Иван Змеевич и Краса Ненаглядная [Ирина Соляная] (fb2) читать онлайн

Ирина Соляная Иван Змеевич и Краса Ненаглядная

Глава 1

Во бору-то, во бору

Сладки ягоды беру.

Полные ладошки,

Полные лукошки.

Одну ягодку Ванюше,

Вторую — Серому Волку,

Третью — Красе ненаглядной,

А четвертую — тебе, милый дружок.

Сама в садик не ходи,

Сладку ягоду не рви.

Там таится страшный враг

С горьким мёдом на губах.

Он царицу приманил,

Жемчугами одарил,

Перина мягкая да просыпаться жёстко.

Царица Заряна сидела в удобном деревянном кресле, обложенном подушками. Её груди были туго перевязаны, но царица чувствовала, что предосторожности излишни: она была пуста. Такими же пустыми, выплаканными глазами она смотрела перед собой.

Рождённый вчера младший сын играл на коленях кормилицы, радостно гулил и тряс костяной погремушкой. Старая Чернава, вынянчившая двух сыновей государыни, не могла надивиться на малыша. Солнечный лучик, пробивавшийся в окно светёлки царских белокаменных палат, играл в его нежных кудрях. Улыбка проявляла на щеках ямочки.

— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой во рубашке аленькой. По ровной дорожке, по ровной дорожке, по кочкам, по кочкам и в ямку бух! — приговаривала нянька, а мальчишка смеялся и показывал два нижних зубика.

Мать-царица супилась с распущенными косами, неловко ей было в сарафане и парчовой душегрее, хотелось сбросить с себя обряду, под одеяло нырнуть от глаз людских. Девка гребнем чесала её волосы, сединки перебирала. Глаза у царицы были заплаканы, слова потешки долетали до её уха, как через пелену сна.

— Ваня? — бессмысленно пробормотала она и пристально посмотрела на сына, точно видела его впервые.

— Негоже царскому дитяте быть без имени, — утешительно сказала нянька Чернава, — а уж такому молодцу быть Иваном, кем же ещё?

Девка заплела косы царице, убрала их под плат, надела узорчатый кокошник, расшитый бисером и смарагдами. Царица велела принести шкатулку с бусами.

— Что люди болтают насчёт царского сына? — голосом очнувшейся ото сна сказала царица после того, как девка с гребнем вышла из опочивальни.

— А ничего не болтают, — спокойно ответила Чернавка, — радуются, что у государя сыночек народился. Младшенький — сердцу царя Выслава отрада, царицы Заряны за терпение награда. А что Ваня растёт не по дням, а по часам, про то и не знает никто. А если и узнают, то подумают, что сказки явью становятся в наши-то времена.

Возможно, царицу удовлетворил ответ няньки, по крайней мере, она впервые за два дня улыбнулась ей и сыну, безмятежно игравшему с погремушкой. Но улыбка исчезла, точно её стёрли ладонью с лица, когда девка внесла шкатулку с бусами и откинула богато украшенную резьбой крышку. Сверху лежала нитка крупного жемчуга. Каждая бусина была червями изъедена, тёмные оспины и трещинки, мутный перламутр точно кричали о том, что это украшение кем-то проклято. Не такой была эта нитка бус, когда принимала её в дар царица, очень уж тосковавшая в одиночестве. А как не тосковать, если муж год в отъезде?

— Заверни гадость в тряпицу да брось в огонь. Не вздумай надеть на себя, — строго сказала царица, и девка вздрогнула, — не то погибель тебя ждёт от Змея Огненного.

Девка попятилась, а потом и вовсе кинулась со всех ног из опочивальни. Чернава ничего не сказала повелительнице, только искоса глянула на неё. Все подозрения многоопытной и хитрой старухи подтвердились. Правду говорят на Руси: нельзя по мужу тосковать. Коли уехал по делам, в дальний поход отправился или на войне бьётся с врагом лютым, жди и делом займись. Ты не вдова, чтобы по живому слёзы лить. Воплем бабьим наведёшь беду на свой дом. Что же удивляться теперь, что царицу искус постиг? То-то она хвалилась бусами, что нашла на дорожке в саду. Нашла чему радоваться! Разве мало ей царь-батюшка подарков делал? Из заморских стран привозил ткани и дары богатые, у местных златокузнецов покупал кольца и перстни. Вон, все пальцы унизаны, шея так золотыми ожерельями увита, что голова на грудь клонится. А польстилась на нитку жемчуга, которого в море северном, холодном, как пены полно. Вот и нашёл дорогу Огненный Змей к царским палатам. Через тоску по мужу соломенной вдовы и через подарок.

— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой. Ваня-Ванечка, сделает тебе дядька Ерошка завтра деревянного коня, то-то будет весело! — приговаривает нянька, а мальчишка смеётся, показывает четыре нижних зубика и два верхних, которых с утра-то и не было.

Царь носа не сунул к разродившейся супруге. Хорошо ещё, что не прибил её тяжёлой рукой. Но взглянул так, что сердце у Заряны в пятки ушло. Про ребёнка ничего и не сказал, только призвал к себе старших сыновей — князя и волхва. Дмитрия и Зотея. Уж о чём они толковали — государыня не знала, только и сыновья к матери не зашли, и почести ей не выказали.

На третью ночь после рождения Ванечки Заряна почувствовала запах дыма и угольев лесного костра. Сердце её затрепетало радостью и ужасом. Вскочила она с постели, подбежала к окну и отворила ставню. Сильный ветер заставил Заряну отпрянуть, ночь словно сгустила краски, а когда мрак рассеялся, перед испуганной женщиной оказался незваный гость. Первое что он сделал — медленно прошёл по опочивальне и погасил те свечи, которые не задул ветер.

— Ждала али нет? — спросил он хриплым голосом и протянул руки для объятий, но царица отпрянула.

— Кто ты? — спросила она дрожащим голосом. Не того, ох не того она хотела увидеть.

Перед ней был не её юный Прошенька, которого она помнила с юности, и не возмужавший Прохор, каким он мог бы стать, если бы в возраст вошёл, и каким он предстал перед ней благодаря колдовским чарам в их недавнюю роковую и единственную встречу.

— Вижу, что ждала, — рассмеялся мужчина и подошёл к кровати царицы, — только не знала кого. Вот знай теперь. Я — Любостай. Ликов у меня много, да моё истинное лицо тебе не понравится.

Женщина рванулась к сыну и схватила его на руки. Сонный Ваня хныкнул, но глаза не открыл.

— Что тебе нужно? — нетвёрдым голосом спросила царица, покачивая малыша.

Мужчина огляделся вокруг себя и, не найдя удобного места, чтобы сесть, разместился на сундуке. В свете луны Заряна увидела, что её незваный гость совсем не похож на Прошеньку. Высокий и статный мужчина был худ и бледен. Черты его лица были заострены, чёрные гладкие волосы доходили до плеч. Вместо кафтана он носил облегающий заморский камзол и узкие панталоны, а на башмаках сверкали серебряные пряжки. Он ли приходил той ночью, после которой Заряна понесла? Или у него и вправду много личин, как у злокозненного скомороха.

— Дело сделано, Заряна, хотела ты того или нет, — хрипло прокаркал мужчина, — и теперь я пришёл за своим. Царю чужой отпрыск не нужен. Думаешь ли ты, что он приголубит и воспитает Ванюшу как своего ребёнка?

— Государь добрый и милосердный!

— Много ты сама доброты видала? — ухмыльнулся мужчина и тут же продолжил, — Хочешь испытать теперь его милосердие на сыне? Хорошо, если отправит он Ваню на дальнюю стрелецкую заставу. А если при дворе оставит да будет каждый день попрекать куском? А в один день возьмёт на охоту, да шальной стрелой сразит неумелый лучник твоего сыночка…

— Упаси отец мой, Род! — вскрикнула царица и разбудила сына.

Ваня захныкал, протянул к материнскому лицу ручонки, расцеловала Заряна его хрупкие пальчики.

— Отдай мне сына. Он такой же мой, как и твой, — неожиданно ласково попросил мужчина и встал.

— Сгинь, проклятая нечисть, — взвизгнула женщина, Ваня испугался и заплакал громче, а мужчина протянул руки и стал медленно подходить к ним.

— На острове Буяне растёт яблонька с молодильными яблочками. Кто яблоко отведает, век хворей знать не будет, а коли каждый день по яблоку съедать, то век смерти не видать. Лежит в поле заповедном бел-горюч камень Алатырь, а под ним смерть моя, Змея Огненного, — точно в трансе распевал странный и страшный гость, подходя к царице ближе и ближе, — некому камень Алатырь сдвинуть, некому меня смерти предать. Живу я вечно, но и мне наследник нужен. Сам я камень Алатырь сдвину, сыну трон уступлю. Устал я жить вечно. Некого мне любить. Отдай мне сына, станет он великим Иваном Змеевичем.

Отбежала царица от змея, заголосила что есть мочи, позвала на помощь нянек и мамок. Вмиг застучали шаги по лестнице и коридору, только в опочивальню никто войти не смог, заговорённая дверь не открывалась и не поддавалась.

— Сгинь, пропади, проклятый Змей! — рыдала женщина, и ребёнок заходился криком.

Да и как не испугаться? Камзол чёрный, бархатный по швам затрещал, лопнул. Роста гость стал превеликого, голова рогатая в потолок упёрлась, алым пламенем загорелись огромные глаза, хвост по полу щёлкнул, половицы затрещали. Протянул он к Ване руки.

А пальцы у него длинные, узловатые. А ногти у него острые, крючковатые. Зубы клацают, из пасти огонь вырывается.

Забежала царица за печь, а змей разъярённый за ней бросился, рукой махнул — перевернул кровать с шелковым пологом, разметал подушки и перины. Слышит из-за печи царица его тяжёлое дыхание, громкие хлопки. Это крылья огромные, что по небу Змея Огненного носят, раскрылись, всю горницу заслонили.

— Тятя, тятя! — кричит Ванечка, царя на помощь зовёт, но тянутся к нему когти змея, а не отцовские ласковые пальцы.

Ударил змей хвостом, лапами хватил печь, и рассыпалась она на куски. Расшвырял змей каменья и изразцы, и почти добрался до царицы с младенцем, как ворвался в опочивальню своей жены царь. Рубанул гада летучего по спине мечом булатным, взревел нечеловеческим голосом змей и на царя обернулся.

— Тебе не напугать меня, чудище проклятое, — крикнул царь и снова рубанул змея по груди его, покрытой плотной чешуёй.

Хлынула змеиная кровь и обагрила лицо, грудь и руки царя. Крикнул Выслав от боли невыразимой, точно кипящим маслом его ошпарили. Змей рванулся к окну, вышиб его и прочь вылетел. Подбежавшие стрельцы стали бердышами его рубить, а лучники стрелять вслед, но никто не достал врага, только попадали из палат да порасшибались.

Жива-живёхонька царица, и сыночек её цел, только в крике заходится. А вот с царём худо. В царские покои его унесли, стали лекарей звать, знахарок. Но никто не знает, как ожоги от змеиной крови лечить. Царь не кричит, а лишь от боли зубами скрипит. И взглянуть на него страшно, точно чешуя на нём волдыри, один на другой налезают, грудь кровавыми пузырями покрылась, а руки точно в коросте.

Глава 2

Царь стоял на крытой галерее, опоясавшей белокаменные палаты, и наблюдал за Ваней не исподтишка, а открыто, как и подобает правителю. В его глазах не было тепла и восхищения, которое всегда проскальзывает даже у самых сердитых и суровых родителей, когда они видят своё чадушко. Ваня с деревянным мечом то нападал на куль с соломой, то отскакивал. Дядька Ерошка, воспитавший обоих царевичей, подбадривал неуклюжего и неуверенного мальчишку. То ли меч был тяжёл, то ли куль с соломой, придерживаемый хитрым стрельцом, увёртлив, а ничего у Вани не получалось. Царевич бросил деревянную игрушку и заплакал, горше не бывает.

Царь скривился от боли, пронизывавшей его тело и сковавшей лицо, покрытое струпьями от ожога, и от неудовольствия видеть молодецкую забаву. Потом отвернулся и пошёл в светлицу, где писец уже нашёл старинный свиток и досконально его изучил.

— Вот государь-батюшка, всё что сохранилось в преданиях про Змея Огненного. Кабы ваш старший брат, будучи на престоле, не повелел библиотеку чернокнижную спалить, больше бы узнали.

Знал государь, что его переписчик книг и составитель писем, а по призванию толмач с любых языков, был человеком скрупулёзным. К бумагам относился бережно и терпеливо, и уж если сказал, что других свитков нет, значит, проверил со всем тщанием.

— И что пишут в том свитке? А главное… — царь понизил голос, подчёркивая тем самым, что это обстоятельство и есть самое важное, — кто пишет?

— Это челобитная вашему деду, в пору, когда тот был на престоле. Писана путешественником заморским, неким Афтандилом. Этот путешественник всё мечтал найти остров Буян с волшебной яблоней, на которой растут молодильные яблоки. Они даруют вечную жизнь и прекрасное здоровье. Просил Афтандил снарядить ему корабль с командой, чтобы плыть на тот остров. А вот до реки Калины, что впадает в Окиян-море, он своим ходом намеревался добираться.

— И что же, дед мой дал ему тот корабль или какое-то вспомоществование?

— Про то мне не ведомо, — развёл руками писец, — но раз про ту экспедицию ни слуху, ни духу, стало быть, и не построили корабля, и молодильных яблок Афтандил не добыл.

— Дурь это всё.

Царь махнул рукой и погрузился в печальные размышления, подперев кулаком подбородок. Некогда густая каштановая борода после схватки со Змеем Огненным сильно поубавила в толщине и длине, но это было полбеды. Ожоги рук и лица — вот что всерьёз беспокоило царя. Три дня их мазали снадобьями, которые варили на козьем и сурочьем жиру, но толку было мало. Раны покрылись струпьями, и те сходить не желали, а только твердели и образовывали корку, а когда отпадал один струп, появлялся на его месте другой, зело вонючий. 'Эдак я сам чешуёй обрасту, как вражина поганая," — невесело усмехался царь, принуждённый носить тонкие рукавицы. На лицо только рукавицу не надеть. И видеть, как челядь и стрельцы глаза от него отводят, было очень неприятно. С Заряной Выслав так и не помирился. Понимал умом, что нет её вины в случившемся, что муку она претерпела жесточайшую. Но о позоре её и своём думать не мог, потому что щемило сердце и колотилось так, словно хотело выпрыгнуть.

В народе о налёте Огненного Змея поговаривали, но все домыслы сводились к тому, что хотел вражина похитить царевича Ванечку, кровиночку ненаглядную. Царица не покорилась, а Царь-надёжа защитил. «Но это пока, до поры и времени, — думал царь, сдвинув брови к переносице, — а потом будут вопросы задавать: отчего Огненный Змей прилетал в царские палаты, да почто хотел ребёночка умыкнуть, не боясь царева гнева и храброго войска. А что, если за своим змеёнышем прилетал?»

От нахлынувшей досады царь стукнул кулаком по подлокотнику трона и заставил писца вздрогнуть.

— Ась? — посмотрел писец на царя, — Сызнова начинать?

— Начинай, — буркнул царь и приготовился слушать старинную челобитную от Афтандила, и писец со вздохом и завыванием, приличествующим моменту, завёл.

«Жалоба тебе, государь наш батюшка, свет Володимир, от недостойного твоего холопа Афтандила. Запустошен дом мой, и двор мой, и овин. Некому и не из чего пива наварить да мёдом утробу насытить, да на остальные деньги вина прикупить и помянуть всех сродников и дружинников. И разорение моё стало через страсть неутолимую к путешествиям, чтобы восславить землю русскую и найти управу на басурман. Приезжали твои холопы, боярские сукины дети Сулима да Колотила, проверяли мою мошну, все остатние гроши присвоили и сказывали, что истратил я царскую милость не по назначению и приказанию, а купил себе кафтан, сапог и развлекал девок блудящих. Сами сукины дети сладко-приторно живут, а казне через то поруха. Ты их, государь-батюшка не слушай, а дай лучше мне денег на корабль. Найму я морских дел мастеров, поплыву я в земли дальние. И привезу яблок молодильных, кои украдкой заимствую на острове Буяне. Про то, что Змей Огненный может на меня зело взъерепенится, ты не думай. Отдай мне Сулиму и Колотилу, сукиных боярских детей. Я Змею Огненному их в пасть брошу, пусть подавится. В жалобе своей корысти не имею, хочу пострадать за отечество. Если Жар-птицы мне глазыньки повыклюют, то я на то не обижусь, довольно красот на этом свете узрел. А сияние твоё благочестивое и слепцу видать».

— Что отсюда следует? — спросил сам себя писец, — усматривается, что этот Афтандил зело упорно верил в существование Змея Огненного. Ну, в том теперь и у нас сомнения нет.

— Бабкины россказни всё это. Потому мой дед и не дал ни корабля, ни войска.

Царь тяжело поднялся и подошёл к окну. Ваня-царевич, уже умытый и переодетый в чистую рубашку, восседал верхом на гнедой лошадке, которую под уздцы водил старый Ерошка по двору. И если с мечом царевич управлялся худо, то в седле держался весьма неплохо. Только не понравилось царю, когда Ерошка подхватил царевича и снял с седла, усадил себе на шею и поскакал по двору вприпрыжку, как поганый скоморох. В открытое окно долетала песенка: «По кочкам, по кочкам, в ямку бух». Кольнуло в сердце у царя: «За что же я так Ваню ненавижу? Никто не знает, мой он сын или не мой. Ведь с моего отъезда и до возвращения ровнёхонько девять месяцев прошло… Да и похож малец на старшего и среднего сыновей. Род ты наш, великий, дай разобраться только! А ещё муторно мне от того, что прилетает на подоконник царицыной светлицы Жар-птица. И смотрит так зорко, точно запоминает всё. А ведь эти Жар-птицы только с острова Буяна и бывают…»

А в светлице тем временем царица Заряна вышивала шёлком на пяльцах. В её глазах стояли слёзы, застили свет, потому царица пропускала стежки. Вздохнула, отложила рукоделье в корзину и поднялась к окошку. Голова кругом пошла, потемнел белый свет, точно сумерки настали, голоса стали глуше. И не заметила Заряна, что лежит она на полу, косы разметались. Понабежали девки, осторожно её подняли и подруги отвели прилечь, подушками обложили.

— Что-то наша матушка-царица совсем ослабла, исхудала, — запричитала Чернава, — рубаха под сарафаном насквозь мокрая.

— Государь наш батюшка новых лекарей повелел сыскать, прежние уже не помогают, — поддакнула одна из боярынь, — только где новых сыскать, коли старых уже на кол посадили за криворукость?

Закрыла царица глаза, голоса девок доносятся к ней точно через толстую пелену, наброшенную на голову. Больше всего ей хочется лечь и уснуть, чтобы все эти кудахчущие бабы оставили её в покое. Хочется погрузиться в тишину, плыть в ней, точно в лодке. Спать и не просыпаться.

— Мой покойный свёкор незадолго до смерти отказался от еды. Говорил всем, что зловоние от всех мисок и горшков исходит. Ни каши, ни щей не мог даже пригубить, — шепнула одна боярыня другой, — так от голоду и помер, лекарь сказал. Да только не верю я, что человек может себя голодом уморить. Это или порча какая-то или сглаз.

— Говорят, если роженица от бремени трудно разрешается, нападает на неё тоска и горячка. Ребёночка к себе не подпускает, может и придушить от тоски, али сама в петлю залезет.

— Упаси Род…

Нянька Чернавка прогнала досужих боярынь да девок. Да и грешно про роды вспоминать, коли сыночек уже во дворе на лошадке гарцует. Села старая нянька подле кровати царицы, стала опахалом махать. Заряна веки смежила. Снится ей сон среди бела дня, как сидит она с сыном Ванечкой на лавке, в ладушки играет. Только Ванечка уже не мальчик и не отрок, а юноша. И входит в горницу девушка красоты необычайной, берёт Ванечку за руку и ведёт к двери. И Ваня встаёт покорно, на мать и не смотрит, идёт за девушкой, и вот уже скоро за ними затворится дверь. Хочется Заряне крикнуть: «Куда ты, постой, сыночек!» А он оглядывается и улыбается: «Не бойся, матушка, я уже не маленький. Всю жизнь в царских палатах не усидеть». Плачет царица во сне, но сын её словно не слышит. Повторяет Заряна: «Куда ты, сыночек!». А девушка красоты необычайной отвечает вместо него: «За молодильными яблоками. К дереву на остров Буян. В дереве том сила всей земли. Корнями гнездится в бессмертном подземном огне, вершиной восходит высоко-высоко, теряясь светло в вышине, изумрудные ветви в расцвете уводит в бирюзовую вольную даль. И знает веселье, и знает печаль».

День-другой проходит, поят сонную Заряну отваром одолень-травы. Развешивают в горнице сушёную траву репейника. Всё делают боярыни и девки дворовые, чтобы легче Заряне стало. И вправду, на какое-то время удаётся царице очнуться, открыть глаза. Иной раз узнает она и Чернаву, и Ерошку. А больше всех о Ванюше говорит, зовёт сына к себе, кудрявую его головку слезами поливает. А кудри каштановые у Вани уже не детские. Завитки крупные, жестковатые. Мужской волос, как у Прошеньки-кузнеца. И глаза такие же серые, с солнечными искорками, что таятся вокруг зрачка. Не похож он на Змея Огненного, но и на царя Выслава не похож. Рядом с братьями его не поставишь.

Вот уже второй месяц от рождения сына на исходе. Ванюша ростом перегнал уже не только мать, но и отца. Дядька Ерошка смеётся: «Царевич вырос всем на радость. Сметливый, любопытный, крепкий, рассудительный. В драку первым не полезет, но от боя не бежит. Умён, но старшим не перечит. Дружбу ценит, но к зелену вину не тянется. Не болтлив и не хвастлив. Опора отцу, отрада матери».

Всё так, и даже царь Выслав, похоже, смягчился или смирился с тем, что растёт в их дому сынок. С одним смириться трудно: жена сохнет, чахнет, да и сам весь коростой покрыт. Народ за спиной шепчется, что царскую семью Огненный Змей проклял за то, что не пожелали ему отдать младшего сына. Часто теперь заходит Выслав в горницу к супруге, но почти всегда видит её спящей или дремлющей. Сидит рядом с её постелью сын Ванюша, гладит мать по руке и обещает разыскать Огненного Змея, отобрать у него молодильные яблоки, а самого жизни лишить. И думает Выслав: «Отчего бы мне Ивана Змеевича не отправить на остров Буян?».

— Тяжко тебе будет в моей стае, не всё человечье от себя отринул.

Волчий Пастырь, голова которого была скрыта под рогатой шапкой, а на плечи был наброшен плащ из густой шкуры матёрого волчищи, смотрел на Незвана с укоризной. А в чём была вина Незвана? В том, что не он себе проклятье выбрал, в том, что не потерял память, в том, что не мог нападать на людей и резать скот?

— И в тучу тебе обращаться рано, не сможешь ты небесных овец пасти, уж больно резв и живёхонек, — продолжал Волчий Пастырь.

— Отпусти, отче, — попросил Незван.

— Вот что…

Волчий Пастырь хоть и любил всякого в своей стае, а Незвана жалел пуще других.

— Отпущу, коли найдётся тот, кому ты нужнее, чем мне будешь. Быть тебе оберегом и слугой для малого дитяти. Уж такая доля, видно. Своих младшеньких братьев не донянчил, чужого будешь охранять.

Глава 3

Сборы царевича были недолгими, но слёзными. Честь по чести царь издал указ: «Всяк должен сыну моему Ивану-царевичу оказывать почтение, помощь и уважение. Оружием, конём, рублём, полатями, добрым обедом и советом. Препятствий его подвигу не чинить, но и войском не пособлять. Нарушивший бит будет нещадно, поддержавшему — награда царская обеспечена». Этот указ орали глашатаи на всех посадских площадях и ярмарках, что обеспечило спокойствие Заряне, совершенно не желавшей отпускать сыночка.

— Мал ещё, два месяца от роду, всяк на его месте титьку кормилицыну доит, — сокрушалась Заряна, не поднимая головы от подушек.

— Не гневайся, матушка царица, — упала в ноги нянька Чернавка, — но голубок твой сизокрылый уже не мальчик. И возле мамки ему сидеть негоже. А если сыщет он молодильные яблочки, то и ты на ноги подымешься, хворь твоя в землю уйдёт водой талой. И от поганого ворога землю нашу избавит.

— А коли Огненный Змей его погубит?

Потекли горючие слёзы болезной царицы на белую пуховую подушку.

— Кто ж на своё дитятко покусится? — шепнула хитрая Чернавка, — На то и расчёт.

Иван-царевич, как настоящий богатырь, бабьих причитаний не слушал. Любовался он на новый расшитый золотом кафтан из тонкого сукна с высоким воротом и отворотами на рукавах. Юфтевые красные сапожки с голенищами, украшенными пряжками, с загнутыми носками и скошенными внутрь каблуками очень нравились юноше. Любовался он на себя в большое заморское зерцало, вертясь вправо и влево, поправляя то кушак, то шапку, пока дядька Ерошка не хмыкнул и не назвал царевича «басулей сопливой», отвесив подзатыльник. Царь-отец сурово благословил, дал коня Гнедка и денежный припас.

— А меч, тятенька? — робко спросил Ваня, и тут же пожалел, потому что одарил его царь таким взглядом, что чуть кафтан не прожёг. Короста на лице царя дыбилась бурой коркой. Она напоминала о том, как богатырский меч нанёс змею урон небольшой, а царю — превеликий.

— А меч богатырь сам добыть себе должен. Простым оружием такого ворога не одолеть.

Задумался Ваня. Знал он от дядьки Ерошки много сказок и былин, да только считал всё россказнями старушек на завалинке. Неужели ему теперь суждено не только поверить в их правдивость, но и воплотить то, что написано? Жаль, что из историй дядьки Ерошки никак было не узнать способ извести Огненного Змея. 'Взмахнул богатырь палицей и отсёк поганую голову! Взмахнул витязь мечом булатным и разрубил надвое тело змеиное!" — завывал дядька Ерошка, помогая себе игрой на гуслях. А на вопросы где искать ворога, как добыть меч кладенец не отвечал. И уж совсем хитро посматривал на царевича, когда тот пытал его о наилучшем способе победить змея.

— Если уж батюшка мой не смог Огненного Змея погубить, способен ли я на такой подвиг? Батюшка в ратном деле поискуснее меня будет! — говорил вслух Ваня и спину его обдавало холодной волной страха.

Но дядька Ерошка ободрял юношу, как мог, да и царь Выслав смотрел на сына таким суровым взором, что страшнее было дома оставаться и под лавкой прятаться.

Перед отъездом младшего сына Заряна соизволила выйти на крыльцо и обнять его.

— Честь царскую блюди. Много искусу будет подворачиваться на пути. С лихими людьми не связывайся, с хулителями царской власти в споры не вступай. На блудниц и плясуний ярмарочных не засматривайся. Держись ровни, холопы тебе не компания. Помни, что матушка тебя любит и просит Рода каждый день своему сыну здравия и удачи в пути.

Выехал Ваня за столичные ворота, накатила на него кручина, аж свет в глазах померк. Распростёрлось перед ним чисто поле, пели над головой жаворонки, ярко светило солнышко, впереди виднелся густой непроходимый лес и полная неизвестность. Поехал Ваня, куда глаза глядят, и вскоре оглянувшись, увидел, что скрылись из виду стены столичного града. Только несжатое поле колыхалось на ветру, щедро расцвеченное голубыми васильками.

Ваня знал, что рано или поздно попадётся ему на пути развилка с большим камнем, и она решит его судьбу. Ведь так говорилось в сказках, которые, похоже, начинали сбываться.

Не было у юного богатыря ни меча, ни лука, только сунул дядька Ерошка ему свой небольшой ножик за голенище сапога с присказкой: «Раз уж ты не домосед, вот те ножик-самосек. И ветчину рубить годится, и за блажного заступиться». Ехавшие навстречу купцы и стрельцы или пешие путники знали каким-то образом, что перед ними царский сын, потому дорогу уступали с почестями и поклонами.

Долго ли коротко ли, а приехал Ваня к перекрёстку дорог. В чистом поле сошлись крестообразно три проезжих тракта. Каждый вёл в лес, а поле оставалось позади. Никто из ехавших навстречу не подсказал Ване, тот перекрёсток ему попался или не тот. День клонился к вечеру, пришла пора принятия решения. Как и было предусмотрено былинами и сказками, перед глазами Вани появился замшелый камень, грубо отёсанный сверху и с боков. На нём корявая рука неведомого писца начертала буквы. Царевич был не силён в грамоте, и потому спешился и стал водить пальцем по вырубленным кривым линиям, предварительно убедившись, что за ним никто не наблюдает. Некому было уличить Ваню в том, что читает он медленно. Да и когда учиться было чтению и наукам, если с утра до вечера готовили его к ратному делу. Писец украдкой от царя показал начертания букв, ибо совсем негоже царевичу, как холопу безразумному быть, но на двух уроках и закончилось.

«Направо пойдёшь — коня потеряешь, налево пойдёшь — сам пропадёшь, прямо пойдёшь — женату быть», — прочитал Ваня и вспотел от натуги. Его Гнедок мирно щипал траву, рядом оказался старый колодец, и царевич набрал воды. Умылся, напоил коня и сел на траву, задумчиво жуя кусок домашнего каравая. Что могли означать эти слова? В былинах, которые пел ему дядька Ерошка про «женату быть» ничего не было, а было «увидишь, что будет», и глупые витязи шли прямо только в самый последний момент. А надо было идти сразу прямо, где и ждала самая неминучая опасность, и где проявлялись самые лучшие богатырские качества. «Сам пропадёшь» Ване тоже не нравилось, потому что ехал он на ратный подвиг, погибать не собирался вовсе. Оставался вариант с потерей коня. Ваня посмотрел на Гнедка и подумал, что конь у него славный, и лишаться такого совершенно не хочется. Но коня можно заменить другим, так что самый безопасный вариант был ехать направо. Тем более, что слово «право» Ване нравилось. Означало оно верный путь. Однако же надвигающейся ночью не хотелось плутать по тёмному лесу. Это грозило не только потерей коня, но и собственной головы. Дядька Ерошка сказывал, что в лесу всякие лихие люди шастают, да и матушка предостерегала. Только как этих лихих людей отличит от нелихих? Видимо, вооружены они будут до зубов, с рожами зело нелепыми, в рванине. Выскочат с дикими воплями из чащи, придётся бой держать кровавый.

Ваня оглянулся по сторонам. Гнедок пасся, солнышко катилось к горизонту, стало свежо. Ваня поразмыслил и решил, что надо ему устраиваться на ночлег, а лучше стога ничего не сыскать. Хоть раньше он и спал-то в стогу всего раз, когда с дядькой Ерошкой ездил в ночное, но запомнил на всю короткую жизнь материнское тепло и пахучую сухость крестьянской постели, щекотание травинок и стрекот сверчков, шуршание полевой мыши, искавшей у человеческого бока уюта и прокорма.

Решился он вернуться к лугу, где косари уже наметали стога сена.

— Умный Гнедок, не убредёшь ли, пока я почивать буду? — потрепал Ваня коня по холке, тот ткнулся мокрым носом в ладонь, подбирая шершавым языком колотый сахар. Закрепив чембур за подножие ракиты, царевич вернулся к стогу и с удовольствием зарылся в него. Тут же прибежала полевая мышка. Пришлось её посадить на ладонь и выспросить, чего она желала.

— Поделись корочкой хлеба, а я твоего коня постерегу, — пропищала она.

— А если не поделюсь? — усмехнулся Ваня.

— Я всё равно украду, да и другие запасы попорчу, а коня твоего разбойники уведут.

— Нешто ты разбойным людям достойный отпор дашь? — недоверчиво спросил Ваня.

— Как завижу лиходеев, тебя за ухо укушу, и ты их зарубишь мечом булатным.

План полевой мыши был хорош во всём, кроме одного пункта. У Вани не было булатного меча. Но поскольку его хвостатая соратница была за меч не ответственна, то Ваня вытащил корочку хлеба, и мышь с поклоном приняла её и тут же юркнула, пропав из виду.

Сидит Заряна у окна. На пяльцах вышивает ворот распашонки. Синие васильки, зелёные листочки, переплетается узор. Льётся нянькина песня, Чернава ногой люльку качает, та на полозьях скрип да скрип. Скрип да скрип. Точно мышь шуршит в подполе.

— Ай, — пискнула Заряна, ноги поджав на лавку.

И правда, мышка из норы выскочила и на середину горницы выбежала. Села на хвостик, лапками усишки пригладила. И кто только мышек боится?

— Прочь пошла, побирушка, — говорит Чернава и лапоть с ноги снимает.

— Ты меня, нянька-непросоня не прогоняй. Как царевич из дому в белый свет выйдет, кто ему поможет, кто подскажет?

— Уж не ты ли? — смеётся Чернава, показывая щербатый рот.

