Полумесяц и крест (СИ) [Руслан Ряфатевич Агишев] (fb2) читать онлайн

Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест

Пролог

Говорят, когда умираешь, с тобой начинают происходить какие-то особенные вещи. Видишь уходящий в самую даль тоннель, окруженный первозданной темнотой. Переступаешь яркую, ослепительно белую дверь или проем. Оказываешь в пустом пространстве и паришь над своим безжизненным телом, вокруг которого суетятся безутешные родные и близкие. Слышишь их плачь, стенания, а еще голоса странных существ, в которых одни угадывают ангелов-предвестников вечной жизни, другие — демонов-предвестников вечной кары.

Ложь все это! Одна большая ложь, вокруг которой продажные дельцы раздули хорошо продаваемую истерию. Под эти сказки о посмертном воздаянии и страшном суде за смертной гранью, нам продают утешение и надежду. Люди, облаченные в разномастные сутаны священников и строгие пиджаки ученых, с жадностью подсчитывают свои серебряники за этот обман и предательство. Хорошо поставленными голосами, тщательно скрывая лукавый блеск в глазах, они рассказывают нам о райских кущах и адовом огне, иной реальности и бесконечности бытия.

Это все огромная ложь! Это чистой воды вранье, ставшее частью огромной индустрии по выкачиванию денег. Тысячелетиями тонны золота и серебра, сотни килограмм драгоценностей, миллиарды зеленых и розовых бумажек оседали в карманах тех, кто прикрывался именами самоназванных пророков и мессий. Им нельзя верить, ибо их Бог самое страшное существо во вселенной — Мамона. Они служат ему всей душой, истового кладя ему требцц

Для него предвестником конца стали не звук божественных литавров, нелики зовущих к себе предков, не позвякивание ключей Святого Петра, а мерный шум работы помпы медицинского аппарата. Именно этот попеременно шипящий и лязгающий звук, исходящий от аппарата искусственной вентиляции легких, стал тем, что я слышал в последний раз.

Он слушал шипение и лязги и, не отрывая глаз, пялился на мигающий красный индикатор медицинского прибора, который напоминал ему глазом кого-то доисторического хищника. Казалось, хищная зверюга тайно проникла в его палату и с нетерпением дожидалась моего конца. Хотелось сорвать с себя паутину опутывавших проводков и трубок и со всей силы пнуть все это так, чтобы никогда больше не видеть. Только желание это было таким же несбыточным, как и его мечты встать на ноги и бежать прочь из палаты. Без аппарата мне не прожить и суток.

Сегодня ему стало хуже. Дышать стало особенно тяжело. Грудь сдавилоневидимым обручем. Воздух тягучий, тяжелый и горячий. Пытаешь вдохнуть, а получается с трудом.

Врач в своем «скафандре» ставил капельники, что-то говорил. Ни черта не понятно Прозвучала уже давно набившая оскомину тарабарщина про ковид, пневмонию, отек легких, интенсивную терапию и т. д и т. п. Вроде даже легонько похлопал его по плечу: мол, держись, старина, обязательно тебя вытащим. Не вериться…

Что-то совсем паршиво стало. Перед глазами повисла темнота, в которой мелькали редкие светлячки. В какой-то момент он, как выброшенная на берег рыба, начал просто разевать рот, пытаясь вдохнуть. Воздух колом встал в горле. Предупреждающе взвизгнул какой-то медицинский аппарат. Кто-то что-то заорал.

Он захрипел. Замотал руками, срывая с себя датчики и трубки. В висках стучало десятками крошечных молоточков. Удавка, с ковидом повисшая на его шее, затянулась почти до упора.

На какое-то мгновение боль исчезла. Наступила поразительная легкость и ясность сознания. Туман улетучился из головы. Отстраненно промелькнули родные образы: каменеющий лицом отец, рыдающая супруга с проклюнувшейся сединой в волосах и испуганная, ничего не понимающая, дочурка. «Все, отстрелялся… Похоже, пора… Пора заглянуть за черту. Посмотрю, ждет ли меня кто-нибудь там или нет… Гурии или шайтаны…».

Потом опять наступила темнота. Со звонким щелчком оборвавшейся струны он ушел…

Потом, когда его тело, подобно десяткам других, будет освидетельствовано и отправлено в морг, замученная бесконечными дежурствами медсестра начнет оформлять его бумаги. Копеечной шариковой ручкой станет заполнять стандартные графы формуляров, описывая куцым числом слов жизнь очередного умершего от Ковид-19.

'…

1. Страховая медицинская организация: Филиал ООО «Капитал Медицинское страхование» в Республике Татарстан.

2. Номер страхового полиса ОМС: 7754 3208 8100 2756

3. СНИЛС: № 076−123–521–76

4. Фамилия: Каримов

5. Имя: Ринат

6. Отчество: Альбертович

7. Пол: М Ж

8. Дата рождения: 08.06.1977

9. Адрес постоянного места жительства: область Республика Татарстан, населенный пункт г. Казань, улица Р. Зорге, дом 11а, кор. 1, квартира 5.

10. Адрес регистрации по месту пребывания: область Республика Татарстан, населенный пункт г. Казань, улица Р. Зорге, дом 11а, кор. 1, квартира 5.

11. Телефон домашний 576−32–43, служебный

12. Документ, удостоверяющий право на льготное обеспечение (наименование, №, серия, дата, кем выдан) отсутствует

13. Инвалидность отсутствует

14. Место работы Федеральный исследовательский центр «Казанский научный центр Российской Академии наук», профессия инженер по охране труда и технике безопасности, должность главный инженер

…'.

Вставив заполненный формуляр в дело, медсестра выверенным движением отправит тоненькую папку в стол к его собратьям. После продублирует все эти данные в компьютерной базе данных, подведя этим итог жизни еще одного человека.

Глава 1 Из огня да в полымя

Отступление 1

Карлспери Ш. И. Сказание о Звезде Ислама и Легенде Кавказа. Лондон, 1832.

'… Будущий герой Кавказа и непримиримый борец за свободу своей родины родился в 1-й день месяца мухаррама и Нового 1212 года по Хиджре[1] в аварском ауле Гимры Койсубулинского общества Дагестана в семье кузнеца Денгава Магомеда. На мавлиде[2] младенцу дали имя Али. Вскоре из-за тяжелой болезни аксакалы посоветовали Денгаву дать сыну новое имя, чтобы насылающие болезнь шайтаны сбились со следа. Выбранное имя — Шамиль — оказалось очень редким в этих местах.

Уже в самом детстве мальчик был осенен милостью Аллаха, даровавшего ему пытливый ум ученого, львиное сердце воина и чистоту помыслов ансара[3]. Он долгими ночами перечитывал богословские рукописи бухарских мудрецов, до изнеможения занимался с тяжелым отцовским молотом и кинжалом.

Вскоре весть о храбром юнце с душой настоявшего авлия[4] стала греметь по горным аулам. Рассказывали, что юный Шамиль с легкостью перескакивал через конного воина, без страха взбирался за диким медом на самые недоступные скалы, разрубал кинжалом летящую в него стрелу, укрощал самых строптивых жеребцов…'.

Отступление 2

Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.

'Предисловие академика РАН С. П. Алексеева.

Книга М. И. Ибрагимовой посвящена, полной удивительных событий, жизни легендарного имама Чечни и Дагестана, талантливого полководца и крупного государственного деятеля Российской империи. На богатом фактическом материале, с использованием отечественных и зарубежных документов были скрупулезны отражены судьбоносные для России события Кавказской войны, Русско-Турецкой войны. Автор с необычайной достоверностью изобразим имама Шамиля частью двух миров-антиподов — гордого, непокоренного Кавказа и блистательного в своем величии Петербурга. М. И. Ибрагимова показала поразительную, граничащую с мистической, прозорливость имама, осознавшего губительность для Кавказа междоусобных воин и необходимость перехода в орбиту влияния великого северного соседа.

…

Особую ценность книге придает максимальная объективность повествования, при которой позиция автора остается отстраненной и не оказывает давящего влияния на читателя. Последнему на основе внутреннего анализа предлагается дать собственному оценку. В этой связи нельзя не отметить оригинально выбранный подход к освещению излагаемых фактов. М. И. Ибрагимова приводит преподносит читателю две, три и более, подчас, противоречивых, точек зрению на судьбоносные события из жизни имама Шамиля. Например, с удивительным мастерством описана осада Гимринской башни, ставшая настоящим водоразделом в судьбе кавказских народов, и положившая начало целой цепи важных событий. Автор излагает сначала героизированной версию событий, в рамках которой на помощь к имаму Шамилю, запертому на башне с горсткой своих сторонников, пришли, посланные Аллахом, ангелы. Видимые только им, божественные существа залечили горцу раны и перенесли его через сплошное кольцо русских солдат в безопасность. В документах же, приводимых в книге, описывается совершенно иная картина. Имам Шамил, для снятия болевого синдрома от полученных ран, по-видимому принял кашгарский гашиш, который на время придал ему сил и безрассудство. Только этим можно объяснить, каким образом тяжело раненный имам смог спрыгнуть с десятиметровой высоты башни и прорваться через плотный строй солдат… '.

1. Из огня да в полымя

Бах! Резкий хлопок, разорвал тишину. Бах! Бах! Острые как бритва, каменные осколки градом разлетались по сторонам. Бах! Бах! Остро пахло сгоревшим порохом. Вонючий дым забирался в ноздри, вызывая судорожные вздохи. Слышался грудной, захлебывающийся кашель, посылаемые проклятья.

Последний этаж высокой вайнахской башни окутался черным удушливым дымом, тянувшимся от тлеющих вязанок с мокрым хворостом. К подножию летели все новые и новые вязанки.

С севера по башне оглушающе били ​¼-пудовые единороги, железные ядра которых то вышибали искры, то вырывали целые куски из каменных стен. С юга им вторило больше двух рот стрелков, осыпавших пулями засевших в башне горцев.

В этой безумной какофонии — постоянного грохота, едкого запаха и громких криков — очнулся Ринат, точнее его сознании в чужом теле. Осознание этого факта пришло к нему не сразу. Он почти ничего не видел из-за слипшихся от крови веки. Грохочущие звуки взрывов и выстрелов вносили еще большую сумятицу. «Что это? Где я? Б…Ь, ЧТО ЭТО КРУГОМ ТВОРИТЬСЯ? Я же, кажется, умер⁈ Я умер, черт побери!».

Он пытался открыть глаза, но ничего не получалось. Через полузакрытые веки различались лишь разные темные и светлые пятна, ничего не объяснявшие, а скорее запутавшие.

В какой-то момент, ему все же удалось открыть один глаза. Дико вращая им, Ринат пытался окинуть взглядом все, что можно. Увиденное напоминало какой-то сюр в лучших традициях современного искусства… Кругом висели едкие клубы дыма, через которые с трудом пробивались лучи света. То и дело раздавались звуки взрывов, очень напоминавших разрывы снарядов. В дымке едва различались темные, почти черные фигуры, которые, Бог мой, были покрыты шерстью (только позже он понял, что принял лохматые бурки горцев за покрытое шерстью туловище). В добавок, одна из этих лохматых фигур сидела перед ним на корточках и что-то бормотала.

«Вот же, дерьмо! Это же натуральные черти с саблями и винтовками! Б…ь, в аду тоже война что ли?». Ринат видел, как мохнатые размытые фигуры прятались возле каменных бойниц, как раздавались вспышки и грохот выстрелов. «Бог мой, черти тоже воюют! С кем? С ангелами? Сатана с Богом⁈ Охренеть! Помер, называется. Здравствуй, юность… б…ь, зрелость в сапогах!». Дикая порция адреналина, впрыснутая в кровь, рисовала в его сознании совершенно дикую картину происходящего.

Вдобавок, полускрытые дымом фигуры, действительно, можно было принять за канонических чертей — прокопченных, покрытых шерстью, что-то гортанно и неразборчиво кричащих, каковыми их так любили изображать некоторые богомазы и сельские проповедники. Именно про таких чертей его эби[5] и рассказывала ему в далеком-далеком детстве. Мол, онык[6], шайтанлар[7] черны лицом, лохматы и говорят быстро-быстро и громко. Словом, о чем Ринат мог еще подумать в такой ситуации, как не о чертях и аде⁈

— Саид, оставь господина! Он уже в чертогах Аллаха, нам же еще предстоит попасть туда, — вдруг кто-то крикнул из клубов дыма, заставляя склонившуюся перед ним фигуру забиться в рыданиях. — Кяфиры опять пошли на приступ! Быстрее, возьми ружье. Во имя Аллаха, быстрее…

— Нет, — твердо ответил сидевший на корточках. — Я должен прочитать Джаназу, чтобы достойно проводить господина к Аллаху…

Ринат, конечно, же услышал эту речь и должен был догадаться, что он не в аду, а среди людей. Должен был и понял бы это, если бы не все безумие сложившейся вокруг него ситуации. Он был одновременно растерян и ошеломлен. Совершенно ничего не понимал. В голове крутились безумные обрывки мыслей, которые не имели с реальностью ничего общего и лишь больше его дезориентировали.

«Мать вашу, я на войне! Осталось только понять, за кого нужно воевать?». Это был не сарказм, не смех, не удивление, а отстраненный поток, почти бредовых мыслей. «Ладно… Будем действовать по-старинке, методом тыка. В рожу дам кому-нибудь. Сразу станет ясно, ху из ху…».

— Шайтанлар, пошли от меня прочь! — почувствовав члены своего тела, Ринат взбрыкнул и пнул сидевшего возле него горца. — Взять меня решили, твари? Я ваши бородатые рожи…

Из плотных клубов дыма, действительно, лезли смуглые, почти черные, заросшие до глаз черти или люди. Перед его глазами все плыло. Сердце нового тела колотилось так, что готово было разорвать грудь на части. В сознании царил настоящий бедлам.

— О, Аллах! Это чудо! Господин воскрес! — орал один из бородачей, так, что его ор больше напоминал рев дикого зверя; гримасы на лице складывались в какую-то дикую маску. — Господин, что с тобой? Господин, это я, Саид! Наиб[8] из Хараколо! — орущая и гримасничавшая фигура едва с ума не сходила от радости, с силой тыкая в себя рукой. — Я Саид, господин!

— Отойди от господина! — бородача кто-то схватил за рукав и дернул назад к каменной стене. — Не мешай ему! Разве не видишь, что он борется с демонами⁈ Шайтаннлар испытывают его силу. Лучше помолимся за него братья…

Темные фигуры в бурках сложили перед собой ладони и начали громко воздавать славу Аллаху. Видя столь странное для чертей или демонов поведение, Ринат начал прозревать. «Черт! Черт! Что тут происходит? Они же молятся! Что у меня с башкой? Это же люди… Мать вашу, граната!».

Прямо на его глазах в узкое окошко-амбразуру влетел железный шар, из которого вылетал небольшой шлейф искр. Ничем иным, кроме как ручной гранатой, эта железная штуковина быть не могла.

Время словно замедлилось, почти остановилось. Черный железный шар медленно-медленно крутился в воздухе, раскидывая вокруг себя яркие частички несгоревшего пороха. Округлившими от удивления глазами Ринат рассматривал смертоносный шар, который вот-вот должен был взорваться десятками крошечных, острых, как бритва, осколков. В голову раскаленными занозами вонзались мысли о скорой неминуемой смерти. «Опять смерть! Опять…».

— Б…ь! — заревел, вне себя от страха, Ринат; вскочив с места одним прыжком, он рыбкой прыгнул в окно. — Пошло все к черту-у-у…

За спиной громыхнуло. Взрывная волна от ручной гранаты, заполненной почти сотней граммов черного пороха, ударила ему прямо в спину и выкинула орущее тело на добрых три десятка метров.

— А-а-а-а-а-а! — вопил он, переворачиваясь в воздухе. — А-а-а-а-а-а!

Сильный удар едва не вышиб из него дух! К счастью, его выбросила на что-то мягкое. Не переставая орать, то ли от страха, то ли от адреналина, Ринат с кряхтением вскочил на ноги. Снес со своего пути какого-то странно одетого человека, затем еще одного. Одетые в нечто похожее на светлые штаны и широкую рубаху, они попытались было тыкать в него чем-то острым. Но, куда там… Как подраненный вепрь, Ринат заревел и, опустив голову, ринулся прямо на них. От удара их словно невесомые кегли сдуло с тропы.

Горная осыпь под ногами скользила. Летели камни, булыжники. Он то и дело спотыкался и падал. Снова вставал и падал. Разбил себе в кровь локти, руки. Перестало хватать воздуха. Грудь вздымалась, как кузнечные меха. Он жадно развела рот, но никак не мог надышаться.

В голове молотом била мысль, что ни в коем случае нельзя останавливаться. «Остановился, значит, умер! Нельзя сбавлять темп! Никак нельзя! Враги совсем рядом! Они вот-вот догонят меня!». Ему казалось, что он слышит топот их сапог, их тяжелое дыхание, звуки взводимых курков. «Еще немного… Совсем немного… До той скалы… Еще сотню шагов… Б…ь, не могу больше!».

На очередном шаге его ноги заплелись и обессиленное тело полетело вперед, где, кувыркаясь, покатилось вниз по каменной осыпи. В самом низу ущелья Ринат растянулся и со всей силы врезался в камень. Когда же очнулся и с трудом продрал глаза, то увидел склонившегося над ним человека. Смуглое, почти черное, бородатое лицо в мохнатой шапке что-то ему яростно шептало.

— Ты жив, господин! Жив! Слава Аллаху! Господь вырвал тебя из рук неверных! Аллах акбар[9]! — восторженно тараторил молодой горец, с фанатичным обожанием глядя на Рината. — Я думал ты разбился, господин! Ты же прыгнул с башни, как пардус! Господин, ты ничего не испугался — ни острых камней, ни проклятых урусов[10]! Ты лев, господин… Храбрейший из вайнахов[11]…

Он осторожно придержал Рината за локоть, поднимая ему подняться. Одновременно молодой горец продолжал бубнить что-то про чудесное спасение, про прыжок веры со скалы, про неверных без чести и совести, про всемогущество Аллаха и тд. и тп.

Под этот непрерывный бубнеж и невнятное бормотание Ринат пытался собрать свои мысли в кучу. Несмотря на разбитую в кровь голову, жутко ноющие ребра, он уже ясно понял, что с ним произошло нечто совершенно невообразимое. Умерев, он воскрес в теле какого-то человека из прошлого! Это полнейшая дичь! Уму просто непостижимо! «Я же умирал от Ковида. Помню, как не мог вздохнуть, как грудь разрывалась от недостатка воздуха. Черт побери! Как такое могло произойти⁈ Это же настоящая фантастика! Я воскрес в прошлом! Ох…ть!».

-…Потерпи, господин. Я знаю одну тропу, которая нас приведет в Гимры[12]. Урусы думают, что ты разбился. Там нас никто не будет искать, — горец махнул рукой в сторону ущелья, которое глубоко врезалось в горную гряду. — Господин, ты, воистину, избранник Аллаха. Только любимец Всевышнего мог так уйти от врага… Десятки тысяч мюридов[13] встанут под знамя Пророка, да будет с ним милость Всевышнего. Каждый вайнах захочет прикоснуться к бурке того, кого осчастливил Аллах. Теперь весть о священном Газавате[14] дойдет до каждой сакли[15], до каждого вайнаха… Еще пару верст и выйдем к окраине Гимры. Там нас укроют…

Постанывая для вида при ходьбе, Ринат внимательно вслушивался в болтовню улыбающегося горца, пытаясь из его восторженных возгласов вычленить самое главное для себя. «Давай, давай, Борода, не молчи! Аллаха поминаешь через слово, а как меня звать не говоришь… Как мое имя, скажи! Говори, говори! Ничего ведь толком не знаю: ни имени, ни фамилии, ни времени. Только место, кажется, известно. Кавказ, черт побери!».

Мелькавшие слова с очень и очень характерным для человека будущего оттенком — «газават», «вайнах», «джихад», «мюрид», «Аллах акбар» и тд. — заставили его похолодеть от неприятного предчувствия. Он начинал догадываться, в какое время его забросила судьба-злодейка.

-…Все вайнахи поднимутся, как один. Тысячи и тысячи мюридов спустятся с гор и ударят по крепостям неверным, — глаза молодого горца горели; чувствовалось, как энергия и жажда движения переполняли его. — Ничто нас не остановят: ни ружья, ни пушки…

Ринат в ответ лишь тяжело вздохнул. Знавал он по прошлой жизни таких людей. Восторженные юнцы или зрелые мужчины с фанатичной верой, они с пеной у рта отстаивали свою правду; не задумываясь, бросались в драку; шли на смерть. Тяжело было с ними. Они горели сами и сжигали остальных без остатка. «…Чует мое сердце, что сейчас неспокойное время. Б…ь, Кавказ, по всей видимости, горит. Какое же это время? Черт его знает. Кавказ, мне кажется, всегда полыхал. Тут столько народов и национальностей, что сам черт ногу сломит. Они веками друг с другом воюют. Когда же между собой замиряться, то с соседями начинают воевать. Как тут время угадать?».

Пытаясь вычислить время, в которое его забросило, он бросал внимательные взгляды на характерные детали костюма своего нежданного помощника, его оружие. К сожалению, увиденное ему мало о чем говорило. Его знания о горских традициях, обычаях и быте были крайне малыми и поверхностными. С горем по полам Ринат узнал шепкен или черкеску — черный суконный кафтан с тонким наборным поясом и многочисленные газырницы[16] на карманах. Из под черкески выглядывал багрово-красный бешмет[17]. На поясе выделялся длинный кинжал в богатых ножнах. «Это горская одежда, как пить дать! Аварец или черкес? Чеченец? Черт побери, кто их знает? Я, что историк кавказского костюма? Какое же время сейчас, все-таки? Давай, Борода, подскажи. Намекни, хотя бы…». В какой-то момент молодой горец, словно услышав его мольбы, дал подсказку.

-…Господин, твои имя будет звучать в каждом селении. Аксакалыбез устали станут призывать милость Всевышнего на твою голову, — горец, судя по всему, пребывал в своем мире, где давно уже бушевал священный джихад. — Каждый урус от сюда и до Терека будет корчиться от страха, едва заслышав имя имама Шамиля. Ты, воистину, меч Пророка, господин…

Тут у Рината, без всякого преувеличения, ноги отказали. Всем телом он повис на горце, заставив его от неожиданности вскрикнуть. Неизвестно, что тот подумал, но испуг на его лице был поистине диким.

— Господин⁈ — смертельное бледное лицо уставилось на Рината. — Открылись твои раны⁈ Сейчас я перевяжу тебя…

Горец одним движением скинул с себя мохнатую бурку и осторожно уложил на нее безвольное тело. Ринат на все его суетливые движения лишь опустошенно качал головой. Сейчас ему окончательно стало ясно, в чье тело он попал. И от этого знания становилось по-настоящему жутко.

«Мать вашу, воскрес называется… Господи, у тебя шутки что ли такие? Ты же меня забросил в самого имама Шамиля! Б…ь, одним движением закинул в того, при ком весь Кавказ полыхал! Что теперь? Как быть? Я же ни черта не знаю…». Он судорожно копался в своей памяти, пытаясь хоть что-то выудить про имама Шамиля и его время. Как назло, на ум ему приходило все время одно и тоже: Шамиль Басаев, бывший тракторист, недавний террорист, заложники, взрывы жилых домов, плачущие заложники и тд. Еще в памяти всплывало скуластое лицо Шамиля Утешева, его соседа по дому, рукастого мужика, что с удивительным упорством едва ли не каждый день что-то долбил перфораторов в своей квартире. «Имам Шамиль, имам Шамиль… Б…ь, ничего не помню!».

Он уже было отчаялся, как вдруг вспомнил кое-что. Пару лет назад Ринат был по делам своей фирмы в Махачкале и оказался на проспекте имама Шамиля, где в окружении нескольких довольно обшарпанных многоэтажек был установлен постамент с горельефом имама. Скорее всего эта прогулка по проспекту совершенно не отложилась бы у него в памяти, если бы не их сопровождающий. Тот, довольно молодой мужчина с густой окладистой бородой и длинном, до пят, изаре[18], вдруг остановился возле постамента и начал громко возмущаться изображением имама на постаменте. Ринат, тогда с диким удивлением, стал искать на постаменте какие-то огрехи или недоделки строителей. Думал, может что-то в надписи на постаменте неверно написано. В итоге, все оказалось гораздо сложнее. Мужчина, бывший ярым приверженцем исламских догматов, возмущался тем, что горельеф вопреки законам Ислама изображал лицо имама Шамиля. Их сопровождающий из-за этого поругался со своим товарищем, с подошедшими на шум местными жителями и вдобавок с приехавшими полицейскими. Именно из-за этого Ринат и запомнил кое-что про самого виновника скандала — имама Шамиля.

«Это был точно девятнадцатый век… Что уж там говорили про него? Мол, был выдающимся религиозным деятелем. Проповедником что ли? Рассказывали, что имама Шамиль создал единственное в истории военно-теократическое государство — Имамат[19]… Твою мать! Я должен создать государство!! Как⁈ Чем? С кем, в конце концов⁈ С этим бородатым сопляком, что то и дело саблю из ножен тянет⁈ Выходит, мне придется против своих воевать⁈ Русских резать и стрелять?».

От таких соображений ему вновь стало дурно. Недавно полученные раны, сумасшедший прыжок с каменной башни снова дали о себе знать. Ринат качнулся и потерял сознание.

Горец после этого схватился руками за голову и в отчаянии застонал. Правда, его растерянность длилась не долго. Он без сожаления бросил свое богато изукрашенное ружье, нож в серебряных ножах и котомку с припасами. Затем взвалил на спину потерявшего сознание имама и потащил его к видневшемуся на горе селению.

На окраине селения Унцукуль у невысокой каменной сакли горец остановился и осторожно уложил Рината у стенки, заботливо укрыв буркой. После, выбив по доскам низенькой двери странный стук, скрылся за ней. Через некоторое время дверца вновь отворилась и выпустила невысокого сгорбленного старца с нечесаной паклей седых волос на голове. Его выцветшие от старости глаза на мгновение скрестились на сидевшем Ринате и тут же от удивления округлились.

— Аллах акбар… — потрясенно прошептал он, бухаясь на колени и касаясь лбом мохнатой бурки. — Ты жив. Слава Всевышнему.

Старик, тут же с удивленной для своего возраста живостью, вскочил на ноги и поковылял к следующей сакле. Молодой горец, что приволок на себе Рината, сел рядом.

— Уже к концу сегодняшнего дня весть о твоем спасении, господин, разойдется по всему Кавказу, — показывая крупные желтые зубы, улыбался парень. — Десятки джигитов во весь опор поскачут от селения к селению с вестью о Газавате.

Не в силах сидеть спокойно от переполнявших его чувств, горец вскочил на ноги и хищно потянулся всем телом. Молодое тело джигита требовало движения, скорости, боя…

— Когда затянутся твои раны господин, ты вновь поведешь нас, своих мюридов, в бой с неверными, — он не скрывал своей радости.

Ринату же было совсем не до веселья. «Бляха муха! Что ты, соплях, скалишься от радости⁈ Ты же жизни еще не видел. Сдохнешь же. Подстрелят или зарубят. Шмотки и богатое оружие заберут, а тело в ущелье сбросят. Ржет он, как лошадь… Б…ь, мне-то что теперь делать⁈».

[1] 26 июня 1797 года по григорианскому календарю.

[2] Мавлид — праздник, отмечаемый в некоторых мусульманских государствах и регионах, посвященный Дню рождения Пророка Мухаммада.

[3] Ансары — коренные жители Медины из племени Аус и Хазрадж, одними из первых принявшие Ислам и ставшие сподвижниками Пророка Мухаммада.

[4] Авлия — подвижники, проводящие все свои дни в постоянных молитвах и поминании Аллаха, ведущие праведный образ жизни. Нередко авлия по аналогии с христианством называют мусульманскими святыми.

[5] Эби — бабушка (пер. с татарского языка)

[6] Онык — внук (пер. с татарского языка)

[7] Шайтаннар — черти (пер. с татарского языка)

[8] Наиб — в средневековых мусульманских государствах должность заместителя или помощника какого-нибудь начальника или духовного лица. Наибы имама Шамиля от его имени давали распоряжения, разрешали споры, собирали налоги с населения, готовили ополчения.

[9] Аллах акбар — аллах велик (пер. с арабского языка)

[10] Урусы — русские

[11] Вайнах — горец, настоящий человек

[12] Гимры — село в Унцукульском районе Республике Дагестан, родовое село имама Шамиля

[13] Мюрид — в суфизме, религиозно-мистическом учении, ученик, находящийся на низшей ступени посвящения и духовного совершенствования. Применительно к имаму Шамилю, мюриды были рядовыми последователями имама, считавшие его просвещённым учителем

[14] Газават — в общем смысле синоним джихада и означает священную войну против немусульман, в узком смысле — борьба именно военными методами

[15] Сакля — жилище горца

[16] Газырницы — герметично закрываемые цилиндрические пенальчики, вместилище для заранее отмеренного порохового заряда или бумажного патрона. У богатых горцев колпачки газырницы выполнялись из серебра и крепились к костюму серебряными цепочками.

[17] Бешмет — стеганный, распашной полукафтан со стоячим воротником, застегивающийся на пуговицы-узелки

[18] Изар — длинный мужской хлопковый кафтан свободного покроя. Считается обязательным элементом одежды для тех мусульман, которые совершают хадж

[19] Имамат — в широком смысле, институт руководства мусульманской общиной, когда светская и религиозная власть сочетается в руках одного лица — имама. В узком смысле, это религиозное военное исламское государство, существовавшее в границах горной части современной Чечни и Дагестана в 1829 — 1859 гг.

Глава 2 Пойти против течения

Отступление 3.

Письмо посла Великобритании в Российской империи Чарльза Стрэтфорд-Каннинга секретарю (министру) по иностранным делам в кабинете министров лорду Палмерстону. 13 апреля 1832 г.

'…Милорд, в соответствии с вашим поручением, мною были незамедлительно проведены все потребные изыскания, оплаченные из собственного жалования в сумме семидесяти четырех фунтов стерлингов. К письму прикладываю роспись выплат. Выяснившиеся обстоятельства, касающиеся фигуры горского племенного вождя Шамиля, и мои собственные соображения по оному поводу изложены далее.

Оная фигура весьма примечательна по своему непреклонному характеру и упорству и пользуется особым авторитетом среди кавказских племен. За религиозное рвение, преходящее в фанатичное служение мусульманскому Аллаху, его прозывают имамом. Сие наименование означает правителя, который воплощает в себе и светского сюзерена, и религиозного владыку.

По сообщениям моих осведомителей в штабе главноуправляющего гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области барона Розена, мюриды, то есть сподвижники, имама Шамиля причинили российской армии изрядное беспокойство. Многие аулы, прежде выражавшие поддержку русским, присягнули ему в верности и направили своих мужчин в его армию.

Мне представляется, что со временем оный горец может стать для России серьезной проблемой. Его непримиримая борьба ведет к отторжению значительной территории Кавказской области, а в перспективе к созданию здесь подконтрольного Османской империи государства. Последнее исключительно осложнит, если не похоронит надолго, лелеемую российскими императорами идею о проливах. Посему, милорд, идея о поддержке повстанческого движения на Кавказе выглядит наиболее соответствующей интересам Великобритании…'.

Отступление 4.

Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.

«…К 1832 г. на Кавказе сложилась сложная ситуация. Гамзат-бек, объявленный новым имамом Дагестана и Чечни взамен погибшего Гази-Мухаммада, продолжил активные боевые действия своего предшественника. Отдельный кавказский корпус российской армии, закрепившейся на цепи крепостей и укрепленных селений, начал нести ощутимые потери. Применяемой горскими отрядами тактике 'напал-отступил» было чрезвычайно сложно противостоять. Высокомобильные и мотивированные, с отличной индивидуальной подготовкой, вооруженные дальнобойными нарезными штуцерами, небольшие группы горцев с большим мастерством устраивали засады на горных дорогах вблизи русских крепостей. Обстреляв выдвинувшийся к засаде крепостной гарнизон, горцы отступали к очередному укрытию. Такие действия повторялись до бесконечности.

…Ответом командующего Отдельным кавказским корпусом барона Г. В. Розена стало масштабное наступление на горские опорные пункты — родовые селения, находившиеся высоко в горах в труднодоступной местности. Не считаясь с потерями он брал один непримиримый аул за другим. Активное применение артиллерии позволило русской армии нивелировать преимущество обороняющих мюридов в обороне за заранее приготовленных и укрепленных позициях. Перед имамом Шамилем, сменившим погибшего имама Гамзат-бека, отчетливо замаячили поражение и плен.

… Возможно, именно обозначившаяся перспектива полного уничтожения, заставила имама Шамиля задуматься о будущей судьбе Кавказа и, в конце концов, решить на довольно нетривиальный шаг. В историографии последующие на Кавказе события оценивались неоднозначно. Согласно господствующей точки зрения, наиболее ярким выразителем которой выступал Н. Н. Виноградов, имаму Шамилю остро требовалась передышка, чтобы выиграть время. Отрядам мюридов, потерпевшим несколько последовательных серьезных поражений, нужно было пополниться новобранцами, восполнить боеприпасы, амуницию и продовольствие. Ощущалась острая нехватка качественного пороха, небольших артиллерийских орудий. Мнение остальных исследователей, в целом…

В итоге, у имама Шамиля оставался лишь один выход, который он собственно и выбрал.

2. Пойти против течения.

Остро пахло потом и еще какой-то вонючей мазью для смазывания ран. К ним примешивался еще запах овчарни[1], едкий и терпкий. Где-то вблизи, словно в подтверждение, послышались еле слышное тревожное блеяние овцы и напоминавшее скуление голос ягненка.

Он с чувством потянулся. Выздоравливающее тело отозвалось приятной истомой. Отбитые при падении с обрыва ребра уже почти не ныли, рана от штыка тоже не особо беспокоила. Хотелось сбросить с себя тяжелую бурку и встать с опостылевшей лежанки.

В селении Унцукуль, куда его привел или, точнее притащил на себе, юный горец, Ринат находился уже вторую неделю. Первые семь-восемь дней он провел между жизнью и смертью, время от времени теряя сознание и начиная бредить. В один день, когда стало особенно плохо, ему даже начали читать джаназу[2]. Пришедший мулла забормотал противным дребезжащим голосом слова заупокойной молитвы, следом в сакле кто-то сдавленно зарыдал. К счастью, к вечеру его отпустило, что стало еще одним поводом заявить о его богоизбранности. В селении начали говорить о том, что Аллах специально послал ему в помощь Джабраила[3]. Тот, в свою очередь, отогнал своим огненным мечом от имама демонов, вызывающих болезнь.

На второй недели лежания, когда к нему зачастили сельчане, Ринат к своему удивлению узнал, что женат. Патимат[4], как звали юную горянку, было среднего ростас иссиня черными волосами и потрясающими глазами, в которых можно было с легкостью утонуть. Был у него и ребенок — сынишка с полгодика.

Первое время, когда он очнулся, Ринат больше молчал, чем говорил. Опасался сболтнуть того, чтобы разоблачило его. На вопросы парень старался отвечать односложно, часто отмалчивался, кивая на сильную слабость. С супругой тоже обмолвился едва ли двумя — тремя словами. Сейчас его больше занимал один из извечных русских вопросов — что делать?. Вопрос о том, кто виноват он оставил без ответа. Сейчас не имело значения, кто виноват и как наказать этого «нехорошего» человека. Все эту философию он решил оставить на потом.

Из своего прошлого Ринат помнил, что с имамом Шамилем была связана кровопролитная война на Кавказе, которая сильно подпортила нервы царскому правительству. Погибли тысячи солдат и минных жителей, оказались разрушены десятки крупных селений, и, главное, серьезно подорваны позиции сторонников России среди горцев. Усмирить Кавказ удалось лишь через долгие десятилетия. Повторения этого Ринат совершено не желал, понимая, всю бесперсктивность войны. Кроме того, не улыбалась ему и смерть от случайной пули.

К сожалению у того, старого имама Шамиля, сказать честно, была своя правда, долго и тщательно взлелеянная им в бесконечных молитвах и рассуждениях с суфийскими старцами. По этой правда многочисленные кавказские народы Чечни и Дагестана могли жить своим законом, религией и обычаем, ни на кого не оглядываясь и никого не опасаясь. С фанатичностью неофита он верил, что в их маленьком мирке, зажатом между мощными соперничавшими державами, десятки этносов и народностей могут жить в мире и согласии. Имама верил, что только Российская империя, бесцеремонно давящая на Кавказ, мешает им существовать и строить настоящее божье царство.

Эта правда и питаемая ею убежденность буквально пропитывала горские народы Кавказа, что впечатывалось в их многочисленных сказаниях, сказках и легендах. В этом мире непокорные джигиты яростно сражались с несправедливостью, жестоко мстили за обиды своей семье и своему роду. Черноокие горянки без единой тени сомнения бросались в глубокие ущелья, лишь бы не познать горе бесчестия. Босоногие мальчишки, крепко сжимая в слабеньких ручонках выпавший из рук убитого отца или брата кинжал, кидались на врага, чтобы зарезать его или вцепиться ему в горло. Это был одновременно страшный и прекрасный мир, в котором бесконечная синева неба, кристальная чистота горных ручьев и суровая красота огромных гор воспитывали особое понимание свободы и родовых уз. Здесь сказанное слово стоило так много, что его нельзя было оплатить никакими деньгами. За каплю пролитой крови в горал платили только кровью или порохом.

К сожаления, как прекрасно помнил Ринат, эта правда была правдой маленького человека, ограниченного своим мирком и своими интересами. Он верил, что сможет по собственному хотению обустроить свой крохотный мир, пусть и насчитывающий подчас десятки или сотни тысяч квадратных километров, и несколько миллионов жителей. Правда, его вера всякий раз в человеческой истории сталкивалась с неумолимым катком реальности, с легкостью подминавший под себя небольшие народы с их самобытной историей, традицией и культурой. И, чтобы им физически выжить и развиваться дальше, нужно было стать частью какого-то более сильного мировоззренческого проекта, который, сохраняя своеобразие каждого народа, вырабатывает некое единое целое для всех. Именно в этой жестокости циничности и состояла настоящая правда прошлого и сегодняшнего мира, который не все хотели и хотят понимать.

Перед глазами Рината словно живые вставали телевизионные кадры с многочисленных военныхэтнических и религиозных конфликтов его мира, широко тиражированные средствами массовой информации. Он потрясенно переживал все заново, как в первый раз. Видел здоровых, кровь с молоком, бородачей со смехом резавших глотки стоявшим на коленях людям. Они искренне радовались, смеялись, запрокинув головы. Видел побитые камнями женские тела, валявшиеся на центральных площадях разрушенных городов. Рядом с ними тихо, едва дыша, на корточках сидели чумазые малыши, боявшиеся даже поднять глаза. Видел сухие, бесцветные глаза матерей, в мгновение ока превратившихся в старух после известий о гибели сыновей и дочерей. Не в силах стоять на ногах они падали ниц, молча, не рыдая, что было еще страшнее. Видел превращенные в развалины цветущие сады, взорванные прекрасные дома и дороги, обрушившиеся мосты и железнодорожные вокзалы.

Он то хмурился, скрипя зубами, то горько улыбался. Ведь это тоже была правда — правда страшного будущего, которое ждали их всех! Оно ждало в первую очередь его, сегодняшнего имама Шамиля, который в борьбе за мифическое исламское государство на территории Кавказа, сведет в могилу большую часть его мужчин и юнцов, еще больше оставит детей без отцов! Скривился Ринат в хмурой и беспомощной ухмылке от этой мысли. Он, именно он, своими собственными руками почти уничтожит Кавказ ради его свободы! Это было настолько дико и страшно осознавать, что парень еле слышно застонал.

— Неужели опять все это повториться? — прошептал он, с такой силой сжимая кулаки, что пальцы впились в кожу. — Опять, как уже было в мое время…

Он буквально физически чувствовал, как всего его подталкивало к уже проторенной дорожке дальнейшей войны, к тотальной мобилизации горцев, к яростной борьбе до последнего мужчины. Это едва не витало в воздухе. Об этом шептались седобородые аксакалы, заходившие проведать выздоровление своего имама и обменяться с ним мудрыми словами. Этому же вторили юнцы, с едва пробивавшимися бородками, восторженно глядевшими на него, своего героя. Ему даже ничего не нужно было делать: ни яростно что-то кричать, ни махать острой саблей, ни самолично вести горцев в бой. Сейчас имама уже стал знаменем Ислама, сакральным символом борьбы с неверными, на которого равнялись в аулах и считали живым мучником за веру. Словом, Ринат находился в туннеле, у которого оставался лишь один путь — вперед к войне…

— Бл…ский выбор, которого нет! — в сердцах выдал Ринат. — Ведь не будет от этого всего никакого толку! Как они этого не понимают. Детство у них у всех в заднице играет! Подвигов им во имя веры захотелось! Б…ь! Сабельками помахать решили!

Изнутри волнами поднималась злость на окружающих, что с радостью толкали самих себя и свой народ к крови и гибели; злость на себя, что не видел другого выхода; злость на российского императора и русских военачальников, у которых не хватало государственной мудрости решить все спорные вопросы миром.

— Еще полный двор доброхотов набежали! Добрые друзья и помощники, аж в рожу плюнуть хочется! — вдобавок ему вспомнился недавний гость — тучный, потный и страдающий отдышкой эфенди Мустафа, эмиссар османского султана, добрых два — три часа восхвалявший мудрость, начитанность и религиозность имама Шамиля. — Падлы, как есть падлы! Только что русская-турецкая война кончилась, а они снова лезут на рожон. Не получилось у них в лоб побороться с русским медведем, решили, значит, его исподтишка за огузок покусать. Чертовы шакалы! — рычал он, раззадориваясь все больше и больше; тот слюнявый и приторно вежливый турок в печенках у него сидел. — Как пить дать и наглосаксы здесь отметили… Сто процентов. Такое дерьмо не могло пройти мимо них. Привыкли загребать жар чужими руками… Наши правители еще с ними союзничали. С этими чертями не союзы строить, а давить их надо было. Они в лицо тебе улыбаются, а в спину кинжалом целят. Как с ними по человечески разговаривать? В рожу кулаком, а потом под дых дать! Когда же на землю свалиться, нужносапогами добавить. Так с ними надо разговаривать…

С обуреваемых его чувств он врезал кулаком по своей лежанке.

— Эта турецкая падла еще Аллахом клялся. Мол, весь Стамбул молиться за своих единоверцев, чтобы им удалось освободиться от неверных. Порох и английские винтовки обещал… — с трудом встав, Ринат начал ковылять по сакле от стенки к стенки. — Я вам покажу мусульманское единство, покажу Аллаха! Имя Аллаха они треплят…

Случайно попавшийся ему на пути тонконогий столик с кувшином на его поверхности с хрустом отлетел в сторону двери. С той стороны тут же послышался какой-то грохот и чей-то испуганный возглас. Несколько детских голосов верещали, что имам Шамиль разговаривает с Аллахом. Еще миг и они понеслись, стуча голыми пятками по земле, разносить эту весть по всему селению.

Ринат недовольно фыркнул, понимая, что слух о его разговоре с Аллахом вскоре станет известен всему Кавказу и к нему потянется еще больше мюридов. Это был уже не первый случай, когда неосторожно сказанное им слово или сделанное что-то необычное, мгновенно фиксировалось окружающими в качестве образца для подражания и быстро распространялось среди горцев. Так, например, случилось с зеленым чаем, когда он, не подумав, ляпнул что-то про него нелицеприятное. Мол, настоящим может быть только хорошо заваренный черный чай. Остальные чаи же обычная вода, чуть подкрашенная травами. Что началось после этого, было сложно себе представить. Почти весь запас зеленого чая был вытащен из домов и сложен в каком-то сарае, чтобы в ближайший базарный день продать его урусам в крепость. Купца же, который прибыл к ним на следующий день, и стал предлагать тот самый чай, едва с горы не скинули. Тот, ничего не понимая, орал, как резанный…

В другой раз, вообще, случилась самая настоящая глупость. Проходивший в нескольких шагах от него чумазый мальчишка, задумчиво ковырявший пальцем в носу, довольно громко испустил газы. Ринат, не сильно обрадованный этим, сделал ему замечание. Сказал, что громко пукающих мальчиков черти могут унести. Тот еще пару минут после этого продолжал ковыряться в носу. Когда же до него дошел смысл сказанного, тот, заорав во весь голос, ракетой понесся в сторону дома. Еще через несколько минут оттуда выскочило едва ли не все семейство с искаженными от ужаса лицами. Впереди ковылял пожилой старец с клюкой, позади него держался здоровый мужик с бараном на плечах, следом шли две всхлипывающие женщины. Подойдя к Ринату, все семейство бухнулось ему в ноги. Молили, чтобы он отогнал шайтанов от мальчишки…

Помимо этих мелочей были и другие случаи, грозившие существенно большими последствиями. Словом, Ринат с тех пор с огромной осторожностью относился не только к своим поступкам, делам, но и к словам.

Приоткрыв немного дверь на улицу, чтобы больше никто не подслушал, Ринат вновь вернулся к раздумьям над своим будущим. Что было делать дальше? Как сделать так, чтобы не попасть в этот неумолимый жернов войны? Как при этом еще ухитриться остаться в живых? Ведь почти любой его шаг обязательно будет кому-то неприятен и встречен ими в штыки. Выступи он за продолжение газавата, его будут ловить русские войска. Пойди на примирение с российским императором, свои же сподвижники прирежут за предательство. Дилемма была еще та…

— Черт, задачка! Как же до этих джигитов, едва не с пленок идти на войну, донести, что у Кавказа нет будущего без России⁈ — бурчал он, уставившись в деревянные балки крыши. — Не понимают же… Думают, сами выживут.

К сожалению, этого не понимали ни верхи, ни низы Кавказа. У всех царила убежденность, что стоит им прогнать русские войска и они заживут по-новому. Вот так прямо и зажили! Уйди Россия с этих земель, завтра же сюда придет Османская империя и Персия, которые начнут тут кровавую грызню между собой. Местные народы так резать будут друг друга, науськиваемые персами и турками, что кровь рекой станет литься. Потом, когда взрослое население поубивает само себя в междоусобных сварах, сюда придут новые хозяева. Это уже почувствовали на своей шкуре жители горной Грузии, туркмены, армяне, которых турки резали, как скот… И только наличие рядом, грозно хмыкающей, России еще умиряет пыл жадных до чужой земли турок и персов.

В какой-то момент своих рассуждений Ринат неожиданно рассмеялся. Ему вдруг в голову пришла одна странная мысль.

— Ха-ха-ха! А не шизофрения ли у меня? — сквозь смех, шептал он — С одной стороны, я сам имама Шамиль, меч и Пророка и защитник Ислама, которого боготворят тысячи и тысячи горцев по всей Чечне и Дагестану. С другой стороны, я топлю за союз с Российской империей… Не дай Бог, крыша поехала. Этого еще не хватало.

Он с некоторой опаской заглянул в себя и стал вслушиваться в свой внутренний голос. Кто же он в конце концов? Может его внутреннее «Я» уже медленно и уверенно переваривается⁈ Вдруг от Рината, жителя славного города Казани, уже ничего не осталось? Или сейчас ляжет он спать, а завтра проснется уже бывший хозяин тела? Такая перспектива его изрядна напугала.

Самопальный самоанализ продолжился недолго, а его результаты, признаться, серьезно обрадовали Рината. Он определенно оставался самим собой. Идея независимости Кавказа его не сильно прельщали. Резать и стрелять в русских солдат ему, к счастью, тоже не хотелось. Не особо тянуло и к религии. Мысль о необходимости вхождения Кавказа в состав России, по-прежнему, казалась ему наиболее приемлемой со всех точек зрения. Словом, шизофренией здесь не пахло.

— Уф… — с облегчением выдохнул он, чувствуя, как сильно вспотел. — Не-ет, хватит валяться. От таких мыслей и у здорового крыша поедет. Надо начинать гулять.

С этого дня Рина начал потихоньку выползать из сакли. Сначала он бродил у дома, пытался делать небольшую разминку. Постепенно его прогулки и пройденное расстояние становились все продолжительнее. Ему явно легчало. Отдышка и слабость почти прошли. Начал появляться зверский аппетит. Ринат в какой-то момент поймал себя на мысли, что пожирал глазами миниатюрную фигурку Патимат. Запах ухаживавшей за ним супруги, в котором угадывались запахи горных трав и мускуса, сводил с ума, вызывая нестерпимое желание обладать этой женщиной. Последнее не соатлось без внимания ни со стороны самой Патимат, ни со стороны регулярно навещавших его мюридов, который одобрительно цокали языками.

Однако, несмотря на явные признаки выздоровления, Ринат становился все более мрачным, что вызывало у окружающих совершенно искреннее недоумение. Причина его мрачности состояла в том, что с выздоровление просьбы горцев о начале активной части газавата будут все более настойчивыми. В открытую противиться этим настроениям в его положении было смерти подобно.

Естественно, Ринат во время своих прогулок что-то пытался придумать. Мыслей было много, но большая часть из них была откровенно бестолковой или фантастической. Например, придумать и с важным видом огласить горцам какое-нибудь пророчество о том, что война с русским царем принесет им лишь мрак и горе. Правда, после такого его жизнь вряд ли бы стоила медного гроша. Или приходила в голову идея отправиться в Петербург, пробраться во дворец и встретиться с самим императором, котором рассказать всю правду. Или назло всем врагам изобрести какое-нибудь супер оружие — вундерваффе, тот же напалм к примеру. Словом, весь этот бред, пусть и выглядевший иногда очень даже неплохо, не решал главной стратегической задачи — остановки войны и предложения Кавказу позитивной цели. Нужно было придумать что-то такое, что отвечало бы самой сути горцев и давало эффективный выход их воинственности на пользу России и самому Кавказу. Как все это совместить, он придумать пока не мог!

Ринат уже начал отчаиваться, когда все изменила одна встреча. Она случилась, когда он, решив посетить пару дальних аулов, отправился в довольно длительное путешествие, почти на границу горских племен в сторону Грузии. Ему хотелось своими собственными глазами посмотреть, чем и как дышать те горцы, которые считались одними из самых фанатичных его последователей. Для этого ему в окружении почти пяти десятков мюридов пришлось отмахать больше трехсот верст по старым горным дорогам, а кое-где и тропам. Ночевали в старых пещерах, в которых останавливались еще купеческие караваны из Персии. Нередко ночь заставала их под открытым небом, что тоже не было особой помехой для неприхотливых горцев.

В конце своего путешествия его отряд особенно далеко. От этих мест было буквально рукой подать до одной из русских крепостей или точнее укрепленных аулов, где был сторожевой пост русской армии.

В то утро Ринат, как и всегда, шел по дороге в относительном одиночестве. Мюриды, зная его любовь к молчаливому обдумыванию своих мыслей, всегда старались держаться в некотором отдалении.

Было довольно прохладно. Висела звенящая тишина, в которой слышались падающие с обрыва камни за много верст отсюда. Кристально чистый воздух казался настолько плотным, что его можно было резать ломтями, как хорошо выдержанный сыр.

С этих мест уходившая вниз дорога просматривалась на десятки верст. Взгляд Рината лениво скользил по окрестностям величественных гор, завораживающих видом своих снежных шапок.

Вдруг позади него кто-то гортанно вскрикнул. Оживившиеся горцыначали возбужденно тыкать пальцами куда-то вниз. Посмотрев в эту сторону, Тимур заметил небольшую кавалькаду всадников, между которыми ковыляла потрепанная двуколка.

Судя по настроению мюридов, они явно готовились пощипать так некстати появившихся путников. Это откровенное желания явно читалось и в бросаемых на него выжидательных взглядах, и в то и дело вынимаемом оружии. Честно говоря, Ринату немного наскучила монотонная прогулка и тоже хотелось по ближе посмотреть на тех, кто осмелился столь небольшим отрядом появиться в этих местах.

Усмехнувшись глядевшим на него мюридам, Ринат дал отмашку рукой и горцу тут же, радостно улюлюкая, поскакали вниз. Азарт погони в какой-то момент захватил и его. Он, как и все, с гортанными криками подгонял своего жеребца, прижимаясь к его густой гриве.

Путники, конечно, пытались спастись бегством. Возможно, им это удалось бы сделать, если бы не трагическая случайность. Один из мчавшихся во весь опор всадников, вдруг свалился на землю. С коня кубарем полетел наездник в одну сторону, животное с жалобным ржанием отлетело в другую. Остальные, заметившие отсутствие своего товарища, тут же вернулись назад и попутались ему помочь. Его безвольно понекшую тушку попытались взвалить на круп одного из коней.

