Приключения на дне моря [Евгений Серафимович Велтистов] (fb2) читать онлайн

Е. Велтистов ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ДНЕ МОРЯ

Непейвода, Молекула и Пли

Из-за суматохи, какая бывает в последние дни перед командировкой, я мало думал о своих попутчиках. А в такси, когда все расселись и машина заскользила к вокзалу, вдруг встревожился: «Что же я наделал?»

И тут же стал себя успокаивать:

«Ничего особенного не произошло. Со мной едут три мальчика из нашего подъезда, три товарища. Вот они сидят рядом со мной: с упрямым хохолком и в фуражке с капитанским крабом — Непейвода, улыбающийся, с красными щеками и подвижным от любопытства носом — Пли, а серьезный, в очках — это Молекула. Люди они самостоятельные, перешли в седьмой класс, слушаться меня обещали. Задача моя несложная: доставить их в Братск и сдать с рук на руки дяде Непейводы — лоцману Фоме Фомичу Ладочкину. На Ангаре Ладочкин известный человек: никто лучше его не проведет корабль через опасные пороги. Правда, лоцмана я никогда не видел, но его адрес записан в моем корреспондентском блокноте на первой странице. Да, впрочем, я помню его наизусть:

«Зеленый городок, улица Набережная, дом №3».

Ребятишки поселятся у Фомы Фомича, станут ловить в Ангаре рыбу, загорать. А я буду знакомиться со строительством Братской ГЭС и выполнять задание редакции. Четыре билета у меня в кармане, пакет для Ладочкина здесь же, корреспондентский блокнот еще не исписан, а авторучка полна чернил. Значит, все в порядке? Да, все в порядке!»

Пока я обо всем этом думал, «Волга» с шашечками миловала торжественные, сверкающие новые дома и выехала на магистраль. Пахнуло свежестью тополей, замелькали встречные автомобили и автобусы. Хорошо катить в голубом автобусе! Окна у него широченные, как витрины, смотришь через них на улицы, считаешь строительные краны и думаешь: какая же все-таки большая Москва! Но мы не завидовали автобусным пассажирам: рано пли поздно автобус сворачивал и снова ехал в центр города. А наш путь — дальше.

Вот и Ярославский вокзал. Говорят репродукторы, гудят, набирая скорость, электропоезда, шумит привокзальная площадь. Я беру свой чемодан. Мамы и папы, тети и бабушки моих попутчиков, приехавшие в других такси, вытаскивают из багажников свертки, рюкзаки, чемоданы. Зачем так много вещей? Ладно, в вагоне разберемся.

Караван нагруженных родственников двинулся к перрону. Я оглядел свою команду. Впереди, сдвинув на затылок фуражку, выступал Непейвода. Руки его были заняты удочками, на груди висел морской бинокль. Молекула шагал в тяжелых лыжных ботинках и с достоинством помахивал геологическим молотком. А Пли просто изумил меня: на его плечах была накинута потертая черно-бурая лиса. Может быть, он думал, что сейчас в Сибири мороз?

Я только хотел задать этот вопрос маме Пли, как неожиданно рядом ударили медные тарелки и заревели трубы оркестра. Люди бросились вперед, и нам тоже пришлось поспешить. А когда мы остановились, обнаружилось, что исчез Непейвода.

Я вступил в свои права начальника экспедиции: поставил чемодан, попросил всех подождать и бросился к дежурному по вокзалу. На счастье, тот сидел в кабинете и, улыбаясь, слушал радио.

— Мы рады, — говорил кто-то по радио, — увидеть снова Москву. Нам приятны забота и внимание работников железной дороги.

— Мальчик пропал, — выпалил я. — Объявите, пожалуйста, по радио.

— Не могу, — ответил, все еще улыбаясь, дежурный. — Мы транслируем митинг. Встречаем героев Сибири. Через двадцать минут — пожалуйста.

— Тогда задержите поезд!

И в этот момент по радио объявили:

— А теперь, дорогие товарищи сибиряки, примите поздравление от пионеров!

Речь, которую я услышал, была так неожиданна, что я оставил в покое дежурного.

— Благодарим за торжественное прощание, — сказал знакомый голос. — Наша экспедиция отправляется на этот раз не в заморское путешествие. Мы решили делать открытия в своей стране. Через несколько минут поезд повезет нас в глухую тайгу. И когда мы оттуда вернемся, то встречать нас будут тоже с оркестром. А может быть, придет и десять оркестров!.. У нас большие планы. Мой товарищ Молекула должен открыть в Сибири одно крупное месторождение. Я дал честное капитанское слово провести корабль через неприступный Падунский порог. А наш охотник Пли поклялся поймать для зоопарка дикого живого медведя…

Невидимые мне слушатели засмеялись и захлопали. Я выбежал из кабинета.

Ну что поделаешь с этим легкомысленным капитаном! Уже фотографируется, обнявшись с приятелями. «Неужели, — возмутился я про себя, — этот молодой человек, наверное, неопытный фотокорреспондент, поверил в медведей и в замечательные открытия и не догадывается, что ребята едут проводить школьные каникулы!»

— Полный вперед! — скомандовал я землепроходцам, мореплавателям, звероловам, а взрослым объяснил причину моего волнения. — Товарищи, поезд сейчас уйдет!

И вот наш поезд с табличками «Москва — Лена» на каждом вагоне (не какой-нибудь ярославский или свердловский обычный состав!) медленно тронулся с места.

Некоторое время мама Непейводы бежала рядом с вагоном и кричала:

— Он у меня послушный! Вы не беспокойтесь!

Мы помахали из окошка и принялись расставлять вещи. Непейвода не зря сказал в своей речи слово «экспедиция». В рюкзаках и чемоданах я увидел компасы, карты, песочные часы, «Книгу о вкусной и здоровой пище», несколько перочинных ножей. Было даже духовое ружье в чехле.

— Всего сто восемь предметов, — раскрыв записную книжку, объявил с важностью Пли.

— А зачем тебе понадобилась старая чернобурка и зонтик? — поинтересовался я.

— Когда я путешествовал по Антарктиде и жил среди пингвинов, этот зонт и этот мех спасали меня от страшной пурги, — сказал Пли. — Еще неизвестно, что нас ждет в Сибири — непроходимая тайга, дикие звери. Но на шестом континенте был со мной такой случай…

Я не стану передавать этот случай из охотничьей биографии Пли, а расскажу подробней о последнем путешествии моих спутников.

Надо вам сказать, что Непейвода, Молекула и Пли — это не фамилии и не имена моих друзей. Но в нашем доме и на всей улице этих мальчишек зовут только так. И вот почему.

По программе Международного геофизического года ученые на самолетах и вездеходах исследовали таинственный ледовый материк. В это время «Пионерская правда» объявила интересную игру: пригласила ребят совершить путешествие в далекую Антарктиду.

Сразу же наш дом превратился в дрейфующий корабль, а двор — в айсберг. На кухнях стучали молотки, сбивавшие модели судов. По лестницам прыгали пингвины из пятого и шестого классов. Дворник ежедневно со страшным шумом ломал снежные заслоны у парадных…

В одном из номеров газеты появилось письмо, подписанное экипажем «Универсального теплохода южно-полярных героев» («Утюг»). Подписи были странные: капитан Непейвода, охотник Пли и геолог Молекула. Эта троица заявляла, что имена победителей в игре им заранее известны: это, мол, они сами. Но, конечно же, такая хвастливость не могла окончиться хорошо: следующий помер принес весть, что теплоход «Утюг» погиб при столкновении с ледяной горой, а экипаж был вынужден высадиться на айсберг.

Что тут началось! В нашем дворе только и говорили про катастрофу с таинственным «Утюгом». Капитаны бросились к картам. Часами просиживали они над синими просторами Индийского океана, вычерчивая путь «Утюга». Все корабли свернули с курса и полным ходом пошли на поиски ледяной горы с потерпевшими крушение. В географических кружках шли споры, куда ветры и течения могли погнать злополучный айсберг. Радиограммы, поступавшие в редакцию «Пионерской правды», в штаб игры, приносили советы, как развести на айсберге костер без дров и как добыть пресную воду.

И едва тысячи капитанов из разных городов нашей страны обнаружили в Индийском океане трех заблудившихся путешественников, как Непейвода, Молекула и Пли прислали в редакцию записку. Они сообщали, что вылетают в глубь Антарктиды на вертолете. Представляете, все десять тысяч пионеров-полярников искали на картах точный маршрут, по которому могли бы двигаться саннотракторные поезда, а эти трое провели только одну линию и решали, что разгадали все тайны шестого материка!

Когда редакция познакомилась с донесениями всех капитанов, стало известно, что экипаж «Утюга» нарушил правила игры. Непейвода, Молекула и Пли не были удостоены даже резинки с изображением пингвина. Зато десять пионеров-географов, лучшие знатоки Антарктиды, поплыли в летние каникулы на настоящем теплоходе «Станиславский» по Северному Ледовитому океану и увидели своими глазами все-все, о чем раньше только мечтали: суровый полярный край с его ледяными равнинами и торосами, шумные порты, могучие ледоколы, закаленных бесстрашных летчиков, моряков, зимовщиков. Пожалуй, даже к лучшему, что экипаж «Утюга» не встретился с полярниками, которые уважали труд и настойчивость и не одобряли пустого бахвальства.

И вдруг я узнаю: трое хвастунишек проживают не в каком-нибудь доме Москвы, а именно в нашем. Молекула — шестиклассник из квартиры №10, Пли — его сосед по парте из квартиры №12, а Непейвода, их капитан и заводила, оказывается, здоровался каждое утро со мной на кухне.

Я не буду описывать насмешки, выпавшие на долю неудачливых полярников. Скажу только, что сам целую неделю с изумлением поглядывал на своего юного соседа.

Вот какие события случаются иногда в некоторых дворах. Вот как намертво, на всю жизнь, прилипают к некоторым людям неожиданные прозвища.

Долго после этого происшествия пылилась на полке в передней чуть выцветшая капитанская фуражка. Непейвода даже в сумерках не решался выйти в ней на улицу.

Я больше не слышал, чтобы Пли похвастался перед кем-нибудь своим духовым ружьем. А как-то я увидел совсем странную картину: бабушка из десятой квартиры забивала гвоздь в своем туфле известным всему дому геологическим молотком Молекулы. Да, друзья-путешественники искренне переживали свою неудачу.

Но однажды, поднимаясь по лестнице, я услышал веселую песню. Ее дружно пели три голоса. Я сразу узнал песню: это был гимн экипажа «Утюга»!

«Что же случилось?» — удивился я.

А через несколько минут ко мне постучались и вошли родители мальчиков. Они просили меня доставить сыновей к Фоме Фомичу Ладочкину.

В тот вечер я увидел, как Непейвода сорвал со стены карту полушарий, а на ее место повесил карту Сибири. Капитан шагал по распростертым на полу материкам и говорил экипажу:

— Заморские плавания отменяются! Все равно мы не откроем новых морей и неизвестных островов. Мы поедом на восток. Некоторые из нас уже ездили на восток. Например, я — на Клязьму, где я жил на даче. Теперь наш путь дальше, в Сибирь!

Я вошел в комнату и сказал, что согласен взять их с собой, если они будут слушаться меня беспрекословно. В ответ мальчишки закричали «ура».

Так мы стали попутчиками.

Академия едет в Сибирь

Раньше всех проснулся Молекула. Он всегда старался встать с восходом солнца. Он считал, что так поступают все геологи.

Пассажиры еще спали. Только из открытого служебного отделения доносился разговор.

— И серьезный этот пассажир из восьмого купе, — неторопливо гудел сиплый голос, и Молекула догадался, что это говорит проводник с длинными желтыми усами. — Я вот сколько езжу по разным дорогам. Почитай, лет тридцать. И Москва — Батуми, и Москва — Владивосток рейсы делал, а таких строгих глаз не видел. Как он глянул из-под своих очков, так сразу я и смекнул, что человек этот не меньше академика.

— Ну, и кто он? — спросил голос помягче.

— Самый настоящий академик! Хотел тебя, Пахомов, разбудить, да потом думаю: смена твоя еще не подошла, а поскольку у пассажира билет до Новосибирска, то ты еще поглядишь. А кроме него, в других вагонах еще человек двадцать ученых едут. Вот я и подумал: что это за такая удивительная командировка? И выходит, что в Новосибирск целая академия переезжает.

— И зачем им, Михалыч, сдался Новосибирск? — зевая, протянул Пахомов.

— «Зачем, зачем»! — сердито пробубнил Михалыч. — Ты вот молодой, а ленивый. Только и глядишь, как бы завалиться на боковую. За два дня ты газету и в руки не взял, а там как раз про сибирскую академию наук прописано. Смотри, вот пожалуюсь я на тебя начальнику.

— Ну что ты, Михалыч! — встрепенулся Пахомов. — Я вообще-то газеты читаю. Только вот как едем мы из Москвы, так я газеты не покупаю: на здешних станциях они все старые. Ну, а как повернем мы назад, тогда сюда подвезут уже свеженьких, я про все сразу и прочту. А ты что, Михалыч, академией интересуешься? Уж не ученым ли хочешь стать?

— Ученым не ученым, а на вахтера дал бы согласие. Сколько я на колесах? Лет ведь тридцать. А какой мой дом? Служебная койка, вот и все. А ученые недаром из Москвы уехали. На берегу Обского моря строится для них городок. Весь в цветах, в елках. Вот бы и мне сидеть на солнышке у научных дверей, ревматизм свой греть, воздухом морским дышать. Ради такого удовольствия я курить бы бросил! Но выходит со мной один неприятный случай по служебной части…

— Что случилось, Михалыч? — заинтересованно спросил Пахомов.

Михалыч некоторое время молчал. Потом выпустил в коридор три клуба дыма и, покашливая, продолжал:

— Не знаю, как и говорить. Ты сколько классов кончал? Восемь? Ответь мне тогда, что это за такая премудрость — специалист по уравнениям математической физики?

— Не знаю, — зевнув, ответил Пахомов. — Наверное, это в институтах учат…

— То-то и оно, что не во всех институтах. Я вчера пассажиров десять спросил, а все без толку. И только один умный человек мне растолковал: это, говорит, очень редкая ученая специальность. Посмотрит такой человек, предположим, на тебя, Пахомов, возьмет карандаш и распишет тебя всего математическими цифрами и знаками. И китель твой разложит на цифры, и твое тело, и даже купейные ключи в кармане. Соображаешь?

— Ты, Михалыч, наверное, устал, — заботливо сказал Пахомов. — Ложись-ка ты спать, а я заступлю на дежурство.

— Чтоб я усы сбрил, если это неправда! — проворчал пожилой проводник, и из служебного купе густо повалили клубы дыма.

— Кто их разберет, этих ученых! А что за неприятности тебе, Михалыч, от каких-то уравнений?

— А то, что академик — главный в этой новой академии и во всем городке. Мне, старой трубке, знать бы это вчера, когда он чаю попросил. Да, видно, голова моя уже плохо варит. Мне бы положить в стакан три куска сахару или четыре, а я по рассеянности положил один.

— Сколько я тебе говорил, чтоб не жадничал! — обрадовался Пахомов.

— Верно, — согласился старик, — вошел в грех, сэкономил на свою голову. А он еще два стакана попросил. И снова я сэкономил. Пришел за пустыми стаканами, а он вытирает очки платком и говорит: «Мало, товарищ проводник, в твоем чае калорий». И еще два стакана заказал.

— Ну, и что?

— «Что, что»! Если бы я эти калории наизусть знал… Опять по одному куску размешал! А потом, как узнал, кто такой этот пассажир, да что такое калории, усы стал на себе рвать. Такому человеку разложить на части мой чай да высчитать сахар — раз плюнуть. Позже уже вхожу я за стаканами, а академик на меня и не глядит, строчит себе на бумаге. Может, жалобу на меня начальству сочинял? Эх, не видать мне, старой трубке, теперь вахтерского стула!.. Не шевелить морскому ветру моих усов…

— Ложись-ка, Михалыч, усни, — стал успокаивать пожилого проводника молодой. — В нашей работе вечер утра бывает мудренее. Смотришь, что-нибудь и настучат колеса.

— Пожалуй, прилягу. А ты чай готовь, сейчас народ проснется.

Потягиваясь, Пахомов вышел в коридор. Молекула, чтобы не конфузить себя и проводника, нырнул в купе.

Сладкое и соленое

Завтрак взялся готовить Пли. Пока мы умывались, он извлекал из своего чемодана продовольственные запасы. На столике и на нижней полке были аккуратно разложены сваренные всмятку, вкрутую и «в мешочек» яйца, завернутые в бумажные салфетки зеленые огурцы, банка с шоколадным маслом, плетеная коробочка с желтой сырковой массой, в которой просвечивали соблазнительно крупные изюмины. На газете походной колонной выстроилась армия вкуснейших домашних пирожков; возглавлял се ржаной рыжий пирог-пирожище, в который была запечена целая рыбина — наружу торчал один только хвост; за рыбной кулебякой теснились разные пшеничные пироги, все аппетитные, румяные, не отгадаешь, пока не откусишь, какой из них с капустой и яйцами, какой с зеленым луком, а какой с мясом и рисом; зато выдавали себя с головой пирожки, начиненные сластями: бока их были украшены вишневыми, черно-смородинными, маковыми и другими сладкими «синяками», словно им пришлось только что выдержать бой с соседями.

Кроме того, сладкая часть завтрака была представлена множеством кульков и пакетиков с конфетами, сахаром, халвой.

Этим Пли решил ограничить завтрак, потому что если бы он опорожнил чемодан до дна, то под колбасные изделия, жареные котлеты и банки с консервами не хватило бы всех купейных полок.

В ожидании похвалы Пли, глотая слюнки, уселся на краешек полки.

Но каково было его удивление, когда первый же вошедший — а это был спокойный всегда Молекула — разразился негодованием.

— Ни за что! — увидев пироги, крикнул Молекула и стукнул кулаком по столу. — Ни за что я не буду есть это! Сейчас же убирай, или я объявлю бунт!

— Тихо! — скомандовал из-за его спины Непейвода. — Что за бунт? За нарушение дисциплины и неподчинение капитану я могу посадить вас на голодный паек!

— Ура капитану! Да здравствует голодный паек! — воскликнул, просияв, бунтовщик. — Я только и хотел этого! А то что мы едим, как на празднике, и не испытываем никаких трудностей!

И Молекула тотчас же вытащил из своего рюкзака и водрузил на сладкие пироги круглую банку балтийских килек.

Признаюсь, я не ожидал такой прыти от тишайшего Молекулы. Мне и в голову никогда не приходило, что он может рассердиться, закричать и тем более стукнуть кулаком по столу.

А Пли очень расстроился.

— Я не могу, — ответил он очень тихо, — я не могу есть соленое. У меня особый язык. Он не выносит ничего такого, а только сладкое. Так сказал доктор.

Он высунул язык, и все внимательно посмотрели ему в рот.

А наш капитан, кажется, остался доволен неожиданным бунтом.

— Я согласен на трудности, — сказал авторитетно Непейвода. — В Антарктиде мы выбирали легкие пути. Теперь мы решили: искать, бороться и побеждать, иначе я не капитан! Но у Пли действительно необыкновенный язык. Я сам слышал, как про это говорил доктор, когда Пли съел стручок красного перца и визжал на весь дом. В виде исключения разрешим ему конфеты, пироги с вареньем и халву. Согласны?

Команда была согласна. На столе появились черный хлеб, сливочное масло, стаканы с крепким чаем. Из запасов Пли капитан и геолог позволили себе притронуться только к кулебяке и единодушно ее похвалили.

За завтраком Молекула совсем успокоился и передал нам любопытный разговор проводников. Жульничанье старика с сахаром все осудили. Но нам очень хотелось примирить проводника с академиком, чтобы старик не раскатывал больше по свету в тряском вагоне, а сидел бы на вахтерском стуле и грелся на солнышке. А как помочь ему, мы не знали.

Пли проигрывает спор

Из-за утреннего происшествия Пли был не в духе. Он шагал по коридору и предавался мрачным размышлениям. Пли думал о том, что паровоз везет их слишком медленно и неизвестно, сколько еще времени они будут ехать до далекого Братска. Сладкие пирожки через день-два кончатся, и тогда ему придется есть кильки.

Из служебного купе вышел толстенький человек в форме проводника, с пылесосом в руках. Это был заступивший на дежурство Пахомов.

В другое время Пли вежливо бы с ним поздоровался, но сейчас он проворчал:

— Вот тащится!.. Этот паровоз хуже черепахи!

Пахомов зевнул, включил пылесос и заметил:

— Держу пари, что через километр мы поедем быстрее.

— Скорее ваш паровоз развалится, — усмехнулся Пли. — Но я готов спорить!

— А я говорю, мы поедем быстрее! — рассердился Пахомов.

— Нет, не поедем, не поедем! — уперся Пли.

— Хорошо. Если поедем быстрее, ты уберешь коридор. Согласен?

— Согласен!

— Нет, для пылесоса ты еще мал, — передумал Пахомов. — Будешь разносить за меня чай!

Вскоре поезд замедлил ход. Показалась станция. Здесь все было обычно: двухэтажный зеленый вокзал, маленький рынок под навесом, одинокий милиционер на перроне и забор с полустертыми большими буквами:

«КИПЯТОК».

Пассажиры устремились к рынку покупать вареную картошку и огурцы. Пли тоже спрыгнул на перрон и услышал: пых-пых! Через два вагона от него стоял разгоряченный паровоз.

— A-а, это ты, черепаха! — сказал Пли и подошел к большим колесам.

Пых! — выдохнул паровоз горячую струю пара, и Пли испуганно отскочил. На всякий случай он стал подальше и заговорил вежливее:

— Сердитесь не сердитесь, но вы устарелая техника. Сравните себя с «ТУ-104», и вам станет стыдно за свою скорость. Всем известно, что от Москвы до Ленинграда «ТУ» летит всего пятьдесят пять минут. Не успеешь позавтракать — вылезай. А вы всего-навсего паровая машина и как не пыхтите — не сможете повезти нас быстрее.

Паровоз окутался паром и, возмущенно сопя, удалился на запасный путь.

Через несколько минут к составу подъехала новая машина — большая, сильная, с крутыми дугами над крышей. Казалось, колеса так и катят сами собой. Машина — электровоз!

Только тут Пли заметил над головой провода. Как смычком, поведет сейчас электровоз по ним своими дугами и, набираясь сил, легко помчит состав. Куда там пыхтящему паровозу!

А в вагоне Пахомов радуется:

— Проиграл, ворчун! Будешь разносить чай.

