – так ничего и не добились. Мы были ничем не лучше волшебников, мы пользовались магией, не понимая ее. На самом деле я это и раньше знала, а Бартимеус вроде как подтвердил. Ты бы слышал, что он рассказывал, Якоб…

– Ну я же и говорю, дура ты, да и все. Слушай, мне пора!

Где-то на пароме заревела сирена. Чайки взмыли и закружились в небе. Якоб наклонился, быстро обнял ее. Китти чмокнула его в щеку.

– Смотри, чтобы тебя не убили, – сказал он. – Пиши. Адрес у тебя есть.

– Конечно.

– Увидимся в Брюгге. Еще до конца месяца.

Китти усмехнулась:

– Может быть.

Она смотрела, как он взбежал по трапу и сунул бумаги под нос пограничнику. Тот не глядя шлепнул печать, и Якоб поднялся на борт. Цветной навес сняли, трап убрали. Якоб подошел к перилам. Он махал Китти, пока паром отходил от причала. Его лицо, как и лица прочих путешественников, возбужденно сияло. Китти улыбнулась, порылась в кармане и выудила несвежий платок. Она махала вслед Якобу, пока паром не скрылся за поворотом Темзы.

Потом Китти сунула платок в карман, повернулась и пошла прочь. Вскоре она скрылась в толпе.

3. Врата Птолемея

Изабели, с любовью

Волшебники испокон веку вызывают духов и заставляют их служить себе. И никого при этом не волнует, каково приходится духам. Только представьте: вы спокойно живёте, никого не трогаете – и тут бац! Какая-то беспощадная сила выдёргивает вас в совершенно чужой мир, где вас встречает лопающийся от самодовольства волшебник, обзывает злокозненным демоном и под угрозой Испепеляющего Пламени принуждает улаживать его, волшебника, дела. Впрочем, за долгую историю человечества был один – но только один! – волшебник, который смотрел на это иначе. Птолемей Александрийский. Он даже нашёл способ, как самому посетить мир духов. Вот только за тысячи лет никто не решился повторить его опыт…

Имеейте в виду, «Врата Птолемея» – завершающая книга «Трилогии Бартимеуса».

Продолжения не будет!

Главные действующие лица

Волшебники

М-р Руперт Деверокс — премьер-министр Великобритании и империи, временно исполняющий обязанности шефа полиции.

М-р Карл Мортенсен — министр обороны.

Г-жа Хелен Малбинди — министр иностранных дел.

Г-жа Джессика Уайтвелл – министр госбезопасности.

М-р Брюс Коллинз — министр внутренних дел.

М-р Джон Мэндрейк – министр информации.

Г-жа Джейн Фаррар — помощник шефа полиции.

М-р Квентин Мейкпис — драматург, автор «Юбок и ружей» и иных пьес.

М-р Гарольд Баттон — волшебник, учёный и собиратель книг.

М-р Шолто Пинн — торговец, владелец магазина «Новое снаряжение Пинна» на Пиккадилли.

М-р Клайв Дженкинс — волшебник второго уровня, департамент внутренних дел.

Г-жа Ребекка Пайпер – помощница м-ра Мэндрейка, министерство информации.

Простолюдины

Г-жа Китти Джонс – буфетчица и ученица волшебника.

Г-н Клем Хопкинс — странствующий учёный.

Г-н Николас Дру — политагитатор.

Г-н Джордж Фокс — хозяин трактира «Лягушка» в Чизике.

Г-жа Розанна Лютьенс — частная преподавательница.

Духи

Бартимеус – джинн на службе у м-ра Мэндрейка.

Аскобол, Кормокодра, Мавамба – более могущественные джинны на службе у м-ра Мэндрейка.

Ходж, Пурип, Фританг – менее могущественные джинны на службе у м-ра Мэндрейка.

Часть 1

Пролог

Александрия, 125 г. до н. э.

Ассасины проникли на территорию дворца в полночь, четыре чёрные тени на фоне тёмных стен. Прыгать было высоко, земля была твёрдая, но прыжок их произвёл не больше шума, чем дождь, шелестящий по земле. На три секунды они замерли неподвижно, принюхиваясь, втягивая ночной воздух. Потом принялись пробираться вперёд, сквозь тёмные сады, мимо тамарисков и финиковых пальм, к покоям, где отдыхал мальчик. Ручной гепард на цепочке пошевелился во сне. Далеко в пустыне взвыли шакалы.

Убийцы крались на цыпочках, не оставляя следов в высокой сырой траве. Одеяния развевались у них за плечами, разбивая их тени на отдельные лоскуты. Что тут увидишь? Листву, шелестящую под ночным бризом. Что тут услышишь? Ветер, вздыхающий в пальмовых листьях. Ни шороха, ни блика. И джинн в обличье крокодила, стоявший и на страже у священного пруда, ничего не заметил и остался неподвижен, хотя они прошли на чешуйку от его хвоста. Для людей – совсем неплохо.

Полуденная жара осталась лишь воспоминанием, в воздухе царила прохлада. Над дворцом плыла круглая холодная луна, заливая серебром крыши и дворы.^[3K1]

Вдали, за стеной, ворочался во сне огромный город: стучали колеса по немощёным улочкам, из весёлого квартала, растянувшегося вдоль пристаней, доносился далёкий смех, прибой мягко шлёпал по камням. В окошках горели лампы, на крышах, в небольших жаровнях, светились тлеющие уголья, а на вершине башни у входа в гавань пылал большой костёр, несущий свою весть далеко в море. Его отражение колдовским огоньком плясало на волнах.

Стражники на постах резались в азартные игры. В многоколонных залах спали на тростниковых подстилках слуги. Ворота дворца были задвинуты на три засова, каждый толще человеческого торса. И никто не смотрел в сторону западных садов, по которым на четырёх парах ног беззвучно пробиралась смерть, неуловимая, как скорпион.

Окно мальчика было на первом этаже дворца. Четыре тени припали к стене. Предводитель подал сигнал. Один за другим прижимались они к каменной кладке и принимались взбираться наверх, цепляясь лишь кончиками пальцев и ногтями на больших пальцах ног^[3K2]. Таким манером они карабкались на мраморные колонны и ледяные водопады от Массилии до Хадрамаута – взобраться по грубой каменной кладке им и подавно ничего не стоило. Они ползли вверх, точно летучие мыши по стенке пещеры. Лунный свет поблёскивал на предметах, которые убийцы сжимали в зубах.

Вот первый из ассасинов достиг подоконника. Вспрыгнул на него, точно тигр, и заглянул в комнату.

Спальня была залита лунным светом, узкое ложе было видно отчётливо, как днём. Мальчик спал. Он лежал неподвижно, словно уже умер. Тёмные волосы разметались по подушкам, светлое ягнячье горло беззащитно белело среди шёлков.

Ассасин вынул из зубов свой кинжал. Спокойно примериваясь, обвёл взглядом комнату, оценивая её размеры и ища возможные ловушки. Комната была просторная, сумрачная, без лишней роскоши. Потолок держался на трёх колоннах. В глубине комнаты виднелась дверь тикового дерева, запертая изнутри на засов. У стены стоял открытый сундук, наполовину заполненный одеждой. Ассасин увидел великолепное кресло, на котором валялся небрежно скинутый плащ, заметил разбросанные по полу сандалии, ониксовую чашу с водой. В воздухе висел слабый запах благовоний. Ассасин, для которого все подобные ароматы были признаком упадка и разврата, сморщил нос^[3K3].

Он сузил глаза и перевернул кинжал. Теперь он держал его двумя пальцами за отточенное, блестящее острие. Кинжал дрогнул раз, другой. Ассасин примеривался: ещё ни разу, от Карфагена до древней Колхиды, не случалось ему промахнуться. Каждый брошенный им кинжал впивался прямо в горло.

Взмах запястья, дуга летящего клинка рассекла воздух надвое. Кинжал мягко вонзился, по рукоятку уйдя в подушки, в дюйме от шеи отрока.

Ассасин замер на подоконнике, не веря собственным глазам. Его кисти были исчерчены перекрещивающимися шрамами, говорящими о том, что их хозяин – адепт тёмной академии. Адепт никогда не промахивается. Бросок был точен, рассчитан до волоска… И всё-таки убийца промахнулся. Быть может, жертва в последний момент всё же шевельнулась? Да нет, это невозможно: мальчик крепко спал. Адепт вынул второй кинжал^[3K4]. Снова тщательно прицелился (ассасин отдавал себе отчёт, что его собратья, ожидающие позади и внизу, исходят мрачным нетерпением). Взмах запястья, полет…

И второй кинжал, издав звук слабого удара, вошёл в подушку, снова в дюйме от шеи принца, на этот раз по другую сторону от неё. Спящему мальчику, очевидно, что-то снилось: на его губах мелькнула призрачная улыбка.

Ассасин нахмурился под чёрной вуалью повязки, закрывающей его лицо. Из-за пазухи туники он вытянул полоску ткани, скрученную в тугую верёвку. За семь лет, прошедших с тех пор, как Отшельник повелел ему совершить первое убийство, удавка ни разу не рвалась, его руки ни разу не дрогнули^[3K5]. Беззвучно, подобно леопарду, соскользнул он с подоконника и принялся красться вперёд по залитому луной полу.

Мальчик в кровати что-то пробормотал и шевельнулся под покрывалом. Ассасин застыл на месте – чёрная статуя посреди комнаты.

У него за спиной, в окне, возникли на подоконнике двое его собратьев. Они смотрели и ждали.

Мальчик чуть слышно вздохнул и снова замер. Он лежал навзничь на своих подушках, и по обе стороны от него торчали рукоятки кинжалов.

Миновало семь секунд. Ассасин снова пришёл в движение. Он встал в головах кровати, обмотал концы удавки вокруг кулаков. Теперь он стоял прямо над отроком. Убийца стремительно наклонился, опустил верёвку на горло спящего…

Мальчишка открыл глаза. Он вскинул руку, ухватил ассасина за левое запястье и без особого напряжения шваркнул его головой о ближайшую стену. Шея ассасина переломилась, как тростинка. Мальчик отбросил шёлковое покрывало, одним прыжком вскочил на ноги и встал лицом к окну.

Ассасины на подоконнике, чьи силуэты чётко выделялись на фоне луны, зашипели, точно змеи. Гибель соратника уязвила их корпоративную гордость. Один из них выхватил из складок одеяния костяную трубочку; из дырки между зубами он высосал пульку с ядом, тонкую, как яичная скорлупа. Поднёс трубочку к губам, дунул – и пулькапонеслась через комнату, нацеленная прямо в сердце отрока.

Мальчик увернулся. Пулька разбилась о колонну, забрызгав её жидкостью. В воздух поднялся клуб зелёного пара.

Ассасины спрыгнули в комнату, один направо, другой налево. Теперь у обоих в руках оказались сабли. Ассасины вращали ими над головой, выписывая замысловатые кривые, и хмуро оглядывали комнату.

Мальчишка исчез. В спальне всё было тихо. Зелёный яд точил колонну; камни плавились, соприкоснувшись с ним.

Никогда прежде, от Антиохии до Пергама, не случалось этим ассасинам упустить свою жертву^[3K6]. Они прекратили размахивать клинками и замедлили шаг, внимательно прислушиваясь и принюхиваясь в поисках того, откуда исходит запах страха.

Из-за средней колонны послышался легчайший шорох – точно мышка шевельнулась в соломе. Ассасины переглянулись – и двинулись вперёд, на цыпочках, воздев над головами сабли. Один обошёл колонну справа, миновав изломанный труп своего собрата. Другой двинулся слева, мимо золотого кресла с висящим на нём царским плащом. Они двигались точно призраки, огибая колонну с обеих сторон.

За колонной вновь что-то шевельнулось, мелькнул силуэт мальчика, прячущегося в тени. Оба ассасина увидели его; оба занесли сабли и ринулись на добычу справа и слева. Оба нанесли удар со стремительностью богомола.

Раздался двойной вопль, хриплый и захлёбывающийся. Из-за колонны выпал дёргающийся клубок рук и ног: это были двое ассасинов, сплетённые в смертельном объятии, пронзившие друг друга клинками. Они достигли пятна лунного света в центре комнаты, слабо подёргались и затихли.

Тишина. Подоконник был пуст, в окне висела только полная луна. По яркому круглому диску проплыло облако, трупы на полу на минуту погрузились в тень. Сигнальный огонь на башне в гавани отбрасывал на небо слабый красноватый отсвет. Всё было тихо. Облако ушло к морю, снова стало светло. Мальчик вышел из-за колонны. Его босые ноги бесшумно ступали по полу, тело было напряжённым, словно что-то не давало ему расслабиться. Осторожными шагами подбирался он к окну. Медленно-медленно, все ближе и ближе… Он увидел тёмную массу садов, нагромождение деревьев и сторожевых башен. Ему бросилась в глаза фактура подоконника, то, как лунный свет обрисовывает его контуры. Ещё ближе… Вот уже он опёрся ладонями на камень. Наклонился вперёд, выглянул во двор под стеной. Тонкая белая шея вытянулась наружу…

Ничего. Во дворе было пусто. Стена под подоконником была отвесной и гладкой, в лунном свете был чётко виден каждый камень. Мальчишка прислушался к тишине. Побарабанил пальцами по подоконнику, пожал плечами и отвернулся от окна.

И тут четвёртый ассасин, который, точно тощий чёрный паук, висел на камнях над окном, обрушился на него сверху. Его ноги произвели не больше шума, чем пёрышко, падающее на снег. Но мальчишка услышал и развернулся лицом к окну.

Мелькнул занесённый нож убийцы. Проворная рука отразила удар, лезвие ударилось о камень. Стальные пальцы ухватили мальчишку за шею, подсечка – и он тяжело рухнул на пол. Ассасин навалился на него всем весом. Руки мальчишки были придавлены к полу, он не мог шевельнуться.

Нож опустился снова. На этот раз он попал в цель. Всё кончилось так, как должно было кончиться. Приподнявшись над телом мальчишки, ассасин позволил себе перевести дух – это был первый его вздох с тех пор, как погибли его спутники. Он присел на корточки, разжал пальцы, стискивавшие рукоять ножа, отпустил запястье мальчишки. Склонил голову – традиционный знак уважения к поверженной жертве.

Тут мальчишка поднял руку и выдернул нож, торчавший у него из груди. Ассасин растерянно заморгал.

– Он не серебряный, понимаешь? – сказал мальчишка. – Ошибочка вышла!

И поднял руку.

В комнате прогремел взрыв. Из окна посыпались зелёные искры.

Мальчишка вскочил на ноги и бросил нож на циновку. Он одёрнул юбочку и стряхнул с рук упавшие на них хлопья пепла. Потом громко кашлянул.

Послышался лёгкий шорох. Золотое кресло, стоявшее в другом конце комнаты, покачнулось. Висящий на нём плащ отбросили в сторону, и из-под кресла выполз второй мальчишка, точно такой же, как первый, только запыхавшийся и встрёпанный из-за того, что несколько часов просидел в тесном укрытии.

Он встал над телами ассасинов, тяжело дыша. Потом уставился на потолок. На потолке виднелся чёрный силуэт человека. Даже силуэт и то выглядел изумлённым.

Мальчик перевёл взгляд на своего бесстрастного доппельгангера^[3K7], который смотрел на него через залитую луной комнату. Я насмешливо отдал ему честь.

Птолемей откинул с глаз прядь чёрных волос и поклонился.

– Спасибо тебе, Рехит, – сказал он.

Бартимеус 1

Времена меняются.

Когда-то, давным-давно, мне не было равных. Я мог летать по небесам на клочке облака и, проносясь мимо, взметал за собой пыльные бури. Я проходил сквозь горы, возводил замки на стеклянных столпах, валил леса одним дуновением. Я высекал храмы из костей земных и водил войска против легионов мертвецов, а потом арфисты десяти стран слагали песни в мою честь, а летописцы десяти веков записывали мои подвиги. Да! Я был Бартимеус – стремительный, точно гепард, могучий, точно боевой слон, опасный, точно атакующий аспид!

Но это все когда было…

А теперь… Ну, прямо теперь я лежал посреди полночной улицы и постепенно делался плоским как блин. А почему? А потому, что на мне покоилось опрокинутое здание. Его вес давил на меня. Мышцы растягивались, связки лопались, и как я ни тужился, а сдвинуть его не мог.

В принципе, ничего постыдного в том, чтобы пытаться спихнуть с себя упавшее на тебя здание, нет. Я уже сталкивался с подобными проблемами – это часть моей работы^[3K8]. Однако если здание прекрасно и величественно, это всё же не так унизительно. А на этот раз жуткое строение, которое сорвали с основания и обрушили на меня с большой высоты, не отличалось ни величиной, ни величием. Это была не стена храма, не гранитный обелиск и не узорчатая крыша императорского дворца.

Нет. Здание, под которым я беспомощно корчился на земле, точно бабочка на лотке коллекционера, было построено в двадцатом веке и назначение имело весьма специфическое.

Ну ладно, признаюсь: это был общественный туалет. Довольно чистый и просторный, но тем не менее. Я был только рад, что никаких арфистов и летописцев поблизости не оказалось.

В качестве оправдания могу заметить, что у вышеуказанного туалета были бетонные стены и толстая железная крыша, и жестокая аура последней способствовала ослаблению моих и без того ослабевших членов. Кроме того, внутри, несомненно, находились различные трубы, бачки и изрядно тяжёлые краны, что тоже добавляло веса. И тем не менее для джинна моего уровня весьма унизительно быть придавленным подобным строением. По правде говоря, унижение тяготило меня куда больше, чем сама постройка.

Вода из раздавленных и полопавшихся труб струилась и капала на меня сверху и уныло утекала в канаву. Лишь голова моя торчала из-под одной из бетонных стен, тело же целиком находилось в ловушке^[3K9].

Это что касается отрицательных сторон моего положения. Однако была и положительная: я больше не мог участвовать в битве, что шла на улице предместья.

Битва была довольно скромная, особенно на первом плане. Почти ничего и видно-то не было. Свет в окнах потух, фонарные столбы завязались узлами. На улице было темно, хоть глаз выколи, сплошная чернота. В небе сияло несколько холодных звёзд. Раз или два вспыхнули и погасли какие-то невнятные сине-зелёные огни, точно взрывы глубоко под водой.

На втором плане было погорячее: там было видно, как две враждебные стаи птиц кружат и кидаются друг на друга, пуская в ход крылья, клювы, когти и хвосты. Такое хамское поведение было бы не к лицу даже чайкам или другой плебейской птице; а оттого, что это были орлы, все смотрелось ещё более шокирующе.

На более высоких планах бытия птичьи обличья исчезали и становился виден истинный облик сражающихся джиннов^[3K10]. Если смотреть с этой точки зрения, в ночном небе буквально кишели стремительные силуэты, искажённые формы и рваные тени.

Правил честной игры не соблюдал решительно никто. Я видел, как один из джиннов ударил своего противника в живот шипастым коленом и тот кубарем улетел за трубу, приходить в себя. Позор! Будь я среди них, уж я бы поступил совсем не так!^[3K11]

Но меня среди них не было. Меня вывели из строя.

Ладно бы ещё, если бы это был какой-нибудь африт или марид. Это я бы пережил. Но нет же, нет! По правде говоря, меня повергла во прах какая-то джиннша третьего разбора, из тех, кого при обычных обстоятельствах я мог бы свернуть в трубочку и выкурить после обеда заместо сигары. Оттуда, где я лежал, мне было её видно. Её хрупкую женственную грацию слегка портили только свиное рыло и длинная кочерга, которую она сжимала в копытцах. Джиннша стояла на почтовом ящике и орудовала своей кочергой с таким проворством, что правительственные войска, частью которых я номинально являлся, никак не осмеливались к ней подступиться. Грозная была тётка. Похоже, ей доводилось работать в Японии, судя по её кимоно. Если честно, её простоватый вид ввёл меня в заблуждение, и я подошёл к ней слишком близко, не воздвигнув Щита. И не успел я опомниться, как раздалось пронзительное хрюканье, что-то просвистело в воздухе и – бац! – на меня свалился сортир, а я был уже слишком утомлён, чтобы из-под него выбраться.

Однако мало-помалу моя сторона брала верх. Чу! Вот явился могучий Кормокодран – по пути снёс фонарный столб и зашагал дальше, размахивая им, точно прутиком; вот пронёсся Ходж, рассеивая дождь отравленных стрел. Ряды противника редели, а уцелевшие духи принимали все более жалкие обличья. Я увидел несколько крупных насекомых, которые отчаянно жужжали, пытаясь увернуться, один-два клока тумана, которые судорожно извивались, парочку крыс, которые рванули в бега. И только свиноматка упорно сохраняла прежний облик. Мои коллеги ринулись вперёд. Один из жуков рухнул наземь, оставив после себя только спиральное облачко дыма; клок тумана разнесло двойным Взрывом. Враг обратился в бегство, и даже свинья поняла, что игра окончена. Она изящно спрыгнула на крыльцо, кувырнулась оттуда на крышу и пропала. Победители ринулись в погоню.

На улице воцарилась тишина. Мимо моих ушей по-прежнему струилась вода. Вся моя сущность, от макушки до пят, отчаянно ныла. Я испустил тяжкий вздох.

– Какой ужас! – хихикнули рядом. – Дева в беде!

Не могу не отметить, что я, в отличие от кентавров и великанов, сражавшихся бок о бок со мной, в тот вечер принял человеческий облик. Я обернулся девушкой: хрупкая фигурка, длинные чёрные волосы, отчаянная отвага в глазах. Нет, разумеется, я не старался быть похожим ни на кого конкретного.

Говорящий вышел из-за угла общественной уборной и остановился поточить ноготь об обломок трубы. Он не стремился выглядеть поизящнее, а потому, как обычно, носил облик одноглазого гиганта с буграми мышц и длинными белокурыми волосами, заплетёнными в замысловатую, слегка девчачью причёску. Одет он был в бесформенную грязно-синюю робу, которую сочли бы отвратительной даже в средневековой рыбацкой деревушке.

– Бедная прекрасная дева не в силах вырваться из ловушки!

Циклоп тщательно оглядел один из своих ногтей, счёл его слишком длинным, яростно откусил кончик мелкими острыми зубами и принялся полировать его о шершавую стену туалета.

– Может, подсобишь встать? – осведомился я.

Циклоп окинул взглядом пустынную улицу.

– Ты бы поосторожнее, цыпочка, – посоветовал он, небрежно привалившись к стенке строения, так что оно сделалось ещё тяжелее. – По ночам тут разгуливают опасные личности. Джинны там, фолиоты всякие… зловредные бесы… Они могут тебя обидеть.

– Хватит, Аскобол! – рявкнул я. – Ты прекрасно знаешь, что это я!

Циклоп театрально захлопал своим единственным, густо накрашенным глазом.

– Бартимеус?! – картинно изумился он. – Не может быть! Да неужто великий Бартимеус попался в такую простую ловушку? Должно быть, ты некий бес или мулер, который осмелился подражать его голосу и… Но нет, я ошибся! Это и впрямь ты. – Он вскинул бровь, – Невероятно! Подумать только, до чего дошёл благородный Бартимеус. Хозяин будет очень, оч-чень недоволен.

Я собрал последние крупицы своей гордости.

– Все хозяева – явление временное, – ответил я. – И унижения тоже преходящи. Я просто жду своего часа!

– О, разумеется, разумеется! – Аскобол взмахнул горилльими ручищами и сделал небольшой пируэт. – Прекрасно сказано, Бартимеус! Да, ты даже в чёрные времена не теряешь присутствия духа. Ничего, что твои лучшие дни позади, что теперь ты не могущественней блуждающего огонька!^[3K12] Не важно, что завтра тебе, скорее всего, придётся подметать пол в хозяйской спальне, вместо того чтобы парить, оседлав вольный ветер. Ты – пример для всех нас!

Я улыбнулся, оскалив белые зубы.

– Аскобол, – сказал я, – в упадок пришёл не я, а мои противники. Я сражался с Факварлом Спартанским, с Тлалоком Толланским, с хитроумным Чу из Калахари. От наших битв трескалась земля и реки обращались вспять. И я выжил. А кто мои враги теперь? Кривоногий циклоп в юбочке. Когда я отсюда выберусь, думаю, этот новый конфликт долго не протянется.

Циклоп шарахнулся назад, точно укушенный.

– Сколь зловещие угрозы! Стыдись, Бартимеус! Мы ведь на одной стороне, разве не так? Несомненно, у тебя были веские причины укрываться от битвы под этим ватерклозетом. Будучи вежливым джинном, я не стану донимать тебя расспросами, хотя сдаётся мне, что твоя обычная любезность тебе изменяет.

– Двух лет непрерывной службы никакая любезность не переживёт! – сказал я. – Я зол и измучен, сущность моя непрерывно зудит, и унять этот зуд я не в силах. От этого я сделался опасен – и ты в этом скоро убедишься. В последний раз, Аскобол: убери эту штуку!

Ну, он ещё немного побухтел и побурчал, однако же моя похвальба оказала своё действие. Одним движением волосатых плеч циклоп поднял чёртов сортир и снял его с меня. Строение с грохотом опрокинулось на противоположный тротуар. Несколько пожеванная девушка с трудом поднялась на ноги.

– Ну наконец-то! – сказал я. – Не очень-то ты торопился на помощь.

Циклоп смахнул какой-то сор, приставший к халату.

– Извини, – ответил он, – но до того я был слишком занят сражением и помочь тебе никак не мог. Но все хорошо, что хорошо кончается. Хозяин будет доволен – по крайней мере, моими стараниями.

Он искоса взглянул на меня.

Но теперь, когда я наконец вернулся в вертикальное положение, я больше не собирался трепаться. Я обвёл взглядом соседние дома, оценивая нанесённый им ущерб. Ничего страшного. Несколько проломленных крыш, выбитые окна. Стычка обошлась малой кровью.

– Французы, что ли? – спросил я. Циклоп пожал плечами – что было немалым подвигом, учитывая, что шея у него отсутствовала.

– Может быть. А может, чехи или испанцы. Кто их знает. Нас теперь со всех сторон норовят клюнуть. Ну ладно, время не ждёт, мне надо ещё проверить, как идёт погоня. Оставайся залечивать свои раны и ушибы, Бартимеус! Выпей чайку с мятой, попарь ноги в ромашке, и что там ещё прописывают старичкам… Адью!

Циклоп подобрал свои юбки и мощным прыжком взмыл в воздух. За спиной у него развернулись крылья и мощными, загребающими взмахами понесли его прочь. Летел он с неповторимой грацией офисного сейфа, однако же летел. А у меня на это сил не было. Надо сперва передохнуть…

Черноволосая девушка пробралась к обломку трубы, валяющемуся в соседнем саду. Медленно, охая и кряхтя, точно дряхлая старуха, она перешла в сидячее положение и уронила голову на руки. Закрыла глаза.

Чуть-чуть отдохнуть. Пяти минут хватит.

Время шло, близился рассвет. В небе гасли холодные звезды.

Натаниэль 2

Великий волшебник Джон Мэндрейк завтракал у себя в гостиной, сидя в плетёном кресле у окна, как то вошло у него в обычай в последние несколько месяцев. Тяжёлые шторы были небрежно отдёрнуты в сторону. Небо за окном было тяжёлым и серым, и плотный, слоистый туман пробирался между стволами деревьев на площади.

Круглый столик, за которым сидел волшебник, был выточен из ливанского кедра. Нагревшись на солнце, дерево источало приятный аромат, но этим утром столик был тёмным и холодным. Мэндрейк налил кофе в стакан, снял с тарелки серебряную крышку и взялся за яичницу с карри и беконом. На полочке над тостами и крыжовенным вареньем лежали аккуратно сложенная газета и конверт с кроваво-красной печатью. Держа стакан в левой руке, Мэндрейк отхлебнул кофе, а правой в это время развернул газету на столе. Взглянул на первую полосу, хмыкнул и потянулся за конвертом. На полочке, на специальном крючочке, висел нож слоновой кости для бумаг. Мэндрейк отложил вилку, одним уверенным движением вскрыл конверт и вынул сложенный пергамент. Это он прочёл внимательно, хмуря брови. Потом снова сложил письмо, сунул его обратно в конверт и со вздохом вернулся к трапезе.

В дверь постучали. Мэндрейк, несмотря на то что рот у него был набит беконом, отдал приказ. Дверь бесшумно распахнулась, и в комнату застенчиво вошла стройная молодая девушка с портфелем в руках.

Девушка остановилась.

– Прошу прощения, сэр, – начала она, – я не слишком рано?

– Вовсе нет, Пайпер, вовсе нет. Мэндрейк махнул ей рукой и указал на стул по другую сторону своего столика.

– Вы завтракали?

– Да, сэр.

Девушка села. На ней были тёмно-синие юбка и жакет и безупречно белая блузка. Прямые тёмно-русые волосы зачёсаны со лба назад и заколоты на затылке. Девушка положила портфель себе на колени.

Мэндрейк подхватил на вилку кусок яичницы с карри.

– Извините, я, с вашего разрешения, продолжу завтракать, – сказал он. – Я сегодня не спал до трёх часов, в связи с последним инцидентом. На этот раз в Кенте.

Госпожа Пайпер кивнула.

– Я слышала об этом, сэр. В министерство поступил доклад. Вылазку удалось подавить?

– Да, по крайней мере, насколько можно судить по моему шару. Я отправил туда несколько демонов. В любом случае, в ближайшее время мы это узнаем. Ну-с, так что же вы мне приготовили на сегодня?

Госпожа Пайпер расстегнула портфель и вынула стопку бумаг.

– Ряд предложений от секретарей, сэр, касательно пропагандистской кампании в отдалённых регионах. Вам на утверждение. Идеи новых плакатов…

– Что ж, давайте взглянем.

Он отхлебнул кофе, протянул руку.

– Что-нибудь ещё?

– Протокол последнего заседания Совета…

– Потом почитаю. Сперва плакаты.

Он окинул взглядом первую страницу.

– «Поступи на службу – послужи своей стране и повидай мир!» Ну и что это такое? Реклама туристической фирмы? Размазня какая-то… Говорите, Пайпер, говорите, я слушаю.

– Вот последние материалы из Америки для первых полос газет, сэр. Я их слегка причесала. Думаю, из осады Бостона можно сделать нечто вполне приличное.

– Ну да, сделать упор на героическую попытку, а не на позорный провал…

Он пристроил бумаги на колено и принялся мазать тост крыжовенным вареньем.

– Хорошо, я попытаюсь написать что-нибудь на эту тему, только попозже. Ага, вот это неплохо: «Защищай родину и заслужи вечную славу!» Хорошо. Тут предлагают изобразить деревенского парня с мужественным лицом, но как насчёт того, чтобы изобразить на заднем плане семейную группу – скажем, родителей и младшую сестрёнку, которые выглядят очень уязвимыми и с восхищением взирают на него? Поставим на семейные узы.

Госпожа Пайпер энергично закивала.

– Да, сэр, и его жену тоже.

– Нет. Нам нужны холостяки. Когда солдаты не возвращаются, именно их жены причиняют больше всего неудобств.

Он захрустел тостом.

– Других писем нет?

– От мистера Мейкписа, сэр. Доставлено бесом. Справляется, не заглянете ли вы к нему сегодня утром.

– Не могу. Слишком занят. Может быть, попозже.

– Кроме того, его бес принёс вот этот листок? – И госпожа Пайпер виновато протянула сиреневую бумажку. – Приглашение на премьеру его пьесы в конце недели. Называется «От Уоппинга до Вестминстера». История восхождения к славе нашего премьер-министра. Судя по всему, это будет вечер, которого мы никогда не забудем.

Мэндрейк застонал.

– Ну да, видимо, это замечательная вещь. Бросьте в корзину. У нас есть дела поважнее, чем толковать о театре. Что ещё?

– Мистер Деверокс разослал докладную записку. Ссылаясь на «тревожные времена», он распорядился поместить наиболее ценные сокровища нации в специальное хранилище в подвалах Уайтхолла. Они останутся там вплоть до соответствующего распоряжения премьер-министра.

Мэндрейк поднял глаза и нахмурился.

– Сокровища? Как то?

– Это не уточняется. Я подозреваю, это будут…

– Посох, Амулет и прочие артефакты наивысшего могущества! – Мэндрейк стиснул зубы и коротко зашипел. – Ему не следует этого делать, Пайпер. Артефакты необходимо пустить в ход!

– Да, сэр. И это тоже от мистера Деверокса.

Она протянула ему небольшую бандероль. Волшебник взглянул на бандероль мрачно.

– Что, опять тога?

– Маска, сэр. Для сегодняшнего званого вечера.

Мэндрейк с возмущённым возгласом указал на конверт, лежащий на полочке.

– Ну да, приглашение я уже получил! Просто не верится, Пайпер: нам грозит поражение в войне, империя балансирует на краю гибели – а наш премьер-министр только и думает, что о пьесах и вечеринках! Ладно. Положите это к документам. Я возьму её с собой. Плакаты вроде бы неплохие. – Он вернул ей бумаги. – Быть может, недостаточно броские и лаконичные…

Он немного поразмыслил и кивнул.

– У вас есть ручка? Попробуйте «За свободу и британский образ мыслей!». Это ничего не значит, но звучит внушительно.

Госпожа Пайпер поразмыслила.

– Мне это кажется достаточно глубокомысленным, сэр.

– Великолепно. Значит, простолюдины это сожрут.

Он встал, промокнул губы салфеткой и бросил её на поднос.

– Ладно, думаю, теперь стоит взглянуть, как там управились демоны. Нет-нет, Пайпер, только после вас.

Если госпожа Пайпер относилась к своему шефу с обожанием и восхищением, то в этом она была далеко не одинока среди дам избранного круга. Джон Мэндрейк был привлекательным молодым человеком, и к тому же его окутывал аромат власти, сладкий и опьяняющий, точно запах жимолости летним вечером. Джон Мэндрейк был среднего роста, лёгкого сложения, и действовал он стремительно и уверенно. Его бледное, узкое лицо представляло собой интригующую загадку: крайняя молодость – ему было пока всего семнадцать, – в сочетании с опытом и авторитетностью. Глаза у него были тёмные, живые и серьёзные, а лоб избороздили преждевременные морщины.

Его уверенность в собственном интеллекте, которая некогда опасно опережала его опыт и навыки, теперь поддерживалась умением держать себя в обществе. С равными и низшими он был неизменно любезен и обаятелен, хотя держался несколько отстраненно, как бы поглощённый некой душевной меланхолией. В сравнении с грубыми вкусами и эксцентричными выходками его коллег министров эта сдержанная отрешённость выглядела элегантной, что придавало Мэндрейку лишней таинственности.

Свои чёрные волосы Мэндрейк стриг коротко, на военный манер – это новшество он ввёл сознательно, в знак уважения к тем, кто сейчас воюет в Америке. Этот жест принёс успех: шпионы доносили, что среди простолюдинов он остаётся наиболее популярным волшебником. Поэтому многие подражали ему в причёске, и его тёмные костюмы тоже ненадолго, но вошли в моду. Галстуками он себя более не утруждал: воротничок его рубашки оставался небрежно расстёгнутым.

Соперники считали мистера Мэндрейка необычайно одарённым – более того, опасно одарённым. Когда его назначили министром информации, они отреагировали соответственно. Однако все покушения были успешно отражены: посланные джинны не возвращались, ловушки срабатывали на тех, кто их ставил, узы рвались и усыхали. Под конец утомлённый этим Мэндрейк официально бросил вызов всем своим тайным врагам, предлагая сразиться с ним в магическом поединке. На вызов никто не откликнулся, и авторитет Мэндрейка поднялся ещё выше.

Жил Мэндрейк в элегантном доме в стиле времён короля Георга, стоящем среди других таких же домов. Окна Мэндрейка выходили на просторную, славную площадь. Дом стоял в полумиле от Уайтхолла и достаточно далеко от реки, чтобы летом её вонь сюда не доносилась. Площадь представляла собой небольшой сквер, засаженный буками, с тенистыми аллеями и зелёным газоном в центре. Место было тихое и малолюдное, хотя и не сказать, чтобы малоохраняемое. Днём площадь патрулировали полицейские в серой форме, а после наступления темноты с дерева на дерево бесшумно перелетали демоны в облике сов и козодоев.

Такие меры безопасности принимались из-за обитателей домов, стоящих вокруг площади. Тут жили несколько наиболее могущественных волшебников Лондона. На южной стороне, в кремовом доме с фасадом, украшенным фальшивыми колоннами и пышнотелыми кариатидами, жил мистер Коллинз, министр внутренних дел, недавно назначенный на эту должность. К северо-западу простиралась великолепная усадьба министра обороны, мистера Мортенсена, с золотым куполом, сверкающим над крышей.

Резиденция Джона Мэндрейка выглядела менее внушительно. Узкое четырёхэтажное здание, выкрашенное в лютиково-жёлтый цвет, с белой мраморной лестницей, ведущей к дверям. Высокие окна снабжены белыми ставнями. Комнаты обставлены скупо, стены оклеены обоями с тонким узором, на полах – персидские ковры. Министр не афишировал свой высокий статус: в парадных комнатах было выставлено не так уж много драгоценных безделушек, и за домом присматривали всего двое слуг-людей. Ночевал министр на третьем этаже, в простой комнате с белёными стенами, примыкающей к библиотеке. Это были его личные покои, куда никому доступа не было.

Этажом ниже находился кабинет мистера Мэндрейка. От прочих комнат он был отделен пустым и гулким коридором со стенами, обшитыми панелями морёного дерева. Здесь мистер Мэндрейк выполнял большую часть повседневной работы.

Великий волшебник шагал по коридору, дожёвывая остатки тоста. Госпожа Пайпер семенила следом. Коридор упирался в прочную бронзовую дверь, в центре которой красовалась литая бронзовая маска, уродства непревзойдённого. Выпуклый лоб как будто стекал на глаза, подбородок и нос торчали вперёд, точно щипцы для орехов. Волшебник остановился и воззрился на маску с глубоким неодобрением.

– Я, кажется, говорил тебе, чтобы ты прекратил так делать! – бросил он.

Тонкогубый рот раскрылся, выпирающие нос и подбородок негодующе щёлкнули друг о друга.

– Чего делать-то?

– Принимать столь отвратительный облик. Я только что позавтракал.

Кусок лба приподнялся, и наружу с чавкающим звуком выкатился глаз. Похоже, никакой вины рожа за собой не чувствовала.

– Ну извини, дружище, – сказала рожа. – Такая у меня работа.

– Твоя работа – уничтожить любого, кто попытается войти в мой кабинет без разрешения. Не более и не менее.

Страж призадумался.

– И то верно. Но я стремлюсь предотвратить проникновение незваных гостей! С моей точки зрения предотвращение преступления полезнее, чем кара.

Мистер Мэндрейк пренебрежительно фыркнул.

– Ладно бы незваных гостей, но ты можешь до смерти напугать госпожу Пайпер!

Рожа покачалась из стороны в сторону, отчего нос угрожающе затрясся.

– Отнюдь. Когда она приходит одна, я умеряю своё уродство. Наиболее жуткий облик я являю тем, в ком вижу уродство моральное.

– Но ты только что явил его мне!

– Ну и где же тут противоречие?

Мэндрейк тяжело вздохнул, провёл рукой по глазам и сделал повелительный жест. Рожа ушла в металл, сделавшись чуть заметным узором; дверь распахнулась. Великий волшебник расправил плечи и вошёл в кабинет, пропустив вперёд госпожу Пайпер.

Комната была практичная: высокая, просторная, выкрашенная белой краской и освещённая двумя окнами, которые выходили на площадь. Никаких излишеств. В то утро солнце скрывалось за плотными облаками, а потому Мэндрейк, войдя, включил верхний свет. Одна из стен целиком была занята книжными шкафами, напротив же не было ничего, кроме гигантской доски, увешанной записками и диаграммами. Деревянный пол был гладкий и тёмный. На нём были начертаны пять кругов, в каждый было вписано по пентаклю, а каждый пентакль был снабжён собственными рунами, свечами и горшочками с благовониями. Четыре пентакля – стандартного размера, но пятый, ближе всех к окну, – значительно больше: внутри его стояли обычный письменный стол, шкаф с папками и несколько кресел. Главный круг был соединён с меньшими тщательно вычерченными линиями и рунными рядами. Мэндрейк с госпожой Пайпер вошли в большой круг и сели за стол, разложив перед собой бумаги.

Мэндрейк прокашлялся.

– Ну что ж. К делу. Госпожа Пайпер, для начала разберёмся с рутинными докладами. Будьте так любезны, активируйте индикатор присутствия!

Госпожа Пайпер произнесла краткое заклинание. Свечи, стоявшие по периметру двух меньших пентаклей, тотчас замерцали, к потолку потянулись струйки дыма. Хлопья благовоний в стоящих рядом горшочках зашевелились. В двух других кругах всё осталось как было.

– Пурип и Фританг, – доложила госпожа Пайпер.

Волшебник кивнул.

– Сначала Пурип.

Он громко произнёс приказ. Свечи в крайнем левом пентакле ярко вспыхнули, и в центре круга появилась тошнотворно мерцающая фигура. Она имела облик человека в респектабельном костюме с тёмно-синим галстуком. Фигура коротко кивнула в сторону стола и замерла в ожидании.

– Напомните мне, – сказал Мэндрейк.

Госпожа Пайпер краем глаза заглянула в свои бумаги.

– Пурип наблюдал за реакцией на наши боевые листки и иную пропаганду, – сказала она. – Следил за настроениями простолюдинов.

– Хорошо. Пурип, что ты видел? Говори.

Демон слегка поклонился.

– Ничего особенно нового я доложить не могу. Народ подобен стаду коров на лугах Ганга: он заморён, но смирен, непривычен к переменам или самостоятельному мышлению. Однако же война давит им на мозги, и сдаётся мне, что в народе распространяется недовольство. Они покупают ваши боевые листки, равно как и ваши газеты, но без удовольствия. Это их не удовлетворяет.

Волшебник нахмурился.

– В чём же проявляется это недовольство?

– Я определяю это по тому, как они замыкаются в себе, видя ваших полицейских. Как леденеют их глаза, когда они проходят мимо палаток вербовщиков. Я зрю, как оно безмолвно растёт вместе с кипами цветов у дверей осиротевших. Большинство не проявляют его открыто, однако гнев, вызванный войной и действиями правительства, нарастает.

– Это все слова, – возразил Мэндрейк. – Покажи мне что-нибудь осязаемое!

Демон пожал плечами и улыбнулся.

– Революция неосязаема – по крайней мере, поначалу. Простолюдины даже почти не знают о том, что это такое, однако же они вдыхают её во сне и вбирают её с каждым глотком воды.

– Хватит с меня твоих шарад. Продолжай работу.

Волшебник щёлкнул пальцами. Демон в своём круге подпрыгнул и исчез. Мэндрейк покачал головой.

– Почти бесполезен! Ну, посмотрим, что предложит нам Фританг.

Новый приказ; на этот раз вспыхнул второй круг. В облаке воскурений появился другой демон – низенький, пузатенький джентльмен с круглой красной физиономией и жалобным взглядом. Он стоял, возбуждённо моргая на ярком свету.

– Наконец-то! – воскликнул демон. – У меня ужасные вести! Я не мог ждать ни секунды!

Мэндрейк слишком давно и слишком хорошо знал Фританга.

– Насколько я понимаю, – медленно произнёс он, – ты патрулировал доки в поисках шпионов. Твои новости имеют к этому какое-то отношение?

Пауза.

– Косвенное – да… – промямлил демон.

Мэндрейк вздохнул.

– Ну, выкладывай.

– Я выполнял ваш приказ, – начал Фританг, – когда – о, ужасающее воспоминание! – когда моё прикрытие было разоблачено. Вот как это вышло. Я вёл наблюдение в винной лавке. Когда я выходил наружу, меня окружила толпа уличных сорванцов, некоторые из них были мне буквально по колено. Я был в обличье лакея и тихо шёл по своим делам. Я не издавал громких звуков и не делал экстравагантных жестов. И тем не менее меня выделили в толпе и обстреляли залпом из пятнадцати яиц, большая часть которых была пущена с большой силой.

– В каком именно обличье ты пребывал? Быть может, оно само по себе спровоцировало нападение.

– Да вот в таком же, как и сейчас. Седовласый, трезвый, с уверенной походкой, воплощение скучной добродетели.

– Ну, очевидно, юным негодяям приспичило напасть именно на такого человека. Тебе просто не повезло, только и всего.

Глаза Фританга расширились, ноздри раздулись.

– Нет-нет, дело не только в этом! Они знали, кто я такой!

– Они знали, что ты демон? – Мэндрейк скептически смахнул пылинку с рукава. – С чего ты взял?

– Мои подозрения пробудило то, что они повторяли: «Убирайся, убирайся, мерзкий демон! Ты гадкий, и твой жёлтый гребень так противно болтается!»

– В самом деле? Да, это действительно интересно…

Волшебник пристально всмотрелся в Фританга сквозь свои линзы.

– Но где же этот гребень? Лично я его не вижу.

Демон указал в воздух у себя над головой.

– Это оттого, что вы не видите шестого и седьмого планов. На этих уровнях мой гребень действительно бросается в глаза. Он ярок, как подсолнух. И должен заметить, что он вовсе не болтается. Конечно, в плену он слегка поник, но…

– Шестой и седьмой планы… И ты точно уверен, что ни на миг не показал из-под личины своего истинного облика? Да-да! – Мэндрейк вскинул руку, поскольку демон энергично запротестовал. – Ты прав. Я тебе верю. Спасибо за информацию. Наверняка ты захочешь отдохнуть после этого обстрела яйцами. Ступай! Пока можешь быть свободен.

Фританг радостно взвыл и исчез, ввинтившись в центр пентакля, как будто его всосало в слив раковины. Мэндрейк и госпожа Пайпер переглянулись.

– Ещё один случай, – сказала госпожа Пайпер. – И снова дети.

– Хм… – Волшебник откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. – Проверьте, сколько всего было подобных случаев. Придётся отозвать демонов из Кента.

Он подался вперёд, положил локти на стол и вполголоса произнёс заклинание. Госпожа Пайпер встала и подошла к шкафу, стоящему на краю большого пентакля. Открыв верхний ящик, она достала пухлую матерчатую папку. Потом вернулась на своё место, сняла резинку, которой была стянута папка, и принялась быстро листать находящиеся внутри документы. Заклинание завершилось, потянуло жасмином и шиповником. В крайнем правом пентакле появилась громоздкая фигура – великан с белокурыми, хитро заплетёнными волосами и единственным сверкающим глазом. Госпожа Пайпер продолжала листать документы.

Великан отвесил низкий, изысканный поклон.

– Хозяин, приветствую тебя кровью твоих врагов, их криками и жалобами! Победа за нами!

Мэндрейк вскинул бровь.

– Итак, вы прогнали их прочь.

Циклоп кивнул.

– Они бежали, точно мыши перед львом. Иногда даже буквально.

– Ну да. Этого и следовало ожидать. Но удалось ли вам взять в плен хоть кого-то?

– Мы перебили многих. Слышали бы вы, как они визжали! Земля содрогалась от топота копыт обращённых в бегство.

– Ага. Значит, в плен взять никого не удалось. А между тем именно это я приказывал тебе и другим.

Мэндрейк постучал пальцами по столу.

– Не пройдёт и нескольких дней, как они нападут снова. Кто их прислал? Прага? Париж? Америка? Без пленных мы этого никогда не узнаем. Мы ничего не добились!

Циклоп энергично поклонился.

– Я своё дело сделал. Я доволен тем, что исполнил твои желания.

Он помолчал.

– Похоже, ты задумался, о хозяин?

Волшебник кивнул.

– Я как раз решаю, Аскобол, что лучше избрать для тебя: Иглы или Нежеланные Объятия. Быть может, ты сам выберешь?

– Не будешь же ты столь жесток! – воскликнул циклоп, извиваясь всем телом и теребя свою косицу. – Это Бартимеус во всём виноват, а не я! Он снова ничего путного не сделал. Его вывели из строя с первого же удара. Это из-за него я упустил врагов: он громко умолял меня помочь ему выбраться из-под груды булыжников. Он никчёмней головастика, да ещё и подл вдобавок – твои Иглы причитаются ему, а не мне!

– А где Бартимеус теперь?

Циклоп надулся.

– Я того не ведаю. Возможно, он успел издохнуть от изнеможения. В погоне он не участвовал.

Волшебник тяжело вздохнул.

– Убирайся прочь, Аскобол!

И взмахнул рукой. Великан разразился трубными благодарственными воплями, которые внезапно оборвались: он исчез в столбе пламени. Мэндрейк обернулся к своей помощнице.

– Ну, Пайпер, нашли что-нибудь интересное?

Девушка кивнула.

– Вот список несанкционированных появлений демонов за последние полгода. Сорок два – нет, теперь уже сорок три, считая вчерашнее. Что касается вида демонов, тут никакой системы не прослеживается: нам приходилось иметь дело с афритами, джиннами, бесами и мелюзгой. Но что касается простолюдинов…

Она заглянула в раскрытую папку.

– Большинство из них дети, притом дети довольно маленькие. В тридцати случаях свидетели были моложе восемнадцати лет. Сколько это будет?.. Семьдесят процентов или около того. И из этих тридцати более половины были моложе двенадцати.

Она подняла глаза.

– Это врождённое. Способность видеть.

– И кто знает, какие ещё способности… Мэндрейк развернул своё кресло и уставился в окно, на серые голые ветви деревьев на площади. Между деревьев по-прежнему струился туман, скрывая из виду землю.

– Ладно, – сказал он, – пока достаточно. Уже почти девять, мне нужно заняться кое-чем наедине. Спасибо за помощь, Пайпер. Увидимся в министерстве ближе к полудню. И не позволяйте этому дверному стражу вам хамить!

После того как помощница вышла, волшебник в течение нескольких секунд сидел неподвижно, бесцельно постукивая пальцами. Наконец он наклонился и выдвинул боковой ящик стола. Достал оттуда небольшой тряпичный свёрток, положил его перед собой. И, развернув материю, уставился на бронзовый диск, отполированный за многие годы.

Волшебник вглядывался в гадательное зеркало, пока оно не ожило. Наконец внутри что-то зашевелилось.

– Приведи Бартимеуса, – приказал он.

Бартимеус 3

На рассвете в городок вернулись первые люди. Робко, нерешительно, пробираясь по улицам на ощупь, точно слепые, они принялись изучать ущерб, нанесённый их домам, лавкам и садикам. Вместе с ними вернулись и несколько представителей ночной полиции. Они демонстративно размахивали жезлами Инферно и прочим оружием, хотя угроза давно уже миновала.

Я лично был не склонен шевелиться. Я наложил Сокрытие на кусок трубы, у которого сидел, и сделался недоступен для глаз смертных. И злобно смотрел, как они ходят мимо.

Я отдыхал несколько часов, но это мне почти не помогло. Да и как бы это могло помочь? Два года – целых два года! – мне не дозволяли покидать эту треклятую Землю, два года миновало с тех пор, как я в последний раз имел возможность отдохнуть от безмозглой толпы, гордо именующей себя «человечеством». Для того чтобы прийти в себя после такого, мало отдохнуть в саду у обломка трубы. Мне было необходимо вернуться домой.

Я знал, что, если не вернусь, я скоро умру.

Нет, в принципе, духу ничто не мешает пребывать на Земле сколь угодно долго. И многие из нас в своё время пережили весьма длительное пребывание здесь – в основном по милости жестоких хозяев, которым взбрело в голову заточить нас в некоем сосуде, ларце сандалового дерева или ещё каком-нибудь неподходящем вместилище^[3K13]. Но хотя это и ужасное наказание, у него всё же есть одно преимущество: ты находишься в покое и полной безопасности. Тебя не заставляют ничего делать, так что твоей слабеющей сущности ничто не угрожает. Самое страшное, что тебе грозит, – это немыслимая скука, которая может довести до безумия^[3K14].

Моё нынешнее положение было куда более сложным и опасным. Я не мог позволить себе роскоши укрыться в уютной лампе или амулете. Увы, нет. День за днём я вынужден был выходить на улицу, уворачиваться, хитрить, рисковать, подвергать себя опасностям. И с каждым днём выжить становилось всё сложнее.

Ибо я больше не был прежним беззаботным Бартимеусом. Моя сущность покрылась земной ржавчиной, мой разум туманился от боли. Я сделался медлительней, слабее, я не мог сосредоточиться на том, чем занимался. Мне стало трудно менять облик. В битве мои атаки были вялыми и легко захлёбывались: мои Взрывы обладали убойной силой лимонада, мои Конвульсии еле трепетали, как заливное на тарелке. Все моё могущество сошло на нет. Когда-то прежде в схватке, подобной вчерашней, я запустил бы этим общественным туалетом обратно в ту свиноматку, отправив следом, для верности, телефонную будку и автобусную остановку, – теперь же я не мог даже сопротивляться. Я стал уязвим, как котёнок. Нет, я ещё мог выдержать удар пары-тройки зданий. И тем не менее я сделался практически беззащитен даже перед такими второразрядными хлыщами, как этот Аскобол, глупец, чья история не стоит даже мимолётного упоминания в летописях^[3K15]. Ну а если мне доведётся повстречаться с врагом, наделённым хоть крупицей подлинной мощи, удача наверняка мне изменит.

Слабый джинн – плохой раб, и притом сразу по двум причинам: во-первых, он плохо работает, а во-вторых, служит поводом для насмешек. Так что магу совершенно нет смысла держать такого в этом мире. Вот почему они периодически отпускают нас на время обратно в Иное Место, чтобы мы могли восстановить нашу сущность и набраться сил. Никакой хозяин в здравом уме не позволил бы джинну дойти до такого состояния, в каком пребывал я.

В здравом уме… Разумеется, вот в этом-то и вся проблема.

Мои мрачные раздумья были прерваны каким-то движением в воздухе. Девушка подняла глаза.

Над мостовой возникло слабое мерцание – нежные переливы розовеньких и жёлтеньких огоньков. На первом плане его было не видно, так что прохожиеничего не замечали, но увидевший его ребёнок непременно решил бы, что это волшебный порошок фей.

Это доказывает, что человеку свойственно ошибаться.

Раздался скрежещущий звук, огоньки замерли и разошлись посередине, точно две занавески. Между ними появилась ухмыляющаяся рожа лысого младенца, густо усеянная прыщами. Злобные маленькие глазки были красными и воспалёнными, говоря о том, что их владелец поздно ложится спать и имеет множество вредных привычек. Они близоруко поворочались из стороны в сторону. Младенец выругался сквозь зубы и протёр глаза грязными кулачками.

Вдруг он заметил моё Сокрытие и изрыгнул жуткое проклятие^[3K16]. Я отнёсся к этому с холодным равнодушием.

– Эгей, Барт! – крикнул младенец. – Это ты там? Покажись! Тебя хотят видеть.

– Кто именно? – небрежно бросил я.

– А то ты не знаешь! Ну, парень, и влетит же тебе! Меньше чем Испепеляющим Пламенем не отделаешься!

– Да ну? – откликнулась девушка, не вставая с обломка трубы и скрестив на груди свои тонкие руки. – Что ж, если Мэндрейк хочет меня видеть, пусть сам ко мне и явится!

Малыш мерзко усмехнулся.

– Отлично! Я так и надеялся, что ты скажешь что-нибудь в этом духе. Не беспокойся, Барти, я ему это передам! Мне не терпится посмотреть, что он с тобой сделает.

Мерзкое злорадство беса вывело меня из себя^[3K17]. Будь у меня чуть больше сил, я бы вскочил и сожрал его на месте. А так я ограничился тем, что поднял обломок трубы и швырнул его с безупречной меткостью. Труба попала точнёхонько в лысую башку младенца. Раздался приятный звон.

– Пустая! – заметил я. – Так я и думал.

Мерзкая ухмылка превратилась в злобную гримасу.

– Ах ты гад! Ну, погоди же! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, – а я скоро увижу, как ты корчишься в Пламени!

Подгоняемый взрывом моего могучего хохота, он отшатнулся за свои занавески и шустро их задёрнул. Огоньки ещё немного померцали и развеялись на ветру. Бес исчез.

Девушка заложила прядь волос за ухо, вновь угрюмо скрестила руки на груди и принялась ждать. Теперь-то уж Мэндрейк точно этого так не оставит – что мне, собственно, и требовалось. Пришло время поговорить всерьёз.

Поначалу, много лет тому назад, мы с моим хозяином неплохо уживались вместе. Нет, не то чтобы мы были друзьями – глупости все это, – но, однако же, наше взаимное раздражение было основано на чём-то вроде уважения. Во время ряда ранних событий, от заговора Лавлейса до истории с големом, я не мог не признавать за Мэндрейком таланта, отваги, недюжинной энергии и даже проблесков совести – хотя и весьма слабых. Не так уж много, конечно, но всё-таки это делало его ханжество, упрямство, гордыню и амбициозность несколько более выносимыми. Что до меня самого, моя незаурядная личность обладала множеством черт, которые должны были вызывать у него восхищение, и к тому же не проходило буквально ни дня, чтобы он не нуждался во мне, дабы спасти его несчастную шкуру. Так что мы сосуществовали в состоянии вооружённого нейтралитета и взаимной терпимости.

Примерно год после того, как голем был уничтожен и Мэндрейк занял пост министра внутренних дел, он меня особо не тревожил. Так, вызывал время от времени, помочь разобраться с мелкими инцидентами, о которых мне сейчас рассказывать недосуг^[3K18], но в целом я наслаждался заслуженным покоем.

В тех немногих случаях, когда он всё же меня вызывал, оба мы соображали, что допустимо, что нет. Между нами было заключено своего рода джентльменское соглашение. Я знал имя, данное ему при рождении, и он знал, что я его знаю. Хотя Мэндрейк и грозил мне жуткими последствиями, буде я кому-то его открою, на практике он обращался со мной достаточно бережно. Я держал его имя при себе, а он ограждал меня от наиболее опасных дел – что, в сущности, сводилось к тому, что он не посылал меня в Америку. Джинны там гибли десятками – отзвуки этих потерь болезненно отдавались по всему Иному Месту, – и я был несказанно рад, что не участвую во всём этом^[3K19].

Шло время. Мэндрейк трудился с неослабевающим рвением. Ему представилась возможность занять более высокий пост, и он ею воспользовался. Теперь он был министром информации, одним из первых лиц в империи^[3K20].

Официально в его обязанности входила пропаганда: он должен был впаривать войну британскому народу. Неофициально же, по просьбе премьер-министра, он оставил за собой и большую часть обязанностей министра внутренних дел, в частности малоаппетитное поддержание сети следящих джиннов и шпионов-людей, обязанных являться с докладами к нему лично. И груз его дел, который и всегда был нелёгким, теперь сделался попросту убийственным.

В характере моего хозяина произошла зловещая метаморфоза. Он и прежде не отличался склонностью к лёгкой болтовне, но теперь окончательно стал резок, необщителен и ещё меньше прежнего изъявлял желание потрепаться о том о сём с дружелюбным джинном. Однако – вот ведь жестокий парадокс! – вместе с тем он принялся вызывать меня все чаще и чаще и по все менее уважительным причинам.

Но почему? Несомненно, в первую очередь потому, что стремился свести к минимуму шансы на то, что меня вызовет какой-нибудь другой волшебник. Он всегда боялся, что я так или иначе выболтаю его настоящее имя одному из его врагов, сделав его тем самым уязвимым для вражеских атак, а теперь этот страх обострился из-за хронической усталости и паранойи. По правде говоря, такое действительно всегда могло случиться. Я мог бы это сделать. Сделал ли бы – не могу сказать наверняка. Но как-то ведь обходился он с этим в прошлом, и ничего с ним не случилось. Так что я подозревал, что дело в другом.

Мэндрейк неплохо маскировал свои чувства, однако вся его жизнь состояла из работы – из тяжкого, нескончаемого труда. Более того, теперь его окружала банда злобных маньяков с горящими глазами – прочих министров, и большинство этих людей хотели ему зла. Его единственным союзником, да и то временным, был популярный писака, драматург Квентин Мейкпис, такой же эгоистичный, как и все прочие. Чтобы выжить в этом холодном, недружелюбном мире, Мэндрейк прятал свои лучшие качества под наслоениями честолюбия и чванства. Вся его прошлая жизнь: годы, проведённые с Андервудами, беззащитное детство мальчика Натаниэля, идеалы, которым он некогда пытался следовать, – всё было погребено под этими наслоениями. Все связи с детством были оборваны – кроме меня. Думаю, он просто не мог заставить себя обрубить эту последнюю ниточку.

Я изложил ему эту теорию в своей обычной мягкой, непринуждённой манере. Но Мэндрейк не пожелал выслушивать мои колкости. Он был мужик занятой^[3K21]. Американская кампания обходилась жутко дорого, британские пути снабжения были чересчур растянуты. Теперь, когда все внимание волшебников было приковано к Америке, начались волнения в других частях империи. Иностранные шпионы кишели в Лондоне, как черви в яблоке. Простолюдины тоже сделались неспокойны. И чтобы справиться со всем этим, Мэндрейк пахал, точно раб.

Нет, не то чтобы совсем как раб. Быть рабом – это уж была моя работа. И весьма неблагодарная к тому же. В министерстве внутренних дел мне доставались поручения, хотя бы отчасти достойные моих дарований. Я перехватывал вражеские послания и расшифровывал их, передавал ложные сообщения, выслеживал вражеских духов, задавал жару кое-кому из них, и так далее. Простой, отрадный труд – я получал от него творческое удовлетворение. Вдобавок я помогал Мэндрейку и полиции в поисках двух преступников, скрывшихся после истории с големом. Один был некий таинственный наёмник (особые приметы – большая борода, мрачная физиономия, щегольской чёрный костюм, практически неуязвим для Инферно, Взрывов, а также чего бы то ни было ещё). В последний раз его видели далеко отсюда, в Праге, ну и, само собой, с тех пор о нём не было ни слуху ни духу. Второй – персонаж ещё более загадочный: его вообще никто никогда не видел. Насколько можно судить, он называл себя Хопкинсом и утверждал, будто он учёный. Подозревали, что именно он стоял за историей с големом, и я слышал, что он был замешан ещё и в делах Сопротивления. Однако с тем же успехом он мог бы быть призраком или тенью, потому что выследить его никак не удавалось. Нашли мелкую неразборчивую роспись в книге пропусков в одной из старых библиотек. Эта роспись могла принадлежать ему. И все. След, и без того почти несуществующий, давно простыл.

Но тут Мэндрейк сделался министром информации, и на меня свалились куда более удручающие обязанности. Например, расклеить объявления на тысяче досок по всему Лондону; разнести листовки в двадцать пять тысяч домов опять же по всему Лондону; пригнать и разместить животных, отобранных для казённых «увеселений»^[3K22]; заботиться о питании, напитках и «гигиеническом обеспечении» этих мероприятий; часами кружить над столицей, таская на себе военные лозунги. Вы можете назвать меня чересчур разборчивым, но согласитесь, когда речь идёт о пятитысячелетнем джинне, биче народов и наперснике царей, на ум приходят такие вещи, как шпионские деяния, геройские подвиги, чудесные спасения и прочие страшные опасности и ужасные приключения. И разумеется, вам никак не взбредёт в голову, что этот самый благородный джинн вынужден готовить гигантские котлы тушёного мяса с пряностями в дни народных гуляний или бродить по улицам с рулоном постеров и банкой клея.

Тем более что его и не отпускают домой. Вскоре мои периоды пребывания в Ином Месте сделались столь мимолётны, что я, едва очутившись там, тотчас же срывался и летел обратно. А потом в один прекрасный день Мэндрейк вообще отказался меня отпустить, и все. Я застрял на Земле.

В течение последующих двух лет я мало-помалу слабел, и когда я наконец дошёл до такого состояния, что еле мог держать кисточку для клея, проклятый мальчишка вновь принялся поручать мне более опасные миссии: сражаться с отрядами враждебных джиннов, которых многочисленные враги Британии отправляли заниматься вредительством.

В прошлом я бы по-тихому перекинулся парой слов с Мэндрейком, напрямую высказав ему своё неодобрение. Но я лишился приватного доступа к нему. Он повадился вызывать меня не иначе как вместе с ордой других рабов, отдавать общий приказ и отсылать нас прочь, как стаю псов. Такое групповое вызывание – сложная задача, требующая от волшебника серьёзного напряжения, однако Мэндрейк делал это ежедневно без особых усилий. При этом он ещё беседовал вполголоса со своей помощницей или даже листал газетку, пока мы стояли и потели в своих пентаклях.

Я делал все, чтобы прорваться к нему. Вместо того чтобы использовать обличья монстров (подобно Аскоболу, являвшемуся в образе циклопа, или Кормокодрану, предпочитавшему бегемота с головой вепря), я стал принимать облик Китти Джонс, девушки из Сопротивления, с которым Мэндрейк боролся несколько лет назад. Её предполагаемая смерть все ещё отягощала его совесть – я знал это потому, что при виде её он всегда краснел. Он гневался и смущался, делался чрезмерно самоуверенным и неловким одновременно. Но, заметьте себе, это не заставило его обращаться со мной получше.

Короче, моё терпение лопнуло. Пора было поговорить с Мэндрейком начистоту. Отказавшись отправиться к нему вместе с бесом, я тем самым вынудил волшебника вызвать меня официально. Это, конечно, будет неприятно, но, по крайней мере, это означает, что он уделит мне хотя бы пять минут внимания.

С тех пор как исчез бес, прошло уже несколько часов. В былые дни мне не пришлось бы долго ожидать реакции хозяина, но по нынешним временам такая медлительность была для него типичной. Я пригладил длинные тёмные волосы Китти Джонс и окинул взглядом маленький городок – скорее даже, поселочек. Несколько простолюдинов собрались у разрушенной почты и о чём-то ожесточённо спорили; одинокий полицейский пытался заставить их разойтись по домам, но они противились. Да, несомненно: в народе назревало недовольство.

Это заставило меня снова вспомнить о Китти. Нет, она не погибла в битве с големом три года тому назад, хотя все свидетельствовало об обратном. Вместо этого она, после того как с необычайной самоотверженностью и отвагой спасла шкуру Мэндрейка (а зря, ибо эта шкура вовсе того не стоила), тихо смылась прочь. Наша встреча с ней была короткой, но приятной: своим страстным неприятием несправедливости она напомнила мне другого человека, которого я знал когда-то давным-давно.

Отчасти я надеялся, что Китти таки купила билет в одну сторону, уехала куда-нибудь в тихое, безопасное место и открыла там кафе, общественный пляж или ещё что-нибудь безобидное. Но в глубине души я знал, что она всё ещё где-то поблизости и работает против волшебников. И надо сказать, что это меня радовало, хотя я и знал, что она не любит джиннов.

Но главное, на что я надеялся, – это что с ней ничего не случится.

Китти 4

Демон заметил Китти, как только она шевельнулась. На безликой голове-обрубке распахнулась широкая пасть; из верхней челюсти выдвинулся двойной ряд зубов, снизу, из-за кожистой губы, поднялся такой же. Зубы сомкнулись, издав странный звук, словно тысяча парикмахеров одновременно щёлкнули ножницами. Складки серо-зелёной плоти разошлись к краям черепа, открыв два золотых глаза. Глаза сверкнули и уставились на неё.

Китти не повторила своей ошибки. Она замерла на месте, в каких-то шести футах от склонённой, принюхивающейся башки, и затаила дыхание.

Демон на пробу поскрёб ногой по полу. На плитке осталось пять широких царапин от когтей. Он издал горлом странный воркующий звук. Китти знала, что демон меряет её взглядом, рассчитывает её силу, прикидывает, стоит ли нападать. В критические мгновения её разум вбирал множество неважных деталей его обличья: пучки седой шерсти на суставах, блестящие металлические чешуйки, покрывающие торс, многопалые и почти бескостные руки. Её собственные конечности тряслись; руки подёргивались, как бы побуждая её ринуться в бегство, но Китти оставалась на месте, молча бросая вызов.

Потом раздался голос: нежный и женственный. В нём звучало любопытство:

– Ты не хочешь сбежать, лапочка? Ведь я на этих лапах могу только прыгать! Ах, я такая медлительная! Попробуй, детка. Кто знает – может, тебе и удастся ускользнуть.

Голос звучал так чарующе, что Китти не сразу осознала, что он исходит из этого жуткого рта. Это говорил демон. Китти покачала головой.

Демон сложил шесть пальцев в непонятном жесте.

– Ну тогда хоть подойди поближе, – сказал нежный голос. – Это избавит меня от мучительной необходимости ковылять к тебе на этих несчастных лапах. Ах, мне так плохо! Вся моя сущность корчится и содрогается от соприкосновения с вашей грубой, гадкой землёй.

Китти снова покачала головой – но медленнее. Демоница вздохнула, опустила голову, словно была подавлена и разочарована.

– Как ты нелюбезна, дорогая! Даже не знаю, не повредит ли твоя сущность моей, если я тебя съем. Я страдаю несварением желудка…

Демоница вскинула голову. Глаза её сверкнули, зубы щёлкнули, словно тысяча ножниц.

– Ну что ж, я рискну!

Конечности чудовища мгновенно согнулись и распрямились, челюсти распахнулись широко-широко, многочисленные пальцы растопырились. Китти отшатнулась и завизжала.

Стена серебристых осколков, тонких и острых, как клинки, поднялась с пола, пронзив демона на лету. Вспышка, ливень искр – тело демона вспыхнуло сиреневым пламенем. Какую-то долю секунды демон повисел в воздухе, дёрнулся, испустил один-единственный клуб дыма и мягко осел на пол, лёгкий, как сгоревшая бумага. Нежный голосок прошептал печально и укоризненно: «Ах, я…» И вот осталась одна только шелуха, да и та быстро осыпалась, превратившись в пепел.

Мышцы Китти были скованы ужасом. Сделав над собой невероятное усилие, девушка сумела закрыть рот и моргнуть пару раз. Она пригладила волосы дрожащей рукой.

– Силы небесные! – сказал её наставник, стоявший в пентакле на противоположном конце комнаты. – Такого я не ожидал! Однако глупость этих созданий безгранична. Подмети этот мусор, милая Лиззи, и обсудим, что у нас получилось. Должно быть, ты весьма гордишься своим успехом…

Китти молча, все ещё с выпученными от страха глазами, сумела слабо кивнуть. С трудом переставляя ноги, она вышла из круга и отправилась за щёткой.

– Да, ты девушка способная, это точно.

Её наставник сидел в кресле у окна, прихлёбывая из фарфоровой чашки.

– И чай ты хорошо завариваешь – в такой день, как сегодня, это истинный подарок небес.

По окнам хлестал дождь, по улице гулял ветер. В коридорах завывали сквозняки. Китти подобрала ноги – по полу дуло – и отхлебнула из кружки крепкого чёрного чаю.

Старик откинулся на спинку кресла и утёр губы тыльной стороной ладони.

– Да, твоё вызывание прошло весьма удовлетворительно. Очень, очень неплохо. Но что самое интересное для меня лично – кто бы мог подумать, что истинный облик суккуба именно таков? Силы милосердные! Так вот, Лиззи, заметила ли ты, что ты слегка не так произнесла Сдерживающий Слог – чуть сбилась в конце? Этого было недостаточно, чтобы разрушить защитную стену, однако же тварь расхрабрилась, решилась попытать удачи. По счастью, всё остальное ты сделала безупречно.

Китти все ещё трясло. Она забилась между подушек в угол старого дивана.

– А если бы я… если бы я сделала ещё какие-то ошибки, сэр, – запинаясь, спросила она, – что тогда?..

– О, силы милосердные! На твоём месте я не стал бы забивать себе этим голову. Ты их не сделала, вот что главное. Скушай шоколадное печеньице, – сказал он, указав на тарелку, стоявшую между ними. – Знаешь, как это успокаивает?

Китти взяла печеньице, обмакнула его в чай.

– Но почему демоница набросилась на меня? – спросила она, хмурясь. – Ведь наверняка она была в состоянии определить, что тогда придут в действие защитные заклятия пентакля!

Наставник только хмыкнул.

– А кто её знает? Может, рассчитывала, что ты отшатнёшься и выйдешь из круга – а это мгновенно разрушило бы её тюрьму и позволило ей сожрать тебя. Обрати внимание, что до того она уже использовала две дурацкие, совершенно детские уловки, пытаясь выманить тебя из пентакля. Хм… Это была не самая умная джиннша. Хотя, быть может, она просто устала от уз. Быть может, она хотела умереть.

Он задумчиво рассматривал чаинки на дне своей чашки.

– Кто знает? Мы ещё так плохо разбираемся в демонах, в том, что ими управляет… Они труднопостижимы. Там в чайнике ничего не осталось?

Китти заглянула в чайник.

– Нет, не осталось. Сейчас ещё заварю.

– Если можно, пожалуйста, дорогая Лиззи. И кстати, по дороге передай мне вон тот том Трисмегиста. Насколько я помню, у него встречаются весьма любопытные замечания насчёт суккубов.

Как только Китти вышла в коридор, на неё набросился сквозняк. Она прошла на кухню, поставила чайник и там, склонившись над шипящим голубым пламенем газовой конфорки, наконец позволила себе расслабиться. Её тут же затрясло – так сильно, что Китти пришлось ухватиться за кухонный стол, чтобы удержаться на ногах.

Девушка зажмурилась. Перед глазами снова возникла зубастая пасть демона. Китти поспешно открыла их.

Возле раковины стоял бумажный пакет с фруктами. Она машинально взяла яблоко и съела его, судорожно глотая большие куски. Взяла второе и съела его уже медленнее, глядя в стену невидящим взглядом.

Дрожь постепенно улеглась. Чайник засвистел. «Прав был Якоб, – подумала Китти, ополаскивая кружку под струёй ледяной воды. – Я дура. Только круглая дура станет заниматься таким делом. Круглая дура».

Но дуракам, говорят, везёт. И точно, ей везло – вот уже целых три года.

С тех пор как Китти была официально признана погибшей и её досье было закрыто и отмечено большой чёрной печатью, она ни на день не покидала Лондона. Хотя её добрый друг Якоб Гирнек, благополучно устроившийся у родственников в Брюгге и работавший там ювелиром, еженедельно слал ей письма, умоляя её приехать и поселиться у него. Хотя родственники Якоба, во время нечастых и тайных встреч с нею, уговаривали её уехать из опасного города и начать жизнь заново. Хотя здравый смысл красноречиво говорил о том, что Китти в одиночку не сумеет сделать ничего полезного. Китти была непреклонна. Она оставалась в Лондоне.

Она была упряма, как и в детстве, но былая её бесшабашность теперь умерялась осторожностью. Все, от внешности Китти до её распорядка дня, было рассчитано на то, чтобы не привлекать внимания властей. Это было очень важно, потому что само существование Китти Джонс было преступлением. Чтобы скрыться от тех немногих, кто знал её в лицо, она остригла покороче свои тёмные волосы и носила их, сворачивая в узел и пряча под кепкой. Свои живые, подвижные черты Китти изо всех сил держала в узде, несмотря ни на какие обстоятельства. Она делала все, чтобы сохранять тусклый взгляд и неизменно-каменное выражение лица, оставаться незаметной песчинкой в толпе.

Конечно, она слегка осунулась от непосильного труда и скудной, однообразной пищи; конечно, у её глаз пролегли тонкие, еле заметные морщинки; и всё-таки это оставалась та же Китти, полная неуёмной энергии – энергии, что некогда привела её в Сопротивление и помогла ей уйти оттуда живой. Эта энергия помогала ей воплощать в жизнь некий честолюбивый замысел и притворяться одновременно двумя разными людьми.

Обитала она на третьем этаже обветшалого донельзя дома в Западном Лондоне, на улице близ завода по производству боеприпасов. Выше и ниже её комнатки находились другие съёмные квартирки, которые предприимчивый домовладелец напихал в скорлупу старого здания. Во всех квартирках кто-то жил, но Китти ни с кем не общалась, кроме сторожа, маленького человечка, обитающего в цокольном этаже. Иногда она встречалась с ними на лестнице: мужчины и женщины, молодые и старые, все они жили уединённо и замкнуто. Китти это устраивало: она нуждалась в одиночестве, и этот дом предоставлял ей его.

Обставлена её комната была скупо. Маленькая белая плита, холодильник, буфет и, в углу за занавеской, раковина и туалет. Под окном, выходящим на нагромождение стен и неопрятных дворов, расположенных позади других домов, громоздилась гора одеял и подушек – кровать. А рядом с кроватью были аккуратно сложены земные богатства Китти Джонс: шмотки, консервы, газеты, свежие листовки, посвящённые ходу войны. Самые ценные вещи были запрятаны под тюфяк (серебряный метательный диск, завёрнутый в платок), в туалетный бачок (плотно запечатанный полиэтиленовый пакет с документами на оба её новых имени) и на дно мешка с грязным бельём (несколько толстых книг в кожаных переплётах).

Китти была девушка практичная, а потому особо тёплых чувств к своей комнате не испытывала. Есть крыша над головой, и ладно. Не так уж много времени она там проводила. И тем не менее какой-никакой, а всё-таки это был дом, и она жила там уже три года.

Домовладельцу она представилась как Клара Белл. Это же имя стояло в документах, которые она носила при себе чаще всего: удостоверение личности со всеми нужными печатями и штампами о прописке, медицинская карта и диплом об образовании, – короче, всё, что могло иметь отношение к её недавнему прошлому. Бумаги были искусно подделаны старым мистером Гирнеком, отцом Якоба. Он же изготовил ещё один комплект документов, на имя Лиззи Темпл. Никаких документов с её настоящим именем у Китти не оставалось. И только по ночам, лёжа в постели, задёрнув занавеску и погасив единственную лампочку, она снова становилась Китти Джонс. Это было имя, окутанное тьмой и снами.

В течение нескольких месяцев после отъезда Якоба Клара Белл работала в типографии Гирнеков, развозя свежепереплетенные книги и зарабатывая себе на пропитание. Но длилось это недолго – Китти не хотелось подвергать своих друзей опасности, общаясь с ними чересчур тесно, и она быстро нашла себе вечернюю работу в пабе недалеко от Темзы. Однако к этому времени работа курьера предоставила ей совершенно уникальную возможность.

В одно прекрасное утро Китти вызвали в контору мистера Гирнека и вручили свёрток, который нужно было доставить клиенту. Свёрток был тяжёлый, от него пахло клеем и кожей, и он был тщательно обмотан бечёвкой. На пакете значилось: «Мистеру Г. Баттону, волшебнику».

Китти взглянула на адрес.

– Эрлс-Корт, – прочла она. – Что-то не слышала я, чтобы в тех краях жили волшебники!

Мистер Гирнек чистил свою трубку почерневшим перочинным ножом и куском материи.

– Среди наших возлюбленных правителей, – заметил он, вытряхивая крошки горелого табака, – этот Баттон считается неисправимым сумасбродом. Он достаточно искусен, с какой стороны ни взгляни, но никогда не пытался сделать карьеру на политическом поприще. Раньше он работал библиотекарем в Лондонской библиотеке, но с ним произошёл несчастный случай. Он потерял ногу. Теперь он только читает, собирает книги везде, где может, и много пишет. Как-то раз он сказал мне, что его интересует знание ради самого знания. В результате денег у него нету. В результате живёт он в Эрлс-Корте. Ну что, ты идёшь или нет?

Китти отправилась по указанному адресу и обнаружила дом мистера Баттона в районе, застроенном грязно-белыми виллами, высокими и массивными, с огромными колоннами, поддерживающими пышные портики над входом. Когда-то здесь жили богачи, но теперь район захирел и в нём царил дух бедности и запустения. Мистер Баттон обитал в конце обсаженного деревьями тупичка, в доме, осеняемом тёмными лаврами. Китти позвонила в звонок и стала ждать на грязном, обшарпанном пороге. К ней никто не вышел. Наконец девушка заметила, что дверь открыта.

Она заглянула внутрь: запущенный холл, кажущийся тесным из-за шкафов с книгами, которые выстроились вдоль стен. Китти осторожно кашлянула.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

– Да-да, входите! – придушенно откликнулся старческий голос. – И побыстрей, если можно. У меня тут небольшая авария!

Китти поспешно вбежала в дом. В соседней комнате, где трудно было что-то разглядеть из-за того, что окна были задёрнуты давно не стиранными шторами, обнаружилась подёргивающаяся нога, торчащая из-под горы рассыпавшихся книжек. По другую сторону горы оказались голова и шея пожилого джентльмена, тщетно пытавшегося освободиться. Китти, не теряя времени, приступила к раскопкам, и через несколько минут мистер Баттон уже сидел в ближайшем кресле, немного помятый и сильно запыхавшийся.

– Спасибо, милая. Не будешь ли ты так добра передать мне мою палку? Я пытался с её помощью добыть с полки книгу – боюсь, из-за этого все и случилось.

Китти извлекла из груды развалин длинный ясеневый костыль и протянула его волшебнику.

Волшебник оказался маленьким, хрупким старичком с блестящими глазами, узким лицом и копной растрёпанных седых волос, падающих ему на лоб. Одет он был в клетчатую рубашку без галстука, залатанный зелёный кардиган и серые брюки, потёртые и заляпанные. Одной штанины на брюках не хватало: она была подвёрнута и зашита у самого тела.

Внешность волшебника чем-то её смущала. Не сразу Китти сообразила, что ей ещё никогда не доводилось видеть волшебника, одетого столь небрежно.

– Я просто пытался достать том Гиббона, – говорил мистер Баттон, – я нашёл его в самом низу кучи. Я повёл себя неосмотрительно, потерял равновесие – и на меня обрушилась такая лавина! Ты себе просто представить не можешь, насколько трудно тут что-нибудь отыскать.

Китти огляделась. По всей комнате, подобно сталагмитам, вздымались с ветхого ковра бесчисленные стопки книг. Многие из этих стопок были ростом с саму Китти. Некоторые накренились и привалились друг к другу, образовав покосившиеся арки, заросшие пылью. Книги громоздились на столе и торчали из ящиков комода, а за открытой дверью виднелись все новые горы книг, уходящие в глубину соседней комнаты. Лишь несколько дорожек между ними оставались свободными: они вели к камину, к которому были притиснуты две кушетки, и к выходу в холл.

– Кажется, у меня есть идея… – сказала Китти. – Как бы то ни было, вот вам ещё. – И она протянула ему пакет. – Это от Гирнека.

Глаза старика блеснули.

– Прекрасно, прекрасно! Это, должно быть, моё издание «Апокрифов» Птолемея, заново переплетённое в телячью кожу. Карел Гирнек – просто чудо. Знаешь, милочка, ты за сегодняшний день сделала мне уже два подарка! Ты просто обязана остаться и выпить чаю.

В течение получаса Китти успела узнать три вещи: во-первых, что старый джентльмен болтлив и приветлив, во-вторых, что у него большой запас чая и пряных кексов, и в-третьих, что он отчаянно нуждается в помощнике.

– Мой последний секретарь ушёл от меня две недели тому назад, – тяжело вздохнул мистер Баттон. – Отправился сражаться за Британию. Разумеется, я пытался его отговорить, но он и слушать ничего не желал. Он верил всему, что ему наплели: насчёт славы, хороших перспектив, возможности сделать карьеру и всё такое прочее. Боюсь, его вскорости убьют. Да-да, милочка, скушай этот последний кусочек. Тебе не мешает подкормиться. Ему-то хорошо, его убьют – и никаких тебе забот, а у меня из-за этого вся работа застопорилась.

– Какая работа, сэр? – поинтересовалась Китти.

– Мои исследования, милочка. История магии и прочее. Потрясающе интересная область, но, увы, совершенно заброшенная. Просто стыд и позор, что так много библиотек закрываются – и снова наше правительство действует под влиянием страха! Так вот, я собрал немало важных книг по своей теме и хочу каталогизировать их и составить сводный указатель к ним всем. Моя мечта – создать исчерпывающий список всех ныне живущих джиннов – существующие записи столь беспорядочны и противоречивы… Но, как ты уже видела, я не в силах толком управиться даже с собственным собранием книг, а все из-за этого увечья!

И он погрозил кулаком своей несуществующей ноге.

– Э-э… А можно спросить, сэр, как это случилось? – осмелилась поинтересоваться Китти. – Не сочтите за дерзость…

– Как я лишился ноги?

Пожилой джентльмен сдвинул брови, покосился налево, направо, взглянул на Китти в упор – и зловещим шёпотом сообщил:

– Из-за марида.

– Марида? Но ведь мариды – самые…

– Да-да, самые могущественные из тех демонов, которых обычно вызывают волшебники. Совершенно верно. – Мистер Баттон улыбнулся несколько самодовольной улыбкой. – Я отнюдь не олух, дорогая моя. Хотя, конечно, никто из моих коллег, – слово «коллег» он произнёс с неподдельным отвращением, – никто из моих коллег, гори они синим пламенем, не признается в своей некомпетентности. И тем не менее хотел бы я посмотреть, как Руперт Деверокс или Карл Мортенсен в одиночку вызовут марида!

Он фыркнул и откинулся на спинку кушетки.

– Самое обидное, что я всего лишь хотел задать ему несколько вопросов. Я совершенно не собирался его порабощать. Как бы то ни было, я забыл добавить Третичное Сковывание. Тварь вырвалась за пределы круга и отхватила мне ногу прежде, чем успело сработать автоматическое Отсылание.

Мистер Баттон покачал головой.

– Вот она, цена любопытства, милочка! Ну ничего, как-нибудь управлюсь. Найду себе другого помощника – если, конечно, американцы не перебьют всех наших юношей.

Он сердито откусил кусочек кекса. И не успел он его прожевать, как Китти решилась.

– Давайте я вам буду помогать, сэр!

Старый волшебник изумлённо уставился на девушку.

– Ты?

– Да, сэр. Я буду вашей помощницей.

– Извини, дорогая, но мне казалось, что ты работаешь на Гирнека!

– Да, сэр, но это временная работа. Я как раз искала себе другое место. Я очень интересуюсь книгами и магией, сэр. Честное слово. Мне всегда хотелось узнать об этом побольше.

– Ах вот как… И что же, ты знаешь иврит?

– Нет, сэр.

– А чешский? А французский? А арабский?

– Нет, сэр, ни одного из этих языков я не знаю.

– Ах вот как…

На миг лицо мистера Баттона сделалось куда менее приветливым, куда менее любезным. Он прищурился и взглянул на неё искоса.

– И на самом деле, разумеется, ты всего лишь простолюдинка…

Китти весело кивнула.

– Да, сэр. Но я всегда думала, что настоящему таланту скромное происхождение – не помеха. Я энергичная, проворная, и ловкая к тому же. – Она указала на лабиринт запылённых книжек. – Я смогу приносить вам любую книгу, какая понадобится, в мгновение ока. Даже из самой дальней стопки!

Она улыбнулась и отхлебнула чаю. Старик потирал подбородок короткими, пухлыми пальчиками и бормотал:

– Девочка-простолюдинка… непроверенная… Так никто не делает… И вообще, это запрещено. Но, с другой стороны, в сущности – почему бы и нет? – Он хихикнул себе под нос. – Почему бы и нет, а? Они-то ведь не стеснялись пренебрегать мною все эти годы! А это был бы интересный эксперимент… И потом, откуда они об этом узнают, гори они синим пламенем!

Он снова взглянул на Китти сузившимися глазами.

– Но только я ничего не смогу тебе платить!

– Это не важно, сэр. Я… э-э… интересуюсь знанием ради самого знания. Я подыщу себе ещё какую-нибудь работу. Так, чтобы иметь возможность помогать вам, когда надо, в свободное время.

– Да? Ну, тогда хорошо, хорошо. – Мистер Баттон протянул ей маленькую розовую ручку. – Что ж, посмотрим, что у нас получится. Сама понимаешь, ни ты, ни я не имеем друг перед другом никаких юридических обязательств, так что мы можем прекратить сотрудничество в любой момент. Имей в виду: если ты станешь лениться или мошенничать, я вызову хорлу и она тебя испепелит… Но, право, как я неучтив! Я ведь так и не спросил, как твоё имя.

Китти поразмыслила, каким из имён лучше назваться.

– Лиззи Темпл, сэр.

– Ну что ж, Лиззи, очень приятно познакомиться. Надеюсь, мы неплохо уживёмся вместе.

Они и впрямь неплохо ужились. Китти с самого начала сумела стать для мистера Баттона незаменимой. Поначалу в её обязанности входило всего лишь пробираться по тёмному, загромождённому дому, разыскивать в дальних стопках непонятные книжки и приносить их волшебнику в целости и сохранности. Это было проще сказать, чем сделать. Китти часто возвращалась в кабинет волшебника, отчаянно чихая и кашляя от пыли или потирая синяки от обрушившейся книжной пирамиды – только затем, чтобы услышать, что она принесла не ту книгу или не то издание, и снова отправиться на поиски. Но Китти держалась молодцом. Мало-помалу она научилась ловко отыскивать именно те тома, что были нужны мистеру Баттону; она научилась узнавать имена, обложки, методы переплетания книг, которые использовали типографии разных веков в разных городах и странах. Волшебник был ею чрезвычайно доволен: помощница избавляла его от множества хлопот. Так шёл месяц за месяцем.

Со временем Китти стала задавать вопросы насчёт отдельных трудов из тех, что помогала отыскивать. Иногда мистер Баттон давал сжатые, небрежные ответы; чаще предлагал найти решение самой. Если книга была на английском, Китти могла это сделать. Так что она позаимствовала у волшебника несколько книжек попроще, на общие темы, и унесла их домой, в свою квартирку. Она читала их по ночам, у неё возникали новые вопросы, она обращалась с ними к мистеру Баттону, и он отсылал её к другим текстам. Таким образом, повинуясь мудрёным указаниям старого волшебника, Китти начала учиться.

Через год такого обучения она стала выполнять поручения волшебника. Китти получила официальные пропуска и возможность посещать все столичные библиотеки. Время от времени она навещала травников и торговцев магическими товарами. У мистера Баттона не было в услужении никаких бесов – он вообще мало пользовался магией. Его больше интересовали древние культуры и история контактов с демонами. Время от времени он вызывал кого-нибудь из демонов послабее, чтобы расспросить его о некоем историческом моменте.

– Но делать это с одной ногой ужасно трудно! – пожаловался он Китти. – Это и на двух-то ногах делать непросто, но когда пытаешься начертить ровный круг, а палка скользит и ты всё время роняешь мел, это просто дьявольски сложно. Так что теперь я нечасто рискую вызывать демонов.

– Хотите, я вам буду помогать, сэр? – предложила Китти. – Только вам, конечно, придётся научить меня основам…

– Нет-нет, это невозможно! Слишком опасно для нас обоих.

Китти обнаружила, что в этом вопросе мистер Баттон твёрд, как адамант, и у неё ушло несколько месяцев на то, чтобы уломать старика. В конце концов он, чисто чтобы избавиться от её докучливых уговоров, позволил ей наполнить чаши благовониями, подержать циркуль, пока он чертил круги, и зажечь свечи из свиного сала. Китти стояла за креслом волшебника, когда демон появился и стал отвечать на вопросы. Потом она помогла затушить задымившиеся после демона доски пола. То, как спокойно она ко всему этому отнеслась, произвело на мага большое впечатление, и вскоре девушка уже постоянно помогала ему в вызываниях. Здесь, как и в остальных делах, Китти схватывала все на лету. Она принялась заучивать наизусть некоторые, самые распространённые, латинские формулы, хотя латыни она по-прежнему не знала. Мистер Баттон, которому, при его здоровье, нелегко было лишний раз двигаться с места, начал перекладывать все большую и большую часть процедур на свою помощницу. Все так же небрежно, мимоходом, он помогал ей заполнять отдельные пробелы в знаниях, хотя обучать её как следует по-прежнему отказывался.

– Вызывание демонов, – говаривал он, – в сущности, штука весьма простая, но вся соль в деталях, а деталей тысячи. Так что будем придерживаться самой простой схемы действий: вызываем демона, принуждаем его повиноваться, отсылаем его обратно. У меня нет ни времени, ни желания обучать тебя всем тонкостям этого ремесла.

– Да, сэр, конечно, сэр, – отвечала Китти.

У неё и у самой не было ни времени, ни желания учиться всему этому. Самая элементарная технология вызывания – вот всё, что ей требовалось.

Шли годы. Война тянулась ни шатко ни валко. Книги мистера Баттона были аккуратно рассортированы, каталогизированы и расставлены по авторам. Эта помощница оказалась настоящим сокровищем. Теперь, под его руководством, она уже могла вызывать фолиотов и даже мелких джиннов, пока волшебник спокойно сидел в кресле и наблюдал. Это было чрезвычайно удобно.

И, невзирая на связанные с этим опасности, Китти это тоже вполне устраивало.

Когда чайник наконец закипел, Китти заварила чай и вернулась к волшебнику. Тот, как и прежде, сидел на кушетке, читая свою книгу. Когда девушка поставила перед ним чайник, мистер Баттон коротко поблагодарил её.

– Трисмегист указывает, – сказал он, – что суккубы вообще склонны вести себя дерзко и часто стремятся к самоуничтожению. Их можно успокоить, добавив в благовония цитрусы или же негромкой игрой на свирели. Хм, очевидно, они весьма чувственные твари…

Он рассеянно почесал сквозь брюки свою культю.

– Кстати, Лиззи, я нашёл и ещё кое-что. Как звали того демона, про которого ты давеча спрашивала?

– Бартимеус, сэр.

– Да-да, Бартимеус. Трисмегист упоминает его в одной из своих таблиц древних джиннов. Поищи в приложениях, это где-то там.

– В самом деле? Замечательно! Спасибо, сэр.

– Он там приводит немного истории его вызываний. Вкратце. Ничего особо интересного там нет.

– Да, конечно, сэр. Что там может быть интересного… – Она протянула руку за книгой. – Можно взглянуть?

Часть 2

Пролог

Александрия, 126 г. до н. э.

Жарким утром середины лета священный бык вырвался из своего загона у реки. Он носился по полям, отмахиваясь от мух и грозя рогами всему, что движется. Трое людей, которые пытались его поймать, были серьёзно покалечены. Бык проломился сквозь тростники и выбежал на дорожку, где играли дети. Когда дети завизжали и бросились врассыпную, бык застыл, словно в недоумении. Но слепящее солнце, играющее на волнах, и белые одежды детей разъярили его. Он наклонил голову, ринулся на ближайшую девочку и наверняка забодал бы её или затоптал насмерть, не проходи мимо мы с Птолемеем.

Принц поднял руку. Я повиновался. Бык застыл на середине броска, словно наткнулся на стену. Он замотал головой, глаза у него разъехались в разные стороны, и он рухнул в пыль, где и остался лежать до тех пор, пока подошедшие прислужники не связали его верёвками и не увели обратно в загон.

Птолемей дождался, пока его свита успокоила детей, потом продолжил прогулку. Об этом инциденте больше разговору не было. И тем не менее к тому времени, как мы возвратились во дворец, стая слухов вспорхнула, разлетелась и теперь кружила над его головой. К вечеру весь город, от последнего бродяги до самого надменного жреца Ра, уже слышал об этом событии – хотя не обязательно правду.

Я, как обычно, допоздна блуждал по вечерним рынкам, внимая ритмам большого города, приливам и отливам новостей, несомых людским морем. Мой хозяин сидел, скрестив ноги, на крыше своих покоев и то принимался царапать тростниковым стилом по полоске папируса, то поднимал голову и смотрел на темнеющее море. Я приземлился на карниз в обличье чибиса и уставился на него глазом-бусинкой.

– На базарах только об этом и разговору, – сказал я. – Про тебя и про быка.

Он окунул тростинку в чернила.

– Ну и что?

– Может, и ничего, а может, это и важно. Но люди шепчутся.

– И что же они шепчут?

– Что ты колдун и водишься с демонами.

Он расхохотался и аккуратно вывел цифру.

– Ну что ж, фактически они правы!

Чибис забарабанил когтями по камню.

– Протестую! Термин «демон» неверен и крайне оскорбителен!^[3K23]

Птолемей положил стило.

– Дорогой мой Рехит, напрасно ты так беспокоишься из-за имён и титулов. Они всегда грубы и приблизительны и используются лишь для удобства. Люди говорят так исключительно из невежества. Вот если они постигнут твою природу и по-прежнему будут относиться к тебе враждебно и презрительно, тогда действительно стоит тревожиться.

Он улыбнулся, искоса глядя на меня.

– А такое тоже возможно – будем смотреть правде в глаза.

Я слегка приподнял крылья, и морской бриз взъерошил мои пёрышки.

– Пока что тебе удаётся поддерживать хорошее мнение о себе. Но помяни моё слово: скоро станут говорить, что это ты выпустил быка на волю!

Онвздохнул.

– Честно говоря, моя репутация – добрая или дурная – не особо меня заботит.

– Тебя она, может, и не заботит, – мрачно сказал я, – но во дворце есть те, для кого это вопрос жизни и смерти.

– Только те, кто бултыхается в гуще политики, – сказал он. – А я для них ничто.

– Хорошо бы, коли так! – мрачно ответил я. – Хорошо бы… Что ты там пишешь?

– Твоё описание стен стихий на границах мира. Так что прекрати морщить клюв и расскажи об этом поподробнее.

Ну и пришлось оставить все как есть. Спорить с Птолемеем было бесполезно.

Он с самого начала был исполнен любопытства и восторга. Накопление богатств, жены и дорогие безделушки – эти освящённые временем предметы вожделения большинства египетских магов – его не интересовали. Он стремился к знанию, но к знанию особого рода – отнюдь не к тем знаниям, что позволяют обращать в пыль стены городов и повергать ниц врагов. Он был немножко не от мира сего.

В самую первую нашу встречу он застал меня врасплох именно этим.

Я явился в облике песчаного вихря – в те времена это была самая модная личина. Голос мой гремел подобно эху камнепада в горном ущелье.

– Назови своё желание, смертный!

– Джинн, – сказал он, – ответь мне на вопрос!

Вихрь принялся вращаться ещё быстрее.

– Мне ведомы все секреты земли и все тайны воздуха! Мне ведомы ключи, отворяющие женские души!^[3K24] Чего ты желаешь? Говори!

– Что есть сущность?

Песок завис в воздухе.

– А?

– То, из чего ты состоишь. Что это такое? И как оно устроено?

– Э-э… ну…

– И вот ещё – Иное Место. Расскажи мне о нём. Как там течёт время – параллельно с нашим или иначе? Каков облик его обитателей? Есть ли у них царь или вождь? Есть ли там твёрдая материя, или там царит вечный адский круговорот, или что-то иное? Что собой представляют границы между вашим царством и этой Землёй и до какой степени они проницаемы?

– Э-э…

Короче, Птолемею были интересны мы. Джинны. Его рабы. В смысле, наша подлинная природа, а не вся эта внешняя шелуха. Какие бы жуткие обличья я ни принимал, какие бы фокусы ни выкидывал – он только зевал. Когда же я пытался издеваться над его юностью и девчачьей внешностью, он только от души смеялся. Он сидел в центре своего пентакля, держа на коленях стило и папирус, жадно слушал, одёргивал меня, когда я уж чересчур завирался, часто перебивал, чтобы что-то уточнить. Он не применял ни Иглы, ни Пики, ни прочие средства наказания. Его вызовы редко длились дольше нескольких часов. Такого закалённого джинна, как я, имевшего представление о жестоких обычаях людей, это изрядно сбивало с толку.

Кроме меня он регулярно вызывал многих джиннов и мелких духов. Все вызовы проходили примерно одинаково: вызов, разговор, волшебник лихорадочно записывает услышанное – и отпускает.

Со временем во мне проснулось любопытство.

– Зачем ты это делаешь? – напрямик осведомился я. – Зачем расспрашиваешь? Зачем записываешь?

– Я прочёл большую часть рукописей в нашей Великой библиотеке, – ответил мальчик. – Там очень много говорится о вызывании духов, об их сдерживании и укрощении и о прочих практических предметах, но о природе самих демонов там нет почти ничего. О том, что вы думаете, чего хотите вы сами. А мне кажется, что всё это чрезвычайно важно. Я хочу написать исчерпывающий труд на эту тему, книгу, которую будут читать всегда, которой все будут восхищаться. Для этого мне приходится задавать много вопросов. Моё желание тебя удивляет?

– По правде говоря, да. С каких это пор волшебники интересуются нашими страданиями? Да и с чего бы вам ими интересоваться? Это совсем не в ваших интересах!

– Ну как же! Если мы останемся в неведении и будем по-прежнему порабощать вас вместо того, чтобы пытаться понять, рано или поздно не миновать беды. Мне так кажется.

– Но другого выхода-то всё равно нет. Рабство есть рабство. Каждый вызов сковывает нас цепями.

– Ты смотришь на вещи чересчур пессимистично, джинн. Торговцы рассказывали мне о шаманах, живущих далеко в пустынных северных землях, которые оставляют свои тела, чтобы беседовать с духами в ином мире. На мой взгляд, этот способ куда вежливее. Быть может, нам тоже стоит этому научиться.

Я хрипло расхохотался.

– Этому не бывать! Такой путь чересчур опасен для откормленных зерном египетских жрецов. Побереги силы, мальчик. Забудь об этих пустых расспросах. Отпусти меня, и покончим с этим.

Но, невзирая на мой скептицизм, Птолемей стоял на своём. Так прошёл год. Мало-помалу моя ложь иссякла. Я принялся рассказывать ему правду. А он в ответ рассказывал мне кое-что о себе.

Он был племянником царя. Родился он двенадцать лет тому назад, чахлым и хрупким, не хотел брать грудь и всё время пищал, как котёнок. Это испортило всю церемонию наречения младенца: гости поспешно разошлись, молчаливые чиновники обменивались мрачными взглядами. В полночь его кормилица вызвала жреца Хатор^[3K25]. Жрец объявил, что мальчик близок к смерти, однако же совершил необходимые ритуалы и поручил дитя покровительству богини. Ночь прошла беспокойно. Наступил рассвет, первые лучи солнца проникли сквозь ветви акаций и упали на головку ребёнка. Тогда он перестал пищать и корчиться, молча и уверенно взял грудь и принялся есть.

Это спасение не осталось незамеченным, и мальчика тут же посвятили Ра, богу солнца. С возрастом он постепенно набирался сил. Быстроглазый и умный, он никогда не был таким здоровенным, как его кузен, сын царя^[3K26], который был на восемь лет старше и куда крепче и коренастее. Царский племянник так и оставался второстепенной фигурой во дворце и чувствовал себя куда уютнее со жрецами и женщинами, чем с загорелыми мальчишками, что шумно возились во дворе.

В те годы царь часто уезжал в военные походы, пытаясь защитить границы от вторжений бедуинов. И городом правили то и дело сменявшиеся советники, которые богатели на взятках и портовых сборах и все внимательнее прислушивались к тому, что нашёптывали им заморские лазутчики – особенно те, что являлись из набиравшего силу Рима. Сын царя, купающийся в роскоши своего мраморного дворца, рано предался разгульной жизни. К восемнадцати годам это был нелепый пухлогубый юнец, уже успевший отрастить брюшко от пьянства и обжорства; глаза его блестели от паранойи и страха перед убийцами. Ему не терпелось дорваться до власти, но пока что он прозябал в тени своего отца, выискивал среди родни возможных соперников и ждал смерти старика.

Птолемей, напротив, тяготел к наукам, был строен и хорош собой, черты его лица были скорее египетскими, нежели греческими^[3K27]. Конечно, он тоже мог считаться претендентом на престол, хотя и отдалённым, однако он явно не был по натуре ни воином, ни государственным деятелем, а потому при дворе на него, как правило, не обращали внимания. Большую часть своего времени он проводил в Александрийской библиотеке, стоявшей у самого моря, занимаясь там со своим наставником. Его наставник, пожилой жрец из Луксора, был сведущ во многих языках и в истории царства. Помимо этого, он был волшебником. Найдя в Птолемее прекрасного ученика, он поделился с мальчиком своими знаниями. Обучение началось тихо и незаметно и так же тихо закончилось, и только много позже, после инцидента с быком, слухи об этом просочились за пределы дворца.

Два дня спустя, когда мы сидели и беседовали, в дверь покоев моего хозяина постучал слуга.

– Прошу прощения, принц, у тебя там женщина ждёт.

– Почему именно «у него»? – осведомился я.

Я был в обличье учёного, как раз на случай подобного вторжения.

Птолемей жестом заставил меня умолкнуть.

– Чего она хочет?

– Посевам её мужа угрожает саранча, господин. Она просит тебя о помощи.

Мой хозяин нахмурился.

– Глупости какие! Что же я-то могу поделать?

– Господин, она говорит о… – слуга помялся – он сам был тогда вместе с нами, – о том, что ты сделал с быком.

– Ну, это уже слишком! Я занят. Пусть меня не беспокоят. Отошли её прочь.

– Как тебе угодно, господин. – Слуга вздохнул и собрался уже закрыть дверь.

Мой хозяин заёрзал на подушках.

– Что, она очень несчастна?

– Ужасно несчастна, господин. Она ждёт здесь с самого рассвета.

Птолемей раздражённо фыркнул.

– Как это все глупо!

Он обернулся ко мне.

– Рехит, ступай с ним. Посмотри, может быть, удастся что-то сделать.

Через некоторое время я вернулся сильно пополневшим.

– Саранчи больше нет.

– Вот и хорошо.

Он, нахмурившись, заглянул в свои таблички.

– Я совершенно потерял нить разговора… Так, мы, кажется, говорили об изменчивости Иного Места.

– Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, – сказал я, грациозно опускаясь на соломенный тюфяк, – что теперь дело сделано. Ты создал себе репутацию. Теперь ты – человек, который может спасти от всего на свете. Отныне тебе никогда не ведать покоя. С Соломоном, когда он прославился своей мудростью, вышло то же самое. Он буквально за порог не мог выйти, чтобы ему не сунули под нос какого-нибудь младенца. И кстати, не всегда с одной и той же целью.

Мальчик покачал головой.

– Я учёный, исследователь, и ничего больше. Человечеству должны помочь плоды моих трудов, а не моя способность справляться с быками или саранчой. И к тому же это ведь ты, Рехит, делаешь все это, а не я. Не мог бы ты стряхнуть с губ эти крылышки? Спасибо. Так вот, для начала…

Кое в чём Птолемей был очень умён, даже мудр, – но далеко не во всём! На следующий день у дверей его покоев болтались ещё две женщины: одну замучили гиппопотамы, вытаптывавшие её поля, другая принесла больного ребёнка. И меня снова отправили «посмотреть, не удастся ли что-то сделать». На следующее утро перед покоями стояла уже небольшая очередь, хвост которой выползал на улицу. Мой хозяин рвал на себе волосы и сетовал на злую судьбу – и тем не менее меня снова отправили разбираться с их бедами, вместе с Аффой и Пенренутетом, ещё двумя его джиннами. Так оно и пошло. Исследования его продвигались черепашьим шагом, зато его слава среди народа Александрии разрасталась стремительно, как цветы по весне. Птолемей сносил помехи с достоинством, хотя с трудом скрывал своё раздражение. Он удовлетворялся тем, что завершал пока книгу о технике вызывания духов, прочие же свои изыскания пока отложил.

Год клонился к осени, в должный срок наступило время ежегодного разлива Нила. Затем воды схлынули, обнажилась чёрная, влажная, плодородная земля, поля были засеяны, начался новый сезон. Временами очередь просителей у дверей Птолемея была длинной, временами покороче, но полностью она не исчезала никогда. Вскоре слухи об этом ежедневном ритуале дошли до одетых в чёрное жрецов великих храмов и до принца с черным сердцем, восседавшего на своём пропитанном вином троне.

Натаниэль 5

Непочтительный звук уведомил Мэндрейка о возвращении беса, заточенного в гадательное зеркало. Мэндрейк отложил ручку, которой он делал наброски текстов для очередных военных листовок, и заглянул в отполированный диск. Искажённое личико младенца прижималось к медной поверхности, словно бес отчаянно пытался вырваться наружу. Мэндрейк не обратил внимания на его корчи.

– Итак? – спросил он.

– Что – «итак»? – Бес застонал и напрягся.

– Где Бартимеус?

– Сидит на куске каменной кладки в двадцати шести милях к юго-востоку отсюда в обличье длинноволосой девушки. Она очень хорошенькая, и всё такое. Но возвращаться к тебе не желает.

– Как?! Она… он отказался возвращаться?

– Ага. О-ох, как тут тесно! Шесть лет провёл я в этом диске и за всё это время ни разу даже краешком глаза не повидал своей родины! Ты бы мог меня и отпустить, в самом деле. Я служил тебе от всего сердца!

– У тебя нет сердца, – заметил Мэндрейк. – Так что сказал Бартимеус?

– Я не могу тебе этого передать, ты ещё так юн! Но он был груб, ужасно груб. У меня буквально уши в трубочку свернулись. Как бы то ни было, по доброй воле он не явится, и дело с концом. Я бы на твоём месте его просто поджарил. Понятия не имею, чего ты до сих пор с ним цацкался. Ох, нет, только не в этот ящик, не надо – неужели ты не ведаешь милосердия, мерзкий мальчишка?

Завернув диск и плотно задвинув ящик стола, Мэндрейк потёр глаза. Бартимеус становился серьёзной проблемой. Джинн сделался слабее и сварливее, чем когда-либо. Такой слуга был практически бесполезен. По логике, следовало бы его отпустить, но Мэндрейку, как всегда, сама эта мысль представлялась неприятной. Почему именно – сказать было трудно. Джинн единственный из всех его слуг неизменно относился к нему без тени почтения. Его наглость была утомительна, она безмерно выводила из себя… но при этом странным образом бодрила. Мэндрейк жил в мире, где подлинные чувства вечно таились за любезно улыбающимися масками. А Бартимеус не любил его и не скрывал этого. В то время как Аскобол и компания держались раболепно и подобострастно, Бартимеус был так же дерзок, как в тот день, когда он впервые встретился с ним, когда Мэндрейк был ещё ребёнком и звали его совсем иначе…

Мэндрейк позволил себе отвлечься. Он кашлянул и собрался с мыслями. Разумеется, в этом-то и проблема. Джинн знает имя, данное ему при рождении. Для человека в его положении это крайне рискованно! Если другой волшебник вызовет демона и узнает то, что ему известно…

Мэндрейк вздохнул: его мысли перескакивали с одной накатанной колеи на другую. «Темноволосая девушка. Хорошенькая». Нетрудно угадать, чьё обличье принял джинн. С тех самых пор, как Китти Джонс погибла, Бартимеус использовал её облик, чтобы издеваться над хозяином. И небезуспешно, надо заметить. Даже три года спустя при виде её лица Мэндрейк испытывал такое чувство, словно его ударили под дых. Он тряхнул головой и устало упрекнул себя. Забудь о ней! Она была изменница, она мертва, с ней покончено.

Ладно, этот несчастный демон сейчас не столь важен. Главная проблема на данный момент – это растущее недовольство, связанное с войной. И ещё – опасные новые способности, которые все чаще появляются у простолюдинов. Рассказ Фританга об уличных мальчишках, швыряющихся яйцами в демонов, – всего лишь последнее в длинном ряду неприятных событий.

Со времён Глэдстоуна волшебники придерживались общего правила. Чем меньше простолюдины знают о магии и её орудиях, тем лучше. Так что всем рабам, от самого жалкого беса до самого надменного африта, строго-настрого приказывали при исполнении поручений хозяина не показываться на глаза без нужды. Некоторые становились невидимыми; большинство же использовали разного рода маскировку. Так что по улицам столицы бродили и над крышами кишели мириады демонов, но это, как правило, оставалось незамеченным.

Однако в последнее время это правило нарушалось все чаще.

Каждую неделю становилось известно о все новых случаях обнаружения демонов. Группа школьников заметила над Уайтхоллом стаю бесов-посланцев. Дети с визгом разбежались. Волшебники докладывали, что бесы были в обличье голубей, как и положено, и никаких подозрений возбудить были не должны. Несколько дней спустя ученик ювелира, недавно прибывший в Лондон, с очумевшим видом промчался по Хорсферри-роуд и сиганул через парапет в Темзу. Свидетели утверждали, что он вопил о привидениях в толпе. При дальнейшем расследовании выяснилось, что на Хорсферри-роуд в тот день действительно работали демоны.

Если простолюдины появляются на свет с врождённой способностью видеть демонов, разброд и шатания, сотрясающие в последнее время Лондон, будут только усугубляться… Мэндрейк раздражённо потряс головой. Надо сходить в библиотеку, поискать там исторические прецеденты. Быть может, подобные казусы бывали и прежде… Вот только времени нет. В настоящем и без того достаточно сложностей. Прошлому придётся обождать.

Стук в дверь. Ненавязчиво вошёл слуга, стараясь держаться подальше от пентаклей на полу.

– Здесь помощник шефа полиции. Она хочет вас видеть, сэр.

Мэндрейк удивлённо наморщил лоб.

– В самом деле? Ну что ж, проводите её ко мне.

На то, чтобы спуститься в приёмную, расположенную двумя этажами ниже, и вернуться с посетительницей, у слуги ушло три минуты. Так что у мистера Мэндрейка было предостаточно времени для того, чтобы достать небольшое карманное зеркальце и тщательно себя оглядеть. Он пригладил свои стриженые волосы там, где они встопорщились, смахнул несколько пылинок с рукавов. Наконец, удовлетворившись, он погрузился в чтение бумаг, лежащих у него на столе, являя собой образец деловитости и служебного рвения.

Мэндрейк понимал, что глупо и смешно так прихорашиваться, но ничего не мог с собой поделать. В присутствии помощника шефа полиции он делался болезненно внимателен к собственной внешности.

Короткий стук в дверь. Джейн Фаррар вошла лёгкой, уверенной походкой и пересекла комнату. В руке у неё был футляр с шаром. Мистер Мэндрейк вежливо привстал, но она жестом попросила его сесть.

– Можете не говорить мне о том, какая это честь для вас, Джон. Обойдёмся без пустых любезностей. Мне надо показать вам кое-что важное.

– Прошу! – Он указал на кожаный стул рядом со столом.

Джейн Фаррар села, небрежно опустив на стол футляр с шаром, и улыбнулась Мэндрейку. Он улыбнулся в ответ. Они сидели, осклабившись, точно две кошки над придушенной мышью, гибкие, хищные и самоуверенные в своём взаимном недоверии.

Дело голема, имевшее место три года тому назад, завершилось тем, что бывший шеф полиции, Генри Дюваль, впал в немилость и погиб. С тех самых пор премьер-министр так и не счёл нужным назначить ему преемника. Более того: в знак своего растущего недоверия к окружавшим его магам премьер-министр назначил на этот пост себя самого, а большую часть работы взвалил на помощника шефа полиции. Джейн Фаррар занимала эту должность уже два года. Всем было известно, насколько она способная, и это позволило ей выжить, невзирая на близкое сотрудничество с мистером Дювалем, и снова добиться расположения мистера Деверокса. Теперь они с Мэндрейком были двумя его ближайшими соратниками. По этой причине между собой они держались крайне сердечно – и тем не менее сквозь любезность порой проступало былое соперничество.

Мэндрейка Фаррар тревожила ещё и по другой причине. Она по-прежнему была очень красива: длинные, тёмные, блестящие волосы, лукавые зелёные глаза, глядящие из-под длинных ресниц, ре внешность отвлекала его. Требовалась вся его взрослая уверенность в себе, чтобы сохранять самообладание в разговоре с нею.

Мэндрейк небрежно откинулся на спинку своего стула.

– Мне тоже есть что вам сказать, – ответил он. – Кто начнёт первым?

– Что ж, начинайте вы, а я потом. Но только быстро!

– Хорошо. Нам решительно необходимо привлечь внимание премьера к этим новым способностям, которые появляются у отдельных простолюдинов. Вчера был обнаружен ещё один из моих демонов. И снова дети. Вряд ли нужно вам объяснять, какие проблемы это сулит.

Госпожа Фаррар нахмурила свои изящные бровки.

– Нет, не нужно, – сказала она. – Сегодня утром мы получили новые сообщения о забастовках докеров и машинистов. Они бросают работу. Устраивают демонстрации. Не только в Лондоне, но и в провинции тоже. И все это организуют те же люди с необычными способностями. Скоро придётся устраивать на них облавы.

– Да, но откуда это берётся, Джейн? В чём причина?

– Мы сможем это выяснить, когда они будут надёжно заперты в Тауэре. Сейчас в пабах работают наши шпионы, собирая сведения. Наш удар будет жестоким и внезапным. Что-нибудь ещё?

– Надо будет обсудить последнее нападение в Кенте, но это может подождать до Совета.

Госпожа Фаррар двумя тоненькими пальчиками расстегнула свой футляр, откинула матерчатую крышку. Под ней был небольшой хрустальный шар, бело-голубой, идеально ровный, с уплощённым основанием. Она подвинула его на середину стола.

– Моя очередь, – сказала она.

Волшебник немного подался вперёд.

– Один из ваших шпионов?

– Да. Теперь будьте внимательны, Джон, – дело важное. Известно ли вам, что мистер Девероке просил меня приглядывать за нашими волшебниками, на случай, если кто-то попытается пойти по стопам Дюваля и Лавлейса?

Мистер Мэндрейк кивнул. Сильнее, чем американских мятежников, сильнее, чем врагов в Европе, сильнее, чем разгневанных простолюдинов, устраивающих демонстрации, премьер-министр боялся своих собственных министров, людей, которые сидели с ним за одним столом и пили его вино. Боялся он не зря: его коллеги были исполнены честолюбия, – однако это отвлекало премьера от других неотложных дел.

– И вам удалось что-то обнаружить? – спросил он.

– Кое-что удалось.

Она провела ладонью над шаром, наклонившись вперёд, так что длинные тёмные волосы закрыли ей лицо. Мэндрейк, прокашлявшись, тоже подался вперёд, наслаждаясь (как всегда) её ароматом, её чертами, тем, что она так близко. При всей её опасной кошачести, общество госпожи Фаррар было ему приятно.

Волшебница произнесла несколько слов. Голубые пятнышки поплыли вниз, собравшись в лужицу на дне шара. Верхняя его часть осталась совершенно прозрачной. И в ней соткалось изображение – лицо, состоящее из теней. Оно мерцало, двигалось, но не приближалось.

Госпожа Фаррар подняла глаза.

– Это Йоль, – сказала она. – Иолю было поручено наблюдать за одним из младших волшебников, который привлёк моё внимание. Его зовут Палмер, он маг второго уровня, работает в министерстве внутренних дел. Его несколько раз обошли повышением в должности, и он чувствует себя разочарованным. Вчера Палмер сказался больным и не вышел на работу. Вместо этого он пешком ушёл из своей квартиры и направился в трактир близ Уайтчепеля. Одет он был как простолюдин-рабочий. Иоль последовал за ним и может доложить о том, что произошло. Думаю, вас это заинтересует.

Мэндрейк сделал уклончивый жест.

– Продолжайте, прошу вас!

Джейн Фаррар щёлкнула пальцами и сказала, обращаясь к шару:

– Покажи трактир, со звуком.

Лицо из теней отодвинулось назад и исчезло. Внутри шара возникло другое изображение: балки, белёные стены, стол – доска на козлах – под свисающей с потолка латунной лампой. Закопчённые окна с толстыми неровными стёклами застилали клубы дыма. Точка обзора находилась очень низко – такое впечатление, будто они смотрели с пола. Над ними проходили растрёпанные женщины и мужчины в плохо скроенных костюмах. Слабо, как будто издалека, доносился смех, кашель, звон посуды.

За столом сидел человек – полноватый джентльмен средних лет, с изрядно раскрасневшимся лицом, с седыми прядями в волосах. На нём был мешковатый комбинезон и мягкая шляпа. Он непрерывно стрелял глазами по сторонам – явно пытался держать в поле зрения сразу всех, кто был в трактире.

Мэндрейк склонился ещё ниже, незаметно принюхался. Сегодня духи Фаррар были особенно крепкими. В них чувствовалась гранатовая нотка.

– Это и есть Палмер, да? – спросил он. – Какой странный угол зрения! Слишком низко.

Она кивнула.

– Йоль был мышью у плинтуса. Он хотел оставаться как можно менее заметным, но это была ошибка, и она дорого ему обошлась, не так ли, Йоль? – спросила Фаррар, коснувшись поверхности шара.

Из шара послышался голос, робкий и скулящий:

– Да, хозяйка…

– Угу. Да, это Палмер. Обычно довольно щеголеватый малый. Отсюда плохо видно, но в руке у него кружка пива.

– Да, это примечательно! – пробормотал Мэндрейк. – Он ведь всё-таки в пабе!

Да, точно, гранат… и быть может, лёгкий оттенок лимона…

– Погодите. Он ждёт одного человека.

Мэндрейк вгляделся в изображение внутри шара. Как и любой волшебник, оказавшийся среди простолюдинов, мистер Палмер явно чувствовал себя не в своей тарелке. Глаза у него бегали по сторонам, на шее и на лбу блестел пот. Дважды он поднимал кружку, словно собираясь отхлебнуть пива, и дважды отнимал её от губ и медленно ставил на стол, где её не было видно.

– Нервничает, – заметил Мэндрейк.

– Нервничает. Бедный, бедный Палмер!

Фаррар говорила тихо, но что-то в её тоне напоминало о лезвии ножа. Мэндрейк снова втянул в себя воздух. Этот кисловатый оттенок очень уместен. Он только подчёркивает сладость основного тона…

Госпожа Фаррар кашлянула.

– С вашим стулом что-то не так, Мэндрейк? – осведомилась она. – Ещё немного, и вы сядете мне на колени!

Он поспешно вскинул голову, едва не столкнувшись с нею лбами.

– Извините, Фаррар, извините! – Он прокашлялся и продолжал обычным, низким голосом: – Это просто от напряжения – я старался рассмотреть поближе. Хотел бы я знать, что за игру ведёт этот Палмер. Весьма подозрительная личность!

Он рассеянно поправил манжету. Мгновение госпожа Фаррар смотрела на него, потом указала на шар.

– Что ж, смотрите!

В шаре появился новый человек – он подошёл сбоку, неся кружку с пивом. Человек был без шляпы. Его рыжие волосы были зализаны назад, из-под длинного чёрного плаща торчали грязные рабочие башмаки и брюки. Небрежной, но решительной походкой он приблизился к мистеру Палмеру, который подвинулся на лавке, чтобы дать ему сесть.

Новоприбывший сел. Поставил на стол своё пиво, сдвинул повыше очочки, сидящие на курносом носике.

Мистер Мэндрейк был ошеломлён.

– Стоп! – прошипел он. – Я же его знаю!

– Йоль! Останови на этой сцене! – распорядилась Фаррар.

Люди в шаре повернули головы друг к другу, чтобы поздороваться. Картинка застыла.

– Да, вот так, – сказала Фаррар. – Вы его узнаёте?

– Ну да. Это же Дженкинс! Клайв Дженкинс. Работал вместе со мной в департаменте внутренних дел. Может, и до сих пор работает, я не в курсе. Простой секретарь. Без каких-либо перспектив. Ну-ну! Это становится действительно интересным!

– Погодите, это ещё не все.

Она щёлкнула пальцами. Мэндрейк обратил внимание на бледно-розовый лак на ногтях, на нежный оттенок кожицы у основания ногтей. Изображение в шаре опять ожило: двое мужчин кивнули друг другу и снова отвернулись. Новоприбывший, Клайв Дженкинс, отхлебнул пива. Его губы зашевелились, долей секунды позже из шара послышался его голос, металлический и искажённый:

– Ну что, Палмер? Ситуация развивается стремительно. Пришло время решать. Нам нужно знать, с нами вы или нет.

Мистер Палмер сделал большой глоток пива. Лицо у него блестело от пота, глаза метались из стороны в сторону. Он не столько сказал, сколько промямлил:

– Мне нужно узнать побольше…

Дженкинс расхохотался, поправил очочки.

– Спокойней, спокойней! Да не укушу я вас, Палмер! Всё вы узнаете со временем. Но сперва нам нужны доказательства ваших добрых намерений.

Палмер сделал странное жевательное движение губами и челюстью.

– Разве я хоть раз давал вам повод усомниться во мне?

– Нет, не давали. Но и поводов вам доверять вы тоже особо не давали. Нам нужны доказательства.

– Какие? Вы что, хотите устроить мне испытание?

– Ну, что-то вроде того. Мистер Хопкинс желает лично убедиться в вашей преданности. Может, вы из полиции, откуда мы знаем. Может, вы на Деверокса работаете или на эту суку Фаррар. – Он отхлебнул ещё пива. – Осторожность никогда не бывает лишней.

Вне шара, в другом времени и месте, Джон Мэндрейк взглянул на Джейн Фаррар и приподнял бровь. Она лениво улыбнулась, продемонстрировав заострённый клычок.

– Хопкинс… – проговорил Мэндрейк. – Думаете, это тот самый?

– Учёный, который научил Дюваля обращаться с големами, – сказала Фаррар. – Недостающее звено последнего заговора. Да, думаю, это тот самый. Да вы слушайте, слушайте!

Мистер Палмер, окончательно побагровевший, находился на середине протестующей тирады, всячески демонстрируя оскорблённую невинность. Клайв Дженкинс ничего не говорил. В конце концов Палмер завершил своё выступление и обмяк на лавке, словно сдувшийся шарик.

– Ну и чего вы от меня хотите? – спросил он. – Предупреждаю, Дженкинс, вам не стоит на меня давить…

Он снова поднял кружку, собираясь промочить горло. В этот момент Дженкинс внезапно дёрнулся и толкнул Палмера под локоть. Кружка подпрыгнула, пиво разлилось по столу. Палмер издал гневное вяканье.

– Идиот неуклюжий!

Но Дженкинс не спешил извиняться.

– Если вы исполните всё, что требуется, – сказал он, – вы будете вознаграждены вместе со мной и с остальными. Вы должны встретиться с ним… вот в этом месте.

– Когда?

– Вот в это время. Ну, все. Я пошёл.

И, не сказав больше ни слова, худощавый рыжеволосый человек выскользнул из-за стола и исчез из виду. Мистер Палмер ещё несколько минут оставался на месте. На его багровом лице отражались растерянность и отчаяние. Потом и он тоже ушёл.

Госпожа Фаррар щёлкнула пальцами. Изображение исчезло; издалека, словно бы нехотя, появилось лицо, состоящее из теней. Фаррар откинулась на спинку стула.

– Как видите, – сказала она, – Йоль нас подвёл. Из своего мышиного угла он не мог видеть поверхности стола. Он не сообразил, что Дженкинс разлил пиво нарочно и что он написал время и место встречи на луже пива на столе. Так вот, Йоль следовал за Палмером до конца дня и ничего не видел. Ночью он вернулся ко мне, чтобы доложить об увиденном. Пока он отсутствовал, Палмер вышел из своей квартиры и назад не вернулся. Очевидно, отправился на встречу с таинственным Хопкинсом.

Джон Мэндрейк возбуждённо постучал пальцами.

– Надо будет допросить мистера Палмера, как только он появится снова!

– В том-то вся и проблема. Сегодня утром, на рассвете, техники, ремонтировавшие очистные сооружения в Ротерхайте, увидели в куче мусора нечто странное. Поначалу они приняли это за кучу тряпок.

– И это был?.. – неуверенно спросил Мэндрейк.

– Боюсь, что да. Это был труп мистера Палмера. Его убили ударом ножа в сердце.

– О-о! – сказал Мэндрейк. – А-а! Как неудачно вышло.

– Очень неудачно. И тем не менее ситуация многообещающая.

Джейн Фаррар провела рукой над шаром. Он потемнел, приобрёл холодный тускло-голубой оттенок.

– Это означает, что этот ваш Клайв Дженкинс – и этот Хопкинс – задумали что-то серьёзное, – сказала она. – Достаточно серьёзное, чтобы походя убить человека. И мы напали на их след!

Глаза у неё сверкали от возбуждения. Её длинные тёмные волосы слегка растрепались, несколько прядей упали ей на лоб. Щеки раскраснелись, дыхание участилось.

Мэндрейк слегка оттянул свой воротничок.

– Почему вы говорите мне это сейчас, а не на Совете?

– Потому что вам, Джон, я доверяю. А остальным – нет.

Она откинула волосы, падавшие ей на глаза.

– Уайтвелл и Мортенсен оба плетут интриги против нас! Вы и сами это знаете. В Совете нет никого, кто был бы на нашей стороне, кроме самого премьера. Если мы сумеем сами выследить этих изменников, наше положение значительно укрепится!

Он кивнул.

– Это верно. Ну что ж, что делать дальше – это ясно. Отправьте демона выслеживать Клайва Дженкинса, и пусть он выведет нас на этого таинственного мистера Хопкинса.

Госпожа Фаррар застегнула футляр с шаром и встала.

– Знаете, я предпочла бы оставить это вам. Йоль безнадёжен, а все прочие мои демоны в разгоне. На данном этапе нам требуется только наблюдение. Так что особо могущественного демона здесь не нужно. Или ваши джинны тоже все заняты?

Мэндрейк оглянулся на пустые, безмолвные пентакли.

– Да нет, – медленно ответил он. – Пожалуй, я смогу кого-нибудь подобрать.

Бартимеус 6

Ну, знаете ли! Ты провалил порученное тебе дело, послал подальше гонца и напрямик отказался вернуться, когда это было приказано. И вот ты сидишь и ждёшь, когда разгневанный волшебник как-то отреагирует. А он не реагирует! Никак! Вот уже несколько часов! Не вызывает, не пытается наказать – ничего!

И какой же он после этого хозяин?

Если и есть на свете что-то, что меня по-настоящему бесит, так это невнимание. Грубость я стерплю, жестокость тоже. По крайней мере, это показывает, что ты произвёл хоть какое-то впечатление. Но оставить меня гнить здесь, как какого-нибудь завалящего беса в гадательном зеркале! Сказать, что меня это раздражало, – ничего не сказать.

Прошло почти полдня к тому времени, как я ощутил первое прикосновение к своей сущности: твёрдое, настойчивое, как колючей проволокой по нутру. Вызов, наконец-то! Вот и отлично, давно пора. Нет, я не стану трусливо упираться, пытаться отсидеться вдали от хозяина! Я встал с обломка трубы, потянулся, сбросил с себя Сокрытие, напугал пробегавшую мимо шавку, издал неприличный звук в адрес пожилой леди в соседнем садике и зашвырнул кусок трубы так далеко, как только мог^[3K28].

Хватит валять дурака! Я по-прежнему Бартимеус Урукский, гроза Аль-Ариша и Александрии! И на этот раз я был настроен решительно.

Я позволил заклятию вызова увлечь себя вверх и вперёд. Улица стремительно исчезла в водовороте вспышек и цветных полос. Мгновением позже из полос и вспышек возник типичный зал для вызываний: люминесцентные лампы под потолком, множество пентаклей на полу. Министерство информации, как всегда. Я предоставил своему телу вновь обрести облик Китти Джонс. Это было проще, чем выдумывать что-нибудь новенькое.

Ну вот. И где же этот проклятый Мэндрейк?

Вон он! Сидит за столом и пялится в кипу бумаг, которые лежат перед ним. А в мою сторону даже и не взглянул! Я прочистил горло, упёр изящные руки в боки, приготовился было заговорить…

– Бартимеус!

Нежный голосок, слишком тихий, чтобы принадлежать Мэндрейку. Я обернулся, увидел хрупкую девушку с невнятно-русыми волосами, сидящую за другим столом в соседнем пентакле. Это была Пайпер, помощница моего хозяина. Сегодня она пыжилась изо всех сил, стараясь казаться строгой. Она наморщила лобик, делая вид, будто хмурится, сурово сложила пальцы домиком. И смотрела на меня, будто сердитая воспитательница в детском садике.

– И где же ты был, Бартимеус? – осведомилась она. – Тебе следовало вернуться нынче утром, когда было приказано! Мистеру Мэндрейку пришлось напрягаться и тратить время, чтобы вызвать тебя, и это сейчас, когда он так ужасно занят! Это нехорошо, ты ведь знаешь. Твоё поведение в самом деле становится чрезвычайно утомительным.

Нет, это совсем не то, на что я рассчитывал! Я вытянулся во весь рост.

– Утомительным? – воскликнул я. – Утомительным?! Или ты забыла, к кому обращаешься? Перед тобой Бартимеус – Сакар аль-Джинни, Н'горсо Могучий, строитель стен и гроза империй! Я ношу двадцать имён и титулов на множестве языков, и в каждом их слоге гремит эхо моих подвигов! Не пытайся унизить меня, женщина! Если хочешь остаться в живых, тебе стоило бы подобрать свои юбки и стремглав умчаться отсюда. Я намерен говорить с одним лишь мистером Мэндрейком.

Она щёлкнула языком.

– Бартимеус, сегодня ты решительно невыносим! Мне казалось, что тебе следовало бы быть поумнее. Так вот, у нас для тебя небольшое задание…

– Что?! Погодите-ка! – Я сделал полшага вперёд в своём пентакле. Из глаз у меня посыпались искры, кожа вспыхнула коралловым огнём. – Мне сперва надо разобраться с Мэндрейком!

– Боюсь, господин министр в данный момент не расположен разбираться с тобой.

– Не расположен? Чушь собачья! Вот же он сидит!

– Господин министр занят, он работает над сегодняшними новостями. Их вот-вот надо будет сдавать в печать.

– Ну, он вполне может на несколько минут оторваться от своего вранья^[3K29], – возразил я. – Мне надо с ним поговорить.

Госпожа Пайпер наморщила носик.

– Ты не скажешь ничего такого, что ему стоило бы слышать. А теперь, будь так любезен, выслушай, что тебе поручено!

Я отвернулся от неё и обратился к фигуре, сидящей за столом.

– Эгей, Мэндрейк!

Ответа не последовало. Я повторил то же самое, только погромче. Бумаги у него на столе зашелестели и вспорхнули в воздух.

Волшебник пригладил свои стриженые волосы и поднял голову. Вид у него был слегка страдальческий – как будто его заставили вспомнить о старой ране, нанесённой в самое чувствительное место. Он обратился к своей помощнице:

– Госпожа Пайпер, пожалуйста, сообщите Бартимеусу, что меня нимало не интересуют его жалобы. Напомните ему, что большинство хозяев сурово наказали бы его за некомпетентность, проявленную в битве, и как ему повезло, что он до сих пор жив. Это все.

И он снова уткнулся в свою писанину. Госпожа Пайпер открыла было рот, но я её опередил.

– Пожалуйста, сообщите этому оболваненному шибздику, – отрезал я, – что меня следует немедленно отпустить. Моё могущество, хотя и по-прежнему непревзойдённое, несколько уменьшилось и нуждается в восстановлении. Если он не согласится с этим разумным и справедливым требованием, я окажусь в безвыходном положении и буду вынужден действовать вопреки моим и его собственным интересам.

Пайпер нахмурилась.

– Что значит «вопреки его собственным интересам»?

Я приподнял бровь.

– Он знает! – Я обернулся к Мэндрейку. – Ты ведь понимаешь, о чём речь, не так ли?

Он взглянул на меня.

– Да, разумеется^[3K30].

Он надменно и подчёркнуто неторопливо положил ручку на стол.

– Госпожа Пайпер, – произнёс он, – пожалуйста, укажите этому зловредному демону, что, если, он посмеет хотя бы помыслить о некоем предательстве, я отправлю его в бостонские болота, где ежедневно гибнет не менее десятка джиннов.

– Скажите ему, что меня это уже не волнует, парень. Мои защитные чары настолько ослабели, что я с тем же успехом могу погибнуть, просто отправившись за покупками. Так какая мне разница, где пропадать?

– Скажите ему, что он, несомненно, преувеличивает собственную слабость. Это совсем не похоже на Бартимеуса, который был на короткой ноге с царём Соломоном.

– А также с Фаустом и Зарбустибалом!

– С Фаустом, Зарбустибалом и многими другими. Я не собираюсь перечислять всех поимённо. Однако передайте ему, госпожа Пайпер, что, если он успешно исполнит нынешнее поручение, я, так и быть, соглашусь на время отпустить его, чтобы дать ему возможность восстановить силы. Больше я ничего обещать не могу.

Я пренебрежительно фыркнул.

– Скажите ему, что это предложение может быть принято только в том случае, если это поручение простое, не потребует много времени и не таит в себе никаких опасностей.

– Скажите ему… О, ради всего святого, просто объясните ему, в чём состоит поручение, и покончим с этим!

Волшебник сгрёб бумаги в кучу, сел, скрипнув своим кожаным креслом, и снова погрузился в работу. Госпожа Пайпер наконец перестала вертеть головой – а то она только и делала, что переводила взгляд с меня на Мэндрейка, а с Мэндрейка на меня, точно испуганная сова.

– Ну валяйте, выкладывайте, – сказал я.

Девушка, похоже, была несколько уязвлена моим резким тоном, но мне было не до любезностей. И снова Мэндрейк обошёлся со мной с пренебрежением и насмешкой! Снова он не обратил внимания на мои угрозы и мольбы. В тысячный раз я поклялся отомстить. Быть может, и стоило бы рискнуть отправиться в Америку и попытать счастья в битвах. В конце концов, это была бы не первая моя война. Но только не теперь, когда я так слаб… Нет, нужно сперва восстановить силы – а для этого придётся согласиться на его «последнее» поручение. Я мрачно ждал. Мне было слышно, как на другом конце комнаты ручка Мэндрейка шуршит по бумаге, записывая новые лживые измышления.

Госпожа Пайпер явно вздохнула с облегчением, видя, что стычка окончена.

– Ну что ж, Бартимеус, – сказала она, солнечно улыбаясь, – уверена, что это задание действительно покажется тебе очень лёгким. Мы хотим, чтобы ты установил наблюдение за мелким волшебником по имени Клайв Дженкинс и следил за ним денно и нощно, не упуская из виду ни единого его движения. Сделай так, чтобы тебя было не видно и не слышно. Он замешан в некоем антиправительственном заговоре и причастен к убийству. Помимо этого нам известно, что он работает на беглого учёного Хопкинса.

Последнее меня слегка заинтересовало. Мы ведь уже несколько лет как потеряли его след! Однако я продолжал угрюмо глядеть исподлобья, в лучших традициях Китти.

– Этот Дженкинс, он могуществен?

Она нахмурилась.

– Не думаю…

Мой хозяин поднял голову, фыркнул.

– Дженкинс-то? Нисколько.

– Он работает в департаменте внутренних дел, – сказала госпожа Пайпер. – Имеет второй уровень. У него в услужении состоит бес по имени Траклет. Нам известно, что он пытался втянуть в заговор и других слабых волшебников, зачем – неясно. Но он явно связан с Клемом Хопкинсом.

– Вот это главное, – вмешался. Мэндрейк. – Найди Хопкинса. Ничего не предпринимай и не пытайся нападать: мы знаем, что ты слаб как мышонок, Бартимеус. Просто выясни, где он. И узнай, что он замышляет. Если у тебя всё получится, я… О, чтоб им провалиться!

У него на столе зазвонил телефон. Он схватил трубку.

– Да? О… Добрый день, Мейкпис. – Он закатил глаза к потолку. – Да-да, я бы с удовольствием заехал, с удовольствием, но прямо сейчас не могу. Я вот-вот ухожу на Совет – на самом деле уже опаздываю… А в чём дело? О-о, как таинственно! Ну, может, попозже… Хорошо, хорошо, я постараюсь. Ну, пока!

Он бросил трубку.

– Пайпер, мне пора. Рассказ об осаде Бостона я допишу за обедом. Я вам его потом пришлю с бесом, ладно? К вечеру как раз успеем выпустить. – Он уже стоял и запихивал бумаги в свой портфель. – Ты о чем-нибудь ещё хочешь спросить, Бартимеус? Нет, я не имею в виду отговорки и нытьё – на это у меня нет времени.

Моя копия Китти скрипнула зубами.

– А как насчёт поддержки? Если я доберусь до этого Хопкинса, вряд ли его будет стеречь только один бес!

– Он же просто учёный, Бартимеус! Но даже если у него имеется мощная защита, никто не требует, чтобы ты проверял её на прочность. Я смогу немедленно отправить Кормокодрана и прочих, чтобы они с ним разобрались, а у госпожи Фаррар будет наготове отряд полиции. Просто доложи мне, когда получишь информацию. Я оставлю для тебя открытый доступ – можешь явиться ко мне в любой момент, как только у тебя всё будет готово.

– А где тебя искать?

– Сегодня днём – в Вестминстер-холле, вечером – в поместье Деверокса в Ричмонде. Сегодня ночью – дома.

Он наконец застегнул свой портфель и уже готов был уйти.

– А Дженкинса сейчас где искать?

– В здании департамента внутренних дел,Уайтхолл, дом шестнадцать. Офис где-то в глубине здания. Такой хлипкий, мелкий, рыжий прохвост. Ну, что ещё у тебя на уме?

– Вряд ли тебе захочется это слышать.

– Наверняка. И последнее, Бартимеус, – сказал он. – Я, конечно, дал тебе слово, что отпущу, но у тебя будет больше шансов на то, что я его сдержу, если я больше не увижу тебя в этом обличье. – Тут он взглянул прямо на меня – чуть ли не в первый раз за всё время. – Подумай об этом!

Он сделал замысловатый жест. Узы, удерживавшие меня в кругу, стянулись вокруг меня, завертелись в противоположных направлениях и выкинули меня в мир.

Китти 7

Бартимеус , прозвище демона Сакара аль-Джинни, который упоминается у Прокопия и Мишло. Джинн среднего ранга, достаточно древний, наделён большой хитростью и немалым могуществом. Впервые упоминается в Уруке, позднее – в Иерусалиме. Сражался в битве при Аль-Арише против ассирийцев. Среди известных хозяев – Гильгамеш, Соломон, Зарбусгибал, Ираклий, Хаузер.

Среди прочих имён силы Бартимеуса – Н'горсо, Нехо, Рехит.

Класс согласно классификации по Линнею: 6, опасен. Все ещё существует.

Китти опустила книжку на колени и посмотрела в окно автобуса. Отсюда, со второго этажа, были хорошо видны жилы и нервы власти волшебников, опутавшие все улицы Лондона. Среди пешеходов шагали патрули ночной полиции, на всех углах висели следящие шары, высоко в небе проносились крошечные огоньки. Обычные люди брели по своим делам, старательно не обращая внимания на многочисленных соглядатаев. Китти вздохнула. Хотя правительство и отправило все свои войска за море, на войну, его власть была слишком полной, слишком очевидной, чтобы ей сопротивляться. Простолюдинам самостоятельно ничего не добиться, это ясно. Им требуется помощь со стороны.

Она снова заглянула в «Наставление» Трисмегиста, прищурилась, чтобы разобрать мелкий кривой шрифт, и в неизвестно какой раз перечитала этот отрывок. Имена «Нехо» и «Рехит» она слышала впервые, но всё остальное было более чем знакомо. Например, куцый список хозяев. Портретов Гильгамеша и Соломона история не сохранила, однако же они, очевидно, были взрослыми царями. Ираклий был не только волшебником, но и императором – не мальчиком, но мужем. Что касается Зарбусгибала, его описание Китти нашла ещё несколько месяцев тому назад в старинном перечне восточных магов: он славился по всему Красному морю своим крючковатым носом и выдающимися бородавками. Хаузер действительно был достаточно молод, но он был родом из Северной Европы, белобрысый и веснушчатый – это Китти знала благодаря гравюре в одной из книг мистера Баттона. Никто из них не мог быть темноволосым, темнокожим подростком, чей облик так любил принимать Бартимеус.

Китти покачала головой, захлопнула книгу и убрала её в сумку. Наверно, она просто тратит время зря. Надо махнуть рукой на свою интуицию и просто взять и вызвать его.

Время обеденного перерыва уже закончилось, и автобус был набит людьми, возвращающимися на работу. Некоторые переговаривались вполголоса, другие, уже измотанные, дремали и клевали носом. Мужчина, сидевший напротив Китти, читал последний выпуск «Подлинных рассказов о войне», сообщений о ходе войны, регулярно издаваемых министерством информации. На обложке листка красовалась литография: британский солдат, бегущий вверх по холму со штыком наперевес. Солдат был благороден и решителен, словно ожившая классическая статуя. На вершине холма съёжился американский мятежник, с лицом, искажённым гневом, страхом и прочими низменными чувствами. На нём была старомодная мантия волшебника, придававшая мятежнику смехотворный и бабский вид. Руки мятежника были испуганно вскинуты, словно он пытался защититься; рядом с ним жался его союзник – мелкий демон – в той же позе. Рожа демона была злобной и сморщенной; на нём была уменьшенная копия той же мантии, что и на волшебнике. При британском солдате демонов не наблюдалось. Под гравюрой был заголовок: «Ещё один бостонский триумф!»

Китти презрительно скривила губы при виде этой дешёвой пропаганды. Это все работа Мэндрейка – он ведь теперь возглавляет министерство информации. И подумать только, она спасла ему жизнь!

Но ведь не кто иной, как демон Бартимеус, подтолкнул её к тому, чтобы это сделать, к тому, чтобы пощадить волшебника. И теперь, три года спустя, это все ещё приводило Китти в недоумение. Ничто из того, что она успела узнать о демонах, не вязалось с личностью Бартимеуса. И пусть во время их встреч Кити была напугана и ей грозила опасность, те недолгие беседы оставались свежи в её памяти – столько в них было жизненности, внезапных озарений и, прежде всего, как ни странно, взаимопонимания. Бартимеус открыл ей глаза, дал ей представление об историческом процессе, о котором она прежде и не догадывалась. Тысячелетиями волшебники порабощали демонов, вынуждая их действовать в своих интересах. За эти тысячелетия не меньше десятка империй вознеслись во славе, пришли в упадок и, наконец, рухнули. Это повторялось снова и снова. Волшебники вызывали демонов, прокладывали себе путь к богатству и славе. Воцарялся застой. В простолюдинах проявлялись скрытые способности, о которых они и сами не подозревали: поколениями накапливалась устойчивость к магии, однажды её становилось достаточно, чтобы восстать против угнетателей. Правление волшебников рушилось. Но в другом месте появлялись новые волшебники, и всё начиналось заново. Так оно и шло – вечный круговорот борьбы и ненависти. Весь вопрос в том, можно ли разорвать этот круг?

Автобус яростно загудел и резко затормозил. Китти вдавило в спинку сиденья, и девушка тут же выглянула в окно, пытаясь понять, в чём дело.

Откуда-то из-за автобуса вылетел – буквально, то есть по воздуху, – молодой парень, отчаянно размахивающий руками и ногами. Он тяжело шмякнулся на мостовую, полежал какую-то долю секунды и начал вставать. Тут из-за автобуса выскочили двое ночных полицейских, в серой форме, блестящих сапогах и кепи. Они набросились на юношу, но тот принялся отбиваться, и ему удалось вырваться. Он поднялся на ноги. Женщина-полицейский отстегнула от пояса жезл, произнесла нужное слово – и на конце жезла затрещала мерцающая голубая дуга. Собравшаяся вокруг толпа испуганно подалась назад. Молодой человек медленно отступал. Китти увидела, что голова у него в крови, а глаза безумные.

Женщина-полицейский надвигалась, помахивая своей шоковой дубинкой. Внезапно она сделала выпад и ткнула юношу в грудь. Парень дёрнулся и на миг съёжился, от горящей одежды повалил дым. Но внезапно парень расхохотался – хриплым, безрадостным смехом, похожим на вороньё карканье. Он протянул руку и ухватил дубинку прямо за рабочий конец. По его телу заструились голубые разряды, но парень казался неуязвимым: он вырвал дубинку, развернул её – и вот уже полицейская в корчах рухнула на мостовую, окутанная голубым светом. Её конечности подёргивались, тело выгнулось, потом обмякло, и она осталась лежать совершенно неподвижно.

Молодой человек отшвырнул дубинку, развернулся на каблуках и, не оглядываясь, скрылся в ближайшем переулке. Толпа молча расступилась, чтобы пропустить его.

Автобус содрогнулся, внутри его что-то скрипнуло, и он двинулся дальше. Женщина, сидящая напротив Китти, покачала головой и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Война! Все это из-за войны.

Китти взглянула на часы. До библиотеки ещё пятнадцать минут езды. Она прикрыла глаза.

Отчасти это была правда: именно война была причиной большинства неурядиц как в стране, так и за рубежом. Но растущее число простолюдинов, обладающих устойчивостью к магии, тоже подливало масла в огонь.

За полгода до того министр обороны, мистер Мортенсен, принялся проводить новую политику. Пытаясь принудить американских мятежников к повиновению, он решил многократно увеличить вооружённые силы Британии. Для этого он разработал доктрину Мортенсена, суть которой состояла во всеобщей мобилизации. По всей стране открылись вербовочные пункты, и простолюдинов принялись всячески заманивать в армию. Поначалу многие записывались в солдаты, привлечённые преимуществами при приёме на работу, обещанными после возвращения. После нескольких дней подготовки их сажали на специальные транспорты и отправляли в Америку.

Шли месяцы, а предполагаемые герои все никак не возвращались с долгожданной победой. Всё затихло. Почти никаких сведений из колоний не поступало, официальные заявления сделались уклончивыми. Наконец поползли слухи – возможно, распространяемые торговцами, которые бывали за морем: армия завязла в глубине вражеской территории; два батальона уничтожены; многие погибли, некоторые бежали в непроходимые чащи, и больше их никто не видел. Пошли разговоры о голоде и прочих ужасах. Очереди к вербовочным пунктам поредели и растаяли. Лица людей на улицах Лондона мало-помалу вытягивались и мрачнели.

Со временем пассивное негодование, само собой, вылилось в действия. Начиналось все с нескольких разрозненных вспышек, коротких и никак не связанных друг с другом, каждую из которых можно было списать на случайные местные причины. В одном городке мать солдата выразила одинокий протест, запустив булыжником в окно вербовочного пункта; в другом группа рабочих побросала орудия труда и отказалась вкалывать за гроши. Трое торговцев вывалили полный грузовик драгоценных товаров: золотого овса, первосортной муки, вяленных на солнце окороков – прямо посередине Уайтхолла, полили все это бензином и сожгли, выпустив в небо жалкую струйку дыма. Мелкий волшебник из восточных колоний, вероятно очумев от многолетнего питания заморскими харчами, с воплями ворвался в министерство обороны, размахивая шаром с элементалями. Он мгновенно активировал шар и сгинул в вихре взбесившегося воздуха вместе с двумя девушками-секретаршами.

И хотя ни один из этих инцидентов не был столь впечатляющим, как атаки, которые совершал в своё время изменник Дюваль или даже полудохлое Сопротивление, на общественное мнение они повлияли куда сильнее. Несмотря на то что мистер Мэндрейк из министерства информации из кожи вон лез, чтобы замять и замолчать все это, на рынках, в мастерских, в пабах и кофейнях только о них и говорили, пока наконец странная алхимия сплетен и слухов не спаяла их в один большой сюжет, ставший знаком коллективного протеста против владычества волшебников.

Но протест этот был беззубый, и Китти, которая в своё время пыталась бороться всерьёз, не питала иллюзий относительно того, чем всё это кончится. Каждый вечер, работая в трактире «Лягушка», она слышала разговоры о забастовках, о демонстрациях – но ни единого предложения, как помешать демонам волшебников подавить выступления демонстрантов. Да, отдельные счастливчики, как и она, обладали устойчивостью к магии, но одного этого было недостаточно. Требовались союзники!

Автобус высадил Китти на тихой зелёной улочке к югу от Оксфорд-стрит. Девушка закинула на плечо сумку и прошла пешком два последних квартала до Лондонской библиотеки.

Охранник часто видел её здесь, как одну, так и в обществе мистера Баттона. Тем не менее на её приветствие он не ответил, молча протянул руку за пропуском и принялся кисло разглядывать его, сидя на своём высоком табурете за столом. Потом, все так же молча, жестом разрешил ей войти. Китти мило улыбнулась и вошла в вестибюль библиотеки.

Библиотека занимала шесть этажей, больше похожих на лабиринты, тянущиеся через три соединённых между собой здания на углу тихого сквера. Простолюдинам доступ в библиотеку был закрыт, однако же хранились здесь не только магические тексты, но и те, которые власти считали опасными или подрывными, буде они попадут не в те руки. В число этих книг входили труды по истории, математике, астрономии и прочим наукам, пребывающим в небрежении, а также художественные произведения, запрещённые со времён Глэдстоуна. У ведущих волшебников обычно недоставало ни времени, ни желания, чтобы посещать это место, однако мистер Баттон, от чьего внимания не мог укрыться, считай, ни один исторический текст, частенько отправлял сюда помощницу за той или иной цитатой.

Библиотека, как обычно, была почти пуста. Заглядывая в закоулки, ведущие в стороны от мраморной лестницы, Китти обнаружила пару-тройку престарелых джентльменов – они, нахохлившись, сидели у окон, озарённые абрикосовым вечерним светом. Один рассеянно пялился в газету, другой и вовсе откровенно спал. Молодая уборщица подметала пол в длинном проходе: «шшух-шшух» – шуршал веник, и прозрачные облачка пыли вырывались из-под книжных стеллажей в соседние ряды.

У Китти был список книг, которые мистер Баттон поручил ей взять на дом, но, помимо этого, у неё имелось и своё собственное дело. За два года регулярных посещений она научилась ориентироваться в библиотеке и вскоре очутилась в уединённом коридоре на втором этаже, в начале отдела демонологии.

«Нехо, Рехит…» Древних языков Китти считай что не знала, так что эти имена могли принадлежать к любой культуре. Вавилон? Ассирия? Китти наугад выбрала Египет. Для начала она просмотрела несколько общих списков демонов, в потрескавшихся чёрных кожаных переплётах, с пожелтевшими страницами, со столбцами мелкого плотного шрифта. Прошло полчаса – а Китти пока ничего не нашла. Заглянув ненадолго в библиотечный каталог, она прошла в отдалённый уголок рядом с окном. У окна гостеприимно расположился мягкий красный диванчик. Китти стащила с полок несколько сборников, посвящённых египтологии, и принялась их листать.

И почти сразу, в солидном словаре, наткнулась на кое-что полезное.

Рехит , в пер. с древнеегип. «чибис». У египтян эта птица являлась символом рабства. Регулярно встречается в росписях гробниц и на магических папирусах. Демоны с таким прозвищем встречаются во времена Древнего, Нового и Позднего царств.

Не один демон, а несколько… Вот зараза! Однако же страну и эпоху она угадала правильно. Бартимеуса действительно вызывали в Египте, и по крайней мере часть этого времени он был известен под именем Рехит… Китти представила себе джинна таким, каким она его запомнила: темнокожий, хрупкий, одетый в одну только юбочку, обёрнутую вокруг пояса. Судя по тому, что Китти знала о внешнем виде египтян, возможно, она действительно напала на след.

Она просидела там ещё около часа, деловито листая пыльные страницы. Некоторые книги оказались бесполезны: они были написаны на иностранных языках или же настолько замысловатым штилем, что фразы как будто завязывались узлом у неё перед глазами. Остальные были темны и сухи. Они пестрели перечнями фараонов, чиновников, воинов-жрецов Ра; там приводились списки известных вызываний, сохранившихся летописей, забытых всеми демонов, которым поручали какие-то незначительные дела. Поиски были более чем утомительными, и не раз Китти начинала клевать носом. Её приводил в себя то вой полицейских сирен вдали, то крики и пение с соседней улицы, то пожилой волшебник, который гулко высморкался, проходя между стеллажей.

Осеннее солнце поравнялось с окном библиотеки, его лучи согрели диванчик золотистым светом. Китти взглянула на часы. Четверть пятого! Библиотека уже скоро закрывается, а она ещё даже не нашла книги для мистера Баттона! К тому же через три часа она должна быть на работе. Сегодня важный вечер, а Джордж Фокс, хозяин трактира «Лягушка», помешан на пунктуальности. Китти устало подвинула к себе очередной том и открыла его. Ну, ещё пять минут, а потом…

Китти поморгала. Вот оно! Восьмистраничный список избранных демонов, перечисленных в алфавитном порядке. Ну-ка… Китти пробежала его намётанным глазом. Паймоуз, Пайри, Пенрену-тет, Рамоуз… Ага! Рехит! Целых три Рехита.

Рехит (1) , африт. Раб Снеферу (III династия) и других. Славился злобным нравом. Убит в Хартуме.

Рехит (2) , джинн. Прозвище Квисхога. Страж фи-ванского некрополя (XVIII династия). Склонен к меланхолии.

Рехит (3) , джинн. Назывался также Нектанебо или Нехо. Энергичен, но ненадёжен. Раб Птолемеуса Александрийского (120-е гг. до н. э.).

Ну да, третий и есть тот, кто ей нужен, как пить дать… Статья была такой лаконичной, что дальше некуда, однако же Китти охватило возбуждение. Новый хозяин, новый вариант. Птолемеус… Это имя казалось знакомым. Китти была уверена, что слышала, как мистер Баттон его упоминал; у него точно есть даже книги с этим именем на обложке… Она порылась в памяти… Ладно, теперь уж нетрудно будет найти эту ссылку, когда она придёт сюда ещё раз.

Китти лихорадочно занесла всё, что удалось обнаружить, в свой блокнот, стянула его резинкой и сунула в свою потёртую сумку. Сгребла книги в неаккуратную кучу, взяла их в охапку и распихала по местам. Пока она этим занималась, издалека, из вестибюля, послышалось дребезжание звонка. Библиотека закрывается! А она так и не взяла книги для наставника!

Придётся поспешить. Но, мчась по проходу между полок, Китти испытывала неподдельное торжество. «Ну погоди, Бартимеус! – думала она на бегу. – Ну погоди! Скоро я до тебя доберусь».

Натаниэль 8

Послеобеденное заседание Совета оказалось даже более бестолковым, чем опасался Джон Мэндрейк. Проходило оно в вестминстерском зале Статуй, прямоугольном помещении, выстроенном из розовато-серого камня, со стрельчатыми средневековыми сводами высоко вверху и каменным полом, устеленным толстыми персидскими коврами. В десятках стенных ниш стояли статуи великих магов прошлого высотой в человеческий рост. В конце ряда, суровый и грозный, возвышался Глэдстоун; напротив него, в вычурном сюртуке, красовался его смертельный враг Дизраэли. Здесь были и все последующие премьер-министры, и прочие выдающиеся люди. Часть ниш пока что пустовала, но мистер Деверокс, нынешний премьер, распорядился временно заполнить их пышными цветочными композициями. Прочие волшебники подозревали, что свободные места напоминают ему о том, что и сам он не вечен.

Под потолком плавали шары бесовского света, озаряя стоящий в центре зала круглый стол английского дуба, широкий, отполированный до блеска покорными бесами. Вокруг стола сидели члены Совета, могущественнейшие люди империи, рассеянно вертя в руках ручки и бутылки с минералкой.

Круглый стол мистер Деверокс выбрал из дипломатических соображений. Формально выходило, будто за столом нет высших и низших – великолепная идея, только сам Деверокс свёл её на нет, распорядившись поставить для себя гигантское золочёное кресло, разукрашенное опухшими ангелочками. Мистер Мортенсен, министр обороны, последовал его примеру, выбрав себе роскошное кресло полированного красного дерева. Не желая им уступать, мистер Коллинз из министерства внутренних дел обзавёлся монументальным троном, обтянутым изумрудной парчой и отделанным душистыми кисточками. И так далее. Одни только Джон Мэндрейк да его былая наставница, госпожа Джессика Уайтвелл, устояли перед искушением как-то облагородить свои сиденья.

Из-за порядка, в каком рассаживались министры, также долго велась тонкая подковерная борьба, пока наконец все не устаканилось и расположение министров за столом не стало отражением тех фракций, что существовали в Совете. Подле мистера Деверокса сидели двое его фаворитов: Джон Мэндрейк, министр информации, и Джейн Фаррар, возглавлявшая полицию. За Фаррар сидели госпожа Уайтвелл и мистер Коллинз, известные своими скептическими воззрениями на исход войны. За Мэндрейком сидели мистер Мортенсен и госпожа Малбинди, министр иностранных дел: именно их политики правительство придерживалось на данный момент.

Совещание не задалось с самого начала. Началось оно с рекламного объявления. Из соседнего помещения с грохотом выкатился огромный хрустальный шар на поставленной на колёса платформе. Платформу катила стайка бесенят под присмотром надсмотрщика-фолиота, вооружённого бичом из конского волоса. Когда кристалл подъехал к самому столу, фолиот рявкнул, бесенята вытянулись и застыли и под щёлканье бича исчезли один за другим в облачках цветного пара. Кристалл засветился сперва розовым, потом оранжевым. В центре шара появилось широкое улыбчивое лицо. Лицо подмигнуло и заговорило:

– Досточтимые леди и джентльмены, члены Совета! Позвольте вам напомнить, что осталось всего два дня до главного театрального события этого десятилетия, главного события общественной жизни этого года! Заказывайте прямо сейчас билеты на премьеру моего последнего произведения, созданного на основе биографии нашего дорогого друга и вождя, мистера Руперта Деверокса! Готовьтесь смеяться и плакать, топать ногами и подпевать хорам из пьесы «Политическая одиссея: от Уоппинга до Вестминстера»! Приводите своих супругов, приводите своих друзей и не забудьте носовые платки! Я, Квентин Мейкпис, обещаю вам всем незабываемый вечер!

Лицо исчезло, шар потемнел. Собравшие министры закашляли и заёрзали в креслах.

– О господи! – прошептал кто-то. – Это будет мюзикл!

Мистер Деверокс с улыбкой обвёл взглядом всех присутствующих.

– Думаю, в этом любезном жесте Квентина особой нужды не было, – проговорил он. – Я уверен, что вы все уже купили билеты.

Купили, конечно. Куда деваться-то?

Пошли текущие дела. Мистер Мортенсен доложил о последних новостях из Америки, доставленных из-за океана джинном-посыльным. Новости были безрадостные: войска, застрявшие в глухомани, мелкие стычки, отсутствие каких-либо решительных успехов. Такое положение сохранялось неделями.

Джон Мэндрейк слушал краем уха. Доклад был предсказуем и печален, он лишь усилил накипавшее в душе разочарование. Все, все выходило из-под контроля: война, простолюдины, ситуация по всей империи. Нужно было предпринять какие-то решительные действия, и быстро, иначе нацию не спасти. И он знал, что именно следует предпринять. Посох Глэдстоуна – оружие немыслимой мощи – лежал без дела где-то в подвалах под тем самым залом, где они заседали, и только и ждал кого-нибудь, у кого хватит таланта им воспользоваться. Если правильно его применить, он уничтожит мятежников, покорит врагов Британии, рассеет простолюдинов и заставит их вновь взяться за работу. Но для того чтобы повелевать этим посохом, требовался волшебник самого высокого уровня, а Деверокс – не из таких. И потому он, опасаясь за своё положение, держит посох взаперти.

А сам Мэндрейк – смог бы он воспользоваться посохом, получи он такую возможность? Сказать по чести, он этого не знал. Может быть, и да. Он был могущественнейшим из присутствующих – за исключением, возможно, Уайтвелл. Но, с другой стороны, три года тому назад, когда посох попал к нему в руки, он пытался пустить его в ход и потерпел поражение.

Воспоминание об этом поражении и связанное с ним разочарование, вкупе с неуверенностью в себе, отчасти и было причиной той апатии, которая овладела им в последнее время. Он трудился день за днём, и все его труды были тщетны: его окружали сварливые глупцы, неспособные изменить что-то к лучшему. Единственный проблеск надежды сулила охота за изменником Хопкинсом. Быть может, хоть здесь удастся совершить прорыв, добиться ощутимых результатов… Ну что ж, посмотрим, что сумеет обнаружить Бартимеус.

Мортенсен все зудел и зудел. Снедаемый скукой, Мэндрейк что-то калякал в своём блокноте. Прихлёбывал воду. И пристально, оценивающе разглядывал своих коллег по Совету, одного за другим.

Во-первых, премьер-министр. Волосы тронуты сединой, лицо опухло и пошло пятнами от хронической усталости, вызванной тяжёлым положением на фронте. Бремя забот сказывалось на всём его облике, говорил он с запинкой, как бы неуверенно. Только во время бесед о театре в нём пробуждались следы былого воодушевления, той заразительной харизмы, которая так вдохновляла Мэндрейка, когда он был подростком. В другое время он был опасен и мстителен. Не так давно предшественница мистера Коллинза на посту министра внутренних дел, женщина по имени Харкнетт, осмелилась высказаться против проводимой им политики. В тот же вечер за ней явились шесть хорл. Подобные происшествия тревожили Мэндрейка: они говорили о недостатке трезвомыслия, необходимого хорошему лидеру. Кроме того, это было просто неэтично.

За Девероксом сидела Джейн Фаррар. Она почувствовала, что её разглядывают, подняла глаза и улыбнулась. Взгляд у неё был заговорщицкий. Пока Мэндрейк смотрел на неё, она нацарапала несколько слов на клочке бумаги и подвинула записку к нему. «Что-нибудь слышно о Хопкинсе?» Мэндрейк покачал головой, произнёс одними губами: «Рано!», сделал удручённую гримасу и перевёл взгляд на её соседку.

Министр госбезопасности Джессика Уайтвелл в течение нескольких лет пребывала в немилости, но теперь упрямо отвоёвывала своё прежнее положение. Причина была проста: Уайтвелл была слишком могущественна, чтобы её игнорировать. Жила она очень скромно, к богатству не стремилась и все свои силы посвящала тому, чтобы улучшить государственную службу безопасности. Немалая часть недавних вражеских вылазок была подавлена именно благодаря её усилиям. Она ничуть не изменилась: тощая как скелет, с призрачно-белыми колючими волосами. Они с Мэндреиком относились друг к другу с уважительным отвращением.

Слева от неё – мистер Коллинз, самый новый из членов Совета. Это был чрезвычайно вспыльчивый коротышка, смуглый, круглолицый, глаза у него так и сверкали вечным негодованием. Он постоянно подчёркивал, какой ущерб войны наносят экономике, однако же благоразумно воздерживался от требования положить войне конец.

По правую руку от Мэндрейка сидела фракция сторонников войны. Первой была Хелен Малбинди, министр иностранных дел. Она по натуре была человеком мягким и податливым, но в силу своего нынешнего положения сделалась склонна к бурным истерикам и вспышкам гнева, которые обрушивались на головы её подчинённых. Настроение Малбинди легко было определять по её носу: в минуты стресса он делался бледным и бескровным. Мэндрейк не испытывал к ней особого уважения.

За Малбинди восседал Карл Мортенсен, министр обороны, – сейчас он как раз завершал свой доклад. Его звезда уже в течение нескольких лет пребывала в зените: именно он активнее всех выступал за объявление войны Америке, именно его стратегии придерживалась Британия в этой войне. Его жидкие белобрысые волосы оставались длинными (он не снизошёл до того, чтобы подстричься на военный манер), и он по-прежнему уверенно говорил об успехах Британии. Тем не менее ногти у него были сгрызены до основания, и прочие члены Совета взирали на него жадными глазами стервятников.

– Напоминаю всем вам, что мы должны оставаться непреклонны, – говорил Мортенсен. – Наступил решающий момент. Силы мятежников на исходе. Мы же до сих пор ещё не пустили в дело и половины своих ресурсов. Мы можем без труда продолжать кампанию в Америке как минимум ещё год.

Мистер Деверокс, сидевший в своём золочёном кресле, провёл пальцем по попке ангелочка и негромко заметил:

– Ещё год – и вас в этом зале не будет, Карл. – Он улыбнулся из-под своих набрякших век. – Разве что в качестве элемента декора…

Мистер Коллинз хихикнул; госпожа Фаррар улыбнулась ледяной улыбочкой. Мэндрейк уставился на свою ручку.

Мистер Мортенсен побелел, однако же выдержал взгляд премьер-министра.

– Нет, разумеется, так много времени нам не понадобится. Я сказал «год» только для наглядности.

– Год, полгода, полтора месяца – все едино! – гневно произнесла госпожа Уайтвелл. – В течение этого времени наши враги во всём мире будут пользоваться нашей слабостью. Повсюду идут разговоры о мятеже! Империя охвачена волнениями!

– Вы преувеличиваете! – скривился Мортенсен.

Деверокс вздохнул.

– А о чём можете доложить вы, Джессика?

Она чопорно кивнула.

– Благодарю вас, Руперт. Только за сегодняшнюю ночь имели место три независимых друг от друга нападения на нашей собственной земле! Мои волки уничтожили голландский десант на норфолкском побережье, в то время как джиннам Коллинза пришлось отбивать воздушную атаку над Саутгемптоном. Мы предполагаем, что это были испанские демоны, не так ли, Брюс?

Мистер Коллинз кивнул:

– Они были в коротких оранжево-красных плащах с гербами Арагона. Нападавшие забросали центр города своими Инферно.

– А тем временем ещё один отряд демонов разорял один из районов Кента, – продолжала Уайтвелл. – Насколько я понимаю, с этим разобрался мистер Мэндрейк. – Она фыркнула.

– Да, я, – коротко ответил Джон Мэндрейк. – Вражеские силы уничтожены, но у нас нет сведений, откуда именно они явились.

– Очень жаль! – Тонкие белые пальцы Уайтвелл барабанили по столешнице. – Но и без того очевидно: мы имеем дело с общеевропейским явлением, а наши основные силы, которые могли бы его подавить, находятся за океаном.

Мистер Деверокс устало кивнул.

– Да-да, разумеется. Никто не хочет сладкого? – Он огляделся по сторонам. – Нет? Ну, тогда я хочу.

Он кашлянул. Из-за его кресла выступила возникшая ниоткуда высокая серая тень, и призрачные пальцы поставили перед премьер-министром золотой поднос, на котором горкой возвышались румяные пирожки и печенья. Тень отступила и растаяла. Деверокс выбрал себе глазированный пончик.

– М-м, как вкусно! Джейн, будьте так добры, изложите нам нынешнюю ситуацию в стране с точки зрения полиции.

Госпожа Фаррар приняла небрежную позу, которая тем не менее позволяла ей выгодно продемонстрировать свою изящную фигурку.

– Откровенно говоря, положение тревожное. Помимо этих вылазок, с которыми становится все труднее справляться, нам приходится иметь дело ещё и с беспорядками среди простолюдинов. Судя по всему, все большее и большее число людей обретают устойчивость к магическим атакам. На них не действуют иллюзии, они обнаруживают наших шпионов… Под их влиянием народ смелеет, устраивает забастовки и демонстрации. Я считаю, что в перспективе это даже важнее, чем война.

Премьер-министр стряхнул с губ крошки глазури.

– Джейн, Джейн, не отвлекайтесь! С простолюдинами разберёмся в своё время. Они потому и устраивают беспорядки, что идёт война.

И он многозначительно взглянул на мистера Мортенсена.

Госпожа Фаррар склонила голову. Прядка волос изящно упала ей на лоб.

– Разумеется, сэр, это решать вам.

Мистер Деверокс хлопнул себя по колену.

– Конечно мне, кому же ещё! И я решаю, что нам пора сделать небольшой перерыв. Всем кофе и сладостей!

Тень вернулась. Министры более или менее неохотно принимали свои блюда и чашечки с кофе. Джон Мэндрейк ссутулился над чашкой и снова взглянул на Джейн Фаррар. Да, действительно, в Совете они союзники: прочие им не доверяют, Деверокс им благоволит, и судьба давно уже свела их вместе. Но это ничего не значит. Подобные союзы рушатся в мгновение ока, не успеешь «ой!» сказать. Мэндрейку, как всегда, было непросто увязать мощное личное обаяние Фаррар и её холодную и непробиваемую, как кремень, натуру. Он нахмурился: любопытно, что, несмотря на все его самообладание, несмотря на его веру в достоинства власти волшебников, в присутствии таких, как Фаррар, он в глубине души испытывал неуверенность, начинал колебаться, его охватывала тревога. И тем не менее Фаррар была очень хороша собой!

Ну, если уж на то пошло, ему, разумеется, становилось не по себе в присутствии любого из членов Совета. Требовалась вся его внутренняя твёрдость, чтобы не теряться в их обществе. Все они излучали честолюбие, силу, хитрость и вероломство; никто из них не стал бы действовать вопреки собственным интересам. И сам Мэндрейк вёл себя так же, чтобы выжить.

Что ж, может, так и надо? Разве он когда-нибудь видел, чтобы кто-то поступал иначе? Перед его мысленным взором тут же встало лицо Китти Джонс. Смешно! Изменница, бунтовщица, неуправляемая, неуравновешенная, буйная девчонка… Мэндрейк принялся рассеянно рисовать что-то в блокноте – вышла головка с длинными чёрными волосами… Смешно! Как бы то ни было, все равно девчонка мертва. Он поспешно затушевал рисунок.

Но раньше – давным-давно – была ещё его учительница рисования. Госпожа Лютьенс. Странно: он уже не помнил её лица…

– Вы слышали, что я сказал, Джон? – произнёс Деверокс над самым его ухом. Мэндрейк почувствовал, как ему на щеку посыпались мелкие хлопья сахарной пудры. – Мы обсуждали наше положение в Европе. Я спрашивал о вашем мнении.

Мэндрейк вытянулся.

– Прошу прощения, сэр! Э-э… Мои агенты докладывают мне, что в Европе, вплоть до Италии, нарастает недовольство. Насколько мне известно, в Риме имели место мятежи. Однако это не моя сфера…

Суровая, иссохшая, тощая, как палка, Джессика Уайтвелл, министр госбезопасности, нарушила молчание:

– Скорее, моя. Да, в Италии, во Франции, в Испании, в Нидерландах. Всюду одно и то же. Наша армия малочисленна, как никогда. И каков же результат? Инакомыслие, бунты, восстания. Вся Европа на грани взрыва. Все недовольные до единого только и ждут случая, чтобы восстать против нас. Не пройдёт и месяца, как нам придётся вести войну против десяти стран разом.

– Джессика, сейчас не время преувеличивать! – Глаза мистера Мортенсена блеснули сталью.

– Преувеличиваю? Я?! – Госпожа Уайтвелл стукнула по столу костлявой ладонью и встала. – Это будет самый страшный бунт с тысяча девятьсот четырнадцатого года! А где наши силы? В тысячах миль отсюда! Я вам говорю: если мы не будем крайне осмотрительны, мы потеряем всю Европу!

Теперь Мортенсен тоже повысил голос и привстал со своего кресла.

– И что, вы можете предложить какой-то выход, а?

– Разумеется, могу! Надо вывести войска из Америки и вернуть армию домой!

– Что-о?

Мортенсен обернулся к премьер-министру. Лицо у него потемнело от ярости.

– Вы слышали, Руперт? Гнилые призывы к миру! Отсюда всего один шаг до прямой измены!

Стиснутый кулак Джессики Уайтвелл внезапно окутался сизым свечением. Воздух загудел от прилива потусторонней силы. Голос её внезапно сделался тихим и вкрадчивым:

– Карл, не будете ли вы так любезны повторить то, что вы сказали?

Министр обороны застыл, вцепившись в ручки своего великолепного кресла, стреляя глазами из стороны в сторону. Наконец он гневно плюхнулся обратно в кресло. Светящийся кулак госпожи Уайтвелл мигнул и угас. Она подождала ещё несколько секунд, потом села с неторопливостью победительницы.

Прочие министры ухмыльнулись либо нахмурились, смотря на чьей стороне они пребывали.

Мистер Деверокс разглядывал свои ногти; вид у него был несколько скучающий.

Джон Мэндрейк встал. Он не был сторонником ни Мортенсена, ни Уайтвелл, и внезапно он ощутил порыв перехватить инициативу, рискнуть, стряхнуть с себя эту апатию.

– Я уверен, что никто из наших достопочтенных министров не собирался оскорблять своего коллегу и не был столь ребячлив, чтобы обидеться, – сказал он, приглаживая волосы. – Очевидно, что оба правы: беспокойство Джессики вполне оправдано, поскольку положение в Европе становится опасным; нежелание Карла признавать наше поражение также вполне похвально. Мы никак не можем оставить Америку в руках преступников. Я хотел бы предложить решение этой дилеммы.

– Какое же? – На госпожу Уайтвелл его речь особого впечатления не произвела.

– Вывод войск – это не выход, – холодно продолжал Мэндрейк. – Наши враги во всём мире поймут это совершенно превратно. Однако конфликту действительно следует положить конец. Наших демонов для этого недостаточно, как недостаточно – уж простите, мистер Мортенсен, – и наших простых солдат. Нам требуется мощное оружие, какого у американцев нет. Что-то, с чем они справиться никак не смогут. Все просто. Используем посох Глэдстоуна!

Предложение Мэндрейка было встречено гневным рёвом, но он этого ожидал. Он не пытался говорить дальше и вместо этого опустился на место, чуть заметно улыбаясь. Джейн Фаррар перехватила его взгляд и вопросительно приподняла бровь. На лицах прочих волшебников отражались различные степени негодования.

– Это невозможно!

– Дурацкие выдумки!

– Об этом и речи быть не может!

Мало-помалу шум улёгся. Мэндрейк шевельнулся.

– Прошу прощения, – сказал он, – но я не вполне понимаю ваши возражения.

Карл Мортенсен только отмахнулся.

– С посохом никто не пытался работать, никто не знает, на что он способен.

– Им сложно управлять, – сказала Хелен Малбинди.

– Чрезвычайно опасный артефакт, – добавила Джессика Уайтвелл.

– Но в этом-то вся суть! – возразил Мэндрейк. – С помощью посоха Глэдстоун покорил Европу. Мы без труда сделаем то же с Бостоном. Наши друзья в Париже и Риме услышат об этом и снова попрячутся в свои норы. Проблема будет решена. Стоит посоху оказаться за океаном, и на все уйдёт не больше недели. Зачем же хранить посох под замком, когда в нём кроется ключ к успеху?

– Потому что я не считаю нужным его использовать, – отозвался холодный голос. – А моё слово – решающее.

Мэндрейк обернулся к премьер-министру. Тот выпрямился в своём кресле. Лицо Деверокса сделалось резким, обвисшие щеки и подбородок куда-то пропали. Глаза премьера были тусклыми и непрозрачными.

– Возможно, сегодня утром вы получили меморандум, Мэндрейк, – произнёс он. – Посох, вместе с прочими предметами, был перенесён в Зал Сокровищ в этом самом здании. Они окружены стеной защитных заклинаний высшего уровня. Использоваться они не будут. Это ясно?

Мэндрейк заколебался. Он подумал, не попытаться ли настоять на своём. Но потом вспомнил о судьбе госпожи Харкнетт.

– Разумеется, сэр, – начал он. – Но я должен спросить, почему…

– Должны?! Ничего вы не должны!

Лицо премьера внезапно исказилось, глаза сделались огромными и безумными.

– Знайте своё место и не пытайтесь сбивать Совет с толку своими пустыми измышлениями! А теперь молчите, и впредь думайте, прежде чём что-то сказать! И если у меня будет повод вас заподозрить в том, что вы замышляете нечто противоречащее нашей политике, – берегитесь!

Премьер-министр отвернулся.

– Мортенсен, достаньте карты. Расскажите поподробнее о текущем положении дел. Насколько я понимаю, мы загнали мятежников в болота…

– Это было несколько опрометчиво, – вполголоса сказала Джейн Фаррар, идя по коридору вместе с Мэндрейком час спустя. – Тот, кто обладает посохом, владеет подлинным могуществом. Деверокс боится того, что этот человек может сделать с ним.

Мэндрейк угрюмо кивнул. Только ему удалось избавиться от депрессии, как она вернулась.

– Знаю. Но должен же был хоть кто-то сказать об этом вслух! В стране воцаряется хаос. Не удивлюсь, если половина членов Совета что-нибудь да замышляют.

– Давайте сосредоточимся на заговоре, о котором нам известно. О Дженкинсе пока ничего?

– Пока нет. Но ждать осталось недолго. Это дело поручено лучшему из моих джиннов.

Бартимеус 9

Со времён Древнего Египта, когда я оборачивался серебристым коршуном и тенью следовал через барханы пустыни за вторгшимися в страну кушитами, я всегда был и оставался специалистом по выслеживанию. Взять, к примеру, тех же кушитов: они оставляли за собой джиннов в облике шакалов и скорпионов, чтобы те стерегли позади и не дали врагу подкрасться. Однако коршун, летящий высоко в небе на фоне солнца, легко оставался незамеченным. Я нашёл лагерь кушитов, спрятанный среди сине-зелёных эвкалиптов оазиса Харга, и вывел на них войско фараона. Там они и полегли, все до единого.

Вот и теперь я прибег к тому же незаметному, но смертельно опасному мастерству – хотя нельзя не признать, что обстоятельства были несколько менее романтическими. Вместо дикой орды воинов, облачённых в шкуры пум, пришлось иметь дело с сухопарым рыжим секретарём; вместо мучительно-прекрасных пейзажей Сахары – вонючий уайтхоллский проулок. Но, если всего этого не считать, сходство было полным. Ах, ну да – и на этот раз я был не коршуном. Задрипанный воробушек в Лондоне как-то уместнее.

Я сидел на подоконнике и следил за немытым окном напротив. Владелец подоконника, кто бы он ни был, любви к птицам не питал: он вымазал подоконник птичьим клеем, утыкал стальными шипами и накрошил отравленного хлеба. Типичное английское гостеприимство. Хлеб я стряхнул на улицу, клей выжег с помощью небольшого Инферно, пару шипов отогнул в стороны и пристроил между ними своё хилое тельце. Теперь я был настолько слаб, что этот геркулесов труд едва меня не доконал. Страдая от головокружения, я устроился поудобнее и стал следить за своим подопечным.

То, на что я смотрел, никак нельзя было назвать примечательной картиной. Сквозь пыль и копоть на оконных стёклах мне был виден Клайв Дженкинс, сидящий за рабочим столом. Он был тощий, сутулый и довольно хилый: если бы дело дошло до драки между ним и воробушком, я бы, пожалуй, поставил на воробушка. Дорогой костюм сидел на нём неловко, словно старался поменьше прикасаться к хозяину; рубашка была неприятного розовато-сизого оттенка. Лицо у Дженкинса было бледное, немного веснушчатое; маленькие глазки близоруко смотрели сквозь толстые стекла очков, рыжеватые волосы липли к голове, точно сальная шерсть, отчего он смахивал на лису под дождём. Костлявые пальчики без особого энтузиазма барабанили по клавишам пишущей машинки.

Да, по части могущества Дженкинса Мэндрейк не ошибался. Едва заняв своё место на подоконнике, я проверил все семь планов в поисках сенсорных сетей, следящих призм, недреманных очей, преследующих теней, шаров, матриц, тепловых ловушек, пусковых пёрышек, духов, знамений и прочих средств, которые волшебники обычно используют для защиты. Ни следа. На столе у него стояла чашка чая – и ничего больше. Я тщательно разыскивал хоть какие-то признаки сверхъестественной связи с Хопкинсом или кем-то ещё, но секретарь не произносил ни слова и никаких особых знаков не использовал. Тюк-тюк, тюк-тюк по клавишам; время от времени он ещё потирал нос, поправлял очки, почёсывал подбородок. Так прошла вся вторая половина дня. Просто захватывающее зрелище!

Хотя я изо всех сил старался сконцентрироваться на порученном задании, мои мысли то и дело невольно рассеивались, оттого что: а) было ужасно скучно и б) боль, терзающая мою сущность, туманила сознание и мешала сосредоточиться. Это походило на хронический недосып; я то и дело отвлекался и принимался думать о посторонних вещах: передо мной вставали то девушка, Китти Джонс, то мой старый враг, Факварл, занятый заточкой поварского ножа; откуда-то издалека являлся Птолемей – такой, каким онбыл до того, как переменился. И каждый раз мне приходилось силком заставлять себя вернуться в настоящее. Однако Дженкинс по-прежнему сидел и печатал, и ничего не случалось.

Пробило половину шестого, и Дженкинс почти неуловимо переменился. Казалось, его тело наполнилось новой, тайной жизнью. Вся сонность куда-то делась. Ловко и проворно он накрыл машинку чехлом, убрал со стола, собрал несколько пачек документов, перебросил через руку плащ. И вышел из комнаты, скрывшись из виду.

Воробей расправил затёкшее крыло, потряс головой, чтобы унять отупляющую боль позади глазных яблок, и вспорхнул с подоконника. Я пролетел по переулку и очутился над шумным, запруженным Уайтхоллом, по которому медленно пробирались автобусы, а из бронированных фургонов один за другим выскакивали наряды ночной полиции, равномерно распределявшиеся в толпе. Из-за войны последнее время на улицах сделалось неспокойно, и власти не желали рисковать беспорядками в самом центре столицы. Из ниш стоящих вдоль улицы зданий следили за порядком бесы и фолиоты.

В небольшом палисадничке, отделяющем здание департамента внутренних дел от проезжей части, рос грецкий орех. Я присел на его ветку и стал ждать. Подо мной, у ворот, дежурил полисмен. Наконец дверь отворилась и появился Дженкинс. На нём был длинный кожаный плащ, в руке он нёс шляпу. У ворот он кивнул охраннику, предъявил пропуск и вышел. Свернул на север, на Уайтхолл, залихватски нахлобучил шляпу набекрень и неожиданно бодрым шагом влился в толпу.

Выслеживать человека в густой толпе не так-то просто, но для такого опытного сыщика, как я, это не составляет особого труда. Тут главное – не отвлекаться. Я не сводил глаз с верхушки Дженкинсовой шляпы и летел высоко вверху, держась немного поодаль, на случай, если ему придёт в голову обернуться. Нет, конечно, не было почти никаких шансов, что он догадается о слежке, но вы ж меня знаете: я всегда все делаю на совесть. Вам придётся очень сильно попотеть, чтобы сравниться со мной в искусстве преследования^[3K31].

За крышами домов осеннее солнце опускалось за деревья Гайд-парка, в небе висела красивая алая дымка. Воробушек смотрел на неё с одобрением. Она напоминала мне вечера вблизи пирамид, когда джинны ласточками носились вокруг царских гробниц, а…

Снизу донёсся автобусный гудок, и воробей стремительно вернулся в настоящее. А ну, осторожнее! Ты уже почти грезишь наяву. Не забывай: Дженкинс…

Хм.

Я отчаянно озирался во все стороны. Где же эта приметная шляпа? Её нигде не было видно. Может, он её снял? Нет: ни одной лисьей шевелюры тоже не видать. Мужчины, женщины, дети – да. Человеческие отбросы на любой вкус. Но Дженкинса не видать!

Воробей раздражённо щёлкнул клювом. Это все Мэндрейк виноват! Если бы он дал мне отдохнуть хотя бы несколько месяцев, голова у меня работала бы куда лучше. Я бы не отвлекался всё время. Это как в те времена, когда…

Сосредоточься!!! Возможно, Дженкинс сел в автобус. Я стремительно облетел несколько ближайших автобусов, но секретаря в них не было. А это означало, что он либо дематериализовался, либо вошёл в здание… И только тут я заметил паб «Сырная голова», втиснутый между двумя правительственными зданиями, примерно в том самом месте, где и исчез Дженкинс. Поскольку людям редко удаётся дематериализоваться по собственной воле^[3K32], я рассудил, что, вероятнее всего, он всё же зашёл в паб.

Нельзя терять времени! Воробей камнем упал на тротуар и, незамеченный спешащей толпой, прошмыгнул в открытую дверь. Перепрыгивая через порог, я стиснул зубы и сменил облик: воробей превратился в муху, жирную зелёную муху с волосатым брюшком. Вспышка боли от смены облика сделала мой полет хаотичным: я потерял ориентацию, секунду попетлял в дымном воздухе и плюхнулся в винный бокал, который некая леди как раз подносила к губам.

Ощутив движение, она опустила глаза и увидела, как я плаваю на спине в дюйме от её носа. Я пошевелил волосатой лапкой. Леди испустила вопль, достойный бабуина, и отшвырнула бокал. Вино выплеснулось на физиономию мужчине, стоящему у стойки, тот невольно шарахнулся назад и опрокинул ещё двух леди, сидевших на табуретках. Крики, вопли, маханье руками… Просто светопреставление какое-то. Вымокшая в вине жирная зелёная муха приземлилась на стойку, тяжело ударилась, поскользнулась, выровнялась и спряталась за миской с орешками.

Ну что ж, возможно, я проник в паб не столь незаметно, как хотелось бы, но зато, по крайней мере, теперь у меня была возможность оглядеться под шумок. Я протёр свои фасетчатые глаза, спрыгнул со стойки, взмыл вдоль ближайшего столба, подпирающего потолок, плавно проскользнул между пакетиками с чипсами и сухариками и с выгодной позиции под потолком огляделся вокруг.

Вон он, Дженкинс: стоит посреди зала и с энтузиазмом обсуждает что-то с двумя своими приятелями.

Муха подлетела поближе, прячась среди теней, проверила все планы. Ни у одного из людей магической защиты не было, хотя от их одежды несло благовониями и кожа была бледной, как у любого профессионального волшебника. Смотрелась вся троица весьма мешковато: тем двоим их костюмы, как и Дженкинсу, были великоваты и чересчур хороши для них; ботинки слишком остроносые, ватные подплечники слишком толстые. Всем троим было где-то от двадцати до тридцати, насколько я мог судить. Ученики, секретари – ни один не излучал ауры подлинного могущества. Но беседовали они очень оживлённо, их глаза сверкали в темноте «Сырной головы» фанатическим огнём.

Муха села на потолок и свесила голову, прислушиваясь к их словам. Но не тут-то было: в баре стоял такой шум, что ни слова было не разобрать. Я снялся со своего места и как можно незаметнее подлетел поближе, злясь, что рядом нет ни единой стенки. Говорил Дженкинс; я принялся кружить вплотную к нему, достаточно близко, чтобы почувствовать запах лака для волос на его причёске и разглядеть поры на его красном носике.

– … Главное, готовы ли вы к делу? Вы уже сделали свой выбор?

– Бёрк – да. А я нет, – отозвался самый хлипкий из троих, со слезящимися глазами и впалой грудью.

По сравнению с ним Дженкинс был прямо Атлант^[3K33]. Третий, Бёрк, был немногим лучше: кривоногий сморчок с плечами, засыпанными перхотью.

Дженкинс сердито фыркнул.

– Ну так выбирайте побыстрее! Попробуйте заглянуть в Трисмегиста или Портера – в обеих книгах прекрасный выбор.

Хлипкий издал унылое блеянье.

– Да нет, Дженкинс, проблема не в том, что выбор мал. Просто… сколько сил мне придётся в это вложить? Мне бы не хотелось…

– Ты ведь не струсил, а, Уизерс? – спросил Дженкинс с недоброй улыбкой. – Палмер, вон, струсил – помнишь, что с ним стало? Ещё не поздно найти кого-то другого.

– Нет-нет-нет! – поспешно заверил его Уизерс. – Я буду готов, буду! Когда скажешь!

– А что, много ли нас? – спросил Бёрк.

Если Уизерс блеял, точно овца, Бёрк скорее мычал на манер быка, как обычно разговаривают вдумчивые тупицы.

– Нет, – ответил Дженкинс. – Ты же знаешь. Всего семеро. По одному на каждое кресло.

Бёрк разразился негромким икающим смехом. Уизерс присоединился – его смех был октавой выше. Похоже, эта мысль их позабавила.

Но тут осторожность Уизерса снова взяла верх.

– А ты уверен, что до тех пор мы в безопасности?

– Деверокс слишком занят войной, Фаррар и Мэндрейк – брожениями среди простолюдинов. Слишком много всего сразу происходит, чтобы кто-то обратил внимание на нас. – Глаза у Дженкинса сверкали. – А потом, в конце концов, разве хоть кто-то когда-нибудь обращал на нас внимание?

Он помолчал, все трое мрачно переглянулись. Потом Дженкинс снова нахлобучил свою шляпу на голову.

– Ладно, мне пора, – сказал он. – Надо навестить ещё кое-кого. И про бесов тоже не забудьте.

– Но эксперимент-то как же? – Бёрк наклонился к нему вплотную. – Уизерс прав. Нам нужно увидеть доказательства, что он прошёл успешно, прежде чем мы… Ну, ты понимаешь…

Дженкинс расхохотался.

– Будут, будут вам доказательства! Хопкинс лично покажет вам, что никаких побочных эффектов нет. Но, могу вас заверить, зрелище весьма впечатляющее. Для начала…

Хлоп! И моё подслушивание неожиданно оборвалось. Только что я тихонько жужжал над ухом Дженкинса, а в следующий миг на меня, точно гром с неба, обрушилась свёрнутая трубочкой газета. Что за подлое нападение!^[3K34] Я камнем рухнул на пол, беспомощно растопырив лапки. Дженкинс и компания уставились на меня с лёгким недоумением. Мой агрессор, дюжий бармен, весело помахал им газетой.

– Пришиб я её! – улыбнулся он. – У самого вашего уха летала, сэр! И здоровущая какая. Вроде бы им сейчас не сезон, а вот поди же!

– Да, в самом деле, – сказал Дженкинс – Таким мухам сейчас совсем не сезон…

Его глазки сузились, очевидно разглядывая меня сквозь магические линзы, но на всех планах с первого по четвёртый я был просто мухой, так что это ему ничего не дало. Внезапно он занёс ногу, собираясь меня раздавить. Но я увернулся – может быть, чуть резвее, чем следовало бы оглушённой мухе, – и полетел в сторону ближайшего окна.

Очутившись на улице, я не сводил глаз с дверей паба, одновременно исследуя свою пострадавшую сущность. Как это прискорбно, когда джинн, который…^[3K35], может быть повержен свёрнутым куском бумаги! Но, увы, такова печальная истина. Все эти смены облика и непрерывные побои мне отнюдь не на пользу. Мэндрейк! Все это вина Мэндрейка. И он за это заплатит, дайте мне только шанс!^[3K36]

Дженкинс мог заподозрить, что я – не обычное насекомое, и попытаться сбежать, однако же, к моему облегчению, несколько минут спустя он появился в дверях и зашагал дальше по Уайтхоллу. Я понимал, что облик мухи теперь будет казаться ему подозрительным, а потому, стеная от боли, снова обернулся воробьём и полетел следом.

На город спускались сумерки. Волшебник Дженкинс шагал пешком по улочкам центрального Лондона. Ему предстояло ещё три встречи. Первая была назначена в небольшом отельчике неподалёку от Трафальгарской площади. На этот раз я уже не пытался войти, а наблюдал за ним сквозь окно. Он беседовал с узкоглазой женщиной в безвкусном платье. Дальше он прошёл через Ковент-Гарден до Холборна, где вошёл в небольшую кофейню. И снова я счёл разумным держаться на расстоянии, однако же хорошо разглядел человека, с которым он разговаривал. Это был мужчина средних лет, лицом удивительно похожий на рыбу. Губы у него выглядели так, словно он позаимствовал их у трески. Моя память, как и моя сущность, за эти годы сделалась дырявой как решето. И тем не менее было в этом человеке что-то знакомое… Нет, сдаюсь. Не помню, откуда я его знаю.

Однако дело наклёвывалось весьма любопытное. Судя по тому, что мне удалось подслушать, тут явно затевался какой-то заговор. Однако все эти люди выглядели на удивление неподходящими для опасных затей. Никто из них не выглядел ни могущественным, ни расторопным. На самом деле скорее наоборот. Если бы выстроить всех лондонских волшебников на спортплощадке и предоставить капитанам двух футбольных команд отобрать для себя игроков, эти остались бы стоять у стенки вместе с толстым мальчишкой и тем парнем, у которого нога в гипсе. Очевидно, их общая бестолковость являлась частью плана, но я, хоть убей, никак не мог понять, в чём этот план состоит.

И вот наконец мы добрались до обшарпанного кафе в Клеркенвелле. И тут, впервые за всё время, я заметил, что Дженкинс как-то переменился. До сих пор он держался беззаботно, уверенно, небрежно; теперь же он, прежде чем войти, остановился перед дверью, словно набираясь духу. Пригладил волосы, поправил галстук и даже достал из кармана маленькое зеркальце, чтобы изучить прыщ на подбородке. И только потом вошёл.

А вот это уже интересно! Значит, сейчас ему предстоит разговаривать не с низшими и не с равными. Быть может, внутри его ждёт сам таинственный мистер Хопкинс… Надо посмотреть!

А это означало, что мне придётся препоясать свои тощие воробьиные чресла и сменить облик.

Дверь кафе была закрыта, окна тоже. Из маленькой щёлки под дверью сочился луч жёлтого света. Застонав от отчаяния, я обернулся извилистой струйкой дыма, которая устало просочилась в щель.

Тёплый, душный запах кофе, сигарет и жареного бекона. Кончик струйки заглянул под дверь, поднялся повыше и огляделся. Всё казалось слегка размытым – после трансформации глаза у меня видели ещё хуже обычного, – однако же я разглядел Дженкинса. Он садился за дальний столик, где его ждал какой-то тёмный силуэт.

Струйка дыма проползла через комнату, держась у самого пола, осторожно петляя между ножек стульев и ног посетителей. Мне пришла в голову неприятная мысль; остановившись под одним из столов, я отправил вперёд Импульс, проверяя, нет ли там враждебной магии^[3K37]. Дожидаясь его возвращения, я пытался разглядеть соседа Дженкинса, но тот сидел ко мне спиной и никаких подробностей я не видел.

Импульс вернулся – густо-оранжевый, с красными прожилками. Я мрачно смотрел, как он тускнеет. Значит, магия тут действительно присутствует, и магия неслабая.

И что мне теперь делать? Если я в страхе удеру из кафе, это ничем не поможет мне узнать о планах Дженкинса, а между тем для меня это единственный способ обеспечить себе отдых. Если тёмная фигура – действительно Хопкинс, я могу потом его выследить, вернуться к Мэндрейку – и на рассвете буду уже свободен. Как бы то ни было, чего бы это ни стоило, придётся остаться.

Ну ладно, как говорится, без труда и риска и стены Праги не строились^[3K38]. Безмолвно извиваясь, струйка дыма пробиралась между столов, подползая все ближе и ближе к тому месту, где сидел Дженкинс. У предпоследнего столика я собрал свои силы в складке полиэтиленовой скатерти, потом осторожно выглянул наружу.

Теперь тёмная фигура была видна мне лучше, хотя она по-прежнему сидела ко мне спиной. Вдобавок этот человек был одет в длинное пальто и широкополую шляпу, скрывавшую его лицо.

Дженкинс сделался восковым от напряжения.

– … А Лайм вернулся из Франции сегодня утром, – говорил он^[3K39]. – Все они готовы. С нетерпением ждут сигнала.

Он опасливо кашлянул. Его собеседник не произнёс ни слова. От него исходила смутно знакомая магическая аура. Я порылся в своих затуманенных мозгах. Где я такое уже видел?

За моим столом вдруг что-то мелькнуло. Дымок мгновенно свернулся, как мимоза, – но всё было в порядке. Мимо меня прошёл официант с двумя чашками кофе. Он брякнул их на стол перед Дженкинсом и тем, вторым, и удалился, фальшиво насвистывая.

Я снова принялся следить за соседним столиком. Дженкинс отхлебнул кофе. Он молчал.

За второй чашкой протянулась рука – большая рука; её тыльная сторона была покрыта странным сплетением тонких белых шрамов.

Я смотрел, как эта рука взяла чашку, аккуратно подняла её со стола. Голова немного опустилась – неизвестный собирался отхлебнуть. Я увидел массивный лоб, орлиный нос, жёсткую подстриженную бородку. И только тут – слишком поздно – вспомнил все.

Наёмник отхлебнул кофе. Я поспешно спрятался в тень.

Дело в том, что наёмника этого я знал. Наши пути пересекались дважды, оба раза мы с ним не сошлись во мнениях и сделали все, чтобы разрешить свои разногласия цивилизованными методами. Но как я ни пытался раздавить его статуей, разнести на куски Взрывом или, как в последнюю нашу встречу, попросту подпалить и спустить с горы, наёмник, судя по всему, не понёс от того ни малейшего ущерба. Сам же он, со своей стороны, бывал неприятно близок к тому, чтобы убить меня с помощью различных серебряных предметов. И вот теперь, когда я слаб, как никогда, я снова встретился с ним! Это заставило меня призадуматься. Нет, не то чтобы я его боялся, разумеется нет. Назовём это лучше обоснованными опасениями.

На нём, как и всегда, были древние кожаные сапоги, потёртые и поношенные, от которых так и разило магией^[3K40]. Быть может, они-то и подействовали на мой Импульс. Семимильные сапоги, способные преодолевать огромные расстояния в мгновение ока, – в самом деле большая редкость, а в сочетании с небывалой устойчивостью этого мужика и его ассасинской подготовкой они делали его чрезвычайно опасным врагом. Так что я был весьма рад, что могу спрятаться в складках скатерти.

Наёмник осушил свою чашку одним глотком^[3K41] и снова опустил оплетённую шрамами руку на стол. Он заговорил:

– Значит, все они отобраны?

Да, все тот же знакомый голос: спокойный, неторопливый и глубокий, как океан.

– Да, сэр, – кивнул Дженкинс. – И их бесы тоже. Надеюсь, этого будет достаточно.

– Остальное обеспечит наш главный.

Ага! Вот и дошло до дела! «Главный»! Интересно, Хопкинс ли это или кто-то ещё? Голова у меня гудела от боли, и слушать было непросто. Лучше подобраться поближе… Дымок принялся потихоньку выползать из-под стола.

Дженкинс отхлебнул ещё кофе.

– Должен ли я сделать что-то ещё, сэр?

– Пока нет. Фургоны я обеспечу сам.

– А как насчёт цепей и верёвок?

– И с ними тоже разберусь. У меня имеется… опыт по этой части.

Цепи! Верёвки! Фургоны! Если взять всё это вместе – что получится? Нет, понятия не имею.

Однако мне казалось, что дело тут нечисто. В возбуждении я подполз ещё чуть-чуть поближе.

– Ступайте домой, – сказал наёмник. – Вы неплохо потрудились. Я сейчас доложу обо всём мистеру Хопкинсу. Дело набирает обороты.

– А что, если мне потребуется с ним связаться? Он по-прежнему в «Амбассадоре»?

– Пока что да. Но не делайте этого без крайней необходимости. Не следует привлекать к себе внимание.

Струйка дыма под соседним столом готова была бы завязаться узлом от восторга, если бы её сущность не сделалась настолько неподатливой. «Амбассадор» – это наверняка отель или что-нибудь в этом духе. А это означает, что у меня есть адрес Хопкинса – именно то, что требовалось Мэндрейку! Свобода почти у меня в руках! Как уже было сказано, я, возможно, был не в лучшей форме, но, когда речь идёт о слежке, я ошибок не делаю!

Дженкинс сделался несколько задумчивым.

– Кстати, сэр… Я только что вспомнил… Сегодня вечером, когда я разговаривал с Бёрком и Уизерсом, рядом с нами кружила муха. Возможно, это была самая обычная муха, но…

Голос наёмника звучал как отдалённый гром.

– Да? Вот как? И что же вы предприняли?

Дженкинс поправил свои кругленькие очочки – это был признак тревоги, и я его вполне понимаю. Наёмник был на добрый фут выше его и почти вдвое шире в плечах. Он легко мог бы одним ударом сломать Дженкинсу хребет.

– Я очень тщательно осматривался вокруг во время дальнейших переговоров, – выдавил он, – но ничего не видел…

Натурально! Струйка дыма под столом самодовольно усмехнулась.

– Кроме того, я попросил моего беса, Траклета, следить за мной издали и потом доложить о том, что он видел.

Ага. Вот это уже нехорошо. Я шмыгнул назад, подальше от них, и принялся осматриваться по сторонам, заглядывая между ножек стульев, проверяя все планы. На первом – ничего. Да и что я должен был увидеть, кроме крохотного паучка, медленно ковылявшего по полу. Он заглядывал под каждый стол, его глазки так и сверкали. Я поднялся повыше, чтобы меня было не видно, завис в тени. И стал ждать.

Паучок все полз и полз, подбираясь к моему столику. Он прополз под ним… мгновенно заметил меня и вздыбился на задних лапках, собираясь поднять тревогу. Струйка дыма ринулась вниз и окутала паучка. Короткая борьба, отчаянный писк…

И струйка дыма снова поднялась вверх. Поначалу она двигалась медленно, неуклюже извиваясь, как питон после сытной трапезы, но быстро набрала скорость^[3K42].

Я посмотрел назад. Заговорщики собирались расходиться: наёмник уже встал, Дженкинс остался сидеть – очевидно, ждал появления своего беса^[3K43]. Пора было принимать решение.

Мэндрейк велел мне выяснить местонахождение Хопкинса и узнать, что он замышляет. Первую половину задачи я считай что выполнил. И я вполне мог бы прямо отсюда отправиться к своему хозяину, доложить обо всём, что узнал, и потребовать полагающегося мне по праву отпуска. Но беда в том, что Мэндрейк не особо уважал чьи-то там «права», а мои – тем более. Он уже не раз меня разочаровывал. Так что лучше подстраховаться: свалить на него такую гору информации, чтобы ему просто ничего не оставалось, как скромно поблагодарить меня и проводить в пентакль.

А между тем наёмник прямо сейчас направлялся к Хопкинсу.

Струйка дыма свернулась под столом, точно пружина. Я следил за расположенным поблизости участком пола. Ничего… ничего… И вот в поле моего зрения появились два сапога, старых коричневых кожаных сапога, потёртых и поцарапанных.

В тот момент, когда сапоги проходили мимо, я развернулся, метнулся – и в броске тут же снова сменил облик.

Наёмник величественным шагом вышел за дверь. Его пальто слегка шуршало, негромко побрякивало оружие, которым он был увешан. На правом сапоге сидела цепкая ящерка с длинными коготками.

Снаружи уже совсем стемнело. Поодаль, на шоссе, проехало несколько машин. Прохожих на улице было немного. Наёмник захлопнул за собой дверь кафе, отошёл на пару шагов в сторону, остановился. Ящерка крепче вцепилась в сапог. Я знал, что сейчас будет.

Гудение магии, вибрация, сотрясшая мою сущность до самой сердцевины. Сапог, на котором я сидел, поднялся, наклонился, снова ступил на землю – это был всего один шаг, но все вокруг – улица, ночь, светящиеся окна кафе – слилось в одну размытую полосу. Ещё один шаг, ещё… Светящаяся полоса мерцала; я смутно ощущал здания, людей, выхватывал обрывки уличного шума, но, впрочем, я был слишком занят тем, чтобы держаться изо всех сил: семимильные сапоги неслись вперёд без оглядки на нормальное пространство и время. Я как будто снова очутился в Ином Месте. Эта прогулка даже доставила бы мне удовольствие, если бы при этом с моих конечностей не отрывались мельчайшие частицы сущности, уносившиеся прочь, точно пепел из костра. И даже несмотря на то, что я не так давно подкрепился, мне становилось трудно поддерживать жизнеспособный облик.