— Не уйдем, братцы! Они уже близко! — донесся до Рината чей-то испуганный крик. — Бросай все, к черту! В горы лезть надо! Там, даст Бог, помощи дождемся…

Один из всадников, не став никого ждать, пришпорил своего скакуна и исчез за поворотом. Остальные пятеро, подхватив своего израненного товарища и снятые с коней припасы, начали взбираться на ближайшую кручу. Оттуда, судя по всему, они намеревались дать отпор горцам.

Когда же мюрида во главе с Ринатом оказались на месте, путники были уже в относительной безопасности. Примерно пятидесятиметровый кряж, на который они взобрались, нависал над дорогой и был довольно удобен для обороны. Туда можно было взобраться лишь с одной стороны, где кряж был относительно полог. С других сторон на верх попасть могли разве только птицы или дикие звери с крепкими когтями.

— Эй, трусливый урус! Зачем прячешься? — кричал один из гарцевавших на дороге джигитов. — Спускайся сюда! Говорить будем! У нас брынза и мясо есть! Кушать будем!

Остальные мюриды каждое его слово встречали взрывом гортанного смеха. Правда, ружья они держали на сгибе локтя, в любую секунду готовые выстрелить.

— Не слышу, урус! Боишься⁈ Выходи! Арслан тебя не сильно обидит! — смуглый горец то и дело поднимал своего жеребца на дыбы, красуясь перед остальными. — Выходи, убивать не буду. Моим пленником будешь. Навоз за баранами будешь убирать, дрова колоть. Арслан добрый хозяин! Арслан тебя за выкуп отпустит. Ты, урус, пока письмо жене пиши, чтобы за тобой ехала. Если будет она ласковая с Арсланом, то отпущу тебя…

С кряжа в ответ летел проклятья. Чувствовалось, что у них не было и тени сомнения по поводу доброжелательности этого горца и его товарищей.

— Плохой ты урус! Совсем плохой! — продолжал драть глотку горец, незаметно подтягивая к себе ружье. — Не нужен мне такой урус! Убивать тебя надо.

С этими словами он вдруг резко перехватил ружье и, практически не целясь, выстрелил в верх. Оттуда донесся крик, полный боли. Значит, в кого-то попало. Выстрел мюриды встретили одобрительными криками и цоканьем, отчего Арслан горделиво приосанился.

Через мгновение с кряжа тоже выстрелил. Затем еще раз. Жеребец Арслана красиво гарцевал по ливнем пуль, пока, наконец, одна из них не попала в цель.

— А-ай, шакал! — с воем горец слетел с коня и, зажимая кровавую полосу на щеке, разразился ругательствами. — Поганый урус, я распорю тебе брюху и заставлю смотреть на свои кишки! Слышишь меня, урус⁈ Я зарежу твоих друзей и родных!

Ринат за всем этим наблюдал молча. Было ясно, что ситуация приобрела позиционный характер. Ни горцам, ни русским здесь было не победить. Дорогу на кряж путешественники могли держать до скончания века. На голой скале было не спрятаться от пули. В тоже время сбежать им тоже не удастся. Оставалось только полагаться на время, которое, кстати играло против горцев. Выстрелы, наверняка слышали в крепости. Помощь могла прийти в течении часа.

Поэтому Ринат решил уходить обратно, в горы. Ловить тут было нечего. Он уже хотел отдать приказ на возвращение, как заметил нечто.

— Мать вашу… — ошеломленно прошептал он, прикладывая руку наподобие козырька ко лбу. — Разрази меня гром. Бинокль… Сто баксов за бинокль, — Ринат напряженно всматривался в одного из путешественников, стоявших на скале. — Это же Пу…

Не-ет, это оказался не Путин, как мог бы подумать какой-нибудь нетерпеливый читатель. К тому же, откуда здесь ему быть⁈ Естественно, Ринат увидел не его! Его глаза разглядели очень характерный силуэт, который, без преувеличения, был знаком едва ли не всем школьникам и взрослым стран. Даже с такого расстояния он заметил курчавую чуть вытянутую голову с бакенбардами. В эту секунду Ринат мог бы поклясться об заклад, что увидел Пушкина!

— Б…ь! Этого еще не хватало! Пушкин на Кавказе! — он почувствовал, как по спине пробежал предательский холодок. — Какого черта здесь делает этот светоч русской поэзии?

На кряже вместе с двумя русским офицерами, каким-то приказчиком и своим проводников стоял, действительно, сам Александр Сергеевич Пушкин! Это был тот самый Пушкин, который уже при жизни снискал себе славу талантливейшего русского поэта и смелого критика существующей власти. Здесь он оказался не случайно. Это была его вторая поездка на Кавказ, в которой он намеревался посетить воюющую с османами армию, знакомые по прошлым поездкам места и разжалованных декабристов. Этой поездкой поэт надеялся подстегнуть свою музу и, наконец, завершить свой роман «Евгений Онегин» главой о декабристах с ссылкой на их непростую судьбу и чаяния этих высокородных бунтарей.

Сейчас, потомок знаменитого арапа Петра Великого, нисколько не боясь, красовался на скальном выступе и жадно рассматривал гарцевавших внизу диких горцев. Для него довольно изнеженного жителя столицы были в удовольствие риск и авантюра. Собственно, даже это случившееся происшествие с весьма неопределенным концом, он рассматривал, как довольно забавное приключение.

— Гадский папа… они же сейчас самого Пушкина грохнут, — охнул Ринат, когда, его мюриды, раздосадованные неудачей, открыли беспорядочную пальбу из своих ружей. — Б…ь, что же тебе в Петербурге-то не сиделось⁈ Писал бы свои стихи, фрейлинам императрицы ручки бы целовал или что другое… Какого черта ты здесь забыл? — сквозь зубы шипел он, размышляя, что ему теперь делать.

Горцы, видя неподвижно стоявшего на скале человека, посчитали его позу вызовом для себя. Мол, этот храбрец показывает, что они ни когда не попадут в него. Десятка два их, прикладывая ружья к плечу, то и дело стреляли в сторону поэта. Каждый каменный фонтанчик от пуль у ног поэта они отмечали горестными завываниями. Чувствовалось, что рано или поздно, кому-то из них должно было повести.

— Хватит! Хватит, я сказал! — решительно крикнул Ринат, вскидывая руку в небо и привлекая к себе внимание. — Братья, вы мюриды священного газавата или неопытные юнцы, впервые вышедшие на охоту? Хватит дырявить небо. Чему вас учили ваши отцы? Каждая пуля должна попасть в цель. А у вас? В небо⁈ В молоко⁈ А когда придут враги с чем останетесь?

Психологически «накачивал» он своих людей, намекая в бессмысленность осады этого кряжа.

— Мы возвращаемся… Наша битва будет не здесь. Как сказано в Священной книге, всему свое время. Время для битвы с неверными тоже настанет… А сейчас я сам поговорю с ними, — он махнул рукой, показывая, чтобы мюриды отошли от кряжа.

Ринат тронул поводья и его иноходец медленно пошел к скале. Сидевшие наверху настороженно следили за его приближением, не веря в свое спасение. Остановившись у еле заметной тропки, ведущей наверх, он поднял руку с раскрытой ладонью. Знак безоружного человека, понятный всем.

— Путники, я имам Шамиль, властью Аллаха несу его слово здешним жителям, — громко и раздельно начал говорить он, словно рассказывая проповедь. — Есть ли среди вас коллежский секретарь государственной коллегии иностранных дел по имени Александр Сергеевич Пушкин? Мне нужно сказать ему несколько слов…

Эти слова вызвали эффект сродни взрыву боеприпаса весьма и весьма солидного калибра. Иначе было и не описать то оживление, которое возникло в этот момент среди засевших на скале. Их удивленные и встревоженные голоса доносились даже до низа. Такая реакция была неудивительна. Имя имама Шамиля к этому времени уже гремело по Кавказу, как принадлежавшее ярому противнику русской экспансии и врагу православных. Встретить его здесь, вблизи русских земель, было очень и очень нехорошим знаком, как минимум, означавшим скорое нападение на крепость. К тому же очень странным было обращение по имени и должности к одному из них. Откуда меч Пророка, как здесь называли имама, мог знать Пушкина? Может готовился похитить его? Мысли, которые могли возникнуть у засевших на скале, были далеко от успокаивающих…

Они довольно долго о чем-то совещались, то и дело начиная яростно спорить. Когда же терпение у Рината начало иссякать, со скалы раздался долгожданный голос.

— Э-э-э… милостивый государь… я коллежский секретарь Александр Сергеевич Пушкин. Что вам угодно от меня? — довольно приятный грудной голос поэта немного дрожал, однако впечатление страха не возникало. — Право слово я изрядно удивлен, что вы знаете мое имя… Вы же всего лишь дики…

К этому времени у Рината созрела одна довольно необычная идея. Понимая невозможность желания достучаться до императора Николая Первого, он решил обратиться к нему, а точнее к его окружению с помощь. Пушкина и его стихов. Нужно было лишь зародить в поэте идею о необходимости союза империи и горских племен, о полезности воинственных горцев для Российского государства. Ведь поэт, судя по его стихам, восхищался непреклонностью, упорством и храбростью горских воинов. Пусть тогда в стихах он талантливо и опишет, как полезны они могут оказаться в российской армии или даже в охране самого государя-императора. Ринату, словно специально, вспомнилось, что в своей время в российской армии создавались целые горские дивизии, показавшие на войне просто фантастическое упорство и храбрость.

Насколько реальна была эта идея можно было спорить. Однако отрицать факт неимоверной популярности в кругах дворянства творчества поэта был непреложен. Соответственно, грамотно изложенный посыл о горцах мог быть услышан. Не секрет, что за Пушкиным велся надзор полиции. Его стихии тщательно изучались на предмет верноподданнического содержания. Поэтому горская тематика просто физически не должна была пройти мимо сильных мира сего.

— Не надо нас считать дикими варварами, господин Пушкин. Это не делает вам чести. Я обучался в медресе многим наукам — логике, риторике, арифметике, геометрии, астрономии, астрологии, философии, физике, истории, шариату и многому другому. Хорошо владею чеченским, аварским, кумыкским, дагестански, арабскими языками. Как вы думаете, господи Пушкин, этого достаточно, чтобы считаться образованным человеком, а не диким горцев в ваших глазах? — даже отсюда было видно, как вытянулось от дичайшего удивления лицо поэта от такой отповеди. — Вы нас совсем не знаете. Народы Кавказа совсем не такие, какими вы их видите у себя в столице… Хотите я расскажу вам о настоящих горцах?

Несмотря на яростное сопротивления мюридов с одной стороны и попутчиков Пушкина с другой стороны, они все же встретились. Пушкин, постоянно оглядываясь на своих товарищей, немного спустился со скалы и остановился в паре десятков метров от Рината.

Здесь и состоялась их беседа, продлившаяся около часа. Говорил больше Ринат. Призвав на помощь все свое красноречие и слабенькое знание истории, он рассказывал о возможно будущем. В нем горцы и весь Кавказ были надежной опорой России, его щитом на юге от хитроватых османов. Он говорил о бесстрашных воинах, о чести, о кровной мести за обиды, о вере. Многое прозвучало между ними, что стало для великого поэта откровением…

В конце их разговора, Ринат не смог удержать и произнес:

— Мой тебе совет — берегись белого человека на белом коне. Это француз по имени Дантес. Если он встретиться на твоей дороге, не испытывай судьбу…

Видя отвисшую челюсть поэта, имам печально усмехнулся.

[1] Овчарня — загон для содержания овец

[2] Джаназа-намаз — особая исламская молитва, которую читают над покойником перед погребением

[3] Джабраил — один из четырех особо приближенных к Аллаху ангелов-мукаррабун и в мусульманской канонической традиции отождествляется с библейским архангелом Гавриилом

[4]. Патимат — одно из популярнейших женских имен в арабском мире образовано от имени дочери пророка Мухаммада Фатимы

Глава 3 Расчистить авгиевы конюшни

Отступление 5.

Пушкин А. С. Сочинение в двух томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. М., 2019.

'Кавказ

Кавказ сиротой подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зеленые сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах,

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к веселым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах,

И Шамиля наездник таится в ущелье,

Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной;

И бьется о берег в вражде бесполезной

И ждет утешенья росской рукой…

Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:

Теснят его грозно немые громады.

Почто выпадают сии испытанья?

Российских штыков напор и внимание?

Слышны горянок глухие рыдания,

Убелённых сединами старцев стенания.

Алчет мира Кавказ, громким гласом вещая:

Перекуем мечи на орала…'

Отступление 6.

Политический сыск в России: Сборник материалов. — М., 1998.

'…Его сиятельству светлейшему князю Виктору Павловичу Кочубею доношение добропорядочного и радеющего за воинскую славу Отечества гражданина об уничижительном недостойном российского гражданина поведении и оскорбляющих российское воинство словах камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина; а в чем мое доношение, тому следуют пункты.

Сего октября 9 дня на приеме у его светлости графа Михаила Семеновича Воронцова оный камер-юнкер позволил себе сказать, что предводителя преступников и разбойников имама Шамиля следует не воевать войной, а поставить князем Дагестана и выплачивать сему законное жалование. В стишках своих сетовал на великие жертвы среди непримиримых горцев: их женок, стариков и детишек'.

Отступление 7.

Карпов Т. Н. Реформаторская деятельность имама Шамиля в социально-правовой сфере // Вестник Тверского государственного университета. 2019. № 1. С. 172 — 198.

'…Удивительным является факт того, что осуществляемые преобразования носили по своей сути демократический характер и были направлены на установление социальной справедливости. Более того, по объему и характеру прав и свобод жители вновь образованного теократического государства — иммамата, не уступали, а во многом превосходили население большинства развитых стран Европы и Америки. Остановимся на некоторых моментах подробнее.

…Имам Шамиль ликвидировал систему сословных привилегий, уровняв перед законом все слои общества. Ханы, беки, уздени были уравнены в правах с рядовыми общинниками-горцами. Заметим, что в данный исторический период разветвлённая система сословных преимуществ существовала в Великобритании, Испании, Италии, Российской империи, Османской империи, Австро-Венгерской империи, Японии и др.

…Полностью был уничтожен институт рабства и феодальной зависимости в Дагестане и Чечне, который распространялся на территорию с населением свыше 125 тыс. человек. Имам Шамиль ликвидировал любые виды феодальной зависимости: отработка податей, продажа людей, самопродажа, телесные наказания (вплоть до смертной казни), более сорока видов различных повинностей (транспортная, дорожная, мостовая, дровяная, кузнечная, шорная, рыбная, пушная и тд.) и тд. Последнее привело к тому, что в первые месяцы после отмены рабства в иммамат с сопредельных территорий пришло более 10 тыс. горцев с семьями, скотом, имуществом, надеявшиеся освободиться от феодальной зависимости.

…В финансовых преобразованиях имама Шамиля особое место занимает введение дифференцированного налога, который зависел от уровня имущественного благосостояния каждого горца. Наиболее высокий налог взимался зажиточных категорий горского общества (специальные посланники имама вели учет количества скота, как главного мерила богатства). Неимущим горцам в этой связи полагалась специальная финансовая или продовольственная помощь из особого фонда — байтулмала'.

3. Расчистить авгиевы конюшни

Холодно. Начинало светать. Солнце медленно взбиралось по восточному склону горы, окрашивая ее в золотистый цвет. Возле каменной сакли застыла сидящая на корточках фигура, время от времени совершавшая суджуд[1].

-… Аллаахумма, рабба хаазихи дда’вати ттааммати ва ссаляятиль-кааима, — еле слышно шептали губы Тимура глубоко въевшиеся в подкорку слова фаджр-намаза[2] . — Ээти мухаммаданиль-васийлята валь-фадыиля, ваб’асху макааман махмуудан эллязии ва’адтахь, варзукнаа шафа’атаху явмаль-кыяямэ. Иннакя ляя тухлифуль-мии’аад…

Настроение, признаться, у него было совсем не молитвенным. Слова священного Корана звучали сами собой, все ритуальные действия исполнялись автоматически.

-… Ассаляму аляйкум уа рахмату-ллах, — прошептал он, поворачивая голову налево и с тяжелым вздохом вставая на ноги.

Молитва была окончена, но обычного душевного спокойствия она ему так и не принесла. Еще из той жизни Ринат помнил то ощущение умиротворения и по настоящему вселенского спокойствия, которая она дарила всякий раз при прочтении. Звучала ли она вслух или шепталась про себя, результат всегда был один единственный — чувство снисходящей на него благодати. Внутри него поселялся мир, ощущение своей самости, своего места именно здесь, а не где-то в каком-то другом мире. Сейчас же все было иначе. Мучившие его все это время мысли никуда не делись, напротив, сделавшись еще внушительнее и тяжелее. «Замириться с империей… Как? Мы для России варвары, дикие горцы, непримиримые абреки, с которыми не о чем разговаривать. Мир с нами мог быть заключен только на их условиях. А мир ведь тоже бывает разный. При одном мире все стороны довольны, а при другом — только кто-то один. Достаточно вспомнить Францию после первой мировой войны или Азербайджан после конфликта с Арменией. Это, мягко говоря, хреновый мир! Такой мир плодит обиду и врагов на долгие и долгие годы. После таких воин обиду тщательно и скрупулезно лелеют, растят сыновей и дочерей в ненависти и злобе к недавнему противнику. И когда-нибудь эта мина замедленного действия вновь взрывается с такой силой, что смывается с мировой доски всех и вся».

Совсем недавно здесь тоже был такой мир, связанный с именем генералаот инфантерии Алексея Петровича Ермолова. Военачальник, герой Отечественный войны 1812 г., думал решить проблему с замирением кавказского региона очень просто, руководствуясь ставшим уже бессмертным принципом — «нет человека — нет проблемы». При малейшем сопротивлении или неповиновении войска под его командованием стирали с лица земли целые селения, заставляя непокорившихся горцев уходить все глубже и глубже в горы. Пользуясь любым поводом, стравливал между собой разные роды. Его именем чеченские женщины до сих пор пугали своих расшалившихся детей. Пару дней назад Ринат собственными ушами слышал, как одна молодка рассказывала испуганно притихшим малышам об ужасным казаках и страшном генерале Ермолове. Шайтан, называла его женщина и приписывала ему такие злодеяния, от которых кровь стыла в жилах. И кому от такого мира стало легче? Генералу Ермолову? Местным горцам? Едва только подросли дети, ставшие сиротами, вновь полыхнула война. Словом, на хрен такой мир!

— Бл…я проблема! Чтобы ее решить надо и той и другой стороне дать что-то хорошее. Чтобы недавние враги чувствовали себя, если не победителями, то, по крайней мере, не проигравшими точно… — обводя затуманенными взглядом рвущиеся в небо горы, продолжал бормотать Ринат. — А как? Для одних, победа — это грохот пушек, мерный топот тысяч и тысяч солдат, километры новых земель, преклонившиеся правители, блеск орденов и шитых золотом мундиров, новые должности и звания. Для других, победа — это богатая добыча, мертвые враги, новые пленники-рабы, возможность жить своим уставом. Как все это совместить?

Это несовпадение ему виделись настолько отчетливым и неразрешимым, что он даже клацнул зубами. Нарастало ощущение бессилия. «Что можно предложить горцам такого, чтобы все устаканилось⁈ Чтобы могло наиболее соответствовать их образу жизни и ценностям и, одновременно, быть ценным для империи⁈». Ринату было совершенно понятно, что горское сообщество с его понятия и обычаями просто напросто не вписывалось в рамки Российского государства. Местным ханам, бекам и узденям российский император мог бы пожаловать российские титулы и звания, сохранить им привилегии. Однако, что делать с основной массой горского населения? Здесь была дикая вольница обычаев и традиции, складывающихся веками и превозносящих силу сильного. Тут набеги на мирные селения, захват пленников и продажа их в рабство были не просто нормой, а источником существования и обогащения. Культ мирного труда остался где-то в седой древности, уступив место военной доблести…

Одни вопросы были и с тем, что можно было предложить империи за почетный и приемлемый мир. Империи была нужна победа, а не мир. Чтобы она согласилась на мир, нужно было показать свои клыки. Сильный уважает только сильного.

— Б…ь! — со злостью выдохнул Ринат. — Гордиев узел, натуральный! Попробуй распутать. Только рубить остается… Черт, еще этот праздник в добавок. Чувствую, столько народу придет на меня посмотреть и, главное, послушать. Представляю, что они хотят услышать…

Предстоял большой байрам[3] в честь его выздоровления. Должны были приехать его мюриды со всей Чечни и Дагестана, чтобы вознести молитвы благодарности и услышать о планах дальнейшей войны.

— Что я им скажу? Так мол и так, братцы, наше дело правое, поэтому давайте мириться с русским царем. Побросаем наше ружья, сбросим в пропасть пушки и, главное, отпустим всех пленников, которых захватили, — едким, саркастическим тоном шептал он самому себе словно в укор на свое бездействие. — Ха! Скажи я так или похоже, мне тут же объявят продавшимся или сумасшедшим после болезни. Мешок на голову и в обрыв. Жену с ребенком может и пощадят, когда власть будут делить… Что остается делать? Воевать до победного конца? Ставить под ружье всех, даже лопоухих пацанов? Договариваться с турками и англичанами? Покусаем мы немного медведя за огузок, разозлим его, а дальше? Дальше Кавказ прихлопнут, всех сопротивляющихся вырежут, местных жителей разбавят переселенцами. Часть сама сбежит. И от Кавказа останутся ножки и рожки… Б…ь, как это объяснить самым твердолобым? Опять сослаться на волю Аллаха? К сожалению, вряд ли это пройдет…

Становилось абсолютно ясно, что видение своего желанного будущего у него было, а вот плана по его достижению не было.

Сам праздник, начавшийся во второй половине дня, развернулся с поистине кавказской широтой и горячностью. Непрерывно прибывавшие со всех концов Чечни и Дагестана гости быстро заполнили собой один из больших дворов, где стояли в несколько рядом многометровые столы с угощениями. Непрерывно восхвалявшие Всевышнего за его милость и доброту, они занимали места, стараясь сесть ближе к имаму. Некоторые горячие головы тут же заспорили, кто более достоин из них на ближайшее к Ринату место. Ему стоило больших трудов уговорить их не обнажать оружие.

Поприветствовать имама приехала большая часть горской знати — родовые ханы, тейповые беки, уздени целых селений, выделявшиеся среди рядовых мюридов богатством оружия. Сверкали драгоценными камнями навершия рукоятей прямых шашек, изогнутых сабель и широких кинжалов. Выделялись чеканные золотом и серебром накладки на ножнах холодного оружия. Настоящими произведениями искусства смотрелись длинные кремниевые пистолеты, с большим искусством изукрашенные сканью, разноцветной слюдой. Их пояса и патронташи от обилия золотых и серебряных блях, разнообразных цепочек, казались массивными. Все они старались занять наиболее почетные места, всем своим видом при этом показывая свое особое положение.

Немного в отдалении плотной толпой держались прибывающие мюриды из бедноты. Это были обычные горцы из далеких аулов и горных селений, фанатично верующие в избранность своего имама и его пророческую миссию. Они видели в имаме Шамиля того, кому суфийскими шейхами[4] Кавказа были открыты сокровенные тайны Ислама. В их картине мира, только он, как истинный суфий и учитель, мог открыть им, своим мюридам, некое мистическое откровение о Всевышнем. Это искренняя убежденность вкупе с верой в Аллаха рождала у них иступленное преклонение перед имамом.

Празднование началось со всеобщей молитвы, за которой последовали многочисленные цветастые речи гостей. Особенно усердствовали ханы, трое сидевших рядом немолодых мужчин в богатых одеяниях, начинавших то нахваливать храбрость и военную удачу имама, то призывать к новым набегам на подконтрольные русским селения. Хорошо подвыпившие ханы в какой-то момент застолья уже не сдерживали себя, едва не крича во весь голос о захвате молодых женщин и здоровых мужчин-пленниках.

—…Мой кошель совсем оскудел. Пока ты лежал, мы не сделали ни одного удачного набега на равнины, — верещал мордатый хан, обвиняюще кивая в сторону Рината недогрызенной куриной костью. — Пора уже нам наведаться в гости урусам. Мои люди говорят, что в некоторые крепости никак не привезут новые запасы пороха. Людишки там служат слабые, больные. Оружие у них старое. Такую крепостицу можно быстро взять. Мои люди за одну ночь всех караульных вырежут и откроют ворота. Там уж мы развернемся…

Рядом с ним стоял пузатый кувшин с вином, из которого тот время от времени жадно прихлебывал. Судя по всему столь показное нарушение заповедей шариата было для него не исключением, а правилом. Его спутники, правда, тоже себя особо не ограничивали. Окружающие на это старались не обращать внимания, ведь за каждым из ханов стоял большой и сильный тейп с многочисленными воинами.

—…Да, хватит сидеть, как мыши! — поддержал его другой хан, с чувством врезав кулаком с перстнями по столу. — Купцы с Кара Базара[5] уже стонут от нехватки товара. С начала года у меня уже с десяток вестников было. На коленях умоляют продать десятка три-четыре белокожих и светловолосых девок. А где их взять⁈ — от переживаний он еще раз хрястнул по столу, заставляя подпрыгивать кружки и плошки. — Так скоро нам придется обрядиться в рубище и посыпать голову пеплом. Залазить же придется на кривоногих образин с побережья… Ты как смотришь на меня⁈ — вдруг заревел хан на одну из женщин-подавальщиц, которая гневно сверкнула глазами из под покрывала на голове. — Плетей захотела⁈ Совсем тебя муж не учит, что нельзя так на уважаемых гостей смотреть. Хозяин⁈ Лучше следи за своими женщинами. Иначе мне самому придется помочь тебе в этом. Ха-ха-ха, — громко заржал он, криво подмигнув застывшей столбом женщине. — Иди прочь… и скажи спасибо, что я сегодня в хорошем настроении. Я ведь могу и…

Он еще долго рассказывал соседям о том, как учит послушанию своих и чужих женщин. Смачно иллюстрируя свой рассказ характерными жестами, хан то и дело принимался ржать. Наконец, после очередного глотка вина он завалился набок и, пуская слюну, захрапел.

… Брали слово и простые горцы. Они желали имаму Шамилю долгих и долгих лет жизни, крепкого здоровья, воинской удачи, сильных и крепких сыновей, красивых дочерей. Многие подходили прикоснуться к его одеянию, веря, что это принесет им удачу в делах. Спрашивали совета в том, что их беспокоило. Получив ответ, мюриды тут же с благоговением уходили, чтобы уступить очередь другому просителю.

Ближе к вечеру, когда веселье только начало разгораться, Ринат почувствовал усталость. Решил перевести дух и немного посидеть в тишине и одиночестве. Успокаивающе кивнув своим спутникам, он неторопливо встал со своего места и, стараясь не привлекать к себе внимания со стороны веселящихся, шагнул в темноту двора. Здесь в паре десятков шагов от освещенной факелами и кострами площадки нашлось укромное местечко прямо под раскидистым грецким орехом.

— Уф, лепота, — вырвалось, едва прислонился спиной к стволу дерева и с наслаждением вытянул ноги. — Объелся, спасу никакого нет…

Его взгляд лениво гулял по двору. Привыкнув к темноте, глаза различали силуэты низеньких построек, большую кучу дров чуть в стороне, кусок полуразобранной стены.

— А это у нас тут еще кто? — вдруг у проема в стене он заметил странную фигуру, крадущуюся к дальнему концу стола; сюда кидали съестные остатки собакам. — Как бы не убивец какой-нибудь за кровником пришел…

Богатая фантазия и знание местных обычаев тут же нарисовали ему жуткую картину — кровожадно скалящего бородатого горца в мохнатой бурке, замахивающегося здоровенным кинжалом. От вспрыснувшегося в кровь адреналина Ринат едва не затрясся. Вот-вот могло произойти такое, что и в кошмаре не присниться.

Парень моментально вскочил с насиженного места и «скользнул» в сторону угрозы. Правая рука нащупывала рукоять кинжала, начиная вытаскивать его из ножен. Оставалось сделать несколько шагов и, схватив незнакомца за рукав, вонзить ему клином в бок. Какого же было его удивление, когда в темной фигуре Ринат опознал щуплого мальчишку.

— Мать твою, киллер недоделанный, — в сердцах пробормотал он, хватая и таща отчаянно упиравшегося подростка. — Б…ь, укусил. Звереныш… Успокойся, ничего тебе не будет, — встряхнул маленькое тельце так, что у того клацнули зубы.

Усадив притихшего мальчишку на завалинку, Ринат начал его рассматривать. Даже в полумраке было хорошо заметно, насколько сильно тот истощен. Натуральный мешок костей и жил. Босой, ступни ног почти черные от грязи. Пальцы рук покрыты цыпками и ранками.

На одежду незадачливого бандита тоже было без слез не взглянуть. Какие-то ветхие холщовые порты, едва не расползающиеся на теле мальчишки.Рубаха неопределенного цвета с прорехами, через которые виднелись впалый живот и выпирающие ребра. Торчавшие в разные стороны грязные спутанные волосы дополняли трагичный образ маленького бродяжки.

— Ну, б…ь, — Ринату сразу даже сказать нечего было. — Малы[6], ты кто?

История Алана, так звали мальчика, была безжалостно незатейлива и, к сожалению, типична для этих мест. Его отец в одном из набегов разжился благородным иноходцем редкого иссиня черного цвета, который приглянулся беку Баалу Уцхоеву. Недолго думая, бек прилюдно обвинил горца в оскорблении. Мол, тот то ли пнул его жеребца, проходя мимо; то ли слишком дерзко на него посмотрел; то ли еще что-то. Причина обиды, когда обвинял столь уважаемый человек, была уже не важна. Оправдания обычного горца, за которым не стоял влиятельный тейп[7], мало чего значили. Уцхоев за нанесенную обиду потребовал отдать ему иноходца. После отказа подчиниться его люди просто забрали коня, а сопротивлявшегося горца зарубили. Мать Алана, узнав о гибели мужа, с горя бросилась со скалы; без кормильцев бабушка с дедушкой не пережили первую же зиму. Родственники не решились принять мальчика в семью, испугавшись мести со стороны бека. Они украдкой подкармливали его остатками со стола, давали обноски. Так он и выживал: кормился подачками и зайцами из силков, одевался в чужие обноси, ночами мерз в сакле с худой крышей…

— Значит, ты у нас брат, сирота, — парень погладил непослушные вихры мальчишки, доверчиво жмущего я к нему. — Не скули, не скули. Не к лицу этомужчине. Мужик, он, как кремень… Хотя, что это я? Выплакаться тебе, брат, надо. Вижу, сильно тебе досталось…

Тот еще сильнее вжимался в его бок, словно клещами цепляясь в его плащ, и рыдал. Захлебываясь от слез, он что-то малоразборчиво рассказывал.Непонятно, что так проняло обиженного на весь мир мальчишку, почти год выживавшего в одиночку. Может постоянный преследовавший его голод или частые насмешки и издевательства сверстников, или сводящее с ума одиночество.

-…Псу свому она-то вона какенные куски в миску клала, мне же кости одни кидала. Тетка еще… — бормотал он, кулачками растирая слезы. — А вчерась палкой кинула. Нахлебником обозвала. Чта ее сына объедаю… — пацан задрал штанину и начал тыкать в здоровенный синячише на коленке. — Орса, смердячий пес, по ноге пнул. Кричал, что я возле его дома не ходил. А как не ходить, коли источник только здесь?

Гладя мальчонку по голове, Ринат в мыслях витал довольно далеко отсюда. «Дело ведь даже не в этом пацане, хотя и в нем тоже. Это ведь только вершина айсберга. Сколько здесь такого намешана, что голова кругом идет… Беспризорников тьма, бегают как мокрые галчата, побираются… В какой аул не приедешь, там ханы и их прихлебатели такие дела вершат, дурно становится. Один людей нагайкой любит уродовать, другой всех девок в округе перепортил, третий последние портки с односельчан за подати готов снять. Вот тебе и седой Кавказ, как пелось в одной песне…».

Не верьте, кто говорит, что Кавказ неизменен и незыблем своими традициями, ценностями и моралью. Все течет и быстро меняется. Разделяемый неполным веком, Кавказ XXI в. и XIX в. — это две большие разницы, как когда-то говорилось в славном городе Одесса. Здесь и сейчас бурил настоящий конгломерат из более полусотни этнических групп и народностей, которые в свою очередь делились на непримиримые общества и тейпы. Они веками враждовали друг с другом, ходили в грабительские набеги на соседние аулы, немилосердно вырезали мужчин целых селений, продавали на рабские рынки Османской империи и Персии молодых женщин и детей из соседских тейпов[8]. Не лучшие вещи творились внутри самих родов: уздени и беки обкладывали выдуманными податями односельчан и за накопившиеся недоимки отбирали маленьких дочерей и сыновей, местными старейшинами адаты[9] трактовались в пользу «сильных» мира, вздутый до непомерной высоты калым[10] за сватовство с одной стороны порождал десятки сотни старых дев и кражу невест, а с другой стороны поощрял невиданное распутство. Из-за сложного и запутанного обычного права словесные споры во время рядовых сходов нередко заканчивались кровавыми побоищами, из-за которых погибали сотни людей за раз. Другим вопиющим примером особых нравов некоторых горских народностей, до глубины души поразивших Тимура, была практика продажи в рабство собственных дочерей[11]. В одном из горных селений он собственными глазами видел отплясывающего безумно эмоциональный танец горца, у которого одна из жен разродилась от бремени аж двумя дочерями. Как пояснил один из спутников Рината, счастливый отец уже сегодня пойдет договариваться о будущей продажи дочерей в гарем какого-нибудь османского бека и скорее всего получит задаток… Вот таким Ринат увидел оскал Кавказа, злобный, кровавый, самоедский, с детскими слезами и девичьими рыданиями. Это был его Кавказ, его родина с людьми, веру которых он не мог предать…

-…Щас ищо ничаго. Днем тепло, а ночью я в батькин тулуп кутаюсь и сплю. Зимой совсем худо было, — вновь жалобно всхлипнув, мальчик отвлек Рината от его тяжких раздумий о судьбе Кавказа. — Чуть не околел. К псу теткиному в будку залазил и с ним спал… Знаешь, дядь, как с ним тепло. Только блох у него много. Кусучие шибко…

Мальчишка распахнул закатал рукав рубахи и начал показывать многочисленные ранки и царапины от блошиных и собачьих укусов на своей руке. Та была тоненькой, синюшно-красной. Казалось, ее соплей перешибить можно. Тимур в такт его всхлипываниям что-то ласково буркнул. Мол, держись, братишка.

«Вот же, падлы, ребенка до чего довели! С блохастым барбосом спит, чтобы согреться. Объедки ему бросают тайком, чтобы никто не увидел и не обвинил в помощи. Сами пацана изгоем сделали… Уроды! С русскими, значит, сражаться герои, а за своих вступиться боязно. Тьфу…». Никак он не мог понять этого. Как такое вообще могло быть в горских селениях? Рабство, продажа собственных дочерей в гаремы, набеги на своих же, грабеж, преследование детей. «Какие же вы, б…ь., мусульмане⁈ Всевышнего через слово поминают, а сами своими руками ад выстроили!». Из самого его нутра поднималась самая настоящая ненависть ко всему этому уродству. Словно специально в памяти всплывали примеры похожего поведения из его другой жизни. «Четки со священными словами крутит в руках, а у самого зенки наркотой залиты. Баран, еще о Пророке что-то талдычит. Мол, пророк Мухаммад так и эдак говорил, вот так поступал, так ел и так сидел… Зла не хватает! Этот пень с ушами даже имя Пророка своими грязными губами произносить не должен!».

Когда же точка кипения оказалась пройденной, Ринат вскочил с места и, взяв вздрогнувшего мальчишку за руку, повел его к столу. Обуреваемый эмоциями, он не очень хорошо понимал, какие-именно слова будет сейчас произносить. Однако, очень даже хорошо представлял, что должен донести до сидевших за праздничным столом.

— Жрете? — жестко, с рвущимся из него укором, рявкнул Ринат, подходя к столу. — Мясо молодого барашка, хорошо прожаренное, едва не тает на зубах. Так, Анзор-эфенди⁈ — он резко повернулся к побледневшему седобородому мужчине лет пятидесяти, одному из старейшин этого селения (Унцукуль). — А как овечий сыр? Хорошо просолен, острый на вкус, с мелко накрошенным диким луком. Точно, Мусост-эфенди? — спросил Ринат уже другого старейшину, старику с внушительным крючкообразным носом. — Сытно жрать, вкусно пить, баб тр…ь, таскать золотые побрякушки, — он выхватил из-за пояса ближайшего горца богато украшенный кинжал и бросил его на стол. — Настоящему мусульманину больше ведь ничего не нужно? Так? Какие в к шайтану мусульмане!

Ринат горящим от злобы взглядом впивался то в одного сидевшего рядом с ним горца, то в другого. Тот, на кого он смотрел, тут же отводил взгляд. Имам двигался вдоль стола, опрокидывая одно блюдо за другим. По столешнице кувырком летели куски сочащимся жиром баранины, здоровенные ломти ржаного хлеба, разломанные кусы сыра. Лились кроваво-красные струи вина.

— Что-о-о-о? Мы не мусульмане⁈ — в речь вдруг вклинился очнувшийся хан, до этого благополучно дрыхнувший в алкогольном дурмане. — Мы⁈ — ревел он, вставая и покачиваясь на дрожащих ногах. — Мы все тут чтим пророка… А я… Я… каждый год жертвую в мечеть две сотни серебром. Кто платит зякят[12] больше? Мои нукеры джигиты с каждого похода отдают мулле его долю во славу Всевышнего. Разве не пол моей мечети устилают лучшие ковры из Хорасана? Не мои ли резчики ее украшали? И я не мусульманин⁈ — глаза его налились дурной кровью, лицо побагровело, рука начала искала на поясе рукоять кинжала. — На Навруз[13] я даю больше трех десятков овец, мешки риса, муки, сахар, табак. Кормлю сотни мусульман праздничной едой. Кто делает для Всевышнего больше, чем я? Вача Безродный?

Он с издевательским смехом выдернул из-за стола одного из своих людей, что взглядом забитого пса смотрел на своего хозяина-господина.Смуглый с едва пробивавшейся бородой, Вача униженно заглядывал в глаза своему хану.

— У него ничего нет: ни своего коня, ни ружья. Он пьет и есть с моей руки. Жене своей даже кольца подарить не может. Может он правильный мусульманин? Он угоден Всевышнему? — хан раз за разом встряхивал своего человека, держа его за шкирку. — С него Аллаху толку, как с безродной собаки! Или эти оборванцы настоящие мусульмане? — он брезгливо кивнул в сторону притихших мюридов, что сидели в дальней части стола. — Они же…

Он явно что-то еще хотел сказать или сделать, судя по его искривленной роже. Однако, спутники его скрутили и, что-то успокаивающе бормоча, усадили за стол. В руки дали новый кувшин с вином, к которому тот тут же присосался.

Ринат же все это время стоял подобно каменной статуи во главе стола. Он молчал, не делая даже попытки вставить свое слово и прервать этот поток оскорблений и самовосхваления. На лице ни одна мышца не шевельнулась. Казалось, вопли этого клоуна его совсем не трогали. Однако, это была лишь видимость. Внутри него все буквально кипело. Волны ненависти к этим сытым харям и их разглагольствованиям снова и снова накатывали на него, едва не накрывая его с головой.

Он медленно окинул взглядом сидевших за столом. Притихшие, они выжидали. На лицах читались самые разные и противоречивые эмоции — отвращение и ярость, поддержка и отрицание, злоба и страх.

— Ха-ха-ха-ха! — вдруг, неожиданно для всех, он запрокинул голову назад и с чувством рассмеялся, «рвя» всем и вся шаблон. — Ха-ха-ха-ха! Умеешь ты повеселить, хан. Давно так не смеялся.

Правда, смех этот совсем никого не обманывал. Слишком уж зловещим он выглядел. Скалились крупные зубы, превращая лицо в звериный оскал.

— Неужели ты, хан, веришь, что наш Всевышний похож на поганого ростовщика[14]? Аллах, по-твоему, любит презренный металл — золото, серебро? Значит, ему угодны твои хорасанские ковры, лавки из красного дерева и чеканные кувшины… — вкрадчивым тоном продолжал говорит Ринат, впиваясь взглядом в осоловевшего хана и его бледнеющих на глазах спутников. —

— Братья, вы забыли, что значит быть мусульманином! Вы читаете священную Книгу, молитвы, но не осознаете смысла слов, —

Вы разве забыли, что сказал посланник Аллаха пророк Мухаммад о детях? Дети — это райские бабочки.

Почему ваше сердце такое чертствое? Вы видите погибель ребенка, а ничего не болит в вашем сердце. Пророк Мухаммад сказал, что не относиться к нам тот, ктоне жалеет малого из нас.

Распаляясь все сильнее и сильнее, Ринат рассказывал о любви к ближнему, о доброте, о взаимопомощи, о равенстве всех перед Всевышним. Вскидывая к небу повлажневшие глаза, он говорил о богатстве и бедности, о недопустимости права сильного.

—…Каждый из нас близок и любимым Всевышним. И никакие богатые подношения, ни какие горы золота и серебра не сделают милость Всевышнего большей. Служение Аллаху не есть стяжательство. Монеты, тучные пастбища и стада не сделают вас к нему ближе. Зякят данные от скудости ему более угоден, чем невиданно щедрое подношение…

Эти его слова находили горячий отклик среди его мюридов, среди тех, кто видел в нем осененного милостью Аллаха. Ведь он говорил о простых и хорошо знакомых им вещах, с которыми они, их жены и дети сталкивались каждый день — о голодных временах, о тяжелой судьбе простого горца, о его непоколебимой вере во Всевышнего. Еще более усиливало эффект его слов, то что в глаза простых людей он был суфием, то есть презревшим материальные блага и обладающим сокровенным истинным знанием от Всевышнего. Его необыкновенный аскетизм, привычка во всем довольствоваться малым и человеческое понимание справедливости возносили духовный авторитет имама на необыкновенную высоту.

—…Всевышний ждет от вас служения, а не презренный металл. Отриньте мамону…

Сотрясая воздух громкими словами, Ринат не обманывал их, говоря о близком им. Он, действительно, всегда именно так думал. Еще в той уже ставшей далекой жизни Ринат с плохо скрываемым презрением смотрел на огромные дорогие машины священнослужителей всех мастей, их лоснящиеся лица и тучные телеса, рвущиеся из дорогих одежд. Этих служителей мамоны, облаченных золотыми крестами, полумесяцами и другими священными символами, не мало встречалось на его пути, всякий раз становясь для него живым напоминанием неправильности, духовного извращения и скудоумия. Он никогда не был ханжой. Любил скорость дорогих машин, изысканную женскую красоту. Ценил комфорт, который дают деньги. Однако, прекрасно видел ту границу, за которой погоня за материальным превращается предательство веры и самого себя.

— Вы посмотрите вокруг, братья! Как же вы служите Ему! Так как этот? — пальцем, словно острием кинжала, Ринат ткнул в сторону трезвеющего хана. — Что вы сделали, чтобы заслужить Его милость⁈ Может между вами прекратились все раздоры? Вы отринули вражду? Или в ваших селениях не слышен плач женщин и детей? Так ведь?

Набычившись Ринат вытащил из-за своей спины мальчишку, что тихой мышкой все это время прятался там. Поставил перед собой его, похожего на нахохлившего галчонка, жадным голодным взглядом глядевшим на стол.

— Вот, братья, как вы служите Всевышнему, — тихим голосом начал говорить имам. — Вот она ваша вера. Сирота. Брошен на погибель, забит, голоден. Подобно дикому зверю неприкаянным бродит по вашему селению. Пророк Мухаммад, мир ему и благословение Аллаха, сказал, что он и опекающий сироту будут близки в раю, — мальчишка стоял не шелохнувшись, словно перед казнью. — А что вы сделали, братья? Наверное взяли его в семью? Накормили? Напоили? Научили жизни?

Он осторожно взъерошил обросшую голову мальчика, отчего тот вздрогнул, словно от удара. Видно, не привык к такому. Ему скорее удар был привычнее или брань в его адрес.

— Сколько еще таких в селениях? Десятки, сотни… Какие же вы мусульмане? Как у вас язык поворачивается после этого называть себя рабами Всевышнего?

Едва Ринат умолк и, утирая выступивший на лбу пот, опустился на свое место, как раздался какой-то громкий гортанный звук. С самый дальней части стола, где в тесноте расположились самая голытьба из его мюридов, вскочил широкоплечий горец. Сорвав со своей головы потрепанную уже далеко не белую папаху из овчинны, мужчина с силой шмякнул о ее столешницу.

— Больно, мой шейх, слышать твои слова. Все здесь горит, — он рванул на своей груди черкеску, теплый темный кафтан. — Паршивым псов себя чувствую. Гадиной, что кусает руку своего хозяина. Правду ты говоришь!

Лицо стоявшего горца было искажено гримасой боли. Он со всей силы провел пятерней по обнажившейся волосатой груди, оставляя на ней кровавые следы.

— Слушайте меня, братья! Я, Ваха сын Исы из тейпа Шаро, скажу, — в опустившейся на двор тишине он быстрым шагом прошел вдоль стола и остановился возле Рината. — Я возьму мальчишку в свой дом сыном! Будет старшим братом для моих Ислама и Айзы. Клянусь Всевышним, что любой, кто даже косо взглянет на мое сына, не доживет до следующего утра. А если меня не станет, то быть ему моим наследником.

На глазах у всех он подошел к мальчишке, что продолжал столбом стоять рядом с Ринатом, и, вытащив из-за голенища сапога небольшой нож, протянул его со словами:

— У каждого мужчины должен быть нож. Это настоящий булат и режет обычное железо, как масло. Держи, — Аслан с мокрыми глазами глядел на нож и не мог поверить своему счастью; он то тянул дрожащую ручонку, то опасливо оттягивал ее обратно. — Моя семья станет твоей семье. Этим ножом ты сможешь защитить себя и своих брата с сестренкой.

Горец опустился перед мальчишкой на корточки и, глядя ему в глаза, продолжал говорит:

— Мой стол не ломиться от богатых блюд, но на плошку похлебки и кашиты можешь всегда рассчитывать. Через несколько недель возьму тебя на охоту. Проверим, насколько зоркий у тебя глаз и твердая рука, — мальчик тут же схватил протянутый нож и крепко сжал его в руке; чувствовалось, что отобрать обратно этот заточенный кусок металла будет очень непросто. — Пойдешь?

Вокруг, по-прежнему, висела тишина, которую можно было ножом резать. Ведь на глазах у всех происходило немыслимое еще несколько часов назад действо, которое уже завтра станет известно всему Кавказу. Обычный горец, не хан, не бек, прилюдно решил усыновить мальчишку, который был кровником самому беку Баалу Уцхоеву. Простой нохча[15] бросал вызов целому тейпу, из которого был родом бек Уцхоев. Людей и целые семьи от мала до велика вырезали и за меньшее.

— Да, — негромко, но твердо, произнес Аслан. — А стрельнуть мне из ружья дашь?

В этот момент Рината озарило. Он с абсолютной ясностью осознал, что и как ему делать. «Вот же Он! Вот тот, кто мне поможет. Я-то, дурак, плету какие-то кружева, придумываю хитроумные ходы. Все же просто, как дважды два! Мне помогут он и такие как он — самая беднота! Они и так на самом дне, поэтому с радостью примут все мои требования. С ханами же, беками и их прихлебателями, что кормятся с набегов и работорговли, у меня будет разговор короткий! С ними будет разговаривать, как говориться, товарищ маузер… или господин винтарь».

По завершению байрама Ринат уходил к себе в приподнятом, но одновременно тревожном настроении. Сегодняшний случай с мальчиком натолкнул его на хорошую мысль о будущем, но, одновременно, разворошил настоящее осиное гнездо. Ханы и беки, несомненно, воспримут это, как вызов. С помощью своих людей в селениях начнут распространять слухи о порушении старых обычаев и невменяемости имама Шамиля. Мол, царь-то ненастоящий, точнее нездоровый.

Ханы со своими людьми покинули селение в тот же вечер, не обращая внимания на непогоду. Не попрощавшись, словно незнакомые люди. После их отъезда и поползли всякие нехорошие слухи, собственно, как и думал Ринат. Люди разное рассказывали: и про нанесенную ханам великую обиду, и про смутно звучавшие угрозы в адрес имама, и про обвинения в трусости и малодушие.

Позже, собравшись со своими людьми на совет, он слушал последние новости.

—… Мой язык отказывается это повторять, — замялся один из мюридов, передавая Тимуру услышанные им чьи-то слова. — Тебя, мой шейх, называли… гуярской[16] собакой, продавшейся урусам. Я бы отрезал беку Забиру его грязный язык, если бы не твой приказ, — зашипел он, с клацаньем загоняя в ножны полу вытащенный кинжал. — Зря ты приказал их не трогать. Эти гадюки полны яда и все равно скоро укусят.

Таких сигналов до Рината доходило немало. Правда, он и без них прекрасно понимал, что горская знать рано или поздно все равно станет для него угрозой. Ханы, беки и разного рода уздени терпели его ровно до тех пор, пока он вел их к очередному грабительскому набегу. Как только он начнет рыпаться, его по-тихому прирежут. Никто не посмотрит на то, что он провозглашенный имама. За пригоршню золота найдется немало охотников выпустить ему кишки, бросив медленно умирать где-нибудь в горах.

— Буду сидеть на ж…е ровно, в ней и останусь, — задумавшись, бормотал он. — Тогда все пойдет прахом. Значит…

Словом, медлить было нельзя. На кону уже стояла даже не его одна жизнь, а судьба целого края с тысячами жителей, которых, как бы это не было странным, он уже считал своими. Ринат мог и должен был принести им настоящий мир, спокойную жизнь для детей и женщин, без издевательств, убийств и рабства. А для этого ему нужна была сила, которой должны были стать простые горцы. Из большой массы бывших общинников, простых охотников, непрестанно враждующих друг с другом и со своими соседями, он должен был сделать монолитное общество, сильное, справедливое, крепкое, которое заставит любого говорить с собой на равных.

— А начнем мы с основ священной Книги, братья, — усмехнувшись своим мыслям, внушительно начал говорить Ринат в кругу своих ближайших мюридов. — Пророк Мухаммад, мир ему и благословение Аллаха, передал слова Всевышнего: О, люди, поистине, Я создав Вас из Адама и Хавы или же от отца и матери, в этом отношении вы все равны, и никто не в праве гордиться над другими.

Он медленно поднялся с ковра, где сидел перед мюридами.

— Седлайте коней, братья, и несите по всем селениям эту весть о том, что перед Всевышним все равны. Нет больше хана, бека, узденя, бездомного абрека или раба. Пусть будут порваны книги со старыми податями и недоимками.Пусть вздохнут свободно задолжавшие и будут выпущены аманаты[17]. У горца есть только один господин — Всевышний и один закон — Его Книга.

Собственно, эта весть и стала началом целой цепи необычайных событий, заново перекроивших неспокойный и неизведанный миру Кавказ.

[1] Суджуд — земные поклоны, совершаемые мусульманами во время намаза, при чтении Корана и в знак благодарности Аллаху.

[2] Фаджр-намаз — утренний намаз, первый по счету из пяти обязательных ежедневных молитв в Исламе. Выполняется в период от рассвета и до восхода солнца, считается наиболее ценной молитвой.

[3] Байрам — в одном значении часть тюркского названия главных исламских праздников (Курбан-байрам, Ураза-Байрам), в другом — наименование любого другого праздника.

[4] Суфийские шейхи Кавказа- Мухаммад аль-Ярагъи, Джамалуддин аль-Хусайни, шейхи Накшубандийского тариката (суфийское братство) проповедовали идею познания Всевышнего через прямую передачу истинного духовного знания от учителя к ученику (мюриду), который должен строго следовать всем полученным наставлениям. Отличительной чертой Накшубандийского тариката на Кавказе была ориентация на борьбу у социальной несправедливостью, как путь к идеалам «чистого», первоначального Ислама.

[5] Кара Базар — селение Черный Рынок, (сегодняшний поселок Кочубей Тарумовского района Республики Дагестан), один из крупнейших невольничьих рынков региона в первой половине XIX в. В начале века только из Черкессии ежегодно вывозилось более 4 тыс. человек обоего пола, стоимость которых составляла от 200 до 800 ₽ серебром.