Он ушел, просигналил с площадки отправление и, вернувшись, накинулся на Пли:

— Ты думаешь, что проводник только спит, подметает да чай разносит! А ты лучше бы не спорил со мной, а спросил: что, мол, на вашей дороге сейчас главное? И я тебе отвечу, что не чай, и не пылесос, а электрификация. Гляди в окно, как едем. Летим, а не едем! Видал, какой красавец нас везет? И главное в этой машине — скорость. Сколько, думаешь, едет электровоз до Байкала? Пять суток, как паровоз? Нет, не пять, а всего трое суток. То-то и оно, что один электровоз подменяет четыре паровоза. И при этом, замечай, пыли в вагонах нет, салфетки и шторы чистые, значит, и проводнику работы меньше. Культурная машина!

Разговаривая, Пахомов разливал в стаканы чай. Вскоре они двинулись в обход по вагону. Пахомов нес поднос, а Пли спрашивал, сколько кому требуется. Они заглянули во все купе, кроме восьмого. Дверь там была заперта, и Пли остался посторожить, не попросит ли академик чаю.

И вот, когда Пахомов уселся на служебной койке и принялся пять чай, вбежал растерянный Пли и выпалил:

— Академик просит горяченького!

Пахомов поперхнулся. А Михалыч открыл глаза, приподнялся и зашипел, шевеля усами:

— Четыре куска клади! Ну, скорее мешайте, тюфяки вы эдакие!

Пли схватил стакан и исчез. Вернулся он через несколько минут. Глаза его сияли от восхищения.

— Разложил! — выпалил он. — Так сразу и определил: четыре куска! Просит еще…

Старик вздрогнул.

— Клади пять! — приказал он.

На этот раз Пли долго не возвращался. Михалыч покашливал, застегивал и расстегивал китель.

Пли принес новость:

— Говорит: зачем так много — пять кусков? Еще говорит, чтобы вы, дедушка Михалыч, зашли к нему.

С минуту старый проводник стоял неподвижно.

Потом медленно застегнул китель на все пуговицы, пригладил усы и удалился — прямой, как телеграфный столб.

Никто не знал, какой разговор происходил за дверью восьмого купе. Только когда старик вышел в коридор, усы у него победно торчали вверх.

Пли стал героем дня. Он важно развалился на своей полке, а старик принес ему сначала леденцы, потом стакан сверхсладкого чая и, наконец, старые щипцы, какими контролер пробивает билеты.

Мы тоже старались угодить Пли и подкладывали ему то пирожок, то халву, надеясь, что он вот-вот раскроет секрет академика.

Но Пли на наши вопросы сказал:

— Я ведь тоже могу разложить чай. В этом стакане, например, пять кусков.

И пораженный Михалыч подтвердил:

— Точно, пять!

— Да что там чай! — воскликнул Пли. — Вы знаете, что мы едем по сибирской платформе? Здесь на каждом шагу — клады, и академик сказал, что он должен изучить эту платформу и указать, где находится уголь, где железо и где нефть…

Нам, конечно, хотелось поговорить с академиком о его редкой специальности. Но мы рассудили так. Стоит ли отнимать хоть одну секунду у человека, если он думает сейчас о четырнадцати новых научно-исследовательских институтах и одном будущем сибирском университете, обо всем городке науки на берегу Обского моря и о вахтере Михалыче в том числе! Кто знает, может быть, он решает, куда послать сейчас отряды геологов? А может быть, он составляет задачу для счетных электронных машин? Да разве мало и других важных дел у академика, который должен изучить всю Сибирь! Подумайте только: всю Сибирь, территорию побольше, чем Австралия.

«Окно» на дороге

На одной остановке к нам заглянул начальник поезда и сказал:

— Не волнуйтесь, граждане пассажиры, — на дороге окно. Все поезда ждут полтора часа. Но это время мы потом нагоним.

— Что такое окно? И почему, когда окно, все поезда стоят? — в один голос спросили мальчишки.

Но начальник был уже у другого купе и говорил то же самое, прибавив только, что в поезде испортилось радио и ему приходится сто раз повторять одно и то же.

Мы выглянули из вагона и увидели вдоль дороги железные столбы, между которыми свисали провода. А на столбах и на проводах работали люди. Один на корточки присел, другой во весь рост стоит, третий на перекладину столба лег, ногами ее обхватил. У всех в руках инструменты, а от пояса к проводу тянется предохранительная цепь. Высота — в три этажа.

— И все-таки, что же такое окно? — недоумевал Пли.

Я рассказал, что такое «окно» на железной дороге.

На больших станциях сидит диспетчер — командир дороги. Он принимает по радиотелефону донесения от дежурных со всех станций и отдает им приказания. Диспетчер дорожит каждой секундой и следит, чтобы ни один поезд не опоздал.

И вдруг этот точный и аккуратный командир приказывает: «Всем поездам без исключения в таком-то месте задержаться и стоять полтора часа».

Что случилось? Может быть, авария? Нет, это и есть «окно».

Только одному поезду разрешает диспетчер нарушить запрет. Вот какой этот поезд: паровоз, платформа с металлическими столбами и подъемный кран на колесах. Машинист тормозит, кран цепляет опору и ставит ее в яму рядом с рельсами, и строительный поезд спешит к другой яме. «Быстрее, быстрее!» — торопится машинист. Ведь «окно» для работы — всего полтора часа, и ни одной лишней минуты.

А следом за поездом катит дрезина с платформой. На платформе закреплен барабан — огромная деревянная катушка. Вертится катушка и разматывает не нитку, не веревку, а алюминиевый провод. Рабочие привязывают этот провод к канату, что лежит вдоль пути. Натянут потом канат между столбами, и взлетит провод над рельсами.

Вот и весь рассказ про «окно» на дороге.

Пока мы разговаривали, к составу прицепили сразу два тепловоза. Прогудели они и помчали нас легко, словно пустой трамвайчик.

В окно мы увидели монтажников: они закрепляли на столбах провода. Задержанные составы мчались с бешеной скоростью прямо под ними, на запад и на восток. Машинисты знали, что электрификация дороги — большая стройка, стройка в несколько сотен километров, и не сердились на опоздание в полтора часа.

Вошел снова начальник и повесил в коридоре вагона такой плакат:

«5500-километровая линия от Москвы до Байкала равна длине всех электрифицированных дорог Англии, Австрии, Бельгии и Норвегии. Это самая длинная в мире электромагистраль».

Куда переехал дом?

Здравствуй, Братск! Мы приехали!

Так вот какие у тебя городские ворота — скромный низенький вокзальчик. Впрочем, этот деревянный домик временный. Будущее — впереди. Вот оно, на картине, которая висит прямо на улице, над входной дверью. Перегородившая Ангару плотина, голубая гладь с барашками волн, и режет воду белый пароход. Железнодорожный вокзал художнику, очевидно, не удалось вместить. Без всякого сомнения, через несколько лет он будет большой и торжественный.

Едва мы перетаскали вещи с платформы на автобусную остановку, как из-за поворота вынырнула бойкая желтая машина. Шофер распахнул дверцу, сам втащил два рюкзака и обрадовался, узнав, что мы едем в поселок Зеленый городок.

— Насовсем? — спросил шофер и, не дожидаясь ответа, улыбнулся. — Правильно!

И сразу же мы окунулись в лес и покатили по красной дороге. На глиняных ее откосах доцветали крупные, почти с кулак, фиолетовые подснежники. Издали они были похожи на чернильные кляксы.

Тайга, как мы увидели из автобуса, — это лесной беспорядок. Черные от сырости сосны и ели стояли вкривь и вкось, а то и совсем были выворочены какой-то страшной силой — торчали кверху корнями. И вдруг из леса выбежала опрятная шелковая березка. Как-то ей живется среди мохнатых черных нелюдимов? А за спиной березы стояли навытяжку, как солдаты в строю, корабельные сосны. Поджарые, красностволые, зелеными шапками в небо упираются.

Но тайга тайгой, а Зеленый городок все не показывался. Сосед подсказал мне, что от вокзала до городка километров тридцать. Я представил, как несколько лет назад ехали этой дорогой первые строители. Быстроходных автобусов здесь еще не было, да и самой этой дороги тоже не было. Подскакивали путники по проселку на ухабах, выталкивали грузовик из грязи, оглядывались на тайгу. А когда выбрались к Ангаре, то разбили на пустынном берегу зеленые брезентовые палатки. Поэтому так и лагерь свой назвали: Зеленый городок.

Зная эту историю, думал я увидеть палаточный городок, а увидел деревянные дома. Водитель заверил, что это и есть Зеленый городок, выгрузил вещи и дал газ.

Но что это? Грохочет и ревет что-то совсем рядом, за домами. Ребятишки затихли, жмутся ко мне.

— А ведь это, честное слово, Падун, — сказал я. — Тот самый, через который ты, капитан, хотел провести корабль.

Непейвода ничего не ответил. Только фуражку на самый нос надвинул. А Пли прижал к животу духовое ружье в чехле.

Прошли мы совсем немного, и открылась нам Ангара. Потоком серебра неслась она во всю свою километровую ширину и вдруг ударялась о невидимый нам каменный барьер и от боли белела, вздымалась стеной и грохотала. Удивительно было то, что над этим грохотом, над пляской сумасшедшей воды стояла переливчатая счастливая радуга.

Улица, которая тянулась около самой воды, называлась Набережной. Мы нашли дом №2. На следующей табличке стояла цифра «четыре». А где же дом №3 и вся другая сторона улицы?

Из дома №2 на мой стук вышла тетка, вытиравшая руки о передник.

— А третий дом тут стоял, — сказала тетка и ткнула пальцем в воду.

— Утонул? — воскликнул я.

— Потопили, — спокойно пояснила тетка.

— Дом утопили?

— Нет, улицу потопили. А дом-то чего топить, дом увезли.

— Как — увезли?

— А так, на санях. Мой дом, гляди, тоже на санях. Завтра пригонят трактор, зацепят, и мы уедем.

Действительно, из-под дома торчали концы огромных бревен-полозьев.

— Так у вас наводнение?

— Что вы! — всплеснула руками тетка. — Поселковый Совет с полгода назад предупреждал, что улицу весной затопит. Строят плотину, вот вода и поднимается.

— И вы не знаете, куда переехал Ладочкин?

— Он нам адреса не оставлял.

— Так это Зеленый городок? — Я все еще не верил своим ушам.

— Чего вы сомневаетесь? Палаток у нас давно нет, но городок, однако, временный. Здесь скоро речное дно будет. А мы себе другой поселок построили. «Постоянный» называется. Вон на скале. Там и гостиница есть.

Мы попрощались с женщиной и поплелись в гору. Несколько раз оглянулись. Все не верилось, что на месте дома с точным адресом может плескаться вода.

Мамай третий

Утром меня ослепил яркий блеск. Чистенькие деревянные стены, пол, потолок отражали золотые лучи и пускали в глаза «зайчиков». И пахло от всего очень приятно. Так пахнет в сосновом бору — кисловатой хвоей и смолистыми шишками.

Но каковы мои мальчишки! Молекула уткнулся носом в стену и, по-моему, нюхал ее, Пли шлепал босиком по прохладному полу, его губы трубили, как фанфары, его язык щелкал, как походный барабан. А капитан взобрался на стол и в бинокль изучал поселок.

— Красота! — сказал Непейвода, будто ничего вчера не случилось, будто не пропал вместе с домом его родной дядя.

Мои друзья даже не огорчились исчезновением Ладочкина. Им лишь бы путешествовать. А каково теперь мне? Какое лицо будет у редактора, когда он узнает, что его специальный корреспондент, вместо того чтобы собирать материал для очерков, играет роль няньки!

Совсем неожиданно успокоила меня уборщица.

— Знаю я Ладочкина, — нараспев сказала она. — Он нынче новый Братск строит. Ты, милый, делай свои дела, а ребятишки его сами сыщут. Тут недалеко, и автобусы катаются, как в городе. Понапрасну не тревожься. У нас на Братской стройке народу много тысяч. А каждый на виду.

Я обрадовался и поблагодарил уборщицу.

Выйдя из гостиницы, мы любовались поселком Постоянным. Деревянные дома выстроились в линеечку и все, как один, походили на сказочные теремки. Нет, пожалуй, это были не теремки, а терема-теремищи в два этажа, с резными наличниками, забавными лестничками, с балконами на все четыре стороны. Целый день можно лазить по такому дому и воображать себя при этом то матросом, то пожарным, а то и Иваном-царевичем. Весело жить в домах-теремах!

А улицы — шириной чуть ли не с Ангару. Посредине сосны стоят. Это таежный сквер — для прогулок, для вида из окна и для того, чтобы воздух был чистым и сладким.

Постоянный… Точно назвали строители свой городок: они поселились здесь на всю жизнь.

Я отправился в управление строительством. А мальчишки сели в желто-красный автобус, и он повез их но тайге, где таблички остановок висели прямо на соснах. Каждый из трех москвичей смотрел в автобусное оконце и думал: «Какой же он, город Братск? Может быть, еще лучше, чем Постоянный?»

Пли уже видел себя в гостях у Ладочкина. Пли очень любил бывать в гостях. Не потому, что там угощали. Наш сладкоежка держался в чужих домах очень сдержанно и больше краснел и благодарил, чем ел. Просто в гостях было всегда очень интересно. Например, где Пли впервые в жизни увидел живых пингвинов? Не в кино и не в зоопарке, а у одного знакомого полярника, который привез в свой загородный домик двух пингвинов из Антарктиды. Пли играл с ними целый день и потом все разговоры о себе начинал такой присказкой: «Когда я был среди пингвинов…»

А где Пли держал в руках весь вечер настоящую кривую саблю времен гражданской войны? Конечно, не в музее — там ценные вещи лежат под стеклом. Это было в доме старого учителя, который обучал в школе папу и маму Пли, а еще раньше воевал с верной саблей в красной коннице Буденного.

Наконец, если бы Пли не ездил гостить к своей родной бабушке на Ленинские горы и не видел своими глазами, как строился университет, он ни за что бы не поверил, что на месте высотного здания когда-то стояла подмосковная деревенька и шумел лес. Теперь золотая университетская звезда видна в ясную погоду из многих окон дома, где живут три товарища, но только один бабушкин внук видел, как поднимали с помощью аэростатов эту самую звезду и водружали ее на шпиль…

— Новый Братск! — объявил кондуктор.

Не блистательный город предстал перед глазами наших путешественников, а десятка два домов, которые виднелись за деревьями. Ребята подошли к первому дому и увидели, что он без крыши. Наверху стучали топоры и визжали пилы.

Лезть по наклонной доске следопыты не захотели, а взобрались на небольшую площадку, откуда, как им казалось, удобно было вести переговоры со вторым этажом, и крикнули:

— Эй, кто там есть?

И вдруг площадка рванулась к небу и вознесла троицу на второй этаж. От страха пассажиры и не разобрали, что неожиданный лифт — это подъемник, который доставляет наверх строительные материалы.

Краснолицый парень сидел верхом на балке. Увидев гостей, он воткнул топор в балку и вскочил.

— Здравствуй, друг, как живешь? — кричал он, сверкая зубами сахарной белизны, и жал крепко руку Непейводе, потом Пли, потом Молекуле, как хорошим знакомым. — Новое пополнение? Хорошо! Помогайте дом строить! По методу Мамая строить! Знаете, конечно, Мамая?

— Монгольский хан? — пробормотал кто-то из ребят.

— Какой хан! — закричал парень так громко, что Пли сделал шаг назад и чуть не слетел с лесов. — Была Куликовская битва! Твой хан умер! Слушай, что тебе я скажу: другой Мамай есть! В Донбассе уголь рубает. Один день дает тонну сверх нормы. Другой день дает две тонны. Третий день — пять тонн. Вот какой его метод!

Плотник взял топор. Узкие глаза его стали еле заметными щелочками, а лицо еще больше покраснело. Топор засверкал над его головой, как сабля кавалериста. Раз-два, и готова нужная вырубка. Легонько поднял плотник балку и положил сверху стены. Вытер рукой лоб, обернулся и сказал:

— А мы сегодня пять балок кладем. Сверх нормы. Ну как, будете на плотника учиться?

— Спасибо, — поблагодарил капитан и оглянулся на друзей. — Только у нас другая цель.

Опять озорно блеснули зубы, и плотник весело сказал:

— Слушай меня! Я пять лет был в Башкирии монтажником. Грамоты похвальные получал. Приехал строить самую большую гидростанцию в мире. А мне здесь говорят: «Давай, дорогой товарищ, быстро город делай». Я отвечаю: «Хорошо, буду делать. Я плотником не был, но возьму топор». Теперь видишь, вот город стоит?

Непейвода взглянул на растущие дома и сказал:

— Вижу.

— Ай-ай, нехорошо врать! — покачал головой плотник. — Ты видишь несколько домов. А я город Братск вижу, потому что знаю, какой он будет. Эти первые дома — деревянные. Потом каменные дома будут, стадион будет, сто тысяч хороших людей будет. А ты говоришь — «другая цель»!

— Я к дяде приехал, — стал оправдываться Непейвода. — А он исчез. По фамилии Ладочкин. Он тут работает. Помогите найти!

— Легче дом поставить, чем Ладочкина найти, — сказал серьезно плотник. — Пойдем звонить, где он есть.

Они спустились по лестнице. Плотник вошел в будку и долго кричал в телефон. Наконец он узнал, что Ладочкин кочует по участкам, но завтра утром приедет в леспромхоз, что у деревни Красково.

— На берегу моря этот леспромхоз. Туда автобус идет, — сказал плотник. — Если, моряк, не найдешь работы по специальности, приходи строить город. Спроси тогда бригадира Мамая.

— Вы тоже Мамай? — удивился Непейвода.

— Выходит, что Мамай Третий.

Он засмеялся и полез по лестнице.

Так ребята и не поняли, всерьез приглашал их плотник Мамай или шутил. Предложение было заманчивым, и, если бы наши герои не искали Ладочкина, они бы уже строили вместе с Мамаем Третьим таежный город Братск.

…Шагая по дорогам, разбегавшимся к заводам, каменным карьерам, к Ангаре и просто в тайгу, я заглянул в один дом. Меня привлекла вывеска: «Отдел подготовки кадров». А говоря проще, это была школа для взрослых.

В коридорах стояла торжественная тишина, мягкая желтая краска стен радовала глаз, и полы были такие чистые, что ноги ступали по ним осторожно, нерешительно. Мне вдруг очень захотелось учиться. Но это было невозможно. Я заглядывал в щелочки дверей и видел, что ни за одним столом нет свободного места: люди сидели плотно, чувствуя плечами соседей, как это бывает на трибунах на хорошем футбольном матче. В одних классах шли школьные уроки. В других — сидели студенты. На втором этаже инженеры рисовали мелом на досках, а их учениками были монтажники, крановщики, шоферы.

Наступил перерыв, распахнулись двери. Кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся и увидел прищуренные глаза, крепкие скулы и ежик коротких волос.

— Узнаешь?

— Пашка, ты? Здравствуй, Павел, здравствуй!

Как было не узнать старого друга, героя моих очерков! Я увидел его впервые много лет назад на Волго-Донском канале. Парнишка с маленьким чемоданом растерянно метался в разные стороны, давая дорогу бульдозерам и машинам. Вместе мы пошли искать какую-нибудь контору и потом виделись чуть ли не каждый день. Я написал очерк про своего земляка-москвича, который удрал после школы на большую стройку и впервые в жизни набил мозоли на руках обычной штыковой лопатой, как он колебался, не взять ли тихонько чемодан и не уехать ли назад в столицу, и как в конце концовстал водителем самосвала.

А лет через пять я столкнулся с Пашкой в Куйбышеве и узнал, что он успел уже побывать в Каховке и Усть-Каменогорске. По-прежнему в его легком чемоданчике лежали рубашки, мыло да полотенце, но он возмужал и стал настоящим строителем-кочевником.

Эти люди строили города и заводы, электрические станции и каналы. Они всегда говорили о своей стройке с таким жаром и с такой заботой, словно не было лучше ее на всей земле. А сами — я хорошо знал это — тайно мечтали о дальних путях. И, когда вставал на пустом месте новый город, когда, казалось бы, только и пожить им теперь в теплом уютном доме, они говорили неожиданно и твердо, каждый одни и те же слова: «Ну, я поехал». Брали свой чемоданчик и начинали все сначала.

Так и Павел. В последнюю нашу встречу он уверял меня, что самое интересное — собирать шлюзы для волжских пароходов. А теперь — рассказывал о новых кранах, которые со стометрового моста будут опускать на дно Ангары бетон — будут строить плотину.

— Ты же говорил, что не уедешь из Куйбышева, — напомнил я, — потому что там самая большая в мире ГЭС.

Пашка хитро подмигнул:

— Но теперь-то крупнейшая в мире ГЭС здесь строится. А я буду работать на мосту и сидеть выше птиц. Заходи в гости, и ты увидишь, как это красиво.

Перерыв окончился, я простился с Пашкой. Все двери закрылись, в коридоре опять стало тихо. За дверью, куда он ушел, занимались студенты. Пашка переменил уже много городов и много специальностей, по везде он продолжал настойчиво учиться и вот уже заканчивал институт.

Теперь я иначе взглянул на поселок Постоянный, на его прочные резные дома-терема. Нет, не все люди поселились здесь навечно. Пройдет несколько лет, и такие, как мой друг Пашка, непременно удерут строить что-нибудь самое крупное в мире.

Нептун в автобусе

Никто не знал, что новый день будет так же наполнен происшествиями, как хорошая кедровая шишка — орехами. Мы позавтракали. Я разрешил Пли остаться дома и приготовить нам ужни. Капитан и Молекула дали мне слово, что сегодня-то они обязательно найдут Ладочкина в леспромхозе.

В автобусе Непейвода сел у окна, а Молекула — рядом. Нет, не сухопутные пейзажи привлекали нашего капитана. Капитан хотел сосредоточиться, поразмыслить, как до встречи с дядей увидеть таинственное море в тайге, о котором он слышал мимоходом.

Эх, хорошо бы прокатиться по морю! Дядю уговорить можно — он добрый. Но прежде всего, конечно, надо разыскать море.

Дорога шла низиной, и часто к самым обочинам подступала вода. Это разлились еще ранней весной все таежные ручейки и речки. Дорога превращалась в насыпь из песка и глины и, не прерываясь, вилась рыжей лентой среди голубой воды. Видно, люди изучили характер тайги и построили хорошую дорогу, чтоб не опаздывать на работу.

Нашему капитану казалось, что он едет на катере. Поворот налево — «три румба влево», подъем — «прибавить обороты», прямая дорога — «полный вперед». Вообразив себя на капитанском мостике, Непейвода не замечал настойчивых тычков друга.