На третьем шаге сапог остановился. Размытые огни мгновенно сконцентрировались и превратились в новое место в другой части Лондона, в нескольких милях от того кафе. Я дождался, пока у меня перестанет плыть перед глазами, потом осмотрелся вокруг.

Мы находились в одном из парков неподалёку от Трафальгарской площади. С наступлением вечера городские простолюдины стягивались сюда, чтобы немного расслабиться и забыться. Добросердечные власти помогали им в этом: в течение тех месяцев, когда военные дела шли всё хуже, они ежедневно устраивали все более шумные празднества, чтобы народ веселился и поменьше задумывался о происходящем.

Вдалеке от нас, в центре парка, сиял большой Хрустальный дворец, изумительное нагромождение куполов и башенок, переливающихся всеми цветами радуги. Он был сооружён ещё в первый год войны, из двадцати тысяч изогнутых стеклянных пластин, посаженных на железный каркас, и со временем туда напихали закусочных, аттракционов, медвежьих ям и паноптикумов. Это место было популярно среди простолюдинов и куда менее популярно среди джиннов. Нам совсем не нравилось такое обилие железа.

По парку были разбросаны и другие павильоны, неравномерно освещённые цветными бесовскими фонариками, развешанными среди деревьев. Здесь проносились вагончики американских горок, вертелись карусели, поодаль, в «Замке султана», знойные красотки плясали перед толпой пьяных простолюдинов^[3K44]. Вдоль центральной аллеи были расставлены бочки с вином и элем, и на вертелах жарились меланхоличные быки. Именно туда-то и направился наёмник – уже обычным, человеческим шагом.

Мы миновали «Уголок изменников», где над толпой зевак болталось несколько мятежников в стеклянном ящике. Рядом с ними, в соседней призме, висел жуткий чёрный демон, видимый на первом плане. Демон рычал и бросался на стенки, грозя кулаком напуганным простолюдинам. Дальше были устроены подмостки. Над ними висел транспарант с названием пьесы: «Победа над предателями из колоний». Актёры бегали по сцене, излагая официальную версию событий с помощью резиновых мечей и демонов из папье-маше. Повсюду, куда ни глянь, улыбчивые барышни раздавали бесплатно свежие выпуски «Подлинных рассказов о войне». Среди всего этого шума, света и непрестанной толкотни было просто невозможно мыслить разумно, не говоря уже о том, чтобы выдвигать какие-то последовательные аргументы против войны^[3K45].

Я-то все это уже видел, и не один раз. Теперь я всецело сосредоточился на том, чтобы цепляться за наёмника, который свернул с центральной аллеи и шагал через неосвещённые газоны к искусственному озеру, раскинувшемуся среди деревьев.

Озерцо было небольшое: днём оно наверняка бывало густо засижено утками, а среди птиц плавали ребятишки во взятых напрокат лодчонках; однако ночью оно выглядело довольно безмолвным и таинственным. Его берега терялись во тьме и зарослях тростников. Над водой висели мостики в восточном стиле, ведущие на безмолвные островки. На одном из островков высилась китайская пагода. Перед пагодой была деревянная веранда, висящая над самой водой.

Именно туда торопливо направился наёмник. Он прошагал по изящному мостику, гулко топая по дощатому настилу. Впереди, на тёмной веранде, виднелась фигура человека, который явно ожидал нас. Над головой его, на более высоких планах, бдительно парили мрачные тени.

Так, пора проявить осторожность. Если я останусь сидеть на сапоге, меня быстро заметит даже самый слабоумный бес. Однако это не помешает мне подобраться поближе и подслушать разговор. Под мостиком виднелись заросли тростника, густые и чёрные. Идеальное место для засады! Ящерка отцепилась от сапога, прыгнула и плюхнулась в тростники. Несколько секунд спустя, после ещё одной болезненной смены облика, маленькая зелёная змейка поплыла к острову, пробираясь между гниющих стеблей.

Сверху донёсся голос наёмника, негромкий и почтительный:

– Добрый вечер, мистер Хопкинс!

Просвет в тростниках. Змейка обвилась вокруг обломанной ветки, торчащей из воды, и поднялась повыше, вглядываясь в сторону веранды. Там стоял наёмник, а рядом с ним – другой человек, невысокий, сутуловатый. Человек похлопал наёмника по руке в знак дружеского приветствия. Я напряг усталые глаза. На краткий миг передо мной мелькнуло его лицо: вялое, невыразительное, совершенно незапоминающееся. Так почему же в нём было нечто, показавшееся ужасно знакомым и заставившееся меня содрогнуться?

Оба отошли вглубь веранды и скрылись из виду. Яростно бранясь, змейка принялась ломиться дальше, изящно извиваясь меж тростников. Ещё чуть-чуть… Если я смогу услышать голос Хопкинса, хоть малейший намёк…

Внезапно десять тростниковых стеблей шевельнулись, и от стены тростников отделились пять высоких серых теней. Десять ног-тростинок согнулись и распрямились. Всё произошло совершенно беззвучно: только что я был на озере совершенно один, а в следующий миг пять цапель ринулись на меня, точно серо-белые призраки, щёлкая клювами-мечами и сверкая красными глазами. Размахивающие крылья били по воде, отрезая пути к отступлению, когти целились в отчаянно извивающуюся змейку, клювы готовились пронзать и хватать… Я извернулся и быстрее мысли нырнул под воду. Однако цапли оказались ещё проворнее: один клюв вцепился мне в хвост, второй сомкнулся на моём теле у самой головы. Две цапли взмахнули крыльями и поднялись в воздух, а я болтался между ними, точно червяк.

Я проверил своих противников на всех семи планах – это были фолиоты, все пятеро. При нормальных обстоятельствах я бы разукрасил полгорода их шикарными перьями, но в моём нынешнем состоянии и с одним-то бороться было рискованно. Я почувствовал, как моя сущность начинает рваться…

Я боролся, выдирался и извивался. Я плевался ядом направо и налево. Гнев переполнял меня, придавая немного сил. Я сменил облик, сделавшись ещё меньше, превратившись в крошечного скользкого угря. Угорь выскользнул из клювов и полетел вниз, в спасительную воду.

Ещё один клюв.

Щёлк! И вокруг воцарилась тьма.

Вот ведь некстати! Не так давно я сожрал того беса, а теперь проглотили меня самого! Вокруг заклубилась чуждая сущность. Я чувствовал, как она начинает разъедать мою собственную^[3K46].

Выбора не было. Я собрал всю свою силу и использовал Взрыв.

Получилось слишком шумно и слишком грязно, но желаемого эффекта я добился. Мелкие кусочки фолиота дождём полетели вниз, и я полетел вместе с ними, в облике крохотной чёрной жемчужины.

Жемчужина плюхнулась в воду. Четыре оставшихся цапли тут же устремились следом, сверкая огненными глазами, вытянув клювы в пылу погони.

Я позволил себе стремительно уйти на дно, в грязь, за пределы их досягаемости, туда, где придонный ил и сплетение гнилых мёртвых стеблей тростника надёжно укрыли меня на всех семи планах.

Я то терял сознание, то вновь приходил в себя. Я был близок к тому, чтобы лишиться чувств. Нет, отключаться нельзя, тогда меня точно отыщут! Надо бежать, вернуться к хозяину. Сделать последнее усилие – и ускользнуть.

Гигантские ноги бродили во мраке вокруг меня; клювы-копья прошивали воду, точно пули. В тростниках приглушённым эхом разносилась брань цапель. Маленький покалеченный головастик вывернулся из тины и, извиваясь, поплыл к берегу, оставляя за собой кусочки умирающей сущности. Добравшись до края озера, он нарушил все сроки развития, превратившись в чахлую лягушку с недоразвитой лапкой и унылым ртом. Лягушка со всей доступной ей скоростью поскакала в траву.

Я был уже на полпути к аллее, когда фолиоты наконец меня заметили. Должно быть, один из них взлетел повыше и заметил, как я хромаю прочь. С хриплыми криками цапли взмыли с озера и спикировали в тёмную траву.

Одна нанесла удар. Лягушка отчаянно скакнула прочь, и клюв вонзился в землю.

Скорей на дорогу, в толпу! Лягушка металась туда-сюда, между ногами, под лотками, перепрыгивая с голов на плечи, с корзин на детские коляски, отчаянно квакая и булькая, пялясь вокруг безумными выпученными глазами. Мужчины кричали, женщины визжали, дети изумлённо ахали. Цапли неслись следом, сверкая перьями, размахивая крыльями, ослеплённые жаждой крови. Они сносили ларьки, переворачивали винные бочки. Перепуганные собаки с воем разбегались во тьму. Людей фолиоты сметали, точно кегли. Пачки «Подлинных рассказов о войне» разлетались во все стороны – часть листков попадала в вино, часть налипла на жаркое на вертелах.

Загнанная амфибия выпрыгнула прямо на уличную сцену, под свет ярких бесовских фонарей. Один актёр упал прямо в объятия другому, они толкнули третьего, и тот ласточкой полетел в толпу. Преследуемая по пятам кровожадной цаплей, лягушка сиганула в люк и мгновением позже появилась из соседнего люка, усевшись на голову картонному гоблину. Оттуда лягушка прыгнула на транспарант, вцепившись в него перепончатыми лапками. Цапля вынырнула снизу, щёлкнула клювом и разодрала транспарант пополам. Полоска материи упала вниз, качнулась над сценой, как лиана в джунглях, и перенесла лягушку через боковую аллею, прямо к стеклянному кубу, где был заточен пленный демон.

К этому времени я уже плохо понимал, кто я и что делаю. На самом деле моя сущность стремительно распадалась: я уже еле видел, мир был заполнен какофонией бессвязных звуков. Я бездумно прыгал вперёд, меняя направление с каждым прыжком, пытаясь увернуться от грядущей атаки.

Ну и разумеется, в конце концов один из моих преследователей потерял терпение. Наверное, он попытался применить Конвульсии. Как бы то ни было, я отскочил в сторону. Я не видел, как заклятие ударило в куб, не слышал, как стекло треснуло. Короче, я ни в чём не виноват. Я тут совершенно ни при чём. Я даже не видел, как огромный чёрный демон скорчил изумлённую гримасу и вонзил длинные кривые ногти в образовавшуюся трещину. Я не слышал ни жуткого треска, с которым стекло разлетелось вдребезги, ни воплей и визгов толпы: демон ринулся прямо на них. Я ничего этого не замечал. Я слышал только бесконечный топот погони, чувствовал только, как моя сущность размякает и растекается с каждым отчаянным прыжком. Я умирал, но останавливаться было нельзя. Меня преследовала ещё более быстрая смерть.

Китти 11

Наставник Китти взглянул на неё с дивана – одинокого островка в море разбросанных бумаг, плотно исписанных его мелким почерком. Он грыз колпачок шариковой ручки, и на губах у него виднелись синие следы пасты. Он заморгал, слегка удивлённо.

– Я и не думал увидеть тебя сегодня вечером, Лиззи! Мне казалось, тебе надо на работу.

– Я и пойду на работу, сэр, только попозже. А сейчас…

– Скажи, ты нашла оригинал «Desiderata Curiosa» Пека? И как насчёт «Анатомии меланхолии»? Не забудь, мне был нужен четвёртый том!

– Извините, сэр, – привычно соврала Китти. – Ни того ни другого я не отыскала. Сегодня библиотека закрылась раньше обычного. Там поблизости были какие-то беспорядки – демонстрация протеста простолюдинов, – и вход на всякий случай закрыли. Меня выставили прежде, чем я успела найти ваши книги.

Мистер Баттон раздражённо фыркнул и ещё сильнее укусил ручку.

– Как это некстати! Простолюдины протестуют, говоришь? Что же дальше-то будет? Лошади начнут сбрасывать с себя упряжь? Коровы откажутся доиться? Этим несчастным следовало бы знать своё место!

Он подчёркивал каждую фразу, делая выпады ручкой. Потом смущённо посмотрел на девушку. – Ты не обижайся, Лиззи…

– Я и не обижаюсь, сэр. Сэр, кто такой Птолемеус?

Старик устало потянулся и заложил руки за голову.

– Птолемеус – это Птолемей. Весьма примечательный волшебник. – Он жалобно взглянул в её сторону: – Лиззи, у тебя не найдётся времени поставить чайник прежде, чем ты уйдёшь?

– Он был египтянин? – не отставала Китти.

– Ну да, египтянин, хотя имя у него, разумеется, греческое. Изначально же его род происходил из Македонии. Ты молодец, Лиззи! Многие ли из протестующих простолюдинов знают о таких вещах?

– Я хотела бы почитать что-нибудь из его трудов, сэр.

– Сложновато тебе будет это сделать, он ведь писал по-гречески. В моей библиотеке есть его главный труд: «Око Птолемея». Это обязательная литература для любого волшебника, потому что там очень подробно описан механизм вытягивания демонов из Иного Места. Стиль, кстати, весьма прохладный. Остальные его труды известны как «Апокрифы». Я, кажется, даже помню, как ты принесла их мне от Гирнека, в первый раз, как ты здесь появилась… Очень странные тексты, изобилующие самыми эксцентрическими идеями. Так как насчёт чая?

– Сейчас поставлю чайник, – сказала Китти. – А можно мне, сэр, пока он не закипел, почитать что-нибудь об этом Птолемее?

– Господи, ну у тебя и причуды! Да вон, в «Книге имён» должна быть статья о нём. Ты ведь знаешь, на какой она полке?

Китти поспешно читала статью, пока чайник надрывался и гремел крышкой у неё за спиной.

Птолемеус Александрийский (твор. ок. 120 до н. э.). Отрок-волшебник, отпрыск правящей династии Птолемеев, племянник Птолемея VIII и двоюродный брат наследного принца (позднее Птолемея IX). Большую часть своей короткой жизни он провёл в Александрии, работая в Великой библиотеке, однако подробности его биографии остаются неизвестными. Будучи чрезвычайно способным, он ещё в ранней юности прославился как могущественный волшебник. Насколько известно, его кузен считал, что популярность П. среди простонародья угрожает его собственному положению, и не раз предпринимал попытки его убить.

Обстоятельства смерти П. неизвестны, но очевидно, что до взрослых лет он не дожил. Возможно, он был убит, возможно, скончался по причине слабого здоровья. В одном александрийском манускрипте упоминается о том, что его состояние внезапно ухудшилось в результате «трудного путешествия», хотя это расходится с другими свидетельствами, утверждающими, что он никогда не покидал пределов города. Определённо известно, что к тому времени, как его дядя скончался и на трон взошёл его кузен (116 до н. э.), П. был уже мёртв, так что вряд ли он дожил до двадцати лет. Его труды оставались в Александрийской библиотеке более трехсот лет. В течение этого времени их изучал Тертуллиан и другие римские волшебники. Часть его работ была опубликована в Риме как знаменитое «Око Птолемея». Оригинальные рукописи погибли во время великого землетрясения и пожара в третьем веке. Сохранившиеся фрагменты собраны в его «Апокрифах». Фигура Птолемея представляет немалый исторический интерес, поскольку именно ему приписывается изобретение ряда приёмов, в том числе Стоического Надреза и Щита Мулеров (оба использовались в вызываниях вплоть до времён Лёва), а также странных умозрительных идей, в частности о «Вратах Птолемея». И все это, невзирая на юность; если бы П. дожил до зрелых лет, он, несомненно, мог бы считаться одним из величайших волшебников в мире. Среди демонов, с которыми, как рассказывают, он был связан необычайно тесно, были: Аффа (t), Рехит или Нехо (tt), Мефис (t), Пенренутет (t).

t – уничтожен;

tt – судьба неизвестна.

Когда Китти принесла чай, мистер Баттон рассеянно улыбнулся ей.

– Ну что, нашла, что искала?

– Даже не знаю, сэр. Но у меня есть вопрос. Насколько демонам свойственно принимать облик своих хозяев?

Волшебник положил ручку.

– Ты имеешь в виду, чтобы подразнить или сбить их с толку? Да сколько угодно! Это очень старый фокус, одна из древнейших известных уловок, и он гарантированно выбивает из колеи неопытных магов. Что может быть неприятнее, чем оказаться лицом к лицу с призраком самого себя, особенно если эта тварь насмехается над тобой! Помнится, Розенбауэр из Мюнхена был так расстроен точным подражанием своим излюбленным ужимкам, что швырнул на пол помаду и выбежал из круга, с самыми печальными последствиями. Мне самому приходилось наблюдать, как моё собственное тело медленно разлагается, превращаясь в гниющий труп, причём всё это сопровождалось самыми ужасающими звуковыми эффектами, в то время как я пытался расспросить демона о принципах критской архитектуры. Мне остаётся только гордиться тем, что мои записи оказались более или менее связными. Ты ведь это имела в виду?

– Ну… вообще-то нет, сэр.

Китти перевела дух.

– Я хотела знать, бывает ли такое, чтобы джинн принимал облик своего хозяина из… ну, из уважения или даже из любви к нему. Потому что ему приятно носить этот облик.

Старик наморщил нос.

– О нет, это вряд ли!

– Ну, в смысле, после того, как волшебник уже умер.

– Дорогая моя Лиззи! Если волшебник, о котором идёт речь, был необычайно страшен или уродлив, демон может использовать его облик, чтобы пугать других людей. Насколько я помню, Зарбустибал Йеменский появлялся таким образом в течение некоторого времени после своей кончины. Но из уважения? Ни в коем случае! Это предполагает существование совершенно беспрецедентных отношений между хозяином и рабом! Только прост… извини… только такому неопытному человеку, как ты, могла прийти в голову настолько странная идея! Нет, ну надо же!

И он, хихикая себе под нос, протянул руку к чашке с чаем.

Китти направилась к двери.

– Спасибо, сэр, вы мне очень помогли. Кстати, а что такое «Врата Птолемея»?

С дивана, где сидел старый волшебник, заваленный бумагами, раздался тяжкий стон.

– Что это такое? Смехотворная выдумка, вот это что такое! Миф, фантазия, ерунда на постном масле! Побереги своё любопытство для более серьёзных тем. Ступай, мне пора работать. Мне не до измышлений глупых помощников. Ступай, ступай! Врата Птолемея, тоже ещё… – Он поморщился, капризным жестом отсылая её прочь.

– Но…

– Лиззи, тебе, кажется, пора на работу!

Сорок минут спустя Китти сошла с автобуса на набережной. На ней было плотное чёрное фланелевое пальто, она деловито жевала сэндвич. В кармане лежали документы на её второе подложное имя – Клара Белл.

Небо темнело, хотя несколько низких облачков все ещё светились грязно-жёлтым отсветом городских огней. За парапетом темнела далёкая Темза, усохшая на время отлива. Китти прошла над широкой серой отмелью, где среди камней и мусора бродили цапли. Было холодно. Сильный бриз дул в сторону моря.

На повороте реки мостовая внезапно поворачивала перпендикулярно Темзе: путь ей преграждало обширное здание с крутыми крышами и стрельчатыми окнами мансард. Стены здания были оплетены тяжёлыми чёрными балками; кое-где светились окна, щедро озаряя улицу и тёмные воды реки. Второй этаж со всех сторон нависал над первым, местами ровно и зловеще, местами косо, как будто вот-вот обрушится. На горизонтальном штыре покачивалась выгоревшая зелёная вывеска, такая старая, что надпись уже не читалась. Но в этом и не было нужды: «Лягушку» все местные знали и так. «Лягушка» славилась своим пивом, мясом и еженедельными состязаниями доминошников. Именно здесь и трудилась Китти по вечерам.

Девушка нырнула под низкую арку и прошла по тёмному, хоть глаз выколи, проулку во двор паба. Войдя, она взглянула наверх. У карниза висел тусклый красный светлячок. Если смотреть на него в упор, его очертания делались размытыми и нечёткими, но если взглянуть краем глаза, становилось отчётливо видно, что это маленький аккуратный следящий шар.

Китти не обратила внимания на шпиона. Она направилась к двери, укрытой от непогоды древним, почерневшим от старости навесом, и вошла в трактир «Лягушка».

Яркий свет в пабе заставил её зажмуриться. Тёмные окна были задёрнуты занавесками, в камине полыхал огонь. Огненные отсветы прыгали в рядах стаканов, выстроенных на барной стойке; хозяин, Джордж Фокс, деловито протирал их один за другим. Он кивнул Китти, которая протиснулась мимо, чтобы повесить сумку на вешалку.

– Не торопишься ты, Клара! Ох не торопишься!

Китти взглянула на часы.

– Да ведь до открытия ещё минут двадцать!

– Двадцати-то минут может и не хватить.

Китти нацепила шляпу на крючок.

– Да ладно, управлюсь. Давно он тут? – добавила она, мотнув головой в сторону двери.

– Пару часов. Как обычно. Просто пытается нас запугать.Отсюда не слышно. Он не помешает.

– Ладно. Давай тряпку.

В руках у Китти все так и горело: через пятнадцать минут зал был чист и готов к приёму гостей, стаканы протёрты, столы вылизаны и расставлены по линеечке. Китти расставила на стойке над краном десяток кувшинов, и Сэм, бармен «Лягушки», принялся наполнять их светло-коричневым пенистым пивом. Китти разложила последние коробки с домино, вытерла руки об штаны, сняла с крючка фартук и заняла своё место за стойкой. Джордж Фокс отворил входную дверь и впустил посетителей.

Репутация «Лягушки» обеспечивала трактиру постоянно меняющуюся клиентуру. Вот и сегодня Китти приметила нескольких новых лиц: высокий джентльмен с военной выправкой, улыбчивая пожилая леди, которой все никак не сиделось на стуле, молодой блондин с усами и бородкой. Послышался знакомый стук костяшек, воцарилась обычная благодушная атмосфера. Китти одёрнула фартук и принялась сновать между столиков, принимая заказы.

Прошёл час. На тарелках у локтей посетителей лежали остатки толстых сэндвичей с горячей говядиной. Когда все насытились, интерес к домино быстро увял. Костяшки по-прежнему были разложены на столах, на случай, если вдруг нагрянет полиция, однако теперь игроки выпрямились и подобрались, как-то вдруг протрезвев и сосредоточившись. Китти наполнила несколько последних стаканов и вернулась за стойку. Человек, сидевший у камина, медленно поднялся на ноги.

Он был стар и хрупок, согбен годами. Все присутствующие мгновенно затихли.

– Друзья, – начал он, – за эту неделю ничего примечательного не произошло, так что я вскоре предоставлю всем желающим возможность высказаться. Но для начала я, как всегда, хотел бы поблагодарить нашего хозяина, мистера Фокса, за предоставленное гостеприимство. Быть может, для начала стоит выслушать Мэри, у которой имеются новости о положении в Америке?

Он сел. Из-за соседнего столика поднялась женщина с худым, усталым лицом. На взгляд Китти, ей не было ещё и сорока, хотя в её волосах густо пестрела седина.

– Вчера поздно вечером пришёл торговый корабль, – начала женщина. – Его последняя стоянка была в Бостоне, в зоне военных действий. Сегодня утром его команда завтракала в нашем кафе. Они рассказали нам, что последнее наступление британцев провалилось – Бостон по-прежнему в руках американцев. Наша армия отступила в поля, пытаясь пополнить запасы, и с тех пор подвергалась нападениям. Наши несут большие потери.

Паб наполнился приглушённым ропотом. Старый джентльмен привстал.

– Спасибо, Мэри. Кто хочет высказаться следующим?

– Можно я? – вызвался молодой бородач. Он был крепко сбит и держался уверенно, пожалуй, даже чересчур. – Я представляю новую организацию, «Союз простолюдинов». Быть может, вы о нас слышали.

Все как-то сразу заёрзали, забеспокоились. Стоявшая за стойкой Китти нахмурилась. Что-то в голосе говорившего… что-то её встревожило.

– Мы ищем поддержки, – продолжал бородач, – для организации новой серии забастовок и демонстраций. Нужно показать волшебникам, что к чему. Единственный способ заставить их одуматься – это организованные совместные действия, в которых примут участие все. Я имею в виду массовые выступления.

– Можно сказать? – Пожилая леди в безукоризненном тёмно-синем платье и малиновой шали попыталась встать. Раздался хор дружеских протестов, и она осталась сидеть. – Я боюсь того, что творится в Лондоне. Эти забастовки, эти беспорядки… Разумеется, это не ответ. Чего они добьются таким образом? Только вынудят власти принять ответные жёсткие меры. И Тауэр огласится стонами порядочных людей.

Молодой человек стукнул по столу тяжёлым красным кулаком.

– А что нам остаётся, мадам? Сидеть сложа руки? Вы думаете, волшебники будут нам за это благодарны? Они просто станут и дальше втаптывать нас в грязь. Надо действовать, и действовать немедленно! Помните – всех они в тюрьму бросить не смогут!

Послышались разрозненные аплодисменты. Но старушка упрямо покачала головой.

– Вы ошибаетесь, – сказала она. – Ваши доводы действительны только в том случае, если волшебников можно уничтожить. А этого сделать нельзя!

– Полегче, бабушка! – вмешался другой мужчина. – Это пораженческие разговоры.

Старушка упрямо выпятила подбородок.

– А что, можно? И каким же образом?

– Они ведь явно теряют контроль над ситуацией, иначе бы они без труда подавили сопротивление мятежников.

– Кроме того, нам поможет Европа! – добавил молодой блондин. – Не забывайте об этом! Чехи окажут нам финансовую поддержку. И французы тоже.

– Французские шпионы подбросили мне пару магических штучек, – кивнул Джордж Фокс. – Чисто на случай неприятностей. Я ими ни разу не пользовался, заметьте себе.

– Извините, – сказала старая леди, – но вы так и не объяснили, каким образом с помощью нескольких забастовок удастся свергнуть волшебников. – Она вздёрнула костлявый подбородок и вызывающе обвела взглядом всех присутствующих. – Ну?

Кое-кто неодобрительно хмыкнул, однако все эти люди были слишком заняты тем, что прихлёбывали пиво, так что членораздельного ответа не воспоследовало.

Ответила Китти, стоявшая за стойкой.

– Мадам, – негромко произнесла она, – вы правы в том отношении, что свергнуть их будет действительно нелегко, однако же это возможно. Истории известны десятки случаев, когда революции побеждали. Что произошло в Египте, Риме или Праге? Все они были непобедимы – в течение некоторого времени. И все они пали, когда народ зашевелился.

– Но, дорогая моя, – возразила старушка, – ведь во всех случаях они пали под натиском вражеских армий…

– Во всех случаях, – решительно продолжала Китти, – иноземные лидеры воспользовались внутренней слабостью этих государств. Народ уже готов был восстать. У них не было ни сильной магии, ни армий – это были простолюдины, такие же, как и мы.

Старушка скривила губы в безрадостной усмешке.

– Быть может. Но многие ли из нас хотят вторжения иностранцев? Те, кто нами правит, возможно, не идеальны, но они, по крайней мере, британцы!

Молодой бородач фыркнул.

– Давайте вернёмся в сегодняшний день! Сегодня вечером металлурги из Баттерси – это совсем рядом, вниз по реке, – собираются начать забастовку. Приходите и присоединяйтесь к нам! Даже если волшебники пришлют своих демонов – ну и пусть! Пушек от нас они больше не получат!

– И где окажутся эти ваши металлурги? – сурово спросила старая леди. – Одни – в Тауэре, другие – на дне Темзы. А оставшиеся вернутся на рабочие места.

– Демонам не удастся развернуться, как они привыкли, – возразил молодой человек. – Некоторые из рабочих обладают устойчивостью! Возможно, вы слышали о таком? Они способны противостоять магическим атакам, видеть иллюзии насквозь…

Пока он говорил, Китти внезапно прозрела. Она увидела то, что скрывалось за густыми усами, за лохматой белокурой бородкой. Она его знает, это ясно как день! Ник Дру, последний из выживших членов Сопротивления. Ник Дру, который в чёрный час сбежал из Вестминстерского аббатства, бросив своих друзей. Он сделался старше, плотнее, шире в плечах, но его прежнее бахвальство никуда не делось. «Все ещё треплешься о „настоящей борьбе“! – гневно подумала она. – Трепаться ты всегда был мастак! Даю руку на отсечение: когда забастовка обернётся в худую сторону, ты снова слиняешь…» Китти внезапно охватил страх, и она отступила назад, чтобы он её не видел. Ник, конечно, всего лишь бестолковый болван, но, если он её узнает, её прикрытию конец.

А присутствующие тем временем бурно обсуждали феномен устойчивости.

– Они могут видеть магию. Всё, что связано с волшебством, – говорила женщина средних лет. – Вот что я слышала.

Старая леди снова покачала головой.

– Слухи, жестокие слухи! – грустно сказала она. – Болтовня из вторых рук. Не удивлюсь, если эти слухи распускают сами волшебники, чтобы подбить нас на опрометчивые поступки. Вот скажите, – продолжала она, – видел ли хоть кто-нибудь из присутствующих эту хвалёную устойчивость в действии, своими глазами?

В «Лягушке» воцарилась тишина. Китти нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Ей отчаянно хотелось высказаться. Но Клара Белл не обладала никакими особыми способностями – она так решила уже давно. Кроме того, Китти опасалась Ника. Она обвела взглядом весь паб. Присутствующие, большинство из которых тайно встречались здесь уже годами, были, как правило, людьми средних лет или даже старше. Так что вряд ли они могли сталкиваться с устойчивостью на личном опыте. Кроме Ника Дру – он обладал как минимум не меньшей устойчивостью, чем сама Китти. Однако Ник почему-то помалкивал.

Этот довод сильно подпортил присутствующим настроение. Все на несколько минут погрузились в угрюмые раздумья. Наконец пожилой джентльмен снова медленно поднялся на ноги.

– Друзья, – начал он, – не будем падать духом! Быть может, бороться с волшебниками действительно слишком опасно, однако мы, по крайней мере, можем противостоять их пропаганде. Сегодня появился новый выпуск «Подлинных рассказов о войне». Отнеситесь к нему с презрением! Рассказывайте своим знакомым о том, что все это ложь!

На это Джордж Фокс заметил:

– Ну, по-моему, вы перегибаете палку!

Народ в зале откликнулся недоуменным ропотом, однако трактирщик перекрыл гул:

– Да-да! Вот я, к примеру, постарался собрать как можно больше экземпляров «Подлинных рассказов».

– Как вам не стыдно, мистер Фокс! – дрожащим голосом произнесла старая леди.

– Нет, мадам, я вовсе не стыжусь в этом признаваться! – продолжал трактирщик. – Если кому-нибудь из вас вздумается заглянуть в туалет, вы сможете лично убедиться в том, как хороши эти газеты. Они такие мягкие, так прекрасно все впитывают!

Гости дружно разразились хохотом. Китти, стараясь держаться спиной к молодому блондину, вышла из-за стойки с кувшином, чтобы наполнить несколько опустевших стаканов.

– Ну что ж, время не стоит на месте, – сказал пожилой джентльмен. – Пора расходиться. Но сперва мы, по традиции, повторим нашу клятву!

И он сел на место.

Джордж Фокс сунул руку под стойку и вытащил большую кружку, старую и помятую, с парой скрещённых костяшек домино на крышке. Кружка была сделана из чистого серебра. Фокс снял с полки тёмную бутылку и, открыв крышку, щедрой рукой ливанул в кружку портвейна. Китти взяла кружку обеими руками и поднесла её пожилому джентльмену.

– Выпьем все по очереди, – сказал старик. – Пусть мы доживём до того дня, когда будет заново создан парламент простолюдинов! Пусть этот парламент защитит исконные права всех людей: обсуждать, спорить и не соглашаться с политикой наших властей и заставлять их держать ответ за свои действия.

Он с подобающим благоговением поднял кружку, отхлебнул и передал кружку по часовой стрелке своему соседу.

Этот ритуал был кульминацией подобных собраний в «Лягушке»: после дебатов, неизменно заканчивающихся ничем, он, по крайней мере, создавал иллюзию надёжности. Серебряная кружка медленно переходила из рук в руки, со стола на стол. Все с нетерпением ждали, когда она дойдёт до них, как старожилы, так и новички, – все, за исключением старушки, которая собиралась уходить. Джордж вышел из-за стойки и вместе с Сэмом, барменом, принялся убирать стаканы со столиков ближе к двери. Китти сопровождала кружку, перенося её со стола на стол, когда это требовалось. Она старательно прятала своё лицо от Ника Дру, насколько это было возможно.

– Не подлить ли портвейну, Клара? – спросил Джордж. – А то, вон, Мэри неплохо отхлебнула, я видел!

Кити взяла кружку, заглянула в неё.

– Да нет, тут ещё много осталось.

– Это хорошо! Как, сударыня, неужели вы уже покидаете нас?

– Мне надо идти, дорогой мой, – улыбнулась старушка. – Сейчас, когда на улицах так неспокойно, я не могу засиживаться допоздна.

– Ну да, конечно. Клара, принеси леди кружку, чтобы она тоже могла выпить перед уходом!

– Сейчас, Джордж.

– О нет, дорогой мой, в этом совершенно нет необходимости! В следующий раз выпью в два раза больше.

Это вызвало смех и одобрительные возгласы. Несколько мужчин встали, чтобы дать старушке возможность пройти.

Китти последовала за ней.

– Прошу вас, мадам, тут ещё достаточно вина!

– Нет-нет, мне и в самом деле пора, спасибо. Уже так поздно!

– Мадам, вы обронили вашу шаль!

– Нет-нет, я не могу ждать. Простите, разрешите…

– Потише, красавица! Не толкайтесь так сильно…

– Извините, извините…

Старушка проворно пробиралась через зал, с каменным лицом, с глазами тёмными и пустыми, как дыры, прорезанные в маске. Она то и дело оборачивалась, оглядываясь на Китти, которая стремительно приближалась к ней. Китти держала перед собой кружку – сперва почтительно, словно собираясь вручить некий дар; но потом она вдруг сделала кружкой выпад, точно кинжалом. Близость серебра, похоже, пришлась старушке не по вкусу – она отшатнулась. Джордж аккуратно поставил стаканы на боковой столик и сунул руку в карман. Сэм отворил висевший на стене шкафчик и принялся что-то искать. Остальные присутствующие оставались сидеть. Кто улыбался, кто смотрел растерянно.

– Дверь, Сэм! – сказал Джордж Фокс.

Старушка метнулась вперёд. Сэм развернулся к ней лицом, преградив выход. В руке у него была короткая тёмная палочка.

– Погодите, сударыня, – рассудительно сказал он. – Правила есть правила. Прежде чем уйти, вам надо выпить из кружки. Это нечто вроде испытания. – Он развёл руками и виновато взглянул на неё. – Извините.

Старушка остановилась, пожала плечами.

– Можешь не извиняться!

Она вскинула руку. Из её ладони вырвалась синяя молния, Сэма окутало потрескивающей сетью ярко-голубого света. Бармен подпрыгнул, затрясся, нелепо приплясывая, точно марионетка, потом, дымясь, рухнул на пол. В зале кто-то завизжал.

Раздался свист, пронзительный и неуместный. Старушка обернулась, подняла ладонь, окутанную клубами пара.

– Так вот, дорогие мои…

И тут Китти швырнула ей в лицо серебряную кружку.

Вспышка ярко-зелёного света, шипение горящей плоти. Старушка зарычала, точно пёс, вцепилась себе в лицо длинными когтями. Китти обернулась:

– Джордж!..

Трактирщик уже вынул из кармана небольшую коробочку, продолговатую и изящную. Он перебросил её Китти через головы орущих людей, стоявших между ними. Девушка поймала коробочку одной рукой и тут же развернулась, чтобы метнуть её в корчащуюся фигуру…

Старушка отняла руки от лица. Лица считай что не было. Между аккуратно причёсанными седыми волосами и жемчужным ожерельем на шее блестела бесформенная масса. Масса не имела ни формы, ни черт. Ошеломлённая, Китти на миг замешкалась. Безликая старушка подняла руку, и из неё вырвалась ещё одна сапфировая молния. Она ударила Китти в лицо, затянула её в водоворот мерцающей мощи. Девушка вскрикнула. Зубы у неё во рту зашатались, каждая косточка, казалось, вылетела из суставов; ярчайший свет ослепил её. Она почувствовала, как обугливается на ней одежда.

Атака завершилась. Голубые силовые линии потускнели, и Китти, висевшая примерно в метре от пола, мешком обрушилась вниз.

Старая леди постояла, разминая пальцы, удовлетворённо хмыкнула и оглядела зал. Люди разбегались кто куда, опрокидывая стулья, снося столы, сталкиваясь друг с другом, вереща от смертельного ужаса. Молодой блондин спрятался за бочонком. Старушка увидела, как на противоположном конце зала Джордж Фокс пробирается к сундучку, стоящему за стойкой. Ещё одна вспышка – но трактирщик метнулся в сторону. Часть стойки разлетелась в щепки и осколки стекла. Джордж Фокс откатился куда-то под стол и исчез из виду.

Не обращая внимания на царящие вокруг стоны и суматоху, пожилая леди снова повернулась, чтобы уйти. Она одёрнула юбку, поправила прядь седых волос, свисавшую на исчезнувший лоб, переступила через тело Сэма и потянулась к дверной ручке.

Снова раздался свист, неуместный и пронзительный, перекрывший шум в зале. Старушка, уже взявшаяся за ручку, застыла, склонила голову и обернулась.

У Китти ещё все плыло перед глазами, одежда была порвана и испачкана гарью, а обгоревшие волосы стояли дыбом, точно грива. Но несмотря на всё это, она ухитрилась подняться на ноги и метнула коробочку. И в тот миг, когда коробочка упала к ногам старушки, Китти произнесла одно-единственное слово.

Вспышка света, пронзительно-обжигающая – и от пола до потолка встал огненный столп, метра два в поперечнике. Стенки столпа были абсолютно гладкие, как у колонны. Он окружил старушку со всех сторон – было видно, как она застыла внутри, точно муха в янтаре, со своими седыми волосами, жемчужным ожерельем, синим платьем и всем прочим. Столп затвердел, резко помутнел, и старой леди стало не видно.

Ещё чуть погодя свет потускнел, столп сделался бледным и туманным. И наконец исчез, оставив на полу идеально ровный выжженный круг. Старушка с расплавленным лицом исчезла вместе с ним.

Поначалу в зале «Лягушки» было очень тихо. Видны были одни перевёрнутые столы, поломанные стулья, щепки, осколки, неподвижные тела и рассыпавшиеся костяшки домино. Только Китти стояла, нелепо растопырив руки, тяжело дыша и не отрывая глаз от круга перед дверью.

Затем гости принялись проявлять свой страх и ужас: они задвигались, зашевелились, один за другим медленно поднялись с пола, застонали, заголосили, загомонили. Китти молчала. Она оглянулась на разломанную стойку. Из-за дальнего конца стойки вынырнула голова Джорджа. Он молча смотрел на Китти.

Девушка вопросительно подняла бровь.

– И что теперь?

– Пусть сперва отдышатся. Потом могут уходить. Шар не должен был ничего заметить.

Китти медленно, неуклюже перебралась через ближайшую груду обломков и обошла тело бармена. Отпихнув рыдающего джентльмена, который ломился к выходу, она заперла дверь, постояла там в течение пяти минут, пока перепуганные посетители приходили в себя, потом по одному выпустила их наружу.

Последним уходил Николас Дру, который наконец выбрался из-за бочонка. Их глаза встретились. Он остановился в дверях.

– Привет, Китти, – сказал он. – Ты, я вижу, всё такая же энергичная, как и была.

Лицо Китти не дрогнуло.

– Ник.

Молодой человек пригладил волосы и принялся застёгивать куртку.

– Не тревожься, – сказал он. – Я забуду о том, что видел тебя. Новая жизнь и всё такое.

Он окинул взглядом разорённый зал.

– Разумеется, если ты не захочешь присоединиться к «Союзу простолюдинов». Нам нужны такие люди, как ты.

Китти покачала головой.

– Нет, спасибо. Мне и здесь неплохо.

Ник кивнул.

– Ладно. Ну, тогда пока. И, это… удачи тебе.

– Пока, Ник.

Она заперла за ним дверь.

Джордж Фокс склонился над телом Сэма. Из кухни выглядывали белые, перепуганные поварята. Китти привалилась к двери и закрыла глаза. И все это натворил всего один демон – один шпион… А в Лондоне их сотни! На следующей неделе в это же время люди снова соберутся в «Лягушке», чтобы болтать, спорить и ничего не предпринимать. А между тем каждый день по всему Лондону раздаются отдельные возгласы протеста – но их заставляют умолкнуть, быстро и безжалостно. От демонстраций толку мало. От болтовни тоже. Должен, должен быть другой путь!

Может быть, он и есть. Пора попробовать тот план…

Натаниэль 12

Над усадьбой премьер-министра в Ричмонде сгустилась ночь. Лужайки к западу от дома были уставлены множеством высоких колонн. На вершинах этих колонн горели цветные бесовские огни, озаряя происходящее причудливым светом. Слуги, одетые жар-птицами и саламандрами, сновали тут и там, предлагая закуски. За чёрной стеной деревьев на том берегу озера незримые музыканты играли нежную павану, и мелодия сплеталась с голосами гостей.

Могущественнейшие люди империи бродили по саду, вяло беседовали вполголоса, поглядывали на часы. Они были в парадных мантиях и костюмах. Их лица скрывали роскошные маски зверей, птиц или демонов. Подобные вечеринки были одной из многих странностей мистера Деверокса и во время войны устраивались довольно часто.

Джон Мэндрейк прислонился к столбу, глядя, как проходят мимо другие гости. Его маска была изготовлена из тонких пластин лунного камня, искусно соединённых вместе, и изображала голову ящерицы-альбиноса. Несомненно, это была великолепная, мастерская работа, но тем не менее на голове она сидела плохо. Мэндрейк в ней почти ничего не видел и уже дважды спотыкался о клумбы. Он вздохнул. А от Бартимеуса пока никаких вестей… Он рассчитывал, что к этому времени уже что-нибудь станет известно.

Мимо прошла небольшая группка: павлин, окружённый двумя подобострастными рысями и льстивой дриадой. В павлине Мэндрейк по приметному брюшку и самоуверенной походке признал мистера Коллинза, а женщины, видимо, были младшие волшебницы из его департамента, мечтающие сделать карьеру. Мэндрейк нахмурился. Когда он поднял на Совете вопрос о посохе, Коллинз и прочие незамедлительно раскритиковали его в пух и прах. До конца заседания ему пришлось терпеть десятки коварных выпадов, не говоря уже о ледяных взглядах Деверокса. Да, несомненно, его предложение было глупым и неуместным – совершенно нелепый промах для политика.

Да к чёрту эту политику! Эти дрязги и условности душили Мэндрейка – он чувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине. Вся жизнь, вся его жизнь уходила на то, чтобы умасливать Деверокса и бороться с соперниками! Пустая трата времени. Должен же кто-то поддержать и укрепить империю, пока не стало слишком поздно! Кто-то должен бросить вызов остальным и воспользоваться посохом.

Перед тем как уйти из Уайтхолла, Мэндрейк спустился в подземелья под залом Статуй. Он не бывал там уже несколько лет и теперь, спустившись по лестнице, с изумлением увидел на полу в дальнем конце помещения полосу, выложенную красными плитками. Дородный клерк, вскочивший из-за стола, подошёл к нему.

Мэндрейк кивнул ему.

– Я хотел бы осмотреть хранилище, если можно.

– Да-да, конечно, мистер Мэндрейк. Не будете ли вы так любезны последовать за мной?

Они прошли через комнату. У красной полосы клерк остановился.

– Сэр, я прошу вас оставить здесь любые магические предметы, которые у вас при себе имеются, и отослать всех незримых существ, которые вас сопровождают. Эта линия обозначает границу. За неё не разрешается проносить никакие магические объекты, даже Чары запрещены. Присутствие малейших следов магии повлечёт за собой самые грозные санкции.

Мэндрейк окинул взглядом тёмный, пустой коридор.

– В самом деле? И какие же?

– Об этом мне говорить запрещено, сэр. Так у вас нет при себе ничего недозволенного? Тогда мы можем идти дальше.

Они углубились в лабиринт безликих каменных коридоров, гораздо более древних, чем само здание парламента над ними. Там и сям попадались то деревянные двери, то тёмные дверные проёмы. Главный коридор был освещён электрическими лампочками. Мэндрейк всматривался изо всех сил, но, как ни старался, никаких скрытых ловушек так и не увидел. Клерк смотрел только вперёд. На ходу он что-то негромко мурлыкал себе под нос.

Наконец они пришли к массивной стальной двери.

– Вот хранилище, – указал клерк.

– Можем мы войти?

– Это не рекомендуется, сэр. Можно поглядеть сквозь решётку, если желаете.

Мэндрейк подошёл к двери, откинул крошечную заслонку в её центре и прищурился. За дверью была ярко освещённая комната внушительных размеров, в центре её стояло возвышение бело-розового мрамора. На возвышении, на самом виду, были выставлены главные сокровища государства: небольшая кучка драгоценных предметов, переливающихся всеми цветами радуги. Взгляд Мэндрейка тотчас ухватил длинный деревянный посох, грубый, без отделки, с простым деревянным навершием, украшенным незамысловатой резьбой. Рядом с посохом разглядел он и короткое золотое ожерелье с висящим на нём маленьким золотым овалом; в центре овала тускло светился нефрит.

Посох Глэдстоуна и Амулет Самарканда… Мэндрейк ощутил в душе мучительную боль человека, обделённого тем, что по праву принадлежит ему. Он осмотрел первые три плана – никаких наговоров, сигнальных верёвок, сетей или других сторожевых заклятий и приспособлений заметно не было. Однако же плитки пола вокруг возвышения имели странный зелёный оттенок – вид у них был какой-то неестественный. Мэндрейк отступил от решётки.

– А чем охраняется это помещение – если мне, конечно, не возбраняется это знать?

– Моровым Заклятием, сэр. И весьма кровожадным. Если вы осмелитесь войти без разрешения, оно в мгновение ока обдерёт вас до костей.

Мэндрейк взглянул на клерка.

– Ах вот как. Хорошо. Идёмте.

От дома донёсся взрыв смеха. Мэндрейк опустил глаза на голубой коктейль в своём стакане. Если его визит в хранилище что и доказал, так это то, что Деверокс намерен цепляться за власть до последнего. Посох недоступен. Не то чтобы он и впрямь собирался… На самом деле Мэндрейк не знал, что именно он собирался делать. Настроение у него было гнилое, вечеринка со всей её мишурой оставляла его равнодушным. Он поднял стакан и залпом опустошил его. И попытался вспомнить, когда он в последний раз чувствовал себя счастливым.

– Джон, старый ящер! Что вы прячетесь у этой стенки!

Через лужайку в его сторону шагал низенький кругленький джентльмен в роскошном вечернем костюме бирюзового цвета. Он был в маске злобно хохочущего беса. Под руку он вёл долговязого и хилого юнца в костюме умирающего лебедя. Юнец неудержимо хихикал.

– Ах, Джон, Джон! – воскликнул бес. – Ну что же вы, развлекаетесь или нет?

Он шутливо хлопнул Мэндрейка по плечу. Юнец разразился хохотом.

– Добрый вечер, Квентин, – пробормотал Мэндреик. – Вам, я вижу, весело?

– Почти так же весело, как нашему любезному Руперту.

Бес указал в сторону дома, где на фоне окон виднелась скачущая фигура с бычьей головой.

– Это помогает ему отвлечься от всяческих проблем и неурядиц, понимаете ли. Бедолага!

Мэндреик поправил свою маску ящерицы.

– А кто этот юный джентльмен?

– Это, – сказал бес, прижимая к себе голову лебедя, – это юный Бобби Уотте, звезда моего будущего шоу! Мальчик обладает просто сказочным талантом! Не забудьте, не забудьте, – бес, похоже, слегка нетвёрдо держался на ногах, – что до премьеры «От Уоппинга до Вестминстера» осталось совсем чуть-чуть! Я всем напоминаю. Два дня, Мэндрейк, два дня! Эта пьеса непременно изменит жизнь всех, кто её увидит! Верно, Бобби?

Он грубо оттолкнул от себя юношу.

– Ступай, принеси нам ещё выпить! А то мне надо кое-что сказать нашему чешуйчатому другу.

Умирающий лебедь удалился, пошатываясь и спотыкаясь на траве. Мэндрейк молча проводил его взглядом.

– Так вот, Джон. – Бес придвинулся ближе. – Я уже несколько дней посылаю вам приглашения. Мне кажется, вы меня игнорируете! Я хочу, чтобы вы зашли ко мне в гости. Завтра. Вы ведь не забудете, а? Это важно.

Мэндрейк под своей маской брезгливо поморщился: от его собеседника сильно несло спиртным.

– Извините, Квентин. Совет так затянулся! Я просто не мог вырваться. Завтра – значит завтра.

– Хорошо, хорошо. Вы всегда были самым толковым из них, Мэндрейк. Вот и продолжайте в том же духе. Добрый вечер, Шолто! Я вас, кажется, узнал!

Мимо брела массивная фигура в маске ягнёнка, что смотрелось совершенно дико. Бес отцепился от Мэндрейка, игриво ткнул пришедшего пальцем в пузо и, пританцовывая, удалился прочь.

Ящерица и ягнёнок взглянули друг на друга.

– Этот мне Квентин Мейкпис! – сказал ягнёнок низким, прочувствованным голосом. – Не нравится он мне. Наглый, беспардонный, и сдаётся мне, что у него не все дома.

– Ну, сегодня он явно в хорошем настроении, – заметил Мэндрейк, хотя в глубине души разделял мнение ягнёнка. – Давненько мы с вами не виделись, Шолто!

– Ещё бы. Я в Азии был. – Толстяк вздохнул и тяжело навалился на свою трость. – Представляете, мне приходится самому закупать для себя товары! Что за времена!

Мэндрейк кивнул. Шолто Пинн так и не оправился полностью после того, как голем во время своего «царствия террора» разорил его головной магазин. Магазин-то Пинн заботливо отстроил, но с финансами у него было туго. А тут ещё война, упадок торговли – артефактов в Лондон поставляли все меньше, да и волшебников, желающих их приобрести, поубавилось. Пинн, как и многие другие, за последние несколько лет заметно постарел. Его массивная фигура словно бы обмякла, и белый костюм уныло свисал с плеч. Мэндрейку его даже жалко сделалось.

– Что нового слышно в Азии? – спросил он. – Как дела у империи?

– Эти мне дурацкие наряды – держу пари, мне подсунули самый идиотский!

Пинн на секунду приподнял маску и промокнул платком вспотевшее лицо.

– Империя, Мэндрейк, дышит на ладан. В Индии поговаривают о восстании. Горные волшебники на севере вызывают демонов, готовясь к нападению, – по крайней мере, так говорят. Наши войска в Дели попросили у японских союзников помощи для защиты города. Можете себе представить! Я боюсь за нас, очень боюсь.

Старик вздохнул и опустил маску на место.

– Как я выгляжу, Мэндрейк? Похож я на резвого ягнёночка?

Мэндрейк усмехнулся под своей личиной.

– Видывал я ягнят и поизящнее, сэр.

– Вот и я так думаю. Ну что ж, если уж я вынужден строить из себя идиота, буду делать это от души. Эй, девушка!

Он насмешливо отсалютовал тростью и зашагал в сторону девушки-служанки. Мэндрейк проводил его взглядом. Краткий проблеск веселья быстро испарился под действием ночного холода. Он посмотрел в пустое чёрное небо.

«А когда-то давным-давно я сидел в саду, с карандашом в руке…»

Он швырнул свой стакан за колонну и направился в сторону дома.

В зале, неподалёку от ближайшей кучки веселящихся, Мэндрейк увидел Джейн Фаррар. Маска – райская птица с тоненькими абрикосовыми пёрышками – болталась у неё на запястье. Бесстрастный слуга помогал ей надеть пальто. Когда подошёл Мэндрейк, слуга отступил в сторону.

– Уходите? – спросил волшебник. – Так рано?

– Ухожу. Я устала. А если Квентин Мейкпис ещё раз пристанет ко мне с этой своей пьесой, я его стукну!

Она очаровательно надула губки. Мэндрейк подступил ближе.

– Хотите, я провожу вас? Я свои здешние дела тоже, можно считать, закончил.

И он небрежным жестом снял маску. Она улыбнулась.

– Меня провожают три джинна и пять фолиотов, на случай, если они мне понадобятся. Что можете сделать для меня вы, чего не смогут они?

Меланхолическая отрешённость, которая весь вечер нарастала в душе Мэндрейка, внезапно вспыхнула бесшабашностью. Ему было плевать, что о нём подумают и что из этого может выйти: близость Джейн Фаррар придала ему отваги. Он слегка коснулся её руки.

– Давайте поедем в Лондон на моей машине! Я отвечу на ваш вопрос по дороге.

Она рассмеялась.

– Дорога долгая, мистер Мэндрейк!

– А может быть, у меня не один ответ?

Джейн Фаррар взяла его под руку, и они вместе направились к выходу. Несколько пар глаз проводили их.

В холле было пусто, только двое лакеев стояли наготове у дверей. Трещал огонь в камине, на стене над камином красовались оленьи головы и выцветшие щиты с гербами, давным-давно награбленные в разных заграничных поместьях. В противоположной стене большой витраж изображал вид сверху на центральный Лондон: аббатство, Вестминстерский дворец, основные правительственные здания над Темзой. Улицы были заполнены восторженной толпой; в центре двора Вестминстерского дворца красовалась сияющая фигура премьер-министра, с руками, воздетыми в жесте благословения. Стекло тускло поблёскивало в свете ламп, за ним тёмной плитой воздвиглась ночная тьма.

Под витражом стоял невысокий зелёный диванчик, заваленный шёлковыми подушками.

Мэндрейк остановился.

– Тут тепло. Подождите здесь, пока я вызову своего шофёра.

Джейн Фаррар, не отнимая своей руки, взглянула в сторону диванчика.

– Мы могли бы и оба подождать здесь…

– Да, верно.

Он повернулся к ней. Его тело слегка покалывало. Джейн вздрогнула.

– Вы тоже это чувствуете? – спросила она.

– Да, – негромко ответил он, – но не надо об этом вслух…

Она оттолкнула его.

– Это были наши сенсорные сети, идиот! И что-то привело их в действие.

– Ах да.

Они постояли, прислушиваясь к треску дров в камине, к приглушённому шуму празднества в саду. И вот откуда-то издалека донеслось пронзительное завывание.

– Это сигнальный узел Деверокса, – сказал Мэндрейк. – Что-то проникло в сад снаружи.

Джейн нахмурилась.

– Его демоны перехватят это, что бы оно ни было.

– Судя по всему, они уже напали на пришельца…

Откуда-то из-за витражного окна доносились странные крики, издаваемые нечеловеческими глотками, похожие на рокот грома в далёких горах. Двое волшебников замерли неподвижно. В саду раздались слабые вопли.

Шум нарастал. Мимо пробежал человек в тёмных очках и смокинге, бормоча на ходу заклинание. В его сложенной горсточкой ладони вспыхнула тёмно-оранжевая Плазма; он распахнул дверь второй рукой и исчез.

Мэндрейк рванулся было за ним.

– Надо пойти посмотреть…

– Погодите, Джон! – Взгляд Джейн Фаррар был устремлён наверх, к окну. – Оно движется сюда…

Он поднял голову – и, как зачарованный, уставился на стёкла витража, которые внезапно на миг сделались яркими и прозрачными от вспышки света снаружи. Шум разрастался всё сильнее. Теперь казалось, словно на них надвигается ураган – воющий и свистящий вихрь, яростный и безумный. Все громче, громче… Они подались назад. Раздались взрывы, жуткие вопли. Ещё одна вспышка – и на миг перед ними возник силуэт гигантского, чудовищного существа: сплошные щупальца, крылья и кривые когти. Чудище ломилось к окну.

Мэндрейк ахнул. Фаррар взвизгнула. Оба отшатнулись, вцепившись друг в друга.

Снова вспышка. Чёрный силуэт заполнил собой всю раму. Он ударился о стекло…

Блямм! Кусочек стекла в середине окна, тот самый, на котором был изображён премьер-министр, вылетел и разбился на мелкие осколки. И сквозь дыру в холл влетело что-то крохотное, блеснувшее изумрудом в свете ламп. Крохотный предмет пролетел через холл, шлёпнулся на пол прямо перед ними, ещё раз слабо подпрыгнул – и затих.

Волшебники тупо уставились на него. Это была безжизненная лягушка.

Шум за окном слышался по-прежнему, но теперь он слабел, затихал, отдаляясь с каждой секундой. Окно на миг осветилось ещё одной или двумя вспышками – и за ним снова воцарилась непроглядная ночь.

Мэндрейк наклонился к несчастной лягушке. Её лапки были скрючены и раскинуты в стороны, рот полуоткрыт, глаза крепко зажмурены. Странная бесцветная жидкость растекалась от неё во все стороны. С колотящимся сердцем Мэндрейк пустил в ход свои линзы. На всех трёх планах лягушка выглядела лягушкой, однако…

– Что это за жуткая тварь? – Бледное лицо Джейн Фаррар скривилось от отвращения. – Надо вызвать моих джиннов, чтобы они проверили её на более высоких планах, а потом…

Мэндрейк поднял руку.

– Подождите!

Он склонился ниже и, обращаясь к лягушке, окликнул:

– Бартимеус!

Госпожа Фаррар нахмурилась.

– Вы имеете в виду, что эта тварь…

– Не знаю. Молчите.

Он заговорил снова, уже громче, наклонившись ещё ниже к свёрнутой набок голове.

– Бартимеус, это ты? Это я… – Он сделал паузу, облизнул губы: – Твой хозяин.

Одна из передних лапок дёрнулась. Мэндрейк присел на корточки и возбуждённо посмотрел на свою спутницу.

– Он ещё жив! Видите?

Губы госпожи Фаррар стянулись в ниточку. Она немного отступила в сторону, как бы отстраняясь от всего происходящего. В холле появилась пара лакеев с выпученными глазами. Она сердито замахала руками, чтобы они ушли.

– Долго он не протянет. Поглядите, как растекается его сущность. Это вы велели ему явиться сюда?

Мэндрейк на неё не глядел – он с тревогой разглядывал тельце, распростёртое на полу.

– Да-да, я дал ему разрешение являться в любое время. Он должен был вернуться, как только раздобудет сведения о Хопкинсе.

Он попытался ещё раз:

– Бартимеус!

В голосе Фаррар внезапно послышался интерес.

– В самом деле? И, судя по звукам, которые мы слышали, его, похоже, преследовали! Интересно! Джон, у нас мало времени на то, чтобы его допросить. Тут где-то поблизости должен быть зал с пентаклями. Дело рискованное, но, если вложить достаточно сил до того, как это существо потеряет всю свою сущность, мы сможем…

– Тише! Он приходит в себя!

Задняя часть головы лягушки сделалась размытой и неотчётливой. Передняя лапка больше не шевелилась. Тем не менее одно её веко внезапно моргнуло и мало-помалу приоткрылось. Показался выпученный глаз, мутный и невидящий.

– Бартимеус…

Слабый голосок, как будто издалека:

– Кто его спрашивает?

– Мэндрейк.

– А-а. А я-то думал… может, стоит очнуться…

Голова снова поникла, веко опустилось. Госпожа Фаррар подошла и потыкала заднюю лапку лягушки заострённым носком туфельки.

– Выполняй своё поручение! – сказала она. – Расскажи нам о Хопкинсе!

Лягушка снова приоткрыла глаз. Глаз мучительно поворочался и на миг задержался на госпоже Фаррар. Снова раздался слабый голосок:

– Это твоя пташка? Скажи, что нет! Вот зараза…

Глаз закрылся и, невзирая на все мольбы Мэндрейка и приказы Фаррар, больше не открывался. Мэндрейк распрямился и растерянно пригладил волосы.

Фаррар нетерпеливо тронула его за плечо.

– Джон, возьмите себя в руки! Это всего лишь демон. Взгляните на эту разлившуюся сущность! Если не предпринять что-то прямо сейчас, мы потеряем ценную информацию.

Он встал на ноги и устало взглянул на неё.

– Думаете, мы сможем привести его в чувство?

– Да, если использовать нужные приёмы. Мерцающую Петлю или, быть может, Возвращение Сущности. Но я бы сказала, что у нас в запасе меньше пяти минут. Он уже не может сохранять свой облик.

– Эти заклинания его погубят.

– Да. Но информацию мы получим. Соберитесь, Джон! Эй вы! – Она щёлкнула пальцами в сторону лакея, торчавшего рядом с кучкой глазевших на происходящее гостей. – Вы, там! Принесите совок или лопату какую-нибудь – нам надо собрать всю эту грязь, срочно.

– Нет… Есть другой способ, – сказал Мэндрейк тихо – слишком тихо для того, чтобы госпожа Фаррар могла его услышать.

Пока она командовала сбежавшимися к ней людьми, он снова присел на корточки рядом с лягушкой и вполголоса прочёл длинное и сложное заклятие. Лягушачьи лапки задрожали; с её тела начал стекать бледный серый туман, как будто струя холодного воздуха встретилась с тёплой. Тельце лягушки стремительно растаяло в тумане; туман скользнул мимо ботинок Мэндрейка и исчез.

Госпожа Фаррар обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мэндрейк поднимается на ноги. Лягушки не было.

Несколько секунд она смотрела на него, ошеломлённая.

– Что вы сделали?

– Я отпустил своего слугу.

Его глаза смотрели куда-то в сторону, пальцы одной руки теребили воротничок.

– Но… информация! О Хопкинсе!

Она была искренне ошеломлена.

– Её мы сможем получить от моего слуги через пару дней. К этому времени его сущность достаточно исцелится в Ином Месте, чтобы он смог поговорить со мной.

– Пару дней! – гневно взвизгнула госпожа Фаррар. – Но тогда ведь может быть уже поздно! Мы не представляем, что замышляет этот Хопкинс!..

– Это был ценный слуга, – сказал Мэндрейк. Он взглянул на госпожу Фаррар. Глаза у него были тусклые и отстранённые, хотя щеки и вспыхнули от её слов. – Поздно не будет. Я поговорю с ним, когда его сущность исцелится.

Глаза госпожи Фаррар сверкнули тёмным пламенем. Она подступила вплотную, на Мэндрейка внезапно дохнуло гранатами с лёгкой ноткой лимона.

– Я-то думала, – сказала она, – что вы цените моё уважение всё-таки больше, чем пролитую слизь какого-то полудохлого демона. Это существо подвело вас! Ему поручено было принести вам сведения, а оно не смогло этого сделать! Важнейшая информация была под рукой, оставалось только её взять… а вы его отпустили!

– Только временно.

Мэндрейк взмахнул рукой, произнёс неслышный слог – и их окутал Пузырь Молчания, сделав их слова неслышимыми для той толпы, что валила теперь в холл из дверей, ведущих в сад. Все были по-прежнему в масках: Мэндрейк мельком видел сверкающие, ослепительные краски, непривычные, экзотические формы, пустые щели на месте глаз. Они с Фаррар были единственными волшебниками без масок, и это заставляло его чувствовать себя голым и беспомощным. Более того, он понимал, что ему на самом деле нечего ответить на её гневные обвинения, потому что этот поступок его и самого застал врасплох. И это, в свою очередь, заставило его разозлиться.

– Пожалуйста, держите себя в руках, – холодно ответил он. – Я обращаюсь со своими рабами так, как считаю нужным.

Госпожа Фаррар ответила коротким, бешеным смешком.

– Ну да, оно и видно. С вашими рабами… или, быть может, с вашими дружками?

– Послушайте!..

– Довольно! – Она отвернулась от него. – Многие давно уже выискивали у вас хоть какую-нибудь слабость, мистер Мэндрейк, – сказала она через плечо, – и я, нежданно-негаданно, эту слабость нашла! Потрясающе! Никогда бы не подумала, что вы – такой сентиментальный глупец.

Взмахнув полами пальто, она царственной походкой прошла сквозь мембрану Пузыря и, не оглядываясь, вышла из холла.

Мэндрейк смотрел ей вслед. Он глубоко вздохнул – а потом, одним словом ликвидировав Пузырь Молчания, с головой окунулся в море шума, суеты и взволнованных предположений.

Часть 3

Пролог

Александрия, 125 г. до н. э.

В то утро, как и всегда по утрам, у дверей моего хозяина Птолемея толпилась небольшая кучка просителей. Они явились задолго до рассвета и стояли, кутаясь в свои накидки, с посиневшими ногами, дрожа от холода, терпеливо дожидаясь восхода солнца. Когда над рекой разлился солнечный свет, слуги волшебника отворили двери и принялись по одному впускать их внутрь.

В то утро, как и всегда по утрам, ему зачитывали долгий список жалоб, обид и подлинного горя. Некоторым он помогал советом. Некоторым – немногим, по большей части явно одержимым алчностью или заблуждающимся, – отказывал в помощи. Остальным обещал что-то предпринять, и обещания свои онвыполнял. Многочисленные бесы и фолиоты выпархивали в окно и разлетались по городу с поручениями. И даже благородные джинны удалялись и, в свой черёд, возвращались. В течение нескольких часов туда-сюда сновал непрерывный поток духов. Дел в хозяйстве было невпроворот.

Наконец, в половине двенадцатого, двери затворялись и запирались. Волшебник Птолемей выходил из дома (чёрным ходом, чтобы не попасться на глаза запоздалым просителям) и отправлялся в Александрийскую библиотеку, чтобы снова взяться за свои исследования.

Мы шли через двор, примыкающий к библиотеке. Время было обеденное, и Птолемей хотел купить на рынке, что у пристани, хлеба с анчоусами. Я шёл следом за ним в облике египетского писца: с бритой головой, волосатыми ногами, – и мы были поглощены спором о философии миров^[3K47]. По дороге нас обогнали несколько учёных: спорящие о чём-то греки, тощие римляне с огненными глазами и выскобленной добела кожей, темнокожие набатеи и любезные дипломаты из Мероэ и далёкой Парфии. Все они съехались сюда, чтобы почерпнуть знания из глубоких египетских колодцев. Когда мы уже подходили к выходу со двора библиотеки, снизу, с улицы, донёсся рёв рогов, и по ступеням поднялся небольшой отряд солдат. На копьях у них развевались флажки цветов Птолемеев. Солдаты расступились, и перед нами оказался кузен Птолемея – сын царя и наследник египетского престола. Он медленно, вразвалочку поднимался по лестнице. За ним тащилось скопище фаворитов – все как один лизоблюды и льстецы^[3K48]. Мы с хозяином остановились и склонили головы, демонстрируя почтение.

– О, двоюродный братишка! – Царский сын остановился.

Туника туго обтягивала его пузо, и там, где в результате недолгой прогулки выступил пот, темнели влажные пятна. Лицо у него опухло от вина, аура проседала от пьянства. Глаза под набрякшими веками были как две затёртые монеты.

– Братишка! – повторил он. – А я тут проходил мимо – дай, думаю, зайду.

Птолемей снова поклонился.

– Это большая честь для меня, господин мой.

– Думаю – дай гляну, где ты тут прячешься вместо того, чтобы находиться при мне, – он перевёл дух, – как подобает преданному родичу.

Прихлебатели захихикали.

– Филипп, Александр и все прочие мои родичи – на месте, – продолжал царевич, спотыкаясь на каждом слове. – Они сражаются за нас в пустыне, они служат послами в княжествах к востоку и западу от нас. Они доказывают свою верность нашей династии. Но ты…

Пауза. Он потеребил влажную ткань своей туники.

– Ну… Можем ли мы положиться на тебя?

– Я готов служить всем, чем потребуется.

– Но можно ли на тебя положиться, а, Птолемеус? Ты не сможешь владеть мечом или натягивать лук своими девичьими ручонками. Так в чём же твоя сила, а? Твоя сила вот здесь, – он трясущимся пальцем постучал себя по лбу, – по крайней мере, так мне говорили. Вот здесь. Так чем же ты занимаешься в этом унылом месте, вдали от солнечного света?

Птолемей скромно склонил голову.

– Учусь, господин мой! Я изучаю папирусы и летописи, составленные достойными жрецами в незапамятные времена. Труды, посвящённые истории и религии…

– И магии тоже, судя по всему. Запретные труды! – встрял высокий жрец в чёрном одеянии, с бритой наголо головой и глазами, слегка подкрашенными белой глиной. Он произнёс эти слова мягко, как кобра, плюющаяся ядом. По всей вероятности, он сам был волшебником. – Ха! Да. Всякие пакости.

Царский сын придвинулся ближе. От его одежды исходил кислый дух, изо рта воняло.

– Люди восхваляют тебя за это, братишка! Ты пользуешься магией, чтобы дурачить их, чтобы приманивать их на свою сторону. Мне говорили, что они ежедневно являются к твоему дому, чтобы полюбоваться на твои дьявольские ухищрения. Про тебя та-акое рассказывают!

Птолемей поджал губы.

– В самом деле, господин мой? У меня это просто в голове не укладывается. Меня действительно донимают люди, от которых отвернулась удача. Я помогаю им только советами, ничем более. Я всего лишь отрок – слабый, как ты справедливо сказал, и далёкий от мира. Я предпочитаю оставаться в одиночестве и не стремлюсь ни к чему, кроме малой крупицы знаний.

Это преувеличенное смирение (ибо Птолемей, конечно же, кривил душой: он жаждал знаний столь же алчно, как царский сын жаждал власти, только был куда более мужествен в этом своём стремлении), похоже, окончательно взбесило принца. Лицо его потемнело, как сырое мясо, из уголков губ поползли вниз змейки слюны.

– Знаний, да?! – вскричал он. – Но каких знаний? И с какой целью? Для настоящего мужчины свитки и стилусы – ничто, но в руках бледнолицых некромантов они могут быть опаснее отточенного железа! Говорят, что в Древнем Египте евнухи, топнув ногой, собирали целые армии и сбрасывали в море законных фараонов! Я не желаю, чтобы такое случилось со мной! А ты чего ухмыляешься, раб?

Я совсем и не думал ухмыляться. Мне просто понравилось его изложение – ведь я был в авангарде той армии, что сбросила в море фараона тысячу лет тому назад. Приятно знать, что ты произвёл такое впечатление! Я раболепно склонился перед ним.

– Я ничего, господин, я ничего.

– Ты ухмыльнулся, я сам видел! Ты смеешь смеяться надо мной, будущим царём!

Голос у него задрожал. Солдаты опознали знакомые признаки и поудобнее перехватили свои пики. Птолемей умоляюще затараторил:

– Господин мой, он вовсе не хотел тебя оскорбить! Мой писец от рождения страдает нервным тиком, и при ярком свете действительно может показаться, будто он ухмыляется. Это досадное недоразумение…

– Его голова будет торчать на Крокодиловых воротах! Эй, стража!..

Солдаты опустили пики: каждому не терпелось первым окрасить камни двора моей кровью. Я смиренно ожидал неизбежного^[3K49].

Птолемей шагнул вперёд.

– Кузен, я прошу тебя! Это же смешно. Молю…

– Нет! Ничего не желаю слушать. Этот раб умрёт.

– Тогда мне придётся сказать тебе!

Мой хозяин внезапно подступил к своему озверевшему кузену вплотную. Он как-то вдруг сделался выше ростом, почти сравнявшись с сыном царя. Его карие глаза смотрели в упор в водянистые глаза противника, которые вдруг заметались, точно рыба на остроге. Царский сынок дрогнул и подался назад, его солдаты и прихвостни занервничали. Жаркое солнце потускнело, двор накрыла тень. Кое у кого из солдат ноги покрылись мурашками.

– Оставь его в покое, – произнёс Птолемей медленно и отчётливо. – Это мой раб, и я говорю, что он не заслужил наказания. Ступай прочь со своими прислужниками, возвращайся к своим винным бочкам. Твоё присутствие здесь мешает учёным и не делает чести нашей семье. Как и твои гнусные измышления. Ты понял меня?

Царский сынок, чтобы избежать пронзительного взгляда Птолемея, отклонился так далеко назад, что его плащ испачкался в пыли. Царевич издал звук, похожий на кваканье спаривающейся болотной жабы.

– Да… Да… – прохрипел он. Птолемей отступил назад и сразу как будто стал меньше ростом. Тьма, собравшаяся над кучкой людей, подобно зимней туче, развеялась и исчезла. Присутствующие расслабились. Жрецы вытерли вспотевшие затылки, знатные юнцы шумно выдохнули. Карлик выглянул из-за спины борца.

– Идём, Рехит. – Птолемей поправил свитки, торчавшие у него под мышкой, и смерил царского сына подчёркнуто равнодушным взглядом. – Пока, кузен. Я опаздываю к обеду.

И направился прочь. Цареныш, бледный и пошатывающийся, выкрикнул что-то невнятное и устремился вперёд, выхватив из-под плаща кинжал. Он с рыком ринулся на Птолемея. Я взмахнул рукой. Послышался глухой удар, будто кирпич упал на мешок с сальным пудингом. Царский сын сложился пополам, ухватившись за солнечное сплетение, выпучив глаза и невнятно булькая. Он рухнул на колени, и кинжал бессильно ударился о камни.

Птолемей шёл вперёд. Четверо из солдат неуверенно зашевелились. Они опустили пики и с вызовом заболботали. Я описал полукруг обеими руками, и они один за другим разлетелись по всему двору. Один врезался в римлянина, другой в грека, третий пропахал носом мостовую. Четвёртый рухнул на лоток торговца и оказался погребён под лавиной сластей. И все четверо остались лежать, ровненько, как деления на солнечных часах.

Прочие спутники цареныша оказались трусливее зайцев. Они сбились в кучку и даже пальцем не шевельнули. Я, правда, приглядывал за одним старым лысым жрецом – я видел, что он испытывает искушение провернуть какой-то финт. Но тут он встретился взглядом со мной и решил, что хочет жить.

Птолемей шёл вперёд. Я последовал за ним. Мы пошли искать хлеб с анчоусами. Когда наши поиски увенчались успехом и мы возвратились к библиотеке, там всё было тихо-мирно.

Мой хозяин понимал, что этот инцидент не сулит ничего хорошего, но его мысли были всецело поглощены науками, и он предпочёл не задумываться о последствиях. Однако я об этом происшествии не забыл, и народ Александрии тоже. Слухи о нём – скорее красочные, нежели достоверные^[3K50], – быстро разошлись по городу. Сын царя не пользовался особой популярностью, и история о его унижении немало повеселила народ. Слава же Птолемея снова возросла.

Ночью я парил на крыльях над дворцом, беседуя с прочими джиннами.

– Есть ли новости?

– Есть новости, Бартимеус, новости о сыне царя. Его чело омрачено гневом и страхом. Он каждый день твердит, что Птолемей может прислать демона, чтобы уничтожить его и захватить трон. Страх смерти стучит в его висках барабанной дробью.

– Но мой хозяин живёт только наукой! Власть его совершенно не интересует.

– И тем не менее. Царский сын допоздна обгладывает эту мысль за чашей вина. Он рассылает гонцов в поисках людей, которые могли бы помочь ему избавиться от этой угрозы.

– Спасибо тебе, Аффа. Доброго полёта.

– Доброго полёта, Бартимеус!

Кузен Птолемея был глупец и осел, но я понимал его страхи. Сам он волшебником не был. Александрийские волшебники были жалкими тенями великих магов древности, в рабстве у которых я изнывал некогда^[3K51]. Войско было слабее, чем когда-либо за несколько поколений, и вдобавок все войска находились далеко. Птолемей же по сравнению с царским сыном был действительно могуществен. Да, несомненно: наследник трона оказался бы весьма уязвим, реши вдруг мой хозяин его свергнуть.

Шло время. Я бдел и ждал.

Царский сын отыскал нужных людей. Деньги были уплачены. И однажды лунной ночью четверо ассасинов проникли в дворцовые сады и нанесли визит моему хозяину. Как я, возможно, уже упоминал, визит оказался недолгим.

Кузен Птолемея из осторожности провёл ту ночь за пределами Александрии: отправился в пустыню на охоту. По возвращении его встретила сперва стая стервятников, круживших в небе над Крокодиловыми воротами, а потом висящие на воротах трупы трёх ассасинов. Когда цареныш въезжал в город, его колесница задела своим султаном их болтающиеся ноги. Принц пошёл красно-белыми пятнами, скрылся в своих покоях и в течение нескольких дней его было не видно.

– Хозяин, – сказал я, – твоей жизни по-прежнему грозит опасность. Тебе надо уехать из Александрии.

– Рехит, это невозможно, ты же знаешь. Тут библиотека!

– Твой кузен – твой непримиримый враг. Он не успокоится.

– Но ты же будешь рядом и остановишь его, Рехит! Я ни капли не сомневаюсь в тебе.

– Ассасины – это всего лишь люди. Следующие, кто явится, будут уже не людьми.

– Ты справишься, я уверен. Слушай, тебе обязательно так корячиться? Меня это нервирует.

– Я сегодня бес. Бесы всегда корячатся. Слушай, – продолжал я, – мне, конечно, очень лестно, что ты так веришь в меня, но, откровенно говоря, я прекрасно могу без этого обойтись. И я совсем не жажду оказаться на пути марида, который постучится к нам в дверь, чтобы расправиться с тобой.

Он фыркнул в свой кубок.

– Марида! По-моему, ты переоцениваешь наших придворных волшебников. В колченогого мулера я ещё поверю.

– Твой кузен раскинул свою сеть куда шире. Он подолгу пьянствует с посланниками из Рима – а насколько я слышал, именно в Риме-то и творится сейчас все самое любопытное. Любой самый захудалый волшебник отсюда и до берегов Тигра стремится туда, чтобы покрыть себя славой.

Птолемей пожал плечами.

– Ну, значит, мой кузен готов с потрохами продаться Риму. Но зачем бы им атаковать меня?

– Затем, чтобы он сделался их вечным должником. А мне тем временем придёт конец!

Я рассерженно выдохнул облако серы: эта манера моего хозяина не замечать ничего, кроме своей науки, могла довести до белого каления.

– Тебе-то хорошо! – воскликнул я. – Ты можешь призвать нас в любом количестве, чтобы мы защитили твою шкуру! А что с нами будет – тебе плевать!

И я завернулся в свои крылья на манер обиженной летучей мыши и повис на потолочной балке.

– Рехит! Но ты ведь уже дважды спасал мне жизнь! Ты же знаешь, как я тебе признателен!

– Слова, слова, слова. Туфта все это^[3K52].

– Послушай, это несправедливо. Тебе известно, в каком направлении я работаю. Я хочу постичь механизмы, которые разделяют нас, людей, и джиннов. Я стремлюсь восстановить равновесие, установить доверительные отношения…

– Ага, ну да. А я пока буду охранять твои тылы и выносить за тобой ночной горшок.

– Ну уж это неправда! Горшок за мной выносит Анхотеп. Я никогда…

– Я говорю в переносном смысле! Я что хочу сказать: пока я нахожусь в вашем мире, я в ловушке. Ловушка может быть более или менее тесной. Но о доверии речи не идёт.

Бес зыркнул глазами сквозь перепончатое крыло и выдохнул ещё один клуб сернистого дыма.

– Слушай, перестань, а? – попросил Птолемей. – Мне сегодня в этой комнате ещё спать придётся. Так ты сомневаешься в моей искренности, да?

– Если хочешь знать моё мнение, хозяин, все эти разговоры о примирении между нашими народами – пустая болтовня.

– Ах вот как? – Голос моего хозяина сделался суровым. – Хорошо, Рехит. Я принимаю твой вызов. Я считаю, что мои исследования приближаются к тому моменту, когда я, возможно, смогу не только говорить, но и действовать. Как тебе известно, я изучил повествования о северных племенах. Там принято, чтобы волшебники и духи встречались на полпути. Судя по тому, что рассказывал мне ты и другие, думаю, я смогу добиться большего.

Он отшвырнул кубок, встал и принялся расхаживать по комнате.

Бес опасливо опустил крылья.

– Что ты имеешь в виду? Не улавливаю хода твоих рассуждений.

– В этом и нет нужды, – ответил мальчик. – Главное, что, когда всё будет готово, я смогу отправиться следом за тобой.

Натаниэль 13

Неуместный инцидент во время приёма в поместье премьер-министра в Ричмонде произошёл молниеносно, и потребовалось время, чтобы разобраться, что же всё-таки случилось. Среди гостей свидетелей оказалось немного, потому что как только вверху, в небе, завязалась битва, большинство сломя голову поспешили укрыться в розовых кустах или декоративных озёрцах. Однако после того, как мистер Деверокс собрал волшебников, ответственных за безопасность поместья, а те, в свою очередь, призвали демонов, охранявших сад по периметру, мало-помалу сложилась довольно последовательная картина происшествия.

Судя по всему, сигнализация сработала, когда некий джинн в обличье хромающей лягушки прорвался сквозь охранную сеть. За ним гналась по пятам большая стая демонов, которые неотступно преследовали свою жертву, улепётывавшую через лужайки. Демоны, охраняющие поместье, быстро присоединились к заварушке, отважно атакуя всё, что двигалось, так что один или два пришельца вскоре были уничтожены, вкупе с тремя гостями, помощником дворецкого и большим количеством античных статуй на южных лужайках, где пыталась укрыться лягушка. В воцарившемся хаосе лягушка сумела ускользнуть, ворвавшись в дом. Тогда прочие пришельцы повернули вспять и бежали. Кто они были и кто был их хозяином, оставалось неясным.

А вот кто был хозяином лягушки, установили довольно быстро. Слишком много людей присутствовало при том, что происходило в холле, чтобы Джон Мэндрейк мог остаться неузнанным. Вскоре после полуночи его призвали к мистеру Девероксу, мистеру Мортенсену и мистеру Коллинзу (трём старшим министрам, остававшимся в поместье), где Мэндрейк и признался, что дал вышеуказанному джинну дозволение вернуться к нему в любое время. Будучи подвергнут суровому допросу, мистер Мэндрейк был вынужден изложить кое-какие подробности операции, в которой был задействован его демон. Всплыло имя мистера Клайва Дженкинса, и пять хорл тут же устремились в его лондонскую квартиру. Через некоторое время они возвратились. Мистера Дженкинса дома не было. Его местонахождение установить не удалось.

Поскольку Мэндрейк ничего не знал о том, что удалось выяснить его джинну, а призвать пострадавшего Бартимеуса прямо сейчас означало уничтожить его сущность, не получив вожделенных ответов, дело пока что было отложено. Мэндрейк получил приказ предстать перед Советом три дня спустя и вызвать своего раба на допрос.

А тем временем на молодого волшебника обрушился груз всеобщего негодования. Премьер-министр был вне себя из-за гибели своих античных статуй, в то время как мистер Коллинз, который, заслышав сигнал тревоги, первым сиганул в утиный пруд и едва не потонул, потому что сверху на него обрушилась весьма увесистая дама, глядел на Мэндрейка исподлобья и подсчитывал синяки. Третий министр, мистер Мортенсен, лично не пострадал, но он уже много лет относился к Мэндрейку с неприязнью. Так что все трое дружно осудили его за скрытность и безответственность и намекнули на широкий спектр грядущих наказаний, хотя подробности были отложены до заседания Совета.

Мистер Мэндрейк на обвинения ничего не ответил. Весь бледный, он покинул поместье, и шофёр увёз его в Лондон.

На следующий день мистер Мэндрейк завтракал в одиночестве. Госпожа Пайпер, явившаяся, как обычно, с утренним докладом, была встречена лакеем. Министр сейчас не расположен заниматься делами; он примет её позднее у себя в кабинете. Разочарованная девушка удалилась.

Тяжело ступая, волшебник направился к себе в кабинет. Дверной страж, позволивший себе невинную шутку, немедленно скорчился от Спазма. Мэндрейк долгое время сидел за своим столом и смотрел в стену.

Наконец он поднял трубку и набрал номер.

– Алло! Офис Джейн Фаррар? Простите, могу я с ней поговорить? Да, это Мэндрейк… А-а… Понятно. Хорошо.

И трубка медленно легла на место.

Что ж, он пытался её предупредить. Если она отказалась разговаривать с ним, это уж не его вина. Вчера вечером Мэндрейк изо всех сил старался, чтобы её имя не фигурировало в этой истории, но ничего не вышло. Их перебранку видели все. Несомненно, теперь и ей тоже достанется. Однако он не испытывал по этому поводу особых сожалений: думать об очаровательной госпоже Фаррар отчего-то было ему противно.

Весь идиотизм ситуации заключался в том, что неприятностей можно было бы избежать, если бы он просто выполнил то, что советовала Фаррар. У Бартимеуса почти наверняка имелись сведения о заговоре Дженкинса, которые помогли бы умаслить Деверокса. Надо было не раздумывая выжать из раба всё, что он знал… А Мэндрейк вместо этого взял и отпустил его! Абсурд! Этот джинн был настоящей занозой: наглый, непокорный, хилый – и вдобавок представлял смертельную угрозу из-за того, что ему было известно имя, данное Мэндрейку при рождении. Надо было уничтожить его, пока он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Что могло быть проще!

Мэндрейк невидящим взглядом смотрел на бумаги на своём столе. «Слабый и сентиментальный…» Возможно, Фаррар была права. Джон Мэндрейк, министр, член правительства, поступил вопреки собственным интересам. И теперь он уязвим для своих врагов. И тем не менее, сколько бы холодного гнева он ни пытался найти в себе – гнева, направленного на Бартимеуса, на Фаррар и, прежде всего, на себя самого, – Мэндрейк знал, что иначе поступить он не мог. Вид крохотного, изломанного тельца джинна слишком потряс его. Именно это заставило его поддаться порыву.

Но этот поступок перевернул его жизнь. И дело было не только в угрозах и презрении коллег. В течение многих лет его жизнь была всецело подчинена далеко идущим расчётам. Несгибаемая преданность своей работе определяла всю личность Мэндрейка; непосредственность сделалась ему совершенно чужда. Но теперь, в свете этого одного-единственного непродуманного поступка, перспективы дальнейшей работы вдруг перестали его радовать. Где-то далеко отсюда сражались войска, деловито гудели министерства – работы было невпроворот. Но Джон Мэндрейк чувствовал себя чуждым всему этому, словно подвешенным в воздухе. Он внезапно отстранился от всего, чего требовали его имя и должность.

В памяти всплыли мысли, посетившие его накануне вечером. Вот он сидит в саду со своей наставницей, госпожой Лютьенс, тёплым летним днём и рисует наброски… Она сидела рядом, смеялась, её волосы блестели на солнце. Воспоминание мелькнуло перед внутренним взором, как мираж, и исчезло. Он остался в пустом, холодном кабинете.

Спустя некоторое время волшебник вышел из кабинета. Дверной страж в круге обуглившегося дерева съёжился и отшатнулся.

День для Мэндрейка не задался с самого утра. В министерстве информации его ждала желчная записка из офиса госпожи Фаррар. Госпожа министр извещала о том, что приняла решение подать официальную жалобу на его отказ допросить своего демона, каковое действие с большой вероятностью могло причинить ущерб полицейскому расследованию. Не успел Мэндрейк дочитать записку, как явилась мрачная делегация из департамента внутренних дел, доставившая конверт с чёрной полосой. Мистер Коллинз желал допросить его относительно серьёзных беспорядков, имевших место накануне вечером в Сент-Джеймс-парке. Подробности происшествия не сулили Мэндрейку ничего хорошего: удирающая лягушка, бешеный демон, выпущенный на волю, множество погибших. Происшествие вызвало небольшой бунт, в результате чего простолюдины частично разнесли ярмарку. Обстановка на улицах до сих пор оставалась довольно напряжённой. Мэндрейку велено было приготовиться к защите до заседания Совета, назначенного через два дня. Он согласился, не споря. Было очевидно, что нить, на которой держится его карьера, стремительно истончается.

Во время всех этих переговоров в глазах посланцев читались насмешка и презрение. Кое-кто осмелился даже порекомендовать ему вызвать своего джинна немедленно, чтобы свести к минимуму политические последствия. Мэндрейк, сидевший с каменным лицом, упрямо отказался. Весь день он был раздражителен и рассеян. Даже госпожа Пайпер обходила его стороной.

К вечеру, когда позвонил Мейкпис, напомнить об условленной встрече, Мэндрейк понял, что с него довольно, и ушёл из офиса.

В течение нескольких лет, со времён инцидента с посохом Глэдстоуна, Мэндрейк считался близким другом драматурга Квентина Мейкписа. На то были серьёзные причины. Прежде всего, премьер-министр обожал театр, и, следовательно, мистер Мейкпис имел на него большое влияние. Делая вид, что разделяет увлечение главы правительства, Мэндрейк тем самым поддерживал с Девероксом такую прочную связь, какой прочие, менее терпимые члены Совета могли только завидовать. Однако эта привилегия обходилась недёшево: Мэндрейку не раз приходилось участвовать в чудовищных любительских постановках в Ричмонде, скакать по сцене в шифоновых леггинсах или шарообразных панталонах, а как-то раз – жуткий случай, которого он никак не мог забыть, – даже спускаться с потолка на специальной подвеске, помахивая крылышками из марли с блёстками. Коллеги ужасно веселились, а Мэндрейк ужасно страдал, но сносил это стоически: расположение Деверокса было важнее.

В благодарность за поддержку Квентин Мейкпис не раз помогал Мэндрейку советами. Мэндрейк давно обнаружил, что писатель на редкость проницателен, всегда в курсе всех самых любопытных слухов и всегда точно знает, в каком настроении будет непредсказуемый премьер-министр. Мэндрейк не раз следовал советам драматурга и немало от того выигрывал.

Однако в последние месяцы, когда Мэндрейк был с головой завален работой, общество Мейкписа стало его раздражать. Ему было жаль времени, потраченного на подогревание страсти Деверокса. Ему было некогда заниматься такими пустяками. Мейкпис уже несколько недель звал его в гости, но Мэндрейк все отговаривался. Теперь же он, безвольный, с помертвевшим взглядом, был уже не в силах сопротивляться.

Слуга впустил его в тихий дом. Мэндрейк прошёл через холл, миновав розоватые канделябры и монументальный портрет маслом, на котором драматург сидел в атласном халате, опираясь на кипу пьес собственного сочинения. Стараясь не смотреть в сторону картины (Мэндрейку всегда казалось, что халат на портрете коротковат), он спустился по парадной лестнице. Его туфли беззвучно ступали по толстому ковру. Стены были увешаны афишами театров всего мира, оправленными в рамочки. «Впервые! Мировая премьера! Новый шедевр мистера Мейкписа!» – безмолвно вопили десятки постеров.

Внизу лестница упиралась в клёпаную железную дверь, ведущую в рабочий кабинет драматурга.

Стоило постучать, как дверь тут же распахнулась. Из кабинета выглянуло круглое сияющее лицо.

– Джон, мальчик мой! Чудесно! Я так рад, так рад! Заприте за собой дверь. Сейчас выпьем чайку с чуточкой мяты. А то, судя по вашему виду, вам не помешает взбодриться.

Мистер Мейкпис непрерывно кружился в водовороте коротких, стремительных, по-балетному чётких движений. Его невысокая фигурка вертелась и подпрыгивала: он разлил чай, добавил мяты, непоседливый, точно пташка. Его глаза сверкали энергией, рыжая шевелюра горела огнём; губы то и дело растягивались в улыбке, будто писатель втайне радовался чему-то.

Костюм Мейкписа, как обычно, отражал его жизнерадостный нрав: замшевые туфли, горохово-зелёные брюки в бордовую клеточку, ярко-жёлтый жилет, розовый шейный платок, свободная полотняная рубашка с рукавами в складочку. Однако сегодня рукава были закатаны выше локтей, а платок и жилет скрывались под заляпанным белым фартуком. Очевидно, мистер Мейкпис был погружён в работу.

Он помешал чай крохотной ложечкой, дважды постучал ею по краю стакана и вручил получившийся напиток Мэндрейку.

– Вот! – воскликнул он. – Выпейте это. Так вот, Джон, – его улыбка сделалась ласковой и заботливой, – птичка принесла мне весть, что у вас не всё благополучно.

Мэндрейк коротко, без подробностей изложил события последних нескольких часов. Коротышка цокал языком и сочувственно охал.

– Какой позор! – воскликнул он. – А ведь вы просто выполняли свой долг! Однако такие глупцы, как Фаррар, готовы растерзать вас на куски при первом же удобном случае. А знаете, в чём их проблема, Джон? – Он выдержал многозначительную паузу. – В зависти. Мы окружены завистливыми пигмеями, которые ненавидят нас за наши дарования. Люди театра ко мне относятся точно так же – критики придираются ко всему, что я делаю.

Мэндрейк хмыкнул.

– Ну, завтра-то вы поставите их на место, – сказал он. – После премьеры все утихнут.

– В самом деле, Джон, в самом деле. Но знаете, порой правительство оказывается таким… таким бездушным! Вы, думаю, тоже это заметили, не так ли? Чувствуешь себя в полном одиночестве. Но я – ваш подлинный друг, Джон. Я вас уважаю, даже если все остальные вас презирают.

– Спасибо, Квентин. Но я не уверен, что все так плохо…

– Видите ли, в вас есть нечто, чего ни в ком из них нет. И знаете, что? Умение видеть. Я это всегда за вами замечал. Вы зоркий человек. Зоркий и честолюбивый. Я читаю это в вас, да-да!

Мэндрейк покосился на свой стакан – он терпеть не мог чая с мятой.

– Право, я не знаю…

– Я хочу вам кое-что показать, Джон. Небольшой магический эксперимент. Мне хочется услышать ваше мнение. Посмотрим, сумеете ли вы разглядеть… Ну ладно. Не будем тянуть. Не могли бы вы захватить вон тот железный бесов шип, что лежит рядом с вами? Спасибо. Да, и чай тоже берите с собой.

Мистер Мейкпис короткими, стремительными шажками направился в другой конец кабинета, отделённый аркой. Мэндрейк, несколько растерянный, потащился следом. Магический эксперимент? Он никогда не видел, чтобы Мейкпис творил что-то помимо самых примитивных заклятий. Мэндрейк всегда предполагал, что маг из него довольно посредственный. Да и все были того же мнения. Что же он намерен…

Он миновал поворот – и остановился как вкопанный. Ему стоило немалого труда не уронить на пол стакан с чаем. Глаза у него расширились в полумраке, рот невольно раскрылся.

– Ну, как вы думаете? Что скажете, мой мальчик? – ухмылялся у него из-за плеча мистер Мейкпис.

Мэндрейк долго не мог произнести ни слова, только оглядывал комнату. Раньше эта часть кабинета служила святилищем, где драматург поклонялся самому себе: тут копились трофеи, награды, вырезки из газет, фотографии и сувениры. Теперь все эти реликвии исчезли. Единственная лампочка озаряла комнату тусклым светом. На бетонном полу были тщательно вычерчены два пентакля. Один, предназначенный для волшебника, был стандартного размера, но второй был гораздо больше. И он не пустовал.

В центре демонского пентакля стоял металлический стул, привинченный к полу четырьмя большими болтами. Стул был изготовлен из железа, и все его детали выглядели тяжёлыми и прочными; он слабо поблёскивал в полумраке. А на стуле, привязанный за руки и за ноги матерчатыми стропами, сидел человек.

– Ничего себе картинка, а?

Мистер Мейкпис с трудом сдерживал возбуждение. Он буквально подпрыгивал, стоя рядом с Мэндрейком.

Пленник был в сознании. Его перепуганный взгляд устремился на них. Его рот и часть бороды и усов были прикрыты грубым кляпом, белокурые волосы растрёпаны, на щеке виднелся бледный синяк. Одет человек был как простолюдин, его костюм был слегка порван у ворота.

– Кто… кто это? – выдавил Мэндрейк.

– Этот красавчик? – хохотнул мистер Мейкпис. Он вприпрыжку подбежал к меньшему пентаклю и принялся зажигать свечи. – Вам, разумеется, известно, что металлурги в Баттерси отбились от рук? Насколько я понимаю, они устроили нечто под называнием «забастовка» и проводили время, разгуливая по улице перед воротами завода. Так вот, вчера, поздно вечером, мои агенты обнаружили этого франта, когда он выступал перед рабочими с грузовика. Между прочим, он был весьма красноречив. Настоящий оратор! Минут двадцать объяснял толпе, почему им немедленно следует восстать и что близится время, когда волшебникам придётся убраться восвояси. Под конец сорвал громовые овации. Но как бы он там ни распинался, торчать всю ночь на холодной улице вместе с рабочими ему совершенно не улыбалось, и со временем он отправился домой. Мои ребята его выследили и стукнули по затылку, когда никто этого не видел. И притащили сюда. Мне понадобится этот бесов шип, если вы не против… Или нет, пожалуй, возьмите-ка его себе. Мне будет не до того, я буду занят вызыванием.

У Мэндрейка голова шла кругом.

– Каким вызыванием? Как?.. – Изумление сменилось смятением. – Квентин, не будете ли вы так добры объяснить, что вы, собственно, задумали?

– Я не просто объясню, мальчик мой! Я вам все покажу!

Мистер Мейкпис закончил зажигать свечи, окинул взглядом руны и чаши с благовониями, после чего, все так же вприпрыжку, приблизился к креслу пленника и принялся возиться с кляпом.

– Мне неприятно пользоваться такими вещами, но я был вынужден сделать это, чтобы заставить его заткнуться. Малый совершенно впал в истерику. Эй ты! – Его улыбка мгновенно исчезла. – Отвечай только на мои вопросы, чётко и ясно, иначе знаешь, что будет.

И вынул кляп. Бледные, придавленные кляпом губы постепенно приобрели нормальный цвет.

– Как твоё имя? Хриплый кашель.

– Ник… Николас Дру, сэр.

– Род занятий?

– П-продавец.

– Так ты простолюдин?

– Да.

– А в свободное время занимаешься политикой.

– Д-да, сэр…

– Очень хорошо. Что такое Испепеляющее Пламя и в каких случаях оно применяется?

Вопрос был выпущен стремительно, как стрела; пленник съёжился, на лице его отразилось непонимание.

– Я… я… я не знаю…

– Ну-ка, ну-ка! Отвечай! А не то вон тот мой приятель огреет тебя тростью!

Мэндрейк гневно нахмурился.

– Мейкпис! Прекратите это безобра…

– Минутку, мой мальчик!

Волшебник наклонился к самому лицу своего пленника.

– Так ты упорствуешь в своей лжи, даже под угрозой наказания?

– Но я не лгу! Клянусь вам! Я никогда даже не слышал о таком пламени! Прошу вас!..

Широкая ухмылка.

– Прекрасно. Это нам подойдёт.

Мейкпис проворно вставил кляп на место и вприпрыжку вернулся в другой пентакль.

– Вы это слышали, Джон?

Мэндрейк был бледен от негодования и нарастающего отвращения.

– Мейкпис, в чём цель этой вашей демонстрации? Мы не можем хватать людей на улицах и подвергать их пыткам…

Драматург фыркнул.

– Пыткам? Да с ним все в порядке! Его, считай, никто и пальцем не тронул. К тому же это агитатор, угроза всей нации, вы сами слышали. Но я не собираюсь причинять ему зла. Он всего лишь поможет мне в небольшом эксперименте. Взгляните же!

Он принял театральную позу, растопырив пальцы, как будто собирался дирижировать оркестром.

Мэндрейк шагнул вперёд.

– Я настаиваю, чтобы вы…

– Осторожней, Джон! Вы же знаете, не стоит путаться под ногами у волшебника, занимающегося вызыванием демона.

И с этими словами драматург принялся быстро читать заклинание. Свет потускнел. Откуда ни возьмись, повеял лёгкий ветерок, от его дыхания пламя свечей затрепетало. За две комнаты отсюда содрогнулась запертая на засов железная дверь. Мэндрейк отступил назад, машинально воздев бесов шип, который держал в руках. Он невольно вслушивался в слова заклинания: на латыни… довольно типичное заклинание вызова, традиционные пункты… Имя демона – Борелло… Постойте, а это к чему? «In corpus viri» – «в сосуд, который ты обнаружишь здесь…», «повиноваться воле сосуда…» Что-то странное и незнакомое…

Заклинание завершилось. Мэндрейк взглянул в сторону стула, где мелькала тёмная тень. Теперь тень исчезла. Тело человека дёрнулось, как будто все его мышцы напряглись, потом расслабилось. Мэндрейк ждал. Ветерок улёгся, лампочка под потолком снова вспыхнула, как прежде. Молодой человек сидел совершенно неподвижно. Глаза у него были закрыты.

Мистер Мейкпис опустил руки и подмигнул Мэндрейку.

– Ну вот!..

И шагнул вперёд. Мэндрейк ахнул, вскрикнул, пытаясь его остановить:

– Куда вы, идиот! Там же демон! Это самоубийство…

Но Мейкпис, спокойно и неторопливо, как кошка в полуденный час, вышел из своего пентакля и вступил в противоположный. И ничего не случилось. Ухмыляясь, он снова вынул кляп и осторожно похлопал пленника по щеке.

– Мистер Дру! Очнитесь! Не время спать!

Молодой человек вяло зашевелился. Руки и ноги напряглись, натягивая путы. Похоже, он с трудом соображал, где он и что с ним. Мэндрейк, невольно заворожённый происходящим, подошёл чуть ближе.

– Держите шип наготове, – приказал Мейкпис. – Мало ли что может случиться.

Он наклонился к пленнику и мягко спросил:

– Как ваше имя, друг мой?

– Николас Дру.

– Это ваше единственное имя? Подумайте хорошенько. Нет ли у вас другого?

Пауза. Человек нахмурился.

– Да… Да, есть.

– И какое же?

– Борелло.

– Ага, хорошо. А скажите, Николас, чем вы занимаетесь?

– Я продавец.

– А что такое Испепеляющее Пламя? В каких случаях оно применяется?

Лёгкая гримаса озадаченности сменилась невозмутимой уверенностью.

– Это наказание за неповиновение, в тех случаях, когда мы намеренно уклоняемся от исполнения того, что поручено. Наш хозяин сжигает нашу сущность, словно факелом. О, мы этого очень боимся!

– Прекрасно. Спасибо.

Мистер Мейкпис отвернулся, аккуратно перескочил через ближайшие линии, начерченные мелом, и подошёл к Джону Мэндрейку, чьё лицо было абсолютно каменным.

– Ну-с, что скажете, мой мальчик? Разве не потрясающе?

– Не знаю… Это остроумный фокус, но…

– Это не просто фокус! Демон вселился в тело человека. Он заточен внутри него, словно в пентакле! Разве вы не слышали? И все знания демона оказываются в распоряжении человека. Ему внезапно стало известно, что такое Испепеляющее Пламя. Там, где прежде царило полное невежество, внезапно возникло знание! Только подумайте, что из этого вытекает!..

Мэндрейк нахмурился.

– Эта идея сомнительна с этической точки зрения. Этот человек – невольная жертва. Кроме того, это же простолюдин. Он не сможет должным образом использовать сведения, полученные от демона.

– Ага! Вы, как всегда, проницательны! Забудем пока об этической стороне дела. Представьте, что…

– Что он делает? – Мэндрейк смотрел на пленника, который, казалось, заново осознал, где находится.

На его лице снова отразилось смятение, он пытался вывернуться из пут. Пару раз он сильно мотнул головой, словно собака, которую беспокоят блохи.

Мейкпис пожал плечами.

– Возможно, почувствовал демона внутри себя. Возможно, демон разговаривает с ним. Трудно сказать. Я пока не пробовал делать это с простолюдинами.

– А что, вы использовали для этого других людей?

– Только одного. Это был доброволец. И их союз оказался на удивление плодотворным.

Мэндрейк потёр подбородок. Вид корчащегося пленника выбивал из колеи, мешая сосредоточиться на интересной проблеме. Он не знал, что сказать.

У мистера Мейкписа подобных затруднений не возникало.

– Так вот, как я уже начал говорить, отсюда вытекают потрясающие возможности. Вы обратили внимание, что я вошёл в пентакль без вреда для себя? И демон оказался не в силах меня остановить, потому что он был заточен в совершенно ином узилище! Так вот, Джон, я хотел, чтобы вы это увидели, причём безотлагательно, потому что я вам доверяю – как и вы, надеюсь, доверяете мне. И если…

– Пощадите! – жалобно вскричал человек на стуле. – Я этого не вынесу! Ох, оно снова шепчет! Это сводит меня с ума!

Мэндрейк поёжился.

– Он страдает. Надо отпустить демона.

– Сейчас, сейчас. Должно быть, ему недостаёт силы духа, чтобы заставить демона замолчать…

Пленник снова принялся корчиться.

– Я расскажу вам всё, что знаю! Про простолюдинов, про все наши планы! Я могу сообщить вам сведения…

Мейкпис поморщился.

– Да ну, вы не можете сообщить нам ничего такого, что не было бы известно нашим шпионам. И прекратите вопить. У меня от вас голова разболелась.

– Нет! Я могу рассказать о «Союзе простолюдинов»! Обо всех его главарях!

– Они все нам известны – и их имена, и их жены, и их семьи. Это муравьи, которых мы можем растоптать в любой момент, как только пожелаем. А теперь мне нужно обсудить важные вопросы с…

– Но… а вот чего вы не знаете – что одна из бойцов бывшего Сопротивления ещё жива! Она скрывается в Лондоне! Я её видел, всего несколько часов назад! Я могу вас отвести в это место…

– Это все древняя история. – Мистер Мейкпис взял железный шип из руки Мэндрейка и небрежно взвесил его на ладони. – Мистер Дру, я человек терпеливый, но вы начинаете меня раздражать. Если вы не прекратите…

– Постойте минутку.

Голос Джона Мэндрейка переменился, его тон заставил драматурга умолкнуть на полуслове.

– Которая из бойцов Сопротивления? Женщина?

– Да! Да, это девушка! Её зовут Китти Джонс, хотя теперь она живёт под другим… Ох, да прекрати ты шептать!

Он застонал и забился на стуле.

В ушах у Мэндрейка слегка зазвенело. Он ощутил мимолётное головокружение, словно вот-вот упадёт. Во рту у него пересохло.

– Китти Джонс? Ты лжёшь.

– Нет! Клянусь! Отпустите меня, и я отведу вас к ней.

– Джон, неужели эта часть допроса действительно необходима? – капризно осведомился мистер Мейкпис. – Сопротивлению давным-давно пришёл конец. Прошу вас, сосредоточьтесь на том, что говорю я. Это чрезвычайно важно, тем более в вашем нынешнем положении. Джон! Джо-он!

Мэндрейк его не слышал. Он увидел перед собой Бартимеуса, в обличье смуглокожего мальчишки. Он увидел его посреди мощёного двора много лет тому назад. Он услышал, как мальчишка произнёс: «Голем схватил её… испепелил в мгновение ока…» Китти Джонс мертва. Так сказал ему джинн. Мэндрейк ему поверил. И вот теперь серьёзное мальчишеское лицо, смотревшее на него из прошлого, внезапно расплылось в презрительной ухмылке.

Мэндрейк навис над пленником.

– Где ты её видел? Скажи мне это – и тебя освободят.

– В трактире «Лягушка», в Чизике! Она живёт под именем Клары Белл. Умоляю вас, сэр…

– Квентин, будьте так добры, отошлите демона и немедленно освободите этого человека. Мне нужно идти.

Драматург внезапно сделался спокойным и каким-то отстранённым.

– Да, Джон, конечно… если вы на этом настаиваете. Но не могли бы вы всё же задержаться? Я настоятельно рекомендую вам выслушать то, что я собираюсь сказать. Забудьте об этой девчонке. Речь идёт о более важных вещах. Я хочу обсудить этот эксперимент…

– Потом, Квентин, потом.

Мэндрейк был бледен как мел. Он уже стоял под аркой.

– Но куда же вы едете? Неужели обратно на работу?

– Отнюдь нет, – ответил Мэндрейк сквозь стиснутые зубы. – Мне самому нужно кое-кого вызвать.

Бартимеус 14

Возможно, я уже упоминал пару раз о том, что в Ином Месте времени как такового не существует. И тем не менее ты прекрасно сознаёшь, когда тебя вытаскивают оттуда раньше времени. Вот и сейчас я едва успел погрузиться в струи живительного вихря, как вновь ощутил жестокое притяжение вызова, вытягивающее меня наружу, точно желток из яйца, вновь швыряющее меня на жестокую, бесприютную Землю.

«Как, уже?!» А ведь моя сущность еле начала исцеляться!

Последнее, что происходило со мной в материальном мире, было настолько мучительно, настолько гибельно для моей сущности, что я с трудом мог вспомнить, что и как случилось. Отчётливо я помнил только одно – проклятую отупляющую слабость! То, как я – тот, чья мощь рассеивала волшебников Нимруда, кто предал огню побережье Берберии, кто отправил жестоких Аммета, Коха и Джабора навстречу их жалкой участи, – как я, тот самый Бартимеус, вынужден был улепётывать в обличье жалкой, безмозглой лягушки, не в силахостановить банду настигающих цапель даже самым хиленьким Взрывом.

Во время этого кошмара я был слишком близок к смерти, чтобы в полной мере испытывать праведный гнев. Зато я испытывал его теперь. Я буквально кипел гневом.

Я смутно припоминал, как хозяин отпустил меня. Возможно, ему не понравилась грязь, которую я развёл на полу. А быть может, моя немощь наконец начала ему мешать. Но как бы то ни было, ему не понадобилось много времени, чтобы изменить своё мнение.

Прекрасно! Теперь я с ним покончу. Мы погибнем оба. Я обращу против него его истинное имя, и будь что будет! Моим последним желанием было полюбоваться, как он будет корчиться.

И я больше не был намерен появляться в образе жалкого земноводного.

За те несколько коротких часов, что я провёл вдали от Земли, Иное Место успело оказать своё целительное действие. Мне удалось подкопить немного энергии. Я знал, что надолго этого не хватит, но собирался использовать полученное с пользой.

Материализуясь, я собрал всё, что осталось от моей сущности, в ту форму, которая наиболее адекватно отражала мои эмоции, то есть огромного рогатого демона с мышцами, похожими на дыни, и множеством зубов. Работа была чистая. Я не упустил ни малейшей подробности. Сера, хвост, подобный копью, крылья, копыта, когти, даже пару бичей подбросил. Глаза мои были подобны раскалённым рыболовным крючкам, кожа светилась, словно остывающая лава. Не оригинально, не спорю, но в качестве демонстрации намерений – вполне, вполне. Я ворвался в комнату с раскатом грома, от которого неупокоенные мертвецы должны были, дрожа, попрятаться по своим могилам. За громом последовал яростный голодный вой, подобный тому, что издавали шакалы Анубиса, бродившие среди гробниц Мемфиса, – только немного погромче и попротяжнее, мерзкий, совершенно неестественный звук.

Собственно, я ещё не завершил свои завывания, когда обратил внимание на того, кто находился в пентакле напротив, – и запнулся на полуслове. Жуткий вопль превратился в невнятное бульканье, взмыл на пару октав вверх и завершился пронзительным визгом, в конце которого явственно ощущался вопросительный знак. Старательно вздыбившийся демон как стоял, уперев крылья в боки и щёлкая бичами, так и застыл в неудобной позе, выпятив пятую точку. Крылья поникли, бичи бессильно повисли. Густое облако серы собралось в робкий ручеёк и скромно утекло куда-то прочь между моих копыт.

Короче, я застыл и уставился на своего визави.

– Да ладно тебе, – ядовито заметила девушка. – Не строй из себя идиота. Тебя что, никогда раньше не вызывали женщины?

Демон поднял толстенный палец и поправил упавшую челюсть.

– Вызывали, но…

– Без «но», пожалуйста. Не майся дурью.

Из пасти демона высунулся раздвоенный язык, в точности такой же, как его хвост, и облизнул пересохшие губы.

– Но… но… Минуточку…

– И что это за кошмарная внешность, а? – продолжала девушка. – Столько шуму! Столько вони! А к чему все эти морщины, складки и бородавки? Что ты пытаешься доказать? – Её глаза сузились. – Ты словно бы стремишься компенсировать какие-то свои слабости!

– Послушай, – начал я, – это испытанный, традиционный облик, в котором…

– Забудь про традиции! Почему ты голый?

– Голый? – слабо проблеял я. – Как правило, в этом обличье я не утруждаю себя одеждой…

– Мог бы хоть шорты надеть, по крайней мере! Вид у тебя совершенно непристойный.

– Мне кажется, шорты с крыльями не сочетаются… – Демон нахмурился и поморгал. – Погоди, речь не об этом!

– Кожаные бриджи – вполне сочетаются! Если взять кожу под цвет крыльев.

Я не без труда собрался с мыслями.

– Стоп! К чёрту одежду! Вопрос не в этом… вот в чём вопрос: что тут делаешь ты, а? Ты вызываешь – меня! Ничего не понимаю! Все не так!

От растерянности я даже перестал пытаться пустить в ход все проверенные временем страшилки. Могучий демон съёжился, уменьшился в росте – к немалому облегчению моей израненной сущности – и, померцав, поудобнее устроился в пентакле. Кожистые крылья сделались двумя выступами на лопатках, хвост втянулся и исчез из виду.

– А что не так-то? – осведомилась девица. – Это всего лишь обычные отношения господина и слуги, о которых ты мне рассказывал, когда мы встречались в прошлый раз. Ну, ты знаешь: я – госпожа, ты – раб. Я – приказываю, ты – беспрекословно повинуешься. Ну что, вспомнил, как это работает?

– Такой хорошенькой мордашке сарказм точно не идёт, – сказал я. – Так что можешь сколько угодно распространяться на ту же тему. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ты не волшебница!

Она мило улыбнулась и обвела рукой комнату, где мы находились.

– Да ну? И чем же это я не волшебница?

Удобно устроившийся демон оглянулся налево. Удобно устроившийся демон оглянулся направо. Что самое неприятное, она была в чём-то права. Вот он я, заточенный в пентакле. Вот она, в пентакле напротив. А вокруг – привычные детали интерьера: канделябры, чаши с благовониями, кусочки мела, толстая книга на столе. В остальном комната была пуста – даже занавесок на окне не было. Высоко в небе сияла большая круглая луна, заливавшая наши лица серебристым светом. Если не считать небольшого ровного помоста в центре комнаты, где были вычерчены руны и пентакли, остальной пол состоял из покоробленных, неровных досок. Кроме розмарина, пахло в комнате в основном сыростью, запустением и разнообразными грызунами. Пока что всё выглядело абсолютно обыкновенным. Я уже тысячу раз видел это унылое зрелище – всё, что менялось, это вид из окна.

Но меня в данный момент интересовала та, кто меня вызвал, так называемая волшебница.

Китти Джонс. Вот она, передо мной. Прямо как живая – и вдвое более самоуверенная, чем обычно, стоит руки в боки, с ухмылкой шире дельты Нила. Именно такая, какой я изображал её всё это время, желая подразнить Мэндрейка^[3K53]. Её длинные чёрные волосы теперь были обрезаны, так что едва прикрывали уши; и, может быть, лицо слегка осунулось по сравнению с тем, каким я его помнил. Однако сейчас она была в куда лучшей форме, чем тогда, когда я видел её в последний раз, когда она ковыляла прочь, одержав победу над големом. Сколько же времени прошло с тех пор? Года три, не больше. Однако казалось, что для неё время каким-то образом шло по-другому: в глазах виднелось спокойствие, какое даёт только честно заработанное знание^[3K54].

Всё замечательно. Однако вызвать меня она никак не могла. Я это знал точно.

Карманный демон покачал головой.

– Это уловка, – медленно произнёс я. Я огляделся, с точностью фехтовальщика прощупывая взглядом каждый угол. – Настоящий волшебник где-то тут… он прячется…

Она усмехнулась.

– Что, думаешь, я его в рукаве держу? – Она даже встряхнула рукой для верности. – Не-а. Нету здесь волшебника. Быть может, ты, в свои почтенные лета, сделался забывчив, Бартимеус? Это ведь ты у нас обладаешь магическими способностями!

Я вознаградил её достаточно демоническим взглядом исподлобья.

– Говори что хочешь, а здесь поблизости есть ещё один пентакль… наверняка есть… меня уже пытались так надуть. Да вон, за той дверью хотя бы! – Я указал на единственный выход.

– Нет там никакого пентакля.

Я скрестил руки на груди. Все четыре.

– Там-то он и прячется!

Она мотнула головой, едва не рассмеявшись.

– Нет, честное слово!

– Докажи! Поди и открой эту дверь.

Тут она рассмеялась вслух.

– Выйти из пентакля? Это чтобы ты разорвал меня на кусочки? Спустись с небес на землю, Бартимеус!

Я скрыл своё разочарование, состроив обиженную мину.

– Ц-ц! Гнилая отмазка. Он там, это точно. Тебе меня не обмануть.

Её лицо всегда было подвижным, как ртуть. Сейчас на нём отразилась скука.

– Мы тратим время зря. Может быть, это тебя убедит!

Она стремительно протараторила пять слогов. Из центра моего пентакля взметнулось сиреневое пламя и ударило меня в самое чувствительное место. Я подскочил до потолка, что отвлекло её от моего жалобного вопля – по крайней мере, я рассчитывал, что это её отвлечёт. К тому времени, как я снова приземлился, пламя исчезло.

Она приподняла бровь.

– Может, тебе всё-таки стоило надеть штаны? Я смерил её долгим, пристальным взглядом.

– Тебе повезло, – сказал я, собрав все своё уязвлённое достоинство, – что я решил не обращать этот Наказующий Укол против тебя. Ведь я знаю ваше имя, госпожа Джонс! Это обеспечивает меня защитой. Или ты в своих занятиях до этого ещё не добралась?

Она пожала плечами.

– Да, я про это что-то слышала. Но подробности меня не интересуют.

– Вот я и говорю, что ты не волшебница. Волшебники как раз одержимы подробностями. Только благодаря этому они и остаются в живых. Я просто не понимаю, как ты уцелела после всех этих вызываний.

– Каких ещё вызываний? Ты первый, кого я вызываю в одиночку.

Невзирая на подпалённую задницу, от которой потихоньку распространялся аромат подгоревшего тоста, демон изо всех сил старался, пусть и запоздало, сделать вид, что он контролирует ситуацию. Однако это новое сообщение снова сбило его с толку^[3K55]. На языке у меня вертелся очередной жалобный вопрос, однако я предпочёл оставить его непроизнесенным. Это было бессмысленно. С какой стороны ни посмотри, все здесь не сходилось. Так что я решил пустить в ход новую, невиданную прежде стратегию: я промолчал.

Похоже, этот хитрый ход застал девчонку врасплох. Подождав несколько секунд, она поняла, что продолжать разговор придётся ей. Она глубоко вздохнула, чтобы успокоить нервы, и заговорила.

– Вообще-то ты совершенно прав, Бартимеус, – сказала она. – Слава богу, я действительно не волшебница. И это вызывание – первое и единственное, которое я намерена осуществить. Я задумала это ещё три года назад.

Она снова перевела дух и умолкла в ожидании. Мне в голову пришла ещё дюжина вопросов^[3K56]. Но я снова промолчал.

– Для меня это только средство для достижения моей цели, – продолжала Китти. – Меня не интересует то, к чему обычно стремятся волшебники. Можешь не тревожиться на этот счёт.

Снова пауза. Заговорил ли я? Нет. Мои уста оставались сомкнутыми.

– Ничего из этого мне не надо, – сказала девушка. – Ни богатства, ни власти над миром. Я всё это презираю.

Что ж, моя стратегия приносила плоды, хотя и со скоростью черепахи, передвигающейся в свинцовых башмаках. Я мало-помалу получал объяснение.

– И уж конечно, я не хочу порабощать пленённых духов, – жизнерадостно добавила она. – Если ты так думаешь.

– Ах, не хочешь порабощать духов?

Тут и конец моей стратегии – но, с другой стороны, я ведь промолчал больше минуты, а это само по себе уже рекорд. Уменьшившийся демон бережно ощупал пострадавшее место, выразительно охая и ахая.

– В таком случае у тебя очень странная манера не порабощать. Мне больно, между прочим!

– Я просто хотела доказать, что ты ошибаешься, – сказала она. – Послушай, не мог бы ты этого не делать? Ты сбиваешь меня с мысли.

– А что я делаю-то? Я только пощупал…

– Вижу я, что ты там пощупал. Просто не делай этого, и все. Да, кстати, и не мог бы ты превратиться во что-нибудь другое? А то это воплощение очень уж уродливое. Я думала, у тебя больше вкуса.

– Это – уродливое? – Я присвистнул. – Ты, похоже, и в самом деле вызывала не так много духов, а? Ну ладно, так и быть – раз уж ты такая чувствительная, прикрою я свой срам.

И принял свой излюбленный облик. Птолемей подходил мне: мне было удобно в его обличье, – и девушке он тоже подходил, поскольку обожжённые части тела оказались прикрыты набедренной повязкой.

Как только я превратился в Птолемея, глаза у неё вспыхнули.

– Да! – прошептала она. – Вот оно!

Я взглянул на неё, прищурившись.

– Прошу прощения, могу я чем-нибудь помочь?

– Нет-нет, ничего. Просто… просто эта внешность куда лучше.

Тем не менее она разволновалась, у неё перехватило дыхание, и ей потребовалось несколько минут, чтобы взять себя в руки. Я уселся на пол, скрестив ноги, и принялся ждать.

Девушка тоже села. Она отчего-то вдруг расслабилась. Ещё минуту назад она говорила медленно и неуклюже, а теперь слова так и хлынули бурным потоком.

– Так вот, Бартимеус, выслушай меня хорошенько, – говорила она, подавшись вперёд и барабаня пальцами по полу.

Я пристально следил за её руками – просто на всякий случай, вдруг она коснётся меловой линии или, быть может, слегка размажет её… Нет, конечно, мне было интересно, что она собирается сказать, но упускать возможность освобождения я тоже был не намерен.

Птолемей опёрся подбородком на сцепленные пальцы.

– Валяй, выкладывай. Я слушаю.

– Хорошо. Ой, я так рада, что все так хорошо вышло! – Она раскачивалась взад-вперёд, чуть ли не обнималась сама с собой от радости. – Я почти не смела надеяться, что у меня получится. Мне столькому пришлось научиться – ты себе просто не представляешь! Хотя… ну, может, и представляешь, – признала она, – но, знаешь, выучить все это с нуля было не так-то просто.

Мои тёмные глаза недоверчиво сощурились.

– Так ты научилась всему этому за три года?

Я был впечатлен – но мне всё-таки не верилось.

– Ну да, я начала учиться вскоре после того, как встретилась с тобой. Сразу, как сделала себе новые документы. Я смогла посещать библиотеки, брать там книги по магии…

– Но ты же ненавидишь волшебников! – выпалил я. – Ты ненавидишь все, чем они занимаются! И нас, духов, ты тоже ненавидишь! Ты мне это сказала в лицо – и не могу не отметить, что меня это серьёзно задело. Что же случилось такого, что заставило тебя вызвать одного из духов?

– Ну, мне нужен был не просто какой-нибудь старый демон, – сказала она. – Я, собственно, затем и училась всё это время, затем и изучала эти… эти гнусные приёмчики, чтобы вызвать тебя.

– Меня?

– Тебя это удивляет?

Я гордо вытянулся.

– Нет-нет, нисколько. И что же тебя так во мне привлекло? Видимо, моя выдающаяся личность? Или моя блестящая манера вести беседу?

Она хихикнула.

– Ну нет, конечно же, не личность! Но да, дело именно в беседе – именно наш с тобой разговор захватил моё воображение.

По правде говоря, этот разговор я и сам помнил неплохо. С тех пор прошло три года, но теперь казалось, что гораздо больше: ведь это произошло в те времена, когда мой вечный хозяин Натаниэль был ещё угрюмым аутсайдером, отчаянно добивающимся признания. Именно в разгар истории с големом, когда в Лондоне хозяйничали одновременно глиняный монстр и африт Гонорий, мой путь вторично пересёкся с путём Китти Джонс. Тогда на меня произвели впечатление сила её личности и её отчаянный идеализм – качества, весьма редко встречающиеся у волшебников, а тем более одновременно. Она была простолюдинка – малообразованная, не знающая ничего о том, как на самом деле устроен её мир, но тем не менее готовая бросить вызов этому миру и надеющаяся изменить его к лучшему. И более того: она рискнула жизнью, чтобы спасти жизнь своему врагу, презренному подонку, недостойному даже лизать её башмаки^[3K57].

Да, она произвела на меня впечатление. И на моего хозяина тоже, если уж на то пошло.

– Так тебе понравилось то, что ты услышала, а? – усмехнулся я.

– Все эти твои разговоры об империях, которые возникают и рушатся, заставили меня призадуматься, Бартимеус. Главное, ты сказал, что нужно искать общие тенденции, и я знала, что нужно их найти.

Говоря это, она ткнула пальцем в пол – почти в красную меловую линию. Близко, очень близко.

– Ну вот, я и стала искать, – просто сказала она.

Птолемей поправил краешек набедренной повязки.

– Это все очень хорошо, но тем не менее не имеет никакого отношения к тому, чтобы жестоко вырвать ни в чём не повинного джинна оттуда, где он мирно отдыхал. Моя сущность отчаянно нуждается в восстановлении. Мэндрейк продержал меня в рабстве, – я быстренько посчитал на пальцах рук и ног, – в течение шестисот восьмидесяти трёх суток из последних семисот. И это на мне отразилось, притом довольно сильно. Я как яблоко со дна бочонка: на вид сладкое и красивое, а внутри – сплошная гниль. А ты выдернула меня оттуда, где я мог исцелиться.

Китти склонила голову набок и пристально смотрела на меня из-под бровей.

– В смысле, из Иного Места.

– Это одно из его названий.

– Ну, извини, что потревожила тебя. – Она сказала это так, как будто всего-навсего разбудила меня, когда я ненадолго прикорнул. – Но я даже не была уверена, что смогу это сделать. Я боялась, что мои навыки ещё недостаточно отработаны.

– С твоими навыками все в порядке, – сказал я. – Отличные навыки. И это заставляет меня задать главный вопрос: как ты научилась тому, чтобы вызвать меня?

Китти скромно пожала плечами.

– Это было не так трудно. Знаешь, что я думаю? Волшебники нарочно преувеличивали все эти сложности в течение многих лет, просто чтобы отвадить от этого дела простолюдинов. В конце концов, так ли уж много здесь требуется? Аккуратно провести несколько линий с помощью линейки, верёвки и циркуля. Начертить несколько рун, выучить наизусть несколько слов. Сходить на рынок, купить кое-каких пряностей… Найти спокойное место, ещё раз все повторить… И все, собственно.

– Нет, – сказал я. – Никто из простолюдинов прежде этого не делал, насколько мне известно. Это неслыханно. Тебе, должно быть, помогли. С языками, с рунами и кругами, с этой мерзкой смесью трав – со всем. Какой-то волшебник. Кто?

Девушка намотала прядь волос себе на ухо.

– Ну, уж его-то имя я тебе сообщать не собираюсь! Но ты прав. Мне действительно помогли. Но, само собой, не с этим вызыванием. Он думает, что я всего-навсего бескорыстно увлекаюсь магией. Если бы он узнал, чем я занимаюсь, его бы удар хватил.

Она улыбнулась.

– Сейчас он крепко спит двумя этажами ниже. Он довольно славный, на самом деле. Как бы то ни было, на это потребовалось время, но всё оказалось не так сложно. Даже странно, что другие люди этого не пробовали.

Птолемей окинул её пристальным взглядом из-под опущенных век.

– Большинство людей, – многозначительно сказал я, – несколько опасаются того, кто может явиться на зов.

Девушка кивнула.

– Это верно. Но все не настолько страшно, если ты не боишься того демона, которого собираешься вызвать.

– Чего-о?! – встрепенулся я.

– То есть, я знаю, что, если неправильно произнести заклинание, или неверно начертить пентакль, или допустить ещё какую-нибудь ошибку, может случиться нечто ужасное. Но ведь все эти ужасы более или менее зависят от того демона, – ой извини, я хотела сказать «джинна», – от того джинна, о котором идёт речь. Разве нет? Если бы это был какой-нибудь древний африт, совершенно мне не знакомый, я бы, конечно, немного тревожилась, на случай, если мы вдруг не сойдёмся характерами. Но ведь мы с тобой уже знакомы, верно? – Она обворожительно улыбнулась мне. – И я знала, что ты не причинишь мне вреда, если я допущу какую-нибудь мелкую промашку.

Я следил за её руками – они опять жестикулировали в непосредственной близости от красной меловой линии…

– В самом деле?

– Ага. В смысле, мы ведь в прошлый раз вроде как действовали заодно, разве нет? Ну тогда, с этим големом. Ты сказал мне, что надо делать. Я это сделала. Прекрасный пример сотрудничества.

Птолемей потёр уголки глаз.

– Тогда всё было немножко иначе, – вздохнул я. – Боюсь, придётся тебе объяснить на пальцах, в чём разница. Три года назад оба мы были под каблуком у Мэндрейка. Я был его рабом, ты – его жертвой. У нас были общие интересы: ускользнуть от него и выжить.

– Вот именно! – воскликнула она. – И мы…

– Больше между нами ничего общего не было, – невозмутимо продолжал я. – Да, действительно, мы немного поболтали. Да, действительно, я кое-что сообщил тебе об уязвимом месте голема, – в чисто научных целях, чтобы посмотреть, на какие глупости может толкнуть тебя твоя дурацкая совесть. Глупость действительно была зрелищная.

– Я не согласна с тем, что…

– Если ты разрешишь мне добавить ещё пару слов, – продолжал я, – я хотел бы указать на то, что разница между нынешней и тогдашней ситуацией – просто колоссальная. Тогда оба мы были жертвами волшебников. Согласна? Во-от. А теперь один из нас – конкретно, moi^[3K58], – я ткнул себя в голую смуглую грудь, – по-прежнему жертва, по-прежнему раб. А что касается другого… она перешла на другую сторону.

Она покачала головой.

– Нет.

– Она сделалась перебежчицей…

– Я не…

– Подкралась сзади и подло нанесла удар в спину…

– Бартиме…

– Вражеская пособница, подлая, хитрая, фальшивая предательница, которая позаботилась о том, чтобы продлить мои бесконечные годы рабства! Та, что без наущения и без принуждения взялась изучать гнусную науку магию! В пользу Натаниэля и прочих можно сказать хотя бы то, что у них не было выбора. Большинство из них сделали волшебниками прежде, чем они доросли до сознательного возраста и получили возможность осознать, насколько низкое это ремесло! Но ты – ты могла бы избрать любой из десятка достойных путей. А вместо этого ты решила поработить Бартимеуса, Сакара аль-Джинни, Серебряного Пернатого Змея, ирокезского стража с волчьей пастью! И ты в гордыне своей полагаешь, будто я не причиню тебе вреда! Так вот, да будет вам известно, барышня, что вы меня недооцениваете, и это сулит вам немало бед! Мне ведома тысяча уловок, у меня в запасе сотня смертельных приёмов! Я способен… Уй-я!

Разгорячившись, я иллюстрировал своё выступление достаточно бурной жестикуляцией и в порыве чувств ткнул пальцем в красную меловую линию своего пентакля. Раздался хлопок, посыпались жёлтые искры, и моя сущность получила отпор: меня отшвырнуло вверх и назад, я полетел кубарем и судорожно задрыгал ногами, чтобы не пересечь линию с противоположной стороны.

С ловкостью, порождённой опасностью, я сумел остановиться и рухнул на пол. Лицо у меня почернело, набедренная повязка лопнула.

Девушка обратила внимание на последнее и неодобрительно скривила губы.

– Ц-ц! – сказала она. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали.

Я встал и тактично поправил обрывки повязки.

– Сути дела это не меняет. Призвав меня, ты изменила наши роли. Теперь между нами не может быть ничего, кроме ненависти.

– Ерунда, – сказала она. – Как ещё я могла с тобой встретиться? Я не собираюсь тебя порабощать, идиот. Я хотела кое-что с тобой обсудить, как равная с равным.

Я вскинул брови – точнее, то, что от них осталось.

– Вряд ли это осуществимо. Что может обсуждать постельный клоп со львом?

– Слушай, прекрати выпендриваться. Кстати, кто такой Натаниэль?

Я растерянно заморгал, глядя на неё.

– Кто? Первый раз слышу.

– Ты только что упомянул о каком-то Натаниэле.

– Нет-нет, ты, должно быть, ослышалась!

И я поспешно сменил тему.

– В любом случае, сама идея смехотворна. Равенство между людьми и джиннами невозможно. Ты молода и неразумна, так что мне, возможно, следует быть к тебе снисходительнее, но ты в самом деле заблуждаешься. За последние пять тысяч лет я имел дело с сотнями хозяев, и независимо от того, на чём были вычерчены их пентакли, на песке пустыни или на степном вытоптанном дёрне, между мной и теми, кто меня вызывал, неизменно возникала лютая, непримиримая вражда. Так всегда было. Так всегда будет.

Последние слова я произнёс внушительным, громовым голосом, не допускавшим никаких возражений. В пустой комнате они раскатились гулким эхом. Девчонка пригладила волосы.

– Чушь собачья, – сказала она. – А как насчёт вас с Птолемеем?

Китти 15

Китти сразу поняла, что её теория подтверждается. Поняла по реакции джинна. С того момента, как его шарахнуло пентаклем, египетский мальчик стоял к ней лицом, выпятив грудь и подбородок, оживлённо жестикулируя, чтобы подчеркнуть свои глубокомысленные высказывания, и время от времени поправляя набедренную повязку. Однако как только она упомянула имя Птолемея, вся его бравада и бурные эмоции куда-то делись. Он внезапно сделался совершенно неподвижен: лицо застыло, тело окаменело, точно у статуи. Двигались только глаза: медленно, чрезвычайно медленно, зрачки повернулись и уставились прямо на неё. Глаза мальчишки всегда казались тёмными – но теперь они сделались абсолютно чёрными. Сама того не желая, Китти заглянула в них. Это было всё равно что смотреть в чистое ночное небо: чёрное, холодное, бесконечное, с крошечными искорками звёзд, далёкими и недостижимыми… Это было жутко, но прекрасно – Китти потянуло туда, как ребёнка к распахнутому окну. Она благоразумно сидела в центре своего пентакля. Теперь же она наполовину распрямила ноги и подалась вперёд, опершись на руку, вторую руку протянув вперёд, навстречу этим глазам, их одиночеству и пустоте. Кончики её пальцев дрожали над границей её круга. Она вздохнула, поколебалась, потянулась дальше…

Мальчик моргнул, его веки на миг сомкнулись, точно у ящерицы. Это разрушило чары. У Китти побежали по спине мурашки, она отдёрнула руку и съёжилась в центре круга. На лбу у неё выступили крупные капли пота. Но мальчик не шелохнулся.

– И что же ты обо мне знаешь – или думаешь, что знаешь? – произнёс голос.

Голос звучал отовсюду – негромко, но очень близко. Этот голос не был похож ни на один из голосов, что ей доводилось слышать прежде. Он говорил по-английски, но со странным выговором, как будто говорящему этот язык был незнаком и чужд. Он казался близким и, одновременно, отстранённым, как будто обращался к ней из немыслимой дали.

– Что ты знаешь? – повторил голос ещё тише. Губы джинна оставались неподвижны, чёрные глаза не отрываясь смотрели на неё. Китти пригнулась к самому полу, дрожа и стиснув зубы. Что-то в этом голосе приводило её в трепет, но что? Он не звучал ни грозно, ни гневно. Но это был властный голос откуда-то издалека, голос, наделённый немыслимым могуществом, и в то же время – голос ребёнка.

Китти потупилась и молча помотала головой, не отрывая взгляда от пола.

– ГОВОРИ!

Теперь в голосе звучал гнев; вместе с этим возгласом в комнате раздался мощный удар грома, от которого зазвенели стекла в рамах, половые доски пошли рябью и со стен посыпались куски сгнившей штукатурки. Дверь захлопнулась (хотя Китти её не открывала и не видела, как она открылась), стекла в окне вылетели. Одновременно с этим в комнате поднялся сильный ветер. Он закружился вихрем вокруг неё, все стремительнее и стремительнее, так что чаши с розмарином и веточками рябины взмыли в воздух и разбились о стены, подхватил книгу и канделябры, сумку, горшки и ножи Китти и понёс их по комнате, то выше, то ниже, свистя и завывая, все быстрее и быстрее, пока они не расплылись и не слились в одну неясную полосу. Вот уже и стены пришли в движение, оторвавшись от своих оснований на полу и присоединившись к безумной пляске, роняя на лету кирпичи, все быстрее и быстрее вращаясь под потолком. И вот наконец потолок сорвало, и вверху раскинулась бездонная пропасть ночного неба, с вращающимися звёздами и луной и облаками, растянувшимися в бледные полосы, размётанные во всех направлениях, пока во всём мире не осталось всего две неподвижных точки: Китти и мальчик в своих кругах.

Китти зажала глаза руками и спрятала голову между колен.

– Пожалуйста, прекратите! – вскричала она. – Пожалуйста!

И вихрь улёгся.

Китти открыла глаза – и ничего не увидела. Она забыла отнять руки от лица.

Она медленно и мучительно подняла голову и опустила руки. Комната была такой же, как и прежде, точно такой же, как была всегда: дверь, книга, канделябры и окно, стены, потолок, пол; за окном – ясное небо. Всё было спокойно – кроме… Мальчик в кругу напротив зашевелился – медленно-медленно согнул ноги, а потом сел, как будто силы вдруг оставили его. Глаза у него были закрыты. Он устало провёл рукой по лицу.

Потом взглянул на Китти – и, хотя его глаза оставались тёмными, прежней пустоты в них уже не было. И когда он заговорил, его голос снова сделался нормальным, только звучал устало и печально.

– Если собираешься вызывать джинна, – сказал он, – имей в виду, что вместе с ним ты вызываешь всю его историю. И разумнее будет твёрдо придерживаться настоящего, иначе неизвестно, что ты можешь вытащить из прошлого.

Китти с большим трудом заставила себя сесть прямо и посмотреть ему в лицо. Волосы у неё были влажны от пота. Она пригладила их и вытерла лоб.

– Не обязательно было это делать. Я просто упомянула…

– Имя. Тебе следовало бы знать, на что способны имена.

Китти прокашлялась. Первый приступ страха отступал, быстро сменяясь желанием разрыдаться. Китти преодолела его.

– Если ты так стремишься оставаться в настоящем, – осведомилась она, с остервенением пытаясь проглотить комок в горле, – то почему ты так настойчиво принимаешь… его облик?

Мальчик нахмурился.

– Что-то у тебя сегодня воображение разыгралось, Китти. С чего ты взяла, что я принимаю чей-то облик? Я даже теперь, в ослабленном состоянии, могу выглядеть так, как пожелаю.

Он, не двигаясь с места, снова сменил облик: раз, другой, ещё и ещё раз, становясь все причудливее и кошмарнее, при этом сидя все в той же позе в центре круга. Под конец он сделался чем-то вроде огромного грызуна, толстого и пушистого. Грызун сидел, скрестив задние лапы, а передние возмущённо сложив на груди.

Китти и глазом не моргнула.

– Да, но обычно ты не разгуливаешь в образе гигантского хомячка, – отрезала она. – В конце концов ты всегда превращаешься в одного и того же смуглого мальчика в набедренной повязке. Почему? Потому что этот мальчик тебе не безразличен. Это очевидно. Это кто-то важный из твоего прошлого. И мне оставалось только выяснить, кто именно.

Хомяк лизнул розовую лапку и пригладил пучок шерсти за ухом.

– Я не собираюсь признавать, что в этих далеко идущих выкладках есть хоть капля правды, – сказал он. – Но мне всё же любопытно. И что ты стала делать? Этот мальчик мог быть кем угодно.

Китти кивнула.

– Это правда. Вот как всё было. После того как мы расстались с тобой в прошлый раз, мне понадобилось поговорить с тобой снова. Всё, что я знала о тебе, было твоё имя – или одно из имён: Бартимеус. Это было не так уж много, поскольку я даже не знала точно, как оно пишется. Но я знала, что, если долго искать, рано или поздно я найду тебя где-нибудь в исторических записях. И когда я начала учиться, я всюду искала упоминания о тебе.

Хомяк скромно кивнул.

– Думаю, долго тебе искать не пришлось. Должно быть, упоминаниям о моих подвигах несть числа.

– Ну, вообще-то у меня ушёл почти год на то, чтобы найти хотя бы мимолётное упоминание. В библиотечных книгах то и дело упоминалось множество разных других демонов. Часто попадался Ноуда Грозный, африт по имени Чу, и ещё кто-то по имени Факварл тоже был известен в десятке разных государств. И вот наконец попался мне и ты – тебя мимоходом упомянули в примечании.

Шерсть на хомяке встала дыбом.

– Что-о? Ты в каких книжках смотрела? В ваших библиотеках, небось, все приличные труды изъяты! Мимоходом! В примечании!

И он ещё некоторое время что-то возмущённо бормотал себе в шерсть.

– Понимаешь, в чём проблема, – поспешно объяснила Китти, – тебя ведь не всегда называли Бартимеусом, так что даже когда о тебе рассказывали очень много, я просто не могла определить, что это ты. Но то примечание мне помогло, потому что в нём имя, которое я знала – Бартимеус Урукский, – было связано с двумя другими: Сакар аль-Джинни (так тебя звали в Персии, да?) и Ваконда алгонкинов. После этого упоминания о тебе стали попадаться мне немного… ну, в смысле, намного чаще. И мало-помалу дело пошло. Я сумела кое-что разузнать о твоих поручениях и приключениях и выяснила имена некоторых твоих хозяев, что было тоже весьма интересно.

– Ну, надеюсь, ты осознала, с кем имеешь дело! – сказал хомяк. Он всё ещё дулся.

– Разумеется! – сказала Китти. – Ещё как! Ты в самом деле беседовал с царём Соломоном?

– Ну да, ну да, так, немного потолковали, – буркнул хомяк. Однако, похоже, он всё-таки слегка смягчился.

– И всё это время, – продолжала Китти, – я обучалась вызыванию. Мой наставник был довольно медлителен, а я и того медлительней. Мне было страшно, но постепенно я дошла до той стадии, когда почувствовала, что, наверное, смогу вызвать тебя. Но я по-прежнему не знала ничего об этом мальчике, а это было жаль, потому что я понимала, как он для тебя важен. И тут вдруг я напала на след! Я узнала твоё египетское имя – Рехит – и через него вышла на волшебника Птолемеуса!

Она сделала паузу и торжествующе улыбнулась.

– Ну и что это тебе дало? – спросил хомяк. – У меня были сотни хозяев, и независимо от того, на чём были вычерчены их пентакли, на песке пустыни или на степном вытоптанном дёрне, лютая, непримиримая вражда…

– Да-да! – Китти замахала руками, заставляя хомяка умолкнуть. – Я ещё не договорила. В одном источнике упоминалось о тесной связи между этим Птолемеусом и его рабами. Там говорилось также, что он умер ещё ребёнком. Вот тогда мне и стало всё ясно. Тогда я и поняла, кому принадлежит твой излюбленный облик.

Хомяк деловито чистил коготь у себя на лапе.

– И какие же подробности, – непринуждённо поинтересовался он, – сообщались в этом источнике об отношениях между джинном и мальчиком? Я чисто из интереса спрашиваю, сама понимаешь.

– Да немного говорилось, – призналась Китти. – На самом деле никаких подробностей там не было. По-моему, об этом Птолемеусе как человеке сейчас вообще мало что известно. Но некоторые его труды сохранились, насколько я понимаю. Там ещё упоминалось нечто под названием «Врата Птолемея», что бы это ни…

Она осеклась. Хомяк смотрел в окно, на полуночную луну. Наконец он снова посмотрел на Китти, а пока поворачивал голову, опять принял знакомый облик мальчика-мага, Птолемея Александрийского.

– Довольно, – сказал мальчик. – Чего ты хочешь от меня?

Теперь, когда догадка подтвердилась, Китти обнаружила, что её восприятие облика джинна совершенно переменилось. Странно и тревожно было сознавать, что она видит перед собой настоящего мальчика, который уже тысячу лет как умер. Прежде она считала эту внешность всего лишь маской, личиной, одной иллюзией из многих. Но теперь, по-прежнему сознавая, что это всего лишь маска, она невольно ощущала присутствие кого-то очень древнего. В том, что демон воспроизводит мальчика совершенно точно, Китти не сомневалась: она впервые обратила внимание на две родинки на тонкой смуглой шее, бледный шрамик на подбородке, выпирающие косточки на локтях тонких рук. Такая верность малейшим деталям могла быть только плодом подлинной преданности, может быть, даже любви.

И, осознав это, Китти исполнилась уверенности, которая помогла ей продолжить.

– Ладно, – сказала она, – сейчас объясню. Но сперва я хочу ещё раз подчеркнуть: я не собираюсь тебя порабощать. Что бы ты ни ответил, я тебя отпущу.

– Чрезвычайно любезно с твоей стороны, – сказал мальчик.

– Все, чего я хочу, – это чтобы ты внимательно выслушал то, что я скажу.

– Ну что ж, если ты наконец объяснишь, в чём дело, я, быть может, и попытаюсь тебя выслушать.

Джинн сложил руки на груди.

– Но должен тебе сказать, что одна вещь говорит в твою пользу, – задумчиво продолжал он. – За все века моего рабства ни один – ни единый! – волшебник не заинтересовался этим обликом настолько, чтобы расспросить меня о нём. И зачем бы? Я ведь демон, а значит, злокознен и враждебен. Если я что-то делаю, значит, хочу причинить зло или отвести глаза. Они все боятся меня и заботятся только о самосохранении, а потому никогда не расспрашивают меня обо мне. А тебе вот стало интересно. Ты постаралась разузнать обо мне. Не могу сказать, что это было умно – ведь ты всего лишь человек, – и всё же ты неплохо постаралась. Так что давай, – он царственно взмахнул рукой, – выкладывай!

– Хорошо.

Китти устроилась поудобнее.

– Не знаю, заметил ты или нет, но в последнее время дела в Лондоне идут всё хуже и хуже. Волшебники начинают терять власть. Простолюдинов отправляют на войну, торговля и ремёсла хиреют. Народ нищает, а это ведёт к недовольству – в некоторых городах уже начались мятежи. И все возмущаются из-за… из-за демонов.

– Все, как я предсказывал, когда мы с тобой разговаривали в прошлый раз, – ответил джинн. – Люди начинают замечать духов и заодно обнаруживают в себе устойчивость. Как только они поймут, на что способны, они начнут давать сдачи.

Китти кивнула.

– Но волшебники тоже в долгу не остаются: полиция закручивает гайки, повсюду насилие, людей хватают и арестовывают, и даже хуже.

– Бывает, – сказал мальчик.

– Думаю, волшебники пойдут на все, лишь бы только остаться у власти, – продолжала Китти. – Сейчас среди простолюдинов возникло множество тайных обществ, но все они слабы и разрознены. Ни у кого нет достаточно сил, чтобы противостоять правительству.

– Ну, это придёт, – сказал джинн. – Со временем.

– Но сколько времени на это потребуется? Вот в чём вопрос-то!

– Тебе точно или примерно? – Мальчик склонил голову набок, призадумался. – Думаю, ещё пары поколений хватит. Скажем, лет пятьдесят. За это время людей с врождённой устойчивостью станет достаточно много, чтобы успешно поднять восстание. Пятьдесят лет – совсем неплохой срок. Если повезёт, ты ещё увидишь, как это будет, когда сама уже станешь доброй бабусей, качающей на коленях пухлых внучат. Хотя на самом деле, – он вскинул руку, заставив Китти, издавшую возмущённый возглас, умолкнуть, – на самом деле я ошибся. Мой расчёт был неверен.

– Это хорошо.

– Ты никогда не станешь доброй бабусей. Лучше будет сказать – «унылой и одинокой старой каргой».

Китти стукнула кулаком по полу.

– Пятьдесят лет – это слишком много! Кто знает, до чего волшебники додумаются к тому времени? Да вся моя жизнь пройдёт! Может, я уже умру к тому времени, как наконец свершится революция.

– Это верно, – сказал мальчик. – Но я буду все ещё здесь и все увижу. Я буду точно таким же, как теперь.

– Ну да, конечно! – рявкнула Китти. – Тебе хорошо!

– Думаешь? – Мальчик окинул себя взглядом.

Он сидел прямо, аккуратно скрестив ноги, на манер египетского писца.

– С тех пор как умер Птолемей, прошло две тысячи сто двадцать девять лет, – сказал он. – Ему было четырнадцать. Восемь мировых империй вознеслись и пали с тех пор, а я всё ещё ношу его облик. Как ты думаешь, кому из нас лучше?

Китти не ответила. Помолчав, она спросила:

– Зачем ты это делаешь? В смысле, принимаешь его облик.

– Потому что я дал себе слово, – сказал джинн. – Я показываю ему, каким он был. До того, как переменился.

– А я думала, он так и не вырос, – сказала Китти.

– Да, это правда. Он так и не вырос.

Китти открыла было рот, чтобы спросить, но потом покачала головой.

– Мы уходим от темы, – твёрдо сказала она. – Я не могу позволить себе ждать и смотреть, как волшебники продолжают творить зло. Жизнь слишком коротка. Действовать нужно прямо сейчас. Но мы – народ, простолюдины, – не можем спихнуть правительство в одиночку. Нам нужна помощь.

Мальчик пожал плечами.

– Возможно.

– Так вот, моя идея, точнее, моё предложение состоит в том, что джинны и прочие духи должны нам помочь, – сказала Китти. И выжидательно выпрямилась.

Мальчик уставился на неё.

– Чего-чего?

– Помогите нам. В конце концов, ты сам только что сказал: все мы тут жертвы, как джинны, так и простолюдины. Волшебники одинаково помыкают нами, как людьми, так и духами. Ну так вот. Надо объединиться и свергнуть их.

Лицо у мальчика сделалось каменное.

– Вот так вот взять и объединиться?

– Нет, конечно, это будет непросто. Но должен же быть какой-то способ! Например, если простолюдины, такие как я, могут вызывать таких могучих джиннов, как ты, почему мы не можем вместе выступить против правительства? Это все ещё нужно хорошенько продумать и привлечь к этому гораздо больше де… духов, но зато на нашей стороне будет преимущество внезапности! А сражаться, будучи на равных, будет гораздо проще. Среди нас не будет ни рабов, ни хозяев. Нам не из-за чего будет враждовать, незачем будет пытаться застать друг друга врасплох. Мы сможем спокойно сотрудничать. Нас никто не остановит!

Теперь Китти снова подалась вперёд, лицо у неё раскраснелось, глаза сверкали. Мальчик, казалось, тоже был захвачен её воодушевлением. Во всяком случае, он долго молчал. Но наконец заговорил.

– Безумная, – сказал он. – Чудные волосы, чудная фигура, но при этом абсолютно сумасшедшая.

Китти передёрнула плечами от разочарования.

– Нет, ты только выслушай!..

– За все эти годы у меня перебывало немало безумных хозяев, – продолжал мальчик. – Видел я религиозных фанатиков, бичевавших себя терниями, императоров с мёртвыми глазами, безрадостно совершавших массовые убийства, скупцов, жаждущих владеть горами золота. Бессчётное количество идиотов, терзавших себя и других… Вы довольно неприятные и извращённые создания. Должен признаться, Китти, что твоё личное безумие менее вредоносно, чем у большинства сумасшедших, но тем не менее оно погубит тебя, да и меня тоже, если я не буду осторожен, так что мне придётся быть с тобой откровенным. То, что ты предлагаешь, смешно и нелепо по тысяче причин, и, если я примусь перечислять их все, мы просидим тут до тех пор, пока Британская империя не падёт сама по себе. Так что позволь мне выделить всего две из них. Ни один джинн, ни один африт, ни один марид, сокрушающий города, ни одна букашка, которая только и может, что кусаться и жалить, никогда, ни за что не «объединится», как ты изволила выразиться, ни с кем из людей. «Объединиться»… ну, знаете ли! Как ты себе это представляешь: что мы наденем одинаковые повязки, или что-нибудь в этом духе, и плечом к плечу ринемся в битву?

Мальчишка рассмеялся – хриплым, неприятным смехом.

– Нет! Мы слишком много страдали из-за людей, чтобы отнестись к кому-то из них как к союзнику.

– Враньё! – воскликнула Китти. – Ещё раз повторяю: как насчёт вас с Птолемеем?

– Он был такой один! – Мальчишка стиснул кулаки. – Он был единственный. И не впутывай его в это дело!

– Но он опровергает всё, что ты говоришь! – крикнула Китти. – Конечно, большинство демонов переубедить будет трудно, но…

– Трудно? Да это просто невозможно!

– То же самое ты говорил про то, что я не могла вызвать тебя самостоятельно. Но я же смогла!

– Это здесь совершенно ни при чём. Дай-ка я объясню тебе одну вещь. Вот я тут сидел, мило с тобой беседовал, вёл себя паинькой, как и подобает благовоспитанному джинну, – но всё это время я следил за тобой, точно коршун, не высунешь ли ты хотя бы кончик пальца за пределы круга. И если бы ты это сделала, я бы набросился на тебя в мгновение ока, и тогда бы ты узнала, как на самом деле джинны относятся к людям, могу тебя заверить!

– Да ну? – фыркнула Китти. – Ну да, только вместо этого ты сам, как дурак, высунул палец за пределы круга – вон, аж юбочку порвал. В принципе, к этому и сводятся твои последние несколько тысяч лет. В одиночку ты ничего не добьёшься, приятель!

– Ах вот как? – Мальчишка побагровел от ярости. – Ладно, тогда перейдём ко второй причине, по которой твой план – фуфло! Даже если бы я захотел тебе помогать, даже если бы ещё сотня джиннов, почти столь же могущественных, как я, согласились бы со мной и возжелали бы встать на сторону мякинноголовых людишек, мы бы не смогли этого сделать. Потому что единственный способ, каким мы можем попасть на Землю, – это быть призванными. А это означает – лишиться свободы. Это сулит мучения. Это означает повиновение хозяину. Нет, в этом уравнении равенству нет места!

– Чушь, – сказала Китти. – Не обязательно всё должно быть именно так.

– А как же иначе? Есть ли другие варианты? Любой вызов сковывает нас. Затем все это и задумывалось. Неужто вы станете искать способ спустить нас с поводка? С нашим-то могуществом? Неужели вы пойдёте на то, чтобы предоставить нас нашей воле?

– Разумеется, – упрямо ответила Китти. – Если так надо – почему бы и нет?

– Да не сделаете вы этого! Ни за что на свете!

– Сделаю. При наличии взаимного доверия – сделаю, конечно.

– Да ну? Ну что ж, докажи. Вот прямо сейчас. Выйди из своего круга.

– Чего?!

– Чего слышала. Выйди, переступи через эти линии. Да-да, вон те самые. Ты говоришь о доверии – вот и давай испытаем его на деле. Окажись хотя бы на миг в моей власти. Посмотрим, рискнёшь ли ты на деле выполнить то, о чём треплешься.

Говоря это, мальчишка вскочил на ноги, и Китти последовала его примеру секундой позже. Теперь они стояли в противоположных пентаклях, глядя друг на друга в упор. Китти закусила губу. Её бросало то в жар, то в холод. Всё пошло совсем не так, как она рассчитывала: Бартимеус отверг её предложение и тут же бросил ей вызов. Ничего из этого она не предвидела. И что же теперь делать? Если она разрушит заклятие, выйдя из пентакля, Бартимеус исчезнет, да ещё перед этим может уничтожить её. Никакая устойчивость не помешает ему разорвать её на куски. При одной мысли об этом Китти пробрала дрожь.

Она посмотрела в лицо давно умершего мальчика. Он улыбнулся ей улыбкой, которая явно задумывалась как дружелюбная, однако взгляд его оставался жёстким и насмешливым.

– Ну? – спросил он. – И что?

– Ты же сам только что говорил, – осипшим голосом сказала Китти, – что ты сделаешь со мной, если я нарушу защиту. Ты сказал, что набросишься на меня в мгновение ока.

Улыбка дрогнула.

– Да ну, не обращай внимания. Я тебе просто лапшу на уши вешал. Тебе совсем не обязательно верить всему, что говорит тебе старина Бартимеус, верно ведь? Я всё время прикалываюсь, ты же знаешь.

Китти ничего не ответила.

– Давай, – продолжал мальчишка, – я тебе ничего не сделаю. Доверься мне хотя бы на миг. Ты ещё удивишься. Положись на меня.

Китти облизнула нижнюю губу пересохшим языком. Мальчишка улыбнулся ещё шире прежнего. Он улыбался с таким усилием, что у него все лицо растянулось и напряглось. Китти опустила глаза, посмотрела на меловые линии на полу, на свою ногу, снова на линии…

– Это твой билет, – сказал мальчишка. Китти внезапно заметила, что забыла дышать, и шумно выдохнула воздух.

– Нет, – сказала она. – Нет. Это ничего не даст.

Тёмные глаза смотрели на неё в упор. Губы внезапно стянулись в ниточку.

– Ну, – кисло сказал джинн, – надо признаться, я особо и не рассчитывал.

– Тут дело не в доверии, – сказала Китти – и соврала. – Ты бы просто дематериализовался, и все. Ты ведь не можешь оставаться на Земле, если тебя не удерживает сила заклятия, а у меня сейчас не хватило бы сил вызвать тебя снова. Суть в том, – в отчаянии продолжала она, – что если бы ты и другие джинны объединились со мной, мы могли бы свергнуть волшебников и помешать им вновь вызывать вас. Если бы мы смогли их одолеть, вас бы больше никто никогда не вызывал.

Джинн фыркнул.

– Китти, у меня нет времени на фантазии. Прислушайся к себе – ты даже сама не веришь ни слову из того, что говоришь. Ладно, если это все, думаю, ты можешь меня отпустить.

И мальчишка повернулся к ней спиной.

Тут Китти охватил гнев. Перед ней, как наяву, всплыли воспоминания последних трёх лет. Она вспомнила, каких неимоверных усилий стоило ей добиться того, чего она добилась. А теперь этот гордый и ограниченный дух с ходу отверг все её идеи! Даже не дав себе труда как следует их обдумать. Ну да, конечно, следовало бы потщательнее проработать детали; многие вопросы оставались пока неразрешёнными, но ведь очевидно, что они могли бы работать вместе и что без этого никак не обойтись! Китти хотелось разрыдаться, но она яростно задушила это малодушное желание и топнула ногой так, что пол задрожал.

– Ага, – рявкнула она, – значит, этот дурацкий египетский мальчишка был для тебя достаточно хорош, да? Ему-то ты доверился! А мне почему нет? Что такого он для тебя сделал, чего я сделать не могу? А? Или я – слишком низкое создание, чтобы услышать о столь великих деяниях?

Она была в безумном гневе, и презрение к этому демону разливалось у неё внутри, точно желчь.

Он не обернулся к ней. Лунный свет заливал его голую спину и руки-тростиночки.

– Ну, например, он последовал за мной в Иное Место.

Китти не сразу сумела выдавить:

– Но это же…

– Нет, это не невозможно. Этого просто никто не делает.

– Я тебе не верю.

– А тебе и не обязательно. А вот Птолемей поверил. Ему я тоже бросил вызов, требуя доказать, что он мне доверяет. И он доказал: он изобрёл Врата Птолемея. Он прошёл сквозь четыре стихии, чтобы найти меня. И заплатил за это свою цену, как он и предвидел. После этого… ну, если бы он предложил мне безумный союз простолюдинов и джиннов, я бы, наверное, и согласился. Наша связь не имела границ. Но ты… Нет, ты, конечно, хочешь добра, и всё такое, но… Извини, Китти. Не выйдет.

Она смотрела ему в спину и молчала. Наконец мальчик повернулся. Его лицо было скрыто в тени.

– Того, что сделал Птолемей, не делал никто, – тихо произнёс он. – Я не стал бы требовать этого ни от кого другого, даже от тебя.

– Это убило его? – спросила Китти. Он вздохнул.

– Нет…

– Тогда какую цену?..

– Моя сущность сегодня несколько уязвима, – перебил Бартимеус – Я был бы тебе признателен, если бы ты сдержала своё слово и отпустила меня.

– Сейчас отпущу. Но мне кажется, что ты можешь ещё ненадолго остаться и поговорить. Если того, что сделал Птолемей, не делал ещё никто, это не значит, что этого никто сделать не может. Может быть, просто никто не знает, что это за Врата такие.

Мальчишка коротко хохотнул.

– Да нет, все они об этом знают. Птолемей ведь написал о своём путешествии, и часть его записок уцелела. Он, как и ты, говорил немало ерунды о союзе между волшебниками и джиннами. Он надеялся, что и другие последуют его примеру, пойдут на тот же риск, что и он. И с тех пор некоторые действительно пытались это сделать, больше из алчности и жажды власти, чем потому, что разделяли его идеалы. Но им это на пользу не пошло.

– Почему же?

Тишина в ответ. Мальчишка отвернулся.

– Ну и ладно, не рассказывай! – воскликнула она. – Мне всё равно. Я и сама могу прочитать записки Птолемея!

– Ах, так ты и древнегреческий успела выучить?

Лицо у Китти вытянулось. Он рассмеялся.

– Да ладно, не переживай, Китти. Птолемея давно нет в живых, а современный мир мрачен и сложен. Ничего ты сделать не сумеешь. Заботься о себе и постарайся выжить. Как делаю я. – Он потыкал себя пальцем. – Или, по крайней мере, пытаюсь. Мэндрейк меня только что едва не уморил.

Китти глубоко вздохнула. Внизу, в каком-нибудь забитом книгами уголке своей разваливающейся виллы, спал мистер Баттон. Он рассчитывает, что она с утра вскочит бодрая и весёлая и побежит собирать для него новые материалы. А вечером она снова вернётся в «Лягушку», помогать чинить стойку, разносить пиво безвольным простолюдинам… Теперь, когда тайный план, которому была посвящена вся её жизнь, разлетелся вдребезги, эта жизнь казалась невыносимой.

– Не нужны мне твои советы, – хрипло произнесла она. – Ничего мне от тебя не нужно.

Мальчишка поднял глаза.

– Ну, извини, если я тебя немного обломал, – сказал он, – но надо же было открыть тебе глаза. Я бы советовал…

Китти зажмурилась и произнесла заклинание. Начала она немного неуверенно, но закончила скороговоркой – она внезапно ощутила новый прилив злости, и ей хотелось избавиться от него, покончить с этим.

Лёгкий порыв ветра коснулся её лица, в нос ударил запах свечной гари, голос демона умолк. Китти не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что он исчез, а вместе с ним – целых три года её надежд.

Натаниэль 16

На полпути домой от Квентина Мейкписа Джон Мэндрейк резко отдал приказ. Шофёр выслушал, отсалютовал и развернулся посреди оживлённой улицы. Они на полной скорости понеслись в Чизик.

Наступила ночь. Окна трактира «Лягушка» были темны и закрыты ставнями, дверь заперта на засов. На крыльце висело небрежно накорябанное объявление:

СЕГОДНЯ ПОХОРОНЫ СЭМА УЭББЕРА

У НАС ЗАКРЫТО

ОТКРОЕМСЯ ЗАВТРА

Мэндрейк несколько раз постучал, но никто не вышел. Над унылой, серой Темзой гулял порывистый ветер, на отмели морские чайки дрались из-за отбросов, оставленных приливом. Красный следящий шар во дворе мигнул, когда Мэндрейк уходил. Мэндрейк угрюмо взглянул в его сторону – и поехал обратно в центр Лондона.

Китти Джонс могла и подождать. А вот с Бартимеусом медлить было нельзя.

Все демоны лгут, все. Это неопровержимый факт. Так что, честно говоря, Мэндрейку не стоило бы так расстраиваться из-за того, что его раб не был исключением из общего правила. Однако когда Мэндрейк обнаружил, что Бартимеус утаил от него, что Китти Джонс выжила, он был глубоко потрясён.

Почему? Отчасти – из-за того образа давно умершей Китти, что сложился у него в душе. На протяжении этих лет её лицо, ярко высвеченное изумлением и чувством вины, то и дело всплывало в его памяти. Она была смертельным врагом Мэндрейка и всё же пожертвовала ради него жизнью. Этого поступка Мэндрейк понять не мог, однако его необычность, вкупе с юностью, отвагой и яростным вызовом в глазах Китти, придавала воспоминаниям противоречивое обаяние и заставляла сердце болезненно сжиматься. Эта девушка, опасный член Сопротивления, за которым он так долго охотился, где-то в тайных и укромных уголках его души превратилась в светлый, дорогой образ, прекрасный укор, символ, сожаление… Короче, в массу абстрактных вещей, весьма далёких от изначальной живой девушки.

Но если она жива?.. Мэндрейк ощутил всплеск боли. Уютное тайное святилище его души рассыпалось в прах, и Мэндрейка вновь охватило смятение и воспоминания о подлинном, грязном и запутанном прошлом. Волны гнева и неверия накатили на него. Китти Джонс была уже не сокровенным образом в глубине его души – она вернулась в мир. Мэндрейк чувствовал себя почти обездоленным.

И к тому же Бартимеус ему солгал. Зачем же он это сделал? Ну да, конечно, чтобы насолить своему хозяину – но этого явно недостаточно. Значит, затем, чтобы защитить Китти. Но это значит, что девушка небезразлична джинну, что между ними существует некая связь! Возможно ли это? Внутри себя Мэндрейк ревниво сознавал, что именно так оно и есть. И это понимание скользкой змеёй свернулось где-то под ложечкой.

Причины, заставившие джинна солгать, определить было непросто, но само известие о том, что джинн солгал, пришло как нельзя более не вовремя: ведь Мэндрейк только что поставил под удар свою карьеру ради того, чтобы спасти жизнь слуге. Теперь ему жгло глаза при воспоминании об этом поступке. Он задыхался от мысли о том, каким дураком он себя выставил.

В полуночный час, в своём пустынном кабинете, он произнёс заклинание. С тех пор как он отпустил лягушку, миновали ровно сутки. Он не знал, успела ли сущность Бартимеуса исцелиться как следует. Но ему было всё равно. Он стоял, выпрямившись и застыв, непрерывно барабаня пальцами по столу. И ждал.

Пентакль остался холодным и пустым. Заклятие эхом отдавалось в голове Мэндрейка.

Он облизнул губы и попробовал ещё раз.

В третий раз он пытаться не стал. Вместо этого он тяжело рухнул в своё кожаное кресло, стараясь подавить нараставшую в душе панику. Да, несомненно: демон уже в мире. Его вызвал кто-то другой.

Мэндрейк смотрел в темноту. Глаза отчаянно жгло. Он должен был это предвидеть! Кто-то ещё из волшебников пренебрёг риском погубить джинна и решил всё же выяснить, что ему известно о заговоре Дженкинса. Кто именно – в сущности, не важно. Будь это Фаррар, Мортенсен, Коллинз или кто-то ещё, Мэндрейку в любом случае ничего хорошего не светит. Если Бартимеус останется жив, он, несомненно, выдаст им настоящее имя Мэндрейка. Разумеется, выдаст! Он ведь уже один раз предал своего хозяина. А потом враги пришлют своих демонов, и Мэндрейк погибнет, одинокий и беззащитный.

Союзников у него не было. Друзей – тем более. Поддержки премьер-министра он лишился. Через два дня, если он останется жив, ему предстоит предстать перед судом Совета. Он один-одинёшенек. Конечно, ему предлагал поддержку Квентин Мейкпис, но Мейкпис, по всей вероятности, не в своём уме. Этот его эксперимент, этот корчащийся пленник… Мэндрейка передёрнуло при одном воспоминании. Нет, если ему удастся спасти свою карьеру, надо будет что-то предпринять, чтобы прекратить эти нелепые действия. Но сейчас, конечно, не это главное.

Ночь шла. Мэндрейк сидел за столом и думал. Спать он так и не лёг.

По мере того как шло время и накапливалась усталость, снедавшие его тревоги начинали терять отчётливость. Бартимеус, Фаррар, Деверокс и Китти Джонс, Совет, суд, война, безмерный груз ответственности – все это расплывалось, смешивалось и мелькало перед глазами. Мэндрейку отчаянно захотелось избавиться от всего этого, сбросить его, как мокрую и вонючую одежду, и отбежать подальше, хотя бы на минутку.

Ему пришла в голову мысль – внезапный, дикий порыв. Он достал своё гадательное зеркало и велел бесу найти одного человека. Бес выполнил приказ без труда.

Мэндрейк встал с кресла, испытывая страннейшее чувство. Что-то просачивалось из прошлого – похоже, что грусть. Это чувство выводило его из равновесия, но в то же время оно было приятным. Мэндрейк радовался ему, хотя оно и выбивало из колеи. Главное, что оно не было частью его нынешней жизни – оно не имело никакого отношения к деловитости и компетентности, к репутации или власти. Он не мог отделаться от желания повидать её снова.

Рассвет: небеса свинцово-серы, тротуары потемнели и завалены листвой. Ветер свистел в ветвях деревьях и над голым шпилем военного обелиска в центре сквера. Женщина шла, пряча лицо в воротник. Когда она приблизилась, быстро шагая вдоль дороги, опустив голову, придерживая рукой шарф, Мэндрейк её сперва даже не узнал. Она была меньше ростом, чем он помнил, волосы у неё были длиннее и слегка тронуты сединой. Но тут, откуда ни возьмись, в глаза бросилась знакомая деталь – сумочка, в которой она носила свои карандаши: старая, потрёпанная, явно та же самая. Всё та же сумка! Мэндрейк удивлённо покачал головой. Он может купить ей новую – да что там, десяток таких сумочек, – если только она захочет!

Он ждал в машине, пока она почти поравнялась с ним – до последнего момента не мог решиться, стоит ли выходить ей навстречу. Её ботинки разбрасывали листву, аккуратно обходили более глубокие лужи. Она шла быстро, потому что на улице было холодно и сыро. Ещё немного – и она пройдёт мимо…

Мэндрейк стал противен самому себе из-за этой нерешительности. Он открыл дверцу со стороны проезжей части, вышел, обошёл машину и преградил женщине путь.

– Госпожа Лютьенс…

Она вздрогнула, её глаза метнулись, оценивая его и элегантную чёрную машину, припаркованную у тротуара. Сделала ещё два шага – и неуверенно остановилась. Она стояла и смотрела на него, одна рука висела вдоль тела, вторая по-прежнему придерживала шарф. Её голос, когда она заговорила, звучал робко – и, как заметил Мэндрейк, довольно испуганно.

– Да?

– Можно вас на пару слов?

Он оделся более официально, чем обычно. Не то чтобы ему обязательно было нужно это делать, но ему хотелось произвести самое лучшее впечатление. Ведь когда она видела его в последний раз, он был всего лишь униженным мальчишкой…

– Что вам угодно?

Он улыбнулся. Она явно готовилась к обороне. Бог весть за кого она его приняла. За какого-нибудь чиновника, явившегося допрашивать её о налогах…

– Просто поговорить, – сказал он. – Я узнал вас… и хотел… хотел спросить, быть может, вы меня тоже признаете?

Её лицо было бледным, все ещё встревоженным. Она, нахмурившись, вгляделась в него.

– Извините, – начала она, – я вас не… Ах да, узнаю. Натаниэль… – Она запнулась. – Но мне, наверное, не стоит называть вас этим именем.

– Да, его лучше забыть, – подтвердил он, изящно махнув рукой.

– Да…

Она стояла и изучала его: его костюм, его туфли, серебряное кольцо на пальце, но в первую очередь – его лицо. Она рассматривала его дольше, чем он ожидал, серьёзно и пристально. Его удивило, что она не расплылась в улыбке и вообще не проявила особой радости. Ну да, конечно: он появился так неожиданно…

Мэндрейк прокашлялся.

– Я тут ехал мимо, увидел вас, и… Ну, столько времени прошло…

Она медленно кивнула.

– Да.

– И я подумал, что, может быть… Ну, как вы поживаете, госпожа Лютьенс? Как у вас дела?

– У меня все хорошо, – ответила она и спросила, как-то резко: – Есть ли у вас имя, которым вас можно называть?

Он поправил манжету, еле заметно улыбнулся.

– Теперь моё имя Джон Мэндрейк. Вы обо мне, возможно, слышали.

Она снова кивнула. На её лице ничего не отразилось.

– Да. Разумеется. Значит, вы… неплохо устроились.

– Да. Я теперь министр информации. Уже два года как. Для всех это был изрядный сюрприз, я ведь ещё довольно молод. Но мистер Деверокс всё же рискнул назначить меня на этот пост, и вот, – он слегка пожал плечами, – я министр.

Он рассчитывал, что это вызовет несколько более бурную реакцию, чем ещё один короткий кивок, однако госпожа Лютьенс оставалась внешне невозмутима. Мэндрейк добавил слегка недовольно:

– Я думал, вам будет приятно видеть, как далеко я пошёл, после того… после того как мы виделись в последний раз. Тогда все очень… неловко вышло.

Он уже понимал, что говорит не то и не так. И с чего он завёл разговор о своей должности, вместо того чтобы прямо выложить ей то, что у него на душе? Возможно, она потому держится так сухо и отстраненно? Он попытался начать заново:

– Я хотел сказать, что я вам благодарен. Я и тогда был вам признателен, и теперь остаюсь благодарен.

Она нахмурилась, покачала головой.

– Благодарны? За что? Я же ничего для вас не сделала.

– Помните, когда Лавлейс на меня набросился. Он меня избил, а вы пытались его остановить. Я так и не успел сказать…

– Ну да, как вы и сказали, очень неловко вышло. Но это все действительно было очень давно. – Она отбросила прядь волос со лба. – Так вы теперь министр информации? Значит, все эти листовки, которые раздают на остановках, – ваших рук дело?

– Да, это все я, – скромно улыбнулся он.

– Листовки, где рассказывается, какую замечательную войну мы ведём, и что только лучшие юноши идут в армию, и что долг настоящего мужчины – отправиться в Америку и сражаться за свободу и безопасность? Где говорится, что смерть – не слишком высокая плата за то, чтобы империя уцелела?

– Это немного чересчур сжато, но в целом – да, к этому все и сводится.

– Ну-ну. Да, вы и в самом деле далеко пошли, мистер Мэндрейк.

Она смотрела на него почти печально.

Было холодно. Волшебник сунул руки в карманы брюк и окинул взглядом пустынную улицу, ища, что бы сказать.

– Думаю, вы нечасто встречаетесь со своими бывшими учениками, – сказал он. – Ну, в смысле, когда они уже взрослые. Нечасто видите, какими они стали…

– Да, – согласилась она. – Я имею дело с детьми. А не со взрослыми, которыми они становятся.

– Вот именно.

Он взглянул на её потрёпанную сумку, вспомнил тусклое атласное нутро этой вещицы, с коробочками карандашей, мелков, перьев и китайских кисточек.

– Госпожа Лютьенс, вас устраивает ваша работа? – спросил он вдруг. – Я имею в виду, ваш заработок, ваше положение в обществе и тому подобное. Я почему спрашиваю – я ведь мог бы, знаете ли, найти вам другое место, если захотите. Я человек влиятельный и мог бы устроить вас на приличную работу. Например, стратегам в министерстве обороны требуются такие опытные люди, как вы, для промышленного выпуска пентаклей для американской кампании. Да хотя бы и в моём министерстве – мы ведь создали рекламный отдел, чтобы лучше доносить до народа то, что мы хотим сказать. Таким специалистам, как вы, у нас всегда рады. Неплохая работа, с допуском к секретной информации. Вы займёте достаточно высокое положение…

– Говоря о «народе», вы, очевидно, имеете в виду простолюдинов? – уточнила она.

– Ну да, так мы называем их публично, – кивнул он. – Похоже, простолюдины предпочитают это слово. Разумеется, на самом деле это ничего не значит.

– Понятно, – сказала она очень сухо. – Вы знаете, нет. Большое спасибо, меня и так все устраивает. Наверняка ни один из ваших отделов не будет в восторге, если им подсунут такую старую простолюдинку, как я, и к тому же мне по-прежнему довольно-таки нравится моя работа. Но все равно спасибо, что предложили.

Она приподняла рукав пальто и взглянула на часы.

Волшебник всплеснул руками.

– Вы торопитесь! – воскликнул он. – Послушайте, хотите, я вас подвезу? Мой шофёр доставит вас куда угодно. Вам не придётся толкаться в автобусе или метро…

– Нет, благодарю вас. Вы очень добры. – Лицо у неё сделалось каменное.

– Ну, хорошо. Если вам так угодно…

Несмотря на холод, Мэндрейк вспотел и испытывал раздражение. Теперь он отчаянно жалел, что вышел из машины.

– Ладно, был очень рад вас повидать. Разумеется, я вынужден просить вас держать в строжайшей тайне то, что вам известно… Хотя, конечно, это само собой разумеется, – добавил он несколько неуклюже.

Тут госпожа Лютьенс взглянула на него так, что он внезапно перенёсся на полжизни назад, в те дни, когда её негодование (а негодовала она редко) погружало его классную комнату в уныние и мрак. Мэндрейк невольно потупился.

– Уж не думаете ли вы, – ядовито поинтересовалась она, – что я брошусь рассказывать кому попало, что как-то раз видела вас, великого Джона Мэндрейка, нашего ненаглядного министра информации, висящим в воздухе кверху задницей? Что я слышала, как вы вопили от боли, когда жестокие люди избивали вас? Вы думаете, я стану об этом рассказывать? Вы действительно так думаете?

– Да нет, нет же! Я имел в виду моё имя…

– Ах, это! – Она сухо хмыкнула. – Возможно, вас это удивит, но у меня много других, более важных дел. Да-да, даже у меня, с моей дурацкой и несерьёзной работой, нет особого желания предавать детей, с которыми я когда-то работала, кем бы эти дети ни стали теперь. Вашего имени, мистер Мэндрейк, от меня никто не узнает. А теперь мне пора. Я на работу опаздываю.

Она повернулась и зашагала прочь. Мэндрейк закусил губу. Он испытывал гнев, смешанный с отчаянием.

– Вы меня неправильно поняли! – крикнул он ей вслед. – Я не затем сюда пришёл, чтобы хвастаться перед вами! Я просто тогда так и не смог поблагодарить вас…

Госпожа Лютьенс остановилась, оглянулась через плечо. На её лице уже не было гнева.

– Да нет, кажется, я вас понимаю, – сказала она. – И мне приятно это знать. Но вы ошибаетесь, мистер Мэндрейк. Это мальчик был мне благодарен, а вы уже не тот мальчик. Вы не можете говорить от его имени. У нас с вами нет ничего общего.

– Я хотел сказать, что знаю, как вы пытались меня спасти, и…

– Да, – сказала она, – и, к сожалению, не спасла. До свидания, мистер Мэндрейк.

И торопливо пошла прочь, шурша сырой листвой.

Бартимеус 17

Всего несколько часов – и снова вызов. Именно то, чего мне не хватало в жизни. Конечно: день, проведённый без рабства, потрачен впустую, а как же иначе?

Так-так, посмотрим… Сперва Мэндрейк, потом девушка. Кто же будет на этот раз? После того как я увидел в пентакле напротив Китти, я предполагал, что на этот раз передо мной окажется почтальон.

Но нет, увы. Это снова был мой драгоценный хозяин, с лицом мрачнее тучи. И в руке он держал копьё с серебряным остриём.

Ну что ж, на его очевидные намерения я тут же отреагировал подобающим образом. Я заставил свою бедную измученную сущность принять впечатляющий облик львиноглавого воителя, наподобие тех, какие сражались в египетских войнах^[3K59]. Кожаный панцирь, юбка из бронзовых пластин, глаза, сверкающие подобно хрусталю, клыки, торчащие из чёрных дёсен. Отлично. Я предупреждающе вскинул лапу.

– Даже не думай, малый!

– Мне нужны ответы, Бартимеус! Правдивые ответы! А если нет – видишь это копьё? Я вгоню его тебе в глотку прежде, чем со мной будет кончено!

Слова так и сыпались с его искривлённых губ. Глаза у него были выпучены, как у рыбы. Похоже, он был несколько расстроен.

– Ты-ы? Да ты и острия-то не найдёшь, пока на него не сядешь! – Голос мой был мягок, точно бархат. – Ты смотри, поосторожнее! Я и сам не безоружен.

Из моей мягкой лапы выскочил наружу коготь, искривлённый, точно полумесяц. Я лениво повертел его, чтобы он блеснул на свету.

Волшебник мерзко усмехнулся.

– Это все пыль в глаза, верно ведь? Два дня тому назад ты и говорить-то не мог, не то что противостоять нападению. Держу пари, если я сейчас пырну тебя этим копьём, тебе придётся плохо. И обратить его против меня ты тоже не сможешь^[3K60].

– Ты так уверен? – Львица вытянулась во весь рост. Уши с кисточками упёрлись в потолок. – Это всего лишь громкие слова, чужестранец. Попробуй докажи это на деле!

Он злобно рявкнул и сделал неуклюжий выпад копьём. Львица увернулась и попыталась вцепиться в древко когтями. Зрелище было жалкое: оба мы промахнулись на добрую милю.

– И это ты называешь ударом? – насмешливо спросил лев, перепрыгивая с ноги на ногу. – Ты прямо как слепой воробей, пытающийся клюнуть червяка!

– Ну, ты был не лучше!

Волшебник расхаживал по своему пентаклю из стороны в сторону, пригибался, подпрыгивал, тыкал копьём во все стороны. При этом он сопел, задыхался и демонстрировал ловкость, свойственную человеку, за которого даже мясо режут слуги.

– Эй! – окликнул я. – Я тут! Впереди!

– Отвечай, Бартимеус! – воскликнул он снова. – Скажи мне всю правду! Не изворачивайся и не увиливай! Кто тебя вызывал?

Что ж, я почти ожидал этого. Но, разумеется, я не мог сообщить ему, что Китти все ещё жива. Она, конечно, заблуждается, но тем не менее со мной она поступила благородно. Вид у львицы сделался робкий и растерянный^[3K61].

– А с чего ты взял, что меня кто-то вызывал?

– Я это знаю! И не смей отрицать! Я пытался вызвать тебя сегодня ночью, а тебя не было! Кто это был? С кем из волшебников ты встречался?

– Да не кипятись ты так. Это была короткая встреча. Ничего серьёзного. Все это уже в прошлом.

– Ах, ничего серьёзного?!

Он ещё раз пырнул копьём – на этот раз оно застряло в полу.

– И ты думаешь, я в это поверю?

– Успокойтесь, господин ревнивец! Не устраивайте сцен.

– Кто это был? Мужчина или женщина?

Я попытался его успокоить.

– Послушай, я знаю, чего ты боишься. Я этого не делал. Это тебя устраивает?

– Нет! Ты рассчитываешь, что я поверю хоть одному твоему слову?

Успокоил, называется. Львица решила пустить в ход откровенную наглость^[3K62].

– Ну ладно, тогда можешь поверить, что это не твоё собачье дело. Я тебе ничем не обязан!

Мальчишка так разъярился, что я уж думал, он вот-вот выскочит из своего костюма. Конечно, он боялся: боялся, что я открою кому-нибудь его имя.

– Послушай, сынок, – сказал я ему. – Я никогда не рассказываю одному хозяину ничего о другом хозяине, если мои личные интересы того не требуют. Так что не рассчитывай, что я расскажу тебе о том вызове. И по той же самой причине я никому не сообщал твоего несчастного настоящего имени. Мне-то это зачем? Оно для меня ничего не значит. А если ты так уж боишься, что я раскрою кому-то секреты твоего детства, на то есть простой выход. Отпусти меня раз и навсегда! Но нет, этого ты сделать не можешь, верно? На самом деле, думаю, ты просто не хочешь порвать со своим прошлым. Вот почему ты держишь меня под рукой, несмотря на то что я сделался так слаб. Чтобы ты мог цепляться за того Натаниэля, которым был когда-то, так же как и за большого и страшного Джона Мэндрейка, каким ты стал теперь.

Волшебник ничего не сказал. Только смотрел на меня в упор пустыми, горящими глазами. Оно и понятно. По правде говоря, я и сам немного удивился. Не знаю, откуда берутся эти ослепительные наития. Но, боюсь, он меня плохо расслышал. Как-то нехорошо он выглядел.

Мы находились в его кабинете. Время, судя по всему, шло к вечеру. Повсюду были разбросаны бумаги, на столе красовалась нетронутая тарелка с едой. В воздухе висел кислый, затхлый запах, говорящий о длительном присутствии немытого молодого человека. И да, вышеупомянутый молодой человек сейчас не отличался свойственной ему франтоватостью. Лицо у него опухло, глаза были красные и безумные, рубашка (на удивление, незастёгнутая) была заправлена в брюки кое-как и торчала пузырём. Всё это совершенно на него не похоже: как правило, Мэндрейк держал себя в строгости. А теперь все его самообладание куда-то подевалось.

Что ж, бедный юноша так эмоционально неустойчив! Ему требуется бережное, сочувственное обращение.

– С чего ты такой растрёпанный? – фыркнул я. – Похоже, ты в полном раздрае! Что случилось-то? Внезапно осознал, насколько низко ты пал? Не может же все это быть только из-за того, что меня вызвал кто-то другой!

Мальчишка посмотрел в хрустальные глаза львицы.

– Нет… – медленно произнёс он. – У меня есть немало причин быть недовольным. И всё это – из-за тебя.

– Из-за меня?!

Рано я оплакивал своё бессилие! Нет, похоже, старый джинн ещё способен задать кое-кому перцу! Я приосанился.

– И в чём же дело?

– Ну… – Он упёр копьё в пол, едва не воткнув себе в ногу. – Я перечислю, если ты сам не догадываешься. Во-первых, за последние сутки в Лондоне вспыхнул ряд серьёзных бунтов. Простолюдины причинили серьёзный ущерб. Имели место драки и несчастные случаи. Порядок на улицах не восстановлен до сих пор. Сегодня утром Деверокс ввёл чрезвычайное положение. Уайтхолл оцеплен войсками. Устои империи колеблются.

– Да, я вижу, денёк у тебя выдался непростой, – сказал я. – Но я-то здесь при чём?

Мэндрейк кашлянул.

– Всё это началось с того, – сказал он, – что два дня тому назад некая лягушка устроила погром в Сент-Джеймс-парке. Благодаря её действиям на свободу в самой гуще толпы вырвался опасный джинн, а этот инцидент и дал толчок беспорядкам.

Львица протестующе рыкнула.

– Ну уж это точно не моя вина! Я всего лишь пытался выполнить твой приказ, находясь в крайне ослабленном состоянии. Я добился успеха в сложных обстоятельствах. Эй, не надо так смеяться! У меня мурашки по спине ползут.

Молодой человек запрокинул голову и разразился глухим, лающим смехом, изрядно напоминающим хохот гиены.

– Добился успеха? – воскликнул он. – Это называется «добился успеха»? Да ты едва не сдох у моих ног, не в силах произнести ни слова из доклада, которого я ждал! Ты выставил меня дураком на людях! Если это называется успехом, что же такое провал, а?

– Это я тебя дураком выставил? – осведомилась львица, еле сдерживая смех. – Проснись и пой, дружочек! В этом тебе моя помощь не требуется, ты прекрасно справляешься сам. Что я такого сделал? Разве что привлёк внимание к твоей жестокости, к тому, что ты меня едва не уморил? Какому волшебнику придёт в голову держать в мире джинна до тех пор, пока тот не сделается слишком слаб, чтобы выжить? Удивляюсь, что ты не прикончил меня совсем!

Глаза Мэндрейка вспыхнули.

– Именно этого от меня и хотели! – вскричал он. – От меня требовали, чтобы я вытряс из тебя информацию и предоставил тебе сдохнуть! А я, дурак, тебя спас! Я тебя отпустил. И остался наедине со всем тем бардаком, что ты устроил. В результате моей карьере почти наверняка конец. Хорошо ещё, если я жив останусь. Мои враги объединяются против меня. Завтра мне придётся предстать перед судом – и все из-за тебя!

Голос у него дрожал, глаза увлажнились – не хватало только печального пения скрипок. Львица-воительница высунула язык и издала непочтительный звук.

– Всего этого можно было бы избежать; – гневно произнёс я, – если бы ты достаточно мне доверял, чтобы чаще отпускать меня на волю. Тогда я был бы в лучшей форме и без труда ускользнул бы от демонов Хопкинса.

Он вскинул глаза.

– А, так ты всё же отыскал Хопкинса?

– А ты не уклоняйся от темы, не уклоняйся. Я говорю: все это твоя вина. Надо было больше верить в меня. И это после стольких лет, после того, как я помог тебе с Лавлейсом, и с Дювалем, и с анархистом и устрицей…

Он поморщился.

– Ой, только не надо про ту последнюю историю!

– …И после всего этого, – неумолимо продолжал я, – ты стал таким же, как и все, ты сделался типичным волшебником, ты обращаешься со мной, точно с врагом! Я – мерзкий демон, на меня нельзя положиться… – Я осёкся. – Слушай, в чём дело? Этот твой хохот положительно действует мне на нервы!

– Именно в этом! – воскликнул он. – На тебя действительно нельзя положиться! Ты мне солгал!

– Назови хоть один пример. Он сверкнул глазами.

– Китти Джонс!

– Не понимаю, о чём ты.

– Ты мне сказал, что она погибла. А она жива, я знаю!

– А-а! – Мои усы слегка поникли. – Ты что, видел её?

– Нет.

– Ну, тогда ты ошибаешься! – Я постарался взять себя в лапы. – Она мертвее всех мёртвых. Голем заглотил её целиком. Ам! – и нету. Жаль, конечно, но, уверяю тебя, тебе совершенно не стоит беспокоиться об этом теперь, когда прошло столько лет…

Тут я умолк. Мне не нравился его взгляд.

Мэндрейк медленно кивнул. Красные пятна гнева боролись на его лице с белыми. В результате вышла ничья, пятьдесят на пятьдесят.

– Заглотил, говоришь? – произнёс он. – Забавно. А тогда ты, помнится, сказал мне, что голем её испепелил.

– Да ну? В самом деле? Ну да, и испепелил тоже. Сперва испепелил, а потом и заглотил… уй-я!

Волшебник без предупреждения вскинул копьё и пырнул меня. Я был слишком медлителен, слишком слаб, чтобы уклониться: копьё угодило мне прямо в солнечное сплетение. Я ахнул, опустил глаза – и расслабился.

– Не тот конец, – сказал я. – Ты перепутал.

Мэндрейк это тоже заметил. Он выругался и отшвырнул копьё прочь, за пределы круга. Он стоял, глядя на меня в упор, тяжело дыша, пытаясь совладать со своими чувствами. Прошла минута или около того. Наконец его сердце перестало бешено колотиться.

– Ты знаешь, где она? – спросил я.

Он ничего не ответил.

– Оставь её в покое, – тихо сказал я. – Она тебе не делает ничего плохого. И не забывай, она спасла тебе жизнь – насчёт этого я тебе не солгал.

Он открыл было рот, хотел что-то сказать, потом слегка встряхнул головой, словно заставляя себя забыть об этом.

– Бартимеус, – сказал он, – я обещал тебе, что отпущу тебя, если ты выполнишь задание, и, несмотря на то, что ты то и дело бросаешь вызов моему терпению, я от своего слова не отступаюсь. Расскажи мне, что произошло, когда ты выслеживал Дженкинса, и я тебя отпущу.

Львица сложила на груди свои мускулистые лапы и посмотрела на него сверху вниз.

– Навсегда?

Он стрельнул глазами куда-то в сторону.

– Этого я не обещал.

– Обещай. Насколько я понимаю, мои сведения – единственное, что может спасти тебя от Тауэра. Так это или нет?

Он скрипнул зубами.

– Я полагаю, что Хопкинс затевает какой-то заговор. Если я сумею его раскрыть, моё положение, по всей вероятности, в самом деле упрочится.

– Ну так как? У меня имеются ценные сведения. Они тебя не разочаруют.

– Ладно… – произнёс он почти неслышно. – Если только сведения действительно ценные.

– Ценные-ценные, не сомневайся. Можно даже сказать, бесценные. Разумное соглашение, прямо как в добрые старые времена. Знаешь, Мэндрейк, – задумчиво сказала львица, – насколько же проще было с тобой, когда ты был маленьким! Тогда ты был куда разумнее.

Он угрюмо уставился себе под ноги.

– Мне это уже говорили. Ну, выкладывай!

– Ладно.

Львица сцепила лапы вместе, хрустнула костяшками и начала:

– Я следовал за Дженкинсом по всему Лондону. В его планах задействована целая сеть волшебников. Всего семь человек, чем-то похожих на него самого: слабосильные, озлобленные, низкого уровня – короче, такому могущественному магу, как ты, их бояться нечего.

– Можешь ли ты назвать их имена? – Он слушал внимательно, жадно вбирая каждое слово.

– Уизерс и Бёрк. Да, мне эти имена тоже ничего не говорят. А вот Лайма ты должен помнить.

Глаза у Мэндрейка широко распахнулись.

– Руфус Лайм? Приятель Лавлейса? Да, это куда интереснее! Так он всё ещё?..

– Ага. И все так же похож на рыбу. Судя по всему, он только что вернулся из Парижа.

– А как насчёт их планов? Ты узнал хоть какие-нибудь детали?

– Откровенно говоря, ничего конкретного. Однако, что бы они ни затевали, все они заняты тем, что подбирают себе для этого демонов. Так ведь они волшебники – чем им ещё заниматься, как не этим? Много говорили о верёвках и цепях. Да, и ещё о фургонах.

Он наморщил нос.

– О фургонах?

– Представь себе. И ещё упоминали о каком-то эксперименте. Требовали доказательств, что эксперимент прошёл успешно. О чём речь – понятия не имею.

Я почесал себе ухо.

– Что ещё? Ах да. Дженкинс сказал, что их должно быть семеро, «по одному на каждое кресло».

Мэндрейк хмыкнул.

– Совет. Нас в Совете семеро. Они замышляют мятеж.

– Как обычно.

– Ладно, это любопытно, но подробностей маловато.

Мэндрейк вопросительно взглянул на меня.

– И ты рассчитывал, что я отпущу тебя за это?

– Ну, не только за это. Дженкинс посещал не только нескольких отчаянных дружков. Он виделся и кое с кем ещё. Угадай с трёх раз, с кем?

– С кем же?

– Ну, угадай же! Ой, какой ты всё-таки нудный! Ладно, так и быть, я тебе подскажу. Борода… Правильно, молодчина!

– Я же ничего не сказал.

– Нет, но я вижу, что ты угадал правильно, по тому, какого цвета ты сделался^[3K63]. Да-да, этот наёмник снова в городе, и брови у него ещё гуще, чем ты помнишь. Проявив неслыханную хитрость и отвагу, я прицепился к его семимильным сапогам и последовал за ним в парк, где он встретился с человеком, который, по всей видимости, и был тем самым неуловимым Хопкинсом. Нет, я не слышал ни слова из того, о чём они говорили. В этот самый момент меня заметили джинны. Остальное ты знаешь. Я растерял половину своей сущности оттуда до Ричмонда.

– Это всё замечательно, – поморщился Мэндрейк, – но мне-то в этом что толку? Мне тут совершенно не на что опереться! Если я хочу пережить завтрашний суд, мне требуется что-то посерьёзнее! Хопкинс! Всё дело в Хопкинсе. Можешь ли ты его описать?

Львица почесала себе нос.

– Забавно… Ты знаешь, описать его сложно. У него такая внешность неброская… Разве что, может быть, слегка сутулый; лицо обыкновенное, небрит… Волосы бесцветные… Хм… Чего это ты за голову схватился?

Он уставился в потолок:

– А-а-а! Это безнадёжно! Не надо было давать тебе этого поручения! Аскобол и тот бы лучше справился!

Это меня уязвило.

– Ах вот как? Думаешь, Аскобол сумел бы выяснить и то, где Хопкинс живёт, а?

– Что?!

– Он дал бы тебе точный адрес, да? Как сейчас вижу: огромный неуклюжий циклоп в очках и шляпе подкрадывается к Дженкинсу и наёмнику в кафе, заказывает себе чашечку кофе, пытается подслушать… И всё это совершенно неприметно!

– Ладно, забудь об этом. Так ты знаешь, где живёт Хопкинс? И где же?

– В отеле «Амбассадор», – сказал я. – Вот так-то. Всего лишь пустячок, который я успел подхватить, пока меня ещё не загоняли до последней ложки^[3K64] моей жизни. Ну а теперь я… Эй, погоди! Ты что делаешь?

Волшебник внезапно оживился. Он обернулся к прочим пентаклям, начертанным на полу, прокашлялся, протёр усталые, покрасневшие глаза.

– У меня всего один шанс, Бартимеус, – сказал он. – Один-единственный шанс, и я его не упущу. Завтра мои враги повергнут меня, если я не смогу предъявить им чего-то осязаемого. А что может быть более осязаемым, чем мистер Хопкинс, связанный по рукам и ногам?

Он размял пальцы и начал читать заклинание. По ногам хлестнуло порывом холодного ветра. Раздался заунывный вой. Честно говоря, на такие спецэффекты ещё в У руке смотрели косо, как на устаревшие и вышедшие из моды^[3K65]. Разумеется, ни один современный волшебник из-за такого завывания пентакль не оставит – разве что упадёт на пол от смеха. Я мрачно покачал головой. Ясно, кто сейчас явится!

Разумеется, раздался гром, подобный звону надтреснутого обеденного гонга, и в соседнем пентакле материализовался белокурый гигант. Он тут же малодушно рассыпался в мольбах и жалобах – на которые хозяин благоразумно не обратил никакого внимания. Меня он не заметил. Я некоторое время выжидал, пока он стенал, стоя на коленях, ломая руки и умоляя отпустить его, потом вкрадчиво кашлянул.

– Эй, Аскобол, платочек дать? А то у меня уже ноги промокли…

Циклоп поспешно вскочил. Его лицо являло собойпламенеющую маску стыда и возмущения.

– А он что здесь делает, сэр? – проблеял он. – Не думаю, что смогу работать в одной команде с ним!

– Не волнуйся, – ответил я. – Я просто полюбуюсь, как тебе отдают приказы. А потом меня отпустят восвояси. Не так ли, «сэр»?

Мэндрейк не обращал внимания ни на него, ни на меня. Он продолжал читать заклинания, направляя энергию на остальные пентакли. Последовали новые избитые приёмчики: хлопки и вспышки, писк и топот бегущих ног, потянуло тухлым яйцом, порохом и болотным газом. Прямо детский утренник какой-то! Только дурацких колпаков не хватает.

Ещё через несколько секунд к нам присоединились традиционные виновники торжества, остальная часть Мэндрейковой команды. Команда была весьма разношёрстная. Прежде всего худший из них, Аскобол, который злобно таращился на меня сквозь свои космы. Следом – Кормокодран, унылый тип третьего уровня, начисто лишённый чувства юмора. Он провёл немало времени в Ирландии эпохи кельтских сумерек и потому предпочитал облик человека-вепря, с клыками и копытцами, выкрашенными ярко-синей вайдой. Следом явилась Мвамба, джиннша, работавшая в племенах абалуйя на востоке Африки. К ней я относился неплохо – она, по крайней мере, не поддерживала остальных, отпускавших унылые шуточки на мой счёт. Сегодня она (почему – ей виднее) явилась в обличье гигантской колючей ящерицы в кожаных ботфортах. И в дальнем конце торчал Ходж, еле втиснувшийся в свой пентакль: сплошные шипы, вонь и дурной характер. Нам пятерым за последние несколько месяцев часто доводилось работать вместе, но, увы, никто из остальных не обладал такой яркой индивидуальностью, как я^[3K66]. Мы постоянно ссорились и переругивались. Наши нынешние отношения справедливее всего было бы назвать напряжёнными. Мэндрейк утёр пот со лба.

– Я призвал вас в последний раз, – сказал он, – по крайней мере, я на это надеюсь.

Все присутствующие оживились, принялись переминаться с ноги на ногу, откашливаться и шуршать колючками.

– Если вы выполните сегодняшнее задание, – продолжал он, – я больше не стану вызывать никого из вас. Надеюсь, этого обещания достаточно, чтобы вы постарались исполнить поручение точка в точку.

– А в чём состоит поручение? – раскатисто осведомился Кормокодран, обнажив клыки.

– В отеле «Амбассадор» проживает человек по имени Хопкинс. Я желаю, чтобы вы арестовали его и принесли сюда, в эту комнату. Если меня не будет, ждите в пентаклях, пока я не вернусь. По всей видимости, Хопкинс волшебник – во всяком случае, у него имеются союзники, способные вызывать малосильных джиннов. Судя по тому, что мы видели, вряд ли они сумеют всерьёз помешать вам. Куда опаснее Хопкинса другой – высокий чернобородый человек. Он не волшебник, но обладает способностью противостоять магическим атакам. Этот человек может быть в отеле, может и не быть. Если он там будет, схватите или убейте его, мне безразлично. Но мне требуется именно Хопкинс.

– Нам нужно описание, – прошипела Мвамба. – Хорошее, подробное описание. А то для меня вы, люди, все на одно лицо.

Аскобол кивнул.

– Тебе тоже так кажется? Облик у всех более или менее одинаковый, конечностей и голов тоже у всех поровну… Нет, конечно, имеются и различия. Вот, например…

Мэндрейк поспешно вскинул руки.

– Да-да, конечно! По счастью, Бартимеус встречался с Хопкинсом и сможет указать вам его.

Я вздрогнул.

– Минуточку! Так не пойдёт. Ты ведь обещал, что отпустишь меня, как только я тебе все расскажу.

– Согласен. Но твоё описание Хопкинса было обрывочным и неполным. Я не смогу опираться на него. Ступай с остальными и покажи им Хопкинса. Только и всего. Разумеется, я не рассчитываю, что ты, в твоём состоянии, будешь с ним бороться. Когда вернёшься, я тебя отпущу.

Он повернулся к остальным и принялся давать им дополнительные инструкции, но львица уже ничего не слышала. В ушах с кисточками звенело от ярости; я был так зол, что еле держался на ногах. Вот же наглая тварь! Как легко он отрёкся от обещания, столь недавнего, что его эхо ещё не успело утихнуть в этой комнате! Ладно, ладно, я пойду. Выбора у меня всё равно нет. Но если Мэндрейк когда-нибудь попадёт ко мне в лапы, он горько пожалеет о всех тех разах, когда обманывал меня!

Волшебник закончил объяснения.

– Ещё вопросы будут?

– А вы с нами не отправитесь? – осведомился Ходж.

Он переминался с ноги на ногу, поправляя свой колючий наряд.

– Нет, – нахмурился Мэндрейк. – К сожалению, мне придётся пойти в театр. От этого зависит моя карьера – точнее, то, что от неё осталось. Кроме того, – он посмотрел на меня; я не мог понять, что означает этот взгляд, – возможно, мне придётся повидаться кое с кем ещё.

Львица посмотрела на него с вызовом.

– Это будет большая ошибка с твоей стороны.

Я отвернулся.

– Ну что, пошли, – сказал я. – Следуйте за мной!

Kummu 18

Весь день Китти была не в духе. Она хмурилась, была рассеянна, вспыльчива и даже не раз грубила в ответ своему наставнику. Работу она выполняла добросовестно, но без огонька, хлопала дверьми, топала и гремела, а один раз неловко развернулась в тесном проходе и опрокинула на пол две высоченные стопки аккуратно уложенных книг. В конце концов наставник тоже рассердился.

– Поосторожнее, Лиззи! – крикнул он ей. – Моё терпение небезгранично!

Китти остановилась напротив дивана. Её лоб пересекала угрюмейшая складка.

– Я вас не устраиваю, мистер Баттон?

– Разумеется, не устраиваешь! Весь день ты сама не своя, носишься по дому, как бешеный слон, с лицом, перекошенным, точно у африта! Я к тебе обращаюсь – ты хамишь в ответ, разговариваешь непочтительно. Меня просто шокирует такая наглость и вульгарность! И чай ты заварила безвкусный, точно комариная моча. Так продолжаться не может. Что с тобой, девочка?

– Ничего.

– Ну вот, снова ты дуешься! Я тебя предупреждаю: если будешь себя так вести, вылетишь отсюда в два счёта.

– Да, сэр.

Китти вздохнула. В конце концов, мистер Баттон не виноват, что Бартимеус её подвёл.

– Извините, сэр. Я… просто у меня неприятности.

– Неприятности? – Гневные морщинки на лице старика несколько разгладились. – Дорогая моя, что же ты сразу не сказала! Расскажи, в чём дело. Быть может, я сумею помочь. – В его глазах мелькнула тревога. – Надеюсь, дело не в деньгах?

– Нет, сэр. Это не имеет никакого отношения к деньгам.

Китти поколебалась. Разумеется, она не могла рассказать ему правду: что сегодня ночью все, ради чего она ему помогала, пошло насмарку. Теперь, почти три года спустя, мистер Баттон во всём полагался на неё. Он обходился с ней без особого почтения, но Китти знала, что он её очень ценит. Однако он всё-таки оставался волшебником.

– Это из-за моей второй работы, сэр, – сказала она. – Вы ведь знаете, я работаю в трактире. Так вот, два дня тому назад на нас напал демон. И один из моих сотрудников погиб.

– Демон? – нахмурился мистер Баттон. – Из-за чего?

– Обычная история, сэр – всё недовольных ищут, людей, готовых восстать против наших вождей.

Она взяла со стоявшей перед ним тарелки пряный кекс и рассеянно откусила кусочек.

– Лиззи, ты же должна понимать, что любое правительство имеет право защищать себя. Я даже не знаю, стоит ли тебе бывать в этом трактире, раз это такой рассадник подрывной деятельности.

– Да нет там никакого рассадника, сэр! В этом-то все и дело. Простолюдины ничего не делают – так, болтают между собой о войне, о полиции, об ограничениях своей свободы. Это просто разговоры. Люди не в состоянии ничего предпринять, вы же знаете.

– Хм… – Мистер Баттон посмотрел в запылённое окно на хмурое октябрьское небо. – Нет, я, конечно, понимаю, что простолюдины недовольны. Эта война слишком затянулась. Боюсь, мистер Деверокс ведёт себя не совсем так, как следовало бы. Но что же мы можем поделать? Даже я, волшебник, и то ничего не могу! Вся власть сосредоточена в руках Совета, Лиззи. А мы, остальные, можем только смотреть и надеяться на лучшие времена. Да, если погиб один из твоих друзей, тогда понятно, что ты в дурном настроении. Мне очень жаль. Хочешь ещё кекса?

– Вы очень добры. Спасибо, сэр.