[6] Малы — (пер. с татар.) мальчик.

[7] Тейп — род, племя; единица племенной организации вайнахских народов (чеченцев, бацбийцев, ингушей и тд.).

[8] В указанный период рентабельность работорговли была колоссальной: на Кавказе цена раба составляла от 200 до 800 ₽, в Османской империи — около 1500 ₽

[9] Адаты — у народностей Кавказа комплекс традиционно сложившихся местных юридических и бытовых институтов и норм, не отраженных в шариате.

[10] Калым — брачный выкуп; размер калыма в середине XIX в. у лакцев достигал 100 ₽, у северных табасаранцев — 400 ₽, у северных кумыков — 360 ₽, у карачаевцев — 400 ₽, у ингушей — 500 ₽

[11] В некоторых адыгских селениях в первой половине XIX в. сотни семей специально зачинали детей с целью их продажи в рабство для получения постоянного дохода. Например, в адыгских селениях отцы были рады рождению девочек, которых можно было продать в гаремы османской знати гораздо дороже мальчиков

[12] Зякят — один из столпов Ислама, обязательный ежегодный налог выплачиваемый со всех доходо и имущества в пользу неимущих членов мусульманской общины.

[13] Навруз — праздник прихода весны по астрономическому солнечному календарю. Является национальным с характерными языческими корнями, а не мусульманским религиозным праздником, следствие чего в некоторых мусульманских странах законодательно запрещен.

[14] Ростовщичество в Исламе является тяжелым грехом. Обвинение мусульманина есть очень серьезное оскорбление.

[15] Нохча — древнее самоназвание чеченцев.

[16] Гуярский — производное от слова гуяр, которое переводится, как неверный.

[17] Аманаты — заложники. Здесь упоминаются заложники из числа своих же горцев, взятых в заложники в счет уплату податей, различного рода сборов ханам или бекам.

Глава 4 Судьба преподносит очередной подарок

Отступление 8.

Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.

'… Плоть от плоти простого народа, знаток и выразитель его самых сокровенных чаяний, трудяга и аскет, он с неимоверной жадностью усваивал новые для него знания, нередко пренебрегая пищей и сном. Редкие минуты отдыха имам проводил с книгами, старинными рукописями и своими записями, почитая это занятие в качестве одного из важнейших для человека. В связи с этим некоторые из современников сравнивали его с величайшим русским гением-самородком Михайло Васильевичем Ломоносовым, указывая на столь же значительные энциклопедические знания в десятках наук, поразительно широкий кругозор и потрясающую, почти пророческую прозорливость. Последнее еще при его жизни стало источником многочисленных пересудов и сплетен, в которых самым невероятным образом переплелись слухи о его святости, об обладании им необычными магическими способностями. Фанатично преданные мюриды называли его махди[1] или авлия, восхищенные его эзотерическими умениями иностранцы — новым Нострадамусом. Тщательно записаны и сохранены для потомков более тысячи высказываний имама Шамиля о будущем, большая часть которых удивительным образом сбылась с поразительной точностью.

… Одним из самых необычных его предсказаний, смысл которого открылся ученым лишь в середине прошлого века, были слова о страшной разрушительной силе атома. Как гласит легенда, имам провозгласил это пророчество после одного тяжелого боя, когда был сильно оглушен взрывом разорвавшегося рядом снаряда. Придя в себя, он несколько раз произнес неизвестное прежде слово «ядрен-батон». Удивленным спутникам, испугавшимся за его жизнь, имам рассказал про ужасное оружие будущего — ядерные бомбы, особая опасность которых состояла в неконтролируемом делении атомов радиоактивных веществ. Обращаясь к этимологии термина, исследователи высказывали различные версии его происхождения. Одни (М. К. Габдулаев, Т. Л. Шала и др.) видели во второй его части древнегрузинское слово «батоно», которое первоначало означало «господин». Согласно этой версии, страшное оружие будущего называлось уважительно, с приставкой господин или повелитель. Другие (С. Р. Карпов, Д. Н. Завгаева и др.) видели отсылку к слову «ядро», которое в будущем оружие и выступало главным источником разрушающей силы. Третьи (З. И Вершинина, Ф. Ч. Маркаев и др.) считали, что в названии оружия использовано слово «ядреный» и означающий «крепкий», «пышущий силой»…

Отступление 9.

Соколов Д. Ю. Необычные изобретения. От Вселенной до атома. М., 2012. 144 с.

'…Как вы думаете кого считают одним из самых плодовитых изобретателей в человеческой истории? Не знаете? Тогда знакомьтесь со списком самых продуктивных гениев-практиков, чьи изобретения буквально перевернули целые отрасли научного знания и оставили неизгладимый след в нашей жизни. Итак…

Шунпей Ямадзаки. Имеет более четырех тысяч оформленных патентов на свои изобретения в сфере новейших технологий. Им были разработаны новые виды транзисторов на полупроводниковых пленках, новая технология по созданию дисплев…

Томас Эдисон, автор примерно тысячи изобретений. Изобретатель «приложил руку» к совершенствованию телеграфа, телефона и киноаппарата; разработал один из первых работающих прототипов электрической лампы накаливания, фонограф…

Николо Тесла, автор более ста пятидесяти изобретений, каждое из которых является, поистине, революционным. Несмотря на то, что его изобретательскую деятельность многие связывают в первую очередь с областью электромагнетизма, великий серб имел множество зарегистрированных патентов и в других сферах — робототехники, баллистики, радиоактивности.

Имам Шамиль, прославился многими оригинальными изобретениями практического характера, многие из которых не были зафиксированы в патентах, но остались народной памяти. Его биографы говорят, как минимум, о ста документально подтвержденных изобретений — саморезный шуруп, прищепка, самописная пишущая ручка, батут, сифон, парашют,…'.

4. Судьба преподносит очередной подарок

Все шло по плану. Пусть немного сумбурному, противоречивому, словно склеенному на коленке, но все же его плану.

Сделанная им ставка на беднейшую часть горцев в попытке объединить под своей рукой Кавказ полностью себя оправдала. Горцы, веками опутанные густой сетью жестоких родовых обычаев, нередко бесчеловечных традиций, с восторженной радостью принимали его гонцов с вестью о новых справедливых законах. Мюридов Шамиля встречали как дорогих гостей. В селениях на улочки высыпали все жители, одетые в праздничные одежды. Во дворах накрывались столы, на которые ставилось праздничное угощение. В мечетях звучали молитвы, провозглашавшие здравницу имаму Шамили, защитнику обездоленных и страждущих. С самых дальних сел, затерянных глубоко-глубоко в горах, потянулись цепочки фанатичных неофитов[2], останавливавшихся в каждом ауле и зовущих на службу к великому шейху.

Правда, были и недовольные его первыми шагами на новом поприще. Это крупные ханы, богатые беки и их приспешники уздени, которых новый порядок с положения господ и повелителей низводил до уровня простых общинников-горцев. В одночасье рушилась вся их картина мира, которые они тщательно выстраивали десятилетиями. Богатеи лишились всех своих привилегий: право владения рабами, право суда над жителями целых районов, право установления любых податей и повинностей (начиная от налога на мост и кузню и заканчивая правом первой брачной ночи).

Почти все из них молча проглотили новые правила, засев в своих родовых аулах. Превратив их в настоящие крепости, беки прятались от своих же недавних рабов, остро желавших воздать им за годы унижений и оскорблений. Лишь единицы открыто выражали свое неудовольствие — самые крупные и богатые ханы, под началом которых были сотни, а нередко и больше вооруженных джигитов. Особенно неистовал хан Джавад, род которого несколько веков владел целой областью с десятком аулов и тысячами жителей. Он принародно объявил имама Шамиля отступником от заветов предков и радетелем за запретные нововведения[3] в Исламе, пообещав все вернуть обратно. Хан разворачивал всех посланников и проповедников имама, предварительно всыпав им палок.

Ринат даже не думал воспринимать все эти угрозы, считая их проявлением бессилия ханов и беков. Однако, время показало, что он глубоко ошибался. Враг, грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами, все это время готовиться к нападению, которое вскоре и состоялось.

…Бах! Бах! Бах! Один за другим хлестнули ружейные выстрелы. Свинцовые шарики с визгом ударили в край бойницы и рикошетов ушли в небо. Ринат, по лицу которого хлестнула каменная пыль, выругался и спрятался обратно. Враг, по-прежнему, караулил каждое его движение.

— Падлы, плотно обложили. Носа не высунуть, — шипел Ринат, отходя в глубину башни и начиная перезаряжать второй ружье. — Какой я же болван, так подставиться! Поверить Джаваду — это же полный мрак! Приходи, уважаемый эфенди, нам нужно поговорить, решить дело миром, как и полагается добрым мусульманам, — скрипя зубами, передразнивал он своего врага. — Хан Джавад же урод, каких еще поискать надо. На нем пробы ставить негде. Б…ь, что теперь скулить⁈ Надо что-то делать…

Он в отчаянии обгляделся, словно надеясь что-то увидеть новое. К сожалению, его взгляд, по-прежнему, натыкался на каменные стены из неровных булдыганов.

Ружье перезаряжал с такой злостью, что рассыпал порох из газырницы. Руки тряслись. Хотелось этого Джавада душить и душить, медленно сжимая руки на его жирной шее.

Подумать только, его, как сопливого пацана, обвели вокруг пальца! И, главное, кто это сделал? Хан Джавад! Это твердолобый жирный мужик, который и два слова связать не мог, написал ему такое льстивое и полное меда послание, что он растаял. Хан уверял, что он во всем раскаялся, что осознал все свои прегрешения. Мол, он ясно понял свою неправоту и готов всеми силами помогать имаму в его трудном и справедливом деле — объединении Кавказа под сенью Ислама.

Боже мой, каким же он был наивным! Возомнил себя всезнающим вершителем судеб едва ли не целого мира, почти настоящим мессией. Б…ь, оракул сраный из будущего!

— Мудак! — от всех этих мыслей его даже перекосило. — Как же я на все это повелся? Правда, как сопливый пацан…

Поверив в искреннее раскаяние хана Джавада, Ринат вчера прибыл с небольшим отрядом в его родовое селение. Соблюдая горские традиции, они должны были вместе преломить хлеб, прочитать совместную молитву и этим доказать свое примирение.

— Ей Богу, бошку оторву этому уроду, — бурчал он, продолжая снаряжать ружье своего погибшего мюрида. — Б…ь, и сам пропал не за грош и людей своих подвел под монастырь.

Коварный хан встретил его с большим почетом у самого края села. Словно дорого гостя и любимого друга. Придержал Рината за стремя, пока он спускался со своего жеребца. Лично преподнес серебряную чашку с холодным айраном[4], чтобы тот освежился после дальней дороги. Вознес похвалу Всевышнему, что тот привел к нему на порог такого дорогого гостя. В самом селении играла музыка, горели костры с огромными котлами с ароматным пловом и душистой бараниной. Рассадив за богато накрытыми столами его мюридов между своими людьми, Джавад долго вел сладостные речи. Поминал через каждое слово Всевышнего, пророка Мухаммада и его, имама Шамиля. Большего почета сложно было себе даже представить! Как тут не расслабиться?

— Чего тут скажешь? Я придурок! — все никак не мог успокоиться Ринат. — Черт рогатый! Уши развесил, как красная девица на свиданке. Раз и уже не девица.

Бормоча себе все это под нос, он складывал у каменной стенки свой скудный арсенал — оба винтовальных ружья, пистолет и шашку.

— Куда я смотрел? Задницей ведь чувствовал какой-то подвох. Надо было сначала умишком пораскинуть, а потом действовать…

Оказалось, во время праздника ему и его людям подсыпали сонную траву, чтобы потом их всех благополучно схватить. К счастью, в тот день Ринат животом маялся, почти ничего не ели и не пил, часто посещал отхожее место. После очередного своего возвращения к праздничному стволу Ринат совершенно случайно подслушал разговор двух горцев, обсуждавших, как они будут делить имущество плененных мюридов. Недолго думая, он заорал благим матом про засаду и сигану в темноту. Во время поднявшегося затем шума, благополучно выбрался из села и спрятался в одной из родовых башен. Тогда ему, усталому и растрепанному, казалось это наилучшим вариантом. На утро он думал осторожно спуститься в ущелье, через которое можно было в итоге выйти к селению со своими сторонниками.

Однако, все его планы пошли прахом…

Под самое утро к башне пробился один из его мюридов, истекающий кровью, едва живой. Прежде чем отдать Богу душу, горец успел рассказать, что остальных повязали сонными и по-тихому передушили. Следом появился и сам хан Джавад со своими людьми.

— Мать вашу, история повторяется! — рычал Тимур, вспоминая эти недавние события. — Опять я в башне! Б…ь, все началось в башне и, похоже, здесь же закончиться… Черт побери! В тот раз хоть спрыгнуть можно было. Здесь же, с одной стороны три десятка бородатых рыл со стволами, а с другой стороны — ущелье без дна. Рыбкой нырнул туда и всмятку…

Ринат пригибаясь прошел к противоположной бойнице, как раз выходящей в то самое ущелье без дна. Высунулся наружу почти до пояса. В очередной раз убедился, что здесь ловить было нечего. Стена здесь у башни почти отвесная, протянулась на добрых двадцать метров. После скала падала вниз еще на полсотни метров. В самой же глубине ущелья едва просматривалась голубая змейка горной речки, несущей свои воды с гор в долину.

— Не-ет, здесь глухо, без вариантов. Я не супермен, чтобы в трусах на лосины летать, — потемнел лицом Ринат и с тяжелым вздохом полез внутрь башни. — Выходит, выход из башни лишь один, а там куча народа.

Взяв ружье, он переместился к первой бойнице и осторожно выглянул из нее. Судя по увиденному, там ничего не изменилось. Два — два с половиной десятка горцев во главе с ханом плотно обложили единственную дорогу к башне. Натащив со всей округи веток колючего кустарника, они соорудили довольно высокую баррикаду. Сам же хан Джавад устроился чуть в стороне, на небольшом пригорке, где для него расстелили пушистый пестрый ковер, положили мягкие подушки, разложили угощения.

— Эй, эфенди! Спускайся к нам. Выпьем крепкий чай, попробуем свежие лепешки с медом, — ржал Джавад, тряся тремя своими потными подбородками; пальцами, унизанными перстнями, он держал глубокую пиалу с ароматным чаем. — Ах, какие лепешки, пальчики оближешь! Их готовит мой старшая жена Зейнеб, настоящая искусница. Как попробуешь лепешки, сам меня будешь умолять отдать тебе Зейнеб в жены. Ха-ха-ха-ха! К чаю есть инжир, щербет. Пахлаву, вообще, везли из самой Персии. Спускайся, поговорим, эфенди…

Ринат, приложив приклад к плечу, начал выцеливать Джавада. Ему нужен был всего лишь один хороший выстрел, чтобы отправить этого упыря к праотцам. Граненый ствол старого дедовского ружья привычно холодил его ладонь, словно говоря, что не подведет своего хозяина.

— Эфенди, зачем тебе умирать? Смерть — это плохо, жизнь — это хорошо. А хорошо жить — еле лучше, — продолжал разглагольствовать Джавад, всем своим видом демонстрируя довольство и уверенность. — Живи, эфенди. Скажи мне, что ты хочешь? Я даю слово, что все исполню. Хочешь золота? У меня есть много настоящих английских соверенов. Хочешь камней? Будут тебе индийские опалы и изумруды. Может тебе нужно женщину? Только скажи. Я достану любых. С кожей как молоко, пахнущих полевыми цветами, ласковых и покладистых. Или черных как смола, с нравом снежного барса. Нет⁈ Может тебе, эфенди, по нраву мальчики? Ха-ха-ха! Говорят, османы большие ценители этого дела. Одно твое слово и оттуда привезут…

Вздрогнув от охватившего его омерзения, Ринат непроизвольно нажал на курок.

Выстрел!

Ружье окуталось дымом и сильно лягнуло его в плечо.

— А-а-а-а-а! Шакал! Проклятый гяур! Ты ранил меня! — визгливо, совсем по-бабьи заорал Джавад, зажимая рану на плече. — Ты сдохнешь в этой башне! Слышишь меня⁈ Сдохнешь, как последняя собака! Никто не узнает, как ты умер. Никто не отомстит за тебя. Слышишь меня⁈

Спрятавшись за высокий каменный палец, хан продолжал осыпать его проклятьями.

— Ты сдохнешь, как нищий оборванец. Черви сожрут твой протухший труп! Никто не узнает правду… У нас тут есть один урус, казак с крепости. Мы его рядом с твоим трупом положим и скажем, что имама Шамиля убил урус. Понимаешь меня?

Ринат, мысленно присвистнув коварству Джавада, потянулся за вторым ружьем. Желание убить его выросло просто до необъятных размеров.

Как только этому недалекому человеку пришел в голову такой мудреный план? Вроде бы с виду пенек пеньком, а придумал оригинальную многоходовку. «Меня, значит, положат здесь. Рядом застрелят русского казака, которого, собственно, и объявят убийцей. Потом Джавад выедет на „белом коне“, как духовный наследник „невинно убиенного имама“».

— Б…ь, паскудина какая! Давить тебя, урода, нужно было сразу же! — не сдержался и снова выругался он. — Сейчас я в тебе точно сделаю дыру с кулак…

Прицелившись, он вновь выстрелил.

Мимо!

Джавад, словно чувствуя хребтом новый выстрел, бросился на землю.

— Что встали, как бараны? Плетей хотите? — Джават орал на своих людей, как резанный поросенок. — Тащите к башне хворост. Мы выкурим оттуда эту свинью.

Увидев первого же бегущего к башне горца с охапкой веток, Ринат побледнел. Намерения нападавших были ясны, как день. Его решили просто на просто выкурить, как суслика из его норы. От густого дыма он рано или поздно ослабнет, перестанет отстреливаться, после чего его можно было брать голыми руками.

— Черт! Черт! — заметался он по этажу башни, то и дело спотыкаясь о валявшиеся мешки и тюки.- Что же делать-то? Что делать, мать вашу? Прыгать что ли? Лететь птицей? Орлом? Соколом? — Ринат вновь высунулся из бойницы, вгляделся в ущелье и глубоко вдохнул холодный воздух. — Или с зонтиком прыгнуть, вместо парашюта?

В отчаянии парень вновь заметался по этажу. Бегал от стены к стене, пока не столкнулся об один из тюков и не растянулся на полу рядом с ним. Мешок от удара развернулся, и Ринат едва не носом уткнулся в его содержимое.

-…Ткань? Шелк? — из тюка выглядывал плотный рулон ткани. — Мать вашу, парашют! — едва сдержался он, чтобы не заорать от радости. — Парашют! Резануть квадратный кусок, привязать к его концам четыре веревки. После остаётся лишь забраться на крышу башни и сигануть оттуда.

Отбрасывая в стороны всякий хлам, Ринат выпотрошил тюк и начал судорожно кроить шелк. Толстая переливающаяся ткань поддавалась с трудом. Приложив усилие, он все же вырезал довольно большой квадратный кусок.

-…Кажется так как-то… Вроде бы… Не дай Бог, разобьюсь, — бормотал он, с явным сомнением в глазах разглядывая свое творение. — Где тут веревка? Должна же быть в этой башне хоть какая-то веревка! Тут явно какой-то загашник местного богатея, раз нашлась ткань. Веревка, точно, должная быть… Мать вашу, дымком потянуло. Эти уроды костер запалили, чтобы меня зажарить.

Дым, действительно, поднимался вдоль каменных стен, затягивался внутрь башни через бойницы. Сначала ветер справлялся, и исправно выдувал всю разъедающую глаза горечь наружу. Вскоре ветер утих и стало совсем плохо. Дышать стало практически нечем.

— Как ты там, эфенди? — довольный голос хана звучал еще более мерзко. Тепло? Ничего не смердит? Отвечай, эфенди! Что ты молчишь? Я очень беспокоюсь.

Чувствуя, что у него почти не осталось времени, Ринат собрал свое изделие в охапку и полез по внутренней лестнице на крышу башни. Там, дрожащими от переполнявшего его адреналина руками расправил полотно и привязал стропы к своему поясу. После встал на самый край башни.

Откуда-то снизу вдруг донесся выстрел. Пуля свистнула где-то рядом с его головой. Оказалось, какой-то бесшабашный горец сумел протиснуться вдоль стены башни со стороны ущелья. Видно, хотел взобраться наверх там, где его никто не ждал.

— Да пошло все к черту! — закричал Ринат и, закрыв глаза, шагнул в бездну. — А-а-а-а-а!

В лицо ему тут же хлестнул сильный ветер, несущий с собой холод и сырость. Оглушительно захлопала мотавшаяся за спиной ткань, никак не желавшая расправляться.

— А-а-а-а-а-а!

Наконец, провидение смилостивилось над ним, позволив парашюту поймать нужный поток воздуха и раскрыться. Резкий удар от раскрывшегося парашюта сотряс тело Рината, подбрасывая его вверх и в сторону.

Ринат заорал вне себяот ужаса, когда в какой-то сотне метров от себя он увидел стремительно приближавшуюся каменную стенку. Каким-то чудом его не размозжило о нее. Очередной порыв ветра снова закружил его словно щепку в водовороте, бросив в другую сторону.

— А-а-а-а-а-а! — орал он до хрипа, выплескивая из себя всю боль и страх. — А-а-а-а-а!

Боже, какой это был полет! Безумный, головокружительный, пробиравший до печенок! Его мотало из стороны в сторону, то подбрасывая вверх тормашками, то бросая вниз.

Об управлении парашютом можно было, вообще, забыть. Ничего нельзя было сделать. Можно было лишь только орать и гадить в штаны. И он орал… Орал, как сумасшедший, как в последний раз…

Запас везения у него, в конце концов, закончился. Ткань не выдержала слишком сильного порыва ветра и с треском разошлась.

— А-а-а-а-а-а! — волосы по всему его телу встали торчком при виде разлетающихся над его головой кусков парашюта. — А-а-а-а-а-а!

Вопя дурным матом, Ринат рухнул с высоту девятиэтажного дома прямо в стремнину горного потока. Обжигающе холодная вода приняла его целиком, мгновенно потянув его в глубину. Захлебываясь, барахтаясь из последних сил, он все же вынырнул на поверхность.

Как долго нес его после этого бурный поток, парень не помнил. Может прошел час или два часа, а может всего лишь пара минут. Все смешалось в его памяти — бесконечные серо-бурые стены, зеленоватые воды речки, глубокое голубое небо над головой, солоноватый привкус крови во рту.

Его метало от одного берега к другому, то и дело прикладывая телом о склизкие камни. Грудь разрывало от недостатка воздуха. В кровь сбились пальцы от бесконечных тщетных попыток хоть за что-то ухватиться. Ныряя в новый водоворот, он прощался с жизнью; выныривая — не мог надышаться. Когда же силы его окончательно покинули и тело камнем пошло вниз, горная речка в очередной раз с силой приложила его о каменное дно и выбросила на берег.

— Живой, — выплевывая воду пополам с кровью, прохрипел Ринат. — Живой…

Помогая себе дрожащими руками, он отполз от кромки воды подальше и, только почувствовав под собой сухую землю, в изнеможении растянулся. Навалилась усталость, тяжесть сковала тело.

«Куда меня выбросило-то?». Ринат с трудом повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую. Оказался он на довольно широком пологом берегу, почти вплотную подходящему к роще. С обратной сторону, видимо откуда его и принесло, возвышались знакомые горы. «Что это еще за место? Неужели к равнине вынесло? Если так, то здесь можно и на казачков наткнуться. Те же ребятишки резкие, могут без спроса и саблями порубить. Нашинкуют, б…ь, в капусту…».

Подгоняемый подобными мыслями, Ринат перевернулся на живот и пополз в сторону видневшихся в отдалении деревьев. Добравшись до первого из них, он с облегчением выдохнул. Здесь среди узловатых корней и спускавшихся почти до самой земли ветвей можно было попробовать перевести дух и собрать мысли в кучу.

— Уф… Добрался, — забормотал он себе под нос, с наслаждением откидываясь спиной к стволу дуба. — Чуть не утонул, ведь. К черту такие приключения…

Закрыв глаза, Ринат снова и снова начал прокручивать события последних дней. Недавнее покушение и убийство мюридов никак не хотели отпускать его. «Чего я тетешкался со всеми этими князьями и беками⁈ Письма писал, встречался, объяснял, что не получиться у них больше в шоколаде жить. Зачем, как младенцам разжевывал⁈ Хотел, как лучше, по-человечески. Думал, местные князьки все поймут и пожалеют своих соплеменников. Ха-ха-ха! Тысячу раз, ха! Кто в здравом уме откажется от той власти, что была у них в руках⁈ Ответ очевиден — никто!». Словом, его попытка договориться миром с богатой и влиятельной горской верхушкой провалилась. На все его потуги знать ответила незамысловато и просто — попыталась убрать его.

Те его наивность и глупость сейчас осознавались особенно остро. Пытаясь переустроить целый мир, он выбрал едва ли не наихудший из возможных сценариев. В этом месте и в это время лишь только сила имела значение. Сильного уважали, ценили, равнялись на него, прислушивались к его мнению, приводили в пример детям. Сила в свою очередь диктовала и все остальное:. «Договоры, компромиссы, объяснения, расшаркивания — все это мишура! Это для слабаков». Кавказ столетиями жил в условиях тяжелых природных условий, крайней нехватки плодородной земли, перенаселенности и внимании со сторону сильных соседей, что воспитывало особого человека. Это был чрезвычайно воинственный, вспыльчивый, сильный человек, с одной стороны, не признающий чужих авторитетов, а с другой, опутанный густой сетью жестких адатов. Такое противоречие становилось причиной множества трагедий, когда ссора из-за обычной курицы могла привести к кровавой вражде между двумя родами и длиться десятилетиями[5].

— Значит, понимаете лишь силу и жестокость? Будет вам сила и жестокость… Чего-чего, а этого добра я накопил немало, — шептал Ринат, скрипя зубами. — Еще взвоете…

Он хотел еще что-то добавить, но его ноздрей вдруг коснулся восхитительный аромат свежеиспеченного хлеба. Рот немедленно заполнила слюна. Недовольно забурчал живот, напоминая, что со вчерашнего дня у него во рту не было даже маковой росинки.

— Еда… — едва не застонал он, на дрожащих ногах пробираясь в сторону дурманящего запаха.

Где-то в зарослях силы его вновь оставили. Снова упал в траву.

Однако, его шевеления привлекли к себе внимание. Послышались осторожные шаги. Кто крался, время от времени замирая на месте и вслушиваясь в окружающие звуки.

— Ох ты… — охнул негромко мужской голос и тут же послышался звук вынимаемой из ножен шашки. — Это еще что за образина?

Ринат при этих звуках встрепенулся. Звучала явно русская речь, от которой он уже давно отвык.

— Станичники! Сюды идите! — громко закричал тот же самый голос. — Лазутчика спымал!

Через какое-то время лежавшего без сил Рината обступили люди. Сквозь полузакрытые глаза он видел остро пахнущие дегтем сапоги с небольшой гармошкой, темные шаровары, черкеска, ножны шашки.

— Какой это тобе лазутчик? Вона еле дышит. Того и гляди Богу душу отдаст, — добродушно рассмеялся мордастый казак, хлопая молодого казачка по плечу. — Исчо на одежку яго поглядите, станичники. Исподние штаны да рубаха на ём. Ни кинжала, ни бебута. Ен же от побоев весь синий. Вестимо, поколотили яго знатно. Пограбили, поди.

Со стороны Ринат, действительно, выглядел неважнецки. В бурном потоке с него сорвало и черкеску, и шаровары, и папаху из белой овчины. Остатки одежды едва скрывали его многочисленные синяки и ушибы. В нем, босом оборванце, сложно было узнать грозного имама, одно имя которого наводило страх на жителей многочисленных русских приграничных городков и крепостей.

— А можа кровник он чей-то, дядько? Не ищут ли его теперь? — негромко предположил молодой казак, с подозрением оглядываясь в сторону гор. — Что же тапереча делать?

Погладив окладистую бороду, самый степенный казак из них махнул рукой:

— Давайте его к костру…

— Да, ни в жисть! — возмущенно завопил один из молодых, высокий крепкий казачина с длинным шрамом на лице. — Браты, вы на евойную рожу только гляньте! Чистой воды, абрек[6]! Такейные три дни назад в Сухоревском городке усих караульных поризали. С десяток вайнахов через изгородь перелезли и кинжалами часовых перекололи. Апосля полезли к пороховому погребу, где бонбы лежали. Хорошо собачонка хай до небес подняла, а то бы к Николаю Угоднику всех солдатиков отправили… Гнать эту рожу прикладами надо отсель, — казак обвиняюще затыкал в горца пальцем. — А еще шамполов яму след дать, чтобы кожа с зада лоскутами слезла.

— Замолкни, Митюха! — вдруг рявкнул кряжистый казак, до этого молчавший и серьезным прищуром глаз внимательно рассматривавший Рината. — Знаем мы про Сухаревский городок. Только слух дошел, что дрыхли эти горе караульные на посту. Я бы этих шелупонь сам шомполами отходил. Им надо было по бабам меньше шляться, да водку пьянствовать… А этого не по христиански бросать. Войну позже будем воевать…

Рината подхватили и потащили к походному лагерю, где уложили на чью-то шинель и напоили горячим бульоном, от которого его тут же разморило и погрузило в полудремотное состояние. Откинувшись к дереву, он молча потягивал какой-то отвар и смотрел на огонь костра. Со стороны сидевших в отдалении казаков до него доносились обрывки разговоров, в которые он толком-то и не вслушивался. Ринат просто наслаждался покоем и безопасностью.

-…Точно еле живой… Уж не в речку ли его скинули?

-…Слыхивал я, станичники, про таких. Изгнали его из рода за какой-то лиходейство. Может, коня увел, может барана, может с бабенкой какой самокруткой[7] жить решили… Видать спымали их. Ей поди плетей по мягкому месту всыпали, а яго вон в одних портках сраной метлой погнали…

-…Яще и отходили. Места живого нет…

— И шо? У нас в станице таких самокруток тоже бывало. Семена, сына Игната, помните? Он же тоже с девицей одной сговорился вместе жить. Ейный же батя про то прознал и таких, значит-ца, тумаков зыниху прописал…

—…Не-е, не изгой это. Те холеные больше и сытые. Энтот другой. Может дервиш[8], божий человек по ихнему. Говорят, они голодом себя морят и по дорогам бродят, да молитвы творят. Очень их здесь почитают. Мол, святые люди… Вона, глядите на его ноги. Там такие мозоли, что на угли не страшно вставать. Точно бродит много…

—… С ним-то что делать будем? Пропадет здесь. Или волки загрызут, или еще чаго случится…

— И пусть, дядько Макар. На кой он черт нам? Коли лиходей какой-нибудь, а не святой человек? Оставим ему мяса, да крупы немного. Пусть гуляет на все четыре стороны.

Ринат же продолжал молчать и блаженствовать. Шершавая шинель приятно грела снаружи, горячее питье согревал изнутри. Он все еще приходил в себя. «После ледяного купания горячий отвар самое то. Еще бы мясца погрызть, вообще, было замечательно… Удружили казачки. Спасибо. Без них задубел бы прямо тут, на камнях».

— Эй, бача! — вдруг хриплый голос вырвал его из своеобразной нирваны; он даже не заметил, как к нему подошел один из казаков. — Понимаешь меня? — говорил тот на ломанном горском, правда, вполне понятном. — Кто ты и куда путь держишь?

Переведя на казака взгляд, Ринат неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. В это мгновение ему вдруг пришла в голову одна мысль, от которой его начало неудержимо «пробивать на смех». «Кто я такой? Ха-ха-ха! Его же дед Кондратий хватит, если я отвечу! Ха-ха-ха-ха! Подумать только, казачки, самого имама Шамиля спасли! Ха-ха-ха! Это же бомба!».

Он сдерживался, как мог. Надул щеки, пробовал глубоко дышать, ущипнул даже себя пару раз, но смех просто рвался из него. Стоявший рядом казак, глядя на его ужимки, едва не схватился за оружие. В конце концов, Рината реально прорвало и он самым натуральным образом заржал, выплескивая тем самым и все свои накопившиеся за последнее дни эмоции. Смеялся от души, едва ли не до слез.

— А я что говорил? — казак, что пытался с ним поговорить, уже присоединился к остальным, которые с тревогой и удивлением пялились на залившегося от смеха Рината. — Говорю же, это божий человек. Все они не от мира сего. Я его про дорогу спрашиваю, а он заливается…

— Думаю, козаки, нельзя убого одного бросать…

Таким макаром к следующему утру Ринат оказался на древней скрипучей повозке, направлявшейся вместе с небольшим казацким отрядом в ближайший царский городок-крепостицу с каким-то грузом. Казаки ему дали старенькие, латанные-перелатаные лапти на ноги, нашедшуюся в повозки чью-то ветхую шинель накинули на плечи.

Обоз по тракту шел неспешно. Горскую территорию, где можно было ждать нападения, они минули еще вчера. Верховые казаки, сопровождавшие обе повозки, расслабились на жаре. Расстегнули пуговицы на черкесках, кто-то даже папаху с головы снял. Велись неспешные разговоры о службе, начальниках и, конечно, о доме.

—…Чарка с устатку это первейшее дело, — важно изрек казак в года, оглаживая бороду. — Вы исчо сосунки. Кровь у вас играет. Вот поживете с мое и поймете, что и как…

С одной стороны доносилось до Рината, задумавшегося о своем непростом положении.

—…Слышал в городке одна солдатка есть, — про другое слышалось с другой стороны. — Это такая краля, скажу я вам, братцы, — закатывал глаза казак со шрамом, пытаясь изобразить что-то непотребное руками. — Любого обиходит, как надо…

— А берет скока? Чай не великой любви

— Берет, знамо дело, не мало. Коли же грошей не мамо, так можна и с Дунькой Кулаковой поговорить. Ха-ха-ха-ха!

Все эти разговоры шли мимо него, словно малоразборчивым фоном. Ринат что-то слышал, что-то пропускал мимо ушей, продолжая размышлять о своих дальнейших шагах. «…Черт побери, попал я в задницу. В горах меня свои жеищут, чтобы горло перерезать. На равнине же вздернут или к стенке поставят… Куда мне, бедолаге, поддаться⁈ К мюридам еще добраться надо. Хан Джавад, не будь дураком, уже меня поди мертвым объявил. Мол, шлепнули дорого и всеми любимого нашего имама злые русские. Поэтому теперь любите меня, хорошего. Падла! С такими друзьями и врагом не нужно… Если попробовать в крепости пересидеть, хоть пару-тройку дней. Глядишь, там Джавад успокоиться, расслабиться. Я же тихими тропами до своих доберусь и устрою ему Варфаломеевскую ночь».

Ринат уже решился следовать с казаки дальше, как вдруг услышал просто сногсшибательную новость. Он даже дыхание затаил, чтобы не пропустить ни единого слова из разговора двух негромко беседующих пожилых казаков.

—…Побожился он, Петро. Крест на том целовал, — чуть наклонившись к собеседнику, рассказывал один из казаков. — Сказывал, что исчо в Тифлисе про то поговаривали. Мол, есть у цесаревича такое желание. Хотят на границу поглазеть…

— Вот эта новость, Михайло, так новость. Понятно, чаво тогда начальство на ушах бегат. С парнишкой-то…

Для меня это же была новость с большой буквы «Н»! Встреча с цесаревичем, Александром Николаевичем, насколько помнил Ринат, могла бы сильно поспособствовать его плану по замирению с империей. «Боже мой, это же… сколько всего будущему императору можно рассказать. Глядишь, он и родному батьку сможет кое-что передать. Вопрос лишь в том, как с цесаревичем встретиться. Судя по всему, на границу охраны столько нагонят, что мама не горюй». По мере размышления, идея встретиться с Александром нравилась ему все больше и больше. Он загорелся ею настолько, что без колебания отметал все, приходящие ему на ум препятствия. «Ну, ладно, смогу я его дождаться в крепости. Может мне повезет, смогу и увидеться и даже сказать несколько слов. А, что я ему расскажу-то? Сказку о будущем? Никто мне там разглагольствовать не даст. Чуть подвох заподозрят, сразу же на штык насадят».

К счастью, долгая размеренная дорога способствовал размышлению. Неслучайно, именно путешествие советовали тем, кто сталкивался с какими-то проблемами. Мол, в дороге всегда приходит самое хорошее решение. Не стал исключением и его путешествие.

Где-то за пару часов до места назначения Рината осенило, как ему встретиться к будущим императоров. «Чего я политесы всякие развожу? Надо стать тем, кто не вызовет у охраны никаких подозрений. Цесаревич же, напротив, должен при виде этого человека заинтересоваться. Ха-ха-ха! Сама судьба мне подсказывала, буквально кричала, а я оставался глухой тетерей! Решено, я стану…».

[1] Махди — в мусульманской традиции, прежде всего шиитской, последний преемник пророка Мухаммада, своего рода мессия, который появится перед концом света. Примечательно, что с деятельностью махди как раз связывали установление социальной справедливости в мире и сражение с силами вселенского зла.

[2] Неофит — новый приверженец (новообращенный) какой-либо религии или учения.

[3] Запретные нововведения в Исламе — это особо порицаемые новшества в исполнении религиозных обрядов, которые не прописаны в Коране и Сунне и вводились после смерти пророка Мухаммада. В Исламе обвинение в принятии каких-либо запретных религиозных новшеств является крайне тяжелым оскорблением.

[4] Айран — старинный кисломолочный напиток на основе катыка, разновидности кефира, распространённый у северокавказских, южнокавказских, балканских и турецких народов.

[5] В реальной истории известен пример кровавой вражды между двумя родами мехтулинского аула в Дагестане, длившейся около трехсот лет. Вражда началась с кражи курицы, за которую был назначен штраф в виде барана. Выплативший баран, посчитав себя обиженным, у первого увел двух баранов. Первый за этой отобрал корову, но лишился двух быков. За быками был украден кахетинский жеребец, за что похититель был убит. Затем родственник убитого зарезал убийцу…

[6] Абрек — в первом значении, разбойник, живущий вне власти и закона; во втором значении, горец, изгнанный родом из своей среды за совершенное преступление.

[7] Самокрутка — в данном контексте понимается как женитьба без согласия родственников невесты. Казак использует термин, принятый в средней полосе Российской империи.

[8] Дервиш — приверженец суфизма, ведущий аскетический отшельнический образ жизни. Отречение от всего мирского, поиск смысла жизни в религии — вот его главные задачи.

Глава 5 Пришло время наводить порядок

Глава 5. Пришло время наводить порядок

Отступление 10.

Гаджиев Г. Р. Имам Шамиль — руководитель имамата — государства на северо-восточном Кавказе

'…Обстоятельства исчезновения имама Шамиля и спустя полтора столетия после произошедшего события, окутаны непроницаемой завесой загадочности. Биографы, обращавшиеся к событиям далекого 14 июля у селения… продолжают задавать множество вопросов, по-прежнему, остающихся без ответа. Как ему, единственному из всего отряда мюридов, удалось избежать гибели в тот день? Каким образом имам смог выбраться из родового аула хана Джавада, самой настоящей крепости на краю глубоко ущелья, где больше сотни людей следили за каждым его шагом? Где он находился последующее время?

Исследователями, посвятившими свои работы описанию жизни и деятельности имама Шамиля, высказывается несколько версий произошедших событий. Согласно одной версии из селения имама вывел один из его верных наибов, который по счастливой случайности подслушал разговор двух горцев о заговоре. И. В. Загитов утверждает, что этим наибом был Курбанил Мухамад из Бацады, который был родом из соседнего селений и, соответственно, прекрасно прибегающие окрестности. Считается, что сторонники укрывали имама Шамиля в горных пещерах Хунзаха до тех пор, пока хан Джавад не прекратил своим поиски…

Другая точка зрения, изложенная впервые профессором Н. Г. Дружинниковым, гласит, что имам Шамиль все это время тайно удерживался в селении. Хан Джавад, не смея казнить столь популярного на Кавказе человека, пытался с ним договориться об особых для себя условиях. Ссылаясь на донесения командующего Отдельного Кавказского корпуса генерала Г. В. Розена, профессор Н. Г. Дружинников предполагает, что хан Джавад выторговывал себе место полностью самостоятельного наместника имама в Дагестане. Когда же договоренности были достигнуты, имама Шамиль был отпущен…

Нельзя обойти внимание и религиозную версию произошедших событий, которая позднее приобрела среди простых мюридов особую известность. Заключалась она в следующем. Попрание ханом Джавадом традиций гостеприимства и нарушение своих же собственных клятв, вызвало сильный гнев Всевышнего. Не желая гибели имама Шамиля, он на короткое время даровал ему великую милость — способности одного из своих верных ангелов Джебраила[1]. Благодаря этому, имама с легкостью ушел от посланной за ним погони. В старинных чеченских песнях, записанных во время этнографической экспедиции конца XIX в., рассказывалось, как имама снежным барсом взбирался на высокие горный кручи, гордым орлом парил над глубоким ущельем, огромной выдрой пересекал бурные реки…'.

Отступление 11.

Победоносцев К. П. Письма о путешествии Государя Наследника Цесаревича по России от Петербурга до Тифлиса. М, 1864. — 568 с.

'ГЛАВА IX.

День в Сухаревской крепости. Встреча Великого Князя с местным обществом. Посещение старого базара. Беседа с дервишем. Обед. Николаевская слобода. Рысистые бега и скачки. Горские кинжалы и бурка, поднесенные Великому Князю.

/-/-/-/

… Здесь было предложено останавливаться ненадолго, так как из-за соображений безопасности на том настаивал генерал Розен. По прибытию мы посетили обедню, которую служил преосвященный Нектарий. После парадного обеда и последовавшей за ним казачьей джигитовки, Великий Князь изволил посетить старый базар, о котором ему много рассказывали в Тифлисе. Длинный ряды с восточными специями, тканями и кувшинами здесь казались бесконечными. Продавцы — османы, греки, горцы, прослышав о приезде Великого Князя, кланялись и приветствовали Цесаревича. Великий Князь остановился у развала с оружием, среди коих ему особливо приглянулись горские кинжалы. Приобрел один кинжал, украшенный чеканным узором на ножнах.

На следующее утро, при выезде из городка, встретили дервиша, громко декларировавшего вирши. Великий Князь, услышав о сих святых людях рассказ, пожелал поговорить с ним. Стихотворные вирши дервиша Цесаревич счел весьма любопытными и даже записал некоторые из них в записную книжку. После Великий Князь пожелал остаться с ним наедине для приватного разговора, после коего был в странном состоянии. Немедленно принялся писать письмо Его Императорскому Величеству'.

Отступление 12.

Письмо Великого Князя Александра Николаевича Его Императорскому Величеству Николаю Павловичу от 18 июля… года. Написано собственноручно. Сухаревский городок.

'…Дорогой Папа спешу рассказать Вам об одной странной встрече, глубоко меня поразившей заставившей вспомнить тот случай с Вашим братом, покойным государем Александром Павловичем. Помните, несколько лет назад Вы рассказывали мне о том, как государь Александр I в 1803 г. встречался с провидцем вещим старцем Авелем. Оный старец тогда предсказал государю-императору, что через девять лет французские войска возьмут Москвы и сожгут ее.

Сегодня, в Сухаревском городке, что лежит на Кавказской линии, мне встретился странный человек, коего местные горцы почитают за святого человека. Его называют суфием, что отрекаются от всего мирского и все дни проводят в непрестанных молитвах мусульманскому Богу. Он привлек меня тем, что читал на русском языке очень странные и проникновенные стихи. Я никогда такого не слышал, поэтому записал их и направил тебе.

'Я — школяр в этом лучшем из миров.

Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!

До седин я у жизни хожу в подмастерьях,

Все еще не зачислен в разряд мастеров'.

Сколько здесь глубокого смысла, дорого папа. Я даже подумать не могу, что такое услышу не от модного поэта, а от какого-то монаха. Вот еще одно четверостишие, что меня очень взволновало.

'Был ли в самом начале у мира исток?

Вот загадка, которую задал нам Бог.

Мудрецы толковали о ней, как хотели, —

Ни один разгадать ее толком не смог'.

Но дорогой папа я хочу сообщить Вам о другом. Этот монах, когда мы остались одни, произнес одно страшное пророчество. Через два десятилетия, говорил он, наша страна вступит в войну почти со всей Европой. Войска Великобритании и Франции будет осаждать Севастополь и возьмет его. Разве такое возможно, папа?…'.

Отступление 13.

Мароев С. Т. Этнокультурные традиции народов Кавказа в системе их жизнедеятельности: автореферат дис… кандидата исторических наук: 07.00.07. Грозный, 2012. 24 с.

'… Народы Кавказа издавна считаются одним из наиболее чистоплотных народов, так как Коран обязывает мусульман совершать частые омовения и соблюдать чистоту. Перед молитвой и перед праздниками совершали малое и полное омовение. Зубы до 1953 г. чистили специальной палочкой из дерева с размочаленным концом. Большое внимание уделяли чистоте головы и тела. Повсеместно головы мыли кислым молоком, яйцами, ополаскивали раствором ромашки.

…Особое место в системе жизнедеятельности народов Кавказа занимала баня, которой отводилось значительное место в сохранении и укреплении здоровья. Она служила не только для поддержания чистоты тела, снятия усталость после физического труда, но и лечения разных недугов. Баню топили по четвергам и обязательно перед праздниками, так как полное омовение для мусульман перед пятничной молитвой является обязательным.

…За последние полтора столетия посещение бани и сами банные процедуры оформились в полноценный ритуальный комплекс, в котором причудливым образом смешались, как религиозные представления о духовном, так и научные представления о физическом очищении тела. Комплексные этнографические экспедиции 40−50-х гг. XX в., поведенные сотрудниками Российского императорского этнографического общества, зафиксировали наличие у народов Кавказа специальных обрядовых правил, связанных с посещением бани. Это вдыхание аромата распаренного корня хрена («от всех болезней помогает», «все внутренности чистить от гнили», «наши бабушки и дедушки так всегда делали и жили долго, никогда не болели», информатор Г. Р. Уразманова (1893 г. р.)), хлестание веником из веток эвкалипта («джинов и шайтанов из тела изгоняет», «ломота в теле пропадает», «кожа становиться чистой и здоровой» информатор А. Р. Абдуркеримов (1878 г. р.)), обтирание черной глиной, втирание ее в больное место («глина от земли происходит, поэтому всю боль забирает», «черное всегда плохое притягивает», «глину после обязательно закопать надо, чтобы плохое на других не перекинулось» информатор Н. Т. Абаева (1901 г. р.)), и т. д.

…Укоренение бани и банных процедур в системе жизнедеятельности народов Кавказа в отечественной историографии связывается с монументальной фигурой имама Шамиля и его социально-экономическими реформами 30−40-х гг. XIX в. Исследователи, опираясь на сохранившиеся архивы из личного архива имама Шамиля, указывают на придававшееся банному ритуалу особое значение в создававшемся в тот период культе воителя-аскета.'.

Глава 5. Пришло время навести порядок

Почти полдень. Опустившийся на улочки зной казался невыносимым. Ветер, несущий раскаленный воздух, обжигал лицо. Псы, вывалившие языки из пасти, без сил валялись на дороге.

Застыл без движения старый рынок. Мимо прилавков бродили редкие покупатели, которых еще не разогнал по домом наступивший жаркий полдень. Поверх разложенных товаров сонно поглядывали торговцы, прятавшиеся от зноя в тени. Кутавшиеся в плотные цветастые халаты и тюрбаны, они бесконечно потягивали из пиал зеленый чай. Переговаривались между собой в полголоса, лениво перебирали четки.

Все изменилось в одно мгновение, волной накрыв весь сонный городок и всполошив местное болото…

Сначала площадь пересек взмыленный всадник с искаженным лицом. Бросив охаживать плеткой бока жеребца, он спрыгнул на землю и исчез в доме одного из местных старейшин. Через несколько минут оттуда, как пробка из бутылки, вылетел уже сам старейшина, бодренький старичок с белым тюрбаном на голове, и побежал в сторону базара. Размахивая руками, он то и дело поминал Всевышнего и охал.

Вскоре новость о приезде высокого гостя превратила базар со всеми его торговцами в разгневанный рой пчел. Все бегали между рядами, что-то громко обсуждали, раскладывали-перекладывали на прилавках, натягивали на себя яркие халаты. Старейшина носился между ними, указывая, уговаривая, рассказывая, крича и брызжа слюной. Босоногие мальчишки, вооружившись куцыми прутками веток, с яростью мели каменную мостовую, вздымая в воздух облака пыли. Убирали еще теплые лепешки в деревянные лотки.

Лишь один человек, одинокий дервищ, не подался вирусу всеобщему помешательства. Его сидевшая на старой кошме[2], чуть раскачивающая фигура, по-прежнему, находилась на своем старом месте, у старой стены на самом краю базара. Перед ним лежала старая миска для подаяний, которая редко оставалась пустой. Шедший на базар путник нет-нет да и опустит туда затертую монетку, прося святого человеку помолиться за него Всевышнему. Ведь всякому здесь известно, что просьба, исходящая от такого человека, быстрее дойдет до небес. Те, кто побогаче — торговцы, беки, уздени, кидали и серебро. Так у них и просьбы были другими — хорошо расторговаться в новом базарном дне, побыстрее всучить какому-нибудь зазевавшемуся русскому из крепости залежалый товар, разминуться на узкой горной дороге с кровожадными абреками. Дервиш же на все их просьбы отвечал одинаково — «Аллах Акбар» и разводил руками, словно кивая на беспристрастную и всемогущую волю Бога.

Уже ставший неотъемлемой частью привычного пейзажа крепости, дервиш совсем не обращал внимания на поднявшуюся суету. Мимо него то и дело проносились взмыленные всадники, суетливо бегали между прилавков местные жители, торговцы бесконечно перекладывали товар с места на место, стряхивая с него несуществующую пыль. Суфий с блуждающей на губах улыбке сидел и неуловимо раскачивался из стороны в сторону, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Никто не знал, что он шептал: может священные мантры, может молитвенные вирды[3]. Что еще мог бормотать святой человек, если не слова, обращенные к Всевышнему? Всякий раз, когда к нему подходил очередной проситель, он замолкал. Однако, этот дервиш говорил не совсем это…

— Где же ты бродишь, добрый Александр⁈ Честно говоря, мне уже стыдно претворяться бродячим монахом. Оказалось, обманывать людей непросто. Я-то думал, в этом нет ничего особенного. Как говориться, лей в уши и все, клиент твой… Не могу я больше так… Бабулька в платок до глаз замотанная приходит и сует мне медный кусочек. Мол, внучка хворает. Помоги, Бога ради. Я же, как последний гад, головой ей киваю…Горец весь черный переживаний тянет мне серебряную пряжку, чтобы за его жену помолился. Бременем она никак не разрешится. Страдает уже сутки. Я, б…ь, опять головой киваю… Нет больше мочи, туфту эту гнать. Неправильно это, — бубнил себе под нос Ринат, скрывавшийся все эти дни под личиной дервища-суфия. — Подожди-ка… идут, кажется…

И, правда, базарная площадь начала заполняться быстро прибывающими людьми. Две узкие улочки, прилегающие к площади, выплескивали из себя все новых и новых всадников и пеших. Солдаты рассыпались по обеим сторонам от дороги и вставали плотной цепью. Местные жители, что вылезли поглазеть на будущего императора, теснились у стены домов. Вскоре появились всадники из Свиты цесаревича, выделявшиеся благородной статью коней под их седлами, золотым шитьем мундиров и гордыми холеными лицами.

— Чтобы привлечь внимание этих мажоров к моей персоне нужно что-то особенное. А я для них кто? Дервиш-аскет, отрекшийся от материального и посвятивший всего себя лишь духовному и божественному. Что может быть интересным в безобидном мусульманском монахе, у которого в добавок немного не в порядке с головой? Молитвы их вряд ли зацепят… Не коленца же перед ними выкидывать?

Представив только картину со своими кривляниями, что многие зовут танцами, Ринат тут же забился в судорогах. Ну как в судорогах? Просто попытки сдержать рвущийся из него дикий смех, сыграли с ним злую шутку. Он до боли сжимал челюсти, даже помогая себе руками. Пытался глубоко дышать, с шумом гоняя воздух из легких и обратно. Из под сжатых зубов все равно выбивалось толи фырканье, толи шипение. Со стороны же все эти дерганья смотрелись натуральными конвульсиями, которые местными считались проявлением святости и особо почитались. От столпившихся вокруг него людей стали раздаваться удивленные возгласы. Многие начинали оборачиваться, показывать на него пальцем. Родители тянули детей из-за своих спин поближе к святому, чтобы они почувствовали исходящую от него благодать.