Но Заряна уже берёт плошку со стола, насыпает на пол горсточку каши с сушёными ягодами. Поёжившись, обхватывает свои плечи руками. До чего же эти мыши противные, страшные какие!

Мелкая побирушка, обещавшая покровительство младенцу, не спеша ест, смешно шевеля усами.

— Настанет час, когда Ивану-царевичу нечем будет меня поблагодарить за работу. Вот я тогда и вспомню твою кашку, Заряна.

Сказала так мышь и под пол юркнула.

Заряна задумчиво берёт распашонку и прикладывает к плечику и груди сонного царевича.

— Мала! — ахает Чернава и закрывает ладонью рот.

Глава 4

Когда Ваню пощекотал кто-то за пятку, он дёрнулся и схватился за голенище сапога. Ноги были босыми, с досадой он вывалился из стога кувырком и очутился на росистом лугу. Солнце взошло, и Ваня прищурился, поймав один его жаркий лучик, а когда потёр глаза рукавом, то увидел невысокую девушку в белом платочке, из-под которого виднелись светлые русые прядки с солнечной рыжинкой. Простое льняное платье и лапти выдавали в ней холопку.

— Ты кто такая будешь? — высокомерно спросил богатырь, хотя и сидел без сапог на траве.

Она потопталась на месте лапотками и озорно взглянула на юношу.

— Краська-коробейница. Хожу из села в деревню, из города на погост, из посада в слободу. Продаю бусы, ленты, гребешки, булавки, — ответила девушка и показала на короб с длинным наплечным ремнем.

— Не боишься одна по лесным дорогам шастать? — усмехнулся Ваня.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — рассудительно сказала девушка и перекинула косу с груди за спину, — да и времена нынче тихие, ни войны, ни грабежа. Тишь да благодать в округе.

Ваня оглянулся. Его конь мирно пасся неподалёку от куста ракиты, а сапоги стояли возле стога. Никто на них не позарился. Ваня обулся, пригладил лохматые кудри, в которых застряли травинки, и уже встал перед девушкой во всей красе.

— А ты-то кто, в стогу спящий? — спросила девушка, — на бродяжку непохож, может, ты в дружину к князю Дмитрию едешь наниматься?

— А мне, Краська-коробейница, в дружину наниматься незачем. Я и есть богатырь, Иван-Царевич, еду на ратный подвиг, — горделиво ответил юноша.

— Батюшки-светы! — вскрикнула девушка и поклонилась в пояс, — не признала в вас наследника престола! Да и немудрено, ведь говорят, что у нашей матушки-царицы младенчик народился. А какой же младенчику ратный подвиг?

— Змея Огненного побеждать буду!

Крася обошла его со всех сторон, и Ваня заметил, что на лице у девушки недоверие, которое она и хочет скрыть за вежливыми речами.

— А вы, Иван-царевич, уже побеждали кого-то раньше? — осведомилась она, и он прикусил язык, потому что кроме чучела соломенного никого ни разу в богатырской битве не кромсал.

— Известное дело, — уклончиво ответил он и для убедительности тряхнул головой.

— А где этот Змей Огненный обретается? — спросила Крася.

— Ишь ты, любопытная какая! — вспылил Ваня, — Вам, девчонкам, про то знать не обязательно, и вообще…

Тут Ваня вспомнил, что матушка ему наказывала с холопами дружбу не водить. Он подошёл к ракитовому кусту и отвязал коня. Девчонка побежала следом.

— А вы куда идёте? — спросила она ласково.

— Известное дело, — ответил Ваня, — куда глаза глядят да камень на перекрёстке подсказывает. В правую сторону.

— Это хорошо, — обрадовалась девчонка, — там посад недалеко, а там и ярмарка. Я туда спешу. А вот возьмите меня с собой?

Ваня поёжился и посмотрел в ясные девичьи глаза. Вот прилипала!

— За конём бежать не возбраняется. И тебе какая-никакая защита.

Ваня разрешил девушке рядом идти, а если станет страшно — за стремя держаться. Так и пошли. Конь фыркал, точно недовольный решением своего хозяина, но Ваня на него внимания не обращал. Девушка резво бежала рядом, только короб её погромыхивал. Наконец царевич сжалился и приторочил его ремешками к седлу. Тропинка между ёлками и соснами была утоптанная и вскоре вовсе вывела на широкий лесной тракт. Солнышко стояло высоко, и теплынь была такая, словно в этих краях лето только началось.

— Что же молчишь, Краська-коробейница? Рассказывай, что в миру делается, что люди добрые говорят, — начал Ваня, косясь на девушку.

— Да и рассказывать-то нечего. Говорят посадские, что завёлся на земле русской ворог окаянный. Норовит извести царскую семью. И некому защитить государя с государыней. Старший сын княжит по соседству, от ворогов с запада земли обороняет. Средний сын к волхвам подался, колдунский щит над столицей сковал. Вся надёжа на младшего царского сына. Только говорят ещё, что хоть наш Иван-царевич рос не по дням, а по часам, и возраст его будто бы без году неделя. А по силам ли ему подвиг — про то никому не ведомо.

Ваня резко натянул поводья и откинулся назад, конь встал как вкопанный. Девушка испуганно замолкла.

— Длинные языки у посадских.

Краська несмело взглянула на юношу и тут же ладошкой махнула.

— Да не верю я в эти россказни. Разве бывает такое? Ну, а если никто не видел, как царевич рос, в лета входил, значит, был он со своим батюшкой в отлучке или в заморских землях воспитание получал. Так?

— Так, — хмуро ответил Ваня и тронул поводья, конь затрусил по-прежнему.

Дорогой молчали, девушка точно язык прикусила, а царевичу и вовсе говорить расхотелось. Вспоминал он дядьку Ерошку, что учил его в седле держаться, да из лука стрелять. Воспоминал, как тот удивлялся сноровке царевича: «Только вчера под стол пешком ходил, а уж каков богатырь стал». Ну что тут особенного, если ты царских кровей, и даётся тебе наука проще, чем остолопам посадским. Кому неделя на иное дело потребна, а ему пара минут. Но для чего это объяснять глупой коробейнице?

— А где же ваш меч? — наконец робко спросила девушка.

— Экая ты болтушка, — с досадой ответил Ваня, — всё-то тебе знать надо.

— А, может, я чем помогу!

— А то как же! — рассмеялся юноша, — булавка в меч булатный превратится. И победим мы с тобой всех чудищ да страшилищ!

Краська засмеялась в ответ и хитро прищурилась.

Вскоре стали догонять царевича к коробейницу купцы с обозами и телегами, пешие и конные, спешившие направо, где, по словам Краси, ярмарка зачиналась. Ваня в оба смотрел, головой вертел и всё думал, а на верном ли он пути. Для чего свернул направо? В животе урчало от голода, и хотелось уже блинов с маслом и мёдом, молочной каши, рыбников и горячего взвара. Ваня знал, что по царскому указу всякий должен был оказывать на его пути содействие, но милости просить он не хотел, а потому терпел голод.

Сбоку от дороги он увидел смешную троицу: вёрткого старичка с бородой, заткнутой за пояс, детину добродушного вида и толстобокую тётку в платке и полосатом фартуке поверх длинной рубахи до пят. Старичок тащил ветки для костра, косоглазый детина разделывал зайчишку, который явно ещё полчаса назад скакал по полям и лужайкам, а толстуха помешивала ложкой в большом чане, висевшем над угольями. Поодаль паслась распряжённая лошадёнка, и стоял крашеный фургон, совсем не похожий на купеческий. Были намалёваны на грубой холстине рогатые чудища, сердца, проткнутые стрелой и лазоревые цветы.

— Скоморохи, — шепнула Крася и испуганно посмотрела на царевича, — пойдём мимо.

Но Ваня её не послушал. Не лихие же люди, чтобы от них бегать. Вон и толстуха кланяется, признавая в нём высокородного. Старик в ноги падает, приглашает похлёбку отведать. Да и день кругом, люд мастеровой и купеческий на ярмарку спешит!

Поначалу Ване было весело. Жирная похлёбка с сухарями, толковая беседа. Скоморохи душевно расспросили про житьё-бытьё царское, головами покачали, языками поцокали: «Тяжела ты, шапка соболья». Ваня приосанился: конечно, тяжело, это не языком на площади чесать. Подвиг ратный предстоит, с самим ворогом земли русской сражаться придётся.

— Я и сам боярский сын, только пострадал за правду, — всхлипнул старичок, а детина его успокоительно погладил по спине, — князю Кондратию, что в Тмутараканской земле княжил, поперёк сказал, он меня и приказал батогами бить, а после и выгнал.

— А разве в земле Тмутараканской не султан Бери-Бей правит? — вмешалась Крася, явно усомнившаяся в рассказе старичка.

— А разве бывают такие имена у людей? Бери-Бей, Наливай-да-Пей? — передразнил её старичок, высовывая язык, — Чего не знаешь, того не болтай.

Крася придвинулась к царевичу и шепнула: «Врёт он, не слушай».

— Я тоже воеводский сын, — подхватил косоглазый детина, — по себе знаю, какова отцова милость. Старших отец мой к должности пристроил, а меня под зад пятой. Не нашлось мне хлебного места, вот и брожу по дорогам.

— А моя сестра — Шамаханская царица. Избавиться от меня решила, со свету сжить, — вставила словцо толстобокая баба, — потому что красота моя свет белый затмевала… В молодости.

Последние её слова потонули в скоморошьем хохоте. Даже Ваня улыбнулся, хотя толстуха толкнула кулаком старичка в бок, а тот едва не свалился с пня.

— А не сыгрануть ли нам в азарку? — хитро подмигнул старичок.

— Азарка для азарту, время скоротаем, — подхватил детина.

Ваня оглянулся, надо было ехать дальше, он и так задержался, но новые приятели были такие добрые и весёлые.

— А как играют в азарку? — спросил он, и ему тут же стали объяснять, что правила простые, и он быстро освоится.

— Ваня, Ваня, — дёргала за рукав Крася, — не играй с ними, обманут.

Но тут же была прогнана от костра подальше, а Ваня уже уселся на пенёк и с улыбкой смотрел, как попеременно то детина, то старик друг друга обыгрывают. Старичок то и дело тряс жидкими бесцветными волосёнками, облепившими спереди шишкастый лоб и висевшими сзади неопрятными косицами, сетовал на отсутствие удачи. А Ваня-то считал себя ох каким везунчиком!

Глава 5

Царский кафтан, расшитый золотой канителью и крупным речным жемчугом, перекочевал на плечи грузного косоглазого прохиндея. Ваня дёрнулся было отобрать своё, но получил внушительный тычок под дых, от чего его согнуло пополам.

— Отпустите его, — пищала Крася, — он царский сын. Знаете, что вам будет? Голов вам не сносить.

— Брешешь, дура, — ощерился косоглазый, — царские сыновья с дружиной ездят, на их конях сбруя золотая, на сапогах шпоры серебряные. А это кто? Самозванец. Коня, небось, из чужой конюшни увёл, а кафтан у лавочника украл.

Крася глотала слёзы и размазывала их кулаком по лицу.

Второй прохиндей, старичок, оглаживал коня.

— Где твоя дружинушка хоробрая? — издевательским тоном спросил он.

Царевич угрюмо молчал.

— Если к дружинникам посадским рыпнешься, пожалеешь, — пригрозил длинный и взял коня под уздцы.

Крася ревела, дергала тетку за рукав, но та явно поддерживала своих скоморохов и от девчонки отмахивалась.

— Да ладно тебе, — досадливо огрызнулся Ваня, — неча сопли на кулак наматывать. Иван-дурак, слыхала про такое? Сам впутался, сам и выпутаюсь. Не стоило в азарку играть.

— К посадским тебе надо, они вмиг татей отыщут, коня и кафтан вернут. В палатах ночевать будешь, сытно есть да пьяно пить.

Посмотрел Ваня на Красю, а глаза ясные, точно только что слёзы и не лила. И какое тебе дело, коробейница до Ивановой беды?

— До посада ещё дойти надо…

Вздохнул царевич и пошёл в одной рубашке, сопровождаемый коробейницей. А прохиндеибыстро покидали пожитки в фургон да и обогнали их со смехом и прибаутками.

Пеший ход был не так вёсел, но Крася перестала плакать. Только шла, закусив губу, а как поравнялась с ними телега, гружёная мешками с мукой, попросилась подвезти. Сжалился мужик, что стегал лошадёнку, за копеечку разрешил пристроиться. Так до посада и доехали.

А уж на ярмарке — шум и гам. Всюду шатры, повозки. Купцы товары раскинули. Громкие разговоры, смех и толчея. Никогда стольких людей в одном месте Ваня не видал. А Крася хоть и сказывала, что коробейница, тоже растерялась, за рукав его рубахи уцепилась и глазами круглыми хлопала.

Вот на одном углу чудо-печь. Громадина на колёсах. И пекли на ней такие караваи, что всей дружине не съесть за один присест. А на маленькой печурке стряпуха, ладная да румяная, блины жарила и клала внутрь разную начинку — сытную, пряженую в масле требуху. Ваня отвернулся и тут же наткнулся на высоченного детину, сплошь увешанного барабанами, дудками, рожками, и пляшущую чумазую девчонку, стучавшую в круглый бубен, украшенный тремя крупными бубенчиками. «Нету денег ни шиша, только дудка хороша!» Неподалёку уже знакомые Ване и Красе прохиндеи воткнули в землю колья и натянули занавес для своей скоморошьей глумы.

— Давай подкрадёмся и твоего коня уведём, — шепнула Крася, — у вора своровать не грешно.

— Срам, — буркнул Ваня и пошёл мимо игрища. Идёт, а сам думает: «На что мне попутчица?» и подтолкнул Красю к шесту, где кренделями торговали.

— Спасибо тебе, девица. Ты уж иди. Наш уговор кончился. Я тебя до ярмарки довёл, дальше сама.

Не хотелось Ване больше Красю видеть, о позоре его она напоминала, да и от пути-дороги отвлекала. Если бы ей не надо было на ярмарку, завернул бы он налево или прямую дорогу выбрал? Крася только рот раскрыла, да от обиды у неё на глаза слёзы навернулись. Шли-шли вместе, а теперь от ворот и поворот? Не стала она царевича останавливать, только губки скривила. Вот уже и разделила Красю с Ваней толпа. Царевич побрёл, куда глаза глядят, а у самого на душе волки воют, а в брюхе кошки мяукают. Воротник рубахи расстегнул — полегче стало.

Слонялся-шатался между шатров, аж устал. Самовары гудят, сбитень да иван-чай рекой льются. От калачей и пышек живым духом веет. Вон кошка стянула кусок кровяной колбасы. Кинулся за ней лавочник, да куда там! А вон и коробейники стоят целым хороводом. Наперебой кричат:

— У купца Якова товару всякого. Иголки не ломки, прочны нитки да тесёмки, румяна и помада — для поцелуев надо! Бусы и мониста раскупайте быстро. Эй, ротозей, рублика не жалей!

Ваня подумал, что обращаются к нему, и густо покраснел, попятился, да упёрся в пузо какого-то купчишки.

— До чего же ты робкий, купи платок молодке! А, может, полушалку, коль денежек не жалко?

Ваня окончательно смутился, но сунул руку в голенище, вытащил тощий кошелёк и купил совершенно ненужный ему зелёный платок, расшитый золотистым, ярким солнечным узором. Развернул и ахнул: да это же перья жар-птицы. Может, хороший знак? Иван только и знал одну сказку про дурачка, который за волшебной птицей гонялся, всё для старика-царя невесту добывал, а как добыл, так и сам на ней женился.

Оглянулся Ваня и подумал: «Краське-коробейнице подошла бы эта обновка». Не прошло и полдня, как прогнал, а уже тоскует, глазами по толпе рыщет, не мелькнёт ли где золотистая чёлка из-под льняного платочка. Свернул царевич покупку аккуратно, сунул под рубаху за пазуху и поплёлся от коробейников прочь.

Побродив по ярмарке, Ваня вовсе растерялся. Что делать дальше он не знал, и совета спросить было не у кого. Идти в посад не позволяла совесть. И хоть отец говорил, что может он у всякого помощи просить, ни разу царевич в пояс никому не кланялся. И почему ему не встретилась Баба Яга Костяная Нога! Дала бы она волшебный клубочек, тот дорогу до Змеева царства и показал бы. А может, он проехал мимо избушки, заговорила его девчонка-коробейница? И надо же было ей подвернуться по дороге! И тут почувствовал он, как тянет его кто-то за рукав, и оглянулся. Хмурый стрелец с бердышем-полумесяцем сердито махал головой в сторону, мол, выйди вон. Ваня вытянул шею и увидел, как мелькает в толпе неугомонная Краська-коробейница. И хотя он хотел её увидеть, а взяла досада: ведь она служивого привела. Позор продолжается.

— Пойдём, мил человек, разберёмся с тобой, кто ты таков, да зачем в Старую Дубраву пожаловал, — сказал стрелец.

Ваня подчинился, и толпа его выпустила, тут же сомкнувшись за ним. Ваня зашагал за стрельцом, чувствуя смутную тревогу и даже досаду. Краська выглянула из толпы и побежала побоку, боясь приблизиться. «И этой дурынде я платок разукрашенный покупал?», — мелькнуло у Вани в голове, и такая злость взяла, что изорвал бы подарок в клочья.

Перед стрельцом все расступались и с удивлением вслед смотрели. Виданое ли дело — среди ярмарки арестованного ведут, да не верёвкой связанного, а самовольно шагающего. Когда Ваня и стрелец вышли за изгородь, пришло время уже царевичу удивляться. Ждал его конь, пусть не из царской конюшни, а поплоше, но под седлом и взнузданный. Стрелец, не желая никак обращаться то ли к пленнику, то ли к гостю, молча подвёл коня, и юноша поехал верхом, следом за ним. А Краська, что бежала следом, осталась у изгороди ярмарки и помахала ладошкой. Взглянул Ваня и улыбнулся ей. Зря он на девчонку обижался: сердце у неё доброе. Вот был же случай платок ей подарить! Ведь явно она посадским про иванову беду рассказала. Но не посмел царевич вернуться, только прижался к холке коня и поскакал быстрее.

* * *

— Вот ты каков стал, братец мой меньшой… Ну, здравствуй.

Высокий, весёлый бородач с синими глазами, как у матушки-царицы, раскинул Ване руки для объятий. Смущённый царевич, не понимая, что происходит, от объятий уклоняться не стал.

— Дмитрий-царевич я, — засмеялся мужчина, назвавший себя братом, — княжу в Старой Дубраве до поры.

— Иван.

— Не ждал тебя в гости, не думал, что свидимся. Богатыри нынче направо не ездят. Но раз уж приехал, будь добрым гостем, и без ласки братской и пира дружеского не отпущу.

Князь Дмитрий погрозил пальцем младшему брату, но тут же похлопал по спине и заулыбался. Распорядился баньку истопить и к обеду стол накрыть. Комнату определил брату самую светлую, на третьем ярусе.

— Что же ты не конен и не оружен? — спросил он, а Ваня замялся.

— Меч мне без надобности, клинок поясной имею. А коня я в кости проиграл.

Рассмеялся князь Дмитрий, приговаривая, что если голова на месте, то и конь найдётся, а сам всё искоса поглядывал на братца, да бороду поглаживал.

В баню пошли париться вместе.

— Во, братец, родинка на плече у тебя, прямо как у меня, — восхитился князь Дмитрий, — родовая отметина. Я-то сразу сродство с тобой почуял, хоть и впервые увидел.

— Чудно это всё, братец, — согласился Ваня, осторожно беря берёзовый веник в руки и с озорным видом подходя к старшему, — но, видно, времена нынче такие, что сказка с былью мешается. Вон и дядька Ерошка не верил своим глазам. Вчера я на деревянной лошадке скакал, а сегодня утром в седло сажусь.

— Я тоже быстро рос, — успокоил его Дмитрий, — отец всё дивился, как мне науки легко даются. А мне плотничать хотелось, а не за книгами учёными сидеть. Но вот мечта моя сбылась: княжий двор по моему рисунку построен, и многие посадские дома.

— Женат ли, детушки есть?

— Рано мне жениться, только тридцать годков стукнуло, не родилась, видно, моя лягушка-царевна на болоте.

Оба брата рассмеялись, и уж так начали зверски париться, что едва друг друга вениками не ухайдакали. А вечером, сидя за широким столом по правую руку от князя Дмитрия, ловил Ваня на себе любопытные взгляды дружинников. Но князь часто клал свою руку на плечо брата, подчёркивая высокий статус гостя, да и кафтан с княжьего плеча был новейший, богато расшитый, ничем не уступавший украденному. Вопросов лишних никто не задавал, и потому Ване вскоре надоело присматриваться да прислушиваться, после чарки зелена вина, первой в его жизни, захмелел он и стал на девиц посматривать, что приносили и уносили братины, плошки и миски. Князь заметил, усмехнулся в усы и шепнул брату на ухо: «Ежели понравилась какая ягодка, только скажи», но Ваня лишь улыбался и головой мотал, а когда пришло время в опочивальню идти, встрепенулся и сказал:

— Девчонка со мной была, Крася-коробейница. Это она тебе рассказала о моей оплошности?

— Она, — усмехнулся брат и ласково потрепал ванин чуб, — что, запала тебе бродяжка в душу?

— Запала. Вели её разыскать, отблагодарить хочу.

Стоит в чаще лесной под ракитовым кустом колыбелька деревянная. Приходит к ней каждую ночь Серый Волк, качает лапой. Только никто не гукает, ни агукает в ней. Хоть колоду бессловесную клади. Но разве можно колоду любить и служить ей? Ведь никто родного сыночка или доченьку в лес отпустит, зверям на съедение, разбойникам на поругание. Видно стоять колыбельке пустой, а ему, Серому Волку, снова к Волчьему Пастырю возвращаться, с повинной идти.

Глава 6

Долго ли, коротко ли, а Ваня загостился у брата, и не хотел князь его отпускать. Крася не сыскалась, сколь не рыскали стрельцы на ярмарке. Юный царевич всё пытался начать разговор о предстоящем пути витязя. Но никак не получалось. То брат отшучивается, то на другую тему разговор переводит.

— Братец мой любезный, — сказал князь Дмитрий как-то поутру, — а бывал ли ты когда-нибудь на княжьей охоте?

— Я и на царской не бывал, — смущённо ответил Ваня.

— Битва с врагом от тебя никуда не денется, — похлопал Дмитрий по плечу юношу, — понимаю тебя, торопишься ты. Да только жизнь чувствовать надо, она так быстротечна. Охота — занятие мужское.

— Вроде бы я Змея Огненного не стрелой в глаз поразить должен.

— Не спорь со старшими, тем более, что стрелять тебе не придется, — улыбнулся князь Дмитрий, а завтра с утра всё и узнаешь. Сегодня с сокольником поговори, сокола и коня себе выбери. Брат ты мне или гость заезжий?

Ваня смутился и пожал плечами. Соколиная охота предстоит… Отчего бы и не попробовать мужского занятия? Правда, на душе кошки скребутся: надо в дорогу собираться, искать речку Смородину или Калину, что в Окиян-море впадает, а он тут прохлаждается. Да еще и Крася из головы не выходит. Днём, конечно, в суете да молодецких забавах — из лука пострелять, коня объездить, на кулаках подраться с дружинником, некогда о девчонках думать, но как наступает вечер — приходит кручина. А ночью снится ему Крася-коробейница, но не в ситцевом сарафане и лаптях, а в парчовой душегрее и кокошнике. Почему так снится? Может, потому что царевичевы невесты носят такие наряды? Эх, Крася-Крася, никогда батюшка с матушкой не позволят царевичу с простолюдинкой связаться. Не такие нынче времена.

— О чем задумался, Ванюша, — ласково спросил Дмитрий, — или о ком?

— А скажи мне, отчего ты не женишься? — внезапно спросил Ваня и покраснел.

— Ах ты, хитрец!

Дмитрий засмеялся и сказал что-то о том, что любая из девушек и вдовиц и так с ним запросто возлечь может, так для чего обременять себя обязательствами? Семейная жизнь — штука сложная. Ежели на престол ему удастся в молодых летах сесть, тогда он и подумает о женитьбе. Да на той девице, что поможет союз с соседними государствами упрочить.

— Знаешь, какие за морем красавицы? Настоящие павы. Не то, что наши курицы.

Ваня покраснел, но Дмитрий хлопнул его по плечу:

— Часто краснеешь, будто девица на выданье? Характер надо богатырский иметь, и краснеть только от чарки вина.

Ваня счастливо кивнул. Но выходя из горницы, подумал: вот его старший брат хочет побыстрее занять престол, но как быть с отцом? Неужели можно ждать его смерти и планы строить. Нет, не понять Ване этого. Сам он идёт дорогами тайными, чтобы найти логово врага и добыть яблоки молодильные. Чтобы отец и матушка исцелились, чтобы дольше в столице царствовали. Понимает ли это Дмитрий?

В думках таких пришёл царевич на дальний двор.

Сокольник оказался ещё не старым, крепким и жилистым хазарином. Черноволосый и темнолицый, точно прокопчённый летним солнцем, он был смешливым и юрким, сам походил на кречета. Длинный кафтан, подпоясанный богато украшенным поясом с серебряными и позолоченными бляшками, кожаная шапочка, отороченная мехом, говорили о том, что живётся сокольнику не худо, и у князя Дмитрия он любимчик.

— Ай, солнцеликий, проходи, — радостно заклекотал сокольник, низко кланяясь, расставляя руки, — посмотри на моё потешное поместье.

Потешным поместьем он называл территорию возле княжеской усадьбы, огороженную и чисто убранную. На ней размещалась голубятня, домик сокольника и соколятник. Ваня удивленно покачивал головой.

— Вот воркуют сизари. И не подозревают, что кормлю я их кашей из полбы для того, чтобы мои соколики и кречеты разорвали их. Вот так и человек воркует, воркует, пока не становится добычей смерти. На ратном поле, на лихой дороге или даже в своих покоях.

— Да вы любитель рассуждать о мудрости, — заметил царевич.

— Ай, солнцеликий. Я один тут, птицы бессловесные — мой кагал. Говорю редко, а мыслю метко.

— Покажи мне своих охотников, — попросил Ваня, не желая вступать в длинные скучные рассуждения.

Сокольник смерил его хитрым и критическим взглядом и сказал:

— Не обижайся, царевич, но для первого раза тебе перепелятника дам. Птица крупная, сильная. Приёмистая. Сама всё сделает. С кречетом тебе охотится рано, да и не послушается он тебя.

С такими словами хазарин прикрыл дверцу голубятни, смахнул с плеча Вани мелкие упавшие перышки и махнул рукавицей в сторону соколятника. Самка перепелятника сидела, нахохлившись, на ветке сучковатой дикой груши. Глаза её были закрыты, но царевичу казалось, и не без оснований, что птица наблюдает за ними. Серая с пестринами по охристому низу, она почти не выделялась на фоне веток и ствола.

— Её зовут Капля, — шепнул сокольник, — ай, дочь шайтана, как смотрит на нас.

— А будет она меня слушаться? — недоверчиво спросил Ваня.

— В соколиной охоте человек птицу слушается.

* * *

Спит царевич в терему у брата, а Огненный Змей не дремлет. Открывает золотую клетку с серебряным замочком, ключик на груди хранит. Протягивает руку, и ему на запястье спархивает Жар-птица.

— Возвращайся, милая, в посад. Дело не доделано. Свернул с дороги Ваня-царевич, стал совсем Иванушка-дурачок. Сладко спит, жирно ест. О своём обещании меня одолеть совсем позабыл. Напомни ему, направь.

Хлопает Жар-птица крыльями, а не улетает. Слёзы жемчужные падают из её печальных глаз.

— Не кручинься, милая, — ласково говорит Огненный Змей, — чему быть — того не миновать, на лежанках богатыри не всходят, в печи не пекутся. Кабы хотел я Ивана сразу жизни лишить — ещё бы в царских палатах огнём полыхнул.

— А когда ты с меня чары снимешь?

Смеется Огненный Змей, головой качает. Глупая ты птица, разве по доброй воле кто-то откажется две жизни жить? Одну — человечью, земную, а вторую — заветную, небесную.

— Когда твоё время придёт, милая.

* * *

Ранним утром, пока летние лучи не тронули кроны деревьев, княжья дружина ратников и боярских детей, двинулась на охоту. Ваня мало кого знал, но сам был в центре внимания, и от того чувствовал себя неуютно. Еще вчера в царском дворе его лелеяли и прижаливали, как ребёнка несмышленого, теперь же в кругу своих сверстников и мужчин постарше, он смущался и старался ничем этого не выдать. От того вид приобрёл высокомерный и неприступный. Один князь Дмитрий понимал, каково это его братцу стараться не ударить в грязь лицом и себя не уронить. Хотя накануне Ваня ходил с перепелятником на перчатке, пару раз прикормил, чтобы птица привыкла к запаху хозяина и его голосу, царевич опасался, что птица вздурит и не пойдёт внапуск.

Крестьяне, вышедшие на первый сенокос в этом году, ломали шапки и издали смотрели на княжескую ватагу. В красных с золотом кафтанах, в перчатках, украшенных драгоценными камнями, высоких шапках, молодые мужчины резво пронеслись мимо косарей. Сокольник ехал по правую руку от князя, держа две клетки с молодым сапсаном, которого хотел опробовать в деле князь и перепелятником для царевича. Ваня ехал по левую руку, как сердечный друг и младший брат.

— Говорят, в наши края повадилась Жар-птица. Сам не видал, но как новость услыхал, покоя лишился, — сообщил князь, наклонившись в седле к брату.

— А ты её, княже, прикормил бы пшеничкой. Если отборное зерно на дворе рассыпать да силок поставить, можно и соколиную охоту не устраивать.

Ваня удивлённо посмотрел на боярского сына. Неужели князю можно перечить? Но Дмитрий только рассмеялся.

— Увидите, как сказка былью становится.

— А я в небылицы не верю, и мой соколик на дрофу нацелился, — подхватил дружинник.

— Точно-точно, Жар-птица прилетала, — поддержал князя кто-то, ехавший сзади, — крестьяне жаловались, что на полях она неспелые колосья колесом завертела, а кой-чего и пожгла, озорница.

— Даже одно её перо приносит счастье и удачу, — тихим голосом сказал Ваня, — а тут целая Жар-птица… Что ты будешь делать с ней?

— Потом решу, — гикнул Дмитрий, пришпорил коня и направился прямо к полю, окружённому лесом. Именно там и видели озорницу.

Солнце уже взошло, озаряя округу тёплым светом, и лишь кромка леса оставалась в мрачной тени, точно ночь не желала уступать свои права надвигающемуся дню. В кучевых ватных облаках уже догорели и потухли звёзды, их отражения потускнели в ручье, журчавшем неподалеку. Прохладу обещал сменить жаркий день. Юноши и мужчины усадили птиц на специальные перчатки. Строптивая перепелятница ёрзала, и можно было подумать, что она тоже чувствует себя чужой в компании нарядно украшенных соколов. В нагрудниках и нахвостниках, шапочках, которые закрывали им глаза до поры до времени, блестели золотые нити. Ваня уже знал из перешёптываний, что охотничьи птицы бывают лучших сортов и поплоше. Вряд ли ему досталась та, которая победит в сегодняшней погоне за добычей. Это и понятно было, ведь ни в чём нельзя превосходить князя, главного человека в Старой Дубраве. Но Ваня не обижался. Понемногу его стал охватывать азарт.

Князь гикнул и присвистнул, выпустив сокола. Тот взмыл вверх, выслеживая добычу, которая могла прятаться в густых пшеничных колосьях. Сокол парил, зорко всматриваясь в округу, ловя воздушные потоки, но вскоре вернулся ни с чем. Пришла очередь других птиц, но и они вернулись без добычи, пока ястреб юного боярина не рухнул камнем вниз и не подцепил здоровенного суслика. Мужчины засмеялись и захлопали перчатками по сёдлам в знак одобрения. Конники кружили по полю и топтались от нетерпения на одном месте, пока князь Дмитрий не выпустил сокола во второй раз. И тут, тяжело взмахивая диковинными крыльями, разгоняясь и резко уходя вверх, поднялась из зарослей Жар-птица. Её горящее золотом оперение и хвост, похожий на веер кипящего огня ослепил дружинников. Не было ни одного, кто не заслонил бы глаза от невыносимого сияния, и только Ваня заворожённо следил за стремительным полётом чудесной птицы. Сокол пытался атаковать, но смелая Жар-птица увернулась и взмыла вверх, рассыпая сноп горящих искр, опаляя противника. Сокол с жалобным клёкотом вернулся на перчатку князя, а ватага дружинников с изумлением смотрела, как ускользает добыча в заоблачье. Сливается там в золотую точку, точно хочет прильнуть к самому солнцу, но вот Жар-птица стала спускаться вниз, забирая влево, стремясь скрыться в роще, которая опоясывала поле. Не утерпев, конники ринулись за ней, точно могли догнать, и только Ваня сообразил и отпустил перепелятника.