Китти села на диван и взяла себе ещё кекса.

– Возможно, тебе стоит взять сегодня выходной, Лиззи, – сказал мистер Баттон. – Я всё равно буду работать над своим списком демонов, мне будет не до тебя. И как же их много! Просто удивительно, как они все умещаются в Ином Месте.

Рот у Китти был набит крошками от кекса. Она поспешно проглотила их.

– Простите, сэр, но что же это всё-таки такое, Иное Место? В смысле, как оно выглядит?

Старик хмыкнул.

– Там царит хаос, водоворот бесконечных мерзостей. Дюлак, насколько я помню, назвал его «выгребной ямой безумия». Мы даже и представить себе не можем, сколь оно жутко и омерзительно! – Он содрогнулся. – Да, это надо заесть ещё одной булочкой!

– Так всё-таки волшебники там бывали? – спросила Китти. – В смысле, должны же они были его увидеть, чтобы узнать, как оно выглядит!

– А, ты про это!.. – Мистер Баттон пожал плечами. – Не то чтобы бывали. В большинстве случаев авторитеты ссылаются на сведения, полученные от надёжных рабов. Соваться туда самому – совсем другое дело. Это означает рисковать одновременно и телом и душой.

– Значит, никто этого не делал?

– Ну, кое-кто пробовал. Например, Фичино, наставник Дюлака. Он надеялся обрести могущество демона. А вместо этого потерял рассудок – в прямом смысле слова: его разум исчез и не вернулся. А что касается его тела… Нет-нет. Эти подробности чересчур омерзительны.

– Пожалуйста, расскажите, сэр!

– Ну уж нет! Были и другие, но все они обезумели, а то и похуже. Единственный волшебник, который утверждал, будто добился успеха, был Птолемеус. Он описал подробности в своих «Апокрифах», но ценность этих заметок сомнительна. В самом деле, он утверждает, будто успеха можно добиться лишь при помощи расположенного к тебе демона. Будто бы именно его имя и позволяет открыть Врата.

Он фыркнул.

– Очевидно, все это смехотворная чушь: ну кто же всерьёз доверит демону свою собственную жизнь? И, судя по всему, Птолемеус сам пострадал от последствий собственного эксперимента. Если верить большинству источников, прожил он после этого недолго.

Доверие! Для Бартимеуса это было особенно важно. Птолемей согласился довериться ему. И в результате их связь не имела границ… Китти уставилась в потолок, вспомнив, как джинн бросил ей вызов, предлагая выйти из круга. Она этого не сделала по той очевидной причине, что он бы, по всей вероятности, тут же её растерзал. Между ними не, было доверия. Ни с её, ни с его стороны.

В душе у неё снова вспыхнул гнев: потратить столько лет, гоняясь за безнадёжной мечтой! Девушка соскользнула с подлокотника.

– Можно, я и в самом деле возьму выходной, сэр? – спросила она. – Думаю, мне надо немного прогуляться, подышать воздухом.

В прихожей, сняв с вешалки своё пальто, она прошла мимо стопки книг, которые отсортировала совсем недавно, готовясь расставить их по недавно купленным полкам. В числе этих книг были древние книги с Ближнего Востока, и в их числе… Китти остановилась, проверила. Да, вот она, третья сверху: тоненький томик «Апокрифов» Птолемеуса.

Китти прикусила губу. Какой смысл? Бартимеус ведь говорил, что эта книжка написана на греческом и для неё она будет бесполезна… Китти пошла прочь, только затем, чтобы остановиться посреди прихожей. Она оглянулась. В конце концов, почему бы и нет? Хуже-то не будет.

Трудно избавиться от старых привычек. Когда Китти вышла из дома, «Апокрифы» лежали у неё в кармане.

В тот вечер времени у Китти было навалом, а потому она отправилась в «Лягушку» пешком. Она надеялась, что прогулка поможет хотя бы отчасти развеять разочарование, грозившее захлестнуть её с головой, но вышло только хуже. Лица людей, попадавшихся навстречу, были угрюмыми и осунувшимися, плечи ссутуленными, и все прохожие, как один, смотрели себе под ноги. Над улицами кружили следящие шары, на главных перекрёстках нагло торчала ночная полиция. Пара улиц была перегорожена баррикадами. В центре Лондона происходили беспорядки, и теперь власти закручивали гайки. Мимо не раз проезжали белые полицейские фургоны. Издалека доносилось завывание сирен.

Китти шагала все медленнее и медленнее, глядя перед собой тусклым, невидящим взглядом. Её давило ощущение, что все бесполезно. Три года она проторчала в библиотеках и пыльных комнатах, играя в волшебницу. И ради чего? Ничто не изменилось. Ничто и не изменится. Лондон был окутан завесой несправедливости, и она, как и все, запуталась в её складках. Совет делает, что хочет, и ему всё равно, сколько страданий это причиняет. И она, Китти, с этим ничего поделать не может.

В «Лягушке» тоже царили мрак и уныние. В зале было прибрано, позавчерашний разгром убрали ещё накануне. В конце стойки на месте дыры, оставленной демоном, красовались блестящие новенькие досточки. Они немного не подходили по цвету к остальной стойке, однако Джордж Фокс замаскировал границу разложенными открытками. Все поломанные стулья и столы заменили, круглое выжженное пятно у дверей прикрыли ковриком.

Мистер Фокс поздоровался с Китти вполголоса.

– Сегодня нам придётся побегать, Клара, – сказал он. – Я пока никого не нашёл… ну… вместо Сэма.

– Да, конечно. Не волнуйтесь, – вежливо ответила Китти.

Но в душе у неё снова вскипела бессильная ярость. Она готова была завизжать. Девушка скрутила салфетку так, словно это была шея волшебника, и взялась за работу.

Миновало два часа. Зал потихоньку заполнялся народом. Люди теснились за столиками или стояли у стойки, беседуя вполголоса. Кое-кто принялся вяло состязаться в метании дротиков. Китти стояла за стойкой и разливала напитки, погруженная в свои мысли. Она даже не подняла голову, когда дверь снова открылась, впустив порыв холодного осеннего ветра.

Но тут все разговоры в «Лягушке» затихли так внезапно, словно кто-то нажал на кнопку или вытащил батарейку. Люди замолкли на полуслове, стаканы и кружки зависли в воздухе, не донесенные до рта. Кое-кто обернулся, большинство же только перевели глаза в сторону двери. Брошенный дротик воткнулся в оштукатуренную стенку рядом с мишенью. Джордж Фокс, который склонился над столиком, болтая с посетителями, медленно распрямился.

В дверях стоял молодой человек. Он стряхивал дождевую воду со своего длинного чёрного плаща.

Китти увидела пришельца сквозь головы стоявших у стойки посетителей. Она вздрогнула, расплескала джин по стойке и невольно ахнула вполголоса.

Молодой человек стянул перчатки. Провёл изящной рукой по коротко остриженным волосам, в которых блестели капли дождя, и оглядел притихший зал.

– Добрый вечер, – произнёс он. – Кто здесь хозяин?

Тишина. Шорох. Наконец Джордж Фокс прочистил горло.

– Видимо, я…

– Так, хорошо. Можно вас на пару слов? Просьба была высказана негромко, но властно.

В этом молодом человеке все дышало властностью: плащ, безукоризненный чёрный сюртук, белая рубашка с рюшами, лакированные кожаные туфли. Здесь, в зале «Лягушки», он выглядел по-своему не менее чуждо, чем безликий демон.

По комнате расходились волны враждебности и страха. Молодой человек улыбнулся и добавил:

– Если вы, конечно, не против.

Джордж Фокс выступил вперёд.

– Чем могу служить?

Молодой человек был на полголовы ниже мистера Фокса и выглядел настолько же хрупким, насколько трактирщик – крепким.

– Насколько мне известно, у вас тут работает девушка, – сказал он. – Как её имя?

Один или два посетителя стрельнули глазами в сторону Китти. Китти прижалась к шкафчику за стойкой. Отсюда было рукой подать до двери в коридор: выскользнуть за дверь, пробежать через кухню – и она на свободе…

Мистер Фокс моргнул.

– Э-э… Клара Белл. Она тут единственная девушка, с тех пор как Пегги уволилась… – Он умолк, затем спросил, опасливо и враждебно: – А что? Почему вы спрашиваете?

– А сегодня Клара Белл здесь?

Джордж Фокс заколебался – именно тот ответ, которого и ожидал молодой человек.

– Это хорошо, – кивнул он. – Вызовите её сюда.

Он огляделся. Китти ему было не видно за спинами посетителей, стоявших у стойки. Девушка мало-помалу пробиралась к задней двери.

– Вызовите её, – повторил молодой человек.

Джордж Фокс, однако, не шелохнулся. Лицо у него окаменело, глаза выпучились.

– Зачем она вам? – упрямо сказал он. – Кто вы такой? Что вам от неё надо?

– Я не привык, – начал молодой человек, голос у него звучал устало, – я не привык объясняться и просить дважды. Я – член правительства. Этого должно быть достаточно для любого из вас… Извините! Не надо так делать!

Один из тех, кто сидел ближе к выходу, соскользнул со стула и заторопился к двери. Он открыл её, собираясь выйти. Волшебник произнёс всего одно слово, сделал всего один жест. Человека отшвырнуло назад в зал, и он тяжело рухнул перед камином. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что на стенах зазвенела медная посуда.

– Пока Клара Белл не найдётся, ни один из вас из этой комнаты не выйдет. – Молодой человек раздражённо взглянул на простолюдина, лежащего на полу. – Прекратите стенать! Вы себе ничего не сломали. – И он снова обернулся к Джорджу Фоксу: – Итак?

Китти была уже у двери. Один из посетителей у стойки почти незаметно кивнул ей.

– Давай! – прошипел он. – Вали отсюда!

Молодой человек притопнул лакированной туфлей.

– Думаю, вас не удивит, что я прибыл в эту дыру не один. Или через тридцать секунд девушка будет передо мной, или я отдам соответствующие приказы, о чём вы немедленно пожалеете.

И посмотрел на часы.

Джордж Фокс посмотрел в пол. Поднял глаза к потолку. Стиснул и разжал кулаки. Он старался не встречаться взглядом с посетителями – те умоляюще смотрели на него. Его щеки прорезали усталые старческие морщины. Он открыл рот, закрыл его…

– Все нормально, Джордж, – сказала Китти, вылезая из-за стойки. Она несла своё пальто, перебросив его через руку. – Не надо. Спасибо.

Она медленно пробиралась между столиков.

– Ну что, мистер Мэндрейк, идёмте?

Волшебник ответил не сразу. Какой-то миг он вглядывался в неё. Его бледное лицо слегка раскраснелось, быть может, оттого, что в комнате было жарко. Но наконец он собрался с мыслями и отвесил лёгкий поклон.

– Госпожа Джонс! Я весьма польщён. Не будете ли вы столь любезны последовать за мной?

И отступил в сторону. Китти, вытянувшись в струнку, глядя прямо перед собой, прошла мимо него. Он последовал за ней к двери.

Уходя, молодой человек окинул взглядом примолкший зал.

– Прошу прощения, что испортил вам вечер.

Он вышел; дверь закрылась. Почти минуту никто не двигался и не произносил ни слова.

– Придётся тебе искать новую официантку, Джордж, – сказал кто-то.

Следящий шар во дворе исчез. По улице за аркой проехало несколько машин. Шёл мелкий дождь. Китти слышала, как капли шуршат по реке во тьме за парапетом. Её лица коснулся прохладный воздух и капельки влаги. Их неожиданное прикосновение взбодрило её.

Из-за спины раздался голос:

– Госпожа Джонс! Тут, поблизости, моя машина. Давайте пройдём туда.

При звуках этого голоса Китти внезапно охватило яростное ликование. Казалось бы, ей должно быть страшно, но она не чувствовала страха: только вызов и нечто вроде радости. С тех пор как Китти пережила первый шок от появления Мэндрейка, она чувствовала себя совершенно спокойной – спокойной и, как ни странно, ожившей. Целых три года она вела одинокую жизнь, пряталась и таилась. И теперь, когда всякие перспективы спокойного существования разлетелись вдребезги, Китти чувствовала, что больше бы она такой жизни не вынесла – ни единой минуты. Она стремилась действовать, невзирая на последствия. Былая бесшабашность накатила на неё волной бессильного гнева.

Китти развернулась. Перед ней стоял Мэндрейк – Мэндрейк, член Совета! Прямо как в ответ на её молитвы.

– И что вы собираетесь делать? – резко спросила она. – Убить меня?

Молодой человек поморгал. Его лицо было слабо освещено светом из окон старого трактира; это освещение придавало его лицу нездоровый желтоватый оттенок. Он прокашлялся.

– Нет. Я…

– Почему же нет? Разве не так вы поступаете с изменниками? – Последнее слово Китти буквально выплюнула. – Или просто с любым, кто посмеет противостоять вам? Два дня назад здесь побывал один из ваших демонов. Он убил человека. У этого человека была семья. Он не сделал ничего противоправительственного. И тем не менее демон его убил.

Волшебник рассерженно зашипел сквозь зубы:

– Очень жаль. Но я к этому никакого отношения не имею.

– Ну да, не считая того, что вы распоряжаетесь этими демонами! – Голос Китти звучал резко и пронзительно. – Они всего лишь рабы. А направляете их вы!

– Я имею в виду, что конкретно к этой истории я никакого отношения не имею. Это вообще не по моему ведомству. Так вот, госпожа Джонс…

Китти расхохоталась.

– Извините, это самое жалкое оправдание, какое я когда-либо слышала! «Не по моему ведомству!» Да, тогда, конечно же, все в порядке. Я так понимаю, война тоже не по вашему ведомству, как и ночная полиция, и темницы Тауэра. Все это к вам ни малейшего отношения не имеет.

– Вообще-то так оно и есть. – Его голос сделался суровым. – А теперь, госпожа Джонс, не могли бы вы помолчать? Или, быть может, вам помочь?

Он щёлкнул пальцами. Из самого тёмного угла двора появилась тень.

– Это Фританг, – сообщил Мэндрейк. – Самый злобный из моих рабов. Он сделает всё, что я ни…

– Отлично! – насмешливо воскликнула Китти. – Угрожайте мне, угрожайте! Так же, как угрожали тем людям в трактире. Вы ведь совершенно ничего не способны сделать без применения насилия, не так ли? И как же вы ночью-то спите?

– Кто бы говорил! – парировал Мэндрейк. – Что-то я не припоминаю, чтобы ваше Сопротивление стеснялось применять силу, когда считало нужным. Сколько всего было жертв? Несколько человек погибло, ещё больше покалечено, а уж…

– Это совсем другое дело! Мы сражались за идеалы…

– Так и я тоже! Однако… – Он перевёл дух. – Хорошо. Признаю. Я сейчас был неучтив.

Волшебник взмахнул рукой, произнёс приказ удалиться. Угрожающая тень растаяла в темноте.

– Вот. Теперь вы можете говорить без страха.

Китти взглянула на него в упор.

– Я и так не боюсь.

Мэндрейк пожал плечами. Он оглянулся назад, на закрытую дверь трактира, посмотрел в сторону улицы. Там, в «Лягушке», он выглядел чрезвычайно властным и уверенным, а тут вдруг как будто растерялся, не зная, что сказать.

– Ну? – осведомилась Китти. – Что полагается делать, когда арестовываешь человека? Немножко его попытать? Избить? Что дальше?

Вздох.

– Я вас не арестовывал. По крайней мере, я не уверен, что это необходимо.

– Так я могу идти?

– Госпожа Джонс, – рявкнул он, – я здесь как частное лицо, а не как член правительства, но если вы немедленно не прекратите паясничать, я буду вынужден вести себя иначе. Официально вы покойница. Вчера мне сообщили, что вы живы. Я хотел в этом убедиться.

Глаза Китти сузились.

– Кто вам сказал, что я здесь? Демон?

– Нет. Это не важно.

Тут до неё дошло.

– А-а, Ник Дру!

– Я же говорю, это не важно. Вас не должно удивлять, что я решил отыскать вас, – вы скрылись от правосудия, вы член Сопротивления…

– Меня это не удивляет, – ответила Китти. – Что меня удивляет – так это почему вы до сих пор не перерезали мне глотку.

– Я же министр, а не убийца! – вскричал волшебник с неподдельным возмущением. – Я помогаю защищать наш народ от… от таких террористов, как вы и ваши дружки!

– Ну да, потому что вашими заботами народу, кроме нас, совершенно ничего не угрожает! – ехидно ответила Китти. – Половина наших молодых людей гибнет в Америке, полиция на улицах может схватить и избить кого угодно, а на всякого, кто осмелится протестовать, набрасываются демоны, а в пригородах кишат враги и шпионы… То-то весело и беззаботно нам живётся!

– Если бы не мы, всё было бы гораздо, гораздо хуже! – Мэндрейк сорвался на визг. Он сделал над собой усилие и продолжал гораздо тише и вкрадчивее: – Мы используем свою власть, чтобы править ко всеобщему благу. Простолюдины нуждаются в руководстве. Да, конечно, сейчас наша страна переживает не лучшие времена, но…

– Ваша власть держится на рабстве! Как это может быть во благо кому-то?

Волшебник, похоже, был неподдельно шокирован.

– Мы не держим в рабстве людей! – сказал он. – Только демонов.

– А демонов в рабстве держать можно? По-моему, так нет. И на всём, что бы вы ни делали, лежит печать этого зла.

– Неправда… – ответил Мэндрейк неуверенным тоном.

– Правда-правда! И думаю, что вы это понимаете. – Китти нахмурилась, глядя на него. – Зачем вы сюда явились? Что вам надо? Сопротивление уже много лет как мертво.

Мэндрейк прокашлялся.

– Мне сказали… – Он плотнее закутался в плащ, бросил взгляд на реку. – Мне сказали, что вы спасли меня от голема. Что вы рисковали жизнью, чтобы спасти меня.

Он взглянул на неё. Лицо Китти оставалось бесстрастным.

– Мне также сказали, что вы погибли из-за этого. И вот теперь я узнал, что вы живы. Ну и я… естественно, мне захотелось узнать, как всё было на самом деле.

Китти набычилась.

– Что вас интересует, подробности? Да, я вас спасла. Должно быть, я была не в себе. Я не дала голему раздавить вашу несчастную башку, словно дыню. А потом сбежала. Больше и рассказывать нечего.

Она смотрела на него в упор. Он ответил ей таким же взглядом. При искусственном освещении его лицо выглядело бледным и жёстким. Между ними сыпались капли дождя.

Мэндрейк кашлянул.

– Да, подробности тоже. Спасибо. Но вообще-то меня интересовали не столько подробности – мне, скорее, было вроде как любопытно: зачем?

Он сунул руки в карманы.

– Не знаю зачем, – сказала Китти. – Правда не знаю.

– Наденьте пальто, – сказал он. – Промокнете.

– А вам не все равно?

Но пальто она всё-таки надела.

Мэндрейк смотрел, как девушка путается в рукавах. Когда она наконец управилась с пуговицами, он снова откашлялся.

– Ну, что бы вами ни двигало, – начал он, – полагаю, мне следует…

– Не надо, – сказала Китти. – Не надо. Я не хочу этого слышать. От вас – не хочу.

Он нахмурился.

– Но…

– Я это сделала не подумав, и, если уж хотите знать всю правду, я об этом с тех пор всё время жалела – жалела каждый раз, как видела на улицах ваши жуткие лживые листовки или проходила мимо подмостков, на которых нанятые вами актёры лгали по вашей указке. Так что не надо меня благодарить, мистер Мэндрейк.

Девушка передёрнула плечами: дождь всё усиливался.

– Если уж вам непременно надо кого-нибудь поблагодарить, скажите спасибо Бартимеусу. Это ведь по его наущению я вас спасла.

Даже в темноте было видно, как он удивился. Весь напрягся, вытянулся, голос сделался неровным.

– По его наущению? Извините, но в это мне поверить трудно.

– Почему? Потому что он демон? Ну да, знаю. Это все ни в какие ворота не лезет. Но именно он объяснил мне, как остановить голема, именно он окликнул меня, когда я уже была готова сбежать. Если бы не он, вас бы уже не было в живых. Но пусть это вас не тревожит. Ведь он всего лишь раб!

Некоторое время волшебник молчал. Потом сказал:

– Я как раз собирался спросить вас о Бартимеусе. Почему-то он к вам неравнодушен. С чего бы это?

Китти расхохоталась от души.

– Неравнодушен? Он? Вот уж нет!

– Нет? Тогда отчего же он сказал мне, что вы погибли? Он сказал, что вас убил голем. Оттого я, собственно, и не разыскивал вас все эти годы.

– Он так сказал? Я не знала…

Китти посмотрела вдаль, на чёрную реку.

– Ну, – сказала она, – возможно, потому, что я отнеслась к нему с уважением! Возможно, потому, что я не порабощала его, возможно, потому, что я не пыталась удерживать его на службе год за годом, без передышки, до тех пор, пока его сущность не истончилась до предела!

Тут Китти прикусила губу и взглянула на волшебника. Его глаза были скрыты полоской тени.

– А откуда, собственно, вам об этом известно? – очень тихо осведомился он. – Вы ведь не виделись с Бартимеусом все эти годы. Или виделись?

Китти подалась назад, к парапету. Волшебник шагнул к ней…

И тут в воздухе внезапно послышалось шипение. Капли дождя пузырились и испарялись над чем-то, что возникало над водой. Небольшой шар, розовый и блестящий. Послышалась музыка, словно где-то вдали заиграл оркестр. Мэндрейк отступил назад и выругался сквозь зубы.

В шаре появилось размытое круглое лицо, слегка искажённое помехами. И послышался голос, тоже слегка искажённый:

– Джон! Наконец-то я вас отыскал! Вы опаздываете! Музыканты уже разыгрываются, слышите? Приезжайте скорей!

Волшебник слегка поклонился.

– Квентин! Приношу свои извинения. Меня задержали.

– Не теряйте времени!

Лицо на миг перевело взгляд на Китти.

– И подружку вашу тоже привозите! Я вам оставлю лишнее местечко. У вас десять минут, Джон! Десять минут!

Шарик зашипел, растаял и исчез. Тёмный дождь снова беспрепятственно падал в Темзу. Китти с Мэндрейком уставились друг на друга.

– Похоже, – медленно произнёс волшебник, – что нам придётся отложить эту беседу на потом. Хотите сходить в театр, госпожа Джонс?

Китти поджала губы.

– Не особенно.

– Я тоже. – И он изящным жестом указал в сторону улицы: – Будем страдать вместе!

Бартимеус 19

Наш налёт на отель «Амбассадор» был рассчитан с военной точностью и крайней тщательностью. Десятиминутная перебранка в телефонной будке – и план был готов.

Расставшись с нашим хозяином, мы стремительно пронеслись через Лондон в обличье скворцов. Промелькнули над парком, где я столь недавно пережил своё неприятное приключение. Хрустальный дворец, пагода, злополучное озеро – все угрюмо блестело в сумеречном свете. Большая часть иллюминации была выключена, обычной толпы гуляющих было не видно, хотя небольшие группки простолюдинов с непонятной целью слонялись там и сям по газонам. Я увидел полицейское оцепление, спешащих бесов, необычно бурную деятельность… а потом мы очутились над кварталом Сент-Джеймс и начали кругами спускаться к отелю.

Отель был весьма фешенебельный: элегантное здание серого камня, окружённое посольствами и клубами; заведение одновременно утончённое и ненавязчивое, где иностранные дипломаты и прочие тузы могли как следует тряхнуть мошной. Непохоже было, что тут обрадуются вторжению пяти разношёрстных джиннов, тем более таких мерзких, как Ходж. Мы увидели наговоры, мерцающие в окнах, и решётку мелких узлов над пожарным входом. Привратник, великолепный в своей ядовито-зелёной ливрее, обладал острым прищуром человека, который носит линзы. Тут требовалась осмотрительность. Просто взять и войти не получится.

Телефонная будка стояла прямо напротив входа в отель. Пять скворцов один за другим залетели за неё – и пять крыс одна за другой запрыгнули в будку сквозь дыру в задней стенке. Мвамба хвостом кое-как размела окурки, и наше торжественное заседание открылось.

– Итак, мои храбрые воины, – энергично начал я, – я предлагаю следующее…

Одноглазая крыса протестующе вскинула лапку.

– Минуточку, Бартимеус! А с чего это ты взял, что именно ты у нас главный?

– Тебе огласить весь список моих дарований? Не забывай, нам сегодня ещё Хопкинса ловить!

– Если бы от хвастовства и пустой болтовни был хоть какой-то прок, мы бы с удовольствием последовали за тобой, Бартимеус. – Это высказался Кормокодран. Его тяжкий, как базальт, голос отдавался эхом в телефонной будке – у меня аж усы задрожали от вибрации. – Увы, ты стар, устал и бесполезен.

– Мы уже наслышаны о твоих похождениях в обличье могучей лягушки! – хихикнул Ходж. – Ты рассеял свою сущность по всему городу, рассчитывая на то, что хозяин тебя спасёт!

– Ну это уж не его вина, верно? – сочувственно вставила Мвамба.

Из всех крыс она была самой изящной и правдоподобной. Аскобол был одноглазый, у Ходжа между усов торчал ряд ядовитых колючек, ну а Кормокодран, как всегда, походил больше на маленький кирпичный сортир, чем на что-либо ещё. Что до меня, моя сущность снова меня подводила: на моих конечностях присутствовали размытые пятна, хотя я надеялся, что они достаточно малы и никто их не заметит.

– Может быть, и нет, но надо же соображать, когда берёшься за такое дело! – сказал Аскобол. – Посмотрите на него! Он весь расплывается.

– Он будет нас задерживать. Он уже отставал, когда мы сюда летели.

– Ага, а в драке от него и подавно толку не будет.

– Он тут же расползётся в кашу!^[3K67]

– Уж я-то его собирать не стану!

– Я тоже. Мы в сиделки не нанимались.

– И тем не менее, невзирая на ваше высокое мнение о моём могуществе, – буркнул я, – всё же я – единственный, кто видел Хопкинса. Так что вы, конечно, можете обойтись и без меня. Посмотрим, далеко ли вы уйдёте.

– А теперь он надулся, – задумчиво произнёс Ходж. – Ну и самолюбие, прямо воздушный шарик! Берегись, сейчас лопнет!

Хвост Мвамбы сердито заметался по полу.

– Мы тратим время впустую! Быть может, Бартимеус и утратил силу, но нам всё равно не обойтись без его советов. – Она улыбнулась мне настолько любезно, насколько способна улыбнуться помоечная крыса. – Бартимеус, продолжай, пожалуйста! Расскажи нам, что ты видел.

Ну, вы меня знаете. Я не из тех, кто долго помнит обиды^[3K68]. Я небрежно пожал плечами.

– По правде говоря, слышал я немного. Я видел Хопкинса, но мельком. Волшебник он или нет, сказать не могу. Думаю, что волшебник. Кто-то ведь напустил на меня стаю джиннов и фолиотов!

– Есть одна гипотеза, – сказала Мвамба. – Ты уверен, что это человек?

– Хопкинс-то? Да, точно. Я проверил его на всех семи планах. И на всех он остаётся человеком. Если мы сумеем застать его врасплох, удержать его мы точно сможем.

– О, это я беру на себя! – злорадно прогудел Ходж. – Насчёт этого не беспокойтесь. У меня для него приготовлено уютное местечко, такое местечко, где верёвки и кандалы не понадобятся. Вот тут, у меня под шкурой!

Он любовно хохотнул. Смешок угас в тишине.

Остальные четыре крысы переглянулись.

– Знаешь, Ходж, – сказал Аскобол, – мы уж, пожалуй, обойдёмся старыми добрыми верёвками. Но всё равно, спасибо за предложение. Так, дальше. Мы знаем, что Хопкинс проживает здесь. А в каком номере, хотя бы приблизительно?

Я пожал плечами.

– Понятия не имею!

– Значит, придётся посмотреть в книге регистрации. Что дальше?

Заворочалась волосатая туша Кормокодрана.

– Взбежим наверх, выломаем дверь, отделаем Хопкинса, как котлету, и утащим его прочь. Просто, дёшево и сердито. Следующий вопрос?

Я покачал головой.

– Тактика блестящая, однако же, пока мы будем выламывать дверь, Хопкинс может заподозрить неладное. Тут потребуется тонкость.

Кормокодран нахмурился.

– Ну, боюсь, тонкость – это не по моей части.

– Кроме того, – заметила Мвамба, – возможно, Хопкинс ещё не пришёл. Нам надо тихонько пробраться к его номеру и посмотреть. Если его нет, затаимся внутри.

Я кивнул.

– Нам также потребуется замаскироваться, а Ходжу – ещё и помыться и вывести паразитов. У людей, знаете ли, довольно тонкое обоняние.

Крыса, о которой шла речь, негодующе вскинулась, стуча ядовитыми колючками.

– А ну-ка, Бартимеус, подойди поближе! Хочу попробовать, какова на вкус твоя сущность!

– Да ну? Так я тебе и дался!

– Да с тобой справиться – раз плюнуть!

Этот спор продолжался в течение некоторого времени. Мы обменивались остроумными, изящными и изысканными репликами^[3K69], но не успел я окончательно повергнуть своего оппонента совершенно неотразимым аргументом, как в будку вошёл какой-то мужик, желавший позвонить, и крысы кинулись куда глаза глядят.

Прошло двадцать минут. Привратник у входа в отель «Амбассадор» мерно расхаживал из стороны в сторону и похлопывал в ладоши, чтобы не замёрзнуть. Появилась группа гостей: женщина и трое мужчин, все одетые в великолепные костюмы из тканей, какие некогда перевозили по Великому шёлковому пути. Они негромко переговаривались между собой по-арабски. На шее у женщины было ожерелье из лунного камня. От всех исходило успокоительное ощущение богатства, достоинства и высокого общественного положения^[3K70]. Привратник отступил назад и поклонился. Все четверо приветствовали его кивками и милостивыми улыбками. Они поднялись на крыльцо и вошли в вестибюль отеля.

За столом красного дерева сидела улыбчивая девушка.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? Самый красивый из мужчин подошёл к ней.

– Добрый вечер. Мы из посольства Сабейского царства^[3K71]. Через несколько недель сюда должна прибыть особа царской крови со свитой, и мы хотели бы осмотреть ваш отель на предмет того, чтобы снять здесь несколько номеров.

– Разумеется, сэр. Будьте любезны, пройдите со мной. Я сейчас разыщу директора.

Девушка встала из-за своего стола и засеменила прочь по коридору. Четверо сабейских дипломатов двинулись за ней; по пути один из них разжал стиснутый кулак. Из кулака выпорхнуло мелкое, но противное насекомое, сплошные ноги, колючки и сернистая вонь. Насекомое, жужжа, подлетело к опустевшему столу и принялось проглядывать книгу регистрации.

Директор оказался невысокой пухленькой леди средних лет. Её тусклые волосы были зачёсаны назад и сколоты шпилькой полированного китового уса. Посетителей она встретила любезно, но сдержанно.

– Так вы, значит, из посольства Сабы?

Я отвесил вежливый поклон.

– Именно так, мадам. Ваша проницательность не ведает границ.

– Ну, девушка мне только что доложила. А я и не знала, что Саба – самостоятельное государство. Мне казалось, это часть Арабской конфедерации…

Я заколебался, но всего на миг.

– Кхм… Видите ли, мадам, все это скоро изменится. Мы вот-вот добьёмся самоуправления. Собственно, наши царственные особы прибудут именно затем, чтобы отпраздновать это событие.

– Понятно… Ох, все стремятся добиться самоуправления – опасная это тенденция! Надеюсь, Саба не послужит примером для нашей империи… Ну, я могу показать вам стандартный номер «Амбассадора». Наш отель весьма престижный – впрочем, это вы, наверно, и так знаете – и чрезвычайно привилегированный. Любой постоялец может рассчитывать на то, что его никто не побеспокоит. Наши системы безопасности созданы правительственными волшебниками. При каждом номере имеются самые современные демоны-стражи дверей.

– Неужели при каждом?

– Да-да. Простите, мне нужно взять ключ. Я на секундочку.

И директорша торопливо укатилась прочь. Женщина-дипломат обернулась ко мне.

– Бартимеус, ты идиот! – прошипела она. – Ты же клялся, что Саба все ещё существует!

– Так она ведь ещё существовала в последний раз, как я там бывал!

– И когда же это было, а?

– Лет пятьсот назад или около того… Ну ладно, ладно. Не злись.

– Что-то Ходж не торопится, – раскатисто заметил массивный дипломат.

– А он читать-то умеет? – осведомился я. – Это может оказаться слабым местом нашего плана.

– Умеет, конечно! Тихо! Она возвращается.

– Вот ключ, сэры, мадам. Не будете ли вы так любезны…

Директорша покатилась по тускло освещённому коридору. Вокруг, куда ни глянь, были сплошные дубовые панели, зеркала в золочёных рамах и бесполезные горшки на подставках. Проходя мимо, директорша указывала на разные сводчатые проходы.

– Вон там у нас столовая… Отделана в стиле рококо, с подлинной росписью Буше; а дальше, за ней, кухня. Слева от нас – большая гостиная, единственное помещение, где разрешается использовать демонов. Во всех прочих местах демонов держать воспрещается, поскольку это весьма негигиеничные, шумные и отталкивающие существа. Особенно джинны. Вы что-то сказали, сэр?

Кормокодран издал было яростный хрип, но тут же заткнулся.

– Нет-нет, ничего.

– Скажите, пожалуйста, – продолжала директорша, – а Саба – магическое общество? Да, я понимаю, мне, наверное, следует знать такие вещи, но, боюсь, мне слишком мало известно о других странах. В своей собственной стране и без того дел довольно, вы не находите? Куда уж тут интересоваться иностранцами, тем более когда большинство из них – дикари и людоеды. Вот лифт. Мы сейчас поднимемся на второй этаж.

Директорша и дипломаты вошли в лифт и развернулись лицом к двери. Когда двери уже закрывались, послышалось жужжание. И в смыкающуюся щель, не замеченное директоршей, впорхнуло противное насекомое, сплошные колючки и странные запахи. Насекомое приземлилось на рукав сабейской леди и подползло к её уху. И что-то коротко шепнуло.

Она обернулась ко мне и одними губами произнесла: «Номер двадцать три».

Я кивнул. Необходимая информация была получена. Четверо сабейских дипломатов переглянулись. И все как один медленно опустили головы и уставились на низкорослую директоршу. Та самодовольно распространялась о прелестях имеющейся в отеле сауны, не замечая, что атмосфера в лифте как-то сразу переменилась.

– Зачем уж так? – сказал я по-арабски. – Можно просто её связать.

– А вдруг она верещать примется? – возразила женщина-дипломат. – И потом, куда мы её денем?

– И то верно.

– Ну, давай!

Старый лифт полз медленно, но наконец прибыл на второй этаж. Двери раскрылись. Из лифта вышли четверо сабейских дипломатов, за которыми летело жужжащее насекомое. Самый массивный из дипломатов ковырял в зубах полированной шпилькой китового уса. Закончив это дело, он воткнул шпильку в землю объёмистого горшка с пальмой, что стоял возле лифта, и затопал по безмолвному коридору следом за остальными. Завидев дверь двадцать третьего номера, мы снова остановились.

– Что будем делать? – шёпотом спросила Мвамба.

Аскобол нетерпеливо махнул рукой.

– Постучимся. Если он там, мы взломаем дверь и схватим его. А если нет… – Тут поток его вдохновения иссяк, и Аскобол умолк.

– Войдём внутрь и подождём! – предложил Ходж, круживший над нашими головами.

– Эта женщина упоминала о страже, – предупредил я. – Придётсяещё и с ним разбираться.

– Думаешь, это так сложно?

Группа дипломатов подошла к двери. Мвамба постучала. Мы ждали, оглядывая коридор. Всё было тихо.

Мвамба постучала ещё раз. Круглая панель в центре двери пришла в движение. Древесные волокна текли и растягивались, мало-помалу принимая очертания лица. Лицо сонно моргнуло и произнесло писклявым, гнусавым голосом:

– Постоялец этого номера отсутствует. Пожалуйста, зайдите позже.

Я отступил назад и осмотрел низ двери.

– Довольно туго пригнано. Как вы думаете, сумеем мы тут протиснуться?

– Вряд ли, – сказала Мвамба. – Разве что в замочную скважину, если превратиться в дым.

Аскобол хихикнул.

– Бартимеусу и превращаться не придётся! Поглядите на его нижнюю половину – она уже полупрозрачная!^[3K72]

Кормокодран, нахмурившись, уставился на свой массивный торс.

– Не уверен, что сумею превратиться в дым. Терпеть не могу дыма!

Дверной страж, который все это слушал, сделался несколько озабочен.

– Постоялец этого номера отсутствует! – повторил он. – Пожалуйста, не пытайтесь войти. Иначе я вынужден буду принять меры.

Аскобол подступил ближе.

– Что ты за дух? Бес, да?

– Да, сэр! Я действительно бес! – гордо заявил страж – хотя, казалось бы, было б чем гордиться.

– Сколько планов доступно твоему зрению? Пять? Вот и хорошо. Взгляни-ка на нас на пятом уровне. Что ты видишь? Ага! Трепещешь?

Лицо в двери громко сглотнуло.

– Трепещу, сэр… А можно спросить – что это за туманное пятно висит справа?

– А, это Бартимеус. На него можешь не обращать внимания. Но мы, остальные, сильны и безжалостны, и мы требуем, чтобы ты впустил нас в номер. Что ты скажешь?

Пауза, тяжкий вздох.

– Я скован узами, сэр. Я вынужден вам воспрепятствовать.

Аскобол выругался.

– Значит, ты подписал себе смертный приговор! Мы – могущественные джинны, а ты – ничтожная клякса. Что ты надеешься сделать?

– Я могу поднять тревогу, сэр. Собственно, именно это я только что и сделал.

Послышались слабые хлопки, словно лопались пузыри, всплывающие со дна в жарком болоте. Дипломаты огляделись. По обе стороны от них, вдоль всего коридора, выныривали из ковра головы. Головы были вытянутые, как мячи для регби, гладкие и блестящие, чёрные, как жуки, с парой бледных глаз, посаженных у самого основания. Каждая из голов, оторвавшись от пола, взмывала в воздух, волоча за собой извивающуюся полосу щупалец.

– С этим надо разобраться быстро, тихо и чисто, – сказала Мвамба. – Хопкинс не должен узнать, что тут произошло.

– Ага.

Головы в несколько угрожающем молчании понеслись в нашу сторону.

Мы не стали дожидаться, чтобы посмотреть, что они предпримут. Мы принялись действовать, каждый в соответствии со своими личными особенностями. Мвамба вскочила на стену, забралась на потолок и свесилась с него в облике ящерицы, откуда принялась метать Спазмы в ближайшие головы. Ходж в мгновение ока вырос до своих обычных размеров, встряхнулся – и бесчисленные отравленные стрелы полетели во врагов. Из плеч Аскобола выросли оперённые крылья; он взмыл в воздух и выпустил Взрыв. Кормокодран сделался человеком-вепрем. Он опустил клыки, повёл массивными плечами и ринулся в рукопашную. Что до меня, я шмыгнул за ближайший горшок с пальмой, возвёл Щит, на какой меня хватило, и изо всех сил старался выглядеть как можно незаметнее^[3K73].

Сдвигая поплотнее самые большие листья, я мимоходом призадумался: какую, собственно, опасность могут представлять летающие головы? Вскоре я это узнал. Как только пара голов подлетела поближе, они запрокинулись назад, щупальца раздвинулись, и из скрытых между них трубочек вылетели струи чёрной жидкости, оросившие все вокруг. Львиная доля залпа досталась Кормокодрану. Он взревел от боли: жидкость, попавшая на тело, жгла его сущность; она шипела, пузырилась, разъедала его облик. Тем не менее Кормокодран не собирался отступать. Напротив, он ринулся вперёд, мотнул клыкастой башкой – и голова полетела вглубь коридора. Взрыв Аскобола поразил вторую из голов. Голова разлетелась в воздухе, чёрная жидкость разбрызгалась на стены, заодно ещё одна порция досталась корчащемуся Кормокодрану, и несколько брызг попали даже на верхние листья моей верной пальмы.

Мвамба, свисавшая с потолка, метнулась в сторону, изогнулась и увернулась почти от всех брызг, кроме самых мелких. Зато её Спазмы нашли свою цель: тут и там несколько голов кружились и разваливались на куски. Ходжу с его ядовитыми стрелами тоже удалось подстрелить парочку: раненные им головы распухли, пожелтели, опустились на ковёр, а потом растеклись жидким гноем и исчезли.

Головы оказались на диво проворными. Они метались туда-сюда, норовя увернуться от стрел, Спазмов и Взрывов и зайти джиннам за спину, чтобы снова атаковать. Однако коридор оказался тесноват для такого манёвра. Кроме того, Кормокодрана обуяло боевое безумие. С оплавленными клыками, с размытым, дымящимся лицом, он ревел и нападал, размахивал кулаками, хватался за щупальца, давил головы копытами, словно не замечая брызжущей на него жидкости. Против такого врага головам было не устоять. Не прошло и минуты, как последняя из них бессильно плюхнулась на пол. Битва была окончена.

Мвамба спрыгнула с потолка, Аскобол мягко опустился на пол. Я изящно выскользнул из-за пальмы. Мы оглядели коридор. Да, завтра здешним уборщицам будет чем заняться! Половина стен была залита чёрной жидкостью; жидкость шипела, пенилась и ручейками стекала на пол. Весь коридор был густо уляпан гарью, пятнами и застывающей слизью. Даже горшок, за которым я прятался, и тот весь обгорел спереди. Я аккуратно развернул его, чтобы представить миру с лучшей стороны.

– Ну вот! – бодро сказал я. – Как вы думаете, теперь-то Хопкинс ничего не заметит?

Кормокодран был очень плох. Голова вепря сделалась почти неузнаваемой, клыки почернели, красивые синие татуировки стёрлись начисто. Он, хромая, подошёл к двери двадцать третьего номера, откуда бес, моргая, наблюдал за побоищем.

– Ну-с, дружочек, – начал Кормокодран, – теперь придётся решить, какой именно смерти тебя следует предать.

– Минуточку! – воскликнул дверной страж. – В такой жестокости совершенно нет нужды! Нашим разногласиям пришёл конец!

– Почему это? – прищурился Кормокодран.

– Потому что постоялец этого номера уже вернулся, и вы можете разобраться с ним лично. Всего хорошего!

Древесные волокна распрямились, лицо исчезло.

Пару секунд мы стояли, размышляя над загадочными словами беса. Потом медленно развернулись и посмотрели назад по коридору.

На полпути между нами и лифтом стоял человек.

Он явно только что пришёл с улицы, потому что на нём было зимнее пальто поверх тёмно-серого костюма. Голова у него была непокрыта, и волосы слегка растрёпаны ветром. Тускло-русая прядь падала на лицо, не молодое и не старое. Это был тот самый человек, которого я видел в парке: худощавый, с цыплячьей грудью, абсолютно неприметный. В левой руке он держал полиэтиленовый пакет с книгами. И тем не менее было в нём нечто такое, что пробудило во мне смутные, но неприятные воспоминания – так же, как и в прошлый раз. В чём же дело? Я готов был поклясться, что никогда прежде Хопкинса не встречал.

Я осмотрел его на всех семи планах. Трудно сказать наверняка, но у меня возникло ощущение, что его аура несколько мощнее, чем у большинства людей. Возможно, это просто показалось из-за освещения. Он, несомненно, был человеком.

Мистер Хопкинс посмотрел на нас. Мы – на него.

Потом он улыбнулся, развернулся и бросился бежать.

Мы кинулись следом. Мвамба с Аскоболом возглавляли погоню, следом топал Ходж, за ним – я, стараясь беречь силы, а замыкал цепочку бедный старина Кормокодран^[3K74]. Мы добежали до угла, свернули в закуток с лифтами…

– Куда он делся?

– Туда! На лестницу… быстрее!

– Наверх или вниз?

На одном из нижних пролётов мелькнул рукав.

– Вниз! Живее! Смените кто-нибудь облик!

Мерцание. Мвамба сделалась птицей с чёрно-зелёными крыльями и нырнула в центр лестничной клетки. Аскобол превратился в стервятника – менее разумный выбор, поскольку ему было трудновато разворачиваться в узких лестничных маршах. Ходж уменьшился и вспрыгнул на перила в обличье кровожадного панголина. Он свернулся в шар, так, чтобы чешуйки защищали его, и рухнул в шахту. Нам с Кормокодраном было труднее: пришлось догонять их пешком.

Мы спустились на первый этаж, миновали вращающиеся двери, выскочили в коридор. Я остановился – и меня тут же сшиб с ног Кормокодран, который ломился вперёд не глядя.

– Куда они побежали?

– Не знаю. Мы их потеряли… Нет! Слышишь?

Отыскать моих коллег не так сложно – надо бежать туда, откуда доносятся крики и вопли. На этот раз крики и вопли доносились из столовой. Вскоре из арки, ведущей в столовую, повалила толпа людей – постояльцы и персонал вперемешку – и с воплями понеслась по коридору. Мы подождали, пока схлынет основная масса народу, и бросились туда. Миновав столовую, усеянную поломанной мебелью, столовым серебром и битой посудой, мы влетели в кухню.

Аскобол оглянулся.

– Скорей! – крикнул он. – Мы его окружили!

Циклоп стоял на металлической мойке и указывал вглубь кухни. Слева от него Мвамба перекрывала проход между двумя стойками со сковородками. Её чешуйчатый хвост лениво подметал пол, длинный раздвоенный язык мелькал в воздухе. Справа от Аскобола кровожадно топорщил колючки Ходж, взгромоздившийся на разделочный стол. И все трое пристально смотрели в дальний угол, куда забился беглец. Позади него была глухая стена, без окон и дверей. Деваться ему было некуда.

Мы с Кормокодраном заняли свои места в строю. Аскобол взглянул в нашу сторону.

– Этот глупец отказывается сдаться по-хорошему, – прошипел он. – Надо его малость припугнуть. Ходж уже опробовал на нём своё безумное хихиканье – недурно получилось, но этот парень и глазом не моргнул. Слышь, Бартимеус, не мог бы ты превратиться во что-нибудь пострашнее? Напряги фантазию!

Можно было бы возразить, что человек, не испугавшийся ни циклопа, ни вепреглавого воителя, ни гигантской ящерицы, ни злобного на вид панголина, который хихикает как маньяк, вряд ли устрашится, увидев ещё одно чудище, однако же я послушался. Сабейский дипломат – действительно не самое устрашающее зрелище в мире. Я порылся в своём наборе обличий и выбрал то, что неплохо наводило ужас на жителей прерий. Дипломат исчез. На его месте стояла высокая, мрачная фигура в плаще из перьев и звериных костей; тело у неё было человеческое, но голова, узкая и чёрная, с глазами, горящими жёлтым огнём, принадлежала злобной вороне. Острый клюв открылся и испустил грозное карканье. По всей кухне загремела посуда.

– Ну как? – спросил я, наклонившись в сторону Аскобола.

– Должно сойти.

И пять ужасных джиннов, как один, принялись подступать все ближе к своей жертве.

– Положь эту штуку, – сурово посоветовала Мвамба. – Все равно ты в ловушке.

Ах да! Эта штука. Я тоже обратил на неё внимание. Это была какая-то кухонная принадлежность, которую мистер Хопкинс схватил со стола, готовясь защищаться. Однако он не пытался трусливо заслониться ею – напротив, он поигрывал ею с лёгкостью, учёным мужам обычно совершенно несвойственной, подбрасывая вещицу в воздух одной рукой и непринуждённо ловя двумя пальцами другой. Будь это открывалка, или картофелечистка, или даже половник или ухват, меня бы это не так обеспокоило. Но это не было ни открывалкой, ни половником. Это был мясницкий тесак, и притом немаленький.

И что-то в том, как Хопкинс обращался с этим тесаком, показалось мне до ужаса знакомым…

– Ну-с, – сказал мистер Хопкинс, – кажется, все в сборе. Так кто кого загнал в ловушку, вы меня или я вас?

Говоря это, он слегка дрыгнул ногами, словно собираясь танцевать какую-то жуткую кельтскую джигу, – однако вместо этого слегка приподнялся над полом и навис над нами, ухмыляясь от уха до уха.

Это было неожиданно. Даже Ходж прекратил злобно хихикать. Прочие ошеломлённо переглянулись. Все, кроме меня. Я молча застыл на месте. Неприятный ледяной палец коснулся моей спины и прошёлся сверху вниз вдоль позвоночника.

Видите ли, я узнал этот голос. И это не был голос мистера Хопкинса. Куда там – это вообще не был человеческий голос.

Это был голос Факварла.

20

— Эй, ребята! – выдохнул я. – Тут надо поосторожней!

Мистер Хопкинс, висевший в воздухе, высоко подбросил тесак. Нож, сверкнув, пролетел над лампой, висящей под потолком, и приземлился рукояткой вперёд на его вытянутый палец. Мистер Хопкинс перехватил мой взгляд и подмигнул мне.

Аскобол растерялся, но не хотел этого показывать, а потому прогремел:

– Ну и что, что он может левитировать и жонглировать острыми предметами! Это умеет половина полуголодных индийских факиров, а от факиров я никогда не бегал! Айда, ребята! Не забывайте, живьём брать!

И с жутким неземным криком спрыгнул со своей мойки. Человек с вороньей головой предостерегающе вскинул руку.

– Постойте! – сказал я. – Тут что-то нечисто. Его голос…

– Трус ты, Бартимеус! – Панголин выпустил залп дротиков, которые вонзились в пол у моих ног. – Боишься за то, что осталось от твоей сущности? Так можешь запрыгнуть на ближайший стул и повизжать. Четырём настоящим джиннам вполне под силу управиться с одним человеком.

– В этом-то все и дело! – возразил я. – Не уверен я, что это именно человек. Он…

– Конечно же я человек! – Мистер Хопкинс, висящий в воздухе, гордо ударил себя в грудь. – На всех планах с первого по седьмой, человек из плоти и крови. Вы что, сами не видите?

Это была правда. Он был человек, с какой стороны ни взгляни. Но говорил-то Факварл!

Гигантская ящерица возбуждённо вильнула хвостом. Хвост ударился о печку, и печка рухнула набок.

– Постойте-ка, – сказала Мвамба. – Мы на каком языке говорим?^[3K75]

– Э-э… На арамейском, а чё?

– А то, что он на нём тоже говорит!

– Ну и чё? Он ведь учёный, не?

В минуты стресса семитские обороты Аскобола не отличаются изысканностью.

– Ну да, но странно всё-таки…

Мистер Хопкинс выразительно взглянул на часы.

– Послушайте, не хочется вам мешать, – обратился он к нам, – но я – человек занятой. У меня сегодня вечером важное дело, которое касается нас всех. Так что если вы уберётесь с дороги, я вас, так и быть, пощажу. Даже Бартимеуса.

Кормокодран отдыхал, прислонив свой истерзанный облик к восьмиконфорочной плите, но тут он ожил.

– Ты пощадишь нас?! – взревел он. – Да я тебя удавлю за такие слова, и смерть твоя не будет лёгкой!

Он копнул пол копытом и ринулся вперёд. Прочие джинны последовали его примеру; раздался грохот рогов, копыт, колючек, чешуи и прочих доспехов. Мистер Хопкинс небрежно перебросил нож в правую руку и принялся крутить его между пальцами.

– Стойте, идиоты! – крикнул человек-ворона. – Вы что, не слышали? Он знает меня! Он знает моё имя! Это же…

– Как это непохоже на тебя, Бартимеус, – оставаться на краю поля битвы! – весело заметил мистер Хопкинс, направляясь навстречу джиннам. – Обычно ты находишься гораздо дальше, в какой-нибудь заброшенной катакомбе!

– Эта история с катакомбой – сплошное недоразумение! – рявкнул я. – Я уже тысячу раз объяснял, что я стерёг её, чтобы враги Рима не…

И тут я осёкся. Вот оно, доказательство! Ни один человек в мире не знал, где я находился во время нашествия варваров, да и среди духов об этом знали немногие^[3K76]. На самом деле я знал только одного джинна, который на протяжении всех этих веков вспоминал эту историю с постоянством метронома каждый раз, как наши пути скрещивались. И уж конечно, это был…

– Стойте! – вскричал я, возбуждённо прыгая из стороны в сторону. – Это вовсе не Хопкинс! Я не знаю, как это может быть, но это Факварл, и он…

Но, разумеется, было уже поздно. Мои товарищи слишком громко ревели и топотали, чтобы услышать меня. Заметьте себе, я не уверен, что они остановились бы, даже если бы услышали. Аскобол с Ходжем – те вообще никогда не питали уважения к старшим и мудрейшим, так что точно бы не обратили внимания. Разве что Мвамба призадумалась бы…

Но они не услышали меня – и кучей навалились на Факварла.

Схватка была неравная. Четверо против одного. Факварл, вооружённый всего лишь мясницким ножом, против четырёх самых грозных джиннов, что присутствовали тогда в Лондоне.

Конечно, я бы помог своим товарищам, если бы думал, что это что-то изменит.

Но вместо этого я принялся осторожненько пробираться к двери. Дело в том, что я имел возможность хорошо изучить Факварла. Эта его беспечная самоуверенность основывалась на том, что он очень неплохо знал своё дело^[3K77].

Он был весьма опытен и весьма проворен. Человек-ворона едва успел миновать стойку со сковородками для омлета и пробирался мимо форм для тортов, когда мимо его ушей засвистели чешуи. Толстые, бронированные чешуи панголина.

Секундой позже следом за ними полетели другие предметы – и некоторые из них, увы, были узнаваемы.

Лишь достигнув кухонной двери, я рискнул мельком обернуться назад. В дальнем конце кухни крутился бешеный вихрь, мелькали вспышки света, раздавался скрежет и вопли. Временами из водоворота высовывалась чья-нибудь рука, хватала стол или небольшой холодильник и вновь скрывалась из виду. Наружу периодически вылетали фрагменты металла, дерева и чьей-нибудь сущности.

Пора удирать. Некоторые из моих знакомых джиннов напустили бы густого Тумана, чтобы скрыть следы, другие предпочли бы оставить за собой ядовитые чёрные пары или несколько Иллюзий. Я же просто выключил свет. Кухня и столовая погрузились во тьму. По стенам метались жутковатые разноцветные отблески схватки. Впереди одинокий луч света указывал путь в коридор. Я поплотнее закутался в плащ из перьев и растворился во тьме^[3K78].

Не успел я миновать и половину столовой, как шум битвы у меня за спиной затих.

Я остановился, надеясь, несмотря ни на что, услышать торжествующие крики моих товарищей.

Увы, нет. На мою оперённую голову обрушилась тишина.

Я сосредоточился и напрягся изо всех сил, пытаясь расслышать хоть что-нибудь. Возможно, я переусердствовал. Мне показалось, что я слышу лёгкий шорох, как будто кто-то плывёт сквозь тьму…

Я торопливо устремился дальше. Бежать не имело смысла – сейчас главным было оставаться незамеченным. Я не в той форме, чтобы состязаться с Факварлом, в каком бы странном облике он ни пребывал. Я крался вдоль стен столовой, стараясь не задевать столов, стульев и разбросанных приборов. Голову я спрятал под плащом из теней, и только жёлтый глаз опасливо выглядывал из-под бахромы из перьев. Я оглянулся назад.

В проходе, ведущем на кухню, появилось движущееся тёмное пятно, рядом что-то блеснуло. Я слегка ускорил шаг – и поддал ногой чайную ложечку, которая со звоном ударилась о стену.

– О, Бартимеус! – произнёс знакомый голос. – Да ты сегодня и впрямь ничего не соображаешь. Эта темнота могла бы ещё обмануть человека, но я-то тебя вижу, как среди бела дня. Что ты там прячешься под этими тряпками? Не спеши, давай потолкуем. Мне так не хватало наших милых бесед!

Человек-ворона ничего не ответил и со всех ног бросился к двери.

– Ну неужели тебе ни капельки не интересно? – раздался голос, уже гораздо ближе. – А я-то думал, тебе до смерти хочется узнать, отчего я выбрал себе такой облик.

Нет, конечно, мне было интересно, но так, чтобы уж прямо «до смерти» – это нет. И поболтать я тоже не прочь, однако когда вопрос стоит ребром: поболтать или остаться в живых, – я всё-таки предпочту второе. Человек-ворона на середине шага нырнул вперёд, раскинув руки, словно прыгал в бассейн. Плащ из перьев развернулся у него за спиной, захлопал и сделался чёрными крыльями. Человека больше не было. Обыкновенная ворона отчаянно рванулась вперёд, словно пернатый снаряд, стремящийся к двери…

Свист, удар, болезненное карканье. Бегство вороны было прервано жёстко и безапелляционно: ей пробили кончик крыла, и она повисла на серебристом блике, который ещё немного повибрировал, замер – и оказался мясницким тесаком, вонзившимся в стену.

Существо с телом мистера Хопкинса небрежно и не спеша проплыло через пустую комнату. Ворона ждала его, слегка покачиваясь, с негодующим выражением на морде.

Мистер Хопкинс приблизился. Одно плечо его костюма было слегка опалено, на щеке виднелся небольшой порез. А в остальном он, похоже, остался цел и невредим. Он парил во тьме примерно в метре от меня и разглядывал меня, слегка улыбаясь. Я заподозрил, что он проверяет моё состояние на различных планах. Моя слабость заставляла меня чувствовать себя неловко – так люди стесняются наготы. Я побарабанил по стенке перьями свободного крыла.

– Ну, давай! – выпалил я. – Что там у тебя на уме?

Безмятежное лицо слегка нахмурилось.

– Ты хочешь, чтобы я тебя убил прямо сейчас?

– Да нет, конечно. Я говорю про ту дурацкую шутку, что ты обдумываешь. Что-нибудь насчёт того, как это мило, что я решил заглянуть к тебе на огонёк, или что-то в этом духе. Ну давай, выкладывай, раз уж тебе так хочется! Не мучай себя.

Учёный сделал обиженное лицо.

– Можно подумать, я опущусь до подобной низости, Бартимеус! Ты судишь обо мне на основании твоего собственного представления о юморе, которое ниже плинтуса. Это столь же прискорбно, как и состояние твоей сущности. Посмотри на себя! Ты весь дырявый, как губка. На месте твоего хозяина я употребил бы тебя на мытьё полов.

Я застонал.

– Видимо, это входит в его планы на будущее. Всем остальным я уже занимался.

– Оно и видно. Да, печально, печально видеть духа доведённым до подобного состояния, даже духа столь бестолкового и назойливого, как ты. Мне почти жаль тебя. – Он почесал нос. – Почти, но не совсем.

Я заглянул в блекло-серые глаза.

– Это же ты, верно? – спросил я.

– Я, конечно.

– Но твоя сущность… Где она?

– Да тут она, тут, скрытая внутри тела нашего драгоценного мистера Хопкинса. Как ты, должно быть, догадался, это не обычная маскировка.

Факварл негромко хихикнул.

– А что это был за жалкий птичий прикид, в котором ты только что разгуливал? Тотем американских туземцев? Такой неопрятный и устаревший! Да, я вот пошёл гораздо дальше.

– Так ты что, в его настоящем теле? – спросил я. – Ой, фу-у! Гадость какая. Кто с тобой так обошёлся, Факварл? Кто твой хозяин?

Я совершенно ничего не понимал.

– Хозяин? – Парящий в воздухе человек затрясся от смеха. – Ну как кто – мистер Хопкинс, конечно, и я ему весьма признателен. Настолько признателен, что, думаю, в ближайшее время мы будем работать вместе.

И он снова разразился раскатистым, душевным хохотом^[3K79].

– С тех пор как мы встречались в последний раз, столь многое изменилось, Бартимеус! – продолжал он. – Помнишь, как мы расстались-то?

– Нет.

Хотя я помнил…

– Ты меня поджёг, старый приятель. Чиркнул спичкой и оставил меня гореть вместе с рощей.

Ворона нервно передёрнула крыльями.

– Э-э, знаешь, в некоторых культурах это своего рода дружеский жест. Некоторые обнимаются, некоторые целуются, а некоторые оставляют друг друга гореть в небольших участках лесного массива…

– Хм… Что ж, Бартимеус, ты сменил больше хозяев, чем я. Кому и знать их обычаи, как не тебе. И тем не менее это было несколько болезненно…

Он подплыл ближе.

– Ну, не так уж тебе это и повредило! – возразил я. – Я видел тебя пару дней спустя, ты снова работал поваром на кухне Хедлхэма. И особо обгоревшим вовсе не выглядел. Кстати, почему ты вечно ошиваешься на кухне? Можно подумать, тебя туда так и тянет!^[3K80]

Хопкинс – или Факварл – кивнул.

– В кухне всегда полно отличного острого оружия.

Он щёлкнул ногтем по рукоятке ножа. Тесак задрожал, ворона тоже.

– Потому я сейчас сюда и спустился. Опять же и места больше, чем в коридоре наверху. Мне нужен простор, чтобы как следует развернуться. А в этом отеле за простор приходится приплачивать. Кстати, в моём номере есть и джакузи!

Голова у меня шла кругом.

– Погоди-ка, – сказал я. – Я знаю тебя как Факварла Спартанского, грозу эгейцев. Я видел тебя в облике угольно-чёрного великана, топтавшего ряды гоплитов. А теперь ты кто? Хилый человечишко, радующийся роскошной ванне! Что происходит? Давно ли тебя здесь заточили?

– Пару месяцев назад. Но в том-то и дело, что не заточили! «Амбассадор» – шикарное, фешенебельное заведение. Видишь ли, Хопкинс любил красиво пожить. И правительственные шпионы сюда пробраться не могут, так что я могу делать, что мне вздумается. Я и не стал ничего менять в его образе жизни.

Ворона закатила глаза.

– Да я не об отеле! Я о человеческом теле!

Смешок.

– Ответ тот же самый, Бартимеус. Прошло всего несколько недель, как любезный мистер Хопкинс – как бы это сказать? – пригласил меня здесь пожить. Конечно, мне понадобилось время, чтобы адаптироваться, но теперь мне тут чрезвычайно уютно. А могущество моё, несмотря на внешность, не умалилось ни на йоту. В чём только что убедились твои приятели. – Он ухмыльнулся. – Давно я так сытно не закусывал!

– Да, но… – Я нервно кашлянул. – Надеюсь, ты не собираешься сделать то же самое со мной? Мы ведь с тобой старые знакомые. У нас столько восхитительных общих воспоминаний!

Глаза мистера Хопкинса весело блеснули.

– Вот так-то лучше, Бартимеус! К тебе возвращается твоё чувство юмора. Но, по правде говоря, я и не собирался тебя глотать.

До сих пор ворона свисала с ножа с довольно несчастным видом. Теперь, услышав эту нежданную весть, она воспрянула духом.

– В самом деле? Факварл, ты настоящий друг! Я прошу прощения за тот инцидент с рощей, и за наши драки из-за Амулета, и за те Конвульсии, под прикрытием которых я к тебе подобрался тогда в Гейдельберге, в тридцать втором… – Тут я заколебался: – А, я вижу, ты не знал, что это был я? Ну, в общем, за всё остальное тоже прости. Короче, большое тебе спасибо. А теперь, если не трудно, вытащи, пожалуйста, этот нож, и я пойду потихоньку.

Человек с безмятежным лицом не стал вытаскивать нож. Вместо этого он нагнулся к вороне вплотную.

– Я же не говорил, что пощажу тебя, Бартимеус! Я просто сказал, что есть тебя я не стану. Тоже мне пища! Да у меня от одного взгляда на твою сущность желудок сводит. Но, разумеется, отпускать тебя я не собираюсь. Сегодня же ночью ты умрёшь в страшных муках…

– Вот замечательно!

– И умирать ты будешь так долго, как только я сумею устроить.

– Послушай, тебе не стоит ломать себе голову из-за такого…

– Но сперва я хочу сказать тебе одну вещь. – Ухмыляющееся лицо Хопкинса придвинулось ещё ближе. – Я хочу сказать тебе, что ты ошибался.

Я горжусь своей проницательностью и живостью ума, но это поставило меня в тупик.

– А?

– Бесчисленное множество раз, – продолжал Факварл, – я говорил тебе, что надеюсь, что рано или поздно джинны станут свободными. Такие джинны, как мы с тобой. Мы ведь почему сражаемся друг с другом? Потому что нас друг на друга натравливают наши проклятые хозяева-люди. А почему мы повинуемся им? Потому что выбора у нас нет. Бесчисленное множество раз я думал о том, что эти правила можно преодолеть. И бесчисленное множество раз ты говорил мне, что я ошибаюсь.

– Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный…

– Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь?

Я поразмыслил.

– Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или – но тут я, конечно, несколько загибаю, – бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и сжалиться надо мной?

– Нет, Бартимеус. Нет. Хорошо, я тебе скажу. Ты видишь джинна, не испытывающего боли. Ты видишь джинна, обладающего свободой воли. Неудивительно, что ты не понимаешь: за пять тысяч лет такого чуда, как я, ещё не бывало!

Он протянул вполне человеческую руку и бережно потрепал пёрышки у меня на голове.

– Можешь ты себе это представить, несчастное раненое создание? Без боли! Без боли, Бартимеус! Ах, – вздохнул он, – ты себе просто не представляешь, какую ясность рассудка это даёт!

Без боли… В глубине моего усталого, затуманенного сознания внезапно всплыло воспоминание: скелет Глэдстоуна, подпрыгивающий, кривляющийся…

– Я однажды встречался с афритом, – сказал я. – Он тоже говорил что-то в этом духе. Но его сущность была заточена в человеческих костях, и он просто спятил. В конце концов он предпочёл уничтожение такой жизни.

Факварл изобразил на лице Хопкинса нечто вроде улыбки.

– А, ты о Гонории? Да, я о нём слышал. Бедолага был весьма влиятелен! Моя сущность защищена – так же, как и его, – и я, как и он, обладаю свободой воли. Однако заруби себе на носу, Бартимеус: я, в отличие от него, с ума не сойду!

– Но для того, чтобы находиться в этом мире, ты должен быть призван, – сказал я. – Значит, ты должен выполнять чей-то приказ…

– Меня вызвал Хопкинс, и его приказ я выполнил. Теперь я свободен!

Я впервые заметил внутри человека нечто от джинна: в глубине глаз сверкнуло торжество, почти как пламя.

– Быть может, ты помнишь, Бартимеус: в нашу последнюю встречу я с оптимизмом отзывался о безрассудстве некоторых лондонских волшебников, людей, которые, возможно, в один прекрасный день дадут нам шанс.

– Помню, – сказал я. – Ты говорил о Лавлейсе.

– Верно, но не только о нём. Так вот, как выясняется, я был прав. Вот он, наш шанс! Сперва Лавлейс откусил больше, чем мог проглотить. Но его замысел провалился, он погиб, и я…

– Освободился! – воскликнул я. – Да-да! И все благодаря мне! Хотя бы за это ты должен быть мне признателен.

– …оказался заточен в шкатулке на дне моря, благодаря одному из условий вызвавшего меня заклятия. Всё время, что я там находился, я проклинал того, кто убил Лавлейса.

– А, это, должно быть, был мой хозяин. А ведь я его предупреждал, чтобы он не торопился, но разве он станет меня слушать?..

– По счастью, вскоре меня освободил один из знакомых Лавлейса, который знал обо мне и моих дарованиях. И с тех пор я работал с ним.

– Хопкинс, видимо? – сказал я.

– Вообще-то нет. Да, кстати! – Факварл взглянул на часы. – Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Сегодня вечером начинается революция, и я должен при этом присутствовать. Ты со своими идиотами-дружками и так меня сильно задержали.

Ворона исполнилась надежды.

– Значит ли это, что у тебя не будет времени на то, чтобы предать меня обещанной долгой и мучительной смерти?

– У меня не будет, Бартимеус, но от смерти тебе не уйти.

Он протянул руку, ухватил меня за шею и выдернул нож из моего крыла. Тело Хопкинса взмыло в воздух и развернулось лицом к тёмной столовой.

– Так-так, посмотрим, – бормотал Факварл. – Ага! Вот это должно подойти…

Мы поплыли над столами в сторону противоположной стены. Там стоял столик на колёсиках, брошенный официантами. В центре столика красовалась огромная супница с выпуклой крышкой. Супница была серебряная.

Ворона отчаянно затрепыхалась.

– Слушай, Факварл! – взмолился я. – Не делай того, о чём сам же потом пожалеешь!

– Об этом я уж точно не пожалею!

Он опустился рядом со столиком, поднял меня над супницей. Холодное излучение ядовитого металла коснулось моей истерзанной сущности.

– Здоровый джинн в такой могиле может протянуть несколько недель, – сказал Факварл. – А ты в своём нынешнем состоянии вряд ли можешь рассчитывать больше чем на пару часов. Так-с, что там у нас?

И он проворно снял с супницы крышку.

– М-м! Суп из морепродуктов! Замечательно. Ну что ж, прощай, Бартимеус. Будешь умирать – утешайся тем, что рабству джиннов приходит конец. Сегодня мы отомстим за все!

Он разжал пальцы, и ворона с тихим плеском плюхнулась в суп. Факварл помахал на прощание и закрыл крышку. Я остался плавать в непроглядной тьме. Вокруг повсюду было серебро, моя сущность таяла и обгорала.

У меня был только один шанс – один-единственный шанс: дождаться, пока Факварл уйдёт подальше, потом собрать последние силы – и попытаться сбросить крышку. Дело непростое, но выполнимое – если, конечно, Факварл не догадается придавить крышку каким-нибудь кирпичом.

Возиться с кирпичом он не стал. Он придавил крышку целой стеной. Раздался грохот, треск, сильный удар. Супница вокруг меня сплющилась, раздавленная почти в лепёшку упавшей на неё каменной кладкой. Со всех сторон было серебро. Ворона дёргалась, корчилась, но деваться было некуда. Голова у меня закружилась, моя сущность начала закипать, и я почти обрадовался тому, что теряю сознание.

Обожжён и задавлен насмерть в серебряной миске с ухой. Бывает, конечно, смерть и похуже. Но вот так, навскидку, ничего в голову не приходит.

Натаниэль 21

Натаниэль смотрел из окна лимузина в ночь, на огни, дома и прохожих. Всё, что проносилось мимо, выглядело слегка размытым: цветная, движущаяся, постоянно меняющаяся масса, которая манила, но, в сущности, ничего не значила. Некоторое время он предоставил своим усталым глазам рассеянно наблюдать за движущимися фигурами, потом, когда машина снизила скорость, приближаясь к перекрёстку, он перевёл взгляд на само стекло и отражение в нём. И снова увидел себя со стороны.

Зрелище было не особо ободряющее. Лицо осунулось от усталости, мокрые волосы, смятый воротничок… Но в глазах все ещё горела искра.

В начале этого дня искры не было. Череда ударов судьбы: сперва унизительные события в Ричмонде, потом угроза его карьере и, наконец, известие о прежнем предательстве Бартимеуса – тяжело сказалась на нём. Тщательно выстроенный образ Джона Мэндрейка, министра информации, блестящего и самоуверенного члена Совета, начал трещать по швам. Но окончательно доконал его утренний разговор с госпожой Лютьенс. Всего несколькими презрительными фразами она вдребезги разнесла броню его общественного положения и вытащила наружу таившегося за ней мальчишку. Этот разговор едва не стал для Натаниэля последней каплей. Потеря самоуважения лишила его почвы под ногами. Остаток дня он провёл, запершись в своих апартаментах, впадая то в бешенство, то в уныние.

Однако две вещи помогли ему удержаться на плаву, не дали утонуть в жалости к себе. Во-первых, на практическом уровне спасательным кругом ему послужил запоздалый доклад Бартимеуса. Сведения о месте проживания Хопкинса предоставили Натаниэлю последний шанс что-то предпринять перед завтрашним судом. Схватив изменника, он ещё может переиграть Фаррар, Мортенсена и прочих своих врагов: Деверокс сменит гнев на милость, и Натаниэль снова станет его фаворитом.

Конечно, успех не был гарантирован, но Натаниэль полагался на могущество джиннов, которых он отправил в отель. И потом, сама возможность действия уже придала ему сил. По спине то и дело прокатывала тёплая волна, заставляя его слегка вздрагивать в салоне машины. Наконец-то он что-то решает, стремится к победе, наконец-то он может стряхнуть с себя апатию последних нескольких лет! Он чувствовал себя почти так же, как в детстве, он трепетал от дерзости собственных замыслов. Такое с ним часто бывало, пока его не задавило политикой и сковывающей ролью Джона Мэндрейка.

Он больше не хотел играть эту роль. Нет, конечно, если судьба будет к нему благосклонна, он для начала позаботится о том, чтобы не стать политическим трупом. Но он давно устал от коллег-министров, его тошнило от их морального разложения, от алчности и себялюбия. Только сегодня, увидев презрение в глазах госпожи Лютьенс и Китти Джонс, он осознал, насколько же ему тошно. Нет-нет, он больше не погрязнет в рутине Совета! Чтобы спасти страну от последствий их дурного управления, требуются решительные действия. Он смотрел в окно, на размазанные силуэты людей на улицах. Простолюдинов необходимо возглавить. Им требуется новый лидер! Человек, способный дать немного покоя и безопасности. Натаниэль подумал о посохе Глэдстоуна, лежащем без дела в подвалах Уайтхолла…

Нет, конечно, он не станет использовать силу – по крайней мере, против простолюдинов. Насчёт этого Китти Джонс была права. Он оглянулся – девушка сидела рядом, в приятной близости к нему, и удивительно спокойно смотрела в ночь.

Это и была вторая причина того, что к нему вернулись силы и в душе вспыхнула искра надежды. Натаниэль был очень рад, что нашёл Китти. Да, волосы у неё были короче, чем раньше, но язычок оставался все таким же острым. В их споре у трактира она срезала его доводы, точно ножом, постоянно пристыжая его своей страстной убеждённостью. Однако – и это было самое странное – Натаниэль обнаружил, что ему отчаянно хочется продолжить этот разговор.

И не в последнюю очередь потому – тут его лицо омрачилось, – что Китти, похоже, знала о Бартимеусе куда больше, чем он мог предполагать. Очень, очень странно… Но это можно будет выяснить не спеша, после пьесы и после того, как джинны возвратятся с победой – если, конечно, повезёт. Возможно, Бартимеус сам кое-что расскажет. Что Натаниэль собирался делать с Китти потом – он, честно говоря, и сам не знал.

Из задумчивости Натаниэля вывел голос шофёра.

– Мы почти на месте, сэр.

– Хорошо. Долго ли мы ехали?

– Двенадцать минут, сэр. Пришлось крюка дать. Центр города все ещё перекрыт, в парках идут демонстрации. И полицейских на улицах много.

– Если повезёт, начало представления мы пропустим.

Китти Джонс заговорила – впервые за всё время пути. Натаниэль, как и прежде, был поражён её самообладанием.

– И что же это за пьеса, на которой я вынуждена буду присутствовать?

– Премьера Мейкписа, – вздохнул Натаниэль.

– Это тот самый, что «Лебедей Аравии» сочинил?

– Боюсь, что тот самый. Премьер-министр – страстный его поклонник, а потому каждый волшебник в правительстве, от членов Совета до третьего секретаря, вынужден присутствовать на премьере под страхом впасть в немилость. Так что это дело первостепенной важности.

Китти нахмурилась.

– Как! Сейчас, когда идёт война и народ на улицах бунтует?

– Даже сейчас. У меня тоже сегодня важное дело, но я вынужден отложить его до тех пор, пока не опустят занавес. От души надеюсь, что там будут антракты!

Натаниэль нащупал за пазухой гадательное зеркало – он намеревался в антрактах проверять, как дела у его джиннов.

Выехали на Шафтсбери-авеню, узкую кривую улочку, застроенную ресторанами, барами и театрами – многие из них были новенькими железобетонными зданиями, возведёнными в рамках правительственной программы по борьбе с трущобами. Названия заведений сияли розовыми, жёлтыми, лиловыми, алыми светящимися неоновыми трубками – нововведение, недавно заимствованное в Японии. На тротуарах кишели толпы мелких волшебников и привилегированных простолюдинов, за которыми бдительно наблюдали наряды ночной полиции. Натаниэль всматривался в поисках признаков общественного беспорядка, но толпа выглядела вполне спокойной.

Лимузин замедлил ход и въехал на огороженное канатами пространство под золочёным навесом. За ограждением стояла полиция и волшебники из госбезопасности в чёрных пальто. Между ними торчали несколько фотографов с камерами на штативах. Фасад театра весь был залит светом, от мостовой к дверям вела великолепная красная ковровая дорожка.

На ковре, отчаянно размахивая руками, топтался невысокий кругленький джентльмен. Когда машина остановилась, Квентин Мейкпис подпрыгнул, бросился к машине и распахнул ближайшую дверцу.

– Мэндрейк! Наконец-то вы здесь! Нельзя терять ни секунды!

– Извините, Квентин. Беспорядки на улицах…

С тех пор как Натаниэль стал свидетелем сомнительного эксперимента драматурга с простолюдином, он относился к нему крайне неприязненно. Этот человек мерзок, от него надо избавиться. Ладно, всему своё время.

– Знаю, знаю. Идёмте же, идёмте скорее! Мне через три минуты надо быть на сцене! Вход в зал уже закрыт, но я приберёг для вас местечко в моей личной ложе. Да-да, и для вашей подружки тоже. Она куда милее, чем вы или я, – мы будем купаться в лучах её прелести! Ну-ка, быстрей-быстрей! Две минуты, время пошло!

И так, подталкивая, понукая и размахивая руками, мистер Мейкпис вытащил Натаниэля с Китти из машины и провёл по ковровой дорожке к дверям театра. Яркий свет в фойе заставил их зажмуриться. Им пришлось отпихивать назойливых капельдинеров, наперебой предлагающих подушечки и подносы с искрящимся вином. Стены были обклеены афишами премьерного спектакля. На большей части афиш красовался сам Квентин Мейкпис в разных видах – улыбающийся, подмигивающий или погруженный в глубокую задумчивость. Мейкпис остановился у подножия узкой лестницы.

– Вам туда! Моя личная ложа наверху. Я сейчас к вам присоединюсь. Пожелайте мне удачи!

И смылся, точно мелкий вихрь напомаженных волос, ослепительных зубов и сверкающих глаз.

Натаниэль с Китти поднялись по лестнице. Наверху оказалась задёрнутая портьера. Миновав её, они очутились в небольшом помещении, изобилующем атласными драпировками. У невысоких перил стояли три изящных кресла, за перилами, внизу, лежала сцена, полускрытая плотным занавесом, оркестровая яма и море партера, заполненное крошечными шевелящимися головами. Свет был притушен. Толпа шумела, как ветер в лесу, из глубин оркестровой ямы неслись нестройные звуки инструментов.

Они сели: Китти – на самое дальнее кресло, Натаниэль – рядом с ней. Он наклонился к девушке и шепнул ей на ухо:

– Это большая честь для вас, госпожа Джонс! Вы тут, несомненно, единственная простолюдинка. Вон, видите в той ложе напротив человека, который ждёт начала с неподобающим нетерпением подростка? Так это наш премьер-министр. Рядом с ним сидит мистер Мортенсен, наш драгоценный министр обороны. Тот джентльмен с брюшком – Коллинз, министр внутренних дел. В ложе под ними, весь такой насупленный, сидит Шолто Пинн, знаменитый торговец. Слева леди, зевающая, как кошка, – госпожа Уайтвелл из госбезопасности. Госпожа Фаррар, глава полиции, сидит ложей дальше…

Тут он осёкся – Джейн Фаррар, словно почувствовав, что на неё смотрят, взглянула на него через пропасть тёмного зала. Натаниэль насмешливо поклонился ей, слегка помахал рукой. Его бесшабашное возбуждение нарастало с каждой минутой. Если всё пойдёт хорошо, Аскобол и прочие скоро уже возьмут Хопкинса под стражу. А тогда посмотрим, что ненаглядная госпожа Фаррар скажет на это завтра! Натаниэль снова наклонился к Китти Джонс.

– Даже жалко, что ваше Сопротивление больше не действует, – прошептал он, слегка рисуясь. – Одна хорошо нацеленная бомба могла бы сейчас одним махом ликвидировать все правительство!

Это была правда. Партер был заполнен членами правительства второго разбора, их жёнами, помощниками, заместителями и советниками. Натаниэль видел, как чиновники отчаянно вертят головами, выясняя, кому достались места попочетнее, им или их соперникам. Поблёскивали линзы биноклей, шелестели конфетные фантики, толпа исходила возбуждением. На втором и третьем планах видно было множество мелких бесов, подпрыгивающих и приплясывающих на плечах своих хозяев. Бесы деловито выпячивали грудь, раздували бицепсы до немыслимых размеров и переругивались с соседями.

Какофония в оркестре затихла. Ещё раз взвизгнула скрипка – и настала тишина.

Свет в зале погас окончательно. Луч прожектора осветил занавес в центре сцены.

Тишина.

Рокот барабанов. Исступлённый вопль трубы из группы духовых. Занавес дрогнул и разошёлся в стороны.

На сцену вышел Мейкпис в великолепном сюртуке жатого зелёного бархата. В ответ на аплодисменты зрительного зала он раскрыл объятия, как мать своим детишкам. Два поклона балконам, один партеру. Потом Мейкпис вскинул руки.

– Леди и джентльмены, вы чрезмерно добры, чрезмерно. Прошу вас!

Аплодисменты и выкрики стихли.

– Благодарю вас. Прежде чем представление начнётся, я должен сделать особое объявление. Я безмерно рад – скажу больше, горд! – возможностью представить свою последнюю безделицу столь изысканной аудитории. Я вижу, что сегодня здесь собрались все лучшие люди империи, включая нашего признанного законодателя хороших вкусов, мистера Руперта Деверокса.

Тут Мейкпис выдержал паузу, пережидая восторженные аплодисменты.

– Именно так. И именно тёплые чувства, которые все мы питаем к дорогому Руперту, вдохновили меня на создание пьески «От Уоппинга до Вестминстера», занимательного повествования о выдающихся событиях его жизни. На самом деле, как вы узнаете из примечаний к программке, вымышленной является только сцена в общей спальне женского монастыря. Все остальные потрясающие, удивительные, невероятные события основаны на фактах. Надеюсь, что наше представление станет для вас не только развлекательным, но и познавательным!

Он коротко поклонился и широко улыбнулся.

– Как всегда на моих представлениях, я попросил бы вас не фотографировать со вспышкой. Это может отвлечь актёров. Помимо этого, часть спецэффектов, которые будут использованы сегодня на сцене, связана с применением магии и создаётся группой дружелюбно настроенных демонов. Иллюзии будут выглядеть убедительнее, если вы на время представления снимете линзы. Согласитесь, ничто не может так испортить восхитительную сцену свадьбы, как вид двух толстозадых бесов, пускающих фейерверки на заднем плане!

Смех.

– Спасибо. Кроме того, я попросил бы на время представления отпустить всех личных демонов, чтобы они не испортили спектакль какой-нибудь неуместной выходкой. Приятного всем вечера! Надеюсь, он станет для вас незабываемым!

Шаг назад, шум занавеса. Прожектор погас. По всему зрительному залу раздалось шуршание и щелчки – это зрители вынимали из сумочек и карманов пиджаков футляры для линз, открывали их, клали туда линзы и убирали футляры на место. Волшебники отдавали короткие команды, их бесы мерцали, таяли и исчезали.

Сняв линзы, Натаниэль взглянул на Китти Джонс – она сидела и бесстрастно смотрела на сцену. Нет, непохоже, что она задумала что-нибудь неуместное. И тем не менее Натаниэль знал, что сильно рискует. Фританга он отпустил, а все прочие его демоны заняты Хопкинсом. У него под рукой не было ни единого слуги. А что, если она вздумает взяться за старое?

Из тьмы внизу донёсся рокот барабанов и пение скрипок. Вдали взревели рога: военные фанфары, которые быстро перешли в разудалую музычку в стиле мюзик-холла. Занавес разошёлся в стороны, и зрители увидели великолепное изображение лондонской улицы сорокалетней давности. Высокие дома, лотки, нарисованное голубое небо вверху, колонна Нельсона на заднем плане, пухлые голуби на верёвочках, порхающие над сценой. С обеих сторон показалась вереница разносчиков, вкативших на сцену свои тележки. Встретившись посередине, они принялись громко обмениваться развязными простонародными шуточками и хлопать себя по ляжкам в такт музыке. Сердце у Натаниэля упало: он понял, что первая ария будет прямо сейчас. Он откинулся на спинку кресла, безнадёжно думая о гадательном зеркале у себя в кармане. Может, удастся выскользнуть на минутку и проверить, что происходит…

– Ну как, Джон, неплохое начало, а? – осведомился мистер Мейкпис, который появился рядом с ним внезапно, точно выскочил из потайного люка. Он опустился в кресло, вытирая со лба выступивший пот. – Народу-то, народу! Не правда ли, великолепное зрелище? – Он хихикнул. – Мистер Деверокс уже полностью поглощён спектаклем. Вы только посмотрите, как он хохочет и бьёт в ладоши!

Натаниэль, прищурившись, вгляделся во тьму.

– У вас зрение лучше моего. Мне его совсем не видно.

– Так это потому, что вы вынули линзы, как и положено хорошему послушному мальчику. Вставьте их обратно и посмотрите.

– Но…

– Вставьте, вставьте, голубчик. Здесь, в моей ложе, действуют другие правила. Указания для всех на вас не распространяются.

– А как же иллюзии?

– О, не беспокойтесь: вы и так увидите достаточно забавного. Можете мне поверить!

И он от души хохотнул.

Вот же своенравный дурак! Натаниэль, отчасти раздражённо, отчасти растерянно, вставил линзы в глаза. Теперь, когда он мог видеть второй и третий планы, в зрительном зале заметно посветлело, и Натаниэль различил волшебников, сидевших в ложах противоположной стороны. Да, действительно: Деверокс весь подался вперёд и высунулся из ложи. Его взгляд был прикован к сцене, голова кивала в такт музыке. На лицах прочих министров отражались разные степени отвращения и раздражения, но в целом все мирились с неизбежным.

На сцене развязные разносчики укатили свои тележки, освободив место для выхода юного будущего премьер-министра. Из-за кулис выполз бледный тощий юнец, которого Натаниэль видел в Ричмонде. На нём был школьный пиджак, рубашка с галстуком и штаны. Брюки были коротки, и торчащие из них волосатые лодыжки, пожалуй, чересчур бросались в глаза. Щеки юнца были густо нарумянены, чтобы придать ему цветущий мальчишеский вид, однако же двигался он на удивление вяло. Юнец остановился рядом с картонным почтовым ящиком и принялся дрожащим голосом толкать речь. Мейкпис за плечом у Натаниэля недовольно фыркнул.

– С Бобби столько проблем! – шепнул он. – На репетициях он то и дело заходился неудержимым кашлем и угасал буквально на глазах. Такое впечатление, что у него чахотка. Мне сейчас пришлось влить в него приличную порцию бренди, чтобы поднять его на ноги.

Натаниэль кивнул.

– Вы думаете, у него хватит сил дотянуть до конца представления?

– Думаю, хватит. Представление-то не столь уж длинное. Скажите, а госпоже Джонс представление нравится?

Натаниэль в таинственной полутьме стрельнул глазами в сторону девушки. Он различал её тонкий профиль, милый блеск её волос, лицо, искривлённое гримасой бесконечной скуки. Выражение её лица невольно заставило его улыбнуться. Он…

Улыбка застыла и исчезла. После короткой паузы Натаниэль наклонился к Мейкпису.

– Скажите, Квентин, – спросил он, – а откуда вам известно, что эта леди – госпожа Джонс?

Маленькие глазки Мейкписа блеснули во тьме. Шёпот:

– Мне многое известно, мой мальчик! Но тише! Тише! Сейчас будет ключевая сцена нашего представления.

Натаниэль вздрогнул и нахмурился.

– Как? Уже? Это изумительно… удивительно короткая пьеса.

– Что поделаешь, пришлось перенести эту сцену в начало – вы же видите, Бобби плохо себя чувствует. Центральный монолог он бы просто загубил на корню – у него дыхания не хватит. А теперь молчите. Линзы надели? Хорошо. Тогда смотрите.

Натаниэль перевёл взгляд на сцену. Ничего особенно занимательного там не происходило. Снова вступил оркестр. Юнец, который стоял, прислонясь к ящику, затянул арию. Его гнусавые завывания периодически прерывались приступами жестокого кашля. Кроме него, на сцене никого не было, разве что пара домов колыхалась на сквозняке, тянувшем откуда-то из-за кулис. Тщетно Мэндрейк выискивал хоть какие-нибудь признаки обещанной ключевой магической иллюзии. Ни на втором, ни на третьем плане ничего видно не было. Что же имел в виду Мейкпис?

Тут его внимание привлекло какое-то движение на втором плане – отнюдь не на сцене, а где-то в глубине зрительного зала, за последним рядом партера. И тут же Мейкпис ткнул его в бок и указал вниз. Мэндрейк уставился туда, не веря своим глазам. Во тьме под балконами еле виднелись три двери, ведущие в фойе, и сейчас из всех трёх дверей показалось множество мелких демонов. Большинство из них было бесами (хотя виднелась и парочка покрупнее, с вычурными гребнями или хохолками – возможно, какая-то разновидность фолиотов). Все они были очень мелкие и держались тише воды ниже травы. Их ноги и копытца, когти и культяпки, щупальца и присоски скользили по коврам совершенно беззвучно, их глаза и клыки блестели, как стекло. Ловкие ручки сжимали верёвочные петли и тряпки. Первые из бесов, кто подпрыгивая и дрыгаясь, кто скользя и крадучись, устремились прямиком к последнему ряду партера. Запрыгнув на спинки кресел, они немедля напали на тех, кто там сидел. На каждого из людей приходилось по два, по три беса. Людям заткнули рты тряпками, скрутили руки верёвками, запрокинули головы и завязали глаза. Пара секунд – и всех волшебников в этом ряду повязали. А волна бесов покатилась дальше, захлёстывая ряд за рядом. В двери бесконечным потоком вливались все новые и новые демоны. Нападение было столь неожиданным, что большую часть зрителей удавалось одолеть без малейшего шума – кое-кто успел что-то пискнуть, но эти вопли были заглушены пиликаньем скрипок, гудением и всхлипываньем кларнетов и виолончелей. Демоны двигались через партер мелкой чёрной рябью, блестя рогами, сверкая глазами, а сидевшие впереди волшебники не отрываясь смотрели на сцену.

Натаниэль был в линзах, благодаря им тьма в зрительном зале была для него не такой непроглядной, и потому он видел все. Он попытался было вскочить на ноги, но в шею ему упёрлось холодное острие кинжала. И Мейкпис зашептал ему в ухо:

– Не дурите, мой мальчик! Это же главный триумф моей жизни! Разве то, что вы видите, – не высочайшее искусство? Сядьте, расслабьтесь и любуйтесь! А если шевельнётесь хоть на волосок, ваша голова полетит в партер.

Волна поглотила уже больше половины зрительного зала, а бесы все прибывали и прибывали. Натаниэль поднял взгляд на ложи напротив: могущественнейшие волшебники тоже сняли свои линзы, но ведь они сидят наверху, как и он. Наверняка они увидят, что творится, и что-нибудь предпримут… Он в ужасе раскрыл рот. В каждую из лож проскользнуло сквозь портьеры по четыре, по пять демонов, куда более крупных, чем те, что трудились внизу: больших фолиотов и джиннов с тонкими белыми телами, состоящими из скрученных жил, – и теперь все они толпились за спинами волшебников. Они незаметно окружали все ключевые фигуры империи: и Деверокса, который улыбался и размахивал руками в такт музыке, и Мортенсена с Коллинзом, которые, сложа руки, клевали носами в своих креслах, и Уайтвелл, поглядывавшую на часы, и госпожу Малбинди, строчившую в блокноте рабочие заметки, – демоны подкрадывались, сжимая в когтистых кулаках верёвки, готовя кляпы, бесшумно расправляя сети, – и наконец застыли за спиной своих жертв, словно ряд надгробных обелисков. А потом набросились на волшебников – одновременно, словно повинуясь единому беззвучному приказу.

Госпожа Малбинди успела только увидеть своего противника – её визг гармонично вплёлся в завывание скрипок. Госпожа Уайтвелл, извиваясь в костлявых руках, сумела зажечь на кончиках пальцев Инферно – оно протянуло долю секунды, а потом ей заткнули и завязали рот, оборвав заклятие на полуслове. Пламя ослабело и угасло, госпожа Уайтвелл осела на пол под тяжестью наброшенных сетей.

Мистер Мортенсен мужественно вырывался из хватки трёх жирных фолиотов. Мэндрейк услышал, как он, перекрывая оркестр, зовёт демона-слугу. Однако же Мортенсен, как и все прочие зрители, послушно отослал своего раба прочь, а потому зов остался без ответа. Мистер Коллинз рядом с ним рухнул без единого звука.

Ария окончилась. Мистер Деверокс, премьер-министр Великой Британской империи, поднялся на ноги. Он усердно аплодировал, в глазах у него стояли слёзы. А тем временем в его ложе, у него за спиной, скрутили и убили трёх его личных телохранителей. Мистер Деверокс сорвал с лацкана приколотую там розу и бросил её юнцу на сцене. Демон подступил к нему вплотную, но Деверокс ничего не замечал: он требовал исполнить арию на бис. Юнец на сцене наклонился, поднял розу и, внезапно ожив, красиво взмахнул ею в сторону правительственной ложи. Но тут тварь, стоявшая за плечом премьер-министра, выступила из тени. Юнец взвизгнул, потерял сознание, пошатнулся и полетел со сцены в оркестровую яму. Ошеломлённый Деверокс сделал шаг назад – и столкнулся с демоном. Он обернулся, что-то пискнул – и чёрные крылья окутали его.

Для Натаниэля все это свершилось в мгновение ока. Внизу приливная волна бесов достигла передних рядов партера. Все люди были связаны, и рты у них были заткнуты кляпами; на плечах у каждого восседал торжествующий демон.

В панике он бросил взгляд на ложу Фаррар. В её кресле сидел ухмыляющийся демон, на его плечах трепыхался кто-то связанный по рукам и ногам. Натаниэль обшарил глазами зал – и увидел единственного волшебника, который мог бы оказать сопротивление.

Мистер Шолто Пинн, который с начала представления, нахохлившись, восседал в своей ложе, не снял линз по той простой причине, что он их не носил. На распоряжение Мейкписа он внимания не обратил и сидел с моноклем в левом глазу. Время от времени он вынимал монокль и протирал его платочком. Этим он и занимался, когда в зал ворвалась орда бесов. Однако мистер Пинн успел вставить монокль обратно достаточно быстро, чтобы заметить их на середине пути.

Он выругался, схватил свою трость и обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть три нескладные тени, на цыпочках пробирающиеся в его ложу. Шолто не раздумывая вскинул трость и выстрелил Плазмой. Одна из теней взвыла и рассыпалась прахом, две другие метнулись в стороны, одна вскарабкалась на потолок, другая припала к полу. Трость выстрелила снова – тень на потолке задело, но вскользь. Обожжённая и скулящая тварь рухнула вниз и повисла на кресле. Но тут тень на полу ринулась вперёд, вырвала у старика его трость и, используя её как дубинку, повалила его на пол.

Мейкпис, сидя в ложе напротив, наблюдал это с недовольной гримасой.

– Ну вот, так всегда! – задумчиво произнёс он. – Ни одно произведение искусства не бывает совершенным: вечно какой-нибудь изъян да обнаружится. И тем не менее, если не считать Пинна, думаю, можно сказать, что дело сделано чисто!

Не отводя кинжала от глотки Натаниэля, драматург привстал с кресла и шагнул вперёд, чтобы лучше видеть происходящее. Натаниэль медленно-медленно повернул голову и встретился глазами с Китти. Не имея линз, девушка заметила происходящее только в самый последний момент, когда в темноте вспыхнули две Плазмы Пинна и торжествующие демоны начали один за другим проявляться на обыденном плане. Она уставилась на Натаниэля широко раскрытыми глазами – и наконец увидела Мейкписа и кинжал. На её лице отразилось смятение, сомнение и неверие. Натаниэль не отрывал взгляда от её глаз и одними губами отчаянно умолял её сделать что-нибудь, показывая бровями, что именно. Если она только сумеет отбить кинжал, хотя бы на миг, он мог бы броситься на Мейкписа и вырвать кинжал из его руки. «Быстрее!» Если она сделает это сейчас, пока безумец отвлёкся…

Китти взглянула на Мейкписа, потом снова на Натаниэля. Нахмурилась. По щеке Натаниэля заструился пот. Все бесполезно – она ему не поможет. Да и с чего бы ей ему помогать? Она же его презирает.

А Мейкпис тем временем облокотился на перила и время от времени тихонько хихикал себе под нос, наблюдая все новые унижения, которые демоны причиняли волшебникам. И каждый раз, как его тело содрогалось, кинжал вонзался все глубже в шею Натаниэля.

И тут Натаниэль увидел, как Китти чуть заметно кивнула. Она напряглась, приготовилась к прыжку. Он облизнул губы, собрался…

Китти Джонс метнулась вперёд. И тотчас же зелёная молния ударила в неё, отшвырнула девушку назад, на перила ложи, которые треснули от удара. Её тело окуталось изумрудным пламенем, конечности задёргались, волосы задымились.

Пламя угасло. Китти сползла на пол, только голова и рука остались висеть над зрительным залом. Глаза её были полуоткрыты, но ничего не видели.

В левой руке мистера Мейкписа дымилось и шипело зелёное пламя, но правая продолжала прижимать кинжал к горлу Натаниэля. Глазки у него сделались крошечными, как изюминки, зубы оскалились.

– Глупая девчонка! – сказал он и дёрнул кинжалом. Лезвие задело кожу на подбородке Натаниэля, пошла кровь. – Встать!

Натаниэль молча поднялся на ноги. По всему залу стоголосым эхом прозвучал тот же приказ. Все пленники с шумом поднялись на ноги: связанные, с завязанными глазами, беспомощные. Бесы пинали и щипали их, принуждая двигаться быстрее. Несколько пленников от обилия впечатлений лишись чувств. К таким подбегали один или несколько демонов и подхватывали их на плечи. Наверху, в ложах, где джинны занимались более могущественными волшебниками, на волю случая не было оставлено ничего: всех пленников опутали толстыми чёрными сетями и скрутили, как колбасу.

Натаниэль наконец обрёл дар речи.

– Вы погубили нас всех!

Лицо Квентина Мейкписа расплылось в широчайшей улыбке.

– Напротив, Джон! Мы присутствуем при начале новой эры! Однако представление окончено, и мне придётся заняться кое-какими рутинными делами. Но у меня есть человек, который позаботится о том, чтобы вы в моё отсутствие вели себя благоразумно.

Он кивнул в сторону входа в ложу. Портьера откинулась. Внутрь вошёл высокий человек в чёрном плаще. Наёмник, как всегда, казалось, заполнил собой все пространство.

– Я так понимаю, вы старые знакомые, – сказал мистер Мейкпис, пряча кинжал под сюртук. – Вам, несомненно, найдётся о чём поговорить. Я не стану унижать вас, Джон, мелочными угрозами, но позвольте дать вам один совет, – сказал он, оглянувшись уже с лестничной площадки. – Не пытайтесь умереть, как эта бедная юная Китти – мне ещё так много нужно вам показать!

И ушёл. Натаниэль стоял, глядя на тело на полу. Внизу, в жуткой тишине, нарушаемой только шарканьем ног и возбуждённой болтовнёй демонов, проворно уводили и уносили все британское правительство.

Часть 4

Пролог

Александрия, 124 г. до н. э.

Времена в Египте были опасные. С юга, из-за порогов, прокрадывались дикари и предавали мечу приграничные города. Племена бедуинов сеяли смятение среди торговых караванов, следовавших вдоль границ пустыни. На море кораблям досаждали пираты-берберы. Советники царя настаивали на том, чтобы призвать на помощь чужеземцев, однако царь был стар, горд и осторожен, а потому не соглашался.

В запоздалой попытке задобрить недругов при дворе Птолемей предложил к их услугам свои таланты. То есть меня, как он не преминул мне сообщить.

– Ты уж извини меня за такое унижение, – говорил он, сидя со мной на крыше в ночь накануне моего отбытия. – При всём моём уважении к Аффе и Пенренутету, самый могущественный из моих слуг всё-таки ты, дорогой мой Рехит. Я уверен, что ты способен творить чудеса во славу нашего народа. Выполняй приказы военачальников, а когда нужно – действуй по своему усмотрению. Прости меня за все те трудности, которые тебе доведётся пережить, но в конечном счёте это пойдёт на пользу и тебе тоже. Если удача не отвернётся от нас, твои труды заставят моих родичей отвязаться от меня и позволят мне спокойно завершить свои исследования.

Я пребывал в облике благородного пустынного льва, и мой рык звучал достаточно гулко и грозно.

– Ты не представляешь себе всей низости людских сердец. Твой кузен не успокоится, пока ты не будешь мёртв. За каждым твоим движением следят шпионы: сегодня утром я отловил в твоей ванной двух жреческих бесов. Я с ними побеседовал. Короче, в определённом смысле можно сказать, что теперь они служат тебе.

Мальчик кивнул.

– Приятно слышать.

Лев сыто рыгнул.

– Ну да, они щедро поделились своей сущностью, чтобы укрепить мою. Не делай такое лицо. В нашем мире мы все равно все едины, я ж тебе говорил.

Как обычно, одного упоминания об Ином Месте оказалось достаточно: глаза моего хозяина вспыхнули, лицо сделалось мечтательным и задумчивым.

– Рехит, друг мой, – сказал он, – ты многое мне рассказывал, но я хочу узнать ещё больше. Думаю, нескольких недель работы будет достаточно. Аффе приходилось общаться с шаманами далёких земель, он рассказывает мне об их техниках владения собственным телом. И когда ты вернёшься… Ладно, там поглядим.

Львиный хвост ритмично постукивал по камням крыши.

– Лучше бы ты сосредоточился на опасностях этого мира. Твой кузен…

– Не бойся, Пенренутет станет охранять меня, пока тебя не будет. А сейчас – смотри, на маяке зажигают огонь. Флот отчаливает. Тебе пора.

Вслед за тем для меня наступило время великих трудов, и с хозяином я долго не виделся. Я отплыл с египетским флотом, отправленным против пиратов, и участвовал в решающей битве у берберского побережья^[3K81]. Потом отправился с войсками в фиванскую пустыню, где мы устроили бедуинам засаду и захватили множество заложников. На обратном пути нам пришлось выдержать стычку с отрядом джиннов с головами шакалов, которых мы еле одолели^[3K82].

Не задерживаясь на отдых, я отправился на юг и присоединился к основным частям царской армии, посланной, чтобы отомстить горцам верхнего Нила. Эта кампания тянулась почти два месяца и завершилась бесславной битвой при порогах. В этом бою я в одиночку сражался с двумя десятками фолиотов на краю пропасти над пенящимся водопадом. Потери были велики, однако же победа осталась за нами, и в тех краях воцарился мир^[3K83].

Я пережил немало испытаний, но сущность моя была крепка, так что я был не в обиде. По правде говоря, исследования моего хозяина – его стремление установить равенство между джиннами и людьми – что-то во мне затронули, несмотря на весь мой скептицизм. Я уже смел надеяться, что это не пустая затея. И все равно я боялся за Птолемея. Он был совершенно не от мира сего, он просто не замечал грозящих ему опасностей.

Однажды ночью, в то время, когда мы пребывали в горах, в моём шатре возник пузырь. В полупрозрачной поверхности отразилось лицо Птолемея, размытое и далёкое.

– Приветствую тебя, Рехит. Я слышал, вас можно поздравить? До города дошли вести о ваших успехах.

Я поклонился.

– И как, твоему кузену полегчало?

Мой хозяин, похоже, вздохнул.

– Увы, люди утверждают, будто это моя победа. И сколько я ни возражаю, именно моё имя выкрикивают с крыш. Кузен недоволен.

– И неудивительно. Тебе следует… А что это у тебя на подбородке? Ссадина какая-то…

– Да так, ничего. Это в меня лучник на улице выстрелил. Но Пенренутет оттолкнул меня в сторону, так что все в порядке.

– Я возвращаюсь.

– Погоди! Мне нужна ещё неделя, чтобы завершить мой труд. Возвращайся через семь дней. А пока можешь отправляться куда хочешь.

Я уставился на него во все глаза.

– Что, правда?

– Ну, ты же всё время стонешь о том, как хозяева ограничивают твою свободу. Вот тебе и возможность побыть свободным. Думаю, ты сумеешь ещё немного вытерпеть ту боль, которую тебе причиняет пребывание на Земле. Делай что хочешь. Через семь дней увидимся.

Пузырь превратился в пар и исчез.

Это предложение было настолько неожиданным, что в течение нескольких минут я мог только бесцельно блуждать по шатру, поправляя подушки и рассматривая собственное отражение в полированной бронзовой утвари. И тут до меня окончательно дошёл смысл его слов. Я вышел из шатра, бросил прощальный взгляд на лагерь и с торжествующим криком взмыл в воздух.

Прошло семь дней. Я возвратился в Александрию. Мой хозяин стоял в своём кабинете, в одной белой тунике, без сандалий. Лицо у него осунулось, вокруг глаз от усталости появились серые круги, но меня он встретил со всегдашним энтузиазмом.

– Как раз вовремя! – воскликнул он. – И как тебе мир?

– Мир широк и прекрасен, хотя, пожалуй, в нём многовато воды. На востоке горы вздымаются до самых звёзд, на юге земли не видно под кронами лесов. Устройство Земли чрезвычайно многообразно – мне будет над чем поразмыслить.

– Надо будет и мне когда-нибудь все это повидать… Ну а люди? Что ты скажешь о них?

– Люди появляются разрозненными пятнами, как прыщи на заду. Похоже, большинство из них обходится без магии.

– Твои наблюдения весьма глубокомысленны, – усмехнулся Птолемей. – А теперь моя очередь!

Он провёл меня к двери в уединённое внутреннее помещение. На полу там был нанесён большой, во всю комнату, круг, исписанный иероглифами и рунами. Рядом с кругом на полу лежали травы, амулеты, вороха папирусов и груды восковых табличек, исписанные почерком моего хозяина. Он устало улыбнулся мне.

– Ну как?

Я деловито осматривал преграды и словесные цепочки пентакля.

– Ничего особенного. Довольно стандартная схема.

– Знаю, Рехит. Я пробовал всяческие сложные усовершенствования, усиления и наговоры, но всё это казалось каким-то неправильным. И тут мне пришло в голову: ведь все наши обычные способы предохранения предназначены для того, чтобы ограничивать свободу передвижения – ну, знаешь, чтобы джинны не могли вырваться наружу и нам ничто не угрожало. А мне-то нужно как раз противоположное: я хочу иметь возможность свободно передвигаться. И чтобы, если я сделаю вот так, – он нарочно стёр ногой часть начертанной кошенилью линии круга, – это позволило бы моему духу вырваться наружу. Через эту маленькую дырочку. А тело моё останется здесь. Я нахмурился.

– А зачем тебе тогда вообще пентакль?

– Ага! Хороший вопрос. По словам нашего друга Аффы, шаманы далёких земель, беседующие с джиннами на границах наших царств, по собственной воле оставляют свои тела. Для этого им требуется только произнести определённые слова, кругов они не используют. Но шаманы и не пытаются преодолеть границу между нашими мирами – те самые стены стихий, о которых ты мне так много рассказывал. А я хочу именно этого. Я думаю, что, точно так же, как сила круга притягивает тебя прямо ко мне, когда я тебя призываю, эта же самая сила может направить меня в противоположном направлении, сквозь стены, если только слова будут иными. Это механизм фокусировки. Понимаешь?

Я почесал подбородок.

– Э-э… Извини, так что там говорил Аффа?

Хозяин возвёл глаза к небу.

– Это не важно. Важно вот что. Я думаю, что без труда смогу направить обычный вызов в обратном направлении, но, если врата действительно откроются, мне на той стороне нужно что-то, что благополучно провело бы меня сквозь них. Что-то, что задало бы направление.

– Это проблема, – сказал я. – Ведь в Ином Месте нет направлений. Ни гор, ни лесов. Я это тебе говорил бессчётное количество раз.

– Знаю. Для этого-то ты мне и нужен.

Мальчик присел на корточки, роясь в куче обычных магических причиндалов, которые водились у любого египетского волшебника: скарабеев, мумифицированных грызунов, пирамидок новейшего образца и прочего барахла. Он вытащил маленький анк^[3K84] и ткнул им в мою сторону.

– Как ты думаешь, это железо?

Почувствовав порыв обжигающего сущность холода, я обиженно отшатнулся.

– Ага. Не размахивай этой штукой.

– Хорошо. Значит, оставлю его на своём теле для защиты. Просто на случай, если вдруг явятся какие-нибудь посторонние бесы, пока меня не будет. Так вот, возвращаясь к тебе, Рехит, я благодарю тебя за всё, что ты для меня сделал; я у тебя в долгу. Ещё немного – и я тебя отпущу. Все твои обязательства передо мной будут считаться исполненными.

Я поклонился, как принято.

– Благодарю, хозяин.

Он махнул рукой.

– Забудь ты это слово! Так вот, когда будешь в Ином Месте – слушай, пока не услышишь своё имя – в смысле, настоящее имя^[3K85]. Прочитав заклятие, я трижды назову твоё имя. Ответь мне, если захочешь: думаю, этого будет достаточно, чтобы задать мне нужное направление. И я пройду к тебе сквозь врата.

Я в свойственной мне манере изобразил на лице сомнение.

– Ты уверен?

– Уверен. – Мальчик улыбнулся мне. – Рехит, если я тебе надоел за всё это время, выход очень прост. Не отвечай на мой зов, и все.

– А это от меня зависит?

– Ну конечно. Иное Место – это ведь твоя вотчина. Если ты сочтёшь уместным призвать туда меня, это будет для меня большая честь.

Лицо у него раскраснелось от возбуждения, зрачки расширились, как у кошки, – в мыслях он уже вкушал чудеса иного мира. Он подошёл к чаше, стоявшей у окна. Я наблюдал за его движениями. В чаше была вода. Он омыл лицо и шею.

– Эти твои теории, конечно, очень занятны, – осторожно заметил я, – но известно ли тебе, что произойдёт с твоим телом, если ты перейдёшь в наш мир? Ведь твоя плоть – не то что наша сущность.

Он утёрся полотенцем, выглянул в окно, на крыши, где незримым покровом висела полдневная городская суета.

– Иногда мне кажется, – произнёс он, – что моя плоть и земле тоже не принадлежит. Я всю свою жизнь провёл взаперти, в библиотеках, почти не соприкасаясь с миром. Когда я вернусь, Рехит, я отправлюсь странствовать, как ты… – Он обернулся и потянулся, раскинув тонкие смуглые руки. – Конечно, ты прав: я не знаю, что произойдёт. Быть может, это мне дорого обойдётся. Но, думаю, оно того стоит: увидеть то, чего не видел никто из людей!

Он подошёл к окну, закрыл ставни. Мы оба остались в тусклом, бледном полумраке. Потом он запер дверь в комнату.

– Когда мы снова встретимся, возможно, ты окажешься целиком в моей власти, – сказал я.

– Вполне вероятно.

– И тем не менее ты доверяешь мне?

Птолемей рассмеялся.

– А что, по-твоему, до сих пор я тебе не доверял? Когда я в последний раз сковывал тебя пентаклем? Взгляни на себя – ты свободен, как и я сам. Ты вполне можешь в мгновение ока придушить меня и убраться восвояси.

– А-а… Ну да.

Об этом я как-то не задумывался. Мальчик хлопнул в ладоши.

– Что ж, пора! Пенренутета и Аффу я уже отпустил. Никаких долгов за мной не осталось.

Так что теперь твоя очередь. Если будешь так любезен войти в пентакль, я тебя освобожу.

– А как же твоя безопасность?

Я оглядел тёмную комнату. Полосы света из щелей в ставнях лежали на стенах и полу, точно следы когтей.

– Ведь когда нас не будет, ты останешься беззащитным, если твои враги до тебя доберутся.

– Последним заданием Пенренутета было принять мой облик и уехать на юг по старой дороге. Так, чтобы его заметили. Шпионы отправятся вслед за его караваном. Так что, как видишь, я все предусмотрел, дорогой мой Рехит.

Он махнул мне рукой. Я вступил в круг.

– Знаешь, – начал я, – тебе совершенно не обязательно рисковать собой ради этого эксперимента.

Я смотрел на его узкие плечи, тощую шею, костлявые ноги, торчащие из-под туники.

– Это не эксперимент, – сказал Птолемей. – Это жест. Это искупление.

– Искупление? Чего? Трёх тысяч лет рабства? Зачем взваливать на себя груз стольких преступлений? Никто из волшебников, кроме тебя, никогда даже не думал об этом.

Он улыбнулся.

– В том-то и дело. Я – первый. И если моё путешествие пройдёт успешно и я смогу вернуться и описать его, за мной последуют и многие другие. В отношениях джиннов и людей наступит новая эпоха. Я уже успел кое-что записать, Рехит, – моя книга займёт почётное место в любой библиотеке Земли. Я этого не увижу, меня уже не будет, – но, быть может, увидишь ты.

Невольно заразившись его энтузиазмом, я кивнул.

– Будем надеяться, что ты прав.

Он не ответил – только щёлкнул пальцами и произнёс освобождающее заклятие. И последнее, что я видел перед тем, как исчезнуть, – это его лицо, уверенное и безмятежное, его глаза, устремлённые на меня.

Китти 22

Китти очнулась от слепящего света и острой боли в боку. Секунды шли. Она лежала неподвижно, медленно осознавая, что в висках стучит кровь и в раскрытом рту пересохло. Запястья болели. Жутко воняло горелыми тряпками, одну руку что-то сильно стискивало.

В груди у неё нарастала паника. Девушка задёргала руками и ногами, открыла глаза, попыталась поднять голову. За это её тут же прострелило болью, зато ситуация несколько прояснилась: запястья у Китти были связаны, она сидела, прислонённая к чему-то твёрдому, кто-то сидел на корточках рядом с ней, заглядывая ей в лицо. То, что стискивало руку, внезапно исчезло.

Голос:

– Вы меня слышите? С вами все в порядке?

Китти приоткрыла один глаз. Зрение постепенно сфокусировалось на тёмном силуэте. Волшебник, Мэндрейк, наклонился к ней. На его лице отражалась озабоченность, смешанная с облегчением.

– Говорить можете? – спросил он. – Как вы себя чувствуете?

– Это вы меня за руку держали? – слабым голосом спросила Китти.

– Нет.

– Хорошо.

Она мало-помалу привыкала к свету. Вскоре Китти смогла уверенно открыть оба глаза и осмотреться. Она сидела на полу у стены большого зала с каменными стенами, куда более древнего и роскошного, чём всё, что ей доводилось видеть до сих пор. Толстые колонны поддерживали сводчатый потолок; пол, выложенный каменными плитами, был застелен красивыми коврами. Во множестве стенных ниш стояли статуи царственных людей в старинных костюмах. Под сводами плавали магические шары, создавая изменчивую игру света и тени. В центре зала стоял блестящий полированный стол и семь кресел.

Вдоль ближней стороны стола расхаживал какой-то человек.

Китти попыталась изменить позу – это было не так-то просто, поскольку запястья у неё были связаны верёвкой. Что-то впивалось ей в спину. Она выругалась.

– Ох! Не могли бы вы…

Мэндрейк протянул руки, туго связанные вместе, с пальцами, опутанными тонкой белой бечёвкой.

– Попытайтесь подвинуться левее. Вы опираетесь спиной о каменный башмак. Только осторожно – вы довольно сильно пострадали.

Китти подвинулась в сторону. Стало чуточку поудобнее. Она окинула себя взглядом. Один бок её пальто почернел и был выжжен; сквозь дыру виднелась порванная рубашка и обуглившийся уголок книги мистера Баттона. Китти нахмурилась. Что происходит?

Театр! Она вдруг вспомнила все: взрывы в ложе напротив, вспыхнувший свет, море демонов в партере. Да, и Мэндрейк рядом с ней, бледный и перепуганный, с кинжалом, который толстый коротышка прижимал к его горлу. Она попыталась…

– Я так рад, что вы живы! – сказал волшебник. Лицо у него было серое, но голос звучал спокойно. На шее Китти увидела запёкшуюся кровь. – Какая у вас мощная устойчивость к магии! А иллюзии насквозь видеть вы тоже можете?

Китти раздражённо мотнула головой.

– Где мы? Что это за?..

– Зал Статуй в Вестминстере. Это помещение, где проходят заседания Совета.

– Но что случилось-то? Почему мы здесь?

Поддавшись панике, Китти принялась судорожно рвать свои путы.

– Успокойтесь… За нами следят!

Мэндрейк дёрнул головой в сторону человека у стола. Китти его не знала: молодой человек с длинными кривыми ногами по-прежнему расхаживал взад-вперёд.

– Успокоиться?! – Китти издала придушенный яростный вопль, – Да как вы смеете! Будь у меня свободны руки…

– Да, но руки у вас связаны. И у меня тоже. Так что заткнитесь на минутку и позвольте объяснить вам, что произошло.

Он наклонился к ней вплотную.

– Сегодня в театре было захвачено все правительство. Все до единого. Мейкпис использовал целое войско демонов, чтобы взять их в плен.

– Вы что, думаете, я слепая? Это я все и сама видела.

– Ладно, замечательно. Так вот, возможно, некоторых убили, но большинство, думаю, живы, только все связаны и рты у них заткнуты кляпом, чтобы они не могли никого вызвать. Нас всех вывели из театра через чёрный ход. Там ждало несколько фургонов, и всех загнали туда, министров швыряли друг на друга, как мешки с мукой. Фургоны привезли нас сюда. За пределами театра до сих пор никто ни о чём не подозревает. Куда отвели пленных волшебников – не знаю. Должно быть, посадили под замок где-нибудь тут, поблизости. Думаю, сейчас Мейкпис как раз занимается ими.

У Китти болела голова. Она мучительно пыталась сообразить, что из всего этого вытекает.

– Так это он меня так? – спросила она, кивнув на свой бок.

– Он. Инферно. В упор. Когда вы попытались… – его бледное лицо слегка зарделось, – когда вы попытались мне помочь. Вы должны были погибнуть… На самом деле мы и подумали, что вы погибли, но, когда наёмник уже уводил меня, вы застонали и изо рта у вас потекла слюна, поэтому он захватил и вас тоже.

– Наёмник?

– Не спрашивайте.

Китти немного помолчала.

– Так значит, Мейкпис берет верх?

– Он, похоже, думает, что да, – насупился волшебник. – Этот человек совершенно не в себе. Просто не представляю, как он намеревается править империей без правящего класса.

Китти фыркнула.

– Посмотрим правде в глаза: ваш правящий класс не безупречен. Возможно, Мейкпис окажется поприличнее.

– Не будьте дурой! – Мэндрейк потемнел лицом. – Вы представления не имеете, насколько… – Он сделал усилие и взял себя в руки. – Извините. Вы в этом не виноваты. Мне вообще не следовало привозить вас в театр.

– Вот именно. – Китти огляделась. – Но сейчас мне особенно не нравится то, что я не понимаю, зачем вас и меня притащили сюда.

– Я тоже. Но почему-то нас выделили из общего числа.

Китти всмотрелась в человека, расхаживавшего вдоль стола Совета. Тот явно нервничал: беспрестанно посматривал на часы и оглядывался на двустворчатые двери.

– Он не выглядит особо расторопным, – шепнула она. – А вы не можете призвать демона и вытащить нас отсюда?

Мэндрейк застонал.

– Все мои рабы отосланы с поручением. Если бы я мог добраться до пентакля, я бы без труда призвал их сюда, но без пентакля, да ещё со связанными пальцами, я беспомощен. У меня под рукой нет даже самого завалящего беса.

– Растяпа! – бросила Китти. – А ещё волшебник называется!

Мэндрейк набычился.

– Дайте мне время! Мои демоны могущественны, в особенности Кормокодран. Если повезёт, у меня будет шанс…

И тут двери в конце зала распахнулись. Человек у стола развернулся в ту сторону. Китти с Мэндрейком вытянули шеи.

В зал вступила небольшая процессия.

Первые несколько лиц Китти были незнакомы. Невысокий человечек с круглыми, влажными глазами, тощий и кривенький, как зимняя веточка; несколько неопрятная женщина с тусклым лицом; джентльмен средних лет с бледной, блестящей кожей и выпяченными губами. Следом подпрыгивающей походкой шёл молодой человек, худощавый, с напомаженными рыжими волосами и в очках, сидящих на курносом носике. Эти четверо распространяли вокруг себя атмосферу еле сдерживаемого возбуждения: они болтали, ухмылялись и нервно озирались вокруг.

Кривоногий человек у стола торопливо присоединился к ним.

– Наконец-то! – сказал он. – Где Квентин?

– Здесь, друзья мои!

И в распахнутую дверь вошёл Квентин Мейкпис. Полы изумрудного сюртука развевались, грудь была выпячена, как у индюка. Он поводил плечами и развязно размахивал руками на ходу. Широким шагом он миновал своих сообщников, смачно хлопнул по спине рыжеволосого, потрепал по волосам женщину и подмигнул остальным. Он направлялся прямиком к столу, по-хозяйски оглядывая зал. Заметив сидящих у стены Китти и Мэндрейка, он помахал им пухлой ручкой.

Подойдя к столу Совета, Мейкпис выбрал себе самое большое кресло – золотой трон с вычурной резьбой. Он уселся, закинув ногу на ногу и картинным жестом вытянул из кармана огромную сигару. Щелчок пальцами – и кончик сигары вспыхнул и затлел. Квентин Мейкпис взял сигару в зубы и с наслаждением затянулся.

Китти услышала, как сидевший рядом Мэндрейк гневно ахнул. Сама она в происходящем не видела ничего особенного, кроме нарочитой театральности всех жестов Мейкписа. Не будь она его пленницей, её бы это только позабавило.

Мейкпис сделал широкий жест сигарой.

– Клайв, Руфус, не будете ли вы так добры привести сюда наших друзей?

Рыжеволосый, в сопровождении толстогубого джентльмена, подошёл к Мэндрейку и Китти. Пленников грубо и бесцеремонно вздёрнули на ноги. Китти обратила внимание, что на Мэндрейка оба заговорщика смотрят злорадно и с ненавистью. Тот, что был постарше, оттопырил влажную губу, подступил вплотную и отвесил Мэндрейку увесистую пощёчину.

– Это тебе за Лавлейса, – сказал он, потирая Руку.

Мэндрейк криво усмехнулся.

– Да, вот мокрой рыбой меня ещё никогда не били.

– Я слышал, вы меня разыскивали, Мэндрейк? – осведомился рыжеволосый. – Ну-с, и что же вы теперь будете со мной делать?

С золотого кресла донёсся медоточивый голос:

– Спокойно, ребятки, спокойно! Джон – наш гость. Я к нему привязан! Я сказал, приведите их сюда.

Китти ухватили за плечо и вместе с Мэндрейком вытолкнули на ковёр перед столом.

Прочие заговорщики расселись. Все они смотрели враждебно.

– Что они тут делают, Квентин? – осведомилась женщина с унылым лицом. – Наступил решающий момент…

– Убейте этого Мэндрейка, и дело с концом, – сказал волшебник с рыбьим лицом.

Мейкписснова затянулся сигарой. Его маленькие глазки весело искрились.

– Вы слишком торопитесь, Руфус. И вы тоже, Бесс. Да, действительно, Джон пока что не один из нас, но я всерьёз надеюсь, что он к нам присоединится. Мы ведь с ним давние союзники.

Китти искоса бросила взгляд на молодого волшебника. Его щека, на которую пришлась пощёчина, была пунцовой. Он ничего не сказал в ответ.

– Некогда нам тут в игры играть! – прогнусавил коротышка с большими влажными глазами. – Нужно вооружиться той силой, которую вы обещали!

Он посмотрел на стол, провёл пальцами по столешнице – жест вышел одновременно алчным и боязливым. Китти этот человечишка казался слабым и трусливым, да ещё и злобным от сознания собственной трусости. И судя по всему, остальные заговорщики ничем от него не отличались – за исключением Мейкписа, который исходил самодовольством, восседая на своём золотом троне. Драматург уронил на персидский ковёр столбик пепла с сигары.

– Это не игры, дорогой мой Уизерс, – с улыбкой ответил он. – Я абсолютно серьёзен, могу вас заверить. Шпионы Деверокса давно уже докладывали, что из всех волшебников наш Джон наиболее популярен среди простолюдинов. Он может стать свежим, привлекательным лицом нашего нового Совета – уж разумеется, куда более привлекательным, чем любой из вас.

Заговорщикам это не понравилось – Мейкпис только ухмыльнулся.

– Кроме того, у него в избытке и дарования, и тщеславия. У меня такое ощущение, что он давно уже мечтал о возможности выгнать Деверокса взашей и начать все заново… Не правда ли, Джон?

Китти снова взглянула на Мэндрейка. И снова на его бледном лице ничего не отразилось.

– Что ж, дадим Джону немного времени, чтобы поразмыслить, – сказал Квентин Мейкпис. – Ему всё станет ясно. А вы, мистер Уизерс, вскоре обретёте всю ту власть, с которой вы в силах совладать. Если только наш добрый Хопкинс не заставит себя ждать, мы сможем продолжать.

Он хихикнул себе под нос – и, услышав этот смех и имя Хопкинса, Китти его узнала.

Как будто толстое покрывало спало с её глаз. Она вернулась на три года назад и снова ощутила себя участницей Сопротивления. По совету неприметного клерка, Клема Хопкинса, она отправилась на встречу в заброшенный театр. А там… кинжал, приставленный к шее, разговор вполголоса с незримым собеседником, чьи советы привели их в аббатство, к ужасному стражу гробницы…

– Вы! – воскликнула она. – Это вы!!!

Все уставились на неё. Она застыла, глядя на человека на золотом троне.

– Это вы – тот самый благодетель… – прошептала она. – Тот, который нас предал!

Мистер Мейкпис подмигнул ей.

– А! Вы меня наконец-то узнали! А я все гадал, вспомните вы или нет… Я-то, разумеется, признал вас сразу, как только увидел. Вот почему мне показалось забавным пригласить вас на моё сегодняшнее маленькое представление.

Джон Мэндрейк, стоявший рядом с Китти, наконец-то ожил.

– Как? Вы уже встречались?!

– Джон, Джон, не делайте такое лицо! Это всё было ради великой цели. Через своего коллегу, мистера Хопкинса, – вы с ним вскоре встретитесь, он сейчас занимается нашими узниками, – я давно наблюдал за деятельностью Сопротивления. Мне было забавно смотреть, как они стараются, и видеть гнев на лицах глупцов из Совета, которые никак не могли их выследить. Разумеется, Джон, о присутствующих речи не идёт!

Он снова хихикнул.

– Вы знали о чудовище в гробнице Глэдстоуна, – бесцветным голосом произнесла Китти, – и тем не менее вы с Хопкинсом отправили нас туда, чтобы добыть посох. Мои друзья погибли по вашей милости!

Она сделала небольшой шажок в его сторону.

– Ой-ой! – Квентин Мейкпис закатил глаза. – Вы были простолюдинами и изменниками. А я – волшебник. С чего вы взяли, что мне не всё равно? И не приближайтесь ко мне, юная леди. В следующий раз я не стану тратить на вас заклинания. Я просто перережу вам глотку. – Он улыбнулся. – Хотя, по правде говоря, я был на вашей стороне. Я надеялся, что вы уничтожите демона. И тогда бы я отобрал у вас посох и использовал его в своих целях. В результате, – он стряхнул пепел с сигары, поменял местами скрещённые ноги и оглядел свою аудиторию, – в результате исход получился неоднозначный: вы сбежали с посохом, а африт Гонорий вырвался на свободу. О-о, какое впечатление он произвёл! Скелет Глэдстоуна, скачущий по крышам с заточенным в него демоном! Потрясающее зрелище. Однако это заставило нас с Хопкинсом задуматься…

– Скажите, Квентин, – снова спросил Мэндрейк – на этот раз он говорил тихо, – ведь предполагалось, что этот мистер Хопкинс замешан и в истории с големом. Это правда?

Мейкпис улыбнулся и выдержал паузу перед тем, как ответить. «Он же всё время играет! – подумала Китти. – Играет, как на сцене. Он неисправимый позёр, для него все это не более чем одна из его пьес».

– Ну разумеется! – воскликнул Мейкпис. – Под моим руководством! Я приложил руку ко многим таинственным событиям. Я ведь творец, Джон, моё воображение неистощимо! Империя уже много лет сползала все глубже к гибели и упадку; Деверокс и прочие привели её своим дурным управлением к краю пропасти. Вы знаете, что в Бостоне, Калькутте и Багдаде некоторые мои пьесы пришлось снять со сцены из-за царящей там нищеты, бунтов и насилия? А эта бесконечная война!.. Нет, страна решительно нуждалась в переменах. Так вот, я в течение многих лет наблюдал за происходящим со стороны, лишь изредка пытаясь что-нибудь предпринять. Для начала я посоветовал своему доброму другу Лавлейсу попробовать устроить переворот. Помните тот огромный пентакль, Джон? Это была моя идея!

Он хихикнул.

– Потом наступила очередь бедняги Дюваля. Он жаждал власти, но ему недоставало творческой жилки. Он только и мог, что слушаться советов. Я через Хопкинса надоумил его использовать голема, чтобы сеять смятение. А пока правительство отвлеклось, я, – тут он снова лучезарно улыбнулся Китти, – едва не завладел посохом. Кстати, сегодня вечером я всё-таки заполучу его.

Для Китти большая часть этих разглагольствований осталась загадкой. Она смотрела в упор на ненавистного коротышку на золотом троне, и её буквально трясло от ярости. Перед ней, словно издалека, всплывали лица погибших товарищей. Мейкпис осквернял их память каждым своим словом. Она не могла произнести ни звука.

Джон Мэндрейк же, напротив, сделался на удивление разговорчивым.

– Это все чрезвычайно любопытно, Квентин, – сказал он. – И посох вам наверняка пригодится. Но как вы собираетесь управлять государством? Вы же опустошили все департаменты и министерства. Это может вызвать некоторые затруднения, даже с такими титанами, каких вы набрали в команду, – и он с улыбкой оглядел насупившихся заговорщиков.

Мейкпис беспечно махнул рукой.

– Часть узников мы со временем освободим – после того, как они принесут нам присягу.

– А прочих?

– Прочих казним.

Мэндрейк пожал плечами.

– Мне кажется, у вас весьма зыбкие шансы на успех, даже при наличии посоха.

– Отнюдь нет! – Мейкписа, похоже, всё-таки задело за живое. Он встал со своего трона, отшвырнул окурок. – Сейчас наше могущество возрастёт многократно благодаря тому, что мы, впервые за последние две тысячи лет существования магии, пустим в ход нечто принципиально новое! На самом деле – вот он, тот самый, кто вам это продемонстрирует. Леди и джентльмены, разрешите вам представить: мистер Клем Хопкинс!

В комнату робко и застенчиво вступил ещё один человек. Четыре года прошло с тех пор, как Китти видела его в последний раз, за столиком кафе славным летним утром. Тогда она была всего лишь девчонкой. Она пила молочный коктейль и ела глазированную булочку, а он расспрашивал её о похищенном посохе. А потом, так и не выпытав нужной ему информации, мистер Хопкинс ещё раз тихо предал её: отправил домой, где поджидал Мэндрейк.

Так это было. И с течением лет, по мере того как черты учёного стирались из её памяти, его тень в её душе все росла, расползалась, точно зараза. Временами он даже проникал в её сны.

И вот теперь он сам, собственной персоной мягко шагал по коврам зала Статуй, и на губах у него играла улыбочка. При его появлении заговорщики, похоже, изрядно воодушевились и как бы заёрзали в предвкушении. Мистер Хопкйнс остановился у стола, напротив Китти. Он посмотрел сперва на Мэндрейка, потом на девушку. Его тусклые серые глаза скользнули по ней, но лицо осталось бесстрастным.

– Предатель! – рявкнула Китти.

Мистер Хопкйнс нахмурился, словно бы слегка озадаченный. Он ничем не показал, что узнал её.

– Ну-с, Клем, – Мейкпис хлопнул его по спине, – пусть присутствие нашей юной Китти вас не смущает. Это просто моя невинная шутка, я хотел напомнить вам о славных деньках Сопротивления. Только смотрите, держитесь от неё подальше. Настоящая маленькая ведьма! Как там наши узники?

Учёный энергично кивнул.

– Все в порядке, сэр. Никуда они не денутся.

– А снаружи как? Все спокойно?

– В центральных парках все ещё шумно. Полиция занимается своим делом. О том, что мы покинули театр, никто не знает.

– Хорошо. Значит, пора действовать. Друзья мои, мистер Хопкйнс, которого вы видите, – это чудо, подлинный бриллиант. Он буквально дышит гениальными идеями, подобно тому как мы с вами вдыхаем воздух. Он видит их во сне, кушает их на обед и на ужин. Именно он ещё тогда, несколько лет тому назад обратил внимание на уникальные свойства африта Гонория. Не правда ли, Клем?

Хопкйнс чуть заметно улыбнулся.

– Как скажете, сэр.

– Мы с Хопкинсом сразу заметили, что демон именно обитал в скелете Глэдстоуна. Это было не их обычное притворство, иллюзия, в которую облачается сущность, – скелет был подлинный. Демон смешал свою сущность с настоящими, материальными костями. И нам в голову пришла смелая идея: почему бы не вселить демона в живое тело? Конкретно – в тело волшебника? Если волшебник сумеет подчинить себе демона и использовать его могущество – какие чудеса он сможет творить! Не будет больше нужды в пентаклях, во всей этой возне с мелками и рунами, не придётся больше опасаться смертельных ошибок! Да что там – само по себе вызывание демонов вскоре станет ненужным!

Китти успела узнать от мистера Баттона достаточно, чтобы понять, насколько новаторской и радикальной была эта идея. И она знала и понимала достаточно, чтобы разделять крайнее недоверие Мэндрейка к затее заговорщиков.

– Но ведь риск чересчур велик! – сказал он. – Этот простолюдин в вашей мастерской – он слышал, как демон говорит у него в голове! Это сводило его с ума!

– Лишь оттого, что у него не хватало силы воли, чтобы подавить демона! – Мейкписа охватило раздражение, он говорил скороговоркой. – А сильные и интеллектуально развитые личности, такие как мы, сумеют добиться гармонии.

– Но вы же не собираетесь все совершить над собой такое?! – с искренним ужасом осведомился Мэндрейк. – Не может быть! Ведь это может привести к самым катастрофическим последствиям! Вы даже не знаете, что может случиться.

– О нет, ещё как знаем! Хопкинс призвал в себя демона два месяца тому назад, Джон. И ничего плохого с ним не случилось. Не правда ли, Клем? Скажите им сами!

– Истинная правда, сэр. – Оказавшись в центре внимания, учёный, похоже, смутился. – Я вызвал довольно могущественного джинна. Когда он вошёл в меня, я пережил короткий приступ борьбы – как будто внутри моей головы ворочался живой червь. Однако стоило мне как следует сосредоточиться – и демон смирился с неизбежным. Теперь он ведёт себя абсолютно тихо. Я почти и не замечаю его присутствия.

– Однако вы способны воспользоваться его могуществом и знаниями, не правда ли, Хопкинс? – спросил Мейкпис. – Это и в самом деле довольно примечательно.

– Покажите! – шепнула женщина-заговорщица.

– Да, покажите! Покажите! – загомонили вокруг стола.

На всех лицах отражалось яростное, алчное любопытство. Китти эти люди казались злыми и в то же время беспомощными, как голодные птенцы, ждущие, чтобы их накормили. Ей вдруг сделалось противно и захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда.

Глаза Мейкписа превратились в блестящие щёлочки. Он толкнул учёного под локоть.

– Как вы думаете, Хопкинс? Покажем им чуть-чуть, просто чтобы раздразнить аппетит?

– Если вы считаете это уместным, сэр…

Учёный отступил назад, наклонил голову, сосредоточился. А потом, не прилагая никаких видимых усилий, взмыл в воздух. Несколько заговорщиков ахнули. Китти покосилась на Мэндрейка – тот смотрел, разинув рот.

Хопкинс поднялся на шесть футов над полом, потом поплыл в сторону, прочь от стола. Удалившись на некоторое расстояние, он воздел руку, указывая на алебастровую статую в дальнем конце зала. Статуя изображала лысого, пузатого волшебника с сигарой. Вспышка голубого света – и статуя рассыпалась дождём искр. Рыжеволосый волшебник испустил восхищённый вопль, прочие вскочили на ноги и захлопали или застучали по столу, обуянные дикой радостью. Мистер Хопкинс взлетел выше, к самому потолку.

– Покажите им что-нибудь ещё, Хопкинс! – распорядился Мейкпис. – Что-нибудь впечатляющее!

Все уставились наверх. Китти воспользовалась шансом. Она медленно-медленно принялась отступать от стола. Шаг, другой… Никто ничего не замечал. Все смотрели, как учёный выделывает акробатические трюки под потолком, выбрасывает из пальцев снопы пламени…

Китти повернулась и бросилась бежать. Двустворчатые двери в конце зала были открыты настежь. Её ноги беззвучно ступали по толстым, пушистым коврам. Со связанными руками бежать было неудобно, но не прошло и нескольких секунд, как она выскочила за дверь и помчалась по коридору с каменными стенами, увешанными картинами и стеклянными шкафчиками с золотыми безделушками… Она устремилась направо – там коридор заканчивался открытой дверью. Китти влетела в неё, остановилась и выругалась. Пустая комната, по всей вероятности кабинет чиновника: стол, книжный шкаф, пентакль на полу. Тупик.

Ахнув от разочарования, девушка развернулась и бросилась туда, откуда прибежала: по коридору, мимо двустворчатых дверей, за угол…

И с разбегу налетела на что-то твёрдое и массивное. Китти отбросило в сторону, она машинально попыталась смягчить падение, выставив руку, но руки у неё были связаны, и ей это не удалось – девушка тяжело рухнула на каменный пол.

Китти подняла глаза – и у неё перехватило дыхание. Над ней возвышался человек, тёмный силуэт на фоне потолочных светильников. Высокий, бородатый, одетый в чёрное. Ярко-голубые глаза пристально разглядывали девушку, чёрные брови хмурились.

– Пожалуйста! – выдохнула Китти. – Пожалуйста, помогите!

Бородатый человек усмехнулся и протянул к ней руку в перчатке.

А в зале Статуй мистер Хопкинс опустился обратно на пол. Лица заговорщиков были полны изумления. Двое мужчин оттаскивали ковры с середины зала. Когда Китти снова появилась в зале, полу задушенная, висящая на собственном воротнике, за который её волок бородатый, волшебники остановились и уронили ковры. Все присутствующие один за другим обернулись и уставились на неё.

Из-за спины Китти раздался низкий голос:

– Что делать с этой девчонкой? Я поймал её, когда она искала выход на улицу.

Рыжеволосый покачал головой:

– Вот зараза! Я даже не заметил, как она исчезла.

Мистер Мейкпис выступил вперёд, капризно насупившись.

– Госпожа Джонс, мы не можем тратить время на подобные выходки!..

Он осклабился, пожал плечами и отвернулся.

– Поначалу её присутствие меня забавляло, но, откровенно говоря, она меня больше не интересует. Можете её убить.

Натаниэль 23

Натаниэль увидел, как наёмник швырнул Китти на ковёр, как откинул плащ и достал из-за пояса длинный кинжал, кривой, как сабля. Он увидел, как наёмник протянул руку, схватил девушку за волосы, задрал ей голову, чтобы открыть горло…

– Стойте! – Натаниэль выступил вперёд, говоря настолько властно, насколько мог. – Не трогайте её! Она нужна мне живой.

Руки наёмника остановились. Он взглянул на Натаниэля немигающими голубыми глазами. А потом медленно и размеренно продолжил оттягивать голову Китти назад, одновременно занося кинжал.

Натаниэль выругался.

– Стойте, я сказал!

Заговорщики наблюдали за происходящим не без злорадного любопытства. Бледное, сырое лицо Руфуса Лайма скривилось.

– Мэндрейк, вы сейчас не в том положении, чтобы строить из себя большого начальника.

– Напротив, Руфус. Квентин приглашал меня присоединиться к вашему обществу. И я, после убедительной демонстрации мистера Хопкинса, с радостью принимаю это предложение. Результаты действительно весьма впечатляющие. А это означает, что отныне я один из вас.

Квентин Мейкпис деловито расстёгивал свой изумрудный сюртук. Он прищурился, прикидывая все «за» и «против», взглянул на Натаниэля искоса.

– Так вы всё-таки решили принять участие в нашем скромном замысле?

Натаниэль встретил его взгляд со всем спокойствием, какое смог собрать.

– Именно так, – сказал он. – Ваш план действительно великолепен, в нём чувствуется рука гения. Я от души жалею, что так невнимательно отнёсся к вам в тот день, когда вы продемонстрировали мне подопытного простолюдина. Однако теперь я намерен искупить свою вину. А пока что эта девушка, строго говоря, по-прежнему остаётся моей пленницей, Квентин. Я… у меня есть свои планы относительно неё. И пусть никто, кроме меня, её не трогает.

Мейкпис потёр подбородок. Он не ответил. Наёмник поудобнее перехватил кинжал. Китти невидящим взглядом смотрела в пол. Натаниэль отчётливо ощущал, как колотится сердце у него в груди.

– Что ж, хорошо! – внезапно кивнул Мейкпис. – Девушка ваша. Отпустите её, Веррок. Хорошо сказано, Джон. Вы подтвердили моё доброе мнение о вас. Но берегитесь: говорить легко, но слова требуется подкреплять действием! Сейчас мы вас освободим, и вы на наших глазах вступите в союз с демоном по вашему выбору. Но сперва я подготовлюсь к тому, чтобы вызвать демона самому! Бёрк! Уизерс! Уберите эти ковры! Освободите мне пентакли!

Он повернулся и принялся отдавать новые приказы. Наёмник с каменным лицом разжал руку и выпустил волосы Китти. Натаниэль, сознавая, что за ним следит не одна пара враждебных глаз – в частности, Дженкинс и Лайм наблюдали за ним, не скрывая своих подозрений, – не стал подходить к ней. Девушка как стояла на коленях, так и осела на пол, безвольно уронив голову, с лицом, скрытым под волосами. Это зрелище терзало ему душу.

Вот уже дважды за сегодняшний вечер Китти Джонс едва не погибла, и все из-за того, что он натворил. Из-за того, что он разыскал её, что выдернул из её спокойной новой жизни и взял с собой – исключительно ради удовлетворения своего эгоистичного любопытства.

Там, в театре, когда девушку ударило Инферно, Натаниэль был уверен, что она погибла. Его охватило горе. Он почти потерял голову от нахлынувшего чувства вины. Несмотря на то что наёмник рявкнул ему оставаться на месте, он кинулся к ней и только тогда понял, что девушка дышит. Китти оставалась без сознания почти час, и всё это время в нём росло чувство стыда. Он мало-помалу осознавал, каким был глупцом.

В последние несколько дней Натаниэль уже постепенно начинал отстраняться от имени Мэндрейка, от маски, которая в течение многих лет была для него как вторая кожа. Но лишь после событий в театре эта отстраненность превратилась в отчуждение. Он привык верить в две вещи, и эта уверенность руководила им всегда: в то, что правительство незыблемо, и в то, что он, в конечном счёте, всегда действует во благо. И вот обе эти опоры в мгновение ока оказались выбиты у него из-под ног. Волшебники повержены. Китти едва не погибла. И то и другое было делом рук Мейкписа, и Натаниэль с ужасом осознал, что жестокие, равнодушные действия драматурга, в сущности, являются отражением его собственных дел.

Поначалу немыслимый масштаб преступления Мейкписа не давал Натаниэлю осознать его суть. Театральный размах и великолепие деяний заговорщика, замысловатая извращённость идеи вселить демонов в человеческое тело, все эти дурацкие разглагольствования о гениальности, интеллектуальности и новизне сбили его с толку и отвлекли от банальной голой правды. Это всего лишь ещё один холодный, тщеславный мерзавец, пытающийся дорваться до власти. Точно такой же, как Лавлейс, Дюваль или – тут Натаниэлю будто холодом повеяло в спину, – или сам Натаниэль, с его сегодняшними размышлениями в машине, когда он мечтал о том, как завладеет посохом и положит конец войне. О да, конечно, он убеждал себя, что все это ради правого дела, ради того, чтобы помочь простолюдинам и спасти империю, но чем кончаются все эти прекраснодушные мечтания? Гибелью невинных людей, таких как Китти.

Насколько же очевидными должны были выглядеть его амбиции со стороны! Мейкпис видел его насквозь. Фаррар тоже. Госпожа Лютьенс поняла, во что он превратился, – и отвернулась от него.

Неудивительно, что Китти презирает его… Глядя на безвольное тело девушки посреди зала Статуй, Натаниэль начал разделять её чувства по отношению к себе.

Но тут девушка очнулась, и вместе с облегчением к нему снова пришла решимость.

Заговорщики были заняты. Они сновали по залу взад-вперёд, таская необходимые для вызывания принадлежности: свечи, чаши, травы и цветы. В центре зала тяжёлые ковры были бесцеремонно свёрнуты и отброшены в сторону. Под коврами обнаружилось несколько красивых пентаклей, выложенных перламутром и лазуритом. Мейкпис, скинув пиджак, стоял в одном из них, указывал, дулся, распоряжался пронзительным голосом.

Китти Джонс по-прежнему сидела на полу.

Натаниэль подошёл, встал рядом, наклонился и тихо сказал:

– Китти, вставайте! – Он протянул ей связанные руки. – Давайте… Вот так. Садитесь сюда. – Он подвинул ей тяжёлое кресло красного дерева и помог девушке опуститься в него. – Отдохните пока. Вы в порядке?

– Да.

– Тогда ждите. Я вас отсюда вытащу.

– И каким же это образом?

– Доверьтесь мне.

Он опёрся на стол, оценивая ситуацию. У дверей, сложа руки на груди, стоял наёмник и непримиримо смотрел в их сторону. Нет, тут не уйти… Сами заговорщики люди хилые – нетрудно догадаться, отчего Мейкпис отдал предпочтение именно им. Он выбирал слабых, обделённых привилегиями, снедаемых завистью и злобой – таких, кто ухватится за его предложение, но при этом никогда не станет для него угрозой. Сам писатель – другое дело. Это серьёзный противник. И сейчас, без своих демонов, Натаниэль был беспомощен.

Мейкпис… Натаниэль снова выругал себя за тупость. Годами, годами подозревал он, что в правительстве, в самых его верхах, есть предатель, человек, имеющий отношение как к заговору Лавлейса, так и к преступлениям Дюваля. Тогда, в Хедлхэм-Холле, понадобилось четыре волшебника, чтобы призвать могущественного демона Рамутру, – и четвёртого из них так никто и не видел, только издалека, мельком, в открытой машине: блеск очков, рыжая борода… и все. Переодетый Мейкпис? Теперь это предположение больше не выглядело невероятным.

Недаром во время истории с големом Натаниэль удивлялся, как легко писатель сумел обнаружить место, где прячется беглянка Китти: должно быть, он узнал это через Хопкинса, своего тогдашнего посредника в Сопротивлении. Натаниэль скрипнул зубами. Как же быстро Мейкпис сумел завоевать его, использовать в качестве союзника, выставить дураком! Ну ничего, ещё не вечер.

С каменным лицом Натаниэль наблюдал, как мистер Хопкинс бегает взад-вперёд, выполняя распоряжения своего предводителя. Так вот он, тот таинственный учёный, которого Натаниэль так долго разыскивал! Да, действительно, в теле этого мошенника струится могущество демона – сомнений быть не могло. Однако вряд ли этот мягкотелый человечек сумеет справиться с Кормокодраном, Аскоболом и прочими, если только Натаниэль сумеет призвать их сюда, к себе. Однако пока что Хопкинс вершил свои тёмные дела здесь, а бестолковые джинны находились за милю отсюда, тщетно дожидаясь его в отеле «Амбассадор»! Натаниэль бессильно морщил лоб. Он теребил верёвки, стягивавшие его руки. Всё, что он мог, – это дожидаться, пока Мейкпис его освободит и позволит вступить в пентакль. И тогда он сможет действовать! Его слуги мгновенно очутятся здесь, и изменники будут призваны к ответу.

– Друзья мои, я готов! Мэндрейк, госпожа Джонс, ступайте сюда – вы тоже должны присоединиться к аудитории!

Мейкпис стоял в ближайшем кругу, засучив рукава и расстегнув воротник рубашки. Он принял героическую позу: руки в боки, грудь колесом, ноги расставлены так широко, будто он сидит верхом на лошади. Заговорщики сгрудились на почтительном расстоянии, даже наёмник проявил достаточно любопытства, чтобы шагнуть поближе. Натаниэль с Китти тоже подошли к пентаклю.

– Час пробил! – провозгласил Мейкпис – Настал тот миг, ради которого я трудился столько лет! Лишь дрожь предвкушения, друзья мои, лишь дрожь предвкушения мешает моей груди разорваться от кипящих в ней чувств!

Он театрально-широким жестом вытащил из кармана кружевной платочек и промокнул им глаза.

– Сколько пота, сколько слез я пролил! – воскликнул он. – Кто знает, кто ведает? Сколько крови…

– Ладно, долой всякие жидкости, – кисло перебил Руфус Лайм. – Может, всё-таки приступите к делу? А то свечки уже скоро догорят.

Мейкпис сверкнул глазами в его сторону, однако же убрал платочек обратно в карман.

– Прекрасно. Друзья мои, идя по стопам мистера Хопкинса, успешно подчинившего себе демона умеренной мощи, – тут Хопкинс чуть заметно улыбнулся – улыбкой, которая могла означать что угодно, – я решил использовать свои более внушительные способности, чтобы приручить существо несравненно более могущественное.

Он выдержал паузу.

– Не далее как сегодня вечером Хопкинс обнаружил в Лондонской библиотеке том, где перечисляются имена духов из древней Персии. И я решил использовать имя, которое он нашёл в этом списке. Друзья мои, здесь и сейчас, прямо у вас на глазах, я призову в себя весьма грозного демона, известного под именем… Ноуда!

Натаниэль негромко ахнул. Ноуда?! Да он с ума сошёл!

– Мейкпис! – вмешался он. – Надеюсь, вы шутите? Эта процедура и без того достаточно рискованная, чтобы начинать со существа столь могущественного.

Драматург раздражительно поджал губы.

– Я отнюдь не шучу, Джон. Просто стремлюсь к высшему. Мистер Хопкинс заверил меня, что контролировать демона проще простого, – а воля у меня весьма сильная. Надеюсь, вы не хотите сказать, что у меня недостаточно сил, чтобы это сделать?

– Нет-нет! – поспешно ответил Натаниэль. – Вовсе нет.

Он наклонился к Китти и прошептал:

– Он идиот. Ноуда – жуткое создание, один из опаснейших демонов, какие упоминаются в летописях. Он разрушил до основания Персеполис…

– Да, я знаю, – шепнула в ответ Китти, наклонившись к нему навстречу. – И ещё разгромил армию самого Дария.

– Да-да, – кивнул Натаниэль. И тут же растерянно вскинул брови: – Что?! А вы-то откуда это знаете?

– Джон! – перебил его возмущённый голос Мейкписа. – Хватит уже чесать языками! Мне нужна тишина. Хопкинс, если увидите, что что-то пошло не так, направьте процесс в обратном направлении. Используйте Прерывание Аспри. Ну, хорошо. Тихо, все!

Квентин Мейкпис закрыл глаза, опустил голову на грудь. Помахал руками, размял пальцы. Сделал глубокий вдох. Потом поднял голову, открыл глаза и принялся громко и отчётливо читать заклинание. Натаниэль внимательно вслушивался: как и в прошлый раз, это было достаточно простое латинское заклинание, но, учитывая мощь вызываемого духа, оно должно было быть подкреплено множеством оговорок и придаточных заклятий, дублирующих друг друга, чтобы сделать узы максимально надёжными. Следовало признать, что заклятие Мейкпис читал безупречно. Минуты шли за минутами, а глотка его ни разу не подвела. По лицу драматурга катился пот, но он не обращал на это внимания. В зале всё затихло: Натаниэль, Китти, заговорщики – все ждали, точно околдованные. И нетерпеливее всех ждал мистер Хопкинс: он подался вперёд, приоткрыв рот, и вид у него был слегка голодный.

На седьмой минуте в зале сделалось холодно. Не постепенно, а мгновенно, как будто внезапно нажали на кнопку. Все принялись стучать зубами. На восьмой минуте в зале разлился нежнейший аромат бальзамина. На девятой минуте Натаниэль обнаружил, что в пентакле с Мейкписом есть что-то ещё. Оно присутствовало на третьем плане – что-то туманное, текучее, втягивающее в себя свет: тёмная рогатая масса, разрастающаяся то ввысь, то вширь, с руками, которые тянулись в стороны и упирались в стенки пентакля. Натаниэль опустил глаза – ему показалось, что инкрустированные границы пентакля слегка прогнулись. Черт новоприбывшего было не разглядеть. Он возвышался над Мейкписом – а тот все читал заклинание, совершенно не замечая своего нового соседа.

И вот наконец Мейкпис достиг кульминационной точки заклятия, того момента, когда он должен был заточить демона внутри себя. Он произнёс, почти выкрикнул ключевые слова, и тёмная фигура исчезла в мгновение ока.

Мейкпис умолк. Он стоял абсолютно неподвижно. Глаза его смотрели поверх голов зрителей, как будто куда-то вдаль.

Все не сводили с него взгляда, боясь пошевелиться. Мейкпис не двигался, лицо его было совершенно неживым.

– Хопкинс, – хрипло сказал Руфус Лайм, – отошлите его… Быстрее!

И тут внезапно Мейкпис издал громкий возглас и ожил. Это произошло абсолютно неожиданно. Натаниэль вскрикнул, все вздрогнули. Даже наёмник сделал шаг назад.

– Получилось! – Мейкпис одним прыжком выскочил из круга. Он хлопал в ладоши, скакал, прыгал и кружился на месте. – Получилось! Какой триумф! Я вам просто не смогу передать…

Заговорщики подвинулись ближе. Дженкинс посмотрел на него поверх очков.

– Квентин… Это правда? И как оно?..

– Да! Ноуда здесь! Я чувствую его внутри себя! Ах – пару секунд, друзья мои, между нами шла борьба, должен признаться. Малоприятные ощущения. Однако, призвав на помощь всю свою силу, я как только мог строго приказал демону уняться. И почувствовал, что он смирился и готов повиноваться. Он находится внутри меня, он тих и покорён. Он признал своего хозяина! Как это было? Трудно описать… Нет, не то чтобы больно… Я воспринимал это как твёрдый раскалённый уголь у меня в голове. Но когда он подчинился – я испытал такой прилив энергии! О, это просто невозможно представить!

На это заговорщики ответили нестройными восторженными возгласами. Многие визжали и прыгали от радости.

– Могущество демона, Квентин! – крикнул Лайм. – Используйте его!

– Рано ещё, друзья мои. – Мейкпис поднял руки, призывая к тишине, и в зале всё стихло. – Я мог бы разрушить этот зал, – заявил он, – обратить его во прах, если бы захотел. Но у нас будет достаточно времени повеселиться, когда вы все последуете моему примеру. Разойдитесь по пентаклям! Призовите демонов! А потом мы возьмём в свои руки судьбы страны! Мы добудем посох Глэдстоуна и прогуляемся по Лондону. Насколько я понимаю, кое-кто из простолюдинов сейчас устраивает демонстрации. Наша первоочередная задача – поставить их на место.

Заговорщики с нетерпением, точно дети, разбежались по своим кругам. Натаниэль взял Китти за локоть и отвёл её в сторону.

– Меня сейчас позовут, чтобы принять участие в этом безумии! – прошипел он. – Я сделаю вид, что подчинился. Не пугайтесь. В последний момент я использую пентакль, чтобы вызвать группу могущественнейших джиннов. Если повезёт, они уничтожат Мейкписа и прочих глупцов. В худшем случае они дадут нам возможность сбежать!

Он сделал торжествующую паузу.

– Похоже, вас это не особо впечатляет?

Глаза у Китти были усталые, покрасневшие. Она что, плакала? А он и не заметил… Девушка пожала плечами.

– Надеюсь, что так оно и будет.

Натаниэль проглотил нахлынувшее раздражение: по правде говоря, он и сам нервничал.

– Вот увидите!

По всему залу начали вызывать демонов. Руфус Лайм стоял, крепко зажмурившись, раскрыв рыбий рот, и читал магическую формулу хриплым шёпотом; Клайв Дженкинс снял с курносого носика очки и нервозно вертел их в руках, произнося заклинание монотонной скороговоркой. Прочие, чьих имён Натаниэль не запомнил, одиноко торчали в своих пентаклях, кто ссутулившись, кто вытянувшись, дрожа, мямля свои заклятия, делая нужные жесты. Хопкинс с Мейкписом одобрительно расхаживали между ними.

– Джон! – окликнул Натаниэля Мейкпис. Драматург приблизился к нему, подпрыгивая от радости и возбуждения. – Ах! Сколько во мне энергии! Я мог бы подскочить до самых звёзд! – Тут его лицо сделалось суровым. – Надеюсь, вы не собираетесь увильнуть от нашего общего дела, а, мой мальчик? Отчего вы ещё не в кругу?

Натаниэль поднял свои руки.

– Может быть, меня сначала развяжут?

– Ах да! Как нелюбезно с моей стороны. Вот!

Он щёлкнул пальцами, и верёвки вспыхнули сиреневым пламенем. Натаниэль стряхнул их с рук.

– Вон в том углу есть ещё один свободный пентакль, Джон, – сказал Мейкпис. – Какого демона вы себе выбрали?

Натаниэль вспомнил двух наугад.

– Я как раз выбирал среди двух джиннов из эфиопских текстов: Зозу и Карлоума.

– Интересный выбор, хотя и скромный. Я бы посоветовал Карлоума. Ну, ступайте.

Натаниэль кивнул. Он успел ещё бросить взгляд в сторону Китти (девушка пристально следила за ним) и направился к ближайшему пустому пентаклю. Времени было в обрез: он краем глаза видел, что над Дженкинсом и Лаймом уже заклубились странные, уродливые тени. Бог знает, кого там вызвали эти идиоты, но, если повезёт, им понадобится некоторое время, чтобы подчинить себе своих внутренних рабов. Так что Кормокодран и Ходж успеют с ними разобраться.

Натаниэль вступил в круг, откашлялся, огляделся. Мейкпис пристально следил за ним. Наверняка он что-то подозревает. Натаниэль невесело усмехнулся: ну да, ив ближайшее время его подозрения оправдаются самым драматическим образом.

Ещё секунда, чтобы окончательно собраться с мыслями: когда прибудут его джинны, надо будет действовать быстро, отдавать точные приказы, – и Натаниэль взялся за дело. Он сделал замысловатый жест, произнёс имена своих пяти могучих демонов и указал на соседний круг. Он готовился услышать взрывы, увидеть дым и адское пламя, жуткие фигуры демонов.

А вместо этого в центр соседнего круга шлёпнулось что-то крохотное и жалкое. Упав, оно растеклось лужицей, как спелый плод, сброшенный с высоты. Формы оно не имело, но отчётливо пахло рыбой.

Центр лужицы выпятился, и послышался тоненький голосок:

– Я спасён! – Тут выпуклость повернулась и, похоже, заметила мистера Хопкинса. – Ой…

Натаниэль смотрел на лужицу, не в силах вымолвить ни слова.

Квентин Мейкпис тоже её заметил. Он подошёл поближе и воззрился на неё.

– Как странно! Похоже, это некий полуфабрикат. Но при этом разумный. Что вы на это скажете, Хопкинс?

Мистер Хопкинс подошёл к нему. Он взглянул на Натаниэля – глаза у него сверкнули.

– Боюсь, сэр, это нечто куда менее невинное. Это останки злокозненного джинна, который не далее как сегодня вечером пытался меня арестовать. Ещё нескольких джиннов, сопровождавших его, я уже убил. Я опасаюсь, что мистер Мэндрейк рассчитывал застать нас врасплох.

– В самом деле? – Квентин Мейкпис вытянулся с грустным видом. – О господи! Это меняет дело. А я всегда возлагал на вас такие надежды, Джон! Я и впрямь полагал, что мы сможем неплохо работать вместе. Что ж, ничего не поделаешь, зато у меня есть Хопкинс и ещё пять друзей – надёжных друзей! – на которых я могу положиться.

Он окинул взглядом заговорщиков – те завершили вызывание и теперь неподвижно замерли в своих кругах.

– Этого будет достаточно. Зато мы доставим себе первое удовольствие, увидев, как вы и ваша тварь умрёте… Ып! – Он зажал рот рукой. – Прошу прощения. Боюсь, у меня… ик!.. несварение желудка. Так вот…

Он снова икнул, рыгнул, ахнул. Глаза у него выпучились.

– Как странно! Я…

Язык у него высунулся. Конечности беспорядочно задёргались, колени подогнулись – казалось, он вот-вот упадёт.

Ошеломлённый Натаниэль отступил назад. Тело Мейкписа внезапно выгнулось и принялось извиваться змеёй, как будто все кости у него размякли. Потом оно замерло и застыло. Драматург как будто взял себя в руки. На кратчайший миг в его глазах мелькнул ужас. Он ещё сумел выдавить: «Это не…»

Остальное потонуло в жесточайших судорогах. Мейкпис дёргался во все стороны, как марионетка на спутавшихся верёвочках.

Голова запрокинулась назад. Безжизненные глаза уставились в никуда.

А рот захохотал.

И Лайм, Дженкинс и прочие заговорщики, стоявшие вокруг в своих пентаклях, присоединились к этому хохоту. Их тела как будто передразнивали движения их предводителя: они тоже дёргались и извивались.

Натаниэль окаменел, слушая нараставший вокруг хохот. Это не был приятный, жизнерадостный смех, однако его нельзя было назвать и особенно злобным, гневным, торжествующим или жестоким. Будь он таким, было бы не так страшно. Но этот звук был пустым, нестройным и абсолютно чуждым. В нём не слышалось никаких человеческих чувств.

Этот хохот вообще не был человеческим.

Бартимеус 24

Меня спас суп. Рыбный суп, густой и сливочный, которым была до краёв заполнена серебряная супница. Поначалу, когда меня притиснуло к серебряным стенкам, моя сущность быстро принялась таять. Но внезапно ситуация изменилась к лучшему. Почти сразу, как только Факварл меня оставил, я под влиянием серебра впал в забытьё, а это означало, что моё вороньё обличье распалось. Я превратился в маслянистую, текучую массу, изрядно смахивающую на помои. Масса плавала в супе, со всех сторон защищаемая от серебра слоем жидкости. Нет, нельзя сказать, что мне было хорошо, однако же моя сущность распадалась значительно медленнее, чем рассчитывал Факварл.

Моё сознание вспыхивало и угасало снова. То мне казалось, будто я далеко-далеко, в Египте, и в последний раз беседую с Птолемеем… но тут же я обнаруживал, что мимо меня проплывают кусочки трески и палтуса. Временами в памяти всплывали слова Факварла: «Сегодня мы отомстим за все!» Кажется, кому-то они сулили недоброе. Ну и ладно. Я устал. С меня довольно. Я был только рад, что нахожусь в тихом месте и могу наконец спокойно умереть в одиночестве.

И тут вдруг суп исчез, как и леденящее прикосновение серебра. Я освободился из супницы.

Да, это, несомненно, плюс. Минус же в том, что я был уже не один.

Для начала, присутствовал мой хозяин – чего и следовало ожидать. Его бы я ещё как-нибудь пережил. Но стоило мне оглядеться, и как вы думаете, кого я первого увидел? Ну, представьте себе, что ваш главный враг заточил вас в месте, где вам грозила верная смерть, а вы героически выжили, вопреки всем его козням, – так вот, когда вы наконец вырветесь на волю, меньше всего вам захочется увидеть этого самого главного врага, взирающего на вас с раздражением и отвращением^[3K86]. И мало того – вы при этом слабы, смахиваете на медузу и воняете рыбной похлёбкой! В таких обстоятельствах продолжать испытывать торжество довольно сложно.

Но и это ещё не все. Помимо Мэндрейка и Факварла в том зале были и другие, и я прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть их в истинном свете.

Здесь были открыты целых пять врат в Иное Место, и моя сущность затрепетала от бурной деятельности вокруг. В пяти пентаклях стояли люди. На первом плане казалось, что они стоят одни. На втором и на третьем рядом с ними находились клубящиеся тени непонятных пропорций; на более высоких же планах эти тени оказывались жуткими шевелящимися клубками, в которых неприятно соседствовали друг с другом многочисленные щупальца, конечности, глаза, шипы и зубцы. И каждый из этих клубков у меня на глазах сжимался и втискивался в поджидающего его человека. Скоро даже самые неуклюжие ноги или щупальца скрылись из виду.

В течение первых нескольких секунд люди, похоже, контролировали ситуацию. Они заморгали, зашевелились, принялись почёсывать в затылке, а мой старый приятель Дженкинс бережно надел на нос очки. Все вроде бы было совершенно нормально, разве что их ауры светились необычайной мощью. Ну, меня-то это, разумеется, не обмануло. Я уже видел Факварла и то, как он обошёлся с Хопкинсом, и полагал, что люди недолго останутся главными в этом тандеме.

И точно, так оно и вышло.

Планы у меня за спиной завибрировали. Я повернулся, как амёба на поворотном кругу, и увидел ещё одного человека, кругленького коротышку в рубашке со множеством оборок. И вот тут-то мне действительно стало не по себе: его аура была колоссальной, она сияла, как солнце из-за туч, переливалась неземными цветами и зловещей энергией. Тут уж не приходилось сомневаться, что в него уже кто-то вселился.

Человек заговорил; я не слушал. Его аура внезапно мигнула, всего один раз, точно кто-то отворил дверцу пылающей внутри его топки. И кругленький коротышка лишился рассудка.

Как бы Факварл ни пытался доказать противоположное, идея о том, чтобы вселиться в человека, весьма оскорбительна. Во-первых, никогда не знаешь, в кого ты вселяешься. Во-вторых, смешать свою сущность с жуткой, косной земной плотью – совершенно немыслимо с эстетической точки зрения. И остаётся ещё мелкая проблема контроля, умения управлять человеческим телом. Факварл-то успел попрактиковаться со своим Хопкинсом. А новоприбывшие были в этом деле новичками.

Шестеро волшебников – кругленький коротышка и прочие, что стояли в кругах, все как один хохотали, дёргались, тряслись, спотыкались, дрыгали руками в разные стороны и падали.

Я взглянул на Факварла.

– Ой, боюсь-боюсь! Начало страшной мести джиннов!

Он насупился, наклонился, чтобы помочь своему предводителю, но тут его отвлекло какое-то шевеление у дверей. Это был ещё один старый знакомый: наёмник. Обычно на его лице отражались все слабости и душевные тонкости гранитной глыбы, но сейчас оно вытянулось от ужаса и глаза у него вылезли на лоб. Наверно, его расстроил вид волшебников, лежащих на спине, как перевёрнутые жучки, беспомощно суча лапками. А может, он огорчился тем, что теперь ему вряд ли заплатят. Как бы то ни было, наёмник решил уйти. Он направился к двери…

Факварл взмыл в воздух и приземлился рядом с наёмником. Стоило ему шевельнуть своей тощей рукой – наёмника отшвырнуло через весь зал и он тяжело грянулся об одну из статуй. Он с трудом поднялся наноги и выхватил кинжал. Факварл очутился рядом с ним в мгновение ока. Последовал ряд невидимых глазу движений, донёсся звук многочисленных ударов. На слух это напоминало драку на кастрюльной фабрике. Кривой кинжал с лязгом пролетел по полу. Наёмник рухнул на каменный пол, судорожно хватая воздух ртом. Факварл выпрямился, поправил галстук мистера Хопкинса и ровным шагом вернулся в центр зала.

Я наблюдал за схваткой с невольным одобрением.

– Неплохо! Я уже много лет пытался это сделать.

Факварл пожал плечами.

– Тут вся штука в том, чтобы избегать магии, Бартимеус. У этого человека колоссальная сопротивляемость. Он как будто подпитывается нашей энергией. Ну и ещё полезно пребывать в теле смертного. Кстати, не думай, что тебе самому удастся сбежать. Я сейчас и с тобой разберусь.

Он затрусил следом за телом кругленького коротышки – оно в это время каталось по полу, издавая странные лающие вопли.

Назовите это тщеславием, но мне несколько надоело оставаться лужей киселя. Ценой немыслимого усилия мне удалось собрать себя в пирамиду слизи. Стало ли лучше? Нет. Но я слишком обессилел, чтобы соорудить что-нибудь посложнее. Слизь огляделась в поисках Мэндрейка. Если для меня все плохо, значит, и у него перспективы не самые лучезарные.

Я крайне изумился, увидев, что он с Китти Джонс стоит у стола^[3K87].

Это действительно застало меня врасплох. Китти Джонс в уравнение никак не вписывалась. И более того: Мэндрейк был занят тем, что пытался развязать верёвки, стягивающие ей руки! Странно, странно… Пожалуй, даже более удивительно, чем тандем Факварл – Хопкинс. Оба – Мэндрейк и девушка – были не в лучшей форме, однако при этом что-то бурно обсуждали, поглядывая на дверь. Неудача наёмника не осталась незамеченной – поспешных действий они совершать не собирались.

Я медленно – а что вы хотели от слизи? – пополз в их сторону. Вот только далеко я не уполз: весь пол содрогнулся, каменные плиты потрескались, статуи качнулись и ударились о стены. Словно произошло землетрясение или птица Рок села на крышу. На самом деле причиной происшествия был кругленький коротышка, по-прежнему лежавший на полу. Ему удалось перевернуться на бок, и теперь он пытался встать с помощью одних только ног, в результате чего медленно вращался по часовой стрелке. То, что находилось внутри его, видимо, огорчилось: он капризно шлёпал ладонью по полу, и с каждым ударом зал содрогался.

Факварл подбежал к коротышке и стал помогать ему подняться на ноги.

– Упритесь ногами в пол, владыка Ноуда. Вот так! Теперь позвольте мне вас подхватить. Та-ак… Стойте ровно. Теперь выпрямляйтесь. Прекрасно! Вот мы и приняли вертикальное положение!

Ноуда… Пирамида слизи задумчиво склонила верхушку. Не ослышалась ли она? Не может быть. Даже глупейший из волшебников не мог быть настолько тщеславен и безрассуден, да попросту настолько невежествен, чтобы пригласить в своё тело такое существо, как Ноуда. Уж его-то послужной список известен всем!^[3K88]

И тем не менее кто-то до этого додумался. Факварл вёл дрыгающееся тело, точно калеку, подбадривая и утешая его:

– Ещё чуть-чуть, владыка Ноуда. Вас ждёт кресло. Попытайтесь двигать ногами, а не руками. Вот так – у вас прекрасно получается!

Из раззявленного человеческого рта послышался громовой голос:

– Кто это говорит?

– Это я, Факварл.

– А, Факварл! – воскликнул громовой голос – Ты не солгал. Все именно так, как ты и говорил! Какую радость я испытываю! Ни малейшей боли! Ни малейшего принуждения! Я чую мир людей и сочные тела, ждущие своего часа! Только вот координация меня подводит. Об этом ты меня не предупреждал!

– Не все сразу, не все сразу, – проворковал Факварл. – Скоро адаптируетесь.

– Так много странных мышц – я никак не могу понять, к чему они! Суставы туда гнутся, а сюда не гнутся, связки тянутся во все стороны! А это тупое струение крови! Как странно сознавать, что эта кровь – моя собственная. Мне хочется разодрать эту плоть и выпить её!

– Я бы посоветовал сдержать этот порыв, сэр, – твёрдо ответил Факварл. – Подобное было бы неблагоразумно. Не тревожьтесь, вскоре вам достанется немало свежей плоти. Вот, присядьте на этот трон. Отдохните немного.

Он отступил назад. Низенькое, кругленькое тело Мейкписа плюхнулось в золотое кресло. Голова свесилась набок, конечности все ещё подёргивались. Китти с Мэндрейком, стоявшие у другого конца стола, отшатнулись.

– Где же мои войска, дорогой Факварл? – осведомился громовой голос. – Где обещанная тобой армия?

Факварл откашлялся.

– Здесь, сэр, в этом зале. Они, как и вы, просто ещё… не успели привыкнуть к своему новому положению.

Он оглянулся через плечо. Из пяти волшебников трое по-прежнему валялись на полу, один сел и бессмысленно улыбался, пятый же ухитрился встать и теперь беспорядочно бродил по залу, вращая руками, как ветряная мельница, и спотыкаясь о ковры.

– Смотрится неплохо, – заметил я. – В один прекрасный день они, возможно, даже сумеют завоевать этот зал.

Факварл развернулся и уставился на меня.

– Ах да! Про тебя-то я и забыл!

Глаза в бессильно поникшей круглой голове слепо задвигались.

– С кем ты разговариваешь, Факварл?

– С одним джинном. Не обращайте внимания. Он недолго пробудет среди нас.

– С каким это джинном? Он поддерживает наш план?

– Это Бартимеус, большой скептик.

Одна рука поднялась, сделала судорожное движение – видимо, Ноуда хотел поманить меня к себе. Громовой голос повелел:

– Приблизься, джинн.

Пирамида слизи поколебалась, но деваться было некуда. У меня не было сил ни сопротивляться, ни бежать. Со всем проворством раненой улитки я пополз к золотому трону, оставляя за собой мерзкий след. Доползя, я поклонился, как мог.

– Встретиться со столь славным и могущественным духом – большая честь для меня, – сказал я. – Я всего лишь пушинка на ветру, однако же моя сила – к вашим услугам^[3K89].

Поникшая голова дёрнулась, глаза вывернулись и уставились на меня.

– Великие или малые, все мы дети Иного Места. Да укрепится твоя сущность!

Факварл выступил вперёд.

– Владыка, я не стал бы заходить настолько далеко, – сказал он. – Бартимеус неверен, как лунный луч, и неуловим, как жеребёнок. И весьма остёр на язык к тому же. Я как раз собирался…

Могучий дух помахал пухлой ручкой – видимо, он пытался изобразить снисходительный жест, но не рассчитал: ручка бешено дёрнулась и развалила стол пополам.

– Добрее надо быть! За века, проведённые в рабстве, у всех у нас слегка испортился характер.

– Не знаю, – протянул Факварл. – Он всё-таки уж очень сильно испорчен.

– И тем не менее. Никаких раздоров между своими.

Пирамида из слизи энергично закивала.

– Золотые ваши слова! Слыхал, Факварл? Внемли и учись!

– Тем более, – продолжал громовой голос, – когда джинн столь жалок, как этот. Только взгляни на него! Его сущность может рассеяться от плевка младенца. С тобой плохо обращались, Бартимеус. Но мы вместе отыщем твоего угнетателя и пожрём его плоть!

Я покосился на своего хозяина – тот медленно, но верно отступал к двери, ведя за собой Китти^[3K90].

– Вы весьма великодушны, владыка Ноуда!

Факварл слегка надулся.

– Беда в том, – сказал он, – что Бартимеус не одобряет нашего замысла. Он уже сказал, что моё пребывание в этом сосуде, – он ткнул себя в грудь Хопкинса и выдержал театральную паузу, – представляется ему «гадостью».

– Да ты посмотри на себя! – бросил я. – Ты заточен в жутком…

Тут я осёкся, вспомнив грозную ауру Ноуды.

– Откровенно говоря, владыка Ноуда, я просто не знаю, в чём именно состоит ваш замысел. Факварл мне так и не объяснил.

– Это легко исправить, маленький джинн! – Ноуда, похоже, обнаружил, что его челюстные мышцы каким-то образом связаны с процессом говорения. Теперь, когда он говорил, его рот беспорядочно открывался и закрывался, иногда распахивался во всю ширь, иногда нет, во всяком случае, с произносимыми словами это никак связано не было. – На протяжении веков мы страдали от рук людей. Теперь наступил наш черёд доставлять им страдания. Благодаря Факварлу и глупому магу, в чьём теле я теперь нахожусь, нам представился шанс отомстить. Мы вошли в мир на наших собственных условиях, и теперь сами можем решать, что нам с ним делать.

Его зубы дважды клацнули, как у голодного пса. Это движение явно не было непроизвольным.

– Однако, при всём моём уважении, – решился заметить я, – вас тут всего семеро, и…

– Самое трудное уже позади, Бартимеус – Факварл одёрнул свой пиджак. – И сделал это я. У меня ушли годы на то, чтобы заманить Мейкписа навстречу его судьбе. Амбиции у него всегда были немереные, но только после появления Гонория, вселившегося в кости Глэдстоуна, я сообразил, как лучше всего можно использовать его спесь. Главной слабостью Мейкписа было его тщеславное стремление к новизне, к безоглядному творчеству. После появления Гонория они с Хопкинсом прониклись идеей вселения духов в живое тело. Я, со своей стороны, мало-помалу подталкивал их к тому, чтобы воплотить это в жизнь. Со временем Хопкинс вызвался поставить эксперимент на себе, и призвал он меня. После этого всё было просто. Я уничтожил разум Хопкинса, но от Мейкписа это скрыл. И вот сегодня он тоже пожертвовал собой и несколькими своими приятелями.

– И теперь нас семеро, – сказал Ноуда, – но вскоре может стать ещё больше. Всё, что нам нужно, – это новые люди-сосуды.

– Ну, этих у нас полно, спасибо Мейкпису, – добавил Факварл.

– То есть? – удивился могучий дух.

– Все правительство лежит в соседнем зале, с заткнутыми ртами, связанными руками, готовое к употреблению. Вы пожрали память волшебника, владыка Ноуда, потому и не помните.

Ноуда разразился диким хохотом, от которого упал один из соседних стульев.

– Да, конечно, какой смысл делить эти мозги с… Так значит, все прекрасно! Наши сущности защищены! Мы не связаны никакими заклятиями! Вскоре мы будем сотнями бродить по миру и жрать, жрать, жрать его обитателей!

Вообще-то я с самого начала предполагал, что они явились сюда не для того, чтобы поглазеть на достопримечательности. Я бросил взгляд на Мэндрейка с Китти – они были почти у дверей.

– Есть вопрос, – сказал я. – А когда вы всех пожрёте, как вы вернётесь обратно?

– Обратно? – переспросил Ноуда.

– Что значит «обратно»? – эхом откликнулся Факварл.

– Ну… – Пирамида из слизи попыталась пожать плечами – вышло неубедительно. – Обратно в Иное Место. Когда вам тут надоест.

– Это в наши планы не входит, маленький джинн. – Голова Ноуды внезапно резко повернулась в мою сторону. – Мир велик. Он разнообразен. И теперь он наш.

– Но…

– Наша ненависть копилась столь долго, что исцелить её не сможет даже Иное Место. Подумай о том, что пришлось испытать тебе самому. Ты должен чувствовать то же, что и мы.

Внезапно раздался крик. Ноуда беспорядочно дёрнулся в своём кресле, спинка кресла треснула посередине.

– Что это за шум?

Факварл ухмыльнулся.

– А это, по всей видимости, хозяин Бартимеуса.

Вопли, визги… Ну да, конечно, Мэндрейк, с его фирменной неуклюжестью, до дверей не добрался. Их с Китти задержало тело Дженкинса, к тому времени уже приноровившееся двигаться более или менее целенаправленно. Очевидно, дух, сидевший внутри его, был толковый малый.

В голосе Ноуды послышался интерес.

– Приведите их сюда.

Времени на это ушло немало: ноги у Дженкинса все ещё не сгибались в коленях. Но в конце концов двое растрёпанных людей оказались перед золотым креслом. Руки Дженкинса держали их за шкирку. И Мэндрейк, и Китти выглядели измождёнными и приунывшими. Плечи у них поникли, одежда порвалась; пальто у Китти сбоку было прожжено насквозь. Пирамида слизи незаметно вздохнула.

Ноуда попытался изобразить на пробу жуткую, недоделанную улыбку. Он принялся нетерпеливо ёрзать и извиваться на своём троне.

– Мясо! Я чую мясо! Ах, какой превосходный аромат!

В глазах Мэндрейка вспыхнул вызов.

– Бартимеус! – прохрипел он. – Я всё ещё твой хозяин! Я приказываю тебе помочь нам.

Факварл с Ноудой расхохотались от души, услышав это. Я – нет.

– Это всё осталось в прошлом, – сказал я. – Сейчас тебе лучше помалкивать.

– Я повелеваю тебе…

Тут изо рта Дженкинса послышался низкий женский голос.

– Бартимеус, это ты?

Слизь дрогнула.

– Наэрьян! Мы с тобой не виделись со времён Константинополя!

– Внимай мне! Я повелеваю… – не унимался Мэндрейк.

– А отчего ты такой слизистый, Бартимеус? Ты выглядишь совершенно больным.

– Ну да, бывало и получше. Но ты на себя-то взгляни! Рыжие волосёнки, очочки, всего две ноги… По-моему, для тебя это унизительно, ты не находишь?^[3K91]

– Я… я повелеваю… – Мэндрейк уронил голову и умолк.

– Оно того стоит, Бартимеус! – сказала Наэрьян. – Ты просто не представляешь, что это такое. Тело, конечно, однообразно, но какую свободу оно даёт! А ты к нам не присоединишься?

– Да-да! – поддержал её громовой голос Ноуды. – Присоединяйся к нам. Мы тебе подберём подходящего волшебника. И заставим его призвать тебя в себя.

Слизь вытянулась во весь рост – ну, насколько могла.

– Благодарю. Ваше предложение весьма любезно и великодушно. Однако, боюсь, мне придётся его отклонить. С меня довольно этого мира и всего, что в нём есть. Моя сущность истерзана. Единственное моё желание – это как можно скорее возвратиться к покою Иного Места.

Ноуда, похоже, был несколько разочарован.

– Что за странный выбор!

– Я же вам говорил, – тут же вставил Факварл, – Бартимеус неверен и увёртлив! Его надо уничтожить Спазмом!

Глотка Мейкписа исторгла грозный рык, воздух задрожал от волны жара. Одежда на теле Факварла вспыхнула и задымилась. Ноуда втянул жар обратно. Пламя потухло. Глаза Мейкписа засверкали^[3K92].

– Берегись, Факварл! – прогудел громовой голос. – Твои добрые советы становятся навязчивыми. Этот джинн может уйти, если пожелает.

Слизь отвесила поклон.

– Я буду вечно признателен вам, владыка Ноуда. Если вы снизойдёте до того, чтобы меня выслушать, у меня есть ещё одна, последняя просьба.

– В этот знаменательный день, день начала моего царствования на земле, – сказал Ноуда, – я не откажу в просьбе ни одному, даже наислабейшему из моих собратий-духов. А слабейший из них, несомненно, ты. Я выполню твою просьбу, если то в моих силах. Говори же.

Слизь склонилась ещё ниже.

– Владыка Ноуда, пощадите жизнь этих двух людей. Мир, как вы справедливо заметили, велик. В нём найдётся немало других, кого можно пожрать. А этих – пощадите.

Эта просьба произвела немалое впечатление. Факварл с отвращением фыркнул, Наэрьян изумлённо присвистнула. Что до Ноуды, он клацнул зубами с такой силой, что от его трона отлетело несколько ангелочков. Глаза его полыхнули огнём, пальцы смяли крышку стола, точно масло. Не могу сказать, что он был в восторге.

– Я дал слово, джинн, и нарушить его не могу, – произнёс громовой голос. – Но как же это не вовремя! Мне нужно чем-то подкрепиться. Я рассчитывал на этих двоих, особенно на девчонку. Парень выглядит кислым и жилистым – боюсь, его плоть была бы на вкус не лучше свечного воска, – но девчонка, несомненно, съедобна. А ты хочешь, чтобы я их пощадил! Да, похоже, Факварл прав. Ты действительно извращенец!

Уж кто бы говорил! Я, что ли, добровольно обрёк себя на заточение в мире людей? Однако спорить я не стал. Только склонился ещё ниже.

– Тьфу! – Ноуда мало-помалу осваивался в своём новом обиталище. Тело Мейкписа внезапно обрело какое-то подобие координации и приподнялось с кресла. – Связаться с человеком! Да ты урод! Предатель! Так бы тебя и уничтожил! Но нет, не могу я нарушить своего обещания. Ступай отсюда! Прочь с глаз моих!

Я не стал проявлять своего гнева.

– Между нами действительно существует связь, – негромко произнёс я, – но пока что она имеет границы. Поэтому я удаляюсь.

Пирамида слизи развернулась к Мэндрейку, который слушал этот разговор, белый как стенка.

– Отпусти меня.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы как-то среагировать, да и то не раньше, чем Китти резко ткнула его в бок. Произнося заклинание, он трижды запнулся, и ему пришлось начинать сначала. Говорил он еле слышным шёпотом и в мою сторону так ни разу и не взглянул. Китти же, напротив, все то время, пока я вытягивался, мерцал, таял и исчезал, не сводила с меня глаз.

Последнее, что я видел, – это как они стояли, прижавшись друг к другу, две ссутулившиеся, хрупкие фигурки, одни среди джиннов. Что я чувствовал? Да ничего. Что я мог – я сделал. Ноуда связан своим словом, их жизни он пощадит. А дальше уж не моё дело, что с ними будет. Я убрался прочь – и как нельзя более вовремя. Мне ещё повезло, что вообще жив остался.

Да-да, я сделал всё, что мог! И незачем мне было больше об этом думать. Я был свободен.

Свободен.

Ну послушайте, я даже в лучшие времена был незаметной песчинкой рядом с этим Ноудой. Что ещё я мог сделать?

Киттu 25

Те минуты, что наступили сразу после исчезновения Бартимеуса, показались Китти самыми жуткими. Последняя искорка надежды исчезла, а внимание врагов тотчас переключилось на них. Голова Хопкинса повернулась в их сторону, стеклянные глаза Мейкписа, восседавшего в золотом кресле, устремились на Китти. Она чувствовала яростные взгляды демонов, холодные, враждебные разумы, скрывающиеся за восковыми лицами. Она поняла, как должен себя чувствовать кусок мяса на мясницкой колоде.

Главный демон, похоже, мало-помалу овладевал своим человеческим телом: он почти перестал трястись и подёргиваться и теперь спокойно сидел в кресле. Тела остальных заговорщиков в разных концах зала тоже понемногу осваивались, вставали на ноги и бродили по залу, спотыкаясь и пошатываясь. Они размахивали руками, подпрыгивали, приседали, кружились на месте. Рты у них были раскрыты. В зале слышались фразы на множестве языков, торжествующий смех и звериные вопли. Китти содрогнулась: это было издевательство одновременно над всем, что есть в человеке, и в то же время над тем достоинством, которое она до сих пор видела в демонах, даже самых гротескных.

У неё за спиной заговорил демон, вселившийся в тело Дженкинса. Слов Китти не понимала. Хопкинс кивнул, ответил, обернулся к главному демону, сидевшему в кресле. Последовал длинный разговор. Китти с Мэндрейком стояли неподвижно и ждали.

Потом тело Хопкинса пришло в движение – так внезапно, что Китти подпрыгнула от испуга. Оно обернулось к ним и поманило их за собой. Еле передвигая ноги, они побрели за ним через зал, мимо резвящихся демонов, мимо бородатого человека, съёжившегося в углу, и вышли в коридор. Они свернули налево, миновали множество поворотов, прошли мимо широкой каменной лестницы, ведущей под землю, и очутились в новом коридоре со множеством дверей. За первой дверью, которую они прошли, Китти послышались стоны. Демон вёл их все дальше; в конце концов он остановился, распахнул какую-то дверь и жестом велел пленникам войти. За дверью была пустая комната без окон, освещённая единственной электрической лампочкой.

– Из-за того, что владыка Ноуда принёс нерушимую клятву, мы вынуждены быть милосердными, – грубым голосом произнёс демон. – Ты, – он указал на Китти, – не волшебница, так что ты станешь обычной служанкой. Тебе же, – это Мэндрейку, – уготована большая честь. Ты ещё до рассвета станешь домом для одного из нас. Не делай такое мрачное лицо. Подумай обо всех тех духах, которых ты обращал в рабство! Твоя судьба образует приятную симметрию с их судьбой. А пока что вы останетесь здесь. Незачем вам видеть нас в нашем нынешнем состоянии.

Дверь захлопнулась, в замке повернулся ключ. Шаги удалились.

Китти чувствовала, что дрожит от еле сдерживаемого ужаса. Девушка закусила губу, стараясь не дать панике вырваться на волю. Это сейчас ни к чему – у них мало времени. Она взглянула на Мэндрейка – и, к своему изумлению, увидела в уголках его глаз слезы. Быть может, он, как и она, почти на пределе своих сил. Он тихо сказал, как бы говоря сам с собой:

– Демоны ворвались в мир… без каких-либо уз… Это катастрофа.

Ну нет. На это тоже нет времени.

– Катастрофа? – переспросила Китти. – Странно, а вот с моей точки зрения дела идут на лад.

– Как вы можете…

– Демоны планируют использовать меня в качестве рабыни. Не фонтан, конечно. Однако ещё полчаса тому назад ваш дружок, толстый волшебник, собирался меня убить. По-моему, это куда хуже.

Джон Мэндрейк надул щеки и выдохнул.

– Мейкпис мне не дружок! Это сумасшедший, безрассудный, напыщенный псих. И я бы на вашем месте особо не радовался, – уныло продолжал он. – Может, Ноуда и обещал вас не убивать, но это не значит, что этого не сделает кто-то другой. Я и то удивляюсь, как они до сих пор об этом не задумались. За такие лазейки демоны обычно хватаются мгновенно. Нет уж, вас скоро сожрут, можете мне поверить.

Китти охватила ледяная ярость. Девушка шагнула к Мэндрейку и отвесила ему крепкую оплеуху. Волшебник отшатнулся, схватился за щеку.

– За что?!

– Ах, за что?! – вскричала Китти. – Да за все! За то, что похитил меня, за то, что втравил меня в эту историю! За то, что ты член этого идиотского правительства! За войну! За то, что ты волшебник! За то, что ты порабощал демонов и навёл их на мысль захватить наш мир! За то, что ты полный, круглый, непроходимый идиот!

Она перевела дух.

– И за то, что ты только что сказал! За то, что ты сдался без борьбы! Тем более теперь. Лично я умирать не собираюсь!

Девушка умолкла, но продолжала смотреть на Мэндрейка в упор. Он смешался, провёл рукой по взъерошенным волосам, спрятал глаза, снова посмотрел на неё. Китти взгляда не отводила.

– Ну ладно, – сказал он. – Извини. Извини за то, что я тебе сделал – и раньше, и сейчас. Надо мне было оставить тебя в покое. Я сожалею, что втравил тебя в это. Но какой смысл теперь-то говорить об этом? Всё бессмысленно. Демоны вырвались на свободу, и теперь мы не в силах их остановить, так что здесь ты или у себя в пабе, в конечном счёте, не имеет значения.

Китти мотнула головой.

– Ошибаешься! Твои извинения не бессмысленны, а если ты этого не понимаешь, значит, ты дурак. Я тебе благодарна за то, что ты не разрешил Мейкпису меня убить. А теперь прекрати вести себя как тряпка и попытайся придумать, что можно сделать.

Мэндрейк уставился на неё.

– Погоди-ка – я правильно понял, что в этой груде обвинений прозвучало что-то вроде «спасибо»?

Китти поджала губы.

– Даже если и так, это было очень маленькое «спасибо». А теперь – ты волшебник. Но под рукой у тебя никаких рабов нет, так? Ни единого завалящего беса?

– Нет. Все мои рабы погибли. Кроме Бартимеуса. А Бартимеус нас бросил.

– Он нам жизнь спас!

Мэндрейк вздохнул.

– Ну да. – Он пристально посмотрел на Китти. – И не думаю, что он сделал это ради меня. Но почему… – И тут его глаза внезапно расширились. – Погоди-ка! У меня есть вот что! – Он порылся в кармане пиджака и выудил металлический диск. – Ты его, возможно, помнишь.

Сердце у Китти подпрыгнуло от радости, но тут же вновь налилось свинцовой тяжестью.

– А-а. Твоё гадательное зеркало…

– Точно. Бес внутри его может наблюдать и общаться с третьими лицами, но не действовать. Он не может освободить ни нас, ни других волшебников… – Мэндрейк осёкся и крепко задумался.

– Это тоже может оказаться полезным… – Китти не скрывала своих сомнений. – При условии, что ты можешь положиться на то, что он скажет. Он ведь раб. Почему он должен говорить правду после того, как с ним так плохо обращались?

– Вообще-то по сравнению с большинством волшебников я хозяин добрый и чуткий. Я никогда… – Мэндрейк раздражённо хмыкнул. – Ладно, это просто смешно. Эта грызня нам ничего не даст. Лучше посмотрим, чем занимаются демоны.

Он поднял диск и провёл рукой над его поверхностью. Китти придвинулась ближе – ей, несмотря ни на что, стало интересно. Отполированная медная поверхность как будто пошла рябью, и в ней проступило что-то круглое, далёкое и размытое, как будто всплывающее из-под воды. Оно росло, приближалось и наконец превратилось в славную младенческую мордашку, искажённую гримасой неподдельной горести.

– Довольно, хозяин! – прохныкал младенец. – Умоляю тебя! Не карай меня больше жестокими Иглами и Адскими Углями! Я сделаю всё, что в моих силах, клянусь тебе! Да, конечно, я вынужден мириться с твоими жестокими наказаниями, твоими суровыми карами! Увы мне, увы, у меня нет выбора!.. – И он жалостно всхлипнул напоследок.

Мэндрейк украдкой бросил взгляд на Китти.

– Ага, – мрачно сказала девушка. – Значит, добрый и чуткий хозяин?

– Да нет! Он вечно преувеличивает! Это великий притворщик!

– Бедный, невинный малыш…

– Не заблуждайся! Это подлая, хитрая… А, да что толку! Бес! В зале поблизости отсюда ты найдёшь несколько могущественных существ, обрядившихся в людские тела. Чем они занимаются? Посмотри, но надолго там не задерживайся, а не то они тебя сцапают и зажарят живьём. Дальше, опять же в этом здании, отыщи волшебников из правительства. Живы они или мертвы? В каком они состоянии? Нельзя ли нам с ними связаться? И наконец, посмотри, что происходит на улицах Уайтхолла. Не видно ли где-нибудь правительственных войск? Это все. Убирайся.

Раздался жалобный вопль, и диск опустел. Китти недовольно покачала головой.

– И как ты можешь считать себя порядочным человеком, когда держишь в плену живое существо? Это же чистое лицемерие!

Мэндрейк насупился.

– Не надо об этом, а? Ты хотела, чтобы я что-нибудь предпринял. Вот я и предпринимаю.

В нём снова пробудилась энергия. Он стал расхаживать по комнате взад-вперёд.

– Эти демоны чрезвычайно могущественны, особенно Ноуда… Это, наверное, марид, а то и кто-то более опасный. Как только он научится управлять своим телом, его мощь будет ужасна. Как же нам с ним справиться? Если бы удалось освободить правительство, мы могли бы вызвать достаточно джиннов, чтобы его уничтожить. Но правительство в плену. Что же нам остаётся?

Он взглянул на гадательное зеркало – оно оставалось пустым.

– Есть один вариант, – продолжал он, – однако шансы очень невелики.

– Какой вариант?

– В этом здании находится посох Глэдстоуна. Он, пожалуй, равен по силе самому Ноуде. Вот только он защищён могущественными заклятиями. Надо найти способ до него добраться.

– И ещё сбежать от Ноуды для начала, – заметила Китти.

– И остаётся ещё маленький вопрос: хватит ли у меня сил им воспользоваться?

– Вот-вот. В прошлый раз не хватило.

– Ну да, да! Знаю. Но сейчас я сильнее, чем был тогда. Однако я устал. – Он снова взял в руки диск. – Ну где же его носит, этого беса?

– Возможно, он сдох в канаве от дурного обращения… Мэндрейк, – спросила Китти, – знаешь ли ты волшебника Птолемеуса?

Он нахмурился.

– Знаю, конечно. Но ты-то откуда?..

– А его «Апокрифы»? Ты о них слышал?

– Да-да, разумеется. Они стоят у меня на полке. Но…

– Что такое Врата Птолемея?

Мэндрейк тупо уставился на неё.

– Врата Птолемея? Китти, это вопрос, который может интересовать учёных и волшебников, но никак не простолюдинов. А почему ты спрашиваешь?

– Очень просто, – сказала Китти. – Потому что я не умею читать по-гречески.

Она сунула руку в карман своего прожжённого пальто и вытащила книжку мистера Баттона.

– Если бы я могла, я бы сама выяснила. Но ты, со всеми твоими привилегиями, я так понимаю, умеешь и можешь. Так что такое эти Врата? Как попасть в Иное Место? И прекрати задавать мне вопросы – у нас мало времени!

Мэндрейк взял маленький, тоненький томик, слегка опалённый там, куда ударило Инферно. Передав Китти тусклый бронзовый диск, он осторожно раскрыл книгу и медленно, наугад принялся листать страницы, проглядывая столбцы текста. Он пожал плечами.

– Здесь все надуманно… Местами его рассуждения грешат просто сногсшибательным идеализмом, а то и вообще не имеют ничего общего с действительностью. Некоторые из его утверждений… Короче, Врата Птолемея – это вымышленный способ использовать обычную процедуру вызывания демонов с противоположной целью, благодаря которому волшебник или какая-то его часть, дух или разум, может на время проникнуть в то отдалённое пространство, где обитают демоны; его автор – считается, что это Птолемеус Александрийский, – утверждает, будто проделал это сам, хотя остаётся неясным, зачем ему понадобилось подвергать себя подобному испытанию. Ну что, с тебя довольно? Извини, это был вопрос.

– Нет. Не довольно. Как именно он это сделал? Там приводится точное описание техники?

Мэндрейк раздражённо хлопнул себя по лбу.

– Китти! Ты что, с ума сошла? У нас есть дела поважнее…

– Давай, говори!

Девушка подалась в его сторону, стиснув кулаки.

Мэндрейк отшатнулся. И тут гадательное зеркало в руках Китти загудело и завибрировало. В нём снова появилось младенческое личико. Оно выглядело испуганным и запыхавшимся. Несколько секунд оно ничего не говорило, только хрипело и отчаянно отдувалось. Китти жалостливо покачала головой.

– Твой раб вернулся. Он еле жив, бедный малыш.

Младенец громко рыгнул и хриплым шёпотом осведомился:

– Это что ещё за деваха?

Мэндрейк с преувеличенной галантностью вынул диск у неё из рук.

– Давай рассказывай, что ты видел.

– Да уж, босс, зрелище не радует! – И младенец возбуждённо сунул палец в нос – Я так понимаю, это было последнее моё поручение на службе у вас, да? Учитывая тот факт, что вы заперты в темнице и окружены рыкающими демонами, вовсю лелеющими планы мести, о которой они мечтали тысячи лет? Так, просто интересно…

Китти нетерпеливо скрипнула зубами. Мэндрейк бросил взгляд в её сторону.

– Ну что, как ты думаешь? Адские Угли?

– Да что угодно!

Младенец испуганно ойкнул и поспешно затараторил:

– Я выполнил ваше поручение слово в слово, вам не на что гневаться! Значит, сперва могучие духи. Да, они действительно могущественны – все семь планов искажаются в их присутствии. Их семеро – все облачены в подлинные человеческие тела, скрывая свой истинный облик. В центре восседает Ноуда. Он отдаёт один приказ за другим. А прочие снуют взад-вперёд, выполняя его повеления. В соседних залах, точно кегли, валяются тела бюрократов из Уайтхолла. Из бокового помещения…

Мэндрейк прервал его торопливые излияния.

– Подожди. Как демоны двигаются? Удобно ли им в этих телах?

– По большей части нет. Они двигаются так, будто у них переломаны конечности. И тем не менее они поют от счастья, потому что они свободны. Эх, вот бы и мне к ним присоединиться! – вздохнул младенец. – Я бы разложил ваши кости на металлической тарелке и сделал себе ударный инструмент! Дальше-то рассказывать?

– Рассказывай, что видел. Пустые угрозы можешь пропускать.

– Из бокового помещения тянется непрерывный поток замызганных людей. Руки у них связаны, рты заткнуты тряпками и запечатаны воском. Могучие духи гонят их, словно коз к пропасти. Одного за другим их выводят в центр зала, им освобождают рты, и они предстают перед троном владыки Ноуды. Он предоставляет им выбор…

– Эти люди, – перебил Мэндрейк, – Опиши их.

Младенец фыркнул.

– Это сложно… Вот вы можете описать по отдельности стадо кроликов?

Он призадумался.

– У некоторых не было подбородков, у некоторых подбородков было по нескольку штук.

Китти с Мэндрейком переглянулись.

– Это члены правительства.

– Так вот, Ноуда заставляет каждого из них выбирать. Они могут, произнеся определённое заклинание, призвать в себя духа. У трона Ноуды стоит джинн Факварл, он держит в руках тяжёлый том и говорит каждому, кого именно он должен вызвать. Если они соглашаются, всё идёт своим чередом. Кто откажется, того уничтожат.

Мэндрейк прикусил губу.

– И что, многие соглашаются?

– Ну, пока что никто из политиков не отказался. Они предпочитают самые гнусные унижения более достойному выходу.

Китти пнула стенку.

– Ноуда времени не тратит! Он создаёт себе войско.

– И заодно избавляется от единственных людей, способных ему противостоять, – сказал Мэндрейк. – Бес, как обстоят дела в других местах?

Малыш пожал плечами.

– Это зависит от точки зрения. Как по мне, все просто замечательно. В этом здании живых людей почти не осталось. Снаружи, в центре Лондона, собираются большие толпы простолюдинов, осмелевших оттого, что правительство на них никак не реагирует. В Уайтхолле два отряда оборотней с грехом пополам обороняют подходы к Парламенту. Несколько волшебников лихорадочно пытаются связаться со своим начальством, но у них ничего не выходит.

– Ага! Так всё же кто-то из волшебников ещё на свободе! – Мэндрейк возбуждённо тряхнул головой. – Точно, ведь низшие сословия не были на премьере. Быть может, они сумеют нам помочь… Каких демонов они используют?

– Кучку хилых фолиотов, которые прячутся за мусорными баками, видя приближающихся простолюдинов.

Мэндрейк застонал.

– Это безнадёжно! Бес, ты принёс плохие новости, но ты хорошо потрудился. – Он сделал величественный жест. – Если я останусь жив, ты обретёшь свободу.

– Выходит, сидеть мне тут до скончания веков!

И диск опустел.

– Итак, на помощь со стороны рассчитывать не приходится, – медленно произнёс волшебник. – Надеяться остаётся только на посох – если я, конечно, до него доберусь. И если сумею заставить его работать…

Китти подёргала его за рукав.

– Ты мне рассказывал про Врата Птолемея. Так что именно следует делать? Очень ли это сложно?

Волшебник вырвался и посмотрел на неё зло и растерянно.

– Да что ты прицепилась к этим Вратам?

– Птолемей использовал Врата, чтобы добраться до джиннов – это был жест примирения, жест доброй воли. Если мы хотим получить помощь, нам нужно сделать то же самое, и как можно быстрее.

– Получить помощь? О господи! – И Мэндрейк заговорил так, словно имел дело с тупым ребёнком: – Китти, демоны – наши враги. Они были нашими врагами на протяжении тысячелетий. Да, их могущество полезно, но демоны злы и причинят нам зло при любой возможности. Они доказали это не далее как сегодня вечером! Малейший шанс – и вот они уже вторглись в наш мир.

– Некоторые вторглись, – сказала Китти. – Но не все. Бартимеус не согласился остаться.

– И что с того? Бартимеус – ничтожество! Он всего лишь один из посредственных джиннов, к тому же истрёпанный до нитки оттого, что я продержал его тут слишком долго.

– И тем не менее он предан нам. Во всяком случае, мне. Может быть, и тебе тоже, несмотря ни на что.

Волшебник покачал головой.

– Ерунда. Он предан тому, кто последний его вызвал. Всего несколько дней тому назад он служил другому хозяину, несомненно одному из моих врагов. Но это все не имеет отношения к делу. Чтобы добыть посох…

– Его вызывала я.

– …мне необходимо будет выбраться отсюда. А ты можешь отвлечь… Погоди-ка. Что ты сказала?

– Это я его вызывала.

Глаза у Мэндрейка остекленели, он пошатнулся. Изо рта у него стали вырываться странные булькающие звуки, будто у рыбы, вытащенной на берег.

– Но… но ты же…

– Да! – воскликнула Китти'. — Я простолюдинка. Молодец. Но это теперь ничего не значит, верно? Оглянись вокруг! Всё перевернулось вверх дном: волшебники погубили правительство; демоны являются по доброй воле, вызванные своими собратьями; на улицах хозяйничают простолюдины. Всё, что раньше считалось неколебимым, рассыпается, Мэндрейк, и верх возьмут только те, кто приспособится. Лично я намерена приспособиться! А ты?

Она указала на дверь.

– Сюда в любой момент может вернуться Факварл и отвести тебя к Ноуде! Что, до тех пор ты так и будешь увиливать от ответа? Да, я немного научилась вашему ремеслу. Я вызвала Бартимеуса. Я хотела заключить с ним союз, но он отверг моё предложение, потому что я не смогла довериться ему. Видишь ли, он сомневается в нас. В его прошлом был только один человек, который доверился ему целиком и полностью, и это был Птолемеус.

Мэндрейк выпучил глаза.

– Что?! Неужели тот самый Птолемей, который…

– Да, тот самый. Он воспользовался Вратами, он сделал жест доброй воли. А как ты думаешь, отчего Бартимеус до сих пор носит его облик? Ах, ты и не догадывался? Ты столько лет учился – и не умеешь видеть того, что у тебя перед носом?

Китти печально покачала головой.

– Когда я его вызвала, – продолжала она, – Бартимеус сказал мне, что для Птолемея он сделал бы что угодно, из-за того поступка, который он совершил. «Наша связь не имела границ» – вот как он выразился. А слышал ты, что он сказал сейчас, перед тем как уйти?