А Молекуле давно хотелось обратить внимание капитана на одного пассажира. Юноша в лыжном костюме что-то бережно доставал из своего рюкзака и раскладывал на коленях. Очки Молекулы так и тянулись к любопытному мешку.

— Серебряная монета времен Ивана Грозного, — вполголоса говорил юноша соседу и при этом почему-то краснел. — В Сибирь ее занес Ермак Тимофеевич. Для науки это бесспорно! Вот кремневые наконечники, ножи, каменные рыболовные крючки. Так сказать, орудия древнего человека, найденные на дне моря. И это для науки бесспорно!

— Угу. Ага. Угу, — кратко отвечал сосед.

— А вот любопытный экспонат.

И молодой человек вытащил из-под ног что-то напоминающее спиннинг в чехле. Молекула привстал: что произойдет сейчас в соседнем ряду? Он перестал тормошить капитана.

Из чехла появилась длинная черная стрела с треугольным наконечником, шишечкой и обрывками перьев на конце.

— Стрела-певунья, — объявил юноша.

И он произнес целую речь, немного научную, немного торжественную, из которой Молекула понял следующее: все, кто смотрят на стрелу-певунью, видят произведение охотничьего искусства прошлых веков. Выпущенная из лука стрела могла лететь почти три километра. При полете воздух попадал в специальные отверстия в шишечке, и стрела издавала отчаянным свист. Она могла сразить наповал сохатого или медведя. Основание стрелы сделано из кедра, наконечник — железный, а перья приклеены особым клеем, сваренным из осетровых позвонков. Прошло несколько веков, но перья держатся намертво. К сожалению, рецепт клея еще неизвестен. Но для современных химиков разгадать какой-то клей — пустяки.

— Представьте, какой силой должен обладать охотник, чтобы натянуть лук с полутораметровой стрелой, — сказал археолог и попросил соседа: — Пожмите мне руку.

Сосед исполнил его просьбу. Рука у него была огромная, в ссадинах, на запястье виднелся голубой морской якорь.

— Ого! — воскликнул юноша краснея. — Вот это сила! Такая была и у сибирского пращура. Нет, у него была побольше. Для науки это бесспорно!

— Угу! — промычал силач, не желая обижать древнего жителя-пращура.

— Ну, раз мы так разговорились, давайте знакомиться, — предложил археолог. Наверное, он впервые внимательно посмотрел на собеседника, потому что всплеснул руками и воскликнул: — Я вас знаю! Вы Нептун, бог моря. Ведь это ваш портрет был помещен в газете?

— Ага, мой.

Тут Непейвода получил такой тычок, что чуть не разбил лбом стекло. Он разозлился на Молекулу и поднес к его носу кулак. Но в этот момент автобус резко остановился и раздался дикий визг, словно кто-то угодил под колесо.

В автобус лезла бабка с мешком. Она изо всех сил прижимала к груди свою ношу. Мешок так дергался и так визжал, что всем стало ясно: там поросенок.

— Нептун! — выпалил Молекула.

— Какой Нептун? Где? — Капитан смотрел на мешок и ничего не понимал.

— Ну, который бог моря. С якорем на руке, видишь? А рядом знаешь кто? Ученый из института, археолог. Сейчас вот залезет в свой рюкзак, и ты ахнешь. Только этот проклятый поросенок мешает слушать!

Поросенок визжал. Нептун не обращал на шум внимания и говорил археологу:

— Ну, какой там бог моря! Я Артем Кряж, понятно? Я очищаю морское дно, и точка. Тут вам не карнавал. У меня и бороды никакой нету! Все это выдумка какого-то писаки.

Несмотря на поросячий визг, Непейвода отлично расслышал, что Кряж работает на морском дне. И мальчишка сразу же вообразил этого широкоплечего человека, которого он до сих пор не замечал, в водолазном костюме и башмаках со свинцовой подошвой…

Вот он стоит на берегу моря, ему завинчивают трехглазый шлем и дают в руки специальное устройство для расчистки морского дна. Водолаз медленно погружается в воду — следом за ним тянется телефонный кабель. А на берегу остаются дежурный у телефонного аппарата и он, Непейвода. Вот он и нашел море. И вдыхает ветер морских путешествий…

Но разговор продолжался, и Непейводе пришлось в своих мечтах покинуть берег долгожданного моря.

— Сейчас мы все коллеги, — убеждал археолог Кряжа. — Мы тоже трудимся на дне моря в поисках исторических ценностей. Поскольку вы, товарищ Кряж, по морской части, вы должны помочь археологам раскрыть одну загадку.

Археолог вытащил из кармана сложенный листок бумаги и развернул его. Молекула не выдержал, вскочил, замер за его спиной. Капитан тоже встал. Ведь поросенок тянул на отчаянно высоких нотах и не давал слушать.

— Вот, — сказал археолог, косясь на мешок с поросенком, — вы видите точную копию фантастической птицы Сирин, морской сирены, сбивавшей мореходов с курса своим пением. Я ее нашел в деревне Красково на изразцах печи. «Как морская птица попала в тайгу?» — спросите вы меня, товарищ Кряж. «Я не знаю», — отвечу я вам, товарищ Кряж. «Спорно ли это для науки?» — «Да, очень спорно!»

— Слушайте, бабуся, заглушите-ка вашего хряка, а то говорить нельзя! — попросил Кряж.

— А не заглушу! — неожиданно крикнула бабка, да так громко, что поросенок захлебнулся и смолк. — Ишь ты, научные разговоры ведут! А нам жизнь из-за вашей выдумки ломать? Болтайте про свое море, а я никуда из Краскова не уеду!

В разговор вмешался мужчина в кожаной куртке:

— Успокойтесь, бабушка, не волнуйтесь, пожалуйста! Вы из Краскова? Вы обязаны знать, что все ваше село должно переехать. Как ваша фамилия?

И он вытащил из кармана блокнот.

— Ну, Зацепова моя фамилия! — снова закричала старуха. — Ну, из Краскова я. Давай записывай, у нас в Краскове все Зацеповы. И вот что говорит тебе Зацепова Аграфена Тихоновна: сто лет стояло в тайге Красково и еще столько стоять будет. Еще запиши, что я на свадьбу дочки порося везу. А свадьбу в старой избе играть буду сколько захочу, хоть две недели. Кричи, милок, кричи, на свадьбу, однако, едешь!

И поросенок закричал с прежней ноты. Хорошо, что автобус приехал в леспромхоз. Бабка растолкала всех и вылезла из машины первой. Она взвалила мешок на спину и побрела в тайгу, бормоча себе под нос.

Человек в куртке пошел к конторе, поглядывая на верхушки сосен. Кряж и археолог обменялись рукопожатием. Юноша стал красным, как ствол сосны, и сказал:

— Нет, пращур был послабее. Но вернемся к птице Сирин. Значит, надо найти дом учителя Архипова?

И Кряж крякнул:

— Ага!

Наши путешественники, не сговариваясь, отлично поняли друг друга. Молекула не мог допустить, чтобы в чужом рюкзаке ушла от него тайна птицы Сирин. А Непейвода, дыша в спину Кряжу, уже чуял запах морской соли. Они договорились встретиться у остановки.

Непейвода ищет море

В поселке леспромхоза Непейвода увидел дома с резными наличниками, деревянный тротуар и чистенькую улицу.

Непейвода тревожно подумал: «Почему леспромхоз, а не морпромхоз? Ведь никто не рубит лес: ни одной щепки не валяется вокруг».

Но тут же он решил: «Раз я тут, все в порядке! Вот открою море, и тогда будет леспромхоз морпромхозом».

Непейвода шел за Кряжем в некотором отдалении, надеясь, что вот-вот блеснет меж сосен вода.

А близость моря чувствовалась даже по походке Кряжа. Его широкая, как дверь, спина с каждым шагом покачивалась вправо и влево. Сразу видно — морская походочка!..

И Непейвода тоже зашагал, как по палубе идущего полным ходом корабля. Жаль, что никто на них не смотрел. Поселок остался позади, Кряж и капитан шли по мягкой лесной дороге.

Впереди затарахтело. Может быть, это запустили на катере мотор?

Но из-за поворота навстречу шагавшим людям выехала тупоносая машина на гусеницах — трелевочный трактор.

Поджимая под себя мощными гусеницами дорогу, трактор легко тянул длиннющий хвост — толстые голые стволы. Водитель, увидев морского краба на фуражке Непейводы, улыбнулся и взял под козырек. Где так уважительно относятся к морякам? Известно: там, где рядом их родная стихия.

Капитан остановился и вежливо ответил на приветствие.

Трактор уже проехал вперед, а мимо Непейводы все полз и полз раздвинутый веером деревянный хвост. Стволы постепенно утолщались, и на гладком срезе Непейвода увидел множество коричневых колец. Сколько их было? Сто? Двести? Триста? Сразу и не сосчитаешь. Во всяком случае, стройные сосны были древними старушками, чуть ли не современницами Петра Первого.

А потом послышалось: «Тум-тум! Тум-тум!» Словно кто-то быстро и настойчиво стучал огромной колотушкой. Или где-то невдалеке был порт и там работал паровой молот?

Перед путниками открылась просторная поляна, усеянная пнями. На ближнем ее краю стояла машина, при виде которой Непейвода ощутил легкую тревогу. На раме были установлены старинные знакомцы — дизель и генератор. Ясно, откуда бралось это «тум-тум». Так усердно стучало стальное дизельное сердце машины, а его напарник — генератор — точно по законам физики превращал механическую энергию в электрическую.

Но если эти работяги приходились хоть какими-то родственниками судовым двигателям, то другая часть машины выполняла чисто сухопутные обязанности. Огибая машину, Непейвода угрюмо косился на медленно вращавшееся колесо. Нет, никакого сходства не было в нем ни с благородным корабельным штурвалом, ни даже с простой лебедкой для подъема якоря — брашпилем. Большое грубое колесо покорно тянуло стальной переплетенный канат, к которому тонкими тросиками были привязаны деревья.

Невдалеке от колеса стоял парень с топором. Когда к нему подъезжало привязанное дерево, парень со всего маху бил обухом по специальному замку, державшему тросик. Замок открывался, и освобожденное дерево послушно ложилось у ног человека. А канат, перекинувшись через колесо, снова отправлялся в путь за бревнами. Он полз через поляну, исчезал в лесу со всеми своими щупальцами-тросиками и возвращался назад. Огромный стальной канат двигался, как замкнутая велосипедная цепь.

Все это выглядело любопытно. А Непейвода тяжело вздохнул. Трудно было предположить, что стальной канат таскает деревья на поляну из моря.

Но, как известно, даже в самые мрачные минуты в человеке вспыхивает огонек надежды. И зажег его не кто иной, как парень с топором.

— Салют морякам! — крикнул он Кряжу и стукнул топором по замку.

Артем Кряж кивнул и прошел мимо хитроумного сухопутного изобретения.

А Непейвода встрепенулся сразу от знакомого слова и козликом заскакал за Кряжем. Он даже забыл про морскую походку. Что там франтить, если сейчас за соснами возникнет синяя-синяя мечта — море!

Капитан не обратил внимания на шум сзади. Это к машине вернулся трелевочный трактор. Тракторист вместе с пареньком подсунули под деревья трос, крепко связали их вершины, и вскоре трактор потащил по дороге свой длинный павлиний хвост.

Поляна, через которую шли Кряж и Непейвода, кончилась, а стальная цепь тянулась дальше. И тайга расступалась перед ней, образуя прямой коридор. С дальнего конца просеки плыли навстречу морякам плененные сосны.

Кряж свернул с просеки. И с этого момента синяя мечта Непейводы начала голубеть. Кряж подошел к людям, стоявшим у могучей сосны. Он пожал им руку, и они ушли, взглянув мельком на капитана.

А морской бог Кряж… Вместо трехглазого водолазного шлема он надел огромные брезентовые рукавицы и взял с земли пилу.

— Мальчик, сойди с провода, — сказал Кряж голосом самого обыкновенного человека, не замечая, как побледнела прекрасная капитанская мечта.

Непейвода шагнул. Он не видел под ногами провода, что тянулся с просеки к электропиле. Он не удивился и тому, что Кряж не стал водить пилой по сосне, а легонько прижал ее к стволу. И пила ожила, тихонько запела и легко, как нож в картофелину, вошла в дерево.

Мечта уже таяла, превращалась в сизый дымок, и капитан с отчаянием в голосе сказал:

— Товарищ Кряж, где же тут море?!

— А вот оно, не видишь, что ли? — ответил Кряж, по поднимая головы.

Непейвода оглянулся. Он увидел десяток лысых, блестевших на солнце пней, невозмутимые сосны за ними, и ему стало горько, как бывает со всяким обманутым человеком.

— Эх вы, Нептун! — сказал он тоном бабки Зацеповой. — Самый вы настоящий лесоруб, а не бог моря!

Кряж выключил пилу, выпрямился. Он сдвинул свои черные брови и хмуро сказал:

— Ты чего про Нептуна болтаешь! Что ты — на карнавале или в тайге? А ну, брысь отсюда за сто миль, малявка!

Непейвода попятился и крикнул:

— Что же вы все про море! А его нет!

— Ты в самом деле не знаешь, где море? — удивился Кряж и покачал головой. — Ой-ой, какой чудак! Да совсем рядом. Залезай на сосну и увидишь.

И, наклонившись к пиле, он больше не оборачивался.

Все мальчишки умеют взбираться на руках по шесту. Кто легко и свободно, кто пыхтя и потея. Но представьте таежную сосну, которая всю жизнь тянулась среди рослых соседей к солнцу. Она туго запелената в блестящую желтую кору и только на головокружительной высоте раскидывает свои сильные сучья с длинненькими иголками.

Попробуй влезь на нее!

А Непейвода полез. Он выбрал сосну повыше, снял ботинки и куртку, сложил их аккуратно у изогнутых корней, потом подпрыгнул и повис в метре от земли.

Сантиметр за сантиметром капитан поднимался над землей.

Поверьте, это было нелегко. Непейвода не замечал, как на штанах и на натертых до красноты ладонях налипла черная смола, как сыпалась вниз легкая золотая шелуха.

Непейвода так устал, когда добрался до первого сучка, что не смог бы крикнуть «Вода!», явись перед его взором целый океан. Моря не было. Даже в сильный бинокль, извлеченный из кармана, он ничего, кроме зеленых холмов, по увидел.

Рядом с Непейводой задрожали ветви. Он взглянул вниз и увидел, что это Кряж допиливает сосну. Дерево чуть наклонилось, держалось буквально на ниточке и не падало. Неожиданно сосна ахнула и со свистом устремилась к земле, царапнув капитана веткой по щеке.

— Эй! — зло крикнул капитан. — Осторожней!

— Ты с ума сошел, чертенок! — завопил снизу Кряж. — Что ты там делаешь, петушиная голова?

— Ищу бороду этого… Нептуна.

— Слезай сей же момент! Или я спилю дерево!

— Пили, — разрешил Непейвода, удобнее устраиваясь на сучке.

— Послушай, парень, — сбавляя тон, сказал лесоруб, хотя кулаки у него очень чесались, — это ты искал море? Иди сюда, я тебе все объясню…

Непейвода даже не пошевелился. Кряж сунул волосатую руку в карман, вынул блестящий пятак и показал его Непейводе:

— Смотри!

И он легко согнул пальцами пятак. Показал сплющенную монету обалдевшему мальчишке и ласковым голосом пообещал:

— Иди, научу тебя этой штуке.

Непейвода стал спускаться.

Он надел ботинки, поднял голову и увидел свирепое лицо — таким бывает настоящий морской бог Нептун, когда на море поднимается буря.

Капитан вскочил и пустился со всех ног к просеке. Там двое лесорубов цепляли к канату спиленное дерево. Рядом стоял «газик», в нем сидел человек из автобуса, одетый в кожаную куртку.

— Товарищ инженер! — крикнул ему Кряж, грозно двигая бровями. — Вы в поселок? Заберите этого чертенка. Ищет, понимаете, море. Мешает работать!

И Кряж ушел пилить новое дерево.

Рассказ, который ведется на дне морском

— А-а, знаменитый мореход! — заулыбался инженер, будто давно знал Непейводу. — Собираетесь в новое плавание? Намечаете маршруты? Знаю, все уже знаю. Ну, лезьте в машину. Придется сначала проехать по грешной земле.

Инженер распахнул перед Непейводой дверцу, сам сел за руль. «Газик» фыркнул и тронулся с места.

— Ну, капитан, почему так срочно надо отплывать?

Непейводе понравилось, что инженер разговаривает с ним на «вы», как с настоящим капитаном. Он объяснил, зачем приехал, и наябедничал на Кряжа.

Инженер, пряча улыбку, согласился с Непейводой:

— Я уверен, капитал, что это чистое недоразумение: боцман Кряж просто не разглядел, кто вы такой.

Он подумал и сказал:

— Вот что. Ладочкина мы должны встретить в деревне Красково. Едем как раз туда. Я не обещаю показать вам море, но сделаю все возможное, чтобы вы с ним познакомились.

Непейвода просиял. И, пока они возвращались в леспромхоз и потом ехали в деревню Красково, Непейвода внимательно слушал инженера и не замечал ни тайги, ни дороги.

Впрочем, и мы не станем описывать их путь, а постараемся поточнее изложить рассказ нового знакомого Непейводы.

— Вы, капитан, только что видели простую и интересную машину. Вы заметили, как она ловко таскает спиленные деревья? Вот вырубит она просеку в полкилометра длиною и перенесет свои канаты в чащу рядом. Так сама лебедка стоит на одном месте, а ее стальная проволочная рука движется по часовой стрелке, пока не расчистит большую поляну.

Теперь про море. Знаете, сколько тайги мы должны вырубить, чтобы на этом месте разлилось Братское море? Мы должны расчистить территорию, на которой могли бы разместиться десять таких городов, как Москва.

Вы скажете мне, что жалко этих сосен и лиственниц. Вы еще стихи мне прочитаете:

Непейвода подхватил знакомые строки, и они хором дочитали:

— Хорошо написал Некрасов, — продолжал инженер. — Когда-то в детстве я, деревенский мальчишка, чуть не плакал, читая эти стихи. А сейчас для меня они звучат не просто жалобно. Я не дам рубить подмосковные березы, но здесь много леса гибнет понапрасну. А мы очистим тайгу от топей и буреломов, пустим этот лес в дело, и снова тут вырастут молодые рощи.

Дорогой мой капитан, вы не должны сердиться на Кряжа. Ведь мы с вами едем сейчас по морскому дну, и он, Кряж, старается, готовит это дно. А как чисто готовит — видели? Спилил дерево — ни одной щепки не осталось. Только кучка опилок. Бревна отвезли, пни выкорчевали, опилки сожгли — готово! Наливайте воду и плавайте! Нептун свою работу сделал.

Посмотрите вверх, капитан! Думаете, синеет небо меж верхушек? Нет, над нами уже сорок метров воды. Ни сосен, ни этой дороги, ни леспромхоза — ничего нет. Одни рыбки шныряют. Не верите? Ничего, я и сам не всегда верю…

А там, наверху, пароход идет. Синее море, белый пароход. И, конечно, на нем не только вы, капитан, плывете. Непременно на палубе стоит Кряж. Я его знаю, хитрюгу соленого боцмана! Сначала все своими руками сделает, а потом будет плавать в свое удовольствие. А я… я, малыш, на берегу порт ему строю. С пристанью, с кранами, с билетной кассой и буфетом. Хороший таежный порт!

…Вот и возвратилась синяя мечта Непейводы. Он смотрел на тайгу, а видел море. Мчался по воде серебристый теплоход «Ракета». Нет, не мчался, а летел на подводных крыльях! В мягких кожаных креслах сидели пассажиры, разглядывая через толстые стекла зеленые таежные берега. А вел «Ракету», конечно, капитан Непейвода.

— Да… Но вернемся на наше дно, — говорил инженер, который теперь представлялся Непейводе пассажиром «Ракеты». — У вас, капитан, не возникает вопроса, зачем строят море? Ну конечно, не возникает, вы — капитан. Но море нужно не только для кораблей. Есть такое выражение: «Режим стока реки». Для работы гидроэлектростанции это очень важно. Если вода напирает на плотину с постоянной силой, турбины вертятся равномерно, станция живет хороню. А реки, как мы знаем, но отличаются постоянством характера. Они и разливаются, и мелеют, и отдыхают подо льдом. Чтобы не зависеть от капризов реки, строители создают перед гидростанцией большое водохранилище. И турбины хорошо работают, и морякам тогда раздолье.

Вот перегородим мы Ангару плотиной. Ударится в нее река, остановится. А сзади, из Байкала и из притоков Ангары, все прибывает и прибывает вода. И разливается на шестьсот километров среди тайги море. Тогда поздно будет вспоминать, переехала на новое место Зацепова из Краскова или сидит в старой хате, срубили мы на дне все деревья или не успели. Никакие причины приниматься во внимание не будут. Каждый из нас отвечает за рождение моря.

— И я отвечаю тоже! — сказал Непейвода. — Пусть ветер, пусть шторм, пусть волны — опытному морскому волку они не страшны. Капитан спокоен, судно идет вперед!

— А ведь полчаса назад, капитан, вы думали, что вы самый несчастный на земле человек, — сказал, улыбнувшись, инженер. — И очень хорошо, что вы не нашли готового моря. Теперь вы видели своими глазами, как создается Братское море, и будете знать его со всеми мелями и глубинами.

— Да! — воскликнул Непейвода. — Раз я здесь, все в порядке! Море будет!

— Нет, не всё. Жители Краскова должны уже переезжать, а Аграфена Зацепова мутит воду, подговаривает не ехать. Как сломить упрямство старухи?

— А вы посадите ее на «Ракету» и расскажите про море и про рыб. Она сразу переедет, — предложил Непейвода.

— На какую это «Ракету»? — не понял инженер.

— Да так называется корабль, на котором мы плывем!

— Ах, вот оно что! — рассмеялся инженер. — Это прекрасная мысль, капитан. Давайте искать ее дом.

«Газик», подпрыгивая на непокорных корнях, подъезжал к деревне.

Сибирь вам не Звенигород…

С Пли в это время приключилось почти невероятное происшествие: он очутился за двести километров от всех нас. Но расскажем все по порядку.

Пли давно задумал удивить нас охотничьими трофеями. Он сказал, что будет сидеть дома, а сам решил удрать в тайгу. Помахав друзьям из окна, Пли засунул в карман компас, перочинный нож, несколько кусков сахару. Из-под кровати достал духовое ружье. Хотел взять и зонтик, но, поколебавшись, поставил его в угол.

На улице Пли подкрался к самосвалу, огляделся и залез в кузов. Там он уселся в угол и замер.