Шумный яростный полёт охотничьей птицы был стремителен и чудовищно красив. Точно сама смерть хотела настигнуть Жар-птицу, не причинившую никому зла. Крупная самка перепелятника гналась за добычей, не выпуская её из виду и не давая набрать высоту, сбивая вниз, пытаясь нанести удар мощным клювом. И когда Жар-птице удалось увернуться и скрыться в густых ясеневых ветвях, вырвался общий вздох разочарования.

— Упустили!

— Спрячется!

— Она ранена, я видел, — тонко взвизгнул боярский сын и разразился злорадным хохотом.

Всадники пришпорили коней, решив прочесать рощу и добыть волшебную птицу, раз уж это не удалось сделать пернатым охотникам. Ваня ринулся впереди всех. Ему нужна была Жар-птица живой, не случайно же она по поверьям жила на острове Буяне на ветках молодильной яблони. Она проводит его туда, куда лежит его путь! И не нужно будет плутать без цели!

Дружина прочесывала рощу, не таясь, с гиканьем и свистом. Многие повели коней под уздцы, но потом привязали к деревьям, потому что через густой подлесок продираться было непросто. Ваня тоже спешился, отдал коня сокольнику. Перепелятник его не возвращался, и по всему выходило, что надо было искать не только Жар-птицу, но и драгоценного обученного охотника.

— Бывает, что сокол не возвращается. Волю пуще полона ценит, так что ты себя не кори, ни в чём твоей вины нет, — сказал брат, и глаза его сверкнули азартом.

Ваня понимал, что раненой птице из рощи никуда не деться, и потому найдут ее бравые охотники, и сидеть ей всю жизнь потом в клетке, хозяину и гостям на потеху, если не спалит она княжий терем от злости и обиды на людей. «А если я её поймаю, как заставить отвести на остров Буян? Чем приручить? А если и полетит она, мне показывая дорогу, поспею ли за ней. Конный — поспею, пеший — навряд ли», — лихорадочно думал Ваня, рыская под кустами и корнями деревьев, ища золотистый отблеск птичьего хвоста. Он все дальше и дальше углублялся в чащу, где смолкли встревоженные голоса зябликов и синиц. Только дятел упорно долбил высохшую березу, не обращая внимания на суету. Непромысловая птица, живет и жизни радуется.

Перекличка и шутки дружинников стали тише и глуше, ясени и дубы выше. Солнце добрее и веселее. Запутавшись в ветвях могучих деревьев, оно не жалило июльским зноем, не иссушало. Взору Вани открылась поляна, а журчание ручья, который брал своё начало в корнях раскидистой берёзы, возвещало конец пути и призывало утолить жажду и отдохнуть в прохладе. Берёзка полоскала свои ветки-косы в искрящейся воде, и среди зелени виднелась белая полотняная рубаха.

— Ты кто? — стараясь делать грозным голос, спросил Ваня.

— Это я, Краська.

От звука робкого и девичьего голоса, Ваню бросило в жар, он метнулся к ручью, раздвинул стебли высокой травы и увидел девушку. Она сидела на камне, опустив босые ножки в холодную воду. Капельки крови попадали в ручей, змеились и пропадали.

— Ах ты, бедненька, где же ты поранилась? — спросил он и положил ладонь на плечо.

— Я со скоморохами решила поехать, от одной ярмарки на другую. Отошла от кибитки, а тут шум, гам. И погнался за мной какой-то неуклюжий бородатый… Я испугалась, что он приневолить меня хочет, побежала, куда глаза глядят. В чащу забралась, лапоть потеряла, ногу об осоку обрезала.

— А я Жар-птицу искал, — сказал Ваня и почувствовал себя глупым, — а нашёл вот тебя.

Глава 7

Ваня нёс девушку на руках, дивясь её легкости. Она походила на лесную пичугу, под сарафаном и рубашонкой жило такое хрупкое тельце, точно оно было сделано из тонких ивовых прутьев. Ранка на ноге была несерьезная, кровоточить перестала, как только Ваня перевязал её платком.

— Охота удалась! — засмеялся сокольник, встретивший царевича.

Он подвёл к нему коня, и юноша подсадил девушку. Она смущённо поглядывала по сторонам, пряча лицо в узорный платок, который Ваня уже успел подарить ей. Платок хранил тепло и запах его тела, ведь хранился он под царевичевым кафтаном, ждал своего часа.

— Нашел свою коробейницу? — крикнул ему Дмитрий, — или уже новая девушка приглянулась?

Ваня махнул рукой. За минуту он узнал, что перепелятник не вернулся, боярский сын ногу подвернул, споткнувшись на какой-то коряге, а старший брат нашёл перо Жар-птицы. Оно горело таким ярким пламенем, что больно было смотреть. И только когда все желающие вошли в полутёмную рощу, можно было разглядеть всю красоту до самой мелкой мелочи. Червоное золото сгущалось самым тёмным светом в его центре, более светлые драгоценные оттенки разбегались к краям, распадаясь на отдельные волоски, горящие лучами июльского солнца. Очин был плотным и горячим, опалял пальцы, и пришлось положить перо в шапку, где оно почти сразу потухло, но когда испуганный Дмитрий его вытащил на свет, засияло пуще прежнего.

— Даже одно перо приносит немалую удачу! — сказал самый старый дружинник, — наш сказочник Афтандил, которому уже лет триста поди, точно знает. У него можно расспросить, если захочет — столько всего порасскажет!

Ваня встрепенулся. Уж не тот ли Афнатдил, что просил помощи у далекого прадеда, чтобы корабль снарядить на остров Буян? Князь Дмитрий заметил волнение Вани и сказал дружелюбно:

— Сегодня отдыхаем, а уж завтра привезём сказочника, он живёт одиноко, с людьми не шибко встречаться хочет. А если заартачится, сами к нему съездим.

Сказал и подмигнул Краське, но та смутилась совсем и отвернулась.

В княжьем тереме коробейницу отдали на попечение многочисленных девок и нянек, и растерянный Ваня увидел, как мелькнул в дверях поношенный и выгоревший на солнце сарафанчик. И снова стало пусто в горнице. Вздохнув, он отправился к брату, но в покоях его не застал.

— Он в скотнице, — буркнул вечно неприветливый дворский и показал, как туда пройти.

Никогда еще Ваня не бывал в там, где хранятся сокровища, и не представлял, какими бывают скотницы, да и само название ему показалось забавным. Сейчас дубовая окованная дверь была отворена, но Ваня увидел мощные запоры и висячие замки, двух стражников на входе. Они стояли с каменными лицами, и не остановили царевича. А когда Ваня вошёл в скотницу, то ему оставалось только ахнуть. По стенам висели щиты и мечи в ножнах. От кривых, отдалённо напоминавших месяц, до узких и длинных сабель с витыми рукоятками. Ножны были богато украшены золотой и серебряной вязью, драгоценными камнями и самоцветами. В сундуках лежали куньи и собольи меха, их можно было рассмотреть, потому что крышки были откинуты. Маленькие сундучки, в которых могли храниться драгоценности, стояли повсюду. Ваню удивили гусли, инкрустированные самоцветами, скрипки, изготовленные из драгоценных пород дерева, тонкие и почти невесомые на вид. Когда он спросил о них, услужливый казначей подробно рассказал, что это за диковины, откуда привезены и в чём состоит их неимоверная цена. Посуда и кухонная утварь, богато украшенные лошадиные сбруи… Скотница была чудесным местом. Сюда наверняка хотели попасть воры с дальних мест и свои окрест.

— Откуда ты взял всё это, братец? — промолвил Ваня.

— Это добыча из заморских походов, дары послов и подношения посадских и других гостей. У иного богатство — что вода, пришла и ушла. А у рачительного хозяина всё копится. Авось и пригодится, — нравоучительно произнес Дмитрий, — вот и волшебное перо принес сюда. Пусть хранится подальше от завистливых глаз.

— Оно могло бы всех людей радовать, в твоём терему светить, — робко произнес Ваня.

— Жаль, что я саму диковинную птицу не поймал. Но надежды терять не буду. Поручу златокузнецу сделать прочную клетку, позолотить её. Раз птица сюда носик показала, значит, снова вернётся. Поля наши тучные, богатые. Прилетит лакомиться, а мы её в силки. Буду я единственным князем в округе, у кого такая диковина будет.

Ваня вздохнул, а князь Дмитрий улыбнулся.

— Вижу, ты со мной не согласен. Молод ещё. О счастье для других мечтаешь. Я тоже таким был. Теперь понимаю, что людей много, а счастья — мало. Хорошо, если оно ко мне одному придёт, а может и не прийти.

* * *

Афтандил приезжать к Дмитрию в терем отказался. Гонец вернулся и передал слова: «Сказал старец, что когда он был молод, то царям кланялся, а теперь состарился, и спина его не гнется». Дмитрий скривился и ответил, что не бывать такому, чтобы на поклон к простолюдину царский сын ходил, а Ваня встрепенулся и посмотрел просительно.

— А мне ох как надо переговорить со стариком. Может, он путь-дорогу до острова Буяна укажет. Ведь я и впрямь не знаю, в какой стороне искать его. Поди туда, не знаю, куда. Принеси то, не знаю что.

— И как только отец тебя отправил с поручением! — удивился Дмитрий, — Видно совсем умом плох. Это же скитание бродяжье и верная погибель. Поедешь ты к Афтандилу да увидишь, что тот из ума выжил, а осталась в нём только спесь да гордыня. Сам он никакого Буяна сроду не видывал. Говорят, что каждый, кто туда попадает — назад не ворочается.

— Как так? — изумился Ваня.

— Будто бы там есть всё, что для счастья нужно. Потому Змея Огненного и не победить. Заманивает он к себе, одурманивает ласковыми речами, сулит богатства и радости любые. Так человек становится его рабом, постепенно и семью, и друзей забывает.

— А отец не говорил мне ничего… Повелел отыскать остров Буян, украсть молодильные яблоки, чтобы исцелить и его, и матушку. Может, и не знал он ничего про тот остров…

— Может, и не знал, — с сомнением протянул князь и тут же спохватился, — а скорее всего, думал, что душа твоя добрая и светлая, и потому искуса у тебя не будет. О долге своём не забудешь и в скорости домой вернёшься.

Всё-таки уговорил Ваня старшего брата отпустить его к Афтандилу и дать провожатого, но заметил, как погрустнел Дмитрий, омрачилось его лицо. Перед выездом из княжьего подворья, где Ваня уже гостил целую неделю, заглянул царевич в горницу к Красе. Он застал её за прялкой в кругу таких же девушек и узнал не сразу. Новый голубой сарафан и вышитая по рукавам и вороту рубашка, а главное — короткие сапожки вместо лаптей. Русая коса плотно заплетена, на лбу — аккуратная лента в тон сарафану. Понравилось Ване, что уважили его подругу. Как только он в горницу вошёл, девушки порскнули в стороны, побросали веретёна. Крася подняла несмелые глаза.

— Как ножка твоя?

— Зажила. Ключница такую мазь мне дала, что я к утру и забыла о ранке.

— Не обижают тебя здесь?

— Нет, Ваня, — ответила Крася, — только скажи ты мне, сколько я тут гостить буду? Не хочу чужой хлеб есть, обузой быть. И служанкой стать не желаю.

— А бродяжкой быть нравилось? — спросил Ваня и тут же осёкся.

Девушка встала с лавки и отложила веретено, подошла к юноше так близко, что он почувствовал её медовое дыхание. Крася смотрела в его серые глаза, и в её взгляде искрилась и насмешка, и осуждение, и даже жалость. Эта смесь странных чувств удивила Ваню. Неужели бродяжка безродная сочувствует ему, царскому сыну?

— Я свою дорогу сама выбрала. А вот ты идешь по той, что тебе назначили. Так кто из нас счастливее?

Ваня вспыхнул, покоробили его слова коробейницы.

— Не тебе, Крася, судить царского сына.

— Напрасно ты так думаешь, Ванюша, — ответила девушка и на шаг от него отступила, — нам только и дела, что государей обсуждать. Дивятся люди простые, как на верную смерть царь младшего сына посылает? Не от того ли, что наследники у него уже есть, и Ваню не жаль?

Круто развернулся Ваня на каблуках и из горницы вышел. Такая его злость охватила, такое отчаяние. Задела девка самую больную струну в его душе. То, чего он сам себе сказать не мог, она ему в лицо, как подачку бросила. Смотри, мол, неразумный, все вокруг тебя Иваном-дураком считают.

«Хочется ей под кустом спать, милостыней жить — кто же мешает! Пусть хоть теперь вон идёт, ни разу не пожалею», — злился Ваня, стуча каблуками по лестнице. Выскочил на широкий двор и оглянулся. Попался бы кто-то под горячую руку, несдобровал бы. Увидел дворского и спросил:

— Знаешь, где старик Афтандил живёт?

— Как не знать, знаю.

— Покажи дорогу.

* * *

Такой пурги Афтандил не выдывал за все свои тридцать лет и три года. И хоть на печи он не сидел, и объездил Русь-матушку вдоль и поперёк, бывал и на Белом море, где лето от зимы не отличишь, а все же в родных местах, в метели непроглядные попадать не приходилось. Особенно, когда посреди лета началась зима. Видно, Огненный Змей был особенно силён, видно не хотел он Афнатдила в свои края пускать.

Замерзла и речка Смородина, по которой он плыл в окиян-море, покрылась снежной периной. И была та перина под самое облако, сливалась с ним, снег снизу смешался со снегом сверху.

Не помнил Афнатдил, как вывалился он из струга, как стал по окрестностям бродить, проваливаться в сугробы. То ли его леший по кругу водил, то ли он сам блукал, а силы уже были наисходе, и когда увидел Афтандил огромный сугроб, который намела вьюга возле высоченной ели, то подумал: «Какая перина!» Из последних сил, увязая по пояс в снегу, добрел к ней бедняша и привалился. Тут меньше дуло, но чувствовался звонкий мороз, который крепчал и не собирался отпускать пленника. Афтандил надвинул шапку на заиндевелый нос и задремал. Снилась ему теплая лежанка печи. Из-за неплотно задвинутой заслонки дразнились желтые и оражневые язычки пламени, походившие на мелкое оперенье жар-птицы. Пахло пирогами с капустой и грибами, горячим грушевым взваром. Что-то тяжелое плюхнулось Афтандилу на ноги и переползло на живот. Приоткрыл он глаза и увидел пушистого кота с такими длинными усищами, что на них можно было хозяйкино белье развешивать.

— Брысь, окаянный, — ласково сказала сама хозяйка и турнула кота, а сама нырнула под бок к Афтандилу.

— Отогрелся, соколик? — ласково спросила она, и тот кивнул, разморенный теплом и дымным печным духом. Ловкие женские пальчики нырнули под кожух, который Афнатдил так и не снял, и защекотали. Он не стал противиться и только зажмурился, как кот, чувствуя ласку и пахучее тепло женский грудей и живота. Сбросив кожух и кафтан непослушными руками, он навалился на женщину всей силой и жадность оголодавшего узника темницы. А разве он таким не был? Шатался, счастья по свету искал, радости земные отвергал. А счастье оно — вот!

Только когда глаза разлепил после сладкой истомы, взглянул на ту, что была так охоча до жарких поцелуев, и отпрянул. Седые космы, редкие зубы и нос с бородавкой. Лицо как перепревшая репа, худые ноги, как рогачи печные. Живот — чугунок с подгоревшей кашей. С воплем и воем свалился Афтандил с полатей, а пока летел — головой ударился о припечек.

— Эй, богатырь, чего испугалси? — засмеялась Баба Яга, — давеча не такой пужливый был, благодарил, что не оставила в чаще околевать. Я тебе послужила, теперь ты мне послужил. Родится у меня доченька, будет умная, как ты, брехун былинный, и красивая, как я, лесная хранительница.

Глава 8

Афнандил жил не на отшибе, как представлялось Ване. Его избёнка притулилась к зажиточной усадьбе купца с говорящей кличкой Боров. А сама усадьба и была хутором, немало земельки захапал себе купец.

Встречать гостя вышел он сам, расплывшийся такой сахарной улыбкой, что было удивительно, как к его рту мухи не приклеиваются. Обширный живот Борова колыхался под алой шёлковой рубашкой, плотная стеганая жилетка, расшитая непохожим на другие орнаментом, говорила, что её обладатель бывал в восточных землях.

— Рад лицезреть Ивана, царского сына, в своей скромной обители!

Боров хотел поклониться, но ему мешало брюхо, и потому пришлось широко расставить ноги.

Ваня снисходительно кивнул, привыкший к почестям и разной обходительности.

— Пожалте, пожалте в дом.

Ваня поднялся по высокому фигурному крыльцу в терем и удивился, что он не хуже того, который был построен для князя Дмитрия. Хозяин повёл гостей в гридницу, откуда не выносили стол, лавки и прочее убранство для пиров и застолий. Точно всегда Боров ждал, что его навестит сосед, дружинник князя или даже сам князь. Девки расставили миски, плошки и блюда. Появились пироги и пирожки, мочёные яблоки, клюква, рассыпчатая каша, жареные перепела. У Вани слюнки потекли, но он твердо решил, что засиживаться у Борова не стоит, ведь приехал он по делу и совсем не к купцу. Боров же, масляно улыбаясь, начал спрашивать о здоровьичке князя Дмитрия, о прошедшей соколиной охоте, о том, как в столице нынче погода и как поживает государь с государыней.

Ваня отвечал неохотно, конфузясь и не понимая, о чём можно говорить, а о чём нельзя. Видя, как смущён его высокий гость, Боров шепнул что-то шустрому слуге, и вскоре в гридницу вошла волоокая и пышнотелая красавица.

— Дочь моя, Весняна.

Весняна стала прислуживать за столом, бросая на Ивана-царевича призывные взгляды, от которых у него окончательно образовался туман в голове. Подвигая то моченые грузди, то жареные куриные ножки, Боров потихоньку выведал, что Ваня приехал к брату погостить ненадолго, а имеет цель путешествовать. Мир посмотреть и себя показать. Весняна сразу скуксилась, а Боров хмыкнул.

— Я через месяц буду обоз собирать. Поеду за солью в северные земли. На варницах уже заждались, да и мех скупить по дешёвке можно. Коли хочется на мир посмотреть, да и без опаски проехать в дальние края — милости прошу.

— Благодарствую, — сказал Ваня, понимая, что так долго ждать он не может, и осмелился вопрос задать, — вы вот в разных краях бывали, а случалось ли вам на остров Буян попадать?

— Упаси Род, — замахал на него толстыми ладонями Боров, — я только слыхал об таком месте, да ничего доброго о нём и не сказывали. Да и зачем в такую даль ехать, из которой назад и хода нет?

— За чудесами, — упрямо ответил Ваня.

— По мне так нет ничего чудеснее добротного терема с кружевной резьбой, с уютными светлицами и горницами, в которых бегают ребятишки малые, и ждёт тебя жена любимая.

Весняна в ответ широко улыбнулась, её белые зубки блеснули, а на щеках разлился румянец.

— Успеется мне… — молвил Ваня.

— Всяк думает, что торопиться не стоит, что впереди у него и семья, и дети, да только годы бегут, что не оглянешься. И уже не молодой дубок во садочке, а старая колода на задворках.

Ваня перевел дух, и чтобы не грубить гостеприимному, но уж очень навязчивому хозяину, спросил:

— Люди говорят, что покровительствуешь ты старику Афтандилу, и будто бы живёт он у тебя под крылом, как у родного батюшки.

— Батюшка наш щедрый и заботливый, — вставила Весняна, перебирая пальцами черную косу. Голос у неё был певучий и ласковый.

— Много приживалок и нахлебников в моем дому, но уж такой я добрый человек, привык всем помогать, — самодовольно подтвердил Боров, — а старик Афтандил ещё при моём отце жил. Гусляры — что юродивые, потому сто грехов с человека снимается, если он гусляру кров и хлеб даёт.

Старика-гусляра привели в гридницу под руки, усадили на низкий стул с резной спинкой. Длинная жидкая борода была совсем белой, ровно расчёсанной, лысый череп был усыпан тёмными пятнами, а из ворота косоворотки торчала длинная гусиная шея. На обоих глазах старика были бельма, и он беспорядочно перебирал крючковатыми пальцами воздух, точно искал что-то. Мальчишка-слуга положил на колени старика гусли, и пальцы гусляра нащупали знакомые струны и успокоились.

— Спой нам, Афтандил, про остров Буян, — попросил Боров, — сам царский сын приехал твою былину послушать.

Афтандил кивнул, погладил бороду и запел трескучим, голосом. Походил старик на сухой расколотый пень, но цену своим былинам явно знал, слова тянул, точно через тряпицу цедил. Иной раз останавливался, словно в раздумье, потом брал несколько аккордов и продолжал завывание:

'Как на море-окияне да на острове Буяне

Стоит камень Алатырь, мира здешнего пупырь.

Там цветут левкои, розы, там родятся в мае грозы,

Громы, ветры, бури, штормы, духу вольно и просторно.

С медным клювом чёрный ворон облетает край дозором,

Охраняет Змеев терем, там живут лесные звери.

Пчёлы мёд творят небесный, птица Сирин тихой песней

Озаряет воздух чистый, плачет влагою росистой.

В центре острова, как стержень, древо мир корнями держит,

В облаках оно ветвится, а в коре течёт живица

И питает плод заветный, от любой беды целебный.

Всё там дивно, всё там чудно, но дорога многотрудна.

Змей поганый обитает, остров кругом облетает,

А устанет — спать ложится, у корней тот змей таится.

Победить его неможно, даже если осторожно.

Он закружит и обманет, всякий витязь в воду канет.

Нет проверенного средства, чтобы отобрать наследство.

Я бывал там и вернулся, не скорёхонько очнулся'.

После такого невразумительного и путаного рассказа Ваня и вовсе пригорюнился. Если раньше и надеялся он на то, что Афтандил знает верную дорогу к Змееву царству, то теперь увидел, что поёт гусляр для услады ушей, наводит туману, а правды не говорит. Даже не понятно, то ли был старик на острове Буяне, то ли выдумал всю эту историю на потеху публике.

Вернулся он ни с чем к брату, и такая тоска взяла, что стал Ваня напрямки у Дмитрия спрашивать, даст ли он коня в дальнюю дорогу.

— Не передумал? — нахмурился брат, — Ох, и упорный ты, младшой брат.

— Отец с матушкой на меня надеются.

Дмитрий подошёл к Ване вплотную и положил обе длани на его плечи, всмотрелся в простодушные глаза и вздохнул.

— Знаю я, что ты ходил басни Афтандила слушать. Старик жив остался, да ослеп от красоты острова Буяна. И потому его Змей оставил в назидание людям. Чтобы меж дворов бродил, песни на гуслях играл, всем о славе Змея рассказывал. А тебя ворог не пощадит. Афтандил простым вором на Буян прокрался, а ты идёшь с мечом.

Ваня отпрянул и помотал головой. Разве такое возможно? Разве отец отправил бы его на верную смерть? Ваня — богатырь, надежа государя!

— Что же я, княже, должен в твоём терему отсиживаться? Посрамление на себя принять добровольное? А как я матушке с отцом в глаза взгляну?

— Скоро и взглянуть в очи будет некому, — вздохнул Дмитрий, — Змеево проклятье ничем не снять. Им уже не помочь, да и сам сгинешь.

Ваня сжал кулаки, но тут же спохватился и опустил руки, но его движение от Дмитрия не укрылось. Брат похлопал Ваню по плечу и сказал, погрозив пальцем.

— Коня не дам. Не проси.

Глава 9

Наутро, едва дождавшись отъезда брата по делам, Ваня снова отправился по проторенной дорожке. И не видел он, каким взглядом одарила его Крася, выглянувшая из светёлки. Прослышала она уже про Весняну от девок посадских, и горестно вздыхала весь вечер.

Когда Ваня заявился к терему купца Борова, его услужливо впустили, но навстречу вышла Весняна в новом сарафане, туго облегавшим её фигуру до талии. Девушка поигрывала косами, украшенными разноцветными лентами. Изящные пальчики были унизаны колечками с самоцветами. Улыбка Весняны предназначалась ему, царевичу Ивану, и означала она только одно: «Вот и пришёл жених, не утерпел.Видно, батюшка мой был прав, когда позвал меня прислуживать за столом». Но Ваня держал в уме своё и на ласковые взгляды не обратил внимания.

— Как поживает светлейший князь? — томным, чарующим голосом произнесла Весняна.

— Здоровье у братца моего крепкое, — нетерпеливо ответил Ваня, заглядывая через плечо девушки, не идет ли её отец следом, — я по делу к вашему батюшке пришёл.

— Ах, какие могут быть дела в такой чудесный и солнечный денёк! — засмеялась Весняна и продолжила, — я велела накрыть столик в саду, пройдемте, прогуляемся. Пробовали ли вы когда-нибудь восточные сладости? Шербет, пахлаву? Папенька привозит из далеких стран.

Девушка защебетала, взяла Ваню за руку и повела вон из горницы по длинной анфиладе, потом по открытой галерее. Ваня нетерпеливо слушал её смех и мелодичный голос, не вникая в слова. Только успевал головой вертеть, рассматривая точеные балясины на галерее, ни одна из которых не повторяла другую. Весняна заметила это и остановилась:

— Видите, балясин столько, сколько у батюшки было путешествий. Вот эта страшная рожа манжурская! Ух, глаза выпучила!

Девушка наклонилась, отставив аппетитный зад, и сунула палец в раззявленный рот чудища, выточенного в дереве.

— А это что это за страшилище? — спросил Ваня про другую балясину.

— Он похож на Огненного Змея из былины нашего старикашки Афтандила. Батюшка сам не видал этого врага рода человеческого, но уж так ему былина понравилась, что повелел он выточить балясину с этой рожей. Я всякий раз мимо прохожу и сую ему кукиш.

— И не страшно? — усмехнулся Ваня.

— Ужасть, как страшно, но с таким защитником, как вы…

Весняна умильно улыбнулась и поспешила в сад. Действительно, под сенью раскидистых яблонь были установлены столик и скамьи, сверкал медью самовар, на котором висела связка свежих баранок. Мёд, варенье и восточные сладости, названий которых Ваня не знал, стояли в изобилии в плоских плошках.

— Эти самые плошки, — заметив взгляд Вани, сообщила девушка, — батюшка из Тмутаракани привёз. Из них даже чай там пьют. А уж чай… Такого, как мой батюшка привозит, ни у какого купца не сыскать. И всегда платит чайный налог. Так что вы у государя в дому наверняка именно наш чай и пили!

— Признаться, я… — смутился Ваня, — ни разу чая и не пил. Не привелось.

— Это мы исправим!

Весняна взяла чайничек белой ручкой и стала разливать в плоские плошки напиток. Он был душист, прозрачен и золотист. Несколько чаинок заплясали на дне и тут же успокоились и осели. Когда Ваня пригубил и отхлебнул глоток, то поначалу ничего особенного не почувствовал, потом во рту появилась легкая горчинка, весьма приятная и терпкая. Он поднял глаза на ветки, где уже начали наливаться румянцем яблоки. Вспомнив о цели своего прихода, Ваня кашлянул.

— Мне бы с батюшкой вашим переговорить, Весняна, дело у меня отлагательств не терпит.

Девушка радостно улыбнулась, показав ряд сахарных зубов, и звонко хлопнула в ладоши. Появившаяся служанка послушно кивнула и мышкой шмыгнула вон.

— Так и бывает, что счастье рядом ходит. За ним не надо за тридевять земель ехать. Счастье, оно как Жар-птица, прилетает само, только надо успеть ухватиться за её хвост.

Видя Ванино смущение, Весняна снова подлила ему чаю, хотя гость плошку отставил и восточных яств не попробовал. Разговор утих, лишь щебет иволг возвещал, какой нынче тихий и счастливый день. Вскоре между белёных стволов яблонь показался алый живот купца, а следом появился и его бородатый обладатель. Поклонившись по своему странному обычаю, то есть, расставив ноги, Боров осведомился о здоровьичке гостя и его брата.

— Есть у меня до вас просьба, необычная, — начал Ваня, глядя купцу прямо в глаза и удивляясь смене его настроения по мере разговора, — надо мне в путь-дорогу собираться, и для дальнего путешествия я нуждаюсь в коне быстром, лёгком и выносливом.

Весняна надула губки и всплеснула ручками. Совсем не этих слов она ожидала от гостя.

— Конь нужен, стало быть? — медленно произнёс Боров и кивнул на дочь, — а ты, Весняна, поди в горницу, мне с гостем поговорить нужно.

Девушка поклонилась, и едва сдерживая подступившие слёзы, бросилась вон. Отец проводил её взглядом, а когда красный сарафан скрылся из виду, продолжил совсем другим тоном.

— Разве в конюшне князя нет славных скакунов на любой вкус? Каурых, гнедых, серых в яблоках?

Ваня пристыжено молчал, хотя мог предвидеть такой вопрос.

— Вопрос не праздный, дорогой царевич. А не случится ли какой беды, ежели я вопреки воле князя Дмитрия дам его брату коня и снаряжение? Попасть в немилость к князю — этого мне ещё не хватало!

С такими словами купец цапнул кусок пирога и отправил в свою редкозубую пасть.

— Государь повелел каждому, кто мне на пути встретится, помогать словом, делом и рублем. Разве на вашей площади не читали указа? — с молодой горячностью спросил Ваня.

— Повелеть-то повелел, — сказал купец Боров, вытирая жирные от пирога пальцы о скатерть, — да только да царя далеко, а князюшка рядом. Не обессудь, царевич Иван. А лучше бы тебе у брата в терему остаться. Набираться ума, опыта. Поженим тебя, к делу пристроим. Всё равно престола тебе не видать, как ни крути, — впереди два брата.

Ваня встал и без поклона, едва сдерживая гнев, удалился. Вслед ему смотрел Боров, покачивая кудлатой головой. И во взгляде его читалось: «Не царевич ты, а дурак. Дурак и есть».

Ваня шёл, поднимая носками яловых сапожек дорожную пыль, и с досадой думал, до чего же глупо он поступил, когда проиграл в кости своего коня. И зачем только свернул направо! Ведь было начертано на камне: «Коня потеряешь!» «А всё эта Краська-коробейница, на ярмарку ей надо было!» — в который раз мелькнуло в голове Вани. В привычку стало у него входить обвинять во всём случайную попутчицу. И решил он сразу по возвращению в княжий терем поговорить с девушкой по душам.

С удивлением Ваня увидел, что у дверей горницы стоит стража. Это были два стрельца с палашами и с такими грозными тараканьими усами, что могли отпугнуть любого, кто пожелал бы сунуться в гости к Красе-коробейнице.

— Никого пускать не велено! — прогудел один.

— Кем не велено?

— Светлейший князь Дмитрий приказал.

— Не видишь что ли, чурбан ты этакий, я — Иван царевич.

— Вижу, а только пускать не велено.

Ваня развернулся на каблуках и отправился к Дмитрию в покои, но брата там не застал. Дворский буркнул, что уехал Дмитрий к боярину Путяте, воротится не скоро. Ваня кинулся было следом, но дворский сказал:

— Светлейший князь приказывал, как явится его брат, то есть вы, из терема не выпускать до его возвращения.

— Так я пленник тут? — возмутился Ваня, но дворский помотал головой.

— Светлейший князь сказывал, что больно уж горяч и поспешен, под замком посидеть полезно будет.

— Отчего он Красю в горнице запер?

— Мне про то не ведомо, — сказал дворский и губы поджал, и царевич сразу понял: врёт.

Ваня схватил старика за грудки и хорошенько тряхнул его.

— Ах, ты паскудник старый. Седая борода выросла до пупа, а брешешь как щен.

— Пусти, удушишь, дурень, — захрипел старик, дрыгая худющими ногами в лаптях.

Ваня ещё пару раз встряхнул дворского и на ноги поставил.

— Коли хочешь с Краськой поговорить — можно по галерейке вверх подтянуться, да в окошко шмыгнуть. Только не выдавай меня, царевич.

Сказано — сделано. По галерее Ваня пробежал до места, где перила образовывали угол. Обхватил руками столбик, подпиравший балкон. Подтянулся, перекинул лёгкое мускулистое тело через бортик и оказался на верхнем ярусе. Огляделся — вокруг никого. Вскарабкался на перила, потянулся руками вверх, выше. Ухватился за подоконник и заглянул в горницу. Крася сидела на лавке и плакала.

— Краська! — шепнул Ваня, она подняла глаза на него и ойкнула. Вскочила и схватила его за плечи, помогла влезть в окно, а когда юноша оказался внутри, радостно обняла его, но тут же смущённо отскочила.

— Под замком я, будто тать ночной. Осерчал Дмитрий и упрятал меня от глаз людских. Может, и вовсе в темнице окажусь.

— В темнице? Брат не такой. Не мог он! — Ваня схватил девушку за плечи и посмотрел в глаза. Жидкое солнце плескалось в её радужках, — не мог ведь!

Девушка подняла рукав рубашки и показала огромные синяки, а потом повернула голову и ткнула пальчиком в синяк на шее. Ваня, не веря своим глазам, покачал головой.

— За что он тебя наказал? Что ты натворила? — спросил Ваня, боясь услышать, что его старший брат обыкновенный насильник, который привык, что любая девка согласна с ним возлечь, а эта вот противится.