На лице волшебника отразилась дюжина чувств одновременно – отразилась и схлынула, оставив его спокойным, бесстрастным и отрезвлённым. Он покачал головой.

– Нет, не слышал.

– Он сказал, что у него и с нами есть связь, но она имеет границы. Вот что он сказал Ноуде. И, уходя, он смотрел на меня. Ты что, не понимаешь? Если я смогу последовать за ним… – Теперь Китти смотрела куда-то вдаль, поверх головы Мэндрейка, и глаза у неё сверкали. – Я знаю, что мне нужно будет в процессе заклинания назвать имя Бартимеуса, но, кроме этого, я не знаю ничего. Так что давай рассказывай, что там написано в книге.

И она улыбнулась ему.

Волшебник медленно, глубоко вздохнул. Потом открыл книгу, перелистал её, нашёл нужную страницу. Некоторое время он читал про себя. Когда он заговорил, голос у него был ровный.

– Это заклятие проще простого. Волшебник устраивается в пентакле – нужно сесть или лечь, потому что в момент переноса его тело упадёт. Никаких свечей или особых рун не требуется – более того, подобные преграды сводятся к минимуму, чтобы ускорить возвращение волшебника в тело. Птолемей советует символически разрушить границу круга, чтобы облегчить этот процесс… Он советует также взять в руки что-нибудь железное – например, анк, – чтобы отразить враждебные влияния. Для этого можно использовать также одно из традиционных зелий – розмарин или что-нибудь в этом духе. Да, так вот, волшебник закрывает глаза и отгораживается от всех внешних раздражителей, а потом произносит обычное заклятие вызова, но в обратном порядке. Вместо имени демона подставляется его собственное истинное имя, и все направления меняются на противоположные: «отправиться» вместо «явиться» и так далее. И в самом конце трижды произносится имя «расположенного к тебе» демона – Птолемей называет его «покровителем». Необходимо привлечь внимание этого демона, чтобы открыть проход. Если всё пойдёт как надо, волшебник расстанется со своим телом, Врата откроются и он пройдёт сквозь них. Как и где – Птолемей не уточняет. – Он поднял глаза. – Устраивает?

– Мне нравится, что ты заранее предполагаешь, что волшебник непременно должен быть мужчиной! – фыркнула Китти.

– Послушай, я тебе изложил всю технику. Знаешь, Китти, – Мэндрейк откашлялся, – я восхищён твоей изобретательностью и отвагой, действительно восхищён, но это просто невозможно. Отчего ты думаешь, что никто не пытался пойти по стопам Птолемея? Иное Место чуждо и ужасно, это область, где не действует ни один из нормальных законов природы. Это опасно, ты можешь погибнуть. А Бартимеус – предположим даже, что ты выживешь, и даже найдёшь его, и он даже согласится тебе каким-то образом помочь, – но он всего лишь джинн. По сравнению с могуществом Ноуды его сила пренебрежимо мала. Твоя идея благородна, но шансы на успех практически равны нулю. – Он кашлянул, отвернулся. – Извини.

– Да ничего, все в порядке. Китти поразмыслила.

– А твой план с посохом? Как ты думаешь, велики ли здесь шансы на успех?

– Ну, я бы сказал… – Он встретился с нею глазами, заколебался. – Что они практически равны нулю.

Китти усмехнулась.

– Вот именно! И вообще, нам, может, даже не удастся ускользнуть от Ноуды. Но если удастся…

– Оба мы сделаем, что сможем. – И он впервые улыбнулся ей. – Ну, если ты всё-таки решишься – желаю удачи.

– И вам удачи, мистер Мэндрейк.

Послышался звон ключей, скрежет металла – снаружи отодвигали засов.

– Не надо меня так называть, – сказал он.

– Но ведь тебя так зовут.

– Нет. Моё имя – Натаниэль.

Дверь бесцеремонно распахнулась. Китти и волшебник отступили назад. В комнату шагнула неумолимая фигура в чёрном. Наёмник сурово усмехнулся.

– Ваша очередь, – сказал он.

Натаниэль 26

Как ни странно, первым, что испытал Натаниэль, было облегчение. Наёмник, по крайней мере, был человеком.

– Вы один? – быстро спросил он. Бородач стоял в дверном проёме и не мигая смотрел на него своими бледно-голубыми глазами. Он не ответил. Натаниэль решил, что молчание – знак согласия.

– Это хорошо, – сказал он. – Тогда у нас есть шанс. Давайте забудем о наших разногласиях и сбежим вместе.

Наёмник снова ничего не ответил.

– Демоны все ещё медлительны и неуклюжи, – продолжал Натаниэль. – Мы сумеем выскользнуть наружу и организовать оборону. Я известный волшебник. Поблизости лежат связанными другие министры – если мы освободим их, то сумеем справиться с захватчиками. Ваши… хм… способности окажутся незаменимыми в грядущих битвах. Все былые убийства и прочие проступки будут забыты, я уверен. Вас, возможно, даже наградят за службу. Итак, сэр, – что скажете?

Наёмник чуть заметно улыбнулся. Натаниэль просиял в ответ.

– Владыка Ноуда ждёт вас, – сказал наёмник. – И лучше нам не задерживаться.

Он вошёл в комнату, подхватил Натаниэля и Китти под руки и повёл к двери.

– Вы с ума сошли? – вскричала Китти. – Демоны угрожают нам всем, а вы служите им по доброй воле?!

Наёмник приостановился в дверях.

– Не по доброй воле, – ответил он низким, негромким голосом. – Однако приходится смотреть правде в глаза. Демоны набирают мощь с каждой секундой. Ещё до рассвета весь Лондон будет в огне, и те, кто станет сопротивляться, будут мертвы. А я хочу выжить.

Натаниэль задёргался, пытаясь вывернуться из стальной хватки.

– Да, шансы не в нашу пользу, но мы ещё можем победить! Передумайте, пока не поздно!

Бородатое лицо склонилось к его лицу; зубы оскалились.

– Ты невидел того, что видел я. Тело Квентина Мейкписа восседает в золотом кресле, сложив ручки на толстом брюхе. И его лицо все улыбается и улыбается. К нему одного за другим подводят волшебников из вашего ненаглядного правительства. Некоторых он отпускает – эти отправляются в пентакль, чтобы принять в себя демона.

Другие приходятся ему по вкусу. Он манит их к себе. Они приближаются к его креслу, беспомощные, точно кролики. Он наклоняется вперёд…

Зубы наёмника звонко щёлкнули. Китти с Натаниэлем вздрогнули.

– А потом он отряхивает жилет, откидывается на спинку кресла и снова улыбается. А демоны вокруг него завывают, точно волки.

Натаниэль сглотнул.

– Да, приятного мало. И тем не менее вы, с вашими семимильными сапогами, могли бы…

– Мне видны все семь планов, – сказал наёмник. – Я вижу, какая мощь наполняет этот зал. Противостоять ей было бы самоубийством. Кроме того, где власть – там выгода. Демоны нуждаются в помощи людей. Они здесь многого не понимают. Они предложили сделать меня богачом, если я буду им служить. И этой девушке предложат то же самое. Кто знает, быть может, сотрудничая с владыкой Ноудой, мы с нею будем процветать…

Он протянул руку в перчатке и дотронулся до затылка Китти. Девушка отшатнулась и выругалась. Натаниэля охватил слепой гнев, но он быстро взял себя в руки.

Больше наёмник ничего не говорил. Руки в перчатках ухватили их обоих за шиворот и твёрдо, но без лишней грубости повлекли по коридору. Издали доносился шум и гам, разноголосые крики и вопли – короче, нарастающие звуки пандемониума.

Натаниэль оставался абсолютно спокоен. Перспективы были настолько чёрные, что страх был уже и ни к чему. Худшее уже случилось, смерть была практически неизбежна, и тем не менее Натаниэль ждал её без особой тревоги. Последний разговор с Китти разжёг в нём пламя – Натаниэлю казалось, что эта девушка выжгла в нём все более слабые чувства. Голова все ещё шла кругом от её откровений о прошлом Бартимеуса, но сейчас, когда конец был близок, Натаниэля вдохновлял прежде всего её личный пример. Не важно, что все её надежды были сосредоточены на Вратах Птолемея – мираже, фантоме, детской сказке, которую ни один разумный волшебник никогда не принимал всерьёз. Натаниэля зачаровывало само выражение её глаз в то время, когда она говорила об этих Вратах. Вдохновение сияло в них, восхищение и вера в чудо – чувства, о которых Натаниэль почти что забыл. И вот наконец Китти напомнила ему о них – и Натаниэль был благодарен ей за это. Он чувствовал себя обновлённым и смотрел в будущее почти с нетерпением. Он взглянул на Китти – она была бледна, но держалась твёрдо. Натаниэль надеялся, что и он перед ней не оплошает.

По дороге он осматривался по сторонам, изучая знакомые коридоры Уайтхолла, масляную живопись на стенах, гипсовые бюсты в нишах, деревянные панели на стенах и бесовские огни под потолком. Они миновали лестницу, ведущую в подвалы – там, где-то в глубине подземного лабиринта, хранился посох Глэдстоуна. Натаниэль машинально дёрнулся в ту сторону. Пальцы на его воротнике сжались крепче. Они миновали последний поворот.

– Ну вот, – прошептал наёмник. – Пусть это зрелище положит конец вашим мечтам.

Пока их не было, демоны не сидели сложа руки. Новые владыки совершенно преобразили зал Статуй, на протяжении сотни лет бывший местом чинных заседаний Совета. Всюду царили суета, неразбериха, бестолковый гвалт. Натаниэль на несколько секунд впал в ступор.

Круглый стол вместе с креслами из центра зала убрали. Стол стоял теперь у дальней стены, на него водрузили золотое кресло. В кресле развалился могучий демон Ноуда в позе временного удовлетворения. Одну ногу он свесил через ручку кресла, вторую вытянул вперёд. Рубашка Мейкписа была расстёгнута и свободно болталась над раздувшимся пузом. Глаза у него были стеклянные, рот неестественно растянут – на губах играла усталая улыбка, как у человека, который только что хорошо покушал. На столе вокруг кресла валялись обрывки тряпок.

У стола, на кресле красного дерева, стоял демон Факварл, облачённый в тело мистера Хопкинса. Он-то и дирижировал всем происходящим. Он держал в руках раскрытую книгу и отдавал лаконичные приказы тем, кто толпился внизу.

Демоны, вселившиеся в тела первых пяти заговорщиков – Натаниэль признал Лайма, Дженкинса и сухопарого Уизерса, – уже научились худо-бедно ими управлять. Конечно, они все ещё регулярно спотыкались и пошатывались, конечности их совершали странные, отрывистые движения, но они уже не падали и не натыкались на стенки. Это позволяло им выходить из зала и, как и докладывал бес из гадательного зеркала, выводить из камер отобранных членов правительства. Волшебники, как могучие, так и слабые, преображались группа за группой.

Слева Лайм и Уизерс бдительно караулили кучку пленников, дожидающихся своей участи. Их было человек двадцать, руки у них всё ещё были связаны. Неподалёку, в пентакле возле трона Ноуды, как раз развязывали одну из пленниц. Вот она осталась одна и принялась дрожащим голосом читать гибельное заклятие вызова. Эту женщину Натаниэль не знал – наверное, она была из другого ведомства. Натаниэль видел, как она напряглась и затряслась. Воздух вокруг неё задрожал: явившийся демон овладевал ею. Факварл махнул рукой, и демоница Наэрьян, облачённая в тело Дженкинса, бережно уложила несчастную на пол в дальнем углу зала, рядом с…

Волосы у Натаниэля встали дыбом. Вот они все: более двух десятков волшебников всех уровней. Они катались, дёргались, хохотали, падали – их новые хозяева изучали возможности своих тел. Периодически в стены врезались вспышки магической энергии, слышалось бормотание на непонятных языках, странные возгласы боли и радости. И кого же Натаниэль увидел среди них? Кто это дёргал головой, размахивая руками, точно марионетка, с разрумянившимся, бессмысленным, блестящим от пота лицом? Натаниэль отшатнулся.

Руперт Деверокс, премьер-министр…

Несмотря на всё, что произошло, несмотря на пробуждавшееся в нём отвращение ко всему, что воплощал собою этот человек, Натаниэль почувствовал, что на глаза у него наворачиваются слёзы. На миг он вновь превратился в двенадцатилетнего мальчика, подхваченного нарядной толпой в Вестминстер-Холле, впервые увидевшего Деверокса: ослепительного, обаятельного, такого, каким мечтал стать он сам…

Тело Деверокса подпрыгнуло, столкнулось с другим, и оба рухнули на пол извивающейся грудой. Натаниэлю сделалось дурно от ужаса, у него подогнулись колени.

– Живей, живей! – Наёмник мимоходом подтолкнул его в спину. – Вставай в очередь!

– Погодите! – Натаниэль попытался обернуться. – Китти…

– Она твою судьбу не разделит. Возможно, тебя это порадует.

Натаниэль устремил глаза на Китти – она на миг перехватила его взгляд, а потом его грубо потащили в сторону толпы пленников. Тело Лайма обернулось, заметило его. Натаниэль увидел где-то в глубине глаз зелёные отсветы. Из безвольно раззявленного рта послышался хриплый, резкий голос, похожий на треск ломающихся сучьев:

– Факварл! Вот он, дружок Бартимеуса! Поставить его следующим?

– Конечно, конечно, Гаспар! Этого – без очереди. Пусть идёт сразу за этой кислой рожей. Владыка Ноуда, я правильно понимаю, что вы не желаете попробовать на вкус эту даму?

Сверху донёсся громовой голос:

– Я видывал мясо получше на костях мумии фараона! Она же почти двумерная, сбоку её и не видно!

Взгляд Натаниэля был прикован к фигуре в пентакле. Тощая, как палка, с растрёпанными седыми волосами, там стояла его бывшая наставница, Джессика Уайтвелл. Она смотрела в сторону трона. Демон в теле Уизерса только что снял с неё верёвки. Её руки были сжаты в кулаки.

– Отлично! – Факварл сверился со своей книгой. – Номер двадцать восьмой. Так-так, посмотрим… Для тебя я выбрал африта Мормеля. Можешь считать себя польщённой. Это благородный дух!

Госпожа Уайтвелл не сводила глаз с фигуры на троне.

– И что вы намерены с нами сделать?

– Не вздумай обращаться к великому Ноуде! – вскричал Факварл. – Ты и тебе подобные веками держали нас в рабстве, не задумываясь о нашей судьбе. И как ты думаешь, что мы намерены сделать с вами? Эта месть назревала на протяжении пяти тысяч лет! Ни один уголок этого мира не останется свободным от нас!

Госпожа Уайтвелл презрительно рассмеялась.

– Думаю, вы чрезмерно оптимистичны. Посмотрите на себя: вы заперты в неуклюжих телах и не способны даже пройти по прямой!

– Эти неудобства временные, – сказал Факварл. – А вот тебе придётся мучиться вечно! Начинай вызов!

– Всем остальным вы предоставили выбор, – негромко произнесла Джессика Уайтвелл. – А меня вы не спрашивали.

Факварл опустил книгу. Глаза у него сузились.

– Ну, я предполагаю, что ты, как и все эти несчастные, предпочтёшь жизнь смерти, даже если управлять тобой будет другой.

– Ошибаетесь.

Госпожа Уайтвелл вскинула руки, сделала замысловатый жест и выкрикнула два слова. Жёлтая вспышка, облако серы – и у неё над головой появился её африт в облике бурого медведя, которому явно было не по себе. Уайтвелл пронзительным голосом отдала приказ, и вокруг её тела воздвигся мерцающий голубой Щит. Африт метнул Взрыв в растерявшегося Факварла: Взрыв угодил прямо в него, снёс его со стула и глубоко впечатал в стену.

Демоны в телах заговорщиков встревоженно загомонили. Наэрьян вскинула палец, и с руки Дженкинса сорвалось копьё изумрудного света, нацеленное в Уайтвелл. Щит поглотил копьё, а Уайтвелл уже повернулась и бросилась бежать к выходу. Демон Гаспар, вселившийся в тело Лайма, бросился ей на перехват. Но Натаниэль подставил ногу – демон споткнулся, потерял равновесие и растянулся на полу.

Натаниэль тоже бросился бежать. Африт в облике медведя посылал один Взрыв за другим в сторону золотого трона.

Где же Китти? Вон она! Наёмник держал её за руку. Девушка брыкалась, вырывалась, но всё напрасно.

Натаниэль устремился к ней…

Пол содрогнулся. Натаниэль споткнулся, упал – и на миг обернулся назад.

Тело в золотом кресле пришло в движение. Его окружал ореол бледного пламени. С его пальцев, потрескивая, струилась магическая энергия, глаза на потемневшем лице горели серебряными щёлками. Одна рука вытянулась вперёд. От исходившей от неё мощи – проявлявшейся в виде пяти извилистых молний, по одной из каждого пальца, – рушились статуи и с потолка сыпалась штукатурка. Управлять молниями тело явно не могло: две ушли в пол, никому не причинив вреда; одна угодила в толпу свежевызванных демонов, уничтожив несколько человеческих тел. Четвёртая же ударила в Щит Уайтвелл, разнесла его на осколки и вонзилась ей прямо в спину. Уайтвелл погибла на месте. Медведь-африт исчез. Уайтвелл ничком рухнула на каменный пол.

Пятая молния ударила в пол у самых ног наёмника. Его отшвырнуло в одну сторону, Китти Джонс – в другую.

Натаниэль вскочил на ноги.

– Китти!

Однако его голос потонул в шуме: демоны в зале разразились воем, рёвом, лаем и трубными звуками. В смятении, охваченные паникой, они гоняли свои человеческие тела куда попало, беспорядочно топоча ногами, высоко вскидывая колени, растопырив локти. Они сталкивались друг с другом, метали во все стороны Взрывы и Инферно. Среди них металось несколько волшебников, которым ещё только предстояло призвать демонов, со связанными руками, заткнутыми ртами, расширенными от ужаса глазами. Зал наполнился дымом, вспышками и мечущимися фигурами.

Среди этой суматохи Натаниэль добежал до места, где упала Китти Джонс, но её там уже не было. Натаниэль увернулся от магического импульса, пролетевшего у него над головой, и в последний раз огляделся по сторонам. Нет, Китти исчезла.

Более не колеблясь, он прошмыгнул между двумя дрыгающимися демонами и устремился к двустворчатым дверям. Выбегая из зала Статуй, он услышал голос Факварла, перекрывший весь этот гвалт:

– Успокойтесь, друзья! Успокойтесь! Опасность миновала! Надо вернуться к вызываниям! Успокойтесь…

У Натаниэля ушло не больше минуты на то, чтобы промчаться по коридорам и очутиться у лестницы, ведущей в подвалы Уайтхолла. Забыв о всякой осторожности, он перемахнул через ограждение и понёсся вниз, прыгая через две ступеньки. Глубже, глубже… Воздух становился все холоднее, доносящиеся сверху звуки делались глуше, и вот уже Натаниэль не слышал ничего, кроме собственного хриплого дыхания.

Миновав третий пролёт, он очутился у входа в хранилище. Всего два дня – или три дня? – тому назад он спускался сюда как министр информации, сопровождаемый надменным клерком. Казалось, что это было в другой жизни. Теперь за столом клерка никого не было. Судя по всему, его хозяин сбежал без оглядки: бумаги были разбросаны, ручка валялась на полу.

В противоположном конце комнаты начинался коридор, ведущий под землю. Линия, выложенная красной плиткой, отмечала начало зоны безопасности. Натаниэль приблизился к ней и уже занёс было ногу, чтобы переступить черту, – но спохватился, выругался, остановился как вкопанный и принялся шарить по карманам. Осторожней! Он едва не привёл ловушку в действие. Дальше этой линии никаких магических объектов проносить не разрешается! Натаниэль выложил на стол гадательное зеркало, пригладил волосы и переступил черту.

Если бы только ещё удалось так же легко обмануть Моровое Заклятие, стерегущее посох! Он понятия не имеет, как…

И тут сзади донёсся шорох и скрежет металла.

Натаниэль замер, оглянулся… У подножия лестницы стоял наёмник. И в руке у него блестел кривой кинжал.

Китти 27

Китти захлопнула дверь.

Галдёж из зала Статуй эхом отдавался у неё в ушах, шум был слышен даже через коридор и толстую деревянную дверь. Девушка ненадолго застыла, прижавшись ухом к двери. Больше всего она боялась, что за ней погонится тот страшный бородатый человек. Что-то в нём пугало её даже сильнее, чем все орды демонов.

Китти прислушалась… Снаружи, в коридоре, вроде бы всё было тихо.

Из замочной скважины торчал массивный ключ. Китти не без труда повернула его в замке, прекрасно сознавая, насколько относительна безопасность, которую это сулит. Потом обернулась и осмотрела комнату.

Комната была точно такой, какой девушка запомнила её по своей предыдущей неудачной попытке бегства: чей-то кабинет, довольно скудно обставленный. Вдоль одной стены стоял книжный шкаф, напротив – стол, заваленный горами бумаг. И главное, в ближнем углу – два круга, два пентакля, потёртые и потускневшие от многолетней службы.

А Китти и нужен-то был всего один.

Пентакль был самый простой, из тех, какие сама Китти неоднократно чертила вместе с мистером Баттоном: стандартная пятиконечная звезда, двойной круг, обычные латинские запирающие наговоры. Он был начерчен краской на возвышении и, в силу размеров комнаты, не особенно велик. В этой же комнате, как быстро убедилась Китти, хранилось всё необходимое в магическом ремесле: в ящиках стола нашлись и мелки, и ручки, и бумага, и огарки свечей, и зажигалки, и банки с различными зельями. Китти из всего этого нужны были только зелья. Она спокойно и деловито достала банки и расставила на полу за пределами круга.

Где-то поблизости раздался громкий взрыв. Китти нервно вздрогнула, сердце в груди подпрыгнуло. Она оглянулась на дверь…

«Сосредоточься!» Так, что ещё надо сделать?

Мэндрейк – нет, Натаниэль! – изложил инструкции из «Апокрифов» предельно сжато и весьма неудобоваримо, но Китти давно привыкла к такому, общаясь с мистером Баттоном. Память у неё была достаточно цепкая.

Значит, так. Обычный пентакль. Свечей не потребуется. Да, это очень удачно.

Но нужно защитить собственное тело – а для этого понадобятся зелья и железо. Она опорожнила склянки с розмарином, зверобоем и веточками рябины, смешала все вместе и разложила получившуюся смесь на несколько кучек, которые разместила через равные промежутки внутри пентакля. А вот с железом будет сложнее… Тщетно она оглядывала комнату. Может быть, придётся обойтись без железа…

Ключ! Железный он или нет? Китти понятия не имела. Что ж, если он железный, возможно, он её защитит. А если нет, вреда не будет. Девушка вынула его из замочной скважины.

Что ещё? Да! Натаниэль что-то говорил о том, что нужно разрушить границу круга – это будет символическое действие, которое поможет волшебнику вернуться в собственное тело. Хорошо, это сделать несложно. Девушка наклонилась и бородкой ключа процарапала разрыв в нарисованном круге. Для обычных вызовов он теперь не годился. Но Китти задумала другое.

Она выпрямилась. Ну, все. Больше никакой подготовки не требуется.

Разве что… Устроиться поудобнее. На стуле, стоявшем у стола, лежала подушечка, старая, потрёпанная и засаленная. Китти взяла её, чтобы положить себе под голову.

На стене за столом висело небольшое зеркальце; проходя мимо, девушка бросила взгляд на своё отражение. И только тут она остановилась.

Китти давно уже не видела своего лица, она и припомнить не могла, когда в последний раз смотрелась в зеркало. Вот она какая: густые тёмные волосы, тёмные глаза (и тёмные мешки под глазами), насмешливо сложенные губы, восхитительный фиолетовый синяк над глазом. Да, несомненно, вид у неё довольно потасканный. Но тем не менее она всё ещё молода, все ещё здорова.

А что будет, если ей удастся то, что она задумала? Со всеми волшебниками, кто пытался пойти по стопам Птолемея, происходили ужасные вещи. Что именно – мистер Баттон не уточнил, но намекал на что-то вроде безумия и уродства. Да и сам Птолемей, кажется, недолго прожил после того, как создал свои Врата. А Бартимеус говорил, что его лицо…

Китти выругалась и отвернулась от зеркала. На самом деле, какому бы риску она ни подвергалась, всё это пустяки по сравнению с тем, что творится в зале. Она приняла решение, и дело с концом. Больше она всё равно ничего сделать не сможет. Не хватало ещё разнюниться. Так что…

Так что ей ничего не оставалось, как пойти и лечь внутри пентакля.

Пол был твёрдый, но под головой была удобная подушка. Пахло травами. Китти взяла ключ и зажала его в кулаке. Глубоко вздохнула…

Тут ей в голову пришла ещё одна мысль. Китти приподнялась, окинула взглядом своё тело и обнаружила неприятный факт. Она была слишком длинной для этого круга, и её ноги вылезли за внутреннюю линию. Может, это и не важно, а может, и важно. Китти повернулась на бок, подтянула колени к груди и свернулась клубочком, как будто в постели. Быстро огляделась… Отлично, теперь все чисто и аккуратно. Она готова.

Но к чему готова-то? Её внезапно охватили сомнения. Это всего лишь ещё одна из её фантазий, дурацких идей, которые высмеял Бартимеус. Это просто верх самомнения: решить, будто ей удастся то, что не удавалось ещё никому за две с лишним тысячи лет. Чем она думает? Она ведь не волшебница!

Но, может, это как раз плюс. Бартимеус подбивал её на то, чтобы попытаться это сделать, – она точно знала, что он намекал именно на это. Последнее, что он сказал перед уходом, перекликалось с тем, что он рассказывал о Птолемее. «Между нами действительно существует связь… но пока что она имеет границы». «Пока что»! Что это, если не скрытое приглашение – ей, и только ей одной? Птолемей не ведал границ: он отправился в Иное Место, отвергнув все общепринятые магические предрассудки, перевернув с ног на голову все принципы магии. И для того чтобы сделать то же, что и он, не требуется ничего, кроме самых основополагающих сведений о вызывании духов: инструкции в «Апокрифах» просты и недвусмысленны. Самое главное – воззвать в конце к нужному демону. Китти всё это было по силам. Оставался один вопрос: сработает ли?

Что ж, есть только один способ это выяснить.

Девушка закрыла глаза и попыталась расслабить мышцы. В комнате было очень тихо – сквозь дверь не доносилось ни звука. Пора читать заклинание? Нет, что-то ещё не так… В чём же дело? Мгновение спустя Китти осознала, что она так сильно стиснула кулак с ключом, что бородка ключа режет ей кожу. Это было воплощение её страха. Девушка ненадолго сосредоточилась, заставив кулак разжаться… Теперь она держала ключ на полураскрытой ладони. Так лучше…

В голову лезли полузабытые отрывки, то, что разные мудрецы былых времён писали об Ином Месте: «царство хаоса», «водоворот бесконечных мерзостей», «выгребная яма безумия»… Да, многообещающие описания. И лаконичный вывод мистера Баттона: «Это означает рисковать одновременно и телом, и душой». О господи, что же с ней будет? Может, она растает или сгорит? А вдруг она увидит… Ну, что бы она ни увидела, вряд ли это будет хуже и страшнее, чем Ноуда с его изуродованными присными, демонами, облачёнными в человеческую плоть. И ведь никто из мудрецов, на которых ссылался мистер Баттон, не бывал в Ином Месте! Это все просто домыслы. А потом, Птолемей ведь вернулся оттуда живым!

Китти мысленно повторила текст изменённого заклятия вызова, потом – поскольку дальнейшее промедление привело бы только к новым страхам, – произнесла его вслух. Насколько она могла судить, всё было правильно: она использовала своё имя вместо имени демона и заменила все глаголы. В конце она трижды произнесла имя Бартимеуса.

Ну, все!

Она по-прежнему лежала в тихой комнате.

Шли секунды. Китти сдерживала нарастающее разочарование. Терпение, терпение! При обычных заклинаниях и то требуется время, чтобы слова дошли до Иного Места. Девушка вслушивалась, сама не зная, что она рассчитывает услышать. Глаза у неё были закрыты. Она не видела ничего, кроме тьмы и плавающих перед глазами цветных пятен, порождённых её собственным мозгом.

И по-прежнему ничего не происходило. Видимо, не сработало. Надежды Китти угасли, она почувствовала себя опустошённой, ей стало немного грустно. Она подумала было, не стоит ли встать, но в комнате было тепло, ей было уютно лежать на подушке, и после всех сегодняшних треволнений хотелось немного отдохнуть. Мысли текли своим чередом: Китти подумала о родителях, о том, что они сейчас делают, как отразятся на них нынешние события; как воспримет новости Якоб, который сейчас далеко, в Европе; остался ли Натаниэль цел после вспышки в зале. Она поймала себя на том, что от души надеется, что он жив.

Издалека до неё долетел звук: отчётливый звон колокола. Наверное, это демоны – а может, выжившие пытаются предупредить тех, кто в городе…

Натаниэль спас её от кинжала наёмника. Ей нравилось спорить с ним, вынуждать увидеть то, что есть на самом деле, развеивать его заблуждения. Прежде всего – относительно Бартимеуса. И Натаниэль принял это на удивление хорошо. А что касается Бартимеуса… Китти вспомнила, каким она увидела его в последний раз: несчастная, бесформенная кучка слизи, измученная пребыванием в мире. Правильно ли она делает, что преследует его? Джинну ведь тоже нужен покой, как и любому другому…

А колокол все звонил. Странный звук, если подумать: высокий и чистый, как будто стеклянный, а не низкий и гулкий, как у большинства городских колоколов. И к тому же это были не ритмичные удары, а один отчётливый, непрерывный звук, который всё время оставался на границе слышимости, так, что Китти пыталась – и не могла расслышать его как следует. Сперва он затухал, затем сделался громче – но, хотя этот звук и был манящим, распознать его природу никак не получалось. Он терялся где-то в пульсации крови, в собственном ровном дыхании, в тихом шуршании одежды на вздымающейся груди. Китти снова напряглась, пытаясь расслышать этот звук – ей стало вдруг интересно. Звон, казалось, доносился откуда-то сверху, из дальнего далека. Девушка прислушивалась изо всех сил, стремясь приблизиться к источнику звука. Она постаралась отрешиться от всех иных шумов. И её усилия увенчались успехом: звон становился все отчётливее, сперва мало-помалу, а потом он внезапно приблизился и зазвучал где-то рядом. Китти осталась наедине с этим звоном. Он звучал непрерывно, как будто это звенел драгоценный сосуд, который вот-вот лопнет. Китти чувствовала его совсем близко.

А может, он и виден тоже? Китти открыла глаза.

И увидела много вещей сразу. Замысловатую решётку каменной кладки со всех сторон вокруг себя, маленькие стены и перекрытия, уходящие вдаль во всех трёх измерениях, разделяющиеся, соединяющиеся, выгибающиеся, обрывающиеся. Среди всего этого виднелись лестницы, окна, распахнутые двери. Китти стремительно неслась сквозь них, они были одновременно совсем близко и почему-то очень далеко. Посмотрев вниз, она увидела вдали свернувшееся клубочком тело девушки – оно напомнило ей спящую кошку. В каменной решётке застыли и другие фигурки, похожие на кукол: группки людей, сбившихся в кучки, многие из них лежали ничком, точно спящие или мёртвые. Среди них стояли странные размытые фигуры с неясными очертаниями – не люди и не совсем нелюди. Китти не могла определить их природу – каждая из них как будто замкнулась сама в себе. Ниже всего, в каком-то дальнем коридоре, Китти увидела юношу, застывшего на бегу, оглядывающегося через плечо, а вот другая фигурка, позади него, двигалась – человек с кинжалом медленно перебирал ногами в больших сапогах. И вокруг обоих мельтешили ещё какие-то фигурки, далёкие и неотчётливые.

Китти всё это показалось довольно занятным, но по-настоящему стремилась она в другом направлении. Звенящий звук теперь сделался отчётливее прежнего, он был где-то совсем-совсем рядом. Девушка сосредоточилась ещё сильнее, и очаровательная узорчатая решёточка из камней и фигурок исказилась и расплылась, как будто растянутая во все четыре стороны, – что Китти несколько удивило. Вот только что решётка была видна вполне отчётливо и вдруг превратилась в размытые полосы, а потом и полосы исчезли.

Китти ощутила со всех сторон стремительное движение. Это не было физическое ощущение – своего тела она вообще не чувствовала, – оно было скорее умозрительным. Она смутно осознала, что повсюду вокруг неё – четыре барьера: они нависали сверху, уходили вниз, тянулись в бесконечность со всех четырёх сторон. Один был тёмен и плотен, он грозил раздавить её своей непомерной тяжестью; другой состоял из бурлящей жидкости, которая стремилась унести Китти прочь. Третий барьер подхватил её с незримой яростью урагана, четвёртый же вставал безжалостной стеной неугасимого пламени. И все четыре коснулись её лишь на миг, а потом остались позади. Они нехотя отпустили девушку, и Китти прорвалась сквозь Врата на ту сторону.

28

Хорошо ещё, что Китти воспринимала все последующее с отстраненностью наблюдателя, а не как беспомощная жертва – в противном случае она бы тут же сошла с ума. А так недостаток физических ощущений делал всё, что творилось вокруг, похожим на сон. И любопытство взяло верх над всеми прочими чувствами Китти.

Она очутилась в… собственно, сказать, что она очутилась где-то, было бы довольно трудно – вернее будет сказать, что она ощутила себя частью бесконечного движения, не имеющего ни начала, ни конца, движения, в котором не было ничего определённого и устойчивого. Это был бескрайний океан света, цвета и структур, непрестанно формирующихся, мчащихся и вновь растворяющихся, хотя вещество, из которого все состояло, не было ни плотным и упругим, как жидкость, ни неощутимым и невидимым, как газ, – скорее уж, это была смесь того и другого, где беспрерывно сливались и разлетались бесформенные клочья сущности.

Здесь невозможно было определить ни масштабов, ни направления, и времени здесь тоже не было: поскольку ничто не пребывало неизменным и ни одна из форм не повторялась дважды, само понятие времени казалось пустым и бессмысленным. Для Китти все это особого значения не имело, и только когда она попыталась найти здесь себя самое, как-то определиться со своим положением по отношению ко всему остальному, ей начало становиться не по себе. Она не была привязана к чему-то определённому, не имела ничего конкретного, что могла бы назвать своим; более того, часто ей казалось, что она находится в нескольких местах сразу и наблюдает клубящиеся потоки сразу с нескольких точек зрения. Это изрядно сбивало с толку.

Она пыталась сосредоточиться на одном из цветных пятен и следовать за ним, но обнаружила, что это не проще, чем наблюдать за движением одного-единственного листочка на далёком дереве, раскачиваемом ветром. Стоило какому-нибудь пятну сформироваться, как оно тут же распадалось, таяло, сливалось с другими, начисто отметая ответственность быть самим собой. Через некоторое время у Китти началось головокружение от попыток за ними уследить.

Что ещё хуже – она начала замечать кое-что ещё, что периодически возникало и исчезало посреди общего круговорота: случайные образы, настолько мимолётные, что она никак не могла их уловить, – словно фотографии, высвечиваемые мигающей лампочкой. Китти пыталась понять, что они такое, однако все двигалось слишком быстро. Это раздражало и сбивало с толку. Китти чувствовала, что они должны что-то для неё значить.

Через неопределимый промежуток времени Китти вспомнила, что явилась сюда по делу, но по какому делу – она вспомнить никак не могла. Ей вовсе не хотелось делать что-нибудь конкретное – главное, к чему она стремилась, это оставаться такой, как она есть, двигаясь среди мечущихся огней… И тем не менее что-то в этой непрерывно меняющейся среде её раздражало и заставляло держаться особняком. Ей хотелось навести хотя бы минимальный порядок, создать что-то надёжное, постоянное. Вот только как это сделать, когда даже она сама не имела постоянного облика?

Китти нерешительно заставила себя направиться в сторону одного оранжево-бордового пятна, вращающегося на неизвестном расстоянии от неё. К её изумлению, она действительно начала перемещаться, но сразу в нескольких направлениях. Когда её зрение стабилизировалось, оказалось, что цветное пятно ничуть не приблизилось. Она повторяла попытку ещё несколько раз, все с тем же результатом: она кружила наугад, и предсказать, где она окажется, было невозможно.

Тут Китти впервые ощутила слабую тревогу. Она заметила среди вихрей света несколько пятен кипящей тьмы, то свёртывающихся, то развёртывающихся. Они пробудили отзвуки старых, связанных с Землёй страхов – страха пустоты и одиночества, страха остаться одной посреди бесконечности.

«Так дело не пойдёт, – подумала Китти. – Мне нужно тело».

С нарастающим беспокойством она наблюдала неудержимый поток, несущийся мимо и вокруг неё, образы, вспыхивающие вблизи и поодаль, световые разряды и бессмысленные цветные полосы. Её внимание привлекла одна весело пляшущая сине-зелёная завитушка.

«Стой смирно!» – яростно подумала Китти.

Показалось ли ей, или кусочек плывущей завитушки действительно отклонился от своего пути и на миг замедлил движение? Движение было столь стремительным, что ни в чём нельзя было быть уверенной.

Китти приметила второй случайный обрывок и принудила его остановиться и слушаться её. Результат последовал незамедлительно и выглядел приемлемо: изрядный кусок вещества сложился в нечто напоминающее свёрнутый побег молодого папоротника, бесцветный и стеклянистый. Стоило Китти ослабить внимание, завитушка развернулась и снова исчезла в общем круговороте.

Китти попробовала снова, на этот раз заставив кусок вещества сложиться в более плотный, компактный предмет. И снова у неё получилось: хорошенько сосредоточившись, она смогла придать стеклянистому сгустку форму неровного кирпичика. И снова, стоило ей отвлечься, кирпичик растворился и исчез.

Эта податливость окружающего её вещества напомнила Китти что-то, что она уже видела раньше. Но что? Её разум не без труда поймал воспоминание – о джинне Бартимеусе с его бесконечными превращениями. Являясь на Землю, он вынужден был принимать какой-нибудь облик, но его предпочтения всегда были изменчивы. Быть может, теперь, когда Китти очутилась на его месте, ей стоит попробовать сделать то же самое?

Она могла бы создать себе облик… И теперь, когда её осенила эта идея, вместе с нею Китти осознала и то, зачем она сюда явилась. Да-да, она пришла, чтобы отыскать Бартимеуса.

Тревога Китти улеглась, на смену ей пришло стремление непременно добиться своего. И девушка тут же взялась за работу и принялась создавать себе тело.

Увы, это проще было придумать, чем сделать. Ей не составило труда усилием воли превратить кусок текучей энергии в нечто, отдалённо напоминающее человеческое тело. У него была голова-луковица, торс-обрубок и четыре конечности разной длины. Всё это было тусклое и полупрозрачное, так что в его поверхностях отражались проносящиеся мимо цветные пятна и вспышки. Но когда Китти попыталась превратить эту заготовку во что-то поприличнее и поаккуратнее, то обнаружила, что не в силах сосредоточиться на всём теле в целом. Пока она выравнивала и формировала ноги, голова обмякла, как тающее масло; когда Китти поспешила восстановить голову и сделать ей схематичное лицо, нижняя часть потекла и съёжилась. Так оно и шло, пока в результате ряда торопливых попыток улучшить фигурку та не испортилась окончательно и не превратилась в какую-то грушу с булавочной головой и огромными ягодицами. Китти с досадой оглядела её.

К тому же оказалось, что этим телом чрезвычайно трудно управлять. Китти удавалось перемещать его вперёд и назад – оно болталось в бушующем вокруг вихре энергии, точно птица, попавшая в бурю, – но оказалось, что двигать по отдельности его конечностями Китти не в силах. И пока она пыталась это сделать, вещество, из которого состояло тело, стекало с него, точно нитка с катушки. Через некоторое время Китти с отвращением бросила это занятие и предоставила фигурке окончательно раствориться и исчезнуть.

Невзирая на эту неудачу, Китти в целом осталась довольна своей идеей и тут же снова взялась за работу. Она попыталась создать целый ряд других суррогатных тел, проверяя каждое на то, насколько легко им управлять. Первое из них, фигура, состоящая из палочек, – вроде тех человечков, каких рисуют дети, – содержало меньше вещества, чем предыдущее. Китти смогла помешать ему размотаться, но обнаружила, что бешеные силы, бушующие вокруг, сминают его, точно долгоножку. Второе, извилистая колбаса со щупальцем в передней части, оказалось более надёжным, но не устроило Китти с эстетической точки зрения. Третье, простой шар из клубящейся материи, оказалось куда прочнее и проще в управлении, и в этом облике Китти удалось продвинуться на значительное расстояние, спокойно плывя в потоке хаоса.

«Главное – отсутствие конечностей, – думала Китти. – Сфера – идеальная форма. Она навязывает порядок».

Этот облик и впрямь влиял на окружающую среду, потому что вскоре Китти начала замечать небольшие изменения в том веществе, сквозь которое проплывал её шарик. До сих пор цветные завитушки, мерцающие огоньки, возникающие образы были совершенно нейтральны и никак с нею не взаимодействовали. Просто плавали где хотели. Но теперь – возможно, благодаря решимости, с которой Китти управляла шаром, – они как будто заметили её присутствие. Китти чувствовала это по движению полос и спиралей – оно внезапно сделалось более определённым, целенаправленным. Волокна цвета начали слегка менять направление: стремительно подлетали к шару, потом отшатывались прочь, словно в сомнении. Это повторялось снова и снова, спирали и вспышки становились всё больше и многочисленнее. Казалось, они просто любопытствовали, но любопытство это было зловещее, схожее с вниманием акул, собирающихся вокруг пловца, и Китти оно не понравилось. Она замедлила движение своего шара и осторожным волевым усилием – она уже чувствовала себя увереннее – рассредоточилась в клубящейся материи. Оставив неизменный шар у себя в центре, она принялась продвигаться вперёд, отпихивая ближайшие, самые нахальные завитушки. Те стали таять и рассеялись.

Однако улучшение, которого она добилась таким образом, оказалось временным. Не успела Китти похвалить себя за силу воли, как вдруг из основной массы, точно ложноножка амёбы, выдвинулся прозрачный отросток, вонзился в её шар и оторвал кусок. И пока Китти пыталась исправить повреждение, с другой стороны выстрелил ещё один отросток и вырвал ещё кусок шара. Китти принялась яростно отпихивать эти отростки. Основная масса вокруг неё дрожала и пульсировала. Повсюду вспыхивали скопления огней. Китти впервые стало по-настоящему страшно.

«Бартимеус! – подумала она. – Где же ты?»

Вещество как будто откликнулось на это имя: вокруг внезапно вспыхнуло и угасло множество неподвижных образов, куда более отчётливых и долговечных, чем раньше. Пара образов просуществовала достаточно долго, чтобы Китти смогла разглядеть детали: фигуры, лица, клочки неба, один раз – какое-то здание, крышу с колоннами. Фигуры были человеческие, но носили непривычные одежды. Мимолётные картины напомнили Китти давно забытые воспоминания, сами собой всплывающие в памяти. Но это были не её воспоминания.

Словно бы в ответ на эту мысль, внезапная вспышка активности в клубящемся хаосе довольно далеко от Китти завершилась появлением образа, который просуществовал долго. Образ был покрыт трещинами, как будто его снимали разбитым объективом, однако же то, что он изображал, было видно вполне отчётливо: родители Китти, которые стояли, держась за руки. На глазах у Китти мать подняла руку и поманила её.

«Китти! Вернись к нам!»

«Убирайтесь!..» Этот образ вызвал у Китти смятение и страх. Это иллюзия, – конечно же, иллюзия, – но от этого она не становилась более приятной. Её сосредоточенность поколебалась; она отчасти утратила контроль над своим шаром и островком относительного порядка. Шар скособочился и усох, со всех сторон к нему потянулись отростки вещества.

«Китти, мы тебя любим!»

«Идите к чёрту!» Она снова разогнала отростки. Образ мамы и папы мигнул и исчез. Китти с мрачной решимостью вернула своему шару его прежний облик. Она всё сильнее нуждалась в нём, чтобы сохранять хоть какое-то подобие контроля, хоть какое-то ощущение того, что она – это она. Теперь она больше всего боялась снова остаться без него.

Перед нею снова начали вспыхивать картинки, самые разные. Большинство из них исчезало слишком быстро, чтобы Китти успела в них всмотреться. Некоторые, хотя она их и не разглядела, явно должны были быть ей знакомы: от них оставалось смутное ощущение возбуждения и утраты. Россыпь огней… и ещё одна картинка, очень далеко. Старик, опирающийся на палочку. А у него за спиной – надвигающаяся тьма.

«Китти, помоги! Оно гонится за мной!»

«Мистер Пеннифезер…»

«Не бросай меня!» Фигурка оглянулась через плечо, вскрикнула от ужаса… Видение исчезло. И почти тут же появилось другое: женщина, бегущая между колонн, за которой гонится что-то тёмное и проворное. Белая вспышка среди теней. Китти сконцентрировала свою энергию на шаре. Не обращать внимания… Это всего лишь призраки, пустые видения. Они ничего не значат.

«Бартимеус!» – снова мысленно позвала она, на этот раз умоляюще. И снова это имя заставило плавающие вокруг огоньки и цветные протуберанцы активизироваться. Вблизи неё отчётливо, как наяву, появился грустно улыбающийся Якоб Гирнек.

«Ты всегда пыталась быть чересчур независимой, Китти. Почему бы тебе просто не сдаться? Останься здесь, среди нас. Лучше тебе не возвращаться обратно на Землю. Если вернёшься, тебе там не понравится».

«Почему?» – помимо своей воли спросила она.

«Бедное дитя! Сама увидишь. Ты не такая, какой была».

Рядом с ним появился ещё один образ: высокий темнокожий человек, стоящий на травянистом холме. Лицо у него было суровое.

«Зачем ты явилась досаждать нам?»

Женщина в высоком белом головном уборе, набирающая воду в колодце.

«Дура ты, что сунулась сюда. Тебе тут не рады».

«Я пришла за помощью».

«Никакой помощи ты не получишь!» Образ женщины нахмурился и исчез.

Темнокожий человек повернулся и принялся спускаться с холма.

«Зачем ты досаждаешь нам? – спросил он ещё раз, оглянувшись через плечо. – Ты ранишь нас своим присутствием!»

Вспышка света – и он тоже исчез. Якоб Гирнек с горечью улыбнулся.

«Сдайся, волшебница. Забудь себя. Тебе всё равно не вернуться домой».

«Я не волшебница!»

«Это верно. Ты теперь ничто». Его опутала дюжина щупалец, он затрещал и рассыпался на множество крутящихся осколков, которые поплыли прочь.

«Ничто…» Китти взглянула на свой шарик – пока она отвлеклась, шарик таял, как снег. С того, что осталось от его поверхности, отслаивались мелкие хлопья, словно подхваченные ветром, они вспархивали и уносились прочь, чтобы присоединиться к бесконечному вихрю вокруг. Да, конечно, это правда: она и в самом деле ничто: существо, лишённое материи, ни к чему не привязанное. Незачем притворяться, что это не так.

И в другом они тоже правы: она не знает, как вернуться домой.

Воля её угасла. Она позволила шарику рассеяться – он завертелся волчком, утекая в никуда. Китти начала терять сознание…

В её поле зрения, где-то бесконечно далеко, всплыл ещё один образ.

«Привет, Китти!»

«Катись к чёрту».

«А мне казалось, ты меня искала…»

Натаниэль 29

Добрых полминуты Натаниэль с наёмником молча наблюдали друг за другом через комнату. Оба не шевелились. Кинжал в руке наёмника застыл; свободная рука зависла около пояса. Натаниэль следил за ним пристально, но надежды у него не было. Он уже видел, как стремительны эти руки. А он был совершенно беззащитен. Во все прошлые разы, когда они встречались с этим наёмником, при Натаниэле был Бартимеус.

Наёмник нарушил молчание первым.

– Я пришёл, чтобы отвести тебя обратно, – сказал он. – Демону ты нужен живым.

Натаниэль ничего не ответил и не двинулся с места. Он лихорадочно пытался придумать, что делать, но голова совершенно не варила от страха – мысли двигались с трудом, будто замороженные.

– Насколько я понял, несколько человек, предназначенных в носители, погибло, – продолжал наёмник. – Ноуда стремится сохранить как можно больше крепких молодых тел. Ну что, идёшь? Или предпочитаешь погибнуть более почётной смертью? Я могу это устроить.

– Нам не… – Натаниэль осип; язык словно распух и с трудом ворочался во рту. – Нам вовсе не обязательно драться…

Раскатистый хохот.

– Драться? Для того чтобы драться, силы должны быть хотя бы сопоставимыми.

– В моём распоряжении остался ещё один раб! – соврал Натаниэль. – Решай быстрее, пока он не нанёс удар. Мы все ещё можем объединиться против общеговрага. Это и в твоих интересах тоже, ты не можешь этого не понимать. Я хорошо заплачу тебе из государственной казны. Я дам тебе золота без счёта! Я могу сделать тебя знатным, дать тебе земли, собственные владения – все, чего пожелает твоя чёрная душа. Только встань на мою сторону. Здесь, в этих подземельях, есть оружие, которым мы сможем воспользоваться…

Наёмник в ответ сплюнул на пол.

– Не нужны мне ни земли, ни титулы! Наша секта запрещает подобные безделушки. Золото – да! Но золотом меня и демоны оделят, если я буду им служить. И… помалкивай! Знаю я все твои доводы! Подумаешь, Ноуда разрушит весь Лондон – да хоть бы и всю Европу, если уж на то пошло! Да пусть он весь мир спалит, мне плевать! Не верю я ни в империи, ни в министров, ни в королей. Пусть воцарится хаос! Мне это будет только на руку. Так что ты решил? Предпочтёшь умереть на месте?

Глаза Натаниэля сузились.

– Моё решение – у тебя за спиной. Вон, крадётся на цыпочках. Убей его, Белазаэль! Рази!

И с этими словами он указал в сторону лестницы. Наёмник, пригнувшись, резко крутанулся на месте, готовый отразить нападение, – но на лестнице никого не было. Он выругался, повернулся обратно, успев выхватить серебряный диск, – и увидел, что Натаниэль уже поворачивается, чтобы кинуться по коридору в сторону хранилища. Бородач взмахнул рукой, диск взмыл в воздух…

Натаниэль попытался прыгнуть, ещё не развернувшись как следует. Разумеется, он потерял равновесие, споткнулся о край каменной плиты и упал…

Серебряный диск мелькнул в воздухе, ударился о стену над головой Натаниэля, отлетел к противоположной стене коридора и со звоном упал на пол.

Натаниэль приземлился на четвереньки. Судорожно вскочив на ноги, он подхватил серебряный диск и помчался вперёд. На бегу он оглянулся.

Позади наёмник шагал по комнате, направляясь к коридору. Он тяжело, раздражённо хмурился. Шагал он не спеша; вокруг его сапог парили мигающие огоньки и полосы. Его первый шаг был втрое шире, чем шаг обычного человека; на втором шаге он оказался прямо за спиной Натаниэля и занёс кинжал. Натаниэль вскрикнул, метнулся в сторону…

Из каменной кладки стены бесшумно, как дым, выползла серая тень. Длинное щупальце обвилось вокруг пояса наёмника, цепкая рука ухватила его за глотку. Человек вскрикнул, голова у него дёрнулась назад. Он взмахнул кинжалом, рубанул.

Тень застонала, но не отпустила его, наоборот, только крепче стиснула. Из тени появилось тошнотворное голубое свечение, которое окутало наёмника. Он закашлялся и сплюнул. Из стен и пола попёрли другие тени, обвились вокруг сапог и брюк, уцепились за развевающийся плащ. Наёмник рубил кинжалом направо и налево. Он топнул ногой – семимильные сапоги взмыли в воздух. За один шаг он оказался далеко впереди, у развилки коридора. Однако голубое свечение по-прежнему окутывало его голову, тени висели на нём, как пиявки, и из камней лезли все новые и новые.

Натаниэль привалился к стене, чтобы прийти в себя. Ну да, конечно, дело в сапогах: как только наёмник очутился в коридоре, их аура привела ловушку в действие. Тени немедленно набросились на их обладателя. Беда в том, что это была магическая атака, а Натаниэль на собственном горьком опыте убедился, что наёмник обладает просто колоссальной устойчивостью к магии.

Однако же вмешательство теней позволило Натаниэлю выиграть время. Подземелье с хранилищем было где-то впереди. Чтобы туда добраться, надо было пройти мимо корчащегося наёмника, который боролся с тенями. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Осторожно сжимая серебряный диск (края у него были очень острые), Натаниэль принялся с опаской пробираться по коридору, мимо многочисленных дверей и поворотов, все ближе к развилке.

К этому времени на его врага навалилось столько теней, что Натаниэль с трудом различал его.

Наёмник почти скрылся под грудой шевелящихся химер. Под этим грузом он повалился на колени. Временами из-под удушающего голубого свечения показывалось его побагровевшее лицо. Наёмник, казалось, был полузадушен, но его кинжал по-прежнему сверкал вокруг него. И пол был усеян скрученными кусками тающей сущности, похожими на стружки.

«Кинжал тоже серебряный, – подумал Натаниэль. – Они ничего не могут с ним поделать. Рано или поздно он окажется на свободе».

Эта неприятная мысль подстегнула его. Натаниэль добежал до развилки и снова оглянулся на наёмника. Так, держа диск наготове, прижавшись спиной к стене и не сводя глаз с драки в коридоре, он и миновал развилку. У него на глазах одна из теней рухнула на пол, разрубленная пополам одним ударом. Натаниэль не стал больше задерживаться: времени было в обрез.

Он помчался по коридору, ведущему глубоко под землю. В его конце виднелась стальная дверь с зарешечённым окошечком – вход в хранилище.

Добежав до неё, Натаниэль остановился и оглянулся назад, туда, откуда пришёл. Оттуда слышалась возня, пыхтение, нечеловеческие стоны. «Забудь пока про наёмника!» И что же теперь делать?

Он осмотрел дверь. Довольно обычная дверь – решётчатое окошечко, простая ручка, никаких особых знаков или отметин. Может ли в ней скрываться западня? Вполне возможно; но, с другой стороны, клерк об этом не упоминал. Натаниэль знал, что лежащие за дверью сокровища охраняет Моровое Заклятие, но как оно приводится в действие? Быть может, достаточно отворить дверь…

Натаниэль застыл, не решаясь взяться за ручку. Открывать или нет?

Он оглянулся через плечо. Все это без толку, посох добыть надо. Иначе ему конец. Натаниэль взялся за ручку, повернул, потянул…

Ничего не произошло. Дверь осталась закрытой.

Натаниэль выругался и отпустил ручку. Всё-таки заперто… Он лихорадочно соображал. Замочной скважины нигде видно не было. Какой-то магический наговор? Если да, нужного заклинания ему никогда не найти.

Тут ему в голову пришла дурацкая мысль. Он снова повернул ручку и на этот раз толкнул.

Ага. Дверь распахнулась. Натаниэль выпустил ручку и затаил дыхание…

Нет, никакое Моровое Заклятие ему навстречу не вырвалось. Автоматически вспыхнул свет – вероятно, в потолке хранилища был заточен какой-нибудь пленный бес. Всё осталось точно таким же, как он видел два дня назад: мраморное возвышение в центре, заваленное грудой сокровищ; пустое в остальном помещение; вокруг возвышения – широкая полоса оливково-зелёных плиток, подходящая почти к самой двери.

Натаниэль потёр подбородок. По всей вероятности, стоит ему наступить на эти зелёные плитки, тут-то Моровое Заклятие на него и обрушится и тогда он в несколько секунд умрёт страшной смертью. Неприятная мысль. Но как же его обойти? Полоса плиток слишком широкая, её не перескочишь; перебраться поверху тоже не выйдет, летать он пока не умеет…

Натаниэля охватила нерешительность. Вернуться ни с чем он не мог: положение слишком отчаянное, и Китти на него рассчитывает. Но войти в хранилище – это верная смерть. А ему даже защититься нечем: у него при себе ни Щита, ни Наговора…

И тут его взгляд упал на предмет, лежащий в центре этого возвышения. Нефрит в изящной оправе чеканного золота. Он висел на цепочке на деревянной стойке. Амулет Самарканда… Натаниэль прекрасно знал его свойства. Он видел, как этот амулет отразил силу демона Рамутры – а уж с каким-то там Моровым Заклятием он и подавно справится. Что, если добежать до него со всех ног, и?..

Натаниэль закусил губу. Нет, до возвышения чересчур далеко. Он ни за что не успеет добраться до амулета прежде, чем…

Это был не звук – в коридоре было совершенно тихо. Но интуиция, внезапное острое предчувствие, от которого по спине побежали мурашки, заставило его оглянуться. И от того, что Натаниэль увидел в коридоре, у него подкосились ноги и душа ушла в пятки.

Наёмнику удалось кулаком и кинжалом раскидать все тени, кроме одной – обрубки остальных валялись на полу вокруг него. Из каменной кладки по-прежнему лезли новые стражи – один из них издалека метнул в наёмника голубой Импульс, человека на миг отшвырнуло к стене, но он не сдавался. Не обращая внимания на тень у себя на спине, пытающуюся его удушить, наёмник наклонился и сбросил сперва один сапог, потом второй. Они ударились о стенки и упали на пол.

Наёмник отошёл от сапог подальше. Интерес теней к нему тут же угас. Они запорхали вокруг сапог, принюхиваясь и тыкая их длинными пальцами. Тень на спине наёмника отвлеклась, ослабила хватку. Он передёрнул плечами, взмахнул серебряным кинжалом – и где она, эта тень? Два обрубка на полу, вцепившиеся друг в друга.

И наёмник на глазах у Натаниэля направился по коридору в его сторону. Он приближался медленно, но верно. Плащ его был изорван в клочья, бородач шёл по каменному полу в одних носках. Нападение призрачных стражей, похоже, измотало даже его: лицо у него было сизым от усталости, он прихрамывал и кашлял на каждом шагу.

Натаниэль стоял на пороге сокровищницы, не решаясь войти. Он отчаянно крутил головой из стороны в сторону, глядя то на зелёные плитки, то на наёмника. Ему было дурно от страха; у него не было выбора, кроме как между одной и другой смертью.

Натаниэль встряхнулся. С одной стороны, смерть действительно неизбежна. И, судя по выражению лица наёмника, лёгкой она не будет. А с другой стороны…

С возвышения холодным блеском сиял, манил его амулет. Как же далеко… Ну что ж, Моровое Заклятие, по крайней мере, точно убьёт быстро.

Натаниэль решился. Он вышел из двери в коридор, навстречу приближающемуся наёмнику.

Голубые глаза уставились на него. Наёмник усмехнулся и занёс кинжал.

Натаниэль развернулся на каблуках и со всех ног рванулся обратно в хранилище. За спиной раздался яростный рёв, но он не обратил на него внимания, сосредоточившись на том, что было впереди. Главное – разбежаться как следует, чтобы пролететь зелёную полосу на максимальной скорости…

Плечо обожгло болью; Натаниэль вскрикнул, как раненое животное, споткнулся, но не остановился. Вот он миновал дверь и ворвался в хранилище… Впереди тянулись зелёные плитки…

Неровные шаги за спиной. Глухой кашель.

Граница плиток. Натаниэль прыгнул, стараясь пролететь как можно дальше.

Приземлился. Побежал.

Вокруг послышалось шипение тысячи змей, от плиток начал подниматься жёлто-зелёный туман.

Возвышение было впереди, на нём блестели сокровища. Посох Глэдстоуна, перчатка, расшитая самоцветами, древняя скрипка, запятнанная кровью, кубки, мечи, шкатулки и гобелены. Но взгляд Натаниэля был прикован к Амулету Самарканда.

Зеленоватый туман окутал все вокруг мутным покрывалом. Натаниэль почувствовал, как защипало кожу. Жжение усилилось и внезапно превратилось в острую боль. Он ощутил запах гари…

Снова кашель в коридоре. Что-то коснулось спины…

Возвышение. Натаниэль вскинул руку, схватил ожерелье, сорвал его со стойки. Прыгнул, извернулся, растянулся на возвышении – самоцветы и диковинки полетели во все стороны, – перекатился, упал на плитки по ту сторону. Глаза жгло, он зажмурился. Кожу палило огнём. Откуда-то издалека послышался крик боли – это кричал он сам.

Натаниэль вслепую продел голову в цепочку, ощутил, как Амулет Самарканда коснулся его груди…

Боль исчезла. Кожа все ещё горела, но это было остаточное жжение, а не усиливающаяся мука. Только боль в плече пульсировала с прежней интенсивностью. Натаниэль услышал шорох, открыл один глаз – и увидел, как туман клубится вокруг него, тянется к его телу, но, неуклонно огибая его, утягивается прочь, в нефрит в центре амулета.

Натаниэль поднял голову. Оттуда, где он лежал, был виден потолок, край возвышения рядом с ним, туман, заполнивший комнату. Дальше ничего было не разглядеть.

А где же?..

Кашель. У самого возвышения.

Натаниэль зашевелился – не слишком быстро, но со всем оставшимся проворством. Боль в плече не давала опереться на правую руку. Опираясь на левую, он поднялся на корточки, потом медленно встал.

По ту сторону возвышения стоял наёмник, окутанный клубами жёлто-зелёного тумана. В руке он всё ещё сжимал кинжал, взгляд его был устремлён на Натаниэля. Но он тяжело опирался на возвышение и кашлял при каждом вдохе.

Он медленно выпрямился. Медленно побрёл вокруг возвышения в сторону Натаниэля.

Натаниэль стал отступать.

Бородач двигался чрезвычайно осторожно, как будто каждое движение причиняло ему боль. Он не обращал внимания на кипящее Моровое Заклятие, которое пожирало его плащ, вгрызалось в его чёрные одежды, в толстые чёрные носки на хромающих ногах. Он оторвался от возвышения и шагнул вперёд.

Натаниэль упёрся спиной в стену в дальнем конце комнаты. Дальше отступать было некуда. Руки у него были пусты. Серебряный диск он, видимо, обронил на бегу. Теперь он был совершенно беззащитен.

Моровое Заклятие вокруг надвигающейся фигуры все сгущалось. Натаниэль увидел, как лицо наёмника на миг исказила то ли гримаса боли, то ли сомнение. Неужели его устойчивость дала трещину? Ему уже пришлось долго бороться с тенями, а теперь ещё и это Моровое Заклятие… Его кожа действительно изменила цвет или это только чудится? Кажется, она слегка пожелтела, пошла пятнами…

Наёмник неумолимо приближался. Пронзительный взгляд голубых глаз был прикован к волшебнику.

Натаниэль вжался в стену и инстинктивно стиснул в руке амулет. Металл был холодный на ощупь.

Облако Заклятия внезапно вздыбилось, окутало наёмника, точно плащом. Как будто наконец отыскало ту самую трещину, щель в его броне. Оно кружило, как рой шершней, накинувшихся на врага, и жалило, жалило… Наёмник шёл. Кожа у него на лице трескалась, как старый пергамент. Плоть под ней ссыхалась, опадала. Угольно-чёрная борода на глазах теряла цвет. Но бледно-голубые глаза не отрываясь смотрели на Натаниэля со всепоглощающей ненавистью.

Ближе, ближе. Рука, сжимавшая кинжал, усохла, от неё остались лишь узловатые кости под тонкой кожурой кожи. Борода поседела, потом побелела. Скулы выпирали сквозь неё, как камни сквозь траву. Натаниэлю показалось, будто наёмник улыбается. Улыбка расширилась, показав немыслимо длинный ряд зубов. Кожа на лице совсем отвалилась, обнажив блестящий череп, на котором осталась лишь белая борода да бледно-голубые глаза, они в последний раз ярко сверкнули – и вдруг погасли.

Скелет в чёрных лохмотьях. Его шаг превратился в падение. Он рухнул и рассыпался, обрушился внутрь себя, осыпав ноги Натаниэля мелкими обломками и истлевшими лоскутами.

Моровое Заклятие мало-помалу успокоилось. То, что от него оставалось, быстро втянул в себя амулет. Натаниэль, хромая, вернулся в центр комнаты и подошёл к возвышению. Аура всех этих предметов, видимая сквозь линзы, была настолько мощной, что от неё резало глаза. Ярче всего сиял посох. Натаниэль протянул руку, бездумно отметив, что кожа покрылась сеточкой мелких ранок, и взял его. Он сразу же ощутил гладкость и лёгкость старого дерева.

Никакого торжества Натаниэль не испытывал. Он был слишком слаб. Да, посох оказался в его руках, но сама мысль о том, чтобы привести его в действие, пугала. Тошнило от боли в плече. Натаниэль увидел и причину этой боли – окровавленный серебряный диск, лежащий на полу. Неподалёку валялся и второй диск – тот, что обронил он сам. Натаниэль с трудом нагнулся и сунул его в карман.

Посох, амулет… Ещё что-нибудь надо? Он окинул взглядом предметы, лежащие на возвышении. Одни – те, о которых он слышал, – были ему сейчас ни к чему. Другие таинственно светились. Нет, их лучше оставить в покое. И Натаниэль, не медля более, вышел из сокровищницы.

На обратном пути призрачные стражи, привлечённые пульсирующими аурами посоха и амулета, пытались его остановить. Но амулет вбирал их леденящее голубое свечение, и те тени, что пытались бросаться на Натаниэля, тоже быстро втягивались в кусок нефрита. Натаниэль оставался невредим. По дороге он подобрал семимильные сапоги. Несколько минут спустя он пересёк красную линию и вышел в комнату у лестницы.

Его гадательное зеркало по-прежнему лежало на столе.

– Бес, выполни три задания, и ты свободен.

– Да ты, наверно, шутишь. Что, одно из них невыполнимое, да? Свить верёвку из песка? Выстроить мост в Иное Место? Давай, выкладывай. Я хочу быть готовым к худшему.

Пока бес отсутствовал, волшебник, ссутулившись, сидел на столе, опираясь на посох. Плечо ныло, кожу на лице и руках всё ещё жгло. Дыхание у него было неровное.

Бес вернулся. Его личико сияло, как медный грош; ему явно не терпелось вырваться на свободу.

– Первый вопрос. Могучие духи в данный момент покидают это здание. Вот, смотри.

В глубине диска возникла картинка – Натаниэль узнал древний фасад Вестминстер-Холла. В стене зияла дыра. И сквозь пролом наружу вприпрыжку перла толпа: члены правительства, перемещающиеся неловкими, нечеловеческими движениями. Вспыхивали Взрывы, искрились Инферно, выстреливали и угасали случайные выбросы магии. И в самой гуще толпы ковыляла низенькая, кругленькая фигурка Квентина Мейкписа.

– Уходят, – прокомментировал бес. – Я бы сказал, что их штук сорок с лишним. Некоторые все ещё нетвёрдо стоят на ногах, точь-в-точь новорождённые телята. Но они привыкнут, я уверен.

Натаниэль вздохнул.

– Хорошо.

– Второй вопрос, босс. Чулан с оружием – вверх по лестнице, третья дверь налево. Третий вопрос…

– Да? Где она?

– Наверх, направо, мимо зала Статуй. Та дверь, что прямо. Да вот, хочешь, покажу.

Появилась картинка: кабинет администратора Уайтхолла. На полу, в пентакле, совершенно неподвижно лежала девушка.

– Ближе, – приказал Натаниэль. – Ты можешь показать её поближе?

– Могу-то могу. Но зрелище малоприятное. Это та самая девушка, имей в виду! Не думай, что я перепутал. Вот. Понимаешь, что я имел в виду? Я и сам сперва не поверил, но по одежде её признал…

– Ох, Китти!

Китти 30

«Как долго тебя не было!» – посетовала Китти.

«Что значит „долго“? Ты только что явилась!»

«Чушь! Я тут уже тыщу лет плаваю. Они все окружили меня, требовали, чтобы я убиралась, говорили, что я ничто и лучше мне себя не видеть, и я уже начала им верить, Бартимеус! Я уже готова была сдаться – и только тут явился ты».

«Сдаться? Да ты не провела здесь и нескольких секунд! То есть, по земному времени. Просто здесь счёт иной. Более запутанный. Я бы, конечно, мог попытаться это объяснить, но главное-то в другом. Главное – что ты всё-таки пришла! Я думал, ты не решишься».

«Ну, это было не так трудно. Думаю, это оттого, что ты меня провёл».

«Это сложнее, чем тебе кажется. Со времён Птолемея ты первая, кому это удалось. Тут требуется способность отрешиться от себя, а для волшебников, таких какие они есть, это невозможно. А те, кому не удаётся, сходят с ума».

«Теперь это для меня проблема, это отрешение. Я уже не я».

«Так почему бы тебе не попробовать создать себе облик? Что-то, на чём ты могла бы сосредоточиться. Тебе должно стать лучше».

«Я уже пробовала! Но единственный, который оказался надёжным, – это шарик, и к тому же это, похоже, разозлило ш>.

«Мы вовсе не злые. Разве я кажусь тебе злым?»

Китти вгляделась в сгустившийся перед ней далёкий, зыбкий образ. Это была статная женщина, темнокожая, с длинной шеей, в высоком головном уборе и длинном белом платье. Она восседала на мраморном троне. Лицо её было прекрасным и безмятежным.

«Нет, – подумала она. – Вовсе нет. Но ты-то другой».

«Я не её имею в виду. Это не я, это воспоминание. А я – я вокруг тебя. Все мы вокруг тебя. По вашу сторону Врат все совсем не так. Здесь между духами нет различий. Мы едины. И ты теперь – одна из нас».

Витки и пряди множества цветов и оттенков заклубились вокруг, словно подтверждая его слова. Образ женщины исчез, вместо него возникли другие. Китти видела каждый в десяти местах одновременно, словно отражённым в фасеточных глазах насекомого, но понимала, что множатся не образы, а она сама.

«Не очень-то мне это нравится», – подумала она.

«Образы – это воспоминания. Некоторые из них, возможно, даже твои. Да, я знаю, разобраться непросто. Птолемею тоже было неуютно, но он воспрянул духом, когда создал себе облик. И облик был довольно художественный, вполне похожий на него. Почему бы тебе не попробовать ещё раз?»

«Я могу сделать шарик».

«Нет, с шариком я разговаривать не буду. Давай-ка поувереннее».

Китти собралась с духом и направила свою волю на клубящееся вокруг вещество. Ей, как и в первый раз, удалось создать нечто, отдалённо напоминающее человека. На этот раз у её изделия получилась большая голова, болтающаяся на шее, длинное тонкое тело, оканчивающееся треугольной массой, которая могла сойти за юбку, с ручками-палочками и парой ног, изрядно напоминающих пеньки. Короче, довольно нескладная фигура.

Несколько отростков вещества осторожно исследовали её.

«А это что такое?»

«Это рука».

«Ах, рука! А я-то думал… Хм. Так это ты такой себя представляешь, да, Китти? Похоже, мы имеем дело с серьёзным комплексом неполноценности. Разреши намекнуть: на самом деле ноги у тебя совсем не такие толстые. По крайней мере, в районе лодыжек».

«Что поделать! – вздохнула Китти. – Это лучшее, на что я способна».

«Ну хоть лицо себе сделай. И ради всего святого, пусть оно будет привлекательным!»

После долгих мучений Китти удалось изготовить пару поросячьих глазок, длинный ведьминский нос и рот, искривлённый в жалкой улыбочке.

«М-да, ты явно не Леонардо да Винчи!»

Поблизости мелькнул ещё один образ: бородатый человек, глядящий на стену.

«Мне было бы куда как проще, – сердито подумала Китти, – если бы я видела хоть что-нибудь, кроме этого бедлама!» И она, приложив массу усилий, заставила своё псевдотело махнуть рукой, указывая на клубящуюся вокруг материю.

Несколько извилистых отростков отдёрнулись в притворном ужасе.

«Ах, вы, люди, такие непоследовательные! Вы утверждаете, будто любите стабильность и порядок, но что такое ваша Земля, как не один большой бедлам? Куда ни взгляни – всюду хаос, насилие, раздоры и вражда. Тут у нас куда спокойнее. Но может быть, я и сумею тебе помочь. Слегка упростить задачу. Следи сейчас за этим своим чудным телом. Мне не хочется, чтобы то, что заменяет ему руки, отвалилось – это нарушило бы его совершенство».

И ближайшие к ним области текучей материи постепенно начали меняться. Мерцающие пряди света вытягивались, расширялись, затвердевали, превращаясь в плоскости; витки и спирали делались прямыми и высокими, разветвлялись под прямыми углами, соединялись с другими и вновь разделялись. В несколько мгновений вокруг её тела соткалось подобие комнаты: полупрозрачный пол, квадратные колонны со всех сторон, за ними – ступени, ведущие к краю, а за краем – пустота. Над головой воздвиглась простая плоская крыша, тоже прозрачная. А над крышей, за колоннами, под полом продолжалось непрестанное движение Иного Места.

Иллюзия обычного трёхмерного пространства внезапно вселила в Китти страх перед пустотой вокруг. Её фигурка съёжилась в центре комнаты, как можно дальше от краёв.

«Ну как?»

«П-получше. А где же ты?»

«Я здесь. Тебе не обязательно меня видеть».

«Но я предпочла бы видеть, с кем разговариваю».

«Ох, ну ладно. Наверно, мне следует проявить гостеприимство».

Из-за колонн в конце маленького зала выступила фигурка – мальчик с лицом без возраста. На Земле он был просто привлекателен, здесь же он выглядел прекрасным: лицо его сияло радостью и покоем, кожа словно светилась изнутри. Он бесшумно прошёл по прозрачному полу и остановился перед неуклюжим, большеголовым, узкогрудым и толстоногим подобием Китти.

«Ну, спасибо! – с горечью подумала Китти. – Теперь я, конечно, чувствую себя куда лучше».

«Но на самом-то деле это не я, так же как и вот это – не ты. На самом деле ты являешься частью этой фигуры точно так же, как и я. В Ином Месте нет разницы».

«До того, как пришёл ты, было не так. Мне говорили, что мне тут не рады, что я раню всех своим присутствием».

«Только потому, что ты всё время пытаешься навязать нам порядок – а порядок связан с ограничениями. А тут никаких ограничений нет: ничего определённого, ничего оформленного. Любая форма, будто то неуклюжая фигурка из палочек, или плывущий шарик, или „дом“, такой, как этот, – мальчишка небрежно обвёл рукой вокруг, – чужда этому месту и долго здесь не протянет. Для нас мучительно быть хоть в чём-то ограниченными».

Мальчишка отошёл в сторону и посмотрел между двух колонн вдаль, на мятущиеся огни. Изображение Китти заковыляло следом.

«Бартимеус…»

«Имена, имена, имена! Они-то и ограничивают сильнее всего. Они – худшее проклятие из всех. Каждое из них – приговор к рабству. Здесь – здесь мы едины, у нас нет имён. А что делают эти волшебники? Они дотягиваются сюда своими вызовами, их слова высасывают нас отсюда по кускам, невзирая на стоны и вопли. И стоит каждому из кусков очутиться на той стороне, он оказывается определённым: он обретает имя и личное могущество, но он разлучён с остальными. И что тогда? Мы, точно дрессированные обезьянки, выполняем трюки по прихоти хозяев, чтобы они не ранили нашу хрупкую сущность. И даже вернувшись, мы уже не чувствуем себя в безопасности. Раз уж твоё имя попало в списки, тебя всегда могут вызвать снова и снова, пока сущность не истощится».

Он обернулся и похлопал подобие Китти по выпуклому затылку.

«Вот, тебя так тревожит здешнее всеединство, что ты готова скорее цепляться за что угодно, даже за такое чудище, как это, – надеюсь, ты не обиделась? – чем свободно парить вместе с нами где захочется. А для нас на Земле все наоборот. Мы внезапно оказываемся отрезаны от этой всеобщей текучести и остаёмся, беззащитные, наедине с миром, полным кошмарной определённости. Смена облика отчасти помогает облегчить эти муки – но ненадолго. Неудивительно, что многие из нас озлобились».

Китти почти не слушала Бартимеуса. Её так раздражало уродство собственного творения, что она всё это время потихоньку уменьшала голову, направляя излишки вещества вниз, чтобы увеличить тощий торс. Кроме того, она слегка укоротила нос и сделала рот поменьше и не таким перекошенным. Да, так стало заметно лучше.

Мальчик закатил глаза.

«Вот-вот, именно это я и имел в виду! Ты не в силах отказаться от мысли о том, что эта штука каким-то образом является тобой. Это же всего лишь марионетка! Оставь её в покое».

Китти отказалась от попыток вырастить на макушке своего создания хоть какие-то волосы. Теперь она сосредоточила своё внимание на сияющем мальчике, чьё лицо внезапно сделалось серьёзным.

«Зачем ты сюда пришла, Китти?»

«Потому что так сделал Птолемей. Я хотела показать себя, доказать, что я тебе доверяю. Ты говорил, что после того, как ему это удалось, ты был только рад быть его рабом. Рабов-то мне не надо, но твоя помощь мне действительно нужна. Вот зачем я пришла».

Глаза мальчика стали как чёрные кристаллы, полные звёзд.

«И какой же помощи ты от меня хочешь?»

«Ты же знаешь. Эти де… эти духи, которые вырвались на свободу. Они намереваются напасть на Лондон, перебить там всех людей».

«А что, они ещё этого не сделали? – небрежно поинтересовался мальчик. – Экие они нерасторопные!»

«Не будь таким жестоким! – Китти так взволновалась, что её создание взмахнуло своими ручками-палочками и устремилось вперёд через зал. Мальчик удивлённо подался назад. – Большинство жителей Лондона ни в чём не виноваты! Они любят волшебников не больше вашего. Я прошу тебя от их имени, Бартимеус. Ведь это они пострадают, когда воинство Ноуды вырвется на волю».

Мальчик печально кивнул.

«Факварл с Ноудой – больные. Такое бывает с некоторыми из нас, когда нас слишком часто вызывают. Рабство нас портит. Мы грубеем, становимся тупыми и мстительными. И больше думаем о дурацких унижениях, пережитых в вашем мире, чем о чудесах и радостях этого места. Трудно поверить, но и такое случается».

Китти взглянула на вспышки света и бескрайнее море движущейся сущности.

«А что вы тут вообще делаете?» – спросила она.

«Мы не делаем. Мы пребываем. Не надейся это понять: ты человек, ты способна видеть только внешнее, и его ты стремишься подчинить себе. Вот и Факварл с Ноудой, как и другие, исказились по вашему образу и подобию. Теперь они ограничили сами себя своей ненавистью – она так сильна, что им на самом деле хочется быть отдельно от всего этого, лишь бы только отомстить. По-своему это окончательная капитуляция перед ценностями вашего мира. Ого, да ты уже неплохо научилась управляться с этой штукой…»

Теперь, когда Китти была отчасти защищена от бешеной энергии Иного Места, ей стало проще заставлять свою фигурку двигаться. Она гордо расхаживала взад-вперёд по маленькому залу, размахивая руками и отрывисто кивая в разные стороны, словно с кем-то здоровалась. Мальчик одобрительно кивнул.

«Знаешь, возможно, это поможет тебе улучшить себя настоящую».

Китти не обратила внимания на эти слова. Её фигурка остановилась рядом с мальчиком.

«Я сделала то же, что Птолемей, – повторила она. – Я доказала, что доверяю тебе. И ты ответил на мой зов – ты признал его. Теперь мне нужна твоя помощь, чтобы остановить то, что задумали де… Факварл с Ноудой».

Мальчик улыбнулся.

«Ты действительно принесла великую жертву, и в память о Птолемее я бы с радостью сделал то же. Но этому препятствуют две вещи. Во-первых, тебе пришлось бы призвать меня обратно на Землю, а у тебя это теперь может не получиться».

«Почему?» – спросила Китти.

Мальчик смотрел на неё мягко, почти сочувственно. От этого ей стало не по себе.

«Почему?» – спросила она снова.

«А вторая проблема, – продолжал мальчик, – это моя проклятая слабость. Я ещё не пробыл здесь достаточно долго, чтобы полностью восстановить свои силы, и в одном-единственном пальце Факварла – не говоря уже о Ноуде – на данный момент могущества больше, чем во мне. Мне неохота попасть в рабство, которое наверняка окажется для меня гибельным. Извини, но это правда».

«Это не будет рабство! Я же тебе уже говорила…» Фигурка нерешительно протянула руку к мальчику.

«Но гибельным оно будет всё равно».

Фигурка Китти опустила руку.

«Ладно. А если у нас будет посох?»

«Посох Глэдстоуна? Как? Кто будет им управлять? Ты не сможешь».

«Натаниэль как раз сейчас пытается его раздобыть».

«Это всё замечательно, но как он… Постой-ка! – Сияющие черты мальчика исказились, расплылись, как будто контролирующий их разум изумлённо отшатнулся; мгновением позже они стали такими же идеальными, как прежде. – Давай-ка разберёмся. Он сказал тебе своё настоящее имя?»

«Ну да. Так вот…»

«Мне это нравится… Нет, мне это нравится! Он годами меня мурыжил исключительно из-за того, что я мог разболтать кому-то его имя, а теперь он его открывает любому встречному и поперечному! Кому ещё он его сообщил? Факварлу? Ноуде? А может быть, он написал своё имя неоновыми буквами и теперь марширует с ним по городу? Ну, знаете ли! А ведь я его никому так и не открыл!»

«Ты нечаянно упомянул его в тот раз, когда я тебя вызывала».

«Ну, если не считать того раза».

«Но ведь ты действительно мог бы сообщить его врагам, не правда ли, Бартимеус? Ты мог бы найти способ навредить ему, если бы действительно хотел этого. И Натаниэль это тоже знает, я думаю. Я с ним говорила».

Мальчик сделался задумчивым.

«Хм. Знаем мы эти ваши разговоры!»

«Ну, как бы то ни было, он отправился за посохом, а я за тобой. И вместе…»

«Короче говоря, ни один из нас не в состоянии сражаться. Все выдохлись. Ты-то уж точно драться не сможешь. Что касается Мэндрейка, в тот раз, когда он пытался использовать посох, он потерял сознание. С чего ты взяла, что теперь сил у него хватит? В последний раз, когда я его видел, он был совершенно измотан… Ну а моя сущность так истрёпана, что на Земле я не смог бы поддерживать даже самый примитивный облик, не говоря уже о том, чтобы быть полезным. Может, я бы и вообще не пережил страданий воплощения. В одном Факварл прав. Ему не приходится беспокоиться из-за боли. Нет, Китти, надо смотреть в лицо фактам…» Пауза. «Что? В чём дело?»

Подобие Китти склонило свою огромную голову и смотрело на мальчика спокойно и пристально. Мальчику стало не по себе.

«Что? Что ты?.. О нет. Ни в коем случае».

«Но, Бартимеус, это же защитит твою сущность. Ты не будешь чувствовать никакой боли».

«Ну да, ну да. Нет».

«А если твоё могущество присоединится к его силе, быть может, посох…»

«Нет».

«А как бы поступил Птолемей?»

Мальчик отвернулся. Он отошёл к ближайшей колонне и сел на ступеньки, глядя в клубящуюся пустоту.

«Птолемей показал мне, как оно могло бы быть, – откликнулся он наконец. – Он думал, что станет первым из многих – но за две тысячи лет ты, Китти, единственная, кто пошёл по его стопам. Единственная. Мы с ним общались на равных в течение двух лет. Я помогал ему время от времени, а он за это позволял мне немного исследовать ваш мир. Я скитался от Фесского оазиса до многоколонных чертогов Аксума. Я парил над белыми вершинами гор Загроса и сухими каменистыми ущельями пустынь Хеджаза. Я кружил в небе вместе с коршунами и перистыми облаками, высоко-высоко над землёй и морем, и, возвращаясь домой, приносил с собой воспоминания об этих местах».

Пока он говорил, между колоннами зала плясали маленькие мерцающие образы. Китти не могла их рассмотреть, но не сомневалась, что это фрагменты тех чудес, которые он повидал. Она усадила своё подобие на ступеньки рядом с ним; их ноги свешивались в никуда.

«Это было так здорово! – продолжал мальчик. – Я был свободен, почти как дома, и в то же время видел столько интересного. Я ощущал боль, но она никогда не была особо мучительной, потому что я мог вернуться сюда в любой момент, как только пожелаю. Ах, как я плясал между мирами! Птолемей дал мне великий дар, и я этого никогда не забывал. Я общался с ним в течение двух лет. А потом он погиб».

«Как? – спросила Китти. – Как он погиб?»

Поначалу он не ответил. Потом:

«У Птолемея был двоюродный брат, наследник египетского трона. Он боялся могущества моего хозяина. Несколько раз он пытался от него избавиться, но мы – я и другие джинны, – стояли у него на пути». Китти увидела среди клубящейся материи новые образы, более отчётливые, чем прежде: тёмные фигуры на подоконнике с длинными кривыми мечами; демонов, парящих над ночными крышами; солдат у дверей. «Я бы унёс его из Александрии, особенно после того, как путешествие сюда сделало его более уязвимым. Но он был упрям; он отказался уехать, даже когда в город вошли римские волшебники и его кузен поселил их во дворце-крепости». Короткие вспышки в пустоте: острые треугольники парусов, корабли у подножия башни маяка; шесть бледных людей в грубых бурых плащах, стоящие на пристани.

«Моему хозяину, – продолжал мальчик, – нравилось, когда его выносили в город по утрам, чтобы он мог вдыхать запахи рынка: пряности, цветы, смола, кожи и шкуры. В Александрии бывал весь мир, и хозяин знал это. К тому же люди его любили. Я со своими товарищами-джиннами носил его в паланкине». Тут Китти увидела перед собой нечто вроде кресла с занавесками, подвешенного на шестах. Кресло несли темнокожие рабы.

На заднем плане виднелись торговые ряды, люди, яркие товары, голубое небо.

Образы угасли; мальчик молча сидел на ступенях.

«Однажды, – продолжал он, – мы понесли его на рынок пряностей – любимое его место, запахи там были совершенно опьяняющие. Сделали мы это по глупости: ряды там были узкие, запруженные народом. Шли мы медленно». Китти увидела длиннющий прилавок, сплошь заставленный деревянными ящичками, наполненными яркими пряностями. У открытой двери мастерской сидел, скрестив ноги, бондарь, вколачивающий клёпки в металлический обод. Появлялись и исчезали и другие образы: белёные дома, козы, снующие в толпе, дети, застывшие на бегу, – и снова кресло с задёрнутыми занавесками.

«Когда мы были в самом центре рынка, я заметил, как впереди на крыше что-то шевелится. Я передал свой шест Пенренутету, сделался птицей и взлетел, чтобы проверить. И над крышами я увидел…»

Он осёкся. Ткань Иного Места сделалась чёрной, как патока; она медленно, гневно бурлила, озаряемая вспышками молний. Перед Китти парил один образ: уходящие вдаль крыши, выбеленные, как кость, ослепительным солнцем. И на фоне неба выделялись чёрные силуэты: с огромными распростёртыми крыльями, длинными вытянутыми хвостами; солнце взблескивало на стальной чешуе. Китти увидела настоящие кошмары: змеиная голова, волчья пасть, лицо без кожи, оскалившееся в ухмылке. Картинка исчезла.

«Римские волшебники вызвали много джиннов. И афритов тоже. Они ринулись на нас со всех сторон. А нас было всего четверо джиннов. Что мы могли? Мы стояли насмерть. Там, на улице, среди толпы, мы сражались за него». Нагромождение образов, размытых, стремительно сменяющих друг друга: дым, взрывы, сине-зелёные молнии, сверкающие в узенькой улочке; вопли людей; демон с лицом без кожи падает с неба, зажимая дыру в центре своего тела. И ещё два джинна – один с головой гиппопотама, другой с клювом ибиса, – стоящие плечом к плечу перед креслом с занавесками.

«Первым погиб Аффа, – продолжал мальчик. – Потом Пенренутет и Тёти. Я выставил Щит и унёс Птолемея прочь. Я проломил стену, убил тех, кто меня преследовал, и взмыл в небо. Они ринулись за мной, словно пчелиный рой».

«И что было дальше?» – спросила Китти.

Мальчик снова умолк. Никаких образов в пустоте не появилось.

«Меня зацепило Взрывом. Ранило. Лететь я не мог. Ворвался в небольшой храм и забаррикадировался там. Птолемей был очень плох – в смысле, ещё хуже, чем раньше. Наверно, от дыма или ещё от чего-нибудь. Враги окружили храм. Выхода не было».

«И тогда?»

«Я не могу говорить об этом. Он дал мне последний дар. Это главное».

Потом мальчик передёрнул плечами – и в первый раз взглянул на подобие Китти.

«Бедный Птолемей! Он думал, что его пример поможет примирить наши народы. Он был убеждён, что повествование о его путешествии будут читать в последующие века и следовать ему, как образцу, и что это повлечёт за собой объединение наших миров. Он сам мне это говорил, здесь, в Ином Месте. Так вот, он был умница, светлая голова, но он был в корне неправ. Он погиб, и идеи его забыты».

Создание Китти нахмурилось.

«Но как ты можешь так говорить, когда я здесь? Натаниэль читал его книгу, и мистер Батон тоже, и…»

«"Апокрифы" – это только фрагменты. Он так и не успел написать остальное. А потом такие люди, как Натаниэль, читают, но не верят».

«Я же поверила!»

«Да. Ты поверила».

«Если ты вернёшься и поможешь спасти Лондон, ты продолжишь дело Птолемея. Люди и джинны действительно объединятся. Он ведь этого и хотел, разве нет?»

Мальчик снова уставился в пустоту.

«Птолемей мне ультиматумов не ставил».

«И я тоже не ставлю. Ты можешь поступать, как сочтёшь нужным. Я просто прошу твоей помощи. Если ты не хочешь её оказать – что ж, твоё дело».

«Ну-у… – Мальчик потянулся, раскинув тонкие смуглые руки. – Это, конечно, не самый разумный поступок, но всё-таки приятно будет сквитаться с Факварлом. Но имей в виду, нам понадобится посох. Без посоха это всё без толку. И надолго я задерживаться не стану, тем более если мне придётся вселиться в…»

«Спасибо, Бартимеус!» В порыве благодарности подобие Китти наклонилось к нему и обхватило своими ручками-палочками шею мальчика. Огромная голова на миг прижалась к изящной, черноволосой.

«Ладно, ладно. Ишь, расчувствовалась. Ты свою жертву принесла. Наверно, теперь моя очередь».

Мальчик твёрдо, но сдержанно распутал длинные, тонкие конечности и встал.

«Тебе лучше вернуться, – сказал он. – Пока не стало совсем поздно».

Подобие Китти посмотрело на него снизу вверх, обвиняюще вскинув голову, потом сердито вскочило на ноги.

«Слушай, что ты вообще имеешь в виду? О какой жертве ты всё время твердишь?»

«Я думал, ты знала. Извини».

«Что я знала?! Щас как дам больно!»

«Как, интересно? У тебя и рук-то нормальных нет».

«Ну… ну… Тогда я спихну тебя в эту пропасть! Говори толком!»

«Дело в том, Китти, что Иное Место для людей неполезно. Ваша сущность страдает здесь точно так же, как моя сущность страдает на Земле».

«В смысле?»

«В том смысле, что ты по своей воле отделилась от собственного тела. Ненадолго, правда, и это хорошо. Птолемей пробыл тут куда дольше, все вопросы задавал – он всё время задавал вопросы. Он находился тут вдвое дольше, чем ты. Но…»

«Что „но“? Договаривай!»

Подобие Китти бросилось на него, растопырив руки, агрессивно выставив голову. Мальчик отступил на последнюю ступеньку, нависнув над самой пустотой.

«Разве ты не замечаешь, как хорошо ты наловчилась управлять этой штукой? А ведь поначалу ты была совершенно беспомощна. Ты уже теряешь свои связи с Землёй. Когда Птолемей вернулся назад, он забыл почти все. Он не мог ходить, с трудом владел своими конечностями… У него ушли все силы на то, чтобы снова вызвать меня. И это ещё не все. Пока ты здесь, твоё тело там, на Земле, стремительно умирает. Его можно понять, не правда ли? Ты же его бросила. Так что лучше возвращайся скорей, Китти. Лучше возвращайся скорей».

«Но как?.. – прошептала она. – Я не знаю как…»

Китти охватил страх; её подобие, головастое чудовище, растерянно застыло на ступенях. Мальчик улыбнулся, подошёл и поцеловал её в лоб.

«Это просто, – сказал Бартимеус. – Врата все ещё открыты. Я могу отпустить тебя. Расслабься. Дело сделано. Ты выполнила свою часть работы».

Он отступил назад. Её подобие, мальчик и зал с колоннами рассыпались цветными полосами и завитушками. Китти помчалась сквозь водоворот Иного Места, сквозь огни и цветные вихри. Она падала, падала… И вокруг была смертная невесомость.

Часть 5

Пролог

Александрия, 124 г. до н. э.

Хромая и спотыкаясь, мы поднялись по лестнице между колоннами. Впереди была бронзовая дверь, позеленевшая от старости. Я толкнул её, ввалился в святилище бога. Прохладный, сырой воздух, окон нет. Я захлопнул дверь и с грохотом задвинул древний засов. Не успел я это сделать, как снаружи в неё что-то врезалось.

Я для верности наложил на дверь Печать, потом создал Колдовской Огонь и отправил его под потолок. Храм озарился розоватым мерцающим светом. Металлическая статуя какого-то бородатого парня у дальней стены пялилась на нас сурово и неодобрительно. За дверью и вокруг всего святилища послышалось хлопанье кожистых крыльев.

Я уложил своего хозяина под Колдовским Огнём и опустил львиную морду кего лицу. Дышал он неровно. Сквозь его одежды сочилась кровь. Его изуродованное лицо, помятое и сморщенное, как гнилое яблоко, побелело.

Он открыл глаза и приподнялся на локте.

– Лежи, – сказал я, – Побереги силы.

– Да зачем мне их беречь, Бартимеус? – сказал он, назвав меня моим настоящим именем. – Они мне больше не понадобятся.

Лев гневно рыкнул.

– Ты мне эти разговорчики брось! – сказал я. – Это называется отступление на заранее подготовленные позиции. Вот сейчас отдохнём, и я прорвусь.

Он закашлялся. На губах показалась кровь.

– Честно говоря, думаю, что ещё одного такого полёта я не переживу.

– Да брось ты! С одним крылом будет даже интереснее. Как ты думаешь, не мог бы ты помахать рукой вместо крыла?

– Не мог бы. А что случилось-то?

– Да все из-за этой дурацкой гривы! Я не заметил джинна, который подкрался сбоку. Он нас подкараулил и ударил меня Взрывом! Все, последний раз ношу такую лохматую шевелюру.

В верхней части старой гладкой стены было маленькое решётчатое окошко. В луче света, падавшем в него, кружило несколько теней. Ещё несколько тяжело приземлились на крышу.

Птолемей негромко выругался сквозь зубы. Лев нахмурился.

– Что такое?

– Там, на рынке. Я пергамент обронил. Мои заметки об Ином Месте.

Я вздохнул. Со всех сторон слышался шорох, клацанье когтей по камню, скрежет чешуи по черепице. Я слышал шёпот на латыни. Я представил себе, как они облепили храм со всех сторон, точно гигантские мухи.

– Жаль, конечно, – сказал я, – но не в этом наша главная проблема.

– Я не завершил свой рассказ, – прошептал он. – В моих комнатах не осталось ничего, кроме фрагментов.

– Птолемей, это не важно.

– Важно, Бартимеус! Отныне всё должно было стать по-другому. Эта книга должна была полностью изменить все методы волшебников. Положить конец вашему рабству.

Лев посмотрел на него сверху вниз.

– Давай будем откровенны, – сказал он. – Моё рабство – как и моя жизнь – закончится… ну, примерно через пару минут.

Птолемей нахмурился.

– Это не так, Бартимеус!

Стены гудели от приглушённых ударов.

– Именно так.

– Я отсюда выбраться не могу, но ты-то можешь!

– С таким крылом? Ты, должно быть… А! Понятно. – Лев замотал головой. – Даже и не думай!

– Формально я твой хозяин, не забывай. Я говорю, что ты можешь уйти. Я говорю, что ты уйдёшь!

Вместо ответа я встал, вышел на середину маленького храма и издал вызывающий рёв. Здание содрогнулось, снаружи на пару секунд всё затихло. А потом началось снова.

Я злобно клацнул зубами.

– Через несколько секунд, – сказал я, – они сюда ворвутся, и когда они ворвутся, они научатся страшиться мощи Бартимеуса Урукского! А дальше – кто знает? Мне уже случалось уложить шестерых джиннов за раз.

– А там их сколько?

– Ну, штук двадцать.

– Ага. Значит, решено.

Мальчик сел, опираясь на дрожащие руки.

– Прислони-ка меня вон к той стенке. Давай, давай! Неужели ты хочешь, чтобы я умер лёжа?

Лев сделал, что было приказано, потом выпрямился. Я встал напротив двери, которая в центре уже раскалилась докрасна и начинала прогибаться внутрь.

– Даже и не проси, – сказал я. – Никуда я не уйду.

– Я и не стану просить, Бартимеус. Что-то в его тоне заставило меня развернуться в его сторону. Я увидел, что Птолемей криво улыбается мне, вскинув одну руку. Я протянул к нему лапы.

– Не надо!..

Он щёлкнул пальцами и произнёс слова Отсылания. В тот же миг дверь взорвалась дождём расплавленного металла и три высокие фигуры ворвались в храм. Птолемей чуть заметно кивнул мне, потом его голова привалилась к стене. Я развернулся в сторону врагов, занёс лапу, чтобы поразить их, но тело моё уже рассеивалось, точно дым. И как я ни старался, я не мог удержать его. Свет вокруг потух, моё сознание унеслось прочь – Иное Место притянуло меня к себе. Гневно, вопреки своей воле принял я последний дар Птолемея.

Китти 31

Первым ощущением было ужасное стеснение. Когда она пришла в себя, сознание, успевшее привыкнуть к бесконечности, внезапно стянулось в одну точку. Она снова была ограничена пределами своего тела, отягощена его низменным весом. На миг она задохнулась, у неё возникло жуткое ощущение, что её похоронили заживо, – а потом она вспомнила, как дышать. Она лежала в темноте, прислушиваясь к ритмам собственного тела: к струению крови, к воздуху, входящему и выходящему из лёгких, к бурчанию в желудке и кишечнике. До сих пор Китти никогда не сознавала, насколько же она шумная, какая она тяжёлая, как она плотно сбита. Всё это казалось ужасающе сложным. Как этим можно управлять? Сама идея о том, чтобы двигаться в этом теле, представлялась непостижимой.

Постепенно растерянность сменилась смутным узнаванием контуров тела: колен, почти прижатых к животу, стоп, уложенных одна на другую, рук, крепко прижатых к груди. Китти мысленно представила себе все это, и её охватила нежность к своему телу и признательность ему. Это её согрело – ощущение себя мало-помалу разрасталось. Китти почувствовала твёрдость поверхности, на которой она лежала, мягкость подушки под головой. Она вспомнила, где находится – и где была до того.

Китти открыла глаза. Всё было каким-то размытым. На миг неверные переходы света и тени сбили её с толку – ей показалось, что она снова парит в Ином Месте… Потом девушка взяла себя в руки, сосредоточилась. И расплывающиеся линии медленно, мало-помалу сложились в человека, сидящего в кресле.

Он сидел в позе, говорящей о крайнем изнеможении. Голова у него свесилась вбок, ноги были раскинуты в разные стороны. Китти услышала хриплое дыхание. Глаза у него были закрыты.

На шее у человека на цепочке висел золотой овал с чёрно-зелёным камнем в центре. Овал ритмично поднимался и опускался в такт движению груди человека. Между его колен наискосок лежал длинный деревянный посох. Одна рука машинально поддерживала посох, вторая безвольно свисала с ручки кресла.

Немного погодя Китти вспомнила его имя.

– Натаниэль?

Голос у неё был таким слабым, что Китти сама не была уверена, произнесла она имя вслух или только подумала. Тем не менее это, похоже, подействовало. Волшебник закряхтел, что-то пробормотал. Его конечности дёрнулись, словно под током, посох упал на пол. Волшебник исполнил нечто среднее между прыжком и нырком и очутился на корточках рядом с Китти.

Она попыталась улыбнуться. Это было трудно. Лицо болело.

– Привет, – сказала она.

Волшебник ничего не ответил. Он просто смотрел.

– Значит, ты всё-таки добыл посох, – сказала она и добавила: – У меня в горле пересохло. Воды нету?

Он снова не ответил. Китти обратила внимание, что кожа у него покраснела и шелушится, как будто он долго пробыл на сильном ветру. Он смотрел на Китти чрезвычайно пристально, но при этом каким-то образом ухитрялся игнорировать её слова. Китти это начало злить.

– Отойди с дороги! – приказала она. – Я встаю.

Она напрягла мышцы живота, вытянула руку, упёрлась пальцами в пол, чтобы подняться. Из её руки что-то выпало с глухим звоном. Накатила волна дурноты. Мышцы были как вода.

Китти уронила голову обратно на подушку. Что-то в этой слабости её пугало.

– Натаниэль… – начала она, – Что?..

Тут он впервые заговорил.

– Ничего, все в порядке. Ты лежи, отдыхай.

– Я хочу встать.

– Не думаю, что тебе стоит это делать.

– Помоги мне встать! – Ярость, подстёгиваемая тревогой, внезапно превратилась в ужас. Эта слабость была какая-то неправильная. – Не хочу я здесь валяться! В чём дело? Что со мной случилось?

– Ничего, всё будет в порядке. Ты, главное, не дёргайся…

Это звучало неубедительно. Китти снова попыталась встать, немного приподнялась – и, выругавшись, снова рухнула на пол. Волшебник выругался одновременно с ней.

– Ну ладно! Вот. Я попытаюсь поддержать тебя под спину. Только не пытайся стоять сама! Твои ноги не… Ну вот! Что я тебе говорил? Можешь ты меня послушаться хоть раз в жизни?

Он подхватил её под мышки, поднял, развернул и потащил к креслу. Её ноги волочились по полу, ботинки царапали линии пентакля. Волшебник без особых церемоний уронил Китти в кресло и остановился напротив, тяжело дыша.

– Ну что, довольна? – спросил он.

– Нет, не особо. Что со мной случилось? Почему я не могу ходить?

– Это не те вопросы, на которые я могу ответить.

Он опустил голову, посмотрел на свои сапоги – огромные потёртые кожаные сапоги, – потом оглянулся на пустой пентакль.

– Когда я сюда вломился, Китти, – сказал он, – в комнате стоял жуткий холод. У тебя не было пульса, и ты не дышала, просто лежала в кругу. Я подумал, что ты… я действительно подумал, что на этот раз ты погибла! А вместо этого… – Он поднял глаза. – Ну, так расскажи же. Ты что, действительно?..

Она некоторое время смотрела на него, ничего не говоря.

Напряжение на лице волшебника сменилось озадаченностью и ошеломлением. Он медленно выдохнул и отчасти сел на стол, отчасти привалился к нему.

– Понятно… – сказал он. – Понятно…

Китти откашлялась.

– Сейчас я тебе все расскажу. Только сперва передай мне, пожалуйста, вон то зеркало.

– Я думаю, не стоит…

– Я лучше посмотрю своими глазами, – сухо сказала Китти, – чем предоставлю волю воображению. Так что давай побыстрее. У нас ещё много дел.

И никакие доводы её не переубедили.

– Ну в конце концов, – сказала она, помолчав, – это почти то же самое, что было с Якобом после Чёрной Молотилки… А с ним было все в порядке.

– Это верно.

Руки у волшебника устали. Он перехватил зеркало поудобнее.

– И волосы можно покрасить.

– Да.

– Ну а что касается всего остального – со временем я до этого вроде как дорасту.

– Да.

– Лет через пятьдесят.

– Это просто морщины, Китти. Просто морщины. У многих людей есть морщины. А потом, может быть, со временем они и пройдут.

– Ты думаешь?

– Да. Они уже не так страшно выглядят, как тогда, когда я тебя нашёл.

– В самом деле?

– Точно. А потом, взгляни на меня. Видишь, какие волдыри?

– Я как раз собиралась спросить, откуда это.

– Это от Морового Заклятия. Когда я добывал посох.

– А-а… Но знаешь, Натаниэль, больше всего меня нервирует слабость. Что, если я никогда не смогу?..

– Все ты сможешь. Вон как ты руками размахиваешь. Ещё пять минут назад ты этого не могла.

– В самом деле? Ага. Это хорошо. Ну да, вот теперь, когда ты это сказал, мне кажется, я и в самом деле стала немножко сильнее.

– Все ещё будет в порядке, вот увидишь.

– Просто это так трудно, – сказала она, – смотреть в зеркало и видеть… другое лицо. Видеть, что все так переменилось.

– Не все, – сказал он.

– Не все?

– Да. Твои глаза. Они совсем не изменились.

– А-а… – Она недоверчиво посмотрела в зеркало. – Ты думаешь?

– Ну, по крайней мере, они были нормальные, пока ты не начала щуриться. Можешь поверить мне на слово.

Натаниэль опустил зеркало, положил его на стол.

– Китти, – сказал он. – Мне надо сказать тебе одну вещь. Демоны вырвались в Лондон. После того как я отыскал тебя, я пытался привести в действие посох Глэдстоуна, но… – он вздохнул, – у меня ничего не получается. Дело не в заклинаниях. Теперь я знаю многое, чего не знал прежде. Я просто… У меня просто не хватает физических сил, чтобы подчинить его своей воле. А без посоха против Ноуды нам не выстоять.

– Натаниэль…

– Возможно, где-то ещё остались другие волшебники, живые и не одержимые. Я пока не искал. Но если мы даже сумеем собрать несколько союзников и привлечь на нашу сторону их джиннов, Ноуда все равно слишком могуч. Посох был нашей единственной надеждой.

– Это не так. – Китти подалась вперёд (да, Натаниэль сказал правду: она уже двигалась немного свободнее. Поначалу все её тело казалось ей неловким и нескладным, как будто она двигалась не в лад со своими костями и жилами). – Я ведь отправилась в Иное Место не просто интереса ради, – с достоинством сказала она. – У тебя есть посох, а я нашла Бартимеуса. Теперь всё, что требуется, – это совместить то и другое.

Она улыбнулась ему.

Волшебник растерянно потряс головой.

– То есть?

– А-а. Мы дошли до того, что тебе не понравится.

Бартимеус 32

Облако серы стянулось в хилый столб дыма, висящий в центре пентакля. Дым поднимался к потолку с мощью водички, журчащей в питьевом фонтанчике. В глубине столба материализовались два робких жёлтых глаза. Они встревоженно заморгали.

Пожалуй, я передумал…

В противоположном пентакле стоял темноволосый юнец, тяжело опирающийся на посох. Посох я узнал сразу. Трудно было бы не узнать: аура талисмана заливала мой круг с интенсивностью вспышки на Солнце. Моя сущность испуганно съёжилась.

Плохо дело. Я слишком слаб. Не надо было соглашаться.

Заметьте себе, волшебник, судя по всему, был того же мнения. Лицо его имело восхитительный цвет снятого молока.

Он выпрямился, насколько мог, и постарался напустить на себя внушительный вид.

– Привет, Бартимеус.

– Привет, Натаниэль^[3K93].

Он откашливался, смотрел в пол, чесал в затылке, что-то мурлыкал себе под нос – короче, делал все, лишь бы не смотреть мне в глаза, как подобает мужчине. Хотя вообще-то и я был не лучше. Вместо того чтобы грозно вздыматься, столб дыма все норовил заплестись в какие-то причудливые косички. Наверное, если бы нас оставили в покое, я бы в конце концов связал из себя приличный кардиган или ещё что-нибудь, но после того, как мы несколько секунд этак потянули резину, нас грубо прервали.

– Ну, давайте, чего вы ждёте?!

Угадать, кто это, было несложно. Волшебник и дым нервно заворочались в своих кругах, кашляя и бормоча. Оба имели вид оскорблённый и расстроенный.

– Знаю, знаю, – сказала Китти. – Я вам обоим совсем не завидую. Но сделать это надо. Нельзя терять время.

Надо сказать, она выглядела куда живей и энергичней, чем я ожидал. Нет, конечно, она сделалась довольно хрупкой, волосы у неё поседели, кожа постарела и пошла морщинами, и тем не менее Китти была далеко не так плоха, как Птолемей. И глаза у неё остались блестящие, как у пташки, – в них отражался свет того, что они видели. Я смотрел на неё со смесью благоговения и сострадания.

– Не надо нас понукать, – сказал я. – Сейчас приступим.

– Вот-вот, – согласился Натаниэль. – В таком деле спешить не годится.

– Тебе-то откуда знать! – фыркнула она. – Что же вас удерживает?

– Ну, – затянул он, – дело в том, что…

– Лично я, – начал я со спокойным достоинством, – соглашался на это предложение, исходя из того, что предоставленное мне тело будет в приличной физической форме. А теперь, глядя на него, я в этом сомневаюсь.

Волшебник воззрился на меня исподлобья.

– И что ты этим хочешь сказать?

– Не станешь же ты покупать лошадь, не оглядев её? Я должен провести осмотр. Покажи-ка зубы!

– Пшел ты!

– Прошу прощения, – сказал я, – он никуда не годится. Он же еле на ногах держится! Кожа обожжена Моровым Заклятием. Плечо кровит. И вообще, держу пари, у него глисты!

Девушка нахмурилась.

– Что там с плечом? Где?

Натаниэль махнул рукой – и поморщился.

– Да ничего. Это не проблема.

– Почему ты мне не сказал?

– Потому что! – рявкнул он. – Потому что, как ты сама всё время твердишь, у нас нет времени.

– Верно подмечено, – сказал я.

– На самом деле я не уверен, что готов это сделать, – продолжал волшебник, наградив меня мерзким взглядом. – Я не уверен, что это может сработать. Он слишком слаб, чтобы помочь мне справиться с посохом, и к тому же гнусен и подл безмерно. Одно небо знает, чем он способен мне навредить! Это всё равно что пригласить стадо свиней поселиться у себя в спальне.

– Ах вот как? Ну так вот, я тоже не в восторге от идеи быть заточенным в твоей грязной земной туше! – воскликнул я. – Просто подумать противно, сколько в тебе мерзкой жижи! Вся эта мокрота, ушная сера и…

– Заткнитесь! – прикрикнула Китти. Надо сказать, что её лёгким путешествие отнюдь не повредило. – Заткнитесь оба! Там, снаружи, гибнет мой город, и этот посох надо привести в действие. Единственный способ, который мы можем придумать, – это объединить твои знания, Натаниэль, с твоей силой, Бартимеус. Да, конечно, возможно, оба вы слегка не в форме, но…

Я взглянул на Натаниэля.

– Нет, ты слыхал? «Слегка не в форме»!

Он покачал головой с глубочайшим отвращением.

– Кому ты рассказываешь!

– …но долго это не продлится. Максимум несколько часов. А потом ты, Натаниэль, можешь отпустить Бартимеуса навсегда.

– Погоди! – сказал он. – Мне нужны гарантии, что эта тварь не попытается уничтожить мой разум. Это было бы вполне в его духе.

– Ага, конечно, – воскликнул я, – и спалить мой единственный обратный билет? Нет, парень, я не собираюсь торчать в твоей башке до скончания веков. Не беспокойся. Я мечтаю, чтобы меня отпустили. Ничего там трогать я не стану.

– Да уж, лучше не трогай.

И мы немножко попялились друг на друга с угрожающим видом.

Девушка хлопнула в ладоши.

– А-атлично! Договорились? Вот и чудесно. Я не затем погубила своё здоровье, чтобы сидеть и смотреть, как вы, два идиота, собачитесь между собой. Ну так что, не будете ли вы столь любезны приступить к делу?

– Ладно, – недовольно фыркнул волшебник.

– Ладно, – угрюмо ответил дым, пустив струйку вверх.

– Так-то лучше.

Ни за что бы на это не пошёл, если бы не она. Но она поступила совершенно правильно там, в Ином Месте, когда заклинала меня именем Птолемея. Она сразу допёрла, что это моё слабое место, моя незаживающая рана. И весь мой цинизм, который я копил две тысячи лет, не помог мне исцелиться, как я ни старался. Все эти долгие, утомительные века я носил в себе память о его надежде: что в один прекрасный день джинны и люди смогут действовать заодно, без вражды, без подлостей, без убийств. Посмотрим правде в глаза: идея была идиотская, и я ни на миг в неё не верил – слишком уж много было доказательств противоположного. Но Птолемей-то в неё верил – и этого было довольно. И когда Китти повторила его подвиг, пройдя сквозь Врата мне навстречу, даже слабого отзвука его веры оказалось достаточно, чтобы склонить меня на её сторону.

Она восстановила нашу с ним связь. И тем самым судьба моя была решена. Сколько ни стенал и ни возмущался мой здравый смысл, ради Птолемея я бросился бы в огненную печь, и это же распространялось теперь и на Китти.

Огненную печь, говорите? А может быть, чан с кислотой? Или ложе из гвоздей? Конечно, я предпочёл бы что угодно – лишь бы не то, что предстояло мне теперь.

В одном кругу собирался с духом волшебник. Он подрисовывал линии, повторял про себя заклинание. А в другом столб дыма бродил взад-вперёд, как тигр в клетке. Я обратил внимание, что оба пентакля процарапаны по периметру, чтобы позволить мне незамедлительно перейти из одного в другой. Ну надо же, какие они стали доверчивые… А ведь я мог бы вырваться из круга, сожрать обоих в мгновение ока и удалиться с песней и с улыбкой на устах. Отчасти мне ужасно хотелось это сделать – просто затем, чтобы посмотреть, какая рожа будет у моего хозяина. Тыщу лет уже волшебников не жрал!^[3K94] Но, разумеется, быть съеденной в планы Китти на сегодняшний день не входило. Так что я с сожалением отказался от этой соблазнительной мысли.

Опять же, оставался такой незначительный вопрос, как моё состояние. Мне было трудно поддерживать даже такой несложный облик, как дым. Я нуждался в защите, и чем скорее, тем лучше.

– Надеюсь, до завтра ты управишься? – осведомился я.

Волшебник нервно взъерошил волосы и обернулся к Китти.

– Ещё один ехидный комментарий, пока он тут, и я его сразу отошлю, невзирая на посох. Скажи ему!

Она топнула ногой.

– Натаниэль, я жду!

Он выругался, потёр лицо и взялся за дело. Заклятие, похоже, было сочинено на ходу – ему недоставало привычных мне изящества и утончённости. Вот, например, завершающие слова «сковать этого проклятого демона Бартимеуса и спрессовать его немилосердно» звучали грубовато и могли бы быть истолкованы неверно. Но, похоже, оно всё-таки подействовало. Вот только что столб дыма, как ни в чём не бывало, вздымался в своём кругу, а в следующий миг его повлекло вверх и наружу, сквозь проем в моём пентакле, сквозь проем в пентакле волшебника, и вниз, вниз, к голове моего хозяина…

Я собрался с духом. Я ещё успел заметить, как он крепко зажмурился…

Шлёп!

Исчезла. Боль исчезла. Это было моё первое ощущение. Это было главное. Как будто вдруг отдёрнули занавеску, и тьма сменилась светом. Как будто я окунулся в ледяной родник. Это было отчасти похоже на возвращение в Иное Место после многомесячного рабства – переплетающиеся решётки боли, опутывавшие всю мою сущность, просто отвалились, словно струпья, и я внезапно ощутил себя целым. Я почувствовал себя одновременно освежённым, обновлённым и возрождённым.

Мою сущность охватил жуткий восторг, какого я не испытывал на земле со времён своих первых появлений ещё в Шумере, когда я думал, будто моих сил довольно, чтобы совладать с чем угодно^[3K95]. Я даже не сознавал, насколько сильно моя слабость была связана с этой накопившейся болью; в тот миг, когда боль исчезла, я сделался в десять раз сильнее, чем был прежде. Неудивительно, что Факварл и прочие так сильно это пропагандировали!

Я издал торжествующий вопль.

Вопль отдался странным эхом, как будто я очутился в бутылке^[3K96].

Мгновением позже раздался другой вопль. Он был на удивление громким и звучал сразу отовсюду. Он оглушил меня. Это отвлекло меня достаточно, чтобы я обратил внимание на то, где я нахожусь. Что именно одевает меня и защищает от мира. Скажем прямо: это была человеческая плоть.

Точнее, плоть Натаниэля.

Если суп в Факварловой супнице защищал меня от губительного серебра лишь отчасти, тело Натаниэля справлялось с этим куда лучше. Моя сущность была расточена – в костях, и в крови, и в каких-то верёвочках (очевидно, это были связки); я был везде, от волос до кончиков пальцев. Я ощущал биение его сердца, бесконечный ток крови по жилам, шорох и свист в мехах лёгких. Я видел слабейшие электрические разряды, пробегающие в мозгу; я видел (менее отчётливо) и мысли, которые они обозначали. И на миг меня охватило изумление – я как будто вступил в огромное здание, какую-нибудь мечеть или святилище, и узрел его совершенство: это было нечто воздушное, выстроенное из глины. Потом я удивился снова – как такая бестолковая штука вообще работает. Она была такая хрупкая, такая слабая и нескладная, настолько прикованная к земле!

Что могло быть проще, чем захватить над ней контроль, обойтись с телом как с повозкой или телегой – средством передвижения, которое может доставить меня, куда мне будет угодно! Меня охватило искушение – слабое-слабое искушение… Я бы мог, не медля ни секунды, наброситься на мозг, подавить его слабые движения и сам взяться за рычаги, чтобы заставить механизм продолжать работать… Несомненно, Ноуда, Факварл, Наэрьян и все прочие сделали это с немалым удовольствием. Это была их месть в миниатюре, их торжество над человечеством в масштабах одного отдельно взятого человека.

Но это было не по мне.

Хотя искушение присутствовало, заметьте себе.

Мне никогда особо не нравился голос Натаниэля, но на расстоянии он был всё же более или менее переносим. А сейчас было такое ощущение, как будто меня привязали внутри громкоговорителя, врубленного на полную мощность. Когда он говорил, эхо его голоса отдавалось во всём моем существе.

– Китти! – воскликнул этот громогласный слоноподобный голос. – Я ощущаю в себе такую энергию!

Её голос донёсся до меня слегка приглушённым, исказившимся в его ушах.

– Расскажи! Как ты это ощущаешь?

– Она струится сквозь меня! Я чувствую себя таким лёгким! Я мог бы подскочить до самых звёзд!^[3K97]

Он заколебался, словно смущённый своим восторгом, столь неподобающим волшебнику.

– Китти, – спросил он, – я как-нибудь изменился внешне?

– Да нет… Разве что сутулишься меньше. А глаза открыть можешь?

Он в первый раз за всё время открыл глаза, и я выглянул наружу. Поначалу все немного двоилось, казалось смутным и расплывчатым. Думаю, это из-за его человеческого зрения – оно такое слабое и ограниченное! Потом я подключил свою сущность, и все сделалось отчётливее. Я окинул взглядом все семь планов. Натаниэль ахнул.

– Ты просто не поверишь! – взревел он прямо мне в ухо. – Китти! Такое впечатление, что все сделалось более многоцветным и многомерным. А вокруг тебя такое сияние!

Это была её аура. Она всегда была более мощной, чем у среднего человека, а с тех пор как Китти побывала в Ином Месте, её аура светилась, как полуденное солнце. С Птолемеем было так же. Я никогда не видел такого ни у кого из других людей. По телу Натаниэля пробежала дрожь изумления; его мозг буквально бурлил от восторга.

– Ты такая красивая! – сказал он.

– А ты что, только теперь заметил?

Да, сплоховал парень. Его, собственно, погубил тон крайнего удивления, которым это было сказано^[3K98].

– Да нет! Я только хотел сказать…

Тут я решил, что пора заявить о себе. Этот зануда ведь не сам по себе такой молодец. Я перехватил контроль над его глоткой.

– Не мог бы ты говорить потише? – осведомился я. – А то мне не слышно, как ты думаешь.

Тут он сделался очень тихий. Собственно, они оба. Я почувствовал, как он машинально попытался зажать рот, словно рыгнул в приличном обществе.

– Да-да, именно, – сказал я. – Это я. А ты думал, я буду тихо-мирно сидеть внутри? Ошибаешься, сынок. Теперь нас в этом теле двое. Заруби себе на носу.

И чтобы доказать серьёзность своих намерений, я заставил его поднять руку и деловито поковыряться в носу. Натаниэль издал протестующий вопль.

– Прекрати немедленно! Я опустил руку.

– Это далеко не все, на что я способен, если решу за тебя. О-о, какой тут любопытный маленький мирок! Такое впечатление, что тебя окунули в шоколадный мусс, только без приятного вкуса и запаха. Кое-какие твои мысли, Натаниэль… Ого! Если бы Китти знала…

Тут он наконец сумел овладеть собственным ртом.

– Довольно! Контроль остаётся за мной. Мы же договорились. Мы должны действовать сообща, иначе нам обоим грозит гибель.

– Он прав, Бартимеус, – сказала Китти из своего кресла. – Мы и так уже потеряли слишком много времени. Вам нужно работать вместе.

– Отлично, – ответил я, – но пусть он меня слушается. Мне о Факварле и Ноуде известно побольше, чем ему. Я способен предугадывать их поступки. А управлять его телом я могу отлично. Вот, гляди…

Я прекрасно представлял себе устройство ножных мускулов; я согнул ноги, распрямил – а моя сущность сделала остальное. Мы с места перемахнули через стол и очутились в дальнем конце комнаты.

– Недурно, а? – хихикнул я. – Как по маслу!

Я согнул ноги снова, распрямил… Но волшебник в тот же самый момент попытался пойти в противоположном направлении. Наше тело взбрыкнуло, одна нога взлетела в воздух, вторая сделала шаг. В результате ноги у нас разъехались, мы вскрикнули в унисон от лёгкого замешательства и рухнули на ковёр.

– Ага, – сказала Китти. – Просто превосходно.

Подниматься на ноги я предоставил Натаниэлю самостоятельно.

– Я так и знал, что всё так будет! – рявкнул он. – Это безнадёжно.

– Тебе просто не нравится, когда тобой командуют! – отпарировал я. – Тебе не нравится, когда что-то зависит не от тебя, а от твоего раба! Сколько волшебника ни корми…

– А ну тихо! – сказала Китти.

Может, дело было в её ауре, а может, в чём-то ещё, но теперь в ней появилось нечто, не допускающее возражений. Так что мы заткнулись и предоставили ей высказаться.

– Если бы вы на секундочку прекратили собачиться, – продолжала она, – вы бы поняли, что вы вдвоём действуете куда лучше и эффективнее, чем Ноуда и прочие с их крадеными телами. Факварл в Хопкинсе чувствует себя как дома, но он долго практиковался. А прочие почти беспомощны.

– Она права… – сказал Натаниэль. – Ноуда даже ходить не мог.

Потребовался интеллект джинна, чтобы догадаться, в чём дело.

– Тут есть два важных различия, – сказал я. – Во-первых, я не стал уничтожать твой разум. Это, несомненно, помогло. А во-вторых, я знаю твоё настоящее имя. Бьюсь об заклад, это позволяет мне проникнуть в тебя куда глубже, чем дано прочим духам. Вот видишь, как удачно вышло. Я знал, что рано или поздно это пригодится.

Волшебник почесал подбородок.

– Может быть…

Но тут наши философические размышления были прерваны нетерпеливым возгласом.

– Это, в сущности, не важно! – отрезала Китти. – Просто предупреждайте друг друга о том, что вы собираетесь делать, и это позволит избежать дурацких оплошностей. А теперь – как насчёт посоха?

Как насчёт посоха?! Всё это время мы сжимали его в кулаке, и даже сквозь изолирующие кости и плоть Натаниэля я ощущал его присутствие. Я чувствовал, как непрерывно ворочаются могучие существа, заточенные в нём, смутно слышал, как они молят выпустить их на волю. Заклятия, наговоры и печати, наложенные Глэдстоуном на дерево, были так же мощны, как и в день их создания. Оно и к лучшему: таящаяся в нём энергия, если выпустить её наружу, могла бы сровнять с землёй пару городских кварталов^[3K99]. Китти пристально смотрела на нас.

– Как вы думаете, сумеете вы его активировать?

– Да, – ответили мы.

Натаниэль взял посох обеими руками. Тут я предоставил манипулировать нашими конечностями ему. На тот момент мы нуждались в его сноровке, чтобы запустить процесс и задать ему направление. А я лишь предоставлял дополнительную энергию, силу, поддерживающую его волю. Мы стояли, слегка расставив ноги, напрягшись в ожидании отдачи. Натаниэль принялся читать заклинания. Пока он говорил, я его глазами осматривал небольшой кабинет, где мы находились. Вот сидит в кресле Китти. Её аура – вполне под стать ауре посоха. Дальше – дверь, выбитая небольшим Взрывом. На полу валялось несколько жезлов Инферно и шаров с элементалями. Их притащил Натаниэль: дверь он вышиб с помощью кубика Взрыва. Он так тревожился за Китти, что забыл о боли в плече, забыл на время о своей усталости…

Странное это дело: ощущать, как движутся мысли человека. Они ворочаются, точно спящий в темноте, в то время как разум, казалось бы, полностью поглощён заклинанием. Мимо меня проплывали лица: Китти; женщина постарше; другие люди, которых я вообще не узнавал. И тут (это стало потрясением) – передо мной появился Птолемей, отчётливо, как наяву. Как давно я его не видел… две тысячи лет… Но этот образ, конечно, был всего лишь воспоминанием обо мне.

Пора сосредоточиться. Я почувствовал, как из меня вытягивает силы – слова Натаниэля обращали их в узы, оплетающие посох. Заклятие близилось к завершению. Посох Глэдстоуна содрогался. Вдоль него побежали бледные струйки света, стекающиеся в пентакль, вырезанный на его конце. Мы чувствовали, как заточенные существа протискиваются в щёлочку, которую мы проделали в их тюрьме; мы чувствовали, как наложенные Глэдстоуном печати силятся снова сомкнуться. Мы не обращали внимания ни на то, ни на другое.

Натаниэль закончил читать заклятие. Посох у нас в руке на миг вспыхнул – и комната на всех семи планах наполнилась ослепительно ярким светом. Мы пошатнулись; Натаниэль зажмурил наши глаза. Потом свет приугас. Равновесие было достигнуто. Всё замерло. В комнате было тихо. Посох Глэдстоуна гудел в нашей руке – слабо, почти неслышно.

Мы, как один, обернулись к Китти, которая сидела в своём кресле и смотрела на нас.

– Готово, – сказали мы.

Натаниэль 33

Когда посох активировался и энергия джинна потекла сквозь Натаниэля, чтобы сдерживать мощь талисмана, Натаниэль всего на миг вспомнил о своей ране в плече. Он ощутил негодующий укол боли, голова внезапно пошла кругом… но тут новая сила снова наполнила его, и слабость миновала. Натаниэль почувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было.

В теле все ещё отдавались отзвуки того первого мгновения, когда в него хлынуло могущество Бартимеуса. Это было как удар тока, как волна, которая грозила оторвать его от пола, начисто отвергая законы гравитации. Вся его усталость и собственный вес куда-то делись. В нём кипела жизнь. Натаниэль внезапно отчётливо и ясно (его разум сделался острее, как будто заново отточенный) постиг природу джинна – его непрерывное стремление к движению, переменам, трансформациям. Он осознал, насколько тяжкой судьбой было для такого существа любое насильственное ограничение, приковывающее его к земным, ограниченным и определённым предметам. Перед ним (поначалу лишь смутно) встала бесконечная череда образов, воспоминаний, впечатлений, уходящая в немыслимые глубины времени. Это вызвало у него ощущение, схожее с головокружением.

Все его чувства воспламенились. Пальцы ощущали каждый сучок, каждое древесное волокно на посохе, уши улавливали его чуть слышное гудение. Лучше всего Натаниэль видел и понимал все планы – каждый из семи. Кабинет омывал радужный свет десятка аур – ауры посоха, его собственной и, что самое странное, ауры Китти. Сквозь это сияние лицо Китти снова казалось гладким и юным, а волосы горели пламенем. Он мог бы смотреть на неё вечно…

«Прекрати немедленно это безобразие! Меня тошнит».

…Если бы в голове не балаболил гнусный джинн.

«А что я делаю-то?» – подумал Натаниэль.

«То-то и оно, что ничего ты не делаешь. Посох мы раскочегарили. Вперёд!»

«Хорошо». Натаниэль осторожно – на случай, если у джинна были другие планы относительно его ног, – повернулся к Китти.

– Тебе следует остаться здесь.

– Мне уже лучше! – И, к немалой тревоге Натаниэля, она сдвинулась на край кресла и, опершись на подлокотники дрожащими руками, встала на ноги. – Я могу ходить.

– И тем не менее с нами ты не пойдёшь.

Он почувствовал, как в его мозгу заворочался джинн, и из его рта донёсся голос джинна. Это очень нервировало. И к тому же было довольно щекотно.

– Натаниэль прав, – сказал Бартимеус. – Ты слишком слаба. Если можно доверять его памяти – в чём я сомневаюсь, – в этом здании могут оставаться ещё пленники, возможно, Ноуда не всех сожрал. Почему бы тебе не попытаться их отыскать?

Китти кивнула.

– Ладно. А каковы ваши планы? Почему ты не попытаешься использовать гадательное зеркало, чтобы выяснить, где находится Ноуда?

Натаниэль замялся.

– Ну…

– Он его профукал, – доложил джинн. – Отпустил беса на волю. На мой взгляд, это была большая ошибка.

– Я и сам могу ответить! – рявкнул Натаниэль.

Когда тебя перебивает твоя собственная глотка – это особенно раздражает. Китти улыбнулась ему.

– Ты молодец. Ну, тогда пока.

– Ага… С тобой точно всё будет в порядке?

Он ощутил вспышку раздражения джинна. Ноги у него задрожали – ему хотелось подпрыгнуть, взмыть в воздух…

– За меня не беспокойся. На вот, возьми. Он наклонил голову, снял с себя Амулет Самарканда и протянул Китти.

– Надень, – сказал он. – Это тебя защитит.

– Но только от магии, заметь себе, – добавил джинн. – Он не убережёт от разбойного нападения, не помешает тебе споткнуться, удариться головой, разбить себе коленки и так далее. Но в пределах своих, весьма ограниченных возможностей он работает очень и очень неплохо.

Китти заколебалась.

– Вообще-то я обладаю кое-какой устойчивостью к магии, – начала она. – Может, мне и не надо?..

– Этого недостаточно, чтобы выстоять перед Ноудой, – сказал Натаниэль. – Тем более после всего, что ты пережила. Пожалуйста…

Девушка надела ожерелье.

– Спасибо, – сказала она. – Удачи!

– И тебе тоже удачи.

Говорить больше было не о чём. Надо было уходить. Натаниэль направился к дверному проёму, выставив подбородок, со взглядом мрачным и решительным. Он даже не оглянулся. На полу лежала кучка обломков выбитой двери, Натаниэль аккуратно переступил через них в тот самый момент, как джинн заставил его ноги согнуться и подпрыгнуть. В результате ноги у Натаниэля запутались, он споткнулся, выронил посох и кубарем полетел через кучу обломков, очутившись, таким образом, снаружи.

«Тонкая работа!» – сказал Бартимеус.

Натаниэль ничего не ответил вслух. Он подобрал посох Глэдстоуна и побрёл по коридору.

Зал Статуй был разорён старательно и умело. Повсюду валялись каменные головы покойных премьер-министров, оторванные от тел. Ими, похоже, играли в мяч. Сломанный стол Совета стоял у стены, вокруг него, на семи креслах, в замысловатых позах были рассажены тела волшебников, словно ведущие между собой жуткую беседу. Зал пострадал от множества магических атак, бесцельных и случайных: пол, стены, потолок там и сям были проломлены, пробиты, обуглены, расплавлены или просто разрублены. Там, где когда-то лежали ковры, дымились кучи пепла. Повсюду валялись трупы, заброшенные, изломанные, как надоевшие игрушки. В дальнем конце зала в стене зиял огромный пролом. В пролом тянуло холодом.

– Взгляни-ка на пентакли, – сказал вдруг Натаниэль.

«Уже гляжу. Я ведь смотрю на мир твоими глазами, не забывай. И я с тобой согласен».

– С чем?

«С тем, что ты думаешь. Они нарочно их уничтожили. Хотят усложнить задачу волшебникам, на случай, если кто-то из них выжил».

Все пентакли были изуродованы или уничтожены вовсе: мозаичные круги выворочены и рассыпаны по полу, аккуратно прочерченные линии разбиты на куски небрежными огненными залпами. Это выглядело точь-в-точь как римский Форум тех времён, когда под стены пришли варвары и граждане восстали против владычества волшебников. Они тоже начали с уничтожения пентаклей…

Натаниэль встряхнул головой.

– Это все сейчас не важно, – сказал он. – Думай о том, что надо делать.

«А я и думаю. Что я, виноват, если ты роешься в моих воспоминаниях?»

Натаниэль ничего не ответил. Среди трупов, лежащих в обломках, он увидел знакомые лица. Уголки его рта опустились книзу.

– Пошли, – сказал он.

«Чего это ты вдруг приуныл задним числом? Ты же их всё равно не любил».

– Нам надо спешить.

«Ладно. Предоставь двигаться мне».

Странное это было ощущение: расслабиться, намеренно отключиться от управления собственными мышцами – и тем не менее чувствовать, как они сокращаются и напрягаются, движутся плавно и ритмично, с нечеловеческой энергичностью. Натаниэль крепко сжимал посох, а в остальном положился на джинна. Он одним прыжком пересёк зал и приземлился на обрушившуюся глыбу. Там он остановился, его голова повернулась налево, направо, и он двинулся дальше – гигантский шаг, другой… Он нырнул сквозь дыру в стене и взлетел под потолок другого помещения, тёмного, разрушенного, заваленного обломками. Рассмотреть его Натаниэль не успел – ему приходилось бороться с негодующим нутром и с кипением пробудившейся в нём энергии. Вверх-вниз, прочь из этой комнаты в другую, мимо лестницы, разнесённой в мелкие щепки, через груду обломков кладки, с приличный валун каждый. Сквозь зияющую арку пролома…

И они очутились на улицах Уайтхолла.

Они приземлились, согнув колени, готовые снова взмыть в воздух. Голова Натаниэля склонилась набок, глаза двигались из стороны в сторону, они видели все семь планов.

– О нет… – прошептал Натаниэль. «О да!!!» – воскликнул джинн.

Уайтхолл пылал. Низкие облака, висевшие над крышами, отсвечивали розовым и оранжевым; в разрывах между ними огненный свет уходил в чёрную пустоту, унизанную звёздами. Здания министерств, где круглыми сутками вершились дела империи, стояли тёмные и пустые. Свет нигде не горел, уличные фонари тоже погасли. В здании к северу отсюда – министерство просвещения, что ли? – горел верхний этаж. Юркие язычки пламени выстреливали из окон, рыжие, как осенние листья. Дым уходил в небо, смешиваясь с облаками. В зданиях напротив тоже горело. Всё выглядело каким-то нереальным, словно иллюзии в одной из пьес Мейкписа.

Улица была пуста, если не считать обломков, опрокинутых фонарей, статуй и – тёмных и мелких, как ошпаренные муравьи, – разбросанных человеческих тел. Тут из стеклянного фасада министерства транспорта торчал лимузин; там виднелись останки одной из монументальных скульптур («Почтение к властям») – каменные ноги, вот и всё, что осталось стоять на пьедестале. Военные памятники тоже были разбиты вдребезги, улица завалена осколками гранита. Из-за поворота улицы Уайтхолл, со стороны Трафальгарской площади, донёсся глухой взрыв.

– Туда! – сказал Натаниэль.

Его ноги согнулись, распрямились, он взмыл вверх и снова опустился вниз. В высшей точке прыжка он оказывался на высоте вторых этажей. Опускаясь вниз, он едва касался земли и снова взлетал. Сапоги болтались у него на ногах.

– Знаешь, – выдохнул он, – а ведь на мне семимильные сапоги!

Ветер отнёс его слова в сторону.

«Знаю, конечно. Я ведь сейчас – это ты, нравится тебе это или нет. Пока что они нам не понадобятся. Посох у тебя наготове? А то там впереди что-то творится».

Они неслись мимо памятников, мимо брошенных машин. Посреди дороги валялся труп волка, а вокруг – обрывки колючей проволоки, обломки табличек «Прохода нет» – остатки полицейского кордона. Впереди была Трафальгарская площадь. Колонна Нельсона вздымалась в ночное небо, залитая горчично-жёлтым светом. От её подножия доносились хлопки взрывов. Среди ларьков и лотков рынка для туристов метались крошечные тени. Что-то прыгало по пятам за ними.

Натаниэль остановился на краю площади. Он закусил губу.

– Оно гоняется за людьми… «Развлекается. Должно быть, думает, что она снова в Колизее…^[3K100] Гляди-ка! Вот тот человек остался жив после Взрыва. Кое-кто из этих ребят обладает устойчивостью».

Натаниэль прикрыл глаза ладонью.

– Твои мысли разбегаются в разные стороны. Пожалуйста, думай попроще. А то я путаюсь.

«Ладно. Посох готов? Пое-ехали-и!» И не успел Натаниэль приготовиться, как его ноги устремились вперёд. Он в мгновение ока пересёк улицу и очутился среди пылающих ларьков. Он мчался сквозь дым, мимо съёжившейся женщины с маленьким ребёнком. Прыг-скок… Впереди, у фонтана, пригнувшись, как зверь, стояло тело КлайваДженкинса. Его глаза горели бледно-зелёным пламенем, челюсть бессильно отвисла. Руки курились жёлтым туманом.

Натаниэль в ужасе уставился на него, не без труда взял себя в руки. Он вскинул посох…

Его ноги снова сделали прыжок. Он обнаружил, что летит. За спиной раздался взрыв; по щеке хлестнуло бетонной крошкой. Он приземлился на голову статуи льва, под самой колонной.

– Ты зачем нас перенёс? – крикнул он. – Я только было собрался…

«Ещё секунда – и нас бы разнесло на куски. Шустрей надо быть. Наэрьян – афритша, она времени не теряет»^[3K101].

– Слушай, прекрати, а? Мне надо сосредоточиться.

Натаниэль навёл посох, приготовился…

«Ты, это, побыстрей. Она приближается. Будь у нас амулет, мы бы над ней только посмеялись. И зачем ты только отдал его Китти?.. Ну да, знаю, знаю. Ты прав. Не правда ли, трудно нормально спорить, когда можешь читать мысли друг друга? Ой-ей-ей, сюда летит Взрыв! Я сейчас отскочу».

– Так прыгай же! «Точно? Ты не против?»

– Прыгай, черт тебя возьми!

Из дыма появилась жутко прихрамывающая фигура. Сидевшая внутри афритша вполне овладела прямохождением, но передвигаться предпочитала не по-человечески, а на цыпочках. Вспышка золотого света разнесла статую льва пополам, но Бартимеус уже привёл в действие нужные связки, пустил в ход мускулы – и Натаниэль обнаружил, что кувырнулся через голову чудовища и очутился у него на спине.

«Давай!» – сказал Бартимеус.

Натаниэль произнёс одно-единственное слово. Посох сработал. Из пентакля на его вершине вырвался луч белого света, твёрдый как алмаз, шириной с ладонь. Земля содрогнулась, у Натаниэля заныли зубы. Луч прошёл в нескольких футах от тела Клайва Дженкинса, ударил в колонну Нельсона и перерубил её, как спичку. Белый свет угас. Натаниэль поднял взгляд. Афритша тоже. В немом молчании колонна пошатнулась, шевельнулась и как будто начала медленно-медленно расти… А потом оказалось, что она со свистом рушится прямо на них, и Бартимеус бросил их в сторону, прямо сквозь ткань горящего ларька, на мостовую, приложившись раненым плечом. Колонна рухнула на землю, разрубив площадь надвое.

Натаниэль мгновенно очутился на ногах. Ключица отчаянно болела. В голове у него гневный голос орал: «Наводить надо как следует! В следующий раз я сам все делать буду!»

– Ничего ты не будешь! А демоница, где она? «Да уж давно сбежала, небось! На этот раз ты действительно все испортил».

– Слушай, ты!..

Но тут его внимание привлекло какое-то шевеление в нескольких метрах от него. Четыре белых лица: женщина и её детишки, прячущиеся среди прилавков. Натаниэль поднял руку.

– Все в порядке, – сказал он, – Я волшебник…

Женщина охнула, детишки вздрогнули и плотнее прижались к ней. В голове у него прозвучал ядовитый голос: «Ну ты герой! Успокоил, нечего сказать. Может, заодно уж предложишь им перерезать глотки, чтоб два раза не ходить?»

Натаниэль выругался про себя. Но попытался улыбнуться.

– Я на вашей стороне! – сказал он. – Оставайтесь здесь. Я…

Он внезапно вскинул голову. Голос в голове: «Видишь?» Сквозь горящие обрывки ларька, в клубах пыли, поднявшихся после падения колонны, сверкнули зелёные огоньки. Он перенастроил свой взгляд – на более высоких планах было лучше видно сощуренные глаза, вороватое и дёрганое шевеление в темноте. Тело Клайва Дженкинса подбиралось все ближе и ближе, от ларька к ларьку, рассчитывая застать его врасплох.

«Сейчас будет Поток, – поспешно предупредил Бартимеус. – Это оттого, что я джинн – потому я и знаю такие вещи. Потоки захватывают обширное пространство. Она рассчитывает тебя обездвижить. Я могу накрыть нас Щитом, но он отразит луч от посоха».

– А вон тех людей Щитом накрыть можешь? Так давай! Нам он не понадобится.

Натаниэль позволил своей руке подняться. Через протянутые пальцы хлынула энергия. Над съёжившимися простолюдинами сомкнулся голубой купол. Натаниэль снова повернулся в сторону площади. Над площадью клубилась пыль, от горящей ткани отрывались и плыли вверх чёрные лоскуты. Никакого демона на цыпочках видно не было.

– Где она?

«А я откуда знаю? У тебя на затылке глаз-то нету. Я могу смотреть только туда же, куда и ты».

– Ладно, ладно, успокойся.

«Я-то спокоен. Это ты психуешь. Все эти загадочные химические соединения, которые текут в твоей крови, держат тебя на взводе. Неудивительно, что люди так плохо соображают. Вон! Нет, это всего лишь ветер треплет холстину. Ох! Ну и перенервничал же я!»

Натаниэль пристально оглядывал площадь. Посох гудел у него в руке. Он пытался отключиться от назойливого голоса джинна, от потока его воспоминаний – временами они просто захлёстывали его. Где же прячется демоница? За расколотым основанием колонны? Вряд ли… Слишком далеко… Но где же тогда?

«Понятия не имею, – отозвался Бартимеус. – Может, она вообще сбежала».

Натаниэль осторожно сделал несколько шагов. По спине пробежал холодок – опасность была где-то рядом. На другом конце площади он увидел ограждение, лестницу, ведущую под землю. Это был вход в метро, в подземку… Под площадью тянулся лабиринт переходов, ведущих на платформы, позволяющих пешеходам переходить через оживлённые проезды… И у этих переходов был не один выход…

На площади их несколько…

«Обернись!» – подумал он и расслабился, предоставив джинну сделать остальное. Крутнувшись на месте, он произнёс слово и направил посох. Наружу вылетел заряд белого света – он прорезал воздух и распылил тело Клайва Дженкинса, которое подкрадывалось к нему сзади. Только что демоница была здесь и уже протягивала холодную, липкую руку, чтобы направить на него Поток – а в следующий миг она исчезла вместе со входом в метро у неё за спиной. На расплавленную мостовую посыпался мерзкий пепел.

«Умница, соображаешь, – похвалил джинн. – Никогда не замечал за Наэрьян такой подлючести».

Натаниэль медленно перевёл дух. Потом подошёл к кучке людей, жмущихся под Щитом, и взмахнул рукой. Бартимеус убрал купол. Женщина вскочила на ноги, прижимая к себе детей.

– Безопаснее всего на Уайтхолле, – начал Натаниэль. – Думаю, оттуда демоны уже убрались. Ступайте туда и не бойтесь, мадам. Я…

Он осёкся. Женщина отвернулась. С каменным лицом, с угрюмым и отстранённым взглядом она повела детей прочь между рядами.

«А ты чего ждал? – спросил голос джинна. – Это ведь ты и такие, как ты, втравили её в это безобразие. Она бы не кинулась тебя благодарить, что бы ты ни сделал. Ладно, Нат, не тревожься. Ты всё-таки не одинок. У тебя всегда есть я». Ив его мозгу забулькал непрошеный смех.

Несколько секунд Натаниэль стоял на месте, слегка склонив голову глядя на разорённую площадь. Потом расправил плечи, перехватил покрепче посох, стукнул каблуком о мостовую – и исчез.

Китти 34

Пленников Китти отыскала куда быстрей, чем сама ожидала. Труднее всего было отправиться на поиски – заставить себя выйти из кабинета. Когда она впервые встала на ноги, каждый мускул в её теле протестующе воззвал к небесам. Она содрогнулась, словно от жуткого холода, тело показалось лёгким и водянистым. Но всё-таки она не упала.

«Просто надо всему научиться заново, – подумала Китти. – Напомнить своему телу, что оно умеет».

И да, действительно – с каждым шаркающим шажком она чувствовала себя все увереннее. Китти добрела до кучки оружия, сваленного у двери. Она, поморщившись, согнула колени, присела на корточки и оставалась в этом положении, пошатываясь и бранясь, пока рылась в куче. Шокеры, жезлы Инферно, шары с элементалями… предметы, знакомые со времён Сопротивления. Сумки у Китти не было, но Инферно и шокер она заткнула за пояс. Два шара не без труда поместились в драных карманах её куртки. («Апокрифы» Птолемея Китти вытащила и не без почтения положила на пол. Пригодилась книжечка-то!) Среди магических предметов лежал серебряный диск, отполированный, с бритвенно-острым краем. Китти подавила лёгкое безотчётное отвращение и сунула в карман и его тоже. А потом, держась за стеночку, снова поднялась на ноги.

Осторожно, шаг за шагом, она выбралась из комнаты, перешагнув через обломки двери, и побрела по коридору, мимо пустынного и разгромленного зала Статуй. Она шла туда, где держали их с Натаниэлем, – в памяти осталось жалобное хныканье, раздававшееся где-то поблизости.

По дороге Китти осознала внутри себя странную двойственность. Никогда ещё она не чувствовала себя такой слабой, так ненадёжно связанной со своей физической силой. И в то же время она почему-то никогда не чувствовала себя настолько уверенно. В прошлом её не раз переполняла бесшабашная самонадеянность, радостная вера в собственную юность и энергию. А сейчас она сама себя не узнавала. То чувство, что она испытывала теперь, было куда более спокойным, уравновешенным, не имеющим никакого отношения к состоянию её тела, и в нём не было той дерганости, которую обычно придаёт чувствам тело. Это была несокрушимая вера в себя – Китти чувствовала, как распространяет её вокруг, шаркая ногами по коридору.

И первое испытание этой уверенности нисколько не поколебало. В том месте, где коридор расширялся, неподалёку от лестниц, Китти повстречалась с одним из демонов. Вероятно, он был последним, кто обзавёлся телом; как бы то ни было, он ещё не успел как следует им овладеть. Обиталищем ему служил высокий, тощий мужчина с жидкими белокурыми волосами, одетый в чёрный, явно очень дорогой костюм. Теперь костюм был помят и порван, волосы всклокочены, глаза мутны, как стёклышко, окатанное морем. Его шатало от стенки к стенке, руки слепо дёргались. Его глотка издавала звериный рык, а вместе с ним, время от времени, гневные слова на непонятном наречии.

Голова повернулась и заметила Китти. В глазах вспыхнул жёлтый блеск. Китти остановилась и стала ждать. Интерес демона проявился в том, что он внезапно разразился дикими завываниями, от которых задребезжали стекла в шкафах, стоявших вдоль коридора. Демон решил напасть, но, похоже, не знал, как именно это сделать. Для начала он задрал ногу и указал на Китти носком ботинка. В результате с него сорвало ботинок. Затем он попробовал сделать это локтем – примерно с тем же эффектом. И вот наконец он, после мучительных колебаний, поднял руку, протянул трясущийся палец и выпустил сиреневую молнию. Молния ударила в Амулет Самарканда и тотчас же втянулась в него.

Демон озабоченно оглядел свой палец. Китти тем временем вынула из-за пояса шокер, тихонько подошла к демону и выпустила в его тело синий трескучий заряд. Демон окутался черным дымом, подёргался, подрыгался, отшатнулся назад, перевалился через перила и рухнул на ступеньки четырьмя метрами ниже.

Китти пошла своей дорогой.

Несколько минут спустя она подошла к знакомой двери. Прислушавшись, Китти услыхала придушенные стоны. Она подёргала дверь, убедилась, что та заперта, и вышибла её одним из своих шаров с элементалями. Когда ветер наконец улёгся, она вошла внутрь.

Комната была небольшая, и все её пространство было забито сложенными вповалку телами. В первый миг Китти испугалась, что случилось худшее; но потом увидела, что все люди крепко связаны и во рту у них торчат кляпы. Похоже, они так и лежали тут с тех пор, как бесы Мейкписа приволокли их несколько часов назад. Большинство были связаны минимумом верёвок и бечёвок, но один или два были с головой замотаны в мешковину или плотные чёрные сетки. В комнате находилось, наверное, человек двадцать, сложенных плотно, валетом, как сельди в бочке. К большому облегчению Китти, она увидела, что многие из них всё-таки шевелятся, вяло и уныло, как червяки в консервной банке.

Одна или две пары выпученных глаз заметили её. Владельцы глаз принялись корчиться и издавать умоляющее мычание. Китти выждала пару секунд, чтобы прийти в себя – у неё дрожали колени от усталости. А потом заговорила – настолько отчётливо, насколько могла.

– Я пришла, чтобы вам помочь, – сказала она. – Пожалуйста, потерпите ещё немного. Я попытаюсь вас освободить.

На это люди заворочались и замычали ещё более бурно. Они дрыгали ногами, трясли и крутили головами. Китти едва не сшибли с ног.

– Лежите тихо, – сурово приказала она, – иначе я уйду и брошу вас!

Волшебники мгновенно притихли.

– Вот так-то лучше. А теперь…

Китти непослушными пальцами достала из кармана серебряный диск и осторожно, чтобы не порезать пальцы, принялась пилить им верёвки на ближайшей из пленников. Верёвки расходились, как масло под горячим ножом. Женщина осторожно пошевелила затёкшими руками и ногами и глухо вскрикнула от боли. Китти бесцеремонно выдернула кляп.

– Когда сможете стоять на ногах, – сказала она, – возьмите что-нибудь острое и помогайте мне освобождать остальных.

И перешла к следующему волшебнику.

Десять минут спустя комната была заполнена прихрамывающими, разминающими конечности людьми. Кто-то сидел, кто-то вставал сперва на одну ногу, потом на обе, пытаясь избавиться от иголок в затёкших, опухших ногах. Никто ничего не говорил – тела их были освобождены, но мысли ещё путались: они были слишком потрясены случившимся и не могли до конца поверить в него. Китти молча трудилась над предпоследним пленником, дородным джентльменом, опутанным сетью. Он лежал неподвижно; сквозь сетку на его лице сочилась кровь. Рядом с ней первая из тех, кого освободила Китти, молодая женщина с бесцветными волосами, боролась с верёвками на последней из волшебников. Эта женщина, замотанная в толстое серое одеяло, была более чем жива – она всё время брыкалась в яростном нетерпении. Китти передала своей помощнице серебряный диск.

– Вот, нате.

– Спасибо.

Остатки сетки и одеяла были разрезаны в несколько секунд, и оба пленника оказались на свободе. Одна, женщина с длинными чёрными волосами и красным, отёкшим лицом, тут же вскочила на ноги и взвизгнула от боли. Второй, грузный старик с лицом в кровоподтёках, лежал неподвижно. Глаза у него были закрыты, дышал он хрипло и отрывисто.

Черноволосая женщина привалилась к стене и принялась растирать ногу, которую свело судорогой, рыча от боли и ярости.

– Кто? Кто это все устроил? Я их убью! Клянусь!

Китти тем временем деловито разговаривала с женщиной с бесцветными волосами.

– Он явно плох. Надо, чтобы кто-то отвёз его в больницу.

– Это я устрою, – сказала её помощница. Она окинула комнату взглядом, выбрала конопатого молодого человека. – Джордж, не будете ли вы так добры?..

– Хорошо, госпожа Пайпер.

– Погодите, – вмешалась Китти. Она устало повернулась, чтобы встать, протянула трясущуюся руку. – Не могли бы вы мне помочь? Спасибо.

Она обернулась ко всем присутствующим.

– Вам всем следует знать, что произошло. Ситуация может оказаться… сложнее, чем вы думаете. В Лондоне вырвались на волю демоны.

Кто ахнул, кто выругался. Лица у всех вытянулись, на них отразились страх и уныние. Волшебники, молодые и старые, уставились на Китти. Сейчас они были беззащитны и ничего не понимали. Вся их волшебническая самоуверенность куда-то делась – теперь это были просто люди, перепуганные, оставшиеся без предводителя, без всего. Китти вскинула руку.

– Слушайте, – сказала она, – сейчас я все расскажу.

– Минуточку! – Темноволосая женщина схватила Китти за локоть. – Для начала скажите, кто вы такая, чёрт побери? Я что-то не припоминаю ни вашего лица, ни, – тут она поджала губы, – вашей грязной одежонки. По-моему, вы даже не волшебница.

– Верно, – отрезала Китти. – Я простолюдинка. Но если вы хотите остаться в живых, вам стоит заткнуться и выслушать меня.

Глаза у женщины расширились.

– Да как ты сме…

– Да, действительно, заткнулись бы вы, Фаррар, – сказал один из мужчин.

Женщина будто поперхнулась; она принялась бешено озираться по сторонам, однако же руку Кити отпустила.

Если не считать Фаррар, все прочие присутствующие внимали Китти с готовностью и даже с благодарностью. Может, им мешал говорить остаточный шок, а может, они чувствовали в этой седой девушке с усталым, изборождённым морщинами лицом что-то, что внушало неподдельное уважение, – сказать трудно. Но пока Китти рассказывала, что произошло, слушали её очень внимательно.

– А что же с остальными? – жалобно спросил один из волшебников постарше. – Нас ведь в театре сидело человек сто, не меньше. Не могли же они все…

– Точно не знаю, – сказала Китти. – Может быть, есть и другие помещения с пленниками, о которых демоны либо позабыли, либо просто руки не дошли. Надо будет проверить. Но многие из вас погибли.

– А как же мистер Деверокс? – прошептала одна из женщин.

– А Джессика Уайтвелл, а… Китти вскинула руку.

– Извините, не знаю. Думаю, велика вероятность, что многие из главных волшебников одержимы либо убиты.

– Ну, как минимум одна из них жива! – яростно бросила черноволосая женщина. – До тех пор пока остальные не найдутся, я – единственная из членов Совета, кто остался в живых. Так что теперь главная – я. Мы должны разойтись по пентаклям и вызвать своих рабов. Я немедленно свяжусь с ночной полицией. Беглые демоны будут найдены и уничтожены.

– Две вещи, – негромко сказала Китти. – Нет, три. Прежде всего нужно позаботиться об этом человеке. Может ли кто-нибудь добыть машину?

– Я могу.

Конопатый молодой человек склонился над неподвижным телом.

– Тут меньше, чем втроём, не управиться. Мистер Джонсон, мистер Воул, не поможете ли донести его до лимузина?

Подошли помощники. Трое мужчин удалились, неся на руках пострадавшего.

Черноволосая женщина была уже у дверей. Она хлопнула в ладоши.

– Все в пентакли! – приказала она. – Не терять времени!

Никто не двинулся с места.

– Мне кажется, эта леди хотела добавить что-то ещё, – сказал мужчина постарше, кивнув в сторону Китти. – Наверное, стоит её выслушать, как вы думаете, госпожа Фаррар? Хотя бы из вежливости.

Госпожа Фаррар скривила губы.

– Но она ведь всего лишь…

– Я хотела сказать ещё две вещи, – перебила её Китти. Она теперь чувствовала себя ужасно усталой. Голова кружилась, ей необходимо было присесть. Нет, держись! Дело должно быть сделано. – Главный демон, Ноуда, чрезвычайно опасен. Приближаться к нему без самого мощного оружия, имеющегося в наличии, будет самоубийством. И этим уже занимаются.

Она оглядела примолкших волшебников.

– Волшебник, ещё один выживший член Совета, – тут Китти не удержалась, чтобы не бросить взгляд в сторону госпожи Фаррар, – отправился, чтобы сразиться с ним. Он использует посох Глэдстоуна.

Её даже не особо удивили приглушённые восклицания. Похоже, особенно это известие зацепило госпожу Фаррар.

– Но ведь мистер Деверокс это запретил! – воскликнула она. – Кто же посмел…

Китти улыбнулась.

– Это Нат… Джон Мэндрейк. И для всех будет лучше, если у него получится.

– Мэндрейк!!! – Фаррар побелела от ярости. – Да у него способностей не хватит!

– И последнее, что мне хотелось бы сказать, – невозмутимо продолжала Китти, – это что при данных обстоятельствах главное для нас – вообще-то мне следовало бы сказать «для вас», ведь это вы волшебники и власть в ваших руках, – это защитить и организовать народ. С тех пор как Мейкпис вас всех схватил, люди остались без руководства, и сейчас некому заняться эвакуацией районов, где бесчинствуют демоны. Нам грозит множество смертных случаев, множество! Если мы ничего не предпримем, многие простолюдины погибнут.

– Раньше нас это не особо тревожило, – пробормотал молодой человек у неё за спиной.

Но общее мнение было не на его стороне.

– Что нам нужно, так это кристалл, – сказала Пайпер. – Посмотреть, где демоны.

– Или гадательная чаша. Где их тут держат?

– Хоть одна-то должна быть. Идёмте, поищем.

– Давайте доберёмся до пентаклей! Я мог бы вызвать беса и отправить его посмотреть.

– Нужны машины. Кто здесь умеет водить?

– Я не умею, меня муж возит.

– Я тоже…

От двери донёсся хриплый, натужный кашель. Лицо у госпожи Фаррар было измученное, волосы спутанные и растрёпанные, губы стянулись в ниточку. Побелевшие руки упирались в косяки по обе стороны двери. Руки у неё были согнуты, плечи слегка сгорблены – эта поза делала её слегка похожей на перевёрнутую летучую мышь. Глаза её источали яд.

– Все вы здесь – не более чем мелкие чиновники, – сказала она. – Большинство из вас и чиновниками-то не назовёшь: так, секретари и ассистенты. Познания в магии у вас самые скудные и ограниченные – а соображаете вы, похоже, ещё хуже, чем владеете магией. Простолюдины о себе и сами позаботятся. Некоторые из них обладают устойчивостью к магии – уж наверно, они сумеют пережить пару-тройку Взрывов. Как бы то ни было, простолюдинов у нас много. Мы можем себе позволить потерять несколько штук. А вот чего мы не можем – так это стоять и рассусоливать, когда наша столица в опасности! Неужели мы предоставим всю защиту Мэндрейку? Вы что, думаете, он особо могущественный волшебник? Я пошла за своими волками. И пусть все, у кого осталась хоть капля честолюбия, следуют за мной!

Она оттолкнулась от дверной рамы и, не оглядываясь, вышла в коридор. Наступило неловкое молчание. Потом трое молодых людей, опустив головы и насупив брови, протолкались мимо Китти и последовали за Фаррар. Ещё несколько поколебались, но остались на месте.

Молодая женщина с бесцветными волосами пожала плечами и обернулась к Китти.

– Мы пойдём за вами, мисс… кстати, извините, как ваше имя?

Клара Белл? Лиззи Темпл?

– Китти Джонс, – сказала она. И слабеющим голосом добавила: – Не мог бы кто-нибудь принести мне попить?

Пока Китти отдыхала, пока она попивала прохладную минералку из бутылок, припасённых для заседаний Совета, младшие волшебники взялись за дело. Некоторые отправились на разведку в соседние помещения. Вернулись они бледные и дрожащие, с рассказами о трупах, сваленных в других комнатах, об изуродованных и стёртых пентаклях, о таком разорении, какое никому и во сне не снилось. Подобные бойни устраивали обычно врагам в далёких землях. И теперь, когда волшебники столкнулись с этим лицом к лицу, им сделалось очень неприятно. Другие пробрались к выходу и выглянули на улицу. Здания горели, повсюду валялись трупы, а что самое тревожное – никого живого было не видать. Обычно даже в самые глухие ночные часы по Уайтхоллу проезжали автобусы и такси, в здания приходили и уходили ночные служащие, время от времени появлялись полицейские и солдатские патрули. Государственная машина, потерявшая управление в результате предательства Мейкписа и захваченная врасплох появлением Ноуды, на время совершенно заглохла.

Уничтожение пентаклей стало серьёзным препятствием, но скоро сделалось ясно, что демоны были достаточно злы, но недостаточно добросовестны: немало пентаклей они проглядели, и те остались целы. Несколько мелких бесов отправили на разведку, а тем временем в помещении рядом с залом Статуй обнаружили огромный магический кристалл, ранее использовавшийся Советом. Кристалл притащили в комнату, где сидела Китти. Вокруг собрались притихшие и хмурые волшебники. Самый могущественный из присутствующих – чиновник из министерства рыбного хозяйства – без долгих разговоров вызвал джинна, заточенного в кристалле, и громогласно отдал приказ: показать, где сейчас находятся беглые демоны.

Шар помутнел, потемнел… Все подались ближе.

Внутри кристалла вспыхнули огни! Алые и оранжевые. Языки пламени.

Изображение сделалось отчётливее. Пламя, полыхающее вблизи и в отдалении, фонари среди тёмных деревьев. Вдалеке огромное горбатое светящееся нечто…

– Хрустальный дворец, – сказал кто-то. – Это Сент-Джеймс-парк.

– Там простолюдины устраивали демонстрации.

– Смотрите!

На переднем плане – сотни фигурок, мечущихся среди деревьев и бросающихся врассыпную, как косяк сельди.

– Почему они не убегают прочь?

– Они окружены.

Там и тут вспыхивали выбросы магии, сгоняющие охваченную паникой толпу, сбивающие её в кучу. По краям сделались видны какие-то неестественные движения: движущиеся вприпрыжку фигуры, внешне – человеческие, но выделывающие совершенно нечеловеческие коленца, какие-то немыслимые затяжные прыжки. Они теснили толпу со всех сторон. Одна такая фигура, передвигающаяся длинными скачками, сделалась отчётливо видна в свете фонаря. Она заприметила группку людей, бегущих в её направлении. Фигура пригнулась, приготовилась к прыжку…

Луч белого света – и чудовищный взрыв. Скачущая фигура исчезла – на её месте осталась дымящаяся воронка. Под фонарём промелькнула и скрылась другая фигура, передвигающаяся огромными, но ровными шагами. В руке у неё был длинный посох.

Китти аккуратно поставила бутылку с минеральной водой на пол.

– Вызывайте всех демонов, каких можете, – сказала она. – Если мы хотим быть чем-нибудь полезны, нам надо туда.

Бартимеус 35

Нужно сказать, мы неплохо сработались. Куда лучше, чем рассчитывал он или я.

Нет, конечно, нам потребовалось некоторое время на то, чтобы разобраться между собой, – мы пережили пару неприятных моментов, когда наше тело пыталось одновременно сделать несовместимые движения, но мы очень быстро ликвидировали последствия, так что ничего плохого не случилось^[3K102]. А когда мы пустили в ход семимильные сапоги, то начали перемещаться действительно быстро и сполна использовать преимущества нашего необычного положения.

Первый выигранный поединок с бедняжкой Наэрьян серьёзно нас взбодрил: мы поняли, что надо делать, и разобрались, как сочетать усилия, чтобы добиться наилучшего эффекта. Мы перестали пытаться дублировать действия друг друга и стали больше друг на друга полагаться.

Вот как мы работали. Натаниэль взял на себя сапоги – если нам нужно было переместиться на большое расстояние по прямой, шагал именно он. По прибытии на место (как правило, через пару секунд – эти сапоги были весьма шустрые) управление ногами брал на себя я – я наделял их частицей своего фирменного проворства и заставлял нас прыгать, как антилопа-импала: назад, вперёд, вверх, вниз, вправо и влево, пока любой враг, а порой и я сам, не оказывался окончательно сбит с толку. Натаниэль же тем временем полностью сохранял контроль над своими руками и посохом Глэдстоуна. Он стрелял каждый раз, как только мы подбирались достаточно близко, и, поскольку я мог предугадывать его намерения, я обычно оставался на месте достаточно долго, чтобы он успел как следует прицелиться. Не делал я этого только тогда – и вполне оправданно, я считаю, – когда спешил убраться с пути какого-нибудь Взрыва, Потока или Растерзывающей Спирали. Лучше всё-таки не сталкиваться с подобными вещами, если не хочешь сбиться с темпа^[3K103].

Общались мы с помощью кратких, почти односложных мыслей, как-то: «Бегом!», «Прыгай!», «Куда?», «Вверх!», «Ныряй!»^[3K104] и т. п. Не то чтобы мы докатились до рычания и мычания, но были близки к этому. Конечно, все это чересчур отдавало мачизмом и грубой силой, тут не было места ни рефлексии, ни тонкому анализу, – зато такой образ действия сильно содействовал тому, чтобы остаться в живых, а также гармонировал с некой подавленностью и отрешённостью, овладевшей душой Натаниэля. Поначалу, пока мы общались с Китти, это было не столь заметно (тогда голова у него была наполнена всякими телячьими нежностями, а потом – полу оформившимися, пылкими и возвышенными устремлениями). Но после того случая на Трафальгарской площади, когда женщина отвернулась от него со страхом и презрением, он стремительно впал в уныние и замкнулся. Его возвышенные чувства были ещё слишком свежими и робкими и плохо переносили, когда их отвергали. Теперь они оказались загнаны вглубь, и на их место вернулись старые знакомые: гордость, отчуждение и стальная решимость. Натаниэль по-прежнему был поглощён своим делом, но теперь занимался им с чувством лёгкого отвращения к себе. Может, это и нездоровое чувство, но оно помогало ему сражаться как следует.

А сейчас нам было надо именно сражаться.

Наэрьян, ошивавшаяся на площади, оказалась самой нерасторопной из духов; прочие устремились дальше, привлечённые шумом толпы и запахом людских тел. Они миновали арку Черчилля и очутились на тёмных просторах Сент-Джеймс-парка. Если бы простолюдины не толпились там в значительных количествах, воинство Ноуды немедленно рассредоточилось бы по столице, и тогда нам было бы куда сложнее их выслеживать. Но к ночи в парке собралось ещё больше демонстрантов, ободрённых бездействием правительства, и теперь эти толпы представляли чрезвычайно соблазнительную приманку для алчных духов.

Когда мы прибыли, веселье было в самом разгаре. Духи блуждали по всему парку, гоняясь за кучками обезумевших людей, как кому заблагорассудится. Некоторые использовали магические атаки, другие предпочитали двигаться просто из удовольствия двигаться, разминая непривычно неподатливые конечности, выписывая круги, чтобы отрезать мечущуюся добычу. Многие из дальних деревьев полыхали разноцветными огнями, в воздухе висели вспышки, витые струйки дыма, пронзительные вопли и всеобщий галдёж. И все это на фоне огромного Хрустального дворца, озаряющего своим светом царящее вокруг безумие: в полосах света из дворца носились люди, скакали духи, валились наземь тела, шла головокружительная охота.

Мы на миг застыли под аркой, на входе в парк, чтобы оценить происходящее.

«Хаос, – подумал Натаниэль. – Это – хаос!»

«Ну что ты! – возразил я. – Это ты ещё настоящих битв не видал. Видел бы ты, что творилось под Аль-Аришем. Там песок пропитался кровью на милю вокруг». И я показал ему, как это было.

«Очень мило. Спасибочки. Ноуду видишь?»

«Нет. Сколько тут демонов?»

«Больше чем достаточно^[3K105]. Пошли».

Он топнул каблуком, и сапоги устремились вперёд. Мы очутились в самом пекле.

Разумная стратегия требовала, чтобы духи не заметили нас все сразу. Поодиночке мы вполне могли с ними управиться, но связываться со всеми скопом было бы чересчур рискованно. Отсюда – стремительные атаки и непрерывное передвижение. Первой нашей целью, на лужайке неподалёку оттуда, стал африт, облачённый в тело пожилой женщины. Он с пронзительным гиканьем посылал в толпу один Спазм за другим. Мы в два шага очутились у него за спиной. Из посоха вырвался луч – и африт стал воспоминанием, вздыхающим на ветру. Мы повернулись, переместились – и очутились далеко оттуда, среди ярмарочных аттракционов, где трое могучих джиннов, одетых в пухлые человеческие шкуры, деловито опрокидывали «Замок султана». Натаниэль указал на них посохом, и все трое растворились в одной-единственной алчной вспышке света. Мы огляделись, увидели, как у рощицы пошатывающийся гибрид человека и духа охотится за ребёнком, и в три шага оказались рядом. Белый огонь пожрал гибрида. Ребёнок умчался во тьму.

«Нам нужна помощь, – подумал Натаниэль, – людям надо помочь. Они бегают кругами».

«Ну, это уж не наша за… Ага, я их вижу! Пошли!»

Шаг, прыжок – мы приземлились на крыше летнего театра, развернулись вокруг центрального столба, выстрелили четыре раза. Три гибрида погибли; четвёртый, встревоженный смертью товарищей, шарахнулся, отскочил, заметил нас и выпустил Спазм. Летний театр разлетелся в щепки, но мы ловко кувырнулись в сторону, съехали вниз по парусиновому навесу и, прежде чем наши сапоги коснулись земли, превратили сущность нападавшего в сноп потухающих искр.

Я ощутил укол совести. Решимость Натаниэля ослабла. Он замешкался. «Это… это же была Хелен Малбинди! Да, точно. Она…»

«Она давно уже мертва. Ты убил её убийцу. Шевели ножками! Вон там, у озера! Видишь ребятишек? Скорее!»

Лучше не останавливаться. Лучше об этом не думать. Главное – сражаться^[3K106].

Прошло десять минут. Мы стояли под дубом в центре парка. Рядом курились останки ещё двух джиннов.

«Ты не замечаешь в наших духах ничего странного? – подумал я. – В смысле, такого, что было бы заметно».

«Глаза? Они у них иногда светятся».

«Глаза-то глазами, но я имел в виду ауры. Они вроде как выросли».

«И что это означает?»

«Не знаю я. Такое впечатление, что им вроде как тесно в человеческих телах».

«Ты думаешь…»

«Духи, которых призвал сюда Факварл, все очень могущественны. Быть может, они становятся ещё сильнее оттого, что подкормились. И если…»

«Погоди. Там, у озера…»

И мы бросились дальше.

Мы гоняли по парку взад-вперёд, среди павильонов и детских площадок, беседок и дорожек, всюду, где мельком замечали крадущиеся, хищные движения. Временами джинны замечали нас и пытались дать сдачи. Чаще нам удавалось подкрасться незамеченными. Перед мощью посоха никто устоять не мог, а семимильные сапоги переносили нас с места на место прежде, чем кто-либо успевал нас заметить. Натаниэль был холоден и решителен, с посохом он с каждой минутой управлялся все искуснее. Что до меня, то, возможно, дело было в адреналине, бурлящем в нашей общей крови, а может быть, и нет, но я мало-помалу начал получать огромное удовольствие. Во мне постепенно просыпалась былая кровожадность, бешеная радость битвы, которую я ощущал в первых египетских войнах, когда ассирийские утукку маршировали через пустыни и тучи стервятников застилали все небо. Это была любовь к проворству и ловкости, к тому, чтобы бросать вызов смерти и побеждать её; это была любовь к свершению новых подвигов, о которых будут рассказывать и петь у лагерных костров, пока не закатится солнце. Это была любовь к энергии и силе.

Это тоже была часть разлагающего влияния Земли. Птолемей бы этого не одобрил.

Однако это всё же куда лучше, чем быть пирамидой из слизи.

Я кое-что заметил и мысленно подтолкнул Натаниэля. Он застыл посреди поля, чтобы приглядеться получше. Мы чуть-чуть постояли, поразмыслили. Посох мы держали горизонтально, небрежно сжимая его в руке. Он светился и потрескивал, набалдашник его слегка курился белым дымком. Земля у нас под ногами почернела и обуглилась. Вокруг валялись трупы, туфли, куртки, листовки. Дальше – горящие деревья и тёмная пропасть ночи.

Вдали, за парком, отсветы огней большого Хрустального дворца. Внутри, бросая тени на лужайку, двигались далёкие фигуры. Рассмотреть их как следует мы не могли – слишком велико было расстояние.

«Ноуда? Факварл?»

«Может быть…»

«Берегись!»

Кто-то приближался к нам слева. Мы вскинули посох, но атаковать не спешили. Из темноты появился мужчина – человек, с почти невидимой аурой. Он был без ботинок, в разодранной пополам рубашке. Он проковылял мимо нас, оставляя кровавые следы. На нас он даже не оглянулся.

«Какой кошмар!» – подумал Натаниэль.

«Да ладно тебе, мужика тоже можно понять. За ним только что гонялось сорок демонов».

«Я не о нём. Я об этом. Обо всём».

«А-а. Да. Да, кошмар».

«Так ты думаешь, их всего было сорок?»

«Этого я не говорил. Мудрый воин…»

«А убили мы сколько?»

«Не знаю. Не считал. Но сейчас их тут уже не так много».

Центральная часть парка практически опустела. Как будто бы кто-то проколол невидимый мех или преграду и поток лихорадочно метавшихся людей хлынул туда и мало-помалу иссяк.

Натаниэль шмыгнул носом и утёрся рукавом. «Тогда, значит, Хрустальный дворец. Тут мы, считай, управились».

Шаг, другой… мы неслись над лужайками; через подстриженные изгороди, клумбы, водоёмы, журчащие фонтанчики. Натаниэль замедлил движение сапог, и мы огляделись.

Хрустальный дворец вздымался в центре парка, точно выбросившийся на берег кит, длиной в двести метров и шириной в сто. Он практически целиком состоял из стеклянных панелей, закреплённых в сети железных балок. Наружные стены были закруглённые, плавно уходящие ввысь; там и сям над ними торчали малые купола, шпили, башенки и коньки. На самом деле это была не более чем огромная теплица, только вместо плесневеющих помидоров и мешка компоста там росли пальмовые деревья, струился искусственный ручей, вились мостики и переходы, стояли сувенирные магазинчики и ларьки с едой и находилось множество прочих замшелых развлечений^[3K107]. Тысячи электрических ламп, подвешенных на балках, освещали дворец днём и ночью. В обычные дни это было любимое место простолюдинов, желавших убить время.

Прежде я редко приближался к дворцу: мою сущность плющило от его железного скелета. Однако теперь я был надёжно защищён телом Натаниэля, и железо меня не волновало. Мы поднялись на крыльцо восточного входа. Здесь тропическая растительность и пальмы плотно прижимались к стеклу изнутри, за ними почти ничего видно не было.

Из здания доносился слабый шум. Мы, не останавливаясь, подошли к деревянным дверям, толкнули их, и двери распахнулись. С посохом на изготовку мы вступили внутрь.

Сразу сделалось душно: снаружи стояла прохладная ночь, а внутри, под стеклянной крышей, воздух был тёплый. Одновременно дохнуло магией: дымом от сернистых Взрывов. Откуда-то справа, из-за зарослей и суши-бара в японском стиле, донеслись жалобные стоны и рыдания.

«Простолюдины, – подумал Натаниэль. – Надо бы подобраться поближе. Посмотреть, кто их захватил».

«Может, по мостику?»

Слева от нас была спиральная железная лестница, которая крутыми витками поднималась к мостику высоко над головой. Оттуда нам было бы все отлично видно. Мы бросились туда и беззвучно взбежали по лестнице. Очутившись выше раскидистых пальмовых крон, вплотную к изгибу стеклянной стены, мы вышли на узкий мосточек, железной соломинкой протянувшийся к противоположной стороне дворца. Натаниэль низко пригнулся и опустил посох параллельно полу. И мы медленно, крадучись заскользили над бездной.

Вскоре нам стало видно, что творится за деревьями, в центре дворца, под самыми высокими стеклянными куполами. Там, на открытом пространстве, зажатом между безвкусно раскрашенной каруселью и столиками кафе, стояла толпа людей, человек сто. Они жались друг к другу, точно пингвины в зимнюю бурю. Простолюдинов пасли штук семь-восемь духов Ноуды, окружив их со всех сторон. Среди их оболочек было и тело Руфуса Лайма, и – это я понял по смятению в уме Натаниэля – тело премьер-министра Руперта Деверокса. Судя по властности их движений, духи в своих новых телах вполне освоились. Их ауры распространялись далеко за пределы тел. Однако не они привлекли наше внимание.

«Ты погляди на Ноуду! – подумал Натаниэль. – Что это с ним такое?»

Ответа у меня не было. На крыше карусели, метрах в двадцати в стороне от нас и метрах в двадцати ниже, стояло бывшее тело Квентина Мейкписа. Когда мы виделись с ним в последний раз, Ноуда испытывал некоторые проблемы с определением границ возможностей своего нового обиталища. Теперь он, хотя и поздновато, похоже, научился-таки им управлять. Ноги твёрдо стояли на крыше, руки были уверенно сложены на груди, подбородок выпячен – у него был вид победоносного военачальника в разгар кампании.

И ещё у него были рога.

Три чёрных рога, если быть точным, торчащих изо лба под разными углами. Один был длинный, ещё два – просто пенёчки. И это ещё не все. Рубашка у него на спине разошлась, оттуда торчал острый гребень, на левой руке появился серо-зелёный нарост. Лицо у него было восковое и перекошенное, разбухшее от внутреннего давления. Глаза пылали огнём.

«Вот неожиданность!» – подумал я.

«Его сущность прорывается наружу из тела».

Именно безграничная способность Натаниэля констатировать очевидные вещи делала его столь восхитительно человечным.

Пока мы смотрели, рога, гребень и нарост втянулись обратно в тело, словно бы могучим усилием воли. Ноуда аж задрожал от напряжения, но мгновение спустя они вылезли снова, ещё больше прежнего. Из открытого рта донёсся громовой голос:

– Ах! Как мне плохо! Меня снова жжёт, как прежде! Факварл! Где же Факварл?

«Он не в восторге, – заметил Натаниэль. – Видимо, его могущество просто слишком велико. Тело, в которое он вселился, распадается, и он утратил свою защиту».

«А что ж поделаешь, если он жрал людей с тех самых пор, как явился сюда? Вот его сущность, видать, и распёрло! – Я окинул взглядом простолюдинов, жмущихся внизу. – И похоже, что он до сих пор голоден».

«Ну ничего, мы с этим покончим. – Все недовольство и обида Натаниэля перевоплотились в холодный, жёсткий гнев. Его душа стала как кусок кремня. – Как ты думаешь, сумеем мы снять его отсюда?»

«Сумеем. Только целься получше. У нас всего один шанс. Бить надо наверняка».

«Ну и кто теперь констатирует очевидные вещи?»

Мы все ещё сидели пригнувшись и смотрели вниз сквозь узорчатые железные перила, ограждающие мостик. Едва Натаниэль приготовился встать, я на всякий случай выставил Щит: Когда мы нанесём удар, прочие духи, несомненно, возжаждут мести. Я прикинул возможные пути отступления. Отпрыгнуть назад, либо на пальму, либо на крышу суши-бара. Потом вниз, на пол. Потом…

Ладно, хватит. Нечего наперёд загадывать.

Натаниэль встал. Мы навели посох на Ноуду, произнесли слова…

И, как и ожидалось, раздался оглушительный взрыв.

Только не вокруг Ноуды, а вокруг нас. Мой Щит еле выдержал. Но и то нас отшвырнуло вбок вдоль мостика, мы пробили стеклянную стену дворца и вместе с дождём осколков полетели вниз, на крыльцо, и дальше, во тьму регулярного сада. Мы тяжело рухнули наземь, Щит лишь отчасти смягчил удар. Посох вырвался у нас из рук, отлетел и упал на дорожку.

В результате удара наше двойное сознание на время распалось; в течение нескольких секунд мы существовали в одной голове по отдельности. Пока мы лежали и охали независимо друг от друга, из дыры в стеклянной стене высоко вверху выплыло тело Хопкинса. Оно мягко опустилось на крыльцо и приблизилось к нам уверенным и ровным шагом.

– Это Мэндрейк, не так ли? – осведомился Факварл небрежным, светским тоном. – Ну и упрямы же вы, молодой человек! Будь у вас хоть капля мозгов, вы бы давно уже были за сто миль отсюда. Что такое в вас вселилось?

О, если бы он знал! Мы лежали на земле, отчаянно пытаясь собраться. Наше зрение мало-помалу прояснялось, разум воссоединялся.

– Владыка Ноуда, – продолжал между тем Факварл, – в данный момент несколько раздражителен и нуждается в аккуратном обращении. И его настроение не улучшится оттого, что вы ужалите его своей игрушкой.

– Ужалите? – прохрипелНатаниэль. – Да она сотрёт его с лица земли!

– Вы в самом деле так думаете? – Голос у Факварла был усталый и насмешливый. – Ноуда гораздо могущественней, чем вы можете себе представить. Он алчет энергии, он поглощает её, как губка. Видите, как он уже разросся? Вашему нападению он только порадуется, оно пойдёт ему на пользу. Нет, я бы разрешил вам попробовать, но я устал от непрошеных вторжений. Как бы то ни было, посох я сейчас заберу себе в личное пользование. – Он лениво поднял руку. – Что ж, прощайте!

Натаниэль раскрыл рот, чтобы завопить. Я перехватил инициативу и использовал его рот в лучших целях.

– Привет, Факварл.

Рука вздрогнула, её убийственная мощь осталась неиспользованной. В глазах Хопкинса двойные точки ярко-голубого света вспыхнули удивлением и растерянностью.

– Бартимеус?!

– Да, это я, тот самый маленький джинн.

– Но как… как…

Вот оно! Впервые за три десятка веков непоколебимая уверенность Факварла была нарушена моим появлением. Он не находил слов.

– Как такое может быть? Это уловка… чревовещание… иллюзия?..

– Нет. Это я, и я тут.

– Не может быть!

– Ну а кто ещё может знать правду о смерти Чингисхана? Помнишь ту славную кисточку отравленного винограда, которую мы подсунули ему в шатёр под самым носом его джиннов?^[3K108] Факварл поморгал, поколебался.

– Так значит… это всё-таки ты.

– Да, старый приятель, теперь моя очередь устраивать сюрпризы! И я мог бы ещё упомянуть, что, пока вы с Ноудой тут развлекаетесь, половина вашего воинства уже перебита. И перебил её я.

Говоря, я чувствовал, как ворочается Натаниэль. Ему не нравилось беспомощно лежать на земле – природный инстинкт самосохранения побуждал его подняться на ноги. Я утихомирил его одной-единственной мыслью: «Жди».

– Ах ты, предатель!..

Факварл достаточно долго пробыл в теле Хопкинса: он облизнул губы точно так же, как сделал бы это человек.

– Эта потеря меня не тревожит: мир битком набит людьми, а в Ином Месте достаточно духов, чтобы заселить их всех. Но ты!.. Убивать своих же сородичей, защищать бывших угнетателей… Да у меня вся сущность выворачивается наизнанку при одной мысли об этом!

Он стиснул кулаки. Голос у него звенел от волнения.

– Мы с тобой не раз сражались друг с другом, Бартимеус, но всегда – по воле судьбы, по прихоти наших хозяев. А теперь, когда мы наконец-то сами стали хозяевами и нам следовало бы торжествовать вместе, теперь ты предпочёл совершить это из ряда вон выходящее предательство! И это ты, сам Сакараль-Джинни! Чем ты оправдаешь свои деяния?

– Это я предатель?!

Поначалу я только поддерживал беседу, выжидая, пока к нам вернутся силы после падения, но теперь я был слишком задет, чтобы вести себя осмотрительно. Голос мой звучал как старинный боевой клич, который некогда эхом разносился в сосновых борах и заставлял индейские племена ёжиться в своих вигвамах.

– Это ты навеки отвернулся от Иного Места! Кто же предатель, как не ты – ты, который бросил свой дом и подбил иных духов покинуть его навеки ради того, чтобы обманом захватить эти мешки с костями! А ради чего? Что вам может дать это злосчастное место?

– Месть! – прошептал Факварл. – Отныне месть – наш хозяин. Месть удерживает нас в этом мире. Она даёт нам цель!

– «Цель» – это человеческое понятие, – негромко ответил я. – Мы никогда прежде не нуждались в целях. Это твоё тело – оно ведь уже не просто личина, не так ли? Не просто преграда на пути боли. Это то, во что ты стремительно превращаешься.

Огонь в глазах Факварла негодующе вспыхнул, потом внезапно потускнел и приугас.

– Быть может, Бартимеус, быть может… – Голос был тих и печален; руки машинально одёргивали помятый пиджак. – Между нами говоря, я должен признаться, что ощущаю в этом теле некий дискомфорт, которого я не предвидел. Это совсем не то что прежняя острая боль. Скорее это тупой надоедливый зуд, пустота внутри, и эту пустоту не в силах заполнить никакие убийства. По крайней мере, пока. – Он невесело усмехнулся. – Но я всё-таки буду пытаться.

– Твоя пустота, – сказал я, – это то, что ты потерял. Связь с Иным Местом.

Факварл уставился на меня. Он помолчал.

– Если это правда, – тяжко промолвил он, – тогда и ты тоже её потерял. Ты такой же захватчик, как и я, Бартимеус, ты тоже обманом вселился в этого твоего молодого волшебника. Зачем же ты это сделал, если тебе это якобы так сильно не нравится?

– Потому что у меня выход есть, – сказал я. – Я своих мостов не сжигал.

Горящие глаза озадаченно прищурились.

– Это как?

– Волшебник призвал меня в себя. Волшебник может меня отпустить.

– Но его мозги…

– Его мозги целы. Я делю их с ним. Должен признаться, что это непросто. Не так уж там много тех мозгов.

– Это правда, – подтвердил Натаниэль. – Мы работаем вместе.

Если Факварл был изумлён, когда впервые заговорил я, то теперь он был просто ошарашен. Такая возможность попросту не приходила ему в голову.

– Человек сохраняет свой разум? – выдавил он. – А кто же из вас тогда хозяин? Кто из вас командует?

– Никто, – сказал я.

– У нас равноправие, – подтвердил Натаниэль.

Факварл покачал головой, как будто в восхищении.

– Примечательно, – сказал он. – Просто уникальное извращение. Хотя и не единственное в своём роде: помнится, ты, Бартимеус, одно время все распространялся про того щенка из Александрии. Он бы это одобрил, верно? – Он слегка осклабился. – Скажи, а ты не чувствуешь себя осквернённым столь интимной связью?

– Не особо, – ответил я. – Связь у нас не более интимная, чем твоя, и к тому же временная. Я-то вернусь домой.

– Да ну? И с чего ж ты так решил?

Факварл взмахнул рукой, но я опередил его.

Длинная беседа как раз дала мне возможность оправиться от падения, энергия вернулась к нам в полной мере. Пальцы Натаниэля уже и так были вытянуты в его направлении. Серо-зелёный Спазм ударил прямо в Щит Факварла. Вреда ему это, конечно, не причинило, но зато развернуло в сторону, и его Взрыв ушёл в землю далеко от нас. А я тем временем привёл в действие наши конечности. Разбрасывая землю, мы вскочили на ноги, взмыли в воздух и приземлились прямо у посоха. Натаниэль подхватил его, и мы развернулись, стремительно, как атакующая гюрза.

Факварл стоял на дорожке, недалеко от нас, приподняв руку. Свет из Хрустального дворца озарял его наполовину, смешиваясь с тенью. Как ни стремительны мы были, он был ещё проворнее. Я иногда думаю, не мог ли он ударить нас в спину, когда мы наклонялись за посохом, прежде чем мы успели взять его в руки. Но, возможно, наш Спазм оглушил его, сбил его с толку. Трудно сказать. В течение секунды мы смотрели друг на Друга.

– Твоё открытие действительно примечательно, – сказал Факварл. – Но для меня уже поздно.

Он вроде бы сделал своим мясистым телом какое-то движение, но какое – я не помню. Я никак не среагировал, зато мгновенно ощутил реакцию мальчишки. Луч ослепительно белого света ударил, угас и исчез, стерев Факварла с лица земли.

Мы остались одни на дорожке рядом с дворцом.

«Шевели ножками, – подумал парень. – Сюда идут, а нам ещё надо закончить работу».

36 Китти

Китти повезло, что большинство волшебников, которые оказались вместе с ней, принадлежали к самым низшим рангам: это означало, что многие из них умели сами водить машину. На подземной стоянке под Вестминстер-Холлом стояло немало лимузинов, а ключи от них висели в комнате отдыха шофёров. К тому времени, как на пустынную улицу, газуя, выехало шесть машин, Китти и остальные успели собрать все оружие, какое нашли, вызвать множество бесов и теперь ждали у выхода. Они без особых церемоний расселись по четыре человека в машину и в сопровождении летящих следом демонов цепочкой двинулись в сторону Трафальгарской площади.

Далеко они не уехали. На полпути дорога была перегорожена обломками опрокинутого памятника. Ехать стало невозможно; процессия не без труда развернулась, возвратилась к Вестминстер-сквер и повернула направо, в сторону Сент-Джеймс-парка.

В то время как Уайтхолл был пуст, улицы к югу от парка были далеко не пустынны. Где-то впереди раздавались взрывы, мелькали отблески огней и слышался волчий вой. Когда они подъехали ближе, с боковых улиц хлынули сотни людей, как будто где-то прорвало плотину. Толпа затопила улицу и покатилась навстречу лимузинам.

Китти ехала в первой машине, рядом с шофёром. В ней внезапно всколыхнулся страх.

– Выходим! – скомандовала она. – Здесь опасно!

Шофёр сообразил, что к чему, заглушил мотор и стал дёргать дверную ручку. Все как один высыпали из машин и бросились прятаться. Несколькими секундами позже лимузины поглотила толпа – люди с безумными глазами, с лицами, искажёнными ужасом и отчаянием. Многие пронеслись мимо, но некоторые, видя в глянцевых чёрных машинах символы владычества волшебников, набросились на них, пиная их ногами и вопя. Ветровое стекло разлетелось вдребезги от удара брошенного кем-то кирпича, толпа взревела.

Госпожа Пайпер поддерживала Китти – та вся дрожала оттого, что им пришлось так быстро бежать.

– Простолюдины… – прошептала госпожа Пайпер. – Они просто озверели!..

– Они напуганы, они злы. – Китти старалась собраться с силами. – Посмотрите, как они изранены! Они вырвались из парка. Ну что, все в сборе?

Она окинула взглядом беспорядочную шеренгу волшебников, и в голову ей пришла ещё одна светлая мысль.

– У кого с собой бесы, спрячьте их под куртки! – прошипела она. – Если кто-нибудь, обладающий устойчивостью к магии, их заметит, вас просто растерзают! Готово? Ну, пошли. Не будем терять времени.

И они зашагали дальше пешком, прижимаясь к стенам, потому что посередине улицы все катился плотный людской поток. Первые несколько боковых улиц оказались запружены толпой, пройти там было невозможно. Однако мало-помалу они продвигались в ту сторону, откуда слышались звуки битвы.

Вспышка света во тьме. На стену здания легла огромная тень человека. Вокруг него клубилось зелёное пламя. Потом свет потух. Внизу, на улице, собралась кучка волков. До Китти и её спутников долетел высокий голос, выкрикивавший приказы, вдали мелькнула черноволосая фигурка.

– Это Фаррар, – заметил кто-то. – Собрала-таки немного волков. Но что… что это была за тень?

– Один из демонов… – Китти устало привалилась к стене и заглянула в узкий переулок. – Смотрите, там можно пройти. Он выведет нас прямо к парку.

– Но, может быть, нам следует?..

– Нет. Это бой второстепенного значения. Кроме того, мне кажется, наша ненаглядная госпожа Фаррар не так уж и нуждается в помощи, как вы думаете?

Извилистый переулок после нескольких замысловатых поворотов вывел их к тихой улочке, идущей вдоль границ парка. Они перешли через улочку, поднялись на невысокий холмик и с него окинули взглядом чёрное пространство парка. Тут и там догорали огни: в рощах, в павильонах, в пагоде у озера, – но движения заметно не было. По совету Китти вперёд отправили нескольких бесов, чтобы осмотреть местность. Бесы вернулись быстро.

– Тут была чудовищная битва, – сказал первый, ломая перепончатые лапы. – Во многих местах земля обуглена и обожжена. Магические истечения висят над землёй, как туман. Но сейчас везде все тихо, кроме как в одном месте.

– Погибло много людей, – сказал второй, моргая выпуклыми глазами на стебельках. – Трупы навалены грудами, как палая листва. Некоторые люди лежат раненые, они кричат и зовут на помощь. Другие бесцельно блуждают. Но большинство бежало из парка. Толп нигде нет, кроме как в одном месте.

– Могучие духи тоже исчезли, – сказал третий, помахивая прозрачными крылышками. – Их пролитая сущность висит в воздухе вместе с отзвуками их воплей. Несколько выживших разбежались по городу. Но в парке не осталось никого, кроме как в одном месте.

– И где же это место? – спросила Китти, мягко постукивая ногой.

Все три беса молча развернулись и указали на огромный Хрустальный дворец, сияющий огнями. Китти кивнула.

– И что же вы сразу не сказали? Ладно, идём туда.

Десять тяжких минут они молча шли напрямик по опалённой земле. Китти брела медленно, каждый шаг давался ей напряжением воли, вопреки яростно протестующему телу. За те часы, что прошли со времени её возвращения, силы мало-помалу возвращались к ней. И тем не менее Китти жаждала передохнуть. Она понимала, что её выносливости наступает предел.

Доклад бесов был краток, но суть очевидна. К тому же это сходилось с тем, что они видели в кристалле. Натаниэль с Бартимеусом побывали здесь. Именно они очистили парк и дали многим людям возможность спастись. Быть может, – надежда росла в душе Китти с каждым шагом, – быть может, вскоре они закончат своё дело, быть может, она увидит, как они с триумфом возвращаются к ней, сопровождаемые толпой благодарных простолюдинов. Ну конечно, ведь теперь, с посохом, это только вопрос времени…

И всё-таки, пока сохраняются хоть малейшие сомнения, она не имеет права оставаться в стороне. Не может она их бросить. Амулет Самарканда у неё на шее мягко подпрыгивал с каждым неверным шагом.

Прошло пять минут. Глаза у Китти слипались. Внезапно они моргнули и раскрылись.

– Что это было?

– Магический взрыв, – прошептала госпожа Пайпер. – У восточного входа.

Они пошли дальше.

Ещё через четыре минуты, когда дворец уже возвышался над ними, они очутились в регулярном саду. Как раз в это время земля под ногами дрогнула, на дорожке у самого дворца сверкнула ослепительно белая вспышка. Отряд застыл в ожидании. Вспышка не повторялась. Всех колотило от нервного напряжения.

Китти напряжённо вглядывалась в темноту. Из-за света, льющегося из дворца, ночь казалась ещё более тёмной. Она не была уверена, но… Да, там, на дорожке, кто-то стоял. Ещё немного – и эта фигура сместилась и стала чётко видна на фоне окна.

Китти поколебалась ещё мгновение. А потом бросилась вперёд и окликнула его.

Натаниэль

Услышав её голос, Натаниэль остановился как вкопанный. До него даже не сразу дошло, что это и кто его зовёт, – в ушах ещё звенело от сотен Взрывов и непрерывного гудения алчного посоха, однако этот слабый голос сделал то, чего не могли сделать все демоны в парке: сердце у него отчаянно забилось.

Во время битвы он перемещался с демоническим проворством и ловкостью, без особых усилий избегая смерти и управляя, через посох, большей разрушительной энергией, чем сила множества джиннов. Большинство волшебников всех времён о таком могли только мечтать, и уж конечно, сам Натаниэль не раз мечтал об этом, предаваясь пустым фантазиям. Это было ощущение полного превосходства, наслаждение могуществом, не омрачённым опасностью. Он танцевал под тёмным ночным небом, разя врагов. И однако же, несмотря на всю свою ловкость и хитрость, несмотря на весь адреналин, текущий в его крови, в глубине души Натаниэль оставался странно равнодушен. Он чувствовал себя отчуждённым, одиноким, ничьим. Его ненависть к демонам, которых он убивал, была тусклой и почти скучной, но таким же было и сочувствие людям, чьи жизни он спасал. Женщина на Трафальгарской площади показала ему, чего стоит ждать от них. Они будут относиться к нему со страхом и отвращением – и поделом. Он ведь волшебник. Это из-за него и таких, как он, Лондон сейчас объят пламенем.

Гордость гнала его вперёд – гордость и джинн, болтающий у него в голове. Да, он постарается покончить с этим разрушением. Но потом… Действия – одно дело, надежды – другое. Натаниэль понятия не имел, что он будет делать потом.

И тут, на дорожке у Хрустального дворца…

В его голове возникла мысль джинна. «Это голос Китти, слышишь?»

«Да знаю я, знаю! Думаешь, я её не узнал?»

«Ну, ты просто вдруг весь как-то обмяк, отяжелел. Как мокрая картонка. Я подумал, уж не стало ли тебе дурно от страха».

«Это не от страха».

«Ага, ну да, ври больше. То-то у тебя сердце стучит, как трещотка! Ой, фу, да ты ещё и вспотел! У тебя точно не лихорадка?»

«Точно не лихорадка. Заткнись, пожалуйста!»

Натаниэль смотрел, как она медленно идёт по аллее. На всех семи планах её аура озаряла все вокруг ярко как день. Следом брела группка людей.

– Китти…

– Натаниэль…

Они посмотрели друг другу в глаза. Потом его рот раскрылся с душераздирающим звуком, отдалённо напоминающим рыгание.

– И я, и я! Про меня не забудьте!

Натаниэль выругался и зажал рот ладонью. Китти усмехнулась.

– Привет, Бартимеус!

Натаниэль вдруг ощутил прилив гнева, совершенно не имеющего отношения ко всему предыдущему. Он нахмурился.

– Я, кажется, велел тебе за нами не ходить! Ты слишком слаба. Это слишком опасно.

– Когда это я тебя слушалась? Как обстоят дела?

Рот Натаниэля открылся помимо его воли, и Бартимеус сообщил:

– Большую часть воинства Ноуды мы уничтожили, но сам он ещё разгуливает на свободе. Он там. – Большой палец Натаниэля указал назад, за плечо. – С ним ещё семь духов и где-то сотня простолюдинов. А у нас…

– Достаточно сил, чтобы с ним разобраться, – закончил Натаниэль.

– Серьёзные проблемы, – сказал джинн. Китти растерянно заморгала.

– Извините, так всё-таки…

Натаниэль перехватил посох поудобнее; тонкие ленты энергии, потрескивая, обвились вдоль его руки. Он ощутил прилив радостного нетерпения: сейчас он уничтожит Ноуду, спасёт простолюдинов и вернётся к Китти. А там – там посмотрим!

Но джинн вмешался в его мысли и озабоченно обратился к Китти:

– Ноуда всё время набирает силу. Он реагирует на магию не так, как остальные. Может быть, он не так уязвим для посоха, как мы думали.

– Что ты имеешь в виду? – сердито перебил Натаниэль. – Всё будет нормально!

– Факварл говорил иначе.

– Ну да, а ты ему и поверил!

– Факварл не имел тенденции врать. Это не его стиль.

– Ну да, в его стиле было убить нас и…

Натаниэль осёкся. Он обнаружил, что вокруг молча стоят внимательные слушатели и смотрят, как он, по всей видимости, спорит сам с собой. Среди тех нескольких волшебников, которых он узнал, была и его личная помощница. Он кашлянул.

– Добрый вечер, Пайпер.

– Добрый вечер, сэр.

Китти жестом привлекла к себе внимание.

– Бартимеус, там внутри много пленников, а у нас мало времени. Можем ли мы использовать что-то, кроме посоха?

– Нет. Разве что все в этой толпе – волшебники тринадцатого уровня.

– Хорошо. Значит, придётся обойтись тем, что есть, и будь что будет. Натаниэль, – сказала Китти, – сделай, что можешь. Если ты разберёшься с демонами, мы выведем пленных. Где они?

– Они тут, рядом. В центре дворца.

Раньше присутствие Китти выбивало его из колеи, теперь оно придавало ему мужество и веру в себя. Он заговорил быстро, со всей былой властностью:

– Пайпер, когда вы войдёте внутрь, то увидите между пальмами дорожку, ведущую направо. Она проходит за каруселью и выводит на открытое пространство. Там и находятся демоны и пленные. Ждите на этой дорожке, в укрытии, а я атакую с противоположной стороны. Когда демоны бросятся на меня, постарайтесь вывести пленных и проводить их как можно дальше. Все, у кого есть бесы, используйте их, чтобы помочь вам. Это ясно?

– Да, сэр.

– Хорошо. Китти, тебе лучше подождать снаружи.

– Возможно, и лучше, но снаружи я не останусь. У меня же амулет, не забывай!

Натаниэль счёл за лучшее не спорить. Он повернулся ко входу во дворец.

– Когда войдём, соблюдайте абсолютную тишину. Я дам вам время выйти на позицию.

Он открыл дверь. Отряд волшебников, с широко раскрытыми глазами и бледными, напряжёнными лицами, по одному прошёл мимо и исчез за пальмами. Некоторых волшебников сопровождали бесы, которые выглядели такими же озабоченными, как и их хозяева. Последней шла Китти. Она на мгновение задержалась на крыльце.

– Ты молодец! – шепнула она, указывая на опустевший парк. – Вы с Бартимеусом оба молодцы. Мне надо было это сказать.

Натаниэль улыбнулся ей. Внутри него бурлило нетерпение. Посох звенел.

– Уже почти все, – сказал он негромко. – Проходи. Я за тобой.

И дверь за ними бесшумно закрылась.

Бартимеус

Бывают времена, когда даже почти всемогущий джинн соображает, что следовало бы помолчать. И это был именно такой случай. Я ничего не скрывал.

Беда в том, что оба были не в том настроении, чтобы прислушиваться к моим доводам. Для начала, оба уже почуяли успех: Натаниэль небрежно сжимал в руке посох, Китти грел амулет на груди. Такие безделушки вообще имеют свойство вселять уверенность. А потом, эти двое уже слишком многого добились, чтобы представить себе, что им могут встретиться ещё какие-то препоны.

Но главная проблема была в том, что они друг друга заводили. Короче, само присутствие друг друга заставляло обоих выкладываться полностью. Будучи заточен внутри Натаниэля, я отчётливо ощущал, как вдохновляет его эта девушка^[3K109]. За Китти я, конечно, поручиться не могу, но, по моему большому опыту, сильные характеры такого типа, как правило, тянутся друг к другу. Тут, конечно, и гордость задействована, и другие побуждения тоже. Обоим неохота показаться слабее, оба удваивают усилия, чтобы произвести впечатление. Такие парочки способны на многое – но не всегда на то, что надо, и не всегда они делают то, чего от них ждут^[3K110]. И остановить их практически невозможно.

Однако надо признаться, что на тот момент разумной альтернативы плану Натаниэля, собственно, не имелось. Ноуда был слишком могуществен для того, чтобы остатки правительства (довольно жалкие) могли его уничтожить. Так что посох действительно был единственным шансом. Однако в памяти у меня неприятно зудела фраза Факварла: «Вашему нападению он только порадуется, оно пойдёт ему на пользу». Можете считать меня пессимистом, но мне эта фраза показалась несколько зловещей^[3K111].

Впрочем, тревожиться об этом было уже поздно. Посох сравнивал с землёй целые города. Если повезёт, он и нас не подведёт.

Китти и её разношёрстная компания направились в одну сторону и скрылись под пальмами, мы с Натаниэлем отправились в другую. На этот раз мы не стали подниматься по лестнице, а остались на первом этаже. Вдалеке, справа, слышался рёв и вопли. Ага, значит, все в порядке: Ноуда никуда не делся.

«Ну и каков наш план?» – промелькнула моя мысль в голове Натаниэля.

«Надо отвлечь Ноуду, увести его подальше от простолюдинов, а потом напасть. Как бы нам это сделать?»

«Я бы рекомендовал раздразнить его. Это обычно действует».

«Ну, это я предоставлю тебе».

«С другими духами тоже надо разобраться, – заметил я. – Сначала или потом?»

«Сначала. А не то они перебьют простолюдинов».

«Ты управляй посохом. А я буду переносить нас с места на место. Имей в виду, сейчас нам придётся быть очень шустрыми».

Он махнул рукой.

«Ничего, несколько прыжков и скачков я как-нибудь переживу».

«Ну что, готов?»

«Остальные, наверно, уже на местах. Да, пош… А-а-а!»

Летать я до сих пор не пробовал, потому что на это уходит масса энергии, но это был крайний случай, самое время выложиться полностью. А потом, у Факварла это, похоже, получалось без особого труда! Поэтому я без долгих разговоров стартовал с дорожки вверх и устремился к вершинам пальм. Был неприятный момент, когда я подумал, что мальчишка вот-вот выронит посох. Был ещё более неприятный момент, когда мне показалось, что его вот-вот стошнит. Однако он удержал посох и превозмог тошноту.

«Да что с тобой такое?»

«Я… я никогда не летал».

«Это ещё что! Вот попробовал бы ты сделать мёртвую петлю на ковре-самолёте! Тут бы ты точно весь позеленел^[3K112]. Ну ладно, впереди показался враг. Посох на изготовку!»

Мы вынырнули из пальмовых крон, и в лицо нам ударил свет электрических ламп. Вокруг тянулся огромный стеклянный купол, а над ним раскинулся ещё более огромный купол ночи. А впереди – площадка со сбившимися в кучу пленниками и стоящими на страже духами. Все примерно так же, как и раньше. Возможно, пленников слегка поубавилось, но сказать наверняка было трудно. В целом же изменений произошло на удивление мало. И причина этого корчилась на крыше карусели.