Минут через пять к машине подошел шофер. Самосвал взревел и рванулся с места. Только тогда над бортом появился любопытный нос пассажира. В железном кузове его здорово подбрасывало. Пли не знал планов водителя. Но он остался доволен тем, что машина выскочила из поселка и теперь ворчала на всю тайгу.

Вжи-ж-жи! — жужжали встречные самосвалы. Они гудели, как тысяча шмелей.

Крутой поворот — и Пли въезжает в карьер. Там экскаватор кланялся каждой машине и обрушивал в кузов град камней. Самосвал, который вез Пли, резко затормозил и стал в хвост автоочереди.

А Пли уже карабкался по песчаному откосу, подтягиваясь за торчащие корни.

«Прячьтесь, бурундуки! — пыхтел он. — Залезайте в берлоги, медведи! Уносите свои хвосты, белки! В тайгу вступает знаменитый охотник».

Впрочем, бурундуков поблизости не было, медведей тоже. А белки и не думали прятаться. Они прыгали с ветки на ветку, пользуясь пушистым хвостом, как парашютом. Они перебегали тропку перед самым носом Пли. Они роняли на его голову шишки.

— Вот так история, — сказал Пли, — столько много дичи, а я не взял мешок!

Он вскидывал ружье, прицеливался и всякий раз со вздохом опускал дуло. Если бы на охоте можно было не стрелять и обходиться как-нибудь без ружья! Например, ваять вместо ружья гитару. В Антарктиде — Пли слыхал это от настоящего полярника — пингвины обожают хорошую музыку: стоит кому-нибудь заиграть, как они бегут послушать. А белки? Можно ли заманить их гитарой?..

Задрав голову к сучкам, Пли брел не разбирая дороги и пел песенку. Сочинил ее не наш отважный охотник, а его спокойный и молчаливый друг Молекула. Но зато Пли умел петь громче всех:

«Здорово сочиняет Молекула! — решил про себя Пли. — Если петь про тигров в комнате, то смешно и весело, а если в лесу — то страшно».

Пли огляделся и заметил, что под подошвами хлюпает вода.

Его окружал не подмосковный лес, где на солнечных полянках растут ромашки и земляника. Тут было сумрачно и пахло не земляникой, а как в погребе — сыростью. И под ногами — не зеленая трава, не ромашки и земляника, а черный торф и заплесневелый мох.

— Надо вернуться назад, — пробормотал Пли.

Он вытащил компас, поставил на ладонь, но вспомнил, что белки отвлекли его и помешали заметить, в какую сторону он шел от карьера.

Пли посмотрел вверх. Над головой покачивались переплетенные еловые лапы. Белки исчезли. 

Пли побежал назад, потом заметался в разные стороны. Он падал, застревал между деревьями и лез туда, где показывался какой-нибудь просвет. Но, едва Пли достигал места, где деревья, как ему казалось, стояли реже, перед ним вырастали новые великаны.

Перепугала Пли тайга: молчаливая, колючая, хватает за ноги, не дает бежать… Пробивался Пли через малинник, усеянный маленькими белыми цветами. Цветы он не увидел, только колючки почувствовал… Лез наш беглец и через орешник, не разбирая дороги, даже не поняв, что это за такие густые кусты. И заросли красной смородины, огромный таежный сад, только расцарапали его.

Тайга цвела, впитывала весеннюю влагу, набиралась сил. Она готовила человеку много приятных сюрпризов. Первыми за сюрпризами приходят в тайгу любители сочной земляники, малины, черники, смородины. Трудно накормить сладкоежку, и все-таки лакомки не успевают обобрать богатые душистые ягодники. За лакомками тянутся таежные грибники, серьезные и деловитые люди, которые не имеют привычки аукаться, а молча обходят с разных сторон сопочку за сопочкой. Потом наступает пора шишкарей да белок; их путь — в кедровник. За белкой и соболь к кедрам жалует, за соболем — охотники.

И грибники, и шишкари, и охотники никогда не спешат в лесу. Они знают таежное правило: поспешишь — легко попасть в беду. А вот Пли — неопытный лесовик, сразу бежать бросился и заблудился.

Он побледнел и осунулся. Он не замечал уже, в какую сторону бежит. Взбирался, задыхаясь, на сопку — и снова видел одну мохнатую тайгу. Это было похоже на противный сон, когда человек хочет от кого-то убежать и не может. Сердце отчаянно колотилось. Воздуху не хватало. Ноги подгибались.

Как долго это продолжалось, Пли не знал. Он помнит, что выбрался на берег тихой речки с совсем черной водой, добрел вдоль берега и застыл на месте. Глаза не могли обмануть его: на лужайке за деревьями стоял вертолет.

Пли хотел закричать, но от крика вертолет мог исчезнуть или оказаться простой деревяшкой — колодой.

Что было сил побежал Пли к вертолету. Казалось, не будет конца зеленой лужайке, а тут еще бьет в грудь ветер из-под винтов, останавливает ноги, пригибает к земле траву.

Выскочил из кабины человек, и сильные ласковые руки схватили мальчишку. Пли зажмурился и заплакал. Руки подняли его над землей и куда-то понесли.

И вот крутящийся зонтик, приятно рокотавший вверху, приподнял вертолет над землей. В кабине — трое: Пли, пилот и человек с сильными руками — геолог.

Спасенный охотник сидит в этих руках, как дома в кресле, и не может сказать, кто он и откуда, потому что рыдает.

— Что ты, что ты, волчонок! — ласково успокаивает геолог и длинным носом постукивает в щеку Пли. — Все хорошо, мы летим, через два часа ужинать будем. У нас, послушай-ка, один человек заблудился. Так он неделю блуждал. И все равно с вертолета нашли его. Ну, хватит реветь! Докладывай, откуда ты взялся!

— Из Москвы… — выдавил из себя Пли.

— Э-э, брат, я тоже когда-то в Ленинграде жил, — рассмеялся геолог. — А сбежал-то ты откуда?

— Из Братска.

— Как же тебя сюда занесло? Братск-то, он знаешь теперь где? Ну и ну!

— Белки меня заманили! — всхлипнул Пли.

— Не поймал?

— Не поймал.

— Ничего, ты и так счастливый. Ведь мы, брат, алмазы нашли.

Геолог достал из кармана коробочку, открыл ее, и Пли увидел блестящий камешек величиной с маленький орех.

— Осознал? — прищурившись, спросил геолог.

Пли кивнул головой, и слезы его высохли.

— Летим мы срочно в Железногорск, — продолжал геолог, — и ты, значит, с нами. Оттуда дадим телеграмму в Братск: жив, здоров, звери не съели. А потом сядешь в поезд — и домой. Договорились?

Пли наморщил лоб и растянул в улыбке губы, выражая этим полное согласие. А геолог продолжал:

— Ты не думай, что ты первый в тайге робинзон, и особенно не важничай. Эта штука — стрекоза, по названию вертолет, не одного тебя выручила. Весной вот забрались два таких, как ты, робинзона на остров рыбу ловить и как раз лед пошел. Дамбу, что связывала остров с берегом, будто ножом срезало. Мечутся рыбаки по острову, а льдины, как волки, так и лезут, так и лезут со всех сторон, а поверх льда холодные волны бегут. Понимаешь, какая серьезная история? Робинзоны уже на сосну влезли, а лед и вода всё наступают. Хорошо, что заметил их бульдозерист. Хотел на машине к острову прорваться, но дамбы-то нет. Как быть? Ну, он на аэродром кинулся, тревогу поднял. Начальник аэропорта думает: «Ветер ураганный, остров почти затопило, сесть нельзя, по всем правилам — отбой! Но мальчишки на дереве висят, руки у них коченеют, того и гляди, в воду свалятся…» Подумал и сказал: «Летим!» Сам сел за штурвал, в кабину — бульдозериста, чтоб путь указывал. Поднялись, летят к острову. Вот и сосну видно, и ребят на ней, и земли крохотный клочок среди льдин. Один заход, другой, третий — трудно сесть на такой пятак. Наконец сели, вода рядом плещется. Ребята кубарем с дерева, бегут и плачут. To сидели, вцепившись в сосну, притихшие, смирные, а как помощь пришла — заревели. Чудно устроен человек… Да ты посмотри, однако, какая тайга красавица. Сверху оно приятней глядеть, чем из-под корнем.

С вертолета тайга была совсем другая: спокойная, ласковая и, верно, очень красивая. Только-только кончился здесь дождь, в над зеленой крышей встала размашистая яркая радуга. Вертолет нырнул под семицветную дугу навстречу солнцу, и вслед за ним скользнула по вершинам деревьев его верная тень.

История птицы Сирин

В избе учителя Архипова, жившего в Краскове, молча работали двое людей — археолог и Молекула. Археолог установил на треножнике фотоаппарат и в сто первый раз фотографировал угол печки, где много лет назад была нарисована птица Сирин. Священная индийская птица напоминала Молекуле глухаря из учебника географии. Только у этого глухаря была голова женщины с длинными русалочьими косами.

Срисовав в свой блокнот историческую печь с птицей, Молекула принялся рассматривать избу. Все вещи в ней — стол, скамейка, табуретки, самодельные шахматы, даже расставленные на полке миски и чашки — были сделаны из дерева и от времени потемнели.

Но вот ходики на стене. Их зубчатые стрелки изображали две пилы. За резным щитом с выпуклыми цифрами крутились с разной скоростью шестеренки, цепляясь друг за друга деревянными зубчиками. На деревянной цепочке свисала вниз деревянная гиря. Каждые полчаса внутри часов бил лихую дробь маленький барабан, и над циферблатом переворачивалась через голову искусно вырезанная белка. Такие ходики — только в музей.

Кроме археолога и мальчишки, здесь был учитель Архипов. Седенький и легкий, как гусиное перышко, он неслышно семенил по одной половице, задрав острую бородку. Когда археолог кончил съемку, старичок прервал молчание:

— Нуте-с, молодые люди, прошу садиться.

Гости уселись под вышитыми полотенцами за массивный стол, археолог раскрыл блокнот. И начался рассказ под мерное тиканье деревянных ходиков.

— Надо вам сказать, — начал старичок, положив на стол спокойные руки, — что мой отец был моряком и странным человеком. Видел я его в детстве один раз и запомнил одну рыжую бороду. Жил я с матерью в Нижнем Новгороде и все ждал, когда отец из плавания вернется. Выбегу, помню, на обрыв, на Волгу смотрю или в порту толкаюсь. Грузчики все бородачи, и рыжих много, а отца среди них вроде нет. Бегу к матери, спрашиваю: «Когда?» А она мне: «Погоди, сыщет отец птицу Сирин и богатым человеком вернется». Бедно мы жили, на моряцкое счастье надеялись…

Тик-так, тик-так! — глухо отбивает в избе время деревянный маятник. Молекула слушает рассказ старого учителя про чудесную птицу Сирин, и уже кажется ему, что не ветер балуется за окном и крутит деревянный флюгер на крыше, а хохочет, заливается русалка. И спешит ей навстречу по синим волнам корабль на всех парусах. На носу корабля матросы стоят, среди них — рыжебородый человек, отец учителя. Не отрываясь смотрят они вперед: сейчас земля счастливая покажется. Текут там кисельные реки, на деревьях еда вкусная растет, золото на свалке валяется. А птица все поет и поет, все дальше в море корабль зазывает. Он спешит изо всех сил, да разве за песней угонишься!..

— Вот-вот, и у меня так глазенки-то горели, как про птицу Сирин слушал, — заметив волнение мальчика, сказал учитель. — Ох, и невзлюбил же я морскую птицу! Я в училище уже учился на дядины деньги, унижения и попреки родственников принимал, а она все отца не отпускала. Пришел 1905 год. И вот я читаю в газетах, будто под Цусимой наш флот японцами разгромлен и среди прочих кораблей потоплен героический крейсер, на котором отец служил; его тогда на военную службу призвали. Горем поделиться мне не с кем. Мать умерла. Дядя родной перекрестился и сплюнул.

Через год входит в дом человек с матросским сундучком. Говорит мне: «Я твой отец». Смотрю: могучий, не в пример мне, и седой. Смеется: «Это, говорит, сынок, от морской соли». А глаза грустные: «Прошел я огонь, воду и медные трубы. У черта в зубах побывал, а вернулся гол как сокол. Поедем, сынок, куда-нибудь отсюда. Ну, хоть бы в Сибирь». А я как раз учительствовать собрался. В Сибирь так в Сибирь.

Вот полвека назад и приехали мы в это село. Избу из лиственницы поставили, школу открыли. Обжились, осмотрелись, и тогда-то начертил отец на печи птицу Сирин в знак того, что нашел он свою землю счастливую, с богатством сказочным.

— Где нашел? — не выдержал Молекула и невольно перебил рассказчика.

— А в тайге.

— В тайге? — обрадовался Молекула. — Ну конечно, здесь столько золота, цветных металлов! Мы, геологи, это знаем.

Учитель поглаживал бородку и молчал. Он даже закрыл глаза, прислушиваясь, наверное, как шумят на ветру сосны. Говорить он стал тихо, словно рассказывая себе:

— У нас, молодые люди, говорят так: «Век живи, век иди, а тайги но пройдешь». И верно, нет ей конца-краю. Иногда снарядишься, ружье на всякий случай возьмешь и отмахаешь километров со сто. Известное дело — привычка.

Идешь, под ноги смотришь, как бы в яму не оступиться да в болоте не увязнуть. Иногда голову поднимешь: кто это свет так застилает? Видишь: детина под самое небо — кедр, значит. А то и пихта во все стороны развесистые лапы протянула. На кедровое место напал — шишки сшибай, в мешок клади. Поджаришь шишку, орехи сами собой выскочат, и ты богат. Кедровый орех пожирнее грецкого будет и маслине нос утрет. Хочешь — орех ешь, хочешь — масло из него выжимай. Тысячу голодных приведи к кедру — все сыты будут.

В сырое место попадешь — ель, музыкальную душу, встретишь. А известно, что это за тонкая душа: делают из нашей ели скрипки, пианино. Да в шахтах рудничные стойки из ели. Едва начнет оседать где-нибудь порода, как стойки тихонько поскрипывают — об опасности шахтерам знак дают.

А на гарь или на вырубку вышел — непременно березка тут. В чаще-то ее хвойняк затирает, вот и выбирается неженка на свободное местечко. Надо тебе бруснику в лукошке до холодов сохранить или лодку-берестянку соорудить — кланяйся хозяйке-березе в ноги.

Устал ходить, дом решил ставить, обратись лицом к сибирскому дубу — к лиственнице. Крепка она — топор отскакивает, тяжела — в воде тонет. Сто лет простоит изба из лиственницы, только почернеет.

Вот, друзья мои, какое богатство нашел мой отец. Почему нарисовал он птицу Сирин, вам понятно? Эти деревянные часы не дадут мне ошибиться. Они были сделаны отцом пятьдесят лет назад и с тех пор ни разу не остановились…

Учитель кончил рассказ, и в избе воцарилась тишина. Археолог писал в блокноте. Молекула снова стал смотреть на птицу Сирин. «Вот если бы чудо-птица помогла мне собрать коллекцию всех минералов Сибири, — думал Молекула, — я бы тоже высок ее изображение в своем доме».

А старенький учитель легкими шажками удалился в горницу, стены которой до потолка были уставлены полками с книгами. Старичок приставил лестничку, взял сверху нужную ему книгу и забыл про гостей…

Ох уж этот Ладочкин…

Вышел Молекула на улицу, сказал «до свиданья» археологу, пошел к автобусной остановке. Видит: навстречу машина легковая мчится, а из машины машет кто-то рукой и кричит.

Это Непейвода катил в «газике» вместе с инженером, размышляя об удивительном таежном море и об упрямой бабке Зацеповой.

Не успел Молекула протереть очки от пыли, как уже подскакивал на клеенчатом сиденье рядом с товарищем.

Остановился «газик» у дома бабки Зацеповой. Дом у бабки, как все другие в Краскове, приземистый, из лиственницы. Оконца маленькие, цветами в горшках заставлены. Черные ворота и высокая калитка на запоре.

На завалинке сидит парень, на гармошке играет.

Инженер постучал о калитку кольцом-ручкой, и показалась сама Аграфена Тихоновна с улыбкой на лице. А увидела, кто стучит, и нахмурилась:

— Пошто приехал? Али агитировать станешь?

— Агитировать, бабушка, не стану, — ответил инженер, — а приехал на прогулку пригласить.

— Однако красну девицу сыскал! — угрожающе воскликнула бабка. — Ах, окаянный!

— Прогулка-то, Аграфена Тихоновна, деловая. Еду я смотреть, как новое Красково разместится. А у вас глаз хозяйский, может, посоветуете что.

— За приглашение спасибо. Погоди, я платок накину.

Через несколько минут «газик» выехал из деревни. До огородов его преследовали лающие собаки, а потом машину проглотила тайга.

Зацепова восседала рядом с инженером, важная, закутанная в цветастый платок. Все вежливо молчали.

«Газик» медленно вполз на крутой склон, который был усыпан большими и маленькими пнями. Сияли они под солнцем, как рыжие веснушки на лице. Видно, приложили здесь свою руку лесоруб Кряж и его товарищи.

Наверху кончался серый, пыльный проселок, и дальше вилась желтенькая, словно новый ремень, дорога.

Проехали путники немного по хорошей дороге и услышали стук моторов. «Опять лебедка деревья таскает?» — подумал капитан.

Дорога вывела к большому полю. Лесорубы тут побывали раньше. А теперь таежную целину пахали трактора.

Сомкнулись вокруг поля деревья, и вскоре снова раздался впереди гул. Вот кто заботился в этой чаще об автомобилях и пассажирах! На конце желтой дороги двигался взад и вперед бульдозер. То он передвигал с места на место горку земли, то мастерски срезал бугорок, то, подобравшись к пню, цеплял его своим могучим ножом и однимрывком подкидывал кверху, срезая и ломая цепкие корни. Все это бульдозер проделывал неторопливо и ловко.

Мальчишки глаз не сводили с бульдозера, пока «газик» объезжал работящую машину. А инженер и Зацепова продолжали хранить молчание.

Поскакал «газик» по колдобинам и въехал на территорию нового Краскова. Пассажиры увидели недостроенные дома и среди них старую избу. Не захотел кто-то с привычным жилищем расстаться, перевез целиком, с цветами в крохотных оконцах. Новые дома — с широкими окнами, с наличниками, но пустые, необжитые. А на крыльце избы самовар стоит, дымком курится.

За избой — перелесок, за перелеском — два больших дома. К ним и подкатил «газик».

— Вон он, Ладочкин! — сказал инженер и показал на блестевшую тесовую крышу.

На ее гребне сидели и дымили папиросками два плотника, только что вбившие последний гвоздь. А из чердачного окна высовывался и что-то кричал плотникам человек в белой фуражке.

— Товарищ Ладочкин, давайте сюда, племянников принимайте! — окликнул его инженер и предложил Зацеповой: — Пойдемте поглядим, где ваш дом будет.

Они ушли.

Человек в белой фуражке исчез из окна и вскоре выбежал из дверей.

— Какие племянники? Вы племянники? — накинулся он на мальчиков.

Непейвода страшно удивился. Он старательно искал в лице незнакомца хоть какое-нибудь сходство со своим дядей и не находил. Он растерянно посмотрел на товарища и пожал плечами.

— Я племянник, — представился Непейвода. — Только вы не мой дядя.

— А вы точно Ладочкин? Покажите, пожалуйста, паспорт! — сказал Молекула.

— Что вы мне голову морочите! — вскипел человек в белой фуражке, потрясая в воздухе портфелем. — Вчера какие-то родственники по телефону набивались. Сегодня меня в леспромхозе удерживали. А инспектировать объекты за Ладочкина кто будет? Дядя, что ли?

И Ладочкин помчался к своему спрятанному в перелеске «газику». Через минуту он проехал мимо ошеломленных «племянников» и погрозил им портфелем.

— И хорошо, что он не твой дядя оказался, — успокаивала, вернувшись, бабка Зацепова Непейводу. — Ох уж этот Ладочкин… Бюрократ он — вот кто. Завсегда так — криком берет или пугает.

Бабка держалась теперь иначе.

— Ну-ка, парни, бросайте, однако, самокрутки, — крикнула она плотникам. — Или избу подпалить хотите?

Плотники затушили папироски и полезли с крыши.

— То ж не изба, Аграфена Тихоновна, то магазин! — крикнул один из них.

Но Зацепова не слышала его. Она нырнула в перелесок и вот уже стучала в маленькое оконце. В нем мелькнуло испуганное старческое лицо.

— Уснул, старый! — крикнула Зацепова. — А самовар вон искры сыплет. Ты для чего на новое место переехал? Морскую деревню спалить хочешь?

Старик выскочил на крыльцо и схватился за самоварную трубу.

А «газик» тронулся в обратный путь.

Бульдозер за это время продвинулся вперед и так же настойчиво бодал землю и пни. Тракторы спокойно ползали по полю.

— Для нас пашете, а? — спросила Зацепова.

— Да, все пашни переносим и все дороги, — ответил инженер. — Да и не только вашего колхоза, Аграфена Тихоновна. Одних селений более двухсот переезжает. Будете вы теперь жить на берегу моря, свежую рыбу на обед ловить. Море мы хариусом, омулем, сигом заселим.

— Ну, до тех обедов еще проголодаешься, — отмахнулась Зацепова. — А я к свадьбе как раз порося зажарю и пельменей тысячу наготовлю. Ты, инженер, приходи, однако, к нам на свадьбу. Заодно и новоселье справим.

— Ладно, — согласился инженер, — как только переедете, приду в гости.

Таежный пожарный

Инженер довез ребят до автобусной остановки и укатил по своим делам. Подождав автобуса минуты три, они зашагали по лесной дороге, рассказывая друг другу о том, что случилось с ними.

Солнце садилось. Из тайги потянуло свежестью. Проехал мимо нагруженный лесовоз. А автобус все не показывался.

Дорога раздваивалась, и друзья решили, что в Постоянный ведет левая. Они прошли минут десять, как вдруг оба ощутили горьковатый запах дыма.

— Ничего, — сказал Непейвода, — тайга летом всегда горит.

Чем дальше они продвигались, том сильнее пощипывало глаза. Друзья кашляли от дыма, но надо было выяснить, где и что горит. Может быть, требовалась их помощь?

Внезапно из-за кучи пней стрельнуло пламя.

Ребята бросились наутек. Они бежали с одной мыслью: позвать кого-нибудь, предупредить! Навстречу им по пустынной дороге двигался бульдозер.

Они не удивились тому, что из кабинки выскочил вместе с бульдозеристом Артем Кряж. И Кряж ничему не удивился, он сразу все понял.