— Он решил, Ваня, что я и есть та Жар-птица, на которую вы давеча охотились.

Ваня так и сел на лавку и глаза захлопал.

— И что же он хотел от тебя?

— Хотел, чтобы я птицей оборотилась и чудеса ему являла. Верит он в то, что от волшебных песен падают из клюва птицы крупные жемчужины. А ещё она может находить самоцветы и самородки в любом соре, в котором лапкой роется.

Ваня так искренне рассмеялся, что девушка зашикала на него и испуганно оглянулась.

— Не веришь? — спросила она словно с обидой.

— Верю, отчего бы и нет. Коли есть Огненный Змей, охраняющий молодильные яблоки, значит и Жар-птица может любого жемчугом осыпать, от души. Но только ты, Крася-коробейница, не стала бы в лаптях по ярмаркам ходить и булавки продавать, если бы Жар-птицею была.

— А вот князь Дмитрий в свою выдумку поверил крепко и пригрозил мне. Никогда я его терема не покину, если подобру-поздорову не стану ему прислуживать, золотом и жемчугом одаривать.

Ваня взволнованно сел на лавку и тут же вскочил.

— Я утром сказал брату, что мне ехать надобно, остров Буян искать. Попросил у него коня. Не дал.

— Вот как? — вскинула брови Крася, — На соколиную охоту дал, а на дело молодецкое пожадничал? Что же ответил?

— Сказал, что не даст моей глупой голове пропасть, что на верную смерть меня не отпустит.

— Слова верные… — раздумчиво сказала Крася, — но если бы хотел он помочь тебе наказ отцовский выполнить, то дал бы дружину, оружие. И сам бы поехал с тобой. А в тереме запереть — ума много не надо.

— Я у купца Борова коня просил, тоже отказал. Видно, никто в посаде князю перечить не станет. Бежать нам надо, — неожиданно закончил Ваня и посмотрел посветлевшими глазами на девушку. Весёлые огненные искорки заметались в янтарных глазах Краси.

Глава 10

Не страшно убегать от врага, страшно убегать от друга. «Как же быть? — думал Ваня и от натуги аж вспотел. — На своих двоих далеко не удрать, да еще и с девчонкой. Их вместе с Красей конь выдержит. Но как украсть коня?»

Сидя в своей горнице, за дверями которой ещё не выставили караул, Ваня мучительно размышлял, как ему улучить нужную минутку для побега. Планировать он был не мастак. Просидев у окошка с полчаса, потом повалявшись с час на лавке, Ваня впал в уныние. А ведь план у него должен был быть ещё при выходе из ворот столицы. Но, уповая на русский авось, да мудрость преданий старины, он считал, что всё образуется само собой.

Не в радость ему была забота и гостеприимство брата, чуял он сердцем, что показное это радушие. Помнил он, какие странные взгляды брата он ловил на себе, и как этот взгляд менялся, когда Дмитрий замечал, что уличён. Начинал брат улыбаться, по плечу Ваню похлопывать, а все равно льдинки в его глазах не таяли.

«Пожалуй, братец погоню снарядит за мной, как узнает, что я коня увел и Красю, — подумал Ваня, — и как мне так удрать, чтобы уж насовсем так насовсем?»

Когда дворский позвал вечерять, Ваня поневоле поплёлся. С братом встречаться ему не хотелось, потому что опасался он, что Дмитрий догадается о его намерениях по бесхитростному лицу.

Вошел Ваня в гридницу, брат улыбнулся ему и показал на место рядом с собой. Царевич старался ничем своего недовольства не выказать, но от зоркого глаза Дмитрия ничего не укрылось.

— Что царевич наш невесел, что головушку повесил? От яств стол ломится, от пития раздолье духу.

— Благодарю, — сказал Ваня и уткнулся в чашку.

— Это наш Иван-царевич о девушке своей тоскует, — подмигнул боярский сын, который уже залечил свою ногу, подвернувшуюся под корягу на соколиной охоте.

— А что девушка? — развел руками Дмитрий, — Ещё вчера ушла с последним купецким обозом. Ярмарка кончилась, что ей в посаде делать? Поблагодарила за хлеб-соль да и была такова.

Ваня стремительно взглянул на князя, но тот только брови вверх поднял, точно хотел спросить: «Чего еще ты хотел ждать от бродяжки».

— Не журись, — хмыкнул боярский сын, — у богатыря на первом месте мужеское общество, а не девьи ласки. Завтра поедем оброк собирать, вот занятие достойное. Поучишься пользу князю и царю приносить.

Ване от откровенного вранья брата кусок в горло не лез. Значит, правду Дмитрий считает, что коробейница — дивная птица, цены невероятной. И следует её держать взаперти, пока не согласится она служить князю и прихоти его выполнять. И даже от брата родного готов ради скатного камня таиться.

— Братка, — взмолился Ваня и посмотрел на Дмитрия, — отпустил бы ты меня обратно, к батюшке и матушке. Не могу же я у тебя тут вековать?

— Э, нет, — засмеялся Дмитрий и Ваню по плечу похлопал, — как ты в столицу-то воротишься? Дело не сделано, конь потрачен… Я про тебя вот что решил, младшой. Надо тебе тут пока пожить, в моём терему. Обтереться, обтесаться среди дружинников, боевому опыту набраться. Боязно тебя отпускать в белый свет. Ты и в бою-то поди не бывал ни разу. Зимой у нас всегда игрища, на кулачках. Весной на север в поход ходим, на льдинах катаемся, с ошкуями братаемся. Они как раз ослабнут, а мы — жирку наберём.

Дружинники засмеялись, переглядываясь. Начались шутки-прибаутки. Всякий вспоминал, как показал себя в походе к Белому морю. Ваня крутил головой, не понимая, то ли шутит Дмитрий, то ли вправду поперёк воли отца решил пойти.

— А что же государь наш, — тихо спросил он, — ведь он от меня подвига ждёт.

— А государь-то невечный. Сегодня царь Выслав, завтра — царь Дмитрий, — хохотнул боярский сын, самодовольно откидываясь на спинку лавки и отодвигая от себя обгрызенный бараний бок.

— Это сегодня мы княжья дружина, а завтра — царская свита, — подхватил второй горлопан, и у Вани сжалось сердце.

Понял он, что пленником ему тут быть вечным, если вовсе не сгинет. Если уж отца Дмитрию не жаль, то об нём, Ванюше, кто поплачет?

Поплёлся он в горницу, нарочито зевая после сытного ужина, а сам только сильнее укрепился в мысли, что бежать надо сегодняшней же ночью, когда дружина сыта-пьяна, и досмотра за ним не будет. Как только погасил он свечу, да лёг на лавку, то дверь скрипнула.

— Эй, царевич, — шепнул вошедший, и Ваня по голосу узнал, что это дворский, — коли на ратный подвиг собрался, так уж не спи лёжнем.

— Что предлагаешь? — вскинулся Ваня.

— Девчонку хватай да беги. С конём я тебе помогу. В ночное повели табун, а пастухи там — дурни, уже спят беспробудно.

— А что за службу свою возьмешь? — спросил Ваня, уже привыкший, что в Старой Дубраве запросто никто зад с лавки не подымет.

— Потом сочтемся, ты только коня верни.

— А как же я потом-то… — удивился Ваня.

— Не только конь царевичу служит, — загадочно ответил дворский.

* * *

Незван стоял, понурив голову, перед мачехой. Та самодовольно поигрывала бусами, посматривала на повзрослевшего юношу.

— Значит, не хочешь материнской воле покориться?

— Ты не мать мне.

— После смерти батюшки твоего непутевого, да братьев младших, которых лихоманка по весне унесла, никого-то у тебя и нет, Незван. Так что нравится тебе ил нет, а под моей властью тебе еще два года жить. И делать будешь то, что я скажу.

Женщина поднялась с лавки и подошла к Незвану, положила руку ему на плечо, а он дернулся, как от ожога. Засмеялась она тихо, мелодично. Так смеялась она раньше, когда отец был жив, и когда ей что-то от него надо было. Пока не стал он чахнуть, кровью харкать, пока в могилу не ушёл. Поила она отца отварами, которые сама в чугунке мешала, кормила березовой кашей. Но отец с полатей не поднялся, может, от того и не поднялся.

— Разве ты не хочешь мужчиной быть? Вон как рослый, сильный. Твое время пришло, — ласково сказала мачеха и обняла его так, как девки за околицей обнимали. Постыдно.

Оттолкнул Незван её и бросился с проклятьями из избы, но через порог споткнулся и растянулся. Медленно к нему подошла мачеха, наклонилась над лежащим и молвила.

— Ну, побегай в волчьей шкуре, коли такой дурак. Поумнеешь — придешь, повинишься, я тебя в человека обращу, коли вспомнишь дорогу. А не поумнеешь — век тебе Серым Волком бегать.

Закричал Незван от невыносимой боли, когда руки и ноги наизнанку выворачиваться стали, когда вместо ногтей когти на лапах полезли, на спине холка выросла, жесткой торчащей шерстью покрылась.

А мачеха смотрела и смеялась.

— Как ты мою ласку отринул, так и тебя люди бояться будут. И станешь ты на луну выть, прежнюю жизнь вспоминать, прибьешься к звериной стае, станешь Волчьему пастырю прислуживать. Не раз вспомнишь меня, пожалеешь, что служить мне не захотел.

Незван уже твердо стоял на четырех лапах, и хотя был он в холке выше мачехи, страх в его желтых глазах был еще силен, и не бросился он на ведьму, не перегрыз ее тоненькую шею, не переломил лапой узкий стан.

— Станешь человеком, когда передо мной повинишься, или когда смерть тебя настигнет.

* * *

И вот уже бьёт в лицо холодный ночной ветер, обхватывает влажными ладонями плечи в холщовой рубашке. Не взял Ваня ни меча из скотницы, ни пожалованного ему Дмитрием кафтана. «Ничего мне, братушка, от тебя не нужно, — думал он, — беда моя будет и победа тоже моя».

Крася однако же, в старый сарафан и лапти переодеваться не стала, да и некогда ей было пожитки свои искать. Ушла за Ваней, не раздумывая. Теперь сидела перед ним, прижимаясь к плечу, точно голубка, и ни гу-гу. Только почуял что-то царевич, то ли погоню, то ли проклятье, вслед летевшее, оглянулся и обомлел: полыхало сзади зарево пожара.

— Что такое? — вскричал он и стал коня разворачивать, а Крася запищала.

— Не вздумай вернуться, Ванечка, — взмолилась девушка.

— Может, это Змей Огненный по моему следу прилетел? Как же братка без меня?

И уже было направил Ваня коня обратно, как Крася крикнула:

— Не Змей это! Перо Жар-птицы возгорелось. И скотницу зажгло, и терем от того занялся.

— Как так? — удивился Ваня.

— Да уж так. Нельзя чудо в темнице держать, оно людей должно радовать!

Топтался конь на месте, и Ваня топтался в своих мыслях. Впереди была неизвестность, позади — пожар, в котором точно обвинят его и Красю. Вовек не отмоется от сажи. И уж одно то хорошо, что стрельцы да дружинники тушат терем, не до погони им. А уж как потушат…

С этими мыслями ударил пятками царевич коня, и тот рванул с места в галоп. До рассвета скакал Ваня, куда глаза глядят, уже позади остались и место, где он проиграл кафтан и коня, и место, где он встретил коробейницу, и камень Алатырь. Всё дальше и дальше, пока не утомился его скакун, и не перешёл на тихий шаг да стал голову к земле клонить. Пришлось и Ване с девушкой спешиться.

Похлопал царевич коня и сказал:

— Лети, вольный ветер, сослужил ты мне службу верную, возвращайся к хозяину.

И тот, словно понял слова юноши, тряхнул гривой и медленно побрёл обратно. Когда его рыжий круп пропал среди седых стволов берёз и тополей, Ваня оглянулся на девушку.

— Осталось и тебя пристроить к купеческому обозу, — вздохнул он, но она решительно помотала головой.

— Я с тобой. Куда ж тебя отпускать-то одного-одинёшенького? — прошептала девушка и запнулась.

Заглянула в глаза: не обидела ли и увидела, что обижен. Ваня старался виду не подать, понимая, что пока не заслужил звание богатыря. Да и присутствие Краси, как живое напоминание о постоянных неудачах, да еще которое будет советы дурацкие давать, его тоже тяготило.

— Выйдем из лесу на тракт, дождёмся кого-то на телеге и поедешь далее. Где ближайшая ярмарка теперь?

Крася мотнула головой.

— Я же по-дружески, помочь хочу.

— И какая у нас может быть дружба? — неожиданно взъелся царевич, — У каждого своя дорога. Ты мне уже удружила, спасибо.

Крася уперла руки в бока и ехидно спросила, прищурив левый глаз:

— Ах, вот ты какой, Ваня-Ванечка! А кто тебе дорогу в Старую Дубраву показал? А кто тебя отговаривал со скоморохами в азарку играть? Кто бежать из плена надоумил?

— Если бы я направо не свернул, то давно бы Огненного Змея разыскал! — также запальчиво ответил Ваня.

— Ты еще скажи, про то, что царевич бродяжке не ровня!

Ваня промолчал, а Крася вздохнула и вытерла рукавом брызнувшие слёзы.

— Только ты сам, — продолжила она, — ничем от бродяги не отличаешься. Всего богатства — рубаха да сапоги. Ни коня, ни слуги… И подруги у тебя теперь тоже нет. Как будут твои косточки волки в чаще глодать, вспомнишь меня, да поздно станет.

Крася развернулась и пошагала прочь, в ту же сторону, куда убежал конь. Может, она и хотела, чтобы Ваня догнал её и повинился, но он стоял столбом и перебирал все обидные слова, которые мог бы ещё сказать этой девушке. А когда и её голубой сарафан скрылся из виду, он сел на пень и сказал себе: «Жаль, что так вышло, да по-другому, видно, нельзя».

— Может, и льзя, жизнь покажет, твоё от тебя никуда не денется, — пискнул кто-то внизу.

Ваня наклонился и увидел мышку. Хотел-не хотел, а улыбнулся.

— Это ты меня за ухо в стогу кусать собиралась?

Мышь пригладила усишки и ответила:

— То сродственница дальняя была, седьмая вода на киселе, твоему забору двоюродный плетень.

— Ох, и врушка ты, норушка, — улыбнулся царевич, потому что вспомнил, что в сказках все животные богатырям помощники, — зачем пожаловала? Краюшки хлеба у меня нет.

— Совет — дело бесплатное.

Мышь вскарабкалась Ване на плечо и зашептала в ухо: «Разговор твой с девушкой слыхала. Остался ты без коня, и в тёмной лесной чаще пропадёшь ни за грош. Надо тебе на службу Серого Волка взять».

Ваня аж отпрянул. Если со скакуном его кое-как научили обращаться, то как подчинить себе зверюгу лютую лесную, он не знал.

— А где ж его взять?

— Сам возьмется! Ты слово заветно знаешь, чтобы волка приручить?

— Встань передо мной, как лист перед травой?

Никакой волк из чащи на этот зов не появился, мышь хихикнула, соскочила с ваниного плеча и юркнула в зелёную траву.

Долго ли коротко ли, а пробродил Ваня до заката по лесу, в поисках волка или его следов. Примятая трава говорила о том, что тут кабан валялся, спинку чесал. У ручья, где Ваня воды напился, виднелись крупные отпечатки копыт лесных косуль. Кора старого дуба хранила следы огромных медвежьих когтей. Ваня всё примечал, но не знал, можно ли эти отметины отнести к волчьим, а потому всякий раз спрашивал мышку. Она хихикала, появляясь из травы то тут, то там и приговаривала: «Экий ты следопыт! Обознался!»

Вконец умаявшись, собрав немного ягод, Ваня решил на ночлег устраиваться. И чтобы волк не застал его врасплох раньше, чем его Ваня увидит, облюбовал царевич себе толстую ветку дуба и взобрался на неё. Сон сморил юношу быстро, но сквозь дрёму он услышал, как кто-то скулил прямо под его дубом.

Глава 11

Крупный, высокий в холке волк сидел на хвосте, мордой к царевичу, и одной лапой качал туда-сюда деревянную детскую кроватку на полозьях.

— Ты кто?

— Для дитяти несмышленого — Волчок Сербочок, — услужливо ответил он, не прекращая скулить, — могу быть нечистью поганой, волкодлаком, и серым помощником Ивана-царевича.

— А чего воешь? — спросонья спросил Ваня, не собираясь спешиваться.

— Колыбельную пою, — снова ответил он.

— Кому? — не понял Ваня.

— Тебе. Спускайся, укушу за бочок.

Это предложение прогнало остатки сна у царевича, и он спустился вниз, стараясь не поворачиваться спиной к волку. Вокруг поднимался шум ночного леса и шёл вверх от корней травы, захватывал ветки кустов, качал тонкие стволы подлеска и завершал свой шумный бег потоком в кудрявых листьях верхних веток дубов. Поджарый волк неуверенно переминался с лапы на лапу. Он был высок в холке, но через густую шерсть проступали очертания ребер. Хвостом, слегка напоминавшим метелку, можно было и приветливо взмахнуть и злобно ударить оземь.

— Спасибо, волче, только нянька мне нужна, а в сером скакуне зело нуждаюсь, — поклонился Ваня.

— Сослужу я тебе, Иван-царевич, как положено Серым Волкам из века в век, но и ты меня уважай. Корми, советы слушай, царскими почестями осыпай.

— Что?

— Конину очень люблю, — потоптался волк и облизнулся.

— Где же я её возьму? — сказал юноша и огляделся, — был бы у меня конь, я бы к тебе за подмогой не пришёл.

Волк принюхался. Пахло мокрой травой, примятой ветром, нетронутой плугом лесной землей и людской компанией, разводившей костёр в лесной глуши.

— Садись на меня, — облизнулся волк, — поднявши лытки, поскачем на раздобытки.

Прижавшись к земле, припав мордой к передним вытянутым лапам, Серый Волк подставил свою спину царевичу, и тот легко перекинул ногу через туловище волка. Сидеть на нём было даже удобнее, чем на лошади, а когда волк выпрямился, то Ваня понял, что и не так высоко.

— Рекомендую держаться за шею, за шерсть дергать не обязательно, схватишь за ухи — сброшу, — рявкнул волк, — усвоил простую истину?

— Усвоил, — со всей серьезностью ответил Ваня, — как звать-то тебя? Меня — Иван-царевич.

— А меня — Серый Волк. Титулов не имею.

Мотнув головой влево, волк затрусил между стволами сонных елей, предусмотрительно объезжая низко раскинутые лапы. Несколько раз Ване пришлось пригнуться, и дважды его стеганули по спине упрямые ветки. Густой подлесок не давал протиснуться конному, но всадник на волке проезжал там, куда раньше бы и не сунулся. Волка вёл его нюх, превосходный поводырь в ночном лесу. Вспугнутая ворона зашевелилась в гнезде, тихо каркнула и решила, что не её ума дела вмешиваться в чужие дела, а сонная белка, выглянувшая из дупла, разозлилась и бросила шишкой в нахалов. Ветер многоголосо скрипел высокими соснами, подтягивая музыку струн старых елей. Эти звуки заглушали шорох хвои под лапами волка и треск сучьев, случайно попавшихся на пути. Вдруг волк остановился и принюхался, а потом сел на задние лапы.

— Рядом, — рыкнул он, то ли отдавая команду царевичу держаться с ним в одной связке, то ли намекая на близость ужина. Ваня спешился и пригляделся, отблеска костра не было видно, но дымком тянуло. Остальной путь волк проделал крадучись, а Ваня остался на месте, опасаясь, что шумом своих шагов он вспугнёт добычу. До рассвета было далеко, и мрак ночи в лесной чаще был необычайно густым, наполненным послегрозовой влагой непролившегося дождя. Ваня подумал о том, как должно быть хорошо теперь в матушкиной спальне. И хотя он уже был почти мужчиной, воспоминания о теплой материнской руке были свежими, ведь всего пару месяцев назад он был совсем еще младенцем, и эти мгновения счастья, когда мать брала его на руки, не заслонились в памяти другими счастливыми мгновениями. Странно было осознавать, что от роду ему три месяца, а на самом деле осьмнадцать лет. И почему так сложилось, что всех друзей у него — только дядька Ерошка, который о нём думать забыл, мышка-норушка, Крася-коробейница, с которой он поссорился, да Серый Волк? Если вдуматься, то чужие и случайные люди.

Ваня хихикнул, когда подумал о волке и мышке, как о людях, но улыбка сползла с его лица, потому что из-за дальних кустов, где могла скрываться человеческая компания, раздался волчий вой и дикий человеческий крик, неистовое ржание лошадей. Не медля ни минуты, Ваня ринулся напролом через подлесок, а ему навстречу выбежал человек и с дикими воплями метнулся куда-то в сторону. Следом бежал другой, но споткнулся и растянулся перед Ваней.

— Беги, там волкодлак! — заорал он, когда Ваня наклонился над ним и предпринял попытку поднять упавшего.

Ваня сразу узнал хитрого скомороха, который обманул его на ярмарке, да и не удивительно, ведь до сих пор на нём был ванин царский кафтан. Мгновенно вспыхнула ярость в глазах Вани и потребовала выхода, и он рванул упавшего мужичка за воротник и заставил подняться.

— И хорошо, что волкодлак. Он к тому же голодный! — злорадно ответил Ваня.

— Опусти, отпусти, — заверещал скоморох, — всё отдам, кафтан свой забирай. Коня забирай, денег отдам.

— Пойдём, посмотрим на волкодлака, — с усмешкой ответил Ваня и бесцеремонно потащил скомороха обратно к костру, тот извивался и подвывал от ужаса, но невесть откуда взявшаяся в руках Вани сила не давала спуску.

На поляне догорал костёр, перед глазами царевича открылась картина паники и разорения. Перевёрнутая кибитка торчала оглоблями вверх. Валялись тюки и узлы, опрокинутый котелок и корзины со снедью. Привязанная к сосне лошадёнка вздыбилась, ржала и рвалась прочь. Сверху доносился тоненький женский визг. Ваня поднял голову вверх и увидел старика, вскарабкавшегося на сосну.

— Добрый вечер, сыграем в азарку? — развязно сказал Ваня. Старик завизжал еще тоньше, но голос сорвался и умолк.

Ваня швырнул пленника возле костра и скомандовал снимать кафтан, и тот с безумными от страха глазами принялся стягивать с себя чужую вещь. Серого Волка не было видно нигде, но шорох в кустах и урчание с порыкиванием красноречиво говорил о том, что волк поблизости, и, по-видимому, кем-то ужинает. Ваня отогнал мысль о людоедстве, ведь волк совсем недавно рассуждал о том, как вкусна конина. Толстая рябая баба сидела, прислонившись к сосне. Она напялила на голову корзину и бормотала одну и ту же фразу: «Чего не вижу — того нет».

Царевич подобрал Петрушку, тряпичную куклу, с палками, прикреплёнными к его растопыренным рукам. Тогда, на ярмарке, она показалась Ване злым колдуном. Теперь от колдуна остался только облупившийся глиняный нос. Царевич бросил её в догорающий костер и посмотрел, как сразу она занялась.

Пока Ваня надевал на себя родной, но пропахший чужим потом кафтан, волк закончил трапезу и вышел на поляну. Лошадь, увидевшая своего кровного врага, заржала и рванулась из последних сил, верёвка лопнула, и торопливые копыта унесли перепуганное насмерть животное прочь от разорённого скоморошьего приюта. Волк осклабился и оглядел округу. Его грудь была перепачкана свежей кровью и темнела.

— Извини, царевич, увлёкся, — опустил голову волк, — зато брюхо набил на неделю вперёд.

— Сдаётся мне, — протянул Ваня, — ты моей лошадкой поужинал.

— Да! Да! — взвизгнул старик, сидевший на верхушке сосны, а когда Ваня поднял голову, то увидел, как тот протягивает руку в сторону кустов, из которых только что вышел зверь.

— Что ж… — не потеряв не найдешь, — примирительно сообщил волк и стал похож на домашнего пса, только крупнее, — теперь у тебя, царевич, есть другой скакун. Без подков и серой масти.

Волк подошёл к Ване и снова припал к земле, показывая, что его спина готова принять седока. Юноша оглянулся на поляну. Он испытал мрачное удовлетворение и подумал, что вот теперь и свершилось его первое убийство, совершенно невинное существо пострадало по его вине, а два глупых и жадных человека ждали своей участи. Ваня хотел было пошутить над трясшимися от ужаса скоморохами, но молча сел на спину волка, прижался к его холке. Серый скакун отбросил задними лапами комья земли, и Ваня подумал, что его новый приятель любит порисоваться даже перед такими неблагодарными зрителями.

— Грабежом поживиться не хочешь? Или не царское дело сухари чужие подъедать? — спросил волк.

Ваня вздохнул, не обращая внимания на урчание в желудке.

— В путь! — скомандовал он и бросил через плечо обидчикам, — вспоминайте государева сына, помогать которому вы были должны по царскому указу. Коли услышу худое слово о себе — вернусь.

Глава 12

И вот Ваня снова стоял у камня, на котором было начертано: «Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — жену найдешь, прямо поедешь — головы не сносить». Почесав в затылке, он сказал:

— Вот и опять не знаю, какую дорогу выбрать. Но в посаде меня чуть на Весняне не женили. Зачем мне налево идти? Жениться пока рано.

Волк хмыкнул и сказал:

— Ох, и доверчивый ты, царевич, ох, и наивный. Разве что полезное на камне напишут? Камень, что забор.

— Все богатыри приезжали к этому камню… Вон и старик-гусляр Афтандил про него пел.

— Ладно, — согласился волк и махнул хвостом-щеткой, — советуйся с ним побыстрее, куда свернуть. Традиции предков — дело серьезное.

Ваня приложил к камню обе ладони и почувствовал прохладу, солнце не успело нагреть его. Как бы Ване хотелось услышать матушкин или отцов голос… Ведь всё время он только и жил, что их умом. Потом пользовался советами Ерошки, потом Краси, потом брата Дмитрия.

Волк топтался на месте, позёвывая.

— И кто только налево ходит? — спросил Ваня то ли волка, то ли камень, — нужно что ли кому-то женату быть? Пойду прямо. Раз я иду против Огненного Змея воевать, то значит это, что ждет меня там опасность и битва. Прямой путь — к острову Буяну!

— Прямо пойдёшь — убитым будешь? — повторил волк то, что было написано на камне, — воодушевляет. Это только на царевичей действует, или на волка тоже? Если что — я средство передвижения. Фольклорный элемент!

Ваня строго посмотрел и сказал:

— Уж больно ты болтлив, волче. Как говорил мой дядька Ерошка, изо рта идут все грехи: домысливание, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие, гнев.

Волк кивал и соглашался, и если бы он мог, то наверняка бы расплылся в широкой улыбке. Было по всему видно, что все перечисленные грехи его любимые.

— Так ты едешь, Ваня, напрямки?

— Еду!

Сел царевич на серого скакуна, и через мгновение и следа не осталось от них. Только ковыль распрямился и снова улегся под сильным налетевшим степным ветром.

Долго ли коротко ли, а тропинка кончилась, и уперлась в частокол. Царевич спешился и подошёл к воротам. Постучал колотушкой, висевшей на ржавой цепи. Видно, заезжали сюда не часто.

— Кто такие и откуда? — послышался скрипучий голос, а небольшое оконце в воротах отворилось, — калики перехожие или скоморохи поганые?

— Нет.

— Купцы продажные или мудрецы облыжные?

— Да нет же!

— Повытчики скаредные или нищие ненаедные?

— Открывай, болтун! Царский сын прибыть изволил! — гаркнул волче, и окошко на двери захлопнулось. «Староста, староста!» — завопил недоверчивый стражник.

— Ваня, это деревня дураков, я тебе точно говорю. Живут тут пять поколений, жён и мужей со стороны не берут, от мира забором отгородились, — сказал волк, — пойдём отсюда.

Вскоре Ваня услышал топот ног, с лязгом растворили ворота, растащили их в стороны. Взору открылась деревенька, не бедная, но и не богатая, не большая, но и не маленькая.

Староста деревни, ослепший на один глаз, с бурыми клочками волос на неопрятной макушке, бухнулся Ване в ноги.

— Избавитель! Спаситель! — завопил он.

Жители деревни огляделись и последовали его примеру.

— Вы меня с кем-то путаете? — удивился Ваня, — Я — Иван-царевич, еду по своим надобностям, в лесу заблудился. Тропинка к вам вывела.

— Я тебя предупреждал, что они тут малохольные, — хмыкнул волк и стал красноречиво ковыряться в зубах.

— Не-е-е-ет, не путаем — хитро улыбнулся староста, не вставая с колен, — ибо пророчество было. Юнец вельми пригожий на сером скакуне явится на закате с юга. Принесет с собой избавление и умиротворение.

— Умер от варенья? — переспросил волк, — Ты, Ваня, тут ничего не ешь, пока я не попробую. Отравят наследничка, как пить дать, а потом скажут, что волчью сыть заваривал для обозрения прелестных картин, возникающих в уме.

— Как мы ждали избавителя, как мы ждали нового правителя! На зоре было на зореньке, подымался народ скоренько, лесу молился, дубовой корой причастился, слезами горькими умывался. Ой, приди-приди наше ясно солнышко, ой, взойди-взойди по-над реченькой, прогони тучи темныя, ночку длинную непробудную. Ой, приди-приди богатырь, государев сын, с палицей неподъемною, с мечом булатным, со стрелами калеными. Ослобони нашу сторонушку от Змея Огненного, проклятущего, благодетеля нашего ненаглядного, — запели бабы и девки.

— От благодетеля? — переспросил волк, вздыбив шерсть на холке, — мутные песни у вас, как я погляжу.

— Это на случай, если соглядатаи Змея Огненного подслушивают, — пояснил староста.

— Или Змей Огненный меж нами прячется, ведь он может кем угодно оборотиться, — поддакнула старушка.

— Или на случай, если богатырь Змея не одолеет, — высказал догадку и сам царевич.

Староста махнул рукой, и из избы выбежала шустрая девушка, неся на расшитом рушнике хлеб-соль.

— Отведай, богатырь, — пискнула она.

Ваня попытался откусить от каравая, но тот был таким черствым, что чуть коркой губы не оцарапал. Пришлось потрудиться и кусок отломить. В животе заурчало от голода.

— Извини, богатырь, — сказала девушка и поклонилась, — раз в месяц печём, больно накладно караваи-ждуны печь.

Ваня с кислым видом прожевал сухую корку и оглянулся на волка, тот переминался с лапы на лапу. Пришлось отдать остаток серому скакуну, тот проглотил каравай и сверкнул благодарными глазами. Староста пригласил царевича в избу, и, деловито потирая ладони, стал рассказывать о нелёгком житье-бытье хутора.

— Повадился к нам летать Змей Огненный. То овин спалит, то амбар. И требует платить дань, непомерную и великую.

— Какая же дань? — удивился царевич, подозревая, что речь идет о самой красивой девушке, которая предназначена для негодяя.

— Не, не то, что вы подумали… — вздохнул староста, — девку красную он и так возьмет, какую пожелает, — требует он от нас исключительно вторичного продукта. Но много, сто капей в полгода. В огроменной бочке.

— А на что ему этот… хм, — спросил царевич.

— Дык, удобрять молодильные яблони, — деловито пояснил староста, — а мы столько не производим, вот он и изгаляется над нами. Прилетает самолично, наводит страху и ужасу, что вельми способствует производству населением вторичного продукта.

Ване во временное пользование отдали избу старосты, а сам старик к зятю переселился. Чужое жилище встретило враждебной темнотой, кислым запахом гнилой капусты и крупными, как чернослив, тараканами. Царевич скривился и двумя пальцами зажал нос, что сразу заметил староста и позвал прежнюю девушку, которую покликал Властой, прибраться. Ваня вышел за порог и огляделся. С околицы к нему бежал его серый скакун, успевший околесить округу на четырех лапах.

— Ды врёт он всё, Ваня, — доверительно шепнул волк, сопровождая царевича в его прогулке по хутору, — староста этот сразу мне не понравился. Это где видно, чтобы дань говнищем брали? Хотя… Если у Змея на острове Буяне только Жар-птицы и живут, то неоткуда там ценному продукту взяться, ибо они, как известно, вообще такого не производят, а только жемчуг да алмазы. И происходит истощение почв… Кстати, на околице стоит громадная бочка, может, для дани. На ней написано: «Продукт вторичный, тара невозвратная». А сверху домик такой, не слишком удобный.

— Иногда мне кажется, что все вокруг стали полоумными, — возмутился Ваня, — вот как только я с тобой встретился, так всё пошло наперекосяк. Дурь одна лезет изо всех прорех.

— Ты мне лучше расскажи, как тебя на постой разместили, какой кошт определили?

Царевич махнул рукой.

— Одно то уже важно, Ваня, — шепнул волк, — нам за Огненным Змеем гоняться теперь не надо, этот благодетель сам сюда прилетит. Надо сесть и подождать. Силки какие устроить возле бочки. Изловить и жизни его поганой лишить. В честном бою тебе его все равно не одолеть. Тут хитрость нужна.