Бедный Ноуда страшно мучился со своей оболочкой. Тело Мейкписа просто не выдерживало нагрузки. Почти из каждой поверхности упрямо пёрли отростки того или иного вида, раздирая одежду в ленточки. Тут были и рога, и шипы, и гребни, и перепонки, и крылья, и щупальца, и полипы всех цветов радуги. Другие выступы оставались под кожей, деформируя тело, покрывая его сетью хребтов и ущелий, так что узнать в этом облике человека сделалось уже затруднительно. К прежним ногам добавилось три новых, в разных стадиях развития. Одна рука, похоже, обзавелась дополнительным локтевым суставом – она извивалась туда-сюда, делая замысловатые жесты. Лицо смахивало на рыло морской свиньи. По бокам торчали мелкие колючки^[3K113]. Глаза совсем исчезли, превратившись в огненные провалы.

Изо рта, который теперь растянулся от уха до уха, вырвался жалобный рёв:

– Ах, как больно! Со всех сторон железо, оно щиплется! Приведите сюда Факварла! Приведите его сюда, ко мне! Его советы были – о-о! – совершенно неудовлетворительными. Я желаю наложить на него взыскание!

Дух в теле Руперта Деверокса подобострастно ответил снизу:

– Мы не знаем, где Факварл, владыка Ноуда. Похоже, он куда-то удалился!

– Но я же отдал строжайшие распоряжения: он должен – о-о! – присутствовать при мне, пока я питаюсь! Ох, какая боль у меня в брюхе! Это пустота, её надо чем-то заполнить. Болиб, Гаспар – приведите мне ещё парочку людей, чтобы мне было чем отвлечься.

Именно в этот момент мы с Натаниэлем спикировали с высоты вниз. В лицо нам бил ветер, пальто развевалось у нас за спиной. Мы нанесли три удара и подстрелили трёх духов. Мы сделали это так стремительно и так точно, что дрожавшие внизу люди и не заметили, как они исчезли.

Прочие духи вскинули головы. Свет ламп под потолком слепил их – ответные атаки ушли мимо и взорвались под стеклянной крышей, никому не причинив вреда. Мы прошли над ними на бреющем полёте. Посох полыхнул раз, другой – ещё два гибрида исчезли. Разворот – настолько резкий, что Натаниэль на миг занял горизонтальное положение в воздухе; внезапное тошнотворное падение вниз, чтобы увернуться от Распотрошения, прошедшего у нас над головой. Ещё выстрел – и на этот раз промах. Гаспар, дух, которому досталась незавидная судьба пребывать в теле Руфуса Лайма, сам взмыл в воздух. Он летел нам навстречу, пуляя Взрывами. Мы сделали вираж, пролетели за купой деревьев; когда мы взмыли над ними, их вершины окутались пламенем. Люди внизу внезапно ударились в панику и кинулись врассыпную. Краем глаза мы заметили Китти и волшебников, выбегающих из-за деревьев.

Ноуда раздражённо прыгал с ноги на ногу на крыше своей карусели.

– Что это за вторжение? Кто на нас напал?

Мы пронеслись мимо на рискованном расстоянии.

– Это Бартимеус! – крикнул я. – Помнишь меня?

Мы внезапно свернули ввысь, в сторону купола: навстречу нам взмыло тело Руперта Деверокса, из его рук вырывалось синее пламя. Влезла мысль Натаниэля: «Это так ты его дразнишь? „Помнишь меня“ – и всё? Я и то лучше бы справился!»

«Не могу я как следует дразнить, когда я… сосредоточен на чём-то другом». Мы были под самым стеклянным потолком. Снаружи, далеко-далеко, мирно мерцали звезды. А потом я камнем полетел вниз. Спазм Деверокса разнёс стеклянную панель потолка, осколки улетели куда-то в ночь. Натаниэль выстрелил из посоха – удар пришёлся Девероксу вкось, по ногам, которые тотчас же вспыхнули. Он кубарем полетел вниз, размахивая руками и ногами и оставляя за собой дымный след, свалился на «Таинственный шатёр прорицательницы» и исчез во вспышке радужного света.

«А Лайм где? – подумал Натаниэль. – Я его не вижу».

«Не знаю. Ты на Ноуду смотри. Сейчас он наша главная проблема».

То ли Ноуду подстегнуло моё блестящее остроумие, то ли он просто огорчился, видя, как гибнут останки его воинства, но только он внезапно решил вмешаться. На спине у него прорезались большие зелёные крылья. Медленно, вперевалку, борясь со своей гротескной асимметрией, он подошёл к краю крыши, поколебался, как птенец перед первым полётом, и шагнул вперёд. Могучие крылья сделали один взмах – слишком поздно! Он уже растянулся на земле.

«Бей! – подумал я. – Бей сейчас!!!»

Мы устремились вниз так быстро, как только я мог, – у Натаниэля аж зубы клацнули от скорости нашего полёта. Пикируя, Натаниэль ослабил узы, сдерживавшие существ, заточенных в посохе, открыв его настолько, насколько осмелился. Их мощь вырвалась наружу, ударила в корчащееся тело, распустилась огненным цветком.

«Давай! – твердил я. – Давай ещё! Не оставляй ничего на волю случая».

«Да знаю я! Я делаю всё, что могу».

Наше падение замедлялось, замедлялось… Мы повисли в воздухе. Под нами ярился млечно-белый ад. Ноуда и карусель остались где-то там, внутри. Жар выхлёстывал во все стороны, стекло в ближайших панелях полопалось, воздух вокруг нас горел. Я выставил небольшой Щит, чтобы хотя бы отчасти защитить нас. Посох вибрировал всё сильнее, вибрации отдавались в руку и трещали в голове.

«Ну что? – подумал мальчишка. – Достаточно?»

«Наверно… Нет, добавь ещё для верности. Чуть подольше».

«Ещё немного, и я его не удержу… Ах!»

Я заметил вздымающуюся тень, уловил движение воздуха и отшвырнул нас в сторону. Но Взрыв догнал нас, разнёс вдребезги Щит и на лету зацепил наш бок. Натаниэль вскрикнул, и я вскрикнул вместе с ним: в первый и единственный раз я разделил боль человека. Что-то в этом ощущении – возможно, тупая неподвижность плоти, то, как она покорно, пассивно приняла эту рану, – повергло мою сущность в панику. Разум мальчика готов был рухнуть в пропасть забытья. Его пальцы, удерживающие посох, почти разжались, энергия посоха угасла. Я стиснул его сильнее, развернул, направил сноп белого огня под купол, разрубив нападающее на нас тело Руфуса Лайма. Половинки упали наземь по отдельности. Я запечатал посох. Мы неуклюже приземлились среди пальм и горшков с цветами. Мальчик быстро терял сознание. Глаза у нас закрывались. Я заставил их открыться и сделал так, чтобы моя сущность струилась по всему организму.

«Очнись!!!»

Он пошевелился.

– Мой бок…

«Не смотри туда. С нами все в порядке».

«А Ноуда?»

«Ну… с Ноудой хуже». На площадке, за поваленными столиками и урнами, земля потрескалась и обгорела. Там, где недавно детишки катались на карусели, теперь зияла дымящаяся воронка. И в этом дыму ревело и топталось что-то огромное и бесформенное. И оно требовало меня.

– Бартимеус! Я повелеваю тебе явиться сюда! Я должен покарать тебя за дерзость!

На человека оно уже не походило ничем, даже отдалённо.

– Смотри, Бартимеус, как растёт моё могущество, невзирая на боль! Смотри, как я сбросил с себя эту жалкую одежду из плоти!

«Бартимеус… мой бок… я его не чувствую».

«Все отлично! Не беспокойся об этом».

«Ты что-то скрываешь… Эта мысль – что это было?»

«Ничего. Я думал, что надо встать. Надо убираться отсюда».

– Где же ты, Бартимеус? – ревел громовой голос. – Я добавлю тебя к себе. Это великая честь!

«У меня бок онемел… Я не могу…»

«Расслабься. Я сейчас попробую взлететь».

«Нет, погоди. А как же… как же Ноуда?»

«Ноуда большой мальчик. Он и сам может летать, если захочет. Ну…»

«Но мы не можем уйти, Бартимеус! Если он не…»

«Он переживёт. Мы уходим».

«Нет!!!»

Я попытался взлететь с помощью своей энергии, но мальчишка активно сопротивлялся: он напряг все мышцы, его воля боролась с моей. Мы оторвались от земли, потом рухнули обратно в папоротники и в конце концов остались стоять, прислонившись к дереву. Преимущество было одно: деревья скрывали нас от многочисленных глаз Ноуды, который превратился в приземистое облако тьмы, ворочающееся на краю воронки.

«Натаниэль, ты идиот! Предоставь все мне».

«В этом нет смысла».

«Что ты имеешь в виду?»

«А что, есть? Я прочёл твои мысли. Только что».

«А, ты об этом… Слушай, ну я же не медик. Забудь. Я мог и ошибиться».

«Но ты не ошибся, да? Скажи мне правду, хоть раз в жизни».

Тихий шорох листвы. Я повернул нашу голову, радуясь возможности сменить тему.

– Вот что нас подбодрит! – жизнерадостно сказал я. – Это Китти.

Натаниэль

Волосы у неё были спутаны и растрёпаны. Щека расцарапана. Но Натаниэль с облегчением обнаружил, что в остальном она не пострадала. И снова его облегчение проявилось в гневе.

– Ты зачем вернулась? – прошипел он. – Убирайся отсюда!

Китти только набычилась в ответ.

– Простолюдинов мы вывели, – прошептала она. – Надо сказать, это было непросто. Смотри, что сделала одна из них! – Она показала царапины. – Отблагодарила, называется! Ну вот, а теперь я вернулась проверить, как у тебя… дела…

Она опустила взгляд и увидела бок Натаниэля. Глаза у неё расширились.

– Какого чёрта?!

– Если верить Бартимеусу, – вкрадчиво сказал Натаниэль, – беспокоиться тут не о чём.

Китти наклонилась поближе.

– О господи! Ты идти можешь? Тебя надо отсюда вывести.

– Нет ещё.

После первой боли по телу быстро распространялось онемение. Натаниэль чувствовал лёгкое головокружение, но, если стоять неподвижно, прислонившись к дереву, неудобства были минимальные. Голова была ясная – или, по крайней мере, была бы ясная, если бы джинн не лез в неё со своими мыслями, пытаясь вытеснить знание, что Натаниэль ранен, и навязать ему своё решение. Волшебник быстро заговорил:

– Китти, уничтожить его с помощью посоха не удалось. Эта тварь слишком сильная. Я пустил в ход максимальную мощность, какую ещё можно удерживать под контролем, но этого оказалось недостаточно. Ноуда поглотил всю энергию.

– Ну ладно. – Китти закусила губу. – Мы выведем тебя отсюда, а потом попробуем придумать что-нибудь ещё.

– Бартимеус, – сказал он, – что будет, если сейчас оставить Ноуду в покое? Только честно!

Джинн ответил не сразу – ему помешал жуткий грохот откуда-то сзади.

– Со временем, – сказал Бартимеус устами Натаниэля, – Ноуде наскучат многочисленные удовольствия «Всемирной выставки». И он обратит своё внимание на остальные районы Лондона. Он будет жрать население, расти и набираться мощи. От этого его голод тоже будет усиливаться, и так до тех пор, пока либо город не опустеет, либо Ноуда не лопнет. Это для тебя достаточно честно?

– Китти, – сказал Натаниэль, – демона нужно остановить сейчас.

– Но это же невозможно! Ты сам только что это сказал. Посох ничего не смог, даже на максимальной мощности.

– Я сказал – «на максимальной мощности, какую можно удерживать под контролем». Есть способ извлечь из него большую мощность: снять все предохранители Глэдстоуна – заклятия, которые сдерживают посох. И тогда вся… – нет, не перебивай, дай закончить, – вся его мощь вырвется наружу в едином убийственном порыве. – Он улыбнулся Китти. – Думаю, это-то Ноуду остановит!

Девушка покачала головой.

– Не уверена. Кто знает, вдруг это только сделает его ещё сильнее? Бартимеус, что скажешь ты? Не знаешь ли…

– Тут следует учитывать ещё один фактор, – сказал Натаниэль. Он не без труда поднял посох и указал в сторону крыши. – Из чего построено это здание?

– Из стекла.

– И?..

– Ага! – тут же вмешался голос джинна. – Ты знаешь, мне неохота это признавать, но, пожалуй, тут он в чём-то прав.

– И железа, – сказал Натаниэль. – Железа. А Ноуда, будучи духом, не защищён от него. Если посох будет сломан и все это обрушится на него… Как ты думаешь, Бартимеус?

– Может сработать. Но в твоём плане есть один маленький изъян.

– Вот именно, – скривилась Китти. – Как ты собираешься сломать посох и не пострадать при этом? А если крыша действительно обрушится?

Натаниэль потянулся. Шея застыла и плохо гнулась.

– Это уж предоставь мне. С нами всё будет в порядке.

Китти взглянула на него.

– Ну ладно… Хорошо. Я это сделаю вместе с вами.

– Нет, тебе нельзя. Щитов Бартимеуса на двоих не хватит. Верно ведь, Бартимеус?

– Ну… да, не хватит.

– Все с нами будет в порядке, – сказал Натаниэль.

Мысли слегка расплывались. Он чувствовал, как джинн его подталкивает.

– Послушай, – сказал он, – у меня же семимильные сапоги. Мы тебя догоним. Ты, главное, сейчас выходи наружу и беги что есть мочи.

– Натаниэль…

– Тебе лучше идти, Китти. А то скоро Ноуда решит оставить дворец и шанс будет упущен.

Китти топнула ногой.

– Ни в коем случае! Я этого не допущу.

Её упрямство согрело ему душу. Он улыбнулся ей.

– Слушай, ведь я же волшебник! А ты простолюдинка. Это я тобой командую, не забывай!

Китти насупилась.

– Ты сапогами-то воспользоваться сумеешь?

– Разумеется. Без проблем.

– Так я увижу вас обоих снаружи? Обещаете?

– Да.

– Да. А теперь беги!

Она повернулась – медленно, нехотя; потом снова развернулась к нему, подняла руки к своей шее.

– Амулет! Он вас защитит!

И она протянула ему амулет, который от резкого движения завертелся на цепочке. Нефрит мягко поблёскивал.

На Натаниэля навалилась усталость.

– Нет. Нам от него не будет проку.

В уголках её глаз блеснули капельки света.

– Почему?

– Потому что, – вмешался голос Бартимеуса, – это очень мощный артефакт. Он может поглотить значительную часть энергии посоха и дать Ноуде возможность ускользнуть. Лучшее, что ты можешь сделать, это взять его с собой, надеть его и уйти – немедленно.

Договорив, он молча спросил у Натаниэля: «Ну как?»

«Недурно».

Он взглянул на Китти. Она замерла с амулетом в протянутой руке, напряжённо вглядываясь в лицо Натаниэля. Её аура сияла, ярко и отчётливо высвечивая все вокруг до малейших деталей: кору дерева, прожилки на листьях, камушки и траву под ногами. Натаниэль чувствовал, как этот свет омывает его. Вся усталость куда-то делась.

Он оттолкнулся от дерева, пристукнул посохом оземь. Посох снова ожил.

– Пока, Китти, – сказал он.

Девушка надела амулет и улыбнулась.

– Пока. И тебе тоже счастливо, Бартимеус!

– До свидания.

И она исчезла среди деревьев, направляясь к восточному выходу. Натаниэль повернулся в противоположную сторону, ощущая, как энергия джинна поддерживает его. Он взглянул на выжженное пространство, где одиноко бродило чудовище, круша, ломая и требуя жрать.

«Ну что, как ты думаешь, Бартимеус? – подумал он. – Возьмёмся мы за это?»

«Да уж, пожалуй, возьмёмся. Деваться-то все равно некуда».

«Вот именно».

Китти

Китти была почти у самого выхода, когда услышала за спиной громкий, властный голос. От рёва, который издал в ответ демон, зашевелился гравий на дорожке и задребезжали стекла в куполе. А потом Китти отворила дверь и вывалилась в прохладную ночь.

Ноги у неё тряслись от напряжения, руки были вялые и бессильные, как во сне. Она спустилась по ступенькам и побежала через сад, спотыкаясь на рыхлых перекопанных клумбах, бешено петляя среди бордюров, пока наконец не очутилась на просторах парка.

Свет Хрустального дворца бил ей в спину, она видела впереди себя свою тень, растянувшуюся по освещённой траве. Прочь, прочь… если она сумеет убежать туда, где не видно света, во тьму, тогда, наверно, она сможет отдохнуть. И Китти гнала себя вперёд, но все медленнее и медленнее. Дышала она всё чаще, мышцы работали все хуже, и вот наконец, несмотря на всё своё ожесточение и отчаяние, девушка, прихрамывая, остановилась.

В этот же миг Китти ощутила гул – глухой звуковой пузырь, который словно бы поглотил сам себя, выплеснувшись и тут же утихнув. Трава под ногами Китти всколыхнулась и опала в лёгкой ряби, волна прошла мимо и укатилась во тьму. Китти обернулась к Хрустальному дворцу и рухнула на колени – она как раз успела увидеть, как его оранжевое сияние растворилось в ослепительной белой вспышке. Вспышка распространилась вверх и вовне, за границы купола, разнеся вдребезги все стекла до единого, так что осколки разлетелись в ночь. Дворец растаял в этой белизне; она хлынула наружу, через регулярный сад, сожрала оставшееся пространство и окутала Китти, отшвырнув её назад своей мощью. Амулет Самарканда сильно ударил её в лицо. Сквозь пелену в глазах девушка увидела, что он светится, втягивая ярящуюся энергию. Над ней пронёсся жуткий порыв ветра. Вокруг горела трава.

А потом, так же внезапно, ветер улёгся, воздух сделался сырым и неподвижным.

Китти открыла глаза и не без труда приподнялась на локтях.

Было очень темно. Где-то, то ли далеко, то ли близко, не разберёшь, полыхал сильный пожар, бросая оранжевые отсветы. На фоне пожара виднелось замысловатое нагромождение металла, сплетённое, перекрученное, неустойчивое, как проволочная сетка. На глазах у Китти оно обрушилось внутрь, сделавшись плотным и сплющенным. Вся эта масса со слабым вздохом опустилась в пламя, языки огня взметнулись ему навстречу, лизнули небо и постепенно опали.

Китти лежала и смотрела. Постепенно с тёмного неба начали осыпаться мельчайшие осколки стекла. Через несколько минут земля вокруг как будто покрылась инеем.

Китти 37

В девять тридцать утра, ровно двое суток и пять часов спустя после взрыва в Сент-Джеймс-парке, Временный Совет британского правительства собрался на экстренное заседание. Они заседали в приятном конференц-зале в министерстве занятости, которое почти не пострадало от пожаров в Уайтхолле. В окна сочился бледный солнечный свет, чая, кофе и сладкого печенья было в достатке. Председатель, госпожа Ребекка Пайпер, вела заседание чётко и эффективно. Некоторые вопросы разбирались в первоочередном порядке: изыскание средств для помощи и ухода за пострадавшими и передача для этих целей двух военных госпиталей. Затем был основан вспомогательный комитет, которому было поручено незамедлительно начать восстановление центра города и для этого дан прямой доступ к государственному казначейству.

Затем рассматривались вопросы безопасности. Один из младших чиновников выступил с докладом. По имевшимся данным, на свободе оставалось ещё четыре демона-гибрида, все они были изгнаны с территориигорода в сельскую местность. Бесы наблюдали за их передвижением и при необходимости опережали их, чтобы своевременно организовать эвакуацию. Ликвидировать угрозу было поручено экспедиционным войскам, но их организации препятствовало почти полное уничтожение ночной полиции и исчезновение её командира, госпожи Фаррар, которая, по всей видимости, погибла. Чиновник выражал надежду, что в ближайшее время будет создана новая полиция, состоящая полностью из людей, и просил дать ему полномочия на то, чтобы начать набор кадров, предпочтительно из числа простолюдинов.

Тут представители простолюдинов вмешались в дискуссию и потребовали принятия не менее важного решения: возвращения войск из Америки. В качестве обоснования своего требования они упомянули о возможности мятежей в оккупированных европейских странах и серьёзную опасность возобновления атак на Лондон. Они намекали, что отказ в их требовании может быть чреват массовыми стачками и забастовками, что нанесёт серьёзный удар временному правительству. Их угрюмая настойчивость возбудила негодование нескольких волшебников, которых пришлось утихомиривать с применением физической силы. Госпожа Пайпер, непрерывно стучавшая своим молоточком, сумела навести порядок исключительно с помощью исполняющего обязанности секретаря мистера Гарольда Баттона. Он поддержал требования простолюдинов, приведя несколько поучительных примеров того, как гибнущие империи бывали спасены благодаря своим верным войскам.

После ожесточённых дебатов госпожа Пайпер поставила вопрос на голосование. С небольшим перевесом решение о выводе войск из Америки всё же было принято. После этого представители простолюдинов попросили сделать перерыв, чтобы передать новости людям, ожидавшим на улице. Перерыв был сделан, Временный Совет разошёлся, и мистер Баттон потребовал себе ещё чаю.

Китти, наблюдавшая за всем происходящим из кресла у окна, поднялась и сбежала в коридор. От бурных прений у неё разболелась голова.

Накануне утром госпожа Пайпер предлагала ей пост в Совете. Но даже если не задумываться о том, как странно было бы сидеть в Совете на равных с волшебниками, все равно Китти знала, что у неё для этого не хватит духу. Если судить по бесконечным дебатам, которые она наблюдала в трактире «Лягушка», любой, желающий иметь отношение к более или менее демократической системе правления, должен обладать безграничным запасом терпения и выносливости. Однако она выдвинула кандидатуру мистера Баттона в качестве оставшегося в живых волшебника с более широкими, чем у большинства, взглядами. Благодаря своим знакомствам в «Лягушке» она смогла также предложить кандидатуры нескольких авторитетных простолюдинов, чьё присутствие могло бы придать решениям Временного Совета больший вес. А потом попросила дать ей какую-нибудь комнату и ушла спать.

Ближе к вечеру Китти проснулась и пошла обратно в Сент-Джеймс-парк. Протиснувшись за временные заграждения, она вошла в мёртвую зону, где фиолетовые пасмы остаточной магии висели над широким кругом чёрной выжженной земли, колючей и ломкой, как сгоревший ковёр. Под туфлями хрустело стекло. Мерзко воняло. Китти чувствовала себя в безопасности исключительно благодаря амулету, который сжимала в кулаке.

В центре мёртвой зоны возвышались тёмные, изломанные останки дворца. Несколько железных конструкций торчало в разные стороны; остальное спеклось и оплавилось, превратившись в замысловатый клубок, напоминающий гигантский куст ежевики, заглохший и непроходимый. Развалины окутывали магические испарения – они висели неподвижно, словно прилипнув к земле. Китти закашлялась от их резкого запаха.

Она немного постояла молча.

– Эх вы, а ещё обещали… – сказала она наконец.

Никто не отозвался ей из развалин. Всё было глухо. Китти не стала задерживаться там. Она медленно поплелась обратно, к миру живых.

В час дня, когда Совет разошёлся обедать, госпожа Пайпер отправилась разыскивать Китти. Девушка нашлась в библиотеке министерства – она сидела в одиночестве, то листая какой-то атлас, то глядя в пространство.

Волшебница плюхнулась в кресло напротив. На её лице отражалась крайняя досада и раздражение.

– С этими делегатами невозможно иметь дело! – воскликнула она. – Совершенно невозможно! Мало того что они протолкнули вывод войск, используя приёмы, близкие к шантажу, только что они сообщили мне, что протестуют против использования бесов для наблюдения за портами. Хотя это явно соответствует национальным интересам! Они утверждают, что это «противоречит правам тех, кто там трудится», что бы это ни означало. – Она состроила гримаску. – Они просто обнаглели! Мистер Баттон только что запустил в них булочкой.

Китти пожала плечами.

– Безопасность действительно важна, но и доверие людей немаловажно. Шпионы, следящие шары – все это следует как-то изменить. Что касается портов, вам, видимо, просто придётся их переубедить.

– Вы уверены, что нам не удастся уговорить вас войти в Совет? – спросила госпожа Пайпер. – Вы были бы прекрасным посредником между нами и более… радикальными фракциями.

– Извините, – сказала Китти. – Я устала. Я бы мигом вышла из себя, и к вечеру вам пришлось бы запереть меня в Тауэр.

– Ну, это вряд ли! – Тут госпожа Пайпер призадумалась. – Хотя кое-кого из делегатов… Да, искушение велико… – Она встряхнула головой. – И что это я несу? Я вижу, вы, госпожа Джонс, достали атлас. Это как-то связано с вашими дальнейшими планами?

– Я даже не знаю, – медленно произнесла Китти. – Я думаю, может быть, потом, когда на материке все немного поуляжется, я съезжу за границу. У меня в Брюгге есть друг, хорошо бы его навестить, а потом попутешествовать, посмотреть мир. Надеюсь, это поможет мне восстановить утраченное здоровье. – Она поджала губы и посмотрела в окно. – Может быть, в Египет съезжу. Я много слышала о Египте. Не знаю. Там посмотрим.

– А не хотели бы вы продолжать ваши занятия магией? Мистер Баттон с большой похвалой отзывается о ваших способностях, а у нас в правительстве сейчас сильная нехватка даровитых волшебников. Мы могли бы дать вам наставников…

Китти захлопнула атлас. Пыль спиралью взвилась к потолку и закружилась в солнечном луче.

– Вы очень любезны, но этот путь для меня теперь закрыт. Мои исследования всегда были направлены на то, чтобы вызвать одного конкретного… – Она запнулась. – Короче, я имела в виду одну конкретную цель. И третьего дня Натаниэль выполнил это за меня. Честно говоря, теперь я уже не смогла бы продолжать этим заниматься.

В библиотеке воцарилась тишина. Внезапно госпожа Пайпер взглянула на часы и вскрикнула:

– Обеденный перерыв почти закончился! Мне надо идти. Одни только небеса знают, удастся ли нам чего-то добиться за сегодняшний день.

Она тяжело вздохнула и встала.

– Знаете, госпожа Джонс, прошло всего полдня, а я уже готова передушить всю делегацию простолюдинов. Всего полдня! И мы ещё только приступили к работе. Худших перспектив и придумать нельзя. Я не уверена, что нам вообще удастся сработаться.

Китти откинулась на спинку кресла и улыбнулась.

– Не отступайтесь, – сказала она. – Все у вас получится. Это будет непросто, но это возможно. Вы ещё удивитесь, как много вам удастся добиться.

Бартимеус 38

Умереть было бы проще всего. Но нам ещё надо было привлечь внимание Ноуды.

Мы стояли, вдвоём в одном теле, под центральным куполом. Нам нужно было заманить Ноуду сюда, в эпицентр, где больше всего железа. Но при его размерах, при том, как он шумел, при том гневе и смятении, в котором он пребывал, заманить его было не так-то просто. Он метался из стороны в сторону, топоча многочисленными ногами, сметая ларьки и детские аттракционы и запихивая в свою раззявленную пасть целые деревья. Он полностью предался этому глубокомысленному занятию, и ни один из его глаз не смотрел в нашу сторону.

Летать нам теперь было не по плечу. Высоко подпрыгивать и то было сложновато. Большая часть оставшейся во мне энергии уходила на то, чтобы удерживать мальчика на ногах. Сам по себе он бы тут же рухнул на пол.

Так что мы оставались на месте и громко орали. Точнее, орал я – тем голосом, от которого в горах Тибета сходили лавины^[3K114].

– Ноуда! Это я, Бартимеус, Сакар аль-Джин-ни, Н'горсо Могучий, Серебряный Пернатый Змей! Я сражался в тысяче битв и везде одержал победу! Я уничтожал и более могущественных, чем ты! Рамутра бежал пред моим величием! Чу прятался от меня в малой трещинке! Гоэпо, Громовой Змей, сожрал свой собственный хвост и так поглотил самого себя, лишь бы только не встречаться со мною во гневе! Ныне же я бросаю вызов тебе. Приди и взгляни мне в лицо!

Нет ответа. Ноуда деловито грыз какие-то экспонаты из «Пещеры чучельника».

«А это считается за дразнилку? – осторожно подумал мальчик. – В основном это просто наглое, неприкрытое бахвальство, или я ошибаюсь?»

«Послушай, дразнить можно как угодно, главное, чтобы это разгневало врага и побудило его к решительным действиям, и… Слушай, у нас ничего не выходит, да? А время на исходе. Ещё немного, и он вырвется наружу».

«Дай-ка я попробую!» Мальчик прокашлялся.

– Эй, проклятый демон! Тебе конец! Тебя ждёт Испепеляющее Пламя! Я размажу твою гнусную сущность по этому дворцу, словно… словно маргарин, толстый-толстый слой маргарина…

Он замялся.

«Да-а… Не уверен, что он сумеет уловить аналогию. Но ничего, ты давай продолжай!»

– Злокозненный демон! Внемли мне!!! Беда в том, что голос у мальчишки был ужасно слаб и становился все слабее. Я его и то еле слышал, куда уж там Ноуде! Однако в довершение Натаниэль сделал весьма эффективный ход: выпустил из посоха молнию Ноуде прямо в зад. Могучий дух ответил гневным рёвом, вздыбился, подёргивая конечностями и озираясь выпуклыми глазами. Он тотчас же нас заметил и осыпал нас множеством молний. Целился он плохо. Парочка молний вонзились в землю в нескольких метрах от нас, но мы стояли, как скала. Мы даже не шелохнулись.

Громовой голос:

– Бартимеус! Я тебя вижу!!!

Мальчишка что-то прошептал в ответ – тихо, совсем неслышно. Однако я прочёл его мысли и высказался за него:

– Нет! Я Натаниэль! Я твой хозяин! Я твоя смерть!

И ещё один заряд белого света уколол сущность Ноуды. Монстр отшвырнул чучело медведя, развернулся и неуклюже ринулся на нас. Он подползал все ближе: колоссальная тень, чуждая этому миру, отрезанная от иного мира, заслоняющая свет.

«Вот как дразнить-то надо!» – подумал Натаниэль.

«Ага, неплохо вышло. Ладно, теперь погоди, пока он не окажется вплотную, а тогда мы взломаем посох».

«Чем дольше, тем лучше. Китти…»

«Китти выберется, не тревожься».

Силы юноши быстро таяли, но решимость его была непреклонна. Я чувствовал, как он собирает остатки сил. Шаг за шагом, спокойно, бормоча себе под нос заклинания, он распускал узы, сковывающие посох Глэдстоуна, пока наконец существа, заточенные внутри, внезапно не исполнились надежды на освобождение: они толкали, тянули, рвали оставшиеся петли волшебства, отчаянно стремясь выбраться на волю. Если бы не моя помощь, Натаниэль бы их не сдержал – они бы разлетелись в тот же миг. Однако Ноуда ещё не добрался до того места, которое нам было нужно. И потому я удерживал посох. Теперь оставалось только ждать.

Если верить некоторым людям^[3K115], героическая кончина – прекрасная штука. Меня этот аргумент никогда не убеждал, прежде всего потому, что, как бы благороден, элегантен, сдержан, горд и непреклонен ты ни был, с каким бы мужеством и достоинством ни держался, в конечном счёте ты все равно окажешься мёртв. А это состояние, на мой вкус, немножко чересчур постоянно. Моя карьера была такой длительной и успешной именно благодаря тому, что я всегда умел удрать в решающий момент, и теперь, когда Ноуда надвигался на нас в этой величественной гробнице из железа и стекла и я осознал, что на этот раз удрать не выйдет, я испытывал серьёзные сожаления. Я был прикован к юноше, сущность к плоти. И погибнуть нам предстояло вместе.

До сих пор ближе всего к подобной сомнительной чести «умереть, но не сдаться» я был тогда, с Птолемеем. На самом деле он предотвратил это лишь тем, что в последний момент вмешался и отпустил меня. Наверно, если бы мой прежний хозяин сейчас меня увидел, он бы меня одобрил. Это было вполне в его духе – знаете, типа того, что человек и джинн объединились и работают вместе, как один, и т. д., и т. п. Проблема в том, что мы это приняли немножко чересчур буквально.

«Бартимеус…» Мысль была совсем слабенькая.

«Да?»

«Ты был мне хорошим слугой…»

Ну и что прикажете отвечать на подобное заявление? Ну, в смысле, в тот момент, когда смерть уже подобралась вплотную и пятитысячелетняя карьера, полная бесподобных свершений, вот-вот накроется железным тазиком? Откровенно говоря, самый уместный ответ в такой ситуации – это показать какой-нибудь грубый жест и издать неприличный звук. Но и этого мне дано не было: сейчас, когда я пребывал в его теле, с этим возникали серьёзные технические сложности^[3K116]. И потому я устало подыграл, жалея, что некому завести подходящую к случаю слезливую музычку.

«Ну да, ты тоже был лапочкой, и всё такое».

«Я не хочу сказать, что ты был идеален…»

«Что-что?»

«Отнюдь нет. Посмотрим правде в глаза: ты, как правило, ухитрялся сделать всё шиворот-навыворот».

«Чего-о?»

Ах ты ж, наглая скотина! Оскорблять меня, да ещё в такой момент! Когда смерть уже подобралась вплотную, и так далее! Ну, знаете ли! Я мысленно засучил рукава.

«Знаешь что, если уж на то пошло, я, приятель, хотел бы тебе напомнить…»

«Именно поэтому я тебя отпускаю».

«А?..» Но я не ослышался. Я знал, что не ослышался. Я ведь читал его мысли.

«Не пойми меня неправильно… – Его мысли сделались обрывочными, мимолётными, но губы уже бормотали заклинание. – Просто, понимаешь, мы сейчас должны в нужный момент взломать посох. Удерживаешь его только ты. Но я не могу на тебя положиться в таком ответственном деле. Ты наверняка опять что-нибудь испортишь. Лучше… лучше всего будет тебя отпустить. Тогда посох сработает сам собой. И я смогу быть уверен, что всё будет как надо». Он уходил. Ему уже было трудно оставаться в сознании: энергия беспрепятственно вытекала наружу из покалеченного бока, – но последним усилием воли он заставлял себя произносить нужные слова.

«Натаниэль…»

«Передай от меня привет Китти».

И тут до нас добрался Ноуда. Он раскрыл многочисленные пасти, потянулся к нам всеми своими щупальцами. Натаниэль завершил отсылающее заклятие. Я исчез. Посох взорвался.

Типичный хозяин. Ведь до самого конца так и не дал мне шанса вставить хотя бы словечко! Жаль. В этот последний миг я хотел бы сказать ему всё, что я о нём думал. Хотя, с другой стороны, поскольку в тот миг мы во всех отношениях были единым целым, думаю, он и так это знал…

4. Кольцо Соломона

Известно, что волшебники любят призывать духов и сваливать на них всякую черную работу: строить дворцы, сражаться с врагами, искать сокровища и так далее. Царь Соломон, например, при помощи простого колечка мог запросто призвать несметные полчища этих трудолюбивых существ. Неудивительно, что царство его процветало. Кстати, помните Бартимеуса? Того джинна, у которого язык без костей. Он еще был замешан в историях с Амулетом Самарканда и Глазом Голема и имел самое непосредственное отношение к открытию Врат Птолемея. Так вот, Бартимеус не зря хвастался, что беседовал с царем Соломоном. Он умолчал лишь о том, при каких обстоятельствах проходила эта беседа, и о своей роли в событиях, едва не закончившихся весьма скверно для всего Древнего мира.

Это не продолжение знаменитой «Трилогии Бартимеуса». Это ее начало, предыстория. Не менее захватывающая.

Часть первая

1

Бартимеус

Закат над оливковыми рощами. Небо, точно стыдливый отрок после первого поцелуя, налилось персиковым румянцем. В распахнутые окна веял легчайший ветерок, несущий вечерние ароматы. Ветерок шевелил волосы юной девы, что одиноко и задумчиво стояла на мраморном полу, и развевал ее одеяние, заставляя его облегать стройные, смуглые формы.

Дева подняла руку; тонкие пальцы кокетливо потеребили локон на шее.

– Отчего ты так застенчив, господин мой? – мурлыкнула она. – Подойди ближе, дозволь мне взглянуть на тебя!

Старик, стоявший в противоположном пентакле, опустил восковой цилиндр, который держал в руке, и воззрился на меня своим единственным глазом.

– Клянусь великим Иеговой, Бартимеус! Неужто ты думаешь, будто это может подействовать на меня?!

Мои ресницы призывно затрепетали.

– Я еще и станцую, ты только подступи поближе, хотя бы на шажок! Ну давай побалуй себя! Я спляшу тебе танец Семи Покрывал!

– Нет уж, благодарю! – раздраженно ответил волшебник. – И это тоже прекрати, будь любезен!

– Прекратить? Что именно?

– Ну, вот это! Прекрати так вихляться! Время от времени ты… Ну вот! Опять ты!

– Да брось, морячок, однова живем! Чего ты жмешься? Что тебя пугает?

Мой хозяин выругался.

– Возможно, когти на твоей левой ноге. Возможно, твой чешуйчатый хвост. Возможно, также и то, что даже новорожденный младенец знает: нельзя выходить из защитного круга, когда тебе это предлагает лукавый, злобный, двуличный дух вроде тебя! Ныне же замолчи, проклятая воздушная тварь, и оставь свои жалкие искушения, а не то я поражу тебя такой казнью, какой не ведал и Египет издревле!

Старикан заметно перевозбудился, запыхался совсем, седые волосы торчат дыбом во все стороны. Он достал из-за уха свой стилус и мрачно сделал пометку на цилиндре.

– Я отметил твое имя, Бартимеус! – сказал он. – Это уже вторая пометка! И если строка заполнится до конца, ты навсегда будешь вычеркнут из списка тех, кто заслуживает особых поблажек, понял? Никаких больше жареных бесов, никаких отпусков, ничего! Ладно, к делу. У меня есть для тебя работа.

Дева в пентакле сложила руки на груди и наморщила очаровательный носик.

– Я же только что выполнил для тебя работу!

– Ну да, а это еще одна!

– Я выполню ее, когда отдохну.

– Нынче же ночью!

– А почему именно я? Отправь, вон, Туфека или Ризима.

Ослепительный зигзаг фиолетовой молнии вырвался из указательного пальца старикашки, пересек разделявшее нас пространство, и мой пентакль объяло пламенем. Я взвыл и заметался, не помня себя от боли.

Наконец треск пламени утих, и боль в ногах отпустила. Я кое-как остановился.

– Да, Бартимеус, ты не солгал! – хихикнул старикашка. – Пляшешь ты и впрямь недурно! Ну что, будешь еще перечить мне? Смотри, сейчас одной пометкой на цилиндре станет больше!

– Нет-нет, это совершенно ни к чему!

Я с облегчением увидел, как волшебник медленно сунул стилус за морщинистое ухо. Я энергично хлопнул в ладоши.

– Так что, говоришь, есть новая работенка? Радость-то какая! Какая честь для меня, что ты избрал своего скромного слугу среди стольких достойных и могущественных джиннов! Что же заставило тебя обратить свой взор именно на меня, о великий хозяин? Та легкость, с какой я поверг великана с горы Ливана? Рвение, с которым я обратил в бегство мятежников-хананеев? Или просто моя слава в целом?

Старик почесал нос.

– Вообще-то нет. Скорее твое вчерашнее поведение: сторожевые бесы видели, как ты в обличье павиана шатался по кустам у Овечьих ворот, распевая похабные песенки про царя Соломона и громко похваляясь своими подвигами.

Дева угрюмо пожала плечиками.

– Может, это и не я был!

– Слова «Бартимеус – лучший из лучших!», повторяемые громко и назойливо, говорят об обратном.

– Ну ладно, ладно! Положим, я перебрал букашек на ужин. Это же никому не причинило вреда!

– Не причинило вреда, говоришь? Стража донесла об этом своему надсмотрщику, тот доложил мне. Я доложил об этом верховному волшебнику Хираму, и, полагаю, с тех пор это достигло ушей самого царя! – Его физиономия сделалась чопорной и надменной. – И царь недоволен!

Я надул щеки.

– А что, лично он мне об этом сказать не может?

Волшебник выпучил свой единственный глаз – это было похоже на яйцо, вылупляющееся из цыпленка^[1].

– И ты смеешь предполагать, – вскричал он, – будто великий Соломон, царь Израиля, владыка всех земель от Акабского залива до широкого Евфрата, снизойдет до беседы с жалким, воняющим серой рабом вроде тебя?! Ну и мысль! Я за всю жизнь не слыхал ничего столь оскорбительного!..

– Да ладно тебе! Вон только посмотри, на кого ты похож. Наверняка ты слыхал много чего похуже!

– Еще две пометки, Бартимеус: за дерзость и за наглость! – Он снова добыл цилиндр и принялся яростно черкать по нему стилусом. – Ну все, довольно с меня этой чепухи. Слушай внимательно. Соломон желает пополнить свое собрание новыми диковинками. Он повелел своим волшебникам обшарить пределы обитаемого мира в поисках прекрасных и могущественных вещиц. В этот самый миг во всех стенных башнях Иерусалима мои соперники призывают демонов, не менее кошмарных, чем ты, и рассылают их, подобно огненным кометам, за добычей в древние города, к северу, югу, западу и востоку. Все надеются ошеломить царя добытыми сокровищами. Но они будут разочарованы, Бартимеус. Ведь это мы добудем ему прекраснейший дар из всех! Ты понял?

Милая дева приподняла губку; влажно блеснули мои длинные, острые клыки.

– Что, опять грабить могилы? Такими сомнительными делами Соломону следовало бы заниматься самому. Но нет, разумеется, ему, как всегда, нельзя и пальцем шевельнуть, чтобы использовать Кольцо! Как можно быть таким лентяем?

Старик криво улыбнулся. Черная дыра пустой глазницы как будто поглощала свет.

– Любопытные речи ты ведешь! Такие любопытные, что я, пожалуй, сейчас отправлюсь и доложу о них царю. Кто знает? Быть может, он все же снизойдет до того, чтобы шевельнуть пальцем и использовать Кольцо против тебя!

Воцарилась тишина. В комнате сгустились тени, по моей стройной спине пробежал холодок.

– Да нет, ни к чему, – буркнул я. – Добуду я ему это ненаглядное сокровище. Куда ты меня посылаешь-то?

Мой хозяин указал на окна, за которыми перемигивались веселые огоньки нижнего Иерусалима.

– Лети на восток, в Вавилон! – велел он. – В ста милях к юго-востоку от этого жуткого города, в тридцати милях к югу от нынешнего течения Евфрата, лежат некие холмы и древние земляные валы, обнесенные стеной, от которой остались лишь развалины. Местные крестьяне избегают этих руин, страшась призраков, кочевники пасут свои стада подальше от этих курганов. Там ныне обитают лишь религиозные подвижники и другие безумцы, но это место не всегда было таким заброшенным. Некогда у него было имя.

– Эриду, – негромко сказал я. – Как же, знаю^[2].

– Удивительны, должно быть, воспоминания такого существа, как ты, видевшего, как города возводились и рушились во прах… – Старик содрогнулся. – Нет, даже думать об этом не хочу. Но раз ты помнишь это место, тем лучше! Обыщи его руины, найди то, что осталось от храмов. Если древние свитки не лгут, внутри немало тайных святилищ, и кто знает, какие свидетельства былого величия там хранятся! Если повезет, ты обнаружишь часть древних сокровищ непотревоженными.

– В этом я не сомневаюсь, – заметил я, – учитывая, кто их стережет!

– О да, древние защитили их на славу! – театрально возопил старец, вскидывая руки в показном ужасе. – Кто знает, какие существа до сих пор таятся там? Кто знает, что за твари бродят в руинах? Кто знает, что за жуткие обличья, какие кошмарные чудища… Слушай, прекрати там ковыряться, да еще хвостом! Это негигиенично!

Я выпрямился.

– Ладно, ладно, – проворчал я. – Идея ясна. Я отправлюсь в Эриду и посмотрю, что удастся там раскопать. Но при одном условии: когда я вернусь, ты немедленно отпустишь меня на волю! Никаких споров, никаких уверток. Я слишком долго пробыл на Земле, у меня вся сущность ноет, как гнилой зуб.

Хозяин расплылся в беззубой ухмылке, выпятил подбородок и погрозил мне морщинистым пальцем.

– Это все зависит от того, что ты мне принесешь, Бартимеус! Если ты сумеешь произвести на меня благоприятное впечатление, я, быть может, тебя и отпущу. Смотри же не подведи! Ну, готовься, я сейчас свяжу тебя с твоим заданием.

Где-то посреди заклинания под окном зычно затрубил рог – то был сигнал закрытия Кедронских ворот. Издали ему откликнулись часовые с Овечьих ворот, Тюремных ворот, Конских и Водяных ворот, и так по всем городским стенам, пока наконец не протрубил огромный рог на крыше дворца, возвещая, что Иерусалим заперт на ночь и может спать спокойно. Пару лет назад я бы еще понадеялся, что это отвлечет моего хозяина и заставит его сбиться и тогда я смогу ринуться вперед и пожрать его. Сейчас я не тешил себя надеждами. Он был слишком стар и слишком опытен. Чтобы до него добраться, потребуется что-то посерьезнее.

Наконец волшебник произнес последние слова. Тело прелестной девы сделалось текучим и полупрозрачным; какое-то мгновение я висел в воздухе, подобно статуе из шелковистого дыма, а потом беззвучно исчез.

2

Бартимеус

Сколько бы раз ты ни видел ходячих мертвецов, всегда забываешь, какие они на самом деле жалкие и растрепанные. Нет, когда они только вылезают из стены, они смотрятся недурно: на них работают и эффект внезапности, и жуткие провалы глазниц, и скрежет зубовный, и – если заклятие Реанимации сработано на совесть – кошмарные бестелесные вопли. Но потом они принимаются неуклюже гоняться за тобой по всему храму, дергая тазом, сверкая коленными чашечками, топыря костлявые руки, – это, видимо, должно смотреться угрожающе, но выглядит так, как будто они собираются сесть за фортепьяно и выдать забойный рэгтайм. И чем быстрей они бегают, тем сильней расшатываются у них зубы, а камни ожерелий подпрыгивают и застревают в глазницах. Наконец они начинают спотыкаться о свои погребальные пелены, падать на пол и вообще путаться под ногами у легконогих джиннов, которые мирно идут своей дорогой. Ну и разумеется, как это свойственно скелетам, они не в состоянии выдать ни одной приличной реплики, которая придала бы хоть немного интереса смертельно опасной ситуации, в которой ты находишься.

– Ну же, ребята, – говорил я, вися на стене, – неужели среди вас нет никого, с кем стоило бы поболтать?

Свободной рукой я метнул через зал сгусток плазмы, и под ногами у одного из мечущихся мертвецов разверзлась бездна. Скелет исчез в небытии, я метнулся вверх, оттолкнулся от сводчатого потолка и ловко приземлился на голову статуи бога Энки в противоположном конце зала.

Слева от меня выбрался из своей ниши мумифицированный труп. На нем были лохмотья раба, проржавевшие кандалы и ржавая цепь на иссохшей шее. Скрипя суставами, он ринулся на меня. Я дернул за цепь, голова отлетела. Я поймал ее на лету еще до того, как тело рухнуло наземь, и метнул в живот одному из его пыльных собратьев, аккуратно перебив позвоночник.

Спрыгнув со статуи, я приземлился в самом центре храмового зала. Теперь мертвецы тянулись ко мне со всех сторон. Одеяния на них были тонкими и непрочными, как паутина, на запястьях болтались бронзовые обручья. Те, что некогда были людьми – мужчинами и женщинами, рабами и свободными, придворными и послушниками, представителями всех слоев общества Эриду, – перли на меня, щелкая зубами и вскинув желтые зазубренные когти, готовясь растерзать мою сущность.

Я парень культурный и приветствовал их всех, как подобает. Взрыв налево. Судороги направо. Осколки древних людей весело посыпались на майоликовые рельефы с изображениями шумерских царей.

Это дало мне небольшую передышку. Я огляделся по сторонам.

За двадцать восемь секунд, что прошли с тех пор, как я ворвался сюда сквозь потолок, мне еще ни разу не представилось возможности спокойно изучить обстановку, но некоторые вещи сделались ясны с самого начала благодаря декору и общему устройству храма. Во-первых, это был храм Энки, бога воды, – об этом говорила как статуя, так и многочисленные барельефы, где обильно был представлен он сам вместе со своими спутниками, рыбами и водяными драконами, – и храм этот был заброшен как минимум полторы тысячи лет назад^[3]. Во-вторых, за все века, прошедшие с тех пор, как жрецы опечатали двери и покинули город, предоставив пескам пустыни невозбранно его заметать, до меня сюда никто не входил. Это было заметно по слою пыли на полу, по нетронутому валуну, перекрывавшему вход, по усердию стражей-покойничков, и, наконец – хотя это-то и было главным, – по статуэтке, что красовалась на алтаре в дальнем конце зала.

То был водяной змей, воплощение Энки, искусно отлитый из чистого золота. Статуэтка тускло поблескивала в свете Вспышек, которые я разбросал во все стороны, чтобы осветить зал, и рубиновые глаза горели злобно, точно тлеющие уголья. Вероятно, она была бесценна даже как просто древнее произведение искусства, но это еще не все. В ней была и магия – странная пульсирующая аура, видимая на высших планах^[4].

Отлично. Стало быть, так и сделаем. Беру змею и сваливаю.

– Простите, простите… – Я вежливо пробирался сквозь толпу мертвецов, время от времени расшвыривая их пылающими Инферно.

Однако из узких ниш во всех стенах лезли все новые и новые. Казалось, этому не будет конца, но ведь тело мое было телом юноши, и движения мои были проворны и уверенны. С помощью заклинаний, тычков и пинков я мало-помалу продвигался к алтарю…

Где и увидел очередную ловушку.

На четвертом плане золотая змея была опутана тончайшими нитями, светящимися изумрудным светом. Даже мне, джинну, увидеть их было непросто^[5]. Выглядели они совершенно безобидными, но тревожить их мне не хотелось. Шумерских алтарных ловушек, в принципе, лучше избегать.

Я остановился перед алтарем, погрузившись в размышления. Нет, я знал несколько способов обезвредить подобные нити, и мне ничего не стоило от них избавиться, но для этого требовалось время и место…

От размышлений меня отвлекла острая боль. Опустив глаза, я обнаружил, что некий особенно неприглядный труп (при жизни он, похоже, страдал многочисленными кожными заболеваниями, так что мумификация пошла ему только на пользу) подобрался ко мне вплотную и вонзил зубы в сущность моего предплечья.

Каков храбрец! Нет, этот заслуживал особого обращения! Я дружески сунул руку ему в грудную клетку и разрядил там небольшой Взрыв, направленный вверх. Этот трюк я не пробовал уже много десятилетий, и выглядел он так же забавно, как всегда. Черепушка мертвеца взлетела вверх, точно пробка из бутылки, хряснулась о потолок, дважды отскочила от стен и (вот тут мне сделалось не до смеха!) брякнулась на землю рядом с алтарем, порвав по пути паутинку светящихся нитей.

Вот как неразумно развлекаться, не закончив дела!

Планы бытия тяжко содрогнулись. Для моего слуха это был всего лишь слабый толчок, однако в Ином Месте он, должно быть, прозвучал раскатом грома.

На миг я застыл совершенно неподвижно: стройный юноша с темной кожей, в белой набедренной повязке раздраженно уставился на извивающиеся обрывки нитей. Потом я выругался на арамейском, еврейском и нескольких других языках, метнулся вперед, схватил статуэтку и поспешно отступил назад.

За спиной у меня теснились мертвецы. Я не глядя швырнул в них Потоком, и их размело в разные стороны.

Обрывки нитей у алтаря уже не извивались. Они стремительно растекались во все стороны, образуя на каменных плитах лужу – или портал. Лужа доползла до валяющейся на полу головы мертвеца, и голова медленно провалилась в нее – в небытие, прочь из этого мира. Последовала пауза. Лужа вспыхнула всем многоцветьем Иного Места, только далеким и приглушенным, как будто сквозь грязное стекло.

Ее поверхность содрогнулась. Сейчас что-то будет…

Я развернулся и прикинул расстояние до пролома в потолке, сквозь который я проник сюда: в зал до сих пор стекали ручейки потревоженного песка. Прорытый мной ход небось уже обвалился под тяжестью песка, на то, чтобы выбраться наружу, потребуется время – а времени-то у меня и не было. Сторожевое заклятие действует быстро.

Я нехотя развернулся лицом к порталу. Поверхность лужи растягивалась и выпячивалась. Из нее вынырнули громадные зеленые руки с блестящими прожилками. Когтистые лапищи ухватились за каменные плиты, мускулы напряглись, и в мир вынырнуло тело – кошмарное тело. Голова была человеческой^[6], с длинными, волнистыми прядями черных волос. Следом появился точеный торс из того же зеленого вещества. А последовавшая за ним нижняя часть явно была собрана с бору по сосенке. Оплетенные мышцами ноги были от зверя – возможно, льва или еще какого-нибудь серьезного хищника, – но заканчивались они орлиными когтями. Зад существа был, по счастью, прикрыт юбочкой, и сквозь разрез в юбочке торчал длинный и жуткий скорпионий хвост.

Пока пришелец выбирался из портала и распрямлялся, в зале царила зловещая тишина. Даже оставшиеся мертвецы как-то приутихли.

У существа было лицо шумерского владыки: правильные черты, оливковая кожа, черные волосы, ниспадающие блестящими локонами. Полные губы, квадратная борода умащена маслом. Но глаза у него были как черные дыры, пробитые в плоти. И эти дыры уставились на меня.

– А, Бартимеус! Не ты ли потревожил ловушку?

– Привет, Наабаш. Боюсь, что я.

Существо потянулось так, что суставы хрустнули.

– Ох, ну и зачем же ты это сделал? Ты ведь знаешь, как жрецы относятся к тем, кто тревожит покой храмов и ворует сокровища. Они твои кишки на подтяжки пустят. Ну… точнее, не они, а я.

– Знаешь, Наабаш, по-моему, жрецам теперь нет дела до здешних сокровищ.

– Правда? – Пустые глаза окинули взглядом храм. – Да, тут и впрямь давненько не подметали. Что, много времени прошло?

– Больше, чем ты думаешь.

– Но заклятие-то действует по-прежнему, Бартимеус. Тут уж ничего не поделаешь. «Пока камень стоит на камне и существует наш город…» Ну, дальше ты знаешь.

Скорпионий хвост дернулся с сухим, энергичным треском, из-за плеча Наабаша выпрыгнуло блестящее черное жало.

– Что это у тебя в руках? Никак священный змей?

– Я пока не разглядывал, сперва надо с тобой разобраться.

– А-а, ладно-ладно. Ты всегда был боек, Бартимеус, боек и дерзок не по чину. Не помню, чтобы кого-то бичевали чаще, чем тебя. Как же твоя непочтительность бесила людей!

Шумерский владыка улыбнулся, обнажив аккуратные двойные ряды остро отточенных зубов. Задние лапы чуть шевельнулись, когти сильнее впились в камень. Я видел, как натянулись связки, готовясь к внезапному прыжку. Я не сводил глаз с его лап.

– И кого же ты донимаешь теперь? – продолжал Наабаш. – Кто твой нынешний работодатель? Вавилоняне, наверное? В последний раз, как я проверял, они явно что-то замышляли. Они всегда зарились на золото Эриду.

Черноглазый юноша пригладил курчавые волосы. Я слабо улыбнулся.

– Я же говорю, времени прошло куда больше, чем ты думаешь!

– А-а, долго ли, коротко, мне все едино! – негромко ответил Наабаш. – Дело есть дело. Священный змей останется здесь, в сердце храма, и невежественные люди не смогут воспользоваться его могуществом.

Надо сказать, что я про этого змея до сих пор ни разу не слышал. На мой взгляд, это был типичный образчик старого хлама, из-за каких начинаются войны между древними городами, кричащая побрякушка, отлитая из золота. Однако полезно все-таки знать, что именно ты украл.

– Могуществом? – переспросил я. – А что он может-то?

Наабаш хмыкнул и с печалью в голосе ответил:

– Да так, ничего особенного. Внутри находится элементаль, которая при нажатии на хвост изрыгает изо рта потоки воды. Жрецы выносили его к народу во времена засухи, чтобы подбодрить людей. Кроме того, если я правильно помню, там внутри еще спрятана пара-тройка механических ловушек, чтобы отпугивать грабителей, которым вздумается отковырять изумруды с когтей. Видишь, там под каждым коготком имеются потайные шарниры…

Тут я сделал ошибку. Убаюканный спокойным тоном Наабаша, я невольно бросил взгляд на змея, которого держал в руках, чтобы посмотреть, что там за шарниры такие.

А ему, разумеется, только того и надо было.

Стоило мне отвести глаза, звериные лапы в мгновение ока согнулись, распрямились – и Наабаш исчез.

Я еле успел отскочить – скорпионий хвост рассек пополам плиту, на которой я стоял. На это мне проворства хватило, но от его руки мне уйти не удалось: громадный зеленый кулак огрел меня по ноге, как только я взмыл в воздух. Этот удар и драгоценный артефакт, который я держал в руке, помешали мне выполнить мой обычный маневр, который я с таким изяществом применяю в подобных ситуациях^[7]. Вместо этого я упал, ушибся, перекатился по рассеянным на полу мертвецам и снова вскочил на ноги.

Наабаш тем временем выпрямился с царственным достоинством. Он развернулся в мою сторону, наклонился, уперся в пол человеческими руками – и прыгнул снова. А что же я? Я запустил Судороги в потолок у себя над головой. И отскочил вбок. Скорпионий хвост снова рассек каменные плиты – но на этот раз Наабаш не успел развернуться и достать меня на лету, потому что на него обвалился потолок.

Над погребенным храмом лежали пески пустыни, копившиеся полтора тысячелетия, так что следом за обвалившейся кладкой последовал приятный бонус: могучий серебристо-бурый каскад хлынул на Наабаша, похоронив его под несколькими тоннами песка.

В других обстоятельствах я бы задержался, чтобы громко позлорадствовать над стремительно растущей кучей, но я знал, что Наабаша даже целая гора песку надолго не задержит. Пора было сваливать.

На плечах у меня выросли крылья. Я метнул вверх еще один Взрыв, чтобы получше расчистить проход, и рванулся сквозь потолок и дождь сыплющегося сверху песка, навстречу ожидающей меня ночи.

3

Бартимеус

Когда я вернулся в Иерусалим, за спиной у меня занимался рассвет. Верхушки башен волшебников уже вспыхнули розовым, и купол белостенного дворца Соломона сиял, точно утреннее солнце.

Башня моего старика, стоявшая пониже, у Кедронских ворот, была еще погружена в тень. Я подлетел к окну на вершине башни, у которого был подвешен бронзовый колокольчик, и позвонил один раз, как мне было приказано. Мой хозяин воспрещал своим рабам заставать его врасплох.

Звон затих. Мои широкие крылья веяли прохладным, свежим ветром. Я парил в воздухе и ждал, глядя, как проступают из небытия пригородные пейзажи. Долина была темна и безмолвна, заполненная туманом яма, где исчезала вьющаяся дорога. Внизу, в воротах, показались первые работники; они отправлялись на поля. Люди брели медленно, спотыкаясь на неровных булыжниках. На высших планах были видны сопровождающие их Соломоновы шпионы: на бычьих ярмах ехали фолиоты, в потоках воздуха кувыркались разноцветные букашки и бесенята.

Шли минуты, и вот наконец восхитительное ощущение – нечто вроде дюжины копий, вонзившихся в нутро, – известило меня о призыве волшебника. Я закрыл глаза, подчинился – и мгновение спустя моя сущность почувствовала на себе затхлое тепло хозяйского жилища.

По счастью, старик, невзирая на ранний час, был облачен в свои одеяния. Одно дело – полный храм ходячих мертвецов, а дряхлый и морщинистый голый хозяин – совсем другое. Он стоял наготове в своем магическом круге, и все печати и руны проклятий, как и прежде, были на месте. Чадили свечки из козьего сала, горшочки с розмарином и ладаном били в нос сладковатой вонью. Я стоял в центре своего пентакля и смотрел на хозяина в упор, держа в нежных ручках золотого змея^[8].

Едва материализовавшись, я понял, как страстно старик жаждет заполучить эту вещицу – и не для Соломона, а для себя. Его глаз расширился, алчность заблестела в нем маслянистой пленкой.

Поначалу он не говорил ни слова, только смотрел. Я слегка покрутил змея, чтобы его изгибы соблазнительно засверкали в свете свечей, повернул его так, чтобы волшебнику стали видны рубиновые глаза и изумрудики на растопыренных когтях.

Когда он заговорил, голос у него сделался глухим и хриплым от волнения.

– Ты был в Эриду?

– Я был там, куда ты велел мне отправиться. Я нашел храм. Внутри было это.

Он сверкнул глазом:

– Давай сюда!

Я медлил.

– А ты отпустишь меня, как я просил? Я ведь служил тебе верой и правдой!

Лицо старика исказилось от гнева.

– Ты еще смеешь торговаться со мной?! Давай сюда сокровище, демон, или, клянусь своим тайным именем, не пройдет и часа, как ты с воем полетишь в Бедственный Огонь!^[9]

Он воззрился на меня, выпучив глаз, выпятив челюсть, на полураскрытых губах блестели белые полоски влаги.

– Ну ладно, – сказал я. – Только смотри не урони!

Я перебросил статуэтку из одного круга в другой, и волшебник протянул ей навстречу растопыренные пальцы. И то ли из-за того, что у него был только один глаз, то ли оттого, что руки у него тряслись от нетерпения, но змея он не удержал: статуэтка выскользнула у него из пальцев и отлетела назад, к краю круга. Старик с воплем перехватил ее и прижал к морщинистой груди.

Это его первое неосторожное движение могло бы стать и последним. Если бы хотя бы кончики его пальцев высунулись за магическую черту, защита была бы нарушена и я бы тут же набросился на него. Однако они буквально на волосок разминулись с границей круга, и прелестная дева, которая на миг сделалась чуточку выше ростом и отрастила чуточку более длинные и острые зубки, разочарованно вернулась в центр своего пентакля.

А старик и не заметил. Он не видел ничего, кроме своего сокровища. Он долго-долго вертел его в руках, точно злобный старый кот, играющий с мышкой, ахал и охал, любуясь искусной работой, и только что слюни не пускал. Через некоторое время меня затошнило от всего этого. Я кашлянул.

Волшебник поднял голову.

– Ну?

– Вот, ты получил то, что просил. Соломон богато наградит тебя за это. Отпусти меня!

Он захихикал:

– Ох, Бартимеус, но у тебя же просто-таки дар к подобным делам! Даже не знаю, стоит ли отпускать столь искусноговора… Стой, стой тихо! Мне нужно как следует изучить эту интереснейшую вещицу. Вот тут, на пальчиках, небольшие шарнирчики… Интересно, для чего они.

– А какая разница? – сказал я. – Ты же собираешься отдать ее Соломону. Вот пусть он и разбирается.

Хозяин выразительно нахмурился. Я ухмыльнулся про себя и уставился в окно, на небо, где еле виднелись утренние патрули, которые кружили на большой высоте, оставляя за собой бледно-розовые хвосты пара и серы. Выглядело недурно, но все это была чистая показуха: ну кто всерьез осмелится напасть на Иерусалим, пока Соломон владеет Кольцом?

Я предоставил волшебнику еще немного поизучать змейку, а потом, по-прежнему глядя в окно, как бы между прочим добавил:

– К тому же он ужасно гневается, если кто-нибудь из его волшебников утаивает столь могущественные талисманы, как этот. Отпустил бы ты меня лучше!

Он, прищурясь, уставился на меня.

– А ты знаешь, что это за талисман?

– Нет-нет!

– Но ведь ты знаешь, что он обладает могуществом!

– Да это любому бесу видно. Ох, я все забываю: ведь ты же всего лишь человек! Тебе не видно, какую ауру распространяет он на седьмом плане… Но как бы то ни было, кто знает, на что он способен? Возможно, такие статуэтки в Эриду изготавливали сотнями – вполне возможно, что это не тот талисман.

Старик облизнулся. Осторожность боролась в нем с любопытством – и проиграла.

– А что это за «тот талисман»?

– Ну, это уж не мое дело, да и не твое. Я что, ты приказал мне стоять тихо – вот я и стою!

Хозяин выругался.

– Я отменяю этот приказ! Говори!

– Нет! – вскричал я, вскинув руки. – Я знаю, что вы за люди, волшебники, и не хочу, чтобы меня втянули в это! С одной стороны, Соломон со своим ужасным Кольцом, с другой – ты, с этим… с этим… – Дева содрогнулась, будто охваченная ужасом. – А я окажусь между вами, и тогда мне точно несдобровать!

В центре протянутой ладони волшебника вспыхнуло голубое пламя.

– Не тяни, Бартимеус! Говори немедленно, что это за талисман, или я обрушу на тебя Кулак Сущности!

– Ты поднимешь руку на женщину?!

– Говори!!!

– Ну ладно, ладно, но имей в виду, не к добру все это! Этот предмет отдаленно напоминает Великого Змея, с помощью которого древние цари Эриду покорили все города на равнине. В этом сокровище скрывался могущественный дух, повинующийся владельцу талисмана.

– А его владелец…

– Наверное, любой, кто держит его в руках. Чтобы вызвать духа, нужно нажать на потайной рычажок.

Волшебник в течение некоторого времени молча смотрел на меня. Наконец он произнес:

– Никогда не слыхал о таком. Ты лжешь!

– Ну да, конечно, я лгу! Я же демон, мы всегда лжем. Забудь обо всем этом и отдай талисман Соломону.

– Нет! – ответил старик с внезапной решимостью. – Возьми его!

– Что?

Но было уже поздно: он перебросил змейку в соседний круг, и дева с опаской ее поймала.

– Ты принимаешь меня за глупца, Бартимеус? – воскликнул мой хозяин, топая морщинистой ступней по каменному полу. – Ты небось задумал меня погубить с помощью какой-то ловушки! Ты нарочно подбивал меня исследовать этот талисман, надеясь, что он уничтожит меня! Так вот знай: я не намерен трогать эти рычажки! Этим займешься ты.

Дева растерянно захлопала большими карими глазами:

– Послушай, это совершенно ни к чему…

– Делай, что тебе сказано!

Я нехотя принялся разглядывать когти змея. Их было три, и на каждом красовался изумруд. Я опасливо нажал на первый из них. Внутри змейки что-то зажужжало, и меня шарахнуло током. Лицо у девы побагровело, роскошные длинные волосы встали дыбом, точно туалетный ершик.

Старый волшебник заржал.

– Ты рассчитывал, что это случится со мной? – фыркнул он. – Пусть это будет для тебя уроком. Ну, продолжай!

Я нажал на второй коготь. Внутри змейки что-то зажужжало, завертелось, несколько золотых чешуек приподнялось, и оттуда вырвались клубы смолистого дыма. Этот механизм, как и предыдущий, растерял свою силу за долгие века, мое лицо всего лишь слегка закоптилось.

Хозяин хохотал, держась за бока.

– Чем дальше, тем лучше! – прохрипел он. – Ну и видок у тебя! Давай дальше!

Третий изумруд, по-видимому, изначально должен был выпускать струю ядовитого газа, но сейчас его хватило только на еле заметное зеленоватое облачко и дурной запах.

– Ну что, позабавился? – вздохнул я, протягивая змейку ему обратно. – Отпусти же меня, или дай другое поручение, или что угодно. Только оставь в покое эту вещицу. С меня хватит.

Волшебник сверкнул своим единственным глазом.

– Не спеши, Бартимеус! – сурово сказал он. – А как же хвост?

– А что хвост?

– Ты что, слепой? Вон, там тоже какой-то шарнир! Нажми-ка на него, будь любезен!

Я колебался.

– Прошу тебя! С меня довольно.

– Ну уж нет, Бартимеус! А вдруг это и есть тот самый «потайной рычажок», о котором ты говорил? Быть может, ты сейчас встретишься с тем легендарным «могущественным духом»!

Старикан злорадно ухмыльнулся и скрестил свои тощие руки.

– Впрочем, куда вероятнее, что ты еще раз убедишься, как опасно бросать мне вызов! Давай, давай, не тяни! Нажми на хвост!

– Но…

– Я приказываю тебе нажать на хвост!

– Ну, приказ есть приказ…

Того-то я и добивался все это время. Условия заклинания духов всегда включают в себя строгий запрет на причинение вреда волшебнику, который тебя сюда притащил. Это первое, основополагающее, правило любой магии везде и всюду, от Ассирии до Абиссинии. Хитростью и лукавыми речами довести хозяина до беды, разумеется, не возбраняется, так же как и напасть на него, если он вдруг выступит за пределы круга или перепутает заклинание. Но напрямую причинять вред нельзя никоим образом. Ты не смеешь его и пальцем тронуть без его прямого и недвусмысленного приказа. И вот мне наконец-то удалось получить такой приказ!

Я вскинул золотую змейку и нажал ей на хвост. Как я и предполагал, Наабаш меня не обманул^[10] и заточенная внутри элементаль^[11] совершенно не выдохлась, в отличие от механических приспособлений. Из разинутого рта змея с напором вылетела блестящая струя воды, весело сверкнувшая в лучах утреннего солнца. Поскольку я, чисто случайно, направил змею прямо на волшебника, струя воды свободно пересекла пространство между двумя пентаклями и ударила старого пердуна точнехонько в грудь. Его сшибло с ног, и он вылетел из круга на середину комнаты. Ах как он летел – любо-дорого смотреть! Но главное было не это, а то, что он покинул пределы круга. Не успел он тяжело плюхнуться на спину посреди огромной лужи, как узы мои лопнули и я вырвался на волю.

Прелестная дева швырнула золотую змейку на пол и шагнула прочь из удерживавшего ее пентакля. Волшебник беспомощно бился, лежа на спине и хватая воздух ртом, точно пойманная рыба.

Дева миновала свечки из козьего сала, и все они до единой тотчас же потухли. Она мимоходом пнула чашечку с травами-оберегами. Розмарин просыпался ей на кожу, кожа слегка зашипела и задымилась. Дева не обратила на это внимания. Ее большие темные глаза были устремлены на волшебника. Тот попытался приподнять голову – и увидел, что я иду к нему.

Мокрый, задыхающийся, он все же предпринял еще одну, последнюю попытку. Он указал на меня трясущейся рукой, шевельнул губами, выдавил заветное слово. Из указательного пальца вылетело Копье Сущности. Дева небрежно взмахнула рукой; копьевидные молнии взорвались в воздухе и разлетелись в стороны под разными углами, вонзившись в стены, в пол, в потолок. Одна молния вылетела в ближайшее окно и по дуге ушла в небо, напугав трудившихся в долине крестьян.

Дева пересекла комнату, воздвиглась над волшебником и протянула к нему руки. Ногти на пальцах – да и сами пальцы – сделались куда длиннее, чем прежде.

Старик поднял на меня глаза.

– Бартимеус…

– Ну да, меня зовут Бартимеус, – ответил я. – Ты как, сам встанешь или мне придется наклоняться?

Он промямлил в ответ что-то неразборчивое. Прелестная дева пожала плечами, оскалила ровные зубки и набросилась на него. Он еще какое-то время издавал разные звуки, но быстро затих.

Три мелких сторожевых беса, вероятно привлеченные возмущением планов бытия, появились, когда я уже почти закончил. Они с выпученными глазами столпились на подоконнике, с изумлением глядя на меня. Хрупкая девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Теперь в комнате, кроме нее, никого не было. Она обернулась к бесам. Глаза у нее горели в темноте.

Бесы подняли тревогу, но было поздно. Воздух зазвенел от шума крыльев и свиста острых когтей, но прелестная дева улыбнулась, помахала на прощание бесам, Иерусалиму, своему последнему рабскому ярму на Земле – и, не говоря худого слова, исчезла.

Тут старому волшебнику и конец пришел. Мы довольно много времени провели вместе, но имени его я так и не узнал. Однако я до сих пор вспоминаю о нем с нежностью. Глупый, жадный, бестолковый – и мертвый. Вот это идеальный хозяин!

Часть вторая

4

Соломон

Соломон Великий, царь Израиля, верховный волшебник и оплот нации, подался вперед и нахмурил свои изящно очерченные брови.

– Мертв? – переспросил он, а потом еще раз, погромче, после жуткой паузы, во время которой сердца четырехсот тридцати семи человек дрогнули и замерли от ужаса: – Мертв?!

Двое ифритов, что восседали подле трона в обличье златогривых львов, устремили на него свои золотистые глаза. Трое крылатых джиннов, что парили над спинкой трона, держа наготове плоды, вина и сладости, дабы царь в любой момент мог подкрепиться, затрепетали так сильно, что кубки и блюда задребезжали у них в руках. Горлицы и ласточки, гнездившиеся между балок, сорвались со своих насестов и сквозь открытую колоннаду умчались в озаренные солнцем сады. А четыреста тридцать семь человек – волшебники, придворные, жены и просители, – собравшиеся в чертоге в то утро, потупились и принялись робко переминаться с ноги на ногу.

Великий царь очень и очень нечасто повышал голос, даже когда речь шла о войне или о женах. Подобные случаи ничего доброго не сулили.

У подножия трона склонился долу Соломонов визирь.

– Да, господин. Мертв. Однако есть и добрые вести: он добыл тебе редкостную старинную вещицу!

Не поднимая головы, он указал на ближайший к нему постамент. На нем стояла золотая статуэтка змея.

Царь Соломон посмотрел на статуэтку. В чертоге все замерло. Львы-ифриты смотрели на людей, моргая золотистыми глазами, скрестив бархатные передние лапы и слегка подергивая хвостом. Над троном зависли в ожидании джинны – они были неподвижны и лишь лениво взмахивали орлиными крыльями. Птицы из сада куда-то делись; только мотыльки, точно солнечные зайчики, мелькали среди залитых светом деревьев.

Наконец царь откинулся на кедровую спинку трона и заговорил:

– Да, вещица красивая. Бедный Иезекииль верно служил мне до последнего!

Он поднял руку, давая джиннам знак подать вина, и, поскольку рука была правая, по залу прокатился вдох облегчения. Волшебники расслабились, жены принялись шушукаться и браниться, и собравшиеся просители из десяти стран один за другим поднимали головы, взирая на царя с боязливым восторгом.

Кто, как не Соломон, достоин был восхищения? В юности прыщи и оспа обошли его стороной, и теперь, в расцвете сил, кожа его оставалась гладкой и шелковистой, как у ребенка. Воистину, за пятнадцать лет, что миновали с тех пор, как он взошел на трон, царь почти не переменился: темноглазый, смуглокожий, узколицый, с длинными черными волосами, ниспадающими на плечи. Длинный, прямой нос, пухлые губы, глаза, подведенные зеленовато-черной сурьмой, по египетскому обычаю. Поверх роскошных шелковых одежд – дара индийских магов-жрецов – он носил множество великолепных украшений из золота и жада, и сапфировые серьги, и ожерелья нубийской слоновой кости, и янтарные бусы из Киммерии. На запястьях у него звенели серебряные обручья, и лодыжку одной ноги обвивал тонкий золотой браслет. Даже сафьяновые сандалии, свадебный дар владыки Тира, были расшиты золотыми бляхами и самоцветами. Но на длинных, узких кистях не было ни единого камня, ни единого украшения – лишь на мизинце левой руки красовалось кольцо.

Царь сидел и ждал, пока джинн наливал ему вино в золотой кубок; ждал он, пока в вино золочеными вилочками накладывали ягоды с ветреных холмов Анатолии и лед с вершины горы Ливана. И люди смотрели, как он ждет, купаясь в лучах его славы, чье сияние было подобно солнцу.

Наконец лед был опущен в кубок, вино было готово. Джинны, беззвучно взмахивая крылами, убрались прочь от трона. Соломон заглянул в кубок, но пить не стал. Его внимание снова обратилось к чертогу.

– Мои волшебники! – произнес он, обращаясь к кружку тех, кто стоял ближе всего к трону. – Все вы неплохо потрудились. За одну ночь сумели вы добыть множество удивительных сокровищ со всего света! – Он мановением кубка указал на семнадцать расставленных перед ним постаментов, на каждом из которых красовались редкостные, невиданные вещицы. – Каждое из них уникально, и все они должны помочь нам пролить свет на древние культуры, существовавшие прежде нас. Я с большим интересом займусь их изучением. Хирам, можешь велеть их убрать.

Визирь, маленький темнокожий волшебник из далекого Куша, немедленно вытянулся по струнке. Он отдал приказ. Семнадцать рабов – людей или, по крайней мере, существ в человеческом обличье – выбежали вперед и унесли и золотую змейку, и прочие сокровища.

Когда с этим было покончено, визирь набрал в грудь воздуха, стиснул рубиновое навершие посоха и трижды ударил им об пол.

– Внимание! – провозгласил он. – Соломонов совет продолжается! Царю предстоит рассмотреть несколько чрезвычайно важных дел. Все мы, как всегда, вкусим от плодов его премудрости. Для начала…

Но тут Соломон вяло приподнял руку. Рука была левая, и потому визирь осекся на полуслове и побледнел.

– Прошу прощения, Хирам, – вкрадчиво сказал государь, – но первое из дел нам уже известно. Сегодня утром был убит мой волшебник Иезекииль. Дух, который его убил, – известно ли, кто это?

Визирь прочистил горло.

– Да, повелитель, известно. Имя преступника удалось узнать благодаря пометкам на цилиндре Иезекииля. Он предпочитает именовать себя Бартимеусом из Урука.

Соломон нахмурился:

– Мне кажется, я уже слышал это имя.

– Да, повелитель, и не далее, как вчера. Этого духа видели распевавшим предерзостную песенку, в которой говорилось о том, что…

– Благодарю. Да, припоминаю. – Царь погладил свой точеный подбородок. – Бартимеус… из Урука. Города, которого не существует уже две тысячи лет. Стало быть, демон этот весьма древний. Марид, полагаю?

Визирь отвесил низкий поклон.

– Нет, повелитель. Отнюдь.

– Так стало быть, ифрит.

Визирь поклонился еще ниже, чуть-чуть не дотянувшись подбородком до мраморного пола.

– Повелитель, на самом деле это не более чем джинн, весьма умеренной силы и могущества. Четвертого уровня, если верить некоторым шумерским табличкам.

– Четвертого уровня?!

Тонкие пальцы забарабанили по подлокотнику трона, на мизинце сверкнуло золото.

– Джинн четвертого уровня убил одного из моих волшебников?! При всем уважении к стенающей тени Иезекииля, это позорит весь Иерусалим – а хуже того, это позорит меня! Подобную дерзость с рук спускать нельзя. Участь преступника должна стать примером для всех. Хирам, пусть подойдут оставшиеся из семнадцати.

Главные волшебники царя Соломона прибыли к нему из земель, далеких от пределов Израиля, привлеченные блеском его величия. Из дальней Нубии, из Пунта, из Ассирии и Вавилона съехались эти могущественные люди. Любой из них всего лишь кратким приказом мог вызывать из небытия демонов, поднимать ураганы, сеять смерть среди бегущих в панике врагов. Они владели древними тайнами и считались могучими у себя на родине. Однако все они предпочли прибыть в Иерусалим, дабы служить тому, кто носил Кольцо.

Визирь взмахом жезла призвал их выйти вперед. Каждый волшебник или волшебница, подступая к трону, низко склонялись перед Соломоном.

Соломон пристально взглянул на них, затем промолвил:

– Хаба!

Волшебник выступил из круга, неспешно, величественно и бесшумно, точно кошка.

– Да, повелитель?

– У тебя зловещая репутация.

– Воистину так, повелитель.

– Ты обращаешься со своими рабами с подобающей суровостью.

– Повелитель, я горжусь своей жестокостью и недаром, ибо демоны злобны и бесконечно коварны, и лукавы и мстительны от природы.

Соломон погладил свой подбородок.

– Да, это правда… Хаба, насколько мне известно, у тебя в подчинении уже состоит несколько непокорных духов, причинивших немало хлопот.

– Это так, повелитель. И каждый из них горько сожалеет о своей былой дерзости.

– Не согласишься ли ты добавить к их числу этого зловредного Бартимеуса?

Хаба был египтянин. Человек впечатляющей внешности, высокий, широкоплечий, крепкий членами. Череп его, как и у всех фиванских жрецов-магов, был чисто выбрит и до блеска налощен воском. Орлиный нос, массивные брови, губы тонкие, бескровные, натянутые, точно тетива лука. На пустынном лице, точно бархатно-черные луны, темнели глаза, вечно увлажненные, как будто он постоянно готов был расплакаться. Хаба кивнул.

– Повелитель, я во всем следую твоим повелениям и твоей воле.

– Воистину так. – Соломон пригубил вина. – Пусть этот Бартимеус смирится и научится повиновению. Когда башня Иезекииля будет расчищена, Хирам доставит тебе нужные цилиндры и таблички. Это все.

Хаба поклонился и вернулся на свое место в кругу волшебников. Его тень волочилась за ним, точно плащ.

– Ну а теперь, когда с этим покончено, мы можем вернуться к другим вопросам, – сказал Соломон. – Хирам!

Визирь щелкнул пальцами. В воздухе материализовалась белая мышка и, кувырнувшись, приземлилась к нему на руку. В лапках мышка держала папирусный свиток. Она развернула его и показала визирю. Хирам быстро проглядел список.

– Повелитель, – сказал он, – нам предстоит рассмотреть тридцать два судебных дела, переданных тебе твоими волшебниками. Истцы ждут твоего суда. Среди дел, которые следует разобрать, – убийство, три случая насилия, семейная ссора и спор двух соседей из-за пропавшей козы.

Лицо царя осталось бесстрастным.

– Хорошо. Что-нибудь еще?

– Как всегда, множество просителей явилось к тебе издалека, моля о помощи. Я избрал двадцать из них, чтобы они обратились к тебе с официальным прошением.

– Я выслушаю их. Это все?

– Нет, повелитель. Патрули джиннов, что стерегут южные пустыни, сообщают о новых нападениях разбойников. Несколько отдаленных усадеб сожжено, обитателей вырезали, и на торговых путях также творятся бесчинства – нападения на караваны, ограбления торговцев.

Соломон пошевелился на троне.

– Кто отвечает за южные патрули?

– Я, повелитель! – отозвалась волшебница из Нубии, облаченная в одеяние из плотной желтой ткани.

– Призови побольше демонов, Эльбеш! Выследи этих «разбойников»! Выясни, кто они такие на самом деле: обычные изгои или же наемники, состоящие на службе у чужеземных царей? Завтра доложишь мне.

Волшебница поморщилась.

– Хорошо, повелитель… но…

Царь нахмурился.

– Что – «но»?

– Прошу прощения, повелитель, но я управляю девятью могучими и своевольными джиннами. Я и так устала. Мне трудно будет призвать новых рабов.

– Понятно… – Царь нетерпеливо окинул взглядом круг. – Что ж, тогда тебе в этом небольшом дельце помогут Рувим и Нисрох. А теперь…

Волшебник со всклокоченной бородой вскинул руку.

– Великий царь, прости меня! Но я тоже несколько перегружен…

– И я! – кивнул человек, стоящий рядом.

Тут осмелился подать голос визирь Хирам:

– Повелитель, пустыни весьма обширны, а возможности твоих покорных слуг ограниченны. Быть может, тебе пора подумать о том, чтобы помочь нам? Быть может, ты соизволишь… – Он осекся.

Соломон медленно, как кошка, мигнул подведенными сурьмой глазами:

– Продолжай.

Хирам сглотнул. Он и так уже сказал больше, чем следовало.

– Ну… быть может, ты соизволишь применить… – его голос был еле слышен, – применить Кольцо?

Царь помрачнел. Левая рука, лежащая на подлокотнике трона, побелела.

– Хирам, ты подвергаешь сомнению мои приказы, – негромко сказал Соломон.

– Великий государь, помилуй! Я не думал тебя оскорбить!

– Ты смеешь указывать мне, как и когда использовать мою власть.

– Нет-нет! Я говорил, не подумав!

– Действительно ли ты этого хочешь?

Левая рука шевельнулась. Кольцо на мизинце сверкнуло золотом и черным обсидианом. Лежащие у трона львы-ифриты осклабились и тихо зарычали.

– Нет, повелитель! Молю тебя!

Визирь рухнул на пол. Мышь юркнула в его одеяния. Собравшиеся в зале придворные с ропотом подались назад.

Царь вытянул руку, повернул Кольцо на пальце. Раздался грохот, налетел порыв ветра. Чертог окутало тьмой, и в сердце этой тьмы, подле трона, безмолвно воздвиглось Существо. Четыреста тридцать семь человек рухнули ниц точно громом пораженные.

Ужасен был искаженный лик Соломона, объятый мраком. Голос его был гулок, точно доносился из глубин пещеры:

– Всем вам говорю: будьте осторожны в своих желаниях!

Он снова повернул Кольцо. Существо мгновенно исчезло; чертог внезапно залило светом, в садах защебетали птицы.

Медленно, с опаской поднимались на ноги волшебники, придворные, жены и просители.

Лицо Соломона вновь сделалось спокойным.

– Отправьте своих демонов в пустыню, – сказал он. – Поймайте разбойников, как я говорил.

Он отхлебнул вина и взглянул в сторону садов, откуда, как часто бывало, доносилась чуть слышная музыка, хотя музыкантов никто никогда не видел.

– И еще одно, Хирам, – сказал он наконец. – Ты ни словом не упомянул о царице Савской. Вернулся ли посланец из страны Сава? Известен ли ответ царицы?

Визирь поднялся на ноги и утирал струйку крови, текущую из носа. Он сглотнул: день для него выдался неудачный.

– Известен, о повелитель.

– Да?

Визирь прочистил горло.

– Как ни трудно в это поверить, царица вновь отвергает твое предложение брачного союза и отказывается стать одной из твоих великолепных супруг.

Визирь помолчал, пережидая изумленное и возмущенное аханье собравшихся жен.

– Ее объяснения, насколько их можно считать таковыми, сводятся к следующему: будучи на самом деле правительницей своего народа, а не просто царской дочерью… – снова послышались охи, ахи и насмешливое фырканье, – она не может оставить свой трон и предаться бездумной и бездельной жизни, даже ради того, чтобы купаться в сиянии твоего величия, окутывающем Иерусалим. Она глубоко сожалеет о своем отказе и предлагает вечную дружбу, как свою, так и савского народа, до тех пор, пока, цитирую, – тут он снова сверился со свитком, – «не падут башни Мариба и не угаснет вечное солнце». В общем и целом, повелитель, она снова ответила «нет».

Визирь умолк и, не осмеливаясь поднять взгляд на царя, принялся суетливо сворачивать свиток и запихивать его под одежды. Толпа застыла, следя за безмолвной фигурой на троне.

Соломон расхохотался. И залпом выпил полкубка.

– Ах вот, значит, каков ответ Савского царства? – промолвил он. – Что ж, ладно. Мы подумаем над тем, что ответит Иерусалим.

5

Балкида

Спустилась ночь. В городе Марибе царила тишина. Царица Савская сидела одна у себя в комнате, читая священные тексты. Потянувшись за кубком с вином, она услышала за окном хлопанье крыльев. Там сидела птица, орел. Орел стряхивал с перьев примерзшие льдинки и пристально глядел на царицу холодными черными глазами. Царица окинула его взглядом и, поскольку хорошо знала иллюзии духов воздуха, произнесла:

– Если ты пришел с миром, привет тебе. Можешь войти.

В ответ орел соскочил с подоконника и обернулся стройным юношей. Юноша был золотоволос и прекрасен собой, но глаза его остались так же холодны и черны, как у птицы, и на груди сверкали льдинки.

– Я принес послание царице этой земли, – сказал юноша.

Царица улыбнулась.

– Она перед тобой. Ты прилетел издалека, и лететь тебе пришлось высоко в небе. Ты гость в моем доме, все мое – твое. Быть может, ты желаешь подкрепиться или передохнуть? Или ты нуждаешься в чем-то еще? Назови что угодно, и ты это получишь.

Юноша отвечал:

– Ты очень любезна, царица Балкида, но мне не требуется ни пищи, ни отдыха. Мне нужно лишь сообщить тебе послание и выслушать твой ответ. Но сперва узнай, что я – марид седьмого уровня, раб Соломона, сына Давидова, царя Израиля, могущественнейшего из живущих ныне волшебников.

– Как, опять? – улыбнулась царица. – Уже три раза этот царь задавал мне один и тот же вопрос, и три раза я давала ему один и тот же ответ. Последний раз был не далее как неделю назад. Я надеюсь, что он наконец-то смирился с моим решением и не станет просить в четвертый раз!

– Да, – сказал юноша, – до этого мы вскоре дойдем. Соломон шлет тебе привет и желает здоровья и процветания. Он благодарит тебя за то, что ты рассмотрела его последнее предложение, и официально его отменяет. Вместо этого он требует от тебя признать его своим верховным владыкой и обещать ежегодно выплачивать ему дань в размере сорока мешков благовонного ладана из лесов прекрасной Савы. Согласись – и солнце будет по-прежнему улыбаться твоим владениям, и тебя и твоих потомков ждет вечное процветание. Если же откажешься – то, откровенно говоря, последствия будут куда менее благоприятные.

Балкида уже не улыбалась. Она поднялась на ноги.

– Что за дерзость! Соломон не имеет права претендовать на богатства Савы, точно так же, как и на меня самое!

– Ты, должно быть, слышала, – возразил юноша, – что Соломон владеет волшебным Кольцом, с помощью которого он может в мгновение ока призвать целое воинство духов. По этой самой причине цари Финикии, Ливана, Арама, Тира и Идумеи, среди многих иных, уже поклонились ему и поклялись в верности и дружбе. Они ежегодно платят большую подать золотом, деревом, кожами и солью и радуются тому, что гнев его пощадил их.

– Сава – древний, свободный народ, – холодно ответила Балкида, – и его царица не преклонит колен перед неверным чужеземцем. Можешь вернуться к своему господину и передать ему это.

Юноша не шелохнулся, а заговорил иным, доверительным тоном:

– Послушай, о царица: так ли уж велика эта предполагаемая дань? Всего сорок мешков – из нескольких сотен, которые ежегодно собирают в Саве! Неужели это вас разорит? – Он сверкнул белозубой улыбкой. – Как бы то ни было, это куда лучше, чем сделаться нищенкой в лохмотьях, изгнанной из своей родной земли, где горят города и гибнут люди!

Балкида ахнула и шагнула в сторону наглой твари, но остановилась, заметив угрожающий блеск в пустых и темных глазах.

– Ты превышаешь свои полномочия, демон, – сказала она, сглотнув. – Я требую, чтобы ты немедленно убрался из этой комнаты, не то я позову своих жриц, и они изловят тебя серебряной сетью!

– Мне не страшны серебряные сети, – ответил дух. И направился к ней.

Балкида отступила назад. В шкафчике у кресла лежал магический кристалл, если его разбить, прозвучит сигнал тревоги и сюда прибежит ее личная стража. Но с каждым шагом она оказывалась все дальше от заветного шкафчика и от двери. Она потянулась к украшенному самоцветами кинжалу на поясе.

Демон сказал:

– Не бойся, я тебе ничего не сделаю. Ибо я – марид, мне достаточно сказать одно слово – и поднимется буря, скажу другое – и из моря восстанут новые острова. Но, невзирая на все мое могущество, я – всего лишь один из ничтожнейших рабов Соломона, что превосходит всех людей своим могуществом и славой.

Он остановился. Балкида не успела дойти до стены, однако чувствовала ее у себя за спиной. Она вытянулась во весь рост, опустила руку на рукоять кинжала, и лицо ее оставалось бесстрастным, как она была приучена с детства.

– Когда-то, давным-давно я служил первым царям Египта, – сказал демон. – Я помогал возводить их гробницы, которые и поныне остаются одним из чудес света. Но величие этих царей подобно пыли перед той властью, которой обладает ныне Соломон.

Он развернулся и небрежной походкой отошел к очагу. Лед, остававшийся у него на плечах, быстро растаял, и вода тонкими струйками побежала по длинным, смуглым рукам и ногам. Он смотрел в пламя.

– Слышала ли ты, о царица, что бывает, когда его воле перечат? – негромко осведомился он. – А я это видел – издалека. Он носит на пальце Кольцо. И он его поворачивает – всего один раз. И является Дух Кольца. А что потом? По небу маршируют войска, рушатся стены городов, сама земля разверзается, и пламя поглощает его врагов. Он призывает бесчисленных духов, они слетаются быстрее мысли, так что полуденный час становится чернее полуночного, ибо они затмевают солнце, и земля дрожит под ногами от хлопанья крыльев. Хочешь ли ты воочию узреть этот ужас? Воспротивься ему – и этого не миновать!

Но Балкида уже взяла себя в руки. Она подошла к шкафчику и открыла его, дрожа от ярости. Она взялась за ящичек, в котором лежал кристалл.

– Ты уже слышал мой ответ, – хрипло произнесла она. – Возвращайся к своему хозяину. Скажи ему, что я отказываю ему в четвертый раз и не желаю более видеть никаких посланцев. Более того, если он будет упорствовать в своей жестокой алчности, я заставлю его пожалеть о том, что он услышал мое имя.

– Ну, в этом я очень сомневаюсь, – возразил юноша. – В тебе нет ни капли магии, и Мариб ваш отнюдь не славится ни колдовством, ни оружием. Последнее предупреждение, прежде чем я отправлюсь в далекий обратный путь. Мой господин разумен. Он понимает, что тебе нелегко принять такое решение. Он дает тебе две недели на размышления. Вон, видишь? – Демон указал в окно, где над стройными глинобитными башенками висела желтая луна. – Сегодня – полнолуние. Когда луна сойдет на нет, приготовьте во дворе сорок мешков ладана! Иначе воинство Соломона поднимется на крыло. Две недели, запомни! Ну а пока что я благодарю тебя за гостеприимство и за теплый очаг. Вот тебе еще немного огоньку от меня. Это чтобы тебе легче думалось!

Он вскинул руку; оранжевый огненный шар вырвался у него из пальцев и молнией устремился вперед. Верхушка ближайшей башни взорвалась огненным цветком. Пылающие кирпичи посыпались вниз, из темноты послышались вопли.

Балкида, вскрикнув, устремилась вперед. Юноша презрительно улыбнулся и шагнул к окну. Неуловимое глазом движение, порыв ветра – и орел вылетел в окно, обогнул клубы дыма и исчез среди звезд.

Наступил рассвет. От развалин башни тянулись тонкие серые струйки дыма, но сам пожар угас. Пока жрецы несколько часов договаривались о том, какого демона следует призвать, чтобы потушить пламя, пожар успели потушить вручную, водой из каналов. Царица Балкида лично распоряжалась тушением и заботилась о том, чтобы с погибшими и ранеными обошлись как подобает. И теперь, когда город сделался тих и нем, она сидела у окна в своей комнате, глядя, как зеленовато-голубой рассвет тихо пробирается над полями.

Балкиде было двадцать девять лет, она взошла на трон Савы немногим менее семи лет назад. Как и ее мать, предыдущая царица, она соответствовала всем требованиям своей священной должности и была любима народом. Она была тверда и решительна при дворе, что нравилось ее советникам; она была серьезна и благочестива в религиозных делах, что нравилось жрицам Солнца. А когда горцы из Хадрамаута спускались в город, с одеждами, отягощенными мечами и серебряными оберегами от джиннов, с верблюдами, нагруженными мешками с ладаном, она встречала их на площади перед дворцом, и предлагала им листья ката, и понимающе рассуждала с ними о погоде и о том, как трудно добывать смолу из деревьев, так что и горцы тоже оставались довольны и возвращались в свои деревни, восхваляя прекрасную и мудрую царицу Савскую.

Да, красота тоже была не лишней. В отличие от матери, которая была склонна к полноте, так что под старость требовались четыре молодые рабыни, чтобы помочь ей встать с ее мягкого и просторного ложа, Балкида до сих пор оставалась стройной, подтянутой и избегала принимать помощь от кого бы то ни было.

У нее не было близких доверенных лиц ни среди советников, ни среди жриц, и все свои решения она принимала сама.

Как издавна повелось в Саве, все личные рабы Балкиды были женщинами. Рабыни делились на две категории: горничные, которые заботились о ее прическе, украшениях и личной гигиене, и небольшая каста потомственных стражниц, чьим долгом было оберегать царицу от опасностей. Иные царицы заводили дружбу с рабынями, но Балкиде такое было не по душе, и она держалась отчужденно.

Утренний свет наконец коснулся каналов; вода вспыхнула и засверкала на солнце. Балкида встала, потянулась, выпила глоток вина, чтобы расслабить оцепеневшие конечности. Спустя несколько мгновений после атаки она уже знала в душе, как именно она поступит, однако ей потребовалась целая ночь, чтобы обдумать свое решение. И теперь наконец, взвесив все за и против, она мгновенно перешла от размышления к действию. Она пересекла комнату, раскрыла шкафчик у кресла, достала хрупкий сигнальный кристалл и раздавила его в пальцах.

Она ждала, глядя в огонь. Тридцать секунд спустя в коридоре за дверью послышался топот бегущих ног, и дверь распахнулась. Балкида, не оборачиваясь, произнесла:

– Спрячь свой меч, девочка. Опасность миновала.

Она вслушалась – и услышала шорох металла, убираемого в кожаные ножны.

– Которая ты из моих стражниц? – спросила Балкида.

– Ашмира, госпожа моя.

– Ашмира… – Царица, не отрываясь, смотрела на пламя. – Это хорошо. Ты всегда была самой проворной. И самой искусной, насколько я припоминаю… Ашмира, на что ты готова ради меня?

– На все, госпожа моя!

– Готова ли ты ради меня пожертвовать жизнью?

– С восторгом!

– Да, – произнесла Балкида, – ты истинная дочь своей матери… Скоро вся Сава будет у тебя в долгу. – Она обернулась и одарила девушку ослепительной улыбкой. – Ашмира, дорогая, позови служанок, вели им принести нам вина и печенья. Мне нужно с тобой поговорить.

Когда наконец командир стражи Ашмира покинула царский кабинет и вернулась в свою каморку, ее суровое лицо раскраснелось и дыхание участилось. Она немного посидела на своем топчане, глядя сначала в пространство, потом на старые привычные трещины в глинобитной стене, идущие от пола до потолка. Через некоторое время сердцебиение наконец успокоилось, дыхание выровнялось, однако распиравшая ее изнутри гордость ничуть не уменьшилась. На глаза у нее навернулись слезы – то были слезы радости.

Наконец она встала и сняла с полки, висящей на стене, деревянный сундук, украшенный только скромным изображением полуденного солнца. Ашмира опустила сундук на кровать, встала на колени рядом с ним, откинула крышку и достала пять серебряных кинжалов. Кинжалы сверкали в свете лампы. Она брала их один за другим, осматривала, проверяла кромку, взвешивала на руке. Наконец Ашмира. аккуратно сложила их на кровать.

Уверенно балансируя на носочках, она присела на корточки, полезла под кровать и достала оттуда свой дорожный плащ, кожаные башмаки и большую кожаную котомку. Котомка нашлась не сразу, Ашмире пришлось долго шарить по углам, и она была вся пыльная – ею слишком давно не пользовались.

Ашмира вытряхнула на пол содержимое котомки: два больших, небрежно сложенных куска ткани в странных пятнах и местами обгоревшие, несколько свечек, два огнива и фитили, масляную лампу, три горшочка, запечатанных воском, и восемь грузиков из резного нефрита. Некоторое время посидела над всем этим в задумчивости, потом пожала плечами, сложила их обратно в сумку, запихнула туда же серебряные кинжалы, затянула завязки и встала.

Время шло быстро; жрицы, должно быть, уже собрались на площади для утренней молитвы, а ей нужно было еще сходить в храм, получить благословение Солнца.

Но она была готова. Вещи собраны, а прощаться ей не с кем. Она надела башмаки, взяла плащ, вскинула на плечо котомку. И, не оглядываясь, вышла из каморки.

6

Бартимеус

Высоко над землею парил феникс, благородная птица, во всем подобная беркуту, не считая красноватого отлива на золотых перьях и переливчатых пятнышек на кончиках распростертых крыльев. У нее был медноцветный хохолок, когти, подобные золотым крючьям, и угольно-черные глаза, что смотрели вперед и назад, озирая всю вечность разом.

Вид у птицы был раздраженный. В когтях она тащила два с половиной центнера артишоков в огромной веревочной авоське.

Груз был тяжелый, но это не единственное, из-за чего работа меня бесила. Во-первых, меня подняли ни свет ни заря, это, знаете ли, тоже не сахар. Я отбыл из Израиля немного за полночь, в сторону северного побережья Африки, где растут самые лучшие дикие артишоки, дабы (я цитирую текст поручения дословно!) «выбрать самые сочные экземпляры, увлажненные хрустальными утренними росами». «Хрустальными утренними росами», скажите, пожалуйста! Им там не пофиг, чем они увлажненные?

Все эти артишоки надо было еще выкопать из земли – мне теперь грязь из-под когтей сто лет не вычистить! – да и принести их обратно за полторы тысячи миль, навстречу легкому утреннему бризу – тоже не пикник. Но это все я бы еще пережил. Что меня бесило по-настоящему – так это смешки и косые взгляды моих собратьев-духов, которые попадались мне навстречу по пути в Иерусалим.

Широко ухмыляясь, они проносились мимо, великолепные и воинственные, вооруженные сверкающими мечами и копьями. Они отправлялись охотиться на разбойников в южных пустынях – ну да, вот это задание, это я понимаю. А я? Я медленно тащился на север с полной сумкой овощей, натянуто улыбаясь и бормоча себе под нос грязные ругательства^[12].

Я, видите ли, был наказан. И, откровенно говоря, ни за что!

Обычно, когда тебе удается укокошить мага, пустив в ход немного благородной хитрости, и благополучно смыться обратно в Иное Место, тебя, скорее всего, на некоторое время оставляют в покое. Проходит несколько лет – а быть может, даже пара десятилетий, – прежде чем какой-нибудь алчный авантюрист, выучивший несколько слов по-древнешумерски и научившийся чертить пентакли без дырок, откопает твое имя, призовет тебя обратно, и твое рабство начнется заново. Но даже когда это случается, все идет по правилам, которые обе стороны признают по умолчанию. Волшебник заставляет тебя добывать ему богатство и власть^[13], а ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы избавиться от него.

Иногда тебе это удается, чаще нет. Все зависит от умения и хитрости обеих сторон. Но все это чисто личное дело, и если уж тебе удается одержать нечастую победу над своим угнетателем, последнее, чего ты ждешь, – это что тебя тут же притащат обратно, да еще и накажут – накажут! – за победу над кем-то другим.

И тем не менее в Иерусалиме времен царя Соломона дела обстояли именно так. Не прошло и суток с тех пор, как я сожрал старикашку и удалился из его башни, сыто рыгая и ухмыляясь, как меня призвали в другую башню, расположенную в той же городской стене! И не успел я открыть рта, чтобы выразить возмущение, как меня поочередно огрели Судорогами, Бичом, Прессом, Кнутом и Дыбой, а под конец от души приложили Иглами^[14]. Вы могли бы подумать, что уж после всего этого мне дадут возможность отпустить несколько едких замечаний – ага, как же! Я и оглянуться не успел, как уже несся выполнять первое из множества унизительных поручений, выдуманных специально затем, чтобы сломить мой беззаботный дух.

Одно хуже другого! Сперва меня отправили на гору Ливан нарубить голубого льда с вершины, чтобы царю было чем охлаждать свои шербеты. Потом меня послали в дворцовые житницы подсчитывать зерна ячменя в порядке ежегодной инвентаризации. Потом мне поручили обрывать засохшие листья с деревьев и цветов в Соломоновых садах, дабы ничто унылое и увядшее не оскорбило царского взора. За этим последовало два особенно неприятных дня, которые я провел в дворцовой канализации – но об этом я умолчу, хотя вонь достаточно красноречива сама по себе, – после чего меня направили в тяжкое путешествие за свежим яйцом птицы рок, чтобы подать его на завтрак при дворе^[15]. И вот теперь, как будто всего перечисленного было мало, на меня взвалили обязанность добывать эти дурацкие артишоки, что сделало меня посмешищем в глазах всех моих собратьев-джиннов.

Естественно, ничто из этого духа моего не сломило, зато взбесило до крайности. И знаете, кого я во всем винил? Соломона.

Нет, разумеется, вызвал меня не он. Он для этого слишком важная персона. Такая важная, что за три долгих года, проведенных в рабстве в этом городе, я его, считай, и не встречал. Хотя я довольно много болтался по дворцу, исследуя лабиринт чертогов и садов, растянувшийся на добрую милю, самого царя я видел лишь пару раз, мельком и издали, окруженного толпой крикливых жен. Он почти не показывался наружу. Если не считать ежедневных советов, на которые меня почему-то не приглашали, большую часть времени он проводил, затворясь в своих личных покоях за северными садами^[16]. И пока он бездельничал и нежился там, у себя, повседневные заклятия легли на плечи семнадцати верховных волшебников, что жили в башнях, стоящих вдоль городских стен.

Предыдущий мой хозяин был одним из Семнадцати, и нынешний мой хозяин тоже – вот вам осязаемое доказательство могущества Соломона. Все волшебники по природе своей – жестокие соперники. Когда одного из них убивают, остальные только радуются. На самом деле, они скорее вызовут коварного джинна затем, чтобы пожать ему когтистую лапу, чем затем, чтобы его наказать. Но только не в Соломоновом Иерусалиме! Царь воспринял гибель одного из своих слуг как личное оскорбление и потребовал мести. И вот пожалуйста: вопреки всем естественным законам и справедливости, я снова очутился в рабстве!

Гневно размышляя о своих несчастьях, я несся вперед, навстречу жарким сухим ветрам. Далеко внизу моя огненная тень скользила над оливковыми рощами и ячменными полями и прыгала по крутым террасам, засаженнымсмоковницами. Маленькое Соломоново царство постепенно разворачивалось подо мной, пока наконец вдали не показались крыши его столицы, разбросанные по холму, точно сверкающие рыбьи чешуйки.

Всего несколько лет назад Иерусалим был скромным унылым городишком, не представлявшим собой ничего особенного, и, уж конечно, никак не мог равняться с такими столицами, как Нимруд, Вавилон или Фивы. Теперь же он вполне способен был потягаться богатством и великолепием с этими древними городами – и о причинах этого догадаться нетрудно.

Все благодаря Кольцу.

Кольцо! Оно было сердцем всего происходящего. Именно из-за него процветал Иерусалим. Именно из-за него мои хозяева повиновались каждому слову Соломона. Именно поэтому столько волшебников собралось вокруг него – точно разжиревшие блохи на паршивой собаке, точно мотыльки, летящие на пламя.

Именно благодаря Кольцу, которое Соломон носил на пальце, он мог жить в праздности, а Израиль – в неслыханной роскоши. Именно благодаря зловещей репутации Кольца некогда великие империи Египет и Вавилон теперь держались настороже и с тревогой следили за своими границами.

Все это – благодаря Кольцу.

Собственно, сам я этого злосчастного артефакта вблизи не видел – но, откровенно говоря, в этом не было нужды. Его мощь чувствовалась издали. Все магические предметы излучают ауру, и чем они могущественнее, тем эта аура ярче. Один раз, завидев вдалеке Соломона, я мельком заглянул на высшие планы. Свет был так ярок, что я вскрикнул от боли. Соломон носил при себе нечто, сиявшее столь ужасно, что самого его было почти и не видно. Все равно что посмотреть в упор на солнце.

Судя по тому, что я слышал, сама по себе вещица была довольно невзрачной: просто колечко желтого золота с единственным камнем, черным обсидианом. Но легенды гласили, что в нем заточен дух неслыханной силы, который появляется, стоит повернуть Кольцо; прикосновение же к Кольцу вызывало целый отряд маридов, ифритов и джиннов, повинующихся воле владельца Кольца. Иными словами, это был портативный портал в Иное Место, через который можно было вызывать практически неограниченное количество духов^[17].

И доступ ко всей этой немыслимой мощи Соломон мог получить в любой момент, по любой прихоти, совершенно ничем не рискуя. Обычные невзгоды магического ремесла были ему неведомы. Никакой возни со свечами или необходимости пачкать коленки мелом. Никакого риска быть зажаренным, запеченным или просто проглоченным заживо. И никакого риска быть убитым соперниками или восставшим рабом.

Говорили, что в одном месте на Кольце есть крохотная царапинка: это великий марид Азул, воспользовавшись неудачно сформулированным заклятием, попытался уничтожить его, пока нес Соломона на ковре-самолете из Лахиша в Беф-Цур. Окаменевшая фигура Азула и поныне одиноко высится возле дороги в Лахиш, точимая пустынными ветрами.

Ранее еще два марида, Филокрит и Одалис, тоже пытались убить царя. Последующая их карьера различна, но одинаково печальна: Филокрит сделался эхом в медном кувшине, а Одалис – удивленным лицом, врезанным в каменный пол царской ванной.

Много-много подобных историй рассказывали о Кольце; неудивительно, что Соломону жилось так беззаботно. Могущество золотого ободка у него на пальце и ужас, внушаемый этим ободком, держали в повиновении всех волшебников и духов. Одна мысль о том, что будет, если пустить его в ход, нависала над нами грозной тучей.

Наступил полдень; мое путешествие подошло к концу. Я пролетел над Кедронскими воротами, над рынками и базарами, кишащими народом, и наконец снизился над дворцом с его садами. В эти последние мгновения ноша казалась мне особенно тяжкой. Соломону крупно повезло, что он в тот момент не вышел прогуляться по усыпанным гравием дорожкам. Попадись он мне в тот момент, я испытал бы большое искушение опорожнить свою сетку со спелыми артишоками на его умащенную башку и разогнать его многочисленных жен по фонтанам. Но все было тихо. Феникс неторопливо летел в указанное ему место: неприглядный дворик на задах дворца, где кисло воняло бойней и несло жаром из распахнутых дверей кухонь.

Я спикировал вниз, бросил свою ношу на землю, приземлился и обернулся прекрасным юношей^[18].

Толпа бесов выбежала мне навстречу, чтобы утащить мою авоську на кухню. Следом появился пухлый джинн-надсмотрщик с папирусными свитками в руках.

– Поздновато ты! – заявил он. – Продукты для банкета должны были быть доставлены к полудню!

Я прищурился на небо.

– Сейчас как раз полдень, Боско! Погляди на солнце!

– Полдень две минуты как миновал, – возразил джинн. – А ты, милейший, опоздал. Ну ладно, простим тебя на сей раз. Как твое имя?

– Бартимеус, принес артишоки с Атласских гор.

– Секундочку, секундочку… У нас тут столько рабов…

Джинн вытащил из-за уха стило и зарылся в свитки.

– Алеф… Бет… Где же это? Эти мне современные языки, никакой в них логики! Ага, вот! – Он поднял глаза. – Так, еще раз: как тебя звать?

Я топнул сандалией.

– Бартимеус!

Боско заглянул в свиток:

– Бартимеус Гилатский?

– Нет.

– Бартимеус Тель-Баташский?

– Нет.

Он развернул свиток дальше. Последовала длительная пауза.

– А, Бартимеус из Кирбет-Деламийя?

– Да нет же! Клянусь Мардуком, где я там у тебя? Бартимеус Урукский, известный также как Сахр аль-Джинни, знаменитый наперсник Гильгамеша и Эхнатона, одно время бывший наиболее доверенным джинном Нефертити!

Надсмотрщик вскинул голову.

– А, так ты джинн? Это же у меня список фолиотов!

– Фолиотов?! – в гневе воскликнул я. – При чем тут я?!

– Ну, судя по твоему виду… Ладно, ладно, уймись, хватит буянить! Ну да, теперь я знаю, кто ты. Один из смутьянов Хабы? Можешь мне поверить, твоя былая слава его совершенно не волнует!

Боско отвлекся, чтобы отдать приказы бесам. С трудом подавив желание сожрать его вместе со свитками, я угрюмо тряхнул головой. Единственное светлое пятно во всем этом унизительном разговоре – что никто другой его не слышал. Я отвернулся…

– Привет, Бартимеус!

… И увидел перед собой широкоплечего, пузатого раба-нубийца. Нубиец был лысый, красноглазый, в юбочке из леопардовой шкуры, с большим мачете, заткнутым за пояс. На толстой бычьей шее он носил семь ожерелий из слоновой кости, а на губах у него играла знакомая ехидная ухмылка.

Я поморщился.

– Привет, Факварл.

– Ну вот, видишь, – сказал джинн Факварл, – хоть я тебя признал! Так что твое былое величие все еще не забыто. Не теряй надежды, друг! Быть может, в один прекрасный день «Балладу об артишоках» будут петь вечерами у огня, и легенды о тебе не умрут!

Я злобно уставился на него.

– Чего тебе надо?

Нубиец указал назад, за свое коричневое плечо.

– Наш ненаглядный хозяин велит, чтобы вся компания собралась на холме позади дворца. Все уже на месте, одного тебя ждут!

– Чем дальше, тем лучше! – кисло сказал я. – Ладно, пошли!

Прекрасный юноша и приземистый нубиец зашагали прочь через двор. Попадавшиеся навстречу мелкие духи, прозревая на высших планах нашу истинную сущность, поспешно отпрыгивали в сторону. У задних ворот бдительные полуифриты с мушиными глазами и ушами летучей мыши спросили наши имена и номера и сверились с какими-то еще свитками. Наконец нас пропустили, и мы очутились на неровной площадке на краю холма. Внизу белел город.

Неподалеку стояли и ждали, выстроившись в ряд, шестеро духов.

Все мои предыдущие задания выполнялись в одиночку, своих товарищей по несчастью, непокорных джиннов, я видел всех вместе впервые, а потому принялся внимательно их разглядывать.

– Ну и сброд, – заметил Факварл. – Только тебя тут и не хватало, для полного счастья! Жуткие твари, все до единого – но этого мало. Каждый из нас убил или искалечил своего предыдущего хозяина – если не считать Хосрова, который просто смертельно оскорбил свою хозяйку, наговорив ей немыслимых грубостей. Банда опаснейших преступников!

Некоторых из присутствующих – например, Факварла – я знал и недолюбливал уже много лет; другие были мне незнакомы. На первом плане все выглядели как люди, более или менее соблюдая пропорции^[19]. У большинства были мускулистые конечности и точеные торсы, хотя и не такие точеные, как у меня; кое-кто предпочел иметь кривые ноги и толстое, отвислое пузо. Все были одеты в простые домотканые юбочки, какие обычно носили мужчины-рабы.

Однако, подойдя поближе, я заметил, что каждый из мятежных джиннов хоть чуть-чуть, да исказил свой человеческий облик, придав ему нечто демоническое. У одних из волос торчали рожки, у других были хвосты, длинные заостренные уши или раздвоенные копыта. Эти признаки неповиновения смотрелись рискованно, но стильно. Я решил не отставать от других и украсил свой лоб небольшими бараньими рожками. Нубиец Факварл обзавелся элегантными, остро отточенными клыками. Приукрасившись таким образом, мы заняли свои места в строю.

Мы ждали. На вершине холма дул жаркий ветер. Далеко на западе громоздились над морем облака.

Я переступил с ноги на ногу и зевнул.

– Ну так что, – сказал я, – где его носит-то? Мне скучно, я устал и не отказался бы от жирного беса. Кстати, я видел несколько штук там, во дворе. Если провернуть все по-тихому, никто их не хватится. Возьмем мешок…

Сосед ткнул меня локтем.

– Тсс! – прошипел он.

– Да ладно, что тут такого? Все мы так делаем!

– Да тихо ты! Он пришел!

Я застыл. Остальные семеро джиннов вытянулись по струнке, и все мы окаменели, глядя прямо перед собой стеклянным взглядом.

На холм поднимался человек, одетый в черное. За ним тащилась длинная, тонкая тень.

7

Бартимеус

Его звали Хаба^[20], и, кем бы еще он ни был, волшебником он был превосходным. По происхождению он, вероятно, был уроженцем Верхнего Египта, смышленым сынишкой какого-нибудь земледельца, коротавшего свой век, копаясь в черном нильском иле. Потом, как это было заведено столетиями, на парнишку обратили внимание жрецы Ра и забрали его в свою гранитную твердыню в Карнаке, где такие толковые мальчики воспитывались во мраке и в дыму, постигая двойное искусство магии и власти. Более тысячи лет эти жрецы делили с фараонами владычество над Египтом, то соперничая с ними, то поддерживая их; и во дни расцвета Египта Хаба, несомненно, остался бы там и интригами и отравой пробил бы себе путь к столпам власти. Но ныне фиванский трон обветшал и пришел в упадок, а в Иерусалиме воссиял новый, более яркий свет. Честолюбие грызло Хабу изнутри. Он узнал от своих наставников все, что они могли ему поведать, и отправился на восток искать себе места при дворе Соломона.

Быть может, он провел здесь много лет. Однако он по-прежнему влачил за собой запах карнакских благовоний. Даже сейчас, когда он поднялся на холм и остановился, глядя на нас в сиянии полуденного солнца, в нем было нечто, напоминающее о подземельях.

До сих пор я встречался с ним только в его башне, в помещении для вызывания духов, и там мне было слишком плохо, чтобы рассмотреть его как следует. Но сейчас я разглядел, что кожа его имеет легкий сероватый оттенок, наводящий на мысли о подземных святилищах без окон, а глаза у него большие и круглые, как у пещерных рыб, обитающих в темноте^[21]. Под каждым глазом виднелся узкий и глубокий рубец, спускающийся почти вертикально через всю щеку к подбородку. От природы ли у него такие отметины, или же их оставил какой-нибудь отчаянный раб, оставалось лишь гадать.

Короче, Хаба был отнюдь не красавчик. Ходячий покойник и тот перешел бы на другую сторону улицы, чтобы с ним не встречаться.

Как и у всех наиболее могущественных магов, платье на нем было самое простое. Обнаженная грудь, юбочка из простой ткани без вышивки и украшений. На костяном крюке у него на поясе висела длинная многохвостая плетка с кожаной рукоятью, на шее, на золотом ожерелье, висел черный отполированный камень. В обоих предметах пульсировала магическая сила: камень, как я предполагаю, служил магическим кристаллом, позволяющим волшебнику следить за тем, что происходит где-то вдали. Ну а плетка? О, ее предназначение было мне прекрасно известно! От одной мысли о нем меня пробрало холодом, несмотря на жару.

Джинны молча стояли в строю. Волшебник окинул нас взглядом. Большие глаза, влажно моргая, устремились по очереди на каждого из нас. Потом он нахмурился и, заслонившись рукой от слепящего солнца, внимательнее присмотрелся к нашим рогам, хвостам и прочим неуставным украшениям. Его рука потянулась к плетке, пальцы постучали по рукояти… и опустились. Волшебник отступил на полшага назад и обратился к нам негромким, бесцветным голосом.

– Я – Хаба, – сказал он. – Вы – мои рабы и орудия. Неповиновения я не терплю. Это первое, что вам следует усвоить. А вот и второе: вы находитесь на иерусалимском холме, земле, которую наш господин, Соломон, нарек священной. И никакое озорство и дерзкие выходки здесь недопустимы. Ослушников ждет суровейшее наказание.

Он принялся медленно расхаживать вдоль строя, длинная и узкая тень влачилась за ним.

– Я тридцать лет устрашаю демонов своей плетью. Тех, что пытались мне противиться, я раздавил. Некоторые из них мертвы. Некоторые живы… отчасти. В Иное Место не вернулся ни один. Зарубите это себе на носу!

Он умолк. Его возглас откликнулся эхом в стенах дворца и наконец замер.

– Я вижу, – продолжал Хаба, – что все вы, вопреки Соломоновым установлениям, изуродовали свой человеческий облик теми или иными дьявольскими принадлежностями. Возможно, вы рассчитываете меня этим шокировать. Если так, то вы ошибаетесь. Возможно, этот жалкий жест представляется вам чем-то вроде бунта. Если так, это лишь подтверждает то, что мне уже и так известно: вы слишком запуганы и трусливы, чтобы предпринять что-то более впечатляющее. Можете оставить себе эти рога на сегодня, если уж вам так нравится, но знайте, что с завтрашнего дня любой, у кого я увижу подобное, отведает моей сущностной плети.

Он снял с пояса плетку и взмахнул ею у нас перед носом. Некоторые из нас съежились, и восемь пар глаз мрачно следили за свистящими в воздухе хвостами^[22].

Хаба удовлетворенно кивнул и повесил плеть обратно на пояс.

– Ну и где же эти гордые джинны, которые причиняли столько хлопот своим бывшим хозяевам? – осведомился он. – Их и след простыл! Вы сделались смирны и послушны, как подобает. Отлично, теперь поговорим о вашем следующем задании. Вас собрали здесь, чтобы начать работу над новым строительством, которое замыслил царь Соломон. Он желает построить здесь огромный храм, чудо архитектуры, которому позавидуют даже цари Вавилона. Мне досталась честь выполнить подготовительные работы. Надлежит расчистить и выровнять этот край холма, а также вырыть карьер внизу, в долине. Вы будете работать согласно планам, которые получите от меня, обтесывая камни и стаскивая их сюда, а затем… Да, Бартимеус? В чем дело?

Я поднял свою изящную руку.

– Для чего нужно стаскивать камни? Не быстрей ли будет поднять их сюда на крыльях? Мы все могли бы переносить их по два зараз, даже Хосров!

– Эй, а чего я?! – негодующе взвизгнул джинн с ушами летучей мыши.

Волшебник покачал головой.

– Нет. Вы находитесь в границах города. И подобно тому, как Соломон запрещает появляться здесь в противоестественном обличье, точно так же вам следует избегать магических уловок и трудиться с человеческой скоростью. Этот храм должен стать святым местом, его надлежит строить с благоговением.

– Без магии?! – протестующе возопил я. – Но ведь на это уйдут годы!

Влажные глаза устремились на меня.

– Ты оспариваешь мои приказы?

Я поколебался, потом отвел взгляд.

– Нет.

Волшебник отвернулся в сторону и произнес волшебное слово. Раздался негромкий хлопок, завоняло тухлыми яйцами, и рядом с Хабой материализовалось и повисло небольшое сиреневое облачко. Облачко слегка пульсировало. Внутри, закинув за голову тощие ручонки, сидело зеленокожее существо с закрученным хвостом, пухлыми красными щечками, блестящими глазками и наглым, фамильярным выражением на физиономии.

– Привет, ребята! – ухмыльнулось оно.

– Это фолиот Гезери, – пояснил наш хозяин. – Он – мои глаза и уши. Когда на строительной площадке не будет меня самого, он станет мне докладывать о любых простоях и нарушениях моих приказов.

Фолиот еще шире расплылся в улыбочке.

– Ничего, Хаба, с ними хлопот не будет! Они же тихие, как ягнятки, я ж вижу!

Он высунул толстопалую ногу за пределы своего облачка и оттолкнулся от земли. Облачко подплыло ближе.

– Вся штука в том, что они понимают, что это ради их же блага, это сразу видно!

– Надеюсь! – Хаба сделал нетерпеливый жест. – Время идет! Беритесь за работу. Вырубайте кустарник, выравнивайте вершину холма! Вы знаете условия вашего заклинания, их и держитесь. Мне нужна дисциплина, мне нужна эффективность, мне нужна безмолвная преданность делу. Никаких возражений, споров или посторонних занятий. Разбейтесь на четыре команды. В ближайшее время я доставлю вам планы храма. Это все.

И с этими словами он развернулся и зашагал назад, воплощение гордости и безразличия. Фолиот поплыл за ним, лениво отталкиваясь ножкой и корча нам гадкие рожи.

И никто из нас по-прежнему ничего не сказал, хотя это был прямой вызов. Я услышал, как стоящий рядом Факварл издал сдавленный рык, как будто хотел что-то сказать, но прочие мои товарищи-рабы как будто язык проглотили, страшась наказания.

Но вы ж меня знаете. Я же Бартимеус, я молчать не стану!^[23] Я громко кашлянул и вскинул руку.

Гезери развернулся, как волчок; волшебник, Хаба, обернулся медленнее.

– Ну?

– Хозяин, это снова я, Бартимеус Урукский. У меня жалоба!

Волшебник заморгал своими влажными глазищами.

– Жалоба?

– Ну да, верно. Стало быть, ты не глух – это хорошо, у тебя хватает других физических недостатков. Мне очень жаль, но речь идет о моих товарищах по работе. Они не дотягивают до нужного уровня.

– Не дотягивают?..

– Ну да. Постарайся меня понять. Я не говорю, что они все такие. Например, я не имею ничего против… – Я обернулся к джинну, стоящему слева от меня, юноше с приятным лицом и единственным коротким рогом во лбу. – Извини, как тебя звать?

– Менес.

– Против юного Менеса. Уверен, он джинн достойный. И возможно, вон тот толстяк с копытами тоже неплохой работник, я еще не имел случая убедиться в обратном – по крайней мере, сущности в нем довольно. Но некоторые другие… Если нам предстоит тяжкий труд на протяжении многих месяцев… Короче говоря, мы не сработаемся. Начнутся драки, склоки, подколки… Вот взять, скажем, Факварла. С ним же совершенно невозможно работать! Чуть что – сразу в слезы.

Факварл лениво хохотнул, обнажив сверкающие клыки:

– Да-а… Должен заметить, хозяин, что наш Бартимеус – ужасный выдумщик. Ему верить нельзя, ни единому его слову!

– Вот именно! – вставил раб с копытами. – Он обозвал меня толстяком!

– Так ты и есть толстяк! – фыркнул джинн с ушами летучей мыши.

– Заткнись, Хосров!

– Сам заткнись, Бейзер!

– Вот видишь? – Я горестно развел руками. – Уже поцапались. Ты и оглянуться не успеешь, как мы вцепимся друг другу в глотки. Самое разумное – это распустить нас всех, разумеется не считая Факварла, который, невзирая на свои личные недостатки, весьма искусен в ремесле камнетеса. Он будет тебе хорошим и верным слугой и станет прекрасно трудиться за восьмерых!

Волшебник открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его перебил слегка натужный смешок, который издал пузатый нубиец. Нубиец плавно выступил вперед.

– Напротив, хозяин, – возразил он, – оставь себе Бартимеуса! Сам видишь, он могуч, как марид! Кроме того, он известен своими достижениями в строительстве, многие из них вошли в легенды и славятся по сей день!

Я насупился.

– Ой, ну что ты! Я совершенно безнадежен.

– Ох уж эта его скромность! – улыбнулся Факварл. – Единственный его недостаток – он не способен работать в команде, вместе с другими джиннами. Так что те, кто его вызывает, обычно распускают всех остальных. Так вот, вернемся к его дарованиям. Ты, разумеется, даже в этом вашем захолустье слышал о Великом Потопе, что случился на Евфрате? Ну так вот. Познакомься, вот тот, кто его устроил!

– Ну, Факварл, вечно ты вспомнишь что-нибудь этакое! Эта история наделала куда больше шуму, чем оно того стоило. Ничего особенного не случилось.

– Ах, ничего особенного?! – негодующе возопил Хосров. – А то, что затопило всю долину от Ура до Шуруппака, так, что из воды торчали только плоские белые крыши? Казалось, будто весь мир ушел под воду! И все из-за того, что ты, Бартимеус, на спор перекрыл реку плотиной!

– Ну и что? Ведь спор-то я выиграл. Все следует рассматривать в должной перспективе!

– Ну, Хосров, по крайней мере, он-то строить умеет!

– А я что, нет? Да о моем строительном проекте в Вавилоне толковал весь город!

– Это ты про ту башню, которую ты так и не достроил?

– Брось, Нимшик, я тут ни при чем, это все из-за проблем с гастарбайтерами!

Ну, я свое дело сделал. Спор разгорелся на славу: дисциплина и рабочий настрой развеялись как дым и волшебник приобрел приятный багровый оттенок. С фолиота Гезери тоже слетела спесь: он пялился на джиннов, разинув рот, как форель.

– Молчать! Всем молчать! – яростно возопил Хаба.

Но было поздно. Строй распался, превратившись в месиво из потрясаемых кулаков и указующих перстов. Размахивали хвосты, сверкали на солнце рога, то тут, то там, в качестве дополнительного аргумента, материализовывались отсутствовавшие прежде когти.

Знавал я хозяев, которые перед лицом такой катавасии сдались бы, всплеснули бы руками и распустили бы рабов – хотя бы временно – только затем, чтобы немного побыть в тишине. Но этот египтянин был крепкий орешек! Лицо его исказилось, он медленно отступил назад и снял с пояса сущностную плеть. Он крепко стиснул рукоять и, принявшись читать заклинание, взмахнул ею над головой – раз, другой, третий…

С каждого из свистящих хвостов сорвалась зазубренная желтая молния. Молнии вонзились в нас, разметали по сторонам и, обжигая, взметнули в небо.

Мы болтались под жарким солнцем, выше стен дворца, пронзенные желтыми шипами огненного света. Далеко внизу волшебник размахивал плетью, то вверх, то вниз, все быстрее и быстрее, а Гезери восторженно скакал козлом. Мы носились по кругу, обмякшие и беспомощные, ударяясь то друг о друга, то о землю. За нами шлейфом тянулись брызги растерзанной сущности, висящие в сухом воздухе подобно маслянистым пузырям.

Наконец вращение прекратилось, сущностные вертелы исчезли. Волшебник опустил руку. Восемь растерзанных предметов тяжело шмякнулись оземь. Очертания наших тел расплывались, точно масло на сковороде. Мы упали вниз головой.

Медленно оседало облако пыли. Мы торчали из земли бок о бок, точно гнилые зубы или покосившиеся статуи. Некоторые слабо дымились. Наши головы наполовину зарылись в землю, ноги бессильно висели в воздухе, точно увядшие стебельки.

Неподалеку от нас жаркое марево колыхнулось, раздвинулось, снова сомкнулось, и сквозь него прошел волшебник, за которым по-прежнему волочилась длинная черная тень. На хвостах плети все еще извивались желтые огненные языки, негромко потрескивая, мало-помалу угасая. Это был единственный звук в тишине, царившей на холме.

Я выплюнул застрявший во рту камушек.

– По-моему, он нас простил, Факварл, – прохрипел я. – Гляди, он улыбается!

– Это тебе так кажется, Бартимеус, оттого что мы торчим вниз головой!

– Да, действительно…

Хаба подошел и воззрился на нас сверху вниз.

– Вот что я делаю с рабами, которые осмелились ослушаться меня единожды, – негромко произнес он.

Ответом ему было молчание. Даже я не нашелся что сказать.

– Сейчас я вам покажу, что бывает с рабами, которые ослушались дважды!

Он вытянул руку и произнес одно слово. Ослепительно-яркая, ярче солнца, светящаяся точка повисла в воздухе над его ладонью. Она беззвучно разрослась, обернувшись сияющим шаром, шар лег ему в ладонь, по-прежнему не касаясь ее. Постепенно шар потемнел, точно вода, смешанная с кровью.

Внутри шара постепенно проступили очертания – там кто-то был. Одинокий, слепой, терзаемый страшными муками, затерянный во тьме.

Молча, стоя вверх ногами, оседая, как тающий снег, мы смотрели на несчастное, искалеченное создание. Мы смотрели на него долго.

– Узнаете? – осведомился волшебник. – Это дух, подобный вам – точнее, некогда он был подобен вам. Ему тоже была ведома свобода полета. Быть может, он, как и вы, забавлялся, вынуждая меня тратить время впустую, пренебрегая поручениями, которые я ему дал. Я этого не помню – я уже много лет держу его в подвале своей башни. Вероятно, он уже и сам этого не помнит. Временами я слегка подбадриваю его, чтобы напомнить ему, что он все еще жив, в остальном же я предоставляю ему прозябать в тоске и мучениях.

Он медленно обводил нас взглядом, помаргивая круглыми глазищами; голос у него оставался таким же ровным, как прежде.

– Если кто-то из вас хочет уподобиться ему, можете разгневать меня еще раз. Если же нет – беритесь за работу, копайте землю и обтесывайте камни по велению царя Соломона и молитесь, если то свойственно вашей природе, чтобы я когда-нибудь все же разрешил вам покинуть Землю.

Изображение в шаре растаяло, сам шар зашипел и исчез. Волшебник повернулся и зашагал прочь, ко дворцу. Длинная черная тень влеклась за ним, подпрыгивая и приплясывая на камнях.

Никто из нас не сказал ни слова. Один за другим мы опрокинулись на бок и рухнули в пыль.

8

Ашмира

К северу от Савы на тысячу миль тянулись пустыни Аравии: широкий, безводный клин песка и безжизненных каменных гор, заканчивающихся на западе пустынным Красным морем. Далеко на северо-западе, там, где полуостров смыкается с Египтом, а Красное море сходит на нет, заканчиваясь Акабским заливом, лежала торговая гавань Эйлат, где с древних времен сходились пути, товары и люди. Чтобы добраться из Савы в Эйлат, где на старинных базарах можно было выгодно продать благовония и специи, торговцы направлялись кружным путем, между пустыней и морем, через множество крошечных царств, платя по дороге многочисленные пошлины и отражая нападения горных племен и их джиннов. Если все шло благополучно, верблюды были здоровы, а от набегов удавалось отбиться, торговцы обычно прибывали в Эйлат через шесть-семь недель, измученные и истомленные дальней дорогой.

Командир стражи Ашмира проделала этот путь за одну ночь, она долетела до Эйлата в песчаном вихре.

За пределами спасительной Мантии, в завывающей тьме, бешено кружились колючие песчинки. Ашмира ничего не видела: она сидела зажмурившись, обняв колени, стараясь не обращать внимания на голоса, которые завывали в вихре, выкрикивая ее имя. Это все были уловки несшего ее духа, но в остальном заклинания жриц подействовали как должно. Ашмиру не швырнуло оземь, не раздавило, не растерзало: ее благополучно донесло до места и осторожно опустило на песок как раз в тот час, когда начал заниматься рассвет.

Она медленно, с трудом распрямилась и позволила себе открыть глаза. Она сидела на холме, в центре трех идеально ровных песчаных колец. Там и сям торчали жалкие кустики, острая осока и скалы, блестящие в лучах восходящего солнца. На гребне холма стоял обнаженный малыш и смотрел на нее блестящими темными глазами.

– Вон Эйлат, – сказал джинн. – Ты дойдешь туда к полудню.

Ашмира посмотрела в указанном направлении и увидела вдалеке желтую россыпь огней, смутно видневшуюся в тающем предутреннем мраке, и рядом с ней ровную белую полоску, узкую, как лезвие ножа, разделяющую небо и землю.

– А вон там, – продолжало дитя, – море. Акабский залив. Ты находишься на южной оконечности владений царя Соломона. В Эйлате ты сможешь нанять верблюдов, чтобы доехать до Иерусалима – до него еще несколько сотен миль. Сам я тебя дальше нести не могу, это опасно. Соломон устроил в Эйлате верфи, чтобы контролировать торговые пути вдоль побережья. Здесь находятся некоторые его волшебники и множество духов, и все они бдят, чтобы предотвратить вторжение таких, как я. Я не могу войти в город.

Ашмира поднялась на ноги и ахнула от боли в онемевших мышцах.

– Что ж, я благодарю тебя за помощь, – сказала она. – Когда вернешься в Мариб, передай, пожалуйста, от меня спасибо жрицам и нашей возлюбленной царице. Скажи, что я благодарна им за помощь, что я приложу все силы, чтобы исполнить свой долг, и что…

– Ну, меня-то тебе благодарить не за что, – перебило дитя. – Я сделал это только потому, что меня заставили. По правде говоря, если бы мне не грозил Бедственный Огонь, я сожрал бы тебя в мгновение ока: ты выглядишь довольно сочной и аппетитной. Что до царицы и ее прихвостней, их тебе, я думаю, благодарить тоже не за что: они отправили тебя на страшную смерть, а сами тем временем прохлаждаются в роскоши дворцовых покоев. Хотя, конечно, я передам, что ты им кланяешься.

– Гнусный демон! – рявкнула Ашмира. – Если даже я и умру, я умру ради своей царицы! На нашу страну напал враг, и сам бог Солнца благословил мой подвиг! Ты понятия не имеешь ни о преданности, ни о любви, ни о Родине!

Она стиснула вещицу, висящую у нее на шее, и гневно выкрикнула заветный слог; сияющий желтый диск поразил джинна, и тот с воплем кубарем отлетел назад.

– Неплохо сработано! – сказало дитя, поднимаясь на ноги. – Однако сила твоя мелка, а побуждения еще мельче. Боги, Родина – все это пустые слова, и не более!

Он зажмурился и исчез. Легкий ветерок повеял с севера на юг, разметал ровные песчаные круги. Ашмиру пробрала дрожь.

Она опустилась на колени, достала из котомки мех с водой, лепешку, завернутую в виноградные листья, серебряный кинжал и дорожный плащ, который тут же набросила на плечи, чтобы согреться. Для начала она как следует напилась из меха, потому что ей очень хотелось пить. Потом торопливо и деловито съела лепешку, глядя вперед с вершины холма, прикидывая, как лучше пройти в город. Потом обернулась на восток, туда, где диск бога Солнца только-только отрывался от земли. Где-то далеко-далеко он воссиял также и над прекрасной Савой. Его величие слепило Ашмиру, лицо ее ощущало его тепло. Ее движения замедлились, разум очистился; мысли о срочном деле на время оставили ее. Она стояла на вершине, стройная и юная, и золотой свет блестел на ее длинных темных волосах.

Когда Ашмира была еще совсем маленькой, мать как-то раз отвела ее на крышу дворца и обошла строение по кругу, чтобы Ашмира. могла осмотреть весь город.

– Наш город, Мариб, построен на холме, – говорила мать, – и этот холм находится в центре Савы, подобно тому как сердце находится в центре тела. Давным-давно бог Солнца заповедал нам, каковы должны быть размеры города, поэтому мы не можем строить за пределами этих стен. Потому-то наш город растет не вширь, но ввысь! Видишь эти башни со всех сторон? В них живет наш народ, на каждом этаже по семье, и когда появляется нужда, мы надстраиваем еще один этаж из глинобитного кирпича. А теперь, дитя, погляди вниз, за пределы холма. Видишь, вокруг города все зеленое, в то время как дальше – желтая пустыня? Это зеленое – наши сады, в них – наша жизнь. Ежегодно высоко в горах тают снега, и вода потоками сбегает по иссохшим вади, орошая наши земли. Царицы былых времен прорыли каналы, которые приводят воду на поля. Наш главный долг – беречь эти каналы, ибо без них мы погибнем. А теперь погляди на восток. Видишь эти бело-голубые горы? Это Хадрамаут, там растут наши леса. Эти деревья – второе наше главное сокровище. Мы собираем их смолу, высушиваем, и… и что из нее получается?

Ашмира запрыгала от возбуждения: она знала ответ!

– Ладан, матушка! Та штука, которой воняют горцы!

Мать опустила стальную руку на голову дочери.

– Не надо так прыгать, девочка! Дворцовой стражнице не пристало скакать подобно пустынному дервишу, даже в пять лет. Но да, ты права: это ладан. Это благовоние для нас дороже золота, именно благодаря ему наш народ богат. Мы торгуем с иноземными царствами, что лежат далеко отсюда, за пустынями и морями. Они хорошо платят за него, но они бы отняли его у нас, если бы могли. Только великие аравийские пустыни, которых не преодолеть ни одному войску, защищают нас от их алчности.

Ашмира перестала егозить и нахмурилась.

– Если сюда придут враги, – сказала она, – царица их всех убьет! Верно, матушка? Царица нас всех защищает!

– Верно, дитя. Наша царица защищает Саву. А мы, стражницы, защищаем царицу. Затем мы и родились на свет. И ты, милая Ашмира., когда вырастешь, тоже будешь защищать нашу благословенную госпожу – даже ценой своей собственной жизни, если потребуется, – как защищаю ее я, как защищали ее наши праматери. Клянешься ли ты в этом?

Ашмира сделалась настолько неподвижна и настолько серьезна, насколько могла.

– Клянусь, матушка!

– Молодец, хорошая девочка. Что ж, идем вниз, присоединимся к сестрам.

В те времена старая царица Савская еще не настолько отяжелела, чтобы не выходить из дворца, и ее везде сопровождал эскорт стражниц. Их предводительница, мать Ашмиры, всегда шла следом за царицей, точно тень, и на поясе у нее висел кривой меч, ничуть ее не тяготивший. Ашмира, которая особенно гордилась длинными и блестящими волосами матери, про себя думала, что мать выглядит куда красивее и царственнее самой царицы, однако же ей хватало ума никому об этом не говорить. Такие мысли слишком смахивали на предательство, а для предателей было особое место на голом холме за заливными лугами, где их останки расклевывали птички. Ашмира довольствовалась тем, что представляла себе, как в один прекрасный день она сама сделается главной стражницей и будет всюду ходить следом за царицей. Она уходила в сады позади дворца, брала сломанную тростинку и упражнялась в фехтовании, повергая ряды воображаемых демонов в свирепом и беспощадном бою.

С ранних лет она присоединилась к матери в тренировочном зале, где под бдительным оком морщинистых матерей-стражниц, которые сделались уже слишком стары для того, чтобы нести службу, женщины-стражницы ежедневно упражнялись в боевых искусствах. До завтрака они лазили по канатам, бегали по лугам, плавали в каналах у стен. Потом, как следует размяв мышцы, они по шесть часов в день тренировались в гулких, солнечных залах, сражаясь на мечах и на посохах, на ножах и на кулачках, метая диски и кинжалы в набитые соломой мишени на стенах. Ашмира наблюдала за происходящим, сидя на лавках, где матери-стражницы перевязывали раны и ушибы тканью, переложенной целебными травами. Часто она и другие девочки брали маленькие деревянные мечи и копья, изготовленные специально для них, и присоединялись к своим матерям в потешных поединках. Так началась их учеба.

Мать Ашмиры была лучшей среди этих женщин, оттого она и сделалась главной стражницей. Она бегала быстрее всех, сражалась яростнее всех и, главное, метала маленькие сверкающие кинжалы точнее, чем кто бы то ни было. Она умела метать их стоя, на бегу, и даже с разворота – кинжал неизменно вонзался по самую рукоять в любую мишень на другом конце зала.

Ашмиру зачаровывало мастерство матери. Не раз она подбегала к ней, протягивала руку:

– Дай попробовать, я тоже хочу!

– Ты еще мала! – улыбалась мать. – Вон, возьми деревянные кинжалы, они лучше уравновешены, и ты ими не порежешься. Нет-нет, не так! – Потому что Ашмира уже выхватила кинжал у нее из руки. – Нужно легонько сжать острие между большим и указательным пальцами… вот так. А теперь спокойнее, спокойнее. Закрой глаза, вздохни поглубже…

– Да нет, не надо! Смотри, как я умею! Ой…

– Для первого раза неплохо, Ашмира! – рассмеялась мать. – Если бы мишень была на шесть шагов правее и на двадцать шагов ближе, ты бы попала точно в цель! Ну а так мне остается только порадоваться: будь мои ноги чуть больше… – Она наклонилась, подняла кинжал. – Попробуй-ка еще раз!

Шли годы. Бог Солнца день за днем свершал свой путь по небесам. Ашмире исполнилось семнадцать. Легконогая, с серьезным взглядом, она сделалась одной из четырех недавно назначенных командиров дворцовой стражи. Она хорошо проявила себя во время последнего мятежа горных племен и лично взяла в плен вождя мятежников и его волшебников. Она несколько раз исполняла обязанности главной стражницы, стоя позади царицы во время храмовых церемоний. Однако сама царица Савская ни разу не заговорила с ней, ни разу не обратила внимания на ее существование – вплоть до той ночи, когда сгорела башня.

За окном все еще курился дым; из Чертога Мертвых доносился рокот траурных барабанов. Ашмира сидела в царском кабинете, неуклюже сжимая кубок с вином и глядя в пол.

– Ашмира, дорогая, – говорила царица, – знаешь ли ты, кто совершил это злодеяние?

Ашмира подняла глаза. Царица сидела так близко, что их колени почти соприкасались. Неслыханно близко. Сердце отчаянно колотилось в груди. Ашмира. снова потупилась.

– Говорят, госпожа моя, – выдавила она, – говорят, что это царь Соломон…

– А говорят – почему?

– Нет, госпожа.

– Ашмира, ты можешь смотреть на меня, когда мы разговариваем. Да, я – твоя царица, но обе мы – дочери Солнца.

Ашмира. снова подняла взгляд. Царица улыбалась. От этого зрелища голова у стражницы слегка закружилась; она отхлебнула вина.

– Главная стражница часто рассказывала о твоих достоинствах, – продолжала царица. – Проворная, сильная, умная… Не страшится опасности… Находчивая, временами почти безрассудная… И хорошенькая вдобавок – это уж я сама вижу. Скажи, Ашмира, что ты знаешь о Соломоне? Какие истории ты о нем слышала?

Лицо у Ашмиры горело, горло ей сдавило. Это, наверное, от дыма… Она всю ночь командовала теми, кто передавал ведра по цепочке внизу, у башни.

– То же, что и всем, госпожа моя. Он живет во дворце из золота и нефрита, который он построил в одну ночь с помощью своего волшебного Кольца. Он повелевает двадцатью тысячами духов, один ужаснее другого. У него семь сотен жен – следовательно, он жесток и распутен. Он…

Царица вскинула руку.

– Все это я тоже слышала. – Она перестала улыбаться. – Ашмира, Соломону нужны сокровища Савы. Сегодняшний пожар – дело рук одного из его демонов, и, когда наступит новолуние – то есть через тринадцать дней, – воинство Кольца явится сюда, чтобы уничтожить нас всех.

Глаза Ашмиры в ужасе распахнулись; она не сказала ни слова.

– Если только, – продолжала царица, – я не соглашусь уплатить выкуп. Нет нужды говорить, что этого я делать не желаю. Это ляжет пятном на честь Савы и на мою собственную честь. Но есть ли у меня выбор? Сила Кольца чересчур велика, чтобы ей противостоять. Для того чтобы опасность миновала, нужно убить самого Соломона. Но это почти невозможно: он никогда не покидает Иерусалима, а этот город слишком хорошо охраняется, туда не проникнуть ни армиям, ни магам. И тем не менее…

Царица тяжело вздохнула и посмотрела в окно.

– И тем не менее – надежда есть. Если бы нашелся кто-то, кто смог отправиться туда в одиночку, кто-то достаточно умный и ловкий, кто-то, кто выглядел бы совершенно безобидным, не будучи таковым, – быть может, этот человек и сумел бы проникнуть к царю. И когда он – точнее, она – останется наедине с царем, быть может, она… Но нет, это чересчур трудное дело.

– Госпожа моя… – Голос Ашмиры дрожал от возбуждения и от страха перед тем, что она собиралась сказать. – Госпожа, если я могу чем-нибудь помочь…

Царица Савская милостиво улыбнулась.

– Дорогая моя, не нужно больше слов! Мне уже известна твоя верность. Я знаю, что ты любишь меня. Да, милая Ашмира, спасибо за предложение. Я думаю, что ты можешь помочь.

Восходящее солнце висело над самой пустыней. Когда Ашмира наконец очнулась и снова обернулась на запад, она увидела, что гавань Эйлат превратилась в россыпь белых домов, а море – в лазурную полоску, на которой виднелись крошечные белые пятнышки.

Глаза Ашмиры сузились. Корабли! Корабли, принадлежащие жестокому Соломону. Отныне ей следует держать ухо востро…

Она взяла серебряный кинжал, лежащий рядом с ее котомкой, и сунула его за пояс, спрятав под плащом.

При этом взгляд ее упал на небо: она увидела слегка ущербный кружок луны, бледный и призрачный в голубом утреннем небе. Это зрелище подстегнуло ее. Осталось всего двенадцать дней! А до Соломона еще далеко… Она подхватила котомку и трусцой устремилась вниз.

9

Бартимеус

– Поаккуратнее со щебнем, ты! – рявкнул Факварл. – Последняя пригоршня угодила мне в затылок!

– Ну, извини!

– И кстати, не мог бы ты надеть юбочку подлиннее? А то мне просто глаза поднять страшно.

Я прекратил долбить камень.

– Ну а я что сделаю? Сейчас так носят!

– Ты мне солнце загораживаешь! Мог бы хотя бы отойти немного в сторону.

Мы гневно уставились друг на друга. Я нехотя подвинулся на дюйм влево; Факварл раздраженно сдвинулся на дюйм вправо. И мы продолжили долбить камень.

– Я бы еще понял, – кисло бубнил Факварл, – если бы нам разрешили делать это по-нормальному! Парочка Взрывов – и эта скала развалилась бы как миленькая!

– Скажи это Соломону! – посоветовал я. – Это из-за него нам не дают… Уй-я-а!

Кувалда вместо долота угодила мне по пальцу ноги. Я запрыгал как бешеный. Моя брань эхом отразилась от скалы, неподалеку взлетел напуганный стервятник.

Все утро, начиная с мутных предрассветных часов, мы с Факварлом трудились в карьере под местом будущей стройки, вытесывая первые каменные блоки для стен храма. Факварл стоял немного ниже меня, так что ему было хуже видно. Зато мне было негде укрыться от вставшего солнца. Я потел и бесился. А теперь вот еще и палец себе отшиб!

Я огляделся по сторонам: скалы, жаркое марево, никакого шевеления ни на одном из планов.

– Знаешь что, – сказал я, – с меня хватит! Хабы поблизости нет, его мерзкого фолиота – тоже. У меня перерыв!

Сказав так, прекрасный юноша отшвырнул долото и соскользнул по деревянной лестнице на дно карьера.

Факварл снова сделался нубийцем: приземистым, пузатым, пыльным и угрюмым. Он поколебался, потом тоже бросил инструменты. Мыприсели рядом на корточки в тени его наполовину вырубленного блока, подобно любым другим рабам, отлынивающим от работы.

– И снова нам досталось самое трудное! – сказал я. – Почему мы не могли расчищать место под фундамент вместе с остальными?

Нубиец почесал пузо, нашел у нас под ногами подходящий осколок камня и принялся ковыряться в своих слегка заостренных зубах.

– Может быть, потому, что хозяин нас особенно недолюбливает. Ну, тебя-то понятно за что: ты давеча его неплохо уел.

Я самодовольно улыбнулся.

– Что верно, то верно!

– Кстати, о волшебнике, – продолжал Факварл. – Этот Хаба, как он тебе?

– Дрянь. А тебе?

– Один из худших.

– Я бы сказал, входит в десятку худших, может быть даже в пятерку.

– Мало того что он жесток, – добавил Факварл, – он еще и непредсказуем! Жестокость я могу понять, это качество во многих отношениях положительное. Но ведь он, чуть что, хватается за сущностную плеть! Если работаешь слишком медленно, если работаешь слишком быстро, если просто окажешься поблизости, когда ему захочется поразмяться, – короче, при любой возможности!

Я кивнул.

– Ага. Вот и вчера вечером он меня отхлестал – и за что? Это же вышло чисто случайно!

– Что именно?

– Я просто издал забавный звук как раз в тот момент, когда он наклонился перешнуровать сандалии… – Я тяжко вздохнул и печально покачал головой. – Конечно, этот звук разнесся по долине подобно раскату грома. Правда и то, что поблизости как раз оказалось несколько важных шишек из числа придворных Соломона, и они поспешно перебежали, чтобы оказаться с наветренной стороны от него. Но все равно! У него совершенно отсутствует чувство юмора, вот в чем корень всех бед.

– Зато ты, Бартимеус, так же остроумен, как всегда! – заметил Факварл.

– Стараюсь, стараюсь!

– Ладно, шутки в сторону: с Хабой следует быть осторожными. Помнишь того, в шаре? На его месте мог очутиться любой из нас!

– Да я знаю…

Нубиец бросил ковыряться в зубах и отшвырнул камушек. Мы сидели рядом, глядя в пульсирующую белизну карьера.

Надо сказать, что случайному наблюдателю наш диалог мог показаться совершенно банальным, но на самом деле он был крайне примечателен, прежде всего тем, что нам с Факварлом удалось поговорить, не перейдя на: а) язвительные подколки, б) взаимные обвинения и в) попытки убить друг друга. За время нашего многовекового знакомства такое случалось крайне редко. Целые цивилизации успевали вылезти из грязи в князи, освоить искусства письма и астрономии и постепенно прийти в упадок, а нам с ним за все это время так и не случалось мирно поговорить.

Впервые наши пути пересеклись в Месопотамии, во время бесконечных войн между тамошними городами-государствами. Иногда мы сражались на одной стороне, иногда мы оказывались на вражеских сторонах. Это само по себе дело пустяшное, для духа все это вещь преходящая и не зависящая от его собственной воли, ведь это наши хозяева порабощали нас, вынуждая отправиться в битву. И тем не менее мы с Факварлом все как-то не сходились характерами.

Почему именно – сказать трудно. Ведь во многих отношениях у нас была масса общего.

Для начала, оба мы были весьма древними и достославными джиннами, хотя Факварл всегда настаивал на том, что он несколько древнее меня (как это на него похоже!)^[24].

Во-вторых, оба мы были ребята весьма энергичные, веселые и находчивые, по-своему очень неплохие, мужественно противостоявшие людям, своим хозяевам. Оба мы укокошили немало волшебников, которые не сумели толком замкнуть пентакль, оговорились, произнося заклинание, оставили лазейку в условиях, оговаривающих наше пребывание на Земле, или допустили еще какую-нибудь ошибку в сложном и опасном процессе призывания духов. Однако слабым местом наших достоинств было то, что нас тем чаще вызывали действительно толковые волшебники, знающие о них и желающие использовать их в своих собственных целях. В результате мы с Факварлом были двумя самыми загруженными духами тысячелетия – по крайней мере, мы так считали.

И мало того, у нас еще была масса общих интересов, от архитектуры и политики до местной кухни^[25]. Короче, все говорило о том, что нам с Факварлом следовало бы сдружиться.

И тем не менее по какой-то непонятной причине мы с ним стояли друг другу поперек горла^[26]. Так было всегда.

Тем не менее мы, теоретически, готовы были забыть о своих разногласиях, столкнувшись с общим врагом, а нынешний наш хозяин вполне подходил под это определение. Любой волшебник, способный вызвать восемь джиннов за раз, явно был опасным противником, и сущностная плеть дела не упрощала. Но я чувствовал, что дело не только в этом…

– Кстати, есть в этом Хабе нечто странное, – сказал я. – Ты замечал?..

Факварл резко толкнул меня в бок и слегка качнул головой. На дорожке, ведущей в карьер, появились двое наших товарищей по несчастью, Ксоксен и Тивок. Оба тяжело брели, взвалив на плечи лопаты.

– Факварл! Бартимеус! – изумленно воскликнул Ксоксен. – Вы что делаете?!

– Отдыхают они! – злобно сверкнул глазами Тивок.

– Хотите – присоединяйтесь к нам, – предложил я.

Ксоксен оперся на лопату и вытер лицо грязной пятерней.

– Дурачье! – прошипел он. – Вы хоть помните, кто наш хозяин? Вы не забыли, кто он такой? Его прозвали Хаба Жестокий, и отнюдь не за то, что он миндальничает с бездельниками! Он повелел нам трудиться без отдыха все светлое время суток! Днем – вкалываем, отдыхаем – ночью! Что неясно?

– Из-за вас нас всех загонят в сущностные клетки! – рявкнул Тивок.

Факварл небрежно отмахнулся:

– Этот египтянин – всего лишь человек, заточенный в угрюмой плоти, в то время как мы – благородные духи (я говорю «благородные» в самом широком смысле, имея в виду и Бартимеуса тоже). С чего бы кому-то из нас вкалывать по велению Хабы? Мы должны трудиться вместе, чтобы уничтожить его!

– Пустая болтовня! – проворчал Тивок. – Треплись, сколько хочешь, пока волшебника рядом нет.

– Вот-вот, – кивнул Ксоксен. – Когда он появится, оба вы возьметесь за работу как миленькие, помяните мое слово. Ну так что, нам так и доложить, что у вас не готово ни одного блока? Дайте нам знать, когда можно будет тащить их на место!

И они развернулись и учапали прочь. Мы с Факварлом проводили их взглядом.

– Наши товарищи по несчастью оставляют желать лучшего, – буркнул я. – Совершенно бесхребетные!^[27]

Факварл взял свои инструменты и тяжело поднялся на ноги.

– Ну, пока что мы ничем не лучше их, – заметил он. – Нами Хаба тоже вертит как хочет. Беда в том, что я не вижу способа с ним справиться. Он могуществен, он мстителен, у него эта проклятая плетка, и к тому же он…

Факварл осекся. Мы переглянулись. Потом Факварл создал небольшой Импульс, который распространился вокруг нас, создав мерцающий зеленый Пузырь Тишины. Слабые звуки, доносившиеся с вершины холма, где копали землю наши собратья-джинны, мгновенно утихли; мы остались одни, наши голоса были отрезаны от мира.

И все равно я подался ближе.

– Ты обратил внимание на его тень?

– На то, что она несколько темнее, чем следовало бы? – прошептал Факварл. – И чуточку длиннее? И когда Хаба двигается, она откликается с некоторым запозданием?

– Ну да, именно.

Он поморщился:

– Ни на одном из планов ничего не видно, это значит, что тут использована Завеса очень высокого уровня. Но там действительно что-то есть, и это что-то охраняет Хабу. Если мы собираемся до него добраться, для начала надо выяснить, что именно.

– Ладно, будем смотреть в оба, – сказал я. – Рано или поздно оно себя выдаст!

Факварл кивнул. Он взмахнул долотом; Пузырь Тишины разлетелся дождем изумрудных брызг. И мы снова молча взялись за работу.

Пару дней на строительстве храма все шло тихомирно. Вершину холма выровняли, кустарники и молодые деревца расчистили, вырыли яму под фундамент. Мы с Факварлом вытесали множество первосортных белокаменных блоков, правильных, симметричных, таких гладеньких, что сам царь мог бы с них кушать без тарелки. Однако отвратительный мелкий соглядатай Хабы, Гезери, их все равно обругал. Он материализовался на уступе у нас над головой и принялся неодобрительно разглядывать нашу работу.

– Плоховато, ребята! – сказал он, качая жирной зеленой башкой. – Вон, края неровные, подшлифовать бы. Хозяин такую работу не примет, не-е, не примет!

– Иди-ка сюда, покажи, где именно, – ласково сказал я. – А то глаза у меня уже не те…

Фолиот соскочил с уступа и вразвалочку подошел поближе.

– Все вы, джинны, одинаковые! Самодовольные, бесполезные пустышки, как я вас называю. Был бы я вашим хозяином, я бы вас каждый день Чумой прикладывал, просто затем, чтобы… Ай!

В ближайшие несколько минут Гезери более не изрекал подобных перлов мудрости, потому что я деловито шлифовал края блоков его физиономией. Когда я закончил, камень сделался гладеньким, как детская попка, а физиономия Гезери сплющилась, точно наковальня.

– Да, ты был прав, – сказал я. – Так они выглядят гораздо лучше. Ты, кстати, тоже.

Фолиот яростно заскакал на месте.

– Да как ты смеешь! Я про тебя все расскажу, вот увидишь! Хаба уже на тебя глаз положил! Он только и ждет предлога, чтобы швырнуть тебя в Бедственный Огонь! Вот сейчас пойду и расскажу…

– Иди-иди! А это тебе на дорожку… – И, руководствуясь чистым фолиотолюбием, я ухватил Гезери, завязал ему руки и ноги замысловатым узлом и впечатляющим пинком отправил его за пределы карьера.

Он приземлился где-то на стройплощадке. Сверху донесся приглушенный визг.

Факварл наблюдал за всем происходящим, милостиво улыбаясь.

– Ты б поосторожнее, Бартимеус, – заметил он.

– А, меня и так каждый день лупят! – буркнул я. – Разом больше, разом меньше – разница невелика!

Но волшебник был слишком занят даже для того, чтобы мучить нас. Большую часть своего времени он проводил в шатре на краю стройплощадки, изучая планы будущего здания и принимая бесов-посланцев из дворца. Посланцы приносили все новые и новые указания касательно того, каким надлежит сделать храм: там медные столбы, тут кедровые полы, – которые Хабе приходилось незамедлительно включать в планы. Нередко ему приходилось дважды перепроверять изменения, сравнивая их с тем, что уже сделано, так что каждый раз, когда я притаскивал свой блок на стройплощадку, мне представлялся случай за ним понаблюдать.

Результаты наблюдений были неутешительные.

Первое, на что я обратил внимание, – это что тень Хабы всегда лежит у его ног, волочась за ним по земле. Она оставалась позади него, где бы ни находилось солнце: не впереди, не сбоку, всегда только сзади. Второе было еще более странным. Волшебник редко выходил наружу, когда солнце стояло в зените^[28], но когда он все же появлялся, бросалось в глаза то, что, хотя все прочие тени вокруг были короткими и почти незаметными, его тень по-прежнему оставалась длинной и узкой, словно вечером или ранним утром.

Тень более или менее соответствовала силуэту своего обладателя, однако была вся какая-то вытянутая. Мне почему-то особенно не нравились эти длинные, тонкие руки и пальцы. Обычно они двигались одновременно с движениями волшебника – но не всегда. Как-то раз, когда я помогал ставить блок на место, Хаба наблюдал за нами со стороны. И я краем глаза увидел, что, хотя сам волшебник стоит, скрестив руки на груди, у его тени руки сложены иначе, словно лапки богомола. Я стремительно обернулся – но нет, руки у тени были скрещены так, как им и следовало быть.

Как заметил Факварл, тень выглядела совершенно одинаково на всех семи планах, что само по себе было крайне угрожающе. Я вам не бес и не фолиот, я могучий джинн, повелевающий всеми семью планами, и, как правило, я способен видеть все магические обманки насквозь. Иллюзии, Сокрытия, Мороки, Завесы, что угодно: стоит мне переключиться на седьмой план, как все они рассыпаются на глазах, становясь вполне очевидными слоями светящихся вуалей и нитей, сквозь которые видно то, что есть на самом деле. То же самое и с обличьями духов: покажите мне милого, благовоспитанного мальчика или улыбчивую тетеньку, и я вам покажу жуткого клыкастого стригоя^[29], каковым они являются на самом деле^[30]. Короче, на свете очень мало вещей, способных укрыться от моего взора.

Но эта тень была одной из таких вещей. Сквозь ее Завесу ничего видно не было.

Факварлу повезло не больше моего, как он признался однажды вечером у костра.

– Должно быть, это тварь очень высокого уровня, – буркнул он. – Существо, способное обмануть нас на седьмом плане, наверняка уж не джинн. Думаю, Хаба притащил его с собой из Египта. Ты не знаешь, Бартимеус, что бы это могло быть? Ты там в последние несколько веков провел больше времени, чем я.

Я пожал плечами.

– Катакомбы Карнака очень глубоки. Я никогда не забирался в них далеко. Нужно быть осторожными…

На следующий день я осознал, насколько осторожными нам следует быть. Нам нужно было выровнять портик храма, и я взобрался по лестнице, чтобы посмотреть, как обстоят дела наверху. Я забился в узкую щель между двумя блоками и возился с линейкой и отвесом, когда по утрамбованной земле подо мной прошел волшебник. Его перехватил мелкий бес-посланец, появившийся со стороны дворца с посланием в лапе. Волшебник остановился, взял восковую табличку с посланием, быстро прочел его. Тень его при этом, как обычно, лежала позади него, тонкая и длинная, хотя близился полдень. Волшебник кивнул, сунул табличку в поясную сумку и пошел дальше своей дорогой; бес же бесцельно и расхлябанно, как то свойственно его роду, побрел в противоположном направлении, ковыряясь по пути в носу. При этом он на миг поравнялся с тенью. Я увидел стремительное, размытое движение, услышал отрывистый хруст – и беса не стало. Тень потекла прочь следом за волшебником; перед тем, как скрыться из виду, она повернула свою плоскую голову и взглянула на меня. В этот миг ничего человеческого в ней не было.

Я трясущимися руками закончил свои измерения и кое-как спустился с портика. В данных обстоятельствах от волшебника Хабы лучше было держаться как можно дальше. Залечь на дно, работать на совесть и, главное, не привлекать к себе внимания! Это лучший способ избежать неприятностей.

Я продержался целых четыре дня. А потом стряслась беда.

10

Ашмира

Гавань Эйлат поразила Ашмиру. Она прежде не видела городов, кроме Мариба и соседней Сирвы, до которой было тридцать миль через поля. Как многолюдны они ни бывали по временам, особенно в праздничные дни, они все же в любое время сохраняли определенную упорядоченность. Жрицы ходили в своих золотых одеяниях, горожане – в простых белых или голубых туниках. Когда в город приходили горцы, их было сразу видно со сторожевых постов по их длинным красно-бурым одеждам. Любая стражница с первого взгляда могла оценить толпу и выделить возможные источники угрозы.

В Эйлате все было далеко не так просто.

Улицы тут были широкие, а здания – не выше двух этажей. Ашмире, привычной к прохладной тени высоких башен Савы, этот город казался каким-то бесформенным, расползшейся массой низких беленых стен, пугающим лабиринтом, по которому струился бесконечный поток людей. Шагали богато одетые египтяне с блестящими на груди амулетами, следом за ними рабы тащили ящики, сундуки, скалящихся бесов в раскачивающихся клетках. Жилистые обитатели Пунта, маленькие, ясноглазые, с мешками смолы, раскачивающимися у них на спине, пробирались мимо лотков, где торговцы из Куша предлагали осторожному путнику серебряные обереги от джиннов и талисманы от духов. Черноокие вавилоняне спорили с бледнокожими людьми рядом с телегами, нагруженными мехами и шкурами со странными узорами. Ашмира заметила даже группу савейцев, прибывших на север тяжким путем через пустыню с грузом ладана.

На крышах безмолвно восседали твари в обличье кошек и птиц. Твари пристально следили за тем, что творилось внизу.

Стоя у ворот, Ашмира. брезгливо наморщила нос: из владений царя-мага несло неупорядоченной магией. Она купила чечевицы с пряностями в ларьке, встроенном в городскую стену, и нырнула в толпу. Мутный поток подхватил, закружил, поволок; толпа поглотила ее.

И тем не менее, не успев пройти и десятка метров, Ашмира поняла, что ее преследуют.

Бросив взгляд в сторону, она приметила, как тощий человек в длинном белесом одеянии оторвался от стены, у которой он стоял, и побрел по дороге следом за ней. Немного времени спустя, два раза произвольно поменяв направление, она снова обернулась – и снова обнаружила его: он брел следом, смотрел себе под ноги, словно зачарованный клубами пыли, которые он поднимал на каждом шагу.

Шпион Соломона? Уже? Маловероятно: она пока не сделала ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание. Ашмира не спеша пересекла улицу, пышущую белым полуденным жаром, и нырнула под навес хлеботорговца. Она стояла в душной тени над корзинами, вдыхая аромат сложенных стопкой хлебов. Краем глаза она увидела, как между покупателями торговавшего рядом рыбника мелькнула белесая одежда.

Морщинистый старик сидел на корточках между корзинами с хлебом и жевал беззубым ртом свой кат. Ашмира купила у него тонкую пшеничную лепешку и спросила:

– Уважаемый, мне нужно попасть в Иерусалим, срочно. Как это быстрее всего сделать?

Старик нахмурился: ее арабский выговор был для него непривычен и он с трудом понимал ее.

– Караваном.

– А откуда уходят караваны?

– С рыночной площади, от фонтанов.

– Понятно. А где эта площадь?

Он долго размышлял, его челюсть медленно, ритмично двигалась по кругу. Наконец он сказал:

– У фонтанов.

Ашмира нахмурилась, раздраженно выпятила нижнюю губу. Она обернулась в сторону рыбного лотка.

– Я с юга, – сказала она. – Я не знаю города. Так что, караваном быстрее всего? А то я думала, может, колесницей…

– Ты одна, что ль, путешествуешь? – спросил старик.

– Да.

– А-а!

Он открыл беззубый рот и коротко хохотнул.

Ашмира уставилась на него:

– А что?!

Старик пожал костлявыми плечами.

– Ты молоденькая и – если только под твоим покрывалом не прячется неприятных сюрпризов – хорошенькая. Да еще и одна. По моему опыту, у тебя не много шансов благополучно выбраться из Эйлата, я уж не говорю – добраться до Иерусалима. Но впрочем, пока ты еще жива и при деньгах, почему бы тебе их не тратить? Такая уж у меня философия. Может, купишь у меня еще одну лепешку?

– Спасибо, не надо. Я спрашивала насчет Иерусалима!

Старик взглянул на нее оценивающе.

– Работорговцы тоже неплохо зарабатывают, – задумчиво сказал он. – Временами я жалею, что не подался в работорговцы… – Он послюнявил палец, протянул волосатую руку и поправил стопку лепешек в соседней корзине. – Как еще можно добраться? Ну, будь ты волшебницей, могла бы долететь туда на ковре-самолете. Это быстрее, чем караваном.

– Я не волшебница, – сказала Ашмира… И поправила кожаную котомку на плече.

Старик крякнул.

– Оно и к лучшему, потому что если бы ты полетела в Иерусалим на ковре-самолете, он увидел бы тебя с помощью Кольца. Тогда тебя схватил бы демон, утащил бы прочь и подверг всяким ужасным мучениям. Ну а бублик хочешь?

Ашмира кашлянула.

– Я думала, может быть, можно нанять колесницу…

– Колесницы – это для цариц, – ответил хлеботорговец. И захохотал, разинув рот, зияющий пустотой. – Ну или для волшебников!

– Я не царица и не волшебница, – сказала Ашмира.

Она забрала лепешку и ушла. Мгновением позже тощий человек в белесом одеянии растолкал покупателей у рыбного лотка и выскользнул наружу, в ослепительный полуденный жар.

Нищий торчал на своем месте у входа на базар с рассвета, когда с утренним приливом к причалам Эйлата пришли новые корабли. У купцов на поясе болтались тяжелые кошельки, и нищий пытался облегчить их двумя разными способами. Его стоны, мольбы и жалостные вопли, а также гордо выставленный напоказ иссохший обрубок ноги всегда вызывали достаточно отвращения, чтобы в его плошку упало несколько сиклей. А тем временем его бес, затесавшись в толпу, срезал кошельки и очищал карманы. Солнце припекало вовсю, дела шли неплохо, и нищий уже подумывал убраться в ближайшую винную лавку, когда к нему подошел тощий человек в длинном белесом одеянии. Он остановился, глядя себе под ноги.

– Приметил кой-кого, – сказал он.

Нищий насупился:

– Сперва монету брось, потом языком чеши! Надо же вид делать! – Он подождал, пока пришедший послушался. – Ну, выкладывай, – сказал он. – Где он?

– Не он, а она, – кисло ответил тощий. – Девка, пришла с юга нынче утром. Путешествует одна. Хочет попасть в Иерусалим. Сейчас пошла покупать верблюда.

– Много у ней при себе, как ты думаешь? – спросил нищий, щурясь из своего угла. Он сердито взмахнул палкой: – Да отойди ты, не засти мне солнце, будь ты проклят! Я колченогий, а не слепой!

– Не такой уж ты и колченогий, насколько я знаю, – отпарировал тощий, отступая на пару шагов в сторону. – Одежда у нее под плащом добротная, и при себе сумка, туда тоже стоит заглянуть. Но она и сама по себе денег стоит, если ты понимаешь, о чем я.

– И что она, совсем одна? – Нищий уставился вдоль улицы и почесал щетину на подбородке. – Ну ладно, караван все равно уходит только завтра, так что ей поневоле придется заночевать в городе. Выходит, спешить нам некуда. Ступай, найди Интефа. Если он пьян – растолкай. А я пойду на площадь, посмотрю, что там происходит. – Нищий раскачался и на удивление ловко вскочил, опираясь на палку. – Давай проваливай! – сердито буркнул он. – Найдешь меня на площади. А если она куда-нибудь уйдет, ищи меня по голосу.

Он взмахнул своей палкой и, кривясь и дергаясь, побрел прочь. Он давно уже скрылся из виду, но его мольбы о подаянии были слышны издалека.

– Нет, девушка, я мог бы продать тебе верблюда, – говорил купец, – но это как-то не принято. Пришли ко мне своего отца или брата: мы с ними выпьем чаю, пожуем ката, обсудим все, как водится между мужчинами. Я вежливо упрекну их за то, что отпустили тебя одну. Здешние улицы жестоки к молодым девицам, им ли не знать!

Время было к вечеру, персиково-оранжевый свет, пробивающийся сквозь ткань шатра, лениво струился на ковер и подушки и на сидящего на них торговца. Рядом лежала стопка глиняных табличек, часть из них старые и высохшие, часть – еще сырые, только частично покрытые заметками торговца. Перед ними были аккуратно разложены и расставлены стилус, табличка, кубок, кувшин с вином. С крыши у него над головой свисал оберег от джиннов, который медленно кружился от слабого движения воздуха.

Ашмира оглянулась назад, на задернутый полог шатра. Торговля на площади шла на убыль. Мимо быстро промелькнула пара теней. Обе были ей незнакомы: ни одна не брела, опустив голову и глядя себе под ноги, как ее преследователь… И тем не менее наступал вечер, не стоит оставаться одной после наступления темноты. Вдалеке послышались гнусавые вопли нищего.

Она сказала:

– Тебе придется иметь дело со мной.

Широкое лицо купца даже не шевельнулось. Он опустил глаза к табличке, его рука потянулась за стилусом.

– Я занят, девушка. Пусть придет твой отец.

Ашмира. взяла себя в руки, сдержала гнев. Это был уже третий такой разговор за сегодняшний день, а тени все удлинялись. У нее двенадцать дней до атаки на Мариб, а караван до Иерусалима идет десять.

– Я щедро заплачу, уважаемый, – сказала она. – Назови свою цену!

Купец поджал губы и, помедлив секунду, отложил стилус.

– Покажи, чем ты собираешься платить.

– А какова твоя цена?

– Девушка, через несколько дней сюда придут златоторговцы из Египта. Им нужно будет в Иерусалим, они скупят всех верблюдов, что у меня есть. Они расплатятся со мной мешочками золотой пыли или, быть может, самородками из нубийских копей, усы у меня свернутся от удовольствия, я на месяц сложу свой шатер и уйду веселиться на улицу Вздохов. Что ты можешь показать мне в ближайшие пять секунд, что заставило бы меня отдать тебе одного из моих прекрасных, темнооких верблюдов?

Девушка сунула руку под плащ и достала снова. На ладони у нее сверкал камень величиной с абрикос.

– Это голубой алмаз из Хадрамаута, – сказала она. – Ограненный на пятьдесят граней и хорошо отшлифованный. Говорят, сама царица Савская носит такой на своем головном уборе. Дай мне верблюда, и он твой.

Купец застыл неподвижно; персиково-оранжевый свет падал ему на лицо. Он покосился в сторону задернутого полога, за которым приглушенно гудел базар. Кончик языка пробежал по губам.

Купец сказал:

– Можно было бы поинтересоваться, много ли у тебя при себе подобных камушков…

Ашмира шевельнулась так, чтобы плащ на ней распахнулся; она опустила руку на рукоять кинжала, торчащего у нее из-за пояса.

– Но лично мне, – благодушно улыбаясь, продолжал купец, – подобной платы более чем достаточно! Что ж, по рукам?

Ашмира кивнула.

– Я очень рада. Давай сюда моего верблюда.

– Она идет по Пряной улице, – доложил тощий. – Верблюда оставила на площади. Его снаряжают на завтра для отъезда. Расходов она не жалеет. Балдахин и все такое. У нее в этой сумочке полно денег!

Говоря так, он играл с длинной полоской ткани, вертя ее между пальцев.

– На Пряной народу многовато, – сказал нищий.

– На Чернильной?

– Да, годится. Вчетвером управимся!

То, что Ашмира сказала хлеботорговцу, было правдой. Она не была волшебницей. Но это не значит, что она была несведуща в магии.

Ей было девять лет, когда к ней, упражнявшейся во дворе, подошла мать-стражница.

– Ашмира., идем со мной.

Они пришли в тихую комнату над тренировочным залом, где Ашмира никогда не бывала. Внутри стояли старинные кедровые столы и шкафы. За полураскрытыми дверцами шкафов виднелись охапки папирусных свитков, стопки глиняных табличек и черепков, испещренных знаками. Посередине комнаты на полу были начерчены два круга, в каждый из которых была вписана пятиконечная звезда.

Ашмира нахмурилась, откинула со лба прядь волос.

– Это что такое?

Старшей матери-стражнице было сорок восемь лет. Некогда она была главной царской стражницей. Она подавила три мятежа на Хадрамауте. На ее морщинистой шее виднелся узкий белый шрам от меча, и еще один – на лбу, и все сестры относились к ней с почтительным благоговением. Даже сама царица обращалась к ней несколько заискивающе. Мать-стражница взглянула сверху вниз на насупившуюся девочку и мягко сказала:

– Говорят, ты хорошо учишься.

Ашмира смотрела на папирусный свиток, лежащий на столе. Он был густо исписан замысловатыми значками, а в центре несколькими уверенными линиями была нарисована мрачная фигура, наполовину дымный силуэт, наполовину скелет. Девочка пожала плечами.

Мать-стражница продолжала:

– Я видела, как ты метаешь кинжалы. В твоем возрасте я метала их хуже, и твоя мать тоже.

Девочка не взглянула на нее, и лицо ее не переменилось, но костлявые детские плечики напряглись. Она спросила так, будто не слышала предыдущих слов:

– А что это за магическая дребедень?

– А ты как думаешь?

– Это чтобы вызывать из воздуха демонов. Я думала, это запрещено. Матери-стражницы говорят, что это дозволяется делать только жрицам. – Ее глаза сверкнули. – Или вы все лгали?

В следующие три года старшей матери-стражнице бессчетное количество раз случалось лупить девчонку – за отлынивание, за непослушание, за наглость. Но сейчас она кротко сказала:

– Послушай, Ашмира. Я хочу предложить тебе две вещи. Одна – это знание, вторая…

Она вытянула руку. На пальцах у нее висело серебряное ожерелье, и на нем – подвеска в виде солнца. Увидев ее, девочка ахнула.

– Нет нужды говорить, что она принадлежала твоей матери, – сказала старшая мать-стражница. – Нет, сейчас ты ее не получишь. Выслушай меня.

Она дождалась, пока Ашмира поднимет голову. Лицо у девочки было напряженное, враждебное, она с трудом сдерживала свои чувства. Мать-стражница продолжала:

– Мы тебе не лгали. В Саве действительно запрещено заниматься магией кому бы то ни было, кроме храмовых жриц. Только они могут вызывать демонов обычным способом. И это не случайно! Демоны – злобные, коварные твари, опасные для всех. Подумай о том, как ненадежны горные племена! Если бы любой из вождей мог вызвать джинна, поссорившись с соседями, у нас бы случалось по дюжине войн ежегодно и половина народа погибла бы! Но жрицы могут направлять силу джиннов во благо. Как ты думаешь, кто построил нашу плотину или хотя бы те же городские стены? Каждый год они помогают ремонтировать башни и расчищать каналы.

– Это я знаю, – сказала Ашмира. – Они выполняют поручения царицы, так же как люди, что трудятся на полях.

Старшая мать-стражница хихикнула.

– Верно. Джинны вообще во многом похожи на людей: если обращаться с ними достаточно сурово и не давать им ни малейшей возможности причинить тебе зло, им можно найти немало полезных применений. Но дело вот в чем. Магия нужна и страже тоже, по одной важной причине. Наш долг, весь смысл нашего существования, состоит в том, чтобы защищать нашу владычицу. Обычно мы полагаемся на свои телесные навыки, но иногда этого недостаточно. Если на царицу нападет демон…

– С ним управится серебряный кинжал! – бросила девочка.

– Иногда – да, но не всегда. Стражнице нужны и другие способы защиты. Есть определенные слова, Ашмира, определенные магические талисманы и заклинания, которые способны на время лишить магической силы демона послабее. – Старшая мать-стражница подняла ожерелье, и подвеска-солнышко закачалась, посверкивая в лучах света. – Ты верно говоришь, духи терпеть не могут серебра, и подобные обереги придают силы использованному заклинанию. Я могу выучить тебя всему этому, если захочешь. Но для этого нам придется вызывать демонов, чтобы практиковаться. – Она указала на загроможденную комнату. – Именно за этим мы обустроили здесь это помещение.

– Я не боюсь демонов!

– Вызывать демонов опасно, Ашмира., а мы ведь не волшебницы. Мы изучаем только самые простые заклинания, чтобы проверить наши обереги. Если мы чересчур торопливы или небрежны, мы платим страшную цену. Низшим стражницам это ни к чему, и я не стану принуждать тебя учиться. Если хочешь, можешь уйти отсюда и никогда более не возвращаться.

Девочка не сводила глаз с вращающегося солнышка. Его отблески огнем вспыхивали у нее в глазах.

– А моя мать владела этим искусством?

– Владела.

Ашмира протянула руку.

– Тогда учи меня. Я буду учиться.

Возвращаясь на постоялый двор, где Ашмира собиралась переночевать, она смотрела в просветы между темными домами, на россыпь мерцающих звезд. Вот в небе мелькнула яркая полоска, вспыхнула и пропала. Падучая звезда? Или еще один из Соломоновых демонов полетел сеять ужас в чужие земли?

Она стиснула зубы, ногти впились в ладони. Она попадет в Иерусалим не раньше чем через десять дней – и это если не случится песчаных бурь, которые могут задержать караван! Десять дней! А через двенадцать дней Соломон повернет Кольцо – и на Саву обрушатся смерть и разрушения! Девушка зажмурилась и принялась глубоко дышать, как ее учили делать, когда переживания угрожают захлестнуть с головой. Прием подействовал: она успокоилась.

Когда Ашмира открыла глаза, на дороге у нее стоял мужчина.

В руках он держал длинную матерчатую полосу.

Ашмира остановилась, глядя на него.

– Тихо, тихо! – сказал мужчина. – Не надо шуметь!

И улыбнулся. Сверкнули белые, очень белые зубы.

Ашмира. услышала за спиной шаги. Обернувшись, она увидела, что ее догоняют еще трое, один из них колченогий калека, опирающийся на костыль. Она разглядела веревки, приготовленный загодя мешок, ножи за поясом, влажный блеск улыбающихся глаз и губ. На плече у колченогого восседал черный бесенок, разминая грязные желтые когти.

Ее рука дернулась к поясу.

– Тихо, тихо! – повторил человек с полоской ткани. – А то больно сделаю!

Он сделал еще шаг, охнул и завалился назад. В звездном свете сверкнуло лезвие кинжала, торчащее из глаза.

Не успел он коснуться земли, как Ашмира развернулась, нырнула под тянущуюся к ней руку и выхватила нож из-за пояса того мужчины, что находился ближе всех. Танцующим движением увернулась от третьего, который пытался накинуть ей на голову петлю из проволоки, стремительными ударами убила обоих и обернулась к четвертому.

Колченогий остановился в нескольких метрах от нее, лицо у него вытянулось, челюсть отвисла от изумления. Теперь он издал долгий рык и щелкнул пальцами. Бесенок захлопал крыльями и с визгом ринулся на Ашмиру. Ашмира подпустила его поближе, дотронулась до своего серебряного ожерелья, произнесла Слово Силы. Бесенок превратился в огненный шар, шар по спирали отлетел в сторону, ударился о стену и рассыпался дождем гневных искр.

Пламя еще не угасло, как калека бросился прочь по улице, отчаянно стуча палкой по мостовой.

Ашмира. уронила на землю испачканный нож. Подошла к своей сумке, присела, распустила завязки и достала второй серебряный кинжал. И, вращая его в пальцах, оглянулась.

Нищий был уже далеко, он ковылял, опустив голову, тряся лохмотьями, дергаясь и подпрыгивая, далеко выбрасывая палку. Еще несколько шагов – и он добежит до угла и скроется из виду.

Ашмира тщательно прицелилась.

Вскоре после рассвета следующего дня горожане, вышедшие из своих домов на углу Чернильной и Пряной улиц, обнаружили неаппетитное зрелище: четыре трупа, сидящие рядком вдоль стены и раскинувшие свои семь ног поперек дороги. Все они были известными работорговцами и мошенниками; каждый был убит одним ударом.

Примерно в это же время с центральной площади Эйлата выступил караван из тридцати всадников, направляющийся в Иерусалим. Среди них была и Ашмира.

11

Бартимеус

Я считаю, что во всем виноват Бейзер. Была его очередь караулить, но ему было чересчур уютно там, на кипарисе, и его разморило от полуденной жары и запаха смолы, тем более что он использовал в качестве подушки удобного пухлого бесенка. Короче, Блейзер задремал и прозевал появление Соломона. А это надо еще суметь: во-первых, царь был довольно высок ростом, а во-вторых, его сопровождали семеро волшебников, девять придворных, одиннадцать рабов, тридцать три воина и изрядная доля его семисот жен. Один только шум одежд мог сойти за шум леса в грозу, а поскольку придворные при этом орали на рабов, рабы размахивали пальмовыми листьями, воины гремели мечами, а жены непрерывно бранились на дюжине языков сразу, не заметить Соломона со свитой было чрезвычайно трудно. Так что даже и без Бейзера работы на стройплощадке быстро замерли. Все работники остановились.

Кроме меня.

Штука в том, что я был крайним: я притаскивал из карьера каменные блоки весом в полтонны каждый, подбрасывал их в воздух, ловил на кончик пальца, изящно раскручивал и перебрасывал Тивоку, который ждал у храма. Тивок же передавал камень Нимшику, Факварлу, Хосрову или кому-то еще из джиннов, которые кружили над недостроенным храмом в самых разных нездешних обличиях^[31]. Ну а потом – стремительный бросок на место, стремительное выравнивающее заклинание, и Соломонов храм становился на шаг ближе к завершению. На все про все, от карьера до стены, уходило примерно тридцать пять секунд. Отлично! Любой работодатель был бы в восторге от такой скорости.

Любой, да – кроме Соломона. Его, видите ли, не устраивало, чтобы храм строился таким образом^[32].

Обратите внимание, что за эти несколько дней работы существенно продвинулись. Пока рядом постоянно вертелись Хаба с Гезери, дело шло ни шатко ни валко, мы трудились в поте лица, вынужденные сохранять человеческий облик. Но потом все пошло на лад. Возможно, волшебник успокоился, видя наше послушание и то, что строительство храма идет неплохо, и стал реже бывать на стройке. Вскоре и Гезери тоже удалился. Поначалу мы, опасаясь плетки, вели себя хорошо. Но на второй день, будучи по-прежнему предоставлены сами себе, мы расслабились. Быстренько устроили голосование, и, шестью голосами против двух^[33], приняли решение работать по-новому. Что не замедлило сказаться на эффективности работ.

Мы выставили часового и славно проводили время за бездельем, азартными играми, метанием бесов и философскими диспутами. Время от времени, когда хотелось поразмяться, мы закидывали несколько камней на места с помощью магии, чтобы со стороны казалось, будто мы и вправду работаем. Это значительно улучшило нашу повседневную жизнь.

К несчастью, именно во время одной из этих кратких вспышек активности Соломон, которому раньше никогда не приходило в голову нас посетить, зачем-то вздумал явиться на стройку. А я, по милости Бейзера, это прозевал.

Так-то все было в порядке, можете мне поверить. Когда царская свита, лязгая, тараторя и топоча, остановилась наконец перед храмом, мои товарищи благополучно успели обернуться людьми и смиренно стояли на своих местах, долбя камень долотом, такие лапушки – воды не замутят!

Ну а я?

Я так и остался карликовым гиппопотамом в юбочке^[34], распевающим скабрезные песенки о личной жизни Соломона и жонглирующим огромным камнем, поднимаясь из карьера на стройплощадку.

Увлекшись своими куплетами, я даже и не заметил, что что-то не так. И, как обычно, взмахнул бородавчатой рукой и швырнул камень.

Камень, как обычно, по аккуратнейшей плавной дуге полетел к углу храма, где стоял Тивок.

Точнее, сейчас он там не стоял: он, кланяясь и расшаркиваясь, отступил перед Соломоном, желавшим осмотреть портик. А вместе с Соломоном явились его волшебники, придворные, воины, рабы и жены, и все они старались подойти поближе, купаясь в лучах царственного величия.

Они услышали мое пение. Они повернули головы и вытянули шеи. Они увидели камень весом в полтонны, летящий в них по аккуратнейшей плавной дуге. Они, пожалуй, еще успели бы жалостно возопить, прежде чем этот камень раздавил бы их в лепешку.

Но Соломон всего лишь коснулся Кольца, которое было источником и секретом его власти. Планы дрогнули. Из-под земли выскочили четверо крылатых маридов, объятых изумрудным пламенем. Мариды поймали камень за четыре угла и остановили его всего в нескольких дюймах от головы великого царя^[35].

Соломон снова коснулся Кольца, и из-под земли выскочили девятнадцать ифритов, которые подхватили соответствующее количество жен, упавших в обморок^[36].

Потом Соломон коснулся Кольца в третий раз, и из-под земли выскочила ватага дюжих бесов. Бесы схватили гиппопотама в юбочке, который как раз собирался тихо и незаметно смыться обратно в карьер, связали его по рукам и ногам шипастыми узами и поволокли по земле туда, где стоял великий царь. Царь многозначительно притопывал сандалией и выглядел весьма раздраженным.

И, невзирая на мою фирменную отвагу и твердость духа, известную повсюду, от пустыни Сур до гор Ливанских, гиппопотам судорожно сглатывал, волочась по земле: когда Соломона что-то раздражало, окружающие обычно об этом узнавали. Он, конечно, был мудрый и все такое, но что на самом деле позволяло ему добиваться своего – это его репутация человека, раздражать которого смертельно опасно. Ну и треклятое Кольцо, разумеется^[37].

Мариды бережно опустили камень на землю перед царем. Бесы швырнули меня вперед, так что я самым жалким образом плюхнулся наземь, ударившись об этот камень. Я поморгал, сел, выплюнул набившиеся в рот камушки и попытался обаятельно улыбнуться. Свита с отвращением загудела, и несколько жен снова грохнулись в обморок.

Соломон поднял руку; все затихло.

Разумеется, это был первый раз, когда я видел его вблизи, и, надо признаться, он меня не разочаровал.

В нем было все, о чем только может мечтать средний ближневосточный деспот: темные глаза, смуглая кожа, длинные, блестящие волосы и больше побрякушек, чем в любой ювелирной лавке на столичном базаре. Похоже, он кое-чего поднабрался и у египтян: глаза у него были густо подведены сурьмой, как у фараонов, и, как и они, Соломон распространял вокруг себя целое облако несочетающихся благовоний и ароматов. Ну как Бейзер мог не почуять хотя бы этой вони?

А на пальце у него что-то сверкало – так ярко, что я едва не ослеп.

Великий царь стоял надо мной, перебирая браслеты на руке. Он тяжело дышал; лицо его, казалось, было искажено от боли.

– Подлейший из подлых, – негромко произнес он, – который ты из моих слуг?

– Я – Бартимеус, о господин, да живешь ты вечно!

Я с надеждой сделал паузу; выражение царского лица не переменилось.

– Мы прежде не имели удовольствия беседовать с тобой, – продолжал я, – однако я уверен, что дружеское общение пойдет на пользу нам обоим. Разреши представиться. Я – дух, известный своей мудростью и здравомыслием, беседовавший некогда с самим Гильгамешем, и…

Соломон воздел точеный палец, и, поскольку на пальце было Кольцо, я, можно сказать, поймал на лету большую часть того, что хотел сказать, и поспешно проглотил. Как говорится, помолчи – за умного сойдешь. Но это еще не все.

– Ты, кажется, один из возмутителей спокойствия, порученных Хабе, – задумчиво произнес царь. – Но где же сам Хаба?

Это был хороший вопрос; мы и сами задавались им уже несколько дней подряд. Но тут придворные зашевелились, и появился мой хозяин собственной персоной, побагровевший и запыхавшийся. Похоже, он бежал бегом.

– Великий Соломон! – выдохнул он. – Твой визит… я не знал… – Его взгляд упал на меня, влажные глаза расширились, и он издал кровожадный вопль: – Гнусный раб! Да как ты смеешь бросать мне вызов, являясь в подобном виде! Отступи подальше, великий царь! Позволь мне наказать эту тварь… – И он ухватился за сущностную плеть, висевшую на поясе.

Но Соломон снова вскинул руку:

– Постой, о волшебник! А где был ты в то время, как здесь нарушались мои указы? Погоди, я с тобой еще разберусь!

Хаба отступил назад с вытянувшимся лицом, тяжело дыша. Я обратил внимание, что его тень теперь сделалась совсеммаленькой и безобидной.

А царь обернулся ко мне. У-у, каким тихим и мягким стал его голос! Роскошным и шелковистым, как шкура леопарда. И его, как и леопарда, не стоило гладить против шерсти.

– Почему же ты издеваешься над моими указами, а, Бартимеус?

Карликовый гиппопотам прокашлялся.

– Э-э… ну-у… мне кажется, «издеваешься» – это несколько сильно сказано, о великий владыка. Пожалуй, лучше было бы сказать «забываешь», оно и не настолько серьезно…

Один из других Соломоновых волшебников, безымянный, дородный, с лицом, похожим на перезрелую фигу, шарахнул меня Судорогой.

– Проклятый дух! Царь задал тебе вопрос!

– Да-да, я как раз намеревался на него ответить, – прохрипел я, корчась на камне. – Это был прекрасный вопрос… Очень точный… Глубокомысленный… – Я поколебался. – Так о чем мы говорили?

У Соломона, похоже, была привычка никогда не повышать голоса и всегда говорить медленно и размеренно. Полезная черта для политика: это окутывало его аурой власти. Вот и теперь он заговорил со мной, как со спящим младенцем:

– Когда этот храм будет завершен, Бартимеус, это будет святая святых, сердце моей религии и моего государства. По этой самой причине, как недвусмысленно говорилось в ваших инструкциях, я желаю, чтобы он был построен – цитирую: «со всем возможным старанием, без каких-либо магических уловок, непочтительных выходок и звероподобных обличий».

Гиппопотам в юбочке нахмурился.

– Помилуйте, да кому бы такое и в голову пришло?

– Ты нарушил мой указ по всем пунктам. Почему?

Ну, надо сказать, мне на ум пришло сразу множество отмазок. Некоторые из них были благовидными. Некоторые – остроумными. Некоторые блистали красноречием, не содержа при этом ни слова правды. Однако Соломон был чересчур мудр для всего этого. И я решил сказать правду, хотя и угрюмой скороговоркой:

– О могучий владыка, мне было скучно, и я хотел побыстрее управиться с работой.

Царь кивнул. От этого движения в воздухе поплыли волны жасминового масла и розовой воды.

– И что это за вульгарную песенку ты распевал?

– Э-э… которую? Я знаю так много вульгарных песенок…

– Ту, что про меня.

– Ах эту! – Гиппопотам сглотнул. – Да не обращай ты на это внимания, могучий повелитель, и так далее. Обо всех великих владыках их верные войска сочиняют похабные песенки. Это знак уважения, если хочешь. Слышал бы ты ту, которую мы сочинили про Хаммурапи! Он и сам, бывало, нам подпевал…

К моему великому облегчению, Соломон, похоже, купился. Он расправил плечи и огляделся по сторонам.

– А другие рабы, они тоже нарушали мои приказы?

Я знал, что об этом спросят. Я не то чтобы посмотрел на своих товарищей, но каким-то образом почувствовал, как они съежились, прячась за толпой: Факварл, Менес, Хосров и прочие, – обстреливая меня молчаливыми, но страстными мольбами. Я вздохнул и глухо ответил:

– Нет.

– Точно? Никто из них не пользовался магией? Никто не менял облик?

– Н-нет… Нет. Только я.

Он кивнул.

– Что ж, тогда их кара не постигнет.

И его правая рука потянулась налево, к ужасному Кольцу.

Я все оттягивал это, но тут понял, что пора: пора ненадолго утратить достоинство. Гиппопотам с горестным воплем бросился вперед и рухнул на морщинистые колени.

– Не спеши, о великий Соломон! – возопил я. – Ведь до сего дня я служил тебе верой и правдой! Взгляни хотя бы на этот камень – видишь, какой он ровный и правильный, как тщательно он обтесан? Взгляни на этот храм – с какой тщательностью я выверяю все его измерения! Промерь его, о царь! Сказано было – длиною в шестьдесят локтей, и ровно столько и будет – ни на «крысиный хвост» больше!^[38]

Я заламывал копыта, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Мой сегодняшний промах – всего лишь побочный эффект хлещущей через край энергии и усердия! – завывал я. – И все эти качества я могу обратить тебе на службу, на пользу твоему величеству, только пощади меня!..

Ну и так далее. Остального я пересказывать не стану. Были рыдания, были беспорядочные жесты и гортанные вскрики. Смотрелось все это недурно: под конец большинство жен (и некоторые из воинов) расчувствовались и зашмыгали носом, а сам Соломон вконец заважничал и сделался еще самодовольнее, чем обычно. Собственно, на это я и рассчитывал. Дело в том, что, едва взглянув на него, я сразу понял, что Соломон пытается подражать большим мальчикам – восточным царям Ассирии и Вавилона, жестоким властителям, что ни дня не начинали без того, чтобы наступить на шею поверженного врага по дороге в ванную. Так что мое хныканье льстило его ребяческому тщеславию. Я подумал, что наконец-то сумел склонить чашу весов в свою пользу.

Великий царь кашлянул. Гиппопотам прервал свои стенания на полуслове и с надеждой уставился на него.

– Твое представление меня позабавило, – промолвил Соломон. – Нынче вечером можно уже не звать ни жонглеров, ни шутов. За это я пощажу твою жалкую жизнь, – тут он прервал поток моих благодарностей, – а вместо этого найду твоим «хлещущей через край энергии и усердию» достойное применение.

Тут Соломон зловеще умолк и принялся выбирать сласти, вина и фрукты с серебряного подноса, протянутого прислужником. Несколько стоявших поблизости жен принялись тихо, но яростно бороться за честь попотчевать его. Гиппопотам, нервно скрежеща зубами, подергивал волосатыми ушами, отгоняя мух, и ждал.

Царь соизволил скушать один гранат, пять виноградин и ледяной шербет из фиников с фисташками и только потом продолжал:

– О коварнейший и презреннейший из моих джиннов – и не смотри так изумленно, да-да, я с тобой говорю! – если эта работа представляется тебе столь скучной, что ж, так и быть: мы поручим тебе более вдохновляющее занятие.

Я стукнулся лбом оземь:

– Слушаю и повинуюсь, о владыка!

– Ну, слушай. К югу от Иерусалима, через пустыню Фаран и пустыню Син, идет мой торговый тракт, которым путешествуют купцы из Египта и с Красного моря, из внутренней Аравии и даже – хотя реже, чем хотелось бы, – из таинственной Савы. Эти купцы, – продолжал он, – везут мирру, ладан, драгоценную древесину и пряности и другие богатства, несущие процветание народу Израиля. В последние несколько недель мне сделалось известно, что многие караваны постигла беда: они не дошли до цели.

Я понимающе хмыкнул:

– Вода, наверно, кончилась. С пустынями всегда так. Сухо там.

– Да уж, конечно. Верно подмечено. Однако выжившие, которым удалось добраться до Хеврона, говорят о другом: в пустыне на них обрушились чудовища.

– Что, прямо так и обрушились? И всех передавили?

– Да нет, скорее выскочили из-за бархана и всех убили. Чудовища эти были огромны, уродливы и ужасны.

– Ну, так на то они и чудовища, разве нет?

Гиппопотам поразмыслил.

– Мой тебе совет – поручи расследование этим четверым. – Я указал на маридов из Кольца, которые по-прежнему висели рядом на седьмом плане, вполголоса обсуждая, насколько аппетитны ближайшие из жен.

Соломон улыбнулся кошачьей улыбкой:

– Нет, о лукавейший из духов, расследованием займешься ты! Эти нападения – явно дело рук разбойников, среди которых имеются могущественные волшебники. Пока что мои войска не сумели никого обнаружить. Обыщи пустыни, уничтожь чудовищ и выясни, кто стоит за этим злодеянием.

Я замялся.

– Что, в одиночку?

Царь отступил на шаг – он принял новое решение:

– Нет, ты будешь не один. Хаба! Подойди сюда.

Мой хозяин подошел с заискивающим видом.

– Великий царь, умоляю! Я могу объяснить свое отсутствие…

– Мне не нужны объяснения. Я дал тебе четкий приказ: следить за своими слугами в оба. А ты его не выполнил. Проступки этого джинна – твоя вина. Поскольку ни ты, ни твои слуги более не достойны трудиться над постройкой храма, завтра же отправляйтесь в пустыни и не возвращайтесь, пока не сумеете отыскать и приструнить разбойников. Это понятно, Хаба? Ну! Говори!

Египтянин смотрел в землю; щека у него равномерно подергивалась. Один из волшебников издал сдавленный смешок.

Хаба поднял глаза и напряженно поклонился.

– Владыка, я всегда и во всем повинуюсь твоим приказам и твоей воле.

Соломон ответил неопределенным жестом. Аудиенция была окончена. Жены выбежали вперед, наперебой предлагая воду, сласти, фиалы с ароматами; рабы энергичнее замахали пальмовыми ветвями; придворные чиновники развернули папирусные свитки с планами храма. Соломон двинулся прочь, и шумная людская толпа удалилась вместе с ним, оставив на холме Хабу, гиппопотама и еще семерых злосчастных джиннов.

12

Хаба

Стремительно вернувшись в свою башню, Хаба потайными ходами спустился в подвальную мастерскую, где в стену была вделана дверь из черного гранита. Подходя к ней, Хаба произнес приказ. Дух, обитающий в полу, распахнул дверь беззвучней мысли. Хаба вошел, не замедляя шага. Произнес другое слово – и дверь за ним захлопнулась.

Тьма объяла его, неизмеримая и абсолютная. Волшебник немного постоял так, в качестве упражнения воли испытывая безмолвие, одиночество и неумолимое давление тьмы. Постепенно из клеток послышались негромкие звуки: шорохи, слабое поскуливание существ, слишком долго пробывших во тьме, тревожное шебуршание других существ, которые предвкушали свет и боялись его удара. Хаба немного понаслаждался этими жалобными звуками, потом встрепенулся. Он отдал новый приказ, и бесы в фаянсовых шарах, подвешенные под потолком подвала, вспыхнули магическим светом. Жутковатое зеленовато-голубое сияние залило помещение, то усиливаясь, то убывая, глубокое и бездонное, точно море.

Подвал был просторен, со сводчатым потолком, который поддерживали грубо вырубленные колонны, расставленные через равные промежутки. Колонны выступали из зеленовато-голубой дымки, точно стебли гигантских подводных растений. Гранитная дверь у него за спиной стала всего лишь одной из каменных плит в сплошной серой стене.

Между колоннами стояло множество мраморных подставок, столиков, кресел, диванов и сложных, загадочных инструментов. То было сердце владений Хабы, своеобразное отображение его разума и наклонностей.

Он миновал каменные плиты, на которых занимался препарированием, ямы для хранения, откуда несло натром, колоды с песком, где можно было наблюдать за процессом мумификации. Он шел мимо рядов бутылей, чанов и деревянных труб, между горшками с растертыми в порошок травами, поддонами с насекомыми, мимо темных шкафов, где хранились тела лягушек, кошек и других существ, покрупнее. Он обогнул оссарий, где тщательно помеченные черепа и скелеты сотни зверей лежали бок о бок с людскими.

Хаба не обращал внимания на возгласы и мольбы, доносящиеся из сущностных клеток, что стояли в нишах. Он остановился у большого черного пентакля, выложенного из полированного обсидиана, и вошел в магический круг, приподнятый над полом. Ступив в центр круга, он постоял, погруженный в размышления, потом снял плеть, что висела у него на поясе, и хлопнул ею в воздухе.

Все звуки в клетках замерли.

В тенях за колоннами, на границе зеленовато-голубого света, явилось некое существо, давшее о себе знать сгущением темноты и клацаньем зубов.

– Нургал, это ты? – сказал Хаба.

– Это я.

– Царь оскорбляет меня. Он обращается со мной пренебрежительно, и другие волшебники надо мной смеются.

– Какое мне дело? В подвале холодно и темно, а его обитатели – унылая компания. Освободи меня от уз!

– Я не стану тебя освобождать. Я хочу покарать своего коллегу, Рувима. Он смеялся громче всех.

– Чем ты желаешь его покарать?

– Болотной лихорадкой.

– Будет сделано.

– Пусть длится четыре дня, усиливаясь с каждой ночью. Пусть лежит больной и несчастный, пусть члены его охватит пламя, а тело изнывает от холода. Пусть глаза его ослепнут, но пусть в часы ночной тьмы ему являются кошмарные видения, чтобы он стенал, метался и звал на помощь, но помощь не придет.

– Ты желаешь, чтобы он умер?

Хаба задумался. Волшебник Рувим был слаб, и опасаться его мести не приходилось; но если он умрет, в дело наверняка вмешается Соломон… Он покачал головой.

– Нет. Четыре дня. Потом пусть выздоровеет.

– Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Хаба взмахнул плетью; хорла, клацая зубами, пронеслась мимо и исчезла в узком отверстии в потолке. Порыв кислой вони ударил в границы пентакля, и твари в клетках взвыли во тьме.

Волшебник постоял молча, медленно похлопывая плетью по ладони. Наконец он произнес имя:

– Аммет!

– Да, хозяин? – откликнулся тихий голос у него над ухом.

– Я утратил расположение царя.

– Знаю, хозяин. Я видел. Мне очень жаль.

– Как мне его вернуть?

– Это дело непростое… Для начала, наверное, надо схватить этих разбойников из пустыни.

Хаба издал яростный возглас.

– Но мне нужно быть здесь! Я должен находиться при дворе! Остальные воспользуются случаем поговорить с Соломоном и еще сильнее расшатают мое положение! Ты видел эти рожи на холме? Хирам едва не плясал от радости, видя, как я пытаюсь оправдаться! – Он перевел дух и заговорил уже спокойнее: – К тому же у меня есть и другое дело. Мне нужно следить за царицей.

– Насчет этого не тревожься, – возразил тихий голос. – Гезери точно так же может являться с докладами в пустыню, как и куда-либо еще. Кроме того, в последние несколько дней ты уделял слишком много времени своим… второстепенным делам – и видишь, к чему это привело?