Тем временем Великий князь, худощавый юноша лет шестнадцати — семнадцати, в сопровождении едва ли не всего начальства военной Кавказской линии целенаправленно шел к базарным рядам, где в томительном ожидании застыли торговцы.

— Танец… Танец… Вот же черт, нашел! — чуть не заорал Ринат, когда спасительная мысль пришла ему в голову. — Сема[4] (ударение на «а»)! Б…ь, вот и отпуск в Турции на что-то сгодился. Не все же пить и жрать в отеле. Можно ведь и что-то полезное узнать…

В той прошлой жизни во время одной из поездок в Турцию Ринат, действительно, видел танцующих дервишей на какой-то концертной площадке. Пять или шесть мужиков в белых развевающихся одеждах крутились волчком пару — тройку минут под громкую заунывную музыку. Как потом им, туристам, рассказывал гид, был у этих танцоров один секрет, позволявший им кружиться вокруг своей оси и не падать без чувств. Почему-то Ритану тогда это особенно запомнилось. Гид сказал, что танцор «ловит» взглядом точку. Начиная вращение, он максимально долго не поворачивает голову. Когда же тело почти повернулось — быстро поворачивает голову и снова «ловит» взглядом точку. Мол, если крутить головой вместе с телом, то перед глазами начинают быстро мелькать картинки и начинает кружиться голова. Танцоры же с помощью своего трюка обманывает вестибулярный аппарат и тем самым удерживают равновесие. «Помниться, я даже тогда что-то пытался изобразить. Немного покрутился-покрутился и свалился, едва стенку головой не забодав».

— Все, нельзя больше тянуть, — прошептал Ринат и, мотнув головой, встал на ноги.

Он раздвинул плечом стоявших перед ним местных и встал на небольшой пятачок, который из переулка выходил прямо к одному из базарных рядов. Под недоуменными взглядами стоявших вокруг него людей, Ринат начал кружиться. Первые два-три круг медленно, раскидывая в сторону руки. Следующие исполнил чуть быстрее. С каждым новым кругом росла скорость кружения. Плащ и полы халата взлетел вверх, спеша успеть вслед за телом.

— Оо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о, — затянул он гласную букву, аккомпанируя самому себе. — О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о…

Низкий гудящий звук стал звучать все сильнее и сильнее, заполняя собой окружающее пространство. Бешенное кружение выбивало прочь все мысли из головы, оставляя в ней лишь один звук.

— О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о…

Ринат кружился так, словно делал это в последний момент своей жизни. Все окружающие сместились куда-то на периферию его сознания и органов чувств. Он не замечал ни установившейся вокруг него тишины, ни разворачивающихся солдат из оцепления, ни цоканье копыт приближающихся всадников.

Нахлынувшее на него оцепенение схлынуло в один момент, словно по щелчку пальцев. Вернулись слух, зрение.

—… — послышалась чья-то речь, в которой отчетливо звучали презрительные нотки. — Это бездомный монах, Ваше высочество. Их тут много побирается в крепости… Делать ничего не хотят.

—… Чтение? Откуда? Им не знакома грамота. Такие, как он, учат молитвенные книги наизусть, — к разговору подключился еще кто-то из кавалькады всадников. — Без толку, Ваше Высочество. Она скорее всего туп, как пробка. К тому же воняет. Они же никогда не моются. Это обет у них такой. Представляете, какой там амбре? От него даже здесь несет, а рядом что будет…

Последние слова Ринат уже услышал отчетливо. Рассмотрел он и сказавшего их человека — высокого хмурого парня в богатой одежде, подчеркивающей его узкие плечи и тоненькую, едва ли не цыплячью, шею. Тот хмурил брови и с презрением разглядывал стоявших в отдалении людей, явно не считая их заслуживающими столь высокого внимания со стороны цесаревича.

— Как на быдло смотрит, павлин разряженный, — прошипел сквозь зубы Ринат. — Губу оттопырил, гордиться собой… Сейчас я тебе выдам, мажор недоделанный.

В его голову сами собой пришли строки одного из рубаев[5] Омара Хайяма[6], которого когда-то обожала читать его жена.

— Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом. Смертный, полный гордыни, ты просто смешон! — громко и размеренно начал читать он стихотворение, смотря пристально в глаза этому человеку. — Ты для каждого шага находишь причину — между тем он давно в небесах предрешен.

Едва он затих, как кто-то в Свите цесаревича громко и с чувством рассмеялся. Парочка юношей, стоявших рядом с ним, с ухмылкой оглянулись на того гордеца. Все прекрасно поняли, кому были адресованы эти стихи.

— Что… Ты, земляной червь, что сказал? — юнец густо покраснел; его лицо стало напоминать перезрелый томат. — Как ты смеешь…

Выпрямившись, Ринат с улыбкой во весь рот продолжал декламировать стихи дальше:

— Над пьяным, над безумным ты, мудрый, не глумись. И святостью наружной пред всеми не гордись. Ты хочешь стать всех выше и все преодолеть? К тому, кто пал всех ниже, с любовию склонись!

В Свите кто-то уже откровенно заржал, явно наслаждаясь этой пикировкой нищего и дворянина. На последнего уже было страшно смотреть. Кривившийся от злобы, темный, едва не срывающийся на оскорбления, он, как заведенный лапал рукоять шашки.

— Порой некто гордо мечет взгляды: «Это — я!», — вновь начал читать Ринат, намеренно идя на обострение; ему нужно было произвести впечатление на цесаревича, чтобы тот решил с ним поговорить. — Украсит золотом свои наряды: «Это — я!». Но лишь пойдут на лад его делишки, внезапно смерть выходит из засады: «Это — я!».

Это стало последней каплей для того дворянина. Закусив губу до крови, он выхватил шашку из ножен и… был остановлен цесаревичем. Царственный отпрыск отрицательно покачал головой и, соскочив со своего черного жеребца на землю, подошел к Ринату.

— Это очень необычные стихи, монах, — негромко проговорил юнец, будущий император Александр II. — Я никогда их не слышал. Ты их автор?

— Нет, Ваше Высочество, — Ринат уважительно склонил голову и приложил руку к сердцу. — Присваивать авторство таких стихов было бы подлостью для меня. Их прозывают рубаи. Написаны они больше восемьсот лет назад в Персии великим философом и математиком Омаром Хайямом. В каждом его четверостишие сосредоточена великая мудрость о бренности нашей жизни. Нужно жить здесь и сейчас, призывал он в каждом из своих строк…

Глаза цесаревича загорелись от любопытства. Видно, строки его зацепили.

— А еще что-то знаешь? — спросил он, отмахиваясь от кого-то из Свиты. — Не мешайте, — он вновь махнул в их сторону рукой, давая понять, чтобы их оставили наедине. — Прочти.

Мысленно потирая руки, Ринат продолжил:

— О власти мировой, ты размечтался всласть; а не боишься в ад, как шах-гордец, попасть? Вчерашнее ничто, ты завтра станешь прахом. Ответь: тебе над чем дана сегодня власть?

Цесаревич грустно улыбнулся. Видимо, строки что-то всколыхнули в его душе. Может ему вспомнился строгий отец, бредивший завоеванием турецких проливов; может кто-то из воинственных генералов.

— Хайям был не только поэтом и ученым. Он был величайшим мистиком из всех когда-либо живших на этом свете, — собравшись с духом, Ринат начал «задвигать» цесаревичу свои знания о будущей истории. — Философ оставил после себя множество самых разных предсказаний о будущем, среди которых были и о России.

У юноши натуральным образом поползла челюсть вниз. Налицо был разрыв шаблона. Какой-то оборванец и босяк рассуждает о мироздании и рассказывает сыну императору о предсказаниях будущего. Как такое возможно?

—…Через какие-то два десятилетия Россию ждут великие испытания. Начнется война с европейскими державами. Флоты Великобритании и Франции окажутся в Крыму у берегов самого Севастополя. Враг после долгих и изнурительны боев выбьет защитников города с их позиций, — рассказывал Ринат, видя, как бледнеет и вытягивается лицо цесаревича. — Страна окажется не готова к такой войне… Позора и тяжести мира не выдержит ваш батюшка…

Цесаревич охнул, вздрагивая всем телом.

— Не легче окажется и ваше бремя власти, Ваше Высочество. Придется решать вопрос о воле крепостных и чрез это столкнуться с целой сворой злобных псов — их владельцев-помещиков. После вы столкнетесь с не менее страшным врагом — внутренним. На монаршую власть ополчатся безумцы-одиночки, что решаться убить императора ради мифической конституции…

Рассказывая о будущей истории, Ринат внутренне сокрушался, что помнил о событиях этого времени самые настоящие крохи — лишь главные вехи. В памяти отложилось что-то из школьного и вузовского курса истории, после добавилось из прочитанных книг и учебников дочери. К сожалению, совсем не запомнились детали…

Это разговор затянулся, вызывая у окружающих искренне недоуменные взгляды. Свитские не один и не два раза пытались подойти к ним, но всякий раз под недовольным взглядом цесаревича пятились обратно.

Наконец, Ринат почувствовал, что иссяк. Его инсайды из будущего, выдаваемые им за предсказания из Персии, закончились. Мысль о мире междук империей и Кавказом высказана. «А теперь пора и честь знать. Как говориться, мавр сделал свое коварное дело, мавр может уйти». С этой мыслью Ринат начал пятиться назад, не спуская глаз с ошеломленного цесаревича. Достигнув стоявших в оцеплении казаков, он ужом ввинтился между ними и юркнул в первый же попавшийся узкий проем между домов. Отсюда было не больше сотни шагов до выхода из крепости, за которой расстилался ожидавший его непокоренный Кавказ.

— Эх-ма! Братцы, гляньте! Это же наш знакомец! — Ринат едва не кинулся бежать от громкого крика, что раздался у него за спиной. — Забыл что ли своих спасителей⁈ Ох и коротка видно память у горцев, — осуждающе цокал языком до боли знакомый голос.

Обернувшись, он наткнулся на группу казаков, что нашли его в горах и привезли в крепость. Ринат уважительно склонил голову и приложил руку к правой стороне груди, снова благодаря за свое недавнее спасение. Пожилой казак, бывший у них за старшего, в ответ довольнокивнул. Мол, принимает благодарность.

— Смотрю, все бродишь и бродишь, как неприкаянный. Видно, так и не нашел своих, — сочувственно произнес казак. — Плохо одному. По болезни и воды некому будет подать. Не след жить одному, своих держаться надо. Правда, козаки? — те в ответ что-то утвердительно прогудели. — А, давай-ка, с нами пошли. Поснедаешь хоть досыта. Потом в баньку сходим, попаримся. А то завшивел поди, грязью оброс. Знаешь, какая она, русская банька? Все болезни как рукой снимет. Да откуда тебе знать-то, — махнул он рукой. — Попарим так, что Аллаха своего поминать будешь. Ха-ха-ха… Вона Митюха тебя и попарит. Митюха? — здоровенный казак тут же закивал головой, похлопывая воздух огромными, как лопата, ладонями. — Пойдешь?

Непроизвольно поежившись, Ринат всем телом ощутил, насколько он грязный. Словно специально зачесалась пропотевшая спина. Глубоко вздохнув, он ощутил тяжелое исходящее от него амбре. «Помыться не помешает… Тысячу лет в бане не был». Живо представляя золотистые липовые доски банных полатей, ядреный дубовый веник в запарке, он едва не застонал от предвкушения. «Черт побери, так попарюсь, что кожа слезет… Я тебе, казачина, покажу, как по настоящему париться. Век помнить будешь. Еще детям и внукам будешь рассказывать, как париться нужно».

И показал…

Срубленная их землячеством, баня оказалась добротная, крепкая, душ на пять-шесть. Топилась по черному, отчего стены ее и потолок были покрыты толстым слоем сажи. Внутри Ринат под недоуменными взглядами казаков запарил в небольшой деревянной шайке пару-тройку трав и корешков, от которых тут же поплыл одуряющий аромат. Как только он опрокинул шайку с отваром на камни, вообще, стало невмоготу.

— Что же ты, басурманин, сделал такое? — простонал старшой среди казаков, с наслаждением вдыхай пряно-горький воздух. — Прямо в душеньку почеломкал…

Рядом на лавке сидели и остальные, тоже судорожно вдыхавшие расползающийся по бане аромат. Ухмыляясь, Ринат плеснул еще отвара на камни.

— Сейчас отвар заварится, еще лучше станет. Потом моим веником пройдусь, вообще, забудете, кто вы и откуда…

Он вытащил из холщового мешка заранее припасенный веник из веток эвкалипта. Пушистый, с крепкими ветками и листочками, он словно сам просился в бой.

— Давай-ка, старшой, первым лезь на полку. Уважу тебя, — веник Ринат отогнал от полатей молодых казаков. — Посмотришь, как париться надо…

Разомлевший, тот в ответ что-то неопределенное буркнул и полез наверх. Вспоминая свои походы в баню в прошлой жизни, Ринат погонял немного раскаленный воздух над распаренным кряжистым телом. После легкими, едва уловимыми движениями начал касаться веником конечностей казака — ног и рук, давая телу привыкнуть к высокой температуре.

— Кто-нибудь там… голову ему прикройте. Шапки что-ли никакой нет? Нельзя с непокрытой головой париться, — не оборачиваясь, бросил Ринат назад. — А то голова дурная станет.

Фыркая от пышущей жаром печки, он начал с силой охаживать лежавшего. По-другому, этого казачину было и не пронять. Пару-тройку раз хлестанет с оттяжкой, потом в полсилы. Затем на новый круг.

— Уморишь, — в какой-то момент со стоном слетел с полатей старшой и, хлопнув дверью, исчез.

— Кто следующий? — сделав угрожающее лицо, зашипел Ринат на остальных; те сидели молча, не делая попытки встать. — Ладно… Сам полезу.

Залез наверх и забылся. Хорошо было, словно в своей бане оказался. Кругом смолистые бревна, в воздухе пробирающий до печенок пряный аромат трав. Он закрыл глаза и начал поглаживать тело веником, чуть массируя уставшие ноги. Прошелся по спине, плечам, между лопаток.

— Что там, как мыши под лавкой? — прикрикнул он. — Поддайте! Б…ь, еще!

Пар обжигающей волной ударил в доски и расплылся по бани. Ринат снова прошелся по спине веником, чувствуя пробирающий до костей жар.

— Амба, — прошептал он, спрыгивая на пол. — Черт, а где все-то?

Выйдя из пустой бани, Ринат наткнулся на удивленные взгляды казаков. Ничего не понимая, он подошел к стоявшей рядом дубовой бочке и с головой окунулся в нее. Вынырнув, он сразу даже вылезти не смог. Блаженствовал некоторое время, едва выглядывая из воды.

— Могет париться, черт нерусский… — едва различимыми донеслись до него чьи-то восхищенные слова. — Хлещет и хлеще, хлещет и хлещет. Исчо то и дело орет. Мол, поддай парку, поддай парку…

У Рината в ответ даже сил улыбнуться не было. Сильно разморило его.

—…Ничаго. У нас вона в станице Гришаня-коваль есть. Тот ищо шибче париться, — в разговор вступил новый голос. — Бывало, так напариться, что, как подрубленный падат…

— Гришаня? Так с горькой он падат, а не с бани! — возрасил ему кто-то другой. — Горькую жрать он горазд… Ерофей Ягорыч, как он вас попарил-то?

— Скажу вам, станичники… Знатно, — размеренно, не торопясь, выдал старшой. — По каждой косточке прошелся. Будто вынули из меня все костояки до единой, а потом снова собрали на гвоздочки… Главное, мягонько, как кошка лапкой бьет. Видать руку мастера. Не то что вы, дурни. Лупите, как бык копытом.

—…А что за отвар такой? Митюха, видал чаго али нет? — в разговор вплелся еще чей-то любопытствующий голос. — Вызнать бы надоть. Так пахнуло, что не сказать даже…

После бани они засиделись за накрытым столом. Казаки немного приняли на грудь, Ринат обошелся квасом. Как водится, разговор о женщинах плавно перешел на политику.

—…Что ты, як пенек замшелый головой машешь? Говорю тобе, что одни разбойники у вас там по аулам сидят! — продолжал рассказывать о своем понимании Кавказа старшой под одобрительный гул остальных. — Куды не плюнь, абрек! За душой ничего нет, окромя ружья и кинжала. Не так, говоришь⁈ Побожись… А, ты же басурманин, — махнул рукой казак, понимая что сморозил глупость. — Был у нас один солдатик у вашего хана в плену. Рассказывал про жилье-былье… Говорит, мужик у вас там цельными днями у сакли сидит, да кинжал али ружье начищает. Супружница же его за скотиной ходит и детей обихаживает. Мужик, значит-ца, никакую работу не делат. Мол, его дело только войну воевать, да праздновать. Ждет, когда его в новый набег позовут. Только хан начнет воинов собирать, он быстрее бежать… А вернется с набега, давай перед другими соседями хвастать добычей. У вас это самое первое дело для джигита…

Ринат в ответ вновь закачал головой. Слишком уж упрощенную картину повседневной жизни на Кавказе рисовал казак, ставя знак равенства между горцем и разбойником. В добавок, он не называл корень этого зла — сложившуюся веками феодальную систему, которая через сложные национальные и псевдо языческие обряды и обычаи взращивала на Кавказе героический образ джигита-воителя принижала ценность мирного повседневного труда. Опутавшие крепкими путами зависимости горские племена, ханы и беки толкали мужчин к участию в набегах, к захвату пленников, к продаже своих же родных в рабство. Зарвавшаяся знать не оставляла людям другого пути. Под тяжелым бременем самых разных налогов и податей, в условиях дикой нехватки плодородной земли, частого голод, большого числа князков и правителей, горцам оставалось лишь воевать — друг с другом, с близкими и дальними соседями.

Вскоре изрядно наклюкавшийся, старшой уже начал поучать Рината, а в его лице и весь Кавказ.

— Что вы упираетесь, як телки⁈ Вы же с горчичное зернышко, а Рассея як широкое поле, — широко раскинул руки казачина, показывая необъятные просторы своей страны. — Напульона вона стреножили. Знаешь скока с ними солдат было? Нам господин охвицир сказывал, что было хранцузов почти пять сотен тысяч. Мы же им такого пинка под зад дали, что знамо любо посмотреть… Вы-то куда претесь со свиным рылом в калашный ряд? Со свиным… Свинья-то не по нраву вашему Магомеду[7]…

Казак еще долго доказывал Ринату, что горцы не выстоят перед русской армией. Тот в конце уже и не слушал осоловевшего спорщика, думая о своем. «… Понятно, что не выстоят. Даже проведя тотальную мобилизацию, горская армия будет в разы меньше русской. Не надо забывать и про большие проблемывооружением и боеприпасами. Что уж говорить, если приходится делать пушки из дерева. Сам не поверил своим глазам, когда увидел одно такое чудо-оружие. Выдолбили изнутри ствол здоровенного дерева, сделали запальное отверстие и поставили на пути следования казачьего отряда. И, мать его, сработала ведь! Правда, выстрел вышел какой-то говеный…».

Сегодняшний разговор еще больше укрепил его в мысли, что спасение Кавказа, да, чего скрывать, его собственное, как единого целого, было только в примирении со своим соседом. Для этого же горские племена, эти десятки самых разнообразный и часто враждующих друг с другом, племен, должны были объединиться в одно государство, которое могло заставить считаться с собой. «Да-да, надо думать над тем, как заключить мир с России на более выгодных для Кавказа и его жителей условиях. Хотя, сейчас бы для начала собрать все племена в кучу… Задачка не самая простая. Тут хан сидит на хане и ханом погоняет. Эти уроды явно не согласятся так просто отдать свою власть. Один хан Джавад, падла, чего стоит. Сначала в десны целовался, а потом зарезать пытался».

Когда разговор за столом сам собой затих, Ринат поблагодарил за все тех, кто еще был на ногах. После собрал свой нехитрый скарб — котомку молитвенным ковриком, едой и питьем и отправился в путь.

— Вот и здравствуй, Кавказ-батюшка, — прошептал он, видя перед собой уходящую высоко в горы узкую дорогу. — Посмотрим, примешь ли ты меня снова…

Ринат вновь выглядел нищим суфийским дервишем, который, прикрывая грязное тело дерюгой, ищет небесные истины в земной жизни. Правда, для этого ему пришлось немало повозиться. Найдя подходящую грязную лужу в укромном местечке, он несколько раз плюхнулся в нее. Обсохнув на солнце, снова залез в туже самую лужу. Затем тщательно извозился в дорожной пыли, посадил на одежду с десяток колючек, острым камнем нанес на руки и ноги царапины.

— Готов съесть свой драный молитвенный коврик, если кто-то сможет признать в этом оборванце имама Шамиля. Даже борода по другому смотрится, — рассмеялся Ринат, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале воды встретившегося на пути источника. — Пусть Джавад со своими людьми выкусит. Дай Бог, до своих дойти… Там можно будет и рассчитаться.

Путь назад вышел утомительным, тяжелым. Ведь Ринат, помня о карауливших его врагах, старался выбирать нехоженые тропы, которые больше подходили для круторогих туров[8] с их острыми копытами. Обходя людные стоянки, забирался на такие верхушки скал, что захватывал дух от открывающихся красот. Несколько раз срывался, кувырком пролетая десятки метров по осыпающимся кручам и только чудом не ломая себе шею. Ночами мерз, кутаясь до посинения в старый шерстяной хала и проклиная хана Джавада и его род до последнего колена. Днем изнывал от палящего солнца, заставлявшего смотреть на дорогу сквозь щелки в веках.

От такого пути была лишь одна польза — возможность собраться с мыслями и неторопливо обдумать свои предстоящие шаги. Глубокая тишина и неземные виды вокруг создавали у него медитативное настроение, во время которого вещи, казавшиеся ранее сложными, превращались в нечто просто и понятное.

— Ладно, с экономикой и социалкой вроде все понятно. Ханам и бекам дадим пинка, самым упертым сделаем «секир башка». Их безумные налоги отменим, введем что-нибудь попроще и поменьше. Это позволит горцам немного вздохнуть. Рабство тоже в бан. При мечетях сделаем начальные школы, чтобы дикости меньше стало, а адекватности побольше. Кроме того, пусть муллы объясняют политику партии народу. А то некоторые такие репы наели, что уже непонятно, кому они служат — Всевышнему или Мамоне, — бормотал он, на автомате переставляя ноги по тропе. — Главное, что делать с идеологией? Пока у нас из каждой щели и угла кричат о газавате, то есть о войне с неверными, собственно, русскими. Это не есть гуд, в конечном итоге… Нужна такая позитивная идея, чтобы и рыбку съесть и косточкой не подавиться.

Пробухтев это, он в очередной раз на умолк надолго.

Молчание, изредка прерываемое громкими матерными возгласами, продолжалось довольно долго. Мысли все время шли по какому-то замкнутому кругу, не желая выходить за его пределы. В голове крутились какие-то избитые, иногда даже вызывающие смех, идеи. «Мать его, попробуй придумай! У нас вон в Союзе целых тридцать лет великие ученые думали-думали о новой идеологии, а ничего толком не придумали. В итоге, пришли к идее зарабатывания бабла. Разве не к этому нас всех призывали рожи с голубых, мать их, экранов? Колотите, колотите бабло и будет вам счастье… Не-ет! Неправильно это! Нельзя переводить все в деньги. На Кавказе это может кончиться таким замесом, что всем тошно станет — и своим и чужим. Нужно что-то совершенно иное. Качественно другое. Такое, что могло бы совместить в единое целое и горскую гордость, и кавказскую воинственность, и фанатичную религиозность, и безрассудную смелость, и дикую жестокость, безумный фатализм. Пожалуй, ближе всего к этому самурайский кодекс! Б…ь, будем лепить кавказского самурая! Горского сегуна со своими правилами! Ой, не могу…».

Представляя в голове узкоглазого самурая с длинной бородой и горским кинжалом, Ринат свалился с ног и заржал, как безумный. Когда же успокоился, то вновь задумался. После некоторого обдумывания идея о бусидо[9] начала казаться ему не такой уж и плохой.

Причудливое движение его мысли напоминало корни горного дерева, которое всю свою жизнь вынуждено было изо всех сил цепляться за цели в скале, на многометровой глубине искать прожилки воды. В голове ежесекундно возникало большое число ассоциаций, взаимосвязей между идеями. Вылетали какие-то куски из фильмов, когда-то прочитанных книг и журналов, что-то услышанное от знакомых и друзей. Одни образы рождали другие, другие наталкивали мысль на третьи. Одно цеплялось за другое. Постепенно его идея начинала «обрастать мясом», приобретая более или менее завершенный вид.

— А почему, собственно, нет? Пусть горцы станут отдельным служилым сословием, как казаки. У них будет свой кодекс чести, свои обычаи и традиции, свои знаки отличия. Завязать все на идее военного служения. Пусть каждый горец самого детства мечтает служить самому императору, который будет выступать не много ни мало помазанником Божьим. Это будут новые самураи, преторианцы и янычары в одном флаконе. Разве российскому царю не будут нужны такие воины, которые преданы ему едва ли не на уровне инстинкта⁈

[1] Джебраил — один из четырех особо приближенных к Аллаху ангелов-мукаррабун, отождествляется с библейским архангелом Гавриилом.

[2] Кошма — плотный войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти.

[3] Вирд-молитва — в суфизме это особая религиозная практика, делаемая с разрешения наставника на протяжении длительного времени для достижения особого состояния внутренней ясности. Вирд-молитвой могут быть многократные повторения коранических стихов, пророческих преданий из Сунны или определенных фраз и слов в строго назначенное время.

[4] Сема — танец кружащихся дервишей, религиозно-мистическая практика суфийских дервишей из уже исчезнувшего ордена мевлеви. Его последователи воспринимали танец особым способом единения с высшими силами, инструментом познания Всевышнего. Семазены (дервиши-танцоры) особым образом готовились к исполнению танца: соблюдали долгий пост, молились, не общались с родными и тд. В настоящее время танец, исполняемый профессиональными актерами, потерял своей религиозно мистическое значение и превратился в одну из туристических диковинок Турции.

[5] Рубаи — четверостишие, форма лирической поэзии, широко распространенная на Ближнем и Среднем Востоке.

[6] Омар Хайям (1048 г. р.) — персидский философ, математики, астроном и поэт. Известен, как автор цикла философских рубаи.

[7] Свинья в исламской традиции считается нечистым животным, мясо которого нельзя употреблять в пищу. Запрет опирается на Суру 5. Аль-Маида («Трапеза») Корана, в которой, в тоже время, не содержится объяснения этому. Современные исламские правоведы подводят под указанный запрет следующий научный базис — свинья поедает всякие отходы и гнилье, что сказывается на ее мясе; плоть свиньи по своей структуре напоминает человеческую, и т. д.

[8] Горный тур — восточнокавказский козел, парнокопытное млекопитающее из рода горных козлов

[9] Бусидо — кодекс самурая, свод правил, рекомендаций и норм поведения воина в обществе, в бою и наедине с собой; воинская философия. Написан Ямамото Цунэтомо, самураем клана Сага на острове Кюсю в начале 18 века

Глава 6 Он не человек, он больше…

Отступление 14.

Героический эпос чеченцев и ингушей: сборник песен, легенд и баллад / Собр. И. Р. Имирханов, под ред. Р. Г. Гуриев. Махачкала, 2012. — 321 с.

'… Он родился той ночью,

Когда щенилась волчица.

А имя ему дали утром

Под барса рев ужасный.

Вырос он в горах,

где ветер в сердце стучится.

Постелью ему были камни,

Подушками — корни сосны.

Пил он росу скупую,

Пробавлялся дубовую листвою.

Имел члены крепкие,

С туром силой мерился.

Камни под ногами крошил,

В ладонях подковы гнул.

Росту был высокого, статного,

Волос крепкий черный.

Голосом трубным устрашал,

Взглядом сильным на колени ставил…'.

6. Он не человек, он больше…

По старой горной дороге, по которой с трудом проезжала арба[1], устало брел человек. То и дело утирая пот, он медленно переставлял ноги. Иногда останавливался, тяжело вздыхал и, вытащив из висевшей на плече котомки кожаный мех, отхлебал немного воды. После пары глотков обязательно встряхивал мех и с видимым сожалениям прятал его обратно.

Путник напоминал очередного дервиша, подвижника-аскета, коих в последние годы много встречалось в этих местах. Они скитались от селения к селению, от мечети к мечети. Рассказывали о святых местах, о благословенных суфиях. Делились последними новостями, приходящими в горы с равнин. Перед уходом из селения с благодарностью принимали подаяние, не отказываясь и от продуктов.

Он, как и остальные, бы одет в ветхий плащ, под которых скрывался покрытый пылью халат. Его бритую голову покрывала приплюснутая шапка из старой овчины, которая уже давно годилась на подстилку для бродячего пса. За плечами висела горбатая котомка, вероятно, наполненная его скудными пожитками.

Правда, вблизи от путника закрадывались некоторые сомнения в том, что он принадлежит к славному племени дервишей, этих бездомных скитальцев и ищущих истину монахов. Что-то в нем было такое, что цепляло взгляд…

— Уф… Не слишком ли я вжился в образ? — со вздохом Ринат остановился у очередного валуна и сел на него, с облегчением вытягивая гудевшие от усталости ноги. — Какого лешего я навалил столько булыжников в свою сумку⁈ Решил стать самым аскетичными подвижником из всех подвижников? В святого вздумал поиграть?

Побурчав так немного и выпустив тем самым пар, Ринат вновь закидывал котомку с тяжелыми камнями за спину и отправлялся в путь. Было тяжело, постоянно хотелось есть и пить, к ночи сводило ноги судорогой, но, стиснув зубы, он вновь шел вперед. Винить было некого. Для безопасного возвращения домой ему было нужно буквально вжиться в образ бродячего монаха, аскета и подвижника, перед которым на Кавказе были открыты все двери. Ведь скиталец-суфий, известно всем, это благословенный Всевышним гость, помочь которому долг каждого правоверного мусульманина.

Понимая все это, Ринат серьезно и основательно подошел к своей маскировке. Еще на равнине он тщательно осмотрел всю свою одежду, избавляясь от любой чужеродной и неестественной детали. Пришлось выкинуть крепкий наборный пояс, подаренный казаками. Со слезами на глазах расстался с еще крепкими из свиной кожи, которых у странствующего дервиша по определению не могло быть. На ноги одел простенькие чувяки[2] из кожи. Из котомки недрогнувшей рукой выбросил богатые припасы, что могли вызвать совсем ненужные вопросы. Взамен почти всю суму наполнил подобранными с дороги булыжниками, которых набралось килограмм шесть — семь, не меньше. Тогда это ему показалось просто отличной идеей. Мол, дервиш, усмиряющей свою плоть тяжелыми камнями, вызовет особое уважение у простых горцев.

Первые три дня пути дались Ринату особенно тяжело. Сбились в кровь ноги от острых камней, попадающихся по дороге. Полы халата разодрались в лохмотья. Часть спины от тяжелой котомки превратилась в сплошной багровый синяк. Постоянно хотелось даже не есть, а жрать.

— А сейчас, вроде, готов, — усмехнулся он на утро четвертого дня, разглядывая отражение своего измученного лица в воде ручья. — Доходяга, краше в гроб кладут. Хотя, какой к лешему гроб? Здесь же все по-другому[3]… Короче, пора к людям выходить. А то, кто будет, мать его, мир завоевывать?

Первое селение, как на грех, относилось к тейпу хана Джавада, что делало проверку его маскировки особенно волнительной.

Сначала его увидели вездесущие мальчишки, тут же разразившиеся пронзительными криками. Босоногие сорванцы вороньей стайкой сорвались со своих мест и понеслись в аул, чтобы рассказать о показавшемся на тропе незнакомце. Когда Ринат добрался до невысокой, полуразрушенной стены, за которой уже начинались хижины, его уже встречали — пять или шесть угрюмых мужчин с полностью снаряженными к стрельбе ружьями. Явно не меньше горцев скрывалось за стеной и на крышах, при первой же опасности готовых обрушить на врага дождь из сотен свинцовых пыль. Не стоило обижаться на такой неласковый, почти враждебный прием. Здесь, в условиях частых междоусобных воин и нескончаемых набегах одного рода на другой, постоянная настороженность и готовность к немедленному отпору была жизненной необходимостью, залогом выживания народов Кавказа. Ведь за таким путником, выглядевшим совершенно обыденно, в любое мгновение могли появиться десятки вооруженных до зубов всадников.

Однако хмурость и неприветливость горцев тут же исчезла, когда в незнакомце они опознали безобидного дервиша. Усталого путника вежливо поприветствовали, предложили отдохнуть с дороги и поделиться своей мудростью. Хозяин ближайшей хижины, седобородый мужчина в полном расцвете сил, осторожно придержал странствующего монаха за локоть и проводил его во двор, где суетившиеся женщины уже накрывали стол. Словно по мановению волшебной палочки на чистом холсте появлялиськозий сыр, источавший пряный аромат; румяные лепешки, поджаристыми боками радующие глаз изголодавшегося путника; пузатая крынка с жирным молоком, заботливо накрытая выцветшей тряпицей; большая тарелка с кусками вяленого мяса и пучками дикого лука. С любопытством выглядывавшие из-за забора соседи шли не с пустыми руками, неся очередное блюдо с угощением.

Столь широкое гостеприимство, позднее прославленное людской молвой, тоже было неотъемлемой частью тяжелой и неспокойной жизни горца. Внутри него совершенно гармонично уживались, странным образом дополняя друг друга, два противоположных начала. Безудержная жестокость к врагу, фанатичная настороженность и враждебность ко всему чуждому и новому соседствовали рядом с истовой взаимовыручкой, исключительной готовностью к самопожертвованию и щедрым гостеприимством. Последнее в условиях Кавказа приобретало поистине фантастические проявления. Горец, принимая гостя в своем доме, угощал его, нередко в ущерб себе и своей семье, самым лучшими угощениями, защищал его от любой угрозы и опасности с оружием в руках[4].

— Слава Всевышнему, что привел тебя в наш аул, — хозяин подал Ринату влажный холст, чтобы освежить лицо и вытереть руки. — Святой человек в доме большая радость…

Его усадили на мохнатую теплую шкуру, подвинули ближе несколько пиал с ароматным содержимым. Хозяин, сидевший рядом, протянул ему лепешку. Ринат, уважительно кивнув, скупо отщипнул от нее. Только Всевышний знал, каких тяжких усилий ему стоило держать в этот момент личину аскета. С каким бы наслаждением он сейчас набросился бы на этот кусок и стал со звериным урчанием его пожирать.Этот умопомрачительный запах свежеиспеченного хлеба буквально сводил с ума, заставлял истекать слюной. Однако, срываться нельзя было ни в коем случае. Ведь, тогда могло возникнуть немало вопросов к его личине дервиша-аскета[5].

— Кушай, уважаемый. Только испекли, — хозяин, словно специально, поставил на дастархан еще две пышущие жаром лепешки.

С трудом пряча в глазах голодный блеск, Ринат положил кусок лепешки в рот и начал медленно жевать его. Рот наполнился слюной, окутавшей кусочки пищи. В доли мгновения от хлеба ничего не осталось.

— Только воды, — видя тянувшегося к пиале с чаем хозяина, пробормотал Риант; он прекрасно понимал, что ароматный чай лишь продлит страдания его голодного желудка и будет еще больше провоцировать на «жор». — Очень вкусный хлеб. Пусть благословит Всевышний твой дом и всю твою семью. Пусть твой стол всегда так же ломиться от угощений…

Расплывшийся в улыбке, пожилой горец тут же поклонился, приложив руку к сердцу. Большая честь для хозяина, принимающего гостя, слышать такие слова. Еще большая честь и награда слышать такую похвалы от святого человека, чьими устами нередко говорит пророк Мухаммад или даже сам Всевышний.

Чуть отпив горячего бульона из пиалы и надкусив лепешку, Ринат отодвинулся от стола. Пришлось еще раз поклониться удивленному таким поведением хозяину, решившему, что гостю что-то пришлось не по нраву.

— Хвала всевышнему я сыт, — скрепя зубами, выдавил из себя Ринат. — Много ли надо бездомному скитальцу, чтобы утолить свой голод и унять жажду? Совсем немного — пиалу воды и пару куском лепешки… Лучше поделись со мной новостями, которых я не знаю. Ведь хорошая беседа не хуже, а то и лучше доброго угощения…

Хозяин вновь расцвел, всем своим видом излучая гордость и важность. Ему было чем поделиться со своим гостем. Новость, рвавшаяся из его уст, была из тех, что гремит на площадях и созывает старейшин на той.

— Видно, уважаемый ты долго провел в пути и давно не выходил к людям, — Ринат утвердительно кивнул, одновременно разведя руками. — Разве ты не слушал, что люди белого царя[6] убили нашего имама. На большом тое его коварно убили, столкнув в ущелье.

Хозяин рассказывал, жутко гримасничая. Набившиеся в хижину соседи — с десяток бородатых мужиков — тут же поднимали нестройный гул недовольных голосов, едва только звучало прозвище «белый царь».

—…Через две седьмицы в Уцкутлье соберутся большие люди со всего Кавказа и будут думать о новом имаме. Поговаривают, что сам хан Джвавад желал бы стать новым имамом Чечни и Дагестана. Мол, с силой и удалью можно было бы давно изгнать русских с наших исконных земель, — имя Джвавада он произносил с особым почтением и даже придыханием.

Ринат же, напротив, услышав это ненавистное имя, с трудом сдержался, чтобы не выругаться. «Вот же упырь! Меня в могилу чуть не свел, а теперь сам на мое место лезет. Просто, красавчегг! Без мыла везде пролезет. Если надо по головам пойдет… Душить бы таких и душить, пока глаза из орбит не полезут».

— Еще говорят, что наш имам с ханом породниться хотел. Думал после тоя сестру Джавада второй женой в свой дом привести, — продолжал рассказывать горец, довольный, что сумел удивить божьего человека. — Джавад после тоя поклялся, что лично схватит и вырежет сердце у того проклятого русского убийцы. И схватил. Гнался за ним, стрелял, — одобрительно кивал хозяин. — Настоящий джигит…

Едва не задохнувшись от возмущения, Ринат закашлял. «Просто подметки на лету рвет! Херой! Повернись к такому спиной… Мудила ханский! Я тебе сделаю выборы! Будут тебе 105% голосов, падла! Век будешь меня помнить. Ссаться и сраться будешь при звуке моего имени! Я тебе устрою чудесное воскресение невинно убиенного…».

Этой ночью выспаться на сеновале, куда его устроил хозяин, ему так и не удалось. Дело было отнюдь не в кусачих насекомых или колючем сене. Всю ночь от заката и до самого рассвета он строил коварные планы по возвращению и жестокому наказанию своего врага. Благодаря своей богатой фантазии и непростому опыту жизни в 90-е в самой Казани Ринату удалось придумать такое, что бедняге Джаваду могло привидеться лишь в страшных кошмарах.

Со следующего утра он и начал воплощать свой план.

Идя от аула к аулу в образе странствующего дервиша, Ринат с небывалым вдохновением, в красках рассказывал о как бы посетивших его видениях. В одном месте горцы слышали о сотнях ядовитых гадюк, наводнивших склоны соседней скалы; в другом месте — о злобных черных волках, воющих ночами; в третьем — о странных огнях, горящих на священных мазарах[7], в четвертом — о звучащем в темноте голосе погибшего имама Шамиля, читающего слова священного Корана.

В последние дни перед выборами нового имама Ринат удвоил свои усилия. Чувствуя быстро утекающее время и накрывающиеся медным тазом планы, продолжил носиться по горным тропам, стараясь посетить, как можно больше селений.

-… Истинно, правоверные, вам говорю. Всевышний дает нам знаки, что примет имамом лишь достойнейшего, — в одном ауле вещал Ринат, самозабвенно закатывая глаза. — Откройте свои сердца для него…

В другом селении он продолжал нагнетать.

-…Так ли чисто сердце хана Джавада? Так ли он набожен? Не слишком ли жаден и сладострастен? — звучали его каверзные вопросы, после которых волей- неволей в душе каждого закрадывались сомнения. — Может ли вести мусульман тот, кто поклоняется презренному металлу?

В следующем селении его уже встречала целая толпа сильно взволнованных местных жителей, прослышав о приходе дервиша-провидца. Не испорченное цивилизацией, их сознание казалось мягкой глиной, с легкостью, принимавшей любую форму. Последним свойством Ринат и пользовался без зазрения совести, что вряд ли нужно осуждать. Можно, конечно, порассуждать о поразительном двуличии, страшном обмане и тд. и тп. Можно бить себя в грудь и уверять себя и остальных, что никакая самая благая цель не оправдывает такие бесчестные средства. Только все это будет пустым словоблудием, предаваться которому было смерти подобно! Древний Кавказ, населенный сотнями воинственных родов, кипел подобно перегретому паровому котлу. Как и в той истории, все подходило к водоразделу, за которым вновь должна была начаться бессмысленная бойня! Прикрываясь священными словами Корана и скрывая собственную жадность, знать вновь толкала горцев к войне, которая истребит большую часть мужчин, разрушит большинство селений и надолго погрузит Кавказ в страшную нищету и разруху.Понимая, что все изменить ему не под силу, Ринат страстно желал, хотя бы здесь избежать войны.

—…Угоден ли Всевышнему тот, кто больше всего на свете любит золото? Разве этому нас учит Коран? — снова и снова вопрошал Ринат, оглядывая внимательно слушавших его жителей очередного аула. — Почему ваши сыновья, отцы и братья должны умирать за лживые вещи? Разве отцу больше не нужны свои сыновья, женам мужья, а детям отцы?

Не обвиняя напрямую хана Джавада в своем убийстве, Ринат в каждой проповеди ставил под сомнение его слова о русских убийствах.

—… Разве русские столь умелы и находчивы, что среди бела дня могли пробраться в наш дом? Или может наши мужчины ослабели и ослепли, позабыв свои воинские умения? — едва не выкрикивал он, заставляя горцев зло хмуриться. — Не-ет, тысячу раз нет. Наши дома подобны крепости, через стены которой и мышь не проскочит…

Не забывал Ринат и о себе любимом, всякий раз спрашивая о своем теле.

—…А разве кто-нибудь своими собственными глазами видел тело нашего имама? Ты? Или ты? Или может быть ты видел? — тыкал он пальцем первых же попавшихся горцев, сразу опускавших глаза. — Никто не видел его тела…

Когда до времени выбором осталось несколько дней, Ринат закончил метаться по селениям и будоражить народ. Его проповеди со множеством каверзных вопросов сильно «подогрели» народную молву, что породила целую волну слухов, предсказаний и недомолвок. Подобно вездесущей воде вся эта масса около- или псевдо правды / лжи проникала в каждое селение, каждую хижину и кишлак, заставляя горцев во-многом сомневаться и на многое смотреть совершенно по-другому.

В одном из селений — небольшом ауле, примостившемся под высокой скалой у него родилась идея, как более эффектно появиться среди горцев в качестве самого себя. Он прекрасно понимал, что хан Джавад, при виде его физиономии, вполне может попробовать довести убийство до конца. В очередной раз ему могло и повезти. Поэтому возвращение должно было быть таким, чтобы морально и физически раздавить своего конкурента.

—…А что может быть эффектней появления чудом спасшегося имама Шамиля с небес? Что? Ответ прост — ничего, — ухмылялся Ринат, уединившись в небольшом сарае. — Надо спуститься прямо на голову этого урода, чтобы все собравшиеся на выбору видел своего настоящего имама. В добавок еще нужно обязательно выкрикнуть что-то соответствующее месту и времени — что-нибудь сильное…

Помня о своем спасении с помощью самопального парашюта, он решил использовать здесь тот же прием. Правда, на этот раз от парашюта он отказался, посчитав мало пригодным для его целей. Перебрав в уме то, что ему было бы под силу соорудить за пару дней из подручных средств, Ринат остановился на простейшем варианте планера, точнее обыкновенного летающего змея. Кое-какой опыт полета на планерах у него был, что позволяло надеяться на успех.

Материалы удалось раздобыть в последнем из селений, где он расположился. Впечатленный идущей за ним славой всезнающего суфия и могущественного провидца, один из местных узденей, довольно зажиточный уздень, с радостью снабдил его большим отрезом настоящей шелковой ткани. В добавок в его сарае удалось даже разжиться крепкими бамбуковыми палками, которые остались у него то ли от китайского каравана, то ли от чье-то шатра. Другой горец поделился большим мотком крепкой пеньковой веревки, которая должна была пойти на скрепление каркаса змея.

Забрав все добытые материалы и погрузив их на невозмутимого пузатого ослика, Ринат отбыл из селения. Его провожало почти все селение — от мала до велика, сначала шепотом, а потом во весь голос, обсуждая и странного чудаковатого дервиша, и его непонятные вещи, и страшные предсказания. Он же, не оборачиваясь шел вперед, ища какое-нибудь укромное местечко. Предстояло много работы, а времени почти уже не оставалось.

Почти до полудня ему пришлось бродить по склонам гор в поисках подходящего места, пока, наконец, перед ним не открылась небольшая уютная ложбинка. С трех сторон она была скрыта неприступными, почти вертикальными скалами. Сюда вела узкая тропка, судя по многочисленным следам копыт осторожно архара не знавшая человека.

— То, что надо, — с облегчением выдохнул Ринат, начиная снимать поклажу с чуть живого ослика. — Думал, ишак загнется от тяжести…

У него совсем не было иллюзий в отношении своих способностей в качестве мастера-строителя летающих аппаратов. Какие у него могли быть специальные навыки? Может диплом инженера? Нет! Он имел лишь некое представление…

Бамбуковые палки по полтора — два метра длинной оказались на редкость прочными и, главное, легкими. Их было сложно сломать. При усилии бамбук гнулся и пружинил, что делало его просто незаменимым материалом для диверсии. Из бамбука он собрал каркас простейшего змея с треугольным контуром.Для пилота снизу прикрепил несколько упоров, к которым привязывались прочные ремни.

Размах крыльев получился знатный, под полных четыре метра. Где-то Ринат читал, что подобной площади крыльев должно хватит для взлета с взрослым мужчиной в качество балласта.

— Вот, мать его, и проверим эти сведения, — пробурчал он, наматывая новый веревочный виток на одно из перекрестий змея. — Лишь бы в воздухе не развалился…

Пришлось сильно помучится с шелком, который никак не хотел натягиваться на крыльях змея. Плотный шелк постоянно скользил, все время намереваясь ускользнуть из его рук. Приходилось подключать не только руки, но и ноги.

К вечеру этого дня Ринат, наконец, закончил свое строительство. Получилось на вид довольно неплохо. Конструкция весила килограммов пятнадцать — восемнадцать и казалась, в целом, надежной. Нигде ничего не скрипело, не трещало. Под нажимом бамбуковые палки чуть пружинили и сразу же возвращались обратно. Удобным выглядело место для пилота, куда Ринат намотал часть своего старого плаща для мягкости. Ведь никто не знал, как пойдет полет…

Утро дня он встретил перед горой, что громадиной возвышалась над нужным ему аулом. Со склона, на который ему удалось взобраться, до селения было чуть больше пяти километров. Правда дорога проходила через глубокий овраг и небольшую речушку, еще больше утяжелявших предстоявший путь.

Все еще раз взвесив, Ринат понял, что лучшего места для старта ему не найти. Тут была наилучшая точка. Высота, ветер, уклон, обзор — все было таким, как нужно. Оставалось лишь дождаться, когда начнется сход для выборов имама Чечни и Дагестана.

К своему удивлению он едва не проспал нужный момент. Набегавшись и наволновавшись за последние дни, он задремал прямо на своем наблюдательном посту. Разбудила его какая-то здоровенная птица, от которой сильно несло тухлятиной. Это черное общипанное создание слишком громко каркнуло, отчего Ринат и проснулся.

— Вот же придавил я на массу, — проговорил он, замечая уже высоко стоявшее в зените солнце. — Чуть не проспал весь праздник… Пора, кажется. Черт, руки-то как дрожат, — те у него, действительно ходили ходуном. — Ничего… Бог не выдаст, свинья не съест. Б…ь, опять свинью вспомнил…

Еще что-то буркнув про себя, Ринат по глубже за пояс засунул кинжал, вынутый из котомки. Правда, через мгновение отправил клинок обратно на свое место. Сейчас его оружием были полет и слово. Если это не проймет сторонников Джавада и его самого, то ему не помогла бы и пушка. Слишком уж много было там его людей.

— С Богом… — выдохнул он воздух, и, еще крепче ухватившись, за ручку, резко бросил свое тело вперед со скалы.

Сердце сразу же ухнуло в пятки. Поток воздуха ударил в лицо, а тело моментально потеряло всякий вес. К свисту рвущегося воздуха присоединилось жалобное поскрипывание бамбука, отчего пол на спине лился ручьями. Однако, он летел! Он летел по настоящему!

— У меня получилось… Получилось… Ха-ха-ха-ха, — заржал он, запрокинув назад голову. — Я лечу, лечу…

Его охватило непередаваемое чувство легкости, стремительности, когда чувствуешь себя птицей. На какой-то миг он почувствовал себя абсолютно свободным, как та чайка из романа Ричарда Баха. Мог лететь вперед, назад, вправо, влево или вверх. Могло ли быть что-то чудесней этого ощущения полной раскрепощенности и абсолютной свободы? Существовало ли что-то прекрасней открывающегося перед ним вида высоченных, покрытых мохнатыми шапками снега, гор? Вряд ли.

…Далеко внизу показалась большая ровная площадка у селения, сотнями каменных хижин обнявших высокую скалу. Сотни и сотни мужчин стояли вокруг длинного стола с сидевшими за ним аксакалами со всей Чечни и Дагестана. У торца стола, на самом почетном месте, угадывалась грузная внушительная фигура хана Джавада, о чем-то вещавшая перед аксакалами. Время от времени стоявшие за ним горцы, перебивая друг друга, начинали громко выкрикивать его имя. Скандировали они его до тех пор, пока довольно улыбающийся хан не делал отмашку рукой. Мол, хватит, довольно.

Словом, все было ясно и без суфлера. Джавад, пользуясь серьезным финансовым, военным ресурсом, просто напросто продавливает свою кандидатуру на пост имама Чечни и Дагестана. Знати пообещал жить по-старине, бедноте — новые набеги и добычу, аксакалам — почет и уважение, духовенству — новые мечети и богатые подношения.

С высоты Ринат еще разглядел кое-что. Чуть в стороне от стола, где собрались аксакалы, торчал толстый вкопанный в землю столб, к которому был привязан какой-то человек в форме русского солдата.

—…Чего у них тут такое? Жертву что ли приносят… — морщась от ветра, бормотал Ринат. — Стоп! Джавад, падла, же обещал свалить мое убийство на русских. Вот тебе и готовый виновник! Хитровыделанный урод! Придумать же такое… Наверное, опять сказку свою людям рассказывет. Так мол и так, мои хорошие братья. Убили нашего мудрого и любимого имама Шамиля проклятые русские солдаты. Мне же, хану Джаваду, удалось схватить этого убийцу. Буквально, под пулями, рискуя своей жизнь… Тьфу! Падла! Слов других нет.

От этой живо представленной картины его такая злость взяла, что он дернулся всем телом. Планер, и так державшийся на честном слове, тут же отреагировал, бросив его в пике. Волосы (что там волосы? Все тело!) встали дыбом! С хрустом переломилась одна из ореховых палок каркаса планера, из-за чего правое крыло затрепетало на ветру бесполезной тряпкой.

— А-а-а-а-а-а-а-а! — заорал он то ли от страха, то ли от восторга, едва не вываливаясь из креплений. — А-а-а-а-а-а-а-а! Джавад, падла! А-а-а-а-а-а-а!

Захлестнувший адреналин залил его до самых бровей, заставляя выпрыгивать сердце из груди. Ветер с силой хлестал по лицу, выбивая из глаз слезы. В голове завертелся безумный водоворот самых разных мыслей — самая настоящая каша, щедро сдобренная страхом и восторгом, ожиданием скорой смерти, отчаянием.

— А-а-а-а-а-а! Я, б…ь, Гастелло бородатый! Джа-в-а-а-а-ад! — тело вытянулось в струнку, еще больше увеличивая скорость падения. — А-а-а-а-а-а-а!