Сильные руки подняли разом обоих мальчишек, опустили на сиденье, и Кряж бросился бежать назад, к поселку. Бульдозерист включил скорость — машина рванулась с места. Мальчишки показывали, куда ехать. Непейвода оглянулся в заднее окошко, но Кряж уже исчез, словно лесной дух. Только пыль клубилась на дороге.

Едва дым защипал глаза, бульдозерист затормозил и скомандовал ребятам:

— Прыгайте!

И стальная смелая машина ринулась в наступление.

Пламя уже вырвалось из огромного завала пней и скакнуло на ближние деревья. Вот засветился красный робкий язычок на макушка молоденькой сосенки — так загорается свечка. Мгновение — и огонь разбежался по ветвям, одел дерево в яркое платье.

Мальчишки затаили дыхание: выставив стальной нож, бульдозер на полном ходу мчался на пылающее дерево.

Удар. Треск. Огненный факел летит на землю!

А бульдозер уже бодает толстенную лиственницу, заглушая ее стоны ревом мотора…

Просигналили сирены пожарных машин. Следом прикатил грузовик, и из него посыпались люди. Мимо мальчишек промелькнули разгоряченные лица. Люди с топорами, пилами и лопатами бросились к горящим деревьям.

Пожарные в блестящих касках рвались к огненному очагу, где пламя гудело, как в хорошей печи. Но путь им преграждала груда выкорчеванных пней. И тут бульдозер, срубая по дороге кусты и деревца, двинулся, как танк, на неприступный завал.

Выл мотор. Стальной таран раскачивался взад и вперед. Он поддевал ножом неуклюжие пни и раскидывал их в стороны. Пожарные непрерывно поливали из шлангов машину, оберегая смелого водителя от языков пламени. Коснувшись накаленного металла, вода шипела и превращалась в облачка пара.

Бульдозер наконец сломал баррикаду и сгреб горящий валежник в кучу. Он вспарывал черную землю и засыпал огромный костер с разных сторон, пока пламя не померкло. Потом развернулся и опять устремился на новый огонь…

Этот вечер я провел в тревожном одиночестве. Несколько часов бродил по улицам поселка, вглядывался во всех мальчишек и надеялся, что вот-вот вынырнет из темноты моя веселая троица.

Когда около одиннадцати у гостиницы остановилась грузовая машина, я побежал к ней. Из кабины осторожно вылез большой, перепачканный в саже человек. На одной его руке, положив голову на плечо, спал Непейвода, на другой — Молекула.

Так я познакомился с Артемом Кряжем. И еще больше встревожился отсутствием третьего мальчика.

А через час, когда я прощался с лесорубом, почтальон принес телеграмму:

МАЛЬЧИК ИМЕНИ ПЛИ ЗАБЛУДИЛСЯ БЛАГОПОЛУЧНО ДОСТАВЛЕН ВЕРТОЛЕТОМ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ ЖЕЛЕЗНОГОРСК ОЖИДАЙТЕ ЗАВТРА БРАТСКЕ ПОЕЗДОМ ГЕОЛОГ АЛЕКСЕЙ СЕМЕНОВ

Татьянка - хозяйка горы

Пли приснился сон. Будто он опять в тайге. Выглядывает на поляну из-за дерева. А там зверей видимо-невидимо. Ходят звери вокруг елки, к празднику лесному готовятся. Гремит туш — это волки дуют в медные трубы. Медведи расчищают поляну от мусора. Зайцы, белки, лисы великаншу елку украшают.

Пригляделся Пли и ахнул: ну и игрушки смастерили себе звери! Нет здесь птиц, нет здесь рыб, нет хвостатых-четырехлапых. А есть охотник с трубкой в зубах, стремительный лыжник и паровоз с машинистом в окошке.

А это кто такой? Сидит человек в корыте и смотрит в морской бинокль. Да это же деревянный Непейвода! И рядом деревянный Молекула в увеличительное стекло пень разглядывает.

«Где третья игрушка? — пропищала с ветки белка. — На своих елках эти мальчишки зайцев да белок развешивают. А мы над ними посмеемся!»

«Зачем чучело, — прохрипел медведь, — когда живой мальчишка сидит за елкой!»

Хотел Пли удрать, а деревья схватили его за ноги корнями и… разбудили.

Проснулся Пли с сильно бьющимся сердцем. Он вспомнил путешествие на вертолете, и это тоже показалось ему сном. Комната была пуста, и никто не мог подтвердить, что он находится в поселке Железногорск.

Пли вскочил и толкнул дверь. В то же мгновение глаза его стали круглыми, как пуговицы. На крыльце сидел медведь и смотрел в упор на мальчишку.

Пли пришел в себя, когда дверь была заставлена столом и стульями, окна заложены подушками, а в руках у него дрожало духовое ружье.

Что и говорить, настал момент, о котором охотник мечтал все путешествие. Но слишком неожиданно он настал. Прекрасный зверь для зоопарка гулял в двух шагах. А что мог сделать охотник с одним духовым ружьем? Только обороняться, только защищать свою жизнь!

Пли лихорадочно вспоминал приключенческие книжки.

Что предпринимает путешественник в такой обстановке? Похожего случая не было.

«Может быть, написать записку, заложить в ружье и пальнуть в окно? Но медведь тогда воспользуется случаем и залезет в комнату… Может, поднять дикий шум? Или разжечь печку, взять головешку и…»

— Караул! — неожиданно крикнул охотник за медведями, и голос ого прозвучал, как в закрытой бочке.

Дверь дрогнула. Под чьим-то напором поехал в сторону стол. Пли бросил ружье и пополз под кровать.

— Что тут такое? — спросил звонкий голос.

Пли высунул голову из-под кровати и увидел на пороге девчонку в белом платье. Он поспешно вылез из укрытия и пробормотал:

— Ничего такого. Просто я спать хотел. А оно, — Пли показал на окно, — не давало.

Но девочка после улицы, на счастье Пли, плохо видела в темноте.

— Кто — оно? И почему не светло? — сказала она строго и, подойдя с вытянутыми руками к окну, взяла подушку.

В комнату хлынуло солнце.

— Солнце — это хорошо, — сказала девочка и тряхнула светлыми косичками. — Я Таня Ромашкина. Я живу за этой стеной. А ты кто?

— Я Пли, — пробурчал Пли нехотя, потому что девчонка была меньше его. — Я из Москвы.

— Пли? — Девчонка засмеялась и стала необыкновенно болтливой. — У вас в Москве так чудно всех зовут? А спите вы сколько? Как ты: каждый день до обеда? А я в Москве ни разу не была. И в городе не была. Я в тайге родилась. Хочешь, я тебе Железногорск покажу?

Пли не хотелось встречаться с медведем. Но он не мог в этом признаться и одевался не торопясь.

Как прав был все-таки Молекула, в песенке которого есть такой куплет:

Вот что значит поэт! Сочиняет за своим письменным столом и все предвидит!

Но на крыльце медведя не было. На крыльце сидели босоногие мальчишки, которые при появлении Тани и Пли вскочили.

Голос Тани снова стал строгим.

— Эй, ты, — сказала она одному мальчишке, — открой калитку!

Пли думал, что мальчишка сейчас оскорбится и отдерет за косы дерзкую девчонку. Но босоногий шмыгнул носом и помчался к калитке.

Это было неслыханно — мальчишка исполнял приказ девчонки!

Но Пли некогда было размышлять. Он смотрел на Железногорск.

Никогда в жизни Пли не видел такого симпатичного городка. Его можно было оглядеть весь целиком, стоя на одном месте, потому что Железногорск разместился на крутом склоне горы. Посмотришь вниз — и видишь, как блестят на солнце новенькие крыши. Под самом горой паровозы пыхтят. А за железной дорогой новые сопки поднимаются, с ног до головы тайгой заросли.

А глянешь наверх — видишь, как уступами на склоне дома пристроились. Каждый дом как бы на цыпочки приподнялся: задняя стенка в гору врезается, а передняя на ходулях-подпорках стоит. Кажется, подтолкни сзади дом — и зашагает он вниз на своих ходулях.

И вот еще что удивительно: все дома лицом к солнцу стоят, окнами на юг и восток выходят.

— Красиво? — спрашивает Таня и сама отвечает: — Красиво! У нас все солнце любят. Папа говорит, что Железногорск — это таежный Киев. Только в Киеве я не была. А ты знаешь, Железногорск самый молодой в мире.

— А почему он Железногорск? — интересуется Пли. — Он же деревянный.

— Сам ты деревянный! — сердито машет рукой Таня, и косички барабанят по ее спине. — Вон видишь три горы? Думаешь, это земля? А это совсем не земля, а руда. Ее мой папа нашел. Когда ты ночью прилетел, то он улетел на вертолете.

Пли смотрит на три горы, которые торчат над тайгой, как слоны в траве, и не верит, что горы железные.

— Эй, ты! — Таня обернулась к своей свите. — Дай ему кусок руды! Пускай на зуб попробует.

На ладонь Пли кладут черный, мерцающий искрами камешек. Он тяжелый, словно целиком из железа. Ясно, что о такой камень сломается любой зуб.

— А знаешь, сколько эти горы весят? — спросила Таня. — Пятьсот миллионов тонн. Это дядя Алеша сосчитал, который тебя в тайге нашел. Эй, ты, правильно я говорю?

И мальчишки хором подтверждают:

— Точно!

Таня что-то ищет. У каждого дома упираются в небо высокие сосны. До самом макушки они гладкие и желтые, как школьные ручки, а у вершин буйно разрастаются. Таня оглядывает деревья и идет дальше, за ней с улицы на улицу сворачивают мальчишки.

— Тяжело, — сказал Пли, отдуваясь, — одна улица вверх, другая вниз. Быстро можно проголодаться.

— Вон кедр! — закричала Таня. — Эй, вы, подсадите меня!

Кедр был старый и развесистый, влезть на него не составляло особого труда. Но в белом платье было рискованно.

Пока Таня карабкалась на дерево, Пли спросил:

— Почему она командует, как будто вы рабы?

И Пли услышал в ответ, что это не обыкновенная девочка, а хозяйка настоящей железной горы. В тот день, когда она родилась, геологи открыли в тайге новое месторождение и на радостях назвали гору ее именем.

Вот так да! Можно было лопнуть от зависти. Не отважного человека имя было обозначено на географических картах, а самой обыкновенной девчонки.

А Таня Ромашкина уже соскочила на землю. Она протянула Пли кедровую шишку.

— Бери на память, — улыбнулась она, — и приезжай к нам еще. Тогда не пешком будешь ходить, а в троллейбусе ездить.

Пли взял смолистую шишку, как большую драгоценность.

Они вернулись к дому Тани и увидели, что на крыльцо сидит и дымит трубочкой геолог дядя Алеша.

— Эй, рыба плотва! — кричит он весело. — Вы путешествуете, а у меня обед стынет.

Ребята вошли в дом, и рот Пли открылся. На диване была расстелена рыжая медвежья шкура, с четырьмя лапами, мордой и хвостом.

Таня завизжала и плюхнулась животом на шкуру, запустила руки в густую шерсть. А Пли ходил вокруг дивана, не решаясь приблизиться.

— Садись, если не боишься, — пригласил дядя Алеша. — Вот уха, вот гуляш из глухаря, вот компот. Телеграмму о тебе я послал. Придет поезд, и ты покатишь прямо в Братск.

Теперь Пли разглядел как следует своего спасителя. Лицо у геолога худое, нос длинный, как у дятла, а глаза угольной черноты и весело блестят.

— Дядя Алеша! — решился Пли. — Я всю жизнь мечтал поймать медведя. Как это делается?

— Ах ты, укротитель медведей, — захохотал геолог и от удовольствия дернул себя за нос. — Берешь, значит, мешок, находишь берлогу. Р-раз — хватай медведя за шиворот и сажай в мешок.

— Дядя Алеша, — вмешалась хитрая Таня, — а когда вы Мишу ловили, у вас мешка не было.

— Правильно, перепелка, не было мешка. Только почему ты не даешь охотнику пофантазировать? Тебе же будет скучнее слушать. Хорошо, слушай, Пли, эту историю, как она была на самом деле.

И он начал рассказ:

— Была зима. Ребята волокли на тракторе лежанину — старую лиственницу. А я за ними на грузовике ехал. Вижу: из лиственницы медвежья голова показалась. Сперва думал — мерещится, а верно, вижу — зверь медведь. У меня ружье в кабине. Нажал я на гудок — медведица к машине кинулась. Что тут делать? Вылез и почти в упор пальнул.

— А как медведь в лиственнице сидел?

— Мы сами удивились. Потом видим: здоровое дупло. Снегом его засыпало, и не заметно. Так километров пять волокли лежанину с медвежьим домом. Там еще медвежонок оказался. Мешка-то у нас не было, так мы его, чтобы не царапался, в телогрейку укутали. Теперь понял, как медведей ловят?

— А у вас по поселку медведи ходят? — спросил Пли.

— Не видел.

— А если один человек недавно столкнулся с медведем?

— Какой это человек, скажи на милость?

— Невооруженный человек. Шел, шел и встретился. Что он должен делать?

— Должен не бояться, — сказал геолог. — Смелого человека ни один медведь не тронет. Понял?

— Понял, — ответил Пли. — Есть быть смелым!

И вдруг он взвизгнул, выскочил из-за стола и скрылся под кроватью.

— Ты что? — удивленно повел носом дядя Алеша.

— Я тоже боюсь, — хныкнула Таня.

Геолог обернулся и увидел, как в комнату, переваливаясь, вступил медвежонок, с которым Пли столкнулся нос к носу утром.

— Так это Миша! — воскликнул дядя Алеша. — Он не кусается, честное слово охотника.

— Он царапается, — уточнила Таня.

— Гостей он не царапает, — успокоил дядя Алеша. — Вылезай, Пли! Это же Миша из лежаннны, которого мы в телогрейке привезли. Пришел проститься со своей мамашей. — Дядя Алеша показал на шкуру, — Ну, не пищи, такой-сякой, лопай сахар.

И свирепый медведь превратился на глазах у Пли в забавного медвежонка. Мальчишка пошарил в карманах, но ничего съедобного не нашел и взял со стола компотную косточку. Однако сунуть ее в рот Мише не решился, положил на пол. А тот хрустел сахаром и не обратил на косточку никакого внимания.

— Почему он проститься пришел? — спросил Пли, косясь на шкуру.

— А мы его в Братск отправляем. Поедет Миша с тобой в одном поезде, а потом с делегацией до Тихого океана. Вот и будет жить на каком-нибудь корабле Миша-медведь, подарок из тайги. Будет с моряками дружбу вести да сахар пайковый грызть.

Вчетвером они вышли на крыльцо. Гудели под горой паровозы, подвозившие стройке машины и механизмы. Дремали на солнцепеке три величавые горы.

— Дядя Алеша, — спросил Пли, нащупав в кармане тяжелый кусок руды, — а правда, что в этих горах пятьсот миллионов тонн железа?

— Ах вы, шишки мои орехи! — засмеялся геолог и обнял за плечи ребятишек. — Правда, сущая правда: пятьсот миллионов тонн! А что это такое — вы ведь не разумеете. Мы, Татьянка, с твоим отцом всю руду пересчитали и то не понимали, что здесь будет. Думали — поселок и рудник. А вышел город. Ну-ка, залезайте, братцы-солдаты, на вышку.

Он подхватил ребят, усадил их на свои широкие плечи, как на лавочку.

— Видите, столбы на запад уходят? — спросил геолог, и две головы послушно повернулись на запад. — Придет по ним электричество с Братской ГЭС, и будет здесь жизнь совсем хорошая. У гор экскаваторы руду черпают, электровозы везут ее на заводы и славу Железногорска разносят на всю страну. А в городе троллейбусы разъезжают, мальчишки и девчонки в бассейне ныряют, а Татьянка в музыкальной школе на скрипке учится. Ну, разве это не веселая жизнь?

— Эта жизнь веселая, — согласились ребята и соскочили на крыльцо.

— А мы, геологи, ничего этого не увидим, — продолжал задумчиво дядя Алеша. — Обязательно уйдем в тайгу. Вот прилетит, Татьянка, твой отец и, наверное, привезет новый приказ. Наденем мы рюкзаки, возьмем палатки и разобьем их у речушки, где Пли отыскался. Станем работать да мечтать, что вырастет на том месте когда-нибудь город…

Через два часа от станции Железногорск отходил на запад поезд.

Пока можно было видеть, Пли махал из окна человеку, на плече которого сидела девчонка. Издали белое платье напоминало какой-то цветок, скорее всего ромашку. Это были новые друзья Пли.

Пли смотрел, как уплывает вдаль солнечный городок с мужественным красивым именем, и вспоминал голос дяди Алеши:

«Тракторист сядет на трактор. Токарь получит новый станок. Турбина закрутится на гидростанции… А где родится сталь для этих вещей?..»

И колеса отвечали вместе с дядей Алешей:

«В Же-лез-но-гор-ске… гор-ске…»

Медвежонок Миша тыкался горячим носом в ногу Пли и повизгивал. Его провожатый, угрюмый дядька, уже похрапывал на нижней полке.

Пли достал из кармана сахар, который ему дал на дорогу дядя Алеша, и с удовольствием угостил медвежонка.

Ангарская сосна

Когда я уходил, отважные пожарные Непейвода и Молекула еще спали. Я запер дверь и решил, что сегодня сам найду Ладочкина.

В отделе кадров деловитая, серьезная девушка мне сказала:

— Сегодня суббота, короткий день, справки о Ладочкине так быстро навести не успеем.

— Но поймите же! — воскликнул я. — То они бросаются в огонь и их привозят чумазыми, как сажа, то они пропадают в тайге и перелетают в другие города. Мне работать надо, видите, вот мое корреспондентское удостоверение.

— Ну что ж, — сказала девушка, смягчаясь, — в понедельник я наведу справки.

Я поблагодарил ее, словно Ладочкин уже нашелся, и неожиданно для себя прочитал стихи:

— Что, что? — Девушка удивленно поднялась из-за заваленного бумагами стола.

— Это стихи, — оправдываясь, пробормотал я. — Их сочинил мой маленький друг Молекула, который тушил пожар. Верно ведь, хорошие стихи?

— Хорошие, — улыбнулась девушка. — А Ладочкина мы найдем. Я вам советую еще зайти вечером к главному диспетчеру. Вечером у него не так много дел, он вам поможет. Только, пожалуйста, не сейчас: диспетчер занят по горло…

Вернувшись в гостиницу и отомкнув дверь ключом, я увидел, что Молекула и Непейвода скачут по кроватям — изображают огонь, пожарных и бульдозер.

— Вот я смотрю, — кричал Молекула, — ка-ак сосна стрельнет веткой прямо в меня. Я раз — и увильнул в сторону. А огонь по кустам ж-ж-ж! Я тогда палкой раз-два — и загасил.

— А видел, — перебил Непейвода, — как один человек раз-раз топором — и дерево трах на землю? А он кричит и поет.

— Ну, а я видел, как другой спокойненько нацелился, рубанул — и дерево готово.

Они способны были кричать «раз», «трах», «бух» еще два часа. Я скомандовал:

— Марш умываться, товарищи пожарные!

За завтраком мальчишки спросили меня:

— А почему бульдозерист Кряж и все-все люди прямо в огонь бросались? Ведь они же сгореть могли. Позвали бы побольше пожарных машин с Братской ГЭС, они бы и потушили пожар…

Вот так молодцы пожарные! Вчера мчались со всех ног предупредить об опасности, а как загасили, успокоились, так и начали философствовать.

— А сколько бы леса сгорело, пока подоспели бы пожарные! — сказал я.

— Подумаешь! — Непейвода пожал плечами. — Разве мало леса в тайге?

Тут я догадался, что мои друзья ничего не знают про то, как знаменита и ценна ангарская сосна. Я предложил Непейводе и Молекуле выйти на свежий воздух, сесть на лавочку и совершить небольшое путешествие вместе с ангарской сосной.

Я начал рассказ про ангарскую сосну.

Вот она стоит в чаще и своей гордой осанкой говорит, что она первая таежная красавица. И верно: красавице сто с лишним лет, а она стройна и крепка. В старое время из нее обязательно бы мачту для брига сделали.

Подходит к сосне человек с пилой, включает электрический моторчик, и через несколько минут на этом месте торчит один пенек.

Лесовоз доставляет сосну к прекрасному городу. Спрятались в вековой тайге дома в несколько этажей, улицы обрываются у моря, в порту столпились баржи и пароходы.

Что это за город?

Да таким будет новый приморский город Братск.

Теперь представьте: рядом с этим городом на несколько километров растянулись огромные корпуса, каждый — величиной с двадцатиэтажный дом. Это не фабрика и не завод. Здесь несколько фабрик и несколько заводов, а потому таежный гигант называют Братским лесопромышленным комплексом.

Распахнулись ворота перед ангарской сосной, и начала она переезжать из цеха в цех. Какой же сосна выйдет через некоторое время из других ворот?

Смотрите: грузят на платформы сборные дома, картон, детали кораблей и самолетов. Стоять тем домам на целинных землях, картону — обратиться в ящики, кораблям и самолетам — плыть и лететь по всему свету. До свиданья, ангарская красавица!

А это? Неужели скатерти, салфетки, полотенца родились в тайге? Да, они в самом близком родстве с тридцатиметровой сосной, вернее, с ее опилками и щепками.

Опилки ангарской сосны смело можно называть золотыми. Обычные желтые опилки превращаются в полезные вещи.

«Эта мебель из красного дерева?» — спросит покупатель в магазине, осмотрев у продавца новенькие сверкающие столы и стулья.

«Скажу вам по секрету, что я сам еле отличил их от настоящих, от дорогих сортов, — ответит продавец. — Видите, что может сделать полировка и лакировка с обыкновенной древесно-волокнистой плиткой? Ручаюсь вам, что наша мебель украсит любую комнату и, если испачкается, ее можно помыть — она не боится ни горячей, ни холодной воды».

Пусть продавец из торговой гордости и не сознается, что мебельная чудо-плитка — те же опилки. Какая, в конце концов, разница, «благородного» происхождения стул или простецкого? Был бы этот стул удобен, красив и прочен!

«Хорош дубовый паркет! — воскликнет гость, отплясав на новоселье русскую. — Каблуки себе отбил, а он только гудит».

«Что вы, Петр Петрович! — улыбнется хозяин квартиры, который строил этот пятиэтажный дом. — Если мы на всех объектах дубовый будем стелить, то дубы лишь на картинах да в баснях останутся. Наш паркет — из прессованных опилок».

А в колхозах и совхозах свои радости.

«Посмотрите, — скажут там, — как на новых кормовых дрожжах свиньи и гуси растут».