Волшебник заскрежетал зубами.

– Откуда мне было знать, что этот напыщенный глупец именно сегодня явится полюбоваться своим проклятым храмом? Мог бы хотя бы предупредить заранее!

– Он владеет Кольцом. Он ничем не обязан ни тебе, ни кому-либо другому.

– Ха! Думаешь, я этого не знаю?

Хаба стиснул свою плеть; кривые ногти глубоко впились в древнюю человеческую кожу. Он опустил голову. Что-то ласково погладило его по затылку.

– О, если бы только… если бы только…

– Я знаю, чего ты желаешь, дорогой хозяин. Но говорить об этом вслух небезопасно, даже здесь. Ты мельком видел Духа Кольца, ты знаешь, сколь он ужасен! Нужно быть терпеливым и верить в свои способности. Мы найдем способ это сделать.

Волшебник перевел дух, расправил плечи.

– Ты прав, дорогой Аммет, разумеется, ты прав. Просто так тяжко стоять и смотреть, как этот тщеславный, праздный…

– Давай лучше осмотрим клетки, – мягко произнес голос. – Это тебя успокоит. Но сперва, хозяин, мне хотелось бы обсудить еще одно. Что делать с Бартимеусом?

Хаба пронзительно взвыл.

– С этим гнусным джинном! Это по его милости нас выставили из Иерусалима! Гиппопотам, Аммет! На Храмовой горе – гиппопотам!

Он помолчал.

– И кстати, не кажется ли тебе, – медленно добавил он, – что он мордой и всем обликом отчасти походил на…

– Думаю, Соломон этого не заметил, – ответил тихий голос, – на наше счастье.

Хаба угрюмо кивнул.

– Что ж, я не раз подвергал Бартимеуса бичеванию за его проступки, но на этот раз бичевания недостаточно! Плеть для него чересчур легкое наказание!

– Совершенно с тобой согласен, хозяин. Это была последняя капля. На прошлой неделе он дурно обошелся с Гезери; он регулярно затевает раздоры между джиннами… Он заслуживает сурового наказания.

– Вывороченная Кожа, Аммет? Или Ящик Озириса?

– Это слишком мягкое… то слишком недолгое… Хозяин, – взмолился голос, – позволь, я с ним сам разберусь! Я алчу, я жажду. Меня так давно не кормили! Я избавлю тебя от этого негодяя и в то же время утолю свой голод.

Возле головы волшебника раздался влажный, чавкающий звук.

Хаба хмыкнул.

– Нет. Я предпочитаю, чтобы ты был голоден. Это делает тебя бдительнее.

– Прошу тебя, хозяин…

– Кроме того, все мои джинны понадобятся мне живыми, когда мы будем прочесывать пустыни в поисках разбойников. Не скули, Аммет. Я подумаю об этом. У нас будет достаточно времени на то, чтобы разобраться с Бартимеусом, когда мы вернемся в Иерусалим.

– Как тебе угодно… – злобно и обиженно отозвался голос.

До сих пор Хаба стоял, напряженно сгорбившись, согнувшись под гнетом всех бед, что так несправедливо обрушила на него судьба. Теперь же он распрямился, голос его снова зазвучал жестко и решительно.

– Сейчас пойдем готовиться к отъезду. Но сначала есть еще одно дело. Быть может, мы наконец-то получим хорошие вести…

Он щелкнул пальцами и произнес сложный набор слогов. Послышался отдаленный звон колокольчиков. Висевшие под потолком шары с бесами затрепетали, занавески на некоторых клетках побольше зашевелились.

Волшебник всмотрелся в темноту.

– Гезери?

Завоняло тухлыми яйцами, и в воздухе у границы пентакля материализовалось сиреневое облачко. На облачке сидел фолиот Гезери, который сегодня решил воплотиться в большого зеленого беса, с длинными острыми ушами и грушевидным носом. Он отвесил сложный, многоступенчатый, несколько шутовской поклон, на который Хаба не обратил внимания.

– Докладывай, раб!

Фолиот напустил на себя скучающий вид.

– Я побывал в Саве, как ты «потребовал». Я незримо бродил по улицам, прислушивался к разговорам. Я не пропустил мимо ушей ни единого шепота, ни единой брошенной мимоходом реплики, можешь быть уверен!

– Разумеется, иначе бы ты сгорел в Бедственном Огне!

– Ну да, я это имел в виду. – Фолиот почесал себе нос. – В результате я услышал массу бесполезного унылого вздора. Ну и жизнь у вас, у людей! Чем только вы не забиваете свои рыхлые маленькие мозги! Неужто вы не сознаете, как короток ваш век, как незначительно ваше место в огромной Вселенной? А вы беспокоитесь из-за приданого, зубного камня и цен на верблюдов!

Волшебник скупо улыбнулся.

– Избавь меня от этой философии, Гезери. Лично меня ничто из перечисленного не беспокоит. Меня интересует другое: что делает царица Балкида?

Гезери пожал костлявыми плечиками.

– Одним словом: ничего. В смысле, ничего необычного. Насколько я мог судить, она занята всем тем же, чем и всегда: медитирует в храмах, принимает торговцев, выслушивает прошения своих подданных. Обычная царская рутина. Уж я смотрел-смотрел, разнюхивал-разнюхивал, подслушивал всех и каждого. И что я узнал в результате? Ничегошеньки! Вообще никакой реакции.

– У нее осталось пять дней, – задумчиво произнес Хаба. – Пять дней… Ты уверен, что она не собирает войска? Не заботится об усилении обороны?

– Да какие войска? Какая оборона? – Фолиот насмешливо крутанул хвостом. – У этой Савы и армии-то нормальной нет – так, кучка жилистых девок, что толкутся вокруг царицы. А жрицы даже не потрудились окружить дворец узами, хотя бы на втором плане. Туда любой бес зайти может!

Волшебник погладил подбородок.

– Это хорошо. Очевидно, она намеревается уплатить выкуп. Рано или поздно все они поступают именно так.

– Ага, ну да, – сказал фолиот, развалившись на облаке. – А если так, отчего бы тебе меня не отпустить? Лично я по горло сыт этими призывами за тридесять земель. У меня от этого так голова раскалывается, ты не поверишь. И желваки вырастают в самых неожиданных местах. Вот, погляди! Аж сидеть неудобно!

– Возвращайся в Саву, раб! – рявкнул Хаба, отводя глаза. – Возвращайся и следи за тем, что там происходит! И не забудь сообщить мне, как только заметишь что-нибудь необычное. Вскоре я призову тебя снова, невзирая на желваки и прочее.

Фолиот насупился.

– А это обязательно? Лично мне больше нравилось на стройке!

– Со стройкой пока что покончено, – сухо ответил Хаба. – Соломон… поручил нам другую работу.

– Ого! Он на тебя разозлился. Так ты, значит, теперь не в фаворе? Вот уж не свезло так не свезло!

Губы Хабы стянулись в ниточку.

– Помяни мое слово, – проговорил он, – рано или поздно я поквитаюсь!

– Да уж, конечно! – сказал фолиот. – Знаешь, что я тебе скажу: отчего бы не сделать это прямо сейчас? Почему бы не пробраться в царские покои нынче ночью и не спереть Кольцо, пока он спит?

– Гезери!..

– Нет, ну а что? Ты ловок, ты умен. Ты сумеешь убить его прежде, чем он хотя бы дотронется до Кольца… Ну? Что тебя останавливает? – Демон лениво хихикнул. – Брось, Хаба. Ты так же трусишь, как и все прочие!

Волшебник яростно зашипел, произнес заклинание и хлопнул в ладоши. Гезери взвизгнул. Облачко вместе с фолиотом взорвалось и исчезло.

Разъяренный Хаба напряженно застыл в зеленовато-голубом полумраке своего подвала, глядя в никуда. Придет, придет время, когда все, кто его унижал, горько пожалеют о своей глупости…

В темноте послышался шепот. Что-то погладило его шею. Хаба перевел дыхание и заставил себя не думать о мести. Он выступил из круга и направился к сущностным клеткам. Времени довольно, можно позволить себе немного расслабиться перед тем, как отправляться в пустыню.

13

Ашмира

В день праздника Весны религиозные обряды занимали вдвое больше времени, чем обычно, и девочке было скучно. Она дождалась, пока матери-стражницы преклонят колени перед богом Солнца, обратив к небу тяжелые старческие зады, и с опаской огляделась по сторонам. Другие девочки тоже старательно молились, крепко зажмурившись и уткнувшись носом в каменные плиты. Когда воздух загудел от ритуальных песнопений, девочка встала, на цыпочках пробралась мимо молящихся и вылезла в окно. Пробежала по плоской крыше зала для тренировок, пронеслась вдоль стены дворцовых садов и кошкой спрыгнула на тенистую улочку. Одернула платьице, потерла подбородок, оцарапанный о кирпичную кладку, и зашагала вниз с холма. Она знала, что, когда вернется, ее ждет взбучка, но ее это не заботило. Она хотела посмотреть на процессию.

С вершин башен летели апельсиновые лепестки, и жители Савы были усыпаны лепестками, точно снегом. Они стояли вдоль улиц и ждали. Горожане, горцы из диких племен – все терпеливо ждали свою царицу. Девочке не хотелось торчать в передних рядах, чтобы не попасть под огромные колеса повозки, поэтому она взобралась по деревянной лестнице ближайшего сторожевого поста, где стояли две стройные женщины с мечами на поясе, следя за толпой внизу.

– А ты что тут делаешь? – нахмурилась одна. – Тебе сейчас положено заниматься. А ну, марш в зал, живо!

Но вторая взъерошила стриженые черные волосы девочки.

– Уже поздно. Слышишь? Идут! Присядь где-нибудь и веди себя тихо, Ашмира., и, может быть, мы тебя и не заметим.

Девочка ухмыльнулась и, скрестив ноги, села на каменный пол между стражницами. Она подперла было подбородок кулачками, но тут же вытянула шею: из ворот выкатилась царская повозка, влекомая толпой дюжих мужчин-рабов. На повозке возвышался трон, золотой, как солнце, и на троне, огромная и великолепная, облаченная в ослепительно-белые одежды, благодаря которым она казалась еще обширнее, восседала сама царица. Она походила на расписную статую, застывшую и неподвижную, ее круглое лицо было выбелено мелом, и она бесстрастно смотрела вперед. Внизу, по обе стороны от нее, шествовала стража с обнаженными мечами; следом торжественной чередой двигались жрицы. На самой повозке, позади трона, улыбаясь, стояла главная стражница, и ее черные волосы блестели на солнце.

Процессия вступила в город. Люди приветствовали ее криками; с башен каскадом хлынули новые цветы. Девочка, сидящая на сторожевом посту, улыбалась во весь рот и подпрыгивала, размахивая обеими руками.

На противоположной стороне узкого прохода, в тени ближайшей башни, взорвался клуб желтого дыма. В воздухе появились три маленьких крылатых демона, с багровыми глазами и длинными хвостами с острыми костяными наконечниками. Стражницы, стоявшие рядом с девочкой, тут же бросились в толпу. Те, что шагали рядом с повозкой, тоже устремились вперед, обнажая мечи, выхватывая из рукавов кинжалы.

Послышались вопли, толпа разбежалась. Демоны бросились врассыпную. Одного пронзило сразу семь серебряных кинжалов, и он с визгом исчез. Остальные кружили на кожистых крыльях, меча в надвигающихся стражниц огненные кольца.

Но девочка ничего этого не видела. Ее взгляд был прикован к остановившейся повозке, где молча, глядя прямо перед собой, восседала царица. Главная стражница не оставила своего поста: она обнажила меч и спокойно стояла подле трона.

И вот тут-то и произошло настоящее нападение. Трое горцев выбрались из тающей толпы и устремились к незащищенной повозке. Из складок своих одеяний они вытащили длинные узкие ножи.

Главная стражница ждала. Когда самый проворный из нападающих прыгнул на королеву, она пронзила его мечом быстрее, чем его ноги успели коснуться земли. Его падающее тело вырвало меч из ее руки; она отпустила рукоять и обернулась навстречу двум другим. В руке у нее появился кинжал.

Двое убийц добежали до повозки и прыгнули на нее одновременно, с двух сторон от трона.

Главная стражница взмахнула рукой – и один был убит. Он рухнул наземь. В тот же миг стражница бросилась вперед, собственным телом защитив царицу от последнего удара. Она рухнула на колени царице, черные волосы рассыпались вокруг.

Другие стражницы, управившись с демонами, обнаружили опасность позади. Третий убийца мгновенно умер, пронзенный дюжиной клинков. Стражницы хлынули к повозке, оттащили тела прочь.

Прозвучали приказы. Под щелканье бичей рабы натянули канаты, и повозка покатила дальше. Лепестки цветов все сыпались и сыпались на опустевшие улицы. Царица восседала, глядя прямо перед собой, белолицая и бесстрастная, и одеяние ее на коленях было запятнано алым.

Тело главной стражницы лежало в тени городских ворот, пока череда жриц проходила мимо. После того как они ушли, ошеломленным прислужникам потребовалось несколько минут, чтобы вернуться и очистить улицу. И даже тогда никто не заметил девочку, которая сидела наверху, на сторожевом посту, и смотрела, как уносят вверх по холму тело ее матери.

Ашмира открыла глаза. Все было так же, как перед тем, как она уснула. Тень от ее украшенного кистями балдахина колыхалась на спине верблюда. Впереди тянулась цепочка других верблюдов, уходящая в никуда. Поскрипывание жердей, негромкий равномерный топот копыт по камням… Во рту пересохло, голова гудела. Одежды превратились во влажный кокон.

Она слегка омочила губы из меха с водой, отринув желание напиться как следует. Они уже девять дней шли через пустыню, и три дня миновало с тех пор, как им в последний раз встретился источник, а конца дороге все не было. Вокруг простирались пустынные, безжизненные земли, выбеленные солнцем горы, тянущиеся насколько хватал глаз. Солнце было белой дырой в чугунном небе. Оно раздирало воздух на пласты, которые дрожали и переливались, не останавливаясь ни на миг.

Каждый раз, как Ашмира засыпала в дороге во время этих нескончаемых дней в пустыне, она погружалась в круговорот одних и тех же снов. Сны повторялись, возвращались вновь и вновь, жалили, как ветер, несущий песок. Она видела царицу Савскую в ее кабинете, улыбающуюся, подливающую ей вина. Видела жриц во дворе дворца и вызванного ими джинна, ожидающего приказа, и все глаза были устремлены на нее, и она снова прощалась с ними. Видела храм Солнца и его восточную стену, украшенную изображениями погибших воительниц, и фигурку своей матери, которая так красиво сверкала в лучах утреннего солнца. Видела пустую нишу рядом с ней, которую так мечтала занять.

И иногда… иногда она видела свою мать – такой, какой запомнила ее навсегда, на одиннадцать застывших лет.

В тот вечер караван верблюдов остановился в тени песчаникового хребта. Набрали хвороста, развели костер. Начальник каравана, немного владевший магией, отправил бесов осмотреть скалы и сообщить, если вдруг кто-то появится поблизости.

Потом он подошел к Ашмире, которая сидела, глядя в огонь.

– Я вижу, ты все еще с нами, – сказал он.

У Ашмиры затекло все тело, она устала и измучилась от этих бесконечных дней в пустыне. Тем не менее она заставила себя улыбнуться.

– Ну а где же мне еще быть?

Начальник каравана был крупный, веселый мужик, широкогрудый, с живыми, блестящими глазами. Его присутствие несколько смущало Ашмиру. Он усмехнулся.

– А я каждый вечер проверяю, все ли тут люди, а не гули и не привидения. А то вот, говорят, как-то раз караванщик привел в Петру тридцать всадников, и стоило им миновать городские ворота, как пустые плащи всадников упали на землю, а начальник, обернувшись, увидел, что дорога на много миль усеяна костями. Всех людей сожрали, одного за другим, всех до единого!

Матери-стражницы тоже рассказывали Ашмире эту историю, про купца из Мариба.

– Народные сказки, – ответила она. – Только и всего.

Караванщик достал свой оберег от джиннов и старательно позвонил в серебряные колокольчики.

– Ну, как бы то ни было, а бдительность не помешает. Пустыни – опасное место, и не все здесь такое, каким кажется.

Ашмира смотрела на луну. Луна превратилась в узкий полумесяц и ярко сияла над гребнем скалы. Девушку как будто ударили под дых, так худо ей стало от вида луны.

– Мы немало прошли сегодня, – сказала Ашмира. – Доберемся ли мы завтра до Иерусалима?

Караванщик устроил свое пузо поудобнее и покачал головой.

– Только послезавтра, и то, если все пойдет хорошо. Но завтра вечером уже можно будет расслабиться, потому что мы окажемся вблизи города. Никакие пустынные демоны не решатся напасть на нас под мудрым и добрым взором благого Соломона!

В пламени костра Ашмира видела горящие башни Мариба. Болезненный узел в животе лопнул.

– Доброго и благого? – процедила она. – Мне Соломона иначе описывали!

– В самом деле? – Начальник каравана вскинул брови. – И что же тебе о нем говорили?

– Что это жестокий захватчик, грозящий слабым народам!

– Ну, про него много всякого рассказывают, – согласился караванщик, – и, смею сказать, не все истории говорят в его пользу. Но в нашем караване много людей, которые думают иначе, чем ты: они едут в Иерусалим, чтобы воззвать к его милости или попросить его разрешить сложное дело. Что, не веришь? А ты у них спроси.

– Может, и спрошу.

Когда наступила ночь и пламя костра взметнулось высоко в небо, Ашмира разговорилась с человеком, который сидел у огня рядом с ней. Это был торговец пряностями, направляющийся в Тир, молодой, бородатый, тихий и любезный.

– Ты так молчалива, барышня, – сказал он. – Я от тебя за всю дорогу ни единого слова не слышал. Можно ли спросить, как твое имя?

Ашмира давно уже решила не называть своего настоящего имени и не упоминать, откуда она родом, и большую часть пути обдумывала, что отвечать, если спросят.

– Меня зовут Кирина.

– И откуда же ты едешь?

– Я жрица из храма Солнца в благословенном Химьяре. Я еду в Иерусалим.

Купец протянул ноги поближе к огню.

– Химьяр? Где это?

– В Южной Аравии.

На самом деле Химьяр был небольшим прибрежным царством к западу от Савы. Он был известен своими козами, медом и более ничем – отчего Ашмира и выбрала его. Она там никогда не бывала – и сомневалась, что на свете так уж много людей, которые бывали.

– Это же так далеко! Зачем же ты едешь в Иерусалим?

– Хочу повидать царя Соломона. Нашему царству нужна его помощь. – Ашмира. похлопала ресницами и мило вздохнула. – Надеюсь, мне удастся добиться у него аудиенции!

– Ну, говорят, что царь Соломон ежедневно устраивает советы и выслушивает каждого, кто к нему приходит. – Купец прервался, чтобы как следует напиться из своего меха с водой. – Год назад двух крестьян, живущих близ Тира, постигла беда: их одолели вредители. Пошли к Соломону. Соломон послал демонов. Демоны истребили вредителей. И дело с концом. Вот что значит владеть волшебным Кольцом! Вина хочешь?

– Нет, спасибо. Так значит, он ежедневно устраивает советы? А как ты думаешь, меня туда пустят?

– О да! Такую хорошенькую девушку, как ты, пустят наверняка! – Он посмотрел в темноту. – Ну, раз ты едешь из самой Аравии, наверное, прежде ты тут не бывала…

Ашмира размышляла о том, что делать, когда она прибудет в Иерусалим. Она тотчас же отправится во дворец и попросит допустить ее на завтрашний совет. Ее приведут к царю. И вот, когда она предстанет перед ним и все будут ждать от нее какой-нибудь униженной просьбы, она шагнет вперед, распахнет плащ и…

Нетерпение пылало у нее в груди жарким огнем, ладони чесались и зудели…

– Да, – рассеянно ответила она, – я никогда прежде не бывала в Израиле.

– Да нет, не в Израиле, а тут. – Купец указал на нависшую над ними скалу. – В этом месте!

– Нет, никогда.

– Ага! – Он улыбнулся. – Вон, видишь, на том уступе одинокий каменный столп? Он весьма знаменит. Знаешь, что он такое?

Ашмира встряхнулась, посмотрела наверх. Столп и впрямь был необычный: каменные слои выглядели выпуклыми и искаженными, на вершине торчали какие-то странные выступы. В последних лучах заходящего солнца, алыми потоками омывавших его бока, могло показаться, что это…

– Так вот, говорят, что это ифрит Азул, – сказал купец. – Он был рабом Соломона в ранние годы его правления. Пытался уничтожить волшебное Кольцо – по крайней мере, так рассказывают, – и вот тебе результат. Обратился в камень и с тех пор так и стоит! – Он отвернулся и сплюнул в огонь. – Ну, оно и к лучшему. Погляди, какой он был здоровенный! Добрых двадцать пять футов!

Ашмира во все глаза смотрела на мрачный столп. Она вдруг почувствовала какое-то онемение в костях. Девушка передернула плечами: ночь внезапно показалась особенно зябкой. Скала вздымалась так высоко! Она, казалось, уходила к самым звездам. И что это? Неужто среди теней на вершине проступают черты огромного, сурового лица?..

Нет. Ветер и песок сделали свое дело. Разобрать выражение лица на неровной поверхности скалы было уже невозможно.

Ашмира плотнее закуталась в свой плащ и придвинулась ближе к огню, не обращая больше внимания на расспросы купца. Ее живот сделался как вода, зубы во рту, казалось, расшатались. Яростное возбуждение оставило ее сердце, как будто потушенное гигантской рукой. Она внезапно осознала, что именно намеревается сделать. Масштабы этой безликой скалы, гигантского демона, обращенного в камень, заставили ее понять то, чего не могли донести до нее все истории, которые рассказывали ей вечерами у огня: сколь велико могущество человека, носящего Кольцо.

На утро десятого дня пути караван оказался в месте, где песчаниковые скалы вплотную подступали к дороге. Вершины утесов были озарены солнцем; внизу, в ущелье, которым брели верблюды, царил прохладный серый полумрак.

Ашмира плохо спала этой ночью. Волна страха, накатившая на нее накануне, теперь отхлынула, оставив ее медлительной, сонной, в раздражении на себя самое. Вот ее мать – та бы не испугалась обычной скалы! Этого ли ждет царица от своей посланницы? Ашмира, ссутулившись, сидела на верблюде, погруженная в мрачные думы.

Стены ущелья почти сомкнулись над дорогой; по правую руку склон обрушился, превратившись в беспорядочную осыпь. Бесцельно оглядывая безжизненные скалы, Ашмира заметила между валунами что-то маленькое и бурое. То была пустынная лиса, с большими ушами с черными кисточками и блестящими глазами. Лиса сидела на скале, наблюдая за идущим мимо караваном.

Верблюд замедлил шаг, преодолевая неровный участок, и на миг Ашмира поравнялась с лисой. Лиса была всего в нескольких футах от нее. Если бы Ашмира хотела, она могла бы свеситься со своего седла и дотянуться до животного. Лиса не выказала страха. Ее круглые черные глазки встретились с глазами девушки.

Потом верблюд прошел дальше. Лиса осталась позади.

Ашмира сидела тихо-тихо, чувствуя под собой плавное покачивание верблюда, вслушиваясь в неутомимый топот его ног и в тишину ущелья. Потом ахнула, выхватила свою плеть из чехла у луки седла и, схватив поводья, пустила верблюда рысью. Всю ее медлительность как рукой сняло, глаза засверкали. Рука нащупала под плащом кинжал.

Караванщика отделяли от нее четыре верблюда, и Ашмира не без труда сумела его догнать.

– Скорее! Надо двигаться быстрее!

Начальник каравана с удивлением уставился на нее.

– В чем дело? Что случилось?

– Твои бесы – выпусти их! И джиннов тоже, если у тебя есть джинны! Тут кто-то есть…

Он колебался не дольше мгновения, потом обернулся, чтобы выкрикнуть приказ. Но тут в его верблюда слева ударила черно-голубая молния. Полыхнула вспышка темно-синего пламени, караванщика вместе с верблюдом отнесло в сторону и размозжило о скалы. Ашмира. вскрикнула, заслонилась руками от порыва раскаленного ветра. Ее верблюд в ужасе вздыбился; она откинулась назад, едва не рухнула наземь, но успела отклониться вбок, цепляясь за поводья. Ее протянутая рука ухватилась за шест балдахина, и Ашмира буквально повисла на нем, болтаясь над землей. Верблюд метался и брыкался; изо всех сил задрав голову, Ашмира разглядела кружащие в небе темные тени. На дно ущелья посыпались огненные молнии.

Раздались новые взрывы, послышались визг, стоны, вопли ужаса. Ущелье наполнилось эхом, так что казалось, будто крики несутся со всех сторон сразу. Дым застилал глаза. Ее верблюд попытался было развернуться, но новый взрыв позади заставил его метнуться обратно к утесу. Яростно вцепившись в поводья одной рукой, а другой подтянувшись на шесте, Ашмира. все-таки сумела сесть в седло – ее чудом не расшибло о камни. Держась за луку седла, она достала из-за пояса серебряный кинжал.

Где-то в дыму на дорогу тяжело опускались черные тени; люди и животные орали от боли и ужаса. Ашмира цеплялась за своего обезумевшего верблюда и оглядывалась по сторонам. Наконец она сумела его утихомирить и отступила назад, сквозь клубящуюся тьму, в тень нависающих скал. Она забилась в угол и ждала, пока вокруг метались огненные стрелы и звучали крики умирающих. Она достала из сумки еще два кинжала, вытянула из-под одежд серебряное ожерелье и повесила его на грудь.

Вот в дыму что-то шевельнулось, проступили очертания – приближалось нечто нечеловеческое. Ашмира прицелилась и стремительно метнула кинжал. Клекочущий вопль, короткая, тусклая вспышка. Тень исчезла.

Она заготовила новый кинжал. Время шло; дым начал рассеиваться.

По дороге скачками приближалась вторая тень. Поравнявшись с Ашмирой, она остановилась, повернула голову. Ашмира напряглась, занесла кинжал; кровь стучала у нее в ушах.

Дым разошелся. Из него вынырнула тварь с головой рептилии, с окровавленной саблей в трехпалой лапе.

Ашмира стиснула свое ожерелье и произнесла Слово Силы. Желтые светящиеся круги полетели вперед, ударили тварь; та дернулась, но не отступила. Она уставилась на Ашмиру, ухмыльнулась и медленно покачала головой. Потом согнула ноги – и прыгнула на девушку, радостно раззявив розовую пасть.

14

Бартимеус

Тишина и покой. Чего у пустынь не отнять – тишины и покоя там навалом. Они дают тебе возможность отдохнуть от тягот повседневной жизни. А когда эти «тяготы» включают в себя семь разъяренных джиннов и хозяина-волшебника, которого вот-вот хватит удар, несколько сотен квадратных миль песка, скал, ветра и пустошей – именно то, что надо.

Со времени моей малоприятной беседы с Соломоном в Иерусалиме миновало три дня. Казалось бы, этого достаточно, чтобы все прошло и быльем поросло, все успокоились, забыли о своих обидах и дурных чувствах.

И что же, успокоились они? Как бы не так!

Хаба, разумеется, был вне себя от ярости – но этого следовало ожидать. Царь унизил его на глазах у коллег и отправил ловить разбойников на большой дороге, так что о приятной жизни при дворе пришлось забыть. Правда, нельзя сказать, чтобы Хабе так уж тяжко жилось: он путешествовал ковром-самолетом, укомплектованным подушками, виноградом и цепным фолиотом, который держал над ним зонтик. Ночевал он в черном шелковом шатре, где имелись кровать и душистая ванна. И все-таки он был весьма огорчен и винил во всем меня^[39].

Однако что меня удивляло и тревожило, так это то, что, помимо нескольких взбучек еще там, на стройке, Хаба даже не наказал меня за мой промах. Это было настолько на него не похоже, что я поневоле занервничал: я предполагал, его гнев обрушится на меня в тот момент, когда я буду меньше всего этого ожидать, и потому ожидал этого постоянно. Я неотступно следил за ним и за его тенью, однако ничего плохого со мной так и не случилось.

Между тем мои товарищи-джинны тоже на меня злились, негодуя из-за того, что их безопасное и предсказуемое существование на стройке храма сменилось прочесыванием безводных пустошей в поисках опасных джиннов. Я пытался возражать, что истребление разбойников куда лучше соответствует нашей буйной и яростной натуре, чем строительство, но в ответ на меня сперва орали, потом осыпали оскорблениями и наконец просто игнорировали. Ксоксен, Тивок и Бейзер вообще отказались со мной разговаривать, остальные держались весьма сухо. Лишь Факварл проявлял хоть какое-то сочувствие: уж очень не по душе ему был тот карьер. Он, правда, тоже отпустил несколько ядовитых замечаний, но в целом оставил меня в покое.

Первые два дня миновали без особых происшествий. Каждое утро Хаба вылезал из своего шатра, громко бранил нас за нерадивость, осыпал беспорядочными угрозами и рассылал во все стороны. И каждый вечер, целый день впустую прокружив в небесах от рассвета до заката, мы возвращались к нему с пустыми руками, чтобы выслушивать его упреки. Пустыня была велика, а наши враги проворны. Разбойники, кто бы они ни были, похоже, затаились.

Вечером третьего дня я снова обернулся фениксом и кружил над южным торговым путем. Подо мной проплыл город Хеврон, за ним Арад. Неподалеку, на востоке, блеснуло зеркалом большое Соленое море, по берегам которого рассеяны выбеленные солнцем кости древних городов. Впереди вставали Идумейские горы, ведущие к иным, еще более обширным пустошам, и у их подножия – нагромождение невысоких, темнопурпурных скал: безводная пустыня Син.

Торговый тракт здесь был не более чем узкой бурой жилкой, ползущей по земле, петляющей среди безжизненных утесов. Если лететь вдоль нее достаточно долго, рано или поздно прибудешь к Красному морю, к перевалочным пунктам, куда приходят караваны из Египта, из Савы, даже из далекой Нубии и Пунта. Но мне так далеко было не надо.

Я кружил в небе, мои черные глаза взблескивали на солнце. Внезапно я заметил ответные вспышки внизу. Что-то блестело на тропе, ведущей в сторону от главнойдороги, к деревне, прячущейся в горах. Блеск был виден отчетливо. С этим стоило разобраться.

Я ринулся вниз, наслаждаясь ветром, треплющим перья, и незамысловатой свободой небес. Если задуматься, все не так уж и плохо. Я жив, я лечу, мне удалось убраться с этой несчастной стройки. Да, конечно, мне еще предстояло выследить и истребить каких-то там «чудовищ», но если вы – отважный джинн незаурядных дарований, который пережил битвы при Кадеше и при Мегиддо, и – что на данный момент куда существеннее – долго проторчали в Иерусалиме в компании самых неприятных существ, какие когда-либо оказывались в пентакле, небольшая драка – именно то, что вам надо.

Однако оказалось, что к драке я опоздал. Драка уже имела место и закончилась.

Не успев еще опуститься на землю, я увидел на узкой дороге следы боя. Земля обуглилась и растрескалась и была заляпана чем-то темным – не думаю, что краской. Повсюду валялись обрывки одежды и обломки дерева. Пахло старым знакомым кошмаром: использованной магией, растерзанной плотью.

Замеченный мною блеск исходил от сломанного клинка, лежащего на камнях. Клинок был не один. Рядом лежал его хозяин – точнее, отдельные его куски.

Опустившись на землю, я обернулся красивым молодым шумером, темноглазым и бдительным. Я стоял и озирался по сторонам. Были отчетливо видны обломки нескольких телег: дерево расщеплено и обгорело, колеса разбиты вдребезги. Со скал по обе стороны дороги печально свисали какие-то ошметки. Я не стал приглядываться к ним – я и так знал, что это такое.

Одна из жертв валялась прямо посреди дороги. Рядом с человеком лежал его расколотый щит. Его руки и ноги были небрежно разбросаны, могло показаться, будто он всего лишь спит… если не обращать внимания на то, что у него не было головы. Его, как и его товарищей по несчастью, не только убили, но и ограбили: груз с телег исчез. Ну да, это дело рук разбойников, и к тому же совсем свежее. Я опоздал всего на день, никак не больше. Быть может, они все еще поблизости.

Я прошел немного вперед по извилистой дороге, прислушиваясь к шепоту ветра среди скал, глядя себе под ноги. В целом земля была слишком сухой и утоптанной, чтобы на ней остались следы, но в одном месте, где, вероятно, разлился мех с водой и почва ненадолго увлажнилась, я нашел глубокий отпечаток трехпалой когтистой лапы. Я наклонился, осмотрел след, потом выпрямился и повернулся, собираясь вернуться назад.

И застыл.

Подо мной дорога уходила вправо, вниз по склону. В двадцати – тридцати метрах от меня, за тем местом, где произошло нападение, дорога исчезала из виду за выступом скалы. Утесы по левую руку от меня были круты и обрывисты и ярко освещены сверху полуденным солнцем. Каждый камушек, каждая трещинка, каждый плавный изгиб розоватых слоев камня были видны мне как на ладони.

Видна мне была и тень Хабы.

На солнечном утесе четко виднелся профиль его лысой головы. Я видел гладкий, ровный череп, длинный, крючковатый нос, выступающий вперед костлявый подбородок. Видны мне были и нескладные плечи с верхними частями рук, но нижняя часть туловища терялась среди валунов, разбросанных по дну долины. Казалось, будто сам волшебник стоит где-то за поворотом дороги и смотрит наверх, в мою сторону.

Я уставился на это видение. Тень головы на скалах оставалась совершенно неподвижной.

Я медленно отступил назад, и голова тут же потекла вперед, вдоль изгиба утеса, струясь по его очертаниям, точно темная вода. Приближаясь, она становилась все больше, и вот показались длинные, тонкие предплечья, с длинными, тонкими теневыми пальцами. И пальцы эти тянулись ко мне.

Я отступал все быстрее, спотыкаясь на неровной дороге.

Тень все росла и вытягивалась – длинная черная дуга с цепкими руками, – лицо ее удлинялось, нос и подбородок приобрели совсем уж гротескные пропорции, огромный рот распахивался все шире, и шире, и шире…

Я собрался с духом и остановился; между пальцами у меня вспыхнуло пламя.

В воздухе надо мной раздалось хлопанье крыльев.

Тень вздрогнула; тянущиеся ко мне пальцы отдернулись. В мгновение ока она устремилась назад по утесам, усохла, съежилась, приобрела обычные пропорции. Потом съежилась еще сильнее и исчезла.

Кто-то кашлянул у меня за спиной. Я развернулся, держа наготове Взрыв, и увидел широкоплечего, пузатого нубийца, который развалился на скале, деловито отряхивая когтистыми пальцами с плеч лед, оставшийся на них после полета, и смотрел на меня с отстраненной усмешкой. Крылья он носил в традиционном стиле месопотамских джиннов: оперенные, но при этом две пары, как у насекомых.

– Что-то ты нервный, а, Бартимеус? – сказал Факварл.

Я тупо смотрел на него. Потом снова развернулся и уставился назад, на дорогу. Утесы выглядели тихомирно – безмолвные планы, наполненные светом и тенями. Ни одна из теней не имела знакомой формы. Ни одна из них не двигалась.

Голубое пламя, струившееся у меня по пальцам, зашипело и угасло. Я растерянно почесал в затылке.

– Сдается мне, ты обнаружил что-то любопытное, – сказал Факварл.

Я по-прежнему не отвечал ни слова. Нубиец обогнул меня, опытным взглядом окинул последствия битвы на дороге.

– Что-то не похоже на тебя – так перепугаться при виде лужи крови и кучки песка, – заметил он. – Зрелище неаппетитное, я понимаю, но все-таки не Кадеш^[40]. Видывали мы и похуже.

Я по-прежнему ошеломленно озирался вокруг. Но никакого движения заметно не было – только ветер трепал жалкие лохмотья, повисшие на скалах.

– Не похоже, чтобы тут кто-нибудь выжил… – Факварл подошел к изуродованному трупу посреди дороги, потыкал его сандалией и хмыкнул. – Признавайся, Бартимеус, что ты делал с этим бедолагой?

Тут я пришел в себя.

– Когда я прилетел, все так и было! Ты на что, вообще, намекаешь?

– Да ладно, Бартимеус, не мне осуждать твои маленькие слабости! – сказал Факварл. Он подошел ко мне, похлопал меня по плечу. – Успокойся, шучу я, шучу. Я же знаю, что ты бы не стал отъедать головы у мертвецов!

Я резко кивнул.

– Спасибо. Нет, не стал бы.

– Насколько я помню, ты предпочитаешь сочную попку!

– Ну да, ну да. Это куда питательнее.

– В любом случае, – продолжал Факварл, – раны явно старые. Он лежит тут со вчерашнего дня, или я ничего не смыслю в покойниках^[41].

– И магия вокруг тоже старая, – добавил я, созерцая раскиданные останки. – В основном Взрывы, и довольно мощные, хотя местами попадаются и Судороги. Ничего особенно утонченного, грубая мощь.

– Утукку, думаешь?

– Я бы сказал, что да. Я нашел отпечаток лапы: большой, но не настолько, чтобы принадлежать ифриту.

– Что ж, Бартимеус, мы наконец-то напали на след! Я бы предложил немедленно отправиться к хозяину и сообщить ему об этом, но давай посмотрим правде в глаза: тебя он слушать не захочет.

Я еще раз огляделся по сторонам.

– Кстати, о Хабе, – вполголоса сказал я, – со мной сейчас случилась странная штука. Вот ты, когда прилетел сюда, не заметил, случайно, что здесь кроме меня был кто-то еще?

Факварл покачал своей блестящей головой.

– Да нет, ты был один, как перст, разве что нервный какой-то. А что?

– Ничего, просто мне показалось, что тень Хабы… – Я осекся и выругался. – Да нет, мне не показалось – я точно знаю, что она тянулась ко мне, вверх по долине! Вот только что! Но тут явился ты, и она тут же смылась.

Факварл нахмурился.

– Правда? Хреново дело!

– Объясни.

– Ну, это означает, что я практически спас тебя от довольно мерзкой участи. Только пожалуйста, Бартимеус, никому не слова, не порть мне репутацию! – Он задумчиво потер подбородок. – Однако странно, что Хабе пришло в голову напасть на тебя тут, в глуши, – сказал он. – Отчего бы не прямо в лагере? Зачем эта скрытность? Весьма занимательный вопрос!

– Очень рад, что тебя это занимает! – рявкнул я. – Лично мне это занимательным совершенно не кажется!

Нубиец ухмыльнулся.

– Ну а ты чего хотел? Откровенно говоря, довольно странно, что ты до сих пор жив. Хаба на тебя зуб держит за ту историю с гиппопотамом. И это не считая твоих личных особенностей. Этих двух причин вполне достаточно, чтобы тебя укокошить.

Я взглянул на него искоса.

– Моих личных особенностей? Это каких же?

– Ну ты и спросишь! Знаешь, Бартимеус, я воробей стреляный, но таких духов, как ты, больше не встречал. Гули^[42] – не подарок, и ларвы^[43] тоже, у них у всех ужасные манеры, но, клянусь Зевсом, они хотя бы не влезают в разговор, пока их не спросят, и не задирают более старших и могущественных, как ты. Давай посмотрим правде в глаза: один твой вид способен взбесить даже самого трезвомыслящего духа.

То ли дело было в пережитом потрясении, то ли рожа у него была чересчур уж самодовольная, но я не выдержал. По рукам у меня побежало голубое пламя; я в ярости шагнул ему навстречу.

Факварл негодующе фыркнул. Вокруг его пухлых ладоней заметались зеленые молнии.

– Даже и не думай! У тебя нет шансов!

– Ах вот как, друг мой? Так вот, разреши тебе напомнить, что…

Я осекся; голубое пламя внезапно потухло. Факварл уронил руки одновременно со мной. Мы молча застыли посреди дороги, стоя друг напротив друга и насторожив уши. Оба мы почуяли одно и то же: почти неощутимое изменение планов и время от времени слабые, но отчетливые толчки. Ощущение было знакомое, и источник его находился где-то неподалеку.

Это вызывали джиннов.

Мы как один взмыли в воздух, позабыв раздоры. И как один сменили облик. Двое орлов (один жирный и противный, другой – эталон птичьей грации и красоты) поднялись над утесами. Мы кружили над пустыней, затянутой буровато-белым жарким маревом.

Я проверил высшие планы, где цвета не такие яркие и меньше отвлекают, и издал торжествующий клекот. На юге над землей двигалось что-то светящееся. Огоньки – очевидно, несколько духов – собирались туда, где торговый тракт шел через ущелье меж голых скал.

Орлы, не говоря ни слова, расправили крылья. Мы бок о бок понеслись на юг, к дороге.

15

Бартимеус

Вскоре на Соломоновом тракте появились два бородатых путника. Один был молод и хорош собой, второй плотен и растрепан; оба были в песке после многих миль пройденного пути. Оба носили крашеное шерстяное платье, оба тащили за плечами тяжелые мешки. Оба опирались на дубовые посохи.

Топ-топ, шарк-шарк – мы с Факварлом изо всех сил притворялись слабыми, уязвимыми людьми. Чтобы скрыть свое истинное могущество, мы сменили облик на пяти планах и использовали Мороки на двух остальных, замаскировав свою природу.

Согбенные от усталости, люди брели на юг, вздымая пыль и глядя на приближающиеся черные утесы по обе стороны от дороги. Мы еще с высоты прикинули, что тут, среди скал, должно быть самое подходящее место для засады, если вы склонны устраивать таковые.

Вот и мы с Факварлом решили устроить засаду на свой манер.

Где-то наверху прятались джинны, которых мы заметили издалека, однако пока что их было не видно, не слышно. Все было тихо, лишь два стервятника время от времени показывались в небе. Я взглянул на них. Насколько я мог судить, стервятники были настоящие. Я опустил глаза; мы устало брели вперед, шаг за шагом.

Посреди скальной гряды утесы слегка расступались, и дорога выходила в более широкое ущелье, окруженное осыпями, увенчанными зубчатыми базальтовыми выступами.

Одинокие и совершенно беззащитные путники наконец остановились. Факварл сделал вид, что возится со своим мешком. Я теребил бороду и, щурясь, озирался по сторонам.

Тишина.

Мы покрепче стиснули посохи и двинулись дальше.

Позади, где-то далеко меж утесов, зашуршали осыпающиеся камушки. Мы даже и головы не повернули.

Галька загремела погромче, где-то на середине осыпи. Факварл почесал свой грушевидный нос. Я принялся неслышно насвистывать.

На дорогу обрушилось что-то тяжелое, послышался стук когтей. А мы все брели вперед, ничего не замечая от усталости.

Послышался шелест чешуи. Потянуло серой. Ущелье внезапно затопила тьма. Раскат демонического…

Ну все, вот теперь, пожалуй, пора!

Мы с Факварлом развернулись, выставив бороды, вскинув посохи, готовые к атаке, – и никого не увидели.

Мы опустили глаза.

У нас под ногами стоял самый мелкий и хилый фолиотишка, какого мы когда-либо видели. Обнаружив, что его застукали, он виновато застыл на полушаге. Он был в жутком обличье землеройки, одетой в мешковатую тунику. Волосатая лапка сжимала оружие, смахивающее на вилку для барбекю.

Я опустил посох и воззрился на него. Фолиот уставился на меня влажными карими глазками.

На всех семи планах землеройка выглядела одинаково, хотя, надо отдать ей должное: на седьмом она была снабжена клыками. Я удивленно покачал головой. Неужто это и есть то самое жуткое чудовище, которое устроило резню там, на дороге?

– Отдавайте все, что у вас есть ценного, и готовьтесь к смерти! – пропищала землеройка, размахивая вилкой. – И побыстрее, будьте любезны. А то с другой стороны приближается караван верблюдов, и я хочу побыстрее избавиться от ваших трупов и присоединиться к товарищам.

Мы с Факварлом переглянулись. Я вскинул руку.

– Извини, можно задать тебе один вопрос? От чьего имени ты действуешь? Кто тебя вызвал?

Землеройка напыжилась.

– Мой хозяин состоит на службе у царя идумеев! А теперь давайте сюда ваше барахло. Я не хочу, чтобы оно было все в крови.

– Но ведь Идумея в дружбе с Израилем! – возразил Факварл. – Зачем бы его царю поднимать мятеж против великого Соломона?

– Какого Соломона? Того самого, что требует с царя огромную ежегодную подать, так что его сокровищница опустела и народ стенает под гнетом налогов? – Землеройка пожала плечами. – Да если бы не Кольцо, которое носит Соломон, Идумея давно бы пошла на него войной! Ну а так приходится разбойничать потихоньку. Ладно, хватит тут о международной политике – пора поговорить о вашей печальной кончине…

Я снисходительно улыбнулся.

– Одно небольшое уточнение. Посмотри-ка на высшие планы!

Сказав так, я слегка изменил свой облик. На первом плане я остался запыленным путником, опирающимся на посох. Но на высших планах человек исчез, и на его месте возникло нечто совсем иное. Факварл поступил так же. Мех землеройки внезапно поседел и ощетинился. Она задрожала так сильно, что ее вилка загудела.

Землеройка попятилась в сторонку.

– Послушайте, давайте все обсудим…

Я улыбнулся еще шире.

– Да что уж тут обсуждать!

Я взмахнул рукой – мой посох исчез. С раскрытой ладони слетел Взрыв. Землеройка метнулась назад; земля у нее под ногами вспучилась алым огнем. Землеройка в прыжке ткнула в нас своей вилкой; из ее зубцов вылетел слабенький зеленый лучик, который вонзился в землю, больно уколов палец Факварла. Тот, бранясь, запрыгал на одной ноге и выставил Щит. Землеройка с писком ударилась о землю и стрелой рванула прочь. Я отправил ей вслед серию Судорог, от которых со стен ущелья сошло несколько лавин.

Землеройка шмыгнула за камень и принялась высовывать оттуда лапку с вилкой для барбекю. Мелкие зеленые молнии сыпались на нас и с шипением гасли на краях наших Щитов. Факварл метнул Судороги; валун рассыпался грудой щебня. Землеройку отшвырнуло назад, мех на ней задымился. Она выронила вилку, пронзительно выругалась и полезла наверх по осыпи.

– Лови, уйдет! – завопил Факварл. – А я с той стороны путь отрежу!

С дымящимися руками, с развевающимися одеждами и бородой, я вскочил на каменную плиту, перемахнул с нее на соседний уступ, запрыгал с камня на камень. Мои ноги еле касались земли, и я быстро нагонял бурое пятнышко, которое отчаянно ползло по осыпи. С моих пальцев слетела молния; она ушла в землю, подбросив меня еще выше.

Землеройка выбралась на край утеса; на миг ее мохнатый силуэт четко обрисовался на фоне неба. В последний момент она шмыгнула прочь; мой Взрыв пролетел мимо.

Я отрастил себе крылья – оперенные, ослепительно-белые, двойные, как у бабочки^[44]. Крылья развернулись, взмахнули, я взмыл над гребнем иссохшего, как пыль, утеса, навстречу солнцу, согревшему мою сущность. Далеко внизу, спотыкаясь, ковыляла по неровному склону землеройка. А неподалеку я увидел россыпь шатров, числом четыре, установленных в неглубокой ложбинке и окруженных грудами добра, черное костровище, трех скучающих верблюдов, привязанных к чугунному столбику, и множество других следов человеческого пребывания.

Владельцами всего этого добра были трое людей (очевидно, идумейских волшебников, хотя, по правде сказать, для меня все тамошние племена на одно лицо), облаченных в одеяния бурого и карамельного цвета, с посохами в руках, обутых в пыльные сандалии. Они стояли в тени шатров, неподвижные, как статуи, спокойные и сосредоточенные. Они смотрели в другую сторону, на противоположный конец хребта, за которым скрывался очередной изгиб торгового тракта.

Вопли землеройки привлекли их внимание: они развернулись, увидели, как она ковыляет в их сторону и, главное, как следом за ней на них неумолимо и мстительно обрушиваюсь с неба я.

Люди завопили и разбежались в разные стороны. Один из них выкрикнул имя духа. Из ущелья за хребтом раздался ответный клич, низкий и тревожный.

Ага, вот это уже становится интересным!

Я ринулся вниз с высоты, дав выход всей ярости, что накопилась во мне за время рабства. С моих пальцев слетела череда огненных молний, вонзившихся в землю. Камни рассыпались в куски, земля и песок фонтанами взлетали в ярко-голубое небо. Землеройка наконец получила удар прямо в свою мохнатую спинку и разлетелась на тысячу жалких светящихся искорок.

Из ущелья поднялись две массивные фигуры. Обе, как и я, были наделены раздвоенными крыльями на ассирийский манер; обе, как и я, имели человеческий облик. Точнее, человеческие тела – в отличие от меня они украсили себя более экзотическими головами, чтобы удобнее было вселять ужас в своих жертв-людей там, на дороге.

Ближайший, утукку с львиной мордой, держал в руке окровавленное копье^[45]. Его напарник, носивший на плечах голову особенно мерзкого, мордатого, морщинистого варана, предпочел саблю. С жуткими криками и хлопаньем крыльев они стремительно понеслись на меня.

Я бы, конечно, мог убить их, если бы захотел, но я предпочел прикончить их хозяев^[46].

Каждый из идумейских магов повел себя так, как было свойственно его натуре. Первый запаниковал, пометался туда-сюда, в конце концов запутался в своем одеянии и упал на ближайший шатер. Не успел он подняться на ноги, как мой Взрыв превратил его в огненный шар. Второй держался мужественнее: он достал из сумки, лежавшей у костра, длинную, тонкую стеклянную трубку. Когда я устремился к нему, он переломил трубку о камень и направил обломанный конец на меня. Из трубки вылетела струя маслянисточерного вещества. Струя лениво отклонилась назад, а потом устремилась в мою сторону, точно заброшенная рыбаком леска. Я направил на нее Темный Узел, который перехватил дымящуюся струю посередине и с грубым чавканьем всосал ее в ничто. За струей потащилась стеклянная трубка, а за трубкой – и волшебник, который ее держал. В мгновение ока его тоже всосало в Узел, который затем переварил сам себя и исчез.

После смерти идумея, которая наступила через несколько мгновений после того, как он скрылся в Узле^[47], львиноголовый утукку издал торжествующий вопль, превратился в смолистый дым и развеялся на ветру. Вараноголовый утукку, явно бывший слугой третьего волшебника, никуда не делся: размахивая своей саблей, он прервал мой свободный полет серией яростных выпадов, от которых я уворачивался, как мог.

– Ну что тебе стоило убить моего? – вздохнул утукку, рубанув меня поперек груди.

Я отлетел в сторону, стрелой взмыл вверх, кувырнулся в воздухе.

– Ну, я старался, как мог! А почему бы тебе не перестать пытаться меня заколоть?

Утукку уклонился от моей Судороги и снова рубанул саблей.

– Не могу, ты же знаешь.

– Да уж знаю!

Уклонившись от следующего удара, буквально на пару дюймов, я устремился влево, потом к земле и на бреющем полете пронесся между двух шатров. Затем снова взмыл в воздух, окинул взглядом склон в поисках третьего волшебника и едва успел заметить, как что-то буро-карамельное мелькнуло у входа в ложбину.

Исполненный кровожадных намерений, с мчащимся по пятам утукку, я нырнул за утес следом за идумеем, точно коршун или другой хищник, гонящийся за мышью.

Волшебник торопливо ковылял вниз по камням, спотыкаясь и скользя. Платье его задралось выше колен, сандалии он потерял. Волшебник смотрел себе под ноги, полностью сосредоточившись на спуске. Он ни разу не оглянулся через плечо: волшебник и так знал, что смерть гонится за ним на ослепительно-белых крыльях.

За ним, на дороге, я увидел еще много всего другого: массивную фигуру Факварла, борющегося с третьим утукку (у этого была козлиная голова с длинными рогами), еще двух утукку, лежащих рядом мертвыми, а вокруг – последствия резни: трупы верблюдов и людей, раскиданные по обугленной земле, точно ненужные тряпки.

Порыв ветра; я шарахнулся в сторону, но слишком поздно и ощутил резкую боль: сабля утукку вонзилась мне в кончик крыла, отсекла несколько маховых перьев и полностью загубила восхитительную симметрию. Утратив равновесие и все летные качества тоже, я рухнул на осыпь, неизящно плюхнулся на задницу и покатился вниз.

Следом налетел утукку, готовый нанести coup de grâce^[48]. Чтобы его задержать (а это не так просто, когда стремительно катишься под горку, – не верите, попробуйте сами!), я метнул через плечо Расслабление. Заклятие угодило прямо в него: утукку мгновенно лишился сил, движения его сделались вялыми и замедленными. Саблю он выронил. Опустив крылья, беспорядочно дергая конечностями, он рухнул на землю и покатился следом за мной.

Мы неслись вниз, сопровождаемые лавиной камней.

Мы ударились об утоптанную землю на дороге.

Мы с трудом сели.

Мы переглянулись, и оба вскинули руки. Я оказался проворнее. Мой Взрыв разнес утукку на куски.

Клочья его сущности попадали на землю, усеяв мертвенно-сухие камни и скалы, подобно живительному дождю. Я не без труда поднялся на ноги посреди дороги, отряхнул пыль со своих синяков и ушибов, расправил крылья, чувствуя, как сходит на нет мой боевой пыл.

Слева от меня медленно и мучительно приводил себя в порядок Факварл, управившийся наконец со своим козлоглавым противником. Из глубокого пореза на груди сочилась сверкающая сущность, но в остальном он, похоже, был невредим.

Недурно, однако! Мы вдвоем уложили пятерых утукку и двух из трех идумейских волшебников^[49]. Можно было считать, что проблема с разбойниками на Соломоновых дорогах решена.

Да, кстати! Третий волшебник! А где, собственно…

И в это время поблизости раздался голос, пронзительный и властный:

– Стойте, демоны! Не смейте ни двигаться, ни говорить без нашего повеления, разве что затем, чтобы униженно простереться в пыли перед верховной жрицей Солнца из благословенной страны Химьяр! Я представляю свою царицу и говорю от ее имени и от имени всего Химьяра. Я требую, чтобы вы назвали себя, кто вы такие и какова ваша природа, под страхом нашего гнева!

Хм. Мне кажется или достаточно было бы простого «здрасьте»?

16

Бартимеус

Не то чтобы я не заметил, что мы не одни. Просто мне было не до того. В разгар битвы думаешь только о самом насущном, а именно: как выпустить кишки врагу и при этом не дать ему оторвать тебе руку и шарахнуть ею же по башке. Если и остаются в запасе какие-то силы, они уходят на ругань. Простираться в пыли перед незнакомыми наблюдателями – это, мягко говоря, не главный номер твоей программы. Особенно когда ты их же и спасаешь.

Поэтому я не стал торопиться. Сперва я хорошенько отряхнул с себя песок пустыни и исследовал отдаленные районы своей сущности, а потом уж обернулся и посмотрел, кто это там разговаривает.

Не далее чем в двух пядях от себя я обнаружил физиономию, взирающую на меня с презрением, насмешкой и желанием пожевать чего-нибудь сочного и зеленого. Это был верблюд. Проследив направление его шеи, я обнаружил красную с желтым шелковую подушку, приделанную к его седлу. Ниже свисали кисточки чепрака; выше, покосившись на сломанных шестах, болтался балдахин, ныне, увы, обгорелый и порванный.

А на седле восседала очень молодая женщина, почти девочка. Ее черные волосы были зачесаны назад и почти не видны под шелковым платком, однако брови у нее были изящные и насмешливые, а глаза черные, как оникс. Лицо узкое, точеное, цвет кожи смуглый и ровный. Человек, пожалуй, назвал бы ее красивой. Мой опытный глаз заметил также признаки своеволия, острого ума и суровой решимости, а уж украшало это ее или портило – не мне решать.

Девушка сидела на верблюде очень прямо, опустив одну руку на переднюю луку из акациевого дерева, а другой небрежно придерживая поводья. На ней был конопляный дорожный плащ, окрашенный в охристый цвет ветрами пустыни и местами опаленный пламенем утукку, и длинное шерстяное одеяние, вытканное геометрическими красно-желтыми узорами. Одеяние облегало ее торс, а ниже пояса было свободным. Она сидела в седле боком, и ее ноги были обуты в аккуратные кожаные сапожки. На тонких обнаженных запястьях позванивали бронзовые браслеты. На шее у нее висела серебряная подвеска в форме солнца.

Ее прическа слегка растрепалась – несколько прядей выбились и падали на лицо, – и под глазом у нее виднелся небольшой свежий порез, однако в целом она, похоже, выбралась из этой передряги целой и невредимой.

Короче, рассказывать все это куда дольше, чем увидеть. Я посмотрел на нее пару секунд.

– Это кто говорил, – спросил я, – ты или верблюд?

Девушка насупилась.

– Я!

– Ну надо же, а ведешь себя как верблюд. – Я отвел взгляд. – Мы только что перебили утукку, которые на тебя напали. Вообще-то это тебе полагается коленопреклоненно благодарить нас за спасение. Верно, Факварл?

Мой соратник наконец подошел поближе, осторожно ощупывая зияющую на груди рану.

– Вот козел! – буркнул он. – Пропорол мне грудь рогом как раз в тот момент, когда я душил двух других. Трое на одного! Хорошенькое дело! Некоторые джинны просто не имеют представления об элементарной вежливости… – И только тут он заметил девушку. – А это кто такая?

Я пожал плечами.

– Выжившая.

– Еще кто-нибудь жив остался?

Мы окинули взглядом жалкие останки каравана, рассеянные по ущелью. Все было тихо, никакого шевеления, если не считать пары оставшихся без всадников верблюдов, что бродили неподалеку, и лениво кружащих в небе стервятников. Других выживших было не видать.

Как и еще кое-кого: сбежавшего идумейского мага. Мне внезапно пришло в голову, что было бы неплохо притащить его в Иерусалим живьем. Соломону было бы интересно узнать из первых рук причины появления разбойников…

Девушка (которая так нас и не поблагодарила) восседала на верблюде, созерцая нас с Факварлом большими темными глазами. Я сухо сказал ей:

– Я ищу одного из разбойников, которые напали на ваш караван. Он сбежал по скале вон оттуда. Ты должна была его видеть. Не подскажешь, куда он девался, – если тебя это, конечно, не затруднит?

Девушка лениво указала на большой гранитный валун на противоположной стороне дороги. Из-за валуна торчали ноги. Я бросился туда – и обнаружил лежащего идумея. Из середины лба у него торчал серебряный кинжал. Аура серебра вызвала у меня тошноту; тем не менее я его потряс, на случай если он всего лишь в обмороке. Нет, без толку… Вот тебе и живой свидетель, которого я рассчитывал представить Соломону.

Я подбоченился и посмотрел на девушку.

– Твоих рук дело?

– Я – жрица храма Солнца из благословенного Химьяра. Демоны этого человека уничтожили моих спутников. И я должна была оставить его в живых?!

– Ну, было бы неплохо, если бы он прожил чуть подольше. Соломон наверняка захотел бы с ним познакомиться.

Несмотря на разочарование, я, помимо своей воли, посмотрел на девушку с уважением. Жрица она или не жрица, а попасть в бегущую мишень, не сходя с верблюда, – это очень и очень недурно. Хотя признавать это вслух я не собирался.

Факварл тоже разглядывал девушку, довольно задумчиво разглядывал. Он кивнул в ее сторону.

– Что она там говорит, откуда она?

Девушка услышала и срывающимся голосом сказала:

– Повторяю, о демоны, я – жрица Солнца и представитель…

– Из Химьяра она.

– А это где?

– В Аравии где-то.

– Великого и царственного рода правителей Химьяра! Я говорю от имени царицы и всего ее народа, и мы требуем…

– Понятно…

Факварл поманил меня в сторонку. Мы отошли подальше.

– Я вот что думаю, – вполголоса сказал он, – раз она не израильтянка, значит, запрет на нее не распространяется, верно?^[50]

Я почесал бороду.

– Верно…

– А в стены Иерусалима она пока не вступила.

– Нет.

– Молоденькая, аппетитная…

– Эй, демоны! Я требую меня выслушать!

– Очень аппетитная! – согласился я. – И легкие у нее хорошие!

– А мы с тобой, Бартимеус, мягко говоря, утомились после наших трудов…

– Демоны! Вы меня слушаете или нет?

– Могу смело утверждать, что оба мы изрядно голодны…

– Демоны!..

– Погоди минутку, Факварл. – И я обернулся и сказал арабской девушке: – Не будешь ли ты так любезна не употреблять больше этого слова? «Демон» – это весьма уничижительный термин^[51]. Меня это оскорбляет. К нам следует обращаться, например, «достопочтенный джинн», или «грозный дух», или как-нибудь еще в этом роде. Договорились? Спасибо.

Девушка выпучила глаза, но ничего не сказала. И то хорошо.

– Извини, Факварл. На чем мы остановились?

– Мы оба голодны, Бартимеус. Ну, что скажешь? Никто ведь ничего не узнает. А потом с триумфом полетим обратно к хозяину. К ночи уже будем на Храмовой горе, уютно рассядемся у костерка… А Хаба тем временем вернет себе расположение Соломона, отзовет эту свою тень и пощадит твою жалкую шкуру. Ну, как тебе это?

Звучало совсем недурно, особенно то, что касалось тени.

– Идет, – сказал я. – Чур, ляжки мои!

– Эй, так нечестно! Кто сегодня убил больше утукку?

– А ты тогда забирай себе остальное. И верблюда в придачу.

Поглощенные веселой перебранкой, мы обернулись к девице – и обнаружили, что она смотрит на нас свысока с таким грозным видом, что даже Факварл поежился. Она стянула с головы платок, так что ее волосы водопадом рассыпались вокруг стройной шейки. Лицо ее было ужасающе безмятежным. Тонкие руки сложены на груди, и пальчики многозначительно постукивают по рукаву. Хрупкая, растрепанная, в опаленных одеждах, сидящая на уродливом верблюде под покосившимся балдахином, она все равно была достаточно сильна, чтобы остановить нас обоих.

– Благородные духи, – сказала она, и в голосе ее звучала сталь, – я благодарю вас обоих за то, что вы помогли мне в этой беде. Без вашего своевременного вмешательства я бы почти наверняка погибла, подобно злосчастным торговцам, моим недавним спутникам. Да вознесутся их души в царство бога Солнца, ибо они были мирные люди! Ныне же выслушайте меня. Я – посланница и единоличный представитель царицы Химьяра, и мне необходимо спешно попасть в Иерусалим, чтобы встретиться с Соломоном, царем Израиля. Моя миссия чрезвычайно важна. От ее успеха зависит очень многое. Поэтому я тре… поэтому я прошу вас мне помочь, дабы путешествие мое завершилось как можно быстрее. Помогите мне в этом деле, и я предстану перед вашими господами, кто бы они ни были, и попрошу, чтобы они освободили вас от рабства, в котором вы ныне пребываете, и отправили вас обратно в великую бездну^[52], откуда вы явились. – Она подняла руку к небу. – Клянусь в этом перед богом Солнца, священной памятью моей матери!

Воцарилась гулкая тишина. Факварл нетерпеливо потер руки.

– Ну что, – сказал он, – давай ее сожрем!

Я колебался.

– Постой. Ты разве не слышал, что она сказала – она поможет нам обрести свободу!

– Ой, Бартимеус, да не верь ты ей! Ни единому ее слову. Она же человек. Существо лживое и коварное.

– Человек, да… но все-таки в ней что-то есть, тебе не кажется? Она мне чем-то напоминает Нефертити^[53].

– Никогда с ней не встречался, – фыркнул Факварл. – Я тогда, если помнишь, в Микенах обитал. Да и какая разница? Я голоден!

– Нет, мне кажется, надо повременить, – возразил я. – Может быть, она заступится за нас перед Хабой…

– Ты что думаешь, он ее послушается?

– Или перед Соломоном…

– Да ладно тебе! Кто ее к нему пустит!

Наверное, он был прав, но я все еще злился на Факварла за его давешние речи и оттого заупрямился.

– И это еще не все, – продолжал я. – Она ведь свидетель нашего сражения!

Факварл призадумался, но потом покачал головой.

– Свидетели нам ни к чему. Трупов будет достаточно.

– И она назвала нас «благородными духами»!

– Можно подумать, это имеет значение! – Факварл нетерпеливо рыкнул и шагнул было в сторону девицы, но я незаметно подвинулся, преградив ему путь. Он остановился, выпучив глаза, играя желваками.

– Вечная твоя проблема! – рявкнул он. – Опять размяк из-за человека, только оттого, что у нее длинная шея и стальной взгляд!

– Кто размяк? Я? Да я бы ее сожрал не глядя! Но ведь она может нам помочь, вот в чем дело! А твоя вечная проблема, Факварл, что ты не способен контролировать свой аппетит! Жрешь все, что видишь: девиц, вонючих букашек, погребальных бесов^[54], все что ни попадя!

– Погребальных бесов я никогда не ел!

– Ел-ел, могу поручиться!

Факварл тяжело вздохнул.

– Так ты дашь мне ее убить или нет?

– Нет.

Он с отвращением всплеснул руками.

– Постыдился бы хоть! Мы же рабы, не забывай – рабы людей, таких же, как эта девчонка! Вот они нам хоть когда-нибудь что-то хорошее делали? Нет! Строительство и битвы^[55] – вот для чего мы им нужны, со времен Ура. И этому не будет конца, Бартимеус, ведь ты понимаешь? Мы с ними извечные враги, с ними со всеми, не только с волшебниками. Все эти безмозглые крестьяне, их плаксивые жены, их сопливые орущие детишки – они ничем не лучше Хабы и таких, как он. И эта девка из того же теста! Они бы с удовольствием, не раздумывая, швырнули бы нас всех в Бедственный Огонь, если бы им не было нужно строить новые стены, рыть новые каналы или убивать бестолковых людишек из какого-нибудь другого племени!

– Да я всего этого не отрицаю! – воскликнул я. – Но нужно же быть практичными, использовать подвернувшийся шанс! А это – наш шанс! Тебе ведь не больше моего хочется возвращаться в карьер. А эта девчонка, возможно… Ну, куда ты поперся?

Факварл, точно обиженный младенец^[56], развернулся и затопал прочь.

– Если она тебе так нравится, – сказал он через плечо, – ты с ней и оставайся! А я полетел за Хабой. Посмотрим, как она сумеет выпросить для нас свободу. Может, ты и прав, Бартимеус. А может быть, ты еще пожалеешь, что не слопал ее, пока была возможность!

Говоря так, он окутался плащом багрового пламени и устремился в небеса, навстречу солнцу, выругавшись на прощание, отчего в уединенных ущельях сошли небольшие лавины.

Я повернулся и посмотрел на молчащую девушку.

– Ну вот, – сказал я, – остались мы с тобой вдвоем.

17

Ашмира

– Ну вот, – сказал демон, – остались мы с тобой вдвоем.

Ашмира неподвижно застыла в седле, чувствуя, как пот струится у нее по вискам и сползает по затылку. Сердце так отчаянно колотилось о ребра, что она была уверена: демон вот-вот это увидит или заметит, как у нее трясутся руки, – она нарочно положила их на колени, чтобы этого не было видно. «Ни за что не показывай им своего страха», – так наставляли ее матери-стражницы, говоря о врагах: пусть им кажется, что ты невозмутима и решительна, что тебя невозможно запугать. Она изо всех сил старалась, чтобы ее лицо оставалось бесстрастным, а дыхание ровным. Холодно отвернувшись, она краем глаза следила за каждым движением твари. Ее пальцы не выпускали кинжала, спрятанного под одеждой.

Она имела случай мельком увидеть могущество этого существа, когда оно уничтожило другое, подобное ему, вспышкой ослепительного пламени. Она понимала, что при желании оно без труда может убить и ее тоже. Оно, как и те чудовища, что напали на нее в ущелье, явно было куда опаснее тех духов, которых ей доводилось вызывать во время обучения, или хилых демонов горных племен. Наверное, это ифрит какой-нибудь, а может, даже марид. Серебро теперь было ей лучшей защитой – Слова Силы только рассердят его, но спасти ее не спасут.

Хотя демон и без того явно был рассержен. Он взглянул на небо, где его напарник уже превратился в огненную точку над горизонтом, и выругался вполголоса. И с размаху пнул ногой, обутой в сандалию, подвернувшийся камушек. Камушек улетел на другой конец ущелья.

Ашмира отлично знала, что высшие духи могут принимать любой облик, какой захотят, чтобы вернее обманывать или подчинять тех, кто их видит. Знала она и то, как глупо обращать внимание на их внешний вид. Но этот помимо ее воли привлекал внимание. В отличие от чудовищ, напавших на караван, в отличие от своего спутника, которому, казалось, доставляло удовольствие выставлять напоказ свою свирепость, этот дух скрывал свою гнусную натуру под привлекательным обличьем.

Когда Ашмира увидела его впервые, он выглядел как бородатый путник, сильно запятнанный следами битвы. Но почти сразу (Ашмира даже не заметила, как это произошло) он превратился в миловидного юношу, с ямочками на щеках и веселым взглядом. Вьющиеся волосы падали ему на лоб черными колечками, руки и ноги у него были стройные и сильные. Его черты лица и цвет кожи чем-то напомнили Ашмире жителей Вавилона, что бывали при дворе Савы, однако одет он был куда проще их: в скромную юбочку с запахом, по колено длиной. На обнаженной груди лежали аметистовые ожерелья. На спине у него были аккуратно сложены белые крылья. Крылья выглядели великолепно. Самые крупные перья были длиннее ее предплечья. На кончике левого крыла висела мягкая студнеобразная масса, которая холодно поблескивала в послеполуденном свете. Однако в остальном его облик был прекрасен.

Ашмира смотрела на крылатого юношу, и сердце у нее отчаянно колотилось. Внезапно он повернул голову, и их глаза встретились. Девушка поспешно отвернулась и тут же рассердилась на себя за это.

– Надеюсь, что ты сумеешь выполнить свое обещание, о жрица из Химьяра, – промолвил юноша. – Я поручился за тебя своей сущностью!

Ашмира. не поняла, о чем спорили демоны, поскольку спор лишь отчасти шел на арабском, отчасти же – на языках, которые были ей незнакомы. Она заставила себя посмотреть в черные холодные глаза демона и спросила тем же властным голосом, что и прежде:

– Куда он делся? Тот, другой, демон? И как насчет моей просьбы?

Юноша лениво приподнял бровь.

– О боги! Опять это гадкое слово!

Он внезапно шагнул к верблюду. Серебряный кинжал Ашмиры в мгновение ока вылетел у нее из-за пояса и очутился в руке, готовый к броску.

Юноша замер на месте.

– Еще один?! Да сколько же их у тебя?

Один кинжал Ашмира потеряла в хаосе битвы, еще один остался торчать в Идумее. Еще два лежали у нее в котомке.

– Не твое дело, демон, – надменно ответила она. – Я просила тебя…

– А я тебя просил, – перебила тварь, – чтобы ты воздержалась от употребления неприличных слов в моем обществе. И кстати, выхватывать из штанов кинжалы тоже не очень-то вежливо! – Демон положил смуглую руку на бок ее верблюда и осторожно погладил животное. – Может, спрячешь его? Меня аж отсюда холод пробирает, особенно крыло. Мне, между прочим, крыло ранили, – многозначительно добавил он, – пока я тебя спасал!

Ашмира поколебалась. Она оцепенела от нерешительности, живот сводило от ужаса. Наконец она непослушными руками приподняла плащ и сунула кинжал обратно за пояс.

– Вот так-то лучше, – сказал демон. – Кстати, на шее у тебя серебряный диск – ты не могла бы убрать и его тоже?

Ашмира послушалась. Крылатый юноша больше ничего не сказал. Похлопал напоследок верблюда, отошел на несколько метров и остановился, окидывая взглядом ущелье. Через некоторое время он начал насвистывать ритмичную дервишскую песенку.

Ашмира страшно рассердилась оттого, что послушалась демона и что он нагло игнорирует ее вопросы. От злости ей хотелось достать кинжал и метнуть его демону в спину. Однако она ничем не выказала своей ярости и постаралась ее сдержать. Эта тварь имеет отношение к Соломону, она еще может пригодиться. Нужно использовать любой шанс как можно быстрее попасть в Иерусалим.

А кроме того, он ведь говорил правду: он действительно пришел ей на помощь!

– Прости мне мои предосторожности, о дух, – сказала она. – Если бы не мое оружие, меня давно бы уже не было в живых. Так что не гневайся, что я всегда держу его при себе.

Молодой человек оглянулся; пронзительные темные глаза смерили ее взглядом.

– Ну и что, очень они тебе помогли отбиться от утукку? Я как раз удивлялся, как это ты выжила!

– Да, – ответила она. – Кинжал меня спас. Ящеродем… я имею в виду, дух с головой ящерицы, прыгнул на меня, но я ударила его кинжалом, и серебро застало его врасплох. Он отскочил и собирался напасть снова, но внезапно отвлекся и исчез.

Крылатый юноша хихикнул.

– А, это, видимо, как раз тогда, когда появился я! Возможно, ты заметила у него на морде безумную панику?

Насколько знала Ашмира., демоны умом не блещут. Этот явно был настолько самодоволен, что она решила этим воспользоваться.

– Воистину, заметила! – поспешно ответила она. – Я должна извиниться за то, что не поблагодарила тебя сразу, как только ты появился. Я все еще была потрясена после нападения и не сообразила, что говорю с одним из могущественных духов воздуха. Да накажет меня бог Солнца за то, что я была слепа к твоему ослепительному сиянию! Но теперь я все вижу. Теперь-то я понимаю, что ты столь благородно и самоотверженно спас меня от смерти. Я твоя вечная должница!Еще раз смиренно благодарю тебя всей своей недостойной душой!

Юноша взглянул на нее и иронически вскинул бровь.

– Что, у вас в Химьяре все так разговаривают?

– Обычно мы менее склонны к выражению чувств и используем более сложную структуру предложения.

– В самом деле? Ну что ж, сложными структурами меня не удивишь, так что я примерно понял, что ты сейчас говорила. Но имей в виду, в здешних краях народ простой, могут и запутаться – особенно в том, что ты сейчас говорила насчет своей стройной туши.

Ашмира растерянно поморгала.

– Недостойной души!

– Ну да, и ее тоже. Короче, что касается твоих вопросов, тебе больше беспокоиться не о чем. Факварл отправился за нашим хозяином, который, несомненно, сопроводит тебя в Иерусалим, как ты и просила. И если ты, в благодарность, замолвишь перед ним словечко за нас и уговоришь отпустить нас на волю, мы тебе будем очень обязаны. В последнее время пребывание в рабстве у Соломона сделалось особенно утомительно.

Сердце у Ашмиры отчаянно забилось.

– Так ваш хозяин – сам Соломон?

– Формально – нет. А на самом деле – да. – Юноша насупился. – Тут все сложно. Как бы то ни было, волшебник скоро явится сюда. Можешь пока придумать несколько прочувствованных реплик в мою пользу.

И демон, насвистывая, медленно пошел прочь между останков каравана. Ашмира смотрела ему вслед и лихорадочно размышляла.

С тех пор как боевой пыл у нее в душе угас, она отчаянно боролась, пытаясь держать себя в руках и сохранять контроль над событиями. Поначалу ее мысли были затуманены потрясением – потрясением от внезапной засады, от гибели спутников, с которыми она столько дней провела бок о бок, от немыслимой мощи ящеродемона и того, что ее Слово Силы на него не подействовало. При этом ей пришлось разговаривать лицом к лицу с Соломоновыми демонами, скрывая свой страх перед ними. Это было непросто, но она преуспела. Она выжила. И теперь, глядя на демона, она вдруг испытала прилив отчаянной надежды. Она жива, впереди ее миссия! Мало того что ей удалось избежать гибели – Соломоновы слуги доставят ее прямиком к царю! А ведь всего через две ночи должно состояться нападение на Саву. Любой выигрыш во времени может оказаться спасительным…

Демон отошел в сторону и расхаживал взад-вперед, поглядывая на небо. Вроде бы он довольно разговорчив, несмотря на свою гордость и обидчивость. Может быть, стоит поболтать с ним еще немного. Будучи рабом Соломона, он должен много знать о царе, о его привычках, его дворце и, возможно, даже о Кольце.

Она решительно дернула повод. Верблюд подогнул передние ноги и наклонился вперед, опустившись на колени на песок. Потом подогнул задние ноги. Теперь он лежал; Ашмира. спрыгнула с седла и мягко приземлилась. Мельком оглядела свой опаленный дорожный плащ, разгладила его и, не выпуская из рук кожаной котомки, направилась к демону.

Крылатый юноша задумался. Ослепительно-белые крылья блестели на солнце. Ашмира на миг обратила внимание на его неподвижность и меланхоличное выражение спокойного лица. Интересно, что он видит перед собой? Она с раздражением обнаружила, что руки у нее по-прежнему дрожат.

Когда она приблизилась, демон взглянул в ее сторону.

– Ну что, надеюсь, ты придумала для меня несколько подходящих эпитетов? Рекомендую такие слова, как «грозный», «самоотверженный» и «повергающий в трепет», очень неплохо звучит.

– Я хотела с тобой поговорить, – ответила Ашмира.

Черные брови вскинулись домиком.

– Поговорить? Зачем?

– Ну, – начала она, – не так уж часто доводится беседовать с таким благородным духом, как ты, тем более что ты спас мне жизнь. Разумеется, я не раз слышала о могущественных существах, которые строят башни за одну ночь или приносят дождь истомленным засухой землям. Но я даже не думала, что мне самой представится случай побеседовать со столь возвышенным и прекрасным созданием, которое… – Она осеклась: юноша ехидно ухмылялся. – В чем дело?

– «Благородному духу» кажется, что тебе что-то нужно. Что именно?

– Я надеялась, что ты, в мудрости своей…

– Брось! – сказал демон. Его черные глаза сверкнули. – Ты ведь имеешь дело не с каким-нибудь недоделанным бесом. Я – джинн, и весьма прославленный. Джинн, который возводил для Гильгамеша стены Урука, и стены Карнака – для Рамзеса, и еще множество стен для других хозяев, чьи имена ныне забыты. Соломон Великий на самом деле – лишь последний из длинной череды знаменитых царей, что полагались на мои услуги. Короче, о жрица из далекого Химьяра, – продолжал крылатый юноша, – я о себе и без того достаточно высокого мнения, тебе вовсе ни к чему мне льстить.

Ашмира почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она невольно стиснула кулаки.

– Ну, просто надо было разобраться, что к чему, – сказал джинн. Он подмигнул ей и небрежно привалился к скале. – Ладно, так чего же ты хочешь?

Ашмира поразмыслила.

– Расскажи мне о Кольце! – сказала она.

Джинн вздрогнул. Его локоть соскользнул со скалы, и он едва не свалился вниз. Он встряхнул крылья, шумно шурша перьями, и уставился на нее.

– Чего-чего?

– Понимаешь, – бесхитростно объяснила Ашмира, – я еще никогда не бывала в Иерусалиме, а о великом царе Соломоне рассказывают столько чудесных историй! Я просто подумала, что раз ты столь известен и столь опытен и раз уж Соломон так на тебя полагается, то ты, наверное, можешь мне рассказать об этом побольше.

Джинн покачал головой.

– Снова лесть! Я же тебе говорю… – Он запнулся. – Или это был сарказм?

– Да нет, что ты! Конечно нет!

– Как бы то ни было, – проворчал юноша, – не надо мне тут ни лести, ни сарказма, а не то, смотри, я таки одобрю идейку Факварла!

– А что? – спросила Ашмира. – Что это была за идейка?

– Тебе лучше не знать. Так вот, что до того предмета, о котором ты упоминала, я понимаю, что ты всего лишь простодушная девочка из аравийского захолустья, но даже там ты, должно быть, слышала… – Он опасливо огляделся. – Короче, тут, в Израиле, о некоторых вещах лучше не говорить во всеуслышание, а лучше и вообще о них не говорить.

– Ты как будто боишься? – улыбнулась Ашмира.

– Ничего подобного! Я просто осторожен. – Крылатый юноша, похоже, почувствовал себя не в своей тарелке и, нахмурившись, посмотрел в густо-синее небо. – Ну куда же запропастился этот Хаба? Давно бы уже прилетел. Может, этот дурень Факварл заблудился?

– Если второго джинна зовут Факварл, – небрежно сказала Ашмира, – то тебя, значит…

– Э нет, извини! – Джинн решительно вскинул руку. – Этого я тебе сказать не могу! Имена – дело серьезное, их важно иметь и опасно терять. Их нельзя произносить вслух направо и налево, ни джиннам, ни людям, ведь они – наша главная тайна. Своим именем был я сотворен много веков тому назад, и тот, кто его узнает, получит возможность держать меня в рабстве. Некоторые волшебники тратят немало усилий на то, чтобы заполучить подобные знания, – изучают древние тексты, расшифровывают шумерскую клинопись, рискуют жизнью в магическом круге, чтобы подчинить себе таких духов, как я! Те, кто владеет моим именем, держат меня в цепях, принуждают творить жестокости, и это продолжается уже две тысячи лет. Так что, надеюсь, ты понимаешь, о дева Аравии, отчего я стремлюсь хранить свое имя в тайне от новых знакомых. Не спрашивай же меня более, ибо знание это запретно, сокрыто и запечатано!

– То есть тебя зовут не Бартимеус? – уточнила Ашмира.

Воцарилось молчание. Джинн прокашлялся.

– Извини, что?

– Бартимеус. Так тебя называл твой друг, Факварл.

Джинн выругался сквозь зубы.

– Ну, другом я бы его не назвал. Идиот! Надо ж было додуматься устроить скандал на людях…

– Ну, ты ведь тоже все время называешь его по имени! – заметила Ашмира. – Кроме того, мне нужно знать твое имя, чтобы замолвить за тебя словечко перед хозяином.

Джинн поморщился.

– Ну да, наверное… Ладно, теперь моя очередь задавать вопросы, – сказал он. – Как насчет тебя? Как твое имя?

– Меня зовут Кирина, – ответила Ашмира.

– Кирина… – недоверчиво повторил джинн. – Понятно…

– Я жрица из Химьяра.

– Ну да, об этом ты все время твердила. Ладно, «Кирина», и почему же тебя так интересуют опасные вещи вроде неких золотых безделушек, которые мы обсуждать не будем? И что за «важная миссия», которая привела тебя в Иерусалим?

Ашмира покачала головой.

– Этого я открыть не могу. Царица запретила мне обсуждать это с кем бы то ни было помимо самого Соломона, и я дала в том священный обет.

– Ой какие мы вдруг стали хорошие и правильные, – кисло сказал демон. Он окинул ее взглядом. – Странно, что ваша царица отправила с таким важным делом одинокую девушку… Впрочем, на то она и царица. У них бывают самые странные идеи. Слышала бы ты Нефертити, когда ей, бывало, взбредет в голову какая-нибудь прихоть! Ага, – продолжал он с рассеянным видом. – Химьяр, значит… Никогда там не бывал. Славная страна?

Ашмира сама отродясь не бывала в Химьяре и ничего о нем не знала.

– Да, очень!

– Небось, горы там высокие?

– Да.

– Реки, пустыни и все такое.

– Да, всего хватает.

– И города?

– Да, есть несколько.

– В том числе скальный город Зафар, выдолбленный прямо в утесах? – продолжал демон. – Это ведь в Химьяре? Или я путаю?

Ашмира замялась. Она почувствовала ловушку и не могла придумать ответа, который позволил бы ее обойти.

– Я никогда не обсуждаю подробностей о своей стране с чужеземцами, – ответила она. – Культурная замкнутость – одна из традиций нашего народа. А вот об Израиле я бы с удовольствием узнала побольше. Ты ведь хорошо знаешь царя Соломона и его дворец?

Крылатый юноша посмотрел на нее.

– Дворец-то – да… а Соломона – не очень. У него много слуг.

– Но когда он призывает тебя…

– Нас призывают его волшебники. Я ведь, кажется, уже говорил. Мы выполняем их волю, а они выполняют волю Соломона.

– А они рады служить ему из-за…

На сей раз Ашмира не произнесла этого слова вслух. Трепет Бартимеуса передался и ей тоже.

– Да, – коротко ответил джинн.

– Так вы все в рабстве у этой вещи?

– И я, и множество иных.

– Отчего же вы ее не уничтожите? Или не похитите?

Джинн заметно вздрогнул.

– Тсс! – отчаянно зашипел он. – Можно потише?

Он торопливо огляделся по сторонам. Ашмира, заразившись его тревогой, тоже огляделась, и на миг ей почудилось, что синие тени скал сделались темнее.

– О нем нельзя так говорить! – сурово сказал джинн. – Ни здесь, ни где-либо еще в Израиле, и уж точно не в Иерусалиме, где каждая вторая помоечная кошка на самом деле – шпион великого царя. – Он закатил глаза и скороговоркой забормотал: – Предмет, о котором ты говоришь, нельзя похитить, потому что владелец никогда его не снимает. А если кому-нибудь придет в голову что-нибудь с ним сделать, вышеупомянутому владельцу достаточно будет повернуть этот предмет на пальце, и – бац! – с его врагами случится то же самое, что с бедолагами Азулом, Одалисом или Филокритом – и это лишь трое из многих. Вот почему никто в здравом уме не решается бросить вызов царю Соломону. Вот почему он столь уверенно и безмятежно восседает на своем престоле. И вот почему, если ты хочешь остаться в живых и довести до конца свою «важную миссию», на которую ты намекала, тебе стоит попридержать язык и поумерить свое любопытство! – Он перевел дух. – Меня тебе опасаться не стоит, жрица Кирина из Химьяра, потому что я презираю тех, кто держит меня в рабстве, и ничего им не скажу, даже если что-то – или кто-то, – тут он взглянул на нее в упор и снова вскинул брови, – вызывает у меня сильные подозрения. Но боюсь, что другие не отличаются моей глубокой порядочностью. Особенно вон те, – сказал он, указывая на север. – И нет нужды говорить, что человек наиболее опасен!

Ашмира оглянулась туда, куда указывал Бартимеус. Вдалеке на фоне вечернего неба виднелась группка темных пятнышек. Пятнышки стремительно приближались.

18

Ашмира

Не предупреди ее джинн, Ашмира, возможно, поначалу приняла бы эти пятнышки за стайку птиц. Но если и так, ее заблуждение вскоре развеялось бы. Поначалу это были всего лишь черные точки – семь черных точек, одна чуть побольше остальных, – летящие плотным строем высоко над гребнями пустынных гор. Но затем точки принялись быстро расти, и вскоре девушка разглядела струйки разноцветного света, пляшущие на их стремительно несущихся поверхностях, и след жаркого марева, который они оставляли позади себя.

Несколько секунд спустя они начали снижаться, спускаясь в ущелье, и теперь Ашмира увидела, что цветные струйки – не что иное, как языки пламени, которые заставляли каждого из летящих вспыхивать золотом в сгущающихся сумерках, – всех, кроме самого большого, который летел в центре, оставаясь угольно-черным. Они подлетели еще ближе: теперь Ашмира различала машущие крылья и слышала отдаленное гудение, которое они издавали. Гудение все нарастало, становясь оглушительным. Когда-то, еще ребенком, она видела с крыши дворца, как стая саранчи опустилась на заливные луга под стенами Мариба. Рев, который она слышала сейчас, походил на шум крыльев той стаи и внушал такой же ужас.

Строй опустился ниже гребней скал и направился в ее сторону, летя над дорогой. Он приближался стремительно; там, где он пролетал, тучи песка взмывали в воздух, курились по склонам, заполняли ущелье. Теперь Ашмира видела, что шесть из семи летящих были демоны, крылатые, но в человеческом обличье. Седьмым же был ковер, который нес еще один демон, а на ковре восседал человек.

Ашмира уставилась на него, на его свиту, на все это небрежно расточаемое могущество.

– Воистину, – прошептала она, – видно, это и есть сам Соломон…

Стоящий рядом джинн Бартимеус только хмыкнул.

– Не угадала! Попробуй еще раз. Это всего лишь один из семнадцати главных волшебников Соломона, хотя, возможно, самый грозный из всех. Его зовут Хаба. Повторяю: берегись его!

Заклубился песок, налетел ветер, огромные радужные крылья замахали медленнее; шесть демонов зависли в воздухе, немного повисели и мягко опустились на дорогу. Седьмой, летевший в центре, сдвинул ковер с плеч на свои гигантские руки и, низко поклонившись, отступил назад, оставив ковер висеть без поддержки в нескольких футах над землей.

Ашмира во все глаза глядела на строй безмолвных демонов. Каждый из них имел облик человека семивосьми футов ростом. Все они, кроме того, который носил имя Факварл (этот по-прежнему упорно оставался коренастым, с бычьей шеей и внушительным брюхом и сердито насупился, посмотрев на нее), выглядели мускулистыми темнокожими атлетами. Двигались они изящно, грациозно и уверенно, полагаясь на свою сверхъестественную силу, точно некие божки, спустившиеся с небес на землю. Лица их были прекрасны; золотые глаза сверкали во мгле ущелья.

– Ты на них особо не заглядывайся, – заметил Бартимеус. – Большинство из них – круглые идиоты.

Человек на ковре восседал прямо и неподвижно, скрестив ноги и невозмутимо сложив руки на коленях. Он кутался в плащ с капюшоном, который предохранял его от царящего на высоте холода. Лицо его скрывалось под капюшоном, ноги были накрыты ковриком густого черного меха. Видны были только длинные, бледные кисти рук; вот они разомкнулись, щелкнули тонкие пальцы, из-под капюшона послышался голос, произнесший волшебное слово. Ковер опустился на землю. Человек сбросил с ног коврик и одним плавным движением поднялся на ноги. Сойдя с ковра, он стремительно зашагал к Ашмире, оставив позади своих молчаливых демонов.

Бледные руки откинули капюшон; губы растянулись в приветственной улыбке.

Ашмире внешность волшебника показалась едва ли не страшнее облика его рабов. Она, как во сне, увидела большие, влажные глаза, глубокие шрамы на пепельно-серых щеках, улыбающиеся тонкие губы, натянутые, точно струны из кишок.

– Жрица, – негромко сказал волшебник, – я – Хаба, слуга Соломона. Какие бы беды и ужасы ни постигли тебя, забудь о них, ибо ныне я принимаю тебя под свое покровительство. – И он склонил свою лысую голову.

Ашмира поклонилась в ответ:

– Я Кирина, жрица Солнца из страны Химьяр.

– Мой раб уже сообщил мне об этом, – ответил Хаба, не оглянувшись назад, на джиннов; Ашмира. заметила, что коренастый демон скрестил руки на груди и смотрит на нее скептически.

– Прошу прощения, что заставил тебя ждать, – продолжал волшебник, – но я был далеко отсюда. И разумеется, я прошу прощения за то, что не сумел предотвратить этого… жестокого нападения. – Он указал на следы побоища.

Хаба стоял несколько ближе, чем хотелось бы Ашмире. От него исходил странный запах, напоминающий ей о Чертоге Мертвых, где жрицы возжигают благовония в память всех матерей. Запах был сладкий, резкий и какой-то неправильный.

Она сказала:

– И тем не менее я благодарю тебя, ибо твои слуги спасли мне жизнь. Как только я вернусь в Химьяр, я позабочусь о том, чтобы моя царица не оставила тебя своей благодарностью.

– Увы, ваша страна мне незнакома, – сказал волшебник. Улыбка застыла у него на лице, большие глаза пристально смотрели ей в лицо.

– Она находится в Аравии, к востоку от Красного моря.

– Ах вот как… неподалеку от Савы. Удивительно, что всеми тамошними землями правят женщины! – Волшебник хмыкнул – подобная несообразность его забавляла. – У меня на родине, в Египте, одно время тоже баловались такими вещами, – сказал он. – Это редко доводит до добра… Но, по правде говоря, жрица, я не могу сказать, что честь твоего спасения принадлежит мне. Ведь это мой владыка, царь Соломон, повелел мне очистить эти земли от разбойников. Так что если тебе и следует кого-то благодарить, так только его.

Ашмира улыбнулась, надеясь, что улыбка вышла достаточно очаровательной.

– Я хотела бы поблагодарить его лично, если такое возможно. На самом деле я направлялась в Иерусалим по поручению царицы, чтобы молить Соломона дать мне аудиенцию.

– Я так и понял.

– Быть может, ты сумеешь помочь мне в этом?

Улыбка застыла как приклеенная; глаза смотрели на нее, не отрываясь. За все это время Ашмира еще ни разу не видела, чтобы волшебник мигнул.

– Многие жаждут увидеть царя, – ответил он, – и многих постигает разочарование. Но я полагаю, что твое положение и, да будет дозволено мне так выразиться, твоя несказанная прелесть позволяют тебе рассчитывать на его внимание. – Он величественно развернулся к своим рабам. Улыбка исчезла. – Нимшик! Внемли мне!

Один из великанов трусцой выбежал вперед и скорчил гримасу.

– Остальные рабы останутся с тобой и будут слушаться тебя, – сказал Хаба, – за исключением Хосрова, который понесет меня, как и прежде. Мы сопроводим эту даму в Иерусалим. Вам же, Нимшик, я поручаю следующее. Расчистите дорогу от трупов и обломков. Убитых похороните, верблюдов сожгите. Если найдутся еще выжившие, перевяжите им раны и отнесите их к Народным воротам дворца, вместе со всем добром и животными, какие остались невредимыми. Понятно?

Массивная фигура замешкалась.

– Хозяин, но Соломон запретил…

– Глупец! Разбойники уничтожены, теперь вы можете вернуться. Когда управитесь с поручением, ждите меня на крыше моей башни, там я дам вам новые распоряжения. Если чем-нибудь меня разочаруете, шкуру спущу! Убирайтесь! – И волшебник обернулся к Ашмире с прежней широкой улыбкой: – Жрица Кирина, прости моим рабам их тупость. Увы, волшебнику приходится иметь дело с подобными тварями – впрочем, возможно, тебе это известно.

– Насколько я знаю, некоторые из старших жриц временами беседуют с духами, – сдержанно ответила Ашмира. – Но я в таких вещах не разбираюсь.

– Ну еще бы, к чему это такому прелестному созданию, как ты… – Большие бархатные глаза смерили ее взглядом. – Но не страшись моих слуг, – продолжал Хаба, – ибо они целиком и полностью в моей власти, скованы мощными магическими узами, и все как один страшатся даже самого безобидного моего слова. Ну а теперь, если… – Он запнулся и нахмурился.

Где-то поблизости послышался перезвон колокольчиков. Порыв ветра принес с собой резкую вонь, рванул платок Ашмиры и заставил ее закашляться.

Хаба сделал любезный жест.

– Прошу прощения, о жрица. Разреши мне на минутку отвлечься!

Он произнес слово; миновало три мгновения. В воздухе над ними, подобно цветку, распустилось сиреневое облачко. На облачке, небрежно положив ногу на ногу и закинув за голову сцепленные узловатые лапы, возлежал маленький зеленокожий демон.

– Привет, хозяин, – сказал он. – Я просто подумал, что…

Тут он заметил Ашмиру и скроил крайне изумленную мину.

– О-о, да ты не один! Здорово. Ну ладно, не буду вам мешать!

И он поудобнее улегся на облачке.

– Что тебе надо, Гезери? – спросил Хаба.

– Да ладно, не обращай на меня внимания! С этим можно обождать. Общайтесь себе на здоровье.

Волшебник не перестал улыбаться, но тон его сделался угрожающим.

– Гезери…

– Ну ладно, ладно!

Мелкий демон усердно почесался под мышкой.

– Я только хотел сказать, что все в порядке! Наша дамочка наконец-то сломалась. Она начала собирать товар, и…

– Довольно! – воскликнул Хаба. – Не стоит утомлять нашу гостью подобными нудными разговорами! Я с тобой потом поговорю. Немедленно возвращайся ко мне в башню!

Демон закатил глаза.

– Что, можно? Правда-правда? Как мило!

Сказав так, он хлопнул в ладоши и исчез.

Хаба коснулся руки Ашмиры.

– Извини меня, жрица. Окажи любезность, взойди на мой ковер, и я позабочусь о том, чтобы твой недолгий полет в Иерусалим проходил со всеми возможными удобствами.

– Благодарю. Ты очень добр.

– Кхм! – раздалось слева от Ашмиры. Джинн Бартимеус, который все это время ожидал незамеченным, стоя поблизости, выразительно кашлянул, прикрывшись рукой.

– Раб, – ровным тоном произнес Хаба, – ты присоединишься к остальным. Повинуйся Нимшику и трудись усердно! Жрица Кирина, прошу…

Бартимеус принялся заговорщицки подмигивать и улыбаться. Он кивал и жестикулировал. Он покашливал, многозначительно глядя на Ашмиру.

– Ты еще здесь?! – Хаба откинул плащ и потянулся к плети с длинной рукояткой, что висела у него на поясе.

До сих пор Ашмира, потрясенная появлением демонов и поглощенная мыслями о том, что она вот-вот окажется в Иерусалиме, даже не вспоминала о своем обещании. Однако теперь отчаянная пантомима джинна и внезапно вспыхнувшее отвращение к стоящему рядом волшебнику подстегнуло ее память, она вспомнила свой обет и поняла, что действовать надо прямо сейчас. В конце концов, она поклялась богом Солнца и памятью своей матери!

– О великий Хаба! – сказала она. – Пожалуйста, погоди минутку! Этот джинн, вместе с тем, другим, оказали мне большую услугу. Я полагаю, что они спасли мне жизнь, и прошу тебя: освободи их за это от уз!

И она широко улыбнулась. Дородный джинн, стоявший в ряду других демонов, нерешительно сделал несколько шагов вперед. Бартимеус так и застыл на месте, с умоляюще вскинутыми руками, стреляя глазами то на Ашмиру, то на волшебника.

Улыбка Хабы впервые за все время несколько поувяла, и рука его осталась на рукоятке плети.

– Освободить?.. Дорогая жрица, ты воистину невинна и несведуща! Рабам свойственно выполнять подобные поручения, такова их природа! Они не смеют рассчитывать, что получат свободу за любой мелкий успех. А уж с демонами и подавно нужна твердая рука!

– Но эти джинны… – начала Ашмира..

– Они получат по заслугам, можешь мне поверить!

– Но чего же они заслуживают, как не…

– Жрица, – он снова расплылся в улыбке, еще шире прежнего, – дорогая жрица, теперь не время и не место. Давай обсудим все это позднее, когда благополучно доберемся до дворца. Обещаю, что тогда я тебя выслушаю. Устраивает ли тебя это?

Ашмира кивнула.

– Да, спасибо. Благодарю тебя.

– Отлично. Идем же! Экипаж подан…

Хаба указал ей на ковер длинной, бледной рукой; Ашмира вскинула на плечо свою котомку и вместе с ним направилась к ожидающему их ковру. Безмолвные демоны расступились, пропуская их. И ни тогда, ни потом, когда ковер поднялся в воздух, она не оглянулась на Бартимеуса: по правде говоря, через несколько секунд она о нем уже забыла.

До Иерусалима было сорок миль. У верблюда этот путь занял бы целый день; Ашмира с волшебником покрыли это расстояние менее чем за час.

Демона, что их нес, было не видно под ковром, хотя до Ашмиры доносился хруст его крыльев и время от времени сдавленные ругательства. Демон плавно несся вперед высоко над темнеющей землей. Пару раз он проваливался в воздушные ямы над какими-нибудь хребтами. В таких случаях волшебник взмахивал плетью над краем ковра, подстегивая нерадивого раба шипящими лучами желтого света.

Ковер, должно быть, был окружен неким незримым защитным коконом, потому что ветер, завывавший вокруг во тьме, не налетал на них с полной силой, и центральная часть ковра была защищена от льда, который образовался на крайних его кистях. Но все равно было холодно. Ашмира. сидела, положив на колени сумку и закутавшись в плащ волшебника, ощущая, как сильно колеблется под нею тонкая ткань, пытаясь не думать о том, как долго придется лететь до земли, если демону вдруг вздумается сбросить их с плеч. Волшебник сидел рядом с ней, обнаженный до пояса, спокойный, со скрещенными ногами, и смотрел прямо перед собой. К ее облегчению, на нее он ни разу не взглянул и беседовать больше не пытался – впрочем, это было бы и невозможно, так громко ревел ветер.

Пока они летели, наступила ночь. Далеко на западе отсвет солнца еще окрашивал горизонт алым, но земли внизу сделались черны, и над головой зажглись звезды. Вдали светились огоньки неведомых ей селений: казалось, протяни руку – и можно будет взять их в горсть.

И вот наконец перед нею раскинулся Иерусалим, точно сверкающая бабочка, присевшая на темный стебель холма. На зубчатой ленте внешних стен пылали сторожевые костры, на разбросанных вдоль стен башнях светились зеленые колдовские огни. А внутри кольца стен раскинулась тысяча огоньков поменьше: скромные домики, купеческие лавки, и на вершине, над этой россыпью светлячков – залитый светом могучий дворец царя Соломона, именно такой огромный, величественный и неуязвимый, как говорилось в преданиях. Ашмира почувствовала, как пересохло у нее во рту; пальцы, спрятанные под теплым плащом, незримо коснулись кинжала за поясом.

Они стремительно пошли вниз; еще секунда, и рядом раздалось хлопанье кожистых крыльев: кто-то появился во тьме рядом с ними. В разинутой пасти полыхнуло пламя, гортанный голос окликнул их. У Ашмиры по спине поползли мурашки. Хаба даже головы не повернул – он сделал условный знак, и удовлетворенный страж провалился обратно в ночь.

Ашмира плотнее закуталась в плащ, не обращая внимания на тошнотворно-сладкий запах склепа, которым он был пропитан. Правду говорят, что город великого царя надежно обороняется: даже с воздуха, даже ночью. Царица Балкида была права и тут, как и во всем остальном. Никакая армия не смогла бы войти в Иерусалим, и враждебному магу это оказалось бы не под силу.

Но она, Ашмира, она проникла сюда! Бог Солнца не оставил ее своим взором. Его милостью и благословением ей удастся прожить еще немного, чтобы совершить то, что нужно.

Желудок у нее подпрыгнул, волосы на голове встали дыбом: ковер устремился вниз, к дворцу. Когда он миновал стены, на дворцовых укреплениях взревели трубы и со всех сторон послышались тяжкие удары: ворота Иерусалима захлопывались на ночь.

19

Бартимеус

– Ну, Бартимеус, что я тебе говорил? – осведомился Факварл. – Упорхнула, как птичка, и даже не оглянулась!

– Да знаю, знаю!

– Вскочила на ковер рядом с Хабой, прыткая такая, и свалили оба. А что же мы? На свободе? – ядовито добавил Факварл. – Оглядись вокруг!

– Ну, она же попыталась… – возразил я.

– Не очень-то сильно она пыталась.

– Ну нет…

– Эффект был, скажем так, мимолетный.

– Ну да…

– Так не лучше ли было ее съесть? – спросил Факварл.

– Да! – заорал я. – Да, лучше! Ну все, видишь, я это признал. Доволен? Вот и хорошо. И кончай мне на мозги капать!

Впрочем, об этом маленьком одолжении просить было, разумеется, поздновато. Факварл капал мне на мозги уже несколько часов подряд. Он не отставал от меня на протяжении всей операции по уборке территории, даже когда мы копали погребальные ямы, даже когда мы навьючивали верблюдов и пытались поднять их в воздух. Он не затыкался ни на минуту. Вечер был безнадежно испорчен.

– Ты пойми, люди – они всегда заодно, – талдычил Факварл. – Так всегда было и всегда будет. А раз они заодно, значит, и нам нужно держаться вместе! Никогда не доверяйся ни одному человеку. Есть возможность его сожрать – сожри. Верно я говорю, парни?

Со всех концов крыши раздался хор одобрительных воплей. Факварл кивнул.

– Вот они меня понимают, Бартимеус, отчего же ты-то меня не можешь понять, во имя Зевса? – Он развалился навзничь на каменном парапете, помахивая гарпунообразным хвостом. – Ну да, она была хорошенькая, хоть и тощенькая, – добавил он. – Я вот думаю, Бартимеус: уж не склонен ли ты верить внешнему облику? Извини меня, но это же глупость, особенно для джинна, меняющего обличья как перчатки!

Нестройный хор грубых голосов подтвердил, что прочие шесть бесов согласны с его утверждением. Мы все пребывали в обличье бесов отчасти потому, что на плоской крыше Хабиной башни более крупным существам было бы тесновато, но в основном оттого, что этот облик соответствовал нашему общему настроению. Бывают времена, когда тебе приятно являться в обличье благородного льва, статного воина или улыбающегося младенца с пухлыми щечками, а бывают времена – когда ты утомлен, раздражен, и в ноздрях у тебя до сих пор стоит вонь горелых верблюдов, – когда не хочется быть никем, кроме угрюмого беса с бородавчатой задницей.

– Можете смеяться, – проворчал я, – но я все равно думаю, что попробовать стоило!

И, как ни странно, я действительно так думал, хотя все, что твердил мне Факварл, было чистой правдой. Да, она почти что и не пыталась замолвить за нас словечко; да, она усвистела от нас вместе с нашим гнусным хозяином, ни разу не оглянувшись. И все же мне не было по-настоящему жалко, что я пощадил эту арабскую девушку. Чем-то она запала мне в душу.

И не внешностью своей, между прочим, что бы там ни молол Факварл. Скорее, своим самообладанием, холодной прямотой, с какой она говорила со мной. И тем, как она умела слушать, неподвижно и внимательно, вбирая каждое слово. Своим явным интересом к Соломону и его Кольцу. Своими уклончивыми ответами на вопросы о географии Химьяра^[57]. И еще – не в последнюю очередь – тем, что чудом сумела выжить во время засады в ущелье. Никого больше из огромного каравана в живых не осталось, а ведь у них были и обереги от джиннов, и все прочее^[58].

Девушка может сколько угодно утверждать, что это кинжал помог ей задержать утукку на несколько решающих мгновений, но я-то знаю, что дело не только в этом! Во-первых, она оставила еще один кинжал в голове идумейского волшебника, что говорит как минимум о том, что она неплохо умеет их метать. Во-вторых, на противоположной стороне дороги я нашел и третий кинжал, вонзившийся в мягкий песчаник по самую рукоятку. Стало быть, метнули его с изрядной силой, но самое интересное не это, а то, что вокруг него на скале было огромное пятно сущности. Пятно, правда, было бледное и размытое, но мое орлиное око все же уловило очертания раскинутых рук и ног, рогов и крыльев и даже изумленно разинутого рта.

Может, это был и не утукку, но это, несомненно, был некий джинн, и девица расправилась с ним решительно и бесповоротно.

Короче, в ней было куда больше, чем казалось на первый взгляд.

А надо сказать, что в жрицах я худо-бедно разбираюсь. С тех пор как я в юности послужил свирепой Старой Жрице из Ура, помогая ей в храмовых ритуалах, принимая участие (помимо своей воли) в массовых жертвоприношениях собак и слуг и наконец похоронив ее в глубокой, выложенной свинцом могиле^[59], я повидал немало самых разных жриц. И независимо от того, были это купающиеся в роскоши вавилонянки или завывающие менады, что носились по кустам в Греции, в любом случае это были суровые тетки, волшебницы высокого уровня, которые были всегда готовы поразить сущностным копьем злосчастного джинна за самую пустяшную провинность: например, за то, что ты нечаянно опрокинул их зиккурат или неудачно сострил насчет их ляжек.

В одном только жрицы никогда замечены не были: доблестью в битвах они не отличались.

Ну конечно, возможно, у них, в Южной Аравии, жрицы совсем другие. Я не специалист по тому региону, я просто не в курсе. Но, как бы то ни было, следует признать, что жрица Кирина, якобы прибывшая из далекого царства Химьяр, выглядела куда более занятной и загадочной, чем обычные путешественники, ежедневно приезжающие в Иерусалим. Так что я в целом был доволен, что спас ее.

Однако, как справедливо указал мне Факварл (мог бы и покороче, я и так его понял!), этот благородный жест не принес нам ни малейшей пользы. Ничего не изменилось. Она улетела, мы остались рабами, и вечные звезды по-прежнему холодно сияли у нас над головой^[60].

Луна поднималась все выше, и людской гомон на улицах города мало-помалу затихал. Городские ворота были давно закрыты, а теперь закрывались и ночные рынки. Жители Иерусалима разбредались по домам, чтобы отдохнуть, прийти в себя, восстановить растрепавшуюся ткань своей жизни. В окнах мерцали масляные лампы, на каждом углу светились Соломоновы бесовские огни, россыпь печных труб исходила ароматами баранины, чеснока и жареной чечевицы – все это пахло не ахти, но все-таки лучше, чем горелым верблюдом.

Кружок бесов, собравшихся на вершине Хабиной башни, наконец перестал улюлюкать на меня, щерить зубы и размахивать хвостами. Мы уже собирались перейти к обсуждению влияния религии на местную политику Восточного Средиземноморья, как вдруг между нами раздался странный писк.

– Эй, Нимшик! Ты опять маринованных букашек объелся?

– Ничего подобного! Это не я!

Для разнообразия оказалось, что он не врет: в центре крыши поднялась тяжелая каменная плита и из-под нее сверкнула пара горящих глаз, следом высунулся нос, похожий на неспелый баклажан, а там и вся верхняя часть мерзкого Гезери, который, злобно щурясь, огляделся по сторонам.

– Бартимеус и Факварл! – объявил он. – Глядите веселей! Вас вызывают!

Мы и ухом не повели.

– Куда это нас вызывают? – осведомился я. – И, главное, кто?

– Ну как же, его царское величество царь Соломон Великий, – несколько тавтологично ответил фолиот, небрежно облокотившись на крышу. – Он желает видеть вас в своих личных покоях, дабы поподробнее расспросить о вашей сегодняшней безупречной работе.

Мы с Факварлом несколько подтянулись.

– Правда?

– Да не-е, вы чо, совсем придурки?! – воскликнул фолиот. – На фига вы Соломону, сами подумайте! Вас требует к себе наш хозяин, Хаба Жестокий. А кто же еще? И кстати, – весело добавил он, – он хочет видеть вас не в комнате для заклинаний, а в подвалах под башней. Так что ничего хорошего вам не светит, так-то! – Он злорадно ухмыльнулся. – Уж если кто туда попадет, обратно выберется нескоро!

На крыше воцарилось зловещее молчание. Мы с Факварлом переглянулись. Прочие джинны, разрываясь между ужасом при мысли о грозящей нам участи, и радостью, оттого что эта участь грозит не им, либо пристально разглядывали свои когти, либо пялились на звезды, либо деловито выковыривали кусочки мха, растущего между плит. Им не хотелось смотреть нам в глаза.

– Ну, чего ждете-то? – прикрикнул Гезери. – Ступайте живей!

Мы с Факварлом поднялись, неловко шмыгнули по плите и с радостной бодростью приговоренных, идущих на виселицу, побрели вниз по лестнице. Позади нас Гезери снова опустил плиту, и мы остались во тьме.

Башня Хабы, одна из самых высоких в Иерусалиме, состояла из множества этажей. Снаружи она была выбелена известкой и обычно сияла на солнце; внутри же, в соответствии с характером своего владельца, она выглядела куда более мрачно. До сих пор я сам видел изнутри только комнату для заклинаний, расположенную на одном из верхних этажей: мы миновали ее почти сразу, спускаясь вниз. Я брел первым, Факварл шел следом, а последним шлепал Гезери. Потом мы миновали еще несколько дверей, потом широкий коридор, который, по-видимому, шел к выходу, а лестница уводила нас все глубже и глубже под землю.

Мы с Факварлом почти все время молчали. В мыслях вертелся тот замученный дух, которого Хаба показывал нам в шаре, загубленное создание, томящееся где-то в подвалах башни.

Возможно, теперь нам предстояло к нему присоединиться.

– Не тревожься, Факварл! – с наигранной бодростью сказал я через плечо. – Мы сегодня неплохо управились с разбойниками – это даже Хабе понятно!

– Я тревожусь каждый раз, как мне приходится связываться с тобой, – буркнул Факварл. – Только и всего!

Лестница вела все вниз, и вниз, и вниз, и, как я ни старался, бодрости моей хватило ненадолго. То ли дело было в воздухе, воняющем затхлостью и плесенью, то ли в угрюмой тьме, то ли в свечках, подсвечниками которым служили мумифицированные отрубленные кисти рук, насаженные на пики и равномерно расставленные вдоль стен, то ли просто в моем воображении – но чем ниже я спускался, тем сильнее мне делалось не по себе. А затем лестница внезапно кончилась перед зияющим дверным проемом черного гранита, за которым равномерно мигал тусклый зеленовато-голубой свет и раздавались некие звуки. Мы с Факварлом остановились как вкопанные, по нашей сущности поползли мурашки.

– Входите, входите! – сказал Гезери. – Он ждет!

Делать было нечего. Двое бесов расправили свои узловатые плечи, шагнули вперед – и очутились в подземельях Хабы.

Несомненно, будь у нас время и вдохновение, мы могли бы увидеть в этом жутком месте немало диковинок. Волшебник явно проводил здесь немало времени и тратил много сил на то, чтобы чувствовать себя здесь как дома. Огромные каменные блоки, из которых состояли пол, стены и потолок, были высечены в египетском стиле, как и приземистые, пузатые колонны, поддерживавшие потолок. А если учесть, что капители колонн были сделаны в форме цветков папируса и в воздухе висели запахи благовоний и натра, вполне можно было подумать, что мы не под оживленным Иерусалимом, а где-нибудь в катакомбах храмов Карнака.

Хаба щедро снабдил свою мастерскую инструментами и всяческими магическими принадлежностями, а также впечатляющей грудой свитков и табличек, созданных цивилизациями, уже канувшими в небытие. Но в первую очередь в глаза нам бросилось не впечатляющее убранство подземелья и не все это магическое барахло, а признаки тайного хобби хозяина.

Этот человек увлекался смертью.

Вокруг высились груды костей.

Стоял шкаф с черепами.

Еще один шкаф, с мумиями – часть из них явно древние, а часть совсем свеженькие.

Длинный низкий стол с острыми металлическими орудиями, баночками и горшочками с пастами, мазями, снадобьями и кровавыми тряпками.

Яма для мумификации, наполненная свежим песком.

А на тот случай, если ему надоест возиться с мертвыми людьми и захочется найти себе другую забаву, здесь стояли сущностные клетки. Они были выстроены ровными рядами в дальнем углу подвала. Некоторые были более или менее квадратные, другие цилиндрические или шарообразные. На низших уровнях казалось, будто они изготовлены из железной сетки, что само по себе достаточно противно^[61]. Но на высших уровнях становилась очевидна их подлинная гнусная природа: каждая клетка была вдобавок изготовлена из прочных силовых линий, ранящих сущность и не позволяющих злосчастным узникам выбраться наружу. Отсюда-то и доносились те звуки, что мы слышали у входа: негромкий умоляющий писк, слабые возгласы, обрывки речи на языках, которых сами говорящие уже не помнили.

Мы с Факварлом стояли неподвижно, вспоминая слова Гезери: «Уж если кто туда попадет, обратно выберется нескоро!»

Из глубины подземелья донесся голос, голос из песка и пыли:

– Рабы, внемлите мне!

Двое бесов заковыляли вперед так неохотно, что можно было подумать, будто нам в набедренные повязки напихали острых камней^[62].

В центре подземелья, между четырех колонн, на полу было сделано круглое возвышение. Край его был выложен бело-розовым камнем, на котором египетскими иероглифами были написаны пять главных слов Подчинения. В кругу был выложен пентакль из черного обсидиана. Неподалеку, в другом кругу, поменьше, имелась конторка, сделанная из слоновой кости, и за нею, сгорбившись, точно пирующий стервятник, стоял наш хозяин.

Он ждал, пока мы приблизимся. На границе круглого возвышения пылали черным пламенем пять свечей.

Их злобный свет отражался в глазах Хабы. У него под ногами растеклась бесформенная черная тень.

Мы с Факварлом остановились и с вызовом вскинули головы.

Наш хозяин нарушил молчание.

– Факварл Микенский? Бартимеус Урукский?

Мы кивнули.

– Я собираюсь отпустить вас на волю.

Бесы заморгали и уставились на волшебника.

Его длинные серые пальцы поглаживали конторку; кривые ногти постукивали по слоновой кости.

– Не то чтобы мне этого хотелось: вы не более чем гнусные рабы. То, что вы сделали сегодня, вы сделали исключительно по моему велению, и никаких поблажек за это вы не заслуживаете. Однако путница, которую вы сегодня спасли, – дева, которая не подозревает о вашей гнусной натуре, поскольку сама чиста и невинна, – блестящие глаза окинули нас взглядом; за столбами завздыхали и забормотали узники в клетках, – так вот, эта неразумная дева уговорила меня освободить вас от службы. Она была весьма настойчива. – Хаба плотно стиснул губы. – В конце концов я согласился выполнить ее просьбу, и, поскольку она моя гостья и я поклялся в этом перед самим великим Ра, обет этот священен. Соответственно, хотя сам я нахожу это неразумным, свою заслуженную награду вы все же получите.

Последовала пауза, во время которой мы с Факварлом успели прикинуть все, что вытекало из сказанного, разобрались в тонкостях и нюансах и продолжали смотреть на волшебника с опасливымнедоверием^[63].

Хаба издал горлом глухой и сухой звук.

– Ну, что же вы так нерешительны, рабы? Джинн Факварл оставит службу у меня первым. Встань в круг, будь любезен.

И он приглашающе махнул рукой. Бесы еще раз окинули круг взглядом и не обнаружили никаких ловушек ни на одном из планов.

– Вроде как все честно… – пробормотал я.

Факварл пожал плечами:

– Сейчас увидим. Ну что, Бартимеус, так или иначе, а пора прощаться. Может, еще тысячу лет не увидимся.

– Лучше две, – сказал я. – Но сначала, пока ты не ушел, признай одно: я ведь был прав?

– Насчет девчонки-то? – Факварл надул щеки. – Ну… может, и да. Но я своего мнения не изменю. Люди – это еда, а ты всего лишь мягкотелый слабак.

Я ухмыльнулся:

– Ты просто завидуешь. Ведь это благодаря моему уму и проницательности мы получили свободу. Я с первого взгляда понял, что Кирина…

– Ах, Кирина? Ты, значит, успел познакомиться с ней достаточно близко, чтобы называть ее по имени? – Факварл покачал своей круглой башкой. – Нет, Бартимеус, ты меня точно в гроб вгонишь! А ведь некогда ты нес гибель и горе царям и простолюдинам без разбору! Ты был грозным джинном, героем легенд. А нынче только на то и годишься, чтобы болтать с девчонками. Позорище, право слово! И не трудись отрицать. Ты же знаешь, что это правда!

С этими словами он вспрыгнул на возвышение. Черные огоньки свечей дрогнули и заметались.

– Что ж, – сказал он волшебнику, – я готов! До свидания, Бартимеус. Подумай над тем, что я сказал!

На том мы и расстались. Не успел Факварл очутиться в центре пентакля, как волшебник прокашлялся и принялся читать заклинание Отсылания. Это был египетский вариант лаконичного шумерского оригинала, на мой вкус несколько длинноватый и чересчур цветистый, но, сколько я ни вслушивался, все вроде бы было как следует. Ну и Факварл тоже вел себя как подобает. Как только заклинание было дочитано и узы распались, стоявший в кругу бес радостно завопил, подскочил и исчез из этого мира^[64]. Слабое эхо, стон, донесшийся из сущностных клеток, и тишина.

Факварл исчез. Факварл был свободен.

Я не стал больше ни о чем раздумывать. Бес одним мощным прыжком очутился в кругу. Замешкавшись лишь затем, чтобы сделать оскорбительный жест в сторону Гезери, который злобно пялился на меня из теней, я встряхнулся, гордо вскинул хохол на лбу и обернулся к волшебнику.

– Ну вот, – объявил я, – я готов!

Хаба просматривал папирус, лежавший у него на конторке. Он, похоже, отвлекся.

– Ах да, Бартимеус… сейчас, сейчас.

Я принял еще более небрежную позу, широко расставив кривые ноги, уперев в бока когтистые лапы, запрокинув башку и выпятив вперед все свои подбородки. И принялся ждать.

– Я в любой момент, как только, так сразу! – сообщил я.

Волшебник даже головы не поднял.

– Да-да…

Я снова переменил позу, решительно сложив руки на груди. Хотел было расставить ноги еще шире, но потом передумал.

– Я все еще тут! – напомнил я.

Хаба вскинул голову; глаза у него сверкнули в зеленовато-голубом сумраке, точно у гигантского паука.

– Да, это верно, – сухо и удовлетворенно сказал он. – Ты все еще тут. Все должно пройти успешно…

Я вежливо кашлянул.

– Очень рад, – сказал я. – Отпустил бы ты меня и мог бы сразу спокойно заняться своими делами… не знаю уж, какие у тебя там дела…

Тут я затих и вроде как осекся. Не нравился мне этот блеск в его больших, бледных глазах.

И он снова расплылся в этой своей тонкогубой улыбочке и подался вперед, впившись ногтями в конторку, как будто хотел пронзить слоновую кость насквозь.

– Бартимеус Урукский, – произнес он вполголоса, – неужели ты думаешь, будто после всех хлопот, что ты мне причинил, после того, как ты настроил против меня самого царя Соломона, так, что меня отправили в пустыню ловить разбойников, после того, как ты напал на беднягу Гезери тогда на стройке, после того, как ты непрерывно демонстрировал мне свою наглость и неповиновение, неужели ты думаешь, что после всего этого я возьму и отпущу тебя на волю?

Ну, если так поставить вопрос, пожалуй, это и впрямь было бы странно.

– Но ведь разбойники же, – начал я, – ведь это же благодаря мне…

– Если бы не ты, – отвечал волшебник, – мне вообще не было бы дела до разбойников!

Ну что ж, и это тоже была правда.

– Ладно, – сказал я, – а как насчет жрицы? Ты только что сказал, что…

– Ах да, очаровательная Кирина! – улыбнулся Хаба. – Которая искренне верит, будто простая девчонка из какого-то дикого захолустья может запросто явиться поболтать с Соломоном! Сегодня она будет пировать в моем обществе и дивиться чудесам дворца, а завтра, быть может, если Соломон окажется занят и ему будет не до нее, я сумею убедить ее прогуляться со мной. Быть может, она спустится сюда. Быть может, она забудет о своей дипломатической миссии. Кто знает? И да, раб, я обещал ей, что отпущу тебя на волю, и так тому и быть. Но в уплату за беды, которые ты на меня навлек, ты на прощание сослужишь мне еще одну службу.

Его рука пошарила в складках одежд, достала что-то белое и блестящее и показала его мне. Это была бутылочка. Кругленькая такая бутылочка, наверное, с детский кулачок размером. Изготовлена она была из толстого прозрачного хрусталя, граненого, блестящего и сверкающего, украшенного стеклянными цветами.

– Нравится? – спросил волшебник. – Египетский горный хрусталь. В гробнице нашел.

Я поразмыслил.

– Цветочки несколько лишние. Безвкусица.

– Хм… Ну да, пожалуй, в эпоху третьей династии вкусы и впрямь были простоваты, – согласился Хаба. – Впрочем, тебе, Бартимеус, беспокоиться не о чем. Тебе на них смотреть не придется, потому что ты будешь внутри. Вот этот сосуд, – сказал он, поворачивая его так, чтобы грани засверкали ярче, – станет твоим домом.

Моя сущность съежилась. Крошечное горлышко бутылки разверзлось передо мной, подобно открытой могиле. Я судорожно сглотнул.

– Маловат, пожалуй…

– Я уже давно интересуюсь заклинанием Бесконечного Заточения, – сказал Хаба. – Как ты, Бартимеус, сам вскоре убедишься, оно, по сути дела, является заклятием Отсылания, только вместо того, чтобы вернуть демона в его родное измерение, оно переносит его в какую-нибудь материальную тюрьму. Вон в тех клетках, – он указал себе за спину, на чудовищные сооружения, громоздящиеся за колоннами, – томятся бывшие слуги, которых я «отпустил на волю» подобным же образом. Я бы сделал то же самое с тобой, но бутылка будет полезнее. Запечатав тебя внутри, я преподнесу тебя в дар царю Соломону, в знак моей преданности. Ты пополнишь его коллекцию диковинок. Скажу, что этот предмет называется «Могучий узник» или еще какую-нибудь чушь в этом духе. Это придется ему по вкусу, у него такие примитивные наклонности. Быть может, когда ему надоест глазеть на своих шутов, он будет время от времени разглядывать сквозь стекло твои искаженные черты, а может быть, просто засунет тебя подальше вместе с прочими безделушками и никогда больше в руки не возьмет… – Волшебник пожал плечами. – Но, думаю, в любом случае пройдет не меньше ста лет, прежде чем кто-нибудь взломает печать и выпустит тебя на волю. Как бы то ни было, тебе хватит времени пожалеть о своей дерзости и непочтительности, пока твоя сущность будет медленно разлагаться.

Меня охватила ярость; я шагнул вперед, к краю круга.

– Ну-ну, спокойно! – сказал Хаба. – По условиям заклятия, которым ты призван, ты не можешь причинить мне вреда. Да если бы даже и мог, это было бы неразумно, джиннчик! У меня ведь есть защитник, как ты, возможно, уже знаешь.

Он щелкнул пальцами. Существа в клетках внезапно затихли.

Тень, лежавшая за спиной у Хабы, оторвалась от пола. Она, сворачиваясь, поднималась вверх, точно скручивающийся свиток, все выше и выше, выше головы волшебника, тонкий, как бумага, клок тьмы без каких-либо черт и обличья. Она вздымалась, пока ее плоская черная голова не коснулась каменных блоков потолка. Волшебник рядом с ней казался куклой. И вот она распростерла свои плоские черные руки, все шире, шире, до самых краев свода, и наклонилась, намереваясь охватить меня.

20

Бартимеус

– Что, Бартимеус, никак язык отсох? – осведомился Хаба. – Это на тебя не похоже!

Ну, что правда, то правда. Мне было не до разговоров. Я озирался по сторонам, трезво оценивая свое положение. Минусы его были очевидны. Я находился глубоко под землей, в логове злого волшебника, припертый к стенке его гигантским рабом-тенью, который тянул ко мне алчные пальцы. Еще пара секунд – и меня загонят в красивенькую бутылочку с цветуечками и сделают из меня дешевую побрякушку, возможно – навеки. Это что касается минусов. А что касается плюсов…

Плюсов я пока не обнаружил.

Но в одном я был совершенно уверен. Если уж меня ждет кошмарная участь, я не намерен встретить ее в обличье приземистого, пузатого бесенка. Я вытянулся во весь рост и сменил облик: сделался выше ростом, превратился в высокого и изящного юношу с ослепительно-белыми крыльями за плечами. Именно так выглядел я много веков назад, когда служил копьеносцем Гильгамеша в Шумере. Вплоть до голубых вен на тонких запястьях.

В результате я, безусловно, почувствовал себя куда лучше. Но это был не единственный результат!

– Мм, великолепно! – сказал Хаба. – Тем забавнее ты будешь выглядеть, когда я загоню тебя в эту дырочку. Жаль, что я не смогу этим полюбоваться… Аммет!

И он, не оглядываясь на черный столп, колыхающийся у него за спиной, поднял хрустальную бутылочку. Призрачная рука, пальцы которой только что тянулись к моей шее, тотчас отдернулась, согнулась, как тростинка, с безошибочной точностью взяла бутылку из руки волшебника и подняла ее в воздух.

– Заклинание Бесконечного Заточения, – говорил Хаба, похлопывая по конторке полоской папируса, – весьма длинное и требует много сил. У меня сейчас нет на него времени. Но Аммет может произнести его вместо меня.

Он поднял глаза, и гигантская голова тени опустилась на уровень его лица.

– Дорогой Аммет, приближается час пира, мне предстоит встретиться во дворце с восхитительной юной дамой, и потому я не могу больше ждать. Заверши здесь наши дела, как мы договаривались. Все нужные слова я записал – ты увидишь, что они подходят джинну такого уровня. Когда все будет сделано и Бартимеус окажется внутри, запечатай бутылку расплавленным свинцом и пометь всеми положенными рунами. Когда остынет, принеси ее мне. Мы с Гезери будем в зале Волшебников.

Сказав это, он, не говоря более ни слова и даже не оглянувшись, вышел из круга и направился прочь между колонн. Фолиот сделал мне ручкой и зашлепал следом. Тень осталась, где была. Еще мгновение концы ее длинных, сужающихся ног оставались соединены с ногами мага. Они растягивались все сильнее, сильнее и наконец, словно бы нехотя, оборвались с негромким, влажным чавканьем. Волшебник пошел дальше. А две тонкие полоски, похожие на ручейки полуночной тьмы, заструились назад по каменным плитам и влились обратно в ноги.

Раздался гулкий грохот: гранитная дверь захлопнулась. Хаба ушел. Его тень молча стояла напротив, рассматривая меня.

И тут внезапно – тень при этом не шелохнулась, и ничто не изменилось ни на одном из планов – могучая сила ударила меня в грудь, подобно порыву ураганного ветра. Меня отнесло на край круга. Я рухнул навзничь, на свои крылья, и меня завертело этим ветром, который все никак не прекращался.

Наконец мне не без труда удалось сесть. Я попытался привести свои мысли в порядок, осторожно прощупал свою сущность. Все было нормально. Значит, этот ужасающий удар не был нападением. На самом деле все было еще ужаснее. С уходом волшебника тень просто лишилась приспособления, позволявшего ей скрывать свою природу, и явилась во всем своем могуществе. Планы вокруг меня содрогались от ее мощи. Она испепеляла меня, подобно холодному пламени.

Это сказало мне то, что я уже и так знал: я имею дело с поистине могучим созданием.

Я медленно, с трудом поднялся на ноги. Тень по-прежнему смотрела на меня.

Лишившись скрывающей ее Завесы, она, однако, не особенно изменилась. Она по-прежнему оставалась подобием Хабы, хотя оно было куда больше оригинала. Я увидел, как она сложила руки на груди, небрежно скрестила ноги. Там, где ее конечности сгибались, она вообще исчезала из виду, поскольку была двумерной. Даже темнота, из которой она состояла, была тонкой и полупрозрачной, как будто сотканной из черной паутинки. На нижних планах она практически сливалась с царившим в подземелье мраком, но на высших постепенно проявлялась и на седьмом была видна вполне отчетливо.

Голова тени – гладкий сгусток зернистой черноты – слегка склонилась набок. Не имея черт, она тем не менее ухитрялась сохранять выражение пристального внимания. Тело слегка покачивалось, точно кобра факира, выползающая из корзины. Ноги, отделившись от волшебника, сузились, сошлись в две точки. Ступней у тени не осталось вовсе.

– Кто ты? – спросил я.

Ушей у тени не было, однако она услышала меня; не было и рта, однако она ответила.

– Я – Аммет. – Голос был мягок, как слои пыли в гробнице. – Я марид.

Ах вот оно что! Марид, значит! Ну что ж, могло быть и хуже^[65].

Копьеносец сглотнул. Благодаря какой-то злосчастной причуде акустики этот звук эхом раскатился по подземелью и продолжал носиться по нему от стены к стене, с каждым разом становясь все громче. Тень ждала. Создания, заточенные в сущностных клетках, замерли, обратившись в слух.

Когда наконец все затихло, я улыбнулся, хотя улыбка моя была, пожалуй, несколько натянутой – и все-таки я улыбнулся и отвесил низкий поклон.

– Приятно познакомиться, господин Аммет! – сказал я. – Я давно с восхищением наблюдал за тобой издалека и рад, что мне наконец представился случай поговорить с тобой наедине. Нам нужно многое обсудить!

Тень ничего не ответила – она, похоже, перечитывала папирусный свиток. Длинная полупрозрачная рука протянулась вперед и поставила хрустальную бутылку в центре круга, у самых моих ног.

Я слегка попятился и кашлянул.

– Повторяю, нам нужно многое обсудить, чтобы не действовать с бухты-барахты. Прежде всего, разреши мне изложить мою точку зрения. Я признаю, что ты могучий дух, и склоняюсь перед твоей мощью. Разумеется, мне и в голову не может прийти тягаться с тобой в чем-либо^[66].

Разумеется, это был чистый подхалимаж, и я не далее как сегодня осуждал за это давешнюю девицу, но в данный момент щепетильность была неуместна. Мысль о том, что мне придется несколько десятилетий провести заточенным в хрустальной бутылке, была мне крайне неприятна, и я готов был сделать этой тени аромамассаж, если бы это помогло мне спасти свою шкуру.

Но я надеялся, что до этого не дойдет. Мне казалось, что я вижу выход.

– Да, ты велик, а я мал и бессилен, – продолжал я, – однако все же между нами есть кое-что общее, ты не находишь? Ведь мы оба находимся в рабстве у этого гнусного Хабы, человека безнравственного даже по меркам обычных волшебников. Оглядись вокруг! Посмотри, что он творит с духами, оказавшимися в его власти! Внемли вздохам и стенаниям, которыми наполнено это злосчастное подземелье! Эти сущностные клетки – редкостная мерзость!

Пока я произносил эту прочувствованную речь, тень пристально смотрела на меня. Я сделал паузу, давая ей возможность выразить свое согласие, но она все так же по-змеиному покачивалась из стороны в сторону, не говоря ни слова.

– Нет, разумеется, ты не можешь не повиноваться приказам Хабы! – продолжал я. – Это понятно. Ты – такой же раб, как и я. Но прежде чем ты заточишь меня в эту бутылку, подумай вот о чем. Ожидающая меня судьба поистине ужасна – но твоя собственная, неужто она многим лучше? Да, я буду жалким узником – но ведь и ты не более чем узник, и когда волшебник вернется, ты вновь окажешься под его пятой и вынужден будешь влачиться за ним в грязи и в пыли! Хаба ежедневно и еженощно попирает тебя ногами! Такое обращение возмутило бы даже беса, не то что величественного марида. Вспомни Гезери, – продолжал я, поневоле увлекаясь этой темой, – уродливого, подлого фолиота, который гнусно нежится на своем облачке, в то время как тебя таскают следом за ним по камням! Тут что-то не так, дружище Аммет. Любому ясно, что это извращенное положение дел, и нам с тобой следует его исправить!

В целом определить выражение лица существа, у которого лица нет вовсе, довольно трудно. Однако же мне показалось, что тень погрузилась в глубокую задумчивость. Я почувствовал себя увереннее и подался вперед, к краю обсидианового круга, поближе к тени и подальше от хрустальной бутылки.

– Давай откровенно обсудим наше общее положение! – напрямик предложил я. – Быть может, если хорошенько порыться в точной формулировке твоего заклятия, мы обнаружим способ его обойти! Если повезет, я буду спасен, ты вырвешься на свободу и мы вместе погубим твоего хозяина!

Тут я сделал паузу – не затем, чтобы отдышаться (я не дышу), и не потому, что у меня кончились банальные, но убедительные аргументы (их у меня в запасе тысячи), а потому, что я был озадачен и разочарован: тень до сих пор молчала, как рыба. Я говорил вполне разумные вещи, но нависавшая надо мной фигура оставалась непроницаемой и по-прежнему раскачивалась из стороны в сторону.

Точеное лицо юноши придвинулось вплотную к очертанию тени. Я избрал тактику «проникновенной искренности», добавив к ней капельку «восторженного идеализма».

– Мой друг Факварл всегда говорит, – воскликнул я, – «Только вместе мы, духи, сможем одолеть людскую злобу!» Только вместе! Давай же докажем, что это правда, благородный Аммет! Давай вместе попробуем отыскать в условиях твоего заклятия лазейку, которой мы могли бы воспользоваться. И тогда, еще до завершения этого дня, мы уничтожим нашего врага, разобьем его кости и высосем из них мозг!^[67]

Моя последняя реплика эхом разлетелась между колонн, так что бесовские огни замигали. Тень по-прежнему ничего не ответила, однако волокна ее потемнели, словно бы от какого-то сильного, невысказанного чувства. Наверное, это добрый знак… хотя, честно говоря, он может быть и дурным.

Я слегка подался назад.

– Может быть, тебе не нравится идея насчет костного мозга, – поспешно добавил я, – но в целом ты ведь наверняка разделяешь мои чувства! Ну же, Аммет, мой друг и товарищ по рабству, что ты скажешь?

И тут наконец тень встрепенулась. Она выскользнула из-за конторки и медленно поплыла вперед.

– Да… – прошептала она. – Да, я – раб…

Красивый молодой человек, который все это время изнывал от неизвестности, хотя изо всех сил старался этого не показывать, вздохнул с облегчением.

– Вот это хорошо! Вот это верно! Молодчина, Аммет! Теперь мы с тобой…

– Я – раб, любящий своего господина.

Воцарилась тишина.

– Извини, – сказал я наконец, – у тебя голос такой глухой и жуткий, я, кажется, не расслышал. Ты будешь смеяться, но мне показалось…

– Я люблю своего господина.

Теперь уже я умолк, как язык проглотил. Я осторожно пятился назад, а тень все надвигалась на меня.

– Послушай, мы точно говорим об одном и том же человеке? – неуверенно начал я. – О некоем Хабе? Лысый такой египтянин, довольно гадкий на вид? И глаза как мокрые пятна на половой тряпке? Не может быть! Ох… Кажется, может…

Тонкая рука, состоящая из черных кружевных нитей, внезапно вытянулась; заостренные пальцы ухватили меня за глотку и подняли в воздух, слегка придушив. Марид без труда стиснул мою шею так, что она сделалась тоньше стебелька лотоса. Глаза у красивого юноши вылезли на лоб, голова у меня распухла, ноги вздулись.

Рука тени поднялась, поднесла меня вплотную к силуэту головы. Она по-прежнему оставалась идеальным подобием Хабы: и форма, и наклон – все.

– Послушай, джиннишка, – прошипела тень, – разреши мне кое-что тебе объяснить.

– Ну да, конечно, – прохрипел я, – пожалуйста!

– Надо тебе сказать, – начал Аммет, – что я служу моему дорогому Хабе уже много лет, с тех пор, как он был бледным, тощим юнцом, послушником в подземельях под храмами Карнака. Я был первым великим духом, которого он вызвал втайне от всех, вопреки священным правилам жречества^[68]. Я был при нем, пока он обретал силу, пока его могущество возрастало; я стоял у его плеча, когда он удавил верховного жреца Унега подле его алтаря и взял себе магический кристалл, который он носит и по сей день. Когда мой господин возмужал, его влияние в Египте было весьма велико, и оно бы, несомненно, возросло еще сильнее. Еще немного – и сами фараоны склонились бы пред его волей!

– Все это страх как интересно, – проговорил я опухшими губами, – однако же мне сложно расслышать тебя, когда половина моей сущности сдавлена у меня в голове. Не мог бы ты хоть чуть-чуть ослабить хватку?

– Однако дни славы Египта давно миновали, – продолжала тень, еще крепче стиснув мою шею. – Ныне Иерусалим воссиял превыше всех стран, ибо здесь пребывает Соломон со своим Кольцом. И вот мой господин прибыл сюда, дабы служить его трону, а в один прекрасный день, который рано или поздно наступит, добиться и большего. И на протяжении всех этих лет безмолвного ожидания я пребывал при нем.

Аура марида давила мою сущность. Перед глазами мелькали беспорядочные вспышки. Певучий голос звучал то громче, то тише, то снова громче. А рука сжималась все сильнее и сильнее…

– Да, Бартимеус, ты прав: все это время я был его рабом. Но я оставался рабом по доброй воле, ибо чаяния Хабы – это и мои чаяния, его радости – и мои радости тоже. Хаба быстро убедился в этом, ибо я помогал ему в его экспериментах, которые он ставил в своих личных покоях, и тоже забавлялся с узниками, которых он приводил. Наш дух, его и мой, – единой природы… Извини, это ты сейчас пискнул?

Наверное, я. Я чувствовал, что теряю сознание. Я уже с трудом понимал, что он говорит.

Тень небрежно взмахнула рукой и разжала пальцы. Я кубарем отлетел на середину круга, рухнул ничком на холодный обсидиан, немного проехался по нему и остался лежать неподвижно.

– Короче говоря, – продолжал голос, – не думай, будто я разделяю твои жалкие помыслы. Хаба доверяет мне. Я доверяю ему. На самом деле, возможно, тебе интересно будет узнать, что, когда он призывает меня, он более не сковывает меня жестокими узами заклинаний, но возносит меня и позволяет следовать за ним как другу и советнику, ибо из всех, живущих на Земле, я – единственный его спутник!

В голосе звучала гордость и немереное самодовольство.

– Он дозволяет мне некоторые вольности, – говорил марид, – при условии, что они ему по душе. Временами я даже беру дело в свои руки. Помнишь нашу мимолетную встречу тогда, в пустыне? Я тогда последовал за тобой по собственной воле, ибо гневался на тебя за урон, причиненный моему возлюбленному другу. Если бы не явился Факварл, я непременно сожрал бы тебя. Я бы и теперь с удовольствием это сделал. Но мой славный Хаба назначил тебе иную участь, и так тому и быть. Сядь же, – приказала тень, – и дай мне совершить над тобою то, что приказал мой друг. Вдохни поглубже воздух этого подземелья – впредь тебе на протяжении многих лет не доведется отведать воздуха.

Послышался шорох – Аммет решил еще раз перечитать инструкции на папирусе. Я у себя в кругу с трудом приподнялся на трясущихся руках, медленно встал на ноги, сутулясь поначалу, пока моя сущность оправлялась от нанесенных ей увечий.

Я выпрямился. Вскинул голову. Волосы слипшимися патлами падали мне на лицо; из-под растрепанных прядей горели желтым огнем мои глаза.

– Знаешь что, – просипел я, – я не особенно требователен к себе. И порой даже сам не дотягиваю до собственных стандартов. Но мучить других духов?! Держать их в плену?! Это что-то новенькое. Такого я прежде не слыхивал. – Я поднял руку и утер каплю сущности, которая сочилась у меня из носа. – Но удивительнее всего то, – продолжал я, – что это еще не худшее! Главное твое преступление даже не это! – Я заложил за изящное ухо растрепавшийся локон и опустил руки по швам. – Ты любишь своего хозяина. Любишь своего хозяина!!! Может ли дух пасть столь низко?

Сказав так, я вскинул обе руки и метнул Взрыв максимальной мощности прямо сквозь тень, в колонну у нее за спиной.

Аммет вскрикнул. На миг его тело рассыпалось на множество осколков и кусочков, которые путались и накладывались друг на друга, точно раскиданные ленты, не имея толщины. Потом он вновь собрался воедино и сделался точно таким же, как и прежде.

Два багровых Спазма сорвались с растопыренных пальцев. Один прошел верхом, второй понизу; оба вонзились в поверхность круга, камень растрескался, дождем брызнули осколки.

Но юноши уже и след простыл. Я взмахнул крыльями и скрылся между колонн.

– Раб, любящий хозяина? – крикнул я через плечо. – Да ты просто псих!

За спиной раздался рев:

– Бартимеус, тебе не уйти! Подземелье опечатано!

– А я никуда и не ухожу!

Потому что, по правде говоря, я знал, что обречен. Тому было десять разных причин. Марид слишком могуч, чтобы с ним драться, и слишком проворен, чтобы сбежать от него. Но даже если мне каким-то чудом удалось бы ускользнуть от него и выбраться из подземелья, даже если бы я сбежал на самую гору Ливан, Хаба все равно останется моим хозяином, а я – его слугой, в его власти, и он в любой момент сможет притянуть меня обратно по своей прихоти, точно съежившегося пса на поводке. Его власть надо мной такова, что если уж он хочет подвергнуть меня Заточению, мне его не избежать. Так что на этот счет волноваться не имело смысла.

Однако, до того как случится неизбежное, я хотел сделать кое-что еще.

«Хозяина он любит, видите ли!» – с глубочайшим отвращением думал я, петляя между колоннами.

Огненные молнии вырывались из моих рук залпами, точно стрелы из строя ассирийских лучников, и опаляли воздух, вонзаясь в цель. Столы разлетались в куски, ножи и пинцеты плавились и пузырились, ямы для мумификации взрывались огнем и песком.

– Хозяина он любит! – рычал я, уничтожая шкаф с костями, превращая бесценную коллекцию клинописных табличек в груду оплавленной пыли^[69].– Ну что это такое? Как может дух до такого докатиться?

– Бартимеус! Как ты смеешь! Да я тебе такое устрою…

Негодующий шепот эхом раскатился по лабиринту колонн. Где-то полыхнуло алым. Шипящий Спазм ударился о потолок, заметался между столбов, вскользь зацепил мои ребра, и я кубарем полетел на пол, разбрызгивая сверкающую сущность. Снаряд полетел дальше, ударился о стену и подпалил стойку с мумиями.

– Жалость какая! – воскликнул я, не без труда поднимаясь на ноги. – А ведь это, похоже, была почти полная коллекция. По одному из каждой династии!

Тень снова погрузилась в молчание и ничего не ответила. Я, хромая, спрятался за колонной, завернулся в крылья и принялся ждать.

Тишина. Новых атак не последовало. Аммет, очевидно, решил по возможности минимизировать ущерб.

Я ждал. Время от времени я выглядывал из-за колонны. В подвале было довольно темно. Отдельные зеленовато-голубые бесовские огни на потолке то вспыхивали, то снова меркли; другие были уничтожены нашей магической перестрелкой. Из трещин в полу валил дым. Из дыр в стенах сыпался горящий мусор: большие и малые куски, фонтанчики багровых искр, которые постепенно затухали и угасали.

Я ждал.

И наконец сквозь клубы дыма показалась темная, узкая фигура. Она ползла между столпов, точно акула над мелью, стремительно двигая из стороны в сторону округлой башкой.

Как только он подберется ко мне, все будет кончено.

Я поднял мизинец и направил крошечный Импульс по дуге к потолку и вниз, сквозь дым, на противоположную сторону подвала. Импульс со слабым звоном ударился о каменную скамью.

Тень склонила голову и быстрее мысли метнулась на шум. Я, почти с той же стремительностью, стрелой бросился в противоположную сторону, держась вплотную к стене.

И вот я увидел перед собой их: сущностные клетки, десятки и десятки клеток. Силовые линии светились в темноте тошнотворным зеленовато-белым светом, точно поганки на гнилом пне. Будь у меня время, я взломал бы их по очереди, одну за другой, чтобы как можно меньше навредить хрупким созданиям, находившимся внутри. Однако времени у меня не было, и я знал, что другой возможности не будет. Так что я метнул в них две Судороги, бело-желтые огненные ленты, которые распахнулись воронками клубящейся мощи. Они подхватили клетки, взметнули их в воздух, порвали силовые линии и взломали железные прутья.

Я прекратил магическое воздействие; клетки попадали на пол. Некоторые разлетелись на куски; другие полопались, как яичная скорлупа. Они лежали друг на друге темной, тлеющей грудой, и ничто в них не подавало признаков жизни.

Позади меня выросла темная фигура. Ленточные пальцы сомкнулись у меня на шее.

– Ах, Бартимеус, – прошептала тень, – что же ты наделал?

– Ты опоздал, – прохрипел я, – опоздал!

Да, он опоздал. По всем клеткам что-то мерцало и шевелилось. Из каждой трещины и пролома сиял бледный белый свет. Он был тусклее, чем силовые линии, но зато приятный и чистый. И в каждом огоньке виднелось движение. Пленники сбрасывали свои искаженные, истерзанные обличья, избавлялись от всех жестокостей Земли. Они выскальзывали наружу из каждой клетки, крошечные завитки и язычки сияющей сущности, которые взмывали вверх, вспыхивали на миг – и исчезали.

Вот исчез последний, огонек надежды мигнул и угас, и тьма опустилась на клетки, на тень и на меня.

Я стоял во тьме и улыбался.

Недолго, ясное дело. Тень яростно взвыла, подхватила меня и принялась так трясти, так трепать, терзать и молотить, что мои чувства быстро отказали и мой разум несколько оторвался от мира. Так что я почти не слышал прозвучавшего под конец заклинания; едва ощутил, как могучая сила стиснула то немногое, что оставалось от моей сущности; едва почувствовал, как сдавили меня стенки моей хрустальной тюрьмы; почти не осознал, что расплавленный свинец уже запечатал выход наружу и и что проклятие Хабы исполнилось и мое ужасное заточение началось.

Часть третья

21

Ашмира

Ашмира стояла рядом с филенчатой дверью, прислушиваясь, как затихают вдали мягкие шаги слуги. Когда все стихло, она попробовала дверь. Дверь была не заперта. Девушка приоткрыла ее и выглянула в коридор. В нишах мерцали масляные лампы, на стенах висели яркие ковры, блестели полы, выложенные плитками полированного мрамора. Поблизости никого не было. По крайней мере, никого такого, кого она могла бы увидеть.

Ашмира снова затворила дверь и, привалившись к ней спиной, окинула взглядом комнату для гостей, которую ей предоставили. Комната, по самым грубым прикидкам, была раз в пять-шесть просторнее, чем ее комнатушка в стражницком крыле в Марибе. Пол, как и в коридоре, был выложен замысловатым узором из мраморных плиток. Вдоль стены стояло шелковое ложе, роскошью не уступающее обстановке апартаментов царицы Балкиды. Теплый свет ламп озарял деревянные шкафчики; за двумя занавесками исходил паром таз с водой. На подставке у окна стояла статуэтка мальчика, играющего на лире, сделанная из полосок кованой бронзы; по странному виду и хрупкости статуэтки Ашмира поняла, что она, должно быть, очень древняя.

Оставив котомку на ложе, Ашмира подошла к окну, раздвинула занавески и влезла на подоконник. За окном холодно и ясно сияли звезды и круто уходила вниз дворцовая стена, у подножия которой виднелась россыпь скал и валунов на восточном краю иерусалимского холма. Девушка вытянула шею, разыскивая какие-нибудь выступы или соседние окна, куда можно было бы выбраться в час нужды, но ничего такого не обнаружила.

Ашмира втянула голову внутрь и внезапно почувствовала себя очень слабой. Она с утра ничего не ела. Одновременно с этим она испытывала холодное возбуждение: она опередила график, попала в Иерусалим за два дня до того, как истекло отведенное Саве время, она уже во дворце Соломона, и ненавистный царь где-то совсем рядом!

Если повезет, через несколько часов она предстанет перед ним.

Значит, надо подготовиться! Она стряхнула с себя усталость, спрыгнула с подоконника, подошла к ложу и развязала котомку. Не обращая внимания на свечи и одежду, запиханные на дно, достала два последних кинжала и присоединила их к тому, что уже был спрятан за поясом. Три кинжала лучше одного, хотя, вероятно, в этом нет необходимости. Должно хватить и одного удара.

Она оправила одежду, чтобы спрятать оружие, пригладила волосы и отправилась умываться. Надо выглядеть убедительно: милой и наивной жрицей из Химьяра, которая явилась просить о помощи мудрого царя Соломона.

Если он хотя бы отчасти похож на этого отвратительного Хабу, ее хитрость должна его успешно одурачить.

Завершив свой спуск ко дворцу, ковер волшебника остановился напротив больших двустворчатых дверей. Двери были закрыты. Они имели двадцать футов в высоту и были изготовлены из черного вулканического стекла, гладкого, ровного и блестящего. Шесть больших бронзовых петель соединяли их со стеной. Два бронзовых дверных молотка в виде извивающихся змей, кусающих собственный хвост, висели так, что человеку было не дотянуться; оба были длиннее руки Ашмиры. Над дверьми была устроена галерея с бойницами, украшенная рельефами из кирпича, покрытого синей глазурью, с изображениями львов, журавлей, слонов и ужасных джиннов.

– Прости, что вынужден был привести тебя к этому жалкому черному ходу, – сказал волшебник Хаба. – Но главный вход предназначен лишь для царя Соломона да еще для редких визитов подчиненных ему царей. Однако же я позабочусь о том, чтобы тебе оказали достойный прием.

Сказав так, он хлопнул в ладоши. Звук вышел слабый и отрывистый. Двери тотчас распахнулись вовнутрь, стремительно и бесшумно – видно, петли были хорошо смазаны. За ними, в сумраке просторной приемной, открылись две команды бесенят, которые деловито тянули канаты, отворяющие двери. Между ними, по правую и по левую руку, стояли ряды факельщиков, которые с помощью цепей поддерживали большие деревянные факелы, упирающиеся в специальные гнезда у них на поясе. На концах факелов плясало ярко-желтое пламя. Факельщики приветственно склонили головы и расступились; ковер двинулся вперед и опустился на мраморный пол.

Увы, к разочарованию Ашмиры, тотчас проводить ее к Соломону отказались. Вместо этого из темноты торопливо выступили слуги с мягкими голосами, которые отвели их с Хабой в высокую комнату с колоннами, устеленную шелковыми подушками, где улыбчивые, ясноглазые ребятишки – Ашмира сразу усомнилась, что это люди, хотя выглядели они вполне человекоподобно, – подали им чаши остуженного вина.

Следующие полчаса дались Ашмире едва ли не так же тяжело, как давешний бой в ущелье: долгая задушевная беседа с волшебником, который под влиянием вина оказывал ей все более настойчивые знаки внимания. Он заглядывал ей в лицо большими бархатными глазами, тянул к ней свои желтые руки – Ашмира с трудом сдерживалась, чтобы не отшатнуться. Хаба оставался снисходительно-любезным, однако на все просьбы о немедленной аудиенции у царя неизменно отказывал и на вопросы о том, когда же это можно будет устроить, отвечал уклончиво. Скрипя зубами, Ашмира продолжала изображать наивную девочку, забавляя его сбивчивыми словами благодарности и умасливая его лестью.

– Должно быть, царь Соломон воистину могуч, – тараторила она, – если ему служат такие могущественные люди, как ты!

Она склонила голову и сделала вид, что прихлебывает из кубка.

Хаба хмыкнул. Его возбуждение на миг поувяло.

– Ну да, ну да. Он весьма могуществен.

– О как мне не терпится поговорить с ним!

– Будь осторожна, жрица! – предостерег Хаба. – Он не всегда бывает добр, даже с прелестными девами, подобными тебе. Говорят, будто однажды, – и он машинально огляделся, – говорят, будто однажды одна из его жен, хорошенькая финикиянка, опоила его вином, когда они возлежали вместе на ложе. И когда он уснул, она попыталась снять с него Кольцо. Она уже дотащила его до второго сустава, когда Соломон пробудился от птичьего пения за окном. С тех пор финикиянка скитается в сосновых лесах Кедронской долины, белая сова с безумными глазами, чей голос сулит смерть кому-то из царского дома. – Хаба задумчиво пригубил вино. – Как видишь, Соломон бывает ужасен.

Ашмира придала своему лицу подобающее выражение изумления, однако про себя подумала, что та финикиянка была дура: для чего пытаться снять Кольцо с пальца, когда можно было отрубить палец ножом вместе с Кольцом? Она сказала:

– Думаю, царям приходится быть жестокими, чтобы защитить то, что им принадлежит. Но ведь ты-то добр и снисходителен, не так ли, великий Хаба? Кстати, как насчет моей давешней просьбы? Отпустишь ли ты на свободу тех двух демонов, что спасли мне жизнь?

Волшебник вскинул костлявую руку и закатил глаза.

– Жрица Кирина, ты воистину неумолима! Тебе ни в чем нельзя отказать. Ладно, ладно, хорошо. Не будем больше об этом. Я сегодня же отпущу этих слуг на волю!

Ашмира восторженно захлопала ресницами.

– Ты клянешься в этом, о Хаба?

– Да-да, клянусь великим богом Ра и всеми богами Омбоса при условии, – добавил он, подавшись ближе и глядя на нее блестящими глазами, – что в награду я смогу снова встретиться с тобой за ужином во дворце, сегодня же вечером. Там, конечно, будут и другие придворные, и мои сотоварищи-волшебники…

– И царь Соломон тоже?! – Воодушевление Ашмиры наконец-то было искренним.

– Возможно, возможно… Это еще неизвестно. Ладно, послушай – тебя ждет прислужник. Для тебя приготовили гостевую комнату. Но сперва… может быть, еще вина? Нет?

Ашмира уже поднималась на ноги.

– Ах да, ты ведь устала. Да, конечно, я понимаю. Но мы еще встретимся за ужином, – сказал, кланяясь, Хаба, – и тогда, я надеюсь, познакомимся куда ближе…

В дверь комнаты постучали. Ашмира тотчас насторожилась. Огладила свои одежды, убедилась, что рукоятки кинжалов не выпирают, потом подошла к двери и открыла ее.

В тускло освещенном коридоре ждал человек, стоящий посреди звездообразного пятна света, источника которого видно не было. На нем было простое белое одеяние, говорящее о высокой должности. Он был мал ростом, хрупок и очень темнокож – Ашмира предположила, что он, должно быть, из Куша или откуда-нибудь из верховий Нила. На плече у него сидела белая мышь с глазами, светящимися изумрудной зеленью. Человек запрокинул голову, чтобы посмотреть Ашмире в лицо.

– Жрица Кирина, – сказал человек, – я – Хирам, визирь Соломона. Приветствую тебя в его доме. Если ты будешь столь любезна, что последуешь за мной, я предложу тебе угощение.

– Благодарю. Угощение будет очень кстати. Однако мне нужно срочно встретиться с царем Соломоном. Нельзя ли…

Человечек слабо улыбнулся. Он поднял руку:

– Со временем все возможно! Но пока что в зале Волшебников начинается трапеза, и ты на нее приглашена. Прошу… – Он указал на дверь.

Ашмира шагнула вперед; белая мышь тотчас тревожно заверещала, встала на задние лапки и громко запищала в ухо волшебнику.

Визирь нахмурил лоб и уставился на Ашмиру из-под тяжелых век.

– Прошу прощения, жрица, – медленно произнес он. – Мой слуга, могучий Тибальт, докладывает, что твоя персона очень сильно запятнана серебром!

Мышь, сидящая у него на плече, яростно терла лапкой свои усики.

– Тибальт говорит, что вот-вот расчихается!

Ашмира почувствовала, как впиваются в бедро серебряные кинжалы. Она улыбнулась.

– Быть может, он имеет в виду вот это? – Она достала из-под туники серебряное ожерелье. – Это символ великого бога Солнца, который оберегает меня всю мою жизнь. Я ношу его на шее с рождения.

Визирь нахмурился.

– Не могла бы ты его снять? Это может повредить духам, таким как Тибальт, их во дворце очень много. Они чувствительны к подобным вещам.

Ашмира снова улыбнулась.

– Увы, не могу. Сделать это означало бы лишиться удачи, что дана мне от рождения, и навлечь на себя гнев бога Солнца. А разве у вас в Иерусалиме нет такого обычая?

Волшебник пожал плечами.

– Я в этом не знаток, но, по-моему, израильтяне поклоняются какому-то другому божеству. Ну что ж, пусть всякий следует своим верованиям, насколько может. Нет-нет, Тибальт, попридержи язык!

Мышь протестующее пищала ему в ухо.

– Она гостья; придется сделать скидку на ее странности. Жрица Кирина, прошу, следуйте за мной…

Он вышел из комнаты и зашагал по прохладным и тусклым мраморным плитам, по-прежнему обрамленный скользящей звездой света. Ашмира следовала за ним по пятам. Зеленоглазая мышь, восседающая на плече волшебника, продолжала пристально ее разглядывать с ног до головы.

Они шли через дворец. Волшебник слегка прихрамывал в своем белом одеянии, Ашмира следовала за ним. По коридорам, озаренным факелами; вниз по мраморным лестницам; мимо окон, выходящих в темные сады; по величественным галереям, совершенно пустым, если не считать пьедесталов, на которых красовались древние статуи. Проходя мимо, Ашмира разглядывала эти статуи. Она признала работу египетских мастеров, некоторые вещи были явно из Северной Аравии, но другие стили были ей незнакомы. Тут попадались изображения воинов, женщин, духов со звериными головами, сражений, процессий, крестьян, работающих в поле…

Визирь обратил внимание на то, что она рассматривает скульптуры.

– Соломон – великий собиратель искусства, – объяснил он. – Это его главная страсть. Он изучает реликвии древних цивилизаций. Вон, видишь эту монументальную голову? Это фараон Тутмос Третий. Эта голова принадлежит гигантской статуе, которую он воздвиг в Ханаане, неподалеку отсюда. Соломон обнаружил фрагменты статуи, погребенные в земле, и велел нам доставить обломки в Иерусалим. – Глаза волшебника блестели в магическом свете. – Ну, как тебе нравится дворец, жрица? Впечатляющее здание?

– Он такой большой! Больше, чем дворец царицы в Химьяре, хотя и не такой красивый.

Визирь расхохотался.

– А что, ваш дворец тоже был построен за одну ночь, как этот? Соломон пожелал, чтобы его чертог превосходил великолепием дворцы древнего Вавилона. И как же он поступил? Он призвал духа Кольца! Дух повелел явиться девяти тысячам джиннов. Каждый нес с собой ведро имастерок и порхал на крыльях бабочки, дабы шум работ не мешал спать женам, что почивали в шатрах гарема ниже по склону. С рассветом последний камень был уложен на место и в саду забили фонтаны. Соломон сел завтракать под апельсиновыми деревьями, принесенными из восточных земель. Это с самого начала был дворец чудес, подобного ему еще не видывал свет!

Ашмира вспомнила хрупкие глинобитные башни Мариба, которые ее народ возводил и заботливо чинил на протяжении столетий и которым теперь грозило то самое Кольцо. Она стиснула зубы, однако же сумела изобразить бесхитростное изумление.

– За одну-единственную ночь! – воскликнула она. – И все это с помощью маленького колечка? Не может быть!

Косой взгляд из-под тяжелых век.

– И тем не менее это так.

– Откуда же оно взялось?

– Кто знает? Спроси у Соломона.

– Может, он его сам сделал?

Зеленоглазая мышь разразилась насмешливым писком.

– Ну нет, не думаю! – ответил визирь. – Во дни своей юности Соломон был весьма скромным волшебником, отнюдь не одним из величайших в мире. Однако в нем неугасимо пылала страсть к тайнам былого, любовь к древности, когда люди впервые овладели магией и призвали из бездны первых демонов. Соломон собирал артефакты древних цивилизаций и с этой целью много путешествовал на восток. Рассказывают, что как-то раз он заблудился и набрел на древние руины, там-то он и обрел Кольцо, которое неведомо сколько лет пролежало сокрытым от взора людей и духов… – Визирь мрачно улыбнулся. – Не знаю уж, правда это или нет, но это то, что известно мне. С тех пор как он нашел это Кольцо, судьба благоприятствовала ему более чем кому-либо из людей.

Ашмира томно вздохнула.

– Ах как мне не терпится поговорить с ним!

– Неудивительно. Увы, ты такая не одна. В Иерусалиме есть и другие просители, прибывшие по делам, подобным твоему. Вот, пришли! Смотри, это обзорная галерея над залом Волшебников. Взгляни, если хочешь, прежде чем мы спустимся вниз.

В стене коридора была каменная ниша; в центре ниши имелось отверстие. А за ним виднелось большое пространство, залитое светом. Оттуда доносился шум.

Ашмира вошла в нишу, положила ладони на холодный мрамор, немного подалась вперед.

Сердце у нее подпрыгнуло и застряло в глотке.

Она увидела перед собой огромный зал, озаренный плавающими в воздухе шарами. Потолок зала был сделан из темного, дорогого дерева, каждая балка из цельного ствола. У стен высились колонны, исчерченные магическими символами, а сами стены были оштукатурены и расписаны удивительными сценами с танцующими животными и духами. Вдоль чертога стояли ряды столов, а за столами сидело множество мужчин и женщин, которые ели с золотых тарелок и пили из золотых кубков. Перед ними стояли огромные блюда с самыми разнообразными кушаньями. Белокрылые джинны в обличье золотоволосых юношей парили над столами, разнося кувшины с вином. Стоило кому-то вскинуть руку и отдать приказ, юноши тотчас подлетали, и сверкающие струи красного вина лились в подставленные кубки.

Люди, сидящие за столами, были даже более разные, чем те, кого Ашмира видела в Эйлате. Некоторые были совсем невиданные: белокожие мужчины с рыжеватыми бородами, одетые в неуклюжие одеяния, подбитые мехом, или изысканные дамы в платьях, сотканных из кусочков нефрита. Все это великое множество народу сидело, и ело, и пило, и беседовало, а с высоты, из центра оштукатуренной стены, из-за кувыркающихся в воздухе джиннов, наблюдал за всем происходящим нарисованный царь. Он был изображен сидящим на троне. Глаза у него были темные, лицо прекрасное и мужественное; вся его фигура излучала слабое сияние. Он смотрел прямо перед собой, исполненный безмятежного и торжественного величия, и на пальце у него было Кольцо.

– Все эти посланцы, – сухо сказал визирь у нее за плечом, – явились просить у Соломона помощи, так же как и ты. И все они, как и ты, желают обсудить дела чрезвычайной важности. Так что, как видишь, всем вам угодить непросто. Однако же мы стараемся, чтобы все были сыты и пьяны, пока ждут своей очереди. Большинство из них остаются вполне довольны; кое-кто даже забывает, зачем прибыл! – Визирь хихикнул. – Ступай же, сейчас и ты присоединишься к их числу. Место для тебя уже приготовлено.

Он повернулся и пошел дальше. Ашмира, с воспаленными глазами и пересохшим ртом, последовала за ним.

22

Ашмира

По крайней мере, кормили тут недурно. В течение некоторого времени Ашмира ни о чем не думала, кроме жареного мяса, винограда, медовых лепешек и густого красного вина. Шум зала окутывал ее; она чувствовала себя точно в роскошном коконе. Но наконец она, с легкой болью в животе и приятным туманом в голове, оторвалась от еды и огляделась по сторонам. Визирь был прав. В таком месте и впрямь нетрудно было забыть о том, с какой целью ты сюда приехал. Она подняла голову и, прищурившись, окинула взглядом огромную фигуру на троне, нарисованную на стене: на самом деле, может быть, Соломон именно этого и добивался!

– Ты только что приехала? – спросил сидящий рядом мужчина. Он ножом подцепил со своей тарелки кусочек глазированного мяса. – Добро пожаловать! Попробуй тушканчика!

Он говорил по-арабски, только акцент был странный.

– Благодарю, – сказала Ашмира, – только я уже сыта по горло. А ты здесь затем, чтобы увидеться с Соломоном?

– Ну да. Нам надо построить плотину повыше нашей деревни. По весне воды у нас довольно, но вся она утекает прочь, и летом случается засуха. Одно прикосновение к Кольцу – и готово. Тут нужно всего несколько ифритов или парочка маридов. – Он откусил кусок и принялся жевать. – А ты?

– Ну да, тоже что-то в этом роде.

– А в нашей долине нужно вырыть террасы, – вмешалась сидящая напротив женщина с блестящими, почти лихорадочными глазами. – Понимаешь, у нас слишком крутые склоны. Но его рабы без труда могут это сделать. Ему же не сложно.

– Понятно, – сказала Ашмира. – И давно ли ты ждешь?

– Пять недель! Но мое ожидание подходит к концу. Я буду одной из нескольких счастливчиков, которых примут на ближайшем совете!

– Ну да, мне тоже так говорили две недели тому назад, – угрюмо заметил другой мужчина.

– А я жду уже целый месяц – да нет, даже два! – прочавкал человек, сидящий рядом с Ашмирой. – Впрочем, кто я такой, чтобы жаловаться, когда меня так щедро потчуют?

– Ну да, некоторым-то все равно, – сказал угрюмый мужчина. – Но лично я ждать не могу. В землях хеттов вот-вот начнется голод, и помощь нам нужна прямо сейчас. Никак не пойму, отчего он не может просто взять и отправить своих демонов, чтобы помочь нам сегодня же, вместо того чтобы этак вот тянуть время. Я так думаю, что он просто слишком много времени развлекается!

– С женами, – добавил первый.

– Ничего, со временем он найдет время и для нас! – сказала женщина. Ее блестящие глаза сверкнули. – Жду не дождусь, когда увижу его!

– Так вы даже ни разу не видели Соломона?! – воскликнула Ашмира. – За все эти пять недель?!

– Увы, нет. Он ведь здесь не бывает. Он живет в своих покоях, там, наверху, за садами. Но в день ближайшего совета я его увижу, это точно! Мне говорили, что ты предстаешь перед ним, – но он, разумеется, восседает на троне, а трон стоит на возвышении, так что он будет не так уж близко, и все равно, все равно…

– А высокое ли это возвышение? – спросила Ашмира. Она умела метать кинжал точно в цель на сорок шагов.

– Ну, уж этого я не знаю. Скоро сама увидишь, милочка. Через месяц-другой…

После этого Ашмира больше не участвовала в разговоре. Она сидела молча, старательно улыбаясь, а изнутри ее терзало тупое лезвие ужаса. Она не может ждать два месяца! Она и месяца ждать не может! У нее есть два дня на то, чтобы добраться до царя. Да, она проникла во дворец, но это ничего не значит, если ей предстоит сидеть среди этих глупцов, сидеть и ждать. Она покачала головой, глядя на них и слушая, как они продолжают деловито обсуждать свои надежды и нужды. Как они слепы! Как поглощены своими мелочными целями! Они совершенно не сознают всей гнусности Соломона.

Она окинула гневным взглядом заполненный народом зал. Очевидно, царь не пытается править при помощи одного только страха: он переплетает его милосердными деяниями, чтобы люди о нем хорошо отзывались. Это все замечательно, но для нее важно то, что в результате он оказывается недосягаем. И это еще только полдела. Даже если ей каким-то чудом удастся попасть к нему на ближайшем совете, ей, судя по всему, не дадут даже приблизиться к царю. А это плохо. Надо подойти как можно ближе, чтобы ни он, ни его демоны не успели понять, что она задумала. Иначе шансы на успех слишком малы.

Нужно отыскать другой путь.

Голоса сидящих поблизости сотрапезников затихли, их руки зависли над тарелками.

У Ашмиры по спине поползли мурашки; она ощутила, что позади нее кто-то стоит.

Серые пальцы коснулись ее рукава, в затылок ей дохнули винными парами.

– А что это ты делаешь здесь? – осведомился волшебник Хаба.

На нем была элегантная, черная с серым туника и короткий серый плащ. Лицо у него раскраснелось от вина. Когда Хаба протянул руку Ашмире, она заметила, какие у него длинные ногти.

Девушка заставила себя улыбнуться.

– Визирь Хирам сказал мне, чтобы я…

– Визирь глупец, его место на виселице! Я тебя уже полчаса жду за почетным столом! Вставай, Кирина, идем со мной. Нет-нет, чашу оставь, тебе дадут другую. Ты будешь пировать вместе с волшебниками, а не с этим сбродом!

Сидящие вокруг люди уставились на нее.

– Ах, так у кого-то водятся знакомые при дворе! – сказала одна из женщин.

Ашмира встала, помахала им на прощание и следом за волшебником направилась через ряды столов к возвышению в конце зала. Здесь, за мраморным столом, который ломился от редкостных яств и у которого прислуживали несколько парящих в воздухе джиннов, сидело множество богато разодетых мужчин и женщин. Все они непонимающе уставились на нее. Все держались с той небрежной уверенностью, что приходит с властью; кое у кого на плечах сидели маленькие зверушки. В дальнем конце стола сидел Хирам; он, как и Хаба, и большинство прочих волшебников, успел изрядно набраться.

– Это наши Семнадцать, – сказал ей Хаба. – Точнее, то, что от них осталось: Иезекииль-то мертв. Давай садись рядом со мной, побеседуем, познакомимся поближе…

Глаза Хирама, который как раз прихлебывал из кубка, изумленно расширились, а его зеленоглазая мышь с отвращением наморщила нос.

– В чем дело, Хаба? Что это такое?

Остролицая женщина с длинными волосами, заплетенными в косу, насупилась:

– Это место Рувима!

– Бедный Рувим болен болотной лихорадкой, – возразил Хаба. – Он сидит у себя в башне и клянется, что вот-вот умрет.

– Туда ему и дорога! – буркнул низенький круглолицый человек. – Вечно сваливает свою работу на других! Так кто эта девушка, Хаба?

– Ее зовут Кирина, – сказал Хаба, беря свой кубок с вином и наполняя второй, для Ашмиры. – Она жрица из… из… вот не помню, откуда именно. Я ее сегодня спас на дороге в пустыне.

– Ах да, слышал, слышал, – сказал другой волшебник. – Так ты, значит, вернул себе расположение Соломона? Быстро ты управился!

Хаба кивнул.

– Неужто ты, Септимус, сомневался во мне? Разбойники истреблены, все, как было велено. Я официально сообщу об этом царю во время очередной аудиенции.

– А не мог бы ты взять меня с собой к царю? – спросила Ашмира. – Меня так раздражают эти проволочки!

Некоторые волшебники фыркнули. Хаба с улыбкой окинул их взглядом.

– Да, как видите, юной Кирине не терпится. Знали бы вы, чего мне стоит ее удержать! Милая моя жрица, к Соломону не являются без приглашения. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, чтобы ускорить дело, но тебе придется набраться терпения. Приходи завтра ко мне в башню, обсудим, что можно сделать.

Ашмира склонила голову.

– Благодарю…

– Хаба! – Маленький визирь, восседавший во главе стола, нахмурился и властно постучал пальцем по столу. – Ты так уверен, что Соломон снова будет рад тебя видеть? Да, конечно, ты, похоже, и впрямь уничтожил каких-то разбойников, это замечательно, однако твоя небрежность на Храмовой горе его глубоко расстроила, а он становится все раздражительнее с возрастом. Не будь так уж уверен, что у тебя все пойдет как по маслу!

Ашмира., смотревшая на Хабу, увидела, как что-то шевельнулось в глубине его бархатных глаз, что-то вынырнуло на поверхность, нечто такое, отчего ее душа невольно отшатнулась. Потом это исчезло, и Хаба рассмеялся:

– Хирам, Хирам, неужто ты в самом деле сомневаешься в моих суждениях?

Волшебники внезапно притихли. Хирам встретился глазами с Хабой. Он выплюнул на стол оливковую косточку.

– Да, сомневаюсь.

– Дело в том, – продолжал Хаба, – что я знаю царя не хуже тебя. Он ведь любит всякие безделушки? Ну так вот, я заглажу свою провинность маленьким подарком, новой диковинкой для его коллекции. Вот она. Славная вещица?

И он поставил на стол круглую бутылочку из прозрачного хрусталя, украшенную цветочками. Горлышко было опечатано свинцовой пробкой; за хрустальными гранями мелькали разноцветные огоньки и полосы.

Один из сидевших поблизости волшебников взял бутылочку в руки, внимательно рассмотрел и передал дальше.

– Я вижу, оно утратило всякий облик. Это нормально?

– Возможно, оно до сих пор без сознания. Оно сопротивлялось Заточению.

Длинноволосая женщина крутила и вертела бутылочку в руках.

– Что это, жидкость? Пар? Какие все-таки гнусные, противоестественные твари! Только подумать, что все, что от них остается, – вот это!

Когда бутылочку взял в руки визирь, зеленоглазая мышь шарахнулась прочь и закрыла мордочку лапками.

– Да, милая безделушка, – нехотя сказал Хирам. – Ишь, как огоньки мигают – ни разу не повторились!

Бутылочка обошла вокруг стола и вернулась к Хабе, который поставил ее рядом с собой. Ашмира была зачарована. Она коснулась хрусталя – к ее изумлению, оказалось, что холодные стенки слегка вибрируют.

– А что это? – спросила она.

– Это, моя дорогая, – рассмеялся Хаба, – джинн четвертого уровня, загнанный в бутылку. Он просидит там до тех пор, пока это будет угодно Соломону.

– А точнее? – спросила длинноволосая женщина. – Который это джинн?

– Бартимеус Урукский.

Ашмира вздрогнула, открыла было рот, но тут же сообразила, что Хаба не знает, что ей известно имя джинна. А возможно, он настолько пьян, что ему все равно.

Другие волшебники, очевидно, тоже узнали это имя. Они одобрительно загомонили.

– Отлично! То-то дух Иезекииля порадуется!

– Гиппопотам? Да, Хаба, ты прав: Соломон будет доволен таким подарком.

Ашмира уставилась на Хабу.

– Ты заточил здесь духа? Но ведь это довольно жестоко, разве нет?

Волшебники, сидевшие за столом – молодые и старые, мужчины и женщины, – разразились раскатистым хохотом. Хаба ржал громче всех. Когда он вновь взглянул на Ашмиру, взгляд у него был снисходительный, глаза покраснели и затуманились от вина.

– Жестоко? По отношению к демону? Это противоречие в терминах! Не забивай этим свою хорошенькую головку. Это был гадкий, вредоносный дух, о нем никто жалеть не станет. Кроме того, рано или поздно он обретет свободу – через несколько сотен лет!

Разговор перешел на другие темы: болезнь волшебника Рувима, приборка в башне Иезекииля, нарастающая склонность царя Соломона к затворничеству.

Судя по всему, в последнее время он все реже и реже показывался во дворце, если не считать регулярных советов в садовом чертоге. Даже Хирам, его визирь, имел к нему доступ лишь в определенные часы. Похоже, теперь он интересовался в основном строительством храма; а помимо этого, держался в стороне от дел. На своих волшебников он тоже почти не обращал внимания, если не считать частых приказов во время советов, которым волшебники нехотя повиновались.

– Твой поход в пустыню, Хаба, – это сущая безделица! Вот мне завтра придется отправиться в Дамаск и велеть своим джиннам отстроить его разрушенные стены.

– А я еду в Петру, строить зернохранилище…

– А мне придется заниматься орошением какой-то дрянной ханаанской деревушки…

– Ох уж это Кольцо! Соломон думает, что с нами можно обращаться точно с рабами! Если бы только…

Ашмира почти не прислушивалась к их жалобам. Она взяла в руки бутылочку и медленно поворачивала ее в пальцах. Какая легонькая! Что за удивительное вещество находится внутри? За хрустальными стенками кружились и вспыхивали крошечные цветные пятнышки, точно увядающие лепестки, опускающиеся на озерную гладь. Она вспомнила джинна, молчаливого, с серьезными глазами, вспомнила, как они стояли рядом в заваленном трупами ущелье…

Многие из гостей царя Соломона, бывшие в зале, уже потянулись в сторону лестницы, хотя многие другие еще оставались за столами, подъедая остатки яств. Сидевшие вокруг волшебники все сильнее оседали в своих креслах, говорили все громче, пили все больше…

Она снова взглянула на бутылочку, которую держала в руках.

– Да-да, изучи ее хорошенько! – Хаба навис над нею и смотрел на нее разъезжающимися глазами. – Тебя ведь влечет ко всему необычному и удивительному. А у меня в башне хранится множество подобных диковинок! Редкостные, изысканные вещицы! Завтра сама увидишь!

Ашмира заставила себя не отшатнуться, хотя от него несло перегаром. Она улыбнулась.

– Твой кубок пуст. Позволь, я налью тебе еще вина!

23

Бартимеус

Как же медленно, как мучительно тянутся годы, когда ты замурован в бутылке! Кошмарный опыт, никому такого не пожелаю^[70].

Хуже всего – действие, которое Заточение оказывает на твою сущность. Каждый раз, как нас призывают на Землю, наша сущность начинает понемножечку умирать, но при условии, что нас держат тут не слишком долго и позволяют развлекаться драками, погонями и остроумными каламбурами, нам удается не думать об этой боли до тех пор, пока не представится возможность вернуться домой и прийти в себя. Во время длительного Заточения такое невозможно. Драться не с кем, гоняться не за кем, ты сидишь в пространстве размером дюйм на дюйм, а поскольку шутить и острить тоже лучше в компании, тебе ничего не остается, как парить в воздухе, размышлять и прислушиваться к тому, как с тихим шорохом усыхает и отмирает твоя сущность, частица за частицей. А самое худшее, что заклинание Заточения само по себе обладает тем свойством, что этот процесс растягивается до бесконечности, так что ты даже и умереть-то толком не можешь. Хаба знал, что делал: такое наказание достойно злейшего врага.

Внутри этого хрустального шарика я был совершенно отрезан от мира. Хода времени не чувствовалось. Никакие звуки внутрь не проникали. Временами за стенками моей тюрьмы мелькали свет и тени, однако мощное Сковывающее заклятие, вплавленное в хрусталь, затмевало мне зрение, и я не мог ничего разглядеть как следует^[71].

Вдобавок ко всему, в этой древней бутылке изначально явно содержалась какая-то склизкая субстанция, возможно масло, которым какая-нибудь давно умершая египтянка умащивала свои волосы. Мало того что внутри до сих пор слегка пованивало (по-моему, красным деревом с легкой примесью лайма), так еще и стенки были чертовски скользкие. И когда я, ради разнообразия, пытался превратиться в скарабея или еще какое-нибудь насекомое, мои лапки все время скользили и я то и дело падал.

Поэтому большую часть времени я пребывал в своем естественном состоянии: тихо кружил, парил, предавался благородным и несколько меланхоличным размышлениям и только иногда выцарапывал на стекле непристойные граффити. Временами я обращался мыслями к эпизодам из своего прошлого. Я думал о Факварле и о том, как пренебрежительно он отзывался о моем могуществе. Я думал о той девчонке, Кирине, которой почти что удалось добиться моего освобождения. Я думал о злом Хабе – который теперь, в результате неумолимого хода времени, вероятно, уже обратился в проклятую груду костей – и о его гнусном напарнике, Аммете, который, возможно, и по сей день творит зло где-то в этом несчастном мире. Но чаще всего я, разумеется, думал о своей далекой родине, мирной и прекрасной, и гадал, вернусь ли я туда когда-нибудь.

И вот, когда миновали бесчисленные века и я окончательно утратил надежду…

Бутылка разбилась.

Вот только что она была здесь, моя крохотная, надежно запечатанная тюрьма, точно такая же, как всегда. А в следующий миг стены рассыпались дождем хрустальных осколков, которые падали вокруг меня, вертясь, сверкая, разлетаясь под внезапным напором шума и воздуха.

Когда бутылка была разрушена, заклятие Аммета утратило силу. Его нити лопнули и распались.

Я вырвался на свободу.

Мою сущность пронизал трепет. Все страдания мгновенно забылись во внезапном порыве восторга. Я не медлил. Подобно жаворонку, взмывающему в небо, я стремительно рванулся прочь от Земли, набирая скорость, миновал стены стихий, распахнувшиеся мне навстречу, и нырнул в сладостную безбрежность моей родины.

Иное Место окутало меня. Я упал в его объятия и тотчас сделался многим, когда прежде был единым. Моя сущность встряхнулась и, радостно распевая, распространилась во все пределы бесконечности. Я влился в вечный хоровод…

И застыл.

На миг мой восторженный порыв вперед и внезапный рывок назад уравновесились. Я завис неподвижно. Только-только успел осознать охватившую меня тревогу…

И меня тотчас выдернули назад, грубо выдрали из бесконечности, утащили обратно в коридоры времени, почти в тот же самый миг, как я их покинул. Это произошло так быстро, что я на обратном пути едва не встретился с самим собой.

Я золотым дождем обрушился в бездонный колодец.

Я собрался в одну точку и прибыл на место.

Я огляделся. «Место» оказалось центром пентакля, начерченного на темной, красноватой ткани. Поблизости, в чернильно-черных тенях, свисали, подобно паутине, шелковые занавески, скрывающие очертания комнаты. Воздух был душный и спертый от горящего ладана. Красноватый свет свечей мерцал на мраморном полу, точно воспоминание о пролитой крови.

Я вернулся на Землю.

Я вернулся на Землю!!! К смятению и горечи утраты добавилась еще и вернувшаяся боль. С яростным воем я взмыл из центра круга, обернувшись краснокожим демоном, гибким, проворным, жаждущим мести. Глаза мои пылали золотом, зрачки, крошечные, как укол шипа, метались по сторонам. Под бесформенным комком хряща, что служил мне носом, зияла разинутая клыкастая пасть^[72].

Демон пригнулся, озираясь по сторонам. Он окинул взглядом квадрат ткани, на котором стоял, увидел кусочки резного нефрита, придавливавшие материю к полу. Увидел мерцающую масляную лампу, восковые свечи, горшочки с тлеющим ладаном, расставленные по полу. Увидел на шелковом ложе некую сумку из красно-коричневой кожи. Увидел перевернутую подставку, разбитую бутылку, россыпь хрустальных осколков…

Увидел второй пентакль на другом куске ткани. И в этом пентакле…

– Бартимеус Урукский, – нараспев произнесла арабская девушка, – заклинаю тебя вервием Накры и цепями Мариба, весьма ужасными и мучительными, отныне выполнять мои повеления, под угрозой немедленной гибели в огне! Оставайся на месте, пока я не дам тебе дозволения его покинуть, а потом как можно быстрее отправляйся выполнять полученное задание, не медля и не отклоняясь от цели, и возвращайся в то время и место, которое я тебе укажу…

И так далее, и тому подобное, все ужасно архаичное, не говоря уже о том, какое нудное и тягучее и вдобавок произнесенное на кошмарном южноаравийском диалекте, который я понимал с большим трудом. Однако я все-таки не вчера родился. Общую идею я понял.

Надо признаться, я был шокирован. Надо признаться, что я был сбит с толку. Однако стоит загнать меня в пентакль – и вековые правила снова в силе. Вызвавший меня рискует жизнью и всем прочим, независимо от того, что он сделал для меня прежде. И девчонка отнюдь еще не была в безопасности.

Она произносила Сковывающее заклятие, пребывая в некоем трансе: вытянувшись и застыв, слегка покачиваясь от усилий, которые она вкладывала в вызывание. Кулачки были стиснуты, руки вытянуты по швам, словно привинчены к бокам. Глаза у нее были зажмурены; она декламировала слова-печати и фразы-запоры с механической точностью метронома.

Краснокожий демон подался вперед, к границе круга, вонзив когти в ткань у себя под ногами. Мои золотые глаза светились сквозь дым свечей. Я ждал ошибки или запинки, что позволит мне порвать свои узы, точно лист сельдерея, и поступить точно так же с ее телом.

– Ага, ага, – поддакивал я. – Да, у тебя уже почти получается. Теперь, главное, смотри не сбейся! Аккуратнее, сейчас сложный момент… А ты ведь так устала! Так ужасно устала, что я почти чувствую это на вкус…

И я смачно щелкнул зубами в темноте.

Она побледнела. Сделалась белее снега на горных вершинах. Однако же не запнулась и не сделала ни единой ошибки^[73].

И вскоре я ощутил сковавшие меня узы.

Я оставил свою алчную бдительность и уныло сник.

Девушка договорила. Она утерла с лица пот рукавом своего одеяния.

И посмотрела на меня.

В комнате царило молчание.

– Ну, – спросил я, – и на фига ты это сделала?

– Я только что тебя спасла!

Она слегка запыхалась, и голос у нее был слабый-слабый. Она кивнула на осколки на полу.

– Я выпустила тебя на волю.

Краснокожий демон медленно кивнул.

– Ну да. Это верно… Но только затем, чтобы спустя несколько секунд снова меня поработить! – Из ткани у меня под ногами взметнулись багровые языки пламени, окутавшие фигуру разгневанного демона. – А ты помнишь, – взревел я, – как я спас твою жалкую жизнь много лет назад?!

– Много лет назад… что-что?!

Из глаз у меня брызнул огонь, на блестящей коже проступили пятна пылающей серы.

– Да ты можешь себе представить, сколько боли и страданий я вынес с тех пор? – возопил я. – Бесконечные годы, проведенные внутри крошечной, душной темницы, пока солнце и луна снова и снова свершали свой круговорот? И вот теперь, не успел я вырваться на волю, как ты призываешь меня снова, не дав даже…

Тут я запнулся, заметив, что девица многозначительно притоптывает стройной ножкой по своему куску ткани.

– Кстати, а сколько времени я провел в заточении?

– Несколько часов. Только что полночь минула. А мы с тобой беседовали вчера под вечер.

Краснокожий демон вылупился на нее; пламя потухло.

– Вчера под вечер? То есть еще и суток не прошло?

– Ты вообще считать умеешь? Да, еще и суток не прошло. Да посмотри на меня! На мне та же самая одежда.

– Да, верно… – Я прокашлялся. – Ну, понимаешь, там, внутри, несколько теряешь счет времени… В общем, как я уже сказал, это было неприятно. – Я снова повысил голос: – И мне совсем не хочется, чтобы меня тут же вызывали снова – неважно, кто это сделал, ты или другой! Послушайся доброго совета: лучше отпусти меня восвояси!

– Не могу.

– Отпусти, а то пожалеешь! – рявкнул я. – Ты все равно не сумеешь долго удерживать меня. Ты же новичок, это сразу видно!

Глаза у девушки вспыхнули. Пламя из них не било, но было видно, что может дойти и до этого.

– Бартимеус Урукский! – вскричала она. – Знай, что у себя на родине я – адепт восемнадцатого уровня посвящения храма Мариба! Знай, что не кто иной, как я, призвала демоницу Зуфру и, подгоняя ее вервием, заставила за одну ночь вырыть водохранилище в Дамаре! Знай также, что я подчинила своей воле двенадцать дюжин демонов и девять из них швырнула в бездонную пропасть! – Она откинула со лба прядь волос и мрачно улыбнулась. – А главное, что тебе следует знать: что теперь я – твоя хозяйка!

Краснокожий демон разразился кудахчущим хохотом.

– Неплохая попытка, – сказал я. – Есть только три «но». Во-первых, твой «восемнадцатый уровень посвящения» мне ни фига не говорит. Откуда я знаю, может, это означает, что тебе наконец доверили чистить сортиры!

Девочка негодующе пискнула, но я не обратил на это внимания.

– Во-вторых, – продолжал я, – следи за своим тоном. Ты ведь хотела, чтобы это звучало грозно и внушительно? Ну, извини. Получилось сдавленно и испуганно. А в-третьих, все это явно чистый вздор! Ты еле-еле выговорила Первое Предписание^[74], не запутавшись в собственном языке. В какой-то момент я подумал было, что ты вот-вот наложишь узы на себя самое, так неуверенно ты говорила. Посмотрим правде в глаза: все это брехня.

Носик девочки заострился и побелел.

– Неправда!

– Правда-правда!

– Нет!!!

– Ну, скажи это еще тоном выше, и ты разобьешь вон ту славную вазочку! – Я скрестил на груди чешуйчатые руки и бросил на нее свирепый взгляд. – Кстати, ты только что лишний раз подтвердила правоту. Как ты думаешь, много ли настоящих волшебников опустились бы до подобной перебранки? Они давно бы шарахнули меня чем-то вроде Темного Очищения, и дело с концом.

Девушка уставилась на меня, бледная как смерть.

– А, так ты даже не знаешь, что такое Темное Очищение? – ухмыльнулся я.

Она тяжело вздохнула.

– Нет. Зато я знаю вот это!

Она стиснула в руке серебряный солнечный диск, который носила на шее, и что-то пробормотала себе под нос. Я снова с трудом разобрал слова – это было нечто вроде Оберега^[75], каким деревенская ведьма осаживает обнаглевшего беса. Тем не менее что-то черное заклубилось в воздухе, вздыбилось и ринулось в сторону моего круга.

Я вскинул руку, чтобы отразить удар, и выкрикнул ее имя:

– Кирина!^[76]

Черные осколки силы пронизали вскинутую руку и вонзились в мою сущность вихрем острых булавок.

Они исчезли. Я угрюмо изучил проделанные во мне дыры.

– Так тебя, значит, не Кириной зовут? – спросил я.

– Нет. Кто может быть таким дураком, чтобы вот так запросто выдать свое настоящее имя? Верно, Бартимеус?

Девчонка была права.

– Ну и все равно, – сказал я, – в качестве наказания это никуда не годится. И опять же, ты чуть не сбилась. Давай попробуй еще раз!

– А в этом нет нужды. – Девушка откинула полы одежды и продемонстрировала мне три серебряных кинжала за поясом. – Если ты еще раз меня разозлишь, – сказала она, – я проткну тебя одним из этих кинжалов.

Ну да, это она может… Я был заперт в магическом круге и понимал, что мои возможности уворачиваться ограниченны. Но я только пожал плечами.

– Вот и последнее доказательство. Ты – нечто вроде наемного убийцы. Никакая ты не волшебница. А чтобы иметь дело со мной, нужен именно волшебник! – Мои зубы сверкнули в полумраке. – Своего последнего хозяина я убил, знаешь ли!

– Кого, Хабу? Того самого, который посадил тебя в бутылку? – Девушка грубо фыркнула. – А когда я оставила его внизу пьяным, мне казалось, что он вполне себе жив!

– Ну ладно, ладно, – проворчал я, – я имел в виду предпоследнего! Все равно, с точки зрения статистики такая судьба рано или поздно постигает сорок шесть процентов… – Тут я запнулся. – Погоди-ка! Так волшебник Хаба, значит, внизу? А где мы вообще?

– Во дворце царя Соломона. А ты что, не узнаешь? Я-то думала, ты его знаешь вдоль и поперек – я тебя, собственно, поэтому и выпустила.

– Ну, я же не обязан знать тут каждую спальню.

И тут краснокожий демон внезапно замер, ощутив неприятную дрожь, нарастающее предчувствие, что, как бы плохо все ни было, вот-вот сделается гораздо хуже.

Я устремил на нее холодный, жесткий взгляд. Она ответила мне таким же ледяным взглядом.

– В последний раз говорю по-хорошему! – сказал я. – Спасибо, что выпустила меня из заточения. Теперь мы с тобой квиты. А сейчас произнеси заклинание Отсылания и отпусти меня.

– Я ведь тебя сковала, Бартимеус.

– Пока что – да. – Я потыкал ткань когтем на большом пальце. – Но я непременно найду лазейку! Много времени это не займет.

– Ну ладно, – сказала девушка, – но согласись, что, пока ты ее ищешь, ты у меня на службе. А значит, ты будешь делать, как я скажу, или попадешь в Бедственный Огонь. Это тоже много времени не займет.

– Ну да, конечно! Можно подумать, ты знаешь это заклинание!

– Хочешь убедиться лично?

Тут я, конечно, попался, потому что проверить было никак нельзя. Возможно, она действительно не знает этого заклятия – последний и верный оплот любого волшебника, – но может оказаться, что она его знает. А если она все-таки его знает, а я ее ослушаюсь, последствия для меня будут самые печальные.

Я решил сменить тему.

– А почему Хаба отдал бутылку тебе?

– Он мне ее не отдавал. Я ее украла.

Ну вот, пожалуйста. Как я и предчувствовал. Все становится гораздо хуже. В первую очередь (тут я подумал об ужасах подземелья волшебника) для самой девушки.

– Ну и дура же ты, – сказал я. – Воровать у него – плохая идея.

– Хаба меня не интересует.

Ее лицо по-прежнему было бледным, но в нем снова появилась какая-то решимость, и глаза засверкали.

Этот блеск очень мне не понравился. Я бы назвал его фанатичным^[77].

– Хаба – ничто, – продолжала она. – Забудь о нем. Нас с тобой ждут более важные дела.

Теперь пронизывавший меня трепет превратился в холодный и плотный клубок страха: я вспомнил разговоры, которые девчонка вела в ущелье, и ее расспросы о запретных вещах.

– Послушай, – сказал я. – Прежде чем ты скажешь что-нибудь, о чем нам обоим придется пожалеть, подумай, где ты находишься. Планы вокруг нас гудят от аур могучих духов. Ты их не чувствуешь, но их чувствую я, они создают оглушительный шум. Хочешь вызвать меня – пожалуйста, но, будь любезна, где-нибудь подальше отсюда, где у нас будет больше шансов выжить. На воровство имущества волшебников здесь смотрят косо и на нелегальное вызывание духов – тоже. Это именно то, чего не стоит делать в Доме Соломона или поблизости от него^[78].

– Бартимеус, – сказала девушка, опустив руку на один из кинжалов у нее за поясом, – довольно болтать!

Я умолк. И стал ждать. Ждать худшего.

– Сегодня ночью, – продолжала девушка, – ты поможешь мне выполнить дело, ради которого я преодолела тысячу миль и более, прибыв сюда из садов прекрасной Савы.

– Савы?! Погоди-ка, ты хочешь сказать, что насчет Химьяра – это тоже все неправда? Ну и врушка же ты!

– Сегодня ты поможешь мне спасти мой народ, или же мы оба погибнем, спасая его.

Ну все. А у меня-то теплилась слабая надежда, что она всего-навсего хотела поменять цветовую гамму своей спальни. А жаль, жаль. Если бы я потрудился над этими шелками, это пошло бы им на пользу…

– Сегодня ты поможешь мне сделать две вещи.

– Две вещи… – повторил я. – Хорошо. И какие же?

Интересно, насколько она безумна? Насколько она близка к полному сумасшествию?

– Убить царя Соломона, – жизнерадостно ответила девушка, – и забрать его Кольцо.

Она улыбнулась мне. Глаза у нее сияли.

Да. Она абсолютно безумна.

24

Ашмира

Ашмира рассчитывала, что джинн все-таки что-нибудь скажет по этому поводу. До сих пор он за словом в карман не лазил. Однако он промолчал. Он застыл в неподвижности, и язычки пламени, плясавшие по всему его телу, внезапно съежились и исчезли.

Он стоял неподвижно, как каменная статуя, и так же безмолвно, но исходившее от него молчание было яростным. Оно ядовитым облаком заполнило комнату и давило на девушку с такой силой, что у нее подгибались колени. Она машинально отступила на шаг.

Ашмира закрыла глаза и глубоко вздохнула. «Спокойно!» Надо сохранять спокойствие. Бартимеус, несмотря на все угрозы и протесты, теперь в ее власти. Ему ничего не остается, кроме как повиноваться.

Только спокойные и стремительные действия, практически без размышлений, позволили Ашмире пережить предыдущие полчаса. Стоило бы ей остановиться и задуматься над тем, что она делает: обворовывает грозного волшебника, призывает демона, куда более могущественного, чем все, с какими ей доводилось иметь дело прежде, – ее одолел бы страх, она бы споткнулась и была бы обречена. Но этого не случилось. Она, как то было свойственно ее дарованию, выполняла одно за другим с отстраненной сосредоточенностью, думая исключительно о сиюминутных насущных делах, а не о последствиях.

По правде говоря, труднее всего было вначале, во время этого бесконечного пиршества, пока Хаба и еще несколько высших волшебников упивались до бесчувствия. Со стороны казалось, будто Ашмира просто сидела, улыбалась, смеялась их шуткам и прихлебывала вино. А внутри она терзалась ожиданием, каждый миг опасаясь, что ее вот-вот отошлют прочь или египтянин спрячет хрустальную бутылочку так, что она не сумеет ее достать. Она улыбалась, но ей хотелось кричать. Однако когда Хаба наконец уронил голову и закрыл глаза, она была готова действовать. Выхватив бутылочку у него из-под носа, она покинула зал, миновав ряды порхающих джиннов, и бросилась к себе в комнату. Там она достала из котомки ткань и свечи, методично разложила и расставила их, разбила бутылочку и вызвала демона. И все это – без единого колебания.

Само заклинание едва ее не прикончило. Ашмире уже доводилось вызывать джиннов помельче с помощью тех же самых приемов, однако она не учла, насколько могуч Бартимеус. Даже с закрытыми глазами, пытаясь дочитать заклинание, она ощущала, как его мощь давит на границы ее круга. Она знала, что будет, если сделать хотя бы одну-единственную ошибку, и это быстро истощало ее силы. Однако от того, выживет она или нет, зависела судьба Савы, и мысль об этом все еще перевешивала. Несмотря на усталость, несмотря на то, что ей уже много месяцев не доводилось вызывать демонов, несмотря на то, что ярость джинна хлестала ее, Ашмира отключилась от своих страхов и сумела подчинить его себе.

Теперь оставалось только суметь воспользоваться этим.

Она откашлялась и устремила взгляд на демоническую фигуру. Как сильно он отличается от того приятного юноши, каким был накануне! Но, как он ни ужасен, использовать его можно.

– Бартимеус, – хрипло произнесла она, – я повелеваю тебе немедленно, без колебаний и проволочек, покинуть это место вместе со мной и благополучно доставить меня к царю Соломону, чтобы я могла его убить и снять с него Кольцо (во избежание разночтений: речь идет об уникальном талисмане невиданной силы, а не о какой-нибудь обычной безделушке), а затем помочь мне бежать вместе с ним в безопасное место. Это все ясно?

Фигура ничего не ответила. Она сидела, окутанная дымом, темная и застывшая.

Ашмиру передернуло; как будто ледяной ветер коснулся ее затылка. Она оглянулась на дверь комнаты – все было тихо.

– Я повелеваю также, – продолжала она, – в случае если убить Соломона окажется невозможно, или если меня схватят, или мы с тобой разлучимся, чтобы ты прежде всего похитил и уничтожил Кольцо либо, в случае если уничтожить его невозможно, навеки скрыл его, так, чтобы никто из людей никогда Кольца не нашел и не узнал, где оно находится! – Она перевела дух. – Спрашиваю еще раз: это ясно?

Джинн не шелохнулся. Даже огонь в его желтых глазах, казалось, угас.

– Бартимеус! Тебе ясно или нет?

Гибкое тело слегка шелохнулось.

– Самоубийство. Ничего не выйдет.

– Ты древний дух, отважный и находчивый. Ты мне сам об этом говорил.

– Украсть Кольцо? – тихо переспросил он. – Убить Соломона? Нет. Это самоубийство. С тем же успехом можно прыгнуть в глотку Хабе или искупаться в расплавленном серебре. Я лучше съем собственные ноги или суну голову под зад садящегося слона. Ты отправляешь меня на смерть.

– Я и собственной жизнью тоже рискую, – возразила Ашмира.

– Ага, ну да. Это как раз хуже всего.

Краснокожий демон наконец ожил. Он как будто сделался ниже ростом, и его багровая кожа несколько потускнела. Он отвернулся от Ашмиры, обнимая себя за плечи, словно ему было холодно.

– Ты не боишься умереть, – сказал он. – На самом деле это входит в твои планы. А если уж ты за себя не боишься, твоему рабу и подавно надеяться не на что.

– Нам не до этого, Бартимеус. Тут идет речь о куда более важных вещах, чем твоя или моя жизнь!

– О более важных вещах? – Демон глухо хохотнул. – Хотел бы я знать, о каких именно. Понимаешь, – продолжал он, не дав заговорить Ашмире, – обычным волшебникам наплевать на все, кроме богатства и своей драгоценной шкуры. Но при этом у них очень силен инстинкт самосохранения: помирать им совсем не хочется, так же как и мне. И поэтому, когда они поручают мне какое-то дело, оно очень редко бывает самоубийственным. Опасным – это да, но это всегда разумный риск. Потому что они понимают: если я погибну, последствия могут отразиться и на них тоже. А ты… – Демон тяжко вздохнул. – Нет, я всегда знал, что рано или поздно нарвусь на такого человека, как ты. Знал и боялся. Ты ведь фанатичка. Молодая, красивая, пустоголовая, и тебе на все наплевать!

У Ашмиры перед глазами пронеслись картины: горящая башня Мариба, уже почти две недели тому назад. Люди, передающие ведра по цепочке. Трупы, которые выносят на улицу. Слезы ярости затмили ей глаза.

– Ах ты, гнусный, себялюбивый, злобный… бес! – рявкнула она. – Да ты себе представить не можешь, насколько мне не наплевать! Ты просто понятия не имеешь, зачем я это все делаю!

– Ты думаешь? – Демон поднял три узловатых, когтистых пальца и принялся быстро их загибать. – Три попытки! Ради вашего царя. Ради вашей страны. Ради вашей веры. Как минимум два из трех, возможно все три. Ну? Скажи, что я ошибаюсь!

Ашмира понимала, что джинн нарочно ее злит, понимала, что нужно просто не обращать внимания. Но гнев и усталость сделали ее уязвимой.

– Я здесь ради любви к своей царице, – ответила она, – и к Саве, прекраснейшей стране под солнцем. Нет чести выше, чем умереть за них, хотя бездушному существу вроде тебя этого не понять.

Демон ухмыльнулся, продемонстрировав кривые, белые, ножницеобразные клыки.

– Ну да, – сказал он, – очевидно, я бездушное существо, потому что вся эта ерунда меня совершенно не заботит.

Его фигура внезапно расплылась, и он принялся менять обличья: перед Ашмирой по очереди предстало множество растрепанных, большеглазых юнцов, высоких и низкорослых, красивых и простоватых, с разным цветом кожи, принадлежащих ко множеству разных народов. Последним был тот самый красивый черноволосый юноша,которого она видела в ущелье, только на этот раз бескрылый, со спокойным, сдержанным лицом.

– Для такого дела джинн ни к чему, – сказал юноша. – Для того чтобы умирать за пустые слова, лучше всего годятся молодые люди. Возвращайся в Саву и найди там одного из ваших.

– Это не пустые слова, демон! – вскричала Ашмира. – Царь Соломон – мой враг, жестокий и беспощадный! Но что ты можешь знать об этом? Ты ведь никогда не бродил в садах Савы, где восходят к небесам ароматы жасмина, корицы и кассии! Ты никогда не видел, как шумят на ветру голубые душистые леса Шабвы, не видел алебастровых стен Мариба, где огромные резервуары с водой сверкают среди ярко-зеленых полей. И все это обречено на гибель, если я ничего не сделаю. Если я не остановлю Соломона, он очень скоро повернет свое треклятое Кольцо и вызовет целые полчища демонов, таких же гнусных, как ты. Они пересекут пустыню и обрушатся на мою страну. Они сровняют с землей города, уничтожат урожай, прогонят мой стенающий народ в пустыню. Я не могу допустить, чтобы такое случилось!

Юноша пожал плечами.

– Нет, я понимаю твою боль, честно, – сказал он. – Но только эта боль ничего не меняет. Ну хорошо, у вас в Саве очень красивые растения и здания, и что с того? В Уруке было то же самое, однако же вавилоняне уничтожили его, не моргнув глазом. Фонтаны, у которых играли его дети, были разбиты, и вода растеклась по земле. Стены разрушили, башни снесли, сады сожгли, руины замело песком. Через пятьдесят лет никто даже не помнил, где стоял этот город. Так уж оно повелось. В вашем неприятном мирке такое случается сплошь и рядом. Теперь настала очередь Савы; в один прекрасный день и Иерусалим постигнет та же участь. Посмотри на дело с точки зрения вечности, как делаю я, и успокойся. А если не хочешь – ступай и умри. Только меня в это не впутывай. Я тут совершенно ни при чем.