Ваня согласился и даже приободрился. Ведь если убить Огненного Змея тут, то половина дела будет уже сделана. И на остров Буян можно уже будет плыть безбоязненно, за покражу молодильных яблок и отчитываться будет не перед кем, и некого бояться.

— Надо обдумать, — важно ответил царевич.

Успокоенный волк сменил диковатые скачки на уверенную трусцу. Пока Ваня прогуливался по хутору, рассматривая покосившиеся избёнки да разваленные плетни, навстречу ему выбегали детишки. В отличие от девок и женщин, они без стеснения гарцевали вокруг царевича, хватали его за полы кафтана и просили грошик. Самый нахальный попытался залезть на холку волка. Пришлось серому щелкнуть зубами, чтобы хоть ненадолго отвадить мальчонку.

— Бесстрашное поколение растёт, — удрученно подытожил волк свои наблюдения, — сказки им надо чаще рассказывать. Про Бабу Ягу, про Кащея. А то никакого уважения старшим, и традиции не чтут. Зря я всех сказителей в округе съел, ох и зря. Непредусмотрительно.

Ваня шел и думал о том, что прежде у него был прекрасный план действий. Он приплывает на остров Буян, скрытно там высаживается, под камнем Алатырем находит тайное оружие, которое даётся в руки только избранному герою. Затем он быстро убивает змея. Если и не быстро, то всё равно гарантировано. Ведь нет ни одной сказки о том, как Змей царевича одолел. Если даже ворог лютый царевича подранит, то там растет яблонька, можно её плод волшебный вкусить и тут же исцелиться. О том, что такой же прием народной медицины доступен и Змею, Ване думать совершенно не хотелось. Кроме того, после встречи с Серым Волком, Ваня стал чувствовать себя куда уверенней. Волк был куда наблюдательнее и мудрее царевича, к тому же он был предусмотрен всеми сказочными и былинными сюжетами, которые так или иначе сводились к неминуемой победе добра над злом. Был тот волк зубаст, весел, лих и придурковат, что несколько оттеняло юность и благородство самого царевича. И уж конечно, волк не подвергал сомнению решения Ваня не то, что Крася. Та была своенравна и упряма.

Мысли Вани остановились на образе девушки. Где теперь она — царевич не знал, и обида, которая окрасила их расставание, все ещё была темна. Вместо милой улыбки Краси, которой она одаривала его в посаде, ему вспоминались её гневные очи, сверкавшие расплавленным янтарём, резкие и нетерпеливые движения, точно она была птицей и хотела улететь прочь. Не знал Ваня и того, как в тереме князя справились с пожаром в скотнице, и какую обиду затаил царевич Дмитрий на него, совсем не виновного в случившемся.

— Не виновен? — прошептала Крася, вытаращив из без того огромные глаза, — ты воле князя не подчинился и не виновен? Девку из-под замка украл, коня увёл, пожар учинил.

— Не виновен, — упрямился Ваня, — девка— не холопка князя, а вольная. Коня я вернул, как мне сокольник приказал, а пожар — это дело пера Жар-птицы.

— С кем ты разговариваешь, Иван-царевич? — деловито осведомился волк, и Ваня понял, что он спорит с Красей, проговаривая несуществующий диалог вслух.

— Краська тебе не пара, — неожиданно сказал волк и сел на задние лапы, — она бродяжка, простолюдинка. Слушай матушку свою, она дурного не посоветует. Мы тебе царских кровей невесту сыщем, погоди, только Змея одолеем.

— Стой, волче! — с подозрением в голосе ответил Ваня, — откуда ты знаешь, что моя матушка мне сказывала? А откуда про Красю тебе известно?

Волк так и покатился со смеху, упал на спину и лапами задрыгал. Вдоволь повизжав и погыгыкав, он встал на лапы и сказал:

— Не был я под царским окошком, да только все матушки одно говорят: «Ты мой сладкий пирожочек, все королевишны за счастье почтут с тобой браком законным сочетаться, а с простолюдинками нечего якшаться, кровь царскую в потомстве разжижать». А уж про Красю знаю потому, что имею привычку подсматривать и подслушивать.

Ваня покраснел и поковырял носком сапога землю.

— Она красивая…

— Знаешь, Ваня, — доверительно прорычал Серый Волк и заглянул в очи царевичу, — на острове Буяне наверняка много девиц-красавиц томится, все сплошь княжеские и царские дочки. Змей Огненный их туда много лет в лапах когтистых приносил. Выберешь себе ту, какая понравится. Поскольку быть тебе победителем и освободителем, и каждая тебя полюбит сразу, несмотря на оттопыренные уши.

Ваня резким движением натянул шапку на лоб и уши, и Серый Волк сразу захохотал, повизгивая.

— Ночевать будешь у крыльца, — буркнул Ваня и пошёл в избу.

Жизнь потекла размеренно, в ожидании прилёта Огненного Змея. День, другой и третий были похожи друг на друга, и Ваня стал думать, что если царевич Дмитрий хотел его уберечь от неизбежной битвы, то здесь всякий ждёт, когда придёт время эпического сражения. Начиная путь от родимого дома до острова Буяна, Ваня был конен и оружен, но теперь у него не было ни коня, ни закалённого клинка, а до прилёта Змея было рукой подать. Иногда Ване казалось, будто смотрят из чащи леса на него огромные змеевы глаза, горят неугасимым пламенем и насмехаются.

«Что делать, что делать? — шептал Ваня. — Голыми руками Змея мне не побороть? Была бы тут Крася, она бы подсказала».

Закрыв глаза, он представлял строгое лицо девушки, которая отчитывает его, выставив перед носом царевича тоненький пальчик: «Дурак ты, Иванушка, дурак. Помнишь, царский указ? Каждый помогать тебе должен в твоём ратном подвиге. Потому иди к кузнецу, он в каждой деревне есть, скуёт он тебе меч, вот и будет какое-никакое оружие против супостата».

Ваня аж подпрыгнул на месте: «Точно!» и ринулся на поиски кузни, не обращая внимания на серого скакуна. После нахальных насмешек волка царевич решил не общаться с ним, чтобы дать понять, кто тут отче, а кто волче. Волк чесал за ухом огромной лапой и недовольно смотрел вслед Ване. Потом встал и побрел следом. На хуторе его уже не боялись и взрослые, замечая сходство с собакой, и по примеру детей трепали по холке и приносили вкусненького. Особенно волку нравилась простокваша, которую готовила сестра кузнеца. Вспомнив об этом волк, не раздумывая, двинулся за Ваней. «Не за богатырем иду, а обедать», — говорил весь его независимый вид.

Когда волк дошёл до кузни, то увидел Власту с заветной широкогорлой макитрой в ладонях и подпрыгнул от радости на четырёх лапах. Но когда в глиняную плошку, которую держал Ваня, Власта плеснула простокваши, волк по-собачьи тявкнул. Девушка посмотрела в его сторону и покачала головой.

— Иди сюда, жадина, — ласково позвала она волка и поставила макитру у порога.

Внутри кузни было жарко и шумно. Широкоплечий великан в кожаном фартуке постукивал молотом, вертя в руках длинный штырь.

— Похоже на кочергу, — сказал царевич, вытирая ладонью рот.

— Она, родимая.

— А меч сковать можешь? — напрямик спросил Ваня.

Кузнец опустил кочергу в чан с водой, послышалось ожидаемое шипение, вверх поднялись туманные завитки и тут же рассеялись.

— Не ковал ни разу, — ответил кузнец, — но попробовать можно. Отчего не попробовать.

Ваня обрадовался, а Власта лукаво посмотрела на него.

— Иван-царевич, а как ты на войну поехал, если у тебя ни лука, ни копья, ни меча?

Ваня отвечать не стал, за него это сделал волк.

— Война — дело общее, — икнул он, понимая, что перебрал простокваши, — у каждого должен быть вклад в победу. Или вы хотите на чужом горбу в светлое будущее въехать? Не получится. С нас богатырь, а с вас — меч. А будете над царевичем насмехаться, он возьмёт да и уедет. На сером скакуне. Будете говнищем еще три поколения Змею дань платить.

— Прости, богатырь, — подавила усмешку Власта и поклонилась.

— Попробуй сковать, кузнец, — попросил царевич, — за службу верную тебя государь наградит щедро.

Вышел из кузни и направился в избу, а волк следом побежал. Ваня перед самым носом волка чуть дверь не захлопнул, но тот лапу просунул в щель и сказал:

— Лапы у меня не казённые, коли прищемишь — не смогу скакать быстрее ветра, выше облаков и так далее.

— Язык тебе надо прищемить, — хмуро ответил Ваня, всё еще обижаясь.

— Ты бы пропал без моего красноречия, — самодовольно ответил волк, убирая лапу, — я почти все дело за тебя сделал. Положительный образ героя создал? Раз. С мечом договорился за тебя? Два. И о простокваше тоже не забывай, я её первый дегустировал. Три.

— Спасибо, — язвительно ответил Ваня, и всё-таки дверь перед волчьим носом закрыл.

До вечера юноша лежал на лавке, беспрестанно дивясь тому, как в этой деревне не додумались кровати изготавливать. Ну, что такое лавка? Жёсткая, узкая и неудобная штуковина. Ночь поспишь — утром бока болят, точно тебя дядька Ерошка палкой отходил за покражу изюма. Вот у матушки кровать была… Столько подушек, перин и пуховок, что не счесть. И тепло, и мягко. Лежит Ваня под теплым маминым боком, гладит его по головушке нежная и добрая рука. «Ласковая моя матушка, скоро ли увижу тебя и увижу ли… — шепчет Ваня и всхлипывает. — Хорош богатырь, нюни распустил. Добро, что никто не видит».

Никто не видел, кроме серого волка, что стоял на задних лапах у окошка, а на передние положил лохматую башку. Но Серый Волк никому не скажет, что увидел и услышал.

Глава 13

Меч ковался, а Власта всё носила простоквашу серому скакуну и его суровому юному хозяину. Носила и пироги с калиной, капустой.

— Ты желудёвую кашу не вари, девица, — сказал как-то Серый Волк, облизываясь, так широко разевая пасть, что можно было рассмотреть её пугающую красноту, — от той каши больно производительность удобрений увеличивается, а мы с царевичем податными Огненного Змея не являемся.

Власта прыснула и пообещала заменить кашу на суп из лебеды.

— Скоро Огненный Змей прилетит, — пообещала она.

— Почем знаешь? — встрепенулся Ваня.

— Бондарь у нас есть, бочки он дубовые делает, наикрепчайшие. Тара невозвратная, для того, самого… Так вот у того бондаря чувствительность к появлению Змея Огненного развита неимоверно, как пятки и зад жечь начинают, значит скоро-скорёхонько.

— А меч-то… Меч, — заволновался Ваня.

— Будет, — уверила Власта, — скоренько будет. Купальская ночь… Для кого-то праздник, а для кого-то ночь надежды и ужаса. Змей никогда на праздники не прилетает, он в самую жаркую ночь сам с Жар-птицами хороводы водит. Потом опохмеляется, благодетель наш, а уж наутро ждём его в гости. Ежели разозлится, то может и всю деревню спалить.

— Что же вы до сих пор вражину не побороли? — поинтересовался волк, почесывая лапой за ухом.

— А ты не заметил, как мало мужиков в деревне? — усмехнулась Власта невесело, — пытались бороться, да заговорённый он. Победить его не всякому дано.

Ваня насупился и подумал, что кузнец, который куёт ему меч, да все никак не выкует, был широкоплеч, высок и ладен. С богатырской статью, но овечьими глазами. С такими на поле ратное не выходят.

— А какой он, Змей Огненный? — спросил Ваня вместо того, чтобы упрекать девушку в том, что живет она среди хитрых и трусливых.

— Всякий раз разный. Может и добрым молодцом обернуться, и столбом пламени. А когда по небу летит, то чешуя сверкает и переливается, а крылья солнце застят.

Власта так сказала, точно восхищалась супостатом, и Ване стало неловко.

Еще день прошел, и Ваня забавлялся лишь тем, что торчал в кузне и наблюдал, как куётся его меч. И хотя много он видел оружия в батюшкиной оружейке и в скотнице князя Дмитрия, а хотелось ему непременно такой меч, который раньше он не видывал. Булатные мечи, которыми похвалялись дружинники князя, были не у всех. Их узорчатые клинки могли гнуться и не ломаться. Остро заточенные, они перерубали шелковые платки. Стоили такие клинки недешево и привозились из заморских стран. Вряд ли деревенский кузнец был способен выковать что-то подобное. Пусть бы его меч хотя бы крепость имел и легкость, чтобы не сломаться от первого же удара. А вдруг чешуя у Огненного Змея будет такая крепкая, что её не перерубить ничем?

Мимо кузни бегали туда-сюда бабы и девки с вёдрами и коромыслами.

— Что за суета творится? — спросил волк, — с почерпалами носятся, аки на пожар спешат.

— К прилёту змея готовятся. Ежели он недоволен будет чем, начнет огнем полыхать, так вода зело пригодится.

— А чего они в нарядные сарафаны обрядились да повойники надели? — спросил волк.

— Да ведь сегодня же Кудесная ночь. Купальская.

* * *

А мы сегодня не будем спать вовсе, — шепнула Власта, завязывая на запястье Вани браслет, плетёный из разноцветной шерсти, и добавила: — носи его тридцать три дня, потом утопи в омуте или сожги в чужом очаге.

— Для чего? — несмело улыбнулся Ваня, заворожённый грациозными движениями девушки.

— Любая хворь тебя сторониться будет.

Власта озорно засмеялась, схватила Ваня за руку и потащила через двор за калитку. У околицы играли пастушьи гудки, слышались девичьи голоса.

— Скоро будем петь и плясать, потом разожжём костры и станем прыгать. А после всего — пойдём в лес, цветущий папоротник искать, — звонко кричала Власта.

— Вот почему на тебе такое красивое платье?

Власта не отвечала, она бежала впереди Ивана, поправляя на ходу съехавший венок полевых цветов. Тугая русая коса разлохматилась. «Не царское дело с простолюдинками хороводится», — звучали в голове Вани матушкины слова, но он махал рукой возле лица, отгоняя неприятное воспоминание.

— Я — дурак, и спроса с меня нет, — шептал юноша, но Власта услышала и резко остановилась.

— Дурак? Кто сказал тебе такое? Волк? Не слушай его, убежал он в лес, сегодня и его ночь тоже.

В её глазах отражаются небесные звезды, луговые огни и пламень далёкого костра, который уже зажгли у реки.

— Знаешь сказку? Жил-был царь, и было у него три сына. Старший был умный, средний — красивый, а младший — дурак. Так вот я у батюшки с матушкой младший, — криво усмехнулся Ваня

— Это глупая сказка, — засмеялась Власта, — забудь её. Сегодня Купальская ночь, время сказок о любви.

— У нас тоже когда-то на Ивана Купалу девки с парнями, мужики с бабами хороводились. Для блуда любой предлог хорош.

— А, может, и не зря Ивана дураком называют? — Власта бросила руку юноши, и он остановился у высокого костра. Сучьев и валежника накидали столько, что им вовек не разгореться. Неужели через такую громаду прыгать станут? Хохот и непристойные шутки слышались отовсюду. Они заглушили звуки балалайки, струны которой дёргал старик. «Что я тут делаю?» — мелькнуло в голове юноши, но Власта дёрнула его за рукав и втянула в хоровод. Кто-то уже суёт в руку юноши фляжку и заставляет отпить. Сладковатый, маслянистый вкус напитка хоть и не похож на водку, но пьянит не хуже, и весёлая пляска теперь не кажется бессмысленной, а губы Власты теплы и податливы. Хоровод нес Ваню прочь от дурных предчувствий. Круг за кругом, песня за песней… Трескучие ветки рождали свою мелодию, и она звучала громче стрекотания сверчков, сильнее монотонного рожка, звонче стройного припева, повторяемого девичьими голосами.

И вот уже Ваня разбежался и прыгнул через костёр. Он летел над языками пламени, и они лизали каблуки его новеньких юфтевых сапожек. Девушки хлопали в ладоши, и хотя Ваня неуклюже упал в траву, его подхватили под руки и потащили куда-то со смехом, расчесали деревянным гребнем кудри и венчали короной, сплетённой из гибких берёзовых веток.

— Эй, гость из столицы! Ты наш царь теперь, — разноголосо кричат девушки и хохочут. В руках Вани снова появляется заветная фляжка, и он делает несколько жадных глотков.

— Что повелишь нам, то и сделаем! — кривляется старик, только что насвистывавший незамысловатую песенку на рожке, а теперь бросившийся в козлиную пляску.

— Айда искать цветок папоротника! — приказал Ваня, и его подхватили сильные мужские руки, понесли прочь от костра к лесу. Девки бежали следом, а царевич брыкался, пока его не отпустили со смехом.

— Царю тоже хочется найти волшебный цветок, а вдруг получится?

В лесу темно, но шума столько, что все рассерженные духи, что хотели бы растерзать неразумных людишек, сунувшихся сюда, напуганы и ретировались. Забились под коряги, свернулись калачиком на дне дупел, притворились грачиными гнёздами. Парни несут тлеющие головешки, девушки перекликаются друг с другом. Чем дальше в лесную чащу, тем становится тише. И листы папоротника гуще и гуще, выше и выше. Плотнее обступают со всех сторон и зовут прилечь на мягкий слегка влажный мох.

Власта обвила руками шею юноши и положила голову на его грудь, прильнула к нему тёплым и нежным станом. Но что за огонёк разгорается вдали, манит Ваню и заставляет мягко отстранить девушку и продираться сквозь чащу…

Цветок папоротника? Власта всхлипывает, горячие злые слезинки катятся из её сердитых глаз. Девушка достёт из бокового кармана клетчатой шерстяной юбки нож и пробует пальцем его острый кончик.

Ваня резко обернулся, и удивленная улыбка появилась на его лице.

— Правду говорила надпись на камне: прямо пойдешь, головы не сносить. Только смерть я готов принять не теперь, и не от тебя, Власта.

Схватил Ваня девушку за руку, сжал крепко и вывернул. Взвизгнула она от боли, оружие своё выронила. Грубо оттолкнул её Ваня, а нож подобрал.

— Хороший нож, крепкий, — сказал так и в кусты бросил.

— Я бы убила тебя им!

— За что?

— Змей Огненный — моя последняя надежда. Пусть заберет меня из этой постылой деревни! Всё мне тут ненавистно! А на острове Буяне я буду у него в хрустальном дворце жить, в Жар-птицу обернусь. Запою песню — из уст будут жемчуга катиться.

— Что ты говоришь такое? — изумился Иван-царевич, — разве это не грех от человеческой сути отречься, от рода своего и навсегда стать прислужницей нечисти?

— А про матушку твою сказывали, будто к ней в опочивальню прилетал Огненный Змей. Что на это скажешь? Или царицам можно прислуживать нечисти, а нам, деревенским девкам, на то запрет?

Ваня оттолкнул девушку, заплаканное лицо которой вмиг утратило всякую привлекательность, и отвернулся.

Недалеко от них сияло чудо. Алый цветок папоротника светился, как скатившаяся с ночного неба звезда. Потянулся к нему Ваня и схватил чью-то теплую нежную руку.

— Крася? — ахнул царевич.

— Ваня?

Враз нахмурившееся лицо коробейницы заставило Ваню отпрянуть, и оказался он меж двух девиц: Власты, которая чуть не зарезала его, и Краси, которая невесть откуда взялась в этом темном сказочном лесу. Крася схватила цветок папоротника и безжалостно сорвала его, покрутила в пальцах и воткнула за ухо. Лицо озарилось мягким светом.

— Теперь и я буду такая же красивая, как твоя новая подружка. И ты захочешь обнять меня?

— Ты все не так поняла, Крася, — попытался оправдаться Ваня, но девушка уже его не слушала. Слёзы хлынули у нее из глаз. И в них была и невысказанная обида на Ваню, который прогнал её, и ревность.

— Где ты пряталась?

Ваня пытался обнять девушку и прижать к себе, но она только мотала головой, выставив вперед руки.

— Ты по следам нашим шла, от камня на распутье?

Крася отвернулась и побежала прочь по тропинке. Беспомощно оглянувшись на Власту, Ваня пожал плечами, точно говоря, что ему недосуг больше обсуждать мечты ненужной ему девушки о золотой клетке Жар-птицы, и ринулся следом. Крася бежала к поляне, точно хотела похвастаться драгоценным цветком среди празднующих девушек и юношей, но Ваня знал, что она хочет затеряться в толпе, чтобы снова исчезнуть так же странно, как и появилась. Почти растаял вдалеке ее сарафан из крашеного льна, русые косы и цветок папоротника, сиявший за ухом. Не разбирая дороги, Ваня мчался за Красей, думая только о том, как он будет просить прощения у неё за все обиды и глупости, что успел наговорить, как споткнулся и полетел кувырком. Волк вырос точно из-под земли и рявкнул.

— Не за девками надо бегать, а Змея караулить. Иди в кузню, хватай меч. С минуты на минуту прилетит супостат. Купальская ночь — самая короткая в году.

— Как я мог забыть! — выдохнул Ваня и помотал головой, сидя на земле. — А Крася?

— Да куда она денется? — издевательски спросил волк, — я уж за ней пригляжу. Как она выглядит? А то видал я её мельком.

— У нее в волосах цветок папоротника! И она — самая красивая на свете!

— Очень ценное описание, — хмыкнул волк, но Ваня его уже не слышал, побежал, только каблуки засверкали.

Светало, и верхушки деревьев обагрило то ли восходящее солнце, то ли отблеск чешуи Огненного Змея. Деревенские, задрав головы, смотрели вверх, умолкли шутки и песни. Распался хоровод. Старик прижал рожок к груди. Парни тревожно переглядывались. Девушки сбились в стайку испуганных горлинок, и волк без труда увидел Красю, которая стояла одна-одинёшенька. Алый цветок полыхал в её волосах, как отметина чужой. Волк подкрался и ткнулся мордой в её бок, девушка вздрогнула и шарахнулась в сторону, но наткнулась на старосту деревни.

— Откуда ты взялась? — сурово спросил он, — не пособница ли Змея Огненного?

— Я Крася-коробейница…

— Как через частокол прошла?

— Лесом.

— Нашли над кем допрос учинять! Почему народ от напасти не прячется? — осведомился волк, — Вон крылья уж полнеба закрыли, а все стоят, как вкопанные.

— А куда от него спрячешься, благодетеля нашего? — вздохнул старик, — откуда хочешь вытащит, да ещё и избу спалит.

Огненный Змей медленно спускался, его кожистые крылья хлопали, как паруса небесной ладьи, и светились на прожилках алым. Когда его мощные когтистые лапы коснулись земли, свет померк, и молния стремительно сверкнула и ударила в столетний дуб, росший за околицей. Охваченное пламенем дерево затрещало, осыпая искрами округу. Люди ахнули в голос, а когда обратили свои взоры к тому месту, где приземлился Огненный Змей, то увидели его в человеческом обличье. Высокий, бледный, в черном камзоле и алом плаще, он медленно шёл к толпе, в его руках светился лунным серебром меч.

Все упали на колени, а самые ретивые распростерлись ниц. Фигурка Краси, не понимавшей, что тут происходит, стояла точно в оцепенении. Огненный Змей шёл прямо к ней.

— Где же Иван-царевич? — прогремел голос Огненного Змея, — Где же ваша надежда и спаситель?

Его голос звучал отовсюду, и казался голосом неба, горящего дуба и вмиг пожухшей травы.

— Здесь! — выкрикнул запыхавшийся царевич, тащивший новенький меч от самой кузни.

Ваня подбежал к Красе и загородил её собой.

— Вот мы и встретились, поганое чудище, — бесстрашно выкрикнул он. Огненный Змей не обращая внимания на его слова, медленно приближался, и Ваня взмахнул мечом и выставил его перед собой.

— Вот какой ты, царевич, дай хоть полюбуюсь на тебя, — загрохотал смех Огненного Змея.

Он подошел к царевичу и склонил голову набок, рассматривая юношу с видимым удовольствием, Ваня не стал раздумывать, размахнулся и нанес удар, но Змей отмахнулся от меча рукой, как от назойливого комара, и тот соскользнул, не причинив ему не малейшего ущерба. Изумленный Ваня замахнулся во второй раз, но Змей схватился за лезвие меча, и оно превратилось в ледышку, растаяло и протекло на траву.

Ваня встряхнул руку, капли брызг рассыпались вокруг.

— Сегодня я не буду убивать тебя, — с жалостью в голосе произнес Огненный Змей, — ты не богатырь. С детьми я не сражаюсь.

Издевательский хохот заглушил и шум ветра, и треск горящего дуба, и всхлипывания девушек, не ожидавших такого поворота событий.

— Да я тебя голыми руками разорву! — вскрикнул Ваня и бросился на врага, но ему под ноги подвернулся волк, и юноша упал плашмя на землю лицом вниз. Крася кинулась к нему, но Огненный Змей схватил девушку за руку.

— А ты со мной пойдешь, — сказал он спокойно и ударился оземь. Черный вихрь закрутился воронкой, подхватывая девушку, взвился под небеса и исчез из виду, только хлопья чёрной сажи осыпались на землю.

Глава 14

Царевич скакал, вцепившись в холку серого волка. В лицо ему бил ветер, растрепавший кудри, высушивший слёзы, охладивший стыд. «Лучше бы я умер!»— думал юноша, вспоминая, что было написано на камне. Ему казалось, что никогда ему не отмыться от липкого холодного позора. Он, надежда государства, государев сын, вступив в схватку с Огненным Змеем, лишился оружия со второго же замаха, упал ниц перед врагом, позволил себя оскорбить насмешкой. И в довершение всего Крася попала в плен к чудищу. Разве смеет теперь Ваня называться богатырем или витязем? «Я с детьми не сражаюсь!» — эти слова будут вечно звучать в ушах. Хуже всего то, что все в деревне от мала до велика, слышали издевательский хохот Огненного Змея, видели, как шлепнулся Ваня на мокрую от росы траву, как растаял льдинкой его меч. Про него сложат глуму: «Как Змей Огненный Ивана-царевича пощадил». Не былину для слепого гусляра, а затейку для балаганного Петрушки.

Волк бежал быстрее ветра, шапка слетела с головы царевича, и он едва поймал её и сунул за пазуху. Они обогнали зенит солнца, и когда за спинами остался лес, волк остановился, вывалив язык. Он лег на траву под стогом сена, и Ваня кубарем свалился с лохматой спины.

— Пи-и-и-ить! — прохрипел волк.

Ваня огляделся и увидал невдалеке колодезный журавель. Побрел, набрал в деревянную кадку воды, отцепил от журавля, отпил сам и принес волку.

— А вдруг напьюсь да человеком обращусь? — с сомнением в голосе спросил волк, — не хотелось бы.

— Лишь бы не в козленочка. Это стало бы последней каплей моего горюшка.

Волк лакал воду по-собачьи, опуская язык в кадку, с чудесной скоростью выгибая и распрямляя его. Ваня посмотрел и умилился: «Спас меня, дурака, когда под ноги мне бросился, а я-то чуть было не обиделся на него. Не сидел бы теперь под стожком, а на лужку лежал убитый».

Остаток воды Ваня вылил на себя, фыркая и тряся мокрыми волосами.

— Отдохнём и вернёмся к камню на развилке, — доложил он свой план волку.

— Да что ж с тобой делать? — изумился серый скакун, — одна сторона осталась — левая. Та самая, где женату тебе быть. Для чего тебе камень? Дело ясное. Или влево, или назад, в столицу, к батюшке и матушке.

— Нельзя мне возвращаться в столицу, позор это, — вздохнул Ваня, — мне только сгинуть теперь осталось. В битве со Змеем. Чтобы кровью искупить стыд великий.

— У-у-у-у, — разочарованно провыл волк, — не ожидал от тебя уныния. Грех это. А кто же Красю-коробейницу вызволять из плена будет? Не боишься, что она в Змея Огненного она влюбится, пока ты тут сопли на кулак наматываешь?

— Не такая она…

— А какая? — ухмыльнулся волк, растянулся под стогом и захрапел.

Царевич не дал волку выспаться вдоволь, а заставил ехать к камню. Ворча и возмущаясь, Серый Волк порысил к развилке, но уже на подъезде к знакомому месту замедлил шаг. Опираясь на мощный посох, возле камня стояла фигура в длинной светлой рубахе. Мужчина был немолод и не стар. Его нестриженая борода выросла до пояса, а в глазах плескались льдинки. Ване показалось, что он когда-то уже встречал его. Мужчина поклонился и показал посохом на тропинку, откуда, видимо, пришел сам, и двинулся в сторону леса.

— Что думаешь? — спросил Ваня на ухо волку.

— Сдается, нас в гости зовут.

— Ты знаешь, кто это может быть?

— Живёт в лесу, бороды не стрижёт, одежду не украшает, лишних слов не говорит. Волхв, — рыкнул волк.

С сомнением в душе Ваня приказал серому скакуну следовать за незнакомцем, и тот нехотя подчинился, но держался на некотором расстоянии от волхва. Вскоре они добрались до холма, в котором явно было жилище колдуна.

Пещера, в которой жил волхв, была глубока, а вход в неё зарос колючей ежевикой так густо, что ни конный, ни пеший, ни домовой, ни леший не увидели бы. Волхв, размеренно и четко шагавший впереди остановился у непроходимой стены и прикоснулся посохом к иглистым веткам, и те расплелись. Ваня с изумлением увидал постепенно раскрывающийся черный зев. Волхв шагнул в свой дом, а Ваня оглянулся на волка. Если бы тот научился пожимать плечами, то наверняка бы красноречиво показал, что в пещере царевичу делать нечего, а уж сам серый скакун точно будет ждать снаружи.

— Время обеда, мне не до беседы, — буркнул волк и сверкнул жёлтыми глазами.

Ваня вздохнул и вошел в провал, с шелестом и неясным шёпотом ветки потянулись друг к другу и плотно заплелись, оставив юношу в полном мраке. Когда глаза немного привыкли к непроглядной тьме, Ваня различил тонкий отблеск и медленно пошёл на свет, отблеск приближался вместе с топотом ног. И через десяток шагов Ваня увидел волхва, нёсшего высоко над головой факел.

— Идем за мной, брат, — звонко скомандовал он.

Пламя факела выхватило неровную поверхность мшистого камня на входе и часть довольно широкого туннеля, по которому и двинулся юноша. Они шли медленно, и под подошвами сафьяновых сапог чувствовались мелкие камешки и сухие веточки.

— О праворуч, — произнес волхв и свернул, хотя туннель шел вперед, — там обрыв, для непрошенных гостей.

Юноша не стал проверять, а двинулся по узкому проходу и вскоре оказался в довольно просторной пещере, которая освещалась провалом сверху. На удивление, она была сухая, горел открытый очаг, над которым вился дымок. Несколько ровно отпиленных старых пней заменяли кресла. Ваня сел на один лицом ко входу, прислонив к ноге меч. На замысловатой вязи клинка играли блики вечереющего солнца, Ваня залюбовался ими и не заметил, что в пещере он теперь не один.

— Здравствуй, брат, — обратился к нему с ласковой улыбкой высокий молодой мужчина, — я Зотей.

— Но мой брат Василий. А ты… Волхв? — удивленно спросил Ваня, поднимаясь с пня ему на встречу.

— Я — колдун, не имеющий права вернуться в дом своих предков. Да, это я. Я отрекся от своего имени, когда родители изгнали меня.

Зотей сел на валун у огня, не выпуская из руки посох, Ваня сел рядом, не смея приблизиться и обнять человека, который назвался его братом.

— Ты знал, что я приду сюда? — спросил Ваня.

— Знал. Я видел твоё лицо в пламени костра.

Голос Зотея звучал мелодично и тихо, светлые волосы были заплетены в косицу и свисали до самого пояса. Светлый балахон с непонятной вышивкой у ворота и длинными рукавами скрывал фигуру, но можно было понять по узким запястьям и тонкой шее, что Зотей худ от частых постов и колдовских бдений. Ваня помнил, что рассказывал о волхвах дядька Ерошка. Они служили злым силам и кривде, держаться от них и поганого колдовства надо было подальше. Чистые голубые глаза Зотея говорили об обратном. Они искренне и спокойно смотрели на Ваню.

— А почему в пламени костра? — спросил царевич невпопад.

— Странно слышать этот вопрос от тебя. Ведь ты рожден от огня, путь твой лежит в царство Огненного Змея. Спутница твоя — Жар-птица. Как еще проследить твой путь?

Волхв усмехнулся, а Ваня потупился. Он ничего не понял из того, что сказал ему Зотей. Рожден Ваня был от отца и матушки в хоромах белокаменных, спутником ему был Серый Волк, а путь его лежал на остров Буян. В этом, пожалуй, волхв не ошибался.

— Зачем ты пригласил меня в свою обитель? — спросил Ваня, не ожидая прямого ответа на вопрос, он уже убедился, что волхв имеет обыкновение говорить туманно и иносказательно.

— Я хочу уберечь тебя от верной смерти, Ваня.