Переживаемые им в этот момент чувства и эмоции не шли ни в какое сравнение с теми, что снежной лавиной накрыли находившихся внизу людей. Едва только тень от его планера коснулась поля у селения, как первые люди начали задирать головы к небу. Кто-то удивленно вскрикивал, кто-то начинал шептатьмолитвы, кто-то хватался за кинжал или ружье. Когда же с высоты стали раздаваться первые вопли, то толпившихся внизу людей охватило настоящее безумие.

Звучали отчаянные крики. Одни взывали ко Всевышнему, другие проклинали дьявола, третьи от дикого ужаса несли безумную тарабрщину.

Бах! Бах! Загрохотал первые выстрелы! Бах! Бах! Многие ломанулись в ближайшие хижины, стремясь за их каменными стенами спрятаться от иблиса[8].

Издав громкий вопль, Джавад упал на землю и, извиваясь змеей, пополз под стол. Добротный, сбитый их мощных досок, он казался хорошей защитой. Об этом же подумали и другие, что, отпихивая друг друга, ломанулись под спасительную крышу.

— А-а-а-а-а! — Ринат орал так, как никогда до этого. — А-а-а-а-а-а!

К счастью, внезапным порывом ветра планер и его самого бросило в сторону лепившихся друг к другу хижинам. В самый последний момент перед ударом Ринат успел сгруппироваться и, закрыв голову руками, вжался в клубок.

С пушечным ударом он проломил соломенную крышу какого-то курятника или овчарни. Упади его планер несколькими метрами южнее, то своим телом ему пришлось пробовать на прочность каменную крышу дома какого-то зажиточного горца. Удалось бы ему не сломать себе шею о плиты сланца, одному только Богу известно.

Придя в себя, Ринат увидел перед глазами остатки насеста с остатками куриного помета.

— Тьфу! Тьфу! — сплюнув выступившую во рту кровь, он поднялся на ноги и медленно подошел к хлипкой двери. — Планер, б…ь… Летайте нашими авиакомпаниями….

Дверь, тихо скрипнув, пошла вперед. Он сделал шаг вперед, к солнечному свету, и встал, как вкопанный, перед десятком стволом. Кремневые ружья, старые дедовские фитильные карамультуки[9] смотрели на него, чуть подрагивая в руках бледных, без единой кровинки, горцев. Чувствовалось, вот-вот у кого-нибудь не выдержат нервы и прозвучит выстрел.

— Бисми ль-Лля̄хи р-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[10], — развернув плечи и высоко вскинув голову, Ринат начал читать молитву; сначала тихо, а потом все громче и громче стали звучать священные для каждого мусульманина слова, открывающие[11] Коран. — Аль-Х̣амду ли-Лля̄хи Рабби ль-'а̄лямӣн[12]…

Что он еще мог сказать, смотря в десяток черных зрачков? Изрыгнуть из себя очередной поток ругательств⁈ Взывать к милости? Звать на помощь? Откуда изнутри, сами собой, начали всплывать слова молитвы, которую ежедневно читала его апкай[13] в далеком-далеком босоногом детстве. Именно сейчас перед лицом неминуемой смерти эти слова наполнились для него особым смыслом. Ринат смотрел на сотни стоявших плечом к плечу горцев, в глазах которых священный страх соседствовал с фанатичной отвагой, и ясно понимал, что именно этот миг все решит в его жизни и, в конечном итоге, в жизни всего Кавказа…

Делая шаг за шагом, Ринат шел вперед. Медленно отведя от себя стволы ружей, делал очередной шаг, затем следующий.

— Ар-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[14], — он ловил глазами взгляд ближайшего горца и «давил», пока тот не отводил его. — Ма̄лики йаўми д-дӣн[15]…

Так, шаг за шагом, он продвигался к столу, вокруг которого вновь застыли аксакалы с вытянутыми от удивления лицами. «Момент истины… Точка бифуркации… Я смогу… Я почти победил… Осталось всего ничего…Осталось, лишь шагнуть вперед… Ринат, твою мать, давай!».

Подойдя к столу, остановился. Обернулся назад, где замерли провожавшие его взглядами горцы.

— Я… имам Шамиль! — в стоявшей тишине его слова прозвучали особенно громко и внушительно. — Я имам Дагестана и Чечни! Я Меч Ислама! И я вернулся… оттуда, —, поискав глазами Джавада, он буквально впился в него взглядом. — Чтобы покарать предателя!

Тишина, и так напоминавшая кладбищенскую, зазвучала, как натянутая струна. Не звучало ни звука. Однако, все понимали, что сейчас заговорит оружие и прольется кровь.

Первым нервы не выдержали у Джавада, несмотря на всю его показную бесшабашность оказавшегося довольно трусливым человеком. Правда, кого не проймет столь эффектное возвращение мертвеца? Он же собственными глазами видел, как имама Шамиль, накрывшись каким-то куском тряпки, упал в ущелье, в бурную реку. Семь дней и семь ночей его люди бродили по берегам той реки, но не нашли никаких следов утопленника.

— Не-е-ет… Не может быть… Я же своими собственными глазами видел, как ты упал в ущелье, — заикаясь, бормотал хан. — Ты не можешь быть им… Не-е-ет! Это все джаду[16]… Это все проделки арвахов[17]…

Джавад был потрясен до глубины души. Бледный как смерть, с трясущимися губами и широко раскрытыми глазами, он никак не мог поверить в спасение имама Шамиля. Все его естество сопротивлялось, всячески пытаясь дать иное, сверхъестественное объяснение этому. Ведь не мог обычный человек выжить после такого, что они устроили возле той башни…

Пальцы его скользили по поясу, пытаясь нащупать рукоять кинжала. Безуспешно. Кинжал лежал под столом, где не так давно Джавад пытался спрятаться.

— Не-е-т… Это чародейство, — кривился он, начиная пятить в сторону коновязи. — Ты не человек. Не-е-е-т. Мы убили тебя… Имама Шамиля больше нет…

Оказавшись у первого попавшегося жеребца, он, несмотря на свой внушительный вес, буквально взлетел на него. Резко обернувшись, Джавад с ненавистью сверкнул глазами и вдавил шпоры в бока коня. Через мгновение к лошадям побежали его люди, спешившие догнать своего хана.

Правда, на его бегство мало кто обратил внимание. Сейчас внимание всех собравшихся горцев — сотен и сотен людей — было приковано к Ринату. Какие только эмоции не читались на их лицах: страх и подозрение, удивление и узнавание, радость и восхищение.

— Братья, я вернулся! — громко крикнул Ринат, решив «ковать железо, пока было горячо». — Услышьте меня! Все, что говорил отступник и предатель веры Джавад, ложь! Не было никакого урусута-убийцы! Было лишь предательское нападение на меня и моих кунаков[18]! Наплевав на заветы наших отцов, Джавад напал на нас за своим столом. Отравленные сонной травой, мои люди ничего не смогли сделать.

Каждое новое бросаемое обвинение в адрес врага было еще тяжелей прошлого. Ринат кричал о порушении древнего закона гостеприимства, об отсутствии чести и достоинства, об исполнении языческих обрядов.

— Я видел, братья, как он клал требы языческим идолам! Слезно просил у них удачи в воинских делах и любовных утехах! Слышал, как он хулил Всевышнего за строгость и немилость! — эти обвинения горцы ловили с каменными лицами, вот-вот готовыми взорваться гневными криками. — Разве вы не видели на его лице печать разврата и богохульства?

Из толпы к нему уже пробирались, узнавшие его мюриды. Со слезами они опускались на колено и касались губами полы его халата, выражая тем самым свое уважение и радость от встречи. Подходили седобородые аксакалы со словами приветствия. Собравшиеся на выборы имама со всего Кавказа мулы читали благодарственный намаз. Раздавались радостные голоса, выстрелы в воздух. С места срывалась очередная фигура и, взлетая на коня, исчезала за околицей, чтобы принести в другие аулы радостную весть.

Лишь когда этот сумасшедший день закончился и Ринат оказался в постели, он со всей ясностью осознал, что так больше продолжаться не может. Все его действия, усилия напоминали безумную гонку за чем-то несбыточным и очень далеким. Он постоянно прилагал совершенно немыслимые усилия, то и дело сталкивался с непонятными проблемами на пустом месте.

— Это какое-то метание из одного угла в другой, а потом в третий, в четвертый, в пятый… Проблемы лезут из все углов, как тараканы. Как теперь наказать этого урода Джавада и десяток ему подобных ханов? Где взять оружие и амуницию? Откуда раздобыть деньги на инструкторов для мюридов? Чем их кормить? Кто, вообще, должен всем этим заниматься?

Эти и сотни других подобных вопросов бомбардировали его мозг, грозя его взорвать.

— Не-ет. Больше нельзя так. Нужна четкая система, стройная организация и строгая иерархия — исступленно шептал он, смотря остекленевшими глазами в потолок. — Словом нужно государство, а не банда разбойников, с которым никто не станет договариваться. Бандита легче пристрелить, как бешенную собаку. А вот с главой чего-то организованного и структурированного можно попробовать и поговорить. Вдруг получиться что-то дельное…

Очередное ночное бдение вылилось в яростный мозговой штурм, главными и единственным участникам которого стал он. Опираясь на опыт и знание будущего, Ринат пытался ответить на вопрос: как ему строить настоящее государство на Кавказе? Первые ответы, один за одним всплывавшие в его голове, он отвергал, не принимая.

-… Нужен стержень, на котором будет держать весь многонациональный Кавказ. Может начать с адатов и вокруг них построить государство. Неспроста ведь горцы держаться за них… Не-ет. Бред, полный бред. Тут у каждого рода свой обычай, свои правовые традиции. Они здесь веками мелкие обиды могут помнить. Как говориться, случайно задавил соседскую курицу, а лет через пятьдесят твоего внука застрелят из-за этого… Не-ет. Натягивать местные адаты на весь Кавказ совсем неудачная идея. Резать станут друг друга, как поросей. По ним вон за измену губы и нос резали до самого черепа. Или за касание чертовой шапки могли голову отрезать…

В конце концов нужная идея нашла его сама. Оказалась, она лежала на поверхности. Просто ее нужно было поднять, бережно отряхнуть и сделать знаменем.

-… Ха-ха-ха-ха. Я натуральный баран! — не сдерживаясь, заржал Ринат. — Все же уже придумано до нас. Есть же такой стержень, которой можно сделать основой Кавказа! Шариат[19]. Это же готовая система жестких правил на все случаи жизни, простая и очень понятная. Неспроста ведь в мое время по шариату почти ярд мусульман жил…

[1] Арба — высокая двухколесная повозка (телега), широко применявшаяся на Кавказе и южных губерниях Российской империи.

[2] Чувяки — мягкие сафьяновые башмаки (туфли) с тонкой подошвой.

[3] По исламскому похоронному обряду покойного заворачивают в специальное полотно и хоронят в таком виде в особой боковой или вертикальной выемке могилы.

[4] Известен пример поручика Г. В. Новицкого, который в целях картографирования восточного побережья Черного моря, Закубанья и Кабарды в 1829 г. совершил длительное путешествие по землям враждебно настроенных к русским народов. В пути он выдавал себя за слугу своего проводника. Для этого ему пришлось одеться по-черкески, отпустить бороду, обрить голову, выучить несколько черкесских слов. Когда его опознали в качестве русского офицера и попытались схватить, он стал успешно прикрываться статусом гостя. Преследователи, не желая начинать вражду с местными жителями, на время прекращали погоню.

[5] Поручика Г. В. Новицкого, тайно осуществлявшего рекогносцировку горских земель, в одном из аулов на р. Пшише разоблачили местные жители. Ему указали на характерную выпуклость изгиба большого пальца ноги, свидетельствующего о частом ношении сапог.

[6] Белый царь — прозвание, даваемое восточными народами российским государям со времен Ивана Грозного.

[7] Мазар — могила «мусульманского» святого, в ряде современных мусульманских стран считающаяся примером языческого поклонения и вследствие этого подвергается особой критике.

[8] Иблис — в исламской традиции является джином, который за свое усердие был приближен ко Всевышнему, приравнен к ангелам, а позднее низвергнут с небес. Считается врагом человека.

[9] Карамультук — длинноствольное фитильное ружье с простейшим механизмом для воспламенения порохового заряда.

[10] Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного.

[11] Открывающие Коран слова — сура Аль-Фатиха (Открывающая), первая сура по порядку расположенная в Коране и первая, по канону, ниспосланная Всевышним. Сура у мусульман называется Матерью Книги по фундаментальной важности заложенных в ней идей о единобожии, неминуемого наказания за грехи, о будущей жизни и тд.

[12] Хвала Аллаху Господу миров.

[13] Апкай — бабушка на татарском языке.

[14] Всемилостив и Милосерден Он один.

[15] Дня судного один Он Властелин.

[16] Джаду — у многих народов Кавказа так называют колдовство, чародейство.

[17] Арвахи — в языческой традиции, в тот период продолжавшей игравшей большую роль у мусульманских народов Кавказа, так назывались духи предков.

[18] Кунак — лицо, связанное с кем-либо посредством древнего обряда узами крепкой дружбы и обязательствами оказания помощи. В данном контексте под термином понимается побратим, поклявшийся защищать имама, в том числе и ценой своей жизни.

[19] Шариат — комплекс предписаний, взятых из Корана и Сунны и подробно определяющих практически все сферы повседневной жизни мусульман. В настоящей истории жизнь простого горца регулировалась в первую очередь местными правовыми обычаями — адатами, которые довольно сильно разнились от местности к местности.

Глава 7 Притворись хитрой лисицей

Отступление 15

Письмо имама Шамиля французскому послу в Константинополь [отрывок].

'…В настоящее время мы все еще воюем… употребляя все наши силы… несмотря, что враг превышает нас численностью во много раз… Теперь все русские силы сосредоточены против нас… Они уже взяли несколько селений и построили там крепости. Умные, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец… Вот почему я прибегаю к содействию Вашего превосходительства и прошу представить Его императорскому Величеству настоящее ходатайство в надежде получить скорую помощь, которая поможет нам отбросить неприятеля; мы находимся на исходе наших сил. Наша освободительная борьба испытывает нужду буквально в всем — в заводских ружьях, артиллерийских орудиях, порохе, свинце для пуль, шерсти для формы, продовольствии, соли, медикаментах…'ю

Отступление 15.

Письмо имама Шамиля правителю Мекки и Хиджаса.

«…Я направляю к тебе настоящее послание, дабы ты просил о помощи нам… Постарайся выхлопотать для нас помощь у кого бы то ни было, у величайшего ли султана кого-либо другого, употребив для этого все свое учение. Будет великолепно, если удастся снарядить для нас корабль с продовольствием и оружием, которое затем переправить контрабандистами…».

Отступление 16.

Дункан Ч. Война с турками в Азии. — Лондон, 1830. — 593 с. [отрывок].

«…Опасаясь разрушить романтические мечты моих читателей, должен я сказать откровенно, что недисциплинированный и плохо вооруженный сброд, из которой состоят приверженцы Шамиля, хотя и держится крепко в своих горных твердынях, но на равнинах Грузии не годится никуда. Ничего не может быть нелепее слухов о периодических победах, существующих только в пламенном воображении германских борзописцев, по словам которых 60.000 Черкесов могут, в два перехода, явиться перед Тифлисом. Дело вот в чем: когда поля обработаны, горцы могут, до наступления осени, предпринимать небольшие набеги, собираются несколько сот конников, спускаются из своих убежищ, стремительно нападают на какую-нибудь ничего не подозревающую беззащитную, разграбляют ее, жителей же или убивают хладнокровно, или увлекают в неволю. Затем воины Шамиля, нагруженные добычею, убираются поспешно в свои вертепы. Имаму невозможно продержать в сборе значительную силу больше недели, а если бы и удалось ему прокормить свои недисциплинированные силы, то все таки она разбежалась бы, потому что Черкес, Лезгин или Дагестанец оставляет свой родной аул единственно для добычи…».

Отступление 17.

Костенецкий И. Я. Записки об аварской экспедиции на Кавказе 1830 г. Санктъ-Петербург, 1835. — 372 с.

«…Только немногие воины имеют возможность во всякое время и повсюду следовать за своим предводителем; остальных удерживают на месте обычные занятия и работы, которые опытный вождь не станет без надобности нарушать. Из этой массы людей не трудно составлять большие скопища, но держать их в продолжительном сборе нельзя. На сборные пункты вдали от родины горец шел неохотно, но легко присоединялся к партии, проходившей через его аул, и нередко увлекался ею даже в далекие предприятия. Крайне воздержанный в пище, он шел всегда налегках, брал с собою несколько чуреков, довольствовался у жителей, когда истощался этот запас, или выходил мелкими партиями на грабеж, если находился в наших пределах… Действительно, ополченцы, быстро сосредотачиваясь под знаменами имама с надеждою обогатиться грабежом, могли столь же быстро покинуть его армию».

7. Притворись хитрой лисицей

Родовой аул хана Джавада широко раскинулся на вершине скалистого холма, отдельными хижинами взбираясь на его высокие отроги. Сама природа превратила селение в крепость, с одной стороны защитив его глубоким ущельем, а с другой стороны — подпирающей небо скалой. От дороги аул отгородился высокой каменной стеной, за сотни лет превратившейся в непреодолимое препятствие для врага. Свою лепту в оборонительный ордер вносили десятки древних охранных башен, многометровыми колоннами возвышавшимися вдоль стен. Раньше с них осыпали непрошеных гостей стрелами и камнями, а сейчас — свинцом и даже самодельными гранатами.

Все эти прелести средневеково зодчества в полной мере ощутил Ринат и его собранное в спешке воинство. Пытаясь не дать Джаваду сколотить союз из обиженных реформами ханов и беков, он решил раздавить его гнездо как можно быстрее. Благодаря эффекту неожиданности ему удалось блокировать хана вместе с его ближайшими сторонниками в родовом селении Джавада, полностью лишив его связи со своими сторонниками. Правда, на этом все хорошие новости заканчивались.

Собранная в дикой спешке карательная экспедиции почти полностью состояла из тех, кто оказался под рукой — больше восьмисот вооруженных общинников из ближайших селений, примерно две сотни дружинников присягнувших имаму Шамилю на верность ханов и около семи десятков его родовичей. Из-за желания сохранить наступление в секрете Ринат даже отказался от тяжелого вооружения — около десятка артиллерийских орудий времен нашествия Наполеона Бонапарта, непонятно каким образом оказавшихся у горцев. Собственно, именно это и стало его первой ошибкой. Аул Джавада оказался совершенно неприступен для атак пехоты или кавалерии. Первые же два приступа, предпринятые атакующими едва ли не с марша, окончились полной неудачей. Мчащиеся во весь опор всадники сразу же нарвались на плотный и меткий огонь многочисленных стрелков. Кони и люди, получив пули или две, падали со всего маху на землю. Для остальных, что смогли добраться до селения, высота стен стала непреодолимым препятствием.

Второй ошибкой Рината, как это ни странно, оказалась спешка. Думая воспользоваться эффектом неожиданности, он не смог хорошо подготовиться ни к штурму, ни к осаде. Не хватало буквально всего: свинца для пуль, пороха для патрон, дерева для лестниц, продовольствия, и т. д.

Однако главную свою ошибку он осознал в первый же вечер после неудачного штурма, когда решил пройтись по своему лагерю. Ему нужно было своими собственными глазами почувствовать царившую в войске атмосферу, оценить настроение воинов.

—…Боже мой, о чем тут говорить? О каком государстве? О какой силе и влиянии? Вшивый аул взять не можем, — недовольно бухтя, пробирался Ринат по лагерю, пестротой и шумом больше напоминавшим ему цыганский табор. — Да это же банда разбойников и махновцев. Анархисты, мать их за ногу. В одиночку герой — медали вешать некуда, а в десятерым уже шайка мародеров! Как с такими воевать⁈

Вбитый в подкорку горцев индивидуализм, которому претили любые проявления дисциплины, и стал основной его проблемой. Вайнах в одиночной схватке оказывался непревзойдённым бойцом: выносливым, сильным, отважным, умелым в обращении с холодным оружием, метким стрелком из ружья, прекрасным наездником, отличным альпинистом, неприхотливым в походе, великолепно мотивированным. К сожалению, на этом плюсы заканчивались и начинались минусы, величина которых оказывалась, по истине, гигантской.

Вся горская военная организация, вышедшая родом из средневековья, по сути там и осталась. Это касалось едва ли не всего, на чем останавливался взгляд. Почти полностью отсутствовало единообразие в вооружении и обмундировании, разнообразие которого ограничивалось лишь толщиной кошелька и размером фантазии. Тут у одного горца могла быть булатная шашка с индийскими самоцветами в навершие гарды и нарезной английский 19-мелиметровый штуцер времен Наполеоновских воин. Второй же таскал на себе дедовскую кирасу и кованный шлем, а из оружия имел лишь старую саблю и раздолбанный карамультук. У некоторых не было и этого. Они напоминали собой оборванцев, которым и подать было не зазорно.

Организация и внутренняя структура подразделений были в самом, что ни на есть зачаточном состоянии. Его воинство состояло из отрядов разных родов, которые в свою очередь делились на дружины из конкретных селений и даже семей. Один такой отряд мог насчитывать четыре сотни воинов, другой — две сотни, а третий — лишь семь или восемь десятков. При этом никакого соподчинения между ними не было. Каждый вождь или мало-мальски знатный бек считал, что приказы ему мог отдавать лишь имам Шамиль и никто другой. Последнее вносило в управление войсками такой элемент дезорганизации, что Ринат буквально кипел от злости. Его приказы, передаваемые через порученцев, нередко ставились под сомнение или вообще игнорировались. Приходилось, носиться из конца в конец лагеря для решения даже самых незначительных вопросов. Воинов из какого рода послать на разведку дороги? Как по-справедливости распределить добычу, взятую с какого-то оборванца или полуразрушенной хижины? Как примирить двух задиристых джигитов, одному из которых не понравился взгляд другого? Как распределить на дежурства часовых? Кто должен вставать на привал первым? В конце концов, о какой эффективности тут могла идти речь⁈

С дисциплиной дело обстояло еще хуже. Она была, но понималась рядовыми горцами довольно оригинально. На территории своего рода или вблизи от нее воин воевал отважно и умело, беспрекословно выполняя все приказы предводителя своего отряда. Оказываясь в дальнем походе, воин превращался в невольного барахольщика, думающего лишь о грабеже и последующей наживе. Ринат собственными глазами видел, как часть его воинства, не обращая внимания на продолжающийся бой, потрошили дома зажиточных жителей и после носились с громадными мешками всякого барахла. Бывало с одной стороны селение штурмовали, а с другой его грабили.

Однако, еще больше его удивило другое. Едва ли не любой горец мог в любой момент уйти, просто поставив в известность предводителя своего отряда. Мол, мне урожай убирать или дрова заготавливать. У Рината натуральным образом глаза на лоб полезли, когда с места вдруг сорвались почти четыре десятка воинов и с гиканьем ускакали в закат. Оказалось, к побережью приходил турецкий контрабандный корабль с грузом соли, на разгрузке и продажи которой можно было хорошо подзаработать.

-…Нет, ты посмотри на этих долбое… — прошипел Ринат, отвлекаясь от своих мыслей и останавливаясь на окраине своего лагеря. — Дрыхнут! Ни часовых, ни постовых. Приходи и режь мне глотку. Б…ь, воинство!

В паре метров от него без задних ног спали с десятков горцев, бывшие, судя по всему, родом из одного селения. Накрывшись неким подобием бурок, плотных плащей из овечьих шкур, они лежали вокруг уже давно потухшего костра. Больше рядом с ними не было ни единой живой души. Отсюда и до осажденного аула было буквально рукой подать. Захоти хан Джавад со своими людьми прогуляться, с легкостью бы прошел до шатра самого имама.

— А ну встать, собачий корм! — заорал Ринат вне себя от злости, начиная пинками охаживать лежавших. — Встать! — от истошных воплей ничего не понимающие горцы вскакивали и сражу хватались то за кинжалы, то за ружья. — Куда ружьем своим тычешь? — одного с ружьем он от души приложил ножнами от шашки. — Глаза разуй сначала!

Заспанный бородач пригнулся от удара и с неожиданности выстрелил. Пуля чудом только никого не задела. Правда, факт промаха взъярил Рината еще сильнее. Мол, горе-воины стрелять даже толком не умеют. Только жрать готовы в три горла, срать где попало и урвать, что плохо лежит.

— Кто старший? Я спрашиваю, кто старший⁈ Что зенки лупите, хари протереть не можете? Какие вы к черту воины Ислама? Вы, б…ь, гоблины! — не останавливаясь, Ринат еще смачно приложил ножнами недавнего бородача. — Ты старший? Дауд? Где часовой? Почему никто не сторожит эту часть лагеря? Почему все дрыхнут, подняв задницы⁈ Отсюда до Джавада рукой подать! Хочешь, чтобы его люди прирезали твоего имама⁈ Что мямлишь?

Коренастый мужчина в темной черкеске из хорошего английского сукна что-то пытался объяснить, но выходило у него не очень.

-…Но зачем, господин? Люди устали. Собака Джавад трус и все равно носа не посмеет высунуть из своей норы, — с полным непониманием своей вины, он затыкал рукой в сторону селения. — Он и его люди трясутся перед твоей силой. Если же Всевышний лишит его разума и он вылезет за стены, то мы раздавим его. Твои воины, как барсы бросятся на врага и погонят его плетками обратно, — он горделиво подбоченился и положил ладонь на рукоять кинжала; видно было, что он истово верил в свои слова, что было особенно страшно.

— Что? — у Рината аж волосы под буркой торчком встали. — Совсем охренел? Енерал сранный! Жуков в папахе! Теоретик бородатый! Короче, десять плетей!

Двое из двух десятков мюридов, что постоянно сопровождали Рината, тут же схватили ошалевшего горца и, разложив его на траве, всыпали ему плеткой положенное число ударов. К чести наказываемого во время экзекуции он не проронил ни слова. Молча, грыз зажатую в зубах деревяшку. Всю измочалил в лохмотья, но даже не застонал.

— Ты на пост до вечера, — не раздумывая, Ринат ткнул пальцев в горца, что имел неосторожность выстрелить. — После тебя сменит твой товарищ. Смотреть за аулом в оба. Чтобы ни одна муха не пролетела! Не дай Всевышний пропустите гонца или лазутчика… Сразу же в трибунал закатаю, а после в Могилевскую губернию билет выпишу, — кипя от злости, он не успевал фильтровать речь, в которой нет-нет, да и проскальзывали странные для местных словечки. — Остальным молиться и готовить оружие. Завтра новый штурм, — рыкнув напоследок, он с нажимом обвел глазами стоявших вокруг него горцев.

Стало ясно, что дальнейший обход лагеря смысла не имеет. Везде явно было одно и то же — разгильдяйство, расхлябанность и никакой ответственности. С отчетливой неизбежностью перед ним замаячили большие проблемы. В ближайшие дни он мог положить перед стенами этого аула большую часть своего воинства. Страшнее всего, что павшие в первых рядах скорее всего будут самыми его явными сторонниками и фанатично верившими в его избранность. Позади всех пойдут в атаку и уцелеют самые трусливые, осторожные и сомневающиеся горцы, что позже могут стать для него самой настоящей угрозой. Словом, проблему с ханом Джавадом ему нужно было решить самым эффектным и наиболее быстрым способом, еще раз подтверждая свое право Богом избранного имама.

Все эти свои опасения Ринат и выложил в разговоре со своими ближайшими сторонниками, устроив банальный для своего прошлого мира мозговой штурм. Весь накопленный и в этой и в той жизни опыт говорил ему, что иногда не надо ничего мудрить и плести пустые словеса. Нужно просто спросить у людей совета. После же все услышанное самым внимательным образом изучить, обобщить, выкинуть откровенную белиберду и сделать для себя нужные выводы.

-…Нужно попробовать примириться, господин, — первым высказался Кур-эфенди, высошхий до состояния мощей мулла из аула Хойми, истово верующий и человек кристальной честности. — Нам нужно вместе бороться с неверными. Пошлем людей со знаменем Пророка, чтобы хан Джавад выслушал нас.

Мулла еще долго доказывал, что примирение лучший выход. Мол, такая склока идет на пользу лишь врагам мусульман и несет раздор на Кавказ.

-…Договариваться сейчас не очень выгодно, братья, — прервал речь муллы молодой горец Амирхан, назначенный Ринатом своим секретарем за сообразительность и хорошее знание почти десятка языков народов Кавказа. — Вайнхи могут не понять тебя, господин. По всем законам нашего народа хан Джавад стал твоим кровником, попытавшись убить тебя. Сделав первый шаг к примирению, ты проявишь слабость и пойдешь против наших традиций. Это очень и очень плохо, — кривил губы он, качая головой. — Люди решат, что ты испугался…

Большая часть из своеобразного военного совета горячо поддержали Амирхана гортанными выкриками. Слова горца были им близки и понятны. Все знали, что по всем писанным и неписанным законам первый шаг к примирению должен был сделать именно виновник, а не жертва. Эту часть кодекса каждый горец впитывал с молоком матери и отказ от нее мог стать страшным ударом по авторитету имама Шамиля.

На волне развернувшегося следом спора все громче стали звучать голоса тех, кто ратовал за радикальное решение проблемы с ханом Джавадом. Предлагался старый и испытанный способ, который в XX веке незамысловато сформулировали в виде следующей формулы — «нет человека, нет проблемы». Мол, нужно продолжать осаду аула и атаковать до тех пор, пока его жители не сдадутся или не выдадут хана.

-…Можно выбрать путь лисицы, а не волка, — едва стали замолкать голоса сторонников продолжения осады, вновь подал голос Амирхан с коварной улыбкой на лице. — Давайте пообещаем Джаваду жизнь и прощение. Пусть поверит в это. Дадим клятвы, если нужно будет, что никакой вражду между нами больше не будет, — продолжил горец, не обращая внимания на кислые лица остальных. — После же хана Джавада случайно задерут волки или он свернет шею, свалившись с горячего жеребца. Можно подсыпать и порошок, что затуманит сознание…

Мулла что-то недовольно пробормотал про клятвы, на что не мог не отреагировать Амирхан.

— Мне тоже противно нарушение клятвы, сделанной на священном Коране, эфенди, — смущенно склонил голову Амирхан, правда, тут же вскидывая голову с блеском в глазах. — Но, эфенди…тебе ли не знать слова из священной Книги — «Аллах установил для вас путь освобождения от ваших клятв. Аллах — ваш Покровитель. Он — Знающий, Мудрый[1]». Разве мы можем не видеть особую прозорливость Всевышнего, что установил для нас путь к искуплению ложной клятвы. Аллах знает, что мы творим и что скрываем в наших душах. Как говорил Мухаммад аль-Бухари[2], ученейший мухаддис[3] и опытнейший муфассир[4], преступившему клятву нужно накормить десятерых бедняков или одет их в приличествующие им одежды…

— Что? — едва не задохнулся от возмущения мулла. — Как у тебя только язык повернулся такое предложить, сын греха? Этот аят ниспослан тем, кто сделал запретной для себя наложницу или жену…

Кур-эфенди еще что-то пытался объяснить, но его голос потонул в общей волне одобрения. Чувствовалось, что многим понравилась предложенная Амирханом хитрость. Такой способ решения проблемы очень удачно обходил многие подводные камни и позволял обойтись «малой кровью».

Ринат же, воспитанные в традициях исключительной моральной гибкости конца XX — начала XXI вв., обратил внимание на другое. Его сильно удивила глубокая подкованность своего секретаря во всякого рода иезуитских хитростях, предполагающая либо высокую образованность, либо большой опыт. Последнее, если было верным, сильно настораживало и могло в будущем представлять угрозу. Ринат сделал себе мысленную зарубку, присмотреться к своему секретарю повнимательнее. Такие кадры имели плохую привычку со временем забываться и начинать играть в самостоятельную игру.

К позднему вечеру, когда все разошлись, у Рината созрел более или менее пригодный план осады и последующего штурма, который состоял из нескольких частей. В соответствие с первой частью плана, условно названной им пропагандистской, предусматривалась информационная обработка осажденного населения. Согласно второй части плана предполагалось вновь штурмовать селение, но с учетом некоторых военных хитростей.

Претворять в жизнь задумки он начал уже этой ночью. По его приказу костер в лагере должен был приходиться на каждые пять воинов, что позволило для врага визуально увеличить массу войск. Даже он сам впечатлялся, когда поздней ночью забрался на небольшой холм и взглянул на лагерь со стороны. В какой-то момент ему даже показалось, что перед ним раскинулось настоящее море из ярких огоньков. Внизу в сотни метров от него горело больше четырех тысяч костров, вогнутой чашей обступая съежившееся у скалы селение. Вряд ли такое зрелище будет способствовать спокойному сну осужденных и самом хана Джавада.

Ранним утром началось претворение другой части его плана. Ринат лично отобрал два десятка горцев с луженными глотками, обладавшими исключительно громкими голосами. Они должны были стать его секретным оружием в информационной войне, в течение дня выкрикивая под стенами крепости кучу правдоподной лжи о хане Джаваде. Ему было несложно состряпать с десяток подобных заготовок, в которых Джавад обвинялся в самых несусветных грехах — от тайного союза с русскими и до содомии. Ринат готов был поклясться, что такой неимоверной богатый человек, как Джавад, наверняка в чем-то был замешан. Вряд ли этот пресыщенной жизнью человек, бывший и Богом для жителей целой местности, не совершил какой-нибудь мерзости. Обязательно было нечто…

-…Правоверные жители, бойтесь повторения судьбы Лотта, ибо ваш хан возлежит с мужчинами, как с женщинами! — как умалишенные начали в унисон орать мои глашатаи, выдавая первый и один из самых убойных аргументов. — Сказано пророком Мухаммадом, да благословит Его Всевышний и приветствует: да будет проклятие Аллаха тому, кто совершил деяние народа Лута!

Накричавшись до хрипоты, один глашатай уходил с импровизированной сцен отдыхать и пить теплое козье молоко, восстанавливая силы и готовясь к новому выходу. На его место вставал другой глашатай, рассказывающей уже о другом прегрешении хана Джавада.

-…Не вам не знать, что худшего мусульманина, чем хан Джавад, — громогласно ревел новый глашатай, вываливая на жителей селения очередную порцию гадостей. — Разве добр он к своему брату по вере? Разве истов он в молитвах и посте? Полны грехов и скверны его деяния! Он сребролюб, не выдержан в плотских утехах, охоч до запретного Всевышним пития…

От столь невиданной здесь информационной атаки противник, по всей видимости, опешил. Больше часа пришлось ждать его реакции, последовавшей довольно неожиданно. Сначала из-за стен раздался разъяренный вопль. На крышах хижин вдруг появились десятки темных фигур, что-то яростно и гневно выкрикивающих. Затем в сторону осаждающих раздалась бешенная стрельба. Казалось, стреляли все, кто только могли — мужчины и женщины, старики и дети. Часть своего воинства Ринату даже пришлось отвести назад, чтобы не попасть под этот огонь.

Едва утих этот взрыв гнева, Ринат отдал новый приказ — начать внешние приготовления к штурму. Сделав выводы из предыдущих неудачных попыток, он решил подойти более вдумчиво и основательно к следующему шагу своего плана.

После взмаха его руки несколько многочисленных отрядов снялись из лагеря и начали на глазах у осажденных рубить деревья в небольшой роще, что росла у берега реки. Здесь росло десятка три — четыре корявых пихты, из которых предстояло сделать лестницы и сколотить щиты для защиты от пуль. Конечно, лестницы должны получиться уродливыми и невысокими, а щиты неподъемными. Не понимать этого было нельзя. Однако, главное было создать внешнюю угрожающую картинку для многочисленных зрителей из селения. Каждый в ауле, включая хана Джавада, должен был понять, что их намерения серьезны и следующий штурм будет гораздо более кровавым и продолжительным.

-…Амирхан! — громко позвал Ринат своего секретаря, наблюдая за начавшейся суетой. — Передай, чтобы делали невысокие лестницы. Лучше пусть их будет много, очень много. Готовые лестницы складывайте прямо на виду у всех. Пусть они все видят.

Одновременно на глазах у всех в сторону скалы, защищавшей селение с севера, выдвинулось около полусотни горцев. Они должны были обозначить видимость удара с тыла. Правда, Ринат, ставя задачу, говорил не о попытке, а о реальной возможности. И не важно, что с той стороны скала была неприступна. Отвесные стены и глубокое ущелье внизу заранее обрекали на неудачу любые попытки на ее покорение. Пусть об этом знали жители селения. Это не имело никакого значения! Защитники аула все равно должны были волноваться. Их медленно, но неуклонно будет терзать червячок сомнения. В головах станут всплывать ненужные вопросы — а вдруг воинам имама Шамиля удастся забрать на гору?, может они смогут найти какую-нибудь тайную тропку? Со временем сомнение превратиться в неуверенность, а неуверенность — в страх.

— А не широко ли я шагаю с этими самыми придумками? Не порву ли штаны от натуги? — бормотал он, провожая взглядом поскакавших к сакле воинов. — Не-ет. Главное, порвать не штаны, а шаблон. Надо воевать совсем по-другому, так, как до этого никто не делал. Как говорил Александр Македонский, пришел — удивил — победил. Или как-то иначе он говорил… А может и не он это, вообще…

На оставшихся в лагере горцах Ринат решил потренироваться в строительстве новой армии. Сегодняшнее его воинство не просто не отвечала его планам, а даже, наоборот, препятствовало им. Это было банальное иррегулярное ополчение, солдаты в котором могли в любое время уйти, а потом вернуться обратно. Отношения между ними и их предводителями, поведение на поле боя и в походе регулировали крайне запутанные правила кавказских адатов, к которым примешивалась толика Ислама. Строить на такой основе армию нового типа, которая смогла бы объединить Кавказ и заявить о себе, было просто глупо.

После долгих раздумий он сформулировал свод правил, своеобразный аналог Яссы Чингиз-хана (честно говоря, о самой Яссе и о Чингиз-хане Ринат имел самое поверхностное представление), основанный на суфийском варианте Ислама. Первое и главное правило нового Закона, названное им Низам или устав имама Шамиля, вводило в армии жесткое и неукоснительное соблюдение принципа единоначалия.

—…Подчиняйтесь своим десятникам, полусотникам, сотникам и тысячникам из числа назначенных мною, — огласил Ринат первое правило нового Закона перед оставшимися в лагере воинами. — Их слово — слово вашего имама и путь к исполнению воли Всевышнего. Пререкания с ними и отказ от выполнения их приказов есть ваша хула на меня, вашего имама и предводителя правоверных.

Структуру будущей армии он полностью содрал с российских вооруженных сил своего времени, учредив полки — Альф, батальоны — Хамса, роты — Миа, взводы — Хамсинь и отделения — Амара. Для начальних подразделений ввел специальные нагрудные значки из серебра разной формы и с разными изречениями из Корана. Понимай особый пиетет воинов к словам из священной Книги, Ринат очень вдумчиво подошел к выбору изречений для каждого из подразделений. На ромбовидных бляхах наибов, командующих полками, была выгравирована надпись: «Всевышний возвысил сражающихся над отсиживающимися великой наградой». Круглый нагрудный знак командиров батальонов украшало изречение — «Слушаем и повинуемся, и храним свой обет перед Всевышним». Для ротных, на которых приходится основная тяжесть в сражении, он подобрал изречение с более конкретным смыслом — «Сражайтесь на пути Всевышнего с тем, кто сражается против вас». У взводных командиров была надпись- «Каждый человек вкусит смерть и будет возвращен к Нам», у командиров отделения — «Не уставай, преследуя врага».

Делая строгую привязку воинских ритуалов и специальной атрибутики кИсламу и наполняя их особым религиозным смыслом, Ринат старался увязать все это в единый и неразрывный клубок, в котором бы одно было не отличимо от другого. Ведь обычный солдат совсем не равен по своему духу воину, сражавшемуся за и во имя Бога. У них разная мотивация, разное обоснование поступков и разное отношение к противнику. Не случайно именно военно-религиозные ордены показывал на полях средневековых сражений наибольшую эффективность. Солдаты-монахи, крепко спаянные религиозными обетами,оказывались гораздо сильнее наемников, воюющих за золото и серебро.

—…Воин Аллаха боится лишь гнева Всевышнего, — продолжал он оглашать правила нового Закона. — Иной страх ему не ведом. Показавшие врагу спину и бегущие с поля боя, предают своего имама и пророка Мухаммада. Наказание таким смерть…

Кровожадность наказания за трусость в бою не была прихотью Рината. Его диктовал сам образ жизни горца, не терпящего полутонов и не признающего компромиссов. В мире жестоких адатов и десятилетиями длящихся свар между кровниками трусость была едва ли не самым страшным преступлением. Проявив малодушие в бою, горец в мгновение ока лишался всего: своего статуса, семьи, рода, имущества. Презираемый всеми, он становился изгоем, получал черную метку недочеловека, животного. Оказавшиеся в таком положении долго не жили, сами сводя счеты с жизнью.

Нововведением Рината стало правило о круговой поруке в подразделениях. В случае провинности одного воина, наказывалось все отделение. Виновным оказывалось отделение, значит, подлежало наказанию целая рота. Целью всего этого должна была стать жесточайшая дисциплина и безрассудная смелость воинов.

—…Будь отважен, как снежный барс, хитер, как рыжая лисица, мудр, как старый ворон, — третье правило Ринат посвятил постоянному совершенствованию своих навыков и умений, сделав это одной из главных обязанностей воина-мюрида. — Не проводи время в праздности и лени. Ежечасно улучшай воинское умение. Тренируй тело, ибо оно дано тебеВсевышним: поднимай горные камни, плавай в ледяных источниках, борись с братьями на поясах, объезжай непокорных жеребцов…

Он думал ввести для своих воинов специальный физкультурный комплекс, собранный из упражнений своего далекого детства. Главное, не забыть облечь все эти упражнения в соответствующую религиозную оболочку, чтобы повысить их значимость для мюридов. Со временем такой комплекс мог обрасти легендами, тайнами и стать неотъемлемой частью физической подготовки будущих воинов имама.

-…Воин Всевышнего не грабитель, не разбойник, — озвучил он четвертое правила низама. — Ты избран служить Всевышнему. Все твои помыслы должны быть чисты и обращены лишь к Богу. Чтобы очистить твои помыслы от всего лишнего, твой имам полностью берет тебя на свой кошт и обязуется давать каждому мюриду 7 рублей серебром в год, муки 12 килограмм в месяц, китайского зерна 2 ведра…

Решение запретить грабеж с целью наживы во время военных походов далось Ринату непросто. Скажем больше, крайне непросто. Большинство из его окружения были категорически против. Говорили, что ополчение растает, горцы разбегутся в течении недели по домам в лучшем случае. В худшем, воины переметнутся к противникам имама, которые, напротив, мотив наживы ставят во главу угла любой войны или набега. Надо признать, что зрелое зерно было в их словах. На Кавказе веками практиковались набеги на соседние роды, тейпы и селения в целях наживы. Угон скота, захват пленников и рабов был не преступлением, а доблестью. К сожалению, другого источника материальных благ в суровом краю просто физически не было. Здесь не хватало всего — зерна, железа, пороха и т. д.

Объявив запрет на грабеж, Ринат сразу же столкнулся с проблемой нехватки денег на содержание профессиональной армии. Вопрос о том, где взять деньги, встал во весь свой немалый рост. Уже на первом этапе нужно было располагать гигантским объемом свободных средств. Только по самым его скромных подсчетам ему через неделю нужно было где-то раздобыть почти десять тысяч рублей звонкой серебряной монетой. При этом требовалось именно серебро, так как горцы не доверяли ассигнациям. Ринат один раз собственными глазами видел, как один из его воинов разжигал костер с помощью двух сторублевых ассигнаций. Оказалось, он не видел в них никакой ценности. Рассказы же русских пленных о большой стоимости этих бумажек считал откровенной ложью.

Первые деньги на армию, не мудрствуя лукаво, Ринат решил получить с хана Джавада и тех, кто его поддерживал. По слухам, многие беки накопили весьма изрядные богатства, которые только ждали, когда за ними придут. Тот же самый Джавад был одним из крупнейших в Дагестане поставщиков рабов на турецкий рынок, перекупщики на котором щедро платили и серебром, и золотом за русских белокожих женщин и здоровых силачей-мужчин. Словом, аул хана нужно было брать в ближайшие дни кровь из носа.

Пока он раздумывал над тем, где раздобыть еще денег, судьба или сам Всевышний подкинули ему еще пару вариантов относительно простого заработка. По крайней мере это именно так выглядело. Дело обстояло следующим образом…

— Господин, наши люди задержали отряд всадников, что искали тебя, — под вечер, когда в лагере аппетитно задымились костры с варевом, Амирхан нарушил уединение своего имама. — Говорят, там посланцы турецкого султана. Еще с ними были инглези, что прибыли из-за далекого океана.

Было любопытно, что эти люди забыли так далеко от родных берегов. А принципе, Ринат догадывался, что за интерес они имели. До него уже давно доходили слухи о том, что турки, недовольные усилением влияния России на Кавказе, активно искали встречи с ним или с его ближайшим окружением. Приближенные первого канцлера с берегов Туманного Альбиона тоже прощупывали почву на предмет кулуарных переговоров с ним. Словом, встреча предстояла быть весьма любопытной. Похоже нужно было ответить на вопрос, а сколько все-таки стоит Родина?

Предчувствуя, что скоро он разживется немалыми деньгами, Ринат с чувством потер руками. Как говорится, деньги сами шли в его руки. Их нужно было просто прийти и взять.

Гости тем временем подходили к шатру и их уже можно было рассмотреть. Первым шел, натужно перебирая короткие ножки, весьма полный турок. Потный, с багровым лицом и тяжелой отдышкой он явно не был готов к таким нагрузкам. Ему бы за столом с жареными фазанами и тушеными перепелами воевать, да в гареме крутобедрых дев побеждать. Его поддерживали за локти дюжие охранники в характерных фесках с изогнутыми саблями на боку и с парой пистолетов в сбруе.

Вот за ними шел некто совсем иной, в котором угадывалась птица очень высокого полета. Замотанная в темный бурнус высокая фигура вышагивала по земле так, словно маршировала. В каждом движении этого человека чувствовалась сдержанная сила, которую он явно пытался спрятать.

— А вот и лимонник, похоже. Сразу видно военную косточку. Головорез с мозгами. Такой поди бошки режет под музыку Баха, — бурчал еле слышно Ринат, встречаясь с пустыми, словно рыбьими глазами англичанина. — С такого сам Бог велел стрясти как можно больше серебряных и золотых монет во славу его королевы…

После взаимных приветствий и представлений выяснилось, что осман был посланником самого великого визиря, а англичанин — представителем британского адмиралтейства.

Пока не начался разговор Ринат подозвал к себе Амирхана, своего секретаря. Ему пришла в голову одна интересная идея, которая в случае своего осуществления могла ускорить падение логова Джавада.

— Хан Джавад и его люди должны, кровь из носа, узнать, что ко мне прибыли посланники Великой Порты и Королевы из-за океана. Пусть твои люди напустят побольше тумана про военную помощь. Больше красок. Надеюсь, хан Джавад от таких новостей закрутиться как грешник на раскаленной сковородке, — ухмыльнулся Ринат, кивая на крепость. — Все, иди, а то эти уже нервничать начинают.

Едва исчез секретарь, заговорил, севший за накрытый достархан, турок. Речь его, как это было принято у жителей юга, была цветастой, полной живых эмоций и ярких оборотов.

— Всевышний свел наши пути вместе, потому что ваше дело богоугодно и требует помощи великого правителя всех правоверных. Великий и Победоносный султан, да хранит его Всевышний от напастей и болезней, слышал, как храбрые чеченцы и дагестанцы борются с ненасытным русским царем за свою свободу. Он посылает свой отеческий привет предводителю мюридов имаму Шамилю и предлагает свою помощь в этом богоугодном деле. В знак своего особого расположения Великий и Победоносный посылает тебе орден и высочайший фирман на звание кампуда-паши султанской гвардии.

По знаку толстяка перед Ринатом тут же согнулся дюжий осман в феске, на вытянутых руках которого лежала лакированная шкатулка.

— Ух-ты, — присвистнул от удивления Ринат, любуясь находящимся внутри орденом — украшенной крупными драгоценными камнями золотой блямбы размером с хорошую чайную тарелку. — Красив.

Едва прозвучали положенные после такого подарка пожелания и благодарности, как начал торг, напоминавший извечную игрушку кошки-мышки. Ринат всеми правдами и неправдами пытался задрать до небес планку военных поставок, атурок, наоборот, — опустить ее до минимум. При этом осман то и дело повторял с восторженным лицом, что горцы, вооруженные именем Пророка Мухаммада и верой во Всевышнего тысячекратно сильнее любого неверного.

«Не-еа, друг ситный, ты у меня теперь с темы не соскочишь. По полной тебя доить буду. Я тебя, черт жирный, до трусов раздену… Привыкли, уроды, чтобы за них кто-то воевал. Они в этот момент сидеть будут и кальян дуть».

Вслух же произнес он совершенно иное.

-…Несомненно, сражающийся во им Всевышнего и Пророка Мухаммада, силен и яростен, как лев. Однако, знаменитые английские винтовки нам бы точно не помешали, — в этот момент Ринат выразительно посмотрел на англичанина. — До зарезу нужны порох, свинец на пули, ткань для амуниции, железо в крицах. С артиллерией просто беда, — развел он руками.

Выдержке англичанина можно было только позавидовать. Настоящий кремень! На каменном вытянутом лице ни один мускул не дрогнул. Только правая бровь чуть поползла вверх.

Вообще-то этот тип, похожий на испущенную солнцем воблу, производил впечатление очень грозного противника. Явный головорез. Мать родную прирежет, не моргнув глазом. Взгляд цепкий, внимательный. Смотрит так, словно в прицел ружья выцеливает и готовиться спустить курок. Честно говоря, одень его в пустынный камуфляж и дай в руки штурмовую винтовку, не отличишь от спеца из британской разведки.

— Насколько большими силами располагает, уважаемый имама? — впервые за встречу подал голос англичанин.

Видит Бог, слово «уважаемый» он словно выплюнул. Нижнюю губу презрительно оттопырил. Смотрит, как на вошь. Мол, варвар, а достоин ли ты помощи великой британской империи. Может ты нам тут голову морочишь про движение сопротивление, а у тебя всего лишь сотня оборванцев с дубинами. «…Ничего, сухарь английский, сейчас я тебе столько в уши волью, что не выплывешь, захлебнешься!».

Естественно, обо всем этом Ринат промолчал. Как говориться, от многих знаний, многие печали. Ответил же он ему так…

— Знаете, уважаемый господин Стюарт, уже сейчас я могу поставить под ружье две дивиз… Э-э-э, два отряда всадников под десять тысяч сабель каждый, — едва не брякнул про дивизии Ринат. — Через неделю по моему слову под зеленое знамя Пророка встанут еще пятнадцать тысяч мюридов. Это будут опытные воины, прошедшие огонь и воду. Примерно столько же можно набрать ополченцев, правда, вооруженных лишь холодных оружием.

Ринат, конечно, лукавил. Пожалуй, даже нагло лукавил. Правды, в его словах было от силы треть. Конечно, не было у него двух дивизий мюридов под рукой. Столько лбов он бы просто сейчас прокормить не смог. Настоящая кампания против хана Джавада это прекрасно показала. Однако, начав врать, остановиться уже невозможно.

-…Моя власть простирается на весь Дагестан и почти всю Чечню. Лишь некоторые отступники, продавшие душу дьяволу, а совесть русским, противятся моей воле, — Ринат вскинул руку в сторону осажденного селения. — Но им всем недолго осталось. Особенно, если нам помогут…

Он сделал выразительную паузу и посмотрел в глаза англичанину. Мол, друг любезный, раскошеливайся на богоугодное дело. Тот же отвел взгляд словно ничего не понял из недосказанного.

Чтобы подтолкнуть гостей к правильному для себя решению, Ринат еще рассказал о многочисленных дезертирствах из русской армии. Мол, русским он здесь такую жизнь устроил, что солдату из их армии разбегаются.

-…Каждый день из крепостей белого царя бегут простые солдаты от тягот службы и издевательств со стороны своих же офицеров. Все они находят у меня защиту и помощь. Среди них есть и пушкари, и пластуны, и кузнецы, и шорники и даже часовых дел мастера. Только глупец не станет пользоваться их умениями, — хитро улыбнулся Ринат. — С помощью них я тренирую своих воинов, узнаю все секреты русских.