– Еще как при чем! – злобно ответила Ашмира. – Я ведь тебя вызвала!

– Ну, вызови кого-нибудь еще! – настойчиво возразил джинн. – Почему именно я? У тебя нет ни одной серьезной причины выбрать меня!

– Ни одной? Да их множество. Ты знаешь дворец Соломона, тебе известны здешние порядки и обычаи, ты знаешь имена и природу здешних стражей. Ты могущественный дух. И тебе хватило глупости несколько часов назад сообщить мне свое имя. Ну как, хватит или еще?

– Ну да, коротко и ясно! – рыкнул демон. Его глаза превратились в миндалевидные пылающие прорези. – Особенно насчет имени. И вся вот эта показуха, когда ты уговаривала Хабу меня отпустить… Ты это заранее планировала? Ты заполучила мое имя и хотела, чтобы я был на свободе, в твоем распоряжении!

Ашмира покачала головой.

– Это неправда!

– Ах так? Нет, все-таки прав был Факварл. Ты лживое, коварное существо! Надо было тебя убить сразу, пока была возможность.

– Я собиралась сделать все сама! – воскликнула Ашмира. – Но у меня время на исходе. Я не могу попасть к Соломону. Он никого не принимает, кроме как на совете. А через два дня Сава погибнет! Мне нужна помощь, Бартимеус, и помощь мне нужна прямо сейчас. Когда этот отвратительный волшебник показал мне, что он с тобой сделал, я воспользовалась шансом. Я тебя освободила, не забывай! Я оказала тебе услугу! Просто отплати мне добром за добро – и я отпущу тебя на волю.

– Всего-то навсего? Всего-навсего один раз совершить невозможное? Убить Соломона и похитить Кольцо? А ты слышала, как Филокрит…

– Слышала.

– А некий Азул…

– Видела.

– А про всех прочих неразумных духов, которые пытались уничтожить короля? – сурово спросил юноша. – Вот послушай: у Хабы в рабах целый марид – кстати, он служит ему тенью, обрати внимание в следующий раз, как он будет тебя мучить. Несколько часов назад я сошелся с этим духом в битве. У меня не было ни единого шанса. Он мною пол вытер. Будь у него насморк, он мог бы использовать меня в качестве платка. И это только один марид. А он ничто по сравнению с тем, что может вылезти из Кольца!

– Именно поэтому, – ответила Ашмира, – мы сегодня ночью должны убить Соломона. Все, ни слова больше! Времени мало, а сделать нужно очень много.

Джинн уставился на нее.

– Это твое последнее слово?

– Да. Пошли!

– Ну хорошо.

Юноша вышел из своего пентакля и вступил в ее круг. Внезапно он очутился вплотную к ней. Ашмира вскрикнула и схватилась за пояс, но джинн был слишком проворен. Он перехватил ее руку, которая ухватилась за кинжал. Прикосновение было мягким, пальцы прохладными. Высвободиться она не могла.

Молодой человек склонился к ней. Свечной свет скользнул по совсем человеческой на вид коже; сладко пахнуло лаймом и красным деревом. Из-под темных локонов сверкнули золотые глаза. Губы его улыбались.

– Ну, что ты дрожишь? – сказал он. – Если бы я хотел тебя убить, давно бы убил, ты же знаешь.

Ашмира попыталась выдернуть руку – чисто символически.

– Держись от меня подальше!

– Но ведь мне придется держаться как можно ближе к тебе, чтобы охранять твою жизнь! Ладно, не дергайся. Дай мне осмотреть твою руку.

Он развернул ее кисть ладонью вниз и окинул взглядом кожу на запястье, пока Ашмира негодующе вырывалась.

– Ты что делаешь?! – воскликнула она.

– Ищу некие специфические шрамы. В здешних краях уже много лет орудует братство убийц. Это их знак. Однако ты, я вижу, не из них.

Молодой человек отпустил ее руку и широко улыбнулся, когда она отшатнулась.

– Что, за кинжал хвататься поздновато? А ведь тебе вроде полагается действовать молниеносно.

– Довольно! – хрипло произнесла Ашмира. – Доставь меня к Соломону!

– Оба мы понимаем, что рано или поздно ты допустишь промах, – продолжал джинн. – И оба мы знаем, что я буду ждать этого. – Он развернулся и стремительно прошел мимо нее к двери. – Ну а пока нас ждет славная ночная прогулка. Где мы сейчас? В гостевом крыле?

– Думаю, да…

– Так вот, царские покои – на другом конце дворца. Значит, идти придется через сад. В садах стражи не так много.

– Это хорошо, – сказала Ашмира.

– Поскольку по дому царя Соломона бродит множество ифритов и хорл, кусарикку и людей-скорпионов, биченосцев и шкуродеров, часовых из пламени, и земли, и крадущейся смерти, и десятки других сверхъестественных рабов, которым поручено выслеживать и убивать таких идиотов, как мы с тобой, добраться до его покоев само по себе будет дело занятное. – Он открыл дверь и выглянул в темный коридор. – Но самое интересное начнется, разумеется, потом… Ну ладно, на ближайших десяти метрах нас никто убить не попытается. Долго такое счастье не продлится, уж поверь мне, так что радуйся, пока есть возможность.

И он выскользнул наружу, не оглянувшись. Ашмира последовала за ним. Прикрыв за собой дверь, они двинулись вперед сквозь темноту.

25

Бартимеус

Штука в чем: эта савейская девчонка была, конечно, совершенно безумна, но отчасти она была права. Я действительно неплохо знал дворец.

Например, я лучше многих других знал расположение бесовских пузырей в коридорах и роковых камней в садах; мне были известны траектории магических светильников, которые летали на разной высоте среди цикламенов и кипарисов. Я знал, где искать стражников-людей; я знал маршруты их ночных обходов; я знал, когда они держатся начеку, а когда садятся играть в «Собак и шакалов»^[79] и украдкой прикладываются к ячменному пиву. Знал я и то, где искать более опасных соглядатаев и сторожевых духов, карауливших под потолком в углах коридоров и в щелях между камней. Я мог выследить их по колебанию стенных занавесей, по еле заметным завиткам на коврах, по шуму ветра над черепичной крышей.

И все эти опасности я, в принципе, мог предвидеть и избежать их.

Но убить Соломона и забрать Кольцо? О нет! Это мне было не по плечу.

Выбор был прост и суров, и оба варианта ничего приятного не сулили. Если откажусь повиноваться девчонке, меня ждет Бедственный Огонь. Это наверняка, я по ее глазам видел. Невзирая на все мои продуманные, выверенные аргументы, способные заставить даже закаленного полководца убрать свои сабли и взяться за вышивание, ее глаза сохраняли тот неподвижный стеклянный блеск, который приобретает взор человека, заделавшегося поборником Великой Цели и отрекшегося от собственной личности (насколько тут вообще можно вести речь о личности). Мне, существу, чья личность всегда пребывает неизменной, независимо от того, какой внешний облик она приобретет, видеть такое особенно неприятно: все шиворот-навыворот и вверх тормашками. Но в конечном счете все сводилось к следующему: девчонка твердо решила пожертвовать собой – а главное, мной – и переубедить ее было невозможно.

А это означало, что, пока она не совершит какой-нибудь ошибки, мне придется попытаться выполнить ее приказ и похитить Кольцо.

А это, в свою очередь, сулило нам обоим ужасную гибель, что великолепно доказывают истории Азула, Филокрита и прочих. Это были куда более могущественные духи, чем я, и тем не менее каждого из них постигла печальная участь, а Соломон продолжал процветать как ни в чем не бывало. Шансов преуспеть там, где они потерпели поражение, у меня было немного.

Но в конце концов, я ведь все еще Бартимеус Урукский, у меня в одном-единственном пальце больше хитрости и находчивости^[80], чем у трех этих пустоголовых ифритов! Не-ет, я так просто не сдамся!

К тому же, если уж тебя ждет ужасная смерть, почему бы не умереть с музыкой?

В этот час ночи коридоры гостевого крыла были практически пусты, если не считать пары случайных сторожевых бесов, бродивших между этажами. Конечно, я без труда мог бы их проглотить, однако я предпочитал скрываться, пока это возможно. Так что, заслышав приближающееся хлопанье кожистых крыльев, я окутывал девушку и себя незаметными Сокрытиями. Мы застывали неподвижно, опутанные сетью магических нитей, пока бесы проплывали мимо, волоча за собой сигнальные рожки и препираясь по поводу волшебников. Когда все стихало, я убирал заклятие и мы на цыпочках пробирались дальше.

По слегка извилистым коридорам, мимо бесконечных дверей… Самым лучшим на этом этапе было то, что девчонка держалась тихо. В смысле, молчала как рыба. Как большинство опытных киллеров, она умела двигаться бесшумно и не делать лишних движений, но до сих пор она была не более молчалива и замкнута, чем обезьяна-ревун, загнанная на дерево. Необходимость думать явно ее нервировала и делала болтливой; теперь же, когда нужно было действовать, она чувствовала себя куда увереннее и скользила за мной по пятам в благодарном молчании. Я был благодарен ей за это молчание. Мне нужно было хорошенько обдумать, что делать дальше.

Проникнуть в покои Соломона, благополучно миновав все ловушки и всех соглядатаев, – это было первое предстоящее мне дело, и почти все закаленные наблюдатели сочли бы его невыполнимым. Надо признаться, я и сам находил его довольно сложным. Мы миновали три этажа, два лестничных пролета и сводчатую галерею, прежде чем у меня появился план^[81].

Я втащил девушку в тень арки и сухо сказал:

– Так, вот теперь становится опасно. Дальше начинается основная часть дворца, тут может встретиться кто угодно и что угодно. Бродящие здесь духи – это тебе не те хилые бесы, которых мы только что миновали. Они куда более могучие и голодные. В гостевое крыло их не пускают, во избежание печальных инцидентов, если ты понимаешь, о чем я. Короче, теперь придется быть особенно осторожными. Все мои распоряжения выполнять в точности, вопросов не задавать. Можешь мне поверить, на это времени не будет.

Девушка поджала губы.

– Бартимеус, если ты думаешь, что я вдруг тебе доверюсь…

– Ой, да не надо мне доверять, что ты! Доверяй своему заклинанию: ты ведь поставила условие, чтобы я обеспечивал твою безопасность. – Я прищурился, вглядываясь во тьму. – Ладно, сейчас мы тихо и быстро пойдем напрямик через сады. А там – там поглядим. Следуй за мной, не отставай!

И я легче паутинки устремился вперед, миновал арку и сбежал по ступеням в высокий длинный зал. Соломон выстроил его во время своего «вавилонского» периода: стены были выложены синими глазурованными кирпичами и разукрашены львами и извивающимися драконами. По обе стороны от нас через равные промежутки вздымались пьедесталы, на которых красовались статуи, награбленные у древних цивилизаций. Зал освещали большие металлические жаровни, подвешенные у нас над головами. Я проверил все планы – пока что все было чисто.

Я на цыпочках стремительнее газели пронесся через зал, держась в тени. За спиной слышалось дыхание девушки; ее ноги не производили ни звука.

Я резко остановился – и в меня тут же врезались сзади.

– Эй, ты! Осторожнее!

– Ты сказал «следуй за мной, не отставай».

– А ты что, служанка из комедии? Ты же вроде как убийца!

– Я не убийца! Я потомственная стражница!

– Потомственная идиотка, скорее. Прячься сюда – по-моему, кто-то идет!

Мы нырнули за ближайший пьедестал и укрылись в его тени, плотно прижавшись друг к другу. Девушка хмурилась – она ничего не чувствовала, но я ощущал колебания планов.

Они задрожали от внезапного напора. Кто-то вошел в зал с противоположного конца.

И именно в этот момент девица, чтоб ее, сочла нужным заговорить. Я торопливо зажал ей рот и яростно замахал рукой, призывая молчать. Мы припали к камню.

В течение нескольких мучительных мгновений ничего не происходило. Девчонке не сиделось; она слегка ворочалась под моей тяжелой рукой. Я молча указал наверх, на изразцовую стену – по ней медленно проплывал громадный силуэт: массивная, пухлая фигура с болтающимися конечностями и волочащимся следом рваным шлейфом… Девушка не то что застыла – закоченела: можно было бы приставить ее к стене, точно метлу. Мы стояли неподвижно, пока нежданный гость не убрался. Наконец он исчез, за все это время не издав ни единого звука.

– Что это было? – прошипела девушка, когда я ее отпустил.

– Судя по тому, как прогибались планы, скорее всего марид, – ответил я. – Слуга Хабы – тоже один из них. Вообще-то они встречаются довольно редко, но вот что бывает, когда имеешь дело с Кольцом Соломона: даже могущественнейшие существа идут по сиклю пара^[82]. Рада теперь, что я не дал тебе заговорить?

Девушку передернуло.

– Хорошо, что я не видела эту тварь своими глазами!

– О, ты бы ничего особенного не увидела, – ответил я, – кроме очаровательного голубоглазого малютки раба, ковыляющего через зал. И ты бы все еще умилялась его очаровательным кудряшкам и пухлому подбородку, когда его копьевидный хвост вонзился бы тебе в глотку. Впрочем, сейчас некогда предаваться сладостным мечтам. Давай-ка… нет, постой.

В боковой арке посреди зала показался огонек. Он освещал невысокую прихрамывающую фигурку в белых одеждах. А за плечом у него бесформенным облаком парил…

– Назад!

И мы оба снова забились за пьедестал.

– Ну, что еще? – прошипела девушка. – Я-то думала, мы спокойно пройдем напрямик…

– Обычно тут все тихо. А сейчас народу – как на фиванском рынке. Там Соломонов визирь.

– Хирам? – Она нахмурилась. – У него была белая мышка…

– На высших планах это далеко не мышка, можешь мне поверить. Неудивительно, что он прихрамывает, с таким-то грузом на плече! Сиди тихо-тихо!

Шаги Хирама, в отличие от шагов марида, были слышны довольно отчетливо, и поначалу казалось, что они удаляются прочь. Я было вздохнул с облегчением, но тут вдруг услышал, как мышь тревожно пискнула и шаги остановились. Раздался влажный чавкающий звук, и мгновением позже по залу распространилась вонь тухлых яиц.

Я понял, что это означает. Фолиот Гезери!

– Ну? – Голос Хирама был отчетливо слышен – он стоял, должно быть, шагах в двадцати от того места, где мы прятались. – Что тебе надо, тварь?

– На пару слов, о великий Хирам! – сказал Гезери. Слова были почтительными, но его тон каким-то образом сводил весь эффект на нет. – Мой хозяин, великолепный Хаба, в последние несколько часов чувствовал себя не лучшим образом…

– Я видел его за ужином, – с отвращением ответил Хирам. – Он напился пьян!

– Ага, ну да, так вот, он только что очухался и обнаружил, что кое-что потерял. Маленькую такую бутылочку. Куда-то задевал и никак не может отыскать. Может, она свалилась со стола и ее вымели вместе с прочим мусором. Мы уж ее повсюду ищем и никак не можем найти. Очень таинственное исчезновение.

Хирам фыркнул:

– Его дар для Соломона? Не моя забота. Это тебе следовало бы за ним приглядывать, ведь ты же его раб. Тебе или этой его гнусной тени.

– Да нет, мы были у него в башне, прибирались после того, как… Ладно, это неважно. Слушай, – небрежно сказал Гезери (я представил себе, как он развалился на облаке, небрежно вертя хвостом, зажатым в лапе), – а эту арабскую девчонку ты не видел?

– Жрицу Кирину? Должно быть, она ушла к себе.

– К себе? Ага. А куда именно «к себе», не подскажешь? Понимаешь, Хаба думает…

– Нет, не подскажу!

И в зале снова послышались шаги Хирама. Видимо, он уходил от Гезери, говоря ему через плечо:

– Пусть Хаба сам разбирается со своими неприятностями завтра с утра. Тревожить гостей я ему не позволю!

– Да ты понимаешь, мы думаем, что…

Волшебник что-то буркнул, раздался воинственный писк мыши и пронзительный вопль Гезери.

– Ой! – верещал он. – Убери! Убери это! Все-все, ухожу!

Послышался знакомый хлопок, с которым исчезало сиреневое облачко. Шаги волшебника медленно стихали вдали.

Я хмуро уставился на девушку.

– Ну вот, все и выплыло! Теперь за нами охотится Хаба. Лучше поторопиться. Пусть нас убьет кто-нибудь другой, пока он не обнаружил, где ты.

К моему облегчению, никаких других демонических стражей в Вавилонском зале нам не встретилось, и мы благополучно добрались до другого его конца. После этого было уже не так сложно пробежать через Хеттскую комнату, миновать Шумерскую галерею, у Кельтского кабинета^[83] свернуть налево и, не доходя до просторных (и хорошо охраняемых) Египетских залов, через небольшую арку выйти в южную колоннаду, опоясывающую сады.

– Хорошо! – выдохнул я. – Теперь остановимся и передохнем. Что ты скажешь об этом местечке?

За пределами галереи царила черная, непроглядная, таинственная ночь. Воздух был чист; ветерок все еще нес тепло из восточных пустынь. Я окинул взглядом звезды: судя по яркому Арктуру и угасающему Озирису, до рассвета оставалось часа четыре-пять.

Перед нами на север и на юг простирались сады. В них царила непроглядная тьма, если не считать рваных прямоугольников света, падающих из окон дворца на кусты и статуи, на фонтаны, пальмы и цветущие олеандры. Где-то на севере незримо возвышалась черная стена царской башни, удобно расположенной подле гарема, но отделенной от основной части дворца.

К югу находилось большинство общественных зданий дворца, включая залы для аудиенций, флигели, где жили и работали слуги-люди, и чуть в стороне от прочих – сокровищница Соломона, набитая золотом.

Девушка огляделась.

– Вот это и есть сады? По-моему, тут довольно тихо.

– Вот видишь, как мало ты понимаешь? – сказал я. – От вас, людей, вообще толку мало. Знаешь, какая тут движуха на самом деле? Вон, видишь ту статую рядом с рододендронами? Так это ифрит. Если бы твоим глазам были доступны высшие планы, ты бы увидела… хотя, пожалуй, это и к лучшему, что тебе не видно, что он делает. Это один из командиров ночной стражи. Все часовые из этой части дворца периодически являются к нему с докладом; они приглядывают и друг за другом тоже, просто для верности. Еще я вижу пятерых… нет, шестерых джиннов, которые прячутся в кустах либо парят среди деревьев, и еще несколько крошечных существ, похожих на светлячков, и эти светлячки мне тоже очень не нравятся. Посреди вон той центральной дорожки установлена ловушка, приводящая в действие нечто малоприятное, а в небе над нами на пятом уровне парит огромный магический купол, перекрывающий все сады; любой дух, рискнувший пролететь сквозь него, вызовет тревогу. Так что в целом эта часть дворца неплохо охраняется.

– Ладно, поверю тебе на слово, – сказала девушка. – И как же нам через них пройти?

– А мы через них и не пойдем, – сказал я. – По крайней мере, пока. Надо чем-то отвлечь охрану. Думаю, я сумею это устроить, но сперва я хочу задать тебе один вопрос: зачем?

– Что – зачем?

– Зачем мы все это делаем? Зачем нам умирать?

Девушка насупилась. Снова думает! Ох как ей это тяжело дается!

– Я же тебе говорила! Соломон грозит Саве.

– Чем именно?

– Он требует наш ладан! Огромную дань! И если мы откажемся платить, он нас уничтожит! Он так сказал моей царице.

– Он что, сам приходил?

– Да нет. Гонца присылал. А какая разница?

– Может, и никакой. Так уплатите выкуп!

Можно подумать, я ей предложил поцеловаться с трупом. На ее ошеломленном лице смешались гнев, недоверие и отвращение.

– Моя царица ни за что этого не сделает! – прошипела она. – Это оставит пятно на ее чести!

– Ну да-а, – протянул я. – А мы останемся живы.

Пару секунд я буквально чувствовал, как ворочаются шестеренки у нее в черепе; а потом ее лицо окаменело и застыло.

– Я служу царице, как и моя мать до меня, и моя бабка, и их матери и праматери! И все. Мы тратим время впустую. Идем!

– Только не ты, – коротко ответил я. – Ты пока посиди тут и смотри не болтай с незнакомыми бесами, пока меня не будет. Извини, спорить не будем!

А то она уже собиралась забросать меня вопросами и возражениями.

– Чем дольше мы тянем, тем скорее Хаба нас поймает. Его марид, Аммет, вероятно, уже пытается выследить твою ауру. Сейчас главное – найти для тебя подходящее укрытие… Ага!

«Ага» было вызвано тем, что я заприметил отличный, густой розовый куст прямо под окном галереи.

На нем была пышная листва, несколько довольно вялых бутончиков и масса длиннющих острых шипов. Короче, он идеально подходил для наших целей. Я подхватил девицу и сунул ее в самую гущу колючих веток.

Я с надеждой прислушался… Даже не пикнула. Здорово ее все-таки выдрессировали!

Благополучно избавившись от девицы, я обернулся маленьким, бурым, довольно неприметным сверчком и полетел вдоль границы сада, прячась среди цветов.

Вы, должно быть, обратили внимание, что после первоначального приступа гнева и уныния я вновь отчасти обрел свойственную мне силу духа. По правде говоря, мною мало-помалу овладевал странный, фаталистический восторг. Само величие, сама безоглядная дерзость этой затеи мало-помалу начинали кружить мне голову. Ну да, меня ждет почти что верная смерть, и это не сказать, чтобы приятно, но, раз уж все равно выбора не было, само по себе предстоящее дело меня скорее вдохновляло. Перехитрить целый дворец духов? Уничтожить самого знаменитого волшебника из ныне живущих? Украсть могущественнейший артефакт в мире? Пожалуй, это достойно легендарного Бартимеуса Урукского, и уж, во всяком случае, это куда более достойное занятие, чем таскать авоськи с артишоками или пресмыкаться перед такими хозяевами, как этот гнусный египтянин. Интересно, что сказал бы Факварл, если бы мог видеть меня сейчас?

Кстати, о хозяевах: эта арабская девчонка, конечно, одержимая, узколобая, и чувства юмора ей недостает, но, хотя я был в ярости на нее за этот наглый вызов, все же я поневоле проникся к ней уважением. В храбрости ей никак не откажешь; и, опять же, она готова была пожертвовать не только мной, но и собой. Как ни противоестественно это звучит, мне это почему-то импонировало, хотя я до сих пор не мог понять почему.

Неприметный сверчок направлялся на юг вдоль сада, в противоположную сторону от царских покоев. По пути я отмечал расположение всех часовых, которых мог заметить, запоминая их размеры, поведение и мощность ауры^[84]. Большинство из них были джинны умеренного могущества, и их было довольно много, хотя и меньше, чем в северной части садов.

Пожалуй, стоит сделать так, чтобы их стало еще меньше…

Меня особенно заинтересовал уединенный уголок сада неподалеку от Соломоновой сокровищницы: из-за деревьев виднелись магические нити, мерцающие на ее окнах. Вскоре я обнаружил дежурящего там джинна: он стоял один-одинешенек рядом с очередным Соломоновым антиквариатом – древним каменным диском, вертикально установленным в траве.

Я с превеликим удовольствием обнаружил, что джинн этот мне знаком. То был не кто иной, как Боско, тот самый надутый счетовод, который пару недель назад вздумал меня распекать за то, что я опоздал принести артишоки. Он стоял, сложив на груди тощие лапки, выпятив жирное пузо, и на его унылой роже застыло жуткое безучастное выражение.

Лучшего места для начала не найти!

Крылышки сверчка заработали проворнее, их гудение сделалось более пронзительным и угрожающим. Он описал несколько кругов, чтобы убедиться, что больше никого поблизости нет, и опустился на камень за спиной у Боско. Я коснулся плеча Боско передней лапкой.

Боско удивленно хмыкнул и обернулся.

И с этого началось ночное побоище в Иерусалиме.

26

Бартимеус

Поначалу это было очень тихое побоище. Я не хотел привлекать внимания.

На то, чтобы управиться с Боско, ушло секунд пятнадцать. Несколько больше, чем я рассчитывал. У него очень некстати оказались бивни.

В следующие четыре минуты я посетил еще нескольких часовых в этой части садов. Каждая встреча, как и предыдущая, была краткой, внезапной и относительно безболезненной – для меня, по крайней мере^[85].

Управившись с этим, я снова обернулся сверчком и довольно медленно, поскольку я слегка отяжелел после трапезы, полетел обратно в сторону девушки. Но пока что я направлялся не за ней; меня куда больше интересовал командир ночной стражи, стоявший возле зарослей рододендронов. Я подлетел настолько близко, насколько счел безопасным, затем приземлился на одну из наиболее причудливых Соломоновых статуй, заполз куда-то под колено и стал наблюдать за развитием событий.

События не замедлили воспоследовать.

На первом плане ифрит сам маскировался под статую – скромную молочницу или еще какую-то чушь в этом роде. На других планах он выглядел угрюмым серым огром с шишковатыми коленями, бронзовыми браслетами на запястьях и набедренной повязкой из страусовых перьев; иными словами, это был именно такой дух, которого мне не хотелось бы видеть в садах, когда через них будем пробираться мы с девушкой. На поясе у него висел громадный рог из слоновой кости, отделанный бронзой.

Итак, события начали развиваться. Из кустов выскочила обезьяна с болтающимися руками, ярко-розовой мордой и копной оранжевых волос на голове. Она резко затормозила перед ифритом, плюхнулась на корточки и коротко поклонилась.

– Зазил, дозволь сказать!

– Ну, Киббет?

– Я сейчас обходил южные сады. Боско нет на посту!

Ифрит нахмурился.

– Боско? Это который караулит рядом с сокровищницей? Ему дозволено отлучаться, чтобы патрулировать аллею Роз и восточные беседки. Ты наверняка найдешь его там.

– Я осмотрел все до последнего прутика и листочка! – отвечала обезьяна. – Боско нигде нет!

Огр указал на искрящийся купол, висящий над садами.

– Внешних границ никто не тревожил. Атак извне не было. Боско просто где-то шляется, когда он вернется, получит добрую порцию Раскаленных Игл. Возвращайся на пост, Киббет, явишься ко мне на рассвете.

Обезьяна удалилась. Сверчок удовлетворенно затрещал в своем безопасном убежище.

По-моему, часами стоять на постаменте не очень-то весело, однако огр Зазил, похоже, был вполне доволен собственной участью. В ближайшие две минуты он лениво покачивался с пятки на носок, пару раз согнул-разогнул колени и удовлетворенно причмокнул губами. Может быть, он бы простоял так всю ночь, если бы у него была такая возможность.

Но возможности такой ему не предоставили. Ломая ветки и сшибая листья, из кустов на четвереньках снова вырвалась обезьяна. Обезьяна выглядела куда более растрепанной, чем прежде: зубы у нее были оскалены, глаза выпучены.

– Зазил! Докладываю! Снова что-то не так!

– Опять Боско?

– Боско так и не нашли, господин мой. Но теперь пропали еще и Сузу с Тримблом!

Огр вскинул голову.

– Как?! А они где дежурили?!

– На укреплениях рядом с сокровищницей. Внизу, в саду, нашли копье Сузу, оно торчало из клумбы. Еще удалось обнаружить несколько раскиданных чешуек Тримбла. Но самих джиннов нет ни на одном из планов.

– А внешний купол по-прежнему цел?

– Да, господин.

Зазил шмякнул мясистым кулаком по ладони.

– Значит, извне сюда никто не входил! Если здесь бродит враждебный дух, его призвал кто-то из тех, кто находится во дворце! Нужно вызвать подкрепление и отправиться на место происшествия.

С этими словами огр схватил рог, висящий у него на боку, и хотел уже поднести его к губам, как вдруг во вспышке света рядом материализовался еще один мелкий дух.

Это был человечек, сидящий в устричной раковине.

– Хозяин, у меня новости! – пропищал он. – Часового Иквууса нашли сплющенным в кадке под водостоком; он несколько подавлен, не говоря уже о том, как он промок, но тем не менее жив. Он говорит, что на него напали…

Ифрит выругался.

– Кто?!

– Он видел лишь мельком, но… это был Боско! Он узнал его брюхо и хобот!

Огр едва с пьедестала не свалился от удивления. Он только собрался что-то сказать, как вдруг взметнулся фонтан сырой земли, и рядом с пьедесталом вынырнул третий мелкий демон, на этот раз с милой и грустной мордочкой газели.

– Хозяин, часового Валаама затолкали в навозную кучу и привалили сверху тяжелой статуей! Я услышал его сдавленные вопли и еле сумел его вытащить с помощью длинного шеста. Бедняга Валаам – в ближайшее время от него будет вонять отнюдь не серой! И как только он смог говорить, он назвал своего жестокого обидчика. То был джинн Тримбл!

– Зазил, – воскликнул Киббет, тот, что явился первым, – Тримбл с Боско явно взбесились! Нужно их отыскать как можно быстрее!

Огр решительно кивнул.

– Тут прослеживается определенная схема! Их нападения сосредоточены вокруг сокровищницы. Там находится все царское золото и множество бесценных сокровищ! Очевидно, эти джинны – или волшебники, их хозяева, – задумали ограбление или что-нибудь еще столь же ужасное. Действовать нужно немедленно! Киббет и остальные, быстро к сокровищнице! А я вызову помощь и встречусь с вами там. Как только соберем силы, предупредим визиря. И пусть уж Хирам сам решает, стоит ли тревожить сон царя.

Бес-газель нырнул обратно в землю; человечек захлопнул створки раковины и винтом ушел в небо; оранжевая обезьяна сделала сальто-мортале и, крякнув, рассыпалась дождем оранжевых звездочек, которые разлетелись прочь.

А что же ифрит Зазил? Он вскинул рог и затрубил.

Сады Соломонова дворца тотчас наполнились ревом, земля под ногами задрожала: это подчиненные Зазила торопились на его зов. Среди павильонов и увитых розами беседок в самых неожиданных местах вспыхивали яркие огни; меж кустов и в горшках с папоротниками моргали чьи-то глаза. Скульптуры приходили в движение, спрыгивали с постаментов; невинные на вид лозы, извиваясь, уползали прочь; лавочки расплывались и внезапно исчезали. По всей северной части садов скрытые часовые зашевелились – и явились на зов: рогатые, клыкастые, красноглазые, с пеной у рта, с извивающимися костяными хвостами, с перепончатыми крыльями и болтающимися животами; шныряющие и сочащиеся слизью; с ногами и без ног; мечущиеся букашки и прыгающие гули, блуждающие огоньки и бесенята, джинны и фолиоты, – все они безмолвно скользили через лужайки и по деревьям сада туда, где ждал их Зазил.

Ифрит отдал несколько отрывистых приказов и хлопнул в ладоши. В воздухе похолодало; пьедестал покрылся льдом, лед заблестел на листьях рододендронов. Огр исчез; на пьедестале вздымался столп клубящегося дыма и шевелящихся щупалец, из которого свирепо пялились два злых желтых глаза^[86].

Дымный столп свернулся, как пружина, взлетел в воздух и исчез за кустами. Вслед за этим все вокруг пришло в движение: орды Зазила устремились в небо либо галопом поскакали по земле. Еще несколько секунд – и вся зловещая кавалькада двинулась на юг, в направлении сокровищницы – именно туда, где меня не было и где я быть не собирался.

А в северной части садов сделалось тихо и спокойно.

Восседавший на экзотической скульптуре сверчок злорадно подпрыгнул. Счет пока что был такой – 1:0, в пользу Бартимеуса Урукского в матче против Воинства Духов Соломоновых! Недурно для двадцатиминутной работы. Думаю, вы с этим согласитесь. Но праздновать победу мне было некогда. Неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем Зазил и компания вернутся.

Поэтому я срочно выдернул девушку из розового куста, и мы побежали через сад. По пути я изложил ей краткое описание своего триумфа – исключительно самую суть, кратко и сдержанно, как обычно сведя к минимуму исторические аналогии и завершив всего тремя хвалебными гимнами себе самому. Договорив, я выжидательно умолк, но девушка ничего не сказала: она была поглощена тем, что выдергивала из одежды застрявшие в ней шипы.

Наконец она коротко бросила:

– Хорошо. Ты молодец.

– «Молодец»?! И это все, что ты можешь сказать? – Я указал на пустынные деревья и беседки вокруг. – Ты погляди: вокруг ни души! Ни на одном из планов! Я расчистил путь к дверям Соломоновых покоев. Ни один марид не добился бы большего в предоставленное время. И после всего этого я всего лишь молодец? Тоже мне, комплимент!

– Это не комплимент, это благодарность, – ответила она. – А что, другие твои хозяева сказали бы что-то еще?

– Да нет…

– Ну вот.

– Я просто думал, что ты, возможно, видишь вещи в ином свете, – небрежно заметил я. – Ты ведь и сама рабыня…

Воцарилось молчание; впереди, между деревьями, показались царские покои: темное здание с куполом, вздымающееся черной массой в млечном сиянии звезд.

Девушка перепрыгнула узкий, выложенный плиткой канал, за которым начинались водяные сады. И сказала:

– Я не рабыня.

– Ну да, конечно. – Я снова принял человеческий облик: молодой шумер, бегущий легкими волчьими скачками. – Я помню. Ты потомственная стражница. Очень круто. Совсем другое дело. Кстати, а что значит «потомственная»?

– Неужто это не очевидно, Бартимеус? Я унаследовала должность своей матери, и ее матери, и так далее, на много лет назад. Я, как и они, выполняю священный долг: защищаю жизнь нашей царицы. И нет в мире более высокого призвания. Куда теперь?

– Налево, вокруг озера – там есть мостик для пешеходов. Так значит, тебя готовили к этому с рождения?

– Ну, с раннего отрочества. Младенцем я не могла держать кинжал.

Я покосился на нее.

– Это была шутка или просто чересчур буквальное мышление? Боюсь, что последнее.

Девушка сухо ответила:

– Не пытайся принизить меня, демон. Я занимаю высокое положение. В храме Солнца есть специальный алтарь, посвященный стражницам. На каждом празднике жрицы благословляют нас, каждую – лично. Царица знает нас по именам.

– Ну надо же, как здорово! – сказал я. – Погоди, на мосту осторожнее – там натянута сторожевая нить на втором уровне, если ее задеть, поднимется тревога. Когда дойдешь до верха, подпрыгни, вот как я. Ага, перескочила… Слушай, разреши задать тебе один вопрос. Ты хоть когда-нибудь в жизни могла выбирать, что ты будешь делать? Могла ли ты стать кем-то другим, а не стражницей?

– Нет. Да мне этого и не хотелось. Я унаследовала должность своей матери.

– Отсутствие выбора, – сказал я. – Все предопределено с рождения. Ты должна жертвовать собой ради жестокой, равнодушной хозяйки. Ты рабыня!

– Царица вовсе не равнодушная! – воскликнула девушка. – Она чуть не плакала, отправляя меня сюда…

– Отправляя тебя сюда, на смерть, – закончил я. – Да ты что, дальше собственного носа не видишь? Кстати, тут еще одна сторожевая нить, между вот этими деревьями. Согнись вдвое, вот так, еще пониже. Все, прошла. Уж поверь мне на слово, – продолжал я, когда мы побежали дальше, – ты, конечно, носишь почетное звание и неплохо владеешь оружием, но ты точно такая же рабыня, как те, кого держат в цепях. Мне тебя жаль.

Терпение девицы иссякло.

– Молчать!

– Извини, но истине рот не заткнешь. Единственная разница между тобой и мной в том, что я понимаю, что к чему. Я сознаю, что нахожусь в рабстве, и меня это бесит. Это дает мне хотя бы призрачную тень свободы. А у тебя и того нет. Эта ваша царица небось смеется над тобой до слез, с такой готовностью ты повинуешься любой ее прихоти!

Что-то сверкнуло в свете звезд; в руке у нее очутился кинжал.

– Не смей оскорблять царицу, ты, демон! – вскричала девушка. – Ты просто не представляешь, какая ответственность лежит на ее плечах! Она полностью доверяет мне, а я – ей. И я никогда не стану оспаривать приказа, который она мне дала.

– Да уж, вижу, – коротко ответил я. – Так, вот здесь осторожнее: нужно сделать три прыжка, один за другим, как можно выше. Готово. Теперь встань на четвереньки и ползи вперед… зад пониже опусти, будь любезна… еще чуть-чуть… Все, можешь встать.

Девушка с удивлением оглянулась на меня поверх пустынной лужайки.

– Сколько же тут было этих нитей?

Я, ухмыляясь, подошел к ней.

– Ни одной. Это был просто маленький пример того, что делает с тобой твоя царица. Ну и опять же, выглядело это довольно забавно. Ты же не приучена подвергать сомнению то, что тебе говорят. «Слепое повиновение с непонятной целью» – вот твой девиз.

Девушка негодующе ахнула; кинжал теперь был зажат между большим и указательным пальцами, готовый к броску.

– Да тебя убить за такое мало!

– Это верно. Но ты меня не убьешь. – Я отвернулся и принялся изучать огромные каменные блоки вздымающегося впереди здания. – Почему? Да потому, что это ничем не поможет вашей драгоценной царице. К тому же я сейчас не в круге. Здесь я отлично могу увернуться, даже теперь, когда смотрю в другую сторону. Но все равно попробуй, если хочешь!

Несколько секунд у меня за спиной не раздавалось ни звука. Потом я услышал шаги. Когда девушка поравнялась со мной, кинжал был у нее за поясом.

Она хмуро окинула взглядом массивную каменную кладку. У ее скошенного подножия северные сады сходили на нет, завершаясь красиво подстриженным нагромождением жасминовых кустов. Бледные цветы при свете дня, вероятно, были очень красивы, но в призрачном сиянии звезд напоминали груду черепов, взирающих на нас с выжидающей ухмылкой.

– Что, все? – спросила девушка.

Я кивнул.

– Ага. Возможно, во всех смыслах. Это башня царя Соломона. Там, наверху, на крыше должен быть балкончик, наверное, через него-то мы и попробуем войти. Но сперва – еще один, последний, вопрос.

– Ну?

– А что обо всем этом думает твоя мама? О том, что ты явилась сюда одна-одинешенька. Она так же довольна этим, как и ты?

В отличие от всех прочих моих каверзных вопросов на этот девушка ответила, не раздумывая.

– Моя мать погибла, защищая предыдущую царицу, – сказала она. – И я уверена, что сейчас, когда она взирает на меня из владений бога Солнца, она гордится тем, что я делаю.

– Ясно, – ответил я. И действительно, мне все стало ясно.

При прочих равных я бы в этот момент обернулся птицей рок, фениксом или еще кем-нибудь могучим и крылатым, ухватил бы девчонку за ногу и непочтительно поднял ее на балкон вниз головой. Увы, сделать это мне помешала новая опасность, обнаружившаяся в воздухе у нас над головами: множество яркозеленых светящихся Импульсов, парящих на разной высоте вблизи от стены. Двигались они не быстро, но местами их было очень много, и перемещались они хаотично, временами ускоряясь без всяких видимых причин. Любое летающее существо непременно наткнулось бы на них, с самыми неприятными последствиями.

Импульсы находились на первом плане, так что девушка их тоже увидела.

– И что нам теперь делать?

– Нужна подходящая маскировка… – сказал я. – Кто хорошо ползает по стенам?

– Пауки, – ответила она. – Или улитки.

– Не-е, пауки мне не нравятся. Слишком много конечностей, которыми нужно управлять, я в них вечно путаюсь. Улитка бы подошла, но так мы провозимся всю ночь, и к тому же как я тогда понесу тебя? – Я щелкнул пальцами. – Придумал! Здоровенная ящерица!

Сказав так, красивый юноша исчез, и на его месте очутился далеко не такой привлекательный огромный геккон, с колючей чешуйчатой шкурой, растопыренными пальцами с множеством присосок и глядящими в разные стороны выпученными глазищами по обе стороны ухмыляющейся пасти. Он высунул длинный язык и сказал:

– Привет! Давай обнимемся!

Визг девчонки, вероятно, был бы самым пронзительным, какой когда-либо издавала потомственная стражница из Савы, если бы его не приглушил кончик моего длинного, жилистого хвоста, который обвил ее и оторвал от земли. А потом ящерица стремительно заскользила наверх, хватаясь за камни цепкими лопаточками на своих растопыренных лапах. Одним глазом я смотрел вперед, на стену, а вторым, развернув его на девяносто градусов, приглядывал за парящими в воздухе Импульсами, на случай если какой-нибудь из них подплывет слишком близко. Жалко, что у меня не было лишнего, третьего, глаза, чтобы посмотреть на болтающуюся в воздухе девчонку, однако доносящиеся до меня цветистые арабские проклятия говорили о том, что с ней все в порядке.

Перемещался я быстро и, можно сказать, практически без помех. Только один раз Импульс подплыл к нам вплотную, и я ловко шарахнулся в сторону, чтобы избежать встречи с ним, – я ощутил, как воздух на миг сделался ледяным, когда Импульс оттолкнулся от каменной кладки рядом с моей головой.

Короче, все шло просто замечательно – до тех пор, как девчонка не крикнула что-то снизу.

– В чем дело? – спросил я, ядовито покосившись на нее одним глазом. – Я же тебе говорил, в пауков я превращаться не люблю. Все дело в ногах. Радуйся, что я не стал превращаться в улитку!

Лицо у нее было бледное – возможно, от подъема, – но она указывала наверх и куда-то в сторону.

– Да нет! – прохрипела она. – Паук там, наверху!

Ящерица обоими глазами уставилась в указанном направлении, как раз вовремя, чтобы заметить здоровенного, жирногоджинна в обличье паука – он выползал из потайного отверстия в стене. У джинна было тело тарантула, здоровенное и распухшее, как туша дохлой коровы после сезона дождей. Каждая из его ног была жесткой и узловатой, как бамбук, и заканчивалась острым жалом. Однако лицо у него было человеческое, с аккуратной бородкой и в высокой конической шляпе. Очевидно, будучи стражем Соломоновой башни, он не состоял в подчинении у Зазила. А может, он был глухой, откуда я знаю. Факт тот, что сейчас он действовал весьма проворно. Мешковатое брюхо выстрелило липкой желтой паутиной, которая сшибла меня со стены. Я пролетел несколько метров, прежде чем ухитрился вцепиться в кладку и повис на одной лапе, опутанный паутиной, раскачиваясь над пропастью.

Где-то внизу вскрикнула девчонка, но мне сейчас было не до нее. Паук вскинул лапу, готовясь запустить в небо Вспышку: еще немного – и все Соломоновы рабы увидят ее и сбегутся на место действия.

Однако ящерица тоже не зевала. Свободной лапой я метнул в паука Плащ. Мое заклятие возникло в тот же самый миг, как он выпустил Вспышку: сгусток энергии угодил в Плащ, отлетел и ударил в раздутое паучье брюхо. Одновременно с этим ящерица освободилась от пут одним взмахом переднего когтя.

Паук, чья туша дымилась в том месте, куда угодила Вспышка, проворно разорвал Плащ удачным контрзаклинанием, согнул лапы и прыгнул вниз по стене мне навстречу. Я шарахнулся в сторону, увернулся от удара и, ухватив паука за колючую заднюю лапу, раскрутил его изо всех сил и запустил прямиком в Импульс, проплывающий футах в тридцати от нас.

Полыхнуло пламя; полосы черно-желтого света окутали джинна, стянулись – и с мерзким хлюпаньем раздавили его в ничто.

Сопутствующий выброс магии был очень некстати, его могли заметить с юга, но с этим ничего поделать было нельзя. Ящерица оглянулась на болтающуюся внизу девушку, ухмыльнулась и подмигнула ей.

– Ловко я его метнул, а? Я научился этому, метая белок вместе с монгольскими кочевниками^[87]. Бывало, в тихие летние ночи мы… Ой! Нет! Ты что делаешь?!

Она снова выхватила серебряный кинжал и занесла руку для броска. Глаза у нее были выпученные и безумные.

– Не надо! – воскликнул я. – Ты нас обоих погубишь! Ты…

Взмах! Кинжал вылетел у нее из руки, сверкнул у меня перед мордой и с негромким, влажным, весьма впечатляющим чавканьем вонзился во что-то совсем рядом со мной.

Ящерица снова развернула глаза вперед, только затем, чтобы обнаружить второго жирного паука-джинна, который ошеломленно пялился на серебряный кинжал, торчащий в центре его брюха. Паучьи лапы, занесенные было у меня над головой, слабо шевелились, ощупывая отравленную рану. Его сущность побурела и потускнела, и джинн схлопнулся, точно старый гриб-дождевик, выбросив фонтанчик мелкой серой пыли. Он камнем рухнул со стены и пропал.

Все вновь затихло.

Я посмотрел вниз, на девушку, которая по-прежнему болталась у меня на хвосте.

– Хорошо, – сказал я наконец. – Ты молодец.

– «Молодец»? – Возможно, мне показалось из-за света звезд, а возможно, из-за странного угла, под которым она висела, но я мог бы поклясться, что она чуть заметно усмехается. – И это все, что ты можешь сказать?

– Ну ладно, – буркнул я. – Спасибо!

– Вот видишь? – сказала она. – Не так-то это просто.

Ящерица ничего не ответила, лишь негодующе дернула хвостом и продолжала путь. Секундой позже мы очутились на балконе.

27

Ашмира

Подъем по стене дался Ашмире нелегко. Ее изрядно укачивало – она сильно подозревала, что джинн нарочно мотает хвостом из стороны в сторону куда энергичнее, чем это необходимо, – но ей к тому же очень не нравилось чувствовать себя совершенно беспомощной. Болтаясь на хвосте между небом и землей и наблюдая, как ящерица отчаянно сражается с первым из отвратительных стражей-пауков, она впервые отчетливо осознала, как сильно зависит от своего раба. Она могла сколько угодно это отрицать, но без него она была бы совершенно беззащитна. Без Бартимеуса ей ни за что бы не удалось пробраться так далеко; без Бартимеуса у нее не было бы ни малейшей надежды продвинуться хоть на шаг к своей цели.

Разумеется, именно она, благодаря своей находчивости и силе духа, сумела призвать джинна и заставить его служить себе – она ловко воспользовалась подвернувшимся шансом. И тем не менее это был всего лишь счастливый шанс. Без него тут, во дворце, все ее умения и годы обучения ничем бы ей не помогли, и она не сумела бы оправдать доверия, возложенного на нее царицей. В одиночку она бы тут просто пропала.

Сознание ограниченности своих возможностей и собственной хрупкости нахлынуло на Ашмиру и, как уже бывало, вызвало все то же воспоминание. Она снова видела перед внутренним взором мать, стоящую на повозке рядом с троном, и убийц, сбегающихся к ней со всех сторон. Видела кинжалы, сверкающие на солнце. И снова ощущала это ужасающее бессилие, бессилие шестилетней девчушки: слишком медлительной, слишком слабой, находящейся слишком далеко, чтобы помочь…

Пожалуй, именно это ощущение, а не болтающийся хвост вызвало у нее тошноту и головокружение. И когда появился второй страж, это, скорее, принесло облегчение: она сумела выхватить кинжал и поразить врага. Как всегда, стремительное и точное действие заставило ее воспрянуть духом, ужас и тревога развеялись, она радовалась собственной ловкости. Со взмахом кинжала воспоминания о матери на время исчезли, и Ашмира снова смогла сосредоточиться на предстоящей задаче. Даже последние несколько мгновений подъема, когда демон размахивал ею еще сильнее прежнего, не развеяли этого чувства, и на балконе она очутилась в куда лучшем настроении, чем прежде.

Она стояла на галерее с колоннами, открытой звездам. Между колоннами возвышались статуи на постаментах; там и сям были расставлены столики и кресла. Над ними, теперь уже совсем близко, уходил в ночь купол башни. В основании купола, в конце крытого перехода, ведущего туда с балкона, зияла непроглядно-черная арка.

Ашмира обернулась, чтобы посмотреть на путь, каким она сюда добралась. Далеко внизу серебрились в звездном свете сады. Сады уходили на юг, и там, в южной их части, метались из стороны в сторону яркие цветные точки.

Небольшой барханный кот, с длинными, заостренными ушами, стройным телом и пушистым полосатым хвостом, обвитым вокруг передних лапок, восседал на каменных перилах и наблюдал за мечущимися огоньками.

– Все кружат возле сокровищницы, за тенями гоняются, – заметил кот. – Вот же сборище недоумков!

Он снисходительно покачал головой и взглянул на Ашмиру большими сиреневыми глазами.

– А представь, ты могла бы вызвать одного из них! Повезло тебе со мной, скажи?

Ашмира сдула со лба прядь волос, раздраженная тем, что джинн повторяет ее собственные мысли.

– Ну, так и тебе тоже повезло, – упрямо ответила она. – Учитывая, что я выпустила тебя из бутылки и только что убила того паука.

Она проверила пояс. Осталось два кинжала. Ну что ж, должно хватить…

– Я бы сказал, нам обоим повезло, что мы до сих пор живы, – заметил барханный кот. Он беззвучно спрыгнул на пол. – Что ж, давай проверим, надолго ли еще хватит этакого везения.

Задрав хвост и встопорщив усы, он заскользил между колонн, то ныряя в тень, то появляясь на свет.

– Никаких видимых преград, сторожевых нитей, свисающих щупалец… – бормотал он. – Проход свободен. Видимо, Соломон полагается на все, что было внизу… Вот, опять же, арка эта. Даже дверей нет, только тяжелые портьеры. Как-то все слишком просто, сказал бы я… и был бы прав: тут узы на седьмом плане. – Кот повернул пушистую башку к Ашмире. – Чтоб ты знала, они выглядят как такая жемчужная переливающаяся паутинка, которой затянут весь проход. Очень красиво, только очень опасно.

Ашмира нахмурилась.

– И что же нам делать?

– Ну, ты-то, как всегда, можешь только стоять и смотреть исподлобья. А вот у меня есть несколько разных вариантов. А теперь помолчи минутку. Мне надо сосредоточиться…

Кот замер совершенно неподвижно. Он сидел напротив арки и пристально на нее смотрел. Потом принялся чуть слышно шипеть. Пару раз он вскидывал передние лапы и водил ими из стороны в сторону, но в остальном как будто ничего и не делал. Ашмира недовольно наблюдала за ним. Ее снова злила необходимость слепо повиноваться своему рабу. А ведь он был раб, тут двух мнений быть не могло. И что бы там Бартимеус ни утверждал, между ним и ею ничего общего не было. Совершенно ничего общего! Заклинание, которое она произнесла, подчинило его, вынудив повиноваться. Это совсем не то, что ее добровольное повиновение своей царице!

Она подумала о царице Балкиде, которая ждет там, в Марибе, – надеется, молится за успех своей верной стражницы. До назначенного срока остался всего один день! Теперь они все, наверное, уже решили, что она потерпела неудачу, и готовятся отражать нападение… Какими заклинаниями жрицы оградят город, каких демонов они призовут для последней, безнадежной обороны?

Она стиснула губы. Цель близка! Все получится!

Кот внезапно хихикнул и удовлетворенно дернул хвостом.

– Ну вот и все! Погляди, какая красота! Крутая штука – Послушное Дыхание, скажи? Еще не было случая, чтобы оно не подействовало!

Ашмира уставилась на арку.

– Не вижу никакой разницы.

– Ну конечно не видишь. Ты же всего лишь человек, а потому, согласно неумолимым законам природы, совершенно безнадежна. Я использовал Дыхание, чтобы раздвинуть узы, и положил на него Печать, чтобы оно оставалось в таком положении. Теперь тут в самой середине отличная дыра. Но не слишком большая: нельзя было допустить, чтобы нити соприкоснулись. Так что нам придется прыгать сквозь нее. Ну да, я знаю, что тебе ее не видно. Просто делай, как я.

Барханный кот сделал мощный прыжок, пролетел через центр арки и мягко приземлился вплотную к портьерам. Ашмира. не колебалась ни секунды: запомнив траекторию полета кота, она отступила на пару шагов, разбежалась и рыбкой взмыла в воздух. В высшей точке прыжка она ощутила, как мимо пронеслось что-то холодное, но ее оно не коснулось и осталось позади. Она сделала кувырок в воздухе, приземлилась рядом с котом, но не удержалась и по инерции влетела головой в портьеру.

В конце концов она обнаружила, что стоит на четвереньках, наполовину высунувшись в находящуюся за аркой комнату.

Комната была внушительная, не комната, а целый зал, с квадратными белыми колоннами, выступающими из беленых стен. А между колоннами…

Ашмира чихнула.

Острые коготки впились ей в плечо и втащили обратно за портьеру. Ашмира еще раз чихнула. Воздух был теплый и спертый, и так густо насыщенный ядреным цветочным ароматом, что она поневоле скривила нос и поспешно прикрыла лицо рукавом.

Когда она пришла в себя, кот смотрел на нее. Он прикрывал нос лапой.

– Что, от притираний пробрало? – шепнул он. – Меня тоже. Это царские!

Ашмира вытерла глаза.

– Как сильно пахнет! Он, должно быть, только что прошел!

– Да нет, это могло быть несколько часов назад. Скажем так: Соломон любит душиться. Однако это к лучшему, что его не было поблизости: ты сейчас трубила почище разъяренного слона. Мы ведь его убивать собираемся, не забывай! Так что осторожность и скрытность не помешают.

Сказав так, кот устремился вперед и скрылся за портьерами. Подавив гнев, Ашмира. поднялась, глубоко вздохнула – и шагнула в личные покои царя Соломона.

Как она успела заметить за несколько секунд до того, комната была просторная, с высоким потолком. Пол был выложен мрамором с розовыми прожилками и во многих местах устелен вычурными коврами, затканными таинственными знаками. В центре комнаты находился круглый ступенчатый бассейн, заполненный водой, от которой шел легкий пар; вокруг были расставлены кресла, кушетки и разбросаны подушки с кистями. На ониксовом столике покоился большой хрустальный шар, а между пальмами в горшках стояли на изящных золотых подставках посеребренные подносы с фруктами, мясом, морепродуктами, сластями, кувшинами вина и тонкими стеклянными кубками.

Ашмира невольно разинула рот, глядя на всю эту небрежную роскошь. Ее взгляд перебегал с одной диковинки на другую. Она внезапно забыла о своей неотложной миссии. Ей захотелось причаститься этому великолепию: присесть на диван, пригубить вина, погрузить ноги в теплый бассейн и почувствовать, как уходит прочь усталость…

Она медленно шагнула вперед.

– Я бы не стал этого делать, – сказал барханный кот, дотронувшись лапкой до ее колена.

– Тут так хорошо…

– Ну да, конечно, он же наложил на все это Чары, чтобы завлекать неосторожных. Стоит отведать этих кушаний, одним глазком заглянуть в шар или хотя бы одним пальчиком коснуться воды, и ты застрянешь тут до рассвета, а на рассвете Соломон явится сюда и обнаружит тебя. Лучше вообще не смотреть.

Ашмира прикусила губу.

– Но тут так хорошо…

– На твоем месте, – продолжал кот, – я бы лучше полюбовался настенными росписями. Смотри, вот старина Рамзес на своей колеснице, а вот Хаммурапи в своих висячих садах; вот изображение Гильгамеша, не очень похожее… у него нос был сломан, между прочим, почему это не отобразили? Ну да, – продолжал кот, – все великие собраны здесь. Типичная черта типичного ближневосточного деспота: им всем хочется быть круче тех, что жили до них. Могу поручиться, что именно здесь Соломон замышляет свои нападения на такие страны, как Сава!

Ашмира по-прежнему глазела на струйки душистого пара, поднимающиеся с поверхности воды, но, услышав последние слова джинна, вздрогнула и невольно стиснула свой кинжал. Она оторвалась от созерцания зачарованного зала и уставилась на кота одурманенным, но яростным взглядом.

– Вот, так-то лучше! – сказал Бартимеус. – Теперь я предлагаю вот что. Отсюда ведут четыре арки, две направо, две налево. Все четыре выглядят одинаково. Я бы предложил заглянуть во все четыре по очереди. Я иду первым. Ты за мной. Не спускай с меня глаз. Никуда больше не смотри, только на меня, иначе Чары одолеют тебя. Ну что, это тебе по силам? Или повторить еще раз?

Ашмира насупилась.

– По силам, конечно! Я не дура.

– Во многих отношениях ты, конечно, дура.

Сказав так, кот пошел прочь, обходя кушетки и золотые столики. Ашмира, бранясь, заторопилась следом. По краям ее поля зрения мерцали и переливались восхитительные приманки, подобно воспоминаниям о чудном сне, однако девушка не обращала на них внимания, упорно глядя на…

– Слушай, ты не мог бы немного опустить хвост? – прошипела она.

– Ну, зато теперь тебе не до Чар, – возразил кот. – Вот и не жалуйся. Так, вот первая арка. Сейчас загляну… Ох!

Он поспешно отпрянул назад, хвост у него распушился.

– Он там! – шепнул он. – Взгляни – только осторожно!

Ашмира с колотящимся сердцем заглянула в арку. За ней была круглая комната, пустая, ничем не украшенная, с выступающими из стены мраморными колоннами. В центре комнаты находилось возвышение; высоко вверху вздымался стеклянный купол, сквозь него сияли яркие звезды.

На возвышении стоял человек.

Он стоял спиной к арке, и лица его было не видно, и все же Ашмира признала его по настенной росписи на стене в зале Волшебников. На нем было шелковое одеяние, доходящее до пола, с вытканными на нем золотыми спиралями. Черные волосы ниспадали на плечи. Он стоял, вскинув голову, и в безмолвном созерцании смотрел на звезды. Его руки были сцеплены за спиной.

И на одном из пальцев блестело кольцо.

Ашмира затаила дыхание. Не сводя глаз с неподвижного царя, она потянула из-за пояса кинжал. До возвышения было шагов тридцать, не больше. Время настало! Она поразит его в сердце одним-единственным ударом, и Сава будет спасена. Сава будет спасена! Капелька пота сползла у нее со лба и покатилась вдоль крыла носа.

Она подкинула кинжал в воздух, перехватила его за острие.

Занесла руку.

Царь все так же безмятежно смотрел на звезды.

Что-то потянуло ее за рубашку. Она опустила глаза. Это был кот, он энергично указывал назад, в комнату с яствами. Девушка покачала головой и прицелилась для броска.

Ее дернули снова, достаточно сильно, чтобы сбить прицел. Ашмира. беззвучно досадливо ахнула и позволила коту оттащить себя за край арки, во внешний зал. Она наклонилась и гневно уставилась ему в глаза.

– Ну, что тебе? – выдохнула она.

– Что-то не так.

– Что ты имеешь в виду? Это не Соломон?

– Я… я не знаю. Если это и Иллюзия, то такая, которую я раскусить не могу. Просто…

– Что – «просто»?

– Не знаю. Точно сказать не могу.

Ашмира взглянула на кота – и выпрямилась.

– Я пойду и убью его.

– Нет! Погоди.

– Тсс! Он нас услышит. Другого такого шанса не будет. Да не тяни ты меня!

– А я тебе говорю, не делай этого! Слишком все просто. Слишком…

У Ашмиры голова шла кругом. Она видела перед собой спокойное, умоляющее лицо Балкиды и мрачных жриц, выстроившихся во дворе; она представила пылающие башни Мариба. Видела свою падающую мать и ее волосы, рассыпавшиеся, точно струи воды, по коленям старой царицы…

– Отвяжись! – прошипела она. Кот цеплялся за ее руку. – Отстань, слышишь? Я это сделаю! Я могу покончить с этим прямо сейчас…

– Это ловушка, наверняка! Только я… Ай!

Ашмира взмахнула серебряным кинжалом – она не собиралась ранить джинна, просто хотела его отогнать. Кот отцепился от ее рукава и, ощетинившись, отскочил в сторону.

Ашмира снова нырнула под арку. Царь стоял, как и прежде.

Ашмира, не медля ни секунды, вскинула руку на уровень плеча и коротким, экономным взмахом кисти изо всех сил метнула кинжал. Кинжал вошел в Соломона чуть повыше сердца, вонзился по самую рукоять. Царь беззвучно рухнул как подкошенный.

И тут Ашмира. услышала вопль кота:

– Понял! Понял! Кольцо! Оно недостаточно яркое! Его аура должна была бы слепить меня! Не надо!.. Ох… Поздно. Ну все.

Тело царя Соломона рухнуло на пол, но не остановилось на этом. Оно кануло в возвышение, точно камень в воду. Еще миг – и оно исчезло, и только рукоять кинжала осталась торчать из мрамора.

Все произошло так стремительно, что Ашмира еще стояла неподвижно, вытянув вперед правую руку, когда возвышение разлетелось на куски и из-под него вырвался огромный демон, ревущий во все свои три клыкастые пасти. Он вздыбился до самого купола, нагромождение блестящих жилистых рук, на каждой из которых сверкало по глазу. И все эти глаза были обращены на нее, и щупальца извивались в предвкушении.

Ашмира прижалась к стене. Разум и тело ей временно отказали. Откуда-то доносился голос кота, он звал ее, но она не могла ни ответить, ни собраться с силами, чтобы выхватить из-за пояса последний кинжал. Все, на что ее хватило, – это издать хриплый вопль. Ноги у нее подкосились, и она почувствовала, как медленно сползает по стенке, – а демон уже набросился на нее и тянулся к ее глотке.

28

Бартимеус

Бывают ситуации, когда любой порядочный джинн просто обязан дать бой. Ситуации, когда ты встречаешь врага лицом к лицу. Когда ты, невзирая на вопиющее неравенство сил, на грозящую тебе опасность, заставляешь себя поплевать на руки, расправить плечи, поправить прическу и (возможно, с легкой кривой ухмылкой на устах) встретить опасность грудью.

Но это явно был не тот случай.

Сражаться с кошмарной тварью, вырвавшейся из-под пола той комнаты, было бы совершенно бесполезно – и на редкость негигиенично^[88]. На такое мог пойти только круглый идиот. Ну или кто-то, связанный договором. Если бы опытный хозяин меня заставил, мне пришлось бы сразиться с ней, под угрозой Бедственного Огня. Но моя хозяйка была совершенно неопытна – и вот теперь наконец ей, так долго чудом избегавшей заслуженной участи, придется поплатиться за все!

«Благополучно доставить меня к царю Соломону» – именно таковы были слова арабской девчонки, когда она формулировала свой приказ. И именно это я и сделал. Бартимеус Урукский всегда в точности выполняет то, что ему было приказано. Правда, у меня были серьезные основания сомневаться в том, что та фигура в комнате была именно Соломоном, но, поскольку она выглядела как Соломон, пахла как Соломон и вообще стояла в его покоях, как живая, я предположил, что это самое то, что требовалось. Девица-то точно была в этом уверена, потому-то и метнула кинжал. Так что с точки зрения нашего договора я свое дело сделал. И не обязан был ее защищать ни секундой дольше.

И именно сейчас, когда на нас надвигался этот желатиновый монстр, я был этому особенно рад.

Барханный кот бросился бежать.

Я вылетел из комнаты с куполом и понесся прочь через зал с колоннами, встопорщив шерсть, расфуфырив хвост. Позади послышался пронзительный вопль – короткий и неуверенный, оборвавшийся окончательным и бесповоротным бульканьем. Это хорошо. Ну, для девушки плохо, конечно, но для меня хорошо, а это главное. Неизвестно, сколько времени это чудище будет играться с нею, прежде чем прикончит ее окончательно, но рано или поздно я дематериализуюсь, и скорее рано, чем поздно.

А пока что надо позаботиться о том, чтобы меня не поймали. Кот стрелой пролетел через зал, одним прыжком перемахнул бассейн, пересек наискосок мраморный пол, прошелся Беглым Колесом и исчез из виду под другой аркой.

Я в безопасности! И снова уникальное сочетание находчивости и проворства спасло мою драгоценную шкурку!

Если не считать того, что это оказался тупик.

Для тупика он был довольно интересный, но все равно это был тупик, а значит, он в любой момент мог стать для меня роковым. Очевидно, в этом помещении Соломон держал часть своих сокровищ: то была тесная кладовка без окон, освещенная масляными лампами и заставленная шкафами и сундуками.

Исследовать ее было некогда! Кот развернулся и рванул было к выходу – но тут же передумал, поскольку снаружи опять донесся рев, леденящий кровь. Жуткая тварь реветь умела, что верно, то верно. К сожалению, она оказалась на редкость медлительной. Я-то надеялся, что она давно сожрала девчонку. Но видимо, она отгрызла ей ногу или что-нибудь еще и оставила прочее на потом. А может, она вообще гонится за мной? Мне явно нужно куда-то спрятаться…

Я снова обернулся и окинул взглядом комнату. Что мы видим? Кучу самоцветов, идолов, масок, мечей, шлемов, свитков, табличек, щитов и прочих магических артефактов, не говоря уже о менее привычных диковинках, типа пары перчаток крокодиловой кожи, черепа с глазами из ракушек и довольно неуклюжей соломенной куклы, обтянутой человеческой кожей^[89]. Тут была и моя старая знакомая: золотая змейка, которую я спер из Эриду. Единственное, чего тут не было – и единственное, в чем я нуждался, – это выхода!

Кот, со вспотевшими от волнения лапами, озирался по сторонам, изучая полки. Почти все предметы в этой комнате были магическими – их ауры накладывались друг на друга на разных планах, омывая меня радужным светом. Если эта тварь действительно появится у меня за спиной, есть ли тут что-нибудь такое, что я смогу использовать для последней, отчаянной обороны?

Ничегошеньки. Разве что куклой в него запустить. Проблема в том, что я не знал, для чего предназначены эти артефакты^[90]. Но тут я заметил среди груды сокровищ, сваленных в углу, большой кувшин. Внизу он был узкий, а кверху расширялся до ширины плеч взрослого мужчины. Он был накрыт круглой крышкой, и лежащий на крышке слой пыли говорил о том, что никто, включая Соломона, никогда в него не заглядывал.

Кот тотчас обернулся струйкой тумана, оторвался от пола и устремился к крышке. Я чуть-чуть приподнял ее, со скоростью ветра, испускаемого слоном, ворвался в кувшин и (все еще пребывая в газообразном состоянии) опустил крышку на место. Меня окутала тьма. Струйка тумана молча зависла в ожидании.

Время как будто застыло.

Я представлял себе жуткую тварь, вползающую в проем арки. Я представлял, как ее глаза на стебельках шевелятся, осматривая сокровища со всех сторон. Я представлял, как склизкое щупальце разворачивается, тянется к горшку…

Съежившись от напряжения, струйка тумана бесшумно парила в темноте.

Ничего не происходило. Кувшин никто не трогал.

Время шло.

Я мало-помалу начал расслабляться. Тварь, несомненно, убралась восвояси, есть надежда, что затем, чтобы доесть девицу. Я как раз размышлял, не пора ли приподнять крышку и потихоньку удалиться или же разумнее остаться в укрытии, и тут внезапно почувствовал, что за мной наблюдают.

Я огляделся. В кувшине было пусто. Неизвестно, что хранилось в нем прежде, однако теперь оно исчезло. Сейчас в кувшине не было ничего, кроме таинственной пыльной тишины. И тем не менее в атмосфере присутствовало нечто странное, древний, застоявшийся воздух пронизывала некая неопределенная дрожь, от которой по моей сущности поползли мурашки.

Я ждал. И вдруг где-то поблизости и в то же время откуда-то из дальней дали послышался слабый голосок, точно отзвук далекого эха, жалобное воспоминание о чьих-то словах:

– Бартимеус…

Можете считать меня перестраховщиком, однако непонятные голоса внутри кувшинов меня всегда настораживают. Струйка тумана тут же сгустилась в маленького белого мотылька, который опасливо запорхал в черном чреве сосуда. Я разослал во все стороны стремительные Импульсы, проверил все планы. Вокруг ничего не было, только пыль и тени.

– Бартимеус…

И тут внезапно я догадался. Я вспомнил трех знаменитых ифритов, осмелившихся бросить вызов Соломону. Я вспомнил, какая судьба, по слухам, их постигла. Один из них – по крайней мере, так рассказывали шепотом у очагов – по царской прихоти, могуществом Кольца обратился в печальное эхо в медном кувшине. Который же это был?..

Усики мотылька затрепетали. Я откашлялся и осторожно спросил:

– Филокрит?

Ответ, беззвучный, как полет совы:

– Имя того, кем я был, утрачено. Я всего лишь последний вздох, отпечаток в воздухе. Взмахи твоих крылышек тревожат воздух, и последний мой след вот-вот развеется. Ты ищешь Кольцо?

Мотылек из вежливости принялся махать крылышками как можно реже. Я осторожно ответил, поскольку в голосе чувствовалась не только печаль, но и злоба:

– Нет, ну что ты!

– А! Это мудро. А я вот искал Кольцо…

– В самом деле? Э-э… Ну и как, успешно?

– А ты как думаешь? Теперь я всего лишь голос в проклятом кувшине.

– И то верно.

Голос издал стенание, исполненное безграничной тоски и сожаления.

– Ах, – прошептал он, – будь у меня хоть наперсток сущности, я бы сожрал тебя, джиннишка, проглотил одним глотком! Увы, не могу! Ибо Соломон покарал меня, и теперь я менее чем ничто.

– Какая жалость! – с чувством ответил я. – Это большое горе! Ну ладно, приятно было с тобой поболтать, однако теперь снаружи, похоже, все затихло, так что я, пожалуй, полечу…

– Ах, – пробормотал голос, – если бы я только мог тоже покинуть эту темницу! Я бы вверг Соломона во тьму кромешную! Да, теперь я владею его тайной. Я мог бы отобрать у него Кольцо. Но это знание досталось мне слишком поздно! У меня был один-единственный шанс. Я потратил его впустую и ныне навеки останусь здесь, слабым шелестом, детским вздохом…

– Ну, – сказал я, заново обратившись в слух, – само собой разумеется, что поделиться своим абсолютно надежным методом отбирания колец ты не пожелаешь. Меня-то это, конечно, совершенно не интересует, но вдруг кто-нибудь да сможет отомстить за тебя…

– Что мне до мести? – Голос был так слаб, что каждый взмах крылышек мотылька в стоячем воздухе разбивал его звук на фрагменты. – Я – всего лишь шепот невыразимой печали, я…

– Ну, мог бы помочь какому-нибудь другому духу достичь величия…

– Мне нет дела до судьбы других. Я желаю смерти всем существам в обоих мирах, кто полон сил и жизни…

– Да, конечно, это благородное чувство, – сухо заметил мотылек и потянулся к крышке. – И тем не менее, на мой взгляд, Соломон был и остается непобедимым. Кольцо украсть нельзя, это все знают.

В голосе послышалось колебание.

– Как? Ты мне не веришь?

– Не верю, конечно. Ну и что, тебе-то какая разница. Сиди тут и слушай собственное эхо, коли тебе так нравится. А у меня полно дел, порученных царем, мне языком попусту трепать некогда. Пока!

– Глупец!

Как ни слаб и бесплотен был этот голос, переполнявшее его темное чувство оказалось настолько могучим, что у меня аж крылышки задрожали. Хорошо еще, что Филокрит лишился всяких сил и не мог причинить мне вреда!

– Как слепо ты возвращаешься в рабство, – шептало эхо, – когда ты мог бы в мгновение ока повергнуть Соломона и овладеть Кольцом!

– Можно подумать, ты знаешь, как это сделать! – фыркнул я.

– Ну да! Знаю!

– Да ну? И кто это говорит?

– Я это говорю!

– Ты? Запертый тут, в духоте? Да ты просто трепло!

– Ах, я не всегда пребывал тут, в этой комнатенке! – воскликнул голос. – Для начала проклятый царь держал меня у себя в спальне и хвастался мною всем своим женам! Я слышал все его разговоры, слышал приказы, которые он отдавал своим слугам, а главное, я слышал, как он разговаривал с тем ужасным существом, которое подчиняется Кольцу. Я знаю его слабое место! Я знаю, как он скрывает его от мира! Скажи мне, джинн, ночь теперь или день?

– Самая что ни на есть глухая ночь.

– Ага! Так ты, верно, видел царя, бродя по его покоям?

Я подумал, что немного наивности не помешает.

– Я видел его в обсерватории, он стоял, глядя на звезды.

– Глупец, верящий внешности! То был не Соломон!

– А кто же тогда?

– То было волшебство, сотворенное Духом Кольца. Заклятие, наложенное на глиняную куколку. Куколка превращается в царя, а царь удаляется в свои личные покои и ложится спать. Это мощная Иллюзия, ловушка для врагов. Когда я напал на обманку, думая, будто Соломон беззащитен, настоящий царь узнал об этом и в мгновение ока поймал меня в свои сети. Ах, если бы я не обратил на него внимания, я не был бы обречен на подобную участь!

Я призадумался.

– А как именно он тебя поймал?

– С помощью другой Иллюзии. Он на них мастер! Мне почудилось огромное существо, вырвавшееся из-под земли, существо столь могущественное, что я онемел от ужаса. И пока я пытался сражаться с ним, меча Взрыв за Взрывом в его извивающиеся щупальца, Соломон появился у меня за спиной и повернул Кольцо. И вот я здесь.

Мотылек обдумал неожиданную новость. Так вот, значит, почему я до сих пор на Земле! Девчонку не сожрали, она просто в плену. Мне это ничего хорошего не сулило, не в последнюю очередь потому, что Соломон наверняка пожелает поближе познакомиться с ловким рабом, который сумел провести ее так далеко. Нужно было что-то делать, и делать быстро. Но сперва нужно было вытянуть из Филокрита остальные сведения.

– Это все замечательно, – небрежно заметил я, – но предположим, что ты и впрямь не обратил внимания на Иллюзию и добрался до настоящего Соломона. Но ведь Кольцо-то по-прежнему было бы при нем! Тебе нипочем не удалось бы его снять.

Откуда-то донесся рев, яростный, но при этом очень слабый, точно далекая гроза над морем. Воздух пошел странными вихрями, от которых мотылек закачался, будто на волнах.

– О недостойнейший, пустоголовейший Бартимеус, как жаль, что я не могу порвать твои крылышки в клочья! Соломон отнюдь не непобедим! Ложась спать, он снимает Кольцо!

Я добавил в свой тон чуточку скепсиса.

– Зачем бы ему это делать? Во всех историях говорится, что он не снимает его ни на миг. Одна из его жен пыталась…

– Врут эти ваши истории! Царю выгодно, чтобы все так думали, вот он их и распускает. С полуночи до первых петухов царю нужно спать. А чтобы уснуть, он вынужден снимать Кольцо!

– Да он просто не станет этого делать, – возразил я. – Это для него слишком рискованно. Все его могущество…

Кувшин заполнился свирепым бульканьем, похожим на звук разъяренного забившегося водостока. Филокрит смеялся.

– Да-да, в могуществе-то и проблема! В Кольце его слишком много! Его энергия сжигает любого, кто его носит! Днем Соломон еще способен это терпеть, хотя ему приходится скрывать свою боль от внешнего мира. Но ночью, в одиночестве, он вынужден давать себе передышку. Кольцо лежит на серебряном блюде подле его ложа – разумеется, достаточно близко, чтобы схватить его в мгновение ока. И тем не менее он уязвим!

– Кольцо сжигает его… – пробормотал я. – Да, это похоже на правду. Я слыхал о таком прежде^[91].

– Это не единственный изъян Кольца! – продолжал голос. – Как ты думаешь, отчего Соломон так редко им пользуется? Как ты думаешь, отчего он полагается на волшебников, которые сбегаются к его ногам, точно раболепные псы?

Мотылек пожал плечами^[92].

– Я думал, ему просто лень!

– Как бы не так! При каждом использовании Кольцо вытягивает жизнь из своего владельца, и он в результате слабеет. Энергия Иного Места вредна смертному телу, когда она воздействует на него слишком долго. И сам Соломон, после всех своих великих свершений, сделался намного старше своих лет!

Мотылек нахмурился^[93].

– А по-моему, он выглядит вполне нормально.

– А ты вглядись повнимательнее! Кольцо мало-помалу убивает его, Бартимеус. Другой на его месте давно бы уже все бросил, но у этого дурака огромное чувство ответственности. Он боится, что Кольцом завладеет кто-то менее достойный, нежели он сам. И последствия…

Мотылек кивнул^[94].

– Да, последствия могут быть ужасные…

Надо же, какой полезный кувшин оказался. Разумеется, возможно, что Филокрит попросту спятил, и кое-что из того, что он мне говорил, не совпадало со словами девчонки. Например, достойное ли это дело – разорять Саву только за то, что тебе не дали груды ладана, которую ты требовал? Но с другой стороны, Соломон ведь тоже человек. А значит, и он не без изъяна^[95].

И тем не менее единственный способ выяснить, правда это или нет, – сходить и убедиться лично.

– Ну, спасибо тебе, Филокрит, – сказал я. – Надо признать, звучит это все так, словно ты прав. У Соломона действительно есть слабое место. Он действительно уязвим.

– Ну да, но ведь ему ничто не грозит… Никто всего этого не знает, кроме меня.

– Ну как же: теперь еще и я это знаю! – весело ответил я. – И я это проверю прямо сейчас. Может, даже Кольцо сопру, если получится! Знаешь что: представь себе, как я сделаю это, отомщу и заодно покрою свое имя вечной славой, пока ты будешь сидеть и зарастать плесенью тут, в этом унылом старом кувшине! Если бы ты был со мной повежливей, я бы, пожалуй, пообещал тебе сломать кувшин и избавить тебя от мучений, но теперь я этого не сделаю. Так и быть: возможно, в ближайшие пару тысяч лет я как-нибудь заверну к тебе в гости, если не забуду. А пока что – прощай!

С этими словами мотылек устремился к крышке. Меня сопровождало отдаленное завывание, такое жуткое, что мои крылышки затрепетали от страха. Порыв слабого ветерка налетел на меня, на миг сбив с курса. Но потом я выправился, дотянулся до крышки и в следующую секунду вырвался из пыли и тьмы на волю, обратно в мир живых.

Я снова обернулся котом. В темноте я оглянулся на кувшин. В самом ли деле оттуда слышался далекий голос, выкрикивающий проклятия и зовущий меня по имени? Я прислушался.

Нет, показалось…

Я отступил прочь и выглянул из кладовки в центральный зал. Все было тихо; над бассейном и кушетками золотой дымкой висели Чары. Ужасного чудища было не видать, арабской девчонки тоже. Но тут я заметил в арке напротив далекий отблеск масляной лампы и услышал голоса: двое людей о чем-то спорили. Один голос был знакомый, довольно пронзительный; другой низкий.

Сверкая сиреневыми глазами, влача за собой, подобно мантии, хитроумные замыслы, кот пересек зал и исчез под аркой.

29

Ашмира

Когда Ашмира очнулась, вокруг было тихо-тихо. Она лежала на спине, глядя на потолок – на длинную узкую трещину, которая змеилась по штукатурке и упиралась в угол. Ничего особенного в трещине не было, но Ашмиру она озадачила, потому что раньше она этой трещины никогда не замечала. В ее комнатушке было множество трещин, местами старая кладка вообще начинала осыпаться, местами на стенах виднелись полустертые знаки – это забытые стражницы, жившие тут до нее, выцарапывали свои имена, – и Ашмире казалось, что она знает их все наизусть. Но эта трещина была новой.

Она некоторое время смотрела на нее, разинув рот, чувствуя себя совершенно расслабленной, но потом, немного придя в себя, сообразила, что потолок этот беленый и куда выше, чем должен был бы быть. И стенка не с той стороны. И освещение странное. И кровать слишком мягкая. Это была не ее комната. Она находилась не в Марибе.

И внезапно она все вспомнила. Девушка с криком вскинулась, хватаясь за пояс.

Напротив кровати сидел в кресле мужчина и смотрел на нее.

– Если ты ищешь это, – сказал он, – то, увы, я его забрал.

Он показал Ашмире ее серебряный кинжал, потом снова положил его к себе на колени.

Сердце у Ашмиры колотилось, как молот, так, что она содрогалась всем телом. Глаза у нее были выпучены, пальцы стискивали прохладную белую простыню.

– А демон?.. – выдохнула она.

– Демон удалился по моему приказу, – улыбнулся мужчина. – Я спас тебя от его когтей. Надо сказать, ты довольно быстро пришла в себя. У некоторых пришельцев, бывало, и сердце не выдерживало.

Ашмиру охватила паника; она внезапным движением перекинула ноги через край кровати и попыталась было встать – но мужчина сделал властный жест, и она застыла.

– Сидеть можешь, если хочешь, – спокойно сказал он. – Но вставать не пытайся. Я буду рассматривать это как проявление враждебности.

Голос у него был негромкий и мягкий, даже мелодичный, однако в тоне отчетливо звенела сталь. Ашмира еще секунду посидела неподвижно, потом медленно-медленно подвинулась так, что ее ступни опустились на пол, а колени остались на уровне края кровати. Теперь она сидела к нему лицом.

– Кто ты? – спросил мужчина.

Он был высок, худощав и одет в белое одеяние, которое скрывало из виду его нижние конечности. Лицо у него было длинное и узкое, с твердым подбородком, точеным носом и быстрыми темными глазами, которые в свете лампы сверкали, точно самоцветы. Мужчина был красив – или, точнее, был бы красив, если бы на нем не лежала тяжкая серая тень усталости и по лицу, особенно вокруг глаз и рта, не змеилась сетка странных мелких морщинок. Определить его возраст было непросто. Эти морщинки, высохшие и узловатые запястья и кисти, длинные черные волосы, густо сбрызнутые сединой, – все говорило о почтенных летах, но лицо у него было живое, движения юношеские, и глаза слишком уж блестящие.

– Назови мне свое имя, девушка, – сказал он и, когда она ничего не ответила, добавил: – Рано или поздно тебе все равно придется его назвать, знаешь ли.

Ашмира стиснула губы, тяжело дыша и пытаясь утихомирить сердцебиение. Комната, в которой она находилась, хотя и не маленькая, была куда менее величественной, чем все прочие помещения дворца, которые она успела повидать. Кроме того, обставлена она была скупо и просто, что делало ее еще более домашней. На полу лежали красивые ковры, но сам пол был из темного кедра, а не из мрамора. Стены были самые простые, беленые, без каких-либо украшений. В одной стене имелось прямоугольное окно, смотрящее в ночь. Рядом с окном – деревянные полки с коллекцией древних свитков; дальше, на письменном столе, лежали пергаменты, письменные принадлежности и стояли бутылочки разноцветных чернил. Все это напомнило Ашмире комнату над тренировочным залом, где она начинала обучаться магии.

Помимо кровати и кресла, в котором сидел мужчина, ожидающий ее ответа, обстановку довершали два грубых столика. Столики стояли по обе стороны от кресла, так, чтобы быть под рукой.

За спиной у мужчины была арка, но Ашмире с кровати было не видно, куда она ведет.

– Ну, я жду, – сказал мужчина. Он цокнул языком. – Может, ты голодна? Есть хочешь?

Ашмира покачала головой.

– Ну, как же не хочешь! Ты ведь только что пережила потрясение. Хотя бы вина выпей!

Он указал на столик справа от себя. На нем стояло несколько глиняных мисок, одна с фруктами, другая с хлебом, в третьей горкой были навалены дары моря: копченая рыба, устрицы, кальмары, нарезанные колечками.

– Мои гости уверяют, что вкуснее всего кальмары, – сообщил хозяин. Говоря так, он налил в кубок вина. – На-ка, выпей для начала… – Он подался к ней, протянул кубок. – Не бойся, это безопасно. Никаких чар я на него не налагал.

Ашмира озадаченно уставилась на него. Потом глаза у нее расширились от изумления и ужаса.

Темные глаза блеснули.

– Ну да, верно, – сказал мужчина. – Я и есть он. Быть может, я не очень похож на изображения, которые ты видела. Ну же, бери! Наслаждайся им, пока есть возможность. Вряд ли тебе доведется вкусить вина еще раз.

Ашмира машинально протянула руку и взяла кубок. Пальцы у него были длинные, ногти ровные и блестящие. На мизинце, под второй костяшкой, багровел опоясывающий его шрам.

Ашмира уставилась на шрам.

– Кольцо…

– Кольцо здесь, – ответил мужчина. И небрежно указал на столик слева от себя.

В центре столика стояло серебряное блюдо, и на блюде лежало золотое кольцо с маленьким черным камушком. Ашмира уставилась на него, потом на царя, потом снова на кольцо.

– Да, столько усилий ради такой мелочи! – Говоря это, царь Соломон улыбнулся, но улыбка вышла усталая и жесткая. – Ты забралась дальше многих, но конец будет тот же. А теперь выслушай меня. Сейчас я задам тебе еще один вопрос, и ты разомкнешь свои суровые губки и дашь мне прямой и четкий ответ, а не то я возьму Кольцо, надену его, и… Как ты думаешь, что тогда будет? В конце концов ты все равно ответишь, и это ничего не изменит, если не считать того, что ты уже не будешь такой цветущей и прелестной, как сейчас. Мне больно даже говорить об этом, но время позднее, я устал и, честно говоря, несколько изумлен тем, что обнаружил тебя в своих покоях. Так что отхлебни вина и сосредоточься. Ты явилась, чтобы убить меня и похитить Кольцо, это ясно. Я хочу выяснить остальное. Во-первых, как твое имя?

Ашмира прикинула расстояние от кровати до кресла. Будь она на ногах, онабы без труда преодолела это расстояние одним прыжком, ударила бы его по левой руке, пока та тянется за Кольцом, схватила кинжал и пронзила бы ему сердце. Однако сидя это будет сложнее… Может, и получится сделать это достаточно быстро, чтобы перехватить его руку, но не факт.

– Как твое имя?!

Она нехотя сосредоточилась на нем.

– Кирина.

– Откуда ты явилась?

– Из Химьяра.

– Из Химьяра? Такого крошечного, далекого царства? – Царь нахмурился. – Но я не имел никаких дел с этой страной. Кому именно ты служишь?

Ашмира опустила глаза. Она не знала, что отвечать. Ее легенда не была рассчитана на то, что она попадет в плен и ее станут допрашивать. Ашмира. не предполагала, что в подобных обстоятельствах может остаться жива.

– Ну, последняя возможность! – сказал царь Соломон.

Она пожала плечами и отвернулась.

Царь Соломон раздраженно хлопнул рукой по подлокотнику кресла. Он потянулся за Кольцом, надел его на палец и повернул. В комнате сделалось темно. Раздался грохот; воздух сместился, точно плотная масса, Ашмиру отшвырнуло к стене.

Когда она открыла глаза, рядом с царем стояло Существо, Существо чернее тени. Мощь и ужас исходили от него, точно жар от большого костра. Она услышала, как трепещут во тьме свитки и пергаменты на своих полках.

– Отвечай! – прогремел голос царя. – Кто ты? Кому ты служишь? Говори! Мое терпение на исходе!

Существо двинулось в ее сторону. Ашмира издала вопль смертного ужаса, сжалась в комок на кровати.

– Меня зовут Ашмира! Я из Савы! Я служу своей царице!

Фигура тотчас исчезла. Уши у Ашмиры заложило, из носа текла кровь. Расставленные по комнате светильники снова вспыхнули нормальным светом. Царь Соломон, посеревший то ли от усталости, то ли от гнева, снял с пальца Кольцо и бросил его обратно на блюдо.

– Царице Балкиде? – переспросил он, проводя рукой по лицу. – Балкиде?! Ну, юная дева, если только ты посмела мне солгать…

– Я не лгу! – Ашмира мало-помалу перемещалась обратно в сидячее положение.

В глазах накипали слезы. Ощущение всепоглощающего ужаса исчезло вместе с Духом Кольца, и теперь голова шла кругом от позора предательства. Она со слепой ненавистью уставилась на царя.

Соломон побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Царица Балкида? – произнес он вслух. – Не может быть! С чего бы вдруг?

– Я сказала правду! – бросила Ашмира. – Впрочем, это не имеет значения, ты же все равно меня убьешь, что бы я ни говорила!

– А тебя это удивляет? – Царь выглядел уязвленным. – Красавица моя, ведь не я же пробрался сюда, чтобы вонзить кому-то в спину кинжал! Ты несколько выпадаешь из общего ряда демонов и убийц, иначе бы я с тобой вообще не разговаривал. Уж поверь мне, большинство из них ужасно скучны и видны насквозь. Но ты… Когда я нашел на пороге своей обсерватории хорошенькую девушку, лежащую в обмороке, с серебряным кинжалом за поясом и с еще одним кинжалом, торчащим в полу, причем было совершенно не очевидно, каким образом она сумела миновать стражей моего дворца и вообще проникнуть сюда, надо признаться, я был озадачен и заинтригован. Так что, если у тебя есть хоть крупица благоразумия, воспользуйся моим любопытством, утри эти слезы, которые так тебе не идут, отвечай быстро и внятно и молись богу, в какого бы из них ты ни верила, чтобы мое любопытство продержалось подольше. Потому что когда мне сделается скучно, – предупредил царь Соломон, – я поверну Кольцо! Ну, итак: значит, ты говоришь, тебя прислала царица Балкида. И с какой стати, спрашивается?

Пока он говорил, Ашмира. старательно делала вид, что утирает лицо грязным рукавом, а сама тем временем мало-помалу продвигалась вперед по кровати. Теперь оставалось надеяться только на последний, отчаянный рывок. Но все же можно подвинуться хоть на дюйм поближе…

Она опустила руку.

– С какой стати?! Да как ты можешь об этом спрашивать!

Лицо царя помрачнело. Он протянул руку…

– Из-за твоих угроз! – в панике выкрикнула Ашмира. – Из-за твоих жестоких требований! Неужели я должна еще напоминать тебе об этом?! Сава не выстоит перед твоим могуществом, и ты это прекрасно знаешь, а потому моя царица предприняла то, что могла, дабы спасти свою честь! Если бы я преуспела, моя родина была бы спасена! Поверь, я проклинаю себя за то, что потерпела поражение!

Соломон не взял Кольца, хотя пальцы царя почти касались его. Лицо его было спокойно, но он тяжело дышал, как человек, испытывающий боль.

– Это… это несколько необычный образ действий в отношении человека, который всего лишь предложил женщине вступить в брак, – медленно произнес он. – Отказ я еще могу принять. Но убийство… это как-то уж чересчур. Тебе не кажется, Ашмира?

Она насупилась, услышав свое имя.

– Речь идет не о браке. Ты грозил вторжением! Ты требовал наш ладан! Ты поклялся уничтожить наш народ, когда наступит новолуние!

– Да, это и впрямь ужасные угрозы.

– Да.

– Только я ничего такого не обещал.

Он откинулся на спинку кресла, сложил домиком тонкие пальцы и пристально посмотрел на нее.

Ашмира заморгала.

– Да нет же, обещал!

– Не обещал.

– Мне сказала об этом моя царица! Ты, должно быть…

– Послушай, – сказал царь Соломон, протянув руку и взяв смокву из стоявшей рядом миски, – позволь, я в двух словах объясню тебе обычаи царей. Быть может, в дипломатических целях некоторые царские слова могут пониматься несколько растяжимо, а кое-что остается недосказанным, но когда царь смотрит тебе в глаза и говорит о чем-то, что это так, это действительно так. Цари не лгут. Даже намек на такое карается смертью. Ты поняла? Посмотри на меня!

Ашмира медленно, нехотя подняла голову и встретилась с ним глазами. Из всех его состарившихся черт, пожалуй, именно глаза были тем, что она могла бы признать по фреске в зале Волшебников. Они были исполнены всей его неумолимой власти. И она, помимо своей воли, вопреки своей ярости, угрюмо произнесла:

– Да, поняла.

– Это хорошо. Теперь ты имеешь дело с неразрешимой проблемой.

Девушка замялась.

– Моя царица…

– Сообщила тебе нечто иное. Один из нас лжет – или, быть может, ошибается.

Он говорил очень мягко и чуть заметно улыбался при этом, но Ашмира дернулась как от удара. Это была прямая атака на все, что было ей дорого, – негромкая и не особо зрелищная, но такая же сокрушительная, как сожжение башни в Марибе. Целью всей ее жизни – как и жизни ее матери – было защищать царицу, а в ее лице – и всю Саву. Оспаривать волю царицы было немыслимо. Все, что она делает, – правильно, все, что она говорит, – верно. Предположить, будто это не так, означало поставить под угрозу фундамент, на котором основывались любые сознательные поступки Ашмиры. Слова Соломона вызвали у нее чувство, сходное с головокружением, как будто она стоит на краю пропасти и вот-вот туда рухнет.

Она подвинулась еще немного вперед и сказала:

– Моя царица не стала бы лгать!

– Но быть может, она ошиблась?

– Нет.

– Ну что ж, полагаю, добиться разумного ответа от рабыни невозможно… – Соломон взял из миски виноградинку и принялся ее задумчиво жевать. – Надо сказать, Балкида меня разочаровала. Я слыхал, что она умна и благородна, но, похоже, все это сказки. К тому же чего и ждать от чибисов? Они мне наболтали вдобавок, что она красива. Думаю, они и тут ошиблись. Не стоит доверять перелетным птицам.

– Она очень красива! – с жаром возразила Ашмира.

Соломон хмыкнул.

– Ну, теперь я уж вряд ли на ней женюсь. Как она узнала о моих коварных планах? Она тебе не говорила?

– От твоего посланца-демона.

– Которого мог прислать кто угодно. Честно говоря, даже ребенок мог бы догадаться перепроверить. Ашмира, я вижу, ты совершенно незаметно ползешь в мою сторону. Пожалуйста, прекрати, а не то вместо меня эту беседу продолжит Дух Кольца. А он не столь любезен, как я, ты сама видела. – Царь Соломон вздохнул. – Итак, нам удалось установить, – продолжал он, – что вы стали жертвой недопонимания. Что же именно тебе было приказано?

– Убить тебя. Забрать Кольцо, если получится.

– Ну а если тебя схватят – как оно всегда и бывает?

Ашмира пожала плечами.

– Тогда я обратила бы свой кинжал против себя самой.

– Это царица тебе так приказала?

– Ну… она этого не говорила. Так сказали жрицы.

Царь Соломон кивнул.

– Однако Балкида не возражала. Ее устраивало, что ты отправляешься на смерть. Надо сказать, – добавил он, – я очень рад, что эта женщина отклонила мое первоначальное предложение. Одна мысль о том, что в твоем гареме может очутиться подобная жена, способна повергнуть в ужас любого мужчину. Пожалуй, мне стоит поблагодарить тебя, Ашмира., ты раскрыла мне глаза.

Гнев ожег ее внутренности, подобно кислоте.

– Почему ты не убил меня сразу, как нашел?!

– Я не такой человек. Кроме того, у меня есть и другие вопросы. Кто привел тебя сюда?

– Я одна пришла.

– Ашмира, ты, несомненно, весьма решительна и замечательно умеешь метать ножи, но для того, чтобы попасть в мои покои, этих достоинств недостаточно. Любой обычный убийца…

– Я не убийца, я потомственная стражница!

– Ну, ты уж прости, различие тут чересчур тонкое. Так вот, если ты – обычная «стражница», – продолжал царь, – значит, тебе помогал кто-то, наделенный большими магическими способностями. Ну, либо ты сама – опытная волшебница, которой повинуются могущественные рабы…

И он скептически посмотрел на нее.

Глаза Ашмиры расширились. Впервые с тех пор, как она очнулась, она отвлеклась от мыслей о себе. Она подумала о Бартимеусе. Он ведь предупреждал ее о ловушке, пытался ее остановить. И вот теперь она в плену, а он… либо погиб, либо сбежал.

– Ну, так что же из этого правда? – осведомился царь. – Как ты сюда попала?

– Я… меня принес сюда дух, которого я сама вызвала.

– В самом деле? И где же он? Я разослал поисковые Импульсы, но никого не нашел.

– Я думаю, твой демон его уничтожил, – сказала Ашмира.

Изящные брови нахмурились.

– А что это был за дух? Марид?

– Джинн.

– Ну, вот теперь я точно знаю, что ты лжешь! – Царь протянул руку и взял с серебряного блюда Кольцо. – Простой джинн не смог бы обойти всех моих рабов, что караулят внизу. Ты не волшебница. Но тебе явно помогал какой-то волшебник… – Его глаза сузились, взгляд сделался жестким и подозрительным. – И кто же это был? Один из моих?

Ашмира озадаченно нахмурилась.

– Что-что?

– Хирам? Нисрох? Хаба? Послушай, я знаю, что ты кого-то выгораживаешь! – Он махнул рукой в сторону окна. – Семнадцати, что сидят в своих башенках, неймется. Они близки к источнику власти и все же не настолько близки, как им хотелось бы! Кто знает, быть может, они втайне действуют заодно с этой твоей царицей. Быть может, им, как и ей, нужен кто-то юный и доверчивый, горячий и опрометчивый, пылающий искусственно подогретым рвением, – кто-то, кто мог бы нанести мне удар от их имени!

Ашмира пыталась что-то возразить, но царь говорил все громче. Он подался вперед в своем кресле.

– Быть может, ты даже работаешь на них напрямую? Скажи мне, Ашмира., что они предложили тебе за то, что ты проберешься сюда со своим самоубийственным заданием? Любовь? Шелка? Богатства? Отвечай живей, Кольцо уже у меня на пальце! Отвечай! Говори правду, а не то я его поверну!

На миг Ашмира онемела от ярости и смятения, бушевавших у нее в душе. А потом она расхохоталась. Она аккуратно поставила на пол вино, к которому так и не притронулась, и медленно поднялась на ноги.

– Я уже сказала тебе правду! – ответила она. – Поверни Кольцо, и давай покончим с этим!

Царь Соломон скривился.

– Сядь. Я тебя предупреждаю – сядь!

– Нет! – И она сделала шаг в его сторону.

– Что ж, ты не оставляешь мне выбора!

Соломон вскинул левую руку и двумя пальцами правой повернул на мизинце золотой ободок.

Ашмира застыла как вкопанная. Она зажмурилась; кровь стучала у нее в ушах…

Ничего не случилось. Она словно издалека услышала, как царь выругался сквозь зубы.

Ашмира приоткрыла один глаз. Соломон по-прежнему сидел и крутил на пальце Кольцо. Поворот, еще поворот… Но жуткая тварь так и не явилась.

Внезапно тонкий золотой ободок на глазах у Ашмиры обмяк и вытянулся, сделался сероватым и каким-то рыбным на вид. И начал сползать с пальца. Царь Соломон и Ашмира уставились на него, разинув рот.

– Кальмаровое колечко… – выдохнула Ашмира.

– Кто-то подменил… – еле слышным голосом начал Соломон.

– Ага! И похоже, это я!

С этими словами из-за ближайших полок со свитками вышел маленький, полосатый барханный кот. Усы у него искрились, глаза горели, хвост был задран вверх особенно лихо. Судя по всему, кот был необычайно доволен собой. Он прошелся по коврам и остановился напротив.

– «Простой джинн» к вашим услугам! – сказал он, усаживаясь и аккуратно обвивая хвостиком лапки. – Тот самый «простой джинн», – тут он сделал многозначительную паузу и обвел их взглядом для пущей эффектности, – который, пока вы бранились, как торговки на базаре, добыл себе колечко!

30

Бартимеус

Со стороны кажется, будто это было проще простого. Но на самом деле все было чуточку сложнее.

Правда, пробраться в спальню действительно было нетрудно: там не было ни ловушек, ни часовых и Соломон сидел ко мне спиной, когда я заглянул в дверной проем. Прокрасться к полкам у окна тоже было делом пустяковым: они с девчонкой были поглощены своей жаркой дискуссией и вряд ли заметили бы муху, которая скромно пролетела мимо^[96].

А вот дальше все пошло сложнее – в основном из-за самой природы Кольца.

Для начала, оно было яркое. Слишком яркое. На первом плане комнату пристойно озаряли несколько мерцающих масляных светильников^[97], но на высших планах аура этой крошечной золотой хреновинки высвечивала все добела, как египетское полуденное солнце. Сияние было столь ослепительным, что внутреннему взору было больно. Так что я старался ограничиваться первым планом, а на высшие заглядывал только мельком.

Сама по себе ловкость рук: по-быстрому наложить Иллюзию на кальмаровое колечко и подменить им настоящее Кольцо, что лежало на блюде, – мне тоже, считай, ничего не стоило, по крайней мере теоретически. Воровство для джиннов вторая натура, так было всегда, в основном потому, что это то, чего от нас требуют постоянно^[98]. Так что кот просто подкрался к креслу Соломона и дождался, пока один из приступов праведного гнева девицы совпадет с приступом праведного гнева царя. Как только оба закатили глаза и принялись пыхтеть и фыркать, я протянул лапу, в мгновение ока подменил вещицу и торопливо отступил к окну.

И вот тут-то начались настоящие проблемы.

Как же это Кольцо меня терзало!

Разумеется, серебряное блюдо, которому Соломон его доверил, моей сущности тоже на пользу не пошло. Если бы это был какой-нибудь обычный предмет, я бы подумал трижды, прежде чем приблизиться к нему. Но стащить Кольцо Соломона? Ради этого можно и потерпеть немножко. Так что я препоясал свои пушистые чресла и совершил этот подвиг. И только уже отбегая прочь от серебряного блюда, источающего пагубный холод, я сообразил, что само по себе Кольцо, которое я осторожно сжимал в зубах, тоже далеко не витаминка.

Это не было ощущение обжигающего холода, как от серебра (или железа, или других веществ, которые враждебны духам). Это было жарче и, поначалу, не так уж вредоносно. Сперва я ощущал лишь легкое покалывание в своей сущности в том месте, которым я прикасался к Кольцу. Ощущение было странно знакомым – болезненным, но в то же время приятным – и стремительно переросло в острое и настойчивое тяготение. К тому времени как барханный кот шмыгнул в укрытие за полкой, я чувствовал себя так, словно меня раздирали пополам. Я выплюнул Кольцо на пол и озабоченно уставился на него (на первом плане).

Филокрит не солгал. В этом золотом колечке пульсировала яростная мощь Иного Места. Оно было создано как мгновенный портал между двумя измерениями, и даже когда дверь была закрыта, из-под нее все равно тянуло сквознячком. Это тяготение было тем самым, что я испытывал, когда меня освобождали от службы в этом мире. И тогда оно, разумеется, было приятным, потому что тогда я мог ему подчиниться; сейчас же, когда я был прикован к Земле, это оказалось весьма и весьма больно. Хотя я пробыл в контакте с Кольцом всего несколько мгновений, моя сущность уже сейчас была в раздрае, терзаемая силами, которые в нем таились. О том, что случилось бы, если бы я и впрямь его надел, мне и думать не хотелось^[99].

Нет нужды вам напоминать, что Соломон носил его целыми днями.

Лица его я не видел, но даже со спины мог сказать, что выглядел он не так, как тогда, на стройке. Например, волосы у него были седые, а руки и кисти зловеще истончились. Я в мгновение ока догадался, чем ему приходится платить.

Я размышлял об этом, пока тихо сидел за полками, растерянно созерцая Кольцо и приходя в себя после соприкосновения с ним. Ну а по другую сторону полок спор тем временем разгорелся в полную силу. Девица с царем довели друг друга до точки кипения. В глубине души я все еще отчасти надеялся, что Большой Сол выйдет из себя, вызовет какого-нибудь ифрита и разнесет девчонку в клочки, так что я смогу бросить Кольцо и спокойно удрать домой. Но надежда была слабая. Судя по всему, по ночам он предпочитал не пускать к себе в спальню ни духов, ни людей. Он полагался на Иллюзии, вроде того чудища со щупальцами, и на свою грозную репутацию.

Опять же, будь девчонка настоящим убийцей, она бы давно сделала антраша, перекувырнулась, на лету сломала бы ему шею, зажав его голову между коленями, и приземлилась на шпагат. Я бы дорого заплатил, чтобы на это полюбоваться! Но вместо этого она только побагровела, раскричалась, а потом решила все бросить и красиво умереть^[100].

И вот Соломон мрачно поворачивает Кольцо на пальце.

И внезапно обнаруживает, что Кольцо – не совсем то, чем кажется.

И тут являюсь я, весь такой непринужденный. Немая сцена^[101].

Короче, бывали в моей карьере моменты и похуже.

– Привет, Ашмира! – дружески сказал я. – Привет, Соломончик! – Я пригладил усы лапой. – Кто первым очухается, получит приз!

Девушка сдавленно ахнула.

– Я думала, ты погиб!

– Не-а.

– Я думала, тот гигантский демон…

– Это не демон. Это была Иллюзия. Похоже, Соломон по ним большой специалист!

Она негодующе уставилась на царя.

– А ты говорил, что спас меня от него!

– Ну, нельзя же верить на слово первому встречному.

Я подмигнул Соломону. Тот тупо пялился на меня, явно ничего не понимая.

– Вот мы и снова встретились, государь! Правда, в совершенно других обстоятельствах, чем в прошлый раз.

Последовала пауза. Ну, тут его трудно винить: в обличье кота он меня раньше не видел. Плюс, по всей вероятности, до сих пор был в шоке.

Я рассмеялся.

– Ну да, друг мой, это я! Бартимеус Урукский, к твоим услугам!

– Кто-кто?

Кот раздраженно дернул кончиком хвоста.

– Ну, Бартимеус! Урукский! Ты же помнишь?.. О великий Мардук всевышний! – И кот с быстротой мысли превратился в карликового гиппопотама в юбочке. Гиппопотам негодующе подбоченился. – А так помнишь?

Ашмира уставилась на меня.

– Ты что, часто оборачиваешься гиппопотамом?

– Да нет. Довольно редко… Слушай, это долгая история.

Соломон внезапно встрепенулся.

– Я тебя помню! Ты один из джиннов Хабы! – Он грозно уставился на девушку. – Так значит, тебя прислал египтянин…

Я сочувственно покачал головой.

– Ну что ты! Я больше Хабе не раб! Бартимеус Урукский умеет найти способ вырваться даже из самых суровых уз. Теперь ни один волшебник мною не повелевает! Время от времени я…

– Хаба посадил его в бутылку, – перебила девушка. – А я его выпустила. Теперь он мой раб.

– Ну, с формальной точки зрения, – нахмурился я, – может быть, это и правда. Но долго это продолжаться не будет! Я узнал имя, данное тебе при рождении, Ашмира, и это ставит тебя в уязвимое положение! Так что, если хочешь прожить подольше, лучше отпусти меня прямо сейчас!

Девчонка и ухом не повела. Она подступила к Соломону и схватила серебряный кинжал, лежавший у него на коленях. Он даже не попытался ей помешать. Она встала вплотную к креслу и наставила на царя острие кинжала.

– Давай Кольцо, Бартимеус, – коротко сказала она. – Мы уходим.

Я прокашлялся.

– Погоди минутку. Ты что, не слышала, что я сказал? Я знаю твое имя. Я могу отразить любой Оберег, который ты на меня направишь.

– Но ведь ты по-прежнему вынужден мне подчиняться. Где Кольцо?

– Отпусти меня, тогда скажу.

– Чего? Сейчас, размечтался!

Соломон, царь Израиля, сидел в своем кресле, пристально наблюдая за нами. Внезапно он заговорил; как ни хрупок он был на вид, голос его по-прежнему оставался уверенным и властным.

– Бартимеус Урукский, выполнил ли ты поручение, которое я тебе дал?

– Какое еще поручение? – Гиппопотам уставился на него. – А, это, в смысле, разобраться с разбойниками в пустыне? Ну да, выполнил, выполнил, но речь сейчас не об этом. Слушай, Ашмира…

– Расскажи-ка мне об этих разбойниках, – перебил Соломон. – Кто они были? Кто был их предводитель?

– Ну, их послал царь идумеев, который зол на тебя за огромную ежегодную дань, наложенную на его царство. Но, согласись, сейчас не время…

– Дань?! Какую еще дань? Я никогда не требовал с них никакой дани!

– Ну а царь идумеев думает иначе, – ответил я. – Так же, как царица Савская думает, будто ты потребовал с нее ладан. Загадочно. Сдается мне, что кто-то мутит воду у тебя за спиной. Ты уж извини, о великий Соломон, но ты, похоже, не сознаешь, в каком положении находишься. Ты ведь бессилен. Я украл твое Кольцо.

– Поправка: это я его украла, – сказала девушка. – Я – хозяйка джинна.

– Номинально – да, – буркнул гиппопотам. – Но это ненадолго.

– Отдавай Кольцо, Бартимеус!

– Щас! А как насчет моего Отсылания?

– Послушай, Бартимеус, – внезапно вмешался Соломон, – почему бы тебе в самом деле не отдать ей Кольцо?

Мы с девушкой оба заколебались. Прервали свой спор и уставились на него.

Царь Соломон потянулся в своем кресле, взял кусочек копченой скумбрии и сунул его в рот^[102]. Надо заметить, что он выглядел далеко не настолько встревоженным, как следовало бы ожидать.

– Отдай ей Кольцо, – повторил он. – Почему бы и нет? Отчего ты колеблешься? Тебе, Ашмира из Савы, следовало бы спросить себя, отчего твой слуга колеблется в столь простой ситуации. Ведь ему, разумеется, следует желать как можно быстрее выполнить свое задание, чтобы ты его отпустила. Не может ли быть так, – продолжал Соломон, по очереди глядя на нас своими усталыми глазами, – что джинн понял насчет Кольца нечто такое, чего ты пока не сознаешь? И не может ли быть так, что он хочет убраться отсюда подальше, прежде чем ты это обнаружишь?

Гиппопотам с шумом выдохнул. Разумеется, он был прав. Я указал передней ногой в сторону ближайших полок со свитками.

– Тебе нужно Кольцо? – вздохнул я. – Оно под полкой, у стены.

Девушка зыркнула на меня глазами.

– Присматривай за Соломоном! – велела она.

Она решительно подошла к полкам, пригнулась.

Последовала пауза – ее пальцы шарили по полу, – потом торжествующий возглас. Я зажмурился и стал ждать.

Вопль; стук кольца, покатившегося по полу. Когда я снова открыл глаза, девушка прятала кисть под мышкой.

– Оно жжется! – вскричала она. – Что ты с ним сделал, демон?!

– Я?!

– Ты наложил на него какое-то гнусное заклятие! – В ее здоровой руке сверкнул серебряный кинжал. – Немедленно сними его, или, клянусь…

И тут царь Соломон встал. И хотя он, откровенно говоря, был в одной ночнушке, и фигура у него была тощая, и лицо его, лишенное Иллюзии, выглядело старым и морщинистым, от него, несмотря ни на что, исходила такая суровая властность, что мы с девчонкой умолкли в мгновение ока.

– Джинн не лжет, – произнес царь. – Кольцо Соломона приносит боль. Такова его природа. Если тебе нужны доказательства, взгляни!

И он протянул руку с багровеющим на пальце шрамом.

Девчонка уставилась на него.

– Я… я не понимаю! – выдавила она. – Нет! Это все какая-то уловка! Я не стану вас слушать!

Однако, хотя она снова устремила взгляд на тоненькое золотое колечко с обсидианом, валяющееся у нее под ногами, она не подняла его и даже не попыталась поднять.

– Это не уловка, – сказал я. – Оно и меня опалило.

Имейте в виду, что я только что превратился из гиппопотама в юбочке в темноволосого шумерского юношу. Шумерский юноша, хоть и не отличался приятной пышностью форм, в отличие от гиппопотама, лучше соответствовал серьезности момента. Я чувствовал, что вот-вот случится нечто важное, и не знал, как оно все обернется.

– Но почему же оно жжется? – жалобно сказала девушка. – А как же моя царица… Я думала, Кольцо…

Соломон негромко сказал:

– Ашмира, позволь, я расскажу тебе то, что я знаю о Кольце. А потом уж поступай с ним как хочешь, и со мной тоже.

Девушка заколебалась, посмотрела на дверь, потом на вещицу у себя под ногами. Взглянула на Соломона, на кинжал у себя в руке. Выругалась сквозь зубы.

– Только быстро! И без фокусов!

– Когда я был молод, – тут же начал Соломон, – я интересовался древними сокровищами – эту страсть я испытываю и поныне^[103]. В поисках этих сокровищ я много странствовал, покупал на базарах Фив и Вавилона реликвии былых времен. Бывал я и в развалинах более древних городов, в местах, чьи имена забыты среди людей. Один такой город лежит на краю пустыни, у реки Тигр. Теперь от него осталось всего лишь несколько пологих холмов, погребенных под слоем земли и песка. Несомненно, на протяжении веков большинство его тайн перестало существовать, но величайшая из них – и ужаснейшая из них – оставалась непотревоженной.

Он сделал паузу – как бы затем, чтобы откашляться, хотя, подозреваю (учитывая, каким опытным лицедеем он был), он скорее нарочно нагнетал напряжение. Я обратил внимание, что стоит он так, чтобы свет ламп создавал золотистый, почти неземной ореол вокруг его головы. Нет, Соломон был настоящий артист, даже без своего заемного могущества.

Я наблюдал и за девушкой тоже. Она хмурилась (как обычно), однако потрясение от прикосновения к Кольцу все еще не миновало, и она была готова ждать и слушать.

– Незадолго до того, как я явился в эти руины, – продолжал Соломон, – поверхность одного из холмов расселась от землетрясения. Почва провалилась, обнажив кусок глинобитной стены, полуразрушенную арку и за ней лестницу, ведущую куда-то под землю. Можете себе представить, как разыгралось мое любопытство! Я зажег свет, вошел под арку и после длительного спуска очутился перед сломанной дверью. Какой-то давний обвал выбил ее, а наложенная на нее некогда магия, по-видимому, много лет назад утратила силу. Я протиснулся в темноту.

– Ну и свезло же тебе! – воскликнул я. – Шумерские подземелья славятся своими ловушками! В таком месте должна была быть уйма уз и всего прочего.

– Насчет того, повезло ли мне, – сухо сказал царь Соломон, – я предоставляю судить вам. Не перебивай меня более! Итак, я протиснулся внутрь и очутился в небольшой комнатке. В ее центре, – он содрогнулся, словно заново переживая хорошо памятный ему ужас, – в ее центре стояло железное кресло, и в этом кресле, притянутый к нему полуистлевшими веревками и проволокой, сидел мумифицированный труп – мужчины или женщины, этого я сказать не могу, ибо великий страх охватил меня, и я помышлял лишь о бегстве. Повернувшись, чтобы уйти, я мельком увидел, как на пергаментном пальце сверкнуло золото. В алчности своей я схватил его. Палец обломился, и Кольцо очутилось у меня в руке. Я надел его, – он поднял руку, и багровый след на пальце ярко заблестел в свете ламп, – и тут же почувствовал такую боль, что я рухнул наземь и лишился чувств.

Соломон отхлебнул вина. Мы стояли молча. Даже я не попытался заполнить паузу^[104].

– Я очнулся во тьме этого жуткого подземелья, – продолжал царь, – от жгучей боли. Я мог думать лишь о том, чтобы снять Кольцо. Но когда я ухватился за него, оно повернулось у меня на пальце; и тотчас же тихий голос у меня за плечом осведомился, что мне угодно. Мне казалось, что настал мой смертный час, и, можете быть уверены, я пожелал очутиться дома. Прошло лишь мгновение, голова у меня закружилась… и когда я пришел в себя, я лежал на крыше своего дома в Иерусалиме и меня согревало ласковое солнце.

– Ты перенесся туда в один миг? – Девушка помимо своей воли разинула рот от изумления. И даже миловидный шумерский юноша, который немало повидал в свое время, и тот поневоле проникся^[105].

– Именно так, – ответил Соломон. – Что ж, буду краток, ибо об остальном вы можете догадаться и сами. Вскоре я узнал о Кольце две вещи. Во-первых, надев его на палец, я обретаю могущество, о каком прежде и мечтать не мог. Дух Кольца немыслимо могуч и повелевает бесчисленными рабами, которые выполняют любое мое желание. Всего лишь прикоснувшись к камню, я могу вызывать их; когда же я поворачиваю Кольцо, появляется сам Дух. Таким образом я могу мгновенно получить все, что моей душе угодно. Ну а второе, куда менее приятное, – тут он на миг прикрыл глаза, – это боль, причиняемая Кольцом. Боль эта никогда не слабеет. И дело не только в этом. С каждым разом, как я использую Кольцо, мои собственные силы убывают. В юные годы, пока я был еще силен, я использовал его ежедневно: построил этот дворец, создал империю, принудил владык соседних царств опустить мечи и молить о мире. Я начал использовать Кольцо, чтобы помогать тем, кто испытывал наибольшую нужду. Но в последнее время, – он вздохнул, – это сделалось… куда труднее. Даже самое краткое использование утомляет меня, и мне приходится все дольше восстанавливать силы после этого. Это весьма прискорбно, ведь ежедневно сотни людей являются ко мне, умоляя о помощи! И мне приходится все больше и больше перекладывать свои труды на моих сварливых волшебников…

Он прервался и снова закашлялся.

– Но ведь ты же знаешь, – сказал я, довольно сочувственно, поскольку история Соломона произвела на меня благоприятное впечатление^[106],– что некоторые из твоих волшебников не столь… щепетильны, как ты. На самом деле сволочи они изрядные. Вот взять, допустим, Хабу…

– Да знаю, знаю, – сказал Соломон. – Многие из Семнадцати от природы не только могущественны, но и злы и коварны. Я держу их под присмотром и запугиваю, угрожая использовать против них Кольцо. Это хорошая стратегия. Куда лучше, чем если бы они строили заговоры вдали от меня. А я тем временем использую их могущество…

– Да, это все здорово, но, по-моему, ты недооцениваешь…

И тут внезапно девчонка очутилась между нами и приставила кинжал к горлу царя.

– Бартимеус, – прошипела она, – прекрати разговаривать с ним так, словно он твой союзник! Бери Кольцо! Мы уходим.

– Ашмира, – сказал царь Соломон. Он даже не шелохнулся, ощутив прикосновение кинжала. – Ты ведь слышала мою историю. А теперь посмотри на мое лицо. Хочется ли тебе, чтобы твоя царица сделалась такой же?

Она покачала головой.

– С ней так не будет. Она не станет носить его все время, как ты!

– Еще как станет! Никуда она не денется. Ведь иначе его похитят! Ничто на свете, – сказал царь Соломон, – люди не алчут так, как это Кольцо. Ей придется его носить, и это сведет ее с ума, ибо боль, которую ты испытываешь, прикасаясь к нему, Ашмира, ничто по сравнению с той болью, которую ты испытываешь, когда надеваешь его. Вот попробуй. Надень его на палец. Сама увидишь.

Ашмира по-прежнему стояла с кинжалом наперевес. Она ничего не ответила.

– Не хочешь? – сказал Соломон. – Меня это не удивляет. Я бы и врагу не пожелал носить это Кольцо. – Он резко сел, старый и изможденный. – Ну что ж, выбирай. Убей меня, если тебе так надо, и отнеси Кольцо в Саву. Там из-за него сцепится дюжина волшебников, и мир будет охвачен войной. Или оставь его здесь и уходи. Предоставь мне эту ношу. У меня Кольцо будет в безопасности, а я с его помощью буду творить добро, насколько это возможно. Я не стану препятствовать твоему уходу, клянусь.

Я в течение некоторого времени хранил несвойственное мне молчание, предоставив Соломону возможность высказаться. Но сейчас я осторожно шагнул вперед.

– Знаешь, по-моему, это вполне разумно, – сказал я. – Ашмира, верни ему Кольцо и пошли отсюда… Ой!

Она резко развернула кинжал в мою сторону, так что его аура вонзилась в мою сущность. Я вскрикнул и отскочил. Она все молчала. Лицо у нее было напряженное, глаза стеклянные, как будто она смотрела вдаль, не видя больше ни меня, ни Соломона.

Я попробовал еще раз.

– Послушай, – сказал я, – брось ты это Кольцо, а я, так и быть, подкину тебя домой. Как тебе такая сделка? Правда, у меня нет такого замечательного ковра, как у Хабы, но какое-нибудь полотенце или скатерка тут наверняка найдется… Ты же понимаешь, что Соломон прав? От этого Кольца одни неприятности. Вон, даже древние не стали им пользоваться, а спрятали его в могиле.

Девчонка по-прежнему молчала. Царь неподвижно сидел в кресле, изображая смиренную покорность судьбе, но я знал, что он пристально следит за ней и ждет ее решения.

Она подняла голову; ее взгляд наконец сфокусировался на мне.

– Бартимеус…

– Да, Ашмира?

Ну, уж теперь-то она должна понять, что к чему, после всего, что она видела и слышала! Уж теперь-то, испытав на себе мощь Кольца, она поняла, как следует поступить.

– Бартимеус, – сказала она, – возьми Кольцо.

– И отдать его Соломону?

– Мы отнесем его в Саву.

Лицо у нее сделалось каменное, неподвижное. Она отвернулась, не взглянув на царя, сунула кинжал за пояс и направилась к двери.

31

Бартимеус

Транспортировка такого могучего артефакта, как Кольцо Соломона, – это вам не фунт изюму. Особенно если вам неохота при этом изжариться.

В идеальном мире я уложил бы его в шкатулку со свинцовыми стенками, шкатулку спрятал в мешок, а мешок тащил бы за собой на цепи в милю длиной, чтобы ни моя сущность, ни мое зрение не страдали от его излучения. Но вместо этого мне пришлось спрятать его в неаккуратный клубок из пергаментов, позаимствованных с письменного стола Соломона^[107]. Таким образом мне удалось приглушить исходящий от Кольца жар, однако его аура отравляла жизнь даже сквозь толстенный слой пергамента. У меня все время покалывало пальцы.

Девчонка уже ушла. Я последовал за ней, опасливо держа пергаментный шар на отлете, точно непокорный раб – каковым, в сущности, я и был. У дверей я замешкался, оглянулся назад. Царь по-прежнему сидел в кресле, уронив голову на грудь. Он выглядел каким-то постаревшим, сгорбленным, еще более усохшим, чем раньше. На меня он даже не взглянул и остановить не попытался. Он знал, что я не мог бы вернуть ему Кольцо, даже если бы захотел.

Ну а что тут скажешь? Я медленно зашагал по коридору, оставив безмолвного царя Соломона в его комнатке с белеными стенами.

Я вышел в большой зал, миновал бассейн, миновал арки, ведущие в обсерваторию и кладовую, миновал золотые столики со всеми их Чарами, портьеры, узы и арку и снова очутился на балконе.

Над головой по-прежнему роскошно сияла холодная россыпь звезд. Внизу лучились сквозь ветви сада огни дворца.

Девушка ждала у перил. Она смотрела на юг. Руки у нее были скрещены на груди, ветерок шевелил длинные черные волосы.

Она, не взглянув на меня, спросила:

– Кольцо у тебя?

– Ну да.

– Отнеси меня с ним в Саву. Неважно, каким способом. Можешь обернуться птицей, мышью, любым чудовищем, каким тебе угодно. Доставь меня туда как можно быстрее, и когда мы прибудем на место, я тебя отпущу.

Что-то не была она похожа на человека, который только что совершил невозможное. Ликования в ней не было заметно. По правде говоря, ее почти трясло от гнева.

И не только ее.

Я сказал:

– Сейчас мы перейдем к этому вопросу. Сначала я хочу тебя кое о чем спросить.

Она указала на южные сады, где по-прежнему осиным роем метались огоньки.

– Нет времени болтать! Что, если Соломон поднимет стражу?

– У нас теперь есть оно, – холодно ответил я, показав ей пергаментный шар. – Так что времени у нас предостаточно. Если нас заметят, можешь просто надеть Кольцо. Они в момент разбегутся!

Она покачала головой, содрогнувшись от одного воспоминания.

– Не говори глупостей. Я не могу этого сделать.

– Ах не можешь? А что тогда с ним будет делать ваша драгоценная царица? Думаешь, ей эта боль окажется по плечу?

– Царица Балкида знает, что делать, – ровным голосом ответила девчонка.

– Да ну? – Я подступил поближе. – Ты, Ашмира, похоже, не поняла, что тебе Соломон втолковывал! Он ведь не врал. Ты на себе ощутила мощь Кольца. Ты слышала, на что оно способно. Тебе действительно хочется, чтобы оно вырвалось в мир?

Тут ее гнев прорвался – слегка.

– Оно уже вырвалось! Это Соломон его выпустил! Так что ничто не изменится.

– Ну, знаешь ли! – сказал я. – Не то чтобы я был величайшим поклонником Соломона, но я бы сказал, он делает все, что в его силах, чтобы оно никуда не вырвалось. Он держит Кольцо при себе и старается пользоваться им как можно реже.

Девушка громко и неженственно фыркнула.

– Ложь! Он грозит Саве!

– Ой да ладно тебе! – Я фыркнул еще громче. – Ты что, хочешь сказать, что по-прежнему этому веришь? Я же слышал весь ваш разговор. С чего бы ему отказываться от ответственности? Ты была его пленницей, ему незачем было лгать. Любому дураку ясно, что тут какой-то заговор, и это…

– И это совершенно неважно! – воскликнула девушка. – Мне все равно! Царица дала мне поручение, и я его выполняю. И все! Я должна ей повиноваться!

– Вот речи истинной рабыни! – язвительно заметил я. – Ты не должна повиноваться, в этом-то все и дело. Я не знаю, может, ваша Балкида действительно образец добродетели, но в данном случае она просто ошиблась. Соломон не был вам врагом, пока ты не пробралась к нему в спальню с этим кинжалом. И то, думаю, он отпустил бы тебя, если бы ты… Знаешь что, барышня, уходить от меня ты можешь сколько угодно, но очевидный факт останется очевидным фактом!

Девица с яростным возгласом дернулась и зашагала прочь по балкону, но при последних моих словах она развернулась, словно исполняя какой-то первобытный арабский танец, и ткнула в меня пальцем.

– В отличие от вероломного демона, который если что-то и делает, то только из-под палки, я связана священными узами! – заявила она. – Я верна возложенному на меня долгу! Я преданно служу своей царице!

– Что не мешает вам обеим делать все через задницу, – сказал я. – Сколько ей лет-то, Балкиде твоей? Тридцать? Сорок, в лучшем случае? Послушай, я ношу в себе мудрость двух тысячелетий и то иногда промахиваюсь. Вот, например, встретив тебя в ущелье, я подумал было, что ты что-то из себя представляешь. Что ты обладаешь гибким, сильным умом… Видишь, как я ошибся?

– Тут речь не об уме! – отрезала девчонка, блестяще подтвердив мои слова. – Речь идет о верности! Я верю в свою царицу и повинуюсь ей во всем!

– Во всем?

– Во всем!

– Ну, в таком случае, – это был блестящий аргумент, я приберегал его напоследок, – чего ж ты Соломона-то не убила?

Воцарилось молчание. Я пристроил пергаментный шар на перила, чтобы освободить руки, и скрестил их на груди, демонстрируя спокойное превосходство. Девчонка явно колебалась, руки у нее слегка подрагивали.

– Ну, в этом не было необходимости… Без Кольца он ведь бессилен…

– Но тебе было приказано его убить. На самом деле, насколько я припоминаю, это была задача номер один. Кольцо было второстепенным.

– Без Кольца ему и так долго не жить, – сказала девушка. – Прочие волшебники прикончат его, как только обнаружат, что…

– И все же ты не ответила на мой вопрос. Почему ты его не убила? Кинжал у тебя был. Ну или могла бы мне приказать. Мне уже случалось убивать царей, пачками просто^[108]. Но нет, мы взяли и ушли, даже по носу его на прощание не щелкнули. Итак, последняя попытка: почему ты его не убила?

– Потому что не смогла! – крикнула девушка. – Устраивает? Я не могла этого сделать, глядя, как он там сидит. Я была готова это сделать, когда схватила кинжал, но он же был совершенно беспомощен! И я просто… – Она выругалась. – Я не смогла этого сделать, вот и все! Соломон же не убил меня, когда я была в его власти. Он должен был меня убить, но не стал этого делать. Вот и я, как он, потерпела поражение…

– Поражение?! – Я уставился на нее. – Интересный взгляд на вещи! Я бы сказал…

– Но это все неважно, – сказала она. – Я возвращаюсь в Саву с Кольцом! – Ее лицо смотрело на меня из темноты, как яростная бледная звезда. – И уж тут-то я не подведу!

Я вытянулся во весь рост. Настало время бить в уязвимое место. Ее уверенность в себе, хотя девица и продолжала с жаром ее отстаивать, уже пошатнулась, а может, и вовсе рухнула. Если сделать все правильно, я, пожалуй, сумею срезать путь, избавлюсь от мучительного путешествия обратно в Саву с этим жгучим Кольцом. А может, заодно и девчонку спасу, кто знает.

– Позволь, я угадаю, – сказал я. Очень удачно, что я был в обличье шумерского копьеносца, а не в каком-нибудь другом, более оригинальном виде. Простые истины и без того достаточно трудно переварить, чтобы еще слышать их из уст пучеглазого беса, крылатой змеи, клубов ядовитого газа или четырехликого демона^[109] (это только несколько, для примера). – Ты не смогла убить Соломона оттого, что в глубине души знала, что он говорил правду. И про Саву, и про Кольцо. Нет уж, помолчи минутку и дослушай. Так вот, а это, в свою очередь, означает, что ты понимаешь: ваша драгоценная царица ошиблась. И мысль эта тебе не нравится. Не нравится потому, что это значит: она отправила тебя сюда по ошибке и жизнью ты рисковала зазря. А еще потому, что, если ваша царица не безупречна, это ставит под вопрос весь смысл твоей жалкой короткой жизни: делать то, что она велит, и жертвовать собою ради нее. Ах да, мало того: это ставит под вопрос и самопожертвование твоей материтоже!

Девчонка вздрогнула и слабым, очень слабым голосом произнесла:

– Ты ничего не знаешь о моей матери.

– Я знаю то, что ты мне сказала. Она умерла, защищая царицу.

Девушка зажмурилась.

– Да. И я видела ее смерть.

– Так же как и ты рассчитывала умереть, выполняя это задание. Отчасти ты даже надеялась на это.

Тут что-то в ее лице как будто смялось. Я умолк и отступил на шаг. Выдержав паузу, я спросил:

– Ну, так когда это случилось? Недавно?

– Давным-давно… – Девушка посмотрела на меня. Ее лицо по-прежнему было яростным, но ярость эта теперь растрескалась и сломалась, и в глазах у нее стояли слезы. – Мне шесть лет было. Это были горцы, они взбунтовались из-за налогов. И попытались убить царицу.

– Хм, – задумчиво сказал я. – Убийцы, напавшие на главу государства… Ничего не напоминает?

Девушка как будто не слышала.

– Моя мать преградила им путь, – сказала она. – И они…

Она отвернулась и устремила взгляд на сады. Там все по-прежнему было тихо-мирно. Повинуясь внезапному порыву, я снял пергаментный шар с перил. Мне вдруг пришло в голову, что его приглушенная аура должна быть видна издалека.

Ашмира привалилась к каменной стенке, уронила руки. Впервые за все время нашего сотрудничества я видел ее совершенно неподвижной. Конечно, ей и прежде случалось останавливаться, но это всегда были лишь перерывы между вспышками лихорадочной активности. А теперь то ли мои слова так подействовали, то ли ее воспоминания, то ли что-то еще, но она внезапно затормозилась, сникла, не зная, что делать.

– Но если не брать Кольцо, – сказала она глухим голосом, – чего я добьюсь? Ничего. Я буду такой же пустышкой, как теперь.

Пустышкой? Копьеносец почесал свой мужественный подбородок. Эти мне люди с их проблемами! Честно говоря, в этом я не силен. Нет, разумеется, мне было вполне очевидно, что все эти годы девочка стремилась подражать матери – и только затем, чтобы в самый миг своего торжества обнаружить, что не верит по-настоящему в то, что делает. Это-то я видел довольно отчетливо. Но вот теперь, перед лицом охватившего ее отчаяния, я не знал, что делать дальше. Тщательный психологический анализ^[110] – дело одно, а вот конструктивные предложения – совсем другое.

– Послушай, – начал я, – ведь еще не поздно отнести Кольцо обратно Соломону. Мстить он тебе не станет. Он слово дал. А потом, думаю, он испытает слишком сильное облегчение. А то есть еще другой выход, ты о нем, наверное, не подумала: выкинуть Кольцо в море. Избавиться от него навсегда. Это вообще идеальное решение проблемы: Саве больше ничто грозить не будет, вашей царице не придется выносить эту боль – и плюс это избавит от множества неудобств целое воинство духов.

Девушка не то чтобы согласилась на это разумное предложение и не то чтобы отвергла его. Она стояла все так же – сникшая, с опущенными плечами – и смотрела во тьму.

Я попробовал еще раз.

– Ты говоришь, что чувствуешь себя пустышкой, – сказал я. – Мне кажется, ты просто чересчур переживаешь по этому поводу. Твоя проблема в том, Ашмира, что от тебя слишком…

Тут я осекся, внезапно ощутив тревогу. Мой точеный нос задергался. Я принялся озабоченно принюхиваться.

Это заставило ее слегка очнуться. Она негодующе вскинула голову.

– Ты хочешь сказать, что от меня слишком воняет? О прекрасная Сава, вот уж что меня совершенно не волнует!

– Да нет. Не от тебя.

Мои глаза сузились. Я окинул взглядом пустынную галерею. Колонны, статуи, расставленные там и сям кресла – все выглядело тихим и спокойным. Но где-то поблизости… Ой-ей!

– Ты не чувствуешь запаха? – спросил я.

– Тухлыми яйцами несет, – сказала девушка. – А я думала, это от тебя…

– Нет, не от меня.

Повинуясь внезапному озарению, я бесшумно прокрался прочь и вышел на середину галереи. Остановился, принюхался, прислушался, прошел немного вперед, снова принюхался. Сделал еще шаг… развернулся и разнес на куски Взрывом ближайшую статую.

Девушка вскрикнула; копьеносец метнулся вперед. Не успели светящиеся осколки камня с грохотом, стуком и звоном осыпаться на пол галереи, я приземлился посреди них, отмел в сторону оставшиеся клочья сиреневого облачка и ухватил обугленного фолиота, притулившегося за расколотым пьедесталом. Я изловил его за зеленую жилистую шею и поднял в воздух.

– Гезери! – рыкнул я. – Так я и думал! Снова шпионишь? Ну уж на этот раз я тебя прикончу прежде, чем ты успеешь…

Фолиот не спеша высунул язык и ухмыльнулся. И указал на юг.

О нет!

Я обернулся. Вдалеке, над крышами дворца, вздымалась к ночному небу черная туча, движущийся конус из ветра и пламени. Поначалу она была далеко, но это продлилось недолго. Из тучи вылетали узкие багровые молнии; она бурлила, клубилась, кипела мстительной яростью и двигалась над садами в сторону башни.

32

Ашмира

Туча появилась в самый неподходящий для Ашмиры момент: именно тогда, когда всякая решимость оставила ее начисто.

Она стояла на балконе и смотрела, как растет эта туча: смерч огненных вихрей, который поджигал деревья и лужайки на своем пути, заливая сады кровавым светом. Девушка слышала завывание бури, слышала, как хохочет мелкий демон, слышала встревоженные крики бегущего к ней Бартимеуса…

Она все слышала, все видела, но ничего не могла.

Среди всех тягот своего путешествия Ашмира сохраняла железную дисциплину, к которой привыкла за многие годы своего одиночества. Ни опасности дворца, ни беседа с Соломоном, ни даже встреча с Духом Кольца – ничто из этого не устрашило ее. Она понимала, что собирается пожертвовать собой, и знала, зачем она это делает. Ясность цели придавала ей решимости, а решимость не давала забыть о цели. С самого начала она шла навстречу возможной гибели, пребывая в яростно-безмятежном настроении.

Однако кончилось тем, что смерть не пришла – вместо нее пришел Бартимеус. Царь внезапно оказался в ее власти, Кольцо – в ее руках, и она осталась жива. Все, о чем она так долго мечтала, оказалось возможным… И вот внезапно Ашмира обнаружила, что не знает, что делать дальше.

Еще до того, как она сбежала из комнаты Соломона, она пыталась как-то примириться со всем, что видела и слышала. То, что рассказал ей царь, его беспомощность, его заверения, что он ни в чем не виноват, то, как он сник в своем кресле… Ничего из этого она не ожидала; и все это противоречило ее предубеждениям. И еще это Кольцо – Кольцо, которое, по идее, делало своего владельца счастливейшим из людей. Если не считать того, что оно жгло его огнем и старило до времени… Она вспоминала одряхлевшее лицо Соломона, боль, которую она испытала, когда сама взяла Кольцо в руки… Ерунда какая-то. Все шиворот-навыворот!

Поначалу Ашмира надеялась игнорировать все эти противоречия и завершить свою миссию наилучшим возможным способом. Но не тут-то было: Бартимеус умудрился вытащить на свет ее глубочайшие сомнения и самые сокровенные побуждения.

Многое из того, что он говорил, она в глубине души давно знала сама, с тех самых пор, как ее мать рухнула на колени бесстрастной, безразличной царицы. В течение многих лет она отмахивалась от этих мыслей, прятала их за своей яростной преданностью и удовольствием, которое получала от своей ловкости. Но теперь она с беспощадной ясностью холодного звездного света осознала, что уже не верит в то, чем была и чем так мечтала стать. Энергия и вера в себя покинули ее, и усталость, копившаяся на протяжении двух недель, внезапно обрушилась ей на плечи. Она ощущала себя одновременно тяжелой – и пустой, точно ракушка.

Огненная туча надвигалась. Ашмира ничего не предпринимала.

Джинн бросился к ней, волоча за шкирку маленького зеленого демона. В другой руке, которую он протягивал в сторону Ашмиры, у него был пергаментный шар.

– Вот, – крикнул он, – Кольцо! Возьми Кольцо! Надень!

– Что? – Ашмира растерянно нахмурилась. – Я… Я не могу!

– Ты что, не видишь? Сюда идет Хаба!

Бартимеус был уже вплотную к ней, по-прежнему в обличье смуглого юноши. Глаза у него были расширены от возбуждения. Он сунул шар ей в руки.

– Надевай быстрей! Это наш единственный шанс!

Ашмира чувствовала жар Кольца даже сквозь мятый пергамент. Она неловко приняла его, едва не уронив на пол.

– Я?! Нет… Я не могу… А ты? Может, ты?..

– Ну, я-то тем более не могу! – воскликнул джинн. – Тяготение Иного Места попросту разорвет меня пополам! Давай скорей! Используй его! У нас остались буквально секунды!

Юноша подпрыгнул, вскочил на перила балкона и, сунув фолиота под мышку, метнул в темноту, в сторону надвигающейся тучи, несколько багровых молний, одну за другой. Ни одна из них даже не достигла облака: все взорвались, налетев на незримую преграду, искры гибнущей магии взметнулись в небо или посыпались вниз, подпалив кипарисы в саду.

Ашмира. нерешительно теребила край пергамента. Надеть его? Но это же царское сокровище, достойное лишь государя… Кто она такая, чтобы посметь им воспользоваться? Она ведь ничто, из нее даже стражницы достойной не вышло… А потом – ей вспомнилось постаревшее лицо Соломона – Кольцо ведь жжется!

– Ты что, хочешь, чтобы оно досталось Хабе Жестокому?! – прикрикнул на нее Бартимеус. – Надевай быстро! Ох, ну что ты за хозяйка? В кои-то веки тебе представился шанс сделать что-то как следует!

Маленький зеленый демон, торчавший у него под мышкой, звонко, раскатисто расхохотался. Теперь Ашмира его узнала: это существо принадлежало Хабе. Она мельком видела его в ущелье.

– Да все это без толку, Барти! – заметил фолиот. – Она ж тупая как пень. Это она положила сверток на перила, на самом виду? Я его за милю углядел!

Джинн вместо ответа произнес только одно слово. Фолиот застыл с разинутым ртом, окутавшись дымной паутиной. Бартимеус, не переставая метать молнии свободной рукой, подбросил демона вверх, поймал его за прочное ухо и, раскрутив, швырнул в темноту.

Впереди, в середине надвигающегося облака, полыхнула ярко-голубая вспышка.

– Ашмира!.. – страшным голосом воскликнул Бартимеус.

Голубое пламя ударило в перила, раздробило их, джинн отлетел назад, окутанный сапфировым пламенем. Его пронесло через галерею в сторону ближайшей статуи, подбросило вверх, и он шмякнулся изнутри о купол башни, неловко разбросав руки и ноги. Пламя охватило его, ярко вспыхнуло и потухло.

Его тело медленно скатилось вниз и наконец замерло на полу в груде битого камня.

Ашмира взглянула на обмякшего джинна, на сверток у себя в руках. Внезапно она выругалась; колебания исчезли. Она разматывала пергаментный сверток, раздирала его, чувствуя, как Кольцо внутри жжется все сильнее и сильнее… Девушка протянула дрожащую руку…

Полыхнула молния; грозовая туча надвинулась на балкон. Статуи зашатались, куски перил рухнули, полетели наружу, в ночь. Буря ударила по галерее, создав расходящуюся воздушную волну, Ашмира рухнула на камни, ее завертело на спине. Пергаментный шар вырвался у нее из рук, упал на парапет. Крошечная золотая искорка запрыгала по каменным плитам.

Вихрь улегся; буря утихла. В центре широкого круга опаленных пламенем камней стоял, злобно озираясь, волшебник Хаба.

За спиной у него вздымало голову что-то более темное и высокое. Тонкие, как бумага, руки, сжимавшие мага в тесных объятиях, разомкнулись. Пальцы, длинные и тонкие, как иголки, вытянулись, указали в сторону Ашмиры.

– Вон там! – произнес мягкий голос.

Ашмира ударилась головой; перила плыли у нее перед глазами. Тем не менее она заставила себя сесть и огляделась в поисках Кольца.

Вот оно, на самом краю, возле зияющей пропасти! Ашмира, не обращая внимания на головокружение, поднялась на колени и поползла к Кольцу.

За спиной послышались негромкие шаги, шелест черного одеяния…

Ашмира поползла быстрей. Она уже чувствовала на лице жар Кольца. Она протянула за ним руку…

Но тут черная сандалия опустилась сверху и придавила ее пальцы к камню. Ашмира. ахнула, отдернула руку.

– Нет уж, Кирина! – произнес волшебник. – Это не для тебя!

Он пнул ее ногой, попав в скулу краем подошвы. Она откатилась назад и вскочила на ноги. Но не успела она дотянуться до своего пояса, как нечто вроде когтей стиснуло ее и взметнуло в воздух. В течение нескольких мгновений она не видела ничего, кроме мелькающих звезд и клубящейся тьмы, а потом обнаружила, что снова стоит на разгромленном балконе, только немного подальше. Сжимавшие ее когти не ослабевали; ее руки были крепко притиснуты к бокам. Она чувствовала, что у нее за спиной кто-то есть.

Египтянин по-прежнему стоял над Кольцом и смотрел на него, как будто не веря своим глазам. На нем была все та же туника, что и на пиру много часов назад. Лицо его выглядело изможденным, уголки губ были испачканы пурпурным, свидетельствуя об излишествах, которым он предавался на пиру, однако глаза его возбужденно блестели, и голос у него дрожал, когда он произнес:

– Да, это оно… Это в самом деле оно! Просто не верится!

Он стремительно наклонился – и застыл в нерешительности, почувствовав жар, исходящий от Кольца.

Где-то над головой у Ашмиры мягкий голос воскликнул:

– Хозяин, берегись! Эта мощь жжет меня, даже отсюда! Пожалуйста, осторожней, дорогой хозяин!

Волшебник издал странный звук, то ли смех, то ли оханье.

– Ты… ты же знаешь меня, дорогой Аммет. Я… я никогда не откажусь перенести немножко боли.

Его пальцы устремились к Кольцу. Ашмира съежилась, ожидая крика.

Вместо этого – сдавленный возглас, проклятие; выпучив глаза и стиснув зубы, Хаба выпрямился. Кольцо лежало у него на ладони.

– Хозяин! Тебе плохо?

Ашмира задрала голову и увидела на фоне звезд огромную тень, очертаниями повторяющую фигуру Хабы. Она в ужасе разинула рот и задергалась в объятиях чудовища.

Египтянин мельком взглянул в ее сторону.

– Держи девчонку, чтоб не вырвалась! – прохрипел он. – Но… но пока не причиняй ей вреда. Мне… мне еще надо с ней поговорить. А-а-а! – взревел он. – Как же старик это терпел-то?!

Когти, сжимавшие грудь Ашмиры, стиснулись плотнее, так что она охнула от боли. Одновременно с этим она слегка изогнулась, как будто державшее ее существо внезапно сделало пружинистое движение, чтобы подобрать нечто, лежавшее сзади.

Снова послышался мягкий голос:

– Хозяин, Бартимеус тоже у меня. Он жив.

Ашмира слегка повернула голову и увидела рядом красивого юношу. Он висел без чувств, точно тряпичная кукла, зажатая в гигантском сером кулаке. Из многочисленных ран на его теле валил желтый пар. От этого зрелища ей внезапно сдавило сердце.

– Что, не сдох? Тем лучше. – Хаба шел в их сторону, слегка прихрамывая, прижимая к груди правую руку. – Вот и первая птичка для наших новых клеток, Аммет. Но сперва – девчонка…

Он остановился напротив Ашмиры, пристально разглядывая ее. Его лицо исказилось от боли; он молча кусал верхнюю губу. Надеть Кольцо он, однако, не спешил.

– Как ты это сделала? – внезапно осведомился он. – Какого уровня твоя магия?

Ашмира пожала плечами и покачала головой.

– Ты что хочешь, чтобы Аммет тебя пополам разорвал? – осведомился Хаба. – Ему и так не терпится это сделать. Говори!

– Это было довольно просто.

– А как же охрана Соломона и его ловушки?

– Я их обошла.

– А Кольцо? Как тебе удалось его снять? Во сне?

– Нет. Он не спал.

– Тогда как же, во имя Ра?..

Хаба осекся, посмотрел на свою окаменевшую, сведенную судорогой руку. Его передернуло от боли; он, похоже, потерял мысль.

– Что ж, подробности ты расскажешь позднее, когда мне некуда будет спешить, по своей воле или помимо нее. Сейчас мне нужно знать одно: как умер Соломон?

Ашмира вспомнила хрупкого царя, сидящего в своем кресле. Что он сейчас делает? Наверное, зовет стражу или пытается бежать из башни… Она поняла, что ей хочется, чтобы он успел это сделать.

– Его задушил Бартимеус, – сказала она.

– Ага. Это хорошо. Большего он и не заслуживал. Ну что ж, Кирина… впрочем, это ведь не настоящее твое имя? Хотел бы я знать, как… Ничего, мы и это выясним со временем. – Хаба криво улыбнулся ей. – Кто бы ты ни была, я тебе очень обязан. Мне самому много лет хотелось совершить нечто подобное. Как и остальным Семнадцати – мы не раз это обсуждали. Да, но всем нам было страшно! Мы не решались действовать! Кольцо приводило нас в ужас. Но тебе, в сопровождении этого… этого заурядного джинна, тебе это удалось! – Хаба изумленно покачал головой. – Воистину, это весьма примечательно. Я так понимаю, это ты подняла шум рядом с сокровищницей?

– Да.

– Недурная тактика. Большинство моих коллег и до сих пор возятся там. Если бы это зависело от них, тебе удалось бы ускользнуть!

– Но как вы нас нашли? – спросила Ашмира. – Как этот зеленый демон…

– Мы с Гезери и Амметом искали тебя полночи, с тех пор, как ты меня ограбила. Гезери из нас самый зоркий. Он заметил блеск на балконе под куполом. И явился сюда, чтобы выяснить, в чем дело. Я наблюдал за ним с помощью этого. – Волшебник показал отполированный камень, висевший у него на шее. – Представь, как я был удивлен, когда мы обнаружили, что причиной всему ты!

В это время позади них послышалось стенание. Из пропасти медленно, рывками поднималось жалкое, растрепанное облачко. На облачке растянулся маленький зеленый фолиот, изрядно помятый, с шишкой размером с аистиное яйцо на голове.

– О-ох, моя сущность! – простонал он. – Этот мне Бартимеус! Шарахнул меня Окаменением и швырнул вниз!

Хаба насупился.

– Помолчи, Гезери! У меня важное дело!

– У меня все тело онемело. Вот, пожалуйста, подергай меня за хвост. Я даже и не почувствую!

– Если ты не заткнешься сию минуту, останешься вообще без хвоста. Стереги!

– Ой какие мы нервные! – сказал фолиот. – Ты, мужик, того, поосторожней. Все эти взрывы не остались незамеченными, да еще эта жуткая аура, которая хреначит у тебя из руки. Берегись! Сюда идут.

И он указал на юг: вдали мелькали стремительно приближающиеся огоньки, а вместе с ними – узкие силуэты, темные, прямоугольные, точно безмолвные двери, ведущие к звездам. Хаба поморщился.

– Мои друзья и коллеги идут проведать Соломона. Они и не подозревают, у кого теперь Кольцо!

– Это все прекрасно, – внезапно сказала Ашмира, – но, я вижу, ты до сих пор его не надел!

Она вскрикнула: демон мстительно сдавил ее своей лапой.

Хаба сказал:

– Это несколько… тяжелее, чем я рассчитывал. Кто бы мог подумать, что Соломон обладает такой силой воли? Но не думай меня порицать, девчонка. Я – могущественный волшебник. А ты – ничто, безымянная воровка.

Ашмира скрипнула зубами; гнев переполнил ее.

– Лжешь! – воскликнула она. – Меня зовут Ашмира, моя мать была главной стражницей царицы Савской! И я явилась за Кольцом, ибо моей родине грозила опасность. Быть может, я и потерпела поражение, но, по крайней мере, я действовала с более благородными намерениями, чем ты!

Она умолкла, выпятив подбородок, сверкая глазами, исполненная яростного удовлетворения. Повисла гулкая тишина.

Потом Хаба расхохотался пронзительным, писклявым смехом, и чудовищная тень, державшая Ашмиру, откликнулась точно таким же хохотом. Джинн, висевший без сознания рядом с Ашмирой, передернулся и задрожал от этого хохота.

Хаба не без труда успокоился.

– Они идут, Аммет! – коротко сказал он. – Будь готов! Милая Ашмира… какое славное имя. Оно мне нравится куда больше, чем Кирина. Так тебя, значит, прислали из Савы? Как забавно.

Он разжал ладонь и воззрился на Кольцо Соломона.

– Скорей, шеф! – сказал фолиот. – Там старик Хирам! Он, кажется, вне себя.

Ашмира видела, как дрожат пальцы волшебника, занесенные над Кольцом.

– Что значит «забавно»? – спросила она.

– Потому что я знаю, зачем ты явилась сюда. Я знаю, почему Балкида тебя прислала.

Большие влажные глаза взглянули на нее; в них было злорадство и страх.

– И потому, что я знаю, что Соломона ты убила напрасно.

У Ашмиры скрутило живот.

– Но эти угрозы…

– Принадлежали не Соломону.

– А посланец…

– Был послан не им.

Хаба ахнул – его пальцы сомкнулись на Кольце.

– Мы… мы с остальными Семнадцатью давно уже втайне затеяли кое-что, пользуясь репутацией царя Соломона. Все эти мелкие царьки Идумеи, Моава, Сирии и прочих стран охотно согласились уплатить выкуп, чтобы избежать обещанной нами войны. Балкида – просто очередная из них. Она, как и все прочие, достаточно богата, ей ничего не стоит уплатить назначенную дань. Для нее это потеря небольшая, а нам поможет набить сундуки. Что в этом плохого? Главное, чтобы Соломон ничего не замечал. К тому же это именно то, что следовало бы делать ему самому. Какой смысл обладать властью, если ты лично с этого ничего не имеешь?

Тень над головой у Ашмиры нарушила молчание.

– Хозяин… тебе стоит поторопиться!

– Хаба! – раздался раздраженный вопль из темноты. – Хаба, что ты там делаешь?

Волшебник не обратил на него внимания.

– Дорогой Аммет, я понимаю, что слишком много болтаю. Я болтаю затем, чтобы заглушить боль. Мне нужно собраться с духом, чтобы его надеть. Это ненадолго.

Ашмира во все глаза смотрела на египтянина.

– Ваш посланец напал на Мариб. Погибли люди. Кто из волшебников его прислал?

С блестящей лысины Хабы струился пот. Он держал Кольцо большим и указательным пальцами и медленно продвигал его к пальцу другой руки.

– На самом деле это был я. Но не принимай это близко к сердцу. Это мог быть любой из нас. А посланцем был тот самый Аммет, который сейчас тебя держит. Не правда ли, забавно, что каприз Балкиды погубил того единственного царя, который не стал бы злоупотреблять могуществом Кольца? Я-то не буду столь скромен, могу тебя заверить.

– Хаба!

Визирь Хирам, великолепный в своих длинных белых одеждах, спустился к самым перилам и грозно воззрился на все происходящее. Он стоял, скрестив руки, на маленьком квадратном ковре, который нес огромный демон в человеческом обличье, с длинными, развевающимися золотыми волосами и белыми крыльями, чье хлопанье было подобно грохоту боевых барабанов. Лицо демона было прекрасным, ужасным и надменным, а глаза – изумрудно-зелеными. Если бы не это, Ашмира. бы и не признала белую мышку.

Позади виднелись другие волшебники, и другие демоны парили во тьме.

– Хаба! – снова воскликнул визирь. – Что ты тут делаешь? Где Соломон? И что… что это у тебя в руках?!

Египтянин даже не взглянул на него. Он все еще собирался с духом, трясущимися руками сжимая Кольцо.

– По крайней мере, моя царица, как и я, вела себя благородно! – сказала Ашмира. – Она никогда не склонит перед тобой головы, чем бы ты ни грозил!

Хаба расхохотался.

– Напротив, она уже ее склонила! Вчера во дворе марибского дворца уже лежали приготовленные мешки с ладаном. Ты, дитя, была всего лишь запасным вариантом, благородным жестом, который ваша царица могла себе позволить. Поскольку теперь она предполагает, что ты погибла, она приготовила запрошенную плату. Они все так делают.

Голова у Ашмиры шла кругом; кровь стучала у нее в ушах.

– Хаба! – крикнул Хирам. – Положи Кольцо! Я – старший из Семнадцати! Я запрещаю тебе его надевать! Мы все должны принять участие…

Голова Хабы была опущена, лицо скрыто.

– Аммет, мне нужна еще пара секунд. Не мог бы ты?..

Ашмира задрала голову. Сквозь слезы она увидела, как рот тени открылся, обнажая ряды мелких зубов. Потом ее подбросило в воздух и снова подхватило – теперь она висела рядом с Бартимеусом, зажатая под мышкой у тени.

– Хаба! – громовым голосом вскричал Хирам. – Делай, что тебе сказано, или мы атакуем!

Не отпуская Ашмиру и джинна, тень вздыбилась и протянулась через балкон. Вытянула вперед свободную руку, растопырила длинные пальцы. И вот рука вылетела вперед, сделавшись длинной и гибкой, точно хлыст. Свист, взмах! Голова Хирама полетела в одну сторону, тело рухнуло в другую. Оба безмолвно свалились с ковра и канули во тьму.

Белокрылый демон Хирама радостно завопил и исчез. Ковер, оставшийся без поддержки, кружась, ушел вниз и исчез из виду.

Где-то в воздухе над садом завизжал кто-то из других волшебников.

Тень втянулась обратно на балкон и устремила все свое внимание на хозяина: тот согнулся в три погибели и издал долгий глухой вопль.

– Дорогой хозяин, тебе плохо? Чем я могу помочь?

Поначалу Хаба ничего не ответил: он замер, сжавшись в комок, спрятав лицо в коленях. Внезапно он вскинул голову и медленно распрямился. Лицо его было искажено, рот растянулся в жуткой ухмылке.

– Ничего, дорогой Аммет. Тебе больше ничего не надо делать.

Он вскинул руку. На пальце у него сверкнуло золото.

Рядом с Ашмирой застонал Бартимеус.

– Ну, замечательно! – воскликнул он. – И надо ж мне было очнуться именно сейчас!

33

Ашмира

Египтянин обернулся лицом в ночь. За ним, при свете звезд, виднелись несколько магов, неуверенно застывших над пустотой на своих коврах. Один бросил вызов, но Хаба не ответил. Вместо этого он, продолжая держать руку над головой, нарочито медленно и неторопливо повернул на пальце Кольцо.

У Ашмиры, как и тогда, в Соломоновой спальне, заложило уши, как будто она нырнула под воду. Бартимеус рядом с нею шумно втянул воздух сквозь зубы. И даже державшая их тень медленно отступила назад.

Существо стояло в воздухе рядом с балконом, Существо ростом с человека, но отнюдь не человек, чернее ночного неба.

– Ты не Соломон.

Голос был не громкий и не гневный, вполне спокойный и мягкий голос. Однако он звучал слегка недовольно. И при звуках этого голоса Ашмира. отшатнулась, как будто ее ударили. Она почувствовала, как из носа у нее потекла кровь.

Хаба издал отрывистый, болезненный лай, который, видимо, должен был сойти за смех.

– Нет, раб! Я не Соломон! Теперь у тебя новый хозяин. И вот мой первый приказ. Защити меня от любых магических атак!

– Сделано, – ответило Существо.

– Ну, тогда… – Хаба судорожно сглотнул и вытянулся во весь рост. – Тогда пора показать миру, что теперь все будет иначе! – воскликнул он. – Что в Иерусалиме появилась новая сила! Соломоновой праздности пришел конец! Кольцо больше не будет лежать без дела!

При этих словах несколько парящих в воздухе волшебников наконец очнулись: сияющие магические лучи устремились над пропастью, чтобы поразить египтянина. Лучи скрестились над перилами и разлетелись вдребезги; от каждого из них осталась лишь тонкая струйка цветных искр, которые рассеялись по ветру, точно семена травы.

– Раб Кольца! – воскликнул Хаба. – Я вижу, мои коллеги, Эльбеш и Нисрох, оказались самыми быстрыми в нападении. Пусть же их быстрее всего постигнет наказание!

Два ковра с двумя волшебниками взорвались шарами ярко-зеленого пламени; дымящиеся ошметки полетели вниз, к деревьям.

– Исполнено.

– Раб Кольца! – Голос Хабы как будто окреп – похоже, он мало-помалу брал верх над болью. – Приведи мне такое же огромное воинство, какое собралось, когда Тутмос выступил против Нимруда! Нет, еще больше! Пусть небеса разверзнутся и мое войско явится по моему приказу! Пусть приносят гибель и разрушение всем в этом дворце, кто осмелится поднять руку против меня! Пусть…

Он осекся и ахнул, глядя на небо.

– Исполнено! – провозгласила фигура и исчезла.

У Ашмиры снова заложило уши; если не считать этого, она едва заметила, как Существо исчезло. Она, как и Хаба, как и все волшебники на коврах, как и поддерживавшие их духи, устремила взгляд в точку к востоку от садов, над дворцовой стеной. Там небо действительно разверзлось, казалось, будто огненное колесо поставили набок. К центру колеса, точно спицы, тянулись яростно полыхающие столбы огня, но до Земли не доносилось ни звука, и жуткое сияние огненного колеса не бросало отсветов на купола или деревья внизу. Дыра была, и в то же время ее как бы не было, она была близко и очень далеко. Окно в иной мир.

В это окно вылетел целый рой крохотных точек, черных, безмолвных и стремительных. Они неслись подобно рою ос, или мух, или клубам дыма, густея, редея, снова густея и при этом непрерывно кружа, по спирали спускаясь к земле; и хотя казалось, будто расстояние, которое им предстояло преодолеть, не столь уж велико, Ашмире почудилось, будто это заняло целую вечность. И внезапно, как будто они миновали некий незримый барьер, на нее обрушился шум, словно бы целое море песка внезапно хлынуло вниз, на землю, – то было хлопанье демонских крыльев.

Точки все росли и росли, в звездном свете блестели их клыки, когти и клювы, и зазубренные копья и мечи, которые они держали в руках и в хвостах, пока небо над дворцовыми садами не почернело от кружащих над ним силуэтов и сами звезды не скрылись за ними.

Воинство ждало. Внезапно воцарилась тишина.

Ашмиру похлопали по плечу.

Она обернулась и увидела прямо перед собой глаза красивого юноши, который висел вместе с ней в руках тени.

– Ну вот, видишь, что ты наделала? – укоризненно сказал он.

Ее охватили горе и стыд.

– Бартимеус! Извини… Мне так жаль…

– О, конечно, тогда все в порядке, – сказал юноша. – Легионы Иного Места вырвались на волю, на весь этот уголок Земли вот-вот обрушатся гибель и разрушение, на трон взошел Хаба Жестокий во всей своей кровавой славе, Бартимеуса Урукского в ближайшее время так или иначе ждет печальный конец – но, по крайней мере, ты соизволила извиниться! Это все меняет. А то я было подумал, что нынче выдался хреновый денек.

– Извини! – повторила она. – Извини, пожалуйста, я никогда бы не подумала, что все так кончится… – Она посмотрела наверх, на кишащих над головой демонов. – И… Бартимеус, мне страшно!

– Да не может быть! Ты же грозная, свирепая стражница!

– Я даже не думала…

– Ладно, забей, теперь-то какая разница? Ой, гляди, гляди, этот псих командует дальше! Как ты думаешь, до кого дойдет первым? Я бы ставил на волшебников. Во, во, гляди!

Стоя у разбитых перил, раскинув длинные и тощие руки, Хаба пронзительно выкрикнул приказ. В строю демонов, затмивших небо, тотчас открылся разрыв, и стремительные фигурки устремились вниз широкой спиралью. Внизу, во тьме садов, принялись действовать рабы волшебников. Ковры зигзагами метались во все стороны, прошибая дворцовые стены в стремлении вырваться за пределы дворца. Но атакующие демоны были слишком проворны. Спираль распалась, черные силуэты рванулись направо и налево, накинулись на беглецов, которые отчаянными воплями призывали своих собственных демонов, чтобы те защитили их.

– А вот и дворцовая стража, – заметил Бартимеус. – Поздновато, но, думаю, они просто не рвутся помирать.

Яркие магические вспышки – лиловые, желтые, розовые, голубые – заполыхали по всему саду и на крышах: защитники дворца, объединившись, вступили в бой с ордой Хабы. Волшебники верещали, ковры один за другим исчезали во вспышках пламени, демоны сыпались с неба, точно огненные камни, проламывали купола и крыши или, сцепившись по двое, по трое, рушились в полыхающие воды прудов.

Стоящий у перил Хаба издал восторженный вопль.

– Вот как оно все начинается! Трудам Соломона пришел конец! Долой этот дворец! Пусть падет Иерусалим! Скоро Карнак восстанет и вновь сделается столицей мира!

Над головой у Ашмиры тень разинула рот, восторженно передразнивая своего хозяина.

– Да, великий Хаба, да! – вскричала она. – Пусть сгорит этот город!

Ашмире показалось, что хватка на ее груди заметно ослабла. Тень как будто забыла о пленниках, порученных ее заботам. Девушка внезапно пристально уставилась в спину Хабе. Далеко ли до него? Да нет, футов десять, может двенадцать… Точно не больше.

На нее внезапно сошла спокойная отрешенность. Она медленно, глубоко вздохнула. Ее рука украдкой поползла вверх, подбираясь к поясу.

– Бартимеус… – сказала она.

– Эх, попкорну бы сюда! – сказал джинн. – Классный спектакль, если только забыть о том, что тебе предстоит участвовать во втором акте. Эй, нефритовую башню не трожьте! Вот зараза, я ее сам строил…

– Бартимеус… – повторила Ашмира..

– Все, все, не надо уже ничего говорить. Ты извиняешься. Тебе очень жаль. Тебе просто ужасно жаль. Тебе невыразимо жаль. Все уже, договорились.

– Да заткнись ты! – рявкнула она. – Все еще можно исправить! Смотри, видишь? Он совсем рядом. Мы можем…

Юноша пожал плечами.

– Опаньки! Я Хабу и пальцем тронуть не могу. Никаких магических атак, не забывай. А потом, у него Кольцо!

– Да какая разница!

Она вскинула руку. Вплотную к запястью, заслонявшему предательский холодок серебра от тени, которая мало-помалу ослабляла свою хватку, лежал ее последний серебряный кинжал.

Глаза у джинна расширились. Он скосил глаза вверх, на тень, но та самозабвенно вопила и улюлюкала, наблюдая за разорением дворца. Потом взглянул на Ашмиру, на спину Хабы.

– Отсюда? – шепнул Бартимеус. – А достанешь?

– Спрашиваешь!

– Ну, не знаю… Тебе ж надо уложить его с первого раза…

– Уложу! Заткнись только. Ты меня отвлекаешь.

Она слегка подвинулась, не сводя глаз с волшебника, дыша ровно и глубоко, как учила ее мать. Целься в сердце. Не думай ни о чем. Просто расслабься…

– Он все время двигается! – охнул джинн. – Нет, я этого не вынесу!

– Да замолчишь ты или нет?!

Пустой ковер, окутанный фиолетовым пламенем, пронесся наискосок прямо перед носом у Хабы, и тот отскочил в сторону. Ковер врезался в стену башни где-то внизу, и перед ними вырос столб дыма. Ашмира. выругалась про себя, собралась, рассчитала направление на его новое место, занесла руку…

Теперь ему не уйти!

– Хозяин, берегись!

Это фолиот Гезери, паривший на своем облачке рядом с перилами, обернулся и завопил. Хаба обернулся, как был, с протянутыми руками и растопыренными пальцами. Ашмира мгновенно сориентировалась и метнула кинжал в новую цель. Сверкнуло серебро, рассекая движущуюся кисть Хабы. Хлынула кровь; нечто вроде кривого прутика отлетело в сторону. На конце его сверкнуло золото.

Орда демонов, парившая в небе, исчезла в мгновение ока. Снова засияли звезды.

Отрубленный палец запрыгал по камням.

Хаба разинул рот и заорал.

– Скорей, Бартимеус! – вскричала Ашмира. – Хватай его! Брось его в море!

Юноша рядом с ней уже исчез. Маленькая бурая птичка вырвалась из лап тени.

Хаба орал, держась за руку. Из обрубка пальца хлестала кровь.

Тень издала такой же вопль, как и ее хозяин. Рука, стискивавшая талию Ашмиры, внезапно исчезла; ее отшвырнуло в сторону.

Бурая птичка спикировала на пол, схватила палец и исчезла за перилами.

Ашмира тяжело рухнула на спину.

Раздался рев. Могучая огнепламенная птица взмыла вверх, и в клюве у нее сияло золото. Она повернула на запад и исчезла в клубах дыма.

– Аммет! – взвыл Хаба. – Убей его! Убей! Принеси его обратно!

Тень рванулась вперед, спрыгнула с балкона. На боках у нее отросли длинные черные крылья. Их шум был подобен раскатам грома. Тень тоже исчезла в дыму. Шум ее крыльев затих вдали. И в Доме Соломоновом воцарилась тишина.

Ашмира, пошатываясь, поднялась на ноги.

Из-за перил, подобно черному туману, поднималась пелена использованной магии. Дворца и его садов было не видно, лишь там и сям полыхали разноцветные огни. Где-то вроде бы слышались голоса, но они были далеко внизу, как будто где-то в ином мире. Осталась лишь галерея: нагромождение битого камня и обугленного дерева.

И Ашмира была здесь не одна.

Волшебник стоял в шести футах от нее, нянча свою покалеченную руку и неотрывно глядя во тьму. Ашмире показалось, что складки на его лице сделались глубже и рядом с ними возникли новые тоненькие морщинки. Его слегка пошатывало.

Он стоял на самом краю. Один толчок – и все…

Ашмира бесшумно шагнула в его сторону.

Порыв ветра, вонь тухлых яиц. Ашмира. бросилась ничком на пол, и кривые когти фолиота Гезери просвистели над самым ее затылком. Она ощутила покалывание, когда сиреневое облачко пролетало над ней, и снова вскочила на ноги. Фолиот развернулся на своем летающем облачке и направил его в противоположную сторону. Он стремительно приближался. Глаза его превратились в щелочки, полные ненависти, рот был широко разинут. Он размахивал своим кривым шипом на хвосте, точно саблей. Куда только подевались небрежная поза и румяные щечки: теперь это был опасный хищник, когтистый и клыкастый!

Ашмира стиснула серебряную подвеску у себя на шее и замерла в ожидании. Фолиот с воплем выпустил ей в грудь тонкое зеленое светящееся копье. Ашмира отпрыгнула в сторону, произнесла Оберег, который отразил атаку. Светящееся копье ушло в пустоту, не причинив вреда. Она произнесла другой Оберег. Желтые диски посыпались на сиреневое облачко, усеяв его дымящимися волдырями. Облачко отлетело в сторону, врезалось в перила. Гезери спрыгнул с него, стремительно проскакал по каменным плитам и бросился в лицо Ашмире. Она отшатнулась вбок, зубы фолиота клацнули в воздухе. Ашмира ухватила фолиота за шкирку и отвела руку в сторону, чтобы он не мог до нее дотянуться, не обращая внимания на скалящуюся пасть, мельтешащие когти и хвост с шипом, который при каждом взмахе ранил ей руки.

Гезери отчаянно шипел и сопротивлялся. Он был на удивление крепкий и жилистый и мало-помалу выдирался из ее руки. Ашмира чувствовала, как ее силы убывают. Она сорвала с шеи серебряную подвеску и с размаху засунула ее в разинутую пасть.

Фолиот выпучил глаза и издал глухое, хриплое бульканье, которое почти заглушили дым и пар, хлынувшие у него изо рта. Его тело распухло, дергающиеся конечности застыли. Ашмира швырнула его на пол. В нем что-то долго шипело, дергалось, лопалось, пока наконец от фолиота не осталась лишь почерневшая оболочка, которая осела и исчезла.

Девушка обернулась к египтянину, но тот уже отошел от края и окровавленными руками шарил у себя на поясе, где висела многохвостая плетка. Он взмахнул плетью, но движение вышло слабым и бесполезным. Из хвостов плети вылетели желтые языки магии, они оставили следы на камнях, но до Ашмиры не дотянулись – та вовремя успела отпрыгнуть подальше.

Волшебник уставился на нее. Глаза у него туманились от боли и ненависти.

– Прыгай, прыгай, девчонка! У меня есть и другие слуги! Сейчас я их всех созову! А когда вернется Аммет…

Он замахнулся, словно хотел ударить еще раз, но отвлекся на раненую руку, из которой по-прежнему хлестала кровь. Он попытался замотать обрубок краем своего одеяния.

Ашмира подумала о Бартимеусе, который сейчас спасается бегством, преследуемый тенью. Если это и впрямь марид, как говорил Бартимеус, джинн с ним долго тягаться не сможет. Скоро, очень скоро его догонят и убьют, и Кольцо вернется к Хабе. Если только…

Если действовать быстро, она, может быть, еще успеет спасти своего джинна, а вместе с ним и весь Иерусалим!

Но у нее не осталось ни одного кинжала. Ей нужна была помощь. Ей нужен был…

Там, за спиной, – арка, ведущая в царские покои!

Ашмира повернулась и бросилась бежать.

– Да-да, беги! Беги, пока можешь! – кричал вслед Хаба. – Я все равно тебя найду, как только созову своих рабов. Бейзер! Хосров! Нимшик! Где вы? Сюда! Ко мне!

После всей суматохи, после тьмы и дыма снаружи мирный, сияющий интерьер золотого зала выглядел странным, каким-то нереальным. Здесь, как и прежде, курился бассейн, заманчиво сверкали на блюдах зачарованные яства, клубилась молочно-белыми разводами поверхность магического кристалла. Ашмира собиралась пробраться мимо, не глядя на все эти Чары, но вдруг замерла как вкопанная.

На дальнем конце зала стоял человек.

– Я вижу, у нас кое-какие проблемы? – спросил Соломон, царь Израиля.

34

Бартимеус

Брось его в море. Брось его в море. Звучит проще простого. И это действительно было проще простого, как и все приказы девчонки. В принципе. Сложно было сделать это живым.

От Иерусалима до побережья – сорок миль по прямой. Недалеко, казалось бы. Обычно феникс способен пролететь это расстояние минут за двадцать и еще по дороге остановиться перекусить и полюбоваться видами^[111]. Но обстоятельства были не совсем обычные. Точнее, совсем не обычные. Дворец пылал, планы все еще содрогались после вторжения полчищ духов, судьбы мира висели на волоске, а я держал в клюве Кольцо Соломона.

Ну, строго говоря, в клюве я держал отрубленный палец Хабы, на котором по-прежнему было надето Кольцо. Я пощажу чувства брезгливых читателей и не стану вдаваться в дальнейшие подробности.

Скажу только, что палец дымился, как сигара. Маленькая, надломленная сигара с золотым ободком ближе к горящему концу. Ну, представили? Вот и отлично.

Ну и палец был еще теплый и поначалу немного кровил, но об этом я уж упоминать не стану.

Довольно будет сказать, что в целом это была не самая приятная часть тела, какую мне когда-либо приходилось носить^[112], но тем не менее он был мне полезен. Мне не приходилось прикасаться к Кольцу, что избавляло меня от значительной части сопутствующей боли.

Не то чтобы это имело значение. Потому что по пятам за мной несся Аммет.

Феникс промчался через руины Соломонова дворца, держась тех зданий, которые сильнее всего пострадали во время короткой атаки Хабы. Казалось, половина дворца была объята пламенем, в то время как все остальное окутывал густой смог высвободившейся магии. Смог был серый, но в нем все еще мерцали следы заклинаний; оперение у меня ныло, пока я петлял среди них, уворачиваясь от самых крупных сгустков. Многие подобные сгустки висели вплотную к разбитым куполам и башенкам, превращая их в какие-то тающие воздушные замки. При случае они могли сделать то же самое и со мной. В целом было бы куда удобнее взмыть вверх, в чистое небо, но я пока что боролся с искушением. Прятаться в смоге было сподручнее, и, возможно, он помогал хоть отчасти скрыть ауру Кольца^[113].

И то и другое было существенно, если я собирался прожить чуть-чуть подольше.

Тени я пока что не видел, но слышал сквозь дым хлопанье крыльев. Хлопанье приближалось. Надо как-то избавиться от погони… Феникс шмыгнул между двух рушащихся стен туда, где смог был гуще всего, нырнул в пролом на месте окна, пронесся вдоль пылающей галереи и повис под потолком, прислушиваясь.

Тишина. Только поскрипывание стропил. Древние статуи – герои, богини, звери и джинны– медленно обугливались в пламени.

Феникс с надеждой склонил голову. Может, он все-таки отстал? Есть надежда, что Аммет заблудился в смоге и устремился на запад, к побережью, тем путем, которым должен был лететь я. Может быть, если полететь из дворца на север, а потом свернуть на запад через кедровые леса, я еще сумею добраться до моря…

Я спорхнул вниз и полетел через зал, стараясь держаться поближе к огню и дыму. В конце зала я свернул направо, в Шумерскую галерею, вдоль которой выстроились холодные каменные ряды древних царей-жрецов – всех их я знал и служил им^[114]. В конце галереи маячило большое квадратное окно, через которое можно было вылететь на север. Феникс прибавил ходу и…

И благодаря этому чудом увернулся от Взрыва, оставившего воронку в полу позади меня. Одна из статуй внезапно ожила, распрямилась; Иллюзия, скрывавшая тень, слетела с нее, будто плащ. Цепкие руки потянулись следом за мной, вырвали огненные перья из моего хвоста. Я извернулся и понесся по залу языком рыжего пламени, отчаянно петляя между машущих в воздухе ленточных рук.

– Бартимеус! – послышался позади мягкий голос. – Сдавайся! Брось Кольцо, и я пощажу твою жизнь!

Я ничего не ответил. Это невежливо, я знаю. Но у меня, видите ли, клюв был занят. Мгновением позже я вылетел в окно и устремился во тьму.

Вот вы что делаете во время погони не на жизнь, а на смерть? Мчитесь сломя голову? Забываете обо всем на свете? Поддаетесь панике? Ну да, логично. Но я лично в таких случаях предпочитаю предаваться раздумьям. Самая подходящая обстановка, чтобы поразмыслить. Кругом тишина, вы один, все прочие ваши мелкие проблемы кажутся несущественными, и можно спокойно подумать о главном. Разумеется, на тот момент самое главное – это остаться в живых. Но это только первый пункт. Порой остается время и на то, чтобы трезво взвесить разные другие вопросы.

Так вот, я несся на запад вслед за уходящей ночью, подо мной мелькали горы и долины, меня преследовала тень Хабы, а я обдумывал сложившуюся ситуацию.

Вот как это выглядело с птичьего полета.

Аммет меня догонит, и довольно скоро. Феникс, конечно, птичка шустрая, но долго с такой скоростью нестись невозможно. Особенно когда тебя недавно шарахнули Судорогой, а тем более когда ты несешь предмет такой мощи, что клюв у тебя буквально тает на глазах^[115]. Марид был крупнее, сильнее и полон магической энергии. Он дал мне небольшую фору в начале погони, но быстро нагонял меня, а я уже начал уставать. Оглядываясь, я видел его, растрепанный сгусток тьмы чернее ночи. Он отставал всего на полдолины и с каждым разом оказывался все ближе.

Разумно было предположить, что до моря мне не долететь.

Когда Аммет меня догонит, последствия будут кошмарные. Во-первых, и это главное, мне конец. Во-вторых, Хаба получит Кольцо. До сих пор он владел им всего минут пять, и то уже дворец Соломона лежит в руинах. Это позволяет судить о предполагаемом стиле будущего правления. Если дать ему время и возможность, Хаба, как капризный младенец в кондитерской лавке, последовательно разгромит все стенающие народы Земли. Ну и главное, мне конец. Может быть, об этом я уже упоминал.

Феникс несся вперед. Темный ландшафт периодически озарялся вспышками магических атак Аммета; я нырял вниз, шарахался в сторону, совершал разнообразные фигуры высшего пилотажа, уворачиваясь от Спазмов и Потоков, которые проносились мимо, срубая деревья и обрушивая склоны холмов.

Ну конечно, это все из-за девчонки. Если бы она послушалась моего совета и просто взяла и надела Кольцо, ничего бы этого не случилось. Она бы уничтожила Аммета, убила Хабу, в мгновение ока перенеслась в Саву, вышибла пинком под зад эту свою царицу и торжественно воссела бы на трон. Сейчас бы уже давно сидела и любовалась танцем живота в ожидании завтрака.

Так поступил бы любой из моих бывших хозяев^[116]. Но не эта девчонка.

Странная она вообще. С одной стороны, смелая и решительная. В одной ее аккуратной бровке больше отваги, чем в любом среднем волшебнике из тех, с которыми я встречался. А с другой стороны, сама не знает, чего хочет, совершенно не уверена в себе и обладает уникальным даром принимать неверные решения. Она втравила меня, наверное, в худшую ночь за последние две тысячи лет, но тем не менее стояла рядом со мной плечом к плечу, пока мы тырили Кольцо Соломона. Профукала шанс надеть Кольцо самой, но Хабе палец отрубила без малейших колебаний. По всей видимости, обрекла меня на смерть, но ведь извинилась же все-таки! Да, странная личность. Как же она меня бесит!

По-хорошему, сейчас мне стоило искать способ обойти ее приказ, не лететь ни к какому морю и скинуть колечко Аммету. И препоручить таким образом девчонку и весь ее мир заботам Хабы. Факварл бы именно так и сделал, даже из дворца бы улетать не стал и еще похихикал бы, как все удачно вышло. Но для меня это не годилось.

Отчасти – потому, что я ненавидел своих врагов. Мне хотелось как можно сильнее им досадить. Отчасти – из-за моей врожденной порядочности и добросовестности. Мы добыли Кольцо исключительно благодаря моей ловкости и хитроумию, и это я предложил кинуть его в море. Короче, если уж начал в этом стиле, то надо и закончить в том же духе, и самому выбрать время и место.

Отчасти – потому, что мне хотелось спасти девчонку.

Но для начала, прежде всего прочего, мне нужно было долететь до моря живым и невредимым, и желательно – задолго до Аммета. Если он будет висеть у меня на хвосте, когда я брошу Кольцо в море, весь план пойдет насмарку. Он просто возьмет и выловит эту штуку – возможно, используя мой продырявленный труп в качестве сачка, – и рванет обратно к Хабе. Сперва надо как-то избавиться от него.

Аммет был марид. Вступить с ним в бой было равносильно смерти. Но возможно, я все-таки сумею найти способ его задержать…

Феникс миновал вершину горы. Его клюв тихонько пузырился от ауры Кольца. Позади неслась тень на черных крыльях. За горой открылась долина, густо поросшая сосновыми лесами. Там и сям в слабом предутреннем свете виднелись полянки и просеки, где лесорубы валили деревья. Глаза феникса сверкнули. Я проворно нырнул в чащу и пригасил свое предательское сияние.

Аммет, тень, миновал вершину как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как я исчез. Он тоже спустился в лес и повис в смолистой темноте, прислушиваясь.

– Бартимеус, ты где? – прошептал он. – Выходи, выходи!

Тишина.

Тень заскользила меж стволов, медленно-медленно, жилистая и упругая, точно змея.

– Я тебя чую, Бартимеус! Я чую твой страх!^[117]

Никто не ответил, как и следовало ожидать. Аммет струился между деревьев, вниз по склону холма.

Тут впереди послышался легкий шум: «Вж-жик-вж-жик!»

– Я тебя слышу, Бартимеус, я тебя слышу! Это у тебя колени дрожат!

«Вж-жик-вж-жик!»

Тень устремилась вперед, немного быстрее.

– Это стучат твои зубы?

Вообще-то это были не колени и не зубы, о чем мог бы догадаться любой дух, хоть изредка покидающий стены городов^[118]. Это я когтем затачивал концы двух поваленных деревьев, которые нашел возле стоянки лесорубов. У меня вышла пара отличных кольев, острых и длинных.

– Это твой последний шанс, Бартимеус! Брось Кольцо! Я вижу за деревьями его ауру. Ты его от меня не спрячешь! Беги прочь, и я оставлю тебя в живых!

Тень пробиралась через лес, старательно прислушиваясь. Мало-помалу вжиканье стихло; тень замешкалась. Но впереди ярко сияла аура Кольца Соломона!

Аммет рванулся вперед, бесшумно, как черный снег, навстречу источнику ауры.

Источником оказался пенек на дальнем краю поляны. На пеньке, подпертый сосновой шишкой, торчал палец, а на его конце весело пульсировало Кольцо.

Любой обыкновенный дух – скажем, из тех, кого регулярно посылают обшаривать древние шумерские храмы, – тут же почуял бы, что дело нечисто. Мы все слишком хорошо разбираемся в ловушках, чтобы не заподозрить неладное в невинном пеньке, на котором красуется подобный подарок. Но Аммет, диванная собачка Хабы, по всей вероятности, за последние двадцать лет ни разу не работал толком и совсем забыл – если вообще когда-нибудь знал, – как важно быть осторожным. Кроме того, он был уверен в своем непревзойденном могуществе и, после того как сам же посулил мне жизнь в обмен на Кольцо, наверняка решил, что я смылся. Поэтому он удовлетворенно зашипел и устремился вперед, второпях несколько растянувшись.

За спиной у него что-то загудело – что-то массивное, брошенное с большой силой. И прежде чем Аммет успел среагировать, прежде чем он дотянулся до Кольца, древесный ствол средних размеров, заточенный до остроты копья, вылетел из леса выше по склону. Он вонзился точно в центр растянувшейся спины тени, прошил ее насквозь и глубоко вошел в лесную подстилку. Марид оказался пригвожден к земле; он издал жуткий, пронзительный вой.

Юный шумерский копьеносец выскочил на поляну, размахивая вторым колом.

– С добрым утром, Аммет! – прочирикал я. – Что, отдыхаешь? Ну да, ночка у тебя выдалась нелегкая. Нет-нет, не шали! Это не для тебя!

Одна из рук тени по-прежнему тянулась к Кольцу, в то время как вторая обвилась вокруг кола и медленно, с трудом вытягивала его из земли. Я обогнул его и цапнул палец с пенька.

– Это я, пожалуй, заберу, – сказал я. – Но ты не волнуйся, я джинн щедрый. Взамен я тебе оставлю кое-что другое.

И с этими словами я отскочил назад, размахнулся и вогнал второй кол точнехонько в голову тени.

Аммет действовал стремительно: он вырвал из земли первый кол и, не обращая внимания на дыру, зияющую у него в груди, взмахнул колом как дубиной, ловко отбив второй кол, который с треском улетел в лес.

– Недурно! – сказал я. Копьеносец сменил облик, снова сделавшись фениксом. – Но быстро ли ты сможешь лететь с такой-то дыркой посередине? Ой не думаю!

И с этими словами я взмыл над вершинами сосен и, окутанный пламенем, понесся на запад.

Через некоторое время я оглянулся. Тень встала над деревьями и упорно преследовала меня. Как я и надеялся, увечье несколько мешало ему: его очертания выглядели более рваными, чем раньше. Кроме того, передвигался он слегка медленнее прежнего и хотя не отставал, но и не нагонял. Это хорошо. До моря я все-таки доберусь.

Плохо было то, что в конечном счете все это меня не спасет.

Аммет по-прежнему не терял меня из виду. И в тот момент, когда я брошу Кольцо в море, он просто рванется вперед, нырнет и достанет его. Обмануть его еще раз тоже надежды нет – я быстро терял силы. Погоня, полученные раны, слепящая мощь Кольца, которая по-прежнему прожигала мелкие дырки в моем бедном клюве, – все это мало-помалу брало надо мной верх. Мое пламя почти иссякло. И хотя я уже слышал вдали рокот волн, они не сулили мне ничего, кроме несколько более сырой погибели.

Ну а что мне оставалось делать? Надо было лететь. Ломая голову в поисках выхода, вкладывая последние силы в отчаянный финальный рывок, измотанный феникс летел к морю.

35

Ашмира

Царь Соломон был облачен в длинное одеяние, расшитое золотом, и в волосах у него сверкал серебряный венец. Он стоял очень прямо и спокойно. Теперь он выглядел куда выше и величественнее, чем в простой белой рубашке, но менее хрупким он от этого не стал.

Щеки у Ашмиры побагровели от стыда.

– Прости… – выдавила она. – Мне очень жаль… Ты был прав. Кольцо… Кольцо… – Она взяла себя в руки. Времени было в обрез, не до глупостей. – Мне нужно оружие! – сказала она. – Немедленно. Что-нибудь, чем можно убить Хабу.

Царь пристально посмотрел на нее.

– Мне казалось, – негромко произнес он, – что ты сыта убийствами по горло.

– Но ты же не знаешь, что натворил Хаба! Он…

– Я прекрасно знаю, что он натворил. – Темные глаза на изможденном лице сверкнули, и царь указал на хрустальный шар. – Мой магический кристалл стоит тут не для красоты, и мне не нужно Кольцо, чтобы им воспользоваться. Я вижу, что война началась с моего дворца.

Поверхность шара заклубилась, млечные завитки растаяли. Ашмира увидела пылающий дворец, людей, мечущихся в садах, духов, которые тащили из прудов ведра и лохани с водой, чтобы заливать пламя. Девушка закусила губу.

– Государь, – сказала она, – Кольцо у моего слуги. Демон Хабы гонится за ним. Если я сумею уничтожить волшебника, Бартимеус будет спасен, а твое Кольцо…

– Будет брошено в море. – Соломон снова пристально взглянул на нее из-под приподнятых бровей. – Знаю. Я все видел и слышал.

Он провел рукой по кристаллу. Сцена изменилась: теперь кристалл показывал Хабу – тот стоял на балконе, темным силуэтом на фоне дыма. Он читал какое-то заклинание, из шара смутно доносились его слова. Внезапно волшебник запнулся, выругался, перевел дух и начал заново.

– Он откусил больше, чем может проглотить, – объяснил Соломон, – как бывает со всеми глупцами. Кольцо отбирает силы в зависимости от того, что ты от него требуешь. Хаба попытался совершить слишком много сразу, лишился сил, и теперь мысли у него путаются. Он забыл даже слова Переноса. Ага, нет, вот теперь вспомнил.

Ашмира оглянулась на арку у себя за спиной. Там одна за другой полыхнули шесть вспышек, приглушенных портьерой. Тело волшебника в шаре оказалось окружено темными, массивными фигурами.

– Он призывает своих демонов! – вскричала она. – Они вот-вот появятся здесь! Умоляю тебя! Неужели у тебя нет ничего, что мы могли бы использовать против них?

– У меня – ничего. – Царь ненадолго умолк. – Я уже давным-давно ничего не делал сам… Но возможно, в моей сокровищнице что-нибудь найдется. Давай быстрей! Пройди через зал. Не обращай внимания на Чары. Когда будешь проходить мимо столика слева, открой средний ящик. Достань все, что ты там найдешь, и принеси сюда.

Ашмира бросилась делать, что велено. Из шара доносился пронзительный голос Хабы, отдающего приказы, и гортанные голоса, отвечающие ему.

В ящике лежало несколько золотых ожерелий, унизанных драгоценными камнями; большинство из них было покрыто таинственными магическими письменами. Она подбежала к Соломону, который молча принял их. Он торопливо, но царственно направился к арке, куда Ашмира прежде не входила. На ходу он не без труда наклонил голову и надел ожерелья.

– А какая в них магия? – спросила Ашмира, стараясь не отставать.

– Совершенно никакой. Но смотрятся они великолепно, ты не находишь? И если уж мне предстоит умереть, – сказал царь Соломон, входя под арку, – я хочу выглядеть как подобает. Ну вот, моя небольшая коллекция.

Ашмира окинула взглядом кладовую, полки, сундуки и шкатулки, наполненные магическими предметами самых разных видов. У нее голова пошла кругом.

– Что же из этого мне взять? – спросила она. – Какими свойствами они обладают?

– Понятия не имею, – честно ответил Соломон, – по крайней мере, что касается большинства из них. Я много лет искал что-нибудь, что могло бы сравниться по могуществу с Кольцом, но не обходилось бы так дорого. Разумеется, все мои поиски были напрасны.

А мои слуги раздобыли такое множество предметов, что у меня просто стало не хватать времени и сил, чтобы их исследовать. Все это волшебное, но часть из них – просто безделушки, а другие требуют тщательного исследования.

Из дальнего конца золотого зала донесся грохот. Ашмира поморщилась.

– И все же подсказки мне бы не помешали. Серебряные кинжалы у тебя есть?

– Нет.

– А метательные звездочки?

– Не думаю.

– Понятно. Ну ладно, тогда я для начала возьму вон тот меч.

– Не стоит. – Соломон стукнул ее по протянутой руке. – Этот меч обладает таким свойством, что, взяв его в руки, отпустить его уже нельзя. Видишь пожелтевшие кости кисти на рукояти?

– А вон тот щит?

– Он чересчур тяжел для любого обычного человека. Говорят, он принадлежал царю Гильгамешу. Давай лучше испробуем вот это!

Он протянул ей два серебристых металлических яйца, каждое с мужской кулак величиной.

– А что это такое? – спросила Ашмира.

– Будем надеяться, нечто очень опасное. А как насчет этого? – Он указал на три короткие деревянные палочки со стеклянными шариками на конце. В шариках что-то непрерывно двигалось.

Ашмира услышала крадущиеся шаги за аркой. Она схватила палочки.

– Смотри в оба, – велела она. – К выходу не приближайся! Я постараюсь их задержать.

Она подлетела к арке и, прижавшись спиной к стене, осторожно выглянула в зачарованный зал. Все они были здесь: шестеро демонов Хабы, которых она видела в ущелье, рассыпались среди столиков и кресел. Они, как и прежде, были в человеческом обличье, только головы у них были звериные: волк, медведь, двое орлов, жуткая ухмыляющаяся горилла и, страшнее всего, саранча, серо-зеленая, блестящая, шевелящая усиками. Невзирая на свой свирепый облик, вперед они пробирались очень осторожно, явно с опаской. Позади них шел Хаба, подгоняя демонов слабыми взмахами своей сущностной плети. Покалеченная рука была замотана куском черной ткани, оторванной от одеяния; он ковылял, точно калека. Ашмира видела, как он то и дело с нетерпением оборачивается в сторону балкона. Он держался в стороне, берег себя, дожидаясь возвращения своего главного слуги.

Ашмира прислонилась головой к стене и зажмурилась. Она представила себе Бартимеуса, который отчаянно мчится вперед, один-одинешенек. Она представила демона-тень, который настигает его, протягивает когтистые лапы, чтобы схватить Бартимеуса и Кольцо…

Она перевела дух.

Отскочила в сторону от арки и небрежно окликнула:

– Эй, вы там!

Звериные головы повернулись в ее сторону.

– Это девка, которая искалечила вашего хозяина! – завопил Хаба. – Разорвите ее на куски! Тот, кто ее убьет, получит свободу!

Демоны как один ринулись к ней, сметая столы, расшвыривая кресла, одним прыжком перемахивая через бассейн. Все они стремились к тому месту, где стояла Ашмира.

Когда они были шагах в пятнадцати от нее, она стремительно метнула яйца и палочки с шариками, один за другим.

Два яйца угодили в демонов-орлов и взорвались, проделав огромные дыры у них в груди. Демоны вскинули клювы, издали жалобные вопли, превратились в пар и исчезли.

Две палочки с шариками пролетели на несколько дюймов мимо цели, упали на мраморный пол и лопнули, как яичная скорлупа. Столбы зеленого пламени ударили вверх, и оказавшиеся поблизости демоны кувырнулись назад, с отчаянными воплями и криками. Последняя палочка угодила в демона с головой саранчи чуть повыше ступни. Вся верхняя часть его ноги воспламенилась. Демон с воплем нырнул в бассейн и исчез в облаке пара.

Ашмира спокойно отступила обратно под арку. Соломон лихорадочно рылся на полках.

– Двое готовы, – сказала она. – Один ранен. Что у тебя еще есть?

Царь закатал рукава одеяния, седые волосы, растрепавшись, лезли ему в лицо.

– Давно надо было тут разобраться… Так-то трудно сказать…

– Дай хоть что-нибудь!

– Ну вот это попробуй!

Он бросил ей глиняный цилиндрик с выдавленными на нем звездочками и запечатанный терракотовый горшочек.

Ашмира кинулась к арке. Золотой зал был полон дыма. В дыму двигались четыре массивные фигуры.

Она метнула цилиндрик в ближайшую из них. Цилиндрик разбился, рассыпался в пыль, и ничего не случилось.

Она метнула горшочек. Разбившись, горшочек сперва издал печальный вздох, потом раскатистый хохот. Демоны, которые поначалу отскочили было назад, снова бросились вперед.

Стоявший позади них египтянин выругался.

– Идиоты! С этим бы и ребенок управился! Поразите ее магией на расстоянии!

Ашмира отскочила назад, в кладовую, и как раз вовремя: пол у входа испарился. Несколько Взрывов ударились о стену, так, что каменные блоки внутри кладовой выперли сквозь штукатурку. На волосы ей посыпалась пыль.

Царь методично обшаривал полки.

– Чем порадуешь? – спросил он.

– Пока ничем.

– Держи! – Соломон открыл крышку небольшого дубового сундучка. Внутри были аккуратно сложены шесть стеклянных шаров.

Когда царь вручил ей сундучок, в арку рикошетом залетела магическая молния, просвистела над головой у Ашмиры и пробила потолок кладовой. Каменная кладка оплавилась, вниз полетели щебень и щепки. Соломон с криком рухнул на пол.

Ашмира присела рядом.

– Ты ранен?!

Лицо у него посерело.

– Да нет… нет, просто равновесие потерял. За меня не беспокойся. А вот демоны…

– Ага!

Ашмира вскочила на ноги, пробежала сквозь ливень сыплющихся с потолка камушков и метнула три шара в полуразрушенную арку. Раздались взрывы, полыхнуло зеленое пламя, послышались пронзительные, негодующие вопли.

Она присела в тени, смахнула с глаз волосы и снова сунула руку в сундучок… В это время что-то с такой силой ударило в стену с противоположной стороны, что Ашмиру сбило с ног. Сундучок выпал у нее из рук; три сферы раскатились и мягко запрыгали по полу.

Ашмира застыла, глядя на то, как по их поверхности разбегаются мелкие трещинки.

Она метнулась обратно в кладовую, и как раз вовремя: арка окуталась зеленым огнем.

Пламя хлынуло внутрь; Ашмиру обдало жаром, приподняло и швырнуло вперед. Она врезалась в полки, стоявшие посреди комнаты, и неуклюже приземлилась среди перевернутых сундуков. Сверху на нее дождем посыпались артефакты.

Открыв глаза, она увидела глядящего на нее Соломона.

Он медленно протянул руку. Ашмира ухватилась за нее и позволила поднять себя на ноги. Руки и ноги у нее были окровавлены, платье опалено. Сам Соломон выглядел не лучше. Одежды порваны, в волосах штукатурка.

Мгновение Ашмира молча стояла, глядя на него. Потом внезапно выпалила:

– Прости, господин. Прости за то, что я тебе сделала. Мне очень стыдно!

– Стыдно? – переспросил царь. Он улыбнулся. – Пожалуй, кое за что мне следует тебя поблагодарить.

– Не понимаю…

Она обернулась в сторону арки, где мало-помалу угасало зеленое колдовское пламя.

– Ты пробудила меня от сна, – сказал царь Соломон. – Я много-много лет жил тут, как в ловушке, порабощенный болью, одержимый своей ношей. Я был занят тем, что берег Кольцо. И что же? Я только слабел и переполнялся гордыней – и сделался слеп к деяниям своих собственных волшебников, которые тем временем грабили мои владения! Да, из-за тебя Кольцо исчезло, но в результате я чувствую себя куда более живым, чем за все последнее время. Теперь я отчетливо вижу, что к чему. И если уж мне суждено умереть, я намерен умереть сражаясь и сам выбрать время и место!

Он наклонился к сокровищам, сваленным грудой на полу, и поднял замысловато разукрашенного змея. Змей был золотой, с рубиновыми глазками и потайными рычажками на лапках.

– Вот, – сказал царь, – это явно оружие, оно управляется с помощью этих рычажков. Идем пустим его в ход.

– Ты лучше здесь подожди, – сказала Ашмира. – Я сама!

Соломон не обратил внимания на ее протянутую руку.

– Нет уж, на этот раз ты будешь не одна. Идем!

Пламя, бушевавшее под аркой, потухло.

– И еще одно, Ашмира, – сказал Соломон, когда они вступили под арку. Я тебе не господин. Если уж это будет последний час твоей жизни, постарайся прожить его без хозяина!

Они вышли в центральный зал, переступая через дымящиеся воронки и трещины в полу, и едва не столкнулись с тремя демонами, которые, приняв обличье макак, опасливо пробирались к арке. Увидев Соломона, макаки взвыли и помчались прочь, на другой конец зала. Волшебник Хаба, который мрачно стоял, прислонившись к опрокинутому дивану возле бассейна, тоже растерянно вскинулся.

– Негодяй! – прогремел Соломон. – Склонись предо мной!

Лицо Хабы вытянулось от ужаса. Он заколебался, колени его сами собой подогнулись. Но затем он овладел собой; его тонкие губы стянулись в ниточку. Он махнул рукой макакам, сгрудившимся в дальнем углу, и, бранясь, устремился вперед.

– Ну и что, что тиран жив?! – вскричал он. – Кольца-то у него нет!

Соломон шагнул вперед и взмахнул золотым змеем.

– Отошли своих рабов! На колени!

Египтянин и ухом не повел.

– Не бойтесь этой золотой безделушки! – крикнул он обезьянам. – Вперед, рабы, вставайте и убейте его!

– О Хаба…

– Мерзавец! – воскликнул Соломон, надвигаясь. – На колени!!!

– Он же беспомощен, идиоты! Беспомощен! Убейте его! Убейте их обоих!

– О нет… – прошептала Ашмира. – Смотри!

– Дорогой Хаба…

Голос слышался из-за спины волшебника, со стороны балкона. Хаба тоже его услышал. Он застыл. Обернулся. И все обернулись вместе с ним.

Тень парила в арке, ее сущность сделалась бледной и полупрозрачной. Она по-прежнему выглядела как силуэт волшебника, только какой-то смазанный и рваный. Ее края оплывали, точно свечка.

– Я мчался над землей и морем, – произнес слабый голос, – и я очень устал. Джинн устроил мне долгую и буйную пляску, но в конце концов я его настиг!

Тень тяжко вздохнула.

– Как он сопротивлялся! Он стоил целых пяти джиннов! Но теперь все кончено. Я сделал это ради тебя, хозяин. Только ради тебя!

Голос у Хабы сорвался от волнения:

– Милый Аммет! Ты лучший из рабов! И… и оно у тебя?

– Посмотри, что оно сотворило со мной! – печально ответила тень. – Оно жгло меня, жгло на протяжении всех этих мрачных миль обратного пути… Да, хозяин, оно тут, у меня в руке.

Тень раскрыла дымящиеся пальцы. На ладони у нее лежало золотое кольцо.

– Тогда первым моим деянием будет уничтожение проклятого Соломона! – провозгласил Хаба. – Аммет, я освобожу тебя от твоей ноши. Я готов. Отдай его мне!

– Хорошо, дорогой Хаба, так я и сделаю.

Соломон вскрикнул и вскинул золотого змея. Ашмира бросилась вперед. Но тень не обратила внимания ни на то ни на другое. Развернув свои длинные, тонкие пальцы, она устремилась вперед с Кольцом.

36

Бартимеус

Вот как все кончилось.

За западными лесами, за старой приморской дорогой, что идет на север, в Дамаск, за деревеньками, лепящимися к утесам, Израиль внезапно сходит на нет, встречаясь с Великим морем^[119]. И к тому времени как феникс его достиг, я тоже почти сошел на нет.

Я судорожно летел над пустынными пляжами, с каждым взмахом крыльев роняя в волны одно-два огненных пера. Мой благородный клюв почти весь растаял, и теперь я тащил мертвый палец Хабы в каком-то жалком воробьином носике. В глазах у меня тоже туманилось, и от усталости, и от близости Кольца, но, оглядываясь назад, я по-прежнему видел позади тень, которая все приближалась.

Я чувствовал, что выдохся. Погоня близилась к концу.

Я пролетел еще немного на запад, прямо в открытое море. На протяжении первой полумили света еще почти не было, если не считать тусклого оранжево-красного свечения, которое исходило от моего тела и прыгало и плясало подо мной, на волнах. Как вдруг ночь внезапно сделалась серой, и, оглянувшись назад, я увидел за тенью, над далеким берегом, розовую полоску, возвещающую наступление зари.

Это хорошо. Мне не хотелось, чтобы конец наступил в темноте. Я хотел, чтобы мою сущность еще хоть раз согрело солнце.

Феникс опустился вниз, к самой поверхности воды. Я вскинул голову и выплюнул палец в воздух. Он взлетел вверх, окрасился розовым в первых лучах солнца, начал падать…

И упал точно в центр узкой, темной ладони.

Тень остановилась над гребнями морских валов и зависла в воздухе на своих тонких, сходящихся на нет ногах, глядя на меня.

Я посмотрел в лицо мариду – крылатый шумерский копьеносец с растрепанными кудрявыми волосами. Брызги морской пены мочили мои босые ноги, свет зари разгорался в темных глазах. Швыряя палец Хабы в море, я успел стремительным движением сорвать с него Кольцо. И теперь я вскинул руку. У меня на ладони лежало Кольцо Соломона, готовое сорваться в бездну.

Мы с Амметом стояли молча, и холодная глубина у нас под ногами тянула к себе нашу сущность.

– Ну что ж, Бартимеус, – сказала наконец тень, – ты устроил мне буйную пляску, ты боролся как мог.

Ты стоил целых пяти джиннов. Но теперь все кончено.

– Ну да, это верно.

Я поднял руку еще выше. Я сжимал Кольцо большим и указательным пальцами, и моя сущность в этом месте шипела; легкий дымок поднимался в розовое утреннее небо.

– Если ты посмеешь приблизиться хотя бы на длину волны, – сказал я, – я брошу его в море. Оно упадет на дно, в темные, илистые глубины, где многоногие твари будут вечно стеречь его. Подумай хорошенько, Аммет! Ведь твой хозяин не захочет потерять его навсегда.

Тень равнодушно пожала плечами. Утренний свет струился сквозь рваную дыру у нее в груди.

– Ты несешь вздор, Бартимеус, – прошептал марид. – Даже ты, с твоим жалким умишком, должен понимать, что, если ты бросишь Кольцо, я тотчас обернусь рыбой и вытащу его прежде, чем оно успеет погрузиться на десяток метров. А кроме того, его аура настолько яркая, что его нетрудно будет найти даже в самых темных глубинах. Я нашел бы его, даже если бы ты спрятал его в чреве китовом. Брось Кольцо мне, и, клянусь честью, ты умрешь легко и быстро, хотя мне очень хочется тебе отомстить. Если же ты промедлишь хотя бы мгновение, клянусь, я сотворю с тобой такое, что даже Хаба будет рыдать, глядя на твои останки!^[120]

Я спокойно стоял над морем. У меня под ногами и под остроконечными ногами тени, мягко шумя и шлепая, вздымались розово-голубые гребешки волн. На востоке встало солнце, приподняв крышку темно-голубого неба. После всего пламени и ярости минувшей ночи вокруг на миг воцарился покой. Я снова обрел способность отчетливо видеть происходящее.

Аммет прав. Кидать Кольцо в море совершенно бесполезно.

– Отдай его, – сказала тень. – Посмотри, что оно с тобой сделало! Ты и так держал его слишком долго.

Я взглянул на свою тающую руку.

– Что, Бартимеус, неужто оно выжгло тебе разум? – Тень подлетела ближе. – Довольно! Отдавай Кольцо!

Я улыбнулся, приняв решение. И, не говоря ни слова, сменил облик. Теперь перед ним стоял Соломон Премудрый^[121].

Тень замешкалась и остановилась в нерешительности.

– Ну что, как тебе? – спросил я. – Похоже? Наверняка похоже. Слегка округлые бедра и все такое прочее. Даже голос звучит неплохо. Только одного не хватает.

Я показал ему обе руки, ладонями вперед, помахал ими из стороны в сторону.

– Дай-ка взглянуть… Куда же оно подевалось?

Я со слегка озабоченным видом охлопал свои одежды, а потом с видом уличного фокусника вытащил маленький золотой ободок из уха.

– Трах-тибидох! Вот оно, Кольцо! Узнаешь?

Я с улыбкой поднял Кольцо повыше, оно сверкнуло в лучах утреннего солнца. Очертания Аммета слегка провисли, сделались полупрозрачными от волнения.

– Ты что делаешь? – прошипел он. – Давай сюда!