Царевич порывисто встал и вскрикнул:

— Если бы ты знал, Зотей, сколько я позора натерпелся в бесславном бою с Огненным Змеем! Тогда бы понял, что смерть в битве принять для богатыря является наивысшей доблестью.

Зотей тоже поднялся и ласково взглянул на Ваню.

— Погости у меня, Ванюша. Многому могу тебя научить. Огненного Змея без колдовства не одолеть. Я тут живу давно, от людей удалился, чтобы мудрость леса и вод, неба и земли постичь. Многие тайны мне открылись. С тобой, как братом поделюсь.

— Спасибо, Зотей, да только тороплюсь я. Матушка с батюшкой ждут от меня подвига. Счет на дни идёт, я и так у Дмитрия засиделся.

Зотей поднялся с колоды и ответил:

— Дни, что ты пробудешь в моих гостях, снаружи пещеры окажутся минутами. Никто и не заметит, что время течёт.

Страшно стало Ване, но виду он не подал. Улыбнулся через силу и спросил:

— А твоя волшба она добрая? Или к худому ведёт?

Зотей молча вышел из пещеры и вскоре вернулся, держа мешочек в руках.

— Нет на свете ни добра, ни зла. Все, что худо одному — хорошо другому. Понимаешь ли ты сказку: «У царя было три сына. Старший — умный был детина, средний был ни так ни сяк, младший — вовсе был дурак?»

Ваня пожал плечами.

— Я растолкую тебе. Старший делает всё, чего от него ожидают. Княжит, правит, престол намеревается занять. Средний себе на уме. Не понять его поступков ни семье, ни дружине княжьей, ни боярам царским. Но есть у среднего своя цель. Он этот мир в равновесии держит. Служит и добру и худу. Младший же тычется, как слепой кутенок. А пути своего не знает.

— Знаю, — упрямо сказал Ваня, — мой путь — богатырский.

— Покажу я тебе твой путь!

Зотей вытащил из складок просторного балахона мешочек и, прикоснулся к нему посохом, веревочка развязалась сама собой. Потряхивая над низкими языками пламени мешочком, Зотей высыпал немного сушеных трав. Огонь с благодарностью принял подношение и весело заплясал. Зотей поманил брата ладонью. Ваня наклонился над очагом и всмотрелся в угли костра, вдохнул приятный, слегка горьковатый аромат сожженных трав. Сначала он не видел ничего, кроме игры света и теней, а потом в огне явственно проступило лицо прекрасной девушки. Её солнечные пряди волос, янтарные глаза, золотистая кожа с россыпью темных веснушек на миг показались знакомыми. Девушка нахмурилась и отвернулась, косы взметнулись со спины, открывая длинную шею и два огненных крыла, которые затрепетали и захлопали, унося красавицу прочь.

— Если убить Змея Огненного, остров Буян канет в небытие. Жар-птиц не будет, молодильная яблоня засохнет, сказка кончится. Ты этого хочешь? — спросил Зотей участливо.

— Но там, в пламени я видел девушку, которую люблю. Её заколдовал Огненный Змей, я должен её спасти, и мне не важно, что сдохнет какое-то поганое чудище! — взволнованно произнес Ваня.

Зотей вздохнул, положил руку на плечо брату и ответил:

— Я помогу тебе, покажу короткую дорогу к острову Буяну, не зря же я все колдовские тайны постиг. А пока отведаем хлеб-соль.

Ваня улыбнулся, глядя, как Зотей вытаскивает из своего балахона тонкий сверток, как расстилает его на валуне, и как появляются на скатерти плошки, миски и блюда со свежим хлебом, мочеными яблоками, дымящимся мясом, посыпанным мелко порубленным луком, квашеной капустой и пирогами с вишней. Слюнки потекли у царевича и принялся он угощаться яствами, пить невесть откуда взявшийся клюквенный морс.

Зотей зашел за спину юноши и незаметно воткнул в ворот его кафтана длинную иголку.

— Приляг, отдохни с дороги, — предложил Зотей, сам не взявший ни кусочка со скатерти-самобранки, и показал на удобную лежанку, крытую бархатным ковром.

Удивился Ваня, что раньше не заметил её, и почувствовал, как слипаются его глаза. Он потёр их рукой, Зотей ласково приобнял брата и отвел к лежанке, подложил под спину подушку. Ваня провалился в глубокий сон.

* * *

На широкой кровати с точеной резной спинкой, в плену влажных подушек и перин, лежала женщина. Лицо ее было мокрым от пота и слёз, седеющие волосы разметались, губы кривила мука стыда. Молодая девка с тугими грудями, торчавшими под сарафаном, прижимала к себе пищащий сверток, удивленно посматривая на лицо младенца. Две шустрые повитухи суетились в комнате, когда раздался громкий и требовательный стук в дверь.

— Матушка-царица, матушка-царица, — зашептала одна из повитух, — повели не входить никому.

Женщина хотела было крикнуть, но голос её не слушался, и дверь шумно растворилась. На пороге стоял царь Выслав. Лицо его было бледно, а руки тряслись. Не глядя на жену, он подошел к узорчатому окну, к створке которого прижималась девка с младенцем. Девка только бросила взгляд на царя, как от страха зажмурилась. Его густые брови были сведены к переносице, борода торчала острым клином, плечи воинственно поднялись, точно рука хотела нанести удар. Младенчик зашевелился в пеленках, выпростав ручонки.

— Тятя, — пролепетал он, хватая царя за бороду.

Повитуха завизжала и бросилась вон из опочивальни царицы, только зацепилась за порог да упала и распласталась, но тут же вскочила и побежала на четвереньках, срамно виляя задом в цветистой юбке.

Царь смотрел в смятении на младенца, который гулил и пускал пузыри. Он был такой же красавец, как и его старшенький Дмитрий и как средненький Василий. Такой же, как если бы ему было месяцев девять. Кормилица держала его, сильно откинувшись назад, ноша руки оттягивала.

— Отродье колдовское, семя змеево! — взревел царь и замахнулся, но ударил не жену, еще не отошедшую от скорых родов, и не сына, убить которого он намеревался одним взмахом руки, а ни в чем неповинную молодайку, предназначенную в кормилицы.

Она охнула и медленно сползла по стене, закутанный в пеленки малыш упал на пол и захныкал. Мать не смогла встать, задушенная глухими рыданиями, но малыш не растерялся, выпутавшись из полотняного плена, он встал на четвереньки и пополз. Уткнувшись в отцовский сапог, он схватил его упругими пальчиками.

* * *

Серый Волк бегал вокруг пещеры волхва три дня и две ночи, выл и скрёб когтями серый камень. Пытался продраться через колючие плети ежевики, но ободрал бока. Обежал пещеру со всех сторон и другого хода не нашел. Волк задумчиво лег возле пещеры. «Может, Иван-царевич выйдет сам?» — подумал волк в первый день. «Когда у них закончатся съестные припасы? — подумал он во второй день, — захотят жрать — выйдут». «Не уморили ли они там моего царевича, колдуны проклятые?» — подумал волк на третий день и встал на лапы с неукротимой решимостью. Снова поскреб серый камень, обнюхал плотно сплетенную стену. Тихий писк заставил волка вздрогнуть. Прямо перед его носом появилась полевая мышка.

— Оба-на, — удивился волк, понимая, что мышка появилась неспроста, — мышка-норушка, по полям скакушка?

— Нет, — самодовольно ответила гостья, — я — мышка-погрызушка, в кармане живушка.

— Есть от тебя польза али вред один?

— Как посмотреть и чем отдаривать будешь.

Вздохнул волк, деваться-то ему было некуда. Рассказал он о царевиче, которого заманил волхв в свою пещеру, и не отпускает.

— Знаю-знаю беду твою. Это беда-не беда, а только половина. А беда будет, когда проспит твой царевич три дня и три ночи. Весь ум проспит, а как проснётся, так будет колодой дубовой, бестолковой.

Посмотрел волк на мышку так жалобнёхонько, что и её сердце смирилось.

— Можешь ли царевича разбудить? Нос ему хвостом пощекотать, али за ухо тяпнуть зубами.

Мышь головой покачала и лапками всплеснула.

— То было верное средство, кабы он только один день проспал и одну ночь. Теперь же не поможет.

— Не томи, мышенька, проси чего хочешь.

— Хочу цену великую, — сказала мышь и посмотрела победоносно, точно понимая, что волк на всё согласен, — пусть царевич отдаст мне вещь волшебную, что при себе имеет, а о том не знает.

— Да пусть, — согласился волк, — коли не знает он о ней, стало быть, не нужна она ему.

— Через ту вещь любой сном богатырским заснет и уже не подымется. Чтобы побороть Змея Огненного, ох как бы эта чудесная вещица пригодилась, — пискнула мышь, — но раз обещал, значит попусту не пищал. А ежели обманешь, я Зотею донесу.

— Ох, и недоверчивая, — ухмыльнулся волк.

— На верхушке сей горы есть подобие норы. Иди и бди.

Сказала так мышь и пропала из глаз, как умеют это делать только серые воровки. Хвостом вильнула, и нет её. Волк стал карабкаться по склону горы, норовя скатиться кубарем вниз и сломать себе шею. В который раз он пожалел, что не оставил привычку грызть когти. Наконец, ему удалось добраться до вершины и найти провал. С такой высоты было неплохо видно и очаг, и валун со скатертью-самобранкой с остатками пиршества и лежанку с пухлыми подушками, на которых спал богатырским сном Ваня.

Чуть не завыл от тоски волк, но вовремя спохватился и закусил зубами лапу. Что если мышь опоздала, и царевич уже не проснется? Но серая тень скользнула по животу и груди Вани, юркнула за спину. Раздался едва различимый писк торжества. Хитрая мышка спрыгнула на пол и убежала прочь от лежанки, держа в зубах что-то длинное, острое и блестящее. «Иголка заговорённая! — догадался волк, — ох, и полезное оружие мы потратили, упустили!» Тем временем Ваня проснулся, повернулся на бок, сел и свесил ноги с лежанки. С удивлением он смотрел вокруг, точно не узнавая место, в котором оказался. Медленно встал, поднял с пола посох брата, повертел в руках.

Мышка пискнула, призывая царевича взять со скатерти-самобранки еды. Ваня сунул краюху хлеба за пазуху. — Беги, беги прочь, дурашка, до обеда ли теперь? — прошептал волк, боясь поднять шум и призвать волхва.

Мышка побежала по узкому проходу, призывая царевича идти за ней, и он побрёл сонный, точно ушибленный, и вскоре скрылся из виду. Волк съехал на хвосте вниз и ринулся к тому месту, где вход в пещеру заплели волшебные заросли. «Неужели волхв отпустит царевича, неужели не спохватится».

Царевич уже рассек посохом плети ежевики. Два удара крест-накрест, и он оказался на дневном свету, отбросив чужую постылую вещь. Радостный волк кинулся ему на грудь, чуть не свалил Ваню, не твердо стоявшего на ногах.

— Вздремнул я часок, теперь торопиться надо, — виновато сказал царевич и потрепал волка по холке.

— Часок? — прорычал непомнящий себя от счастья волк, — да ты три дня и две ночи спал непробудным сном.

Глава 15

За спиной Вани стал заплетаться зелеными колючими побегами вход, и волк подставил свою спину для седока. Но только Ваня сел верхом, как поднялся ветер.

— Это колдун Зотей проснулся, он тебе побега и покражи иголки не простит, — пропищала мышь и юркнула между кустов.

Волк рванул с места, что есть силы и, не разбирая дороги, побежал что было сил. Мелькали ёлки и сосны, березы и осины, дубы и клёны. Прятались ежи и зайцы, куницы и белки. Никто не хотел попасться на пути Серого Волка и его преследователя — могучего колдуна Зотея. Волк понизу бежит, между стволов виляет, волхв поверху летит, по кронам деревьев скачет, с ветки на ветку перелетает.

Стал Зотей из посоха молнии метать. Одну, вторую, третью метнул, а только волк всё уворачивается. Не удалось ему и пятку подпалить. Осерчал колдун Зотей, наслал темень непроглядную средь бела дня, но у волка глаза горят ярче звезд ночных, хорошо он дорогу видит, не удаётся с пути сбиться. Решил Зотей к последнему средству прибегнуть, к верному и непобедимому. Созвал он воронов лесных.

— Поднимитеся души мёртвые, души спящие непробудные.

Поднимитеся крылья чёрные, крылья тёмные исполинские.

Вот добыча вам сущеглупая, всепокорная, ослабелая.

Не оставьте от них даже косточек, белых косточек на сырой земле.

Налетела туча воронья, какого никто никогда не видывал. Ни волк, ни Ваня. Никак не увернуться от них, клювами в глаза целятся, когтями темя царапают, крыльями глаза застят.

— Ваня, помоги… — вскричал волк человечьим голосом, и вспомнил Ваня, что у него за пазухой краюха хлеба лежит. Вытащил ее и на дорогу бросил. Все вороны слетелись волшебный хлеб клевать. Кто клевал, тот замертво падал, вскоре ни одного ворона над беглецами не осталось. Взревел Зотей, чуть от злобы не лопнул, с ели спрыгнул, давай посохом в воронов тыкать, но лежат они кверху лапками, не шевелятся.

— Ой, Ваня, — простонал волк, — кабы не судьба моя наследная первому попавшемуся царевичу верой и правдой служить, я бы давно сбежал.

— Так в чём же дело? — задыхаясь от быстрой скачки и перенесенного ужаса, сказал Ваня, грузно сваливаясь со спины волка на мох. — Можешь валить в свой лес. Ты мне помог, сколько мог, а через силу я не неволю.

Волк поднялся на лапы и с укоризной посмотрел на Ваню.

— Ты дослушай сначала, царский сын, а потом уже и выводы делай. Может я к тебе всей душой прикипел, может, я подвига жажду! Может, мне приключения по сердцу пришлись.

— Так чего жалуешься?

— Эх… Были бы те приключения не такие опасные…

— Солдат войны не выбирает, — буркнул Ваня и огляделся по сторонам. Волчьи лапы вынесли их обратно на перекресток четырех дорог.

Ваня подошёл к камню и пнул его носком сафьянового сапога.

— Врешь ты, каменюка бессловесная. Куда бы я ни шел, всюду меня жизни лишить хотели.

— Так домой вернись, — осклабился волк.

— Ну, уж нет.

Ваня навалился на камень и стал его толкать и расшатывать, а волк беспокойно забегал вокруг.

— Ваня, Ваня, постой, — зачастил волк, — нет таких правил, чтобы памятники культуры и народного творчества рушить. Это в будущем, когда отца и мать отрицать станут, когда от корней своих отрекутся, возможно настанет такой час, а ты теперь Рода побойся. Перуна, в конце концов. Он тоже страшный, упаси встретиться.

— Сгинь, хвостатый, — пыхтел Ваня, — свалю эту каменюку брехливую, чтобы других богатырей с пути истинного не сбивала.

— Ваня, Ваня, постой, — продолжал бегать волк и убеждать царевича, — может, ты богатырь не от этого камня. Может, поискать какой-другой древний артефакт, а уж этот ты оставь.

Но царевич никак не хотел слушаться уговоров и терпеливо продолжал толкать камень, потом прислонился к нему спиной и упёрся сапогами в истоптанную землю. От натуги царевич покраснел, но тщетных трудов неоставил. Волк вздохнул, встал рядом и промолвил:

— Под твою ответственность, будущий победитель, освободитель и разрушитель.

С криками «оп-па» царевич и волк навалились на непокорный камень и опрокинули его. Катиться валуну было некуда, и он лишь упал набок, беспомощно глядя сакраментальной надписью вверх. Под ним оказалась выемка с плотными краями чёрной слежавшейся земли. А внутри, заботливо упакованный в дубленую кожу телёнка лежал булатный меч в расписных ножнах, богато украшенных самоцветными камнями.

Ваня счастливо взглянул на волка, и тот рыкнул от удовлетворения.

— И в разрушении старых основ есть некая польза, — промолвил серый скакун, — бесконечность богата вариантами.

— Вот для чего стоял этот камень! — вскричал Ваня, вертя в руках благословенную находку, — а надписи были только для отвода глаз. Это и был тот самый камень Алатырь, про который в былинах гусляр Афтандил мне пел.

— Может быть, — пробормотал волк, рассматривая ножны и меч, — интересно, кровь скольких вражин русского государства на этом мече… И должен ты будешь его на место вернуть после славной победы над Огненным Змеем, или можно находку присвоить и законно владеть, пользоваться и распоряжаться?

— Да брось ты бурчать, волче.

Ваня не мог прийти в себя от восхищения, и был благодарен своей судьбе за все мытарства, которые она ему преподнесла.

— Всё у меня есть теперь: силушка богатырская, верный серый скакун, меч булатный, любовь ненаглядная, — подытожил Иван-царевич, радостно посматривая на волка, — осталось только Огненного Змея победить да молодильные яблоки матушке и батюшке привезти.

— Ага, — кивнул волк и растянулся на земле, подставляя пузо теплому солнышку, — делов на два дня. Только не забудь присовокупить к этому еще и такую задачу: от старшего и среднего братцев живому уйти. Ну и семейка… Человек человеку волк. Да и папашка у тебя…

— Не сметь! — крикнул Ваня и побледнел, — Крася вон тоже говорила, что отец на верную смерть меня послал с задачей невыполнимой. Ей сказал и тебе скажу, что богатырь русский потому так гордо и прозывается, что наперекор всем горестям и препятствиям одерживает победу и славой овеянный домой возвращается.

Волк закрыл глаза и сделал вид, что дремлет, несмотря на то, что солнцу садиться было рано. Радость от ценного дара судьбы у Ивана-царевича приутихла, и он даже скуксился. Опять у него не было никакого плана действий. Камень Алатырь оказался неважным путеводителем, Огненный Змей взвился под облака, не оставив даже следа на небе, в какой сторонке искать его обиталище. Вероломный брат Зотей обещал показать путь-дорожку, а сам чуть жизни не лишил. Не уповать же на песни гусляра Афтандила, в которых туману было больше, чем в рассветный час над рекой Смородиной.

«Стоп! — сказал сам себе Ваня, — в историях дядьки Ерошки упоминалась река Смородина, что впадает в Окиян-море, а уж там и острову Буяну место. И искать мне следует не в лесу, не в поле, а там, где одни воды смешиваются с другими».

— Скажи мне, волче, а как искать реку Смородину?

— А чего ее искать? — ответил волк и прищурился на один глаз, — где вонища, там и речища.

Глядя на удивлённое лицо царевича, волк снисходительно пояснил, что имя свое речка получила от зело дурноароматных вод, попросту сточных, куда сбрасывают негодные людишки помои разные. И если раньше эта речка была Смородина, потому что росли вокруг нее благоуханные кусты с целебными ягодами, то нынче и забыли, откуда взялось название, а напридумали, от того, что смердело там зело.

Ваня воодушевился и стал расталкивать волка, чтобы тот не валялся, а держал путь к руслу реки Смородины. Серый скакун нехотя поднялся и сказал:

— Ты вот Афтандила слушаешь, рецы его зело нелепые. Если б знал гусляр, где Огненный Змей обретается, то до седин бы не дожил и нас своими струнными аккордами не радовал. Знаешь ли, где художественный вымысел рассказчика, сиречь кривда, а где реальная география?

Ваня помотал головой и удручённо сел подле волка.

— Как ты думаешь, почто судьба тебе в помощники именно меня определила?

Озарение снизошло на Ваню, и тот вскочил на ноги.

— Волче, а не тебе ли знать, где Огненный Змей гнездится, где его поганое логовище?

Волк самодовольно хмыкнул и прикрыл глаза веками, а пасть растянул в улыбке.

— Знал и молчал! Почему?

Волк кивнул и с расстановкой ответил:

— Во-первых, весьма уважаю право юноши царского рода на ошибку. Во-вторых, за время нашего путешествия из двухмесячного младенчика ты стал настоящим витязем, с каким-никаким жизненным опытом потерь, поражений, битв и сражений. А в-третьих, я ещё не решил, как выгодно продать тебе информацию.

— Ах ты ж волчья сыть, травяной мешок! — завопил Ваня и принялся пинать волка, а когда тот побежал, вихляя хвостом, вокруг поваленного Алатыря, погнался за ним, норовя схватить за уши и хорошенько дернуть.

Волк бежал вяло, вполсилы, изматывая догоняльщика и порыкивая, что, по всей видимости, означало издевательский смех. Когда через полчаса Ваня в изнеможении повалился на траву, волк сделал вокруг камня лишний торжественный круг и поставил лапу Ване на грудь.

— Я с интересом наблюдал за твоими поисками верного пути. Ты спросил у камня, ты спросил у гусляра, ты спросил у старосты. Ты б ещё у ясеня спросил. Но больше я тебя мучить не буду, а скажу всю правду истинную. Змей Огненный живёт там, куда ни по воде, ни по земле хода нет. Ибо летает Змей в облацех и путь к нему воздушным способом искать нужно.

Ваня толкнул наглую волчью лапу и сел, плотно обхватив колени руками, сжав пальцы в замок.

— Отчего люди не летают, как птицы? — произнес он задумчиво и скривился, точно хотел заплакать.

— Иные летают. Баба Яга, например.

— Я так и знал, что придётся мне к ней прийти, рано или поздно! — помотал головой Ваня, — в логово к людоедке…

— У тебя устаревшие сведения об этой достойной и весьма почтенной женщине, Ваня. На моей памяти она не съела ни одного царевича или даже захудалого купчишки. Возможно, в молодости какие-то грешки и были, лет двести назад, но… Пора бы уже и забыть.

— Ладно, вези меня к Бабе Яге.

Глава 16

Избушка Бабы Яги стояла, как ей и положено, на опушке леса, в окружении дремотной тишины. Лишь изредка синицы устраивали веселую перепалку в ветвях раскидистых дубов, да торопливая лиса нет-нет да и прошмыгнёт, мелькая ржавым хвостом в зеленях.

Царевич, спешившийся со своего серого скакуна, оглядывал высокий сосновый частокол. Высохшие стволы чередовались со свежими, на которых еще смолились места отрубленных сучьев. Коновязь пустовала, но трава вокруг была свежепримятой, а не успевший заветриться пахучий ком говорил о том, что у Бабы Яги недавно были гости.

— Ты с ней построже, женщины любят мужей зело суровых и даже грубых, — подсказал Серый Волк.

Ваня толкнул калитку и вошел в огороженный частоколом чисто выметенный двор. Кот с метлой в руках и цигаркой в зубах осведомился:

— Кто таковские, по какому делу?

Ваня насупился и ответил так грубо, как мог:

— Перед хвостатыми ответа держать не стану. Хозяйка где?

Кот махнул лапой и обиженно дернул себя за ус. Ваня заглянул вглубь двора и увидел избу на высоких сваях, об одном окне и с такой широченной трубой, через которую явно было удобно вылетать. Несколько ступ, выстроганных из широченных пней, и пара весьма обтрепанных мётел красноречиво говорили, что пользуются ими часто, и владелица не слишком бережлива.

— Избушка, избушка, — молвил царевич, вспоминая сказки дядьки Ерошки, — повернись ко мне передом, к лесу задом.

Волк ободрительно кивнул, переступая с лапы на лапу, а избушка со скрипом начала свой медленный разворот. Ваня ожидал увидеть когтистую курячью лапу, и его ожидания не обманулись. Избушка нехотя вытащила из суглинка сначала одну сваю, оказавшуюся вовсе не сваей, а затем и вторую, помесила почву, притоптала, а потом повернулась вправо, а закапываться не стала. Перед Ваней оказалось крылечко, висевшее над землей. Он подтянулся за поручни, влез на крыльцо и толкнул дверь. В горнице на скамье сидела старушка с покрытым бородавками лицом и космами, небрежно убранными под платок, завязанный кустышками вперёд. Выпученными глазами и длинным крючковатым носом она была похожа на деревянного Петрушку, сожженного в ночном костре Ваней, и потому еще больше не понравилась царевичу.

— Фу, фу, — сказала она — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано а нынче русский дух сам пришёл.

А Иван-царевич ей:

— Ах ты, баба-яга — костяная нога, не поймавши — птицу ощипываешь, не узнавши молодца — хулишь. А ну вскакивай, да на стол мечи, что есть в печи, в баньке попарь, бражкой напои, а уж потом расспрашивай.

— Про овёс для коня богатырского забыл, — намекнула Баба Яга, показывая длинный желтый зуб.

— Да у меня не конь, — потупился Ваня, и старуха закряхтела, поднялась и подошла к окну, но оно смотрела в зад леса. Пришлось ей на костяной ноге проковылять к двери и выглянуть наружу. Серый Волк приветственным воем распугал всех синиц на ветках и заставил кота бросить метлу и шмыгнуть за частокол.

— Ну, раз дело у тебя до волка дошло, стало быть, дело твоё непустяшное. Кинем и ему чего-ничего на зуб. Возьми топорик за печью да наруби дровишек. Баня без дров не топится, репа не парится.

Через полтора часа распаренный, раскрасневшийся как масляный блин, в мытой рубахе, откуда-то взявшейся в бабкином сундуке, Ваня дул чай и смотрел, как старуха развешивает его кафтан и исподнее сушиться на частоколе. Волк грыз чью-то берцовую кость с лохматыми ошмётками несвежего мяса, и Ваня отвел глаза.

— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын? — осведомилась Баба Яга, закончив свои хлопоты и усевшись у стола с самоваром.

— Я, бабушка, из столицы приехал, царский сын Иван, младший. Еду на поиски логова Огненного Змея. Хочу его покарать за деяния жестокие, похитить молодильных яблок для матушки и батюшки моего.

— Ты смотри, — восхитилась старуха, — нашёлся-таки отважный витязь, спаситель земли русской.

Ваня самодовольно улыбнулся, но тут же спохватился, вспомнив все свои бестолковые мытарства, и скромно сказал:

— Ещё еду девушку-красу из неволи вызволить, что томится у проклятущего Змея. Помоги мне, бабушка, направь на ум-разум.

— Много молодцев езживало, да немного вежливо говаривало, — церемонно сообщила баба Яга и добавила, — вот и братец твой старшой был, Дмитрий, подарил мне мониста золотые, чтобы я тебе в пирожок крысиду насыпала.

Ваня бросил надкусанный пирожок с клюквой на стол и выпучил от страха глаза, а бабка продолжила:

— А затем Зотей заглядывал, твой средний братец. Очень серчал на тебя и просил сон-травы в подушку тебе набить, чтобы спал ты беспробудным сном и никуда не езживал.

— Как так? — прошептал Ваня и запнулся.

— Только, добрый молодец, у меня свой интерес имеется. Помогу я тебе от всей души, только уж и ты мне обещание дай.

— Чего хочешь, проси, — встрепенулся Ваня.

И старуха затянула длинный рассказ о своей русокосой да ясноглазой дочери, что похожа она на лучик солнышка и одновременно сияние утренней звезды. И краса её ненаглядная уж так по сердцу пришлась Огненному Змею, что похитил он девицу и держит в плену, принуждая всячески выйти за него замуж. Но девица никак не соглашается, и в отместку супостат обратил её в Жар-Птицу и держит в золотой клетке, а ключ на груди носит. И тому, кто освободит девицу-красавицу, дочку Бабы Яги не только счастье превеликое привалит в виде законной супружницы, но и слава освободителя от супостата.

Послушал Ваня бабу ягу и сник.

— Что, молодец, не весел? Что головушку повесил? — хитро осведомилась старуха, и Ване пришлось признаться.

— Эх, бабушка, грызёт мое сердце змея подколодная, которая любовью прозывается. Как только увидел я коробейницу, так потерял сон и покой. Еду я на Сером Волке спасать простую девушку, без всякой надежды на то, что простит она меня и замуж выйти согласится. Крепко я её обидел.

Старушка хлопнула по столу ладонью так, что стаканы в латунных подстаканниках подпрыгнули, и разулыбалась, сверкая длинным желтым зубом.

— То беда-не беда, кручина-не кручина. Одну забыл, другую полюбил. Коли твоя коробейница строптивая, так бери в жены мою доченьку. Она и собой хороша, и приданое за ней дам немалое. А спасти всех девиц-красавиц молодцу никто не запретит.

— Как же я могу обещание жениться дать, коли дочери я твоей не видел ни разу. Может, она только на словах красавица, а мне потом придется всю жизнь мучиться?

— Тогда и не видать тебе летучего корабля! — отрезала бабка и стала неожиданно быстрыми и стремительными движениями убирать со стола.

Ваня вышел к волку и обнял его за загривок.

— Дурачок ты, — тихо прошептал волк, — чего тебе стоит пообещать? Зато будет у тебя летучее средство. Поднимешься на облако, разыщешь Змея, убьёшь его, заберёшь яблоки, а потом уж и разберёшься с девчонками.

— Нет, не по закону это… — вздохнул Ваня.

— Станешь царем, указ о многоженстве издашь. Не обязательно тебе веру християнскую принимать, ты к магоментанству присмотрись.

— Чего?

Волк прикрыл лапами пасть и виновато посмотрел на царевича, а потом шепнул:

— Если что, я могу съесть бабкину дочь, волк я или кто? Ты за мои действия не в ответе.

Царевич красноречиво плюнул на землю и вернулся в избу. Бабка Яга сидела у окошка и при свете лучины шелковую кудель метала, нитки по полу бросала. Хмурый кот нитки собирал и на катушки наматывал. Ваня забрался на лежанку, подоткнул под спину подушку и сказал:

— Утро вечера мудренее, посплю — ответ дам.

* * *

Коротает царица в опочивальне бессонную ночь. Царь к ней и носа не кажет. После рождения Вани ни разу в покои царицы не вошёл, не проведал.

— Удавилась бы, — прошептала царица, чуя грех свой.

Любила она Прошеньку-кузнеца, а замуж за царевича отдали. Против воли её и самого царевича. Как кобылу на ярмарке, так и на смотринах выбирали невесту: кругла ли телом, бела ли кожей, густа ли коса, крепки ли зубы, сохранила ли честь девичью. Третий год смотрины проводили, а никого старая царица выбрать не могла. У каждой из девиц какой-никакой изъян находила. Уже боярские дома дочерей перестали присылать, стрельцовых сестер всех пересмотрели, остались простолюдинки. Дочь пекаря посадского из Старой Дубравы никто в невесты царевичу Выславу не прочил, но когда на площади царский указ глашатай прочёл, отец почесал в затылке и буркнул: «Видно, до моей Заряны очередь дошла» и велел собираться в дорогу.

Уж как просила отца Заряна, как умоляла, но сердце его было глухо. Как выбрали девушку на смотринах и сказали, что судьбы её назначила будущей государыней стать, Прошенька-кузнец повесил на шею кузнечный молот и прыгнул в омут. Вести о том быстро к Заряне дошли. Плакала она так горько, что пожалел её жених от всей души и избил, чтобы боль телесная боль душевную изгнала. И после свадьбы царевич юную жену бил, косу на кулак наматывал, грязными словами поливал, но как родила она первенца ему, Дмитрия, так угомонился. Стал называть любушкой, душенькой, голубушкой. Одаривать стал, наряжать, и перестал попрекать семьёй пекаря. После рождения вторуши сердце царя смягчилось окончательно. Стал он Василия баловать, захваливать. Оба чадушки были похожи на отца. Росли статными, голубоглазыми. Унаследовали они и каштановые волосы. Дмитрий и Василий подрастали, и мать видела сходство сыновей с их отцом в грубо вылепленных чертах лица, властных подбородках и упрямых лбах. Только характером Василий был мягче, а Дмитрий во всем вышел копией, от того и отправил его отец подальше княжить, в материнскую сторонку. Василия держал при себе, хотя на престол он и не претендовал. Рождения Вани никто не ждал, кроме Огненного Змея.

Баба с печи летит — семь дум передумает. А если ночь бессонная, то и думок сотня, да все к одной сводятся. Кто ты, Ваня-Ванюша, и зачем на этот свет явился?

Девять месяцев мужа дома не было. Царица ходила спокойной, почти счастливой его отсутствием и мелкими домашними делами. В отсутствие отца всем Василий заправлял. Мать ему под руку советов не давала. Справлялся, как умел, да и ответ держать сыну предстояло не перед ней, а перед отцом, потому должен был к ошибкам привыкать. Изменений в себе Заряна не чувствовала, фигура её не полнела и живот не рос. А вот после той странной ночи всё в ней переменилось. А когда через три дня внезапно царь домой с дружиной вернулся, Заряна выйти к нему на крыльцо не смогла. Еле-еле добрела до опочивальни да слабым голосом девку кликнула, что нужны повитухи.

— Назло ему буду жить и сына растить, — громко сказала царица сама себе и внезапно села на кровати.

Может, сын этот Прошенькин? Ведь о нём она тосковала столько лет, его поцелуи снились постылыми ночами. И стала забывать уже Заряна, каков он был, её милый. Пока не постучал в окно нежданный гость, лица которого она так и не рассмотрела. Точно в тумане она открывала ставню, впускала запретного любовника, покорялась его воле, обвивала руками шею, прижималась станом, обретшим молодую гибкость, целовала в уста, шептала давно забытые слова. И не смутили её ни всполохи пламени в горнице, ни запах углей погасшего костра, что принёс с собой Огненный Змей. Да и кто она была такая, чтобы противиться судьбе? И муж не зря уехал, и бусы на тропинке в саду не зря, и… теперь вот родился Ваня.