По правде сказать, дезертиры, действительно, были. Простые солдаты бежали в основном от тягот службы или издевательств офицеров, которые от беспросветной скуки гарнизонной жизни изобретали мыслимые и немыслимые забавы с участием своих нижних чинов. Естественно, многие не выдерживали такого со стороны господ и «давали деру» в горы. У Рината в горах было селение Дарго, в котором он специально расселял всех русских перебежчиков и приобщал их к производству оружия и амуниции для своего воинства. Бывшие среди русских солдат-дезертир ремесленники лили ядра для пушек, ковали шашки, шили обувь и т. д. Десяток семей казаков-раскольников у него занимались тем, что объезжали лошадей и готовили их для безлошадных горцев. Тройка бывших офицеров, которых удалось оженить на горянках, пыталась учить недавних общинников строевой подготовке.

— Если силы уважаемого имама так велики, почему тогда ему не удается взять это небольшое селение? — чувствовалось, качавший головой англичанин слабо верил словам Рината. — Может с его стороны было небольшое преувеличение?

В глазах британца на сверкнула презрительная насмешка. Чуть поднялись уголки рта. Он и не думал скрывать свое отношение ко всему, что видел.

— Что ты сказал? — Ринат встал со своего места, нависая над столом.

«Этот сухарь явно портил ему всю комбинацию. Если и дальше будет вякать в таком ключе, то и турок может взять паузу. Надо обязательно продавливать ситуацию. Попробовать наехать на него что ли? Сыграть в страшного и злого горца⁈».

К счастью, вымучивать себя Ринату не пришлось. Со стороны осажденной крепости вдруг раздался громкий крик, который был тут же подхвачен сотнями и сотнями воинов.

— Крепость! Смотрите! Открываются ворота! — через приподнятый полог шатра к ним буквально ворвался взбудораженный Амирхан. — Мой имам, там всадники с зеленой ветвью!

Вскоре перед Ринатом и его гостями предстало четверо беленных сединами стариков с чем-то в руках. Стоявший первым бережно держал зеленое знамя с вышитыми на нем словами из Священной книги. У второго аксакала богато украшенные ножны с саблей.

— Хан Джавад сбежал, как последний трус, бросив всех нас, — глухо произнес старик с саблей. — Бежал так, что даже оставил свое оружие. Он клялся на Священном Коране, что будет сражаться до самого конца. Мы плюем ему вслед, — он протянул оружие Ринату. — Вот его оружие.

Взяв ножны с саблей, Ринат не забыл бросить самодовольный взгляд в сторону британца. Мол, вот как получилось. Ты не верил в нашу силу, а мы одним своим грозным видом внушаем ужас. Внутри себя же Ринат ликовал. «Все-таки сработали все мои задумки — с кострами, со слухом про турецкую и английскую помощь, с враньем про содомитские оргии хана Джавада. Кто здесь молодец — я молодец! Кто молодец — точно, я молодец!».

[1] Сура Ат-Тахрим (Запрещение) 2-ой аят // Коран.

[2] Мухаммад аль-Бухари (810 — 870 гг.) — собиратель и исследователь хадисов, толкователь Корана, авторитетный автор одного из канонических сборников суннитских преданий «Аль-Джами ас-Саких».

[3] Мухаддис — собиратель и исследователь хадисов (преданий о жизни пророка Мухаммада)…

[4] Муфассир — комментатор Корана.

Глава 8 Мы свой, мы новый мир построим

Отступление 18.

Мемуары светлейшего графа Владимира Олеговича Госдорфа, статс-секретаря его величества императора Российской империи Николая Павловича, писанные им самым на склоне лет дабы сохранить для потомков великая деяния российского государя и его наследника. Преподнесены в дар Его Величества Императорской Санкт-Петербургской государственной библиотеке. 2007 [отрывок].

'… 3 июля 1831 г. Санкт-Петербург. Императорский дворец.

Этот день полон столь значимыми событиями, что мой язык теряется в их перечислении и описании. Пожалуй, самое главное, о чем мне хотелось бы рассказать, началось с весьма странного разговора Его Величества Николая Павловича и Его Высочества Александра Николаевича, обрывки которого были мною услышаны.

Во время прогулки в Зимнем саду цесаревич вдруг самым неожиданным образом выразил обеспокоенность боеготовностью русской армии. По его словам, несмотря на свою многочисленность, наша армия очень слаба и серьезно уступает многим европейским армиям. Он говорил, что русские ружья никуда не годятся, подрядчики сильно обворовывают полки, поставляются гнилые продукты и ветхие мундиры, сапоги, вместо военной подготовки войска целыми днями занимаются шагистикой. Император, весьма гордившийся мощью русской армии, тут же пришел в неистовство. Его гневные слова долетали даже до нас, его Свиты, находящейся в некотором отдалении от него. Право слово, я даже испугался за цесаревича, ведь Его Высочество исключительно не выдержан в гневе.

К моему удивлению, наследник не думал успокаиваться. Более того, Александр Николаевич поставил под сомнение воинские умения самой гвардии. Он с большим сомнением в голосе спросил, а смогут ли быстро собраться на площади перед дворцом гвардейские полки в случае подачи сигнала «аларм»? Пришедшее в сильное волнение, император покрылся красными пятнами и, ничего не ответив, направился к нам. Подойдя к ан-шеф генералу Паскевичу, командиру Семеновского гвардейского полка, Его Величество приказал подать сигнал «аларм» войскам Санкт-Петербургского гарнизона, которые должны были через три часа собраться на дворцовой площади в полном вооружении и припасами на неделю пути. Ан-шеф генерал молодцевато прищелкнул каблуками и, придерживая саблю, побежал исполнять приказ. Видит Господь, его столь бравый и молодцеватый вид вселил в меня твердую уверенность в мощи нашей армии. Боже, как же я ошибался…

Сразу же после этого Его Величество и Его высочество, не разговаривая друг с другом, пошли к дворцовой площади. За ними двинулись и мы, сопереживая за судьбу цесаревича.

… Минуло три часа, четыре, затем и пять часов, однако, к нашему прискорбию, площадь оставалась абсолютно пустой. На брусчатке не стояло ни единого гвардейца. Лицо императора к этому моменту было чернее самой черной тучи, готовой разродится сверкающими молниями. Я боялся признаться себе, что теперь грозило командирам Семеновского и Преображенского полков.

Первые семеновцы появились лишь через шесть с половиной часов. На площадь въезжали всадники на взмыленных конях и тут же начали строиться в единое каре. Их командиры кричали, надрывая горло. Пытались с местами солдаты. Боже, как этот строй разительно отличался от того, что мы все видели на праздничных парадах. Чуть позже стали прибывать и преображенцы, выглядевшие ничуть не лучше, чем первые. Разрозненные, вспотевшие, растрепанные с лицами цвета пареной свеклы, многие из них едва держались в седлах.

Едва каре построилось, как Его Величество подошел к первому же солдату, высокому детине с щеголеватыми усиками и здоровенным фингалом под глазом. Император приказал преображенцу показать содержимое его рюкзака. Тот некоторое время мялся, словно не мог понять обращенные к нему слова. Только после громкого окрика рюкзак был снят с коня и раскрыта его горловина. Взглянув внутрь, император сразу же разразился гневной тирадой, из которой лишь единичные слова были достойны для произнесения на светских раутах. Он начал вытаскивать из рюкзака и бросать на брусчатку площади самые разные предметы — бутылка вина, несколько глиняных стаканов, кусок сала в серой тряпице, коробочка для табака и… женские панталоны'.

Отступление 19.

Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.

«…Сила фанатичного поклонения имаму достигла значительных высот, вознося его фигуру на недосягаемый пьедестал. Ему стали приписывать удивительные вещи, о которых раньше можно было услышать лишь в сказках и древних легендах — неуязвимость для пуль и кинжалов, неимоверную силу десяти джигитов, умение разговаривать с животными и т. д. В одном из дошедших до нас свидетельств, записанных русским офицером в селении Кара-юрт, жители рассказывали о том, что имаму Шамилю Всевышний даровал великую милость и умение оживлять живых существ. Приводились десятки примеров животных и людей, которые были воскрешены».

8. Мы свой, мы новый мир построим

Старинный торговый тракт, сжатый нависшими над нею скальными кряжами, медленно поднимался вверх. Лежавшие под ногами тесанные плиты помнили еще древние арабские караваны, возившие шелк и специи, видели причудливые повозки генуэзцев. Здесь же проходили в свое время сторожевые отряды монгольских туменов, грабивших встречавшиеся на их пути селения и крепостицы. На много позже захаживали казачьи шайки авантюристов, искавших новые земли.

Правда, Рината и пару горцев, что сейчас прятались за невысокой скалой, эти перипетии истории совсем не интересовали. Они, затаив дыхание, следили за то и дело вспыхивающим и искрящим огоньком, что бежал по тоненькому пороховому следу к соседнему скальному кряжу. Там, в специально выдолбленном углублении, находящимся в прямо в основании нависшего над дорогой скальной громадины, лежали пять бочек с первоклассным английским порохом. Свой, плохо просушенный, комковатый, для таких целей совсем не годился.

— Что лыбитесь? — увидев смеющиеся рожи своих ближников, прошипел Ринат. — Лучше уши пальцами заткните и рот откройте. Здесь горы. Звуковая волна так может дать, что все мозги выбьет… Если найдет, — он вновь повернул голову в сторону пороховой дорожки, ведущей к закладке, и прищурил глаза. — Ну, господа присяжные заседатели, лед тронулся…

В этом сидевший совсем рядом его секретарь, Амирхан, с удивлением спросил:

— Какой лед, господин? Здесь же одни камни и земля.

Ринат, даже не поворачиваясь, что-то прошипел неразборчиво и махнул рукой. Про себя же подумал об осторожности. «Опять меня несет, б…ь, по волнам. Чуть отвлечёшься и начинается! И так уже из-за русского мата на меня косится. А что делать? Где взять другой? У горцев он совсем не такой. Может на других языках попробовать материться, если уж приспичит?».

Как некстати у него в голове всплыла когда-то прочитанная история про боцмана, ходившего на одной посудине после революции 17-го года. Тот был отчаянный матерщинник, каких еще свет не видывал. Причудливые матерные загибы с поразительной легкостью вылетали из его рта, заставляя краснеть даже видавших виды морских волков. Однажды он поставил на кон в карты возможность материться и проиграл. Не в силах как-то иначе общаться с подчиненными и нести службы, он выпросил у корабельного врача справочник по медицине (по болезням) и выписал оттуда все самые неблагозвучно звучавшие латинские термины. Посидев над списком несколько ночей, боцман выучил латинские слова так, что они стали у него от зубов отлетать. Со следующего дня он начал новую жизнь. Непонятная латиница, склонявшаяся моряком на все лады, на слух воспринималась еще обиднее русского мата. Матросы взвыли. Мол, раньше они хоть понимали, как их называли. Сейчас же один боцман ржет, а остальным обидно. В конце концов, боцмана освободили от его слова и все вернулось на круги своя.

— Тоже может на латиницу перей…

В этот момент «мир остановился»! Ахнуло с такой силой, что прессованный воздух от ударной волны едва не вдавил их в камень. Гора тяжело вздохнула, словно устала за тысячелетия жизни. Вспухла всем своим телом и начала двигаться. Примерно на середине, где и был заложен заряд, побежали крупные трещины, на глазах превращавшиеся в глубокие расщелины. Наконец, с хрустом верхняя часть скалы накренилась и поползла вниз к дороге. По пути она собирала с собой все, что только встречалось: безразмерные валуны, куски раздавленных деревьев, тонны земли и раскрошившихся камней.

— Лежать, вашу мать! — орал на своих пытавшихся встать ближников, оглушенный Ринат. — Лежать, я сказал!

Лишь когда висевшая в воздухе каменная взвесь и пыль начала оседать, Ринат высунулся из своего укрытия. Первый же брошенный вниз взгляд показал, что эта дорога была надежна отрезана от равнины. Сейчас здесь было не пробраться ни пешему, ни конному. Оставалось взорвать еще три или четыре таких же пороховые мины и окончательно перекрыть все наиболее удобные и проходимые для войск дороги на Кавказ.

Изолирование кавказского региона со стороны восточного соседа, готовящегося к очередному наступлению, было частью его плана по развитию Кавказа. Таким нетривиальным способом он надеялся лишить русские войска возможности использовать артиллерию и, собственно, максимально затруднить продвижение в глубь его территории. Насколько он понимал, без массированного применения артиллерии русских войскам будет очень сложно, а точнее практически невозможно, брать горские селения.

Полученную передышку, Ринат наделся использовать на все сто процентов, решив хотя бы часть своих проблем. Последних было вагон и маленькая тележка, выражаясь фигурально. Если с армией он понемногу начал разбираться, то с остальным было все печально.

— «Прокачивать» только войну бесполезно, если не хочешь последующего бунта гражданских. Бесконечно выкачивать деньги через налоги, чтобы потратить их на армию, не получится, — размышлял вслух Ринат, привычно уединившись в мечети; только здесь можно было на время спрятаться от всех, творя намаз. — Поэтому не развивать гражданку нельзя!

На Кавказе было много особенностей жизни, которые столетиями тянули за собой одну проблему за другой. Постепенно, многократно умножаясь, они превращались в настоящий клубок, который распутать было практически невозможно. Поневоле приходила мысль, а не обратиться ли к опыту Александра Македонского и не разрубить ли все проблемы скопом к едрене-фене⁈

Главной проблемой, которую предстояло, если не решать, то хотя бы ослабить ее остроту, была воинственность и непримиримость, как образ жизни. Эту особенность региона оценивали по-разному: и как неотъемлемая национальная суть горцев, и как следствие местных верований, и как генетической предрасположенности. Однако, Ринату, находящемуся в самой гуще событий и бывшему плоть от плоти Кавказа, было абсолютно ясно, что причиной всему был образ жизни. Кто не был в этих местах — не видел зажатых между горами крошечных селений, не ходил узкими тропами, едва не срывался в бездонные ущелья, тот вряд ли поймет поступки, ценности и взгляды горца.

Здесь буквально все подталкивало жителя к воинственности, жесткости и фанатичному упорству. Катастрофически не хватало пригодной для обработки пашни. Местные жители пытались использовать любой, даже самый крохотный кусочек земли под посадку. В связи с этим бытовала одна характерная легенда, которую довелось услышать Ринату в Махачкале еще в своем мире. Рассказывали, что однажды один чеченец Али нашел высоко в горах небольшой кусочек земли. Он очистил его от камней, вскопал, чтобы засадить зерном и собрать небольшой урожай. Утомившись, Али уснул. Когда же проснулся, то к своему ужасу не нашел того кусочка земли, над которым так долго трудился. Погоревав, он собрался домой и поднял бурку, чтобы надеть ее. Оказалось, его пашня скрывалась под буркой. Проблема малоземелья обострялась еще тем, что местные феодалы и знать давно уже наложили руку на всю возможные плодородные земли в регионе. За работу на ней требовалось отдавать большую часть урожая, что совсем лишало смысл работы земледельца.

Не надо забывать также про местные адаты, жесткость и, как правило, жестокость которых, столетиями плодила изгоев-абреков, от безысходности выходивших на большую дорогу; толкала сводить счеты с жизнью женщин и девушек, которые посмели проявить симпатию понравившемуся им человеку; создавала и поддерживала кровавый механизм кровной мести, уничтожавший целые семьи и роды; поднимала до небес размер калыма, препятствуя новым свадьбам. Некоторые из этих явлений принимали настолько чудовищные формы, что поражали воображение. Так, Ринат, после своего вселения в личину имама Шамиля, побывал в паре селений, где почти четверть взрослого населения была седыми, как лунь, бобылями и старыми девами, не знавшими мужчин. Из-за своего статуса они жили словно в вакууме: с ними не здоровались, не советовали, им не помогали. Ужаснее было то, что таких примеров в других селениях было не просто много, а очень много.На удивление Рината, все лишь разводили руками. Мол, редко кому удается раздобыть калым в размере пяти — шести сильных жеребцов или небольшого стада коров, или большой отары овец. От складывающейся картины у Рината под чалмой волосы дыбом вставали. Он задумал наполеоновские плану по строительству на Кавказе сильного единого государства, а тут четверть населения не может семью создать! Кто в итоге будет детей рожать, будущих воинов и крестьян? Он? Он столько физически не потянет…

Часть этого клубка проблем он уже начал распутывать. Первым и самым главным шагом стало строительство всей правовой системы Кавказа вокруг шариата, который должен был сплотить всю многонациональную массу народов региона вокруг понятных и единых для всех правил и вытеснить разнородные адаты за рамки правовой системы. Шариат, что было немаловажным для Рината, был неотъемлемо связан с сильной государственной властью, то есть целиком и полностью зависел от единого государственного центра. Адаты же были плоть от плоти разрозненного родоплеменного устройства общества. Их существование и практикование не требовали и государственного устройства. Для его жизнеспособности достаточно было рода или многочисленной общины.

Нельзя забывать и то, что правовая система шариата была более прогрессивна и совершенна, чем адаты. Последние стойко и строго отстаивали законы, которые еще помнили времена родоплеменного строя. Надо ли говорить, какой вред они наносили народам Кавказа. Именно это Ринат и пытался донести во время своей военной экспедиции до седобородых аксакалов, которые «в штыки» принимали все его нововведения. Во главе сильного отряда он шел от селения к селению, выискивая сторонников хана Джавада и, одновременно, утверждая новый закон.

— Ты, старый пень, последние мозги растерял? — взорвался Ринат во время очередного разговора со старейшинами одного из крупнейших селений Дагестана, жители которого с настороженностью приняли известие о повсеместном введении шариата. — Совсем не понимаешь разницы⁈ Или власть потерять боишься?[1] А вы люди что молчите⁈ — Ринат резко развернулся к жителям села, собравшимся у мечети и внимательно слушавшим их разговор. — Хотите жить по-старому⁈ Я вас спрашиваю⁈ Хотите жить в страхе из-за того, что какие-нибудь молокососы с горячей кровью из соседнего села прискачут воровать ваш скот и умыкать ваших дочерей и сестер⁈ Да, этого ждете? Ведь об этом гласят адаты! Старики ведь вам об этом рассказывают⁈ — он обвиняюще затыкал нагайкой в сторону старейшин. — Говорят, что наездничество[2] — это молодецкая удаль и храбрость, это дело настоящих мужчин. Так ведь⁈ А разве не в адатах сказано про то, что за долги можно забирать ваших дочерей и сыновей⁈ Что молчите?

Ринат медленно пошел вдоль молча стоявших жителей и пристально заглядывал им в глаза, который они сразу же или отводили в сторону или опускали к земле. Неудивительно, что люди молчали и прятали глаза. Заговорив о плате за долги детьми, особенно, девочками, он ковырнул настоящую незаживающую рану на теле Кавказа. Столетиями ханы и беки использовали реальные или выдуманные долги для того, чтобы у своих же соплеменников отбирать дочерей и сыновей для последующей продажи османам. Суровая и тяжелая жизнь горца давала слишком много поводов для появления долга перед более богатым и удачливым: болезнь, неурожай, потрава зерна дикими животными или нападение волков на овец. Приходилось брать зерно, порох или свинец, чтобы протянуть до следующего урожая или хорошей охоты. Отдавать же приходилось с процентами, нередко в разы превышающими основной долг.

— Уже забыли, как за мешок полу гнилого зерна с вас спрашивали семь или восемь мешков? — громко, почти крича, спрашивал он, стоя перед очередным горцем. — Я же, имама Шамиль, ведающий и знающий волю Всевышнего, говорю вам — отриньте все это! По Шариату никто не спросит с вам проценты с долга[3]! Если же спросит, то не мусульманин он, а проклятый гяур! Может и про кровную месть вы забыли⁈

Он специально бередил их раны, говоря о самых тяжелых и страшных вещах. Ведь убедить местные общины в селениях можно было лишь тем, что им близко и знакомо. Перед ними бессмысленно плести кружево из красивых слов. Здесь требовалась максимальная доходчивость и эмоциональность.

-…Напомнить про вражду двух тейпов из верховьев горы Турег? Да-да, те тейпы, что режут друг друга уже почти полтора столетия. Больше четырех десятков мужчин погибло во взаимных потасовках и нападениях! Сорок здоровых мужиков, которые могли бы стать отцами! А из-за чего они враждовали напомнить⁈ — Ринат уже не говорил, а кричал, заведясь от абсурдности причины вражды. — Я вам, б…ь, напомню, если забыли! Курица, мать ее! Чертова курица! Они больше ста лет убивают друг друга из-за проклятого окорочка! Мы же сами себя убиваем… Так хотите и дальше жить⁈ Да?

Повисшее в воздухе молчание казалось могильным. Не раздавалось ни звука, ни шороха. Горцы, и так отличавшиеся сдержанностью, превратились в настоящие каменные статуи. Однако, несмотря на молчание толпы, Ринат чувствовал, что находится на верном пути. Его слова находили своего слушателя. Нужно было усиливать нажим, чтобы склонить большинство на свою сторону.

Найдя глазами молодежь — безусых парней, жмущихся позади основной массы жителей, он решил ударить по другой болевой точке — непомерно высокому размер свадебного калыма.

— Юноши, а вы что молчите? Или вам по нраву собирать свадебный калым десятилетиями⁈ А хватит ли терпения у вашей нареченной ждать вас⁈ Бобылями остаться хотите⁈ — «давил» он все сильнее, видя полное согласие со своими словами на лицах молодых горцев. — Или вы пойдете по другому пути⁈ Под покровом ночи, как разбойники, заберетесь в чужой дом и умыкнете понравившуюся вам девицу⁈ Да?

Он обличал эти вещи, называя их страшными и недостойными настоящего горца. Разве может быть доблестью похищение слабой женщины из ее родного дома, спрашивал он. Ни в коем случае, сразу же сам давал ответ. Это позорный поступок, оскорбление будущей жены, семьи и целого рода! Говоря об этом, Ринат плавно подводил их к тому, что многие положения адатов устарели и стали мешать людям.

— Почему вы, как неразумные дети, цепляетесь за адаты⁈ Ваши отцы и деды жили по ним, потому что не знали лучшего! Разве Священная Книга может быть плохой? Разве Шариат, созданный в полном соответствии со словами пророка Мухаммада, несет вам зло⁈ — Ринат, наконец, решил привлечь к спору и тяжёлую артиллерию в виде религиозных авторитетов. — Почему вы сопротивляетесь⁈ Опомнитесь, братья и сестры! Нет и не будет лучшего для мусульманина закона, чем Шариат! Он един, последователен, справедлив для все, независимо от твоего положения!

В конце своей речи в защиту нового закона он нанес еще один удар по адатам.

— Но я еще не все сказал, братья и сестры! — выкрикнул он, высоко поднимая руку и тем самым еще больше привлекая внимания к своим словам. — Каждой новой семье, что будет создана по законам Шариата, я, имама Шамиль, обязуюсь выплатить пять рублей серебром! За каждого ребенка, что появиться в таких семьях, я буду давать еще пять полновесных рублей. Всевышний радуется каждому малышу, что рождается на этой земле.

Да-да, выплата этих денег, некого средневекового материнского капитала, была еще его одной придумкой по развитию Кавказа. Этим шагом он пытался убить если не трех, то хотя бы двух зайцев: стимулировать рождаемость и повысить материальное положение семейных горцев. Ведь именно крайняя бедность и отсутствие иных источников зарабатывания денег толкали многих мужчин к участию в военных набегах. Получался настоящий замкнутый круг. Из-за бедности горцы шли в набеги на соседей или жителей равнин. Те отвечали тем же, что приводило к установлению вражды, недоверия между родами и народами, экономической разрухе и порванным хозяйственным связям.

Думая об этом, Ринат наблюдал, как мужчины и женщины с диким удивлением переглядываются и перешептываются. Он прекрасно понимал их состояние. Никогда такого не было, чтобы родителям платили деньги за рождение детей! Конечно, детей можно было продать. Купцы охотно покупали маленьких девочек и мальчиков, которых позже с большой выгодой продавали в османские гаремы. Однако, сегодня им предлагалось совершенно иное! Родители безвозмездно получали деньги!

— Это не пустые слова! — по знаку Рината его секретарь, Амирхан, отвязал от луки своего седла увесистый мешок с монетами и передал его местному мулле. — В этом мешке больше двухсот рублей серебром. Уважаемый Ибрагим-хаджи проследит, чтобы каждый рубль дошел до назначения. Братья и сестры, плодитесь и размножайтесь, говорю я вам. Это угодное Всевышнему дело!

Про себя он еще добавил, что это дело более чем приятное. Во всяком случае, польза от него и удовольствие гораздо больше.

Всеми своими действиями, иногда выглядевшими противоречивыми и непоследовательными, Ринат надеялся подстегнуть мирную экономику Кавказа, которая бы, впоследствии, смогла бы прокормить и армию. Глупо было надеяться, что без сильной экономики ему удастся построить эффективную военную машину. Выжимая последние силы и соки из своих подданных и организуя нападения на русские крепости и селения в равнинной части южных губерний, можно было протянуть десяток лет или даже чуть больше. Только рано или поздно все должно было закончиться полным крахом, когда обнищавшие от непосильных поборов горцы вынесут имама и его приближенных на свалку истории. Собственно, именно так почти и произошло в реальной истории. Имам Шамиль, развязав полноценную войну с Российской империей, надорвался. В бесконечных нападениях, схватках и сшибках он «положил» почти 90% взрослого населения Чечни и Дагестана. К моменту краха его империю сотрясали многочисленные восстания бывших сподвижников и когда-то верных мюридов, уставших от войны. Не все они оказались готовы вести войну до последнего горца Кавказа. Вряд ли Ринат хотел такого конца себе и всему Кавказу…

В каждом из селений на своем пути Ринат устраивал такие же многолюдные собрания, на которых лично объявлял о наступлении нового порядка. Его слова о Шариате затем разносились гонцами во все близкие и дальние аулы, понимая еще большую волну.

Во время очередной остановки он пошел еще дальше в реализации своей программы. Ринат объявил людям о том, что теперь вся земля Кавказа принадлежит местным общинам, то есть живущим на ней людям. У богачей и знати окончательно отбирались принадлежавшее им веками: плодородные земли, арыки, мосты, горячие ключи и источники, бывшие общинные мельницы и кузницы.

-…Теперь все это ваше. За это не нужно никому платить. Сажайте зерно, разводите сады, рожайте детей на благо своего народа и всего Кавказа! — на него явно нашло вдохновение. — Тем же, кого горячит кровь и спокойно не сидится на месте, добро пожаловать в ряды мюридов, в армию Всевышнего. Каждый горец, пришедший ко мне, получит настоящее английское ружье, запас пороха, суконный плащ. За месяц службы воину будет выдаваться десять фунтов ржаной муки, полфунта сахара, два золотника перца и соли, а также выплачиваться 1 ₽ серебром.

По сути Ринат объявил о намерении покончить с вольницей в своей армии и будущем создании профессиональной армии, которая будет подчинятся строгой дисциплине. Сегодняшнее ополчение общинников, которое стоял «под ружьем» и осуществляло нападения на русские гарнизоны, совершенно не отвечало современным задачам. Конечно, большая часть мюридов была фанатично предана имаму и обладала высочайшим боевым духом, что существенно повышало их боеспособность. Однако, кто сказал, что первобытная ярость и религиозная фанатичность способна на равных противостоять мощной организованной военной машине Российской империи. Русская армия, при всех ее многочисленных проблемах — повально воровстве поставщиков, устаревшем оружии, плохой логистике и т. д и т. п., — являлась продуктом огромной империи, которая обладала гигантским мобилизационным ресурсом, продолжительными военными традициями и огромной военной школой. В такой ситуации Кавказу оставался лишь один выход — перестать быть разменной монетой и заявить о себе, как о полноценной фигуре. Тогда можно было пробовать договариваться с российским императором…

— 1 ₽ полновесным серебром… — Ринат вновь ухватился за мешочек-кошель с деньгами и выразительно потряс им. — Приходите ко мне, всем хватит.

Денег, как это ни странно, действительно, хватало. Разборка с ханом Джавадом и теми, кто его поддерживал, дала ему весьма внушительный «золотой» запас. Враг, бежавший из крепости в одних портах, не успел ничего взять с собой, все оставив победителю. Тот день, когда Ринат вошел в сокровищницу Джавада и увидел ее содержимое, запомнился ему надолго. Он едва с ног не свалился, когда порог подвала переступил. Первая мысль, пришедшая ему в тот момент, была такой: а не заняться ли мне работорговлей, если это так выгодно. Небольшая, шесть на шесть шагов, комнатушка в подвале была плотно заставлена десятками разных ящиков и бочонков. Стояли крошечные шкатулки, маленькие и большие деревянные коробки, бочонки и бочки. В самом дальнем углу, вообще, виднелась монстрообразная бочка литров на сто, от старости уже покрывшаяся зеленоватым мхом. Много было всяких тюков ткани — блестящего атласа, драгоценного китайского шелка, золотистой парчи. С потолка свисали связки мехов лисицы, бобра и песца.

В ящиках лежало серебро. Плотно слежавшиеся, темно серого, потемневшего от времени, цвета монеты — бухарские дирхемы, османские акче, хивинские таньга, квадратные китайские монеты. Встречались даже византийские серебряки, с которых глядел гордый профиль давно уже почившего императора. Золото, напротив, пряталось в бочонках. Были монеты, золотой песок и маленькие самородки в плотно завязанных мешочках, женские кольца и мужские перстни, какие-то медальоны.

Вряд ли все это было собрано одним только Джавадом. Здесь явно потрудилось несколько поколений его предков, десятилетиями покупавшими и продававшими рабов. Не зря род Джавада считался основным поставщиком рабов со всей Чечни и Дагестана на османские рынки. Оттуда издавна приходили целые караваны судов за живым товаром.

— Серебро, золото, меха, камешки… — бормотал Ринат, вспоминая тот день и покачиваясь в седле коня. — Это лишь инструмент. За все это мы получим новые ружья, наймем инструкторов, купим артиллерийские орудия, найдем учебники для новых школ, выстроим новую армию… С помощьюэтого мы изменим будущее Кавказа и всей России…

В следующем селении, что лежало на его пути домой, он решил немного передохнуть. Здесь были его убежденные сторонники, горячо принявшие новый закон и все правовые изменения. Поэтому, не опасаясь внезапного нападения исподтишка, Ринат расслабился. Побывал на тое в честь победы над врагами, после которого погрелся в водах горячего источника.

Вечером после молитвы начал возиться с ребятнёй, что долгое время бродили вокруг него и не решались с ним заговорить. Ринат расспрашивал их о семьях, о природе, о любимых занятиях. Те, обступив имама (а кое-кто смелый и забрался на скамейку рядом с ним), с упоением рассказывали о своих играх, хвастались игрушками и синяками. Полноватый мальчишка, ковырявшийся в носу грязным пальцем, ему даже спел какую-то песню. Окруженный галдящими мальчишками, Ринат на время забыл о своих грандиозных планах по созданию сильного государства. Окунулся в детское щебетание и галдеж. Следил за их возней, прыжками. Наслаждался детским смехом.

В какой-то момент, захваченный волной всеобщего непринужденного веселья, Ринат из листа пергамента сделал мальчишкам самый обычный самолетик. Кончиком кинжала подправил ему крылья, хвост и запустил его в полет. Боже, что потом случилось! Толпа мальчишек взревела от восторга, наблюдая за полетом сероватой птицы из бумаги, и бросилась за ним вдогонку. Да что там дети⁈ У стоявших рядом телохранителей имама челюсти самым натуральным образом отвисли от увиденного зрелища. Не усидев на месте, за самолетиком бросился бежать и сам Амирхан. Ему, кстати, к неимоверному огорчению пацанов, и удалось первому добраться до самолетика. Секретарь имама, отмахиваясь от мальчишек, словно от надоедливых комаров, нес бумажную фигурку на вытянутых руках, как величайшую драгоценность на этом свете. Все испытываемые им чувства — дикое удивление и непонимание — были буквально написаны на его лице.

Видя все это Ринат заливался искренним смехом. До слез хохотал. Не сдержавшись, сделал еще один самолетик и тоже отправил его в полет. Сразу же за ним в воздух поднялась и третья бумажная птица. Амирхан опять замер на месте, не понимая, что ему делать: бежать за другими или нет.

Когда ребятня наигралась и веселье чуть утихло, Ринат решил пошутить. Без всякой задней мысли, он решил показать присутствовавшим одну совсем детскую шутку, которую в детстве очень часто показывал своим сверстникам в деревне. В тот момент он даже представить себе не мог, чем обернется для него эта безобидная шутка… Привлекая всеобщее внимание, попросил поймать ему курицу. С десяток людей и столько же детей тут же бросились ловить бедных птиц. Буквально через минуту ему уже несли трех или четырех жалобно кудахтавших хохлушек, испуганно разевавших клювики.

— Смотрите внимательно, — Ринат взял одну из птиц, полную курицу с самыми глупыми глазами. — Сейчас я сделаю так, — растопырил ей крыло и засунул туда голову так, словно сломал курице шею; по крайней мере со стороны все выглядело именно так. — Потом делаем так…

Ринат несколько раз с силой раскрутил курицу вокруг своей оси. После чего положил ее на землю прямо перед собой и убрал руки. Та продолжила лежать неподвижным кулем с зажатой под крылом головой[4].

— Во…

Стоявшие рядом и те, кто подобрались ближе, непонимающе таращили глаза. Они не понимали суть происходящего. Мол, что тут необычного⁈ Имам взял и свернул голову курице, тушка которой, похоже, теперь пойдет в похлебку.

— Значит, ничего необычного… Тогда сделаем так…

Он присел на корточки рядом с курицей и несколько раз толкнул ее. Затем неподвижную тушку поставил на ноги и начал тормошить. Наконец, хохлушка вытащила взъерошенную голову из-под своего крыла и с возмущенным воплем вырвалась из его рук.

— Как вам такое?

Когда же Ринат окинул взглядом лица горцев, то самым натуральным образом обомлел. Бледные, вытянутые, искаженные священным ужасом. На него смотрели, как на святого… или дьявола. Боже, они приняли детский фокус за чистую монету. Решили, что он сначала убил, а затем оживил птицу.

— Вашу маму, что же я за тупорылый гоблин… — вырвалось у него с досады, когда суть сложившейся ситуации до него дошла. — Все, черт побери! Концерт окончен! Все забыли и разошлись по домам, — он встал и молча пошел в отведенный ему дом.

Однако, как позже выяснилось, никто ничего не забыл…

На следующий день при подъезде к родному аулу им встретился гонец с известием о том, что имама Шамиля ждал довольно странный гость.

-…Я приставил к нему людей, чтобы ничего не случилось, — проговорил встретивший их у аула горец. — Урус нам ничего не говорит. Сказал лишь то, что его пригласил ты… — Ринат удивленно огладил бороду, не понимая, откуда у него может быть такой гость. — Это русский офицер немалого звания. Жеребец у него ахелкетинской породы. Черный, как смоль, без единого изъяна, — добавил горец с завистью еще одну деталь, которая еще больше подчеркнула статус гостя; редкий русский офицер мог себе позволить коня такой породы.

У мечети, где должен был находится гость, они стали свидетелями довольно занятной сцены. Русский офицер, одетый в строгий темный китель, белые брюки и фуражку, прохаживался перед мечетью с чрезвычайно занятым и нетерпеливым видом. Сразу же за ним, точно шаг в шаг, шли трое абреков устрашающего вида, ловившие каждое движение русского и многозначительного поглаживавшие рукояти кинжалов. Вокруг всех четверых с громкими криками носилась стайка воробьев-мальчишек, то кидавших камни, то плюющих. Когда же охрана на них гортанно прикрикивала, то они тут же разбегались по углам. Правда, через несколько минут стайка вновь собиралась вместе и продолжала кружить вокруг гостя.

— Кому нужен имама Шамиль⁈ — громко спросил Ринат, когда подошел к мечети.

Быстро повернувшийся офицер на некоторое время застыл, внимательно разглядывая стоявшего напротив него человека. Наконец, видимо, убедившись, что глаза его не обманывают, он заговорил:

— Салям алекум, — русский чуть наклонил голову, выказывая знание горских обычаев и особое уважение к человеку религиозного статуса. — Барон Александр Мирский, офицер Свиты Его Высочества Александра Николаевича, честь имею, — прищелкнул он сапогами. — Его Высочество Александр Николаевич передает письмо.

Из кожаной сумки, висевшей на его боку, появился большой пергаментный конверт с массивной коричневой блямбой застывшего сургуча на боку.

— Его Высочество выражает надежду, что все изложенное в письме останется в тайне и не станет известно третьим лицам, — с серьезным выражением лица проговорил барон. — Слово имама Шамиля известно по всему Кавказу…

Заинтригованный Ринат взял протянутый конверт и резким движением надорвал его конец. Раскрывая плотный лист белой бумаги с императорской монограммой, он не переставал размышлять. «Значит, та их встреча, где он скрывался под личиной дервиша-провидца, не прошла даром. Знатного я тогда дал дрозда своими предсказаниями. Если он про них отцу рассказал, то могла взорвать настоящая бомба. Помнится, я рассказывал про слабую подготовку русской армии, про повальное воровство интендантов, недостаточную индивидуальную выучку солдат, про военно-техническое отставание от европейцев. Не забыл упомянуть и про дичайшее пьянство и разгул в святая святых армии — русской гвардии, которая почти уже утратила настоящую боеготовность… Осталось понять, кто будет говорить с ним через это письмо? Сам наследник престола? Кто-то из придворных или сам император? Большой вопрос. Может его захотят использовать в темную? Наобещают, а потом выбросят, как использованное резиновое изделие. Скажут поди, немытого варвара сам Бог велел обмануть. Все может быть. Тут нельзя щелкать…». Он словно воочию видел, как мордатый сановник, предлагая наследнику престола свой план, презрительно оттопыривал нижнюю губу. «Как есть обманут…».

[1] Именно старейшины селения (седобородые старцы) разрешали на народных собраниях наиболее важные вопросы в соответствии с адатами;

[2] Наездничество — средневековый институт, характерный почти для всех народов Кавказа, и заключающийся в организации военных походов против соседних племен и родов с целью захвата добычи.

[3] Ростовщичество в Исламе запрещено. Нельзя брать в долг деньги под проценты, давать деньги или их эквивалент под проценты.

[4] Установленный факт. Если голову курицы спрятать под крыло и раскрутить ее вокруг своей оси, то птица впадает во временную каталепсию. После этого она становится совершенно неподвижной. Не дергается, не кричит. Этой особенностью часто пользовались фокусники, чтобы удивлять свою публику.

Глава 9 Многое сделано, многое предстоит сделать

Кавалькада всадников, состоящая из четырех десятков молчаливых воинов, прошла через бутылочное горлышко двух скал и вышла на небольшое плато, судя по остаткам кострища уже давно используемое для отдыха путешественников. Один из путников, зрелый мужчина в белой чалме, посмотрел на солнце, только-только вошедшее в зенит, и выразительно махнул рукой. Тот час всадники начали спешиваться и готовиться к привалу. Одни принялись обихаживать коней, другие чистили очаг и вытаскивали припасы, третьи занимали удобные посты для обороны. Судя по деловитости и отсутствию суеты при всем этом, это был уже не первый их привал. Чувствовалась обработанность действий и четкое разделение обязанностей…

— Время полуденного намаза, — негромко произнес мужчина в белой чалме и легко соскочил с жеребца.

Обустройство лагеря прекратилось. Каждый из путников достал из притороченного к седлу мешка небольшой коврик и расстелил его на траву. Совершив омовение, они привычно выстроились за предводителем в молитвенной позе.

— Аллаху Акбар, — зазвучал сильный мужской голос, мелодично выводящий начальные слова священной молитвы. — Слава Тебе, о Аллах, и хвала Тебе! Благословенно имя Твое, превыше всего величие Твое и нет бога, кроме Аллаха.

В тишине величественных гор, подпиравших пронзительное синее небо и нависших над поверхностью миллионами тон камня и снега, раздавались слова древней молитвы, придавая ей неземное, мистическое звучание. Проникновенно звучала сура «Аль-Фатиха», снова и снова заявляющая неофитам о благой вести — о неизбежности милости Всевышнего для верующих и наказания для отвергнувших Его.

— Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому и Милосердному, Властелину Дня воздаяния! Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи. Веди нас прямым путем, Путем тех, кого Ты облагодетельствовал, а тех, на кого пал твой гнев, и не заблудших.

Эти слова для коленопреклонённых мюридов давно уже перестали быть просто словами и наполнились близкими им простым и глубоко личным смыслом, в котором были и вручение своей судьбы в волю Всевышнего, и клятва жить по заветам Его. Особая благодать наполняла их сердца, изгоняя оттуда страх и горести; ширилось и крепло чувство уверенности и причастности к исполнению заветов Всевышнего.

Лишь у их предводителя в душе царило иное. Червячок сомнения, поселившийся внутри него уже давно, верно и неуклонно грыз его, заставляя мучиться несбывшимися надеждами и будущими страхами. «Ну что, Каримов Ринат Альбертович, тебя можно поздравить? Ведь почти три месяца уже лишних живешь новой жизнью. Целый квартал! Квартальную премию можно выписывать… А, есть ли за что?».

Его губы еще продолжали привычно шептать слова молитвы, но приходящее вместе с ними ощущение спокойствия и правоты пропало и не возвращалось. Мысли были совсем далеки от Всевышнего, скача горным архаром с одного на другое. «Хм, премию? За что? За то, что ем жареную баранину и пью айран в три горла? За то, что регулярно неприятностей огребаю и косяки штампую? Ведь толком ничего не изменил! Вот отравит меня сейчас кто-нибудь или подавлюсь костью, все вернется на круг своя. Опять детей будут продавать в гаремы, падлы. Снова резать будут друг друга, крича о доблести и храбрости! Я же могу все это поменять, к черту…». Самобичевание тоже заявило о себе, развернувшись в полный рост и вцепившись в него со всей силы. Дитя другого века, космического по скоростям, бешеного по ритму жизни и радикальным изменениям, Ринат никак не мог привыкнуть к здешней неспешности и степенности, проявлявшейся в решениях, поступках и даже мыслях. Он с трудом переносил многочасовые сидения за столом, долгие беседы ни о чем. Его стихия скорость и дотошность, граничащая с болезненностью. Будучи по гороскопу упрямым овном, а по жизни дотошным инженером, Ринат все привык мерить инструкциями и облекать в стройные ряды цифр. Это свойство уже давно стало его второй натурой, в работе принося повышения и дополнительные бонус, а в личной жизни — лишь формальность и сухость в отношениях с близкими.

Правда, положа руку на сердце, он был слишком строг к себе. За то время, что Ринат реально занимался делами, сделать удалось ни так уж и мало. Если смотреть не на частности, то ему удалось заложить фундамент для, действительно, нового государства, которого еще не видел этот мир. Пусть эти экономические, идеологические и военные кирпичи еще были корявыми и некрасивыми, но они были первыми и, пожалуй, это оправдывало и спешку, и многочисленные нестыковки, и противоречия. Сейчас большая часть Кавказа уже не была безумным по административной пестроте лоскутным одеялом, а представляла собой феодальное по сути и теократическое по содержанию единое государство. Здесь были глава с реальными полномочиями, совмещающими в себе светские и религиозные функции — имама Шамиль; законодательно-совещательный орган — Совет наиболее авторитетных улемов и старейшин или Диван на турецкий манер; распорядительные губернаторы отдельных областей-регионов — наибы; институт специальных судей — кади; тщательно разработанная правовая система на основе шариата.

Сторонний наблюдатель несомненно бы пришел в исключительное удивление от того, насколько длинный путь государственного строительства прошел Кавказ за столь небольшой срок в несколько месяцев. Там, где странам и народам требовались столетия для создания государственноподобных образований со стройными законодательными и идеологическими системами, Кавказ сделал всего лишь за три месяца. Еще сильнее человек со стороны «возбудился» бы при ознакомлении с тем, какие радикальные и невероятные перемены для настоящего мира произошли в социальной сфере. Создана система начального образования, правда, с уклоном в религиозное. Большая часть мальчиков обучалась навыкам чтения, счета и письма, получала представление о географии, природе. Были заложены основы социального призрения, на основании которой общины селений были обязаны давать минимальное содержание одиноким старикам, старухам и детям. Появились выплаты женщинам по рождению ребенка, призванные стимулировать рождаемость и бороться с практикой исключительно ранних свадеб.

Время намаза истекло. Мюриды уже давно занимались обустройством лагеря. Напоены и обихожены кони, вычищено оружие, доходила похлебка в большом котле, источая вокруг себя пряный аромат. Имам же продолжал сидеть на корточках и молиться, вызывая у неофитов невольное уважение к его усердию в вере.

В последние минуты своего сидения Ринат, действительно, молился, прося Всевышнего дать ему стойкости и уверенности. Время для раздумий и сомнений истекло. Пришел черед для действий.

— Амирхан! — громко позвал Ринат своего секретаря. — Какое следующее селение на нашем пути? Наиба этой земли уже предупредили?

На очередную поездку по Дагестану и Чечне он решился не от большой любви к конным прогулкам по горам. Имамат, несмотря на все свои грозные атрибуты государства — главу, суд, армию и т. д., еще был рыхлым образованием и требовал постоянного, каждодневного присмотра за каждым элементом этой сложной системы. Не все губернаторы-наибы, набранные из лично преданных мюридов, справлялись с управлением целыми областями. В некоторых местах, по-прежнему, царила анархия или, наоборот, жуткая деспотия. Не все гладко было и с судами. Новоявленные судьи-кади, назначенные из мул мечетей, нередко забывали про шариат и судили по древним адатам. Беспокоили и недобитки во главе с чудесно спасшимся ханом Джавадом. Этот невероятно скользкий тип все время ускользал из рук Рината и не прекращал строить козни, пытаясь склонить к мятежу бывшую знать.

— Подожди-ка, кажется тут находится школа, о которой все говорят? — молодой горец утвердительно кивнул. — Это хорошо. Посмотрим, как и чему тут учат. Может тут уже университет и академия наук в одном флаконе, а я тревожусь, — Амирхан вновь почтительно кивнул, приняв незнакомые ему слова за что-то религиозное и наполненное глубоким смыслом. — Немного отдохнем и тронемся в путь.

Однако, судьба вновь преподнесла ему сюрприз, в очередной раз напоминая, что у нее есть свой собственный взгляд на все его планы и свое видение будущего.

Вдруг раздался громкий гортанный крик. Затем щелкнул выстрел, тут же бросившийся гулять продолжительным эхом по окрестным ущельям.

Лагерь, мгновение назад мирно живший, превратился в потревоженный муравейник. Несколько мюридов бросились к Ринату, пытаясь прикрыть его своими телами. Остальные, побросав свои дела, ощетинились ружьями, рыская по сторонам и стараясь увидеть стрелка.

К счастью, тревога оказалась ложной. Виновником возникшего переполоха оказался молоденький горец лет восемнадцати — двадцати, одетый в потрепанную черкеску с чужого плеча, широкие брюхи и старые ичиги. Направив на него ружья, мюриды привели парнишку к Ринату.

— Что это за чучело? — еле слышно пробормотал он, когда можно было рассмотреть странную сбрую на одежде горца.

Все его туловище было перетянуто широкими ремнями, за счет которых держалась весьма странная конструкция на спине. Это напоминало что-то из одеяния шаманов народов Сибири и Южной Америки. Торчало много-много перьев, рванные лохмотья ткани и расщепленные рейки, густо перевязанные веревками и тоненькими кожаными ремешками.

Пока Ринат размышлял, к нему подошел один из мюридов и негромко произнес:

— Я его знаю, господин. В моем родном ауле все его знают. Это Хамза-Тила. Он немного того, господин, — горец скорчил выразительную гримасу. — Всем говорит, что когда-нибудь научиться летать, как птица.

Ринат после этих слов едва не застонал. До него, наконец, дошло, что напоминала ему конструкция на спине этого возмутителя спокойствия. Это были крылья, точнее их подобия из тонких строганных реек, кожи, орлиных перьев и застывшего воска.

— Я Хамза, сын Бароя господин, — стоявший перед Ринатом молодой человек совсем не производил впечатление сумасшедшего, скорее наоборот. — Я тут силки проверял, — он опустил голову, прекрасно понимая, что врет. — Второго дня ставил…

Разговорить его все же удалось. Запинаясь, парнишка начал рассказывать такое…

— Я же, господин, просто понять хочу, почему птицы летают, а человек не может? — смущаясь и с некоторым испугом поглядывая на Рината, рассказывал он.

И чем больше Ринат слушал взволнованную речь парня, тем больше поражался, насколько пытливым умом могут обладать самые обычные люди. Ну, казалось бы, зачем тебе, человеку от сохи, знать это? Для чего? Это знание сделает твою жизнь лучше или сытнее? Принесет тебе славу или деньги? Рациональная логика на эти вопросы не дает внятные и ясные ответы, которые лежать скорее в области иррационального. Ему хотелось знать это без всякой потребительской причине. Душа просила. Он мог часами наблюдать за парящим полетом орлов, за стремительной атакой сапсанов. Пытаясь разгадать тайну полета, собирал в горах выпавшие орлиные перья и мастерил из них модели крыльев. Засыпая же, представлял себе, как сам парит над родной долиной, радостно смеется обдувающему потоку воздуха, рассматривает далеко внизу крошечные фигурки родных и близких.

-…Думаю, крылья нужно больше и прочнее сделать, чтобы меня держали, — говорил он все смелее и смелее, видя, что его не перебивают и, о чудо, внимательно слушают. —

Ринат, правда, его не особо слушал. В его голове уже оформилось четкое и понятное видение дальнейшей судьбы парня. «Это же готовый начальник моего будущего отряда крылатой пехоты. Он фанатик, видно невооруженным глазом. Ему нужно только идею устройства планера и парашюта подбросить, и он революцию в воздухоплавании сделает. Глядишь, через месяц — другой у меня будет свои воздушно-диверсионные силы». В мыслях Ринат уже видел сотни и сотни воинов в мохнатых папахах-беретах, скользящих с высоты на белоснежных планерах. Это величественное зрелище его так захватило, что он почти пропустил мимо ушей последние слова парнишки.

-…Видно не судьба мне летать, как птица, — грустно закончил он. — У дяди буду батрачить, чтобы на калым деньги буду собирать.

От безысходности, что слышалась в его голосе, Ринат чуть не задохнулся от возмущения. «Б…ь, опять бабло! Нельзя такого самородка упускать! Пара-тройка таких фанатиков-изобретателей и естествоиспытателей мне так прогресс поднять смогут, что мама не горюй!». Он быстро вынул из-за пазухи самодельную записную книжку, где у него были давние чертежи планера и парашюта, и вырвал эти листки.

— Хамза, слушай меня внимательно. Ни у кого батрачить не надо. Будут тебе деньги на калым. Вот держи пять рублей на одежду и праздничный стол. Остальное получишь вечером, когда мы прибудем в селение, — Ринат сунул обалдевшему парню горстку серебряных монет с российским императором на лицевой стороне. — А это чертежи. Изучай. С помощью этого будешь летать, как птица. Может даже и лучше. После поговорим… Возвращайся в аул и обрадуй родных.

Тот, что-то бормоча, пытался упасть на колени, но его быстро выпроводили мюриды. Отвели к скале, где его поймали, и посадили на коня, которому мощным хлопком по крупу придали ускорение в сторону селения.

— Амирхан, как там твое варево? — есть хотелось так, что уши вяли, а одними разговорами сыт не будешь.

Ринат подошел к очагу, где на железных костылях висел большой котел с аппетитно пахнущей густой похлебкой. На поверхности плавали большие куски жирной баранины, головки дикого лука и чеснока. Не забыл Амирхан бросить и горсть крупы, придавая похлебке сытную густоту.

Глядя на имама, у очага собрались и остальные. Не смотря на голод, ни у кого не возникло даже мысли сесть у котла прежде него. По знаку Рината, Амирхан начал разливать в деревянные миски варево. Вскоре, привычно помянув Всевышнего, все бодро застучали деревянными ложками по мискам. Не отставал от остальных и Ринат, с урчание вгрызаясь в кусок мяса.

Еще недавно поедание жидкой похлебки в походе превращалось в целое действо, когда возле котла рассаживался десяток, а то и больше, человек и принимался по очереди зачерпывать ароматную жижу ложками. Ели степенно, в строгой очередности, словно соблюдая некий ритуал, из-за чего это растягивалось на весьма продолжительное время. Видящего в этом архаику, неудобство и (что греха таить) не гигиеничность, Рината это сильно раздражало. По этой причине вскоре он обязал всех своих людей иметь и пользоваться собственной миской, как в походе, так и дома. Мотивировал это тем, что каждый уважающий себя мусульманин вкушаю похлебку из собственной миски, оказывает тем самым уважение Богом ниспосланной ему пище. Ведь мы имеем личный кинжал, ружье и шашку, чтобы сражаться с врагами. Так, почему мы не имеем своей миски, чтобы тем самым прославлять милость Аллаха? Со временем, на не имеющих в походе своей миски начали смотреть с насмешкой. Нередко с ехидцей спрашивали, разве он настолько беден, что не может позволить себе миску из дерева?