«Вполне понятно, — подтвердят лесохимики из Братска, — ведь в ангарской сосне течет «благородная кровь»: в ней много витамина «С». А если говорить по-научному, то из древесины мы делаем кормовые дрожжи — вкусную еду для телят, гусей, свиней. В этих кормовых дрожжах белков больше, чем в рыбе и мясе. Каждый год мы сможем прокормить миллионы птиц и животных».

Мы часто видим, как по железным дорогам спешат из Сибири поезда, груженные огромными бревнами. Представьте такой состав в сто вагонов. Свистит локомотив, машинист торопится: его лес ждут в казахстанских степях, где на сотни километров не найдешь ни одного дерева. И не знает машинист, что половину груза он везет напрасно. Как же так?

У строителей своя арифметика. Они сосчитали, что на постройку домов из круглого леса идет только пятьдесят вагонов. А в остальных приехали опилки, обрезки, кора и вода. Да, да, в пашем составе с сырыми бревнами бесполезно путешествуют целых тринадцать вагонов воды.

А в Братске все сто вагонов леса, как мы знаем, пойдут в дело. И машинистам незачем тогда перевозить миллионы тонн никому не нужной воды. Вот какой смысл главного правила Братского таежного великана: работать без отходов!

«А что будет с тайгой! — обязательно воскликнут защитники леса, узнав об огромных корпусах новостройки. — Сколько это чудовище съест леса, страшно подумать!»

Много древесной пищи потребует себе великан, но строители подумали о будущем тайги. Они разбили окружающие леса на сто одинаковых квадратов и каждый год будут вырубать только один квадрат. А как вырубят — тут же посадят молодняк. И пока снова дойдет до него очередь, зеленым юнцам стукнет ровно век.

Знаете ли вы, что жители Иркутской области — самые богатые в мире владельцы леса? Каждый из них может считать себя владельцем сорока пяти гектаров тайги. И вот самый богатый житель земного шара будет самым экономным и по-прежнему останется богачом.

— Теперь понятно, почему ангарская сосна первая в тайге красавица и почему люди так берегут ее?

— Понятно, — ответил мне Молекула. — Пока вы рассказывали, я как раз про нее стихи сочинил. Послушайте:

— Летчикам, конечно, можно поверить, — ответил я, — и ты, Молекула, хорошо дополнил мой рассказ об ангарской сосне. Но хватит путешествовать, сидя на лавочке. Скоро к вокзалу подойдет поезд из Железногорска, и мы встретим нашего следопыта Пли.

— И как это ему удалось, — воскликнул Молекула, — так здорово заблудиться, что вертолет перенес его в Железногорск? Вот это путешествие! Про такое и в стихах не придумаешь! Был бы я на его месте, обязательно что-нибудь открыл бы в тайге.

— А все-таки он нарушил дисциплину, — сказал Непейвода, вспомнив, что он начальник экспедиции. — Конечно, хорошо, что тут тайга и кругом люди. В океане он бы пропал. Вы все-таки скажите ему, что он обманул товарищей.

Я обещал сделать Пли выговор. Но, по правде говоря, мы все очень были рады, что сейчас увидим веселые глаза и любопытный нос нашего охотника.

Гроза

Вечером, когда мы, встретив Пли, сидели в гостинице, огромная туча зачернила все небо, погасила вечернюю зарю и первые звезды. Разразилась такая сердитая, бурная гроза, какая случается, наверное, только в тропиках. Отгремела мощная глухая канонада дальних громов, и тотчас небо раскололось. В тот же миг будто понеслись мимо окна сотни курьерских поездов — с таким шумом обрушились на дома, на землю, на Ангару потоки воды. Молнии били одна за другой, они словно сыпались из спичечного коробка. Вздрагивал не только сотрясаемый громом воздух, нам казалось, что на каждый удар молнии глухо отзывалась диабазовая скала, на которой стояла гостиница. Потом погас свет.

Мальчишки лежали в постелях оглушенные, притихшие. Даже когда гроза ушла, никто не заговорил.

Я вышел на улицу и, прыгая через лужи и бурные потоки, побежал к диспетчеру. В поселке тоже не было света. Но окно главного диспетчера ярко светилось.

Я постучал в дверь и потом представился диспетчеру, человеку флотского роста и флотской выправки.

— Мне о вашей просьбе говорили, — сказал диспетчер. — Присядьте. Постараюсь урвать для вас минутку.

Пока мы говорили, на столе непрерывно трезвонили телефоны. Диспетчер взял трубку, передвинул на аппарате рычажок, отрывисто сказал:

— Диспетчер строительства.

— Алло, диспетчер! — прогремел на всю комнату бас из динамика. — Говорят из котлована. Энергии нет!

— Знаю.

— Работа стоит.

— Знаю, — ответил диспетчер. — Ремонтники на линии. Вам дадут электричество в первую очередь. Краны и экскаваторы должны работать!

И тут же опять настойчивый звонок:

— Диспетчер, размыло дорогу у Ангары. Как возить гравий?

— Транспорт застрял в глине, — спокойно объяснил диспетчер. — Вытащат тракторами — будете возить…

— Там всего десять машин, — заволновался невидимый проситель. — Мало, диспетчер! Снимите пяток самосвалов с перевозки бетона. Давайте, диспетчер, говорить серьезно…

— Если говорить серьезно, то управитесь и десятью машинами. Выполняйте!

Диспетчер опустил трубку на рычаг и внезапно улыбнулся:

— Машины им позарез нужны, я знаю. Но ни в коем случае нельзя вступать в спор: обязательно уговорят. А возить бетон сейчас важнее. Ну, да ничего. Ребята понимают, как туго с транспортом, справятся… Так давайте выкладывайте свое дело.

Но я ничего не успел сказать, потому что в диспетчерскую ворвался взволнованный женский голос:

— Диспетчер, тесто!

— Какое еще тесто? — удивился диспетчер.

— Тесто киснет. Воды нет. Это из пекарни. Завтра воскресенье. Поселку хлеб свежий нужен.

— Будет свежий хлеб! — весело крикнул диспетчер. — Через полчаса-час обещаю воду. Ясно?

И снова закружилась карусель тревожных звонков:

— Диспетчер, ветер повалил деревья. Связь оборвана!

— Диспетчер, гроза выбила изоляторы!

— Диспетчер, затопило колодцы и бункера!

А диспетчер, на которого буквально за час свалилось столько бед, действовал с удивительным азартом. Он не хватался за голову, не разводил панику, никого не ругал. Выслушав донесение, диспетчер спокойно и коротко отдавал приказ. Он, командир, сидел в единственной освещенной во всем поселке комнате и знал, что его бойцы по пояс в воде пробираются сейчас к месту аварии. Он видел, как буксуют по грязи самосвалы, как старательно выкачивают воду насосы, как, несмотря ни на что, идет в плотину бетон. Весь сложнейший механизм стройки был у него перед глазами.

Я решил не мешать диспетчеру и написал ему записку, в которой коротко изложил историю поисков Ладочкина. Диспетчер пробежал записку глазами и бросил мне:

— Как только наладят связь, разыщу и пришлю к вам. Доброй ночи!

Желать доброй ночи диспетчеру было бесполезно. Но и помочь ему я ничем не мог. И все-таки было жаль уходить из этой шумной комнаты.

В поселке стояла тишина. Проглянули звезды. Совсем низко висела половинкой лимона луна. Отмытые сосны стояли не шелохнувшись. Даже не верилось, что в этой спокойной ночи кто-то устраняет аварии.

Самая короткая глава

Воскресенье. Светит солнце. С Ангары ветерок. Я иду по улице, а впереди меня скачут мальчишки — Непейвода, Пли и Молекула. Строители сегодня отдыхают. Только студенты на лавочках уткнулись носом в книги. В отделе подготовки кадров сегодня экзамен, потому что на неделе студенты работают. Мы сказали им: «Счастливого пути!» — хотя никто никуда не уезжал.

На главной улице молодежь сажала цветы. Лежали свободные лопаты. Мы взяли их и посадили четыре кустика рассады. Будут цвести в Постоянном наши цветы!

А над Ангарой по будущей набережной прогуливались моряки. Непейвода замер, глядя на реющие за их спинами ленточки. «Тихий океан», — читали мы на всех бескозырках. Это были старые друзья братских строителей, приехавшие к ним в гости.

Заглянув в газетную витрину, я прочитал заметку о двух неизвестных мальчиках, заметивших в тайге пожар. Конечно же, газета писала про Непейводу и Молекулу. Мы с Пли крепко пожали героям руку.

Пока мы обсуждали заметку, гости и хозяева обступили эстраду, стоявшую среди сосен в сквере. И один из моряков, держа в руках бескозырку, горячо говорил о крепкой дружбе с ангарскими строителями.

— Пусть она будет широка, как Тихий наш океан, и глубока, как ваш сибиряк — Байкал.

Моряк с Тихого океана вручил строителям яркие флаги расцвечивания, которые поднимаются на корабле в праздник, красный вымпел и разные морские приборы. Потом юноша с комсомольским значком вывел на трибуну забавного медвежонка и сказал, что строители в знак крепкой дружбы дарят его морякам. Пусть забавляет медвежонок матросов.

— Миша! — закричал Пли.

Но в этот момент все захлопали и потеснились к трибуне, чтобы разглядеть медвежонка, вставшего на задние лапы.

И вдруг из-за дерева выскочил мальчишка с красными флажками. Он был одет в тельняшку, на голове — бескозырка. И только короткие штанишки выдавали, что мальчишка не юнга с Тихого океана, а просто юный моряк из Братска.

Моряк прыгнул на лавочку рядом с нами и быстро замахал руками.

«Ви-жу Тихий океан, вызываю командира», — прочитал Непейвода знаки морской семафорной азбуки и спросил:

— Что это значит?

На сигнал легкой походкой явился седой человек в кителе. За ним следовал отряд мальчишек с такими же сигнальными флажками.

Непейвода взвизгнул и кинулся к командиру мальчишек-моряков.

— Пусть ветер порвет мои паруса, если это не племянник! — удивленно воскликнул человек в кителе. — А я как раз вас ищу!

Он нагнулся к мальчишке и пощекотал его лоб своими белыми бровями. Они нависали над глазами козырьком и напоминали два паруса. Это и был Фома Фомич Ладочкин.

Как рождалась картина

Чудаки мы и растяпы! Искали Ладочкина в тайге, среди лесорубов и плотников, и не догадались, что не мог старый лоцман уехать от Ангары. А уехал-то он всего на полкилометра от затопленной улицы Набережной. Вон на берегу его дом с вышкой над всеми крышами главенствует. И флаг там на шесте полощется. Издалека видно, что это спасательная станция. Как же капитан Непейвода не заглянул сюда и не спросил: «А кто на спасательной станции начальник? Не мой ли дядя, случайно?..» И я тоже не догадался…

Но и почтальоны не разыскали в этой суматохе Ладочкина и не принесли ему нашу московскую телеграмму о том, что мы выехали в Братск. Так что трудно сказать, кто больше всех был виноват в долгих поисках…

…Готовилось перекрытие Ангары. В Постоянный нагрянула целая армия журналистов, писателей, фотокорреспондентов. Мы переехали из гостиницы к дяде Непейводы — в дом с вышкой и круглыми окнами.

Однажды чуть свет раздался вопль Непейводы:

— Человек на Падуне!

Капитан скатился с вышки, размахивая морским биноклем, и, задыхаясь, закричал:

— Погибает! Машет руками! Честное слово, он просит помощи!

По команде Ладочкина мы схватили висящие на стене багры, спасательные круги, веревки и выскочили на улицу. Лоцман торопливой рукой включил колокола громкого боя, и с крыши станции понеслись настойчивые звуки тревоги.

Как из-под земли, явился коротенький человек в тельняшке, и Ладочкин приказал ему:

— Пускай мотор!

Через минуту спасательный катер «Таймень» мчался полным ходом к каменной стене, перед которой река вставала на дыбы.

Отдавая команды, Ладочкин всматривался в приближающиеся камни. Действительно, на одном из них виднелась фигура человека. Только он не махал руками, не звал на помощь, а спокойно сидел к нам спиной.

— Пусть ветер порвет мои паруса! Это же Костя-художник! — рявкнул Ладочкин, грозно шевеля мохнатыми бровями-парусами. — Ах ты, пятка якоря! Обязательно надо ему малевать в запретной зоне! И лоцман крикнул мотористу: — Малый ход! Будем снимать нарушителя!

Я посмотрел в бинокль и ахнул. Человек сидел на раскладном стульчике и рисовал, держа в левой руке палитру, а в правой — кисть, словно вокруг него была не кипящая вода, а зеленая полянка с цветочками.

Художник не замечал нашего катера. Невдалеке от него река ударялась о каменный барьер Падуна и ревела, как сотня мощнейших самосвалов. А катер наш сигналил что есть мочи.

Наконец наши гудки замечены. «Таймень» развернулся, и с кормы к художнику полетел моток веревки. Робинзон сел в свою маленькую лодку, которая каким-то хитрым способом была привязала к гладкому камню, и катер медленно потащил ее от порога.

Так вот он каков, грозный Падун! Подковой перегородил Ангару от берега до берега и оставил своевольной сильной реке только узкое жерло для прохода. Легко ломает Падун почтенные трехсотлетние бревна, а те, которых допускает в жерло свое, ударяет о страшный камень Черныш, потом о камень Язык, и выскакивают они беленькие, оструганные.

И все-таки смелые люди несколько раз проводили через Падун свои суда! Имена удачливых кораблей и даты записаны на скале Пурсей рядом с такими словами: «Здесь будет построена Братская ГЭС». Скоро, очень скоро сбудется это предсказание!

Я с уважением оглядываю подтянутую фигуру лоцмана Ладочкина, его серебряные волосы, обветренное бронзовое лицо: я знаю, что он проводил через Падун корабли.

А наш юный капитан волнуется, размахивает своим биноклем.

— Я видел, — кричит Непейвода, — как он махал руками!

— Махал, махал, — смеется Ладочкин. — Ему, безобразнику, малевать надоело, вот он и махал спиннингом, тайменя хотел поймать.

И Ладочкин сообщил мне, что рыбаки частенько выезжают на камни порога. Привяжут лодку к вбитым крючкам или к застрявшему бревну, наловят разную мелочь в запускают снасть на сига, тайменя, стерлядь или спиннингом по воде хлещут. Приволье тут рыболовам! Даже круглые отверстия для наживки в камнях есть — как консервные банки; выдолбили их маленькие водопадики. Бывает, рыбак так увлечется, что и ночи не замечает. И тогда вспыхивает в темноте посреди реки костер.

Но сейчас, перед перекрытием, плавать здесь запрещено. Даже специальные катера патрулируют вдоль берегов.

А Костя-художник, беспокойная душа, пользуясь темнотой, все-таки пробрался на камень…

На берегу Ладочкин стал строг и сурово отчитал Костю. Тот слушал молча, хотя и улыбался. Я пригляделся к Костиному лицу. Сама природа наделила его глубокими приятными ямочками на румяных щеках. Как бы серьезен ни хотел быть Костя, он всегда улыбался!

Тряхнув суворовским хохолком, Костя подмигнул мальчишкам:

— Ну, спасители, полезем со мной на Пурсей? Ничего не попишешь! Будем другую картину делать!

Когда Костя ушел за новым холстом, Ладочкин сказал:

— Люблю его за жаркость! Моряк! Служил сигнальщиком на Тихом океане. Приехал сюда и за ночь написал на скале: «Здесь будет построена Братская ГЭС». Люди только палатки разбили, к Падуну стали привыкать, а он уже плотину нарисовал. Может, вы видели его картину, на вокзале она висит?

И вспомнили мы картину на вокзале: высокая красавица плотина, голубая гладь моря с барашками волн и режет воду белый пароход.

Вот, оказывается, чья картина встречает приезжающих в Братск!

Вернувшись, Костя нашел трех поклонников, которые готовы были ради него бороться с самим Падуном. Словно почувствовав это, художник раздал мальчишкам холст, краски, кисточки, и мыотправились обходной дорогой на скалу Пурсей.

— Это название, — сказал Костя, — в переводе с древнего языка означает «отвесная скала».

И верно: Пурсей обрывался прямо к Ангаре.

— Посмотрите-ка направо! — сказал Костя.

Рядом с Пурсеем стоял голый утес, а на нем росла одинокая сосна.

Костя прочитал стихи:

— Стихи написал Лермонтов, — отозвался Молекула.

— Правильно! — сказал Костя. — Мы и зовем эту сосну лермонтовской.

Вскоре мы взошли на Пурсей, и вся Ангара оказалась под нами.

Костя быстро водрузил на самом обрыве подставку, примостил на ней холст и, сев на стульчик, принялся за работу. А следопыты оглядывали панораму стройки, то в приступе любопытства делая шаг-два к обрыву, то пятясь от страха перед стометровой высотой.

Две горы из крепчайшего камня диабаза — Пурсей на левом берегу и Журавлиная грудь на правом — каменными воротами встали над Ангарой. Здесь и решили люди построить плотину выше скал — в сто двадцать семь метров.

Посреди реки Непейвода, Молекула и Пли увидели гигантский деревянный корабль, сложенный из ряжей — бревенчатых домов без окон и дверей, набитых камнем.

Корабль прочно стоял на каменном речном дне, и нос его принимал удары волн.

От носа и кормы к противоположному от нас берегу тянулись две земляные насыпи-перемычки, которые сдерживали напор Ангары.

Там, в котловане, строители выкачали воду и на диабазовом дне построили основание будущей плотины — бетонные бычки, которые возвышались, как многоэтажные дома. Здесь люди последовали каждый сантиметр дна, лишний камень взорвали и выбросили, щели зацементировали.

В тот момент, когда мальчишки разглядывали, как люди подготовили диабазовую плиту для плотины, со дна котлована уходил последний монтажник, разобравший башенный кран. Это был последний человек, который ступал по дну Ангары. Скоро здесь заструится река. Уже на нижней насыпи черными жуками ползали бульдозеры и кивали ковшами экскаваторы. Они разбирали земляную перемычку: котлован под скалой Журавлиная грудь затоплялся.

А Костя-художник рисовал другую часть Ангары: около нашего берега. Тут было еще интересней! Дорога, которая вилась у подножия Пурсея, внезапно круто сворачивала и уходила в реку, преграждая ей путь. От этой каменной насыпи перекинулся к деревянному кораблю легкий мост. Так были соединены два берега.

Некуда было деваться реке! Ей оставили проход всего в сто метров.

И Ангара, словно табун диких лошадей, перескочив через каменный забор Падуна, тыкалась в, перемычки, ища выхода. С храпом, с гулом, с клочьями пены рвалась река под мост, выгибая спину горбатым водопадом. И был прекрасен в своем бешенстве этот дикий «табун». И очень силен: мощность потока, как подсчитали инженеры, составляла в этот момент сто тысяч лошадиных сил. Нелегко побороть такой поток. Но человек решил дать бой Ангаре.

— Хорошо ведь придумали, — сказал Костя, — перекрывать Ангару ее же скалами.

— Верно, хорошо, — ответил я. — В Куйбышеве, например, в Волгу кидали бетонные кубики. Сколько для этого надо бетона и сколько труда!

Мы посмотрели вниз, на дорогу. Там лежали каменные обломки. Не так давно в скалах прогремел сильный взрыв, и строители получили диабазовые снаряды для предстоящего боя. Машины подвезли их и сложили на площадках вдоль дороги.

— И кто это только догадался! — сказал я. — Вот молодец!

— Говорят, один крановщик из Куйбышева.

Тут я вспомнил Пашку, моего друга. Может, это он, беспокойная душа, придумал? Ведь он крановщик, приехал из Куйбышева и всегда, главное, думает, как бы что получше, как бы что подешевле сделать…

— А другой крановщик, — продолжал Костя, — слышал я, изобрел, как грузить глыбы. Чем их ухватить, когда в каждой несколько тонн? А он вот что придумал: забил в камни крючки, и теперь подъемный кран — раз! — и одним махом кладет камень в машину.

«Пускай это придумал и не Пашка, — сказал я себе. — Может быть, этот человек за свою жизнь сделал гораздо больше Пашки. Но разве познакомишься со всеми героями на такой стройке? Эти люди приготовили каменные снаряды, построили металлический мост, который не применялся еще ни на одной реке, и каждый день делают так много необычного, что даже начальник стройки не знает обо всем. Кто может сказать, сколько здесь героев?»

На картине художника Кости есть все. Вот мост и каменная насыпь. Вот лежат диабазовые глыбы, которые полетят в реку. Вот нарисована деревянная будка — штаб перекрытия, в котором сейчас, наверное, непрерывно звонят телефоны и составляется сводка готовности к штурму.

Нет на картине только любопытных, которые дивятся с моста на клокочущую Ангару и фотографируют все, что попадается на глаза. Художник оставил на холсте пустое место.

Подошел к нам паренек в сбитой на затылок кепчонке, осмотрел картину и посоветовал Косте:

— Ты зевак не рисуй. Ты лучше меня изобрази.

— А кто ты такой? — спросил Костя, тряхнув суворовским хохолком, и подмигнул ребятам. — Или ты и есть изобретатель пороха?

— Порох изобрели китайцы, — обидчиво сказал паренек. — А я мазист. Я поведу завтра двадцатипятитонный «маз». Может, слыхал про такой? Если не слыхал, спроси у шоферов, которые заняли в соревновании за подготовку к перекрытию последние места. Они завтра будут зеваками и могут заниматься рассказами. Ясно? А я буду работать.

— Ясно, — ответил Костя и, в свою очередь, спросил паренька, указав на мост: — Что это там такое? Может быть, уже начинают?

К краю моста осторожно подъехал самосвал. Пополз вверх кузов, и каскад брызг отметил сброшенную в Ангару глыбу.

— Это репетиция, — пояснил паренек, — пробный выезд. Бой завтра!

Про тайну, которая победила Падун

Ночью кажется: Ангара шумит сильнее, чем днем. Бывалый человек, послушав, как гудит, грохочет и взрывается вода, сказал бы так: точь-в-точь фронтовая артиллерия.

Непейвода и Пли лежат на одной постели у открытого круглого окошка. У обоих сдвинуты брови и сжаты губы. Что же, если им снится что-то про войну, они имеют право видеть себя в краснозвездных пилотках и с винтовкой в руках. Ведь их не будит речная канонада, а так крепко при грохоте спят обычно уставшие солдаты.

Третьему мальчишке ничего не снится, потому что он не спит.

Молекула лежит тихо и ждет, когда на втором этаже, в комнате лоцмана, погаснет свет и винтовая лестница погрузится в темноту. Тогда он сможет взять со стула молоток, незаметно для всех выскользнуть из дому и пробраться к Падуну.