Царица встала с кровати, подошла к двери и отворила ее. Из коридора пахнуло холодком. Девка, спавшая на сундуке, дёрнула пяткой и почесала нос, не просыпаясь. Царица медленно прошла в спаленку Вани и подошла к люльке. Даже за ночь её сынок вырос, люлька ему была маловата. Заряна взяла его на руки и прижала к себе. Теплое детское тельце, пахнущее молоком, мёдом, луговыми травами, добрыми снами и беззаботным завтрашним днём. Не глядя на уснувшую няньку Чернаву, забрала царица ребёночка в свою спальню, уложила на перину и рядом легла. Сразу Ваня подкатился на бочок, кулачок ей на грудь положил. Улыбнулась Заряна и уснула до утра, пока всполошившаяся нянька не прибежала сообщить о коварной покраже младенчика.

Глава 17

Крик петуха, похожий на трель пастушьей сопелки, выточенной из коровьего рога, разбудил Ваню на рассвете, и он долго не мог вспомнить, где и когда слышал такую деревенскую музыку. А когда вспомнил Кудесную поляну, на которой он с Властой прыгал через костёр, а потом потерял Красю и опозорился на всю будущую жизнь, помрачнел и спрыгнул с лежанки. «Нет, Крася, я тебя не достоин. Не рассмотрел красоту твою милую, верность тихую и кротость. Быть мне женатым на дочке бабки Яги, а иначе не спасти мне тебя, моя зазнобушка. Ведь не даст бабка носатая летучего корабля!»

— Ах ты ж, охальник, — закричала бабка Яга на петуха, — разкричалси, разоралси, молодца разбудил. В лапшу я тебя, окаянный.

— Некогда лапшой разговляться, — сурово прервал её Ваня, — неси мой кафтан, сапоги. Веди к кораблю летучему. Согласен я на твоей дочери жениться.

— Вот и молодец, вот и славненько, — залопотала старушка, показывая кривой желтый зуб, — но помни, что слово царское нерушимое. Кто клятву преступит, для того вмиг кара наступит. Уж не сумлевайся. Путь наш теперь к поганому болоту.

Без завтрака, хлебнув остывшего чаю с надкушенным и зачерствевшим пирожком, Ваня верхом на сером скакуне понизу, а Бабка Яга в ступе с метлой поверху двинулись вглубь леса. Волчище бежал резво, и царевич удивлялся своей готовности покориться судьбе. И пусть снова не он сам решал, как нужно поступить, но сыновний долг и богатырский долг надо выполнить! Пусть обещанная жена лицом не краше бородавчатой жабы, он на ней женится, а Крася… Всё рано или поздно поймёт.

Летучий корабль Ваня увидел застрявшим среди двух осин. Как он только держался и до сих пор не рухнул на землю, было не вполне ясно. Струг был изготовлен неизвестными мастерами на славу. Не более десяти аршин в длину и не более четырех в ширину, он походил на огромную птицу, которая села отдохнуть на ветку. Паруса, выкрашенные желтой и зеленой краской, мощные весла были предназначены для долгого водного путешествия, полного тайн и приключений. Ничто не говорило о том, что струг может лететь по воздуху, точно плыть по воду.

— Как же я сниму его с такой-то вышины? — изумленно спросил Ваня.

— А для чего тебе это? Полезай внутрь да лети, куда надумал, — уверенно сообщила бабка.

Ваня посмотрел на волка, и в его глазах читалось, что он не представляет, каково серому скакуну лазать по соснам. И в лесу его оставить ну никак нельзя.

— Я тебя возил, теперь твоя череда.

Делать нечего, взгромоздился волк Ване на шею, чуть хребет царский не подломился. Очень уж несподручно было карабкаться по шершавому стволу сосны да еще с серым скакуном на плечах, но добрался юноша до борта летучего корабля, перевалился за борт с волком, и попали они внутрь деревянного чрева. Бабка-яга все это время подбадривала их пословицами: «В жизни всегда есть место подвигу! Первым делом самолёты!» и «Герой погибает, а слава о нём живёт!» Последняя уж очень не понравилась Ване, и он свесился через борт и крикнул:

— Ты, старая, уж не заговаривайся!

Бабка поправила платок на седой голове, развернула лепестки кустышек и посмотрелась в карманное зеркальце: «Жаль, что рядом нет летописца или гусляра хоть самого завалящего!»

— Паче речи, как обратно вернуться! — рыкнул сверху волк, и бабка от неожиданности подскочила.

— Дак еще никто обратно не ворочался, инда там мёдом мазано, — елейно произнесла Баба Яга.

— А слово заветное знаешь, чтобы эта ладья взлетела? — продолжил волк.

— Слово простое, им испокон веку все пользовались, и на будущие века пригодится, — ответила бабка, и туман ее слов не рассеялся.

— Да не томи ты, старая! — возмутился Ваня.

— Ты встань за кормило, и слово само к тебе придёт, — подсказала бабка и отошла подальше.

Ваня огляделся и увидел рогатое колесо, созданное во славу бога Ярилы, и ухватился за него. Выпрямившись во весь рост, он оглядывал лес, над которым ему было суждено подняться и отправиться в неизвестность. Странный и показавшийся ненужным на воздушном судне меч-кладенец напомнил царевичу, что впереди путь многотрудный и опасный. А оговорка бабки о том, что из обители Огненного Змея никто не возвращался, заставила Ваню вздохнуть. Где-то далеко, утопая в подушках, лежала измождённая тоской и неведомой болезнью матушка. По царским палатам с тяжкой думой на челе бродил батюшка. В посаде княжил Дмитрий, дожидаясь родительской смерти, чтобы привести на землю русскую басурманскую невесту с целым полчищем дармоедов. В лесах хоронился от людского взора волхв Зотей, сушил травы и шептал заговоры, преследуя какую-то потаенную цель. А в розовато-молочных облаках гнездился Огненный Змей, охраняющий волшебную яблоню и стаю пленниц в золотых клетках. Он хотел власти, страха людского и вечной жизни. А чего хочет сам Ваня-царевич?

— Поехали! — крикнул дерзко Ваняи махнул рукой, отдавая свою судьбу на усмотрение ветра.

— Помни обещанное! — закричала снизу Баба Яга.

Ветер шумел в ушах царевича, шапку уже сдуло и унесло куда-то. Кафтан надулся на нем парусом, и Ваня вмиг замёрз. Волк вжался в остроносый угол и опасливо зажмурился. Бабка-яга проводила взглядом летучий корабль взгромоздилась в ступу и двинулась прочь, расчищая себе путь поганой метлой. Летучий корабль двигался одному ему известным курсом, а кормило поворачивалось само туда, куда царевич и не предполагал. Ветер нёс героев в неизвестность, в гущу бело-розовых облаков, издали похожих на взбитую молочную пенку.

* * *

Долго ли коротко ли, а причалил летучий корабль в облачном краю. И нельзя было сказать, отчего было выбрано именно это место. Ни воздушного сада, ни кованой ограды, ни терема, ни палат — куда ни кинь взгляд. Волк вылез из угла и осмотрелся.

— Скажи, волче, где мы? — спросил тихо Ваня.

— Настоящее пойди-туда-не-знаю-куда, — рыкнул волк и взглянул опасливо. Никогда царевич не видел своего спутника таким растерянным и даже потерянным.

— Я ожидал увидеть град на холме или, по крайней мере, палаты белокаменные. Хотя, если вдуматься, как они будут на облаке громоздиться да не рушиться? Но и наш летучий корабль в облаке не вязнет, наземь не падает.

Царевич подобрал шапку с палубы, застегнул кафтан, перелез через борт, слегка проваливаясь в мягкую облачность, и помог волку спрыгнуть. Летучий корабль тут же затрясся, заколыхался, приподнялся да и отправился обратно, похлопывая парусами.

— Эво-на… — протянул волк, — вход в проблему мы нашли, а выход потеряли.

Ваня оглянулся, вокруг кроме пышных белых и голубоватых, розовых и персиковых густых куч, похожих на перья диковинных птиц ничего видно и не было.

— А все ж повезло тебе, Ваня, — самодовольно изрёк волк, — что вместо коня у тебя есть я. Стоял бы твой сивка-бурка с торбой на морде у коновязи, а я тебя всюду сопровождаю, оберегаю и какой-никакой совет даю.

— Вот и дай совет, что дальше делать? — озлился Ваня.

— Сейчас бы не худо пообедать. С прошлого дня во рту ни крошки не было.

Сказал так — и откуда ни возьмись появился стол, накрытый белой скатертью, а на ней чего только не было. И лебедь, целиком зажаренный, с вилкой в боку, и молочный поросёнок с мочёной грушей в зубах, медвяные соты и куски колотого сахару, ломти каравая белого и серого, пшеничного и ржаного, каша разваристая из семи круп с ягодами и молочными пенками. У Вани даже слюнки потекли, и он раздумывал, с чего бы ему начать, а волк не стал церемониться, схватил зубами поросёнка за ляжку, стащил со скатерти и принялся его пожирать. Волчья морда, целиком погрузившаяся в облако, была Ване не видна, и он отвернулся к столу, взял ломоть каравая, посыпал его крупной солью и налил простокваши. После того, как оба насытились, стол с яствами пропал.

— Я бы еще пожрал, — признался волк, — вот лебедь выглядел недурственно, как на лубках, где царские да посольские застолья малюют.

Ваня, не едавший ничего подобного у батюшки и братца Дмитрия, перечить волку не стал, а принялся искать хоть какие-то приметы волшебной яблони. Однако в облаках ничего, кроме них самих не наблюдалось, тогда царевич вздохнул и сказал:

— Была бы тут волшебная яблонька, я бы понял тогда, что не зря такой путь проделал.

Откуда ни возьмись, перед царевичем и его обрадованным волком появилось мощное дерево. Ваня мог увидеть только три аршина её ствола и могучих ветвей. Корни уходили в гущу облаков, и крона терялась в молочно-белой вышине. Крупные листья изумрудного оттенка заботливо укрывали заветные плоды. Жёлто-зеленые яблоки, с блестящей кожурой, едва тронутой румянцем, еще не поспели, но выглядели тяжёлыми. Ваня подумал: «Укусишь такое, брызнет сок и запенится на зубах, а хрустом наполнится весь рот». Он не удержался, протянул руку, нащупал восковой бок и сорвал одно. Тут же яблоня пропала, словно вовсе не бывала, раздался громовой голос.

— Я тебя кормил-поил, думал, что ты мой гость, а ты вор?

Ваня закрутил головой, ища хозяина, и тот медленно вышел навстречу из облака.

Глава 18

Высокий и статный мужчина с гладкой черной бородкой, заостренным носом и ушами, с острым взглядом колючих насмешливых глаз был ничуть не похож на Огненного Змея, которого описывал Ване дядька Ерошка. Но был он тем самым супостатом, утащившим Красю. Блестели золотые пуговицы на зеленоватом камзоле, по плечам раскинулись волосы чернее вороньего крыла.

— Нехорошо, Ваня. Я тебя ждал, а ты балуешь!

Хозяин широко улыбнулся и развел в стороны руки. А Ваня сунул яблоко за пазуху и рывком вынул меч из ножен. Серый Волк ободрительно рыкнул.

— Давай биться, чудище поганое! — воскликнул царевич, а мужчина посмотрел на него с укоризной покачал головой и даже языком цыкнул, мол, какой неразумный, отступил в облако и пропал с глаз долой.

Серый Волк ринулся за ним и тоже пропал. Ваня не стал ждать, когда Змей Огненный зайдет сзади и нанесет свой удар, а побежал следом за волком. До темноты бегал Ваня по облаку, увязая в мягкой его перине. В какую сторону не побежит, а там всё одно: бело-розовые клубы, горы да холмы. Уж и солнышко, обагрив края облачной страны, уступило место тонкому изящному месяцу и звёздам, а всё никак Ване не найти Огненного Змея. И волк куда-то пропал. «Может, ворог проклятущий и вовсе вниз слетел, оставил его, дурака, одного по облаку бегать? Сам, небось, резвится в дубраве али над посадом пламя разливает, а я тут обретаюсь?» — подумал Ваня. Сел царевич на край облака и ноги свесил, стал на землю смотреть: тихо там, благолепно. Тонкую ленту синей реки светозарные звёздочки освещают. Мирно в поле спит стадо коров, да пастух у стога сена на дудочке играет. А слышно так, будто рядом с ним Ваня стоит.

— Волк, стань передо мной, как лист перед травой, — вспомнил царевич и тут же появился волк с недоеденным лебединым крылом в зубах.

— Ты что делаешь? Жрёшь? — возмутился Ваня, и волк покорно положил добычу ему под ноги, — я думал, что ты за Змеем Огненным гоняешься, а ты…

— Дык, это не моя задача, Иванушка, — проникновенным льстивым голосом ответил волк, — лично у меня никаких притязаний к твоему ворогу нет. Он сам по себе, я сам по себе. Он поверху летит, я понизу бегаю. Я тебе обещал служить, но убивать Огненного Змея не подряжался. К тому же ты видел, какой он? То боярин заморский, то вихрь ветровой, то столп огня. Побори такого, попробуй.

— К тому же сыщи его для начала, — вздохнул Ваня, — хотя до чего же я глуп! Сущий дурак. Надо снова с яблони яблочко сорвать. И вот змей появится. Даже не надо будет говорить: 'Появись, Змей Огненный, вражина окаянная!

Сказал так Ваня, и тут же из облака к ним шагнул Змей в алом, расшитым жемчугом кафтане, в шапке, отороченном куньим мехом и сафьяновых сапожках.

— Не устал ли ты, мой гостюшка? — ласково спросил он, — с мечом-кладенцом по ватным облакам бегать ох как непросто! Пойдем, я тебе свой терем расписной покажу да Жар-птиц. Ты же за ними сюда издалека добирался.

— Я пришел сюда по наказу государя нашего, царя Выслава, — грозно крикнул Ваня, поднимая над головой булатный меч, — вызываю тебя на бой, чудище поганое!

Змей вздохнул и сказал:

— Ну кто на ночь глядя бьется? Это не по правилам. Надо рассвета дождаться, а там уж и биться. Не станешь же ты у безоружного врага главу рубить? А меч мой в кладовых лежит, под замком. Ты ко мне в гости пришел, а тут уж мои правила. И не в моем дому смертоубийство совершать. На лобное место выйдем, народу на потеху и любование, чтобы у победы свидетели были. Всё честь по чести.

— Согласен, — сказал Ваня, вложил меч в ножны и пошёл следом за Змеем. Хозяин облачного царства делал изящные движения рукой направо и налево, и облака расцветали плодовым садом с беседками, увитыми виноградом. Появилось озерцо с лебедями, и волк хищно облизнулся. Шёл царевич и дивился: полдня он пробегал по облакам, а такой красоты не видывал, и где она только скрывалась от его взора? Змей подошел к ёлке с серебряными иголками, и к нему на ладонь спустилась шустрая белочка, вмиг схватившая орешки, которые Змей достал из кармана. Золотая скорлупа упала в облачную вату, а ядрышко чистого изумрудного блеска Змей отдал Ване.

Белочка схватила невесть откуда взявшийся кружевной платочек и давай напевать, да слёзки утирать:

'Баю-баю, баиньки,

Путь недолгий, маленький.

Нас обманешь-проведешь —

В сыру землю спать уйдешь.

В тяжелы желты пески

Да под сини камушки.

Глазки вороны склюют,

Во сырой земле приют.

А я байкаю, качаю,

Смерть поутру примечаю'.

Ваня отпрянул и посмотрел с удивлением на Змея, а волк клацнул зубами, и белка шмыгнула на ёлку.

— Когда я поселился в облацех, ничего, кроме раскидистой да плодоносной яблони тут и не было. Ветками она небесный свод подпирала, а корни в облаках терялись. Нельзя эту яблоню рубить, чует мое сердце, что расколется мир надвое, который она собой скрепляет, — ответил Змей, — был я тут хозяином, а завтра кто будет? Вот о том белка и поёт. С моей смертью всё чудо кончится.

— Можно вопрос не в тему? — поинтересовался волк, и Змей кивнул, — а зачем ты заставил деревню говнище собирать, если твое дерево растет само, по волшебному слову.

— А что им еще делать, людишкам глупым? Им занятие, мне — веселье.

Ваня хотел было сказать слово язвительное, но промолчал. Впереди открывался вид на Змеев терем. Он был гораздо больше, чем терем князя Дмитрия. Три этажа под изящной крышей в виде луковок, крытых свежими желтыми липовыми лепестками, нарядно располагались в облачных клубах.

— Выбирай любую горницу, да ложись почивать, — гостеприимно предложил Огненный Змей, но Ваня вспомнил про Жар-птицу. «Стоит ли узнать о ней теперь либо дождаться, когда изверг спать ляжет и тайно порыскать по его владениям? — подумал Ваня — А, может, и не надо в бой с ворогом вступать, а слямзить тихонько яблок поболее да клетку с Жар-птицей, да и дёру вниз. На сером скакуне доберусь до дому, батюшке с матушкой скажу, что дело моё обстряпано. А коли Огненный Змей в наших краях появится, обману, что новый народился, страшнее прежнего».

Огненный Змей точно услышал мысли Вани и ухмыльнулся.

— Коли не хочешь спать, я могу и дальше тебе диковины показывать. Есть у меня гусли-самогуды, шапка-невидимка, сапоги-скороходы, ковёр-самолёт. Храню я их в своей скотнице, ежели пожелаешь — подарю. Дорогому гостю ничего не жалко.

— Что же ты и прежним витязям запросто так подарки делал? — ехидно поинтересовался Ваня.

— Нет, Иванушка, — покачал Змей Огненный, — я их сразу убивал, без лишних разговоров, и в терем мой не звал.

— Отчего же царевичу исключение сделал? — поинтересовался Серый Волк.

— Время придет — узнаешь.

Ваня хмыкнул, не веря ни добрым льстивым речам вражины, ни его ласковым взглядам. «На меня отец родной и братья кровные так не взглядывали, и никаких причин верить Змею у меня нет», — напомнил себе Ваня и задал вопрос.

— Бабка-яга сказывала, что взял ты в плен её дочь, и велено мне освободить её из-под твоей власти. И уж, конечно, обещание я своё сдержу.

— Много девиц-красавиц гостит в моем дому, — хитро прищурился Змей, — насильно не держу никого. А если девка слезы льёт да вопли извергает, такая уж девичья задача: покорность выказывать и слабость свою женскую, в которой сама сила и таится. Разве твоя подружка Власта не мечтала ко мне в заоблачный терем попасть?

Ване нечего было ответить, и спрашивать он хотел не о дочери Бабы Яги, а о коробейнице Красе. И воспоминание о прекрасной девушке с глазами цвета янтаря и румянцем на всю щеку, наполнило сердце царевича печалью и злостью. Вот кого он хотел освободить пуще другой, вот из-за кого он с удовольствием отрубит Змею его поганую голову. И никакие белкины похоронные песни не собьют его с пути, и никакие жалостливые причитания трусливого ворога, который откладывает честный бой, не разжалобят.

— Покажи мне, поганец, где твои пленницы обитают! — молвил Ваня и сурово насупился, — Не то сам сыщу, тебе же хуже будет.

Запрокинул Змей голову и рассмеялся таким искренним смехом, что даже волк головой мотнул от досады. Ваня выставил вперед ногу в сафьяновом сапоге и поправил кудри, приосанился. Всем своим видом он говорил: «Смейся, смейся, пока я разрешаю. Гляди, не подавись».

— Слово молви заветное! — подсказал Серый Волк и за спину царевича спрятался.

Ваня чуть не ахнул. Если подумать, то в этом заоблачном царстве Змея всё появлялось по его слову. Может, и теперь сработает?

Глава 19

— Жар-птица, девица пленённая, появись, покажись, — сказал Ваня громко и для пущей убедительности ногой в сапожке притопнул.

Озарилась округа невиданным доселе ярким светом, ослепила глаза царевичу, что пришлось ему зажмуриться и рукавом лицо закрыть. Когда резкая боль в глазах приутихла, Ваня посмотрел и увидел, как висят на деревьях прекрасного змеева сада семь золотых клеток, а в каждой сидит птица красоты светозарной, неземной. Не ожидал царевич такого увидеть, и понял он, отчего Змей так развеселился. Мыслимо ли выбрать одну-единственную? Тем более, что Ваня так до сих пор и не знает, выбрать ли ему сердцем коробейницу Красю или выбрать умом бабкину дочку, свою будущую суженую.

— Что же, гость мой долгожданный, соперник храбрый и хитромудрый, выбирай ту, за которой пришёл. А мы проверим, прав ты или нет. Только знай, что попытка у тебя одна. Ошибешься — я всех Жар-птиц на ужин пущу, будут на вертелах красоваться, а перья их диковинные твоему алчному брату подкину.

Взглянул Ваня на Змея и увидел, что тот не шутит, и уже по царскому его кафтану бежит серая рябь, будто он истинный облик хочет принять. Стал Ваня мимо клеток прохаживаться да примечать отличия. Все на одно лицо. Острые клювики, удивленные бровки, а над ними пушистые хохолки. Маленькие головушки на длинных шейках, блестящие грудки с короткими и остренькими перьями и роскошные крылья, скромно сложенные по бокам. От мелких перышек к самым крупным рисунок менялся, переливалась мозаика невиданного Иваном узора. Каждая развернула хвост веером, чтобы царевич мог полюбоваться богатством оттенков золота. Казалось, невиданный художник рисовал линии и завитки на перьях лучами солнца. Юноша присмотрелся. У одной Жар-птицы не хватало перышка в хвосте, показалась и спряталась едва заметная прогалина, и у неё же на клетке висел крохотный золотой замочек, а другие клетки запирались на крючки. Иван оглянулся на Змея Огненного, который не отрывал взгляда от царевича и потребовал ключик от замка. Змей повиновался, и вот уже жар-птица пересела на руку Ивана, как когда-то садилась пустельга-охотница.

— Покажи личико, девица, — ласково попросил царевич, и птица вспорхнула, а когда ее лапки коснулись земли, оборотилась она девицей.

Смотрел на неё юноша и налюбоваться не мог. Крася… Неужели это она?

— Как зовут тебя, диво-дивное, чудо-чудное? — спросил волк.

— Красой Ненаглядной маменька нарекла, — скромно потупившись ответила девушка, — нарекла и в чаще лесной спрятала, чтобы не обидел ни тать, ни вор, ни басурманин. Ни купец заезжий, ни сын царский. Убежала я из избушки на курьих ножках и в бараньих рожках, к коробейникам прибилась. Стала Красей прозываться. А потом похитил меня Любостай, и не один век я в обличье Жар-птицы была.

Ваня точно дар речи потерял, не мог оправиться от счастливой мысли, что исполняя волю Бабки-яги, он и своему сердцу не восперечит.

— Угадал, Иванушка? — усмехнулся в бороду Огненный Змей и сам ответил, — угадал. Не придется Жар-птицам перья выщипывать да на вертелах их крутить.

— Зря бахвалишься, поганец, — дерзко ответил Ваня, — я б тебе не попустил. Эку красоту извести за мою ошибку?

— А скольких уж извёл благодетель наш, — вздохнула Крася и украдкой бросила такой взгляд, полный ласки на Ваню, что у того кровь к ланитам прилила, а волк фыркнул, чтобы сбить невыносимую возвышенность момента.

Змей Огненный точно не заметил переглядок, махнул рукой и появились рядом кресла точёные с подушками пуховыми. На одно уселся сам, второе Ване предложил со словами:

— Краса Ненаглядная у меня птица не простая, особенная. Везде летала, многое видала. Каждый вечер сказки мне рассказывает, песни поёт. Рассвет скоро, пусть она последнюю сказку расскажет, а мы послушаем.

Ваня сел и залюбовался девичьей статью, голубой, богато расшитый серебром и жемчугом сарафан и кокошник были Красе к лицу не меньше стыдливого румянца. Но больше всего Ване была отрадна мысль, что Крася явно на него зла не держит и рада, что проделал он путь многотрудный и опасный, чтобы её из неволи вызволить.

Махнул рукой Змей Огненный и молвил: «Явитесь гусельки златострунные» и появились в руках Красы Ненаглядной маленькие, приёмистые гусельки, изготовленные из древесины красного заморского дерева.

— Какую старину слушать изволите? — спросила она.

— Ту, что ни разу не слыхал, — вальяжно ответил Змей, и Ваня лишь кивнул, ему было приятно слышать голос девушки, и не важно, что именно она говорила, лишь бы не плакала и не поднимала на него маленький кулачок, как при последней ссоре.

Краса Ненаглядная провела пальцами по струнам и произнесла певучим голосом: «Былина о волчьем пасторе и изгнанном из стаи волке»

Все волки из лесу его сыновья,

Огромная серая стая,

Цари да бояре, лесные князья —

Дружина его удалая.

У волчьего пастыря много забот,

Готовится к дикой охоте.

Горит в нетерпенье надёжный оплот,

Дрожит в ожидании плоти.

Как ветер в ушах зазвенит, запоет,

Согнутся могучие ели,

Сорвется в погоню зубастый народ

Навстречу неведомой цели.

И если от стаи отбился один,

Споткнулся вдруг неосторожно,

То сразу накажет его господин

Иначе, увы, невозможно.

И место пустое чужие займут,

Забудут в ближайшей охоте,

Кто был этот волче? Дурак или плут?

Теперь вы уже не поймете…

Но если услышит неведомый зов,

Он вспомнит свое назначенье…

Волк выйдет из чащи забытых лесов,

Как будто из чаши забвенья.

Дорога обратно забыта теперь,

Но примет ли новая стая…

И кто он теперь: человек или зверь?

И сам он, наверно, не знает.

Волк всхлипнул, закрыв лапами глаза, а Ваня потрепал его по холке, но не сказал ничего. Когда Краса Ненаглядная закончила свою песенку, она встала, поклонилась в пояс и протянула Огненному Змею гусельки, которые тут же пропали, точно вовсе не бывали.

— Вечер откровений! — засмеялся Огненный Змей и хлопнул себя ладонями по коленям, — кое-что Ваня теперь знает о волке, хотя и не вполне осознает всю глубину открывшейся бездны. А вот что насчет самой Красы Ненаглядной?

— Она и коробейница, и дочь Бабы Яги, — уверенно ответил Ваня, посылая девушке робкую улыбку.

— Это всё, что мы можем сказать о нашей Жар-птице? Как кстати она оказывалась всякий раз там, где была нужна её помощь! Зоркие у неё глаза! Незаменимая моя помощница.

Наступила такая звенящая тишина, что было слышно, как внизу, под облаками дрожат верхушки елей. Ваня смотрел на девушку, но Крася не поднимала на него глаз, и тогда царевич подошёл к ней и взял за руку. Он приложил её горячую ладонь к своему сердцу.

— Жар-птицы служат острову Буяну, — прошептала Краса Ненаглядная.

— Я тебя освобожу, — ответил Ваня, и слова его потонули в издевательском хохотеОгненного Змея.

Глава 20

Занимался рассвет, и оба ратника посмотрели на порозовевшие облака.

— Пора, — произнёс Ваня и притронулся к своему булатному мечу. Царевич не чувствовал страха, и хотя ему впервые в жизни предстоял смертный бой, он был уверен в победе, и хотелось ему поскорей отрубить Змею его голову.

— Пора, — усмехнулся Змей и отступил на несколько шагов.

Прятаться или убегать Змей и вовсе не собирался. Он весело и задорно смотрел на юношу, точно знал, что не видать ему победы, как своих ушей.

— Где твое оружие? — грозно спросил Ваня и обнажил меч.

— Сейчас увидишь!

Змей стал расти и увеличиваться в размерах, нарядный кафтан лопнул, огромные жемчужины отскочили, канув в облачную вату. Лицо Змея вытянулось и приобрело хищное выражение, нос удлинился, сросся с верхней губой, глаза сузились и сверкнули желтым огнем, по коже пробежали трещинки, превращаясь в чешую. И вот уже перед изумленным Ваней и волком, который хотя и был неробкого десятка, возвышался буро-алый змей, покачивавшийся на хвосте. Короткие лапы выглядели не так внушительно, как раздвоенный хвост с металлическими наконечниками на каждом кончике. Из пасти вылез такой же раздвоенный язык и тут же юркнул между зубов. Громкий хлопок возвестил о том, что за спиной Змея раскрылись кожистые черные крылья. Ваня стоял слишком близко к врагу, и потому он не видел ничего вокруг, кроме силуэта врага и его крыльев. Волк зубами потянул юношу назад, Крася тоненько охнула, понимая, что одного выдоха Змея будет достаточно, чтобы превратить царевича в факел.

— Знаешь, почему я до сих пор тебя не убил? — прошипел змей и, не дождавшись ответа от Вани, которому даже размахнуться мечом не было места, — потому что ты мой сын!

Увидев растерянность Вани, опустившего меч, Змей расхохотался, взмыл вверх и описал над облачной поляной круг. Крася бросилась к Ване.

— Не верь ему, любый мой, всё это сказки, чтобы тебя смутить, чтобы дух богатырский словесами изгнать. Разве есть в тебе хоть что-то от этого чудища поганого?

Ваня переводил взгляд с Краси на волка, точно искал опровержения в их глазах и не находил. Вспомнились ему все его сны, которые теперь и снами-то не были, а воспоминаниями буквально вчерашнего детства. Волк встал на задние лапы и положил Ване голову на плечо, чуть не свалив царевича с ног. Пришлось свободной от меча рукой погладить его по спине.

— Отец так отец, это не повод о долге забывать. Убей, — прорычал волк.

Змей резвился в воздухе, описывая круги. Он кричал на разные лады: «Э-ге-гей» и «О-го-го!», словно это был его первый полёт, словно он испытал превеликое счастье и захотел поделиться им со всеми. Волк оттолкнул Ваню лапами и подсунул морду под меч.

— Чего стоишь, чего ждёшь? — прорычал он.

Змей подлетел к краю облака, которое нависло над лесом, скрывавшим деревню, в которой жила красавица Власта со смелым братом-кузнецом и добродушным старостой.

— Смотри, Ваня, — захохотал Огненный Змей и метал молнии, которые застревали в кронах берёз и клёнов. Занялся верховой пожар. Ветер раскидал искры, и в пологе леса уже звучало гудение и треск, предвещавший великую битву добра и зла, беспомощности и натиска, отчаяния и дерзости.

— Смотри, волче, — вскричал Огненный Змей, — еще немного и твой царевич захочет попробовать и свою силушку богатырскую.

Ваня оглянулся на волка, и в голубых мальчишеских глазах сверкнули безумные язычки хулиганского азарта. Он резко выбросил руку. Громовый раскат подтвердил, что силушка богатырская Ване покоряется.

Волк фыркнул, как будто чихнул и стукнул хвостом. Было не понятно, удивляется ли он проснувшимся способностям Вани или считает его действия баловством. Огненный Змей приземлился на башню терема.

— Знаешь, что такое огонь? — смеялся он сверху, и его золотистая чешуя переливалась всеми оттенками расплавленного солнца, — Это конь с рыжей гривой, непокорный, необъезженный. Ты оседлай его, приручи, заставь тебе покориться. Это осенний лес, еще полный августовского тепла, но уже зажигающий прощальные костры. Собери его листья и будет в твоих руках золото, вечное, неразменное богатство. Брось его в костер, чтобы весной пепел сгоревшей памяти накормил землю и взрастил желтые первоцветы.

Ваня слушал завороженно Огненного Змея.

— Покоришь огонь — покоришь всех, — продолжал кричать Огненный Змей, расправляя тяжелые крылья и снова складывая, — всяк будет дрожать от твоего имени. Будешь царить в облацех и на тверди земной, и тени твоей будут страшиться, потому что летит повелитель. Ослушавшегося покарает, верного наградит! Ничто не может противостоять огню, он властвует над всем. Он всему начало и конец.

Со скрежетом и визгом сорвался Огненный Змей с башни и рухнул. Почти у самой земли он распахнул крылья, и они затрепетали над языками пламени, которое перекинулось с верхушек деревьев и ползло понизу, пожирая несжатое поле.

— Попробуй! — услышал Ваня зов Огненного Змея и решился.

Он не знал, откуда взялась силы на преображение. Легкой щекоткой побежала волна воздуха по коже, и Ваня с удивлением и затаенным ужасом увидел мелкие желтые и зеленоватые чешуйки, ринувшиеся к дланям от сгиба локтей. С легким стоном и выдохом удалось расправить плечи и грудь, точно их сдавливала ноша. Это крылья высвобождались из незримого плена. Миг — и Ваня взмыл выше облака, выше маковки змейского терема и устремился не вниз, где полыхало зарево пожара, а вверх. И когда от холода и разреженного воздуха стало трудно дышать, он поймал струю ветра, точно коня оседлал, и медленно спустился к пламенеющей роще. Он различил знакомые места, тут была пещера Зотея. А в одном дне пути понизу и в одном мгновении лёта поверху была деревня, где осталась завистливая Власта со своим неумелым братом-кузнецом и одноглазым старостой.