Наворачивая вкусную похлебку и не забывая громко воздавать похвалу искусству повара, Ринат вспоминал и некоторые другие особенности местной кухни, которые в первое время вызывали его дикое удивление. Взять хотя бы пресловутый шашлык, который у него прочно ассоциировался с Кавказом. Оказалось, жареное мясо в обиходе местных жителей почти отсутствует. Его готовят лишь на больших празднествах, где на стол подают большие куски жаренной баранины. Мясо на вкус Рината получалось жестким, подгоревшим и совсем не напоминало те нежные, сочащиеся жиром кусочки, что он пробовал в будущем. Дело оказалось в том, что здесь не мариновали мясо перед жаркой от слова «совсем». Когда это выяснилось, его чуть дед Кондрат не хватил. Как так? Почему? Ведь преимущество маринованного мяса на лицо! Однако все его вопросы оставались без ответа. Тогда он сделал то, что и должен был сделать — приготовил, получается, первый на Кавказе маринад для классического шашлыка из будущего. Воспользовался местным кефиром, густо приправленным луком, перцем и солью. Опущенное в маринад мясо, порезанное на небольшие куски, положил в ледник, где оно благополучно дошло до нужной кондиции. Приготовленный в итоге шашлык оказался настолько отличным от жареного обычным образом мяса, что пробовавшие его потом долго вспоминали об этом. В тот же день к нему заявились старейшины родного аула и уважительно попросили поделиться имама с удивительным способ приготовления мяса, видимо, ниспосланным ему Всевышним за особую святость. С той поры приготовление мяса способом, благословенным имамом Шамилем, стало привилегией особо заслуженных воинов и считалось большой честью.

Закончив с похлебкой, Ринат принялся за другое блюдо, о котором местные жители еще несколько месяцев назад и слыхивать не слыхивали. В этой открытой лепешке с начинкой из мелко нарезанной баранины или птицы, дикого лука и чеснока, кисломолочного пряного соуса любой горожанин XXI века с легкостью бы опознал любимейшее блюдо всех таксистов и рыночных торговцев — шаурму или шаверму. Такой вариант классического закрытого пирога оказался не меньшим открытием для местных, сразу оценившие сытность шаурмы, простоту изготовления и пикантный вкус. Правда, в распространившийся рецепт была сразу же внесена одна особенность, а именно, заправка местным сыром. Получилось, стоит сказать, очень даже неплохо. Уплеталось полученное изделие за обе щеки. Даже османские купцы, чему несколько раз стал свидетелем и Ринат, начинали одобрительно прищелкивать языками, когда впервые пробовали кавказский вариант шавермы.

-…Господин,… господин, — его вырвал из задумчивости негромкий, но настойчивый голос Амирхана. — Прошу простить, что вырываю тебя из благочестивых размышлений, но скоро начнет темнеть. Не лучше ли будет заночевать здесь? Утром можно было двинуться дальше…

Ринат кивнул. Место здесь, действительно, было хорошее. Над головой ясное чистое небо, чуть окрашенное в розовые цвета лучами заходящего солнца. На смыкавшихся вокруг них скалами нависали огромные белые шапки снега и льда, напоминавшие собой тяжелые чалмы седобородых аксакалов. Казалось, уважаемые старцы сидели и тихо беседовали о вечном…

— Хорошо, — буркнул он, вновь погружаясь в раздумья и забывая об окружающей действительности.

Однако, не успел Ринат вернуться к своим мыслям, как его снова окликнули.

— Господин, господин, — Амирхан вновь стоял возле него; лицо его сменило виноватую на заискивающую мину.

Ринат шумно вздохнул, показывая, что не сильно доволен новым беспокойством. «Бляха муха, опять! И как тут планы по захвату мира строить⁈ Скоро будут спрашивать, можно ли в носу ковыряться. Что ему на этот раз нужно? Надеюсь не придется решать очередной спор двух наследников за старый бронзовый котел и древнее дедово ружье, как в прошлый раз. В наследственном праве здесь сам черт ногу сломит». К счастью, разговор просьба была о другом.

— Господин, братья меня уже несколько раз спрашивали, а не станешь ли ты и сегодня рассказывать истории про бесстрашного воителя Бесо Варатаева, — по лицу было видно, что и его самого съедало любопытство по поводу дальнейших похождений этого героя.

— Твою же… — Ринат с трудом сдержался, чтобы не выругаться, причем на русском.

А что ругаться? Что рвать на себе волосы? Сам же виноват. Это он пару недель назад, когда их отряд попал в сильную грозу и они вымокли до нитки, решил поддержать всех и рассказал анекдот про Штирлица. Естественно, смешная история про удачливого советского разведчика вызвала бы недоумение у мюридов. Поэтому в анекдоте Штирлицем стал не менее удачливый и бесстрашный кавказский воин по имени Бесо Вартаев. Герой был настоящий сорвиголова, сухим вылезавшим из любой передряги, одной правой побеждающим любого врага или даже их десяток. Такой горец не мог не понравиться остальным, а его героические поступки не вызвать восхищения.

Собственно, так и произошло. Правда, первый анекдот-история про сорвавшего со скалы Бесо и чудо зацепившегося за небольшой выступ, был встречен довольно прохладно. Ринату даже пришлось объяснять, почему наутро чудо могло сильно опухнуть. Когда юмор истории дошел до собравшихся вокруг рассказчика, то тут же грянул громогласный хохот. Один из мюридов даже свалился с корточек на землю и принялся кататься по ней, не в силах остановиться.

Вторая и последующие смешные истории пошли гораздо лучше, вызывая живое обсуждение и жаркие споры. Неугомонный Бесо проникал в гарем султана, выносил золото из его сокровищницы, побеждал известных силачей и диких зверей. Везде и всегда он был первым, без устали оставляя своих врагом с носом. В один из моментов двое его горцев даже подрались из-за того, в каком селении нужно искать этого самого Бесо. У Рината ведь язык не поднялся сказать, что герой этот вымышленный. Здесь такого бы не поняли…

— Ладно, Аллах с вами. Зови остальных, — вновь тяжело вздыхая, выдал Ринат. — Расскажу вам пару историй.

Едва Амирхан только бросил клич, как горцев словно ветром снесло с мест. Все, за исключением обиженно хмурящихся часовых, моментально расселись возле Рината.

— Как я уже рассказывал вам, братья, живет на Кавказе в одном из горных селений настоящий воин Бесо Вартаев, что купается в ледяных горных реках, стреляет горных барсов точно в глаз, без страха выходит бороться с любым, — как всегда с присказкой начал рассказывать Ринат. — Только сегодняшняя история будет чуть длиннее, чем обычная.

Решил он начать не с анекдота, а со сказки «Каша из топора», которую часто рассказывал своему маленькому сыну. Подумалось, что история про хитрого героя, наказывавшего глупую и жадную старуху, придется горцам по вкусу.

-…Как-то раз на пути Бесо повстречалась небольшая кривая сакля. Сильно устал он и проголодался к этому времени. Решил постучаться к хозяевам, попроситься на ночлег. Открыла старая бабка, с порога заголосившая про свою бедность и нищету. Мол нет у нее ничего, голодно и сыро, убого и холодно, — Ринат довольно умело изобразил сварливый и жалобный старушечий голос, отчего один из горцев испуганно ойкнул. — Сразу Бесо приметил, что обманывает его старая. Старые грязные обноски одеты у нее на новое платье, пояс дорогой на ней. Решил проучить он ее, чтобы не обманывала она путников и нарушала законы гостеприимства, освещенные Всевышним. Сказал ей Бесо, что не надо ему ничего от нее. Мол, он сам ее накормит кашей из своего кинжала. Кинжал у него столько резал баранов и овец, что стал жирным…

Словом, выдал старую сказку с некоторыми вариациями, учитывающими особенности Кавказа. Горцы сидели, без преувеличения, с открытыми ртами. Явно принимали все за чистую монету, ведь имам не мог обманывать своих мюридов.

—…Ела старуха кашу из казана и не уставала ее нахваливать. Говорит, густая, вкусная, разваристая. Как в казане дно показалось, спрашивает про кинжал. Мол, когда его пробовать будем. Хитрый Бесо же ей отвечал, что не разварился тот еще и придется его с собой захватить.

Сидевший ближе к нему седобородый горец одобрительно зацокал языком. Явно одобрял поступок находчивого горца проучившего жадную старуху. Судя по разговорам остальных, ее следовало еще и плеткой высечь, чтобы ума прибавилось.

— Есть еще одна история, правда, короткая. Оказались в пустынном месте Бесо Вартаев и один дагестанский князь. Ничего в округе не было. Пусто. Говорит князь заносчиво, оттопыривая губу и посмеиваясь, в добавок. Мол, говорят люди, что ты, Бесо, охотник хороший и можешь везде дичь добыть. А сейчас сможешь? Огладил свою бороду Бесо и кивнул. Отошел от костра на несколько шагов, выстрелил куда-то и вернулся с тушкой зверя. Князь даже рот раскрыл от удивления. Пожарили, съели. Вкусно, аж кости все разгрызли. Спрашивает князь, как так? Бесо отвечает, что отошел от костра и сразу же зверя увидел. Стрельнул, попал, а тот и мяукнуть не успел.

Едва Ринат замолчал, как один из горцев, всегда молчаливый и угрюмый мужчина с уродливым шрамом, вдруг громко захохотал и застучал себя по коленям. Глядя на этого, всегда выдержанного и каменного, как скала, человека, заржали и остальные.

— На этом все, братья. Время намаза подходит, — встал он со своего места. — Всевышний всему определил свою меру: и для отдыха, и для дела, и для молитвы. Возблагодарим Всевышнего…

После вечернего намаза их лагерь начал затихать. Один за другим замирали неподвижными бугорками мюриды, укрытые мохнатыми бурками. С треском догорали сухие ветки в костерке, у которого сидел часовой и «баюкал» ружье. Второй лежал на невысокой скале в отдалении, перекрывая подход к лагерю с перевела.

Эти редкие минуты тишины и спокойствия для Рината были очередной возможностью подумать о своем… «Патимат что-то опять свою песню завела — „я плохая жена, я плохая жена“. Видите ли, она не шляется со мной по всему Кавказу. Мол, мне нужно взять в дом еще одну жену, походную, которая бы стала заботиться обо мне в путешествиях… Странно. Я, конечно, совсем не против. Кто в здравом уме что-то против скажет? Никто. Странно другое — это сама Патимат предлагает!».

До настоящего времени эта область жизни горцев ему была не очень знакома. Естественно, делать детей его учить не надо было. А вот некоторые взаимоотношения в семье освежить в памяти можно было бы. Как оказалось, предложение Патимат не было чем-то из ряда вон выходящим, а совершенно обычным явлением. Во многих семьях жены сами подбирали вторых и последующих жен своим мужьям, что было давней, освещенной традициями, практикой. Нередко этот процесс приобретал собой характер настоящего консилиума, на котором на полном серьезе обсуждались родословная каждой из возможных претенденток, ее моральные качества, здоровье, способности к ведению хозяйства и т. д. В процессе вспоминались родственники до пятого и шестого коленей, должные иметь превосходное здоровье и безупречную репутацию. Ломались копья по поводу калыма, размер которого должен был свидетельствовать об очень и очень многом: об уважении к роду невесты, о статусе, ее красоте, способностях и умениях. Не забывали обсудить приданное будущей невесты — число платьев и нижних рубах, виды верхней одежды и обуви, украшения и т. д. Вот именно тонны этой зубодробительной информации и были вылиты на Рината во время их последней совместной ночи. Прекратить поток ее словоизвержения удалось лишь тем, чем и должны заниматься в постели мужчина и женщина.

«Патимат, конечно, огонь, но… кого она мне найдет?». Его воображение почему-то начало рисовать малопривлекательные, а то и откровенно уродливые женские образы. Перед глазами проходили мужеподобные толстопятые бабы, пытавшиеся с ним, о ужас!, кокетничать. Они подмигивали, делали характерные движения, намекая на близость. «Б…ь! К черту таких свах! Сам найду. Король я, тьфу, имам я или не имам⁈ Найду себе симпатичную кралю и объясню это политической необходимостью. Ха-ха-ха… Хотя, все может случиться».

Забыться сном ему удалось лишь глубокой ночью.

По утру, едва лучи солнца осветили восточную часть гор, отряд отправился к ближайшему селению. Ринату не терпелось посмотреть на местную школу, одно из своих детищ, на которое он возлагал большие надежды в осуществлении своих планов. Развивая густую сеть школ при мечетях селений, он очень просто и быстро получал довольно много мало-мальски грамотных людей. В последних сейчас была катастрофическая нехватка. Ведь он пытался строить государство, которое просто физически невозможно без делопроизводства, без грамотных клерков на местах. Пока ему оставалось метаться из конца в конец новорожденного имамата, решая одни проблемы за другими. Наибы областей, будучи неграмотными, не могли даже послать ему весточку о делах на местах. Вестники банально заучивали наизусть послания, чтобы передать их от одного адресата другому. Это было какое-то административное безумие…

— Посмотрим, чему и как учат в лучшем мяктебе[1] Дагестана, — в пол голоса бормотал Ринат при подъезде к крупному селению, над лепившимися друг к другу саклями которого возвышались аж четыре минарета мечетей. — Эх, мне бы хоть десяток другой образованных пацанов, чтобы хоть какие-то дыры заткнуть. Одного сразу же в помощь Амирхану, чтобы помогал готовить мою картотеку на людей и селения. Пару посадить на хозяйственную часть, чтобы считали все и вся. Ведь самому приходиться пересчитывать казну. Б…ь, как Скрудж, часами копаюсь в серебряных монетах, перекладывая их из одной стопки в другую. Как тут заниматься делами⁈

При въезде в селение их уже ждали старейшины, окруженные жителями. Не уважить их беседой и короткой проповедью, было совершить серьезную ошибку. В спешке здесь дела не делались. Тем более он был их имама, духовный, военный и политический лидер всего имамата.

Пришлось перед людьми выступить с небольшой, но емкой речью, где, в лучших традициях черного и белого пиара, было все: плохие и греховные враги, желающие плохого и страшного Кавказу; гордые и смелые жители, прибывающие с милостью и благословением Всевышнего; прекрасное светлое будущее, к которому все они шли семимильными шагами.

-…Скоро среди вас больше не будет голодных и замерзающих, раздетых и болеющих. В каждой сакле вечером будет готовиться казан полного и жирного плова с большими кусками баранины. Хозяйка будет встречать хозяина в красивом шелковом платье и дорогом парчовом платке. В овчарне будут блеять десятки круторогих баранов и жирных овец, — широкими и яркими мазками Ринат рисовал перед жителями красивую картину будущей сытой и прекрасной жизни. — Вы забудете про бандитов и разбойников. Вновь без страха станете встречать караваны купцов с товарами…

Старейшинам чуть позже он обещал уже немного иное, но не менее привлекательное для них.

-…Пророк Мухаммад, да прибудет с ним милость Всевышнего, сказал, что мудрые будут вести нас по пути веры. А кто, как не вы, уважаемые и убеленные сединой аксакалы, смогут вести жителей этого аула? Кому, как не вам решать все дела в этом прекрасном селении? Разве есть более достойнейшие? — говорил он чистую правду, так как жители аула в качестве местной власти могли принять лишь своих. — Над вами будет лишь мой наиб, которому вы можете верить и доверять, как мне. Идите к нему со всеми своими проблемами и заботами, которые по воле Всевышнего разрешаться самым скорейшим образом.

Все эти цветастые и хитрые обороты у него уже давно вылетали из рта сами собой, создавая самое искреннее и убедительное впечатление. Ведь в десятках селениях, через которые пролегал его путь, происходило примерно одно и тоже. Местные старейшины или неформальные лидеры селений и общин выказывали ему свою покорность, а он оставлял их у власти. Это было заключение очередного устного договора между им и местной властью, в котором они признавали свое вхождение в имамат.

Потом были встречи с некоторыми из старейшин отдельно от остальных, где у него выпытывались ответы на не очень приятные вопросы. Спрашивали про судьбы хана Джавада и его сторонников, про войну с русскими, про торговые караваны из Персии и работорговцев из Османской империи, про огромную цену на соль, про судьбу кровников и размер калыма. Многие из тем были для селения настолько животрепещущими, что отвечать приходилось максимально осторожно. На другие вопросы отвечал свободнее. На хана Джавада он, по-прежнему, вешал всех собак, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах. Большой калым обвинял в греховности, так как тот мешал великой милости Всевышнего — деторождению. Клял работорговцев, называя их главными виновниками войны с огромной Россией. Мол, они получают огромные барыши, а горцы — войну с русскими…

К сожалению, как он ни старался, попасть в школу в этот день ему так и не удалось. Лишь утром, когда с трудом получилось отбиться от очередного просителя, Ринат оказался у стен местной школы — довольно большой сакли с широким деревянным навесом перед ней. Ничего странного в ней не наблюдалось. Из необычного было лишь одно — хныкающий у стенки мальчишка лет двенадцати, кулачками размазывающий слезы.

— Хм. Наказали, что ли? — пробормотал он и чуть громче проговорил. — Эй, малой! Малой! Чего нюни распустил?

Тот вздрогнул от неожиданности и исподлобья посмотрел на незнакомых ему людей. Взгляд был испуганный, недоверчивый, словно у дикого звереныша. Ногой он отталкивал к стенке небольшую дощечку, на которой было что-то нацарапано. Ринат сразу же зацепился взглядом за эти закорючки.

— Дай-ка, малой, погляжу, — мальчик после недолгой заминки протянул ему дощечку. — Что это за крякозябра такая? Хм… Мать… Это же дом! — Ринат с диким удивлением глядел то на мальчишку, то на его рисунок.

На небольшой дощечке с большим искусством была нарисована горская хижина с раскидистым деревцем рядом. Подумать только, скупыми чертами пацаненок сумел мастерски передать неказистость и убогость домишка по сравнению с красотой растущего рядом дерева. Как так? Обычными царапинами! Даже ему, Ринату, никогда не бывшемупоклонником и ценителем графики и живописи, было видно, насколько искусно был выполнен рисунок.

— Еще есть? — тот молча кивнул. — Показывай. Хорошо нарисовал, — мальчишка недоверчиво вскинул голову, видимо не привыкший к похвале. — А это что у нас… Курица. Очень похоже. А тут? Собака. Да ты у нас будущий мастер. Тебе бы подучиться… Что, рисовать нравиться?

Ваха, так звали парнишку, рисовал, сколько себя помнил. Говорит, тянет с дикой силой. Рисует везде, где только может. За это, собственно, его и с занятия выгнали.

— Ладно. Сиди здесь и жди меня. Рисовать обязательно будешь. Это я, имама Шамиль, тебе обещаю, — у пацана при этом имени глаза от удивления расширились. — Я же пока пойду посмотрю, чему у вас здесь учат…

Он подошел к незакрытой двери сакли и осторожно заглянул туда. Его взгляду предстала довольно большая комната, где на полу, близко друг к другу, сидело десятка полтора мальчишек. Словно близнецы похожие друг на друга, они слушали бормочущего что-то муллу.

-…Вы, похожие на ишаков прыщи, внимайте мне, как своему родителю. Я для вас источник великой мудрости Всевышнего. Вы же, ишаки, недостойны даже находится здесь, — в голосе прохаживавшегося от стенки к стенке муллы звучали визгливые неприятные обертоны. — Как я уже говорил, есть угодные Аллаху растения, а есть неугодные. Угодные растения Всевышний послал нам для нашей пользы. Это пшеница, гречка, лук и чеснок. Они растут и славят тем самым милость и могущество Аллаха. Запоминайте, тупейшие из тупейших, мои слова. И не дай Всевышний меня не слушать! Буду сечь.

Ринат, как и детки, слушал его очень внимательно. Несколько раз он дико хотел ворваться внутрь, повалить муллу на землю и всыпать ему самому десятка два плетей для вразумления. Лишь с большим трудом ему удавалось сдерживаться. Тот рассказывал детям такого, что уши нейтральнейшим образом вяли. Перлы про угодные и неугодные Всевышнему растения оказались самыми слабыми из произнесенного им. Что за знания получали дети на этих занятиях, спрашивал сам себя Ринат. Правда, позже он немного успокоился. Ведь ничему другому мулла и не мог научить детей, так как он и сам был продуктом своего времени.

— Хорошо, старик. Учи, учи, как можешь. Главное, чтобы они писать и читать умели… А вот за будущего художника тебе всыпать надо бы. Вдруг он нового да Винчи с урока выгнал? — бурчал себе под нос Ринат, ожидая окончания занятия.

Наконец, урок закончился. Детишки прочитали молитву и гурьбой вырвались наружу, едва не снеся со своего пути Рината. Следом вышел мулла. Лицо его тут же вытянулось сначала от удивления, а потом и от испуга. Видимо, Ринат выглядел слишком недовольным.

— Я тебе, старый пенек, за что плачу деньги⁈ Заметь, огромные деньги. Первое — учить детишек грамотности, — недовольно загибал пальцы Ринат перед лицом присмиревшего муллы. — Второе — искать таланты! Помнишь это⁈ Любые таланты! Ты местный, всех знаешь, все видишь! Должен, как пес, вынюхивать, кто и чем живет! — все сильнее и сильнее горячился он. — Кто хорошо считает, у кого память отличная, у кого зрение супер, кто плавает, как рыба. Понимаешь меня? Все должен подмечать и записывать! А ты⁈ Пацана выгнал, отругал его при всех. Дал бы тебе… — Ринат замахнулся было, но вовремя остановился.

Злость его более чем объяснима. Мысль отбирать со всего Кавказа уникумов и ставить себе на службу их таланты была его идеей фикс. Подбирая лучших можно было сформировать очень сильную команду, у которой просматривалось очень большое будущее.

— Значит, так. Этого мальчишку учить дальше, как и всех. За рисунки не ругать. Пусть рисует, как хочет и что хочет. Ясно? — мулла закивал, как китайский болванчик. — Записывай все. Вот плата за усердие, — Ринат вложил в руку мулле небольшой мешочек с десятком монеток. — Бди. Я буду следить за тобой.

Самого Ваху он похвалил особо. Не поленился сходить к его родителям, высокому горцу с окладистой бородой и хмурым взглядом и высокой горянке со строгим лицом. Похвали за сына, чем их сильно удивил. Видимо, мальчишка был еще тем непоседой. Сказал, что таким талантом Всевышний наделяет не всех и его надо беречь. Оставил отцу два рубля с наказом покупать для мальчишки бумагу для рисования и чернила. Оставалось надеяться, что тот сделает именно так, а не купить на них что-нибудь более полезное с его точки зрения.

Этот аул был последней точкой в его этом путешествии, так как находился ближе всего к русским крепостям. Если воспользоваться тайными тропами, то отсюда можно было за пару суток добраться до ближайшего селения с солдатами. Именно отсюда должно было начаться его новое путешествие, которое скорее всего было самым опасным из прошлых. Даже поездка к хану Джаваду сейчас казалась легкой прогулкой. Однако, другого выхода Ринат не видел, так как все сделанное им до этого самого момента давало лишь временную передышку. Стратегически они ничего не меняли. Убирались лишь некоторые незначительные штрихи, на старое будущее оставалось неизменным.

— Придется, б…ь, все равно придется ехать. Если я смогу убедить его, то все пойдет по другому пути, — Ринат специально ехал в стороне от остального отряда, чтобы своими бормотаниями не сболтнуть лишнего. — Удастся ли? Александр — это одно, а его отец совсем другое. Говорят, Николай крут…

Принять приглашение цесаревича встретиться и поговорить он решил сразу же. Беспокоили его лишь детали, которые сейчас выросли до неимоверных размеров. Как инкогнито добраться до места встречи? О чем говорить с царственными особами? Как, в конце концов, уйти от своих так, чтобы в его отсутствие ничего не рухнуло? К счастью, с последним все было более или менее ясно. Ринат придумал, как обставить свой уход и объяснить свое отсутствие. На идею его натолкнули его же смешные истории, которые он рассказывал своим мюридам по вечерам возле костра. Одна из таких историй, почерпнутых из книги сказок «Тысяча и одна ночь», рассказывала о султане Рашин ибн-Гаруде, который любил, переодевшись в простую одежду, бродить по своей стране и наблюдать за подданными. Именно этим он и хотел объяснить свое отсутствие.

-…Не отговаривай меня, Амирхан. Я вижу, что ты беспокоишься за меня и хочешь последовать за мной. Всевышний благословил тебя большим и храбрым сердцем, в котором умещается очень и очень многое: и вера во всемогущество Аллаха, и любовь к своим братьям, и бесстрашие волка, — убеждал он своего секретаря. — Однако, ты должен следовать своим путем, а я своим. Имам должен знать, чем живут его братья. Ему надлежит быть среди них, утешая и вразумляя каждого, даже самого последнего из мюридов, — молодой горец хотел его прервать, но был остановлен движение руки. — Не забывай про волю Всевышнего. Он хранит каждого из нас и каждому из нас дает по вере его. Неужели ты сомневаешься в моей вере? — тот тут же отчаянно затряс головой. — Слушай меня и не перебивай. Сегодня я скину свою белую чалму и мои приметные одежды. Взамен одену черкеску простого горца и продолжу свое путешествие по нашей земле один, чтобы не быть кем-то узнанным. Месяц или два я буду бродить по Дагестану и Чечне, разговаривать с простыми людьми. Пусть каждый горец знает, что я, имама Шамиль, могу в любой момент оказаться рядом с ним — на старой дороге или горной тропе, в лодке паромщика или караване купца, в старом плаще или потрепанной черкеске. Всевышний даст мне силы пройти весь этот путь…

Конечно, он не мог сказать ему об истинной цели своего путешествия. Об этом никто не должен был знать. Для всего Кавказа имам Шамиль никуда не исчезал. Переодевшись в обычные одежды, он бродил от селения к селению.

Придумывая свой план, Ринат и подумать не мог, к чему приведет этот красивый обман. Казалось, что в нем было такого особенного? Однако, для простых горцев это известие стало настоящим потрясением. Сам имам Шамиль, отказавшись от богатства и спокойствия, пошел к простым людям, чтобы нести слово Божие. Его авторитет, и раньше бывший на высоте, теперь вообще, вознесся на недосягаемую вершину. Его имя в саклях горцев стали поминать едва ли не чаще имени пророка Мухаммада. Рядовых мюридов с еще большей силой захлестнула волна почитания и преклонения перед ним.

Дагестан и Чечню захлестнула волна самых фантастических слухов, связанных с имамом. Рассказывали, что его видели одновременно в десятках мест. Описывали, как он спасал путников от разбойников и диких зверей. Из уст в уста передавали рассказы о чудесных исцелениях, сделанных им. Это напоминало настоящее сумасшествие, которое, как оказалось, лишь начинало набирать обороты…

[1] Мяктяб — школа

Глава 10 Путь в тысячу ли начинается с одного ли

Ширились слухи о скитаниях имама Шамиля в простом рубище по горным тропам Кавказ. Народные сказители и певцы превозносили до небес его святость и покорность воле Всевышнему. Кто, с пафосом вопрошали сказители, из великих царей древности добровольно мог променять багровое корзно[1] правителя на ветхое одеяние нищего странника? Кто доброй волей был готов отринуть великие богатства и пойти проповедовать слово Божье? В богатых и бедных саклях горцы лишь качали головами на все эти вопросы и возносили благодарственные молитвы Всевышнему, что послал им такого правителя.

Народная молва рассказывала о многочисленных праведных и святых деяниях, случившихся в горах и приписываемых имаму Шамилю. О чем только простые люди не рассказывали друг другу, прославляя святого человека. Кто-то клялся, что собственными глазами видел, как имам обратил в бегство почти два десятка разбойников и спас бедную вдову с двумя малыми детками. Другой горец с ярым огнем в глазах хвалился, что именно его имам Шамиль вытащил из бурного горного потока, в который он случайно упал. Третьего имам собственноручно врачевал, когда того понес необъезженный жеребец и скинул на камни. Горец, рассказывая об этом, всякий раз с огромным почтением разматывал полотно на ноге и показывал всем желающим простую шину из двух строганных дощечек. Четвертый, торговец, с большой выгодой продавший лежалый товар, говорил о том, что сам имама Шамиль направлял его руку и вкладывал в его уста нужный и правильные слова. Поговаривали, что даже дикие абреки, что находили свое пропитание в нападении на мирных торговцев, в эти месяцы притихли, опасаясь выходить на свой кровавый промысел.

Было много других фантастических разговоров и слухов, что, однако, на проверку оказывались пустой болтовней. В тоже время горцы их охотно принимали на веру. Более того многие из них были готовы с пеной у рта и силой оружия отстаивать свои слова. Отчего немало поединков случилось за последние недели и немало славных воинов получили тяжелые раны и даже лишились своих жизней.

Сам же виновник всех этих слухов в этот момент находился в паре верст от одной из укрепленных русских крепостиц, жители которой первыми встречали регулярные набеги горских отрядов. Ринат сидел в густых кустах, что закрывали его с головы до ног, и занимался делом, которое другому горцу могло показаться крайне странным.

— Тут нельзя торопиться. Поторопишься, головы лишишься, — бормотал он себе под нос, аккуратно разматывая и укладывая полотно своей знаменитой белой чалмы.

Вскоре в холщовом мешке оказалась его черкеска из дорого английского сукна. Затем к ней присоединились добротные сапоги из особо выделанной кожи, богатый пояс, искусно отделанный серебром кинжал и пистолет одного знаменитого саксонского оружейника. Все это было тщательно уложено в мешок, который в свою очередь был обернут в кожаное полотно и закопан под развесистым шиповником.

— Вот и славно. На время попрощаемся с великим и ужасным Гудвиным и поздороваемся с Ахмедом из Тифлиса, торговцев средней руки, промышляющим всякой мелочевкой — иголками, нитками, застежками. Торговал он, торговал, добра себе наживал. Только вот незадача, напали на него абреки и отняли все его добро. Самого же его не тронули. Вот только почему не тронули? — разговаривал Ринат сам собой, проверяя свою легенду на достоверность. — Должны были тронуть. Абреки редко кого оставляют в живых, — он вновь задумался, понимая, что любая нестыковка могла ему в реальности стоит жизни. — Может меня спасли⁈ А кто тогда? Сам имама Шамиль? — усмехнулся Ринат от абсурдности своего предположения. — А вдруг! Как говориться, чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверить. Имам Шамиль же наводит порядок на своих землях и не терпит любых разбойников. Это всем известно. Значит, он вполне мог освободить такого торговца. Его же имущество принять в дар, как благодарность за спасение. Вроде, складно… Тут принято совершать благородные широкие жесты. Правда, при второй встречи бывший спаситель может с такой же легкостью прирезать. Восток, однако…

С этими словами Ринат запахнул на себе потрепанный, но еще довольно крепкий халат. Черкеску, что носили воинственные горцы, он решил не надевать. На бритую голову натянул старенькую феску на манер то, что носили турки. Легкая, удобная, в долине у русских она вряд ли вызвала бы вопросы. Здесь многое повидали и давно уже привыкли к разнообразию в говоре, одеждах и обычаях.

— Пора…

Ему предстоял, полный тревог, длинный и утомительный путь в Тифлис, куда, как писал в письме цесаревич, должен был вскоре прибыть император с инспекционным визитом на военную Кавказскую линию. Здесь Ринату была обещана тайная встреча с Николаем Александровичем, пожелавшим самолично услышать страшные предсказания о судьбе, вверенной ему Богом, России и династии Романовых.

Чтобы эта встреча удалась к обоюдному удовольствию, нужно было хорошенько приготовиться. До самого Тифлиса еще требовалось дойти и где-то там схорониться до поры до времени. Нужно было раздобыть хотя бы какие-то разрешительные бумаги, объяснявшие сам факт его появления в городе. С императорской бюрократией и здесь были шутки плохи. Не успеешь моргнуть глазом и уже окажешься на пути в Тобольск, на каторгу. А это, как можно догадаться, ему совсем было не интересно…

Через час с небольшим по крутой тропке начал спускаться бедно одетый путник с небольшой котомкой за плечами, помогая себе сучковатым посохом. Войдя в образ, Ринат даже начал еле слышно покряхтывать, словно за его плечами остался длинный и тяжелый путь.

-…Главное, чтобы легализация здесь прошла без сучка и задоринки. Выправлю какую-нибудь бумагу, а потом можно и дальше в путь, — шептал он о том, что у него крутилось в мыслях. — Прорвемся, обязательно прорвемся. Бабло и здесь побеждает… Найдем нужного человечка, который за большую денежку что угодно сделает. Обязательно найдем.

Кое-какие соображения по поводу всего этого у него уже были. Спасибо, солдатам-дезертирам, который бежали в горы, он многое знал о местных чиновниках. Замученные издевательствами, бедолаги порой приносили очень и очень интересные сведения, которые оставалось лишь записывать и придерживать до поры до времени. Рассказывали о господах-офицерах, что грех, как любили, поигрывать в картишки. Могли все спустить в одну ночь: и наличные, и оружие, и даже казенные суммы. Сообщали о нечистых на руку интендантах, что на солдатских харчях строили себе такие хоромы, что и князьям не стыдно было иметь. Еще говорили о маленьких людишках на государственной службе, что испытывали большую нужду в деньгах. Редко, кто сейчас понимал, какую силу может иметь эта информация. Ринат же, поживший и в «свободные» 90-е, в «стабильные» 2000-е, напротив, очень даже хорошо понимал эту силу.

— А может искать ничего не надо будет. Говорят, есть у кордонного начальника в канцелярии один писарь по имени Акакий Поликарпович. Сам по себе дрянной человечешка, но для моего дела исключительно полезеный, — размышлял Ринат вслух, вышагивая по дороге. — Что там еще про него рассказывали? Любитель заложить за воротник, во-первых. Обожает до умопомрачения цыганок, во-вторых. Как известно, и на то, и на это потребны средства. Почему бы не помочь старине Акакию? Я ему барашка в бумажке, а он мне нужный документ… Черт, я получается взяткодатель? Уж не я ли стал родоначальником российской, да и татарской коррупции, в придачу⁈ А потом ведь пронырливые писаки напишут, что имамь Шамиль поощрял коррупцию…

Словом, в мыслях он уже и документы получил, и легализовался, и подходы к императору нашел. Однако, как говориться, человек предполагает, а Бог располагает. При въезде в крепость к нему «докопался» излишне ретивый казачок и все его плану чуть прахом не пошли. Молодой, годов двадцати — двадцати пяти, пристал, как репей. Главное, перед Ринатом минутой ранее свободно прошли двое горцев бандитского вида, а к нему самому какие-то вопросы появились. Спрашивает то одно, то другое; ногайкой поигрывая ухмыляется; конем проход закрывает.

-…А конь где? Волки задрали? Это откуда же ты такой притопал? — длинный черный, как смоль чуб, рукой поправляет. — Тута что надобно? Не абрек ли лихой? Сказывай!

Рукоять кинжала рукой оглаживает, по сторонам оглядывается. Сразу видно, что перед казачками-молодками похваляется. Что такому говорить? Он же как дырявый сосуд: в одно ухо влетело, в другое вылетело. Ринат ему про свое бедственное положение рассказывает, на разбойников жалуется, а тот все свое талдычит. Мол, где твое ружье и кинжал, почему коня нет, что в котомке лежит, зачем сюда идешь… Ринат уже потянулся во внутренний кармашек своей черкески, чтобы сунуть этому предку будущих гаишников одну монетку. Глядишь, отстанет от него со своими вопросами.

— Эй, Митюха, что тут такое? — дача взятки не состоялась, так как из небольшого домика — местной караулки, по-видимому, вышел казак в возрасте.

Невысокий, крупный, в годах. Борода окладистая с крошками еды на ней. Полдничал, должно быть.

— Ну? Чаво тут устроил? Видишь, от абреков досталось человеку, — грозно добавил он, а сам внимательно оглядывал Рината и его скудные пожитки. — А ты, человече, рассказывай. Где этих разбойников встретил? Много ли их было? Куды они дале собирались?

Ринат еще раз повторил свою легенду, в которой не было ничего героического и лихого. В его рассказе звучала лишь грязь, боль и страх, что оставляли после себя абреки. Разбойникам, изгоям без роду и племени, были чужды понятия чести, сострадания и доблести.

-…Дядьку, ты на него самого посмотри, — спешившийся молодой казак недоверчиво хмыкал, стоя сбоку от своего старшего товарища. — Он же сам цельный абрек! Черкеса у него вся в порезах и дырках от пуль. Ты сам же мне гутарил, что только самые отчаянные черкесы не зашивают порезы и дыры от пуль[2]. Мол, перед другими они так похваляются. А на рукава глянь! — яростно тыкал парень в длинные рукава черкески Рината.– Все оборваны. Знать, в таких жарких перестрелках был, что пыжей на пули не хватало и ткань с рукавов рвал.

— Проходи, с Богом, — не слушая молодого, проговорил казак и махнул Ринату рукой. — Коли на постой встать захочешь, то иди к караван-сараю. Там много ваших, что на базар за товарами приходят.

Казак был опытным, не один год прослужившим в этих местах. Ему ли было не знать, сколько бед в крепости могут наделать что вот такие вот прохожие. Нередко обычные путники, мирными торговцами входящие в селения, ночами резали часовых и воровали коней. Правда, знал он и другое. Путник вполне мог оказаться и чьим-то кунаком. Местные господа-офицеры здесь часто братались с лихими абреками, потом хвастаясь этим друг перед другом. Прихватишь такого кунака, а после с его благородием хлопот не оберешься. Пусть лучше идет своей дорогой. Коли же набедокурит, тогда его и можно будет прихватить. Собственно, этой незатейливой солдатской мудростью он и поделился с молодым казаком.

Их разговора Ринат уже не слышал. Он в это время быстрым шагом уходил в глубь селения, где находилась волостная управа. Там ему нужно было дождаться некого Акакия Поликарповича, писаря управы, и проследить за ним. Именно этот чиновник, судя по собранным сведениям, мог выправить Ринату необходимый для путешествия в глубь России документ.

Поиски его особо не затянулись. Около управы, одноэтажного каменного дома с облупленными колоннами, выждав положенное время он увидел Акакия Поликарповича, собственной персоной. Ошибиться было невозможно, так выразительно его описали русские дезертиры. Писарь был неказистым мужичшкой, низенький с выдававшимся вперед брюшком, которое едва сдерживал партикулярный сюртук. Последний, изрядно заношенный, видно застал еще дедушку писаря. Однако, пожалуй, самой заметной приметой Акакия был его выдающийся нос, вызывающе сизого цвета. Чувствовалось, его хозяин откровенно закладывал за воротник.

Сегодня он, как и обычно, держал путь в сторону трактира, где традиционно находился до самого вечера. Проводив его до места, Ринат немного выждал, а потом зашел следом за ним.

Трактир его встретил клубами ядреного табачного дыма и несмолкаемым гомоном голосов. В довольно большой комнате, заставленной столами и лавками, почти не было свободных мест. В самой середке, заняв большой стол, громко гуляло с пяток купцов. Они, то и дело перебивая друг друга, что яростно доказывали, трясли бородами и кулаками. По левую руку от них степенно ужинали двое казаков в возрасте, о чем-то негромко беседовавших. Справа один за столом сидел довольно молодой офицер, брезгливо поглядывавший на соседей. Всем своим видом он показывал, что ничего остальным. Правда, непонятно было, что он тогда тут забыл. Скорее всего, поиздержался изрядно парень, а здесь за несколько копеек можно было до отвала наестся. Вот и приходится ему гордость и гонор свой засунуть куда подальше.

— А вот и мой новый друг, — одним губами прошептал Ринат, замечая в самом углу одинокую фигуру за колченогим столиком. — Что-то небогато у тебя сегодня…

Перед ним и, правда, было бедновато. Считай, и не было ничего: маленький лафитник с рябиновкой, миска пустых щей и ломоть хлеба на два укуса. Судя по его недовольному выражению лица, с которым он озирал стол, к такому он совсем не привык.

Ринат ухмыльнулся. Судьба явно улыбалась ему, подбрасывая такую возможность для начала разговора. Он подошел к трактирщику, дородную сильно потеющую фигуру с матерчатым передником сложно было с кем-то спутать.

— Уважаемый, — коверкая речь, проговорил Ринат на русском. — Вон мой кунак сидит совсем один, — кивнул в сторону угла. — Неси все туда самое хорошее. Курочку зажаренную там, карасей в сметане, грибов с луком… Еще что есть самое лучшее и вкусное… Для кунака ничего не жалко.

На стойку он положил две крупные серебряный монеты, которых должно было хватить, чтобы накормить целый взвод солдат.

Надо было видеть изумленное лицо Акакия, когда на его столе начали появляться разные блюда. Завороженными глазами он уставился сначала на исходящую ароматом курицу с золотистой корочкой, затем перевел взгляд на миску с жареными карасями горкой. Половой, мордастый детина, уже нес каленых яиц десяток, прямо из печи, душистый каравай хлеба.

Едва это все великолепие с трудом уместилось на столе, рядом присел Ринат. Глаза Акакия, оторвались от яств, и скрестились на нем.

— Думаю, мил сударь, это все неспроста, — пробурчал он, взявшись за лафитник. — Томко откушать сначала надо бы…

Из дальнейшего разговора стало ясно, что писарь еще не все мозги пропил и пока соображал довольно живо. В историю с ограблением честного купца он вряд ли поверил. По холодным, расчетливым глазам было видно, что циник до мозга костей. Такой, если выгода на горизонте нарисуется, все сделает.

— Могем такую бумагу выправить, коли состояние позволяет, — писарь опрокинул еще стаканчик и выразительно потер пальцами. — Вот откушаю и сделаю. На квартире все имеется, — хорошо принявший, он уже и не скрывал ничего.

На квартире, как громко называлась небольшая комната в соседнем доходно доме, действительно, имелось все необходимое. Запасливый Акакий в небольшом сундучке держал даже волостные бланки с уже поставленной подписью кордонного начальника. Откуда и как он их раздобыл оставалось загадкой.

— Не сумлевайся, все настоящее. Вишь, подпись самого его высокородия Александра Васильевича, — усмехнулся писарь, заметив удивление на лице Рината. — Настоящие проездные документы оформим тобе. Так… Податель сего купец Ахмет Байсангуров направляется в Тифлис по торговой надобности, о чем изложено дальнейшем. Для кордонных нужд сему купцу требуется привезть 10 пудов гречки… Вот и все, как договаривались. Осталось только оговоренное получить…

Получив на руки долгожданный документ, Ринат вздохнул. Вроде бы должен радоваться, но на душе, по-прежнему, было муторно. Ощущалось такое мерзкое чувство сделанной подлости. «Черт, погано-то как, словно своими руками дверь квартиры бандитам открыл… А ведь когда-то точно таким же способом купят документы и те уроды, что тучу людей на Дубровке угробят. Не дай Бог кто-нибудь сейчас по моим стопам пойдет. Этот пьянчужка за бабло кому-угодно документ выпишет». Ринат с такой ненавистью посмотрел на мирно сидевшего чиновника с деньгами в руках, что сам своего чувства испугался. С дикой силой захотелось эту гниду удавить, чтобы от него даже следом не осталось. Уже даже к искривлённой шее Акакия примерился, но все же сдержался. Не нужен ему был сейчас шум. На кону стояли слишком многое.

— Живи, ушлепок. Пока… — прошептал он про себя, выходя из комнаты. — А меня снова ждет дорога.

Ему предстояло пересечь почти две сотни километров, прежде чем он окажется в Тифлисе. Именно там, судя по письму цесаревича и должна была состояться судьбоносная встреча с императором, а может и поимка имама Шамиля. Кто знает…

Добираться до следующей крепостицы на военной линии Ринат решил пешком. Можно было, конечно, конягу какого-нибудь прикупить, но не хотелось раньше времени из образа ограбленного купца выходить. Верст тридцать с гаком можно было и потерпеть. Глядишь, по пути карета какая-нибудь с оказией окажется.

Покинул Ринат крепость и зашагал по пыльной дороге на север. То и дело его обгоняли казачьи разъезды, внимательными взглядами, оглядывавшими одинокого путника. Проехали мимо две кареты, нагруженные багажом, в сопровождении всадников. Видно, какие-то господа ехали. Таким зазорно останавливаться и бродяг по дороге подбирать.

Верст через шесть ему повезло. Нагнала его телега с седым казачиной и парой пацанов, нагруженная мешками с зерном. Со станицы, похоже, часть урожая на продажу везли, а может и на мельницу. Казак, встретившись глазами с Ринатом, кивнул. Мол, садись. Тот уговаривать себя не заставил. Закинув скудные пожитки на телегу, он залез и сам.

— Благодарствую, уважаемый, — приложил Ринат руку к груди, благодаря за помощь. — Совсем притомился. Сапоги худые, все ноги сбил в пути. Мне бы до станицы добраться, а там уж лошадь какую-нибудь посмотрю…

Возница тут же оживился, услышав про это. Видимо, сам коня на продажу имел. Может знал, кто продавал. Так они и вели неспешную беседу, забыв про войну, набеги и многолетнюю вражду между горцами и империей. Лошадь без всяких понуканий споро тянула телегу. Мальчишки на мешках давно уже спали. Скорее всего, к ночи они уже были бы в станице. Однако, судьба распорядилась иначе.

Верст за десять до станицы у излучины высохшего русла речки они вдруг услышали выстрелы. Резкие, словно хлесткие удары кнута, они звучали один за другим. Через какое-то время, смолкнув, сменились криками.

— Абреки! Принесла же их нелегкая на ночь глядя. Миколка, Андрейка, пистоли проверьте заново. Не дай Господь, заряды отсырели, — кинул он мальчишка тяжелый сверток, из которого те быстро выудили два монстрообразных седельных пистолета. — А ты, мил человек, затихарись. Чай, абрекам все равно, кого грабить — чужого али свово…А ведь уже седьмицу все тихо было. Баяли, что Шамиль своим запретил в набег ходить. Врут, поди. Приперлись же… Эй, куда собрался?

Не слушая старика, Ринат соскочил с телеги и, захватив свой тяжелый посох, пошел в сторону выстрелов. Ему было крайне интересно, кто это там решил немного повоевать. Ведь, запрет на совершение набегов, действительно, существовал. Он лично втолковывал старейшинам селений и главам тейпов необходимость передышки. Мол, пока не следует дразнить русского медведя. Слишком слаба горская армия они еще для этого. Уверял их, что от таких набегов больше вреда, чем пользы. Потерь много, военные припасы тратятся, а ощутимых результатов почти нет.

— Выходит, какой-то черт решил немного поднять бабла, — сквозь зубу прошептал Ринат, прижимаясь к камням. — Добрый я, значит, слишком для руководителя. Русским же… тьфу… ясным же языком сказал, что надо завязывать с грабительскими набегами. Не-ет, кому-то все равно неймется. Шило в заднице торчит. Эти уроды мне все перемирие поломают… Падлы… Не успел уйти, а они уже бузят. Значит, придется жестче работать. Не понимают, видно, доброго слова. Придется воспользоваться опытом мистера Аль Капоне и взяться за пистолет…

Он крутанул верхушку своего посоха, у которого тут же откинулся верхний изгиб и внутри обнаружился затворный механизм ружья. Его инженерное образование пригодилось, пусть и столь странным способом. Отправляться в такое путешествие совсем без оружия ему показалось верхом безумия. Поэтому, после недолгих раздумий, и родился этот дробовик, больше напоминавший близкого родственника средневекового мушкетона. Стрелял он не пульками, а полноценным рубленным свинцом, способным превратить в фарш с десяток человек на своем пути.

— Что тут у нас? Карету зажали… — Ринат осторожно крался вдоль скалы, стараясь зайти в тыл нападавшим. — Правильно. Что с простого всадника возьмешь? Коня и оружие. А в карете можно хорошо поживиться… Я сейчас вас научу, б…ь, дисциплине. Развели тут махновщину.

Первого горца, что с азартом выцеливал кого-то у кареты, он заметил сразу. Тот, особо и не скрываясь, стоял на одном колене и целился. Приголубить его своим посохом оказалось делом одной секунды. Связав потерявшему сознание горцу руки, Ринат начал подбираться к следующему.

— Падла, здоровый какой, — тяжело дыша, пробурчал он, когда другого абрека, здоровенного детину, жутко вонявшего потом, пришлось ударить аж три раза. — У другого бы черепушка треснула, а этому хоть бы хны. Вот что, значит, свежий воздух и отсутствие стресса… Полежи пока тут.

За двумя первыми последовали еще трое горцев. Одного, правда, живым взять не удалось. Слишком уж тот сильно сопротивлялся. Еще пара разбойников, почувствовав неладное, вскочили на коней и ускакали.

— А сейчас поговорим, — прошептал Ринат, когда стащил пленных в небольшую ложбинку и завязал им глаза длинными кусками ткани. — Эй, слуги шайтана! Просыпаемся! Я говорю, просыпаемся! — добавил он громче, пару раз пнув ближайшее тело. — Сидим и не вертимся, а то переломаю хребты и оставлю тут подыхать.

Четверо абреков притихли.

— Не узнали? — прошипел Ринат, пиная уже другого. — Я же вам, уродам, что сказал⁈ Сидеть, как мыши по аулам! Тренироваться воинскому мастерству! Новые поля распахивать! К дальним селениям дороги мостить! Денег дал, чтобы еды можно было купить! А вы, б…ь, за старое?

Эта откровенная глупость каких-то недоумков, способная спровоцировать русских на ответные действия, настолько его разозлила, что он уже не сдерживался. Схватив посох за макушку, Ринат начал охаживать то одного, то другого абрека.

— Ваши же старейшины клялись Всевышним, что придержат молодежь. Князья в аулах кивали, что не будут дразнить русских. Б…ь! А я что вижу⁈ Какого черта здесь делаете⁈ А если бы сегодня пристрели ли какую-нибудь важную птицу? Пни с ушами, совсем не понимаете? Русские бы в ответ полезли с пехотой и артиллерией. Стали бы ровнять с грязью аул за аулом из-за вас, уродов.Совсем страх потеряли? Мое слово вам не указ? Слово имама вам пыль под ногами?

До лежавшим вповалку и стонавших горцев, наконец, дошло, кого им не посчастливилось встретить в своем набеге. О крутости имама Шамиля среди горцев давно уже ходили самые настоящие легенды. Говорил, что он одним своим взглядом может остановить разъяренного горного медведя, укротить вставшего на дыбы жеребца, понимать язык диких зверей, задерживать дыхание под водой на десятки минут. Не будем лукавить, но поводом для многих слухов стал именно он сам, точнее, казавшиеся ему невинными, шутки. Так, каждое утро несколько недель подряд он оставлял у свисавшей крыши своего дома разломанную горбушку хлеба, чтобы ею полакомился часто попадавший ему на глаза старый ворон. В конце концов, птица так привыкла к этому, что, уже обнаглев, начала залетать в окно хижины и нагло каркать и требовать новой подачки. В один из дней, вообще, увидела Рината на улице и села ему на плечо, что произвело на жителей села неизгладимое впечатление. В другой раз окунаясь в озере он поднырнул под нависший над водой берег и всплыл там. Вдоволь налюбовавшись открывшимся ему зрелищем подземного грота, вернулся назад. На берегу, где прошло чуть больше получаса, его уже начали оплакивать, считая утонувшим. Однако, самый курьезный слух родился, когда Ринат решил немного разнообразить свою супружескую жизнь и показать жене кое-что новенькое. Сложно сказать, что именно так подействовало на Патимат, но эффект был просто феерическим. Несколько дней подряд из их дома раздавались такие крики, что испуганные жители, думая о нападении врага, собирались у каменной стены для защиты селения. Еще через день заспанная, но довольная женщина, рассказала соседкам такое, что авторитет имама еще вознесся еще выше. Честно говоря, к нему даже стали обращаться кое-кто из мужчин, поверив в его особые способности. Пришлось, даже наорать на таких… Правда, слухов от этого не убавилось, а, наоборот, прибавилось. Они ширились, множились, создавая вокруг фигуры имама Шамиля особый ореол и распространяя о нем славу необыкновенного человека.

Словом, абрекам было чего бояться. Не известно, чего они там себе в головах нафантазировали, но в один момент всей кучей начали валиться к нему в ноги и вопить о пощаде.