Но может же он вернуться из Сибири без образца крепчайшего камня диабаза! И Молекула представил, как первого сентября он войдет в класс с обветренным лицом и оттянутым карманом, достанет зеленоватый тяжелый камень с острыми краями и скажет: «Это кусок от Падуна. Между прочим, по прочности он равен чугуну».

В верхней комнате над винтовой лестницей погас свет. Молекула протянул руку, и его ладонь ощутила привычный холодок рукоятки. Но что такое? Тут-тук! — тихонько стукнул молоток об пол и неожиданно потянул мальчишку из-под одеяла.

Удивленный Молекула ухватился за ускользающую рукоятку другой рукой, но молоток оказался сильнее его. И вот Молекула, увлекаемый властной силой молотка, побежал по полу, рыбкой прыгнул в круглое окошко и исчез в темноте.

Молоток тянул его за собой с такой силой, что Молекула не чуял под собой ног и старался только не стукнуться лбом о скакавшие навстречу деревья и не разбить при этом свои очки. Он дрыгал в воздухе ногами, совсем как цирковой клоун, который случайно зацепился за снаряд-торпеду и вдруг, к удовольствию зрителей, взлетел под купол.

Мгновение — и мальчишка уже на берегу. Вот где стоял адский шум! Огромный порог отливал в лунном свете стальным блеском, перед ним плясали в белой пене бесконечные волны.

Молоток перенес Молекулу через вспененную воду и опустил на мокрый плоский камень. Теперь наш геолог знал, что делать: он поднял свой инструмент и изо всех сил стукнул острым концом по диабазу.

В тот же миг, словно резиновый мячик, был он отброшен в сторону и свалился на берег. И хорошо, что на берег. Плоский камень закачался и стал расти над водой. Из пены поднималась каменная голова с зелеными бровями, черными пещерами глаз и горбатым носом. Перепуганный Молекула оказался лицом к лицу с грозным Падуном.

— Это ты, мальчишка, вздумал щекотать меня, хозяина всей реки? — прогремел каменный старик. — Вот я дам тебе щелчка, и от тебя останется мокрое место.

В тот же момент на реке показался пароход. Он быстро и смело шел к порогу.

Старик заворчал и быстро опустил в воду рассерженное лицо. Но Молекула-то теперь знал, как хитер и опасен Падун: каменными плечами упирается он в берега, а над водой торчит лишь лысая макушка, но которой Молекула ударил молотком, да качается на волнах белая пенистая борода, готовая опутать жертву.

Надо предупредить об этом моряков!

Молекула вскочил и полез на утес, помогая себе молотком. Он хотел с вершины крикнуть морякам про опасность.

И не успел. Борода старика обвилась вокруг парохода, и он внезапно ударил чугунным кулаком в корабельное дно. Треснул пароход пополам и утонул. Только щепки носились и водовороте. А старик о восторге от своей подлой силы хохотал и ломал, словно спички, плывшие бревна.

Но вот он вспомнил о мальчишке и загремел еще громче. Град камней покатился со скал, но утес, к которому припал Молекула, стоял неколебимо.

И тогда вызвал Падун ветры и мороз. Засвистела пурга, стала покалывать Молекулу через легкую одежду ледяными иглами. А он принялся махать руками, приседать да подпрыгивать. Ну совсем как в школе на зарядке! Но пурга все не унималась. И вот ноги у гимнаста стали сгибаться с трудом, руки задеревенели от холода и выронили молоток…

Мальчик не мог шевельнуть уже ни одним пальцем, когда увидел человека с веселыми и дерзкими глазами, одетого в полушубок и шапку-ушанку. Он прошел совсем близко от занесенного снегом Молекулы и не обратил на него никакого внимания. Наверное, принял за обычный сугроб.

Было у человека на берегу дело. С высокого обрыва он перекинул через Ангару длинный провод и стал натягивать его над рекой. Сквозь заиндевелые ресницы увидел Молекула, что старик Падуи опять высунул нос из-под ледяной шапки, начал угрожать по привычке пришельцу.

Но человек с веселыми глазами не испугался. Он крикнул Падуну:

— Хватит ворчать, старик! Будет светить в тайге миллион звезд!

От этих слов стало теплее на душе у замерзшего Молекулы, но не настолько, чтобы он мог позвать на помощь… И тут как раз снова подул северный ветер и запутал провод над самой серединой Ангары, завязал его мертвым узлом.

— Ага! — радостно закричал злобный старик. — Придется тебе побегать между берегами. Тут-то тебя я и поймаю!

Но человек словно и не слышал его. Спокойно взялся за провод и повис над замерзшей рекой. Перебирая канат руками, медленно продвигался он вперед. Стальной трос обжигал его ладони, но человек не останавливался, чтобы не потерять силы и не разжать руки. Если бы он только знал, с какой тревогой следили за ним два мальчишечьих глаза из сугроба!

«Два метра… Один метр…» — считал про себя Молекула. От волнения он стал оттаивать…

А смелый человек уже добрался до середины реки, привязал себя ремнем к проводу и начал распутывать стальной узел.

Да, это была нелегкая работа на сорокаградусном морозе. Даже Падун, которому висевший человек казался меньше муравья, понимал это и молчал, вытаращив от удивления глаза.

Тишина стояла над Ангарой.

Тук-тук! — стукнуло сердце в сугробе.

«Это же мое сердце! — обрадовался Молекула и подумал: — Я жив. Значит, я могу помочь. Но как?»

И тут с высоты утеса он увидел великанов, которые шагали вдалеке через тайгу.

«Не позвать ли мне их на помощь?»

Словно подслушав мысли Молекулы, подскочил геологический молоток и опять потянул его за собой. Молекула пулей вылетел из сугроба и поскакал к великанам, отталкиваясь от вершин елок и кедров, распугивая на пути белок и бурундуков.

Странные звуки донеслись до Молекулы. «Вира — майна! Майна — вира!» Что это могло быть? Грохотали так барабаны великанов? Или трещала под их шагами земля?

Молекула догадался, что навстречу ему идут стальные краны-великаны, а странные слова — это походная команда. Ведь краны шагали в ногу, и «вира — майна» на их рабочем языке означало: «вверх — вниз».

— За мной, друзья! — скомандовал Молекула.

И колонна стальных великанов двинулась к Ангаре. Молекула снова скакал по вершинам, уцепившись за летающий молоток, а краны могучими плечами раздвигали таежные заросли, легко расшвыривали буреломы, перешагивали через топи. Они не отставали ни на шаг от маленького проводника и дружно пели походный марш:

Тайна? От любопытства Молекула выпустил молоток и упал на землю.

Перед ним стоял человек с веселыми, дерзкими глазами. Звенели над его головой провода: это бежал по ним электрический ток от далекой станция.

— Спасибо тебе, Молекула! — сказал человек, помогая мальчику подняться. — Ты смелый человек и хороший товарищ.

Он обернулся к кранам и поднял руку, подавая сигнал к работе. Но Молекула вспомнил про Падуна и предупредил:

— Осторожнее! Этот коварный Падун…

Человек что-то ответил. Его слова заглушил гул. Это задрожала и охнула диабазовая скала под тяжестью первого среди кранов силача. Был силач по пояс своим стальным товарищам, зато такой огромный, что если бы вздумал он пожаловать на стадион, то занял бы своей фигурой все футбольное поле.

Подкатил главный кран-силач к обрыву, вытянул жирафью шею и свесил вниз крючки величиной с морской якорь. Падуи даже побледнел от испуга, уставился на крючки и сжал под водой чугунные кулаки.

— Ну вот, — сказал Молекула, — сейчас раскроется тайна!

Но кран-великан не тронул каменного старика. К его железным ногам подкатил поезд. Взял силач с платформ крепкие столбы и поставил их на речное дно, а сверху стальной площадкой прикрыл. Вот и готов высоченный мост для работы!

За приземистым первым силачом двинулись по мосту рослые и стройные краны-великаны. Они шли друг за другом, вытянув в стороны мощные руки-стрелы. Может быть, Падун надеялся, что у них закружится от высоты голова? Напрасно! С вытянутыми стальными руками великанам легче было строить плотину.

«Майна!» — неслось с вышины моста, и с мощных рук летели вниз тяжелые бадьи с бетоном.

«Вира!» — звучало в ответ со дна Ангары, и канаты вытягивали наверх пустые посудины.

Все выше и выше поднималась серая бетонная стена, и Молекула не отрывал от кранов глаз: вот-вот увидит он тайну. Он и не знал, что «вира — майна» краны восклицали только по привычке: человек смотрел на экран телевизора и видел, куда опускается бетон.

А краны, увлеченные работой, затеяли перекличку:

«Мы с Дона! А вы?»

«Мы с Волги!»

«Кременчугские мы!»

«А мы из Ленинграда!»

И выходило из этой переклички, что на Ангаре собрались краны-великаны с разных концов страны.

— А мы из Москвы! — обрадованно закричал Молекула и бросился к диабазовой скале.

Много чудес уже совершил геологический молоток, утащив Молекулу из теплой постели. Теперь он крушил крепчайшую скалу так лихо, что руки геолога мелькали с быстротой пропеллера. Диабазовые глыбы скатывались вниз, и краны укладывали их в плотину вместе с бетоном. Человек на минуту оторвал взгляд от телевизора и посмотрел, как летают искры вокруг его помощника: не мальчишка, а богатырь-кузнец!

Так работал Молекула, что не заметил нападения Падуна.

А каменный старик, увидев, что все увлечены делом, пустил на человека водяной вал с пятиэтажный дом высотой. Но ударилась громадная волна в бетонную стену и покатила назад…

Человек радостно крикнул:

— Кончена работа! Теперь зажгутся звезды!

И над тайгой вспыхнул миллион ярких огней.

Радостно было Молекуле, как в большой праздник. Но тут вспомнил он про тайну. Хотел спросить человека, как вдруг заметил, что грозного порога нет. Падун утонул.

«А как же мой диабаз? — вспомнил Молекула. — Ведь он теперь на дне!»

И недолго думая он храбро нырнул с плотины, держа перед собой молоток. Каменный старик продолжал грозиться и на дне морском, — такой уж был у него дурной характер. Но кому Падун был теперь страшен! Разве что рыбам.

Раз-два, и молоток отколол кусок зеленоватого диабаза. Схватил его Молекула, оттолкнулся от подводного порога и стал быстро всплывать.

— Ух ты, вот это солнце! — сказал мальчишка и зажмурил глаза.

Он потер их кулаками и увидел себя не на берегу, а в доме Ладочкина, на кровати. Стало Молекуле немножко грустно, что такое удивительное приключение не случилось с ним на самом деле и что его друзья не видели, как он сражался с Падуном.

И вдруг Молекула подумал, что он все еще спит. На стуле рядом с геологическим молотком лежал зеленоватый кусок диабаза. Ночной путешественник снова протер глаза.

Камень не исчезал.

Молекула осмотрелся, убедился, что в комнате он один, и спрятал диабаз под подушку. Его пальцы успели почувствовать, что камень этот холодный, тяжелый и с острыми краями — настоящий диабаз.

«Откуда он взялся? — гадал мальчишка, морща лоб. — Может быть, его подложил всезнающий Ладочкин? А может, его забыл вчерашний гость лоцмана — взрывник, по фамилии Порох, который рассказывал про то, как однажды в крепкий мороз один смельчак висел над Ангарой и распутывал стальной узел на проводе? Или все-таки кусок Падуна, принес этой ночью я, Молекула?»

Всем боям бой

Бой грянул в середине дня.

Взвыла сирена, и, когда она смолкла, Падун, казалось, приглушил свой грохот. Тотчас же взметнулся черный фонтан на земляной насыпи-перемычке, ограждавшей котлован, и гул взрыва прокатился над рекой.

Ангара в испуге отшатнулась, но потом пустила маленький ручеек в брешь, которую пробил в перемычке динамит. Добежал ручеек до круглой воронки, уткнулся в землю, выброшенную взрывом. Тут подбежал один взрывник и разгреб руками землю. «Беги, разведчик, дальше, — сказал взрывник, — беги хоть в Ледовитый океан!»

Вслед за робким ручейком, в каком обычно мальчишки пускают свои весенние кораблики, ринулась вперед вся Ангара. Откалывая огромные куски от земляной насыпи, неслась она на бетонные бычки, билась о них и со свистом пролетала между ними. И была счастлива Ангара от свободы, которую дали ей человеческие рабочие руки. А люди радовались тому, что бетон плотины куда крепче, чем Ангара.

Мчалась Ангара и не понимала, что человек нарочно дал ей проход у правого берега, где возвышалась Журавлиная грудь. Даже мальчишки, даже Непейвода, Пли и Молекула отлично понимали: теперь легче будет перегородить Ангару с моста под Пурсеем.

На Пурсее собралось много зрителей. Одни стояли, другие уселись на траве. Костя установил подставку с незаконченной картиной на прежнем месте и взял у мальчишек кисточки и краски. Со скалы было видно, как тысячи людей толпились на другом берегу и на деревянном корабле, который высился посреди реки, а фотографы и кинооператоры взобрались на площадки строительных кранов. Все ждали, когда штаб перекрытия отдаст команду.

Вдруг Непейвода вскочил и что было сил закричал:

— Колонной в наступление вперед! Знаменосцы, в голову колонны!

Я и Ладочкин вовремя схватили капитана за руки. От волнения он чуть не свалился с обрыва.

Вот хитрец! В свой сильный бинокль разглядел, что под скалами движутся самосвалы с диабазовыми глыбами в кузове и красными флагами над кабиной. Кое-кто из зрителей с удивлением посмотрел на Непейводу, как будто именно он и был начальником штаба перекрытия.

Машины въехали на мост, развернулись и попятились к краю, поднимая кузов.

— Огонь! — взмахнул рукой Непейвода, и первые глыбы обрушились в клокочущую воду.

— Огонь! Огонь! — закричали, не желая отставать, Пли и Молекула.

И водяные фонтаны взлетели у моста, обдав работавших мокрой пылью.

«Мазы» и «яазы» мчались по дороге непрерывной чередой. Через минуту все мальчишки на горе превратились в полководцев.

— Огонь! Огонь! Огонь! — залпом и поодиночке вскрикивали они.

Летели и летели с моста диабазовые глыбы. На некоторых масляной краской было написано:

«Мы покорим тебя, Ангара!»

Бурный поток хватал куски скал и тащил их по гладкому, как паркет, дну. Но тотчас же вставали над водой новые фонтаны, и заходящее солнце зажигало водяные взрывы красными, желтыми, синими огнями.

— Ура! — крикнул Непейвода. — Смотрите, настоящий салют! Это салют лесорубам и капитанам!

— Это салют геологам! — заявил Пли.

— Это салют всем смелым людям! — воскликнул Молекула.

Все вспоминали в этот момент знакомых хороших людей. А я подумал почему-то про паренька, который хотел, чтобы его «маз» нарисовал в своей картине художник. Где-то там, под скалами, катил он сейчас с ветерком, сбив на затылок кепчонку. Вместе с другими взлетал паренек на мост и, подчиняясь красному флажку регулировщика, давал задний ход, тормозил над ревущим Потоком. Такой мазист не промажет, у него крепкая рука и верный глаз! В бинокль я увидел, как огромный самосвал, сбросив с себя несколько тонн груза, неожиданно подпрыгнул, пружиня толстой резиной колес, и помчался за новым обломком скалы.

Может быть, именно эту могучую машину нарисовал Костя там, где на холсте было оставлено белое пятно… Может быть, он вспомнил просьбу паренька-мазиста…

— А знаете, — сказал мне Ладочкин, — я и то загляделся. Три войны прошел, а такого боя не видел. Снаряды из камня, взрывы — что потешные огни фейерверка, а полководцы — мальчишки. Это очень правильно. Мои внуки должны командовать только такими сражениями. Вы непременно напишите об этом.

Пришла ночь, на скалах вспыхнули мощные прожектора. Машины тянулись на их свет одна за другой, как нескончаемая лестница в метро. Ангара пенилась, шипела, свивалась жгутами, напрягала все усилия. Мальчишки уже охрипли и кричали очень редко, все до одного басом. Один Непейвода не сдавался и отмечал сброшенные глыбы взмахом руки.

С трудом Ладочкин убедил уставших полководцев, что они могут продолжить командование утром.

Мы спустились с горы.

Всю ночь слушал я усилившийся грохот реки. Шумел не только Падун. Вдали гудели десятки самосвалов, гремели водяные взрывы.

Не спал и Ладочкин. Он ходил неслышно по дому, разглаживал разлетистые брови и покачивал головой, прислушиваясь к канонаде.

— Эк грохочет, — бормотал он. — Почище, чем при ледоходе. Взрывники на что уж привыкли, и то, наверное, не спят. А взрывники у нас мастера на громы да на молнии.

И Ладочкин рассказал мне историю одного взрыва, вернее, историю о трех минутах в жизни взрывника.

Это был опытный взрывник. Если бы можно было собрать все его взрывы в один, только звуком раскололо бы гору. А задание, которое ему дали перед ледоходом, он считал пустяковым: надо было взорвать лед на реке перед земснарядом, чтобы машину не протаранило, когда тронется река.

С вечера пробурил взрывник во льду лунки, а утром грузовик с красной полосой на борту привез ему ящик динамита. Быстро работают руки взрывника: вот они связали заряды в пачки, вот вставили капсюль, вывели бикфордов шнур. Двенадцать зарядов с длинными хвостами разложены у двенадцати лунок. Осталось поджечь шнуры. Шнур горит три минуты. За это время взрывник вернется к машине и уедет.

Взрывник вынимает из кармана папиросу, прикуривает. Теперь он весь внимание и быстрота. Чик — срезан конец шнура, подожжен о папиросу. Заряд с шипящим хвостом летит в воду.

От лунки к лунке идет взрывник, раскуривая папиросу и опуская в воду заряды. Осталось четыре заряда, три, два, как вдруг лед мягко подался под ногами, и взрывник, не успев даже вскрикнуть, очутился в воде.

Хорошо, что это видел шофер. Он выскочил из машины и огромными прыжками побежал на помощь. Вот он рядом, протягивает товарищу руку и — проваливается сам. Теперь двое барахтались в воде, хватались за лед, напрягая все мускулы. Где-то рядом лежали на дне десять зарядов, которые скоро взорвутся.

Первым выбрался на лед взрывник. Он нагнулся, подал руку шоферу, другой схватил его за мокрый полушубок, вытянул на лед. Сделал еще шаг и, побледнев, опять провалился в воду.

Шофер кинулся в сторону. Нет, он не убегал. Он заметил примерзшую доску. Впился в нее пальцами, заскрипел зубами, отдирая. И потом спокойно, очень спокойно двинулся с доской к тонувшему…

Ох, как медленно он шел… Он что же, не помнил, что шнур горит три минуты?!

Шофер знал, что если он провалится и на этот раз, то обоим конец: оглушит, как рыб. Он остановился, не доходя до края льда, подал товарищу доску, потянул на себя. Вот взрывник уже на льду. Встает на ноги…

Скорее к машине!

Едва они выскочили на берег, как лед треснул. Один за другим раздались десять хлопков. Два человека в промокшей одежде стояли на берегу обнявшись.

— Вот отчего я волнуюсь, когда слышу взрывы, — кончил свой рассказ Ладочкин…

На рассвете мы снова взошли на скалу. Всевидящий Ладочкин показал нам, что произошло за ночь, и мы видели: на Ангаре все, как на поле боя.

В карьерах подъемные краны грузили на самосвалы каменные снаряды. Ниже по течению, в тылу, другие машины ссыпали в воду гальку, укрепляя берег. На бетонных бычках, над бегущими со скоростью курьерского поезда потоками, пристроились девушки. Своими удивительными приборами они прослушивали дно так же внимательно, как это делают с больными врачи. Они узнавали температуру бетона и радовались тому, что в бычках не появилось трещин.

А на линии фронта уже была видна победа. Из воды торчала каменная зубастая гребенка, и через нее прорывались лишь редкие струи. Ангара отступила.

Зрители подошли к самому мосту. Вырывая друг у друга бинокль, мы оглядывали лица строителей и видели на них гордость и радость.

И Пли сказал:

— Этот бой — всем боям бой! Но ведь теперь люди должны загородить всю реку плотиной. Справятся ли они с сумасшедшей Ангарой?

— Справятся, — ответил Костя-художник. — Вон на том берегу стоят краны. Построят они высотный мост через Ангару и станут работать. Так, кажется, было, Молекула, в твоем сне?

— Так, — подтвердил Молекула. — Все эти краны-великаны мне именно и приснились. Они еще пели: «Майна — вира, есть у кранов сила!»

— Любому из наших кранов, — продолжал Костя, — ничего не стоит поднять, например, слона. Да что там слона, один слон — это пустяк. Два миллиона слонов — вот сколько будет весить Братская плотина, вот сколько бетона уложат краны. Тогда утонут и Падун, и утес с лермонтовской сосной. И все это я буду рисовать. Как же иначе? Я рисую историю Братска. Я — братчанин.

Хорошо сказал Костя: братчанин. Очень приятно называться этим именем! Мы ему позавидовали…

Цирк

Потом Костя сказал мальчишкам:

— Хотите посмотреть цирковое представление?

— А в Братске есть цирк? Хотим, конечно, хотим! — наперебой закричали Непейвода, Молекула и Пли.

— Цирка с мягкими креслами в Братске нет, — ответил Костя. — У нас свой, таежный цирк. Предупреждаю: придется ходить. Не устали?

— Нет, не устали!

— Тогда в путь.

Они спустились с Пурсея, перепрыгнули через ручей и зашагали по дороге, убегавшей в тайгу. Костя вел ребят по обочине, по пыльной траве, а мимо них со свистом, с каким-то лихим азартом, словно догоняя друг друга, неслись тяжелые самосвалы.

— Что вы хотите посмотреть в нашем цирке? — спросил Костя-художник.

— Самых смелых артистов, — сказал Непейвода.

— Единственных и неповторимых, — добавил Молекула.

— И дрессированных собачек, — пискнул Пли.

— Будут смелые, единственные и неповторимые, — пообещал Костя. — А собачек, дорогой Пли, не будет. Ты же знаешь: мы дрессируем медведей, а не собачек.

У ребят заблестели глаза. Они были готовы идти хоть сто километров, лишь бы увидеть необычайное зрелище. А Пли все оглядывался на самосвалы. Может быть, он ожидал, что какой-нибудь грузовик встанет перед ним на задние колеса?

— Наблюдайте за верхушками сосен, — предупредил Костя.

— А кто там?

— Канатоходцы. Скажу вам честно — редкое зрелище. Последний в мире канатоходец выступал сто лет назад. Эмиль Гравеле — так звали этого смельчака. Он перешел через Ниагарский водопад.