Волк, свесившись с края облака смотрел на то, как два Огненных Змея резвятся над пожарищем, кувыркаются в отблесках пламени и нежатся в пекле. Тонкий, едва различимый звук заставил волка оглянуться. Словно звенел серебряный колокольчик, словно скакали по полу горницы хрустальные бусины. Не было Красы Ненаглядной, снова она обратилась в Жар-птицу, и ее слезы капали и застывали, превращаясь в драгоценные жемчужины. Из кучевого облака торчал забытый царевичем булатный меч.

— Спасать надо Ваню, — прошептал волк, — пока не поздно. Спасать.

Царевич не хотел, чтобы его спасали, он погрузился в огненный танец. Деревенские жители, рассыпавшиеся по Кудесной поляне, были похожи на горошинки, медленно и испуганно катившиеся в разные стороны. Огонь подбирался и к деревне. Криков и воплей было не разобрать, но и теперь уже никто и не сомневался, что появился новый властитель, и будут его величать Иваном Змеевичем.

— Дурни вы и дуры, — тужил волк, утопая в облачной вате, — вам-то, сущеглупым, подавай, чтоб глаза с бражной поволокой и власа кольцами, и устами — краснобай. Чтобы силушка богатырская — эх, чтобы суровость — ух. Получите, что просили. Ничего от вашей деревни не останется. А там и до столицы близко. Хоть самому меч хватай да убивай. Только теперь непонятно, кого.

Кинулся волк к золотой клетке, куда добровольно уселась Жар-птица, и взмолился:

— Краса Ненаглядная, душа моя. Летим вниз, спасем Ваню от него самого. Увидит он тебя, любушку-голубушку, меня, скакуна серого, меч булатный, да взыграет в нём ретивое. О чувстве долга вспомнит и отрубит поганую голову у батяни своего.

Подняла Жар-птица глаза на волка, пролились слёзы жемчугами. Волк толкнул лапой клетку и сшиб её с ветки, Жар-птица захлопала крыльями, выбираясь из неё. Перехватив зубастой пастью клинок булатного меча, вцепившись в роскошный веер хвоста Жар-птицы, волк приготовился к прыжку вниз.

Ваня и Огненный Змей уже натешились, ступили на поляну, глядя на то, как падают на колени мужики, как воют бабы и девки. Обнял сына Огненный Змей и молвил:

— Вот мой наследник. Кто посмеет сказать, что он недостоин небесного терема?

— Достоин! — выкрикнул девичий голос, и из-за спин вышла Власта.

Она была в расшитом крашеной шерстью бабкином платье, в том самом, что надевала в Купальскую ночь. Ваня удивился, как бесстрашно она подошла к ним, почти вплотную.

— Он твой настоящий сын. Любит злато-серебро и чудеса дивные пуще земных красот, хочет властвовать, дружбы чурается, не помнит о долге и любовь не ценит. Только такому и сидеть в змейском тереме. Хоть ты его и не воспитывал, а кровь твоя поганая в жилах его течет.

Не успел Огненный Змей возмутиться, возразить девушке или покарать её за дерзкие речи, только охнул. А вместе с ним охнула и толпа, потому что хлынула из груди вражины черная кровь, обагрила землю и примятую траву. Вмиг трава пожухла, точно зноем опаленная, рассыпалась серым пеплом. Отскочил Ваня, и точно морок с него спал. Видел он точно проснувшимися очами клинок, загнанный по самую рукоять в тело Огненного Змея, его тускнеющие глаза и торжествующее лицо Власты. Волк подбежал к Ване, волоча по земле булатный меч. Следом медленно шла Краса Ненаглядная, на лице которой отражалось пламя пожара, затухавшего в лесу.

Подобно тому, как кровь по капле вытекала из раны Огненного Змея, опадало пламя с веток деревьев, крутилось понизу, рассыпалось на искры и тухло.

— Дай молодильное яблочко, сынок, — простонал Огненный Змей, упавший на колени. Он протягивал ладонь к Ване, и тот вспомнил, что за пазухой лежит один не слишком спелый плод, и рука дернулась к вороту, но опустилась.

Остекленевшие глаза врага остановились на какой-то травинке, и он упал набок, скрючившись, точно змея свернулась в кольцо. Вмиг вспыхнул на нем кафтан, сапоги, черные вороные волосы, и через несколько мгновений осталась перед Ваней, волком и Красой только куча почерневших углей. Власта носком сапожка разгребла их, подобрала клинок, бесстрашно зажав его в руке. Вокруг стояла ледяная тишина, все ждали, что будет дальше.

— В одном я ошиблась, — звонко выкрикнула девушка, — в небесных чертогах будет жить истинный наследник Огненного Змея. И это буду я.

С такими словами подпрыгнула девушка и зависла в воздухе, за ее спиной раскрылись, обдавая жарким воздухом бледные золотистые крылья.

— Да… Не только к твоей матушке, царевич, Любостай прилетал, — протянул очарованный волк.

— Власта, не надо… — почти простонал царевич.

— Не убил отца? И сестру пощадишь. Только яблок молодильных и царства облачного тебе не видать, Иван-дурак! Возвращайся ни с чем, расскажи всем о своей трусости! — захохотала Огненная Змея.

Её преображение ещё не закончилось, но то, что видели деревенские простачки, поражало их скудное воображение. Зеленоватая чешуя, отливавшая лимонным, желто-горячим и изумрудным блеском покрывала длинное тело юной змеи. Крылья медленно взмахивали, отражая лаковой поверхностью солнечные лучи, бросали блики. Власта взлетела над толпой, сгрудившейся возле Вани, беспомощно сжимавшего меч. Описав последний круг над поляной, Власта взвилась и скрылась в низко висевшем облачном чертоге.

Растерянные и разочарованные жители переглядывались, не зная, что сказать. Рыдал, обняв берёзу с обгоревшей кроной, брат-кузнец. Никто не подошёл к нему, не утешил.

— Одно могу сказать точно, — хмыкнул волк, — от ночных посещений Огненной Змеи наши мужики не будут рожать внебрачных детей. Так что конец этой истории не так уж и плох.

— Да… — протянул Ваня, — одно яблоко я умудрился украсть, Огненный Змей погиб, Краса Ненаглядная спасена.

Крася подошла к Ване, обхватила своими нежными ручками его испачканный сажей рукав кафтана и положила голову на плечо.

— А я не верю, что ты — Иван Змеевич, — ласково сказала она, — змеиный наследник убил бы, не раздумывая. Колдунство всё это было, морок да и только.

— Скажи, волче, — обернулся Ваня на серого скакуна, который следил глазами за удаляющимся облаком, — довезёшь ли нас двоих до стольного града?

— Нас там заждались, но и тут есть дело незаконченное, — оскалил волк зубы, — вели гусляра позвать. Будем формировать общественное мнение, создавать положительный образ героя.

Когда слепой гусляр, подталкиваемый жителями деревни, предстал перед царевичем, Серый Волк скомандовал.

— Играй, музыкант, тебя тут в печали и радости ждут, я петь стану, а вы… — волк обвел глазами притихших деревенских жителей, — подпевайте: «Самый могучий, самый наилучший. Ничего не скажешь, молодец!»

Зазвенели гусельки, зазвучала песня о подвиге царского сына, что живота своего не жалея, бился с Огненным Змеем, то в его подобие обратясь, то в клинок кустарный, в сердце разящий, в руку девы вложенный, как освободил пленницу Жар-птицу, как принес всем избавление. О том, что за пазухой у добра-молодца лежит ценная покража, а девица — дочь Бабы Яги, волк хитровато умолчал. И о том, что владеет теперь облачным царством новая Огненная Змея, петь было не обязательно, в задании для царского сына ничего не говорилось о том, что надо избавить род человеческий от всех чудищ.

— Петь песню каждый день, — напутствовал волк, покидая деревню с двумя седоками на спине, — передавать из уст в уста. Иначе…съем.

Глава 21

Как же приятно лететь стрелой, наравне с ветром! Обнимать Красу Ненаглядную, которая доверчиво прижимается к твоей богатырской груди. И хоть Ваня не так себе представлял победу над Змеем Огненным, дело было сделано, и клятвы отцу он не нарушил. Вот уже впереди виднеется край леса, за ним будет поле и узкая дорога к воротам в крепостной стене, обвивавшей поясом стольный град. Ваня представлял, как государь обнимет его, наградит троекратным поцелуем, поведет в палаты. Вокруг будут стоять бояре в жарких шубах и высоких шапках, отделанных куньим и собольим мехом. С белокаменного крыльца, протягивая руки к сыну, сбежит матушка в белом сарафане, кокошнике и платке, спускавшемся на плечи. Обнимет, расцелует его и Красу Ненаглядную. Скажет: «Невестушка жениху под стать!». Вытащит Ваня из-за пазухи молодильное яблоко, матушка разломит его на части, каждый отведает, и хвори — долой.

— Стоп, — рыкнул волк, остановившись и чуть не сбросив седоков, — нас ждут и не таятся.

Ваня и Крася спешились, хоронясь в густых ветках дубов, и присмотрелись. Дружина князя Дмитрия раскинула в поле несколько шатров. Ваня узнал боярских детей, с которыми охотился на Жар-птицу, волхва Зотея и отца своего, царя Выслава.

— Мимо таких и мышь не проскользнет, — тявкнул тихо волк.

— А объехать? — спросил Ваня, посматривая вглубь леса.

— Тебе виднее, царевич, — тявкнул волк, — мы и так зело много времени потеряли. Скоро и яблочко везти будет не для кого.

— Лес вбок уходит, к Старой Дубраве. А дорога в столицу только по полюшку, — раздумчиво ответил царевич, — нас отовсюду видать будет, мы как на длани у семейки моей. Задумали, видно, как в сказке, и меня порешить, и яблочко присвоить.

— Я-то могу быстрее ветра, да больно шкура тонка, — съязвил волк и лег на пузо, всматриваясь в передвижения дружинников от шатра к шатру.

— Я знаю, как их отвлечь, — внезапно заявила Краса Ненаглядная, — только ты уж, Ванечка, меня не забудь, к Бабе Яге вернись за мной.

— Нет, нет, — запротестовал Ваня, кинулся к девушке и обнял её, но выскользнула из его объятий уже не девушка, а Жар-птица, взвилась над лесом и полетела в сторону Старой Дубравы.

Волк подставил царевичу свою спину, Ваня вытер слёзы рукавом и сел верхом. Диво-дивное сразу заметили стрельцы и дружинники. Забегали, загоготали, похватали луки и пики, повскакали на коней. Вперед вырвался сам князь Дмитрий, и вскоре ни одного человека, кроме кашевара, у шатров не осталось. Рванулся волк навстречу ветру из лесу. Ваня только смотрел в сторону, где сверкало золотое оперение Жар-птицы. Бесполезно свистели и гаркали молодцы, пуская стрелы невпопад.

Смотрел царевич в небо и не видел, как прицелился из лука в него сам царь Выслав. Прицелился да рухнул подкошенным снопом. Пригодилась мышке-норушке краденая иголочка! И пусть Зотей быстро найдет её в воротнике отца, Ваня уже далече к тому времени будет.

Крепко держался за холку серого скакуна Иван-царевич, низко прижимался волк к земле, и от того проскочил они мимо шатров и умчались прочь, только клубы пыли за собой оставили да вытоптанную рожь вперемешку с васильками.

Очутившись недалеко от крепостных стен, волк остановил свой бег и перешёл на медленную трусцу, потом и вовсе язык вывалил и седока в пыль сбросил.

— Как хочешь, Ваня, дальше мне хода нет, — молвил он, — иди к матушке, выполняй задуманное.

— Спасибо тебе, волче, век твою службу не забуду, — поклонился Ваня в пояс серому волку и слёзы на глаза навернулись.

— Думается мне, Ваня, что я тебе еще пригожусь, и служба моя не кончилась, — рыкнул волк, — а как позвать меня — ты знаешь.

Сказал так, и след волчий простыл. Ваня не стал долго раздумывать, а вошел прямо в ворота стольного града. Стрельцы его не признали, но из-за кафтана богатого останавливать не стали, только вслед подивились. Долго ли коротко ли, а пришёл Ваня на царский двор. Увидал его первым дядька Ерошка, бросился на встречу и в ноги бухнулся.

— Вернулся, соколик родимый, матушка уже заждалась, — проблеял он старческим голосом, крупные слёзы в бороде запутались.

— Спасибо тебе за науку, дядька Ерошка, пригодилась, — поклонился Ваня и сразу же в палаты государыни пошёл.

Царевич застал матушку у окна с прялкой. Подивился на ее осунувшееся бледное лицо, на худые руки. Рубаха на ней была широка, а сарафан болтался, как на соломенной кукле. Вместо богатого кокошника, который всегда венчал её царскую голову, был белый плат. Видно тяжела была государыне её ноша.

Завидев вернувшегося сына, Заряна уронила веретено, и оно покатилось, заматывая кудель. Охнули мамки и няньки, повалились царевичу в ноги.

— Я вернулся, матушка, — сказал Ваня, сверкнув счастливыми очами, и припал к материнским ногам.

Заплакала, зарыдала Заряна, не чаявшая увидеть сыночка, заставила его встать, обняла и усадила с собой на лавку. Махнула руками на мамок и нянек, отправила стол накрывать, баню топить. Велела послать гонца к отцу и братьям.

— Где же батюшка мой, государь наш Выслав, — всё еще улыбаясь, спросил Ваня.

— В чистом поле они, шатры разбили. Когда уезжали, то сказали, что поехали тебя встречать со всеми почестями. По всему свету весть прошла о том, как ты одержал победу над поганым чудищем. И как только ты с ними разминулся, сыночек мой ненаглядный, соколик мой ясный, — ласково ответила матушка.

— Я их тут подожду, матушка, — молвил царевич, пряча глаза, утыкаясь матери в плечо и целуя жесткую парчовую ткань, — а у меня есть для тебя молодильное яблочко. Только прошу тебя, скушай его сейчас.

— Благодарствую, сыночек мой родимый, — встала матушка с лавки и поклон Ване отвесила.

Душистое, золотистое, с румяным бочком яблочко пришлось царице по вкусу, с каждым укусом светлело лицо государыни. Появился румянец, волосы завились, пропали сединки, разгладились морщинки, натянулась на груди рубашка и сарафан, ноженьки притопнули в сафьяновых сапожках.

— Ай да яблочко, ай да сынок ненаглядный! — сказала матушка и выбросила в окошко оглодок, — а знаешь ли ты, что короста с государева лица сошла враз, как ты Змея Огненного одолел. Сразу отец и решил ехать тебя встречать, братьев твоих кликнул.

Матушка обняла царевича и пригласила в баньке попариться, отдохнуть с дороги. Шел Ванюша по царским хоромам и не мог наглядеться. Родные стены должны были излечить его тоску и тревогу, все сомнения развеять. Ведь не должно быть такого, что в родном дому ему зла желают? Ведь он победитель, спаситель. Его надо рядом с батюшкой по правую руку пировать усадить, о невесте, Красе Ненаглядной расспросить.

Пока парил его в баньке дядька Ерошка, веником березовым охаживал, ключевой водой от жара отливал да травяной взвар предлагал, совсем царевич разнежился. А как надел на себя новый кафтан, золотом по подворотам шитый, каменьями по вороту украшенный, как расчесал свои кудри золотые, так и силушки прибавилось. Хоть пировать готов, хоть на ратный подвиг.

— А какой он из себя Змей Огненный? — спрашивал дядька Ерошка, — берет ли его меч-кладенец?

Но на все вопросы Ваня только загадочно улыбался, и дядька решил, что богатырь своих ухваток не выдаст.

Только государыня принялась сыночка хлебом-солью потчевать, как пушка выстрелила, и пыль столбом поднялась.

— Вестимо, государь вернулся, — подняли вокруг шум и гам

Государыня с Ваней кинулись встречать царя со свитой.

Стоит царевич на крыльце и глазам своим не верит. Впереди на вороном коне царь едет, за ним на кауром коне брат Дмитрий… Следом брат Зотей на гнедой кобыле, телега за ним, а в ней Серый Волк связанный лежит и рядом Краса Ненаглядная с путами на руках и ногах. Ахнул царевич, не знает, то ли радоваться встрече, то ли за меч булатный хвататься.

— Вижу, вижу, государыня матушка, — молвил царь Выслав, — что ты уж с младшеньким сыном встретилась, яблочка отведала. Не нарадуюсь, на тебя глядючи.

— А сынку своему, Иванушке, ты не рад, государь мой ясноглазый? — спрашивает царица.

Нахмурил царь брови, оглянулся на своих сыновей, что с коней спешились.

— Уж не знаю, чему и радоваться, позору претерпел столько, что глаза бы мои Ивана не видели, но раз уж явился, не запылился, учиню допрос и правище. Никто не скажет, что царь несправедлив, коль с родного сына взыскивает.

— Да за что же взыскивать? — вскричала царица и руки на груди сложила.

Царь мимо прошёл, на Ваню взглянул косо.

— За позоры скоморошьи, за пожар в тереме брата старшого, за то, что всех слуг брата среднего отравой смертной уморил, за то, что ведьму проклятую в жёны выбрал и на волкодлаке по царству гарцевал, народ пугал. А пуще всего, — сказал царь строго, — за покражу яблока молодильного, которое, рискуя жизнью своей, царевич Дмитрий, княже Старой Дубравы, добыл для тебя, моя государыня.

— Как так царевич Дмитрий? — пролепетала Заряна, — Разве не Ваня добыл?

— Вся дружина подтвердит, что я! — усмехнулся князь.

— Так это же поклёп! — рыкнул волк из телеги.

— Нет в ваших словах ни капли правды! — выкрикнула Крася

— Кто вас станет слушать, оборотни проклятые? — отчеканил Зотей.

Глава 22

Сидел Ваня в сырой темнице, руками взявшись за кованую решетку и думал: «Вот она какая бывает — царская милость!» и даже не разу в мыслях не назвал государя отцом. Дядька Ерошка принес объедки с царского стола, сопли рукавом вытер.

— Уж прости меня, царевич, что вызволить тебя не могу. Не могу поперек царского приказа пойти.

— Что же царь Выслав с Дмитрием да Зотеем делают?

— Пируют, да решают, как от змеева отродья избавиться, от спутников его — Жар-птицы и волкодлака. Как решат, так и выполнят.

— А что же матушка?

— В горенке слёзки льёт, приставлены к ней мамки да няньки, чтобы жизни себя не лишила, царский род не опозорила.

Взял пленник криво отломленные куски каравая и давай их жевать и водой ключевой запивать. И показалось это кушанье ему горьким, как нищему подачка.

— Знаю я, дядька Ерофей, что ты из темницы меня не выпустишь, а только скажи мне, отчего так отец меня ненавидит? И давно ли задумал извести меня?

— Вот и я не знал за что, пока в баньке тебя не попарил. А как со спины змеиные чешуйки соскреб, так и открылась мне правда.

— Разве моя вина в том, что я Змеевич?

— Вина не вина, а расплата одна.

— Помоги мне, дядька Ерофей. Принеси со двора оглодок яблочка, который я маменьке подарил.

Дядька сделал это с превеликим удовольствием.

До утра пленник глаз сомкнуть не смог, всё думал, как жизнь свою спасти, как Красу Ненаглядную из неволи вызволить, как волка на волю выпустить.

А бражный князь Дмитрий в горницу к ваниной невесте пришёл, да ее там не застал. Оборотилась она Жар-птицею и села на спинку креслица. Стал ее князь молить девицей оборотиться, сулил подарки дорогие, ласки земные. Молчала птица, только капали из глаз ее жемчужные слёзы. А как князь Дмитрий к ней ручищи протянул, обожгла его огнем, и тот вон ретировался.

Зотей, ни капли хмельной браги в рот не взявший, все допытывался у волка, как тот из-под власти Волчьего пастыря вышел и служить царевичу согласился. Только клацал зубами волче, притворяясь глухим и немым.

Наконец все угомонились и спать повалились. Царь Выслав в палатах, князь Дмитрий в конюшне, Зотей в овине. Царица глаз не сомкнула, а дождалась тишины и спустилась в подземелье. Только стражники ее не пустили. Не подчинялись они царице, боялись гнева государя. Нашла Заряна окошко клети, где томился ее младший сын, и приникла к решетке.

— Это Выславу ты чужой, а мне — кровиночка. И я спасу тебя, сыночек мой родимый.

— Одному спастись мне никак нельзя. Со мной невеста — Краса Ненаглядная, дочь Бабы Яги да верный мой помощник Серый Волк.

— Не говори о них, сокол мой ясный. Где это видано, чтобы царский сын с ведьмами и оборотнями якшался. Как все уснут, я ключик от темницы выкраду, через мышку-норушку передам, она тайно двери-то и распахнет.

— Не та ли мышка-норушка, что весь мой путь помогала за корочку хлебца? Да все мои подвиги и поражения видала?

— Она самая.

— Не согласен я на это, матушка. Даже перед мышью малой не хочу прохвостом и предателем быть.

— Значит казнь тебя ждет от рук царя! — упрямо выкрикнула Заряна и тут же покосилась, не слыхал ли кто.

— У камня Алатыря была только одна сторона, где мне убитому быть. Где я только не бывал, а жив остался. Но теперь я в родном дому. Нечего мне страшиться. Царь посердится да и простит, когда я ему правду про свои скитания расскажу.

Покачала головой Заряна, вздохнула и покинула сыночка.

Остался он один со своими думками.

* * *

— Тут не зайка белый с зайкой серым лапками боролися, то на поле ратном Правда с Кривдою сходилися. Правда — в белом сарафане да в уборе жемчугами. Кривда в рубище заплатанном, с колтуном в волосах. Билися-сходилися, за космы друг друга драли. И стала Правда грязная да пыльная, жемчуга по травам раскатилися. А Кривда какой была такой и осталася. И теперь у народа две Кривды, а правды ни одной. И жемчуга собирают люди добрые, лишь в тех каменьях только свет правды и остался, да на всех его не хватит.

Слышит Ваня ехидный голос и резкий припев дудок, и снова оказался на ярмарке в толпе зевак. Да что же это такое? Снова скоморохи-прохиндеи? Да и представление в самом разгаре. Только посад незнакомый. И не столица, и не Старая Дубрава. До чего же город красив, слов описать не хватит. Палаты белокаменные, мосты чугунные, мостовые деревянные. Площадь широкая чисто выметена, а на ней помост. То ли для скоморошьих глум, то ли для судилища.

Бабы и мужики, молодые и старые — все сгрудились возле того помоста. А на нем старик с балалайкой. А рядом — детина в маске с прорезями для жалеек, нещадно гудит и дудит, заглушая припевы балалаечника. А еще пляшет баба-плясовица, видны Ивану только босые грязные ноги, заплатанная юбка в пол и распоясанная рубаха. А ни туловища, ни головы крикуньи не видать, потому что к поясу бабы пристегнут шатер, вздымавшийся вверх перевернутым колоколом. Прыгает на палочке кукла в колпачке. Не та, что спалил Ваня в костре давней грабёжной ночью. Новая. На ней кафтан царский, красный вышитый, у ней грубо намалеванный рот и выпученные глаза.

— Кто-то коркой хлеба давится, а кто-то и с холодцом не управится. Кому-то на полатях стелено, а кому-то под кустом спать велено. Почему жизнь наша поганая, голодная да пьяная? Про то скажет Петрушка, да не тихонько на ушко, а гаркнет во весь рот. Слушай, честной народ. Не родись красивым, а родись счастливым. Не всяк сын царский золотой ложкой щи хлебает. А и другое бывает. Не водись, царица, с Огненным Змеем, не пластайся перед Любостаем. Не родится тогда отродье проклятое, не будешь слёзы по живому сыночку лить, — кричит баба-плясовица и ногами кренделя выписывает. Шатер высокий качается, но не валится. Люди на площади смеются, точно знают доподлинно, о ком кричит она голосом Петрушки.

Видит Ваня, как бегут со всех сторон стрельцы и княжья дружина Дмитрия. Как берут они в кольцо толпу посадскую. Начинают сечь и рубить людей топориками. Визг, шум и гам поднимается. Кровью площадь обагряется. Вмиг пропало всё. Налетели вороны, точно Зотеевы прислужники. Стали кровушку с земли пить, косточки клевать. Вскоре стала площадь чиста-чистёхонька. Одного Ваню не заметили, точно его и не было. И вновь стоит посад пустой, только ветер между избами и посадскими теремами летает, отзвуки балалайки и рожка скоморошьего носит.

* * *

К обеду, когда протрезвели царь Выслав и его сыновья, решили над Ваней суд учинить. Стражники вывели его на площадь перед царскими палатами. Там уже был установлен трон, на котором сидел похмелившийся царь Выслав в короне, сдвинутой набок, домашней рубахе, расшитой у ворота, подпоясанный бисерным поясом. Справа стоял князь Дмитрий, с квашеной капустой, повисшей на бороде, и Зотей в черном плаще с капюшоном.

— Думал я думу тяжкую, кручинную. Не легко своего сына наказывать, за провинности взыскивать. Всё могу простить, и скоморошьи глумы, и блудодейство и даже зломыслие колдунское. Но посрамление имени царского воровством молодильного яблока — не могу! — возвысил царь голос на последней фразе.

— Повинись, сыночек ненаглядный, — заплакала Заряна, стоявшая на крыльце царских палат.

— Будешь ли слово покаянное держать, — сурово сказал князь Дмитрий, — или в запирательстве усердствовать станешь?

— Отрицаешь ли ты очевидное? — вкрадчиво спросил Зотей.

— Вам правда известна так же, как и мне, — ответил Ваня, — скажу одно только, что не хочу царевичем больше прозываться. От врагов столько не претерпел, сколь от семьи. Родной отец на верную смерть послал, дитятю неразумного, безоружного к Огненному Змею в логово отправил. Дмитрий в плену держать вознамерился, боялся, что дитятя богатырем станет и царский наказ выполнит, и не достанется ему трон еще тридцать лет и три года. А Зотей… Нравилось ему посерединке быть, между злом и добром, и перемены страшили его. А ну как с новым Огненным Змеем договориться ему, колдуну, не удастся? У всех свой интерес был меня загубить. И вышло так, что всей семьи у меня волкодлак, дочь лесной ведьмы и мышка-норушка.

— Что же ты предлагаешь, отпустить тебя на все четыре стороны? — удивился царь Выслав, — чтобы ты род наш по всему миру хулил и злословил?

— Не надо меня отпускать, я и сам уйду! — улыбнулся Ваня и крикнул с посвистом, — Волче, стань передо мной как лист перед травой.

Поднялся вихорь пыльный, стук да грохот. Откуда ни возьмись, появился Серый Волк.

— Я уж думал, что ты от печали или скудоумия слова заветные забыл, которые все двери для меня отворяют!

Волче рыкнул так, что стрельцы с алебардами отпрянули, а на луках тетивы полопались. Прыгнул Ваня на спину серому скакуну и взвился под охлупень терема. Ударил в окошко кулаком и выбил решетку. Вылетела Жар-птица и под облако взобралась, чтобы лучники снизу не достали. А Ваня перемахнул через стену царского двора и рванул по широкой улице столицы прямо к городским воротам. Ахнули стрельцы и дружинники. Помчался Ваня на сером скакуне, ветер в ушах свистит. Шла с базара баба пузатая, с корзиной капусты, на зад шлепнулась, все кочаны в стороны разлетелись. Перемахнул Серый Волк через телегу, гружеными тыквами, рыкнул от веселого азарта.

Но царь Выслав был не так-то прост как казался. И была еще ловкость у него молодецкая. Выхватил он из рук неторопкого стрельца лук.

— Ах ты, змеево отродье! Иван Змеевич! — крикнул он, прицелился и выстрелил.

Волк услыхал, сиганул и поймал стрелу брюхом, завыл, перекувыркнулся через голову. Ваня слетел с серого скакуна и плюхнулся у городских ворот. С изумлением он смотрел, как издалека бегут к ним дружинники. Оглянулся Ваня на волка, который брюхом стрелу принял, его, царевичеву спину спасая от отцовского гнева и ненависти, и обомлел. Лежал на земле, распластавшись, темнокудрый да темнобородый витязь со стрелой возле пупа. И расползалась по его серой льняной рубахе темное пятно.

— Волче? — прошептал Ваня, на четвереньках подбегая к нему.

— Иванушка-дурачок, сиди на печке да молчок… — криво улыбнулся тот и закрыл глаза.

Зарычал Ваня, на ноги поднялся, не боясь стрел калёных. Взрыл каблуками землю. По телу пробежала дрожь, раздался хлопок раскрывающихся крыльев. Застыли дружинники на миг, а потом и в рассыпную бросились. Остался один храбрец, натянул он тетиву, но выстрелить не успел. Огромный Огненный Змей, зацепив лапами умиравшего витязя, выдохнул струю пламени и взлетел над испуганными жителями столицы. Покружил он над царскими палатами, раздумывая, спалить их или оставить на потом. Увидел, как Заряна то руки заламывает, то собой царя загораживает, и полетел к темнеющему на горизонте лесу.

Второй полет в жизни! Но никакой радости. Несколько взмахов крыльями, и вот уже Иван Змеевич достиг кромки леса. Бережно опустился он с драгоценной ношей в лапах. На губах витязя пенилась розовая кровь.

— Как помочь тебе, волче?

— Яблочко молодильное истратил?

— Оглодок остался. Хотел закопать в землю, свою яблоньку вырастить, — уныло ответил Ваня, утирая злые слёзы.

— Давай, — улыбнулся витязь и через силу захрустел.

Ваня выдернул стрелу и отбросил, как гада ползучего.

— Как ты, волче?

— Покажешь потом, где хотел яблоню вырастить. Только с этим поторопиться надо, не позднее, чем заутреню. А то вырастет яблонька в самопроизвольном месте. Да не вздумай на Бабкин Ёжкин двор меня сводить, не хочешь же ты вечно живущую тёщу? — ответил витязь и тихо, через силу засмеялся.

Эпилог

Смотрит Краса Ненаглядная в лесной ручей и дивится: годы идут, а морщин не прибавляется. Выпрямляет она гибкий стан, который ноша отяжелила и улыбается мужу. Правду говорят, что если найдешь в Купальскую ночь цветок папоротника, то всю жизнь счастливым будешь. На шее ее висит камушек зеленый, подарок белочки-кудесницы с острова Буяна. Идет пара к своему терему, жена на руку мужнину оперлась. Любуются они на цветущую яблоньку, укутанную бело-розовой дымкой. Не нужны им царские палаты, скотницы с добром, пещеры с кудесными зельями и травой-отравой. Ежели кто в чащу лесную сунется, Серый Волк предупредит. А так-то он частенько в гости заглядывает, в человечьем обличье. Уж очень иван-чай любит пить.

Мышка-норушка каждый день приходит за горсткой кашки. Хранит в своей норе стрелу калёную, что в одного витязя летела да другого настигла. Жалкует по булавке Зотея, но в пещеру его сунуться боится. А пуще всего тоскует о мече булатном. Не тем он достался, заговоренный и заколдованный. Не суждено этим мечом было голову злу отрубить.

Торчит рукоятка меча в камне посреди стольного града. Без Ивана-царевича никому в руки не дается. Рукоятка ржой покрылась. Но придет время, и дождётся он своего хозяина, от ржи и скверны очистится.

Вот тогда и Заряны слёзы высохнут. Только во-вторых ее сыночек Змеевич, а Иванушка — во-первых.

А Чернава и дядька Ерошка в заветную дубраву вход-выход знают. Навещают по мере сил, с дитятями Ваниными нянчатся, гостинцы городские носят и новости посадские рассказывают.

Баба Яга все также витязей поджидает, печку топит, кудели прядет. Кот Баюн ей верно служит и все мечтает мышке-норушке укорот дать, да только та умна и опасными тропками не ходит.

Сидит в садочке гусляр Афтандил, незрячими глазами в небо смотрит, видит остров Буян, царство Огненной Змеи. Перебирает старик струны, под нос песенку напевает. Песенка та грозится стать былиной. О том, как две молодильные яблони — небесная и земная — мир на части не раскололи. И нет меж ними никакой вражды, что между людей бывает.

В облачном царстве бродит одинокая Огненная Змея. Смотрит на лапы свои, чешуей золотой покрытые, хвостом острым по пенистым облакам лупит со злости. Не покорились ей жар-птицы, власти за ней не признали, клетках сидеть не захотели, по миру разлетелись. Некому жемчугами плакать, из сора лапками яхонты и смараглы выискивать. В деревне люди от рук отбились, никто не боится Огненной Змеи. Прилетала она пару раз, два овина спалила, так они новые отстроили. Брат-кузнец женился, детишки по двору бегают, над теткой, чешуей покрытой смеются, а косоглазая женушка приносит ей в плошке простокваши. Приходил к ней из лесов колдун Зотей, половину волховской силы растерявший без своего войска вороньего, с посохом, который в чужих руках побывал. На службу просился. Да на что ей его служба? Слушает она вечерами гусли-самогуды, которые поют ей песни об Иване-царевиче, Красе Ненаглядной и Сером Волке.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Эпилог