– Знаешь, Аммет, – сказал я, – я с тобой согласен. Владение Кольцом действительно повредило моей сущности. И мне кажется, что, если я сделаю еще один шаг, хуже уже не будет…

Тень устремилась вперед.

– Это тебя убьет! Ты не посмеешь!

– Ты думаешь?

И я надел Кольцо.

Это было круто.

Если не считать того, что я испытал мучительное ощущение, как будто меня сильно тянут в две стороны одновременно. Ведь Кольцо, как я уже, возможно, упоминал, представляло собой дверь. И держать его было все равно что чувствовать, как из-под двери тянет сквознячком. Ну а каково же было его надеть? Ощущение такое, как будто дверь распахнуло ураганом и этот ураган подхватил тебя и несет, маленького и беспомощного^[122]. Это напоминало полноценное Отсылание, и меня со всей силой тянуло в сторону Иного Места, но при этом моя сущность была не в силах подчиниться. Я стоял над спокойным морем, чувствовал, как моя сущность рвется на части, и понимал, что долго я не протяну.

Быть может, в эти первые несколько мгновений, пока я пытался прийти в себя, Аммет и мог бы что-нибудь сделать. Но он был слишком ошеломлен моей дерзостью. Он висел передо мной, словно грязное пятно на светлом лике утра. И даже пальцем не шевельнул. Как зачарованный.

Я кое-как совладал с болью и заговорил.

– Ну что ж, Аммет, – сказал я любезным тоном, – ты в последнее время так много распространялся о наказании и возмездии. Ты буквально зациклился на этом. Да, согласен: нам следует рассмотреть этот вопрос поподробнее. Погоди минутку.

– Нет, Бартимеус! Нет! Умоляю!..

Так вот он, ужас, внушаемый Кольцом. Вот в чем его сила. Вот за что боролись волшебники, вот ради чего Филокрет, Азул и все прочие рискнули всем, чтобы его заполучить… Не очень-то это приятно. И тем не менее я намеревался довести дело до конца.

Я повернул Кольцо на пальце. Боль накатила и скрутила меня; моя сущность порвалась. Я ахнул вслух, глядя на встающее солнце.

Все семь планов вокруг меня исказились. В воздухе рядом со мной повисло темное Существо. Утренний свет совсем не озарял его, но проходил через него насквозь, и оно оставалось бездонно-черным, как будто в дне прорезали дыру. Тени оно не отбрасывало.

Кстати, о тенях: фирменная чернота бедняги Аммета рядом с новоприбывшим выглядела довольно-таки серой и прозрачной. Он буквально не знал, куда себя девать, вися на самом виду над водой. Он нервозно метался вправо-влево, съеживался, растягивался, чертил спирали на волнах своими болтающимися конечностями.

Существо, как и тогда, на балконе, сразу взяло быка за рога.

– Чего ты желаешь?

Я не упустил из виду, что, когда Хаба вызвал Духа Кольца, тот был несколько раздражен, не увидев Соломона. Собственно, потому я и принял этот облик. Надо сказать, он был не идеален – мой голос, пожалуй, звучал несколько более пискляво, чем у царя, из-за ужаса и дискомфорта, который я испытывал, – но все же я старался, как мог. Льщу себя мыслью, что даже родная мама старого царя не заметила бы разницы. Я сдержанно произнес:

– Привет тебе, о великий дух.

– Можешь не подражать этому дурацкому выговору, – заметило Существо. – Мне известны твое имя и твоя природа.

– Ой… – Я сглотнул. – Правда? А это важно?

– Мне надлежит повиноваться любому, кто надевает Кольцо. Без исключений… Даже тебе.

– А, это хорошо! Действительно приятное известие. Погоди-ка… Аммет, ну, куда же ты? Побудь с нами!

Тень развернулась и устремилась прочь над волнами. Я проводил его взглядом с легкой, небрежной усмешкой, потом снова обратился к Духу Кольца.

– А как ты догадался?

– Если не считать того, что я способен видеть насквозь любые Иллюзии? Ну, Соломон редко висит в воздухе над волнами открытого моря. К тому же ты забыл про духи.

– Две типичные ошибки начинающего! Ну что ж, великий дух, было очень приятно с тобой поболтать, но…

– Чего ты желаешь?

Коротко и по делу. Это хорошо: я чувствовал, что долго не выдержу. Моя сущность в том месте, где палец был продет в Кольцо, совсем истончилась. И силы мои мало-помалу уходили в него.

Аммет был теперь уже совсем далеко: косое черное пятнышко, оставляющее за собой пенистый след на волнах. Он почти добрался до берега.

Я сказал:

– Вон там стремительно удирает некий марид. Я хочу, чтобы его схватили и задали ему хорошую взбучку.

– Исполнено.

Откуда ни возьмись, из волн прибоя возникло множество серых фигур, поглотивших беглую тень. Увы, подробностей я не разглядел: было слишком далеко и они подняли слишком много пены и брызг; однако вой стоял такой, что чайки сорвались с гнезд и заметались в воздухе на достаточно большом расстоянии.

Наконец суматоха улеглась. От тени остались жалкие серые клочья, плавающие по воде.

Существо по-прежнему ждало рядом со мной.

– Чего ты желаешь?

Моя сущность и прежде была натянута, а от усилия, которое требовалось, чтобы управлять Кольцом, боль сделалась еще хуже. Я медлил, не зная, что делать.

Существо словно поняло мою нерешительность.

– Такова природа Кольца, – объяснило оно. – Оно вытягивает силы из владельца. По правде говоря, просьба твоя была довольно мелкой, а потому твоя сущность вполне способна вынести повторение. Если ты этого хочешь.

– Ну, в таком случае, – весело ответил я, – будь любезен, еще одну хорошую взбучку Аммету!

Пока у берега снова раздавались визг и вой, я сказал:

– Великий дух, мне нужна бутылка или что-нибудь в этом роде, а у меня под рукой ничего такого нету. Ты не мог бы мне помочь?

– Море здесь глубокое, – отвечало Существо, – но на дне покоятся останки египетского корабля, затонувшего в бурю триста лет тому назад. Он вез амфоры, в которых некогда хранилось вино. Большинство из них пусты, но целы и разбросаны по дну. Хочешь такую амфору?

– Только не очень большую, если можно.

Вода у меня под ногами забурлила и вспенилась, и холодный поток зеленой воды из глубин выбросил на поверхность объемистый серый кувшин, покрытый водорослями и ракушками.

– Во, то, что надо! – сказал я. – Дух, это будет моя последняя просьба, потому что, несмотря на твои уверения, я чувствую, что если я сейчас же не сниму Кольцо, моя сущность просто лопнет. Я хочу, чтобы марид Аммет был заточен в этот сосуд, чтобы крышка была запечатана свинцом или любым другим веществом, которое ты сочтешь подходящим, и на пробке были начертаны все подобающие знаки и руны, и чтобы сосуд отправился на дно моря, где бы и пролежал несколько тысяч лет, чтобы Аммет успел как следует обдумать все свои преступления против прочих духов, и в первую очередь против меня.

– Исполнено, – ответило Существо. – Весьма подходящее наказание, я считаю.

На миг вокруг кувшина закружились разноцветные огни, и я ощутил искажение планов. Мне почудилось, что до меня долетел последний вопль тени, но, возможно, это всего лишь чайки кричали над морем. Горлышко кувшина полыхнуло расплавленным свинцом; морская вода вскипела, и над ней поднялся пар. Горлышко быстро остыло, не считая девяти символов Чар и Сковывания, которые по-прежнему ярко светились на свинцовой пробке. Кувшин завертелся, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее; и вот наконец море под ним раздалось широкой воронкой, темно-синей трубой, ведущей во тьму. И кувшин устремился по трубе вниз, все глубже и глубже, и море сомкнулось над ним.

Маленькая волна всколыхнулась и лизнула мне ноги. Потом опала. Море улеглось.

– Благодарю тебя, дух, – сказал я. – Это было мое последнее желание. Прежде чем я сниму Кольцо, возможно, ты пожелаешь, чтобы я сломал его пополам и таким образом освободил тебя?

– Мягко говоря, это тебе не по силам, – ответило Существо. – Кольцо пока что не может быть сломано.

– Очень жаль, – сказал я. – Печально слышать.

– Со временем я дождусь освобождения, – сказало Существо. – А что для нас время?

Я отвернулся и посмотрел на солнце.

– Ну, не знаю. Иногда мне кажется, что время все-таки сказывается…

И снял Кольцо. Существо исчезло. Я стоял сам по себе над спокойно колышущимся морем.

37

Ашмира

Бросаясь вперед, Ашмира уже знала, что все бесполезно. Ей не добраться до Хабы прежде тени. Она ничего не могла сделать, чтобы помешать ему получить Кольцо.

Слишком медлительная, слишком слабая, слишком далеко, чтобы что-то сделать, – о как знакомо ей было это чувство! Но она все же бежала. Может, она успеет их как-то отвлечь, даст Соломону шанс воспользоваться оружием, даст ему возможность бежать… Она бежала потому, что так было правильно. И в эти последние мгновения Ашмира. отчетливо видела и ощущала все вокруг: утренний свет, пробивающийся сквозь занавески, четырех демонов-обезьян, сгрудившихся в уголке, волшебника, который устремился вперед, разинув рот, сверкая глазами, алчно вытянув здоровую руку…

И тень, черную копию Хабы, которая торопилась ему навстречу.

Невзирая на нанесенный ей ущерб, тень по-прежнему тщательно копировала внешность своего хозяина. Если не считать… Когда тень приблизилась к волшебнику вплотную, Ашмира обнаружила, что ее силуэт изменился. Нос у нее внезапно сделался длинней, чем у египтянина, и на нем выросло несколько громадных бородавок, а на лысом черепе отросли здоровенные уши, напоминающие слоновьи.

И вот тень и ее хозяин встретились. Хаба протянул руку. Тень как будто уронила Кольцо ему на ладонь – лишь затем, чтобы в последний момент отдернуть руку.

Хаба потянулся за Кольцом – и промахнулся. Он подпрыгивал и приплясывал, всхлипывая от нетерпения, но тень подняла Кольцо высоко над головой и дразнила волшебника, помахивая им из стороны в сторону.

– Почти достал! – заявила тень. – Ух ты, как ты здорово прыгаешь! Будь ты чуть-чуть повыше…

– Да что ж ты делаешь, раб? – взревел Хаба. – Отдавай Кольцо! Дай его мне!

Тень приложила ладошку к своему гигантскому уху.

– Извини, уродец, я малость глуховат! Что ты сказал?

– Дай мне!!!

– Ой, да с удовольствием!

И с этими словами тень отступила на шаг, размахнулась и изо всех сил врезала египтянину в челюсть, так, что он взлетел в воздух и грохнулся на один из золотых столиков, который разлетелся в щепки под его весом.

Хаба Жестокий остался лежать без сознания посреди раздавленных фруктов. Темно-алый виноградный сок растекся вокруг него, точно кровь.

Ашмира ахнула и застыла на месте. Ее возглас слился с возгласами других присутствующих.

Тень отвесила легкий поклон.

– Благодарю вас, благодарю! Следующим номером колечко возвращается своему законному владельцу, за чем, очевидно, должно последовать отсылание некоего всем известного джинна. Желающие могут встать в очередь за автографом!

– Бартимеус?.. – осторожно спросила Ашмира.

Тень поклонилась еще раз.

– С добрым утром! У меня для тебя кое-что есть.

– Но как?.. Мы-то думали, что ты…

– Знаю, знаю: вы наверняка рассчитывали, что я вернусь несколько быстрее. Ну, видите ли, я не удержался и немного поболтал с Амметом перед тем, как избавиться от него. Сурово распек его, заставил осознать свои ошибки. Ну, потом он, разумеется, умолял сжалиться над ним, стенал и взывал к милосердию – ну, как обычно бывает с этими маридами… – Тут тень, казалось, впервые заметила кучку демонов, жмущихся к стенам зала. – Привет, пацаны! – жизнерадостно сказала она. – Надеюсь, вы там себе мотаете на ус? Вот как надо грамотно избавляться от хозяев!

Ошеломление Ашмиры внезапно сменилось возбуждением.

– Так значит, оно по-прежнему…

Теньраскрыла ладонь. Там, где лежало Кольцо Соломона, сущность джинна шипела и пузырилась, и в воздух поднимались раскаленные струйки пара.

– Я же, кажется, сказала тебе бросить его в море!

– Ну да, сказала. Я и выполнил твой приказ – буквально. Ну, то есть я вроде как выронил его, а потом подхватил, в последний момент. Скажем так: намокнуть оно успело. Видишь ли, Ашмира, когда играешь в волшебницу, надо очень тщательно формулировать свои приказы. Мы, гадкие джинны, еще и не такое можем выкинуть, когда речь даже не о судьбе цивилизации, а о вещах поважнее. Дело в чем, – продолжала тень, – я понимаю, что это была моя же идея, но мне кажется, не очень хорошо будет утопить Кольцо в море и обречь его Духа на еще более долгое заточение, чем теперь. Мне бы не хотелось иметь такой груз на своей совести. Так вот, согласно твоему первоначальному приказу и, откровенно говоря, потому, что оно зверски жжется, я теперь отдаю его тебе. А там уж сама решай, что ты с ним хочешь делать. Лови!

И Кольцо взлетело в воздух. Ашмира. поймала его, ахнув от боли. Но на этот раз уже не выронила.

Вместо этого она, не колеблясь, развернулась и опустилась на колени лицом к царю, который все это время стоял на другом конце зала.

– О самодержавный Соломон, – начала она, – владыка, чье величие и слава не ведают границ…

Тут она наконец впервые взглянула на него и обнаружила, что великий царь пялится на нее, разинув рот, точно вытащенная на берег рыба. Лицо и плечи у него почернели от сажи, и волосы стояли дыбом.

– Ой! – воскликнула Ашмира. – Что это с тобой?

Соломон поморгал.

– Я… понятия не имею. Когда я подумал, что Хаба вот-вот получит Кольцо, я направил на него эту золотую змейку, нажал пару рычажков, и… это было как конец света. Сперва меня чем-то ударило, потом эта штука изрыгнула клубы смолистого дыма прямо мне в лицо… Надеюсь, я выгляжу не слишком ошарашенным?

– Да нет… все нормально… – пролепетала Ашмира.

– Ну, спасибо, ты хоть на третий рычажок не нажимал, – заметил джинн. – А то она еще изрыгает жуткую вонищу… – Он сделал паузу, принюхался… – Ой нет… ты его нажал.

– Великий Соломон, ныне я возвращаю то, что принадлежит тебе! – торопливо отбарабанила Ашмира. Она склонила голову и протянула сложенные чашечкой руки. Сила Кольца жгла ей ладони, но она стиснула зубы и заставила себя держать их ровно. – Мы с Бартимеусом искренне сожалеем о том зле, которое причинили тебе. Мы предаем себя твоей мудрости и милосердию.

– Эй, я-то тут при чем? – испуганно вскрикнула тень. – Я вообще все время действовал по принуждению! Ну, кроме как теперь, когда принес Кольцо назад.

Ашмира вздохнула. Она подняла Кольцо еще выше. Соломон все это время стоял не шелохнувшись.

– Я принимаю всю вину на себя, о царь, – сказала она, – и прошу, чтобы мой слуга был освобожден от ответственности за все злодеяния, какие он совершил. – Она мрачно покосилась на тень. – Ну вот. Это тебя устраивает?

– Ну да, вполне.

Тут царь Соломон направился к ним. Тень притихла. Четыре макаки в углу испуганно заверещали. Даже волшебник, лежащий без сознания на своем фруктовом ложе, застонал и дернул головой.

И в зале воцарилась тишина.

Ашмира ждала, опустив голову и пересиливая боль. Она не питала иллюзий по поводу своей возможной участи и знала, что участь эта будет вполне заслужена. Тогда, в кладовой, Соломон сказал, что прощает ее, но это было, когда оба они думали, будто настал их смертный час. А теперь, когда Кольцо снова было у него в руках и он вновь обрел утраченную власть, все будет иначе. Его дворец за пределами башни лежал в руинах, его народ был запуган. Большинство его волшебников погибли. Справедливость требовала воздаяния.

Она знала все это, но не тревожилась. В душе у нее царили мир и покой.

Шуршание золотых одежд приблизилось вплотную. Ашмира. не подняла глаз.

– Ты предложила мне Кольцо и свои извинения, – произнес голос Соломона, – и первое из них я принимаю – помимо своей воли, ибо ноша эта ужасна.

Ашмира почувствовала, как холодные пальцы коснулись ее руки и боль исчезла. Когда она подняла голову, Соломон уже надевал Кольцо на палец. По его изможденному лицу пробежала легкая болезненная гримаса, пробежала – и исчезла.

– Встань, – велел он.

Ашмира встала. Тень рядом с ней замерцала и превратилась в красивого, темноглазого юношу. Они с Бартимеусом стояли перед царем, ожидая его слова.

– Второе твое предложение, – говорил Соломон, – мне принять не так легко. Слишком велик причиненный ущерб. Подожди немного, сейчас мы дойдем до моего решения. Но сперва…

Он прикрыл глаза, коснулся Кольца и тихо что-то произнес. Вспышка света окутала его и угасла; царь предстал пред ними преображенным. Лицо его очистилось от сажи, а заодно и от сетки морщин; волосы снова улеглись, сделались черными, густыми и блестящими. Это было юное подобие фрески на стене дворца, и Ашмира с трудом удержалась, чтобы не упасть снова на колени.

– Брось, – сказал Соломон, – ты же знаешь, что это Иллюзия! – Он, слегка поморщившись, повернул Кольцо, и пред ними тотчас предстало Существо. – Уразиил, – сказал он, – это снова я. Я вернулся.

– А я и не сомневался.

– У нас тут накопились кое-какие дела.

– С чего начнем?

Соломон бросил взгляд на волшебника на полу. Хаба теперь стонал и ворочался.

– Ну, для начала, убери отсюда это. Помести его в темницы в подвалах башни. Я вскоре им займусь.

Вспышка света; Хаба исчез.

– Его дрожащие рабы могут убираться; на них я зла не держу.

Еще четыре вспышки: на этот раз исчезли демоны-макаки.

Царь Соломон кивнул.

– Я так понимаю, что мой дворец нуждается в ремонте. Нам с тобой придется поднатужиться, Уразиил. Осмотри повреждения, подсчитай, сколько духов потребуется, и жди моего сигнала. У меня тут еще одно дело.

Существо исчезло, вызвав порыв ветра. В ушах у Ашмиры звенело; она утерла рукавом текущую из носа кровь.

Они с Бартимеусом остались перед царем одни.

– Так вот, – сказал царь Соломон, – что касается моего решения. Бартимеус Урукский, прежде всего ты. Имя твоим преступлениям – легион. Ты погубил десятки моих духов, ты посеял в Иерусалиме хаос и смятение. Только благодаря твоим советам и твоим деяниям эта девица получила доступ к Кольцу. Мало того: ты постоянно выказывал крайнее непочтение к моей царственной особе. Этот гиппопотам…

– Нет-нет, это вышло совершенно случайно! Он был вовсе и не похож на твою супругу!

– …Был проявлением вопиющего неуважения к святости моего храма. Я, собственно, собирался сказать именно это.

– А-а…

– И, как будто всего этого недостаточно, – продолжал царь после секундного колебания, – ты, по всей видимости, наущал эту девицу бросить Кольцо в море…

– Исключительно затем, чтобы оно не попало в когти ваших врагов! – вскричал джинн. – Разве не лучше, чтобы оно кануло в морские глубины, чем чтобы царица Савская или Хаба использовали его могущество вместо тебя? Ну вот, я именно так и решил! Если великий Соломон не может им владеть, сказал я себе, что ж, пусть тогда безмолвные кораллы стерегут его до конца времен, когда…

– Довольно, Бартимеус! – Соломон поджал губы. – Итак, во всем перечисленном ты, очевидно, виновен. Однако следует принять во внимание, что ты – раб, вынужденный выполнять чужую волю, и, откровенно говоря, невзирая на то, что я испытываю большое искушение тебя покарать, вины я за тобой не вижу.

Джинн шумно выдохнул.

– Правда? Ни фига себе! Вот это истинная мудрость, это я понимаю! – Он больно ткнул Ашмиру в бок. – Ну что, теперь твоя очередь…

– Ашмира из Савы, – произнес царь Соломон, – нет нужды перечислять все твои деяния. Ущерб, который ты мне причинила, весьма велик, а исправление содеянного тобой отнимет у меня еще больше сил. Помимо этого, ты узрела меня слабым и беспомощным; ты заглянула под маску, которую я ношу. По всем законам природной справедливости ты заслуживаешь кары. Согласна ли ты?

Ашмира кивнула. Она ничего не сказала.

– На противоположной же чаше весов, – продолжал царь, – находится следующее. Ты не убила меня в моих покоях. Не знаю почему – быть может, ты уже догадывалась, что миссия твоя не продумана. Затем, когда в дело вмешался Хаба и все безумие твоей затеи сделалось для тебя очевидно, ты поразила его кинжалом и приказала Бартимеусу забрать Кольцо. Этот поступок сам по себе воспрепятствовал немедленному триумфу предателя. Мало того, после этого ты обороняла меня во время последнего нападения Хабы, и если бы не ты, я бы непременно был убит. И вот теперь ты возвращаешь мне Кольцо. Мне трудно решить, что сказать тебе.

– Ну да, она такая, странная, – согласился Бартимеус. – У меня те же проблемы!

– Я уже говорил тебе, Ашмира, – сказал царь, подчеркнуто игнорируя вмешательство джинна, – что твои деяния расшевелили меня, пробудив от сна. Теперь я сознаю, что, согбенный под грузом Кольца, я многим пренебрегал и позволял своим слугам безнаказанно предаваться различным гнусностям. Впредь этого не будет! Я найду другие способы сберечь Кольцо и стану реже носить эту проклятую штуковину, будь что будет. От того, что произошло, – сказал Соломон, – мое царство станет лишь сильнее!

Он подошел к уцелевшему столику и наполнил два кубка ярко-алым вином из каменной бутылки.

– И еще одно, что также следует принять во внимание, – сказал он. – Ты ведь напала на меня не по своей воле, и, полагаю, у тебя не было выбора в этом вопросе. Ты, Ашмира., также действовала, повинуясь чужому приказу. В этом ты подобна Бартимеусу.

Джинн снова ткнул Ашмиру в бок.

– Я же тебе говорил!

– Следовательно, – сказал царь Соломон, – вина тут не твоя. Уразиил!

Существо возникло рядом с ним.

– Да, господин?

– Принеси сюда царицу Савскую.

Фигура исчезла. Бартимеус присвистнул. У Ашмиры скрутило живот, странное ощущение покоя, которое она испытывала во время Соломонова суда, куда-то делось. Соломон взял с блюда с фруктами виноградинку и принялся ее задумчиво жевать. Потом взял со столика оба кубка с вином и обернулся к пустому месту в центре ближайшего ковра.

Полыхнула вспышка, запахло сливками и розами: на ковре стояла царица Балкида. На ней было длинное белое платье с золотой каймой и ожерелья из золота и слоновой кости. Волосы были уложены в высокую прическу поверх золотого венца, и вдоль стройной шеи покачивались серьги витого золота. С ее красотой и элегантностью слегка не вязались лишь ошарашенное выражение лица и отчетливо зеленоватый оттенок кожи. Она слегка пошатнулась, ахнула и заморгала, озираясь по сторонам.

Шумерский юноша наклонился к уху Ашмиры.

– От мгновенного перемещения всегда тошнит, – шепотом пояснил Бартимеус. – Она, однако, держится. Не собирается блевать где попало. Вот что значит порода и хорошее воспитание!

– Добро пожаловать в Иерусалим, госпожа моя! – сказал Соломон, небрежно протягивая ей кубок. – Не желаешь ли вина?

Балкида не ответила. Ей попалась на глаза Ашмира, и после краткого замешательства царица узнала девушку. Она издала негромкий возглас.

– Госпожа моя… – начала Ашмира.

– Мерзкая девчонка! – Лицо царицы внезапно побелело, на щеках вспыхнули алые пятна. – Ты меня предала!

Она неуклюже шагнула в сторону Ашмиры и вскинула руку с растопыренными ногтями.

– Отнюдь, – возразил Соломон, мягко вклинившись между ними. – На самом деле как раз напротив. Она – самая преданная из твоих слуг. Она выполнила твое поручение. Она украла у меня Кольцо. Она уничтожила тех, кто грозил тебе от моего имени. Если бы не она, будущее Израиля – а также и Савы, дорогая моя Балкида, – было бы воистину печальным. Я у Ашмиры в долгу, – сказал Соломон. – И ты тоже.

Царица Балкида ничего не ответила. Ее взгляд, по-прежнему прикованный к Ашмире, был недоверчивым, холодным и враждебным, губы стянулись в жесткую линию. Ашмира попыталась припомнить, какой была царица тогда, две недели назад, когда они беседовали у нее в покоях. Она хотела воскресить в памяти улыбки и ласковые речи, эту близость, переполнявшую ее гордость…

Все без толку. Воспоминание ускользало от нее. Оно утратило прежнюю силу.

Балкида пристально посмотрела на царя.

– Это лишь слова, господин мой, – произнесла она наконец. – Этого мало, чтобы меня убедить.

– В самом деле? – Соломон отвесил ей изысканный поклон. – Неудивительно. Подозреваю, мы застигли тебя врасплох.

Он протянул ей вино, одарив царицу своей ослепительной улыбкой; на этот раз Балкида приняла кубок.

– Могу ли я предложить тебе прогуляться со мной по моему дворцу, который сейчас немного перестраивается? Я мог бы сообщить тебе дальнейшие подробности, мы обсудили бы взаимоотношения между нашими странами, которые – надеюсь, с этим ты согласишься – пока что оставляют желать лучшего.

Царица мало-помалу восстанавливала свое самообладание. Она церемонно поклонилась.

– Хорошо.

– А тем временем твоя стражница…

Балкида решительно покачала головой.

– Она мне больше не стражница. Я теперь не уверена, мне ли она служит.

На миг Ашмира ощутила жуткую боль, словно в сердце ей вонзили острый нож. Потом боль исчезла, а вместе с ней – и возбуждение от прибытия царицы. К своему собственному изумлению, она вновь успокоилась.

Ашмира посмотрела царице в глаза. Балкида пригубила вино и отвернулась.

– Что ж, в таком случае, – улыбнулся Соломон, – если ты, госпожа моя, не возражаешь, у меня есть небольшое предложение. Ашмира, – и тут все чары и обаяние его личины устремились на нее, – я предлагаю тебе следующее. Поступи на службу ко мне, стань моей стражницей. Я своими глазами видел, на что ты способна, лично убедился в твоих многочисленных достоинствах и теперь уверен – как ни забавно это звучит после событий прошлой ночи, – что спокойно могу доверить тебе свою жизнь. Помоги же мне восстановить порядок здесь, в Иерусалиме. Служи при моем новом, более просвещенном дворе! В ближайшие дни и недели мне потребуется любая помощь, какую я смогу получить, ибо слуги мои рассеялись, а за волшебниками, если кто-нибудь из них вообще выжил, потребуется пристально следить. Ашмира, помоги мне сделать шаг вперед! Начни новую жизнь в Иерусалиме! И будь уверена, – тут он снова улыбнулся, – что тебя ждет щедрая награда!

С этими словами царь Соломон поставил свой кубок на стол.

– Что ж, а теперь настало время уделить внимание моей гостье – почетнейшей гостье! Прекрасная Балкида, сейчас мы с вами немного пройдемся, а потом удалимся в беседку, где нам подадут ледяной шербет. Кстати, лед для моего шербета доставляют прямо с отрогов горы Ливан; клянусь, вы никогда не пробовали ничего свежее! Прошу…

Он протянул руку, и царица Савская ее приняла. Они рука об руку двинулись прочь, аккуратно переступая через валяющиеся на полу обломки. И скрылись под аркой в дальней стене. Шорох их одеяний стих, голоса исчезли вдалеке. Они ушли.

Ашмира с джинном переглянулись. Помолчали.

– Ну да, – сказал Бартимеус, – цари и царицы – они такие!

38

Бартимеус

Уразиил, великий Дух Кольца, был не из тех, кто станет тянуть кота за хвост, когда надо срочно ремонтировать дворец. Внизу, у подножия башни, уже кипела работа. Здания вокруг садов, наиболее сильно пострадавшие от пожаров, оделись шаткими бамбуковыми лесами, и десятки джиннов уже сновали взад-вперед по лабиринту лестниц, разбирая завалы, растаскивая тлеющие бревна и развеивая висящие в воздухе обрывки магии. Со стороны карьера доносился лихорадочный перестук молотов; ифриты летели на запад, в сторону лесов, добывать древесину. Во дворах выстроились вдоль чанов с цементом ряды мулеров^[123], деловито размешивая хвостами раствор, в то время как в садах, уходящих в голубую даль, трудились полчища бесов, засевающих попорченные огнем лужайки.

И посреди всего этого шагал Соломон, ведя под ручку царицу Балкиду.

С балкона, где я стоял, даже монументальное чувство собственного достоинства Соломона и Балкиды выглядело совершенно незначительным. Это были просто две крохотные фигурки, одетые в белое с золотом, почти неразличимые среди свиты, что тащилась за ними по пятам^[124]. Балкида двигалась медленно, напряженно, как воплощение опасливой гордости; Соломон держался свободнее. Время от времени он театрально взмахивал руками – очевидно, указывал ей на какие-то красоты садов. На одной руке сверкало золотое колечко.

Ну, надо сказать, при той огромной власти, которая находилась в его распоряжении, Соломон, по человеческим меркам, являл просто-таки чудеса сдержанности. Большая часть его поступков более или менее была направлена на общее благо, и вдобавок он был великодушен – в чем только что убедились мы с Ашмирой. И все-таки, все-таки – в душе он оставался царем, а это значит – надменным пижоном, склонным к показухе. Даже это его небрежное, мимоходом проявленное великодушие по отношению к нам было, на свой лад, еще более броским и показушным, чем все его драгоценные побрякушки. Нет, не то чтобы я был против, что вы!

А что касается царицы Савской… Ну…

Темноглазый шумерский юноша, взирающий с балкона на сады, грустно пожал плечами, отлепил свою расхристанную сущность от перил, на которые опирался, и вернулся в зал.

Мне пора было уходить.

Девушка расселась на одном из золоченых кресел Соломоновых апартаментов и уминала за обе щеки медовую коврижку со всем изяществом и сдержанностью голодного волка^[125]. Когда я вошел, она и ухом и не повела, по-прежнему продолжая жрать. Я уселся напротив и впервые со времени своего возвращения как следует к ней пригляделся.

Руки-ноги у нее все были на месте, но в целом она изрядно поистрепалась. Одежда на ней порвалась и обгорела, тело в синяках, губа припухла, отдельные пряди волос обесцветились и окрасились зеленым там, где ее опалило магическим пламенем. Все это, несомненно, на пользу ей не пошло, но это были не единственные изменения в ее облике. Глядя, как она жадно прихлебывает Соломоново вино и нахально вытирает руки о шелковые подушки, проницательный наблюдатель (вроде меня) мог также отметить, что она выглядит куда более живой и энергичной, чем при первой нашей встрече тогда, в ущелье, когда она надменно и холодно взирала на меня, восседая на своем верблюде.

Да, как ни серьезно пострадала внешность Ашмиры в ходе ночных событий, я заподозрил, что цепь, сковывавшая ее изнутри, наконец лопнула – и уж это-то, несомненно, пошло ей на пользу.

Она взяла гроздь винограда и миндальную булочку.

– Ну что, как они там, все еще гуляют?

– Ну да, старательно осматривают сады… – Я задумчиво прищурил свои красивые глаза. – Мне кажется или твоя добрая царица Балкида на самом деле – стерва изрядная?

Ашмира криво усмехнулась.

– Ну да, надо признать, она не… не настолько благородна, как я рассчитывала.

– Мягко говоря, да.

– Нет, ну а ты чего ожидал? – Девушка стряхнула крошки с колен. – Она меня отправила аккуратно прирезать царя и стащить Кольцо. А теперь Соломон превозносит меня до небес, Кольцо по-прежнему при нем, а ее самое приволокли в Иерусалим, как тупого беса на сворке!

Анализ ситуации был краткий, но точный.

– Он ее покорит, – заметил я. – Так всегда бывает.

– Ой, да Соломона-то она простит, – сказала Ашмира. – А вот меня – нет.

И снова взялась за булочки. На время воцарилась тишина.

– Что ж, тогда очень удачно вышло с этим предложением, – сказал я.

Она подняла глаза, не прекращая жевать.

– Чего?

– Ну, с этим Соломоновым предложением. Он щедро тебя наградит за то, что ты поможешь ему сформировать новое, прогрессивное правительство, или как это там называется. По-моему, фигня какая-то. Но ты наверняка будешь счастлива.

Сказав так, я уставился на потолок.

– Тебе, похоже, эта идея не нравится, – заметила девушка.

Я нахмурился.

– Ну, он же просто использовал свои Чары. Искренний взгляд, лучезарная улыбка, разговоры насчет того, что он готов тебе доверить свою жизнь, – и все. Ты попалась. А между тем… Это все, конечно, замечательно, но чем это кончится? Сперва ты стражница. Потом «особо приближенный советник». И оглянуться не успеешь, как окажешься у него в гареме. Все, что я могу сказать: если такое случится, смотри не ложись в гамак, если над тобой висит гамак жены из Моава.

– Я не собираюсь к нему в гарем, Бартимеус.

– Ну да, это ты сейчас так говоришь, а потом…

– Я не приму его предложение.

И она отхлебнула еще вина.

– Чего?! – Настал мой черед удивляться. – Ты ему откажешь?

– Ну да.

– Но это же Соломон! И… оставляя в стороне то, что я только что говорил, – он ведь тебе действительно благодарен!

– Да знаю, знаю, – сказала Ашмира. – И все-таки на службу к нему не пойду. Не хочу я менять одного господина на другого.

Я нахмурился. Да, похоже, цепь у нее внутри порвалась окончательно…

– Ты точно уверена? – переспросил я. – Ну да, он самодовольный аристократ; ну да, у него просто мания коллекционировать жен; но все равно он хороший начальник, куда лучше вашей Балкиды. Начнем с того, что ты уже не будешь ра… в смысле, потомственной стражницей. У тебя будет куда больше свободы – и золота тоже, если тебе нужно золото.

– Да нет. И я не хочу оставаться в Иерусалиме.

– А почему бы и нет? Благодаря Кольцу это теперь пуп земли!

– Ну да, но это же не Сава. Мой дом не здесь.

И внезапно в ее глазах вспыхнуло то самое пламя, которое я видел накануне. Оно пылало все так же ярко, но менее яростно. Без гнева, без фанатизма. Девушка улыбнулась мне.

– Я ведь не лгала тебе тогда, прошлой ночью. Должность стражницы, все, что я делала, – да, я служила этим царице, но и Саве тоже. Я люблю ее горы, ее леса; люблю пустыню, виднеющуюся за пределами полей. Моя мать показала мне все это, Бартимеус, когда я была еще совсем маленькой. И одна мысль о том, что я никогда туда не вернусь, не вернусь к ней… – Она осеклась. – Ты себе просто не представляешь, что это такое.

– Вообще-то представляю, – возразил я. – Кстати, раз уж речь зашла об этом..

– Да, конечно! – Ашмира решительно встала. – Пора. Я вижу. Надо тебя отпустить.

Это лишний раз доказывает, что никакая она не волшебница. Со времен древнего Урука любая моя служба заканчивалась одним и тем же: грязной перебранкой, в ходе которой хозяин отказывается меня отпускать, а я превращаюсь в хихикающий труп или ламию с кровавыми когтями, чтобы его «переубедить». Но девушка, освободившись сама, была только рада отпустить на волю и меня тоже. Не торгуясь, без скандала. Я так удивился, что даже ничего не сказал.

Я медленно поднялся на ноги. Девушка озиралась по сторонам.

– Нам понадобится пентакль, – сказала она.

– Да. А лучше два. Тут где-то должна быть пара пентаклей…

Мы порыскали по залу и довольно скоро обнаружили уголок пентаграммы, торчащий из-под обугленного ковра. Я принялся расшвыривать мебель, которая стояла сверху, а девушка стояла и наблюдала за мной с тем же холодным самообладанием, которое я заметил за ней еще тогда, в ущелье. Тут мне пришел в голову один вопрос.

– Ашмира, – спросил я, пинком отправляя опрокинутый столик на другой конец зала, – а если ты вернешься в Саву, что ты там делать-то будешь? И потом, как же царица? Судя по ее сегодняшнему поведению, она не обрадуется, если ты будешь ошиваться у нее под боком.

К моему удивлению, девушка, не задумываясь, ответила:

– А я и не собираюсь ошиваться в Марибе. Наймусь к торговцам ладаном, буду охранять их караваны по пути через Аравию. Насколько я знаю, в пустыне их подстерегает немало опасностей: разбойники, джинны всякие. Думаю, с ними я управлюсь.

Я одобрительно швырнул через плечо антикварный диванчик. Идея и впрямь была недурная.

– К тому же это даст мне возможность попутешествовать, – продолжала она. – Кто знает, может быть, когда-нибудь я даже побываю в Химьяре, повидаю тот скальный город, о котором ты упоминал. Как бы то ни было, эти поездки позволят мне большую часть времени проводить вдали от Мариба. Ну а если царица действительно вздумает относиться ко мне враждебно… – Она помрачнела. – Тогда придется разобраться с этим. И с самой царицей тоже.

Я не пророк и не предсказатель и будущее провидеть не умею, но подумал, что на месте царицы Балкиды я бы поостерегся. Однако сейчас меня волновали более насущные вопросы. Я закончил разгребать мебель, скатал бесценный ковер, швырнул его в бассейн и удовлетворенно выпрямился. В полу, целые и невредимые, красовались два пентакля из розоватого мрамора.

– Смотрится странненько, – заметил я, – но для дела сойдет.

– Ну что ж, – сказала девушка, – становись!

Мы в последний раз встали друг напротив друга.

– Скажи, пожалуйста, – спросил я, – ты ведь точно знаешь слова Отсылания? А то не хотелось бы болтаться тут еще несколько месяцев в ожидании, пока ты их как следует выучишь!

– Знаю, конечно! – сказала девушка. Она перевела дух. – Бартимеус…

– Минуточку! – Я кое-что заприметил. Это была фреска, на которую я раньше не обратил внимания, на стене рядом с изображениями Гильгамеша, Рамзеса и прочих величайших деспотов прошлого: великолепный ростовой портрет самого Соломона во всей славе его. Она каким-то чудом пережила ночную драку.

Я подхватил с пола обугленную щепку, вприпрыжку подбежал к фреске и добавил к ней несколько уверенных штрихов.

– Во! – сказал я. – С точки зрения физиологии это совершенно немыслимо, но, по-моему, ему идет, как тебе кажется? Интересно, скоро ли он это заметит?

Девчонка рассмеялась – рассмеялась впервые за все время нашего знакомства.

Я покосился на нее.

– Может, еще Балкиду подрисовать? Тут как раз места хватит…

– Да ладно, давай уже!

– Ну, так и быть.

Я не спеша вернулся в магический круг. Девчонка смотрела на меня тем же взглядом, какой я не раз замечал у Факварла, – с какой-то отстраненной усмешкой. Я уставился на нее.

– Ну, в чем дело?

– Забавно, – сказала она. – Ты так много распространяешься об ужасах и страданиях своего рабства, что я едва не упустила это из виду. А ведь это очевидно! Невзирая ни на что, тебе это нравится!

Я встал в центре пентакля и смерил ее холодным, пренебрежительным взглядом.

– Дружеский совет на прощание, – сказал я. – Никогда не оскорбляй джинна, которого собираешься освободить, разве что ты на редкость опытная волшебница. А особенно – этого джинна. В древнем Вавилоне жрецы богини Иштар воспрещали иметь со мной дело волшебникам ниже девятого уровня – именно по этой причине^[126].

– Ну вот, это только лишний раз доказывает то, о чем я говорила, – возразила девушка. – Ты постоянно хвастаешься своими былыми свершениями. Ну, признайся же! Ты от этого в восторге. Вот, даже сегодня ночью – я обратила внимание, что чем ближе мы подбирались к Кольцу, тем меньше ты ныл и жаловался.

– Э-э, ну… – Я решительно хлопнул в ладоши. – А куда мне было деваться? Мне просто стало не до того. Но можешь мне поверить, ни малейшего удовольствия мне это не доставляло. Ладно, довольно! Произнеси Отсылание и освободи меня.

Она кивнула и закрыла глаза. Юная, тоненькая девушка, старательно припоминающая заклинание. Я буквально слышал, как ворочаются шестеренки у нее в голове.

Ее глаза открылись.

– Бартимеус, – внезапно сказала она, – спасибо тебе за все!

Я откашлялся.

– Пожалуйста, чего там… Слушай, ты точно помнишь слова? Не хотелось бы материализоваться заново в гниющем болоте или еще где-нибудь.

– Да нет, слова я помню! – улыбнулась она. – Ты прилетай как-нибудь к нам в Саву. Тебе там понравится.

– Ну, это уж не от меня зависит…

– Только смотри не опоздай. У нас ведь не так много времени, как у вас.

И она принялась читать Отсылание. Ну да, слова она знала. Более или менее. Всего лишь три раза запнулась, два раза смазала окончание и один раз ошиблась. Но в данной ситуации я готов был закрыть на это глаза. В конце концов, она была не так уж велика ростом, и мяса на ней было с гулькин нос. И к тому же мне действительно очень хотелось домой!

Девчонка была того же мнения. Когда мои узы расторглись и меня повлекло прочь сквозь планы бытия, я увидел (под семью разными углами), что она уже вышла из круга. И решительным шагом, расправив плечи, направилась через разоренные покои Соломона, разыскивая лестницу, которая уведет ее прочь из башни, навстречу новому дню.

Понравилась книга?

Присоединяйтесь к каналу

Книжная полка дозора

Книги для Вас!

Если Книги после прочтения Вам понравились, купите их в бумаге (если есть), электронную у автора или задонатьте ему, тем самым поддерживая хорошую и качественную литературу!

_{Мы не бандиты!}

_{Мы благородные пираты!}

_{(из м/ф: Тайна третьей планеты)}

Примечания

1K1

Нет, я знаю, что тут со мной многие не согласятся. Некоторые считают это презанятной потехой. Они без конца совершенствуют ужасные облики, дабы изводить тех, кто их вызывает. Обычно пользы с этого никакой — разве что обеспечишь непрошеного гостя кошмарами на всю оставшуюся жизнь. Но иногда уловка срабатывает настолько успешно, что новичок впадает в панику и выходит из защитного круга. Такой оборот, конечно, нам на руку. Но всё равно дело это рискованное. Частенько они бывают неплохо обучены. И когда подрастают, норовят отомстить.

(обратно)

1K2

Нет, я, конечно, ничего не мог с ним поделать, пока находился в круге. Но я мог бы потом выяснить, кто он такой, нащупать его слабые места, разузнать какие-нибудь подробности, на которых можно сыграть. Они есть у всех. В смысле, у вас у всех.

(обратно)

1K3

Например, один волшебник потребовал, чтобы я показал ему величайшую любовь всей его жизни. Так я подсунул ему зеркало.

(обратно)

1K4

У меня имеется доступ на семь сосуществующих планов бытия. Они частично перекрывают друг друга, будто слои помявшегося венского торта. Семи планов кому угодно хватит за глаза и за уши. Те, кто действует на большем количестве, просто выделываются.

(обратно)

1K5

На двух планах сразу. Коты это умеют.

(обратно)

1K6

Об пять разных камней, а не пять раз об один и тот же. Это я так, на всякий случай уточняю. Люди иногда бывают поразительно тупыми

(обратно)

1K7

Для любопытных объясняю: для меня не составляет ни малейшего труда превратиться в женщину. Точно так же, как и в мужчину. Пожалуй, женщины в некоторых отношениях сложнее, но я не стану сейчас в это вдаваться. Женщина, мужчина, крот, личинка — все они, по большому счету, одинаковы. Разве что мыслительные способности малость разнятся.

(обратно)

1K8

Только не поймите меня неправильно. Я вовсе не боялся этого бесенка. Я бы мог его прихлопнуть одним пальцем. Но он находился здесь по двум причинам: потому, что был безгранично предан хозяину, и потому, что отличался особой наблюдательностью. Ему хватило бы секунды, чтобы раскусить мою искусно сотворенную мушиную личину

(обратно)

1K9

Если бы этот разговор услышал кто-нибудь из людей, у него наверняка челюсть бы отвисла от изумления, ибо волшебник сделал на редкость подробный доклад о коррупции в британском правительстве. Но мне-то до этого не было никакого дела! Я видел, как рассыпалось в пыль множество цивилизаций, куда более могучих, чем эта, и подобные мелочи меня не интересовали. И потому я, чтоб убить время, безуспешно пытался припомнить, какие сверхъестественные силы мог привлечь к себе на службу Саймон Лавлейс. К таким вещам лучше готовиться загодя

(обратно)

1K10

Нет, для неволшебника всё это выглядело достаточно внушительно. Тут можно было найти хрустальные шары, зеркала для прорицаний, черепа из гробниц, мощи святых, жезлы для заклинания духов, отнятые у сибирских шаманов, бутылки с кровью сомнительного происхождения, маски колдунов, чучела крокодилов, новомодные волшебные палочки, вешалку, на которой красовались плащи для разнообразных церемоний, и великое множество увесистых книг по магии. Фолианты выглядели так, словно их написали в незапамятные времена и переплели чуть ли не в человеческую кожу, но вполне вероятно, что их неделю назад изготовили в массовом порядке на какой-нибудь фабрике в Кэтфорде. Волшебники любят подобные штучки. Им нравится напускать на себя таинственность. А некоторые так и вовсе умудряются почти поверить во всю эту белиберду. И ещё они просто обожают приводить непосвященных в трепет. А кроме того, подобные безделушки отвлекают внимание от истинного источника их силы. От нас.

(обратно)

1K11

Они все на нём свихнулись: разъезжают с автобусными экскурсиями по местам всяких великих магических событий (или даже нанимают самолеты, благо, многие из волшебников не знают недостатка в средствах). Охают и ахают при виде всяких достопримечательностей — храмов, мест рождения разных прославившихся магов и мест их ужасной кончины. Так и норовят стырить обломок статуи или обшарить чёрный рынок в надежде купить по дешевке что-нибудь сногсшибательное. Нет, меня так бесит вовсе не вандализм в отношении культурных ценностей. Просто эти волшебники-туристы невыносимо вульгарны.

(обратно)

1K12

Я сам не бог весть какой красавчик, но у Факварла, на мой вкус, чересчур много щупальцев

(обратно)

1K13

Ну, не совсем так. Я мог бы отдать Амулет и тем самым провалить дело. Но после этого мне, даже если бы я сумел удрать от Факварла, пришлось бы явиться с пустыми руками к тому бледному мальчишке. Я и без того в его власти, а неудача окончательно отдаст меня на его милость. А эта идея мне отчего-то не нравилась. Не верилось мне, что от него дождёшься милости

(обратно)

1K14

Ох…

(обратно)

1K15

Аура имеется и у любого живого существа. Она выглядит как разноцветный ореол вокруг физического тела. На самом деле аура — это ближайший зрительный аналог запаха. Ауры существуют на первом плане, но для большинства людей они невидимы. Зато их прекрасно различают некоторые животные (кошки, например), джинны и отдельные особо одаренные личности. Цвет ауры всё время меняется в зависимости от настроения её обладателя, так что по ней легко определить, испытывает ли человек страх, ненависть, скуку и т.д. Вот почему так трудно обвести джинна вокруг пальца, если желаешь ему зла.

(обратно)

1K16

Меня куда больше устроило бы заявиться к сопляку не откладывая и избавиться от Амулета. Но волшебники вечно настаивают, чтобы мы являлись лишь по вызову и в строго определённое время. Это спасает их от неудобств самого разного рода, вплоть до преждевременной кончины

(обратно)

1K17

Даже волшебники не могут толком разобраться в нашем бесконечном разнообразии. Демоны могут отличаться друг от друга не меньше, чем слон и мошка или орел и амеба. Но если не вдаваться в подробности, можно выделить пять основных разновидностей демонов, которых можно встретить на службе у волшебника. А именно (в порядке убывания могущества): мариды, африты, джинны, фолиоты и бесы. На самом деле существует тьма духов, куда более слабых, чем бесы, но маги редко призывают такую мелкую сошку. Множество же демонов, более могущественных, нежели мариды, тоже нечасто встречаются на Земле, поскольку мало у кого из волшебников хватит духу даже на то, чтобы установить подлинное имя одного из этих созданий. Но и для магов, и для нас чрезвычайно важно разбираться в иерархии демонов, поскольку частенько это знание может спасти жизнь. Например, я, будучи образцовым представителем джиннов, с некоторой долей почтения отношусь к себе подобным и тем, кто выше меня рангом, но с фолиотами и бесами у меня разговор короткий.

(обратно)

1K18

Шары — это такая особая разновидность бесов. У них огромные чешуйчатые уши и одна щетинистая ноздря. Они чрезвычайно чувствительны ко всяческим магическим пульсациям, но не переносят громкий шум или резкий запах. Потому мне пришлось провести часть ночи в бункере посреди Ротерхитской станции по очистке сточных вод.

(обратно)

1K19

В этом сезоне особенно модны были осколки полудрагоценных камней, якобы излучающие жизненную силу. Люди носили их на счастье. На самом деле подобные осколки лишены какой бы то ни было магической силы — и однако же они выполняют определённую защитную функцию: всякий, кто надевал такой талисман, недвусмысленно демонстрировал, что ни черта не смыслит в магии, и многочисленные враждующие фракции волшебников просто не обращали на него никакого внимания. В Лондоне опасно иметь хоть какие-нибудь магические познания: ты сразу становишься полезным и/или опасным, и в результате прочие волшебники тут же норовят втянуть тебя в свои игры.

(обратно)

1K20

Хотя… возможно, это многое объясняет

(обратно)

1K21

Бывали случаи, когда духи пытались отказаться исполнять приказ. Один из известнейших — когда хозяин повелел Асморалу Непоколебимому уничтожить джинна Ианну. Но Ианна с незапамятных времен была надежнейшим союзником Асморала, и они очень любили друг друга. Несмотря на всё более суровые повеления хозяина, Асморал отказывался подчиняться. Но, к сожалению, хотя его сила воли и не уступала брошенному вызову, его сущность была связана непреоборимой силой хозяйского приказа. И вскоре, поскольку Асморал не уступал, его буквально разорвало надвое. Последовавший за этим взрыв уничтожил волшебника, его дворец и прилегающую окраину Багдада. После этого трагического происшествия волшебники поняли, что с приказами напасть на противостоящих духов следует быть поосторожнее (на противостоящих волшебников — дело другое). Мы же, со своей стороны, научились избегать принципиальных конфликтов. В результате наша верность стала временной и изменчивой. А дружба — это в основном вопрос стратегии

(обратно)

1K22

Вопреки распространенному мнению, многие из нас вовсе не жаждут причинять зло обычным людям. Нет, бывают, конечно, исключения — вроде того же Джабора. Однако даже такой спокойный, уравновешенный джинн, как я, вполне способен на злодейство — особенно если меня здорово достанут

(обратно)

1K23

В Вестминстерском аббатстве похоронены многие великие волшебники девятнадцатого и двадцатого столетия (да и не так давно, помнится, тоже кого-то там закопали). Почти каждый забрал с собой в могилу хотя бы один мощный артефакт. Да, чтобы пощеголять своим богатством и могуществом, они сознательно разбазаривали ценные вещи. А ещё покойные писали подобные завещания из вредности характера — ведь таким образом они лишали своих преемников всякой надежды унаследовать артефакт: маги побаивались изымать вещи из могил, опасаясь потустороннего возмездия.

(обратно)

1K24

Если волшебник выходит за пределы своего круга в присутствии вызванного демона, он теряет власть над жертвой. Именно этого я и добивался. Кстати, я тогда тоже смог бы выйти из своего пентакля и схватить мальчишку.

(обратно)

1K25

Ну да, уничтожив парнишку прежде, чем это успеют сделать они.

(обратно)

1K26

У всех волшебников два имени: истинное, данное при рождении, и официальное. Истинное имя им дают родители, и, поскольку оно тесно связано с подлинной сущностью, оно служит источником огромной силы и слабости. Волшебники стараются хранить своё истинное имя в тайне, ибо если оно станет известно врагу, тот сможет обрести власть над волшебником — точно так же сам волшебник может вызвать джинна лишь при том условии, что ему известно его истинное имя. А потому всякий волшебник тщательно скрывает своё имя, данное ему при рождении, и, когда достигает совершеннолетия, берет себе официальное имя. Знать официальное имя волшебника всегда полезно — но знать его тайное имя многократно полезнее.

(обратно)

1K27

Вообще-то это было разумно с его стороны. Когда имеешь дело с такими умными и ловкими существами, как я, иначе нельзя. Если волшебник сделает паузу для вдоха, это частенько можно истолковать как окончание — а в таком случае бывает, что смысл приказания изменяется или оно вовсе превращается в полную чушь. В общем, если мы можем что-нибудь истолковать превратно к своей выгоде, мы это непременно делаем.

(обратно)

1K28

Волшебники — самые завистливые, двуличные и неразборчивые в средствах люди в мире, даже если считать адвокатов и академиков. Они поклоняются власти и рвутся к ней, используя малейшую возможность подставить ножку сопернику. По приблизительным подсчетам, в восьмидесяти процентах случаев волшебник вызывает демона затем, чтобы устроить какое-нибудь надувательство, направленное против собратьев-волшебников, либо чтобы защититься от такового. А в большинстве столкновений между духами, напротив, нет ничего личного, уже просто потому, что происходят эти столкновения не по их воле. Вот, например, я в настоящий момент не испытываю к Факварлу никаких особых чувств Хотя нет, вру. Я терпеть его не могу, но ничуть не более, чемобычно. Однако же нашей взаимной ненависти потребовалось много веков — точнее говоря, добрая тысяча лет, — чтобы зародиться и окрепнуть. Волшебники же грызутся просто забавы ради. А нам приходится на них пахать.

(обратно)

1K29

Мелкие волшебники из кожи вон лезут, только бы соответствовать этой традиционно волшебнической внешности. А вот взаправду могущественные маги зачастую выглядят как бухгалтеры — их это забавляет.

(обратно)

1K30

Амулеты — защитные магические приспособления; они отгоняют зло. Это пассивные артефакты, и, хотя они способны поглотить или отклонить любую разновидность вредоносной магии, владелец не в состоянии контролировать их действие. Этим они и отличаются от талисманов — в тех содержатся активные магические силы, которые владелец талисмана может использовать по своему усмотрению. Подкова — это простейший амулет, а сапоги-скороходы — талисман.

(обратно)

1K31

Жабб — трусоватое существо, по виду и повадкам смахивающее на унылую жабу.

(обратно)

1K32

Мулер — мелкий бес, ещё более непривлекательный, чем жабб, хотя и трудно поверить, что такое возможно.

(обратно)

1K33

Вооруженный его истинным именем, я смог бы отбить даже самые сильные атаки молокососа. Знание имени несколько выравнивает баланс сил; для джинна, заключенного в круге, имя служит чем-то вроде щита. Это простая и очень древняя разновидность талисманов, и… Эй, вы что, вправду тратите время на эти объяснения? Читайте дальше, и вы сами всё поймете.

(обратно)

1K34

Неизменное слабое место любого волшебника — молод он или стар, силен или слаб — это его самолюбие. Они не выносят, когда над ними смеются. Они так ненавидят насмешки, что даже умнейшие из них теряют контроль над собой и совершают самые дурацкие ошибки.

(обратно)

1K35

Действие заклинания Направленного Ущемления представляет собой множество концентрических оков, они сжимаются вокруг жертвы и стягивают её, как бинты мумию. Если волшебник повторяет заклинание, оковы сжимаются всё сильнее и сильнее — и так до тех пор, пока несчастный джинн не взмолится о пощаде.

(обратно)

1K36

Только, конечно, египтянин выглядел куда симпатичнее.

(обратно)

1K37

Суккуб — джинн, принимающий облик соблазнительной женщины. Пользуется странной популярностью у волшебников-мужчин.

(обратно)

1K38

Обычная похвальба волшебников. Всю работу проделал не он, а несчастный бес, заключенный внутри бронзового диска.

(обратно)

1K39

Испепеляющее Пламя — сложное карающее заклинание, состоящее из пятнадцати проклятий на пяти разных языках. Волшебники могут использовать его лишь против демона, умышленно нарушающего приказ или отказывающегося выполнять его. Тот, против кого обращено заклинание, сгорает на месте. Применяется это заклинание лишь в совершенно исключительных случаях, поскольку очень выматывает волшебника, а кроме того, он лишается раба.

(обратно)

1K40

Это очень доходный бизнес — торговля всякими защитными лосьонами и дезодорантами для волшебников. Например, Саймон Лавлейс просто-таки провонял рябиновым дезодорантом.

(обратно)

1K41

Заклинание Бесконечного Заточения — большая пакость. Одна из наихудших вещей, какие только могут сотворить волшебники. Из-за него можно на века застрять в каком-нибудь тошнотворно крохотном месте — и мало того, некоторые из этих мест просто сущий дурдом. Спичечные коробки, бутылки, дамские сумочки… Я некогда знавал джинна, которого в своё время засадили в старую, грязную масляную лампу.

(обратно)

1K42

И не он один, можете мне поверить.

(обратно)

1K43

В некоторых краях, где мне доводилось бывать, волшебники вовсю использовали бесов-посланцев. Крыши и финиковые пальмы старого Багдада (в котором тогда ещё не было ни телефона, ни электронной почты) после завтрака и вскорости после заката просто кишели мелкими бесами — по традиции именно в это время волшебники чаще всего отправляли послания.

(обратно)

1K44

Этими звёздочками я из врожденной вежливости заменил здесь небольшой эпизод, заполненный сквернословием и некоторой дозой насилия, к которому, как это ни прискорбно, пришлось прибегнуть. Когда занавес снова раздвинулся, в декорациях ничего не изменилось, не считая того, что я слегка вспотел, а бес теперь являл собою образец готовности к сотрудничеству.

(обратно)

1K45

В ту ночь, когда я украл Амулет, я слыхал, как Лавлейс очень скептически отзывался о способностях премьер-министра, и только что обнаружившийся пробел в моих познаниях заставлял заподозрить, что он прав. Будь этот Деверокс выдающимся магом, я бы непременно знал его имя. Слухи о могущественных волшебниках, способных причинить нам крупные неприятности, расходятся быстро.

(обратно)

1K46

И кроме того, тогда у меня в полете началось бы колотье в боку.

(обратно)

1K47

Фолиот — это такой недоджинн.

(обратно)

1K48

Большинство из нас выполняют навязанные людьми поручения, скрипя зубами, — только потому, что в противном случае нам достается. Но некоторые — как правило, те, кому удалось пристроиться на непыльную работенку, как этому вот слуге Шолто, — со временем перестают возмущаться своим рабским положением и даже начинают наслаждаться своей участью. Зачастую их даже не приходится вызывать заново — они с радостью продолжают служить своим хозяевам невзирая на боль, которую причиняет постоянное заключение в физическом теле. Большинство из нас глубоко презирают подобную сошку.

(обратно)

1K49

Распухла в прямом смысле слова. Как светло-зелёный воздушный шар, который медленно надувают ножным насосом. У некоторых фолиотов (у простейших их разновидностей) объем и форма изменяются в зависимости от настроения.

(обратно)

1K50

Тут он здорово дал маху. Это именно я когда-то принёс этот браслет Нефертити. И, смею заметить, она и без него была потрясающей красавицей. (И кстати, нынешние волшебники заблуждаются. Этот браслет вовсе не делает свою обладательницу красавицей. На самом деле он заставляет её мужа выполнять каждый её каприз. Так что несчастный герцог просчитался.)

(обратно)

1K51

Теперь вы сами видите, насколько он переметнулся на сторону врага — он называет смерть волшебника «убийством». Да ещё и считает, что это ужасно! Честно говоря, столкнувшись с таким, начинаешь тосковать по простой, незамысловатой злобе Джабора.

(обратно)

1K52

Что, ничего такого не представляется? Ну и ладно. Должно быть, во мне вдруг проснулся поэт.

(обратно)

1K53

При помощи своих линз волшебники отчётливо видят второй и третий план и смутно — четвертый. К счастью, мой бесовский облик простирался до четвертого плана, так что мне ничего не грозило.

(обратно)

1K54

Серебро причиняет нам сильную боль; его жгучий холод опаляет самую нашу сущность. Потому-то Шолто и встроил его в свою охранную систему. Каково было джиннам, заключенным в манекены, мне даже думать страшно.

(обратно)

1K55

Этот джинн вынужден был выполнять данный ему приказ — защищать магазин — любой ценой, чем бы это ни обернулось для него самого. Потому у меня тут было небольшое преимущество, поскольку я всего лишь старался спасти свою шкуру.

(обратно)

1K56

Естественно, на нескольких уровнях сознания. Люди в основной своей массе кое-как справляются всего с одним; ну, и под ним маячит ещё парочка более-менее бессознательных уровней. Для наглядности это можно сравнить с чтением: можно сказать, что я способен одновременно читать сразу четыре повести, напечатанные одна поверх другой, пробегая по ним одним движением глаз. А самое большое, что я могу сделать для вас, — это расставить сноски.

(обратно)

1K57

Сущность — это глубинная составляющая духа — скажем, меня, — в которой содержится его природа и его «я». В вашем мире мы вынуждены состыковывать свою сущность с тем или иным физическим обликом А в Ином Месте, откуда все мы происходим, наши сущности смешиваются свободно и хаотично

(обратно)

1K58

На самом деле по виду и запаху оно напоминало грязную сточную воду

(обратно)

1K59

Разновидность джиннов, пользовавшихся особой любовью ассирийских волшебников за тупую и безграничную страсть к насилию. Мне впервые пришлось схлестнуться с ними в битве под Аль-Аришем, когда фараон вышвырнул ассирийцев с египетской земли. Выглядят утукку неплохо: четыре метра роста, головы зверей или хищных птиц, хрустальные кирасы и пылающие огнём изогнутые мечи. Но все они легко ловятся на старый фокус «опасность сзади». Рецепт достижения успеха таков: 1. Берешь камень. 2. Швыряешь камень за спину утукку, чтобы произвести отвлекающий шум. 3. Ждешь, пока утукку обернется, вылупив глаза. 4. Радостно набрасываешься на него сзади. 5. Торжествуешь любым удобным тебе образом. Как ни странно, но из-за своих подвигов в те дни я нажил себе множество врагов среди уцелевших утукку.

(обратно)

1K60

Правда, вряд ли улов будет велик. Есть одно простое правило: уровень интеллекта джинна с легкостью определяется по количеству личин, которые он носит. Веселые, неунывающие сущности наподобие меня могут принимать неограниченное количество образов. На самом деле чем их больше, тем веселее жизнь. Подобное разнообразие здорово скрашивает наше существование в этом мире. И напротив, всякие тупицы, вроде вышеупомянутого Джабора или тех же утукку, приклеиваются к одному-единственному облику и так им и пользуются, даже если он уже тыщу лет как устарел. Личины этих утукку были последним писком моды в Ниневии, в семисотом году до новой эры. Ну а кто сейчас станет ходить с бычьей башкой на плечах? Вот именно. Только тот, кто отстал от жизни!

(обратно)

1K61

Неожиданно острый. И очень холодный. Видите, как я стараюсь, чтобы как можно лучше описать вам все подробности?

(обратно)

1K62

Вот это, к сожалению, чистая правда. Я много раз получал по голове от самых разных особ в самых разных местах, от Персеполиса до пустыни Калахари и Чесапикского залива.

(обратно)

1K63

А я, как вам известно, патологически честен

(обратно)

1K64

Некоторые могут возразить, что Лавлейс украл Амулет и тем самым совершил противоправительственные действия, а потому, возможно, стоило бы рассказать дознавателям про его преступления. Возможно, тогда бы нас с Натаниэлем и вправду отпустили, в благодарность за оказанные услуги. Да, верно. Но, к несчастью, неизвестно было, кто ещё причастен к махинациям Лавлейса. А поскольку Шолто Пинн накануне обедал с Лавлейсом, уж ему точно нельзя было доверять. В общем, риск намного превышал возможную выгоду.

(обратно)

1K65

И ведь чистая правда. Это происходило лет восемьсот назад, а я в то время в основном сидел в Северной Америке.

(обратно)

1K66

Ну, кое-какие тонкости, естественно, при переводе ускользают. Я кричал это на древнеегипетском языке, знакомом и ненавистном обоим. Это было напоминание о тех временах, когда фараон послал своё войско в глубь Ассирии и устроил крутую потасовку. У джиннов считается верхом бестактности напоминать о человеческих войнах (в которых мы всегда волей-неволей вынуждены принимать чью-либо сторону). А напоминать утукку о войнах, в которых они проиграли, не только бестактно, но ещё и чрезвычайно неразумно.

(обратно)

1K67

Хорлы — могущественная разновидность демонов. Людям они видятся призрачными тенями, наводящими болезни и безумие. С точки зрения прочих джиннов, они излучают злобную ауру, истощающую наши сущности

(обратно)

1K68

Железо не сулит джиннам ничего хорошего, хотя и не в такой степени, как серебро. Люди добрую тысячу лет пользуются им, чтобы защищаться от нас. Даже лошадиные подковы считаются «счастливыми» потому, что сделаны из железа.

(обратно)

1K69

Чем существо слабее, тем проще его вызвать, и тем быстрее происходит ритуал. Большинство магических империй держит на службе некоторое количество волшебников специально для того, чтобы при необходимости быстро вызывать целые когорты бесов. Лишь у самых могущественных держав достаточно возможностей, чтобы создавать армии из существ более высокого уровня. Величайшую из армий такого рода собрал фараон Тутмос III в 1478 году до Рождества Христова. В её состав входил легион афритов и разношерстная группа высших джиннов, наиболее выдающимся из которых был… Нет, скромность мешает мне продолжать.

(обратно)

1K70

Зеркальная иллюзия — чрезвычайно сложное и утонченное заклинание. Оно создает изображение крупномасштабного объекта — скажем, армии, горы или замка. Подобные изображения двухмерны и рассеиваются, стоит пройти их насквозь. И все же зеркальная иллюзия способна сбить с толку даже умнейшего противника. Как вы сами только что убедились.

(обратно)

1K71

Многие современные материалы — пластмассы, синтезированные металлы, выхлопные газы — несут в себе столько человеческого, что, если мы слишком долго соприкасаемся с ними, наши сущности страдают. Вероятно, это какая-то разновидность аллергии.

(обратно)

1K72

Счастливый случай или, как я предпочитаю думать, моя собственная находчивость. Но я действительно каким-то образом всегда ухитрялся избегать прямого столкновения.

(обратно)

1K73

Только, само собой, не стал визжать.

(обратно)

1K74

В этот момент существо с острым слухом могло бы расслышать, как яростно затрепетала паутина в углу. К счастью, бес был занят — он пытался запугать Андервуда, очень медленно изменяя выражение физиономии, — и ничего не услышал.

(обратно)

1K75

Я внезапно ощутил прилив тёплых чувств к старому дурню. Ненадолго, впрочем. Ровно настолько, чтобы об этом вообще стоило упомянуть.

(обратно)

1K76

Ой! Похоже, Лавлейс догадывался, что я могу удрать от Факварла. Должно быть, он приставил своих шпионов следить за Тауэром, и те шли за нами с того самого момента, как мы оттуда сбежали. И я привел их прямехонько к Амулету, в рекордно короткий срок. Какая досада!

(обратно)

1K77

Он мог бы предъявить Амулет, согласовать условия — и Лавлейс, довольный жизнью, удалился бы в ночь. Конечно же, после того, как Андервуд прознал о кознях Лавлейса, тот попытался бы прихлопнуть старика как можно скорее. Но после торга у Андервуда, может, и хватило бы времени сбрить бороду, напялить пёструю рубашку и улететь куда-нибудь в тёплые края, чтобы спасти свою шкуру.

(обратно)

1K78

Дурацкий жест. Все эти волшебники страдают тягой к дешевому лицедейству.

(обратно)

1K79

Так Факварл всё-таки был прав… Джабора не смогла остановить даже небольшая армия хорл и утукку. Да, нерадостное предзнаменование.

(обратно)

1K80

В этом весь Джабор. Он из тех, кто способен радостно перерубить сук, на котором сидит, или загнать самого себя в угол.

(обратно)

1K81

Не волнуйтесь — по-древневавилонски. Мальчишка не понял ни слова.

(обратно)

1K82

Впрочем, без особой убежденности. Лично мне казалось бы вполне разумным желать обратного.

(обратно)

1K83

Подобная психология не является моей сильной стороной. Я понятия не имею, какие мотивы движут большей частью людей, — да меня это и не интересует. С волшебниками же всё просто. Они делятся на три подвида, в зависимости от того, что ими движет — честолюбие, алчность или паранойя. Вот Андервуд, например, относился к параноидальному типу — судя по тому, что я успел о нём узнать. Лавлейс? Да от него просто за версту несёт честолюбием! Мальчишка тоже относится к честолюбцам, но он ещё молод и не до конца сформировался. Отсюда и этот нелепый всплеск альтруизма.

(обратно)

1K84

Мне. Прочее не в счёт.

(обратно)

1K85

Этот маршрут имел ещё одну положительную сторону: мальчишка был настолько занят, что ему некогда было вспоминать о потере своего драгоценного гадательного зеркала. Вот честное слово, он так переживал из-за этого зеркала, что можно было подумать, будто в нем заключен его родной брат, а не какой-то вульгарный бес в облике младенца. Мальчишка почему-то принял его несчастье близко к сердцу. Хотя… Возможно, после того как он потерял свою возлюбленную миссис Андервуд, этот бес остался для него последним близким существом во всём мире. Бедолага.

(обратно)

1K86

Конечно, словосочетание «хороший хозяин» само по себе нелепо. Даже Соломон был бы невыносим (в молодости он отличался редким занудством) — но, к счастью, он мог одним поворотом своего кольца вызвать двадцать тысяч духов, и у меня было много свободного времени.

(обратно)

1K87

Ясно одно — истории их не учат вовсе. Факварл бы искренне огорчился при виде подобного невежества. Он любит похвастаться, что это именно он подкинул Одиссею идею с конем. Лично я уверен, что Факварл врет, но доказать этого не могу — меня под Троей не было. Я в это время находился в Египте.

(обратно)

1K88

Волшебники — обладатели самого дурного вкуса, который только можно себе представить. Причём так было во все времена. О да, на публике они держатся чопорно до невозможности. Но думаете, кто-нибудь из волшебников отправится по доброй воле слушать камерную музыку? Как бы не так. Они куда с большей охотой будут пялиться на лилипутов или красоток, исполняющих танец живота. Вот вам маленькая подробность из жизни Соломона Мудрого: он был без ума от ливанских глотателей огня.

(обратно)

1K89

Хотя поля размечены и перекопаны людскими руками, от них всё же не смердит магией. Волшебники на протяжении всей своей истории всегда были тварями городскими. В городах они процветают, множатся, словно чумные крысы, и носятся по паутине сплетен и интриг, будто разжиревшие пауки. Волшебники, порожденные не знавшими городов цивилизациями — шаманы Северной Америки азиатских степей, — действовали настолько отлично от нынешних магов, что почти заслужили, чтобы вовсе не называться волшебниками. Но их время давно миновало.

(обратно)

1K90

Чистая правда! Волшебники по сути своей — паразиты. Если они захватывают господствующее положение в обществе, то припеваючи живут за чужой счёт. А в те времена и в тех местах, где они теряли власть и им приходилось самим зарабатывать на хлеб, они, как правило, пребывали в плачевном состоянии и за несколько медных монеток показывали всякие фокусы на потеху толпе.

(обратно)

1K91

Такая разновидность демонов. У них пять глаз: два на голове, два по бокам и один… ну, скажем так — когда фолиот наклоняется, к нему трудно подобраться незамеченным.

(обратно)

1K92

Ещё какого мерзкого! Напомните мне как-нибудь — я вам такого расскажу…

(обратно)

1K93

Факварл сказал бы, что проще всего было бы сожрать их, а Джабор и говорить бы не стал, а просто сожрал. Но я не любитель человечьей плоти — у меня от неё сущность болит. Это всё равно что есть морепродукты скверного качества: вся скопившаяся в них грязь оказывается во рту.

(обратно)

1K94

Мой единственный опыт вождения относится ко временам Великой войны, к тому её периоду, когда британская армия стояла в тридцати милях от Праги. Какой-то оставшийся безымянным чешский волшебник приказал мне украсть некие документы. Их хорошо охраняли, и, чтобы миновать вражеского джинна, мне пришлось въехать в британский лагерь на санитарной машине. Водитель из меня паршивый, но во всяком случае так у меня появилась достаточно убедительная маскировка (я заполнил санитарную машину солдатами, которых сбил по дороге). Когда я въехал в лагерь, солдат потащили в госпиталь, а я под шумок смылся и украл планы грядущей кампании.

(обратно)

1K95

Гуль — мелкий джинн довольно неприятной разновидности. Любит лакомиться людьми. Потому из гулей и получаются хорошие часовые — если их предварительно хорошенько разозлить. Они видят лишь на пяти планах. Я же выглядел как Скволлс на всех планах по седьмой включительно.

(обратно)

1K96

Всем просто не терпится возвыситься. Букашки мечтают стать мулерами, мулеры — фолиотами, фолиоты — джиннами. Некоторые джинны мечтают стать афритами или даже маридами. И всё это — совершенно зряшные мечты. Превзойти пределы, отведенные твоей сущности, невозможно. Зато многие обожают таскаться в облике существ, более могущественных, чем они сами. Ну, а если ты и без того хорош, ты, естественно, не захочешь ничего менять.

(обратно)

1K97

Их вечно строят в ознаменование победы какого-нибудь одного зачуханного племени над другим. Триумфальных арок полно повсюду, от Рима до Пекина, от Лондона до Тимбукту; они попирают землю всей тяжестью праха и смерти. Я ещё ни разу не видел ни одной приличной.

(обратно)

1K98

Я вовсе не собирался грубить. Ну ладно, собирался — и тем не менее это чистая правда. Я не какой-нибудь поисковый бес (они сплошь состоят из нюха), но у меня достаточно развитое обоняние, и я почти всегда способен засечь волшебника, даже если он старается сохранить инкогнито. Они столько сидят в своих продымленных комнатах, вызывая различные могущественные сущности, что их кожа приобретает специфический запах. Самые характерные его черты — благовония и острый привкус страха. Если и после этого вы не вполне уверены, посмотрите в глаза: почти наверняка там окажутся линзы.

(обратно)

1K99

Правда, их не всегда принимали. Взгляните хоть на Пизанскую башню.

(обратно)

1K100

Что, не получается представить? Ну, я просто не хотел надолго прерывать своё повествование. Хедлхэм-Холл представляет собой огромное двухэтажное здание с двумя приземистыми крыльями, северным и южным, массой высоких сводчатых окон, покатым фронтоном, резным каменным орнаментом, напоминающим уже скорее о барокко, множеством кирпичных труб, барельефом над главным входом, высокими сводчатыми потолками и всяческими горгульями (и им подобными изваяниями). Всё это построено из бежевого камня, который сам по себе неплох, но в таких количествах начинает напоминать огромную груду подтаявшей сливочной помадки.

(обратно)

1K101

Они были столь продуманно рассредоточены на лужайке, что я даже подумал: уж не приклеили ли их там?

(обратно)

1K102

Не думайте, будто я позабыл про Симпкина. Напротив. У меня долгая память и богатое воображение. И касательно Симпкина у меня свои планы.

(обратно)

1K103

Представляю, как неохотно ткачи Басры согласились сотворить это убожество. Давно ушли в прошлое те времена, когда они при помощи сложных и жестоких заклинаний вплетали в свои ковры джиннов, создавая тем самым артефакты, способные носить своего владельца по всему Среднему Востоку; а ещё на таких коврах не оставалось пятен. Сотни джиннов угодили в подобные ловушки. Но магическая сила Багдада давно сломлена, и ныне эти ремесленники ткут лишь коврики для богатых иноземных клиентов. И поделом!

(обратно)

1K104

Единственное, что осталось от того, кто первым трубил в этот рог. Суть в том, что при изготовлении подобной вещи необходимо, чтобы тот, кто первый ею воспользуется, отдался на милость всех тех, кого он вызовет. С учетом этого своеобразного требования неудивительно, что рога для вызова духов встречаются чрезвычайно редко.

(обратно)

1K105

В соответствии со свойственной волшебникам мрачностью и однообразием все эти машины были большими, чёрными и блестящими. Даже самые маленькие из них выглядели так, словно мечтали вырасти и сделаться катафалком.

(обратно)

1K106

Неразумно.

(обратно)

1K107

Я полагал, что после моего удара они проваляются без сознания как минимум пару дней. Но просчитался. Вот к чему приводит спешка в работе.

(обратно)

1K108

Весьма действенное магическое приспособление, изобретенное в Европе в Средние века. По приказу носителя они начинают даже при самых маленьких шагах переносить его на значительное расстояние. Обычные (земные) понятия пространства и времени к ним неприменимы. Считается, что якобы в каждом таком сапоге заключен джинн, способный перемещаться на гипотетическом восьмом плане (правда, лично мне ничего об этом не известно). Да, теперь становится понятнее, как этот наёмник скрылся от преследования, когда похитил Амулет для Лавлейса.

(обратно)

1K109

Они тесно сплелись друг с дружкой. Не спрашивайте меня как.

(обратно)

1K110

Точнее — прямо в ухо. Ну что вам сказать… Мне случалось побывать в неприятных местах, но его внутреннее ухо успешно может потягаться с самыми мерзкими из них.

(обратно)

1K111

Нити Пут схватывают намертво. Они не выпускают из своего кокона никого — и ничего, даже звук. Это своего рода временная тюрьма; обычно её применяют не для джиннов, а для людей-неудачников.

(обратно)

1K112

Один из наихудших примеров — судьба микенского поселения Атлантис, находившегося в Средиземном море, на острове Санторин. Произошло это где-то три с половиной тысячи лет назад, если мне память не изменяет. Они хотели завоевать другой остров (ну, или ещё что-то в этом роде), и ради этого их волшебники собрались в кучу и вызвали некую агрессивную сущность. И не смогли удержать её под контролем. Я тогда находился всего в нескольких сотнях миль оттуда, в дельте Нила. Я слышал взрыв и видел огромные волны, обрушившиеся на африканское побережье. Несколько недель спустя, когда всё успокоилось, корабли фараона поплыли к Санторину. Выяснилось, что море поглотило всю центральную часть острова, вместе с его великолепным городом и со всем населением. А всё потому, что тамошние волшебники не потрудились нарисовать пентакль.

(обратно)

1K113

Они могли разве что разглядеть тусклое расплывчатое пятно вдоль щели. Это свет утекал в щель. Его засасывало Иное Место.

(обратно)

1K114

Старый принцип жевательной резинки в действии. Представьте себе, что вы растягиваете полоску жвачки. Сперва она тянется и удлиняется, а потом истончается посередине. В конце концов в самой тонкой части возникает небольшое отверстие, а потом жвачка рвется. Вот рог Лавлейса как раз и растянул жвачку. А существо с той стороны ему помогло.

(обратно)

1K115

Конечно, они способны отчётливо видеть лишь на первых трёх планах, но этого оказалось достаточно, чтобы заметить её очертания.

(обратно)

1K116

Сущность, заключенная в Амулете, как минимум не уступала силой тому, кто пробирался сейчас сюда, раз Лавлейс выдерживал его натиск. Даже я, немало пострадавший джинн, невольно восхищался тем древним обитателем Азии, который сумел подчинить эту сущность.

(обратно)

1K117

Это существо было намного сильнее всех разнообразных маридов, афритов и джиннов, которых обычно вызывают волшебники. Могущественный волшебник может вызвать африта в одиночку. Для большинства маридов нужно уже два волшебника. Для этого же существа, по моим прикидкам, их требовалось никак не меньше четырёх.

(обратно)

1K118

Я никогда прежде не слыхал об этом существе. На самом деле ничего удивительного в этом нет, поскольку хотя волшебники жестоко вызывают многие тысячи моих соплеменников (и тем самым дают нам определения), неисчислимо большее количество духов обитает в Ином Месте, не обособляя свою сущность от прочих и не имея ни малейшей нужды в именах.

(обратно)

1K119

Омбос — город в Египте, посвященный Сету, прежнему боссу Джабора. Джабор пару веков ошивался в тамошнем храме и питался жертвами, которые ему приносили, а потом к власти пришёл фараон из Нижнего Египта и сжег этот город дотла.

(обратно)

1K120

В воздухе, естественно. Мы находились в семи метрах над полом.

(обратно)

1K121

Я так точно понятия не имею Слова Веления всегда были делом волшебников. Они на этом собаку съели. Джинны этих слов произнести не могут. Но замороченные старые волшебники знают заклинания на все случаи жизни.

(обратно)

1K122

Волшебники используют драматические эффекты не только для того, чтобы внушить трепет простому люду, — они с тем же успехом применяют определённые приемы, чтобы поразить и перехитрить друг дружку.

(обратно)

1K123

Кроме того, в щели или во рту у Рамутры также сгинули Аманда Кэчкарт, Саймон Лавлейс и шесть слуг, но, учитывая сопутствующие обстоятельства, эти потери мало печалили волшебников.

(обратно)

1K124

То есть ровно в тот самый момент, когда сгинул Лавлейс.

(обратно)

1K125

И на этот раз наше противоборство так ничем определённым и не закончилось. А жаль. Я уже предвкушал, как вздую Факварла. А то до сих пор всё как-то руки не доходили.

(обратно)

1K126

И, несомненно, соорудили в соседней комнате потайной механизм, который должен был привести в действие решётки, перекрывающие окна, и убрать ковер. Некоторые разновидности фолиотов чрезвычайно искусны в строительных работах; когда я трудился над стенами Праги, у меня под началом был отряд таких фолиотов. Они хорошо работают — если, конечно, позаботиться, чтобы до них не доносился звон церковного колокола. В противном случае они бросают инструменты и рассыпаются в прах. В праздничные дни это превращалось в настоящую обузу: мне пришлось нанять целую ораву бесов с совками и метелками, чтобы те убирали образующийся мусор.

(обратно)

1K127

Гомункулус — крохотный человечек, созданный при помощи магии; их частенько сажают в бутылку, в качестве магического сувенира. Некоторые из них наделены провидческими способностями, но поступать всегда нужно строго наперекор их советам, поскольку гомункулусы очень злобные и стремятся напакостить своим создателям.

(обратно)

1K128

В правительственных учреждениях обычно полно афритов и следящих шаров, и я боялся, что они могут меня засечь.

(обратно)

1K129

Это древняя египетская клятва. Будьте с ней поосторожнее — она неизменно срабатывает.

(обратно)

2K1

Семь доступных планов налагаются один на другой, и каждый из них открывает определенные аспекты бытия. Первый включает тривиальные материальные объекты (деревья, здания, людей, животных и т. п.), которые видны всем; на остальных шести планах пребывают духи различных разновидностей, которые тихо-мирно занимаются своими делами. Высшие существа (вроде меня) могут использовать свое внутреннее зрение для того, чтобы обозревать все семь планов одновременно, низшим же созданиям приходится обходиться меньшим. Люди относятся к самым низшим существам. Волшебники носят контактные линзы, которые позволяют видеть от двух до трех планов, большинство же людей видят лишь первый план, в результате чего они остаются в неведении относительно творящихся вокруг магических действий. Например, вполне возможно, что прямо сейчас у вас за спиной висит нечто невидимое со множеством щупалец, а вы и знать не знаете.

(обратно)

2K2

Несомненно, именно там, на безопасном расстоянии от поля битвы, скрывались британские волшебники. Мои хозяева-чехи были точно такие же. На войне волшебники всегда приберегают для себя самую опасную работу – как правило, они отважно обороняют большие запасы еды и вина в нескольких милях от линии фронта.

(обратно)

2K3

Каждый часовой был мелким джинном, немногим могущественнее обычного фолиота. Прага переживала не лучшие времена: волшебники ощущали нехватку рабов и были вынуждены использовать кого попало, невзирая на качество. Это было заметно хотя бы по той внешности, которую избрали себе мои часовые. Вместо устрашающих, воинственных обличий передо мной предстали: две летучих мыши-оборотня, ласка, лупоглазая ящерица и маленький, довольно унылый лягушонок.

(обратно)

2K4

И пять голов с треском стукнулись одна о другую. Это было похоже на какую-то народную игрушку.

(обратно)

2K5

Которые, впрочем, вполне соответствуют истине.

(обратно)

2K6

И разумеется, никого не находили, о чем свидетельствовали их разочарованные завывания. Пригороды стояли пустые. Как только британская армия пересекла Ла-Манш, чешские власти принялись готовиться к неизбежному нападению на Прагу. Они практически с самого начала спрятали все население в стенах города – которые, кстати сказать, представляли собой подлинное чудо магической инженерной мысли и являлись мощнейшими в Европе. Я уже упоминал о том, что приложил руку к их постройке?

(обратно)

2K7

В телескопе содержится бес, чье зрение и позволяет людям видеть в темноте. Очень полезные приспособления, хотя порой озорные бесы искажают вид или добавляют в него несуществующие детали собственного изобретения, как-то: струйки золотой пыли, странные видения, похожие на сон, или призрачные образы из прошлого того, кто пользуется телескопом.

(обратно)

2K8

Конечно, обсуждать хозяев – это все равно что сравнивать прыщи на носу: некоторые из них хуже других, но в целом даже самые лучшие не украшают жизнь. Тот, о ком я говорю, был двенадцатым чешским волшебником, которому я служил. Он был не особенно жестоким, но таким кислым, как будто в его жилах вместо крови струился лимонный сок. Унылый педант с вечно поджатыми губами, одержимый своим долгом перед империей.

(обратно)

2K9

Надо сказать, в тот момент он и сам изрядно напоминал кота, если вы понимаете, что я имею в виду.

(обратно)

2K10

Даже от самых вшивеньких афритов стоит держаться подальше, а этот был воистину грозен. На более высоких планах бытия его облик был огромен и устрашающ. Очевидно, появление на первом плане в таком хлипком обличье представляло собой образчик его извращенного остроумия. Мне, однако, было совсем не смешно.

(обратно)

2K11

Деву я создал по образцу некой весталки, с которой встречался в Риме. То была женщина на редкость независимого нрава. По ночам Юлия частенько удирала от Священного Огня и пробиралась в Большой Цирк, чтобы сделать свои ставки в соревнованиях колесниц. Очков она, разумеется, не носила – я снабдил ее очками ради того, чтобы она выглядела посерьезнее – добавил ей gravitas, так сказать. Считайте это художественной вольностью.

(обратно)

2K12

Увы, он был прав. Мне в свое время приходилось испытывать как то, так и другое. Выворачивание Кожи особенно мучительно. Шевелиться при этом трудно, а говорить почти невозможно. А мягкую мебель после этого можно сразу выкидывать.

(обратно)

2K13

Который теперь висел абсолютно неподвижно примерно в метре над полом. Поверхность пузыря сделалась непрозрачной, и сидящего внутри чудовища стало не видно.

(обратно)

2K14

Тут он снова пригладил волосы. Эта манера вечно прихорашиваться кого-то мне смутно напоминала, только я никак не мог припомнить, кого именно.

(обратно)

2K15

Дело в том, что два года тому назад Натаниэль путем ряда краж и обманов стал (в некоторой степени) причиной кончины своего наставника. Тогда это изрядно мучило его совесть. Мне было интересно посмотреть, избавился он от этих угрызений или нет.

(обратно)

2K16

Это так называемая ирония. На самом деле госпожа Уайтвелл – экземпляр на редкость неприятный. Длинная, тощая, как скелет, руки и ноги – как сухие палки. Я все удивлялся, как она не загорается, когда закидывает ногу за ногу.

(обратно)

2K17

Я сказал это от чистого сердца. Я лишился возможности отомстить.

(обратно)

2K18

Ну, тут он ошибался: был один волшебник, который махнул рукой на все условия насчет защиты и попросту доверился мне. Это, разумеется, был Птолемей. Но он был личностью уникальной. Второго такого, как он, не было, нет и не будет.

(обратно)

2K19

Где времени, строго говоря, не существует вообще. Или если и существует, то лишь косвенно, нелинейная его разновидность… Короче, это все весьма сложная материя. Я бы, конечно, с удовольствием обсудил ее с вами, но, возможно, сейчас не самый подходящий момент. Напомните мне об этом как-нибудь потом.

(обратно)

2K20

Боюсь, что буквально. Выглядит это жутко и воняет омерзительно.

(обратно)

2K21

Я знавал немало волшебников, которые обладали подобными способностями, особенно с утреца пораньше.

(обратно)

2K22

Квизл мне нравилась. Свежая, юная (всего полторы тысячи лет, по меркам вашего мира), и ей всегда везло с хозяевами. Первым ее вызвал отшельник, обитавший где-то в пустынях Иордании. Он питался акридами и диким медом и обращался с нею с суровой учтивостью. Когда отшельник умер, Квизл долго удавалось избегать порабощения, пока ее имя не обнаружила французскаяволшебница XV века. Эта новая хозяйка тоже оказалась необычайно милосердна, она ни разу даже не применила к ней Побуждающий Циркуль. Так что к тому времени, как Квизл попала в Прагу, она была далеко не настолько озлоблена, как старые матерые волки вроде меня. Освободившись от службы благодаря смерти нашего хозяина, она успела еще пару раз послужить волшебникам из Китая и с Цейлона, но там с ней не случилось ничего такого, о чем стоило бы рассказывать.

(обратно)

2K23

Откровенная ложь. Невзирая на плоеные рубашки и роскошную гриву – или именно из-за них, – я пока не заметил никаких признаков того, что Натаниэль хоть раз имел дело с девушками. Судя по всему, если он встретится с девушкой, они оба с воплями разбегутся в разные стороны. Но я, как и большинство джиннов, в беседе обычно слегка преувеличивал слабости своего хозяина.

(обратно)

2K24

Если можно махать крыльями робко, то именно это я и делал.

(обратно)

2K25

Недаром эта улочка называлась Джиббет-стрит, то бишь улица Виселицы. Лондонские власти всегда славились своим умением демонстрировать простолюдинам назидательные примеры, хотя в последние годы трупы преступников развешивали только рядом с Тауэром. В других местах этого больше не делали, чтобы не распугивать туристов.

(обратно)

2K26

В Британском музее хранились тьмы и тьмы древних вещиц, несколько десятков из которых были даже раздобыты честным путем. Еще за двести лет до начала правления волшебников лондонские правители взяли в привычку тырить все интересное, что найдется в странах, куда заглядывают их торговцы. Это нечто вроде национальной мании, основанной отчасти на любопытстве, отчасти – на алчности. Леди и джентльмены, совершающие Большой Тур по Европе, только и глядели, что бы такого прикарманить мелкого, но ценного; солдаты, отправляющиеся в военные походы, набивали сундуки награбленными самоцветами и сокровищами; любой купец, возвращающийся в столицу, притаскивал лишний ящичек диковинок. И большая часть мало-мальски любопытных предметов рано или поздно оседала во все расширяющихся коллекциях Британского музея, где они теперь выставлены в витринах с подробными ярлычками на нескольких языках, дабы иностранные туристы могли приехать и с минимумом неудобств поглазеть на свои утраченные сокровища. Со временем волшебники выгребли из музея большую часть магических артефактов, однако он по-прежнему остался весьма внушительным склепом культуры.

(обратно)

2K27

Теперь у меня появился дополнительный мотив: месть. Я более не надеялся увидеть Квизл живой.

(обратно)

2K28

С гарантией вселит ужас в любого противника-человека. Если хотите кого-нибудь напугать до потери пульса, нет ничего лучше быкоголового минотавра. А моя персональная личина минотавра, отточенная веками употребления, сделалась просто экстра. Изгиб рогов выверен до миллиметра, зубки острые, как напильничком заточены. Кожа иссиня-черная. Торс я оставил человеческий, но снабдил его козлиными ногами сатира с раздвоенными копытами – они гораздо страшнее, чем голые коленки и кожаные сандалии.

(обратно)

2K29

Мариды излучают такую силищу, что их перемещения нетрудно отследить по постоянному магическому следу: там, где они прошли, он остается висеть в воздухе отчетливо, как след проползшего слизняка. Ну, разумеется, употреблять это сравнения в присутствии марида я бы не советовал.

(обратно)

2K30

Это были только каменные изображения. А во дни расцвета Ассирии джинны были настоящие: они задавали чужеземцам загадки на манер Сфинкса и пожирали их, если ответ оказывался неверным, неправильным с точки зрения грамматики или просто произнесен с провинциальным выговором. Страшные были буквоеды.

(обратно)

2K31

Когда я замечаю краем глазом последнего из них, старину Анубиса, мне всегда делается не по себе. Хотя я постепенно приучаю себя не нервничать. Джабора давно уже нет в живых.

(обратно)

2K32

Рамзес не удивился бы, узнав, что его статуя причинила столько хлопот, – он обладал самым огромным эго из всех людей, кому я имел несчастье служить. И это несмотря на то, что он был мал ростом, кривоног и с физиономией рябой, как носорожья задница. Однако его волшебники были могущественны и несгибаемы – в течение сорока лет я вкалывал на задуманных им грандиозных стройках, вместе с тысячами других отсталых духов.

(обратно)

2K33

Если верить картушу на его груди, то был Ахмос из восемнадцатой династии, «объединяющий во славе». Однако поскольку сам он на данный момент был разъединен с собственной головой, руками и ногами, его титул выглядел пустой похвальбой.

(обратно)

2K34

Моему противнику следовало бы помнить о принципе рычага, когда он пытался расшатать статую Рамзеса. Как я однажды сказал Архимеду: «Дайте мне достаточно длинный рычаг, и я переверну весь мир!» Ну, насчет мира это я, конечно, загнул, но на шеститонную безголовую статую меня вполне хватило.

(обратно)

2K35

«Черная базальтовая плита с трехъязычной надписью на египетском иероглифическом, египетском демотическом (разговорном) и древнегреческом языках. Иероглифический текст Розеттского камня был дешифрован Ж. Ф. Шампольоном, что положило начало изучению египетской иероглифической письменности». Оказывается, каменюка, которой Бартимеус запустил в супостата, была все-таки не инструкцией для посетителей… (Прим. перев.)

(обратно)

2K36

Это одна из странных особенностей Праги – есть в ее атмосфере нечто, благодаря чему в любом предмете, даже самом обыденном, проступает что-то кошмарное. Вероятно, все дело в пяти веках мрачного колдовства.

(обратно)

2K37

Ну, вы поняли, что я имел в виду?

(обратно)

2K38

В 1357 году я участвовал в постройке Каменного моста, благороднейшего из всех. Никто из нас не выполнил задачи за одну ночь, как то требовалось, поскольку для того, чтобы заложить основание моста, требовалось принести жертву: похоронить там какого-нибудь джинна. Наконец на рассвете мы бросили жребий, кому из нас достанется эта сомнительная честь. Бедный Хэмфри, по всей видимости, и по сей день покоится там и погибает от скуки, хотя мы оставили ему колоду карт, чтобы было чем убивать время.

(обратно)

2K39

Во дни императора Рудольфа, когда Священная Римская империя пребывала в самом расцвете и свежеотстроенные стены Праги охраняли шестеро афритов, здешняя еврейская община снабжала императора большей частью необходимых ему финансов и немалой частью необходимой ему магии. Еврейские волшебники, заточенные в тесных улочках гетто, на время сделались чрезвычайно могущественны. Прочие пражане одновременно не доверяли им и полагались на них. Поскольку еврейский народ постоянно страдал от погромов и враждебных выпадов, иудейская магия была преимущественно оборонительной – взять хотя бы великого волшебника по имени Лёв, который создал своего первого голема, дабы защитить евреев равно от нападений людей и джиннов.

(обратно)

2K40

На самом деле меня и самого пробрала дрожь, но по совершенно иным причинам. Здесь была чрезвычайно сильна стихия земли – ее сила поднималась в воздух, вытягивая из меня энергию. Это было не место для джиннов – тут царила своя, особая магия.

(обратно)

2K41

Обереги были очень слабые. В эти дома без труда прорвался бы даже косорукий бес. Как центр магии, Прага уже более века пребывала в глубоком упадке.

(обратно)

2K42

По неясным причинам – очевидно, это как-то связано с астрономией и наклоном земной оси, – полночь и полдень являются двумя ключевыми моментами, в которые все семь планов бытия сближаются наиболее тесно, благодаря чему наиболее чувствительные из людей делаются восприимчивыми к тому, что в другое время для них незаметно. Именно отсюда – все эти рассказы о призраках, привидениях, черных кошках, двойниках и прочих сверхъестественных явлениях. Обычно это всего лишь бесы или фолиоты, направляющиеся по своим делам в том или ином обличье. Поскольку ночь особенно сильно стимулирует человеческое воображение (если это можно назвать воображением), в полдень люди обращают меньше внимания на всякие видения, но это не значит, что их не бывает: в жару в дымке, бывает, чудятся странные фигуры, у кого-то из прохожих может, при внимательном рассмотрении, не оказаться тени, в толпе виднеются бледные лица, которые исчезают при пристальном взгляде…

(обратно)

2K43

Тихо Браге (1546-1601), волшебник, астроном и дуэлянт, быть может, самый безобидный из моих хозяев. Хотя, возможно, на самом-то деле и наименее безобидный, если смотреть с точки зрения его смертных современников: Тихо был парень эмоциональный, то и дело норовил затеять драку либо поцеловать жену кого-нибудь из своих приятелей. Кстати, именно так он и остался без носа: его отсекли на дуэли из-за женщины. Я изготовил ему великолепный золотой протез и снабдил тоненькой щеточкой для полировки ноздрей, чем и заслужил его дружбу. С тех пор он вызывал меня преимущественно тогда, когда ему хотелось поболтать по душам.

(обратно)

2K44

Пища смертных так отягощает нашу сущность – просто жуть. Если уж мы пожираем что-то или кого-то – скажем, человека, – оно должно быть еще живым, чтобы его живая сущность оживила и напитала нашу собственную. Это перевешивает печальную необходимость переваривать бесполезные кости и плоть. Прошу прощения – надеюсь, аппетит я вам не испортил?

(обратно)

2K45

Общее правило на этот счет таково: чем крикливей форма, тем бестолковей армия. В лучшие времена Праги тамошние солдаты носили скромные униформы без особых излишеств. Теперь же, к моему отвращению, они буквально шатались под грузом всяческих прибамбасов: тут пышный эполет, там лишняя пряжечка… На улице их было слышно издалека: вся эта сбруя позвякивала, точно бубенчики на кошачьем ошейнике. Полная противоположность лондонской ночной полиции – у тех ребят форма цвета речного ила, зато они внушают подлинный ужас.

(обратно)

2K46

Мало того, что серебро чрезвычайно ядовито для нашей сущности, оно еще и способно преодолевать многие из наших магических защит так же легко, как горячий нож проходит сквозь масло. Как ни низко пала Прага по части магического искусства, похоже, не все еще старые трюки были забыты. Хотя в былые дни но джиннам серебряными пулями стреляли редко – их обычно использовали против более опасного противника.

(обратно)

2K47

Мне казалось, будто я слышу понукания старины Тихо. Тихо был изрядный игрок. Как-то раз он держал со мной пари на мою свободу, что я не смогу в указанный им день одним прыжком перемахнуть через Влтаву. Ну, а если мне это удастся, я могу делать с ним, что пожелаю. Разумеется, хитрый гад заранее рассчитал дату весеннего половодья! В назначенный им день река вышла из берегов и разлилась куда шире обычного. Я с размаху плюхнулся в воду всеми копытами, что весьма позабавило моего хозяина. Он так хохотал надо мной, что у него нос отвалился.

(обратно)

2K48

В каждом из фонариков находился запаянный стеклянный сосуд, в котором содержался злющий бес. Главный ламповщик – эта должность передавалась по наследству среди придворных магов – каждый день проходил по склонам холма, наставляя своих подопечных насчет того, каким светом и с какой яркостью им надлежит светиться с наступлением темноты. Благодаря отточенным формулировкам заклинаний, можно было добиться самых разнообразных эффектов, тонких либо впечатляющих, но, главное, всегда соответствующих настроению, что царило при дворе.

(обратно)

2K49

Легендарный булыжник, которому приписывается способность обращать низкие металлы в золото и серебро. Разумеется, все это полнейшая чепуха на постном масле – спросите любого беса. Мы, джинны, можем изменить внешний облик предметов, наведя на них Морок или Иллюзию; но навсегда изменить подлинную природу вещества просто невозможно. Однако людям говорить бесполезно: они слышат только то, что их устраивает, и бесчисленное количество жизней было потрачено на эти тщетные поиски.

(обратно)

2K50

Волшебники съезжались сюда со всех концов обитаемого мира: из Испании, из Британии, из заснеженной России и с окраин индийских пустынь в надежде обрести бесценную награду. Каждый владел сотней искусств и держал у себя в рабстве десяток джиннов. Каждый годами гонял своих злосчастных рабов, заставляя их заниматься поисками – и все они, один за другим, потерпели сокрушительное поражение. Бороды их седели, руки слабели и начинали трястись, одеяния выгорали и выцветали от бесчисленных заклинаний и экспериментов. Некоторые пытались было удрать, но на ступенях замка их поджидали солдаты; некоторые пытались скрыться с помощью магии, но обнаруживали, что замок окружен мощными узами, не дающими его покинуть. Многие окончили свои дни в темнице, прочие смирились. Для нас, тех духов, что наблюдали за процессом, это был весьма поучительный урок: наши тюремщики попались в сети своих собственных амбиций.

(обратно)

2K51

Разновидность заклинания, производимая с помощью выдоха через рот и магического жеста. Со Зловонными Ветрами ничего общего не имеет – последние производятся совсем иначе.

(обратно)

2K52

Они были уж очень хитрые. Только на седьмом плане, и к тому же тоньше тонкого. Любой бы оплошал на моем месте.

(обратно)

2K53

Не в том смысле, что он был в одной ермолке – на нем была и другая одежда. Просто на случай, если вы вдруг чего подумаете. Понимаете, с деталями я разберусь позже, чтобы не нарушать ход повествования.

(обратно)

2K54

Вот видите? На нем был еще и халат. И пижама, если уж на то пошло. Все вполне культурно.

(обратно)

2K55

А также грубые жесты, которые могли бы расстроить ребенка.

(обратно)

2K56

Я так понимаю, это символизирует силу земли (черный цвет) и кровь волшебника (красный), которая оживляет землю. Но это только предположение – в магии големов я полный ноль.

(обратно)

2K57

Этот облик в свое время производил фурор в Юкатане: жрецы, бывало, падали кубарем с пирамид или ныряли в пруды, кишащие аллигаторами, спасаясь от моего гипнотического взора. На мальчишку это такого сногсшибательного впечатления не произвело. В ответ на угрожающие извивы моего хвоста он только зевнул, поковырялся в зубах и принялся что-то строчить у себя в блокноте. То ли я уже не тот, то ли нынешняя молодежь так избалована?

(обратно)

2K58

Мне несколько раз доводилось встречаться лицом к лицу с афритами Глэдстоуна во времена его завоевательных кампаний, и, должен признаться, я не жаждал встретиться с еще одним. Очень нервные ребята, беспокойные и агрессивные – еще бы, при таком-то обращении! Ну и, разумеется, если даже этот африт изначально был мил и ласков, как младенец (что навряд ли), столетнее заточение в могиле его нрава наверняка не улучшило.

(обратно)

2K59

Насчет штанов мне пока ничего известно не было.

(обратно)

2K60

Некоторые из нас, паривших поблизости, наблюдали за явлением с отстраненным интересом знатоков. Всегда любопытно изучить стиль своих коллег, когда представляется такая возможность: вдруг удастся подцепить какую-нибудь свежую идею. В юности я всегда стремился к драматизму. Теперь, в соответствии с моим характером, я склоняюсь скорее к изяществу и утонченности. Ну, разве что изредка обернусь каким-нибудь пернатым змеем.

(обратно)

2K61

Судя по этому обличью, явившемуся джинну довелось провести некоторое время в районе Гиндукуша. Просто удивительно, какой отпечаток накладывает подобный опыт!

(обратно)

2K62

Слова вызывающего заклинания чрезвычайно важны. Они действуют заодно с рунами и линиями, начертанными на полу. Все это вместе создает незримые узы, которые, сплетаясь и переплетаясь, окружают пентакль, создавая непреодолимую границу. Однако стоит произнести всего одно слово чуть-чуть не так, как следует, – и это может оставить фатальную брешь во всей системе защиты. Тэллоу пришлось убедиться в этом на собственной шкуре.

(обратно)

2K63

В шестидесятых годах XIX века, когда завидное здоровье Глэдстоуна пошатнулось и силы начали ему изменять, старый лис вложил в посох изрядную магическую мощь, с тем чтобы она всегда была у него под рукой. В результате в посохе оказались заточены несколько могущественных существ, чья природная агрессивность усугублялась тем фактом, что все они оказались вместе в крохотном узле величиной с наперсток. Получившееся оружие было, пожалуй, самым разрушительным с достославных времен Египта. Мне довелось повидать его издалека во время завоевательных войн Глэдстоуна – вырывавшиеся из него серповидные вспышки света без труда рассекали ночь. Я видел силуэт старика, неподвижного, широкоплечего, сжимающего в руке посох. Он и посох были единственными отчетливыми точками в вихре пламени. И все, что оказывалось захвачено этим вихрем: крепости, дворцы, прочные стены, – все рушилось в пыль. Даже африты трепетали перед его мощью. А вот теперь посох сперла эта Китти. Интересно, понимает ли она, во что ввязалась?

(обратно)

2K64

Мне в голову приходило и множество иных, невероятно более мудрых мыслей, однако я не стану тревожить ими ваши слабые умы. Можете просто поверить мне на слово: все они были очень толковые, просто чертовски толковые.

(обратно)

2K65

Всем известно, что, материализуясь в мире людей, мы вынуждены принимать ту или иную форму, будь то хотя бы струйка дыма или капелька жидкости. Хотя некоторые из нас обладают способностью оставаться невидимыми на низших планах, на более высоких мы вынуждены являть подобие. Такова часть жестоких уз, налагаемых на нас волшебниками. Поскольку в Ином Месте мы не имеем такой определенной формы, это требует от нас весьма ощутимого напряжения и причиняет нам мучения. Чем дольше мы здесь остаемся, тем сильнее становится эта боль, хотя изменение формы может временно ослабить эти симптомы. Чего мы не делаем, так это не «овладеваем» материальными объектами: чем меньше мы имеем дело с земными вещами, тем лучше, и, в любом случае, это строго-настрого запрещено условиями призывающих нас заклятий.

(обратно)

2K66

Хотя, конечно, торчащая оттуда коленная чашечка смотрелась еще более стильно.

(обратно)

2K67

Один из них был мой знакомый по массовому вызыванию – та долговязая птица. Другой походил на пузатого орангутана. Короче, старые добрые традиционные обличья. Им-то не приходилось возиться с заплесневелыми костями.

(обратно)

2K68

Можете судить, насколько низко пал Гонорий, хотя бы по тому, что он явно не потрудился проверить все планы. В противном случае он бы сразу увидел, что я был бесом только на первых трех планах. На прочих же я оставался Бартимеусом во всем своем блеске и величии.

(обратно)

2K69

Надо сказать, что его бредовые речи странным образом были небезынтересны. С незапамятных времен все мы, от могущественнейшего марида и до последнего беса, сталкиваемся с двумя проблемами: повиновения и боли. Мы вынуждены повиноваться волшебникам, и это причиняет нам боль. Благодаря приказу Глэдстоуна Гонорий, похоже, сумел разрешить эту ключевую проблему. Но в процессе утратил рассудок. Кто же в здравом уме предпочтет оставаться на Земле, вместо того чтобы вернуться домой?

(обратно)

2K70

Тут очень пригодились шесть бесовских пальцев: каждый из них снабжен присоской.

(обратно)

2K71

Грузовик, который вез куда-то дыни, врезался в стеклянную витрину рыбного магазина, и на мостовую хлынул водопад битых стекол и палтуса. Задняя стенка кузова откинулась, и дыни посыпались на улицу, где, следуя естественному уклону почвы, покатились дальше, набирая скорость. Несколько велосипедов перевернулось или влетело в канаву, пока наконец путь дынь не завершился в витрине посудного магазина у подножия холма. Те немногие пешеходы, которым удалось увернуться от снарядов, были впоследствии сбиты с ног оравой помоечных котов, устремившихся к рыбному магазину.

(обратно)

2K72

Представьте себе, каково подойти вплотную к бушующему пламени, – вот примерно так же действовало на меня серебро, с той разницей, что серебро – обжигающе холодное.

(обратно)

2K73

Игла Клеопатры – это пятнадцатиметровый египетский обелиск, тянет на сто восемьдесят с гаком тонн и к Клеопатре ровным счетом никакого отношения не имеет. Кому и знать, как не мне, – это ведь я был одним из тех тружеников, что воздвигли его для Тутмоса III в 1475 году до н. э. Я точно помню, как мы втыкали его в песок в Гелиополисе, и потому был немало изумлен, увидев его в Лондоне три с половиной тыщи лет спустя. Думаю, его кто-то свистнул. И что за люди пошли – буквально ничего без присмотра оставить нельзя!

(обратно)

2K74

Пришел, увидел, победил (лат.)

(обратно)

2K75

Вот взять, к примеру, свержение Эхнатона. Довольно грустная история. Нефертити мне так этого и не простила. Но что, спрашивается, я мог поделать? Все претензии – к верховным жрецам Ра, а я тут ни при чем. Опять же, этот неловкий случай с волшебным кольцом Соломона, которое один из его соперников поручил мне спереть и бросить в море. В тот раз я еле сумел отбрехаться, честно вам скажу. И все прочие бесчисленные убийства, похищения, кражи, подлоги, интриги, обманы… Да если хорошенько подумать, такие дела, которые можно, не кривя душой, назвать негрязными, поручали мне чрезвычайно редко, от силы раз в сто лет.

(обратно)

2K76

Hу ладно, скажем точнее: постоянные.

(обратно)

2K77

Впрочем, этот вариант я отверг еще и из эстетических соображений. Терпеть не могу оставлять после себя горы мусора.

(обратно)

2K79

Эта хроническая ненадежность – одна из причин, почему волки-оборотни имеют настолько дурную репутацию. Помимо этого, они также прожорливы, свирепы, кровожадны и очень плохо дрессируются. Ликаон Аркадский впервые собрал отряд волков-оборотней и использовал их в качестве личной охраны около 2000 года до н. э. Несмотря на то что оборотни вскоре сожрали нескольких его гостей, представление о том, что они неплохо подходят для охраны порядка, прижилось. С тех пор их использовали многие правители-тираны, имевшие доступ к магии. Они налагали сложные трансформирующие заклятия на подходящих для этого крепких людей, держали их в изоляции и иногда даже занимались разведением, пытаясь улучшить породу. В Британии ночную полицию, как и многое другое, ввел все тот же Глэдстоун – он знал им цену в качестве орудий устрашения.

(обратно)

2K80

Обычно на индийских слонов. Птицы Рок (или Рух) обитали на далеких островах в Индийском океане, изредка появляясь на материке в поисках добычи. Гнезда их были в акр величиной, а яйца их походили на огромные купола, издалека видимые над морем. Взрослые птицы были опаснейшими противниками и не раз топили корабли, посланные, чтобы разорить их гнезда, роняя на них с большой высоты целые скалы. Два калифа заплатили огромные деньги за перья птицы Рок, которые смельчаки украдкой срезали с груди спящей птицы.

(обратно)

2K81

Примером тому может служить хотя бы Икар, один из пионеров воздухоплавания. Если верить Факварлу – хотя он, конечно, не самый надежный источник, – греческий волшебник Дедал смастерил пару магических крыльев, в каждом из которых был заточен довольно вспыльчивый фолиот. Испытать крылья было доверено Икару, опрометчивому и языкатому юнцу, который принялся отпускать плоские шуточки в адрес фолиотов, находясь в нескольких тысячах футов над Эгейским морем. В знак протеста они одно за другим растеряли все перья, и Икар вместе со своим остроумием обрел последний покой в морской пучине.

(обратно)

2K82

Там было метра два высоты. Ну ничего, она молодая и прыгучая.

(обратно)

2K83

Хотя не сказать, чтобы очень уж оригинальные. Я утомился и был не в духе.

(обратно)

2K84

На самом деле ухмылялся он с самого начала – это одно из немногих действий, которые черепам удаются в совершенстве.

(обратно)

2K85

Ну, вы же в курсе, в чем тут соль? Хитроумный смертный подбивает глупого джинна забраться в бутылку (или еще какой-нибудь тесный сосуд), а потом закупоривает ее и отказывается выпустить наружу, пока джинн не исполнит три его заветных желания, и т. д. , и т. п. Кхм-кхм. Это может показаться невероятным, но и в самом деле, если джинн заберется в бутылку по собственной воле, бутылка может оказаться довольно надежной ловушкой. Однако в наше время даже самый мелкий и тупой бес вряд ли купится на эту старую подначку.

(обратно)

2K86

Можете считать это знаком благодарности за то, что он для меня сделал.

(обратно)

2K87

Лишь немногие, такие, как старина Факварл, открыто (и безнадежно) замышляют восстание. Однако они разглагольствуют об этом столь давно и столь безрезультатно, что никто уже не обращает на них внимания.

(обратно)

2K88

Низшие духи, подобные этому фолиоту, зачастую бывают мелочны и мстительны и никогда не упустят возможности попугать людей, оказавшихся в их власти, рассказами о пытках и прочих ужасах. Другие же обладают неистощимым запасом плоских, сальных шуточек. Я даже не знаю, что хуже.

(обратно)

2K89

Хотя это совершенно необъяснимо. На мой взгляд, он был рыхловат.

(обратно)

2K90

Конечно, я бы этого не сделал в любом случае. Людишки и их мелкие трагедии ко мне никакого отношения не имеют. Если бы у меня был выбор: помочь девчонке или тут же дематериализоваться, – я бы, по всей вероятности, исчез с раскатистым хохотом, пустив ей в глаза облако серы. Как она ни обаятельна, а все-таки не стоит джинну привязываться к людям. Никогда. Уж поверьте мне на слово, я-то знаю.

(обратно)

2K91

Точнее, ту их часть, что была видна из-под широченных кружевных манжет.

(обратно)

2K92

Снова преувеличение – разве что ваше око настолько заржавело и веки так слиплись, что ими быстро не мигнешь. Если мне отдадут точный приказ и временно отменят текущую задачу, я, разумеется, могу дематериализоваться, материализоваться в другом месте, обнаружить необходимые предметы и вернуться, но на все это потребуется минимум несколько секунд, а то и больше, если искомые предметы не из тех, что можно найти где угодно. А создавать предметы из воздуха я не могу. Это было бы глупо.

(обратно)

2K93

Деревянная колода в фуражке выглядела бы, пожалуй, куда более живой и общительной.

(обратно)

2K94

Подобно тому, как консервированные овощи никогда не бывают такими же сочными и полезными, как свежие, шары с элементалями, жезлы инферно и прочее оружие, которое изготавливают, заточая беса или иного духа в шар или коробку, далеко не столь эффективно и долговечно, как те же самые заклятия, созданные на месте самими духами. Однако маги используют их при любой возможности – это ведь гораздо проще, чем трудоемкий процесс вызывания духа.

(обратно)

2K95

Его нетрудно было опознать по ужасной отделке. А наглый, ленивый бес, сидящий внутри, еще ужаснее.

(обратно)

2K96

Большая часть зевак удалилась быстро, не причинив хлопот. Тех, кто подзадержался, подбодрили, бросив им под зад несколько Инферно. Кучу журналистов из «Таймс», которых поймали на том, что они лихорадочно описывают панику, поднявшуюся среди волшебников, спровадили в тихое местечко, где им быстро объяснили, о чем писать стоит, а о чем нет.

(обратно)

2K97

Речь идет о побелке, поклейке обоев и использовании изрядного количества очищающих флюидов. И ни слова более!

(обратно)

2K98

В этом отношении он ничем нe отличался от девяноста процентов других волшебников. Все время, свободное от того, чтобы подсиживать друг друга, они тратят на то, чтобы собрать вокруг себя как можно больше красивых и дорогих вещей. Роскошные подушки занимают одно из первых мест в списке их заветных желаний, а бедный джинн знай только бегает по магазинам. Персидские волшебники особенно отличались в этом смысле: нам приходилось то переносить дворцы из одной страны в другую, то строить их на облаках или даже на дне морском. А один маг возжелал, чтобы ему построили замок из чистого стекла. Это была роковая ошибка, даже если оставить в стороне вполне очевидный вопрос о невозможности полноценного уединения. Мы построили замок за один вечер, и он радостно в него вселился. А наутро взошло солнце. Стены вели себя как гигантские линзы, и жар солнечных лучей усилился многократно. К полудню волшебник со всеми чадами и домочадцами попросту изжарился.

(обратно)

2K99

Чтобы помогать в работе, он предоставил мне двух фолиотов, которые изображали из себя маленьких сироток. Их круглые глазенки и жалкий вид растопили бы самое жестокое сердце. Но, помимо этого, они имели склонность бездельничать. Однако я немного поджарил их на медленном огне, чем добился идеального послушания.

(обратно)

3K1

Одна из характерных особенностей этой секты: они действовали только в полнолуние. Тем сложнее была задача, и тем почётнее было добиться победы. А они не знали поражений. Помимо этого, они носили только чёрное, избегали мяса, вина, женщин и музицирования на духовых инструментах и почему-то ещё не ели сыру, за исключением того, что готовился из молока коз, взращённых посреди пустыни, на далёкой горе, которая служила им убежищем. Перед тем как выйти на дело, они постились в течение суток, медитировали, глядя в землю немигающим взглядом, потом ели маленькие лепёшки из гашиша и семян тмина, не запивая водой, пока их горло не становилось жёлтым. Непонятно, как им вообще удавалось кого-то убить.

(обратно)

3K2

Ногти эти были жуткие: длинные, кривые и отточенные, как орлиные когти. Ассасины очень заботились о своих стопах, потому что они были чрезвычайно важны в их деле. Они часто мыли ноги, растирали их пемзой и вымачивали в кунжутном масле, пока ступни не становились мягкими, точно пух.

(обратно)

3K3

Секта избегала благовоний из практических соображений: они предпочитали скрывать своё присутствие, умащая тело запахами, соответствующими условиям работы: в садах – пыльцой, в храмах – воскурениями, в пустынях – песком, в городах – помоями и навозом. Добросовестные были ребята.

(обратно)

3K4

Откуда он его вынул – этого я вам говорить не стану. Скажу только, что кинжал оставлял желать лучшего с точки зрения гигиены, но был при этом весьма остёр.

(обратно)

3K5

Горный Отшельник натаскивал своих последователей во множестве надёжных способов убийства. Они, как никто другой, умели использовать удавки, мечи, ножи, палки, верёвки, яды, диски, арканы, отравленные пульки и стрелы. Да и сглаз давался им неплохо. Ещё их учили убивать кончиками пальцев и ударом ноги. Но особенно славились они умением убить незаметным щипком. Особо продвинутые учащиеся осваивали удушение при помощи глистов. А самое замечательное, что никто из них не испытывал ни малейшего чувства вины: всякое убийство было оправдано и освящено религией, основой которой было полное пренебрежение к святости человеческой жизни.

(обратно)

3K6

И они вовсе не собирались упускать её теперь. Отшельник не особо церемонился с учениками, которые возвращались к нему, не выполнив задания. В их учебном заведении имелась стена, обтянутая кожами неудачников, – очень остроумная идея: это помогало внушать учащимся стремление к успеху и в то же время спасало от сквозняков.

(обратно)

3K7

Двойник (нем.). (Примеч. перев.)

(обратно)

3K8

Вот, к примеру, был случай, когда на меня обрушилась часть великой пирамиды Хуфу. Это произошло тёмной безлунной ночью на пятнадцатый год её строительства. Я охранял ту зону, где трудилась моя группа, когда несколько известняковых блоков упали вниз, весьма болезненно придавив одну из моих конечностей. Отчего это произошло, так и осталось невыясненным, но я сразу заподозрил моего старинного приятеля Факварла, который работал по другую сторону пирамиды вместе с конкурирующей бригадой. Жаловаться вслух я не стал – я просто выждал время, пока моя сущность не исцелилась. И позднее, когда Факварл возвращался через Западную пустыню с грузом нубийского золота, я устроил небольшую песчаную бурю, в результате чего Факварл потерял сокровища и вызвал гнев фараона. У него ушла пара лет на то, чтобы собрать все золото среди барханов и отряхнуть с него песок.

(обратно)

3K9

Разумеется, очевидным решением проблемы было бы сменить облик – превратиться, скажем, в призрака или в клочок дыма и таким образом выплыть на свободу. Но этому мешали две вещи. Во-первых, мне было трудно менять облик – очень трудно, даже в лучшие времена. А во-вторых, стоило мне ослабить свою сущность, готовясь к превращению, давление извне тут же разнесло бы её в клочья.

(обратно)

3K10

Ну, то есть более истинный. На самом-то деле там, откуда мы родом, все мы подобны друг другу в своей всепроникающей бесформенности. Однако любой дух имеет облик, который ему подходит и который он использует, чтобы воплотиться здесь, на Земле. На более высоких планах наши сущности отливаются в эти обличья, в то время как на более низких мы принимаем облик, уместный в данной ситуации. Слушайте, такое ощущение, что я вам все это уже рассказывал!

(обратно)

3K11

Я бы сначала ткнул его коленом, потом саданул в глаз концом крыла, а потом ещё пнул в лодыжку для верности. Так оно куда эффективнее. Эти молодые джинны такие бестолковые, просто зла на них не хватает!

(обратно)

3K12

Блуждающие огоньки – это мелкие духи, которые выбиваются из сил, стараясь не отстать от времени. На первом плане они видны как мерцающие язычки пламени (хотя на прочих планах они больше похожи на прыгающих кальмаров). В былые времена волшебники использовали блуждающие огоньки, чтобы заманивать непрошеных гостей в ямы и топи. Урбанизация все переменила: теперь блуждающие огоньки парят над открытыми люками, выполняя обязанности предупреждающих сигналов, и в этом качестве действуют куда менее эффективно.

(обратно)

3K13

Если уж мага довели до того, что он произнёс заклятие Вечного Заточения, он обычно запихивает духа в первый же предмет, который попадётся ему под руку. Вот я как-то раз чересчур остроумно поддразнивал своего хозяина за вечерним чаем, и что же? Не успел я опомниться, как оказался заточен в полупустой банке с клубничным вареньем. Возможно, так бы я и просидел там до скончания веков, если бы ученик волшебника по ошибке не открыл эту банку в тот же день за ужином. Но я ещё несколько столетий выковыривал из своей сущности все эти мерзкие липкие зёрнышки.

(обратно)

3K14

Вот взять, к примеру, африта Гонория. Он сбрендил после того, как провёл около столетия заточенным в скелет. Довольно жалкое было зрелище – хотелось бы думать, что я, со своей яркой личностью, на его месте продержался бы подольше.

(обратно)

3K15

Любопытно, что хотя мы, духи, страшно бесимся, когда нас вызывают в этот мир, тем не менее позднее мы не без удовольствия вспоминаем о собственных подвигах. Нет, конечно, мы делаем все, чтобы избежать подобных приключений, и, однако, впоследствии мы часто устало, но с гордостью перебираем свои наиболее отважные деяния, наиболее хитроумные проделки или безвыходные ситуации, из которых нам удалось выйти с честью. Возможно, философ заметил бы, что это оттого, что пережитое нами в этом мире существенно определяет нас, в то время как в Ином Месте мы в значительной мере лишены индивидуальности. Таким образом, духи с длительной и блестящей карьерой (например, я), как правило, смотрят свысока на тех, кто, подобно Аскоболу, был призван в этот мир лишь недавно и не имеет ещё на своём счёту столь многих выдающихся достижений. Что касается лично Аскобола, то я недолюбливал его ещё и за идиотский фальцет, который совершенно не к лицу циклопу восьми футов ростом.

(обратно)

3K16

Вероятно, германского происхождения: там упоминались кишки, прибитые к дубу.

(обратно)

3K17

В конце концов, мы ведь товарищи по несчастью, и оба много лет страдаем по милости Мэндрейка. Казалось бы, здесь была уместна хотя бы крупица сочувствия. Однако длительное заточение изрядно ожесточило этого беса – впрочем, такое случалось и с куда более могущественными духами.

(обратно)

3K18

Если память мне не изменяет, это были такие истории, как «Дело африта, конверта и супруги посла», «Дело неестественно тяжёлого сундука» и грязный эпизод с анархистом и устрицей. Во всех этих случаях Мэндрейк едва не лишился жизни. Но, как я уже говорил, ничего особо интересного там не было.

(обратно)

3K19

Тем из нас, кому поневоле приходится соприкасаться с человеческой историей, эта война известна лучше, чем хотелось бы. В течение нескольких лет американцы отказывались платить налоги лондонскому правительству. Британцы быстро перешли к древнейшему аргументу и отправили за море армию, чтобы задать колонистам жару. После первых лёгких побед наступил застой. Мятежники ушли в глухие леса и высылали оттуда джиннов, которые атаковали наступающие войска. Несколько высокопоставленных британских магов было убито; Шестой и Седьмой флоты отозвали из Китайских морей и направили к берегам Америки в качестве подкрепления – но война по-прежнему тянулась медленно и нудно, как осенний дождь. Шли месяцы, силы империи таяли на диких просторах Америки, и это эхом отдавалось по всему земному шару.

(обратно)

3K20

Собственно, выдвинулся он как раз благодаря войне. У британской армии были проблемы с партизанами мятежников. Через год изматывающих военных действий министр иностранных дел,некий мистер Фрай, тайно посетил колонии, рассчитывая заключить перемирие. Восемь магов охраняли его во время путешествия; стая хорл следила за каждым его шагом. Короче, министр был неуязвим. По крайней мере, все так думали. И в первую же ночь в Филадельфии его предательски убил бес, скрывавшийся в пироге, который ему подали на ужин. Все жутко возмутились, премьер-министр перетасовал своих министров, и Мэндрейк вошёл в правящий Совет.

(обратно)

3K21

Я понимаю, что называть его «мужиком» было преждевременно. Хотя теперь, приближаясь к двадцати годам, он и впрямь мог сойти за взрослого мужчину. Со спины. На расстоянии. И ночью – если ночь будет достаточно тёмная.

(обратно)

3K22

Волшебники, следуя римской традиции, старались удерживать народ в узде при помощи различного рода празднеств, во время которых во всех парках устраивались всяческие зрелища. В частности, зверинцы, где выставлялись экзотические животные со всех концов империи, а также мелкие бесы и духи, якобы «отловленные» в ходе военных действий. Пленных людей проводили строем по улицам и помещали в специальные стеклянные шары в павильонах Сент-Джеймс-парка, чтобы толпа могла вдоволь поглазеть и поиздеваться над ними.

(обратно)

3K23

Обратите внимание, как сдержанно я разговаривал. В те времена я старался изъясняться достаточно высоким штилем, особенно когда беседовал с Птолемеем. Было в нём нечто, что внушало нежелание вести себя чересчур вольно, чересчур нагло или чересчур бесстыдно. Я даже почти не использовал местный сленг, распространённый в дельте Нила. Не то чтобы он это запрещал – просто когда ты распускал язык в его присутствии, тебе становилось несколько неловко. Да и грубые наезды тоже были неуместны. Просто удивительно, как я вообще решался что-то произнести!

(обратно)

3K24

Все враньё, от первого до последнего слова. Последнее – особенно.

(обратно)

3K25

Хатор – божественная мать и защитница новорождённых. Джинны в её храмах имели облик женщин с головами домашнего скота.

(обратно)

3K26

Его тоже звали Птолемеем. Их всех звали Птолемеями, этих египетских царей, на протяжении более чем двухсот лет, пока наконец Клеопатра не нарушила традицию. Эта семья не была сильна по части оригинальности. Быть может, это объясняет, отчего мой Птолемей так небрежно относился к именам. Они не имели для него особого значения. Своё имя он назвал мне в первый же раз, как я спросил.

(обратно)

3K27

Подозреваю, они достались ему от матери. Она была из местных, откуда-то с верховий Нила, наложница царской опочивальни. Я её никогда не видел. Она и его отец – оба умерли от чумы ещё до моего появления.

(обратно)

3K28

Я был так слаб, что он не долетел даже до другой стороны улицы. Но право же, каков был жест!

(обратно)

3K29

В попытках утихомирить простолюдинов Мэндрейк затеял выпуск серии жутких грошовых информационных листков с байками про героические подвиги британских солдат в далёкой Америке. Выходило все это под заголовком «Подлинные рассказы о войне». Иллюстрациями к ним служили хреновые литографии. Предполагалось, что это якобы повествования о реальных недавних событиях. Нет нужды говорить, что американские волшебники непременно были злыми и жестокими, использовали самую чёрную магию и самых ужасных демонов. Напротив, честные бритты с квадратными подбородками всегда стремились вести себя хорошо и играть честно и неизменно выходили из безвыходных ситуаций с помощью солдатской смекалки и самодельного оружия, изготовленного из жерди от ближайшего забора, куска верёвки и консервной банки. Война в этих листках изображалась как необходимость и дело доблести и чести. Этой истории лет-лет, и памяти нет: я видел, как бесы высекали аналогичные официальные сообщения на памятных стелах вдоль всей дельты Нила, дабы народ не сомневался в правильности и справедливости войн, которые вели фараоны. И на те стелы тоже никто не обращал внимания.

(обратно)

3K30

Ещё бы ему не понять! Его истинное имя висело над ним, как занесённый меч.

(обратно)

3K31

Однажды, когда мне довелось работать на алгонкинского шамана, в наше племя среди ночи явился враждебный африт и похитил ребёнка вождя. Когда хватились, африт был уже далеко. Он обернулся бизонихой, а на ребёнка наложил чары, так что тот казался всего лишь мычащим телёнком. Однако у афритов – огненные копыта. Я следовал за ним через холмистую прерию по выжженным следам на траве на протяжении сотни миль и убил похитителя серебряным копьём. Ребёнок вернулся домой живёхонький, только слегка зелёный оттого, что съел так много травы.

(обратно)

3K32

Если с ними такое и случается, то обычно как раз против их воли – когда шарахнешь их Взрывом.

(обратно)

3K33

Атлант – марид невероятной силы и чисто мускульной мощи, которого греческий волшебник Фидий использовал для постройки Парфенона, ок. 440 г. до н. э. Атлант отлынивал от работы и фундамент заложил спустя рукава. Когда появились трещины, Фидий загнал Атланта под землю, принудив вечно поддерживать фундамент. Вполне возможно, что он до сих пор там – во всяком случае, я не слышал, чтобы его освободили.

(обратно)

3K34

Самое неприятное, что газета оказалась не чем иным, как «Подлинными рассказами о войне». Эта мне Мэндрейкова газетёнка! Ещё одно свинство, добавленное к бесконечному списку его преступлений.

(обратно)

3K35

Вставьте любое из нижеприведённых свершений, которое вам больше по вкусу: а) один на один сражался с утукку в битве при Кадеше; б) выточил стены Урука из цельного камня; в) уничтожил одного за другим целых трёх хозяев, используя алхимическую игру слов; г) беседовал с Соломоном; д) другое.

(обратно)

3K36

Хотя, конечно, в моём нынешнем состоянии ничего я ему сделать не мог. По крайней мере, в одиночку. Некоторые джинны, в том числе Факварл, давно уже замышляли совместное восстание против волшебников. Но я всегда отвергал эту идею как бредовую и совершенно невыполнимую. Однако если бы в тот момент Факварл явился ко мне с этим идиотским планом, я присоединился бы к нему с аплодисментами и радостными возгласами.

(обратно)

3K37

Импульс выглядит как маленький сине-зелёный шарик, величиной примерно с лесной орех, видимый только на седьмом плане. Он, стремительно петляя, проносится по местности и наконец возвращается к пославшему. Его внешний вид по возвращении говорит об уровне встреченной магии: если шарик остался сине-зелёным, это означает, что все чисто; если он жёлтый – значит, присутствуют следы магии; оранжевый говорит о наличии мощных заклятий, а если я вижу, что шарик сделался красным или тёмно-фиолетовым, я вежливо извиняюсь и откланиваюсь.

(обратно)

3K38

Правда, на самом деле строил их не совсем я. Отряды бесов, которых я согнал к себе на службу, трудились в поте лица, а я тем временем полёживал в гамаке на безопасном расстоянии, любуясь звёздами.

(обратно)

3K39

Лайм! Вот как его звали! Человек с рыбьим лицом, которого я видел в кофейне, был одним из участников заговора Лавлейса, имевшего место пять лет тому назад. Да, если он вдруг выполз из норы, значит, дело и впрямь наклёвывается серьёзное!

(обратно)

3K40

В отличие от большинства ботинок моего хозяина, от которых просто разит.

(обратно)

3K41

Хотя кофе, между прочим, был только что с огня. Ну и крепкий же малый!

(обратно)

3K42

Сущность бедняги Трак лета была жалкой добычей. В иных обстоятельствах я бы им побрезговал. Но я был в безвыходном положении и нуждался в любой подпитке, какая бы она ни была. К тому же этот поросёнок собирался меня выдать!

(обратно)

3K43

Долго же ему придётся ждать! Надо было заказать ему ещё кофе.

(обратно)

3K44

Некоторые из красавиц были даже настоящими, хотя на более высоких планах я заметил двух подставных: одна выглядела как пустая раковина, сплошная спереди и полая сзади, а вторая оказалась ухмыляющимся фолиотом с длинными тощими лапами, спрятанными под Чарами.

(обратно)

3K45

За большей частью этих мероприятий чувствовалась рука Мэндрейка: свойственное ему внимание к деталям вкупе с любовью к театральности, коей он набрался от своего дружка, драматурга Мейкписа. Идеальное сочетание грубости и тонкости. Особенно хорош был пленный «американский» демон. Я подумал, что его наверняка специально вызвал кто-то из членов правительства.

(обратно)

3K46

В таких обстоятельствах необходимо действовать молниеносно, пока тебя не впитали полностью. Слабые существа, проглоченные более могущественными, не имеют шансов, а я был опасно близок к этому.

(обратно)

3K47

Он утверждал, что любая связь между ними не случайна и волшебникам и духам надлежит стремиться к более глубокому пониманию того, в чём смысл этой связи. Я, вежливо говоря, относился к этой идее как к полной ерунде. То небольшое взаимодействие, что существует между нашими мирами, является не чем иным, как отвратительным отклонением (выражающимся в порабощении нас, джиннов), которое надлежит ликвидировать, и чем скорее, тем лучше. Наш спор сделался весьма оживлённым, и если я не перешёл на земные грубости, то исключительно потому, что заботился о чистоте стиля научной беседы.

(обратно)

3K48

В их числе были старшие жрецы, представители знатных семейств, собутыльники из соседнего кабака, профессиональные борцы, бородатая женщина и карлик. Аппетиты у царского сына были большие, а вкусы неразборчивые, так что круг его общения был весьма широк.

(обратно)

3K49

В смысле, кровавого убийства. Которое мне вот-вот придётся совершить.

(обратно)

3K50

Одно повествование, нацарапанное на стене гавани и сопровождавшееся выразительным рисунком, рассказывало о том, что царского сына якобы разложили с голой задницей на библиотечном столе и некий неведомый демон – а возможно, и не один – задал ему царскую порку.

(обратно)

3K51

Древние фараоны, по традиции, в вопросах магии полагались на жрецов. Греческая династия не видела причин менять эту политику. Но в прошлом в Египет съезжались талантливые личности со всего света, чтобы заниматься своим ремеслом, благодаря чему египетское царство росло и процветало на плечах рыдающих джиннов. Ныне же эти времена давно миновали.

(обратно)

3K52

Да, признаю, тут в мою речь вкрался древнеегипетский жаргон. Понимаете, я был в бешенстве.

(обратно)

3K53

Ну или почти такая. Я порой преувеличивал изгибы фигуры.

(обратно)

3K54

Её костюм меня на тот момент совершенно не интересовал, но для любителей точности сообщаю: она была одета в чёрную блузку и брюки. Смотрелась она в них довольно привлекательно для тех, кто настроен обращать внимание на подобные вещи. Ворот блузки был расстёгнут, украшений она не носила. На ногах у неё были белые кроссовки. Сколько лет ей было на тот момент? Около девятнадцати, я так думаю. Спросить у неё мне не пришло в голову, а сейчас уже поздно спрашивать.

(обратно)

3K55

Вообще-то мы, джинны четвёртого уровня, не самые простые для вызывания духи, поскольку мы хитры и щепетильны и без труда улавливаем любую погрешность в заклинаниях. Именно поэтому, а также из-за нашего несравненного интеллекта и внушительного облика (обычно от нас не пахнет горелым тостом) волшебники предпочитают вызывать нас не иначе, как хорошенько набив руку.

(обратно)

3K56

Не говоря уже о двадцати двух возможных ответах на каждый из них, шестнадцати вытекающих отсюда гипотезах и теориях, восьми абстрактных рассуждениях, уравнении с четырьмя неизвестными, двух аксиомах и лимерике. Вот что значит светлая голова!

(обратно)

3K57

Естественно, речь о моём хозяине. Ну, вы ведь догадались?

(обратно)

3K58

Я (фр.). (Примеч. перев.)

(обратно)

3K59

Возможно, стоит уточнить, что голова у меня, строго говоря, была не льва, а львицы, поскольку я был без гривы. Гривы сильно переоценивают: да, конечно, смотрятся они впечатляюще, но в бою загораживают весь боковой обзор и вдобавок слипаются и сваливаются от крови.

(обратно)

3K60

Увы, парень был прав. Если бы он попытался применить карающее заклятие, я бы мог обратить его против него (вот как полезно знать истинное имя волшебника!), но с настоящим ударом копьём я бы ничего поделать не смог, тем более в своём тогдашнем ослабленном состоянии.

(обратно)

3K61

Признаться, львам такой вид не очень-то свойствен, но у меня получилось. Не то чтобы нарочно…

(обратно)

3K62

Это смотрелось куда естественнее.

(обратно)

3K63

Если вам интересно – такого занятного желтовато-белого оттенка. Вроде манной каши, я бы сказал.

(обратно)

3K64

Технический термин; единица измерения сущности.

(обратно)

3K65

Лично я в последний раз использовал сильный ветер в сочетании с бестелесным завыванием, чтобы отвлечь великана Хумбабу в сосновом лесу, дабы мой хозяин Гильгамеш мог подобраться к нему со спины и убить его. Дело было примерно в 2600 году до новой эры. И то это подействовало только потому, что Хумбаба был всего на несколько шишек ниже самой высокой сосны.

(обратно)

3K66

Мвамба – ветрена и взбалмошна, как бабочка, Кормокодран груб и неразговорчив, а уж Аскобол с Ходжем просто невыносимы: оба слишком склонны к сарказму.

(обратно)

3K67

Ещё один технический термин. Обозначает полное разрушение сущности во время пребывания на смертном плане. Разумеется, в Ином Месте наша сущность постоянно свободно циркулирует и в каком-либо конкретном облике не нуждается.

(обратно)

3K68

По крайней мере, в тех случаях, когда я не в состоянии за них отплатить. Но рано или поздно я ещё повстречаюсь с Ходжем, Аскоболом и Кормокодраном, когда снова буду в форме. И уж тогда-то отомщу со всей яростью раненого медведя. Секрет успешной мести – в том, чтобы правильно выбрать время.

(обратно)

3K69

Что-то типа: «Думаешь, тебе это удастся, да?» – «Легко и просто, приятель!» – «Да ну?» – «Ну да!» Прочие в это время гикали, улюлюкали и хлопали себя по волосатым ляжкам. Короче, по части интеллектуальности и энергичности это было нечто среднее между дебатами в древних Афинах и прениями в современном английском парламенте.

(обратно)

3K70

Кроме, разве что, Кормокодрана: этот по-прежнему ухитрялся походить на молодого бычка, втиснутого в дорогой костюм.

(обратно)

3K71

Царство это находилось на Аравийском полуострове, а ныне его территория входит в состав Йемена. И хотя из-за путаницы с написаниями это не слишком очевидно, но это то самое царство, которым некогда правила царица Савская. (Примеч. ред.)

(обратно)

3K72

Обидно, грубо, но зерно истины здесь присутствовало. Я был ещё не настолько плох, как тогда, когда был лягушкой, но с каждой минутой мои силы и мой контроль над собственной сущностью всё сильнее мне изменяли. Пожалуй, я и впрямь сделался жидковат в районе брюк.

(обратно)

3K73

Нет, я бы с удовольствием принял участие в схватке. С удовольствием! В обычных обстоятельствах я первым ринулся бы на эти кальмароподобные головы. Но на тот момент я был совершенно не в форме. Сущности у меня было в обрез, и я не мог позволить себе её терять.

(обратно)

3K74

Конечно, в основном его задерживали полученные раны, но и недавняя трапеза тоже не пошла ему на пользу. Нельзя же глотать директоров, не разжёвывая!

(обратно)

3K75

В гуще событий мы, джинны, порой забываем, на каком языке общаемся. Когда мы вместе работаем в этом мире, то обычно используем языки, знакомые нам всем, – и это не обязательно должен быть язык du jour (ну вот, видите! Я хотел сказать – современный).

(обратно)

3K76

При том, как меня обнаружили, присутствовали фол йоты Фрисп и Поллукс. Позднее они забавлялись, пересказывая эту историю своим знакомым бесам. Увы, оба фолиота и все эти бесы вскоре погибли самыми разнообразными способами, и все – в течение одной ночи: странное совпадение, стоившее мне немалых трудов.

(обратно)

3K77

Он был не таким, как старина Джабор, обладавший тупым могуществом, близким к неуничтожимости. И не таким, как мрачный Чу, которому редко приходилось шевельнуть хотя бы пальцем – враги обычно разбегались, устрашась его хитроумных и зловещих речей. Нет, Факварл был специалистом широкого профиля: он владел техникой выживания, успешно сочетавшей в себе могущество и ловкость. И на тот момент я решил перенять его тактику: ловко скрыться от могущественного Факварла и таким образом уцелеть.

(обратно)

3K78

Мой облик человека-вороны был тотемом племени, жившего на границе леса и прерий. Они чтили эту птицу за скрытность и проворство, за ум и хитрость. Плащ состоял из перьев всех птиц, что обитали в тех краях. Добавив их силу к своему могуществу, я мог незамеченным ходить по лугам и скалам, а также почтительно беседовать с шаманом племени, носившим аналогичный костюм и маску.

(обратно)

3K79

Когда так хохочет несколько более могущественный джинн, чем ты, – например, такой как Факварл, – это, как ни странно, нервирует. Мы, высшие духи, конечно, тоже обладаем чувством юмора и используем его для того, чтобы сделать бесконечные годы рабства на Земле чуточку более сносными. Но как правило, наш смех подпадает под одну определённую категорию: это сухой, ядовитый смех, и смеёмся мы обычно над бесконечными слабостями и причудами волшебников. Смеёмся часто, а вот хохочем редко – это просто не принято. Разумеется, здесь не идёт речь о бесах – те редко поднимаются выше уровня грубого балагана. Так вот, в хохоте Факварл а было что-то на удивление несдержанное – такое впечатление, что он буквально смеялся от души.

(обратно)

3K80

Это в самом деле так. Ещё во времена царских кухонь Ниневии, около 700 года до новой эры, вавилонские волшебники отправили меня туда с дипломатической миссией: мне поручено было подсыпать на пиру мышьяку в пищу Синаххерибу. К несчастью, ассирийский царь использовал Факварла для того, чтобы отлавливать убийц: Факварл изъял мой аппетитный кусок жирной телятины и принялся гонять меня по всему пиршественному залу. После классической драки с метанием разнообразных яств мне удалось уложить его метко пущенной костью от окорока и смыться. И с тех пор наши отношения все ухудшались.

(обратно)

3K81

В ходе которой нам удалось разгромить главную крепость пиратов и освободить сотню пленников. Для меня этот бой запомнился в основном моим поединком с огненным афритом над двумя тонущими кораблями. Мы носились друг за другом туда-сюда по пылающим вёслам и сражались среди снастей, используя в качестве оружия обломки мачты. В конце концов мне удалось метким ударом вышибить ему мозги. Я видел сквозь светло-зелёную воду, как он уходил на дно, все ещё продолжая тлеть.

(обратно)

3K82

Среди этих джиннов особенно выделялся некий краснокожий персонаж. Джабор наделал немало переполоху, но в конце концов я сумел вывести его из игры, заманив в лабиринт песчаниковых пещер и обрушив на него крышу одного из тоннелей.

(обратно)

3K83

Естественно, речь идёт о мире для египтян. То есть насилие, грабежи и убийства продолжались, но теперь убивали и грабили мы, а не нас. Так что всё было в порядке.

(обратно)

3K84

Анк – разновидность амулета, вещица Т-образной формы с петлёй на верхушке. Символ жизни. В Египте времён фараонов, когда магия была широко распространена, во многих анках содержались заточенные духи, и такие амулеты служили мощными оберегами. Ко временам Птолемея они, как правило, сохраняли чисто символическое значение. Однако железо, как и серебро, всегда отпугивало джиннов.

(обратно)

3K85

То есть Бартимеус. На случай, если вы вдруг забыли. Птолемей просто никогда не называл меня этим именем из вежливости.

(обратно)

3K86

Ну пусть бы, для разнообразия, это был хотя бы какой-нибудь другой главный враг!

(обратно)

3K87

Я имею в виду, что изумился, увидев Китти Джонс. В столе-то ничего изумительного не было. Хотя стол был хороший, полированный.

(обратно)

3K88

Ну ладно. Короче, дело в следующем. Как я, возможно, уже упоминал – и не раз, – всего существует пять основных уровней духов: бесы (недостойные), фолиоты (незначительные), джинны (воистину потрясающие существа, среди которых имеется один-два подлинных бриллианта), африты (их обычно переоценивают) и мариды (жутко самодовольные твари). Помимо этих пяти уровней существуют ещё более могущественные создания неясной природы. Вызывают их чрезвычайно редко, и сказать о них что-то конкретное непросто. Так вот, Ноуда – одно из таких созданий, и его редкие появления на Земле неизменно оставляли за собой кровавый след. Его услугами пользовались лишь самые неприятные правящие режимы: ассирийцы (во время битвы при Ниневии, когда Ноуда пожрал тысячу мидян), Тимур Жестокий (при взятии Дели, когда Ноуда сложил из голов пленных холм высотой в пятьдесят футов), ацтеки (эти вызывали его регулярно; под конец Ноуда сумел обнаружить двусмысленность в заклятии Моитесумы – в отместку он разорил Теночтитлан и оставил его беззащитным перед вторжением испанцев). Короче, Ноуда – жуткая личность, вечно голодная и не склонная к милосердию.

(обратно)

3K89

Обратите внимание на то, что в моей реплике отсутствовали какие-либо шутки, подначки или насмешки. Невзирая на то что Ноуда пребывал не в лучшей форме, я не сомневался, что он способен одним взглядом разнести меня на атомы. Так что я счёл за лучшее быть вежливым.

(обратно)

3K90

Он обращался с ней так, как будто… Хм, скажем так: его эгоистичные побуждения на сей раз были неочевидны. Несомненно, что-то он с того рассчитывал выгадать, и немало, вот только я не знал, где и в чём.

(обратно)

3K91

Это была чистая правда: обычно облик Наэрьян включал в себя иссиня-чёрный торс, три огненных глаза, расположенных несимметрично, и множество паучьих лап. Ну да, конечно, это вопрос привычки, и всё же это выглядело куда благопристойнее, чем какой-то там Дженкинс.

(обратно)

3K92

Где-то в глубине этих глаз виднелся бешеный водоворот невероятной мощи Иного Места. Я ещё невольно подумал, долго ли смертное тело выдержит присутствие такого обитателя.

(обратно)

3K93

Мы оба постарались, чтобы это прозвучало резко, чётко, уверенно. Не то чтобы нам это удалось. Его голос отличался писклявостью, изначально свойственной летучим мышам и свисткам для собак, мой же дребезжал, как у дряхлой старой перечницы, которая просит себе к чаю сэндвич с огурцом.

(обратно)

3K94

Ну, это я загнул, признаться. Не тыщу лет, а всего пару веков. Последним был мой чешский хозяин, изрядно склонный к полноте. Я не раз осуждал его за то, что он не следит за собой, и постепенно вселил в него негодование и стремление доказать обратное. И вот как-то раз я принялся подначивать его, уверяя, что он не сумеет дотянуться до носков собственных ног, находясь в пентакле. До носков-то он дотянулся, но в процессе его зад высунулся за пределы круга, что позволило мне вырваться на волю. Надо сказать, он и вправду был жирноват, но при этом оказался довольно неплох на вкус.

(обратно)

3K95

Разумеется, продлилось это недолго. «Эй, Бартимеус, не мог бы ты проложить каналы по всему Междуречью?», «Не мог бы ты переместить русло Евфрата вот здесь и здесь?», «Слушай, раз уж ты за это взялся, не мог бы ты заодно посеять в пойме несколько миллионов семян пшеницы? Заранее спасибо». И даже палкой-копалкой меня не снабдили. К тому времени, как я дотянул до Урала, мой восторг несколько повыветрился. Уж больно спину ломило.

(обратно)

3K96

Уж в чём, в чём, а в бутылочной акустике я разбираюсь, можете мне поверить. Большую часть шестого века я провёл в старой склянке из-под кунжутного масла, запечатанной воском и бултыхающейся в волнах Красного моря. Моих воплей никто не слышал. Наконец меня освободил старый рыбак – к тому времени я уже настолько отчаялся, что на радостях решил было выполнить несколько его желаний. Я вырвался наружу в облике дымного великана, выпустил несколько молний и наклонился, чтобы спросить, чего он желает. Бедолага тут же и помер от разрыва сердца. В этой истории должна быть какая-то мораль, но хоть убейте, я её не вижу.

(обратно)

3K97

С его точки зрения это ощущение было вполне логичным. Он ведь вобрал в себя меня, существо из воздуха и пламени.

(обратно)

3K98

В этом мире ничто не меняется. Нефертити вечно проделывала то же самое с Эхнатоном: подкрадывалась к нему именно в тот момент, когда он подсчитывал собранный урожай, и интересовалась, как она смотрится в новом головном уборе. И он каждый раз спотыкался на том же самом месте.

(обратно)

3K99

Использовать подобный талисман – это всё равно что отвинчивать пробку с бутылки с газировкой. Или нет. Вот, пожалуй, более удачное сравнение – представьте, что вы сначала хорошенько растрясли эту бутылку. А теперь вы медленно-медленно откручиваете крышку, и… Вся штука в том, чтобы отвинтить её ровно настолько, чтобы сперва выпустить немножечко газа. Тогда волшебник может направить энергию, куда ему надо. А если отвернуть пробку слишком сильно или сделать это слишком быстро, то обольёшься с головы до ног, если можно так выразиться. В числе знаменитых сооружений, разрушенных в результате небрежного обращения с талисманами, Александрийская библиотека и Фаросский маяк, вавилонские висячие сады, цитадель Великого Зимбабве и подводный косский дворец.

(обратно)

3K100

Рабам и военнопленным выдавали железные ножи и выгоняли на большую римскую арену сражаться с пленными джиннами. Римская знать просто обожала эти забавные погони и остроумные способы убийства.

(обратно)

3K101

С Наэрьян я впервые познакомился в Африке, во время походов Сципиона. Её любимым обличьем была стройная танцовщица, которая заманивала…

(обратно)

3K102

По крайней мере, со мной, так как я был надёжно заперт внутри. Возможно, Натаниэль обзавёлся парой-тройкой лишних синяков, как в тот раз, когда он пошёл направо, когда я собирался налево, и ударился носом о собственный посох или когда он выстрелил из посоха во время особо замысловатого курбета и нас отшвырнуло в сторону, в куст колючего дрока. Или взять тот мелкий инцидент у озера, на который он так рассердился (хотя мы и под водой-то пробыли каких-то несчастных четыре, ну максимум пять секунд, а немножко водорослей ещё никому не повредило). Но в общем и целом нам всё же удавалось избегать самострелов.

(обратно)

3K103

И вдобавок лишиться жизненно важных органов.

(обратно)

3K104

Собственно, последний совет я высказал на берегу озера. К несчастью, Натаниэль воспринял его слишком буквально, что и повлекло за собой наше кратковременное погружение.

(обратно)

3K105

Вероятно, штук сорок или около того. Но мудрый воин, устремляясь в битву, старается разобраться со своими врагами поодиночке.

(обратно)

3K106

Вот интересно: если бы парень был там один и я не ободрял его своим присутствием, смог бы он действовать так же решительно против тел своих бывших товарищей-министров? Я в этом сомневаюсь, невзирая на их уродство, отвисшие челюсти и странно вывороченные конечности. Он ведь был человек, а люди всегда, всегда цепляются за внешнее!

(обратно)

3K107

В частности, всяческие автодромы, площадки для катания на роликах, карусели типа «Оседлай беса», «Таинственный шатёр прорицательницы мадам Гурии», комната смеха с кривыми зеркалами, «Пещера чучельника Мишки Бампо» и, в центре, «Всемирная выставка» – ряды жалких витрин, где были разложены «культурные ценности» каждой из стран империи (всякие там тыквы, ямсы и грубо расписанные сувенирные деревянные ложки). Красовавшиеся снаружи вывески объявляли дворец «десятым чудом света», что я, как джинн, приложивший руку к созданию минимум пяти из девяти остальных, считаю несколько преувеличенным.

(обратно)

3K108

Не буду вдаваться в подробности. Просто мелкая работёнка в Азии, много веков тому назад.

(обратно)

3K109

Ещё бы не ощущать! Такое впечатление, что от неё у него внутри просыпался человек-оркестр, который принимался дудеть во все дуделки и звенеть во все звенелки, и ещё с энтузиазмом брякать тарелками, подвязанными к коленям. Шум стоял просто оглушительный!

(обратно)

3K110

Вот, к примеру, с Нефертити и Эхнатоном было то же самое. Только что они обменивались долгими взглядами и назначали друг другу свидания у крокодильего пруда, и вдруг – бац! – уничтожили государственную религию и перенесли столицу Египта на сто километров в пустыню. Одно логически вытекло из другого.

(обратно)

3K111

Факварл не был склонен к экивокам и недомолвкам, как хитрый старый Чу, – напротив, он гордился своей прямотой. Нет, конечно, он всегда имел склонность побахвалиться. Если верить всем его байкам, можно подумать, что именно он приложил руку к созданию большинства мировых достопримечательностей и именно он был доверенным советником всех самых известных волшебников. Но это, как я некогда указывал Соломону, совершенно смехотворные, пустые претензии.

(обратно)

3K112

Странный исторический факт: британские волшебники никогда не интересовались магическими полётами, предпочитая (и довольно благоразумно, не могу не отметить) механические средства передвижения по воздуху. Однако другие культуры не стеснялись загонять джиннов в материальные объекты: персы отдавали предпочтение коврам, отдельные отсталые европейцы обходились ступой с пестом. А некоторые китайские авантюристы пытались даже летать на облаках!

(обратно)

3K113

Но: Я всё ещё говорю о лице.

(обратно)

3K114

При том, что сам я находился в Непале. Видите, как громко я орал?

(обратно)

3K115

В основном тем, кому не грозит испытать это на собственном опыте. Сразу приходят на ум всякие там политики и писатели.

(обратно)

3K116

Ну попробуйте показать самому себе хотя бы фигу. Не правда ли, не смотрится?

(обратно)

4K1

Второй глаз ему вышиб Ризим – это был один из тех редких случаев, когда наш хозяин допустил небольшую ошибочку в заклинании. Нам еще пару раз удавалось подпалить ему зад, и на затылке у него остался шрам с того раза, когда я едва не укокошил его удачным рикошетом, но, невзирая на длительную карьеру мага, на протяжении которой он повелевал целой дюжиной грозных джиннов, волшебник и поныне оставался силен и боек. Стреляный воробей, ничего не скажешь! (Здесь и далее, кроме особо оговоренных, примечания автора.)

(обратно)

4K2

Эриду Семихрамный, город, белый, как кость, сияющий посреди зеленых полей. Один из первых людских городов. В свое время его зиккураты вздымались выше, чем летает сокол, а аромат пряностей с его рынков ветра разносили до Урука и до моря… Но потом река изменила русло, земля превратилась в пустыню. Люди истощали и сделались жестоки; храмы их обрушились в пыль, и сами они и их прошлое были забыты. Всеми, кроме таких духов, как я. Ну и разумеется, волшебники о них тоже не забывали – когда жажда золота пересиливала в них страх.

(обратно)

4K3

На мой опытный взгляд, стиль храма выглядел как позднешумерский (ок. 2500 до н. э.), с легким намеком на древневавилонский декаданс, хотя, откровенно говоря, летавшие вокруг части тел изрядно мешали оценить его по достоинству.

(обратно)

4K4

Семь планов бытия налагаются один на другой, однако все семь доступны лишь высшим, наиболее восприимчивым существам. Таким, как я. На самом деле интеллект и способности существа можно приблизительно оценить на основании того, сколько всего планов оно способно видеть, например: лучшие из джиннов – семь; фолиоты и высшие бесы – четыре; кошки – два; блохи, тараканы, люди, клопы и т. п. – один.

(обратно)

4K5

Разумеется, для взора смертных сторожевые заклятия, подобные этому, всегда незримы, однако со временем на нитях скапливаются мельчайшие частички пыли, наделяя их призрачным присутствием и на первом плане тоже. Это дает находчивым ворам-людям некоторые шансы. Например, древнеегипетский расхититель гробниц Сенедж Воинственный использовал дрессированных летучих мышей, чтобы держать крохотные свечки над теми участками пола, что казались ему подозрительными, и это позволяло обнаруживать еле заметные тени, отбрасываемые накопившейся пылью, и таким образом благополучно обходить ловушки. По крайней мере, так он говорил мне незадолго до того, как его казнили. Взгляд у него был честный, но, право же… летучие мыши… даже и не знаю!

(обратно)

4K6

Вот видите? Я же говорю, кошмар полный!

(обратно)

4K7

«Беглое колесо»™, © и т. д. Бартимеус Урукский, ок. 2800 до н. э. Ему часто подражают, но никто еще не сумел превзойти создателя. Этот маневр запечатлен для вечности на росписях гробницы Рамзеса III эпохи Нового Царства: если приглядеться, на заднем плане «Предстояния царской фамилии перед богом Ра» за спиной фараона виден я, укатывающийся прочь.

(обратно)

4K8

Я снова принял облик девицы – чтобы быть последовательным, а также потому, что понимал, как сильно это раздражает хозяина. Я по опыту знаю, что большинство волшебников можно зацепить, если выбрать правильный облик. Ну, кроме верховных жрецов Иштар в Вавилоне. Иштар была богиней любви и войны, так что ее волшебников не пугали ни прекрасные девы, ни кошмарные чудища, заляпанные кровью. Увы, это перекрывало большую часть моего репертуара.

(обратно)

4K9

Бедственный Огонь – быстрая и мучительная казнь. Позднее, с тех пор как Зарбустибал Йеменский ее усовершенствовал, она стала называться «Испепеляющее Пламя». Высшая мера наказания для духов, которые попросту отказываются выполнять повеления своего хозяина. Эта угроза в основном и обеспечивает волшебникам наше повиновение (хотя и против нашей воли).

(обратно)

4K10

В разговорах с людьми мы часто лукавим, однако между собой высшие духи почти всегда говорят правду. Низшие создания, увы, далеко не так культурны: фолиоты ненадежны, капризны и склонны фантазировать, а бесам просто нравится врать напропалую.

(обратно)

4K11

Большинство духов воплощают в своей сущности две или больше из четырех стихий (скажем, совершеннейшие из джиннов – не будем называть имен! – представляют собой идеально сбалансированные существа из воздуха и пламени). Духи, состоящие из одного только воздуха, земли, пламени или воды, называются элементалями, и это совсем другой коленкор. Им недостает тонкости и обаяния, которые делают столь привлекательными наиболее избранных среди нас, джиннов, зато уж силушки им не занимать!

(обратно)

4K12

Здесь я их воспроизводить не стану, уж не обессудьте. В отличие от некоторых низших джиннов – могу с ходу припомнить нескольких, – которые обожают вульгарные выражения и пошлые шутки, я лично дух культурный. Таким всегда был, таким и останусь. Я, можно сказать, славлюсь своей интеллигентностью. Все, чего я не знаю о хорошем тоне, можно записать на спине букашки – конечно, при условии, что вы будете достаточно крепко ее держать, чтобы она не дергалась.

(обратно)

4K13

Строить пирамиды, отыскивать сокровища, сражаться в битвах, собирать артишоки… Со стороны кажется, будто это разные вещи, но в конечном счете, что бы они там ни говорили, все требования магов сводятся к одному: богатству и власти!

(обратно)

4K14

Судороги, Пресс, Иглы и т. п. – болезненные заклинания, часто применяемые для того, чтобы принудить молодых здоровых джиннов к повиновению. Мучительные, нудные, но, как правило, не смертельные.

(обратно)

4K15

Хозяйке на заметку: омлета из одного яйца птицы рок достаточно, чтобы накормить примерно семьсот жен, если добавить несколько бочек молока и два-три ведра сливочного масла. Взбивать все это пришлось тоже мне, я аж локоть вывихнул.

(обратно)

4K16

Хотя, если верить рассказам, так было не всегда. Джинны, служившие дольше моего, говорили, что в ранние годы своего царствования Соломон то и дело устраивал балы, маскарады и забавы всех мыслимых видов (с преобладанием шутов и жонглеров). Каждую ночь на кипарисах вспыхивали гирлянды бесовских огней, и летающие шары с духами озаряли дворец переливающимся светом тысячи оттенков. Соломон, его жены и придворные резвились на лужайках, и он творил для них чудеса с помощью Кольца. Но с тех пор, похоже, многое изменилось.

(обратно)

4K17

Помимо этого, Кольцо, по слухам, защищало Соломона от магических атак, придавало ему необычайное личное обаяние – возможно, именно этимобъясняется огромное количество жен, толпящихся во дворце, – и вдобавок давало способность понимать язык птиц и зверей. В целом весьма недурно, хотя, что касается последнего дара, все разговоры животных сводятся в основном к следующему: а) бесконечные поиски еды, б) поиски теплого куста, под которым можно провести ночь, в) периодическое удовлетворение потребностей определенных органов^{1}. Никакого тебе благородства, юмора или поэзии. За этим обратитесь лучше к какому-нибудь джинну средней руки.

(обратно)

4K18

Это было обличье, которое я носил, когда служил копьеносцем у Гильгамеша, за две тысячи лет до того: высокий, красивый молодой человек с гладкой кожей и миндалевидными глазами. Он носил длинную юбку из куска ткани, аметистовые ожерелья на груди, волосы имел кудрявые и отличался утонченным изяществом, которое так не вязалось с этим вонючим кухонным двором. Я часто принимал этот облик в подобных обстоятельствах. Это меня отчасти утешало.

(обратно)

4K19

Указы Соломона требовали от нас за пределами дворца неизменно сохранять человеческий облик. Появляться в обличье животных и мифических существ было запрещено; запрещалось также наделять себя бросающимися в глаза уродствами, а это жаль. Идея состояла в том, чтобы не пугать простой народ отталкивающими зрелищами – вот Бейзер, например, обожал разгуливать с конечностями, приделанными задом наперед. Да и ваш покорный слуга, надо признаться, однажды отправился на базар за смоквами в обличье разлагающегося трупа, что привело к знаменитой «панике во фруктовых рядах», во время которой пятнадцать человек затоптали насмерть. Зато смоквы мне удалось купить по самой что ни на есть бросовой цене, так что, как видите, все получилось к лучшему.

(обратно)

4K20

Это было не настоящее его имя, конечно. Так, прозвище на каждый день. Ничего не значащее, всего лишь маска, предназначенная надежно скрыть его истинную сущность. Имя же, данное ему при рождении, ключ к его силе и к самому его сокровенному, было вычеркнуто отовсюду и кануло в забвение. Так поступали с истинными именами всех волшебников.

(обратно)

4K21

Они были еще и противно-влажные, как будто он вот-вот расплачется от вины или печали, или от сочувствия к своим жертвам. Думаете, он и впрямь был на это способен? Как бы не так! Подобные эмоции были чужды сердцу Хабы, плакать он и не думал.

(обратно)

4K22

Сущностная плеть – излюбленное орудие жрецов Ра еще со времен фараона Хуфу и строительства пирамид. Очень удобный инструмент для того, чтобы призывать к порядку непокорных джиннов. Фиванские мастера изготавливают их и по сей день, однако самые лучшие можно найти лишь в древних гробницах. Плеть Хабы была из тех, настоящих, – это было видно по рукоятке, обтянутой кожей раба-человека: на ней все еще виднелись следы татуировок.

(обратно)

4K23

Ну, не считая тех редких случаев, когда меня лишают физической возможности говорить. Помнится, некие ассирийские жрецы так разозлились на меня за мою дерзость, что пронзили мне язык шипами и пригвоздили меня за него к столбу на главной площади Ниневии. Однако они не учли, насколько эластична моя сущность. Я сумел удлинить свой язык достаточно, чтобы зайти в ближайший кабачок и выпить там ячменного вина, а тем временем о мой язык успело споткнуться несколько важных персон, проходивших мимо.

(обратно)

4K24

Если верить самому Факварлу, его впервые призвали в Иерихоне, в 3015 году до н. э., примерно за пять лет до моего первого появления в Уре. Это якобы позволяло ему считаться «старшим» из нас. Однако же Факварл на голубом глазу утверждал, будто именно он изобрел иероглифы, «рисуя узорчики в грязи, оставшейся после разлива Нила», и к тому же заявлял, будто и счеты выдумал тоже он, насадив две дюжины бесов на ветви ливанского кедра. Так что я к этим его рассказам отношусь с долей здорового скептицизма.

(обратно)

4K25

На мой взгляд, вкуснее всего были вавилоняне, благодаря тому, что в их рацион входит много жирного козьего молока. Факварл же предпочитал упитанного индуса.

(обратно)

4K26

Или поперек пасти. Или поперек хобота. Или поперек мандибул. Это уж зависит от того, в каком облике мы предпочитали являться.

(обратно)

4K27

Впрочем, надо отдать им должное: не все они были такие. Нимшик, например, провел немало времени в Ханаане и недурно разбирался в тамошней политической жизни; Менес, совсем юный джинн, с почтением выслушивал мои мудрые речи; даже Хосров как-то раз зажарил гнусного беса. Однако остальные были пустой тратой драгоценной сущности: Бейзер – хвастун, Тивок – язва, Ксоксен был исполнен ложной скромности, а на мой взгляд, эти три черты ужасно отравляют жизнь окружающим.

(обратно)

4K28

В это время он предпочитал оставаться в шатре, и фолиоты в обличье скифских мальчиков-рабов овевали его опахалами и кормили его сластями и замороженными фруктами. Вполне разумно с его стороны.

(обратно)

4K29

Стригой – малопочтенная разновидность джиннов низшего разряда, бледная ночная тварь, склонная пить кровь живых существ. Ну, представьте себе суккуба, только без пышной фигурки.

(обратно)

4K30

Не все, конечно. Только некоторые. Например, вот ваша мама вне подозрений. Почти наверняка.

(обратно)

4K31

Большинство из них были крылатые. У Факварла крылья были кожистые, у Хосрова – оперенные, крылья Нимшика сверкали чешуей летучей рыбы. Ксоксен, как всегда, не мог не выпендриться: он скакал вдоль портика храма на огромных лягушачьих лапах, в результате чего его блоки садились обычно сикось-накось.

(обратно)

4K32

Небо его знает, чего он так переживал из-за этого храма. В начале его правления воинство духов быстренько отгрохало ему целый Иерусалим, возводя кварталы за пару дней и прикрывая последствия небрежной работы грамотно пристроенными иллюзиями. С самим дворцом, понятное дело, возни было куда больше, и стены города стояли ровно – если их, конечно, не толкать. Но этот храм Соломон отчего-то непременно желал возвести вручную, безо всяких там магических уловок. Спрашивается: и на фига тогда использовать джиннов?

(обратно)

4K33

Тивок с Хосровом были против: Тивок обосновывал это какими-то замысловатыми магическими тонкостями, содержавшимися в пятьдесят первом пункте условий, на которых он был призван, ну, а Хосров просто потому, что он трус.

(обратно)

4K34

Гиппопотам в юбочке – это был остроумный намек на одну из главных жен Соломона, ту, что родом из Моава. Ребячество? Да, конечно. Но до того как изобрели печатный станок, возможности для сатиры были весьма ограниченны…

(обратно)

4K35

Вообще-то чистая показуха. Для такого камня хватило бы и обыкновенного джинна.

(обратно)

4K36

Вот, опять же. Неужели для того, чтобы подхватить жену, необходимо вызывать ифрита? Ну разве что ту, которая из Моава…

(обратно)

4K37

Наверное, мне еще повезло, что он только коснулся этой дряни, а не повернул ее. Если повернуть Кольцо, его ужасный Дух призывал по-настоящему мерзких тварей.

(обратно)

4K38

«Крысиный хвост» – технический термин, приблизительно 1/15 локтя. В тот период джинны использовали также такие меры длины, как «верблюжья нога», «расстояние до прокаженного» и «длина бороды филистимлянина».

(обратно)

4K39

Это было видно по тем злобным взглядам, которые он бросал на меня время от времени, и по тому, как холодно он держался, когда я оказывался рядом. Мелочи, конечно, но я чувствительный джинн, я все это подмечал. И то, что он периодически потрясал кулаками и проклинал мое имя, поминая всех богов смерти, что только есть в Египте, лишь подтверждало мои выводы.

(обратно)

4K40

Битва при Кадеше – большое сражение между египтянами, возглавляемыми Рамзесом Великим, и хеттами под командованием царя Муваталли, которое имело место в 1274 г. до н. э. Мы с Факварлом сражались в нем в разных подразделениях фараонова войска и участвовали в последней атаке, во время которой армия фараона взяла в клещи и вытеснила с поля битвы вражеских утукку. В тот день было совершено немало великих подвигов, и не только мною. Два столетия спустя поле битвы по-прежнему представляло собой выжженную пустошь, усеянную костями.

(обратно)

4K41

В покойниках он разбирался превосходно.

(обратно)

4K42

Гуль – одна из низших разновидностей джиннов, обитатели кладбищ, питающиеся тем, что выроют из могил.

(обратно)

4K43

Ларва – довольно противная разновидность бесов, с огромными плоскими ступнями и крадущейся походкой. Преследует путников в уединенных местах, нашептывает, зовет их – и приводит навстречу смерти.

(обратно)

4K44

Может быть, чересчур современные – в Нимруде в том веке это был последний писк моды. Конечно, белые перья ужасно непрактичны в бою – на них каждое пятнышко заметно, – но зато с ними ты выглядишь просто-таки небесным созданием: грозным, прекрасным, холодным и отстраненным. Это особенно полезно, когда охотишься на людей: иной раз они так уставятся на тебя, что даже убегать забывают.

(обратно)

4K45

Очевидно, землеройка, несмотря на свои многочисленные недостатки, не солгала нам. В ущелье подстерегли еще каких-то путников.

(обратно)

4K46

Как правило, это самая разумная тактика. Сойдясь внезапно в битве с другим духом, ты не имеешь возможности оценить его характер. Твой противник может быть гнусным и мерзостным, может быть дружелюбным и симпатичным или в определенной степени тем и другим. Точно тебе известно только одно: он бы не стал биться с тобой, если бы ему не приказали. Так что куда практичнее уничтожить хозяина, пощадив его марионетку. Разумеется, имея дело с утукку, можно смело предположить, что характером они напоминают пару хорьков, грызущихся в мешке, однако вышеописанный принцип приложим даже к ним.

(обратно)

4K47

В подобных случаях обязательно имеет место небольшая задержка во времени. Мне всегда было любопытно, что видит или испытывает жертва за эти несколько мимолетных мгновений там, в бесконечной пустоте Узла.

(обратно)

4K48

Нанести coup de grâce (фр. удар милосердия) – добить. (Прим. перев.)

(обратно)

4K49

И еще землеройку. Но землеройку, думаю, можно не считать.

(обратно)

4K50

По велению Соломона любое вызывание духов в Иерусалиме, независимо от того, кто его осуществляет, должно было включать ряд строгих запретов на причинение какого бы то ни было вреда местному населению. Ничего принципиально нового тут не было – во всех древних городах-государствах Месопотамии действовали подобные правила, однако они ограничивались только теми, кто являлся гражданами по рождению, так что у тебя всегда была возможность подкрепиться заезжим купцом, рабом или пленником. Соломон же, в мудрости своей, распространил запрет на любого, кто вступает в стены города, что сделало город на удивление безопасным, а местных джиннов – на удивление мрачными и голодными.

(обратно)

4K51

В данном случае на самом деле использовалось древнеаккадское слово «рабишу», изначально означавшее просто «сверхъестественное существо». Но, как и позднее греческое «daimon» (до которого оставалось еще несколько веков), оно слишком часто употреблялось в качестве оскорбительного обобщения, могущего подразумевать как прыщезадого беса, так и великолепного, остроумного джинна.

(обратно)

4K52

Великая бездна – не самое точное и не самое лестное описание Иного Места, какое мне доводилось слышать. Однако это довольно распространенное заблуждение. На самом деле, наш дом не имеет ничего общего с бездной: он не имеет никакой глубины (как и прочих измерений) и отнюдь не темен. Впрочем, это вполне в людском духе: приписывать нам свои собственные воображаемые страхи, в то время как все подлинные ужасы берутся как раз из вашего собственного мира.

(обратно)

4K53

Нефертити – главная жена фараона Эхнатона, род. ок. 1340 г. до н. э. Начала с того, что рожала детей, а кончила тем, что правила империей. И ей ужасно шли головные уборы. Короче, не та женщина, которой стоило вставать поперек дороги.

(обратно)

4K54

Погребальные бесы – мелкие, пухлые, белокожие духи, которых египетские жрецы использовали, чтобы мумифицировать трупы великих и славных. Эти бесы специализируются на самых неаппетитных этапах процесса, вроде выковыривания мозгов и наполнения погребальных сосудов. На вкус они ужасно отдают бальзамирующим составом. Ну, так мне рассказывали.

(обратно)

4K55

Строительство и битвы – иногда нам приходится переходить от одного к другому в мгновение ока, что ужасно неудобно. Как-то раз у врат Урука мне в одиночку пришлось сражаться с тремя гулями. Гули были вооружены шипастыми палицами, пылающими копьями и двулезвийными серебряными топорами. А я? Я был вооружен мастерком!

(обратно)

4K56

Только здоровенный, мускулистый и окровавленный.

(обратно)

4K57

Город Зафар действительно находится в Химьяре, кому было и знать, как не мне, я ведь несколько раз пролетал над ним, отправляясь за яйцами птицы рок для разных фараонов. Только никакой это не «скальный город», самый обычный заштатный городок, и девушка должна была это знать.

(обратно)

4K58

Это ирония, если кто не понял. Если хотите знать, от всех этих оберегов толку мало. Это не более чем кусочки серебра, подвешенные на кошачьих кишках в рамке из ивового прутика. Жители пустынь любят размахивать ими по любому поводу, отводя нечистую силу. Возможно, какой-нибудь особенно хилый дух действительно мог бы напугаться и удрать. Но по части отпугивания настоящих джиннов они не эффективнее зубной щетки из шоколада. Джинну достаточно держаться подальше от серебра, это не помешает ему размозжить голову владельцу.

(обратно)

4K59

Вопреки ее отчаянным протестам, не могу не отметить.

(обратно)

4K60

Звездный купол, в своей глубине и бесконечности, отчасти напоминает безбрежные просторы Иного Места. В ясные ночи многие духи выбираются посидеть на горных вершинах или крышах дворцов, чтобы поглядеть на небо. Другие же взлетают как можно выше, кувыркаясь и кружа так, чтобы водоворот огоньков начал напоминать изменчивые чудеса нашей родины… Я порой и сам так делал, во дни пребывания в Уре, однако вскоре меня охватила меланхолия. Так что теперь я стараюсь поменьше смотреть на звезды.

(обратно)

4K61

Железо, как и серебро, отталкивает духов, его прикосновение обжигает нашу сущность. Большинство египетских волшебников носят на шее железные анкхи в качестве защиты. Хаба, однако, анкха не носил. У него было кое-что другое.

(обратно)

4K62

На самом деле такая казнь существовала у народа ксан из Восточной Африки. Она предназначалась для продажных вождей и ложных жрецов. Наполнив одежду камнями, их запихивали в бочонки и спускали эти бочонки с горы под грохот барабанов и погремушек-шекере. У народа ксан мне понравилось. Вот кто умел жить полной жизнью!

(обратно)

4K63

Мы, видите ли, стреляные воробьи и прекрасно знаем, сколько скрытых двусмысленностей может таить в себе самая простая и утешительная фраза. Отпустить на волю – это, конечно, хорошо, но все-таки стоит уточнить; что же касается «заслуженной награды»… в устах такого человека, как Хаба, это звучало почти как открытая угроза.

(обратно)

4K64

На краткий миг, когда сущность Факварла стряхнула с себя земные ограничения и обрела безграничные возможности Иного Места, на семи планах появилось сразу семь Факварлов, все слегка смещенные относительно друг друга. Потрясающее было зрелище, но я особо вглядываться не стал. С меня и одного Факварла довольно.

(обратно)

4K65

Хотя на самом деле хуже некуда. Более могущественные существа, чем мариды, действительно существуют и иногда даже появляются на Земле, сея хаос и горе, но их вызывают только компашки чрезмерно честолюбивых или попросту безумных волшебников. Индивидуалисты вроде Хабы (хотя он, безусловно, был и честолюбив, и безумен) не способны в одиночку распоряжаться такими могущественными слугами. А вот маридом можно управлять – более или менее. Тот факт, что помимо Аммета Хаба держал в повиновении восемь джиннов, не считая всякой мелочи вроде Гезери, говорит о том, насколько он был могуч. Не будь у Соломона Кольца, его власти грозила бы серьезная опасность.

(обратно)

4K66

Низкая, тошнотворная лесть – но при этом, увы, чистая правда. Если вы – джинн среднего уровня (четвертого, если хотите знать), дело обстоит следующим образом. Вы можете быть бесцеремонным сорвиголовой и сколько угодно задавать жару другим джиннам (не говоря уж о фолиотах и бесах), оставаясь сравнительно безнаказанным. Вы можете в свое удовольствие осыпать их заклинаниями и поджаривать им зад Инферно, когда они разбегаются врассыпную. В безвыходной ситуации вы, пожалуй, можете потягаться с ифритами, при условии что вы пустите в ход свой незаурядный интеллект и собьете их с толку, так, чтобы они не заметили опасность. Но с маридами – нет. Мариды – они из высшей лиги. Их сущность слишком огромна, их мощь чересчур велика. И сколько бы Взрывов, Судорог или Вихрей вы ни пустили в ход, они без особого труда сумеют поглотить их все. А тем временем сами они поступают совершенно нечестно: например, становятся величиной с башню, хватают вас и ваших собратьев-джиннов за шкирку, точно крестьянин, дергающий морковку, и пожирают вас целиком. Мне случалось видеть такое. Короче, сами понимаете, сражаться с Амметом мне не хотелось совершенно, разве что другого выхода совсем уж не будет.

(обратно)

4K67

Это было переложение старого боевого клича, который мы, шумерские джинны, выкрикивали, двигая по равнинам осадные машины. Жаль все-таки, что славные старинные песни выходят из моды. Ну разумеется, на самом деле я ничего подобного делать не собирался – что я, дикарь? Хотя, надо сказать, человеческий костный мозг весьма питателен. Удивительно освежает и бодрит. Особенно если взять его свеженьким, слегка обжарить на углях, посыпать солью и петрушечкой, и… Ладно, вернемся к нашему повествованию.

(обратно)

4K68

Которые даже в лучшие времена были довольно суровы. Во дни Хуфу послушников, которые производили слишком много шума, проходя по территории, считавшейся священной, скармливали священным крокодилам. Идея была в том, что если мальчишка издает неподобающие звуки, от этого должна быть хоть какая-то польза. Крокодилов ведь требовалось кормить минимум раз в месяц.

(обратно)

4K69

Вообще-то, я лично против того, чтобы жечь книги. Это любимое времяпрепровождение худших правителей в истории. Но собрания магических знаний (таблички, свитки, а позднее – пергаментные кодексы и бумажные тома) – это разговор особый. В них хранятся имена тысяч духов, чтобы грядущие поколения волшебников могли вызывать их в свое удовольствие. Теоретически, если уничтожить их все, нашему рабству тут же настанет конец. Это, конечно, несбыточная мечта, однако от уничтожения библиотеки Хабы на душе у меня полегчало. Как говорится, пустячок, а приятно.

(обратно)

4K70

Да, я знаю, людям нечасто доводится подвергаться подобному унижению, хотя случается всякое. Вот как-то раз один волшебник, на которого я работал, позвал меня на помощь во время землетрясения, которое грозило обрушить его башню. На его несчастье, запрос был сформулирован следующим образом: «Сохрани меня!» Ну что ж: пробка, здоровенная бутыль, бочка маринаду, и вуаля – дело сделано!

(обратно)

4K71

Заточенным в бутылку бесам требуются куда менее сильные Сковывающие заклятия, и стекло, за которым они находятся, обычно бывает прозрачным. Поэтому они, в силу низости своего духа, обычно корчат страшные рожи и принимают жуткие обличья, шокируя и отпугивая всех, кто к ним подходит. Нет нужды упоминать, что я сам до такого не опускался. Какой интерес это делать, когда все равно изнутри ничего не видно?

(обратно)

4K72

На самом деле я был воплощением кусарикку, менее цивилизованной разновидности утукку. В древних шумерских городах их использовали в качестве палачей, стражей гробниц, для ухода за младенцами и т. п.

(обратно)

4K73

Хотя была очень к этому близка. Сразу было видно, что у нее совершенно никакой практики. Каждый слог она выговаривала с мучительной точностью, будто выступала на каком-то конкурсе. Под конец я готов был поднять карточку с шестеркой. Совсем не то, что лучшие из магов, – те небрежно произносят заклинания одно за другим, подстригая при этом ногти или поглощая завтрак, и тем не менее не ошибаются ни в одной фонеме.

(обратно)

4K74

Первое Предписание традиционно является частью любого заклинания духов как минимум со времен Эриду. Обычно выглядит примерно так: «Границами магического круга, пятью концами пентакля и цепью знаков заклинаю тебя: знай, отныне я твой хозяин. Ты будешь во всем повиноваться моей воле».

(обратно)

4K75

Оберег – короткое заклинание, обращающее силу духа против него самого. Обереги высокого уровня, которыми пользуются опытные волшебники, включают в себя такие варварские заклинания, как Систематический Порок или Побуждающий Компас. Они могут нанести джинну серьезный урон. Ну а низкоуровневые Обереги, которыми владела эта девушка, – это все равно что шлепок по попке, и утонченности в них не больше.

(обратно)

4K76

Знание имени, данного человеку при рождении, позволяет свести на нет большую часть его магических атак. Как вы не увидите далее.

(обратно)

4K77

Фанатики – это люди с безумными глазами, одержимые неисцелимой уверенностью в том, что мир устроен именно так, как им представляется. Когда мир перестает соответствовать их представлениям, это может привести к насилию. Лично я больше всего люблю святых столпников, живших через несколько веков после Соломона. Это такие волосатые аскеты, которые проводили годы, сидя на высоких столбах, установленных в пустыне. Ничего особенно ужасного в них не было, кроме запаха, конечно. Они вызывали джиннов, чтобы те терзали их искушениями, дабы лишний раз убедиться в своей стойкости и воздержанности. Лично я на искушения времени не тратил. Я просто щекотал их, пока они не падали вниз.

(обратно)

4K78

Еще во дворце не рекомендовалось: драться, пожирать слуг, бегать по коридорам, браниться, рисовать непристойные картинки на стенах гарема, распространять по кухне дурные запахи и плеваться на ковры. Ну, по крайней мере, это то, за что влетало лично мне, – вероятно, были и другие запреты.

(обратно)

4K79

«Собаки и шакалы» – настольная игра, обычно в нее играют костяными фишками, хотя фиванские фараоны временами играли в нее не по-детски, с помощью джиннов, заставляя их принимать облик различных представителей семейства собачьих и бегать по двору, расчерченному под игровую доску. Очутившись на клетке, нужно было побороть противника, который в ней находился, и все это на полуденной жаре, так что под конец все делались потные и вонючие, и ошейники эти чесались, как не то слово. Хотя я, конечно, в этом не разбираюсь: я слишком важная персона, чтобы участвовать в подобных унизительных упражнениях.

(обратно)

4K80

Не говоря уже о безоглядном оптимизме!

(обратно)

4K81

Если можно назвать планом беспорядочный набор бестолковых наблюдений и предположений, замешенных на панике, нерешительности и неведении, то это был вполне приличный план.

(обратно)

4K82

Надо сказать, что духи-рабы в Иерусалиме в те времена действительно серьезно обесценились. В нормальные времена отважный джинн – один из наиболее могучих духов, все относятся к нему с должным ужасом и благоговением. Но по милости этого Кольца и множества могущественных волшебников, притянутых на его орбиту, дело дошло до того, что буквально камень швырнуть было некуда: того гляди, попадешь в ифрита. В результате благородные создания, подобные мне, оказались в самом низу пищевой цепочки, наравне с фолиотами, бесами и прочей мелкой сошкой.

(обратно)

4K83

Кельтский кабинет представлял собою небольшой чуланчик, где хранились несколько горшочков с сушеной вайдой и свитая из травы струна «соль», принесенные с Британских островов. Джинны Соломона бывали во многих уголках земного шара в поисках диковинок, разжигавших его аппетиты. Некоторые путешествия приносили богатую добычу, некоторые – не очень…

(обратно)

4K84

Поскольку большинство из нас могут принимать любой облик, какой заблагорассудится, определить мощность ауры – это самый надежный способ быстро оценить нашу силу. За время пребывания на Земле мощность ауры может прибывать и убывать (хотя преимущественно убывать).

(обратно)

4K85

Не стану вдаваться в подробности, щадя чувства наиболее деликатных читателей, однако достаточно будет сказать, что эти жуткие сцены оживляли мой едкий юмор, а также довольно остроумные смены облика, что давало забавный эффект… Впрочем, сами увидите.

(обратно)

4K86

В целом впечатление было недурное. Надо будет как-нибудь использовать этот образ. Если я, конечно, выживу.

(обратно)

4K87

В тихие летние ночи мы ходили на озеро Байкал с корзинками толстых, пушистых белок и запускали их по воде. Мой личный рекорд был – восемь блинчиков и семь писков.

(обратно)

4K88

Я ее, честно говоря, особо не разглядывал, но ее размеры, не говоря уже о липких клочьях слизи, разлетавшихся по всему помещению, подсказали мне, что это кто-то из самых глубин Иного Места. Подобных существ редко держат дома, и манеры у них всегда самые ужасные.

(обратно)

4K89

Было сразу видно, что кожа настоящая, потому что на сморщенной голове куклы, точно черная цветная капуста, топорщились волосы с подмышки. Ну, я не знаю… Даже если украсить эту куклу блестящими пуговичными глазками и улыбающимся тряпичным ротиком, все равно не хотел бы я быть тем ребенком, которому такое подарят!

(обратно)

4K90

Как мог бы сказать вам мой предпоследний хозяин, никогда не пытайтесь использовать неизвестные вам магические артефакты. Сотни волшебников пытались это сделать, и только один или два выжили, чтобы пожалеть об этом. Среди столь древних джиннов, как я, наиболее знаменита Старая Жрица из Ура, которая возжелала бессмертия. На протяжении десятилетий она уморила насмерть десятки своих волшебников, принуждая их делать прекрасный серебряный венец, который дал бы ей вечную жизнь. И вот наконец венец был изготовлен. Стареющая женщина с торжеством возложила его себе на голову. Однако существа, заточенные в венце, не уточнили условия той могучей магии, которую они использовали. Так что Старая Жрица, несомненно, осталась жить, но далеко не так приятно и весело, как она рассчитывала.

(обратно)

4K91

Взять, к примеру, Вредноносный Венец, который находится на голове Старой Жрицы из Ура. Ну и орала же она, когда его надела! Но было уже поздно.

(обратно)

4K92

Ну ладно, не то чтобы пожал. У меня и плеч-то не было. Но я уклончиво взмахнул крылышками.

(обратно)

4K93

Ну ладно, ладно. Вместо «нахмурился» читайте «скосил свои фасеточные глаза и недоумевающе опустил усики». С точки зрения анатомии оно куда точнее, но звучит несколько неуклюже, вы не находите? Надеюсь, теперь-то вы довольны?

(обратно)

4K94

Может, хватит?

(обратно)

4K95

А вы посмотрите на себя в зеркало. Только хорошенько посмотрите, пристально. Если вы это, конечно, выдержите. Видите теперь? «Не без изъяна» – это еще мягко сказано.

(обратно)

4K96

Хотя можно было и не скромничать. Эти двое были настолько поглощены своей беседой, что не заметили бы меня, даже если бы я обернулся гламурным единорогом и вошел в спальню, звонко цокая копытцами.

(обратно)

4K97

Довольно невзрачных и потрескавшихся. Наверняка Соломон нарочно выбрал такие для своей скромной спаленки, вместе с глиняными мисками и грубой деревянной мебелью. Держу пари, что, возвращаясь туда после всех этих роскоши и великолепия, которые окружали его днем, он чувствовал себя немерено добродетельным и аскетичным… что, парадоксальным образом, еще сильнее возвышало его над простыми смертными.

(обратно)

4K98

Самым первым заданием, которое мне поручили, когда я явился на Землю, весь такой наивный и незапятнанный, было похитить статуэтку плодородия из святилища богини любви в Уре. Ну и с моральной точки зрения это в целом задало тон на ближайшие пару тысяч лет.

(обратно)

4K99

Я уже молчу насчет того, чтобы попытаться его использовать. Повернуть Кольцо означало бы открыть настежь дверь в Иное Место и подвергнуть свою сущность всей мощи его притяжения. Любого духа, скованного узами Земли, который попытался бы это сделать, попросту разорвало бы надвое. Вот такой вот парадокс. Филокриту, Азулу и прочим непокорным духам, которые желали овладеть Кольцом, просто не довелось в этом убедиться.

(обратно)

4K100

На самом деле даже меня невольно впечатлило то, как дерзко она говорила с Соломоном, невзирая на то что он грозил ей Кольцом. Но, если вдуматься, мужество отчаяния всегда особенно впечатляюще смотрится со стороны.

(обратно)

4K101

Немая сцена вышла действительно выразительная. Пожалуй, пара каменных блоков с грубо намалеванными мультяшными рожицами и то выглядели бы более оживленными, чем Соломон и девица в тот момент.

(обратно)

4K102

Не кальмаровое колечко, заметьте: кальмарами, похоже, он был сыт по горло.

(обратно)

4K103

Иными словами, он, как и любой типичный волшебник, разыскивал халявные старинные побрякушки, с помощью которых можно усилить свое могущество.

(обратно)

4K104

Я думал о том неизвестном, которого привязали к креслу с Кольцом на пальце, а потом тщательно похоронили заживо. Держать в руках (буквально!) такую мощь – и такую боль – и тем не менее погибнуть, не в силах себя защитить! Ужасный конец. Примечательно и то, как сильно древние палачи стремились избавиться от этого замечательного колечка.

(обратно)

4K105

Мгновенный перенос материи – очень, очень рискованная штука. Лично я такого не умею. И никто из тех, кого я знаю, такого не умеет. Дух может мгновенно переноситься с места на место, только будучи призван, и вдобавок мы сделаны не из материи, а из сущности. А переместить таким образом огромного жирного человека (вроде вас) куда сложнее.

(обратно)

4K106

Я-то знаю, каково это: оказаться в плену непреодолимых обстоятельств и терпеть неутолимую боль.

(обратно)

4K107

Я мельком глянул – похоже, он кропал на них какие-то песенки. Впрочем, вчитываться я не стал: ну что хорошего он мог понаписать?

(обратно)

4K108

На самом деле я убил четверых. Три из этих убийств были основаны на холодном политическом расчете, а четвертое было несчастным случаем: там фигурировала не вовремя гавкнувшая собака, игрушечная колесница, скользкий пол в коридоре, короткий и крутой скат и котел с кипящим говяжьим жиром. Короче, это надо было видеть, иначе вы все равно не поверите.

(обратно)

4K109

Четырехликий демон – облик, который периодически использовался для охраны важных перекрестков в древней Месопотамии. Лики изображали грифона, быка, орла и кобру, один ужаснее другого. Я восседал на столбе воплощением сурового благородства и неумолимо взирал на все четыре стороны. Проблемы начинались, когда нужно было вскочить и погнаться за кем-то. Вот тут я вечно путался и спотыкался, на смех уличным мальчишкам.

(обратно)

4K110

А именно: объективные наблюдения, щедро сдобренные сарказмом и личными оскорблениями. Посмотрим правде в глаза: в этом деле я ас.

(обратно)

4K111

Огненный хвост феникса создает реактивную тягу, благодаря которой облик феникса является одним из самых стремительных летающих обличий. Правда, молния еще быстрее, но ею труднее управлять. Обычно это кончается тем, что ты врезаешься башкой в дерево.

(обратно)

4K112

Хотя и не самая гадкая. Далеко не самая гадкая!

(обратно)

4K113

Я сказал: «возможно». Кольцо было так близко от меня, что я просто не мог заглянуть на высшие планы, не рискуя ослепнуть. И это была не единственная проблема. Хотя я к нему и не прикасался, его мощь все равно терзала меня. С клюва у меня уже капля за каплей стекала моя сущность.

(обратно)

4K114

Там были Акургаль Неулыбчивый и Лугальанда Суровый; также Шульги Безутешный, чернобровый Римуш, Шаркалишарри (в народе известный как Шаркалишарри Иссохшее Сердце) и Саргон Великий, он же Старый Брюзга. Да, все мои добрые старые хозяева из времен зари мироздания. Моя золотая юность!

(обратно)

4K115

Серьезно, он уже начал обвисать! Я теперь выглядел как унылый попугай.

(обратно)

4K116

Кроме Лугальанды Сурового. Он бы отказался от танца живота в пользу нескольких лишних казней.

(обратно)

4K117

Нет нужды пояснять, что это было откровенное вранье. От меня изредка пованивает серой, но это я приберегаю для особых случаев, а так от меня ничем не пахнет, и уж тем более страхом.

(обратно)

4K118

Поскольку маридов призывают только самые могущественные волшебники – и волшебники эти неизменно обитают в городах, средоточиях власти, – такие, как Аммет, совершенно не разбираются в жизни и быте простых сельских жителей, всех этих скромных сиволапых мужичков, которые моются раз в году и по вечерам собираются у костра, сложенного из кизяков, разглядывая волдыри и бородавки и пересчитывая оставшиеся у них зубы. Мариды совершенно лишены всех этих простых радостей.

(обратно)

4K119

Великое море – то, которое позднее римляне назвали Средиземным. Во дни Рима эта акватория сделалась перекрестием торговых путей, волны ее расцветились яркими парусами кораблей, воздух над ним кишел духами, снующими туда и обратно. Однако в Соломоновы времена, когда даже искусные финикийские мореходы предпочитали держаться поближе к берегам, Великое море было пустынным и уединенным, воплощением первобытного хаоса.

(обратно)

4K120

Для свежеизобретенного проклятия это звучало очень даже недурно, тем более после такой долгой погони. Аммет явно предпочитал придерживаться египетских традиций: проклятие должно быть сухим, лаконичным и очень страшным. В противоположность, скажем, витиеватым шумерским проклятиям: у шумеров принято было бесконечно распространяться о различных язвах, волдырях и болезненных судорогах, а в это время вы, предполагаемая жертва, спокойно могли потихоньку смыться.

(обратно)

4K121

Я представил ему «официального» Соломона при полном параде – благообразного, здорового, гладкого, в великолепных, расшитых самоцветами одеждах, – а не ту морщинистую «приватную» версию в ночной рубашке, с которой беседовали мы с девчонкой. Отчасти затем, чтобы не копировать все его морщины (на это ушла бы целая вечность!), отчасти же потому, что я бы скорее умер, чем в такой торжественный миг, можно сказать, в момент истины, принял облик старой развалины в пижаме.

(обратно)

4K122

И голого вдобавок. Чтобы сделать уподобление совсем уж леденящим.

(обратно)

4K123

Мулер – на редкость скучная разновидность духов. Представьте себе такое маленькое, медлительное, серо-бурое… ой нет, даже описывать их и то скука смертная.

(обратно)

4K124

Стандартное сборище воинов, придворных, жен и рабов. Похоже, большинство категорий дворцового персонала, за исключением волшебников, сумело пережить эту ночь, не растеряв ни капли своего раболепия. Негодующий щебет жен, ревниво созерцающих царицу Савскую, разносился по садам, точно гомон птичьего базара. В общем и целом все вернулось в свою колею – по большей части.

(обратно)

4K125

Наложенные на комнату Чары гикнулись во время ночной потасовки, заодно с несколькими кушетками, коврами и фресками – и магическим кристаллом Соломона: шар теперь выглядел мутно-прозрачным, как дождевая вода, поскольку заточенный внутри дух благополучно смылся.

(обратно)

4K126

Этот запрет был введен после серии несчастных случаев. Лично я с особым удовольствием вспоминаю жестокого послушника, который любил мучить меня Вывороченной Кожей. Однако сам он жестоко страдал от сенной лихорадки. Заметив это, я принес ему охапку люпинов, обильно усеянных пыльцой, от которых он так расчихался, что вылетел из круга.

(обратно)

Комментарии

1

Многие возразят, что беседы людей по большей части сводятся к тому же.

(обратно)

Оглавление

1. Амулет Самарканда

  Часть первая

    Бартимеус

      1

      2

      3

      4

    Натаниэль

      5

    Бартимеус

      6

      7

    Натаниэль

      8

      9

    Бартимеус

      10

      11

    Натаниэль

      12

      13

    Бартимеус

      14

  Часть вторая

    Натаниэль

      15

    Бартимеус

      16

      17

    Натаниэль

      18

      19

      20

    Бартимеус

      21

      22

    Натаниэль

      23

    Бартимеус

      24

      25

    Натаниэль

      26

      27

    Бартимеус

      28

    Натаниэль

      29

    Бартимеус

      30

  Часть третья

    Натаниэль

      31

      32

      33

    Бартимеус

      34

      35

      36

    Натаниэль

      37

      38

    Бартимеус

      39

    Натаниэль

      40

    Бартимеус

      41

    Натаниэль

    Бартимеус

    Натаниэль

    Бартимеус

      42

    Натаниэль

    Бартимеус

    Натаниэль

    Бартимеус

    Натаниэль

    Бартимеус

      43

      44

2. Глаз голема

  Главные действующие лица

  Пролог

  Часть 1

    НАТАНИЭЛЬ

    1

    2

    КИТТИ

    3

    4

    5

    6

    СИМПКИН

    7

    НАТАНИЭЛЬ

    8

    9

    БАРТИМЕУС

    10

  Часть 2

    КИТТИ

    11

    12

    13

    14

    БАРТИМЕУС

    15

    16

    НАТАНИЭЛЬ

    17

    КИТТИ

    18

    19

    20

    21

  Часть 3

    НАТАНИЭЛЬ

    22

    БАРТИМЕУС

    23

    НАТАНИЭЛЬ

    24

    КИТТИ

    25

    26

    БАРТИМЕУС

    27

    28

    НАТАНИЭЛЬ

    29

    КИТТИ

    30

    31

  Часть 4

    НАТАНИЭЛЬ

    32

    БАРТИМЕУС

    33

    34

    КИТТИ

    35

    НАТАНИЭЛЬ

    36

    БАРТИМЕУС

    37

    КИТТИ

    38

    39

    НАТАНИЭЛЬ

    40

    БАРТИМЕУС

    41

    КИТТИ

    42

    НАТАНИЭЛЬ

    43

    БАРТИМЕУС

    44

    КИТТИ

    45

    НАТАНИЭЛЬ

    46

    БАРТИМЕУС

    47

    КИТТИ

    48

3. Врата Птолемея

  Главные действующие лица

    Волшебники

    Простолюдины

    Духи

  Часть 1

    Пролог

    Бартимеус 1

    Натаниэль 2

    Бартимеус 3

    Китти 4

  Часть 2

    Пролог

    Натаниэль 5

    Бартимеус 6

    Китти 7

    Натаниэль 8

    Бартимеус 9

    Китти 11

    Натаниэль 12

  Часть 3

    Пролог

    Натаниэль 13

    Бартимеус 14

    Китти 15

    Натаниэль 16

    Бартимеус 17

    Kummu 18

    Бартимеус 19

    20

    Натаниэль 21

  Часть 4

    Пролог

    Китти 22

    Натаниэль 23

    Бартимеус 24

    Киттu 25

    Натаниэль 26

    Китти 27

    28

    Натаниэль 29

    Китти 30

  Часть 5

    Пролог

    Китти 31

    Бартимеус 32

    Натаниэль 33

    Китти 34

    Бартимеус 35

    36 Китти

    Натаниэль

    Бартимеус

    Натаниэль

    Китти

    Китти 37

    Бартимеус 38

4. Кольцо Соломона

  Часть первая

    1

    2

    3

  Часть вторая

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Часть третья

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

Примечания

1K1

1K2

1K3

1K4

1K5

1K6

1K7

1K8

1K9

1K10

1K11

1K12

1K13

1K14

1K15

1K16

1K17

1K18

1K19

1K20

1K21

1K22

1K23

1K24

1K25

1K26

1K27

1K28

1K29

1K30

1K31

1K32

1K33

1K34

1K35

1K36

1K37

1K38

1K39

1K40

1K41

1K42

1K43

1K44

1K45

1K46

1K47

1K48

1K49

1K50

1K51

1K52

1K53

1K54

1K55

1K56

1K57

1K58

1K59

1K60

1K61

1K62

1K63

1K64

1K65

1K66

1K67

1K68

1K69

1K70

1K71

1K72

1K73

1K74

1K75

1K76

1K77

1K78

1K79

1K80

1K81

1K82

1K83

1K84

1K85

1K86

1K87

1K88

1K89

1K90

1K91

1K92

1K93

1K94

1K95

1K96

1K97

1K98

1K99

1K100

1K101

1K102

1K103

1K104

1K105

1K106

1K107

1K108

1K109

1K110

1K111

1K112

1K113

1K114

1K115

1K116

1K117

1K118

1K119

1K120

1K121

1K122

1K123

1K124

1K125

1K126

1K127

1K128

1K129

2K1

2K2

2K3

2K4

2K5

2K6

2K7

2K8

2K9

2K10

2K11

2K12

2K13

2K14

2K15

2K16

2K17

2K18

2K19

2K20

2K21

2K22

2K23

2K24

2K25

2K26

2K27

2K28

2K29

2K30

2K31

2K32

2K33

2K34

2K35

2K36

2K37

2K38

2K39

2K40

2K41

2K42

2K43

2K44

2K45

2K46

2K47

2K48

2K49

2K50

2K51

2K52

2K53

2K54

2K55

2K56

2K57

2K58

2K59

2K60

2K61

2K62

2K63

2K64

2K65

2K66

2K67

2K68

2K69

2K70

2K71

2K72

2K73

2K74

2K75

2K76

2K77

2K79

2K80

2K81

2K82

2K83

2K84

2K85

2K86

2K87

2K88

2K89

2K90

2K91

2K92

2K93

2K94

2K95

2K96

2K97

2K98

2K99

3K1

3K2

3K3

3K4

3K5

3K6

3K7

3K8

3K9

3K10

3K11

3K12

3K13

3K14

3K15

3K16

3K17

3K18

3K19

3K20

3K21

3K22

3K23

3K24

3K25

3K26

3K27

3K28

3K29

3K30

3K31

3K32

3K33

3K34

3K35

3K36

3K37

3K38

3K39

3K40

3K41

3K42

3K43

3K44

3K45

3K46

3K47

3K48

3K49

3K50

3K51

3K52

3K53

3K54

3K55

3K56

3K57

3K58

3K59

3K60

3K61

3K62

3K63

3K64

3K65

3K66

3K67

3K68

3K69

3K70

3K71

3K72

3K73

3K74

3K75

3K76

3K77

3K78

3K79

3K80

3K81

3K82

3K83

3K84

3K85

3K86

3K87

3K88

3K89

3K90

3K91

3K92

3K93

3K94

3K95

3K96

3K97

3K98

3K99

3K100

3K101

3K102

3K103

3K104

3K105

3K106

3K107

3K108

3K109

3K110

3K111

3K112

3K113

3K114

3K115

3K116

4K1

4K2

4K3

4K4

4K5

4K6

4K7

4K8

4K9

4K10

4K11

4K12

4K13

4K14

4K15

4K16

4K17

4K18

4K19

4K20

4K21

4K22

4K23

4K24

4K25

4K26

4K27

4K28

4K29

4K30

4K31

4K32

4K33

4K34

4K35

4K36

4K37

4K38

4K39

4K40

4K41

4K42

4K43

4K44

4K45

4K46

4K47

4K48

4K49

4K50

4K51

4K52

4K53

4K54

4K55

4K56

4K57

4K58

4K59

4K60

4K61

4K62

4K63

4K64

4K65

4K66

4K67

4K68

4K69

4K70

4K71

4K72

4K73

4K74

4K75

4K76

4K77

4K78

4K79

4K80

4K81

4K82

4K83

4K84

4K85

4K86

4K87

4K88

4K89

4K90

4K91

4K92

4K93

4K94

4K95

4K96

4K97

4K98

4K99

4K100

4K101

4K102

4K103

4K104

4K105

4K106

4K107

4K108

4K109

4K110

4K111

4K112

4K113

4K114

4K115

4K116

4K117

4K118

4K119

4K120

4K121

4K122

4K123

4K124

4K125

4K126

Комментарии

1