— Вот это здорово! — восхищенно сказал Непейвода. — Расскажите, как это было!

— Ну, прежде всего, публика не знала такого имени, — начал Костя. — Прыгун Гравеле на афишах значился Блонденом. Он выступал в цирках Европы и не имел особого успеха. Случай закинул его в Америку, и он решил удивить эту страну. Однажды в газетах появилось сообщение: циркач Блонден пройдет по канату над Ниагарой. Тысячи людей приехали посмотреть на смельчака. На берегу реки для них построили трибуны. Над водопадом натянут канат. И вот на нем появился человек. Он дошел до середины, станцевал на канате, поклонился зрителям. Так за один день Блонден стал всемирно известным человеком.

— А почему он был последним канатоходцем? — спросил серьезный Молекула. — Неужели через сто лет мы первыми увидим новых канатоходцев?

— Да, первыми, — сказал Костя. — После Блондена канатоходцы перешли в цирки и городские сады и их стали называть воздушными гимнастами. А в старые времена канатоходцы…

— Смотрите, вот они! — крикнул зоркий Непейвода.

Все остановились и посмотрели вверх. Над макушками сосен двигался человек. Он раскачивался, будто греб, и скользил вдоль вершин, закрывавших его ноги. Казалось, что человек плывет в воздухе.

Мальчишки бросились вперед и выскочили на широкую просеку. Они увидели высокие серебристые столбы, голубое небо, расчерченное линейками проводов, и людей, устроившихся на проводах, словно стая птиц.

Один из них сидел на проводе, будто в кресле, другой болтал в воздухе ногами, третий отдыхал на корточках, четвертый стоял, скрестив ноги.

Но куда интересней они ходили! Вот парнишка в красной рубашке взялся руками за два верхних провода и почти побежал по нижнему легкими, упругими скачками. Провод гудел, как струна.

— Ух ты! — вздохнул Пли. — И у них не кружится голова? — Он смерил взглядом высоту, представил себя на проводе и закрыл глаза.

— Не кружится! — откликнулся Костя. — Какие бы они были тогда верхолазы-монтажники? Каждый день по нескольку часов на проводе. Там и обедают, чтоб лишний раз не спускаться.

— Красота-а! — выдохнул Непейвода, не спуская глаз с таежных канатоходцев.

— Красота красотой, а вот голодные сегодня, — иронически заметил кто-то сзади.

Гости оглянулись и увидели человека в комбинезоне. Лицо у него было темным от загара, морщины будто топором вырублены, а глаза удивительно светлые, голубые, лукавые.

— Здравствуй, Иван Васильевич! — поздоровался Костя и спросил: — Что случилось?

— Оставили продукты под столбом. Ну, колбаса, хлеб в авоське были. Потом глядим — авоська пустая.

— Да ну! — Костя сделал большие глаза. — Неужели мишка?

Пли тревожно оглянулся.

— Медведей мы распугали, — улыбнулся монтажник. — Изюбр за нас пообедал.

— Я видел изюбра в зоопарке, — сказал облегченно Пли. — Там его кормить хлебом запрещается.

— А у нас они никого не спрашивают, — сказал монтажник. — Увидел, что заняты мы, осторожно подошел и прямо в газете все унес. А сумку оставил, хитрец!

— Жаль, мы ничего с собой не захватили, — посочувствовал Костя. — Зато я вам снимок принес.

Костя вынул из кармана черный пакетик и отдал Ивану Васильевичу фотографию. Что за странная картина была на ней! Снег, бревенчатая избушка, двое людей в шубах, мохнатых шапках, лица завязаны шарфами. А рядом — парни в майках. Холодно, изо рта пар валит, а они хохочут да и только.

— Нравится?! — спросил Иван Васильевич ребят. — Пятьдесят градусов ниже нуля было.

— Пятьдесят? — мальчишки не поверили. — А как же они — в майках?

Иван Васильевич рассмеялся:

— Теперь вижу, что гости. Сейчас объясню. Эти двое — французы, — он показал на укутанных людей, — приехали стройку смотреть. А хлопцы как раз выскочили из дома, умывались снегом. Французы как увидели — ахнули и сразу фотографироваться на память. Так и снялись: гости — в тулупах, а хозяева — в майках. Ну, пойду им снимок покажу.

Иван Васильевич подошел к опоре и полез вверх.

— Будьте здоровы! — крикнул он и помахал рукой. — Спасибо за снимок!

Уходя, Непейвода, Молекула и Пли долго еще оглядывались на канатоходцев. Иван Васильевич шел по проводу, держа в руке фотографию. Провод проминался под его грузным телом, монтажника раскачивало с каждым шагом. Но он упорно шел вперед. И вот вершины деревьев скрыли его от глаз зрителей.

— Вот это закалка! — удивлялся Непейвода. — Умываются снегом! В пятьдесят градусов мороза!

— И не только умываются снегом, — сказал Костя. — Еще рубят просеки, роют ямы, ставят столбы. И только потом работают на проводе. Их зовут лэповцы. От слова ЛЭП — линия электропередач.

— А как они по проводу бегают! На такой высоте! — восхищался Пли.

Один Молекула молчал. О чем он думал? Может быть, сравнивал, что труднее: перейти один раз Ниагарский водопад или каждый день ходить выше сосен?

Большие костры

Непейвода, Молекула и Пли были очень заняты. За день они успевали подежурить на вышке, окунуться в ледяную Ангару, покрасить под наблюдением моториста катер «Таймень», убраться на станции и сделать еще очень многое.

На спасательной станции, кроме них, с утра до вечера крутилась целая армия черномазых от загара мальчишек. Они тоже лазали, прыгали, махали флажками. Ладочкин был доволен этой суматохой и, разглаживая брови-паруса, отдавал распоряжения юным морякам.

По вечерам, нагнувшись над столом, мальчики орудовали ножницами и иглой, как заправские портные. Они кроили синие матросские воротники, перешивали кепки в бескозырки и выводили на лентах бронзовые буквы: «Братское море».

А причина этой морской лихорадки была простая: Ладочкин решил идти в поход на шлюпках вверх по Ангаре. Даже капитан Непейвода, который обычно предпочитал командовать, послушно исполнял обязанности юнги. Ведь лоцман громогласно заявил, что бездельников он, с собой не возьмет, будь это сам адмирал, внук Лаперуза или племянник Ладочкина.

Чистым ранним утром, когда восходящее солнце окрасило в розовый цвет сопки, воду и небо, выстроились во дворе станции юные моряки. Белые рубашки, темные брюки, ленточки на бескозырках. На поясе в чехлах — красные флажки.

Лоцман Ладочкин, в сверкающем кителе и в широких морских брюках с такой острой складкой, что они при ходьбе со свистом режут воздух, бодро командует с крыльца:

— Проверить готовность новых моряков!

Костя-художник, бравый сигнальщик тихоокеанского флота, стоящий первым в шеренге, срывается с места и скачет через несколько ступенек на вышку. Кто-то сует москвичам флажки. И начинается веселая пляска красных сигналов.

Знак вызова с вышки. Знак «понял» с земли. «Непейвода, Молекула, Пли, готовы вступить вы в моряцкое племя?» — передает Костя так быстро, что у моряков рябит в глазах. «Готовы!» — отвечают ребята. «Готовы к отплытию?» — «Да, готовы!»

И красные сигнальные флажки навсегда остались у счастливых моряков.

— Поднять флаги расцвечивания! — торжественно сказал Ладочкин.

И над вышкой взметнулись разноцветные флаги, те самые, которые подарили братчанам тихоокеанские моряки.

Через толпу зрителей пробивался запоздавший оркестр. Музыканты на ходу грянули марш, и моряки, подняв на плечо весла, зашагали по каменистому берегу. Им махали, им завидовали, им желали счастливого плавания.

И вот поплыла назад спасательная станция с развевающимися на вышке флагами. Реяли эти флаги совсем недавно над океаном. А теперь желали счастливого пути первым мореходам Братского моря.

«Таймень» легко резал набегавшие волны, вздрагивая от тайного желания помчаться изо всех сил. Вытянулись в кильватер за катером две шлюпки. Тяжеловатые, они двигались вперед толчками, поблескивая на солнце серебристыми веслами. Бежала нам навстречу вся Ангара, стремительная и, как воздух, чистая. Надвигался с левого борта вытянутый остров с вырубленным лесом и голым склоном, — там еще недавно стояла деревня. Свежий ветерок обмывал лица моряков.

Пушистые брови командира сошлись на переносице. Он отдавал с мостика десятки команд мотористу, команде, шлюпкам. Он гонял юных матросов по катеру.

— Что вы сейчас передали, матрос Пли? — спрашивал он грозно.

— Я передал: «Лодкам подойти ближе», — докладывал Пли, не зная, где кроется его очередная оплошность.

— Только сухопутный повар называет шлюпки лодками! — сказал лоцман. — Просемафорить заново!

— Ой! — закричал Непейвода, стоявший впередсмотрящим. — Справа по борту камень!

— Малый порог, — уточнил лоцман и дал соответствующие распоряжения мотористу.

Шлюпки приблизились. Катер взял их на буксир и повел в обход порога.

Я с любопытством наблюдал за Ладочкиным, и мне казалось, что он видит своими прищуренными глазами всю реку насквозь, до дна. Моряки кидали за борт лот и докладывали ту глубину, какую только что назвал стоявший на мостике лоцман. Нам казалось, что Ангара везде бежит одинаково резво, а Ладочкин направлял флотилию против самых слабых течений. Он знал все подводные камни и по всплескам определял резвящихся невидимых рыб. Матросы смотрели на Ладочкина во все глаза.

Командир наш не улыбнулся и тогда, когда впередсмотрящий сделал неожиданное открытие.

— Вижу костер! — прокричал Непейвода. — А через костер прыгают голые дикари!

«Таймень» и шлюпки направились к берегу, где пылал костер.

Увидев катер, «дикари» перестали прыгать через огонь и надели рубахи и штаны. Катер осторожно приближался к обрыву. Несколько рук поймали конец лохматого каната и обвязали его вокруг дерева. Шлюпки причалили метрах в двадцати, где берег был пониже.

Деревенские ребята только что выкупались и, прыгая, согревались после ледяной воды. Они приняли нас гостеприимно: принесли из кустов корзину с рыбой и предложили сварить уху.

Но Ладочкин отказался от чужого улова.

Вскоре обе шлюпки с лоцманом и Костей на руле легко заскользили к небольшому зеленому островку, где хорошо клевала рыба.

Пока моряки рыбачили, неразлучная троица хозяйничала на катере. Капитан взобрался на мостик и голосом дяди стал отдавать друзьям команды, а те показывали в ответ язык и кривлялись. Потом ребята заглянули к мотористу и посмотрели, как он возится с двигателем. Наконец, забрались в рубку, в которую их не пускал командир катера.

Рубка была самым любопытным местом на маленьком судне. Мальчики обнаружили здесь хронометр, морской компас, потрепанные атласы и увесистую книгу, переплетенную в кожу. Острый нюх на необыкновенное подтолкнул капитанскую руку взяться за черный переплет.

И перед мореходами легли на стол все до одной тайны Ангары, потому что книга эта была лоция. Как пришедшая из древности рукопись, была она написана от руки аккуратными буквами. Чертежи, рисунки, карты стояли почти на каждой странице, начертанные тушью и карандашом на твердой бумаге и на желтом пергаменте.

Ветры и течения, подводные западни и опасные перекаты, разбившиеся на порогах корабли и рыбы диковинных размеров повествовали о видимом и невидимом, о понятном и страшном в жизни реки. Она не рождалась, как великая Волга или великая Лена, из крохотного ручейка, а выбегала широкой, стремительной лентой из загадочного Байкала. Она вбирала в себя буйную силу трехсот горных рек и холод байкальских глубин и неудержимо рвалась через сопки, перескакивая через каменные препятствия. Она сочетала в себе силу с хитростью, красоту — с коварством. Зимой, когда страшный мороз заковывал ее в тяжелый панцирь, Ангара использовала чужое оружие: копила лед на дне и силой воды взрывала тесную ледяную крышу, затопляя все на своем пути.

Сотни бед могут встретиться плывущим по Ангаре. И все предостережения, советы и правила были собраны в лоцию. Видно, человек, писавший ее, сотни раз сам попадал в беду и, как бы ему тяжело ни приходилось, открывал свою заветную книгу и все подробно описывал и зарисовывал.

Ребята осторожно перелистывали книгу. За этим занятием я и застал их в рубке. Взял лоцию и сам забыл обо всем на свете, рассматривая рисунки, угадывая за сухими сообщениями волнующие события прошлого.

Пли хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Так вот откуда Фома Фомич знает про Ангару! Дайте мне лоцию, и я сам поведу катер.

Непейвода не нашелся, что ответить в защиту дяди.

В этот момент в рубку вбежал Ладочкин. Он хотел, наверное, позвать нас и удивить попавшейся на спиннинг огромной рыбиной, но, увидев в наших руках старую лоцию, нахмурился, молча отобрал книгу и поставил на полку.

Опустив голову в знак вины, мы поплелись на берег.

После обеда экспедиция быстро собралась и отчалила. Командир стоял на своем месте, но он не шевелил мохнатыми бровями и никому ничего не приказывал. Моряки даже попритихли.

— Так держать! — внезапно очнулся командир.

И послушный его воле «Таймень» снова устремился к правому берегу. Никаких примечательностей мы на нем не обнаружили. Тайгу тут недавносвели, и на берегу лежали беспорядочные кучи сучьев.

Ладочкин распорядился высадиться всем матросам на неуютный берег. В рупор он объявил с катера, что одна из целен похода — поджигать хлам, который остался после вырубки тайги на дне моря. Командиром на берегу назначался Костя.

Костя принял с катера ящики. Он разделил свою быстроногую команду на маленькие отряды и роздал костровым смоляные факелы.

«Таймень» шел на малых оборотах вдоль берега, и за его кормой оставался дымный след. Сначала появлялся робкий серо-голубой туман, но чем дальше удалялся от костра катер, том темнее становились клубы дыма, пока они но смыкались в черную степу. На дне Братского моря пылали большие костры.

Ладочкин подошел ко мне и с доброй улыбкой протянул руку примирения.

— Вы не думайте, что я сержусь, — сказал он. — Никаких секретов тут нет. Лоцию составил я. Но мне не хотелось демонстрировать нашим юнгам сей бесполезный труд. Да, да, бесполезный, ибо все, что я знал и пережил, окажется на дне моря. Многое мог бы я вспомнить, что удивило бы и поразило юные головы. Но зачем им знать в тонкостях течение у порога Пьяный бык, если его вскоре не будет? Вот поплывут мои морячки по Братскому морю, и составим мы тогда вместе новую лоцию. Настоящую, морскую, типографским способом размноженную. Потому что будет бороздить эти воды не один «Таймень», а множество кораблей. И всем им надо будет и от штормов укрываться, и пристани да маяки знать. Так что прошу вас, дорогой мой, не выдавать автора умирающей лоции.

Я обещал Ладочкину ни слова не говорить про старую лоцию тем, кто ее видел.

Костровые дошли до высокой горы и, погрузившись на шлюпки, стали огибать ее по воде. Вечер мчался с верховьев реки. Пора было заботиться о привале.

За горой — спокойная бухточка. Лоцман увел в нее флотилию.

Встали брезентовые палатки. Ребята натаскали огромную кучу сучьев, оставшихся после лесной битвы. И вскоре разбушевался до небес такой сильный костер, какого я никогда не видывал. Ведь хворосту для него нечего было жалеть!

Костя принес с катера маленький батарейный радиоприемник, включил его. Зажглась красная шкала, тихо прозвучала какая-то музыка. Потом спокойный знакомый голос сказал:

— Говорит Москва! Передаем последние известия.

Москва… Москва сообщала нам самые последние известия. В Ленинграде атомный ледокол готовился к плаванию. Пионеры собирали металлолом для сибирской железной дороги Абакан — Тайшет. На Выставке достижений народного хозяйства открывалась круговая кинопанорама, где зрителей со всех сторон окружали экраны. В ставропольских степях электропастух стерег колхозные стада. А в это время полярники переживали в Антарктиде суровую зиму и ждали первых весенних дней, чтобы отправиться на снегоходах «Пингвин» к Южному геомагнитному полюсу. И вокруг всей нашей большой земли носился смелый космический разведчик — искусственный спутник. Мир был большой и удивительно интересный.

— А что, если сейчас… — начал Пли.

И вдруг диктор сказал:

— Строители Братской ГЭС продолжают расчистку дна будущего моря.

— Это про нас! — завопили мальчишки и бросились к приемнику.

Но диктор уже перешел к международным событиям.

Все равно нам было очень радостно. Мы прыгали, хлопали друг друга по плечу, улыбались и подмигивали.

— О нас слышал по радио весь мир, — говорил Пли. — Все мальчишки знают теперь, чем мы тут занимаемся!

— Хорошее дело — дружба, — как бы про себя проговорил Костя. — Вся наша страна помогает нам строить. Заводы шлют разные машины, поезда и самолеты приносят письма, радио следит за нашими успехами. И скоро, очень скоро электрические провода свяжут Братск с далекими и близкими краями страны. Пойдет ангарский ток на заводы и фабрики и, кто знает, может быть, однажды попадет в те лампочки, что горят в кремлевских звездах. Только мы в это время будем уже строить что-нибудь другое…

Когда мы через несколько дней плыли назад, катер со шлюпками шел вдоль другого берега и костровые зажигали по пути новые огни.

В ногу с солнцем

Телефонный звонок из Москвы напомнил нам, что пора домой. Мальчишки было опустили грустно носы, но сразу же пришли в восторг, когда я сообщил, что мы полетим на самолете.

— Правда, что на «ТУ-104»? — спрашивали они по очереди то у Ладочкина, то у Кости по дороге на аэродром.

— Полетите, полетите, — убеждали те. — Сейчас появится наш «трамвайчик», и через час с лишним вы в Иркутске. А там садитесь на «ТУ» и к обеду будете дома, расскажете о своих приключениях.

Из-за леса бесшумно появился маленький пассажирский «ЛИ» и, не делая круга, сел на мокрое от росы поле.

Ладочкин пощекотал нам лоб и щеки своими бровями. Костя сиял и встряхивал суворовским хохолком.

Мы обещали непременно приехать опять. Только вряд ли мы приземлимся на этом поле у Ангары: временный аэродром будет затоплен.

Самолет вознесся в бесцветное предрассветное небо. До свиданья, Братск! До свиданья, Ангара!

— Неужели мы будем к обеду в Москве? — удивлялся Пли. — Ведь пять тысяч километров!

Я напомнил Пли, как нас вызывала Москва. Девушка-телефонистка, которая родилась и выросла в глухом таежном селе Братске, где три года назад было всего несколько телефонов, приглашала теперь братчан говорить с Одессой, Харьковом, Мурманском и с любым городом, каким только они захотят. Едва мы вошли в почтовое отделение, как она сказала: «Даю Москву». И мама Непейводы слышала голос сына так хорошо, словно он говорил из столичного телефона-автомата. Вот вам и пять тысяч километров!

«ЛИ» курсировал действительно, как трамвай в городе. Только взлетели, посмотрели в окно, и вот — посадка.

Едва мы приземлились в Иркутске, как летчики стали собираться в обратный путь. Желающие попасть в Братск толпились у аэропорта.

А нас понесет дальше стрелокрылый гигант. «Трамвайчик» выглядел рядом с «ТУ», как трехколесный велосипед перед самосвалом.

Взошло солнце, и нас пригласили подняться по широкой лестнице. Мальчишки заходили в самолет медленно и торжественно. Они уселись на краешки кожаных кресел, считали и пересчитывали про себя семьдесят мест и заглядывали в круглые иллюминаторы с таким видом, словно это были необыкновенные аквариумы.

— А ведь есть самолет еще побольше — «ТУ-114», — напомнил я ребятам. — Он забирает столько пассажиров, сколько вмещает половина дальневосточного экспресса, и может лететь без посадки от Москвы до Нью-Йорка.

Но никакие речи не могли вывести моих мальчишек из восторженного сна с открытыми глазами. Мало ли какие где самолеты летают! А они своими ушами слышат, как гудят за стенкой двигатели. И могут увидеть в окошко, как вырываются из сопла пламя и искры, — это сгорает налитый в крыльях керосин. И еще они могут узнать по похожему на часы прибору, что не какой-нибудь описанный в газете самолет, а воздушный корабль, который их везет, взлетел на восемь тысяч метров от земли.

Я оглядел путешественников. На груди у Непейводы — морской бинокль. Он помог капитану открыть новое море и увидеть сражение с Ангарой. Молекула держит геологический молоток, которым он все-таки отбил от скалы кусочки диабаза для школьного музея. В уголке стоит духовое ружье в чехле. Нет, не скажет больше Пли, что по сибирским поселкам разгуливают дикие медведи. Да и Молекула, придумавший когда-то фантастическую песенку про Сибирь, теперь смеется над своим сочинением. Но это не значит, что он бросил писать стихи…

В нашу сторону взглянул один пассажир, другой отложил газету, третий обернулся и заулыбался. Это моя троица привлекла их внимание. Мальчишки пели новый свой гимн:

Пассажиры захлопали. Молекула и Пли просияли, а Непейвода воскликнул:

— Если бы не школа, не уехал бы я из Братска! Обязательно достроил бы море!

— Ничего, капитан, — ответил я ему, — еще будет у тебя свой новый город и свое новое море. Все впереди. Видишь, какая Сибирь? Мы летим на быстроходном самолете час, летим два, а она все не кончается.

И так же, как Сибирь, не кончалось за окном утро. Мы летели к Москве, и солнце шагало к Москве. Солнце освещало нам дорогу и подбодряло: «А ну, не отставайте!» Самолет мчался рядом с солнцем и дарил пассажирам самое большое в их жизни утро. Все были веселы и вместе с мальчишками распевали их песенку:

Оглавление

Е. Велтистов ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ДНЕ МОРЯ

  Непейвода, Молекула и Пли

  Академия едет в Сибирь

  Сладкое и соленое

  Пли проигрывает спор

  «Окно» на дороге

  Куда переехал дом?

  Мамай третий

  Нептун в автобусе

  Непейвода ищет море

  Рассказ, который ведется на дне морском

  Сибирь вам не Звенигород…

  История птицы Сирин

  Ох уж этот Ладочкин…

  Таежный пожарный

  Татьянка - хозяйка горы

  Ангарская сосна

  Гроза

  Самая короткая глава

  Как рождалась картина

  Про тайну, которая победила Падун

  Всем боям бой

  Цирк

  Большие костры

  В ногу с солнцем