— Господин, пощади. Это Джавад, собака… — на разные голоса заголосил они.

Все, оказалось, до безумия просто. Сбежавший хан Джавад спрятался у своих сторонников где-то в горах на побережье и вновь начал плести свои сети. Восстановил связи с турецкими работорговцами, которые уже пообещали ему золотые горы за новые партии рабов. Вот и побежал по Кавказу слушок между своими, что хан Джавад платит чистым золотом за девочек и мальчиков. За здоровых женщин и мужчин обещали чуть меньше, но тоже внушительную сумму. Оттого и повылазили из далеких аулов отчаянные абреки, пожелавшие заработать.

Как с такими бороться? Разве этих заставишь мирно трудиться? Что им деньги Рината на распашку новой земли и обзаведение скотом? Подачки! Они в рожу скорее плюнут в ответ на такое предложение. Веками грабежом и торговлей людьми промышляли. Привыкли. Тут уговорами не поможешь. Артиллерия по серьезнее нужна. Что-то такое жесткое, очень жесткое…

Ринат быстро огляделся по сторонам. В паре шагов от него лежало тело убитого горца. С другой стороны, уже остывал жеребец, задетый ответным огнем русских.

Решение пришло неожиданно. Он подхватил убитого и бросил его к живым.

— Вы все клятвопреступники. А ваш хозяин главный клятвопреступник! — рявкнул Ринат, наклонившись к связанным горцам. — Иблис для него уже давно приготовил отдельную жаровню с углями, величиной с гору. К вам же, что ослушались своего имама, особый разговор…

Подскочив к жеребцу, он со всей силы рубанул по его шее. Кровь ударила фонтаном, заливая его с головы до ног и придавая вид то ли вампира, то ли дикого зверя. После сорвал повязку с глаз одного из абреков и с перекошенным лицом уставился на того. Тот аж отшатнулся от вида багрово черной бородатой рожи.

— Я, имам Шамиль, буду следить за вами везде и всегда. Куда бы вы не отправились, я обязательно буду где-нибудь рядом, — не переставая злобно шипеть, Ринат освободил от повязки второго, а затем и третьего. — Не дойдет по-хорошему, будет по-плохому. Вон, как с этим.

Стоявшие на коленях горцы с ужасом уставились на тело рядом с ними, едва не утопавшее в луже багровой крови.

— Вырежу сердце и скормлю свиньям. После же каждый горец по эту и по ту сторону гор будет знать, что вы подохли, как шакалы, — абреки едва снова не повалились на землю, настолько сильное отчаяние охватило их. — Передайте Джаваду, что я скоро приду за ним. Пусть прячется, бегает, борется. Судьба его уже предрешена. А теперь пошли прочь!

Те, как были со связанными руками, так и ломанулись, что было силы по давно высохшему руслу реки. Ринат же, удовлетворенно хмыкнув, не спеша собрал брошенные ружья, кинжалы и пороховницы и навьючил всем этим одного из оставленных жеребцов. Прочитал над покойником молитву и закидал его камнями. Негоже было оставлять тело дикому зверью.

После, ведя в поводу коней, пошел в сторону своих спутников.

— Осторожнее там. Не пальните от страха, — подходя к их убежищу, прокричал он. — Я это. Путник, что на дороге подобрали…

Из-за телеги, за которой спрятались казак с казачатами, показалось несколько фигур. Старый казак, щурясь подслеповатыми глазами, правда, едва не пальнул в него. Пацаны тоже тянули в его сторону по пистолету каждый. Могли так нашпиговать свинцом, что мяукнуть не успеешь.

— Господь Вседержитель, — на глазах старик побледнел, как смерть. — Места живого нет… В крови весь…

Рядом икнул от страха один их мальчишек. Второй, вообще, присел за телегу, пытаясь спрятаться.

— Разобрался я с абреками. Вот, конями и оружием разжился, — пробурчал Ринат, протирая лицо ладонью. — Отщепенцы какие-то оказались. Говорят, не слышали ничего о перемирии. Пришлось, успокоить их, — улыбка его в этот момент напомнила скорее оскал дикого зверя, только что загрызшего свою жертву.

До него только сейчас дошло, что он до сих пор весь в крови. Лицо, черкеска, штаны и сапоги были покрыты бурой плотной коркой подсыхающей крови. Казалось, он вернулся из преисподней после битвы с демонами.

«Проклятье… Как бы старика совсем удар не хватанул. Вон какой бледный. Губы и руки трясутся. Пацаны, вообще, зеленые. Придется и им сказку рассказывать. С другой стороны, куда деваться? Имидж надо поддерживать».

И он рассказал сказку-быль старику и казачатам пока они укладывали его добычу в телегу. Здесь было все, что так знакомо нам, жителям XXI из зрелищных фильмов: и волнительное напряжение, и кровожадные враги, и доблестный герой, и жестокое сражение, и страшные подробности. Правда, в этом времени рассказ о воинской доблести был не просто красивой историей, а предметом особой гордости. За высказанное неверие тут могли вызвать на дуэль или запросто зарубить шашкой.

Эта история, как потом оказалось, имела свое продолжение. Старый казак по приезду в станицу рассказал о странном путнике казачьему атаману. Тот выслушал, да и позабыл все на следующий день. Старик же за чаркой водки поделился историей с другими казаками. Его путанный рассказ, как водится, обрел такие подробности, что в пору было за голову хвататься. За неделю число добытых лошадей выросло с двух до десяти. Среди них даже появился чистокровный аргамак особых кровей, принадлежавший какому-то горскому князю. Преобразилось и оружие, что добыл тот странный путник. Вместо двух старых ружей появились новомодные английские винтовки, за которые в самом Санкт-Петербурге золото по весу давали. Долго еще казаки в станице гадали, что за путника Бог послал их соседу. Одни, называли известного горского храбреца Байсангура Багрова, что до безумия ненавидел разбойников и грабителей. Другие, с пеной у рта, указывали на неизвестного русского офицера. Третьи, подумать даже страшно, говорили, что побил горцев сам имам Шамиль. Мол, он покарал их за нарушение перемирия с русскими…

Настоящий же имам Шамиль и думать об этом случае забыл. Его сейчас занимали гораздо более важные вещи — легализация в Тифлисе. Здесь, в губернском городе, да еще перед приездом императора, его наспех скроенная легенда могла и не выдержать проверки. Тем более наверняка усилятся патрули, жандармы будут зверствовать. Вряд ли охранка пройдет мимо его бородатой физиономии в характерной горской одежде. Начнут так трясти, что его легенда за милую душу начнет трещать по швам.

Спрятаться и пересидеть до приезда императора тоже скорее всего не удастся. Раскинувшийся внизу Тифлис был похож на большую деревню своими деревянными домами с соломенными крышами, кривыми улочками и непролазной грязью на площадях. Не было ни водопровода, ни мостовых, ни канализации. Тут нужно было сильно постараться, чтобы остаться незамеченными среди местных жителей.

— Что же с тобой Борода делать-то? — недоуменно бормотал Ринат, оглаживая окладистую бороду. — Здесь байка про ограбленного купца уже не прокатит. Нужно что-то по-существеннее… Учителем что ли попробовать? Черт! Дурья башка! Я же инженер, техникой безопасности в Академии наук занимался. Неужели здесь за технаря не сойду?

Он снова задумчиво провел по бороде.

— Решено! Сыграем за инженера, попробуем двинуть науку в Тифлисе, пока император не приедет, — рассмеялся он, дергая поводья и направляя жеребца вниз по дороге. — Только придется кое с чем проститься…

Город начался с неказистых покосившихся избенок, покрытых бурой гниловатой соломой. Бродили козы, коровы, между которыми носилась голозадая малышня. Плакать хотелось от открывшегося вида на этот город на окраине России, имевший статус губернского. Сразу же ему в голову вкралась нехорошая мыслишка, а не поспешил ли он с идей выдать себя за инженера? Тут еще явно царило раннее средневековье и о таком звере слыхать не слыхивали.

К счастью, дальше начали появляться первые каменные дома, близ которых даже проглядывалось некое подобие брусчатоймостовой. Мало, конечно, было мощенного пространства. Роль тротуаров большей частью играли различного рода мосты и мостки — большие и маленькие, из наваленных бревен и тесанных досок.

Остановился Ринат у крыльца с широкой вывеской, на которой были мастерски изображены затейливые ножницы, расческа и острая бритва. Толкнул дверь, вошел внутрь и бросил застывшему от вида звероватого горца цирюльника серебряный гривенник.

— Чтобы по-господски сделал, брадобрей, — щуплый мужичок с прилизанной шевелюрой тут же угодливо забегал возле щедрого клиента. — После покажешь, где тут у вас можно хорошее платье (одежда) сообразить…

Не меньше часа времени прошло, прежде чем взмокший до самого исподнего цирюльник удовлетворённо опустил бритву и расческу. Поднес зеркало и замер. Кажется, он даже дышать перестал.

Честно говоря, причины для волнения у него были весьма и весьма существенны. Из зеркала на Рината глядел совершенно незнакомый ему человек. Это было лицо зрелого мужчины с абсолютно голым подбородком и аккуратной щеточкой усов, придававшими ему немного залихватский вид. Правда, все портили глаза, выдававшие самую суть. Пронзительно серого, почти стального цвета, они едва не кричали об опасности.

Пришлось цирюльнику дать еще гривенник, а то тот, испугавшись недовольства клиента, уже начал сползать по стенке на пол. Мужичок тут же ожил, рассыпавшись в благодарность такому щедрому клиенту. После лично проводил его до соседней комнатушки, которую снимал пожилой портной отчетливо еврейской наружности.

У портного Ринат едва не совершил ошибку. Увидев рулоны ткани и портняжный метр, он уже было хотел спросить про костюм на продажу. К счастью, вовремя вспомнил современные реалии. Тут господа не покупали готовые костюмы, да и не было их практически. Одежду шили на заказ в течении нескольких недель. Собственно, именно это портной ему и сказал.

— Господину придется подождать, и Исаак ему сошьет самое лучшее платье в Тифлисе. Уверяю вас, никто больше не сделает вам так хорошо. А если господин желает лучшую ткань, — еврей с таким сомнение посмотрел на замызганную и ветхую черкеску Рината, сразу же захотелось потрясти перед ним своим кошельком. — То платье будет совсем на загляденье.

Пришлось ему объяснить, что так долго господин ждать не может от слова «совсем». Ринату нужно было все и как можно скорее. Желательно сегодня или в крайнем случае завтра. За скорость он готов был очень щедро заплатить.

— Нужно быстро и много. Костюм для повседневной носки две штуки, парадно-выходной костюм, — начал перечислять Ринат, выкладывая на стол перед евреем одну серебряную монету за другой; в конце, в качестве вишенки на торте, положил еще пять рублей золотом. — И все остальное, что полагается, чтобы господин выглядел настоящим господином. За скорость еще доплачу столько же…

Еврей громко икнул, глядя на выросшую перед горку монет, и с большим интересом оглядел Рината. Было видно, как яростно внутри него борется жадность и осененная разумом осторожность. Быстро осилить такой заказ в одиночку ему явно было не под силу. Однако, наступив на голос разума, портной согласился.

— День и ночь буду шить, господин, пока не сделаю, — резко смахнул он зазвеневшие монетки в карман. — Не извольте беспокоиться. Все будет в лучшем виде.

При снятии мерок выяснилось, что одна знакомая в их общине сдавала комнату господам. Исаак обещал похлопотать, чтобы все устроилось и уже сегодня такой щедрый господин оказался хорошо обустроен.

Удовлетворенно кивнув, Ринат уже хотел было выйти, как взгляд его зацепился за нечто странное. В углу комнату почти у порога сиротливо стоял непонятный агрегат, полуприкрытый холщовой тканью. Выглядывало из под ткани большое металлическое колесо и какой-то рычаг. Потянувшись, он сорвал покрывало. Ясности все равно не прибавилось.

— О-о, господин, — с жалобным стоном в голосе взвыл Исаак и воздел руки к небу. — Это то, что должно было принести нашей семье богатство, а принесло лишь разорение. Пусть накажет Яхве того французишку, что продал мне это убожество. Тимонье, скотина, назвался. Целых пятьсот тридцать рублей! Добрый господин, община отдала ему целых пятьсот тридцать рублей за это! И все по моему совету…

Выяснилось, что около двух месяцев назад через Тифлис проезжал один французский торговец. Оказавшись в городе, тот снял самый шикарный номер в доходном доме мадам Бурановой и нанял десятка три горластых мальчишек. Те за копейку три дня носились по улицам, зазывая горожан на показ чудодейственного самошвейного механизма. Железный агрегат, далекий и уродливый предок швейной машинки, действительно, довольно бодро накладывал стежки, сшивал куски полотна. Бедняга Исаак при виде этого зрелища решил, что ухватил Бога за бороду. Он подбил еврейскую общину города купить машинку, обещая всем золотые горы. В итоге, француз уехал с деньгами, а Исаак остался с внезапно сломавшейся машинкой и огромным долгом.

— Занятно, — задумчиво пробурчал Ринат, разглядывая затейливый механизм.

Признаться, ему очень нравилось копаться в механизмах, приводя их в рабочем состоянии. Кропотливая чистка, расточка и наладка всегда успокаивали его, настраивая на особый лад. Помнится, он даже собственными руками восстановил из хлама заржавевший до безобразия старый харлей. Когда-то его в качестве трофея приволок с войны прадед. Интересно, как у немцев мог оказаться этот мотоцикл…

— Короче… Показывай обещанные хоромы, — наконец, Ринат оторвался от механизма и повернулся к Исаак. — Пока будешь выходное платье шить, я с этой вундервафлей разберусь. Не бойся, будешь еще первым портным Тифлиса.

Исаак, как стоял, так и стек на пол. Со слезами на глазах он подполз к Ринату и попытался поцеловать тому руки. Плакал, что свет еще не видел такого благодетеля, что будет каждый день за его здоровье молится, что наилучшее платье ему сошьет, что это Господь к нему его послал. Кажется, упади сейчас на землю небо, он бы даже глазом не моргнул…

Однако, по-настоящему, почувствовать народную, в частности, еврейскую любовь, Ринату удалось уже на следующий день. В комнату, где он увлеченно возился со швейной машинкой, с самого утра зачастили люди. Сначала, осторожно постучавшись, вошла степенная матрона, которая поставила ему на стол какой-то завернутый в холст поднос. Затем появилась черноволосая девушка в строгом темном платье и чепчике, державшая в руках кувшинчик со свежим молоком. Еще был мальчишка с корзинкой, где лежали яйца…

— Вот так, кажется… — прошептал Ринат, устанавливая в паз заново расточенную деталь. — Понятно, чего она нитку рвала. Перекосило. Металл говенный. Тут сталь нужна, как на кинжале. А если… — он остановил швейную машинку и вновь вытащил из нее какую-то шестеренку.

Стоявший Исаак, только что радостно улыбавшийся, побледнел. Заработавшая машинка, стоимостью в гигантскую сумму в пятьсот рублей, снова превратилась в кучу бронзовых и железных деталей.

…Через трое суток швейная машинка была окончательно готова, известие о чем моментально облетело еврейскую часть города. Сияющий Исаак ни на шаг не отходил от агрегата, который внешне почему-то отчетливо напоминал изделия господина Зингера. Правда, сам Зингер еще даже не задумывался о чем-то подобном.

Вечером, когда Ринат только примерял новосшитый костюм, в дверь его комнаты постучали. Вошла хозяйка и принесла ему три приглашения от богатейших купеческих семей города. На аккуратных картонных листках содержалось приглашение уважаемого господина инженера на ужин.

— Хорошо, что в технари пошел, — улыбнулся Ринат, поправляя белоснежные манжеты. — Если бы, как брат на юридический, давно бы уже парился на местных нарах…

[1] Багровое корзно — мантия красного цвета, одеяние императоров Византийской империи, князей Киевской Руси.

[2] Многие черкесы в этот период, действительно, придерживались таких поверий. Отверстия от пуль не зашивались, чтобы продемонстрировать храбрость воина. Многие специально щеголяли рванными рукавами черкески, показывая, в каких отчаянных схватках они побывали.

Одна личина скрывает вторую, вторая третью

Солнце едва только-только поднялось над одной из вершин, своими лучами робко заглянув сквозь щелки в ставнях комнаты. Словно струны божественного инструмента они тянулись к самой дальней стене, где в коленопреклоненной позе застыла мужская фигура. Окрасив человека в теплые тона, солнечные лучики осторожно двинулись дальше.

Последний ракат намаза уже был исполнен, стихли еле слышные звуки молитвы. Пора было подниматься, но этого отчаянно не хотелось делать. Ринат вновь смежил веки, стараясь еще на немного продлить посетившее его вместе с утренней молитвой ощущение безмятежного спокойствия и согласия со всем миром. Волна умиротворения, только что заполнявшая каждую частичку его тела, постепенно спадала, отходила назад. Еще чуть-чуть и все вернется на круги своя.

Он улыбался. Лучи солнца скользили по лицу, словно благословляющая его рука Всевышнего. Казалось, его разговор с Богом еще продолжался. Только сейчас Ринат не говорил, а слушал, внимая звеневшей вокруг тишине. Слова были лишними, ненужной шелухой. Зачем что-то говорить, просить, жаловаться? Всевышний знает наши самые сокровенные чаяния лучше нас. Ему известны ответы даже на те вопросы, что пока еще не волнуют нас. Ринат давно уже понял, что молитва это не умение говорить правильные слова, а умение слушать. Едва поймешь это, тебе откроется самое важное, суть всего.

Тук! Тук! Тук! Вдруг волшебное ощущение причастности к чему-то неземному, особенному нарушил грубый резкий звук. Тук! Тук! Тук! Продолжился настойчивый стук в дверь, напоминавший грубое вторжение врага в мирное селение. Тук! Тук! Тук!

— Господин инженер, господин инженер, — раздался громкий шепот хозяйки доходного дома, что сдавала ему эту квартиру. — Вам тута еще приглашеньеце прислали. От самого губернского предводителя дворянства, от енерал-майора… его светлости Багратион-Мухранского… — видно женщина пыталась в потемках коридора читать по бумажке, отчего запиналась. — Константин Ивановича, вот… Вчерась еще принесли. Митрофан, дурень пустоголовый, токмо отдать забыл. На седни зовут вашество.

Закатив глаза, Ринат тяжело вздохнул.

— Вот тебе и решил затихариться до приезда императора. Черт побери… — сквозь зубы пробормотал он, поднимаясь с колен. — Скоро, наверное, в городе, вообще, не останется человека, который бы не слышал обо мне. Вот я, болван! Решил деткам показать занимательные физические опыты… Б…ь, расхлебывай теперь неожиданную популярность. А у меня на новое имя и фамилию ни единой бумажки нет. Твою дивизию…

Дело было в том, что он, желая немного подзаработать на месяц ожидания, пару дней назад подрядился преподавать физику недорослям в одной купеческой семье. Собственно, почему бы и нет? Физика в объеме средней школы ему была более чем знакома. Он до сих пор инженерные задачки с легкостью щелкал, а тут примеры с простейшими арифметическими вычислениями. Свой урок Ринат провел просто «на ура», с легкостью приводя примеры из окружающей среды и раскрывая суть сложных понятий и терминов. В конце занятия черт его дернул показать несколько физических опытов, которые для самих детей, сидевших рядом родителей и толпившейся в коридоре прислуги показались едва ли не волшебством. Он-то не видел в этих опытах чего-то выдающегося. Совершенно обычные. Своему сыну в детстве часто показывал, вызывая его восторженные крики. Например, брал пару бокалов с водой и растительным маслом. Бокал с водой ставил на стол и закрывал его картонкой. Сверху осторожно опрокидывал стакан с водой. Картонка прижималась. Затем осторожно сдвигал картонку, оставляя небольшое отверстие. Масло, как имеющее большую плотность, начинало медленно перетекать вниз, а вода, соответственно вверх. Это необычное зрелище обязательно вызвало восторг у детей. К еще большим эмоциям приводил показ опыта с куриным яйцом, которое засасывалось внутрь бутылки с узким горлышком.

Здесь же, едва он начал демонстрировать физические опыты, воцарилась мертвая тишина. Взрослые с еще большим вниманием, чем дети, следили за каждым его жестом. Прислуга — горничные девицы, дородная повариха и даже пришедший конюх толкали друг друга у входа в гостиную, чтобы занять место поудобнее и ничего не пропустить. Под таким прицелом возбужденных глаз ему и пришлось работать или выступать точнее. Фокус в водой и маслом вызвал оживление, раскрытые в изумление рты. Люди тыкали пальцем, не веря, что вода смогла сама собой пойти наверх. Что там тыкали? Многие, вообще, крестились! Однако, настоящий фурор разразился дальше, когда началась демонстрация фокуса с яйцом и бутылкой. Наверное, разорвись за окном граната эффект был бы меньше. Едва Ринат зажег кусочек ткани со спиртом в бутылке и яйцо медленно поползло внутрь, как кто-то из сидевших дам закатил глазки и со стоном сполз на пол. Вскочили и принялись орать дети. Тут уже не крестились, тут молитвы вслух начали читать.

— Это уже какое по счету приглашение? — задал он сам себе вопрос, пока подходил к двери. — Четвертое или пятое. Наверное, пятое… Подумать только, приглашение от самого губернского представителя дворянства. Здесь это солидная фигура. Если с таким босом поручкаться, то после можно, вообще, никого не бояться.

При последних словах, Ринат прищелкнул пальцами. Было ясно, что у этого князя и генерал-майора в одном флаконе нужно было, кровь из носа, блеснуть. Показать товар лицом так, чтобы все были в полнейшем восторге. Разве не сможет он этого сделать? Улыбка тронула его губы. Опыт встреч и проводов «дорогих» и не очень гостей у него, как инженера по технике безопасности, был огромный.Считай, почти всех проверяющих, что то и дело сваливались на голову президента Академии Наук Татарстана, его бывшего шефа, обустраивал именно он. Организовывал для них культурную и не очень программу, проводил экскурсию по территории академии, вручал памятные подарки. Словом, пустить пыль в глаза он умел на пять баллов.

— Доброе утро, — поприветствовал он хозяйку доходного дома, когда та появилась в проеме открытой двери. — Говорите, приглашение… — та протянула ему целый конверт с сургучной печатью и красивым почерком на верхушке. — Благодарю вас. Завтракать буду чуть позже.

Судя по особенно предупредительному тону хозяйки и ее выразительно восторженным глаза акции Рината существенно поднялись. Оставалось, лишь надеяться, что никого из них не хватит кондратий, когда он повстречается с самим императором.

— Ха-ха, — тихо рассмеявшись своим мыслям, Ринат сел за письменный стол и вскрыл конверт. — Значит, приглашают уважаемого господина инженера посетить их с визитом. Накрутили-то каких словесов, не проберешься. Кружева настоящие. Раз приглашают, придем… Только приготовиться надо.

Положив перед собой листок бумаги, он начал набрасывать свои задумки на вечер.

— Покажу старые опыты и что-нибудь новенькое. Может… — задумался он, вспоминая детские забавы сына. — Может фараонову змею показать ему⁈ Не опасно ли для их психики будет? Эти-то с опыта с яйцом чуть свои не отложили! А что получиться от фараоновой змеи подумать даже страшно! Хотя опыт очень красочный… Ладно, война план покажет.

И она показала, да так, что ему оставалось только открывать рот от удивления…

Около пяти часов вечера перед доходным домом остановилась коляска с княжеским гербом, в которую мордастый дворник начал затаскивать странные коробки. После туда же втиснулся и пассажир. Одет он был в отлично скроенный фрак темного цвета, из под которого выглядывали бархатная жилетка и белоснежная батистовая рубашка. Черные брюки были чуть шире, чем это требовалось по принятой в высшем свете моде. Однако это нисколько не полнило мужчину. Скорее подчеркивало его крепкую налитую силой фигуру. На ее шее был небрежно подвязан белый платок. В руках трость с серебренной вычурной головой волка в навершие.

— Франтова-то, пожалуй, вырядился, — шептал он, вновь оглядывая себя в коляске. — Не по статусу. Абрам, черт ушстый, подкузьмил. Говорил же ему скромнее мне нужно. Нет, ему нужно выделиться. Мол, это оскорбительно для него, как мастера. Люди будут про него говорить, что скряга и неумеха… Черт!

После недолгих переживаний Ринат махнул рукой. Что толку от этих мыслей? Пережевывание ничего не исправит, сделает только хуже. У него сейчас был дела гораздо важнее. Например, проверить на прочность свою новую личность!

—…Спокойно, братишка. Ты инженер, профессионал. Тебя на сивой козе не объедешь… Ты татарин, отчего никуда не дется. Родитель из духовного звания, как здесь говорят. Короче, батя мой мулла. Так и вопросов будет меньше, — бубнил он себе под нос, проговаривая некоторые части своей новой биографии. — Получается, жил в Казани. Родной город, все-таки. Учился… Так, в Екатеринбурге в горнозаводской школе на горного инженера. Здесь оказался проездом. Про цель поездки помолчим. Если спросят, можно что-нибудь замудренное ответить.

Конечно, над самой легендой он еще днем голову поломал. Такие вещи с кондачка не придумываются. Многое о своей старой жизни пришлось вытаскивать из памяти. Так, о старой Казани, пожалуй, он мог такого рассказать, что редкие старожилы знали. При его работе инженером по технике безопасности в Академии наук Татарстана пришлось хорошо полазить по чердакам и подвалам многих старинных особняков, где располагались корпуса с лабораториями. Соответственно, плотно работал с учеными, что тряслись над каждым камешком этих зданий. От них он такого наслушался, что уши иногда вяли. Словом, про старинную Казань ему было что рассказать.

Про горнозаводскую школу Ринат тоже не просто так вспомнил. Был он по делам в Екатеринбурге, где его, как дорого гостя, водили в местный музей. Там уж он наслушался про эту самую одну из старейших школ России, где с 18 века готовили горных инженеров. На память ему никогда не приходилось жаловаться, поэтому он хорошо запомнил рассказ экскурсовода. Тем более сопровождала его девушка с такими выдающимися достоинствами, что ее слова едва ли не на подкорку записывалась. Вспомнилось ему и про учителей из Франции, и про розги для учеников, и про скудность питания, и про отсутствие учебников, и про нехватку бумаги.

— Ух какая хоромина! — воскликнул Ринат, когда коляска остановилась около парадного входа в каменное здание с помпезной колоннадой. — Встречают…

На неровной брусчатке стояло двое статных лакеев в бархатных ливреях, отделанных золотистой парчой и стоивших огромных денег. Их высоко поднятые головы украшали аккуратно завитые белоснежные парики, что уместны были бы лет эдак шестьдесят назад. Чувствовалось, что хозяин дома не привык экономить и просто обожал старину.

— Добро пожаловать! — вперед лакеев вышел пожилой мажордом с окладистой бородой, облаченный в еще более богатую ливрею. — Его Светлость ожидает вас в зеленой гостиной. О багаже не извольте беспокоиться.

Эти слова он сопроводил жестом, полным достоинства и какой-то внутренней гордости. Казалось, именно мажордом является тем самым князем, к которому приехал гость. Честное слово, хотелось поклонится ему или, на худой конец, прищелкнуть каблуками сапог. К счастью, Ринат удержался от этого и просто проследовал за ним. «Интересно, а как меня представят. Назовут просто господином инженером. Мое имя им известно, а вот фамилия нет. Поглядим…».

Все оказалось просто. Едва створки дверей закрылись за Ринатом, из гостиной уже выходил сам хозяин. Князь Багратион-Мухранский оказался высоким полным мужчиной с открытым добродушным лицом, одетый в старомодный сюртук и обтягивающие лосины времен Отечественной войны 1812 года. В правой руке он держал чашу с вином, к которой, судя по покрасневшему лицу, только что приложился.

— А вот и наш гость, о котором в нашем окраином городке идет такая славная молва. Право слово, едва я услышал о ваших забавных опытах, сразу же сказал себе — этот человек должен непременно побывать у меня в гостях. И вот вы здесь, — рассмеялся князь, окидывая взглядом Рината. — Позвольте полюбопытствовать, коим образом вас именовать, чтобы представить моей семье и другим гостям. Да, да, сегодня я вас представлю весьма и весьма достойному обществу.

Ринат чуть склонил голову.

— Каримов Ринат Альбертович, горный инженер, собственной персоной, — твердо произнес, впервые в этом времени назвавшись своим настоящим именем. — Очень благодарен за приглашение посетить вас дом. Постараюсь не разочаровать вас и ваших гостей. Познакомлю вас с новейшими достижениями физической науки, которые мне открыли лучшие учителя.

Вряд ли стоит подробно останавливаться на светской болтовне и различным расшаркиваниям, что последовали в гостиной. В этих извечных играх знатных в благородство перед простолюдином не было ничего особенного, лишь одна скука и пустопорожняя болтовня. Интересное началось чуть позже.

— Имею честь показать вам фараонову змею. Сей физический опыт назван в честь чуда пророка Моисея, которое он явил фараону. Моисей превратил свой посох в огромного змея, чтобы жестокий властитель Египта поверил во Всевышнего, — стоя у большого стола, Ринат насыпал на его поверхность горку песка с углублением на вершине. — Здесь нет ничего мистического и потустороннего, лишь демонстрация физических законов мироздания.

Хотя кому он это рассказывал. Вокруг него сидело больше десятка гостей — дам и господ, которым хотелось лишь зрелищ, а не каких-то ученых бредней. В их глазах плескались жажда развлечений и веселья. Какая тут, к черту, физика?

— Поджигаем спирт и ожидаем реакции сахарной пудры и соды, — Ринат поджег пропитанную спиртом горку с песком, на вершине которой лежала смесь сахарной пудры и обычной соды. — А теперь, дамы и господа…

Такого они точно еще не видели. Через какое-то время на горке начали появляться небольшие черные шарики. Удивленные гости стали подниматься со своих мест, чтобы лучше рассмотреть такое диво. И тут сахарно-содовая смесь дала реакцию! Горку речного песка едва не разметало по гостиной. Вдруг, из песка рванула к потолку черная змея, начавшая извиваться и крутиться.

Одной из дам тут же стало дурно, отчего она с жеманным видом опустилась на свой стул и начала изящно закатывать глазки. Ее соседка, женщина, сделавшая честь натурщицам самого Рубенса, напротив, громко взвизгнула и захлопала в ладоши. А вот священник, что сидел почти в самом углу гостиной, возмущенно вскочил с места и что-то яростно забормотал. Хватался за крестик, порывался идти к князю.

— А теперь чуть передохнем и займемся арифметическими фокусами, — Ринат, видя такой эффект, решил немного снизить накал. — Сейчас я буду отгадывать любые числа, которые вы загадаете…

Надо признать, что эта простейшая арифметика с угадыванием числе имела здесь не меньший успех. Даже сам князь решил поучаствовать в таком представление, загадав число. Когда же Ринат после несложных манипуляций узнал это число, тот мгновенно пришел в неописуемую радость. Правда, священник снова оказался недоволен. Ринату даже послышалось что-то про дьявольское искушение и сатанинские игрища. Пусть там себе под нос бормочет, лишь бы плохого чего не задумал.

На десерт Ринат приберег китайские фонарики, с которыми ему пару дней назад пришлось немало повозиться. Эта идея давно уже витала у него в голове и претворилась в жизнь лишь благодаря одному китайцу, которого странным образом занесло в Тифлис. Тот обретался при местной пекарни и приторговывал собственноручно сделанной бумагой. Его бумажные листы по сравнению с жесткой и желтоватой бумагой, привозимой из самого Санкт-Петербурга, были настоящим эталоном канцелярского качества. Белоснежные, приятные на ощупь, тонкие, они казались настоящим произведением искусства. Собственно, китаец и просил за них столько же.

Надувные шарики из тончайшей бумаги с кусочком горящей свечки, медленно уплывавшие в черноту горного неба, произвели без всякого сомнения эффект разорвавшейся бомбы. Фонариков был всего лишь неполный десяток, но смотрелись они возносящимися в небо ангелочками. Священник в первые минуты, кажется, и принял их за таковых. По крайней мере, именно это было написано на его изумленном до невозможности лице.

Забавнее было иное. Эти огоньки увидел весь город, возомнивший себе невесть что. Одни кричали об огненных демонах, другие об архангелах со сверкающими мечами. Кто-то бежал в церковь и ломился в закрытые двери. Один из казачьих сотников, вообще, по тревоге поднял свою сотню, вообразив нападение неприятеля. После, приняв на грудь пару чарок, он сознается, что испугался до усеру. Мол, привиделись ему скачущие во весь опор с факелами горцы, что вроде бы уже добрались до дома самого губернского предводителя дворянства. Итогом ночного переполоха стало то, что командующий кавказской военной линией издал специальный рескрипт о запрете запуска таких огней.

После всех этих событий ему, вообще, по городу проходу не стало. С низ здоровались щеголеватые офицеры, одаривали улыбками девушки, приглашали на ужин богатые купцы, кланялись дворники и мастеровые. Даже околоточный, всегда смотревший букой, что-то добродушно бурчал при его виде. А это, скажу я вам, многого стоило. Полицейский слыл весьма неприятным и злым субъектом, с превеликим удовольствием всякого виноватого и невиноватого тащившего в кутузку. Среди простого люда у Рината появилась слава то ли ведуна, то ли колдуна. За глаза стали поговаривать, что он якшается с нечистой силой, умеет вызывать демонов из преисподней. Кто-то даже божился, что видел, как он с ведьмами на метле летал в одном исподнем. Чего только дуракам не привидеться спьяну…

Продолжений всех этих событий случилось на третий день. Ближе к полудню, когда Ринат заканчивал возиться со своими военными придумками (надо же было чем-то удивить императора) и готовился к обеду, в дверь его комнаты уверенно постучались. Очень настойчиво. Хозяйка или горничная такого стука себе не позволяли. Они сейчас, наоборот, даже не стучались, а скрелись, опасаясь потревожиться своего знаменитого постояльца.

— Иду, иду. Не надо ломать дверь, — буркнул он.

За дверье в нетерпенье переминался с ноги на ногу молоденький с едва пробивающимися усиками поручик. Увидев хозяина комнаты, он тут же просветлел лицом. Бедолага. Видимо, порученное ему задание было весьма ответственным, раз он так волновался.

— Господин инженер, вас срочно требуют к себе его сиятельство, — глотая слова, проговорил он. — Срочно ждут. Там и его высокопревосходительство тоже, — он явно имел ввиду командующего кавказским отдельным корпусом. — Такое случилось…

Выяснилось, случилось то, чего Ринат так ждал и к чему так готовился. Пришло известие о том, что в Тифлис проездом должен прибыть сам его императорское величество Николай Павлович со свитой. Военная и гражданская администрация Тифлиса на уши встала от такого известия. Как получше принять такого важного гостя? Как развлечь того, кому, вообще, сложно чем-то удивить? Цыганами и медведями? Военным парадом? И тут, как некстати, вспомнили об удивительных опытах и фокусах одного инженера, который буквально за неполную неделю поверг в культурный шок целый город. Идея всем пришлась по вкусу, что и привело Рината в святая святых — особняк наместника, командующего Кавказским отдельным корпусом.

— Спасайте, Христа ради, милсударь, — едва Ринат появился в дверях, к нему бросился предводитель губернского дворянства Багратион-Мухранский, смешно семеня полными ногами. — Ой, вы же… не Христа ради! — вдруг смутился он. — Все равно! Хучь ради Аллаха! Это же высочайшая императорская персона прибудет, а у нас тут конь не валялся! Как посмотрит Его императорское Величество на всю эту грязь в городе, как начнет гневаться.

Ринат продолжал молчать, давая ему выговориться. С такими болтунами только так и нужно поступать. Вдруг они что-то важное разболтают.

-…Милсударь, вы уж расстарайтесь. А то нам и показать нечего. Захолустье, настоящее. А вы, милейший Григорий Владимирович, что скажете? — повернулся он к стоявшему в этой же комнате высокому черноволосому мужчине, затянутому в строгий военный мундир и оказавшемуся командующим Кавказским отдельным корпусом, бароном Розеном. — Пригодится нам сей человек?

Тот, заложив руки за спину, медленно прохаживал вдоль длинного стола. Время от времени он бросал на Рината оценивающие взгляды, словно на вещь, которая может быть и дорогой, а может и дешевой. Опытный царедворец, он никак не мог раскусить этого гостя. Кто же он такой на самом деле? Не знатен, из разночинцев, а держится, как равный. Смотрит прямо, уверенно.

— Григорий Владимирович, милейший, вы же знаете, что у нас тут жуткая скукота, — вновь подал голос князь, умоляюще сложив руки перед собой. — Думаете, Его императорское Величество удивите военным парадом? Полноте! Нам ни в коем разе не переплюнуть те воинские экзерсисы, что демонстрирует гвардия в Санкт-Петербурге. Разве я не прав?

Командующий кавказским отдельным корпусом кивнул. Сказать против было просто нечего. До петербургских парадов им здесь очень и очень далеко. Даже попытайся они показать что- то подобное, у них ничего стоящего не выйдет. Ибо войска здесь не самого высоко качества. Граф Розен, будучи высшей военной властью здесь, прекрасно знал это. Со всей матушки-России слали словно на каторгу самые недисциплинированные части и самых ершистых офицеров, то есть кого не жалко. Как с такими устроить смотр для самой императорской персоны⁈

В итоге, кандидатура странного господина инженера с его необычными физическими опытами была в конце концов утверждена высокими сторонами. Ринату в самых цветастых выражениях объяснили, какой он чести удостаивается. Мол, встреча с государем-императором — это особое событие в жизни подданного, о котором потом рассказывают внукам. В связи с этим нужно приложить все силу, чтобы государю понравилось шоу. Со своей стороны, ему было обещано максимальное содействие во всем, что ему нужно.

Вышел Ринат с этой встречи мокрым. Сорочка, исподнее были хоть выжимай. Если честно, он до последнего ждал, что кто-то начнет интересоваться его прошлым. Крепко сожмет ему горло рукой и ласково спросит, а откудова ты на самом деле, милчеловек? А почему бледный такой и запинаешься? Может скрываешь что-нибудь? Уж не замышляешь ли ты какое непотребство в нашем славном городе Тифлисе? При таком стрессе в легкую кондратий можно было схватить. Даже мяу сказать не успеешь, как окажешься по дороге в Сибирь.

Домой Ринат шел, мысленно потирая руки. Пока все складывалось, как нельзя лучше. Показ физических опытов, которыми он произвел фурор в местном обществе, позволит ему подобраться к императору и цесаревичу на максимально возможно близкое расстояние. А вот там уже все будет зависеть только от него самого. Если сможет он убедить Николая Первого в необходимости мира уже сейчас, то все пойдет совсем по другому пути. Прекратится эта кровопролитная война на южных границах России, где и так хватало врагов в виде точившей зубы Османской империи. Русская армия сможет пополниться одними из храбрейших воинов, которые войну с детского возраста почитали за жизненное времяпровождение. Не удастся договориться, то его личная история в этом мире точно закончится. Вряд ли император отпустит такого врага обратно.

— Ничего, ничего, повоюем, Коля-Коля-Николай. Ты далеко не дурак. Может самодур, но точно не дурак, — негромко бормотал Ринат, сидя в медленно катящейся и страшно скрипящей коляске. — Такого детскими фокусами точно не проймешь. Здесь нужен реальный напор, жесткий фактаж, который покажет именно мою правоту, а не его. Нужна правда о той жизни, которая ему незнакома. Он должен понять, что я хочу до него донести. Должен… иначе все это напрасно. Все опять вернется на круги своя — одна война сменится другой, вторая подготовит революцию и новую войну.

Он много размышлял, пытаясь понять, как ему выстроить разговор с императором: с чего начать, о чем говорить и чем закончить. Пытался встать на его место, чтобы проверить опытным путем все свои аргументы. Всякий раз, к его великому сожалению, получалось не очень. Снова и снова, император в его лице ни с чем не соглашался.

— Что ты там мне пророчишь, как вещая Кассандра? — от имени императора отвечал он сам себе. — Рассказываешь о поражении от англичашек, французишек и горцев. Не бывать этому! Завсегда русский солдат бивал их в рознь и кучей! Врешь ты все!

И что было ему ответить на это⁈ Как звучала ставшая легендарной фраза — «какие ваши доказательства?». На самом деле, как он мог доказать свои слова⁈ Кто сейчас в здравом уме поверить в его предсказания-предупреждения? Россия сильна, как никогда. Европа по каждому поводу заглядывает ей в рот. Османы в открытую боятся даже пикнуть. Естественно, слова Рината о будущих несчастьях на этом фоне выглядели полнейшим бредом.

— Нет, нет, все не так…

Ринату словно специально вспомнился один характерный эпизод из фильма «Храброе сердце» про короля Англии и молодого парня, советника его сына. Молодой дворянин хвалился перед королем, что «искушен в военном искусстве, тактике, стратегии и других очень и очень важных науках». Король же, не дослушав, взял и выбросил его из окна башни в крепостной ров. Такая же судьба, если «по чесноку», могла ждать и Рината.

— Черт… Честно говоря, я бы сам своим словам не поверил, — с горечью в голосе проговорил он. — На что я только надеюсь? Задурил цесаревичу голову своими предсказаниями. Пацан во все это поверил. С его же батей этот номер не пройдет… Ладно, будь что будет. Теперь уже поздно давать заднюю. Вывалю перед ним сначала все то дерьмо, в которое они превратили страну. А после и про будущее поговорим…

Дело было в том, что Ринату до безумия хотелось рассказать Николаю Первому не о вертолетах, танках и самолетах, Второй мировой войне и падении династии Романовых, а о выдающемся бедламе в самом низу — в управлении на местах, в войсках, в нравах, в отношениях с крепостными и т. д. За время странствия Ринату встречались безумства, перед которыми меркли даже забавы нацистов. Все это он по своей старой привычке собирал копил и анализировал. Эта, густо замешанная на немецкой педантичности черта все подмечать и взвешивать, не раз выручала его в той прошлой жизни. Будучи инженером по технике безопасности, он досконально изучил все свои подведомственные объекты, с маниакальным упорством составил подробнейшие досье на всех сотрудников.

Не успокоился Ринат и здесь. С трудом добываемые листы белой бумаги с катастрофической быстротой заполнялись сведениями о природных объектах, необычных традициях и обрядах, важных персонах и т. д. скоропись позволяла сжимать большие объем информации, экономя драгоценную бумагу. К примеру, фиксируя особенности традиций некоторых традиций народов Кавказа, Ринат писал примерно следующее: «Ислам здесь сильно своеобразен. Полон заблуждений, суеверий и магических практик. Встречаются крайне странные сочетания языческих практик и исламских обрядов. Верующие убеждены, что они исповедуют истинный ислам, в отличие от османов и персов. Последние думают наоборот. В большей части аулом Чечни и Дагестана адаты имеют гораздо большую силу, чем исламские предписания. К старейшинам прислушиваются охотнее, чем к муллам. Известны случаи, когда местные жители с бранью выгоняли своих мулл из сел».

Еще более выразительны были его записи о конкретных людях. «Главный полицмейстер Тифлиса — редкостная скотина, козел, каких свет не видывал. Законченный алкоголик. Мечтает умереть, утонув в дорогом вине. Сожительствует сразу с двумя девушками. Принуждает к этому же и третью, несовершеннолетнюю. Казнокрад редкостный. Таких еще нужно поискать. Берет, как дышит. Без дорого подарка к нему и на сивой козе не подъедешь. Зарубил много полезных для города начинаний. Такую гниду в колыбели давить надо было».

Наблюдения пополнялись с завидной регулярностью и скоростью, грозя вскоре превратиться в полноценную картотеку. Удивительным в этой связи было то, что он практически не прикладывал к самому процессу сбора сведений усилий. Все совершалось, словно само собой. Его мозг, подобно неутомимой машине, подмечал незначительные мелочи, обрывки разговоров, куски документов, разные намеки и т. д. Когда же он брал в руки перо и клал перед собой листок бумаги, то начиналось само действо. Все это волшебным образом соединялось и превращалось в краткие и точные заметки.

— Пусть послушает, что он тут настроил! Такого наворотили, что десятилетиями потом будут расхлебать, — бурчал он у себя в комнате, перебирая заметки. — Этот чиновник классический идиот, этот военный реальный извращенец, этот, вообще, целый гарем завел из несовершеннолетних девиц… И они еще удивляются, чего это простой люд их так не любит. Про Кавказ, вообще, говорить нечего! Они с гор сюда смотрят и задницу видят! Пусть задница в чистых кружевах и бархатных панталонах, но от этого она не перестает быть задницей!

Эти бесплотные умствования и тягостные размышления, от которых не было никакого толка, не могли продолжаться вечно. До приезда императора оставалось каких-то три дня, за которые нужно было успеть переделать уйму дел.

Удивить императора Ринат решил целой чередой необычных физических опытов, изюминкой которых должна была стать демонстрация работы генератора Теслы. Генератор молний великого серба, без всякого сомнения, снесен крышу у каждого зрителя. А кого, вообще, могло оставить равнодушным зрелище бьющих в пространстве серебристых молний⁈ Словно прирученные дикие звери они были совершенно безобидны для фокусника, что делало зрелище еще более удивительным.

Правда, покорпеть над изготовлением генератора Ринату пришлось основательно. Кузнец, которого ему порекомендовали, ни за какие деньги не хотел делать медную проволоку. У того просто глаза на лоб лезли, когда ему озвучили необходимый метраж в тридцать метров. Нельзя! Невозможно! Дикий труд! Работа тонкая, кропотливая, а сроки нереальные! Мол, лучше меня прямо в кузнице закопайте. Плюнув на этого кузнеца, Ринат пошел к ювелиру, который, напротив, за работу взялся. Правда, чуть за это с Рината последние порты не снял.

Естественно, генератор получился ни чета тем, что были у Николо Тесла в Нью-Йорке. Получились ненадежные уродцы, которые, дай Бог, проработают несколько десятков минут. Его аппарат выдавал молнии на метр или чуть длиннее. Однако, даже такие молнии смотрелись просто сногсшибательно. При первом испытании генератора дворник так впечатлялся увиденным, что сразу же побежал звать пожарную команду. Орал, как резанный: «Хосподин Инжинир адскую машинерию измыслил и сейчас весь город пожжет». Еле-еле его угомонили. Водкой больше часа отпаивали сердечного, пока он с ног не свалился с блаженной улыбкой на лице.

День приезда государя-императора наступил совершенно неожиданно, как это всегда случается с такими событиями. Почти как снег зимой или грязь в ненастье…

Город мгновенно встал на дыбы, как плохо объезженная лошадь. На кое-как мощенную булыжником площадь Тифлиса согнали громадную толпу празднично одетого люда. В передние ряды встали благородные господа во фраках и мундирах со своими женами и детками. Чуть позади них тянуло головы купеческое сословие во всей красе своих вычурных нарядов. За ними расположились немногочисленные ремесленники с семьями, разбавленные духовенством.

В один момент хор духовной семинарии совместно с военным оркестром нестройно затянули «Боже царя храни». Грозные слова величественно поплыли над площадью. С одной из прилегающих к площади улиц показались первые всадники, за которыми катилась императорская карета. Белые жеребцы Свиты месили густую черную грязь, с трудом вытаскивая копыта. Еле двигалась совершенно пустая карета, до самой крыши забрызганная грязью.

Копыта императорского жеребца коснулись первых камней брусчатки. Замерла тысячная толпа. Невысокая фигура в когда-то белоснежном мундире спрыгнула с коня и… изрыгнула ругательства.

— Болото, вашу мать! Грязь непролазная! — раздраженно проговорил Николай Первый, вытирая с лица грязь тончайшим батистовым платком. — В карете не проехать. Рассея…

Притихший было оркестр снова грянул старое. Картина маслом…

Пришедшего в отвратительное настроение императора не радовали ни приветливые речи встречающих, ни льстивые лица первых лиц города, ни марширующие с бравым видом пехотинцы. Оттаивать он начал лишь тогда, когда объявили… «занимательные физические опыты инженера Каримова из славного города Казани».

При виде первых опытов император даже привстал от удивления. Зрелище ему явно было в новинку, собственно, и остальным. Слышались возгласы удивления, восхищения.

— Как? Что это? Не может быть? Глядите, господа, глядите. Боже мой!

…Бенгальские огни сменились фараоновой змеей. На глазах восхищенных зрителей из кучи песка начала вылезать мерзкая голова из черной жижи.

После Ринат вызвал из императорской свиты несколько добровольцев для показа арифметических опытов. Узнав загаданные офицерами цифры, он тут же сорвал громогласные аплодисменты.

Кульминацией вечера стала демонстрация работы генератора Теслы, который был презентован, как «машина для получения молний». Едва Ринат несколько раз с силой крутанул ручку генератора, как между приемными электродами начали проскакивать первые искры. Постепенно голубоватые искры становились все длиннее и длиннее. Они ветвились, расширялись.

Он поставил руку между молниями. Зрители шумно вздохнули и поддались вперед.

Ринат наклонил голову под электроды генератора. Толпа вновь ахнула. Кто-то побледнел, кто-топозеленел. У них явно увиденное в голове не укладывалось. Как такое, вообще, возможно? Это же молнии, смертоносные молнии! От таких молний люди и животные сгорают заживо!.

— Это не волшебство, не магия, господа! Это наука, великая сила, которая до неузнаваемости меняет жизнь человека! — громко комментировал свои опыты Ринат. — Это, господа, заря нового мира! Это кровь нового мира…

Он крутанул ручку с десяток раз и встал между электродами. Сотни небольших молний мгновенно пронзили пространство вокруг его фигуры. Встали волосы дыбом. Металлические детали на его одежде окутались электрической дымкой. Отчетливо запахло озоном.

— На электричестве будут ходить корабли, летать аппараты тяжелее воздуха, плавать под водой пассажирские аппараты…

Вряд ли можно было представить себе более мистическое зрелище, чем разворачивающееся в этот момент.

На десерт в небо запустили больше сотни китайских фонариков. По знаку Рината специально нанятые люди из-за домов одновременно выпустили в воздух яркие фонарики под бумажными парашютами.

В ночном небе медленно плыли сотни и сотни светлячков, вызывая у гостей возгласы восхищения. Время от времени светлячки ярко вспыхивали и пропитанная селитрой бумага-парашют расцветала яркими огнями.

Когда все закончилось и, уставший как собака, Ринат опустился на стул, к нему кто-то подошел. Он повернулся. Позади стоял высоченный лейб-гвардеец и восторженно пожирал его глазами.

— Господин инженер, это было просто великолепно! Действо, достойное лучших салонов Петербурга! У меня просто нет слов! А ваша речь про электричество… — восхищенно говорил он, активно жестикулируя. — Извините, я не представился. Барон Старк… Проклятье, еще раз прошу меня извинить, — сконфузился он. — Его императорское величество приглашает вас в малую залу.

Ринат вздрогнул всем телом. Началось…

Пройдя через анфиладу комнат, где осталось большинство гостей, он оказался в малой гостиной наедине с императором и цесаревичем.

Обе царственные особы с большим любопытством стали его разглядывать. Он их. В какой-то момент, когда молчание затянулось, Ринат сделал то, что и сам от себя не ожидал. Он улыбнулся и подмигнул цесаревичу. Тот тоже улыбнулся в ответ и… вдруг вскинул голову. Он, наконец, узнал Рината.

— Ты… Вы! Papa! — Александр быстро подошел к императору и начал что-то ему шептать на ухо.

На лице императора в этот момент не дрогнул ни один мускул. Сумасшедшая выдержка! Ведь перед ним, буквально на расстоянии двух шагов, оказался заклятый враг его государства, сам неистовый властитель Чечни и Дагестана!

— Так… господин инженер… господин Каримов, — медленно говорил он, буравя глазами Рината. — Может называть вас лучше имамом Шамилем?

Рука императора против его воли потянулась к рукояти шашки и крепко ее обхватила.

— Можете меня называть просто, — начал Ринат, разводя руками в стороны. — Господин Пришелец. Дело в том, что из будущего… Я родился в середине XX века…

Оглавление

Пролог

Глава 1 Из огня да в полымя

Глава 2 Пойти против течения

Глава 3 Расчистить авгиевы конюшни

Глава 4 Судьба преподносит очередной подарок

Глава 5 Пришло время наводить порядок

Глава 6 Он не человек, он больше…

Глава 7 Притворись хитрой лисицей

Глава 8 Мы свой, мы новый мир построим

Глава 9 Многое сделано, многое предстоит сделать

Глава 10 Путь в тысячу ли начинается с одного ли

Одна личина скрывает вторую, вторая третью